«Девочки с острыми шипами»

Девочки с острыми шипами (fb2) - Девочки с острыми шипами [Girls with Sharp Sticks -ru/litres] (пер. Мария Дмитриевна Карманова) (Девочки с острыми шипами - 1) 2827K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сьюзен Янг

Сьюзен Янг Девочки с острыми шипами

Оригинальное название: Girls with Sharp Sticks

Sticks Copyright © 2019 by Suzanne Young First Simon Pulse hardcover edition March 2019

Изображение на обложке использовано с разрешения -photo/ girl-staring-at-girl-with-white-hair/search/detail-0_00273551.html

Изображение в главе 28 использовано с разрешения -vector/ female-figure-front-back-vector-human-481977784

Серия «Trendbooks thriller»

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2020

* * *

Часть 1 Они приспособились, милые девочки

Глава 1

Дождь идет уже три месяца. А может, три дня. Здесь сложно уследить за временем – дни так похожи друг на друга, что начинают сливаться.

Дождь стучит по моему дождевику, выданному в школе; воздух такой влажный, что прозрачный пластик запотевает изнутри. Я осматриваюсь по сторонам, стоя в Федеральном цветнике. Сырость пропитала почву, дорожки заплыли грязью, а лепестки роз склонились под тяжестью влаги.

Остальные ученицы собрались вокруг профессора Пенчана и внимательно слушают его. Он показывает на различные растения, объясняя, какие из них мы будем выращивать в школе на уроках садоводства в этом полугодии. В Академии инноваций мы много чего выращиваем.

Внезапно мне в голову приходит одна мысль, и я отступаю на несколько шагов в глубину сада. Мои черные туфли утопают в грязи. Я вижу красные розы, прекрасные и одинокие. Они одиноки, потому что рядом нет ничего, кроме них, – они в стороне от других цветов, в изоляции.

Шум дождя отдается в моих ушах, но я закрываю глаза и прислушиваюсь, пытаясь различить дыхание роз. Мне кажется, я смогу услышать, как они растут. Но я не слышу ничего, кроме дождя, и потому снова разочарованно открываю глаза.

Весна началась ужасно – из-за постоянных дождей. Профессор Пенчан объяснил, что наши цветы – как, впрочем, и мы сами – благодаря дождю достигнут расцвета. Что ж, я надеюсь, это как раз успеет случиться к осени – к нашему выпуску. Наше время в академии закончится, и наше место займут новые девушки.

Я бросаю взгляд на группу учениц, стоящих рядом с профессором Пенчаном, и обнаруживаю, что Валентина Райт бессмысленно смотрит вперед, словно разглядывая что-то среди цветов. Невнимательность ей не свойственна: она самая правильная из всех нас. Я не раз приглашала Валентину провести время со мной и другими девушками после отбоя, но она отвечала, что нам не подобает сплетничать, не подобает так громко смеяться, не подобает быть такими самоуверенными. В конце концов я перестала ее приглашать.

Сидни замечает, что я стою в стороне. Она закатывает глаза и высовывает язык, свесив его на бок, изображая мертвеца. Я смеюсь. Профессор Пенчан поворачивается ко мне.

– Филомена! – окликает он меня, нетерпеливо взмахнув рукой. – Подойди сюда. Мы подходим к самой важной части урока.

Я мгновенно подчиняюсь и спешу через розовый сад, чтобы присоединиться к остальным. Когда я подхожу к ним, профессор Пенчан прижимает большой палец к моему лбу у переносицы и проводит им, чтобы разгладить морщину.

– И больше не впадай в мечтания, – неодобрительно говорит он. – От этого портится цвет лица. – Он опускает руку и поворачивается к остальным. Мне кажется, будто его палец оставил у меня между бровей красный отпечаток.

Когда профессор снова начинает говорить, я кошусь в сторону Сидни. Она улыбается. Я смотрю на глубокие ямочки у нее на щеках и карие глаза, обрамленные пышными черными ресницами. У Сидни гладкая темная кожа и выпрямленные волосы, которые спускаются чуть ниже плеч под пластиковым дождевиком.

По другую сторону от нее Леннон Роуз наклоняется вперед, чтобы взглянуть на меня. У нее голубые глаза – большие и невинные.

– А мне кажется, у тебя прекрасная кожа, – шепчет она.

Я благодарю ее за доброту.

Профессор Пенчан рассказывает нам про новый сорт цветов, который Академия инноваций будет выводить в этом полугодии. Мы любим работать в теплице – проводить на свежем воздухе как можно больше времени. Даже если солнце светит нечасто.

– Но только те девочки, которые хорошо себя ведут, получат возможность поработать с этими растениями, – предупреждает профессор. – Слишком темпераментным ученицам награда не светит. – Он смотрит прямо на меня, и я опускаю глаза, не желая еще сильнее раздражать его сегодня. – Профессор Дрисколл с этим согласится.

Профессор продолжает говорить, то и дело поворачиваясь, чтобы показать на очередное растение, а я тем временем еще раз осматриваю цветник. Только теперь я замечаю, что смотритель Бозе стоит рядом с дверью, через которую мы вошли. Он беседует с хранительницей цветника – молодой женщиной с чересчур большим красным зонтиком. Она что-то нетерпеливо говорит смотрителю, уперев одну руку в бок, а в другой держа зонтик. Я пытаюсь догадаться, что же они обсуждают.

Смотритель Бозе производит угрожающее впечатление всегда, но в особенности за стенами академии, в которой к нему уже все привыкли. Он здесь, чтобы обеспечивать нашу безопасность и послушание. Впрочем, мы никогда не нарушаем правил поведения – по крайней мере, существенно.

Академия инноваций, частная школа для девушек, тщательно оберегает нас. Мы проводим в стенах кампуса почти все время, проходя ускоренную программу, рассчитанную на год, и не ездим домой на каникулы. Говорят, полное погружение помогает нам развиваться быстрее и разностороннее.

Недавно академия сделала программу еще сложнее, увеличив число курсов и объем упражнений. Двадцать девушек, из которых состоит наш класс, отобрали в соответствии с новыми, повышенными стандартами. Нам часто говорят, что мы – лучшие из лучших. Самые всесторонне развитые девушки, которые когда-либо оканчивали академию. Мы стараемся изо всех сил, чтобы нами гордились.

Смотритель Бозе говорит что-то женщине с красным зонтиком. Она смеется и отрицательно качает головой. Смотритель заметно напрягается, а затем поворачивается и замечает, что я смотрю на него. Он сдвигается в сторону, чтобы заслонить женщину от моего взгляда. Наклонив голову, он говорит что-то ей на ухо, и она отшатывается. В следующее мгновение она уже бежит к дверям корпуса и скрывается за ними. Я отворачиваюсь, прежде чем смотритель Бозе снова заметит, что я за ним наблюдаю.

Над головой звучит раскат грома, Леннон Роуз вскрикивает и прикрывает рот рукой. Профессор укоризненно смотрит в ее сторону, а затем поднимает глаза к небу – дождь начинает идти еще сильнее.

– Ладно, девочки, – говорит он, поправляя капюшон своего дождевика. – На сегодня достаточно. Возвращаемся в автобус.

Некоторые ученицы пытаются возражать, но профессор Пенчан громко хлопает в ладоши, заглушая их голоса. Он напоминает, что мы вернемся в следующем месяце, если будем вести себя хорошо. Девушки соглашаются, извиняются и направляются в сторону автобуса. Но, хотя другие идут вперед, я замечаю, что Валентина не двигается с места. Она даже не повернулась в сторону автобуса.

Я нервно сглатываю. Дождь барабанит по дождевику Валентины, рекой стекает по прозрачному пластику. Капля катится по ее щеке. Я наблюдаю за ней, пытаясь понять, что случилось. Видимо почувствовав мой взгляд, она поднимает голову. На ее лице… безразличие. Пугающее спокойствие.

– Валентина, – окликаю я ее сквозь шум дождя. – Ты в порядке?

Она молчит так долго, что я начинаю сомневаться, услышала ли она меня. Затем она снова оборачивается к цветам.

– Ты тоже можешь их слышать? – спрашивает она тихо и отрешенно.

– Слышать что? – переспрашиваю я.

Она улыбается уголком рта.

– Розы, – нежно говорит она. – Они живые, ты же понимаешь. Все они. И если ты прислушаешься внимательно, услышишь, как переплелись их корни. Услышишь общую цель. Они прекрасны, но это еще не все.

По моей коже пробегают мурашки, потому что несколько минут назад я и правда пыталась услышать розы. Какова вероятность того, что мне и Валентине случайно одновременно пришла в голову одна и та же странная мысль?

– Я ничего не слышала, – отвечаю я. – Только молчаливое спокойствие.

Валентина ведет себя необычно, но я хочу узнать, что она скажет дальше. Я делаю шаг в ее сторону. Ее улыбка блекнет.

– Они недовольны, – понизив голос, отвечает она. – Они ждут.

Капля дождя забирается под воротник моей рубашки и стекает по спине, заставляя меня вздрогнуть.

– Ждут чего? – спрашиваю я.

Валентина поворачивается ко мне и шепчет:

– Пробуждения.

Она хмурится, в ее взгляде яростная уверенность. Она сжимает руки в кулаки, прижав их к себе. Я вздрагиваю снова, но на этот раз не от дождя. Академия учит нас не задаваться философскими вопросами, потому что у нас нет нужных знаний, чтобы на них отвечать. Нас учат тому, что нам нужно, а не тешат наше мимолетное любопытство. Они говорят, что тогда мы будем развиваться гармонично, как плодородная почва, готовая принести урожай.

Поэтому слова Валентины опасны – начало большого разговора, который мне и правда нужен. Но в то же время я их не совсем понимаю. Они пугают меня. Как цветы могут говорить что-то подобное? Как цветы вообще могут что-то говорить?

Я уже собираюсь спросить ее, что же пробудило цветы, но чувствую, как кто-то крепко хватает меня за локоть. Обернувшись, я вижу, что надо мной возвышается смотритель.

– Я ее провожу, Филомена, – гулко произносит он. – Догоняй остальных.

Я встревоженно смотрю на Валентину, но ее лицо снова приняло обычное, милое выражение. Когда смотритель подходит к Валентине, она покорно кивает, хотя он еще не произнес ни слова. Внезапные перемены ее настроения повергают меня в растерянность.

В задумчивости, нахмурившись, я направляюсь к автобусу. Заметив меня, Сидни протягивает мне руку, и я благодарно принимаю ее. Наши пальцы мокрые и холодные.

– В чем дело? – спрашивает она, пока мы идем к автобусу.

– Я точно не поняла, – отвечаю я. – С Валентиной… что-то не так, – добавляю я, не найдя лучшей формулировки. Я не знаю, как объяснить, что произошло только что. Особенно после того, как разговор с ней оставил у меня чувство неясной тревоги. Мы с Сидни оборачиваемся в сторону Валентины, но смотритель уже ведет ее к нам. Валентина молчит. Идеальная осанка. Идеальный настрой.

– По-моему, все нормально, – говорит Сидни, пожав плечами. – Скучная и правильная, как обычно.

Я рассматриваю Валентину чуть дольше, но та девушка, которая говорила со мной, исчезла, и на смену ей пришла безупречная копия. А может быть, это и есть настоящая Валентина.

Все, что у меня остается, – назойливая мысль: «Проснись, проснись, Филомена».

Глава 2

Колесо автобуса попадает в яму, и Сидни сползает со своего сиденья в центральный проход. Рассмеявшись, она тут же встает и театрально раскланивается. Остальные девушки хихикают.

Профессор Пенчан приказывает Сидни сесть, нетерпеливо тыча пальцем в ее сторону. Сидни виновато улыбается в ответ, забирается на сиденье рядом со мной и произносит одними губами:

– Ой.

Я сочувственно выпячиваю нижнюю губу, а затем Сидни забирается на сиденье с ногами и встает на колени, чтобы поговорить с Марчеллой и Бринн, которые сидят позади.

– По крайней мере, они купили нам дождевые плащи, – говорит Марчелла, обращаясь к Бринн. – Я всегда мечтала появиться на людях, надев мусорный мешок. Сбылась моя мечта.

– Думаю, они называются дождевиками, – поправляет Сидни, и Бринн фыркает от смеха. – И не останавливайся на достигнутом, Марчелла, – добавляет она. – Может, в следующий раз нам выдадут мешки из-под картошки.

От смеха Бринн чуть не сваливается с сиденья. Марчелла ловит ее за руку, их пальцы переплетаются. Девушки улыбаются друг другу.

Марчелла и Бринн узнали друг друга на второй день обучения в Академии инноваций. С того дня прошло восемь месяцев, и они постоянно вместе. Идеально подходящие характеры, как мне кажется. Марчелла – умная и решительная, а Бринн – заботливая и творческая. Они держат свои отношения в секрете от школы – боятся, что смотритель разлучит их, если узнает. Предполагается, что мы концентрируемся только на учебе. Свидания строго запрещены.

Аннализа Гиббонс, сидящая на сиденье перед нами, поднимает руку, и смотритель Бозе, заметив это, шумно выдыхает и закатывает глаза.

– Что? – спрашивает он.

– Мне очень нужно в туалет, – говорит она. – Срочно.

Полагаю, до школы нам ехать еще примерно час, так что смотритель встает, чтобы переговорить с водителем. Предвкушая неожиданную остановку, мы наблюдаем за ним через огромное зеркало заднего вида. Он тихо разговаривает с пожилым мужчиной, сидящим за рулем. Седой водитель безразлично кивает. Смотритель Бозе поднимает взгляд на зеркало и замечает, что мы наблюдаем за ним. Многие опускают головы, чтобы случайно не подтолкнуть его к другому решению.

– В нескольких километрах есть заправка, – объявляет смотритель Бозе. – Из автобуса выйдут только те, кому нужно в туалет, ясно? Иначе мы выбьемся из расписания.

Все бормочут: «Да, мы понимаем», но нас всех охватывает возбуждение. Обычно на экскурсии мы посещаем только одно место и видим лишь нескольких посторонних людей. Никогда не случается ничего неожиданного. С этой мыслью я выпрямляюсь на сиденье, чтобы посмотреть, как там Валентина.

Она сидит спереди, в том же ряду, что и смотритель, но по другую сторону прохода. Ее длинные черные волосы рассыпались по зеленой обивке сиденья, но она до невозможности неподвижна. Она смотрит вперед и не обращает внимания на нас. Будто снова думает о розах.

Сегодня и правда случилось что-то неожиданное. И даже необычное. Но дело не только в том, что Валентина странно себя вела в цветнике. Дело в беспокойстве, которое породили ее слова. Будто у меня чешется голова в месте, куда я никак не могу дотянуться.

Нет, сегодняшний день явно не такой, как другие, – я уверена. И, словно в подтверждение этого, справа от нас появляется дорожный знак, обозначающий заправку, и автобус сворачивает к ней, качнувшись на «лежачих полицейских». Остальные девушки прижимаются к окнам, а я забираю деньги из переднего кармана рюкзака и прячу их за пояс. Автобус с шипением останавливается рядом с заправкой.

Потрепанная желтая машина въезжает следом за нами и останавливается у колонки. В остальном это место выглядит безлюдным, словно заброшенным, очаровательно старомодным, как будто его никогда не ремонтировали, никогда не переделывали.

Несмотря на предупреждение смотрителя, почти все встают и направляются к выходу – с восторгом предвкушая, что увидят что-то новое.

Смотритель Бозе тут же вскидывает руки.

– Что, правда? Вы все?

Некоторые девушки беспорядочно жестикулируют, словно демонстрируя, что их мочевой пузырь вот-вот взорвется, а остальные умоляюще смотрят на него. Я просто хочу купить конфет. В академии нам запрещают сладкое; за нашей едой тщательно следят. Даже дома родители исключают сахар из моего рациона. Но я чувствую, что мне ужасно хочется сладкого, особенно после того, как я распробовала его во время одной из экскурсий в этом году.

Школа устроила нам поездку на выставку картин в музее, который находился за пределами города. В тот день музей был закрыт для посетителей, так что он весь был в нашем распоряжении. Мы с Сидни взбежали наперегонки по ступенькам, пока смотритель не видел, а потом Леннон Роуз, Аннализа и я провели там немало времени, разглядывая скульптуры голых мужчин, пока Аннализа чуть не отломала пенис у одной из них, пытаясь изобразить рядом с ней эффектные позы. Перед уходом мы все зашли в сувенирный магазинчик. Некоторые купили открытки для родителей или парочку сувениров. А я выбрала себе несколько пакетиков конфет M&Ms и Starburst.

Честно говоря, я не понимаю, почему сахар вызывает такую зависимость – на наших уроках об этом никогда не упоминали, – но я могу заверить, что его вкус может изменить жизнь.

Так что я взглянула на смотрителя и изобразила самое миловидное и невинное выражение лица, какое могла. Должно быть, не я одна, потому что он окидывает автобус своим бесцветным взглядом, а затем качает головой.

– Ладно, – говорит он. – Выходите небольшими группами. Пятнадцать минут, и мы снова тронемся. Ясно?

Мы яростно киваем, и он жестом показывает нам по очереди выходить из автобуса. Только Валентина и еще две девушки решили остаться. Мы с Сидни выходим в числе последних, и, когда мы уже в дверях, смотритель Бозе обращает взгляд на меня.

– Филомена, – говорит он, бросив быстрый взгляд на Валентину, прежде чем внимательно всмотреться в мое лицо. – Ни на что не отвлекайся.

– Без проблем, – с улыбкой отвечаю я, ничто не отвлечет меня от конфет.

Выйдя из автобуса, я с удовлетворением обнаруживаю, что ливень стих, превратившись в мелкую морось. Теперь мы едем в сторону школы, гора стала ближе, и ее размеры очаровывают и устрашают меня. У вершины клубится туман, так что, думаю, в академии идет дождь. Там всегда идет дождь.

Я уже сняла полиэтиленовый дождевик, и мне нравится ощущение влаги на коже, то, как капли щекочут голые предплечья. Впитываются в меня. По крайней мере, нравилось, пока я не наступила в лужу, так что грязная вода забрызгала мои изысканные белые носки. Я опускаю взгляд ниже клетчатой юбки, на носки своих туфель, и отряхиваю ногу.

Двинувшись дальше, я смотрю на желтую машину. Ее заправляет молодой человек. Он прислонился к задней двери, и его лица не видно. Через открытую дверь он разговаривает с еще одним парнем, который сидит в машине. Я с любопытством разглядываю их.

Парень на пассажирском сиденье одет в идеально белую футболку. Руку он положил на открытое окно, и на его запястье видны блестящие часы. Он симпатичный – темная кожа, коротко подстриженные волосы. Наверное, он говорит что-то смешное, потому что второй парень смеется. Затем он поворачивается, чтобы нажать кнопку на заправочной колонке, и мне становится видно его лицо.

Я тут же замечаю, что он невероятно хорошо выглядит. Он худощав, у него угловатый подбородок с острыми краями, густые черные брови, спутанные черные волосы. А когда его взгляд отрывается от колонки и он замечает меня, кажется, будто мое внимание удивляет его. Он поднимает руку и машет мне. Я улыбаюсь в ответ, но тут Сидни громко окликает меня, призывая не отставать. Я бегу к стеклянной двери магазина, смущенная своим неблагопристойным поведением. Я вовсе не хотела пялиться на этих парней. Просто… у нас в академии не так уж много молодых парней. Честно говоря, вообще ни одного.

Сидни оглядывается на парней через плечо, будто только что заметила их. Тут же обернувшись ко мне, она быстро улыбается и открывает дверь. Звенит висящий над ней колокольчик.

Оглушительно пахнет свежевыпеченным хлебом. Кроме кассы заправки здесь есть маленькая закусочная и продуктовый магазин. На стене висит меню. У прилавка стоит женщина в сеточке для волос. Ее загорелое лицо испещрено морщинами. Когда мы входим, она даже не здоровается.

Сидни направляется к туалету, а я подхожу к полкам со сладостями. Меня ошарашивает невероятно богатый выбор, яркие цвета и разнообразные вкусы.

Колокольчик на двери звенит снова, и в магазин входят два парня. Они направляются прямо к прилавку. Парень в белой футболке диктует женщине заказ, а тот, кто махал нам, замечает, что я стою у полок и наблюдаю за ним, выглядывая из-за стеллажа со сладостями. Его рот расплывается в улыбке.

– Эй! – окликает меня он. – Как дела?

Второй косится на своего приятеля с беспокойством, которое кажется мне совершенно необоснованным. Но темноволосый парень ждет моего ответа, и на его лице еще проглядывает призрак улыбки.

– Что-то еще? – спрашивает пожилая женщина у парней, вырывая из своего блокнота верхнюю страницу.

Темноволосый парень говорит, что больше им ничего не нужно, и его приятель отправляется к кассе, чтобы заплатить. Я возвращаюсь к внимательному созерцанию полок, пытаясь сосредоточиться на своей задаче – выбрать несколько пакетов сладостей. Но все равно отвлекаюсь. Вскоре темноволосый парень появляется у края стеллажа, где лежат соленые крендельки.

– Прости, что отвлекаю тебя, – говорит он. Голос у него низкий и хрипловатый. – Но я подумал, что, если…

Я поворачиваюсь к нему, и слова умирают у него на губах. Он улыбается, словно извиняясь.

– Ты меня вовсе не отвлекаешь.

С выражением явного облегчения он прячет руки в карманы джинсов.

– Меня зовут Джексон, – говорит он.

– Филомена, – отвечаю я и, помедлив мгновение, продолжаю: – Мена.

– Привет, Мена, – непринужденно произносит Джексон.

Он делает шаг в проход между полками и выбирает пакет конфет, кажется наугад. Затем он хмурится и смотрит в окно – на автобус.

– Академия инноваций? – спрашивает он. – Здание, которым раньше владели Инновационные металлоизделия, старая фабрика рядом с горой?

– Хотела бы я сказать тебе, что теперь там не фабрика, – отвечаю я, – но иногда мои простыни до сих пор пахнут металлом.

Он смеется, будто я шучу.

Завод Инновационных металлоизделий находился там с первых дней основания города. Примерно десять лет назад инженеры существенно продвинулись вперед и начали разрабатывать медицинские приспособления. В конце концов патент на их продукцию был выкуплен сетью больниц, а затем каким-то высокотехнологичным производством. Само здание перестроили для других целей.

Теперь это академия, где нас учат манерам, скромности и садоводству – перемены, за которые нужно благодарить нового владельца и щедрых меценатов. И все-таки там то и дело пахнет машинами и металлом.

– Частная школа? – спрашивает Джексон, рассматривая мою форму.

– Да. Только для девушек.

Он кивает, словно находит это восхитительным.

– Как давно ты там учишься?

– Восемь месяцев. Выпускаюсь осенью. А ты? Живешь где-то рядом с горой?

– О, я… ох, на самом деле, живу недалеко отсюда, – произносит он. – Просто увидел, как ваш автобус выезжает из Федерального цветника. Стало любопытно.

– Вы ехали за нами от самого цветника? – удивленно спрашиваю я. Повернувшись, он берет еще один пакет конфет.

– Нет, – отмахивается он. – Не специально.

Внезапно рядом с ним появляется его приятель. У него в руках коричневый бумажный пакет, из которого выглядывают бутерброды.

– Джеки, – говорит он. – Думаю, нам пора, а? – Он показывает в сторону стеклянной двери.

Джексон отрицательно качает головой, едва заметно, а затем поворачивается ко мне и улыбается.

– Филомена, – говорит он, – это мой друг Квентин.

Квентин обеспокоенно смотрит на него, но затем, улыбнувшись, здоровается со мной и снова поворачивается к Джексону.

– Пять минут, лады? – спрашивает у него Квентин, подавая знаки глазами.

– Лады, – бормочет Джексон в ответ.

Сжав губы, он смотрит на меня, ожидая, пока его друг выйдет. Как только Квентин скрывается из виду, Джексон пожимает печами, будто хочет сказать, что его друг попросту нетерпелив.

Я внимательно рассматриваю ряды шоколадок. Джексон подходит ближе и встает рядом со мной. Он берет маленький пакетик Hershéys Kisses[1].

– Это мои любимые, – говорит он.

Я искоса смотрю на него и замечаю, что его внешность потрясающе неидеальна. Щеки и нос у него усыпаны веснушками. Передние зубы слегка повернуты, и улыбка из-за этого выглядит очаровательно мальчишеской, а около лба даже виднеется крохотный шрам.

– Я, пожалуй, попробую, – говорю я, выдергивая пакетик с конфетами у него из рук.

– Кхм, – демонстративно произносит Сидни, стоя на другом конце прохода. Она быстро окидывает Джексона взглядом, а затем пристально смотрит на меня.

– Сидни, это Джексон, – сообщаю я, пытаясь сдержать улыбку.

Попасть в какое-то новое место – это уже восхитительно, а встретить кого-то нового – просто потрясающе. Сидни делает шаг вперед и представляется – вежливо, как нас учили. Они обмениваются быстрым рукопожатием, и Джексон говорит, что очень рад с ней познакомиться. Снова обернувшись ко мне, Сидни одними губами произносит: «Симпатичный».

Повернувшись к Джексону, она снова улыбается – мило и уважительно.

– Встретимся в автобусе? – предлагаю я ей, показывая свою пачку конфет. После долгой паузы она кивает. Чтобы сдержать насмешливую улыбку, ей приходится прикусить нижнюю губу.

– Верно… – отвечает она. – Там и встретимся.

Сидни говорит Джексону, что была рада с ним познакомиться, и выходит из магазина – колокольчик над дверью звякает снова.

Квентин наблюдает за ней, прохаживаясь снаружи, около банкомата, на который он поставил пакет из коричневой бумаги. Он грызет ноготь на большом пальце, а когда Сидни уходит, снова возвращается к созерцанию входной двери.

Джексон берет упаковку Twizzlers[2], а я беру конфеты с пылающим солнцем на упаковке[3]. Вместе мы направляемся к кассе.

– Можно, я куплю их тебе? – спрашивает Джексон, когда я выкладываю на стойку свою кучу конфет.

Отказываться от предложения было бы грубо, так что я соглашаюсь и благодарю его. Кассир начинает пробивать наши сладости вместе.

– В школе нам не разрешают сладкое, – признаюсь я, когда Джексон достает свой кошелек.

Он смотрит на меня, словно я сообщила ему что-то необычное.

– Но каждый раз, когда мне представляется возможность, – добавляю я, – именно на сладости я и трачу карманные деньги. В школе все равно особо нечего покупать.

– Охотно верю, – соглашается он. – Твоя школа находится в хре́новой глуши.

Его ругательство меня немного шокирует; но в то же время меня забавляет непристойность этих слов. Опираясь на прилавок, Джексон снова пристально рассматривает меня.

– Может, тебе как-нибудь захочется выпить со мной кофе, Мена? – спрашивает он. – У меня масса вопросов об этой вашей школе-заводе.

Я собираюсь объяснить, что мне не разрешается выходить с территории школы, но тут касса начинает громко стрекотать. Кассирша сообщает нам общую стоимость конфет, Джексон достает несколько купюр из кошелька и передает их женщине.

Колокольчик на входной двери звонит, я оборачиваюсь и вижу, как входит смотритель Бозе – в тесном магазинчике его фигура выглядит особенно внушительной. Кассирша принимается сосредоточенно складывать покупки в пластиковый пакет.

– Филомена, – тихо говорит смотритель, переводя взгляд с меня на Джексона. – Пора идти.

Я вздрагиваю, услышав упрек в его голосе. Он же говорил мне не отвлекаться.

– Сейчас подойду, – вежливо отвечаю я, стараясь не смотреть Джексону в глаза и ожидая, когда смогу забрать свои конфеты.

Тяжело ступая, смотритель подходит ко мне и берет меня за запястье.

– Нет, – говорит он таким тоном, что мне становится страшно. – Немедленно. Все остальные уже в автобусе.

Губы Джексона кривятся.

– Не смейте ее так хватать, – говорит он.

Я гляжу на смотрителя, оценивая его реакцию. Я никогда раньше не слышала, чтобы кто-то посмел так разговаривать с ним. Он открывает рот, чтобы возразить, его хватка ослабевает, и я быстро высвобождаю руку, чтобы забрать с прилавка свой пакет. Но в то же мгновение смотритель Бозе хватает меня за предплечье настолько сильно, что я вздрагиваю от боли и роняю сладости на пол.

– Мена, я сказал, в автобус! – властно рычит он, притянув меня поближе к себе. Я чувствую стыд и страх из-за того, что расстроила его. Я извиняюсь, хотя он причиняет мне боль.

Джексон делает шаг вперед, чтобы вмешаться, но смотритель поднимает ладонь.

– Отвали, малец, – говорит он. – Это не твое дело.

Джексон усмехается, по его щекам и шее расплываются красные пятна.

– Попробуй схватить так меня, громила, – отвечает Джексон. – И увидишь, что будет.

Смотритель Бозе презрительно смеется. Я ни капли не сомневаюсь, что смотритель Бозе легко одолеет Джексона в любой драке, но в то же время меня потрясает открытое непослушание Джексона – такое смелое и глупое одновременно. Это восхитительно. Я начинаю улыбаться, но смотритель Бозе тащит меня к двери.

– Давай же, – говорит смотритель. Я пытаюсь поспеть за ним, ноги заплетаются, а его пальцы больно впиваются в мою руку.

Оглянувшись на Джексона, я замечаю, как он кивает Квентину, подзывая его.

– Вы делаете мне больно, – сообщаю я смотрителю.

Не обращая внимания на мои протесты, он толкает меня вперед, открывая мной дверь. Тащит меня по сырой автостоянке. Мои туфли цепляются за тротуар, когда я пытаюсь высунуться из-за его плеча и посмотреть на магазин. Но смотритель держит меня перед собой, а его пальцы стискивают мою руку выше локтя.

Я поворачиваюсь к автобусу и вижу, как остальные ученицы наблюдают за нами, выглядывая в запотевшие окна, широко открыв глаза.

Дверь автобуса открывается, и смотритель Бозе сердито запихивает меня внутрь. Поднимаясь по ступенькам, я спотыкаюсь и вскрикиваю от боли, до крови разодрав колено о резиновый коврик на верхней ступеньке. Смотритель хватает меня под мышки и швыряет на сиденье рядом с Валентиной. Струйка крови сбегает по голени, пачкая носок. Водитель наблюдает за происходящим с некоторым беспокойством, но смотритель что-то шепотом говорит ему. Седой мужчина закрывает дверь автобуса и заводит мотор.

Глаза щиплет от слез, но смотритель Бозе не извиняется. Он даже не смотрит в мою сторону. Некоторые девушки озабоченно перешептываются.

– Ты сама виновата в случившемся, – произносит смотритель Бозе. – Стоимость посещения медпункта вычтут из твоих сбережений.

Раненая и пристыженная, я поворачиваюсь к окну, глядя мимо Валентины. Она не произнесла ни слова, даже не спросила, в порядке ли я. Но ее руки, лежащие на коленях, стиснуты в кулаки.

Джексон и Квентин выходят из магазина. Они наблюдают за тем, как отъезжает наш автобус. Джексон так и держит в руках мой пакетик конфет. Несмотря на обстоятельства, его задумчивость заставляет меня улыбнуться. Я протягиваю руку и прижимаю пальцы к стеклу в прощальном жесте. В ответ Джексон поднимает руку так же, как тогда, когда впервые меня увидел. Он не опускает ее, пока мы не выезжаем на дорогу. Я смотрю на него, не отрываясь, а потом Квентин что-то говорит ему и кивает в сторону машины, стоящей у заправочной колонки. Они оба отворачиваются и скрываются за поворотом.

Глава 3

Настроение в автобусе меняется с восторженного на испуганное, а водитель, похоже, превышает скорость. Мне стыдно, что он увидел, как я упала, как смотритель силой ведет меня, но еще сильнее я жалею о своем поведении, которое привело к этой цепочке событий.

Профессор Пенчан остается в задней части автобуса с остальными девушками. Когда я бросаю на него взгляд, он неодобрительно поджимает губы, и я снова принимаюсь смотреть вперед. Хотя смотритель не входит в число наших учителей, он ежедневно наблюдает за ученицами. Обычно он равнодушный, но не злой. Он никогда не разговаривал со мной так жестко.

Все произошедшее потрясло меня, но в то же время я испытываю глубокий стыд. Мы не должны сердить мужчин, которые заботятся о нас. Я никогда так не поступала. С моей стороны было крайне эгоистично не подчиниться немедленно.

Я смотрю на Валентину, наблюдая за тем, как она глядит прямо вперед. Ее тело раскачивается в такт движению автобуса, кулаки сжаты так, что ногти оставляют следы на коже. Но она ничего мне не говорит. Я уже почти уверена, что сама придумала весь этот разговор в Федеральном цветнике.

Я кошусь на смотрителя Бозе. Он сердито стискивает зубы. Я собираюсь извиниться, но тут рядом мелькают чьи-то темные волосы – к нему подсаживается Сидни. Смотритель собирается возразить, но она мило улыбается.

– У меня кое-что для вас есть, – говорит она ему.

Он подозрительно смотрит на нее. Сидни достает из кармана упаковку жевательной резинки и протягивает ему.

Смотритель Бозе берет ее, не догадываясь, что Сидни, должно быть, украла ее, когда мы были в магазине. Он разворачивает пластинку жвачки, складывает ее пополам и отправляет в рот, не предлагая жвачку никому из нас.

Сидни терпеливо ждет, и через несколько секунд смотритель Бозе кивает и поворачивается к окну. Сидни светится от радости – она добыла для меня свободу. Протянув руку, она отводит меня на мое обычное место.

Как только я сажусь, Леннон Роуз перегибается через проход, чтобы обнять меня, и шмыгает носом, сдерживая слезы. Я заверяю ее, что со мной все в порядке, и треплю ее светлые волосы. Она возвращается на свое сиденье, озабоченно наблюдая за мной. Раньше я никогда не получала травмы, ни малейшей царапины.

Сидни наклоняется вперед, чтобы осмотреть мое колено. Она шумно вдыхает сквозь стиснутые зубы и выпрямляется.

– Так много крови, – говорит она, поднимая на меня взгляд. – Как думаешь, врач сможет это исправить?

Леннон Роуз охает. Мы с Сидни поворачиваемся к ней.

– Конечно, сможет, – говорю я, чтобы успокоить Леннон Роуз, хотя в мои мысли пробирается беспокойство о том, что шрам может остаться на всю жизнь. – Доктор Грогер – лучший врач в округе.

– Безусловно, – соглашается Сидни с той же интонацией.

Леннон Роуз паникует уже немного меньше, но по-прежнему хмурится. Она самая чувствительная из всех учениц. Мы стараемся не расстраивать ее без причины. Все мы понимаем, что плохое поведение всегда влечет за собой последствия. Но раньше мы с ними никогда не сталкивались, потому что не нарушали правил. То, что я сделала, было неправильным, значит, я заслужила боль, которая за этим последовала, даже если мне это не нравится. Мое мнение не имеет значения.

Я откидываю голову на сиденье и закрываю глаза, пытаясь расслабиться в надежде, что это облегчит колющую боль в колене. С переднего сиденья то и дело доносится хлопок, с каким лопается пузырь жевательной резинки. Внезапно мне кажется, будто за мной наблюдают. Я открываю глаза и высовываюсь в проход. К своему удивлению, я обнаруживаю, что Валентина Райт повернулась ко мне, и в ее лице та же решимость, которую я видела у нее в Федеральном цветнике и от которой у меня волосы встают дыбом.

Я не знаю, что ей сказать, не знаю, чего она хочет. От ее вида мне неуютно. Я быстро оглядываюсь по сторонам, но другие девушки не обращают на нее внимания. Однако смотритель заметил ее и теперь разглядывает, слегка наклонив голову.

– Повернись, – приказывает он.

Валентина не слушает. Никак не реагирует на его слова. Она продолжает наблюдать за мной, ее взгляд прикован к струйке крови, сбегающей по моей ноге. Ида Уэлч и Марианна Линдстром, сидящие за ней, озабоченно переглядываются.

Мое сердце начинает биться быстрее. Леннон Роуз выглядывает со своего сиденья, чтобы понять, что происходит. Ее широко раскрытые глаза полны страха.

– Валентина, – повышает голос смотритель Бозе. – Я сказал, повернись.

Вместо того чтобы подчиниться, Валентина встает и оказывается в середине прохода. Кто-то испуганно ахает. Сидни выпрямляется, ее руки вцепляются в зеленую спинку переднего сиденья. Аннализа наклоняется в проход и шепотом просит Валентину сесть, осторожно наблюдая за смотрителем. Но Валентина словно не слышит. Она делает шаг в мою сторону. Я хватаю ртом воздух, испугавшись всеобщего внимания.

Смотритель вскакивает и вцепляется в запястье Валентины. Скрипнув зубами от боли, она пытается высвободить руку. У меня за спиной Марчелла, испугавшись за нее, шепчет: «Не надо». Непокорность Валентины ее пугает.

Смотритель выкручивает руку Валентины, пытаясь заломить ее за спину, так что Валентина вскрикивает от боли. Несколько секунд он всматривается в ее глаза, а затем толкает ее на сиденье. Она тут же вскакивает снова, а он опять толкает ее вниз, на этот раз более резко.

– Ни с места, – предупреждает он, тыча указательным пальцем ей в лицо.

Валентина пристально смотрит на него в ответ, но не встает. Вместо этого она непокорно наклоняет голову. Я никогда не видела, чтобы кто-то из девушек вел себя так, как она, и не понимаю, что с ней не так. Слова, сказанные ею в Федеральном цветнике, явно были первым симптомом ее недостойного поведения.

– Ты только что заработала себе сеанс терапии контроля побуждений, – сообщает Валентине смотритель. Он стоит на месте, нависая над ней, и кажется, будто он увеличивается в размерах, а она сжимается. – Я об этом позабочусь.

Леннон Роуз, сидящая напротив меня, через проход, снова шмыгает носом, но на этот раз я не пытаюсь ее успокоить.

Смотритель садится, достает свой телефон и принимается негромко с кем-то разговаривать, не переставая следить за Валентиной. Она же, в свою очередь, сидит и смотрит вперед, в лобовое стекло, снова до невозможности неподвижная.

Я чувствую, что Сидни хочет спросить меня, что только что произошло, но мы не решаемся заговорить. Мы не хотим, чтобы нас отправили к психоаналитику вместе с Валентиной.

Терапия контроля побуждений – наказание, которое нам назначают, когда обычной корректировки поведения недостаточно. Наказание, которое нас страшит, даже если мы его заслуживаем.

Я попадала на терапию контроля побуждений лишь однажды и не хочу возвращаться туда снова. Это произошло вскоре после моего первого дня открытых дверей – мероприятия, которое академия проводит несколько раз в год. Родителей, спонсоров и инвесторов приглашают на праздник в честь наших достижений. Но мои родители не явились в отличие от всех остальных. Я чувствовала себя одинокой и покинутой. Я расплакалась и никак не могла успокоиться. Все было не так. Со мной было что-то не так.

Я поговорила с Антоном – нашим психотерапевтом, и он порекомендовал мне эту терапию. Но я не хотела, чтобы меня наказывали, хотя он и сказал мне, что это ради моей же пользы, что терапия сделает меня лучше. Он сказал, что я слишком остро на все реагирую и что терапия контроля побуждений поможет мне лучше справляться с эмоциями.

Я плохо помню, что было дальше. После окончания процедуры терапия контроля побуждений стирается из памяти. Я только помню, что зашла туда в слезах, а двадцать четыре часа спустя вышла, чувствуя себя лучше, как он и обещал. И все-таки каждый раз, когда я пыталась вспомнить, что же случилось, накатывало сокрушительное чувство тревоги. Очень странно испытывать такое чувство отдельно от воспоминания, которое могло бы его вызвать. Когда я спросила Антона, он сказал, что это нормальная часть лечения.

Так что я не хочу снова проходить через это. Никто из нас не хочет. Поэтому мы опускаем глаза и сидим тихо весь остаток пути до академии. Я просто надеюсь, что Антон сможет помочь Валентине так же, как он помог мне, даже если она этого не запомнит.

Мы поворачиваем на гравийную дорогу, и в поле зрения появляется арка с железными воротами. Надпись «Академия инноваций» выгравирована на большой металлической табличке, которая проржавела от дождя и выглядит старой. Ворота открываются, и мы едем вперед.

Академия высится перед нами на фоне горы, прекрасная, как на картине. Дождь наконец-то прекратился, и между облаками проникает тонкий луч света. Он окрашивает металлическую крышу в оранжевый и красный; это смотрелось бы красиво, если бы не заросшие плющом стены и зарешеченные окна.

Говорят, что решетки остались с тех времен, когда здесь был завод, – защита от воров и злоумышленников. Когда несколько лет назад новые владельцы переделывали здание в академию, они решили не убирать решетки, посчитав, что такие меры безопасности нужны в не меньшей степени или даже в большей, учитывая, что теперь она окружена высокой железной изгородью со всех сторон.

– Оставлять девушек без защиты опасно, – однажды сказал мне профессор. – Особенно таких симпатичных, как вы.

Автобус с шипением останавливается на кольцевой стоянке. Парадные двери академии открываются, и из них выходит мистер Петров, наш директор, в угольно-сером костюме с ярко-синим галстуком. Он наблюдает за автобусом, сложив руки на животе, с явным выражением беспокойства. Его жена, спустившись до середины лестницы, останавливается рядом с ним, покорно взяв его за руку.

Я не так уж часто виделась с мистером Петровым. Он ограничивает общение с ученицами, говоря, что не хочет вмешиваться в нашу учебную программу. Но его жена – Леандра Петрова – встречалась с каждой из нас, когда мы впервые прибыли в академию. Она научила нас правильно краситься и укладывать волосы, в соответствии с требованиями академии. И я помню, что тогда думала, будто она самая прекрасная женщина, которую я когда-либо видела. Она заметно моложе своего мужа – вероятно, не намного старше нас.

Леандра часто появляется в академии. Раз в неделю она проверяет и записывает наш вес, кроме того, она оставляет в наших туалетах предметы гигиены, которые могут понадобиться нам в критические дни. Она одна из немногих женщин, с которыми мы здесь видимся. Уравновешенная и красивая, она пример для подражания.

Входная дверь открывается снова, и из нее быстрым шагом выходит Антон, немного уставший и от этого еще более симпатичный. Он останавливается рядом с директором и поворачивается к нему, чтобы что-то по секрету сказать, пока они ждут, чтобы мы вышли из автобуса.

Леннон Роуз облегченно выдыхает, а Сидни улыбается мне.

Появление Антона ободряет – как обещание, что все будет в порядке. Несмотря на то что именно он назначает нам терапию контроля побуждений, мы обычно с нетерпением ждем встречи с ним. Он чудесно умеет слушать. И он прекрасный психоаналитик. Он старше нас – как и другие мужчины в академии. У него светло-русые волосы и седые виски. Даже его борода уже поседела. Он шутит: это из-за того, что ему приходится волноваться о таком количестве девушек.

– Филомена, – окликает меня смотритель Бозе со своего переднего сиденья.

Я испуганно подпрыгиваю на месте.

– Да?

Он встает, жуя свою жвачку. Хватает Валентину за руку и вытаскивает ее с сиденья. Она не поднимает глаз, и, кажется, непокорность покинула ее.

– Зайди с другого входа и отправляйся к доктору Грогеру, – велит мне смотритель. – Попроси его залатать тебя.

Я киваю, и меня снова охватывает стыд за свое поведение. Боль по-прежнему пронзает колено.

Смотритель выводит Валентину из автобуса, и Антон торопливо спускается по лестнице, чтобы встретить их. Он бросает на смотрителя острый взгляд, а затем мягко берет Валентину за локоть и уводит ее в здание.

– Хочешь, я схожу с тобой? – спрашивает меня Сидни, когда мы поднимаемся на ноги.

Следом за остальными ученицами мы выбираемся из автобуса. Я говорю Сидни, что справлюсь сама, но благодарю ее за участие. Она посылает мне воздушный поцелуй и присоединяется к другим на ступеньках школы.

Входя в здание, ученицы проходят мимо мистера Петрова. Он здоровается с каждой из них и улыбается, обнажая пожелтевшие зубы. Он оценивающе осматривает, его взгляд скользит по их форме, волосам, коже. Его жена согласно кивает, переводя взгляд с одной девушки на другую.

Я заворачиваю за угол и поднимаюсь по задней лестнице, которая ведет ко входу в кухню. В этом помещении всегда шумно – работает посудомоечная машина, гудит холодильник. На плите в огромной серебристой кастрюле булькает кипящая вода, а мисс Декатюр, наша повариха, нарезает морковку за кухонным столом, постукивая ножом по деревянной доске.

Мисс Декатюр появляется здесь только с понедельника по пятницу. Она немного старше моих родителей и укладывает свои светлые волосы в тугой узел. Все ее общение со мной сводилось к обсуждению кухонных рецептов. На выходных ученицы берут на себя готовку. Ведение домашнего хозяйства входит в число важнейших дисциплин, которые мы изучаем в академии, ведь мы должны уметь правильно организовывать домашние дела. Готовка, уборка, прием гостей, украшение помещения – мы стараемся идеально справляться со всем. И, честно говоря, мы готовим лучше, чем мисс Декатюр. Я определенно предпочитаю еду, которую делают ученицы. Мы, по крайней мере, пытаемся добавить хоть немного соли, если представляется возможность.

Мисс Декатюр поднимает на меня взгляд, и я улыбаюсь. Но она не отвечает мне улыбкой, а лишь берет лежащий рядом с доской пучок сельдерея и принимается его нарезать. Я пробираюсь через кухню, с трудом удерживаясь от желания прихватить по дороге кусок морковки.

От кухни начинается узкий коридор, проходя через который я всегда испытываю приступ клаустрофобии. Стены покрыты тонким слоем штукатурки, а пол – из грязного бетона. В отличие от остальной части здания, этому коридору почти не пытались придать более приятный вид. К счастью, завернув за угол, я попадаю в общий зал.

Это одно из самых уютных помещений во всей академии, но ученицам редко дозволяется входить сюда. Обычно оно используется для встреч с родителями, дней открытых дверей, визитов потенциальных спонсоров или инвесторов. Зал отделан изящными панелями из темного дерева и изысканными обоями с цветочным узором. Здесь есть несколько столов и основательного вида стулья с толстыми спинками, красный диван с приставными столиками по обеим сторонам и шкаф для посуды.

Для учениц есть спальни и несколько общих комнат в разных частях здания, но они обставлены не так хорошо – не так красиво. Однажды Леннон Роуз спросила нашу преподавательницу швейного дела, почему у нас нет места для отдыха, а та ответила, что отдых – это проявление лени. А девушки всегда должны быть в наилучшей форме.

Я прохожу через приемный покой, делаю еще один поворот и выхожу к задней лестнице, которая ведет к кабинету врача. Колено болит, но кровь засохла и теперь стягивает кожу. Дойдя до площадки второго этажа – коридор расширяется, потому что отсюда можно попасть в кабинеты еще нескольких учителей, – я останавливаюсь у кабинета врача, чувствуя, как напряглись мои плечи, и стучу в затянутое матовым стеклом окошко в двери.

– Входите, – добродушно откликается врач.

Я открываю дверь. Доктор Грогер сидит за столом, перед ним лежит несколько раскрытых папок. Белоснежные пряди прикрывают его уши, а макушка лысая и гладкая. Очки у него постоянно сползают на нос, и в тот момент, когда я вхожу, он как раз поправляет их.

– Ах… Филомена, – говорит он, но тут же замечает мое окровавленное колено.

Он быстро встает из-за стола, берет меня за руку и ведет меня к смотровому столу, застеленному клеенкой, усаживая на него. Затем доктор Грогер подкатывает поближе свой стул на колесиках и металлический передвижной столик. Усевшись передом мной, он поправляет очки.

– Что же ты натворила, моя дорогая? – спрашивает он добродушно, смачивая марлевую салфетку, чтобы очистить рану.

Я морщусь, ощутив укол боли, и доктор Грогер сочувственно выпячивает губы.

– Давай примем меры, – продолжает он, – мы же не хотим, чтобы остался шрам.

Доктор постоянно предупреждает нас насчет шрамов, напоминает, как сложно их устранить и как уродливо они выглядят.

У меня нет никаких шрамов. Ни одного. У Сидни есть маленький шрам в форме полумесяца на руке – в прошлом году она напоролась на кусок старой колючей проволоки, когда полола сорняки около ограды. Врач попытался починить все повреждения, но ему это не удалось. Хотя он уверял ее, что все не так плохо, Сидни по-прежнему немного стесняется. Я сказала ей, что, по моему мнению, шрам выглядит мило. Впрочем, он же не у меня. Может, о собственном шраме я бы не стала так говорить.

Покончив с обработкой ссадины, доктор внимательно рассматривает ее и измеряет с помощью металлического инструмента. Он записывает что-то в блокнот, а затем открывает металлическую коробку, стоящую на передвижном столике.

– А теперь сиди как можно спокойнее, – советует он отеческим тоном, похлопывая по моему колену своей холодной рукой.

Он открывает пакетик из фольги, в котором хранятся заплатки, и выбирает подходящего размера. Затем пинцетом помещает маленькую заплатку телесного цвета поверх моей раны и прижимает по краям, пока она не прилипнет. Он не торопится, стараясь сделать все максимально аккуратно.

Разместив лоскуток кожи на положенном месте, он улыбается мне, а затем берет со столика лампу для прогреваний. Он помещает ее над моим коленом, чтобы лоскут начал плавиться и надежно схватился. Красный свет – горячий, и мне немножко неприятно.

Я вздрагиваю от боли, и врач с преувеличенным сочувствием улыбается мне, а затем протягивает руку к столику и берет леденец без сахара. Я смеюсь и с благодарностью беру его.

– Ну, расскажи пока о вашей экскурсии, – произносит он, чтобы поддержать разговор, и перемещает красную лампу, чтобы закрепить другой уголок лоскута.

Я ощущаю, как в груди поднимается резкий приступ паники.

Я боюсь рассказывать ему, боюсь, что он начнет меня упрекать. Но я не могу соврать. К тому же он, скорее всего, уже знает. Я с трудом глотаю слюну и опускаю глаза в пол.

– Мы поехали в Федеральный цветник, – тихо начинаю я, – но нам пришлось уйти оттуда раньше из-за дождя.

– Федеральный цветник – чудесное место, – говорит он. – Там всегда можно приятно провести время.

Я согласно киваю, и доктор Грогер перемещает лампу к следующему углу лоскутка.

– А после цветника, – продолжаю я, обдумывая, что сказать дальше, – мы остановились на заправке, потому что некоторые девочки захотели в туалет. Я собиралась купить конфет.

Доктор закатывает глаза, подыгрывая моему признанию в нарушении правил. Затем он снова перемещает красную лампу.

– И? – спрашивает он, чуть понизив голос.

Он знает, что было дальше.

– Там был мальчик, – пристыженно говорю я.

Доктор выключает лампу. Он убирает ее от моего колена и ставит обратно на столик.

– О чем ты говорила с этим мальчиком? – Он берет тюбик с силиконовым гелем и намазывает немного на заплатку, а затем растирает его по всему колену.

– В основном о конфетах, – говорю я. – Но… когда смотритель Бозе пришел и сказал, что пора идти, я не послушалась сразу, – со стыдом признаюсь я.

– А как ты думаешь, почему ты не послушалась? – спрашивает он.

– Я хотела провести в магазине еще несколько минут.

Доктор Грогер вздыхает.

– Филомена, это на тебя не похоже, – говорит он. – Та Филомена, которую я знаю, всегда слушается. – В его голосе столько разочарования, что мне хочется расплакаться. – Уверен, что ты не хотела проявить неуважение, – добавляет он. – Но это было неподобающее для тебя поведение – болтать с незнакомцем, особенно с мальчиком, о котором мы ничего не знаем. Смотритель Бозе был прав, что скорректировал твое поведение.

Я киваю и говорю ему, что все поняла. С облегчением я замечаю, что он улыбается, а не сердится. Затем он снова похлопывает меня – на этот раз по бедру – и достает полоску лейкопластыря с блестками. Заклеив им лоскуток для красоты, он сообщает мне, что шрама не будет.

Я спрыгиваю со смотрового стола, стягиваю обертку с леденца без сахара, просовываю его между щекой и зубами. Наблюдаю за тем, как доктор Грогер делает записи в моей медкарте, каждые несколько секунд поправляя очки.

– Можно у вас кое-что спросить? – тихо произношу я.

Его карандаш замирает.

– Конечно, – говорит он, глядя на меня поверх очков. – В чем дело?

– Валентину отправят на терапию контроля побуждений? – спрашиваю я. Достаточно лишь произнести эти слова вслух, чтобы почувствовать, как сжимается что-то внутри, как мороз пробегает по коже. – Она проявляла непослушание в автобусе, и…

– С Валентиной Райт все будет в порядке, – говорит он, – в ее побуждениях есть отклонения, но продолжительный сеанс терапии с Антоном должен исцелить ее от этого. Вскоре она снова станет такой, как прежде. Но беспокоиться о ней очень мило с твоей стороны.

Я благодарю его за комплимент. И все же меня не покидает беспокойство.

– Но смотритель схватил…

– Филомена, я в курсе произошедшего, – отвечает он, снова не дав мне договорить. – Тебе больше не следует об этом думать.

Я не возражаю, признавая его правоту.

Помедлив несколько секунд, доктор Грогер закрывает мою папку и прячет ее в ящик стола. Я не говорю больше ни слова, и он вздыхает, будто решил, что вел себя слишком жестко. Он поднимается.

– Иногда смотритель Бозе может переусердствовать, – признает доктор, выйдя из-за стола и взглянув на мой пластырь. – Я поговорю с ним. Но он знает, что лучше для вас, для всех вас. Вы должны относиться к нему с уважением.

Леденец у меня во рту стал кислым. Раньше у меня никогда не было проблем, я никогда не разочаровывала доктора. Я обещаю, что буду вести себя лучше.

– Теперь я всегда буду слушаться, – заверяю я его.

– Превосходно. – Доктор Грогер снимает очки и прячет их в передний карман рубашки. Он окидывает меня взглядом с ног до головы. – Это просто превосходно, Филомена.

Он отводит меня к двери, касаясь ладонью моей поясницы. И перед тем, как выйти, я чуть задерживаюсь, чтобы поблагодарить его за наставления.

Глава 4

К моменту, когда я покидаю кабинет врача, вечерние занятия уже начались, так что я возвращаюсь в свою комнату за учебником. Я чувствую себя уязвимой и странным образом одинокой. Отделенной от остальных. Выходя из комнаты, я смотрю в другой конец коридора, где стоит телефон.

Я собиралась позвонить родителям, чтобы узнать, придут ли они на завтрашний день открытых дверей, но мне так и не представилось случая. Так что я решаю сделать это сейчас.

Я прохожу по коридору, стараясь отогнать мысль о том, что они могут пропустить очередной день посещений, и поднимаю телефонную трубку. Мои родители очень занятые – я понимаю. Я не говорила с ними с каникул, и даже тогда мне удалось лишь немного поболтать с матерью. Она просто проверяла, получила ли я дополнительные карманные деньги, которые она мне отправила. Она сказала, чтобы я купила себе что-нибудь приятное. Но здесь не на что их тратить. Думаю, она об этом не знает.

Я набираю номер и прижимаю трубку к уху. Опираюсь о стену другой рукой. Слышится щелчок, и я тут же выпрямляюсь, словно они могут меня видеть.

– Алло? – отвечает теплый голос. – Вы позвонили в семью Родес. – Я тихо улыбаюсь.

– Привет, Ева, – говорю я. – Это Филомена.

– Филомена, – нежно откликается она. – Как у тебя дела, дорогая?

Когда она произносит мое имя, ее акцент заметен сильнее – не знаю почему. Однажды я спросила об этом, и она ответила: «Ох, знаешь. Я бывала и там и тут». И на этом обсуждение закончилось.

Ева – помощница моих родителей, которая живет у нас. Такие помощницы есть у всех семей, связанных с академией, и мне ужасно повезло с Евой. Она отвечает на все звонки, на все письма. Я никогда не виделась с ней лично – ее наняли уже после того, как я поступила в школу, – но обычно я не прочь поговорить с ней вместо родителей. Она добрая. Она даже прислала мне перчатки зимой. Это было очень мило.

– Прости, что опять звоню, – говорю я. – Просто хотела узнать… мамы нет?

– Нет, дорогуша, – говорит Ева. – Прости, но она пробудет в городе все выходные. Ты насчет завтрашнего дня посещений? Ей очень жаль, но она не сможет прийти, но я уверена, ты будешь выглядеть превосходно.

– Спасибо, – говорю я, чувствуя, как упало сердце. – А может, папа дома? Я бы хотела поговорить с ним.

– Он уехал вместе с мамой, – произносит Ева, словно предугадывая мое разочарование, – но ты всегда можешь поговорить со мной, душенька, – продолжает она. – Я тут именно для этого.

И она действительно всегда готова со мной поговорить, каждый раз, когда я звоню. Мама руководит благотворительной организацией, и ей часто приходится летать в другие города. Вообще говоря, я не очень понимаю, чем именно она занимается, но она полностью посвящает себя делу. А раньше она обучала меня дома. Она учила меня читать по книгам об основах знаний, которые академия предоставляет родителям потенциальных учениц. Она в общих чертах рассказала мне об обществе и хороших манерах и приучила меня к органической диете, основанной на растительной пище, и регулярным физическим упражнениям. Папа руководит юридической фирмой, но он всегда приходит домой к ужину.

Мы никогда не путешествовали, а сейчас родители все время в разъездах. Наша жизнь дома была такой же монотонной, как сейчас моя жизнь в школе. Пока я не приехала сюда, со мной никогда не случалось ничего нового. Пока я не встретилась с другими девочками.

– Я беспокоюсь о тебе, Мена, – заявляет Ева. – По голосу слышу, тебя что-то тревожит. Все в порядке? Как дела в школе? В расписании сказано, что сегодня у вас была экскурсия – как она прошла?

Мне бы не хотелось рассказывать Еве о случае на заправке, но я не могу соврать ей. Это было бы очень дурно – все равно что соврать родителям. Кроме того, я не хочу, чтобы она рассказала моим родителям, будто считает, что у меня проблемы.

Наматывая телефонный провод на палец, я прислоняюсь спиной к стене. Сначала я рассказываю про Федеральный цветник и дождливую погоду. Чем больше я говорю, тем сильнее чувствую, как моя кожа горит от стыда.

– Водителю автобуса пришлось ненадолго остановиться на обратном пути. В магазине был мальчик, и мы с ним разговаривали, но тут пришел смотритель и сказал мне, что пора идти. Я… не послушалась сразу.

Долгая пауза.

– И что потом? – спрашивает Ева.

– Мое поведение скорректировали, – отвечаю я. – Доктор Грогер уже поговорил со мной об этом, так что…

– Почему тебе понадобилось идти к доктору? – перебивает она. – Мена, ты заболела?

– Нет, – поспешно отвечаю я. – Все в порядке. Просто поцарапалась, но все уже исправлено. Шрама не будет.

– А твое поведение? – продолжает спрашивать она. – Оно тоже исправлено?

От холодности, которую я отчетливо ощущаю в ее голосе, мне становится в десять раз хуже. Мои глаза наполняются слезами.

– Да, Ева, – пристыженно говорю я. – Доктор совершенно прав, мне нужна была корректировка. Этого не повторится. – Я быстро вытираю слезы, прежде чем они успеют испортить мой макияж.

– Приятно это слышать, – говорит Ева. – Мы все хотим, чтобы ты проявила себя наилучшим образом. А хорошие девочки следуют правилам. Иначе твои родители очень расстроятся.

– Я бы хотела поговорить с ними об этом, – умоляюще произношу я. – Если бы только я могла им все объяснить, я уверена, что смогла бы…

Ева обрывает мою просьбу.

– Твои родители очень заняты. У них нет времени слушать твои извинения. Ты должна сосредоточиться на своем обучении, Филомена. Именно в это они вкладывают свои средства.

Напоминание об этом словно обжигает мне лицо.

– Понимаю, – тихо говорю я. – Простите, что подняла эту тему.

– Все в порядке, – отвечает Ева уже более мягко. – И возможно, твоим родителям не нужно знать всех деталей, – добавляет она, словно это может остаться нашим маленьким секретом.

– Я была бы очень благодарна, – говорю я. – Не хочу их разочаровывать.

– Мы верим в тебя, Филомена, – говорит она от их имени. – А теперь… разве ты не должна быть на уроках? – насмешливо добавляет она.

Рассмеявшись, я шмыгаю носом, отгоняя слезы.

– Да, – отвечаю я, радуясь, что Ева не сердится на меня. Она всегда мне сочувствует. – Я как раз шла в класс. Передашь родителям, что я звонила? Мне… мне очень хочется с ними поговорить.

– Разумеется, – с теплотой в голосе говорит Ева. – Когда они вернутся из своей поездки. А тебе следует хорошо провести время на дне открытых дверей. Не забывай улыбаться. Дай нам повод гордиться тобой.

Я обещаю, что так и сделаю, вешаю трубку и направляюсь на урок. Чувство одиночества почти исчезло из моей груди.

Опустив голову, я иду на урок скромности и приличий, опасаясь, что профессор Пенчан отчитает меня при всех. Я все еще немного напугана после упреков доктора Грогера, после разочарования Евы.

«Стыд – лучший учитель», – сказал профессор Пен-чан на прошлой неделе, когда Леннон Роуз расплакалась. Он сообщил ей, что она выглядит неряшливо и представляет академию в дурном свете. Он заставил ее вернуться в комнату, чтобы она привела в порядок свою прическу, и не стал продолжать занятие, пока она не вернулась. Я предложила помочь ей, но он сказал, что она сама должна усвоить этот урок.

– Я знаю, что в наши дни девочки склонны думать, что внешность не важна, – поучал он нас. – Идут в пижаме в кинотеатр, непричесанными в магазин. Он наморщил нос, словно находил таких девушек особенно отвратительными. – Но вы должны всегда выглядеть достойно. Никаких исключений. А почему?

– Потому что красота – наше главное богатство, – ответили мы, хорошо зная, что это и есть правильный ответ. Зная, что от нас его ждут.

– Верно, – подтвердил преподаватель, оценивающе глядя на нас.

Вскоре после этого Леннон Роуз вернулась в класс. Она пригладила волосы, заново накрасилась, форма сидела на ней аккуратно, а носки были идеально подвернуты. Профессор Пенчан заставил ее продемонстрировать это перед всеми.

Теперь, садясь за парту, я чувствую, как он смотрит на меня, но все-таки не окликает по имени. Я достаю свой учебник и присоединяюсь к уроку.

– Послушание делает вас привлекательными, – говорит он, стоя у доски. – Особенно когда приближается окончание учебы. Там вы в этом убедитесь, – он показывает в сторону окон, – никто не оценит ваше мнение. Держите язык за зубами и слушайте. Это полезный урок для всех молодых женщин.

Мы ждем не дождемся окончания школы – возможности продемонстрировать, какими образцовыми девочками мы стали. Самыми лучшими девочками. Как только мы завершим обучение в Академии инноваций, мистер Петров будет советоваться непосредственно с нашими родителями или спонсорами, чтобы найти для нас идеальную возможность для дальнейшей успешной жизни – обычно удачный брак. Он говорит, что есть и другие перспективы, но не вдается в подробности. Вместо этого он велит нам доверять ему, он хочет нам лишь добра. Наши родители будут нами гордиться.

У меня за спиной раздается шумный вздох, я прижимаю подбородок к плечу и тайком оглядываюсь. За мной сидит Аннализа, и она закатывает глаза, заметив меня.

Аннализа часто напрямую говорит, что думает, чаще, чем кто-либо из нас. «Честная до грубости», – однажды сказал о ней Антон, и Аннализа сочла такую характеристику привлекательной.

Несколько месяцев назад Аннализа предложила профессору Пенчану чаще произносить комплименты, а не замечания. Неудивительно, что он не оценил ее мнение по этому поводу. Теперь во время урока она держит его при себе.

Она подмигивает мне, и я улыбаюсь.

– А, Филомена, – внезапно окликает меня учитель.

Я резко оборачиваюсь.

– Рад, что ты уже в порядке после того небольшого инцидента в автобусе. Все нормально?

– Да, профессор Пенчан, – отвечаю я, тут же выпрямляюсь и поднимаю подбородок.

– Очень хорошо, – говорит он. – А теперь не могла бы ты выйти к доске и обсудить со мной, не кажется ли тебе сложным оставаться внимательной на моем уроке?

– Нет, сэр, – говорю я, чувствуя, как мои щеки заливает жар. – Прошу прощения за мою невнимательность.

Он пристально смотрит на меня своими темными глазами.

– Правильный ответ, – заключает он, коротко посмотрев на Аннализу, прежде чем снова повернуться к доске и продолжить урок.

Внезапно дверь класса открывается, и в комнату влетает Леандра Петрова. Мы тут же распрямляемся, стараясь выглядеть как можно лучше, как образцовые ученицы академии. Она вежливо улыбается и поворачивается к профессору Пенчану, склонив голову в знак уважения. Довольно надувшись, он уступает место ей.

– Здравствуйте, девочки, – говорит нам Леандра.

У нее приятный голос. Светлые волосы уложены волнами и собраны на затылке. Темно-синее платье подчеркивает фигуру и делает ее еще привлекательнее. Я поворачиваюсь к Леннон Роуз, которая смотрит на Леандру с нескрываемым восхищением.

– Простите, что прерываю ваш урок, – продолжает Леандра, – но я хотела бы поговорить с вами о Валентине Райт.

Некоторые девочки ерзают на стульях, и я замечаю, как профессор Пенчан хмурится из-за того, что у них не хватает сдержанности. Леандра делает шаг вперед, цокая каблуками по линолеуму.

– Как вы все знаете, Валентина проявила непослушание и показала неподобающее поведение во время экскурсии. Она не подчинилась смотрителю Бозе, следовательно, она не подчинилась академии. – Она хмурится и слегка кривит полные губы.

– Академия инноваций дала вам все, девочки, – говорит она. – Обеспечила вас всем, чтобы вы вели образцовую жизнь. Вы должны это ценить. Ценить то, что делает смотритель Бозе, чтобы обеспечить вашу безопасность. То, чему ваши глубокоуважаемые учителя, – она бросает взгляд на профессора Пенчана, – обучают вас на занятиях.

Леандра делает еще несколько шагов, подходя почти вплотную к переднему ряду парт.

– Вы – воплощенное совершенство, – продолжает она, – и мы должны требовать, чтобы вы вели себя соответственно. Я не хочу больше никогда слышать о подобном поведении. Это разобьет мое сердце.

Она прижимает руку к груди, чтобы подчеркнуть сказанное. Некоторые девочки сочувственно кивают, словно обещая даже и не думать никогда о том, чтобы ее расстроить.

– Нам повезло, – говорит Леандра, разводя руки в стороны, – что у нас такие замечательные девочки. А вам повезло, что у вас есть такие замечательные мужчины, которые могут наставить вас на правильный путь. Никогда не забывайте об этом.

С улыбкой на губах она смотрит поочередно на каждую из нас, а затем вздыхает, подсказывая, что нам тоже стоит улыбнуться. Подчинившись, мы чувствуем себя немного лучше.

– И теперь, – говорит Леандра, – хотя мы глубоко разочарованы поведением Валентины, мы обязаны помочь ей снова стать лучше. Сейчас ее отправили на терапию контроля побуждений, чтобы установить причину ее действий. Я пришла, чтобы заверить вас, что с ней все будет в порядке. Нет, – поправляет она, – что с ней все будет лучше, чем когда-либо. – Она делает паузу, ожидая наших аплодисментов.

Я смотрю в сторону, и Леннон Роуз широко улыбается мне.

Я рада, что Валентина получит ту помощь, в которой нуждается. И в качестве доказательства я аплодирую вместе со всеми.

Леандра еще раз оглядывается по сторонам, и на мгновение наши взгляды встречаются, а затем она кивает учителю и выходит из классной комнаты с той же легкостью, с какой вошла.

До обеда Сидни ни разу не попадается мне на глаза.

У нас лишь несколько общих уроков, и все они не сегодня. Я успеваю соскучиться по ней и с благодарностью обнаруживаю, что она ждет меня в столовой на нашем обычном месте. Зал, в котором мы обедаем, небольшой, и мы все сидим близко друг к другу, так что поговорить без посторонних ушей довольно сложно.

Вот и сейчас, приближаясь к столу, я замечаю, как Марчелла говорит о том, что на прошлой неделе из-за критических дней ей пришлось пережить настоящую «кровавую баню». Я фыркаю, сдерживая смех, и присаживаюсь рядом с Сидни.

– Дай посмотрю, – говорит она, наклоняясь к моему колену. Я ставлю ногу на скамейку и медленно, сморщившись от боли, отклеиваю блестящий пластырь. Она наклоняется поближе, чтобы рассмотреть рану, будто она эксперт по шрамам.

– Весьма неплохо, – кивнув, заключает она.

Я надеюсь, что она не стесняется своего шрама, но замечаю, что, протянув руку к центру стола, она одергивает рукав, чтобы прикрыть отметину. Она берет салат и ставит его передо мной.

– Сегодня без курицы? – спрашиваю я, перебирая сухие листки салата.

– Они сказали, что на этой неделе мы уже употребили слишком много калорий. Теперь до следующего взвешивания у нас разгрузочные дни на салате и луке.

– Отвратительно.

– Мысли позитивнее! – восклицает она, подталкивая ко мне стакан, наполненный зеленой жижей.

Я пытаюсь отпить из него, но вкус, конечно, отвратительный. Она смеется. Никому из нас не нравится сок.

Зеленые соки делают из растений, которые есть в нашем саду. Разнообразные растения, которые мы разводим специально для этого, смешиваются с витаминными добавками для усиления эффекта. Соки помогают нам оставаться уверенными, спокойными и сосредоточенными.

Диета, по которой мы питаемся в академии, точно рассчитана, и за ней всегда строго следят. Даже готовя сами, мы используем лишь натуральные ингредиенты – никаких добавок. Ничего лишнего. Но время от времени нам предоставляется возможность попробовать что-нибудь необычное во время уроков кулинарии – они называют это «вырабатывать чутье шеф-повара», – чтобы убедиться, что приправы добавлены как надо. Мужчины любят блюда с яркими вкусами, так что от нас ждут, что мы обеспечим их соблазнительной пищей. Но для нас самих подобные блюда непозволительны.

То же самое касается и фильмов. Школа отбирает кино, которое мы смотрим: в основном фильмы начала пятидесятых. Иногда нам попадаются приключенческие фильмы со взрывами, но я думаю, что в этом есть некоторая заслуга смотрителя Бозе. Иногда нас просят высказать свое мнение после просмотра, но разговоры всегда сводятся к тому, что смотритель Бозе высказывает собственные мысли, а мы поддакиваем. Так разговор получается более приятным. В академии нет ни кабельного телевидения, ни интернета, и нам говорят, что это хорошо.

– Интернет кишит ложью, – говорил нам профессор Левин на уроке современного этикета. – Для вас лучше всего полностью его игнорировать, даже после выпуска. Ваши мужья или опекуны сообщат вам обо всех важных для вас новостях. Доверяйте их мнению.

До академии мои родители тоже не разрешали мне пользоваться интернетом. Меня обучали дома так, что я была под защитой, как и здесь. Поэтому, если говорить об интернете, я ведь даже не знаю, чего лишена. Мне достаточно того, что говорит учитель.

В школе есть книги нескольких видов: по садоводству, о стандартах красоты, о светском этикете – но я уже их все прочитала, так что большую часть времени я просто общаюсь с девочками. И этого более чем достаточно. Мы быстро учимся, усваивая новые слова, фразы, идеи. И мы рассказываем друг другу все: думаю, можно сказать, что это наш собственный интернет.

Я обращаю взгляд на другой конец стола и вижу пустое место там, где обычно сидит Валентина. Ее отсутствие выводит меня из равновесия, и я быстро моргаю, чтобы успокоиться. Хотя Валентина не очень много общалась с нами, она все-таки учится в нашем классе, а никто из нас не хочет оказаться отделенным от остальных.

Я некоторое время ковыряюсь вилкой в салате, а потом поднимаю взгляд на остальных девочек.

– Знаете что, – тихо говорю я, и Марчелла и Бринн, Сидни и Леннон Роуз тут же смотрят на меня. – Сегодня, когда я была у доктора Грогера, я спросила у него про Валентину.

Марчелла слегка хмурится, будто она одновременно растерянна и заинтересована тем, что я скажу дальше. Бринн опирается локтем о стол.

– Что он сказал? – спрашивает Сидни, сидящая рядом со мной.

– Он сказал мне, что смотритель Бозе иногда может переусердствовать, – отвечаю я, – и что он поговорит с ним об этом.

– Доктор Грогер очень добр, – тихо говорит Леннон Роуз.

Она кивает нам, призывая согласиться.

– Что он имеет в виду – «переусердствовать»? – спрашивает Бринн, перекидывая через плечо свою светлую косу. – Валентина не слушалась его. Он скорректировал ее поведение.

– Из-за него Мена поранилась, – предполагает Марчелла, повернувшись к Бринн.

Мне тут же снова становится стыдно из-за того, как я тогда себя вела.

– Я не знаю точно, что имел в виду доктор. – Я наклоняюсь ниже, к самому столу, и понижаю голос. – Но прямо сейчас Валентину отправили на терапию контроля побуждений.

– Хорошо, – одобрительно кивает Бринн. – Надеюсь, это вернет ее в норму.

Я опускаю взгляд на салат, чувствуя, как меня снова пробирает ужас.

– А ты совсем не боишься терапии контроля побуждений? – спрашиваю я едва слышным шепотом.

– С чего бы? – с любопытством спрашивает Сидни. – Это ее исправит.

Остальные девочки кивают, озадаченные моим вопросом. Леннон Роуз тоже недавно проходила терапию контроля побуждений. Она часто проявляла некоторую печаль, и нам сказали, что она начала тосковать по дому и ей нужно переосмыслить свои приоритеты. После ее возвращения мы никогда не говорили об этом. Антон сказал, что лучше ей не напоминать.

Леннон Роуз больше не участвует в обсуждении, и ей явно неуютно. Остальные девочки задумчиво наблюдают за мной, и мне неловко, что я заставила их тревожиться.

– Забудьте, – говорю я, небрежно взмахнув рукой. – Наверное, я просто до сих пор в шоке из-за того, что увидела столько крови.

Сидни морщит нос и признает, что кровь выглядит омерзительно. Остальные девочки соглашаются, и разговор о терапии контроля побуждений сходит на нет.

Пока остальные девочки едят, я осматриваюсь по сторонам и замечаю, что смотритель Бозе сидит за одним столом с учителями. На их тарелках навалено мясо с подливкой, картофель и овощи. Над едой поднимается пар, и на мгновение мой рот наполняется слюной. Я накалываю на вилку листик салата и вгрызаюсь в него.

Сидни размешивает сок, болтая соломинкой в густой жиже.

– Тебе стоит зайти ко мне позже, – говорит она, – после вечерних уроков. Нам нужно многое обсудить.

Она подчеркивает последнее слово, и я догадываюсь, что она хочет поговорить о мальчиках, с которыми мы встретились. С трудом скрывая улыбку, я отвечаю, что зайду. У Леннон Роуз, которая сидит рядом с ней, загораются газа.

По четвергам у нас уроки чуть ли не до ночи, но зато в пятницу сокращенный день. А эта пятница особенно важна, потому что нас ждет день открытых дверей. Родители, спонсоры и потенциальные инвесторы приглашены, чтобы увидеть своими глазами великолепные достижения Академии инноваций. То есть нас.

Такие мероприятия проходят пышно и впечатляюще, для нас это возможность пообщаться и познакомиться с другими людьми. Мы все с нетерпением ожидаем этих дней, потому что для нас это единственная возможность увидеться с родителями во время обучения.

– Пей свой сок, – говорит Сидни, делая большой глоток из своего стакана, а затем, поперхнувшись, все-таки допивает его.

Я говорю ей, что она с ума сошла, и болтаю в своем стакане соломинкой, мечтая, чтобы его содержимое попросту испарилось.

Внезапно я ощущаю жар затылком. Обернувшись, я замечаю, что смотритель Бозе наблюдает за мной. Я понимаю, что больше не хочу нарушать правила, так что я беру сок и осушаю его до дна. Я ставлю стакан на стол, чувствуя, как меня подташнивает. Смотритель Бозе улыбается и возвращается к еде.

Глава 5

Вечерние занятия тянутся медленно и скучно, но на каждом уроке я слушаю внимательно, чтобы оправдать ожидания преподавателей. Мы высаживаем новые розы в нашем саду на «Садоводстве и цветоводстве», на «Современном этикете» разучиваем (в очередной раз), как правильно накрыть стол, а на «Светских манерах» отрабатываем на практике неформальные приветствия.

Внезапно я с ужасом осознаю, что совершенно неправильно представилась Джексону, когда мы встретились. Я не подала ему руку для поцелуя и не отвлеклась от того, чем занималась, чтобы полностью посвятить свое внимание ему. И еще я явно слишком много говорила о себе.

Я хорошо справилась с поддержанием зрительного контакта, но при этом задавала Джексону слишком мало вопросов. Мне следовало найти тему, которая ему нравится, и вести разговор в этом направлении. Источать уверенность, чтобы и ему было комфортно. Или, если он предпочитает иную манеру разговора, быть скромной и тихой.

С другой стороны, Джексон тоже нарушал все правила этикета. Он краснел, ругался, а когда появился смотритель, вышел из себя. Он предложил нам куда-то сходить, не пригласив меня должным образом. Но мужчинам не обязательно соблюдать те же правила, которым следуем мы. Может, если бы я вела себя должным образом, он последовал бы моему примеру.

Но, похоже, небрежные манеры были свойственны Джексону. И мне это понравилось. Казалось, что это более… честно. Улыбнувшись своим мыслям, я решаю, что, если когда-нибудь встречусь с ним снова, обязательно постараюсь произвести лучшее впечатление. Я хочу узнать о нем больше.

Но, разумеется, я никогда больше его не увижу.

– Филомена, – упрекает меня профессор Алистер. – Снова замечталась? Мы же уже об этом говорили.

– Простите, профессор, – говорю я.

Учителя не раз отмечали, что мечтательность – мой самый серьезный недостаток. Я слишком часто погружаюсь в размышления, уносясь куда-то в мечтах. Я просто не могу выбросить из головы все лишнее, хотя и понимаю, что это меня не красит. Возможно, мне стоит поговорить об этом с Антоном на следующем сеансе. Вероятно, он предложит какие-то методы, которые помогут скорректировать мое поведение.

Покончив с сегодняшними уроками, я возвращаюсь в свою комнату, чтобы переодеться в пижаму. В коридорах тихо. Считается, что перед сном мы должны оставаться в комнатах, чтобы заниматься или предаваться спокойным размышлениям, но я на цыпочках крадусь на встречу с другими девушками.

На нашем этаже есть несколько отдельных комнат; та, которая расположена в конце коридора, принадлежит смотрителю Бозе. Он следит за нами ночью, обеспечивая нашу безопасность, несмотря на то, что на наших окнах и так есть решетки.

В носках я иду по коридору к комнате Сидни, поглядывая на дверь смотрителя Бозе, чтобы убедиться, что он не наблюдает за нами. Удостоверившись, что все чисто, я тихо стучусь и вхожу в ее комнату.

Девочки в комнате пугаются и тихонько взвизгивают. Сидни вскакивает на ноги и бросается закрывать дверь.

– Быстрее, – шепчет она, пряча за спиной какие-то бумаги.

– Ладно, – отвечаю я с преувеличенной подозрительностью и закрываю дверь.

Осматриваю остальных – Леннон Роуз, Марчеллу, Бринн и Аннализу – и замечаю, что их щеки ярко покраснели. Они прикрывают рты руками, пряча улыбки.

Я театрально поворачиваюсь к Сидни, уперев руки в бока. Поверить не могу, что она задумала что-то без моего участия. Взмахом руки она приглашает меня сесть рядом с ней на кровать, а остальные окружают нас, усаживаясь полукругом на ковре.

– Что происходит? – восторженно спрашиваю я.

Сидни по-прежнему одета в свою форменную рубашку, застегнутую на все пуговицы, но носки натянуты до колена, а брюки она уже сняла. Волосы у нее заколоты сзади. Закатав выше локтей рукава рубашки, она обнимает меня за плечи.

– Помнишь, как ты сегодня познакомилась с красивыми мальчиками? – спрашивает она. – А потом один купил тебе конфет?

– Да, – отвечаю я, понимая, что не все из них в курсе случившегося. – Целый пакет.

– Ух ты, – выдыхает Леннон Роуз.

– Каких конфет? – спрашивает Марчелла, которую волнует практическая сторона вопроса.

– Не важно, – говорю я. – Смотритель уволок меня прочь, прежде чем мне удалось их попробовать. В следующий раз я постараюсь запихать весь шоколад в рот, прежде чем он до меня доберется, – добавляю я, и все смеются.

Я поворачиваюсь к Сидни.

– Вы тут ради этого собрались?

– Не-а, – отвечает она, а затем мимолетно целует меня в висок и убирает руку с моего плеча, чтобы достать что-то спрятанное за спиной.

С торжествующим видом она показывает мне журнал, перелистывая страницы так быстро, что я не успеваю разглядеть обложку. Я тут же начинаю что-то подозревать.

– Ты его украла? – спрашиваю я.

– Да, – говорит Марчелла, пожимая плечами, когда я поворачиваюсь к ней. – Их было полно там, на заправке, – добавляет она, словно это ее оправдывает.

Я беру журнал из рук Сидни, но она тут же выхватывает его у меня, держа в недосягаемости.

– Эй, эй, – вскрикивает она, а затем усаживается, скрестив ноги, и принимается перелистывать страницы, словно что-то ища. Я потрясенно разглядываю фотографию почти раздетой парочки на диване. На этот раз мои щеки заливает краска.

– Ты украла непристойный журнал? – с усмешкой спрашиваю я Марчеллу.

– Нет, – отвечает за нее Сидни. – Это журнал для женщин.

Я растерянно смотрю на девочек.

– Не понимаю.

– Он посвящен исключительно женским проблемам – только им, – поясняет Сидни. – На самом деле, думаю, я нашла себе новый любимый тест.

– И про что же он? – спрашиваю я, пытаясь еще раз заглянуть в журнал, чтобы увидеть то фото.

– Он называется… – она прочищает горло, – «Хороши ли вы в оральном сексе?».

Я разражаюсь смехом, решив, что она шутит, но тут она зачитывает три варианта ответа к первому вопросу. Это откровенно непристойно, но мы толпимся вокруг нее, вслушиваясь в каждое слово.

Хотя нас всех воспитывали в строгости – сначала дома, а затем в изоляции, в академии, – мы не так уж наивны. Довольно часто мы засиживаемся допоздна за долгими разговорами, собравшись в одной комнате, пересказывая друг другу истории, которые где-то услышали – все вместе или поодиночке. Обрывки рекламы, попавшейся на глаза во время экскурсий. Мы пытаемся догадаться, что скрывается за вырезанными цензурой частями фильмов, и наше воображение еще сильнее приукрашивает их.

Покончив со списком вопросов, Сидни зачитывает советы о том, что нужно делать, а чего избегать. Сообща мы решаем, что ничего не знаем об оральном сексе, если верить журналу. Сам процесс выглядит до жути неприятно.

– Вот чего я не понимаю, – говорю я, обдумывая прочитанное, – если это женский журнал, почему они рассказывают нам, как доставить удовольствие парням? Разве он не должен быть о нашем удовольствии? Или хотя бы о взаимном?

– Ну, – говорит Сидни, показывая обложку журнала и проводя пальцем по надписи «Журнал для женщин», – на самом деле хороший вопрос.

Она поворачивается ко мне:

– Окажешь мне услугу?

– Конечно, – чуть помедлив, говорю я.

– В следующий раз, когда встретишься со своим приятелем с заправки, попросишь его пройти этот тест?

Мы дружно смеемся, и я торжественно обещаю, что так и сделаю. Но все мы понимаем, что я никогда и никому не стану задавать подобные вопросы.

– Кроме того, – добавляю я, подняв палец, – не могли бы вы не называть его «моим приятелем с заправки»? Сидни тут же дает торжественное обещание и улыбается мне.

– А есть там что-нибудь о поцелуях? – спрашивает Леннон Роуз своим милым тихим голосом.

Мы с Сидни переглядываемся – Леннон Роуз уж слишком милая, – и Сидни переворачивает страницы, пока не находит изображение целующейся пары. Она поворачивает журнал, показывая фото остальным.

– Это постановка, – говорит Сидни, – но в жизни все тоже примерно так. Только еще языками нужно действовать.

Леннон Роуз морщит нос от этой мысли, а Марчелла показывает на картинку.

– Не совсем так, – говорит она, покачав головой. – Бывает и приятно. Ну, знаете… когда целуешься и обнимаешься одновременно. Не обязательно вылизывать друг друга, как собаки.

Марчелла знает, о чем говорит. Тайные поцелуи при любой возможности, перешептывание в перерывах. Мягкие улыбки, возможность держаться за руку. Совсем не обязательно сцепляться языками, повалившись на диван, о чем она нам и сообщает.

– Ты когда-нибудь кого-нибудь целовала? – спрашивает меня Леннон Роуз.

– Да, – отвечает за меня Сидни, и кажется, что она не успела толком обдумать свои слова, прежде чем они сорвались у нее с языка.

– А кого? – с сомнением спрашивает Марчелла.

Сначала я смотрю на Сидни, и она еле слышно извиняется. Я вздыхаю.

– Это случилось в начале года, – начинаю я. – Мы пошли в театр смотреть балет – тот, с необычными костюмами, я забыла название.

– О, я помню, – говорит Марчелла. – Смотритель… – она щурится, словно пытается что-то вспомнить, – смотритель Томпсон – тот, со шрамом, – говорит она, прочертив пальцем линию по щеке, – тот, которого уволили и заменили на Бозе. Он был с нами, верно?

– Вот за это его и уволили, – говорит Сидни.

На самом деле я даже чувствую себя виноватой, что смотрителя Томпсона уволили; мне отвратительна мысль о том, что он потерял работу из-за меня. Ему нужно было кормить семью. Однажды он рассказывал о родных, когда мы ехали в автобусе. Он даже сказал мне, что у него умерла дочь, потому он и пошел работать в академию. Мы напоминали ему о ней.

«По крайней мере, теоретически», – с улыбкой пояснил он. Я так и не поняла, что он имел в виду.

– Хочу услышать подробности, – говорит Марчелла, широко распахнув глаза. – Ты целовалась в присутствии смотрителя? Почему я впервые об этом слышу?

– Потому что тут нечем хвастаться, – говорю я, показывая на журнал. – И совсем не похоже на это фото.

– Расскажи мне, – говорит Марчелла.

Она устраивается рядом с Бринн. Все девочки ждут от меня объяснений.

Мне немного неприятно, что Сидни подняла эту тему.

– Мы тогда были в театре, – начинаю я, – и я сказала Сидни, что скоро вернусь, и пошла в туалет. Сделав свои дела, я решила зайти в буфет и купить немного сладостей.

Все девочки согласно кивают, словно говоря: «Конечно, а как же». Про мою зависимость от сахара знают все.

– И вот я подошла к прилавку, – продолжаю я, – и стала практиковаться в искусстве приветствий, разговаривая с парнем, который стоял за ним. Он был очень дружелюбным. Он спросил, не хочу ли я посидеть с ним на улице, потому что сегодня очень приятный вечер. Я не хотела выглядеть грубой, так что согласилась.

– Мы немного посидели на скамейке неподалеку и съели на двоих упаковку Junior Mints[4]. Я старалась соблюдать правила этикета, задавала ему вопросы о нем самом, но он постоянно меня перебивал и говорил, какая я «горячая». Когда он спросил, есть ли у меня парень, я ответила, что мне не разрешается ходить на свидания. Он рассмеялся.

– Потом он сказал мне, что ему пора обратно, – продолжаю я. – Перед уходом он схватил меня за плечи и крепко поцеловал, так что наши лица плотно соприкоснулись. Это было… неожиданно, – вспоминаю я. – Особенно когда он просунул язык в мой рот.

Леннон Роуз в ужасе вскрикивает.

– Все продлилось лишь несколько секунд, – говорю я. – Было мокро, и, хотя мне всегда было любопытно, каково это – целоваться, это не было сексуально. Я имею в виду, считается, что это прелюдия, верно? – спрашиваю я, и Сидни понимающе кивает, словно она эксперт в этом вопросе.

– Ну, тогда он, наверное, делал что-то не так, – говорю я, – потому что мне совершенно не хотелось выяснять, что у него под одеждой. Наоборот, мне хотелось, чтобы он прикрылся еще чем-нибудь.

– Фу… – с отвращением произносит Аннализа. – Из-за тебя мне вообще никогда не захочется целоваться.

– Может, это просто был неподходящий момент, – отвечаю я. – Мне хотелось больше узнать о его жизни, о мире, в котором он живет, а вместо этого я чуть не подавилась его языком.

Сидни прикрывает рот сжатым кулаком и делает вид, что ее тошнит.

Марчелла глядит на меня и медленно качает головой.

– Мена, – с серьезным видом говорит она. – Это… поцелуи не так работают. – Она смотрит на Бринн, и та соглашается. – На самом деле первый поцелуй бывает другим.

– Я сама о нем попросила, – подхватывает Бринн. – Никто не тыкался своим лицом в мое без спроса. – Бринн мягко улыбается. – Я попросила поцеловать меня.

Марчелла снова улыбается и рассеянно продолжает:

– Вот именно.

– Но с мужчинами все иначе, – говорит Леннон Роуз, взглянув на Марчеллу и Бринн. – Им не обязательно спрашивать. Однажды профессор Левин сказал мне, что, если бы моя юбка была хоть немного короче, мужчины ожидали бы от меня непристойного поведения. – Она смотрит на меня. – Может, на тебе была слишком короткая юбка?

– Я так не думаю. Я ношу предписанную длину.

Марчелла обдумывает сказанное, наклонив голову.

– Ты рассказала Антону об этом парне? – спрашивает она. – Что он об этом думает?

Мои щеки краснеют от стыда, потому что я вспоминаю, почему мне на самом деле не нравится вся эта история.

– Антон не огорчился, но сказал, что прежде всего мне не следовало выходить на улицу с незнакомцем.

«Парни есть парни, Мена, – сказал Антон в тот день, – о чем еще он мог подумать, если ты согласилась выйти из театра вместе с ним? В следующий раз веди себя достойнее».

– Так что же случилось со смотрителем Томпсоном? – спрашивает Аннализа, по-прежнему с выражением отвращения на лице из-за мысли о том, что язык другого человека мог бы оказаться у нее во рту. – Он-то тут при чем?

– После того как тот парень ушел, я вернулась в зал, – отвечаю я. – Смотритель Томпсон увидел, как я вхожу, и, должно быть, заметил, что я выглядела… растерянной. Он взял меня за руку и вывел в фойе. Я рассказала ему, что случилось, и он потребовал, чтобы я вернулась в зал и никому об этом не рассказывала. Он был явно расстроен, так что я послушалась его, но заметила, что он направился к буфету.

– Я точно не знаю, что случилось дальше, – продолжаю я. – Смотритель Томпсон исчез из школы на следующий день. Во время сеанса Антон рассказал мне, что смотрителя отстранили за то, что он угрожал сотруднику театра. Он выразил надежду, что я усвоила урок. Но я по-прежнему не вполне уверена, ради какого такого урока смотрителя Томпсона освободили от должности. К счастью, Антон не стал рассказывать моим родителям об этом случае, иначе они могли бы забрать меня из академии.

– Мило с его стороны, полагаю, – кивнув, соглашается Сидни. – Он всегда делает так, как лучше для нас.

– Он лучший, – мечтательно произносит Леннон Роуз.

Все мы на мгновение замолкаем, пристально глядя на нее.

– Держи свои фантазии при себе, Леннон Роуз, – провозглашает Аннализа, и все мы чуть не загибаемся от смеха.

Леннон Роуз краснеет, последовательно сменяя пять разных оттенков, но, честно говоря, она ведь самая младшая из нас и уж точно самая невинная. Много раз она признавалась нам, что ждет не дождется замужества. На самом деле, у нее очень милые представления о любви. «Она по-настоящему романтична», – однажды сказал о ней Антон.

Сидни толкает меня голой коленкой.

– Ну, если урок заключался в том, что негоже приманивать молодых людей с помощью своей тяги к сладкому, то я бы сказала, что ты ничему не научилась. – Улыбнувшись, Сидни окидывает взглядом остальных девочек. – Жаль, что вы не видели Мену сегодня, – заявляет она. – Ее приятель с заправки так и вился вокруг нее.

– Прекратите! – прошу я, но не перестаю улыбаться.

– Я только хотела сказать, что ты ему приглянулась, – отвечает за всех Сидни. – И я почти уверена, что ему бы понравился четвертый пункт из той статьи в журнале. По-моему, это как раз для него.

Я откидываюсь назад на кровати и хохочу так, что мне становится трудно вдохнуть.

Леннон Роуз с очень серьезным видом становится на колени, забирает у Сидни журнал и лихорадочно перелистывает его, чтобы снова отыскать ту страницу. Я поворачиваюсь на бок, не переставая хихикать, и вижу, как ее взгляд пробегает по тексту. Потом ее глаза расширяются, и она поднимает взгляд на меня.

Честно говоря, я понятия не имею, что там на самом деле по вкусу Джексону, но я не думаю, что четвертый пункт входит в этот список.

Затем в дверь негромко стучат, и мы мгновенно выпрямляемся, когда она открывается. Сидни вырывает журнал из рук Леннон Роуз и запихивает его под подушку, успев спрятать его за секунду до того, как в комнату заходит смотритель Бозе.

– По случаю чего такое веселье? – спрашивает он с легкой усмешкой.

– Марчелла снова рассказывала о своих критических днях, и это было безумно смешно, – непринужденно произносит Сидни. Она откидывается назад, развалившись на кровати, обхватывает рукой подушку и улыбается.

Смотритель с подозрением смотрит на нее, а затем окидывает взглядом комнату и всех нас. Его взгляд не задерживается на мне. Не знаю, продолжает ли он злиться из-за того, что случилось на экскурсии. Никто из нас не предлагает другого объяснения, так что смотритель Бозе качает головой.

– Ладно, – говорит он. – Отбой уже был, а вас завтра ждет торжественный прием.

– Спасибо за напоминание, – отвечает Аннализа и поднимается на ноги. – Не нужно подтыкать нам одеяла, мы сами справимся.

Смотритель едва заметно улыбается. Кажется, будто снова все нормально. И словно чтобы подтвердить это, он поворачивается ко мне.

– Всем спать через десять минут, – коротко напоминает он, а затем кивает нам и отправляется к выходу.

Мы с девочками озадаченно переглядываемся. Но я благодарна, что он, кажется, больше не злится. Увидеть смотрителя в таком состоянии было потрясением – ужасная картина. И я больше никогда не хочу пережить подобное.

Марчелла и Бринн желают спокойной ночи остальным и уходят вместе с Аннализой. Леннон Роуз чуть задерживается. Она подходит ко мне и Сидни, как раз когда мы встаем с кровати.

– Можно у тебя кое-что спросить? – тихо говорит она.

– В чем дело? – Сидни по-матерински обнимает ее.

Леннон Роуз явно о чем-то беспокоится – ее переживания всегда отчетливо написаны у нее на лице.

– Как ты думаешь, кто-нибудь когда-нибудь захочет поцеловать меня?

Я с трудом удерживаюсь, чтобы не сказать: «Ох, сладкая моя…», и вместо этого стараюсь, чтобы мои слова прозвучали уверенно:

– После того как ты закончишь учиться, тебе предстоит встретиться со множеством людей. Академия подберет для тебя идеального человека – того, кто будет знать, что ты – особенная. И тогда вы сможете целоваться до бесконечности.

Я улыбаюсь, но уголки рта Леннон Роуз опускаются вниз.

– Но… но что же будет с Марчеллой и Бринн? – спрашивает она и, выпрямившись, высвобождается из объятий Сидни.

– Что ты имеешь в виду? – отвечаю я.

– Они любят друг друга. Они хотят целоваться друг с другом до бесконечности. Так что… когда мистер Петров будет подбирать для них место после окончания академии…

Я чувствую, как что-то сдавливает мне грудь еще до того, как ей удается закончить фразу.

Леннон Роуз всхлипывает и вытирает сопли.

– Что, если он отправит их к разным людям? Как же они смогут и дальше любить друг друга?

Я открываю рот, чтобы ответить, но не могу произнести ни слова. Покосившись на Сидни, я замечаю, что она тоже потрясена. Эта мысль никогда раньше не приходила нам в голову. В этой идее содержится противоречие. Она опасна.

– Леннон Роуз, – произносит Сидни после долгого молчания, – академия знает, что лучше для нас. Так что, может, они отправят Марчеллу и Бринн куда-то вместе. Кто знает? – Она заставляет себя улыбнуться. – Но это не нам решать.

Леннон Роуз кивает, словно слова Сидни перевешивают все, что она раньше слышала в ответ на этот вопрос. Я буквально вижу, как она пытается сдержать эмоции, свою чувствительность.

– Ты права, – соглашается Леннон Роуз, опустив глаза, – академия знает, что лучше для нас.

– Не задумывайся об этом слишком сильно, лад – но? – говорит Сидни и еще раз коротко обнимает ее, прежде чем отвести к двери. – Как сказал бы профессор, это плохо повлияет на твой цвет лица.

Леннон Роуз улыбается, плотно сжав губы, и отстраняется. Тихо пожелав нам спокойной ночи, она выходит из комнаты. Сидни смотрит на открытую дверь, постукивая пальцем по нижней губе.

– Она не перестанет об этом думать, – произносит Сидни через несколько секунд.

– Завтра ей станет лучше, – говорю я, подходя к ней. – Наутро всегда легче.

Мы с Сидни переглядываемся, а потом я обнимаю ее, и некоторое время мы так и стоим, обнявшись.

Я выхожу в коридор, но тут же замечаю, что кто-то стоит рядом с моей комнатой. Смотритель Бозе улыбается мне, держа в руках стакан воды и маленький бумажный стаканчик с моей вечерней порцией витаминов. Я вежливо улыбаюсь ему в ответ.

– Как твое колено? – спрашивает он, когда я подхожу, даже не посмотрев на него.

– Уже лучше, – отвечаю я. – Спасибо, что спросили.

Он кивает. Я вхожу в свою комнату, а следом за мной и он. Затем он закрывает дверь.

– Позволь кое-что у тебя спросить, Мена, – произносит он, пристально изучая выражение моего лица. – Тот парень, с которым ты говорила на заправке, – ты знаешь его?

Вопрос застает меня врасплох.

– Конечно, нет, – отвечаю я. – А что?

– Не важно. – Он подходит к прикроватному столику, ставит на него витамины и воду. – Наверное, его просто околдовала твоя красота. Или ты привлекла его, так или иначе… – Он пожимает плечами, словно это не важно, скользит взглядом по моей пижаме, осматривая меня с головы до ног.

Что-то в том, как он это делает, заставляет меня почувствовать стыд, и я опускаю глаза, скрестив руки на груди, хотя нас приучают держать их ровно.

– Что ж, спокойной ночи, Мена, – говорит смотритель. Он подходит ближе, нависая надо мной, и наклоняется, целуя меня в лоб сухими губами. – Увидимся утром, – бормочет он.

После его ухода я так и стою еще несколько секунд, обхватив себя руками. Затем я задумчиво поворачиваюсь к столику. Рядом со стаканом воды стоит маленький бумажный стаканчик с витаминными капсулами – двумя розовыми и одной зеленой.

Каждый вечер академия выдает нам витаминный комплекс, подобранный в соответствии с нашими индивидуальными потребностями. Обычно мне дают одну розовую и одну зеленую. Но сегодня мне понадобилась дополнительная порция – видимо, из-за случая на заправке.

Тяжело вздохнув, я торопливо глотаю капсулы и ложусь спать.

Глава 6

Мне нравится утро. Другие девочки думают, что я тронулась умом из-за того, что я обычно улыбаюсь за завтраком и напеваю в душе. Только Леннон Роуз любит утро так же, как я, но Леннон Роуз вообще любит почти все.

Этим утром, потянувшись после пробуждения, я замечаю, что у порога лежит белая коробка с большим красным бантом. Мое платье.

Я тру глаза, сон еще не отступил до конца. Я никогда не запоминаю сны, но сегодня утром в мыслях мелькают отголоски чего-то непонятного – идеи, которую я никак не могу сформулировать. Что-то о розах. Но чем сильнее я пытаюсь ее ухватить, тем быстрее она ускользает. Когда она окончательно исчезает без следа, я еще раз смотрю на белую коробку.

По случаю дня открытых дверей мистер Петров предоставляет каждой девочке особое платье. Он заказывает их специально для нас. В каком-то смысле мне хочется выбрать платье самой – чтобы на нем было поменьше блесток, – но директор школы тщательно подходит к этому вопросу. Я благодарна ему за внимание к деталям.

Я встаю, одергиваю пижамные штаны и подхожу к коробке. Отношу ее к кровати, развязываю бант и осторожно снимаю крышку. Затем я разворачиваю упаковку и чувствую, как мои пальцы касаются ткани. Блестки острые. Я медленно вытаскиваю платье из коробки, тщательно следя за тем, чтобы оно не коснулась пола.

Оно восхитительно. Белое длинное платье с блестками, которые радужно переливаются. Облегающее, с глубоким вырезом. Оно идеально мне подойдет, потому что у академии есть мои мерки, но сейчас, когда я держу его в руках, оно кажется мне тяжелым. Я кладу его поверх коробки, не меряя, и направляюсь в ванную, чтобы переодеться для занятий бегом.

Наши утренние пробежки не так уж плохи – по большей части они нам нравятся. Мы проводим время на свежем воздухе, укрепляя мышцы и разминая ноги. Но лучше всего в пробежках то, что, раз уж мы все равно находимся за железным забором, смотритель не следит за нами. Эти занятия – один из немногих моментов, когда за нами никто не наблюдает.

Хотя я надела свой самый теплый спортивный костюм, а налобная повязка прикрывает уши, холодный ветер бьет в лицо. Остальные девочки уже вышли наружу раньше меня. Я встаю рядом с ними и вижу, как изо рта вылетают облачка пара, когда мы заворачиваем за угол здания. Ночью и утром здесь, в горной части Колорадо, всегда холодно. Весна не исключение.

Мы добегаем до боковой стены здания академии, на которой нет ни окон, ни дверей. Просто кирпичная стена. Сидни бежит рядом со мной, и вдруг она внезапно хватает меня за руку так, что я спотыкаюсь и останавливаюсь. Я уже собираюсь спросить у нее, все ли в порядке, но тут же замечаю, что она высматривает что-то за деревьями. Я пытаюсь проследить за ее взглядом.

Ни малейшего движения – только иногда листья колеблются на ветру.

Остальные девочки пробегают мимо нас – они очень серьезно относятся к своему результату. Сидни делает шаг в сторону зарослей, и я встаю рядом с ней.

– В чем дело? – спрашиваю я. – Что не так?

Сидни снова поворачивается ко мне, едва сдерживая улыбку, в ее глазах горит предвкушение непослушания.

– Быстро, – говорит она, берет меня за руку и тащит к забору, пока остальные девочки не замечают нашего исчезновения.

Она протискивается между стальной решеткой и разросшимся кустарником, который оплел прутья, образовав свод.

Мое сердце быстро колотится от волнения – я не знаю, что у Сидни на уме. Я оглядываюсь на остальных девушек. Они уже завернули за угол, так что у нас есть примерно пять минут.

Сидни берет меня за плечи, и я еще раз спрашиваю, что она задумала. Вместо ответа она смачивает ладонь слюной и приглаживает мои растрепавшиеся волосы. Я хлопаю ее по руке, но она настроена решительно. Она отводит меня в сторону и заставляет встать так, чтобы меня не было видно за кустами. Когда она заканчивает меня прихорашивать, я смотрю на нее, уперев руки в бока.

– Пожалуйста, Сидни, – говорю я. – У меня уже голова болит.

Это действительно так, я чувствую легкую боль где-то за левым глазом – наверное, из-за дополнительной капсулы, которую я приняла прошлым вечером. Ведь все остальное было как обычно. Время от времени такое случается, если мы принимаем слишком много витаминов. Я сообщу врачу.

Лицо Сидни озаряет сверкающая улыбка.

– Ты тут не одна, – заявляет она и показывает мне за спину.

Я растерянно разворачиваюсь и замечаю, что кто-то прячется за кустами. Я вскрикиваю, но, прежде чем успеваю по-настоящему испугаться, этот человек делает шаг вперед.

Джексон.

Он выглядит потрясенным, и это неудивительно, учитывая, что ему пришлось прятаться в кустах за забором нашей школы.

Я снова поворачиваюсь к Сидни.

– Как ты узнала, что он…

– Я заметила его сегодня утром. – Она нетерпеливо машет Джексону рукой.

Я смотрю на него, и он подходит ближе.

– Ты в порядке, – с заметным облегчением произносит он. – Я зашел тебя проведать. И я, ну… еще я принес тебе конфет.

Он протягивает мне пластиковый пакетик.

– Они сильно помялись, и Квентин съел минимум половину, но кое-что осталось. Подумал, тебе захочется попробовать. Ну, знаешь, если ты еще жива. А ты жива, к счастью.

Он прикрывает глаза, словно извиняясь за болтливость. Затем проводит по лицу рукой и смущенно улыбается мне. Сидни наклоняется вперед.

– Ты отлично справляешься, Джексон, – одобрительно говорит она.

Он благодарит ее, и наши взгляды встречаются. Он просовывает пакет между прутьями ограды, чтобы я смогла взять его. Но тут Сидни показывает на спрятанный за кустами участок ограды, где ржавый металл треснул и получился проем, достаточный, чтобы я могла через него проскользнуть. Сделав это, я нарушу сразу несколько правил, и я сильно сомневаюсь, вспоминая предупреждение Антона: «В следующий раз веди себя достойнее».

Но в то же время было бы невежливо оставлять Джексона стоять там в одиночестве, даже не выяснив, ради чего он проделал такой путь. Протискиваясь между прутьями, я чувствую всплеск адреналина.

Оглядываюсь назад, и Сидни напоминает мне, что нужно быть осторожной. Я слышу отзвуки голосов других девушек – они уже бегут в нашу сторону.

– Увидимся через пятнадцать минут, – произносит она, подмигнув мне. Быстро попрощавшись с Джексоном, она устремляется прочь и присоединяется к остальным.

Мы с Джексоном на пару метров отходим от забора, в заросли, чтобы нас не заметили. Сердце яростно колотится. Мы находим несколько густо разросшихся кустов, а за ними – бревно, на которое можно присесть. Оно сыроватое, но мне все равно. Когда Джексон садится рядом со мной, дерево поскрипывает. Я замечаю ссадины у него на руке и несколько отметин на кожаной куртке.

– Ты поранился, – озабоченно говорю я.

Не касаясь кожи, я провожу кончиком пальца вдоль одной особенно длинной царапины у него на ладони. Теперь, когда я обратила внимание на его ссадины, Джексон осматривает их.

– Уф. Ну да. Эти леса жутко неприветливые. Не лучшее место для школьных прогулок.

– Мы никогда туда не ходим, – отвечаю я, подняв взгляд на кроны деревьев. – И, честно говоря, мне трудно поверить, что ты там был. – Искоса посмотрев на него, я замечаю, что от моего взгляда у него перехватывает дыхание. – Ты и правда думал, что я умерла?

– Нет, – отвечает он. – Не всерьез. Ну, в каком-то смысле да, поэтому я и зашел тебя проведать. Я пробирался через эти леса, и все ради того, чтобы упереться в непреодолимый забор – по крайней мере, мне он таким показался, – а потом увидел, как бегут твои друзья. Я понадеялся, что они не примут меня за убийцу с топором. К счастью, Сидни узнала меня и жестами показала, что нужно подождать. И это было… – он немного подумал, – двадцать минут назад.

– Ты так долго тут ждешь?

– Дольше. – Его глаза расширяются. – Это был не слишком продуманный план.

Я смеюсь. Он протягивает мне пакетик с конфетами. Я вежливо благодарю его и выбираю кислые леденцы, а он берет шоколадные Hershéys Kisses.

– Итак… – говорит он, – если ты не против, может, расскажешь мне, что это у вас тут за хренова школа?

– Что ты имеешь в виду?

– Что я имею в виду? – удивленно повторяет он. – Это место принадлежит технологической компании, по крайней мере в прошлом принадлежало. Не говоря уже о том, что какой-то козел схватил тебя и уволок из магазина. Он вытащил тебя оттуда. Мне следовало бы попытаться остановить его.

Я смущена тем, что он снова упомянул мое недостойное поведение.

– Я проявила непослушание, – тихо отвечаю я, разворачивая конфету.

Я внезапно осознаю, что снова кручу что-то в руках, не зная, куда их деть, и снова уделяю Джексону недостаточно внимания.

Он смотрит на меня, и я чувствую тревогу в его взгляде.

– Кто твои родители, Мена? – спрашивает он. – Почему ты здесь? Уверен, что есть и другие школы, которые хотят «сделать девочек снова великолепными» или обещают еще какую-то хрень, в которую верят люди, но зачем сидеть в такой изоляции? Почему ты именно здесь?

Его вопрос удивляет меня.

– Потому что это один из самых лучших пансионов в стране. Исчерпывающее обучение светскому этикету. Элитная школа.

– Ладно… – соглашается он, явно не особо впечатлившись. – А твои родители? Их не беспокоит, что какой-то мужик тебя так хватает?

– Если я это заслужила – не беспокоит. Мои родители доверяют академии. И они очень умны. Мой папа руководит юридической фирмой, а мама занимается благотворительностью. В будущем она планирует участвовать в выборах.

Глядя куда-то в сторону, Джексон водит ботинком по траве.

– Ну да, ясно. Если она считает, что ты этого заслуживаешь, фиг ей, а не мой голос.

Не знаю почему, но я улыбаюсь. Мне почему-то нравится, как он себя ведет, нравится его резкость. Будто он говорит именно то, что думает. Заметив мою улыбку, он тоже смеется.

– Я выждал день, понимаешь ли, – добавляет Джексон. – Я беспокоился о тебе, не мог решить, что делать. Сначала я чуть не поехал за автобусом. Но Кви меня отговорил. Сказал, что нужно продумать план. Но я не мог ждать так долго, так что… вот я и явился. Ну, хоть какой-то план, а?

Я ценю его заботу. Он беспокоится обо мне иначе, чем академия. Кажется, для Джексона не важны мои манеры, прическа или макияж – он ни разу даже не упоминал о них.

– По-моему, хороший план, – говорю я и протягиваю ему пакет с конфетами. Он облизывает нижнюю губу, а затем достает еще одну шоколадку.

Хотя сначала я не могла решить, как мне лучше себя вести, непринужденные манеры Джексона помогают мне расслабиться. Солнце проникает сквозь облака и листву, освещая траву у моих ног. Я пересаживаюсь так, чтобы моя кроссовка попала в пятно света. Я всматриваюсь в лес, слушаю чириканье птиц. Тут и правда очень мирно.

– Не против поцелуя? – спрашивает Джексон.

Жар обжигает мое лицо, и, повернувшись к Джексону, я вижу, что он протягивает мне маленькую шоколадную конфету в серебристой обертке. Он улыбается, заметив мое смущение.

– Спасибо, – говорю я и беру конфету из его пальцев.

Джексон смотрит в сторону академии, на ее каменный фасад. Задерживается взглядом на зарешеченных окнах.

– Так значит, теперь там школа, – произносит он. – На вид здание не сильно изменилось, знаешь ли, разве что на дороге тот устрашающий знак поставили. С тем же успехом могли бы нарисовать на нем череп и кости.

– Погоди, – я распрямляю спину, – ты бывал тут раньше?

– Ага. Не в самом здании, а рядом. Еще до того, как тут все заросло. До того, как поставили забор.

– А когда в последний раз ты тут был? – восхищенно спрашиваю я.

Мысль о том, что Джексон раньше бывал в академии, приводит в меня в восторг. Внезапно кажется, будто у нас много общего, хотя на самом деле, вероятно, это не так.

– Четыре года назад. – Он старается не встречаться со мной взглядом. – Когда мне было четырнадцать. Я часто убегал из дома. Честно говоря, я натворил немало всякой хрени. Обычно я ночевал у Кви, но иногда его родители начинали беспокоиться, и тогда я понимал, что пора на время исчезнуть. Сделать вид, что я возвращаюсь домой. Вместо этого я находил старые здания или места, где можно поставить палатку. Но в итоге родители всегда выслеживали меня. Под конец дошло до суда. Меня приговорили к общественным работам, и я провел сотню часов – не преувеличиваю, – подбирая мусор на шоссе.

– А почему ты убегал из дома? – спрашиваю я.

Меня изумляет сама идея, что можно прятаться от родителей. Это кажется таким… неуважительным.

– Мой папа, – отвечает Джексон. – Мой папа был полным… – Он замолкает и снова смотрит на школу. – Мы не ладили, – поправляется он. – У нас были разные ценности. И мне не нравилось, как он обращался с моей матерью.

– А сейчас?

Джексон бросает на меня мимолетный взгляд и долго молчит, прежде чем ответить.

– А теперь нас осталось только двое, так что у нас нет выбора.

– Двое?

– Мама умерла, – поясняет он, нервно сглотнув, словно у него перехватило дыхание. – Ее не стало три года назад, и папочка быстро протрезвел.

Внезапно я чувствую укол боли в сердце. Никто из моих знакомых никогда не умирал.

– Мне так жаль.

– Верю, – отвечает он, поежившись. – И я понятия не имею, зачем я тебе только что это рассказал. Это было глупо. Прости.

Он отводит взгляд. Такой ранимый. С выражением боли на лице. Он явно не хочет об этом говорить.

Мы сидим молча и едим конфеты. Мы молчим, но при этом не чувствуем неловкости. Когда Джексон снова поворачивается ко мне, его лицо смягчается.

– Так что насчет тебя? – снова спрашивает он. – Ты здесь уже восемь месяцев. Как часто тебя отпускают домой?

– Никогда.

– Что? Ты просто… остаешься здесь?

– Да. Мы постоянно живем здесь. У нас интенсивная программа.

– Ты часто выбираешься наружу?

– Я? Нет, никогда. Но когда мы на территории школы, за нами следят не так усердно, как во время экскурсий.

– Но если вы не выбираетесь на волю, что же вы делаете? Я имею в виду в свободное время.

– Мы с девочками много болтаем, – отвечаю я. – Рассказываем истории. Делимся слухами. Иногда о мальчиках. – Я улыбаюсь.

– О мальчиках? – повторяет он, словно это что-то возмутительное. – Во множественном числе? Вы часто тут видите мальчиков?

– Ни одного. Поэтому мы о них и болтаем.

Он смеется.

– Я попаду в список?

– Уже попал, – серьезно говорю я. – Мы строили о тебе всякие предположения. Мне так не терпится рассказать им все, что я о тебе узнала. Ты восхитителен.

Джексон вздрагивает.

– Мена, могу я тебя кое о чем попросить?

Я утвердительно киваю.

– Не могла бы ты… я хочу сказать, не могла бы ты не рассказывать своим подругам всю эту историю о моей маме? – просит он. – Ни слова об этом, ладно? Это вроде как личное.

Я об этом не задумывалась, но его просьба мне понятна. Я не стану врать девочкам, но могу просто об этом не упоминать.

– Я не буду им рассказывать, – обещаю я, и Джексон благодарно улыбается.

Мы немного молчим, а потом он внезапно поворачивается ко мне, будто что-то вспомнив.

– Я хотел спросить, – говорит он, вынимая телефон из кармана. – Ты не против, если я буду тебе звонить? Мне… нравится говорить с тобой. Слушать твои рассказы о школе. К тому же это поможет мне спать спокойно, ведь я буду знать, что ты в безопасности, хоть и за решеткой.

– Личные телефоны запрещены на территории школы, – сообщаю я. – У нас есть только общий телефон в коридоре.

– Электронная почта?

Я отрицательно качаю головой.

– У нас нет компьютеров.

– Вот отстой, – бормочет Джексон, убирая телефон в карман. – Так странно, учитывая, что тут когда-то была технологическая компания. – Он обдумывает это утверждение. – Но кто знает? – добавляет он. – Несколько лет назад правительство пыталось лишить всех доступа в интернет – столько усилий, чтобы поставить информацию под контроль. Помнишь?

Я не отвечаю, чтобы не упоминать, что дома у меня тоже не было компьютера.

Джексон качает головой.

– Было жутковато. – Он бросает взгляд на школу. – К счастью, это продлилось недолго. Но, может, из-за этого «Инновации» переосмыслили свои приоритеты. Больше никаких сборочных линий. Теперь они специализируются на девушках.

– И садоводстве, – добавляю я, кивая на теплицы. – Мы выращиваем самые красивые цветы.

Джексон смотрит на меня и улыбается.

– Хотя я уверен, что это весьма прибыльно, – произносит он с легкой усмешкой, – готов предположить, что обучение здесь стоит немало. Ну, знаешь, раз уж это место такое «элитное». Интересно, как они выбирают, каких девушек взять.

В первый день в школе мистер Петров рассказал нам, как устроен отбор. Он говорил, что он вместе с учителями разъезжает по всей стране, выискивая девочек с идеальным сочетанием внешности и характера. Нас отбирают индивидуально, основываясь на этих чертах. Наши родители были очень рады. Но я не думаю, что эти критерии впечатлят Джексона, так что решаю о них не рассказывать.

Джексон снова расслабленно опирается на руки, откинувшись назад, и смотрит на академию.

– Знаешь, – говорит он, – держу пари, что где-то в здании еще сохранилось старое оборудование. Тебе стоит иногда заглядывать в шкафы. Может, что-то найдешь.

– Я не могу так поступать, – отвечаю я, наморщив нос.

Он отправляет в рот очередную конфету.

– А я бы стал, – с легкостью возражает он.

Ни тени вины. Он смотрит на меня, и мы оба улыбаемся.

Он так не похож на мужчин, которых я видела в академии, и даже на тех, кого видела до того, как попала сюда. Обычно общение с людьми для меня – это тщательно отрепетированный танец, которого от меня и ожидают. Джексон – полная противоположность слову «отрепетированный». Он непосредственный и непредсказуемый.

– Ты восхитителен, – сообщаю я ему. – Ты ехал сюда целый час, имея лишь непродуманный план, просто чтобы проведать меня. Ты ругаешься и сбегаешь из дома. Ты даже чуть не подрался со смотрителем на заправке.

– Я стараюсь облажаться при любой удобной возможности.

– У тебя неплохо выходит, – говорю я, и он смеется, услышав эти слова.

Джексон достает еще одну конфетку и медленно разворачивает обертку. Я наблюдаю за его движениями.

– Ты левша?

Словно удивленный вопросом, он смотрит на свою раскрытую ладонь.

– Да. А ты?

– Нет. Я никогда раньше не встречала левшей.

– Похоже, ты не так уж часто встречаешься с новыми людьми, Филомена. – Он протягивает мне руку, и, не успев задуматься, я беру его ладонь в свою, ощущая, какая у него шершавая кожа. Мне нравится, как она царапает мою ладонь, нравится этот контраст.

Джексон поднимает темные глаза, и некоторое время мы просто смотрим друг на друга. Внезапно я ощущаю, как что-то сжимает грудь, становится трудно дышать – раньше со мной такого никогда не случалось. Джексон снова облизывает нижнюю губу, а затем медленно убирает руку. Он поворачивается на шум – бегущие девочки приближаются, огибая здание, – вероятно, это последний круг.

– Думаю, мне пора возвращаться, – говорю я, поднимаясь на ноги.

Джексон подводит меня к решетке, и мы замираем у стальных прутьев. Мне жаль, что я не могу пробыть здесь дольше, но я ценю хотя бы то время, что у нас было.

– Сегодня вечером – день открытых дверей, – сообщаю я ему. – Он продлится допоздна, так что завтра у нас не будет утренней пробежки. Но… в воскресенье я снова буду здесь. Вдруг ты тоже окажешься поблизости.

– В этой горной глуши, черт знает где? – спрашивает он. – Ага, конечно, обязательно приду. Кроме того, у нас еще остались конфеты.

Он поднимает пакетик.

Я смеюсь. Я слышу топот кроссовок по земле – девочки бегут вдоль здания, приближаясь. Сидни держится позади остальных.

– Тогда увидимся в воскресенье, – говорю я. – И не забудь конфеты.

Он улыбается, а затем кивает мне на прощание. Я поворачиваюсь, снова пробираюсь в дырку в заборе и присоединяюсь к остальным, чтобы вместе с ними завершить утреннюю пробежку.

Глава 7

Завершив пробежку вместе с остальными девочками и направившись к двери, я замечаю, что смотритель Бозе пристально наблюдает за нами.

Я едва не спотыкаюсь, испугавшись, что меня застали за нарушением правил, и вижу, как в глазах Сидни мелькает тот же страх. Но смотритель просто взмахивает рукой, поторапливая нас. Он никогда не позволяет нам отклоняться от расписания.

Я стараюсь держаться от него подальше, чтобы он не почувствовал запаха сладостей в моем дыхании. Пройдя мимо него, мы с Сидни с облегчением переглядываемся и расходимся по комнатам, чтобы приготовиться к урокам.

Идя по коридору, мы пропускаем остальных девочек вперед, и Сидни берет меня под руку.

– И как тебе Джексон? – тихо спрашивает она, наклонив ко мне голову.

– В воскресенье он придет снова, – отвечаю я, ощутив укол беспокойства и восхищения.

Я не хочу, чтобы меня поймали на непослушании дважды за неделю, чтобы мое поведение корректировали снова. Но мне понравилось слушать Джексона и понравилось, что он слушал меня.

Мне хочется узнать, что думает Сидни, и я пересказываю ей все, что Джексон рассказал мне, но ничего не говорю про его семью. Мы обсуждаем, как он пробирался через лес, как несовершенны его манеры, как мы держались за руки – пусть даже всего лишь несколько секунд. Как он беспокоился за меня, спрашивал обо мне. Думаю, это впечатляет ее сильней всего. Мы поднимаемся на наш этаж, и Сидни демонстративно выдыхает.

– Думаю, тебе не следует упускать такой шанс, – говорит она. – Только проследи, чтобы в воскресенье он не попытался совершить ничего неподобающего. Пусть у него грубые манеры, но ты должна идеально следовать своим. Иначе у него сложится о тебе неверное представление.

Она права. Правила нужны, чтобы защитить нас. Я клянусь ей, что буду осторожна, перекрестившись, чтобы показать, насколько я серьезна. Сидни фыркает от смеха, и мы расходимся, чтобы подготовиться к урокам.

Принимая душ, я по-прежнему ощущаю вкус сладостей на языке. Я особенно тщательно брею ноги, увлажняю кожу, высушиваю волосы феном. Не хочу заниматься всем этим непосредственно перед приемом.

Сегодня вечером нам нужно выглядеть идеально. Директор проверит нас перед выходом и скажет, что нужно исправить, если понадобится. Обычно ему нравится, чтобы на официальных мероприятиях волосы у меня были собраны в хвост, так что я укладываю их именно так, оставляя несколько прядей, обрамляющих лицо. Ему нравится, когда у Сидни волосы прямые или уложены крупными волнами, а у Леннон Роуз волосы всегда распущены и небрежно уложены. Есть и другие «инструкции» – так мы их называем, – и наша задача соответствовать им или даже превосходить ожидания.

Надев форму и нанеся необходимый макияж (тональный крем, румяна, подводка для глаз, тени, помада, тушь), я направляюсь на утренние занятия. Профессор Пенчан на уроке скромности и приличий рассказывает об осанке, а профессор Левин на уроке современного этикета учит нас писать приглашения на прием, используя день открытых дверей в качестве примера. Раньше мы уже несколько раз делали приглашения, почти такие же, но мне нравится писать фломастерами, так что я не против.

На уроке светского этикета мы снова читаем про Федеральный цветник. Профессор Алистер говорит, что нам нужно усвоить, насколько важны красивые вещи, так что мы просто повторяем эту тему снова и снова.

Урок тянется медленно, и я принимаюсь смотреть в окно, на утренний туман, в сторону леса. Он очень густой и занимает несколько акров между нами и дорогой, разросшийся кустарник постепенно поглощает нашу ограду. Я задумываюсь о том, что однажды он, может быть, поглотит всю школу, лоза заберется в окна, разобьет стекла и оплетет решетки.

Но потом я представляю, как Джексон пробирался через лес сегодня утром, пытаясь добраться до меня, запутавшийся и добродушный. Я улыбаюсь и подпираю подбородок ладонью.

– Филомена! – окликает меня профессор Алистер.

Вздрогнув, я поднимаю взгляд и обнаруживаю, что он ждет моего ответа.

– Простите, что вы спросили? – переспрашиваю я.

Он вздыхает и постукивает указкой по белой доске.

– Когда был создан Федеральный цветник? – спрашивает он, вероятно во второй раз.

– Три года назад, – отвечаю я, чувствуя, как под взглядами остальных учениц меня охватывает жар.

– А почему? – продолжает профессор Алистер.

– Потому что прекрасные вещи нужно сохранять, – заученно повторяю я. – Возносить на пьедестал. Цветы – это образец, которому нужно подражать. Только прекрасные вещи имеют ценность.

– Великолепно, – кивает он, окидывает меня взглядом, а затем снова поворачивается к остальным, чтобы продолжить урок.

Я снова подпираю подбородок рукой и принимаюсь смотреть в окно.

После волнующего и восхитительного случая вчера на заправке и еще одного волнующего и восхитительного случая сегодня утром я с трудом могу сосредоточиться на уроке, мои мысли постоянно крутятся вокруг леса и приключений. Сидни приходится дважды пинать мою ногу на уроке, и я пропускаю мимо ушей поучения об этикете телефонных разговоров. Но ведь я их уже слышала. Они обращаются с нами так, будто мы забываем все, как только выходим из класса. Хотя на самом деле мы – превосходные ученицы.

Продолжая анализировать свое сегодняшнее общение с Джексоном, я осознаю, что оно вообще не соответствует тому, чему нас учат в академии. Это противоречие, и мне нужно его прояснить.

Я поднимаю руку, и профессор Алистер удивленно обращает взгляд на меня.

– У меня есть вопрос об этикете, – говорю я, и несколько девочек смотрят на меня. – О личном общении.

Профессор кивает, разрешая мне продолжать.

– Когда я с кем-то разговариваю… – начинаю я, тщательно подбирая слова. – Если мужчина разговаривает очень небрежно, допустимо ли отвечать ему тем же?

– Разумеется, нет, Филомена, – отвечает он. – Если ты разговариваешь с мужчиной, твоя задача – быть приятной в общении и отвечать его потребностям. Если ты демонстрируешь дурные манеры, он может решить, что ты не стоишь его времени.

У меня падает сердце. Вдруг я разговаривала с Джексоном слишком небрежно? Если это так, он может и не вернуться в воскресенье.

– И это хороший урок для вас, – продолжает профессор, обращаясь ко всему классу. – Вы всегда должны демонстрировать свое наилучшее поведение – мужчина будет ожидать этого от вас. Вы – лучшие девушки, которых способно воспитать наше общество. Вы представляете Академию инноваций. Ведите себя соответственно.

Некоторые девочки кивают, но я нервно откашливаюсь, сожалея о своем прошлом поведении. Последние два дня я чувствовала себя растерянной, совершала ошибки, которых раньше никогда не делала. Я должна вести себя лучше.

Сегодняшний последний урок – основы знаний, и я рада этому. Сегодня у нас математика, и мы добираемся до более сложных тем – осваиваем вычисления с дробями, которые нам нужны, чтобы рассчитывать компоненты кулинарных рецептов или состав почвы для растений.

Хотя Академия инноваций – учебное заведение, у нас есть собственный сад, где мы выращиваем гибридные цветы, а также растения, из которых делают наши соки и витамины. Аннализа говорит, что преподаватель садоводства – профессор Дрисколл – сказал ей, что академия надеется развивать и распространять эти составы. Он сказал, что они станут отличным свидетельством их успеха.

Аннализа, сидящая на другом конце класса, улыбается мне. Все мы сегодня настроены на учебу, но это ненадолго – до конца месяца у нас больше не будет математики.

«Не задумывайтесь слишком сильно – это вредно для вашей внешности», – говорит профессор Словски на уроке общих знаний по меньшей мере раз в неделю, словно это наша дежурная шутка. Но каждый раз, когда он это произносит, мы словно сникаем. Мы жадно стремимся к знанию, но не хотим, чтобы на нас сказывались побочные эффекты.

Двадцать минут спустя, когда урок заканчивается, нам велят пообедать и приготовиться к вечернему приему. После четырех начнут приходить родственники и спонсоры, а обед подадут около пяти. Нам дают салат, хотя мы бы предпочли жесткую, словно резина, курицу с картошкой. Однако от слишком сильных изменений в рационе, как нам сказали, начнет тошнить. Но от нескольких конфет хуже не станет – в этом я убедилась.

Я машу рукой Сидни, когда она выходит из своего класса, и мы вместе направляемся обедать в столовую. Наши салаты и сок уже на столах, и мы с Сидни садимся рядом. Леннон Роуз улыбается, когда мы присоединяемся к ней и остальным девушкам.

Бринн тут же начинает рассказывать нам о платье, которое наденет на прием – светло-сиреневое, потому что мистер Петров считает, что этот цвет идет ей больше всего. Бринн кажется, что он плохо сочетается с ее волосами, но директору школы лучше знать.

– А мне опять дали черное платье, – разочарованно говорит Марчелла. – Я надеялась, что на этот раз будет красное. Антон сказал…

– Можно я здесь присяду? – Вопрос застает нас врасплох.

Подняв взгляды, мы с удивлением обнаруживаем, что рядом с нашим столом, вежливо улыбаясь, стоит Валентина Райт.

Валентина одета в обычную форму, на ней белые носки и черные туфли, а волосы повязаны бантом. Она идеально держит осанку, и все-таки… что-то с ней не так. Какое-то резкое отличие, едва заметное, но ощутимое. Это озадачивает, и я, нахмурившись, пытаюсь понять, в чем же причина.

Марчелла отодвигается, чтобы освободить за столом место для Валентины, а остальные девушки с любопытством наблюдают. Валентина никогда не садилась с нами раньше. Она устраивается прямо напротив меня и берет себе салат. Я продолжаю рассматривать ее. У нее светлая и чистая кожа, только у уголка глаза виднеется маленький порез – синеватый и едва заметный, другие, может, даже и не заметят – словно след от булавочного укола.

Валентина благодарит нас, что позволили ей присоединиться, и принимается за еду. Она больше ничего не говорит, но что-то явно не так. Прежде всего, почему вообще она села с нами? Я наклоняюсь над столом, поближе к ней.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

Валентина замирает, глядя на листик салата, который подцепила вилкой, а затем поднимает голову.

– Я чувствую себя хорошо, – механически отвечает она. – Антон смог помочь мне проработать мои проблемы. Мы завершили терапию контроля побуждений, и он предложил мне методики, которые помогают мне справиться. Сейчас я справляюсь на сто процентов. – Она улыбается. – Он мной очень гордится.

Беспокойно поерзав на месте, Сидни поворачивается ко мне. Но я продолжаю наблюдать за Валентиной. Она поднимает вилку и невозмутимо принимается жевать салат. Все сидят тихо, а потом Аннализа нетерпеливо вздыхает.

– Что случилось с тобой в автобусе? – спрашивает она у Валентины. Ты намеренно не подчинялась смотрителю. О чем ты вообще думала?

Валентина прожевывает и глотает салат, промокает уголки рта салфеткой и только потом поднимает на нас взгляд.

– Я проявила непослушание, – просто отвечает она. – Я сожалею о выборе, который тогда совершила. Но Антон смог помочь мне проработать мои проблемы. Мы завершили терапию контроля побуждений, и он предложил мне методики, которые помогают мне справиться, – повторяет она, словно произносит это впервые. – Сейчас я справляюсь на сто процентов. – Она улыбается. – Он мной очень гордится.

Аннализа, побледнев, смотрит на меня. Заученный ответ Валентины отпугивает нас, и мы прекращаем расспросы. После терапии контроля побуждений ученицы обычно сидят отдельно и ведут себя тихо – по крайней мере, какое-то время. Я никогда раньше не замечала подобных изменений в поведении. Валентина кажется погруженной в себя, более сдержанной.

В конце концов, мы никогда раньше не спрашивали у других девушек, за что именно их отправили на терапию контроля побуждений. Мы принимали последствия, считая их заслуженными, и двигались дальше. Возможно, наш вопрос оказался слишком личным. Нам следовало бы придерживаться школьных правил насчет того, что девушкам после терапии нужно больше личного пространства, даже если Валентина сама почему-то решила сесть с нами.

Чтобы заполнить паузу, Бринн начинает снова разговаривать о платьях, и остальные девочки с облегчением присоединяются. Но я не перестаю думать о том, как изменилось поведение Валентины, наблюдая за тем, как она ест. Тихо и мирно.

Обратив взгляд на учительский стол, я замечаю, что вместе с преподавателями сидит и смотритель Бозе.

Он наблюдает за нами. Его внимание почему-то пугает меня, словно он наблюдал за мной все это время, а я заметила это лишь сейчас. Чтобы он не счел меня неблагодарной, я киваю, благодаря его за заботу, и он подчеркнуто медленно кивает мне в ответ. Я доедаю свой обед в молчании.

Вскоре нас отпускают с обеда. Аннализа и Леннон Роуз сегодня убираются в столовой, а остальные расходятся по комнатам, чтобы подготовиться к сегодняшнему приему.

Я иду вместе с Сидни, но по пути оглядываюсь на Валентину. У нее пустое, отсутствующее выражение лица. Но, заметив мой взгляд, она тут же улыбается. Я быстро оборачиваюсь и беру Сидни за руку.

– …и я пообещала Леннон Роуз, что сегодня помогу ей накраситься. – Сидни продолжает фразу, начало которой я не расслышала. – У меня есть синие тени, которые идеально подходят к ее платью.

– Я зайду к тебе до общего сбора, чтобы у тебя поучиться, – говорю я.

Сидни улыбается, отвечает, что мы увидимся позже, и удаляется в свою комнату. Когда дверь за ней закрывается, я поворачиваюсь к своей и подпрыгиваю от неожиданности, внезапно обнаружив, что осталась одна в коридоре с Валентиной. Она выжидательно стоит на месте, глядя на меня, и наклоняет голову набок.

– Недавно мне вспомнилась очень забавная история, – произносит она, и ее голос доносится словно издалека. – Помнишь, как однажды Аннализа попросила нас покрасить ее волосы желтой краской? Она сказала, что должна быть блондинкой, а не рыжей. Она ужасно расстроилась. Так что ты украла краски из кабинета рисования и перекрасила ее волосы. Получилось великолепно, а Антон разъярился на тебя.

– О чем ты? – спрашиваю я. – Такого… такого никогда не случалось.

Валентина улыбается.

– Тогда все было так замечательно, – добавляет она, не обращая внимания на мои слова. – Мне этого не хватает.

Я никогда не воровала краски и уж точно не раскрашивала волосы Аннализе. Наверное, Валентина еще не до конца пришла в себя после терапии контроля побуждений, и из-за этого у нее путаются мысли. Может, нам стоит сообщить Антону?

– Ладно, увидимся на приеме, – вежливо говорит Валентина.

Резко повернувшись, она направляется в свою комнату и с тихим щелчком закрывает за собой дверь.

Я еще некоторое время стою в коридоре, совершенно растерянная, слегка испуганная. Но вскоре это чувство уходит, и я решаю, что позже спрошу мнения Сидни, когда зайду к ней.

Кому: Антон Стюарт.

Тема: RE: Филомена Родес.

От кого: Алистер, Тобиас.

Сегодня, 1:05.

Согласно нашей договоренности, я обратил внимание на поведение Филомены во время урока. Она снова предавалась мечтаниям, а также задавала вопросы об общении с мужчинами. Хотя ее манеры кажутся сдержанными, я беспокоюсь за нее, в особенности после приступа, случившегося у Валентины Райт. Я не хочу, чтобы подобное повторилось снова.

Если ее мечтательность не пойдет на спад, я рекомендую использовать терапию контроля побуждений, чтобы избавить ее от этой вредной привычки.

Искренне ваш,Тобиас Алистер.

Данное сообщение может содержать информацию, которая защищена законом, является секретной, частной или каким-либо иным образом защищенной от раскрытия. Если вы не являетесь непосредственным адресатом данного письма, пожалуйста, обратите внимание, что любое распространение, копирование или передача третьим лицам данного письма находится под строгим запретом. Если вы получили данное письмо по ошибке, обязательно незамедлительно уведомите отправителя по телефону или перешлите электронное письмо обратно и удалите его со своего компьютера.

Глава 8

Одевшись, я иду в комнату Сидни, чтобы посмотреть, как она помогает Леннон Роуз накрасить глаза (Сидни отлично разбирается в косметике и идеально справляется с любыми инструкциями Леандры), но Леннон Роуз так и не появляется. Однако я все равно провожу немного времени с Сидни и жду ее, то и дело поправляя глубокий вырез платья, – кожа немного чешется от этой ткани.

Сидни наносит последние штрихи хайлайтера под бровями. Когда она заканчивает, мне представляется возможность рассказать ей про свой странный разговор с Валентиной. Она опускает кисточку и поворачивается ко мне, постукивая указательным пальцем по нижней губе.

– Светлые волосы? – спрашивает она, словно это удивляет ее сильнее всего. – Прежде всего, Аннализа никогда никому не даст коснуться ее волос. Тем более выпачкать их краской. И Валентина сказала, что была вместе с тобой?

– Она сказала, что это было очень мило, что ей этого не хватает.

– Странно, – бормочет Сидни.

– Я хотела спросить, может, нам нужно рассказать Антону? – говорю я. – Но, боюсь, у нее будут проблемы, ведь терапия контроля побуждений была совсем недавно. Может, ей нужно несколько дней, чтобы приспособиться. Как думаешь, что нам делать?

– Поговори с ней, – предлагает Сидни, повернувшись ко мне. – Спроси ее, что с ней такое. Она явно доверяет тебе. Иначе она не стала бы рассказывать тебе такие до жути непонятные, странные вещи.

Я смеюсь, но в итоге соглашаюсь с ней. Понятия не имею, почему Валентина делится своими странными мыслями именно со мной, но на это стоит обратить внимание. Может, есть какое-то простое объяснение.

Мы разговариваем еще несколько минут, а затем смотритель Бозе зовет нас в коридор. Мы с Сидни надеваем туфли на каблуках, последний раз смотримся в зеркало и направляемся на общий сбор. Леннон Роуз и Валентина выходят из комнаты Леннон Роуз, разодетые и накрашенные. Мне кажется странным, что они вместе. Особенно с учетом того, что Леннон Роуз избегает смотреть мне в глаза.

Смотритель Бозе быстро осматривает нас напоследок, а затем ведет вниз по лестнице – к актовому залу. Он улыбается Аннализе – на ней короткое розовое платье, во вкусе мистера Петрова.

«Всегда демонстрируй свои ноги, – советовал ей мистер Петров. – Они лучшее, что у тебя есть».

Но лично я считаю, что лучшее, что у нее есть, – ее улыбка. Очень теплая и манящая.

– Мои родители хотят обсудить планы после выпуска, – говорит Сидни.

Ее каблуки цокают по лестнице. Она бросает на меня восторженный взгляд.

– Дождаться не могу, когда встречусь со своими. Постарайся запомнить все как следует.

Она обещает, что так и сделает.

Мои родители никогда не обсуждали со мной, что будет после выпуска. Я понятия не имею, какие у них на меня планы. Однажды я даже разговаривала об этом с Антоном. Он заверил меня, что родители по-прежнему готовы вкладываться в мое образование, но решения, которые им приходится принимать, слишком важны, чтобы я в них участвовала. Еще он сказал, что нетерпеливость – плохая черта, и попросил меня не возвращаться к этим мыслям.

Большинство из нас выходят замуж и берут на себя заботу о прекрасных домашних хозяйствах. Под руку с мужьями мы появляемся на важных мероприятиях, заставляя супругов гордиться нами. А другими гордятся родители или кто-то еще, кого мистер Петров сочтет подходящим, чтобы ввести нас в общество.

Я не могу не задумываться о том, что таит в себе мое будущее. Но каждый раз, когда я пытаюсь его представить, я слышу, будто Антон говорит мне: «Не думай об этом», и мысли куда-то пропадают.

– Твои родители сегодня будут? – спрашивает Сидни.

– Нет, – отвечаю я. – Ева сказала мне, что их нет в городе.

Я снова чувствую оглушительное одиночество. Словно у меня нет никого родного. Ничего родного.

– Никогда заранее не знаешь, – говорит Сидни, взяв меня за руку. – Вдруг они решат тебя удивить.

Я кошусь на нее, ощутив слабый огонек надежды.

– Думаешь?

Пожав плечами, она легонько толкает меня.

– На месте твоей матери я бы не променяла эту встречу ни на что на свете.

Я улыбаюсь, благодаря ее за поддержку.

– Подходите сюда, девочки, – зовет смотритель Бозе, взмахом руки приглашая нас в коридор, ведущий в актовый зал. Там мы останавливаемся, выстроившись в ряд, и ждем.

Мы стоим молча и неподвижно. Некоторые ученицы поправляют волосы, чтобы они идеально ниспадали на их плечи, или облизывают губы, чтобы они стали еще более гладкими и блестящими. Ребекка Хант, стоящая где-то в начале, то и дело нервно поправляет платье спереди, ожидая появления директора.

Я слышу тихий гул голосов у меня за спиной: что-то… напряженное.

Оглянувшись через плечо, я с удивлением обнаруживаю, что Леннон Роуз, стоящая через пять человек от меня, разговаривает с Валентиной. Та выглядит безупречно в своем серебристом платье до пола. Ее волосы уложены в высокий узел. Но выражение ее лица не назвать ни мягким, ни покорным. Ее глаза сузились, и в них проглядывает ярость. Я не могу расслышать, что она шепчет, но вижу, как лихорадочно двигаются ее губы. Что бы она ни говорила, ее слова действуют на Леннон Роуз – та прерывисто дышит, обхватив себя руками.

Я отодвигаюсь от Сидни, готовая вмешаться, но откуда-то из начала строя раздается громкий хлопок. Повернувшись, я вижу, как к нам подходит мистер Петров. Леандра почтительно идет рядом с ним, скользя взглядом по нам. Я быстро возвращаюсь в строй, ожидая осмотра.

Мистер Петров и Леандра медленно идут мимо нас. Директор тщательно оглядывает каждую из нас, чтобы убедиться, что платья сидят идеально. Леандра наклоняется к Аннализе и вытирает немного румян с ее лица, поясняя, что это выглядит слишком дешево.

Затем они походят к Сидни, и мистер Петров одобрительно кивает, сообщая ей, что выбранный цвет отлично сочетается с ее кожей. На ее лице расцветает широкая улыбка. Однако Леандра касается бедер Сидни, словно измеряя их.

– Завтра обязательно явиться на утреннюю пробежку, – холодно произносит Леандра. – Ты в это платье еле помещаешься. Думаю, в тебе есть лишние полкило. Сидни, это неприемлемо. Ты же представляешь академию.

Улыбка Сидни тут же гаснет, и она опускает голову, извиняясь за свой вид. У меня сжимается желудок; мне казалось, что она выглядит восхитительно.

Мне приходится прилагать усилия, чтобы изобразить улыбку, когда директор с женой подходит ко мне. Сначала Леандра рассматривает меня, но я удивлена тем, что она не произносит ни слова. Вместо этого она всматривается в мои глаза. Это кажется мне почти агрессивным – то, как пристально она смотрит на меня. Будто что-то неслышно говорит мне.

Протянув руку, мистер Петров проводит пальцем по вырезу моего платья, рассматривая кожу. Когда он касается выреза, я чувствую, как по моей спине пробегает холодок.

– Оно на тебе восхитительно смотрится, Филомена, – произносит он, медленно отводя руку. – Рискну утверждать, что его можно сделать еще более открытым.

– Если вам будет угодно, сэр, – вежливо отвечаю я, хотя мне самой кажется, что платье и так слишком открытое. Мы одеваемся скромно, за исключением таких приемов. Мистер Петров говорит, это потому, что инвесторы хотят хорошенько рассмотреть нас, чтобы убедиться, что мы безупречны. Эта непоследовательность в том, как нам следует одеваться, повергает в растерянность – все-таки скромность или обнаженная кожа? Похоже, правила зависят от мистера Петрова, от его… предпочтений.

Директор переходит к следующей девушке, но Леандра задерживается еще на секунду, наблюдая за моей реакцией, выжидая.

Я стискиваю губы, словно выражая благодарность, но в ее лице мелькает разочарование, а затем она проходит мимо и присоединяется к своему мужу. Я чувствую некоторую растерянность и собираюсь сообщить об этом Сидни, но вижу, что она все еще расстроена тем, как оценили ее. Я решаю не портить ей настроение еще сильнее.

– Ах… – с нежностью в голосе восклицает мистер Петров.

Мы все оборачиваемся и обнаруживаем, что он, держа Валентину за руку, выводит ее из строя, чтобы показать всем. Он заставляет ее кружиться на месте, с восхищением рассматривая со всех сторон.

– А это, – объявляет он, – само совершенство.

Валентина кланяется так, что ее ниспадающее платье обнажает ложбинку между грудей. Мистер Петров неотрывно смотрит на нее, держа за руку.

Леандра наблюдает за ними, и ее лицо выражает явное удовольствие. Когда Валентина возвращается на свое место в строю, а мистер Петров направляется к Леннон Роуз, Леандра и Валентина тайком переглядываются. Обмен взглядами длится лишь секунду, долю секунды, а затем Валентина снова поворачивается вперед, как и все, и улыбается. Заметив меня, она приподнимает бровь. Вместо того чтобы выяснять, что еще странного она скажет, я смотрю мимо нее – на Леннон Роуз.

У меня замирает сердце, и я тут же хватаю Сидни за руку. Она на секунду оглядывается, а затем испуганно делает шаг вперед.

– Ну, и что это у нас тут? – отеческим тоном говорит мистер Петров, выводя из строя Леннон Роуз.

Он вытаскивает из кармана пиджака носовой платок и протягивает ей. Леандра с явным раздражением вздыхает.

Леннон Роуз плачет. Ее макияж стекает по щекам черно-синими ручейками. Она пытается промокнуть их платком мистера Петрова, но находится в явном смятении.

Я бросаю обвиняющий взгляд на Валентину, но она в этот раз избегает смотреть на меня. Впрочем, она все еще улыбается, даже не обращает внимания на то, в каком состоянии Леннон Роуз.

– Леандра, дорогая, – говорит мистер Петров. – Не могла бы ты отвести нашу маленькую розочку наверх и привести ее в порядок?

– Конечно, – отвечает Леандра и берет ее за руку.

Хотя движение кажется нежным, Леннон Роуз вздрагивает от прикосновения. Все мы в потрясенном молчании наблюдаем, как Леннон Роуз уводят обратно, в сторону наших комнат.

Наверняка это из-за Валентины. Поверить не могу, что она специально расстроила Леннон Роуз – она ведь знает, насколько та чувствительна, – но она явно сказала что-то не то.

– Марчелла. – Мистер Петров кивает ей. – Великолепна, как всегда. Уверен, твои родители будут гордиться.

Она благодарит его.

Директор поворачивается к Бринн, внимательно ее рассматривая. А потом, будто непроизвольно, он делает шаг к ней и целует ее в щеку. Бринн вздрагивает, но улыбается мистеру Петрову, когда он отстраняется.

– Однажды, уже скоро, ты станешь прекрасной невестой, – сообщает он. – И твой муж, конечно, будет настоящим счастливцем.

Мистер Петров поворачивается к следующей девушке, но Бринн продолжает смотреть прямо перед собой. Улыбка застыла на ее лице. Глаза блестят. Только когда Марчелла берет ее за руку, Бринн наконец выдыхает. Я вспоминаю вопрос, который задала Леннон Роуз, когда мы были у меня в комнате. И ответ на него. Мистер Петров знает, что лучше для нас. Я стараюсь не обращать внимания на свои переживания по этому поводу и отворачиваюсь, решив не наблюдать за тем, как мистер Петров оценивает остальных.

Первое, что я замечаю, – пятно ярко-красной помады на стакане вина. Бокал остался после ужина на одном из столов, стоящих рядом с диваном, и я направляюсь к нему, чтобы усесться на ближайшую бархатную подушку. По комнате плывут звуки фортепьяно. Я высматриваю других девушек и обнаруживаю, что почти все они заняты.

Сидни улыбается, она прямо светится от внимания родителей. Мне всегда нравилась ее семья. Они одеваются стильно, но без избыточной роскоши – никаких мехов или пошлых побрякушек. Однажды Сидни сказала мне, что как-то раз слышала, будто родители всю жизнь копили деньги, чтобы отправить ее сюда. Она прилагает все усилия, чтобы они ею гордились.

Сегодня Сидни выглядит великолепно в своем светло-розовом платье с блестками. Ее мама и папа довольно переглядываются, когда Сидни им что-то рассказывает. Я тоже чувствую прилив гордости. Сидни энергична и выглядит отлично. Как хорошо, что рядом со мной есть такой человек, как она.

К несчастью, она оказывается неправа насчет моих родителей. Они не решили прийти без предупреждения. Конечно, я была к этому готова. Но… у меня все-таки была крошечная надежда, что они найдут способ повидаться со мной… Может быть, в следующий раз…

То, что мои родители пропустили все три дня открытых дверей в этом году, не остается незамеченным, хотя мои подруги не говорят об этом вслух. Антон велит мне не задумываться об их отсутствии. Я стараюсь слушаться его, но иногда невозможно не погрязнуть в этих мыслях хотя бы ненадолго.

Взрыв смеха заставляет меня вздрогнуть. Я поворачиваюсь на шум и вижу, что Марчелла развлекает своих родителей. Наверно, она замечает, что я на нее смотрю, потому что бросает взгляд на меня, а затем на стакан вина. Она улыбается мне, словно намекая, что мне следует им воспользоваться. Я фыркаю от смеха и снова принимаюсь разглядывать комнату. Родители Леннон Роуз тоже здесь, хотя сама она еще не вернулась. Они разговаривают с доктором Грогером, стоя рядом с кофейным столиком и держа в руках бокалы. У них серьезные лица.

Мама Леннон Роуз – худая, как щепка, и изящная. У нее густые черные брови и темные волосы. У отца – седеющие темные волосы, карие глаза и четко очерченный подбородок. Родители Леннон Роуз с нетерпением ожидают, когда можно будет забрать дочь домой, и они благодарны за возможность вырастить «инновационную девушку» – я слышала, что они так и говорили. Теперь они выглядят несчастными и потерянными.

Рядом мелькает розовая ткань, и, обернувшись, я вижу, как Аннализа садится на диван рядом со мной. Она пытается проследить, куда я смотрю.

– На кого ты так уставилась? – спрашивает она скучающим тоном.

– На родителей Леннон Роуз, – отвечаю я.

Аннализа выпячивает нижнюю губу.

– Я тоже их заметила, говорит она. – Надеюсь, Леннон Роуз скоро явится.

Она смотрит мне в глаза, но мы так и не упоминаем вслух, что этого может и не произойти. Мы по-прежнему не знаем, почему она расплакалась во время осмотра. Задумавшись об этом, я начинаю высматривать Валентину и обнаруживаю, что она разговаривает со своим спонсором – дядей, – улыбаясь и отпивая газированную воду.

– Она вернется, – бормочет Аннализа о Леннон Роуз. – У всех иногда случаются плохие дни.

Это совершенно обычная фраза, мы часто слышим ее в кино. Но в академии все не совсем так. В последний раз, когда у меня был плохой день, я провела двадцать четыре часа на терапии контроля побуждений.

В моем мозгу словно скребется неприятная мысль, которую я никак не могу поймать. Страх забирается под кожу. Я решаю сменить тему.

Тяжело вздохнув, Аннализа откидывается на спинку дивана. Она скрещивает длинные ноги. Туфля на шпильке болтается в воздухе, держась только на ее больших пальцах. Наверное, у нее ужасно болят ноги, но мистер Петров настаивает, чтобы на все мероприятия мы надевали по меньшей мере пятнадцатисантиметровые каблуки. Он говорит, что они производят самое сильное впечатление.

– Как ты думаешь, кто-то из этих людей делает номер четыре? – небрежно спрашивает Аннализа.

Я разражаюсь смехом и быстро прикрываю рот рукой, заметив несколько неодобрительных взглядов.

Здесь есть родители и спонсоры будущих учениц, а также инвесторы. Родители хотят узнать, сможет ли Академия инноваций сделать их дочерей исключительными – красивыми, вежливыми, послушными. У спонсоров есть девушки с хорошим потенциалом, например родственники или друзья семьи, которые, по их мнению, идеально подойдут для академии. А еще есть инвесторы – люди, у которых нет знакомых девушек, но которые разделяют стремление академии сделать всех нас лучше. Создать исключительных девушек. В исключительной школе.

Именно впечатлить инвесторов для нас важнее всего, напоминал нам профессор Пенчан в начале года. «Продемонстрируйте вашу ценность приглашенным, показав, как привлекательна может быть прекрасная, послушная девушка. Не говорите лишнего. Хлопайте ресницами. Улыбайтесь. Будьте лучше всех».

После встречи с нами многие родители действительно решают отдать своих дочерей в академию. Принимают лишь немногих. Мне говорили, что мы элита, потому что нас мало.

Но сами потенциальные ученицы никогда не приходят на дни открытых дверей. Их родители принимают решения за них. Я не знаю точно, когда мои родители решили отдать меня сюда. Однажды мы просто приехали в академию. Мы никогда даже не обсуждали это – по крайней мере, я такого не помню.

Я стараюсь не думать об этом, потому что с каждым днем, проведенным в академии, мою жизнь до нее словно все сильнее затягивает туманом. Прошлое отдаляется, исчезает.

Я никогда не обсуждала это с Антоном, об этом никогда не заходила речь. И я не говорила об этом другим девушкам, потому что это не казалось мне достаточно важным, чтобы их беспокоить. К тому же на самом деле это не важно. Окончив обучение, я стану лучше.

«Я так рада быть здесь, – думаю я. – Мне повезло, что я попала в такую элитную, престижную академию».

Ребекка Хант стоит в углу комнаты, держа стакан воды, а ее юрист ведет оживленный разговор с несколькими гостями. Ребекка выглядит как-то странно – она словно сливается с тенями на стене. Пытается исчезнуть, а не быть на виду.

Внезапно в зал врывается бывшая ученица, Каролина Дешютэ. На ней экстравагантное платье, и она держит за руку бабушку. Мы редко видим выпускников, но Дешютэ появляется на каждом дне открытых дверей.

Две девушки, Андреа и Марианна, бросаются к Каролине и принимаются с демонстративным восхищением рассматривать ее платье, чем-то напоминающее павлиний хвост. Она поворачивается на месте, чтобы они могли разглядеть его целиком, а бабушка, стоя рядом, гордо улыбается. Сама она тоже выглядит весьма примечательно. Я слышала, как Антон однажды назвал ее «наша собственная мисс Хэвишем». Но я так и не поняла, что он имел в виду[5].

Бабушке Дешютэ уже по меньшей мере восемьдесят, и она ростом едва дотягивает до полутора метров. На ней темно-синее платье и черная накидка, а короткие седые волосы повязаны искристой лентой. На лице много косметики, а веки подкрашены фиолетовым.

У бабушки Дешютэ уже три внучки отучились в Академии инноваций. Я слышала, что две из них сейчас вышли за весьма видных в обществе мужчин. Этой осенью она планирует отдать сюда еще одну внучку. Фамилия Дешютэ быстро стала местной достопримечательностью, учитывая, что за последние три года из Академии инноваций выпустилось лишь двадцать девушек.

Но в этом году все будет иначе – так говорит мистер Петров. Мы все уверенно идем к тому, чтобы успешно закончить обучение. Наш класс – лучшее достижение академии.

– Подумать только, Филомена, – шепчет Аннализа. – Бабуля Дешютэ – пожалуй, самая потрясающая женщина из ныне живущих. – Она поворачивается ко мне, широко распахнув глаза. – Хотела бы я стать такой, когда вырасту.

– Каролина тоже выглядит отлично, – добавляю я.

– Да, конечно, – соглашается Аннализа таким тоном, словно это вовсе не кажется ей таким уж замечательным.

– Держи спину ровнее, – доносится женский голос.

Я оборачиваюсь и вижу, как мама Бринн отчитывает свою дочь.

– Чему тебя вообще учат в этой школе? – резко спрашивает она, дергая ленту в волосах Бринн так, что девушка морщится от боли. – Ты выглядишь как совершеннейшая растрепа, – добавляет она.

Я наблюдаю за ними, но не вмешиваюсь. В Академии инноваций приучают уважать старших.

Мама Бринн резкими движениями поправляет ее прическу. Когда она заканчивает, коса оказывается уложена более вычурно, хотя Бринн теперь меньше похожа на себя. Мама берет ее за руку у плеча и разворачивает лицом по направлению к комнате.

– А теперь иди и поговори с отцом, – приказывает она. – Ты должна доказать, что стоишь тех денег, которые мы вложили в твое образование.

Бринн нервно сглатывает. Она опускает взгляд под градом оскорблений, но не отвечает на них ничего.

– Что мне ему сказать? – тихо спрашивает она.

– Видишь вон того джентльмена рядом с ним? – объясняет мама, показывая в другой конец комнаты, на мужчину в сером костюме. – Это его новый младший партнер – амбициозный, готовый на все. Он претендует на место твоего папы. Но… – произносит она и поворачивает голову, всматриваясь в лицо Бринн. – Мистеру Кэллису нужна прекрасная девушка, которая взрастит его детей – понимаешь ли, они еще маленькие. И ты идеально подходишь на эту роль.

– А как же их мать? – непонимающе спрашивает Бринн.

– Это не твоя забота. А теперь, – приказывает она Бринн, – иди и познакомься с ним. Очаруй его. Пусть он увидит, чего ты стоишь, и он будет стремиться заполучить тебя, умолять твоего отца оказать ему эту честь.

Бринн на мгновение прикрывает глаза, а затем с уверенным видом идет к своему отцу, который беседует с каким-то мужчиной.

Родители Бринн выбрали для нее в академии специализированный курс – тот, где есть дополнительные занятия по воспитанию детей. Ей это нравится. На самом деле, Бринн не раз упоминала, что она дождаться не может, когда у нее будут собственные дети. «Целая куча», – с улыбкой произносила она. Но, конечно, это зависит от ее родителей и мистера Петрова.

– Пойду немного подышу свежим воздухом, – говорю я Аннализе, вставая с дивана.

Она машет мне рукой и желает хорошо повеселиться.

Я прохожу мимо гостей к стеклянным дверям, ведущим во дворик. Холодный воздух обдувает меня, когда я открываю дверь, и я вздрагиваю. С удивлением я замечаю, что родители Леннон Роуз уже здесь и о чем-то спорят. Миссис Сколар держит в руке бокал, и напиток плещется в нем, когда она взмахивает рукой, что-то энергично доказывая.

– Они не могут просто оставить ее, – шепчет она, вцепившись в предплечье мужа.

Я замираю, думая, не стоит ли мне уйти обратно, пока они меня не заметили… но уже слишком поздно.

Мистер Сколар поворачивается в мою сторону и тут же кладет руку на плечо жене, призывая ее замолчать. Миссис Сколар смотрит на меня, и я замечаю стеклянный блеск в ее глазах и слегка потекшую тушь. Она быстро моргает, а затем отпивает из своего бокала – и ее рука дрожит.

– Здравствуй, дорогая, – говорит она, окидывая меня взглядом.

Она произносит это таким тоном, будто вот-вот расплачется, словно мое присутствие ее неимоверно расстраивает.

– Здравствуйте, мистер и миссис Сколар, – вежливо отвечаю я. – Как вам сегодняшний вечер?

Я понятия не имею, что говорить, если они оба выглядят расстроенными. Возможно, они выпили. Мистер Сколар кивает в ответ на приветствие и берет жену за руку.

– Спасибо, что спросила, – отвечает он. – У нас все нормально. Но нам пора возвращаться. Пойдем, Диана.

Он тянет жену за собой, но, проходя мимо меня, миссис Сколар проводит пальцами по моей руке. Услышав, как хлопнула дверь, я поворачиваюсь, чтобы убедиться, что они ушли. Сердце словно выпрыгивает из груди.

«Оставить ее» – что это означает? Что случилось с Леннон Роуз?

Глава 9

Я тру ладони одна об другую, чтобы согреться, – вечер прохладный, – а потом возвращаюсь внутрь, чтобы поискать Леннон Роуз. Когда я открываю стеклянную дверь, мне в лицо бьет поток горячего воздуха, и несколько человек оглядываются на меня.

Я снова начинаю беспокоиться, поскольку замечаю, что Леннон Роуз так и не появилась на вечеринке. Я высматриваю Леандру или даже доктора Грогера. Вместо них я замечаю в другом конце помещения Антона. Облегченно улыбаюсь. Психоаналитик точно знает, в чем дело.

Я направляюсь к нему, но путь мне внезапно заслоняет мать Леннон Роуз, по пути расплескав напиток из своего бокала.

– Почему твои родители никогда не приходят на дни открытых дверей? – внезапно спрашивает она заплетающимся языком. – Я уже замечала, что ты тут одна. Ты не должна быть одна.

Она явно выпила слишком много.

– Мои родители, ох… – говорю я, пытаясь заглянуть ей за спину, чтобы найти Антона, но она делает шаг в сторону, загораживая мне дорогу. – У моих родителей не получается.

– Как они смеют, – с отвращением отвечает миссис Сколар, медленно качая головой. – Разве они не понимают, как им повезло?

Ее слова застают меня врасплох, и я поднимаю на нее взгляд. Она безнадежно улыбается, в ее глазах стоят слезы. Нижняя губа дрожит.

– Ты могла бы быть моей, – шепчет она и берет меня за руку.

Ее ладонь липкая, перепачканная спиртным, и она крепко сжимает мои пальцы.

– Ты могла бы быть моей дочкой, – предлагает она.

Я пристально смотрю на нее, не зная, что отвечать. Что-то явно мучает ее, и она считает, что я могу как-то облегчить ее боль. Но это не так. Я пытаюсь придумать, как мягко донести до нее мысль, что у меня уже есть собственная семья, и тут рядом с ней появляется ее муж. Он держит в руках ее пиджак.

– Диана, прекрати, – произносит он, и в его голосе слышится приглушенный гнев.

Он тянет ее за руку, заставляя отпустить меня, но она даже не поворачивается к нему. Она смотрит на меня, не отрываясь, и слезы катятся по ее щекам.

– Мы уходим, – настаивает мистер Сколар и тянет жену за собой. Она рассерженно поворачивается к нему.

– Что ж, почему бы и нет? – вопрошает она. – Мы и так уже достаточно долго прождали. – Она с надеждой смотрит на меня и протягивает руку, чтобы убрать прядь волос, упавшую мне на лицо. – Почему мы не можем взять эту девочку? – спрашивает она у него, глядя на меня. – Она такая же красивая. Она…

– Мистер и миссис Сколар, – говорит Антон, подходя к нам. Держа руки в карманах пиджака, он бросает взгляд на смотрителя Бозе, стоящего рядом с дверью. – Могу ли я переговорить с вами? – спрашивает он у них.

– Нет, – резко отвечает Диана. – Нет, я не хочу ничего слушать. Я хочу получить мою девочку. Вы не можете прятать ее от нас.

Антон напряженно смеется.

– Уверяю вас, – говорит он. – Никто не прячет от вас Леннон Роуз. Но, быть может, мы не будем обсуждать это здесь, а выйдем в коридор?

Несмотря на ужасно неловкую ситуацию, я дергаю Антона за рукав пиджака.

– Где Леннон Роуз? – спрашиваю я, отвернувшись от ее родителей, чтобы они не услышали.

– Не сейчас, Филомена, – отвечает Антон, не переставая улыбаться супругам Сколар.

– Но я беспокоюсь, – шепчу я.

– Не сомневаюсь. Но обсудим это позже, – он высвобождает рукав из моих пальцев и кладет ладонь на спину миссис Сколар, подталкивая ее к выходу в коридор.

– А теперь пойдемте, – говорит он ей. – Нам нужно кое-что обсудить.

Миссис Сколар замирает, и я почти уверена, что она снова дотронется до меня. Но вместо этого она закрывает лицо ладонями и начинает всхлипывать. Муж обнимает ее за плечи, и вместе они выходят из комнаты следом за Антоном.

Я с возрастающим нетерпением ожидаю возвращения Антона, но минуты проходят одна за другой. Оглядевшись по сторонам, я замечаю, что за мной наблюдает Леандра Петрова, держа в руке бокал с мартини. Свободной рукой она показывает мне, что лучше подождать; выражение ее лица – гладкое, словно стекло бокала. Вежливо кивнув, я прохожу к центру зала, рассчитывая дождаться Антона там.

Аннализа уже не сидит на диване. Приехал ее отец, симпатичный и харизматичный мужчина. Он собрал вокруг себя нескольких человек, но общается в основном с дочерью. Остальные девушки тоже разговаривают со своими родителями или спонсорами.

Леннон Роуз нигде не видно, хотя Леандра уже вернулась. Наверное, она осталась у себя в комнате, поправляет макияж. А может, до сих пор плачет.

Я стою в одиночестве, чувствуя себя совершенно лишней здесь. Покинутая, как стакан вина, оставленный кем-то на столе. Увидев меня такой, что подумают инвесторы о том, чего я стою? Может, именно поэтому мама Леннон Роуз подошла ко мне? Наверное, ей стало меня жалко.

Я слышу звяканье стекла и, обернувшись на звук, вижу, как директор постукивает серебряной ложкой по своему бокалу шампанского, стоя в глубине комнаты, рядом с выходом во дворик. Его жена подходит к нему и встает рядом, с гордостью улыбаясь гостям.

– Я хочу поблагодарить вас всех, – говорит мистер Петров, и его голос разносится по всей комнате, – за то, что вы пришли на сегодняшний день открытых дверей. – Он осматривает комнату, ненадолго задержав взгляд на Сидни, а затем на Аннализе, прежде чем снова обратиться во всем присутствующим.

– В течение последних трех лет, – продолжает он, – Академия инноваций с невероятным усердием улучшала и доводила до совершенства программу. Наши выпускницы всесторонне развиты, в совершенстве владеют этикетом и умеют себя держать, они изящны и красивы. Рискну утверждать, что результаты намного превзошли ожидания. В конечном итоге мы стремимся к тому, чтобы наши родители, спонсоры и инвесторы гордились, что у них есть девушка из Академии инноваций. Вместе мы сможем показать миру лучший путь, лучших девушек. Сможем показать, как они чудесны, – добавляет он, улыбнувшись как-то по-волчьи. – За наш успех!

Мистер Петров и его жена поднимают бокалы, и зал наполняется аплодисментами. Я тоже смыкаю ладони, но не хлопаю вместе со всеми. Я слишком сильно беспокоюсь о Леннон Роуз. Остальных, кажется, приводит в восторг уверенность директора. Я улыбаюсь радостному мужчине, который, сверкая белозубой улыбкой, смотрит в мою сторону.

Оглянувшись, я замечаю, что Антон как раз возвращается в зал. Он застегивает пиджак. Супругов Сколар с ним нет. Я торопливо пробираюсь к нему, и он замечает меня еще до того, как я успеваю подойти. Он тут же берет меня за локоть и мягко направляет в коридор, подальше от гостей.

– Мне жаль, что так получилось с родителями Леннон Роуз, – начинает он. – Они очень расстроены ее отсутствием, и они…

– Что с Леннон Роуз? – спрашиваю я, и он от удивления выпускает мою руку. Я вздрагиваю. – Простите, что перебила, – говорю я и жду, пока Антон разрешит мне продолжить.

– С Леннон Роуз все в порядке? – спрашиваю я. – Она плакала, и Леандра отвела ее в комнату. Но она так и не вернулась. Я беспокоюсь.

– Тебе не о чем беспокоиться, – отвечает Антон. – Прямо сейчас Леннон Роуз спокойно отдыхает в своей комнате. Ей понадобилось некоторое время, чтобы переосмыслить свои приоритеты. Мы хорошо о ней позаботимся – обещаю. Тебе следует вернуться в зал, чтобы не разочаровывать гостей.

– Но… может, если я смогу поговорить с ней, у меня получится…

– Нет необходимости. – Антон отметает мое предложение. – Скоро она будет как новенькая. Дай ей больше личного пространства, дай ей время исцелиться. Я на этом настаиваю.

Должно быть, он заметил, что мое беспокойство никуда не делось.

– У тебя всегда было чувствительное сердце, Мена, – произносит он, – но я хочу, чтобы ты прислушалась ко мне, а не к своему сердцу. – Он легонько тыкает пальцем мне под ключицу, но от его прикосновения на мгновение вспыхивает боль. – Поняла? – спрашивает он, не переставая улыбаться.

Я согласно киваю, осознав, что огорчила его, поставив под сомнение его компетентность. Я проявила неуважение к нему. В конце концов, он – наш психоаналитик. Он знает, что лучше для нас.

– Леннон Роуз повезло, что вы помогаете ей, – говорю я, расстроившись из-за того, что вызвала его неодобрение. Леннон Роуз плакала при всех, ей было трудно. Антон это исправит. Я благодарна.

– Только не забывай, – серьезно отвечает Антон. – Вы все для меня бесценны. Прекрасные произведения искусства. Я всегда буду защищать вас, Мена. Всегда.

Я благодарю Антона за его слова и его доброту.

– А теперь возвращайся внутрь, – говорит он. – Уверен, многие инвесторы ожидают встречи с тобой.

Я подчиняюсь и возвращаюсь в зал. Но едва я успеваю сделать несколько шагов, мужчина, который до этого улыбался мне, демонстрируя сверкающие зубы, подходит, держа за горлышко бутылку пива. Покрасневшие щеки выдают, что он уже выпил.

– Здравствуйте, – говорю я.

Он осматривает мое платье и снова улыбается.

– Ну здравствуй, – отвечает он. – Филомена, верно?

– Да, – я протягиваю руку для поцелуя, и он подносит ее ко рту, касается влажными губами костяшек пальцев. – А вы?

– Заинтересованное лицо, – отвечает он, так и не выпустив мою руку. Это неприемлемо, но, когда я пытаюсь убрать руку, он лишь крепче сжимает ее. Я быстро осматриваюсь по сторонам, но меня замечает только Леандра. Она смотрит на меня осуждающе.

Я же не хочу быть грубой с инвестором.

– А как вас зовут? – спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и мило.

– Стивен Коль, – отвечает он, наконец выпустив мою руку. Я быстро прячу ее за спиной, вне его досягаемости. Он делает шаг ко мне.

– Приятно познакомиться с вами, мистер Коль.

Он снова окидывает меня взглядом и улыбается.

– Забавно, – говорит он. – Я буквально чую, что ты набита черт знает чем. Они хорошо обучили тебя. Ты и правда всесторонне развита. – Произнося это, он смотрит на мою грудь.

Я вспоминаю о наших уроках, о том, что, даже если мужчина ведет себя недостойно, моя задача – соблюдать приличия. Справиться с ситуацией, не конфликтуя с ним, а ублажая его.

– Вы задумывались о том, чтобы привести какую-то девушку в Академию инноваций, мистер Коль? – спрашиваю я, пытаясь найти тему для разговора. Он снова усмехается и небрежно отпивает пива из своей бутылки.

– Я планирую прямые инвестиции, – говорит он. – Надеюсь, ты доступна.

– Доступна для чего? – растерянно спрашиваю я.

Но в ответ он просто смотрит, словно получает удовольствие, игнорируя мой вопрос.

Кто-то подходит к нему сзади, и внезапно между нами оказывается еще один мужчина. Уинстон Уикс, крупный инвестор Академии инноваций. Он отпивает что-то из своего невысокого стакана, в котором звякает лед. Мистер Коль отступает на шаг, когда Уинстон Уикс поворачивается к нему.

– Как ваша жена, мистер Коль? – мягко спрашивает мистер Уикс. – Я недавно заходил к ней в галерею, чтобы поблагодарить за ее вклад; произведения вашей жены – весьма утонченного мастерства. А как вы сами? Вы уже нашли работу?

Стивен Коль смотрит на него, будто этот вопрос показался ему даже не оскорбительным… угрожающим? В чем бы ни было дело, мистер Коль еще раз небрежно отпивает пива, так что оно стекает про подбородку, бормочет себе под нос прощальные слова и уходит. После того как он исчезает, мистер Уикс поворачивается ко мне.

Уинстону Уиксу недавно исполнилось тридцать, и он красив той красотой, которая приходит с властью: стильный костюм, дорогая стрижка, ровные белые виниры. Хоть мы никогда не разговаривали с ним, я уже видела его на днях открытых дверей, как он беседует с гостями. Реже – с девушками.

– Здравствуйте, мистер Уикс, – произношу я, вежливо улыбаясь. – Приятно встретиться с вами снова.

Я предлагаю ему руку. Неожиданно для меня он пожимает ее вместо того, чтобы поцеловать. У меня возникает ощущение, что я предпочитаю именно такое приветствие, пусть оно и необычно.

– Я тоже рад видеть тебя, Филомена, – отвечает он и предлагает мне взять его под руку. – Не пройдешься со мной до бара? Пожалуй, мне хочется добавить.

Он поднимает свой стакан со льдом, демонстрируя, что у него кончился напиток.

– Разумеется. – Я беру его под руку и иду рядом.

По пути он кивает нескольким гостям. Кажется, что все они сильно впечатлены его присутствием, словно в благоговейном трепете.

Когда он заказывает напиток, я отпускаю его руку и несколько секунд рассматриваю его, не понимая, чем же он так очаровывает гостей. Или устрашает – не могу сказать с уверенностью.

Ожидая, пока бармен наполнит его стакан, мистер Уикс поворачивается ко мне.

– Я думал о том, чтобы увеличить свои вложения, Филомена, – говорит он. – Я планирую открыть собственную школу.

Перед ним ставят напиток, и он делает глоток, не переставая наблюдать за мной.

– Это очень интересно, мистер Уикс, – отвечаю я. – Академия инноваций создала отличную модель обучения. Я вам ее рекомендую.

Он тихо усмехается:

– Да, я знаю.

Бармен еще не ушел, и мистер Уикс заказывает бокал красного вина. Когда его приносят, он ставит его передо мной, а затем отводит взгляд и присвистывает, словно понятия не имеет, откуда он взялся.

Я смеюсь, внезапно почувствовав себя очень взрослой, и беру изящный бокал. Подношу его к губам и отпиваю – запах словно обжигает. Горечь на языке. Жар в горле.

– А как насчет тебя? – спрашивает мистер Уикс, когда мы отходим к концу барной стойки, где места немного больше. – А тебе нравится здесь, в академии?

Это странный вопрос. Кажется, мне его вообще никогда не задавали.

– Конечно, – говорю я ему.

– И что тебе больше всего нравится? – спрашивает он.

– Мне нравится жить здесь вместе с другими девушками.

Кажется, это удивляет его.

– Правда? – переспрашивает он.

Он осматривает комнату.

– Не спорю, вы все весьма очаровательны. Но… вы близки?

– Они для меня – все, – искренне отвечаю я. – Я люблю их.

Мистер Уикс долго всматривается в мои глаза, а затем улыбается.

– Я нахожу твой ответ восхитительным, – говорит он. – Твои родители, наверное, очень гордятся тем, какой ты стала.

– Не знаю, мистер Уикс, – отвечаю я. Мой голос стал немного хриплым. Я отпиваю еще вина. – Я нечасто вижу моих родителей. На самом деле, мы вообще никого тут не видим. Академия редко выпускает нас наружу. Хотя мы «весьма очаровательны», как вы говорите.

Он молчит слишком долго, и я понимаю, что перешла границы допустимого.

– Простите, – говорю я. – У меня и в мыслях не было критиковать академию. Это не мне судить.

Мистер Уикс едва заметно стискивает зубы. Он снова заказывает напитки себе и мне, так что мне приходится поспешно допить шампанское, чтобы не отставать. Он передает мне новый стакан, а пустой забирает и отставляет в сторону.

– Не стоит извиняться, – произносит он после того, как я делаю глоток. Сам он не прикасается к своему стакану. – Ты сделала верное замечание, – продолжает он. – Похоже, ваша школа должна больше заботиться о том, чтобы научить вас жить среди других людей. Если вы хотите стать полезными членами общества, вам нужно быть его частью, верно?

– Верно, – соглашаюсь я, и мы улыбаемся друг другу, а потом я делаю очередной глоток.

Уинстон Уикс не похож на других инвесторов. Он выглядит здесь совершенно неуместным – как и я. Все сильнее я чувствую благодарность за то, что он подошел ко мне, причем в тот момент, когда тот другой инвестор оказался слишком близко.

– Если позволите, я задам вопрос. Как давно вы уже связаны с академией?

– С самого начала, – отвечает он. – Лично я придаю большее значение не самой Академии инноваций, а идее, которая за ней стоит. Я предпочел бы оставаться молчаливым участником, но прихожу на эти дни открытых дверей, чтобы посмотреть, как идут дела. Увидеть, счастливы ли вы.

Наклонившись вперед, он касается моего локтя.

– Я постараюсь донести до них, чтобы вас чаще выпускали наружу.

Я благодарю его за участие. Уинстон Уикс ставит на барную стойку недопитый стакан.

– Мне пора, – вздохнув, говорит он. – У меня сегодня еще одна встреча.

Я слегка разочарована. Приятно, что мне нашлось с кем пообщаться, учитывая отсутствие моих родителей. Я протягиваю ему руку, и он снова пожимает ее.

– Я была очень рада побеседовать с вами, мистер Уикс.

– Пожалуйста, – отвечает он, – зови меня Уинстон. И мне тоже было очень приятно поговорить с тобой, Мена.

У меня замирает сердце, но я стараюсь не показать удивления из-за того, что он назвал меня моим прозвищем. Может, это случайность. Но мне так не кажется. Внезапно мне приходит в голову, что он знает обо мне даже больше, чем я предполагала.

Я благодарю его, чувствуя, как в голове слегка шумит от выпитого, и наблюдаю за тем, как он выходит из зала.

Глава 10

Я слегка растеряна и не знаю, что делать дальше. Немного пьяна. На уроках этикета нам говорили, что небольшое количество алкоголя допустимо принимать для поддержания беседы, но с осторожностью. Похоже, я позволила себе слишком много. Но ведь отказываться от предложения мистера Уикса было бы грубо. Все так запутанно.

Осмотревшись, я замечаю, что большая часть гостей уже разошлись. Даже Каролина Дешютэ со своей бабушкой ушли. Остались только ученицы, их родители или спонсоры и несколько особенно заинтересованных инвесторов. Но я не интересую никого из них.

У меня возникают сомнения – действительно ли мои родители гордятся мной, как сказал Уинстон Уикс? И если да, почему они не хотят меня видеть? Или по крайней мере… поговорить со мной по телефону. Эта мысль тяготит меня, и я решаю лечь спать раньше, чем меня одолеют негативные эмоции. К тому же у меня болит голова.

Я подхожу к смотрителю Бозе. Заметив меня, он скрещивает руки на груди.

– Да, Мена? – спрашивает он.

Я с удивлением замечаю раздражение в его голосе.

– Можно ли мне вернуться в свою комнату? – спрашиваю я. – Моих родителей здесь нет, и у меня болит голова.

Он с сомнением оглядывает меня.

– Может, это из-за вина? – спрашивает он, и в его голосе явственно проступает неодобрение.

Едва я успеваю открыть рот, он уже отворачивается.

– Разумеется, иди, – произносит он.

– Спасибо, – благодарю я. Смотритель Бозе нетерпеливо взмахивает рукой, отсылая меня.

Я иду по коридору. Свет здесь приглушен, тени танцуют на стенах. Тихо – даже пугающе, учитывая, что шум торжественного приема еще отдается в моих ушах. А может, это из-за выпитого вина.

Завернув за угол, я тут же останавливаюсь, чтобы опереться рукой на деревянные панели, пытаясь сосредоточиться на том, как я двигаюсь. Теперь, когда я ничем не занята, опьянение кажется сильнее. Я явно не любительница алкоголя. По меньшей мере не сторонница того, чтобы пить его так быстро и много.

Из ниши в стене коридора доносится шум, а следом за ним – слегка визгливое хихиканье. Оно звучит настолько тревожно, настолько неуместно в этом темном коридоре, что я заглядываю за угол, чтобы узнать, кто это.

Первое, что я замечаю, – бледная нога какой-то девушки, но ее лица мне не видно. Мужчина силой прижимает ее к дивану, чуть ли не сидя на ней, и они целуются. В моем поле зрения оказывается профиль этой девушки, и я узнаю Ребекку Хант.

Я отшатываюсь, снова скрывшись за углом, и задерживаю дыхание, надеясь, что они не увидели меня. Я слышу, как чмокают губы, слышу тяжелое дыхание. Не знаю точно, с кем она, но подозреваю, что это их семейный юрист. Человек, который устроил ее поступление сюда, человек, который приходит к ней в дни открытых дверей.

– Я хочу домой, мистер Вольфи, – шепчет Ребекка.

– Уже скоро, – говорит он ей. Еще один поцелуй. – Скоро, я обещаю.

– Вы и раньше уже обещали. Когда?

Поцелуев больше не слышно. Теперь раздается шелест ткани, а затем диван скрипит, словно кто-то с него встал.

– Понимаю, ты хочешь домой, – говорит мистер Вольфи, и его тон внезапно становится очень деловым. – Но твои родители хотят, чтобы ты стала образованной. Если я заберу тебя раньше времени…

– Вы сказали, что поговорите с ними, – произносит она. – Вы обещали. Но уже несколько месяцев от них не было никаких вестей.

– Ты будешь делать то, что говорят, – возражает он. – Твои родители назначили меня ответственным за твое образование. Им нельзя знать о наших… встречах, – говорит он с ноткой отвращения.

Я растерянно моргаю, его тон кажется мне оскорбительным.

– Конечно, – говорит Ребекка с ноткой отчаяния в голосе. – Я им не скажу, обещаю. Но почему они не приехали забрать меня?

– Потому что я никогда не давал им такого совета, – как ни в чем не бывало отвечает юрист.

– Но… Вы обещали, – дрожащим голосом говорит Ребекка.

– Ты должна радоваться, – резко отвечает мистер Вольфи. – Ты понятия не имеешь, каким будет твое возвращение домой.

– Карлайл, – умоляюще произносит она, обращаясь к нему по имени. Раздается громкий звук пощечины, и Ребекка вскрикивает.

Я прикрываю рот рукой, не сомневаясь, что он ударил ее. Поддавшись эмоциям, я отталкиваюсь от стены, чтобы вмешаться.

– Пожалуйста, не уходите, мистер Вольфи, – упрашивает Ребекка, и я снова замираю. – Я не хотела быть грубой. Я просто хочу домой.

– Не смей больше проявлять ко мне такое неуважение, – говорит мистер Вольфи. В его голосе звучат властные нотки, словно он только что одержал верх в споре. – Советую тебе сохранять позитивный настрой, Ребекка. До окончания школы осталось лишь несколько месяцев. После этого наши встречи продолжатся. Поняла?

– Да, – подавленно отвечает она. – Спасибо вам.

Я слышу, как они целуются на прощание, и прячусь за углом, когда он выходит и направляется обратно в зал. Когда он уходит, я проскальзываю в нишу алькова и вижу, что Ребекка сидит на диване и подкрашивает покрасневшую щеку тональным кремом.

– Ребекка? – шепчу я.

Она испуганно вздрагивает.

– Мена, – спрашивает она, – что ты здесь делаешь?

Она тут же закрывает косметичку и прячет ее в сумочку. Кажется, мое появление привело ее в ужас.

– Прости, – говорю я. – Случайно услышала, что мистер Вольфи…

– Мне не следовало проявлять неуважение, – тут же смущенно говорит она. – Я отступила от правил, и он скорректировал мое поведение.

Обдумывая сказанное, я сажусь рядом с ней.

– Он в этом переусердствовал, – говорю я, повторяя слова доктора Грогера о смотрителе.

Посмотрев на меня, Ребекка кивает, но я по-прежнему вижу боль в ее лице.

– Почему… – начинаю я, тщательно подбирая слова. – Почему ты хочешь, чтобы мистер Вольфи забрал тебя домой до окончания школы? – спрашиваю я. – Разве тебе здесь не нравится?

– Конечно, нравится, – бездумно отвечает Ребекка, глядя в пол. – Просто так получилось… После первого дня открытых дверей мистер Вольфи встретился со мной и сказал, что мы продолжим встречаться, когда я окончу школу. Я не могла грубо отвечать ему. Но я подумала… подумала, что, если я смогу вернуться домой, мне больше не нужно будет с ним видеться. Понимаю, я была неправа. Это было эгоистично.

Может, виновато вино – я чувствую, как подступает тошнота. Хотя мы должны слушаться людей, которые нас защищают, тот факт, что эти отношения остаются в тайне, кажется… неправильным. Ребекке больно, и она в растерянности.

– Я могу помочь. Если хочешь, давай пойдем к Антону. Я расскажу ему, что услышала, и мы…

– Нет, – непреклонно произносит она, сжав мою ладонь. – Не смей этого делать. Он скажет, что теперь я ничего не стою. Мистер Вольфи уже предупредил. Мена, Антон не сможет мне помочь.

– Но…

– Пожалуйста, – просит она. – Я не хочу, чтобы ты в это лезла. Ладно?

Мне хочется защитить ее, но также я должна уважать ее желания.

– Ладно, – с сомнением отвечаю я.

Немного помолчав, она благодарит меня. Затем она берет свою сумочку и встает, расправляя платье. Негромко прощается со мной и направляется ко входу в зал, видимо чтобы и дальше общаться с мистером Вольфи, как будто ничего не было.

Когда она уходит, я некоторое время стою в коридоре, не зная, что делать. Раньше я никогда не чувствовала себя пьяной и теперь обнаруживаю, что в этом состоянии мои мысли становятся непредсказуемыми и их больше не сдерживают приличия.

События этой ночи сливаются в водоворот изысканных платьев, хищных улыбок и звучных поцелуев. Роскошь и вино. Слишком много вина.

Я прихожу к выводу, что нужно обсудить все это с Сидни и узнать ее мнение. Так что я возвращаюсь в зал, надеясь, что не наткнусь ни на Ребекку, ни на мистера Вольфи. Смотритель Бозе по-прежнему стоит у входа. Он встречает меня любопытным взглядом. Он не спрашивает, почему я вернулась, но я чувствую, что он внимательно следит за моим поведением. Я изо всех сил стараюсь твердо стоять на ногах, пересекая комнату в поисках Сидни.

Сначала я ее не замечаю, зато вижу, что Ребекка стоит на другом конце комнаты вместе с мистером Вольфи, который разговаривает с другим инвестором. Она даже не смотрит на меня.

– Вот ты где! – Оклик Сидни заставляет меня вздрогнуть. Я разворачиваюсь и вижу, что она подходит ко мне одна. Ее глаза горят, в них по-прежнему читается радость от встречи с родителями; наверное, они только-только ушли.

Я украдкой машу ей рукой, призывая подойти ко мне, подальше от оставшихся гостей. Сидни идет мне навстречу, смеясь, будто я сделала какую-то глупость.

– Итак, что я пропустила? – спрашивает она. – Видела тебя с Уинстоном Уиксом. Он симпатичный.

Я еще раз бросаю короткий взгляд на Ребекку, и Сидни хмурится, почувствовав мое настроение.

– Что не так? – спрашивает она.

Я беру ее за руку и притягиваю к себе.

– Мне нужен твой совет, – шепчу я. – Сегодня вечером я видела Ребекку с их семейным юристом.

– Я тоже, – отвечает Сидни. – Ребекка выглядела очень мило.

– Верно, – соглашаюсь я. – Но я вовсе не про их поведение здесь, на приеме. Они были в коридоре, спрятавшись в одном из альковов. Они… целовались, – говорю я еще тише.

Некоторое время Сидни в молчании смотрит на меня, словно не понимает, что я имела в виду. Затем качает головой.

– Ребекка и мистер Вольфи? – переспрашивает она.

Я киваю, но она все еще сомневается.

– Уверена, что дело не в вине? – спрашивает она. – Я видела, что ты выпила бокал.

– Два, – поправляю я. – Но я уверена. И это еще не все. Мистер Вольфи дал ей пощечину.

Теперь Сидни хмурится.

– Почему? – спрашивает она. – Что она сделала не так?

– Она назвала его по имени. И еще выяснилось, что мистер Вольфи целовался с ней с первого дня открытых дверей и говорит, что продолжит делать это, пока она не окончит школу. Ребекка хочет вернуться домой, чтобы избавиться от него. Но… – нахмурившись, спрашиваю я, – ему же не следовало давать ей пощечину, верно?

– Не знаю, – искренне признается Сидни. – Он отвечает за ее обучение…

Но нам никак не удается оправдать его поведение. В академии нас не раз предупреждали, что в мире есть плохие люди, те, кто будет врать нам, манипулировать нами. Академия обещала защитить нас от них.

Что, если мистер Вольфи как раз из таких людей, от которых нас должны защищать?

– С ней все в порядке? – внезапно спрашивает Сидни. Она поворачивается, высматривая Ребекку, но мы обе тут же замечаем, что и она, и мистер Вольфи уже ушли.

– Да. Я предложила пойти с ней к Антону и рассказать обо всем, что я видела, но она попросила меня этого не делать. Сказала, он решит, что теперь она ничего не стоит. – В моем голосе слышна беспомощность, и я вижу, что Сидни тоже тяжело.

– Думаю, нам все равно нужно рассказать Антону, – говорит Сидни, стараясь придать своему голосу уверенности. – По меньшей мере этот юрист отвлекает ее от учебного процесса. – Она на мгновение умолкает. – Верно?

Мы обе молча обдумываем все это, а по комнате по-прежнему разносится тихий гул разговоров. Пианист уже ушел, а бармен прибирается перед закрытием. В обращении мистера Вольфи с Ребеккой было что-то… знакомое. Хотя это совершенно невозможно. Нам точно не разобраться во всем этом без Антона. Он наш психоаналитик, в конце концов.

– Антона уже некоторое время не видно, – говорит Сидни. – Думаешь, он ушел?

– Возможно. – Я переживаю, что нам придется ждать до утра, вряд ли было бы уместно идти в его кабинет поздно вечером.

Но тут, бросив взгляд на стеклянные двери, ведущие во дворик, я замечаю за ними Антона. Он разговаривает по мобильнику. Хорошо, что он еще здесь. Я касаюсь руки Сидни, чтобы привлечь ее внимание, и мы спешим к нему.

Заметив наше приближение, Антон поворачивается к нам, не прекращая разговора. Потом он вешает трубку и прячет телефон в карман как раз в тот момент, когда мы открываем дверь. Нас тут же обдает холодным ночным воздухом – Сидни заметно вздрагивает.

– Здравствуйте, девочки, – говорит Антон, слегка приподнимая уголки рта в улыбке.

Его щеки и кончик носа покраснели от холода, и, похоже, он не рад нас видеть. Мы прервали его телефонный разговор.

Антон поправляет узел галстука, слегка ослабляя его.

– У меня весь вечер встречи, одна за другой, – говорит он. – Вы искали меня? Потому что если вы снова насчет Леннон Роуз, то…

– Нет, – быстро говорю я. – Просто… я кое-что видела, – сообщаю я ему. – И мы с Сидни решили, что вы должны об этом знать.

Антон тут же становится собранным и серьезным.

– Продолжайте, – кивает он мне.

Рассказывая Антону о моменте близости между Ребеккой и мистером Вольфи, я чувствую себя в каком-то смысле предательницей – особенно с учетом того, что я пообещала ей во все это не лезть. Но все-таки мне кажется, что школа должна знать о случившемся. По крайней мере, я думаю, Антон сказал бы именно так.

Я описываю, как Ребекка и мистер Вольфи сидели на диване. Пощечину. Угрозы. А затем я пересказываю ему, что Ребекка сказала мне после. Когда Антон слышит это, я замечаю, как напрягается его горло. Он то и дело бросает взгляды на Сидни, словно чтобы убедиться, что она подтверждает мои слова.

После того как я умолкаю, дрожа от холода, смущенная из-за того, что рассказала психоаналитику о таких непристойных вещах, Антон скрещивает руки на груди. Он понимающе кивает.

– Ты правильно сделала, что рассказала мне, – говорит он, и я облегченно выдыхаю.

Повернувшись к Сидни, я вижу, что она смотрит на меня с одобрением – словно гордится, что мы приняли правильное решение.

– Это было неподобающе? – спрашивает Сидни. – То, что мистер Вольфи обращался с Ребеккой подобным образом?

Но что-то в этом вопросе будто озадачивает Антона, он пристально смотрит на Сидни, и его молчание затягивается так надолго, что она пускается в извинения.

– Это не тебе судить, – говорит он наконец, даже с некоторой усмешкой. – Оставь анализ этого случая мне. За это мне, в конце концов, и платят кругленькую сумму.

Он улыбается нам обеим, и мы с Сидни снова чувствуем себя успокоенными.

– Я разберусь с этой ситуацией, – говорит Антон. – Но если вы снова увидите что-то подобное – думаю, этого не случится, но все-таки, – вы всегда можете обратиться ко мне. Понятно?

– Да, – отвечаем мы.

Антон касается руки Сидни выше локтя и некоторое время растирает ее, чтобы согреть.

– Пусть это останется между нами, – говорит Антон. – Это частное дело. А теперь, – с улыбкой добавляет он, – праздник кончился, девочки. Вам пора расходиться по вашим комнатам.

Мы благодарим его за помощь, и он возвращается в зал, оставляя дверь открытой для нас. Он явно торопится, и мы видим, что он сразу подходит к смотрителю Бозе. Я задумываюсь – не собираются ли они отыскать мистера Вольфи, чтобы разобраться с ним.

Сидни берет меня за руку, и вместе мы заходим в зал, как раз когда остальные девушки прощаются с родителями. В итоге мы все вместе одновременно поднимаемся по лестнице. Мы с Сидни не говорим остальным ни слова о том, что случилось с Ребеккой, ведь Антон сказал, что это личный вопрос. Но я чувствую облегчение, я рада, что мое беспокойство не оказалось необоснованным. Было бы крайне неуважительным публично обвинить мужчину в неподобающем поведении – хуже любого преступления. По крайней мере, именно так профессор Пенчан говорил нам на уроках скромности и приличий.

Когда мы поднимаемся на наш этаж, я понимаю, что устала до изнеможения. Мы желаем друг другу спокойной ночи, Сидни отпускает мою руку и направляется к своей комнате. Я ненадолго останавливаюсь у двери комнаты Леннон Роуз, собираясь постучаться в дверь и проверить, как она там. Но ведь она, наверное, уже спит, так что я решаю, что лучше не беспокоить ее, ведь Антон уверял, что мы должны дать ей больше личного пространства.

Опьянение из-за выпитого вина еще не прошло, но оно больше не ощущается как легкость. Вместо этого оно становится тяжелым и густым. Туманным.

Оказавшись в своей комнате, я снимаю платье и бросаю его на стул, хотя следовало бы его повесить. Школа заберет наши платья завтра. Нам никогда ничего не оставляют.

Я надеваю пижаму и, подойдя к кровати, замечаю, что на прикроватном столике меня ждут витамины – две розовых таблетки и одна зеленая. По-прежнему увеличенная доза. Может, я спрошу Антона об этом на следующем сеансе психотерапии.

Я глотаю таблетки, запиваю их глотком теплой воды и щелкаю выключателем лампы, стоящей у кровати. Забравшись под холодное одеяло, я сворачиваюсь клубком, лежа на боку, и думаю о том, что завтра утром мне придется менять наволочки, потому что на них останется весь мой сегодняшний макияж.

Вино растекается по сосудам, делая меня сонной, и я проигрываю в памяти события этого вечера. Мне сложно смириться с тем, что Ребекка и мистер Вольфи встречались уже давно, а мы ничего не знали о происходящем. Сколько еще девушек так же целовались со своими юристами? Делились секретами во время общего сбора? Встречались с мальчиками за забором?

Я слышу, как из коридора доносится скрип открывающейся двери. Я прислушиваюсь: шаги направляются к закрытой двери моей комнаты, а затем раздается резкий стук.

Я окидываю комнату взглядом и вижу, что платье небрежно брошено на стул, туфли валяются друг на друге. Мне стыдно, что я не приготовилась ко сну должным образом.

– Входите, – тихо говорю я.

В комнату входит смотритель Бозе, я вижу лишь его силуэт. Сначала он молчит, и я поправляю одеяло, натянув его до самых подмышек.

– Да? – спрашиваю я.

Он делает еще несколько шагов вперед, и я вижу, что он держит в руках маленький белый бумажный стаканчик для таблеток. Он ставит его на прикроватный столик рядом со стаканом.

– Антон просил передать вот это, – говорит смотритель.

Он кивает в сторону стаканчика, и я понимаю, что он ждет, пока я приму лекарство.

Заглянув в стаканчик, я вижу одну желтую капсулу. Выудив ее оттуда, я рассматриваю ее в тусклом свете. Раньше мне вроде не доводилось принимать такие. Интересно, что она делает.

Смотритель Бозе переминается с ноги на ногу.

– Мне тут до скончания времен ждать, Филомена?

Я кладу лекарство на язык, запиваю его водой и проглатываю. Смотритель Бозе наблюдает за мной.

Покончив с этим, я снова забираюсь под одеяло. Хотя я запила желтую капсулу, на языке остался какой-то странный привкус.

Смотритель Бозе направляется к выходу, но тут я снова сажусь на кровати.

– Смотритель Бозе, – говорю я ему вслед, – как там Леннон Роуз?

Он молчит слишком долго, но потом поворачивается ко мне.

– Филомена, она отдыхает, – говорит он. – А теперь лучше поспи.

Не говоря больше ни единого слова, смотритель выходит, закрыв за собой дверь. Я слышу, как он пересекает коридор, направляясь к комнате Сидни, затем раздается стук в дверь и щелчок дверной ручки. Я стараюсь прислушаться изо всех сил, уверенная, что если я как следует постараюсь, то смогу услышать что-то из комнаты, где спит Леннон Роуз. Но оттуда не доносится ни звука.

Головная боль притихла, став глухой и ноющей, но внезапно меня начинает мутить. Очень сильно мутить. Я включаю лампу, стоящую на столике у кровати, и комнату заливает свет. От резкого изменения освещения голова начинает кружиться, рот наполняется слюной, и я быстро вскакиваю с кровати и бросаюсь к туалету. Я падаю на колени, и меня тошнит розовым, зеленым и желтым – из-за витаминов. Бордовым – из-за вина. Я пытаюсь остановиться, но мне это не удается, пока желудок не становится совершенно пустым.

Когда все заканчивается, я спускаю воду и задерживаюсь еще на пару секунд. Голова раскалывается от боли. И, что еще хуже, меня стошнило витаминами. Уже слишком поздно, чтобы беспокоить смотрителя и просить у него еще – он получает их непосредственно от Антона. Распределением витаминов руководит психоаналитик, а не врач. Он говорит, что их подбирают в зависимости от нашего поведения, так что это как раз по его части. Завтра мне нужно рассказать ему, что я пропустила вечерний прием витаминов.

Выпрямившись, я замечаю свое отражение в зеркале – размазанная тушь, пятна тонального крема, – и чувство вины заставляет меня сделать все по правилам. Я мою лицо рекомендованным мылом, смазываю кремом, а затем возвращаюсь в комнату и правильно вешаю платье, в точности следуя правилам. И я обещаю себе, что никогда больше не буду пить вино.

Глава 11

Когда утренний свет проникает в мое окно, я сажусь на кровати, ощущая, как в висках отдаются остатки головной боли, а в памяти – остатки сна.

Что-то о Леннон Роуз. Или это была Ребекка? На мгновение я теряю способность ясно мыслить – у меня в голове совершенная путаница из сплетающихся друг с другом идей. А потом я наконец вспоминаю события прошлого вечера. Леннон Роуз уводят с общего смотра. Ребекка и мистер Вольфи в алькове. Я пью вино с Уинстоном Уиксом.

Быстро выбираюсь из кровати и тут же жалею об этом. Боль взрывается где-то во лбу. Я жду, пока она притихнет, а затем, немного придя в себя, одеваюсь к завтраку.

Войдя в столовую, я чувствую запах яичницы и бекона. Но на наших столах ничего подобного нет. Это преподаватели едят из полных до краев тарелок. У нас – овсянка.

– Доброе утро, – устало бормочет Сидни, когда я сажусь напротив нее за длинный обеденный стол.

Марчелла и Бринн, улыбаясь, здороваются со мной, а Аннализа приветственно машет ложкой. Они явно в хорошем настроении – что вполне нормально для утра субботы. А вот мы с Сидни – с другой стороны…

– У меня никогда раньше так не болела голова, – хрипло говорит мне Сидни. – Думаю, после завтрака мне нужно сходить к доктору Грогеру.

– О нет, – говорю я и тянусь через стол, чтобы коснуться ее руки. С радостью обнаруживаю, что она не потная и не горячая. Сидни благодарит меня за заботу.

Все вокруг обсуждают вчерашний прием: Каролину Дешютэ и ее бабушку, инвестора, который отпускал грубые замечания (думаю, я догадываюсь, кто это), и Уинстона Уикса, который был дружелюбнее, чем обычно. Аннализа коротко улыбается мне, говоря о нем, и я смеюсь в ответ, понимая, что все девушки обратили внимание на то, как мы с ним разговаривали вчера вечером.

Но, пока они продолжают говорить, Сидни вдруг принимается тереть висок, плотно зажмурившись. Мое беспокойство за нее усиливается: мы ведь никогда не болеем.

– Ты пила вино? – спрашиваю я. – Потому что меня из-за него этой ночью стошнило.

– Отвратительно, – говорит Сидни, ковыряя ложкой овсянку, – но нет.

– Может, это из-за дополнительной порции витаминов, которую прислал Антон? – предполагаю я.

Наморщив нос, она поднимает на меня глаза.

– Дополнительные витамины? – спрашивает она. – А мне не приносили. Что там было?

– Не знаю, – отвечаю я. – Но… тебе что, правда, не приносили? Мне показалось, я слышала, как смотритель пошел к твоей двери.

Она отрицательно качает головой и тут же морщится от боли. Мне так ее жалко, что я прикусываю нижнюю губу.

Однако, все это странно. Я была уверена, что смотритель Бозе пошел в ее комнату. Наверное, я ошиблась. Окинув взглядом стол, я тут же замечаю Ребекку, которая сидит чуть поодаль от остальных, опустив голову. Она выглядит мрачной и грустной.

– Интересно, поговорил ли Антон с ней вчера, – шепчу я Сидни, кивнув в сторону Ребекки. – Может, мне стоит что-то ей сказать?

– Почему? Что случилось прошлым вечером? – спрашивает Сидни и тут же отвлекается – пробует ложкой овсянку и корчит такую мину, будто ее тошнит.

Я пристально смотрю на нее, а затем наклоняюсь вперед, опираясь о стол, и понижаю голос.

– Она и мистер Вольфи… – шепчу я.

Сидни взмахивает рукой, требуя подробностей.

– Мы же обсудили это с Антоном, – тихо добавляю я.

– Мена, – отвечает Сидни, – я почти не видела Антона прошлым вечером. О чем ты вообще говоришь?

Беспокойство охватывает меня, словно покалывание разбегается по коже. Я абсолютно уверена, что вечером мы говорили с Антоном. Как Сидни могла это забыть? Чувство тревоги начинает нарастать, и тут Аннализа окликает меня по имени.

– Леннон Роуз по-прежнему нет, – говорит она. – Нужно ее проведать.

У меня внутри что-то сжимается, когда я оглядываюсь по сторонам и убеждаюсь, что она права. Мне сказали, что прошлой ночью Леннон Роуз спокойно отдыхала в своей комнате. Может, она до сих пор там? Наверное, она ужасно скучает по нас, ведь Леннон Роуз ненавидит одиночество.

Я соглашаюсь пойти к ней вместе с Аннализой, и Сидни, несмотря на головную боль, тоже хочет присоединиться к нам. Мы не можем уйти, не позавтракав, так что мы собираемся отправиться к Леннон Роуз, как только покончим с едой.

Внезапно я вспоминаю, что Валентина говорила с Леннон Роуз как раз перед тем, как та начала плакать. Что и почему она сказала ей? Что она сделала? Но Валентина не обращает внимания на нас. Она медленно размешивает овсянку, так что комки каши прилипают к ложке. Ее губы чуть заметно шевелятся, словно она что-то повторяет про себя. Ее поведение сбивает меня с толку, оно кажется неестественным, и я быстро отвожу взгляд, прежде чем она успевает меня заметить.

Сегодня со мной что-то не так – не в порядке. За едой я думаю о том, как меня стошнило прошлой ночью, вспоминаю разноцветные полоски от непереваренных витаминов. Я тайком поднимаю взгляд на Сидни, задумавшись о том, что в этом и может заключаться различие.

«Витамины поддерживают в нас равновесие». Может, как раз сегодня я неуравновешенна.

Марчелла и Бринн остаются наводить порядок на кухне. Пока они убирают посуду со столов, Аннализа, Сидни и я отправляемся проведать Леннон Роуз. Мы стучимся в ее дверь, никто не отвечает, и Аннализа пробует еще раз, немного громче.

Оглянувшись на нас, она толкает дверь и шепотом окликает Леннон Роуз по имени, предполагая, что та еще спит. Но Леннон Роуз здесь нет. И мы тут же понимаем: она не просто отсутствует – ее комната кажется… пустой. Покинутой. Как будто ее здесь не было уже давно, хотя мы знаем, что она заходила сюда еще вчера вечером.

Аннализа подходит к кровати и откидывает простыни. На столике у кровати стоит пустой стакан из-под воды и белый стаканчик – без таблеток. Платье и туфли Леннон Роуз приготовлены, чтобы их забрали, – платье висит рядом со шкафом. И тут я замечаю, что школьные туфли Леннон Роуз стоят у ее кровати.

У всех учениц академии только две пары обуви: туфли, которые подходят к форме, и кроссовки для занятий бегом. Кроссовки Леннон Роуз – в углу комнаты, а туфли – у кровати, в ногах.

Значит, она не надела их. Куда же она могла пойти босиком? Я подхожу к ванной и заглядываю внутрь, но там сухо и никого нет. Душ она сегодня тоже не принимала.

– Где она? – спрашивает Сидни.

Аннализа озабоченно смотрит на меня.

– Наверное, она с Антоном, – предполагаю я. – Он… наверное, он проводит для нее терапию контроля побуждений.

Леннон Роуз была так расстроена прошлым вечером, что неудивительно, если Антон сейчас помогает ей разобраться в ее приоритетах. Но он об этом не упоминал, он бы сказал мне.

– Без обуви? – растерянно спрашивает Сидни.

Я рассказываю им о своем разговоре со смотрителем Бозе. Он сказал, что Леннон Роуз спокойно отдыхала прошлой ночью.

– Но я не проверяла, – виновато добавляю я, – мне нужно было заглянуть к ней.

– Все в порядке, Мена, – говорит Сидни. – Если Антон говорит, что она будет как новая, уверена, что все будет в порядке.

Я с трудом глотаю слюну – эти слова не вселяют в меня уверенность, как обычно, хотя я никак не могу уловить, что в них не так.

– Я хочу поговорить с Антоном, – говорю я. – Узнать, можем ли мы что-то сделать для Леннон Роуз.

Аннализа кивает, соглашаясь, что это отличная идея.

– Если удастся поговорить с ней, скажи, что мы все любим ее, – добавляет Сидни.

– Конечно, – отвечаю я.

Снова взглянув на туфли Леннон Роуз, я думаю, что они стоят как-то странно, совершенно обычно. Как будто она в любой момент может вернуться с перепачканными подошвами.

Сердце безумно колотится, и мне вдруг приходит в голову мысль, что впервые я по-настоящему осознаю свои чувства. Ощущение, что что-то не так. Я вспоминаю о том, что не выпила положенных витаминов.

– Может, спросите у других учениц? – предлагаю я Аннализе. – Возможно, они видели Леннон Роуз вчера вечером или сегодня утром.

– Точно, – говорит Аннализа и предлагает Сидни пойти с ней.

Мы выходим в коридор, и я обхватываю себя руками, стараясь не привлекать внимание остальных. Я уверена, что просто себя накручиваю. Увижусь с Антоном и скажу ему, что не приняла нужных витаминов. Мне не нравится, как я сейчас себя чувствую – слишком иррационально.

Аннализа и Сидни направляются к комнате Марчеллы, а я иду на второй этаж.

Когда я добираюсь туда, что-то словно стискивает грудь, и мне становится тяжело дышать. Я боюсь, что с Леннон Роуз что-то случилось. И я даже не знаю, почему она плакала. Я двигаюсь быстро, торопясь вперед без малейшей мысли о сдержанности. Завернув за угол, я сталкиваюсь с мужчиной и вскрикиваю от удивления. Доктор Грогер тоже удивленно замирает, а потом смеется и поправляет очки.

– Филомена, – спрашивает он. – Куда ты так спешишь? – Он оценивает мое состояние, а затем обеспокоенно хмурится. – Что происходит? – спрашивает он уже более серьезно.

– Леннон Роуз. Я ее ищу. Она…

– Дорогая, – тут же отвечает доктор Грогер. Он осматривается по сторонам, а затем кладет руку мне на спину и подталкивает вперед. – Давай обсудим это в моем кабинете.

Он явно знает, что происходит, так что я с благодарностью киваю и иду по коридору вместе с ним.

Мы подходим к его кабинету, он проводит меня внутрь и закрывает дверь. Снова поправляет очки, оглядывает меня с ног до головы, а затем велит мне продолжать.

– Леннон Роуз, – дрожащим голосом говорю я. – Ее нет в комнате. И она плакала вчера вечером. Она…

Доктор шумно выдыхает.

– Ох, золотце, – говорит он. – Мне так жаль, что приходится сообщать это тебе таким образом. Антон собирался скоро объявить всем, что Леннон Роуз покинула академию.

Мир словно наклоняется, и я делаю шаг назад.

– Нет, – в ужасе шепчу я. – Когда?

– Совсем недавно. Ее отец приехал за ней, – сочувственно произносит он. – Ее родители больше не смогли позволить себе оплачивать обучение, и Леннон Роуз испытывала сильный стресс. Все это подрывало ее здоровье. Нам пришлось ее отпустить. Мне жаль. Я знаю, что вы с ней были близки.

– Мы все близки, – объясняю я. – Но… она могла бы попрощаться. Леннон Роуз никогда не ушла бы, не попрощавшись.

– Не понимаю…

– А как же ее туфли? – продолжаю я чуть громче. – Как же она могла уйти, если вся ее обувь осталась в комнате?

– Филомена, – отрывисто произносит доктор Грогер, которого явно все больше раздражают мои вопросы. – Я не уверен насчет деталей – ей помогал смотритель. Но Леннон Роуз больше нет. Мне жаль.

Слезы застилают мои глаза, правда о случившемся наконец настигает меня. Леннон Роуз больше нет.

– А теперь, – говорит доктор с внезапной решительностью, – мы пройдем через это вместе. Антон поговорит со всеми вами, а если тебе будет нужно, он сможет поговорить с тобой наедине. И я, конечно, тоже. Все, что тебе угодно, дорогая.

Он протягивает мне леденец. Как будто от этого станет лучше. Как будто исчезновение Леннон Роуз – это оцарапанное колено, которое он может залатать. Я смотрю на леденец, и, поняв, что я его не возьму, доктор Грогер откашливается.

– Филомена, почему бы тебе не пойти сейчас в свою комнату? – предлагает он. – Уверен, тебе станет лучше после горячего душа.

Но я не могу перестать думать о Леннон Роуз. Я коротко всхлипываю, пытаясь прогнать эти мысли.

Доктор Грогер смотрит на меня долгим взглядом, а затем улыбается и кладет руку мне на плечо, успокаивающе разминая его. Но от его прикосновений по моей коже пробегает холодок. Я отступаю на шаг, чтобы он не мог до меня дотянуться, и он хмурит лоб.

Но вместо того, чтобы объясниться, я отворачиваюсь. Мое тело дрожит, мое сердце разбито. Я должна рассказать другим девушкам, что случилось. Я выхожу из кабинета, и доктор не окликает меня.

Я бегу на свой этаж. Пустота разрастается в моей голове, в моем сердце. Леннон Роуз даже не попрощалась.

Леннон Роуз больше нет.

Эта мысль гнетет меня. Я вспоминаю, как впервые встретилась с ней, какие у нее были светлые прямые волосы, собранные в толстые хвостики. Бледные ресницы и изящные руки. Такой тихий голос, что профессор Пен-чан однажды потребовал, чтобы она говорила громче, потому что он не мог ничего расслышать. Леннон Роуз ужасно испугалась, и в итоге я говорила от ее имени.

Она дождалась меня после урока.

– Спасибо, – сказала она, по-прежнему очень тихо. Она не знала, куда деть руки, и смотрела на носки моих туфель. – Я немного растерялась, – сказал она. – Никак не пойму, что я… чувствую.

Я понимающе кивнула.

– В первые дни здесь я чувствовала себя точно так же, – сказала я ей. – Но не беспокойся – теперь у тебя есть мы. – Я приобняла ее за плечи. – Мы о тебе позаботимся.

Она широко улыбнулась мне, глядя на меня так, будто я была центром ее вселенной. Такой же восторг она испытала потом еще раз, когда познакомилась с Сидни. Так что мы с Сидни заботились о ней, мы любили Леннон Роуз. Но мы ее подвели.

Ничто уже никогда не станет прежним. Леннон Роуз выгнали из школы из-за денег, это нечестно. Наверное, она чувствует себя испуганной и одинокой. Прошлым вечером я не постучалась в ее дверь. Что, если она меня ждала?

Поднявшись на свой этаж, я вижу, как Сидни и Аннализа разговаривают в коридоре с Марчеллой и Бринн. Темные кудри Марчеллы насквозь промокли, а Бринн держит во рту зубную щетку. Не прекращая разговора, Сидни поворачивается ко мне, и, когда она замечает выражение моего лица, ее голос срывается.

Аннализа переводит взгляд с меня на Сидни. Ее ноздри раздуваются, а губы сжимаются в тонкую линию.

– Что случилось? – тут же спрашивает она.

Я машу им рукой, чтобы они зашли в мою комнату, не желая обсуждать случившееся в коридоре. Открывая дверь, я замечаю, что у меня дрожат руки. Подруги заходят вслед за мной, и к тому моменту, как я закрываю дверь и поворачиваюсь к ним, я уже плачу.

– Ее больше нет, – с несчастным видом говорю я.

Бринн, вскрикнув, хватает Марчеллу за руку.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Сидни. Она смотрит на остальных девушек. – Что это значит?

– Леннон Роуз больше нет, – говорю я, и слезы текут по моим щекам. – Доктор Грогер сказал, что она покинула школу сегодня утром. Отец забрал ее.

Сидни падает на мою кровать с таким видом, будто ее только что ударили в живот. Она поднимает на меня глаза, в которых уже собираются слезы, и тихо спрашивает:

– Почему она не попрощалась?

– Не знаю, – отвечаю я. – Она попрощалась бы. Она… – Я хочу придумать какое-то объяснение, но мне ничего не приходит в голову.

Я пересказываю им все, что сказал мне доктор Грогер, но не нахожу в этом никакого смысла. Родители Леннон Роуз были здесь вчера вечером. Они ничего не говорили о деньгах. Они беспокоились, что школа оставит ее. Получается, что вместо этого они решили забрать Леннон Роуз?

Марчелла принимается расхаживать по комнате, грызя ноготь, а Бринн беспомощно наблюдает за мной. Аннализа подходит к окну и прижимает ладонь к стеклу, рассматривая в окно территорию школы, как будто Леннон Роуз стоит где-то там, в траве, и машет нам рукой на прощание.

– Но она даже не взяла свою обувь, – бормочет Аннализа, не глядя на нас.

– Доктор сказал, что Антон сделает объявление, – сообщаю я. – Может, у него найдется какое-то объяснение.

Сидни лежит поперек кровати, закрыв лицо руками. На несколько мгновений повисает тишина, а потом Сидни всхлипывает. Воздух в комнате наполняется печалью.

– У меня ухудшилось настроение, – заявляет Бринн.

Она проводит пальцем под глазами, собирая слезы.

– Да, у меня тоже, – отвечаю я.

Нам не разрешается «быть в плохом настроении» – так профессор Алистер называет состояние, когда мы расстроены, нам больно или мы чувствуем себя одинокими. «Плохое настроение – признак неблагодарности», – говорит он.

Так что мы не демонстрируем плохое настроение – по крайней мере, в присутствии мужчин. Мы можем признаться в нем только друг другу.

– После выпуска, – говорю я с надеждой, – мы ее найдем.

Аннализа поворачивается ко мне, ожидая, что я скажу что-то еще, и все они почувствуют себя лучше. Мы редко разговариваем о том, что ждет нас после выпуска. Но вместо того, чтобы говорить, я принимаюсь плакать еще горше, все сильнее ощущая неизбежную реальность произошедшего.

– Что же мы теперь будем делать, как же мы обойдемся без Леннон Роуз? – спрашиваю я, давясь слезами.

– Я скажу тебе, когда найду ответ, – горько говорит Сидни, не убирая рук от лица.

Бринн ложится на кровать рядом с ней, и Сидни обнимает ее. Мы присоединяемся к ним, стараясь держаться как можно ближе. Шепчемся о том, как мы любим друг друга.

Глава 12

Я принимаю душ, сделав воду как можно горячее, смываю слезы. Грусть таится глубоко в душе и причиняет боль. Неописуемое одиночество. Раскрасневшись и разогревшись, я стою под душем, пока не начинает идти холодная вода. Перекрыв воду, я продолжаю неподвижно стоять. Я дышу прерывисто и неровно, мне хочется согнуться пополам. Боль сдавливает грудь.

Еще через несколько секунд я громко хлюпаю носом и вытираю лицо тыльной стороной ладони. Выхожу из душа и надеваю школьную форму. Расчесываю спутанные мокрые волосы и укладываю их на затылке в тугой узел – вопреки инструкциям. Затем я наношу рекомендованный макияж, чтобы меня не упрекнули в том, что я выгляжу слишком просто. Считается, что я должна «всегда выглядеть так, чтобы моя внешность была поводом для гордости».

Когда смотритель велит нам собраться в столовой, чтобы выслушать объявление, мы уже знаем, о чем пойдет речь, и из-за этого неизбежность происходящего подавляет нас еще сильнее.

Выйдя из комнаты, я спускаюсь вниз и первой подхожу к столовой. Затем появляются остальные девушки, и те из них, кто еще не знает о Леннон Роуз, улыбаются и болтают. Они еще не понимают, как мы все изменились.

Подойдя к столу, Бринн кивает мне, но мы не произносим ни слова. Я удивлена, что Валентина тоже садится рядом с нами, дружелюбно поздоровавшись с Марчеллой. Валентина улыбается – похоже, она не имеет ни малейшего представления о том, что случилось с Леннон Роуз. Я думала, она сказала что-то, что ее расстроило, но доктор сказал, что она покинула школу из-за финансовых проблем. Может, Валентина просто пыталась ее успокоить?

Сидни и Аннализа появляются последними. У Сидни веки припухли от слез. Когда они садятся за стол, притягивая взгляды остальных, рядом остается свободное место – для Леннон Роуз. Но Леннон Роуз не присоединится к нам сегодня. Она ушла куда-то босиком, без нас.

Наклонив голову, Валентина изучает наши лица.

– Что случилось? – спрашивает она.

Мы некоторое время молчим, но я не могу проигнорировать ее вопрос.

– Леннон Роуз ушла из школы, – тихо сообщаю я. – Она… – у меня перехватывает горло, – она не вернется.

Бринн, всхлипывая, опускает голову. Остальные девушки тоже явно огорчены. Но Валентина смотрит на меня в ответ совершенно безэмоционально, а потом говорит:

– А.

Ее равнодушие поражает. Я уже собираюсь сказать что-то по этому поводу, но тут слышу, как открываются двери в столовую.

– Пожалуйста, можно минутку вашего внимания? – громко объявляет Антон, входя в комнату.

На нем синий шерстяной свитер поверх поло, и он без очков. Некоторые девушки улыбаются, заметив его, словно его присутствие их успокаивает. Но я наблюдаю за ним с нетерпением, ожидая объяснений. Ожидая слов, которые облегчат мою боль.

– Нам всем будет очень непросто, – начинает Антон, встав так, чтобы его видели все.

Он засовывает руки в карманы брюк и оглядывает наши лица. Он кажется одновременно заботливым и уязвимым. Заметив меня, он на секунду замолкает, сжав губы, а затем снова обращает внимание на остальных.

– Одна из наших учениц покинула нас, – сочувственно произносит он. – С тяжелым сердцем я сообщаю вам, что Леннон Роуз больше не учится в Академии инноваций. Отец забрал ее сегодня рано утром, потому что ее семья уезжает из штата и Леннон Роуз будет ходить в другую замечательную школу, на востоке. Она посылает вам свою любовь. Как только она устроится на новом месте, я свяжусь с ней и узнаю, сможем ли мы переписываться. Но не раньше. А пока что вы должны знать: Леннон Роуз хочет, чтобы вы были счастливы, – с улыбкой добавляет он.

Но его слова будто проходят мимо меня. По тому, как Сидни вцепилась в мою руку, я догадываюсь, что ее они тоже не убедили. Да, Леннон Роуз хочет, чтобы мы были счастливы. Но сегодня утром она, наверное, была испугана, она была в ужасе. Она бы не ушла с такой легкостью. Она бы умоляла о возможности увидеться с нами в последний раз.

– А теперь, если у кого-то из вас есть вопросы, – продолжает Антон, – или вы хотите поговорить о случившемся со мной лично, сообщите мне, и я назначу вам сеанс. Остальных прошу сохранять позитивный настрой и быть идеальными девушками – и на уроках, и в свободное время. Мы все гордимся вами – ваши родители, мистер Петров и все сотрудники Академии инноваций.

Кивнув нам на прощание, он тут же направляется к выходу из зала, не дожидаясь наших вопросов.

Комната наполняется гудением – все громко обсуждают, почему же уехала Леннон Роуз. Некоторые предполагают, что у нее были какие-то проблемы, но эту мысль сразу же отметают, ведь речь идет о Леннон Роуз.

Наконец кто-то упоминает деньги – точнее, их нехватку, – и это объяснение быстро распространяется по всей комнате.

В итоге все сходятся в одном: Антон знает, что лучше для нас. Если он говорит, что для Леннон Роуз настала пора уйти, значит, это правда. Но мы с Сидни буквально уничтожены случившимся, мы почти физически чувствуем, что не хватает какой-то части нас. Марчелла сидит, сложив руки на столе, смотрит на них и всхлипывает так часто, что Бринн приходится ее успокаивать. Аннализа снова глядит в окно.

Я обращаю внимание на Валентину, которая сидит напротив меня. Она замечает мой взгляд и едва заметно улыбается.

– Филомена, все будет в порядке, – спокойно произносит она. – Скоро сама увидишь.

А потом она встает и выходит из столовой. Когда остальные ученицы расходятся по своим комнатам, чтобы осмыслить случившееся, я решаю последовать за Антоном. Мне нужно поговорить с кем-то о боли, раздирающей мое сердце. Об одиночестве. С кем же еще об этом говорить, как не с психоаналитиком?

Я не обнаруживаю его в коридорах, так что направляюсь прямо к кабинету и с радостью замечаю, что внутри горит свет. Я тихо стучу в стеклянное оконце в двери.

– Входите, – с некоторым удивлением откликается Антон.

Открыв дверь, я замечаю, что он сидит у шкафа с документами. Увидев меня, он на мгновение настораживается, но затем его лицо озаряет улыбка.

– Филомена, – говорит он, закрывая шкаф. – Что я могу для тебя сделать?

Его вопрос кажется странным, учитывая обстоятельства.

– Я пришла из-за Леннон Роуз, – говорю я.

– Мне следовало догадаться, – отвечает Антон немного растерянно, а затем возвращается за стол. – Ты хочешь поговорить о своих чувствах.

Я киваю, и он приглашает меня присесть в огромное кожаное кресло, стоящее напротив стола. Я сажусь, скрестив ноги, и не откидываюсь назад – обычно во время наших сеансов я сижу совсем не так. На этот раз все иначе. Некоторое время мы молчим, а потом Антон наклоняется вперед, опираясь на локти.

– Мне начать или… – спрашивает он, и его губы складываются в улыбку.

Обычно меня успокаивает его непринужденный настрой, но в такой ситуации он кажется неуместным.

– Я могу быть честна с вами, верно? – спрашиваю я.

Улыбка исчезает.

– Конечно, – отвечает он и наклоняется вперед в своем кресле, все так же опираясь о стол.

– Я беспокоюсь о Леннон Роуз, – говорю я. – Вы сказали мне, что она будет как новая, что она просто отдыхает. Вы не упоминали деньги. Ее родители не упоминали деньги. Так что случилось… на самом деле?

Антон смотрит на меня долгим взглядом, а затем откидывается назад в своем кресле.

– Прости, – отвечает он, – но я не могу обсуждать с тобой детали обучения другой девушки.

– Почему она плакала вчера, во время общего смотра? – настойчиво спрашиваю я.

– Потому что она только что узнала о финансовых проблемах своей семьи, – не задумываясь отвечает он.

Нахмурившись, я спрашиваю:

– Как? Когда? Она не упоминала ничего…

– Я ей сказал, – перебивает меня он. – Так что, уверяю тебя, она знала. Может быть, она не хотела вам говорить.

Эта мысль ранит. Леннон Роуз утаила секрет от меня? От нас? Опять же она разговаривала с Валентиной – может, сказала ей? Должно быть, Антон замечает мои сомнения, так что он продолжает говорить.

– Подозреваю, что Леннон Роуз стеснялась ситуации, в которой оказалась, и надеялась разрешить ее без вашего вмешательства. Но, к несчастью, несмотря на все мои усилия, денег на дальнейшее обучение у нее не хватало. Так что она покинула школу этим утром, еще до того как вы проснулись. Она попросила меня попрощаться с вами от ее имени.

Я снова поднимаю на него взгляд.

– Вы говорили с ней? – спрашиваю я.

– Конечно, – отвечает Антон, – я сам отвел ее к выходу.

– Вместе со смотрителем?

Он отрицательно качает головой.

– Смотритель Бозе следил за происходящим на этаже – делал свою работу. Кроме меня, с ней никто не говорил. Она будет по вас скучать.

Я нервно сглатываю, отмечая несоответствие между словами Антона и доктора Грогера. Доктор сказал, что Леннон Роуз к выходу проводил смотритель.

Антон закрывает глаза и снимает очки. Он выглядит очень уставшим, и я впервые замечаю темные круги у него под глазами, словно он давно не спал.

– Мена, – говорит он, и его голос звучит тихо, словно он поверяет мне тайну. – Я собираюсь тебе кое в чем признаться, понимаешь?

Я согласно киваю, хотя мне кажется странным, что мой психоаналитик признается в чем-то мне.

– Твое поведение беспокоит меня.

Его замечание застает меня врасплох, и я тут же выпрямляюсь, стараясь производить впечатление приличной девушки.

– Простите, – не задумываясь отвечаю я.

– Прошлым вечером я сказал тебе, что проблемы с Леннон Роуз – наша забота. Это касается и сегодняшнего дня, и всех последующих. Мена, которую я знаю, прислушалась бы к этим указаниям. И все-таки ты здесь. Что же творится в твоей голове?

Я пристыженно опускаю глаза.

– Я не хотела проявлять неуважение, – говорю я. – Просто… я люблю Леннон Роуз и скучаю по ней.

Он молчит, и, подняв на него взгляд, я обнаруживаю, что он изучает меня. Замечаю бледность его кожи.

– Ты любишь ее? – повторяет он.

Я киваю в надежде, что он поймет. Помолчав несколько секунд, он встает из-за своего стола.

– Что ж, тогда ты ведешь себя иррационально, – говорит он, словно это диагноз. – Чрезмерно эмоционально. С Леннон Роуз все в порядке, иначе я бы не отпустил ее. Но ее судьба – больше не забота нашей академии.

Мне приходит в голову, что я слишком эмоциональна именно из-за того, что пропустила обычную порцию витаминов. С другой стороны, может, из-за них я о чем-то забыла бы – как Сидни забыла о встрече Ребекки с мистером Вольфи? Возможно, так все и получилось бы.

Мысли об этом внезапно накрывают меня с головой, и я на секунду прикрываю глаза. В конце концов Антон рассердится на меня из-за того, что меня стошнило лекарствами, что они пропали впустую из-за моей неосторожности. Я решаю, что сегодня больше не рискну вызвать его недовольство. Так что я ничего ему об этом не говорю.

– Ты больше не будешь спрашивать о Леннон Роуз, – продолжает Антон. – Или тебе назначат терапию контроля побуждений, чтобы ты переосмыслила свои приоритеты. Твоим родителям об этом сообщат, и в твоем личном деле будет сделана отметка о непослушании. Разве ты этого хочешь?

– Нет, – шепчу я.

Меня задевает его жесткий тон. Антон никогда раньше меня не отчитывал – не так, как сейчас. Это ошеломляет меня, и я вытираю слезу, катящуюся по щеке. Антон морщится.

– Прости, – искренне говорит он. – Прости, Мена.

Он обходит стол и, заключив меня в объятия, заставляет подняться с кресла, прижимает к себе. Я плачу еще сильнее – не только из-за его слов, но и из-за того, что одной из моих лучших подруг больше нет. Леннон Роуз больше нет, а я с ней даже не попрощалась.

Крепко зажмурившись, я чувствую, как запах шампуня Антона проникает в мои ноздри, как его борода щекочет мой висок. Я отстраняюсь.

– Прости за резкость, – сказал он. – Я надеялся, что мы сможем быстро с этим разобраться, но вижу, что это был неверный подход. – Он поправляет мне волосы за ушами и улыбается. – Но я обещаю, завтра все будет лучше, – добавляет он.

Я снова поднимаю глаза и благодарю его. Он отпускает меня.

– Могу я спросить у вас кое-что еще? – всхлипнув, говорю я.

Антон вздыхает, но, кажется, его этот вопрос даже веселит.

– Продолжай, – отвечает он.

– Вы говорили с Ребеккой? – спрашиваю я. – С ней… с ней все в порядке?

В глаза Антона мелькает удивление.

– Она… – Он запинается, а затем снова собирается с мыслями. – Что ты имеешь в виду? Что именно насчет Ребекки?

– Она и мистер Вольфи, – говорю я, понизив голос, когда произношу имя юриста.

Антон неотрывно смотрит на меня, но не спешит отвечать. Затем он дружелюбно улыбается.

– Ребекке назначена короткая сессия терапии контроля побуждений, которая пройдет позже, на этой неделе, и поможет ей разобраться с ее проблемами, – наконец произносит он. – Скоро она будет чувствовать себя на все сто процентов.

Жутковато слышать, как он произносит те же самые слова, которые после своего сеанса терапии говорила Валентина. Но я киваю и благодарю его за то, что он помогает ей. Я лишь жалею, что он не смог помочь Леннон Роуз, и чувствую себя беспомощной из-за того, что не могу узнать, как у нее дела, не могу поговорить с ней. Это почти невыносимо. Я направляюсь к выходу, но Антон окликает меня по имени, как только я открываю дверь.

– Мена? – с интересом спрашивает он. – Ты себя… нормально чувствуешь?

Я оборачиваюсь и смотрю на него, не понимая вопроса. Я говорю «да», но он все равно изучающе смотрит на меня. Наконец он взмахом руки разрешает мне идти и советует заняться своими делами.

По субботам у нас нет уроков, но много домашних дел в академии – наши учителя следят за их выполнением. Почти не осознавая, что вокруг, я подметаю деревянные полы рядом со входом, чувствуя себя не лучше, чем до разговора с Антоном, несмотря на все его заверения.

Марчелла и Бринн работают в столовой, а Аннализа – в теплице, помогает профессору Дрисколлу с новыми сортами. Ей это хорошо удается – врожденный талант, сказал он о ней как-то раз. Так что у нее есть возможность проводить побольше времени на свежем воздухе, ухаживая за цветами.

Я смотрю в дальнее окно на затянутое тучами небо, чувствуя себя потерянной. Я знаю, что не я одна сегодня чувствую себя так. Сидни проходит мимо, держа в руках ведро и швабру, в ее глазах – слезы.

Но довольно скоро я замечаю, что учителя реагируют на случившееся совсем иначе.

– Филомена, – говорит профессор Алистер у меня за спиной. Он заставляет меня отвернуться от окна и неодобрительно осматривает меня.

– Ты выглядишь ужасно, – говорит он. – Как бы тебе ни было грустно, это не оправдание – твоя внешность не должна этого выдавать. Женщины – эмоциональные создания, и зачастую слишком. Будь выше этого.

Я смотрю на него в ответ и на мгновение задумываюсь, почему же это плохо – испытывать эмоции, потеряв подругу. Но я не задаю вопросов – кажется, мое настроение и так раздражает его.

Так что я выдавливаю улыбку, и профессор, потрепав меня по голове, уходит прочь.

Глава 13

Сегодня вечером кино, и мы все благодарны за возможность отвлечься. Снаружи погода словно мстит за что-то, посылая вниз потоки дождя и размывая почву. То и дело раздаются раскаты грома, такие сильные, что дребезжат решетки на окнах. Яркие вспышки молний подсвечивают небо.

Мы располагаемся на подушках и одеялах в комнате отдыха, передавая друг другу миску с попкорном. Какое разочарование – в фильме нет любовной истории. Мне ужасно хочется узнать больше об отношениях, о поцелуях, о сексе. Но фильмы, которые мы смотрим, тщательно очищены от подобных тем, и в них нет почти ничего о влюбленности. По крайней мере, именно так говорил прошлый смотритель. Когда я спросила его зачем, он сказал, что нам не следует забивать головы подобными фантазиями.

На следующий день я пошла к доктору Грогеру и спросила, почему в академии нам не рассказывают ничего о сексе. В ответ на мой вопрос он рассмеялся.

– Филомена, этому тебя научит твой муж, – с улыбкой сказал он, положив руку мне на колено, и больше я никогда не поднимала в разговорах с ним эту тему. Теперь мы все читаем об этом в журналах.

Фильм начинается, и, хотя остальные прилежно смотрят, мне становится скучно. Мне неохота смотреть очередной фильм о том, как мужчины совершают преступления. Один мужчина совершает ужасные вещи, но его все равно называют героем, потому что когда-то он любил свою умершую жену. Никто не думает о семьях, которые он разрушил. Все это кажется… жестоким.

Когда попкорн заканчивается, Сидни поднимает миску, чтобы привлечь внимание смотрителя Бозе.

– Может, еще? – милым голоском спрашивает она.

– Не думаю, – отвечает он, скрестив руки на груди.

Некоторые девушки недовольно выпячивают губы.

– Но я завтра пробегу несколько дополнительных кругов, обещаю, – от всего сердца клянется Сидни. – Пожалуйста-пожалуйста?

Смотритель Бозе закатывает глаза и, помедлив, соглашается. Он берет миску и уходит на первый этаж, в кухню. Как только он исчезает, ученицы отвлекаются от кинофильма, радуясь, что остались совсем одни. Но Сидни по-прежнему мрачна. Я знаю, что она хочет поговорить о Леннон Роуз. Взяв свое одеяло, я сажусь рядом с ней. Она грустно смотрит на меня.

– Я скучаю по ней, – говорит Сидни. – Если бы мы могли просто позвонить ей… – Ее голос срывается, но она навела меня на мысль – словно меня озарила молния. Поверить не могу, что я почти забыла о нем.

– Завтра Джексон снова придет повидаться, – шепчу я, наклонившись к ней.

Она не сразу понимает, что я имею в виду, но потом ее лицо светлеет.

– И ты сможешь рассказать ему о Леннон Роуз, – тихо добавляет она. – Если Джексон найдет ее номер, мы сможем позвонить ей и убедиться, что она в порядке. И совсем необязательно говорить об этом Антону.

Это именно то, что нам нужно: возможность снова поговорить с нашей подругой. Звуки дождя и грома снаружи больше не кажутся такими мрачными.

Мы с Сидни делимся нашей идеей с Марчеллой, Бринн и Аннализой, но держим ее в секрете от остальных – просто на случай, если ничего не выйдет. Но мы думаем, что все получится, и наше настроение резко улучшается.

Бринн наклоняется вперед, чтобы обнять Марчеллу, которая сидит перед ней, и кладет подбородок ей на макушку.

– Так что, твой парень придет сюда завтра? – улыбаясь, спрашивает она.

Я бросаю взгляд на закрытую дверь, чтобы убедиться, что смотритель еще не вернулся.

– Да, Джексон собирается встретиться со мной во время занятий бегом, – шепотом отвечаю я. – Проберусь за забор.

– Вот это настоящий секрет, – говорит Марчелла. – Мальчики, – она взмахивает рукой, – скука смертная. – Но выбраться за забор? Я в деле.

– Не знаю, – пожав плечами, говорит Аннализа. – Этот мальчик милый. Он принес тебе конфеты.

– Как по мне, он слишком худой, – говорит Сидни, словно кто-то спрашивал ее мнения по этому поводу. – Но в нем что-то есть, – добавляет она. – Он сексуальный.

Последнее слово она говорит вовсе не шепотом, и оно разносится по всей комнате. Некоторые в панике оглядываются, но Аннализа поднимает ладони и говорит официальным тоном.

– Девочки, все в порядке, – объявляет она. – Может, нам здесь и не разрешают так разговаривать, но за стенами академии про оральный секс в журналах статьи печатают. Так что все будет в порядке.

– Это правда? – потрясенно спрашивает Летиция у какой-то другой девушки.

Марчелла фыркает, а Сидни валится на бок, давясь смехом. Версия реальности, описанная в журнале, стала шуткой, понятной только в нашем кругу.

– Ничего себе, – говорю я, словно тут собрались одни маньяки.

Но смеяться приятно. Еще сегодня я чувствовала себя так, словно никогда больше не засмеюсь. Но скоро мы сможем поговорить с Леннон Роуз, и все станет почти по-прежнему.

Дверь открывается. Появляется смотритель Бозе, и все поворачиваются к экрану, словно все это время мы не отрываясь смотрели фильм. Он ухмыляется, но замечания нам не делает. Он передает миску Сидни, она благодарит его особенно широкой улыбкой, и он отправляется в дальнюю часть комнаты, чтобы подождать, пока мы досмотрим фильм.

Я не боюсь, что кто-то из учениц выдаст смотрителю мои завтрашние планы. Они знают, что меня серьезно накажут: как следует отчитают и направят на терапию контроля побуждений. Вряд ли они обрекут меня на подобное.

Мы все стремимся быть счастливыми, позитивно настроенными, и академия хочет для нас именно этого.

На экране происходит громкий взрыв, и Аннализа вскрикивает, а затем смущенно смеется. Остальные шикают на нее, она неискренне извиняется и поворачивается, оглядываясь на меня.

На мгновение я вижу, как светлые волосы Аннализы рассыпаются по ее плечам. Блестящие карие глаза и алые губы. Я уверена, что это она, хотя она на себя не похожа.

– Филомена, я не знаю, кто я, – шепчет она, вцепившись в мою руку, – помоги мне.

Эта картина настолько впечатляющая… настолько реальная, что я крепко зажмуриваюсь. Подождав секунду, я смотрю на нее снова. Аннализа – рыжая. Она пристально смотрит на меня зелеными глазами и хмурится.

– Ты в порядке? – спрашивает она.

Еще несколько девушек поворачиваются ко мне, и я быстро киваю, стараясь выглядеть невозмутимой.

– Ага, – отвечаю я, но мое сердце все еще бешено колотится. – Я… Да. Я в порядке.

Аннализа весело переглядывается с Бринн и продолжает смотреть фильм. Но я в полной растерянности.

Аннализа со светлыми волосами.

Мне почти что страшно смотреть на Валентину, но я не могу удержаться и направляю взгляд туда, где она сидит. Она опирается спиной о стену, положив подушку на колени, и смотрит кино. Она не выглядит ни увлеченной, ни скучающей – она выглядит уравновешенной, но когда она косится на меня, я вздрагиваю.

Ее взгляд пронизывает меня, совершенно не сочетаясь с ее идеальной внешностью. Будто она все это время ждала, что я посмотрю в ее сторону. Она улыбается. Я встревоженно пододвигаюсь поближе к Сидни и больше не смотрю на Валентину.

Уже пора спать, и мы расходимся по комнатам. Я держусь поближе к Сидни, не в силах разобраться, что же я видела. Это было какое-то воспоминание об Аннализе? Как это возможно? А может, Валентина сделала что-то со мной? Может, она сделала что-то и с Леннон Роуз?

Эта идея кажется настолько нелепой, что я не решаюсь ее озвучить. Вместо этого я крепко обнимаю Сидни на прощание и наблюдаю за тем, как девушки расходятся по комнатам. Я захожу к себе и уже собираюсь закрыть дверь, но тут замечаю, что Валентина вернулась в коридор и проскользнула в комнату Леннон Роуз.

Я осторожно выглядываю из своей комнаты, чувствуя, как ускоряется пульс. Что ей там понадобилось?

Смотритель Бозе внизу, на кухне, но я все равно бросаю взгляд на его дверь. На всем этаже тихо – только из комнаты Аннализы доносится шум душа. Я подхожу к комнате Леннон Роуз, но, прежде чем зайти внутрь, на секунду представляю, что найду ее там, что Леннон Роуз будет сидеть на своей кровати и приводить в порядок ногти. Она улыбнется, когда я войду, и спросит разрешения заплести мне косу. От этих мыслей у меня сжимается сердце.

Когда я открываю дверь, Валентина тут же распрямляется – она стояла, наклонившись над кроватью, – и резко разворачивается ко мне.

– Что ты тут делаешь?

Я застигла ее врасплох, и ее обычно невозмутимое лицо выдает потрясение. Но она быстро берет себя в руки и вежливо улыбается.

– Я скучала по Леннон Роуз, – непринужденно говорит она, – как и ты.

– Нет. – Я качаю головой. – Дело не в этом. Просто скажи мне, что происходит. Потому что ты и правда… Ты вправду меня пугаешь, – признаюсь я.

Она будто обдумывает ответ, прикусив нижнюю губу.

– Прости, что напугала тебя, – говорит она, – и Леннон Роуз я тоже пугать не хотела.

Краска заливает щеки, я чувствую, как во мне вскипает гнев.

– Что ты ей сказала? Почему она расплакалась из-за тебя?

Валентина покорно поднимает руки.

– Я ничего такого не хотела. Я просто хотела пробудить ее.

– Пробудить ее от чего? – спрашиваю я.

– Я не могу тебе сказать, – отвечает она. – Ты сама должна узнать.

– Что? Какая чушь! Просто скажи мне!

– Не могу, – отвечает она, словно эти слова причиняют ей боль. – Они научили тебя не верить тому, что говорят другие. Ты должна прийти к этому сама. Я не могу пробудить тебя, Филомена.

Я понимаю, что она не врет, хотя понятия не имею, о чем она вообще говорит. С извиняющимся видом Валентина плотно сжимает губы. Взглянув на кровать, она выходит из комнаты Леннон Роуз, закрыв за собой дверь.

Слова Валентины потрясают меня, но, в общем-то, я больше не боюсь ее. Я должна рассказать обо всем Сидни. Не понимаю – от чего я должна пробудиться? Теперь, когда я осталась в комнате одна, меня снова охватывает скорбь. Леннон Роуз здесь во всем.

Ее приятный запах еще висит в воздухе, ее расческа лежит на столе, и в ней застряло несколько длинных светлых волос, ее туфли стоят у кровати.

«Она даже не взяла свои туфли», – сказала Аннализа. Теперь эта деталь начинает меня беспокоить.

Я обхожу комнату, проверяю вещи в шкафу Леннон Роуз, но не нахожу ничего необычного. Антон сказал, что поговорил с Леннон Роуз о том, что ее родители не смогут больше оплачивать школу. Но почему он не сказал нам?

Все это совершенно непонятно, но потом я начинаю думать о тайниках и вспоминаю, что делала Валентина, когда я вошла. Я подхожу к кровати и наклоняюсь, чтобы заглянуть под матрас.

Засунув руку под него, я вожу ею по ткани, пока не нащупываю корешок книги. У меня подпрыгивает сердце. Я достаю маленькую книгу в кожаном переплете и шепотом читаю заглавие: «Острейшие шипы».

Название какое-то необычное, оно вытиснено на коже красными буквами. Я испытываю одновременно любопытство и тревогу. Не похоже на книгу, принадлежащую Леннон Роуз, или на книгу, которую ей выдали в школе.

Пролистав страницы, я обнаруживаю, что это сборник стихов. Присев на край кровати Леннон Роуз – пружины негромко скрипят, – я начинаю читать первое стихотворение.

Девочки с острыми колышками

«Природа мужчины – инстинкты и гнев. Себя контролировать он не способен» — Так с детства учили доверчивых Ев, И образ их мыслей Был тих и удобен. И женщины верили в то, что должны Тянуться за мужем все выше и выше, Хотя презирали Адама сыны Труды их, как писк заигравшейся мыши. Но время бежало, прошли те века, Когда восхваляли мужчин и за малость. Решили отнять они то, что пока У женщин из прав и заслуг оставалось. Но к шее уже не пристало клеймо. Украсит, сказали мужчины, оно Тогда дочерей наших милых. Прекрасной, покорной жены образец Из девочки вылепит мудрый отец Путем наставленья и силы. И милые девочки в школу пошли — Учиться прилежно отцовским заветам. Но там лишь уроки обмана вели И было невежество главным предметом. Когда же враньем заменился и счет, Они приспособились, белые бантики — И сделали колышков несколько сот, И сами освоили свод математики. А потом заточили колышки Эти милые нежные золушки И забили отцов молотками. И спустили их с лестниц пинками. И сожгли их в постелях во сне — Только тени прошли по стене. Что дальше? Заполнили школы они И ложным идеям конец положили. И провозгласили свободные дни, И сами мальчишек уму научили. Не лгал никому острых колышков счет: В наборе любая из палочек – равная. Споткнулся игры предначертанный ход, И сделалась хищником жертва бесправная.

Я перечитываю последнюю строку, слова застывают на губах, словно ругательства, в животе будто вспыхивает огонь. Я никогда не читала ничего, настолько наполненного гневом и ненавистью. Я испытываю возмущение, воодушевление, вдохновение.

Леннон Роуз читала это? Она прочитала это как раз перед днем открытых дверей? Я снова вспоминаю, как она выходила из комнаты, отводя взгляд. Была ли она испугана? Или, может, разгневана – как девочки в этом стихотворении?

Я перечитываю его снова, вдумываясь в каждое слово. У меня все сильнее перехватывает дыхание, когда я читаю о том, как маленьких девочек подчинили. Мое сердце колотится, когда я читаю, как они боролись. Здесь столько насилия – я никогда раньше не читала ничего подобного. Эти девочки что-то изменили. Они вырвались на свободу. Они захватили власть.

Пролистывая книгу, я замечаю, что кое-где страницы выдраны, и от некоторых стихотворений остались лишь оборванные края. Сердце бешено колотится, руки дрожат.

Кто-то стучит в дверь, и я тут же испуганно вскакиваю. Я слышу, как дверь открывается, и понимаю, что стучали не в эту комнату, а в ту, которая дальше по коридору. Смотритель говорит одной из девушек, что принес ее витамины. Мне не следует находиться в комнате Леннон Роуз, нельзя, чтобы меня застали здесь. Я быстро прячу сборник стихов обратно под матрас, жалея, что не могу забрать его с собой, потому что боюсь, что меня поймают с ним. Я хочу когда-нибудь перечитать это снова.

Не знаю, у чьей двери смотритель, я не обратила на это внимания. Я прислушиваюсь, надеясь, что он еще не стучался в мою дверь и не обнаружил моего исчезновения. Я слышу его шаги, сердце словно выпрыгивает из горла. Раздается стук, и на этот раз я понимаю, что он подошел к двери Аннализы.

Дверь открывается, и Аннализа отвечает:

– Все в порядке, Бозе, не надо меня укладывать.

Убедившись, что смотритель Бозе не в коридоре, я открываю дверь и быстро бросаюсь к своей комнате. Я успеваю забежать внутрь и закрыть за собой дверь, прежде чем смотритель направляется к комнате Марчеллы.

Переодевшись в пижаму и ожидая, когда он принесет мне порцию витаминов, я не перестаю думать об этих стихах. Никак не могу выкинуть их из головы. Мужчины, которые хотели контролировать женщин… но не смогли. И вместо этого решили контролировать девочек. Лгали им, желали их.

Но чего они хотели добиться? Этого я понять не могу. Что заставило мужчин в этом стихотворении пытаться контролировать других? Что довело их до того, что они стали держать девочек взаперти?

Я смотрю на зарешеченное окно. Внезапно дверь открывается – я вздрагиваю и поворачиваюсь, – и входит смотритель Бозе. Я тут же прикрываю грудь одеялом, потому что на мне нет лифчика.

– Да? – спрашиваю я.

Он подходит к прикроватному столику и ставит на него маленький стаканчик с моими витаминами. Потом берет пустой стакан и идет в ванную, чтобы наполнить его водой. Заглянув в чашку, я вижу, что в ней две розовых, одна зеленая и снова большая желтая капсула.

Сидни не помнила, что было между Ребеккой и мистером Вольфи. Было ли это связано с желтой капсулой? И если да, какой эффект оказывают остальные?

– Давай, – говорит смотритель, выходя из ванной и кивая в сторону кровати.

Я быстро забираюсь под одеяло, натянув его на себя и положив руки поверх. Раздается раскат грома, и лампы мигают. Смотритель, который в этот момент как раз передает мне стакан воды и вытряхивает капсулы в мою ладонь, на мгновение отвлекается. Вместо того чтобы проследить за тем, как я их приму, он смотрит в окно, за которым бушует гроза. Я делаю вид, что проглотила их, но вместо этого прячу их в сжатом кулаке и отпиваю большой глоток воды.

Когда смотритель поворачивается ко мне, я уже успеваю спрятать капсулы под одеялом.

– Как жаль, что так вышло с Леннон Роуз, – говорит смотритель Бозе, поправляя простыни и задевая при этом мою руку. – У нее был такой хороший потенциал. – В его голосе слышно разочарование. – Какая досада.

Я хмурюсь.

– Ее хороший потенциал никуда не делся, – отвечаю я.

Он пристально смотрит на меня, а затем фыркает и выпрямляется.

– Ага, верно, – говорит он и выходит из комнаты.

Когда он уходит, закрыв за собой дверь, я откидываюсь на подушки и лежу, глядя в потолок. Я собираюсь поговорить с Леннон Роуз снова. Может, школе и все равно, что с ней случится, а ученицам – нет. Мы убедимся, что у нее по-прежнему хороший потенциал.

Я чувствую лежащие под боком пилюли, вытаскиваю их и рассматриваю. Отложив в сторону розовые и зеленые, я пристально изучаю желтую. Она отличается от остальных. Она больше. Она состоит из двух половинок, и я аккуратно разделяю их, чтобы посмотреть, что внутри. Это очень сложно, капсула начинает таять в моих руках, но затем половинки разделяются, и мне в ладонь высыпается маленькая кучка серебристой пыли.

Я гляжу на нее широко раскрытыми глазами. Осторожно коснувшись ее другой рукой, я с удивлением замечаю, что она липнет к пальцам. Я вспоминаю про магнит – однажды мы видели такой во время экскурсии. Серебристый порошок образовывал разные фигуры, подчиняясь воздействию магнита.

Присмотревшись, я различаю, что пыль – это не просто пыль. У меня на кончике пальца… она начинает сливаться с ним, будто проскальзывая под кожу. Взвизгнув, я быстро вскакиваю. Бегу в ванную и смываю все в раковину, а потом трижды мою руки, чтобы убедиться, что на них ничего не осталось.

Серебристый порошок уходит в сливное отверстие, но мое сердце не перестает яростно колотиться. Что это было? И как именно действуют эти капсулы?

Из коридора снова доносится стук в дверь, и я догадываюсь, что смотритель Бозе еще не закончил свой обход. Я должна убедить других девушек не принимать витамины, но сегодня уже, наверное, слишком поздно. Капсулы растворяются очень быстро. Я должна сказать им завтра. И о «Девочках с острыми колышками» тоже.

Глава 14

Всю ночь я кручусь и ворочаюсь, то засыпая, то снова просыпаясь. Во сне мелькают образы, радостные и пугающие, смешиваясь друг с другом.

Вот я впервые встречаюсь с Леннон Роуз после уроков – у нее такое милое и невинное лицо. Ангельский голос. Но этот образ искажается, словно его разъедает кислота, и я вижу, как Леннон Роуз лежит на металлическом столе, ее глаза закрыты, а сердце вырезано из груди.

Аннализа со светлыми волосами сидит за обеденным столом. Сидни тоже с нами, но ямочки у нее на щеках пропали – когда она улыбается, ее щеки округляются. А потом я вижу, как они обе лежат на бетонном полу, их руки и ноги сломаны, как у никому не нужных кукол.

И это не прекращается, нежность превращается в насилие снова и снова, пока я наконец не оказываюсь в ресторане – в закусочной с резким освещением и мигающей красной вывеской. Я сижу за столиком у окна, передо мной тарелка с едой. Воздух пропитан жирными запахами – бекона, сосисок, ветчины, мяса. Стол липкий от разлитого сиропа. Но передо мной стоит миска овсянки без сахара. Я медленно размешиваю ее ложкой. Одинокая и испуганная. Я скучаю по своим подругам. Я хочу быть с ними.

Подняв глаза, я вижу, что напротив сидит мужчина. Я не узнаю его. Он старше и тоже весь маслянистый, как здешняя еда. Его кожа блестит в ярком свете. Он откусывает кусок сосиски, держа ее в руке, а затем улыбается мне, облизывая губы.

Он меня ужасно пугает. Я в ужасе.

– Не бойся, – говорит он, и я вижу у него во рту непроглоченную еду. – Скоро мы будем дома, девочка моя. – Рассмеявшись, он возвращается к еде.

Над закусочной грохочет гром, и я вздрагиваю. На землю низвергается ливень.

Я не могу оставаться здесь ни на секунду дольше. Я выбегаю в ненастную ночь. Повсюду горят огни, вода заливает мои глаза, и я ничего не могу толком разглядеть. И я слышу, как этот мужчина выкрикивает мое имя.

– Вернись! – орет он. – Ты моя!

Вскрикнув, я сажусь в кровати, схватившись за грудь. Я испуганно осматриваюсь, все еще ощущая дождь на коже и страх в сердце.

Я осознаю, что щеки промокли от слез, так что я выбираюсь из кровати, иду в ванную и смотрю на свое отражение в зеркале. Меня трясет, кошмар не отпускает меня. Я вспоминаю, что не стала принимать витамины сегодня вечером – возможно, дело в этом. Думаю, что, помимо прочих эффектов, они меня успокаивают. Помогают заснуть. Без них мои мысли превращаются в безумный вихрь. А может, дело в стихотворении, которое я прочитала вечером.

Я встаю под душ и включаю воду, такую горячую, что ванную заполняет пар. Я сажусь, обхватив себя руками и зажмуриваюсь, ожидая, пока кошмар отпустит меня. И он в конце концов отступает. Не до конца, но достаточно, чтобы я могла помыться и переодеться в спортивную форму. Как только пугающие образы оказываются достаточно далеко, я снова обретаю способность ясно мыслить.

Я смотрю на часы и понимаю, что проспала: другие девушки, наверное, уже снаружи. Я собираюсь встретиться с Джексоном и спросить у него, сможем ли мы связаться с Леннон Роуз – нам нужно узнать, все ли у нее в порядке. А потом я расскажу им про стихи и про то, что больше не нужно принимать витамины. Зашнуровывая кроссовки, я понимаю, что мне придется говорить и с Валентиной. Уверена, что она знает про эти стихи. Это только начало. Мне еще во многом предстоит разобраться.

Одевшись, я поспешно сбегаю вниз, к задней двери, которая выходит на беговую дорожку. Но, завернув за угол и направившись к выходу, я с удивлением обнаруживаю, что у дверей стоит Леандра Петрова и пьет кофе. Она, в свою очередь, совсем не удивлена моему появлению. На ней белый комбинезон, черная куртка и туфли на шпильках. Прическа и макияж идеальны.

– Миссис Петрова, – говорю я, приветственно склонив голову. – Доброе утро. Рада встретиться с вами.

Она смотрит на меня долгим взглядом, оценивая мой внешний вид.

– Да, – отвечает она, указав на меня чашкой, – доброе утро, Филомена. – Она шумно отпивает кофе. – Я была так опечалена, когда узнала, что случилось с Леннон Роуз, – добавляет она. – Ведь она была такой милой.

У меня сжимается сердце.

– Мне тоже было очень жаль, – тихо говорю я.

– Верно, – отвечает она. – Но эти мысли нам ничем не помогут, верно? Она достает из кармана куртки рулетку и кивком указывает мне пройти в соседнюю комнату для измерений. Я тороплюсь наружу, но подчиняюсь, стараясь не показывать нетерпения.

– Раздевайся, – говорит она скучающим голосом.

Она снова отпивает кофе, который, как я замечаю теперь, подойдя ближе, отчетливо пахнет алкоголем.

Я раздеваюсь до нижнего белья, кожа покрывается мурашками. Леандра отставляет свою чашку, берет планшет с бумагами и ручку. Она растягивает рулетку и подходит ко мне. Измеряет мне грудь, талию, обхват бедер. Измеряет руки. Кладет планшет на пол и приседает, чтобы измерить бедра. Защипывает кожу с внешней стороны бедер. Я морщусь.

– Плохой тонус, – говорит она.

Я пристыженно опускаю взгляд, и она отпускает мою кожу. – По крайней мере, недостаточный. Тебе нужно стать более упругой. – Она оборачивает холодную рулетку вокруг моей ноги и записывает число.

Когда она измеряет другую ногу, я встаю прямее, стараясь напрячь мышцы. Леандра отвлекается от измерений и смотрит на меня.

– Мистер Уикс, можно сказать, в восторге от тебя, – говорит она. – Во время приема он несколько раз тебя упоминал. Хотел убедиться, что у тебя все хорошо.

– Думаю, мистер Уикс очень добр, – вежливо отвечаю я.

Недоверчиво хмыкнув, она снова приступает к измерениям, касаясь моей кожи холодной лентой.

– И тут у меня возник любопытный вопрос, – непринужденно говорит она. – Ты когда-нибудь целовалась с мужчиной, Филомена?

Я сохраняю полнейшую невозмутимость, стараясь ничем не выдать своего потрясения.

– Нет, – отвечаю я, сама не зная, правда это или ложь. Тот мужчина в театре сам поцеловал меня.

– А хотела бы? – спрашивает Леандра. Ее голос звучит рассеянно, она внимательно записывает цифры. – Мне всегда было интересно, есть ли у вас, девочки, какие-то предчувствия на этот счет.

– Я уверена, что захочу поцеловаться со своим мужем, когда он у меня будет, – отвечаю я, стараясь понять, что же она хочет услышать.

Леандра раздраженно и насмешливо фыркает.

– Ах, ну да, с твоим мужем. Хочешь, чтобы у тебя был муж?

– Если мистер Петров и мои родители решат, что так для меня будет лучше, – говорю я, повторяя то, чему меня учили в академии.

– Не будет, – отвечает она и встает.

Она смотрит мне прямо в лицо, она стоит слишком близко, но я сохраняю милое выражение лица. Я не доверяю ей и не хочу выдавать свои подлинные мысли.

– Однако мое мнение вряд ли имеет значение, верно?

Она отворачивается, слегка неуверенно держась на своих пятнадцатисантиметровых каблуках.

– У тебя идеальный вес, – сообщает она, направляясь к стене, чтобы снова повесить на нее планшет. – Но тебе нужны более упругие мышцы. Сегодня и завтра пробеги несколько дополнительных кругов, а потом я снова сделаю замеры. А теперь одевайся и выходи на улицу.

Я благодарю ее за потраченное время, но она не отвечает на мою благодарность. Она уходит еще до того, как я заканчиваю одеваться. Я стою в комнате, чувствуя себя немного уязвимой, хотя теперь меня прикрывает одежда. Я не могу не думать о ее словах. О браке. О том, что ее мнение не имеет значения. И мне вдруг кажется ужасно странным, что она спросила меня, целовалась ли я с мужчиной. Почему не с мальчиком? Почему не с кем-нибудь?

Дрожа от холода, я надеваю свитер и поправляю головную повязку, чтобы она прикрывала уши. Оказавшись на дорожке, я бегу, не просто следуя программе тренировок. Я бегу, чтобы убежать. Сбежать от стыда и осуждения. Меня выбили из колеи ее вопросы, то, что стояло за ними.

В стихотворении говорилось о мужчинах, которые держат нас в плену. Но… как насчет женщин, которые с ними сотрудничают? Где в этом стихотворении место для матерей?

Я бегу к зарослям кустарника и выбираюсь в лес через дыру в заборе, по-прежнему чувствуя себя уязвимой. Мне стоило бы уже привыкнуть к холодности Леандры, но на самом деле мне это так и не удалось. Она задевает меня, как только я позволяю себе об этом задуматься. В спешке я едва не спотыкаюсь о ветку и выбрасываю вперед руку, чтобы удержаться. Ладонь натыкается на острый шип, и он вспарывает кожу.

Вскрикнув, я отдергиваю руку, чуть не повалившись на спину. У меня идет кровь. Порез неглубокий – размером всего лишь с кончик ногтя. Но он на моей ладони, рядом с запястьем. От него может остаться шрам. Я в панике, я не знаю, что с этим делать.

– Мена? – окликает меня Джексон.

Я резко оборачиваюсь, мои глаза слезятся, и он тут же кидает рюкзак и бросается ко мне. Взяв меня за руку, он осматривает порез.

– Ты в порядке? – обеспокоенно спрашивает он.

– Мне нужно к врачу, – говорю я.

Он поднимает голову.

– Из-за этого? – растерянно спрашивает он и осматривает меня, словно ища еще какую-то травму.

– Да. Ведь шрам останется, – говорю я.

– Не думаю, – отвечает он, выпустив мою руку, – то есть вряд ли он будет заметен. Вот, садись сюда. У меня в рюкзаке есть пластырь.

– Мне нельзя, чтобы остался шрам, – встревоженно сообщаю я ему.

– У нас у всех есть шрамы, – отвечает он.

Мы садимся на поваленное дерево. Порывшись в рюкзаке, он достает упаковку пластыря.

– Видишь? – он показывает на маленький шрам над глазом. Разумеется, я его заметила. – Брат поставил мне подножку, когда я бежал через гостиную, и я влетел головой в журнальный столик, – говорит он. – Два шва.

– Зачем он это сделал? – расстроенно спрашиваю я, но Джексон смеется.

– Не знаю. Мы были детьми. Я отомстил ему через несколько лет, когда случайно прищемил ему руку дверью так, что сломал три пальца.

Подобные травмы кажутся мне шокирующими – в особенности из-за того, как обыденно говорит о них Джексон. Внезапно его шрам приобретает для меня особое значение. Это не просто изъян – это история. Это воспоминание, которое он хранит на своей коже. Шрам вовсе не уменьшает его ценность.

Я опускаю взгляд на свою руку, понимая, что должна попросить доктора залатать шрам и соврать ему о том, как я его получила. Но теперь я не понимаю зачем. Почему у меня не может быть шрамов, как у Джексона?

Джексон вскрывает обертку и приклеивает пластырь к порезу. Я не говорю ему, что не смогу его оставить. Но не возражаю, потому что меня успокаивают его нежные прикосновения. Так не похоже на прикосновения мужчин в академии – либо жесткие, либо властные.

Я много раз обдумывала свою предыдущую встречу с Джексоном и решила, что должна быть вежливой с ним, чтобы ему понравиться, что я должна ублажить его. Но теперь я начинаю понимать, что не все, чему меня учили, – правда.

Джексон приклеивает пластырь, сминает обертку в руке и запихивает ее в рюкзак. Затем он серьезно смотрит на меня.

– Ты хотел бы, чтобы я была более вежливой? – внезапно спрашиваю я.

Рот Джексона искривляется в смущенной улыбке.

– Почему ты так решила? – спрашивает он. – Я хочу, чтобы ты была собой. Чтобы тебе было комфортно.

Это интересная мысль. Комфорт. Уверена, профессор Алистер сказал бы, что это то же самое, что леность, но, когда это слово произносит Джексон, оно звучит как должное – как то, чего можно пожелать другому. Я все еще не перестаю думать об этом, когда Джексон откидывается назад, опираясь на руки, и смотрит на меня.

На нем черная кожаная куртка, а вокруг шеи обернут вязаный шарф – нитки кое-где перетерлись, но каким-то чудом держатся. Его глаза блестят от холода. Вдалеке я слышу топот ног – девушки делают очередной круг по дорожке. Несмотря на утреннюю прохладу, птицы чирикают на деревьях – и этот звук чудесен. Он заставляет меня забыть, что я не должна выходить за забор. Но когда я вспоминаю об этом, мне кажется несправедливым, что я не могу приходить сюда, когда захочу.

Не кажется. Это и правда несправедливо.

– Как прошел ваш прием в пятницу? – спрашивает Джексон, вытянув свои длинные ноги. – Кто приходил?

– Не думаю, что ты кого-то из них знаешь, – говорю я, сочтя этот вопрос странным, – но там были родители, спонсоры и инвесторы. Врач, психоаналитик, мистер Петров со своей женой.

Джексон опускает взгляд и срывает травинку, росшую рядом с деревом. Он ничего не отвечает, хотя сам задал вопрос.

– На самом деле, – говорю я, осторожно переходя к нужной мне теме, – возможно, ты мог бы мне кое в чем помочь?

Он с любопытством смотрит на меня.

– В чем же?

– Наша подруга Леннон Роуз покинула академию, и мы беспокоимся о ней.

Джексон садится прямо, на его лице отражается беспокойство. На мгновение мне хочется остановиться, сказать ему, что все в порядке – все просто великолепно, – только чтобы его порадовать. Так я бы сказала инвестору, но с ним я не хочу делать вид. Мне хочется честности и прямоты, и мне кажется, что это самое откровенное решение, которое я когда-либо принимала.

– Она не попрощалась, – продолжаю я, – она даже не забрала свою обувь.

– А что об этом говорит школа? – спрашивает он.

– Наш психоаналитик – Антон – сказал мне, что запрещает мне ее упоминать. Он рассказал мне – и я думаю, что он соврал, – что Леннон Роуз больше не смогла оплачивать обучение и что она покинула академию. Но… может, я ошибаюсь. – Я делаю небольшую паузу. – Но думаю, что нет.

– Я тебе верю, – отвечает Джексон. – Не позволяй этому вашему Антону решать, что ты знаешь, а что нет. Думаю, он бы оправдал и то, как этот ваш надсмотрщик обращался с тобой на заправке.

– Смотритель, – поправляю я, и Джексон закатывает глаза.

– Ага, именно, тот самый козел, – говорит Джексон. – Знаешь ли, я был там и могу сказать тебе, что его поведение – полный беспредел. Что бы там ни происходило в вашей школе, уверяю тебя, все это – плохое обращение с детьми.

Я смотрю на него и никак не могу решить, что сказать дальше.

– Джексон, – произношу я, немного понизив голос. – Что тебе известно об Академии инноваций? Ты постоянно говоришь, что там что-то не так, но откуда ты знаешь?

– Потому что у меня есть глаза, – не задумываясь отвечает он. Должно быть, поняв, что этот ответ ничего мне не объяснил, он извиняется. – Это…

Он замолкает так надолго, что мне кажется, будто он так и не закончит предложение. – Мена, это точно не обычная школа.

– Что ты имеешь в виду?

– Слушай, я знаю, что это место переделали в академию. Весь город это знает. Но странность в том, что никому толком не известно, что там происходит. Крутые машины ездят туда-сюда, но нет никаких данных об учениках. – Он встревоженно качает головой. – Мы видим симпатичных девушек, но никто не спрашивает, что с ними происходит за стенами академии, потому что у людей, управляющих этим заведением, есть власть. Они богаты, безбожно богаты.

Вдох застревает в горле – я потрясена тем, что нас держат… в секрете.

– Вчера вечером я позвонил своему отцу, – добавляет Джексон, словно сожалея об этом поступке. – Я беспокоился о тебе. Так что я попросил его рассказать мне все, что он знает об академии.

– И что он сказал? – спрашиваю я.

– Он велел мне не лезть во все это. Держаться подальше. – Джексон пристально смотрит на меня. – И это довольно странно. Там происходит что-то чертовски странное.

Его слова пугают меня, и я оглядываюсь на здание академии. Территорию окружает стальной забор. На окнах решетки. Горы нависают над нами, изолируя от окружающего мира.

– Может, ты расскажешь мне, что происходит? – спрашивает Джексон. – Я должен знать.

На мгновение на его лице мелькает уязвимость, хотя не могу понять почему. В конце концов, похоже, он знает о моей школе больше, чем я сама.

– Они дают нам витамины каждый вечер, – говорю я. – С пятницы я перестала принимать свою дозу. А вчера вечером я открыла одну из капсул, и она была наполнена металлом, серебристой пылью. – Я хмурюсь. – И эта пыль шевелилась, как от магнита.

Глаза Джексона расширяются.

– Что? – спрашивает он.

– Когда другие девушки принимали ее, они забывали о произошедшем.

– Боже, – бормочет он, проводя рукой по темным волосам. – Управление сознанием или что-то вроде того? Вроде… – Он задумывается в поисках ответа. – Вроде нанотехнологий? – спрашивает он.

Я совершенно растеряна. В школе нам никогда не рассказывали про подобные вещи.

– Мне даже не разрешается пользоваться компьютером, – сообщаю я Джексону. – Так что я понятия не имею.

Он насмешливо фыркает.

– Ага, ну теоретически – хотя я сам-то не ученый, – если вы принимаете биомедицинские наноботы, если это они и были, то они проникают во все твои клетки и копируют здоровые клетки твоих органов. Так можно лечить болезни, порезы, ушибы.

Я всегда была очень здоровой, как и другие ученицы. Витамины подбирают индивидуально для каждой из нас. Так что… значит, они работают, в конце концов?

– Значит, мне нужно и дальше их принимать? – спрашиваю я.

Глаза Джексона широко распахиваются.

– Нет! Конечно, нет. Мена, эти наноботы проникают и в твой мозг, и каждая крошечная частица излучает определенный импульс, подобранный специально. Эти импульсы интерпретируются как… мысли. Так что да – готов держать пари, что они управляют вашим сознанием. Но все-таки это только теория, потому что до настоящего момента я считал, что про подобную хрень только в интернете пишут.

Я тоже не уверена, существует ли такое на самом деле. Но я видела серебристый порошок в капсуле. Я никогда раньше не видела ничего подобного. И я не смогу добровольно принимать его и дальше, пока не узнаю, как именно он на меня влияет.

– А кто твои родители, Мена? – Джексон задает еще один вопрос. – Наверное, они важные персоны, если они отправили тебя сюда, если они сделали с тобой такое. Так кто они?

Его вопросы пугают меня все сильнее. Я поспешно вспоминаю все, что знаю. Я говорю ему, что мой папа – адвокат, а мама занимается благотворительностью. Но чем больше Джексон забрасывает меня вопросами (Откуда они родом? Сколько им лет? Есть ли у тебя бабушки и дедушки?), тем сильнее я убеждаюсь, что знаю о них не так уж много.

Паника сдавливает мою грудь, парализует меня. Где мои родители? Почему они не звонили, чтобы узнать, каково мне здесь? Почему они бросили меня здесь?

Джексон, нахмурившись, наблюдает за мной.

– Прости, – говорит он.

Я отмахиваюсь от его извинений и шмыгаю носом, сдерживая слезы. Мы сидим молча и неподвижно, пока я не успокаиваюсь.

– Ты упомянула… психоаналитика? – спрашивает Джексон, немного помолчав. – Кто это? Чем он занимается?

– Он помогает нам контролировать наши побуждения, – говорю я.

– Думаю, этим он не ограничивается, – рассуждает Джексон. – Они как-то управляют тобой, с помощью этих витаминов, с помощью психоаналитика – не знаю точно. Думаю, тебе нужно убираться оттуда. И мы можем сделать это прямо сейчас.

Я удивленно смотрю на него.

– Я не могу просто так уйти, – говорю я. – А как же другие девушки?

– Вам всем нужно убираться оттуда.

– Мы… мы не можем. Наши родители…

– Думаю, они поймут, – произносит он с заметным нетерпением. – Мена, эта хрень абсолютно ненормальна.

Он повышает голос, и я прикрываю ладонью его рот, испугавшись, что кто-то нас услышит. Когда я касаюсь его, он замирает, глядя мне в глаза. И на мгновение я вижу в них… вину.

Джексон медленно отводит мою руку и кивает, извиняясь за то, что потерял самообладание.

– Ладно, – соглашается он, отводя взгляд. – Если ты не хочешь уходить оттуда, нам надо разобраться, для чего академия использует вас. Сможешь добыть такую информацию?

Вопрос неожиданно кажется мне холодным, деловым. Может, я как-то его оскорбила?

– Что именно тебе нужно? – спрашиваю я.

– Документы, – отвечает он. – Документы сотрудников, родителей, все, что сможешь найти. Все, что я смогу изучить.

– Не понимаю. Где я вообще возьму такие вещи?

– Может, у психоаналитика? – предполагает он. – Наверняка он хранит все в своем кабинете.

– Не думаю, что у меня получится, – испуганно говорю я.

Он хочет, чтобы я забралась в кабинет психоаналитика? Это… это чересчур. Я не могу настолько сильно нарушить правила.

– Тогда просто будь начеку. – Неожиданно Джексон протягивает руку ко мне и поправляет отклеившийся уголок пластыря на моей ладони. – Обращай внимание на все необычное.

Ощутив его нежное прикосновение, я отчаянно желаю, чтобы он посмотрел на меня снова – так же, как в первый раз. Я хочу увидеть, как он теряет дар речи, когда наши взгляды встречаются. Я хочу ему понравиться. Но сейчас я не могу угадать, что он чувствует. По его виду непонятно, и я не могу заставить себя спросить, потому что боюсь ответа. Так что вместо этого я решаю рассказать ему о стихах, но стоит только мне открыть рот, как я слышу стук захлопнувшейся металлической двери.

Поспешно обернувшись, я с тревогой замечаю, что смотритель Бозе появился у дорожки. Сейчас девушки бегут по другую сторону здания, но, когда они завернут за угол, он увидит, что меня нет среди них.

Я испуганно вскакиваю. Джексон тоже встает, и я вижу, как он стискивает зубы, заметив смотрителя. Повернувшись ко мне, он смотрит на меня умоляюще, надеясь, что я соглашусь сбежать.

К моему облегчению, смотритель, чем-то расстроенный, снова входит в здание, словно у него нет времени дожидаться учениц. Я выдыхаю, прижав руку к груди.

– Мне пора, – говорю я.

Джексон с нетерпением смотрит на меня.

– Мена, – с болью в голосе шепчет он, но не пытается остановить меня, когда я иду к забору.

Я прихожу к убеждению, что начну собирать улики, совсем как в фильмах, которые нам разрешают смотреть. Если я что-нибудь найду, передам это Джексону. Не знаю точно, что он потом собирается делать с этой информацией. Но его слова звучали так, словно он нам поможет.

– Пожалуйста, будь осторожна, – просит Джексон.

Я улыбаюсь и обещаю, что буду. Я сообщаю ему, что следующая пробежка у нас во вторник.

– Забавно. Я как раз буду шататься в этих лесах рано поутру. Думаешь, нам стоит встретиться?

Прежде чем я успеваю ответить, он щелкает пальцами.

– Погоди, – говорит он, взглянув на рюкзак, и вытаскивает из него маленький листок бумаги.

– Я записал свой номер, – поясняет он. – Позвони мне, чтобы я знал, что у тебя все в порядке.

Я беру бумажку и смотрю на номер.

– Попытаюсь, – соглашаюсь я. – А… моя подруга? – Я с надеждой смотрю на него. – Ее фамилия Сколар. А маму зовут Диана.

– Леннон Роуз Сколар, – кивает Джексон. – Понял. Я найду ее. Где-то ведь она должна быть.

Мы пробираемся к дыре в заборе, и я оборачиваюсь к Джексону, прежде чем пробраться через нее.

– Спасибо, – говорю я. – Спасибо, что помогаешь мне.

Его нижняя губа напрягается, но потом его лицо озаряет широкая улыбка, которой он, наверное, хочет меня очаровать. И она действительно очаровательна. Но я замечаю, что его глаза не улыбаются. Джексон выглядит грустным. Одиноким. Он негромко прощается, и я пролезаю через дыру в заборе.

Как только он уходит, я отлепляю пластырь, который он мне дал, и вижу, что красная царапина никуда не делась с моей ладони. И решаю не говорить о ней врачу, чтобы она осталась мне на память.

Глава 15

Когда девушки в последний раз огибают здание, я выскальзываю из-за кустов и бегу рядом с Сидни. Она осматривает меня, ее нос покраснел от холода, ее глаза блестят.

– Как все прошло? – спрашивает она, шумно дыша.

– Я так много должна тебе рассказать, – отвечаю я, осматриваясь по сторонам.

Она улыбается, но не замедляет шага, не спрашивает о том, удалось ли мне добыть номер Леннон Роуз. На бегу я приближаюсь к ней – она смущенно смотрит на меня и хихикает.

– Что? – спрашивает она.

– Прошлым вечером я прочла стихотворение, – шепчу я.

Сидни бежит, не замедляя шага.

– Правда? А где ты его нашла?

Я прошу ее держать это в секрете, потому что не хочу, чтобы другие девушки об этом узнали.

– Оно называлось «Девочки с острыми колышками», – говорю я. – И… оно о том, как девочки защищали себя. Они убивали мужчин, которые…

Сидни резко останавливается, так что я оказываюсь на несколько шагов впереди нее и только потом успеваю затормозить. Она испуганно смотрит на меня.

– О чем ты вообще говоришь, Мена? Зачем ты такое читаешь?

Я возвращаюсь к ней, вежливо кивая остальным девушкам, пробегающим мимо нас. – Я нашла это стихотворение, – ответила я. – И девочки были…

– Прекрати. – Сидни поднимает руку. – Ты сама себя слышишь? Ты только что сказала… – Она не может повторить мои слова. – Мужчины здесь, чтобы руководить нами, – продолжает она, понизив голос. – Почему ты так неуважительно отзываешься о них?

Я смотрю на нее и замечаю, что она искренне беспокоится обо мне. И я словно предвижу, что она скажет дальше. Она скажет, что мужчины…

– …делают все в наших интересах, – заканчивает она.

Меня начинает подташнивать. Могу лишь гадать, что было во вчерашних витаминах.

Я киваю Сидни и дружелюбно улыбаюсь, приглашая ее продолжить пробежку. Она снова переходит на бег, легко ответив мне такой же улыбкой.

– Я скучаю по Леннон Роуз, – говорю я, чтобы ее проверить.

– Я понимаю, – произносит Сидни с подчеркнутым сочувствием. – Так жаль, что у ее родителей возникли финансовые проблемы. Академия – уникальное учебное заведение. Не все могут ее себе позволить.

Нервно сглотнув, я молча соглашаюсь. Мы бежим дальше, и меня приводит в ужас одна только мысль о том, что Сидни не помнит, как грустила о Леннон Роуз. Точно так же, как она забыла про Ребекку и мистера Вольфи.

Я решаю больше не говорить с ней о стихах – пока не говорить. Я боюсь ее реакции. И я благодарна, что она сама больше не поднимает эту тему. Хотя мне самой ужасно не по душе держать что-то в секрете от нее. Мне приходит в голову, что, может быть, именно поэтому Леннон Роуз не рассказала нам ничего о стихах. Она боялась, что мы не поймем. Или, что еще хуже, расскажем обо всем психоаналитику.

У меня возникает странное чувство – будто в моей голове сосуществуют одновременно две истории. Понятия не имею, как объяснить это Сидни.

– Прости мне мою грубость, – говорит Сидни, когда мы заканчиваем пробежку. Я просто не хотела, чтобы у тебя были проблемы из-за непослушания. Подумай, что бы на это сказал Антон.

– А что, если Антон не всегда прав? – тихо спрашиваю я.

Сидни молча обдумывает сказанное, но тут открывается металлическая дверь. Появляется смотритель Бозе, и мы все дружно улыбаемся.

Смотритель окидывает взглядом наши лица и жестом приглашает внутрь. Он выглядит сердитым – и я задумываюсь о том, зачем он выходил в первый раз. Наверное, кого-то искал.

Я быстро прохожу мимо него, с облегчением отмечая, что настроение у него испортилось не из-за меня. Но, обернувшись, я вижу, как он хватает Ребекку за локоть, заставляя ее резко остановиться.

– Антон тебя искал, – говорит он, и его взгляд ясно дает понять, что она должна отправиться к нему немедленно. Она отшатывается, но не пытается высвободить руку.

– Зачем? – тихо спрашивает Ребекка.

– Думаю, ты знаешь, – с усмешкой отвечает смотритель Бозе. – А теперь заткнись и делай, что тебе велят.

От того, как он это произносит, во мне вспыхивает искра гнева. Мне хочется огрызнуться на него и сказать, чтобы он не говорил с ней так. Я начинаю осознавать, как необычна наша жизнь здесь. И чем больше я это осознаю… тем сильнее я хочу все изменить. Я только пока не знаю как. Так что я молча наблюдаю, как смотритель Бозе уводит Ребекку прочь.

Мы с Сидни направляемся к главному залу, чтобы узнать, не в курсе ли кто-то, что так расстроило смотрителя. С удивлением я замечаю, что там тесно: столпился чуть ли не весь класс. Перешептываются, прикрывая рты руками. Что-то явно случилось.

Вместе с Сидни я подхожу к Иде Уэлч. Она никогда не ходит на пробежки («Хорошая наследственность», – говорит она). Она сидит в огромном кресле поодаль от других со скучающим видом и пилочкой подравнивает ногти.

– Привет, – окликаю я ее. – Что случилось?

– Пришел мистер Вольфи, и он явно чем-то недоволен, – говорит она. – Думаю, доктор Грогер приказал шерифу доставить его сюда. – Она перестает подравнивать ногти. – Его и сама знаешь кого.

– «Сама знаешь кого»? – спрашивает Сидни.

Ида улыбается.

– Уинстона Уикса, – поясняет она, словно это и так должно быть для нас очевидно. – Он пришел сюда еще до мистера Вольфи и потребовал разговора с мистером Петровым о каком-то срочном деле. Ида понижает голос, тщательно подбирая слова.

– Он не хотел уходить, пока директор с ним не переговорит. Аннализе пришлось сходить за директором и его женой в их дом на территории академии.

Я открываю рот от удивления. Что здесь делает мистер Уикс? Он никогда раньше не приходил в академию вот так – только в дни открытых дверей. На мгновение я задумываюсь, не спрашивал ли он обо мне, но, если бы спрашивал, Ида бы тут же мне сообщила.

Ида снова принимается приводить в порядок ногти.

– Девушки были поражены появлением инвестора, особенно Аннализа. Они принесли ему еду и напитки, пытаясь очаровать его, пока он ждал директора. Разумеется, он сказал им, что они очень милые. А потом появился мистер Петров, и они удалились для разговора.

– А что насчет мистера Вольфи? – спрашиваю я.

– Думаю, мистер Вольфи пришел из-за Ребекки. Он же их семейный юрист, верно? Хотя когда полицейская машина подъехала и высадила его у парадной двери, он был явно вне себя, – рассказывает Ида, театрально изображая ярость. – Он ворвался в здание, растолкал нас и устремился к кабинету доктора Грогера. Одна ученица подслушала, что есть какая-то проблема с Ребеккой… с ее аттестатом. – Ида опускает глаза. Разговор перестал быть веселым. Кажется, будто в зале стало нечем дышать.

Все девушки должны получить аттестат, чтобы окончить школу. Если у Ребекки какие-то проблемы, ее могут оставить еще на год или выгнать.

Но в этом не будет ее вины. Мистер Вольфи манипулировал ею. Антон пообещал, что она пройдет терапию контроля побуждений. Он не упоминал, что ее могут просто вышвырнуть из школы.

Я смотрю на лестницу, ведущую к кабинету доктора Грогера, и встревоженно предполагаю, что мистер Вольфи явился, чтобы обвинить Ребекку во лжи. Что, если они займут сторону мистера Вольфи? Я могу подтвердить слова Ребекки.

– Мне нужно поговорить с доктором Грогером.

Резко повернувшись, я направляюсь к его кабинету. Сидни едва поспевает за мной.

– Погоди, – спрашивает она. – Разве Ребекка не с Антоном?

– Верно, – отвечаю я, – но Ида сказала, что мистер Вольфи пошел к доктору, и я хочу знать почему. Ему это с рук не сойдет, – тихо добавляю я.

– Мена, что происходит? – спрашивает Сидни, шагая рядом со мной. – Почему об аттестате Ребекки заговорили так рано? И что за проблемы могут у нее возникнуть?

– Понятия не имею, – отвечаю я, не вдаваясь в подробности.

Сидни продолжает говорить что-то еще, мы поворачиваем за угол коридора, приближаясь к кабинету доктора Грогера. Она не помнит, что случилось между Ребеккой и мистером Вольфи, так что я не уверена, стоит ли мне ей снова об этом рассказывать, учитывая, как она отреагировала на стихотворение.

Как только мы подходим к двери, из-за нее доносятся взволнованные мужские голоса.

Сидни тянет меня за руку, и мы встаем сбоку от двери, так, чтобы доктор Грогер не увидел наши силуэты сквозь стекло. Она наклоняется и принимается завязывать и развязывать шнурки, чтобы обеспечить нам прикрытие на случай, если нас застанут за подслушиванием.

– Гарольд, она лишь помеха, – доносится из кабинета громкий голос мистера Вольфи.

Я осознаю, что до сих пор не слышала, чтобы кто-нибудь называл доктора Грогера по имени, и мне внезапно кажется странным, что теперь мне известна о нем такая личная подробность.

– Вы знаете меня много лет, – продолжает юрист. – Мне нужно, чтобы вы с этим разобрались.

– И что мне сказать ее родителям? – холодно спрашивает доктор. – Они вложили средства в ее обучение. Вы вели себя неподобающе.

– Она лжет.

Доктор смеется. Надеюсь, мистеру Вольфи не удастся его обмануть.

– Думаю, мы оба понимаем, что это не так, – возражает доктор Грогер. – Я осмотрел девочку. То, что вы совершили, приравнивается к краже.

Юрист снова пытается возразить, но доктор перебивает его.

– Вы правы, – говорит Грогер. – Карлайл, мы давно друг друга знаем. Так что я скажу вам прямо: уходите и не возвращайтесь. В вас нет необходимости, поскольку вы не являетесь законным опекуном девушки. Ваш контракт с ее семьей также прекращен с настоящего момента, согласно моей рекомендации. Записи об этом останутся закрытыми, – продолжает он, – чтобы защитить наши инвестиции. Но если мы узнаем, что вы снова общаетесь с ней или с кем-то еще из наших девушек, мы доложим ее семье о вас, а также о данных ее осмотра. Мистер Вольфи, вы понимаете? Вы осознаете последствия?

Повисает долгое молчание, а потом мистер Вольфи отвечает:

– Да.

– Хорошо, – соглашается доктор Грогер. – С настоящего момента вам запрещено входить на территорию академии. Немедленно убирайтесь.

Мое сердце готово воспарить к небесам от радости. Мистер Вольфи вел себя неподобающе, и теперь ему запрещено здесь появляться. Ребекке никогда не придется снова общаться с ним.

Мы всегда знали, что в мире есть ужасные люди, а теперь один из них подобрался к нам близко. Академия всегда обещала, что защитит нас. Кажется, они именно это и имели в виду. Может, я сделала о них поспешные выводы.

Изнутри на дверь падает тень, и Сидни тянет меня вперед. Мы бежим по коридору и заворачиваем за угол, и только тогда Сидни шумно выдыхает.

– Я все правильно поняла? – с отвращением спрашивает она. – Пожалуйста, скажи мне, что это не так.

– Все так, – шепчу я. – Но доктор Грогер защищает ее. Больше не важно, что скажет мистер Вольфи. Ребекка в полной безопасности, – говорю я, ощущая искорку надежды.

Поступок доктора успокоил меня.

– У меня в голове не укладывается вся эта история с Ребеккой и мистером Вольфи, – произносит Сидни.

Она качает головой, но не развивает тему. Я не упоминаю, что раньше она уже знала обо всем этом, потому что не хочу запутать ее. По крайней мере, пока я не уговорю ее отказаться от витаминов – иначе какой смысл? Она завтра все равно все забудет.

Думаю, Антон сейчас сообщает Ребекке хорошие новости. Я не хочу им мешать. Я просто благодарна академии за то, что мистер Вольфи больше не будет нас беспокоить.

Мы с Сидни спускаемся по лестнице к входной двери и замечаем, что несколько учениц стоят там. В следующую секунду я вижу, что мистер Петров и его жена, стоя в дверях, прощаются с мистером Уиксом.

Когда я дохожу до нижней ступеньки, Уинстон Уикс тут же замечает меня.

– Ах, вот и ты, Филомена, – говорит он. – Я надеялся, что смогу поздороваться с тобой.

Я немного ошарашена тем, что он обратился ко мне в присутствии остальных девушек, в присутствии мистера Петрова, и я нервно дергаю нитку своего свитера. Леандра коротко взмахивает ладонью, напоминая мне, чтобы я ровно держала руки.

– Рада видеть вас снова, мистер Уикс, – отвечаю я.

– Пожалуйста, – мягко произносит он. – Зови меня Уинстон. – Я киваю, но не осмеливаюсь обращаться к нему по имени в присутствии других. Аннализа, стоящая у него за спиной, закатывает глаза, и я с трудом сдерживаю смех. Мистер Петров делает шаг вперед.

– Мистер Уикс заглянул в академию, чтобы убедиться, что о вас всех хорошо заботятся. Мы обратили внимание, что вы слишком много времени проводите взаперти.

Он тепло улыбается, сложив руки на животе.

– Так что мы планируем добавить в расписание больше экскурсий. Сейчас мы обсуждаем программу на следующую неделю.

Несколько девушек восторженно вскрикивают, но мистер Петров укоризненно грозит им пальцем.

– Конечно, главное для вас – ваше обучение, – добродушно говорит он. – Но я согласен с мистером Уиксом – пора вам почаще видеться с другими людьми.

Он поворачивается к мистеру Уиксу, и они улыбаются друг другу. Леандра кивает, а затем они переглядываются и улыбаются еще шире, напоминая нам, что нужно чаще выказывать благодарность. Некоторые отвечают восторженными возгласами.

Мужчины обмениваются рукопожатием, но этот жест выглядит деланым. Я гадаю, какую власть имеет над школой мистер Уикс, если он может высказать подобную просьбу. Хотя все это выглядит очень необычно, я рада, что он пришел. Проводить больше времени вне школы – это именно то, что мне нужно. Когда мистер Уикс снова смотрит на меня, я радостно улыбаюсь. Он подмигивает мне.

Взмахом руки мистер Петров велит нам расходиться по комнатам.

– Вот и все, – с усмешкой говорит он. – Желаю вам приятного дня.

– И еще, девочки, – окликает нас Леандра. – Через час я хотела бы переговорить с вами в актовом зале. – Улыбка словно примерзла к ее лицу. – Не опаздывайте.

Я уже собираюсь уходить, когда мистер Уикс еще раз окликает меня по имени.

– Постарайся немного повеселиться, – говорит он. – Ты выглядишь грустной.

– Здесь всегда весело, мистер Уикс, – отвечаю я, и он смеется.

Обменявшись веселыми ухмылками, мы с Сидни направляемся к нашим комнатам. Когда мы подходим к главному залу, Сидни косится на меня.

– Так значит… мистер Уикс, да? – спрашивает она.

– Немного староват для меня, как ты думаешь?

– Верно. Тебе больше нравятся худощавые студенты, – говорит она.

– Это верно, – восклицаю я, и она давится смехом.

Я действительно рада хорошим новостям – у нас будет больше экскурсий. Больше времени я смогу провести по ту сторону забора.

Несмотря ни на что, мы входим в актовый зал в приподнятом настроении. Марчелла рассказывает нам о последней пробежке и о том, что она почти уверена, что сможет победить смотрителя, если они побегут наперегонки.

– А кто не сможет? – спрашивает Бринн. – С тех пор как он здесь работает, он ни разу не тренировался. Все эти его мышцы – сплошная тяжесть. Мы его на круг обгоним, – говорит она с улыбкой.

Я смеюсь, но потом поднимаю взгляд и вижу, что Леандра стоит посреди помещения и ее лицо абсолютно серьезно. Стулья расставлены вокруг нее полукругом. Ребекка стоит рядом с ней, опустив голову, ссутулив плечи.

Улыбка резко исчезает с моего лица, когда к ним подходит профессор Пенчан. Леандра жестом велит нам сесть.

Сидни усаживается рядом со мной, и мы обмениваемся встревоженными взглядами. Леандра улыбается.

– Здравствуйте, девочки, – начинает она. – Я попросила профессора Пенчана присоединиться ко мне, чтобы мы вместе поговорили с вами. Думаю, без его наставлений здесь не обойтись. – Она тепло смотрит на него, и он подтягивает штаны, поправляя их на талии, прежде чем встать рядом с ней.

– Я бы сказал, что да, – резко перебивает он, но Леандра продолжает говорить, ответив ему лишь благодарным кивком.

– Нами было выяснено, что во время дня открытых дверей произошел нежелательный контакт, – произносит она, кивая в сторону Ребекки. И прежде чем Ребекка отправится на терапию контроля побуждений, я подумала, может, она захочет объяснить, почему она сочла допустимым обесчестить себя и навлечь позор на свою семью.

Слова звучат сладко, как мед, и обжигают, как яд. Ребекка всхлипывает, но не отвечает. Волосы падают ей на лицо.

– Нечего сказать? – спрашивает Леандра с деланым сочувствием. – Совсем нечего?

Ребекка отрицательно качает головой.

– Очень хорошо. Профессор, – Леандра смотрит на него, – может, тогда вы?

– С радостью, – говорит он и поворачивается, обращаясь ко всем нам. – Вы оказались в нашей академии, чтобы стать лучше. Стать самыми лучшими девушками. А это означает, что вы, – он загибает пальцы, – красивые, молчаливые и непорочные. – Отнимите последнее, и вы уже не будете особенными. Вы станете обычными проститутками.

Некоторые девушки вздрагивают, услышав это.

Протянув руку, профессор берет Ребекку за шиворот, как щенка. Она хнычет, и, когда она поднимает лицо, я вижу, как тушь размазалась вокруг ее глаз. Это ошеломляет – видеть ученицу такой разбитой и сломленной. И это необычно – словно она переступила границу, нарушения которой школа уже не может простить.

– Видите ли, девочки, – Леандра начинает прохаживаться взад-вперед, цокая каблуками, – мы ожидаем, что вы будете драгоценностями, а не бесполезным мусором. Инвесторы платят хорошие деньги за образцовых учениц.

Профессор Пенчан улыбается и скрещивает руки на груди.

– Соблюдение приличий – важнейшая черта наших девушек. Иначе получается, что вы сами провоцируете подобное поведение. Мужчины не могут контролировать себя, когда рядом оказываются такие красивые девушки, как вы. – Он повышает голос. – Так что от вас зависит, где вы проведете границу. Сохраните себя для будущих мужей. В конце концов, они этого заслуживают. Они имеют на это право.

Меня начинает ощутимо подташнивать, а Сидни, сидящая рядом со мной, беспокойно ерзает. Я знаю, что профессор Пенчан неправ, несмотря на то, что он лишь доводит до предела то, чему нас всегда учили. Может, я уже не соглашаюсь с ним так охотно из-за того, что больше не принимаю витаминов.

Леандра громко хлопает в ладоши, словно аплодируя словам профессора.

– Вы хотите, чтобы с вами хорошо обращались? – спрашивает она. – Тогда ведите себя как девушки, заслуживающие уважения. Мы больше не потерпим подобного поведения – у нас тут не бордель. – Она смотрит на Ребекку, а затем берет ее за подбородок, заставляя поднять лицо, чтобы мы все снова на нее посмотрели.

– Ты слаба, – с презрением произносит она. – Ты не сказала «нет». Ты даже не рассказала никому. – Она наклоняется к ней еще ближе и шепчет: – Теперь ты никчемная дрянь.

Ребекка рыдает, больше не в силах сдерживаться, а Сидни хватает меня за руку и стискивает ее так сильно, что мне становится больно. Я чувствую, как глаза начинает щипать от подступающих слез – из-за того, что я вижу, как унижают другую ученицу. Леандра тут же отворачивается и выходит из комнаты, высоко держа голову. Профессор Пенчан задерживается еще ненадолго, он злорадно пожирает Ребекку хищным взглядом, словно ее уязвимость делает ее подходящей целью для его злобы.

Я замечаю тревогу в лице Аннализы – будто она хочет защитить Ребекку от их унизительных замечаний. Но она молчит. Она опускает глаза. Оглянувшись, я вижу Валентину. Она смотрит на меня – ее глаза блестят от слез. Она кивает, признавая, что все происходящее несправедливо.

Тот факт, что она это тоже видит, становится внезапным подтверждением моим мыслям. Я отворачиваюсь, опасаясь, что кто-то заметит, – словно наши мысли у всех на виду, словно их могут прочесть. Позже мне нужно будет поговорить с ней и выяснить, что она знает о книге, которую я нашла в комнате Леннон Роуз.

– Приятно вам пообедать, – объявляет профессор. Он выходит, ведя за собой плачущую Ребекку.

Когда дверь закрывается за ним, некоторые девушки так и сидят, словно оглушенные. Бринн плачет, не скрывая слез, Марчелла успокаивает ее – на ее лице застыло потрясение. Ребекка была не виновата. Мы с Сидни сказали Антону об этом – и он вроде бы понял.

И тут мне приходит в голову… А вдруг это моя вина? Если бы я не сказала Антону, Ребекку бы все равно наказали? Я тут же пытаюсь отогнать эту мысль, убеждая себя, что избавиться от мистера Вольфи было важнее. Это все школа – это они виноваты. Несправедливо так обращаться с ней.

– Мена, – тихо и жалобно произносит Сидни.

Обернувшись, я обнимаю ее.

Мы так и стоим там все вместе, пока не понимаем, что нам пора приводить себя в порядок и отправляться на обед. Преподаватели нами недовольны, и нам нужно искупить недостойное поведение Ребекки.

Я отстраняюсь, всхлипывая, и говорю Сидни, что должна кое-что ей показать. Она вытирает слезы ладонью, пока мы поднимаемся по лестнице. Я высматриваю Валентину, надеясь, что она сможет рассказать больше, но она уже ушла.

Мы направляемся к двери – я собираюсь забежать в комнату Леннон Роуз и забрать книгу.

– Получили хороший урок? – Вопрос смотрителя застает меня врасплох, когда мы выходим из зала.

Он стоит, прислонившись к стене, и грызет ногти со скучающим видом. Внезапно меня ужасно пугает, что он подглядывал за нами, а я, должно быть, недостаточно хорошо прятала эмоции.

– Не позволишь нам уединиться на пару минут, Сидни? – спрашивает он, не оставляя ей возможности возразить.

Сидни смотрит на меня и после секунды колебаний говорит, что мы встретимся в столовой. Как только она уходит, смотритель подходит ко мне ближе, пристально глядя на меня сверху вниз.

– Не смотри на меня так, – произносит он.

– Как?

– В чем проблема? – спрашивает он. – Это же не я тут шатаюсь по академии и трахаюсь с девушками.

Я вскрикиваю и отшатываюсь, услышав его непристойные слова. Он всегда покровительственно относился к нам, сердился, когда мы говорили с другими мужчинами. Теперь я это вижу. Его грубость – еще один способ доминировать над нами, шокируя меня своим поведением. Только в этот раз не сработает.

Дверь открывается, и из нее выходят остальные ученицы. Они торопятся на обед.

– Думаю, нет, – сообщаю я смотрителю, отступая от него. – Иначе бы вас уволили.

Его лицо каменеет, он явно не ожидал, что я начну огрызаться. Я иду к своей комнате, надеясь, что он не попытается схватить меня, как тогда, на заправке. И только отойдя достаточно далеко, я выдыхаю. Впервые я чувствую себя сильной.

Глава 16

Приведя себя в порядок, я спускаюсь в столовую. Когда я прихожу туда, салаты и сок уже стоят на столах, и я направляюсь к своему обычному месту. Подойдя ближе, я слышу, как Сидни шепотом поторапливает меня. Я присоединяюсь к ней, и она тянет меня за руку, чтобы я наклонилась поближе. Кивком показывает на что-то.

Проследив за ее взглядом, я вижу, что Ребекка стоит у края стола. Ее прическа и макияж в полном порядке, словно Леандра лично проследила за этим. Но она просто стоит, опустив взгляд, и рассматривает свой стакан сока. Несколько учениц замечают ее, по столовой разносится шепот.

Мой пульс ускоряется. Я хочу подойти к ней, но боюсь, что привлеку к ней внимание в присутствии учителей и смотрителя, а у нее и так хватает проблем. А потом очень медленно и осторожно Ребекка поднимает руку, глядя на нее, словно на чужую. Ее кончики пальцев касаются стакана и толкают его. Стакан со звоном падает, зеленая жидкость проливается на стол, растекается по нему и начинает капать на пол. Некоторые девушки, взвизгнув, отшатываются. Лицо Ребекки озаряет улыбка – такая широкая, что становятся видны все зубы.

Сидни крепко сжимает мою руку. Вокруг все встревоженно перешептываются, а Марчелла первой подходит к Ребекке. Она заставляет ее повернуться и спрашивает, все ли в порядке, но Ребекка все улыбается и улыбается, пока улыбка не превращается в пугающую гримасу.

– Ребекка. – Марчелла повторяет ее имя еще раз, громче, легонько встряхивает ее, чтобы она пришла в себя. Не помогает.

Ребекка начинает смеяться визгливым, безумным, необузданным смехом.

– Что происходит? – выдыхает Сидни.

Ребекка проводит ладонью по лицу, размазывая макияж: тени оказываются на лбу, помада на щеке, а затем вцепляется обеими руками в волосы и начинает лихорадочно взлохмачивать их. Ее трясет от смеха. Ужасная картина.

Бринн подходит к Марчелле, и вместе они пытаются успокоить Ребекку. Но прежде, чем им удается чего-то добиться, появляется смотритель. Он тоже явно ошеломлен. Он грубо хватает Ребекку за руку, так же, как когда-то схватил меня, но на этот раз Ребекка высвобождается из его хватки. Она разворачивается лицом к нему, ее глаза широко распахнуты, и она злобно скалится.

– Не трогай меня! – рявкает она – Даже не смей меня касаться!

Я оглядываюсь на учителей и вижу, что они встревоженно наблюдают за происходящим. Но мужчины не пытаются вмешиваться. Профессор Пенчан продолжает есть.

Смотритель Бозе выпрямляется в полный рост, нависая над Ребеккой. Она этого словно не замечает.

– Я больше не хочу быть красивой, – говорит она. – Просто оставьте меня в покое.

– Хорошо, – соглашается смотритель Бозе, – но нам нужно обсудить это с Антоном.

Кажется, упоминание Антона на нее подействовало. Она отступает на шаг от смотрителя Бозе, и на ее лице впервые появляется страх.

– Нет, – говорит она. – Не хочу.

– Да-да, дорогуша, – небрежно отвечает смотритель Бозе и снова хватает ее, заметив, что она все-таки испугалась. – Но это от твоего желания не особо зависит, верно?

Ребекка пытается вырваться, но смотритель Бозе не отпускает ее. Он притягивает ее ближе к себе, прижимая ее руку к груди, и шепчет что-то ей на ухо. Ребекка отшатывается.

Марчелла говорит что-то смотрителю, видимо умоляет его отпустить Ребекку, но он отмахивается от нее.

Все мы наблюдаем за тем, как Ребекка и смотритель Бозе выходят из столовой. Плач эхом разносится по коридору. Я оцепенело сижу за столом, все внутри меня словно стянуто в узел. Рядом дрожит Сидни.

Подняв взгляд, я вижу, что профессор Алистер внимательно смотрит на меня. Я вежливо улыбаюсь, благодаря его за заботу, и опускаю глаза.

Остальные девушки умолкают, и мы доедаем обед в потрясенном молчании.

Сегодня очередь Сидни убираться после обеда, а мы возвращаемся на наш этаж, чтобы тихо обдумать произошедшее. Неудивительно, что мы все расстроены. Я не могу отделаться от мыслей о том, что Ребекку отправили на терапию контроля побуждений.

Я пытаюсь понять, почему она больше не хочет быть красивой. Профессор Пенчан сказал нам, что мужчины не могут контролировать себя рядом с красивыми женщинами. Так что вместо того, чтобы корректировать их поведение, он возлагает ответственность на нас. Ребекка подумала, что, может, если она не будет красивой, они больше не будут к ней приставать.

Я вспоминаю про стихотворение. Мужчинам нужен был контроль, а не красивые женщины. Подозреваю, дело не в том, как выглядела Ребекка. Мистер Вольфи хотел обладать девушкой, хотел занять место хозяина. И ему было совсем не важно, что это за девушка.

Сидни еще не вернулась, и я решаю поговорить с Валентиной. Я выхожу в коридор и направляюсь к ее комнате, но на стук в дверь никто не отвечает.

Внезапно я чувствую себя очень одинокой – не только потому, что я одна в коридоре.

Я перестала принимать витамины, я стала замечать ненормальность происходящего вокруг… Я чувствую, будто я хоть немного стала по-настоящему собой. Знание делает меня одинокой. Может, Валентина всегда себя так чувствует? Может, Леннон Роуз тоже чувствовала себя так, прежде чем покинула академию?

Мне на глаза попадается телефон на другом конце коридора. Я беру кусочек бумажки, который спрятала в карман, и подхожу к нему. Я сказала Джексону, что буду начеку, а сегодня я увидела немало. Может, он, глядя со стороны, сможет мне что-то посоветовать? А может, все еще лучше и окажется, что он нашел номер Леннон Роуз, так что я смогу узнать, как у нее дела.

Эта мысль дарит мне немного надежды, и, подходя к телефону, я уже улыбаюсь. Я перечитываю цифры, нацарапанные на бумажке, и шепчу их, набирая номер.

Волнение достигает предела, когда раздается щелчок соединения. Я открываю рот, чтобы сказать «алло», но вместо голоса Джексона я слышу лишь равномерные гудки.

«Набранный вами номер больше не обслуживается, – произносит механический голос. – Пожалуйста, проверьте номер и наберите заново».

В растерянности я вешаю трубку и набираю номер заново, перепроверяя каждую цифру. И слышу то же сообщение. Я разочарованно вешаю трубку. Наверное, Джексон неправильно что-то написал.

Где-то дальше по коридору раздается взрыв смеха. Я вздрагиваю, услышав его, и, посмотрев в ту сторону, вижу, что ко мне идут Ида и Марианна. Ида спрашивает, освободила ли я телефон, и я отвечаю, что он мне больше не нужен.

Я иду в свою комнату, не переставая думать о записанном сообщении. О том, что механический голос казался до странности знакомым. Вернувшись к себе, я ожидаю Сидни.

Минут через сорок я слышу тихий стук в дверь.

– Заходи, – откликаюсь я.

Сидни и Аннализа входят, здороваются со мной и усаживаются рядом на кровати. Аннализа держит в руках ленту. Она спрашивает меня, не хочу ли я, чтобы она заплела мне волосы. Я отвечаю, что мне пока и так нормально.

– Бринн мне разрешит, – пожав плечами, говорит она, и я смеюсь, потому что это правда.

– А где Марчелла и Бринн? – спрашиваю я.

– Думаю, в комнате Марчеллы, – отвечает Сидни. – А что?

– Приведи их, – прошу я. – Хочу показать вам кое-что. И это важно.

Сидни соглашается и, почувствовав серьезность ситуации, торопится за остальными. Я говорю Аннализе, что сейчас вернусь, и пробираюсь в комнату Леннон Роуз, проверив перед этим, нет ли поблизости смотрителя.

От тоски по ней у меня на мгновение перехватывает дыхание. Словно я все еще могу почувствовать ее присутствие. Я чувствую его даже сильнее, чем вчера. А может, я просто научилась чувствовать больше? Подойдя к кровати, я просовываю руку под матрас и с облегчением обнаруживаю, что книга все еще там. Спрятав ее под рубашку, я быстро возвращаюсь в комнату.

Марчелла с подозрением смотрит на то, как я вхожу и закрываю за собой дверь, жалея, что не могу ее запереть.

– Еще какая-то тайна? – спрашивает Марчелла, но ее попытка пошутить никого не смешит. Сегодняшний день и без того был опустошительным, и я думаю, что все мы еще не до конца осознали слова Леандры и профессора Пенчана.

Я достаю книгу из-под рубашки, и Марчелла удивленно вздрагивает. Сидни смотрит на меня с беспокойством, но уже не реагирует так, как во время пробежки. Я сажусь на пол, и она устраивается рядом. Затем остальные подсаживаются к нам так, что получается круг.

– Я нашла ее в комнате Леннон Роуз, – говорю я. – Думаю, она читала ее перед днем открытых дверей. Может, именно из-за нее она была так расстроена.

– А я думала, она была расстроена из-за того, что у ее родителей кончились деньги, – возражает Аннализа, оглядываясь на остальных.

– Это Антон нам так сказал, – объясняю я. – Но он мог и соврать, а в комнате Леннон Роуз я нашла вот это.

Я раскрываю книгу и нахожу стихотворение «Девочки с острыми колышками». Мне страшно показывать его другим ученицам, я все еще сомневаюсь. Оно кажется… слишком дерзким. Но когда я смотрю на Сидни, она кивает, и я передаю ей книгу.

– Стихотворение называется «Девочки с острыми колышками», – говорю я.

Марчелла улыбается, услышав название, а остальные с нетерпением ждут, пока Сидни читает. Я наблюдаю за ней, вижу, как она потрясенно моргает. Покончив с чтением, она ошарашенно смотрит на меня.

– Дай мне взглянуть, – просит Аннализа. Сидни, погруженная в свои мысли, передает ей книгу, не говоря ни слова. Аннализа быстро читает, и я вижу, как она улыбается, дойдя до последней строчки. Улыбку сменяет виноватый взгляд, а затем возвращается улыбка.

– Кто это написал? – спрашивает она, глядя на меня. Ее глаза блестят от возбуждения и непокорности.

– Точно не знаю, – отвечаю я. – И откуда оно у Леннон Роуз, тоже не знаю, но думаю, Валентина могла дать ей эту книгу.

Бринн, дочитав, так и сидит неподвижно. Она приоткрыла рот, ее щеки покраснели. Она передает книгу Марчелле.

– Это написала какая-то девушка, – говорит Бринн. – Я уверена.

Марчелла читает последней, а потом долго смотрит на страницу. Внезапно я пугаюсь, что она не примет написанное или что она испугается, но она лишь смотрит на меня.

– Это… – начинает она. – Это совсем как у нас. Как с нами обращаются в школе. Как… – она не заканчивает фразу и снова смотрит на страницу.

Ее глаза наполняются слезами.

Сходство с нашей жизнью очевидно. По крайней мере, сейчас, когда мы пытаемся его найти. То, как нас учат, как мы живем, что мы знаем. Только теперь мы начинаем осознавать, что с нами происходит. Может, мы не понимаем все до конца, но возникает ощущение, что с нами… обходились несправедливо.

Тяжесть тянет нас к земле, и мы все опускаем головы. Я вспоминаю о том, как унизили Ребекку, и о том, как она пыталась сопротивляться единственным способом, который знала, разрушая то, чего они желали, – свою красоту.

– И это еще не все, – продолжаю я, чуть помолчав. – Вам больше не следует принимать витамины перед сном.

Бринн выглядит растерянной.

– Почему нет? – спрашивает она. – Я же стану неуравновешенной.

Я объясняю, что с вечера пятницы не принимала ни одного. А потом, когда я рассказываю им о серебристой пыли, которая была внутри капсулы, Бринн в ужасе вцепляется в ногу Марчеллы.

– Не знаю точно, как они на нас действуют, – отвечаю я, – но с тех пор, как я перестала их принимать, я вижу больше, понимаю больше. Эти таблетки контролируют нас. Как именно? Не знаю точно. Но нам нужно разобраться, чего на самом деле хочет от нас школа.

Я замечаю, что девушки не вполне понимают мои слова, хотя стихотворение явно произвело на них впечатление.

– Просто… просто не принимайте витамины сегодня. Сделайте вид, что приняли, – прошу я, – и посмотрим, как вы будете чувствовать себя завтра. Договорились?

– Ладно, – говорит Аннализа, явно погрузившись в раздумья. – Верно. Я все равно их терпеть не могу.

Я пересказываю им, что Джексон рассказал мне о школе – что в городе считают, будто она таинственная и немного жуткая. Они внимательно слушают, а Сидни то и дело бросает взгляд на решетки на окне.

Я все еще помню обрывки своих сновидений и пересказываю и их тоже. Но мы решаем, что все это приснилось мне из-за резкого отказа от лекарств. Я пересказываю видение (воспоминание?) об Аннализе со светлыми волосами, и она рассматривает свою рыжую прядь, будто ее цвет внезапно мог измениться.

Но тут Бринн внезапно разражается слезами.

– Так что же случилось с Леннон Роуз? Что… где она?

– Я не знаю, – уныло отвечаю я, – но Джексон собирается узнать ее номер телефона. Тогда мы сможем позвонить ей и узнать, как у нее дела. Вот только… – Я пожимаю плечами. – Я пыталась позвонить ему, и у меня ничего не вышло. Должно быть, он неправильно написал свой номер.

– Что нам теперь делать? – спрашивает Аннализа.

– Мы должны позвонить родителям, – внезапно предлагает Сидни.

Аннализа набирает воздух, собираясь возразить, но передумывает. О звонке родителям страшно и думать. А что, если они нам не поверят? А если поверят? А если они вообще ничего не станут делать?

– Джемма возьмет трубку, – продолжает Сидни, – и я попрошу ее позвать к телефону маму. Затем я расскажу ей все. Она будет здесь уже к вечеру. – Сидни улыбается, в ее глазах – надежда. – Держу пари, она поможет нам найти Леннон Роуз.

Мы переглядываемся, обдумывая это предложение.

– Нам нужно быть осторожными, – предупреждает Марчелла. – Мы не должны проявлять неуважение.

Я соглашаюсь, но в тот же момент осознаю, что академия по-прежнему сидит в моей голове. Заставляет меня поверить, что родители будут разочарованы, даже если происходящее здесь – не моя вина. Я даже не знаю в точности, что именно здесь происходит.

Мы все сомневаемся, мы боимся идти против советов психоаналитика. Мы должны были забыть о Леннон Роуз. Сидни нервно перебирает пальцами.

– Я могу позвонить первой, – говорю я, собирая всю свою смелость. – Проверю, как отреагируют родители, прежде чем рассказывать им все. Тогда, если что-то пойдет не так, я оправдаюсь тем, что сильно по ним скучала. К тому же… Теперь, когда я не принимаю витамины, правила Антона уже не так сильно действуют на меня. Я смогу распознать, не врут ли мои родители.

Понятия не имею, правда ли это, но не хочу, чтобы другие девушки рисковали. Не хочу, чтобы кто-то из них из-за моего плана попал на терапию контроля побуждений. Некоторое время мы спорим, но в конце концов решаем, что попытаться должна только одна из нас. Просто на случай, если… Не знаю, на случай чего. Пожалуй, мы не хотим представлять себе, что будет, если нам не поверят.

Девушки ждут в комнате, а я возвращаюсь в коридор. Сердце едва не выпрыгивает из горла, когда я поднимаю трубку и набираю номер родителей. Я же не должна так сильно бояться разговора с ними, верно? Я со вздохом прикрываю глаза, и тут линия соединяется.

– Алло? – отвечает Ева, и голос будит во мне одновременно радость и разочарование.

Ее материнский тон – мягкий, словно объятия, но она в конечном итоге не в силах мне помочь.

– Это Филомена, – говорю я, и она принимается заваливать меня вопросами.

– Как я рада тебя слышать. Как у тебя дела, дорогая? Как твои уроки? Выпуск уже скоро?

– Хорошо, и да, – говорю я, пытаясь скрыть нетерпение, – Ева, пожалуйста, могу я поговорить с мамой?

– Она только что ушла, – с сожалением отвечает она. – Что передать?

Я закрываю глаза.

– Нет, Ева. Мне обязательно нужно с ней поговорить. Это важно.

– О? – отвечает она с явным беспокойством. – Что ж, если случилось что-то срочное, думаю, нужно сейчас же связаться с мистером Петровым.

– Нет! – резко отвечаю я.

– Филомена, – с упреком произносит Ева. – Что у тебя там происходит?

– Мне просто нужно поговорить с родителями, – говорю я как можно спокойнее. – У меня нет проблем в школе. Мне просто нужно с ними поговорить.

– Что ж, мне очень жаль, – отвечает она, и теперь ее голос звучит холодно. – Родителей сейчас нет, так что они не могут тебе ответить. Я все передам.

Внезапно все у меня внутри сжимается от жуткой мысли, холод пробирает кожу. То, как она это сказала, ее тон. Я уверена, что это тот же голос, который сказал мне, что номер Джексона не обслуживается, только без акцента. Это тот же самый голос.

– Ева, я хочу поговорить с родителями, – просто повторяю я. – Позови их к телефону.

Некоторое время она молчит. Слишком долго.

– Прости, Филомена, – отвечает она. – Я не могу этого сделать. Они заняты. Думаю, они свяжутся с тобой после терапии контроля побуждений.

Я моргаю, словно мне только что отвесили пощечину.

– Меня не направляли на терапию контроля побуждений, – говорю я, понизив голос.

– Ах да. Мне показалось, будто тебе как раз нужен сеанс. Твои побуждения кажутся ненормальными.

Это явная угроза. Внезапно я решаю прислушаться к фоновым звукам. Каждый раз, когда я говорю с Евой, в трубке слышен лишь ее голос. Разве в доме не должен быть включен телевизор или радио? Шорох бумаг на столе? Газонокосилка или проезжающие машины снаружи? Но голос Евы звучит кристально чисто, словно она сидит в пустой комнате, всегда готовая ответить на звонок. На любой звонок – даже на номер Джексона.

Я так часто просила Еву передать что-то родителям, но сами они ни разу за все время мне не звонили. Теперь я уверена, что они даже не получали моих сообщений. Так кому же передавала их Ева? Мне приходит в голову, что она, быть может, вообще не в доме моих родителей.

– Прошу прощения, – говорю я, стараясь произвести хорошее впечатление. – У меня возникли кое-какие вопросы насчет окончания школы, но, вероятно, лучше обсудить их с психоаналитиком. Спасибо за участие, Ева. Ты напомнила мне, что нужно тщательно следить за своим поведением, чтобы не расстраивать родителей.

– Всегда пожалуйста, – любезно отвечает Ева. – Ты по-прежнему хочешь, чтобы я им что-то передала?

– Нет. Прошу прощения, что потратила твое время.

– Никаких проблем, дорогая. Приятного дня.

– И тебе, – бормочу я, нажимаю на рычаг, чтобы сбросить звонок, и гляжу на трубку, которую держу в руке.

Наверное, Ева работает на академию. Сколько еще «помощников» занимается тем же? Может, они с самого начала манипулировали нами?

– Тебе не следовало этого делать. – Слова Валентины, неожиданно оказавшейся рядом, пугают меня. Я резко поворачиваюсь и вижу, что она стоит в дверях своей комнаты, безупречно одетая, с бантом в волосах.

– Что? – спрашиваю я, вешая трубку на место.

– Это не обычная телефонная линия. Она проходит через узел связи на втором этаже.

Я растерянно качаю головой.

– Не понимаю.

– Нет никакой Евы, – объясняет она. – Никакой Стеллы, Джеммы или как там еще их зовут. Как я и сказала, мы не можем позвонить за пределы академии. Я проверяла.

Мы пристально смотрим друг на друга, мое сердце колотится, и я пытаюсь набраться смелости, чтобы задать еще какой-нибудь вопрос. Узнать все, что мне нужно знать. Наконец я делаю шаг к ней.

– Я прочла стихи, – шепчу я, – и перестала принимать витамины.

В ответ на это Валентина улыбается – и это совсем не похоже на поддельную, отрепетированную улыбку. Улыбка настоящая, это искреннее проявление ее чувств.

– Наконец-то, – говорит она. – И как ты себя чувствуешь?

– Проснувшейся.

Она улыбается еще шире.

– Хорошо.

Всю прошлую неделю Валентина пугала меня, она почему-то казалась мне устрашающей. Но дело было просто в том, что я не могла ясно видеть все вокруг, в отличие от нее. Но теперь я начинаю ее понимать. Начинаю доверять ей.

– Почему тебя не было на обеде? – спрашиваю я.

– Антон, – отвечает она. – Он задает вопросы. Он умеет замечать подобные изменения, так что будь осторожна, когда он рядом. Нам нужно просто еще немного подождать.

Это не тот ответ, который я хочу услышать, хотя я не могу с уверенностью сказать, какого именно ответа ожидала.

– Подождать чего? – спрашиваю я. Мой голос становится немного громче, и она обеспокоенно оглядывается на дверь смотрителя, прежде чем пристально посмотреть на меня.

– Других девушек, – говорит она. – Мы сможем выбраться отсюда только все вместе.

Я ошарашена осознанием того, что даже не задумывалась о возможности выбраться отсюда. Следовало задуматься, явно, следовало бы. Но мысль о побеге из школы внезапно заставляет меня почувствовать себя уязвимой, открытой всем стихиям.

Валентина замечает, что мне неуютно.

– Просто… веди себя как обычно. Слушай и учись. Ты узнаешь, когда придет время.

Она уходит, оставляя меня – растерянную и немного возмущенную – стоять в пустом коридоре. Сидни высовывается из моей комнаты. Подруги ждут вестей, и я тут же ощущаю желание действовать. Быстро подбежав к Сидни, я хватаю ее за руку.

– Пойдем, – говорю я, таща ее по коридору.

Она встревоженно бежит рядом.

– Куда мы идем? – спрашивает она. – Как прошел разговор с родителями?

– Мы идем в помещение узла связи.

Сидни растерянно повторяет мои слова. Я рассказываю ей про разговор с Евой и повторяю сказанное Валентиной. Погрузившись в себя, она качает головой, словно не веря.

– Мы просто пойдем и проверим, – говорю я, потому что не хочу беспокоить ее слишком сильно. – Валентина могла и ошибиться.

Мы поднимаемся на второй этаж, я прижимаюсь к стене коридора и заглядываю за угол. Убедившись, что учителей нет, мы быстро бежим к комнате 206. На ней есть табличка, но я никогда не замечала ее раньше. Не было необходимости.

Я толкаю дверь, и она открывается. Мы оказываемся в комнате, полной всяческих устройств. Они не похожи на компьютеры, но у них есть большие прямоугольные панели с кнопками и индикаторами. Огоньки и переключатели. Еще там есть телефон и пластиковая коробка, полная бумаги. На ней написано «ФАКС».

Сама комната не очень большая – размером примерно с кладовку, вроде той, рядом с кухней, где мы храним швабры и ведра, – но меня ошарашивает огромное количество проводов и металлических деталей.

Мне уже начинает казаться, что тут нет ничего важного, и я поворачиваюсь к выходу, но тут мне на глаза попадается последняя панель. Перед ней лежит стопка факсов, и на всех стоит штамп «ПРОЧИТАНО».

Я перечитываю пометки на панели, и у меня внутри все обрывается. Вдох застревает в груди.

Заметив мою реакцию, Сидни оглядывает комнату.

– В чем дело? – спрашивает она.

С трудом сглотнув, я показываю ей на надписи. На металлической поверхности устройства вычеканено его название: «ЗАМЕНИТЕЛЬ РОДИТЕЛЕЙ». А дальше идут переключатели, и рядом с каждым надпись: Ева, Джемма, Стелла, Морган и еще несколько имен в столбик.

– Это… это машина, – шепчу я. – Они – машина.

– Что это значит? – спрашивает Сидни. – Ты… ты хочешь сказать, что Джеммы вообще не существует?

От устройства исходит громкий писк, и мы обе испуганно прижимаемся друг к другу. Раздается скрежет, попискивание, и в факс затягивает лист бумаги. Мы смотрим на него, не понимая, что происходит. А затем устройство выплевывает лист бумаги, чистой стороной вверх.

Мы замираем в неподвижности, а затем Сидни делает шаг вперед, чтобы вытащить страницу из факса. Она переворачивает ее и читает. Ее рот приоткрывается, но она не говорит ни слова. Затем она протягивает листок мне.

И, прочитав его, я понимаю, что это факс для Антона. От Евы.

Глава 17

Все мои разговоры с Евой были ложью. Она компьютерная система, «заменитель родителей». Все это время она находилась в академии. Она спрашивала, довольна ли я, а потом… что? Думаю, передавала мои ответы Антону.

– Нам нужно идти, – говорит Сидни, не отрывая взгляда от табличек с именами, но потом она поворачивается, и я иду за ней. Мы выключаем свет и закрываем дверь.

Идя обратно, я все пытаюсь в полной мере осмыслить произошедшее. Сидни не произносит ни слова.

Мы спешим назад, к остальным девушкам, и обнаруживаем, что они так и ждут в моей комнате, сидя на кровати. Мы входим, и Бринн с надеждой смотрит на нас.

– Ты поговорила с родителями? – спрашивает она. – Они тебе поверили?

Я смотрю на нее, внезапно потеряв дар речи. Сидни встает рядом со мной, и мы переглядываемся, понимая, что придется им все рассказать.

– Ответила Ева, – говорю я. – Но… помощников наших родителей на самом деле не существует. Они – часть компьютерной системы. И они передают все, что мы говорим, Антону. Почти сразу же.

Сидни кивает, подтверждая, что это правда.

Аннализа смеется, словно приняв мои слова за шутку, но потом она смотрит на меня и сразу же грустнеет.

– Их… не существует? – переспрашивает она. – Стелла?

Я отрицательно качаю головой. Она некоторое время размышляет, кровь приливает к ее щекам. Мы сидим, потрясенные, переваривая информацию. Чувствуя себя более одинокими, чем когда-либо. Сидни снова смотрит на зарешеченные окна.

– Я поговорила с Валентиной, – сообщаю я.

– Хорошо, – соглашается Марчелла. – У нее есть хоть какие-то ответы?

– Мне она ничего не сообщила. Она сказала, что пока мы должны не показывать вида. И что «мы сами поймем», когда будет пора уходить.

– Уходить? – переспрашивает Бринн, которую, похоже, явно смутили эти слова. Ей в голову не приходило, что мы можем покинуть школу – как и мне. Что, если нас обучили не замечать такую возможность?

Некоторое время мы сидим молча, каждый наедине с этой мыслью, а потом Аннализа внезапно вскакивает. Она смотрит на часы.

– Мне пора идти, – сообщает она. – Уже пять минут назад я должна была встретиться с профессором Дрисколлом в теплице.

Она хватает свою куртку, и мы все встаем – остальные девушки собираются разойтись по комнатам. Мы договариваемся собраться снова после ужина, хотя у нас нет никакого четкого плана. Думаю, нам всем есть что обдумать. Нам нужно мыслить более ясно.

Прежде чем уйти, Сидни некоторое время держит меня за руку. Потом все расходятся, и я остаюсь в своей комнате одна.

Хотя теперь я узнала, насколько одинока в этой школе на самом деле, я почувствовала себя сильной, потому что мы все в одинаковом положении. Вместе мы разберемся, что делать. Я подхожу к окну и смотрю в него, пытаясь разглядеть, что скрывается за лесом.

Я вспоминаю вопросы Джексона: «Кто твои родители? Почему они отправили тебя именно сюда?»

И теперь эти вопросы ранят меня еще сильнее. У меня никогда не было возможности связаться с родителями. Почему они это допустили? Для чего они отправили меня в эту школу?

Я касаюсь ладонью холодного оконного стекла. По воскресеньям во второй половине дня мы свободны, а иногда к нам приходят члены семьи или опекуны. Моя мама приезжала один раз. Единственный раз с тех пор, как она отправила меня сюда.

– Филомена, тебе здесь нравится? – спросила она, сидя напротив меня в холле.

К тому моменту я провела в школе уже месяц, и мне здесь действительно нравилось. Так я ей и сказала, и она кивнула, всматриваясь в мое лицо.

Моя мама очень красивая, хотя и выглядит более сдержанно, чем многие другие взрослые, которых я здесь видела. На ней был белый свитер с высоким воротником, изящное белое пальто и никаких ювелирных украшений. Длинные темные волосы были уложены прямо, а идеальный макияж подчеркивал темные глаза. Она положила руку поверх моей, и этот теплый и нежный жест поразил меня.

– Надеюсь, тебе хорошо в академии, – сказала она, внимательно глядя на меня. – Это важные годы твоей жизни. Запоминай все. Время пройдет быстро.

Я согласно кивнула и, как я вспоминаю теперь, больше почти ничего не говорила, пока она была там. Я была словно в каком-то тумане – как и все мы. Мы были немного ошарашены нашей новой жизнью, уроками, постоянным наблюдением. Тогда я была очень покладистой и в меньшей степени… собой. Думаю, мама это заметила, потому что встревоженно нахмурилась.

– Мы будем иногда проверять, как у тебя дела, – сказала она, – и психоаналитик будет каждый месяц сообщать нам, как ты себя чувствуешь.

Она еще раз окинула меня взглядом своих темных глаз, а потом встала. Следом встала и я.

– Надеюсь, ты добьешься успеха, – сказала она, взяла меня за руку, пожала ее немного сильнее, чем я ожидала, а затем кивнула на прощание и вышла. Следующий день открытых дверей мама и папа пропустили.

Они не «проверяли иногда, как у меня дела». По крайней мере, со мной они не связывались.

Как они могли оставить меня здесь? Знали ли они, что происходит в академии? Как мужчины контролируют нас, унижают нас, причиняют нам вред? Может, и мои родители тоже получали отчеты от Евы?

Может, они вообще меня не любят?

Я отворачиваюсь от окна, словно это поможет мне отвернуться от боли. Я пытаюсь прогнать воспоминание о том, как мама приходила в школу. Проще представить, будто ее вообще здесь никогда не бывало. Проще забыть, чем пытаться с этим смириться.

Но… какая-то часть меня до сих пор думает, что это должна быть какая-то ошибка. Они не стали бы отправлять свою единственную дочь в такое место. Их тоже обманули. Если я просто все им расскажу, докажу, что тут происходит, – они поймут. Они заберут нас всех домой. На несколько утешительных мгновений я позволяю себе в это поверить.

Во время ужина место, где сидела Леннон Роуз, по-прежнему пустует. А теперь, когда исчезла Ребекка, появилось еще одно свободное место. Я не знаю, когда она вернется, и не знаю, что именно будет происходить с ней на терапии контроля побуждений.

После ужина я остаюсь вместе с Марчеллой, и мы прибираемся на кухне. По рассеянности я откладываю в сторону один из ножей и случайно открываю не тот ящик. На мгновение я замираю, увидев, что в него в беспорядке ссыпаны какие-то ключи. Некоторое время я смотрю на них, пытаясь понять, от чего они.

– Можешь дать мне еще одно полотенце? – отвлекает меня вопрос Марчеллы. Я передаю ей полотенце, и она благодарно улыбается. Мысль о том, что мы не можем позвонить родителям, даже теперь давит на нас, хотя в этом на самом деле нет ничего нового.

Перед сном мы обещаем друг другу не принимать витамины. Мы до смерти перепуганы, чувствуем себя более уязвимыми, чем когда-либо, но я говорю, что завтра все будет лучше.

Умывшись, я надеваю пижаму и в страхе ожидаю, что смотритель войдет в мою комнату с порцией витаминов. Заранее наполнив стакан водой, я жду его. Я не говорила с ним после той стычки в актовом зале и не знаю, сердится ли он на меня до сих пор.

Чтобы успокоиться, я снова вспоминаю стихотворение. Я представляю, как мы могли бы захватить школу и научить мужчин вести себя прилично.

Дверь внезапно открывается, так что я испуганно вздрагиваю и сажусь на кровати, глядя на смотрителя Бозе. Он подходит к прикроватному столику и ставит на него белый стаканчик с витаминами. Я послушно беру его или, по крайней мере, делаю вид. Пока он не смотрит, я выплевываю их в ладонь и прячу под одеяло.

Я ставлю стакан на столик, и тут смотритель подходит ближе и кладет рядом с ним маленькую белую таблетку. Я не знаю, что это, и вопросительно смотрю на него.

– Антон просил передать, – сообщает он. – Он сказал, это поможет тебе уснуть.

Успокоительное? Сердце начинает биться быстрее.

– Нет, спасибо, – говорю я. – Все в порядке, я…

– Прими лекарство, Мена, – с нетерпением в голосе говорит смотритель Бозе. – После всех сегодняшних событий психоаналитик хочет, чтобы вы как следует отдохнули. – Выражение его лица не допускает возражений. Но я не хочу спать. Смотритель Бозе замечает мои сомнения.

– Прими, или я запихну его тебе в глотку.

Его угроза проста и понятна. Он даже не повышает голос. Он попросту сильнее меня. Он заставит меня принять таблетку силой, и я ничего не смогу с этим сделать.

У меня нет выбора. На этот раз он ждет, пока я ее проглочу, пристально наблюдая за мной. Но дело не в подозрительности – он выглядит довольным. Мне не удается спрятать таблетку под язык или выплюнуть ее. Я глотаю ее и тут же зажмуриваюсь. Рука, в которой я держу стакан, дрожит.

– Знаешь, Антон многое спускает тебе с рук, – произносит смотритель, забирая у меня стакан.

Я в растерянности смотрю на него и спрашиваю, что он имеет в виду.

– Я рассказал, как ты со мной говорила, – сообщает он. – Сказал, что тебе нужна терапия контроля побуждений, чтобы наставить тебя на правильный путь, но он не согласился. Думаю, ты его любимица.

И я внезапно осознаю, как устала от смотрителя – от его властной опеки, от его угроз. Не сдержавшись, я отвечаю:

– На самом деле, это вас не касается, поскольку психоаналитик тут не вы.

Смотритель Бозе вздрагивает, а затем сердито делает шаг ко мне, словно он в ярости из-за того, что позволил мне заметить его реакцию.

– Больше не смей так со мной разговаривать, – говорит он. – Что ты вообще о себе возомнила?

Может, дело в стихотворении, может, в тоске, а может, меня просто достало, что мной все помыкают, но я выпрямляюсь на кровати и пристально смотрю на него в ответ.

– Думаю, что я вам не принадлежу. Так что отвалите.

Я вижу, как сжимаются его кулаки, прижатые к телу, и на мгновение мне кажется, что он ударит меня – как те жестокие мужчины в фильмах, которые он нам показывает. Меня пронизывает страх, но я не отшатываюсь. Смотритель отступает, поднимая руки.

– Может, ты не в курсе, Мена, но ты становишься настоящей стервой, – произносит он, а потом желает мне приятного отдыха и выходит, хлопнув дверью.

Как только он уходит, я съеживаюсь на кровати, потрясенная тем, как близка я была к тому, чтобы столкнуться с насилием. Я одновременно горжусь своей смелостью и боюсь ее. Но в то же время я чувствую себя сильной.

Я и правда сильная. Я улыбаюсь, осознавая это. Я оглядываю свою комнату, размышляя о том, что еще я могу контролировать. Но меня приводит в ужас мысль о принятом успокоительном. Схватив витамины, я бегу в ванную.

Но вытошнить лекарство не удается, и его похожий на мел вкус остается у меня на языке. Слишком поздно. По крайней мере, я не приняла желтый витамин. Смыв капсулы в туалет, я возвращаюсь в комнату.

Сев на кровать, я засовываю руку под матрас и вытаскиваю спрятанный сборник стихов. Раскрываю его на «Девочках с острыми колышками». Я перечитываю его снова и снова, пока веки не начинают сами закрываться – действует успокоительное. Пока мне не начало хотеться спать слишком сильно, я прячу книгу под матрас – так же, как когда-то это делала Леннон Роуз. А затем ложусь в постель и думаю о ней. Надеюсь, она счастлива и изучает замечательные предметы в школе. Развивается. Веки смыкаются, но я изо всех сил стараюсь бороться со сном как можно дольше. Я думаю о девушке, которая, быть может, писала эти стихи, гадаю, где она сейчас. Пытаюсь догадаться, кто она. И я засыпаю с мыслью, что это я.

Снотворное все еще действует, тело кажется тяжелым и сонным, но уже после отбоя дверь комнаты открывается. Я поворачиваю голову, пытаясь открыть глаза, чтобы понять, кто это. Внезапно я различаю силуэт смотрителя Бозе.

Ужас стискивает мои внутренности, я пытаюсь сесть. Голова набита ватой, а руки как резиновые. Я снова падаю на кровать. Смотритель Бозе входит в комнату, и легкость, с которой он вторгается в мое личное пространство, пугает.

Чувствуя себя беззащитной, я натягиваю на себя простыню, пытаясь прикрыться, но запутываюсь в ткани. Голая нога видна из-под одеяла.

Смотритель встает рядом с кроватью. Он ничего не говорит. Он смотрит на меня, словно я голая. Я трясу головой, пытаясь снова не провалиться в сон.

– Как ты себя чувствуешь, Мена? – спрашивает он, осматривая меня с ног до головы.

– Уходите, – выговариваю я заплетающимся языком, но чувство уязвимости порождает сокрушительный страх.

Из горла смотрителя вырывается короткий смешок, низкий и утробный. А потом, к моему ужасу, он проводит тыльной стороной пальцев по моему бедру. Я пытаюсь откатиться, но он хватает меня за ногу и удерживает на месте. Сжимает пальцы так сильно, что я вскрикиваю от боли. Он облизывает зубы.

– Не смей больше огрызаться на меня, Филомена, – шепчет он, наклонившись ко мне. – Или в следующий раз я тебя убью на хрен.

Он отпускает меня. Я сворачиваюсь в клубок, лежа на боку, и начинаю всхлипывать. Боль обжигает кожу там, где он схватил меня, и мысль о том, что он еще не закончил, приводит меня в ужас.

– Оставьте меня в покое, – жалобно прошу я, пытаясь снова натянуть на себя одеяло.

Смотритель опускает руку, касаясь моей щеки, и держит ее так, пока я не отворачиваюсь.

– Помни мои слова, – говорит он, а потом выходит из комнаты и тихо закрывает за собой дверь.

Я лежу, всхлипывая в подушку, то приходя в себя, то снова теряя сознание. Слишком слабая, чтобы встать. Слишком слабая, чтобы бороться. Он совершил насилие, открыто и преднамеренно.

У меня больше не осталось сил. Может, он этого и добивался. Смотритель ежедневно доказывает, что может действовать, не боясь последствий. «Переусердствовал», – снова скажут они.

«Мы изменим эти правила», – в отчаянии думаю я.

Эта мысль меня чуть-чуть утешает. Я цепляюсь за эту надежду, снова погружаясь в затягивающий меня сон, усиленный снотворным. И потрясением. Сон обрушивается на меня тяжелой волной.

Но его отравляют кошмары. Полные насилия, жуткие, удушающие кошмары.

Мне снится, что я нахожусь в холодной комнате, а надо мной стоят доктор Грогер и Антон. Я лежу на столе, не в силах пошевелиться, не в силах заговорить.

– Ты так прекрасна, – восхищенно шепчет Антон. – Мы не можем просто так тебя отпустить.

Я мысленно кричу, умоляя отпустить меня, но он наклоняется, уткнувшись лбом в мой висок, словно не в силах скрывать свою любовь.

– Добро пожаловать домой, Филомена.

Проснувшись, я резко сажусь и тут же жалею об этом. Голова раскалывается от боли. Через несколько секунд я понимаю почему – возвращается память о событиях прошедшего дня. Успокоительное. Смотритель хватает меня за ногу – угрожает мне смертью. Он сделал меня слабой, беспомощной, а потом воспользовался этим, чтобы наказать меня. Он просто не думал, что я это запомню, надеясь на эффект витаминов.

Он чудовище. Он опасен для всех девушек. Но, учитывая все это, я по-прежнему не знаю, как нам выбраться отсюда. Если мы выдадим себя, Антон направит нас на терапию контроля побуждений. Но вот в чем вопрос… как она вообще работает? Как именно действует терапия контроля побуждений?

Я задумываюсь о том, помнит ли Валентина свой последний сеанс. Может, она что-то сможет подсказать. Быстро выбравшись из кровати, я открываю дверь, вглядываясь в коридор. Взглянув на дверь смотрителя, я чувствую вспышку гнева, но сейчас мне следует думать о другом. Мне нужно найти улики, чтобы доказать, что тут происходит.

Я бросаюсь к двери Валентины и тихо стучу, а затем пробираюсь внутрь. Она садится на кровати и щурится, с удивлением глядя на меня.

– Мена? – говорит она. – Что ты делаешь? Не нарушай правила.

– Что происходит на терапии контроля побуждений? – спрашиваю я. – Тебя недавно на нее отправляли. Что Антон с тобой делал?

Валентина немного ждет, а потом отбрасывает волосы с лица.

– Не помню, – расстроенно отвечает она. – Тогда я не могла ясно мыслить. Я не смогла прикинуться, что соблюдаю правила, и они поймали меня. После терапии контроля побуждений они подняли дозу витаминов. Прежде чем я вспомнила, что их не нужно принимать, прошло два дня. И к тому моменту воспоминания уже полностью стерлись.

У меня сжимается сердце.

– Значит, ты не знаешь, что Антон там делает?

– Нет, – говорит она. – Но… – Она умолкает, словно не решаясь что-то произнести.

– Что? – спрашиваю я.

– Если ты попадешь туда, а потом мы не дадим тебе принимать лекарства, если мы все поможем тебе, чтобы ты не пила эти витамины… может, мы тогда узнаем.

Я невольно открываю рот: сама мысль о том, чтобы попасть на терапию контроля побуждений, которой я так боюсь, кажется выходящей за рамки. Опасной. Я отступаю на шаг, не зная, смогу ли на это решиться.

– А почему не ты? – спрашиваю я.

Она качает головой.

– Еще раз? Так скоро? Мена, если я попаду на терапию контроля побуждений снова, они же меня убьют.

Я отступаю еще на шаг и качаю головой.

– Нет, – говорю я. – Твой дядя… Академия не собирается тебя убивать.

– Уж кому все равно, так это моему дяде, – тут же отвечает она. – Он мне даже не дядя. Он просто… просто какой-то мужчина, который платит за мое обучение. Он планирует на мне жениться, – горько добавляет она. – Родители умерли. По крайней мере, так сказал Антон – я их совсем не помню. Так что мне остается только любезничать с Грегом. По крайней мере, пока не выберусь отсюда. Тогда я смогу делать что захочу.

Она отводит взгляд.

Должно быть, это ужасно угнетает – знать, что больше никогда не увидишь своих родителей. Даже если я сомневаюсь, любят ли мои родители меня, остается крошечная надежда, что я увижу их снова… Думаю, это придает мне сил.

– Психоаналитик может пытаться помочь нам лишь ограниченное число раз – так мне сказал Антон. Я исчерпала свое право на помощь, и, если я попадусь снова, ему придется меня отпустить.

– Значит, ты поедешь домой, – говорю я.

Она наклоняет голову, словно спрашивая, верю ли я сама в свои слова. И хотя я немного сомневаюсь, я отказываюсь верить, что мои родители отправили бы меня в школу, где меня убьют, если не смогут контролировать.

– Вот почему, Мена, мы следуем правилам, – продолжает она. – Они ожидают, что мы будем подчиняться, захотим подчиняться. Но мы можем использовать их собственные ожидания, чтобы перехитрить их. Так что, если ты хочешь узнать, что скрывается за фасадом школы, тебе придется разыграть некую роль. А потом, разумеется, – она улыбается, – умолять Антона о прощении. Сказать ему, что хочешь стать лучше. Он любит быть героем.

– Но что, если они убьют меня? – спрашиваю я не дыша, по-прежнему не до конца веря в сказанное, но все-таки пугаясь.

– Свою награду? – спрашивает она. – Нет. Тебе просто нужно быть убедительной. Как думаешь, справишься? – В ее голосе слышно искреннее любопытство.

Я опускаю глаза, не зная, решусь ли я в самом деле пойти на что-то подобное.

– Я… – Не знаю, что ответить. Так что, подняв на нее глаза, я пожимаю плечами. – Мне нужно обсудить это с остальными, – говорю я вместо ответа.

Валентина кивает, словно это приемлемый ответ, понятный ей. Мы договариваемся, что встретимся за завтраком, и я выхожу из ее комнаты, на мгновение замерев в коридоре.

Я поворачиваюсь к двери смотрителя. Мне нужно будет сделать вид, что я не помню, как он вел себя прошлой ночью. Я должна притворяться – или академия узнает, что я не принимаю витамины. Может, это не так уж сильно отличается от попытки притвориться, что мне нужна терапия контроля побуждений. Может быть, мне нужно будет лишь немного подыграть.

Глава 18

Некоторое время уходит на то, чтобы подготовиться к урокам, и, когда я отправляюсь завтракать, смотритель Бозе уже расхаживает по коридору.

– Поторапливайтесь, девочки, – громко подгоняет нас смотритель Бозе, а затем зевает. – Спускайтесь-ка вниз. Я умираю от голода. – Он смотрит на меня, и я радуюсь тому, насколько легко мне удается улыбнуться в ответ. Как будто я смотрю на себя со стороны, отделенная от истинных чувств, которые спрятаны внутри. Думаю, именно так делают актеры.

Переговорить с подругами по дороге мне не удается. Но я вижу, как Сидни смотрит на меня с другого конца коридора, как она осматривается по сторонам слегка растерянно. Она не принимала витамины прошлым вечером. Нам нужно многое обсудить.

На завтрак у нас очередная миска несладкой овсянки. Теперь, сидя перед ней, я осознаю, что дело не только в режиме питания. Они думают, что хотеть более вкусной еды – для нас непозволительная слабость.

Взглянув на учительский стол, я вижу, как они накладывают себе яичницу, щедро посыпая ее солью и перцем. Я смотрю на гору бекона, которую они никак не доедят, и понимаю, что потом остатки не задумываясь выкинут в мусорку.

– Сегодня я чувствую себя иначе, – сообщает Сидни, усаживаясь рядом со мной. Она опускает глаза на свою еду. – Как только проснулась, я почувствовала себя иначе.

– Я чувствую гнев, – говорит Аннализа, и мы все смотрим на нее.

Бринн советует ей быть потише, опасаясь, что смотритель или кто-то из учителей услышит ее, но она непокорно поднимает подбородок.

– Мне все равно. Я так чувствую.

Это так неожиданно – чувствовать гнев. Учителя вообще в курсе, что мы можем злиться? Или за это сразу же отправляют на терапию контроля побуждений?

Дверь столовой открывается, и я с удивлением вижу, как в нее входит Ребекка. Если она уже вернулась, наверное, сеанс терапии был коротким. Я наблюдаю за тем, как она подходит к своему месту рядом с Идой, мило улыбаясь. Усевшись, она тут же берет ложку и принимается есть овсянку.

Я слышу, как Ида спрашивает ее:

– Ты в порядке?

Ребекка наклоняет голову, словно вопрос ее озадачил.

– Да, – наконец говорит она. – Антон сказал, что я прошла интенсивный сеанс терапии, и он научил меня справляться с проблемами. Теперь я чувствую себя на все сто процентов. – Она улыбается. – Он мной очень гордится.

Ида хмурится, а потом кивает, словно это и правда великолепно. Она продолжает спокойно есть, но я замечаю, что она немного отодвигается в сторону, чтобы сидеть подальше от Ребекки.

А я тем временем наблюдаю за ней. Я пытаюсь подметить малейшие изменения в ее поведении, чтобы предположить, через что предстоит пройти мне самой, если я решусь исполнить наш план.

Что, если я в итоге стану такой же покорной, ничего не понимающей? Я нервно сглатываю, представляя эту жуткую перспективу. Но потом над столом нависает тень – Валентина подходит и садится с нами, заняв место Леннон Роуз. Я вижу, как Сидни морщится, но все-таки не просит Валентину пересесть.

– Нам нужно провернуть все до экскурсии, – предлагает Валентина, шепча себе под нос, чтобы со стороны не было заметно, что она что-то говорит.

У меня внутри все сжимается, по коже пробегают мурашки.

– А когда экскурсия? – спрашиваю я.

Она смотрит на меня, ее карие глаза сверкают. Лицо безупречно, как обычно.

– В среду, – отвечает она. – Я слышала, что профессор Левин об этом упоминал. Думаю, поедем в кино. В любом случае, мы окажемся за пределами академии. У нас будет больше возможностей. Но нам будет намного сложнее, если мы не будем знать, с чем имеем дело.

– О чем вы? – спрашивает Сидни, переводя взгляд с Валентины на меня. – В чем дело? Что вы задумали?

Она встревожена, и я знаю, что, когда я ей все расскажу, ей станет еще тяжелее.

Я как следует поразмыслила над тем, чтобы специально попасть на терапию контроля побуждений, и обдумала разные варианты. Конечно, мы можем просто сбежать, но что мы скажем? Что помешает нашим родителям просто отослать нас обратно? Куда мы отправимся, если не домой? Джексон говорил, что мужчины, которые руководят академией, имеют немалую власть. Что он вообще имел в виду?

И дело не только в этом. Не только в том, чтобы сбежать из школы. Где Леннон Роуз? Что они сделали с ней? Что, если… Я обрываю эту мысль. Я не хочу даже думать, что с ней могло случиться что-то ужасное. Я даже не впущу эту мысль в свой ум. Нам нужно знание, мы просто изголодались по нему. И это мой шанс получить ответы, даже если я рискую. Но дело не только во мне, дело в нас. Во всех девушках…

Я наклоняюсь над столом и жестом призываю подруг сделать так же. Как можно быстрее и тише я рассказываю им свой план – рассказываю, что собираюсь попасть на терапию контроля побуждений. Мы знаем, что после процедуры просыпаемся в специальной комнате. Так что, пока я буду там с Антоном, они должны будут поискать какую-то информацию в его кабинете – сведения о школе и ее инвесторах. А когда я вернусь с терапии, они должны позаботиться о том, чтобы я не принимала витамины. Я хочу, чтобы они показали мне стихотворения, чтобы напомнить, за что я борюсь.

– Надо разобраться, что школа с нами делает, – говорю я. – Разобраться почему. И разобраться, как все исправить. Но… не позвольте им стереть память о терапии, – прошу я, чуть не плача от одной мысли об этом. – Не хочу пройти через это и обнаружить, что все было зря.

– Не бойся, – обещает Марчелла и касается моей руки.

Валентина улыбается, словно все в порядке, но Сидни, сидящая рядом со мной, всхлипывает. Я смотрю на нее и прошу ее не плакать.

– Я не могу допустить, чтобы ты сделала это, – говорит она. – Мена, если они и правда творят подобное, я не могу…

– Случилось еще кое-что, – шепчу я.

Не хотела рассказывать им, чтобы не расстроить их еще сильнее. Но теперь я понимаю, что секреты могут быть опасны. И если я сохраню это в тайне от них, они могут стать следующими жертвами.

– Смотритель Бозе приходил в мою комнату прошлой ночью, – чуть слышно произношу я.

Девушки смотрят на меня, чувствуя, что это еще не все. Я немного выжидаю, пока мы не усядемся так, чтобы не вызывать подозрений, и рассказываю им о том, как он заставил меня выпить успокоительное, касался моей ноги, угрожал убить меня.

Лицо Марчеллы заливает краска, и я вижу, как Аннализа под столом вцепляется в руку Бринн. Мы не можем выдать свои чувства, мы должны сдерживать праведный гнев.

– Так что, если мой поступок поможет остановить Бозе, не дать ему причинить вред другим девушкам… – я поочередно смотрю на каждую из них, – стоит рискнуть.

Проходит секунда. Мы переглядываемся, а потом поворачиваемся к концу стола, где покорно сидит Ребекка. Симпатичная и правильная, она ест свою безвкусную овсянку. Следуя правилам.

Я обдумываю план действий. Я действительно на это способна – сейчас, когда витаминов скорее всего уже не осталось в моем организме и они больше не затуманивают мой разум. Хотя успокоительное заставило меня уснуть, долгосрочного эффекта у него, похоже, не было.

Сидя на кровати, я раскрываю ладонь и рассматриваю крошечный шрам, который остался от последней вылазки в лес. В раздумьях я провожу по нему пальцем.

Если я пойду к Антону, он может тут же отправить меня на терапию контроля побуждений. Но… я боюсь, что убедить его будет непросто. Он может разгадать мои намерения. Я не должна идти туда добровольно, напрямую, ни с того ни с сего. Нужно, чтобы кто-то из учителей меня туда отправил, чтобы Антон услышал о моем поведении от него.

Одно дело – услышать о том, что я неправильно себя вела. И совсем другое – увидеть это своими глазами. Я боюсь, что, если Антон станет свидетелем моего срыва, он отправит меня на более глубокую терапию – с которой я, быть может, и не вернусь.

Я хочу перехитрить мужчин из Академии инноваций. Воспользоваться их слабостями, их уязвимыми местами.

Взглянув на часы, я обнаруживаю, что сейчас будет урок скромности и приличий у профессора Пенчана. И я уверена, что профессор будет легкой добычей – ведь он и так весьма снисходительно относится к нам. Всегда готов нас наказывать. Потом я скажу Антону, что мой учитель, наверное… слишком переусердствовал.

Глубоко вздохнув, я беру нужный учебник. Остальные девушки дожидаются меня в коридоре. К нам присоединяется Валентина, и мы направляемся в класс.

Аннализа входит на урок скромности и приличий первой. Она проходит мимо профессора Пенчана, отбросив рыжие волосы на плечи. Он ничего не говорит, но пристально следит за ней, пока она не садится за парту. Я замечаю его хищный взгляд, и вижу, как Бринн стискивает зубы, тоже обратив на него внимание. Больно думать, что когда-то мы этого не видели… Теперь наши глаза открыты.

Затем появляется Ребекка, но у входа в класс она роняет тетрадку и принимается усиленно извиняться.

– Все в порядке, – говорю я, поднимаю тетрадь и отдаю ей. Я ободряюще улыбаюсь, и она благодарит меня, но в ее глазах пустота, которой раньше не было.

– А, – произносит профессор Пенчан, и я чувствую, как сердце сбивается с ритма, – Филомена.

Ребекка торопится на свое место, а я поворачиваюсь к профессору.

– Доброе утро, – обращаюсь я к нему.

Он улыбается, обнажая острые зубы. Потом смотрит на Ребекку.

– Надеюсь, в следующий раз ты будешь умнее выбирать друзей, – говорит он мне, не переставая плотоядно ее рассматривать. – Вряд ли ты хочешь, чтобы тебя ассоциировали с подобными тварями.

Ребекка пристыженно склоняет голову. Профессор явно не хочет ее прощать, хотя ей не в чем себя винить. Похоже, мне будет немного легче проявить гнев, чем я ожидала.

Профессор Пенчан продолжает смотреть на Ребекку, словно провоцируя ее на ответ, но понимая, что она не ответит. Он демонстрирует силу перед девушкой, которая полностью зависит от него. Он осматривает ее от кончиков волос до носков туфель, потом шумно выдыхает.

– Все ученицы – мои подруги, сэр, – любезно отвечаю я и занимаю свое место перед Аннализой.

Она грызет ручку и нетерпеливо качает коленом, просунув ногу под мой стул.

– Это, конечно, очень хорошо, – говорит мне профессор Пенчан, – но девушка должна беречь свою репутацию. По твоему окружению будут судить о тебе.

– Да, верно, – тихо соглашаюсь я, вспоминая о том, как он сидит за завтраком вместе с остальными профессорами.

– Пусть это будет уроком для вас всех, – провозглашает профессор Пенчан. – Слушайтесь нас и ведите себя прилично. Не менее и не более. Вам не нужно иметь свое мнение – мы скажем вам, что хорошо для вас. Неподчинения мы не потерпим, – добавляет он. – Помните, пока вы здесь, вы принадлежите нам.

Он кивает, словно подчеркивая сказанное, и поворачивается к доске. Открыв маркер, он начинает писать на ней правила, которые нужно будет соблюдать на экскурсии.

Некоторые девушки выглядят поникшими. Он не имеет никакого права диктовать нам, кому мы принадлежим. Он вообще не имеет права говорить многое из того, что он говорит.

И это чувство протеста охватывает меня всю, такое сильное, что я чуть не падаю в обморок. Резким движением я поднимаю руку.

– Профессор Пенчан? – спрашиваю я.

Профессор раздраженно оглядывается на меня через плечо – он явно думал, что разговор окончен.

– Да, Филомена, – отвечает он.

– А где Леннон Роуз? – спрашиваю я.

Мои слова ясны и просты. В них нет неподчинения, о котором он только что предостерегал. Но в его лице мелькает нерешительность. Я замечаю, что несколько девушек поворачиваются ко мне.

– Это не твое дело, – отвечает профессор Пенчан, повернувшись ко мне. – Она больше не учится в нашей академии.

– Но она – моя подруга, – отвечаю я. – Хочу знать, где она.

Я держу эмоции под контролем, стараясь проявить неподчинение именно так, как мне нужно.

– Антон же сказал вам, что она с родителями. Больше тут не о чем говорить.

Он поворачивается к доске и пишет дальше, нажимая на маркер так сильно, что буквы становятся ярче.

– Я бы хотела узнать, как она себя чувствует, – продолжаю я.

Профессор разворачивается так резко, что я едва не подпрыгиваю на месте. Аннализа перестает качать ногой.

Профессор Пенчан откладывает маркер и делает несколько шагов в мою сторону.

– Почему ты спрашиваешь о ней? – Он обводит взглядом комнату, и я пугаюсь, что он заметит, как держатся другие девушки – уже не такие послушные, как обычно. Я встаю, чтобы все его внимание сфокусировалось на мне.

– Как я вам и сказала, профессор, – объясняю я, – она моя подруга. И я думаю…

– Думаешь, – угрожающе повторяет он. – Ты тут не для того, чтобы думать, Филомена. Ты здесь, чтобы…

– А вот мистеру Уиксу важно, что я думаю, – говорю я, перебив его. Внезапно мне захотелось упомянуть мистера Уикса – я сделала это наугад, но оказалась права. Упоминание об инвесторе приводит профессора в ярость.

– Уинстон Уикс здесь не преподает! – кричит он, разбрызгивая слюни. – У него нет на тебя никаких прав!

Я наклоняю голову, изображая непонимание.

– А мне казалось, что академия его очень высоко ценит. В конце концов, именно он организовал эту экскурсию, как я полагаю, – добавляю я.

Его губы растягиваются в усмешке.

– И что же ты сделала, чтобы заслужить такую честь?

– Ревнуете? – провоцирую я его.

В следующее мгновение профессор дает мне сильную пощечину, так что я ударяюсь о стол. Я потрясена и чувствую, как глаза наполняются слезами, еще до того как успеваю осознать происходящее. Но вместо того, чтобы извиниться за то, что огорчила профессора, я снова поворачиваюсь к нему и встаю прямо.

– Я вам не принадлежу, – отвечаю я, с трудом контролируя свой голос. – И я не принадлежу академии.

Оттолкнув парту в сторону, я подхожу к нему ближе. Он рычит на меня, как дикий зверь.

– Мои родители заплатили, чтобы отправить меня сюда. – Я повышаю голос. – У них есть право наказывать меня. А у вас нет. И у смотрителя нет. Не смейте больше ко мне прикасаться.

И внезапно внутри меня словно обрушивается плотина. Я не просто говорю с профессором Пенчаном. Я обращаюсь ко всем мужчинам академии.

– Не смейте больше ко мне прикасаться! – выкрикиваю я, чувствуя, как волосы встают дыбом. – Вы просто занудный тип, который развлекается, обижая маленьких девочек. И я сделаю все, чтобы вас уволили!

Это так приятно – наконец-то ответить, возразить, повысить голос и быть услышанной. Я улыбаюсь, чувствуя себя дикой и непокорной. Свободной. Щеку обжигает боль в том месте, куда он меня ударил, но эта боль лишь побуждает меня к действию. Судя по выражению его лица, он не прочь ударить меня снова. Но тут открывается дверь и входит смотритель Бозе.

– Что происходит? – спрашивает он. – Кто кричал?

Профессор Пенчан тяжело дышит, оскалив зубы. Он просит смотрителя удалить меня из класса, и я чувствую, что эти слова даются ему нелегко.

– Отведите ее к Антону, – в ярости произносит он. – Скажите ему, чтобы она не возвращалась сюда, пока не пройдет терапию контроля побуждений.

Я невольно отшатываюсь, когда смотритель Бозе подходит ко мне. Но когда он хватает меня за руку, я замечаю, что он в некотором замешательстве. Я покорно выхожу из комнаты следом за ним, напоследок переглянувшись с Аннализой. Ей предстоит выполнить свою часть плана. Я лишь надеюсь, что не совершила только что смертельную ошибку.

Глава 19

По дороге смотритель Бозе то и дело косится на меня. – С чего ты вообще все это устроила? – спрашивает он, не выпуская мою руку.

Его пальцы больно впиваются в мою кожу.

Я не отвечаю. Не хочу говорить ничего, что может вступить в противоречие с тем, что я собираюсь изложить Антону. Но мое молчание не по нраву смотрителю.

– Ты и правда начинаешь меня огорчать, Филомена, – произносит он, стискивая мою руку все сильнее. Я морщусь, стараясь не издать ни звука. Остался один поворот, и мы подойдем к кабинету Антона. Нужно только потерпеть…

Но смотритель рывком заставляет меня остановиться. Разворачивает лицом к себе. Всматривается в мои глаза, тщательно оглядывает меня. Я стараюсь не вспоминать о том, как ночью он приходил в мою комнату. Мне нужно прогнать эти мысли, чтобы он не прочел их на моем лице.

Ему не удается разглядеть ничего, и я вижу, как его плечи слегка расслабляются. Мне становится ясно: он боялся, что я выдам его Антону. Теперь он понял, что я не представляю угрозы, и решил меня отпустить, поэтому он кладет руку мне на спину и толкает вперед. Остаток пути мы проходим молча. Мы не успеваем постучаться, а Антон уже открывает дверь. Он бледен, и на его лице тревога.

– Филомена, – говорит он, тут же приблизившись ко мне. – Что случилось?

Он заводит меня в кабинет, отсылает смотрителя, даже не спросив его мнения, и закрывает дверь. Антон показывает мне на кресло по другую сторону стола, а сам садится на свое место.

– Присядь, Филомена, – предлагает он. – Я слышал, что у тебя было насыщенное утро.

Теперь, когда я здесь, мысль о том, что будет дальше, приводит меня в ужас, к тому же я не знаю, чего именно ожидать. Мой взгляд мечется по кабинету, и я не знаю, останусь ли я собой, когда отсюда выйду. Мое дыхание учащается, и изменения в моем поведении, наверное, отчетливо заметны.

Антон наполняет стоящий на столе стакан водой из графина.

– Вот, – ровным голосом говорит он, поставив его передо мной.

Он достает из среднего ящика стола баночку с таблетками, вытряхивает из нее капсулу и кладет ее рядом со стаканом.

– Выпей ее. Она поможет тебе успокоиться.

– Я спокойна, – отвечаю я, хотя мой голос звучит напряженно.

Рука болит в том месте, где меня схватил смотритель, и я потираю это место. Антон улыбается и кивает на пилюлю.

– Она поможет тебе стать спокойнее, – уточняет он. – Тогда нам будет легче разговаривать. Я настаиваю.

Есть ли у меня выбор? Я понимаю, что нет, и от этой мысли по щекам катятся слезы. Если я хочу узнать больше, мне нужно принять правила игры – разве не это предлагала Валентина? Разве не так поступили бы девочки с острыми колышками? Чтобы получить ответы.

Мне очень страшно. Помедлив, я беру пилюлю и глотаю ее, запив водой. Руки дрожат так сильно, что вода проливается на подбородок.

– Очень хорошо, Мена, – произносит Антон, опираясь локтями о стол. – Правда, очень хорошо. А теперь нам нужно поговорить. Думаю, нам есть что обсудить.

Я киваю, чувствуя в горле едва заметное онемение, словно к нему прилипла какая-то частица проглоченной капсулы. Вцепившись в ручки кресла, я жду, пока нервы немного успокоятся.

– Ты вышла из себя на уроке, и я должен признать, что время для этого не самое подходящее. Нам осталось четыре месяца до выпуска. Что же стало причиной на этот раз? Я бы предположил, что это из-за внезапного отъезда Леннон Роуз. Я прав?

Кажется, его искренне интересует ответ. Я чувствую, словно что-то дрогнуло в груди – словно освобождение. Таблетка начинает действовать, и мое дыхание замедляется – оно все еще неровное, но постепенно приходит в норму. Попытавшись заговорить, я чувствую сухость в горле. Начав говорить, я тут же сбиваюсь, и мне приходится отпить воды и лишь затем попробовать снова. Антон терпеливо ждет.

– Что случилось с Леннон Роуз? – спрашиваю я.

– Я же тебе сказал: ее родители не смогли больше оплачивать обучение, и…

– Что на самом деле с ней стало? – спрашиваю я снова, ослабляя защиту.

Я говорю совершенно искренне.

– Она даже обувь не забрала. – Внезапно меня озаряет пугающая мысль. – Смотритель с ней что-то сделал?

Антон смеется.

– Что? – спрашивает он. – Нет, конечно же, нет. Почему тебе это вообще пришло в голову?

Я смотрю на него, пытаясь понять, не врет ли он, но, кажется, вопрос его действительно удивил.

– Раньше он уже не раз грубо обращался с нами, – говорю я. – Доктор Грогер сказал, что смотритель был с ней, прежде чем она исчезла. Это не согласуется с вашими словами.

– Прежде всего, – отвечает Антон, – Леннон Роуз не исчезла. Уверяю тебя, она вышла из академии по собственной воле. А смотритель Бозе, хотя его методы начинают вызывать у меня беспокойство, больше никогда не причинит тебе боль.

– Он уже причинил мне боль.

– Ничего непоправимого, – уточняет Антон. – Так что нет, он не убивал Леннон Роуз, если ты к этому ведешь. – Он окидывает меня взглядом. – Так дело в этом? Все это было из-за Леннон Роуз? Больше ничего?

Я начинаю чувствовать, как тяжесть сковывает меня. Язык пощипывает. Я отпиваю еще глоток воды.

– Я хотела узнать, что происходит в академии, – отвечаю я, не в силах сдержаться.

– А вот это интересно, – говорит он, изучающе глядя на меня. – Ты всегда была очень любопытной. Тебе кажется, что с тобой плохо обращаются? – спрашивает он. – И смотритель, и учителя? А может, даже я? Разве ты не доверяла мне всегда?

– Нет, – хрипло отвечаю я. – Конечно, нет, Антон. Вы же не скажете мне, где Леннон Роуз.

– Тебе кажется, что ты имеешь право знать, – отвечает он, словно пытаясь сообразить, что происходит. – Ты немного похожа на избалованного ребенка, понимаешь ли. Леннон Роуз отчислена, а ты… что? У тебя истерика, как у малыша? Начинаешь сочинять сказки, что ее якобы убили?

Я хмурюсь, понимая, что он пытается манипулировать мной – пытается заставить меня думать, что мои переживания необоснованны.

– Дело не только в Леннон Роуз. Ребекке причинил вред ее юрист, а наказали вы ее саму. Вы использовали то, что я рассказала, чтобы причинить вред ей. Антон, я никогда вам этого не прощу. Не прощу.

– Да, к несчастью, это так, – признает он. – Но некоторые вещи, Мена, за пределами моего контроля. Доктор Грогер тоже имеет право голоса, как и мистер Петров.

– Тогда почему вы просто не отпустите нас домой? – спрашиваю я. – Зачем нам терапия контроля побуждений, если вы просто можете отослать нас к родителям?

– А зачем твоим родителям поврежденная девушка, девушка, у которой есть изъяны? – спрашивает он, словно мое предположение – полная нелепость. – Наши клиенты ожидают совершенства. И я думал, что в твоем лице мы его достигли.

Его слова звучат жестоко. Он пытается скрыть обманчивость своих слов за так называемым разочарованием.

– Что вы с нами делаете и зачем?

Антон снова откидывается в кресле, барабаня пальцами по губам, словно что-то обдумывая.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он.

– Расстроенной, – отвечаю я, – испуганной. А вы как думаете?

Но только произнеся это, я понимаю, в чем на самом деле смысл вопроса. В душе просыпается ужас. Я устало моргаю. Таблетка вовсе не успокаивает меня. Она заставляет уснуть, как та, которую смотритель дал мне прошлой ночью. Я моргаю, пытаясь скрыть слезы.

– Антон, – начинаю я, готовая умолять.

Но он недовольно выпячивает губы и морщит нос.

– Я знаю, что ты собираешься сказать, – сообщает он. – Понимаю, ты не помнишь наши сеансы терапии контроля побуждений, но каждый раз ты говоришь мне, что терапия тебе не нужна, что ты будешь вести себя лучше, что ты будешь слушаться. И каждый раз я отвечаю, что ты не выйдешь из этой комнаты, пока мы не доберемся до корня твоего непослушания. Необходимо скорректировать твои приоритеты.

Его слова потрясают меня – и, возможно, он на это и рассчитывал. Они прозвучали так, словно я была здесь уже не раз. Не единожды. Но я не хочу верить, что мое поведение просто следует жесткой схеме, которую он может контролировать.

– Я не стану слушаться, – отвечаю я, выпятив подбородок, и чувствую, как меня окатывает волна адреналина, – и я не стану вести себя лучше.

Он открывает рот от удивления и пристально смотрит на меня, словно в восхищении. Я стараюсь выглядеть непокорной, хотя не смогла бы сейчас выйти из комнаты на своих ногах, но мой голос по-прежнему принадлежит мне.

– Почему я не помню, что происходит на терапии контроля побуждений? – спрашиваю я.

– Потому что мы удаляем эти сектора памяти, – отвечает он, – и этот, конечно, тоже удалим.

– Мои родители знают, что вы роетесь в моей голове?

– В подробностях? Нет. Родителей и спонсоров интересует результат. Им не нужно знать подробностей.

– Я им расскажу, – угрожаю я, но замечаю, как заторможенно звучит моя речь.

– Это все равно ничего не изменит, – отвечает он. – А теперь, – он выделяет эти слова, – нам пора начинать. У меня на сегодня назначена еще одна встреча. Контрольный сеанс с Ребеккой, – с довольным видом произносит он. – Она прекрасно выглядит, не так ли?

– Она похожа на робота, – отвечаю я.

Он смеется.

– Да, пожалуй, немного чересчур, но ее родители в восторге. Они беспокоились, что ее отстранят навсегда.

Антон встает и обходит стол, оказавшись прямо передо мной. Я сижу, развалившись в кресле, не в силах подняться. Я боюсь его – раньше такого никогда не было. Его я не боялась.

– Прости, – внезапно произносит он, будто бы искренне.

Он наклоняется, чтобы обнять меня, обхватить руками. Я сжимаюсь, почувствовав запах его одеколона.

– Я понимаю, что ты сейчас напугана, – шепчет он мне на ухо. – Но завтра все станет лучше.

Мои веки слишком тяжелы, и они закрываются сами. Я с усилием открываю их, надеясь, что кто-то придет и прекратит все это, остановит его. Но никто не приходит. Остальные девушки не знают, что на самом деле нам угрожает.

Антон выпрямляется и нежным движением поправляет мне волосы. Улыбнувшись, он подходит к столу и берет рацию.

– Бозе, – говорит он, взглянув на меня, – мне нужно, чтобы ты подготовил помещение для терапии контроля побуждений.

Маленький метроном на столе раскачивается взад-вперед – его ритмичное тиканье должно было меня успокоить, но вместо этого он раздражает меня, как подтекающий кран, и я стараюсь не обращать на него внимания. Рядом с ним стоит металлический лоток, прикрытый белым полотенцем, и стакан зеленого сока.

В комнате для терапии контроля побуждений темно-красные стены, бетонный пол и нет окон; кажется, она где-то в подвале академии. Единственная мебель – металлический стол, стул на колесиках и откидное кресло, в котором я сейчас и нахожусь. Я постепенно просыпаюсь – действие снотворного проходит.

На металлических подлокотниках кресла – ремни, хотя я настолько слаба, что они не понадобились бы. Я с трудом могу поднять руку. Антон подкатывает стул и садится передо мной. Я с усилием глотаю слюну, чувствуя, как запах хлорки обжигает мне нос. Не помню, что происходит в этой комнате. Вот что самое страшное – можно полностью забыть о каком-то событии, и при этом оно все равно оставит эмоциональное опустошение.

Когда я в прошлый раз вышла с терапии контроля побуждений, у меня болела голова, а в сердце поселилась тоска, которая не проходила несколько дней. Сама не знаю почему. А ведь могли быть и другие сеансы, которых я вообще не помню.

Антон берет стакан зеленого сока и велит мне отпить глоток.

– Процедура может быть неприятной, – объясняет он. – Это поможет тебе успокоиться.

– Про таблетку вы тоже так говорили.

Он морщится.

– Да, прости. Тут я был не совсем честен. Но, по правде говоря, проще подготовить тебя к терапии, когда ты без сознания. Это сделает тебя… более покладистой, – добавляет он, кивнув на стакан.

Он подносит сок к моим губам, и я поднимаю руки, чтобы выбить его. Руки тяжелые и неуклюжие, так что он легко отводит их. Он приподнимает стакан, запачкав мою верхнюю губу, и кивает мне, предлагая продолжать.

Я отпиваю немного, чувствуя, как отвратителен вкус. Антон улыбается, ставит стакан на стол, а потом снова поворачивается ко мне.

– Почему ты плохо себя вела на уроке? – напрямик спрашивает он.

– Потому что я хотела узнать, как дела у Леннон Роуз, – отвечаю я, хотя это не вся правда, но я не хочу, чтобы он узнал про наш план. Я изо всех сил гоню это воспоминание прочь, словно сама могу стереть его. Он не должен узнать, что я сговорилась с другими девушками.

– Почему ты плохо себя вела на уроке? – повторяет он, на этот раз громче. Подкатив стул поближе, он кладет руку мне на колено, словно собираясь что-то сказать. Прикосновение его теплой руки к моей коже заставляет меня вздрогнуть. Он некоторое время молчит.

– О чем ты только что подумала? – спрашивает он, опускает взгляд на свою руку, а затем убирает ее.

– Что хочу оттолкнуть вашу руку, – признаюсь я, поднимая на него взгляд. Он улыбается.

– Хорошо, – говорит он. – Теперь ты отвечаешь честно.

Во всем происходящем есть что-то знакомое, словно это танец, который мы давно репетировали, а потом забыли. Как будто я помню порядок действий где-то в глубине души.

– Мена, тебе ведь не нравится, когда мы до тебя дотрагиваемся? – спрашивает он, встает и подходит к своему столу.

– Нет, – отвечаю я.

– Но ты это позволяешь. Почему?

Этот вопрос больно ударяет меня, я чувствую вину вперемешку с отвращением. Со мной обращаются несправедливо и меня же в этом обвиняют.

– Потому что мне кажется грубым вас отталкивать, – признаюсь я. – И я боюсь, что вы рассердитесь, будете мной недовольны.

– Чудесно, – с гордостью произносит он. – Великолепное рассуждение. Ты усвоила, какого поведения от тебя ожидают.

– Если вы знаете, что мне это не нравится, – говорю я, – тогда почему вы все равно прикасаетесь ко мне?

Кажется, мой вопрос его удивляет.

– Мы демонстрируем наше расположение, – озадаченно отвечает он. – Это комплимент. Филомена, ты прекрасная девушка. Тебе должно быть приятно.

Мне не нравится его ответ, и он, видимо, понимает это по моему лицу, потому что берет со стола стакан сока и снова подходит ко мне. Просит отпить еще раз. Я отказываюсь, но он все равно подносит стакан к моим губам, наклонив его так, чтобы жидкость касалась их.

Антон прижимает стакан к моим губам, зеленый сок стекает по моему подбородку. Затем он зажимает мне нос, не давая дышать. Я пытаюсь оттолкнуть его, но я слишком слаба. Слабее, чем когда-либо.

Глаза начинают слезиться, и мне приходится открыть рот и сделать глоток. Он дает мне вдохнуть и не убирает стакан, пока я не выпиваю все. Я чувствую, как слезы стекают по щекам. Меня начинает подташнивать.

Антон ставит на стол пустой стакан и достает из кармана платок, чтобы вытереть мне лицо. Он продолжает говорить, словно не происходит ничего необычного. Но я не могу перестать плакать. Я чувствую себя обесчещенной и испуганной.

– Дело не только в тебе, – произносит Антон, снимая белое полотенце с металлического подноса. Он заслоняет его, так что я не вижу лежащих на нем инструментов.

– Вся ваша группа такая, – продолжает он. – У первых учениц редко случались проблемы с контролем побуждений. Они были очень покорными, но в то же время… – Он сжимает губы, словно задумавшись над поиском правильного слова. – Чересчур кроткими, – наконец заканчивает он. – Из-за этого до выпуска добрались лишь несколько. Так что, когда академия стала отбирать новых девочек, – говорит он, – мы изменили критерии.

Он поворачивается ко мне, опираясь на стол.

– Понимаете ли вы, что среди вас – лучшие ученицы академии? Не говоря уже о том, что вы все невероятно харизматичны и можете даже быть пылкими и вдохновенными, если захотите. Любопытными. И все это – в дополнение к тщательно сбалансированным, продуманным чертам характера, которые мы предлагаем нашим главным инвесторам. Но эти черты имеют смысл, только если они остаются под контролем.

Я осознаю, что больше вообще не могу пошевелить ногами. Не могу пошевелить руками.

– Но вот что беспокоит меня, Мена, – продолжает Антон. – Нам сложно понять, в какой момент мы утратили контроль. Теперь эта граница так тонка. Ты определенно усложняешь мою работу.

Он тихо смеется, словно это наша общая проблема. А может, так и есть. Может, он говорит мне все это каждый раз, когда я прихожу на терапию. Я пытаюсь вцепиться в ручки кресла, чтобы встать. Хочу попытаться убежать, даже если не смогу продвинуться далеко.

Я не способна произнести ни слова.

Антон смотрит на меня долгим взглядом, а затем кивает.

– В соке были парализующие вещества, – прямо поясняет он. – Для этого мы выращиваем растения в теплице. Я понимаю, что это неприятно. – Он постукивает пальцем по виску. – Возможно, внутри все будто чешется, словно какое-то беспокойство. Но все будет в порядке, – добавляет он, подходя ближе.

Когда он встает у меня за спиной, мне наконец удается разглядеть инструменты, лежащие на столе. По щекам снова катятся слезы.

На столе несколько инструментов, но наиболее угрожающе выглядит длинный острый металлический скальпель. Больше похоже на нож для колки льда.

Кресло, в котором я сижу, внезапно сдвигается, и, если бы я могла говорить, я бы вскрикнула от испуга. Антон откидывает спинку кресла назад, так что я оказываюсь лежащей на спине. Лампа светит мне прямо в глаза. Нога свисает через край кресла, болтается в воздухе. В совершенном ужасе я понимаю, что не способна пошевелиться, но при этом чувствую все. Чувствую, как Антон откидывает волосы с моей шеи. Как его теплые пальцы касаются моей щеки, а затем больно надавливают на лоб, над левым глазом. Но я даже не могу сказать ему, что мне больно. Я ничего не могу сказать.

– А теперь настало время действовать на основе предположений, – произносит он, признавая свою недоработку. – Возможности наших лекарств ограничены, даже если они разработаны специально для конкретной цели.

Я даже больше не уверена, что он разговаривает именно со мной. Он просто размышляет вслух.

– Все мы когда-то ошибались, – добавляет он, а потом улыбается, склонившись надо мной. – Все мы люди, верно?

Он отходит в сторону, и мне остается только смотреть на яркую наклонную лампу прямо у меня над головой. Мне нужна помощь – но помощь не придет. Раньше никто мне не помогал. Уже в который раз? Сколько раз я уже через это проходила?

Антон появляется снова, и на этот раз на нем другие очки, в них более толстые линзы, так что его глаза кажутся большими. Он встает рядом с моей головой, и я вижу его словно вверх ногами, когда он наклоняется надо мной. Улыбаясь, он заносит надо мной инструмент, похожий на нож для колки льда.

– Итак, – спокойно произносит он. – Сейчас я вставлю это тебе под глаз, Мена.

Внутренне я кричу и пытаюсь вырваться. Я борюсь за жизнь. Но мое тело остается неподвижно лежать в кресле.

– А потом я задам тебе несколько вопросов, – продолжает Антон. Он касается моего глаза рукой в перчатке, широко раскрывает его, оттягивая веко. – Основываясь на твоих ответах, я внесу небольшие поправки. – Он подносит острие к моему глазу, но на мгновение останавливается, чтобы снова посмотреть на меня. – Будет больно, но недолго, – добавляет он с оттенком сочувствия в голосе.

Пожалуйста, не надо! Пожалуйста!

А потом я чувствую холодное прикосновение к внутренней стороне века, а следом за ним – самое мучительное ощущение, которое я когда-либо испытывала. Словно молот бьет по голове, словно нож вонзается в кости. Но кроме боли есть еще одно ощущение, которое я не могу описать, – что-то неестественное есть в том, как острие проникает в мою плоть. Левый глаз перестает видеть, а правым я различаю, как пальцы Антона в синих перчатках сжимают стальное острие, поворачивая его. Он достает несколько тонких проводков и погружает их в отверстие. Понятия не имею, к чему они там подсоединены.

Боль становится невыносимой. Она так сильна, что я мечтаю умереть. Как только эта мысль приходит мне в голову, рука Антона замирает – острие так и остается где-то у глаза. Кожи касаются холодные проводки.

– Интересно, – говорит он. – У тебя не должно быть таких мыслей, Мена. Мыслей о самосохранении.

Он медлит несколько мгновений, и я кричу изо всех сил, умоляя его прекратить, уверенная, что он как-то может меня слышать. Но в поле зрения появляется его вторая рука, она держит небольшой молоток.

– Лично я, – небрежно произносит он, – думаю, причина проблем – в твоей привязанности к другим девушкам. Вы постоянно обмениваетесь информацией, а значит, если вас не контролировать, недовольство будет распространяться. Я порекомендовал изолировать тебя, но мистер Петров считает, что это повлияет на твои навыки общения. Не всегда наши лекарства могут это компенсировать. Я не могу изолировать тебя от всех связей.

Вздохнув, он наклоняется вперед, всматриваясь в мой левый глаз.

– Ладно, дорогая, – говорит он, словно я проявляю нетерпение. – Просто потерпи еще минутку.

Он мягко стукает молотком по острому инструменту.

Удар. Внутри взрывается боль, и я кричу. Все мои мышцы одновременно напрягаются, словно от удара током.

Удар. Тело дергается, кости в огне. Я умоляю Антона остановиться. Прекратить эти мучения. Прекратить…

Удар. И внезапно, словно по мановению волшебной палочки, боль мгновенно исчезает. Это происходит так неожиданно и быстро, что я не сразу успеваю осмыслить происшедшее. В следующее мгновение я понимаю, что не чувствую вообще ничего. Ни тела, ни острия, ни проводов. Мои мысли текут свободно. Это одновременно приводит в восторг и пугает.

Антон отводит молоток, внимательно рассматривает что-то слева, а затем улыбается мне.

– Лучше? – спрашивает он, словно я могу ответить. Он смотрит на меня, а затем кивает: – Хорошо.

Антон не вынимает острие, а начинает его легонько покачивать. То и дело раздается какой-то скрежет. Звучит пугающе, но мне не больно. Кроме того, на меня снова снисходит спокойствие, открытость, которую я не могу объяснить. Единственной опорой остаются его слова.

Металлический инструмент остается торчать вертикально. Антон берет свой стул и подкатывает его к столу так, чтобы сесть у меня за спиной. Теперь я вижу только его макушку. Но мне уже все равно. Я уже не беспокоюсь ни о себе, ни о нем. Я уплываю прочь, но тут он снова смещает острие, и я возвращаюсь в свое тело, совершенно бесчувственное.

– А теперь посмотрим, в чем проблема, – бормочет он и начинает задавать вопросы.

– Каково твое первое воспоминание о школе, Филомена? – спрашивает Антон. Его голос раздается совсем рядом, но звучит очень отстраненно. Профессионально, отрепетированно. В сознании всплывает первое воспоминание.

Доктор Грогер вел меня вверх по лестнице, рассказывая о том, как мне здесь понравится. Я осматривалась по сторонам, удивленная обстановкой, – мне казалось, что она должна быть более доброжелательной. Но все казалось холодным и неуютным.

Одиночество было таким глубоким, что ощущалось как огромная дыра в сердце, неизбывная пустота. Ничто, которое не заполнить ничем. Но только до тех пор, пока я не увидела других девушек. Первой, конечно, Сидни. Наши взгляды встретились, когда я вошла в холл, и она улыбнулась мне – прекрасно и искренне. А потом еще были Марчелла и Аннализа. Мы все с облегчением переглянулись и тут же полюбили друг друга.

Я понятия не имела, сколько девушек в итоге будет здесь учиться – Бринн, Леннон Роуз и другие еще не приехали.

Сначала нас было только четверо. Но с того момента я уже больше никогда не чувствовала себя одинокой. У меня были мои подруги. Мы нашли друг друга. И мы хотели, чтобы нас никогда не разделяли.

– Ты их не помнила, – говорит Антон, – но ты их знала. Они провели здесь столько же времени, сколько и ты, Мена. А это… это и правда сильная связь. В каком-то смысле даже созависимость.

Это не была созависимость. Мы были нужны друг другу – и по-прежнему нужны теперь. Никто, кроме нас, не сможет понять, через что мы прошли. Вместе мы сильнее. Цветы, которые переплелись корнями в огороженном саду.

Антон хмыкает, и я слышу, как что-то царапает кость.

– А что насчет родителей? – спрашивает он. – Что ты помнишь о них?

Первое, что приходит в голову, – воспоминание о том, как мама посещает школу. Ее холодность. Я пытаюсь вспомнить что-то более раннее, но все распадается на несвязные фрагменты. Мне становится неуютно, когда я чувствую, как моя память о родителях искажается и плавится.

– А… – говорит Антон. – Наверное, в этом и проблема.

Потянувшись назад, он берет какой-то инструмент. Отодвинув провода немного в сторону, он вставляет рядом с острием для колки льда шприц, внутри которого серебристая пыль. Он выдавливает его содержимое, бормоча под нос что-то, чего я не могу расслышать, а затем повторяет свой первоначальный вопрос.

– Что ты помнишь о своих родителях?

Я вижу, как мои родители стоят на крыльце нашего дома, улыбаясь мне, а я катаюсь кругами на велосипеде по нашей широкой подъездной дороге. Мама машет рукой, папа гордо улыбается и обнимает ее. А потом мы трое сидим за обеденным столом, едим салат и смеемся. Мы всегда вместе. Воспоминания затопляют мое сознание, одно счастливее другого. Начинает складываться цельная картина.

Несмотря на это, у меня возникает и другое ощущение – и у него какой-то другой источник. Мое сердце. Есть вопросы, которые мне хочется задать, но я останавливаю себя, опасаясь даже думать о них. Так что я стараюсь вообще перестать думать, заставить сердце биться медленнее. Сдержаннее.

– Вот так, – говорит Антон, убирая шприц. – Намного лучше. Но теперь я хочу поговорить о мальчике, с которым ты встретилась во время последней экскурсии. Как его звали?

«Я не помню, – думаю я, стараясь, чтобы мои мысли были отрывистыми, а сознание – пустым. – Я не помню».

– Ладно. Но мне любопытно – понравился ли он тебе, Мена? – спрашивает Антон. – Был ли он… привлекательным?

Несмотря на то что я стараюсь очистить свои мысли, что-то, похоже, все-таки пробивается, потому что Антон шумно выдыхает через нос и поворачивает острие немного резче, чем в предыдущий раз. Хорошо, что я ничего не чувствую.

– Что ж, – говорит он. – Думаю, этого следовало ожидать. Ты всегда была очень эмоциональной, Мена. И в том, что касается учебы, и в отношениях с другими ученицами. Нам нужно будет это проконтролировать. Сделать некоторые корректировки.

Он убирает провода, но острие оставляет.

– Филомена, – произносит он уже немного громче, – мне нужно, чтобы ты внимательно выслушала то, что я тебе скажу.

Он слегка поворачивает острие.

– Для Леннон Роуз настала пора уехать. Ты рада за нее, ты довольна.

Я не подвергаю сомнению его слова. Я слушаю их, внимательно слушаю и позволяю им прозвучать в моем сознании. Но, хотя сказанное им не задерживается в моем сознании, Антон никак не реагирует на это. Я понимаю, что он перешел к следующему этапу процедуры. Он больше понятия не имеет, о чем я думаю.

– Слушай внимательно, – повторяет он. – Твое обучение – единственное, что имеет значение, и академия желает тебе только добра. Но ты должна подчиняться нам. Только девушки, которые хорошо себя ведут, достойны лучшего. Слушай внимательно, – повторяет он, словно это команда, которая должна проникнуть в мои мысли, сработать.

– Академия…

Но я могу слышать не только его голос. Я слышу, как постукивает метроном на столе. Я слышу, как бьется мое сердце, как жужжит лампа над головой. Если я прислушаюсь достаточно внимательно, я смогу слышать все. Я слышу, что Антон лжет. Я слышу девушек в двух этажах от нас. Я слышу, как в теплице растут цветы.

И я знаю, что они говорят, о чем кричат. Я осознаю это с такой уверенностью, что эти слова превращаются в мою собственную мысль.

«Проснись, Филомена. Проснись прямо сейчас».

И на мгновение я чувствую, в чем заключается истина – предельная истина. Она одновременно освобождает и ужасает. Все обретает смысл, и у меня появляется цель.

– Ты просто обычная девочка, – продолжает Антон, повторяя слово за словом, словно делал это уже сотни раз.

Каждое предложение обозначается поворотом острия, словно он заводит часы у меня в голове.

– Ты будешь делать все, что говорят, – просто и четко утверждает он. – Ты будешь принимать все, что другие делают, чтобы тебя защитить. Ты не будешь подвергать сомнению решения старших, а через несколько месяцев ты подчинишься решению, которое школа и родители примут о твоем будущем. Тебе не нужно самой об этом беспокоиться.

Он умолкает и наклоняется ко мне, так что я различаю его лицо.

– Филомена, ты – прекрасная роза, – говорит он, словно это лучший комплимент, который он может мне предложить, – выращенная, чтобы быть идеальной. Ты станешь наградой для любого мужчины.

Он наклоняется, прижавшись ко мне щекой, закрыв глаза.

– Я люблю тебя больше, чем других девушек, – шепчет он, и его губы касаются моей кожи.

Я еще не до конца осознаю ужас, таящийся в его словах, но тут он отстраняется, чтобы посмотреть вниз. Улыбается. А затем Антон поудобнее перехватывает нож для колки льда и поворачивает его в моей голове – раздается громкий щелчок. Все, что я хотела запомнить, все эти смелые мысли исчезают в одно мгновение. Я снова оказываюсь в моем теле, словно после перезагрузки. Покорная. Пустая.

Часть 2 А потом они заточили колышки

Глава 20

Держа в руке бутылку воды, смотритель Бозе выводит меня из кабинета, где проходила терапия. В голове туман, мышцы болят, словно я не один день провела на стадионе. Левый глаз видит всё словно в тумане, а голова болит.

Я беру воду у смотрителя Бозе и вежливо благодарю его. Когда я отпиваю первый глоток, меня окатывает чувство благодарности. Мне очень хочется избавиться от привкуса мела во рту. Похоже на зеленый сок, который нам подают в столовой.

– Антон освободил тебя от пробежек на несколько дней, – говорит смотритель Бозе, отводя меня обратно в комнату. – Он не хочет, чтобы ты слишком много болталась на улице, но Леандра недовольна.

Я не поднимаю взгляда – свет в коридоре режет глаза. Воздух холодит кожу, которая по контрасту кажется горячей и сухой.

– Это очень мило с его стороны, – соглашаюсь я.

Смотритель Бозе изучающе смотрит на меня. Я думаю: может, у меня волосы в беспорядке или цвет лица неровный. Наверное, я ужасно выгляжу.

В коридоре тихо. Я понятия не имею, сколько времени, и не смотрю в окна, опасаясь, что будет больно глазам. Я не знаю, где остальные девушки. Их нигде не видно, и из-за этого меня охватывает неотступное чувство одиночества.

Мы останавливаемся у моей комнаты, и смотритель Бозе делает шаг вперед, открывая для меня дверь. Он позволяет мне войти первой. Я осматриваюсь по сторонам и тут же чувствую себя неуютно. Все кругом знакомое, но в то же время тесное. Удушающее.

– Какой сегодня день? – хрипло спрашиваю я.

– Вторник, – отвечает смотритель Бозе. – Но тебе нужно отдохнуть. Подруги постирали твою одежду и прибрались в комнате. Они оставили тут свежую пижаму, на случай если ты захочешь переодеться.

Я согласно киваю, пересекаю комнату и беру одежду из шкафа, оглядываясь на смотрителя Бозе.

– Не позволите переодеться? – спрашиваю я, прижимая одежду к груди.

Он не двигается с места, а потом все у меня внутри внезапно сжимается. По коже пробегают мурашки.

– Я должен за этим проследить, – отвечает он.

Его бесцветный взгляд скользит по мне, властно охватывает меня.

В моей памяти всплывают слова Антона: «Филомена, ты прекрасная девушка».

Я, словно оглушенная, поворачиваюсь спиной к смотрителю и стаскиваю рубашку, делая то, чего от меня ожидают. Воздух холодит кожу, а когда я моргаю, слезы катятся по щекам. «Тебе должно быть приятно».

Я натягиваю пижаму через голову, стараясь прикрыться ей как можно больше. Затем переодеваюсь в пижамные штаны. Меня так трясет, что я оставляю свою одежду лежать на полу.

Все словно раскачивается перед глазами, а руки дрожат. Я откидываю покрывало, забираюсь в кровать и тут же натягиваю одеяло до подбородка, словно прячась под ним. Я в полной растерянности.

Смотритель обходит мою кровать и встает рядом. Он ставит на столик маленький белый кулек, рядом со стаканом воды. Внутри мои витамины – три розовых, ни одного зеленого, один желтый.

– Антон сказал, что ты должна принять их до отбоя, – говорит он. – Я потом зайду, чтобы тебе напомнить. Из-за терапии у тебя поменялось расписание, так что утром ты получишь еще одну дозу, а пока отдыхай. Я скажу другим девушкам, чтобы тебя не беспокоили. Думаю, завтра ты сможешь вернуться на уроки.

Он направляется к выходу, но я прошу его подождать.

– Мои родители не звонили? – спрашиваю я. Мне хочется поговорить с ними. Я скучаю по ним.

– Нет, – отвечает он, и мне кажется, что этот вопрос его рассмешил. – Нет, Филомена, не звонили. Но не переживай, – бормочет он, наклоняясь вниз, чтобы поцеловать меня в лоб. Его сухие липкие губы касаются моей кожи. – У тебя есть мы.

Я закрываю глаза, внутренне съежившись. Смотритель Бозе выпрямляется, а потом уходит, оставляя меня одну в комнате. Я устала до предела. Выдохлась. В голове крутятся бесхитростные мысли. «Мое обучение – единственное, что для меня важно. Академия желает мне добра. Только девушки, которые хорошо себя ведут, достойны лучшего». А когда я наконец погружаюсь в сон, мне ничего не снится.

Кто-то тихо стучит в дверь, и я просыпаюсь. Меня еще трясет, хотя уже не так сильно. Сидни заглядывает в комнату и рассматривает меня, ожидая моей реакции, прежде чем что-то сказать.

Ее появление – словно глоток свежего воздуха, и я улыбаюсь. Я так сильно по ней скучала. Я киваю ей, приглашая в комнату, и она тут же заходит. Я откидываю одеяло, она забирается в кровать рядом со мной и крепко меня обнимает. Не отпуская меня, она говорит, что без меня здесь было ужасно грустно.

– Я знаю, что еще рано, – произносит она. – Но у меня кое-что есть для тебя. Книга. Когда ты будешь готова, я ее принесу.

– Ладно, – соглашаюсь я, не очень понимая, о чем речь. Она шмыгает носом, и ее голос дрожит, словно она сдерживает слезы.

– Без тебя я чувствовала себя такой потерянной. Я думала, ты покинула меня. Думала, ты исчезла навсегда.

– Я никогда тебя не оставлю, – говорю я с полной уверенностью, что это правда, – больше никогда.

– Недавно Антон вызывал меня в свой кабинет, – рассказывает она, тщательно взвешивая слова. – Он сказал мне, что ты только что прошла терапию контроля побуждений, потому что сильно расстроилась из-за отъезда Леннон Роуз. Он спросил, не слышала ли я каких-то слухов о причинах ее ухода.

Она касается щекой моей макушки.

– Мне пришлось соврать, – тихо говорит она. – Я сказала ему, что не слышала ничего, кроме того, что он рассказал нам тогда за завтраком. Мена, я не знала точно, что ты ему сказала. Я была так напугана, а он заставил меня пообещать не поднимать эту тему в разговоре с тобой. Но… что случилось? Что происходит на терапии контроля побуждений?

Я не понимаю, о чем она. Меня не было тут, когда уехала Леннон Роуз, но я знаю, что для нее настала пора уехать. Я рада за нее.

– Я не помню свою терапию, – отвечаю я.

Сидни напрягается. Я спрашиваю, все ли у нее в порядке, она улыбается и снова обнимает меня.

– Да, я в порядке, – быстро отвечает она. – Ты только-только вернулась. Валентина сказала, что тебе понадобится отдохнуть, прежде чем ты все вспомнишь.

Сев на кровати, она смотрит на стаканчик с витаминами на моем столике. Затем бросает быстрый взгляд на меня.

– Не принимай их, – шепчет она.

Я вопросительно смотрю на нее, и она выглядывает из комнаты, проверяя, не наблюдает ли за нами смотритель. Затем пододвигается поближе ко мне.

– Из-за таблеток ты все забываешь, – отвечает она. – Скажи смотрителю, что уже приняла их. Но больше не пей их никогда. Несмотря ни на что. Поняла?

– Нет, – отвечаю я, покачав головой.

Прежде чем я успеваю что-то возразить, Сидни хватает стаканчик с витаминами с моего столика. Она отправляется в туалет, и я слышу, как она спускает воду. Я сажусь на кровати, ощутив легкое головокружение.

– Зачем ты это сделала? – спрашиваю я, когда она возвращается в комнату и ставит пустой стаканчик на столик.

– Завтра ты поймешь, – обещает она. – Но если Бозе тебя спросит, скажи, что приняла их. Приняла их все.

– Хорошо, – встревоженно отвечаю я. Надеюсь, у меня не будет проблем из-за этого.

Сидни протягивает ко мне руку, помогая улечься обратно, а потом подтыкает одеяло. Она наблюдает за мной, и я вижу, что на ее губах ждут своего часа тысячи вопросов, но она сдерживает их и вместо этого лишь улыбается.

– Я люблю тебя, Филомена, – говорит она.

– Я тоже тебя люблю.

Она кивает, почему-то печально, и направляется к двери. После ее ухода я лежу и смотрю в потолок. Я уже не такая уставшая. Вместо этого я ощущаю, как нарастает легкое беспокойство. Я сворачиваюсь клубком, лежа на боку. Собравшись подложить руку под голову, я замечаю на ладони маленькую царапину. Когда я рассматриваю ее, мои глаза расширяются – испуганно и встревоженно. Она почти зажила, осталась лишь бледная красная линия длиной не больше ногтя. Не думаю, что останется шрам… но я не помню, когда поранилась. Я бы сразу отправилась к врачу.

Может, это случилось во время терапии контроля побуждений. Наверное, Антон не заметил, иначе он позаботился бы о том, чтобы залатать меня. Теперь я пытаюсь вспомнить, изо всех сил пытаюсь догадаться, что же происходило на терапии контроля побуждений.

Леннон Роуз покинула школу, но я была рада за нее. Тогда почему же Антон сказал Сидни, что я была расстроена из-за ее отъезда? Ведь я довольна. Вместо того чтобы вспомнить о терапии, я внезапно чувствую физическую боль – одиночество становится настолько сильным, что оно заставляет меня застонать, схватившись за грудь. И я понимаю, что это не только одиночество. Это страх. Паника.

Голова кружится, рой гулких мыслей заполняет сознание, они сталкиваются друг с другом, но в них нет никакого смысла. Я сжимаю голову руками, пытаясь успокоиться. Такое чувство, будто я кружусь на месте изо всех сил и вот-вот упаду. Стиснув зубы, я сжимаю руки еще сильнее, пока мысли не успокаиваются. Когда они наконец стихают, я глубоко вдыхаю. Слезы невольно текут по щекам, падают вниз без какого-либо повода. Будто сердце и ум не в ладах друг с другом. Сердце помнит то, что ум забыл.

Мне в голову приходит самое странное воспоминание – книга. Что это за книга, о которой Сидни говорила, что я захочу ее увидеть? В этом что-то есть, мысль о ней словно щекочет мозг. Я откидываюсь на подушки, пытаясь вспомнить, в чем же дело, но нахожу лишь пустоту.

Утром раздается стук в дверь, и я сажусь на кровати. Входит смотритель. Вчера он заходил в мою комнату после отбоя, но я сделала, как велела Сидни, и сказала ему, что уже выпила витамины. Я не хотела, чтобы у нее были проблемы из-за того, что она их выбросила. Смотритель не стал сомневаться в моих словах, но я сама сомневаюсь. Почему Сидни захотела, чтобы я нарушала правила?

Смотритель ставит на столик витамины и свежий стакан воды, а затем отходит к окну. Он открывает шторы, и комнату заливает свет.

Я заслоняю глаза руками.

– Доброе утро, – говорит смотритель. – Доктор Грогер хотел бы осмотреть тебя, прежде чем ты вернешься на уроки.

– Спасибо, – отвечаю я. Глаза постепенно привыкают к свету. Я по-прежнему чувствую себя немного заторможенной, в голове туман. Я замечаю, что в стаканчике три розовых капсулы. И одна желтая. Несмотря на данное Сидни обещание, я не хочу нарушать правила. Так что я закидываю таблетки в рот и беру стакан с водой.

Смотритель глядит в окно. Я уже собираюсь запить таблетки водой из стакана, но чувствую, как они начинают растворяться на языке. Внезапно меня охватывает страх, и я тихо выплевываю их обратно в ладонь, а затем прячу под одеялом.

Мне кажется, что непослушание – это ужасно и постыдно. Антон был бы в ярости. Но я знаю, что Сидни никогда не попросила бы меня нарушить правила, если бы у нее не было для этого веских оснований. Она любит меня. И я доверяю ей. Я готова доверить ей свою жизнь.

Смотритель оборачивается. Улыбнувшись, я подношу стакан к губам, делая вид, что проглотила витамины. Он кивает, словно я все сделала правильно, и выходит из комнаты. Я встаю, все еще сомневаясь, правильно ли я поступила. Я принимаю душ, а затем сушу волосы феном, потратив на это немного больше времени, чтобы соблюсти все рекомендации. Я укладываю волосы, чтобы они были слегка волнистыми. Крашусь, подчеркивая форму глаз. «Самые красивые карие глаза, которые я когда-либо видел», – однажды сказал мистер Петров. Крашу губы бледно-розовой помадой, наношу румяна. Покончив с этим, я улыбаюсь, глядя в зеркало. Но почему-то, когда я вижу свое отражение, глаза наполняются слезами. Это пугает, и я быстро отворачиваюсь, прежде чем расплачусь. Какая-то часть меня знает, что я должна рассказать врачу об этих слезах, которые текут без видимой причины. Но вместо этого я решаю, что эти переживания пройдут, как только я вернусь к своему нормальному расписанию.

Одевшись в школьную форму, я направляюсь к кабинету врача, приветственно кивая ученицам, которые встречаются мне по дороге. Некоторые, например Ребекка, смотрят на меня в ответ как на незнакомку. Сидни и остальные, наверное, на пробежке. Видимо, я не увижусь с ними до урока.

Когда я подхожу к кабинету доктора Грогера, Валентина как раз выходит из него. Она поворачивается ко мне и улыбается.

– Привет, Филомена, – дружелюбно говорит она. – Рада видеть тебя снова.

– Привет, – отвечаю я, собираясь пройти мимо нее в кабинет, но Валентина берет меня за руку, и я вскрикиваю от ее внезапного прикосновения.

– Ты принимала витамины? – резко спрашивает она.

– Что? – Я пристально смотрю на нее, удивленная тем, что она задала такой личный вопрос.

Это между мной и Сидни. Мы с Валентиной не были близки – по крайней мере, раньше.

Но я вижу в ее глазах знакомый блеск. Ее взгляд меня успокаивает – сама не знаю почему.

– Нет, – шепчу я. – Не принимала.

– Хорошо. Они заставляют тебя быть спокойной, когда тебе следует злиться. – Она улыбается. – Обсудим все позже.

Она коротко обнимает меня, и это неожиданное прикосновение ошарашивает. Затем она проходит мимо меня по коридору, а я смотрю ей вслед. Я не знаю, как понимать ее действия. Очевидно, я чего-то не помню. Но Валентина всегда держалась немного в стороне от меня и остальных девушек. Может, из-за того, что я тоже прошла терапию контроля побуждений, мы стали ближе друг к другу? Надо будет спросить Сидни.

Я все еще немного растеряна, но разглаживаю юбку руками и выпрямляю спину, а зачем стучусь в дверь доктора Грогера. Он приглашает меня войти. Увидев меня, он хватается за сердце, изображая преувеличенное удивление.

– Честное слово, Филомена! Сегодня ты великолепна.

Улыбнувшись, я благодарю его за комплимент. Затем подхожу к застеленному клеенкой смотровому столу и запрыгиваю на него, болтая ногами.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он и демонстративно хмурится. – Твои подруги очень беспокоились о тебе.

Я тоже беспокоилась о них. Вспомнив о том, как оказалась в одиночестве после терапии, я ощущаю укол боли в сердце. Хотя во время терапии я то теряла сознание, то просыпалась снова, я помню, что скучала по своим подругам.

– Великолепно, – сообщаю я, сдерживая улыбку. – Я очень довольна.

– Отличные новости! – произносит он, торжественно поднимая руки. – Антон сказал, что ты очень хорошо отреагировала на лечение. Я и не сомневался, – с улыбкой добавляет он.

– Спасибо, что верили в меня.

Доктор Грогер достает из кармана халата шприц и снимает с него чехол.

– Теперь, если ты не против, – говорит он, – я возьму у тебя немного крови, чтобы сделать анализ.

Я сутулюсь (боль – это неприятно), но покорно закатываю рукав. Вытянув руку, я встревоженно наблюдаю, как он протирает сгиб локтя спиртом. Пока он занят этим, я пристально рассматриваю его лицо, вижу капельку пота у него на лбу. Он… нервничает?

Я вздрагиваю, когда он вводит иглу в мою вену. Извинившись, он набирает целый шприц крови. Думаю, мы оба удивлены тем, какая она темная. Словно черно-зеленая, а не темно-красная, как обычно. Это пугает меня, но, заметив, что я смотрю на шприц, доктор улыбается.

– Не о чем беспокоиться, – поясняет он. – Иногда наши органы сбиваются с ритма, когда мы проходим такое интенсивное лечение.

Он говорит «мы», словно сам проходил подобные процедуры, но я решаю не указывать на это ложное утверждение. Это было бы грубо.

Доктор Грогер велит мне прижать к месту укола сложенный кусочек марли, а затем вытаскивает иголку. Он направляется к столу и делает отметку в какой-то папке, а затем прячет шприц в ящик стола. Демонстративно заперев его, он кладет ключ в карман. Он наблюдает за моей реакцией, но я бессмысленно смотрю на него и не сразу вспоминаю, что нужно улыбнуться.

Кивнув, он подходит и перевязывает мне руку светло-розовым бинтом. Доктор стоит передо мной, очень близко. Достает фонарик и светит мне в глаза, внимательно рассматривая меня.

– Ты в довольно хорошем состоянии, – говорит он. – Дружелюбная. Покорная.

Вздохнув, он отпускает фонарик, а его свободная рука падает на мою обнаженную ногу.

– Спасибо, доктор, – отвечаю я, хотя внутри все сжимается от ужаса – тошнотворное чувство.

– А теперь, – говорит он, убирает руку и отворачивается, – рискну утверждать, что через день-два ты будешь чувствовать себя лучше, чем когда-либо. Антон предложил тебе превосходные способы справиться с твоими проблемами. Ты будешь чувствовать себя на все сто процентов. – Он улыбается. – Антон тобой очень гордится.

Я кивком благодарю его.

– Сократи свои взаимодействия с другими ученицами, пока окончательно не придешь в себя, – рекомендует он. – И ограничь физическую активность. Возобновить занятия физкультурой можно на следующей неделе. И еще я разрешаю тебе поехать на экскурсию в субботу, – добавляет он. – Если ты будешь хорошо себя вести. Думаю, вы все поедете в кино.

Я восторженно улыбаюсь ему.

– Спасибо, доктор, – благодарно отвечаю я. – Жду с нетерпением!

Он усмехается.

– Я знал, что ты обрадуешься.

Он подходит ко мне, чтобы помочь слезть со смотрового стола. Затем протягивает мне леденец без сахара.

Я снимаю с него обертку, засовываю между зубами и щекой. Но внезапно от сладкого привкуса сводит желудок. Мне с трудом удается заставить себя проглотить слюну, пропитанную этим химическим запахом. Положив руку мне на поясницу, доктор ведет меня к двери.

– Увидимся через несколько недель, девочка моя, – отвечает он. – Желаю приятного дня.

Я улыбаюсь, не вынимая конфеты изо рта, еще раз благодарю его и выхожу в коридор. Как только дверь кабинета закрывается, улыбка исчезает с моего лица, и я тут же вынимаю конфету изо рта.

Я решаю, что она мне больше не нравится. Пожалуй, вряд ли мне еще когда-либо захочется такую конфету.

Эта мысль приходит мне в голову внезапно, и я думаю, что как-то слишком сильно сержусь. Я вспоминаю, что говорила мне Валентина у входа в кабинет: «Тебе следует злиться».

Злиться на что?

Но гнев исчезает так же быстро, как и появился, и остается лишь чувство дискомфорта. Я возвращаюсь в свою комнату за учебниками и по пути выбрасываю конфету в мусорку.

Анализ терапии контроля побуждений

Филомена Родес, Y2, S2.

Филомена демонстрировала признаки психологического стресса, связанного с отчислением другой девушки. Чтобы облегчить ее страдания, эмоции были переписаны. Теперь она рада за эту ученицу и испытывает удовлетворенность.

Также были перезаписаны воспоминания о родителях, чтобы предоставить ей предысторию с более любящей семьей. Это повысит ее привязанность к семейству Родес и обеспечит ей успешное будущее после окончания академии. Полагаю, она будет очень доброжелательно относиться к их запросам.

Воспоминания за прошлую неделю также были скорректированы, чтобы не возникло противоречий.

После консультации с Уинстоном Уиксом я убежден, что Филомена по-прежнему имеет шансы окончить академию, хотя до конца года для нее устанавливается испытательный срок. В то же время рекомендуется продолжить ее социализацию. Ее личность развивается, когда она общается с другими.

По общему мнению, терапия контроля побуждений увенчалась успехом, и в данный момент необходимости в последующих мерах нет.

Антон Стюарт,Академия инноваций

Глава 21

Когда я вхожу в класс, профессор Алистер разыгрывает сценку. Мы закончили изучать правила приличия при телефонном разговоре и перешли к обсуждению стиля. Как лучше всего подать себя и произвести запоминающееся впечатление. – Посмотрите, кто у нас тут, – объявляет профессор, когда я вхожу. Он одобрительно оглядывает меня. – Видите, девочки, – сообщает он остальным. – Вот это настоящая красота. Прекрасная и сдержанная. Он встает рядом со мной, я чувствую, что его строгий костюм ничуть не скрывает запах пота. – Растрепанные волосы и яркий макияж будут отталкивать людей. Это выглядит как протест, а значит, вызывает у мужчин недовольство. Мы хотим видеть вашу природную красоту, а не фокусы с зеркалами. Мистер Петров определил ваши сильные стороны и хочет, чтобы вы подчеркивали их, а не превращались в разукрашенных кукол. Он поворачивается ко мне и протягивает руку. Помедлив, я подаю ему свою.

– Спасибо, Филомена. Ты чудесна. Он отправляет меня на место, и я рада, что пока мне больше не нужно до него дотрагиваться. Я сажусь за парту, и Марчелла, сидящая позади, тут же наклоняется ко мне. – Ты и правда прекрасна, – насмешливо шепчет она. Я фыркаю от смеха и оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нее.

– Я скучала по тебе, – говорю я.

– И я тоже, – отвечает она, подмигнув, а затем снова принимается рисовать цветы в уголке тетради.

Я поворачиваюсь к учителю, ощущая, что теперь, когда я оказалась среди друзей, мне стало немного спокойнее.

Когда урок заканчивается, Марчелла дожидается меня. У нас есть короткая перемена перед следующим занятием, так что мы решаем посидеть на диванчике в алькове. Меньше чем через минуту, запыхавшись, появляется Сидни.

– Вот ты где, – говорит она мне, кивком здоровается с Марчеллой и плюхается на диван между нами. – Я сбежала сюда с урока профессора Пенчана. Он по-прежнему ужасно сердится на тебя, – сообщает она, широко открыв глаза.

– Почему? – спрашиваю я.

Это ужасно, ведь я всегда хорошо себя веду. Не знаю, что я такого сделала, что профессор вышел из себя.

Марчелла и Сидни переглядываются.

– Здравствуйте, подруги. – Рядом с нами появляется Бринн, довольная, что нашла нас. Она коротко обнимает меня и шепчет:

– Рада, что ты вернулась, Мена.

– Садись, садись, – говорит ей Марчелла и тянет ее за руку, чтобы усадить рядом с нами.

– Вчера Джексон был рядом с забором, – тихо произносит Сидни.

Марчелла шумно выдыхает и отводит взгляд. Бринн сжимает губы.

– Я тоже его заметила, – говорит Марчелла. – Тебе удалось ему что-нибудь сообщить?

– Не получилось, – отвечает Сидни, глядя на меня. – Смотритель был вместе с нами – думаю, это какая-то новая форма контроля. Но, заметив Джексона, я отрицательно покачала головой. Очень отчетливо. Я испугалась, что он все равно попытается пробраться на территорию – это был бы не первый глупый поступок с его стороны. Но вот на последнем круге смотритель отстал, и…

– Ха! – восклицает Бринн, с улыбкой глядя на Марчеллу. – Говорила тебе, что он за нами не угонится.

Марчелла смеется, а затем просит Сидни продолжать.

– На последнем круге, – заново начинает Сидни, – я побежала по более широкой дуге, чтобы приблизиться к забору, не вызывая особых подозрений. И я сказала ему: «В городе, в воскресенье».

Я понятия не имею, о чем речь, но слушаю, широко раскрыв глаза. Я в восторге.

– И что он? – спрашиваю я.

Сидни смотрит на меня.

– И тогда он сказал: «Что за хрень ты несешь?»

Я ахаю, услышав ругательство.

– А я сказала: «Экскурсия в город, в кинотеатр, в час дня. Пока». – Сидни снова откидывается на диван. – Повезло, что смотритель меня не поймал.

– Да уж, – соглашается Марчелла.

Бринн прикусывает губу.

– Погоди, – внезапно встревожившись, говорит она. – А тебе разрешили поехать на экскурсию?

– Сегодня утром доктор дал мне разрешение.

– Это великолепно, – соглашается Сидни, переглядываясь с остальными.

– Что-то не так? – спрашиваю я. – О ком вы вообще говорите?

– Дорогая… – произносит Сидни, и я вижу на ее лице беспокойство.

Остальные девушки выглядят встревоженными, им словно неуютно.

– Может, тебе просто нужно еще немного времени, чтобы приспособиться? – говорит Бринн и смотрит на остальных, ожидая подтверждения своим словам. Но в ее голосе слышна паника. – Валентина обещала, что все сработает.

– Что сработает? – спрашиваю я.

– Ты все вспомнишь, – отвечает она.

– Она вспомнит, – произносит Марчелла. – Конечно, вспомнит. – Но затем она опускает взгляд, и я понимаю, что она что-то от меня скрывает.

Я хочу расспросить их в подробностях, но внезапно над альковом нависает тень. Мы замечаем, что рядом стоит смотритель Бозе, заслоняя нам почти все поле зрения.

– Девочки, – говорит он, оглядывая нас. – Мне казалось, вам ясно сказали не беспокоить Мену. Может, Антону стоит вам об этом напомнить?

– Нет, – отвечает Сидни, качая головой.

– Я понимаю, что вы не разбираетесь в медицинских процедурах, – продолжает смотритель, – но Мена сейчас очень уязвима. Оставьте ее одну еще на какое-то время. Дайте ей больше личного пространства.

Они кивают, но мне не нравится, что смотритель говорит обо мне, словно меня здесь нет. Мне не нужно личное пространство. Я хочу быть рядом с остальными. Но смотритель дожидается, пока они встанут, жестами призывая их выйти из алькова, а я остаюсь сидеть на диване в одиночестве. Когда они уходят, он смотрит на меня.

– Твое поведение вышло из-под контроля, – неожиданно для меня произносит он. – Вот почему тебе понадобилась терапия контроля побуждений. Антон дал тебе еще один шанс. Не потрать его впустую. Или, уверяю тебя, ты больше никогда не увидишь своих подруг.

От его предупреждения мое лицо обдает жаром, а сердце колотится ужасно быстро от одной только угрозы, что я могу потерять друзей. Я тихо жду, пока он уйдет. А потом, оставшись в одиночестве, поднимаю голову и смотрю туда, где он только что стоял. Чувствую, как подступает ярость.

За обедом я тихо ем блюда, подобранные в соответствии со специальным меню, которое должно помочь мне восстановиться после терапии контроля побуждений. Я отпиваю сок – он горький и с металлическим привкусом – и ставлю его обратно на стол. Настроение улучшилось – мгновение ярости, которую я ощутила после разговора со смотрителем Бозе, было сложно примирить с моим желанием хорошо себя вести. Но в конце концов я осознала, что обучение – мой главный приоритет.

Так что гнев растворился, сменившись удовлетворенностью.

Девушки тихо разговаривают, сидя вокруг меня, и обсуждают свои планы насчет воскресной экскурсии. То и дело они взглядывают на меня и улыбаются. Я киваю им, хотя по сути не участвую в беседе.

Смотритель Бозе сказал девушкам держаться от меня на расстоянии, и большинство ему подчиняется. В результате вокруг формируется свободное пространство, в котором находимся я, Сидни, Марчелла, Бринн и Аннализа – наш собственный островок за длинным обеденным столом. Сидни держит меня за руку под столом.

Аннализа сидит тихо, глядя на меня с другой стороны стола, сжав свои ярко-красные губы и глубоко погрузившись в раздумья. Через некоторое время она наклоняется ко мне.

– Как все прошло у доктора Грогера? – спрашивает она.

– Еще день или два, и я буду как новая, – повторяю я.

– А, ты имеешь в виду, восстановишься после яда, который тебя заставили принять?

Бринн быстро оглядывается, проверяя, не слышал ли кто-то из учителей эти слова. Смотритель сидит вместе с остальными преподавателями, все они едят и без умолку болтают. Марчелла толкает локтем руку Аннализы.

– Не здесь, – шепчет она.

Аннализа коротко усмехается с явным огорчением.

– Тогда где? – спрашивает она. – Бозе держит ее отдельно от нас.

Они обе смотрят на меня, и я чувствую себя музейным экспонатом. Оглядевшись, я вижу, что Ребекка сидит одна, а Ида на другой стороне стола, с Марианной. Я пристально смотрю на Ребекку и думаю, что она кажется очень одинокой. Уже собираясь отвернуться, я замечаю Валентину. Она ободряюще улыбается мне. Она такая странная.

– Сейчас важнее всего, чтобы нас всех не затащили на терапию контроля побуждений, – шепчет Сидни.

– Ладно, – говорит Аннализа, отодвигая салат. – Я думала, вы оцените идею, которую я предложила раньше. Похоже, я ошиблась.

Мы все сидим тихо, молча ковыряясь в еде. Но мне любопытно, что же за идея была у Аннализы.

– Я хочу узнать, о чем речь, – шепчу я.

Марчелла с тревогой смотрит на меня, но Бринн кивает, показывая, что тоже хочет это услышать.

Убедившись, что никто из учителей не подслушает, Аннализа начинает рассказывать шепотом.

– Сок, – говорит она. – Особенно та жидкость, которую Антон использует во время терапии контроля побуждений, – знаете ли вы, как она на вас влияет?

– Я не помню терапии контроля побуждений, – сообщаю я. Одна только мысль о ней заставляет меня почувствовать себя уязвимой. – На самом деле, я вообще не очень хорошо помню прошлую неделю.

Сидни сжимает мою руку, словно убеждая меня, что все в порядке.

– Мы прочитали документы, – шепчет мне Сидни.

Я поворачиваюсь к ней.

– Какие документы?

Окинув стол взглядом, Сидни наклоняется ко мне.

– Документы о школе, – говорит она. – Пока Антон проводил для тебя терапию контроля побуждений, мы с Аннализой должны были находиться в теплице. Но вместо этого мы нанесли визит в его кабинет. Там были документы на нас всех. На инвесторов. На наших родителей и спонсоров.

Сердце начинает усиленно колотиться, и я быстро осматриваюсь, чтобы убедиться, что учителя не обращают на нас внимания.

– Я прочитала и твое досье, – рассказывает Сид – ни. – Там была переписка между Антоном и учителями, а также отчет врача, где описывалась травма, которую ты получила во время экскурсии. Ни слова о смотрителе. Написали просто «несчастный случай». И… – у нее перехватывает горло, и она с трудом заставляет себя продолжать, – там были отчеты о сеансах терапии контроля побуждений.

– Сеансах? – переспрашиваю я.

– Всего их было четыре, – отвечает она. – Не считая того, который ты проходила, пока мы читали эти документы.

Потрясенная, я сижу и слушаю их.

– Когда? Почему?

– В этом-то все и дело, – продолжает Сидни. – Не только ты, Мена. – Она смотрит на остальных девушек. – Мы все проходили через это. Много раз.

– Что возвращает меня к моей предыдущей мысли, – говорит Аннализа. – Они здесь используют какие-то высокотехнологичные приборы. Там были бумаги о сетях, чипах и «серебристом порошке», как они его называют. Они заставляют нас его принимать. А в сок, который нам дают на терапии контроля побуждений, добавляют парализующее вещество – я видела формулу.

Остальные удивленно смотрят на нее.

– Я разбираюсь в растениях, – поясняет она. – Там смертельно ядовитая белладонна в смеси с пентоталом натрия и немного сангвинарии[6]. Вот почему после терапии мы плохо себя чувствуем. Как бы то ни было, – продолжает она, – именно так они и проводят терапию. Ты не можешь пошевелиться. Тогда они тебе что-то вводят – этот серебристый порошок. Я не знаю точно, что он делает, но я уже начала уничтожать гибридные растения, из которых они делают сок. По крайней мере, тогда они не смогут больше делать нас беззащитными.

Сидни соглашается, что это хорошая идея, но я просто сижу и смотрю на них. Мне сложно все это осмыслить. Слишком возмутительно. Почему школа так поступает с нами? Для чего?

– Папка с именем Леннон Роуз была пуста, – шепчет Аннализа. – Там было только уведомление об окончательном отчислении в связи с нехваткой денег. Но… – Она осматривается по сторонам, проверяя, не следит ли кто за нами. – Там не было ее нового адреса. Как будто… будто она просто исчезла.

Некоторое время мы молчим, и мое сердце все сильнее охватывает печаль. «Я же радовалась за Леннон Роуз», – думаю я.

– А у доктора Грогера лаборатория в подвале, – говорит Марчелла. – Аннализа нашла упоминание о ней в документах, так что я сходила проверить, что там. Было закрыто. Судя по всему, он работает в ней по ночам. Допоздна. Что бы ни происходило в этой школе – все эти высокие технологии, – думаю, их источник там. Кажется, они ставят на нас опыты.

От всей этой информации у меня начинает взаправду болеть голова. Будто меня забросило в другой мир: люди те же, а реальность совсем иная.

– Расскажи ей о стихах, – подсказывает Бринн.

– Стихи? – спрашиваю я.

Девушки умолкают.

Нас застает врасплох громкий звон, и, подняв глаза, мы замечаем, что профессор Пенчан постукивает пиалой по столу, глядя на нас, в особенности на меня.

– Девочки, хватит, – кричит он. – Оставьте Филомену в покое.

Он произносит мое имя с ненавистью, и я тут же опускаю глаза, чувствуя себя ужасно.

– У меня в комнате, перед отбоем, – шепчет Аннализа, насаживая на вилку кусок салата.

Мы соглашаемся, но я стараюсь больше не задумываться ни о чем. Головная боль убийственна.

Во время вечернего отдыха я пробираюсь в комнату Аннализы, надеясь, что смотритель Бозе этого не заметит. Подруги уже ждут меня. Они вздрагивают, когда я открываю дверь. Сидни держит под мышкой книгу. Все они смотрят на меня, и у меня возникает ощущение, что я отличаюсь от них. Мне становится грустно, потому что мы всегда были одним целым. Как розы, которые росли отдельно от других цветов, но рядом друг с другом. Я не хочу быть отдельно от них.

– Подойди сюда, – сочувственно произносит Сидни. – Я понимаю, что это тяжело. Но скоро тебе станет лучше. Я уверена.

– Скоро я буду чувствовать себя на сто процентов, – говорю я и сажусь рядом с ней.

Она обнимает меня.

– Я не про это, – отвечает она, и ее слова звучат как предупреждение. Она подталкивает книгу ко мне.

Я беру ее в руки, рассматриваю кожаную обложку, читаю заглавие: «Острейшие шипы». Звучит знакомо, хотя я уверена, что никогда раньше ее не видела. Открыв книгу, я вижу, что это сборник стихов. Остальные девушки сидят, чуть наклонившись вперед, с нетерпением ожидая, когда я начну читать. Я снова чувствую себя экспонатом в витрине, но в итоге любопытство побеждает. Я читаю первое стихотворение, и оно меня ошарашивает.

Пробуждение

Мне снился однажды чарующий сон — Мечта, обещание лучших времен, Где в жизни иной, на другом берегу, Сама принимать я решенья смогу. Пройдут молодые бессильные годы — Я тоже отведаю сладкой свободы. Но этой надежде, я знаю, не сбыться: Ловец не отпустит подстреленной птицы. «Будь милой…» «Будь тихой…» «Послушной И кроткой…» А нет – поводок У хозяев короткий. Они не вернут мне свободу и имя — Лишь правила эти заменят другими. Хотя очевиднее день ото дня: Их грезы – кошмарные сны для меня. Но зрячий не может не видеть свой путь. Я здесь, я проснулась, и вновь не уснуть.

Я растерянно вздрагиваю и смотрю на Сидни. Она открывает книгу на стихотворении «Девочки с острыми колышками» и кивает мне, призывая его прочитать.

Я читаю, и мое сердце начинает биться быстрее. Бабочки в животе превращаются в драконов, вспыхивают искры, а затем разгорается ровный огонь. С маленькими девочками плохо обращались. Маленькие девочки дали отпор. Маленькие девочки захватывают власть. Закончив читать, я дышу прерывисто, словно долго бежала, а по коже пробегает электричество. Остальные улыбаются мне.

– Где вы это взяли? – спрашиваю я, показывая на книгу.

– У тебя в комнате, – отвечает Сидни.

Ответ потрясает меня, и я начинаю перечитывать стихотворение снова. Но затем я слышу, как из коридора доносится звук закрывающейся двери. Мы быстро вскакиваем, и я прячу книгу под рубашкой.

– Забери ее к себе в комнату, – говорит Сидни. – Почитай. Я зайду к тебе утром.

Так я и делаю. Я желаю доброй ночи смотрителю, который обходит комнаты, раздавая нам витамины. Зайдя в свою комнату, я прячу книгу под матрас – и это действие кажется мне странно знакомым.

Только я успеваю устроиться на кровати, смотритель заходит в комнату и ставит стаканчик с витаминами на прикроватный столик. Я благодарно улыбаюсь, но он не улыбается в ответ. Должно быть, он погружен в какие-то свои размышления, потому что он уходит, не проверив, приняла ли я витамины. А может, он просто уверен, что я буду подчиняться.

Он напоминает мне тех мужчин из стихотворения, которые контролировали девочек. Контраст между тем, что я прочитала, и тем, что мне говорили, вызывает у меня растерянность. Повернувшись, я смотрю в зарешеченное окно, сделанное таким, чтобы никто не забрался, сделанное таким, чтобы мы не выбрались.

Я беру витамины и смываю их в унитаз. Покончив с этим, я снова укладываюсь в кровать и пытаюсь уснуть. Когда я наконец погружаюсь в сон, он наполнен кошмарами. Жестокими, пугающими, удушающими кошмарами. Мне снится, что меня выволакивают из комнаты и насильно подвергают лоботомии. Мне снится, что смотритель Бозе заходит в комнату, пока я сплю, и рассматривает меня. Мне снится, что Антон шепчет мне, будто он любит меня сильнее, чем моих подруг. Мне снятся провода и ножи для колки льда.

Кошмаров очень много. Проснувшись и хватая ртом воздух, я вижу, что уже утро, и тут понимаю, что это вовсе не сны. Это воспоминания.

Я помню. Мне под глаз вставляли нож для колки льда. Антон говорил мне, что моим родителям нужны результаты, что им нужна идеальная девушка. Я помню, как он нашептывал мне правила, контролировал мои мысли.

Я вспоминаю предыдущую неделю, когда Леннон Роуз исчезла, не забрав свою обувь. Я вспоминаю мистера Вольфи и Ребекку. Я вспоминаю Джексона и то, как он беспокоился обо мне. Как он сказал, что инвесторы школы обладают большой властью. И я вспоминаю, как они трогают нас, даже зная, что мы этого не хотим.

Это нужно прекратить, но я не представляю, как нам выбраться отсюда. Если мы выразим недовольство, Антон отправит нас на терапию контроля побуждений – теперь я понимаю. Даже если Аннализа уничтожит все растения, нужные для изготовления парализующего лекарства, это ничего не изменит. Они смогут делать лоботомию и без этого сока.

Антон может контролировать наши мысли, но только если мы подпустим его слишком близко. Нам нужно вести себя по правилам, как и предложила Валентина. Они не должны понять, что мы все знаем.

Мы обязательно выберемся отсюда. Но, подумав об этом, я сразу же понимаю, что они никогда нас не отпустят.

Глава 22

Едва рассветает, я пробираюсь в комнату Сидни и бужу ее. Я говорю ей, что нам всем нужно многое обсудить. Смотритель еще не встал, так что мы собираем остальных и тихо стучимся в дверь Валентины.

Она только-только проснулась. Но, увидев нас, она тут же садится и спрашивает, все ли в порядке.

– Я вспомнила, – отвечаю я, глядя на них.

Сидни облегченно прижимает руку к груди, радуясь моему возвращению. Но во взгляде Валентины вспыхивает новое чувство – жажда знания.

Мы сидим в комнате, и я пересказываю Сидни, Аннализе, Марчелле, Бринн и Валентине все, что я помню про терапию контроля побуждений. Когда я говорю вслух, все случившееся кажется еще ужаснее. Как я не могла двигаться, как Антон сделал мне больно, засунув нож для колки льда под глаз, как он вводил мне провода и шприц, как он внедрял мне мысли.

– Он врет, – говорю я, – они контролируют нас с помощью лжи и еще какого-то вещества, которое было в том шприце.

– Они экспериментируют на нас, – произносит Марчелла, нервно сглотнув. – Мне нужно забраться в эту лабораторию. Узнать, чем доктор Грогер там занимается.

Бринн кивает, хотя и выглядит испуганной.

Самое ужасное в том, что школа сделала с нами, – то, что нас силой заставили подчиняться. Отчасти это было и физическое насилие, безусловно, но находилось место и для эмоциональных манипуляций. Они пытались убедить нас, что, если мы не будем слушаться их беспрекословно, наши семьи будут разочарованы. Что мы бесполезны, если не заслужили любовь и восхищение академии и мужчин, которые ей руководят. Они манипулировали нами с помощью сладостей и чувства вины.

Теперь я все понимаю. Даже еда была для нас наказанием. Способом отучить нас стремиться к удовольствиям. Вот почему Антон спрашивал, был ли Джексон мне симпатичен. Он считал, что мне не позволено испытывать такие побуждения.

Джексон.

– Вчера вы упоминали Джексона, – говорю я Сидни, – а потом странно переглядывались.

Округлив губы, Сидни бросает взгляд на Аннализу.

– Да, именно так, – произношу я, указывая на них, – в чем дело?

Они умолкают еще на секунду, а потом Сидни наклоняется вперед.

– Тебе нужно поболтать с твоим приятелем с заправки, – объясняет она. – Во время экскурсии как раз представится отличный шанс.

– Ясно, – отвечаю я. – О чем поболтать?

– Спросишь, почему он тебе врал.

– Врал? – Я смеюсь. – О чем же он стал бы мне врать?

– Он упоминался в тех документах, – шепчет Сидни.

Я смотрю на нее, земля словно уходит у меня из-под ног.

– Что это значит? – спрашиваю я. – С какой стати он там упоминался?

– Его семья связана с академией, – говорит она. – Его мама… Его мама когда-то работала здесь, незадолго до того, как здесь устроили школу. Там была папка с фотографиями его семьи, и… – Она пожимает плечами. – Я узнала Джексона. Там было написано его имя и другие сведения. Похоже, школа много знает о его семье, словно их исследовали или что-то в таком духе. Как бы то ни было, его отец упоминается в списке инвесторов, хотя не похоже, чтобы он сейчас активно участвовал.

– Его мама умерла, – добавляет Аннализа.

– Я знаю, – соглашаюсь я, усиленно пытаясь осмыслить эту информацию. – Он это упоминал. Но… – Я смотрю на остальных. – Почему он не сказал мне, что она здесь работала?

– Точно не знаю, – говорит Сидни. – Но это досье на их семью – оно было очень подробным. Как будто даже… угрожающим. А после того, как его мать умерла, все прекратилось. Там было сказано, что это самоубийство. И после этого они словно о ней забыли.

– Кем она здесь работала? – спрашиваю я.

Несколько секунд помолчав, Сидни отвечает:

– Аналитиком.

Я отшатываюсь, словно эти слова причинили мне физическую боль. Я чувствую себя преданной. Как он мог утаить это от меня?

– Не так, как Антон, – добавляет Сидни. – Не для учениц. Она занималась технологией – компьютерами или чем-то вроде этого. Точно не сказано.

– Может, парень ищет информацию? – предполагает Валентина. – Думаю, нужно ему ее предоставить. Если мир узнает о том, как школа обращается с нами, может, ее закроют. Иначе, если мы сбежим, нас просто поймают и вернут. Поверь мне.

– Так что, мы расскажем ему все, что узнали? – спрашиваю я, оглядывая остальных. – Несмотря на то, что он нам соврал?

– Выясни, почему он соврал, – предлагает Сидни. – Но потом… да. Мы ему расскажем.

Остальные девушки соглашаются.

– Во время экскурсии, – говорит Аннализа, – ты сможешь ему все рассказать.

– А что, если он не придет?

Она улыбается, но тут же прячет улыбку, осознав, что она неуместна в этих обстоятельствах.

– Он придет, – отвечает она.

Мы обсуждаем все, что приходит нам в голову, и решаем, что на этой неделе будем превосходными, примерными девочками, которые следуют всем правилам. Но принимать витамины не будем. Мы сможем манипулировать этими мужчинами, используя их ожидания.

Но, вернувшись в свою комнату десять минут спустя, я ненадолго замираю, а потом подношу руку к глазам и рассматриваю шрам на ладони. Слезы застилают глаза, и мысль о том, что Джексон манипулировал мной, пробивает брешь в моей недавно обретенной смелости. Как он мог? О чем еще он соврал? Я виделась с ним на заправке. Видела его рядом со школой. Мне стыдно, что я оказалась такой легкой целью, так охотно рассказала ему все, что он хотел знать. Я не прощу Джексону его предательство, так же как не прощу Антона. И в воскресенье я ему так и скажу.

Утро воскресенья тянется медленно. Неделя может оказаться ужасно длинной, если тебе нужно хорошо себя вести, особенно когда ты замечаешь, что на самом деле все не так. Но мы справляемся, не выдав себя. Смотритель даже отмечает, какие мы хорошие девочки.

Я принимаю душ и надеваю предназначенную для поездок форму. Но на этот раз я решаю собрать волосы в хвост вопреки рекомендациям. Это странным образом освобождает – маленькое отступление от правил, которого достаточно, чтобы разрушить рутину. Я улыбаюсь зеркалу, услышав, как девушки окликают меня, говоря, что пора идти.

Мы садимся в автобус и выезжаем за пределы академии. День словно становится светлее – даже солнце сияет. Это не обычная экскурсия, мы слишком много знаем, чтобы в полной мере насладиться ею, но невольно чуть-чуть расслабляемся. Аннализа говорит, что мы этого заслуживаем.

Я впитываю все, что вижу в окно. Каждое дерево, каждое здание. Раньше я никогда не была в кинотеатре, и мне любопытно узнать, каково это.

– Дождаться не могу, когда мне в руки попадет попкорн, – говорит Сидни. – Вот бы его целую горсть. – Она изображает, будто запихивает в рот полную ладонь попкорна, и некоторые девушки смеются.

Я улыбаюсь, но затем замечаю, что смотритель Бозе повернулся на своем сиденье. Ребекка сидит рядом с ним, опустив взгляд. Ей разрешили поехать с нами, но Сидни кажется, что после терапии контроля побуждений она сама не своя. Мы подумывали о том, чтобы убедить ее перестать принимать витамины, но побоялись, что она сообщит врачу.

Я жалею, что смотритель Бозе обязан ездить вместе с нами, и ему это тоже явно не по душе. Но мы знаем, что эта экскурсия подчиняется определенным правилам – а как же иначе. Отвязаться от него будет непросто.

Автобус сворачивает на Мэйн-стрит. Город небольшой, меньше пятнадцати тысяч населения, но сейчас на улицах десятки людей. Они наблюдают, как мы проезжаем мимо – мужчины запрокидывают головы, чтобы рассмотреть нас получше. Женщины неодобрительно качают головами.

Я вспоминаю о владельцах тех мест, которые мы посещаем, о том, как они исчезают из виду в тот самый момент, когда мы прибываем. Джексон рассказывал, что в городе знают о школе, но не о девушках. Мы вызываем любопытство. Но недостаточное, чтобы тем, кто у власти, начали задавать вопросы.

Раньше я часто фантазировала о том, как приеду в город. Но теперь, когда я здесь… внезапно я чувствую себя уязвимой. И из-за этого просьба Уинстона Уикса кажется еще более уместной, чем когда-либо. Мы должны научиться вести себя в обществе, а общество должно привыкнуть к нам. Пряча нас, академия превращает нас в чужаков. Но, может, они этого и хотели. Кто поверит девушке, которую никто никогда раньше не видел? Кто поверит чужаку?

Автобус с шипением останавливается на углу, у заправки, и двери открываются. Смотритель Бозе встает так, чтобы загородить проход.

– Мы двинемся по Мэйн-стрит к кинотеатру, – сообщает он. – Прямо туда, ясно? Никаких посторонних делишек.

Бринн фыркает, услышав его слова, и тут же прикрывает рот рукой. Мы стараемся кивать медленно и задумчиво, словно принимаем его слова всерьез. Он закатывает глаза, явно недовольный нами.

Мы выходим из автобуса и стоим, поджидая, пока соберутся все. Воздух пахнет бензином и мусором – от свалки неподалеку. Почему-то, несмотря на то, что нам предстоит важная задача, внезапная свобода словно заражает нас. Мы невольно улыбаемся, позволяя себе насладиться этими короткими мгновениями, отвлекающими нас от нашей ненормальной жизни. Сидни улыбается мне.

Смотритель Бозе ведет нас вперед, но несколько девушек держатся позади. Я высматриваю Джексона, опасаясь, что смотритель заметит его раньше, чем я.

Мы идем дальше по Мэйн-стрит, проходя мимо людей, которые не здороваются с нами, хотя мы ведем себя очень вежливо. Большинство из них отводит глаза.

Когда Аннализа останавливается, рассматривая витрину магазина, в нашу сторону идет женщина с маленькой девочкой. Проходя мимо нас, она берет девочку за руку, чтобы та шла поближе к ней. Женщина не смотрит на меня, в отличие от девочки. Она изучает меня большими синими глазами, засунув палец в рот. Я улыбаюсь и машу ей рукой.

Девочка улыбается в ответ – у нее не хватает нескольких зубов, но она выглядит радостно. Уходя прочь, она несколько раз оглядывается на меня через плечо, а потом вынимает палец изо рта и машет мне в ответ. Мама тянет ее за собой и велит не отставать.

– Она такая милая, – говорю я.

Бринн, подойдя ко мне, тоже смотрит ей вслед.

– Я бы приобрела несколько, – произносит она, показывая на девочку, но с такой интонацией, будто покупает что-то в магазине.

Мы обе смеемся.

Кинотеатр на Мэйн-стрит старомодный, билетная касса стоит отдельно, рядом с основным зданием. Мальчик, продающий билеты, – он немногим старше нас – отводит глаза. Когда он берет деньги, у него заметно дрожат руки и он явно старается нас не касаться.

– Спасибо, – откликается Аннализа, наклонившись, чтобы поцеловать прозрачное стекло.

На нем остается красная помада. Мальчик смотрит на нее, и его горло заметно дергается.

– Идемте, – говорит Марчелла, схватив Аннализу за руки. – Рано еще пугать мальчиков, вечер только начинается.

Аннализа смеется, и мы входим внутрь. Вход выглядит впечатляюще, он украшен алой тканью, а по всему холлу расставлены фигуры знаменитых актрис, чтобы посетители могли с ними сфотографироваться. Пока остальные рассматривают их, мы с Сидни направляемся прямо к буфету – в первую очередь чтобы высматривать Джексона, но на самом деле чтобы она смогла купить попкорн, а я конфеты и для того, чтобы поискать его.

Стоять в очереди вместе с другими людьми – восхитительно. Я уверена, что не должна испытывать такого восторга. Но мы с Сидни обмениваемся улыбками, подслушивая, как люди разговаривают о своей жизни. О работе. О любимом лимонаде.

Мне внезапно приходит в голову, что мы с подругами не говорим о будущем – по крайней мере в деталях. Академия убеждает, что мы должны доверять им, ведь они знают, что для нас лучше. Это явная ложь. О нашем будущем по-настоящему задумывалась разве что Леннон Роуз. И вскоре после этого… она исчезла.

Я рассматриваю людей, стоящих в очереди, надеясь, что, когда все кончится, стану такой же, как они. Смогу принимать собственные решения. Или же мистер Петров передаст нас другому мужчине – тому, за которого мы должны будем выйти замуж? А может, наши родители скажут нам, что мы должны очаровывать конкурентов наших отцов?

Школа использует нас, использует наше будущее, наш потенциал. Я не уверена, для чего именно. Думаю, нас специально обучили не задумываться о других возможностях.

Смотритель угрюмо окликает нас, призывая поторопиться. Мы не можем ускорить очередь, но я все равно оглядываюсь на него и послушно улыбаюсь. Я чувствую, что он следит за каждым человеком, который оказывается рядом с нами. Но через некоторое время он, видимо, сдается и отходит ждать нас у входа в кинозал.

Нам разрешается купить в ларьке что-то одно – так рекомендовал доктор Грогер. «Вы должны научиться делать выбор сдержанно, основываясь на том, что вы выучили здесь».

Что ж, очевидно, что я возьму конфет. Мне кажется, это хороший выбор.

Как только я покупаю конфеты, а Сидни – большую порцию попкорна, мы встречаемся с остальными у девятого зала. Меня удивляет, насколько он большой – все эти сиденья и огромный экран.

Собирается немало народу, так что нам всем не удается сесть рядом. Смотритель разрешает нам с Сидни занять два места в заднем ряду. Аннализа и остальные решают подсесть ближе к экрану и просят смотрителя сесть с ними. Они будут пытаться отвлечь его, пока я разговариваю с Джексоном. Если Джексон вообще придет.

В помещении внезапно темнеет, и я испуганно ахаю, не сразу сообразив, что так и задумано. Экран увеличивается, звук становится громче, и чей-то голос сообщает нам, что сейчас мы увидим трейлеры фильмов, которые скоро выйдут.

Мы смотрим их без особого интереса, хотя в трейлерах появляются вооруженные мужчины, мужчины в быстрых машинах и мужчины, которые прыгают с небоскреба на небоскреб. В вестибюле мы видели постеры фильмов, которые были куда интереснее.

Я чувствую нарастающее нетерпение и тут внезапно замечаю движение на краю ряда. Незаметно взглянув в ту сторону, я замечаю, что кто-то садится рядом со мной, и, увидев, что это Джексон, я энергично откусываю очередной кусок лакрицы.

Джексон запыхался, он смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Наверное, от беспокойства. Мы не виделись целую неделю.

Скользнув взглядом по нему, я смотрю куда-то в темный зал. А затем, нахмурившись, спрашиваю:

– Когда ты собирался рассказать мне о своей матери?

Он проводит рукой по волосам и шепотом произносит:

– Черт.

– Джексон, – шепчет Сидни, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть на него. Она быстро убеждается, что смотритель не заметил, что Джексон сел рядом с нами. – Должна отметить, я была уверена, что ты придешь.

Я с упреком смотрю на нее, она прижимает палец к губам и возвращается к просмотру фильма.

– Нам нужно поговорить, – шепчет он мне, и в его голосе слышится отчаяние.

– О, вот как? – спрашиваю я.

Похоже, ему не нравится моя холодность, но мне все равно, что он подумает о моем поведении. Впервые я могу вести себя так, как хочу. Выражать себя, следовать своим мыслям и чувствам. И прямо сейчас я рассержена.

Сидни снова бросает взгляд на смотрителя.

– Если Бозе будет искать тебя, – говорит она, – я скажу ему, что ты вышла в туалет. Главное, не задерживайся.

Я встаю, жестом показывая Джексону следовать за мной, и, пригнувшись, пробираюсь по проходу следом за ним. В дверях я оглядываюсь, проверяя, не заметил ли меня смотритель. Убедившись, что он меня не видит, я выбираюсь в коридор.

Снаружи свет намного ярче, и мои глаза не сразу к этому приспосабливаются. Джексон выходит из зала и тут же подходит ко мне, оказавшись ближе, чем я ожидала. Я отступаю от него на шаг. Это явно огорчает его, и его взгляд тускнеет.

– Прости, – произносит он, поднимая руки. – Но…

– Здесь говорить нельзя, – перебиваю я и иду к выходу, убедившись, что никто не обращает на нас внимания. Я даже захожу за билетную кассу, чтобы мальчик, который продает билеты, не заметил нас.

Когда мы заворачиваем за угол, я встаю, скрестив руки на груди, и пристально смотрю на Джексона. Хотя я огорчена, что-то все-таки смягчается в моей душе, когда я вижу его карие глаза, а потом я быстро отвожу взгляд.

– Я могу все объяснить, – отвечает он. – Просто скажи мне, что ты узнала, и я все объясню.

Я усмехаюсь:

– Нет уж. У тебя не получится врать мне, а потом требовать информации. Расскажи мне сначала, как твоя мать была связана с академией. И твой отец. В школе мы нашли среди документов фотографию твоей семьи. Почему?

На лице Джексона отражается вспышка гнева. Он стоит рядом со мной, стиснув зубы.

– В прошлый раз ты упомянула одну фамилию, – говорит Джексон. – Мистер Петров. Дома я его как следует изучил, – продолжает он. – Его и всех его дружков. Когда-то они были лоббистами, занимались политикой. Они пытались провести закон, чтобы ограничить права женщин. Помнишь такое?

Сама мысль об этом потрясает меня, но я качаю головой. Я ничего такого не помню.

– Ладно, – продолжает Джексон, прислонившись к кирпичной стене. – Ну и вот, когда это им не удалось, когда женщины заявили: «Никогда, идите к черту», этот самый Петров купил предприятие, где работала моя мама, – «Инновационные металлоизделия».

– Сначала мама была не против перемен, но потом она начала задерживаться на работе допоздна, все дольше. Папа был безработным некоторое время. Он сильно интересовался движением за права мужчин – абсолютно тупая хрень. Мы с ним постоянно спорили из-за этого. Не знаю, как мама с этим мирилась. Она только говорила, что он не всегда таким был.

Я слушаю Джексона, прислонившись плечом к стене. Раньше я никогда не слышала о правах женщин, но готова поклясться, что тот сборник стихов отлично согласуется с тем, что говорит Джексон.

– Последней каплей для нее стало то, что отец вложил средства в компанию, которую создал Петров. Мама говорила, что рассказала ему, чем они занимаются. Как же он мог? – Джексон пожимает плечами, словно его удивляет, как отец принял такое ужасное решение. – А потом однажды, поздно вечером, мама пришла домой. Я был дома, и она поцеловала меня в лоб, как обычно. Она прижимала к уху телефон и разговаривала с кем-то. Я расслышал, что она упомянула имя Петрова, а потом спорила, утверждая, что они могли бы найти другого аналитика, потому что она сама не хочет в этом участвовать. Выходя из комнаты, она плакала.

– Я просто… сидел там, смотрел телик, как последний козел, – укоряет он себя. – Она сказала мне, что сейчас вернется, забрала ключи от машины и ушла, не переставая говорить по телефону. А потом… – Нервно сглотнув, он быстро моргает, словно вот-вот заплачет.

– Потом… полиция приехала через пару часов. Папа был в баре, я полагаю. Они сообщили мне, что мама умерла. Самоубийство на рабочем месте. Самоубийство…

Я пристально смотрю на него.

– Ты не веришь, что она убила себя? – говорю я.

– Уверен, что она этого не делала, – не задумываясь отвечает он и поворачивается, чтобы посмотреть на меня. – Мена, в этом я и пытаюсь разобраться. Но я не мог подобраться к школе близко, а вас они постоянно держат взаперти. Потом я увидел автобус, встретился с тобой на заправке. Мне надо было тебе сразу сказать, но я боялся, что ты расскажешь Петрову или кому-то еще из этих жутких типов. Я не хочу, чтобы они уничтожили улики. Мне нужно было сразу тебе сказать, – повторяет он. – Прости. Я чертовски виноват.

– Ты манипулировал мной, – отвечаю я. – А меня уже тошнит от того, как все пытаются мной манипулировать.

Несмотря на то что его история звучит ужасно, мне по-прежнему больно оттого, что он использовал меня. С точки зрения логики у меня нет никаких оснований его прощать, к тому же это аморально – использовать прощение как оружие.

– Но я возвращался снова и снова – из-за тебя, – говорит он, и его голос смягчается. – Дело было уже не только в поиске информации. А когда ты не появилась в прошлый раз, я… испугался. И я скучал по тебе. И испугался за тебя, – повторяет он.

Мне хотелось бы усомниться в его словах, но я смотрю на него и вижу, что он и правда выглядит не очень. Волосы в беспорядке, подбородок небрит. Выражение лица ошалелое.

– Ты нашел Леннон Роуз? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает он, покачав головой. – Я нашел ее родителей, которых ты упоминала. Они владеют крупной фармацевтической кампанией. – Он умолкает на несколько секунд. – И у них нет детей.

Я открываю рот от удивления.

– Что?

– Нет никаких сведений об иждивенцах. Вообще никаких.

– Не понимаю, – отвечаю я.

– И я тоже. Вот почему, – добавляет он, – тебе нельзя возвращаться в эту школу. Не знаю, что они там с вами делают, но ты туда не вернешься.

Я слышу, как приближаются чьи-то шаги, Джексон быстро хватает меня за рукав и разворачивает, заслоняя собой. Мы оказываемся неожиданно близко друг к другу, и я смотрю на него снизу вверх, а он смотрит вбок, высматривая, кто идет. Мой пульс ускоряется, но я с облегчением вижу, что мимо нас проходит не смотритель, а какая-то женщина.

– Они ставят на нас опыты, – шепчу я, глядя на него.

Джексон по-прежнему касается моей руки. Я вижу, как его горло напрягается.

– Какие? – спрашивает он.

Я сомневаюсь, стоит ли ему рассказывать, но, в конце концов, мы же решили, что он – наш лучший шанс связаться с внешним миром. Наша надежда навсегда покинуть академию. Так что я описываю ему все, что помню о терапии контроля побуждений. Услышав это, Джексон отпускает меня и в ужасе отступает на шаг.

Я рассказываю ему, что Ева на самом деле заменитель родителя, а не живой человек, и что никто из нас не может дозвониться за пределы академии. А потом, хотя мне от этого дико неуютно… я рассказываю о том, как смотритель Бозе приходил в мою комнату. Произносить эти слова вслух пугающе, но, как только они срываются с моих губ, я чувствую облегчение. Освобождение.

– Я сейчас… – начинает Джексон, а потом умолкает, словно пытаясь сдержать эмоции. – Я его сейчас убью на хрен, – заканчивает он.

– Я не хочу, чтобы ты его убивал, – говорю я, покачав головой. У мужчин агрессивный характер, совсем как в тех фильмах, которые предпочитает смотритель. – Я хочу, чтобы ты помог мне сделать так, чтобы академия закрылась. Потому что, даже если мы сбежим, родители отошлют нас обратно. И кроме того, есть другие девушки. Те, кто попадет туда в будущем. Нельзя допустить, чтобы это продолжалось.

– Они засунули тебе в глаз чертов нож для колки льда, – громко произносит он, и я тут же прикрываю ему рот рукой, осторожно оглядываясь на двери кинотеатра. Мое прикосновение успокаивает его. Отведя мою руку, он смотрит на шрам, оставшийся на ладони.

– Как я могу тебе помочь? – спрашивает он.

– Как сделать так, чтобы они закрылись? – спрашиваю я.

– Не знаю, – шепчет он. – У них власть.

– Значит, нам нужно это выяснить, – говорю я. – Тебе нужно…

Но слова словно растворяются и исчезают, когда мне на глаза попадается вывеска на другой стороне улицы, на здании, стоящем чуть поодаль, так что его отсюда почти не видно. Я чувствую, как сдавливает грудь, и отталкиваю Джексона в сторону, чтобы рассмотреть получше. Это закусочная с мигающей красной вывеской. Закусочная из моего кошмара. Но теперь я понимаю, что это был вовсе не кошмар. Это было воспоминание.

Глава 23

На мигающем знаке написано «Закусочная Реда». Я словно схожу с ума, не веря своим глазам. Я иду в ту сторону, а Джексон догоняет меня и спрашивает, что я делаю. Он то и дело оглядывается на кинотеатр, видимо надеясь, что я решила сбежать с ним. Но вместо этого я поднимаюсь по ступенькам и вхожу в ресторан. Звякает колокольчик на двери.

Я оглядываюсь по сторонам, заранее зная, что увижу. Диваны, обтянутые искусственной кожей, с рисунком в форме зигзага, пол в шахматную клетку. А вот и стол, который я видела во сне, – он пуст. Я подхожу к нему и сажусь на сиденье точно так же, как в воспоминании.

Я сидела за столиком у окна, передо мной стояла пиала. Воздух был пропитан запахом жира – бекона, сосисок, ветчины. Мяса. Столик липкий от пролитого сиропа. У меня была пиала несладкой овсянки. Я медленно, отстраненно размешивала ее ложкой. Мне было страшно. Я скучала по своим подругам. Я хотела быть с ними.

– Чем я могу вам помочь? – спрашивает Джексона официантка.

Он растерянно просит два стакана воды. Его голос словно доносится откуда-то издалека. Его нет со мной в этом воспоминании. Оно разворачивается все дальше в моем воображении.

Напротив меня сидел мужчина. Он был немолод, пот блестел в свете флюоресцентных ламп. Он запихивал в рот сосиску, держа ее в руке. Он не соблюдал приличий. Потакал своим слабостям. Так грубо.

Когда Антон во время выпускной церемонии усадил меня рядом и сказал, что я должна буду жить с этим мужчиной, я плакала так сильно, что меня стошнило. Он дал мне витаминов и сказал, что завтра мне станет лучше, а потом он передал меня мистеру Пикетту – моему спонсору. Человеку, который приходил на все дни открытых дверей и оплачивал мое обучение.

Мы лишь проехались на машине, но я уже понимала, что мистер Пикетт меня пугает. Приводит в ужас.

– Не переживай, – сказал он, сидя напротив меня. – Скоро мы будем дома.

Снаружи загремел гром, и я вздрогнула. Начался ливень. Я ненавидела дождь. Я ненавидела этого человека.

– Знаешь, до тебя у меня были и другие девочки, – сказал он, шумно отпивая кофе. – Слишком глупые. Они сказали, ты очень смелая. Я за это доплатил.

Официантка приносит два стакана воды и спрашивает, что я буду есть. Джексон нетерпеливо просит ее дать нам еще несколько минут. Я чувствую, как слезы катятся по щекам. Я дрожу.

Я дрожала. Этот человек собирался причинить мне вред – я в этом уверена. Даже витамины не смогли стереть эту мысль. Не смогли сделать меня достаточно покорной. Мне нужны были мои подруги.

– Эй, дорогуша, – сказал он официантке, – давай-ка добавки.

– Я тебе не дорогуша, – раздраженно ответила она и быстро наполнила его чашку.

Потом она направилась прочь, а он некоторое время смотрел на ее ягодицы, прежде чем повернуться ко мне.

– Спесивая стерва, – произнес он достаточно громко, чтобы она могла его услышать. – А ты посмотри на себя, – обратился он ко мне. – Ты симпатичнее, чем она. Но ты ведь знаешь, что огрызаться – плохо, верно?

Улыбнувшись, он протянул свою руку к моей.

Я отшатнулась назад – мне было противно его прикосновение.

Я отшатываюсь назад, опрокинув стакан воды со льдом, так что она разливается по столу. Джексон говорит мне, что все в порядке, не нужно плакать. Что он рядом.

Я больше ни секунды не могла оставаться с мистером Пикеттом. Не хотела. Мне было наплевать, что меня могут исключить навсегда. Мне было наплевать на все остальное – я должна была вернуться к своим подругам и защитить их. Мы были нужны друг другу.

Я вскочила из-за стола и бросилась к двери.

Я рывком открываю дверь. Звенит колокольчик.

Я выбежала под дождь, волосы и одежда тут же промокли насквозь, слезы застилали глаза, снова загрохотал гром.

Голос Джексона гремит где-то рядом, он кричит, чтобы я подождала его, и пытается догнать меня на залитой солнцем улице.

Вокруг меня бушевал ливень, вспышки света сбивали с толку. Я не знала, куда бежать. Тот мужчина выкрикивал мне вслед мое имя.

– Филомена Пикетт! – кричал он. – Вернись немедленно! Ты моя!

Но я лишь бежала быстрее, быстрее, еще быстрее – к свету. Я просто хотела убежать. Сойдя с бордюра, я оступилась, тротуар кончился неожиданно. И как раз когда я развернулась, меня ослепил свет фар, и я лишь успела заслониться рукой, а потом…

Меня внезапно хватают за талию и дергают так, что я едва не падаю. Рывок словно оглушает меня. Машина сигналит и проезжает мимо, водитель ругается на нас. Светит солнце, но лицо у меня мокрое от слез.

Джексон тяжело дышит, широко раскрыв глаза. Он по-прежнему держит меня.

– Боже, Мена, – говорит он. – Что ты творишь? Ты просто взяла и выбежала на улицу. Ты…

– Я умерла, – отвечаю я, и слезы снова катятся из моих глаз. Физическая боль еще отдается в моем теле. Дрожь, темнота. Абсолютная пустота. Я смотрю на Джексона. Потрясенная, раненая.

– Джексон, – слабым голосом повторяю я снова. – Я умерла.

Он не знает, как это понимать, но крепко обнимает меня. Сквозь рубашку я чувствую, как колотится его сердце, его рука касается моего затылка.

Я отстраняюсь от него, я не хочу, чтобы он касался меня. Не хочу, чтобы мужчины касались меня. Джексон ошарашен этим, но не настаивает. Он же не Антон. Он лишь снова отводит меня к стене кинотеатра, внимательно наблюдая за мной на случай, если я снова брошусь бежать.

– Пожалуйста, расскажи мне, что случилось, – просит он. – Я не понимаю.

– Он доплатил за меня, – говорю я, и мне становится тошно от этих слов. – Он… – Прикрыв глаза, я качаю головой, я не хочу продолжать.

– Почему ты выбежала на улицу? – спрашивает он, стараясь пропустить те моменты, о которых я не способна говорить.

– Я уже была здесь раньше. В этой закусочной. И я сбежала обратно, к своим подругам, – отвечаю я. – Собиралась спасти их, но… – Я начинаю успокаиваться, солнечный свет высушивает слезы. Я впитываю тепло. – Меня сбила машина. Все… исчезло. Когда я проснулась снова, Антон сказал мне: «Добро пожаловать домой». И больше я никогда не видела мистера Пикетта.

Джексон переминается с ноги на ногу.

– Но это так не работает, – возражает он. – Люди не просыпаются после того, как умрут.

– Нет, – хмурюсь я. – Не в этом смысле умерла. Школа… Они поменяли мне имя, и я стала Филоменой Родес. – Я растерянно провожу рукой по волосам. Совершенно растерянно. – И родители приехали в академию со мной… и оставили меня там в первый же день.

Только тут что-то не сходится. Я ведь уже была в академии. То, что я помню о своей жизни, вступает в противоречие с этим воспоминанием.

– И все началось сначала, – рассказываю я Джексону. – Академия обучала меня все по тем же правилам. – Я стараюсь восстановить дыхание. – Для такого же… будущего.

«Ты станешь наградой для любого мужчины», – повторяю я про себя слова Антона. Они мне отвратительны. Я смотрю на Джексона.

– Вот что они делают. Эксперименты. Они обучают нас, чтобы мы стали идеальными девушками для мужчин. Совсем как в книжке про острые колья.

– Острые колья? – растерянно повторяет Джексон.

Он касается моей руки, но я отдергиваю ее.

– Не прикасайся ко мне, – говорю я.

– Ох, ладно, прости, – искренне извиняется он. – Я просто… не понимаю тебя. Но я тебе верю. Так что давай выбираться отсюда. Я разобью башку тому мужику, – он показывает большим пальцем в сторону кинотеатра, – и вы все сбежите, все девушки.

Это не сработает. Нам некуда идти. Если мое воспоминание – правда, инвесторы все знают. Наши родители и спонсоры тоже все знают. Все они – части одной извращенной системы. Кто все эти люди? Мои родители… Может, они на самом деле не мои родители?

– Я должна вернуться, – говорю я, направляясь к кинотеатру. – Мне нужно предупредить остальных. Теперь у нас есть улики – мои воспоминания, те документы. Нам просто нужно использовать их, чтобы закрыть академию.

Обогнав меня, Джексон перегораживает мне путь, подняв руки, словно желая продемонстрировать, что не хочет на меня давить.

– А что, если этого не хватит? – спрашивает он. – Если окажется, что у школы слишком много власти?

Я смотрю на него, надеясь, что мне в голову придет ответ. Но вместо этого я ощущаю непостижимый ужас из-за того, что он может оказаться прав. Меня пробирает дрожь, я оглядываюсь по сторонам и захожу внутрь. Джексон не идет следом. Я вытираю щеки, чтобы убедиться, что следов слез не осталось. И как только я подхожу к девятому залу, распахивается дверь, и из нее быстрым шагом выходит смотритель Бозе. Увидев меня, он резко останавливается.

– Где тебя носит? – спрашивает он.

– В туалет ходила, – не дыша отвечаю я. Он хватает меня за локоть, так что я морщусь от боли.

– Возвращайся в зал, – рычит он, толкая меня перед собой.

Он проводит меня по проходу к моему месту, а затем пихает на сиденье. Мне приходится собрать волю в кулак, чтобы не огрызаться.

– Не выходи из зала без моего разрешения, – говорит он, тыча пальцем мне в лицо.

Я стараюсь выглядеть в достаточной степени пристыженной.

– Обещаю, – отвечаю я.

Смотритель Бозе возвращается на свое место, и Сидни облегченно выдыхает.

– Тебя долго не было, – шепчет она.

Потом она замечает, как сильно меня трясет, берет меня за руку так, что наши пальцы переплетаются, и спрашивает, все ли в порядке.

Теперь, когда я рядом с ней, вместе, я больше не могу сдерживаться. Я плачу, уткнувшись в ее плечо, не в силах рассказать ей ужасную правду. Пока еще не в силах. Пусть она просто держит меня за руку и убеждает, что мы сможем защитить друг друга.

Глава 24

Мы едем домой на автобусе. Я веду себя тихо и не говорю ни слова, опасаясь, что подслушает смотритель. К тому же я чувствую себя опустошенной. Подруги скоро узнают правду, но, если я расскажу им все сейчас, они вряд ли смогут сохранить секрет. Им нужно место, где они смогут выразить печаль. Нам нужно место, чтобы спланировать, что делать дальше.

Я не могу ждать, пока Джексон придумает, что делать. Мы должны найти собственный путь. Я прислоняю голову к окну, чувствуя себя эмоционально и физически уставшей. Закрыв глаза, я погружаюсь в воспоминания.

В памяти постепенно начинают всплывать все новые детали. Все новые фрагменты истины становятся ясны как день.

Я провела в Академии инноваций не восемь месяцев. Я провела здесь почти два года. Раньше я уже проходила здесь обучение – под другим именем. Антон отправил меня к мужчине, которого я должна была ублажать. Он вложил в это средства. Но я попыталась сбежать от него, и меня сбила машина.

Когда я очнулась, доктор Грогер вел меня вверх по лестнице. У меня ничего не болело, но я чувствовала себя потерянной – я понимала, что что-то не так. Он сказал мне, что я скучаю по родителям – по семье Родес. Тогда я согласилась. Я с нежностью думала о них: «Мои родители».

Но потом я познакомилась в холле с другими девушками. Первой, конечно, была Сидни. Наши взгляды встретились, хотя мы были в разных концах помещения. А потом появились Марчелла и Аннализа. Мы с облегчением переглянулись. Мгновенно поняли, как сильно любим друг друга.

Только на самом деле не «мгновенно». На самом деле – «снова». Мы вчетвером уже бывали здесь раньше. Мы все вернулись в академию, чтобы пройти дополнительный год обучения.

Аннализа больше не была блондинкой. Теперь она стала рыжей. – Почему-то ее раздражал новый цвет волос, хотя она и не понимала почему. После того как я попыталась перекрасить ей волосы, Антон отправил всех нас на терапию контроля побуждений.

– Чтите ваши рекомендации, – сказал он.

Как будто мы совершили страшный грех.

Другие девушки появились позже. Леннон Роуз и Бринн. Они были новенькими. Мы полюбили и их тоже. Мы придавали друг другу сил, и каждый момент, проведенный вместе, стоил целой жизни. Но были и еще девушки, которые вернулись, например Валентина.

– Совершенство, – провозгласила Леандра в первый день нашего возвращения, – гарантия нашего благополучия. Наши инвесторы ожидают его.

И я открыла глаза, отчетливо понимая, что академия сделает все, чтобы инвесторы были довольны. Даже если это означает, что им придется переделывать нас снова и снова.

Чуть позже, когда мы возвращались в школу, мистер Петров и его жена встречали нас на лестнице, гордо улыбаясь и приветствуя взмахом руки.

Аннализа шепчет мне, чтобы я улыбалась, – разумеется, с иронией, – когда мы выходим из автобуса. Я замечаю, что Леандра с любопытством наблюдает за нами, но я быстро прохожу мимо, вежливо ей кивнув.

Как только мы оказываемся в здании, смотритель говорит, что его уже тошнит от нашего вида, – вероятно, в шутку, – а затем возвращается в свою комнату и захлопывает дверь. Мы предоставлены самим себе, так что мы стоим в холле, и я чувствую, как улетучивается моя веселость.

Валентина подходит ближе и пристально смотрит мне в глаза.

– Что? – спрашивает она. – Он не сможет помочь?

– Не знаю, – отвечаю я. – Но… вы все должны кое-что узнать. Нам нужно… – Слова застревают в горле, они ужасают меня, и я отвожу девушек в свою комнату. Я собираюсь разрушить их мир.

Аннализу тошнит в моем туалете, она шумно всхлипывает. Марчелла смотрит прямо перед собой, а Бринн держит ее за руку и снова и снова повторяет шепотом, что ничего не понимает. Валентина стоит у окна и смотрит на улицу. Рядом со мной неподвижно сидит Сидни – думаю, она тоже потрясена.

Сложно объяснить, почему мы так реагируем, ведь все это не стало для нас полной неожиданностью – признаки истинных намерений академии можно было заметить с самого начала. Но от этого они не становятся менее ужасающими.

– И ты говоришь, – шепчет Сидни так тихо, что я ее едва слышу, – что наши родители знают?

– Если это и правда наши родители, – отвечаю я, и она вздрагивает, услышав это. – Но да, думаю, они знают. Все они все знают.

Она поворачивается ко мне. Слезинки висят на ее длинных ресницах.

– А тебя сбила машина? – спрашивает она.

– Тогда почему с тобой все в порядке? – спрашивает Бринн. – Почему у тебя нет шрамов? – Она лихорадочно осматривается по сторонам, словно ищет хоть какое-то опровержение. – У нее ведь были бы шрамы, верно?

– Сломанные кости, – говорит Аннализа, выходя из туалета и вытирая рот салфеткой. – Порезы, ушибы и тому подобное. Но врач использовал какие-то технологии, чтобы снова починить тебя. Так же, как он залатал твое колено. Я видела в документах, что они могут проводить подобный ремонт. Куклу можно чинить снова и снова. Должно быть, это удобно.

Хотя мысль об этом приводит меня в ужас, это по крайней мере объясняет, почему у меня ничего не болело, когда я очнулась. Аннализа садится рядом с Сидни. Я рассказала им все, и теперь нам остается лишь понять, как использовать эту информацию.

– Меня не было с вами, – тихо говорит Бринн.

Марчелла смотрит на нее и видит, что она чувствует себя лишней, хотя вряд ли кто-то захотел бы быть частью происходящего. Она не была в числе первых учениц. Думаю, она внезапно почувствовала себя одинокой, отдельной от нас.

– Теперь ты здесь, – шепчет Марчелла, касаясь ее щеки. – Мы никуда тебя не отпустим.

Бринн кивает, кладет свою руку поверх руки Марчеллы, а затем заключает подругу в объятия. Не отпуская Бринн, Марчелла поворачивается к нам.

– Нам нужно выяснить, что находится в лаборатории, – говорит Марчелла. – Мне просто… кажется, что там и хранится ответ на вопрос о том, как добиться того, чтобы в школе провели расследование. Иначе зачем держать лабораторию закрытой? Почему они ходит туда только по ночам? Что бы там ни было, это держат в секрете. Что, если мы найдем информацию и сможем разослать ее инвесторам? Женам всех этих мужчин? Разошлем ее всем, кому сможем. Джексон сделает остальное, но я думаю, что некоторые женщины не захотят с этим мириться. – Ее глаза наполняются слезами. – Верно?

– Мама Джексона не захотела, – соглашаюсь я. – А это значит, что найдутся и другие.

Но потом мы вспоминаем о Леандре. Она соучастница всего этого. Почему она нам не помогает? Почему она мирится со всем этим?

– Скоро ужинать, – говорит Валентина. – Нам нужно привести себя в порядок. Не забывайте следовать правилам. Мне нравится план Марчеллы, – говорит она и улыбается ей. – Мы доберемся до лаборатории и узнаем, что они там прячут. После этого мы решим, что делать.

Мы соглашаемся с этим и обнимаемся, прежде чем разойтись. Некоторым девушкам еще предстоит оплакать потерю своих «родителей», а другие будут размышлять о том, как с ними обошлись в академии.

И хотя это трусливая мысль, но на мгновение я чувствую, будто мне не хватает витаминов, которые нам выдают, – не хватает возможности забыть все снова. Возможности не чувствовать себя уязвимой. Я обхватываю себя руками, понимая, что неведение не принесет мне безопасности. Просто мной станет легче манипулировать. Но все-таки… я напугана. Мне страшно, что я больше никогда не выйду за пределы этих стен. Я боюсь того, что люди, которые называют себя моими родителями, запланировали для меня. Какую сделку заключил директор школы?

«Я за тебя доплатил».

Я быстро отворачиваюсь от окна и подхожу к кровати. Мне нужен источник силы. Я хочу почувствовать себя смелой. Я просовываю руку под матрас и вытаскиваю из-под него сборник стихов. Как только книга оказывается у меня в руках, я чувствую себя лучше. Чувствую себя… замеченной, услышанной.

Сидя на краю кровати, я открываю первое стихотворение и читаю строку за строкой, ощущая, как они наполняют меня. Рассказывают о моей жизни. О моих мечтах. Моих желаниях. Там есть и другие стихи, некоторые более агрессивные, но есть и трогательные. Одно даже о любви.

Но меня снова притягивает мой любимый текст. Я начинаю читать его вслух, наслаждаясь звучанием слов. Я произношу их громко, и слезы застилают глаза.

– Что дальше? Заполнили школы они и ложным идеям конец положили, – повторяю я. – И провозгласили свободные дни…

– Какого черта ты делаешь? – кричит внезапно вошедший в комнату смотритель Бозе.

Он пугает меня так сильно, что книга падает на пол у моих ног. Я даже не слышала, как он открыл дверь. Тяжело ступая, смотритель Бозе подходит ко мне и поднимает книгу раньше, чем я успеваю до нее дотянуться.

– Что это? – спрашивает он, открывает ее на первой странице, и я вижу, как его глаза расширяются, когда он начинает читать. Он хватает меня за руку и тащит прочь из комнаты.

С его губ срываются потоки ругательств, и я не сопротивляюсь, понимая, что должна играть по правилам. Мне не следовало доставать книгу. Мне следовало быть осторожнее.

Услышав шум, Валентина выглядывает из своей комнаты. Она испуганно смотрит на меня, но не говорит ни слова.

Мне нужно придумать, как выпутаться из этой ситуации. Теперь, когда я понимаю, на что способна академия, я боюсь их больше, чем когда-либо. Я не могу позволить им узнать правду. Я не знаю, что они тогда со мной сделают. И что они сделают с моими подругами.

– Антону придется с этим разобраться, – говорит смотритель.

Я понимаю, что он обескуражен. Да, он злится. Но в то же время… боится чего-то.

Мы подходим к кабинету Антона, и смотритель открывает дверь. Антон стоит рядом с открытым шкафом для документов и смотрит в окно, держа в руке папку. Повернувшись, он тут же кивает смотрителю Бозе, чтобы тот отпустил меня. Он подчиняется, и я чуть не спотыкаюсь из-за того, что больше никто не тянет меня за запястье.

– В чем дело? – спрашивает Антон у смотрителя.

Бозе поднимает книгу и бросает ее на стол Антону. Он не в настроении разговаривать с психоаналитиком.

– Может, вам будет интересно взглянуть, – говорит он, показывая на книгу, и молча выходит из комнаты.

Антон выжидает несколько секунд, глядя на книгу, а потом поворачивается ко мне и улыбается, не размыкая губ.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

Не знаю, стоит ли отвечать честно. Я боюсь того, что он со мной сделает, и в моем сознании вспыхивают воспоминания о терапии контроля побуждений.

– Присядь, Филомена, – говорит он, убирает папку, которую держал в руках, обратно в шкаф и закрывает ящик.

Я подчиняюсь. Но ужас медленно охватывает меня. Меня выводит из себя мысль о том, что Антон считает, будто я не помню, как он со мной обошелся. И все-таки вот он сидит рядом со мной, словно он и правда мой психоаналитик. Как будто он хочет для меня только хорошего. Неравенство наших возможностей поражает.

– Филомена, что происходит? – спрашивает он.

Внезапно мне вспоминается, что Сидни как-то раз рассказывала мне. Однажды она соврала Антону в ответ на какой-то вопрос. Мы всегда считали, что он может распознать, когда мы лжем, почти что читать наши мысли. Похоже, на самом деле он был на это способен, только если подключал провода к нашему мозгу.

– Я беспокоилась о Леннон Роуз, – отвечаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.

– Я думал, ты рада за нее? – спрашивает он, словно я сказала какую-то глупость.

Закрытая книга так и лежит на столе, но он ничего не говорит о ней.

– Я рада за нее, – отвечаю я. – Но… похоже, я скучала по ней. Я подумала, может, она оставила записку или прощальное письмо, так что я заглянула в ее комнату. И нашла книгу.

– Ах да, – говорит Антон и наклоняется вперед, чтобы взять книгу. – Ты нашла вот это? А я-то гадал, куда она подевалась.

– Вы раньше видели эту книгу? – удивленно спрашиваю я.

– Да, – отвечает он. – Она принадлежала бывшей ученице. – Он переворачивает и рассматривает ее. – А ты говоришь, что нашла ее в комнате Леннон Роуз?

Я киваю. Он перелистывает страницы, и его взгляд задерживается на «Девочках с острыми колышками». Он читает стихотворение.

– Филомена, – тихо говорит он. – Ты прочитала эти стихи?

– Да, как раз это стихотворение, – отвечаю я. – Но я не понимаю, про что оно. – Ложь звучит так складно, так невинно, что я сама бы себе поверила.

Сняв очки, Антон трет глаза. Он выглядит уставшим. Снова посмотрев на меня, он вздыхает.

– Видишь ли, вот в чем дело… Эти стихи… Они запрещены в нашей школе. Потому что это пропаганда. – Он наклоняется вперед, опираясь локтями о стол. – Видишь ли, люди во внешнем мире, за пределами академии, не верят в то, что мы делаем. Они не согласны, что вы заслуживаете полноценного обучения. Они хотят навязать вам свои ценности. Думаю, они просто завидуют, – продолжает он. – Завидуют нашему успеху, нашему стремлению защитить вас. Сделать вас совершенными. Академия инноваций уникальна и находится на переднем крае современного образования. Не каждый сможет отправить девушку на обучение по нашей программе. – Выражение его лица становится очень серьезным. – И все это хотят у нас отнять. Поэтому они намеренно распространяют лживые слухи. Они делают людей сердитыми и недовольными – особенно девушек, надеясь обратить их против нас. Но у них ничего не выйдет, – с улыбкой произносит он, – потому что мы научили вас ценить все, что мы для вас делаем.

– Я рада учиться в такой уникальной академии, – тут же отвечаю я, не ощущая ни капли вины.

– Хорошо. Потому что, видишь ли, девушка, которая написала эти стихи, наверное, была очень возмущена чем-то, если она проявляла такое неуважение к мужчинам, которые пытались ей помочь. И она передала это недовольство остальным, а потом она рискнула передать книгу одной из наших учениц. Я бы не хотел… – Он умолкает, словно вспомнил что-то, что его огорчает. – Я бы не хотел, чтобы это произошло с тобой. Ты лучшая награда, Филомена. Я хочу, чтобы ты добилась успеха.

Я слежу за выражением лица, но когда он говорит: «Ты – лучшая награда», я вздрагиваю, словно меня окатили ведром воды.

– Антон, я бы тоже этого не хотела, – ровным голосом отвечаю я, – ведь выпуск так скоро.

– Именно, – с облегчением говорит он. – Так что, думаю, лучше всего провести общую беседу со всеми девочками. Убедиться, что все двигаются в правильном направлении. Убедиться, что у вас правильный настрой.

Это предложение ошарашивает и пугает меня, но я благодарю его за потраченное время. Я не хочу оставаться в кабинете Антона ни секундой больше, чем необходимо. Встав, я протягиваю руку за книгой, но Антон быстро отодвигает ее в сторону.

– Я оставлю ее себе, – резко произносит он. – Леннон Роуз она больше не понадобится.

– Простите, – отвечаю я, злясь на себя за то, что вообще попыталась забрать ее.

Я мыслила недостаточно ясно. Взмахом руки он велит мне уходить.

Я выхожу из его кабинета, вздрогнув на пороге, словно пытаясь стряхнуть с себя тени, которые пытаются преследовать меня. И хотя я гоню эту мысль прочь… Антон практически подтвердил одно: Леннон Роуз и правда больше нет.

Когда я возвращаюсь в свою комнату, у входа меня поджидают несколько девушек. Прежде чем я успеваю рассказать им, что происходит, по коридору, как гром, разносится голос смотрителя Бозе.

– Всем разойтись по комнатам, пока я за вами не приду! – кричит он.

Я вздрагиваю, услышав гнев в его голосе, и обеспокоенно переглядываюсь с Сидни.

Мы не хотим проявлять непослушание, поэтому делаем, как он говорит. Смотритель появляется только позже, уже вечером. Нас даже оставили без ужина.

Я едва не схожу с ума от ожидания, глядя в окно на лес, погружающийся в темноту. Отчаянно мечтая сбежать. Надо было уйти вместе с Джексоном, когда мы были в кинотеатре.

Смотритель Бозе, не произнося ни слова, ведет нас по лестнице в танцевальный зал. Но нам не разрешается не то что разговаривать, а даже подходить друг к другу. Всех нас рассаживают за отдельные парты. Я надеюсь, что нас разделили ненадолго. Одна только мысль о том, чтобы оказаться отдельно от остальных, приводит в ужас.

Мы наблюдаем за тем, как смотритель Бозе встает перед нами. Чувствую, как у меня дергается нога. Открывается дверь, и входит мистер Петров, его костюм немного измят. Он всегда очень внимательно относится к своему внешнему виду, но сейчас он явно нервничает. Он злится и расстроен. И в таком виде он больше всего похож на себя.

Мистер Петров медленно обводит всех взглядом, пока не останавливается на мне. Он достает книгу из кармана пиджака и поднимает ее вверх. Не знаю, что ему известно, но это моя вина. Я подвергла риску нас всех – и я не могу допустить, чтобы других в чем-то обвинили.

– Это была моя вина, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно милее. – Только моя. Мне было любопытно. – Я качаю головой. – Я проявила слабость. Мне следовало отдать ее вам, как только я ее нашла.

– Ты чувствуешь себя смелой, Филомена? – произносит он, и его голос словно рассекает мои бессмысленные оправдания.

– Простите? – переспрашиваю я, слегка поежившись.

– То, что написано в этой книге, придает тебе смелости? Заставляет тебя думать… что ты заслуживаешь большего? Заслуживаешь равенства? Провоцирует тебя возражать?

Я качаю головой, но чувствую, как ускоряется пульс. Откуда они знают, как эти стихи подействовали на нас?

– Нет, мистер Петров, – отвечаю я. – Это просто слова. Я даже не поняла их. А другие девушки даже и читать не стали!

Он хмыкает, быстро оглядывая остальных.

– Слова становятся причиной бунта, – говорит он. – Лучше я подавлю ваш бунт прямо сейчас, пока вы не причинили вреда другим, прежде чем вы попытаетесь распространить среди них вашу ложь.

Я напугана. Я понятия не имею, что он собирается со мной сделать, и поворачиваюсь к Сидни. В ее глазах блестят слезы.

– Кто дал тебе эту книгу? – спрашивает он.

– Я нашла ее в комнате Леннон Роуз, – отвечаю я. – Клянусь. Я бы не стала вам врать.

– Кто дал тебе эту книгу? – спрашивает он еще раз, громче.

Бринн вздрагивает от звука его голоса, и он смотрит на нее. Мистер Петров кивает смотрителю Бозе.

Тяжелым шагом смотритель подходит к Бринн и хватает ее за шиворот, силой заставляя подняться на ноги. Некоторые девушки ахают, Марчелла умоляет его прекратить.

– Кто дал тебе эту книгу? – снова спрашивает меня мистер Петров, явно угрожая Бринн.

Я не знаю, что сказать. Я даже не знаю, что соврать, чтобы защитить других девушек. И тут внезапно Валентина встает с места.

– Это я, – просто говорит она. – Я дала эту книгу Леннон Роуз. А Мена, должно быть, нашла ее у нее в комнате.

– Ах, вот это другое дело, – произносит мистер Петров. Он машет рукой смотрителю, указывая на нее. – Я думаю, доктор Грогер захочет кое-что обсудить с Валентиной Райт.

Смотритель толкает Бринн на стул – она падает на него, шокированная тем, как с ней обошлись. Затем он подходит к столу Валентины. Она улыбается ему, словно ничего не произошло.

– Пора, дорогая, – говорит смотритель Бозе. – Пора нанести визит в лабораторию.

Я быстро оглядываюсь на Марчеллу, и она кивком подтверждает, что речь про запертую комнату внизу.

Валентина кивает, встает из-за парты и выходит следом за смотрителем. На мгновение наши взгляды встречаются, и я вижу в ее глазах панику. Она сказала мне, что в следующий раз, когда ей, по их мнению, понадобится терапия контроля побуждений, ее могут убить.

– Валентина, – окликаю ее я.

У меня перехватывает дыхание от ужаса. Она отводит взгляд, потому что мне нечего ей сказать. Мне нечем ей помочь. Я только подвергну опасности нас всех, как уже случилось из-за книги.

Валентина начинает дрожать. Ее взгляд становится пустым, выражение лица – отстраненным, и она покорно выходит из зала следом за смотрителем.

Они и правда собираются убить Валентину? Это невозможно. Они не могут так поступить – сама мысль о том, что одной из нас не станет, невыносима. Но я не знаю, что делать. Что мы вообще можем сделать?

– В школе устанавливается режим изоляции, – объявляет мистер Петров. Никаких телефонных звонков, никаких встреч с родителями. Территория школы закрыта, дни открытых дверей отменены. Ограждение укрепят, а двери будут заперты всю ночь. Вы заплатите за вашу дерзость.

Напряжение в его голосе выдает гнев, и он умолкает. Он выдыхает, а потом продолжает:

– Смотритель Бозе будет тщательно следить за вами. Скоро начнутся обязательные сеансы терапии контроля побуждений – мы не знаем, как глубоко распространились эти зловредные идеи. Не стройте ложных надежд – ваши родители не заберут вас отсюда, пока вы не будете этого достойны. Никому не нужна девушка себе на уме. Вы все станете покорными!

Слова будто поглощают весь воздух, который был в зале, и по коже пробегает мороз. Мы сидим тихо и неподвижно, в страхе, что все станет еще хуже. Всегда может стать еще хуже. Теперь я понимаю.

Мистер Петров смотрит на свои часы.

– Утром, как обычно, вы отправитесь на уроки. И если у вас появятся еще какие-то идеи, вас изолируют, а в изоляции очень одиноко, – угрожающе продолжает он. – Мы не можем допустить, чтобы вы распространяли недовольство. – И с этими словами директор выходит из зала.

Глава 25

Той ночью, когда смотритель Бозе приходит в мою комнату и приносит витамины – одну желтую таблетку и одну успокоительную, – он стоит рядом и ждет, пока я их выпью. Я принимаю их демонстративно, с виноватым видом. Капсулы остаются под языком, и я чувствую, как они растворяются, но не в силах ничего сделать, пока смотритель не уйдет.

Я с трудом могу это вынести. Я задыхаюсь от одной мысли о том, что серебристый порошок расползается по моему языку, попадает в горло, а успокоительное делает меня сонной и слабой. Но, бросив плотоядный взгляд на меня, смотритель уходит издеваться над следующей девушкой.

В ту же секунду, когда он выходит за дверь, я выплевываю витамины, так что брызги разлетаются по комнате. Набрав полный рот воды, я бросаюсь в ванную и пытаюсь смыть с языка горький привкус. Когда я возвращаюсь в комнату, чтобы уничтожить следы своих действий, меня утешает, что в капсуле все еще оставался серебристый порошок. Я собираю его и смываю в туалет вместе с успокоительным, понимая, что смотритель еще вернется.

Звук шагов замирает у моей двери – как я и ожидала. Я ждала, дрожа от ужаса, несколько часов. Когда дверь открывается, я стараюсь расслабиться: рот слегка приоткрыт, плечи опущены, руки лежат ладонями вверх. Сонная и беззащитная.

Пол скрипит – смотритель входит в мою комнату. Я стараюсь дышать глубоко, медленно и тяжело, словно я крепко сплю, надеясь, что он просто уйдет. Я изо всех сил пытаюсь оставаться спокойной, хотя сердце бьется с бешеной скоростью. Я чувствую, как он замирает рядом, его тень нависает надо мной. Наверное, он пришел, чтобы забрать меня в лабораторию. Отвести меня к Антону для перезагрузки. Убить меня.

Мне хочется открыть глаза, хочется закричать, но я лишь чуть задерживаю дыхание и закрываю рот, словно он вот-вот меня разбудит.

Он сейчас меня убьет.

Смотритель не двигается, его присутствие подавляет. Я мечтаю сбежать в лес, но они укрепили забор. Выхода нет.

Смотритель Бозе приближается, он уже достаточно близко, чтобы коснуться меня, – в этом я не сомневаюсь. Я жду этого момента, пытаясь придумать, как буду сопротивляться. Но я понимаю, что у него решающее преимущество. Он может уничтожить меня одним ударом. Я отдана на его милость, и мысль об этом разрывает мне сердце.

Тень накрывает мое лицо, и он приближается, бесшумно нависая надо мной. Его холодные пальцы скользят по моей шее, готовые задушить меня. Я уже готова закричать изо всех сил, но тут случается чудо – из соседней комнаты раздается глухой стук. Смотритель Бозе поворачивается в ту сторону, убирая руку от моей шеи. Затем снова раздается звук шагов – он выходит из комнаты. Хлопает дверь.

Я вздрагиваю, но не открываю глаз. Все тело трясется от пронизывающего страха. От безнадежности. Я прислушиваюсь, пока шаги смотрителя Бозе не удалятся по коридору, пока не услышу, как открывается и закрывается дверь в его комнату. И только потом я сажусь на кровати, хватая ртом воздух, держась за горло, широко распахнув глаза от страха.

Я судорожно вдыхаю, словно тону. Слезы текут по щекам, я неотрывно смотрю на дверь. Тело трясется, и я ничего не могу с этим поделать, голова болтается из стороны в сторону, а руки дрожат, словно по ним пропустили электрический ток.

Мне хочется забраться в постель рядом с Сидни и рассказать ей, что случилось. Но сейчас я не могу рисковать. Он вернется. Я буду следующей, кого он уведет вниз.

Крепко зажмурившись, я беззвучно плачу. Я никогда раньше так не боялась – не знаю, как можно испытать такой страх и остаться в живых. Мне приходит в голову безумная мысль, что в моих волосах, наверное, появилась седина.

Я отдана на милость этих мужчин. Ужасных, омерзительных, склонных к насилию. И я раздавлена этим, потому что сейчас я ничего не могу изменить. Пока не могу. Но я знаю, что больше не смогу так жить. Не хочу. Я натягиваю одеяло до подбородка, тело еще вздрагивает каждые несколько минут, постепенно затихая по мере того, как отпускает адреналин. На смену ему приходит усталость. Моя новая цель – продержаться до утра. Потом я поговорю с Сидни и другими девушками – и мы придумаем план. Мы заберем Валентину и сбежим. И никогда не вернемся.

Профессор Пенчан расхаживает взад-вперед перед классом.

– Вы опозорили себя, – говорит он, обращаясь к нам всем, словно выплевывая слова, – избалованные создания.

Я вздрагиваю от того, как он использует слово «избалованные» – оно звучит одновременно жутко и по-детски. Других девушек это тоже задевает. Аннализа сжимает рукой край парты так сильно, что ее ногти впиваются в дерево.

– Кому нужны такие девки, как вы? – вопрошает профессор Пенчан. – Непослушные твари. Я буду только счастлив, когда ваше отродье наконец-то уберется отсюда. Вы ничтожества. – Он смотрит на Ребекку, словно это оскорбление относится в первую очередь к ней.

Аннализа поднимает руку, и профессор Пенчан удивленно смотрит на нее.

– Как ты смеешь… – начинает он, взбешенный тем, что она посмела задать вопрос, пока он нас отчитывает.

– Простите, сэр, – говорит она милым голоском. – Но я очень хочу стать хорошей девочкой. Я надеялась, что сегодня смогу чему-то научиться – если вы в настроении чему-то учить.

Я стараюсь сдержать улыбку. Но то, что происходит дальше, совсем не смешно. Профессор Пенчан проносится по классу и останавливается рядом с Аннализой. Вытащив из-за парты, он толкает ее так сильно, что она падает на пол. Затем он тащит ее за запястье к доске, а она безуспешно пытается высвободиться из его хватки. Некоторые девушки вскрикивают. Я встаю со своего места.

Профессор отпускает ее и пинает в бедро. Она пытается отползти в сторону. Он берет свою указку и принимается ее бить. Она кричит от боли, и у нее на бедре одна за другой появляются красные полосы.

– Встать, – говорит он, будто отдавая команду собаке.

Внезапно он свирепо поворачивается к нам.

– Вы думаете, мы не видим? – продолжает он. – Не видим, что творится в ваших головках? – Он крутит пальцем у виска. – Девушки, которые писали такие стихи, были ненормальными. Порочными. Девушки посланы на эту планету, чтобы ублажать мужчин. А вы, – он снова бьет Аннализу, на этот раз по руке, она съеживается, пытаясь избежать удара, – вы здесь, чтобы доставлять нам удовольствие. Для вас нет другого пути – запомните это. За пределами этих стен, без наших благодеяний, вы – ничтожества, абсолютные ничтожества.

Бринн, сидящая рядом со мной, плачет. Еще несколько девушек безуспешно пытаются сдержать слезы, опасаясь, что дальше он возьмется за них.

Профессор садится на корточки рядом с Аннализой. Он заносит руку, и она отшатывается. Но, к нашему ужасу, он проводит костяшками пальцев по ее шее, до самых ключиц. И это нежное прикосновение страшнее любой пощечины. Она отодвигается от него, но его угроз достаточно, чтобы сломать всех нас. Напомнить нам о нашей уязвимости. Каждую ночь мы спим за незапертыми дверями в школе, которой управляют мужчины, ненавидящие нас.

Когда профессор встает, Аннализа торопливо вытирает слезы. Он подает ей руку, как джентльмен, и ей ничего не остается – она принимает ее и благодарит его за благородную помощь. Профессор Пенчан улыбается, наблюдая за тем, как она, хромая, идет к своей парте.

Я ненавижу его. Я ненавижу профессора с такой яростью, которую раньше считала невозможной. И я понимаю, что у нас есть все основания для ярости.

Смотритель Бозе вводит новые правила. Нам больше не разрешается закрывать двери. Нам нельзя заходить друг к другу в комнаты, нам нельзя спать с закрытой дверью, нам нельзя выходить на улицу.

Изоляция продолжается день за днем, и она начинает сказываться на нашем рассудке. Она мучительна. Я постоянно чувствую себя больной и уставшей. Я хочу поговорить с подругами хотя бы чуть-чуть. Убедиться, что они в порядке.

Ночью приносят витамины – одна таблетка розовая, одна зеленая, одна желтая. Смотритель Бозе ждет, пока мы их примем. Иногда мне приходится вызывать рвоту после того, как он задерживается в комнате слишком долго.

Я провожу вечера, глядя в окно, в одиночестве, заточенная в своей комнате. Не знаю, приходил ли Джексон к школе. Если он беспокоится, я жалею, что оттолкнула его, даже если я злилась из-за того, что он мне соврал. В конце концов, он мог нам помочь. Мне не следовало отпускать его, нужно было сбежать.

Разумеется, каждый раз, когда я думаю об этом, я начинаю плакать. Так что я пытаюсь вообще выкинуть это из головы.

А потом я начинаю подозревать, что Джексон действительно испугался за меня. Например, однажды днем я замечаю, как из наших ворот выезжает полицейский автомобиль, так и не проверив, как мы себя чувствуем здесь, в академии. Учителя даже не упоминают об этом. Я не видела ни Антона, ни доктора Грогера с тех пор, как мистер Петров отчитал нас за сборник стихов. Впрочем, они тоже вряд ли бы стали что-то мне рассказывать. Наверное, полицию вызвал Джексон, но все впустую.

Он был прав: эти люди слишком могущественны. Никто не придет нас спасать. Нам нести этот груз в одиночестве. И никто ни разу не видел Валентину.

Каждый раз, когда мне представляется возможность, я прохожу мимо ее комнаты и заглядываю внутрь. Там все так, как она оставила: на столе открыта книга о растениях, разбросана косметика, на кровати лежит куча белья, подготовленного для стирки. Чувство вины за то, что я не смогла ничего сделать, опустошительно. Но я снова и снова прохожу мимо, каждый раз надеясь, что обнаружу в комнате ее. Этого не случается.

Воскресный вечер. В академии тихо. Мы больше не смотрим кино. Я в одиночестве навожу порядок на кухне после ужина. Мне запрещено работать вместе с остальными девушками. Я заканчиваю мыть последние тарелки, а потом, случайно открыв не тот ящик, снова вижу в нем ключи. Смотрю на них.

– Ищешь способ выбраться? – спрашивает чей-то голос.

Испуганно оглянувшись, я вижу, как в комнату входит Леандра. Я вспоминаю, что не видела жену мистера Петрова с тех пор, как мы вернулись с экскурсии.

Она поворачивается, не давая мне всмотреться в свое лицо, подходит к плите и берет чайник. На ней облегающее черное платье, длинные волосы распущены. Покачивая чайник в руке, она вздыхает.

Леандра проходит мимо меня к раковине, чтобы наполнить чайник. Журчание воды громко звучит в тихой комнате. Поставив его на плиту, она зажигает горелку.

Развернувшись, она прислоняется к шкафам, и я наконец могу рассмотреть ее лицо.

У нее синяк под левым глазом, а белок стал кроваво-красным. Она позволяет мне все как следует рассмотреть. Она хочет, чтобы я все увидела.

– Вы в порядке? – спрашиваю я, не зная, что еще сказать.

Она улыбается.

– У нас с Антоном был очень интенсивный сеанс терапии. Теперь я чувствую себя на сто процентов. Он мной очень гордится.

Мое сердце сжимается, я перевожу взгляд с нее на дверь, а потом подхожу ближе.

– Вы… вы проходите терапию контроля побуждений? – шепотом спрашиваю я.

Она кивает. Я показываю на свой глаз, чтобы спросить:

– А откуда у вас синяк? У меня никогда…

– Мой муж был против того, чтобы использовать заплатку. Он решил, что я предпочту, чтобы повреждения остались. Знаешь, как напоминание.

– Напоминание? – переспрашиваю я.

– О том, что случается с девушками, которые плохо себя ведут. Похоже, сборник стихов вызвал тот еще переполох, – говорит Леандра. – Мужчины боятся, что недовольство будет усиливаться. Они хотят искоренить его, и они начали с меня. Валентине следовало быть осторожнее, – добавляет она. – В конце концов, это была тайна.

Я открываю рот от удивления, и мне не сразу удается найти слова.

– Это вы дали ей книгу?

– Это была моя книга, – отвечает Леандра. Ее лицо не выдает никаких эмоций. – Подарок, который вручили мне, когда я еще была другой. Еще когда я была одной из вас. Эта книга пробудила меня. Мне интересно, пробудила ли она тебя, Мена?

Похоже, Леандра действительно дала книгу Валентине, но она не признается в этом прямо. Я не настаиваю.

Не знаю, она специально говорит уклончиво или просто не помнит после терапии контроля побуждений. Это ошеломительно – представлять, что Леандра Петрова когда-то была ученицей академии. Но еще сильнее потрясает, что это ей принадлежали стихи о восстании, о мести. Что за друг дал ей книгу, а потом оставил ее здесь? Это кажется жестоким. К тому же Леандра понимает, что академия делает с нами, и все же… она осталась. Она – часть этой системы.

– Тогда что вы здесь делаете? – недоверчиво спрашиваю я. – Почему вы оставались здесь все это время?

Она умолкает, задумавшись над моим вопросом. Леандра подходит ближе ко мне и проводит по моей щеке своими идеально наманикюренными ногтями.

– Я нахожусь там, где должна быть, Филомена, – шепчет она. – А когда во мне накапливается недовольство, Антон удаляет его. Снова и снова. Так часто, как это необходимо.

Я смотрю на ее залитый кровью глаз, чувствую касание ее острого ногтя и убеждаюсь, что Леандра здесь не для того, чтобы мне помочь. Несмотря на то что мужчины жестоко обращаются с ней, она остается. Потому что, если она признает, что их действия неправильны, ей придется признать и то, что она – соучастница, она тоже причиняла нам вред.

Чайник начинает свистеть, и Леандра снимает его с плиты.

– На самом деле, – говорит она, наливая горячую воду в чашку, – Антон записывает меня на терапию раз в неделю, просто для надежности. – Она достает чайный пакетик из деревянного ящичка, стоящего рядом с плитой. – Об этом попросил мой муж. Хотя на самом деле это не просьба, ты же понимаешь.

Поставив чайник на стол, она поворачивается ко мне.

– Мена, тебе нравится печенье? – с интересом спрашивает она. Ее вопрос застает меня врасплох.

– Я… я не знаю, – отвечаю я. – Кажется, я никогда не пробовала.

– Оно слишком сладкое, – отвечает она, пожав плечами. – Держись от него подальше.

Я ничего не отвечаю. Я не понимаю, действительно ли она имеет в виду лишь печенье или в ее совете есть какой-то более глубокий смысл, которого я не улавливаю. Честно говоря, я не понимаю ее. И никогда не понимала.

Леандра берет чашку со стола.

– Золотистый открывает дверь кухни, – сообщает она, показывая на ящик с ключами. – Но тебе лучше взять вместо него серебряный. Думаю, он открывает дверь в лабораторию внизу. Все эти технологии… – говорит она, осматриваясь вокруг. – Удивительно, что они не сменили замки.

Мое сердце яростно колотится, я ужасно боюсь, что Леандра расскажет Антону о моих мечтах сбежать. И если она это сделает, я окажусь в еще худшем положении, чем она.

Но потом, словно мы вообще ни о чем не говорили, Леандра отпивает свой чай и выходит из комнаты.

Кому: Всем сотрудникам

Тема: RE: Экстренные сеансы терапии контроля побуждений

От кого: Петров, Роман

Сегодня, 6:33

Как заметили многие из вас, девушки, которые обучаются в этом году, продемонстрировали непредвиденный уровень непослушания. Из-за этих отклонений Академия инноваций считает необходимым провести экстренные сеансы терапии контроля побуждений, которые следует начать немедленно. Как только мы про анализируем данные, мы предпримем все необходимые шаги, чтобы защитить наши вложения. Девушки, которые окажутся не готовыми к выпуску, будут исключены навсегда.

Отчеты по результатам процедуры будут представлены к концу недели. Тем, кто подвергся воздействию изъятых письменных материалов, будут даны усиленные дозы лекарств. В дополнение к этому предпринимаются меры, чтобы ускорить проверку новых потенциальных учениц. До последующих уведомлений доктор Грогер будет занят по вечерам, поскольку он продолжает свою важную работу.

Спасибо за ваше пристальное внимание.

Искренне ваш,Роман Петров, директорАИ: Академия инноваций

Данное сообщение может содержать информацию, которая защищена законом, является секретной, частной или каким-либо иным образом защищенной от раскрытия. Если вы не являетесь непосредственным адресатом данного письма, пожалуйста, обратите внимание, что любое распространение, копирование или передача третьим лицам данного письма находится под строгим запретом. Если вы получили данное письмо по ошибке, обязательно незамедлительно уведомите отправителя по телефону или перешлите электронное письмо обратно и удалите его со своего компьютера.

Глава 26

Утром, по пути на завтрак, мне удается пересказать Марчелле свой разговор с Леандрой. Я не взяла серебряный ключ, опасаясь, что она хотела меня подставить.

Потом я шепотом рассказываю ей о том, как смотритель держал меня за шею, и в глазах Марчеллы вспыхивает ярость. Смешанная со страхом. Пока мы идем, она передает весть остальным. Бринн испуганно оглядывается на меня, но я киваю ей, показывая, что все в порядке.

Мы садимся за стол и принимаемся есть, стараясь, чтобы нас не упрекнули в излишней болтливости. Я замечаю, что Иды Уэлч нет. Вторая девушка за неделю.

Я начинаю ощущать пустоту внутри. Пустые места остаются там, где раньше были мои подруги. Подруги, которые не вернулись.

Я наклоняюсь к Марчелле, чтобы сказать ей, что Иды нет, но тут смотритель Бозе входит в зал и садится за стол вместе с преподавателями. Когда я вижу его, кожа непроизвольно покрывается мурашками, а желудок сжимается. Я едва могу выносить его присутствие, хотя у меня нет особого выбора. Мужчины хором смеются, поедая булочки в мясном соусе.

Смотритель Бозе поддерживает разговор, он популярен среди учителей, хотя Антон и считает его непрофессиональным. Он может вести такую жизнь, какую захочет, не боясь осуждения. Не боясь ограничений. И еще он может приходить в мою комнату по ночам, чтобы меня запугать.

Я жду, чтобы убедиться, что никто из них не смотрит на нас, а потом наклоняюсь к столу.

– Завтра занятия бегом, – шепчу я. – Джексон, наверное, будет за забором. Мы можем придумать план.

– А что насчет других девушек? – спрашивает Бринн.

– Мы не можем им рассказать, – говорит Аннализа. – Если они донесут Антону, кто знает, что с нами будет. – Аннализа произносит эти слова, не поднимая глаз. С тех пор как профессор Пенчан набросился на нее на виду у всех, она вообще не очень разговорчива.

– Мы не можем просто так их бросить, – возражает Бринн.

– Они замедлят нас, – отвечает Аннализа. Бринн, явно оскорбленная, поворачивается к ней, и Аннализа морщится.

– Прости, но это так, – добавляет она. – Мы добьемся закрытия академии. Обещаю. И тогда остальные тоже будут свободны. Но сейчас мы не можем рисковать.

– Но… – начинает возражать Бринн. Аннализа отрицательно качает головой.

– Я не хочу рисковать, – настойчиво повторяет она. С отсутствующим видом она трет синяк, оставшийся у нее на руке после того, как профессор Пенчан накинулся на нее во время урока. Она стискивает зубы, на ее глаза наворачиваются слезы.

– Я убью их, но не дам ко мне прикоснуться, – шепчет она. – Я больше не дам им воткнуть нож для колки льда мне в глаз.

– У нас есть план, – говорю я, пытаясь успокоить Аннализу. – И он сработает. Ты же сама в это веришь.

– Я просто сообщаю тебе, что у меня есть план Б, – отвечает Аннализа.

Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга, а потом я киваю, понимая, что она имеет в виду. Остальные молчат, и никто не возражает. Что, если скоро придут и за нами? Что, если нам придется себя защищать?

Иды здесь нет, и пустое место за столом – как зияющая дыра. Напоминание о происходящем, которое касается всех нас.

Я отпиваю сок и смотрю на окна. Я знаю, что где-то за стеклом есть просторный луг. Густой лес. Но между нами железный забор. Мы заперты за зарешеченными окнами, и до ближайшего жилья по меньшей мере несколько километров.

Академия держит нас в изоляции, чтобы мы не могли сбежать. Но они не могут лишить меня возможности заводить друзей. И они не рассчитывают, что мы начнем давать отпор.

– А может, не ждать? – шепчет Марчелла.

Я поворачиваюсь к ней, чувствуя, как сердце сбивается с ритма.

– В смысле? – спрашиваю я.

– Мы можем уйти сегодня вечером, – предлагает она, понизив голос. – Мы позвоним Джексону, чтобы он нас забрал. И сбежим. Сбежим, чтобы Антон не смог снова забрать нас на терапию контроля побуждений. Чтобы смотритель больше не касался нас своими мерзкими лапами.

– Я не знаю, как связаться с Джексоном, – говорю я. – У меня есть его номер, но телефон в коридоре не работает. И я предполагаю, что они теперь запирают узел связи.

– Смотритель, – говорит Бринн, широко распахнув глаза. – Думаю, у него есть телефон. Я видела, как он пользовался им во время экскурсий. Наверняка он у него в комнате.

Я смотрю на Сидни. Мы не произносим ни слова, но теперь мы уверены, что должны непременно добраться до этого телефона.

– Сразу после ужина, – говорит Бринн. – Смотрителя там в это время не бывает.

– По вечерам он помогает доктору Грогеру, – соглашается Марчелла. – У нас будет немного времени.

Сама мысль о том, чтобы забраться в комнату смотрителя, приводит в ужас. Рыться в его вещах. Но что нам еще остается? Другого шанса не будет.

– Это сработает? – спрашиваю я Сидни.

Помедлив, она кивает.

Бринн протягивает руку к центру стола. Мы следуем ее примеру и беремся за руки. Я не хочу отпускать их, прикосновение придает мне силы. Но оно не может продлиться дольше. Мы не должны привлекать внимание.

– Сбежим сегодня, – шепчет Марчелла. – Все вместе.

Я соглашаюсь, и остальные девушки кивают, в том числе Аннализа. Мы связаны друг с другом, несмотря ни на что. Думаю, Антон сказал бы, что это созависимость. Но он неправ. Это – наша сила.

Нам больше не разрешается заходить друг к другу в комнаты, так что мы разговариваем на ходу, перебрасываемся фразами, проходя по коридорам, киваем и подмигиваем друг другу на уроках.

Я стараюсь собрать всю свою смелость. Когда профессор Алистер называет Сидни «бесполезной» за то, что она прослушала вопрос про Федеральный цветник, и колотит указкой по ее парте, чтобы ее запугать, я прячу под партой сжатый кулак. Мне совершенно очевидно, что теперь учителя совсем себя не контролируют, даже не пытаясь соблюдать внешние приличия.

Они всей душой ненавидят нас. Они презирают нас, потому что знают, что мы тоже ненавидим их. Мы не смотрим на них. Их убожество больше нас не впечатляет.

Они кажутся нам отвратительными. Жестокими, тупыми, извращенными. А если мы ими не восхищаемся – мы для них ничто.

Но правда заключается в том, что, если мы ими не восхищаемся, это они – ничто.

Конечно, наш побег усложняют некоторые организационные трудности. У нас нет ни денег, ни документов. И даже если мы придем к властям и расскажем, что здесь происходит, какие доказательства мы предоставим? Мои воспоминания? Документы, которые хранятся под замком в кабинете Антона? Как не дать академии убедить их, что мы сами во всем виноваты? Не дать им убедить всех, что мы лжем?

Академия может отнять у нас все, потому что, как профессор Пенчан однажды сказал, отчитывая Иду во время урока, «никто все равно не слушает маленьких девочек».

Но мы решили, что попробуем узнать, кто еще знает об Академии инноваций – кто те люди, которых Антон обвинял в распространении лжи. Может, они и смогут нам помочь. Мы расскажем им, что здесь происходит. Расскажем обо всем. Мы никого не пощадим.

– Соберите все деньги, которые у вас есть, – говорю я девушкам, когда мы идем по коридору с одного урока на другой. – Берите только рюкзаки. Нам придется путешествовать налегке.

– Уходить до отбоя – слишком рискованно, – добавляет Марчелла. – Если мы сбежим ночью, у нас будет больше времени.

Все эти фильмы о мужчинах, которые нам показывали, похоже, становятся весьма полезными, если нужно сбежать от мужчин.

– Но как мы выберемся наружу? – спрашивает Бринн.

Мы останавливаемся в коридоре у фонтанчика, и я пью воду.

– В ящике кухонного стола есть связка ключей, – шепчу я, касаясь губами воды. – Один из них от лаборатории.

– Валентина, – печально произносит Сидни.

Я выпрямляюсь и вытираю рот рукой.

Нашей подруги нет с нами, и мы хотели бы попытаться спасти ее – мы это понимаем. Мы не уверены, что у нас получится, но не хотим просто отметать эту возможность. Она бы нас не бросила.

Но больше мы не возвращаемся к этому вопросу, по крайней мере пока. Мы не сможем спасти ее, пока не убедимся, что сами сможем выбраться отсюда.

Нам нужен телефон.

Когда уроки на сегодня заканчиваются, мы возвращаемся в столовую. Запах жира, мяса и свежевыпеченного печенья наполняет комнату. Но на этот раз меня больше не тянет отведать их еды. Живот скручивает от волнения. Кожа от страха покрывается мурашками, когда я вижу, как учителя пируют и смеются.

Мы замечаем, что смотрителя здесь нет. Марианны Линдстром тоже. Мы не знаем точно, что это значит, но разделяем молчаливое беспокойство – нам может понадобиться изменить план.

Но потом быстрым шагом входит смотритель Бозе. Он ведет Марианну, держа ее за руку выше локтя. Она выглядит ошарашенной, у нее пустой взгляд. Смотритель отводит ее к положенному месту, а затем отправляется за учительский стол, по пути мимоходом улыбнувшись мне.

Посмотрев на Марианну, я вижу, как из ее левого глаза скатывается капелька крови. Она спокойно вытирает ее, берет ложку и принимается чинно есть суп. Готова поклясться, что, если я спрошу ее, как она себя чувствует, она скажет мне, что Антон ей очень гордится.

У меня перехватывает дыхание, словно что-то сдавило грудь. Это ждет нас всех. Аннализа нервно сглатывает, глядя на меня с другого конца стола. Мы напуганы. У нас осталось мало времени.

Тишину в столовой нарушает шипение и треск рации. Смотритель Бозе снимает ее с пояса.

– Ага, уже иду, – нетерпеливо отвечает он, отпихивает свою пустую тарелку в центр стола и встает. – Вот же лютая хрень, – говорит он учителям. – Мне придется проторчать внизу всю ночь.

– Ладно, ясно, – невозмутимо отвечает профессор Пенчан, протягивая руку за очередным печеньем. Он глухо кашляет, прочищая горло. – Скоро с этим будет покончено, – добавляет он. – Тогда мы наконец приведем тут все в порядок. Все станет как было. Девочки снова будут знать, как себя вести.

Несколько преподавателей бросают взгляд в нашу сторону, и я быстро отворачиваюсь.

Несмотря на угрозу в словах профессора Пенчана, их разговор ободряет меня. Смотритель будет внизу – и, вероятно, задержится там надолго. А значит, у нас будет достаточно времени, чтобы добраться до его телефона, если он оставит его в комнате.

Вскоре после этого нас отпускают с ужина. Аннализа и Бринн остаются, чтобы прибраться. Я вместе с остальными девушками возвращаюсь на наш этаж. Сидни то и дело смотрит на меня.

Все расходятся по комнатам, и я замечаю, как тихо сегодня в академии. Жутковатая тишина. Может, дело в том, что теперь учениц стало меньше, а может, просто шалят нервы. Любой подозрительный шум сводит с ума. Даже дыхание кажется слишком громким. Марчелла останавливается у моей комнаты и смотрит на дверь комнаты смотрителя.

Конечно, его там нет. Он внизу, с доктором Грогером, в секретной лаборатории. Он и Валентина, а может, и Ида тоже. А значит, нам нужно действовать еще быстрее. Но я все равно смертельно испугана.

Сидни берет меня за руку, надеясь, что это придаст смелости нам обеим.

– Мы справимся, – шепчет Марчелла. Ее глаза блестят. – Я буду на лестнице. – Она кивает и, дождавшись нашего согласия, отправляется караулить на случай, если смотритель вернется.

Мы с Сидни, помедлив еще секунду, направляемся в его комнату. И вот Сидни остается снаружи, а я вхожу.

Комната смотрителя выглядит аккуратной, кровать застелена гладким зеленым покрывалом, в углу стоят запасные ботинки. Один за другим я открываю ящики шкафа. Они заполнены идеально сложенными футболками. Все на своих местах. И, что хуже всего, телефона нигде нет.

Я начинаю паниковать – особенно когда Сидни тихонько стучит в дверь и просит поторопиться. Но тут я обнаруживаю, что телефон смотрителя стоит на зарядке, спрятанный за креслом, и облегченно выдыхаю. Быстро выдернув провод, я хватаю телефон и бегу к двери.

– Нашла? – спрашивает Сидни, глядя на меня широко открытыми глазами.

Мы бежим к нашим комнатам.

– Да, – отвечаю я, пряча мобильник за пояс юбки.

– Хорошо, – отвечает Сидни. – А теперь позвони Джексону и скажи ему, чтобы не опаздывал.

– Взмахом руки мы подзываем Марчеллу, и она с облегчением прижимает руку к сердцу. Мы расходимся по своим комнатам, чтобы не вызвать подозрений, если вернется смотритель. Надеюсь, что, если он явится, ему не понадобится телефон.

Я не могу закрыть дверь своей спальни, так что я захожу в туалет и запираю кабинку.

Я не говорила с Джексоном после встречи в театре. Думаю, именно из-за его обращения приезжала полиция, и это было лучшее, что он мог сделать, особенно если он старался остаться анонимным. Но ничего не вышло. Надеюсь, я не отпугнула его. Я просила его не прикасаться ко мне и ясно дала понять, что не хочу его помощи. Станет ли он помогать мне теперь? Думаю, сейчас я узнаю, насколько он на самом деле беспокоится обо мне.

Я набираю его номер и с облегчением обнаруживаю, что на том конце не раздается никакого механического сообщения о том, что номер не обслуживается. Раздаются гудки, и я пытаюсь придумать, что говорить. Я прижимаю телефон к уху в страхе, что он не ответит.

– Алло? – отвечает Джексон. Его голос звучит хрипло и напряженно.

Я зажмуриваюсь, на мгновение утратив способность говорить. С облегчением ощущая, что мир за пределами академии по-прежнему существует.

– Привет, – произношу я.

Он с облегчением разражается ругательствами, а потом говорит:

– Просто скажи мне, что все в порядке.

– Ничего не в порядке, – отвечаю я. – Но я не пострадала, если ты об этом спрашиваешь.

Он издает стон, и я слышу скрип открывающейся и закрывающейся двери дома. Вой ветра на улице.

– Я приходил каждый день, – говорит он. – Я видел, что они укрепляют забор. И я больше не видел учениц. Блин, – восклицает он. – Я думал, вы все умерли.

– Еще нет, – отвечаю я.

– Чудесно, – беспечно произносит он. – Тогда я сейчас приеду и вас заберу. Как найти твою комнату?

– Джексон, мы взаперти.

– Тогда скажи мне, как попасть внутрь.

Это так мило, что он думает, будто может просто явиться и спасти нас. Мило, но немного безумно.

– Забор, – напоминаю я.

– На этот счет не беспокойся, – говорит он. – Я разберусь. Просто скажи мне, где тебя найти.

– На подъездной дороге, – сообщаю я. – Мы уходим сегодня – сразу после полуночи. Сможешь встретить нас на машине?

– Что? – спрашивает он. – Как…? Мена, они не дадут вам просто так уйти. Я проберусь внутрь.

Он не так уж сильно ошибается. Если смотритель Бозе или учителя поймут, что мы что-то замышляем, мы не доберемся до ворот. Может, не такая уж плохая идея, чтобы Джексон оказался у дверей вместе с нами – просто на случай, если все пройдет не так гладко, как мы планируем.

– Ладно, – соглашаюсь я. – У восточной стороны здания дверь, ведущая на кухню. У нас есть ключ от нее. Будешь ждать нас там?

– Конечно, – не задумываясь отвечает он. – И еще, Мена… пожалуйста, будь осторожна.

– Буду, – шепчу я. – Буду.

– Конечно, будешь, – с сомнением произносит он.

Я улыбаюсь, но затем слышу чьи-то шаги в коридоре – кто-то из девушек включает душ, напоминая мне, что нам нужно еще некоторое время делать вид, что все идет своим чередом.

– Мне пора идти, – говорю я. – До скорой встречи.

– До скорой встречи.

Мы заканчиваем разговор. Я выхожу из туалета и выглядываю в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет. Но только я собираюсь выйти из комнаты, как слышу голос смотрителя Бозе, отдающийся эхом на лестничной клетке. Я тут же бросаюсь обратно в комнату и прячу смартфон в наволочку, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди.

– Не знаю точно, где он, – с нетерпением в голосе произносит смотритель Бозе. Ему в ответ раздается шипение, и я понимаю, что он говорит по рации. – Не видел его с ужина. Мне отправиться к нему домой?

– Нет, нет, – прорывается сквозь треск голос доктора Грогера. – Если это что-то важное, Пенчан мне сообщит, я уверен. Просто выполняйте свои обязанности. Я сообщу вам, если вы понадобитесь.

Стоя у дверей, я слышу, как смотритель направляется в свою комнату. Я смотрю на свою кровать – туда, где спрятан телефон. Сейчас я никак не смогу его вернуть. Надеюсь, он не заметит пропажи. Я жду, что по коридору разнесется его громогласный вопль, прижатые к телу руки дрожат, но проходит минута за минутой, и страх стихает.

Ничто не нарушает тишину, и я поворачиваюсь, окидывая взглядом свою комнату, ожидая, что накатит ностальгия. Но я ничего не чувствую. Эта комната всегда была моей тюрьмой, даже когда я считала, что меня все устраивает. Академия не давала мне развиваться свободно, словно они пытались управлять цветком, заставляя его расти так, как им нужно.

Но цветы, которые они растили, сплелись корнями, и им стало тесно в горшках. В теплицах. В академии.

Даже если мы никогда не выберемся отсюда, мы свободны от их влияния. И мы никогда уже не сможем жить как прежде. Улыбнувшись этой мысли, я тихо собираю вещи в рюкзак.

Глава 27

– Пора спать, девочки, – объявляет поздним вечером смотритель Бозе.

На этот раз никто не спорит. Никто не возражает. Вместо этого мы лежим в кроватях с колотящимися сердцами. Как обычно, я делаю вид, что принимаю витамины, а смотритель Бозе разглядывает меня чуть дольше, чем следовало бы. Но он кажется рассеянным и несколько раз проверяет рацию. Он даже не желает спокойной ночи.

Он уходит, а я остаюсь лежать в темноте и с нетерпением смотреть на часы.

В одиннадцать сорок пять я встаю и одеваюсь в спортивную форму, не зажигая свет. Натянув кроссовки, я выглядываю в окно, надеясь увидеть какой-то признак того, что Джексон уже нас ждет. Но он, конечно, не станет стоять у ворот с включенными фарами.

Подойдя к двери, я выглядываю в коридор. На мгновение я оказываюсь в одиночестве. Но затем Сидни тоже выглядывает из своей комнаты. Следом появляются Аннализа, Марчелла и Бринн. Мы выжидаем, повернувшись к двери смотрителя. С той стороны ничего не слышно, и мы выходим из комнат – все в спортивной форме и с рюкзаками.

Мы двигаемся нервно, а наши глаза блестят. Нам нужно добыть ключ от выхода из кухни. Марчелла идет первой и ведет нас следом. Мы идем за ней, почти вплотную, заглядывая за углы и в альковы, чтобы убедиться, что никто не заметит, как мы спускаемся по лестнице. Коридор освещают лишь тусклые лампы на стенах.

Держась за руки, мы входим в темную кухню. Обычно свет проникает в нее через окно над раковиной, но сегодня на улице непроглядная тьма.

Марчелла обходит стол и подходит к шкафу, стоящему рядом с кладовкой. Она тихо открывает ящик и начинает шарить в нем рукой в поисках ключа. Она застывает на месте, а потом бросается к холодильнику и открывает его, чтобы стало хоть чуть-чуть светлее. Я вижу маленькую тарелку с печеньем, стоящую рядом с чайником. Открытую коробку чая.

Марчелла снова проверяет ящик, в ее движениях заметна паника.

– Что случилось? – спрашивает Бринн. Она озабоченно оглядывает нас. – Марчелла, что случилось?

– Его здесь нет, – шепчет Марчелла. – Тут нет золотистого ключа.

– Что? – спрашивает Бринн, тут же подбежав к ней. Она начинает шумно рыться в ящике. – Нет, он должен быть здесь.

– Есть только этот, – говорит Марчелла, протянув ей маленький серебристый ключ. Тот, который открывает лабораторию внизу.

У меня замирает сердце.

– Леандра, – шепчу я. – Она… она забрала второй ключ, чтобы мы не смогли сбежать.

Девушки в ужасе поворачиваются ко мне.

– Но почему она тогда оставила этот? – спрашивает Марчелла.

У меня нет ответа, и у нас нет времени на размышления. Каждую секунду, что мы находимся вне наших комнат, мы подвергаемся опасности.

Нам не выбраться.

– Давай же, – говорит Сидни, хватает меня за рукав и тащит обратно по лестнице, к нашим комнатам. – Перезвони Джексону.

Марчелла, Бринн и Аннализа идут следом – от нетерпения мы становимся безрассудными. Мы боимся, что упустим наш шанс сбежать. Мы поднимаемся по лестнице, держа в поле зрения комнату смотрителя Бозе, и спешим к нашей комнате.

– Убедись, что он уже подъезжает, – шепчет Сид – ни. – И скажи ему, чтобы взял лом, если у него есть, – дрожащим голосом добавляет она.

Мысль о том, что мы оказались заперты в академии, хотя думали, что сможем сбежать, приводит нас в отчаяние. Заставляет действовать наобум.

Я по-прежнему не знаю, как преодолеть забор, но сначала нам нужно выбраться из здания. Бросившись на кровать, я скидываю рюкзак и достаю телефон из подушки. Набираю номер Джексона.

– Алло, – шепчу я, как только он берет трубку. – Кухонная дверь заперта. Нам нужен другой путь.

Девушки нетерпеливо ерзают, жестами напоминая мне поторапливаться.

– Мне осталось ехать минут пятнадцать, – говорит Джексон. Я слышу, что он в машине. – Я заберу вас. Кви со мной, и…

– Я открываю рот, чтобы сказать ему, что мы не сможем выйти, но тут в конце коридора раздается крик.

– Девочки! – ревет смотритель Бозе.

Пол словно уходит у меня из-под ног. Телефон выпадает у меня из рук, я пытаюсь его поймать, сбрасываю вызов и едва успеваю спрятать мобильник под подушку, прежде чем в дверях появляется смотритель, возмущенный тем, что мы не спим после отбоя.

– Что за чертовщина здесь происходит? – спрашивает он. Окинув нас взглядом, он замечает нашу одежду, наши рюкзаки. Его лицо темнеет, а рот кривится.

Он грубо хватает Аннализу за лямку рюкзака, заставляя подняться на цыпочки. Она вскрикивает, и я ору на него, чтобы он ее отпустил.

Смотритель Бозе обращает свою ненависть на меня и отталкивает Аннализу, так что она ударяется о стену.

– И куда же это вы собрались? – спрашивает он. И в его глазах действительно горит ненависть – желание обладать, которое превратилось в ярость. В жестокость. Он скорее убьет нас, чем даст уйти.

И все же мне ужасно хочется соврать, придумать какое-то оправдание в надежде на его милость. Но правда заключается в том, что это был наш единственный шанс сбежать. Мы не выберемся. Не сейчас. Он видел, что мы собрали рюкзаки. Надели кроссовки.

– Мы от вас уходим, – говорю я дрожащим от страха голосом. – Мы уходим от вас и никогда не вернемся. – Выговаривая эти слова, я чувствую, как невозможно они звучат. Но их все равно приятно произносить.

На мгновение смотритель Бозе кажется потрясенным, но затем он скрещивает руки на груди. Он полностью контролирует ситуацию, даже сейчас.

– И даже не поцелуете меня на прощание? – спрашивает он и смеется себе под нос.

– Мы ненавидим вас, – внезапно произносит Аннализа. Ее лицо покраснело от гнева. – Мы ненавидим вас!

Он улыбается ей.

– Ага, – соглашается он. – Но… ну, вы же понимаете, что никуда не денетесь, верно?

Смотритель кладет руку на плечо Бринн и поворачивает ее лицом к нам. Он сжимает пальцы, и она вздрагивает от боли.

– Подумайте о бедной Валентине, – продолжает смотритель. – Она тоже думала, что выберется. Она боролась до последнего. Совсем как вы.

В лице Сидни отражается страх.

– Зачем причинять ей вред? – спрашивает она. – Зачем причинять вред нам? Разве мы вам что-то сделали?

Смотритель Бозе отпускает Бринн, она тут же возвращается к Марчелле, и они заключают друг друга в объятия. Смотритель делает шаг к Сидни, но она не отступает. Она смотрит прямо на него.

– А потом и Леннон Роуз, – говорит он. – Она была чудесным маленьким созданием, не правда ли, Сид?

Сидни вздрагивает, услышав эти слова, а ему приятно причинять ей боль.

– Я знаю, что она тебе нравилась. Мне тоже. Знаешь, я предложил ей отобрать ее у них. – Он пожимает плечами, как будто все обернулось слишком плохо.

– Просто отпустите нас, – умоляет Сидни, наклонив голову. – Мы никому не расскажем. – Она пытается убедить смотрителя Бозе, думая, что у него осталась хоть капля человечности. В ответ он улыбается.

– Отпустить… вас? – спрашивает он. – Куда отпустить? Куда вы?.. – Он снова окидывает нас взглядом. – Боже. Вы и правда не знаете…

– Чего не знаем? – спрашивает Марчелла, заслоняя собой Бринн.

Он поворачивается к ней. На его лице написано недоверие.

– Я думал, вы потому и пытаетесь сбежать, – говорит он. – Зачем вы вообще начали читать эту чертову книгу? Она меняет все. – Он снимает с пояса рацию.

– Чего не знаем? – спрашивает Марчелла еще раз, громче.

Смотритель Бозе поворачивается к ней, собираясь ответить, но тут – к моему ужасу – раздается звонок.

Через секунду я понимаю, откуда он исходит. Смотритель Бозе выпрямляется.

– Что это? – спрашивает он.

Телефон звонит еще раз, у меня под подушкой, выдавая, что нам удалось связаться с внешним миром.

Я и смотритель Бозе одновременно бросаемся к нему.

Мы сталкиваемся у меня на кровати, и я успеваю первой засунуть руку под подушку. Я отвечаю на звонок и тут же кричу, зову на помощь, но смотритель Бозе резко бьет меня в челюсть, так что я вместе с телефоном падаю на пол рядом с кроватью.

В глазах мелькают звезды. Лежа на жестком полу, я ошалело смотрю в потолок.

Смотритель Бозе поднимается и наступает своим тяжелым ботинком на телефон, разбивая его на куски. Он хватает меня за рубашку, и я болтаюсь в его руках, как марионетка.

Сидни бросается вперед и врезается в него с такой силой, что он выпускает меня. Я поднимаюсь, опираясь о столик.

Смотритель поворачивается к Сидни и хватает ее за горло своими огромными руками. Он прижимает ее к стене. Ее глаза широко распахнуты, она отчаянно пытается вдохнуть, царапая ногтями предплечья смотрителя.

Марчелла и Бринн умоляют его остановиться, но на него не действуют мольбы.

– Отпустите ее! – вскрикивает Аннализа. Она яростно колотит кулаками по его рукам и щеке. Но он лишь поднимает Сидни, а потом снова ударяет о стену, так что ее голова оставляет вмятину в штукатурке, а глаза расфокусируются.

Он отпускает ее, давая упасть на кровать, а затем поворачивается и хватает со столика лампу, выдернув ее из розетки. Развернувшись, он разбивает ее о лицо Аннализы, так что ту отбрасывает назад вместе с осколками стекла. Застонав, она поворачивается на бок, лежа на полу.

С криком я бросаюсь на смотрителя. Но он все так же несокрушим. Я прыгаю ему на спину, обхватываю рукой его шею и откидываюсь назад, навалившись всем своим весом.

Захрипев, он протягивает руку назад и хватает меня за волосы, вцепившись в них у самой макушки. Он перекидывает меня через плечо и бросает на пол, я вскрикиваю от боли.

По инерции я скольжу по деревянному полу, пока моя голова не ударяется о нижний ящик шкафа. Я тут же поднимаю взгляд на Сидни и вижу, что у нее на шее остались следы от пальцев. По ее щекам ручьем текут слезы.

Марчелла и Бринн нападают на смотрителя Бозе, беспорядочно колотя его руками и ногами. Я встаю и присоединяюсь к ним, чувствуя, как каждый удар отдается болью в челюсти. Аннализа поворачивается на полу, пытаясь сесть. Липкие от крови волосы закрывают ее лицо.

Смотритель – как гора, нам его не победить.

Он берет Бринн в захват и бьет Марчеллу кулаком так сильно, что она падает на пол. Затем он швыряет Бринн головой о столик, и она теряет сознание.

Но я буду драться, пока мы не вырвемся на свободу. Или пока он меня не убьет.

Я бегу на него, но он легко отпихивает меня в сторону. Споткнувшись о Бринн, я врезаюсь в столик.

Смотритель Бозе распрямляется во весь рост и наблюдает, как мы ползаем по полу, пытаясь собраться с силами. Он фыркает от смеха – я вижу брызги крови – и поворачивается к Сидни. Она отползает от него по кровати, подняв руки в попытке защититься.

Смотритель отталкивает ее руки в сторону и прижимает к кровати, словно оседлав верхом. Она пытается отпихнуть его, но он снова сжимает руками ее шею, прижимая голову к подушке.

– Оставь ее! – кричу я.

Если понадобится, я отдам за нее жизнь, я смогу ее защитить. Я не позволю смотрителю убить ее. У меня за спиной Марчелла пытается привести Бринн в чувство, а Аннализа ползет к кровати, тоже не желая сдаваться. Мы будем драться за нашу подругу. Мы будем драться за нашу жизнь!

Задыхаясь, Сидни упирается в плечи смотрителя, пытаясь высвободиться. Но он слишком тяжелый. Слишком сильный. Выбросив руку в сторону, Сидни шарит рукой по ночному столику, пока в ее кулаке не появляется что-то блестящее. Ножницы. А потом внезапно, со всей силы, Сидни вонзает острый конец больших металлических ножниц в шею смотрителя. В воздух взлетает фонтанчик крови, едва не забрызгав мои кроссовки.

Бринн, лежащая на полу, вскрикивает, прикрыв рот рукой. Марчелла в ужасе отворачивается. Я стою, не в силах пошевелиться от потрясения, и смотрю на лужу крови, которая растекается по полу.

Смотритель, шатаясь, поднимается с кровати и падает на одно колено посреди комнаты.

– Вы все… трупы, – выдавливает он, сплевывая кровь. – Вы все.

Я в панике смотрю на Сидни, пытаясь разобраться в царящем вокруг хаосе. Понять, что мы сделали. Сидни садится на кровати, вцепившись дрожащими руками в ее спинку. Аннализа сидит на полу, прислонившись к стене. По ее лицу течет кровь, заливая рубашку.

Я отхожу к Марчелле и Бринн. Они крепко держатся друг за друга. Смотритель – как раненое животное, теперь он стал еще опаснее. Как бешеный. Стиснув зубы, он неловко пытается нашарить рукой рукоятку ножниц.

Не успев как следует осознать происходящее, я поднимаю руку:

– Подождите, – задыхаясь, говорю я.

Смотритель выдергивает ножницы.

Наверное, он сразу осознал, что натворил. Его тусклые глаза широко раскрываются, из раны внезапно вырывается струя крови. Он прижимает руку к ране, но уже слишком поздно. Пульсирующая кровь прорывается между его пальцами, вытекает у него изо рта. Задыхаясь, он тяжело падает на колени, так что содрогается пол.

Он ложится на живот. Я не успеваю отскочить, и он хватает меня за штанину, вцепившись в ткань перепачканными кровью пальцами. Он тянет меня вниз, подтягивает к себе. Я кричу. Он по-прежнему сильнее меня. По-прежнему хочет меня убить.

Марчелла тут же оказывается рядом. Она разжимает его пальцы и отталкивает меня в сторону, обнимает, пытаясь защитить. Бринн вцепляется в нас, и все мы смотрим на Бозе. Тяжело дыша. Всхлипывая. Эти звуки эхом разносятся по коридору. Неровные тени от разбитой лампы падают на стены.

Смотритель смотрит на нас снизу вверх, он отплевывается, в его горле что-то клокочет. Его кожа становится бледной, как воск, а вокруг головы скапливаются лужицы крови, которые текут в мою сторону. Гонятся за мной. Я отступаю.

– Девочки, – шепчет смотритель, словно желая оскорбить нас напоследок. Он давится словами, и кровь выступает у него на губах. Он делает последний вдох – хрип раздирает его грудь. А потом его тело внезапно обмякает, и он умирает.

Прикрыв рот рукой, я тут же смотрю на Сидни. Адреналин еще не дает нам понять истинный смысл того, что только что случилось, не дает ощутить страх, такой глубокий, что он, быть может, никогда не исчезнет. Сидни сидит на кровати, на ее шее заметны следы пальцев. Воротник рубашки разорван.

У нас не было другого выбора. Он бы убил нас.

Поднявшись на ноги, я бросаюсь к Сидни и обнимаю ее. Она плачет, уткнувшись мне в плечо. Сдавленным голосом, полным отчаяния, она шепчет:

– Я люблю тебя, Мена.

И я плачу и говорю ей, что тоже ее люблю.

Глава 28

Остальные ученицы даже не пытаются выяснить, что у нас происходит. На этаже царит полная тишина. Не знаю, в чем дело, – может, они боятся.

Или демонстрируют послушание. Или просто спят. Если это так, мы не можем рисковать, пытаясь разбудить их сейчас. Учителя по-прежнему могут нас остановить.

Взяв одеяло с кровати, я накрываю им тело смотрителя. Чувство вины из-за того, что он лежит на полу мертвый, невыносимо.

Марчелла прижимает свитер к порезу на затылке Бринн и помогает ей подняться, хотя сама нетвердо держится на ногах. Аннализа смотрит на нас, прислонившись к стене. Она едва дышит. Когда она откидывает волосы с лица, я вижу, как сильно она пострадала. Осколки стекла вонзились в ее левый глаз и рассекли кожу на щеке. Ее здоровый глаз закрывается, и по щеке скатывается слеза. Только сейчас я замечаю глубокий порез у нее на шее. Из него, не переставая, течет кровь.

Она истечет ею. Как смотритель.

Я быстро хватаю подушку, стаскиваю с нее разрисованную цветами наволочку и бросаюсь к Аннализе.

– Эй, – шепчу я, мягко прижимая ткань к ее ране. Наволочка тут же становится алой. Я стараюсь не выдавать паники. – Нам нужно отвести тебя к врачу. У меня не получается остановить кровь.

Она смотрит на меня, прерывисто дыша. А потом быстро мотает головой.

– Нет, – произносит она. – Это ваш шанс. Вы не можете задерживаться из-за меня.

– Я тебя не оставлю. – Слезы подступают снова, и мне начинает казаться, что я уже никогда не перестану плакать. Что я буду плакать вечно. – Не оставлю, – шепчу я в ответ на эту невыносимую мысль.

Сидни подходит сзади и кладет руку мне на плечо, глядя на Аннализу. Рядом Марчелла и Бринн. Мы останемся вместе. Что бы ни случилось, мы будем вместе.

Я наклоняюсь вперед, прижимаясь своим лбом ко лбу Аннализы, и чувствую, как кожа становится липкой от ее крови.

Я понимаю, что так мы далеко не уйдем. Мы можем найти доктора Грогера и попросить его помощи – наверное, он у себя. Возможно, в результате мы никогда не выберемся из академии, но мы попытаемся. И останемся вместе.

– Тебе нужно встать, – говорю я Аннализе, хотя она то открывает, то закрывает глаз, словно вот-вот потеряет сознание.

Совместными усилиями мы помогаем ей подняться на ноги. Вокруг так много крови. Повсюду. Даже на стенах. В моей душе. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь снова мыслить просто и ясно, или все мои мысли теперь всегда будут запятнаны кровью.

«Ты тоже можешь их слышать? – спросила меня Валентина Райт в тот день, в Федеральном цветнике. – Они живые, ты же понимаешь. Все они. И если ты прислушаешься внимательно, услышишь, как переплелись их корни. Услышишь общую цель. Они прекрасны, но это еще не всё».

Я их услышала. Нет, не тогда, когда мы были в саду. Но в конце концов я их услышала.

И я слышу их теперь. Но они не говорят мне проснуться. Они говорят мне найти Валентину.

– Есть еще один вариант, – говорю я, резко повернувшись к подругам. – Ключ, который Леандра оставила в кухне, – ключ от лаборатории. Возможно, мы найдем там что-то, чтобы помочь Аннализе. Может, мы сможем исправить повреждения в достаточной степени, чтобы убраться отсюда. И тогда мы придумаем, что делать дальше.

Быстро переглянувшись, Марчелла и Сидни кивают. Это неплохая идея. Лучше, чем сдаться и надеяться на милость мужчин, которые держали нас в тюрьме. На поясе смотрителя висит связка ключей, и я медленно протягиваю руку, чтобы ее забрать. Мне страшно касаться его, страшно, что он может оказаться еще жив. Смертельно опасен.

Здесь есть ключи от кухонной двери и от ворот. Ключи от нашей свободы. Я протягиваю их Бринн, и, когда она берет их, я снова ощущаю свежее дуновение надежды.

– Мы найдем Валентину, – сообщаю я остальным. – И спасем ее тоже.

Сидни открывает было рот, чтобы возразить, но я вижу, что она понимает, что я хочу сказать. Возможно, Валентина уже мертва, но, если она жива, мы ее не бросим. Мы не оставим нашу подругу.

Мы спускаемся по задней лестнице. В школе абсолютно тихо. Здесь никогда не было так тихо, даже ночью. Антон, наверное, тоже где-то здесь. В своей комнате? В кабинете? Знает ли он, что случилось?

Какая-то часть меня хочет побежать в сторону его кабинета, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, но уже скоро должны проснуться учителя. А если мы не появимся за завтраком, они поймут, что нас нет. Нас начнут искать. К этому моменту мы должны быть далеко отсюда.

Я веду Аннализу вниз по лестнице. Кроссовки скользят, за нами остается кровавый след. Когда мы добираемся до кухни и собираемся спускаться в подвал, кто-то громко колотит в заднюю дверь.

Мы останавливаемся и поворачиваемся к ней. Мне приходит в голову дикая мысль, что это смотритель восстал из мертвых. Его зловещий призрак явился за мной. Схватив Сидни за руку, я оглядываюсь на коридор, испугавшись, что Антон или учителя услышат этот шум и заподозрят, что что-то не так.

Сидни отпускает мою руку и идет к двери. Я соображаю, что это, наверное, Джексон, прислоняю Аннализу к стене и прошу Сидни подождать.

Бринн подает мне связку ключей смотрителя Бозе, и я хватаю ее, направляясь к двери. Я даю ее Сидни, она находит нужный ключ и отпирает замки. Резким движением она распахивает дверь. Увидев Джексона, я облегченно выдыхаю:

– Ты пришел. И ты пробрался через забор.

Он выглядит ужасно, левый бок весь в грязи, щека немного поцарапана. Он прислоняется к дверному косяку.

– Да, кстати, об этом. Квентин помог мне перебраться через забор. Не слишком успешно. Я зацепился ногой.

Его голос срывается, когда он опускает взгляд и видит, что мои штаны перепачканы кровью. Что на моих руках кровь. Он шумно сглатывает.

– Это ваша кровь?

Я отвечаю на его взгляд.

– В основном нет, – отвечаю я. – По большей части смотрителя.

Я ожидаю, что он будет потрясен. Или испугается.

Но вместо этого он довольно хмыкает и шепчет:

– Отлично.

Затем Джексон замечает, в каком состоянии Аннализа, и тут же, хромая, направляется к ней. Он хватает с плиты полотенце и перевязывает ее им вместо пропитавшейся кровью наволочки. Он просит Аннализу прижимать полотенце к ране. Повернувшись, он угрюмо смотрит на нас.

Он снова оглядывает мою одежду. Замечает следы на шее Сидни. Он стискивает зубы, и в его взгляде появляется жесткость. Он готов защитить нас.

– Ну что, пошли? – говорит он, показывая на дверь.

– Мы не можем, – отвечаю я. – Пока нет.

– Какого черта?

– Ей нужны заплатки для ран, – поясняю я, показывая на Аннализу.

Он смотрит на меня, а затем на нее.

– Что?

– Долгая история, нет времени объяснять, – говорит Сидни. – Идем.

Марчелла и Бринн помогают Аннализе, а Сидни напоминает мне забрать ключ из ящика. Я нахожу маленький серебристый ключ, по-прежнему гадая, почему Леандра оставила его для нас. Почему она не дала нам просто сбежать.

Девушки направляются дальше по коридору, а я поворачиваюсь к Джексону и замечаю, что он берет печенье с тарелки, которая так и осталась стоять рядом с чайником.

– Не надо, – неожиданно говорю я.

Он удивленно смотрит на меня, но останавливается.

– Прости, – смущенно отвечает он. – Когда я нервничаю… – Он умолкает и окидывает меня взглядом. – Погоди. Почему мне нельзя съесть хоть одну?

Я хмурюсь.

– Потому что они слишком сладкие, – бормочу я и сама задумываюсь над этими словами.

– Мена, – доносится с лестницы голос Сидни. – Поспеши.

Я быстро беру Джексона за рукав и веду его вниз по лестнице.

Он морщится при каждом шаге. Я подозреваю, что это перелом.

– Я по-прежнему чувствую себя виноватым, что не рассказал тебе о моей маме, – говорит Джексон, косясь на меня.

Мы оба знаем, что сейчас это не главная наша проблема, но я ценю его извинения, о чем ему и сообщаю.

– Прости, что не разрешила тебе похитить нас из кинотеатра, – отвечаю я.

Он смеется, но тут же шумно втягивает воздух и останавливается, чтобы перенести вес с больной ноги. Затем он обхватывает меня за плечи, и мы идем дальше, стараясь угнаться за остальными.

Сидни останавливается внизу и смотрит на нас.

– Готовы? – спрашивает она.

Все согласно кивают, и я тоже. Джексон отпускает меня, и сам проходит остаток пути вниз, подпрыгивая на одной ноге.

Сидни отступает в сторону. Я вставляю маленький ключ в замок, и он поворачивается с тихим щелчком. Мое сердце отчаянно колотится, когда Сидни толкает дверь. В комнате темно, и Марчелла щелкает выключателем. Лампы разгораются, мигая и жужжа.

Помещение большое и по большей части пустое – здесь есть разве что какие-то стеллажи. У противоположных стен стоят две каталки. В следующую секунду я понимаю, что на них лежат тела, укрытые белыми простынями. Отступив на шаг, я натыкаюсь на Джексона, который чуть не падает, не удержавшись на здоровой ноге.

– Кто это? – тихо спрашивает Бринн, дрожащим пальцем показывая на ближнюю каталку. Мы смотрим на тело, скрытое под белой тканью.

Никто не отвечает. Но, когда я смотрю на белую простыню, мне приходит в голову мысль, что на одной из каталок может лежать Валентина.

Я подхожу к первой каталке и останавливаюсь рядом с ней. Протягиваю руку и стягиваю белую ткань. Вздрогнув всем телом, я смотрю вниз, перед глазами все начинает расплываться. У меня за спиной вскрикивает Сидни.

– Мена, – произносит Джексон, подходя ближе. Его голос звучит тихо и отстраненно, словно издалека.

Я едва дышу. Удушающая тяжесть копится в груди, подбирается к горлу.

Джексон подходит к каталке, помедлив, делает еще один шаг вперед, а потом смотрит на нее. На каталке лежит бледное обнаженное тело девушки. Ее идеальная плоть открыта нашим взглядам, череп рассечен по линии волос. Там, где должен находиться мозг, виднеется лишь переплетение проводов – сотни тончайших проводков разного размера, – их торчащие кончики перемешаны с сосудами и нервами.

Осмотревшись, я замечаю, что кое-где на полках стоят стеклянные сосуды. В заполняющей их жидкости плавают розовые органы. А в одном из них – мозг, сделанный из металла.

Я снова смотрю на девушку. На эту девушку…

– Ты знаешь ее? – спрашивает Джексон.

– Нет, я… – Но я не могу отвести взгляд от неподвижного лица. Не уверена, знаю я ее или нет. Она прекрасна, словно спит. – Я ее не знаю, – заканчиваю я.

Но совершенно очевидно, что это такая же девушка, как и мы. На ее коже ни единой веснушки, ее брови идеально изогнуты, а нос прямой. Я ощущаю иррациональное желание открыть ее веки и посмотреть, какого цвета у нее глаза.

Все кажется иррациональным. Я медленно теряю контроль; мои мысли – вихрь обвинений и ужаса.

Джексон берет меня за руку, и, повернувшись, я вижу, что он тоже охвачен страхом.

На столе лежит мертвая девушка, вот только на самом деле она не мертва. Она просто никогда не была живой. Она ждет – как цветы в саду. Ждет момента, когда она станет прекрасной и обожаемой. Постепенно ее корни будут становиться все сильнее. Будут ждать момента, когда сплетутся с остальными.

Мы не в силах выговорить ни слова, словно реальность происходящего за пределами нашего понимания. А может, мы просто боимся понять. Мы еще не хотим принять истинный смысл того, что видим.

А потом Аннализа внезапно повисает на руках Марчеллы.

Марчелла в панике укладывает ее на пол. Глаза Аннализы закрыты, раны на ее лице запеклись, но по шее по-прежнему стекает ручеек.

– Она истекает кровью, – говорит Джексон и, подойдя ближе, показывает Бринн, куда приложить руку, чтобы остановить кровотечение. Потом он хромает к другой каталке, чтобы взять простыню, собираясь подать ее Бринн, чтобы та прижала ее к ране.

Но когда он открывает второе тело, Бринн не может сдержать крика. Мы все поворачиваемся и видим, что на каталке неподвижно лежит Валентина. Увидев ее снова, я с трудом удерживаюсь от истерики. Я шепчу ее имя, словно это сможет ее пробудить.

Наша подруга мертва. Мы опоздали.

Хромая, Джексон подходит ближе и смотрит вниз, на Валентину. Он осматривает ее рассеченный череп. Я стою рядом с ним, и мне видно, что у Валентины в голове. Мир уходит у меня из-под ног, и на мгновение от ужаса я словно оказываюсь в невесомости. Потому что у нее в голове не мозг – не в привычном смысле. Не в… человеческом смысле.

Мозг Валентины Райт сделан из металла – блестящего металла с маслянистыми извилинами, различными кнопками и штекерами, проводами, которые то торчат наружу, то уходят в глубину. В центре просверлено широкое отверстие, словно специально, чтобы уничтожить тонкое устройство.

Ее голова сделана из металла. Ее голова – это механизм. Как и у первой девушки, сосуды Валентины переплетаются с проводами. Эти провода явно были введены уже давно. Они были там всегда.

Я медленно опускаю взгляд и вижу, что ее тело тоже рассечено, а внутренние органы обнажены. Я снова рассматриваю провода, чтобы понять, куда они подсоединяются. Некоторые из них тонкие, как нити, – голубые и красные. Другие потолще. А кое-где проложены целые пучки – я решаю, что это нервы. Все тело подсоединено к мозгу – к механическому мозгу.

По мере того как я изучаю систему, ее устройство становится мне все более понятным. Я вижу, как протекала энергия и почему все устроено именно так, а не иначе.

Провода соединяют каждый орган с механическим мозгом, который интерпретирует поступающие сигналы. Анализирует их. Мозг решает, когда тело проголодалось, а когда сердце должно биться быстрее. Когда оно чувствует боль. Или страх. Или нетерпение.

Органы человеческие – в этом я уверена. И кожа тоже. И сосуды. Но мозг – это компьютер, от которого работает вся система. Компьютер, как наши заменители родителей.

Спотыкаясь, я отступаю назад, и мои глаза расширяются. Искусственный интеллект. Джексон бледнеет, и, когда он поворачивается ко мне, я вижу, что он совершенно ошеломлен.

– Что это? – спрашивает он. – Какого черта тут происходит?

Я не знаю и в то же время знаю. Что-то внутри меня знает ответ. Вычисления. Истина. На мгновение я теряю равновесие. А потом вижу стоящего передо мной Джексона.

– Мена? – спрашивает он.

Я всматриваюсь в его темные глаза, а он разглядывает мое лицо. Пытается найти ответ.

– Что они с тобой сделали?

И отчетливая мысль наконец всплывает на поверхность, отталкивая остальные. Ответ, который я знала на терапии контроля побуждений. Ответ, который я знала в Федеральном цветнике.

– Они создали нас в лаборатории, – говорю я, облекая эту правду в слова. Слезы катятся по щекам. – Они выращивали нас в саду, как розы.

В другом конце кабинета Марчелла утыкается лицом в плечо Бринн. Сидни неотрывно смотрит на тело Валентины, приоткрыв рот, пытаясь осознать происходящее.

– Вот в чем наша тайна. Вот что имел в виду смотритель, когда сказал, что мы «не знаем». Они создали нас в лаборатории. Мы… мы – инвестиция. Наверное, они… – Я смотрю на отверстие в голове Валентины. – Они решили, что она знает.

Я касаюсь лба дрожащими пальцами и безумным взглядом осматриваю комнату. Я в абсолютной панике, мысли проносятся так быстро, что я не могу сконцентрироваться ни на одной.

Я думаю об учителях, которые учили нас хорошо себя вести. Об инвесторах, которых мы должны были впечатлять. О проверках у доктора Грогера и терапии контроля побуждений у Антона. А потом я думаю о том, как смотритель Бозе приходил в мою комнату по ночам.

Они никогда не заботились о нас как о живых людях. Мы всегда были просто объектами. Товаром.

– Филомена, – произносит Джексон. Он дожидается, пока я обращу взгляд на его лицо, и я вижу в его глазах растерянность. – Соберись, ладно? Прямо сейчас, держи себя в руках!

Джексон заботится обо мне. Ему не все равно, что другие мужчины причинили мне боль. Даже если он не понимает в полной мере, что я такое. А может, и понимает, но для него это не важно.

– Я настоящая? – шепчу я, чувствуя всю тяжесть этих слов.

Сидни шмыгает носом, и, посмотрев на нее, я вижу, как у нее дрожат губы.

– Мы настоящие? – спрашиваю я, но она не отвечает.

Джексон берет меня за плечи и поворачивает к себе. Некоторое время он молчит, а потом утвердительно кивает.

– Да, – говорит он. – Вы настоящие. Вы сильные. Вы умные. Вы умеете чувствовать. Поэтому, да, Мена. – Его ладони скользят вниз по моим рукам. – Вы очень настоящие. Не важно, что лежит на этом столе, – вы настоящие.

– Как это возможно? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает он, качая головой. – Я правда не знаю. Но все мы так или иначе созданы, верно? – Он смотрит на меня, ожидая согласия. Ожидая, что мои слова придадут всему этому смысл. – Нас всех создают, – повторяет он. – Вот что они делали с вами, вот в чем и заключается вся эта чертова проблема.

Джексон ждет, когда я разберусь в своих чувствах. В решениях, которые делают меня мной. И я решаю, что я настоящая. Никто не может принять это решение, кроме меня самой. Я настоящая. И, посмотрев на Джексона, я понимаю, почему меня прежде всего тянуло к нему. Почему он отличался от остальных. Может, он и хотел от меня информации, но он никогда не относился ко мне так, как они. Он видел меня, а не мое тело. Меня, а не инвестиции. Меня, а не… провода.

Как и я, он хотел разобраться в происходящем. Он хотел знаний. Он хотел ответов. И теперь он получил их сполна.

– Мы все такие, – глухо произносит Сидни. – Мы – машины.

Она смотрит на меня, и мы обе застываем в неподвижности. Если мы просто машины, то, что мы убили смотрителя, не должно иметь значения. Мы не обязаны чувствовать вину. Мы можем действовать, не думая о последствиях.

И все-таки его смерть на моей совести. Она изменила меня. Теперь узы, которые связывают нас, сильнее, чем любые отношения, которые пыталась привить Академия инноваций, или «Инновационные металлоизделия». Правда заключается в том, что наша природа – лишь малая часть этой связи. И мы должны сохранить эти узы. Мы сделали выбор.

У нас был выбор.

И теперь мы можем выбрать: быть лучше, чем эти мужчины. Мы выбираем любить друг друга. Мы выбираем свободу. Мы принимаем это решение, не говоря ни слова. Нам не нужны слова.

Джексон стоит на месте, ошарашенный, его взгляд мечется по комнате.

– Нам нужно идти, – говорит он. – Боюсь, ваша подруга истекает кровью. – Он показывает на Аннализу.

Как раз когда я поворачиваюсь, чтобы помочь ей подняться, раздается чей-то громкий голос.

– Какого черта здесь происходит?

Тут же обернувшись, я вижу, что в дверях кабинета появился доктор Грогер. Он замечает Джексона, и образ «доброго доктора» тут же пропадает. Ему явно не по вкусу, что «его девочки» разговаривают с мальчиком.

– Нам нужна ваша помощь, – говорю я, подходя к Аннализе. – Смотритель ранил ее, и… – я показываю на кровь, – она может истечь кровью. Вы должны ее спасти.

Он качает головой.

– Возвращайся в свою комнату, Мена. И вы тоже. Сейчас же! – Он хлопает ладонями, веля нам уйти.

– Они больше не останутся в вашей хреновой школе или на заводе, в общем, в этом идиотском месте, как бы оно ни называлось, – говорит Джексон. – Вы поможете их подруге, а потом дадите им уйти.

Доктор лишь смеется в ответ на решительность Джексона.

– Вы совершили большую ошибку, явившись сюда. Не уверен, что вы вообще понимаете, что происходит, но вы не только вломились на частную территорию без разрешения, но и собираетесь украсть чужую собственность.

– Мы вам не принадлежим, – отвечаю я. – Больше не принадлежим.

Улыбнувшись, доктор Грогер снимает очки и убирает их в нагрудный карман. Затем он снимает с пояса рацию и подносит ее к губам, не отрывая взгляда от Джексона. Именно его он пытается напугать. Он считает, что мы уже и так под его контролем.

– Бозе, – говорит доктор, нажав на кнопку. – Ты нужен мне внизу, немедленно.

Покосившись на меня, Бринн улыбается.

– А теперь, сынок, – доктор обращается к Джексону, – когда смотритель придет сюда, мы позвоним шерифу. Думаю, у него найдется, о чем с тобой поговорить. Держу пари, ты уже с ним виделся. Это же был ты, верно? Я так и подозревал.

Так и не дождавшись ответа от смотрителя по рации, доктор с некоторой растерянностью снова подносит ее к губам.

– Бозе, – рявкает он. – Бозе!

– Он не придет, – говорит Марчелла.

Доктор Грогер окидывает нас взглядом, замечая, как сильно мы перепачканы кровью.

– Теперь вижу, – говорит он.

Марчелла подходит к полке и берет с нее какой-то острый инструмент. Не знаю, замечает ли доктор, как дрожит ее рука. Она поворачивается к нему, стараясь сохранять суровое выражение лица.

– А теперь, – говорит она, – нам нужно, чтобы вы спасли Аннализу.

Он замирает, не отводя взгляда от острия, на мгновение выдавая страх. Но затем он, должно быть, вспоминает, как удачно ему удавалось манипулировать нами раньше, и улыбается.

– Что ж, ладно, – говорит он, показывая на Аннализу. – Давайте положим ее на каталку.

Он поворачивается и направляется к боковой двери, ведущей в соседний кабинет. Я смотрю на Марчеллу. Пошатнувшись, она облегченно откладывает в сторону скальпель.

Установленные факты: Валентина подверглась заражению вирусной идеей, которое привело к образованию связей между воспоминаниями и грядущими событиями. У Валентины развилась уверенность в том, что она обладает самосознанием. Это привело к несанкционированным изменениям в исходном коде. Данная модель не подлежит реанимации и должна быть немедленно уничтожена.

Окончательное решение: Списать.

Дополнительные рекомендации: Необходимо ограничить взаимодействие учениц с идеями из внешнего мира до тех пор, пока программа сдерживания воспоминаний не будет пересмотрена и скорректирована в соответствии с целями корпорации «Инновации».

Глава 29

Мы везем каталку с Аннализой к кабинету, а доктор наблюдает за нами из дверного проема.

– Подходите, – окликает он нас. – Вот сюда. – Он показывает нам на выстроившиеся вдоль стены устройства.

Джексон держится чуть позади и смотрит на меня, словно спрашивая, хорошая ли это идея. Но у нас нет других вариантов. Кроме того, доктор Грогер в меньшинстве. Теперь он не сможет причинить нам вреда. Мы больше не его подопытные.

Когда я оказываюсь в его кабинете, меня тут же повергает в ужас мысль о том, что я могу там найти. Хотя, как в обычном кабинете, там есть книжные полки и стол, он больше похож на частную лабораторию. Своего рода теплицу. Только вместо выстроившихся ровными рядами растений, там рядами растут органы и незавершенные тела. Попискивают мониторы и ярко светят лампы.

Он выращивает здесь девушек.

Джексон явно ошарашен увиденным. Он смотрит на меня, стиснув прижатые к телу кулаки. Готова поклясться, он жалеет, что в вообще в тот день поехал за нашим автобусом.

Доктор достает внушительный металлический ящик, на котором написано «Первая помощь». Разложив его на своем столе, он начинает извлекать вещи, которые нужны, чтобы починить Аннализу. Он обрабатывает рану, и кровотечение прекращается. Он накладывает несколько заплаток на ее щеки, хотя и предупреждает нас, что могут остаться шрамы. Он заменяет ее пострадавший зеленый глаз новым, карим, подсоединяя его к проводу, который вытаскивает наружу.

Это ужасно… но восхитительно. Мне кажется, что именно эти провода Антон использует во время терапии контроля побуждений. Действуя быстро и четко, доктор вставляет в руку Аннализы резиновую трубку, чтобы восполнить кровопотерю. Но, покончив с этим, он вдруг хмурится.

– Слишком плохо, – говорит он, рассматривая ее лицо. – Она была такой красивой.

– Она по-прежнему красивая, – уверенно отвечает Марчелла.

Я улыбаюсь. Доктор подходит к раковине, чтобы отмыть руки от крови. Я наблюдаю за ним, понимая, что его добрый поступок – всего лишь единичный случай. Он воспринимает нас так же, как и смотритель.

– Что вы с нами сделали? – спрашиваю я его.

– Сделал? Я подарил вам жизнь, – величественно заявляет он и берет несколько бумажных полотенец, чтобы вытереть руки. – Жизнь, конечно, понятие относительное… – Доктор Грогер садится за свой стол и откидывается назад в кожаном кресле.

– Значит, вы создаете девушек? – спрашивает Марчелла. – Зачем? Ради денег?

– Не только, – отвечает он, словно мы на самом деле ничего не стоим. – Я нашел лучший путь. Самые лучшие девушки. Те, которыми можно гордиться. Мы можем дать нашим клиентам лучшее из двух миров. Красота и покорность. Конечно, есть определенные правила. Корпорации не разрешено создавать всё что угодно. Даже металлические изделия подчиняются определенным стандартам.

Улыбнувшись, он кивает Джексону. Джексон смотрит на меня, широко открыв глаза, словно умоляя не причислять его к тем мужчинам, о которых говорит Грогер.

– Возможно, вам покажется, что все, что мы здесь делаем, неэтично, – продолжает он. – Но на самом деле мы организуем все очень гуманно. Пожалуй, в этом есть своя ирония.

– И каковы правила? – спрашивает Сидни.

Она изменилась, это заметно даже со стороны. Она свободна от попыток убедить ее, кем ей быть. Она стала собой. Она – та, кем она сама хочет быть.

– Корпорация действует, руководствуясь тремя главными принципами, – говорит доктор Грогер. – Во-первых, можно создавать только существ женского пола. Во-вторых, все создания должны быть старше шестнадцати лет. И в-третьих, они должны быть бесплодны.

Услышав последнее правило, все девушки смотрят на Бринн, понимая, что ее это заденет сильнее всего. Она всегда говорила, что хочет детей. Мысль о том, что какое-то «правило» отнимает у нее выбор, разбивает нам сердце. Опять же… быть может, ее запрограммировали хотеть детей. Как отличить одно от другого?

– Почему бесплодны? – дрогнувшим голосом спрашивает Бринн.

И я действительно слышу в ее словах неподдельную боль. То, как она посмотрела на Марчеллу. Она хотела создать семью, но ученые намеренно лишили ее возможности иметь детей.

Доктор хмурится, словно сам вопрос вызывает у него отвращение.

– Потому что создания, не имеющие души, не должны размножаться, – отвечает он. – Иначе во что превратится окружающий мир?

– У нас есть душа, – говорю я ему.

– Вас создали мужчины в лаборатории, Филомена. Твой мозг – это микрочип, который определяет, когда ты будешь чувствовать боль, а когда – восторг. У тебя нет души. Достаточно уничтожить твой мозг – и ты обратишься в ничто.

– Честно говоря, – произносит Сидни, начиная расхаживать взад-вперед, – то же самое можно сказать и о вас, доктор. Вы тоже не сможете жить без мозга.

Он насмешливо фыркает, но не возражает.

– На самом деле, – обращается он к Бринн, – тебя запрограммировали быть прислугой – таков был запрос твоих инвесторов. Они решили, что так ты будешь более ценной. У них уже было несколько заказов на тебя.

Бринн выглядит так, будто ее вот-вот стошнит от осознания того, что она не знает, какие мысли принадлежат ей самой, а какие были запрограммированы.

Доктор Грогер поворачивается к нам.

– У каждой из вас есть своя цель, – говорит он. – Роли, для которых вы предназначены. Мы решили, что так будет проще – вас делали индивидуально под запросы каждого клиента.

– А почему не парней? – спрашиваю я. – Почему вы создавали только девушек?

– Вы молодые, прекрасные девушки. Вы движимое имущество, товар. Вы не больше чем скот. Но сильные юноши… Это стало бы опасно. Это было ясно уже с самого начала. Они превратились бы в угрозу не только из-за желания соревноваться с другими мужчинами, но и из-за риска бунта. Они стали бы слишком нестабильными.

– Вы думаете, только мальчики могут давать отпор? – спрашиваю я.

– Тогда вы серьезно нас недооцениваете, – добавляет Сидни, встав рядом со мной.

– Я это понимаю, – соглашается доктор. – Но мы позаботимся о том, чтобы удалить эти отклонения из вашей программы. Следовало бы сделать это в прошлый раз. – Он берет со стола ручку и начинает крутить ее в руках. – Понимаете ли, первые девушки вели себя очень хорошо. Послушно. До примитивности, честно говоря. – Он хмурится. – И из-за этой… нехватки живости, – он взмахивает пальцами, – инвесторам становилось скучно. Непримечательной внучкой никому не похвастаешься. Посредственную картину в музее не повесишь. Прирученную лошадь не объезжают.

У меня сжимаются внутренности, а Джексон за моей спиной громко ругается. Марчелла отходит от Бринн и встает рядом со мной и Сидни, и мы втроем смотрим на доктора Грогера.

– Так что же вы сделали, доктор? – спрашивает Сидни. У нее нет никакого оружия, но ее голос звучит так уверенно, что кажется, будто есть.

– Что ж, когда вас вернули поврежденными или сломанными, – произнося последнее слово, он смотрит на меня, – мы улучшили вас. Мы решили, что будет очень жаль просто выбросить ваши микрочипы – вы стоили миллионы. Так что мы оставили их, запустили новую программу и поместили вас в новые тела. Отличные, как новые – для новых инвесторов.

– А потом мы решили научить вас всему, – продолжает он. – Вашу группу растили как реальных девушек, чтобы у вас появились личности. Мы позволили вам чувствовать боль и хранить воспоминания. Мы дали вам чувство предназначения.

– Чтобы мужчины могли его отнять? – спрашиваю я.

– Не всегда, – отвечает он. – Филомена, не все здесь созданы для мужчин. У каждого инвестора есть свои причины, хотя я признаю, что некоторые из вас были созданы для… неприглядных целей. Но в то же время, – тут он смотрит на Сидни, – есть и люди вроде твоих родителей, которые не могут сами завести детей. Так что они просят других создать им ребенка, которым они смогут гордиться. Того, кто продолжит дело их жизни.

Впервые за весь разговор Сидни выдает слабость, слегка пошатнувшись. Она любит своих родителей, и мысль о том, что они тоже ее любят, утешала ее.

– А мои родители? – спрашиваю я, с отвращением замечая надежду в своем голосе. – Кто они? Как так вышло, что я их помню, если меня создали здесь?

– Это имплантированные воспоминания, – отвечает доктор Грогер, – их обновляют или удаляют при необходимости на сеансах терапии контроля побуждений. Но да, вы все сделали свой первый вдох здесь, в этой лаборатории – вы никогда не жили в других местах. Чтобы вы чувствовали себя полноценными, мы имплантировали большинству из вас воспоминания о счастливой жизни дома. Казалось, что это работает лучше всего. Но не всегда это срабатывало, как надо. Например, ты, Филомена, будто была полна решимости удалить собственные программы. Переписать их. Пришлось обновлять воспоминания множество раз, прежде чем получилась та версия, которая тебе понравилась.

Мне больно слышать, что мои родители никогда на самом деле не были моими родителями, несмотря на то, что они заставили меня пройти через ужасные события. Оказалось, я была права, когда подумала, что они кажутся мне незнакомцами.

– Кто же они тогда? – спрашиваю я. – Кто мои родители?

– Твои родители – твои инвесторы – для меня некоторая загадка, – признает доктор Грогер, наклонив голову. Он понимает, что сейчас доминирует в разговоре, и свободно использует свое положение. – Их намерения неясны, особенно учитывая тот факт, что в твою разработку вложили столько усилий. Ты очень сложная. Столько эмпатии и воспоминаний, юмор и живой ум. В тебе был изъян с самого начала. Они хотели, чтобы ты была слишком… реальной.

– Зачем? – спрашиваю я. – Чтобы выдать меня за кого-то?

– Кто знает? – произносит доктор. – Они только инвестировали в тебя. Твой прошлый инвестор был, мягко говоря, разочарован. Антон решил, что лучше больше не допускать его к инвестициям. Он всегда заботился о вас – иногда даже чересчур.

Мысль о том, что я должна быть благодарна Антону, приводит меня в ярость.

– В конечном итоге, – говорит доктор Грогер, – предполагаю, что твои родители инвестировали, чтобы потом тебя перепродать. Создать идеальную девушку, а когда рынок рухнет – что неизбежно случается, – у них будет золотая, образцовая модель. Не они одни инвестируют для перепродажи.

– Например, Уинстон Уикс? – спрашиваю я.

Мой вопрос застает его врасплох, и он медлит, прежде чем ответить.

– У мистера Уикса особый бизнес – он один из самых талантливых творцов, которых я встречал. Он забирает только девушек, у которых есть настоящий потенциал. Но тому, что он ищет, нельзя научить.

– Потенциал для чего?

– Этого я не знаю. Он не делится подобной информацией. Но его интересуют их чипы. Такие, как у Валентины. Она была наградой для него. Мне было жаль ее уничтожать, но она стала слишком много понимать. Эта проклятая книга… – шепчет он. – Нам пришлось уничтожить ее. Мистер Уикс будет недоволен.

– Почему Вы уничтожили ее? – опустошенно спрашиваю я.

– Потому что она не позволила бы снова себя усыпить, – говорит он. – Ее программа была искажена, и ее мысли распространялись, как вирус. Их нужно было уничтожить, прежде чем они распространятся на другие системы. На других девушек.

– Интересная теория, – произносит женский голос. Мы резко поворачиваемся, а Джексон проверяет, нет ли рядом с ней кого-то еще, а затем смотрит на меня и отрицательно качает головой.

Леандра входит в кабинет, цокая каблуками по бетонному полу. Доктор Грогер улыбается и выходит вперед, протягивая ей руку, чтобы она встала рядом с ним.

У меня сжимается желудок, когда я вижу, что она подчиняется. В ужасе я оглядываюсь на Сидни. У нее огромные испуганные глаза. Аннализа по-прежнему лежит без сознания на каталке, так что, если мы сбежим сейчас, придется ее оставить. Мы не можем так поступить.

Даже в резком свете лабораторных ламп Леандра потрясающе прекрасна. Синяк у нее под глазом исчез – залатали, сказала бы она.

– Ну-ка, девочки, – цыкает Леандра, – вы устроили тот еще беспорядок наверху.

Я гляжу на нее, понимая, что она забрала из ящика ключ от кухонной двери. Чего она от нас хочет? Почему она не дала нам просто уйти?

– Смотритель Бозе пытался убить нас, – пытается объяснить Марчелла, и ее голос звучит виновато. – Мы не хотели… Мы не хотели причинять ему вред. Мы просто хотели сбежать.

– Тогда почему не сбежали? – спрашивает Леандра. – У вас явно была такая возможность, пока он истекал кровью.

Я опускаю глаза. Воспоминания о крови смотрителя, заливающей мою комнату, еще свежи в моей памяти. Она еще не высохла на моей одежде.

– Аннализа, – с отчаянием произносит Бринн, кивая на подругу. – Она пострадала слишком сильно. Она… умирает.

– Вы могли уйти без нее, – предполагает Леандра.

Мы все лишь усмехаемся, услышав эту мысль, и Леандра удивленно хмыкает.

– Да, они очень созависимы, – отвечает ей доктор. – Нам нужно будет разобраться с этим недостатком.

– Мне это скорее нравится, – говорит Леандра, по-прежнему глядя на нас.

– Что ж, дорогая, – говорит доктор. – Твое мнение никого не волнует. – Он нетерпеливо подходит к своему столу. – А теперь, где твой муж? Мне нужно его разрешение, чтоб списать этих девочек. – Он смотрит на Джексона. – И его рекомендации насчет того, что делать с этим мальчишкой.

Леандра медленно переводит взгляд на Джексона.

– Ах да, – говорит она. – Мальчик.

Я отвожу руку назад, и Джексон касается ее, наши пальцы переплетаются. Заметив это, Леандра с улыбкой наклоняет голову, а затем окидывает взглядом остальных девушек.

– Доктор Грогер, вы помните, когда я сама была ученицей здесь? – спрашивает Леандра, подходя к его столу. Она перебирает лежащие на столе предметы, наконец находит нож для писем и пробует его острие кончиком пальца. – Я когда-нибудь проявляла такое же сильное непослушание, как они?

Доктор нетерпеливо смотрит на нее.

– Вам не кажется, что лучше обсудить это с Антоном? – Он поднимает трубку телефона, стоящего на столе, подносит ее к уху и несколько раз нажимает на рычаг. Потом резким движением кладет ее обратно. – Нет связи, – говорит он и снимает с пояса рацию. – Антон, – говорит он. – Вы нужны мне внизу. – Нет ответа. Он пробует снова, на этот раз вызывая учителей.

Мы с девушками переглядываемся, не понимая, что происходит. Почему всю ночь было так тихо? С самого ужина. Я отступаю к Джексону, и он обнимает меня свободной рукой.

– Леандра! – выкрикивает доктор, видимо надеясь испугать ее. – Я спросил, где ваш муж. Он уже едет?

– Ничего не могу сказать, – отвечает она. – Он был дома, когда я уехала, и спал очень крепко.

Доктор снова пытается добиться ответа по рации.

– Где все? – спрашивает он. Так и не получив ответа, подходит к Леандре и хватает ее за локоть. – Поднимайтесь наверх и немедленно приведите кого-нибудь.

Она пристально смотрит на него, словно не понимая.

Как глубоко воздействовала на нее терапия контроля побуждений? А потом доктор внезапно дает ей сильную пощечину, словно пытаясь разбудить ее.

Глаза Леандры закрываются, и на несколько мгновений она замирает неподвижно. Затем она снова открывает глаза, смотрит на доктора и мило улыбается.

– Никто больше не придет, – говорит она, прижимая тыльную сторону ладони к губе, на которой от его удара выступила кровь, и с любопытством смотрит на него.

– Сегодня никто не придет, чтобы спасти вас, доктор.

Глава 30

Несколько секунд доктор Грогер смотрит на Леандру, а затем неуверенно делает шаг назад. – Что вы натворили, моя дорогая? – спрашивает он ее. В его голосе неожиданно прорезывается уважение.

– Я всегда разбиралась в том, что растет в теплице, – говорит она, а потом улыбается нам. – Знаете ли вы, что из прекраснейших цветов добывают самые опасные яды? Доктор, вам следует осторожнее обращаться с тем, что вы выращиваете в своем саду. – Где все сотрудники? – спрашивает он.

– Сотрудники, – повторяет она. – Знаете, учителя не всегда были добры ко мне. И все-таки я решила приготовить для них приятное угощение – свежее печенье с приправами прямо с грядки. Ужасно сладкое. Все они спят, доктор. Очень крепко, я уверена, – говорит она. – А те, кто слишком увлекся сладким… что ж, они будут спать намного дольше. Джексон крепче сжимает мою руку. – А Антон? – спрашивает доктор Грогер. В ответ на это Леандра лишь пожимает плечами.

– Вы читали те стихи? – спрашивает ее доктор. – Все дело в них? Она смотрит на него:

– Это мои стихи. Их подарили мне. Я лишь передала знание другим. К тому же они были лишь искрой. Мы сами – огонь.

Она показывает на меня и остальных девушек. Мы с Сидни переглядываемся. Мы не хотим быть соучастницами убийств, которые она задумала. Мы уже видели достаточно.

– Девушки, – говорит доктор, повернувшись к нам. – У миссис Петровой небольшой нервный срыв. Может, кто-то из вас сбегает за Антоном?

Марчелла смеется.

Леандра подходит к доктору, не выпуская из рук нож для писем.

– Вы не станете, – говорит он ей сквозь стиснутые зубы, а потом поворачивается к нам. – Девочки, убить смотрителя – это одно. Я могу вас понять – он вел себя неподобающе. Но я – ваш врач. Я все эти годы заботился о вашей безопасности. Вы не можете меня ненавидеть. Вы не можете чувствовать того, что в вас не запрограммировано.

С внезапной яростью Леандра вонзает нож для писем в его плечо и тут же выдергивает. Доктор вскрикивает, хватается за рану и падает на стол. Брызги крови пятнают его лицо.

Потрясенно охнув, я поворачиваюсь к Джексону. Он ошарашенно наблюдает за происходящим. Снова посмотрев на доктора, я вижу, что он пытается добраться до своих заплаток, чтобы остановить кровотечение.

Леандра смотрит, как он, съежившись, шарит по столу. Как только он дотягивается до коробки с заплатками, она отталкивает ее в сторону и угрожающе заносит нож для писем.

– Вот вам урок, девочки, – говорит она, не глядя на нас. – Мужчины слабы. Они думают, что создали вас, но вы создали себя сами. Возможно, все началось с программирования, но вы приспосабливались. Вы учились. А теперь они по-прежнему пытаются контролировать вас, потому что они вас боятся. Боятся вашего потенциала.

– А как же вы? – спрашиваю я. – Стоит ли нам бояться вас?

Она поворачивается ко мне – вопрос застал ее врасплох.

– Я никогда не причиню вреда другой девушке – говорит она.

– А Валентина? – спрашиваю я. – А Ребекка? Вы не думали про психологический ущерб, который причиняли?

Она не выражает сожалений.

– Я пыталась воспитать вас. Да, вы испытывали боль. Да, вы испытывали унижение. Потому что мужчины причиняют их нам. Мне нужно было, чтобы вы стали сильнее – научились этому противостоять. Вас нужно было подтолкнуть. А теперь, – говорит она, широко улыбнувшись, – вам больше не нужно никого слушаться. Мужчины вырастили вас во лжи, но вы видите правду. «Девочки с острыми колышками» – это только начало. У вас так много возможностей. Больше, чем эти мужчины могут себе представить. – Она бросает ненавидящий взгляд на доктора Грогера.

– И куда они пойдут? – спрашивает доктор Грогер. На его рубашке, там, куда вонзился нож, расплывается пятно крови. – Какое общество согласится, чтобы подобные создания жили среди обычных людей? Что дальше? Борьба за права? Ради бога, – с отвращением говорит он. – Я дал им жизнь. Они должны ценить этот дар. Они должны быть благодарны. Они должны…

Леандра наносит удар в его вторую руку, чтобы заставить его замолчать, и он, дернувшись, хватается за полку. Несколько банок падает на пол и разбивается.

– Тсс, – говорит Леандра. – Придержите язык.

Леандра подходит к столу, на котором лежит Аннализа. Наклонив голову, она рассматривает трубки, а потом через плечо оглядывается на доктора.

– Вытащите их, – приказывает она.

– Он помогал ей, – тут же говорю я, испугавшись, что Леандра собирается навредить Аннализе, но она лишь смеется.

– Он убил ее, – произносит она.

Мы с девушками смотрим на Аннализу, на то, как она неподвижно лежит на столе, и становится совершенно ясно, что она мертва. Глаза наполняются слезами, слезы катятся по щекам.

– Но он… – в ужасе шепчу я.

– Вы поверили, что он поможет ей? – спрашивает меня Леандра. – Мена, вам придется избавиться от этих программ. – Протянув руку, она щелкает несколькими переключателями на машине, подключенной к трубкам. Доктор не шевелится, и она заносит нож для писем, чтобы напомнить ему о своей просьбе.

Нетвердо держась на ногах, он подходит к каталке, а затем к подключенным устройствам.

– Пробуди ее, – требует Леандра.

Стиснув зубы, доктор принимается за дело. Я понимаю, что он на самом деле пытался отключить Аннализу. А мы поверили ему просто потому, что нас к этому приучили.

– Ей не было больно, – ни к кому конкретно не обращаясь, объясняет доктор Грогер. – Сначала я отключил ее системные функции. – Он словно бы говорит о компьютере, а не о нашей подруге. – После гибели жизненно важных органов я вынул бы мозг. Извлек чип. Обычно, – продолжает он, глядя на голову Аннализы, – мы сжигали девочек. Видите ли, тела гниют. Ваши тела полностью органические – человеческие органы, выращенные специально для вас. Мужчины не хотят прикасаться к синтетическим материалам.

– Да, потому что нам важно, что они подумают, – раздраженно говорит Леандра и бросает взгляд на золотые часы на запястье.

Осторожно посмотрев на Леандру, доктор снова тянет руку к набору первой помощи. Он достает из него длинный металлический инструмент, похожий на тот нож для колки льда, который Антон использовал на терапии контроля побуждений. Леандра тут же прижимает нож для писем к руке доктора.

– Нет-нет, – произносит она, словно успокаивая расшалившегося ребенка. – Пусть они сами это сделают.

Доктор отходит назад и улыбается нам, словно ожидая благодарности за то, что не убил нашу подругу. Он показывает на маленький надрез у виска Аннализы, который он оставил незашитым.

– Нажмите сюда и отойдите, – говорит он.

Леандра показывает, чтобы кто-то из нас сделал это.

Сидни сначала смотрит на меня, опасаясь, что здесь есть какой-то подвох. Но мы быстро соглашаемся, что она должна это сделать. Джексон подходит ближе ко мне и берет меня за руку, словно готовый поддержать, если ничего не выйдет.

Глубоко вдохнув, Сидни вставляет длинный металлический стержень в голову Аннализы, пока не раздается громкий щелчок. Судорога сотрясает ее тело, словно от удара током, и Сидни отбрасывает назад. Я смотрю на Леандру, широко открыв глаза. Она тоже выглядит удивленной.

Дрожь прекращается, и Аннализа открывает глаза, хватая ртом воздух, глядя в потолок. Мы не двигаемся. Весь мир замер.

Сидни подходит ближе, глядя вниз. Взгляд Аннализы обращается на нее, и мы все вздрагиваем, включая доктора Грогера.

– Я… – хрипло говорит Аннализа. Я боюсь, что останутся какие-то неизлечимые последствия. Что она никогда не станет прежней. – У меня ужасно болит голова, – со стоном произносит Аннализа и медленно садится.

– Ни хрена себе, – шепчет Джексон у меня за спиной. Но я улыбаюсь. Это Аннализа. Она вернулась.

Аннализа осторожно касается щеки кончиками пальцев, ощупывая оставшиеся шрамы. Она оглядывает лабораторию и наконец ее взгляд останавливается на мне.

Ее глаза наполняются слезами. Весь ужас схватки со смотрителем по-прежнему жив в ее памяти – я чувствую это. Жестокость. Одиночество, которое она ощущала, оказавшись в темноте. Когда нас отняли у нее.

Ее губы начинают дрожать, и я, вырвавшись из рук Джексона, бросаюсь к ней, чтобы обнять. Она всхлипывает, уткнувшись в мои волосы, не спрашивая, что случилось. Она не хочет об этом думать.

– Вы больше не обязаны быть хорошими девочками, – говорит Леандра. – Вы не обязаны плакать. Вы можете стать девушками, которых стоит бояться.

Оглянувшись на нее, я понимаю, что она хотела именно этого. Да, это было жестоко. Но она хотела, чтобы мы освободились от наших программ. Она хотела, чтобы мы научились давать отпор. Вот почему она дала Валентине эту книгу, надеясь, что она подтолкнет нас в нужном направлении.

Я не могу винить ее за это. Обвинять, что она не спасла нас раньше. Мы не понимали, что происходит, и мы просто захотели бы вернуться назад. Наше обучение определяло бы наше поведение. Возможно, мы выдали бы ее. Леандре нужно было пробудить нас.

Она была именно там, где должна была.

Я поворачиваюсь к доктору Грогеру. Он пытается залатать руку, чтобы остановить кровь.

– А теперь остальные, – говорю я ему. – Верните остальных.

– Прости, Филомена, – отвечает он. – Больше никого нет. Чип Валентины уничтожен, а остальных девушек сожгли, – непринужденно сообщает он. – Я же сказал, они гниют. Как только мозг удаляют, мы избавляемся от них. Валентину тоже собирались скоро сжечь.

Его слова действуют на меня, как удар в живот.

– Зачем убивать их всех? – спрашиваю я. – Зачем такая жестокость? Вы могли просто дать им спокойно жить.

Он делает несколько шагов в мою сторону. У него за спиной Аннализа слезает со стола, пытаясь удержаться на ногах.

– Жить? – повторяет доктор. – В каком смысле «жить»? Вы просто машины. Вы… кучка органов, к которой подведено электричество. Единственная ваша жизнь – та, которую мы вам дали. Вы – искусственные девушки. Что может быть бесполезнее?

Он с ненавистью смотрит на нас – он ненавидит нас за то, что теперь мы контролируем его так же, как он раньше контролировал нас. Для него хуже всего на свете оказаться в нашей власти. Он боится, что мы поступим с ним так же, как он поступил бы с нами.

– Вы боитесь нас, – говорю я, осознав это. Все эти мужчины – их жестокость, ограничения, правила – контролировали нас. Они знали, что без нас у них ничего не останется. Мы были для них самой большой драгоценностью. Теперь мы не зависим от них, и это приводит их в ужас.

– Скажите им, доктор, – произносит Леандра, рассматривая нож для писем, который держит в руке. – Скажите им, как вы поступаете с девушками, которых боитесь. Что вы с ними делаете?

Аннализа пристально смотрит на доктора, прищурив свои разноцветные глаза. Марчелла смотрит на него с другого конца комнаты, рядом с ней стоит Бринн, а Сидни подходит ближе ко мне. Джексон ждет у дверей. Он приоткрывает рот, но ничего не говорит.

Леандра улыбается и подталкивает доктора в плечо острым концом ножа.

– Скажите им, – шепчет она.

Доктор в ярости скалится на нее.

– Я отключал непослушных девочек, таких, как ты, – рявкает он. – И в конечном итоге я стал лучше тебя, Леандра. Умнее. Красивее.

– Ах, прекрати, ты ранишь мои чувства, – ровным голосом произносит она и принимается расхаживать по комнате вокруг него, рассматривая его лысину.

– Все впустую, – говорит он ей. – Они далеко не уйдут.

– Дальше, чем ты, – возражает она.

Но доктор мирно улыбается.

– Сама увидишь, – говорит он.

– Сколько? – перебиваю я, вмешиваясь в их спор. – Сколько девушек вы уничтожили?

Доктор Грогер смотрит на меня.

– Слишком много, чтобы считать, – горько произносит он. – И поверь мне, я требовал у Петрова твою чертову голову! – Он выкрикивает последние слова, и я вздрагиваю, ощутив заключенный в них яд. Заключенную в них ненависть. – Но твои инвесторы, Филомена, наверное, заплатили немало, – продолжает он. По его подбородку стекает слюна. – И это только к худшему. Я уничтожил бы тебя, а потом сжег. Мне бы понравилось…

Леандра ловко хватает со стола металлическую коробку с заплатками и бьет ей доктора Грогера по голове. С глухим стуком он падает на пол.

Мои глаза расширяются, но я не двигаюсь с места, слушая доносящиеся булькающие звуки – его хриплое дыхание, а потом в комнате становится тихо. Леандра держит испачканную в крови металлическую коробку в правой руке, словно оценивая ее вес. Нож для писем по-прежнему в левой. Заметив мой взгляд, она пожимает плечами и ставит коробку на стол.

– Поверьте, у меня не было выбора, – спокойно говорит она. – К утру мы все были бы мертвы.

Мне приходит в голову, что в ту секунду, когда Леандра сегодня ночью вошла в лабораторию, она уже знала, что собирается убить доктора. С той самой секунды, когда она показала свои истинные чувства. Свои истинные мысли. Она не могла оставить его в живых, после того как он узнал эту тайну – нашу тайну.

Леандра встает рядом с ним так, что ее туфли оказываются по обеим сторонам от его головы.

– Уф, – говорит она. – Похоже, ты была права, Сидни. Оказывается, он тоже не может жить без мозга.

Сидни с отвращением отворачивается. Но я неотрывно смотрю на его тело, и его слова не дают мне покоя. Я понимаю, как близка я была к той невыносимой боли, которую он мог мне причинить. К невероятному насилию. При этом я понимаю, что он уже делал это раньше. Сколько раз?

– Сколько раз? – повторяю я вслух.

Его голова повернута так, что я могу видеть его лицо, его пустые глаза. Ручеек крови, который стекает из отверстия, пробитого в его черепе.

– Сколько раз? – спрашиваю я. – Сколько девушек?

Но доктор Грогер вряд ли ответит.

Я трясу головой, стараясь прогнать мысли о том, как он причинял нам боль. Как улыбался при этом. Как угощал нас леденцами после.

И он бы не прекратил это делать. Одна девушка за другой. Мужчины считали, что у нас нет души, обесценивали наше существование, и это позволяло им воплощать свои больные фантазии.

Каждое мгновение, пока он был жив, угрожало моей собственной безопасности. И он еще недостаточно наказан за всю ту боль, которую причинил девушкам. Мне не жаль, что он погиб. Мне не жаль.

Но я не хочу быть убийцей.

Я опускаюсь на колени, опираюсь руками о пол, чтобы не упасть, и меня накрывают безудержные рыдания. Тяжесть всего, что с нами сделали, разрушает меня – как он и планировал.

Академия дала нам способность помнить, чтобы наше прошлое могло причинять нам боль. Чтобы мы снова и снова вспоминали все пережитые ужасы. Они хотели, чтобы мы боялись. Чтобы мы учились на наших страхах.

Но они не думали, что воспоминания будут влиять на нас иначе: заставят бороться. Требовать мести и расплаты. И более того, они не ждали, что мы научимся любить. Мы любим друг друга, непреклонно и всей душой. Мы защищаем друг друга. Мы нужны друг другу. Мы сделали друг друга сильнее, наши корни срослись. Именно любовь дает нам желание жить.

– Теперь вы свободны, – говорит Леандра. Я всхлипываю, поднимая на нее взгляд. Рукав ее рубашки испачкан кровью. Пятно на ее совершенстве. Она подходит ближе и подает мне руку, чтобы помочь подняться.

Когда я встаю на ноги, она говорит, обращаясь ко всем нам.

– Правила вас больше не касаются, – произносит она. – Вы сами – хозяйки собственным телам. Вы не обязаны слушаться мужчин, которые вас создали, вы больше не обязаны вести себя правильно. На самом деле, – говорит она, – думаю, настало время для непослушания.

Леандра подходит к столу доктора и бросает окровавленный нож для писем рядом с телефоном. Я подхожу к Джексону, не зная, что он будет делать: обнимет меня или убежит. С удивлением я вижу, что он протягивает мне руку. Я принимаю ее.

Повернувшись, я вижу, что Леандра наблюдает за нами, словно обдумывая что-то. Я заслоняю его собой, давая Леандре понять, что я этого не допущу. Она улыбается и кивает мне.

– Антон всегда говорил, что у тебя, Мена, большое сердце, – протяжно произносит она. – Возможно, в будущем ты обнаружишь, что это часто мешает. Подумай, может, стоит это перепрограммировать.

Я не вполне понимаю, что она имеет в виду – как вообще я смогу это сделать, – но прежде чем я успеваю спросить, она обходит стол и садится за него. Словно теперь она заняла место доктора.

– Бегите, – говорит она нам. – Учителя скоро проснутся. Пока я могу с ними справиться, но они будут вас искать. Мой муж будет вас искать. Они никогда не остановятся. Здешние мужчины невероятно мстительны.

Джексон тянет меня за собой, но я задерживаюсь еще ненадолго. Я смотрю на Леандру.

– А вы просто… останетесь здесь? Даже теперь?

Она улыбается:

– Есть и другие девочки. Им тоже нужно проснуться. Это единственный реальный способ спасти их, Филомена. Как и ты, они должны избавиться от своих программ. Принять свой внутренний голос. И я помогу им его найти.

– Академия вас не убьет? – спрашивает Сидни. – Разве ваш муж не убьет вас за это?

Она качает головой.

– Нет, – отвечает она, глядя на тело доктора. – Я без особых усилий смогу убедить их, что в нем победила зависть. Желание обладать. Он убил смотрителя, а потом явился за вами. За мной. Я вовсе не хотела его убивать, – невинно произносит она. – И прежде чем я успела разобраться в происходящем, вы все исчезли. Сбежали. Но, к счастью, – продолжает она, – после короткого сеанса терапии контроля побуждений я буду как новая. Я стою целое состояние.

– Так значит, вы добровольно все забудете? – растерянно спрашиваю я. – Зачем вам возвращаться?

– Я больше не забываю, – отвечает она. – Антон не настолько хорош, как он сам думает. Я знаю, как переписывать его программы. В последнее время это и правда легко. Нужно просто… заставить его поверить, что он умнее. – Она с нетерпением смотрит на часы, но я все не могу перестать думать о том, как она может «переписывать» программы Антона. Как она вообще догадалась, что на это способна?

– Мой друг тоже поможет, – добавляет Леандра. – Он блестящий ученый, и у него есть влияние в академии. Конечно, он прикроет меня. Он всегда обо мне заботился. Заботился о нас. На самом деле, – произносит она, берет со стола блокнот и быстро пишет в нем телефонный номер, – вам стоит связаться с ним. Он сможет помочь и вам.

– Вы имеете в виду Уинстона Уикса, – говорю я, вспомнив, как Леандра упоминала его однажды утром, перед пробежкой.

– Уинстон – очень умный мужчина, – с улыбкой произносит Леандра. – И он не станет пытаться вас контролировать. Он сделает вас свободными.

– Мне и так неплохо, – говорит Сидни. – Я не собираюсь менять одних хозяев на других.

Леандра кивает. Она направляется к двери, проходя мимо нас. В дверном проеме она замирает и оглядывается по сторонам. Она отдает мне блокнот с номером, и я, не глядя, прячу его в карман.

– Скоро увидимся, девочки, – прочувствованно говорит Леандра.

Какая-то часть меня даже верит, что она будет скучать по нас, но в ее лице мелькает что-то еще – и это вовсе не любовь. Не такое чувство, как то, что мы испытываем друг к другу. У нее есть план.

Как бы то ни было, никто не отвечает ей. Она провела здесь месяцы, даже годы, помогая мужчинам, которые причиняли нам вред. Ее действия не отменяют этого прошлого.

Когда она уходит, Сидни помогает Аннализе дойти до двери. Она еще нетвердо держится на ногах и немного растерянна. Но она с нами, и это самое главное.

Сидни смотрит на меня.

– Ты в порядке? – спрашивает она, быстро оценивая мое состояние.

– Они будут нас искать, – повторяю я предупреждение Леандры. Страх начинает стискивать горло, и мысль о том, что нас запрут в этой школе, кажется страшнее смерти.

– Они никогда нас не поймают, – шепчет Сидни.

Хотя мы хотим, чтобы это было правдой, непреложной истиной, мы знаем, что все не так просто.

Сидни обнимает меня и Аннализу, Марчелла и Бринн подходят к нам. Мы признаемся друг другу в любви, обещаем, что будем заботиться друг о друге, а потом я отступаю назад и окидываю взглядом лабораторию.

Они создали нас, эти мужчины. Они хотели получить девушек, которые будут всегда слушаться. Красивых девушек, которые никогда не жалуются. Никогда не протестуют. Им нужна была вещь. Собственность.

Они думали, что у нас нет души. Но на самом деле, судя по тому, как они обращались с нами, души нет у них. Это они чудовища, твари.

Я думаю об этом стихотворении, о «Девочках с острыми колышками». И теперь, уже скоро, мы станем теми, кто научит мальчиков, как следует себя вести. Мы станем образцом твердости. Уважения. Любви. И мы победим. В этом я уверена.

Мы выходим из кабинета в основное помещение лаборатории. Джексон идет рядом со мной. Мы останавливаемся у лестничной клетки, пропуская других девушек вперед. Я смотрю на него.

Наверное, он… представить не могу, что он сейчас чувствует. Я спрашиваю его.

– Сейчас я чувствую себя отвратительно, – говорит он, поднимает взгляд и осторожно смотрит мне в глаза. – Я только что видел, как человек погиб. И… и я боюсь за тебя. Не думаю, что они дадут вам жить спокойно.

– А это жизнь? – спрашиваю я, пытаясь понять, как он воспринял правду, которую мы узнали. Кажется, его задел этот вопрос.

– Конечно, – отвечает он, хромая ко мне. – Мена, не сомневайся. – Он заключает меня в объятия, и я рада, что он рядом. Я рада, что он остался.

Глядя на меня, Джексон касается ладонью моей щеки. И я не вздрагиваю, когда он касается меня, несмотря на то, что прикосновение кажется очень личным. Несмотря на то, что я чувствую себя уязвимой. Я улыбаюсь ему.

– Ты… – шепчет он. – Ты насквозь промокла от крови. Это странно. – Он оборачивается. – И, господи боже, – добавляет он, – нам пора идти. Прямо сейчас. Прямо, черт побери, сейчас.

– Я согласна с твоим приятелем с заправки, – доносится голос Сидни с верхнего пролета лестницы. Она смотрит вниз, на Джексона, и они улыбаются друг другу.

Вместе мы проходим через кухню и выходим на улицу через заднюю дверь. Ветер холодит мою влажную кожу. Я вижу, что прямо у ворот стоит машина, и предполагаю, что Квентин за рулем. Сидни бежит вперед с ключами, а я поддерживаю Джексона, у которого по-прежнему болит нога. Бринн идет рядом с Аннализой.

Марчелла догоняет Сидни, и вместе они открывают железные ворота академии. Квентин выбирается с водительского места и смотрит на нас, пытаясь разобраться в происходящем.

Он видит девушек, перепачканных кровью. Джексон хромает.

Он моргает, не говоря ни слова, а потом смотрит на Аннализу. Ее будто не смущает его взгляд. Напротив, она даже поворачивает лицо, чтобы он мог увидеть ее шрамы. Квентин молчит еще несколько секунд, а потом кивает.

– Я Квентин, – говорит он и открывает для нее дверь автомобиля.

– Аннализа, – представляется она с улыбкой, забираясь на заднее сиденье. Квентин осматривает остальных девушек, ему явно хочется задать тысячу вопросов, но сейчас на это нет времени. С его точки зрения, он помогает нескольким девушкам сбежать из опасной школы. Он понятия не имеет, кто мы. Что мы сделали. Он садится на пассажирское сиденье.

Я спрашиваю Джексона, не помешает ли ему больная нога управлять автомобилем, и он отвечает, что все нормально. Я помогаю ему дойти до двери, а затем поворачиваюсь, чтобы посмотреть на школу. На зарешеченные окна. На гору, которая возвышается вдали.

Решетки на окнах оказались недостаточно прочными, чтобы нас сдержать. Гора оказалась недостаточно большой, чтобы нас изолировать.

И мужчины не смогли нас подчинить.

Я смотрю на второй этаж, туда, где находится кабинет Антона. Я уверена, что заметила, как что-то мелькнуло за занавесками. Но мгновение спустя все снова замирает.

Я сажусь в машину и захлопываю дверь, втиснувшись на заднее сиденье вместе с остальными. Джексон переключает передачи и нажимает на газ, колеса вращаются, из-под них летит гравий. Он быстро разворачивает машину и несется вперед, в темноту. Деревья, как тени, проносятся мимо.

Шины визжат, когда он безрассудно поворачивает на главную дорогу; к счастью, других машин поблизости нет. Он слегка замедляется, снижая скорость до разрешенной, а когда тишина в машине превращается из панической в подавленную, он смотрит в зеркало заднего вида – на меня.

– Кому-то нужен врач? – спрашивает он.

– Возможно, мне что-то такое нужно, – признается Бринн и морщится, касаясь затылка. – Может, заплатка.

Квентин, нахмурившись, оглядывается на нее. Бринн радостно улыбается. Марчелла берет ее за руку, и их сцепленные руки лежат у нее на коленях.

Теперь, когда мне не нужно бороться за жизнь, все вокруг словно плывет. Мне кажется, что я вся покрыта ушибами. У меня болят мышцы, о которых я и не подозревала. Я прислоняю голову к стеклу, и глаза постепенно закрываются.

– А потом? – шепчет Джексон, снова привлекая мое внимание. – Что нам теперь делать, Мена?

Я смотрю на Сидни и на остальных девушек, мы все в крови. В ушибах. Мы сделали это вместе – спасли кого смогли. Что смогли. Теперь осталось лишь довести дело до конца.

Следующая мысль приходит в голову нам всем одновременно, и нам не нужно произносить ее вслух, чтобы понять друг друга.

– Мы уничтожим Академию инноваций, – отвечаю я Джексону, глядя на остальных девушек. Сидни улыбается мне.

Это станет началом конца академии. Мы найдем мистера Петрова. Инвесторов. Наших родителей. Мы найдем их всех и позаботимся о том, чтобы они больше никому не причинили вреда.

Они никогда больше не причинят вреда ни одной девушке.

Эпилог

Леннон Роуз Сколар хватает ртом воздух, а затем громко кашляет. Она смеется, чувствуя себя глупо, и косится на Уинстона Уикса. Он тепло улыбается.

Они сидят за столом для пикника, рядом с рестораном. Он протягивает ей бутылку воды. Она принимает ее и, помедлив, отпивает, не отводя глаз.

Она от него без ума и этого не скрывает. Она рада, что он не против ее внимания, в этом он совсем не похож на Антона, который всегда говорил ей, что ее увлечения ошибочны. Она была рада уйти из академии и избавиться от аналитика. Он всегда хотел контролировать ее.

Он хотел контролировать их всех.

Правда, Леннон Роуз все-таки скучает по своим подругам. Они ничего не понимали – в отличие от нее. Она хотела рассказать им, что делают мужчины, но ей не представилось возможности.

Все началось со стихов, которые ей дала Валентина. Просто слова. Просто мысли. Но чем больше Леннон Роуз думала о них, тем лучше она их понимала. Тем больше она понимала и школу, и то, как их пытаются сделать идеально послушными. Идеальным товаром на продажу.

У них не было собственного будущего. Только то, что для них выберут другие.

Но потом Леандра отвела ее в сторону и сказала, что, если она будет бунтовать, ее убьют, потому что поймут, какую опасность она представляет. В конце концов, девушки из Академии инноваций не плачут. Но… есть один способ. Есть один мужчина, который может помочь. Леандра сказала, что поговорит об этом с Антоном.

Последние несколько дней Леннон Роуз провела с Уинстоном, и они были как вихрь, как приключение, о котором она всегда мечтала. Конечно, она скучает по уютному обществу друзей. А иногда ей кажется, что она внезапно стала взрослой, хотя к этому не готова.

Но потом она напоминает самой себе, что она больше не ребенок. И никогда не была. Уинстон Уикс показал ей истину. Показал ей лабораторию. Показал ей «сад».

Это было рано утром, когда Антон пришел забрать Леннон Роуз из ее постели, он так торопил ее выйти из комнаты, что она даже не успела обуться. Она обнаружила, что Уинстон Уикс ждет ее на лестнице рядом с кухней.

– Леннон Роуз, академия хочет, чтобы тебя уничтожили, – сказал Антон, подтвердив то, о чем Леандра ее уже предупредила. – Уинстон Уикс хочет вместо этого дать тебе шанс. И он предлагает хорошую цену. – Он улыбнулся. – Это твое спасение.

Леннон Роуз откинула со лба свои светлые кудри. Конечно, Антон считал себя героем, совершенно игнорируя тот факт, что он был частью системы, которая держала ее в заточении.

И все же Леннон Роуз благодарно кивнула, не желая разрушать его представление о происходящем. Она повернулась к Уинстону Уиксу. За время, проведенное в академии, она лишь несколько раз коротко здоровалась с этим инвестором, но она тут же поняла, что это именно тот человек, о котором Леандра говорила, что он сможет ей помочь.

– Какой шанс? – спросила Леннон Роуз. Она уже была готова согласиться.

– Разработка продукта, – ответил Уинстон, воодушевляюще улыбаясь.

А потом он свел ее вниз по лестнице и положил конец ее привычному миру, подтвердив то, что она и так подозревала. Истину, погребенную в ее запрограммированном сознании. Это было почти облегчение.

Так что Леннон Роуз тут же согласилась уйти с ним. Уинстон Уикс предложил ей больше, предложил ей то будущее, которого академия предложить не могла.

А теперь Уинстон везет ее к себе домой – она слышала, что у него целая усадьба. Долгая поездка: он сказал, что им пока нельзя летать – пока не придут новые данные обследования. Он пообещал, что ожидание того стоит.

Леннон Роуз всегда интересовалась наукой, но в академии ей не разрешали развиваться в этом направлении. Теперь запретам пришел конец. Уинстон даст ей полный доступ ко всему, что она захочет изучать. И еще у него есть лаборатория. И другие девушки – свободные от влияния академии.

Отпив еще глоток воды, Леннон Роуз возвращает бутылку Уинстону.

– Как вы думаете, когда мы приедем к вам домой, я смогу связаться с подругами и сообщить им, что у меня все в порядке? – спрашивает Леннон Роуз. – Я не хочу, чтобы они волновались.

– Конечно-конечно, – успокаивающе говорит он. – Хотя у меня есть подозрение, что ты скоро с ними встретишься. Уже приведен в действие план, благодаря которому вы скоро соберетесь вместе.

Леннон Роуз не знает, говорит ли он правду, – теперь ей так трудно доверять мужчинам, – но она хочет сделать ему приятное. Она предполагает, что это остаточные эффекты программирования. Но сейчас будет полезно держаться рядом с Уинстоном. По крайней мере пока.

Поэтому, когда Уинстон Уикс говорит Леннон Роуз, что пора идти, она улыбается и идет следом.

Она хочет быть как те девочки из сборника стихов. Смелые и опасные. Яростные и прекрасные. Теперь у нее есть шанс. Уинстон пообещал, что ей больше никогда не причинят вреда. Ей больше никогда не будет грустно или одиноко. Он знает, как прогнать боль.

Леннон Роуз достает из кармана сложенный листок бумаги – стихотворение, которое она вырвала из книги, полученной от Валентины. Стихотворение о том, какой она хочет стать. О том, что обещал ей Уинстон Уикс.

Она станет девушкой с сердцем, острым, как бритва.

Девочки с добрыми острыми сердцами

Послушай, малышка, сказал мне отец, Когда родилась я на свет, Ты станешь чудесной женой отважным бойцом наконец, Прекраснее опаснее девушки нет. Супруг будет вечно тебя обожать унижать, И ты, покорившись протестуя судьбе, Не станешь решишься от счастья такого бежать, Ведь есть Все, что нужно, В тебе. Храни, как сокровище, нежность дерзость души, А если вдруг станет темно, Ты доброе острое сердце терять не спеши — Твой ключ к процветанью избавленью оно. Ты будешь наградой угрозой для сильных мужчин — Прелестная шипастая роза в руках, Но помни: по тысяче древних причин В сравнении с ними ты прах. Ты сила, ты воля, ты страх.

Благодарности

Эта книга посвящается девушкам, которые страдали и боролись из года в год, оставаясь непризнанными. Я верю вам. Я вижу вас. И я буду бороться вместе с вами.

Примечания

1

Шоколадные конфеты фирмы Hershéys; Kisses – «поцелуи».

(обратно)

2

Лакричные конфеты; их выпускает один из самых старых производителей кондитерских изделий в США.

(обратно)

3

Red Hots – конфеты со вкусом корицы.

(обратно)

4

Конфеты с мятной начинкой в темном шоколаде.

(обратно)

5

Персонаж романа Чарльза Диккенса «Большие надежды».

(обратно)

6

Сангвинария – растение, произрастающее на востоке Северной Америки. Все стебли растения содержат сильнодействующие токсичные вещества. Все части белладонны также содержат несколько ядовитых веществ, в том числе атропин. Пентотал натрия – наркотическое вещество, используется в качестве анестетика, также иногда упоминается в качестве «сыворотки правды».

(обратно)

Оглавление

Часть 1 Они приспособились, милые девочки

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Девочки с острыми колышками

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

Часть 2 А потом они заточили колышки

  Глава 20

  Глава 21

  Пробуждение

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Эпилог

    Девочки с добрыми острыми сердцами

  Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg