«Призраки Сумеречного базара. Книга вторая»

Призраки Сумеречного базара. Книга вторая (fb2) - Призраки Сумеречного базара. Книга вторая [6-10 части] [litres] (пер. Алексей Геннадьевич Осипов) (Призраки Сумеречного базара - 2) 4809K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кассандра Клэр

Кассандра Клэр Призраки Сумеречного базара. Книга вторая

Cassandra Clare

Ghosts of The Shadow Market. Book II

© 2019 by Cassandra Clare, LLC

© А. Осипов, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Нашим прекрасным читателям

Каким бы ни было ваше физическое тело – мужским или женским, сильным или слабым, здоровым или больным, – все это совсем не так важно, как то, что заключено в вашем сердце.

Если у вас душа воина, вы – воин.

Какого бы цвета, размера и формы ни был светильник, пламя, горящее в нем, остается все тем же.

И это пламя – вы.

Нечестивцы

Париж, 1989 год

Среди Сумеречных охотников поговаривали, что невозможно узнать, что такое истинная красота, если не видел блистающие башни Аликанте. А еще – что ни один город на земле не сравнится с его чудесами. И что Сумеречный охотник чувствует себя по-настоящему дома только там и нигде больше.

Если бы кто-то спросил, что по этому поводу думает Селин Монклер, она бы сказала, что тот, кто так говорит, явно никогда не бывал в Париже.

Она могла бы воспеть готические шпили, пронзающие облака, мощеные брусчаткой улицы, лоснящиеся под дождем, пляску солнечных бликов на волнах Сены, и, bien sûr[1], бесконечное разнообразие сортов сыра. Она бы заметила, что Париж был домом для Бодлера и Рембо́, Моне и Гогена, Декарта и Вольтера, что этот город изобрел совершенно новый способ говорить, видеть, думать, быть – способный даже самых обычных людей хоть немного приблизить к ангелам.

Париж был во всех отношениях la ville de la lumière. Город света. Если вы спросите меня, сказала бы вам Селин, ничего красивее просто быть не может.

Но ее никто никогда об этом не спрашивал. Мнение Селин Монклер никого не интересовало. Ни по какому вопросу.

До этих самых пор.

– Ты уверена, что нет какой-нибудь руны, способной удерживать этих мерзких тварей подальше? – спросил Стивен Эрондейл сквозь обрушившийся на них сверху шум крыльев.

Он увернулся и наугад сделал выпад в сторону пернатого противника.

Стая голубей пронеслась дальше, так и не напав. Селин шуганула отставших, и Стивен вздохнул с облегчением.

– Ты – мой герой, – сказал он.

Селин почувствовала, что щекам стало горячо. Тревожный знак. У нее всегда была эта ужасная проблема: она мгновенно краснела. Особенно в присутствии Стивена Эрондейла.

– Великий воин из рода Эрондейлов боится голубей? – поддразнила она, надеясь, что он не обратил внимания, как дрогнул ее голос.

– Не боится. Всего лишь проявляет разумную осторожность по отношению к существам возможно демонического происхождения.

– Демонические голуби?

– Я отношусь к ним с большим подозрением, – ответил Стивен с максимальным достоинством, доступным голубефобу, и постучал по висящему у него на поясе длинному мечу. – И, между прочим, великий воин всегда готов сделать то, чего потребует ситуация.

Еще одна стая голубей поднялась с мостовой. Воздух наполнился трепетом крыльев, перьями и пронзительными воплями Стивена.

Селин расхохоталась.

– О, я вижу! Воистину, ты бесстрашен перед лицом опасности. Если только на этом лице нет клюва.

Стивен обжег ее яростным взглядом. Пульс Селин заплясал. Кажется, она перегнула палку? Но тут Стивен ей подмигнул.

Иногда она желала его так сильно, что сердце едва не взрывалось.

– Ты уверена, что мы все еще движемся в верном направлении? – спросил он. – По-моему, мы ходим кругами.

– Доверься мне.

Стивен галантно прижал руку к сердцу.

– Bien sûr, mademoiselle[2].

Если не считать исполнения главных ролей в ее мечтах, Стивен не показывался на горизонте Селин с тех пор, как четыре года назад окончил Академию. Тогда он едва ее замечал – был слишком занят тренировками, девушкой, друзьями из Круга, чтобы обращать внимание на худышку, провожавшую глазами каждый его шаг. Но сейчас-то, краснея думала Селин, они почти равны. Да, ей семнадцать лет, еще студентка, а ему уже двадцать два года. Он уже взрослый. Доверенный помощник Валентина Моргенштерна в Круге – группе избранных молодых Охотников, поклявшихся очистить Конклав и вернуть ему древнюю славу. Но теперь Селин тоже была в Круге, и выбрал ее сам Валентин.

Валентин учился в Академии вместе со Стивеном и другими основателями Круга, но в отличие от них молодым никогда не казался. Большинство студентов и преподавателей считали компанию, с которой он водился, безобидной и странной лишь тем, что полночные дебаты о политике они явно предпочитали вечеринкам. Но Селин уже тогда понимала, что Валентин именно таким и хочет казаться – безобидным. Внимательному наблюдателю открывалось другое. На самом деле он был неистовым воином с неистовым разумом. Стоило ему устремить на кого-нибудь взгляд черных как чернила глаз, и жертву было уже не спасти. В свой Круг молодых Охотников он собирал тех, кто отличался не только способностями, но и верностью. Лучших, как сказал он сам, внезапно заговорив с Селин на особенно скучной лекции по истории Нижнего мира.

– Каждый член Круга – личность исключительная. Это касается и тебя. Если примешь мое предложение.

Никто и никогда еще не называл ее исключительной.

И с тех пор она чувствовала себя другой. Сильной. Особенной. Наверное, это действительно было так, потому что до выпуска еще целый год, а между тем вот она, Селин, – проводит летние каникулы на официальном задании со Стивеном Эрондейлом. Стивен был одним из величайших бойцов своего поколения, а теперь (спасибо Люциану Греймарку и злосчастному «происшествию с вервольфом») и главным доверенным лицом Валентина. Зато Селин знала Париж, его всем известные улицы и тайные переулки. Отличный случай продемонстрировать Стивену, что она уже не та, что была. Что она изменилась, стала исключительной. И у него без нее ничего не получится.

Вообще-то это были его слова. «Без тебя у меня не получится, Селин».

Ей нравилось, как ее имя слетает с его губ. Ей нравилось в нем все: голубые глаза, сверкавшие, как море на Côte d’Azur[3]. Почти белые волосы, мерцавшие золотом, как интерьеры Парижской оперы во дворце Гарнье. Изгиб шеи, тугие мускулы, гладкие линии тела, будто изваянного Роденом, – образец мужского совершенства. Он даже умудрился еще похорошеть с тех пор, как они встречались в последний раз.

А еще он успел жениться.

Об этом она старалась не думать.

– Может, прибавим шагу, а? – проворчал Роберт Лайтвуд. – Чем скорее мы с этим покончим, тем скорее вернемся к цивилизации. И к кондиционерам.

О Роберте она тоже старалась не думать. Нелегко воображать, что у вас со Стивеном романтическая прогулка при луне, когда рядом все время кто-то брюзжит.

– Чем быстрее мы пойдем, тем сильнее ты вспотеешь, – заметил Стивен. – А этого никто не хочет, уж поверь мне.

В августовском Париже было градусов на десять жарче, чем в преисподней. Даже ночью воздух был похож на одеяло, вымоченное в горячем супе. Предосторожности ради они оделись не как Сумеречные охотники, а как обычные люди, и выбрали одежду с рукавами подлиннее, чтобы прикрыть руны. Белая футболка, которую Селин выдала Стивену, уже промокла насквозь… хотя это было не так уж и плохо.

Роберт снова что-то пробурчал. В Академии Селин помнила его другим. Тогда он тоже был немного зажат и резок, но никогда не был жестоким. Сейчас в его глазах появилось что-то новое, и Селин это новое решительно не нравилось. Что-то ледяное… И оно слишком напоминало ей отца.

Стивен говорил, что Роберт вроде бы поссорился со своим парабатаем и теперь пребывал в предсказуемо раздраженном настроении.

– Это Роберт во всей красе, – как-то прокомментировал он. – Отличный боец, но позер. Беспокоиться не о чем.

Но Селин всегда беспокоилась.

Они поднялись на последний холм улицы Муфтар. Днем это была одна из самых многолюдных торговых улочек Парижа: фермерские продукты, разноцветные шарфы, продавцы фалафеля, киоски с мороженым джелато и толпы невыносимых туристов. Ночью тут все было закрыто и тихо. Париж – торговый город, но все его рынки и базары ночью отправлялись на покой. Все, за исключением одного.

Селин повела их за угол, и дальше, по еще одной узкой и извилистой улице.

– Мы почти пришли.

Она старалась, чтобы в ее голосе не было слышно радостного предвкушения: Роберт и Стивен доходчиво объяснили ей, что Круг не одобряет Сумеречные базары. Жители Нижнего мира разгуливают там вперемешку с простецами, незаконные товары переходят из рук в руки, тайны свободно покупаются и продаются? Ну уж нет. Валентин объявил все это недостойными последствиями слабости и коррумпированности Конклава. Когда Круг придет к власти, заверил ее Стивен, все Сумеречные базары будут навсегда закрыты.

Селин всего несколько месяцев провела в Круге, но уже успела выучить простой урок: если Валентин что-то ненавидит, ее долг чувствовать то же самое.

И она очень старалась.

* * *

Сумеречный базар не обязательно должен находиться в месте, богатом темной энергией и настоянном на крови жестокого прошлого. Но вообще-то это очень помогает.

Париж всегда предоставлял для этого массу возможностей. Это город призраков, в большинстве своем недобрых. То одна революция, то другая, залитые кровью баррикады, головы, катящиеся из-под ножа гильотины, Сентябрьская резня 1792 года, Кровавая неделя в 1871-м, сожжение Тюильри, Террор… Ребенком Селин не одну бессонную ночь бродила по городу, вызывая из прошлого призрачные картины его грандиозных жестокостей. Ей нравилось воображать крики, доносящиеся сквозь столетия. Так она чувствовала себя менее одинокой.

Не самое обычное детское увлечение, она и сама это понимала.

Но детство у нее тоже было не самое обычное. Она выяснила это, только когда прибыла в Академию, где впервые увидела Сумеречных охотников своего возраста. В тот день весь первый курс только и щебетал об идиллической жизни в Идрисе, Лондоне, Нью-Йорке и Токио, о бешеных скачках по Броселиандской равнине, о тренировках под любящим взором родителей и институтских наставников. Короче, идиллия царила везде, где ее, Селин, не было. Через некоторое время она перестала слушать и ускользнула незамеченной – горькая зависть не позволила ей остаться. Равно как и перспектива рассказывать о себе.

Она выросла в провансальском замке своих родителей, окруженном яблоневыми садами, виноградниками и лавандовыми полями. La belle époque[4], одним словом!

Селин знала, что родители любили ее – они много раз ей об этом говорили.

– Мы поступаем так, потому что любим тебя! – говорила мама, запирая ее в подвале.

– Мы поступаем так, потому что любим тебя! – говорил папа перед тем, как отхлестать ее кнутом.

– Мы поступаем так, потому что любим тебя! – говорили они, спуская на нее демона-дракона.

Это они говорили и тогда, когда бросили ее, восьмилетнюю и безоружную, в лесу, полном вервольфов.

Так родители учили ее тому, что у слабости, неуклюжести и страха всегда есть последствия. Кровавые последствия.

В первый раз она сбежала в Париж, когда ей было восемь лет. Слишком юная, чтобы верить, будто она сможет исчезнуть навсегда. Она отыскала дорогу к Arènes de Lutèce[5], остаткам римского амфитеатра первого века новой эры – самым, наверное, старым в городе руинам, омытым кровью. Две тысячи лет назад гладиаторы бились здесь не на жизнь, а на смерть на потеху веселой, жаждущей крови толпы – пока и толпу, и арену не смели не менее жадные до крови орды варваров. Потом здесь было кладбище, а сейчас – еще одна ловушка для туристов, куча камней, на которую скучающие школьники и смотреть не хотят. Но это днем.

А под луной это место так и кишело обитателями Нижнего мира. Вакханалия волшебных вин и фруктов; заколдованные горгульи; вальсирующие вервольфы; вампиры в беретах, рисующие портреты кровью; ифрит-аккордеонист, способный заставить тебя умереть, истекая сладкими слезами. Это был Парижский Сумеречный базар, и Селин сразу почувствовала себя здесь дома.

В первый раз она провела тут две ночи: обходила все лавки подряд, познакомилась со стеснительным щенком-вервольфом, утолила голод крепом с «Нутеллой», который, не задавая вопросов, купил ей какой-то Безмолвный Брат. Она спала под прилавком с вампирской бижутерией, скрытая складками скатерти; тусовалась на волшебной ярмарке с какими-то рогатыми детишками. Она, наконец, узнала, что это такое – быть счастливой. А на третью ночь Сумеречные охотники из Парижского Института выследили ее и вернули домой.

Так она узнала, каковы бывают последствия побега – и не в последний раз.

Мы любим тебя слишком сильно, чтобы потерять.

Той ночью Селин лежала, свернувшись в углу подвала и думала: так вот, значит, каково это, когда тебя любят слишком сильно.

* * *

Дело у них было простое и понятное. Отыскать на Парижском Сумеречном базаре лавку чародейки по имени Доминик дю Фруа. Собрать доказательства того, что она ведет какие-то незаконные дела с двумя Охотниками-отступниками.

– Есть основания предполагать, что они продают ей кровь и части тела кого-то из Нижнего мира в обмен на незаконные услуги, – сказал Валентин, отправляя их на поиски.

Ему были нужны улики. Селин, Стивен и Роберт должны были их добыть.

– Только тихо, – предупредил их Валентин. – Нельзя, чтобы она предупредила сообщников.

В его устах слово «сообщники» прозвучало просто омерзительно. То, что в дело замешан кто-то из Нижнего мира, и так плохо, но если Сумеречные охотники ведут с кем-то из них темный бизнес… Это уже ни в какие ворота не лезет.

Первый этап оказался простым. Найти Доминик дю Фруа было несложно, ее имя светилось в небе неоновыми огнями. Ярко сияющие трехфутовые буквы над ее палаткой гласили: «ДОМИНИК ДЮ ФРУА – СКИДКИ ВСЕГДА!» Неоновая стрелка указывала вниз.

– Чародейка, – кисло процедил Роберт. – Все в продажу.

– На продажу, – поправила Селин, но слишком тихо, чтобы он услышал.

Изящная палатка со столами-витринами и занавешенным отсеком позади торгового зала была под завязку забита безвкусной бижутерией и склянками с разноцветными зельями, но ничто из этого даже близко не могло сравниться в безвкусице и живописности с самой хозяйкой. Волосы Доминик были выкрашены в платиновый блонд с ярко-розовыми прядями. Половина волос была собрана в хвост, другая завита мелким бесом и залита лаком до состояния пластмассы. Рваная кружевная блузка, черная кожаная мини-юбка, довершали ансамбль фиолетовые митенки и примерно половина всего ассортимента бижутерии на шее. Метка чародейки, длинный оперенный розовый хвост, обвивал ее плечи словно боа.

– Выглядит, как будто демон-эйдолон решил прикинуться Синди Лопер[6] и застрял посередине, – пошутила Селин.

– А? Она что, тоже колдунья? – подозрительно спросил Роберт.

– Ага, – усмехнулся Стивен. – Еще одна колдунья. Конклав казнил ее, хотя она просто хотела повеселиться.

Селин и Стивен расхохотались и смеялись еще долго, а Роберт бушевал, что из него делают посмешище. Как и большинство Сумеречных охотников, Селин выросла в полном неведении о достижениях поп-культуры простецов. Стивен, напротив, принес в Академию тайное знание о группах, книгах, песнях и фильмах, о которых там никто слыхом не слыхивал. Впрочем, вступив в Круг, он забыл «Секс Пистолз» так же легко, как отказался от кожаной куртки и драной джинсы в пользу черной формы, которую внедрял Валентин. Но Селин все равно последние два года усердно изучала телевидение – так, на всякий случай.

Я могу стать всем, чем ты пожелаешь, – подумала она, жалея, что у нее не хватает храбрости сказать это вслух.

Селин знала Аматис, жену Стивена. Ну, во всяком случае, была с ней знакома. Аматис была надменна и остра на язык. А еще категорична, скандальна, упряма и вообще-то не так уж красива. Кроме того, ходили слухи, что она продолжает тайно общаться со своим братцем-вервольфом. Правда это Селин не волновало – она ничего не имела против Нижнего мира. Зато много имела против Аматис, которая явно не ценила того, что у нее есть. Стивену нужен тот, кто будет им восхищаться, соглашаться с ним и во всем поддерживать. Кто-то вроде Селин. Как бы только заставить его самого это понять?

Пару часов они скрытно наблюдали за чародейкой. Доминик дю Фруа то и дело бросала лавку без присмотра и отправлялась посплетничать с другими торговцами или чем-нибудь с ними поменяться, будто сама хотела, чтобы кто-то порылся в ее вещах.

Стивен театрально зевнул.

– Я надеялся, будет интереснее. Давайте покончим с этим и пойдем отсюда. Тут воняет нижнемирскими. Мне срочно нужно в душ.

– Oui, c’est terrible[7], – соврала Селин.

В следующий раз, когда Доминик снова куда-то отлучилась, Стивен сел ей на хвост, а Роберт тут же устремился за занавеску – искать доказательства незаконных сделок. Селин оставили караулить. Она сделала вид, что интересуется товарами на соседнем прилавке, откуда могла подать Роберту сигнал, если Доминик вдруг надумает вернуться.

Конечно, ей поручили самое скучное, работу для которой не нужно ничего, только уметь покупать украшения. Ее явно считали бесполезной.

Селин делала, как ей сказали: изображала живой интерес к заколдованным кольцам совершенно уродского вида, толстым золотым цепям, браслетам с медными и оловянными подвесками-шармами, на которых были вырезаны портреты Великих Демонов. Но вдруг она заметила нечто действительно интересное: к прилавку в типичной обескураживающе нечеловеческой манере плыл Безмолвный Брат. Некоторое время она искоса следила, как Сумеречный охотник в монашеской одежде внимательно изучает украшения. Что он вообще может искать в таком месте?

Мелкий косматый вервольф, который охранял прилавок, был ребенком, даже не подростком. На Селин он не обратил ни малейшего внимания, а вот к Безмолвному Брату устремился, широко распахнув от страха глаза.

– Тебе нельзя тут шнырять! Мой босс ваших не любит!

А ты не слишком молод, чтобы иметь босса?

Слова эхом раскатились в голове у Селин – она даже подумала, уж не хочет ли Безмолвный Брат, чтобы она услышала разговор. Нет, вряд ли – она стояла в нескольких футах от них, да и с чего бы монаху ее замечать?

– Родители выкинули меня на улицу, когда меня укусили, так что либо работай, либо с голоду помирай, – пожал плечами маленький вервольф. – А поесть я люблю. Так что давай, катись отсюда, а не то явится босс и решит, что я продаю товар Сумеречным охотникам.

Я ищу одно украшение.

– Слушай, чувак, тут реально нет ничего такого, что нельзя купить в других местах. Там и лучше, и дешевле. Честно, у нас одно барахло.

Да, вижу. Но мне нужно кое-что особенное, и мне говорили, что получить это я смогу только здесь. Серебряное ожерелье с подвеской в виде цапли.

Слово «цапля» кольнуло слух Селин. Очень необычный запрос. Такой мог сделать только Эрондейл.

– А, да. Не знаю, как ты об этом узнал, но, возможно, у нас такое найдется. Но я уже сказал, мне нельзя ничего продавать Су…

А если я удвою цену?

– Да ты еще не знаешь, сколько оно стоит!

Не знаю. Но думаю, что лучшей цены тебе все равно никто не предложит, раз уж ожерелье не выставлено на продажу.

– Я уже и сам ему об этом говорил, но… – волчонок наклонился ближе и понизил голос. Селин постаралась не подать виду, что из кожи вон лезет, лишь бы услышать, о чем они говорят. – Босс не хочет, чтобы жена знала, что он эту штуку продает. Он сказал, что пустит слушок, и покупатель вскоре сам найдется.

Вот он и нашелся. Представь, как босс обрадуется, когда узнает, что ты продал вещь выше запрошенной цены.

– Только вот не надо ему знать, кто ее купил.

Ну, от меня он точно не узнает.

Малыш еще пораскинул мозгами, потом нырнул под прилавок и вынырнул с серебряным кулоном. Селин чуть не ахнула. Изящно отлитая цапля сверкнула в лунном свете – идеальный подарок для юного Эрондейла, гордящегося своим происхождением. Она прикрыла глаза и позволила себе на мгновение отплыть в другую реальность – в ту, где она мола делать Стивену подарки. Она застегнула цепочку у него на шее, касаясь мягкой кожи, вдыхая ее чарующий запах…

– Мне нравится, – сказал он. – Почти так же сильно, как ты.

Красивая, правда?

Она вздрогнула от голоса Безмолвного Брата, раздавшегося прямо у нее в голове. Нет, конечно, он не мог знать, о чем она думает, но ее щеки все равно вспыхнули от стыда. Вервольф отошел в глубь лавки, чтобы пересчитать деньги, а Безмолвный Брат уставился своим незрячим взглядом… прямо на Селин.

Он был не похож на других Братьев, которых она встречала: лицо совсем молодое, даже симпатичное. В черных как крыло ворона волосах серебрились седые пряди; глаза и рот были запечатаны, но не зашиты. Обе щеки рассекали жестокие руны. Селин вспомнила, как раньше отчаянно завидовала Безмолвному Братству. У них были шрамы – как у нее; они вынесли страшную боль – как и она. Но шрамы дали им силу, а боль не имела значения, потому что чувств у них не осталось.

Увы, девочек в Безмолвное Братство не брали. Селин это всегда казалось нечестным. Девочек принимали Железные Сестры. Селин нравилась эта идея, когда она была моложе, но сейчас идея жить затворницей на вулканической равнине, где совершенно нечего делать, только ковать оружие из адамаса, совершенно ее не прельщала. От одной мысли об этом у нее начиналась клаустрофобия.

Простите, что напугал вас. Я заметил ваш интерес к подвеске.

– Она… она кое о ком мне напомнила.

О том, кто, судя по всему, вам очень дорог.

– Да… да.

Этот кто-то случайно не Эрондейл?

– Да, и он просто чудо!

Слова сами слетели у нее с языка – но в том, чтобы наконец произнести это вслух, была неожиданная радость. Никогда раньше она себе такого не позволяла – не при других людях. Наедине с собой, впрочем, тоже.

Вот так всегда с Безмолвными Братьями. Общаться с одним из них – совсем не то же самое, что общаться с другими людьми или быть одному. Довериться Безмолвному Брату, это все равно что никому не довериться, подумала Селин. Что и кому он расскажет?

– Стивен Эрондейл, – сказала она тихо, но твердо. – Я влюблена в Стивена Эрондейла.

В словах была странная сила, как будто произнеся свое желание вслух, она оказалась на шаг ближе к его исполнению.

Любовь Эрондейла может быть великим даром.

– О да, она просто поразительна! – вырвалось у нее с такой горечью, что не заметить этого не смог даже Безмолвный Брат.

Я вас расстроил.

– Нет, ничуть. Просто… дело в том, что это я люблю его. А он едва замечает мое присутствие.

А.

Глупо было надеяться на сочувствие Безмолвного Брата. Примерно как ждать жалости от скалы. Лицо его оставалось совершенно бесстрастным, но голос у нее в голове звучал мягко. Она даже позволила себе поверить, что он был немножко добрым.

Наверное, это нелегко.

Будь Селин девушкой другого типа – той, у кого есть подруги, сестры или мама, способная испытывать какие-то чувства, кроме ледяного презрения, – она бы, скорее всего, давно бы разболтала кому-нибудь о Стивене. Часами обсуждала бы его интонации или то, как иногда он почти флиртует с ней… Или как он коснулся ее плеча в знак благодарности, когда она одолжила ему кинжал. Может, от этого боль любви к нему хоть немного притупилась бы… Может, она бы даже сумела как-то выговориться, освободиться от этой проклятой любви. И тогда разговоры о Стивене стали бы просто общим местом – как разговоры о погоде. Так, фоновый шум.

Но поговорить Селин было не с кем. У нее не было друзей – только тайны, и чем дольше она их хранила, тем больнее они ранили.

– Он меня никогда не полюбит, – сказала она. – Я всегда хотела только одного: быть рядом с ним, но вот он здесь, и я не могу его получить… и это даже хуже. Я просто… мне просто… в общем, это так больно.

Иногда я думаю, что на свете нет ничего мучительнее отвергнутой любви. Любить того, кого не можешь получить. Стоять рядом с предметом своих желаний и не иметь возможности заключить его в объятия. Любовь, не знающая награды. Не могу представить ничего больнее.

Не может быть, чтобы Безмолвный Брат понимал ее чувства. И все же…

Он говорил так, словно ясно понимал, что она ощущает.

– Хотела бы я быть похожей на вас, – сказала она.

В каком смысле?

– Ну, просто взять и выключить чувства. Ничего не чувствовать. Ни к кому.

Последовало долгое молчание. Селин испугалась, уж не обидела ли она его. Хотя возможно ли это? Наконец прохладный ровный голос зазвучал снова.

Подобные мечты лучше оставить. Чувства, даже самые трудные, делают нас людьми. Возможно, даже именно они. Любить, терять, желать – все это значит быть по-настоящему живым.

– Но… вы же Безмолвный Брат. Вам же не полагается чувствовать ничего подобного, разве нет?

Я… – Последовала еще одна долгая пауза. – Я помню, как чувствовал все это. Воспоминания – теперь для меня это самое близкое подобие чувств.

– И вы, насколько я могу судить, до сих пор живы.

Иногда об этом тоже нелегко помнить.

Не знай Селин, что это в принципе невозможно, она решила бы, что он вздохнул.

Тот Безмолвный Брат, которого она встретила в первый свой визит на Сумеречный базар, был такой же добрый. Он просто купил ей блин и не стал спрашивать, где родители или что она тут делает совсем одна, и почему ее глаза покраснели от слез. Он тогда просто встал на колени и уставился на нее своими слепыми глазами.

Мир – очень сложная штука, чтобы противостоять ему в одиночку, – сказал он у нее в голове. – Ты не обязана делать это.

А потом сделал то, что получалось у Безмолвных Братьев лучше всего: погрузился в безмолвие. Даже тогда, ребенком, она понимала: он ждет, чтобы она сказала, чего хочет. И если бы она попросила помощи, он бы, вполне возможно, ее оказал.

Но помочь ей не мог никто. И она это знала. Монклеры были уважаемой, могущественной семьей Сумеречных охотников. Сам Консул прислушивался к ним. Скажи она Брату, кто она такая, он бы тут же отвез ее домой. Скажи она Брату, что ее там ждет и какие ее родители на самом деле, он бы, скорее всего, ей не поверил. И даже, возможно, донес, что она распространяет о них ложные слухи. И тогда для нее наступили бы последствия.

Она поблагодарила за блин и поспешила убраться подобру-поздорову.

С тех пор прошло много времени. Осенью она вернется в Академию, закончит последний курс. И ей никогда больше не придется жить в доме родителей. Еще немного, и она будет свободна. Нет, ничья помощь ей не нужна.

Но мир все еще был очень трудной штукой, чтобы противостоять ему в одиночку.

А она была одинока. Очень одинока.

– Возможно, боль от любви к кому-то – просто одно из обстоятельств жизни, но можно ли сказать то же самое о любой боли вообще? Вы не думаете, что лучше просто взять и прекратить мучения?

Вас что-то мучает?

– Я… – она призвала всю свою храбрость.

Она может это сделать… Она и сама почти в это поверила. Она может рассказать этому незнакомцу про свой холодный дом. Про родителей, замечавших ее, только когда она делала что-то не так. О последствиях, ожидавших ее в этом случае.

– Дело в том, что…

Безмолвный Брат резко отвернулся, и она замолчала. Его незрячий взгляд уставился на бежавшего к ним человека в черном плаще-тренче. Увидев Безмолвного Брата, тот застыл как вкопанный и побледнел, потом развернулся и кинулся прочь. Большинство нижнемирских теперь избегали Сумеречных охотников – новости о Круге и его подвигах распространялись быстро. Но здесь, кажется, было что-то личное.

– Вы его знаете? – спросила Селин.

Прошу прощения, мне придется заняться им.

Безмолвные Братья не показывают эмоций, и, насколько Селин знала, даже не ощущают их. Иначе она сказала бы, что этот Брат что-то чувствовал, и очень глубоко. Страх или возбуждение – или то причудливое сочетание одного с другим, что возникает перед битвой.

– Хорошо, я только…

Но Безмолвный Брат уже исчез. Она снова осталась одна. И слава Ангелу, подумала Селин. Слишком опасно вытаскивать на свет темную правду – даже если ты всего лишь заигрываешь с этой мыслью. Как это глупо, как слабо – хотеть, чтобы тебя услышали. Чтобы тебя по-настоящему увидели – хоть кто-то, пусть даже человек, чьи глаза никогда не открываются. Родители всегда говорили, что она глупая и слабая. Возможно, они были правы.

* * *

Путь Брата Захарии лежал через запруженный народом Сумеречный базар. В странную игру они играли: охотник держался в нескольких футах от дичи. Дичь звали Джек Кроу, и он определенно знал, что Захария встал на его след. Тот, в свою очередь, мог прибавить шагу и настичь добычу в любой момент. Но Кроу не останавливался, а монах его не догонял. Вскоре Кроу добрался до края арены и углубился в густой лабиринт улочек, начинавшийся сразу за воротами.

Брат Захария не отставал.

Он с большой неохотой покинул девушку – у них явно было что-то общее. Каждый отдал частицу своего сердца Эрондейлу. Оба любили тех, кого не могли получить.

Конечно, любовь Брата Захарии была лишь бледным подобием настоящего, первозданного человеческого чувства. Казалось, будто он смотрит на мир сквозь завесу, и с каждым годом все труднее было вспоминать, что там, по другую ее сторону. Каково это – желать Тессу, тосковать по ней, как может тосковать живой, дышащий мужчина? Каково это – нуждаться в ней? Захария уже ни в чем по-настоящему не нуждался. Ни в еде, ни во сне, ни даже в Тессе, хотя это чувство он еще иногда пытался в себе вызвать. Его любовь жила, но уже притупилась. А вот любовь этой юной девушки до сих пор была зазубрена по краям – это помогло ему вспомнить.

И ей нужна была помощь. Самая человечная, человеческая часть Захарии едва не соблазнилась остаться рядом с ней. Девушка была такой хрупкой, и так решительно это скрывала. Она тронула его сердце… но сердце Брата Захарии было замуровано в камне.

Он попробовал себя переубедить. В конце концов, сам факт того, что он сейчас здесь, говорил об обратном: сердце у него до сих пор человеческое. И он уже много десятилетий охотился – из-за Уилла, из-за Тессы, из-за того, что где-то внутри него все еще жил Джем, мальчик-Охотник, любивший их обоих.

До сих пор любивший их обоих, – напомнил себе Брат Захария. В настоящем времени.

Подвеска-цапля укрепила его подозрения. Этого человека он и искал. Захария не мог позволить ему уйти.

Кроу нырнул в узкий, мощеный брусчаткой переулок. Захария свернул следом, напряженный и собранный. Он чувствовал, что их медленная погоня близится к концу. Разумеется, переулок закончился тупиком. Кроу развернулся, в руке блеснул нож. Он был совсем молод, ему едва перевалило за двадцать, гордое лицо, копна светлых волос.

У Брата Захарии тоже было оружие, и он научился прекрасно им владеть, но даже не попытался применить посох. Этот человек угрозы не представлял.

– Ладно, Охотник. Ты меня хотел, ты меня получил.

Кроу напружил ноги и крепче сжал нож, явно ожидая нападения. Брат Захария рассматривал его лицо в поисках чего-нибудь знакомого, но нет – ничего. Мальчик притворяется воином и храбрецом. Незрячие глаза Брата Захарии легко различали то, что кроется за масками. И сейчас они видели страх.

Сзади послышался шорох.

– Знаешь, как говорят, Охотник: будь осторожнее со своими желаниями, – сказал женский голос.

Брат Захария неторопливо повернулся. Сюрприз. У входа в переулок стояла молодая женщина, даже моложе Кроу. Прекрасная, почти неземной красоты: сияющие светлые кудри, рубиновые уста и пронзительно синие глаза – как раз такие, которые много тысячелетий могут вдохновлять плохих поэтов. Красавица нежно улыбалась. И целилась из арбалета Брату Захарии прямо в сердце.

Он почувствовал укол страха. Не из-за ножа и арбалета – их можно не бояться. Он предпочел бы вовсе избежать драки, но при необходимости легко обезоружил бы нападавших, и они не смогли бы защититься. В том-то и заключалась проблема.

Страх коренился в понимании того, что он, кажется, достиг цели. Поиск – единственное, что еще привязывало его к Уиллу, к Тессе, к его прежнему «я» – сегодня, возможно, подойдет к концу. Что если он только что оборвал последнюю ниточку к Джеймсу Карстерсу? И совершил свой последний действительно человеческий поступок?

– Давай, Охотник, – процедила женщина. – Не держи в себе. Если очень повезет, мы, возможно, оставим тебя в живых.

Я не хочу сражаться с вами.

Судя по их реакции, услышать голос у себя в голове они никак не ожидали. Эти двое знали достаточно, чтобы опознать Сумеречного охотника, – но, кажется, все же не так много, как сами думали.

Я искал тебя, Джек Кроу.

– Ага, я слышал. Жаль, тебя не предупредили: люди, которые меня ищут, обычно очень об этом жалеют.

Я не собираюсь причинять тебе вред. Я лишь хочу доставить послание. Оно касается того, кто ты и откуда пришел. Возможно, тебе будет трудно в это поверить, но…

– Да, да, я тоже Сумеречный охотник, – пожал тот плечами. – Скажи лучше что-нибудь, чего я не знаю.

* * *

– Покупать будешь или так сопрешь?

Селин уронила бутылочку с зельем. Та разбилась, выпустив облачко вонючего синего дыма.

Когда Безмолвный Брат выбрал вместо нее того горячего парня в черном тренче, юный вервольф запер лавку, свирепо уставился на Селин и таращился, пока она не решила, что пора бы и честь знать. Двигаясь по сложной траектории, она вернулась к лавке Доминик дю Фруа, пытаясь не вызывать подозрений. Это ей удалось, но тут откуда ни возьмись появилась сама чародейка.

– Или ты просто хотела тут бардак устроить? – продолжила та уже по-французски.

Селин выругалась про себя. Ей поручили одно-единственное задание, простейшее, унизительно легкое, но даже его она умудрилась провалить. Стивена нигде не было видно, а Роберт продолжал тихо хозяйничать в палатке.

– Я ждала, когда вы вернетесь, – громко сказала она по-английски, надеясь, что Роберт услышит. – Слава богу, вы наконец-то пришли. Я уже почти сварилась на этой жаре.

Последнюю фразу она произнесла еще громче – условный сигнал. Смысл его был простым: вылезай оттуда немедленно. Оставалось надеяться, что она сумеет отвлечь чародейку и позволит Роберту смыться незамеченным. Где этого Стивена носит?

– Bien sûr[8], – акцент у Доминик был жуткий, таким французский язык, наверное, становится в Южной Калифорнии. Селин даже подумала: интересно, занимаются ли чародеи серфингом? – И за чем же мадемуазель пришла ко мне?

– За приворотным зельем.

Разумеется, это первое, что пришло ей в голову. Возможно потому, что она как раз заметила спешащего к ним Стивена (он не слишком ловко притворялся, что совершенно никуда не торопится). Интересно, как ему удалось потерять Доминик? И не нарочно ли она от него ускользнула?

– Приворотное зелье, значит? – чародейка проследила за ее взглядом и одобрительно прищелкнула языком. – А он неплох… хотя на мой вкус, пожалуй, чересчур мускулист. Чем лучше тело, тем хуже мозги – тут я еще ни разу не ошибалась. Но тебе, возможно, по сердцу как раз тот, кто глупее и красивее. Chacun à son goût[9], а?

– Э-э-э… oui. Глупее и красивее, точно.

Где там Роберт застрял?! Скорее всего, он улизнул так, что даже она не заметила, но рисковать Селин не могла.

– Так вы мне поможете?

– Любовь немножко выходит за рамки моей компетенции, chérie[10]. Если тебе кто-то здесь что другое сказал, так он бессовестно врет. А вот что я могу тебе предложить…

Тут она замолчала, потому что к ним подбежал Стивен. Вид у него был слегка встревоженный.

– У вас тут все в порядке?

Он метнул на Селин озабоченный взгляд. Сердце у нее заколотилось – это он о ней беспокоится!

– В полном, – кивнула она. – Мы просто…

– Твоя подруга хотела приворотное зелье, чтобы заставить тебя в нее влюбиться, – сообщила колдунья.

Селин подумала, что тут на месте и умрет.

– …а я ей как раз говорила, что могу только предложить альтернативу, но довольно эффективную.

Она вытащила из-под прилавка что-то вроде баллона с лаком для волос и щедро пшикнула Стивену прямо в лицо. Выражение его сразу сделалось очень покладистым.

– Что ты наделала?! – закричала Селин. – Зачем ты вообще это сказала?!

– Ой, расслабься. Поверь, милая, в этом состоянии ему плевать, кто что сказал. Гляди.

Стивен смотрел на Селин, как будто никогда раньше не видел. Он протянул руку и коснулся ее щеки – очень осторожно, словно прикасался к чему-то чудесному. Неужели ты настоящая? – говорил его взгляд.

– Кажется, у твоей подружки-блондинки тяжелый случай демонической оспы, – сказала Доминик Стивену.

Селин решила, что падать замертво, пожалуй, не будет. Лучше уж придушить чародейку.

– Оспа – это так сексуально, – пролепетал Стивен. – А сыпь у нее будут?

И томно посмотрел на Селин.

– Ты будешь так прекрасна с сыпью!

– Видишь? – заметила колдунья. – Вот тебе и весь приворот.

– Что ты с ним сделала?!

– А головой подумать? То, чего ты и хотела. Ну, то есть это, конечно, дешевый суррогат, но на то здесь и Сумеречный базар, да?

Селин потеряла дар речи. Вообще-то она была в ярости – за Стивена. А вот за себя саму… она чувствовала что-то другое. Чего, по идее, чувствовать не должна была.

– Тебе кто-нибудь говорил, какая ты красивая, когда смущаешься? – прорвало Стивена, и он одарил ее совершенно безумной улыбкой. – Конечно, еще ты очень красива, когда злишься, и когда грустишь, и когда счастлива, и когда смеешься, и когда…

– Что?

– Целуешь меня, – сказал он. – Но это пока только теория. Ты не хотела бы проверить на практике?

– Стивен, я не уверена, что ты понимаешь…

Но он уже целовал ее.

Стивен Эрондейл ее целовал!

Его губы прижимались к ее губам, руки обнимали за талию, ласкали спину, ладони касались щек. Он перебирал пальцами ее волосы. Обнимал так крепко, словно желал получить больше, чем у него было, – словно желал ее всю.

Селин попыталась удержать дистанцию. Все это нереально, напомнила она себе. Это не он. Но по ощущениям все было совершенно реально. Стивен Эрондейл, такой теплый и настоящий, в ее объятиях… он хочет Селин… и она сдалась.

На одно бесконечное мгновение она растворилась в блаженстве.

– Наслаждайся, пока можешь, голубушка. Примерно через час зелье выветрится.

Голос Доминик дю Фруа вернул ее обратно в реальность. В ту реальность, где Стивен Эрондейл женат на другой. Селин заставила себя отодвинуться. Стивен перывисто вздохнул. Казалось, он вот-вот заплачет.

– Пробник бесплатно. Хочешь постоянного действия – плати, – сказала чародейка. – Но, думаю, я могла бы сделать тебе особую скидку для Охотников.

– Откуда ты знаешь, что я Охотник? – застыла Селин.

– А кем еще ты можешь быть с такой-то красотой и грацией? – встрял Стивен.

Селин не отреагировала на его слова. Что-то здесь не так. Ее руны не видно, одежда – обычная, оружие спрятано. Ничто не должно было выдать ее.

– Или, может, ты захочешь купить две порции, – продолжала колдунья. – Одну для этого придурка, а вторую – для того, что за занавеской. Конечно, он не такой красавчик, но такие, застегнутые на все пуговицы, бывают очень забавными, когда расстегнутся…

Рука Селин двинулась к спрятанному кинжалу.

– А чего ты удивляешься, Селин? – пожала плечами торговка. – Ты правда думала, я не в курсе, что вы за мной следите? Думала, я брошу лавку без охраны? Сдается мне, тупой и красивый тут не только этот герой-любовник.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Колдунья запрокинула голову и расхохоталась. Блеснули золотые зубы.

– Любой житель Нижнего мира в городе знает про бедняжку Селин Монклер, которая бродит по Парижу, словно несчастная Эпонина[11]. Поверь, нам всем тебя немного жаль.

В душе Селин всегда медленно кипел гнев, это было ее привычное состояние, но сейчас тайная ярость была готова вырваться наружу.

– Я хочу сказать, – продолжала колдунья, – что не могу позволить Сумеречным охотникам совать нос в мои дела, так что придется разобраться с тобой. Но мне будет жаль, когда ты умрешь.

Селин успела выхватить кинжал как раз в тот момент, когда из палатки хлынули демоны-халфасы. Крылатые твари накинулись на них со Стивеном, растопырив острые как бритва когти и разинув клювы, из которых раздавался ужасный визг.

– Демоны-голуби! – с отвращением завопил Стивен… но длинный меч уже был у него в руке.

Клинок сверкал серебром в свете звезд, кромсая толстые чешуйчатые крылья.

Селин увернулась от двух птицеподобных демонов, выставив перед собой кинжал, а свободной рукой вытащила из ножен два ангельских клинка.

– Зуфлас, – прошептала она их имена. – Иофиэль.

Клинки засветились. Она швырнула их в противоположных направлениях. Каждый полетел демону прямо в горло. Два халфаса взорвались облаками кровавых перьев и ихора, Селин отдернула занавеску и ворвалась во вторую половину палатки.

– Роберт!

Он был заперт в огромной антикварной птичьей клетке (так, по крайней мере, это выглядело). Весь пол в ней был покрыт перьями демонов – как и сам Роберт. С виду он был невредим, но очень несчастен.

Селин сбила замок, и они оба кинулись на помощь Стивену, который уже успел разделаться с несколькими демонами. Правда еще несколько спаслись и теперь показывали фигуры высшего пилотажа на фоне ночного неба. Доминик открыла портал и собиралась покинуть место действия. Роберт прыгнул и схватил ее за шею, стукнул по голове рукоятью меча – звук получился знатный. Чародейка без чувств свалилась на землю.

– Почти сбежала, но нет, – проворчал он.

– Селин, ты ранена! – с ужасом воскликнул Стивен.

Она вдруг поняла, что один из демонов успел клюнуть ее в ногу. Джинсы уже промокли от крови. В пылу битвы Селин ничего не чувствовала, но теперь, когда адреналин начал отпускать, острая дергающая боль заявила о себе.

Стивен уже держал в руке стило, готовый нанести руну ираци.

– Ты еще прекраснее, когда у тебя идет кровь! – заявил он.

Селин покачала головой и отодвинулась.

– Я сама могу, – возразила она.

– Для меня будет честью исцелить твою идеальную кожу, – запротестовал Стивен.

– Его что, по голове ударили? – осведомился Роберт.

Селин постеснялась объяснить. К счастью, вдалеке послышался клекот халфасов, а потом женский крик.

– Вы двое, присмотрите за колдуньей, – распорядилась Селин. – А я разберусь с остальными демонами, пока они никого там не съели.

И она помчалась прочь, пока Роберт не успел спросить еще чего-нибудь.

– Я буду скучать! – крикнул ей вдогонку Стивен. – Ты так очаровательна, когда жаждешь крови!

* * *

Почти за двести лет до этих событий Сумеречный охотник по имени Тобиас Эрондейл был обвинен в трусости. За это преступление наказывали смертью. Закон в те времена был не просто суров, он был безжалостен. Однако казнить его не успели, Тобиас сошел с ума и бежал. И тогда Конклав применил ту же меру наказания к его жене Еве. Она умерла. Как и дитя Эрондейлов, которое она носила во чреве.

Так, по крайней мере, гласила история.

Много лет назад Брат Захария узнал правду. Он встретил колдунью, спасшую ребенка Евы и после гибели матери вырастившую его как своего.

Этот ребенок вырос, и у него тоже родился ребенок, а у того, в свою очередь, еще один, и так далее – целая тайная линия Эрондейлов, потерянная для мира Сумеречных охотников. До этих самых пор.

Сейчас последний ее представитель находился в большой опасности. Долгое время это было единственное, что знал Брат Захария. Но он положил все силы на то, чтобы узнать больше, – ради Тессы, ради Уилла. Он шел по следу из хлебных крошек, пробивал стены головой, едва не погиб от руки фейри, уверенного, что потерянным Эрондейлам лучше оставаться потерянными. Или еще того хуже.

Последний из рода Тобиаса Эрондейла влюбился в фейри. Их дети – не говоря уже о внуках – будут наполовину Сумеречными охотниками, наполовину фейри.

Это означало, что поисками занят не один Захария, и он не без оснований подозревал, что лишь он не желает потерянным Эрондейлам зла. Если посланец фейри готов напасть не только на Охотника, но и на Безмолвного Брата – то есть нарушить Договор, и притом самым вопиющим образом, – просто чтобы заставить его прекратить поиски, значит, дело не терпит отлагательств, а опасность поистине смертельна.

Десятилетия тайных поисков привели его сюда, на Парижский Сумеречный базар, к человеку, по слухам, обладавшему драгоценной подвеской в форме цапли – семейной реликвией Эрондейлов. Звали человека Кроу и, по слухам, он был простецом с даром Зрения, ушлым, но ненадежным и слишком довольным жизнью в тени.

Сначала Захария узнал про подвеску: одна парижская колдунья услышала о его поисках, сама нашла его и подтвердила информацию. Да, подозрения оказались верны: владелец кулона, как бы он сам себя ни называл, действительно был Эрондейл.

Судя по всему, новостью это стало только для Брата Захарии.

Так ты все это время знал о своем происхождении и ничем себя не выдал?

– Милая, я думаю, арбалет можно опустить, – сказал Кроу женщине. – Этот ясновидящий монах, кажется, не собирается причинить нам вред.

Она неохотно опустила оружие.

Спасибо.

– И, наверное, нам с ним стоит поговорить наедине, – добавил Кроу.

– Вряд ли это хорошая идея…

– Розмари, верь мне. У меня все под контролем.

Женщина, по-видимому, его жена, вздохнула. Так вздыхает тот, кто прекрасно знает, что такое истинное упрямство, и давно уже оставил попытки с ним бороться.

– Ладно. Но ты… – она ткнула стрелой в Брата Захарию, причем достаточно сильно, чтобы он почувствовал укол даже сквозь плотный балахон. – Заруби себе на носу: если с ним что-нибудь случится, я тебя найду и заставлю заплатить.

Я не хочу, чтобы с вами обоими что-то случилось. За этим я и пришел.

– Ладно-ладно, – она заключила Кроу в объятия, и оба замерли.

Захарии случалось слышать выражение «держаться так, будто от этого зависит твоя жизнь», но живую иллюстрацию нечасто увидишь. Эти двое так прильнули друг к другу, словно для них это был единственный способ выжить.

Он еще помнил, каково это – любить кого-то вот так. Каково это – не иметь возможности попрощаться. Женщина шепнула что-то Кроу на ухо, потом вскинула арбалет на плечо и растворилась в парижской ночи.

– Мы недавно поженились, и она… немного слишком заботлива, – объяснил Кроу. – Ну, ты знаешь, как оно бывает.

Боюсь, что нет.

Кроу смерил его взглядом. Захария задумался, что же, интересно, тот увидел. Впрочем, что бы это ни было, впечатления оно явно не произвело.

– Да уж, куда тебе.

Я очень долго искал тебя. Дольше, чем ты можешь представить.

– Слушай, мне правда жаль, что ты потратил столько времени, но я не хочу иметь ничего общего с вашими.

Боюсь, ты не понимаешь, в какой опасности оказался. Я не единственный, кто тебя ищет…

– Зато единственный, кто может меня защитить, так? Иди со мной, если хочешь жить, и все такое? Я это кино уже видел. И разыгрывать его в реальной жизни не собираюсь.

Он очень уверен в себе, подумал Брат Захария, испытывая странное желание улыбнуться. Возможно, в мальчике есть что-то знакомое.

– Человек вроде меня всегда наживет себе врагов. Я всю жизнь сам о себе заботился и не вижу причин, с какой стати…

Дальнейшие его слова потонули в жутком визге. Гигантский птицеподобный демон спикировал сверху, ухватил Кроу острым клювом за плащ и оторвал от земли.

Брат Захария выхватил один из случайно оказавшихся у него при себе ангельских клинков.

– Мебайя, – шепотом произнес он имя клинка и швырнул его вслед демону. Металл вошел в покрытую перьями грудь, и монстр взорвался прямо в воздухе. Кроу пролетел несколько футов и упал на кучу перьев, перепачканных ихором.

Захария хотел помочь ему встать, но Кроу пренебрежительно оттолкнул его руку. Он с отвращением разглядывал большую рваную дыру в плаще.

– Он же совсем новый!

И правда очень милый плащ. Был.

Захария не стал ему указывать на то, что после близкого знакомства с халфасом дырка только в плаще – большая удача. Ведь дыра могла остаться, например, в груди.

– Это и есть та опасность, о которой ты явился меня предупредить? Спасти мой тренч от адской чайки?

Мне кажется, это был, скорее, адский голубь…

Кроу отряхнулся и бросил подозрительный взгляд на небо, пока оттуда не прилетело что-нибудь еще.

– Слушай, мистер…

Брат. Брат Захария.

– О’кей, бро. Я понимаю, в битве парень вроде тебя может оказаться полезен, и раз уж ты решил защищать меня от больших гадких чудищ, спорить с тобой – себе дороже.

Брата Захарию немного удивила такая внезапная перемена настроения. Хотя, возможно, перспектива быть заклеванным до смерти демоном-голубем способна изменить любую точку зрения.

Я хочу, чтобы ты оказался в каком-нибудь безопасном месте.

– Ладно. Хорошо. Дай мне несколько часов, чтобы подбить хвосты, и мы с Розмари встретимся с тобой на рассвете на Мосту Искусств. Мы сделаем все, что ты скажешь. Обещаю.

Я могу составить тебе компанию… подбивать хвосты.

– Слушай, брат, хвосты, о которых я говорю, не любят, чтобы всякие Охотники совали нос в их дела. Надеюсь, ты понял мой намек.

Твой намек звучит слегка криминально.

– Арестуешь меня?

Меня волнует только твоя безопасность.

– Я целых двадцать два года как-то справлялся без твоей помощи. Думаю, и еще шесть часов продержусь, м?

Брат Захария потратил на поиски несколько десятков лет. Было бы крайне неразумно позволить этому юноше ускользнуть, заручившись одним только обещанием вернуться. Особенно учитывая все, что он успел узнать о его репутации. Репутация доверия не вызывала.

– Эй, я знаю, что ты думаешь, и знаю, что помешать тебе проследить за мной не смогу. Поэтому прошу простым понятным языком: хочешь, чтобы я тебе доверял? Тогда попытайся поверить мне. Клянусь чем хочешь: твой драгоценный потерянный Охотник будет ждать тебя на рассвете на том гребаном мосту.

И Брат Захария неохотно кивнул.

Ступай.

* * *

Пыток Селин не любила. Да и никакие это не пытки – просто нужно заставить чародейку говорить. Валентин учил свой Круг осторожно обращаться со словами. Роберту и Стивену предстояло «допросить» Доминик дю Фруа, с применением любых методов, какие покажутся им уместными. Получив ответы на вопросы – имя Сумеречного охотника, с которым она находилась в контакте, подробности совершенных преступлений – они должны были доставить ее к Валентину и передать ему вместе с перечнем ее прегрешений.

Сейчас колдунья сидела, привязанная к складному стулу в дешевых апартаментах, которые они использовали в качестве штаб-квартиры. Она была без сознания; из царапины на лбу капала кровь.

Роберт и Стивен называли ее просто «колдунья» – даже не по имени, словно она была не живым существом, а… вещью.

Валентин настаивал, чтобы они провели расследование тайно, так, чтобы та, за кем они следят, этого не заметила. Но не успела наступить полночь их первого дня в Париже, а они уже все испортили.

– Если мы добудем хоть какие-то ответы, он не очень разозлится, – сказал Стивен.

Это прозвучало не слишком похоже на предсказание – скорее, на мечту. Стивен уже перестал воспевать мальчишескую красу ног Селин и гипнотическую белизну ее фарфоровой кожи. Он утверждал, что ничего не помнит об эффектах зелья, но стоило ей отвернуться, его взгляд до сих пор упорно скользил в ее сторону.

А вдруг он все-таки помнит, гадала она.

Вдруг, прикоснувшись к ней, заключив в объятия, поцеловав, он открыл в себе новые, доселе неизведанные желания?

Конечно, Стивен до сих пор женат на Аматис, и даже если он желает Селин… или хотя бы чуть-чуть любит ее, с этим все равно ничего не поделаешь.

Но что если…

– Кто-нибудь, кроме меня, еще голоден? – спросила она.

– Разве я когда-нибудь бываю не голоден? – отозвался Стивен и отвесил чародейке оплеуху.

Та пошевелилась, но в себя не пришла.

– Пожалуй, пойду поищу, чем бы нам перекусить, пока вы тут… разбираетесь, – Селин попятилась к двери.

Роберт резко дернул чародейку за волосы. Она вскрикнула и открыла глаза.

– Много времени это не займет.

– Отлично!

Селин надеялась, что они не заметят, как отчаянно ей хочется оказаться подальше отсюда. У нее кишка была тонка для таких мероприятий, но нельзя допустить, чтобы об этом донесли Валентину. Слишком много сил она потратила, чтобы завоевать его уважение.

– Эй, да ты же хромаешь! – воскликнул Стивен. – Хочешь еще одну ираци?

Он все-таки беспокоился о ней. Но она тут же велела себе не выдумывать лишнего.

– Нога больше не болит, – соврала она. – Я в полном порядке.

Целительную руну она нанесла не очень аккуратно, и рана не закрылась полностью. Иногда лучше чувствовать физическую боль.

Когда она была маленькой, родители нередко отказывались наносить ей ираци после тренировок, особенно если причиной травм были ее же ошибки. «Пусть боль напоминает тебе, что в следующий раз нужно лучше стараться», – говорили они. Столько лет прошло, а она все еще совершает ошибки. Так много ошибок.

Селин уже одолела половину старой лестницы, когда обнаружила, что забыла кошелек. Она отправилась назад, но остановилась перед дверью – из комнаты донеслось ее имя.

– Я и Селин? – переспросил Стивен.

Чувствуя себя немного глупо, она достала стило и аккуратно нарисовала на двери руну. Усиленные магией голоса теперь звучали громко и четко.

– Да ты шутишь! – расхохотался Стивен.

– С виду это был отличный настоящий поцелуй…

– Я же был под чарами!

– И все равно. Она ведь симпатичная, не находишь?

Последовала мучительная пауза.

– Не знаю, никогда об этом не думал.

– Брак не означает, что тебе нельзя даже смотреть на других женщин. Надеюсь, ты это понимаешь?

– Дело совсем не в этом, – возразил Стивен. – А в том…

– …что она таскается за тобой повсюду, будто слюнявый щенок?

– Ну, это, конечно, не способствует, – согласился Стивен. – Но она же совсем ребенок! Сколько бы лет ей не было, она все равно всегда будет ждать, пока ей кто-нибудь скажет, что делать.

– Тут я с тобой соглашусь. Но Валентин, кажется, уверен, что в девочке есть что-то большее.

– Всем свойственно ошибаться, – возразил Стивен. – Даже ему.

Теперь рассмеялись уже оба.

– Только при нем этого не ляпни!

Селин не сознавала, что бежит прочь, пока не почувствовала капли дождя на щеках. Она остановилась и привалилась к прохладному камню какого-то фасада, жалея, что не может раствориться и уйти в него целиком. Обратиться в камень, выключить нервы, чувства, сердце; наконец-то ничего больше не чувствовать…

В ушах у нее до сих пор звучал смех.

Она – просто шутка.

Нелепость.

Жалкое создание.

Стивен никогда о ней не думал, никогда не хотел, ему плевать, есть она или нет. И он никогда ее не захочет, что бы ни произошло дальше.

Ребенок. Ошибка. Ничтожество.

Переулки были пусты. Мостовые мерцали от дождя. Даже шарящий по окрестным кварталам прожектор на вершине Эйфелевой башни уснул, не говоря уж об остальном городе. Селин была совсем одна. Нога болела, слезы текли безудержным потоком. Сердце кричало от муки. Идти было некуда – и уж точно не назад, в эту комнату, к этому смеху.

Ничего не видя перед собой, Селин устремилась в ночь.

* * *

На темных спящих улицах Парижа Селин была как дома. Прошло много часов, а она все шла и шла куда-то. Через квартал Маре, мимо громады центра Помпиду, с Правого берега Сены на Левый и обратно. Она навестила горгулий собора Нотр-Дам: жуткие каменные демоны цеплялись за готические шпили, ожидая шанса кого-нибудь сожрать. Как-то даже нечестно – город битком набит каменными тварями, которые ничего не чувствуют, а ей приходится чувствовать так много…

Она шла через сад Тюильри – снова кровавые призраки, снова каменные изваяния, – когда внезапно почуяла след ихора. Селин все еще была Сумеречным охотником, а Охотник остро хотел на что-нибудь отвлечься – вот она и пошла по следу. Демона-шакса она догнала неподалеку от Оперы, но из тени не вышла, желая узнать, что он затевает. Шаксов использовали в качестве ищеек – для поиска тех, кто не хотел быть найденным. И этот демон явно кого-то выслеживал.

Ну а Селин выслеживала демона.

Они миновали погруженные в сон дворы Лувра. Тварь была ранена, истекала ихором, но явно не искала темный уголок, чтобы зализать ее. Гигантские клешни щелкали по брусчатке. На каждом углу демон медлил, выбирая, куда двинуться дальше. Хищник искал жертву.

В арке у начала Моста Искусств он остановился. Небольшой пешеходный мост одним прыжком перелетал через Сену, весь увешанный любовными замочками. Считалось, что если двое повесят замок на его перила, их любовь будет длиться вечно. Сейчас на мосту почти никого не было – только одна парочка сплелась в объятиях, стоя на самой середине. Совершенно не подозревая, что во тьме к ним крадется шакс, в радостном предвкушении щелкая жвалами.

У Селин при себе всегда был кинжал-мизерикорд. Его узкое лезвие – как раз то что нужно, чтобы пробить панцирь насекомообразного демона.

Так она, во всяком случае, надеялась.

– Гадриил, – прошептала она, назвав ангельский клинок по имени.

Селин скользнула за спину шакса, молчаливая и неотвратимая, как он сам. Не только демоны умеют быть хищными. Уверенным плавным движением она вогнала мизерикорд в броню и тут же погрузила клинок в открывшуюся рану.

Демон растворился в воздухе.

Все произошло так быстро и тихо, что парочка на мосту даже не разомкнула объятий. Слишком занятая друг другом, чтобы осознать, что едва не стала поздней трапезой голодного инсектоида. Селин помедлила, пытаясь представить, каково это – стоять вот так на мосту с тем, кто тебя любит, кто утонул в твоих глазах и не заметит и конца света.

Увы, ее воображение подало в отставку. Горькая реальность окружала Селин со всех сторон. Пока Стивен не замечал ее, она могла сколько угодно фантазировать, что бы случилось, если бы он вдруг обратил на нее внимание. Теперь она знала. И притвориться, что не знает, уже не получится.

Селин вытерла клинок, убрала в ножны и подкралась поближе к парочке, чтобы послушать, о чем они говорят. Гламор надежно скрывал ее от посторонних глаз. Что говорят мужчины возлюбленным, когда думают, что их никто не слышит? Если будешь ждать, пока кто-нибудь скажет это тебе, рискуешь так никогда и не узнать.

– Не хочу заострять на этом внимание, но я предупреждала, что так и будет, – говорила женщина. – Однако…

– Кто знал, что он так легко поверит колдунье?

– А кто знал, что в это вообще можно поверить: ты – и вдруг давно потерянный наследник благородного Охотничьего рода? – Она рассмеялась. – Ну, вообще-то я знала. Да в глубине души ты и сам верил, что все получится. Просто сам этого не хотел.

– Разумеется, не хотел. – Он нежно коснулся ее щеки. – Терпеть этого не могу. Не хочу бросать тебя здесь.

– Это ненадолго. И так будет лучше, Джек, я обещаю.

– Приедешь ко мне в Лос-Анджелес, как только все утрясется? Клянешься?

– Да, встретимся на Сумеречном базаре. На нашем старом месте. Клянусь. Как только я буду уверена, что нас никто не ищет.

Она поцеловала его, и целовала долго и крепко. На пальце прижатой к его щеке руки Селин заметила блеск обручального кольца.

– Розмари…

– Не хочу, чтобы ты даже близко к ним подходил. Они опасны.

– А для тебя?

– Сам знаешь, что я права.

Мужчина опустил голову, сунул руки в карманы тренча. Плащ выглядел дорого, но слева на нем была здоровенная дыра.

– Ага.

– Готов?

Он кивнул.

Она вытащила из сумки бутылочку.

– Эта штука лучше работает, если все делать по правилам.

Она протянула ее мужу. Тот вытащил пробку, проглотил содержимое и выбросил бутылочку в реку. А потом схватился за лицо руками и закричал.

Селин испугалась. Она не должна была вмешиваться, но разве можно просто стоять и смотреть, как женщина хладнокровно убивает своего му…

– Джек, Джек, все в порядке! С тобой все в порядке!

Она обвилась вокруг него, а он стонал и содрогался, но вскоре затих в ее объятиях.

– Кажется, сработало, – глухо пробормотал он.

Когда они, наконец, разомкнули объятия, Селин ахнула. Даже в тусклом свете уличных фонарей было видно, что его лицо изменилось. Только что перед ней стоял зеленоглазый блондин с острыми, точеными чертами лица, примерно того же возраста, что и Стивен, и почти такой же красивый. Теперь зелье прибавило ему десять лет и изрезало кожу морщинами, какие появляются лишь от горестей и печалей. Волосы стали цвета грязи, а улыбка искривилась.

– Какой кошмар, – одобрительно сказала женщина, которую звали Розмари, потом поцеловала его еще раз, с той же страстью, словно ничего не случилось. – Теперь иди.

– Уверена?

– Так же, как в том, что я люблю тебя.

Мужчина убежал, растворился в темноте.

– И смени тренч на что-нибудь другое! – крикнула ему вслед Розмари. – Слишком бросается в глаза!

– Ни за что! – донеслось в ответ.

Розмари сползла вниз по перилам и закрыла лицо руками. Поэтому-то она и не заметила, как горгулья у нее за спиной моргнула и повернула к ней каменную морду.

На Мосту Искусств нет горгулий, внезапно вспомнила Селин. Это демон-акейрал, он из крови и плоти, и, судя по всему, очень голоден.

С жутким ревом уродливая тень отделилась от моста, ее громадные кожистые крылья развернулись, вспоров ткань ночи. Распахнув пасть и обнажив острые, как ножи, зубы, она бросилась вперед, намереваясь вцепиться Розмари в горло. Та с удивительной скоростью выхватила меч и нанесла удар. Демон завизжал; когти лязгнули о меч с такой силой, что выбили его из рук девушки. Розмари упала, противник воспользовался этим и, торжествующе зашипев, прыгнул ей на грудь, придавив к мосту тяжелыми крыльями. Клыки почти коснулись плоть.

– Сариэль!

Клинок серафима пронзил шею демона. Тот завопил, повернулся к Селин и даже попытался напасть на нее, но тут его внутренности вывалились наружу. Розмари вскочила, схватила меч и одним ударом снесла твари голову – за секунду до того, как та обратилась в пыль. Розмари снова упала. Из раны на ее плече текла кровь.

Селин знала, как это больно, – и как сильна решимость раненой не показывать боль. Она опустилась на колени рядом с ней. Розмари отшатнулась.

– Дай посмотреть, я могу помочь.

– В жизни не попросила бы Сумеречного охотника о помощи, – с горечью сказала Розмари.

– А ты и не просила. Но все равно – «пожалуйста, не за что».

Розмари вздохнула и осмотрела рану, потрогала ее, поморщилась.

– Ну, раз уж ты здесь, нарисуешь мне ираци?

Ясное дело, она не из простецов. Даже одаренный Зрением простец не смог бы сражаться так, как она. Однако это все равно не значит, что она выдержит ираци. Никто не выдержит, кроме Сумеречного охотника.

– Слушай, времени объяснять нет, – взорвалась Розмари в ответ на молчание Селин. – И идти в больницу, рассказывать, что меня демон пожевал, я не собираюсь, ясно?

– Раз ты знаешь про ираци, должна знать и то, что вынести ее может только Охотник.

– Я знаю, – Розмари твердо встретила взгляд Селин.

На ней не было руны Ясновидения, но то, как она двигалась, как сражалась…

– Ты уже носила руны раньше? – нерешительно спросила Селин.

– А ты как думаешь? – усмехнулась Розмари.

– Да кто же ты такая?

– Ну, просто я. Так будешь помогать или нет?

Селин достала стило. Нанесение руны не Охотнику означало его вероятную смерть и гарантированные мучения. Она глубоко вдохнула и осторожно прикоснулась стилом к коже. Розмари испустила вздох облегчения.

– Скажешь, кто послал за тобой шакса? – спросила Селин. – И не он ли поставил рядом акейрала, чтобы довершить начатое?

– Нет. А ты скажешь, почему бродишь тут посреди ночи с таким видом, будто только что утопила в Сене любимую игрушку?

– Нет.

– Вот и ладно. Кстати, спасибо.

– Тот парень, что был тут с тобой…

– Которого ты не видела и о ком ничего никому не скажешь, если не хочешь неприятностей?

– Ты его любишь, и он тебя тоже, да?

– Полагаю, любит, – сказала Розмари. – Меня ищут разные опасные типы, а он сделал все, чтобы они думали, будто ищут его.

– Не понимаю.

– Тебе и не надо. В общем, да. Он меня любит, я люблю его. А что?

– Я просто… – Селин чуть не спросила, как это бывает, что при этом чувствуешь ты сам… Кроме того, ей просто хотелось продлить разговор. Она боялась снова остаться одна на пустынном мосту между рекой и небом. – Я просто хотела убедиться, что о тебе есть кому позаботиться.

– Мы заботимся друг о друге. Так обычно и бывает. Кстати… – она окинула Селин оценивающим взглядом. – Я у тебя в долгу за помощь с демоном и сохранение моей тайны.

– Я не обещала ничего сохра…

– Ты ее сохранишь. А долгов я не люблю, так что позволь оказать тебе услугу.

– Мне ничего не нужно, – сказала Селин, имея в виду: «мне ничего не нужно из того, что могут дать люди».

– Я привыкла держать глаза открытыми, и я знаю, что творится в мире Сумеречных. Тебе нужно гораздо больше, чем ты думаешь. И больше всего тебе нужно держаться подальше от Валентина Моргенштерна.

Селин напряглась.

– Что ты знаешь о Валентине?

– Я знаю, что ты как раз в его вкусе: юная и впечатлительная. И знаю, что доверять ему нельзя. Я смотрю во все глаза, и тебе советую. Он далеко не все тебе говорит, в этом я уверена.

Она посмотрела поверх плеча Селин, ее глаза расширились.

– Кто-то идет. Убирайся отсюда, и поскорее.

Селин обернулась. Безмолвный Брат скользил по Левому берегу, приближаясь к началу моста. Непонятно, тот ли это, с которым она разговаривала на Сумеречном базаре… но рисковать Селин не хотела. Только не после того, что она ему выложила. Слишком это унизительно.

– Запомни, – сурово закончила Розмари, – Валентину доверять нельзя.

– Но с чего мне доверять тебе?

– Ни с чего.

И, не тратя больше слов, Розмари зашагала по мосту навстречу Безмолвному Брату.

Небо начало розоветь. Бесконечная ночь, наконец, уступила дорогу заре.

* * *

Я ожидал найти на мосту твоего мужа… Еще не закончив фразу, Брат Захария уже понял, что говорит неправду.

Он доверился тому, кому верить не следовало. Позволил своим чувствам к Эрондейлам (надежде, что между Карстерсами и Эрондейлами еще осталась какая-то связь, хотя Джек был почти не Эрондейл, а Джем – едва ли Карстерс) затуманить ясность суждения. И теперь все последствия лягут на плечи Джека Кроу.

– Он не придет. Ты больше никогда его не увидишь, Охотник. Так что можешь даже не искать.

Я понимаю, что Сумеречные охотники дали вашей семье все основания не верить им, но…

– Ничего личного. Я вообще никому не верю, – сказала Розмари. – Так я выживаю в этом мире.

Она была груба и упряма. Брат Захария невольно подумал, что она ему нравится.

– Если бы я и решила кому-то поверить, вряд это был бы представитель культа воинствующих фундаменталистов, которые то и дело казнят своих… Но, как я уже говорила, я никому не верю.

Кроме Джека Кроу.

Это больше не его имя.

Как бы он себя ни называл, он все равно останется Эрондейлом.

Она расхохоталась, и в этот миг в ее лице проглянуло что-то знакомое.

Гораздо более знакомое, чем то, что он увидел в Джеке Кроу.

– Охотник, ты знаешь гораздо меньше, чем тебе кажется.

Брат Захария запустил руку в складки мантии и достал купленное на Сумеречном базаре ожерелье. Проданное Джеком Кроу, как ему сказали, без ведома и разрешения жены – так человек мог поступить только с вещью, которая принадлежала не ему. Подвеска посверкивала в свете разгорающейся зари. Захария отметил удивление, которого собеседница не смогла скрыть, и протянул ей украшение.

Она раскрыла ладонь. Он мягко опустил на нее цаплю. Стоило пальцам сомкнуться на подвеске Розмари, что-то глубоко в ее душе словно заняло свое место. Как будто она утратила однажды важную часть своей души, а теперь получила ее назад.

– Голубь? – она подняла бровь.

Цапля. Ты, вероятно, узнала ее?

– С чего бы это?

Потому что я купил ее у твоего мужа.

Губы ее сжались в тонкую суровую линию, она спрятала кулон в кулаке. Волчонок в той лавке сказал правду: Розмари не знала, что ее ожерелье продали.

– Зачем же ты принес его мне?

Она неплохо изобразила безразличие. Интересно, что будет, если потребовать цаплю назад? Наверное, придется драться.

Затем, что у меня такое чувство, будто эта вещь принадлежит тебе. И твоей семье.

Розмари будто окаменела. Брат Захария заметил едва заметное движение руки, готовой инстинктивно схватиться за оружие. О да, у нее были великолепные инстинкты. А также умение властвовать над ними. А еще высокомерие, изящество, верность, способность к великой любви, и манера смеяться, от которой небо будто озарялось.

Он явился в Париж в поисках потерянного Эрондейла.

И нашел его. Ее.

– Понятия не имею, о чем ты.

Ты – Эрондейл. Не твой муж. Ты. Утраченный наследник благородного рода воителей.

– Я – никто, – отрезала она. – Во всяком случае, для тебя я интереса не представляю.

Я мог бы войти в твой разум и найти там доказательства.

Она отшатнулась. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы почувствовать ее панику. Розмари лихорадочно пыталась понять, откуда он все узнал…

Но я не собираюсь проникать в твои тайны. Просто хочу помочь тебе.

– Родители рассказали мне все, что следует знать о Сумеречных охотниках, – прошипела она, и Брат Захария понял, что это почти признание. – Ваш славный маленький Конклав… Ваш Закон…

Последнее слово она выплюнула, будто яд.

Я здесь не как представитель Конклава. Они не знают, что я тебя ищу. Или что ты вообще существуешь. У меня свои причины тебя защищать.

– И какие же?

Я не вторгаюсь в твои тайны и прошу, чтобы ты не вторгалась в мои. Тебе достаточно знать, что я в большом долгу перед твоей семьей. Узы, связывающие меня с Эрондейлами, прочнее уз крови.

– Очень мило с твоей стороны, но никто не просил тебя платить долги, – возразила Розмари. – Мы с Джеком прекрасно справляемся. Заботимся друг о друге и намерены делать это и впредь.

С твоей стороны это было умно – заставить меня думать, будто я ищу его, но…

– Это было умно со стороны Джека. Люди его недооценивают. А потом расплачиваются за это.

…но если я узнал, кто ты, это могли сделать и другие. А они куда опаснее, чем ты думаешь.

– Другие, о которых ты говоришь, зарезали моих родителей, – сказала она с непроницаемым выражением лица. – Мы с Джеком уже долгие годы в бегах. Поверь, я очень хорошо знаю, насколько они опасны. И так же хорошо знаю, как опасно доверять незнакомцам, даже таким – со способностями ниндзя и альтернативным представлением о моде.

В Безмолвном Братстве Захария научился силе принятия. Иногда признать, что битва проиграна и ты побежден, – куда более сильный ход. К тому же он дает возможность подготовиться к следующему сражению.

Хотя у нас тут даже не битва, напомнил он себе. Завоевать доверие другого невозможно – только заслужить.

На твоей цапле теперь чары. Если столкнешься с бедой, с которой не сумеешь справиться сама, позови меня, я приду.

– Если ты думаешь, что сможешь выследить нас с помощью этой штуки…

Твой муж сказал, что единственный способ заслужить доверие – довериться самому. Я не буду пытаться тебя найти, если ты не хочешь быть найденной. Но ты всегда сможешь найти меня. И я верю, что ты позовешь на помощь, когда – и если! – возникнет нужда. А ты верь, что я отвечу.

– Кто ты такой?

Можешь называть меня Брат Захария.

– Могу, но если я действительно попаду в ситуацию, когда мне, чтобы спасти жизнь, придется обратиться за помощью к какому-то воинственному монаху, я бы предпочла знать его настоящее имя.

Когда-то я…

Как же давно это было. Он, казалось, уже почти не имел прав на это имя. И однако в том, чтобы произнести его вслух, было какое-то глубокое, почти человеческое удовольствие.

Когда-то меня звали Джеймс Карстерс. Джем.

– И кого же позовешь на помощь ты, Джем, если не сумеешь справиться с опасностью в одиночку?

Она застегнула цепочку на шее. У Захарии отлегло от сердца. Хотя бы эта задача выполнена.

Я не думаю, что это возможно.

– Значит, ты недостаточно внимателен.

Она коснулась его плеча – неожиданно, и с неожиданной мягкостью.

– Спасибо, что попытался. Хорошее начало.

И вот она уже уходит прочь…

Брат Захария смотрел, как под мостом медленно течет вода, и думал про другой мост в другом городе, куда он возвращался раз в год, – чтобы вспомнить человека, которым когда-то был, и мечты, которые у него были.

На дальнем конце Моста Искусств юный уличный музыкант открыл футляр, достал скрипку и поднес к плечу. Мгновение Захария думал, что ему все это кажется, будто он сам вызвал фантазию о своем прошлом «я». Однако подойдя ближе (удержаться он не смог), он понял, что музыкант – девушка. Совсем юная, лет четырнадцати или пятнадцати, волосы убраны под кепку, белая блузка, аккуратный старомодный галстук-бабочка.

Она коснулась струн смычком и принялась играть какую-то завораживающую мелодию. Брат Захария узнал ее: скрипичный концерт Бартока, написанный немало времени спустя, после того как Джем Карстерс бросил играть.

Безмолвные Братья не играют на музыкальных инструментах, не исполняют музыку. Они ее и не слушают – по крайней мере, обычным образом. Но даже при том, что все их чувства надежно изолированы от земных наслаждений, они все равно слышат.

И Джем тоже слышал.

Он был скрыт гламором, и скрипачка думала, что она одна. Никто не слушал ее, никто не собирался платить. Так что играла она не ради пары монеток, а для собственного удовольствия. Она смотрела на реку и небо, и ее песня приветствовала восходящее солнце.

Джем вспомнил давление подбородника, струны под пальцами левой руки, танец смычка. И возникающее иногда ощущение, будто это музыка играет им самим.

В Безмолвном Городе не было музыки. И солнца тоже не было, и зари. Только тьма и покой.

Париж купался в чувствах, упивался ими – еда, вино, искусство, любовь… Все вокруг напоминало о том, что он потерял, об удовольствиях, которые ему больше не принадлежат. Он научился с этим жить. Здесь это было труднее, но все равно возможно.

Но было кое-что еще.

Вернее, ничто, которое он ощущал, слушая пение скрипки, глядя, как танцует по струнам смычок. Бездна в его душе, наполненная лишь отзвуками прошлого и заставлявшая его чувствовать себя совершенно и отчаянно не-человеком.

Он чувствовал тоску. Желание по-настоящему слышать, хотеть, чувствовать! И поэтому был почти жив.

Вернись домой, – прошептали Братья у него в голове. – Пора.

С годами Брат Захария научился контролю. Он научился, если было нужно, закрываться от голосов Братьев. Странная штука это Братство. Вроде бы монашество – это одинокая жизнь… В некотором роде она и была одинокой. Но ему никогда не удавалось по-настоящему остаться одному. Братство все время было рядом, на самом краю восприятия – оно наблюдало, выжидало. Стоит только протянуть руку, и Братство заберет тебя назад.

Скоро, – пообещал он им. – Но не сейчас. У меня еще есть здесь дела.

Большая его часть принадлежала Братству. Но все же он был Братом меньше, чем остальные. Он обитал в странной пограничной зоне, позволявшей сохранить ему немного личной жизни. И стремление к ней, о котором остальные Братья давно забыли. Захария на мгновение закрылся от них. Он чувствовал горькое сожаление из-за провала миссии… Но это было так хорошо, так по-человечески – чувствовать сожаление, и он хотел немного насладиться этим чувством. Сам, в одиночестве.

Или не в таком уж одиночестве.

Прежде чем вернуться в Безмолвный Город, нужно было сделать еще одно дело. Ему предстояло поговорить с человеком, которому Эрондейлы тоже были глубоко небезразличны.

Ему нужна была Тесса.

* * *

Селин совершенно не собиралась врываться к Валентину – это было бы сущее безумие. Но она почти сутки блуждала по городу, и сейчас слишком хотела спать, чтобы ясно понимать, что ей нужно. Она просто повиновалась порыву. В присутствии Валентина на нее всегда нисходила ясность – вот в ней-то она сейчас и нуждалась. Валентин всегда умел заставить ее поверить. Не только в него, но и в саму себя.

После той странной встречи на мосту она хотела вернуться в штаб-квартиру в Маре. Стивен и Роберт наверняка оценили бы новость о неожиданной активизации демонов и о бродячей Охотнице, которая сеет беспорядки и клевещет на Круг.

Но сейчас она просто не могла их видеть. Пусть волнуются и гадают, что с ней. Или не волнуются. Уже наплевать.

По крайней мере, она очень старалась, чтобы ей было наплевать.

День она провела в Лувре – бродила по галереям, куда туристы обычно не заглядывают, среди старых этрусских масок и месопотамских монет. В юные годы она торчала тут часами, мешаясь с толпами школьников. Когда ты ребенок, так легко становиться невидимкой!

Куда сложнее сделать так, чтобы тебя увидели. Теперь Селин это хорошо понимала. И выдержать оценивающие взгляды, когда это произойдет.

Она никак не могла выкинуть из головы ту парочку на мосту – то, как они пожирали друг друга глазами, как прикасались друг к другу… так нежно и в то же время жадно. И еще она не могла забыть, что та женщина сказала о Валентине.

Нет! Селин была уверена, что Валентину можно доверить даже жизнь. Но если она так ошибалась насчет Стивена, как можно быть уверенной хоть в чем-то?

Валентин занимал роскошные апартаменты в Шестом округе, через улицу от знаменитого шоколатье и не менее знаменитого магазина, где шляпы на заказ стоили больше, чем люди платят в месяц за жилье.

Селин громко постучала. Никто не ответил.

Вскрыть замок оказалось нетрудно.

Я вломилась в квартиру Валентина Моргенштерна, – удивленно подумала она. Происходящее казалось ей не вполне реальным.

Обстановка была изящной и почти по-королевски роскошной: стены в золотых геральдических лилиях, мебель с бархатной обивкой, пушистые ковры на блестящем паркете, свет приглушен тяжелыми золотыми шторами. Единственным анахронизмом тут был, пожалуй, большой стеклянный ящик посреди гостиной, в котором, связанная и избитая до бесчувствия, лежала Доминик дю Фруа.

Не успела Селин сообразить, что делать дальше, как в двери загремел ключ. Ручка повернулась. Селин нырнула за штору и замерла, почти не дыша. Она не видела, как Валентин меряет гостиную шагами, зато прекрасно все слышала.

– Просыпайся! – рявкнул он.

Пауза, шорох, крик боли.

– Халфасы?! – спросил он наполовину весело, наполовину сердито. – Ты серьезно?

– Ты сам сказал, все должно выглядеть очень реально, – простонала Доминик.

– Вот именно: выглядеть, я сказал! А ты подвергла их настоящей опасности.

– А еще ты сказал, что заплатишь, а теперь я валяюсь в какой-то клетке! С пустыми, между прочим, карманами и парой совершенно ненужных мне шишек на голове.

Валентин тяжело вздохнул, словно кто-то бессовестно тратил его драгоценное время.

– Ты сказала им все, как мы договаривались? И подписала признание?

– Эти мелкие паразиты так тебе и сказали, когда притащили меня сюда. Так что там с платой за мои услуги? И забудем обо всем этом.

– Охотно.

Послышался странный звук, Селин не смогла понять, что это было. А за ним последовал запах, который она узнала сразу. Запах горелой плоти.

Валентин кашлянул.

– Селин, теперь можешь выйти.

Она окаменела. Забыла, как дышать.

– Что-то не очень хорошо у нас с маскировкой в последнее время, да? Давай, покажись уже! – Он резко хлопнул в ладоши, словно подзывая собачонку. – Хватит играть.

Селин вышла из-за шторы, чувствуя себя полной идиоткой.

– Ты знал, что я там? Все это время?

– Ты удивишься, сколько всего я знаю, – холодно улыбнулся Валентин.

Одет он был, как всегда, в черное, отчего его белые волосы словно горели бледным огнем. Если говорить о стандартах красоты, Валентин был не менее красив, чем Стивен, подумала Селин, вот только к нему эти стандарты были неприменимы. Он был красив, как статуя, высеченная из камня, и подобно камню же неуязвим. Еще в Академии Селин иногда наблюдала за ним и Джослин. И за тем, как одно ее прикосновение могло растопить этот лед. Однажды она даже набрела на них, когда они обнимались, и некоторое время, спрятавшись в тени, смотрела, как они тают друг в друге. Когда их губы, наконец, разомкнулись, Валентин так нежно погладил Джослин по щеке… И выражение, с которым он смотрел на свою первую и единственную любовь, было почти человеческим.

В теперешнем Валентине от этого выражения не осталось ни следа. Он широко раскрыл руки, словно приглашая Селин чувствовать себя как дома в этой роскошной гостиной. Ящик в центре комнаты был пуст, только на дне дымилась кучка черных кружев и кожи. Доминик дю Фруа исчезла.

Валентин проследил за ее взглядом.

– Она была преступницей, – спокойно сказал он. – Я просто привел неизбежный приговор в исполнение.

О Валентине давно уже ходили слухи – о тех переменах, что произошли с ним, когда погиб его отец. Нехорошие, темные слухи о том, как жесток он был с теми жителями Нижнего мира, кто не желал знать свое место, да и вообще с любым, кто становился ему поперек дороги. Со всяким, кто осмеливался ставить под сомнение его…

– Ты выглядишь взволнованной, Селин. Я бы даже сказал, испуганной.

– Нет, – тут же ответила она.

– Как будто думаешь, что проникновение в мои частные апартаменты и шпионаж могут повлечь за собой какие-то дурные последствия.

– Я не шпионила, я просто…

Он улыбнулся ей – так приветливо и лучезарно, что ей тут же стало стыдно за свой глупый страх.

– Хочешь чаю? И немного печенья? Ты выглядишь так, словно год ничего не ела.

Он накрыл на стол: не только чай и печенье, но и свежий багет, нарезанный кусками, и козий сыр, и горшочек меда, и блюдце голубики, выглядевшей так, будто ее только что сорвали с куста. Селин и не догадывалась, что хочет есть, пока вкус меда не обжег ей язык. О да, она голодна, да еще как!

Некоторое время они вели обычную для Парижа светскую беседу: любимые кафе, лучшие места для пикника, где лучше покупать крепы, а также сравнительные достоинства музеев Орсэ и Помпиду. Через некоторое время, откусив большой кусок багета с сыром, Валентин сказал:

– Ты, конечно, в курсе, что другие считают тебя слабой и не слишком умной? – голос его при этом звучал почти весело.

Селин чуть не подавилась голубикой.

– Если бы я прислушивался к мнению большинства в Круге, тебя бы тут уже не было. К счастью, у нас не демократия. Они думают, что знают тебя, Селин, а на самом это и близко не так, правда?

Она медленно покачала головой. Нет, никто ее не знал.

– Но я в тебя верил. Я доверял тебе. И за это доверие ты отплатила мне подозрениями?

– Нет, на самом деле я…

– Конечно же, ты меня не подозревала. Просто решила нанести визит вежливости. Спрятавшись за занавесками. Пока меня не было дома.

– О’кей. Oui. Я тебя подозревала.

– Видишь? А ты умна! – И снова эта улыбка, словно она сделала именно то, чего он хотел. – И что же ты узнала обо мне в результате своего бесстрашного расследования?

Притворяться было бессмысленно. Да и любопытство Селин было едва ли не сильнее ее страха. Поэтому она сказала правду. Как сама ее понимала.

– Доминик дю Фруа не вела дел ни с какими двумя Охотниками. Она вела дела с тобой. Ты под кого-то копаешь и используешь для этого нас.

– Нас?

– Меня, Роберта, Стивена.

– Роберта и Стивена – да. Их я действительно использую. Но тебя… Ты же здесь, не так ли? И видишь всю историю целиком.

– Я?

– Ну, если хочешь…

Родители Селин не читали ей сказок на ночь. Зато она сама прочитала их великое множество и очень рано усвоила главное правило: будь осторожен со своими желаниями. И как любой Сумеречный охотник она знала еще одно: в любой сказке есть доля правды.

– Я хочу знать, – сказала она.

И Валентин рассказал. Селин оказалась права, он действительно копал под двух Охотников, которые были не виноваты в преступлениях, которые им приписывали, зато виноваты кое в чем похуже – в том, что встали на пути Круга.

– Они слепо верны традициям и виноваты в том, что коррупция поразила Конклав. К тому же, они хотят уничтожить меня. Так что мне пришлось вмешаться.

Да, он прибегнул к помощи чародейки, чтобы получить улики, а теперь использует Стивена и Роберта в качестве свидетелей ее признания.

– Так как сама она, к сожалению, свидетельствовать уже не может.

– А как же Меч Смерти? – спросила Селин. – Тебя не волнует, что случится, когда обвиняемых допросят?

Валентин неодобрительно поцокал языком. Видимо, был недоволен тем, что она не сделала единственно правильный вывод.

– К несчастью, так далеко дело не зайдет. Мне известно, что по дороге в Безмолвный Город эти двое Сумеречных охотников предпримут попытку к бегству и погибнут в последовавшей за этим неразберихе. Трагический финал.

Слова тяжело упали между ними. Селин пыталась понять… Валентин собирался не просто подставить Сумеречных охотников – ни в чем не виноватых Сумеречных охотников, – но и хладнокровно убить их. Немыслимое преступление, за которое Закон карает смертью.

– Зачем ты все это мне рассказываешь? – спросила она, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. – И почему ты думаешь, что я тебя не выдам? Или…

Или он не собирается отпустить ее живой.

Человек, способный хладнокровно убить двух Сумеречных охотников, не остановится перед убийством третьего. Внутренний голос кричал, что нужно вскочить, выхватить оружие, с боем пробить себе путь на свободу, помчаться прямиком в Парижский Институт и рассказать им все. Остановить это – остановить его, – пока не стало слишком поздно. Валентин спокойно смотрел на нее, положив руки на стол. Словно говорил: «Теперь твой ход».

Она не двинулась с места.

Семейство Верлак, заправлявшее здешним Институтом, дружило с ее родителями. Не раз и не два один из них находил ее, когда она пускалась в бега, и отправлял домой. В первый раз она умоляла дать ей убежище в Институте, где любому Охотнику гарантируется надежное и безопасное пристанище, – и услышала в ответ, что слишком юна, чтобы просить об этом. И слишком юна, чтобы понимать, что такое безопасность. Родители любят ее, и ей давно пора прекратить доставлять им столько проблем.

Нет, этим людям она ничем не обязана.

А вот Валентин выделил ее из толпы, дал ей дело, дал семью. Ему она обязана всем.

Он наклонился к ней, протянул руку. Она постаралась не вздрогнуть. Он легко коснулся шеи, там где демон-акейрал оцарапал ее.

– Ты ранена.

– Пустяки, – сказала она.

– И хромаешь.

– Я в полном порядке.

– Тебе нужна еще одна ираци…

– Я в порядке.

Он кивнул, словно она только что подтвердила его подозрения.

– Да. Ты всегда выбирала этот путь.

– Какой?

– Через боль.

На этот раз Селин все-таки вздрогнула.

– Неправда, – запротестовала она. – Это… ненормально.

– А ты знаешь, почему это так? Почему ты ищешь боли?

Этого она никогда не понимала. Только знала – глубоко, без слов, как знают самую сокровенную правду.

Что-то было такое в боли… что заставляло ее чувствовать себя более цельной, настоящей. Как будто контроль все еще оставался у нее. Иногда боль была единственным, что она еще могла контролировать.

– Ты ищешь боли, потому что она делает тебя сильнее, – сказал Валентин, будто нарекая новым именем ее безымянную душу. – Знаешь, почему я понимаю тебя лучше, чем они? Потому что мы с тобой одинаковые. Мы рано начали учиться, правда? Жестокость, грубость, боль – никто не защищал нас от правды жизни, и это сделало нас сильными. Большинством людей управляет страх. Они бегут даже от намека на боль, и становятся из-за этого слабыми. Мы же с тобой, Селин, знаем, что единственный способ пройти через боль – это идти ей навстречу. Приветствовать жестокость мира, и тем самым подчинить ее себе.

Селин никогда не думала о себе так: жесткая и сильная… И уж точно никогда не дерзала сравнивать себя с Валентином. Он продолжил:

– Вот за этим-то ты и нужна мне в Круге. Роберт, Стивен и остальные? Они просто мальчишки. Дети, играющие во взрослые игры. Их пока еще не проверили в деле… Проверят, но не сейчас. А мы с тобой особенные. Мы давно уже не дети.

Никто никогда не называл ее сильной. Никто никогда не называл ее особенной.

– Ситуация развивается все быстрее, – продолжал Валентин. – Мне нужно понимать, кто со мной, а кто нет. Вот поэтому-то и я рассказал тебе правду о нашем, – он махнул рукой в сторону дымящейся кучки тряпья, – положении дел.

– Это проверка, – сказала она. – Проверка на верность.

– Это возможность, – поправил он ее. – Тебе – стать моим доверенным лицом, а мне – вознаградить тебя за доверие. Вот что я предлагаю: ты будешь молчать о том, что узнала, и предоставишь событиям идти так, как я планировал. А я подам тебе Стивена Эрондейла на серебряном блюде.

– Что?! Я… я не…

– Я уже говорил тебе, Селин: я много чего знаю. И я знаю тебя. Я могу дать тебе то, что ты хочешь. Если ты действительно этого хочешь.

Будь осторожен со своими желаниями, – снова пронеслось у нее в голове. Но Стивен… она так хотела получить Стивена! Даже понимая, что он о ней думает; даже помня, как гремит в ушах его насмешливый хохот; даже поверив, что она сильна, а Стивен слаб, как только что сказал Валентин… Даже узнав простую и жестокую истину, что Стивен ее не любит и никогда не полюбит, она все равно желала его. Всегда и вовеки.

– …или ты можешь сейчас выйти из этой квартиры, побежать в Конклав, рассказать им все, что сочтешь нужным. Спасти этих ни в чем не виноватых Охотников и потерять единственную семью, которой ты по-настоящему небезразлична, – закончил Валентин. – Выбор за тобой.

* * *

Тесса Грей вдыхала город, который когда-то, совсем недолго, – но такие воспоминания из памяти не стираются, – был ей домом. Сколько ночей она стояла на этом самом мосту, глядя на огромную тень Нотр-Дама, на рябь речных волн, на горделивые кружева Эйфелевой башни – на пронзительную красоту Парижа, расплывающуюся от нескончаемых слез. Сколько ночей она искала в Сене свое вечное отражение, представляя себе мгновения, дни, годы, столетия, которые могла бы прожить в мире, где нет Уилла.

Впрочем, нет. Не представляя.

Потому что представить это было невозможно.

И все равно – вот она, Тесса. Прошло уже больше полувека, а она живет. Без него. Сердце навеки разбито, но все еще бьется. Оно все еще сильное.

И способно любить.

Она сбежала в Париж, когда Уилл умер, и оставалась здесь, пока не окрепла достаточно, чтобы взглянуть в лицо будущему. С тех пор она сюда больше не возвращалась. На первый взгляд город ничуть не изменился. Но если так судить, то и она тоже. Не стоит доверять внешности – она никогда не откроет тебе всей правды. И не обязательно уметь изменять облик, чтобы узнать это.

Прости, Тесса. Я нашел ее – и отпустил.

За все эти годы она так и не привыкла. Не привыкла к холодному голосу Джема, звучавшему прямо в голове, – такому близкому и такому далекому. Его рука покоилась на перилах моста в нескольких дюймах от ее руки… Она могла бы коснуться ее. Он не убрал бы руку, только не от ее прикосновения. Но кожа так холодна, так суха… словно камень.

Все в нем теперь точно камень.

– Ты нашел ее. Именно этого мы и хотели. Речь никогда не шла о том, чтобы привести потерянного Эрондейла обратно в мир Сумеречных охотников. Или вместо него выбрать, каким путем ему идти.

Знакомая тяжесть нефритовой подвески на шее, нагревшейся от прикосновения к коже, была так утешительна. Тесса все еще носила ее – каждый день, не снимая, с тех пор, как Джем подарил ее. Больше века назад…

Он и не знает.

Это правда, но все же… как-то это неправильно. Эрондейл в опасности, а мы ничего не делаем. Боюсь, я не оправдал твоего доверия, Тесса. И его тоже.

Между ней и Джемом всегда был только один «он».

– Мы нашли ее – ради Уилла. Но ты сам знаешь, Уилл хотел бы, чтобы она выбирала сама. Как когда-то выбрал он.

Если бы он все еще был Джемом, она бы обняла его. И ее объятия, дыхание, биение ее сердца убедило бы его в том, что это просто невозможно. Он не может предать ее доверие. Ее или Уилла.

Но он был Джем… и не Джем. Все тот же и бесконечно, неизмеримо другой, и ей оставалось только стоять рядом и с помощью бесполезных слов убеждать, что он сделал все, что мог.

Когда-то он предупредил ее о том, что будет, – о том, как в нем будет оставаться все меньше его и все больше Безмолвного Брата – и пообещал, что трансформация никогда не станет полной. Когда я перестану видеть мир человеческими глазами, я все равно хотя бы отчасти останусь тем Джемом, которого ты знала, – сказал тогда он. – Я буду видеть тебя глазами сердца.

И глядя на него теперь – на его запечатанные глаза и губы, на холодное лицо, вдыхая запах, в котором не было ничего человеческого (так пахнет бумага или камень… то, что никогда не жило и не любило), – она старалась помнить об этом. И верить, что он все еще где-то там, хотя бы часть его. Он видит ее и хочет, чтобы его тоже видели.

С каждым годом становилось все труднее. За долгие десятилетия случались мгновения, когда знакомый ей Джем почти возвращался в мир. Как-то раз, во время одной из бесчисленных войн простецов, они даже украдкой обменялись поцелуем… и едва не зашли дальше. Но Джем вовремя оттолкнул ее, пока «дальше» не превратилось в «слишком». После этого он отдалился от Тессы, словно боялся того, что может случиться, если он подойдет к самому обрыву. Это объятие, о котором она и поныне думала почти каждый день, случилось больше сорока лет назад. И с каждым годом в Джеме оставалось все меньше от человека. Тесса боялась, что он постепенно забывает себя.

Она не могла его потерять. Только не его тоже.

Она станет его памятью.

Я встретил здесь девушку, – сказал он. – Влюбленную в Эрондейла.

Ей показалось, что в его голосе мелькнула тень улыбки.

– Она тебе кого-то напомнила? – усмехнулась Тесса.

Любовь причиняла ей много страданий. Я очень хотел бы ей помочь.

Как она любила в нем это постоянное желание помочь любому, кто оказался в беде. Даже Безмолвное Братство не сумело уничтожить его.

– Знаешь, я все время приходила на этот мост, когда жила в Париже. После того, как Уилл…

Тут очень спокойно. И очень красиво.

Она хотела сказать, что дело совершенно не в этом. Она приходила сюда не за красотой и покоем, а потому что этот мост напоминал ей мост Блэкфрайерс, принадлежавший только ей и Джему. И стоя здесь, между землей и водой, вцепившись в железные перила, глядя в небо, она вспоминала Джема. Мост говорил ей о том, что в мире еще есть кто-то, кого она любит. И хотя половина ее сердца умерла, вторая все еще жива. Недостижимая, да – но она все еще здесь.

Она хотела сказать ему об этом, но не могла. Это было бы нечестно. Это было бы просьбой отдать то, что тебе не принадлежит… а мир и так уже выпросил у Джема слишком много.

– Ему была бы ненавистна сама мысль о том, что где-то бродит Эрондейл и думает, что Сумеречным охотникам нельзя доверять. Что теперь злодеями стали мы.

Возможно, он бы понял.

А ведь и правда. Уилла самого учили не доверять Сумеречным охотникам. Он лучше многих знал, как сурово Конклав поступает с теми, кто отворачивается от него. Да он бы в ярость пришел, узнав об утраченной ветви семейства, о том, что Конклав казнил мать и дитя за грехи отца! Тесса страшилась за судьбу потерянной наследницы Эрондейлов, но не менее сильно ей хотелось убедить девушку, что хотя бы кому-то из Охотников еще можно доверять. Что не все они жестоки и бесчувственны… что кто-то из них похож на Уилла.

– Иногда я так злюсь на них. На Охотников, что были до нас, на их ошибки. Подумай, сколько жизней было разрушено из-за того, что натворило старшее поколение.

Да, она думала о Тобиасе Эрондейле, а еще об Акселе Мортмейне, чьих родителей убили у него на глазах, и об Алоизии Старквезере, заплатившем за этот грех жизнью внучки. И даже о своем родном брате, которого отказалась признать собственная мать. Который, возможно, сумел бы стать лучшим человеком, если бы его больше любили.

Несправедливо обвинять прошлое в грехах настоящего. Как и оправдывать нынешний выбор, поминая прошлые грехи. Мы с тобой знаем это лучше многих.

Джем тоже видел, как убивали его родителей. Он прожил жизнь, полную боли, но так и не позволил страданиям сбить себя с пути или обратить к мести. А Тесса была зачата как орудие демонов, в прямом смысле слова. Она могла бы смириться с этой судьбой. Могла бы оставить Сумеречный мир, вернуться к обычной жизни, которую знала когда-то, и притвориться, что никогда не видела тьмы. А еще она могла войти в эту тьму.

Но она выбрала другой путь.

Они оба выбрали.

У нас всегда есть выбор. – В кои-то веки голос у нее в голове прозвучал как его собственный, теплый и близкий. – Это не всегда то, чего бы мы хотели, но это все равно выбор. Прошлое случается с нами, а будущее мы выбираем сами. Остается только надеяться, что наша потерянная наследница выберет спасение.

– Да, это лучшее, на что можно надеяться.

Ладонь Джема скользнула по перилам и накрыла ее руку. Холодная. Нечеловеческая. Такой она ее и знала.

Но это все равно был Джем – из плоти и крови, бесспорно живой. А где есть жизнь, там есть и надежда. Возможно, не сейчас, пока еще нет, но когда-нибудь у них еще может быть что-то впереди. И она выбрала веру в это.

* * *

Церковь Сен-Жермен-де-Пре была основана в 558 году. Аббатство выстроили на руинах римского храма, а через двести лет разрушили во время норманнской осады. Восстановленная в десятом веке церковь просуществовала, изменяясь, более тысячи лет. В ее крипте покоятся французские короли из династии Меровингов, вырванное из груди сердце польского короля Яна II Казимира и тело (без головы) Рене Декарта.

Обычно по утрам в аббатство стекался нескончаемый ручеек туристов. Бдительные местные служители шныряли вокруг, зажигали свечи и, склонив головы, бормотали молитвы любому, кто готов был слушать. Однако в этот дождливый августовский день объявление на двери гласило, что церковь закрыта для посещений. Внутри заседал Парижский Конклав. Сумеречные охотники со всей Франции в торжественной тишине внимали обвинениям, предъявленным двоим из их числа.

Жюль и Лизетт Монклер стояли потупившись. Роберт Лайтвуд и Стивен Эрондейл свидетельствовали об их преступлениях.

Их дочь Селин Монклер для дачи показаний не вызвали. При допросе колдуньи о беззакониях ее родителей она, разумеется, тоже не присутствовала.

Пьеса ни на шаг не отступала от сценария Валентина. Как и все остальные ее участники, Селин сделала именно то, что была должна, – то есть ничего.

В ее душе шла борьба. Она злилась на Валентина за то, что он заставил ее участвовать в травле родителей. Злилась на себя за то, что молчала, пока решалась их судьба. Еще больше злилась на себя за бессознательное желание проявить милосердие. Родители ведь никогда ее не жалели. Наоборот, они сделали все возможное, чтобы вдолбить ей: милосердие – слабость, жестокость – сила. Теперь она стала закаленной и сильной. Ничего личного, она просто защищает Круг. Если Валентин верит, что этот путь правильный, значит, он единственно возможный.

Она смотрела, как мать и отец корчатся от страха под стальным взглядом Инквизитора, и вспоминала, как они уходили прочь, не обращая внимания на ее крики и плач, закрывали дверь и оставляли ее в темноте. Молчала. Тихо сидела, опустив голову, и ждала. Этому они ее тоже научили.

Все французские Сумеречные охотники знали Селин… или думали, что знают. Милая, послушная провинциальная девочка из Прованса. Они знали, как она предана родителям. Такая добропорядочная дочь… Разумеется, унаследует все их немалое состояние.

Селин с достоинством терпела любопытные взгляды. Жалости она не замечала. Когда был вынесен приговор, она смотрела в пол и потому не видела, как по лицам родителей разлился ужас. Не видела, как их передали Безмолвным Братьям для отправки в Город Костей. Вряд ли они проживут достаточно долго, чтобы встретиться с Мечом Смерти.

Она не заговорила с Робертом и Стивеном – пусть думают, что причина в том, что они обрекли на смерть ее родителей.

Валентин нагнал Селин на ступенях церкви, протянул ей креп с «Нутеллой».

– Из киоска напротив «Les Deux Magots»[12], – сказал он. – Твой любимый, да?

Она пожала плечами, но взяла. Первый укус – горячий шоколад, орех, сладкое тесто – был, как всегда, идеален. Она снова почувствовала себя ребенком.

Хотя иногда трудно поверить, что ты когда-то была молода.

– Мог бы и сказать мне.

– И испортить весь сюрприз?

– Это все-таки мои родители.

– Вот именно.

– Ты их убил.

– Насколько мне известно, они все еще живы, – заметил Валентин. – И могли бы и дальше оставаться живыми, скажи ты только слово. Но я почему-то его не услышал.

– Ты очень рисковал, не рассказав мне всего. Ты был так уверен, я позволю тебе их… убрать?

– Правда? А может, я просто хорошо тебя знаю? Достаточно хорошо, чтобы понимать, как ты поступишь. Я оказываю тебе услугу.

Их взгляды встретились. Она не смогла отвести глаз. И впервые в жизни не хотела.

– Тебе не обязательно признаваться себе в этом, Селин. Просто имей в виду, что я все знаю. Ты не одна.

Он увидел ее. Он понял. Словно мускул, сведенный в судороге всю ее жизнь, вдруг расслабился.

– Однако сделка есть сделка, – продолжал Валентин. – Даже если ты получила больше, чем думала. Стивен твой. Если ты этого действительно хочешь.

– И как ты намерен это провернуть? – Впрочем, теперь она уже понимала, на что способен Валентин. – Ты же… ты же не станешь его мучить?

Валентин бросил на нее разочарованный взгляд.

– Стивен – мой ближайший друг и доверенное лицо. Этот вопрос ставит под сомнение твою верность мне, Селин. Хочешь, чтобы я в ней усомнился?

Она покачала головой.

И снова его лицо озарилось теплой, дружеской… немного масляной улыбкой. Селин не знала, настоящий ли это Валентин прорывается сквозь маску, или, напротив, маска вновь скрыла его черты.

– Хотя с твоей стороны было бы глупо не спросить. А, как мы уже говорили, глупости в тебе нет, что бы там люди ни думали. Итак, я отвечу: нет. Клянусь Ангелом, я не причиню Стивену никакого вреда, исполняя наш с тобой договор.

– И никаких угроз?

– Неужели ты так плохо о себе думаешь? Неужели ты полагаешь, что мужчину можно заставить полюбить тебя исключительно угрозами?

Она не ответила. Да и зачем? Ответ крупными буквами был написан у нее на лице.

– Стивен связался не с той женщиной, – сказал Валентин почти мягко. – И в глубине души сам об этом догадывается. Я просто сделаю так, чтобы он понял это так же ясно, как мы. Остальное будет не труднее, чем упасть со скалы. Расслабься, и пусть сила притяжения сделает свое дело. Не бойся протянуть руку за тем, чего ты действительно хочешь, Селин. Будь выше страха.

Чего она действительно хочет…

Еще не поздно сказать то самое слово, спасти родителей.

Или оставить слово несказанным, а тайну – нераскрытой. Теперь родители заплатят за все, что с ней сделали. За решетку шрамов у нее на спине и на сердце. За лед у нее в крови. И если она стала дочерью, способной отправить мать и отца на смерть, винить в этом можно только их.

Но это не значит, что она должна соглашаться на остальную сделку. Даже промолчав, она все равно может уйти – прочь от Валентина, особенно теперь, зная, на что он способен. Прочь от Стивена – зная, что он о ней думает. Закрыть дверь в прошлое, начать сначала. Выбрать жизнь без боли, мучений и страха…

Но кем она будет без боли?

И что такое сила, если не борьба с муками?

Нет ничего мучительнее отвергнутой любви, – говорил тот странный Безмолвный Брат. – Любовь, не знающая награды. Не могу представить себе ничего больнее.

Раз Валентин сказал, что может подарить ей Стивена Эрондейла, значит, он действительно может. В этом Селин не сомневалась. Он был способен на все – в том числе и найти способ толкнуть Стивена в ее объятия. Но даже Валентин не сумеет заставить Стивена полюбить ее.

Она получит его, но он никогда не будет ей принадлежать. Каждое мгновение, в каждом поцелуе она будет помнить, что он хочет не ее, а кого-то другого. И это будет целая жизнь, проведенная в тоске по тому, что недоступно. Недостижимо.

Тот Безмолвный Брат был мудр и сказал чистую правду. Нет боли мучительнее этой.

– Не торопись, подумай, – сказал Валентин. – Это все-таки серьезный выбор.

– Мне не нужно время, – сказала она. – Я согласна. Я хочу Стивена.

Никакой это был не выбор. Выбора у нее не было.

Кассандра Клэр, Робин Вассерман

Земля, которую я потерял

Нью-Йорк, 2012 год

Вечерело, но на сером городском небе звезд пока не было видно. Алек Лайтвуд еще спал. Всю ночь они с парабатаем сражались с демонами-краучерами. Джейс Эрондейл, пользовавшийся у нефилимов славой стратега, оценил их количество так: «ну, примерно дюжина», хотя на самом деле их было тридцать семь. Алек потом обошел поле битвы и сосчитал – из вредности.

– Иди отдохни, Засыпающая красавица, – сказал ему Магнус. – Мне нужно заняться зельем, а у Макса по расписанию вечернее искушение.

Алек проснулся среди сбившихся в ком простыней из лавандового и зеленого шелка. Под дверью спальни мелькали жутковатые серебристые отблески. Пахло серой, шипел демон, откуда-то доносились любимые голоса.

Алек улыбнулся в подушку.

И вот в тот самый миг, когда он собирался встать, на стене проступили огненные письмена:

Алек, нам нужна твоя помощь. Много лет мы искали одно попавшее в беду семейство и пытались выяснить причины их невзгод. Кажется, нам удалось напасть на их след на Сумеречном базаре в Буэнос-Айресе.

Отношения между Охотниками и жителями Нижнего мира в этом городе крайне непростые. Базар охраняют круче, чем тронный зал. Им управляет женщина-вервольф, так называемая Королевы Базара. Она объявила, что доступ в ее владения запрещен всем, кто хоть как-то связан с нефилимами, Всем до единого – кроме Александра Лайтвуда, который ей, как она утверждает, нужен. Нам необходимо попасть на Базар. На кону стоят человеческие жизни.

Ты откроешь нам дверь? Ты придешь?

Джем и Тесса

Алек долго смотрел на послание, потом вздохнул, подобрал с пола свитер и, все еще полусонный, вышел из спальни.

В главном зале Магнус, небрежно облокотившись о каминную доску и прищурив зелено-золотые глаза, переливал бирюзовую жидкость из флакона в банку с черным порошком. Потертый пол из темных досок и шелковый ковер ровным слоем были засыпаны игрушками Макса, их приемного сына. Сам Макс тоже восседал на ковре в матросском костюмчике с темно-синими ленточками под цвет волос. В объятиях он сжимал Председателя Мяо.

– Ты мой мяу-друг! – торжественно сообщил он Председателю и сдавил его еще сильнее.

– Мяу! – горестно отозвался Председатель.

С тех пор, как Макс научился ходить, жизнь кота превратилась в настоящий ад.

Пентаграмма была начертана на безопасном расстоянии от ковра. Внутри клубились серебристый свет и туман, окутывая ее обитателя мерцающей дымкой. Длинная тень демона извивалась по зеленым обоям и галерее семейных фотографий.

Магнус поднял бровь.

– Полегче там, – бросил он в сторону пентаграммы. – А то выглядит так, будто увлеченным подросткам удалось раздобыть дымовую машину для школьного спектакля «Адская Оклахома!»[13].

Алек улыбнулся. Серебристый туман рассеялся, и в центре пентаграммы показался демон Элийас с угрюмо обвисшими щупальцами.

– Дитя, – зашипел он Максу, – тебе неведомо, из какого темного рода ты происходишь! Ты от природы склонен к злу! Присоединись ко мне, адский найденыш, в моих блаженствах, и вместе мы…

– Мой бапа – Ультра Магнус, – с гордостью сообщил тот. – А папочка – Сумеречный Ахотник.

Имя «Ультра Магнус» он позаимствовал у одного из своих трансформеров, но Магнусу это, кажется, понравилось.

– Не перебивай, когда я обещаю тебе темные демонические удовольствия! – обиделся демон. – Почему ты меня все время перебиваешь?

На слове «демонические» Макс просиял.

– Дядя Джейс говорит, мы поубиваем всех деминов! – восторженно заявил он. – Всех деминов!

– А тебе не приходило в голову, что твой дядя Джейс – очень грубый и невоспитанный человек? – осведомился демон. – Все время всех обижает, говорит гадости, сарказм еще этот…

– Люблю дядю Джейса, – нахмурился ребенок. – Ненавижу деминов!

Свободной рукой Магнус подцепил маркер и нарисовал еще одну черничку на белой офисной доске в доказательство того, что Макс и сегодня успешно сопротивлялся демоническим соблазнам. Десять черничек, и ребенок получит награду – какую захочет.

Алек подошел к Магнусу, изучавшему доску, и аккуратно – поскольку тот все еще держал в руке булькающий сосуд – обвил руками его талию, соединив пальцы на чеканной пряжке ремня. Футболка Магнуса оказалась с впечатляющим вырезом, и Алек уткнулся носом в гладкую обнаженную кожу и вдохнул запах сандала и ингредиентов зелья.

– Привет, – пробормотал он.

Магнус протянул назад свободную руку, кольца на ней слегка зацепили волосы Алека.

– Сам привет. Не спится?

– Я спал. Слушай, у нас новости.

Он рассказал о послании Джема Карстерса и Тессы Грей. О семье, которую они искали, о Базаре, куда не могли попасть без его помощи. Он говорил, а Магнус тихо вздохнул и прислонился к его груди – эти легкие бессознательные движения значили для Алека очень много. Каждый раз он вспоминал тот далекий день, когда впервые коснулся Магнуса, привлек к себе и поцеловал – другого мужчину, выше чем он сам, и тело его было таким стройным и гибким и таким близким. Тогда он еще подумал, что головокружение, облегчение и радость, которые он испытал, – все это просто оттого, что он, наконец прикасается к человеку, чьих прикосновений жаждет сам… хотя думал, что на его долю такого уже никогда не выпадет. Теперь он знал, что все дело было в Магнусе, – и даже тогда он все понимал или хотя бы догадывался. Сейчас этот жест напомнил ему о всех днях, прошедших с тех пор, – о днях, которые они провели вместе.

Ощутив, как расслабился Магнус, он почувствовал, что и сам может выдохнуть.

Для чего бы он ни понадобился Джему и Тессе, он вполне может сделать это. Помочь. А потом вернуться домой.

Когда Алек замолчал, Председатель Мяо рванулся навстречу свободе из любящего захвата Макса. Метнувшись через комнату, он выскочил в дверь, которую Алек оставил открытой, и исчез в спальне, собираясь провести остаток ночи под кроватью. Макс проводил его печальным взглядом, потом встал и улыбнулся, показав ряд крошечных зубов, похожих на жемчужины. Он бросился к Алеку, словно неделю его не видел. Папа всегда удостаивался восторженного приема, независимо от того, возвращался ли он из путешествия, из патруля или из соседней комнаты после пятиминутного отсутствия.

– Привет, папочка!

Алек опустился на одно колено и распахнул объятия.

– Привет, мой малыш!

Он прижал Макса к груди – теплый, мягкий комок ленточек, пухлых ручек и захлебывающегося смеха. Когда Макс был совсем крошкой, Алек удивлялся, как ловко его тельце помещается на сгибе отцовского локтя. Трудно было представить, что Макс вырастет. Но оказалось, что беспокоиться было не о чем: ребенок рос, но держать его на руках было все так же удобно.

Алек потянул Макса за матросскую курточку.

– Сколько у тебя ленточек!

– Слишком много ленточек, – печально кивнул Макс.

– А со свитером что случилось?

– Отличный вопрос, Александр. Позволь, я расскажу тебе. Макс извалял свой свитер в кошачьем лотке, – поделился Магнус. – Чтобы выглядеть «как папочка». И теперь должен носить позорный матросский костюмчик. Не я устанавливаю правила. Хотя нет, погодите… – вообще-то я!

Он погрозил Максу пальцем, тот снова засмеялся и попытался схватить его, привлеченный блеском колец.

– Какое вдохновляющее зрелище! Надо же как у вас все ловко выходит, чокнутые вы ребята, – заметил из пентаграммы Элийас, демон с щупальцами. – А вот мне с отношениями не везет. Все кого я встречаю, оказываются бессердечными предателями. Хотя мы все-таки демоны, для нас это в порядке вещей.

Магнус утверждал, что чародей обязан уметь вызывать демонов. Чем скорее Макс к ним привыкнет, говорил он, тем меньше шансов, что он будет напуган или обманут, когда сам вызовет первого демона, – для этого и нужны тренировки. Элийас был не так уж плох по демонским меркам, но в целом, конечно, ужасен. Когда Макс проходил мимо пентаграммы, одно серебристое щупальце жадно лизнуло границу – вдруг ученик сделает неверный шаг.

Алек заметил это и сурово прищурился, глядя на Элийаса.

– Только не думай, что я забыл, кто ты такой, – мрачно предупредил он демона. – Учти, я слежу за тобой, Элийас послушно подобрал щупальца и убрался к противоположной стороне пентаграммы.

– Просто рефлекс. Я ничего такого не имел в виду.

– Демины! – неодобрительно прокомментировал Макс.

Магнус изгнал тварь, щелкнув пальцами и что-то прошептав, а потом повернулся к Алеку.

– Значит, тебя зовут в Буэнос-Айрес.

– Ага. Понятия не имею, зачем кому-то там на Базаре понадобился я, а не любой другой Сумеречный охотник.

– Ну, это я понять могу, – рассмеялся Магнус.

– Я имею виду – помимо этого, – усмехнулся Алек. – Кроме того, я же не говорю по-испански.

По-испански говорил Магнус. Алек был бы очень рад, если бы тот поехал с ним, но один из них всегда старался остаться дома, с Максом. Как-то раз, когда он был еще совсем маленьким, им пришлось уехать обоим – в итоге вышла жуткая жуть, и повторения никто не хотел.

Алек честно пытался выучить испанский, как и несколько других языков. Руна Знания языков работала недолго, и вообще это было не совсем честно. Нижнемирские со всего света сейчас толпами приезжали в Нью-Йорк со своими вопросами и проблемами, и Алек хотел нормально с ними общаться. Первым в его списке стоял индонезийский – специально для Магнуса.

К сожалению, лингвистических способностей у него не было. Читать он мог, но стоило заговорить, и неважно на каком языке, как тут же начинались проблемы. Макс и тот уже нахватался больше слов, чем Алек.

– Это нормально, – заметил как-то Магнус. – В жизни не встречал Лайтвуда, способного к языкам. За исключением одного.

– И кто же это был? – полюбопытствовал Алек.

– Его звали Томас. Высокий, как дерево. Очень застенчивый.

– И совсем не зеленоглазое чудовище, как остальные Лайтвуды?

– Ну, кое-что от чудовища в нем определенно было, – сказал Магнус, пихнул его локтем в бок и рассмеялся.

Алек еще помнил те времена, когда Магнус ни за что не стало бы говорить о прошлом. Алек думал: наверное, он что-то делает не так… или вообще безразличен Магнусу. Теперь-то он понимал: дело в том, что Магнусу уже причиняли боль, и он не хотел, чтобы Алек ранил его снова.

– Я подумал, может, взять с собой Лили? Она говорит по-испански, и поездка ее развлечет, ей нравится Джем.

Никто ни на одном Базаре мира не стал бы возражать против Лили. Все уже слышали о союзе Нижнего мира и Сумеречных охотников и знали, что члены Альянса горой стоят друг за друга.

Брови Магнуса поползли вверх.

– Да, я в курсе, что Лили нравится Джеймс. Я слышал прозвища.

Макс, сияя, переводил взгляд с папы на бапу.

– Привезете мне братика или сестричку? – с надеждой спросил он.

Они уже говорили с Максом еще об одном ребенке – и друг с другом они тоже говорили. Ни один не ожидал, что Макс примет идею с таким восторгом: теперь он просил братика или сестричку всякий раз, как кто-то из них уходил из дома. В прошлый вторник стоило ему открыть рот, как Магнус в отчаянии заорал:

– Не за ребенком! Не за ребенком! Я просто иду в «Сефору»! В «Сефоре» детей не продают! – и вылетел за дверь.

В другой раз на прогулке в парке Макс угнал коляску с младенцем. К счастью, в тот момент он был скрыт гламором, и мама ребенка решила, что коляску катит по дорожке шальной порыв ветра, а не малолетний бандит Алека.

Конечно, было бы здорово, если бы у Макса появилась компания. И тем более здорово было бы завести еще одного ребенка с Магнусом. Алек помнил, как впервые взял Макса на руки, и в тот же миг вокруг наступила тишина и ясность – и в его сердце тоже. Алек скучал по этой уверенности.

Молчание родителей Макс истолковал как приглашение к дальнейшим переговорам.

– Привезите мне братика и сестричку, и еще динозавра! – выдвинул он идею.

Наверняка во всем виновата избаловавшая его тетя Изабель, приучившая его к тому, что если очень не хочется, то идти спать совсем не обязательно.

Их спас сигнал Джейса: в оконное стекло ударился волшебный бумажный самолетик. Алекс поцеловал Макса в макушку, стараясь не уколоться о рожки, спрятанные среди кудрей.

– Нет, милый. Я иду на задание.

– Я с тобой, – заявил Макс. – Я буду Сумеречный охотник.

Об этом он тоже постоянно твердил, и в этом Алек винил уже дядю Джейса. Поверх детской головы он умоляюще посмотрел на Магнуса.

– А ну-ка, иди к папе, василек, – скомандовал тот, и Макс, ничего не подозревая, устремился в распахнутые объятия.

– А ты ступай за Лили. Я открою для вас портал.

– Нет! – в ярости завизжал ребенок, но был схвачен и надежно зафиксирован.

В дверях Алек обернулся и бросил на них еще один, последний взгляд. Магнус поднял глаза, коснулся сердца усыпанной кольцами рукой и сделал едва заметный жест. Алек улыбнулся и раскрыл ладонь – в ней на мгновение вспыхнула голубая магическая искорка.

– Ненавижу папу, – надулся Макс.

– Как не стыдно, – укоризненно сказал Алек и добавил, помолчав. – Зато я люблю вас обоих.

И, внезапно смутившись, быстро захлопнул дверь.

Ему всегда было трудно произносить эти слова, но он все равно старался, особенно отправляясь на задание. На всякий случай… вдруг они окажутся последними в его жизни.

Джейс ждал его на тротуаре, прислонившись к чахлому дереву и перебрасывая кинжал из руки в руку. Как только Алек вышел из дверей, наверху раздался шум. Он поднял голову, надеясь увидеть Магнуса, но увидел круглое личико Макса – видимо, тот хотел посмотреть на своего изумительного дядюшку Джейса. Однако большие печальные синие глаза ребенка были устремлены на Алека. Макс прижал ладошку к груди и повторил жест Магнуса, как будто сам уже был способен творить магию.

Алек притворился, что поймал голубую искру и спрятал волшебный поцелуй в карман, потом помахал Максу, и они с Джейсом зашагали прочь по улице.

– И что это сейчас было? – поинтересовался Джейс.

– Он собирался со мной в патруль.

– Хороший мальчик! – выражение лица Джейса смягчилось. – Надо было взять его…

– Нет! – решительно возразил Алек. – Учти, никто не даст тебе завести собственного ребенка, пока не прекратишь запихивать чужих в оружейные сумки и тайно проносить их на работу.

– Между прочим, мне почти удалось, и все благодаря сверхъестественной скорости и несравненному хитроумию, – скромно заметил Джейс.

– Ничего подобного. Сумка шевелилась, и это было видно.

Джейс философски пожал плечами.

– Ну что, готов снова героически защищать город от зла? Или у нас в планах ленивый вечер? Пойдем задирать Саймона?

– Нет.

Алек передал послание от Джеймса и Тессы.

– Я еду с тобой, – тут же предложил Джейс.

– И бросишь на Клэри весь Институт? За неделю до выставки?

Мощь этого аргумента потрясла Джейса, по крайней мере, с виду.

– Не стоит подводить Клэри. Мы с Лили отлично справимся, – успокоил его Алек. – Уверен, Джеймс с Тессой и сами могли бы разобраться, но им не помешает компания.

– Ну, ладно, – неохотно согласился Джейс. – Наверное, три бойца сумеют меня заменить.

Алек дружески двинул его кулаком в плечо, и Джейс улыбнулся.

– Что ж, тогда вперед, в отель «Дюмор», – заключил он.

* * *

Снаружи фасад гостиницы был грязным, вывеска – темно-коричневой, цвета свернувшейся крови. Когда Лили Чен возглавила нью-йоркское сообщество вампиров, она переделала тут весь интерьер: рассевшиеся двойные двери теперь открывались в холл, сияющий огнями. На галерею второго этажа взлетала лестница с коваными сверкающими перилами, сплетенными из золоченых змей и роз. Лили нравился стиль 1920-х годов – по ее мнению, это было лучшее десятилетие двадцатого века. Но изменился не только декор отеля – теперь в моде были хипстеры, и Лили шагала в ногу со временем. Алеку эти радости были неведомы, но на местные вечеринки уже образовался длиннющий лист ожидания для тех, кто мечтал стать жертвой вампира.

Из-под лестницы торчала пара ног. Алек подошел, заглянул в темную нишу и обнаружил там мужчину в подтяжках поверх испачканной кровью рубашки, и с улыбкой на лице.

– Привет, – сказал Алек. – Просто хочу убедиться: вы здесь по своей воле?

Человек моргнул.

– Да. О, да. Я подписал бланк согласия.

– Тут и бланк согласия успели завести? – пробормотал Джейс.

– Я им говорил, что это не обязательно, – вполголоса ответил Алек.

– Моя бесподобная клыкастая подруга сказала, что нужно подписать, а иначе у Конклава могут возникнуть претензии. Вы из Конклава?

– Нет.

– Еще Хетти сказала, что если я не подпишу согласие, Конклав будет смотреть на нее очень недовольными голубыми глазами. Ваши вот голубые.

– И очень недовольные, – сурово подтвердил Алек.

– Ты что, пристаешь к Алеку? – спросила девушка-вампир, показавшись в двойных дверях, которые вели в салон. – А ну-ка завязывай с этим!

– О боже, – довольно промурлыкал окровавленный гость. – Леди гневается! Теперь моя душа обречена? Сейчас на меня обрушится твой бессмертный гнев?

Хетти оскалилась и нырнула под лестницу. Оттуда донеслось хихиканье.

Алек устало отвернулся и направился в гостиную, Джейс зашагал за ним. Разбираться с местными вампирами он обычно предоставлял Алеку. Если бы он, глава Института, вдруг сделал кому-то из них выговор, это сочли бы дипломатической угрозой. Они с Алеком уже не раз обсуждали, как сделать город действительно безопасным для всех жителей Нижнего мира – особенно теперь, когда из-за Холодного мира Нью-Йорк стал убежищем для всех.

Из гостиной доносилась музыка: не обычный джаз, который нравился Лили, а какой-то микс из рэпа и джаза с тяжелыми басами. Внутри обнаружились мягкие кресла, блестящий рояль и целое гнездо из вертушек и проводов. Бэт Веласкес, диджей-вервольф, возился с аппаратурой, сидя по-турецки на бархатном диване.

В других городах вампиры и оборотни не очень-то ладили, но в Нью-Йорке все было иначе.

Элиот, второй по званию в вампирском клане, танцевал в одиночестве, весело выписывая круги по комнате. Его длинные руки и дреды мотались из стороны в сторону, словно водоросли под водой.

– Лили на месте? – спросил Алек.

Элиот почему-то сразу испугался.

– Еще нет. Мы вчера довольно поздно закончили. Произошел один инцидент… Вернее, почти, катастрофа.

– И что же послужило причиной?

– Как обычно, я, – сознался Элиот. – Но на этот раз я реально не виноват! Просто несчастный случай, такое с кем угодно могло произойти. Короче, у меня тут по четвергам регулярные секс-свидания с одной селки.

Селки – это такие водяные фейри в облике тюленей. Чтобы превратиться в человека, они сбрасывают кожу. Очень редкий вид.

Алек окинул Элиота оценивающим взглядом.

– Ты хочешь сказать, такая катастрофа может случиться с кем угодно, к кому на секс регулярно заваливаются селки?

– Вот именно! – обрадовался вампир. – Ну, вернее, две селки. В общем, одна из них нашла чужую тюленью шкуру у меня в гардеробе. Была жуткая сцена. Ну, знаешь, как у селки бывает…

Алек, Джейс и Бэт дружно покачали головой.

– Всего-то одну стенку обрушили, а Лили как разорется…

Лили сделала Элиота вторым по званию, потому что они были друзья, а не потому что у Элиота имелись хоть какие-то способности к руководству. Все это внушало Алеку некоторые опасения за нью-йоркскую вампирскую диаспору.

– Чувак, ну ты даешь. Ну, скажи, зачем всем предлагать «тройничок»? – вздохнул Бэт. – Почему вы, вампиры, вечно так себя ведете?

– Потому что мы вечные, – пождал плечами Элиот. – Нам нравится соображать на троих. Живешь долго, упадок, декаданс, все дела. Мы вообще-то не все такие, – его лицо озарило приятное воспоминание. – Босса вот всегда очень раздражал декаданс. Но я, вообще-то, уже совершенно готов остепениться. Вот, скажем, мы с тобой и Майей…

– Моей abuela[14] ты не понравишься, – отрезал Бэт. – Abuela любит Майю. Та специально ради нее учит испанский.

Всякий раз, как Бэт заговаривал о Майе, его хриплый голос делался теплее и тише. Майя была его девушкой. И главой вервольфов. Алек его не винил – о вервольфах беспокоиться не приходилось, у Майи всегда все было под контролем.

– Кстати об испанском, – сказал он. – Я тут собираюсь в Буэнос-Айрес и хочу пригласить Лили с собой, раз уж она на нем говорит. Когда мы вернемся, она наверняка поостынет.

– Путешествие пошло бы ей на пользу, – уныло кивнул Элиот и как-то даже посерьезнел. – В последнее время она сама не своя. Все тоскует по боссу. Ну, то есть, мы все скучаем, но у нее все по-другому. С нами иногда такое бывает.

Он метнул быстрый взгляд на Алека и пояснил:

– Ну, с бессмертными. Мы привыкаем друг к другу за столько-то лет. Столетий. Годы идут, потом кто-нибудь возвращается, и раз – у вас все как прежде. Мир меняется, а мы остаемся теми же. Когда кто-то умирает, мы это долго переживаем. Ты думаешь: интересно, когда я его снова увижу? А потом вспоминаешь, что никогда… и каждый раз это потрясение. Приходится все время себе напоминать, пока сам не поверишь: нет, я его больше не увижу, никогда.

В его голосе было столько боли и печали… Алек кивнул. Он понимал, каково это будет, когда Магнусу придется думать так о нем, Алеке.

Больше никогда…

О, да, он знал, каким сильным нужно быть, чтобы выдержать одиночество бессмертия.

– К тому же Лили может понадобиться помощь клана.

– Ты бы сам очень ей помог, – оборвал его Алек, – если бы относился к своим обязанностям чуть более ответственно.

– Не, это без вариантов, – Элиот покачал головой. – Эй, мистер Глава Института, – он переключился на Джейса. – Вот ты – прирожденный лидер, сразу видно. Давай так: я тебя делаю вампиром, ты помогаешь править кланом и навсегда остаешься красавчиком, а? Как тебе такое?

– Это был бы настоящий подарок всем будущим поколениям, – серьезно кивнул Джейс. – Но нет.

– Элиот! – рявкнул Алек. – Прекращай предлагать людям бессмертие! Мы с тобой уже об этом говорили!

Элиот потупился – вроде бы смущенно, но при этом улыбаясь такой… особенной улыбочкой.

– Кажется, здесь кто-то строит моих людей? – донесся голос снаружи и сверху. – Алек, ты?

Самое неприятное с вампирским кланом то, что взывать к их разуму абсолютно бесполезно, – зато им почему-то страшно нравилось, когда их отчитывали. Рафаэль Сантьяго и правда оставил здесь свой след.

Алек выглянул в раскрытые двери: Лили стояла на галерее в мятой розовой пижаме со змеями и слоганом: «Восстань и бей». Выглядела она устало.

– Ага, – сказал он. – Привет. Джем попросил меня приехать в Буэнос-Айрес и выручить его в одном деле. Хочешь поехать со мной?

Лили просияла.

– Ты спрашиваешь, хочу ли я пуститься в путь с моим бро на помощь этой офигенной деве-в-беде, Джему Каркарстерсу?

– Это значит, да?

– Черт, еще бы! – ее улыбка была такой широкой, что показались клыки.

И она ринулась прочь с галереи. Алек заметил, за какой дверью она исчезла, поднялся, подождал немного, опираясь на перила, потом постучал.

– Входи!

Входить он не стал, но дверь открыл. Комната была тесная, как монашеская келья. Пол и стены – голые, только распятие на гвозде. Это было единственное помещение в отеле «Дюмор», которого не коснулся дизайнерский раж Лили. Да, она снова спала в комнате Рафаэля.

И кожаная куртка на ней тоже была его. Лили взъерошила волосы с ярко-розовыми прядями, поцеловала крест на счастье и повернулась к двери. Вампиров-христиан крест сжигал, но Лили была буддисткой. Крест для нее не значил ровным счетом ничего – кроме того, что когда-то он принадлежал Рафаэлю.

– Ты… – Алек кашлянул. – Ты хочешь поговорить?

Лили пришлось поднять голову, чтобы смерить его взглядом.

– Что, о чувствах? А надо?

– Не хотелось бы, – ответил Алек. – Но можно.

– Вот еще! Лучше поехали скорее к нашему красавцу. Где этот придурок Элиот?

Она сбежала по лестнице в гостиную. Алек последовал за ней.

– Элиот, остаешься в клане за главного! – распорядилась Лили. – Бэт, я забираю твою девушку!

– Ну почему с вампирами всегда так? – он снова покачал головой.

– В административных целях, – усмехнулась Лили. – Майя будет управлять Альянсом Нижнего мира и Сумеречных охотников в наше отсутствие.

– Я не хочу опять отвечать за клан, – заныл Элиот. – Джейс, стань вампиром! Веди нас в будущее! Умоляю!

– Помню, когда-то мне в этих стенах приходилось сражаться не на жизнь, а на смерть, пока кругом все рушилось… – задумался Джейс. – Теперь тут сплошные подушки, бархат и навязчивая торговля бессмертной красотой. Пожалуй, нет.

– Один крошечный укус, – искушал Элиот. – Тебе понравится!

– Никому не нравится, когда его кровь высасывают досуха, Элиот! – сурово перебил Алек.

Оба вампира в комнате сначала заулыбались, получив отповедь, потом опечалились – из-за смысла сказанного.

– Ты так думаешь только потому, что Саймон все сделал неправильно, – возразила Лили. – Я ему сто раз говорила, что он все испортил.

– Вообще-то Саймон все сделал отлично, – проворчал себе под нос Джейс.

– А мне не понравилось, – отрезал Алек. – И снова говорить я об этом не хочу. Пошли.

– Ах, да, – снова оживилась Лили. – Не терпится узнать, как поживает самый горячий Сумеречный охотник на свете.

– Спасибо, у меня все отлично, – отозвался Джейс.

– Речь вовсе не о тебе, Джейсон, – Лили топнула ножкой. – Слыхал когда-нибудь такое: «Высокий красивый брюнет»?

– Звучит как-то старомодно, – заметил Джейс. – Так, наверное говорили, когда я еще на свет не родился.

Он одарил Лили широкой улыбкой, она ответила тем же. Джейс задирал не только тех, в кого влюблялся, но и всех, кто ему просто нравился, и за долгие годы до Саймона это так и не дошло.

– На свете полно горячих Охотников, – заметил Элиот. – Для этого они и нужны, разве нет?

– Нет, – сказал Алек. – Вообще-то мы сражаемся с демонами.

– А, – сказал Элиот. – Точно.

– Кстати, я вовсе не хвастаюсь, – безмятежно заявил Джейс. – Я просто говорю, что если кто-нибудь сделает наконец альбом с самыми сексуальными Охотниками, мои портреты будут на каждой странице.

– Размечтался, – фыркнула Лили. – Они все будут заполнены фотографиями Карстерсов.

– Ты про Эмму сейчас говоришь? – осведомился Алек.

– Про какую еще Эмму? – нахмурилась Лили.

– Про Эмму Карстерс, – охотно пришел на помощь Джейс. – Она подруга Клэри по переписке, живет в Лос-Анджелесе. Я иногда пишу постскриптумы к письмам Клэри и подкидываю Эмме всякие новые трюки с ножами. Она очень классная.

Эмма олицетворяла собой безудержное и тотальное разрушение, что не могло не нравиться Джейсу. Он достал телефон и показал Лили свежую фотографию Эммы, которую она недавно прислала Клэри: симпатичная девушка стоит на пляже с мечом и смеется.

– Кортана! – выдохнула Лили.

Алек пристально посмотрел на нее.

– Эту девушку я не знаю, – сказала Лили. – Но хотела бы узнать. На блондинок я обычно не западаю, но эта реально хороша. Благослови Ангел это семейство, оно меня никогда не подводило. Ну, господа, на этой мажорной ноте я отбываю любоваться видами Буэнос-Айреса.

– Джем, между прочим, женат, – напомнил Алек.

– Не оставляй меня за главного! – снова взвыл Элиот. – На меня же нельзя положиться! Ты совершаешь ужасную ошибку!

Лили проигнорировала и того, и другого, но, уже выходя из отеля, заметила в ответ на пристальный взгляд Алека:

– Не волнуйся ты так. Город Элиот все равно с землей не сровняет, зато, когда я вернусь, мне будут так за это благодарны, что сделают все и по первому требованию. Оставлять этого идиота за главного – часть моей управленческой стратегии, ясно?

Алек кивнул, но того, что на самом деле беспокоится за нее, не сказал.

Было время, когда Алек не слишком приветливо относился к вампирам, но Лили всегда так откровенно в ком-то нуждалась, что ему просто хотелось быть с ней рядом. Они уже так давно управляли Альянсом – они и Майя, – что Лили стала кем-то вроде Алины Пенхаллоу, другом, настолько близким, что он считается почти членом семьи.

При мысли об Алине его кольнула привычная боль. Она отправилась в изгнание на остров Врангеля, чтобы быть рядом со своей женой Хелен. Долгие годы они жили в каменной пустыне только потому, что в жилах Хелен текла кровь фейри.

При мысли о Хелен и Алине в Алеке неизменно поднималось желание все изменить в работе Конклава – сделать что угодно, лишь бы вернуть их домой.

Но дело было не только в них, а еще и во всех магах, вампирах, оборотнях и фейри, которые нескончаемым потоком текли в Нью-Йорк с жалобами к Альянсу, потому что собственные Институты их слушать не желали. Каждый день он чувствовал одно и то же – как на самой первой миссии, когда увидел, как Джейс и Изабель вместе идут в бой. Защитить! Защитить их всех! – с тоской думал он, и рука сама тянулась к луку.

Плечи его поникли. Страданиями делу не поможешь. Всех не спасти, но он мог помочь хоть кому-то, и сейчас этим кем-то были Джем и Тесса.

* * *

Брат Захария шел по выложенным из костей коридорам Безмолвного города. Полы хранили следы бесчисленных ног, в том числе и его собственных – привычный маршрут день за днем, в тишине и молчании, год за годом посреди бесконечной тьмы. Выхода отсюда нет. Вскоре он забудет, как это вообще – жить, любить, видеть свет. В любом усмехающемся со стен черепе было больше жизни, чем в нем. А потом неизбежную, неотвратимую тьму пожрало пламя. Серебряный огонь инь фэня горел когда-то и в нем – самая страшная боль в мире, безжалостная, как само небо. Его разрывало на части: словно жестокий бог взвешивал на весах каждый пылающий атом его тела и каждый из них признавал недостойным.

Но даже в этой агонии было облегчение. Все, это конец, – говорил он себе из последних сил и был благодарен. – Наконец-то развязка, после всей этой боли и мрака. Он умрет раньше, чем исчезнет последняя капля его человечности. Грядущее сулит отдых… И встречу с его парабатаем.

Вместе с мыслью про Уилла пришла и другая. Тихий прохладный ветер веял с реки. Нежное, серьезное лицо, неизменное, как его сердце… Думая об Уилле, он знал, что тот сказал бы. Он слышал его, словно завеса смерти распадалась в огне между ними, и друг кричал ему в самое ухо:

Джем! Джем! Джем Карстерс! Не смей бросать Тессу на произвол судьбы. Я знаю тебя лучше, чем ты знаешь себя. Я всегда тебя знал. Ты не сдашься. Держись, Джем.

Он не предаст любовь, не обесчестит ее, сдавшись. Он вынесет любую боль. И среди тьмы и муки Джем держался.

И выжил. Невозможно, невероятно, но выжил. В огне, мраке и времени.

Джем очнулся, хватая ртом воздух.

Он лежал в теплой постели. В его объятиях тихо дышала жена.

Тесса спала на белых простынях в беленой комнатке домика, который они снимали. Когда Джем посмотрел на нее, она что-то пробормотала – несколько неразборчивых слов. Тесса говорила во сне, и каждый звук, слетавший с ее губ, нес утешение. Больше века назад он, помнится, все думал, каково это было бы – просыпаться рядом с ней. Он грезил об этом…

Теперь он знал.

Джем еще немного послушал ее сонное бормотание, глядя, как от дыхания вздымается и опадает покрывало на груди, и напряжение наконец покинуло его тело.

Ее ресницы затрепетали.

– Джем? – рука нашла его плечо, скользнула по гладкой коже.

– Прости. Не хотел тебя беспокоить.

– Ну, только не извиняйся, – она сонно улыбнулась.

Джем оперся на подушку и поцелуями закрыл ей глаза – чтобы увидеть, как они снова откроются, ясные и прохладные, как речная вода. Он поцеловал щеку, красноречивый изгиб губ, подбородок и жадно провел горячими губами по шее.

– Тесса, Тесса, – прошептал он. – Wŏ yào nǐ.

Я хочу тебя.

– Да, – сказала она.

Джем откинул простыню и начал целовать ее ключицы, наслаждаясь вкусом ее мягкой, теплой от сна кожи, каждым ее атомом. Он проложил тропу поцелуев по всему ее телу. Когда они уже спускались по животу, ее пальцы сжались, вцепились в его волосы, беря его на абордаж, призывая не отступать, а от голоса – уже больше не тихого, кричавшего его имя – эхом зазвенели стены.

Она заполнила все пространство вокруг него, оттесняя, смывая ужас и боль.

Когда настала ночь, Джем и Тесса лежали лицом друг к другу в постели, переплетя пальцы, приглушив голоса. Они могли вот так шептаться и хихикать всю ночь, и часто так и делали. Одним из величайших блаженств для Джема было просто лежать – лежать рядом с Тессой и разговаривать. Часами.

Но для этого были нужны тишина и покой, а сегодня их никто не обещал. Свет взорвался в затененной комнате; Джем слетел с кровати и заслонил Тессу собой.

Слова переливались на стене, дрожа синим и белым светом. Тесса села, завернулась в простыню и закрутила волосы в узел на затылке.

– Послание от Магнуса, – коротко сказала она.

Буквы сообщили, что Алек и Лили Чен уже спешат им на помощь. Забросят багаж в Институт и будут готовы встретиться у входа на Сумеречный базар.

Джем встретил взгляд Тессы и увидел в нем отражение своей собственной тревоги.

– О, нет, – пробормотала Тесса. – Надо их найти. Надо их остановить. Только не в Институт!

Джем уже метался по комнате в поисках одежды.

* * *

Институт Буэнос-Айреса находился в городке Сан-Андрес-де-Хилес. Для посторонних глаз он выглядел как большой мавзолей на заброшенном кладбище в окружении призрачно-бледного разнотравья.

Алек, впрочем, видел его в еще худшем свете: высокое здание тускло-ржавого цвета, вместо одного крыла – обугленные руины. Он знал, что Институт очень пострадал во время Темной войны, но почему-то думал, что его давно отремонтировали.

Лили втянула воздух.

– Они намешали крови в краску.

Если бы не охранник у входа, Институт выглядел бы покинутым. Алек прищурился: Сумеречные охотники обычно не охраняли свои Институты – за исключением военного времени.

Они с Лили кивнули друг другу и двинулись навстречу буэнос-айресским Охотникам.

Стражник у порога с виду был на несколько лет моложе Алека. Суровое лицо, сурово сдвинутые черные брови и подозрительный взгляд.

– Гм, – сказал Алек. – Так. Bonjour? Стоп, это же по-французски.

Лили одарила юношу ослепительной клыкастой улыбкой.

– Дай-ка я с ним разберусь.

– По-английски я тоже могу, – поспешно заявил тот.

– О, здорово, – облегченно вздохнул Алек. – Я из Нью-Йоркского Института. Меня зовут…

Темные глаза стражника расширились.

– Вы – Александр Лайтвуд!

Алек моргнул.

– Вроде да.

– Я как-то раз был у Инквизитора в офисе, – застенчиво пояснил юноша. – Там гобелен с вашим портретом висит.

– Да, я в курсе.

– Я поэтому и понял, что это вы. С ума сойти, такая встреча! Я хочу сказать, такая честь для нас. Черт, что я несу! Мое имя – Хоакин Акоста Ромеро, к вашим услугам.

Он протянул руку, Алек пожал ее и почувствовал, что молодой человек дрожит от волнения. Алек бросил панический взгляд в сторону Лили, которая расплылась в улыбке и беззвучно произнесла: «Как мило!».

– А это Лили, от которой помощи не дождешься, – представил ее Алек.

– О, да. Ой, то есть счастлив познакомиться и с вами тоже. Вау! Ну, входите.

Лили сладко улыбнулась ему, показав клыки.

– Я не могу.

– Ох, черт! Да. Простите. Я покажу вам задний вход. Там есть ход в святилище.

Магнус зачаровал Нью-Йоркский Институт, чтобы обитатели Нижнего Мира тоже могли заходить в некоторые помещения, но в большинство других филиалов их до сих пор не пускали – никуда, кроме святилища. Алек с удовольствием отметил, что Хоакин улыбнулся Лили искренне и дружелюбно.

– Спасибо, – сказал он. – Нам нужно увидеться с друзьями по одному делу, но я хотел оставить тут вещи и потом вернуться поспать. Нам можно поставить раскладушки в святилище.

Хоакин повел их по темному, опутанному паутиной коридору. Алек все не мог выбросить из головы разрушенное крыло… Скорее всего, в этом Институте и раскладушек-то нет.

– А… а вашей подруге будет нужен, гм… ну, гроб? – осторожно поинтересовался Хоакин. – Вряд ли у нас тут есть гробы. Ну, то есть, уверен, я смогу найти где-нибудь один. Глава Института… гм… очень придирчиво относится к посетителям, но уж против гостьи самого Александра Лайтвуда он возражать точно не станет.

– Гроб мне не нужен, – успокоила его Лили. – Комнаты без окон вполне хватит. Нет проблем.

– Когда говоришь о даме, можешь обращаться к ней самой, – мягко напомнил Алек.

Хоакин испуганно посмотрел на него, потом еще более испуганно – на Лили.

– Конечно! Да! Простите. У меня маловато опыта общения с…

– С вампирами? – все так же сладко спросила Лили.

– С женщинами, – упавшим голосом ответил Хоакин.

– Что есть, то есть, – согласилась она. – Во мне пять шикарных футов настоящей женщины.

Хоакин закашлялся.

– Ну, с вампирами я вообще-то тоже не знаком. Моя мать погибла во время Темной войны. Нас вообще тут много полегло. А потом большинство женщин ушли. Мистер Брейкспир говорит, женщины не годятся для работы в Институте, которым правят жесткой рукой.

Он вопросительно уставился на Алека, будто проверяя, как он к этому относится.

– Клэри Фэйрчайлд – одна из тех, кто возглавляет мой Института, – резко сказал тот. – А Джиа Пенхаллоу возглавляет всех Сумеречных охотников. Всякий, кто говорит, что женщины слабы, на самом деле боится их силы.

Хоакин быстро закивал – не совсем понятно, в знак согласия или просто от волнения.

– Я ни в каких других Институтах не бывал. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я думал, можно будет съездить в какой-нибудь… Может, даже познакомиться с кем-нибудь. Но глава нашего Института сказал, что не отпустит меня. Только не сейчас, когда нижнемирские на нашем Базаре стали так опасны.

Мальчишка совсем повесил голову. Алек пытался придумать, как бы так половчее задать вопрос, чтобы не напугать его еще больше… – вопрос о причинах такого сурового политического курса, и о том, что тут у них вообще происходит, но не успел. Они дошли до конца коридора и очутились перед облезлой дверью, которая вела в святилище. Внутри все выглядело как церковь, в которую попала бомба: высокие окна забиты досками, пол почернел.

Посреди обугленного нефа перед группой молчаливых Охотников держал речь мужчина лет сорока со светлой, уже седеющей шевелюрой. Только его доспехи не были поношенными или залатанными.

– Это Клайв Брейкспир, глава нашего Института, – шепотом сообщил Хоакин. – Сэр! У нас гость, сэр. Это Александр Лайтвуд.

Потом он сказал что-то по-испански – то же самое, судя по тому, что имя Алека повторилось, – и окинул собрание восторженным взглядом, словно ожидая оваций.

Оваций не последовало. Несколько человек заметно напряглись.

Клайв Брейкспир, впрочем, не напрягся.

– Стало быть, ты Алек Лайтвуд, – медленно проговорил глава Буэнос-Айресского Института. – А существо рядом с тобой – очевидно, твоя шлюха из Нижнего мира.

Наступила жуткая тишина.

Которую нарушила Лили.

– Простите? Да вы что тут все, в пещерах живете? Всем известно, что Алек встречается со знаменитым чародеем Магнусом Бейном и не интересуется дамами. Какого бы происхождения они не были!

По нефу прокатилась волна шепотков. Не все оказались ошеломлены этой информацией, подумал Алек. Зато все – тем, что Лили открыла рот… И ждут, что ему станет за нее стыдно.

– Давайте-ка проясним один вопрос, – сказал он. – Это – мой друг, Лили Чен, глава нью-йоркского вампирского клана.

Алек положил ладонь на рукоять ангельского клинка, и шепот тут же стих.

– Советую дважды подумать, в каком тоне вы собираетесь говорить о ней. Или о Магнусе Бейне.

Он чуть было не сказал, «моем женихе», но слово выглядело как-то неуклюже. Однажды ему уже случилось ляпнуть «мой нареченный» – он чувствовал себя потом круглым дураком. Иногда ему отчаянно хотелось просто сказать «мой муж», и чтобы это было правдой.

– Я здесь по делу, – продолжал Алек. – Я думал, что могу положиться на гостеприимство Института и моих товарищей, Сумеречных охотников. Видимо, я ошибся.

Он обвел собравшихся взглядом. Некоторые опустили глаза.

– И что это за дело? – требовательно спросил Клайв Брейкспир.

– Секретное.

Алек смотрел на Брейкспира, пока тот не покраснел и не отвел взгляд.

– Можешь остаться, – неохотно признал он. – Но эта, из Нижнего мира, должна уйти.

– Не очень-то и хотелось, – скривилась Лили. – Я останавливаюсь только в заведениях с дизайном на сто баллов из ста, а тут, уж извините, – минус четырнадцать тысяч. Так, Алек, давай договоримся, где мы с тобой встретимся, и я пойду поищу симпатичный отель с номерами без окон. Хочешь…

– О чем ты говоришь? – возмутился Алек. – Если тебя тут не примут, я тоже не останусь. Ну его к дьяволу, это место. Я иду с тобой.

Лицо Лили смягчилось, стало нежным – ровно на то время, чтобы подмигнуть. Потом она похлопала его по плечу.

– Ну, конечно.

Она пренебрежительно фыркнула и направилась к дверям. Клайв Брейкспир шагнул следом.

– У меня есть к тебе вопросы, нижнемирская!

Алек схватил его за руку и встал между ним и Лили.

– Ты уверен?

Противник превосходил их числом, но Алек был сыном Инквизитора и парабатаем Джейса Эрондейла. Его защита была надежнее, чем у многих, – и это значило, что ради тех, у кого защиты нет, он пойдет на все.

Прошла всего секунда, но она показалась очень длинной.

Брейкспир отступил.

Алек пожалел, что не может сказать напоследок что-нибудь едкое и меткое, но в этом он был не силен. И они с Лили просто вышли.

В коридоре их догнал запыхавшийся Хоакин.

– Ради Ангела, – выдохнул он. – Я не ожидал… я и подумать не мог… простите!

– Это не первый Институт, в котором мне не рады, – бросил Алек.

Ну да, особенно если приходишь с Магнусом. Такое нечасто случалось, но в паре Институтов их попытались сразу же развести по разным углам, а иногда заранее давали понять, что совместный визит не приветствуется. Алек в свою очередь сразу объяснил, что обо всем этом думает.

– Простите, мне ужасно жаль! – беспомощно повторил Хоакин.

Алек ободряюще кивнул ему, и они с Лили вышли в ночь. Повернувшись спиной к руинам, Алек глубоко вздохнул.

– Эти ваши Сумеречные охотники – такая шваль, – заявила Лили.

Алек выразительно посмотрел на нее.

– Присутствующие исключаются, – заверила она. – И Джем. Буэнос-Айрес – кошмар. Кстати, я давно не ела, и не отказалась бы от миски с Джем-балайей[15].

– Он вообще-то женат! – еще раз напомнил Алек.

– Хватит тыкать мне этим в лицо. Тесса пахнет книгами. Я, может, и бессмертная, но жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на чтение.

Лили помолчала и добавила тихо.

– Впрочем, Рафаэлю она нравилась. Они с Рагнором Феллом и Рафаэлем часто встречались и делились секретами.

Алек знал, откуда у нее в голосе это напряжение. Она и к Магнусу относилась слегка настороженно. Да и вообще к кому угодно не из ее клана, кого, возможно, когда-то любил Рафаэль.

– Я сообщил Джему, что мы будем ждать его у входа на Сумеречный базар, – сказала Алек, ловко отвлекая ее внимание. – Возьмем багаж и понесем сами, пока не найдем, где поселиться. А теперь давай-ка поглядим на это место, которого так боится Институт Буэнос-Айреса и куда можно только мне!

* * *

Алек часто бывал на Нью-Йоркском Сумеречном базаре, на Канал-стрит, с Магнусом и Максом, но первый визит на незнакомый Базар для нефилима – всегда дело нелегкое.

Да и местный Базар выглядел ой как непросто. Поверх забора тянулась колючая проволока. Гладкое, выбеленное солнцем дерево и острые металлические петли – неприступная серебряная лента.

Прямо перед ними была большая металлическая дверь, которая больше подошла бы тюрьме, чем Базару; за решеткой в окошке сверкнули глаза вервольфа. Страж что-то отрывисто прогавкал.

– Он сказал: «Сумеречным охотникам вход воспрещен», – услужливо перевела Лили.

Позади них выстроилась уже целая очередь нижнемирских – все глазели и перешептывались. Алек не любил оказываться в центре внимания. Он даже засомневался в актуальности информации, которую сообщил Джем.

– Я Алек Лайтвуд, – сказал он. – И мне туда можно.

За спиной у него завозились, и на мгновение воцарилась тишина, и разноголосый шепот возобновился, словно прилив сменился отливом.

– Да ты просто еще один лживый нефилим, – прорычал вервольф, переходя на английский. – Чем докажешь, что ты Лайтвуд?

– Вот этим.

Он вытащил правую руку из кармана и поднес поближе к решетке, чтобы охранник мог разглядеть: иссеченная шрамами кожа, мозоли от лука, темные очертания руны Видения. Яркая полоска фамильного кольца с узором из языков пламени поймала лунный свет.

За решеткой возникла еще пара глаз – на сей раз это были глаза фейри, зеленые как бездонные лесные озера, и без зрачков. Их обладательница негромко произнесла что-то по-испански.

– Она говорит, магия в твоем кольце очень сильна, – сказала Лили. – Слишком сильна. Такая сила происходит из самого сердца ада.

Это была чистая правда. На кольце были не одни какие-нибудь чары, а целый букет: для защиты, для отвода глаз, для того, чтобы его клинки и стрелы попадали точно в цель – все силы, подвластные Магнусу, были заключены в этом кусочке металла. Все, что Магнус только мог придумать, чтобы Алек оставался под надежной защитой и невредимым возвращался домой, к нему. Но круче всего было выражение лица Магнуса, когда он вручал Алеку зачарованное кольцо. И сопровождавшие его слова о том, что в один прекрасный день они поженятся.

– Я знаю, откуда эта сила, – Алек заговорил громче, чтобы все в перешептывающейся толпе его слышала. – Я – Алек Лайтвуд, и это кольцо сделал для меня Магнус Бейн.

Вервольф-охранник, ни слова не говоря, распахнул перед ним дверь на Сумеречный базар.

Алек и Лили шагнули в тоннель из колючей проволоки. Снаружи доносились звуки и мигали огни Базара. Тоннель разветвлялся в двух направлениях. Страж повел их налево, прочь от света и звука, в сарай, обитый железом. Стены в нем были исписаны заклинаниями, увешаны сломанным оружием, с потолка свисал фонарь. В центре возвышалась грубо сколоченная круглая платформа, а на ней – огромное кресло со скрещенными топорами на спинке и сверкающими шипами наверху. Внизу у трона сидела, скрестив ноги, стройная девочка-фейри в терновом венце, с задумчивым выражением лица.

На троне развалилась молодая особа, примерно ровесница Алека, в джинсах и фланелевой рубашке. Ноги она небрежно забросила на подлокотник. Шипы на спинке трона поблескивали над ее светлой шевелюрой, словно корона. Должно быть, о ней-то Джем и писал – оборотень и Королева Базара.

При виде Алека ее лицо на мгновение окаменело, но тут же осветилось улыбкой.

– Алек! – воскликнула она по-английски с заметным французским акцентом. – Это и правда ты! Поверить не могу!

Неловкая ситуация.

– Простите, – сказал он. – Мы с вами раньше встречались?

Королева-оборотень опустила ноги на пол и наклонилась вперед.

– Я – Джульетта.

– А я определенно не Ромео, – вмешалась Лили. – Но ты хорошенькая. Расскажи нам еще о себе, у тебя такой сексуальный акцент.

– Гм, а ты кто такая? – спросила Джульетта.

– Лили Чен, – представилась Лили.

– Глава нью-йоркского клана вампиров, – добавил Алек.

– Ну, конечно, – обрадовалась хозяйка. – Из Альянса! Спасибо, что пришла вместе с Алеком к нам на помощь. Познакомиться с тобой – большая честь.

– Я в курсе, – усмехнулась Лили.

Джульетта снова посмотрела на Алека, и этот изумленный взгляд ее широко распахнутых глаз о чем-то ему напомнил.

– А это – моя дочь Роза, – продолжила Королева, положив руку на плечо юной фейри.

Алек определенно не узнавал Королеву, зато узнал этот тон. Он знал, каково это – когда ты любишь и объявляешь предмет любви своим… тем настойчивее, чем больше окружающие сомневаются в твоем праве на него. Он не знал, что сказать, поэтому сделал свой любимый ход: вытащил телефон, нашел действительно хорошее фото, шагнул к трону и показал им.

– Этой мой сын Макс.

Джульетта и Роза наклонились посмотреть, и глаза вервольфши сверкнули, когда она увидела, что ребенок – колдун.

– Он очень красивый, – нежно сказала она.

– Я тоже так думаю, – смущенно признался Алек и показал еще несколько фотографий.

Всегда трудно выбрать лучшую – Макса вообще невозможно сфотографировать плохо.

Джульетта слегка подтолкнула юную фейри в спину.

– Иди, приведи брата с сестрой, – распорядилась она.

Роза легко вскочила, бросила еще один застенчивый взгляд на Алека и умчалась.

– Ты меня знаешь, – сказал Алек. – Откуда?

– Ты спас мне жизнь, – ответила Джульетта. – Пять лет назад, когда демоны напали на Восточный экспресс.

– О, – только и сказал он.

Их с Магнусом первый совместный отпуск. О менее приятных сторонах поездки он старался лишний раз не думать, но теплый водопад, блеск демонских глаз, вой ветра и бездну внизу помнил хорошо. Он тогда ужасно испугался за Магнуса.

– Ты дрался с демонами в Восточном экспрессе? – заинтересованно спросила Лили.

– Я много где дрался с демонами. Обычное дело.

– Никогда ничего подобного не видела! – с энтузиазмом поделилась Джульетта. – Их было так много – демонов, я имею в виду! Они вломились прямо в окна, я думала меня тут же, на месте, и прикончат. А потом Алек уничтожил всех демонов, до которых смог добраться. Он был насквозь мокрый… и без рубашки.

Алек не понял, при чем тут это.

– Обычное дело, – повторил он. – Хотя обычно я ношу рубашку.

В глазах Лили запрыгали веселые зайчики.

– Круто ты обычно проводишь отпуск, вот что я тебе скажу.

– Совершенно стандартно и очень скучно, – заверил ее Алек.

– То-то я и вижу.

– И еще я была на той вечеринке в Венеции, – продолжала Джульетта. – Когда рухнул дом.

– Ой, и я там была! – подхватила Лили. – Рафаэлю ужасно не понравилась вечеринка – было очень смешно. Я со столькими новыми людьми перецеловалась, прямо личный рекорд поставила. Кажется, была среди них одна горячая блондинка… – ты?

Джульетта моргнула.

– Гм… нет. Я вообще-то не целуюсь с девушками.

– Жаль. Тратишь жизнь впустую… – пожала плечами Лили.

– Вообще-то я тоже, – мягко напомнил Алек.

– Помню Магнуса на той вечеринке, – кивнула Джульетта. – Он пытался помочь.

– Он всегда такой, – голос Алека помимо его воли стал нежным и тихим.

Раздался топот – это вернулась Роза. За руки она вела двух детишек: юную фейри, невысокую и коренастую, как гоблин, и темнокожего мальчишку-чародея с лисьим хвостом. Они подбежали к трону и повисли на Джульетте. Девочке было лет десять, а мальчику – не больше шести.

– Дети, – сказала Королева. – Это Алек Лайтвуд, я вам о нем говорила. Алек, это мои дети.

– Привет, – поздоровался Алек. Дети уставились на него.

– Когда ты спас меня в Восточном экспрессе, – продолжала она, – я спросила, как могу отблагодарить тебя. Ты сказал, что видел одинокое дитя-фейри на Парижском Сумеречном базаре и спросил, не могу ли я о ней позаботиться. Я никогда раньше не говорила с Сумеречным охотником и не думала, что бывают такие, как ты. Я… очень удивилась, когда ты попросил меня об этом и, вернувшись в Париж, отправилась на поиски. С тех пор мы с Рози неразлучны.

Она взъерошила волосы Рози. Девушка покраснела.

– Maman! Ты смущаешь меня, да еще перед Алеком Лайтвудом!

Парижский Сумеречный базар, куда они с Магнусом отправились в свой первый отпуск, стал первым Базаром для Алека. Нижнемирские тогда к нему еще не привыкли, а он не привык к ним. Он помнил малышку-фейри, которую встретил в тот раз: какая она была худенькая, и как ему было ее жалко.

Лет ей было примерно столько же, сколько его маленькому брату, в честь которого назвали Макса. В отличие от него, ей удалось повзрослеть.

– Роза, – сказал он. – Бог мой, как ты выросла.

Лицо девушки озарилось улыбкой.

– Мы с тобой были счастливы в Париже, правда, ma petite[16]? – мечтательно сказала Джульетта. – Я надеялась, окончание войны с Валентином положит конец вообще всем войнам. Но потом случилась еще одна, и столько Сумеречных охотников полегло, а с ними и столько фейри… И наступил Холодный мир.

Она пристально посмотрела на Алека. Глаза ее полыхнули в свете фонаря, висевшего над троном, как глаза волка от автомобильных фар.

– Я слышала про вас с Магнусом и про Альянс Сумеречных охотников и жителей Нижнего мира, который вы основали. Вы помогали людям. Я тоже этого хотела. Услышала, что в Бельгии кто-то охотится на фейри, и вызволила оттуда мою младшую девочку.

Роза обняла за плечи малышку-гоблина. Этот жест Алеку был тоже знаком: постоянная тревога старшего в семье; знание, что ты отвечаешь за малышей.

– А потом я услышала про Буэнос-Айрес, – продолжала Джульетта. – Здешний Институт пал во время Темной войны. Бежавшие в Европу жители Нижнего мира рассказывали жуткие истории о том, что восстало из руин. И я приехала сюда, посмотреть, что я могу сделать.

Мальчик протянул к ней руки, Джульетта подняла его и посадила на колено. Малыш принялся разглядывать Алека, посасывая конец своего лисьего хвоста.

– Много детей после войны остались сиротами. Местный Сумеречный базар превратился в убежище для ненужных детей – стихийный приют посреди палаток, костров и магии. Базар стал общиной, потому что мы нуждались в ней, и с тех пор его больше не распускали. Внутри этих стен живут люди – и моего крошку тоже сюда подбросили, потому что его чародейские способности проявились слишком рано.

– Как и у Макса, – вставил Алек.

– Этих детей так много, – Джульетта прикрыла глаза.

– Что не так с вашим Институтом? – спросил Алек. – Почему никто не пожалуется в Конклав?

– Мы жаловались, – возразила Джульетта. – Все бесполезно. У Брейкспира могущественные друзья. Он позаботился, чтобы новости дошли прямиком до человека по имени Гораций Дирборн. Ты его знаешь?

Алек сузил глаза.

– Знаю.

Слишком много войн плюс постоянное давление Холодного мира – все это способствовало возвышению людей определенного сорта. Гораций Дирборн как раз из тех, кто процветает на хаосе и страхе.

– После того, как Институт был разрушен Потемневшими, Клайв Брейкспир явился сюда и действует от имени Дирборна, словно стервятник, пожирающий падаль. Говорят, его Сумеречные охотники за деньги выполняют… всякие поручения. Если кому-нибудь нужно убрать соперника, ребята Брейкспира об этом позаботятся. Они охотятся не за демонами, и не за теми жителями Нижнего мира, кто нарушил закон, – они охотятся за всеми нами.

Сердце Алека сжалось.

– Наемники?!.

– Достойные люди ушли, когда поняли, что ничего не могу поделать с новой политикой, – сказала Джульетта. – Вряд ли они кому-нибудь рассказали. Думаю, им было стыдно. На Базаре стало небезопасно. Лидеров убирали по одному, чтобы люди стали более уязвимы. Ко мне они даже не пытались подступиться – у меня друзья в Париже и Брюсселе, если бы я вдруг исчезла, они подняли бы шум. Поэтому я приказала выставить посты и построить заборы. Я разрешаю людям называть меня Королевой. И пытаюсь казаться как можно более сильной, чтобы Институт держался от нас подальше. Но положение не становится лучше, Алек, оно только ухудшается. Женщины-оборотни начали пропадать.

– Их убивают?

– Не знаю. Сначала мы думали, что они сами ушли, но их слишком много. Матери, которые ни за что не бросили бы семьи; девушки, ровесницы моей Рози. Люди говорят, на Базаре появился какой-то странный колдун. Понятия не имею, что происходит с моими женщинами, но никому из Института их поиски доверить нельзя, это ясно как день. Никому из Охотников я не доверяю – кроме тебя. Я пустила слух, что ты нам нужен. Не знала придешь ли ты… Но ты пришел.

Королева Сумеречного базара умоляюще посмотрела на него. Выглядела она сейчас не старше столпившихся вокруг нее детей.

– Ты мне поможешь? Еще один раз?

– Столько раз, сколько потребуется, – твердо сказал он. – Я найду твоих женщин, и выясню, кто за этим стоит. Я их остановлю, даю тебе слово.

Он умолк, вспомнив о просьбе Джема и Тессы.

– У меня есть здесь друзья, помимо Лили. Чародейка и бывший Безмолвный Брат с седой прядью в волосах. Можно им войти на Базар? Клянусь, им можно доверять.

– Кажется, я знаю, о ком ты, – сказала Джульетта задумчиво. – Они просили впустить их несколько ночей назад, так? Я слышала, мужчина красив.

– Ты не ошиблась, – вставила Лили.

– Да уж, нефилимы бывают на редкость хороши, – улыбка Джульетты стала еще шире.

– Наверное, – пожал плечами Алек. – Так я о Джеме никогда не думал.

– Да ты слепой! Как ты из лука-то стреляешь?! – возмутилась Лили.

Он закатил глаза.

– Хорошо, Джульетта. Я дам знать, как только что-то найду.

– Я так рада, что ты здесь, – тихо сказала она.

– Сделаю все, что смогу, – ответил он и поглядел на детей. Они все так же молча таращились на него. – Гм. Пока, дети. Рад был познакомиться.

Он неуклюже кивнул и зашагал обратно, к огням и музыке Базара.

– Так, – бросил он Лили на ходу. – Сначала осмотримся, наведем справки, а потом встретимся с Джемом и Тессой.

– Давай завернем к той лавке с фруктовым джином! – предложили она.

– Нет.

– Нельзя же все время заниматься только делами, – сказала Лили, которая вряд ли когда-то в жизни занималась делами дольше пяти минут подряд. – Так кто, по-твоему, горячий?

Он непонимающе воззрился на нее.

– У нас бро-роуд-трип, не забыл? Нам положено делиться секретами. Ты сказал, что Джем не горячий. Тогда кто?

Алек покачал головой – какая-то фейри пыталась продать им зачарованные браслеты, утверждая, что в них настоящие чары и притом совершенно уникальные. Когда он спросил ее об исчезновении женщин, она лишь округлила глаза, и знала она явно не больше Джульетты.

– Магнус горячий, – сказал он наконец, когда они пошли дальше.

– Как же я устала от вас с Моногамнусом, кто бы знал, – закатила глаза Лили. – Он еще тупее, чем ты.

– Вовсе он не тупой, – обиделся Алек.

– Бессмертный, который отдал свое нежное сердце кому-то одному? Не смеши меня. – Лили прикусила губу, немного слишком сильно прижав ее клыками. – Это реально тупо.

– Лили…

Но она покачала головой и продолжила подчеркнуто легким тоном.

– Оставим в покое твоего сладкого возлюбленного. Я знаю, что был еще и Джейс. Все дело в парнях с золотыми глазами, да? А ты разборчив, мой дорогой. Хотя это сильно сужает поле игры. И что, никаких больше романов, кроме Джейса? Даже самого крошечного, даже когда ты был подростком?

– Чего ты скалишься? Как будто знаешь что-то, чего не знаю я, – встревоженно заметил Алек.

Лили хихикнула.

За одним из прилавков вдруг сильно зашумели. Алек повернулся в ту сторону, радуясь возможности не объяснять ей, что разборчивость для него никогда не была проблемой. Напротив – это было скорее облегчением, особенно когда сам перед собой притворяешься, что жестоко страдаешь от влюбленности в Джейса.

Еще мальчишкой он глазел на рекламу с мужчинами, обычными людьми, на улицах Нью-Йорка; его тянуло к приходящим в Институт парням – он слушал, как они болтают об охоте на демонов, и думал, что они ужасно крутые. У него были расплывчатые детские грезы и мечты, целые воображаемые края, туманные и ослепительные, населенные красивыми мальчиками… А потом детство вдруг закончилось, а вместе с ним и мечты. Он был слишком юн, чтобы понимать себя. А потом вдруг перестал быть слишком юн. Он слышал насмешливые голоса гостей-Охотников; помнил намеки отца – словно предмет разговора был слишком отвратителен, чтобы говорить о нем прямо… А сам он умел говорить только прямо и никак иначе. Алек чувствовал себя виноватым всякий раз, отводя глаза от очередного мальчишки, даже если посмотрел на него просто из любопытства. А потом появился Магнус, и он уже больше не отводил от него глаз. Никогда.

Шум за прилавком усилился.

Сильный шум где-то совсем низко над землей. А потом прилавок, за которым какой-то вервольф торговал из котла жарким, просто взорвался сиротками Сумеречного базара. Дети были повсюду – нижнемирские всевозможных видов, и все они выкрикивали имена, просьбы, шутки, все старались привлечь его внимание. В основном на испанском, но Алек расслышал и несколько других языков и тут же запутался, какие слова – на каком. Разноцветные отблески плясали на десятках маленьких лиц. Он растерянно вертел головой не в силах остановиться на одном лице, одном голосе.

– Гм… Эй! – сказал он, наклоняясь над толпой и запуская руку к себе в сумку. – Эй, голодные есть? Вот вам, хватайте.

– Фу! Это что у тебя, энергобатончики? – скривилась Лили. – Нельзя так издеваться над сиротами!

Но Алек уже вытащил бумажник и начал раздавать детям деньги. Магнус всегда следил, чтобы в бумажнике магическим образом появлялась наличность – просто так, на всякий случай. На себя Алек деньги все равно не тратил.

Лили хохотала. Она всегда любила детей, хотя иногда притворялась, что не любит. А потом она замерла. На мгновение ее сияющие глаза стали мертвыми и пустыми. Алек напрягся.

– Ты, малыш, – ее голос дрожал. – Как, ты сказал, тебя зовут?

Она тряхнула головой и повторила вопрос по-испански. Алек проследил за ее взглядом.

Остальные дети пихались, наседали, хватались друг за друга и за прилавки, но вокруг этого мальчика оставался круг пустоты. Теперь, когда их внимание безраздельно принадлежало ему, он не кричал. Просто стоял, закинув кудрявую голову, чтобы как следует рассмотреть чужаков сузившимися очень темными глазами. Очень суровыми… хотя это, наверное, были фантазии Алека, ведь ребенку едва исполнилось шесть.

– Рафаэль, – спокойно произнес он, отвечая на вопрос Лили.

– Рафаэль, – прошептала она. – Ну конечно.

Его лицо было самым юным в этой толпе таких юных лиц, но в его облике сквозило холодное самообладание. Он шагнул вперед, и Алек не удивился, когда другие дети расступились, пропуская его. Он был окутан отстраненностью, словно плащом.

Алек прищурился. Непонятно, к какому виду существ, населявших Нижний мир, принадлежало дитя, но в его манере двигаться было нечто… особенное.

Рафаэль что-то сказал по-испански. Интонация была повелительной, так что, видимо, это был вопрос или приказ. Алек беспомощно перевел взгляд на Лили. Та кивнула, явно пытаясь взять себя в руки.

– Мальчик сказал… – она кашлянула. – Он спрашивает: ты Сумеречный охотник? Не как те, из Института. Ты настоящий Охотник?

Алек моргнул. Рафаэль не сводил с него твердого, немигающего взгляда.

Опустившись на колено посреди пестрой суматохи Базара, Алек заглянул в темные требовательные глаза.

– Да, – ответил он, – я Сумеречный охотник. Скажи, как я могу тебе помочь?

Лили перевела. Рафаэль покачал кудрявой головой, его лицо стало еще холоднее, словно Алек только что провалил какой-то экзамен. Последовало еще несколько отрывистых фраз на испанском.

– Он говорит, что помощь ему не нужна, – сообщила Лили. – Он говорит, что слышал, как ты расспрашивал на Базаре про женщин, которые исчезли.

– Значит, он понимает по-английски? – с надеждой спросил Алек.

Рафаэль закатил глаза и ответил по-испански.

Лили улыбнулась.

– Он говорит: нет, совершенно не понимает. У него есть информация, но здесь он говорить не хочет.

Алек нахмурился.

– Boludo[17], – повторил он. – Мальчик так сказал. Что значит это слово?

– Оно значит, что ты очень славный человек, – улыбнулась Лили.

Прозвучало это так себе. Алек прищурился, глядя на Рафаэля. Тот уставился на него совершенно пустыми глазами.

– Хорошо, – сказал Алек. – Кто за тобой присматривает, малыш? Давай пойдем к ним и там поговорим.

Было темно, особенно под навесом палатки, но Алек мог поклясться, что ребенок закатил глаза, а потом, видимо, сочтя его совершенно безнадежным, переключился на Лили.

– Он сам за собой присматривает, – объяснила та.

– Но ему же всего шесть!

– Он говорит, что пять, – Лили внимательно слушала, наморщив лоб, и медленно переводила. – Его родители погибли во время Темной войны, когда пал Институт, а потом была женщина, вервольф, она забрала себе сразу несколько детей. Но теперь ее нет. Он говорит, больше никто не хочет брать его к себе.

Наверняка она из тех женщин, что исчезли, мрачно подумал Алек. И тут же эту мысль смыло волнами ужаса, когда до него дошло, что на самом деле говорит Лили.

– Его родители погибли, когда пал Институт? – каждая клеточка его тела вздрогнула, как от удара током. – Этот ребенок – Охотник?

– А что, ситуация сразу становится гораздо хуже, если в таком положении оказывается Сумеречный охотник? – холодно спросила Лили.

– Да! – огрызнулся Алек. – И не потому, что нижнемирские дети чем-то хуже. Мой сын из Нижнего мира. И нет, никакой ребенок такого не заслуживает. Но ты сама слышала, что сказала Джульетта: все здесь стараются, как могут. Сумеречные охотники гибнут в сражениях каждый день, и для их детей находят приемных родителей и новый дом. Есть налаженная система усыновления детей Охотников, и она должна работать! Закон защищает самых обездоленных из нас. Да что, черт побери, не так с этим Институтом?!

– Ну, раз ты заговорил таким суровым голосом, значит, мы скоро все выясним, – весело прощебетала Лили.

Алек все еще смотрел на Рафаэля с ужасом и отчаянием. Теперь он видел, что мальчик был более грязным и неухоженным, чем остальные. Алек знал закон – он выучил его, сидя на коленях матери, узнал от отца, от учителя и из каждой книги в библиотеке Института там, дома. Он уважал его еще совсем юным, когда ничто другое не имело для него смысла. Священный долг всякого Сумеречного охотника – стоять незримым против сил тьмы; защищать любой ценой.

Сейчас он был гораздо старше и понимал, каким непростым бывает мир. Но каждый раз, когда его сияющий идеал оказывался запятнан, он воспринимал это как удар, неожиданный и жестокий. Если бы только он мог…

Но правила в этом мире были другие.

– Пойдем со мной, – сказал он ребенку нефилимов. – Я позабочусь о тебе.

Если Рафаэль действительно был один, Алек мог забрать его в Нью-Йоркский Институт или в Аликанте, лишь бы не оставлять его здесь, одного, без друзей, без заботы. Он наклонился, раскрыв объятия, готовый подхватить Рафаэля на руки, унести его.

Мальчишка метнулся прочь, словно дикий зверек, и зло посмотрел на Алека, словно предупреждая, что укусит, если тот еще раз позволит себе подобное.

Алек выпрямился и поднял руки. Сдаюсь!

– Хорошо-хорошо, – сказал он, – прости. Но ты пойдешь с нами? Мы хотим тебя выслушать. И действительно хотим помочь.

Лили перевела. Рафаэль, все еще подозрительно глядя на Алека, кивнул. Алек встал и протянул мальчику руку – тот недоверчиво поглядел на нее, потряс головой и проворчал что-то. Алек был почти уверен, что снова услышал то самое слово. Он внимательно осмотрел ребенка: одежда рваная и в пятнах, а сам он слишком худой, босой, под глазами темные круги – признак истощения. А ведь они с Лили еще даже не знают, где будут ночевать.

– О’кей, – сказал он наконец. – Для начала надо купить ему хоть какую-то обувь.

И они решительно выбрались из толпы детей. Рафаэль крутился вокруг них, словно подозрительная Луна вокруг Земли.

– Возможно, я могу тебе помочь, Охотничек, – окликнула его из-за прилавка женщина-фейри с волосами, как пух одуванчика.

Алек уже ринулся было вперед, но Лили стиснула его руку.

– Не подходи к ней, – прошептала она. – Потом объясню.

Алек кивнул и двинулся дальше, игнорируя призывы фейри.

Джульетта оказалась права: тут была настоящая деревня. Прилавки со всех сторон были окружены хижинами и фургонами. Это была самый большой Базар, какой он видел.

Они нашли сапожника-фейри, довольно любезного, но даже самая маленькая пара башмаков оказалась слишком велика для ребенка. Алек все равно их купил, а заодно расспросил мастера, который говорил по-английски, присматривает ли кто-нибудь за Рафаэлем. Неважно, что там говорит ребенок, кто-то же должен был о нем заботиться…

Но сапожник покачал головой.

– Когда вервольфша, присматривавшая за сиротами, исчезла, мой народ разобрал детей по домам. Но фейри никогда не возьмут Сумеречного охотника. Без обид.

Только не во время Холодного мира, насаждающего ненависть между Охотниками и фейри. Законы тут были бессильны, а расплачивались за все дети.

– К тому же этот мальчишка ненавидит всех на свете, – добавил сапожник. – Осторожнее с ним, он кусается.

Они уже почти добрались до проволочного тоннеля, который вел к выходу с Базара. Здесь, далеко от центра, повсюду виднелись обрушенные стены, обугленные остовы домов и прочие признаки поселения, наполовину уничтоженного войной и оставленного догнивать.

– Эй, – сказал мальчику Алек. – Подойди-ка сюда на секунду. – Mach dir keine Sorgen…

– Ты только что сказал ему «не беспокойся» по-немецки, – радостно сообщила Лили.

Алек тяжело вздохнул и опустился на колени посреди серой пыли и щебня, знаком пригласив Рафаэля сесть на обломок стены неподалеку. Ребенок с глубоким недоверием смотрел на Алека и пару ботинок у него в руках. Потом все-таки сел и позволил натянуть их на свои маленькие, черные от грязи ноги. Алек вздохнул и постарался как можно туже завязать шнурки, чтобы ботинки не сваливались, и мальчик мог нормально ходить.

Как только он закончил, Рафаэль вскочил. Алек тоже встал.

– Ну, пошли, – сказал он.

Темный оценивающий взгляд детских глаз снова остановился на нем. Несколько секунд мальчик стоял как вкопанный, потом требовательно поднял руки. Алек так привык к этому жесту в исполнении Макса, что совершенно автоматически наклонился и взял Рафаэля на руки.

Но этот ребенок был совершенно не похож на Макса – маленького, пухлого, вечно хихикающего и тут же устраивающегося поудобнее. Рафаэль был довольно высоким для своего возраста и к тому же слишком худым. Алек чувствовал под рукой его костлявую спину. Да и сидел мальчик очень напряженно, словно терпел неприятную процедуру. Будто маленькую статую держишь – если, конечно, удастся представить, что тебе ее ужасно жалко, и ты не знаешь, что с ней делать дальше.

– Если пешком идти не надо, зачем тогда ботинки? – проворчал Алек. – Впрочем, не важно. Я рад, что ты с нами. Ты теперь в безопасности, я тебя держу.

– No te entiendo[18], – произнес ясный голосок Рафаэля ему прямо в ухо и, подумав немного, добавил: – Boludo.

Зато Алек понимал достаточно: во-первых, что это слово – совсем не хорошее, а во-вторых, что ребенку он совсем не нравится.

* * *

Джем и Тесса уже стояли у ворот Сумеречного базара. Они надеялись перехватить Алека с Лили до визита в Институт и, не обнаружив их, испугались, что Брейкспир взял их друзей в плен. Но тут от одного чародея, знакомого Тессы, пришла весточка, что совсем недавно на Базар пропустили некоего Сумеречного охотника.

Теперь они волновались, что Алека посадила под замок Королева Базара. Джем уже предлагал способы решения проблемы, когда ворота распахнулись. На фоне скрученной колючей проволоки, блестевшей в свете звезд, склонив черноволосую голову, стоял высокий голубоглазый мужчина и смотрел на ребенка, которого держал на руках.

Уилл, – пронеслось в голове Джема.

Он судорожно вцепился в руку Тессы. Но что бы он ни чувствовал, ей сейчас было еще хуже.

– Тесса! – Алек поднял голову. В его голосе прозвучало облегчение.

– Какое чудесное завершение долгой ночи, – промурлыкала Лили. – Уж не бывший ли Брат Хахария предстал моим очам?

– Лили! – рявкнул Алек.

Тесса, все еще держа мужа за руку, изумленно поглядела на нее, и на губах у нее расцвела улыбка – прекрасная как всегда.

– Это же подруга Рафаэля, Лили, – сказала она. – Как я рада тебя видеть. Прости, но мне кажется, я так хорошо тебя знаю. Он столько о тебе рассказывал.

Усмешка Лили пошла трещинами, словно кто-то уронил зеркало.

– И что же он обо мне говорил? – слабым голосом спросила она.

– В основном – что ты куда умнее и эффективнее, чем большинство других в клане. Остальные почти все круглые идиоты.

С точки зрения Джема это прозвучало очень холодно, но именно так обычно и выражался Рафаэль. Улыбка Лили вернулась – теплая, как огонь в чаше ладоней. Так она выглядела, когда они с Джемом впервые встретились. Тогда он еще не знал, что Тесса послала Рафаэля к нему на помощь. Он сделал все что мог…

Теперь Лили была другом.

– Спасибо вам обоим, что приехали нам помочь, – сказал он. – А кто этот ребенок?

Алекс быстро пересказал события ночи: как негостеприимно встретили их в Институте, как они узнали об исчезновениях женщин и как нашли Рафаэля, которого местные Охотники бросили на произвол судьбы.

– Жаль, что вы вообще пошли в Институт, – печально сказал Джем. – Надо было тебя предупредить, но я сам уже давно не Охотник. Я не сообразил, что первым делом ты отправишься туда. В доме, где мы остановились, есть свободные комнаты, и одна из них – точно без окон. Идемте.

Алек нес ребенка легко, как человек, давно к этому привыкший. Одну руку он держал свободной – на случай, если понадобится схватить оружие. Он легко шагал вперед со своей небольшой, но драгоценной ношей. У Джема бы так не вышло – он слишком давно не практиковался. Он носил детей Тессы, Джеймса и Люси, когда они были маленькими, но с тех пор минуло уже больше ста лет. Мало кто радовался, обнаружив рядом со своим ребенком Безмолвного Брата, если только ребенок не был при смерти.

Они шли мимо домов, выкрашенных в цвета алого пламени, морской синевы и крокодиловой зелени, по улицам, усаженным джакарандой и оливковыми деревьями. Их дом, низенький и выбеленный известкой, в первых отсветах зари казался лазурным. Джем распахнул круглую красную дверь и обратился к хозяйке с просьбой сдать им еще несколько комнат – одну непременно без окон.

Джем и Тесса уже захватили маленькое патио в центре дома, под открытым небом, с невысокими каменными колоннами, окаймленное сиренево-голубой пеной цветущей бугенвиллеи. Туда-то они и пошли. Алек осторожно поставил Рафаэля на каменную скамью рядом с собой, и мальчик тут же отодвинулся на дальний ее конец. Там он и сел, повесив голову. Тесса попробовала тихонько расспросить его по-испански о пропавших женщинах – любая информация, все, что он только может сообщить. Джем об этом еще не слышал и теперь горел желанием помочь. Розмари Эрондейл грозила опасность, но и эти женщины-оборотни тоже попали в беду, и все согласились, что для их спасения следует сделать все возможное.

Вновь заговорить вслух для Джема было нелегко, но Тесса, знавшая немало языков, оказалась неплохой учительницей, она научила его всему, что могла. Джем тоже попытался поговорить с Рафаэлем, но мальчик лишь угрюмо качал головой.

Лили сидела на земле, скрестив ноги и положив локоть на колено Алека, – чтобы оказаться ближе к ребенку. Она попросила его не тянуть с рассказом, потому что солнце встает, и вскоре ей придется отправиться спать.

Рафаэль в ответ протянул руку и потрогал ярко-розовую прядь у нее в волосах.

– Bonita[19], – сказал он с прежней торжественностью.

Не очень-то часто он улыбается, подумал Джем. Бедный ребенок. Алеку тоже было не до веселья. Из-за всей этой истории с пропавшими женщинами он выглядел несчастным и полным решимости. Зато Лили улыбок не жалела. Она вообще легко улыбалась.

– Какой хороший мальчик, – проворковала она по-испански. – Если хочешь, можешь называть меня тетей Лили.

Рафаэль покачал головой, но ее это ничуть не смутило.

– Я знаю один фокус, – заявила она и щелкнула клыками на Рафаэля.

Ребенок ошеломленно уставился на нее.

– О чем вы там разговариваете? – всполошился Алек. – Почему у него такое лицо? Зачем ты это сделала?

– Макс любит, когда я так делаю, – сказала Лили и добавила по-испански: – Я не хотела тебя пугать.

– Я не испугался, – ответил на том же языке Рафаэль. – Это было глупо. Не страшно.

– Что он сказал? – спросил Алек.

– Что это было потрясающе и ему очень понравилось, – заявила Лили.

Алек скептически поднял бровь. Рафаэль придвинулся ближе к нему.

Тесса пересела к Лили, на землю. Одна уговаривала, другая дразнила, и вместе они слово за слово вытянули из мальчика всю историю. Лили переводила, и лицо Алека становилось все мрачнее.

– Рафаэль знает, что он Сумеречный охотник, и он пытается учиться…

Ребенок, который явно знал английский гораздо лучше, чем хотел показать, поправил ее.

Лили продолжила:

– Простите, он сказал: тренироваться. Он подглядывает за другими Охотниками и знает, что делать. Он маленький, поэтому его никто не замечает. И вот один раз, когда он подглядывал, то увидел Охотника, который крался по переулку. В дверях большого дома тот встретился с чародеем. Рафаэль постарался подобраться как можно ближе и услышал внутри женские голоса.

– Можешь описать этого Охотника? – спросил Алек.

Джем перевел.

– Уверен, ты можешь это сделать, – ободряюще добавил он. – Ты так много всего видишь.

Рафаэль в ответ неодобрительно посмотрел на него, словно терпеть не мог похвалу. Несколько секунд он молчал, стуча по скамейке чересчур большими ботинками, потом полез в карман рваных брюк и положил Алеку в ладонь тощий бумажник.

– Ого, – оценил Алек. – Ты стащил это у того Охотника?

Рафаэль кивнул.

– Здорово! То есть я хочу сказать… – Он помолчал, собираясь с духом. – Очень хорошо, что ты нам помогаешь, но, вообще-то, воровать бумажники плохо. Никогда больше так не делай.

– No te entiendo, – твердо заявил мальчик.

Тон явно предполагал, что он не только не понимает Алека, но и то, что в ближайшее время не собирается его понимать. Особенно если Алек собирается и дальше развивать эту тему.

– Не вздумай говорить то, другое слово, – быстро сказал Алек.

– Какое слово? – заинтересовался Джем.

– Не спрашивай, – отрезал Алек.

Сумеречные охотники не пользовались обычными документами вроде паспортов или удостоверений личности, зато пользовались кое-чем другим. Алек достал из кармана документ об изъятии оружия, помеченный гербом Брейкспиров.

– Клайв Брейкспир, – медленно проговорил Алек. – Глава Института. Джульетта говорила, что его Охотники теперь работают наемниками. Что если этот чародей их нанял?

– Мы должны выяснить, что происходит. И остановить их, – сказал Джем.

– Рафаэль покажет нам дом, когда немного отдохнет, – твердо сказал Алек. – Завтра ночью мы снова пойдем на Базар и попробуем выяснить то, что вас интересует. Заодно доложим Королеве обо всем, что узнаем. Если будет, о чем докладывать.

Рафаэль кивнул и протянул руку за бумажником. Алек покачал головой.

– Что это за секрет, который вас так интересует? – полюбопытствовала Лили, глядя на Джема.

– Лили, это же секрет, – с упреком сказал Алек.

За стенами стрекотали цикады, выводя странную, но красивую мелодию.

– Я доверяю вам обоим, – с расстановкой проговорил Джем. – Вы пришли нам на помощь, и я знаю, что вы все сохраните в тайне. Тем, кого я ищу, может грозить опасность. Существует тайная линия Сумеречных охотников, о которой мне стало известно еще в 1930-х годах.

Лили тряхнула головой.

– Тридцатые годы были совершенно никакие, – заметила она. – И просто из кожи вон лезли, лишь бы доказать, что они уже не двадцатые.

В тридцатые умер Уилл, и Тесса едва не сошла с ума от горя. Так что Джему они тоже не понравились.

– За этим семейством охотились десятилетиями, – продолжал Джем. – Почему – я не знаю. Они в свое время отделились от нефилимов, но что плохого они сделали фейри, мне до сих пор неизвестно. Мне удалось встретиться с одним из них, но он… она отвергла мою помощь и скрылась. С тех самых пор я ищу их. Доверенные друзья тайно наводили справки о них по всем Сумеречным базарам. В тот год, когда я познакомился с тобой, Лили, я как раз искал Рагнора Фелла – хотел выяснить, что он знает. Я хочу понять, почему на них охотятся, чтобы помочь им. Кем бы ни были их враги, мне они тоже не друзья.

Потому что Карстерсы в долгу перед Эрондейлами.

– Я спрашивала в Спиральном Лабиринте, – сказала Тесса. – Там ничего не знают. А потом в один прекрасный день до нас дошел слух, что детям на Базаре кто-то рассказывает сказки – очень характерные сказки о любви, боли и мести. Где-то рядом витало имя Эрондейлов.

Она произнесла это имя, некогда принадлежавшее ей, очень тихо, но Алек подскочил, словно ему прокричали его в самое ухо. Ни Джем, ни Тесса ни словом не упомянули Катарину Лосс, которая унесла первое потерянное дитя Эрондейлов за море и вырастила на дальних берегах. Тайна эта не принадлежала им. Джем верил Алеку, но он все-таки был Охотником, а его отец – Инквизитором. И Джем с Тессой прекрасно понимали, какой приговор Закон вынес бы Катарине за ее поступок, продиктованный любовью и милосердием.

– Я расспрошу Джульетту, – пообещал Алек. – Узнаю, что смогу. И не уеду, пока не помогу вам.

– Спасибо, – сказал Джем.

– А теперь Рафаэлю пора спать, – распорядился Алек.

– У нас есть для тебя славная комнатка, – сказала по-испански Тесса, очень тепло и ободряюще, но Рафаэль решительно замотал головой.

– Ты не хочешь оставаться один? – уточнила она. – Ну и хорошо. Можешь спасть со мной и Джемом.

Она протянула к нему руки, но мальчишка вдруг отвернулся, уткнулся лицом в плечо Алека и протестующее заревел. Тесса отшатнулась, а Алек машинально обнял ребенка.

– Днем Лили уязвима, – сказал он. – Я должен остаться с ней. Ты согласен на комнату без окон, Рафаэль?

Лили перевела, и ребенок горячо закивал.

Джем проводил их до порога их комнаты. На пороге он поймал Алека за руку.

– Я очень это ценю, – сказал он. – Правда. Не говори пока Джейсу.

Он все еще думал о Джейсе – о свирепом беспомощном ребенке посреди темного моря, о юноше, пылавшем небесным огнем. Он воображал тысячи возможных сценариев, в которых мог сделать для мальчика больше. Если бы он заботился о Джейсе, когда ушел его отец, если бы проводил с ним больше времени, если бы Джейс был чуть старше – того же возраста, что и Уилл, когда они с Джемом впервые встретились… может быть, Джем тогда знал бы.

Но, с другой стороны, что он мог сделать для мальчика, даже если бы знал?

– Не хочу, чтобы Джейс думал, что у него где-то есть семья, которой он никогда не узнает. Кровное родство не гарантирует любови – оно лишь дает шанс на любовь. У него не было возможности узнать Селин Монклер или Стивена Эрондейла. И я не хочу, чтобы ему казалось, что сейчас он упускает еще один шанс.

Джейс был счастлив в Нью-Йорке, хотя он, Джем, ничего для этого не сделал. У него была любовь, и парабатай, и Институт. И если Джем не мог ему помочь, то, по крайней мере, не хотел снова причинять ему боль.

Джем до сих пор вспоминал Селин Монклер. Не будь он Безмолвным Братом с каменным сердцем в груди, возможно, он сумел бы понять, в какой беде она оказалась. И найти способ помочь ей.

Он не называл Селин матерью Джейса, потому что видел, как мальчишка смотрит на Маризу Лайтвуд. Матерью для него была именно Мариза.

Много лет назад, когда Джем и сам был еще ребенком, в Лондонский Институт явился его дядя Элиас и предложил забрать его с собой.

– В конце концов, мы же семья, – сказал он тогда.

– Ну, и поезжай! – бушевал Уилл. – Мне-то какое дело!

Уилл тогда вылетел из комнаты, хлопнув дверью и заявив, что отправляется на поиски приключений. Когда Элиас уехал, Джем нашел Уилла в музыкальной комнате. Тот сидел в темноте и смотрел на скрипку Джема.

Джем сел рядом на пол.

– Ну, давай, дурень, проси, чтобы я тебя не покидал, – сказал он, и Уилл положил голову ему на плечо.

Джем чувствовал, как друг дрожит, пытаясь не разрыдаться – или не расхохотаться, – и знал, что ему хочется и того, и другого сразу.

Кровь еще не равняется любви…

Джем не забыл, что Селин так и не выпало шанса стать Джейсу матерью. Жизнь вообще полна разбитых сердец и упущенных возможностей, но Джем мог хотя бы попытаться исправить то зло, которое мир причинил Селин. Он мог сделать что-то для Джейса.

Алек внимательно посмотрел на него.

– Я не скажу Джейсу, – пообещал он. – Пока не скажу. Если ты вскоре сделаешь это сам.

– Надеюсь, что смогу, – кивнул Джем.

– Можно, я спрошу? – резко сменил тему Алек. – В Институте Буэнос-Айреса что-то очень не в порядке, Холодный мир подрывает наши связи с жителями Нижнего мира. Ты мог бы принести много пользы, если бы встал на нашу сторону. Почему ты не хочешь быть Сумеречным охотником?

– Я и так на вашей стороне, – ответил Джем. – Разве для этого непременно нужно быть Охотником?

– Нет, – сказал Алек. – Но я все равно не понимаю, почему ты перестал им быть.

– Не понимаешь? У тебя есть парабатай. Когда-то он был и у меня. Можешь себе представить, как пойдешь в битву без него?

Алек стоял, держась за дверной косяк. После этого вопроса костяшки его пальцев побелели.

– У меня есть Тесса, – продолжал Джем, – и больше радости каждый день, чем у иных – за всю жизнь. Гораздо больше, чем я заслуживаю. Мы с женой повидали мир, и у нас есть миссия, придающая жизни смысл. У всех нас разные пути служения. Тесса владеет тайнами Спирального Лабиринта, я – Безмолвного Братства. Вместе, объединив наши знания, мы спасали жизни, которые вряд ли можно было спасти другим путем. Я хочу помогать, и буду. Но не как Сумеречный охотник. Им я больше никогда не стану.

Голубые глаза Алека были полны скорби. Он был сейчас очень похож на Уилла, но он им не был. И Джейс не был. Никому из них никогда не стать Уиллом.

– Когда сражаешься, ты должен сражаться всем сердцем, – мягко сказал Джем. – У меня сердце не лежит к жизни среди нефилимов и к их битвам. Слишком большая часть моего сердца теперь в могиле.

– Прости, – неуклюже пробормотал Алек. – Я правда понимаю.

– Извиняться тут не за что.

Джем ушел к себе в комнату, где Тесса ждала его с открытой книгой на коленях. Она подняла голову и улыбнулась. Во всем мире не было другой такой улыбки.

– Все хорошо? – спросила она.

Он посмотрел на нее.

– Да.

Тесса захлопнула книгу и протянула к нему руки. Она стояла на коленях на кровати, а он – рядом, и мир был полон упущенных возможностей и разбитых сердец, но в этом мире была Тесса.

Она поцеловала Джема, и он почувствовал на ее губах улыбку.

– Брат Хахария, – промурлыкала она. – Иди-ка сюда.

* * *

Окон в комнате не было, зато был коричневый кувшин на столе, полный алых цветов, и две односпальные белые кровати. Лили швырнула кожаную куртку на ту, что стояла ближе к стене.

Рафаэль уселся на другую и стал задумчиво вертеть в руках какой-то металлический предмет. До Алека наконец дошло, почему ребенок согласился ехать на руках.

– Что это у тебя там, милый? – проворковала Лили.

– Мой телефон, – объяснил ей Алек. – Который он спер.

Телефон между тем зажужжал. Алек протянул за ним руку, но Рафаэль предусмотрительно отодвинулся. Хозяин телефона его, похоже, не очень интересовал, а вот сам телефон – даже очень.

Алек снова потянулся за телефоном, но остановился на полдороге. Сурово сжатые губы мальчика дрогнули, а потом медленно изогнулись в улыбке – теплой, милой и сразу изменившей лицо. Алек опустил руку. Рафаэль повернул к нему внезапно просиявшее личико и прочирикал какой-то вопрос. Даже голос его звучал по-другому – ребенок явно был счастлив.

– Ну не понимаю я тебя, – беспомощно пробормотал Алек.

Рафаэль замахал телефоном у него перед лицом: Алек поглядел на экран и теперь смотрел не отрываясь. Ему было плохо с того самого момента, как он понял, чем тут могли заниматься Сумеречные охотники, но мир вдруг снова обрел равновесие.

Магнус прислал фотографию: «Мы с птенчиком дома после страшной и опасной миссии на качелях». Он стоял у двери их дома. Макс хохотал – сплошные ямочки! – как всегда, когда Магнус колдовал, чтобы развлечь его. Вокруг них мерцали синие и золотые огоньки и парили громадные переливающиеся пузыри, тоже, казалось, сделанные из света. Магнус довольно улыбался, а черные пряди его волос были перевиты струящимися потоками разноцветной магии.

Алек просил Магнуса посылать ему фотографии, когда он в отъезде, – с самой их первой миссии, когда Макс был совсем еще крошкой. Чтобы напоминать Алеку, ради чего он сражается.

Лили откашлялась.

– Он спрашивает, кто этот крутой дядя?

– А, это… – Алек опустился на колени возле кровати. – Это Магнус. Его зовут Магнус Бейн. Он мой… то есть я его… в общем, мы с ним собираемся пожениться.

Когда-нибудь так и будет.

Алек не знал почему, но было важно сказать это Рафаэлю.

Лили перевела. Рафаэль смотрел то на экран, то на Алека, с недоумением наморщив лоб. Алек ждал. Он уже слышал от детей совершенно жуткие вещи по этому поводу. Взрослые отравляли им разум, а потом этот яд изливался из маленьких ротиков.

Лили прыснула.

– Он спрашивает, – доложила она с нечестивым восторгом, – почему этот крутой дяденька с тобой?

– Рафаэль, отдай мне телефон, – сказал Алек.

– Пусть поиграет с ним немножко, пока не заснет, – предложила Лили, одна из главных одушевленных причин чудовищной избалованности Макса.

Алек посмотрел на нее и с удивлением увидел, что она говорит серьезно.

– Иди-ка сюда. На минутку, – сказала она. – Я обещала объяснить, почему не пустила тебя к той фейри на Сумеречном базаре. Хочу рассказать тебе одну историю… которая, возможно, могла бы помочь Джему. Ее не должен слышать никто, кроме тебя.

Алек оставил Рафаэлю телефон, в обмен тот разрешил уложить себя в постель. Потом он взял стул, стоявший у двери, и придвинул к кровати Лили. Они подождали, пока глазки малыша закроются… Телефон лежал на подушке рядом с ним.

Лили разглядывала полосатую наволочку, словно ничего интереснее в жизни не видела.

– Ты голодна? – спросил Алек после долгого молчания. – Если тебе нужна кровь, возьми мою.

Лили подняла на него изумленный взгляд.

– Нет. Я так не хочу. Ты не для этого.

Он постарался не выдать своего облегчения. Лили снова уставилась на подушку, ее плечи поникли.

– Помнишь, ты меня спросил, правда ли я джаз-бэби, и я сказала: «Зови меня супер-джаз-бэби»?

– Я все еще не собираюсь тебя так называть.

– А я все еще думаю, что надо бы, – огрызнулась Лили. – Но я не об этом. Двадцатые были моим любимым десятилетием… но я, возможно, ввела тебя в заблуждение относительно моего возраста, – она усмехнулась. – Я дама, мне можно.

– Ладно, – сказал Алек, все еще не совсем понимая, куда она клонит. – И сколько же тебе лет?

– Я родилась в 1885-м, – ответила она. – Ну, я так думаю. Моя мать была японской крестьянкой, и ее… продали моему отцу, богатому китайскому торговцу.

– Продали! – воскликнул Алек. – Это же не…

– Да, это было незаконно, – продолжала Лили напряженным голосом. – Но так уже получилось. Несколько лет они жили в Гонконге, где он работал. Там я и родилась. Мать думала, отец увезет нас с собой, домой. Она научила меня разговаривать, как ему нравилось, и одеваться, как ему нравилось, – как девушка из благородного китайского дома. Она его, понимаешь ли, любила. А он от нее просто устал. Взял и уехал, но прежде чем уехать, продал нас. Я выросла в месте, которое называлось «Дом вечной жемчужины».

Она наконец подняла глаза.

– Не обязательно ведь объяснять, что это было за место? Женщин там продавали, а мужчины приходили и уходили, когда им заблагорассудится.

– Лили… – в ужасе выдохнул Алек.

Она вызывающе тряхнула черно-розовыми волосами.

– Они назвали заведение «Домом вечной жемчужины», потому что… некоторые мужчины хотят, чтобы женщины были вечно юны и прекрасны. Жемчужина возникает вокруг зернышка грязи, которую не удалось смыть… от которой не получилось избавиться. В подвале без окон в самом сердце дома на цепях держали женщин. Холодных и навсегда оставшихся красивыми. Они никогда не старели и были готовы на что угодно ради крови. Они предназначались для самых богатых мужчин и приносили больше всего денег… а еще их надо было кормить. Моя мать была уже слишком стара, поэтому ее скормили вампирам. Той ночью я пробралась вниз и заключила сделку с одной из них: если она обратит меня, я освобожу всех. Она сдержала свое обещание… а я свое – нет.

Лили пристально разглядывала свои остроносые сапоги.

– Я пробудилась и убила очень много народу. Не хочу сказать, что я их всех выпила… хотя и этим я тоже занималась. Потом я сожгла дом дотла: никто не спасся – ни мужчины, ни женщины. Никто кроме меня. Мне не было дела ни до кого.

Алек придвинул стул ближе, но Лили забралась с ногами на кровать, сжавшись в комок.

– Всех подробностей не знает никто, – продолжала она. – Кое-кто знает чуть-чуть. Магнус в курсе, что меня создали не в 1920-е, но понимает, что есть вещи, о которых я говорить не хочу. И не буду. Он никогда не выспрашивал моих тайн.

– Да, – сказал Алек тихо. – Это на него похоже.

Магнус прекрасно знал, что такое мучительные тайны прошлого. Алек довольно быстро это понял.

– Рафаэль заплатил кому-то за информацию. Не знаю, кому и сколько. Вообще-то, мог бы и меня спросить, но он не такой. Я догадалась, что он знает, только по тому, что он стал особенно нежен со мной… всего на пару ночей. По-своему, как умел. Мы никогда об этом не говорили. И я никогда никому не рассказывала. До этого самого момента.

– Я никому не скажу, – пообещал Алек.

– Знаю.

Уголок ее рта чуть поднялся вверх, а худенькие плечи немного опустились.

– Я рассказала тебе, чтобы ты понял, что случилось дальше. В Гонконге я оставаться не могла и отправилась в Лондон. Мне кажется, это было в 1903 году. В Лондоне я впервые повстречала Сумеречных охотников.

– Еще и Охотников!

Понятно, почему нижнемирские иногда произносят эти слова таким тоном. Случившееся с Лили и так было невыносимо, и он не хотел узнать, что его племя сделало с ней что-то еще более ужасное.

Но Лили слегка улыбнулась.

– Я обратила внимание на одну девушку с волосами цвета крови во тьме. Я почти не знала, кто такие Сумеречные охотники, но эта девушка была отважна и добра, она защищала людей. Ее звали Корделия Карстерс. Я стала наводить справки о Сумеречных охотниках и нашла одну фейри, у которой был зуб на них всех, но особенно – на одно семейство. Вот ее-то мы сегодня и встретили на Базаре. Скажи Джему, пусть расспросит женщину с волосами, как пух одуванчика, про Эрондейлов. Она точно что-то знает.

Лили умолкла. Алек понимал: надо что-то сказать, но не знал что.

– Спасибо, Лили, – произнес он наконец. – Не за информацию. За то, что все мне рассказала.

Она улыбнулась, будто вовсе и не подумала, что он снова ляпнул что-то ужасно тупое.

– После Лондона я отправилась дальше и в России познакомилась с Камиллой Белькур. Она была забавная: ослепительная, бессердечная и толстокожая. Я хотела быть похожей на нее. Когда Камилла переехала в Нью-Йорк и стала главой местного клана, я последовала за ней.

Лили склонила голову и погрузилась в воспоминания.

– Хочешь прикол? – она подняла глаза. – Когда после Первой мировой мы с Камиллой добрались до Нью-Йорка, я сразу стала искать Охотников. Вот дура, да? Большинство из них, как оказалось, совсем не похожи на тебя, Джема или Корделию. Местные нефилимы быстро объяснили мне, что ангельское воинство послано на Землю вовсе не для того, чтобы защищать таких, как я. Мне стало плевать на всех, всем стало плевать на меня, и так оно и шло многие десятки лет. Было весело.

– Да ну? – Алек постарался сказать это как можно нейтральнее, ведь она вся сейчас была на нервах.

– Двадцатые годы в Нью-Йорке стали для нас самым шикарным временем за всю историю: мир чокнулся, как и мы. Много лет спустя Камилла пыталась воскресить это время, и я тоже, но даже мне иногда казалось, что она заходит уж слишком далеко. Была в ней какая-то пустота, которую она тщетно пыталась заполнить. Она позволяла своим вампирам творить что угодно. Как-то в пятидесятых она разрешила одному старому вампиру по имени Луис Карнштейн остановиться у себя в отеле – а он, прикинь, охотился на детей. Я думала, что это мерзко, но в целом мне было все равно. Умением не заморачиваться я тогда овладела в совершенстве.

Она пожала плечами и рассмеялась, но ее смех не был веселым.

– Возможно, я надеялась, что за нами придут Охотники… Но они не пришли. Зато пришел кое-кто другой. Банда малолетней шпаны, обычные мальчишки, которые хотели защитить свои улицы от чудовища. Они все погибли. Все, кроме одного. Этот всегда добивался своего – он-то и убил монстра. Это и был мой Рафаэль.

Лили погладила кожаную куртку, валявшуюся на кровати.

– Прежде чем убить монстра, Рафаэль сам был превращен в вампира. Твой Магнус пришел ему на помощь, но я – нет. Рафаэль мог умереть в ту ночь, а я бы даже не узнала. Я познакомилась с ним только позже: он наткнулся на нашу компанию, мирно закусывавшую в переулке, и прочел нам гневную проповедь. Он был таким серьезным, и мне это показалось жутко смешным. Я тогда не приняла его всерьез, но когда он перебрался жить к нам в отель, я обрадовалась. Потому что, какого черта, – у нас прибавится веселья! А кто не хочет еще немного веселья? Ведь кроме этого в мире больше ничего нет.

Магнус уже рассказывал Алеку эту историю, хотя ничьим спасителем себя в ней не считал. Странно было слушать ее сейчас от Лили – и тем более странно, если знать, чем она закончилась.

– На второй день жизни в отеле Рафаэль потребовал усилить меры безопасности. Он аргументировал это тем, что даже банда обычных подростков смогла ворваться внутрь и убить одного из наших. Камилла очень над ним смеялась. А потом на нас напала еще одна банда – вервольфов, и все предложенные им меры немедленно приняли. Повсюду расставили охрану, и сам Рафаэль тоже сторожил отель в свою смену, даже когда был вторым по званию и мог откосить. Первая стража в первую ночь досталась ему. Помню, он показывал мне планы отеля, тыкал пальцем во все слабые места на всех этажах и тут же говорил, что нужно сделать, чтобы усилить оборону. Он сам все это придумал, хотя был с нами всего неделю. Потом он ушел на пост и, стоя на пороге, сказал: «Спи, Лили. Я посторожу у дверей». Никогда до тех пор я не спала так спокойно и мирно. Я просто не умела этого – отдыхать, зная, что ты в безопасности. Да, в тот день я спала как никогда раньше.

Лили смотрела на вазу с цветами, ярко-алыми, как кровь, но вряд ли видела их.

– Потом выяснилось, что это Рафаэль нанял вервольфов, чтобы они напали на нас. Чтобы мы были вынуждены принять нужные ему меры безопасности, – будничным тоном продолжила она. – Он всегда добивался, чего хотел. Ну, и вообще оказалось, что он та еще задница.

– Это и так было понятно, – заметил Алек.

Лили снова усмехнулась, встала с кровати, мимоходом потрепала Алека по плечу, и принялась мерить комнату шагами, словно клетку.

– С тех пор Рафаэль всегда был там. Камилла время от времени понижала его в ранге – просто чтобы позлить, но без особого успеха. Он никогда не менял курса, кто бы и что бы вокруг ни делал. Я думала, Рафаэль – это навсегда… а потом его не стало. Я говорила себе, что должна сохранить то, что он создал, заключить союз с оборотнями, вместе защищаться от этого безумия, пока он не вернется… Но он так и не вернулся.

Она вытерла глаза рукой и, проходя мимо спящего Рафаэля, погладила мокрыми от слез пальцами его кудрявые волосы.

– Так что я была счастлива целых пятьдесят четыре года. Это куда больше, чем отпущено многим. У меня есть клан, о котором нужно заботиться – все, как Рафаэль и хотел. В ту ночь, когда мы поняли, что его больше нет… и во все последующие ночи я смотрела на моих вампиров – в стенах дома, который он защищал. Я смотрю на людей на улицах, которые он любил. Каждый из них похож на ребенка, которому я могу помочь, каждый несет в себе будущее, которое я и представить себе не могла. Каждый – драгоценен, его стоит защищать, он заслуживает целого мира. И все они – Рафаэль.

Ребенок завозился, словно это его она звала.

После трудной ночи наступило утро.

Алек поднялся, положил теплую ладонь на ее дрожащее плечо, и помог дойти до кровати. Он уложил Лили и накрыл простыней, как ребенка, потом поставил стул между кроватями и входом, сел и замер.

– Спи, Лили, – тихо сказал он. – Я посторожу у дверей.

* * *

Отдохнуть ему так и не удалось. В его голове история Лили смешалась с коррупцией в Институте Буэнос-Айреса, потерянными Эрондейлами, оборотнями и тайнами Джема и Тессы.

Он привык просыпаться на темных шелковых простынях в объятиях сильных рук. Он ужасно скучал по дому.

Рафаэль спал, не шелохнувшись, до середины дня: сироты Сумеречного базара наверняка привыкли бодрствовать ночью. Когда мальчик проснулся, Алек вывел его в патио, где он плюхнулся на каменную скамейку и принялся угрюмо грызть энергетический батончик. Алек решил, это из-за того, что он забрал у него свой телефон.

– У тебя были какие-нибудь прозвища? – полюбопытствовал он. – Может… ну, скажем, Раф?

Мальчик посмотрел на него пустым взглядом. Алек забеспокоился, что не сумел внятно донести свою мысль.

– Рафа, – неожиданно сказал ребенок.

Он доел и протянул руку за добавкой. Алек выдал ему еще один батончик.

– Рафа? – переспросил он. – Хочешь, я тоже буду тебя так звать? Согласен? Прости, я по-испански не говорю.

Рафаэль скривился, наглядно показав, что он думает о тех, кто попытается звать его Рафой.

– Ладно, не буду, – согласился Алек. – Тогда просто Рафаэль?

Мальчик мрачно посмотрел на него. Этот дурак снова пытается со мной говорить, словно говорил его взгляд, а ведь ему было ясно сказано, что я его не понимаю. Когда же до него дойдет?

К ним вышли Джем и Тесса, готовые отправиться на поиски дома, который видел Рафаэль.

– Пожалуй, я лучше останусь и посторожу Лили, – сказала Тесса Алеку, словно прочитав его мысли. – Не волнуйся о ней. У меня защита стоит: даже если кто-то придет, мы будем под прикрытием.

Она сделала едва заметный жест. Вокруг пальцев обвилась серая струйка магии, словно отблеск речной воды или мерцание жемчуга в полумраке. Алек благодарно улыбнулся ей: пока они не выяснят, что там с этим таинственным чародеем и Охотниками-наемниками, никто не должен оставаться без защиты.

– Обо мне тоже не беспокойтесь, – сказала Тесса Джему, запуская сияющие магией пальцы в его черные с сединой волосы и притягивая мужа вниз, чтобы поцеловать на прощание.

– Не буду, – отозвался он. – Я знаю, что моя жена вполне способна постоять за себя.

«Моя жена» – эти слова Джем произнес привычно и в то же время трепеща от наслаждения взаимным обладанием, сделкой, вновь заключенной в присутствии тех, кого они любили.

Алек помнил одно стихотворение, которое часто читают на свадьбах: «Моей любови вечной сердце отдано: ему – мое, а мне – его. Честнее сделки свет не видывал вовек»[20]. Любовь, вечная в глазах всего мира, достойная уважения, владеющая священным знанием, которое являлось Алеку каждое утро: никого больше для меня нет и не будет, пока смерть не разлучит нас, – и пусть все об этом знают. Оно было у Джема и Тессы, было у Хелен и Алины. Но заключать брак с кем-то из Нижнего мира Сумеречный охотник не мог. Им было прямо и недвусмысленно запрещено обмениваться рунами бракосочетания с жителем Нижнего мира. А он ни за что не оскорбил бы Магнуса церемонией, считавшейся у нефилимов ниже уровнем. Так что они с Магнусом решили подождать, пока изменят закон.

И все равно жало зависти кольнуло его.

В кармане зажужжал телефон, и Рафаэль тут же встрепенулся. Магнус прислал фотографию Макса, который спал, положив голову на Председателя Мяо, словно на подушку. Рафаэль сердито посмотрел на фотографию – на ней не было «того крутого дяди».

Алек и сам был немного разочарован.

День выдался жаркий, на улицах почти никого не было. К дому, где жил колдун, вело несколько извилистых переулков, частью мощеных, частью нет. Большинство домиков, окаймлявших их изгибы, были ярко-желтыми, кирпично-красными или снежно-белыми, но дом чародея, на который указал Рафаэль, оказался громадным серым строением в самом конце улицы. К дверям как раз подходил человек – Сумеречный охотник. Алек и Джем мрачно переглянулись. Алек узнал в нем одного из тех, кого накануне видел в Институте, и затащил своих спутников в подворотню.

– Побудь минутку с Джемом, – сказал Алек мальчику и забросил крюк на крышу ближайшего дома.

Он взобрался наверх и, прокравшись по черепичному скату, оказался напротив серого дома. Все окна были забраны решетками. Заклинания, которые Магнус вложил в кольцо, позволяли обнаружить защиты – да, тут их было полно. Спрятавшись за трубой, Алек начертал на предплечьях руны Ясности и Знания.

Теперь он мог слышать то, что происходило внутри. В доме было много народу: шарканье ног, приглушенные разговоры… Удалось даже выхватить несколько отдельных фраз.

– …следующая поставка от Брейкспира завтра в полночь.

Тут раздался другой звук, гораздо ближе. Алек обернулся: по крыше к нему шли Джем с Рафаэлем. Джем жалобно улыбнулся:

– Он сбежал от меня и влез по водосточной трубе. – Джем нависал над ребенком сзади, явно не решаясь притронуться к нему.

Понятно, как Рафаэлю удалось смыться.

– Чувствуешь защиты? – спросил Алек.

Джем кивнул. Алек знал, что Тесса научила его отчасти распознавать и использовать магию, хотя он больше не обладал могуществом Безмолвных Братьев или Охотников.

– Тесса сможет с ними разобраться?

– Тесса сможет разобраться с чем угодно, – гордо ответил Джем.

– Я велел тебе оставаться внизу, с Джемом, – строго сказал Алек Рафаэлю.

Тот бросил на него взгляд, который можно было назвать и непонимающим, и оскорбительным… но тут его слишком большие башмаки поехали по черепице, и он упал бы, если бы Джем не подхватил его и не поставил опять на ноги. Если ребенок будет и дальше так ходить, точно обдерет себе коленки.

– По крышам нужно передвигаться по-другому, – терпеливо объяснил Алек и, взяв руки Рафаэля в свои, показал, как. – Потому что они под углом. Вот, смотри. Повторяй за мной.

Удивительно приятно было учить ребенка таким вещам. У Алека была в свое время масса планов, чему он научит брата, когда тот вырастет… только брат так никогда и не вырос.

– Когда ты подаришь родителям настоящего внука? – спросила как-то Ирина Картрайт у Изабель после собрания Конклава.

– Ради Ангела! – возмутилась та. – А Макс что, воображаемый?

Ирина умолкла, потом рассмеялась.

– Я имею в виду дитя Сумеречных охотников, чтобы учить его нашей жизни и нашим обычаям. Никто не позволит этой парочке воспитывать маленького Охотника. Только представь – колдун рядом с нашим малышом! И потом, эти их отношения… Дети так впечатлительны. Это было бы неправильно.

Изабель потянулась за кнутом. Алеку пришлось оттащить сестру в сторону.

– Вы, младшие Лайтвуды, все чокнутые. На вас никакой управы нет, – проворчала Ирина.

– О да, мы такие, – сияя, сказал Джейс, возникая рядом с Алеком и Изабель.

Алек уговаривал себя, что все хорошо, все в порядке. Когда он особенно беспокоился за друзей, это было хорошее утешение – думать, что и Магнус, и Макс – оба чародеи, и им не надо сражаться с демонами.

Рафаэль тем временем с удивительной точностью повторил движения Алека. Малыш далеко пойдет, подумал он. И тот, кому доведется его вырастить, будет очень им гордиться.

– Отлично, Раф! – похвалил он.

Он вообще-то не собирался так называть мальчика – имя вырвалось само, но Рафаэль только искоса глянул на него и улыбнулся. Тут им всем пришлось замолчать и снова спрятаться за трубой, потому что из дома чародея вышел Охотник. Джем вопросительно поглядел на Алека, но тот покачал головой.

Когда Охотник скрылся, они, объединив усилия, спустили Рафаэля с крыши.

– Интересно, насколько в Институте все плохо? – спросил Джем.

– Скоро узнаем, – пообещал Алек. – Я слышал, как этот наемник сказал, что следующая поставка от Брейкспира будет сегодня в полночь. Если привезут женщин, мы должны спасти их и остановить и Охотников, и чародея. Брать придется всех сразу, а внутри довольно много народу. Неизвестно, скольких держат в плену, и сколько человек их охраняет. Нужно подкрепление, и прежде чем возвращаться к Тессе и Лили, я хочу кое с кем поговорить по этому поводу. Надеюсь, не все Сумеречные охотники в этом городе стали предателями.

Джем кивнул. Они двинулись к выходу из переулка, и Алек вкратце рассказал про фейри, которую они с Лили встретили на Базаре – с лицом как увядшее яблоко, и волосами, как пух одуванчика.

– Лили говорит, у нее может быть информация о семье, которую ты ищешь, – сказал он.

Джем помрачнел.

– Эту женщину я уже встречал. Я выясню, кто она. И сделаю так, что она заговорит.

Еще мгновение его лицо оставалось холодным и угрюмым, потом он поднял взгляд на Алека.

– Как там Лили?

– Э-э-э… – он судорожно пытался вспомнить, не ляпнул ли часом того, чего не следовало.

– Ты явно беспокоишься за нее, – мягко пояснил Джем. – И, возможно, тем сильнее… что ее нынешние чувства по поводу Рафаэля заставляют тебя невольно думать о том, как будет себя чувствовать Магнус… когда-нибудь в будущем, – глаза его были темны, как Безмолвный город, и так же печальны. – Да. Я знаю.

Ничто из этого Алек не сумел бы сам облечь в слова. Безымянная тень иногда набегала на лицо Магнуса, словно эхо прежнего одиночества, и тогда Алек хотел защитить его, защищать всегда – но знал, что не сможет.

– Ты же был почти бессмертным. Может, есть какой-то способ… с этим справиться?

– Я жил очень долго, – ответил Джем. – Но жил в клетке из костей и безмолвия, чувствуя, как мое сердце постепенно превращается в пепел. И нет, я не смог бы рассказать, каково это было.

Алек вспомнил собственную юность в Институте, раздавленную отцовскими ожиданиями, словно кучей камней… вспомнил, как пытался приучить себя не смотреть, не заговаривать, даже не пытаться стать счастливым.

– Возможно, я знаю, – сказал он. – Не настолько полно, понятное дело. Но – возможно. Отчасти.

Он тут же испугался, что позволил себе лишнего, но Джем улыбнулся, словно понял, о чем он.

– Для моей Тессы и твоего Магнуса все по-другому. Они родились такими, какие есть, и за это мы их любим. Они живут – вечные и неизменные – в непрестанно меняющемся мире и каким-то чудом находят в себе храбрость считать его прекрасным. Все мы хотим защитить наших возлюбленных от скорбей и опасностей… но мы должны доверять им. Мы должны верить, что им хватит сил жить дальше и снова смеяться. Мы боимся за них, но эта вера должна победить страх.

– Я верю, – Алек склонил голову.

В одном квартале от Института телефон у него в кармане зажужжал. Клэри прислала сообщение…

Как-то несколько месяцев назад они с Магнусом оставили Макса на Маризу и устроили себе вечер в городе. В «Адском логове» играла старая группа Саймона, у них куда-то делся басист, и Саймон согласился его подменить – с ним такое иногда случалось. И вот Алек, Магнус, Джейс, Клэри и Изабель вместе пошли послушать музыку. Друг Саймона, Эрик, написал песню «Мое сердце – перезрелая дыня, и треснет сейчас для тебя»… Она была ужасна.

Танцевать Алек не любил – только если с Магнусом. Но даже и тогда он предпочитал, чтобы музыка была не такой жуткой. Магнус, Джейс и Изабель вышли на танцпол – настоящие звезды в этой толпе. Некоторое время Алек любовался на своего бойфренда, но вскоре устал от издевательства над ушами собравшихся. Он поглядел на Клэри: она сидела с очень прямой спиной и лишь время от времени моргала.

– Отличная музыка, – сказала она, храбро кивая.

– Кошмарная музыка, – возразил Алек. – Пойдем лучше есть такос.

Когда они вернулись, Саймон только спустился со сцены. Он пил воду из бутылки и спрашивал у всех, что они думают про этот сет.

– Там, наверху, ты выглядел очень сексуально, – сказала Изабель. Ее глаза блестели.

– Правда? – Саймон криво улыбнулся.

– Неправда, – заверил его Джейс.

– Ты был великолепен! – воскликнула Клэри, наскакивая на него. – Просто вау! Даже не знаю, какое слово еще подобрать. Ты великий! Ваша группа – великая!

Клэри была верным и благородным парабатаем, но и Саймон особой тупостью не отличался и к тому же знал ее долгие годы. Он перевел взгляд с виноватого лица Клэри на Алека.

– Вы опять уходили есть такос?! – горестно воскликнул он.

– Поверь, они были великолепны! – усмехнулся Алек.

Он отошел к Магнусу, обнял его за талию. По случаю выхода в клуб тот оттенил свои золотые глаза серебряным глиттером и теперь сиял как звезды и луна.

– Танцы танцами, – прошептал он ему на ухо, – но группа правда была хуже некуда, а?

– Я могу танцевать под что угодно, – отозвался Магнус. – Но вообще-то да. Мне доводилось слышать Моцарта и «Секс Пистолз» в их лучшие дни. Могу подтвердить, группа Саймона – это нечто чудовищное.

Друзья Алека собрались вокруг, его семья была рядом, – в такие моменты он особенно остро вспоминал одиночество своей юности, когда его разрывало между тем, чего, возможно, никогда не будет, и тем, что он мог потерять. Он крепче обнял Магнуса и ощутил маленький взрыв счастья в груди – теперь он мог получить это все.

– В следующий раз сразу идем за такос? – прошептал он, когда они уходили, и Клэри заговорщически кивнула за спиной у Саймона.

Вот так Алек со временем и полюбил ее, хотя поначалу долго не принимал: ни в большом, ни в малом Клэри никогда его не подводила.

Не подвела и сейчас. «Захвачены в плен Ужасным Пиратом Максом!» – было написано под фотографией. Возможно, шутка, но Алек ее не понял.

Селфи было сделано под странным углом, но он все равно разглядел Магнуса и Макса: волосы Магнуса спереди были ослепительно-синего цвета; Макс держался одной рукой за эти лазурные пики, а другой – за рыжие локоны Клэри и выглядел абсолютно довольным. Магнус хохотал.

– Смотри, – Алек показал фото Рафаэлю.

Тот цапнул телефон и отбежал подальше, чтобы рассмотреть фотографию. И Алек оставил телефон ему.

Вскоре они с Джемом остановились перед дверью Буэнос-Айресского Института. Как Алек и надеялся, ее опять охранял Хоакин. Он радостно поздоровался с Алеком и удивленно уставился на бледные шрамы на лице Джема.

– О, неужели вы тот Безмолвный Брат, которого изменил Небесный огонь? – жадно спросил он. – Тот самый, который…

– Сбежал и женился на чародейке? Да.

В его тихом голосе и мягкой улыбке посверкивали острые грани вызова.

– Я уверен, она очень хорошая, – поспешно добавил Хоакин.

– Это точно, – подтвердил Алек.

– Я мало кого знаю из Нижнего мира, – извиняющимся голосом продолжал Хоакин, – но вот вчера познакомился с подругой Алека! Она… тоже мне показалась очень хорошей. Я уверен, на свете полно отличных нижнемирцев. Только не у нас в городе. Говорят, Королева Сумеречного базара – жуткий тиран.

Алек вспомнил Джульетту, окруженную детьми.

– Мне так не показалось, – твердо сказал он.

Хоакин уставился на него.

– Держу пари, вы вообще ничего не боитесь!

– Кое-чего боюсь, – сказал Алек. – Потерпеть неудачу, например. Ты же сам понимаешь, что с твоим Институтом что-то не так, правда? Мне хотелось бы верить, что ты не участвуешь во всем этом… но знать ты в любом случае обязан.

Хоакин отвел взгляд – и тут впервые заметил Рафаэля, который держался сзади, сжимая в руках телефон Алека.

– Да это же малыш Рафаэль! – воскликнул Хоакин.

Тот прищурился и поправил тонким, но суровым голоском:

– Раф!

– Ты его знаешь? – удивился Алек. – Тогда должен знать и то, что на Сумеречном базаре все это время находился брошенный ребенок-Охотник. Заботиться о сиротах войны – долг нефилимов.

– Я… – голос Хоакина сорвался. – Я пытался. Но он никого к себе не подпускал. Как будто не хотел, чтобы ему помогали.

– Все хотят, чтобы им помогали.

Хоакин уже стоял на коленях и протягивал Рафаэлю конфету в яркой обертке. Ребенок подозрительно посмотрел на него, потом осторожно приблизился, схватил конфету и тут же снова спрятался за Алека.

Тот и сам прекрасно знал, что значит быть маленьким и испуганным. Но в один прекрасный день придется выбрать – и стать храбрым.

– Вот адрес, – протянул он Хоакину клочок бумаги. – Если захочешь выяснить, что на самом деле творится у тебя в Институте, встретимся там сегодня ночью. И подкрепление приводи, но только тех, кому действительно можешь доверять.

Хоакин все так же не смотрел ему в глаза, но бумажку взял. Алек развернулся и пошел прочь. Джем и Рафаэль последовали за ним, один слева, другой справа.

– Думаешь, придет? – тихо спросил Джем.

– Надеюсь, – ответил Алек. – Надо же хоть немного доверять людям, ты сам говорил. И не только тем, кого мы любим. Надо верить в людей и защищать их – как можно больше. Только так мы станем сильнее. Я хочу признаться, – он тяжело сглотнул. – Я тебе завидую.

На лице Джема отразилось искреннее изумление. Потом оно сменилось улыбкой.

– Я тебе тоже немного завидую.

– Мне?! – настала очередь Алека удивляться.

Джем кивнул в сторону Рафаэля и фотографии Магнуса и Макса у него в руках.

– У меня есть Тесса, значит, у меня есть целый мир. Мы весь его прошли рука об руку с ней, и это было блаженством. Но иногда я думаю о месте… которое могло бы стать мне домом. О моем парабатае. О ребенке.

Все это у Алека было. Он почувствовал себя, совсем как вчера ночью, когда натягивал ботинки на разбитые ноги Рафаэля: тебе больно, но ты знаешь, что эта боль – не твоя.

– А вы с Тессой разве не можете завести ребенка? – нерешительно спросил он.

– Я никогда не рискну спросить ее, – ответил Джем. – У нее когда-то были дети. Они были прекрасны и уже умерли. В детях наше бессмертие… Но что если ты будешь жить вечно, а твой ребенок нет? Я видел, как ей пришлось отрывать от них свое сердце. Видел, чего ей это стоило. И я не могу просить ее снова согласиться на такие страдания.

Рафаэль поднял руки, намекая, что его пора нести. Алек подхватил его. Сердца чародеев бьются по-другому – он привык к звуку сердец Макса и Магнуса, равномерному, вселяющему уверенность. Как странно было держать в объятиях ребенка-смертного… Впрочем, вскоре он привык к новому ритму.

Вечернее солнце нещадно палило беленые стены домов по обе стороны улицы. Тени идущих протянулись далеко назад, но город сиял, и Алек впервые увидел, что он может быть красивым.

Иногда его накрывало отчаяние оттого, что мир невозможно изменить… или оттого, что он меняется недостаточно быстро. Он не был бессмертным и не хотел этого, но временами пугался, что не проживет достаточно долго… чтобы взять Магнуса за руку перед всеми, кто им обоим дорог, и произнести священный обет. На этот случай в голове у него была особая картинка – средство от усталости и отчаяния, напоминание, ради чего стоит продолжать сражаться.

Когда-нибудь, когда его не станет, когда он превратится в пыль и прах, Магнус все так же будет ходить по дорогам этого мира. И если им хоть немного удастся изменить мир к лучшему, это неизвестное лучшее будущее будет – для Магнуса. Алек запросто мог представить себе, что когда-нибудь, в такой же пылающий жаркий день на неведомой улице в неведомой стране Магнус увидит что-то красивое и вдруг вспомнит его, Алека, и то, что мир стал другим, потому что Алек жил в нем. А вот что это будет за новый мир – на это у него воображения не хватало.

Но главное что где-то в нем, в далеком будущем останется это прекрасное лицо, которое он любит больше всего на свете.

* * *

Джем выложил Тессе все, что они узнали, и кого собираются теперь искать на Сумеречном базаре.

Лили поймала его взгляд.

– И на что же ты смотришь, мой сладкий бутербродик с арахисовым маслом и ДЖЕМОМ?

Тесса фыркнула у него за спиной.

– У меня в запасе еще и другие прозвища есть, – предупредила ее довольная Лили. – Они просто сами приходят. Хотите узнать, какие?

– Точно не хочу, – отрезал Алек.

– Не особенно, – ответил Джем.

– Еще бы, очень хочу! – обрадовалась Тесса.

По дороге на Сумеречный базар Лили без остановки развлекала ее прозвищами. Хохот Тессы звучал для Джема как песня, но все-таки он с облегчением вздохнул, когда они наконец добрались до Базара, пусть тот и выглядел как крепость, окруженная колючей проволокой, и в прошлый раз их даже на порог не пустили.

Сегодня вечером их ждала распахнутая дверь.

Джем уже привык к Базарам – немудрено за столько лет поисков то демонов, то потерянных Эрондейлов. И выделяться среди рыночной публики он тоже давно привык.

Но сегодня все здесь глазели на Алека и Лили. Королева Базара, красивая и величественная, вышла, чтобы лично приветствовать их. Алек отвел ее в сторону, чтобы поделиться планами на вечер и попросить помощи. Королева улыбнулась и ответила согласием.

– Они из Альянса, – прошептал в толпе один вервольф-подросток другому, и в его голосе звучал едва ли не священный ужас.

Алек втянул голову в плечи и принялся возиться с Рафом: всеобщее внимание его немного угнетало. Джем встретил взгляд Тессы и улыбнулся. Они повидали на своем веку немало блестящих и подающих надежды поколений, но поколение Алека явно сумело сказать новое слово в истории.

– Рози, ты не видела тут сегодня женщину-фейри с волосами, как пух одуванчика? – обратился Алек к юной фейри.

– Вы, наверное, про матушку Боярышник говорите, – живо отозвалась та. – Она всегда где-то тут, рассказывает детям сказки. Она любит детей. А всех остальных ненавидит. Если она вам нужна, ищите детей – она будет где-нибудь неподалеку.

Они двинулись к главному костру, где собралось больше всего детей. Какой-то фейри играл на бандонеоне[21], глядя в огонь. При звуках музыки лицо Джема озарила улыбка.

Раф цеплялся за рубашку Алека и ревниво поглядывал вокруг. Остальных детей его сердитое лицо явно пугало.

Девочка-фейри показывала фокусы – создавала теневых кукол в дыму, клубившемся над костром. Даже Раф засмеялся, глядя на них, и его угрюмость тут же улетучилась. Теперь он был просто ребенком – льнул к Алеку и, кажется, потихоньку учился радоваться.

– Он говорит, что она очень хороша, – перевела Лили. – Ему нравится магия, но большинство сильных волшебников давно ушли отсюда. А еще он хочет знать, умеет ли такое тот крутой дядя.

Алек вытащил телефон и показал ему видео с Магнусом и волшебным огоньком.

– Смотри, вот он стал красным… – Раф попытался выхватить у него телефон. – Нет, не хватай. Мы больше ничего не крадем, забыл? Магнус пишет мне, и я пишу ему в ответ. Я не смогу этого делать, если ты все время будешь забирать телефон.

Он посмотрел на Джема сквозь танцующее радужное пламя.

– Вообще-то я хотел обратиться к тебе за советом. Насчет того, о чем о ты говорил раньше. Я имею в виду всякие романтические штуки и тому подобное. Ты всегда знаешь, что нужно сказать.

– Я? – удивился Джем. – Вот уж нет. Никогда не считал себя специалистом по части слов. Я люблю музыку. С ее помощью выражать чувства гораздо проще.

– Вообще-то Алек прав, – заметила Тесса.

– Неужели? – удивился Джем.

– В самые тяжелые и темные времена моей жизни ты всегда знал, что сказать, чтобы утешить меня. Один из худших моих моментов случился еще в годы нашей молодости. Мы тогда почти не знали друг друга, но ты пришел и поговорил со мной, и я унесла твои слова с собой, словно фонарь в ночи. Вот из-за таких эпизодов я потом в тебя и влюбилась.

Ее пальцы вспорхнули к его щеке, скользнули по шрамам. Джем запечатлел поцелуй на ее запястье.

– Если мои слова принесли тебе утешение, мы в расчете. Твой голос – лучшая музыка на свете.

– Вот видишь, – мрачно проворчал Алек на ухо Лили.

– Красноречие – хорошая дорога к сердцу, – отозвалась она.

– Wŏ ài nǐ, – прошептала Тесса, приблизив свое лицо к лицу Джема, на языке, который выучила ради него.

В этот самый миг, глядя в ее глаза, Джем уловил во тьме быстрое движение, которое тут же замерло. Женщина с волосами, похожими на пух одуванчика, вышла к костру. Перед собой она толкала передвижной прилавок с зельями; большинство из них были ядами. При виде Джема она остановилась как вкопанная. Она узнала его, а он – ее.

– Матушка Боярышник! – воскликнула юная чародейка, с которой разговаривала Тесса. – Ты пришла рассказать нам сказку?

– Да, – ответил Джем, поднимаясь на ноги и направляясь к ней. – Мы хотим послушать сказку. О том, почему ты ненавидишь Эрондейлов.

Матушка Боярышник уставилась на него широко распахнутыми глазами: они были лишены и цвета, и зрачков, словно в глазницы налили воды. Джем подумал, что она сейчас сбежит, и напрягся, готовясь броситься в погоню. Тесса и Алек тоже придвинулись и встали у нее на пути. Джем ждал слишком долго, чтобы ждать теперь еще хоть одну секунду.

Матушка Боярышник обвела детей взглядом и пожала костлявыми плечами.

– Ну, хорошо, – сказала она. – Больше века я собиралась похвастаться одним фокусом, да видать не судьба. Давайте-ка я лучше расскажу вам сказку о Первом наследнике.

* * *

Они нашли уединенный костер, где дети не услышали бы мрачный рассказ. Один только Рафаэль, молчаливый, с непроницаемым выражением лица, сидел у Алека на руках. Джем тоже сел и приготовился слушать. По одну сторону от него были друзья, по другую – любимая. Свет и тень сплелись в медленном танце у огня на Сумеречном базаре… Старая фейри начала свой рассказ:

– Благой Двор и Неблагой издавна воевали друг с другом, но случались между ними и такие времена, когда раздор прикрывался маской мира. А однажды Король Неблагого Двора даже заключил с Королевой Благого тайное перемирие и особый союз, чтобы скрепить его. Вместе зачали они дитя и решили, что однажды оно унаследует оба престола и объединит страну фейри. Король воспитывал сыновей безжалостными воинами, и надеялся, что Первый наследник станет величайшим из них. А поскольку матери у него при Неблагом Дворе не было, он послал за мной, чтобы я заботилась о нем, и то была великая честь для меня. Детей я всегда любила. Когда-то меня называли великой повитухой фейри.

Король ждал сына, и никого другого, но дитя родилось – и оказалось дочерью. Мне отдали ее, как только она появилась на свет, и с того дня до нынешнего свет ее глаз был единственным, какого я алчу.

Неблагой Король был недоволен дочерью, а Благая Королева – разгневана тем, что он, даже будучи недоволен, все равно не отдал ее ей. А тут еще прорицатели предсказали, что в тот день, когда Первый наследник взойдет на престол, страну фейри накроет тень. Король был в ярости и вынашивал ужасные планы. Королева была напугана, и все тени и бегущие воды в моей земле грозили погибелью той, кого я любила. После недолгого мира война между Неблагим Двором и Благим разгорелась еще страшнее, и фейри стали шептаться, что Первый наследник проклят. Так что ей пришлось бежать, чтобы спасти свою жизнь.

Разумеется, я не называла ее Первым наследником. Ей дали имя Ауралина. Она была самым прелестным созданием, какое только ступало по этой земле.

Она нашла убежище в мире смертных, она считала, что он красив. Всю жизнь она искала красоты и печалилась, когда видела безобразное. Ей нравилось бывать на Сумеречном базаре, бродить среди жителей Нижнего мира и простецов, которые не знали о ее происхождении и не называли про́клятой.

Вот там-то, на Сумеречном базаре, многие десятилетия спустя, она и повстречала волшебника, который сумел ее рассмешить.

Он называл себя Поразительным Роландом, Необычайным Роландом, Невероятным Роландом – как будто и в самом деле был особенным. Это рядом с ней, поистине уникальной, неповторимой! Я возненавидела наглого мальчишку с первой же минуты.

Когда этот фокусник не использовал одно из своих глупых имен, то называл себя просто Роланд Лосс, но это была еще одна ложь.

– Нет, – негромко сказала Тесса. – Не была.

Никто ее не услышал, кроме Джема.

– Была одна чародейка, которую он, по его словам, любил как мать, да только чародеем этот Роланд вовсе не был, как и простецом с даром Видения. Нет, он был куда опасней, смертельно опасен. Я узнала тайну той чародейки: когда-то она привезла из-за моря в Америку дитя Сумеречных охотников и воспитала, скрывая, что он нефилим. Вот от этого-то ребенка Роланд и вел свой род, и в наш мир он попал, потому что кровь призвала его сюда. Настоящее его имя было Роланд Эрондейл.

Он и так уже немало знал о своем происхождении и за деньги сумел разузнать на Базаре кое-что еще. Ауралине он все о себе рассказал. Сказал, что не может пойти к нефилимам и быть одним из них, потому что тогда чародейка, ставшая ему второй матерью, окажется под ударом. Вместо этого он решил стать величайшим волшебником на свете.

Ауралина, забыв об осторожности, поведала ему о пророчестве и связанной с ним опасности. Роланд сказал, что они оба – потерянные дети, и предложил дальше скитаться вдвоем. Сказал, что не против потеряться, если они сделают это вместе. Она согласилась. Он сманил ее, украл у меня, похитил. Уговорил уйти с ним в мир смертных. Обрек ее на гибель, а называл это любовью.

Они убежали. Гнев Короля был подобен пламени, способному пожрать целый лес. Он хотел сохранить в тайне пророчество, а для этого Ауралину надо было вернуть или убить. Во все уголки мира он разослал доверенных лиц – охотиться за моей девочкой, и среди них – кровожадных Всадников Маннана. Злейшие глаза фейри искали ее. Я и сама следила за ней, и любовь сделала мой взор острее. Дюжину раз я находила ее, но никогда не говорила Королю, где. Никогда не прощу его за то, что он обратился против собственной дочери. На всех Сумеречных базарах бывала я, издалека следя за ними, – за моей драгоценной Первой наследницей и этим мерзким мальчишкой. Как же она любила его! И как я ненавидела!

На один Сумеречный базар я прибыла вскоре после того, как они уехали, и повстречала там еще одного мальчишку-Охотника, горделивого, как бог. Он рассказал мне, какое высокое место занимает среди нефилимов. Я знала, что у него есть парабатай – и снова Эрондейл. Злую шутку сыграла я с ним. Надеюсь, он заплатил за свою гордыню кровью.

– Мэттью, – прошептала Тесса и имя, произнесенное впервые за столько лет, показалось ей незнакомым.

Мэттью Фейрчайлд был парабатаем ее сына, Джеймса Эрондейла. Джем знал, что фейри, сидевшая перед ним, обманом склонила Мэттью к ужасному поступку, но до сих пор думал, что это была просто злоба, не месть.

Голос фейри звучал устало. Джем помнил, как сам чувствовал то же – под конец своих дней в Безмолвном Братстве. Да, он помнил эту пустоту внутри.

– Но сейчас-то какой смысл во всем этом? – продолжала женщина, словно разговаривала с самой собой. – И какой был тогда? Долгие годы прошли с тех пор. Десятилетие за десятилетием Ауралина жила со своим фокусником в грязи и скверне смертного мира – моя девочка, мое дитя, рожденное для золотого престола. Они провели вместе всю его жизнь. Ауралина делилась с Роландом своей магией, насколько могла, и он дольше сохранял молодость и жил дольше, чем большинство его грязных соплеменников. Она тратила на него магию зря – с тем же успехом можно пытаться продлить жизнь цветка. Ну, проживет чуть дольше, но потом все равно увянет. В конце концов Роланд состарился, и еще состарился, как это свойственно смертным. Когда ему настал конец, Ауралина встретила смерть вместе с ним. Фейри всегда может выбрать время своей смерти, и я знала, какова она будет, когда впервые увидела их вместе. В его смеющихся глазах я увидела ее смерть.

Моя Ауралина… Когда Роланд Эрондейл покинул этот мир, она положила свою золотую голову на подушку рядом со своим смертным возлюбленным и больше не поднялась. Их ребенок оплакал смерть родителей и покрыл их могилу цветами. Ауралина могла жить еще столетия, но ее загнали как зверя, затравили, и она выбросила свою жизнь на ветер ради глупой смертной любви!

Их дитя долго плакало, но мои глаза были сухи, как пыль, как мертвые цветы на их надгробии. Я ненавидела Роланда с тех пор, как он забрал ее у меня. Из-за нее я ненавижу всех нефилимов и больше всех – Эрондейлов. Каждое прикосновение Сумеречного охотника несет смерть. У ребенка Ауралины тоже был ребенок – в мире до сих пор есть Первый наследник, и когда он восстанет во всей своей грозной славе, купленной кровью Благого и Неблагого Дворов и нефилимов, надеюсь, Охотники и фейри будут наконец уничтожены. Надеюсь, весь мир тогда падет.

Джем подумал о Розмари – потомке Роланда и Ауралины, и о человеке, которого она любила. Возможно, у них уже есть ребенок. Проклятие, о котором говорили фейри, забрало уже не одну жизнь. Опасность оказалась куда серьезней, чем он предполагал. Нужно во что бы то ни стало защитить Розмари от Неблагого Короля и Всадников, несущих смерть. И если есть ребенок, его нужно спасти. Столь многих он уже не спас…

Джем вскочил и помчался прочь от матушки Боярышник, к затянутому колючей проволокой забору, со стремительностью отчаяния, словно мог силой воли вернуться в прошлое и вырвать из когтей смерти те жизни, что навеки остались там.

Когда он остановился, его догнала Тесса, заключила в объятия, подождала, пока он перестанет дрожать, и притянула его голову вниз, к своей.

– Джем, мой Джем. Все хорошо. Это очень красивая история.

– Что?!

– Не ее история. Не рассказ об искаженном видении и ужасном выборе. Я вижу за ней другую, настоящую – историю об Ауралине и Роланде.

– Обо всех, кто погиб, кто страдал, – пробормотал Джем. – О детях, которых мы любили и потеряли.

– Мой Джеймс хорошо знал, какой силой обладает история любви, – возразила Тесса. – Знаю и я. Каким бы темным и безнадежным ни выглядел мир, Люси всегда умела найти в истории красоту. Я знаю, что́ бы они подумали.

– Прости, – сказал Джем.

Он ни за что не стал бы говорить с ней о детях. Он любил детей Тессы, но они не были его детьми. Тесса и так уже достаточно потеряла, и он не мог просить ее потерять еще больше. Ему хватало ее одной. И так будет всегда.

– Ауралина выросла в страхе. Она чувствовала себя проклятой. А Роланд был всеми отвергнут и скитался. Их обоих ждали только страдания. Но они нашли друг друга, Джем. Они провели жизнь вместе и были счастливы. И ее история – такая же, как моя, потому что я нашла тебя.

Ее улыбка озарила ночь. Всякий раз, когда его охватывало отчаяние, Тесса приносила надежду – как когда-то, когда в нем не было ничего, кроме безмолвия, приносила слова. Джем крепко обнял ее и крепко сжал.

* * *

– Думаю, сегодня вы узнали, что хотели, – сказал Алек, когда они все вместе вернулись в отель.

Джем убежал от костра в расстроенных чувствах, но вернулись они с Тессой уже в совершенно другом настроении.

– Надеюсь, с ними все в порядке, – тихо сказал Алек Лили, когда Джем и Тесса ушли готовиться к полночному визиту в дом колдуна.

– С Тессой все хорошо, уж поверь, – отозвалась она. – Если ей понадобится, она в любой момент может пойти к нему, позаниматься Джемнастикой.

– Если эти прозвища не прекратятся раз и навсегда, я больше не буду с тобой разговаривать, – пообещал ей Алек, собирая стрелы и убирая кинжалы и ангельские клинки в крепления на поясе.

Он никак не мог выбросить из головы, как печально Джем произнес то слово – парабатай. Он помнил тень, вечно висевшую над его отцом – темную дыру, рану на том месте, где должен был быть его парабатай. И он думал о Джейсе. Сколько он себя помнил, Алек всегда любил его семью и чувствовал за нее ответственность. Это был вовсе не вопрос выбора, но Джейс – дело другое. Джейс, парабатай Алека, стал первым человеком на земле, который выбрал его. И впервые в жизни Алек решил сделать что-то в ответ, взять на себя новую ответственность. Сделал первый настоящий выбор, открывший двери множеству других.

Алек глубоко вздохнул, взял телефон и написал: «Скучаю».

Ответ пришел мгновенно: «Я тоже». Алек выдохнул, грудь немного отпустило. Джейс был на месте, ждал его в Нью-Йорке вместе со всей остальной семьей. Не так уж трудно говорить о чувствах.

Тут же пришла следующая смс: «Ты в порядке?»

И за ней посыпалось:

«Что случилось?»

«У тебя неприятности?»

«Ты ударился головой?»

Дальше почему-то от Клэри:

«Почему Джейс только что получил от тебя смс и страшно обрадовался, а потом сразу расстроился? Что происходит?»

Нет, все-таки говорить о чувствах – это ужасно. Стоит только начать, и все тут же хотят, чтобы ты только этим и занимался. Коготок увяз…

Алек напечатал ворчливое: «Я в порядке», – и осторожно позвал:

– Раф!

Рафаэль тут же высунул голову из постели.

– Хочешь телефон? На, возьми. Если еще сообщения будут, не обращай внимания. Покажешь только, если придет фотография.

Он понятия не имел, что из сказанного понял Рафаэль. Вряд ли много, но жест, предлагающий телефон, он оценил и жадно потянулся за ним.

– Ты хороший мальчик, Рафаэль, – сказал Алек. – Главное, забери его у меня.

* * *

– Мы собираемся проникнуть в дом тайно, в баках для белья из прачечной? – весело спросила Лили.

Алек растерянно посмотрел на нее.

– Вообще-то нет. Какие еще баки из прачечной? Я человек прямой – я в дверь постучу.

Они с Лили стояли на мостовой перед громадным серым домом. Джем и Тесса ждали на крыше. Рафа Алек привязал к Джему – в прямом смысле слова, веревкой за запястье.

– Я, конечно, понимаю, что Раф украл твой телефон, – задумчиво сказала Лили. – Но кто украл твою любовь к приключениям?

Алек подождал.

Дверь отворилась.

На пороге стоял и смотрел на них чародей – лет тридцати, похожий на бизнесмена, с коротко стриженными светлыми волосами. Никаких признаков жителя Нижнего мира, пока он не открыл рот, и Алек не увидел раздвоенный язык.

– О, привет, – сказал он. – Ты тоже из людей Клайва Брейкспира?

– Я Алек Лайтвуд.

Лицо хозяина дома прояснилась.

– А, понятно. Я про тебя слышал. Любишь колдунов, да?

– Некоторых.

– Хочешь поучаствовать в нашем деле, я так понимаю?

– Да.

– Без проблем. Заходи вместе со своей вампирской подружкой, и я объясню, что мне от вас надо. Вампирша, думаю, будет довольна. Не очень-то им нравятся оборотни, а?

– Мне вообще почти никто не нравится, – охотно подтвердила Лили. – Зато я люблю убивать.

Колдун махнул рукой, снимая защиты, и повел их через шестиугольный холл с потолком, похожим на гипсовую формочку для желе. Зеленый стеклянный пол сиял, как полированный нефрит. Нигде не было никаких признаков разрушения или упадка. Деньги в этом доме явно водились.

В стенах было множество дверей, все выкрашены в белый. Колдун открыл одну из них и повел гостей по грубым каменным ступеням во тьму. Сначала появился запах. А потом они увидели.

Вперед уходил длинный каменный коридор с факелами по стенам и канавками для стока крови и нечистот с обеих сторон. Вдоль коридора тянулись ряды клеток. Из-за прутьев сверкали глаза, отражая свет факелов – совсем как глаза Джульетты на Сумеречном базаре. Некоторые клетки были пусты. В других виднелись какие-то неясные и неподвижные фигуры.

– Стало быть, ты крадешь женщин-оборотней, а Охотники тебе помогают? – спросил Алек.

Чародей кивнул и улыбнулся.

– Почему оборотни? – мрачно спросил Алек.

– Ну, как же, колдуны и вампиры не могут рожать детей, а для фейри это слишком тяжело, – деловито объяснил хозяин предприятия. – Вервольфы щенятся очень легко, да и животной силы у них хватает. Всем известно, что нижнемирцы не могут выносить и родить ребенка-чародея. Их организм всегда отторгает плод. Но я решил использовать немного магии. Говорят, что однажды колдун родился и у женщины-Охотницы… Вранье, скорее всего, но это заставило меня задуматься. Только представь, какую силу мог бы получить колдун, родись он от вервольфа и демона! – Он пожал плечами. – Уж попытаться-то стоило. Конечно, самки-оборотни при таком эксперименте расходуются очень быстро.

– Сколько уже умерло? – поинтересовалась Лили с непроницаемым лицом.

– Ну, сколько-то штук, – добродушно ответил колдун. – Все время нужны новые, так что я охотно вам заплачу. Должен признаться, эксперимент идет не совсем так, как я задумывал. Вообще-то, ничего пока не получилось. Вы же, гм… знакомы с Магнусом Бейном? Я наверняка самый могущественный колдун, какого вы до сих пор встречали, но я слышал, что он тоже очень хорош. Если сумеете уговорить его к нам присоединиться и помочь, я вас щедро награжу. Как и он. Уверен, вы оба будете довольны.

– Да уж, надеюсь, – ответил Алек.

Не в первый раз, далеко не в первый кто-то думал, что Магнуса можно купить. И не в первый раз кто-то полагал, что если Алек как-то связан с Магнусом, значит, на нем пятно… он замаран.

Раньше это всегда приводило Алека в бешенство. И сейчас привело, но он научился с этим справляться.

Колдун повернулся к нему спиной и принялся разглядывать клетки, словно выбирая товар на прилавке.

– Ну, что скажете? – спросил он. – Договорились?

– Не уверен, – задумчиво сказал Алек. – Ты еще не знаешь моей цены.

– И какова же она? – расхохотался колдун.

Алек сбил его с ног, колдун рухнул на колени. В его шею уперлось лезвие ангельского клинка.

– Все женщины на свободе, а ты – под арестом, – сказал Алек.

Когда со стены слетел факел и упал на солому, Алек понял, почему колдун пользовался ими, а не электричеством или ведьминым огнем. Пришлось прыгнуть и затоптать пламя.

«А он и правда хорош», – признал Алек, когда все вокруг стало оранжевым уже не от огня, а от магии. Ослепительные лучи ударили крест-накрест от решеток.

Вдруг другой свет разрезал оранжевые ленты магии – жемчужно-серый, неодолимый для любой тьмы. Тесса Грей, дочь самого Князя Ада, стояла у подножия лестницы, и руки ее сияли.

Магия Тессы была повсюду. За долгие годы Алек научился чувствовать магию, идти по ее течению, использовать в битве как оружие. Совсем не похожая на поющую мощь лука, к которой он привык, которую знал и любил, она все же была для него родной. Магия Тессы окружала его, охлаждая и защищая. Он кинулся обратно к колдуну.

– Самый могущественный колдун, какого я встречал? – прорычал он. – Она порвала твои защиты как папиросную бумагу. А мой парень сожрет тебя на завтрак!

Чрезмерная самоуверенность до добра не доводит. Он не услышал придушенный вскрик Тессы и не заметил тень, скользнувшую ему наперерез.

Его клинок ударился о меч Клайва Брейкспира. В его глаза впился чужой взгляд, пылающий и яростный. Тесса сражалась сразу с тремя Сумеречными охотниками, Джем спешил ей на помощь, на Лили напал еще один, а хозяин дома швырял на пол, устланный соломой, оставшиеся факелы.

Алек давно владел умением видеть всю битву сразу, словно со стороны, но кинжал в руке Брейкспира, нацеленный ему прямо в сердце, заметил слишком поздно.

Из тени разъяренным шершнем вылетел Рафаэль и вцепился зубами в запястье врага. Меч с лязгом упал на каменный пол.

Брейкспир взревел и со всей нефилимской силой, предназначенной для защиты тех, кто нуждался в защите, швырнул Рафаэля о прутья ближайшей клетки. Раздался хруст.

– Нет! – закричал Алек и ударил Брейкспира в лицо.

Колдун швырнул факел ему под ноги, Алек перешагнул через огонь, схватил его за горло, оторвал от земли и ударил головой о голову Брейкспира. Глаза колдуна закатились, но глава Института испустил гневный вопль и бросился на Алека. В руке у него все еще был ангельский меч, так что Алеку пришлось сломать эту руку и заставить врага упасть на колени.

Алек стоял над обоими врагами и дышал так, что грудь, казалось, вот-вот лопнет. Больше всего ему сейчас хотелось прикончить обоих на месте.

Магнус и Макс ждали его дома.

А здесь был Рафаэль.

Тесса, Джем и Лили тем временем разделались со своими Охотниками.

– Можешь заколдовать веревки, чтобы связать их? – спросил Алек у Тессы. – Они должны ответить перед судом.

Тесса шагнула вперед, Лили за ней. Про свою любовь к убийствам она не шутила, а сам Алек был слишком близок к краю и боялся, что с радостью к ней присоединится.

Он шагнул туда, где у клетки в грязи жалкой кучкой лежал Рафаэль. Он взял ребенка на руки, и у него перехватило дыхание. Теперь он понимал, что обрел тут, в Буэнос-Айресе… Но, возможно, уже слишком поздно.

Грязное личико было совершенно спокойно. Грудь едва вздымалась.

Рядом на колени опустился Джем.

– Прости меня. Он выпутался из веревки, я погнался за ним, но… но…

– Это не твоя вина, – едва шевеля губами, произнес Алек.

– Дай его мне, – сказал Джем.

Алек посмотрел на него… и положил ребенка ему на руки.

– Позаботься о нем. Пожалуйста.

Джем взял Рафаэля и кинулся к Тессе, вместе они взлетели по каменным ступеням.

В воздухе все еще висела оранжевая магия. Пожар разгорался, дым заволакивал помещение густым удушливым облаком.

Одна из женщин-оборотней протянула сквозь прутья худую руку.

– Помогите нам!

Алек сорвал с пояса топор из электрума[22] и сбил замок с ее клетки.

– За этим я и пришел! – рявкнул он. Потом, помолчав, спросил: – Гм, Лили, у колдуна случайно нет ключей?

– Есть, – отозвалась она. – Я только что их забрала. Чур я открываю ключами, а ты продолжай живописно размахивать топором.

– Договорились!

Первая вервольфша выскочила из клетки, как только ее открыли, но та, что была в соседней, лежала без сознания. Алек влез внутрь, опустился рядом с ней на колени и вдруг услышал шум сражения на верхних ступенях лестницы.

Он схватил женщину на руки и кинулся к выходу.

Тесса и Джем уже были в холле, у самых дверей. Горящий дом был полон Сумеречных охотников. Джем сражаться не мог, у него на руках был Рафаэль. Тесса делала, что могла, чтобы расчистить дорогу, но ребенок нуждался и в ее помощи тоже.

– Где наш глава? – закричал кто-то в толпе.

– Вы называете его главой?! – взорвался Алек.

Он посмотрел на бесчувственную женщину, которую держал на руках и поднял ее выше, чтобы все Охотники видели.

– Он помог колдуну сделать это с ней! Он швырнул ребенка о стену! Вы этого хотите от своего лидера? Вы этим хотите быть?

Несколько Охотников ошеломленно смотрели на него. Лили быстро прокричала перевод.

Вперед выступил Хоакин и что-то крикнул.

– Он велел им не двигаться с места, – сообщила Лили.

Тот, что требовал показать им Брейкспира, ударил Хоакина по лицу. Другой вскрикнул от ужаса и гнева и, выхватив кнут, выскочил вперед, готовый защищать его.

Алек быстро огляделся. Некоторые Охотники растерялись, но в конце концов все они солдаты, и многие были готовы выполнить полученный приказ и биться с Хоакином, с Алеком, с кем угодно, чтобы помочь своему недостойному командиру. И сейчас они стояли на пути у Джема и Тессы. И, возможно, у жизни Рафаэля.

Двери горящего дома распахнулись от удара. Из дыма выступила Королева Сумеречного базара.

– Скорее, к Алеку! – приказала она, и внутрь ворвалась дюжина вампиров и вервольфов.

Джульетта расчистила дорогу, и Джем с Тессой выскочили наружу. Наконец-то Рафаэля унесли подальше от дыма и грязи. Алек пробился к Королеве.

– Mon Dieu![23] – выдохнула она, увидев женщину у него на руках.

Повинуясь ее приказу, к ним подскочил колдун и, приняв из рук Алека драгоценную ношу, скрылся с ней в ночи.

– Внизу еще остались женщины, – сказал Алек. – Я должен вернуться за ними. Некоторые Охотники на нашей стороне.

– И кто же это?

Он обернулся и увидал, как Хоакин сражается сразу с двумя противниками. Человек с кнутом, пришедший ему на помощь, был уже повержен.

– Вон тот, – сказал Алек. – И все, на кого он укажет.

Джульетта стиснула челюсти, и, постепенно превращаясь в волка, решительно зашагала по зеленому стеклянному полу к Хоакину. Подойдя, она постучала одного из нападавших по плечу. Когда тот обернулся, она разорвала ему горло взмахом когтистой руки.

– Может, лучше брать их живыми? – предложил Алек. – Хотя для этого уже все кончено.

Хоакин смотрел на Джульетту расширившимися глазами. Алек вспомнил, что юноше рассказывали всякие жуткие истории про Королеву Сумеречного базара, и сейчас, с окровавленными руками и заревом пожара в спутанных волосах, Джульетта полностью соответствовала тому, что он мог себе представлять.

– Не трогай ее! – крикнул он. – Она с нами!

– А, хорошо, – пробормотал Хоакин.

Прищурившись, Джульетта посмотрела на него сквозь дым.

– Так ты, значит, хороший парень?

– Пытаюсь им быть, – отвечал он.

– Bien[24], – сказала она. – Тогда показывай, кого убивать. То есть… по возможности брать живым.

Алек решил, что теперь они сами разберутся, и снова помчался вниз по ступеням. Лили не отставала. В коридоре, заполненном дымом, были Охотники, они пытались вытащить Клайва Брейкспира и его сообщника-колдуна. Алек нехорошо улыбнулся.

– Если вы верны Конклаву, присматривайте за этим двумя. Их ждет суд!

Они с Лили принялись открывать клетки. Те, кто мог, выбегали сами, но слишком многие были уже не в состоянии двигаться. Алек хватал одну женщину за другой и вытаскивал их наружу. Лили помогала тем, кто не мог стоять на ногах. Алек передавал спасенных в руки нижнемирцев с Базара и снова мчался вниз. Очутившись наверху с очередной жертвой, он вдруг увидел, что холл пуст: все бежали, спасаясь от дыма и падающих сверху обломков. Здание превратилось в смертельную ловушку.

Алек бросил женщину на руки Лили, которая при своем малом росте была достаточно сильна, чтобы нести такой груз.

– Забирай ее и уходи, я за остальными.

– Я не пойду! – закричала она, перекрывая рев пламени. – Не хочу больше никого бросать!

– Ты никого не бросаешь! Лили, беги!

Всхлипывая, она побрела к двери, шатаясь под тяжестью ноши. Дым превратил весь мир в серый ад. Не было видно ни зги, воздуха не осталось.

Чья-то рука схватила его за плечо. Рядом стоял Хоакин.

– Вниз больше нельзя! – прохрипел он. – Мне тоже жаль этих женщин, но они…

– Нижнемирские? – холодно закончил за него Алек.

– Это слишком опасно. А тебя еще многое ждет в этом мире.

Магнус и Макс… Стоит только закрыть глаза, и Алек видел их так ясно. Но чтобы вернуться к ним, нужно быть этого достойным.

Алек стряхнул руку Хоакина с плеча.

– Я не оставлю ни одну из них там! – зарычал он. – Ни одну! И ни один настоящий Охотник не оставит!

Спускаясь в огненную преисподнюю, он бросил на юношу последний взгляд.

– Иди, – бросил он. – Ты можешь уйти. Ты все равно сможешь называть себя Сумеречным охотником, если уйдешь. Но будешь ли ты им на самом деле?

* * *

Рафаэль лежал на мостовой, над ним склонились Джем и Тесса. Джем уже пустил в ход все заклинания, которым научился в Безмолвном Братстве. Тесса применила все чары, какие узнала в Спиральном Лабиринте, но, увы, долгий и горький опыт подсказывал Джему, что в этом маленьком теле слишком многое было разбито и сломано.

Вокруг пылал огонь, бушевало сражение. Джем ничего не видел и не слышал. Для него во всем мире сейчас не существовало ничего, кроме этого детского тела, которое он пытался исцелить.

– Ясенец, Джем, – в отчаянии прошептала Тесса. – Мне нужен ясенец!

Джем вскочил на ноги и обшарил взглядом толпу. Столько народу с Сумеречного базара собралось – наверняка кто-нибудь сможет помочь! И вдруг заметил матушку Боярышник. Звездный свет запутался в ее волосах, похожих на пух одуванчика.

Она поймала его взгляд и бросилась бежать. Но если нужно, Джем все еще мог быть быстрым, как Охотник. В мгновение ока он оказался рядом и схватил ее за запястье.

– У тебя есть ясенец?

– Даже если и есть, – огрызнулась она, – с какой стати мне его тебе давать?

– Я знаю, что ты сделала больше ста лет назад, – прошипел он. – Я лучше тебя это знаю. Тот фокус, когда ты обманом заставила одного Охотника отравить другого, помнишь? Ты еще и нерожденного ребенка отравила. Ну как, достаточно?

Фейри остолбенела.

– Этот ребенок умер, и виновата в этом ты, – сурово сказал Джем. – А вон там лежит еще один ребенок, которому нужна помощь. Я могу отнять у тебя эту траву, и отниму, если придется. Но я даю тебе шанс сделать выбор.

– Слишком поздно! – прорыдала матушка Боярышник, и Джем знал, что она думает об Ауралине.

– Да, – безжалостно продолжал он. – Слишком поздно спасать тех, кого мы уже потеряли. Но это дитя еще живо. И выбор пока за тобой, так выбирай!

Матушка Боярышник отвернулась, горько сжав губы. Однако полезла в потертый мешочек на поясе и сунула траву ему в руку.

Джем кинулся обратно к Тессе. Тельце Рафаэля выгибалось в ее руках дугой. Ясенец ожил, когда она вяла его, пальцы Джема коснулись ее пальцев, его голос влился в ее заклинания, которые она произносила на разных языках, в заклинания, которым они успели научить друг друга за долгие годы. Слова стали песней, руки – живой магией, и все, что они знали, хлынуло потоком в лежащего на земле ребенка.

Рафаэль открыл глаза. Жемчужная магия Тессы вспыхнула на мгновение в его темных глазах и пропала. Мальчик сел – в полном порядке, целый, невредимый и довольно сердитый. Требовательно уставившись на их взволнованные лица, он прохрипел по-испански:

– Где он?

– Внутри, – ответила Лили.

Узкая мощеная улица была заполнена народом с Сумеречного базара: кто-то заботился об освобожденных оборотнях, кто-то присматривал за пленными Охотниками. Другие Охотники помогали им или пытались потушить пожар. Лили ни в чем не участвовала. Она стояла, сложив руки на груди, и смотрела на дом темными от слез глазами.

У них на глазах часть крыши обвалилась внутрь. Раф ринулся вперед, но Тесса успела поймать его и удержать, как он ни бился. Джем встал.

– Нет, Джем, – возразила она. – Держи ребенка. Внутрь пойду я.

Он попытался взять Рафаэля, но тот стал драться уже с ними обоими – а потом вдруг утих. Джем оглянулся, чтобы понять, на что он смотрит… На что устремлены все взгляды вокруг.

В толпе прокатился ропот, потом наступила тишина. Вряд ли Базар или Институт когда-нибудь забудут, что произошло здесь сегодня, успел подумать Джем.

Из клубящегося дыма показались два Сумеречных охотника, оба несли на руках оборотней. Оба были высокими, с суровыми лицами, и все расступались, чтобы дать им пройти. А за их спинами рушилось здание Института.

Женщины были спасены, и ребенок тоже. Джем почувствовал, как все внутри него озаряется светом. Если Розмари можно спасти, он спасет ее. И если у нее есть ребенок, они с Тессой встанут между ним и любыми королями и всадниками на свете.

Алек положил женщину-оборотня к ногам Тессы, и она принялась чарами выгонять из ее легких дым. Алек опустился на колени возле Рафа.

– Привет, малыш, – сказал он. – Как ты, в порядке?

Может, Рафаэль и не понимал языка, но не понять то, что он видел – Алек на коленях в грязи, его лицо полно любви и заботы, – было трудно. Рафаэль кивнул, с его курчавой головы посыпалась пыль, и он бросился в раскрытые объятия. Алек прижал мальчика к груди.

– Спасибо вам обоим, – прошептал он, глядя на Джема и Тессу. – Вы герои.

– Не за что! – весело ответил Джем.

– Ты настоящий псих, – сказала Лили и закрыла лицо руками.

Алек встал и неуклюже похлопал ее по спине, держа Рафа свободной рукой.

Джульетта приказала одному из своих колдунов заняться женщиной, которую держал на руках Хоакин.

– Вы спасли их всех, – она улыбнулась обоим Охотникам, немного удивленно, словно была не старше Рафа и впервые в жизни видела магию. – Вы все-таки сделали это!

– Та женщина-оборотень, которая присматривала за Рафом… – сказал Алек. – Она здесь?

Джульетта смотрела на пепел, летавший по улице. Пожар уже утихал. Тесса смогла, наконец, им заняться, разобравшись с более срочными делами, но от дома остались руины.

– Нет. Девочки сказали, она умерла одной из первых.

– Мне жаль… – Алек повернулся к мальчику, и голос его сразу изменился. – Раф, я должен что-то у тебя спросить. Solomillo…[25]

– При чем тут стейк? – фыркнула Лили.

– Черт побери… Прости, Раф. Ты… хочешь поехать со мной в Нью-Йорк? Мне надо кое с кем поговорить… Но если тебе не понравится, ты сможешь вернуться.

Некоторое время Раф внимательно наблюдал, как Алек воюет со словами.

– Да не понимаю я тебя, глупый, – пробормотал он по-испански и, уткнувшись головой ему в грудь, повис у него на шее.

– О’кей, – сказал тот. – Видимо, это «да».

Тесса наконец отошла от сгоревшего дотла здания. Несколько колдунов глядели на нее с восторгом и ужасом, гордо отметил про себя Джем.

– Попросим Магнуса открыть для них портал? – она посмотрела на связанных колдуна и главу Института.

– Погоди, – сказал Алек.

Весь его облик изменился: плечи расправились, лицо стало суровым. Если бы не ребенок на руках, он внушал бы ужас.

– Сначала я с ними поговорю, – произнес Александр Лайтвуд, глава Альянса.

* * *

Он обвел их взглядом. Даже дышать было больно, глаза щипало, но у него на руках сидел Раф, а значит, все было в полном порядке.

За одним исключением: он снова не знал, что говорить. Не знал, как много Охотников принимало участие в похищениях и пытках женщин. Подозревал, что большинство просто выполняло приказы, и он не понимал, какую ответственность они должны нести за случившееся. Если арестовать вообще всех, от местного Института останутся развалины. А между тем народ нуждался в защите.

– Клайв Брейкспир, глава Буэнос-Айресского Института, нарушил закон и заплатит за это, – сказал он наконец. – Лили, ты переведешь?

– Разумеется, – с готовностью отозвалась она.

Алек слушал, как она говорит, разглядывал толпу и вскоре заметил в ней несколько усмешек. Он прислушался и уловил знакомое слово.

– Boludo, – наклонился он к Джему. – Что это значит?

Тот кашлянул.

– Это не совсем приличное слово.

– Так я и знал. Лили, хватит. Джем, прости, ты не мог бы перевести?

– Сделаю, что смогу, – поклонился тот.

– Глава вашего Института покрыл нас всех позором, – обратился Алек к Охотникам. – Наверное, я должен всех вас отправить в Аликанте и предать суду Меча. Я знаю, что после войны вам пришлось восстанавливать Институт самостоятельно, а этот человек, вместо того чтобы вести вас вперед, разрушил то, что еще оставалось. Но закон гласит, что каждый из вас должен ответить за содеянное!

Он вспомнил о Хелен и Марке Блэкторнах, разлученных с семьей по условиям Холодного Мира. Вспомнил, как Магнус в отчаянии закрыл лицо руками, когда перемирие было заключено. Алек не хотел снова это видеть. Каждый день с тех пор он искал способ снова всех объединить.

– То, что происходило в этом доме, у любого настоящего Охотника может вызвать только отвращение, – продолжал он. – И теперь нам придется заново завоевывать доверие тех, кого мы предали. Хоакин, тебе известны имена всех, кто входил в близкий круг Брейкспира. Они отправятся вслед за ним и будут отданы под суд. Что до остальных, настало время для нового главы Института и новой попытки начать жить так, как положено нефилимам.

Хоакин вытирал слезы. Алек посмотрел на него, нахмурился и одними губами спросил: «Ну что еще?».

– Ох, все дело в том, как переводит Джем, – всхлипывая, признался юноша. – Я хочу сказать, твоя речь тоже очень хороша – такая суровая! Сразу хочется сделать все, о чем ты говоришь. Джем повторяет почти слово в слово, но выражения, которые он выбирает… Это так красиво!

– Ясно, – сказал Алек. – Ладно.

Хоакин схватил его за руку.

– Ты будешь новым главой нашего Института!

– Ни за что! – отрезал Алек.

Люди все время пытались назначить его главой какого-нибудь Института, и он уже порядком от этого устал. Слишком мало он смог бы изменить, если бы принял такую должность. У него были дела и поважнее.

– Нет, – повторил он уже не так сварливо, но не менее твердо. – Я не Клайв Брейкспир. Я пришел помочь, а не захватить власть. Когда ты увидел, что происходит, ты велел вашим людям отступить. Ты и должен стать главой вашего Института, пока Консул не примет решение.

Хоакин стоял, как громом пораженный.

– Восстанавливать Институт вы будете вместе с Сумеречным базаром, – сказал Алек. – Ресурсами я вас обеспечу.

– И я тоже, – добавила Джульетта.

Хоакин уставился на нее круглыми глазами, потом нерешительно снова перевел взгляд на Алека.

– Королева Сумеречного базара, – представил тот Джульетту. – Как думаешь, сможешь с ней сотрудничать?

Джульетта устремила на Хоакина враждебный взгляд. Во рту у нее все еще проглядывали волчьи зубы. Хоакин поднял руку, словно хотел указать на кровь у нее на руках, и Алек на мгновение испугался, что корни раздора между Нижним миром и нефилимами здесь уходят слишком глубоко…

Но Хоакин взял руку Джульетты, поднес к губам и поцеловал.

– Я и понятия не имел, – выдохнул он, – что Королева Сумеречного базара так прекрасна.

Алек подумал, что, кажется, снова все неправильно понял. Над склоненной головой Хоакина Джульетта выпалила десяток безмолвных фраз – видимо, требовала объяснений, сопроводив их отборными французскими ругательствами.

– Сумеречные охотники всегда своего добьются, – фыркнула Лили.

– Что ж, ладно… Кажется, мы движемся в сторону сотрудничества, – пробормотал Алек и снова повернулся к толпе. – Это дитя из рода нефилимов теперь находится под защитой Нью-Йоркского Института, согласно стандартной процедуре усыновления. Хотя глава вашего Института пал жертвой коррупции, будем считать, что даже при плохом руководстве вы сумели выжить и сохранить честь. Держите Брейкспира под стражей, позже его отдадут под суд. Я, разумеется, буду часто наведываться сюда, чтобы оформить опеку как полагается, и контролировать то, что тут происходит. Я хочу верить в моих собратьев Охотников, так не подведите меня!

Джем наверняка позаботится, чтобы по-испански это звучало лучше. Алек повернулся к Джульетте, которой уже удалось, приложив определенные усилия, высвободить руку и даже отступить на пару шагов. Хоакин не сводил с нее восторженного взгляда.

– Так, – сказала Джульетта, указывая на троих своих подопечных, – мне срочно нужно к детям!

Рози помахала Алеку.

– О-о, – разочарованно протянул Хоакин. И тут он заметил, что рядом с детьми больше никого нет. – Наверняка это очень трудно – управлять Сумеречным базаром, будучи при этом одинокой матерью!

В его голосе вдруг зазвучала надежда.

– И то и другое было нелегко, – призналась Джульетта.

– Это просто замечательно! – просиял юноша.

– Что?!

Но Хоакин уже устремился к детям с явным намерением немедленно стать им лучшим другом. Алек надеялся, что в карманах у него достаточно конфет.

– Он что, там внутри дымом надышался? – спросила Джульетта.

– Возможно, – пожал плечами Алек.

– Сумеречные охотники – люди очень упорные, – сказала Лили. – Просто очень. Как ты относишься к смертельно серьезным романтическим отношениям?

– Да я даже не знаю, как его зовут! – воскликнула Джульетта, однако бросила оценивающий взгляд на Хоакина, чье знакомство с детьми, кажется, проходило весьма успешно. Во всяком случае, мальчишка-колдун уже сидел у него на шее.

– Его зовут Хоакин, – услужливо подсказал Алек.

– Возможно, некоторые Охотники мне все-таки нравятся, – с улыбкой заметила Джульетта. – Всегда рада тебе, Алек Лайтвуд. Спасибо за все!

– Не за что, – ответил он.

Джульетта направилась к детям, велев им немедленно оставить в покое нового главу Института.

Алек посмотрел вокруг: дым поднимался к небесам, но люди на улице разговаривали свободно и без страха. Его взгляд упал на Тессу и Джема.

– Ну что, домой? – спросила Тесса.

Алек прикусил губу и кивнул.

– Напишу Магнусу, чтоб открыл нам портал.

Для опеки над сиротами-Охотниками существовал официальный протокол. Им с Рафаэлем придется еще не раз мотаться в Буэнос-Айрес и обратно, но возвращение домой стоило любых неудобств. Алек хотел, чтобы Рафаэль как можно скорее обрел дом. А еще он устал и хотел наконец уснуть в собственной постели.

– Нет ли у тебя идей, как объяснить все это Магнусу? – негромко спросил он Джема.

– Уверен, ты сможешь найти нужные слова, – ответил тот.

– Спасибо, ты очень помог.

– Ну, ты же сумел заставить ребенка, который никого не любит, полюбить тебя, – улыбнулся Джем. – Алек, спасибо за все, что ты сделал для нас.

Он хотел бы сделать больше, но понимал, что уже сыграл свою роль. Им всем нужно было доверять друг другу – и Алек доверял своим друзьям. Если Эрондейл попал в беду, лучшей защиты, чем Джем и Тесса, искать не нужно.

– Не так уж много я сделал, но рад был повидать вас обоих. Удачи вам с Эрондейлами.

– Благодарю. Удача нам понадобится.

Портал уже был открыт и мерцал.

– Пока, Джем, – попрощалась Лили.

– Ого, никаких прозвищ на этот раз? – обрадовался он. – Пока, Лили.

Алек посмотрел на Рафаэля.

– Я тебе правда нравлюсь?

Мальчишка просиял, кивнул и крепче обхватил руками его шею.

– А, отлично. Это ты понял, – проворчал Алек. – Ну, что ж, поехали домой.

* * *

Они шагнули из портала в электрическое мерцание нью-йоркской ночи. Чуть выше по улице виднелся дом, отсветы ведьминого огня за бледно-голубыми шторами. Алек взглянул на часы: Макс уже должен быть в постели. Обычно он сражался с командой «спать!» до последнего, словно это был учебный демон, так что Магнус сейчас наверняка читает ему пятую сказку или поет третью колыбельную.

Каждый коричневый с белым фасад здесь, каждое обнесенное оградкой дерево на растрескавшемся тротуаре было ему дорого. Давным-давно, когда он был моложе и верил, что так и умрет тут, под тяжестью рухнувших надежд, в каменной твердыне Института, Алек думал, что, возможно, был бы счастливее, если бы жил среди хрустальных башен Аликанте. Тогда он еще не знал, что его дом здесь, в Нью-Йорке – на другом конце города, и ждет его.

Он поставил Рафаэля на ступеньку крыльца, потом подбросил и поставил на следующую, потом подхватил и раскачал – просто так, от радости – а потом, наконец, открыл дверь.

– Алек, – прогрохотал чей-то голос позади.

Он так и подскочил. Лили мгновенно отшвырнула ребенка внутрь, под защиту дверей, развернулась и оскалилась, подняв губу над острыми как бритва зубами.

Алек тоже повернулся, но не так быстро. Он этот голос узнал.

– Алек, – повторил Роберт Лайтвуд. – Надо поговорить.

– Хорошо, папа. Лили, мне нужно будет все объяснить Магнусу… Присмотришь минутку за Рафом, ладно?

Она кивнула, все еще неприветливо глядя на Роберта. Последовала пауза.

– Здравствуй, Лили, – сухо поздоровался тот.

– Ты еще кто такой? – спросила она.

– Это мой отец, – представил Алек. – Инквизитор. Второй по званию в Конклаве. Ты встречала его раз двадцать шесть как минимум.

– Что-то не припомню, – сказала Лили.

Удивление Алека отразилось и на лице его отца.

– Лили, – сказал Роберт. – Я знаю, что ты меня знаешь.

– Не знаю и знать не хочу, – и она захлопнула дверь.

Воцарилось неловкое молчание.

– Извини, – выдавил наконец Алек.

– Остальным твоим вампирам я нравлюсь, – проворчал Роберт.

– Остальным вампирам? – Алек решил, что ему послышалось.

– Твой друг Элиот объявляется всякий раз, как Лили оставляет его за главного. Говорит, что чувствует потребность в лайтвудовском руководстве. Я заходил в отель «Дюмор», пока ты был в отъезде. Вампиры дали в мою честь целый ужин и только о тебе и говорили. Элиот дал мне свой телефон – видимо, чтобы я звонил ему в чрезвычайных ситуациях. Он всегда ведет себя со мной совершенно очаровательно.

Алек задумался, стоит ли объяснить отцу, что Элиот бесстыдно к нему подкатывает.

– Гм, – сказал он.

– Как там Магнус? Все хорошо? Одевается по-прежнему… неподражаемо?

– Он все так же прекрасен, – с вызовом ответил Алек. – Да.

Отец замялся. Алеку было все еще неловко говорить о своих чувствах – но уже не стыдно. Никто больше не заставит его чувствовать этот стыд. Никогда. И почему отец постоянно тычет ему этим, с навязчивым любопытством ребенка, расчесывающего подсохшую царапину? Раньше за ним еще водилось милое обыкновение шутить по поводу Алека и девушек. Отвечать на эти шутки было больно. Со временем Алек перестал реагировать, и вообще говорил все меньше и меньше.

Он до сих пор помнил, как вышел из дверей Института и отправился на поиски Магнуса. Он встречал его дважды и не смог забыть. Институт возвышался за его спиной, его неровные очертания врезались в небо. Алек был напуган, едва дышал, а в голове билась только одна мысль:

Вот так ты хочешь прожить всю свою жизнь?

Ответив себе на этот вопрос, он пошел к Магнусу и пригласил его на свидание.

Мысль, что кто-то из его детей будет чувствовать себя навеки запертым в своем же доме, была для Алека невыносима. Он знал, что отец этого не хотел… но он это сделал.

– Как там мой маленький «М&М»?

Среднее имя Макса было «Майкл», в честь давно погибшего парабатая Роберта.

Обычно после этого вопроса Алек доставал телефон и принимался показывать отцу новые фотографии Макса, но сегодня ему было некогда.

– Лучше всех, – отрезал он. – Пап, тебе что-то нужно?

– До меня дошли слухи об Институте Буэнос-Айреса, – ответил Роберт. – Говорят, ты был там.

– Да, – сказал Алек. – Клайв Брейкспир, глава Института, превратил своих Охотников в наемников. Теперь их всех будут судить. Я назначил нового главу, и теперь с Институтом все будет в порядке.

– Вот поэтому я и хотел с тобой поговорить, Алек.

Тот стоял, разглядывая трещины на тротуаре, и прикидывал, как бы все объяснить, чтобы никого не подставить.

– Тебе, конечно, известно, что должности Консула и Инквизитора часто передают по наследству? В последнее время я часто думал о том, что случится, когда мне придет время уходить.

Алек разглядывал травинку, пробивающуюся сквозь асфальт.

– Не уверен, что Джейс мечтает быть Инквизитором, папа.

– Я не с Джейсом сейчас разговариваю, Алек. Я говорю с тобой.

– Что?! – он резко поднял голову.

Отец улыбался ему так, словно и правда имел в виду то, что сказал.

Инквизитор, второй по званию в Конклаве… – он сам только что так сказал.

Алек позволил себе на мгновение предаться мечтам. Стать Инквизитором, участвовать в создании нового Закона. Вернуть Алину и Хелен из ссылки… Возможно, даже сделать что-то с Холодным миром. А еще, подумал он с разгорающейся, как рассвет, надеждой, жениться на том, кого он любит.

И отец верит, что он, Алек, справится. Отец его любит, всегда любил, но это совсем не то же самое. Отец, оказывается, в него верит. Раньше Алек этого не знал.

– Я не утверждаю, что будет легко, – продолжал Роберт. – Но кое-кто в Конклаве уже намекал мне, что это возможно. Ты сам знаешь, как популярен среди нижнемирских.

– Не особенно, – пробормотал Алек.

– Еще несколько человек в Конклаве облизываются на это место, – сказал Роберт. – Но у меня в кабинете висит гобелен с твоим портретом, и я стараюсь почаще упоминать твое имя.

– А я-то думал, это потому, что ты меня любишь.

Роберт нахмурился, словно шутка обидела его.

– Алек. Я… это и правда так. Но я хочу, чтобы ты получил эту должность. Об этом я и пришел спросить. Ты ее хочешь?

Алек снова подумал о возможности изменить Закон, сделать из меча, разящего людей, щит, который будет их защитить.

– Да, – сказал он. – Но ты должен быть уверен, отец, что тоже этого хочешь. Люди не обрадуются, когда я займу это место, потому что когда это случится, я расколю Конклав на части.

– Правда? – тихо спросил Роберт.

– Так надо, – твердо сказал Алек. – Пора все изменить. Ради нашего общего блага. Ради Магнуса и наших детей.

– Ваших – что?..

– О, ради Ангела! – воскликнул Алек. – Хватит уже с меня твоих вопросов! Мне пора. Я должен немедленно поговорить с Магнусом.

– Ты очень меня смутил, – проговорил Роберт.

– Мне правда пора. Спасибо, па. Правда, спасибо. Приходи как-нибудь опять на ужин, хорошо? Мы тогда еще поговорим про все эти инквизиторские дела.

– Хорошо, – сказал Роберт, – с удовольствием. Когда мы ужинали с вами вчетвером в прошлый раз? Несколько недель назад? Не припомню, когда еще у меня выдавался такой счастливый день.

Алеку тоже было что вспомнить: как трудно было, например, поддерживать беседу. Один только Макс, радостно щебетавший что-то у дедушки на коленях, нарушал то и дело повисавшее в гостиной молчание. И этот вечер, полный неловкости и напряжения, его отец вспоминал, как счастливый… – У Алека сжалось сердце.

– Приходи, когда захочешь, – поспешно сказал он. – Макс любит, когда дедушка заглядывает к нам. И… спасибо еще раз, па. Спасибо, что веришь в меня. Извини, если из-за меня у тебя теперь куча бумажной работы.

– Ты многих спас сегодня, – сказал Роберт.

Он неловко шагнул к сыну, рука его поднялась, словно для того, чтобы одобрительно потрепать его по плечу, но тут же опустилась. Он посмотрел Алеку в лицо, и глаза его были печальны.

– Ты хороший человек, Алек, – сказал он. – Гораздо лучше, чем я.

Алек любил отца и никогда не стал бы обращаться с ним жестоко, а потому не сказал: мне пришлось им стать! Вместо этого он протянул руки и неловко заключил его в объятия, похлопал по спине и поспешно отступил.

– Поговорим позже.

– Когда захочешь, – ответил Роберт. – В моем распоряжении все время мира.

Алек помахал отцу и взбежал по ступеням. Однако распахнув парадную дверь и взбежав по лестнице, он обнаружил на площадке только Лили. Дверь в их с Магнусом лофт была приоткрыта, изнутри лился свет, но Лили стояла в тени одна и, кажется, полировала ногти.

– Лили, – голосом, в котором звучал намек на угрозу, спросил Алек. – Где Рафаэль?

– Кто? Ах, Рафаэль… – Она пожала плечами. – Услышал, как Магнус поет какую-то индонезийскую колыбельную и помчался внутрь. Я ничего не смогла сделать. Эти Сумеречные охотники… такие проворные.

Никто ни слова не сказал о защитах Магнуса, которые невозможно взломать ни одной известной магией и тем более грубой силой, но оба о них подумали. У Магнуса не было защит от тех, кому могла понадобиться его помощь. Так что ребенок смог пройти.

Алек посмотрел на Лили взглядом, полным упрека, но его тут же отвлек глубокий низкий голос Магнуса, доносившийся в приоткрытую дверь. Тон был теплый и умиротворенный. Твой голос – лучшая музыка на свете, или как там сказал Тессе Джем?

– Ну, вот она наконец, эта улыбка, – сказала Лили. – Всего два дня прошло, а я по ней так соскучилась!

Алек скорчил свирепую рожу, но Лили не смотрела на него. Она теребила молнию куртки, и что-то в ее лице сказало ему, что губы она сжала, чтобы они не дрожали.

– Спасибо, что поехала со мной, – тихо сказал Алек. – Ты – худшая на свете.

Тут она, конечно, улыбнулась.

– Не смей об этом забывать!

Помахав на прощание, она ускользнула в тень, а Алек распахнул дверь и шагнул наконец через порог. К себе домой.

На стойке бара гудела его кофе-машина; на диване спал его кот.

Дальше, в глубине, была открыта дверь, а за ней – комната, которой он никогда раньше не видел. Впрочем, такое в этом доме случалось постоянно. Золотисто-коричневый паркет, белые стены, а посреди комнаты стоял Магнус в алой с золотом мантии, и рядом с ним – Рафаэль. Запрокинув голову, мальчик внимал негромкому ласковому потоку испанских слов. Красивая комната.

Алек понял, что Магнус знает о его присутствии, по тому, что он начал переводить сказанное на английский, легко и стремительно перескакивая с языка на язык, чтобы все понимали о чем речь.

– А теперь давай уберем крест, а разговоры об организованной религии оставим на потом, – Магнус щелкнул пальцами в сторону распятия, висевшего на стене. – Пусть тут будет окно, и через него падает свет. Как тебе вот это? Нравится?

Изящное движение в сторону стены, и в ней появилось круглое окно, а за ним – их улица и дерево, освещенное луной. Еще один жест, и окно превратилось в ало-золотой витраж.

– Или так?

Третий взмах, и окно стало высоким, как в церкви и арочным.

– Или, может быть, такое?

Раф, широко улыбаясь, кивал.

Магнус улыбнулся в ответ.

– Хочешь еще магии?

Раф опять энергично закивал. Магнус рассмеялся и погладил его по голове. Алек уже открыл рот – предупредить, что Рафаэль поначалу дичится и может отпрыгнуть, но ничего подобного не произошло. Он позволил Магнусу себя погладить, кольца на руке мага поймали свет из нового окна и засверкали. Улыбка Магнуса стала шире. Он посмотрел в глаза Алека поверх головы ребенка.

– Мы тут как раз знакомимся с Рафом, – сообщил он. – Он сказал, что называть его нужно именно так. Мы обустраиваем его комнату, видишь?

– Вижу, – тихо ответил Алек.

– Раф, – сказал задумчиво Магнус. – Рафаэль. А фамилия у тебя есть?

Тот покачал головой.

– Ну и ладно, у нас их целых две. А как насчет среднего имени? Хочешь, дадим тебе и такое?

Рафа прорвало целым водопадом испанских фраз, но, судя по отчаянным кивкам, он и на это соглашался.

– Гм, – вставил Алек. – Нам, кажется, стоит поговорить.

– Думаешь? – расхохотался Магнус. – Извини нас, Раф, мы на минутку.

Он уже двинулся было к Алеку, но вдруг остановился. Детские руки мертвой хваткой вцепились в край его мантии. Магнус удивленно посмотрел вниз.

Раф отчаянно заревел. Магнус бросил на Алека дикий взгляд и растерянно запустил обе руки себе в волосы. Через некоторое время сквозь потоп слез начали проступать слова. Алек не знал этого языка, но все равно понял:

Не бросай меня! Не прогоняй обратно в одиночество, в мир без тебя! Пожалуйста, пожалуйста, оставь меня себе! Я буду хороший, только забери меня!

Алек шагнул вперед, но не успел даже войти в комнату, как Магнус уже опустился на колени и нежно коснулся рукой заплаканного лица. Мерцающая магия тут же осушила слезы.

– Тихо-тихо, – сказал он. – Не плачь. Конечно, мы оставим тебя, мой дорогой.

Раф уткнулся ему в плечо и зарыдал еще сильнее. Магнус гладил его по спине, пока тот не перестал вздрагивать.

– Прости, милый, – Магнус покачал его, обхватив рукой в алом шелке. – Мне правда нужно поговорить с Алеком, но я сейчас же вернусь. Обещаю.

Он встал и попробовал сделать шаг, потом расстроенно посмотрел вниз. Раф был твердо намерен не отпускать его мантию.

– Он очень упорный, – пояснил Алек.

– С ума сойти, как это не похоже на остальных моих знакомых Охотников, – заметил Магнус и сбросил мантию на пол, оставшись в золотой тунике и серых далеко не новых спортивных штанах.

– Это что, мои? – спросил Алек.

– Ага, – ответил Магнус. – Я скучал.

– О.

Магнус обмотал мантию вокруг Рафаэля, так что получился шелковый кокон, из которого высовывалась удивленное личико, сел на пол рядом и взял его ладони в свои. В чашечке рук забил и свернулся петлей фонтанчик сверкающих блесток. Раф икал и смеялся, в восторге глядя на представление.

– Тебе же нравится волшебство? Вот, держи ручки вместе, и оно не закончится, – прошептал Магнус и ускользнул, пока ребенок заворожено любовался фонтаном.

Алек взял его за руку и через всю квартиру потащил из новой комнаты в спальню.

– Я могу все объяснить, – сказал он, закрывая за ними дверь.

– Возможно, я уже кое-что понял, Александр, – возразил Магнус. – Тебя не было всего полтора дня, а ты уже усыновил еще одного ребенка. Что будет, если ты уедешь на неделю?

– Вообще-то я не собирался, – покаянно ответил Алек. – Не хотел ничего делать, не спросив тебя. Но я нашел его там, и он оказался Охотником, и о нем никто не заботился, вот я и подумал, что отвезу его в Нью-Йоркский Институт. Или в Аликанте.

Улыбка Магнуса погасла. У Алека совсем упало сердце.

– То есть мы его не оставим? – спросил Магнус.

– А могли бы? – с удивлением спросил Алек.

– Я думал, ты для этого его привез, – продолжал Магнус. – Я уже обещал ему. А ты разве не хочешь его оставить?

Алек уставился на него: лицо Магнуса было напряженным и в то же время смущенным, словно он сам удивлялся своему порыву.

И Алек вдруг расхохотался. Он-то думал, что придется подождать, пока они не будут уверены, но все оказалось гораздо лучше – как самые лучшие вещи в его жизни, превосходившие все мыслимые и немыслимые ожидания. И дело было не в том, что Алек сразу знал, как нужно поступить. Дело было в том, что Магнус принял такое же решение. Он видел, что тот уже во всем уверен – это было так мило, так хорошо, и совершенно очевидно, что так все и должно быть. Магнус полюбил Рафаэля мгновенно, инстинктивно, как Алек в свое время полюбил Макса. Алек научится любить Рафаэля спокойно, нежно и осознанно, так же, как когда-то Магнус научился этому с Максом. Они просто поменялись местами. В их чудесном доме словно обнаружилась новая дверь – и открылась легко и ненавязчиво, будто всегда была там.

– Да, – сказал он, едва переводя дух от смеха и любви. – Да, хочу.

Магнус снова засиял. Алек притянул его в свои объятия, прижал спиной к стене, обхватил его лицо ладонями.

– Погоди, дай мне минутку. Дай посмотреть на тебя. Боже, как я скучал по дому!

Необычные глаза Магнуса едва заметно сузились, на губах появилась знакомая чуть удивленная улыбка – но чему Магнус удивляется, Алек не понимал. Просто смотреть на это было невозможно, и Алек стал целовать эти удивленные губы. И его усталое, измученное тело будто превратилось в жидкую патоку. Любовь для него всегда была именно такой – Градом Небесным, вечным сиянием. Возвращением в страну утраченных мечтаний, последним на свете поцелуем – и первым.

– Мой Алек, – руки Магнуса обвились вокруг него. – Добро пожаловать домой!

Теперь, когда Алек спрашивал себя, так ли он хочет прожить всю свою оставшуюся жизнь, ответ был да и да, и еще раз да! Каждый поцелуй был этим да – и вопросом, который он когда-нибудь задаст Магнусу.

Несколько долгих блистающих мгновений они целовались у стены в спальне, но наконец рывком оторвались друг от друга.

– А как же… – начал Алек.

– …дети, – закончил за него Магнус. – Потом.

– Стоп. Дети? Множественное число? – тут Алек услышал то же, что и Магнус: крадущиеся шаги маленьких ножек в комнате Макса.

– Вот адское отродье! – проворчал Магнус. – Я же ему восемь сказок прочитал!

– Магнус!

– Я, между прочим, имею полное право так его называть. А ты нет, потому что это будет адски неполиткорректно с твоей стороны, – Магнус усмехнулся, но тут заметил, что его рука выпачкана чем-то черным.

– Алек, я, конечно, понимаю, что тебе плевать на одежду, но нельзя же вваливаться домой в саже с ног до головы!

– Пойдем, посмотрим, как там дети, – поспешно предложил Алек, уходя сразу из спальни и от темы.

В гостиной Макс в пижамном комбинезоне с динозавриками, с пушистым одеяльцем в охапке, глядел на Рафаэля широко раскрытыми от изумления глазами. Рафаэль сидел на ковре перед камином, все еще замотанный в красно-золотую мантию Магнуса, и смотрел на него тяжелым, сулящим смерть взглядом, которого так боялись дети на Сумеречном базаре. Макс, которому в жизни никогда ничего не угрожало, простодушно улыбался в ответ.

Дьявольский оскал Рафаэля, не встретив привычной реакции, слегка померк.

Услышав звук открывающейся двери, Макс бросился к Алеку. Тот опустился на колени, чтобы заключить его в объятия.

– Папа, папа! – защебетал Макс. – Это братик или сестричка?

Брови Рафаэля поползли вверх, пытаясь скрыться под волосами. Он быстро сказал что-то по-испански.

– Никакая он не сестричка, – перевел Магнус, стоя на пороге. – Макс, это Раф. Скажи: «Привет!».

Макс явно воспринял его слова, как подтверждение: да, это подарок. И одобрительно похлопал Алека по плечу: молодец, па, наконец-то принес то, за чем тебя посылали.

– Что ты такое? – спросил он, поворачиваясь к Рафу. – Оборотень?

Раф глянул на Магнуса, тот перевел.

– Он говорит, что он Сумеречный охотник.

– Мой папа Сумеречный охотник, – заулыбался Макс. – Я тоже Сумеречный охотник.

Рафаэль выразительно посмотрел на его рога, словно говорил: вы что, ему верите? – потом решительно покачал головой и попробовал сделать сам объяснить Максу что к чему.

– Он говорит, что ты колдун, – серьезно перевел Магнус. – И это очень здорово, потому что ты можешь творить магию, а магия крутая и красивая. – Он сделал паузу и добавил от себя: – Между прочим, это чистая правда.

– Я – Охотник! – лицо Макса исказилось от ярости.

Раф нетерпеливо взмахнул рукой и открыл рот…

– Хорошо-хорошо, мой синекольцый осьминожек, – поспешил вмешаться Магнус. – Этот разговор мы продолжим завтра, а сейчас всем пора спать! У Рафа был длинный день, да и тебе уже давным-давно пора в кроватку.

– Я почитаю тебе сказку, – на всякий случай добавил Алек.

Макс успокоился так же быстро, как и разъярился, и задумчиво сдвинул синие брови.

– Не в кроватку! – объявил он. – Останусь с Рафом.

С этими словами он подбежал к остолбеневшему гостю и заключил его в объятия.

– Люблю Рафа!

Рафаэль немного помедлил, но потом тоже застенчиво обнял Макса. У Алека от этого зрелища заныло в груди. Он украдкой посмотрел на Магнуса, который тоже выглядел растроганным.

– Может, сделаем исключение? – нерешительно произнес он.

– У меня всегда были проблемы с дисциплиной, – отмахнулся Магнус и уселся на ковер рядом с детьми.

Раф робко придвинулся, Магнус обвил его рукой, и мальчик тут же уютно устроился у него на плече.

– Расскажешь нам сказку о том, что случилось в Буэнос-Айресе?

– Там было не так уж интересно, – возразил Алек. – За исключением того, что я нашел Рафа. Я скучал по тебе. Я вернулся домой. Вот и все. Придется еще несколько раз мотаться туда и обратно, чтобы оформить усыновление, и только потом Раф официально будет наш, и мы сможем об этом объявить. Может, как-нибудь поедем все вместе.

Раф быстро сказал несколько фраз на испанском.

– Правда? – переспросил Магнус. – С ума сойти, как интересно.

– Что он говорит? – встревожился Алек.

– Ты не отвертишься теперь, Алек Лайтвуд, – Магнус ткнул в него пальцем. – Только не на этот раз. У меня теперь есть шпион!

Алек тоже сел на ковер и очень серьезно поглядел Рафу в глаза.

– Раф, – сказал он. – Пожалуйста, не надо шпионить.

Тот ответил совершенно непонимающим взглядом, повернулся к Магнусу и разразился потоком испанских фраз. Алек был уверен, что большая их часть означала, что он будет шпионить всякий раз, когда Магнус это понадобится.

– Судя по всему, ты совершил множество впечатляющих деяний в Буэнос-Айресе, – сказал Магнус, дослушав. – Любой другой на твоем месте отступился бы. О чем ты только думал?

Алек взял Макса, перевернул вверх тормашками, потом снова посадил на ковер. Макс хохотал.

– Я думал только о том, чтобы заслужить право вернуться сюда, к тебе. Чтобы быть этого достойным, – сказал наконец Алек. – Вот и все.

Наступило молчание. Алек неуверенно поднял взгляд и обнаружил, что Магнус смотрит на него во все глаза. То удивленное выражение снова вернулось, а вместе с ним нежность – довольно редкая гостья на этом лице.

– Что такое? – не понял Алек.

– Ничего особенного, хитрый ты тайный романтик. Вот откуда ты всегда знаешь, что сказать?

Он наклонился, крепко прижимая к себе Рафа, и поцеловал Алека в щеку.

Раф внимательно смотрел на Макса, который, судя по всему, был весьма польщен вниманием.

– Если хочешь быть Охотником, – внезапно сказал Раф, осторожно подбирая английские слова, – тебе нужно тренироваться.

– Нет, – возразил Алек. – Максу незачем тренироваться.

– Я тренируюсь! – заявил Макс.

Алек покачал головой: его ребенок был колдуном. Рафа они, конечно, будут тренировать, но Максу учиться всему этому нет никакой нужды. Он повернулся к Магнусу за поддержкой, но тот прикусил губу и явно пребывал во власти сомнений.

– Магнус!

– Макс хочет быть похожим на тебя. Я вполне могу это понять. Неужели мы скажем ему, что он не может быть, кем захочет?

– Но он же не… – заговорил Алек и остановился.

– Кто сказал, что колдун не может применять физическую силу? – продолжал Магнус. – Использовать магию и способности Охотника? Это даст ему преимущество, ведь никто не ожидает от мага подобных навыков. Нам ничто не мешает попробовать. К тому же… мы в свое время нашли Макса на ступенях Академии Сумеречных охотников. Возможно, кто-то хотел, чтобы он научился всему, что они умеют.

Алеку эта идея совершенно не понравилась, но… Ему же всегда хотелось тренировать ребенка, правда? И когда-то он поклялся себе, что никогда не станет отцом, способным превратить родной дом в тюрьму для сына.

Если кого-то любишь, научись ему доверять.

– Ну, хорошо, – сдался Алек. – Наверное, не будет вреда, если я покажу им несколько способов правильно стоять и падать. Хоть устанут как следует и сами запросятся спать.

Магнус широко улыбнулся и щелкнул пальцами. Пол в мгновение ока покрылся тренировочными матами. Макс тут же с готовностью вскочил. Рафу, который сидел, привалившись к Магнусу, кажется, было не интересно, но когда Магнус легонько его подтолкнул, он тоже довольно охотно встал.

– А я, возможно, смогу научить Рафа кое-каким магическим приемам, – задумчиво произнес Магнус. – Колдун из него выйдет не лучше, чем из Макса – Охотник, но кругом полно фокусников, так что, возможно, он станет одним из них, и будет весьма неплох.

Алек вспомнил одного фокусника с кровью Сумеречных охотников в жилах. Кажется, его звали Поразительный Роланд… И он прожил долгую и счастливую жизнь со своей возлюбленной. Потом Алек подумал о том, как на улицах Буэнос-Айреса столкнулись Институт и Базар, о Джеме и Тессе, о любви и доверии в этом меняющемся мире… И о том, что его сыновья имеют полное право стать кем угодно и какими угодно. В том числе и счастливыми.

Он поднялся и вышел на середину комнаты.

– Итак, парни, повторяйте за мной. Встаньте рядом. И – все вместе…

Кассандра Клэр, Сара Риз Бреннан

Сквозь кровь, сквозь огонь

2012 год

Некогда в одной стране, не столь уж отдаленной от нас, обитало дитя, которого не должно было быть. Потомок опозоренных воинов… Ангельская кровь текла в его жилах, но все его наследие, все права были отняты у него, пока он спал, ни о чем не подозревая, в материнском лоне. Дитя, приговоренное к смерти за грехи отцов, похищенное у закона, желавшего уничтожить его, и у семьи, понятия не имевшей, как сильно она будет нуждаться в нем и в его будущем потомстве – когда-нибудь, в один прекрасный день.

Некогда дитя это было потеряно – так, по крайней мере, говорят те, кому хватило глупости его потерять. Потому что потерять самого себя невозможно.

На самом деле дитя просто спряталось. И продолжало прятаться – а вслед за ним и его ребенок, и ребенок его ребенка, и так далее, много поколений подряд. Все они научились скрываться от тех, кто охотился за ними. Некоторые из охотников жаждали прощения, другие – мести, и так длилось до тех пор, пока скрытое неизбежно не сделалось явным. Потерянное дитя было найдено.

На этом все и кончилось.

* * *

Потом, позже, когда Джем Карстерс пытался вспомнить, как начинался этот конец, первым на память ему приходило ощущение: волосы Тессы, щекочущие лицо. Как он наклонялся, вдыхал ее запах… В тот день от нее веяло лавандой. Они были в Провансе, там вообще все пахло лавандой. Тесса была будто сама жизнь этой земли – дышать ею было все равно что дышать солнечным лугом, морем лиловых цветков, разлитой повсюду весной. Именно это Джем потом и вспоминал. Желание, чтобы время остановилось, заключив их двоих в этом идеальном мгновении… Он еще тогда удивился: вот, оказывается, как себя чувствуешь, когда полностью доволен жизнью и всем, что в ней есть.

Когда Тесса Грей возвращалась в то мгновение – последнее перед тем, как все началось, – она вспоминала вкус меда, которым Джем облил кусочек только что испеченного багета и сунул ей в рот. Мед прямо из улья, который стоял позади дома, был мучительно сладок. Пальцы становились липкими и, когда она касалась щеки Джема, прилипали и не желали отпускать. Она их за это не винила.

У памяти есть забавное свойство – она затуманивает повседневность. На самом деле Джем с Тессой все утро препирались из-за сыра (из козьего молока он был или из коровьего) и кто из них слопал весь кусок, так что теперь придется снова идти к молочнику. Разумеется, это были ленивые и полные любви препирательства, под стать дню, утонувшему в солнечном свете. Они засели в этом уединенном уголке французской провинции, чтобы провести стратегическое совещание на тему «Что делать с потерянным Эрондейлом». Этот Эрондейл, согласно только что полученной информации, был к тому же наследником обоих Дворов фейри, Благого и Неблагого сразу, а, следовательно, находился в куда большей опасности, чем только можно представить.

Дом, куда их пустил погостить Магнус Бейн, отлично подходил для того, чтобы строить планы. Потерянный Эрондейл… Та молодая особа ясно дала Джему понять, что не желает быть найденной, но он боялся, что она не понимает всю серьезность нависшей над ней опасности. Ее все-таки нужно найти, предупредить… И чем скорее, тем лучше.

Что и говорить, задача срочная, да только вот сделать хоть что-нибудь реальное почти невозможно, так что у них оставалось полно свободного времени, чтобы любоваться холмами, залитыми солнцем… и друг другом.

Тесса уже почти решила сдаться и признать, что Джем прав насчет происхождения сыра (хорошо, пусть будет козий), но не насчет того, как он исчез (это не я), когда между ними, словно падающая звезда, внезапно сверкнул огонек. Звезда, правда, не упала – она повисла в воздухе, разгораясь все ярче, ослепительно ярко, и обретая знакомые очертания. Тесса ахнула.

– Неужели…

– …цапля, – закончил Джем. – Да.

Многие годы назад Джем заколдовал подвеску в виде цапли и буквально всучил ее молодой женщине, в чьих жилах текла кровь Эрондейлов. Деве в беде, которая упорно отвергала всякую помощь.

С помощью этой подвески ты всегда сможешь найти меня, пообещал он, пользуясь безмолвной речью, которой тогда владел. Его в то время звали Братом Захарией; он носил балахон цвета пергамента и служил Безмолвному Братству, но поиски потерянного Эрондейла не имели ни малейшего отношения к Ордену. Обещание все еще связывало его, и будет связывать всегда. Я верю, что ты позовешь меня на помощь, если будешь нуждаться в ней. А ты верь, что я отвечу на зов.

Женщина, получившая от него этот дар, была из Эрондейлов – последняя наследница потерянного Эрондейла, – и появление серебряной цапли означало, что теперь, много лет спустя, она нуждается в помощи.

Джем и Тесса смотрели, как птица рисует в воздухе огненные буквы.

Когда-то я отвернулась от тебя, но теперь прошу помощи. Я думала, что справлюсь сама, но Всадники уже близко. Если не спасешь меня, спаси хотя бы моего мальчика. Я надеялась, что смогу купить ему жизнь ценой своих страданий; что если я брошу его, он будет в безопасности. Увы, я просчиталась. Пожалуйста, приди, молю тебя. Спаси меня. Спаси мое дитя.

Розмари Эрондейл

Свет мигнул и погас. Джема и Тессы уже не было за столом. За те полтора века, что они друг друга знали, изменилось многое, но одно осталось неизменным: если Эрондейл зовет на помощь, они отвечают на зов.

* * *

С уличным движением в Лос-Анджелесе было совсем не так плохо, как им рассказывали. Все было гораздо, гораздо хуже. Шесть полос, и все стоят намертво. Тесса по дюйму продвигалась вперед, перестраиваясь, едва появлялся просвет, с одной полосы на другую. Джем уже был готов из кожи вон выпрыгнуть. Из Франции в Лос-Анджелес они переместились через портал, вынырнув за полгорода от источника сигнала. Магнус Бейн поднял сеть своих союзников на Западном побережье и обеспечил их транспортом на оставшуюся часть пути. Бирюзовый «корвет» с откидным верхом не слишком соответствовал статусу «инкогнито», но хотя бы мог доставить их из района «Эхо-Парк» к дому Розмари Эрондейл на Голливудских холмах. Ехать было минут пять. Но прошел уже, кажется, год.

Когда-то я отвернулась от тебя, но теперь прошу помощи.

Эти слова до сих пор звучали в голове Джема. Десятки лет он искал потерянного Эрондейла и, наконец, нашел, чтобы снова потерять. Она отвергла его помощь, но он успел дать ей обещание – прийти, когда позовут. Спасти, когда будет нужно.

Я думала, что справлюсь сама…

Джем Карстерс всегда придет на зов Эрондейла. И никогда не перестанет платить долг любви.

Она призвала его ожерельем, он сделает все возможное, чтобы сдержать слово, но…

Пожалуйста, приди, молю тебя. Спаси меня.

На кону стояла не одна жизнь.

Спаси мое дитя.

Что, если уже слишком поздно?

Тесса накрыла его ладонь своей.

– Ты не виноват, – тихо сказала она.

Ну, конечно, она знала, о чем он думает. Она всегда знала.

– Я нашел ее, а потом дал уйти.

То утро на мосту в Париже до сих пор так и стояло у него перед глазами: он умолял Розмари Эрондейл принять его защиту. Он умолял о доверии, но она не удостоила его им.

– Вовсе нет, – настойчиво сказала Тесса. – Она сделала свой выбор.

– Как это по-эрондейлски, – кисло пробормотал он.

– Ты дал ей понять, что всегда будешь рядом, если понадобишься, и вот теперь, когда это случилось…

– Я еле тащусь за пять миль от ее дома, и совершенно бесполезен.

– Так, с меня хватит, – сказала Тесса, и, рывком вывернув на обочину, понеслась мимо забитых машинами переулков, юркнула в первый же открывшийся съезд, но и там не сбросила скорость, а помчалась дальше по улицам, то и дело перескакивая с проезжей части на тротуар. Вскоре перед ними открылась дорога к холмам, но тут же сузилась до одной полосы и стала виться серпантином – с поворотами на сто восемьдесят градусов и гостеприимным обрывом с одной стороны. По этой дороге Тесса промчалась на той же скорости.

– Я, конечно, понимаю, рефлексы у тебя сверхчеловеческие, но…

– Доверься мне.

– Доверяюсь. Полностью.

О том, что у него есть еще один повод чувствовать вину, он ей не сказал. Дело было не только в том, что много лет назад он позволил Розмари уйти… но и в том, что он сделал для нее с тех пор. Почти ничего – так ему вдруг показалось. Когда-то он сбросил обличье Брата Захарии и, потратив немало сил, вновь стал Джемом Карстерсом, вернулся к Тессе Грей, второй половинке его души, его сердца, его собственного «я» – и позволил себе быть счастливым. Они посещали Сумеречные базары по всему миру, следили издалека за Розмари, находили способы как-то помогать ей на расстоянии. Они и на местный Лос-Анджелесский базар наведывались, но ни следа ее не нашли. Что если, невзирая на самые благие намерения, Джем что-то упустил? Какую-то возможность отыскать и спасти ее, пока не стало слишком поздно? Что если, увлекшись своим счастьем с Тессой, он обрек Розмари на муки?

Машина с визгом затормозила перед маленьким бунгало в латиноамериканском стиле. Дворик сверкал яркими красками: здесь цвели мимулюс, калифорнийский шалфей, сферальцея, джакаранда… Почетный караул подсолнухов выстроился вдоль дорожки к входной двери, приветливо кивая головками на ветру.

– Как в сказке, – восхитилась Тесса.

Небо было нереально синее и усеяно облачками, сделанными словно из сахарной ваты. Из-за гор на горизонте могло показаться, что они сейчас где-нибудь в Альпах, а не в американском мегаполисе.

– Тут так мирно, – добавила она. – Словно ничего плохого никогда не случится…

Вдруг раздался пронзительный крик.

Джем плечом вынес входную дверь, и выхватил меч, готовый встретить любую опасность. Тесса не отставала от него, и руки ее уже искрились яростным светом. Внутри все было как в кошмаре.

Розмари неподвижно лежала в луже крови. Над ней навис огромный фейри в бронзовых доспехах, с занесенным над головой длинным мечом. Острие было нацелено в сердце Розмари.

Во многих отношениях Джем Карстерс давно уже не был Сумеречным охотником… – но в самых важных из них он останется им навсегда.

Превратившись в смертоносный вихрь, он метнулся вперед. Меч мелькнул серебряной полосой и обрушился на фейри со всей праведной мощью Охотничьего гнева. И не оставил на нем ни малейшего следа. Тесса подняла руки и послала на врага слепящую белую стену энергии – он поглотил ее, не моргнув и глазом, небрежно, одной рукой, схватил Тессу и швырнул через всю комнату. Она ударилась о стену так, что Джем сам почувствовал боль. Он кинулся наперерез, толкнул фейри, развернулся, поднял меч и вонзил его сверху вниз – удар должен был стать смертельным. Любой обычный фейри, да и вообще любой обитатель Нижнего мира был бы повержен на месте, но этот лишь расхохотался, бросил Джема на пол и придавил могучей стопой. Одним ударом он пронзил Розмари насквозь, а затем отступил, позволив Джему, наконец, броситься к ней на помощь – теперь, когда было слишком поздно.

Джем разорвал на себе рубашку, скомкал, прижал к ране в попытке удержать жизнь, покидающую тело, но и для этого было уже поздно.

– Между нами с тобой нет раздора, Охотник, – произнес фейри и пронзительно свистнул.

Огромный бронзовый жеребец пробил стену с окнами и ворвался внутрь, осыпаемый градом битого стекла. Фейри прыгнул в седло.

– Советую и впредь не вставать у меня на пути! – крикнул он на прощание.

Конь попятился, поднялся на дыбы и взвился в воздух. В следующее мгновение они оба исчезли.

Лицо Розмари покрывала смертная бледность, глаза были закрыты. Она еще дышала, но дыхание было очень слабым. Джем зажимал рану, заставляя Розмари держаться за жизнь. Тесса упала рядом на колени.

– Ты ранена? – спросил он ее, и воздух со свистом вырвался сквозь стиснутые зубы. Его сердце рвалось в клочья.

– Я в порядке. Розмари…

Тесса схватила ее за руки и зажмурилась, пытаясь сосредоточиться, призывая целительные силы. Мучительное усилие отразилось на ее лице. Наконец она повернулась к Джему, ее глаза были пусты. Он знал, что услышит еще до того, как она раскрыла рот.

– Рана смертельная. Ничего нельзя сделать.

Во время одной из войн, которые вели люди, Тесса была медсестрой. Уж она-то могла узнать смертельную рану. Да и Джем за все свои Безмолвные годы видел достаточно Охотников, помочь которым было нельзя. Более чем достаточно, особенно во время Темной войны. Он тоже знал смерть в лицо и мог разглядеть ее под любой маской.

Внезапно Розмари открыла глаза. Губы ее разомкнулись, словно она пыталась заговорить, но из них вырвалось лишь хриплое дыхание.

Оставался еще один Эрондейл, которого они могли спасти.

– Твой ребенок, – сказал Джем. – Твой сын. Где он?

Розмари покачала головой, и даже это небольшое усилие причиняло ей боль.

– Пожалуйста, – прошептала она. Вокруг было так много крови, повсюду кровь, и с ней утекала ее жизнь… – Пожалуйста, защитите моего сына.

– Только скажи, где его найти! – сказал Джем. – Клянусь жизнью, я буду защищать его!

Но принять его клятву было уже некому. Слабое дыхание прервалось, тело замерло.

Розмари не стало.

* * *

– Мы найдем его, – сказала Тесса. – Найдем, прежде чем кто-нибудь успеет причинить ему вред. Мы сделаем это.

Джем так и сидел у тела Розмари. Он держал ее остывающую руку, словно не мог заставить себя отпустить ее. Тесса знала, о чем он думает, и это было очень больно. В этом счастье и наказание любить кого-то так, как она любила Джема, чувствовать то же, что он. Его вина, сожаления, бессилие и гнев сейчас пожирали их обоих.

Конечно, вину и гнев чувствовал не только Джем. Тесса разделяла его ярость. Любой Эрондейл был частью Уилла, и, значит, ее частью. Это и есть семья. Слишком много на ее веку было холодеющих тел Эрондейлов, возле которых она преклоняла колени. Она не сможет, просто не справится с еще одной бессмысленной смертью.

Они найдут сына Розмари. Они будут защищать его. Сделают так, чтобы эта гибель оказалась не напрасной – чего бы им это ни стоило.

– Дело даже не в том, что она погибла, – тихо сказал Джем, понурив голову (волосы упали ему на глаза, но Тесса прекрасно знала все выражения его лица; слишком много часов она провела, глядя на него, не веря, что он действительно здесь, вернулся к жизни. И к ней). – Дело в том, что она умерла в одиночестве.

– Она не была одна. И сейчас не одна.

Не в первый раз они с Джемом провожали Эрондейла в вечность. Некогда, давным-давно, она сидела по одну сторону от Уилла, а Джем – по другую. Оба хотели удержать его и оба тщетно собирались с силами, чтобы позволить ему уйти. Джем тогда был Братом Захарией – так, по крайней мере, думал мир: лицо в рунах, зашитые глаза, холодная кожа, закрытое сердце. А она видела своего Джема. И до сих пор ей казалось чудом, что он открывает глаза и смотрит на нее.

– Ты так думаешь?

Джем очень осторожно расстегнул длинную серебряную цепочку на шее Розмари: подвеска с цаплей начала медленно вращаться, поблескивая в лучах вечернего солнца.

– Я думал, этого будет достаточно – так она сможет позвать меня, если ей понадобится помощь. Но я же знал, что фейри представляют постоянную угрозу для нее. Однако недооценил их!

– Я узнала этого фейри, Джем, – возразила Тесса. – Бронза, узоры на его доспехах, морской орнамент – это был Фаль из всадников Маннана.

Она изучала историю Всадников в Спиральном Лабиринте, когда пыталась лучше узнать мир фейри. Они были очень старыми существами – даже древними, наследием эры богов и чудовищ. Они исполняли волю Неблагого Короля. Не какие-нибудь обычные фейри – гораздо более могущественные, созданные из чистой, неистовой магии. И самое ужасное, что они умели лгать.

– Джем, ангельские клинки не берут Всадников Маннана. Это прирожденные убийцы, ходячий смертный приговор. Если он ее нашел, никакая сила на земле уже не могла его остановить.

– На что же тогда надеяться ребенку?

– Надежде всегда есть место.

Тесса очень мягко разжала его пальцы, сжимавшие мертвую руку Розмари.

– Мы первыми найдем мальчика. А потом сделаем так, чтобы фейри не нашли его никогда.

– По крайней мере, пока мы не будем готовы их встретить, – в его голосе снова зазвучала сталь.

Кое-кто считал Джема слабым, потому что он был добрым, нежным, щедрым и способным беззаветно любить. Кое-кто искренне считал, что он не способен на жестокость и месть, а значит можно безнаказанно обижать его самого и тех, кого он любит, – все равно Джем никогда не даст сдачи.

Те, кто думал так, очень ошибались.

Тем, кто рассчитывал на это, придется горько пожалеть.

* * *

Тесса крепко сжала цаплю, клюв вонзился в ее нежную ладонь. Она почувствовала сущность Розмари, тихо кипящую в серебре, и потянулась к ней разумом, открывшись всему, что эта женщина смогла оставить после себя. Превращаться в кого-то другого стало ее второй натурой. Обычно достаточно было закрыть глаза и нырнуть.

На сей раз все оказалось по-другому. Что-то было… не то чтобы неправильно, но как-то липко. Словно ей пришлось с силой оторваться от своей физической оболочки и втиснуться в чужую. Трансформация прошла тяжело, почти болезненно, совсем как в те первые дни в Лондоне, когда ее кости и мышцы рвались и мялись, принимая чужую форму, и плоть бунтовала против разума, пока тот вел бой, защищая рубежи вменяемости от захватнических армий иного. Тесса заставила себя сохранять спокойствие и сосредоточенность, вспомнила, что воплощаться в умершего всегда труднее. Она словно бы съеживалась, становилась меньше, увядала; ее крепкие руки и ноги превращались в хрупкие кости Розмари, ужас последних мгновений этого тела затоплял душу. Вспышка эльфийского меча, жаркое дыхание Всадника… Немыслимая боль, боль, боль, когда клинок ударил раз, другой, третий, и, наконец, нанес последний, смертельный удар. Ужас, отчаяние, а под ними – полная ярости неистовая любовь к мальчику, который должен, должен, должен выжить где-то там…

– Тесса!

Джем рядом, его руки у нее на плечах, его твердый и добрый взгляд, его любовь – якорь, который не даст ей сорваться, уплыть. Джем всегда возвращал ее домой, к самой себе.

– Тесса, ты кричала.

Она вздохнула, сосредоточилась. Она была и Розмари, и Тессой, она была самой Переменой, возможностью трансформации, неотвратимостью потока… а потом все милосердно закончилось.

– Я в порядке. Все хорошо.

Даже сейчас, после ста лет Перемен, было так странно слышать себя, говорящую голосом другой женщины, видеть чужое тело и понимать, что оно твое.

– Ты узнала, где он? Где мальчик?

Мой мальчик. Тесса слышала удивление в голосе Розмари, неукротимое удивление, что, оказывается, можно любить вот так… Они его не получат. Я этого не допущу.

Еще был страх, но в основном все-таки гнев. Тесса поняла, что «они» – это не фейри. Они – это Сумеречные охотники. Этот секрет она, пожалуй, оставит пока для себя. Джему незачем знать, что Розмари умерла, как жила: убежденная, что Охотники – враги.

– Дай мне погрузиться глубже, – сказала она. – Знание о нем годами было похоронено в глубине ее души, но оно все еще там, я его чувствую.

Сущность Розмари сражалась сама с собой. Все ее мысли занимал сын, свирепое стремление его защитить. Но в то же время все эти годы она изо всех сил старалась его забыть, изгнать из разума любые мысли о нем – ради его же безопасности.

– Она знала, что величайшая опасность в его жизни – она сама, – прошептала Тесса, с ужасом понимая, какую жертву принесла эта женщина. – Знала, что единственный способ сохранить ему жизнь, это вычеркнуть его из своей.

Она снова погрузилась в чужую память – отодвинув Тессу и целиком отдавшись Розмари, – и сосредоточилась на мальчике, на самых сильных воспоминаниях о нем и о том, что с ним стало, позволила им захватить себя.

Она вспомнила…

– Я не понимаю, – говорит муж, но отчаяние у него в глазах, мертвая хватка рук, как будто он знает, что случится, едва он их отпустит, – все говорит об обратном.

О том, что на самом деле он все понимает. Что это конец, что безопасность их сына сейчас важнее всего. Важнее даже них самих, хотя это их «вместе» Розмари раньше считала самым важным в своей жизни.

До того, как она стала матерью, все было по-другому.

Кристофер здесь. Он и похож на мать, и не похож. И на отца тоже. Их любовь воплотилась в жизнь, их сердца переплелись и породили на свет это тело, это дыхание, эти ангельские щечки и золотые кудри – и носик, чтобы его целовать, и лобик, чтобы гладить, и идеальное тельце, которое никогда не знало ни боли, ни страха – пусть никогда и не узнает. Никогда. Не должно!

– Сейчас дело в нем. Остальное неважно.

– Но мы ведь и так очень осторожны…

Целый год они заставляли себя жить врозь. В маленькой квартирке, в нескольких кварталах от залитой огнями главной улицы Лас-Вегаса – ее сын и ее муж, который сейчас называет себя Элвисом, а раньше был Бартоном, а еще раньше Гилбертом, Престоном, Джеком и Джонатаном, который менял не только имена, но и лицо – снова и снова, и снова, и все это ради нее. И в другой квартирке, еще меньше размером и куда более одинокой, на убогом пустыре сразу за аэропортом – Розмари, с каждым вдохом втягивающая полные легкие пустоты, их отсутствия. Она охотилась за ними, украдкой следила за Кристофером на детской площадке, в зоопарке, в бассейне… никогда не позволяя ему себя увидеть. Ее сын вырастет, не зная мать в лицо.

Каждый месяц она позволяет себе одну встречу с мужем – час поцелуев украдкой и подробностей детства, которое проходит без нее, но даже это эгоистично, теперь-то она понимает. Мало того, что Сумеречные охотники смогли подобраться так близко, теперь еще и фейри выследили ее. Она обвешала квартирку защитами, установила магическую сигнализацию, но знала, что их разведчики уже побывали там. Ее местонахождение раскрыто… Она знает, что случится, если ее найдут. Если его найдут.

– Вам нужно спрятаться еще глубже, – говорит она мужу. – Придется снова изменить личность, на этот раз так, чтобы даже я не знала. Если они найдут меня… нельзя, чтобы я вывела их на вас.

Он качает головой, говорит нет, нельзя, невозможно, он не может растить Кристофера один, не может отпустить ее, зная, что они никогда больше не увидятся, не может оставить в такой опасности одну, без него, не хочет, не станет, нет…

– У меня есть цапля, – напоминает она ему. – Есть способ позвать на помощь, если она действительно понадобится.

– Ты сможешь позвать – но не меня! – говорит он.

Он ненавидит эту подвеску, всегда ненавидел, даже до того, как ее запятнали Охотничьи чары. Он даже продать ее пытался, не сказав ей ни слова, потому что знал: проклятое наследие принесет одни только муки. Она простила его. Она всегда прощала.

– Что если тебе буду нужен я?

Она знает, что сама идея обратиться за помощью к другому, к незнакомцу, ему ненавистна. Он не понимает, что причина, заставляющая ее действовать именно так, очень проста – жизнь незнакомца для нее ничего не значит. Она весь мир готова спалить, лишь бы Джек и Кристофер оставались в безопасности!

– Больше всего мне нужно, чтобы он был жив.

Весь мир считает Джека (под этим именем она знала его, когда влюбилась в него, и до сих пор так о нем и думает) жуликом. Подлым, продажным, не заслуживающим доверия, неспособным любить. Но Розмари знает… Большинство людей транжирят привязанность и заботу, разбрасываются ими без оглядки, а Джонатан во всем мире любил только двоих: жену и сына.

Она даже иногда жалела, что в этот список он не включил себя самого. Она бы меньше беспокоилась за него, если бы знала, что он сам хоть немного беспокоится о себе.

– Хорошо, но что если мы победим? – спрашивает он.

– О чем ты говоришь?

– Предположим, ты победишь фейри и убедишь Сумеречных охотников, что не нужна им. Что если все наконец перестанут искать вас с Кристофером, и мы сможем опять быть вместе? Как ты нас найдешь?

Она тогда расхохоталась сквозь слезы отчаяния. Ему всегда удавалось рассмешить ее. Правда, на сей раз он не понял, над чем она смеется.

– Такого никогда не будет, – мягко сказала она. – Даже надеяться не стоит.

– Тогда пойдем в Конклав, все втроем! Отдадим себя на их милость, попросим защиты. Ты же знаешь, они ее тебе предоставят!

Ее смех мгновенно смолк. Сумеречные охотники не знают ни жалости, ни милосердия – кому это знать, как не ей? Она сжала руки так, что стало больно. Все-таки она была очень сильной.

– Никогда, – сказала она. – Никогда не забывай, что Охотники представляют для Кристофера такую же угрозу, как и все остальные. Никогда не забывай, что они собирались сделать с одним из моих предков – а ведь он был их собратом! Они не получат Кристофера! Обещай мне!

– Обещаю. Но только если ты тоже поклянешься.

По-другому никак. Он не сделает того, о чем она просит, не исчезнет навек, если между ними не останется хотя бы одной ниточки. Одной искры надежды.

– То место, где ты впервые сказала мне, кто ты на самом деле, – говорит он. – То место, где ты доверилась мне. Если тебе понадобится помощь, ты отправишься туда. И помощь тебя найдет. Я тебя найду.

– Это слишком опасно…

– Ты не будешь знать, где мы. Тебе не нужно будет самой нас искать. Обещаю, я никогда не стану искать тебя, и Кристофер будет в безопасности. Но ты, Розмари… – его голос словно вцепляется в ее имя, как будто знает, что нескоро сможет произнести его снова. – Если я буду нужен тебе… Я тебя найду.

Прощаться они не стали. Какие между ними могут быть прощания? Только поцелуй, который длится вечность. Только закрытая дверь, молчание, пустота. Розмари опускается на пол, обхватывает колени, молится богу, в которого не верит, чтобы ей хватило сил никогда больше не дать себя найти.

– Я знаю, как его отыскать, – выдохнула Тесса, выдернув себя из Перемены.

Это тоже оказалось тяжелее, чем должно было быть: что-то незнакомое пыталось удержать форму Розмари. На самом деле не такое уж и незнакомое… Что-то щекотало в мозгу, какое-то воспоминание ускользало, не позволяя себя схватить. Она потянулась к нему, почти поймала, но оно вырвалось и пропало.

* * *

Невозможно побывать в Лос-Анджелесе и не навестить Эмму Карстерс. Но Джем напомнил себе, что тем самым может привести смертельную опасность прямо к ее порогу, а этого Эмме и без него хватало. Иногда она напоминала Джему его самого: оба сироты, обоих приютил Институт, а потом отдал в приемную семью; оба всегда вынашивали тайные планы снова исчезнуть. Оба обрели спасение в парабатае… Джем надеялся, что Джулиан смог стать для Эммы тем же, чем для него всегда был Уилл – не просто партнером, а убежищем, домом. Но никто на свете, даже парабатай, не может вернуть утраченное. Даже сейчас в сердце Джема зияла дыра, саднила рана – на том самом месте, откуда когда-то вырвали его родителей. Этой потери не возместить. Так было, когда он потерял Уилла. Так будет, если он когда-нибудь потеряет Тессу.

Утрата – неизбежное следствие любви; боль – неизбежная расплата за радость. Каждому рано или поздно придется выучить этот урок. Возможно, это и называется взрослением. Думая об Эмме, он жалел, что ее детство не продлилось хоть немного дольше. И о том, что не был рядом, когда оно кончилось, тоже жалел. Но ему всегда приходилось укрощать желание стать частью ее жизни холодным подсчетом последствий. Когда он был Безмолвным Братом, то искушал Эмму тем, чего у нее не было, – ее единственной оставшейся семьей, которая, тем не менее, семьей ей быть не могла. Теперь, став Джемом Карстерсом, он бы с радостью взял ее под опеку, да вот только Охотником он уже не был, и если бы Эмма его выбрала, ей пришлось бы отказаться от целого мира. Закон был суров, и слишком часто его синонимом становилось «одиночество».

Скоро, продолжал он убеждать себя. Скоро, когда они с Тессой вернут себе положение. Когда он поможет ей отыскать потерянного Эрондейла, эту частицу Уилла, которой мир Уилла лишился. Скоро, когда опасность минует.

Иногда ему казалось, что это очень непрочные оправдания. Он жил уже почти две сотни лет то в одном, то в другом обличье, и кому как не ему было знать: опасность никогда не обходит стороной. Просто иногда медлит, да и то если очень повезет.

– Ты уверена, что это то самое место?

Тесса снова превратилась в Розмари, и он едва мог заставить себя смотреть на нее. Иногда Джем скучал по холодной отстраненности, которой облекало его (пусть и против воли) Безмолвное Братство: никакие, даже самые бурные чувства не могли достучаться до каменного сердца. Жить без чувств все-таки гораздо проще. Правда, это не жизнь, он и сам об этом знал, но так определенно было проще.

– К несчастью, это именно то место.

В каждом большом городе есть Сумеречный базар, и все они в некотором роде – один и тот же Базар, ветви одного дерева. Разумеется, это не помешало каждому Базару приобрести местный колорит. Особенностями Лос-Анджелесского Базара, насколько Джем мог судить, были: загар, здоровый образ жизни и одержимость машинами. Базар находился в фешенебельном уголке Пасадены, и здесь все сияло, в том числе и его обитатели. Вампиры щеголяли выбеленными клыками, фейри-бодибилдеры – мускулатурой, отливавшей золотом на каждой впечатляющей выпуклости; ведьмы с неоново-яркими волосами торговали самопишущимися сценариями, а ифриты – посверкивающими звездными картами, которые, как оказалось при ближайшем рассмотрении, не имели никакого отношения к астрономии: это были регулярно обновляющиеся карты Лос-Анджелеса, на которых крошечными фотографиями Магнуса Бейна были отмечены места, где колдун, пользующийся славой хулигана, учинил какое-нибудь непотребство (Тесса купила три таких).

Они торопливо пробирались сквозь толпу. Джем втайне радовался, что не нужно больше носить одежды Безмолвного Брата – неизменный отличительный знак. На Базаре всегда царила тревожная, как на границе, атмосфера – возникало четкое ощущение, что правила здесь соблюдаются, только пока их есть кому соблюдать. Фейри открыто резвились с чародеями из Нижнего мира; колдуны вели с обычными людьми дела, которых вообще-то не должны были вести. Понятное дело, Сумеречных охотников тут не жаловали.

Их цель находилась за пределами этого веселого хаоса. Между Базаром и Тенями стояли развалины без окон и вывески. Ничто в их облике не предполагало, что это не просто руины, и уж точно не намекало, что это злачный нижнемирский бар, настоящий «дом вдали от дома» для искателей приключений, для кого даже Сумеречный базар был… недостаточно сумрачным. Джем ни за что не пустил бы сюда Тессу, и уж тем более в облике той, кого Неблагой Двор велел уничтожить. Но с тех самых пор, как они с Тессой познакомились, она никогда ни у кого не спрашивала разрешения.

Она рассказала, что Розмари с мужем заключили договор: если он ей когда-нибудь понадобится, она придет сюда, даст о себе знать, и он появится. Средняя часть плана была, пожалуй, слишком расплывчата, но выхода все равно не было – только вход, как весело сказала Тесса, а потом поцеловала его. Даже в чужом теле, даже чужими губами – это все равно был ее поцелуй.

Они вошли. Тесса первой, Джем – через несколько минут. Они решили, что разумнее сделать это порознь. Бар был не слишком похож на бар. Внутри он оказался такой же развалиной, как снаружи. Крупный вервольф-вышибала на входе потянул носом, буркнул что-то вроде «веди себя прилично», и махнул в сторону стойки. На осыпающихся стенах остались следы пожара, пол был залит пивом и, судя по запаху, ихором. Джем исподтишка просканировал остальных посетителей на предмет возможной опасности: фейри в бикини (танцует сама с собой, несмотря на тишину, отчаянно шатаясь на каблуках высотой с небоскреб), одна штука. Вервольф в потрепанном шелковом плаще (лежит мордой в стол, и, судя по запаху, уже не первый день), один. Джем смотрел на него достаточно долго, чтобы убедиться, что тот еще дышит, потом сел к стойке. Бармен, немолодой лысеющий вампир, выглядевший так, словно прятался от солнца еще задолго до обращения, смерил Джема долгим взглядом, но выпить налил. Стакан оказался грязным, а содержимое – мутно-зеленым. То, что в нем плавало, вполне возможно, когда-то было живым. Джем решил, что трезвость способствует если не долголетию, то хотя бы сохранению жизни.

Через три табурета от него сидела Тесса, сгорбившись над стаканом. Джем сделал вид, что не заметил ее.

Тут между ними втерлась фейри. Ее раздвоенный хвост обмахнул край стакана Джема.

– Что такой парень как ты… и так далее?

– Прости, что?..

– Ну, высокий, темноволосый, симпатичный… – Она бросила взгляд на гостя в углу, храпевшего так, что под ним дрожал стол, и продолжила: – А главное, вертикальный. Ты не похож на тех, кто обычно тут тусуется.

– Ну, знаешь, что говорят про книжки и обложки…

– Стало быть, ты не так одинок, как выглядишь?

Тесса, притворяясь, что не смотрит, попыталась скрыть улыбку. Только тут до Джема дошло, что с ним флиртуют.

– Я, знаешь ли, могла бы тебе с этим помочь, – намекнула фейри.

– Вообще-то я пришел посидеть в одиночестве, – сказал Джем как можно вежливее.

Хвост оставил в покое стакан и занялся его рукой, играя с пальцами. Джем отдернул руку.

– И, кстати, я женат.

– Жаль. – Фейри наклонилась близко, так близко, что губы коснулись уха. – Ну, еще увидимся, нефилимчик.

Она вышла из бара. Джем наконец-то смог сосредоточиться на разговоре, который Тесса завела с барменом.

– Я тебя знаю? – спрашивал тот.

Джем напрягся.

– Понятия не имею. А должен? – отвечала Тесса.

– Выглядишь вроде знакомо. Смахиваешь на девчонку, которая когда-то тут постоянно торчала со своим парнем. Упаси боже был мальчишка, да только она об этом и знать не хотела. По уши втрескалась, как только дети умеют.

Краем глаза Джем заметил легкую улыбку на губах Тессы.

– Ну, для «втрескаться по уши» любой возраст подходит.

Бармен одобрительно на нее посмотрел.

– Как скажешь. Только это не про ту девчонку сказано. Ненадежная она выросла, а может и вовсе чокнутая. Бросила его с ребенком, так я слышал.

– Жуть какая, – сухо заметила Тесса. – А что мистер Упаси-боже?

– Может, вовсе и не упаси. Верный оказался, до сих пор приходит сюда, даже столько лет спустя. Из тех, на кого можно положиться, если нужно, если ты меня понимаешь.

– И как же его найти его, если понадобится? – спросила Тесса, стараясь говорить как можно небрежнее.

Бармен прочистил горло и принялся рассеянно возить тряпкой по стойке.

– Да вот говорили мне, если женщина правильная, она будет точно знать, как его найти, – проворчал он, не глядя на Тессу. – Потому как он почти та же птица, что был, только чуть больше хапуга, чем раньше.

Он сказал это с особым выражением, и по лицу Тессы Джем догадался, что она его поняла. Сердце у него в груди подпрыгнуло.

Тесса тоже вскочила и бросила на стойку несколько долларов.

– Спасибо.

– Для девушки краше, чем роза, – что угодно. Ну, удачи…

В следующий миг в его лоб вонзился кинжал. Бармен испустил дух, не успев упасть на пол. Джем и Тесса стремительно обернулись. Фаль, Всадник Маннана верхом на бронзовом коне въезжал в двери, как гром и молния, стремительно надвигаясь на них, и его меч уже падал, и тело Джема отреагировало, не дожидаясь, пока подключится разум, превращая каждое мгновение тренировок Сумеречного охотника в вихрь прыжка-удара-битвы – и все это меньше, чем за секунду, и все это – напрасно, потому что меч опустился и Тесса упала на пол – мертвая плоть и кровь, а Всадник Маннана, невредимый, неуязвимый, снова был в дверях, когда Джем только начинал валиться на колени возле неподвижного тела.

– Лучше оставайся мертвой, – посоветовал фейри.

И пропал.

* * *

Как же она была бледна…

Черты ее уже плавились, становились ее собственными. Перемена всегда отпускает, стоит колдуну потерять сознание, но сейчас что-то пошло не так, и это было едва ли не страшнее раны. Она уже почти снова стала Тессой, когда вдруг – словно кто-то отпустил туго натянутую резину – ее лицо мгновенно превратилось обратно в лицо Розмари. А потом обратно и снова, и снова, как будто тело никак не могло решить, каким ему быть. Джем попытался сжать края раны, остановить кровотечение – плевать, как она выглядит, лишь бы тело выбрало жизнь, а не смерть. Фейри в бикини, пронеслось у него в голове. Возможно, Всадники специально подослали ее шпионить, зная, как много это место значит для Розмари и ее семейства, думал он сквозь туман паники. А может, фейри сама узнала женщину с невидимой мишенью на спине – ту, которой давно полагается быть мертвой, – и просто исполнила долг перед своим племенем. Важно лишь то, что Джем проглядел угрозу, а значит, это его вина, и если Тесса не…

Он оборвал эту мысль, не додумав ее до конца. Такая рана давно бы убила обычного человека… возможно, даже Охотника. Но тело Тессы в момент нападения приняло физическую форму Розмари, которая была не просто Охотницей, а еще и наследницей трона фейри – и это тело обладало собственной магией и сейчас использовало ее в стремлении выжить. Возможно, именно поэтому Перемена не желала ее отпускать. Возможно, тело отталкивало смерть, давая себе возможность исцелиться. Тесса застонала. Джем обнимал ее, умоляя держаться.

В Безмолвном Братстве он многое узнал о целительских практиках и сделал все, что мог. Он вспомнил, как она сидела у его смертного одра, и как закончился инь фэн, и адская отрава захватила власть над его телом; вспомнил, как просил ее отпустить его. Вспомнил и то, как сам сидел с умирающим Уиллом… и как разрешил ему уйти. Непонятно, было это проявлением силы или эгоизма, но теперь он категорически отказывался сделать то же для Тессы. Не сейчас, еще рано… Они так долго ждали возможности снова быть вместе. Они же только начали!

– Останься, – молил он ее. – Борись!

Она была такой холодной, такой легкой у него в объятиях… Будто что-то важное уже покинуло ее тело.

– Останься со мной, любой ценой! Ты нужна мне, Тесса. Ты всегда была мне нужна.

* * *

Она не была мертва. Прошел целый день, а она все еще не была мертва. Правда в себя тоже не пришла и не перестала превращаться из Тессы в Розмари и обратно. Иногда на несколько минут задерживалась в одном облике, один раз даже на целый час. Иногда Перемена швыряла ее туда-сюда так стремительно, что казалось, у нее больше вообще нет никакой формы. Кожа была мокрой от пота и ледяной, но только поначалу. Потом началась лихорадка, и теперь Тесса горела. Ей уже дали лекарства, чтобы восполнить кровопотерю, поддержать силы – лекарства, которые Джем, не будучи больше Безмолвным Братом, не имел права использовать. Как только ему удалось переместить ее в безопасное место, он сразу же вызвал помощь.

Вернее, поскольку они с Тессой не принадлежали ни к Конклаву, ни к Безмолвному Братству, и, следовательно, не обладали властью кого бы то ни было вызывать, он позвал на помощь. Попросил о ней. Сейчас рядом был Брат Енох – смешивал снадобья, исполнял сложные тайные ритуалы, которые Джем когда-то мог совершать сам. Никогда раньше Джем не жалел, что оставил Братство и вернулся в страну смертных, к их смертным мукам, но сейчас, чтобы спасти Тессу, он бы с радостью обменял остаток вечности на монашеское одеяние и сердце из камня. Но сейчас он мог только беспомощно стоять рядом с Енохом. Иногда тот даже выставлял его за дверь.

Джем его понимал. Он и сам так делал и не раз, оставаясь один с пациентом, не впуская в голову ни единой мысли о том, как страдают его близкие там, за стеной. В первой своей жизни Джем и сам был пациентом, а Тесса, Шарлотта и Уилл в тревоге кружили у его постели, читали ему, бормотали что-то утешительное, пока он дрейфовал между тьмой и пробуждением, ждали, когда ему станет лучше, а лучше все не становилось.

Изгнанный в коридор маленькой квартирки, которую нашел им Магнус через свою постоянно расширяющуюся сеть очень странных «друзей», Джем привалился к стене и сполз по ней на пол. Прости меня, Уилл, – подумал он. – Я не знал. Я не был к этому готов.

Смотреть, как любимый человек борется за каждый вдох. Смотреть, как он уходит, не имея сил остаться. Видеть любимое лицо, искаженное болью, тело, ради которого ты бы умер, – дрожащее, корчащееся, сломленное… Все это не было для Джема внове. Просто раньше между ним и грубым ужасом небытия всегда стояло что-то. Когда Джем был юным Охотником, он рос с мыслью, что умереть ему придется молодым. Он просто знал, что, скорее всего, погибнет гораздо раньше Уилла и Тессы, и даже когда эти двое бросались навстречу опасности (а такое случалось нередко), какая-то часть Джема сознавала, что ему не придется слишком долго жить в мире, где их больше не будет. Да и в Безмолвном Братстве бывало, что он стоял возле Уилла или Тессы, не зная, будут они жить или умрут… Но тогда терпеть боль помогала все та же холодная отстраненность, которая помогала выносить и все остальное. А сейчас на пути у боли не стояло больше ничего. Ничто не отвлекало его от ужасной правды. Тесса может умереть, и ему придется жить без нее. И сделать ничего нельзя, остается только смотреть и ждать. На это уходили все силы, какие еще оставались у Джема.

Уилл никогда не прятался от его страданий, не бежал от них – он был рядом, терпел его боль снова и снова, сколько потребуется. Он сидел у постели Джема, держал за руку, был рядом в самые темные часы. Ты был самым сильным человеком, какого я только встречал, – безмолвно сказал Джем своему мертвому другу. – Я и половины всего этого не знал.

Дверь заскрипела, отворилась, и появился Брат Енох. Джем удивился, какими чужими, чуждыми казались ему Безмолвные Братья теперь, когда он больше не был одним из них. Ему пришлось некоторое время привыкать к тишине у себя в голове, к тому, что хор, который он слышал десятилетиями, вдруг умолк. Сейчас он даже вообразить его себе не мог – все равно, что вспоминать сон.

– Что? Как?

Рана больше не представляет смертельной опасности. Судя по всему, Тессу спас ее особый иалант к изменениям.

Джем едва не потерял сознание от облегчения.

– Можно к ней? Она очнулась?

Иссеченное рунами лицо было неподвижно, глаза и рот закрыты и зашиты, и все же Джем чувствовал за ними тревогу.

– В чем дело? Чего ты мне не говоришь?

Рана уже заживает. Перемена спасла ее. Но, боюсь, сейчас наибольшую опасность представляет сама Перемена. Тело и разум Тессы захвачены превращением. Она, кажется, не в состоянии найти дорогу назад, к себе. Перемена не отпускает ее. И Тесса как будто отпустила то, что делало ее Тессой Грей.

– Как мы можем ей помочь?

Вместо ответа он услышал настоящее безмолвие.

– Нет! – Джем не мог принять этого. – Всегда есть какой-то запасной выход. Ты владеешь знаниями, накопленными за тысячи лет! Что-то должно быть!

За все эти годы на свете не было никого, похожего на Тессу. Она сильная женщина, и могущественная. Остается только верить, что она найдет дорогу домой. Ты должен верить.

– А если нет? Что если она останется вот так навеки?

Перемена требует жертв, Джеймс. На любое превращение нужна энергия, и ни один организм не в состоянии бесконечно выдерживать подобное напряжение. Даже она.

Голос в голове у Джема был такой холодный, размеренный – можно было поверить, что ему совершенно все равно. Но Джем знал… Просто у Безмолвных Братьев забота принимает иные формы. Это он еще помнил – когда между тобой и жизнью словно пролегает толща льда. Нечеловеческое спокойствие, с которым обрабатывается весь внешний опыт. У слов вроде «забота», «потребность», «страх», «любовь» все еще оставался смысл, – но он был не доступен никому из тех, кто мог есть, спать, говорить, жить жизнью, полной животных страстей. Он вспомнил, как его переполняла благодарность за каждое мгновение неподдельных эмоций – и, конечно, это почти всегда случалось, когда рядом была Тесса. Как он жаждал пламени человеческой страсти, привилегии снова чувствовать – пусть даже страх, пусть даже муку.

Но сейчас он почти завидовал этому льду. Страх, мука, горе – их было слишком тяжело выносить.

– И сколько ей еще…

Иди к ней. Оставайся рядом, пока…

Пока все не кончится. Так или иначе.

* * *

Тесса знает, что это сон, и не знает.

Джем жив, значит, это сон, и мертвое тело у нее на руках, тело с лицом Джема – тоже сон. Он гниет, распадается в ее объятиях, кожа отслаивается от плоти, плоть – от костей, кости рассыпаются в прах. Он принадлежал ей так недолго, и теперь он – прах, и она снова одна.

Он холоден, мертв, он – просто плоть. Ее Джем – пища для червей, и они кишат в его плоти, и она почему-то слышит, как они бормочут и жадно чавкают, миллионы ртов гложут ничто. Она кричит, зовет его по имени, но ее некому услышать, вокруг только извивающиеся черви, и она знает, что это невозможно, что так не бывает, но она слышит, слышит, как они хохочут над ней.

Джем жив, его глаза брызжут смехом, скрипка – под подбородком, и эта музыка… музыка, которую он написал для нее, песнь ее души, и стрела, что плывет к нему, точно в цель, острая, быстрая и покрытая ядом, и когда она пронзает его сердце, музыка обрывается. Скрипка ломается. Теперь тишина будет вечной.

Он кидается наперерез, между ней и демоном-мантидом, и она спасена, зато его раскроило надвое, и к тому времени, когда она успевает набрать воздуха и закричать, его уже давно нет.

Демон-дракон выдыхает облако пламени, и огонь пожирает его – слепящие синие и белые языки, выжигающие тело изнутри, и она видит, как огонь хлещет у Джема изо рта, и глаза плавятся от жара и стекают по обугленным щекам, а кожа трещит, как бекон на сковородке, пока свет милосердно не становится слишком ярким, всепоглощающим, и она отворачивается – всего мгновение слабости, – а когда поворачивается обратно, от тела осталась только кучка пепла, и всего, что было Джемом, больше нет.

Вспышка меча, и его больше нет.

Завывающая тварь пикирует с небес, когти касаются бледной кожи, и его больше нет.

И его больше нет.

Она жива и одна, а его больше нет.

* * *

Когда она больше не может этого выносить, когда любовь умирает у нее на глазах десять, сто раз подряд, и ее сердце умирает вместе с ним, когда не остается ничего, кроме океана крови и пламени, сжигающего все, все – только не адскую боль потери и снова потери, и снова, она бежит, спасается в единственное оставшееся у нее убежище от этого ужаса, в последнюю тихую гавань.

Она спасается в Розмари.

* * *

Ночной воздух густ и сладок от аромата джакаранды. Горячий ветер по имени Санта-Ана похож на струю воздуха из фена, направленного прямо в лицо. Руки все в крови и царапинах от шипов, но Розмари едва замечает это. Она спрыгивает со шпалеры; возбуждение вскипает внутри, стоит только ногам коснуться цемента. У нее получилось. Дом жемчужно сияет в лунном свете – громадный монумент привилегиям и частной жизни. Внутри, под защитой сигнализации и охранников, ее родители крепко спят… ну, или настолько крепко, насколько могут спать два законченных параноика. А она, Розмари, – свободна. На целую ночь.

В одном квартале оттуда угольно-черный «Корвет» притаился на обочине, водитель прячется в тени. Она прыгает внутрь и награждает его долгим, глубоким поцелуем.

– Когда это ты успел обзавестись «Корветом»?

– Как только увидал этого малыша за клубом. Он молил о новом хозяине, как потерявшийся щенок! Я не смог ему отказать, просто не смог, – улыбается Джек.

Он бьет по газам, и машина мчится прочь, визжа шинами в респектабельной тишине Беверли-Хиллз.

Скорее всего, насчет машины он врет. Он вообще много врет, ее Джек Кроу, – даже про свое имя, наверняка. Но ей все равно. Ей шестнадцать, ей не нужны заморочки, она просто хочет посмотреть мир – настоящий мир, Нижний, от которого ее родители с отвратительным высокомерием решили оберегать свое дитя, а он, Джек, будет только счастлив показать. Он всего на год старше (во всяком случае, он так говорит), но опыта у него на двадцать жизней.

Они познакомились на пляже. Она прогуливала школу – она всегда прогуливала школу – и искала неприятностей, даже не понимая, что на самом деле ищет его. Он ткнул пальцем в прогуливающуюся парочку – сплошь золотые кудри и ослепительный загар, оба будто сошли с рекламы лос-анджелесского образа жизни – велел ей спросить дорогу, отвлечь их, а сам подрезал у них бумажник. Нет, он не сказал, что у него такой план – он вообще ничего ей заранее не говорил, только «доверься мне», – так что она подождала, пока они не остались одни с буррито, купленным на краденую мелочь, и тогда спросила, не боится ли он воровать у фейри. Ему, конечно, и в голову не пришло, что у нее может быть Видение, что она различает правду под покровом гламора. А ты что думал, сказала она, что я просто еще одна скучающая малолетняя богачка? Ну, да, вообще-то так он и думал. Она сказала, да, она и правда еще одна скучающая малолетняя богачка. Скучающая потому, что видела, насколько интереснее может быть мир. Он сказал, а ты что думала, что я просто еще один симпатичный плохой парень, которого можно использовать, чтобы насолить мамочке с папочкой? Если бы мамочка с папочкой знали, они бы тебя убили, ответила она. И никто не говорил, что ты симпатичный. Одна правда плюс одна ложь: на самом деле он очень симпатичный. Грива темных волос над карими глазами, тяжелые веки, всезнающая улыбка (приберег лично для нее), лицо как из камня, острое во всех нужных местах. Чистая правда: если бы родители о нем узнали, они бы захотели, чтобы его не было. Обычно этого оказывалось достаточно. В тот первый день он повел ее в нижнемирское кафе в калифорнийской Венеции. У нее всегда было Видение, и у мамы, конечно, тоже, но родители изо всех сил держали ее подальше от Нижнего мира, не давали познать его ужасы и блаженства. И вот он, первый новый вкус – в буквальном смысле слова, – мороженое с фруктами, и чем бы фейри его ни напичкали, он был как летнее солнце. А когда она поцеловала Джека, его губы оказались на вкус как шоколадная помадка.

Сегодня он после долгих недель, которые она потратила на уговоры, отведет ее на Сумеречный базар. Она жила ради этих ночей – не только ради него, но и ради целого мира, того мира, что он ей открыл.

Хотя вообще-то он прав: еще ради возможности насолить родителям.

Он оставил ее в компании русалок, торгующих браслетиками из водорослей, а сам ушел куда-то по делам, и она сидела, ждала, и смотрела по сторонам, и удивлялась клубящемуся вокруг магическому хаосу. Очарованная, ошеломленная – но не настолько, чтобы не заметить крадущуюся за Джеком фигуру в плаще с капюшоном. Вервольфа с усами, похожими на руль велосипеда; джинна, замершего при виде него и бросившего поспешный взгляд на что-то у нее за спиной. Она может не знать Нижнего мира, но с детства научилась распознавать опасность, видеть скрытые знаки враждебности. Ей преподавали теорию, учили оценивать противника, драться, выстраивать стратегию, отступать – но все это в безопасности и уюте родительского дома. Ей всегда было интересно, сможет ли это знание хоть немного подготовить ее к реальности, или сразу испарится перед лицом настоящей угрозы. И теперь она получила ответ: она увидела засаду, она распознала ее и действовала, не колеблясь.

Она закричала. Упала. Схватилась за лодыжку. Джек, Джек, вопила она, ты мне нужен, меня что-то укусило! В мгновение ока он уже был возле нее, и лицо его – сплошная нежность; она даже не подозревала, что он так умеет. Он схватил ее на руки, забормотал что-то утешительное, а она уткнулась ему в шею и прошептала на ухо одно только слово: «Засада», – и тогда они побежали.

«Корвет» стерегли три оборотня. Джек крикнул ей: беги! спасайся! – а сам кинулся в битву, но было как-то глупо потратить на тренировки все эти долгие часы – вообще-то годы, – а потом просто взять и сбежать. Да, драться с живым врагом – дело другое… но не настолько.

Она крутится, прыгает, выхватывает кинжал из ножен на щиколотке, рубит и колет, чувствует, как горят щеки, как пылает сердце, и оборотни бегут, а они с Джеком бросаются в машину и с визгом шин мчатся прочь, к холмам, через чертовы серпантинные витки Малхолланд-драйв, ни слова не говоря, даже не глядя друг на друга, пока машина не вылетает на смотровую площадку и, застонав, встает как вкопанная.

Он смотрит на нее, не отрываясь. Дай угадаю, говорит она, я никогда не была так красива? Она знает, что ее лицо раскраснелось и сияет, глаза рассыпают искры. Он говорит, да кому какое дело, как ты выглядишь – вот как ты дралась, это да! Как ты соображаешь – это да! Спрашивает, училась ли она всему этому. Она не может ему рассказать, почему родители захотели, чтобы она овладела приемами самозащиты, и что она с пяти лет не выходит из дома без оружия. Поэтому просто говорит, что он еще многого о ней не знает. Он возражает, что знает уже достаточно. Кажется, я влюбился, говорит он. Она отвешивает ему оплеуху, и довольно крепкую, говорит: нельзя так шутить, даже с такой девушкой как она, твердой, как адамас. А с чего ты взяла, что я шучу, спрашивает он.

* * *

Родители снова хотят переехать.

Она отказывается. Только не опять, только не на этот раз.

Это из-за него, из-за того парня, к которому ты убегаешь? – спрашивают они. Она не может поверить, что папа с мамой в курсе. Они устроили за ней слежку. Нет, им не стыдно. Они говорят: она просто не понимает, как на самом деле опасен мир, тот мир, Нижний. Она говорит: это потому, что они ее туда не пускают. Ей шестнадцать, и она нигде не жила дольше года, потому что они все время переезжают, переезжают. Когда она была маленькой, она без разговоров принимала все эти дурацкие объяснения, верила в чудовищ, что рыщут во тьме и только о том и мечтают, как бы сжить ее семью со свету. Но чудовища так никогда и не показались, ничего ужасного ни разу не случилось, так что начинаешь думать, уж не параноики ли часом твои родители, если бегать с места на место и вечно прятаться им проще, чем жить спокойно.

Ей это все непросто. У нее никогда не было настоящего друга, ни одного – потому что ей строго-настрого запрещено рассказывать, кто она такая.

Она одна. Всегда была одна.

У нее есть только он. И она не позволит им отнять у нее Джека.

Тебе всего шестнадцать, говорит мать, у тебя будет еще полно времени для любви – но только если ты проживешь достаточно долго. Благодаря нам. Она кричит: она уже нашла любовь, она любит его, она остается. Ты слишком молода, чтобы понимать, что такое любовь, говорит отец, и она думает о Джеке, о прикосновении его руки, о его тихом смехе и кривой усмешке. Она думает о том, как во время дождя он держит зонтик у нее над головой, как попросил научить его драться, чтобы он тоже умел защитить себя. Думает об их тренировках и как ему нравится, что она сильнее, быстрее, лучше него; думает о том, каково сидеть рядом с ним, неподвижно и молча, глядя на волны.

Да, она молода, но она уже все знает. Она любит его.

Отец говорит, что они уезжают утром – все трое, семья. Он говорит, никаких больше тайных побегов.

Поэтому она бежит к двери у всех на виду, средь бела дня, в первый раз открыто взбунтовавшись, но они слишком медлительны, а их предостережения она слышала слишком часто, и они не остановят ее. Она бежит, хотя бежать некуда. Джек занят непонятными делами непонятно где – где-то в городе, – так что она бродит по пустынным улицам, по обочинам шоссе, растворяется в сумраке подземных переходов, убивая время, дожидаясь, пока родители точно лягут спать. Она знает, как пробраться домой, не разбудив их, но это ей не понадобится.

Двери распахнуты настежь.

Тело матери на траве… куски тела.

Кровь отца течет по мраморному полу. Он тянет к ней руку… Они нас нашли, говорит он. Обещай, что исчезнешь, и она обещает, обещает, обещает, но слушать ее больше некому – труп не слышит.

Она убегает, без паспорта и кредитной карты, как есть – ничто не поможет найти ее… как будто врагу нужны все эти технические штучки, чтобы выследить ее. Ну и что, все равно полагаться на эти штуки нельзя, никогда. А теперь еще и родители мертвы…

Родители мертвы.

Родители умерли, потому что она их задержала. Они знали, что пора уходить, а она решила остаться, возмущалась, протестовала, обижалась. Они любили ее, их любовь обратилась против них, и теперь они мертвы.

Она ждет Джека на Сумеречном базаре – в его любимом баре, который выглядит так, будто никакого бара тут нет. Она ждет Джека, потому что он всегда возвращается. И он возвращается. И приходит в ужас, увидев ее, потому что она вся в крови. Она падает в его объятия и, наконец, рассказывает правду.

Говорит, что она из Сумеречных охотников – по происхождению, не по выбору. Она фейри – по духу и крови, но и этого не выбирала. Она говорит, что за ней открыта охота, она опасна для всех, кто ее любит, и теперь она уходит. Она говорит, что это навсегда, она пришла попрощаться.

Он не понимает. Он пойдет с ней. Она пытается объяснить еще раз. Говорит, что Неблагой Двор хочет ее смерти и послал за ней древних убийц из племени фейри, сильных как боги. Взять его с собой – значит подписать ему смертный приговор. Пойти с ней – значит отказаться от себя, от своего я, бросить свой город, свою жизнь. Ты вроде умная, но что-то не врубаешься, говорит он. Ты – моя жизнь. Ты – мое я. И я тебя не брошу. А все остальное? Он пожимает плечами. Да кому оно нужно?

Она смеется. Ее трясет от хохота. Удивляется этому, и вдруг замечает, что щеки ее мокры, она уткнулась лицом в грудь Джека, его руки обнимают ее… И понимает, что не смеется, а плачет. Он обещает, что всегда будет ее защищать. Она говорит вслух, впервые в жизни говорит вслух: я – Эрондейл, это я буду тебя защищать. Ну, вот и договорились, заключает он.

* * *

Это не похоже на жизнь в бегах. Скорее как пускать блинчики на озере. Они летят, словно плоская галька над водой, ныряют в мир там, где сердце пожелает – в Берлине, Токио, Рио, Рейкьявике. Выдумывают себе новые личности, устанавливают контакты с Нижним миром, а когда Джек сжигает какой-нибудь лишний мост или Розмари вдруг чует фейри, или как в тот раз, в Париже, Охотник вдруг встает на их след, они просто сбрасывают маски, меняют имена и лица, тонут и всплывают где-нибудь еще. Иногда они даже думают совсем уйти на дно, зажить обычной жизнью, но такой выбор сделали когда-то ее родители, и это их погубило. Нет, они будут умнее, они создают сеть полезных контактов, которые могут однажды пригодиться. Контактов, но не союзников, не друзей, чтобы никто не задавал лишних вопросов, когда им вздумается исчезнуть или появиться снова. Ни корней, ни обязательств, ни связей. Им нужны только они сами, они двое… – а потом появляется третий, Кристофер, и все сразу меняется.

Она хочет сохранить рождение ребенка в тайне. Чтобы никто не знал, что в этой проклятой цепи появилось новое звено. Еще во время беременности в глубине души она понимала, чем придется за это заплатить. Что придется сделать.

Когда родился Кристофер, она наконец поняла своих родителей. И почему их жизнь была вечно наполнена страхом. Не за себя – за нее. Она отказывается навязывать этот страх своему сыну, она хочет для него лучшей жизни – чего-то большего, чем колючая проволока и сигнализации по всему дому. Да, она хочет, чтобы у него был настоящий дом. Чтобы он узнал, что такое доверие и любовь. Чтобы ему не пришлось вечно скрываться.

Джеку все это очень не нравится. Хочешь избавить его от необходимости хранить тайну? Хочешь, чтобы он вообще о ней не знал? И она говорит, да, вот именно, хочу, чтобы он рос, не боясь мира.

Джек возражает, что расти, не боясь мира, – прямая дорога к тому, чтобы мир тебя уничтожил.

Она ждет, когда ребенок подрастет, сможет есть твердую пищу и обходиться без матери… Вернее, когда она сможет убедить себя, что он выживет и без нее. Она не знает, сможет ли сама выжить без него – без них обоих, но время не ждет.

Она отсылает их.

* * *

Она лежит на полу. Умирает. Кругом люди, но она все равно одна. Она прячется в тайных чертогах у себя в голове – там, где хранит воспоминания о Джеке и Кристофере. Она думает: наверное, она знала, что это неизбежно… иначе зачем возвращаться в Лос-Анджелес, где ее так просто найти?

Она устала вечно быть одной. Устала тосковать по сыну и мужу, заставлять себя не искать их. Здесь она хотя бы ближе к прошлому, к семье, которую она потеряла. Это единственный город, похожий на дом, потому что здесь она обрела дом в объятиях Джека. Здесь в моменты слабости тешила себя фантазиями, представляя, как они снова все вместе – Розмари, Джек и Кристофер, снова семья, живут в маленьком бунгало и счастливы. Она разбила садик, который мог бы понравиться сыну. Целыми днями представляла их здесь, а теперь она умирает и снова видит их рядом.

Может быть, она победила. Может быть, Фаль поверит, что проклятый род пресекся вместе с ее жизнью, и Кристофер наконец-то будет в безопасности. Какое же это облегчение – умереть. И еще знать, что если она ошиблась, если не сумела сделать задуманное, ей все равно не придется видеть, как он страдает. Она не увидит, как он умрет из-за того, кем была его мать. И с этой последней мыслью боль уносит ее во тьму. Она не увидит мира, в котором нет Кристофера.

* * *

И снова она – Тесса, сидит у постели Уилла, и Джем рядом с ней. Уилл уходит, ускользает, а она пытается представить, как будет смотреть в глаза миру, в котором его нет.

* * *

Тесса на мосту, внизу течет Темза, рядом с ней – настоящее чудо. Любовь воскресла, любовь вернулась. Джем, ее Джем, настоящий Джем Карстерс из плоти и крови, возвратился к ней из камня и безмолвия, и ее сердце, усталое и переполнившееся за все эти годы без него, вдруг перестало болеть от одиночества.

* * *

Она стоит на берегу великого моря, и на фоне прозрачного неба высятся силуэты гор. Волны громко и настойчиво бьют в берег, Джем рядом с ней, и его лицо прекраснее моря. Она знает, что ничего подобного никогда не было, но вот они, снова вместе. Не могу поверить, что это реально, шепчет она, что ты здесь, со мной.

Вернись ко мне, просит Джем.

Но она ведь и так здесь, рядом.

Останься со мной, просит Джем. Пожалуйста.

Но она и так никуда не уходит.

Он стареет у нее на глазах, кожа обвисает, волосы седеют, плоть истлевает, отваливается с костей. Она понимает, что теряет его, что сейчас увидит, как он умрет – как умерли все, кого она знала – и ей снова придется учиться жить в мире без любви.

Пожалуйста, Тесса, говорит он, я люблю тебя.

Он рассыпается у нее на глазах, и она думает о Розмари, столько лет выживавшей без тех, кого любила больше всего на свете, но знавшей, что ее семья жива, просто не может быть рядом. И она благодарна за то, что Джем здесь. Сейчас.

Этого довольно, говорит она ему. У нас есть сейчас. У нас есть мы.

Джем говорит: пожалуйста, Тесса, останься со мной, я люблю тебя, и она хватается за него и будет держаться, пока может, не боясь, что…

…Тесса просыпается.

Джем здесь, рядом с ней, его теплая рука – в ее ладонях, его глаза закрыты, голос тихо и настойчиво, повторяет:

– Останься со мной, я люблю тебя, останься со мной…

– Куда же я уйду? – шепчет она, их глаза встречаются, его лицо озаряется самой прекрасной на свете улыбкой.

У нее все болит, но боль – это счастливое свидетельство жизни. Губы Джема мягко, осторожно, касаются ее губ, словно боятся навредить ей.

Тесса не узнала комнату, в которой очнулась, зато узнала фигуру в капюшоне, вплывшую внутрь в ответ на отчаянный зов Джема.

– Брат Енох, – тепло проговорила она. – Сколько лет, сколько зим…

Он очень о тебе беспокоился, – произнес голос Безмолвного Брата у нее в голове.

Ее лихорадочные сны уже таяли, исчезали, но все ее существо сотрясалось от любви и отчаяния. Она узнала страх и облегчение во взгляде Джема, потому что сама целую вечность провела в ужасе, глядя, как он гибнет снова и снова, и даже сейчас, наяву, видения были слишком яркими, слишком похожими на воспоминания.

Она до сих пор чувствовала следы Розмари в своем сознании – последние отчаянные мгновения, с готовностью уступающие смерти – и понимала: гораздо легче умереть самой, защищая любимых, чем смотреть, как умирают они. Какой все-таки жуткий выбор приходится делать смертным…

Возвращение Джема было сделкой с дьяволом, и эту правду она все время пыталась скрыть от себя самой. Он мог жить вечно, но никогда по-настоящему, никогда не любить, или же она могла получить его обратно, живого и непоправимо смертного, чтобы однажды потерять навсегда. Выбор, конечно, был не за ней. Джем сделал его за нее. Он сам ее выбрал, и не ей было жалеть.

Безмолвный Брат попросил Джема покинуть их на мгновение, и тот, еще раз поцеловав ее в лоб, повиновался. Тесса села в кровати, силы уже возвращались к ней.

Ты помнишь, что случилось? – спросил Брат Енох.

– Помню, как напал Фаль, а потом… Я видела очень много снов, и они были очень… живые. А еще, – Тесса прикрыла глаза, стараясь вспомнить подробности странных жизней, которые прожила у себя в голове, – не все они были моими.

Ты на несколько дней застряла в Перемене, – сообщил Брат Енох.

– Как это могло произойти? – с тревогой спросила она.

Когда она только начинала экспериментировать с этой способностью, превращению неизменно сопутствовал страх. Такое глубокое погружение в чужой разум и тело грозило утратой себя. Ушло много времени и сил, чтобы научиться доверять Перемене, поверить, что, сколько форм и обличий ни принимай, она все равно останется Тессой Грей. Если этой веры не будет, как снова пойти на этот риск?

– Дело было в оружии? – спросила она.

Нет, причина не в оружии. Причина в тебе.

* * *

– Ты уверена, что готова пойти на это? – спросил Джем, когда они подходили к Сумеречному базару.

Они все еще были в Лос-Анджелесе.

– В сотый раз говорю: да!

Она сделала пируэт, что было совершенно не в ее духе, и Джем улыбнулся, изо всех сил пытаясь скрыть беспокойство. Брат Енох отпустил ее с заключением: «совершенно здорова», но она слишком уж старательно притворялась, что все в порядке. И чем больше она старалась, тем больше Джем подозревал, что это не так.

Он полностью ей доверял. Если что-то не так, она ему непременно скажет, когда будет готова. Но он все равно беспокоился.

– Мы уже потратили достаточно времени, – сказала Тесса. – Розмари на нас рассчитывает. Мы должны найти ее сына.

Джем был прав, когда подумал, что ее что-то зацепило тогда в словах бармена о том, как найти отца Кристофера Эрондейла, человека, некогда известного как Джек Кроу, Джек-ворона.

Он почти та же птица, что был, только чуть больше хапуга, чем раньше.

– Это загадка, – объяснила Тесса, как только из ее головы выветрились туман лихорадки и сны. – И даже не слишком хорошая. Почти ворона, но не совсем, а больше, и похож на хапугу?

– Рвач… Грач! – догадался Джема.

Значит, им уже есть о чем спрашивать, а учитывая склонность Джека Кроу к мелким правонарушениям и симпатию ко всяким темным личностям из Нижнего мира, где еще наводить справки, если не на Сумеречном базаре? Даже посреди ночи и в нескольких милях от побережья Базар благоухал солнцем и океаном. Тут было полно загорелых ведьм, торговавших волшебными браслетами из конопли; оборотней, продававших детали для тюнинга, навороченные, из кованого железа, превращавшее шикарные машины в смертоносное оружие; и, конечно, полно киосков с органическими крафтовыми смузи, и в каждом в какое-нибудь таинственное древнее зелье непременно добавляли бананы.

– «Гарантировано: двести очков к мышечной массе, мужской силе и личному обаянию», – скептически хмыкнув, прочитала Тесса, проталкиваясь мимо колдуна с соковыжималкой.

– А также отличный источник витамина С, – рассмеялся Джем.

Они оба очень старались сойти за обычных посетителей Базара.

На то, чтобы напасть на след мелкого преступника по кличке Грач, понадобилось совсем немного времени.

– А, так вам нужен Джонни Грач? – переспросил седеющий вервольф и выразительно сплюнул на землю.

Судя по всему, у Грача было свое место на Базаре, но сегодня его пока никто не видел.

– Скажите ему, Кассий передавал привет и просил сказать, что если он еще раз попытается меня кинуть, я откушу ему лицо. Зубами.

– С удовольствием передам, – пообещала Тесса.

Такие же ответы они получили почти от всех, кого о нем спрашивали. Похоже, в нижнемирском сообществе Джонни Грач успел насолить почти всем.

– Удивительно, что у него до сих пор есть лицо, которое можно откусить, – заметила Тесса после беседы с хорошенькой юной ведьмой, которая подробно рассказала, как и какими способами она изуродует мистера Грача, если ей представится долгожданный шанс.

– Не слишком-то он хорошо маскируется, – задумчиво протянул Джем.

– Не думаю, что он собирался очень хорошо маскироваться, – возразила Тесса с отсутствующим видом, какой бывал у нее, когда она слушала очередной внутренний голос. – Через столько лет, сменив столько масок, он вернулся домой и снова сделал себе имя на Сумеречном базаре. Причем опасно похожее на то, под каким его знала Розмари. Он хотел, чтобы она его нашла.

– Она ведь тоже вернулась в Лос-Анджелес. Может быть, она хотела того же.

Тесса вздохнула. Никто из них не сказал очевидного: если бы эти двое любили друг друга немного меньше, Розмари, возможно, была бы еще жива, а шансы ее сына были бы куда выше.

Они продолжали прочесывать Базар. Никто понятия не имел, где искать Джонни Грача, зато почти каждый радовался мысли, что тот, возможно, исчез насовсем. Тесса и Джем узнали много нового о скверном отношении Джонни к людям, о его скверных деловых привычках, отвратительно сидящем пальто, еще более отвратительной манере скармливать информацию любому, кто ни спросит, включая – тут сетующий на это вампир метнул красноречивый взгляд на Джема – и грязных Охотников. Но наконец, когда заря уже занималась, и последние торговцы сворачивали бизнес, они узнали кое-что полезное – адрес.

* * *

Снова продираясь через пробки, Тесса и Джем наконец добрались до нужного района, но примерно через час обнаружили, что снова и снова кружат по темным улицам и совершенно не в состоянии понять, куда подевался этот проклятый дом. Через некоторое время Тесса все-таки поняла, что дело в отводящих глаз и путающих чарах, которыми он окружен. Чары, правда, распадались на глазах – магия увядала с дрожащими вспышками остаточной энергии. Но почему они распадаются? – подумала Тесса, холодея. Однако нет худа без добра: угасание заклинаний означало, что теперь они точно найдут мужа и сына Розмари.

Увы, не они одни хотели их найти.

Джем и Тесса опять появились слишком поздно.

Дом стоял в руинах; всюду лужами растеклись кровь и ихор. Демоны-мантиды крушили все в отчаянной битве… с Эммой Карстерс?! У Тессы глаза полезли на лоб. Времени выяснять подробности не было – какие могут быть вопросы, когда кругом роятся адские гигантские богомолы в поисках теплокровной добычи? Всадники Маннана ни за что не послали бы демонов вместо себя, но, судя по тому, что Тесса с Джемом успели узнать о Джонни Граче, он нажил себе здесь не одного врага. Впрочем, беды его уже подошли к концу: изувеченное тело в луже крови, без сомнения, принадлежало хозяину дома. Бросаясь в битву и отрубая чью-то покрытую шипами переднюю ногу, а заодно проткнув выпученный глаз, Тесса успела пожалеть Розмари, которая умерла в надежде, что ее муж будет жить.

Но не все еще было потеряно – посреди всего этого хаоса и роя разъяренных демонов-богомолов она увидела сокровище, ради которого Розмари пожертвовала жизнью. На полу сидел ее сын. И оставив Джема и Эмму биться с демонами, Тесса осторожно приблизилась к мальчику. Она была уверена, что узнает его где угодно, – не только по воспоминаниям Розмари, в которых он был еще младенцем, но и по своим собственным – о детях, о внуках… об Уилле. Решительный взгляд синих глаз, ярость и вместе с тем изящество, которое не покинуло его даже перед лицом опасности, – да, перед ней, без сомнения, маленький Эрондейл.

Она назвала свое имя. Он не ответил. Он был еще совсем юн и храбрился изо всех сил. Она оказала ему честь, заговорив с ним не как с ребенком, нуждающимся в заботе, а как со взрослым.

– Вставай, Кристофер.

Он не шелохнулся и продолжал глядеть на мертвое тело, потом быстро отвел взгляд. Джинсы у него были все в крови, и Тесса понадеялась, что она принадлежит отцу.

– Мой папа… он… – его голос все-таки дрогнул.

– Горевать будешь потом.

Мальчик был воином, если не по опыту, то по крови, и его силу она знала лучше, чем он сам.

– Сейчас ты в большой опасности. Могут появиться еще враги или что-нибудь хуже.

– Ты – Сумеречный охотник? – В его голосе прозвучало такое отвращение, что Тесса содрогнулась.

– Я – нет, – сказала она, – но…

Розмари так старалась защитить его от этого. Она пожертвовала всем, чтобы он и дальше мог жить, ничего не зная об окружающей тьме. Теперь эта жизнь закончилась, и ложь была повержена, и Тессе предстояло нанести последний, смертельный удар.

– Но ты – да.

Мальчик вытаращил глаза. Она протянула руку.

– Пойдем. Поднимайся на ноги, Кристофер Эрондейл. Мы очень долго тебя искали.

* * *

Джем смотрел на идеальный, как на картинке, пейзаж – белые барашки резвятся на морских волнах, сверкающих в лучах солнца, пики ограды пронзают сказочно-синее небо, рядом с ним – Тесса Грей, любовь многих его жизней, – и пытался понять, почему ему так тревожно. Кристофер Эрондейл, или Кит (он сам выбрал это имя), теперь был в безопасности, под защитой Лос-Анджелесского Института. Джем и Тесса сделали для Розмари все, что могли. Ну, или почти все. Они потеряли ее, но спасли ребенка, вернули потерянного Эрондейла в мир Сумеречных охотников, где он, будем надеяться, сумеет найти новый дом. Вскоре им предстоит расстаться: Тессу вызвали в Спиральный Лабиринт расследовать несколько тревожных случаев заболеваний в колдовском сообществе, а он, Джем, отправится на поиски тела Малкольма Фейда и Черной книги мертвых. Его преследовало ощущение, что дело, начатое Фейдом здесь, в Лос-Анджелесе, только верхушка опасного айсберга. В принципе, этого уже было достаточно, чтобы чувствовать себя не в своей тарелке… но причина заключалась не в этом.

Она заключалась в Тессе, которая до сих пор держалась отстраненно, словно не желала обременять его неким знанием.

– Это место… – голос Тессы звучал расстроенно.

Джем обнял ее, притянул к себе. Они словно украли эти несколько мгновений для себя, прежде чем вернуться к миссиям. Он вдохнул ее запах, попытался запомнить ее всем телом, уже готовясь к разлуке.

– Что-то в нем есть знакомое, – закончила она.

– Но ты же никогда здесь раньше не была?

– Нет, – она покачала головой. – Но я как будто видела его во сне.

– Я был в нем с тобой?

В ее улыбке промелькнула печаль.

– Ты всегда в моих снах.

– Что не так? – не выдержал он. – Дело в Розмари? Ничего не могу с собой поделать – чувствую груз ее смерти на своих плечах.

– Нет! Для нее мы сделали все, что могли. И до сих пор делаем. Кит в безопасности, по крайней мере, пока. Всадники Маннана, надеюсь, понятия не имеют о его существовании. Возможно, Неблагие решат, что дело, наконец, сделано.

– Может быть, – с сомнением протянул Джем.

Они оба знали, что история вряд ли на этом закончится. Ну, им хотя бы удалось выиграть для Кита немного времени.

– Хотел бы я сделать больше. Ни один ребенок не должен видеть, как умирает его отец.

Тесса взяла его за руку. Она точно знала, о чем он думает: не только о сиротах, рассеянных по всему миру Охотников, видевших гибель родителей в Темной войне… но и о своих родителях, которых пытали и убили у него на глазах. Джем никому об этом не рассказывал, только ей и Уиллу. Только они знали, какой ужас он пережил в лапах того демона, и даже один этот рассказ он тогда едва выдержал.

– Мальчик в хороших руках, – мягко сказала она. – Не забывай, на его стороне Карстерсы. Эмма поможет ему найти новую семью, как мы в свое время сделали это для Шарлотты, Генри и Уилла.

– И друг для друга, – добавил он.

– И друг для друга.

– Но это не заменит всего, что он потерял.

– Нет, но потерянное вообще нельзя заменить, – сказала она. – Можно только найти новую любовь и заполнить пустоту.

Воспоминание об Уилле снова накрыло их. Его отсутствие само по себе было присутствием… всегда.

– Мы с тобой выучили этот урок слишком молодыми, – сказал Джем, – но, наверное, рано или поздно он ждет каждого. Быть человеком значит терять.

Тесса хотела что-то сказать, но вдруг заплакала. Джем притянул ее к себе, сжал в объятиях, чувствуя, как ее плечи сотрясаются от рыданий. Он гладил ее по волосам, по спине и ждал, когда буря пройдет. Ее боль была его болью, даже если он не знал, откуда она взялась.

– Я здесь, – шептал он. – Я с тобой.

Долгий дрожащий вдох, и она, наконец, подняла на него взгляд.

– В чем дело? – спросил он. – Ты можешь сказать мне все.

– Дело в тебе, – она с бесконечной нежностью коснулась его щеки. – Ты со мной сейчас, но так будет не всегда. Это и значит быть человеком, ты сам только что сказал. Когда-нибудь я потеряю тебя, потому что ты смертный, а я… это я.

– Тесса… – Не было слов, чтобы выразить все, что он хотел: что его любовь к ней тянется за пределы времени и смерти; что за последние дни он слишком много времени провел, представляя, каким будет его мир без нее; что даже безмерную потерю можно пережить; что они будут любить друг друга, пока смогут – но вместо этого просто крепко обнял ее, чтобы она почувствовала его, сильного и надежного, рядом: я здесь.

– Почему сейчас? – спросил он. – Что тебе сказал Брат Енох?

– Я, наверное, не понимала, как упорно все эти годы пряталась от всего человеческого в Спиральном Лабиринте. Ты сражался на войне и видел столько жестокости, столько смерти, а я пряталась…

– Ты тоже сражалась, – поправил ее Джем. – По-своему. И твоя битва была не легче моей.

– Да, сражалась. Но еще и пряталась. Я не хотела выходить в мир, пока там не будет тебя. А сейчас я, кажется, близка к тому, чтобы снова полностью стать человеком. И меня это пугает, особенно сейчас.

– Тесса, но почему сейчас? – снова взмолился Джем, чувствуя нарастающую тревогу.

Что Брат Енох сказал ей? Что вызвало у нее этот ужас?

Тесса взяла его руку и положила себе на живот.

– Мне было так трудно вернуться в себя, потому что я теперь – не только я.

– Ты… – он почти испугался этой надежды.

– Да. Я беременна.

– Правда?!

Это было словно удар током – сама мысль о… ребенке. У него в голове начался пожар. Он никогда не позволял себе даже надеяться, потому что лучше всех знал, как тяжело это будет для Тессы. Снова смотреть, как стареют твои дети, пока ты остаешься молодой… Она была прекрасной матерью, обожала материнство, но он знал, чего ей это стоило. И всегда считал, что она больше никогда на это не пойдет.

– Правда. Подгузники, коляски, детские вечеринки с Магнусом и Алеком… при условии, конечно, что мы уговорим Магнуса подождать пару лет, прежде чем он начнет учить нашего ребенка взрывать все подряд. Все по полной программе. В общем… что скажешь?

Сердце Джема было готово само взорваться в любую секунду.

– Я… счастлив. «Счастлив» тут не годится, совершенно не то слово. Но ты…

Он вгляделся в ее лицо. Он знал его даже лучше, чем свое, умел читать, как одну из любимых книг Тессы, – читал и сейчас. Ужас, печаль, но больше всего – радость.

– Ты тоже счастлива?

– Никогда не думала, что смогу снова это почувствовать, – ответила она. – Было время, когда я верила, что радости для меня больше не осталось. Но теперь… – ее улыбка просияла как солнце. – Почему ты так удивлен?

Он не знал, как сказать, чтобы не обидеть ее, не оживить боль, напомнив об утрате. Хотя, конечно, она его лицо читала не хуже, чем он – ее.

– Да, я когда-нибудь их потеряю. Как потеряю тебя. И мысль об этом мне невыносима.

– Тесса…

– Но мы выносим столько совершенно невыносимых вещей. И единственное по-настоящему нестерпимое бремя – это жизнь без любви. Ты сам меня этому научил.

Она переплела свои пальцы с его и крепко сжала. Она была удивительно стойкой…

– Вы с Уиллом меня научили.

Джем обхватил ее щеки ладонями, чувствуя их тепло и снова благодаря за жизнь, которую она ему вернула.

– Стало быть, у нас будет ребенок?

Ее глаза озарились. Слезы высохли, на лице появилась яростная решимость. Джем знал, чего ей стоило потерять Уилла и семью, которую она создала. Джем и сам потерял часть себя, когда умер его парабатай: В его сердце осталась дыра, заполнить которую ничто не могло. Прошло столько лет, а он все еще чувствовал боль. Но сама боль была напоминанием о любви, об Уилле.

Не чувствовать проще. Не чувствовать безопаснее. Можно стать безмолвным и неподвижным, словно камень, отгородиться от мира с его потерями, опустошить сердце. Да, все это можно… – но это так не по-человечески.

Безопасность не стоила потери шанса полюбить вновь. Этот урок Джем выучил в Безмолвном Братстве, а до того – под руководством Тессы. А еще до того – Уилла. Они оба так старались спрятаться от боли грядущих утрат, остаться в одиночестве, избежать опасностей, которыми грозила связь с другим. И как же бесподобно они проиграли эту игру!

– Да, у нас будет ребенок, – эхом ответила Тесса. – Надеюсь, ты готов несколько лет обходиться без сна.

– С этим у меня все в порядке, – напомнил он. – А вот с подгузниками пробел.

– Я слышала, в этой области произошел колоссальный прогресс – с тех пор, как я ими последний раз имела с ними дело. Нам придется вместе выяснить, так ли это. И все остальное тоже.

– Ты уверена? – спросил ее Джем. – Ты хочешь снова все это на себя взвалить?

Ее улыбка была подобна улыбке мадонны Рафаэля.

– Подгузники, бессонные ночи, бесконечный плач, любовь, которой ты и представить себе не мог, и твое сердце теперь как будто живет вне твоего тела? Хаос, страх, гордость, шанс подоткнуть кому-то одеяло и почитать сказку на ночь? И все это – вместе с тобой? Да. Никогда не была настолько в этом уверена.

Он снова схватил ее, обнял, будто видел эту новую жизнь, которая растет сейчас у нее внутри, а с ней и их совместное будущее – семья и еще больше любви, чтобы заполнить бреши, оставленные теми, кого они потеряли, больше любви, чем каждый из них мог себе представить. Это будущее было неверным, сомнительным, над ним вставала тень угрозы, которой ни один из них до конца не понимал. В какой мир они приведут этого ребенка, думал Джем. Еще он думал о том, сколько крови пролилось за последние годы, о преследовавшем знакомых Охотников ощущении, что снова грядет тьма; о Холодном мире, представлявшем собой лишь зловещее затишье в оке урагана; о тех безмолвных мгновениях, когда почти веришь, что худшее позади.

Но они с Тессой жили слишком долго, чтобы обманывать себя. Что ждет дитя, родившееся в оке бури? Он думал о Тессе, такой волевой и сильной; о ее нежелании позволить потерям ожесточить ее сердце, о нежелании дальше прятаться от смертного мира с его варварством; о решимости жить и сражаться.

Она ведь и сама была дитя бури, как и они с Уиллом. И все трое восстали в любви, сквозь кровь и огонь, и нашли свое счастье – а было бы это счастье так велико без бурь?

Он закрыл глаза и поцеловал ее волосы. Но под закрытыми веками он видел не тьму. Уилл улыбался ему в сиянии лондонского утра.

Новая душа придет в мир от тебя и Тессы, – сказал он. – Жду не дождусь посмотреть на это сокровище.

– Ты тоже его видишь? – прошептала Тесса.

– Да, – сказал он и крепче прижал ее к себе, обнимая находившуюся между ними новую жизнь, которую создали они вдвоем.

Кассандра Клэр, Робин Вассерман

Утраченный мир

Мир изменился, и все в нем тоже…

Я просто сидел, а мимо шли люди.

Они смеялись, шутили, сплетничали.

Я смотрел на них, как мертвец мог бы смотреть на живых.

Артур Конан Дойл, «Судьба “Евангелины”»[26]

2013 год

– То есть ты не чувствуешь никакой демонической энергии или еще каких-нибудь сверхъестественных эманаций из озера? – уточнил Тай.

Стоял март, и за пределами Схоломанта мир был белым, словно Карпаты кого-то оплакивали. Тай сидел за столом и писал в черной тетради, куда вот уже полгода заносил данные о побочных эффектах, бонусах и доступных для описания свойствах нового состояния Ливви. Ее состояния после воскрешения.

Ранние записи выглядели в основном так:

Бестелесность.

Для всех почти невидима.

Кажется, некоторые животные ее чувствуют. Например, большинство кошек, но это не точно, потому что кошки не разговаривают, так что подтвердить наблюдения невозможно.

Если постарается, может становиться невидимой для меня. Просил ее так не делать – это неприятно и беспокоит.

Не спит.

Не нуждается в пище.

Утверждает, что, кажется, может ощущать вкус того, что ем я (Тай). Нужно будет проверить: Ливви в другой комнате, а я пробую разную еду. С этим можно не торопиться, тем более что непонятно, является ли это свойством ее теперешнего состояния, или дело в том, что мы близнецы, или в том, что все это произошло из-за меня. Магнус говорит, у нас слишком мало достоверной информации.

Обоняние не пострадало. Проверяли на чистых и грязных носках и ароматических травах.

Нечувствительна к перепадам температуры.

Говорит, что счастлива быть здесь со мной.

Говорит, что любит меня и хочет быть со мной.

Можно ли считать это доказательством, что некоторые вещи (чувства и отношения) продолжают существовать и после смерти?

– А что, нет? – спросила Ливви.

Когда Тай писал, она часто парила у него над плечом и подглядывала, сверяя его записи со своими наблюдениями. Правда в данный момент ее больше интересовала некая надпись на стене, сразу за изголовьем кровати Тая. Совершив некое усилие, она смогла протиснуться сквозь деревянную спинку, как привидение в одной из киношек, которые смотрит Дрю. Вот было бы здорово похвастаться сестре новой способностью! Но они с Таем договорились, что остальному семейству она пока являться не будет.

Из-за изголовья виднелись только верхушки букв: кто-то не слишком старательно нацарапал на стене всего одну фразу и дату.

– «Такая жизнь – не мой выбор», – прочла Ливви вслух.

– Чего? – удивился Тай.

– Ох, прости, – поспешно добавила она. – Это не мои наблюдения. Тут просто кто-то вырезал слова на стене. И дата: «1904». Но подписи нет.

Тай уже четыре месяца учился в Схоломанте. А где Тай, там и Ливви. Четыре месяца в школе, и шесть – с тех пор как Ливви вернулась в виде призрака (при попытке воскресить ее у Тая не сработал основной катализатор, и заклинание из Черной книги мертвых пошло псу под хвост). Поначалу Ливви была как бы не вполне собой. Целые страницы в тетради Тая были отведены ее провалам в памяти… и другим отличиям, свидетельствовавшим, что она… не совсем тот человек, каким была. Но постепенно она снова стала собой.

Джетлаг, когда путешествуешь между побережьями или странами и меняешь часовые пояса, – нормальное проявление человеческой физиологии. Возможно, Ливви чувствует нечто подобное. Один писатель как-то назвал смерть «незнакомой страной». Предположительно, Ливви пришлось одолеть немалое расстояние, чтобы вернуться ко мне – по крайней мере, психически.

Как бы там ни было, последние несколько месяцев ознаменовались переменами – большими и внушающими тревогу, и призрачное возвращение Ливви из мертвых было далеко не самой большой и уж точно не самой тревожной из них. Когорта и все, кто ее поддерживал, теперь были заперты в Идрисе, а сторонники Конклава рассеялись по всему миру. Никто больше не войдет в Идрис, никто не выйдет из него.

– Как думаешь, чем они там питаются? – спросил Тай у Ливви.

– Надеюсь, что друг другом, – оптимистично отозвалась она. – Ну, или кабачками. Кучами кабачков.

Она была совершенно уверена, что никто в здравом рассудке не может любить кабачки.

Но и Схоломант тоже изменился. Когда-то здесь готовили центурионов: Ливви слышала, как центурионы, нагрянувшие в Лос-Анджелесский Институт, говорили об этом месте. Здесь вербовали будущих членов Когорты – и это было ужасно. Теперь все симпатизирующие ей сидели в Идрисе, и большой потерей для человечества это, насколько могла судить Ливви, не стало. Все, кого она встречала из Когорты, были либо задиры, либо фанатики, либо узколобые лизоблюды. Кабачки мира Охотников. Кто будет по таким скучать? Настоящая проблема не в том, что они ушли… а в том, что они ушли недостаточно далеко. Все еще здесь – рыщут, запертые в Идрисе, строят козни, замышляют… одному Ангелу известно, что.

Некоторые из наставников Схоломанта отправились в Идрис вместе с центурионами, и теперь тут всем заправляла Джиа Пенхаллоу, бывший Консул. Она сложила с себя консульские обязанности, чтобы отдохнуть и прийти в себя, но когда пошла на поправку, начала искать какое-нибудь занятие. Ее муж Патрик тоже был с ней, и Рагнор Фелл – в качестве преподавателя и наставника. Часто наведывалась сюда и Катарина Лосс. Она много времени проводила в новой Академии, на ферме Люка Гэрроуэя к северу от Нью-Йорка, но то и дело заезжала в Схоломант – пополнить запасы лекарств или вылечить какую-нибудь редкую болезнь магического происхождения.

Были и другие перемены. Кит уехал жить к Джему и Тессе, а Хелен с Алиной укрылись в Лос-Анджелесском Институте. Всем своим призрачным сердцем Ливви желала, чтобы они с Таем тоже остались в Лос-Анджелесе, но брат был тверд: отъезд в Схоломант станет наказанием за его великое преступление (а именно – за попытку вернуть Ливви с того света). Не слишком-то лестно, рассуждала она, быть альбатросом-привидением, висящим у Тая на шее, – но лучше уж альбатрос-привидение, чем просто мертвая сестра[27].

– Никто не выбрал бы такую жизнь, – сказал Тай и отложил ручку.

Голос его звучал отстраненно, словно издалека. Вряд ли он сейчас говорит о Схоломанте, решила Ливви.

– Я видела следы животных вокруг Диммет-тарна. Озеро сейчас не все покрыто льдом. Я слышала, студенты говорят, что этот год самый теплый за все время. Можешь представить еще больше снега? Судя по всему, звери приходят к Диммету на водопой. Интересно, какие?

– Скорее всего, карпатские рыси, – предположил Тай. – Говорят, они водятся в этих местах.

– Как и я, – сказала Ливви, но Тай не засмеялся над ее шуткой.

– Тебя не было почти три часа, – сказал он. – У меня все записано. Ощущение было такое, словно часть меня уснула. И в конечностях колет.

– У меня то же самое, – согласилась Ливви. – Как будто между нами растягивается резиновая лента.

На прошлой неделе в свободное от уроков время они провели несколько экспериментов: Ливви удалялась все дальше и дальше от Тая, параллельно увеличивая и время отсутствия. Озеро Диммет находилось сразу за Схоломантом, меньше чем в четверти мили от комнаты Тая, но уходить еще дальше Ливви не рискнула. Она парила над поверхностью воды так долго, что незыблемый черный покой внизу едва ее не загипнотизировал. В озере отражались голые деревья на берегу, но, сколько бы она ни приближала лицо к гладкой чернильной поверхности воды, себя Ливви все равно не видела. Видела собственную руку, но не отражение руки, и чувствовала себя из-за этого очень странно. Так что она решила любоваться водой и попробовала отпустить все свои тревоги и несчастья. Единственное, что имело значение, был Тай.

Через некоторое время она оторвалась от созерцания Диммета и вернулась к нему.

– Хотела бы я увидеть карпатскую рысь, – сказала она.

– Это исчезающий вид, – заметил Тай. – И они не любят показываться на глаза.

– Ну, я невидимка, – сказала Ливви. – Так что шансы увидеть рысь у меня хорошие. Но имей в виду, что Диммет-тарн – обычное горное ледниковое озеро. Так что все эти старые легенды… видимо, просто легенды.

– Я считаю, что необходимо продолжать расследование, – ответил на это Тай. – Я продолжу копаться в библиотеке.

Они выбрали Диммет как место для экспериментов, не только потому, что до него было удобно отмерять расстояние. В Схоломанте среди студентов об этом озере ходили самые невероятные истории. Оно считалось таинственным и зловещим, но о том, почему оно такое, единого мнения не было. Одни говорили, что когда-то тут любили появляться фейри. Другие предполагали, что глубоко, на самом дне озера, куда не достанет ни один эхолот, лежит крупная кладка демонских яиц. Ах да, еще говорили, что один несчастный колдун заколдовал воду, и от купания в ней развивается ножной грибок – на коже начинают расти крошечные синие и зеленые поганки. Это звучало совсем уж неправдоподобно, но в те времена, о которых говорилось в легенде, колдуны как правило были мелочными и злопамятными. Что поделать, один из побочных эффектов бессмертия – со временем забываешь, что некоторые вещи нужно просто отпускать.

– А нырять ты пробовала? – поинтересовался Тай.

– Еще бы.

Это было примерно как лезть сквозь деревянную спинку кровати. Да, ей удалось погрузиться в воду. Но на плаванье в океане совсем не похоже. На лос-анджелесском побережье вода была голубой, зеленой или серой – это зависело от времени дня и от того, светит ли солнце; каждая волна щеголяла в шапочке из белой пены и шумно выпрыгивала на влажный песок. Диммет же был черным, абсолютно черным – как ночь, только без звезд, луны и надежды, что когда-нибудь наступит рассвет. Он был черным, как смола, как… ничто.

Воду Диммета она не почувствовала, но погрузилась в нее, медленно, с головой. Внизу царила кромешная тьма; воспоминание о зимнем небе наверху меркло, съеживалось, и совсем исчезло. Она перестала видеть и чувствовать хоть что-нибудь, и плыла вниз, вглубь – в эту бездну, в черноту, в ничто. В какой-то момент она перестала понимать, погружается ли дальше, или просто висит на месте. Кругом было это самое ничто. Только ниточка, связывающая ее с Таем, еще оставалась – она никуда не делась, очень тонкая, но все же крепче самого прочного металла.

Они с Таем решили, что раз она теперь – точно она, пусть даже и призрак, можно попробовать раскрыть тайну озера Диммет. Ливви понравилась идея, что у нее есть некая суперсила, и она может принести пользу. А Тай подумал, что им, возможно, удастся разгадать здешнюю загадку. Но если Диммет и хранил какие-то страшные тайны, выдавать их Ливви он не спешил.

– Скоро позвонят к обеду, – заметила Ливви.

– Надеюсь, сегодня не колбаса с оливками.

– Она самая. Неужели не чуешь?

– Фу.

Тай отложил черную тетрадь и взял красную, с расписанием.

– Три раза за четыре недели, – пожаловался он, перелистнув страницу.

Ливви с самого начала беспокоилась, каково брату будет так далеко от дома, но Тай на удивление хорошо адаптировался. В первый же вечер он составил план и неукоснительно ему следовал. Каждый вечер он раскладывал рядом с кроватью все, что наденет утром, а перед сном сверял будильник с наручными часами. Еще он держал в кармане джинсов одну из пустых зажигалок Джулиана – на случай, если нужно будет занять чем-то руки, и носил на шее наушники даже на занятиях – в качестве своеобразного талисмана.

Не сумев воскресить Ливви из мертвых, он швырнул свой телефон в Тихий океан, чтобы избавиться от искушения проверить еще какое-нибудь заклинание из Черной книги. Телефон у него теперь был новый, но фотографии из облака он не загрузил. Еще одно наказание, догадалась Ливви, хотя Тай об этом и не говорил. Вместо этого он повесил у себя над столом три картины Джулиана. Портрет родителей, еще одна, на которой были изображены все братья и сестры Блэкторн, а также Диана и Эмма на фоне океана. На третьей была Ливви, и Ливви часто смотрела на нее – словно чтобы не забыть свое лицо. Невелика беда, если не можешь видеть себя в зеркале, – особенно по сравнению с другими обстоятельствами жизни после смерти… но приятного все равно мало.

Раз в неделю Тай отправлял письмо Джулиану и открытки Дрю, Марку, Диане, Тавви и Хелен, но Ливви не могла не заметить, что Киту он не писал никогда. Она знала, что тот злится на Тая за попытку использовать заклинание воскрешения… но не может же он дуться до сих пор? Впрочем, стоило упомянуть Кита в разговоре, как Тай пожимал плечами и демонстративно надевал наушники.

Так что в целом Тай, можно сказать, отлично вписался. Куда лучше, чем думала Ливви, – если бы ей при жизни пришло в голову представить что-нибудь подобное. Друзей он не завел, но выполнял все, чего требовали наставники, а то, что он почти всегда тихий и замкнутый, странным никому не казалось. В Схоломанте было полно детей Охотников, которые стеснялись, боялись и время от времени уходили в уголок поплакать, а Тай просто держался тише воды, ниже травы. Никому, кроме Ливви и, возможно, Джулиана, даже в голову не пришло бы, что с ним что-то не так.

Но что-то определенно было не так. И Ливви понятия не имела, как это исправить, тем более что она не знала, что, собственно, нужно исправлять. Оставалось только быть рядом. Она обещала, что всегда будет рядом. Он спас ее от гибели, и она его любила.

Кроме того, идти ей больше было некуда.

Иногда, пока Тай занимался или спал, она отправлялась на разведку. Например, в библиотеку, где гигантское серебристое дерево росло сквозь дыру в потолке, в знак того, что ни одна стена не вечна. Так же, как и трудности. И обещания.

Иногда она висела над студентами, спокойно читавшими за столом, или сидела на подоконнике, разглядывая Диммет-тарн. Или обращала все свое внимание на кого-нибудь, проверяя, не удастся ли заставить хоть одного человека увидеть ее. Видишь меня, а? Видишь? А так?

Но никто не видел. Как-то раз, поздно ночью она наткнулась на двух девушек, целующихся в нише: одну с кудрявыми черными волосами и другую – со светлыми. Обеим было года на два больше, чем ей. Интересно, это их первый поцелуй? Блондинка, наконец, отодвинулась и сказала:

– Уже поздно. Мне пора к себе в комнату, книги сами себя не прочитают.

– Ладно. Но и про поцелуи можно сказать то же самое, – вздохнула кудрявая. – Я вот не могу позволить себе запустить эти занятия.

– В твоих словах определенно есть смысл, – согласилась другая.

На этот раз учебный процесс остановила брюнетка.

– Хорошо, хорошо! – засмеялась она. – Уже и правда поздно. Вижу, основной материал по поцелуйной части ты усвоила. Ставлю тебе высший балл. Позже еще попрактикуемся. Много времени – много поцелуев. Иди, читай свои книжки. Увидимся завтра на тренировке?

– Ага, – сказала блондинка и покраснела.

Ливви проводила ее до самой комнаты.

– Эй, ты меня видишь? – приставала она к ней всю дорогу. – Жизнь на удивление коротка! Думаешь, у тебя еще куча времени, а его – бах! – и нету.

Иногда Ливви думала: уж не сходит ли она часом с ума? Но днем, когда Тай бодрствовал, было легче. Днем она не была так одинока.

* * *

После ужина – подавали действительно колбасу с оливками, – уже собираясь спать, Тай сказал:

– Все только об Идрисе и говорят. О том, что может твориться там, внутри.

– Дураки остаются дураками, вот что там творится, – проворчала Ливви.

– Из-за выставленных защит никто не может проникнуть внутрь, – задумчиво проговорил Тай. – Но пока я их слушал, мне в голову пришла одна идея. Никто не может проникнуть внутрь, это понятно… но вдруг ты можешь?

– Я? – растерялась Ливви.

– Ну да. А почему нет? Ты же умеешь проходить сквозь стены, двери… Можем мы, в конце концов, попытаться?

– Ну… – сказала Ливви и замолчала.

На нее снизошло… некое чувство. Это было волнение. Настоящее волнение.

Она усмехнулась, глядя на брата-близнеца.

– А ведь ты прав, – сказала она. – Нужно хотя бы попробовать.

– Тогда завтра, после «Вулканов и демонов, которые в них обитают», – кивнул Тай и сделал пометку в расписании.

* * *

Однако ночью, пока Тай спал, Ливви обнаружила, что ее снова настойчиво тянет к себе Диммет и великое ничто его глубин. Всякий раз, когда она думала об Идрисе, об эксперименте, который они завтра устроят с Таем, мысли ее начинали крутиться вокруг собственной смерти… вокруг удара Аннабель. Это мгновение боли и утраты себя… И ужас на лице Джулиана, когда она стремительно покидала тело…

Разумеется, Аннабель в Идрисе сейчас не было. Аннабель мертва. Но даже если бы и нет, Ливви все равно не стала бы бояться. Сумеречный охотник вообще ничего не боится. Но одна только мысль о собственном теле, простертом на холодном каменном полу Зала Соглашений… горящем на погребальном костре… об озере Лин, куда она вернулась – все они преследовали ее и в кромешном мраке Диммет-тарна, в охватившей ее со всех сторон пустоте.

Уже почти наступило утро, когда она восстала из глубин. Жемчужный свет переливался на снегу вокруг озера. А еще на берегу валялась какая-то кучка, словно кто-то потерял шапку или шарф.

Вблизи кучка оказалась котенком – неподвижным и истощенным. Его лапки были изранены льдом, на снегу ярко алели пятна свежей крови. Уши длинные, с черными кончиками, шкурка тоже в черных пятнах.

– Ах, бедняжка! – заворковала Ливви, и котенок открыл глаза.

Он поглядел прямо на Ливви, беззвучно оскалился. Его глаза снова закрылись.

Ливви ринулась обратно в Схоломант, к Таю.

– Просыпайся! – завопила она ему в ухо. – Живо! Просыпайся, вставай!

– Что такое? – подскочил на постели Тай. – Что случилось?

– У Диммета валяется карпатская рысь! – объяснила Ливви. – Котенок! Кажется, умирает. Скорее, Тай!

Он натянул сапоги, набросил пальто прямо поверх пижамы и схватил плед.

– Показывай!

Когда они примчались на берег, котенок был еще жив. Сапоги Тая на каждом шагу проваливались в снежный наст, иногда он даже падал на колени. Ливви, разумеется, плыла поверху. В том, чтобы быть мертвым, есть свои преимущества.

А еще ты можешь видеть едва заметные движения – как грудь рыси поднимается и опадает, и крошечные струйки воздуха, выходящие из черного носа.

– С ним все будет хорошо? – спросила Ливви. – Жить будет?

Тай опустился на колени в снег рядом с котенком и принялся заворачивать его в одеяло.

– Понятия не имею, – отозвался он. – Но если будет, то лишь благодаря тебе, Ливви.

– Нет, – возразила она. – Я его только нашла, но спасти не могу. Спасителем придется стать тебе.

– Ну, значит, мы оба спасли его, – улыбнулся Тай.

Будь у Ливви тетрадка, она бы это непременно записала. Она очень давно не видела, как брат улыбается.

* * *

Тай нашел коробку и положил туда старый свитер, потом принес с кухни тарелку тушеной курицы и миску с водой. Когда рысенок отказался есть и пить, он пошел в лечебницу к Катарине Лосс, и спросил что ему делать.

– Она сказала, намочить тряпку – футболка же подойдет? или лучше полотенце для рук? – и выжимать воду по капле ему в рот.

– Ну, так давай, чего стоишь? – Ливви чувствовала себя ужасно бесполезной.

– Еще Катарина дала мне грелку.

Тай сунул ее в коробку, отвернув край одеяла, а потом принялся капать в рот рысенку водой, и вскоре вся мордочка у того стала мокрая, но внутрь ничего не попало.

Тай оказался гораздо терпеливее, чем думала Ливви. Он обмакнул в воду уголок рукава футболки, аккуратно свернул из него соску и поднес ко рту котенка – рот открылся, оттуда высунулся розовый язычок. На него капнули водой, и котенок ее проглотил. Тай пододвинул миску и наклонил, чтобы рысенок мог пить, не вставая. Дальше в ход пошли кусочки курятины: пациент хищно набросился на нее, свирепо рыча.

Вскоре курятина закончилась.

– Иди, добудь еще, – распорядилась Ливви.

– Нет, Катарина сказала, что нельзя слишком много кормить его в первый раз.

Он укутал рысенка одеялом и накрыл коробку курткой.

– Пусть спит. Потом покормлю его еще.

– Как его зовут? Ты собираешься дать ему имя?

Тай почесал затылок. Ливви увидела, что на его лице легчайшей тенью пробивается борода. И от этого ей стало больно. Разумеется, ему еще расти и расти. В один прекрасный день он станет мужчиной… а она навсегда останется ребенком.

– Но мы даже не знаем, мальчик это или девочка, – сказал Тай, глядя на ухо с черной кисточкой (больше ничего не было видно).

– Значит, дадим гендерно-нейтральное имя. Полоски. Или Круть. Или Командир Киса.

– Давай сначала убедимся, что он выживет.

По обоюдному согласию проверку способностей Ливви к проникновению через границы Идриса отложили на завтра. Тай отправился на занятия (Ливви осталась присматривать за рысью), а между уроками продолжал снабжать оживающего на глазах пленника объедками с кухни и мисками молока. К тому времени как позвонили к ужину, они уже установили пол рысенка, а руки Тая были исцарапаны до локтей. Зато рысенок, мурлыча, спал у него на коленях. В чулане соорудили лоток, а антистрессовые игрушки Тая прекрасно подошли и ему.

– Ирен, – сказал Тай, и Ливви снова увидела, что брат улыбается. – Давай назовем ее Ирен.

Ужин он в итоге пропустил, а Ливви забила на экскурсию в Диммет. Вместо этого она любовалась Таем. Вокруг его головы на подушке свернулась Ирен: ее мерцающие глаза то открывались, то закрывались, но взгляд был неизменно прикован к призрачной девушке.

В тетради Тая появилась новая запись:

Рысь ее видит. Интересно, это потому, что рысь (назвали Ирен) сама была близка к смерти? Или просто потому, что она кошка, хоть и крупнее домашних? Недостаточно данных. Нужны дополнительные исследования; но где найти еще крупных кошек?

Если бы не Идрис, Ливви преспокойно играла бы целый день с Ирен. Они с Таем обнаружили, что если Ливви возит ногой по полу, Ирен пытается ее схватить – и никак не может понять, почему ей это не удается.

– Прямо как лазерная указка! – восхитился Тай.

– Ага, – кивнула Ливви. – Это про меня – неуловимая красная точка. Итак, Идрис. Как мы намерены это провернуть?

Чтобы попасть в Идрис, Сумеречные охотники всегда пользовались порталами. Правда сейчас Идрис был заперт, и порталы не работали. Ливви, будучи официально мертвой, в порталах не нуждалась. Когда Тай отправился в Схоломант, он прошел через портал, а Ливви просто пожелала пойти за ним – оказаться там, где будет Тай.

– Это должно быть похоже на Диммет, – задумчиво сказал Тай. – Или как тогда, когда я на занятиях, а ты просто берешь и появляешься. Держи в голове картинку Идриса и просто иди туда.

– Легко сказать, – пробурчала Ливви.

– Должно же что-то быть легко, – пожал плечами Тай. – Не может же все всегда быть трудно.

– Ну, ладно, – сказала она. – Поехали.

Ливви стала думать про Идрис… про озеро Лин. Про тот миг, когда оказалось, что она уже не мертва. Увидела все у себя в голове и удержала. И в следующий миг оказалась не в комнате с Таем и Ирен, а парила над великим безмолвием озера Диммет.

– Ну офигеть, Лив, – похвалила она себя. – Отличная работа.

К Таю она не вернулась. Вместо этого она вызвала образ Идриса у себя в голове, и себя, живую, в нем. Вспомнила, как совсем маленькой девочкой, вместе со всей семьей попала в него через портал с пляжа возле Лос-Анджелесского Института. Кажется, это был ее первый визит в Идрис.

Ливви закрыла глаза, открыла, и очутилась на океанском берегу в Лос-Анджелесе. Всходило солнце, превращая гребешки пены на волнах в огненное кружево. Вон Институт, там скоро проснутся ее родные. Уже готовят завтрак… Видят ее во сне, потом просыпаются и снова думают о ней?

– И опять не сюда я хотела попасть, – сказала она себе и поняла, что это не правда. – О’кей, я должна была попасть не сюда.

Солнце поднималось все выше. Она попыталась ощутить его тепло, а не просто увидеть свет. Согреться… почувствовать бархатистый, влажный песок под босыми ногами… Холодную шершавость слоем ниже, где ноги уже начинают мерзнуть. Заорать до хрипоты, зная, что ни одна душа не услышит тебя сквозь шум прибоя… Она села на корточки и всем своим существом попыталась поднять кусочек гладкого морского стекла. Бесполезно. Власти над этим миром у нее теперь не больше, чем у обрывков сна. Ливви съеживалась, становилась все меньше, и вот она уже не стоит на пляже, а скользит куда-то, падает между песчинками размером с булыжник.

– Нет! – решительно сказал она.

Тихоокеанский песок исчез. Под ней снова простиралась темная бездна Диммета, черные воды обхватили ее босые ступни.

– Так, возьми себя в руки! – безмолвно прикрикнула на себя Ливви. – И попробуй еще раз. Что самое худшее может случиться?

На сей раз вместо того, чтобы думать об Идрисе, она представила себе систему его защит. Вот чары, отталкивающие всех, кому там не рады. Вот сам мир, похожий на жуткий десерт, который не реже раза в месяц подавали в Схоломанте – не поддающиеся опознанию кусочки фруктов под гигантским куполом из желе. Да, в том, чтобы быть мертвым, определенно есть преимущества: уже не обязательно восторгаться кошмарными блюдами просто потому, что они сладкие. Но даже мертвая она помнила консистенцию проклятого желе, и вообразила Идрис, закованный вместо магии в желатин. Она приближалась, двигалась к берегу Лина, словно проталкиваясь сквозь дрожащую массу. Защиты Идриса сопротивлялись, она чувствовала это почти физически: гудящие, покалывающие, скользкие – и лишь чуть-чуть, самую малость поддающиеся. И все же она ломилась вперед, налегая всем своим бесплотным «я» на чары.

Ливви закрыла глаза, а когда снова открыла их, она стояла на зеленом лугу, где никогда раньше не бывала. На горизонте высились сахарно-белые горы; в траве лениво, словно чьи-то секреты, жужжали насекомые. Это был не Идрис. Какой вообще смысл быть призраком, если ты даже не в состоянии проникнуть в логово плохих ребят и от души попугать отморозков вроде Когорты?

– Это бы окончательно доказало, что ты лузер, Ливия, – пробормотала она, – да только ты и так в курсе.

И очень удивилась, потому что ее, кажется, услышали, и теперь собирались ответить.

– Но даже если нет, какая разница? – сказал голос.

Мужской, с сильным испанским акцентом. Ливви никого не видела, зато слышала – так, будто говоривший стоял рядом.

– Тогда мы могли бы дать отпор. Я уже устал от всего этого. Мы уже несколько месяцев сидим тут, жрем сухой паек и ссоримся из-за пустяков.

– Заткнись, Мануэль, – произнес другой голос, и его Ливви узнала. Это была Зара.

Голос Мануэля теперь тоже звучал знакомо.

– Нам приказано проверить защиты, значит, будем проверять защиты. Повиновение – вот истинная добродетель Сумеречного охотника. Как и терпение.

– Терпение! – огрызнулся Мануэль. – Как будто ты хоть раз в жизни что-то терпела, Зара!

Ливви видела только луг, а вдалеке – белые вершины гор. Зато теперь она могла чувствовать Идрис, заслоненный от нее чарами, прочными, словно стена. Проникнуть сквозь них, кажется, невозможно, а вот подслушать… Видимо, они стоят сейчас друг напротив друга: она по одну сторону границы, а Мануэль с Зарой – по другую.

– Вот сейчас я терплю изо всех сил! – отрезала Зара, – Сдерживаюсь, чтобы не прикончить тебя на месте.

– Жаль, что тебе приходится так стараться, – огрызнулся Мануэль. – Мне бы тогда не пришлось опять есть на ужин голубя без соли, с листьями одуванчика и половинкой репы, пока подельники твоего отца снова и снова будут говорить о том, как в честь наступления новой эпохи выберут себе новое название. Избранные Ангелы Разиэля! Или нет, еще лучше – Славнейший Фронт. А можно просто Те-Кто-Право-Имеет. Слушай, а давай так, для краткости: Супер-Офигенские-Парни-Которые-Сделали-Единственно-Правильный-Выбор-но-Теперь-у-Них-Кончился-Кофе-и-Вообще-Вся-Жратва?

– Вечно ты думаешь брюхом! – проворчала Зара, но Мануэль оставил ее реплику без внимания.

– …а там, снаружи, эти, из Нижнего мира, жрут багеты, намазанные мягким сыром бри, и шоколадное печенье… и целые тазы кофе! Ты хоть представляешь себе, как мерзко шпионить за теми, кто трескает круассаны с шоколадом, когда у тебя даже кусочка сахара нет? Ради Ангела! Не думал, что я это скажу, но я скучаю даже по схоломантской кухне. Да я бы что угодно отдал за колбасу с оливками! Боже, колбаса с оливками!

Я даже мертвая не стала бы есть эту дрянь, подумала Ливви. Хотя я бы и с Зарой дел иметь не стала.

Она до сих пор не могла проникнуть взглядом сквозь защиты Идриса, но еще раз попробовала пробиться сквозь невидимый барьер. В воздухе появились мерцающие символы, но она их не узнала.

– Это лишь краткая глава в истории Бессмертного Ордена, – сказала Зара. – Или как там историки нас назовут. Я хочу сказать, когда пробьет час выйти из Идриса, и весь мир расстелется у наших ног, ожидая, когда мы наведем порядок, никого не будет интересовать, как ты тосковал по колбасе. Нет, они напишут о битвах, в которых мы победили, и как мы были прекрасны на полях сражений, и как наши враги, вроде Эммы Карстерс, умерли жалкой смертью, давясь мольбами о пощаде.

– Последний раз я видел ее на пляже в разгаре вечеринки, – обронил Мануэль. – И не похоже, чтобы она о нас думала.

– Вот и прекрасно, – сказала Зара. – Пусть вообще о нас не думают. И пусть мы станем последним в жизни, что они увидят. Идем. Защиты стоят, все в порядке. И поторопись, а то на обед ничего не достанется.

Разговор закончился, голоса смолкли. Ливви стояла одна на зеленом лугу, а Идрис был как всегда недоступен. Но, вообще-то, это уже успех, разве нет? Внутрь она не попала, но информацию собрала. Так, и что же она узнала? У Когорты кончаются припасы, а сами они такие же неприятные, как раньше. У них есть план в какой-то момент – неизвестно, в какой – внезапно выйти из Идриса и поставить весь мир на колени. И, что самое важное, они, судя по всему, могут шпионить за внешним миром. И опять не понятно как.

Надо немедленно вернуться к Таю и доложить о результатах. Нужно только покрепче ухватиться за нить некромантской магии, которая связывает их, и отправиться домой. Никогда еще она не оказывалась так далеко от своего близнеца, и ощущение, надо сказать, было не из приятных. И тем не менее, это было ощущение, и Ливви им наслаждалась. Не так уж много их у нее осталось. Многие месяцы она едва не тенью стелилась у Тая под ногами, а теперь удалилась на такое расстояние, что чувствовала себя сразу и плотнее… и разреженней, чем раньше.

Ливви утонула в травяном лугу, уменьшаясь с каждым мгновением, пока травинки не вознеслись вокруг нее башнями. Гул насекомых тоже изменился – пронзительный писк понизился на тон, замедлился, стал похож на грохот. Почему, интересно, она видит и слышит, но не может ни к чему прикоснуться? Она протянула руку к исполинскому плоскому стеблю, ахнула и отдернула ее: бусина крови вспухла на ладони, словно она и правда порезалась о зеленый край травинки! И когда она поднесла руку ко рту, кровь оказалась вкуснее всего на свете – за всю ее жизнь! Ливви закрыла глаза, наслаждаясь вкусом, а открыв их, уже снова парила над безмятежной черной пустотой Диммет-тарна.

* * *

Она должна что-то сделать… Кто-то знал ее и знал, что она должна сделать. Она чувствовала, как ее тянет куда-то, как воздушный шарик на веревочке. Прочь от черного зеркала, в котором не разглядеть лица, как ни старайся. И она позволила себя утянуть.

В следующую секунду она оказалась в комнате с каким-то высоким и тощим лохматым мальчишкой. Он беспокойно расхаживал из угла в угол, вертя в пальцах пустую зажигалку, а за ним ковыляло какое-то мелкое создание, пытаясь хватать его за пятки.

– Ливви! – воскликнул мальчик.

Едва услышав этот голос, она узнала – себя и его. Надо же, какой высокий. Да и не мальчик уже совсем. И дело не в том, что она уменьшилась – просто он растет, и будет продолжать расти, а она умерла. Вот и все.

– Тай, – сказала она.

– Тебя не было весь день! Сейчас три утра. Я не спал, я беспокоился. Чувствовал, что ты… очень далеко. Как будто что-то… не так.

– Все было так, – сказала она. – Просто я никак не могла пробраться в Идрис. Но, кажется, я каким-то образом оказалась снаружи, сразу за стеной… Я подслушала разговор Зары и Мануэля. Они проверяли защиты и болтали.

– Так, и о чем же они болтали? – Тай сел на край стола и открыл тетрадь.

– В основном о том, как они голодают. Но, судя по всему, у них есть способ шпионить за нами. Ну, не за нами с тобой, а вообще. Они как-то подсматривают за всеми, кто не в Идрисе, и планируют неожиданное нападение.

– Когда? – Тай что-то строчил в тетради.

– Этого они не сказали. «Неожиданное нападение» это еще мягко сказано. Они выразились в том смысле, что когда они нападут, мы очень удивимся, а потом сразу умрем. Потому что они реально крутые, а мы сидим себе и трескаем круассаны. Потом они проверили защиты и ушли, и больше я ничего не слышала.

– Так, – сказал Тай. – У нас тут два блока информации. Надо пойти кому-нибудь рассказать. Я могу сказать Рагнору… или Катарине.

– Нет, – возразила Ливви. – Это я узнала, и хочу сама рассказать. Для этого мне нужен Магнус. В последнем письме Хелен вроде писала, что он болтается в Лос-Анджелесском Институте?

– Да, – сказал Тай, помолчав и не глядя на нее. – Думаю, это будет честно. Давай. Только…

– Что?

– Пока тебя не было… ты чувствовала что-нибудь интересное? Что-нибудь новое? Странное?

– Нет, – сказала Ливви, немного подумав. – Запиши это себе в тетрадку. Что я ничего такого странного не чувствовала. Не волнуйся за меня, Тай. Я мертва. Ничего плохого со мной уже не случится.

Ирен валялась у Тая на кровати, вытянув лапы и придирчиво вылизывая одну из них. Немигающий взгляд золотых глаз все так же упирался в Ливви. Мне сказали, теперь это мое место. А твое где?

– Вы с Ирен присмотрите друг за другом, пока меня не будет?

– Ты прямо сейчас пойдешь? – Тай поморщился, словно от этой мысли ему стало не по себе.

– А чего ждать? – И сейчас же комната вокруг растворилась. Ливви снова стояла на берегу возле Лос-Анджелесского Института.

Солнце погружалось в быстро темнеющие воды Тихого океана. В шорохе волн, набегающих на песок, было что-то неправильное.

В окнах Института горел свет: видимо, там уже успели поужинать. Кто-то сейчас моет посуду – наверняка Хелен или Алина. Тавви собирается спать, ему почитают книжку перед сном. Марк и Кристина, скорее всего, в Нью-Йорке. Марк уже привык к человеческому миру… наверное. Ей всегда было странно думать, что его у них забрали, а потом взяли и вернули. Он был такой чужой, когда вернулся… А сейчас она сама – еще более чужая.

Ливви захотела как можно скорее оказаться в Институте, подальше от черной воды, так неприятно напоминающей черноту Диммета, – и оказалась.

Хелен сидела на кухне, посуду пока так никто и не помыл. Алина положила голову ей на плечо, обняла за плечи – как будто они сидели у себя дома, как будто всегда жили тут. И не было никакого изгнания на крошечный промерзший остров вдали от семьи и родных.

– Так здорово, что Марк с нами, хотя бы на несколько дней, – сказала Хелен.

Алина уткнулась лицом ей в шею.

– М-м-м. Думаешь, ему правда можно доверить Институт на пару часов? Я думаю, мы с тобой заслужили денек в спа.

– Нет, – отозвалась Хелен. – Совершенно не думаю. Но давай все равно так и поступим.

Приятно видеть, что девушкам так хорошо. Но в то же время это ужасно несправедливо. У всех есть дом – у Марка, Хелен… Даже Таю будет куда вернуться. Но у нее дома больше нет. Она нигде больше не будет дома. Ливви накрыло волной тоски, отчаяния и зависти, и будто материальный мир все еще ей подчинялся, гора тарелок возле раковины неожиданно обрушилась, осыпая стол и пол осколками фарфора и остатками еды.

– Это еще что такое?! – Алина вскочила на ноги.

– Наверное, небольшое землетрясение, – проворчала Хелен. – Добро пожаловать в Калифорнию.

Ливви бросилась прочь из кухни – в комнату Дрю. Ее сестра валялась на кровати и смотрела какой-то хоррор по допотопному институтскому телевизору.

– Ку-ку! – завопила Ливви. – Любишь ужастики, да? Ну, так поздравляю, я пришла – настоящий, неподдельный кошмар. Бу!

Она надвинулась на Дрю и крикнула ей прямо в лицо:

– Эй, вот она я! Видишь меня? Дрю! Какого черта ты меня не видишь, я же здесь?!

Но Дрю продолжала таращиться в глупый телевизор, и Ливви снова почувствовала, как уменьшается, съеживается… И вот уже она могла бы провалиться в крошечное черное озерцо зрачка сестры, как сквозь темное водное зеркало и уснуть там, на дне, навеки… Там будет безопасно. Втайне от всех, даже от самой Дрю. И Таю больше не придется о ней беспокоиться. С ним тоже все будет в порядке…

– Безопасно? И от чего же ты хочешь спрятаться, Лив? – поинтересовалась она у себя самой.

Экран телевизора погас. Бра с магическим светом над кроватью мигнули и тоже выключились.

– Какого черта? – сердито пробурчала Дрю и встала.

Она подошла к стене и потыкала в выключатель. Свет снова залил комнату.

В дверь постучали. На пороге появились Хелен и Алина.

– Ты ничего не почувствовала только что? – спросила первая.

– Мы были на кухне, и со стола обрушилась целая куча посуды, – сообщила вторая. – Хелен говорит, это мог быть сейсмический толчок. Мое первое землетрясение, представляешь?

– Это вряд ли, – усомнилась Дрю. – Но секунду назад телевизор выключился. Может, все-таки да?

За их спинами появился Марк.

– Ты тоже это почувствовал? – прищурилась Хелен.

– Что это?

– Маленькое землетрясение! – улыбнулась Алина.

– Нет. Но Магнус только что получил послание от Джема: у Тессы начались схватки, так что он отправился к ним.

– Ну, конечно, – сухо заметила Хелен. – Если ты рожаешь, лучше компании, чем Магнус, не найти.

– Бьюсь об заклад, он делает чудесные подарки на день рождения, – обрадовалась Алина. – И наверняка считает, что должен был присутствовать при рождении детей Тессы и Уилла, но не присутствовал, так что теперь… А где Джулиан и Эмма? Надо бы им сообщить.

– В Париже, – сказала Хелен. – Им там так нравится, что они до сих пор тянут с отъездом. Думаешь, Магнус им уже доложил?

Магнус! До Ливви дошло, что она совершенно забыла о цели своего визита. У нее же для него информация! Ну что ж… Вот она в комнате Дрю, и целая толпа народу, которых она любила больше всего на свете, забыла о ней и не обращает внимания… а в следующий момент все двери Лос-Анджелесского Института распахнулись настежь, и все окна вылетели наружу тучей осколков, но Ливви этого не заметила, потому что уже стояла под полной луной на берегу черного пруда, укрытого ковром белых кувшинок с круглыми плоскими листьями – толстыми, бархатными, серыми в лунном свете. Оглушительно пели невидимые в темноте лягушки.

Она знала – сама не ведая как, – что находится где-то за Лондоном, в сельской местности. Сайренворт-холл… поместье, где Джем и Тесса живут вместе с Китом Эрондейлом. Джулиан бывал тут и описывал место в письме к Таю. Лошади, коровы, яблоневый сад и все такое. Тесса выращивает травы, а Джем переоборудовал оранжерею во что-то типа музыкальной студии. Какая все-таки отличная штука жизнь – для живых. Джем тоже удалился от мира, и не на одну жизнь, но ему разрешили вернуться. Почему ей так нельзя? Почему только она не может просто взять и прийти назад, и начать жить – с того самого места, где остановилась?

Стояла глубокая ночь – ну, или совсем раннее утро, но все окна в доме были ярко освещены. Ливви поплыла к дому и сразу же оказалась внутри. Другая кухня, совсем не похожая на веселенькую современную кухню в Институте. Беленые стены, увешанные связками трав и медной утварью. Под белым потолком – огромные потемневшие от времени балки. За длинным исцарапанным дубовым столом сидел Кит. Он раскладывал пасьянс и что-то пил из кружки. Возможно, чай, но судя по рожам, которые он при этом корчил, там могло быть и что-то покрепче.

– Бу! – сказала она.

Кит опрокинул кружку, выплеснув содержимое прямо себе на брюки.

– Ливви?!

– Точно, – отозвалась она, чрезвычайно довольная. – Значит, ты меня видишь. Ужасно скучно, когда тебя никто не видит.

– Что ты здесь делаешь? – изумился Кит и поспешно добавил: – С ним все в порядке? С Таем?

– Что? А, да. У него все отлично. Я тут ищу Магнуса. Надо его кое о чем спросить… Вернее, кое-что ему рассказать. Короче, я должна кое-что ему сообщить.

– А сама-то ты как? – не унимался Кит.

– Если не считать, что я мертвая? – уточнила она.

– Ну, ты выглядишь… как будто слегка не в себе, – замялся Кит.

– Ну да, я слегка мертва, – согласилась Ливви. – Но в остальном ничего.

– Магнус сейчас с Джемом и Тессой в старой оранжерее. Тесса вроде рожает, но они не слишком по этому поводу заморачиваются. Сели в кружок и болтают о том, о сем. Я чувствовал себя там не в своей тарелке из-за вот этого всего: «Чувак, у нее будет ребенок, слышал? Вау, круто!» Я подумал, им надо немножко побыть наедине.

– Ладно, я поняла. Рада была повидаться, Кит. Прости, что напугала… или типа того, – поспешно сказала Ливви. И очутилась в оранжерее, полностью переоборудованной в музыкальную студию.

В углу стоял концертный рояль, а на деревянном стенде были развешаны разные инструменты. Джем играл на виолончели. Смычок в длинных руках порхал по струнам, словно лестью выманивал из них прекрасные, долгие, гулкие ноты. Тесса неторопливо расхаживала вдоль стеклянной стены, держась одной рукой за огромный живот, а другой подпирая спину. Магнуса нигде не было видно.

Вообще-то Магнус сейчас не слишком волновал Ливви. Она видела только руку, ладонь, покоящуюся на куполе живота. Просто не могла отвести глаз.

В голове у нее раздался голос – поверх мелодии, которую играл Джем, поверх стука трех живых сердец под стеклянным колпаком теплицы: Джема, Тессы и еще не рожденного малыша. Она почти узнала этот голос… Он принадлежал тому, кто когда-то был ей очень дорог.

– Ливви, – говорил голос, – что-то не так. Я уверен, что-то не так…

Ливви отмахнулась от него. Если я стану очень-очень маленькой, наверняка у меня получится то, о чем я сейчас думаю… Стать крошечной и проникнуть в ребенка там, внутри. Мне много места не надо. А что, он ведь еще даже не личность. Если я займу его место – кем бы он ни должен стать в будущем, – если поменяюсь с ним местами, Джему и Тессе от этого не будет никакого вреда. Они станут мне отличными родителями, а я – хорошей дочерью. Я вообще была хорошей, пока жила! И смогу быть хорошей снова… Нечестно! Так нечестно! Я не должна была умирать. Я заслужила еще один шанс. Почему мне нельзя еще один-единственный шанс?

Она придвинулась к Тессе. Та застонала.

– Что такое? – Джем поспешно опустил смычок. – Я так ужасно играю? Магнус, конечно, заколдовал это место, чтобы тут все звучало отлично, но на виолончели я все равно пока играю как любитель… – Вдруг он изменился в лице. – Или время пришло? Пойдем обратно в дом?

– Не пришло пока, – Тесса покачала головой. – Но уже скоро. Продолжай играть, мне так легче.

– Магнус скоро вернется с травами, которые ты просила.

– Время еще есть, – сказала Тесса. – И если ты не хочешь принимать роды сам – и для этого тоже. Магнус сможет кого-нибудь привести.

– И пропустить такую возможность? – рассмеялся Джем. – Надо же убедиться, что все мои годы в Безмолвном Братстве не прошли даром!

Ливви уменьшалась, уменьшалась, уменьшалась пока не превратилась почти в ничто, в пустоту. Тьма за стеклянными стенами теплицы навалилась, давя, на нее, словно все они вдруг очутились в Диммет-тарне… но путь к спасению есть – он еще есть. Можно убежать! Можно снова стать живой девочкой!

Джем подошел к Тессе, преклонил колени и прижался лбом к животу.

– Привет тебе, Вильгельмина Ицян Ке Карстерс! Малышка Мина. Мы тебя ждем, сердце мое, – в радости, надежде и любви.

Тесса положила ладонь ему на голову.

– Думаю, она тебя услышала. Она уже торопится к нам.

– Ливви! – сказал голос внутри – тот самый, который ей сейчас совсем не хотелось слушать… который держал ее и тянул, словно собаку за поводок. – Ливви, что ты делаешь? Что-то не так!

И да, он был прав! Ливви рывком вернулась в себя. О чем она только думала? Она только что чуть не… и стоило ей осознать, что она собиралась сделать, как стекла оранжереи выбило наружу, в ночь, тучей острых осколков.

Джем с Тессой оба вскрикнули и пригнулись. В тот же миг рядом вырос Магнус в зеленой шелковой пижаме, изумительно расшитой покемонами.

– Какого черта? – поинтересовался он, нагибаясь, чтобы помочь им встать.

– Понятия не имею, – дико озираясь, ответил Джем. – Демоны? Звуковой удар?

Магнус окинул оранжерею внимательным взглядом. Выражение его лица стало странным при виде Ливви.

– Прости! – сказала она. – Магнус, я правда не хотела!

– Думаю, это не демон, – пристально глядя на нее, сообщил Магнус. – Опасности больше нет. Давайте вернемся в дом. Тесса, я принес твои травы. Кит уже делает чай.

– А, здорово, – слабо сказала Тесса. – Схватки все чаще. Я думала, у меня будет больше времени. Ты уверен, что не надо беспокоиться о том… что вынесло стекла?

– Все всегда думают, что у них будет больше времени, – успокоил ее Магнус; он все еще сурово глядел на Ливви. – И нет, повода для беспокойства нет. Абсолютно никакого. Я бы не позволил случиться чему-то плохому. Считайте, это что-то вроде благословения! Ну, знаете, когда корабль спускают на воду, о борт разбивают бутылку шампанского? Вашей малышке устроили встречу по высшему разряду, вот и все. Представляете, какое плавание ее ждет? Жизнь ее будет полна чудес, можете мне поверить.

– Идем внутрь, – подхватил Джем. – Магнус, захватишь мою виолончель?

Он взял со стенда скрипку, обнял Тессу и двинулся к дому по усыпанной битым стеклом лужайке.

– Ох, Ливви, – сказал Магнус.

– Я почти…

– Я знаю, – оборвал он ее. – Но ты остановилась. Сама. Иди, найди Кита и побудь с ним. Я скоро к вам приду за укрепляющим для Тессы.

* * *

Кит, кажется, обрадовался компании… хотя компания и была, так сказать, довольно эфемерной.

– Что у вас там случилось? – спросил он. – Оранжерея цела?

– Боюсь, с ней случилась я, – вздохнула Ливви. – Но я не хотела, честно.

– Ты и в Схоломанте устроила нечто подобное? Об этом ты хотела рассказать Магнусу?

– Нет, – созналась Ливви. – До сих пор я ничего такого не пробовала. Ну, до сегодняшнего дня, если точнее. Кажется, час назад я расколотила немного посуды в Лос-Анджелесском Институте. И погасила свет в комнате Дрю, когда она смотрела триллер по телевизору.

– Мило, – одобрил Кит. – Базовые навыки полтергейста.

– Учти, ничего этого я делать не собиралась, – возразила Ливви. – Оно просто… ну, вроде оно само. За оранжерею прошу прощения.

– Ты, наверное, можешь постараться больше такого не делать?

– Могу, – сказала она. – Еще бы. Я точно не хочу больше ничего такого делать.

На шее у Кита что-то блеснуло на цепочке. Ливви пригляделась: серебряная цапля.

– Ого, – сказала она.

– Да, это мамина, – отозвался Кит. – Джем и Тесса дали мне ее некоторое время назад, но я про нее совсем забыл. Нашел только сегодня утром.

– Очень красивая, – похвалила Ливви.

– Я бы подарил ее тебе, если бы мог. С ее помощью мама призвала Джема и Тессу, когда на нее напали. Но спасти ее эта штука все равно не смогла. Так что я сержусь на нее из-за этого.

– Мне так жаль, – сказала Ливви.

– Почему? Не ты же их убила. Да и вообще все в порядке, правда? – Он так пристально разглядывал свои руки, словно был уверен, что с ними что-то не так.

– Что? А, да. Все в порядке. Ох, ты же на самом деле про Тая…

Кит ничего не сказал, но кивнул. Он явно жалел, что спросил, но слушал очень внимательно.

Это нелепо, подумала Ливви. Можно же прямо сказать, как ты скучаешь по Таю. Точно так же, как Тай – по тебе. Нет, мальчишек понять решительно невозможно. Почему нельзя просто рассказать о своих чувствах? Зачем вести себя так глупо?

– С ним все в порядке, – сказала она. – Он хорошо учится в Схоломанте. Завел карпатскую рысь, держит ее прямо в комнате! Друзей у него, правда, нет. Скучает по тебе, но не говорит об этом. А в остальном все в порядке.

Однако, уже говоря это, она поняла, что вовсе не уверена, что Тай в порядке. Нить, привязывавшая ее к брату, эта магическая связь ощущалась как-то… неправильно, словно провисала. Тай будто тянулся к ней прямо сейчас, но совсем слабо.

– Ливви! – окликнул ее Кит.

– Ох, нет, – сказала она. – Прости, мне, кажется, пора назад. Мне не тут сейчас нужно быть.

– Что не так? – Кит не на шутку встревожился.

– Тай. Ему больно из-за того, что я здесь. Передай Магнусу, мне жаль, но я правда должна идти. Пусть сам меня найдет. Есть важная информация об Идрисе.

– Об Идрисе? Ладно, я передам. Давай, иди!

И Ливви ушла.

* * *

Она должна была очутиться в Схоломанте за один вздох… хотя, учитывая, что технически она больше не дышала, оставалось только гадать, сколько на этот самый вздох теперь уходит времени. В общем, она оказалась в комнате Тая, но Тая там не было. Только Ирен наградила ее уничтожающим взглядом, не прекращая попыток прогрызть дверь.

– Ну, прости, – сказала Ливви, чувствуя себя довольно нелепо.

Она позволила внутренней связи с братом притянуть ее к нему, туда, где он на самом деле был, но оказалась в итоге почему-то совсем не там. Вместо этого она снова зависла над черным зеркалом Диммет-тарна.

– Нет! – решительно возразила Ливви и, чувствуя себя так, словно продирается сквозь непреодолимую темную завесу, очутилась, наконец, рядом с ним.

Тай лежал на койке в лечебнице, лицо его было очень бледным. Возле него сидела Катарина Лосс, и с ней мальчик, которого она видела с Таем на занятиях, – Ануш.

– Просто стоял и упал, – как раз говорил Ануш. – Это что, пищевое отравление?

– Не думаю, – отозвалась Катарина. – На самом деле, не знаю.

Тай открыл глаза.

– Ливви, – произнес он едва слышно.

– Что он сказал? – спросил Ануш.

– Ливви, – Катарина положила ладонь Таю на лоб. – Его сестра. Та, которую убила Аннабель Блэкторн.

– Ох. Как печально.

– Кажется, цвет лица у него уже лучше, – заметила Катарина. – Вы с ним хорошие друзья?

– Да не то чтобы, – пожал плечами Ануш. – Не знаю, кто у него в друзьях… если они вообще есть. Нет, он на самом деле хороший парень. Умный, очень сосредоточенный. Но все держит в себе.

– Я оставлю его до завтра здесь, – сказала Катарина. – Если захочешь его навестить, это будет не самая плохая идея. Друзья всем нужны.

– Ага, – согласился Ануш. – Зайду попозже. Вдруг ему что-то понадобится.

Катарина налила Таю стакан воды и помогла сесть.

– Ты упал в обморок, – спокойно объяснила она ему. – Иногда студенты слишком серьезно относятся к занятиям и забывают, например, поспать. Или поесть.

– Я такого не забываю, – возразил Тай. – У меня есть расписание, чтобы ничего не забыть.

– Ты приходил ко мне насчет рыси. Как она поживает? Я смотрю, руки у тебя поцарапаны.

– Она – отлично, – сказал Тай. – Ест все, что я принесу, и пьет тоже много. Сколько я уже здесь? Нужно пойти проверить, все ли с ней в порядке.

– Совсем недолго. Когда Ануш вернется, мы попросим его присмотреть за ней сегодня. Наверняка он будет счастлив. Как ты думаешь, сможешь что-нибудь съесть?

Тай кивнул.

– Тогда пойду узнаю, чем порадует нас кухня. А ты лежи. Я туда и обратно.

– Тай! – воскликнула Ливви, как только дверь за ней захлопнулась.

Он нахмурился и сурово посмотрел на нее.

– Я чувствовал, как ты уходишь все дальше. Это, между прочим, больно, Лив. И чем дальше ты уходила, тем более странной становилась. Я тебя чувствовал… но это была уже не совсем ты. Как будто…

– Знаю, – перебила его Ливви. – Я чувствовала то же самое. И это было страшно, Тай. Я была страшная. Тебе надо обязательно записать это в тетрадку. Кажется, не очень хорошо, если я слишком долго отсутствую. Кажется, чем дальше я от тебя, тем опаснее это для нас обоих. И чем больше меня нет, тем больше всего я забываю. Кто я такая… кто ты. И почему мне нужно вернуться.

– Но ты все равно вернулась, – сказал он.

– Да вернулась. И чуть не опоздала. Но сейчас я здесь. Почти вовремя… Ирен прогрызает себе путь на свободу.

Она бодро улыбнулась Таю, он улыбнулся в ответ. Его веки опустились.

– Тай!

– Да в порядке я, в порядке. Просто очень устал. Мне нужно поспать. Ливви, посидишь со мной, пока я сплю?

– Да, – сказала она. – Ну, конечно… посижу.

Тай спал, когда Катарина Лосс вернулась с целым подносом еды, и когда несколько часов спустя в палату вошел Магнус Бейн (в длинной, до лодыжек, алой парке, отороченной черным искусственным мехом). Выглядел чародей так, словно толстый пуховой дракон пытался проглотить его, но устал и не стал доедать.

Вместе с ним вернулась и Катарина.

– Значит, девочка! – сказала она. – Я как раз вяжу для нее одеяльце, но еще не закончила. Вильгельмина Ицян Ке Карстерс, говоришь? Слишком длинное имя для такой крошки.

– Есть и короткий вариант – Мина, – ответил Магнус. – Катарина, она такая прелесть! У нее пальцы Джема, такие музыкальные, и подбородок Тессы. Кстати, как там твой пациент?

– Жить будет. Хотя что с ним случилось, до сих пор не понятно. С виду мальчик совершенно здоров. Мне сейчас нужно идти на занятия. Ты будешь через час?

– Здесь или где-то поблизости, – сказал Магнус. – Найди меня, когда закончишь.

– Итак, – продолжил он, когда за Катариной закрылась дверь, – ты явно должна мне что-то рассказать. И я тебе – тоже.

– Да, – ответила Ливви. – Думаю, я знаю, что ты мне скажешь. Но сначала про Идрис.

И она выложила ему все, что услышала от Зары и Мануэля.

– С самого начала было понятно, что рано или поздно они собираются напасть, – задумчиво сказал Магнус. – И теперь, когда мы узнали, что они за нами шпионят, придется выяснить, как именно они это делают. Если это могут они, возможно, сможем и мы. Но я не уверен, что тебе стоит снова рисковать.

– А уж я-то как не уверена, – согласилась Ливви. – Потому что каждый раз, когда я слишком далеко ухожу от Тая, все идет наперекосяк. Я как будто меняюсь… Кажется, становлюсь сильнее. У меня получаются всякие новые вещи… как в оранжерее. Еще я разбила посуду на кухне и едва не причинила вред ребенку Тессы. И Таю тоже очень плохо, когда мы врозь. Поэтому он сюда и попал – потому что меня слишком долго не было.

– Да, – кивнул Магнус. – Умница.

– Если бы я не вернулась сейчас, он бы умер? – в лоб спросила Ливви.

– Этого я не знаю. Но магия, которую он использовал, чтобы вернуть тебя из мертвых – это темная магия, Ливви. Это некромантия. Заклинание из Черной книги мертвых, шутка ли! Тем более недоделанное. Когда оно лопнуло, тем, что удерживает тебя здесь, оказался сам Тай, твой родной брат. Для призраков это, скажем так, не совсем нормально. Большинство из них привязаны к предметам – к кольцу, ключу, дому. А ты привязана к человеку. Видимо, теперь тебе придется все время оставаться рядом с ним. А ему – рядом с тобой. Когда ты слишком долго находишься вдали от него, то постепенно перестаешь быть собой. Силы в тебе становится больше, а человека меньше. Ты превращаешься в голодного духа, а они опасны для живых.

– Там, в оранжерее, – с трудом выговорила Ливви, – мне показалось, что я могу поменяться местами с малышом Тессы. Снова стать живой, если заберу жизнь ребенка. Занять его место.

– Некромантия – очень темная материя, Ливви, – сказал Магнус. – Да, возможно, тебе бы это удалось. А возможно, ты просто убила бы ребенка или Тессу, а сама осталась ни с чем. За магию иногда приходится очень дорого платить.

– Я никому не хочу причинять вреда, – отрезала Ливви. – Это по части Аннабель. Я не хочу быть как она, Магнус. Точно не хочу! А еще я не хочу быть мертвой. Это нечестно!

– Нет, – вздохнул Магнус, – совершенно нечестно. Но жизнь вообще – нечестная штука. А ты погибла смертью храбрых, Ливви.

– Я погибла смертью глупых, – проворчала она. – Более глупой смерти и представить нельзя.

– Нет, храбрых, – сурово отрезал Магнус. – Хотя лично я предпочел бы, чтобы Сумеречные охотники были чуть менее храбрыми, и почаще включали бы голову.

– Тай у нас в этом хорош, – шмыгнула призрачным носом Ливви. – По части головы.

– Тай – вообще исключение. Думаю, его ждет великое будущее. И, между прочим, тебя тоже, Ливви. Потому что если ты не будешь делать великие вещи, боюсь, ты станешь делать ужасные. У вашей парочки вообще выдающийся потенциал.

– У меня? – фыркнула Ливви. – Я же мертвая.

– Не важно, – Магнус полез в карман. – Кстати, у меня для тебя подарок. И у Кита тоже. Он для вас обоих – для тебя и Тая.

На цепочке поблескивала серебряная птичка. Цапля, догадалась Ливви.

– Ты привязана к Таю, – сказал Магнус, – но это некромантическая связь. Я искал что-нибудь, на что можно будет сгрузить хоть часть этого бремени, лежащего сейчас на вас с Таем. Кит спросил, что я делаю, и дал мне это. Я кое-что в ней поменял… добавил немного силы. Если Тай будет носить эту штуку, она сможет частично оградить его от побочных эффектов связи с мертвым человеком. А тебе добавит стабильности и немного облегчит странность бытия в мире живых. И еще: если вам понадобится помощь, ты сможешь призвать меня через этот кулон. Ну, или Тай сможет. Когда-то он принадлежал матери Кита – она получила его от Джема, с той же целью. Пусть теперь служит вам с братом. Попробуй коснуться кулона.

Ливви коснулась серебра.

– Ух ты! – воскликнула она. – Получилось! Я могу до него дотронуться!

– Вот и отлично.

– Прямо как игрушки Тая – ну, которые он вертит в руках. Как зажигалка Джулиана. – Ливви уже ощупывала цепочку. – А ребенок в порядке?

– Да, – сказал Магнус. – С ней все хорошо. Все вообще хорошо. Хотя если говорить об оранжерее…

– Ты ведь бывал раньше тут? В Схоломанте? – Ливви не слушала его. В голове у нее разлилась черная озерная гладь.

– Да. И не раз за все эти годы.

– И, стало быть, видел Диммет-тарн?

– Случалось. Совершенно невпечатляющий объем воды. По сравнению с Тихим океаном выглядит жалко.

– Ходят слухи, что у него есть какие-то сверхъестественные свойства, но никто не знает, какие. Мы с Таем пытались что-нибудь о нем разузнать.

– Ну-ка, ну-ка, – сказал Магнус. – Слухи ходили, но, признаться, я не обращал на них внимания. Поглядим.

Минуту он сидел молча, Ливви притихла рядом. Тай заворочался на кровати, как будто собирался вот-вот проснуться.

– Да! – воскликнул вдруг Магнус. – Разумеется. История была такая: если достаточно долго смотреть в воды Диммет-тарна, можно увидеть свое будущее. Вроде бы какой-то колдун наложил на озеро такое заклятие. Надо полагать, он был из Девона, ведь «Диммет» – валлийское слово. А что, ты там была, Ливви? Видела что-нибудь интересное?

– В том-то и дело, что нет, – сказала Ливви после долгого молчания. Она честно пыталась вспомнить, на что это было похоже – погружаться в бескрайнее черное ничто… – Ничего я там не увидела. То есть вообще ничего.

– Понятно, – тон Магнуса явно свидетельствовал, что он-то увидел все, в том числе и то, о чем Ливви не сказала. – Но предположим, некто заглянул в этот унылый Диммет-тарн и разглядел нечто, что ему не понравилось. Будущее, которого ему точно не хочется. И предположим, после этого он пришел ко мне поговорить. Знаешь, что я бы ему сказал?

– Что? – спросила Ливви.

– А вот что. Будущее не выбито на каменных скрижалях. Оно не фиксировано. Если мы видим путь, который не хотим выбирать, то вправе выбрать другой. Другой путь, другое будущее. К черту Диммет-тарн с его откровениями! Что ты на это скажешь, Ливви?

Он пристально на нее посмотрел, а она уставилась на него. Никакого подходящего ответа ей в голову не пришло, и она просто кивнула.

– Ливви! – донеслось с кровати.

Тай открыл глаза и увидел ее.

– Ливви! – снова позвал он, и никакого отчаяния в его голосе не было.

Магнуса он вообще не заметил.

Вдруг с порога раздался дикий вой. Там стояла Ирен, распахнув усатую пасть и подняв шерсть дыбом. Просто удивительно, что такое крошечное животное способно производить столько шума, подумала Ливви. Продолжая завывать, Ирен взлетела на кровать и свирепо боднула Тая лбом в подбородок. Громкость она слегка убавила, но продолжала сердито верещать, будто горячий чайник, у которого накопилось очень много вопросов, но он понимает, что ответы ему вряд ли понравятся.

– Господи, а это еще что такое? – спросил Магнус.

– Это Ирен, – объяснил Тай. – Карпатская рысь.

– Ну, конечно! Карпатская рысь. Как можно было не догадаться, – он перевел взгляд на Ливви. – Мальчик, привидение и карпатская рысь. Вас с братом точно ждет большое будущее, Ливви. Держи, Тай. Это тебе.

Он уронил ему в ладонь кулон Эрондейлов.

– Ливви объяснит, зачем он нужен. А пока достаточно сказать, что если я вдруг понадоблюсь, ты сможешь вызвать меня с помощью этой штуки. Твоя сестра уже рассказала мне все, что узнала в Идрисе. Но я всю ночь на ногах, и прямо сейчас мне не помешает чашка крепкого чая. Пойду, найду Рагнора Фелла и заставлю его добыть мне… чашку крепкого чая.

И он удалился – настолько величественно, насколько это вообще возможно, когда на тебе безразмерное дутое пальто до пят. На смену ему явился Ануш – руки его были все в царапинах. Магнуса он проводил недоверчивым взглядом.

– Это что, правда был Магнус Бейн? – спросил он на всякий случай. – Магнус Бейн приходил тебя навестить?

– Ну, да. Он наш друг, – сказал Тай.

– Я, кажется, слышал, что вы знакомы, но чтобы вот так, запросто – «был неподалеку, заскочил повидаться»… Прости за зверюгу. Я пошел к тебе в комнату, поглядеть, может, книгу какую-нибудь принести или одежду, или еще что, а она тут же сбежала. Такая хорошенькая! Но такая злюка!

– Ее зовут Ирен, – сказал Тай, с любовью глядя на свернувшуюся у него под боком кошку.

– Хорошее имя для злой красотки. Хочешь, я пойду посмотрю, нет ли для нее чего-нибудь на кухне?

Ануш ушел, и Ливви пересказала Таю все, что случилось во время ее визита в Лос-Анджелес и в некую английскую оранжерею.

– Мне так жаль, Ливви. Прости, – сказал Тай, помолчав.

– Это за что еще? – удивилась она.

– За то, что я с тобой сделал.

– Ох, Тай, – улыбнулась она. – Я бы тоже так поступила. Не то чтобы это стоит делать направо и налево, но я все равно рискнула бы. И мы все равно оказались бы там, где сейчас – посреди всей этой неразберихи. К тому же, мне кажется, я начинаю понимать, что тут у нас, призраков, к чему.

Тай кивнул. Он вертел в пальцах кулон, потом покачал цаплю на цепочке, так что солнце заиграло на серебре. Ирен тут же замолотила лапами по игрушке. Ливви вспомнила Кита, сидящего за столом на кухне… Кита, старательно не задающего вопросов про Тая.

Она протянула руку и поймала цепочку, потом аккуратно выпутала ее из острых кошачьих когтей.

– Раньше она принадлежала Киту, – все еще держа цепочку в руке, сказала Ливви. – Напиши ему, скажи спасибо. Письмо можно будет отдать Магнусу, когда он отправится назад.

– Хорошо, – сказал Тай. – Но он-то все равно не напишет в ответ.

– Пиши, пока не ответит. Некромантия – штука плохая. С этим мы все согласны. Но почтовые открытки почти безвредны. Ну, знаешь, с чем-нибудь таким, живописным. – Она снова увидела Диммет-тарн и его черную пустоту. – Погода хорошая, жаль, что вы не с нами, и все такое.

Она покрепче взялась за цепь, потерла пальцами крошечные звенья. Черная пустота, говорите? Но прямо сейчас у нее есть Тай. И она, пока будет в силах, может выбирать дорогу, ведущую прочь от Диммет-тарна. У нее есть якорь. И она будет крепко за него держаться.

Кассандра Клэр, Келли Линк

Навеки падший

Проснись, восстань!

Иль будь навеки падшим.

Мильтон

Нью-Йорк, 2013 год

Джем Карстерс и Кит Эрондейл шагнули через портал вместе – из бархатно-черной полуночи английских лесов прямо в испещренную оранжевыми звездами синеву нью-йоркского вечера. Когда Джем предложил пойти, у Кита появилось интересное выражение лица – смесь радостного волнения и паники, – и сейчас именно с таким лицом он смотрел на непрерывный серебристый поток сигналящих автомобилей.

– В последние пару визитов на Лос-Анджелесский Сумеречный базар мне там были… гм… не очень-то рады, – осторожно сказал он. – Ты уверен, что тут все будет в порядке?

– Уверен.

Желтый и алый свет фар играл на фасаде заброшенного кинотеатра, освещая арочные окна и затейливые узоры. Сумеречный базар на Канал-стрит за десять лет ничуть не изменился. Зато изменился сам Джем и очень сильно. Для любого проходящего мимо простеца вход был закрыт стальными жалюзи и поверх еще забит досками. Для Джема с Китом это была просто штора из серебряных и деревянных бус: когда они прошли внутрь, бусины прозвонили какую-то мелодию.

Увидев их, колдунья, стоявшая на пороге, замерла.

– Привет, Гипатия, – поздоровался Джем. – Полагаю, ты знакома с Китом?

– Полагаю, что с двумя Охотниками хлопот будет больше, чем с одним, – проворчала она.

Закатив золотые глаза, чародейка проследовала дальше, зато вервольф, которого Джем помнил еще по Парижскому базару, охотно остановился с ними поболтать. Сказал, что рад видеть Кита и всегда рад видеть Джема.

– Кстати, поздравляю, – сказал он под конец.

Джем просиял.

Он с удивлением обнаружил, что теперь стал желанным гостем на большинстве Сумеречных базаров. За долгие годы он успел посетить их немало, а среди продавцов и клиентов было много бессмертных. Его запоминали и через некоторое время переставали бояться. Он и не заметил, как Брат Захария примелькался, стал знакомой фигурой, на него иногда даже сбегались посмотреть. Многие из Нижнего мира никогда не видели Безмолвных Братьев. И когда он появился на каком-то из Базаров уже не в монашеских одеждах и рука об руку с колдуньей, тамошние обитатели решили, что теперь он стал совсем своим. А компания Кита, который, можно сказать, вырос на Лос-Анджелесском базаре, окончательно скрепила это молчаливое соглашение.

– Видал? – тихо заметил Джем. – Никаких проблем.

Кит немного успокоился, в его синих глазах появился знакомый лукавый блеск. Он тыкал пальцем во всякие интересные штуки, о которых Джем уже давно и сам знал все, что только можно – но пусть мальчишка повыпендривается! Джем улыбался и Кит продолжал болтать.

– Смотри, они пользуются волшебными зеркалами, – прошептал Кит ему на ухо возле двух русалок, показывавших фокусы в цистерне с водой.

Русалка наградила его свирепым взглядом, но Кит только расхохотался. Следующим номером был киоск с засахаренными лунными цветами. Такого самозабвенного сладкоежки, как Кит, свет еще не видывал.

– Я тебя знаю, – сказала фейри за прилавком. – Ты сын Джонни Грача.

– Уже нет, – улыбка Кита тут же исчезла.

– И чей же ты теперь?

– Ничей, – тихо пробормотал он.

Продавщица моргнула. Второе веко надвинулось сбоку, вышло эффектно. Джем протянул руку, чтобы тронуть Кита за плечо, но тот уже двинулся дальше, разглядывая лотки со сладостями, словно ничего интереснее в жизни не видел.

Джем кашлянул.

– Я слышал, тут есть палатка, где торгуют зельями и иллюзиями. Она принадлежит фейри и магам. Мне говорил о нем друг по имени Тень.

Фейри кивнула и, перегнувшись через прилавок, прошептала ему что-то на ухо.

Совместное предприятие фейри и чародеев находилось в резном деревянном вагончике, стоявшем в вестибюле здания на Канал-стрит. Вагончик был выкрашен в ярко-синий цвет и украшен движущимися картинками. Когда Джем и Кит подошли ближе, из золотых клеток выпорхнули птицы и закружили на фоне лазурного неба.

У фейри, вышедшей навстречу, в волосах росли грибы и завивались ленты. Она была совсем молоденькая и с энтузиазмом приняла заказ на лечебное зелье. Джем поднял фарфоровую крышку и внимательно изучил содержимое банки, но тут же принес извинения за свои действия. Фейри махнула рукой.

– Совершенно понятное поведение, особенно учитывая, для чего это снадобье нужно. Здорово наконец-то познакомиться с вами. Друг Тени, да еще такой выдающийся джентльмен. Может, это ирландка во мне говорит, но я, ей-богу, рада встретить человека в зеленом.

Кит зашелся кашлем. Джем сдержанно улыбнулся и постучал его по спине.

– К тому же, – поспешила добавить фейри, – я вас видела как-то раз, лет восемь назад, когда вы еще… еще были… в общем, вы тогда просто прошли мимо, но были ужасно печальны. И очень привлекательны.

– Спасибо, – сказал Джем. – Зато сейчас я очень счастлив. Кит, твой кашель! Кажется, тебе становится все хуже. Может, тебе тоже нужно лекарство?

Кит тут же выпрямился.

– Ни за что. Я в порядке. Идемте же, Ужасно Привлекательный Брат.

– Тессе об этом говорить незачем.

– Незачем. Но я скажу.

– Кстати, поздравляю! – прокричала им в спину продавщица.

Знания, полученные в Безмолвном Братстве, помогли Джему прийти к выводу, что зелье безвредно и прекрасно справится с задачей. Обернувшись, он еще раз улыбнулся торговке-фейри и позволил Киту утащить себя в другой зал к следующему ряду прилавков. Народу там было еще больше – настолько, что все крылатые фейри предпочитали передвигаться по воздуху. За одним из них – вернее, за одной – гналась вервольфша, вопившая, что та увела у нее из-под носа последнюю шляпку нужного размера. Крылатая тень фейри легла на золотую голову и широкие плечи, показавшиеся Джему знакомыми.

– Уж не Джейс ли это? Гляди, я думаю, это… – Джем повернулся к Киту.

Мальчик был бледен как мел.

Высокий черноволосый подросток в наушниках перебирал сушеные травы на соседнем прилавке. Джем положил руку Киту на плечо – тот ничего не заметил и стоял как вкопанный, пока мальчик не обернулся. У него были синие глаза и крючковатый нос… но он совершенно точно не был Таем Блэкторном.

– Я уже получил то, зачем пришел, – сказал Джем со своим обычным спокойствием. – Можем идти, если только ты не хочешь еще тут погулять. Сделаем, как ты скажешь.

Кит стоял, стиснув зубы. Джем очень хорошо знал это выражение лица. Внутри у Эрондейла всегда огонь, подумал он. Любят и ненавидят так, словно твердо решили сжечь себя дотла.

– Лучше пойдем домой, – пробормотал Кит.

Несмотря на легкое разочарование, Джем поймал себя на том, что улыбается. Кит в первый раз назвал их жилище домом.

* * *

Человек, у которого никогда не было ни единого шанса оказаться Джейсом Эрондейлом и который вообще больше не был Джейсом, уже начал думать, что визит сюда изначально был не лучшей идеей.

Благая Королева сама настояла, что ему нужно новое имя, – еще когда он явился к фейри, прося защиты для Эша и помощи в осуществлении своих планов. Королева ответила на все его вопросы о Клэри, но она никогда и ничего не делала бесплатно. Венценосные особы всегда возьмут свое.

– Я вообще-то привыкла к другому Джейсу, – заявила она с истинно королевской усмешкой. – Хотя, должна признать, никогда его особенно не любила. Так как же нам тебя называть?

«Джонатан», машинально подумал он и, сам удивившись, вздрогнул от одной только мысли об этом. Нечасто ему случалось вздрагивать в Туле.

– Янус, – ответил он Королеве. – Двуликий бог. Владыка концов и начал… и переходов между странными дверями.

– Двуликий бог? – повторила она.

– Отец дал мне классическое образование, – объяснил он. – Под стать моей классической внешности.

– Вижу, кое-что остается неизменным, – расхохоталась она. – Независимо от мира.

Она так ничего и не разглядела. Никому в этом мире невдомек, чем ему пришлось стать.

Именно здесь, в фейри-мире, Янус услышал про совместное фейри-чародейское предприятие и магию, на которую они там способны. И, разумеется, искушение оказалось слишком велико. О том, что Сумеречных охотников на Базарах не жалуют, он тоже знал, но решил, что если наденет плащ с капюшоном, риск будет минимальным.

К несчастью, на него все пялились – так, будто маскировка не сработала. Ну и пусть себе думают, что Джейс из этого мира завел привычку слоняться по Сумеречным базарам. Он, в конце концов, не нанимался беречь репутацию здешнего Джейса.

Янус обернулся. Какой-то оборотень налетел на него и выругался.

– Эй, Охотник, гляди, куда прешь!

Янус уже успел положить руку на эфес кинжала, когда рядом возник другой оборотень и отвесил первому подзатыльник.

– Ты вообще знаешь, с кем разговариваешь? – рявкнул он. – Это же Джейс Эрондейл, глава Института!

– Господи! Как неловко, – первый вервольф побледнел. – Я не знал!

– Прошу, простите его, – вступился второй. – Он из жуткого захолустья, кругом пустыня… Понятия не имеет, что происходит в мире.

– Я из Огайо! – возмутился первый.

– Я так и сказал.

Оба вервольфа уставились на Януса с самым жалким и извиняющимся видом. Тот и сам смутился, но рукоять кинжала постепенно отпустил. Эта парочка будет полезнее живой.

– Ужасно извиняемся, – поднажал второй.

Янус откашлялся.

– Все в порядке, – сказал он.

– Он еще и парабатай Консула, – объяснил второй вервольф первому. – Ну, знаешь, Алека Лайтвуда.

В животе у Януса что-то затянулось узлом. Интересное ощущение. Он уже привык вообще ничего не чувствовать.

Мысль о том, что Алек – Консул, возникла перед его мысленным взором, словно редкий камень, нуждающийся в самом тщательно изучении. Он слышал от Королевы, что в этом новом странном мире все по-другому и все живы… но представляя себе тех, кого он когда-то знал, снова живыми, он видел их прежними, теми же, что и были. Алек – Консул… Нет, с этим его воображение справиться не могло.

– Я здесь… на секретном задании, – сказал он. – Буду признателен, если вы оставите нашу встречу в тайне.

– Я так и подумал, – тут же подхватил второй вервольф. – Плащ, капюшон… Не иначе как секретное задание, сказал я себе.

Улыбка Януса сделалась менее естественной, зато куда более непринужденной.

– А ты, я смотрю, сообразительный. Возможно, в будущем, если мне вдруг понадобится ваша помощь…

– Все что угодно! – гавкнули оба. – Абсолютно все!

– Вот и отлично, – все так же сияя, ответил Янус.

* * *

Заводить союзников – дело хорошее, особенно глупых и готовых угодить.

Янус зашагал туда, куда, собственно, и направлялся с самого начала, – к ярко-синему вагончику, в котором фейри и чародеи, по слухам, торговали неодолимыми чарами.

В Туле чародейской магии совсем не осталось – как и самих чародеев. Зато по всему миру там шныряли демоны, жирные, как мухи на испорченном мясе, а Себастьян умел заставить демонов ткать иллюзии. Иногда – очень редко, – когда Себастьян бывал им доволен, он делал Янусу такой подарок. Но только иногда… и ему всегда было мало.

Фейри с грибами в волосах впустила его внутрь. Она была с виду совсем молода и испугалась, когда он посмотрел на нее в упор, но запрошенную ею и колдуном цену он заплатил, хотя она была откровенно грабительской. Но он заплатил бы и больше.

Внутри вагончика обнаружилась деревянная раковина, а в ней – драгоценный камень. Хозяева не кривили душой, когда обещали, что магия двух родов в сочетании дает поразительные результаты. Это была самая убедительная иллюзия, какую он видел в жизни.

Маленькая, всегда такая маленькая… Волосы алыми кольцами и спиралями вились по плечам и вокруг щек. Он бы коснулся каждого завитка, каждого локона… Бесконечно рисовал бы пальцами созвездия от одной золотой веснушки до другой… Он так хотел бы разглядеть ее всю… узнать ее всю.

– Клэри, – пробормотал он.

Имя было чужим для его губ. Он нечасто произносил его, даже в Туле, где все его чувства были погребены под тектоническими плитами памяти, тяжелыми, как сырой цемент.

– Иди ко мне, – голос был такой хриплый, что он сам удивился.

Руки дрожали. Презренная слабость, но не его, чья-то чужая, далекая…

Она шагнула к нему. Он схватил ее за запястья и рывком притянул к себе.

Это было ошибкой – иллюзия начала распадаться. Он почувствовал ее дрожь. Настоящая Клэри не стала бы дрожать. Она была самым храбрым человеком на свете.

Иллюзии никогда не бывают абсолютно достоверными. Никакая иллюзия не ответит любовью на любовь. Ни одна не посмотрит так, как однажды посмотрела Клэри. Он не знал, зачем ему это нужно, – но оно было нужно, раньше… всегда… и разрыв связи с Себастьяном сделал все в тысячу раз хуже.

Клэри. Клэри. Клэри.

Он еще раз попытался обмануть себя: прижался губами к ее лбу, к щекам, зарылся лицом в облако пламенеющих волос.

– О, дорогая, – пробормотал он. Рука потянулась за ножом, ее глаза расширились от ужаса и понимания. – Милая… ну, зачем тебе понадобилось умирать?

* * *

Как только они вернулись в Сайренворт-холл, Кит взбежал по каменной лестнице к себе в комнату и захлопнул дверь. Джем решил, что лучше оставить мальчика в покое, хотя бы на некоторое время.

Он и сам немного волновался, поднимаясь по ступеням вслед за мелодией, эхом плясавшей среди синевато-серых стен.

Черный – для ночной охоты, Цвет смерти и траура – белый; Золотой – для невесты в подвенечном уборе, Красный – чтобы творить чары. Шафрановый озаряет победу, Зеленый врачует разбитое сердце, Серебряный – для демонских башен, Бронзовый – вызывает злые силы.

Вариация на тему старой охотничьей песни… Джем терялся в догадках, сколько ей может быть лет. Ее еще отец пел, когда он был мальчишкой.

Дверь распахнулась, и мир на мгновение сузился до размеров комнатки, залитой тихим светом. В старомодном чугунном камине лежала гроздь ведьминых огней. Жемчужные лучи запутались в каштановых кудрях Тессы, склонившейся над колыбелью. Колыбель была вырезана из дуба, срубленного больше ста лет назад в этих лесах. Джем сам видел, как она рождается из колоды, как заботливые руки и терпеливая любовь извлекают ее оттуда. И сейчас она качалась так же бесшумно и плавно, как в те времена.

Из колыбели доносилось недовольное хныканье, и Джем наклонился, чтобы поглядеть на дочь. Она возлежала на мягких белых одеялах – целые холмы, горы пуха: казалось, она спит на облаке. Хохолок волос на этом фоне казался очень черным, а крошечное личико кривилось от гнева и недовольства.

Вильгельмина Ицян Ке Карстерс. Первое и единственно возможное имя, в честь их навеки потерянного Уилла, и «дикая роза» – потому что все, кого Джем любил больше всего на свете, росли, соединяя в себе красоту и бунт. Он непременно хотел для своей малышки китайское имя, а еще должен был помянуть погибшую Розмари, которая доверила им с Тессой нечто бесконечно для нее ценное – ставшее теперь бесконечно ценным и для него. Она доверила им Кита. Розмарин символизирует память, а имя «Захария» само значит «помнить».

Чем дольше Джем жил на свете, тем сильнее верил, что жизнь – колесо. Она проходит полный круг и возвращает тебя к тем, кого тебе предназначено любить. У малышки было впечатляющее имя, и оно могло бы быть еще длиннее, включи они туда еще и вторую фамилию, Грей, но Тесса заявила, что чародеи сами выбирают себе фамилии (если, конечно, их дочь захочет стать чародейкой). А ведь Мина могла захотеть стать и Охотницей. Она могла стать, кем захочет, – она и так уже была всем.

Джем часто забывал себя, любуясь ею, но сегодня не стал надолго зависать в этом состоянии, и взял дочку на руки. Она растопырила ручонки, как удивленная морская звезда, и уперлась ими ему в ключицы – почти невесомая. Темные глазки раскрылись, девочка умолкла.

– Ах, вот оно как, – с тихим смешком сказала его жена. – Папина дочка.

– Она знает, я принес ей кое-что с Базара, – сказал Джем, осторожно втирая бальзам фейри в розовые десны.

Мина выворачивалась из его рук, брыкалась, словно плыла с кем-то наперегонки, но зелье подействовало быстро. Мина перестала биться, ее личико сделалось удивленным, потом просветлело, словно папа показал ей чудесный фокус.

Тесса говорила, что зубки у нее режутся рановато, но Мина вообще во многих отношениях личность выдающаяся и продвинутая, с гордостью думал Джем.

– Цянь цзинь, – промурлыкал он на ухо дочке. – С каждым днем ты все больше похожа на маму.

Она и правда очень походила на Тессу. Всякий раз, как он заводил об этом речь, Тесса и Кит смотрели на него очень скептически.

– Ну, она же младенец, и обычно выглядит как недовольная репка, – пожимал плечами Кит. – В хорошем смысле, если что. И похожа она на кого угодно…

Сейчас у Тессы было такое же выражение лица, как у него тогда.

– Все равно, – сказала она Джему. – Она – твоя копия.

Джем поднял Мину повыше и повернул к свету, придерживая головку рукой. Как же легко ее развеселить! Мина заворковала от удовольствия; магический свет заиграл на ее взлохмаченных черных волосах, на размахивающих во все стороны ручках, и Джема снова захлестнуло, ошеломило невероятное счастье, выпавшее ему на долю.

– Но… она же такая красивая, – попытался возразить он.

– И в кого бы это, ума не приложу! – рассмеялась Тесса и приникла головой к его плечу. – Я люблю тебя, Джем Карстерс, и буду любить всегда! Но ты дурак.

Джем прижал Мину к себе, и она прислонилась своей мягкой щечкой в ямочках к его щеке, что-то довольно булькая. С самого рождения она все время что-то бормотала – обращаясь к потолку и стенам, или просто уткнувшись в свои сложенные чашечкой ладошки. Бормотание становилось более звонким и оживленным на руках у родителей – а еще она разговаривала во сне, как мама. Она вообще все время болтала, а Джем все время слушал – и скоро он начнет понимать каждый звук.

Их дочь – вылитая Тесса. Джем это точно знал.

* * *

Проходя мимо палатки фейри, Янус застегнул куртку доверху, чтобы спрятать кровь. Пожалуй, сегодня он уже достаточно испытывал судьбу, пора и честь знать. Домой.

– Йо, Джейсон! – окликнула его юная черноволосая вампирша в голубом платье-мини.

Она выжидающе глядела на него, но, судя по тому, как назвала, они не могли быть настолько хорошо знакомы.

– Вообще-то, «Джейс», – мимоходом заметил Янус, продолжая двигаться в сторону выхода.

Он так и не понял, что сказал не так, но определенно что-то сказал. На ее лице будто вспыхнул сигнал тревоги, и она кинулась прочь сквозь толпу, но даже вампиру не обогнать Януса. Никому вообще не обогнать.

Он загнал ее в переулок, отвесил затрещину, когда она попыталась драться, прижал за руки к стене, приставил нож к горлу. Девушка продолжала сопротивляться.

– Ты не Джейс! – прошипела она, сузив глаза. – Что ты такое? Демон? Оборотень? Фанат Эрондейла?

Кажется, придется свернуть ей шею, подумал он. Вот не было печали. Вампиров убить трудно, но он все равно сильнее.

– Я – Джейс Эрондейл, – заявил он (какое облегчение сказать это кому-то… пусть даже тому, кто сейчас умрет). – Лучшая и более сильная версия, чем та, что живет в вашем мире. Хотя тебе этого не понять.

Он уже протянул руку к ее шее, но остановился – она поняла!

– Ты из Туле, – пробормотала она. – Алек говорил про тот чокнутый другой мир… где умерла Клэри и все полетело в тартарары. А Джейс был прикован к Себастьяну Моргенштерну. Ты – тот Джейс.

Она яростно смотрела на него, но где-то в этой ярости уже глухо звонил погребальный колокол.

– Я тоже знаю, кто ты, – медленно проговорил Янус. – Лили Чен. В моем мире Себастьян тебя убил.

– Да неужели? – взвилась она. – К дьяволу этого придурка!

– Ты – та девчонка, ради которой Рафаэль Сантьяго начал войну.

Лили тут же перестала драться. Это было настолько неожиданно, что Янус едва ее не отпустил, но отец всегда учил его никого не жалеть.

– Что? – ее голос задрожал. – Рафаэль?

– Когда Себастьян победил, – Янус говорил медленно, уйдя в воспоминания… в те времена, когда Клэри погибла и мир разбился вдребезги, – с чародеями было покончено. Себастьян предложил вампирам и оборотням присоединиться к нему. Большинство оставшихся вампиров собрал Рафаэль Сантьяго, глава нью-йоркского клана, и Себастьян вступил с ним в переговоры. Рафаэлю не понравилось, что случилось с чародеями, но он считал себя человеком практичным и защищал своих вампиров. Мы думали, что сможем найти компромисс, но Себастьян узнал, что ты сливаешь секретную информацию девчонке-оборотню. Он спросил, не желаешь ли ты развлечься с ним, и ты согласилась.

Янус сам удивился, что вообще вспомнил ее имя. Тогда он буквально ослеп от горя… пока Себастьян не сделал так, что он перестал слишком часто думать о Клэри. Себастьян сказал, что он жалок и бесполезен… и слишком много чувствует. И прекратил это.

– Кровавые вечеринки. Хотела бы я уметь не поддаваться искушению… Но я не умею. Очень правдоподобный сценарий.

Она говорила почти рассеянно, внимательно разглядывая его лицо.

– Себастьян убил тебя и показал Рафаэлю то, что осталось. Рафаэль сказал, что ты дура, и так тебе и надо. Через шесть часов он вывел вампиров и некоторых оборотней, всех кого смог, из здания, где велись переговоры, и поджег его. Мне пришлось вытаскивать Себастьяна из горящих развалин. Следующее, что мы услышали о Рафаэле: он примкнул к Ливии Блэкторн и Сопротивлению.

– Так он жив? – ее голос резал, как клинок. – В вашем дурацком, извращенном мире – он жив? Отведи меня к нему!

Янус ожидал чего-то подобного, но вырвавшийся у нее вопль потряс его, и правда сама вылетела изо рта, вопреки его воле.

– У того мира больше нет надежды. Даже наше солнце почти погасло.

Не успел он договорить, как у него разболелась голова. Боль означала, что Себастьян будет недоволен.

– Тогда приведи его сюда! Умоляю! Приведи его сюда!

Она больше не молотила его кулаками – скорее, цеплялась как утопающий за спасательный круг.

– Если я сделаю это, – выдавил он, – что сделаешь ты для меня?

Ее мысли стремительно проносились за черными зеркалами внимательных глаз. Что-что, а глупой эта вампирша не была.

– А что ты попросишь? – спросила она.

– Давай начистоту, – усмехнулся он. – Ради этого ты сделаешь все что угодно.

Лицо вампирши смягчилось. Янус вдруг сообразил: Джейс ей нравился. Она ему доверяла. Какая-то ее часть до сих пор думала, что Янус ей друг. Она его недооценивала, не защищалась. Не верила, что он причинит ей вред.

– Наверняка, – сказала она. – Так и есть.

Она прислонилась к стене.

– Поможет делу, если я скажу, что ты все еще сексуальный?

– Думаю, нет, – покачал головой Янус.

– Ну, тогда хотя бы не передавай это другому Джейсу. Нечего его поощрять. Я даже думаю, некоторые сочли бы тебя более сексуальным, чем он. Меньше хорошенького мальчика, больше грубого мужчины. Интересная пропорция. Удачный компромисс.

– Как и большинство вещей на этом свете.

– Я к тебе не подкатываю, чтоб ты знал. Так, просто наблюдаю.

– Все равно без толку, – снова пожал плечами Янус.

– По-прежнему однолюб?

– По-прежнему, – очень тихо ответил он.

Лили смотрела на него так, словно ей было его жаль. Словно она знала, что он чувствует. Он бы охотно выколол ей глаза, чтобы стереть это выражение с ее лица, но она еще могла быть полезна.

– Давай договоримся, – сказал он. – Ты будешь должна мне одну услугу – и однажды, когда я скажу, вопросов задавать не станешь, а я сделаю что смогу, чтобы привести к тебе сюда, в этот мир, Рафаэля. Это будет нелегко и потребует немало времени. Никому не говори, что встретила меня. Если скажешь, я могу в любой момент послать весточку в Туле с приказом убить Рафаэля.

Она поморщилась.

– Так мы договорились?

Последовало долгое молчание. До них все так же доносились музыка и колокола с Сумеречного базара, но в переулке было темно и тихо.

– Договорились, – сказала Лили.

Он отпустил ее и тихо пошел следом.

Пройдя несколько рядов, она вытащила телефон, словно хотела кому-то позвонить, предупредить, но не стала и убрала его обратно в карман.

Почти смешно. Янус все равно не знал дороги обратно, в тот мир – и неважно, умна девчонка или просто старается сделать доброе дело. Главное, что она необузданная и цепляется за свое зубами и когтями, и до дрожи хочет ему верить. Надежда кого угодно лишит разума.

Чтобы люди тебе подчинялись, сначала доведи их до отчаяния. Кому как не ему это знать: он годами жил в отчаянии. Не передавай это другому Джейсу, сказала девчонка… Как будто Янус собирался общаться с этим другим Джейсом из этого мира – с Джейсом, которому улыбнулась удача. Нет, разговаривать с ним ему незачем. Лучше разузнать все что надо об этом мире и тогда он сам выдаст себя за этого другого Джейса.

А потом убьет его и займет его место. Рядом с… рядом с Клэри.

* * *

Перед самым рассветом Мина проснулась и заплакала. Тесса начала ворочаться, но Джем поцеловал ее в голое плечо.

– Я сам встану, любовь моя.

Тесса и так уже настрадалась, чтобы привести Мину в этот мир. Его жена никогда не будет недосыпать из-за ребенка, пока Джем дома. Это его привилегия.

Он поспешил к Мине в комнату, тихо, чтобы не разбудить Кита и позволить Тессе опять заснуть.

Но оказалось, что Кит не спал. Он уже был у Мины в комнате, держал ее на руках.

– Эй, – говорил Кит младенцу, обращаясь к ней серьезно, будто к ровеснику. – Мина, сделай одолжение! Ты им всю неделю спать не давала, они же устали.

Личико Мины блестело от слез, но она уже забыла, почему плакала. И улыбалась, показывая беззубые десны, в полном восторге от происходящего.

– Джем все время говорит, какая ты у нас продвинутая – как насчет того, чтобы перейти на тот уровень, где ты спокойно спишь всю ночь, а? Вот интересно, если у тебя мама – бессмертная колдунья, значит ли это, что ты взрослеешь быстрее других малышей?

Мина ничего не ответила. Кит редко брал ее на руки, зато часто склонялся над колыбелькой, подходил, когда она была у кого-то на руках, и вообще всячески ее привечал, хотя и довольно неуклюже. Еще он давал ей подержаться за палец, и теперь, когда Мина уже лучше фокусировала взгляд, она всякий раз требовательно протягивала ручонки, стоило Киту показаться рядом. Джем, тот вообще был уверен, что она уже прекрасно отличает Кита от других и даже дала ему специальное имя – Мин-Мин.

Сейчас она совершенно неэлегантно сидела у него на руках в длинном белом шерстяном одеяле, которое связала для нее Катарина Лосс. Разумеется, Кит на него наступил и едва не упал. Джем уже напрягся, чтобы прыгнуть через всю комнату и поймать их, но Кит схватился рукой за стену и устоял, хотя и выругался. Он тут же перепугался и попытался прикрыть рукой хотя бы одно из ушек Мины.

– Только Джему с Тессой не говори, что я при тебе сказал такое! – попросил он.

Мина, уверенная, что Кит с ней играет, снова одарила его сонной улыбкой и зевнула во весь рот, как котенок. Мальчик прикусил губу и загудел какую-то мелодию без начала и конца. Скоро девочка уже пускала слюни ему на футболку с рисунком, имевшим какое-то отношение к супергероям – так Кит в свое время объяснил Джему.

Кит осторожно похлопал ее по спинке.

– Вот и молодец. Пусть это будет наш секрет, – сказал он, очень довольный собой.

Джем еще немного понаблюдал за ними, а потом прокрался к себе в комнату, чтобы Кит вернулся в постель в полной уверенности, что он только что обеспечил родителям Мины несколько лишних часов сна.

* * *

Тем временем Янусу никак не давало покоя слово «Консул» – а вместе с ним и воспоминания об Алеке. Он решил сам узнать что к чему. Как выдавать себя за парабатая Алека, когда понятия не имеешь, как и чем живет твой напарник? Отец всегда говорил: знание – это оружие, которое можно использовать в битве.

Соваться в Институт и рисковать, что тебя кто-нибудь увидит, слишком опасно. Но Янус помнил, где находится лофт Магнуса. Он замаскировался и ждал в засаде, когда появится Алек. Стоял один из тех солнечных весенних деньков, которые в Нью-Йорке лучше любого лета: чистый свет лился с неба, дул тихий теплый ветер.

Алек был там, где всегда хотел быть: рядом с Магнусом. И еще с ними были двое детей. Один невысокий и смуглый, с черными курчавыми волосами; еще слишком юный, чтобы носить знаки, но что-то в его облике… изящество, а может даже некая благодать однозначно говорило: это Охотник. Сверкающая кольцами рука Магнуса надежно держала его маленькую ручку; вторая, сплетенная с рукой Алека, находилась в кармане потрепанного худи господина Консула. На втором ребенке были чары, скрывающие его природу, но Янус все равно разглядел и его синюю кожу, и рога. Мальчишка-чародей сидел у Алека на плечах, хохотал и стучал пятками по его груди.

Янус даже не сразу заметил: грудь и плечи у Алека были куда шире, чем в его мире, где Алек погиб еще мальчишкой – всегда немного испуганным оттого, что влюбился.

Консул, подумал Янус… Ты должен очень гордиться собой.

Он шел за ними до самого Ботанического сада, где вовсю цвели вишни. Кажется, Алек и Магнус решили сводить детей на японский праздник.

Дети ходили на ушах. Розовые гроздья цветов смыкались над головами живой аркой; лепестки сыпались на головы, словно конфетти. Малыш на плечах у Алека ловил их ручонками. Януса за деревьями никто не видел.

На открытой эстраде с барабанами тайко расположились барабанщики; на траве танцевали люди. Алек опустил ребенка-колдуна на землю, и тот сразу кинулся в толпу танцующих и начал принимать живописные позы. Магнус танцевал вместе с ним и двигался очень похоже, хотя его танец не предполагал, что нужно будет то и дело шлепаться на землю.

Мальчишка-Охотник копировал Алека – прислонился к дереву, сложив руки точно как он, пока Магнус не поманил его.

– Раф!

Угрюмое личико просияло, и малыш кинулся к нему, схватился за его руки, и позволил закружить себя. Алек некоторое время любовался ими, а потом отправился покупать мороженое. Двое подростков из Нижнего мира, стоявшие в очереди, девочка-вервольф и мальчик-фейри, наблюдали за его приближением с волнением и восторгом.

– Это же наш Консул! – прошептала она.

– Технически – не наш, – возразил он. – Он из Охотников, но из тех, которые не сволочи. Твой вождь – Майя, а мой – Король Киран.

– У меня может быть и Консул, и вожак стаи, если я захочу, – проворчала она. – Ой, смотри-смотри, он прямо к нам идет! Что мы ему скажем?

– Я же не могу врать, Мишель! – вскинулся он. – Ты сама знаешь! Тебе придется притворяться за нас обоих.

Алек приветливо кивнул им. Он все еще чувствовал себя скованно с незнакомцами, но пытался быть дружелюбным, чего тот Алек, которого знал Янус, делать никогда бы не стал.

– Привет! Пришли на фестиваль? – Алек криво улыбнулся детям.

– Да! – выдавил мальчик-фейри.

– Я тоже. Вон, всю семью привел. Мои дети и муж с ними. Они там. Это мой муж.

Алек так гордо это сказал, словно эти два простых слова были драгоценным трофеем – новым, надраенным до блеска, которым он был готов хвастаться всем и каждому.

«Мой бойфренд» – так Клэри несколько раз назвала его, Януса, и он был счастлив наконец-то оказаться ее, принадлежать ей, думать, что она, наверное, им гордится. Он тогда страшно стеснялся показывать свое счастье… а сейчас слишком хорошо вспомнил те чувства. Внутри закололо, словно затекшие члены, лишенные притока крови, начали, наконец, просыпаться. Ему было больно.

– О, поздравляю, – сказала Мишель, девочка-вервольф (выглядела она при этом так, словно вот-вот прослезится). – Ваш муж. Это так мило.

Мальчик отчаянно закивал – еще немного и голова оторвется.

– Гм… спасибо, – ответил Алек. – Рад был познакомиться. Хорошего праздника!

И пошел назад, к своим. Дети принялись уплетать мороженое, которое он принес. Алек обвил Магнуса руками, и они немного потанцевали вместе: Алек – слегка неуклюжий в танце – хотя неуклюжим в битве никогда не был, – но счастливо улыбающийся, закрыл глаза и прижался щекой к щеке Магнуса.

Юная парочка тоже побрела прочь со своим мороженым, украшенным розовыми лепестками (мальчик, кажется, наслаждался им куда больше девочки), взволнованно обсуждая только что случившуюся удивительную встречу.

Когда, ища уединения, они углубились в цветущую чащу, Янус позволил им себя увидеть.

– Ничего себе! Джейс Эрондейл! – выдохнула девочка, вне себя от изумления. – Джейс Эрондейл и Алек Лайтвуд сразу! Лучший день в моей жизни, клянусь Ангелом! Жду не дождусь, когда расскажу маме.

– Вообще-то, – сказал Янус, – я был бы весьма признателен, если бы вы никому ничего не говорили. Вам сейчас примерно столько же лет, сколько было нам с друзьями, когда мы спасли мир. Думаю, я могу вам доверять. Вы наверняка способны на великие дела. Я хотел бы попросить вас помочь мне.

Дети смущенно переглянулись.

– Помочь с чем? – с интересом спросила девочка.

Янус объяснил. Поначалу все шло хорошо, их глаза сияли. Они оба так хотели стать героями… Он и сам когда-то этого хотел.

Девочка-вервольф, очевидно, знавшая больше об Алеке и Джейсе в этом мире, восторженно кивала. Мальчишка-фейри кивал более сдержанно, а говорил и того меньше. В нем Янус был не совсем уверен.

Покончив с разговорами и распрощавшись, он обошел их по дуге и незаметно двинулся следом. Руна Беззвучия посверкивала и покалывала кожу: новое ощущение после долгого перерыва.

– Да плевать мне, кто он такой, – говорил фейри. – Я ему не доверяю. Надо пойти рассказать Королю.

Что ж, нельзя же все время выигрывать. Главное вовремя принять необходимые меры.

Янус перерезал обоим горло и закопал юных любовников под зеленой листвой весенних деревьев. Он заботливо закрыл им глаза, вложил руку девочки в руку мальчика и лишь потом разровнял над ними землю, чтобы дети мирно спали вместе.

Он подарил им смерть, какой и сам хотел бы для себя.

* * *

Мина проснулась рано утром. Джем добрался до нее первым, не успели Кит и Тесса и глазом моргнуть. Увидев лицо отца над краем колыбели, Мина заулыбалась от удовольствия, словно боялась, что он не придет.

– Нет никаких причин беспокоиться, моя маленькая Мина. Абсолютно никаких, глупая ты тыковка, – приговаривал Джем, одевая ее в красный комбинезончик с синим кроликом спереди, который прислал Магнус, и сажая в нагрудный рюкзак-кенгуру.

Всю дорогу ребенок восторженно гукал, прогулки Мина любила.

Они прошлись по лесу до деревни – маленькой, зато с отличной пекарней, которую они изо всех сил поддерживали. Две леди, которым принадлежала пекарня, души в них не чаяли.

– Ой, гляди, – прошептала одна другой (так тихо, что Джем не услышал бы, не обладай он до сих пор слухом Охотника). – Он опять с малышкой!

Джем взял pain au chocolat[28] для Кита и булочку с яблоком и изюмом для Тессы.

– Жена не любит шоколад, – объяснил он. – Зато мой… Кит любит.

– Ах, да. Племянник вашей супруги? – в голосе хозяйки было столько же доброжелательности, сколько и любопытства.

– Племянник, кузен – какая разница, – пожал плечами Джем. – Все равно семья. Мы были очень рады, когда он согласился переехать к нам.

– Моя младшая сестренка говорит, что он настоящий монстр, – подмигнула приветливая леди.

Джем был совсем не уверен, что стоит так говорить про чужого ребенка.

– Вы такая чудесная пара, – продолжала она (это было уже куда лучше). – Давно вы вместе?

– Женаты всего пару лет, – сказал Джем. – Но у нас была очень долгая помолвка.

Он взял бумажный пакет с выпечкой и помахал хозяйкам пухленькой ручкой Мины.

– Мина, скажи этим милым дамам «пока-пока»!

– О, какая же она славная, – прошептала одна другой, когда за ними закрылась дверь. – С ума сойти можно.

– Слышала, Мина? – проворковал Джем. – Говорят, ты славная. Чистая правда, между прочим.

Мина тем временем милостиво махала деревьям, будто королева, приветствующая подданных, – вальяжно и не очень скоординировано.

Джим пошел обратно длинной дорогой, мимо крытого тростником паба, куда они иногда заходили на чай, и через мост, чтобы Мина могла поболтать с речушкой.

Сквозь мозаику зеленой листвы и пятна солнечного света виднелась шиферная кровля и неровные беленые стены маленькой усадьбы, ставшей им домом.

Особняк, притулившийся на краю Дартмура, уже очень давно принадлежал Карстерсам. Некогда им владел дядя Джема, Элиас Карстерс. Он жил тут вместе с семьей. Опасаясь за Кита, Джем и Тесса уговорили Магнуса поставить вокруг магические щиты, чтобы ни один человек с дурными намерениями не мог проникнуть внутрь.

Синие французские двери с торца были распахнуты настежь. В белую кухню лилось утреннее солнце. Вся семья завтракала за огромным деревянным столом: Тесса в белом пушистом халате и Кит в своей супергеройской пижаме. Появление свежих булочек они встретили с энтузиазмом.

– Мы с Миной отправились в долгое путешествие и вернулись с любовью и булочками.

– Моя авантюристка! – Тесса поцеловала Мину в шелковую макушку, встала на цыпочки и подставила губы Джему. – Ты готова победить злых вампиров с помощью новейших технологий и расписания поездов, как в «Дракуле»?

– Я видел этот фильм, – заметил Кит.

– А я читала книгу, – парировала Тесса.

– Понятия не имею, о чем вы говорите, – вздохнул Джем. – Но Мина пользуется в городе большой популярностью.

– Еще бы она ею не пользовалась, – подняла бровь Тесса.

– Правда сестра хозяйки сказала, что о Ките плохо отзываются. Говорят, что он монстр.

– Правда? – просиял Кит. – Про меня такое говорят? А кто?

– По-твоему, это хорошо? – удивился Джем.

– Ну, я много над этим работал, – объяснил Кит, сияя от удовольствия.

– Я вообще-то тоже не знала, что это хорошо, – призналась Тесса. – Годы идут, язык меняется… Так трудно поспевать в ногу со временем. Особенно сленг! Захватывающе, но мне все-таки больше нравятся старые значения слов.

– Да, но Мине нужно знать, как сейчас разговаривают наши ровесники, – сурово заметил Кит.

Мина закурлыкала и потянулась к нему. Кит протянул ей указательный палец, в другой руке он держал шоколадную булочку, которую продолжал уплетать.

– Ты же хочешь, чтобы другие дети считали тебя крутой, а? – спросил он и услышал в ответ одобрительное гуканье. – Ну, тогда тебе повезло, что я здесь.

Тесса набросилась на него сзади и взъерошила золотые вихры рукой, а потом направилась к плите, чтобы принести Джему еще кофе.

– Нам всем повезло, что ты здесь, – заметила она.

Кит поспешно отвернулся, но Джем успел заметить его красное, смущенное и довольное лицо.

* * *

Похоронив подростков, Янус вернулся и обнаружил, что Магнус и Алек отошли подальше от музыкантов. Алек с детьми гонял ядовито-розовый мяч. Он, разумеется, наполовину играл, наполовину учил их, терпеливо и методично. Когда все они сами были детьми, вспомнил Янус, и они с Изабель в чем-то отставали от Алека, тот бесконечно возился с ними, пока ученики не были готовы превзойти его самого. И он поступал так каждый чертов раз! Янус совсем об этом забыл. И вспомнил только сейчас.

Мальчишка-Охотник был неплох, особенно когда давал себе труд сосредоточиться, – но он постоянно отвлекался и зигзагами устремлялся к Магнусу, кружа вкруг него, словно влюбленный шмель.

Янус помнил, во что превратился Магнус в его мире, какой жалкой… вещью стало его тело. Странно было видеть его целого и невредимого, сидящего под цветущей вишней. На Магнусе были фиолетовые сапоги с пряжками, узкие джинсы и майка с надписью «Могучая крошка», выведенной пикси-пылью. Он прислонился к стволу, лениво прищурив кошачьи глаза, но улыбался всякий раз, как мальчишка Охотников подруливал к нему, а на пятый раз сделал какой-то незаметный жест, и вишневые лепестки закружились у мальчишки вокруг головы, а потом и вокруг рук, словно затейливые браслеты, защекотали пухлые щечки, заставляя его довольно хихикать.

Мальчишка-колдун играл куда серьезнее, носился по лужайке, яростно топая коротенькими ножками. Под конец он, видимо, испугался, что Алек вот-вот выиграет, – схватил мяч и помчался прочь, к Магнусу и второму мальчику.

– Я выиграл! – кричал он на бегу. – Я всегда выигрываю!

Магнус поймал его, поцеловал в щеку и расхохотался. От его смеха лицо подбежавшего Алека озарила улыбка. Янус уже и забыл, как часто Алек стал улыбаться с тех пор, как в его жизни появился Магнус.

– Я слышал, ты продул? – поддразнил его Магнус. – Говорят, наш Консул – лузер?

– Стало быть, поцелуя мне не полагается, – вздохнул Алек.

Господи, да он же флиртует, догадался Янус. Алек еще недостаточно прожил на свете, чтобы научиться делать это как следует, – по крайней мере, в нынешнем… уверенном в себе варианте.

– Как знать, может один и найдется, – сказал Магнус.

Мальчишка-Охотник все еще играл с цветами. Мальчишка-колдун опустил мяч на землю, мяч покатился, и он побежал за ним следом.

Алек наклонился, взял Магнуса за футболку и потянул вверх – вставай! Голова колдуна с пиками ярких волос запрокинулась, рука Алека обвилась вокруг его талии.

Там, в другом мире Алек все еще сжимал в объятиях то, что осталось от Магнуса… сжимал до последнего. Сильные руки лучника, покрытые шрамами, всегда готовые защитить, спасти… – даже смерть оказалась не в силах разомкнуть эти объятия.

Самому Янусу не выпало такого шанса, как этим двоим – он не смог в последний раз обнять Клэри. И Янус понимал выбор, который сделал его парабатай, – единственный выбор, когда зло стоит на пороге, а все, что ты любил, уничтожено.

Когда Янус и Себастьян нашли их вместе в развалинах, Себастьян был в бешенстве: он хотел захватить Алека живым. Алек знал, что творится в Сопротивлении, знал, где скрываются последние свободные люди. Себастьян хотел получить эту информацию, но Алек унес ее с собой в могилу.

Взвыв от ярости, Себастьян пнул тело Алека. Болезненная пустота там, где должна быть связь с парабатаем, надрывалась криком в душе.

В кои-то веки он смог подумать: убей его! Убей!

Но сейчас, в залитом солнцем парке, за спиной у него треснула ветка. Янус обернулся, чтобы встретить врага, проклиная себя за то, что отвлекся, за проклятую сентиментальность… А ведь Себастьян и Валентин всегда твердили, что он слишком чувствителен!

– Дядя Джейс? Что ты тут делаешь? – спросил мальчишка-колдун.

В руках он держал мяч и, кажется, был в полном восторге от этой грандиозной встречи. Его круглое личико лучилось от удовольствия и любопытства.

Янус замер.

– Ты играешь в прятки? – догадался ребенок.

Рука Януса поползла к кинжалу.

– Да, – прошептал он.

Малыш кинулся к нему в кусты и обеими руками обнял за ногу. Пальцы Януса замерли на рукоятке.

– Я тебя люблю, дядя Джейс, – прошептал мальчик с заговорщической улыбкой, и Януса тряхнуло с головы до ног. – Не грусти. Я никому не скажу, где ты прячешься.

Янус вытащил кинжал. Нечего чародейскому отродью шляться где попало. Это будет быстрая, чистая смерть. И Алеку будет только лучше.

– Макс! – раздался крик Алека.

Давным-давно так звали самого младшего Лайтвуда…

Здесь, в этом мире был жив Магнус, а значит, жив и Алек. Алек был Консулом, они завели детей. Алек назвал сына в честь того, потерянного Макса.

Янус опустил кинжал.

И отпустил мальчика.

У него слишком тряслись руки, чтобы удержать и то, и другое.

Маленький Макс ринулся вон из кустов, раскинув руки в стороны и гудя, как самолет. Он побежал к своим, к семье. И когда они двинулись из парка домой, он все так же нес свой мячик и семенил за ручку с Магнусом, и Магнус негромко пел испанскую колыбельную, и мальчишка-Охотник уже спал у Алека на плече, пуская слюни ему на рубашку.

Янус не пошел за ними. Он стоял у ворот и провожал их взглядом.

Слова парабатайского обета эхом метались у него в голове – хуже смертного приговора.

Где умрешь ты, там и я умру, и там меня похоронят.

Он не сдержал клятвы – но хотел. Смерть стала бы ему отрадой. Смерть означала бы, что он снова будет с Клэри.

Давно, в том, другом мире, когда Себастьян уснул, он вернулся за Алеком, но тела исчезли. Оставалось надеяться, что их не сожрали стаи голодных демонов. Надеяться, что это Мариза сожгла и Алека, и Магнуса, и ласковый ветер унес пепел прочь, позволив им навеки остаться вместе.

* * *

Когда они впервые оказались в Сайренворт-холле – в английском поместье, которое решили сделать своим домом, Джем и Тесса сразу заметили, как часто взгляд Кита останавливается на всяких ценных вещах, которыми они украсили особняк.

Как-то вечером они собрали самые дорогие вещи и разложили у Кита в комнате по столам и подоконникам.

Войдя к себе, Кит притих и некоторое время в комнате стояла полная тишина. В конце концов, они все-таки постучали в дверь. Изнутри донеслось нечто невнятное, но, кажется, это было разрешение войти. Кит стоял посреди комнаты. И, конечно, он ни к чему не прикоснулся.

– Что это значит? – спросил он. – Вы что, думаете, я возьму их, и… вы хотите, чтобы я…

Он был совершенно растерян. Взгляд его перебегал с редких книг Тессы на скрипку Страдивари, принадлежавшую Джему, словно это были маяки, и он пытался найти дорогу в какой-то странной, дикой стране.

– Мы хотим только одного – чтобы ты остался с нами и знал, что выбор целиком за тобой. И еще хотим, чтобы ты знал: в этом доме для нас нет ничего более ценного, чем ты.

Кит остался.

* * *

Дом, который дала им Благая Королева, стоял на пустом холме неподалеку от белых, как кости, утесов, в сотне лиг и от Благого, и от Неблагого Двора – а заодно и от досужих глаз, которые могли бы шпионить за давно потерянным наследником, которого не переставали искать.

Стены в доме переливались тенями. Когда Янус шагнул через порог во тьму, тени затрепетали на ветру, который прокрался следом.

Эш раскинулся на диване, вытянув длинные ноги, в подаренных Королевой одеяниях фейри – черный шелк, зеленый бархат. Только самое лучшее для ее ненаглядного мальчика. Эш не очень повзрослел с тех пор, как они явились из Туле. Он выглядел лет на шестнадцать, и Янус полагал, что на самом деле ему столько и есть. Мальчик держал лист бумаги, повернув его к свету, и внимательно изучал.

Услышав шум, он резко повернул голову – тонкие, как паутинка, волосы цвета белого золота, унаследованные от отца, упали на эльфийские уши. Он поспешно сунул испачканную кровью бумагу в карман.

– Что это? – полюбопытствовал Янус.

– Ничего особенного, – Эш закрыл травянисто-зеленые глаза, потом снова открыл. – Ты вернулся.

– Думаешь, у меня были бы глаза такого цвета, – сказал однажды Себастьян, поздно ночью, находясь в меланхоличном настроении, – если бы наш отец не… совершил того, что совершил, и не сделал меня тем, кто я есть?

Ответить Янус не смог. Он не мог представить Себастьяна с его глухими акульими глазами, мертвыми, как солнце и черными, как вечная ночь в их мире, другим – не тем, каким он был. Но заглядывая в глаза Эша, зеленые, как сама весна, как все новые начала на свете, он думал о ком-то совершенно другом.

Хранить тайну от Себастьяна было нелегко – тот всегда забирал себе чужие секреты. Но этот секрет Янус сумел сохранить.

– Так хорошо вернуться, – медленно проговорил он.

Ему не слишком нравилось в мире фейри, а здесь его ждал Эш. Эшу было нужно безопасное место. Когда-нибудь он все изменит. Он – ключ. С ним не случится ничего плохого. Янус знал: Эш хочет, чтобы ему, Янусу тут нравилось. Когда они явились сюда, он даже попросил у Королевы, своей матери, пианино. Теперь оно стояло у дверей, стройное, гладкое, сияющее темным светом, отражаясь во всех зеркалах. Янус старался на него не смотреть.

– Ты говорил, что когда-то играл, – намекнул Эш и был очень разочарован, когда Янус сказал, что уже не помнит, как это делается.

Он-то воображал, что Эш будет счастлив и в безопасности с матерью, но Королева заявила, что при Дворе тот остаться не может.

– Я уже потеряла дочь, которая никогда не вернется, – сказала она, и ее голос был холодным и острым, как стальные шипы. – Я потеряла сына, который вернулся, хотя этого уже никто не ждал. Больше рисковать я не стану. Он должен быть спрятан и оставаться тайной для всех.

Так что Эш теперь жил в уединенном дворце над утесами, а Янус жил с ним. Пока.

Янусу совсем не нравилась идея оставить Эша одного в Нью-Йоркском Институте, но там была Клэри.

Где ты, там и я должен быть.

Янусу была нужна вода – смыть горечь во рту. Он пошел за водой, и Эш увязался за ним. Его шаг был мягок, как у фейри, и по-Охотничьи профессионален – совершенно бесшумен, словно за Янусом следовала бледная тень.

Когда Эш впервые оказался в Туле, Себастьян был очень доволен. Ему всегда нравилась идея крови, привязывающей к нему… кого-то. Он видел в этом знак, что все делает правильно, что иной мир прислал ему наследника, раз уж в Туле Благая Королева умерла, не успев разродиться.

Тщеславию Себастьяна льстило, что Эш так похож на него. Себастьян думал, что вот, наконец, тот, кого он всегда хотел получить: кто-то похожий на него. Он обнял Эша и разрешил Янусу сделать то же самое. Некоторое время Себастьян играл с Эшем, пытался его чему-то учить, но вскоре устал от его игрушек и все их переломал.

Себастьян вообще терпением не отличался. Однажды он тренировал Эша, тот сделал какую-то ошибку, и Себастьян набросился на него с плетью.

Как же удивился и оскорбился Себастьян, когда Янус кинулся между ними и руками поймал плеть, раскроившую ладони так, что кровь закапала на землю.

– И почему же я не должен его сечь? Отец делал это со мной! – голос Себастьяна бил больнее кнута. – И я стал сильным. Тебя он не бил, и ты был слаб, пока не попал в мои руки. Я должен сделать для моего мальчика лучшее, что могу.

Янус в душе был согласен – оставалось только отпустить плеть и позволить Себастьяну и дальше мучить Эша.

Но слова обогнали мысль, будто у нее не было над ними никакой власти.

– Ну, конечно. Но у тебя и так много других дел. Тренировать мальчишку – дело генерала, а не главнокомандующего. Ты выше этого. Сам знаешь, я хочу только одного: служить тебе, и никогда тебя не предам. Позволь мне заняться им, и если результат тебе не понравится, пусть дальше мальчика учит плеть.

Он чувствовал, что Себастьяну тренировки уже наскучили. В следующее мгновение тот отшвырнул плеть в одну сторону, мальчишку в другую, и вышел вон. Эш проводил его взглядом.

– Хуже отца не придумаешь, – проворчал он.

– Не смей так говорить, – велел Янус.

Эш изменился в лице, когда перевел взгляд с Себастьяна на Януса и увидел окровавленные ладони. Когда он смотрел не как обычно – жестко и настороженно, – в нем было что-то от Клэри. Так она когда-то глядела на Саймона или Люка… еще до того, как Клэри и Люк умерли, а Саймон исчез. Когда Себастьян пришел за матерью Клэри, Люк попытался встать у него на пути.

– Я сделаю, как ты скажешь, – неожиданно сказал Эш. – Раз уж теперь ты – мой учитель. Вот увидишь, ты будешь гордиться мной.

С тех пор Янус действительно стал тренировать Эша… но зря он вообще вмешался. Себастьян заметил, сколько часов они теперь проводят вместе, и пожелал ознакомиться с результатами тренировок.

Под полом «Психопомпа»[29] (своего любимого ночного клуба) он держал яму с демонами: отличное шоу, а заодно удобный способ избавляться от предателей. Короче, Себастьян велел, чтобы Эшу выдали меч и бросили в яму.

Тот не протестовал, не сопротивлялся. Он позволил Янусу подвести себя к самому краю, шагнул вперед, в воздух – и упал.

Темная волна демонов сомкнулась над ним.

Себастьян и Янус наклонились вперед: Янус – мучаясь болью, природы которой не понимал, а Себастьян – с нежной улыбкой ангела-хранителя. Они увидели, как голова Эша показалась над клубком демонов – будто пловец поднимался из глубин ночного моря. Он восставал… восставал… восставал… – и взмыл в воздух на распахнувшихся за спиной черных крыльях.

– Ага, – в голосе Себастьяна прозвучало удовлетворение. – Это все-таки произошло.

– Что это? Что с ним? – спросил Янус. – Что это такое?

– Он стал большим, чем был, – негромко сказал Себастьян. – Неблагой Король наложил на него чары, к тому же в мальчике есть наследие Лилит. Это ангельские крылья, крылья падшего ангела. Они всегда были у него, но Туле сумел вытащить их наружу.

Себастьян аплодировал и хохотал. Эш развернулся в воздухе и полетел, разя демонов серебряным мечом, срубая по дюжине голов за раз. Стены ямы окатило ихором.

У Януса зачесались руки.

Он ведь побил Себастьяна однажды, очень давно… когда был кем-то другим.

Нас обоих тренировал Валентин. Но я больше старался, потому что любил отца и отчаянно пытался понравиться ему. Потом были Роберт и Мариза, и Изабель, и Алек… Всегда этот Алек… Они учили меня всему, что знали сами, чтобы я мог себя защитить. Потому что любили меня. Я ведь был лучше Себастьяна. Я был лучше…

Он и с Клэри тренировался, несколько раз – хотел научить ее всему, что знает, чтобы она могла себя защитить. Чтобы они могли… сражаться вместе. Эш был такой же бесстрашный и решительный, как она. Янус и его мог бы всему научить, чтобы мальчик был в безопасности. Неизвестно почему, но это было действительно важно – чтобы мальчик всегда был в безопасности.

Наблюдая, как дерется Эш, Янус думал, что когда тот вырастет, он и Себастьяна, вероятно, сможет побить. Нет, он, конечно, тут же гнал эту крамольную мысль прочь, но все равно, глядя на Эша, едва заметно улыбался про себя.

Эш поднял верхнюю губу, обнажая зубы: это был отцовский оскал, отцовское презрение, на сей раз обращенное на Себастьяна. Взгляд зеленых глаз с полным равнодушием скользнул по Себастьяну и остановился на Янусе. На губах расцвела улыбка.

Янус похолодел.

Голос Себастьяна тоже был холоден.

– Отец, – задумчиво сказал он, – потом сестра…

– Нет, – взмолился Янус, – пожалуйста, не надо.

Он не мог говорить о Клэри. Но Себастьян никогда не отличался милосердием.

– Отец, сестра, а теперь сын. Они всегда были мои. Но ты им был нужен больше. Милый малыш Валентина. Золотой принц Клэри. Ангел-хранитель Эша.

Никто кроме него больше не решался произносить имя Клэри вслух.

– Хотя тебе следовало знать: ничто из твоих чувств к Эшу не реально. Неблагой Король наградил его многими дарами: крылья – только внешнее выражение этого. Он может вызывать к себе совершенную любовь и совершенную верность. У тебя просто нет выбора – ты должен хотеть его защитить.

Янус остолбенел. Сердце медленно, вязко билось в груди. Ему никогда даже в голову не приходило усомниться в словах Себастьяна. Он помнил, как вела себя с Эшем Аннабель: да она бы бросилась на битое стекло у него под ногами!

Вот почему… Так вот оно все почему. Его чувства к Эшу не были реальными.

Себастьян приказал закрыть яму. Эш взлетел, прямой и темный, как стрела, и преклонил колено на краю: в лезвии меча отражалось гаснущее пламя, крылья тихо били в неподвижном воздухе Туле.

– Ну, что, Джейс, злишься? Слышать правду мучительно, – сказал Себастьян.

– Нет, – Янус покорно покачал головой. – Я живу лишь ради того, чтобы служить тебе.

Это была правда. Себастьян сильнее. Что бы Янус ни сделал, чего бы ни достиг, Себастьян все равно его обыграл.

– Да, – задумчиво подхватил Себастьян. – Ты – мой. Как и весь мир. Вот только мир в последнее время пустоват.

Мир был пуст с тех пор, как умерла Клэри. Янус даже не надеялся, что когда-нибудь он снова обретет смысл. Он думал об этом и после, когда бинтовал раны Эша и снова гнал его на тренировку. Однако, если Эш и обладал над ним властью, он ею не пользовался. Никогда не приказывал Янусу делать то, чего тот не хотел.

Эш его слушался. Он был внимателен и прилежен и, кажется, не собирался бросать вызов Себастьяну. Он продолжал тренироваться и был очень хорош, но Себастьяна это уже перестало радовать.

Иногда Янус ловил устремленный на Эша взгляд Себастьяна, и взгляд этот был ему знаком. Острый, стальной и холодный, словно скальпель.

Как-то раз, когда Себастьян спал – некоторые вещи проще делать, когда он спит, – Янус вывел Эша наружу и заговорил о путешествиях, о том, чтобы отправиться куда-нибудь… и не расстраивать отца.

Янус пытался объяснить… пытался хотя бы понять, как это вообще можно объяснить. Нельзя же просто взять и сказать: «Он хочет, чтобы тебе было больно, а я не хочу». Это невозможно: Янус и Себастьян всегда хотели одного и того же.

Кончилось все тем, что он упал на колени и задохнулся, пытаясь выплюнуть из горла застрявшие слова. А Эш сделал то, чего никогда бы не сделал отец: тоже встал на колени и обнял Януса.

– Идем со мной, – тихо сказал он.

– Я не могу, – простонал Янус, захлебываясь в волнах агонии. – Ты же знаешь, я не могу.

И закричал. Это было правильно – делать то, чего хочет Себастьян. Янус просто не знал, как вообще можно поступать по-другому, а когда пытался – хотя бы чуть-чуть, – все шло наперекосяк. Это было слишком больно. Он кричал и продолжал кричать.

– Не надо, – тихо попросил Эш. – Не надо.

– Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать тебе? – голос Януса был невнятен, слова ворочались с трудом.

В голове звенело от боли, а рот был полон крови из-за прокушенного языка… но к крови Янус привык.

– Да, – еще тише проговорил Эш. – Я понимаю. Ты можешь перестать.

Во время следующей встречи с Себастьяном Эш как всегда притворялся безразличным, но Янус перехватил его брошенный украдкой взгляд, холодный, как у Себастьяна. Теперь он ненавидит отца, подумал Янус – а еще подумал, что сделал все только хуже.

Теперь он знал, что Эш обречен. Однако вместо этого умер Себастьян, а они с Эшем теперь в другом мире. Попасть сюда было нелегко, но оно того стоило. Здесь все могло быть по-другому.

Янус допил воду и попытался вздохнуть. Эш смотрел на него, и Янус откинул светлую прядь с его лба. Он попытался сделать это нежно. Ему всегда становилось спокойнее и надежнее, когда он смотрел на Эша – хоть в этом мире, хоть в другом. Сын Себастьяна с зелеными глазами Клэри. Единственное, что Янусу позволено любить на всем белом свете, кроме Себастьяна. Любимый и все еще незащищенный… Больше у Януса все равно ничего не было.

Пока.

– У тебя кровь на руках, – прошептал Эш.

– Ничего нового, – пожал плечами Янус.

Он сел за резной дубовый стол с желудем в центре – последним, упавшим с мертвого древа, и уронил усталую голову на руки. Себастьян когда-то сказал ему, что всегда горит изнутри, но когда Янус рядом, ему лучше, потому что тогда они горят вместе. Теперь Себастьян мертв, а Янус все еще горит. Эш положил ему на плечо прохладную руку.

– Я думал, тебе здесь будет лучше. Но не вышло. Я прав?

Ради Эша Янус сумел даже поднять голову.

– Мне будет лучше, – пообещал он. – Уже скоро.

– Ах, да. Я почти забыл, – Эш отодвинулся от него. – Когда ты уйдешь и бросишь меня…

– С какой это стати я тебя брошу? – удивлено посмотрел на него Янус.

– Ну, ты же меня любишь, потому что вынужден, – сказал Эш. – Это чары, не забыл? Совершенная верность. Думал, я не знаю?

Глаза его были холоднее зеленого льда. Клэри в них сейчас не было ни на йоту.

* * *

Янус вернулся к дому Магнуса, едва осознавая, что и зачем делает. Но он еще понимал, что соваться в Институт смерти подобно, в здесь ему вряд ли что-то угрожает. Он оделся в черное, как полагается Сумеречному охотнику. Когда-то он был им. Спрятавшись в тени у дома, он ждал, пока наружу выйдет кто-нибудь знакомый, но вместо этого увидел внутри свет и движущиеся за окнами силуэты. Наверное, сегодня все решили остаться дома, ночь выдалась туманная и сырая.

А потом голос совсем с другой стороны произнес:

– Я убью тебя, Джейс Эрондейл!

В последний раз, когда Янус видел Саймона у себя в мире, тот как раз сказал что-то подобное.

Лицо его тогда было бледным, как луна, и шестнадцатилетним – навсегда шестнадцатилетним. Он был похож на заблудившегося ребенка, но в том мире заблудившихся детей было слишком много.

А сейчас Саймон шагал по нью-йоркской улице – он был выше, старше, более загорелым, носил больше рун, а в руках нес пакеты с продуктами.

А еще он не был вампиром, вдруг понял Янус. Он был… Сумеречным охотником. Да что не так с этим миром?!

– Да-а? – говорил Саймон. – Да, да, да. Продолжай хвастать, тут тебе равных нет. И готовься к тому, что тебя разобьют в пух и прах. Ты не настолько хорош в видеоиграх, как наивно полагаешь.

Он поудобнее перехватил пакет из коричневой бумаги и плечом прижал телефон к уху.

– Да, я взял кексики, – добавил он. – Ты, надеюсь, тоже сделал, все что нужно? Гони Лайтвудов с кухни! И пусть ничего не трогают!

Последовала короткая пауза.

– Изабель – любовь всей моей жизни, но ее семиярусный соус не уступает девяти кругам ада. Не смей ей этого говорить! Ты что, передаешь ей все слово в слово, пока висишь со мной на телефоне? Ты труп, Эрондейл!

Он нажал отбой и бросил телефон в карман, неодобрительно качая головой, потом взбежал на крыльцо и открыл дверь – кажется, своим ключом.

Янус зашел со стороны переулка, где была пожарная лестница, забрался на второй ярус и заглянул в окно.

За мокрым от дождя стеклом кто-то танцевал, смеялся – длинные черные волосы метались по плечам. Янус задохнулся, когда понял, кто это: Изабель. Живая и хохочущая. Принимающая забавные позы. К окну подошел Алек и обнял ее: под мышкой он держал брыкающегося ребенка, которого Изабель покрыла поцелуями с головы до пяток.

С Валентином, а потом с Себастьяном Янус провел больше времени, чем с ними – со своей семьей. Иногда ему даже казалось, что это просто сентиментальная мечта – не мечта, а дурацкая слабость, Джейс! – мысль о том, то у него когда-то были Лайтвуды. Алек, Изабель, Макс, Мариза, Роберт. Его родные.

Что он сделал с Маризой?

То, что и должен был, напомнил себе Янус. Он сжал рукоять меча. Самое лучшее, самое правильное, что вообще можно было сделать. Он не должен быть слабым.

На краю поля зрения что-то мерцало, переливалось – так часто бывало, и это дразнило его и мучило, никогда не превращаясь в реальность. Но только не сейчас. Так часто с тех пор, как она ушла, Янус надеялся увидеть ее, услышать – хотя бы шепот, призрак, хоть что-нибудь, только не эта бесконечная тьма, в которой ее нет! Надо перестать так жаждать ее, прекратить надеяться, искать… Надо выжечь себе сердце, пусть останется лишь пригоршня серого праха. Куда бы он ни устремлял взгляд – ее там не было.

До этого дня.

Он понял, почему Изабель за стеклом то и дело меняла позы.

Клэри рисовала ее.

Она уселась на подоконник рядом с Изабель, положив между ними альбом; темный профиль на фоне стены. И на сей раз она не растаяла, не исчезла – потому что была настоящей.

В его мире она умерла еще девчонкой, в этом успела повзрослеть. На руках виднелись шрамы от рун; кожа была темнее, а веснушки – наоборот, светлее. Глаза зеленели, как трава, которой в Туле больше не было. Волосы она скрутила в узел на затылке, но несколько огненных прядей выбилось из пучка.

Клэри сияла, как солнце. Клэри была всем.

Где бы ты ни была, хочу быть там же.

У него закружилась голова от жажды прикоснуться к ней, обнять; желание захлестнуло его. А почему бы и нет, подумал он в какой-то безумный момент, хоть и знал, что не имеет права на это безумие. Один раз он уже пробовал. Янус как сейчас видел себя тогдашнего: он пришел к ней, сказал ей все, обрел покой, положив голову ей на колени.

А потом другой вошел в комнату, и мир стал черным и красным от отчаяния и гнева.

Весь в черном, как Янус, но с улыбкой на устах: он смотрел вокруг легко, расслабленно, чувствуя себя абсолютно на своем месте. Алек улыбнулся ему, Изабель наклонилась и ткнула в бок накрашенным ноготком. А Клэри… Клэри, его Клэри… – она подняла прекрасное лицо и подарила ему поцелуй.

Он стоял там, в комнате – Джейс из этого мира, – и Янус ненавидел его за это. Он хотел убить его и вполне мог это сделать. С какой стати он должен иметь все, когда у Януса нет ничего? Он останется в этом измерении. Он, не Джейс!

Дождь ударил в стекло и смыл картинку с людьми внутри. Янус заметался, пытаясь разглядеть хоть проблеск огненных волос, но не сумел. Он снова ее потерял. Как же он устал ее терять! От этой боли он почти утратил способность дышать. Кое-как Янус скатился по пожарной лестнице и, шатаясь, побрел в ближайший переулок, где его никто не увидит, где он сможет излить страдания своей души в крике. Он попытался, но наружу не вырвалось ни звука, будто в кошмаре.

Он хотел вызвать в памяти ее лицо за окном, но не смог. Рядом все время маячил Джейс. Гладкое юное лицо, светлая, надменно поднятая голова… Эти ясные золотые глаза никогда не видели своего парабатая мертвым! Эти руки не убивали Маризу и многих других. Мир не чернел и не рушился у него перед глазами после смерти Клэри. Этот мальчик вырос, сражаясь на стороне ангелов. Милый малыш Валентина. Золотой принц Клэри. Теперь-то Янус слышал эту больную, убийственную ревность в голосе Себастьяна – он узнавал ее. Ревность ко всему, чем ты никогда не станешь.

Ему не суждено снова стать тем мальчиком – или мужчиной, в которого тот превратился.

Его судорожные вздохи звучали как всхлипы, но услышав следующий звук, он совсем перестал дышать.

Голос.

Ее голос.

Она словно стояла в нескольких футах от него.

– Как могут быть пьяны все вампиры сразу? – сказала Клэри. – Нет, я понимаю, как, Майя. Просто в голове не укладывается, что кто-то мог решить, будто это хорошая идея.

Пауза.

Янус подкрался к выходу из переулка. Поверить невозможно, но она была там. Клэри расхаживала по тротуару, плечом прижимая телефон к уху: живая, тонкая фигурка на фоне ночи. Она отчаянно пыталась влезть в плащ и не уронить при этом зонтик. Стило упало на тротуар и покатилось – до самого мусорного бака. Она этого даже не заметила.

– Понятно, что мы обе виним Элиота, – говорила Клэри. – Нет, не надо мне больше ничего объяснять! Саймон – из Нижнего мира, и его парабатай уже спешит на помощь, чтобы водворить мир и порядок.

Клэри слегка повернулась в его сторону: капли дождя в ее волосах сверкнули, как драгоценная вуаль.

Это был другой мир. И в нем все еще жили ангелы. Янус вышел из переулка и подобрал ее стило.

– …нет, ты мне скажи, кому пришло в голову пригласить стриптизершу по имени Попка Фейри? – сурово вопросила Клэри у телефона.

Она шагнула к нему. Его пальцы сжали стило. Приближаться к ней в его теперешнем состоянии – чистое безумие, но она была так близко…

– Я даже не знаю, что сказать по поводу стриптизерши. Пока, Майя, – Клэри закончила звонок и покачала головой.

В следующий миг Янус был рядом с ней, между тьмой и озерцом света от уличного фонаря.

– Эй, – сказала Клэри, все еще занятая телефоном. – Я думала, ты остался дома.

Она не смотрела на него. Он тяжело сглотнул и протянул ей стило.

– Я пошел за тобой, – его голос звучал странно даже для него самого. – Ты оставила это там. Лучше пусть будет у тебя.

– О, спасибо, – она взяла стило и положила в карман. – Я думала, что оно у меня.

Она подняла зонтик повыше, чтобы он накрыл их обоих, и слегка прислонилась к его груди. Никаких больше снов, никаких фантазий. Никакие иллюзии, которыми он пытался себя обмануть, с этим даже рядом не стояли. Все детали, весь мир, все в нем самом было неправильно. Прежде всего, в нем.

Он годами полз по раскаленным пескам пустыни, а вокруг лежали мертвые… Но вот перед ним возник оазис – и там она. Живая. Она стояла рядом, и он бы охотно прожил каждый долгий день каждого из этих безнадежных лет, лишь бы продлить это прикосновение.

Клэри была теплая и дышала. И останется такой, что бы ему ни пришлось сделать, кого бы ни пришлось убить, лишь бы только она жила, лишь бы только была с ним. Она так доверчиво прислонилась к нему…

Сверкающий от дождя локон упал на его плечо, и Янус стал благословен, спасен, хотя сам не сумел спасти ее. Здесь все могло быть по-другому…

– Совместная вечеринка вампиров и оборотней превратилась в полный кошмар, – сказала Клэри, и голос ее звучал для него сладостной музыкой. – Но мы с Саймоном со всем разберемся. А ты иди, развлекайся.

Он хотел, чтобы она продолжала говорить, хотел и дальше держать ее в объятиях и упиваться каждым словом, но она ждала ответа – ждала, что он тоже что-нибудь скажет. Он должен был что-то сказать. Янус знал, что выглядит сейчас странно и скованно, и понимал по напряжению в ее теле, что и она чувствует: что-то не так, – но не мог ничего исправить, не мог расслабиться, не мог вернуться в себя… того, каким однажды был.

– Я… – его голос сломался. – Я скучал по тебе.

Она просто обязана поверить. Он никогда в жизни не произносил слов, которые значили так много.

– А, – она прижалась щекой к его плечу. – Никто на свете не поверит, что ты можешь быть таким милым. Кроме меня, конечно.

– Никто на свете никогда не поверит, что я милый, – его шепот звучал хрипло. – Кроме тебя.

Она засмеялась. Он заставил ее рассмеяться. Столько безмолвных лет прошло с тех пор, как он последний раз слышал этот звук.

– Я ненадолго, – сказала она. – Я сказала Майе и Саймону, что заскочу на огонек и, может, верну пару безобразников обратно в отель «Дюмор». Обычно Лили прекрасно со всем справляется, но Майя говорит, Лили тоже в стельку.

– Я пойду с тобой, – выдохнул Янус ей в волосы. – Присмотрю за тобой.

– В этом нет необходимости, – сказала Клэри.

И начала отодвигаться.

Он удержал ее, прижал к себе сильнее. Нельзя позволить ей уйти. Только не снова.

Она подняла голову. Луна осветила ее прекрасное лицо, а затем на него легла тень. Глаза сузились.

– Джейс, что с тобой? Ты какой-то странный.

Нет, нет, нет. Ты веришь, что это я, знаешь, что это я, знаешь, что я твой и буду с тобой всегда.

Слова бились изнутри о стены его разума. Как он хотел прогнать тревогу из ее голоса! Лишь бы только она снова к нему прислонилась. От ее прикосновения мир снова становился правильным…

Снаружи, на улице, подъехал и с визгом остановился фургон.

– Это Саймон, – сказала Клэри. – Не волнуйся, я скоро вернусь.

Вернешься… Но не ко мне.

Он отпустил ее. На это ушли все силы. Она улыбнулась, явно озадаченная его странным поведением. Она знает, в ужасе подумал он… и в следующий же миг получил награду.

Она привстала на цыпочки и поцеловала его изголодавшиеся губы. Тысячу лет назад… тысячу лет назад он вот так же целовал Клэри в переулке, под дождем. Ее мокрая кожа, запах ее пота и духов, вкус ее губ, руки, обнимающие его… Она стала полнее, от округлости ее бедер под его ладонями, от груди, которую он ощущал под курткой, Януса захлестнули чувства, закружилась голова. Он едва переводил дух. Но лучше так, чем пустота… Поцелуй раскрасил все тени золотом.

Она отстранилась, озадаченно прижала пальцы к губам. Она всматривалась в его лицо, не понимая, что ищет. Его сердце пропустило удар, другой… Он отступил назад, туда, где тьма лежала гуще. Кажется, она начинает догадываться, подумал он.

– Я люблю тебя, – прошептал он. – Очень. Когда-нибудь ты поймешь, насколько.

– Джейс… – начала она, и тут Саймон решил бибикнуть.

Клэри выдохнула облачко тумана.

– Иди, развлекайся, – сказала она. – Ты в последнее время слишком много работал, – улыбнулась мимолетно и неуверенно и побежала к машине Саймона.

Фургон уехал. Янус согнулся в три погибели и рухнул на колени – на мокрый и грязный бетон. Поцеловал землю, на которой только что стояла Клэри… Свернулся, лег, дрожа всем телом, прижался щекой к тротуару.

Он все равно не смог бы вот так, походя, убить Джейса и занять его место рядом с ней. Все бы догадались. Он не знал ни одной из их шуток, не привык к тому, как они общаются между собой… – даже за эти несколько украденных мгновений в темноте он не сумел обвести ее вокруг пальца. Она что-то заподозрила и потом, позже, наверняка спросит Джейса, что на него нашло там, в переулке… но эта мысль была уже совсем невыносима. Днем ему их не обмануть.

Пока, во всяком случае.

Только через некоторое время он почувствовал, что промок до костей и трясется от холода и ярости. Он ненавидел их всех. Алека, Изабель, Магнуса, Саймона – всех! Он в равной мере ненавидел и обожал Клэри, и это чувство ядом разливалось у него в горле. Все эти годы он горел изнутри, а они не замечали, не скучали – им вообще не было до него никакого дела!

Однажды он покажет им всем, на что похожа тьма.

* * *

Леса и сады были полны воспоминаниями. Из них же состоял и дом. Джем и Тесса повесили на каменные стены любовно сохраненные черно-белые фотографии: вот Уилл, вот Джеймс и Люси – сводные брат и сестра Мины, только родились больше ста лет назад. Когда-нибудь они будут показывать Мине эти лица, называть имена. Наверняка вы бы полюбили друг друга…

Воспоминания – как любовь. Рана и лекарство, два в одном. Всегда два в одном.

Все собрались в детской, чтобы почитать Мине сказку на ночь. Мина сидела у Тессы на коленях и сосредоточенно жевала уголок обложки. Тесса дочитала и поглядела на Кита – он валялся на ковре, подперев голову руками.

– Однажды я превратилась в твою маму, – тихо сказала она. – Ты ведь ее никогда не знал…

Кит замер, но постарался сделать вид, что не услышал ничего необычного. Он всегда делал такой вид, по любому поводу.

– Да, – сказал он. – Я до сих пор пытаюсь осознать тот факт, что я на самом деле ребенок Розмари[30].

– Я читала эту книгу, – слабо улыбнувшись, заметила Тесса.

– А я смотрел фильм, – заявил Кит.

– Понятия не имею, о чем вы говорите, – сказал Джем, как всегда, когда они затевали эту игру: фильм против книги.

Завтра же Тесса подсунет ему книгу, а Кит скачает фильм на ноутбук.

– Не хотела ранить тебя, – сказала Тесса. – Я знаю, что никогда не смогу ее заменить, восполнить утрату. Я только хочу сказать, что твоя мама – потерянный Эрондейл и потомок Первого наследника – очень любила тебя. И никогда не хотела покинуть. Она полжизни провела в бегах, потому что думала: для тебя так будет лучше. Но самым счастливым временем для нее было то, когда она вернулась к твоему отцу, и несколько лет они прожили тайно, в изгнании, а потом появился ты. Я сейчас не вижу этих воспоминаний так ясно, как тогда, но помню, как была ею, держала тебя на руках – такого же маленького, как моя Мина сейчас. И я знаю, какую песенку она тебе пела.

Кит подполз к ней ближе и уселся у ног, опустив голову. Тесса запела. Джем потянулся за скрипкой, заиграл. В песне говорилось о любви и утрате, о поиске и обретении – она бежала, текла, как река под мостом голоса Тессы… Мелодия, которую Кит любил больше всего на свете.

Я подарила любимому историю без конца. Я подарила любимому дитя без слез.

Тесса пела песню Розмари Эрондейл, а Джем думал, как немыслимо повезло ему в этой жизни. Он бы мог и сейчас пребывать во тьме и безмолвии – вечно, пока не утратит надежду даже на то, что бывает после смерти. Если бы не Тесса, если бы он и ее потерял, если бы она не была бессмертна… Хотя тогда она не была бы тем, что она есть, не была бы собой. Возможно, это и притянуло его к ней больше ста лет назад, когда он был умирающим мальчишкой, а она – самой красивой девочкой, какую он встречал. Она приехала к нему из-за моря – невероятнее, волшебнее и прекраснее сказок и музыки… Девочка, которая будет жить вечно.

И вот он уже больше не обречен, а она все еще прекрасна.

Джем играл эту мелодию для Уилла, для всех, кого он так любил, и кто сейчас оказался на дальнем берегу, а еще для жены и ребенка, и для мальчика, который с ним в безопасности. Все они здесь, вместе с ним, в теплой комнате… Они дома. Когда-нибудь они, возможно, разлучатся, но в памяти останутся эти минуты. И эта мелодия.

История о том, как я тебя люблю, – пела Тесса, – у нее нет конца.

И Джем ей верил.

* * *

Прежде чем отправиться к Эшу, Янус нанес визит Благой Королеве.

– Вы знали, что у моего плана нет шанса на успех, – сказал он ей тихим и безжизненным голосом. – Вы с самого начала знали, что я не смогу притвориться этим… надменным болваном.

– Он надменный, потому что любим и удачлив, – ответила Королева. – Но неужели ты правда хотел, чтобы все они тебя полюбили и поверили, что ты – это он? Или ты бы предпочел, чтобы тебя любили за то, что ты – это ты?

– Вы знаете, что я бы предпочел, – сказал он.

Ее улыбка изогнулась, как кошачий хвост.

– И ты все еще можешь это получить. Давай придумаем новый план.

Королева всегда хотела, чтобы он остался в том доме у моря, понял он. Чтобы стал телохранителем Эша. Стражем, которого никто не победит.

Янус мог это сделать. Даже хотел. Он поможет исполнить ее заветное желание, если она исполнит его.

Они говорили долго. Королеве, кажется, понравилось, что в Нью-Йорке есть некто, обязанный Янусу за услугу. Она сказала, что Лили можно подмешать зелье забвения, пока Янусу не понадобится ее помощь. Она подкинула еще несколько полезных идей, а потом сказала, что ему пора, Эш ждет.

Она была права.

На сей раз Янус не застал Эша врасплох: тот встретил его еще на извилистой тропинке, ведущей к дому. Черные крылья сложены вдоль узкой спины за плечами, которые становятся все шире, а на лице ожидание, слишком похожее на надежду.

Когда-то, очень давно, Эш так смотрел на своего отца, Себастьяна, но длилось это недолго. Еще он так смотрел на свою мать, Королеву, но в последнее время сияние в его взгляде начало заметно угасать. Эш постепенно убеждался в том, как непохоже Ее нынешнее Величество на его детские воспоминания и надежды.

Теперь у Эша был только Янус – и Янус его не оставит, не бросит, как бросили родители.

– Ты вернулся, – сказал Эш. – А я как раз тебя жду.

– Откуда ты знал, что я иду?

– Я и не знал. Просто смотрел время от времени, не идешь ли ты, вот и все.

Он пожал плечами, но равнодушия в этом движении оказалось куда меньше, чем он рассчитывал.

– Я видел Клэри, – сказал Янус. – Она будет с нами… когда-нибудь.

– А я думал… – Эш откровенно удивился, – я думал, что ты ушел, чтобы жить с ней в Нью-Йоркском Институте.

– Планы изменились, – коротко ответил Янус.

– И каков новый план? – спросил Эш. – Ты останешься со мной?

Моя последняя надежда, – едва не сказал Янус. – Я всегда буду любить тебя и никогда не оставлю. Я знал, что этот мир лучше нашего, потому что из него пришел ты.

– А что если да? – произнес он вместо этого. – Что бы ты сказал, если бы я остался здесь и стал тебя тренировать?

Эш пнул камешек.

– Я бы сказал, что не понимаю, зачем. Ты знаешь, что не можешь иметь ко мне настоящих чувств. Ты хочешь остаться и защищать меня, потому что так велит Темная магия. Ты обязан любить меня и хранить мне верность. Но на расстоянии это чувство слабеет. Я знаю, что мать любит меня как умеет – потому что тосковала, когда меня не было рядом. Но я был уверен, что ты… по крайней мере, когда ты начал так часто путешествовать в мир людей…

– Этого я не знал, – Янус вспомнил тот давний разговор с Себастьяном, о том, что Эш умеет внушать любовь. – Не знал, что на расстоянии чары слабеют.

– Это так, – кивнул Эш. – И если хочешь уйти…

– Не хочу, – теплая волна понесла его сердце куда-то вверх, как прилив. – И я не чувствую никакой разницы между тем, когда я нахожусь в том мире, и здесь, рядом с тобой. Ты все равно мой.

– Чей же еще, – лицо Эша озарилось улыбкой.

Сын Королевы и Себастьяна. Кровь Лилит, Валентина, и Клэри. Мальчишке дали хорошее имя, как-то сказал Себастьян.

Он родился, чтобы править страной, обращенной в пепел[31].

Янус видел, что сделал с миром Себастьян. Когда настала тьма, Янус мог защитить Клэри… свою семью, всех, кого любил, начиная с Эша.

– Если я стану учить тебя быть Сумеречным охотником, то научу носить руны. Это будет больно.

– Ничего страшного, – пожал плечами Эш. – Старый Неблагой Король постоянно причинял мне боль. И Себастьян тоже. Я привык.

– Не хочу причинять тебе боль, – пробормотал Янус.

– Знаю, – ответил тот. – Вот потому-то и ничего страшного.

Валентин когда-то учил Януса, возведя дисциплину в абсолют, временами прибегая к настоящей жестокости, и это было правильно – с ним, но Эш – дело другое. Он силен, умен и стремителен; он будет быстро учиться. Янусу не придется убивать его или стоять рядом и смотреть, как его убивают. Себастьян был мертв, а Янус еще дышал. Себастьян был мертв, а Янус и Эш наконец-то свободны.

Эш замялся.

– Что ты видел там, в том мире?

В его голосе звучали восторг… и жадность? Почти всю жизнь Эш провел пленником, крылатым созданием в золотой клетке. Даже здесь он не мог уходить далеко от дома. Сыну Королевы угрожало слишком много опасностей, и в то же время его ожидало блестящее будущее… Такое блестящее, что на него невозможно было смотреть – как на солнце. Янусу вообще не следовало оставлять его одного, но он постарается как-нибудь загладить вину.

Не надо давать мальчику пустых обещаний. Эш должен оставаться под защитой. Если понадобится, Янус разберется с любым, кто представляет опасность для Эша… или для его планов на Эша. Этот новый Неблагой Король может оказаться большой проблемой, но еще хуже были слухи, о которых Королева не пожелала говорить. Янус все равно слышал: явились потомки кого-то, кого называли Первый наследник. Кто бы это ни был, если они рискнут поднять руку на Эша… если кто-нибудь посмеет снова ему угрожать, Янус выследит их, загонит и принесет мальчику их головы на блюде.

Далеко внизу синие волны бились о камни, белый утес лежал под ногами. Янус вспомнил стихи о море в мире фейри…

Что бы ни было утрачено в одном месте, Прилив принесет в другое; Ибо ничто не теряется, что может найтись, если хорошенько искать.

– Там красиво, – ответил он наконец. – Думаю, я повяжу на него бант и подарю тебе.

Скоро Янус получит в дар Клэри, а Эш – этот мир. Нужно только немного подождать.

Эш улыбнулся. На зеленом дне его глаз мелькнул хищник, словно тигр, скрытый листвой.

– Мне это понравится, – сказал он.

* * *

Днем Тесса укладывала Мину поспать. Джем лежал под дубом в высокой траве; на груди у него свернулся кот. Он и сам почти заснул. Черч положил усатую плоскую морду на то самое место, где стучало сердце. Мурлыканье отдавалось в груди, сердце человека и урчанье кота слились в одну мелодию.

– Много же времени нам понадобилось, чтобы стать счастливыми, – сказал Джем. – Но мы стали. Думаю, оно того стоило. Ты согласен?

Черч замурлыкал, соглашаясь.

Солнце катилось по небу вниз. Все терпеливо ждали, когда Кит прекратит совершать и отражать ложные выпады, сосредоточенно сражаясь с пустотой, и заметит, что он тут не один.

– Ой, привет, Джем! – сказал наконец Кит, опуская меч и вытирая лоб о загорелое предплечье. – Привет, злой кот!

– Вообще-то, это очень добрый кот, – заметил Джем. – Просто нужно знать, что ему нравится.

– Я знаю, – возразил Кит. – Ему нравится, чтобы ты его гладил. Он только и ждет, чтобы нассать в мои кукурузные хлопья! – Он обвиняюще наставил меч на кота. – Помни, я слежу за тобой!

На Черча это не произвело ни малейшего впечатления.

Для тренировок Кита расчистили площадку в глубине сада. Это была его первая просьба – нерешительная, сопровождавшаяся заверениями, что если это неудобно, то ничего, он и так обойдется. Однако Тесса немедленно пустила в ход магию, а Джем – косу, и лужайка появилась в мгновение ока. Теперь Кит тренировался там каждый день.

– Я видел, как ты нарезаешь круги на рассвете, – сказал Джем.

– Вот ужас-то! Взять и сказать такое человеку, – поежился Кит, словно пытаясь избавиться от чего-то неприятного. – Я… не слишком одарен по этой вашей Охотничьей части. Блэкторн… и остальные – они родились в Институтах, росли со всем этим, а мой папаша учил меня в основном карточным фокусам. Вряд ли этим удастся произвести впечатление на демонов. Хотя фокусы отличные.

– Ты не обязан становиться Сумеречным охотником, – сказал Джем. – Я вот, например, не Охотник. Но был им – когда-то я очень этого хотел. Я знаю, каково это, когда ты чего-то хочешь так сильно, что это ломает тебя.

Сражаться. Быть парабатаем Уилла. Убивать демонов и защищать невинных, вести такую жизнь, которой гордились бы отец и мать… когда он снова их увидит. И еще одна мысль помогла Джему пережить худшие ночи взросления – мечта найти любовь, как у родителей, преображающую, освящающую. Надо только дотянуть, дожить до этой любви.

Любовь стоила того, чтобы ждать.

– Если ты думаешь, что я пытаюсь справиться со страданиями путем суровых физических нагрузок, – сказал Кит, – то скажу тебе мое мужественное да. Хотя я, конечно, надеялся, что врубится перемотка вперед, как в кино, и заиграет рок-музыка, а я быстренько обрасту мускулами. Но, кажется, во всех супергеройских фильмах и в том, что про боксеров, бессовестно врут.

– А, по-моему, у тебя уже гораздо лучше получается, – заметил Джем.

– Я все еще легко устаю, – поморщился Кит.

– Когда я учился драться, я умирал от медленного яда, – сказал Джем. – Но и тогда был быстрее тебя.

Кит расхохотался. У него были глаза Эрондейлов, но смех был его собственный – лукавый, циничный, и в то же время невинный.

– Давай тренироваться вместе, – сказал он.

Джем улыбнулся.

– Что? Ты… не хочешь? – встревоженно спросил Кит.

– Когда-то и я сказал кое-кому эти самые слова, – объяснил Джем. – Очень много лет тому назад. Он согласился. А теперь соглашаюсь я.

– Уиллу? – спросил Кит, помолчав.

Джем кивнул.

– А ты… – Кит прикусил губу. – Ты до сих пор часто о нем думаешь?

– Я любил его больше, чем себя самого. И люблю до сих пор. Да, я думаю о нем. Каждый день.

Кит быстро заморгал. В его взгляде отразилась боль, затаенная, глубокая. Такую долгие годы носил в себе Уилл – вместе со всеми своими тайнами. Джем не знал причин, но чувствовал ее.

– Кого бы и как бы ты ни любил, – сказал Джем, – им очень повезло.

Кит упорно смотрел на пыль под ногами. Мы лишь пыль, пыль и тени, говорил когда-то Уилл.

– Таких найдется немного, – пробормотал Кит, но все равно поднял подбородок, с вызовом глядя боли в лицо. – Тесса говорит, меня любила мама. Но я ее не знал, а она не знала меня. Отец знал, но ему было наплевать. И не говори, что это не так. Я знаю, что был ему безразличен. Но судя по всему, он любил маму, так что нельзя сказать, что он вообще никого не мог любить. Просто меня не любил. И… и больше… больше никто не любил. Я всегда был недостаточно хор… В общем, меня всегда было недостаточно – ни для кого… И я пытаюсь, но не уверен, что когда-нибудь смогу.

Джем не знал точно, что случилось тогда в Лос-Анджелесском Институте, где они с Тессой оставили Кита, надеясь, что уж там ему ничего не грозит. Понятно, что мальчик получил жестокую травму, пока был там с Эммой и Блэкторнами. Джем знал, что сердца у Блэкторнов добрые и открытые, но в то время они и сами сильно пострадали, а когда люди страдают, они часто ранят других и даже не замечают этого. Они все были очень молоды, а Кит провел с ними совсем немного времени.

Зато Джим знал достаточно, чтобы понять: Джонни Грач вел себя с сыном совершенно неправильно. У него была целая жизнь, чтобы убедить Кита в своей любви… но он так в этом и не преуспел.

– Я любил своих родителей, – сказал Джем. – А они – меня.

– Повезло тебе.

– У меня было счастливое детство с ними в Шанхае – такое и тебе бы не помешало, да и вообще кому угодно. А потом их пытали и убили у меня на глазах, и меня пытали тоже, и Сумеречные охотники сказали, что я умру. Я знал, что так и будет: я чувствовал, как по моим жилам бежит яд. Я помню, как валялся в трюме корабля на пути в Англию и чувствовал себя маленьким, пустым, лишенным всякой надежды и несчастным. Я думал, что отдам концы, не вынесу муки любить и снова потерять кого-то… только не снова, не еще раз. Но потом появился Уилл, и я полюбил его, а он – меня. Если сердце твоего отца оказалось настолько слабым и маленьким, что после потери жены не вместило больше никакой любви, что ж, мне жаль – но это была его вина и больше ничья. И уж никак не твоя.

Ветер тихо вздохнул в листве. Кит положил меч и побрел к дереву, где сидел Джем. Он сел в траву перед ним, как сидел у ног Тессы, когда она рассказывала ему о матери.

– Вся эта история о потомке Первого наследника, – сказал он. – Я не знаю, что с этим делать, но понимаю, что должен быть готов. Все думаю про злых фейри и Эрондейлов, и отца, и не понимаю, что тут вообще можно сделать…

Джем тоже не знал, что ждет их в будущем, но в одном был уверен твердо: когда грянет беда, Кит не побежит. Он встанет и будет драться. Все поиски потерянного Эрондейла и борьба с искушениями великого демона Белиала, и отказ Розмари Эрондейл от помощи и ее неожиданный призыв – все это вело сюда, к этому самому моменту. Ребенок Розмари стал теперь ребенком Джема. И его задача заключалась в том, чтобы научить этого ребенка сражаться как можно лучше.

– Подумай о тех, кого любишь ты, – сказал Джем. Кит удивленно посмотрел на него. – Неважно, любили они тебя, или нет. Они у тебя все равно вот тут.

Он положил Киту ладонь на грудь и услышал, как быстро колотится его сердце.

– Хочешь, чтобы им там было темно и тесно, как в застенках?

Кит сжал губы и молча покачал головой.

– Нет, – мягко сказал Джем. – Конечно, не хочешь. Ты хочешь быть собой, лучшим собой. Ты происходишь от богов и чудовищ. Ты можешь взять оставленный тебе в наследство свет и стать фонарем, маяком, который светит вдаль, и тогда все, что они дали, в тебе обновится. Ты можешь сделать выбор – сражаться и надеяться. Вот это и значит иметь большое сердце. Не бойся быть собой. Это ты.

– Но… – Кит с трудом подбирал слова. – Я знаю, что вы с Тессой взяли меня из-за Уилла. И я… очень благодарен и хочу… я могу стать для вас…

У него затряслись плечи. Джем протянул руки и обнял его. Кит напрягся, и спина у него была будто деревянная, а потом он вдруг обмяк, приник к Джему и положил ему голову на плечо.

– Не вздумай, – сурово сказал ему Джем. – Даже не думай быть благодарным. Там где есть любовь, благодарность не нужна. А я тебя очень люблю, – пробормотал он в буйное золото его волос.

Кит задрожал и коротко кивнул.

– Ладно, – прошептал он.

Горячие слезы закапали Джему на ключицу. Он крепко держал Кита, пока слезы не высохли, и они оба не смогли притвориться, что никто и не думал плакать. Джем обнимал Кита, пока Черч не заревновал и не попытался влезть между ними.

– Тупой кот, – пробормотал Кит.

Черч зашипел и ударил его лапой. Джем осуждающе посмотрел на кота, встал и протянул Киту руку.

– Иди в дом, там тепло, – сказал он. – Завтра начнем работать с утяжелителями, ты должен почувствовать баланс меча и научиться правильному удару. Я, кажется, слышу Тессу и Мину. Пойдем к ним.

Двери стояли нараспашку, приглашая войти. Внутри Джем увидел Тессу в платье, сером, как ее глаза, как река под мостом, где они встречались – раз в год, Она смеялась.

– Никак нее могу уложить Мину спать, – сказала она. – Она решила, что вы отправились на поиски приключений без нее.

– Только не сегодня, – покачал головой Кит.

Он первым вошел в дом, Мина завертелась на руках у матери и восторженно протянула к нему ручонки.

Джем широко улыбнулся и остановился на пороге. Уилл, мой Уилл. Ты бы так нами гордился.

А потом он вошел – к своей жене и дочке, к своему мальчику, в свой долгожданный дом. Над низкой шиферной крышей закат раскрашивал облака в цвета темнее золота. Сегодня все небо отливало бронзой, словно призывая темные силы.

Кассандра Клэр, Сара Риз Бреннан

Благодарности

Спасибо Кэтрин Лэнгнер за проверку фактов, Гэвину Дж. Гранту и Эмили Хук – за то, что не давали нам бездельничать, а Холли Блэк и Стиву Берману – за воодушевление и поддержку. Спасибо Синди и Маргарет Пон – за помощь с переводами. Ну и, конечно же, неизменная любовь и благодарность – нашим друзьям и родным!

Об авторах

Кассандра Клэр родилась в семье американцев в Тегеране (Иран) и почти все детство путешествовала со своей семьей по разным странам. Еще до того, как ей исполнилось десять лет, она успела пожить во Франции, Англии и Швейцарии. Из-за частых переездов девочке сложно было заводить друзей, поэтому она подружилась с книгами и повсюду ходила с книжкой в руках. Старшие школьные годы она провела в Лос-Анджелесе, где начала сочинять забавные истории, которыми развлекала одноклассников. Среди прочего, она написала эпический роман «Прекрасная Кассандра» по мотивам одноименной повести Джейн Остин (откуда позже взяла и свой литературный псевдоним).

Закончив колледж, Кассандра Клэр жила в Лос-Анджелесе, а потом переехала в Нью-Йорк. Она стала журналисткой и работала в развлекательных журналах и даже в нескольких подозрительных таблоидах, а в 2004 году начала писать роман для подростков – «Город костей». Вдохновлялась она городским ландшафтом Манхэттена – любимой части ее любимого города.

В 2007 году «Город костей» увидел свет и стал первой книгой в серии «Орудия смерти» – и вместе с ним в мир явились Сумеречные охотники. В эту серию, завершенную в 2014 году, вошли еще пять романов: «Город праха», «Город стекла», «Город падших ангелов», «Город потерянных душ» и «Город небесного огня». Помимо этого Кассандра написала серию приквелов к «Орудиям костей» – трилогию «Адские механизмы» («Механический ангел», «Механический принц» и «Механическая принцесса»), источником вдохновения для которой стала «Повесть о двух городах» Чарльза Диккенса. Действие «Адских механизмов» происходит в Лондоне викторианской эпохи, где Тесса Грей открывает для себя тайны Лондонского Института Сумеречных охотников.

Продолжение «Орудий смерти» – серия «Темные искусства», повествующая о Сумеречных охотниках Лос-Анджелеса, – тоже включает в себя три романа: «Леди Полночь», «Лорд Теней» и «Королева Воздуха и Тьмы».

Миру Сумеречных охотников посвящены также «Хроники Бейна», «Хроники Академии Сумеречных охотников», «Красные свитки магии» и «Кодекс Сумеречных охотников».

Книги Кассандры Клэр выходят во всем мире. Они переведены на тридцать пять языков, а общий тираж их перевалил за пятьдесят миллионов экземпляров. Загляните к ней на сайт:

CassandraClare.com.

Сара Риз Бреннан родилась и выросла в Ирландии, на берегу моря. В школе ее изо всех сил пытались научить говорить по-ирландски (и она просит передать, что этот язык не следует путать с гэльским), но Сара не поддавалась: ей куда интереснее было тайком читать книги. Среди книг, которые учителя извлекали у нее из-под парты, чаще всего попадались романы Джейн Остин, Маргарет Махи, Энтони Троллопа, Робин Маккинли и Дианы Уинн Джонс – и всех этих писателей Сара любит и по сей день. Закончив колледж, она ненадолго поселилась в Нью-Йорке и каким-то чудом ухитрилась выжить, хотя так и не научилась отличать такси от пожарной машины. Свой первый роман, «Лексикон демона», она начала писать в Суррее (Англия), одновременно трудясь над магистерской диссертацией по литературному мастерству и работая в местной библиотеке. Позже Сара вернулась в Ирландию, откуда иногда отправляется на поиски новых приключений – но всегда возвращается обратно. Говорить по-ирландски она толком так и не научилась, но не жалеет: книги под партой, считает она, того стоили. Помимо трилогии «Лексикон демона», Сара написала серию «Наследие Линбернов», а также романы «Скажи об этом ветру и огню» и «В чужих краях». Подписывайтесь на ее Твиттер @sarahreesbrenna или заходите на сайт

sarahreesbrennan.com.

Келли Линк – автор сборников «Все это очень странно», «Магия для начинающих» и «Милые чудовища», а также рассказа «Вляпалась!», вошедшего в список финалистов Пулитцеровской премии. Ее рассказы печатались в The Magazine of Fantasy & Science Fiction («Журнале фэнтези и научной фантастики»), сборниках «Лучшие рассказы Америки» и «Рассказы – соискатели премии О’Генри». Келли получила грант от Национального фонда поддержки искусств. Вместе с Гэвином Дж. Грантом, она участвовала в составлении различных антологий, в том числе многотомной серии «Лучшие фэнтези и ужасы года» и молодежных сборников «Стимпанк!» и «Чудовищные привязанности». Келли – сооснователь издательства Small Beer Press и один из редакторов журнала Lady Churchill’s Rosebud Wristlet («Розовый браслет леди Черчилль»).

Келли Линк (kellylink.net/@haszombiesinit) родилась в Майами (Флорида), в настоящее время живет с мужем и дочерью в Нортгемптоне (Массачусетс).

Робин Вассерман – выпускница Гарвардского университета и автор нескольких романов, пользующихся успехом у молодых читателей. Лауреат стипендии «Колония Макдауэлл».

Примечания

1

Конечно (фр.)

(обратно)

2

Разумеется, сударыня (фр.)

(обратно)

3

Лазурный берег (фр.)

(обратно)

4

Прекрасная эпоха (фр.)

(обратно)

5

Арена Лютеции (фр.)

(обратно)

6

Синди Лопер (р. 1953) – американская певица, автор песен и активистка, знаменитая, в том числе, экстравагантным обликом и хитом 1983 года «Девушки просто хотят повеселиться».

(обратно)

7

Да, это ужасно (фр.)

(обратно)

8

Ну конечно (фр.)

(обратно)

9

Вкусы у всех разные (фр.)

(обратно)

10

Дорогуша (фр.)

(обратно)

11

Эпонина Тенардье – персонаж романа Виктора Гюго «Отверженные».

(обратно)

12

«Les Deux Magots» («Два китайских болванчика», фр.) – знаменитое историческое кафе в парижском квартале Сен-Жермен-де-Пре.

(обратно)

13

Отсылка к мюзиклу «Оклахома!» (1943), который считается первым мюзиклом в современном понимании. Его часто ставят в школьных театрах США.

(обратно)

14

Бабушка (исп.)

(обратно)

15

Отсылка к названию креольского блюда на основе риса – джамбалайя (англ. Jambalaya).

(обратно)

16

Малышка (фр.)

(обратно)

17

Придурок (исп.)

(обратно)

18

Я тебя не понимаю (исп.)

(обратно)

19

Красивая (исп.)

(обратно)

20

Сонет английского поэта, сэра Филипа Сидни (1554–1586).

(обратно)

21

Музыкальный инструмент, разновидность гармоники. Считается, что именно он придает неповторимое звучание музыке танго.

(обратно)

22

Природный сплав серебра и золота.

(обратно)

23

Боже мой (фр.)

(обратно)

24

Хорошо (фр.)

(обратно)

25

Вырезка, филе (исп.)

(обратно)

26

История шхуны «Евангелина», которая однажды ночью была унесена в открытое море. На борту находилась только молодая девушка, команда ночевала на берегу. Когда нашли разбитый остов судна, девушки там не оказалось…

(обратно)

27

Альбатрос на шее – Выражение связано с легендой, описанной в поэме С. Т. Кольриджа «Сказание о старом мореходе» (1798 г.). Моряки верили, что альбатросы – это души умерших товарищей. В наказание за убийство альбатроса виновника заставляли носить мертвую птицу на шее, пока от той не останется только скелет.

(обратно)

28

Булочка с шоколадом (фр.)

(обратно)

29

Психопомп – от греч. проводник душ. Существо, дух или божество, во многих религиях ответственное за сопровождение душ умерших в иной мир.

(обратно)

30

«Ребенок Розмари» – роман Айры Левина, по которому Роман Полански снял одноименный триллер.

(обратно)

31

Ash (англ.) – пепел.

(обратно)

Оглавление

Нечестивцы

Земля, которую я потерял

Сквозь кровь, сквозь огонь

Утраченный мир

Навеки падший

Благодарности

Об авторах Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg