«Ледяное сердце»

Ледяное сердце (fb2) - Ледяное сердце 1197K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ляна Зелинская

Ледяное сердце Ляна Зелинская

Пролог

По мотивам "Красавицы и чудовища"

Горца поймали случайно.

Считай, повезло. То ли он зазевался, то ли камни в этот раз умолчали, а может ветер дул с нужной стороны, но подкрались к нему незаметно как раз в тот момент, когда он выкладывал свои треклятые руны, чтобы устроить обвал.

Внизу ярилась и пенилась Серебрянка, зажатая в каменные тиски ущелья, и как раз над тем местом, где через своенравную реку был переброшен массивный айяаррский мост, он и колдовал прямо на земле посреди редколесья кривых сосен. Уже и круг почти закончил, когда из-за густых кустов барбариса на него свалились разведчики Урлаха Белого.

Дрались жестоко.

Горец хоть и был пойман врасплох, но в храбрости и ловкости отказать ему было нельзя. Балансируя на самом краю пропасти, он короткой саблей и кинжалом уложил сразу двух разведчиков. Прыгнул, перевернувшись в воздухе дважды, упал на землю, как ястреб и покатился кубарем под ноги нападавшим. Расстилался ящерицей на каменной крошке, крутился юлой, то припадая к камням, то подпрыгивая, перекатываясь кувырками, пока не сбил с ног и не заколол третьего разведчика. Да так ловко — глаз не оторвать. Боевой танец айяарров — зрелище завораживающее. И численное превосходство врагов его не пугало, лишь сверкали карие с жёлтым обводом глаза, когда он, пригибаясь к земле, совершал очередной молниеносный выпад.

Потеряли в итоге четверых, прежде чем удалось одному из разведчиков кнутом подцепить юркого горца за ногу в тот самый момент, когда он собирался броситься в реку, оттеснённый к самому краю обрыва. И хоть прыгать отсюда в Серебрянку — чистой воды самоубийство: внизу ледяная вода, острые скалы и пороги, но никто не сомневался — прыгнет, зазевайся они хоть на миг. Айяарры — настоящие демоны, помешанные на своём Законе чести. Быть пленённым — что может быть хуже для горца?

Повалили на землю и били в сердцах чем попало — кулаками, ногами, кнутом, пока Урлах Белый не крикнул:

— Хватит! Он нам нужен живым.

С пленника сняли все амулеты, ремень и сапоги, перетряхнули карманы в поисках оберегов и потайных ножей, завернули его в плащ, а уж после того в шести местах связали верёвкой.

Он молча сплёвывал кровь. Только зрачки следили за ними, то вытягиваясь вертикально, то сужаясь до точки. И ноздри раздувались лихорадочно, выпуская с шумом воздух. Урлах, вытряхнув снедь из холщового мешка, надел его пленнику на голову и пробормотал сквозь зубы:

— Неча таращиться, проклятый айяарр.

Злые были все, конечно, ведь четверо убитых. Но Урлах Белый хоть и крыл горца на чём свет стоит, был, казалось, даже доволен и, подбрасывая в воздух снятую с пленника чёрную серьгу, ухмылялся в пышные усы:

— Генералу понравится, смотри-ка, — подброшенная серьга шлёпнулась на ладонь, — обсидиановая! В кои-то веки мы поймали самого каменного шептуна! Заклинателя камней! Хех! Давайте-ка по коням, в лагерь надо попасть засветло.

Он расшвырял ногой камни, собранные в небольшой круг горцем, сплюнул смачно, растёр сапогом и вскочил на лошадь. Дорога до лагеря генерала Альбы длинная, а солнце уже низко. И лучше им здесь не задерживаться.

Часть 1. Зверь

Глава 1. Мельница

Мельница стояла поодаль, скрытая с дороги густой порослью чернотала и старыми вербами. Сквозь шум ручья доносился монотонный стук лопаток деревянного колеса по воде, да визгливое поскрипывание давно не смазанного вала.

— Стойте! — капитан Дарри Абалейн махнул отряду рукой и остановился.

Понюхал влажный осенний воздух и, закрыв глаза, вслушался. Лошадь беспокойно прядала ушами, топталась на месте, не соблазнившись даже пятаками тут и там зеленеющего клевера, и нервно подрагивала шкурой.

Лошадь не обманешь.

— Он здесь, — Дарри приложил к губам палец, показывая остальным, чтобы замолчали.

Съехал на обочину подальше от покрытой рытвинами дороги. Телеги, что возили зерно на мельницу, размесили её в грязь, и от недавних дождей и сам Дарри, скакавший с отрядом уже вторые сутки, их лошади, сумки — всё было в этой грязи, покрывшей их с головы до ног.

Спешились быстро. Каждый в отряде знал, что нужно делать. Коней привязали к коряге, плащи и шляпы бросили тут же на вытоптанный скотом луг. Вынули сабли, приготовили арбалеты, развернули сеть и обошли ивняк, растянувшись цепочкой. Дарри шёл первым.

Перед мельницей зеленела отрастающей травой выкошенная лужайка, усыпанная красными листьями клёнов. Поодаль начинался длинный амбар из плохого тёса, серый от времени и норовивший сползти одним краем с подмытого ручьём берега. Вокруг обвисшего угла на вбитые в землю колья были натянуты верёвки — удерживали стену, чтобы совсем уж не рухнула. Дарри нырнул под одну из них и осторожно выглянул из-за угла амбара.

На перилах небольшого мостка сохли пеньковые мешки, поперёк тропинки стояла гружёная бочками телега, но работников видно не было.

Дарри почти ощутил странную тишину этого места.

Ни лая собак, ни людских голосов, ничего, кроме неровного стука мельничного колеса…

Быстро пересекли лужайку, остановились в тени второго амбара. Дарри снова принюхался. Густой сладковатый запах застилал всё вокруг.

Зверь здесь. Совсем близко.

Нить вибрировала натянутая до предела.

Капитан махнул рукой, отдавая знак сначала обследовать амбар. Шли на цыпочках друг за другом, трое последних несли сеть. Внутри оказалось пусто, темно и пыльно. Лишь большой квадрат света от распахнутых ворот падал на глинобитный пол перед входом. Зверя не было, и только на куче зерна копошились рыжие куры во главе с хохлатым петухом. Увидев незваных гостей, петух удивлено заклекотал.

Дарри вздрогнул от неожиданности и махнул на него саблей.

Надо будет потом башку оторвать этой птице!

Странно, что мельник позволял рыжим разбойникам хозяйничать в зерне, предназначенном на муку. Впрочем, если Зверь побывал здесь, то мельнику уже всё равно.

Справа от амбара виднелась сломанная коновязь — остаток уздечки с кровью и ни одной лошади. Разбежались.

Страх сильнее боли.

Капитан махнул своему отряду. Они бесшумно перешли мостки, оборачиваясь и оглядываясь по сторонам, и двинулись к дому — каждый настороже, с оружием наизготовку. Колесо, издавая мучительный скрип, хлестало чем-то по воде. Ард, один из разведчиков, наклонился и посмотрел.

— Капитан… — тихо окликнул он Дарри и показал глазами вниз.

Прямо за каменной кладкой, удерживающей рыхлый берег ручья от обрушения, лежала первая жертва. Вернее, её часть.

Дарри привстал на колено, делая всем знак замереть на месте. Дотронулся до травы рядом, окунул пальцы в кровь.

Они опоздали. Пожалуй, на час, не меньше. Кровь уже остыла и почти свернулась.

Тело принадлежало, видимо, рабочему с мельницы. Вытертые подошвы дрянных сапог и штаны из линялой холстины на завязках, даже без ремня. Верхней части тела не было. Тёмная полоса тянулась по траве вниз по склону прямо к бурлящей воде, и там, где большое осклизлое колесо погружалось в неё, виднелось то, что осталось от туловища и головы. Рубаха намоталась на вал, а стёганая ошанка повисла на колесе, и каждый раз, поднимаясь, оно шлёпало ею по воде.

Сзади раздался странный звук. Дарри повернулся и увидел, что Мартина — разведчика, которого им впервые пришлось взять с собой, рвало в кустах жимолости. Он покосился на Бёртона и указал многозначительно на бедолагу глазами: «Присмотри за ним».

Впервые видеть, что сделал Зверь, тяжело. Только вот Дарри видел это уже много раз. И каждый раз, увы, он оказывался на месте чуть позже, чем нужно. На какие-то полчаса — час, но позже. Однажды он был очень близко, настолько, что почти видел его — кровь ещё была горячей и, вытекая из тел, дымилась, а её железистый запах застилал всё вокруг, перебивая даже сладковатый запах самой твари.

Дарри поднялся с колена, вытер пальцы пучком травы и пошёл в дом.

Нить слабела. Зверя здесь уже нет.

Бёртон последовал за капитаном, держа саблю и кинжал наизготовку. Просевшая дощатая дверь с узором из белых цапель, сорванная с одной петли, перегораживала вход. Дарри отодвинул её, и она ответила жалобным стоном, будто сожалея.

Внутри всё было перевёрнуто: лавки, сундуки, столы — всё расколото в щепья, перед массивной белёной печью валялись опрокинутые вёдра, и среди рассыпанной по полу муки рыжели осколки глиняных горшков.

А ещё кровь. Много крови.

Стены и потолок были просто залиты ею, и тут же, среди битых черепков, муки и щепок лежало то, что осталось от семьи мельника и двух его рабочих.

— Проклятье! — Дарри в сердцах выхватил саблю и рубанул ею ножку лежавшего на боку стола, потом ещё раз… и ещё, пока та не сломалась пополам.

Его переполняла злость.

— Капитан?..

Он обернулся. В дверях, глядя на жуткую картину, стояли Ард и Терри с серыми лицами.

— Что-то он от раза к разу всё сильнее лютует, — пробормотал Терри и вышел.

Ард потёр лоб тыльной стороной ладони и хрипло спросил:

— Что дальше делать будем, капитан?

— Обыщите всё вокруг, какие следы найдёте — зовите. А я… осмотрюсь, — он стремительно вышел, на ходу пряча саблю в ножны.

Обойдя усадьбу, наткнулся за домом на ещё одно тело с оторванной головой, дошёл до леса, где запах слабел. Вернулся. Запах оставался сильным только вокруг дома, и Дарри посмотрел наверх.

Ну, конечно!

Подняв лежавшую вдоль фундамента лестницу, и взобрался на крышу. На старой, покрытой серой чешуёй лишайника и пятнами мха черепице, отчётливо виднелись полосы — следы когтей, тянувшиеся выше, к самому коньку. Дарри полез по следам, словно одержимый, до самой балки, венчавшей двускатную крышу. Здесь запах был сильнее всего, и здесь же следы прерывались, оставив кровавые отпечатки. Нить дрогнула напоследок и растаяла.

Он улетел.

Дарри грязно выругался и, сплюнув в бессильной злобе, стянул перчатку и вытер ею лоб. Плакали его сто тысяч ланей.

Целую неделю от деревни к деревне он шёл за Зверем, словно гончая, то теряя, то вновь поднимая след, а вчера тот стал настолько явным, что Дарри едва не загнал лошадей и свой отряд. И почти настиг его здесь, у мельницы. Следу было не больше двух часов, а место уединённое, и капитан надеялся, что Зверь спешить не станет. Потому что чем более глухими были места его преступлений, тем дольше Зверь оставался там.

На прошлой неделе Дарри не пожалел трёхсот ланей — пошёл к таврачьей старухе. Хотя за это ему могло и плетей достаться. Святой отец говорил, что против Зверя надо идти с молитвой и чистым сердцем, а не с колдовством и амулетами. Но Дарри был не такой дурак, чтобы в верить в подобное. Святому отцу не приходилось встречаться со Зверем, а то бы он не был так уверен в убийственной силе молитвы. Зверь не брезговал и чистыми сердцами. Да и другими частями тела тоже.

А старуха не соврала. Сказала только, что половины от когтя Зверя слишком мало, чтобы сплести поисковую нить, но обещала попробовать. Утром дала ему холщовый мешочек на кожаном шнурке, Дарри заглянул внутрь — клубок шерсти и красных ниток.

— На шею повесь, красавчик, и не снимай, пока не найдёшь его. Дней пять-семь искать будешь, но она тебя приведёт, уж поверь, — рука старухи была тёмной и сморщенной, как сорочья лапа, но при этом горячей. Она похлопала его по груди и добавила: — В тебе есть толика силы, она будет питать нить, но недолго. Так что торопись.

И нить вела. Он чувствовал запах Зверя всё сильнее, знал куда ехать, на что смотреть, словно частичка Зверя появилась в нём самом. И мешочек на груди был тёплым, согревал. Дарри время от времени дотрагивался до него и чаще понукал лошадь.

А теперь вот он остыл. Развязав тесёмки, Дарри заглянул внутрь — шерсть и нитки превратились в труху. Он вытряхнул её на ладонь и со злостью отшвырнул в сторону.

Он так надеялся на удачу. Сеть прикупил у индагарского колдуна не простую, а с вплетённой нитью серебра и жилами чёрной ртути, стрелы с наконечниками из обсидиана, амулет «Серебряный страж» и кинжал с агатовой кромкой. И настойку иглицы пил каждый день. Да толку-то!

Чутьё не подводило, но Зверь каждый раз уходил прямо у него из-под носа. Будто насмехался! И теперь предстояло всё начинать сначала. Тварь сыта и до следующего полнолуния едва ли вернётся. Придётся ехать к генералу с пустыми руками. Да ещё прощайте сто тысяч ланей, обещанных королевой за живого Зверя!

А Дарри нужны были деньги.

Пожалуй, надо поймать того петуха да принести в жертву своей неудаче — отдать хозяйке на постоялом дворе, чтобы сварила похлёбку. Давненько он не ел приличной еды.

Капитан посидел немного на крыше, глядя опустошённо на бессмысленно скрипящее колесо мельницы и седые ели, нависшие над ручьём, а затем спустился вниз. Пройдя через двор, взобрался на каменную кладку низенького забора, достал саблю и принялся править её куском старого ремня. Это успокаивало и помогало собраться с мыслями. Он водил по ней мягкой кожей, начищая и без того сияющий извилистый узор, когда появился Бёртон.

— Капитан! Слышь? Мы кое-что нашли.

Дарри оторвал взгляд от собственного отражения в блестящем металле.

— Что там ещё?

— Девчонку. Живую!

Капитан одним молниеносным движением кисти перевернул саблю и, отправив её в ножны точным рывком, спрыгнул с забора.

— Где?

Живой свидетель впервые за четыре года! Это дорогого стоило.

— В печи пряталась. Грязная, как трубочист. Мы её чуть было не зарубили сами с перепугу-то!

Девчонка и вправду выглядела жутковато. Перемазанная с ног до головы, с торчащими из косы волосами, она рыдала и заикалась, размазывая сажу по лицу. Бёртон вывел её на улицу подальше от кровавого зрелища, посадил на край телеги и, не придумав ничего лучше, как сунуть ей в руки флягу, приказал:

— Пей!

Она выпила, захлебнулась, закашлялась и принялась рыдать ещё сильней. От девчонки, вмиг разомлевшей от крепкой настойки Бёртона, узнать толком ничего не удалось. Зверя описать она не могла, тряслась, как осиновый лист, путаясь в словах. Было понятно только, что она его всё-таки видела, и что он большой и очень страшный.

Когда всё началось, она слышала, как взвыли собаки, а лошади, обезумев, заметались на коновязи. А потом что-то ворвалось в дом, и она спряталась в печи, прикрывшись заслонкой.

— Возьмём её с собой, — Дарри натянул перчатку, — думаю, за пару дней она успокоится и что-нибудь сможет рассказать. Тут её всё равно оставлять нельзя.

— А с телами что делать? — спросил Ард.

— Сожгите всё тут пока никто не видел. Не хватало, чтобы в Ирхе паника поднялась. И того из реки вытащите тоже, положите к остальным. Мартин! Девчонку ты повезёшь.

Дарри пробормотал короткую молитву, взывая к Тёмной Деве, чтобы приняла невинные души, и пошёл к оставленным за ивняком лошадям.

Девчонка — это хорошо. Нить должна получиться отменная.

Глава 2. Допрос

За грубой тканью шатра кто-то возился, собирая оброненные дрова и котелки и бормоча под нос ругательства. Генерал оторвал взгляд от бумаги и, нечаянно посадив на письмо жирную кляксу, в сердцах крикнул:

— Вот каналья! Барк? Это ты?

Но и так было понятно, что за пологом отирался его подменный адъютант — косорукий увалень Барк.

— Вашаслость? — наконец, из-за плотной занавеси просипел Барк, и, очевидно, это значило «ваша светлость».

— Чего ты там мнёшься? Да заходи уже! — раздражённо произнёс генерал, разглядывая испорченный свиток.

Придётся переписывать — королеве письмо с кляксой не пошлёшь. А переписывал он его уже третий раз, тщательно подбирая слова — обёртку, в которую хотел покрасивее завернуть горечь недавнего поражения. И предыдущие свитки, хоть и без клякс, уже отправились в жаровню, стоявшую тут же неподалёку. Красиво написать не получалось. Сто двадцать убитых и столько же раненых во время последнего штурма. Битва за перевал Олений Рог была долгой и кровавой, и они трижды были почти на вершине, и трижды лаарцы отбрасывали их назад к подножью. И вот позавчера все вернулись на свои изначальные позиции. И как написать об этом красиво?

Олений Рог — предпоследний рубеж горцев, если бы они взяли его до зимы, то война была бы почти выиграна. Только это «почти» маячило перед генералом третий год. Каждый камень, каждый квард земли, каждое ущелье этих проклятых гор был пропитан кровью его солдат. И королева сердилась…

Барк с вязанкой дров потоптался на пороге, точно стесняясь своих сапог, перемазанных глиной, и, стараясь занять как можно меньше места, втянул голову в плечи.

— Урлах Белый просил доложиться. Горца поймали, вашаслость. Привели только что в лагерь. Просят вас прибыть. Допрашивать или как?

Генерал нахмурил лоб и отложил перо.

— Или как. Скажи, пусть ждут. Иду уже. Да проследи, чтоб колдуна этого не пускали к нему. Я сам.

В прошлый раз он сглупил, пустил поперёд королевского дознавателя. Тот готовился долго, выл и водил руками, иголки разложил, шептал что-то под нос, траву жёг, да только вышло всё боком. Тот горец, которого допрашивали, вдруг скукожился, что печёное яблоко, согнулся, сгорбился и высох весь. Чучело чучелом стал, одна серая кожа, как крылья нетопыря, повисла на костях. Как потом колдун сказал — в камень ушёл. И вот для чего, спрашивается, тогда нужен этот колдун? Вот чтобы в камень никто не уходил, для того и нужен. А допрашивать с пристрастием его люди и так умеют. Но вот же — королевская прихоть с колдунами возиться, только зря почём коз режут раз в неделю да на кишки смотрят.

— А колдун уехал в Мурен, — Барк сложил дрова у жаровни, потрогал остывший уже чайник и расшевелил тлеющие угли.

— В Мурен? Это ещё зачем?

— Сказал, за чёрной козой.

— У нас тут что, чёрной козы не нашлось?

— Нет, вашаслость, только мышастой масти остались, он чёрных-то всех, почитай, порезал.

— А почему сам поехал, а не послал кого?

— Не знаю, вашаслость, да я и не спрашивал, потому как боюсь я его.

Генерал мысленно выругался. Не дело это, когда человек колдовством занимается. Не людское это дело, если уж точно сказать. Это когда айяаррское отродье колдует понятно — им всем место на костре или виселице, а совсем другое, когда люди. И это новое королевское веяние — при корпусе колдуна держать — совсем делу не помогало. Но поперёк королевского указа не пойдёшь.

Раньше и святой отец был против, да только за это его быстро отослали куда подальше, заменили на более покладистого. Так что нынешний не замечает ни колдуна, ни чёрных коз, ни петушиной крови и красных ниток, привязанных на деревьях. Только люди шепчутся и держатся подальше и от походного храма и от колдуна. Да болтают всякое.

— Ладно, скажи, буду сейчас.

Барк исчез в тот же миг. Исчезать у него получалось гораздо быстрее, чем появляться, и гораздо тише. Генерал, выйдя из шатра, потянулся и поёжился. Небо на западе разлилось закатным багрянцем. В ущелье над рекой соболиной шкурой расстелился густой туман, сквозь который зловещей щетиной торчали чёрные пики елей, и над треклятым Оленьим Рогом засияла россыпь Лучницы. Издевалась над их неудачей, целясь остриём прямо в лагерь. А поверх неё, как королевская тиара, возвышался тонкий серпик месяца рогами кверху. Значит, дождей не будет ещё долго. И то радость.

Успеть бы до зимы…

Осень в горах подбирается быстро. Сегодня утром генерал заметил, как за ночь пожелтели буковые рощи у подножья хребта, и первый журавлиный клин потянулся в сторону юга. Времени совсем мало. Потом перевал занесёт снегом, и останется только ждать весны и надеяться, что за зиму окаянные горцы не наберутся достаточно сил.

Из лагеря доносился запах дыма, каши с мясом и сапожной мази. Перед полевой кухней большой костёр лизал небо огненным языком, трещали дрова, и под бренчанье чьей-то расстроенной дзуны хриплый голос напевал песню про найденный клад.

Генерал подошёл к костру. Все вскочили в приветствии, даже босой Руэн, чинивший сапог, отшвырнул дратву и шило и отдал честь.

— Сидите, — махнул генерал.

Горец стоял тут же, связанный, ногами в большой деревянной бочке с водой. В прошлый раз колдун сказал так делать, чтобы пленник в камень не ушёл, бормотал что-то про разделение стихий. И раз горец всё ещё тут, значит, колдун был прав, но, может, горец ещё жив только потому, что колдун уехал в Мурен и не успел его допросить?

Генерал помедлил, разглядывая пленника. Не старый ещё, хотя у айяарров по лицу возраст не определишь, невысокий, коренастый, кустистые чёрные брови скрывали хитрый прищур карих с жёлтым обводом глаз. Лицо его распухло от побоев, один глаз наполовину заплыл, а на щеках засохли кровавые следы — видно, что достался он ребятам Урлаха не даром. Рядом валялась его куртка, подбитая мехом рыси, берет с пером цапли, ремень и сапоги.

«Клан заклинателей, надо же! Какая удача!», — подумал генерал, разглядывай длинную каплевидную серьгу из обсидиана, лежавшую поверх куртки.

За те семь лет, что он воевал с горцами, научился уже разбираться в клановых знаках. У каждого клана свой камень. У этих — обсидиан, чёрная кровь. Клан заклинателей — самый близкий к верховному айяарру и самый опасный. Болтали про них всякое: что камень умеют оживлять и заговаривать, золотую жилу вывести на поверхность, находить алмазы. Сам он этого не видел, но слышал часто, а вот что устраивать обвалы и камнепады они умели — это он видел сам. В первый штурм Оленьего Рога на их передовой отряд упала скала, похоронив под собой больше сотни солдат…

— Как зовут? — спросил генерал, не сильно надеясь услышать ответ.

У этих горцев имена такой длины, что можно слушать до утра. Хотя и краткий вариант есть. Но оказать уважение горцу можно лишь назва его полным именем рода. Только, зачем оказывать-то? Да и не важно, как его зовут, всё равно он ничего не скажет. А всё спесь. Закон чести — Уана — главный для любого айяарра.

— Оорд, — ответил тот спокойно.

— Хм, — удивился генерал такой сговорчивости. — Где поймали?

— Возле водопада, — ответил Руэн, прилаживая подмётку, — четверых наших порешил, гадёныш!

Подошёл довольный Урлах с миской полной дымящейся каши, покрутил пальцем ус и коротко рассказал о стычке.

— Послушай-ка, Оорд, — генерал сел на перевёрнутый бочонок, взял из вязанки несколько хворостин и подбросил в костёр, — я могу сохранить тебе жизнь. Могу даже отпустить тебя, если ты скажешь мне то, что я хочу знать. Я много чего могу для тебя сделать. А ты можешь рассказать то, что мне нужно. Ты ведь наверняка понимаешь, что вам недолго осталось, и что до зимы мы возьмём перевал, затем долину, а к весне Лааре падёт… Подумай об этом. Я щедро тебе заплачу. После ты сможешь вернуться в Лааре, будешь жить под началом нашей королевы. Ты нам не нужен, Оорд, нам нужен только Эйгер.

Генерал говорил медленно и спокойно, поглядывая то на костёр, то на пленника, пытаясь поймать на его лице признаки заинтересованности или хотя бы страха. Языки пламени, потревоженные свежим хворостом, заплясали, и костёр, изрыгнув сноп искр, радостно затрещал, пожирая угощение.

— Так что расскажешь мне, Оорд, что ты делал по эту сторону хребта?

— С камнями шептался, — ответил горец, пожёвывая губу и смотря на огонь, лицо его при этом было совершенно бесстрастным.

— И о чём?

— О разном, — он перевёл взгляд на генерала, — в основном узнавал, где вы и куда собираетесь дальше. После того, как мы вас разбили, несладко, поди, пришлось? — ухмыльнулся он самодовольно.

Руэн грязно выругался, сжимая в руке шило.

— И много узнал? — генерал махнул рукой Барку и велел принести горячего вина с перцем.

Ныли колени — туман, пришедший с реки, пробирал до костей. До чего же ему осточертели эти горы!

— Да предостаточно. Зря вы стараетесь, всё равно я ничего не расскажу, знаете же.

И не рассказал.

Генерал пытался снова и снова, прихлёбывая вино, говорил о потерях лаарцев, о голодающих за перевалом женщинах и детях, о сожжённых деревнях, о том, что королева тоже не хочет войны…

— Если ваша королева не хочет войны, — прервал его Оорд, — то что вы делаете здесь? На нашей земле? Уходите, и война закончится.

— Ты же прекрасно знаешь, что мы не уйдём, пока не возьмём Эйгера — чудовище, которое убивает наших людей вдоль всей границы. Того, кто рвёт на части их тела для забавы. Этой войной вы обязаны ему и вашему упрямству. Отдайте его нам, и война закончится в тот же день. Ты можешь её закончить, Оорд, достаточно лишь присягнуть королеве, — генерал сплёл пальцы, голос его звучал негромко.

— Пфф! — Оорд фыркнул как лошадь. — Отдать нашего эфе, верховного джарта проклятым кахоле?! Генерал, да вы, верно, перебрали этой перчёной бурды. Скажу только, что перевал вам не взять.

— Ты, Оорд, похоже думаешь, что все кахоле — дураки? — жёстко ответил генерал. — Но это далеко не так. Раз мои люди поймали тебя — главу клана Заклинателей, значит, плохи у вас дела, а? Как же ты не услышал ребят Урлаха? Что, ваши камни вдруг замолчали? Сила совсем ушла? Или, может, мы научились ходить так, что они нас не слышат? А может, вы разучились слушать? Что от вас осталось? Только спесь! А от вашей силы? И вот эта гора, — генерал указал пальцем в сторону перевала, — последнее, что отделяет вас от поражения. Можешь не сомневатся, ещё до снега мы будем на той стороне.

Горец прищурился, глядя куда-то сквозь мятущееся пламя, и произнёс медленно, разделяя слова паузами:

— Я вот что скажу тебе… И, думаю, это всё, что тебе нужно знать… Когда настанет час, мы все выйдем… даже дети и старики. Каждый встанет и сольётся с камнями, и земля вздрогнет и сбросит вас, как собака блох. И мы все умрём там, на том перевале, но не пустим вас в долину, — голос Оорда звучал напевно и тихо, но было в нём что-то такое, отчего у генерала даже волосы на голове зашевелились, — мы все там погибнем… А ещё — мы заберём с собой всех вас.

Глаза горца, отражая пламя костра, стали совсем жёлтыми, точь-в-точь расплавленный янтарь. И было понятно, что говорить дальше не о чем.

— Мы возьмём перевал, хотите вы этого или нет. А теперь, раз ты не хочешь по-хорошему, Оорд, будет по-твоему.

Генерал встал и приказал Урлаху:

— Допросить с пристрастием! Да смотрите, чтобы остался жив до утра.

Потом выплеснул остатки вина в костёр. Горец был прав — вино и в самом деле перчёное пойло, Барку руки бы оторвать за такую стряпню. И быстрым шагом он вернулся в шатёр. Зловещие слова Оорда ещё звучали у него в ушах. До следующего штурма две недели, не меньше, а то и три. Ждать обозы с провиантом и оружием, подкрепление, да ещё одного колдуна в помощь от королевы. А что потом? Потом, если этот Оорд прав, а у генерала были основания ему верить, они все там погибнут. Раз сегодня Урлах смог взять самого главу клана Заклинателей, значит, в Лааре дела совсем плохи. Значит, они загнали проклятых айяарров в самый угол. А что остаётся зверю загнанному в угол?

— Эй, Барк! Жабья твоя душа, где тебя носит?

— Тут я, вашеслость, — горбатая тень появилась из темноты.

— Разожги огонь, свечей ещё принеси, вина и поесть. И перьев.

Генерал достал ларец с письмами, перечитал два последних, затем порвал своё письмо, адресованное королеве, и, взяв чистый свиток и перо, сел писать заново:

«Милостью Богов, приветствую вас, Настоятельница Ладдерис!

Посылаю вам знак моей глубокой привязанности и уважения. Обстоятельства таковы, что вынуждают меня в самый кратчайший срок забрать вашу воспитанницу Кайю. Для чего я направляю к вам моего верного человека — Дарри Абалейна с эскортом, чтобы он сопроводил её как можно скорее в Рокну. Вместе с этим письмом я также посылаю вам полную оплату её обучения и проживания за последний год, а также и сверх того в благодарность за ваше терпение, доброту и заботу. Надеюсь, Боги будут милосердны ко всем нам.

Прошу вас по получении этого письма немедля в тот же день отправить Кайю в путь. Это важно.

Прощайте. Всегда Ваш, Арджент Альба».

Размашисто расписался, поставил оттиск своей печати внизу письма, и щедро присыпав его песком, взялся за второе. Он писал быстро и много, не отвлекаясь на дикие вопли горца, которые доносились со стороны лагеря — Урлах знал своё дело. Писал, подписывал, ставил печати и присыпал песком. К тому моменту, когда пятое письмо было дописано, за пологом раздалось громкое:

— Уйди, дурень, зашибу! — и в палатку без доклада вошёл капитан Дарри Абалейн.

Ночь уже сгустилась, стала чернее угля, даже вопли горца стихли — видимо, ребята Урлаха решили устроить перерыв. Дарри принёс с собой запах пыли и лошадиного пота — видно, что скакал весь день без устали, и выглядел так, словно сейчас упадёт замертво.

— Добрый вечер, Ваша милость! — стащил шляпу, махнув ею, что перья лихо подмели пол.

— Добрый ли? — усмехнулся генерал. — Ладно, пусть будет добрый. Заждался я тебя уже. Садись, поешь и рассказывай. Какие вести?

Приглашать дважды не пришлось. Дарри снял плащ, ремень, саблю — всё бросил на походный сундук, стянул перчатки и, сев прямо на волчью шкуру, лежащую на полу, без стеснения плеснул вина в бокал генерала и выпил.

— Дурные, я бы сказал, ваша милость. Ещё одна деревня к северу от Ирха. Семь человек, — Дарри закусил вино утиной ногой. — Как же давно я не пил хорошего вина!

— Так же разорваны?

— Да, вся семья мельника и четыре работника. Но в этот раз он был как-то особенно лют, словно чует близкий конец. Ну и как всегда — никто ничего не видел, только следы. Лапы, когти — всё как раньше. Мы опоздали всего на час…

Дарри рассказал всё как было, умолчав лишь о том, что нашёл живого свидетеля. Ему нужен маленький козырь в этой игре. Таврачья старуха сказала, что девчонку нужно оставить у неё до темнолуния. Тогда она сделает хорошую нить. Он и оставил. Да и какая польза с этой девчонки генералу? Отдать её колдуну? От колдуна толку, как от тех козлов, которых он режет, молока. А с новой нитью Дарри уж точно возьмёт эту тварь. Будет подарок генералу, ну и ему обещанная королевой награда, жаль только, что ждать целых две недели.

— Ладно, всё равно ему осталось недолго. Держи. Для тебя новое поручение будет. Поедешь в Шерб.

Генерал протянул капитану кофр для свитков и кратко изложил суть дела. Дарри слушал и молчал, но по глазам было видно, что ушам своим он верит плохо. Но переспрашивать не стал. Взяв кофр, поклонился.

— Когда прикажете уезжать?

— Немедленно. Эскорт возьми сам, кого нужно и сколько нужно. И помни — время дорого. Очень. Я вскоре тоже поеду к королеве, так что встретимся в Рокне.

— Разрешите идти?

— Иди. И ещё… никто не должен знать, ты же понимаешь?

— Не беспокойтесь, ваша милость, я нем, как рыба.

Дарри допил вино прямо из бутылки, сгрёб в охапку свои вещи и бодро зашагал в темноту.

Генерал вышел наружу вслед за ним. Долго стоял и смотрел, как Лучница прячет своё остриё за тёмную кромку гор, слушал, как ухает филин в ветвях за походным госпиталем, да перебрёхиваются где-то в зарослях орешника вездесущие лаарские лисы, падкие до объедков, как рычит и хрипит горец и изредка ругается Урлах. Сон не шёл. Тянуло холодом. Продрогнув окончательно, он вернулся в шатёр, подбросил дров в жаровню и сел писать ещё одно письмо, да так и задремал за столом в ожидании утра.

А к утру горец сбежал.

Глава 3. Деликатное дело

Эскорт Дарри оставил на постоялом дворе на выезде из Шерба.

До Обители было всего пару квардов. Места тут тихие, до границы далеко. Не слышно отголосков войны, и про Зверя на каждом углу не судачат. Так что шестеро сопровождающих с их скабрёзными шуточками и праздным любопытством могут спокойно резаться в кости. В его деле они пока что были совсем лишние. Он взял только местного кучера и спозаранку покатил по пыльной дороге в монастырь.

Утро было по-летнему жарким и красное зарево на востоке обещало знойный день. Вокруг города и до самой Обители по сторонам простирались поля: виноградные, розовые, лавандовые — владения монастыря и оливковые рощи. Кучер, меланхоличный старичок в потёртой кожаной жилетке, по лицу которого было видно, что чужие тайны ему неинтересны, монотонно понукал лошадей, и те бежали размеренно. Дарри сидел рядом на козлах, разглядывая поверх гнедых спин дрожащую в утреннем мареве громаду Обители, что занимала всю вершину холма. От её грязно-жёлтых стен разбегались во все стороны стройные ряды подвязанных лоз, как тугие косички в причёсках коринтийских модниц. Местное вино, густое и тёмное, стоившее на севере по три лани за бутыль, тут продавалось на каждом шагу. И вчера на постоялом дворе они воздали ему должное.

Дарри сорвал кисть, плотно набитую сизыми ягодами — терпкими и сладкими, с лёгким привкусом ежевики и тутовника. Только здесь, в Шербе, солнца столько, что оно превращает виноград в настоящий божественный нектар.

Письмо к настоятельнице он отвёз ещё вчера, надеясь забрать дочь генерала ранним утром, чтобы ехать не по самому зною и быстрее добраться в предгорья. Что ни говори, но дело было деликатным, а Дарри не любил деликатных дел. Хоть и служил у генерала уже шестой год, но такое поручение ему приходилось выполнять впервые, и потому закончить с ним он особенно торопился.

С какой бы стати генералу скрывать, что у него есть ещё одна дочь, да ещё и прятать её здесь?

Он всю дорогу думал об этом. Не секрет, что вокруг корпуса всё время отирались разные девицы, падкие до мужских ласк и жалованья. Некоторые маркитанки тоже не прочь были совместить продажу вяленого мяса, козьего сыра и муки с другого рода услугами. Но он никогда не видел и не слышал, чтобы к генералу приходили женщины. Дарри знал и жену генерала — леди Альбу, видел его сына и двух дочерей. Генерал был верен жене…

Тогда откуда ещё одна дочь?

Но и в том, что дочь генерала внебрачная, он почти не сомневался. А если она даже и не бастард, то либо больна, либо уродлива, либо калека. Обитель Тары славилась тем, что привечала всех обделённых судьбой, а местные сёстры и лекари могли ухаживать за несчастной девочкой.

Настоятельница вчера была не разговорчива. Правда, он прискакал поздно, на закате, и ворота Обители были уже заперты. Его пустили только потому, что он назвал имя генерала Альбы. Настоятельница приняла его в комнате с большим балконом, выходящим в сад, и пока она читала письмо от генерала, Дарри внимательно разглядывал, как выглядят воспитанницы Обители и чем они заняты.

Они сновали туда-сюда, все в одинаковых саржевых платьях, синих с белыми воротничками. Носили в корзинах овощи, стирали, вешали бельё, кормили кур. Под большим навесом стояли бочки, лавандовые снопы и корзины с розовыми лепестками. Послушницы готовили душистое масло. А слева, на втором этаже, сквозь балюстраду виднелись классные комнаты, в которых шли занятия. Но ничего, что помогло бы ему узнать тайну генерала, он не увидел.

— Завтра на рассвете можете её забрать, — настоятельница свернула письмо, пересчитала деньги и, указав рукой на дверь, добавила, — а теперь идите. Послушницы собираются к молитве и мужчине здесь не место. Сестра Анна проводит вас.

Тощая старуха со связкой ключей выпроводила его и заперла дверь.

Быть провожатым больной девочки Дарри хотелось меньше всего, ведь дорога в Рокну длинная — семь дней пути, а нянька из него так себе.

Надо было Мартина взять, у того получалось ладить с детьми. Вот хоть с мельниковой дочкой.

Да ещё его отряд, состоящий из бывалых разведчиков, та ещё компания. Будут шептаться, обсуждать, выспрашивать у него. Потом слухи пойдут, а сплетни про генерала ему не нравились, потому что Дарри его уважал. Когда-нибудь он и сам хотел быть таким же бесстрашным, спокойным, уверенным в себе человеком, который не боится ничего и не имеет слабостей.

«Заберёшь мою девочку», — именно так он и сказал.

Вот в тот момент Дарри и понял, эта девочка — слабость. И ему это было неприятно — осознавать, что у генерала есть слабости.

Но зачем генералу понадобилось везти её в Рокну именно сейчас, когда грядёт последняя битва за перевал?

Всё это было странно.

Лошади взбирались по холму, и впереди медленно вырастали зубчатые башни — массивные стены из песчаника в паутине степного плюща, полукруглые арки и воротные столбы, увенчанные мраморными совами — символом этого места, поднимались вверх по мере того, как карета Дарри приближалась к подъездной аллее.

У самых стен лавандовые поля переливались от утреннего ветра лиловым шёлком, и густой запах цветов накрыл его с головой. Карета протарахтела по каменным плитам и остановилась перед главным входом.

— Обождите тут, сейчас выйдет, — ответил старик, сидевший у ворот.

Надо было ещё пряников купить и кренделей у торговки на площади. Или что там ещё положено детям? Ну хоть куклу какую-нибудь.

Дарри спрыгнул на землю и прошёлся вдоль стены. Вездесущий виноград был и здесь, более крупный, иссиня-чёрный, и он не удержался, снова сорвал кисть.

И сказать сопровождающим, чтобы не ругались при ней. Купить еды в дорогу, яблок, что ли… Зря вчера у настоятельницы не спросил, что нужно.

У него были младшие сёстры, но их жизнью занималась мать, и Дарри никогда особо не интересовало, что они едят или во что играют. Как и положено маленьким знатным дамам у них были атласные ленты, платья с кружевами и куклы, шкатулки какие-то и вышитые платочки. И они любили сладкое. На этом познания Дарри о мире маленьких женщин заканчивались.

Он купил ей конфет — красных и жёлтых петушков на палочках и пастилы. Другого всё равно ничего не было, а как поедут мимо Индагара, там уж большая ярмарка есть и лавки…

Почувствовав, как кто-то смотрит в спину, резко обернулся.

Она стояла в тени кареты с небольшим потёртым саквояжем в руках и холщовой сумкой, украшенной кистями. От неожиданности Дарри раздавил ягоду, и брызнувший сок испачкал ему руки и лоб. Он мысленно ругнулся, вытер ладонь о штаны, чего вообще никогда не делал, и от этого даже покраснел. Потому что ругнуться хотелось вслух, а нельзя было.

— Л… леди Альба?

— Кайя, — она робко улыбнулась и, видимо, не поняв удивления на его лице, присела в реверансе.

«Заберёшь мою девочку».

«Девочке» было около двадцати лет, и, глядя на неё, Дарри вдруг всё понял — почему Обитель, почему генерал это скрывал, почему послал его…

Незаконнорождённая. Полукровка. Веда.

Он смотрел на неё, растерявшись, и чуть было руку ко лбу не приложил в приветствии, а потом, опомнившись, отшвырнул виноград, поклонился, пряча испачканную ладонь за спину, и распахнул дверцу кареты.

Дочь генерала не была больной, уродливой или калекой, скорее, наоборот — по-своему она была даже красивой: высокая, почти с него ростом, а ведь он не из маленьких, худая, в синем платье послушницы, которое было ей немного коротко, и коричневых ботинках. Каштановые волосы заплетены в косу и перевязаны широкой тёмной лентой, но пара прядок выбились и закрутились колечками на шее. Вобщем-то обычная послушница монастыря. Но выдавали её глаза. Не такие ярко-зелёные, как у настоящих вед, а словно разбавленные солнечным светом. Казалось, что по их прозрачной зелени кто-то рассыпал горсть жёлто-карих крапинок. И веснушки на носу. Чуть-чуть. Но угадать, что её мать была из Детей Леса, совсем не сложно. Наверное, если присмотреться, то можно заметить и как зрачки у неё иногда меняются, вытягиваясь в вертикальную линию, как у айяарров. Или лучше не присматриваться?

Бастард ещё куда ни шло. Едва ли кто осудит за это самого Альбу. Но полукровка! Да ещё первый ребёнок… старшая внебрачная дочь? Её следовало оставить в лесу и забыть. Она и не человек вовсе. А веды бы позаботились о своей дочери. Насколько Дарри знал, они бы никогда и не отдали настоящую веду людям.

— Эээ, меня зовут Дарри. Капитан Дарри Абалейн, к вашим услугам. Ваш оте… хм, генерал должен был написать вам. Позвольте? — он ещё раз поклонился и, забрав у неё саквояж, подал руку, чтобы помочь. — Прошу.

— Я… я сейчас.

Она повернулась, смотрела некоторое время на Обитель, постояла недолго, вздохнула и молча села в карету.

С чего он вообще решил, что она должна быть маленькой девочкой? Конфет купил, дурень! Хотя той ночью генерал был немногословен, а Дарри сильно устал с дороги, да ещё выпил вина и не переспрашивал — спать хотел так, что глаза слипались. Всё думал тогда про дочку мельника и поисковую нить, вот и решил, что «девочке» лет шесть-семь. И почему он запнулся на слове «отец»? Судя по той заботе, что проявил генерал, в этом можно было как раз не сомневаться.

«Заберёшь мою девочку».

Дарри закрыл дверцу кареты, отошёл к лошадям и, усмехнувшись, хлопнул себя по лбу со словами:

— Дарри, кажется, ты идиот!

К обеду следующего дня их маленький отряд остановился на правом берегу Серебрянки. В этом месте у дороги была развилка, и переправившись на другой берег, они поехали бы на восток в сторону Индагара, а потом на юг. Но в ночь перед этим уходящее знойное лето разродилось небывалой грозой и ливневым дождём, который, начавшись вечером, шёл до самого рассвета. К утру Серебрянка, переполнившись водой, прорвала в верховьях заторы из камней и деревьев и с грозным рёвом устремилась вниз, снеся попутно хлипкий деревянный мост.

Народу с обеих сторон уже набралось немало. В вязкой глине, перекрикивая шум гудящей реки, возле своих обозов, гружённых дынями, бочками и мешками с зерном, толкались торговцы, погонщик с целым стадом коз и кучер почтовой кареты.

Дарри проехал вдоль берега, решая, что же теперь делать. Можно было бы вернуться назад, через десять квардов свернуть на юг до следующей переправы, хотя это день пути. Но там дальше дорога давала изрядный крюк, а переправа — низкий деревянный мост, который, скорее всего, вот также смыло паводком. Так что можно было потерять и два дня. Вторая дорога уходила на север, в горы. Там, гораздо выше, был ещё один мост — каменный, айяаррский, который дождь тронуть не мог — слишком высокий. Оттуда можно доехать до Броха, а уж там они будут как раз за перевалом по дороге на Рокну.

— Миледи? — он заглянул в окно кареты. — Предлагаю поехать другой дорогой, потрясёт немного, тут камни кругом. Вы как?

— Да, конечно, — она улыбнулась в ответ. — Ничего страшного.

Она всегда ему улыбалась и соглашалась со всем: с привалами, ночёвкой, с едой, которую ей предлагали. Сама норовила поднять саквояж, открыть дверь и помыть миску в реке, а когда Дарри попытался её отобрать, посмотрела недоумённо, слегка приподняв правую бровь, и миску не отдала. А однажды сказала тихонько, чтобы не слышали другие сопровождающие:

— Капитан? Хочу попросить вас — не зовите меня миледи, зовите просто Кайя.

— Но…

— Я знаю, кто я, — и взгляд её сказал больше, чем любые слова.

Он хоть и согласился, а всё равно язык не поворачивался называть её просто по имени. Дочь генерала всё-таки, и поэтому он остановился всё-таки на неитральном: «миледи». Ни Кайя, и не леди Альба.

Вот и сейчас она без вопросов согласилась ехать по северной дороге, хотя трястись по ней в карете одно мучение. Но уж такая она странная девушка — дочь генерала…

Дарри приложил ладонь ко лбу, разглядыва уходящую вверх дорогу. На самом деле его смущали совсем не ухабы. Беспокоило другое. Слишком уж близко они будут находиться к лаарским землям, к границе. Но генерал сказал «как можно скорее», и, взвесив все за и против, Дарри направил своего коня на Брох по северной рокаде.

* * *

Кайя мучила вышивку с розами и лилиями от самой Обители. Вышивание всегда давалось ей с трудом, но надо же было чем-то себя занять. Тряская дорога по камням выматывала, а смотреть в окно, на котором мельтешит туда-сюда бархатная синяя штора, утомительно. Да и что там за окном? Каменные стены и отвесные скалы, головокружительные обрывы, под которыми ревёт перекормленная дождями река, лапы можжевельника и ежевики, скребущие по бокам кареты, когда та, петляя, крадётся вверх, куда-то в молочно-серую шапку облаков.

С тех пор, как отец отдал её на воспитание в Обитель, Кайя мало где бывала. В Шербе — городке неподалёку, на ярмарках, помогала в госпитале, на благотворительном балу жены градоначальника, где разносила букетики, в окрестных лесах со старой Наннэ, собирая травы и коренья. Это в раннем детстве отец перевозил её с места на место, пытаясь найти для дочери настоящий дом, и жила она у разных людей, но везде обычно не подолгу, не понимая почему. До тех пор, пока не попала в Обитель и не встретила таких же, как она, полукровок и бастардов — неудобных детей, которых родители привозили в монастырь и зачастую просто оставляли у ворот. Обитель принимала всех…

Мост прятался в облаках, похожих на белую яичную пену, которой мажут праздничный пирог. Карета нырнула в неё, и их окутал серый клубящийся сумрак. Они выехали на ровную поверхность, трясти перестало, и копыта лошадей зацокали мерно в такт. Вокруг, руку протяни, молоко — пальцев собственных не видно. Гул реки поутих, доносился откуда-то снизу, понятно, что издалека. А Кайя хотела рассмотреть этот мост — творение каменных шептунов. В Обители она слышала рассказы о домах, мостах и замках, созданных айяаррской магией, и сейчас напряжённо вглядывалась в туман, пытаясь различить хотя бы очертания перил. И ей даже показалось, она их увидела — расплывчатую линию на уровне окна…

…там оно и сидело. На этих перилах. Выделяясь тёмным пятном в молочно-белой пене. И можно было бы подумать, что это камень или столб, горгулья, наконец, или просто куст. Если бы не глаза.

Кайя отчётливо их разглядела — жёлтые, яркие, с красными точками зрачков. Они чуть светились в тумане, сияющим ореолом, похожим на тот, что окружает луну в туманные ночи. Глаза моргнули и посмотрели прямо на Кайю.

Дыхание остановилось, а сердце, сделав предательский толчок, забилось как сумасшедшее. И лошади вдруг заржали, заволновались, встали на дыбы, карета дёрнулась. Кайя отпрянула от окна, прижавшись к подушкам в углу, схватилась за поясок, на котором под пряжкой был спрятан защитный амулет, что дала ей старая Наннэ. Карета понеслась вперёд, раздался тревожный свист, и следом послышалась разухабистая брань Бёртона.

Их мотало из стороны в сторону, дверь кареты распахнулась, и пяльцы, подушки, корзинка с нитками — всё улетело в туман. Карету подбрасывало на камнях с такой силой, что, казалось, ещё мгновенье — и колёса не выдержат, оторвутся, и всё полетит в пропасть. Кайя, вцепилась в сиденье и, закрыв глаза, зашептала, как учила её Наннэ, связывая мысленно руну в кольцо — попыталась успокоить лошадей.

«Ты же веда, деточка, Мать всего живого говорит твоими устами, любая живая тварь тебя послушает, надо только уметь говорить устами Матери».

Слова старой Наннэ сами собой всплыли в голове. И она всё повторяла и повторяла, набрасывая на руну новые кольца, надеясь, что всё-таки получится. Иногда ведь получалось. Не с лошадьми, конечно, но голубей приманивать она умела.

Карета неслась все быстрее, дорога пошла с моста вниз.

— Стоять! Тпрру! Стояяять! — она слышала, как кричит Дарри.

— Капитан! Разобьётесь! Не-е-ет! — перекрикивал его Тальд.

А Бёртон только бранился на все лады где-то позади.

— Уходиии!

— Не прыгай! Капитан! Убьёшься!

— Ах, ты! С ума совсем попятил! Капитан! Стояа-а-ать, родимые!

Колец было достаточно, и она мысленно набросила их на лошадиную пару. Скачка резко замедлилась. Карету занесло, ударило обо что-то, и она опрокинулась на бок. Кайя полетела с лавки, врезавшись головой и плечом в угол. Послышался треск ломающегося дерева, ржанье, а потом все замерло. В голове летали звёзды, и круги плыли перед глазами, но они остановились, и Кайя расслабила скрюченные пальцы, отпуская руну.

Выбраться ей помог Бёртон.

— Вы живы, миледи? — он заглянул откуда-то сверху, распахивая над ней дверь кареты лежащей на боку. Первой появилась его рыжая борода, потом огромные руки с толстыми пальцами подхватили Кайю подмышки и вытащили наружу.

— Ничего, спасибо, — она потёрла лоб и плечо.

Голова кружилась, но Кайя сразу же оглянулась, ища глазами то, что ей привиделось.

Дорога уходила влево, облако осталось позади, пряча от глаз странный мост и то, что было в нём. Дарри сидел, прислонившись к камню, держался за правый бок, и под его пальцами на одежде расплылось кровавое пятно. Кайя потом узнала, что он запрыгнул на одну из лошадей в упряжке, чтобы остановить карету, а на повороте его выбросило, и можжевеловый сук распорол ему весь правый бок. И это был безрассудный и смелый поступок, который мог запросто стоить капитану жизни.

Тальд стаскивал с него одежду, пока остальные поднимали карету, не стесняясь в выражениях насчёт лошадей, тумана и айяаррских мостов.

— Вам, миледи, лучше на это не смотреть, — криво усмехнулся Дарри, его карие глаза были почти чёрными от боли, и бледный лоб покрылся испариной.

— Я… м-могу помочь, — произнесла Кайя, подойдя поближе, — я умею лечить.

Тальд и Дарри переглянулись. Леди полагалось упасть в обморок, да хоть бы после этой бешеной скачки или уж хотя бы при виде крови, раны или, наконец, полуголого мужчины. Но Кайя только хмурила лоб и разглядывала рану с любопытством старого лекаря.

— Не беспокойтесь, миледи, ничего страшного, шкуру только ободрало, да это ничего — у капитана-то шкура толстая! — ответил Тальд, со знанием дела тыча Дарри в бок пальцами.

— Ну-ка, поднажми родимые! Раз, дава, три! — зычно крикнул Ард, и карета с жалобным скрипом встала на четыре колеса, хлопая сломанной дверцей.

Лошади зафыркали и заплясали, удерживаемые твёрдой рукой Арда. Подошёл Бёртон, вытирая рукавом лоб, и сунул Дарри флягу в руки.

— Ну, капитан, дурья твоя башка, как ты только жив остался?! Если бы лошади не встали, быть бы тебе вороньим кормом вон в той расщелине! И вам, миледи. На, выпей! Ежели моя настойка его не вылечит, миледи, — он поскрёб бороду пятернёй, — то рана, стало быть, неизлечима.

Он заржал, и все засмеялись, даже Дарри, придерживая рукой раненый бок. Радовались тому, что все закончилось благополучно.

Кайя смутилась, но потом принесла холщовую сумку с кистями и, достав из неё несколько пузырьков и мешочков, присела рядом с капитаном.

— Я правда умею лечить… я помогала в госпитале, и Наннэ в Обители меня учила… разному, — произнесла она негромко, так, чтобы слышал только Дарри.

Рана хоть и выглядела на редкость безобразно, в тоже время опасной не была. Но все собрались вокруг и стали наблюдать.

— Чего таращитесь? — Дарри хлебнул из фляги Бёртона и сплюнул на траву. — Боги милосердные, как ты пьёшь эту отраву! Что там случилось? Вы бы поосмотрелись, а не торчали тут, как прыщи на заднице! Простите, миледи. Что-то же напугало лошадей!

— Не знаю. Может, медведь, — ответил Тальд, прикладываясь к фляге вслед за Дарри и пропустив мимо ушей пожелание капитана уйти и заняться полезными делами.

Бёртон посмотрел вверх. Облако ушло, открыв взглядам величественный каменный мост — творение айяаррских шептунов: три полукруглых пролёта напоминали выгнувшего спину зверя, перила украшали каменные кружева, а по краям, воздев морды к небу, стояли массивные статуи волков. Кайя обернулась, вглядываясь в очертания перил, но там никого не было.

Может ей показалось? Может она приняла за чудовище фигуру каменного волка?

— Кто построил здесь этот мост? — спросила она, осторожно стирая кровь.

— Это лаарские земли, — ответил Дарри уклончиво.

— Больно? — она потрогала рёбра в нескольких местах, проверяя, не сломаны ли.

— Нет. Просто ушиб. Мне не в первой, знаю как оно…

Рёбра капитана, не смотря на отвратительную рану, были целы. Кайя хотела рассказать, что видела в облаке, но такое пристальное внимание со стороны мужчин её смутило. Они стояли вокруг, передавая флягу из рук в руки, прихлёбывая и разглядывая, что она делает, и шёпотом бсуждая это, но так, что слышно было каждое слово. И, покраснев до корней волос, она предпочла вообще не поднимать голову. Промыла рану, присыпала порошком из мешочка, что дала ей с собой Наннэ, смазала смолой, чтобы стянуть края и наложила повязку из разорванной рубахи.

Дарри смотрел внимательно, как её ловкие пальцы снуют туда-сюда со знанием дела, на её сосредоточенное выражение лица, закушенную губу и морщинку между бровей, и чувствовал, что боль отступает. Прикосновение её рук успокаивало и было приятным. А после настойки, которую она ему дала, горькой, но пахнувшей розовым маслом, даже слабость прошла. И на вкус она была уж точно лучше мерзкого пойла Бёртона.

Вблизи её глаза казались совсем уж прозрачными, точь-в-точь лесное озеро — утонуть можно, и вот так близко было заметно, что зрачки у неё то круглые, как у людей, то меняются, чуть вытягиваясь, когда она пристально разглядывала что-то. А ещё улыбка. Искренняя, доверчивая, лучистая. Глаз не оторвать…

— Ну вот, до какого-нибудь лекаря доехать сможете, а так ничего страшного нет, до свадьбы заживёт, — произнесла она и снова улыбнулась.

Сказала это, не подумав. Наннэ всегда так говорила раненым и больным мужчинам, но, наверное, капитан смотрел слишком пристально, и потому она смутилась ещё сильнее, отвела взгляд и суетливо стала складывать в сумку свои вещи.

— У вас руки в крови…

— А, это! Ничего, я в ручье помою, — она снова улыбнулась, опять отвела взгляд и, торопливо вскочив, побежала по камням вниз к воде.

Дарри натянул куртку и пошёл следом, придерживая рукой раненый бок.

— Я вас провожу. Не знаю, что спугнуло лошадей, не хотелось бы, чтобы вы повстречались ещё и с медведем.

Она присела на берегу реки, вымыла руки в ледяной воде и плеснула в лицо, чувствуя, как стоящий сзади капитан её разглядывает.

Они все её разглядывали исподтишка, и только Бёртон делал это не смущаясь, видимо, настойка, к которой он то и дело прикладывался, его бодрила и придавала смелости. И у всех у них, кроме Дарри, в глазах был один и тот же вопрос: «Кто она такая?». Поэтому, пока вокруг никого не было, Кайя насмелилась и спросила, обернувшись:

— Капитан? Вы не знаете, зачем отец велел везти меня в Рокну?

Дарри посмотрел на мост, парящий над ущельем, и пожал здоровым плечом:

— Не знаю, миледи. Он не сказал.

— С ним все хорошо? — она хоть и хотела скрыть тревогу, но всё равно голос её выдал.

— С вашим отцом? Вполне, — ответил Дарри успокаивая, — не переживайте, миледи, надеюсь, до зимы мы возьмём перевал, и война закончится. А теперь идёмте, надо успеть засветло выбраться из этого места. Не нравится мне все это.

Она встала, пошла к карете и, когда поравнялась с капитаном, он произнёс негромко:

— И ещё, миледи… — замолчал и добавил, словно извиняясь: — Кайя… я хотел сказать… спасибо.

— За что?

— У вас чудесные руки, — он сделал паузу и произнёс тише, — и за то, что лошадей остановили. Вы спасли нам жизнь.

— Как вы… узнали? — она снова вспыхнула, и смущение сменил испуг.

Дарри приложил палец к губам и добавил шёпотом:

— Я никому не расскажу.

Она не ответила, только, подхватив подол, торопливо направилась вверх по склону.

К закату они добрались в Брох. Но всю дорогу ей казалось, что из каждой расщелины, с каждой скалы или дерева на неё смотрят красные зрачки страшных глаз из тумана.

Глава 4. Пожар

Первым дым почувствовал Дарри.

— Стойте! — крикнул он и поднял руку вверх.

Осадил лошадь, и та заплясала на месте. Солнце клонилось к горизонту, пряталось в пыльно-красное марево, и длинные тени от горных вершин хищными пальцами потянулись в долину. До Броха оставалось не больше кварда, только обогнуть ельник.

Дарри постоял, принюхиваясь.

— Чего там? — подъехал Бёртон, глядя на разъезженную телегами дорогу, прищурился и погладил кудрявую бороду.

— Дым… Чуешь?

— Ну? Чего всколготился-то? Дым как дым.

— Как вроде кожа горит…

— Скажешь тоже! Кизяк это горит, — ответил Бёртон со знанием дела. — Это же Брох! Тут одни гурты кругом да скот продают погонщики, тут этого добра!

Горело дерево вперемешку с сырым подгнившим сеном и конским навозом. Это Дарри и так почувствовал. И всё-таки… кожа…

Эта война и охота за чудовищем, длившаяся не первый год, казалось, скоро и его самого превратят в зверя, заставляя вздрагивать от каждого шороха, в каждом звуке слышать крадущуюся опасность. Он видел знаки кругом — дохлых ворон, сны про рыбу или чёрных кошек, он чувствовал каждый запах — гниющей листвы, мышей или страха, он слышал, как падает с дерева сухой лист и тля сосёт лозу. И этот дым ему не нравился.

Он тронул лошадь и проехал вперёд.

Ельник кончился. За поворотом дорога уходила вниз, упираясь в развилку с покосившимся витым айяаррским столбом — драйгом. Столб старый, замшелый, да такой ни одной буре не под силу свалить — видно, что это люди пытались его корчевать или тащили лошадьми, но выдернуть так и не смогли. В итоге приделали к нему изгородь для загона. Пастухи, перегонявшие осенью стада с горных пастбищ на юг, останавливались здесь для продажи овец и коз местным скорнякам.

От столба в другую сторону и начинались скорняцкие мастерские и лавки, налепившиеся вдоль дороги одна на другую, как репьи на коровий хвост. Лучшие кожи, сапоги и сёдла были именно отсюда. Тут же виднелась кузница и большой постоялый двор, выходивший задами на петлявшую в зарослях краснотала и камышей речушку, а дальше черепичными крышами рыжели предместья Броха. Когда-то здесь были лаарские земли, но сейчас почти все предгорья по эту сторону хребта заселили люди.

Дым жался к земле, стелился над рекой и утекал лентой в низину — горел ближайший к столбу амбар.

Люди с вилами и косами собрались рядом большой толпой, и стояли полукругом, глядя на огонь. Но никто не пытался его тушить.

— Тпрррууу! — зычно закричал Ард, карета остановилась, съехав на луг с дороги в стороне от пожара.

— Что там случилось? — спросила Кайя, выглядывая в окно.

Рука Дарри легла на дверцу:

— Миледи, вам лучше не выходить. Ждите здесь.

Дарри и остальные спешились и пошли к толпе, стоявшей у амбара. Кайя посидела недолго и выбралась наружу — спина и ноги ныли от тряской езды по камням. Хотелось снять туфли и босиком пройтись по ковру из горца и белого клевера или просто посидеть на лугу. Не важно, что там опять стряслось. Как она успела заметить за время этого путешествия, в пути вечно что-то происходит: чья-то лошадь сломала ногу, опрокинулась карета, размыло дорогу или случился камнепад, кто-то рожал, кто-то умирал, и каждый раз Дарри с серьёзным лицом говорил ей: «Вам лучше не выходить, миледи». И в чём-то он, обычно, оказывался прав.

Солнце, сбрызнув позолотой жестяного петушка, венчавшего крышу постоялого двора, поиграло розовым на белых вершинах гор и скрылось. Мимо прошмыгнула кошка в заросли вербейника, беспокойно закудахтали куры, и позвякивая бубенцами, к ручью прошла неторопливая пятнистая корова. Кайя сняла туфли, закрыла глаза, и постояла немного в мягкой траве. От реки потянуло вечерней прохладой, стало зябко. Сорвав колосок мятлика, она тихо обошла карету, чтобы Дарри не увидел, поёжилась и направилась к огню.

Зачем они жгут амбар?

Дотронулась рукой до ивы…

Не ходи туда!

Кайя вздрогнула.

Иногда она их слышала. Деревья. Травы. Веды всегда слышат лес. Так говорила старая Наннэ. Только вот она не веда. Она — человек. Так ей говорила Настоятельница. И Кайя старалась не слушать этот тихий шёпот леса. Скажешь кому, что с тобой говорят деревья — высекут. Или прикажут ночевать в подвале. Лишат ужина. В этом мире нельзя быть ведой.

В толпе ближе к дороге стояли женщины в длинных кожаных фартуках поверх платьев и тёмных платках, почти каждая с ножом или палкой. Смотрели, как огонь с треском пожирает стропила на крыше амбара, как языки пламени лижут почерневшие брёвна, и тихо переговаривались между собой. Лица серые, на глазах слёзы.

Нехорошее предчувствие шевельнулось у Кайи в душе.

Дарри и его отряд ушли к соседней лавке, там же толпились мужчины, в основном скорняки: кто с цепом и косой, кто с вилами. Несли мешки. Ард разворачивал какую-то сеть, Бёртон и Тальд побежали с саблями к реке. Кайя подошла ближе.

— Эй, барышня, вам туда не надо! — один из мужчин схватил её за руку, но она уже шагнула к большому окну лавки, в котором была выставлена на продажу упряжь, и только потом поняла, что лучше бы ей было не видеть того, о чём шептались местные.

— …как чувствовала…

— …да кабы знали! Засов-то выломал, куды против такой силищи!

— …третьего дня только приехал. В Ирхе, говорит, также было, и никто не слышал, а потом мельницу спалили…

— …не только амбар, но и лавку-то теперь сжечь надо бы, как бы не вернулося…

— …в два пальца борозды от когтей…

— …даже на потолке…

Она только увидела Дарри, который бросился к ней и, не удержавшись, ругнулся:

— Миледи! Вашу мать! Сказал же сидеть в карете!

Очнулась она на мокрой от росы траве. Между лопаток упирался острый камень, а сверху нависал капитан, отчаянно размахивая перед её лицом своей шляпой с журавлиными перьями. Веера у неё отродясь не водилось, как и нюхательных солей, да и не думала она, что ей, выросшей в Обители, когда-нибудь это понадобится. Но сейчас перед глазами снова встала картина, которую она увидела поверх сёдел и сапог, стоявших в окне лавки, и забыть её она не сможет до конца своих дней.

Что это был за зверь, который мог сделать такое? Медведь? Волк?

Только сейчас ужас подкатил куда-то к желудку, сжал его, выворачивая наизнанку. Оттолкнув заботливые руки Дарри, Кайя вскочила, бросилась в ближайшие лопухи, и там её стошнило. Какая-то сердобольная женщина помогла, усадила её на деревянную колоду, погладила по голове, как ребёнка, и пока тошнотворный клубок крутился где-то внутри, Кайя слушала обрывки разговора. О страшном Звере. О сотнях разорванных им людей в деревнях вдоль всей границы. О войне, о мести и её отце — генерале Альба, который должен уничтожить проклятых горцев. И о чудовище из Лааре по имени Эйгер.

Тошнота, наконец, отступила.

Надо было уйти, спрятаться куда-нибудь подальше от этого страшного места. Ива ведь предупредила. Не надо было ходить. Но кто же мог подумать…

Вернулись Бёртон и Тальд, вытирая потные лица и пряча сабли, расстроенные и злые, они тихо переговаривались между собой. Дарри стоял на пороге лавки с хмурым, сосредоточенным лицом, и Кайя решила незаметно прошмыгнуть мимо — не хотелось попадаться на глаза капитану. Она и так нарушила его запрет, да ещё её тошнило при нём, а леди допустимо при мужчинах только падать в обморок, но ничего больше. И поэтому было стыдно.

Вот только край глаза зацепился за знакомый узор за его плечом — лилии и розы. Три алых лепестка и зелёная ветка на бежевом шёлке, испачканном кровью — её незаконченная вышивка, которая выпала из кареты на мосту.

Пяльцы с вышивкой были насажены на гвоздь, вбитый в дверной косяк той самой лавки.

* * *

В ночь не поехали, остались в Брохе. На том самом постоялом дворе с жестяным петушком на крыше.

Амбар догорел, только куча чёрной золы все ещё тлела, мерцая в темноте и сочась едким дымом, но не давала уже ни света, ни тепла. Люди разошлись. Дверь в лавку и окна заколотили досками и завесили рядном, решив, что утро покажет, что делать дальше. К утру из Броха должны были приехать храмовники — дурные вести расходятся быстро.

Дарри решил переночевать здесь и выехать пораньше, чтобы не встречаться с рыцарями Храма и их дознавателями. Они убивали едва ли не больше людей, чем Зверь, и сжигали больше деревень, чем во время войны. И ведь никогда не знаешь, кого они на этот раз назовут одержимыми. У храмовников все просто — если Зверь пришёл, значит, жители приманили его. И капитан понимал, что рано утром нужно убраться отсюда, иначе с их допросами можно потерять и ещё два дня. Уехал бы и сейчас, да рисковать не хотелось, и карета требовала ремонта.

На постоялом дворе кроме них осталась только какая-то женщина. Остальные гости, что были днём, уехали в Брох искать другой постоялый двор для ночлега. Оно и понятно — кто захочет ночевать в таком месте? Так что хозяйка была рада — пятеро вооружённых мужчин давали надежду, что Зверь не сунется снова, или на то, что они его остановят, если понадобится. Она послала младшего сына распрячь и покормить лошадей, а сама с невесткой бросилась хлопотать у печи, то и дело вытирая краем платка заплаканные глаза. Быстро собрала на стол: жаркое из козлёнка и окорок, лепёшки, сыр, пироги с ревенем и свежий сидр.

— Сейчас ещё грибочков принесу бочковых и похлёбки рыбной, — смахнула передником крошки со стола и ушла.

Кайе отвели лучшую комнату в верхней части дома с кроватью под кисейным балдахином и вытертой медвежьей шкурой на полу. Единственное окно закрыли ставнями и приладили поперёк толстую балку — на всякий случай. Хоть Дарри и сказал, что Зверь не вернётся, но всё равно так было спокойнее. И еду ей принесли сюда же, только есть она всё равно не могла. Отщипнула кусочек пирога, вышла на лестницу и села в темноте прямо на дощатый пол. Ей хотелось знать, о чём будут говорить мужчины внизу, и она стала вслушиваться, наблюдая за капитаном сквозь деревянные балясины.

Про Зверя она слышала и раньше. В Обители по ночам, когда старшие сёстры тушили свечи и уходили, девушки собирались на чьей-нибудь кровати и рассказывали друг другу шёпотом разные истории. Про принцев, за которых кому-то из послушниц удавалось выйти замуж, про странствующих рыцарей и айяарров из далёких земель, про чёрных, как уголь верров, высоких, как сосны, и очень богатых, которые живут за морем. И однажды один такой приезжал в Обитель за невестой. Был он, конечно, ростом не так высок, как в рассказах, но чёрен был и правда, как печная головешка. Улыбался много и забрал в жёны Адну. Послушницы шептались, что у него целый гарем таких жён, но Настоятельница разрешила. В Нижнем Храме совершили обряд, и Адна уехала с ним, сияя от счастья, как медный таз. Для подкидыша, которым была невеста, выйти замуж за знатного — высшее благо, какое могут даровать боги.

Говорили и про Зверя. В основном это были страшные истории, которые рассказывала Синайя. Родом она была откуда-то из ближайших к Лааре земель. Иногда по большим праздникам она уезжала к родственникам, а возвращаясь, рассказывала…

Она говорила о том, что в ущелье за хребтами живёт чудовище, которое днём ходит, как человек, только в маске, а ночью превращается в зверя и охотится на людей. И что живёт чудовище в красивом замке, у него много слуг и жён, что он — айяарр, колдун и вообще — лаарский князь. А ещё — что он очень богат и может любой камень превратить в золото, а вместо сердца у него большой алмаз.

Кайя не верила в такие истории. И только после увиденного сегодня в лавке, думая об этих рассказах, она поняла — не все из этого ложь. Хотя, как может такое совершить человек? Пусть даже айяарр.

Голос Дарри выдернул её из раздумий.

— Так ведь нет ещё полнолуния! Как такое возможно? — стукнул он кружкой по столу.

Мужчины ужинали и спорили, обсуждая сегодняшнее событие. И потому, как капитан ходил вдоль стола, ставя время от времени ногу на лавку и нависая над своими людьми, и задавал вопросы, видно было, что он очень расстроен и зол.

— Может, этот поганец и не один? — задумчиво ответил Ард.

— Старуха сказала один.

— Ты кому веришь, капитан, таврачьей бабке? — вступился Бёртон, вымакивая куском лепёшки остатки похлёбки. — Да той враницу пустить, что с горы катиться, да ещё когда ей платят! А ты бы её за жабры-то взял, да поглубже, так она тут же и пошла бы враспять. Сказала бы, что и зверь не один и является раз в три дня. И что медведи по небу летают.

— Думаешь, соврала? Но… зачем?

— Любой таврак соврёт — недорого возьмёт. А уж когда видит монету, всё едино скажет то, что ты хочешь услышать. Такое уж они подлое отродье. Да и ты вспомни, капитан, как по-первости упырь-то этот, почитай, по пять раз за месяц появлялся. И в основном головы отрывал, а уж опосля стал только в полнолуние ушкырничать да на части рвать, — Бёртон подцепил ложкой огромный осклизлый груздь и, вонзив в него нож, отправил его в рот. — Может это он опять за старое взялся?

— А как ты вот это объяснишь? — Дарри зло ткнул пальцами в лежавшие на столе пяльцы с вышивкой. — С какого это рожна он нам стал знаки посылать?

— Ну, это ты нам, капитан, объясни, — воскликнул Тальд, — до этого мы ловили его, как бешеную собаку, которая не ведает, что творит. Собака и есть собака. А теперь, погляди-ка, собака нашей барышне весточки шлёт! И за каким гнусом она сдалась этому поганцу? Вот ты и скажи нам, капитан, кто она такая? Может по её душу-то Зеврь и приходил? Может, мы бы тут попусту и не пересыпали с левого кармана в правый! Может, оно и понятно бы стало, чегой-то у него такая любовь к бабскому рукоделью?

— Ты это, следи за помелом-то, — шикнул Бёртон, — неча орать на всю округу, чай не на ярмарке.

Дальше голоса стали тише, и сколько Кайя не вслушивалась, не смогла понять, о чём они говорят. Тихонько вернулась в команту и легла, пытаясь заснуть. Но слова о том, что Зверь приходил по её душу, так засели в голове, что сон не шёл.

Ночью было тихо. Так тихо, что слышно даже, как под полом скребётся мышь и пищит комар, путаясь в складках балдахина. И Кайя временами проваливалась в короткий тревожный сон, но тут же просыпалась, глядя, как медленно тает свеча на полке. Скоро совсем потухнет, а с темнотой придёт и кошмар. Глаза с красными зрачками, что смотрели на неё из тумана…

Она встала с кровати, натянула на себя платье и, взяв огарок, вышла из комнаты — найти ещё свечей. Прямо за дверью наступила на что-то мягкое, лежащее на полу, отскочила, уронив свечу, которая тут же потухла. Взвизгнула бы, но страх перехватил горло. Зацепилась рукой за невесть откуда взявшуюся саблю, и та с грохотом упала на пол.

— Миледи! Вашу же… так! Раздавите же! — послышался из темноты возглас Дарри.

— Капитан? — раздался снизу голос Бёртона. — Это вы?

— Я, кто же ещё!

— Простите! Что вы здесь делаете, на полу? Под моей дверью? — спросила Кайя шёпотом, радуясь, что не завизжала в голос и не разбудила всех.

— Вас охраняю! А вам зачем понадобилось выходить посреди ночи? Говорил же — заприте дверь и не выходите!

— Я… я хотела сходить за свечами, — виноватым тоном произнесла Кайя.

В темноте понемногу глаза привыкли, внизу в печи догорал огонь, отбрасывая на стену и лестницу багровые тени. Дарри прислонился к перилам, стащил с себя одеяло, которым был укрыт, и потёр лоб.

— А… можно я посижу тут, с вами?

— Тут? На полу? Зачем? — удивился капитан. — Я принесу сейчас свечи, и вы пойдёте спать или, если хотите, спустимся вниз… если вам надо.

— Не беспокойтесь, я просто тут посижу, недолго.

Кайя присела рядом, поджала колени к подбородку и, натянув платье на ноги, завернулась в одеяло. Леди так сидеть не полагалось, особенно при мужчинах, и Настоятельница бы высекла за такое, но было темно, а Настоятельница теперь далеко, так что все это не имело значения.

— Зачем вам свечи понадобились посреди ночи? Чего не спите? — голос капитана смягчился.

— Я не могу спать одна, — произнесла Кайя, а Дарри в ответ только хмыкнул, и она смутилась, радуясь, что в темноте этого не видно, — простите, я, кажется, глупость сказала. Просто в Обители все девушки ночуют в одной большой спальне, а тут темно, тихо и я совсем одна. Я с детства не ночевала одна. Не могу заснуть. А вы чего спите прямо на полу? Вы же сказали, что никто не заберётся сюда.

— Я, как лошадь, могу и стоя спать, — ответил Дарри с усмешкой в голосе, — а тут так, на всякий случай, мало ли что.

— И с саблей? Вы думаете, Зверь может вернуться?

— Миледи, вам не стоит бояться. Мы вас защитим. Никто вас не обидит. Даже Зверь, — твёрдо ответил капитан.

Они помолчали, слушая, как сверчок повторяет однообразную трель, и кто-то из отряда Дарри звучно вторит ему своим храпом.

— Давно вы с моим отцом? — спросила, наконец, Кайя.

— Четыре года.

— А что вы знаете про этого зверя?

— Про чудовище из Лааре? — Дарри помолчал и добавил: — Много чего.

— Расскажите.

— Зачем это вам, миледи? Хотите опять пугать лопухи? — в голосе капитана послышалась насмешка.

— Мне очень неловко за мою несдержанность, — Кайя радовалась тому, что её внезапного румянца никто не видит.

— Да не переживайте так! Видели бы вы как Мартина, уж поверьте, бывалого разведчика, выворачивало наизнанку. Простите за подробности. Так зачем вам знать про зверя?

— Мой отец воюет с ним.

— Думаю, ваш отец не обрадуется, если я буду рассказывать вам то, что леди знать не полагается.

— Кое-что страшное я уже видела, — ответила Кайя, — так что выдержу и ваш рассказ. А насчёт леди… Я из тех леди, что умеют доить коз, копать коренья руками, собирать виноград, печь хлеб и лечить раненых. Я выросла в Обители. А там, знаете ли, даже леди не каждый раз могут поесть на ночь.

— И что же вы хотите знать? — спросил Дарри серьёзно.

— Всё.

— Эх, миледи, если бы я сам знал о нём все, то давно бы его поймал. А пока я знаю только то, что раз в месяц в полнолуние, он приходит и убивает. Хотя вот сегодня я узнал, что не только в полнолуние. И если раньше я думал, что этот зверь, как бешеная собака, не ведает, что творит, то теперь, после вашей вышивки на двери я уже ни в чём не уверен.

— А кто он?

— Одни говорят, что это сам лаарский князь, который превращается в зверя в полнолуние, другие, что зверь принадлежит лаарскому князю. Но мне всё едино, я убью их обоих, когда до них доберусь!

— А вы что думаете? Кто он? Кто он на самом деле? — шёпотом спросила Кайя.

— Раньше я думал, что это просто зверь. Волк или горный лев… Потом, что этот зверь не простой, а создан колдовством айяарров. Но теперь я думаю иначе. Может это, и правда, сам Эйгер. Если бы вы хоть раз взглянули в его жёлтые глаза… Эйгер, кстати, в переводе с айяарр — Людоед.

— И вы его видели?

— Да, несколько раз.

— Какой он?

— Большой, высокий и очень сильный, — Дарри говорил медленно, — горбатый. Косматый, как горный медведь. На лице носит маску, а одну руку всегда держит в перчатке. Говорят, он безобразен, но без маски и плаща я его не видел. И ещё он ничего не боится. В бою дерётся, как зверь — это правда. Он же айяарр и колдун, а им неведом страх.

— Но зачем?.. Зачем правителю Лааре нападать на людей и рвать их на части?! Должна же быть какая-то причина?

— Эх, миледи, разве чудовищам нужны причины? Разве волку нужна причина, чтобы рвать овец? Такова его волчья натура. Но ему уже недолго осталось — к началу зиму мы возьмём перевал и уничтожим Лааре вместе с этим поганцем.

Кайя сидела, положив голову на сложенные руки, и внимательно слушала рассказ капитана. А Дарри сначала говорил неохотно, но потом увлёкся. За три года охоты на Зверя у него накопилось немало интересных историй, а Кайя была благодарной слушательницей. Он рассказывал о тайных тропах, поисковой нити, о том, что правда, а что нет в историях о Звере, о её отце и о том, что будет, когда война, наконец, закончится.

Кайя слушала и задавала вопросы, страх совсем прошёл, рядом с капитаном было так спокойно и понятно, что однажды Зверь всё-таки будет пойман. Она сама не заметила, как заснула, прислонившись к плечу Дарри.

И он не стал её будить.

Часть 2. Невеста

Глава 5. Рокна

Рокна ей понравилась.

Хотя в Обители старшие сёстры всегда говорили, что это город зла, греха и порока, продажных женщин и мужчин и ещё много чего, о чём леди знать не полагалось. И Кайя думала, что попадёт в мрачное и грязное место с узкими улочками, окнами-бойницами и теми самыми женщинами, что стоят в подворотнях и переулках с голыми ногами в язвах.

А город её встретил разноцветными флажками и гирляндами, водопадами лиловой глицинии, цветущей вдоль изгородей, ставнями в резных деревянных кружевах и красными черепичными крышами. Мощёные улицы стекались с холма вниз, к морю, где зажатая между двух утёсов бухта, как распахнутый сундук с драгоценностями, пестрела кораблями под всеми флагами от Эддара до Скандры.

Рокна — большой торговый порт, город вольный, шумный, своенравный и богатый. Защищённый с севера горами, а с юга — выступающими в море утёсами, охраняющими гавань. Этот город торговцев и свободных людей был похож на разноцветный тюрбан наршаррахского купца, украшенный перьями, рубинами и изумрудами, сияющий и яркий, в котором все краски сплетались в причудливый клубок. Так показалось Кайе, когда они проезжали по его улицам.

Торговый квартал пестрел россыпью лавок. Плотные тюки атласа, тафты, парчи и батиста проглядывали сквозь открытые двери. Повсюду на лотках лежали муаровые ленты, костяные и перламутровые гребни и зеркала. Пряности перемежались с серебряными кувшинами и чашами, и запах корицы и ванили растекался в воздухе и дурманил голову. Бродячие артисты на ходулях и циркачи с обезьянками бродили по улицам, зазывая народ на представления. Таврачьи гадалки раскидывали карты прямо на мостовой: женщинам — на счастливую жизнь и большую любовь, а мужчинам — на богатство и подвиги.

Торговцы кричали на все лады, умело предлагая самую низкую цену. И одной рукой набрасывая на плечи женщинам тончайшие шали или прикладывая к ушам серьги, другой — выставляли, как щит, начищенное блюдо и тут же восторгались их красотой в отражении.

А их жёны стояли рядом предлагая засахаренные фрукты и халву, медовую вату, финики и изюм. И так мастерски выписывали в воздухе замысловатые фигуры большими веерами из перьев, отгоняя вездесущих пчёл-воровок, что казалось это какой-то волшебный ритуал.

На площади Кайя увидела зверинец со львами и тиграми, но на главное украшение города ей указал Дарри. Голубой дворец Лирайе, стоявший на холме, словно парил над городом, присматривая за ним, как мать за шумным ребёнком.

Впечатлений было так много, что в первый день Кайя уснула, как убитая. После изматывающей дороги и всех тех страхов, что испытывала она в пути, здесь казалось так мирно и безопасно, что она впервые за долгое время спала без всяких кошмаров.

Но прошло три дня, впечатления улеглись и совсем иные мысли стали лезть в голову.

Кайя сидела на кушетке у окна, и тёплый ветер играл бахромой на кисейных занавесках. Глядя на зелёные ставни домов, на лазурную бухту и покачивающиеся на водной глади корабли, на то, как голуби дерутся за оставленные ею крошки, она думала.

В Рокне они уже третий день — зачем она здесь?

Отец приехал вчера вечером, осунувшийся, усталый, постаревший. Крепко обнял её и сказал — поговорим завтра. И что-то было в его голосе такое… печаль. Что-то не так. Что-то изменится. Навсегда.

Это внутренее беспокойство родилось из ниоткуда, но больше её не отпускало.

Чей это дом, в котором они остановились?

Большой, трёхэтажный, с внутренним двориком, заросшим старыми платанами, среди которых прятались массивные гранитные скамьи. Стены расписаны фресками, на окнах — тяжёлый золотисто-зелёный шёлк. Служанки вежливы и молчаливы. Накрахмаленные простыни, душистое мыло, еда на фарфоре…

Она бродила по дому, разглядывая статуэтки из мрамора и витые бронзовые подсвечники.

Когда они только приехали, на их отряд, состоявший из грязных бородатых мужчин и девушки в синем платье послушницы, горничные смотрели с недоумением. Это потом, когда Дарри сходил к цирюльнику, сбрил щетину, постриг буйные кудри и надел чистый мундир, служанки стали глупо хихикать и строить ему глазки, и Кайя услышала, как они переговаривались между собой, называя капитана «красавчиком».

Кайя и сама заметила, что Дарри преобразился. С гладко выбритым лицом он стал выглядеть моложе. Тёмные волосы, вечно растрёпанные ветром, ему больше не приходилось зачёсывать пятернёй и стягивать шнурком, и они лежали на плечах аккуратными волнами по последней моде. Он даже стал вежливее, больше не бранился, и в утреннем приветствии впервые поцеловал ей руку долгим церемонным поцелуем, вогнав Кайю в краску. Её пугал этот богатый дом и то, что Дарри стал таким вот… незнакомым. И то, что он подшучивал над служанками, а они заливисто смеялись, покачивая бёдрами, и то, что он целовал ей руки — все это было почему-то неприятно.

Они ведь стали друзьями в этой долгой дороге. Она лечила его раны, слушала его истории, однажды даже полночи проспала на его плече. Он заботился о ней, и все было так просто. Если бы у неё был брат, ей бы очень хотелось, чтобы он был таким.

А теперь это исчезло. Теперь он смотрел на неё слишком внимательно, слишком пристально, а когда говорил, то голос его становился таким странным, тихим и хрипловатым. Заставляющим краснеть. Но точно не таким, каким он должен быть у братьев. И когда он подходил слишком близко, Кайю бросало в жар, и она невольно делала шаг назад. А ещё эти служанки… Почему-то их внимание к капитану раздражало её больше всего.

И она старалась не попадаться Дарри на глаза, совершенно не зная, что со всем этим делать. Весь её опыт общения с мужчинами сводился к тому, что она помогала Наннэ в госпитале лечить больных. Туда привозили раненых в войне с Лааре солдат, и все они изнемогали от боли и ужасных ран и были совсем как дети, большие, бородатые несчастные дети, которым требовалась забота и уход. И когда они шли на поправку их отправляли в другой госпиталь в Шербе или же они умирали. И поэтому сейчас это странное внимание со стороны молодого здорового мужчины было для неё в новинку. Оно пугало и будоражило, и когда приехал отец, Кайя вздохнула с облегчением — теперь-то всё станет понятно. Но в ближайшее время ей придётся расстаться с Дарри — ему предстояло возвращаться в лагерь, и от этой мысли становилось грустно и больно. Так же больно, как тогда, когда отец отдал её в Обитель и уехал.

К затраку Кайя надела своё лучшее платье из тех трёх, что у неё были с собой. Маленький стол, накрытый на террасе на втором этаже дома, прятался в тени ажурной листвы акаций. Генерал сидел тут же, в домашней одежде и мягких туфлях, и читал. Заметил Кайю, отложил свиток и улыбнулся тепло и радостно.

Поговорили немного о разном: о том, как она выросла, о дороге, Рокне, Обители и войне. И когда молчание за столом затянулось, генерал отодвинул тарелку и, выпив вина, сказал:

— Ты, верно, в недоумении, зачем мы здесь? — она улыбнулась, а генерал продолжил: — Ты же знаешь, что близится последняя битва за Лааре? За перевал Олений Рог. Уверен, мой капитан говорил тебе об этом. Битва эта будет тяжёлой… очень тяжёлой, и всё может случиться, девочка моя. Лаарцы будут стоять насмерть. Но до того как я пойду на эту битву… я должен выполнить последнюю волю твоей матери, — генерал исподлобья посмотрел на Кайю и, видя, как побледнело её лицо, снова отхлебнул вина, нахмурился и продолжил: — Она хотела, чтобы я позаботился о тебе. Чтобы ты ни в чём не нуждалась. Чтобы вышла замуж за хорошего человека и стала счастливой. Но всё получилось не так, как видишь. Не хотел я, чтобы ты провела всё это время в Обители. Но мы не всегда можем делать то, что хотим. И счастливой ты тоже вряд ли была. Но одно обещание я всё же сдержать смогу. Прежде, чем я снова уеду на войну… с которой могу и не вернуться… я хочу найти достойного жениха и выдать тебя замуж. Здесь, в Рокне.

Её рука дрогнула, расплескав воду на голубой лён скатерти…

— Не говори так! Отец! Ты вернёшься! — слёзы навернулись на глаза сами собой и потекли, непрошенные.

Она порывисто вытерла их тыльной стороной ладони. Не нужно ей плакать.

— Увы, девочка моя, это не от меня зависит. А от воли богов и лаарского упрямства.

— Но я… я не хочу замуж, отец! Я дождусь твоего возвращения или, если хочешь, я могу остаться в Обители. Там не так уж плохо. Или… у меня нет выбора? — последние слова она произнесла совсем тихо.

— Нет выбора? Кайя, у тебя, конечно же, есть выбор! Через три дня здесь начинается карнавал, и вместе с ним осенний Бал невест — большой праздник. Его даже королева посетит. Мы найдём тебе порядочного жениха из хорошей семьи, такого, который тебе понравится. Зачем оставаться в Обители?

— Буду учить других, лечить, буду делать лекарства… я умею. Я не хочу на бал, отец! — она почти взмолилась.

Бал невест? Мать Всеблагая! Она даже не думала об этом. Вот чтобы так неожиданно…

Генерал посмотрел недоумённо в зелёные глаза, полные слёз, и покачал головой.

— А мне казалось, ты обрадуешься. Вот уж не думал, что есть девушки, которых на бал нужно тащить силком. Ты пойми, если меня… Если я не вернусь с этой битвы, некому станет платить Обители деньги за твоё содержание. Ты же понимаешь, что леди Альба не станет тебе помогать, — горько усмехнулся генерал. — А знаешь, что сделает Настоятельница, как только я перестану исправно присылать плату? Разве ты хочешь пойти в услужение какому-нибудь купцу или стать помощницей аптекаря? Обитель не будет кормить тебя вечно. Однажды тебя отдадут замуж, но уже против воли. Твоя мать никогда не простила бы мне этого, а ведь она наблюдает за нами из своих светлых садов.

И он был прав. Другая бы обрадовалась. В Обители бывали дни, когда старших девочек собирали, мыли, заплетали волосы в красивые причёски и наряжали. А потом выводили в большой зал, выстраивая в линию. Кайя пряталась за балюстрадой на верхней галерее, наблюдая за смотринами.

В Обители, кроме таких, как Кайя, отданных на воспитание, было ещё много сирот, брошенных детей, калек и подкидышей, о которых некому было заботиться и за которых никто не платил. Их учили разному ремеслу и наукам, выделяя способных и красивых. Многие из способных уезжали потом в другие Обители — учить или лечить. Таких охотно разбирали в лекарни или аптеки, а то и в богатые дома присматривать за детьми или в экономки. Про красивых шептались, что их покупают владельцы Красных улиц из Южных городов, те же Рокна и Эддар. И они даже становятся знаменитыми куртизанками. Некоторых сватали. Считалось хорошей участью, если какой-нибудь престарелый вдовый купец приезжал в Обитель подыскать молодую жену. Чтобы могла играть на дзуне, вести купеческие книги, писать и читать, знала языки и умела делать слабительный чай. За которую и цена невелика, и никто не печётся о её судьбе. Зато работать такая сможет за троих. И девочки старались понравиться: подводили сажей глаза, щипали щёки для румянца, мазали губы соком красных слив и улыбались. Улыбались какому-нибудь старому подагрику в надежде, что он укажет пальцем на неё и скажет: «Эта».

Потом короткий обряд в Нижнем Храме, и вот небольшой саквояж с двумя платьями послушницы увозит карета, повозка или кибитка. Обитель отдавала миру зрелый плод, потому что за её воротами уже ждали новые семена — сироты, подкидыши и бастарды.

Кайя всегда думала, как же ей повезло, что у неё есть отец, который из года в год исправно платит за её обучение и содержание. Ведь однажды и она могла вот так же стоять в большом зале, выставленная на продажу, словно овца или лошадь. А вот теперь оказалось, что нет, не так уж и повезло. Только выбирать её будут не в большом зале Обители, а на балу. Отец молчал, но Кайя поняла, зачем они приехали именно в Рокну — вольный город. Здесь ей, полукровке, незаконнорождённой дочери хоть и самого генерала Альбы, может улыбнуться судьба. Сюда стекаются в поисках удачной партии женихи и невесты со всех земель. Какой-нибудь не очень знатный род, в надежде породниться со столь знатной семьёй и войти в круг приближённых к королеве, согласится женить на ней своего третьего или четвёртого сына. Или кто-то из дальних земель, из-за моря, какой-нибудь верр, которому безразлична её половинная кровь, а может даже и наоборот, веррам ведь нравятся светлокожие и светлоглазые.

Когда-то давно, в детстве, в одно утро отец вот также взял её с собой в путешествие. Горничная принесла саквояж с наспех собранными вещами для маленькой Кайи и, смахивая слезу, украдкой поцеловала её в щёку, послав на прощание охранный знак. После долгих мытарств по разным местам отец решил увезти её в Обитель и отдать на воспитание. Это случилось как раз после того, как Лейна — её мачеха, отстегала Кайю мокрым полотенцем и столкнула с лестницы. Провинность была проста — она разлила воду на её новые туфли. Отец кричал на Лейну за закрытой дверью их спальни, а Кайя пряталась под лестницей и всё слышала. Её не спросили, хочет ли она в Обитель, но потом она и сама решила, что так лучше.

Отец приезжал раз в полгода, а то и реже — последние годы воевал с лаарцами. Привозил ей платья, игрушки и сладости. Давал Настоятельнице указания насчёт её обучения. И она отчаянно ждала этих встреч. Каждое её утро начиналось с того, что просыпаясь, она смотрела в окно на пыльную дорогу, ведущую из Шерба, в надежде, что по ней едет карета отца. И когда он приезжал, в такие дни они обычно садились рядом в саду на скамье, и он смотрел на неё, слушая рассказы о местной жизни. Однажды она спросила о том, почему он так смотрит.

— Ты стала так на неё похожа, — ответил он грустно, заправляя ей за ухо непослушную прядь волос, — на свою мать. У неё были такие же волосы, каштановые и упрямые. И глаза — зелёные, как весенний лес.

После того, как он уехал, Кайя помчалась в лекарню к Наннэ и, выудив из её шкафа старое зеркало, оправленное в медную раму, села разглядывать своё лицо. Матери она не помнила почти совсем. Что-то смутное, в основном песни. Она хорошо пела. И смех.

Разглядывая себя в зеркале, Кайя не понимала, как она может быть похожа на мать, если та была красавицей — так говорил отец, а она больше похожа на долговязого нескладного журавля: худая и высокая, самая высокая среди своих сверстниц в Обители. Да ещё вечно растрёпанные каштановые волосы, которые никогда не слушались гребня и норовили выбиваться из-под платка или ленты. Веснушки на носу. И глаза слишком большие для её лица, и не такие зелёные, как у матери, слава Богам, и благодаря этому она не так уж сильно похожа на веду. Вед никто не любит. И только старая Наннэ, что делала микстуры, настойки и порошки, звала их Детьми Леса, только она говорила, что не нужно бояться своих корней.

Но Кайя знала, что ведой быть плохо. Она запомнила, как в тот первый день в Обители отец, передавая деньги Настоятельнице, сказал:

— Воспитайте её человеком. И сделайте из неё леди.

Поэтому она никому не говорила, что слышит деревья — она и старалась их не слышать. Не откликалась на зов весны. Никогда не рассказывала о снах, которые видела, о том, что говорила ей старая Наннэ, и старательно прятала свои кудри, заплетая в толстую косу, а веснушки выводила соком петрушки. Она старалась быть покладистой и прилежной — человеком и леди, такой, какой хотел её видеть отец.

— Я пригласил почтенную Маргаретту заняться всем — она ждёт внизу, — произнёс генерал устало. — Она поможет найти тебе подходящую партию, подберёт платья, и прочее: ленты, туфли и всё, что там ещё полагается невесте, и подготовит тебя к балу. Ты сама выберешь себе жениха, Кайя, и я соглашусь с твоим выбором, каким бы он ни был. Муж позаботится о тебе и защитит, если… меня не станет. А теперь мне нужно уехать в город.

Он встал, поцеловал её в макушку и вышел, прихватив с собой свиток.

* * *

Почтенная Маргаретта — пышная дама, затянутая в тугой атласный корсет, напудренная и надушенная, разглядывала Кайю недолго. Подбоченилась, поцокала языком и произнесла:

— Ну, милая, времени у нас совсем немного, а с твоим ростом, пожалуй, ко всем платьям придётся подбивать понизу кружево. А руки! Боги милосердные, ты ими что, копалась в золе?

Кайя посмотрела на свои руки, загорелые, огрубевшие, с короткими неровно обрезанными ногтями, и подумала, может, она такая и не понравится никому, тогда и замуж можно будет не выходить.

— И этот загар! Как будто ты работала в поле!

А она и работала. В Обители приходилось собирать виноград, лаванду, оливки и розовые лепестки, работать в огороде и саду. Её оплаченная жизнь там отличалась от жизни сирот только тем, что вечером она, зевая, брела в классную комнату изучать языки, письмо или танцы, а они — доить коз и мыть посуду. Но это уж точно не интересно почтенной Маргаретте, разглядывающей её, как породистого скакуна. Кайя подумала, что, может, ей ещё и зубы показать, но в Обители за такое бы высекли, и она по привычке промолчала.

Маргаретта завершила её осмотр тем, что подняла двумя пальцами выбившуюся из косы прядь волос, хмыкнула, затем заставила снять туфли.

— И нога-то у тебя, милочка, как у солдата. Тут не обойтись без соли и масла…

На этом унизительный осмотр закончился. Маргаретта отослала с поручениями девочку, всё это время терпеливо стоявшую у дверей, и кликнула всех горничных.

Кайя недоумённо смотрела на то, как они беспрекословно слушаются эту дородную даму, и тихонько спросила у одной из служанок:

— А кто она такая?

— Почтенная Маргаретта? Это же лучшая сваха во всей Рокне! Она может удачно выдать замуж даже столетний пень, — хихикнула девушка, — и она стоит очень дорого! Вам повезло, миледи!

Повезло…

Служанки носились радостно. Вскоре дом наполнился людьми, появилась худая рыжая женщина с ворохом платьев, за ней шляпник, сапожник и девушка со склянками в корзинке. Белошвейка, цветочница и аптекарь. Разложили всё принесённое в большой зале на столе, на кушетках и даже на полу. Почтенная Маргаретта сидела в кресле посреди этого женского богатства, окружённая нижними юбками из тафты, шляпками, перчатками, бархатными и парчовыми туфлями, шёлком, органзой, кружевами и вуалью, нюхала по очереди склянки и, покрикивая на помощниц, рассказывала Кайе о достоинствах некоторых мужчин, которым её представят на балу.

Сапожник примерил ей несколько заготовок для туфель, подобрал подходящие и обещал к утру перетянуть их зелёной парчой и тонкой кожей. Шляпник оставил картонки со своими творениями — веерами и шляпами для примерки, а аптекарь — румяна, духи, ароматное масло, соль и ещё какие-то склянки тёмного стекла с содержимым, о котором приходилось только догадываться.

Помощницы старались и на окрики почтенной Маргаретты лишь втягивали головы в плечи и хихикали. Одна из них готовила отвар для волос из луковой шелухи и каштана — придать их тёмной рыжине шелковистости и блеска. Вторая орудовала широким костяным гребнем, пытаясь совладать с непокорными кудрями будущей невесты, и разбирала их на прядки. Третья распаривала ей ноги, драла пятки пористым камнем и втирала масло, а ещё одна мазала плечи Кайи кислым молоком, чтобы свести загар.

А три белошвейки сидели поодаль, корпели над кружевом, мелькая иглами — удлиняли платья.

Сбежать из этого кошмара она смогла только к вечеру. И хотя почтенная Маргаретта строго-настрого запретила выходить на солнце, Кайя всё равно ушла во внутренний дворик — решила прогуляться подальше от любопытных глаз в тени олеандров.

Ощущала ли она себя невестой? Нет.

Раз в год в канун праздника урожая начинался знаменитый карнавал Рокны. Отпрыски из разных семей бросали свои обычные дела: интриги, войну, склоки и торговлю, и собирались здесь. Три дня перемирия, три дня празднеств и гуляний, три дня на то, чтобы они могли подобрать женихов и невест, заключить новые политические и торговые союзы, завести новых друзей или новых врагов. Каждый год девушки, которым не посчастливилось найти себе достойную пару, приезжали на этот бал, чтобы быть представленными в качестве невест.

Почтенная Маргаретта расписывала во всех красках как же Кайе повезёт всё это увидеть: украшенный гирляндами из цветов изумительный дворец Лирайе, ливрейных слуг, сотни золотых и серебряных канделябров, розовое игристое вино и редкие блюда.

— Милая ты едва ли пробовала копчёных угрей, — обмахивалась веером почтенная Маргаретта, — а лимонное суфле? Клубнику в меду и шоколад?

В Обители изысками не баловали…

А почтенная Маргаретта всё говорила и говорила: про маскарад и фейерверки, про то, что на бал соберётся весь цвет знати и, конечно же, про танцы.

Город будет веселиться, город будет пьян и беспечен, народные гулянья пройдут по улицам, но главное торжество будет во дворце, и это — бал невест.

Кайя не любила танцы. Вернее, может, и любила бы, если бы умела хорошо танцевать.

Девочки в монастыре занимались танцами через день. А какая в этом радость, если каждый раз Кайе, как самой высокой из них, приходилось изображать чьего-нибудь кавалера? И она, когда могла, сбегала к старой Наннэ в оранжерею или в лекарню, где та готовила порошки и микстуры и рассказывала разные истории. Наннэ умела хорошо рассказывать, а Кайя умела слушать. Забравшись на скамью или старый бочонок, она помогала толочь листья в ступке, слушая напевный негромкий голос, который убаюкивал, заставляя уноситься вдаль к красивым городам и далёким странам. В её историях все девушки были красивы, а мужчины благородны, злодеи коварны, а добродетель вознаграждалась. И зло всегда было ужасным, причиняя героям столько мук, что временами Кайя вскрикивала в страхе или тихонько вытирала слёзы в ожидании того, когда же добро победит. Добро всегда побеждало у последней черты, на самой грани, тогда, когда верить уже перестаёшь, вымучив героев и выпив досуха. И каждый раз ей хотелось слушать ещё.

Наверное, потому она и не научилась хорошо танцевать.

— Миледи? Прошу проще… — голос Дарри вырвал её из раздумий и заставил вздрогнуть. — Кайя? Простите, я вас не узнал!

Она обернулась. Капитан стоял на дорожке, ведущей к дому, и странно смотрел на неё, будто не веря своим глазам, и от его взгляда она смутилась. Старания почтенной Маргаретты не прошли даром. На Кайю натянули пышное светлое платье, зашнуровав корсет так, что она едва могла дышать, уложили волосы на затылке — высокую причёску Маргаретта не одобрила: «Куда вы из неё жердь делаете? — прикрикнула на помощниц и пробормотала: — И так уж верба знатная, да ещё каблуки будут».

Украсили локоны лентами, даже веер дали, только она его оставила в библиотеке. И туфли на ней были по южной моде — на каблуках, чтобы до бала привыкла и не ковыляла, как гусыня.

— Я просто задумалась, — Кайя всплеснула руками в тонких кружевных перчатках, которые ей пришлось надеть, чтобы руки снова не загорели, и, повертев ими, смущённо добавила, — вот, теперь придётся всё это носить.

Дарри, видно, только что приехал, его начищенные сапоги слегка припорошило пылью, и волосы растрепались. Тёплые сумерки, сгущаясь под деревьями, окутали их, смягчив черты лиц, румянец и неловкость.

— Всё это вам очень идёт. Я даже не сразу вас узнал, подумал — кто эта незнакомая красивая леди, которая гуляет здесь одна? — улыбнулся капитан.

— Я чувствую себя такой неповоротливой во всём этом, — она грустно улыбнулась в ответ и вздохнула: — Даже не знаю, что мне со всем этим делать на балу.

— На балу?

— Бал невест. Вы разве не знаете?

— О чём?

— Вы разве не знали, что отец велел меня привезти сюда, чтобы выдать замуж? — она посмотрела ему прямо в глаза. — Я думала, вы просто деликатно умолчали…

— Что? — Дарри был удивлён.

— Значит, действительно не знали? Простите, я была уверена, что вы просто скрыли это от меня, — она вздохнула, сложив перед собой руки в перчатках. — Бал невест. Он нанял сваху, чтобы подыскала мне подходящую партию. Это случится уже послезавтра.

— И вы… — Дарри снял шляпу, отстегнул саблю и положил на скамью рядом. Лицо его стало сразу серьёзным, — … вы как будто расстроены?

Но было видно, что он и сам растерян не меньше Кайи.

— Я не хочу замуж! — выпалила она, чувствуя, как её душат слёзы и горло стягивает обруч обиды. — Отец сказал, что он может погибнуть в битве за этот перевал! И ещё сказал, что должен отдать меня замуж до того, как уедет туда!

И внезапно всё, что накопилось в душе, прорвалось потоком, она всплеснула руками, смахнула слезинку и начала говорить.

Говорила о том, что хочет вернуться обратно в Обитель, и чтобы всё осталось по-прежнему. Что она не хочет, чтобы отец снова ехал на эту войну. Не хочет выбирать мужа из тех людей, о которых ей рассказывала Маргаретта: хромого вдовца, раненого в битве с лаарцами, которому, наверное, сто лет, раз он уже женил троих сыновей, а вот теперь решил пожить для себя, заведя молодую жену. Или толстого купца из Эддара, торгующего шерстью и владеющего тремя кораблями. Или младшего отпрыска рода Миррейн, чей отец служил одним из лесничих королевы — тощего заикающегося юношу, наследующего в будущем триста льяров земли под Индагаром.

Все предполагаемые женихи в списке почтенной Маргаретты были такими. Знатные женятся на знатных, красавцы — на красавицах, принцы — на принцессах, а полукровки и бастарды выходят замуж за калек, престарелых вдовцов или чудных заморских торговцев в оранжевых и фиолетовых платьях и тюрбанах.

Дарри слушал молча, не перебивая.

— Простите, — прошептала она тихо, — я не должна была всего этого говорить вам. Но мне больше не с кем поделиться.

— Ничего, миледи. Всем иногда нужно выговориться, хоть вон кустам, но рассказать, что на душе.

Голос у него был тёплый, заботливый, без тени насмешки, так что Кайе даже легче стало — хоть один друг, но у неё всё же есть.

— Спасибо вам, мне будет этого не хватать.

— Этого? Чего «этого»?

— Того, как мы говорили с вами во время поездки, — она промокнула перчатками уголки глаз. — Нашей дружбы.

— Миледи, может мне и не полагается задавать таких вопросов, но я уж спрошу, а вы сами решите, отвечать или нет. Раз вы не хотите замуж, то чего же вы хотите? — спросил Дарри, и голос его был тихим, настороженным.

— Я не знаю… В Обители мне больше всего хотелось, чтобы у меня был свой дом. Хоть какой-нибудь маленький, деревянный из одной комнатки и полкварда земли, но свой! Я понимаю, что мой отец желает мне добра. И, выйдя замуж, я обрету, наверное, свой дом. Но я не думала… я надеялась, что всё это будет не так. Я хочу, чтобы… если выходить замуж, то за того, от чьего взгляда сердце тает, с кем захочется всё разделить, как говорят в Храме — в горе и радости, и с кем можно поговорить, вот как с вами, а не потому, что у него триста льяров земли! Мне же не с землёй жить! — выпалила она и вдруг поняла, что точно сказала чего-то лишнего, потому что Дарри шагнул навстречу и взял её руки в свои.

— Миледи… Кайя…

Да что же она такое говорит! Да ещё в присутствии мужчины! Что на неё нашло!

В Обители за такое бы высекли нещадно. На горох поставили, чтобы вернуть разум. Она посмотрела на Дарри и разом поняла — никакой он ей не брат и не друг. Его горящий взгляд и хриплый голос, и этот порыв…

О Боги, какая же она наивная! Как же в сумятице этой дороги, в усталости и круговерти дней, наполненных событиями, надеждами и страхами, она не увидела этого!

Кайя выдернула руки.

— Простите, я не должна была говорить вам такого! — и бросилась бежать в дом.

Бегать она умела хорошо, хотя каблуки мешали и платье путалось в ногах, а от сжимавшего грудь корсета дышать приходилось часто-часто. Но Дарри догонять её не стал. Улыбнулся. Постоял в сумерках некоторое время, пристегнул саблю, одёрнул мундир и пошёл к генералу.

* * *

Когда Дарри закончил доклад, на башне в городе пробили закат, и ночь опустилась, рассыпав звёзды над горизонтом — Парус и Тур поднимались из морской воды, посеребрённой тонким месяцем. Генерал дописал свиток, посыпал песком, подул и произнёс, глядя на капитана:

— Завтра заберёшь в банке расписки. А это держи, — протянул свиток, — и к вечеру поедешь. Твои разведчики в городе? Что-то я их не видел.

— В этом городе мужчина всегда найдёт себе занятие по душе, — усмехнулся капитан. — А они — люди вольные.

— Это уж точно, — усмехнулся генерал, — забирай их завтра с собой, не хотелось бы лишиться лучших разведчиков в пьяной драке.

— Я хотел поговорить ещё кое о чём, ваша милость, — голос Дарри стал непривычно сух и серьёзен.

Генерал посмотрел на него внимательно.

— И о чём?

— О… вашей дочери.

Между ними повисло молчание. Генерал смотрел на Дарри, а тот не отводил глаз, непривычно вытянувшись в струнку.

— Ну? Говори, — наконец, произнёс генерал, хмыкнул и добавил, — хотя знаешь, подумай сначала хорошенько.

— Я уже всё обдумал, ваша милость, — ответил капитан бесстрастно.

— И? — генерал поднялся из-за стола.

— Мой род не богат, ваша милость, но знатен, и принадлежит к десяти первым семьям Ирмелина. Имя моих предков и герб висят в Зале лучших воинов, и я с честью ношу свой мундир. Моё имя не запятнано трусостью, и вы всегда были довольны моей службой — я не давал повода усомниться в моей честности и храбрости. И я хочу просить руки вашей дочери Кайи. Я смогу позаботиться о ней, дать ей своё имя и защиту, и буду для неё хорошим мужем.

Он поклонился.

Генерал посмотрел на него как-то странно, усмехнулся горько и, взяв со стола бутылку вина, налил в два бокала, один из которых протянул Дарри:

— Выпей, капитан. Тебе это не помешает сейчас, — он присел на подлокотник кресла и спросил: — Скажи-ка мне, капитан, только дай слово, что не соврёшь.

— Клянусь своим именем и родом, — ответил Дарри с готовностью.

— Зачем она тебе?

Дарри выпил вино и, поставив бокал на стол, ответил коротко и просто:

— Я хочу жениться.

— Это понятно. Но ты мог бы найти себе более выгодную партию, ту, которая приумножит богатство твоего дома. А у Кайи почти нет никакого приданного, а я… Может, я и до первого снега не доживу.

— Это не важно, ваша милость.

— Что не важно? Думаешь, я не знаю, что королева посулила тебе сто тысяч ланей за Зверя? Думаешь, я не знаю, почему ты за ним гоняешься, рискуя в любой момент погибнуть? Я знаю твоего отца, я знаю, что с тех земель, что у вас остались, вы получаете слишком мало ренты, и что ты даже половину своего жалованья отдал, чтобы заплатить королевский налог. Но с твоим именем и славой первого разведчика ты можешь найти хорошую партию, которая поможет вашей семье поправить положение.

Карие глаза Дарри сделались совсем тёмными, брови сошлись на переносице, он усмехнулся и ответил:

— Я бы мог, наверное, это сделать, ваша милость. Если бы хотел. И сделал бы уже давно. Но позвольте мне всё же просить руки вашей дочери.

— Ну так ответь тогда — зачем она тебе? Корысти с неё никакой, — генерал сверлил его взглядом.

Дарри замялся так, будто не мог подобрать нужных слов или боялся их произнести.

— Я… люблю её, ваша милость. И ничего не могу с этим поделать. Но вряд ли вы это поймёте.

Они смотрели друг на друга, и Дарри чувствовал, что даже в глаза Зверю ему смотреть было бы проще, чем сейчас в глаза генералу.

— Думаешь, я не понимаю? Я понимаю, — грустно ответил тот, — поверь. Я очень хорошо тебя понимаю. И я был на твоём месте. В точности так же, почти двадцать лет назад, когда встретил её мать… — он выпил вино и налил себе ещё. — Лето было, самая середина. Мы ехали в гости к Лейне, будущей леди Альбе, мой отец хотел договориться о браке с её отцом. Всё было почти решено, наши дома должны были породниться, Лейна меня любила и мне она нравилась… Визит вежливости и обмен подарками, везли золотую посуду, дорогую саблю и хорошего скакуна. Я был молод, горяч и глуп, поскакал вперёд и заблудился, веришь ли, в том лесу, в котором охотился с детства! Лошадь попала ногой в кротовину и захромала. И тут на тропинку вышла она… С букетом ромашек, в светлом платье. Кайя на неё очень похожа…

Генерал отвернулся к окну, стал смотреть в темноту и, казалось, говорил он сам собой или с кем-то невидимым, кто скрывался в ветвях деревьев на другой стороне улице. Пламя свечей колебалось от сквозняка, на стенах плясали причудливые тени.

— Она улыбнулась и вывела меня к дороге. Её звали Рия. И я пропал. Отказался от помолвки, ушёл из дому и женился на ней против воли отца. Женился по законам вед, потому что ни в одном Храме нам не дали благословения — отец постарался. Но я был счастлив, до безумия счастлив. Два коротких года. В итоге, капитан, я потерял её. Осталась только Кайя. И иногда, глядя на неё, я всё ещё вижу Рию. А моя жизнь… моя настоящая жизнь, осталась там, с ней. И с той поры я живу, как будто во сне. За это леди Альба ненавидит меня, не может простить того моего предательства и того, что я всё ещё не могу забыть Рию. Так что я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, капитан. Она веда… И это притяжение, которому невозможно сопротивляться. Но я знаю, чем всё закончится…

Он повернулся, и Дарри показалось, что лицо генерала сильнее осунулось, две печальных складки протянулись от крыльев носа вниз, к уголкам губ.

— Твоя семья от тебя отвернётся, как отвернулась моя. Ты станешь изгоем с женой ведой. Вы будете скитаться, ища подходящий угол. Ты не продвинешься по службе дальше капитана. Тебя не примут ни в одном доме. Ни одна человеческая женщина в своём уме не пустит в дом молодую веду. Я обещал Рие, что сделаю Кайю счастливой… Поэтому я привёз её сюда — дать выбор. Потому что веды сами выбирают себе мужей. Если она решит — ничто её не остановит, и не один мужчина не может этому сопротивляться. Вот и Рия тогда в лесу просто приманила мою лошадь. И как бы я ни хотел, чтобы Ладдерис сделала из Кайи человека, она так и не смогла. Достаточно взглянуть в её глаза, чтобы это стало понятно.

— А если она захочет выбрать меня? — спросил Дарри твёрдо.

— А если мы все погибнем в битве за перевал, капитан? Я сам, вот как тебя, слышал этого треклятого лаарского шептуна: они умрут все там и заберут нас с собой — так он сказал. И знаешь, я ему верю. Что я уважаю в айяаррах, так это умение держать своё слово. А если мы погибнем, что станет с моей девочкой? Что стало бы с твоей женой-ведой, если бы ты не вернулся с войны? Хорошо, если её просто выгонят из дома с котомкой…

Он плеснул ещё вина и себе, и капитану.

— …Я тебя знаю, Дарри, и лучшего мужа едва ли мог желать моей девочке, но я также знаю, на что ты обрекаешь этим и себя, и её. Нет Дарри, я не отдам тебе её в жёны, и поверь, этим я спасаю тебя, а не проявляю самодурство. Так что, не нужно забирать расписки из банка, я сам заберу. А тебе лучше выехать отсюда ещё до рассвета.

Глава 6. Обещание

В Ирмелин приехали к вечеру.

Два дня Дарри гнал коней, как сумасшедший. Его люди едва поспевали. Под конец Бёртон не выдержал, подъехав поближе, спросил, да так, чтобы другие не слышали:

— Капитан, нечто мы убили кого в Рокне? Чегой-то ты сдёрнул нас посреди ночи и куда мы летим, будто тати какие? Вроде как за нами никто не гонится! Что стряслось-то? Может скажешь наконец?

— Ничего. Просто надо спешить.

— Ай, капитан, я тебя триста лет знаю! С той поры, как ты влетел ко мне ночью в Рокне, как нетопырь, на тебе лица нет. Так, что стряслось-то?

— Послушай Бёртон, ничего не стряслось, или ты забыл, что нам ещё к таврачьей бабке успеть надо? — огрызнулся капитан.

— Дык, месяц ещё только народился.

— Народился — не народился! Какая теперь разница? Или ты в борделях всю память пропил и не помнишь, что в последний раз было в Брохе? Полнолуния ждать не будем. Нам надо поскорее поймать эту тварь!

— А какого рожна мы в Ирмелин-то припёрлись? Нам, вроде как, в другую сторону. Чегой-то ты темнишь, капитан!

— Бёртон, ты бы это… не совал нос, куда не следует, а то, как ты там сам любишь повторять: «Кошка скребёт на свой хребет», — скупо ответил Дарри.

Бёртон посмотрел на его хмурое лицо и пробубнил себе под нос:

— Видать, много я болтаю лишнего. Но как скажешь, капитан, чужой балаган не наше дело, конечно.

А Дарри думал о словах генерала, как он на прощание, уже в дверях, остановил его, расстроенного отказом, и, положив руку на плечо, сказал:

— Ты бы заехал к родным на обратном пути, мало ли как дальше сложится всё…

Он замолчал, но Дарри понял.

Увидеться в последний раз. Попрощаться.

Потому и сделал крюк, заехал в родной дом.

Замок Абалейн стоял на холме, по склонам окружённый вишнёвыми садами. От моста вдоль дороги тянулась деревня, уходя вниз, к реке. Но Дарри не поехал по дороге, срезал напрямую через овраг, между сохнувшими возле овина снопами. Перемахнул покосившийся низенький плетень сыроварни и выехал прямо к воротам.

Его отряд отстал, и он был этому рад, хотелось побыть в одиночестве. Всю дорогу думал, ругая себя на все лады, и когда кто-то прерывал его мысли, был зол и огрызался.

Чем он только слушал? Веды сами выбирают себе мужей!

Почему он не признался ей? Видел же, как вспыхнули её глаза, когда он взял её за руку! Как она смущалась и краснела, теребя свои перчатки. Сказал бы! Она бы его и выбрала! Кого же ещё ей выбирать? И генерал согласился бы с её выбором. И ведь знал, что так и будет, потому и сослал его до рассвета из Рокны. А он тоже хорош, обиделся и поехал! Идиот! Болван! Дурень!

За всю дорогу он передумал много, но когда решился повернуть назад, понял, что уже опоздает. Осознание того, что он обидчивый тугодум, привело его в ярость и, взяв на привале саблю, Дарри пошёл и порубил в клочья заросли бузины. Но полегчать — не полегчало. Его люди делали вид, что не замечают, что с капитаном что-то происходит, и только Бёртон в очередной раз принялся его корить, пока никто не слышал.

Но после ужина в замке Абалейн, когда его люди, взяв по кружке, пошли на конюшню, чтобы нечаянным крепким словцом не оскорбить леди Абалейн и её дочерей, а сам Дарри сел с отцом у камина обсудить разное, он подумал: может, генерал был прав? Он смотрел на огонь и размышлял, слушая рассказ отца о том, сколько зерна собрали в этом году и как вырос долг перед казной, а что, если бы он сказал сейчас, что хочет жениться на веде? Отец стар, замок обветшал, ещё нужно выдать замуж двух сестёр, а, кроме него и старого отца, единственному мужчине в их семье всего-то восемь лет. Что будет, если Дарри погибнет на перевале? Привести сейчас жену-веду в этот дом и оставить её тут было бы глупостью. Но в груди саднило так, словно по сердцу прошлись когтями.

— Ты что-то задумчив, сынок, — отец смотрел на него и щурился — видел уже совсем плохо.

— Нет, просто устал с дороги, — ответил Дарри, пошевелив угли в камине.

От тепла и вина разморило совсем, три дня бешеной скачки и злости давали о себе знать. И вкусный ужин, семья, тишина и спокойствие понемногу расслабили капитана. Он вытянул ноги к огню и закрыл глаза…

— Я тут не хотел говорить при леди Абалейн и твоих сёстрах…

Было что-то в голосе отца такое, заставившее Дарри открыть глаза и повернуться.

— Знаешь… Ройгард погиб.

— Что?

Ройгард Лардо — старший сын Айгарда Лардо, князь Ястребиной Скалы, их сосед и друг Дарри.

— Когда?!

— Позавчера.

Дарри долго смотрел на огонь, вспоминая, как вместе с Ройгардом они впервые поймали в силки куропатку, как Айгард учил его стрелять по летящим уткам, как охотились на оленя, делили ирмелинских невест и подглядывали из кустов за купавшимися у водопадов девушками…

— Как это случилось?

— Говорят, медведь задрал.

— Медведь? Сейчас? Осенью?

— Так говорят, — отец покряхтел, закутывая пледом колени, — Айгард не выходит из дому и никого не принимает, леди Лардо слегла, а в Ястребиной Скале вчера весь день были храмовники. Я никому поэтому пока и не сказал — пусть все уляжется. Не хватало нам тут храмовников с их огнивом, мало чего им покажется — спалят всё, не задумываясь. Обождём. Но дело нечисто, сынок, всё держат втайне, никто ничего не говорит. Я и то всё это случайно от лекаря узнал, встретил на дороге, когда он ехал от леди Лардо.

— И что сказал лекарь? — нехорошее что-то ворочалось у Дарри внутри.

— Лекарь? Говорит, медведь. Но какой медведь и откуда здесь? Давно ли ты у нас тут медведей видел, да ещё по осени? И вот лекарь то ли был пьян, то ли… видел бы ты его глаза. И руки у него тряслись, когда расспрашивать стал. И объяснить толком ничего не смог, а как я понял, он и тела-то даже не видел — бормотал что-то непонятное.

— Где это случилось?

— Вроде как на реке, у заводи за водопадом, где вы любили охотиться на уток.

На заре, пока все спали, Дарри растолкал Бёртона и, шикнув, чтобы тот не разбудил остальных, вытолкал его на конюшню. Оседлали лошадей и поскакали к реке. Бёртон зевал и бормотал ругательства, но скакал вслед за капитаном.

Утро было промозглым и сырым. На востоке небо подёрнулось алым, чернота ночи растворялась, перетекая в серую мглу, а в долинах полосами лежал низовой туман. Пахло прелой листвой и дымом — в поместье уже топились печи. Они поехали вдоль реки по убранным полям и сенокосам. В тумане звуки глохли, и хотелось говорить тише, так, что Бёртон, поравнявшись с капитаном, спросил шёпотом:

— Куда едем-то?

— В одно место, — ответил тот коротко и только пришпорил коня.

Скакал смело, хоть и дороги почти не было видно, а Бёртон ехал за ним, бранясь и думая, что вот так вслепую и шею себе свернуть недолго. Ехали долго, туман поднялся выше и рассвело. Наконец, Дарри вскинув руку вверх, резко остановился, спрыгнул и протянул Бёртону поводья:

— Стой здесь.

Лошади потоптались на месте и принялись выщипывать из жухлой осенней травы редкие зелёные стебли. Справа шумела река, судя по звуку, натыкалась на пороги. На этот звук и пошёл Дарри, остановился, постоял некоторое время, опустившись на одно колено, потрогал траву и исчез в зарослях тальника. Вернулся спустя некоторое время с саблей в руках.

— Что стряслось? — спросил Бёртон, на капитане лица не было.

Дарри положил руки на луку седла и стоял, глядя на осиновую рощицу на другой стороне реки, будто и не слышал вопроса.

— Капитан?

— Зверь… Он был здесь, — ответил, наконец, хрипло.

— Да не может быть! Это же за столько от границы?!

— Может, Бёрт! Может! — Дарри запрыгнул на лошадь. — Он убил моего друга…

— Здесь?

— Да, — капитан посмотрел ещё раз в сторону леса, на небо и шумящую реку, и сглотнул, казалось, ему не хватало воздуха, а потом добавил: — И за это… нет Бёрт, я не буду его больше ловить. Я его убью. Сам. Обещаю.

Глава 7. Лучшая партия

…готовы, ваша милость, в обмен на вашу протекцию обеспечить большие поставки для нужд армии, не молод, конечно, но очень богат…

…племянника помочь продвинуть по службе, ваша милость…

…замолвить слово перед королевой, мальчишка же, дуэль-то глупость была, всё-таки старший сын, а младшенького готовы женить, он, правда, немного косенький и прихрамывает, но надел земли обещают очень хороший…

Почтенная Маргаретта шептала генералу прямо в ухо. Она то исчезала в толпе, то внезапно появлялась с очередным кандидатом, представляя его генералу и Кайе.

Тот, который был «не молод», на самом деле оказался седым как лунь глубоким стариком, он и видел-то плохо и как будто и вовсе не интересовался невестой, а, скорее, тем, куда бы присесть — больные ноги его едва держали.

«Косенький» оказался совсем юн и сильно приволакивал ногу, а его макушка оказалось где-то на уровне носа Кайи, и как только она представила их вместе в Храме, ей захотелось плакать. Было жаль и его, и себя.

Купец таращился на неё сначала, как на неведомого зверя, потом вынул пенсне из кармана красного парчового жилета, обтянувшего огромный живот, и, водрузив его на нос, принялся разглядывать будущую невесту внимательно, как тюк шёлка или шерстяной камзол. Наконец, расплылся в довольной улыбке и припал поцелуем к её руке так, что у Кайи даже холодок пополз по спине от отвращения — губы у него были огромные и мокрые, как те ужасные моллюски, которых здесь продают на рынке из корзин, и, казалось, мокрой стала даже её кружевная перчатка.

А Маргаретта всё приводила и приводила женихов, шепча без устали отцу на ухо подробности предложений. И хотя каждый из них, стоило ему увидеть Кайю, начинал глупо улыбаться, целовать руки и оговаривать танец, было понятно, что её молодость и красота всего лишь приятное дополнение к сделке, которую устраивала почтенная Маргаретта с генералом.

Отец привёз Кайе колье — большой изумруд в золотой оправе. На неё надели светло-зелёное платье — Маргаретта сказала, нужно подчеркнуть цвет глаз, раз уж больше нечем хвастать. Волосы уложили на шее валиком и украсили гарденией, завили две длинных прядки на висках. И затянули корсет так, что всё время кружилась голова.

Но Маргаретта сунула ей тюбик солей в крохотную атласную сумочку на поясе со словами: «Настоящая леди никогда не расстаётся с ними и веером. Как только ты видишь, что мужчина допустил бестактность… — Кайя посмотрела непонимающе. — …о Боги! Ну схватил, тебя, к примеру, за зад… то леди может себе позволить в обморок упасть или понюхать солей. А если полезет с поцелуями, то тут веер в самый раз и пригодится. Не понимаю, чему вас только учили в этом монастыре!».

Делать вино, масло, порошок от ран и отравлений, коз доить, писать, считать, говорить на семи языках Коринтии и Побережья, много ещё чему. Да только всё это бессмысленно теперь.

Дворец Лирайе её удивил, как и предсказывала Маргаретта. Длинные мраморные лестницы, как распахнутые объятья, встречали всех и вели к большому залу с открытой террасой, где на столах, украшенных фигурами лебедей, стояли вино и закуски. Утопающие в цветах комнаты были полны нарядных гостей, между которыми туда-сюда сновали слуги в голубом шёлке. Фокусники и танцоры у фонтана веселили публику, а в большом зале оркестр играл изумительной красоты музыку на таких инструментах, каких Кайе видеть никогда не приходилось. Экипажи подъезжали один за другим, и глашатай едва успевал бить в гонг, провозглашая имя очередного гостя, а девушки в белых туниках бросали гостям под ноги лепестки роз и серпантин.

Отец протянул ей бокал и велел выпить немного. А она выпила бы и больше, напилась бы до бесчувствия, чтобы не видеть всей этой вереницы «хороших партий», которую тащила за собой почтенная Маргаретта. Хромых, косых, старых и толстых, раздевающих её глазами, воняющих потом и луком вперемешку с духами и ароматным маслом, которым все купцы тут зачем-то мазали волосы.

Первый танец ей пришлось танцевать со стариком из Скандры, страдающим отдышкой и подагрой. Он наступал на ноги ей, а она ему, и непонятно было, кто кого поддерживает. Он спросил её, далеко ли от Скандры дом, в котором она живёт, но Кайя даже не нашлась, что ответить. Сказать, что и дома у неё нет? Или что его и не было никогда? Подумала и ответила — далеко, на востоке. А в середине танца, сославшись на духоту, попросила отвести её на кушетку, и старик был этому только рад. Потом был купец, прижимавший её к своему большому животу с такой силой, что про духоту и придумывать не пришлось, она едва не потеряла сознание к концу танца. И даже нюхательные соли, которые впервые в жизни ей пригодились, показались ароматными в сравнении с духами и потом купца.

Отказывать на Балу невест никому нельзя. И она танцевала с каждым, чувствуя только ужас и отчаянье, и в итоге пришла к мысли, что из всех кандидатов, она, пожалуй, выберет того «косенького» юнца, о котором Маргаретта, правда, отзывалась пренебрежительно. Он хотя бы бить её не будет. Да и во время танца он спрашивал, на каких языках она умеет говорить, и, узнав, что на семи, был впечатлён, а когда музыка стихла, вёл её к кушетке торжественно и очень долго и церемонно кланялся. И не важно, что она почти на голову выше него. Какая, в общем-то, разница…

Хотя вот Дарри бы над ней начал подшучивать…

От этих воспоминаний стало больно. Неужели он так на неё обиделся за то, что она убежала? Уехал, даже не простившись.

Она щёлкала веером и думала о том, что завтра будет ещё один день этого кошмара — маскарад. Сегодня смотрины невест и женихов — весь вечер и полночи свахи и родственники будут обмениваться предложениями, а уж на маскараде эти предложения нужно будет принимать или отклонять. Завтра обещали приезд самой королевы, говорили, это большая удача, что её величество посетят в этом году Рокну.

Кайя вышла на террасу, постояла, глядя, как внизу среди кустов цветущих роз факельщик дышал огнём и вращал подвешенные на цепях плошки с горящим маслом. Отец разговаривал с важными людьми, Маргаретта, обмахиваясь веером, тащила за руку лысоватого мужчину в атласном жилете, белых бриджах и с большим шёлковым галстуком во всю грудь, какие носят банкиры. Кайя отошла в тень оливковых деревьев в больших вазонах, отделявших залу от террасы.

Может, её и не заметят.

Обернулась…

Он стоял у окна в окружении трёх прелестных дам в светлых платьях и что-то им говорил, а они смеялись. Но смотрел он поверх их голов на Кайю. Тёмные волосы, строгий чёрный фрак и крахмальная белая рубашка с жёстким воротничком, схваченным чёрной бабочкой, из-за которого едва ли можно согнуть шею. Лаковые сапоги, широкий атласный кушак на стройной талии. Бледное лицо, чёрные брови. И глаза, которые нельзя забыть.

Гречишный мёд или тёмный янтарь. И смотрел он так, что сердце уходило в пятки.

Кайя смутилась и отвела взгляд.

Лучше не смотреть. Такой мужчина вряд ли ищет себе пару на этом балу. Да и она уже, в общем-то, приняла решение. Надо быстрее с этим покончить.

— Миледи, вот вы где! — цепкая рука Маргаретты поймала её запястье. — А я вас ищу везде! Мэтр Браккай из Гидэльина, полгода как овдовевший, не знатен, конечно, но богат. Держит ссудный дом…

Она подтащила Кайю к тому месту, где стоял отец, но мэтра уже отодвинули в сторону — генералу церемонно кланялся тот самый мужчина во фраке.

— Ваша милость, очень рад, — ответил голос низкий, напевный.

— И я весьма рад, — отец поклонился в ответ, — наслышан о вашей семье.

— Вы позволите следующий танец? — мужчина повернулся к Кайе.

— Но, а как же мэтр Браккай? — начала было почтенная Маргаретта, по правую руку которой стоял лысоватый мужчина в атласном жилете.

— Мэтр Браккай не будет против, так ведь? — с усмешкой произнёс мужчина разглядывая ростовщика.

Тот почему-то не был против, посмотрев на незнакомца, он как-то сразу потерял к Кайе интерес и отошёл в сторону.

— Кто он? — спросила Кайя шёпотом у Маргаретты. — Я не расслышала, когда его представляли отцу.

— Ах, если бы все девушки слушали то, что нужно, я бы осталась без дела, — усмехнулась довольная Маргаретта и, прикрываясь веером из рыжих перьев, прошептала Кайе на ухо, — это — Ройгард Лардо из Ирмелина. Между прочим, старший сын князя Лардо! И притом красавец. А? Ну вот и лучшая партия, верно милая?

И это был лучший танец за весь вечер. Это был первый танец, от которого не хотелось махать веером, нюхать соли и молить Богов, чтобы музыка кончилась поскорее. Они вышли в центр зала, её рука лежала поверх его руки, и от него исходила такая сила и уверенность, что люди невольно пропускали их, даже не понимая, почему они это делают.

Они встали друг напротив друга. С первыми аккордами приблизились ладонями, не касаясь. Медленный круг, плечо к плечу, глаза в глаза. И взгляд не оторвать. Не слышно гомона вокруг, и не заметила она, как все на них смотрят. И в глазах этих что-то такое, что и не даст оторваться.

Снова навстречу друг другу, лёгкое прикосновение пальцев, и снова назад. Ещё один круг. И в третий раз, приблизились. Ладони соприкоснулись, и вот его правая рука обхватила её талию. Он не прижимает её к себе, и не давит, но и не держит на расстоянии.

Ровно так, как нужно.

А в его левую ладонь, безвольная, опустилась её правая рука и легла почти невесомо. И он подхватил её уверенно и нежно.

Идеально.

Другой рукой Кайя придерживала платье, чуть отклонившись, боясь оказаться к Ройгарду слишком близко. Но даже и так, его дыхание опаляло ей шею, а сердце билось невыносимо громко. И волна дурмана накрыла её с головой. Они, кружась, летели по залу, носки туфель едва касались пола, и дыхание застывало в наивысшей точке. Она отпустила платье, шёлк струился и летел следом, взвивался, оборачиваясь вокруг его ног. А её рука сама легла на его плечо. И он притянул её к себе, не выпуская из плена своего взгляда.

Слишком близко, слишком опасно…

Ройгард не спрашивал её ни о чём и ничего не говорил. Только смотрел в глаза, когда позволяли фигуры танца. И этот взгляд был красноречивее всяких слов — прикасавшийся к волосам, ласкавший плечи… Этот взгляд шептал, гладил и целовал, скользя по губам и, задерживаясь на шее, там, где колье с изумрудом скрывало гулкие удары сердца, обжигал, заставляя её тело пылать.

Он предугадывает желания и её движения, как будто читает её мысли…

Лицо горело, и Кайя чувствовала пульс на шее, в висках и пальцах. И горячке этой объяснения не было, а воздух вокруг них будто пропитался грозой.

Это наваждение. Очнись, Кайя, очнись!

Но она не могла.

Когда танец закончился, Ройгард подвёл её к кушетке и, низко склонившись, чуть коснулся губами кончиков пальцев.

— Вы доставили мне огромное удовольствие этим танцем, миледи, — прошептал он, — надеюсь, вы не будет против ещё одного танца?

Она хотела сказать: «Да», но не успела. Ройгард посмотрел куда-то поверх её головы, нахмурился и добавил:

— Хотя нет. В следующий раз. Миледи, мне очень жаль, но я вынужден вас покинуть. Надеюсь на продолжение нашего знакомства.

Поклонился ей и генералу и быстро скрылся в толпе.

Музыка остановилась, по залу пробежало лёгкое волнение, и тут же за спиной Кайи появилась почтенная Маргаретта со словами:

— Королева прибыла! А ожидали только завтра!

Кайя обернулась, чтобы посмотреть, что же так смутило Ройгарда, и увидела красивую женщину рядом с князем Рокны. Зал замер, дамы присели в реверансе, мужчины склонились, и королева, махнув веером, велела продолжать веселье.

В Обители рассказывали о королеве разное. В основном шёпотом, в темноте спальни, когда погашены свечи, и луна, пробиваясь сквозь занавески, ложилась на пол белыми квадратами призрачного света. После рассказов о духах, являвшихся ночами в девичьи сны, и страшных историй о Звере шли рассказы о королеве. Кто-то говорил, что она старуха, но выглядит как шестнадцатилетняя девица, что она красива до безумия, и, чтобы такой оставаться, пьёт кровь младенцев и девственниц, что каждое утро она купается в козьем молоке и ей служит армия колдунов. Кто-то рассказывал, что в ней есть кровь айяарров, и что она извела короля колдовством, чтобы завладеть троном. И, конечно, увидеть королеву мечтала любая воспитанница Обители. Вспомнив все эти рассказы, Кайя подумала, что, наверное, что-то в них всё-таки было правдой.

Королева стояла в чёрном платье, расшитом серебром, и смотрела на зал с балкона. Чёрные волосы украшены бриллиантовой диадемой, чёрные глаза, фарфоровая кожа и божественная улыбка. Она была куда красивее любых рассказов о ней. И поверить в то, что ей служит армия колдунов, было совсем несложно.

Зачарованно глядя на неё, Кайя не видела, как Ройгард вышел на террасу, спустился по лестнице и, остановившись там, где аллеи уходили в темноту, сказал кому-то, стоявшему в тени деревьев:

— Как видишь, это было не трудно. Осталось дело за малым. Но ты, конечно, можешь сделать всё по-своему — идти к королеве и умолять её на коленях.

— Я всё же попробую, — раздался из темноты низкий голос.

— Когда она вытрет о тебя ноги и натравит своих псов, ты вспомнишь, как был слеп и глух. А когда прозреешь — я буду ждать тебя на дороге в Ирмелин. Вместе с прелестной дочкой генерала. Тебе была нужна одна зима? Я выиграю тебе эту зиму…

Домой вернулись поздно ночью после оглушительного фейерверка, закрывшего Бал невест. Почтенная Маргаретта, раскрасневшаяся и довольная, торжественно понесла в библиотеку ворох карточек с предложениями — смотрины прошли великолепно.

А Кайю ноги едва держали. Она поднялась в спальню, разделась и легла на кровать, думая, что мгновенно уснёт, но сон не шёл. Лежала, пытаясь заснуть, но голова шла кругом, и мысли снова и снова возвращались в бальный зал. К тому танцу, к тому взгляду и жару рук Ройгарда Лардо.

Остаток ночи она ворочалась с боку на бок, её лихорадило, и все тело горело огнём. Задремала лишь под утро, но и во сне её всё равно преследовал этот взгляд…

Обжигающий и странно знакомый.

Кайя встала на рассвете, ощущая себя опустошённой. Голова болела и кружилась, еда казалась отвратительной, и руки дрожали так, словно она выпила не меньше бочонка вина. А ведь всего-то бокал. И события вчерашней ночи казались нереальными.

Что с ней творится?

Она сидела в столовой, глядя на овсяные оладьи и мёд, на то, как почтенная Маргаретта щедро мажет их маслом, и чувствовала только дурноту. Ей хотелось выйти на воздух, умыть лицо и вдохнуть глубже. Избавиться от липкой паутины наваждения. От звуков, доносившихся из окна: криков молочника, проезжавшего мимо в своей повозке, и нудного воркования голубей. От запахов и слишком яркого света…

Карточка Ройгарда Лардо лежала на серебряном подносе первая, а за ней остальные. И их было много. Почтенная Маргаретта, отвратительно ковыряясь маленькой ложечкой в пашотнице, даже похвалила Кайю — столько предложений!

Столько чести для полукровки…

Она подмигнула и, указав глазами на первую карточку, произнесла шёпотом:

— Думаю, выбор очевиден, милая. И, кстати, он прислал вот это.

Достала из красного ридикюля коробочку, перевязанную атласной лентой, и протянула ей. Внутри на муаровой подкладке лежало массивное кольцо с огромным жёлтым топазом. Кайя вынула его и положила на ладонь. Камень был тёплым, мерцал и манил, и не удержавшись, она надела его на палец.

Лёгкое тепло потекло по телу, голова перестала болеть, и руки больше не дрожали. Перестала раздражать хлопавшая от ветра ставня. Запахи мятного чая, лимонного пирога и имбирного печенья приятно защекотали ноздри. Как-то сразу все встало на свои места. Она взяла карточку, на которой размашистым почерком было написано «Ройгард Лардо», и улыбнулась Маргаретте.

— Значит, предложение принято?

— Да.

— Тогда, милая, сегодня у нас осталась ещё одна важная задача — маскарад.

— Но зачем нам идти на маскарад, если все уже решено? — спросила Кайя, разглядывая кольцо.

— Его милость и ты должны отблагодарить каждого из претендентов и подарить утешительный подарок — такова традиция. И на маскараде оглашают сложившиеся пары. А в этом году сама королева присутствует. И ты даже будешь ей представлена, что возможно только в этих обстоятельствах… ну ты же понимаешь?

Маргаретта отвела взгляд, разглядывая разгромленную яичную скорлупу.

— Я понимаю.

…Она понимает. Только здесь, в Рокне на маскараде, когда лица скрыты масками, и можно взять чужую личину, только здесь полукровка и бастард может быть представлена королеве.

Отец долго расспрашивал её, почему она выбрала Ройгарда Лардо. Уверена ли она, что с этим человеком хочет прожить свою жизнь? А она смотрела на кольцо, манящее, почти как его глаза, и думала, что, конечно — она уверена!

— Почему ты сомневаешься, отец?

— Потому что дом Лардо не богат, а на старшего сына всегда большие надежды. Айгард Лардо стар, и поэтому сам не приехал, но почему его сын ищет невесту здесь, а не возьмёт себе в жёны одну из ирмелинских девушек? Да хоть бы сестру Дарри. Насколько я знаю, Ройгард и Дарри друзья. И что ещё меня смущает, девочка моя, он ничего не попросил взамен, вернее, попросил, но это так, мелочь, которая мне ничего не стоит. А ведь молодой человек с его внешними данными мог бы…

Генерал осёкся.

…найти себе более выгодную партию? Какую-нибудь богатую вдову, младшую дочь знатного рода, или купчиху, наконец, с тремя кораблями приданного…

— …Ты ведь понимаешь, девочка моя? — добавил генерал, как будто извиняясь.

— Я понимаю…

Но Кайя не сомневалась. Пусть он не богат, она ведь не избалована богатством, его семья — древнейший род, а Ирмелин — хорошее место. Да и он — друг Дарри, а что может быть лучше, когда можно дружить семьями? Его не смущает то, что она полукровка, как не смущало и Дарри. И она, наверное, сможет быть там счастлива. Разве не может быть в этом мире для неё маленькой толики счастья?

— Ты уверена? — напоследок переспросил её отец.

— Да, уверена! — ответила Кайя, не сводя глаз с кольца.

Генерал взял карточку с именем Ройгарда и, написав ответ, вручил почтенной Маргаретте.

Та вернулась в обед с ответом — предложение принято.

— Милорд Лардо просит прощения, неотложные дела в Ирмелине вынуждают его уехать в поместье немедленно. Но он ждёт вас и Кайю в ближайшие дни в Ястребиной Скале для совершения обряда.

Глава 8. Маскарад

Генерал пробрался сквозь толпу к большой ложе, где восседала королева, наблюдая за маскарадом. В лиловом шёлковом платье, расшитом серебряными звёздами, и с бархатной маской на лице, тонкая и хрупкая, она выглядела совсем юной.

Он остановился у входа — королева говорила с кем-то из гостей и беспокоить её сейчас было бы невежливо. Тем более что разговор, как показалось генералу, был напряжённый. Гостя королевы он видел лишь издали — высокий мужчина в тёмном плаще до пола, с воротником из длинных рыжих перьев и в маске с большим птичьим клювом.

Из ложи доносились обрывки фраз:

— …не поздно ли ты спохватился… теперь, когда я и так смогу всё получить… — говорила королева насмешливо.

— …избежать ненужных потерь… — раздался низкий голос человека с клювом.

— …кого волнуют потери?

— …это слишком большая цена, и я сполна её заплатил…

— …сполна? Я думаю иначе… хотя я впечатлена тем, как долго ты сопротивляешься…

Внизу, у фонтанов, с шумом закрутился фейерверк, рассыпая вокруг золото искр и заглушив ответ человека в маске. А когда шум стих, генерал услышал раздражённый голос королевы, звенящий сталью:

— …и ты посмел явиться сюда и мне угрожать? … когда мои войска войдут в город, я велю генералу Альбе выжечь это калёным железом на каждом из вас! А тебя повесят на площади… хотя нет, я велю посадить тебя на цепь и водить по городам с бродячим цирком — давать представления…

Ещё один фейерверк взорвался оглушительно.

— …и тогда ты пожалеешь об этом! — в низком голосе человека в маске появились рычащие ноты.

Генерал отступил на два шага назад — нехорошо подслушивать разговоры её величества, а иногда это даже опасно. И вовремя. Гость королевы вышел стремительно, распахнув бархатные портьеры ложи и задев генерала плечом, также стремительно ушёл, не обернувшись и не извинившись. Но проучить наглеца времени не было, потому что слуга уже махал отчаянно — входите!

— Арджент Альба, мой храбрый генерал! — произнесла королева, протягивая ему руку для поцелуя.

Голос её был возбуждённый, игривый и раздражённый одновременно, и генерал подумал, что это плохой знак.

— Ваше величество, я безмерно рад видеть вас здесь…

Королева не слушала, даже не смотрела, пробежала глазами по толпе, но её недавнего гостя и след простыл. Тогда, обернувшись к генералу, она спросила:

— Когда же, мой славный Арджент, ты привезёшь мне лаарского зверя?

— Ваше величество…

— Я знаю, знаю! Читала твои письма, да и мои гонцы хвалят тебя, но сколько же ещё ждать? Я хочу, чтобы до зимы ты взял этот перевал и сжёг Лааре дотла. Слышишь! Камня на камне не оставь от его проклятого логова! Я послала тебе в помощь ещё двух… хм, дознавателей… — она усмехнулась.

…колдунов. Хотя об этом нельзя говорить вслух.

— …И ещё солдат. Астролог предсказал раннюю и снежную зиму, мой генерал… а ты здесь развлекаешься на балу…

— Ваше величество, идёт перегруппировка войск, ждём обозы…

— Знаю, знаю! — она похлопала его по плечу веером. — Дочь выдаёшь замуж?

— Как вы…

— …узнала? — она улыбнулась лукаво и отвернулась, стала разглядывать в монокль танцующие пары. — Я все знаю, мой дорогой Арджент. А ты, оказывается, в юности был гулякой! Кем была её мать?

— Никем, ваше величество, — произнёс генерал глядя в зал, — она умерла в родах, и воспитать её дочь… для меня это был долг чести.

— Ну и как? Нашёл ей подходящего жениха?

— Да, Ваше величество, завтра уезжаю. По дороге совершим обряд в Ирмелине и отбуду на границу.

— Ирмелин? Что же, я за тебя рада. Поезжай. Жду хороших новостей. И, кстати, если ты привезёшь мне Зверя в клетке, живым, я пожалую твоей незаконнорождённой дочурке какой-нибудь титул и землю. Так что сможешь сделать свою дочку баронессой. В обмен на Зверя, конечно! Хочу видеть его у своих ног поверженным.

Её глаза блестели, она нервно хлопала по перилам сложенным веером, снова рассмеялась, и генералу очень не понравился этот смех.

* * *

Город был пьян ещё с обеда, а к вечеру карнавал выплеснулся на улицы Рокны. На каждой площади и перекрёстке шли представления, нарядные мужчины и женщины танцевали под дзуну и дудки, повсюду разливали молодое вино. В каждом кабаке, каждой таверне, каждом постоялом дворе сегодня выставляли глиняные бутыли и кувшины с пенящимся напитком.

— Три леи за пяток! — кричали вокруг, и это означало, что за три медяка можно взять пять бутылок.

В толпе мелькали маски, циркачи и ряженые. Юные таврачки в красных юбках плясали на площадях фривольные танцы с бубнами, швыряя в толпу конфетти.

К дворцу Лирайе почтенная Маргаретта и Кайя подъехали, когда он уже был полон, и танцы начались. Сегодня не было чопорных представлений, никто не бил в гонг, оповещая о прибытии, а на мраморных лестницах резвились шуты и акробаты. На террасе вино лилось рекой. Тигры, львы, павлины, бабочки, стрекозы, лебеди и чудовища — маски были кругом. Маргаретта велела Кайе надеть алое платье, сказала, что к её росту только оно и подошло. Хотя Кайе наряд показался чересчур кричащим. Юбка — водопад алой тафты и шёлка, тугой корсет почти не давал дышать, а у туфель был слишком высокий каблук. Но Маргаретта сказала, что Ройгард — не карлик, да его и не будет на маскараде, а будучи теперь помолвленной, она точно может не стесняться. Волосы подняли наверх и украсили цветами, а лицо скрыла чёрная бархатная маска. А ещё Маргаретта шёпотом велела ей выпить вина и не использовать веер, если кто-то вдруг захочет её поцеловать. И Кайя даже не знала, что сказать, а только смутилась.

— Это же карнавал, девочка, тут можно позволить себе всякие вольности. Потом ты выйдешь замуж и уж поверь, вряд ли тебе снова предоставится такая возможность. Повеселись от души! Как говорят в Рокне: «Веселись всегда так, как будто этот праздник последний».

Стоило им войти в зал, как её пригласили танцевать. И дальше она уже не могла остановиться: один танец за другим — незнакомые пьяные люди, и маски, маски, маски… Всем было уже всё равно с кем танцевать и что танцевать. Музыка была веселей, а танцы задорней, чем вчера. И не нужно было никому нравиться или кого-то выбирать.

Отец приехал на маскарад раньше — встречаться с королевой, а Кайю оставил на попечение Маргаретты. Но сегодня почтенная сваха не слишком опекала Кайю, считая свою работу выполненной, и занималась тем, что сплетничала с гостями.

— Когда пробьёт гонг, будет представление королеве, так что будь рядом со мной к этому моменту, а пока развлекайся, — прошептала она.

Кайя покрутила кольцо на руке и вышла на террасу. По совету Маргаретты она выпила два бокала вина, и голова теперь кружилась. Нехорошо будет, если она оступится перед королевой в этих туфлях. Она спустилась с террасы вниз, прошла вдоль череды фонтанов к пруду, остановилась на ступенях, ведущих к воде, глядя на утонувший в темноте сад, мерцающий тут и там загадочными огнями. Айяаррские светильники. Она долго их разглядывала — удивительно, что это просто камни. Они освещали всё: сад, зал, террасу, и только здесь, на ступенях, было сумрачно и тихо. С негромким журчанием среди мраморных львов и самшитовых фигур в пруд стекал ручей. Кайя сняла маску, присела рядом и опустила разгорячённые руки в прохладную воду. Несколько раз зачерпнула её ладонями и налила в вазон с засыхающим розмарином. Наннэ говорила, что любовь нужна всем, даже вот такому погибающему кустику. И если можешь дать каплю любви — дай.

— Кто же так заморил тебя, несчастный? Ну ничего, завтра утром ты уже придёшь в себя, — произнесла она вслух.

Уходи!

Взгляд она почувствовала спиной, ещё до того, как деревья прошептали.

— Девушка, говорящая с горшками, — раздался сзади негромкий голос.

Кайя вздрогнула, вскочила и обернулась. Из окон зала лился свет, а мужчина стоял спиной к нему так, что его лицо утопало во тьме, видно было только, что на нём маска. Длинный плащ, воротник из перьев хищной птицы и огромный клюв. Он был высок — выше неё на полголовы. Огромен.

И стоял так близко, что между ними было не больше двух локтей. Как он подкрался так тихо? Кайя невольно отступила на шаг назад, к воде. Посмотрела незнакомцу в лицо, силясь разглядеть, кто же это?

Это же карнавал, милая, здесь творятся разные дела! И зачем она ушла так далеко!

Как некстати вспомнилось предостережение Маргаретты. Все кругом пьяны, а под маской можно скрыть, что угодно. Перья его воротника, жёсткие, узкие и длинные, торчали вверх, напоминая веер из кинжалов, а огромный жёлтый клюв выглядел зловеще. Что-то было страшное в этой маске и в его фигуре, и в тихом голосе. У Кайи пересохло в горле, ноги налились тяжестью, а сердце забилось так сильно, что его удары оглушали.

— Почему ты здесь одна и говоришь с кустами, красавица? Почему вместо того, чтобы принимать комплименты и вальсировать с женихами, ты прячешься в темноте? — спросил человек в маске.

Он стоял неподвижно, скрестив руки на груди, и нужно было что-то ответить, но что Кайя могла сказать?

— Мне… лучше здесь, — с трудом выдавила она из себя, теребя в руках маску.

— Тебе не нравится бал?

— Нравится.

— Ты не любишь танцевать? — спросил он снова. — Или тебе не с кем? У тебя нет пары?

— Люблю. Вернее, нет. И пары… да. У меня есть жених, — пробормотала сбивчиво, делая ещё полшага назад. — Я помолвлена.

— Красивое кольцо. Хм, и где же твой жених? — спросил незнакомец требовательно.

— Уехал.

— Поэтому ты не танцуешь?

— Да, и поэтому тоже.

— Ну, это можно поправить. Раз твой жених так глуп, что бросил тебя здесь одну — я приглашаю тебя на танец. Девушкам на балах полагается танцевать.

— Но я вас не знаю, милорд. И ваша маска…

— Тебя смущает моя маска? Но это же маскарад… Маски для того и нужны, чтобы никто никого не узнал. Как тебя зовут, девушка, говорящая с кустами?

— Кайя.

— Кайя… Кайя… Айяаррское имя. Ho'ohaali na'au Khaaja. Скромная, как ромашка. Ты знаешь, как оно переводится с айяарр? Кайя — это ромашка.

С айяарр… Откуда он знает айяарр?

— Откуда вы…

Страшная догадка мелькнула в голове.

Беги, Кайя, беги!

Но ноги приросли к граниту берега.

— Откуда я знаю? — в его голосе прозвучала насмешка.

Кайя хотела вдохнуть поглубже, но жёсткие пальцы корсета впились в грудь, не давая восклицанию ужаса вырваться наружу. Только пальцы стремительно холодели.

Беги, Кайя, беги! Он — чудовище…

Шептали травы и деревья.

Он убьёт тебя!

Где же они были раньше!

Чудовище из Лааре. Самый страшный Зверь. Неуловимый враг её отца. Колдун. Убийца.

И вот он стоит перед ней.

Танцевать с ним? О Боги! Только не это! Каждый, кто прикоснётся к чудовищу из Лааре, сам станет чудовищем! Он её убьёт! Разорвёт на тысячу кусков, как тех людей в Брохе! Никто не может увидеть чудовище и остаться живым!

Мысли путались в её голове, смешав всё то, что она слышала о лаарском звере в один причудливый клубок, они неслись, как горный сель, смывающий все на своём пути. Оставляя за собой только одно желание — бежать!

— Вижу, ты уже и так поняла, откуда я всё это знаю, маленькая веда, — голос его стал глуше. — И всё-таки… танец?

Он протянул руку ладонью вверх. Но Кайя не шевельнулась.

— Ты же знаешь, что здесь никому нельзя отказывать в танце?

Но ей было всё равно. Она хотела броситься вниз по аллее в глубину парка, хотя и понимала, что он её догонит, если захочет, но в это мгновенье разум ей отказал, осталась только паника. Она сделала ещё один шаг назад и, потеряв опору, полетела в ручей. И если у неё ещё была толика сомнений в том, что под маской может быть просто человек, гость карнавала, то теперь сомнения развеялись окончательно: она не успела коснуться воды — он прыгнул и поймал её на лету, подхватив одной рукой, легко подбросил на берег и поставил на ступеньку лестницы. Ни один человек не смог бы сделать такое.

— Не спеши топиться, красавица, это всего лишь танец, — его голос, низкий и насмешливый, казалось, прятал где-то в своей глубине звериный рык, как набирающая силы гроза прячет в тучах глухие раскаты грома.

Она даже не подала руку, он сам её взял. Пальцы стали совсем ледяными, утонули в его огромной ладони, спрятанной в чёрную кожаную перчатку с серебряным узором и шипами.

— Ты не спросила, как меня зовут, — в голосе из-под маски прозвучала странная смесь иронии и угрозы.

— Я з-н-наю… кто вы, — слова превратились в заикающийся шёпот.

— Ну, конечно! Все знают о «чудовище из Лааре», — усмехнулся он презрительно. — Но я хорошо танцую, маленькая веда, да и этот милый клюв не так уж и страшен. Под ним не видно чудовища.

Ноги почти не чувствовали лестницы, Кайя дважды споткнулась, пока они шли к распахнутым дверям бального зала. Но он не дал ей упасть, поддерживая за талию и локоть. Наверное, после его объятий у неё останутся синяки — таким твёрдым оно было. Музыки она тоже не слышала, потому что в ушах бился гулкий пульс.

Где же отец?! Где Маргаретта?! Почему никого нет вокруг, когда они так нужны!

Кругом смеялись и танцевали маски, мелькали пьяные люди, и никому не было до неё дела. Она хотела закричать, но перед глазами встала картина, увиденная ею в Брохе, в той лавке. Что будет, если она позовёт на помощь? Он просто убьёт их всех, ведь на карнавале ни у кого нет оружия!

Ах, если бы Дарри был здесь!

В зале света было больше. И она смогла немного разглядеть своего спутника. Увидела под плащом чёрный бархатный камзол с рядами серебряных пуговиц, и чёрный шарф, намотанный на шею, закрывающий её полностью, скреплённый наверху под подбородком большой брошью-печатью.

Огромные руки в перчатках до локтя. Маска с жутким клювом, скрывающая всё лицо, оказалась совсем рядом. На голове возвышался гребень из перьев, и чёрные длинные волосы спускались из-под маски на плечи. Только сейчас Кайя поняла, зачем ему нужен этот плащ с множеством складок наверху и огромным воротником — они скрывали горб.

О Боги!

Она путалась в собственной юбке, наступала на ноги ему и кому-то — на подол платья, чувствуя, как колени подгибаются от ужаса. Иногда её ноги просто отрывались от пола, когда она в очередной раз хотела споткнуться о чей-то мчавшийся по полу кружевной шлейф — спутник поднимал её в воздух одной рукой, пропуская летящие мимо юбки. К концу танца в груди, стянутой ужасом и рёбрами корсета, совсем не осталось воздуха, а перед глазами поплыли жёлтые пятна. Каждый раз, когда его руки поднимали её вверх, она готова была потерять сознание, оказываясь к нему слишком близко. Или когда его волосы касались её щеки, а рука прижимала к груди её руку.

— Мне дурно, простите, — пробормотала она, стараясь изо всех сил держаться в сознании, — мне лучше присесть.

— Наверное, мне просто надо было взять тебя на руки, маленькая веда, тогда танец вышел бы получше, — ответил он, держа её почти на весу.

И не отпустил. Пальцы Кайи впились в его плечо, она закусила губу, надеясь, что боль не даст ей упасть в обморок прямо посреди танца у него в объятьях, но она не почувствовала боли, лишь солоноватый привкус крови на губах. Ещё два поворота — и музыка стихла. Он отвёл её на террасу, держа под локоть, и усадил на мраморную скамью.

— Благодарю за танец, Кайя. Я бы поцеловал твою руку, но как видишь, в маске это сделать затруднительно… И у тебя кровь.

Он хотел коснуться пальцами её губ, но Кайя в ужасе отшатнулась. Вытерла прокушенную губу тыльной стороной ладони.

— Выпьешь со мной? — протянул бокал вина.

Мир кружился перед глазами, и уже стало всё равно, что сейчас произойдёт. Кайя, как заяц, за которым гонятся охотники, и который, обезумев от страха, совершает сумасшедшие в своей смелости прыжки, оттолкнула его руку. Вино выплеснулось на его камзол, а она вскочила и закричала:

— Нет! Не трогайте меня! Я никогда не буду пить с вами! И танцевать! Я вас ненавижу! — и бросилась бежать обратно в зал, подхватив руками платье.

На пороге оглянулась, но он не погнался за ней. Его вообще не было. А там, где она сидела, осталась лишь перевёрнутая мраморная скамья.

Глава 9. Обмен

К ирмелинским холмам добрались на третий день.

Генерал взял с собой шестеро верховых сопровождающих, а сам поехал в карете с дочерью. Стало гораздо прохладнее, чем в Рокне, но почтенная Маргаретта позаботилась о гардеробе Кайи, и сейчас тёплое платье, ботинки и плащ пригодились как нельзя кстати. С самого утра шёл дождь, мелкий и нудный, он делал и без того тоскливый ирмелинский пейзаж ещё более унылым. Вершины холмов скрылись в серых тучах, а вдоль дороги, среди жёлтых выбитых овцами лугов и скошенных полей, зеленела только лента реки, спрятанная в заросли плакучих ив, которых осень ещё не коснулась своей кистью.

Всю дорогу Кайя была молчалива, пыталась вязать, но петли то и дело соскакивали с крючка — мастерица из неё не очень: любое рукоделие давалось с трудом. Мысли путались, перескакивая с одной на другую, и будто вслед за ними, непослушный крючок так и норовил выскользнуть из рук. События последних дней перевернули её жизнь с ног на голову.

Она никому не сказала о том, что произошло на маскараде. Хотя, когда бежала с террасы, обезумев от страха, то хотела найти отца и рассказать всё ему. Но генерал был у королевы, и здравый смысл возобладал — врываться с воплями в королевскую ложу было бы глупо. А потом понемногу страх отступил. И, поразмыслив, она решила никому не говорить о том, что произошло. Ведь это ничего не изменит, не стоит попусту волновать отца. Послезавтра они уезжают, и, быть может, это будут последние их три дня вместе. Так зачем наполнять эти дни разговорами о чудовище?

Генерал, конечно, видел, что дочь сама не своя, но списал это видимо на предстоящее замужество — девушки ведь всегда волнуются накануне свадьбы, и не стал приставать с расспросами.

В тот вечер, когда они вернулись с маскарада, Кайя закрыла в своей комнате ставни, зажгла свечи, молилась истово и долго всем: человеческим богам и богам вед — всем, кто слышит её молитву. В Обители приходилось ходить в Храм каждое утро и вечер, святой отец читал им проповеди о добродетели и заставлял стоять на коленях. А когда она работала с Наннэ, то всякий раз слушала её молитвы — красивые и протяжные, похожие на песни её матери, и рассказы о богах вед. И как-то в сознании маленькой Кайи они сплелись вместе — и наставления святого отца в Храме, и молитвы Наннэ, и боги их были для неё равны, и места хватало всем, как в большой семье: Астред Всевидящий Отец и Мирна-Заступница, Святая Миеле — Мать Всеблагая и Дуарх-Проказник. Всем им она молилась и в этот вечер. И молитва её была проста — пусть Дарри поймает, наконец, чудовище.

Но три дня пути по тряским дорогам притупили недавние страхи, и Кайя почти перестала думать о том, что случилось на маскараде. Все её мысли теперь были о предстоящем замужестве. Только вот она почему-то никак не могла вспомнить лицо Ройгарда Лардо, и это её злило. Она всё время трогала кольцо — его подарок, словно пыталась выжать из него хоть каплю памяти, но увы — ощущения от танца с ним совсем растаяли. Кольцо больше не грело. Топаз в нём не светился и не мерцал, и казался всего лишь жёлтым камнем. И сейчас она в смятении думала — а не ошиблась ли? Но утешала себя тем, что выбора то у неё никакого не было.

— Я только вот о чём хочу предупредить тебя, дочка, — сказал генерал, когда они подъехали к ирмелинским землям, — Ройгард — друг Дарри, и их поместья рядом. Вы будете жить соседями и ездить друг к другу в гости. А ты подружилась с моим капитаном, поэтому будь осторожна, не дай своему будущему мужу поводов для ревности.

— О чём ты, отец? — спросила Кайя, но почувствовала, что краснеют щёки.

— Не хотел тебе говорить, но раз уж ты выбрала Ройгарда… Дарри просил у меня разрешения жениться на тебе в ночь перед его отъездом. И я ему отказал…

— Что? Почему? То есть… Дарри хотел на мне жениться? — Кайя удивилась и смутилась, но вдруг поняла, что мысль о том, что капитан просил её руки, была ей приятна. — Почему ты отказал?

— У меня были свои причины. Но теперь, когда ты выходишь замуж за его друга, я, кажется, уже жалею о своём отказе. Но разве я мог подумать, что ты выберешь Ройгарда Лардо? Поэтому нужно, чтобы ты знала об этом. Не стань яблоком раздора между ними.

Кайя только кивнула в ответ, пряча взгляд среди мотков разноцветной пряжи — ни к чему это, чтобы отец видел её смущение…

* * *

До Ястребиной Скалы оставалось не больше пяти квардов, когда снаружи послышался шум, крики, раздался свист, и карета, дёрнувшись, понеслась, не разбирая дороги.

— Что случилось? — крикнул генерал в окно.

Но никто не отвечал.

Кайя схватилась за поручень, чувствуя, как сердце уходит в пятки. Её отец пытался выглянуть в окно, но их бросало из стороны в сторону, и видно было только спины скакавших впереди незнакомых людей. На вопросы генерала никто не откликался.

Кайя попыталась связать руну, остановить лошадей, как тогда на мосту, но как только она попыталась её набросить, получила удар такой силы, что упала на пол кареты, согнувшись почти пополам. Она хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, а где-то внутри боль горела раскалённым углём, затухая медленно и неохотно. Слёзы брызнули из глаз, и когда она, наконец, смогла сделать судорожный вдох, то лишь закашлялась и захрипела. Отец поднял её на сиденье, прижал к себе, трогал лоб, что-то спрашивал, но она не слышала звуков и не понимала, что происходит.

Карета остановилась. Кайя видела, как открылась дверца, и отец хотел выскочить с саблей наизготовку, но его сбили с ног, мелькнули чьи-то спины, потом открылась вторая дверь, грубые руки вытащили её, взяв подмышки, и бросили на жухлую траву.

— Ну, здравствуй, невеста, — услышала она над собой знакомый голос, подняла взгляд и увидела лицо Ройгарда на фоне пасмурного неба.

Он стоял, скрестив на груди руки, весь в чёрной коже и в плаще, по краю подбитом мехом рыси, на широком поясе — кинжалы, сабля и смертоносный витой айяаррский кнут — ярг.

— Милорд? Что происходит? — спросила Кайя, чувствуя, как горящие внутри угли, наконец, затухли, и боль отпустила.

Она поднялась с колен, не понимая, почему Ройгард не подаст ей руку, оглянулась и увидела, как два человека тащат под руки обмякшее тело её отца к отмели и зеленеющим ивам. Река здесь делала поворот, образуя большую заводь, и карета стояла почти у воды, скрытая от дороги алыми кустами бересклета. Вокруг не было никого, кроме Ройгарда и трёх незнакомых бородатых мужчин с оружием.

— Отец! — крикнула Кайя и хотела броситься бежать, но её остановила хлёсткая пощёчина Ройгарда, такая сильная, что она оступилась и снова упала на траву, хватаясь рукой за лицо.

Щека горела, а из рассечённой губы закапала кровь.

— Не ори и стой здесь! — коротко бросил он. — Не вздумай бежать и уж тем более плести свои смешные руны, если не хочешь получить оплеуху ещё раз.

Она и не думала бежать. Кайя была так оглушена, напугана и сбита с толку, что даже произнести ничего не смогла. Слышала только, как Ройгард ушёл за карету и сказал кому-то, кого она не могла увидеть:

— Heihai hagna 'a'a make hewa huahka'i kula a'hoe ahi e 'e ai!

Ветер донёс лишь обрывки, да она и не так хорошо знала айяарр, поняла только, что речь идёт о погоне.

Ройгард махнул своим людям, её подхватили под руки и тоже повели к реке. Вода шумела где-то вдали, разбиваясь о пороги, а здесь был пологий склон, усеянный разбросанными повсюду валунами, покрытыми жёлтой коркой лишайника. Рядом с одним из таких камней на коленях стоял отец — его держали два вооружённых человека. Ройгард переговаривался с ними на айяарр, поставив Кайю чуть поодаль и встав за её спиной.

Ройгард Лардо не мог говорить на айяарр…

Дождь кончился, ветер трепал мокрые косы ив, стряхивая с них капли воды, рваные клочья туч неслись по небу, то обнажая, то скрывая вершины холмов. С клёна падали последние листья и, гонимые ветром, липли к ногам. В это мгновенье Кайя уже поняла, что всё закончится плохо, но когда увидела, кто выехал из-за скалы, совсем потеряла землю под ногами и упала бы, не будь по бокам двух стражей.

Длинный дождевой плащ с косматым волчьим воротником скрывал его фигуру почти полностью, но она узнала бы его в любом обличье. Руки в шипастых перчатках лежали на рукояти меча, а на лице — чёрная маска, в прорезях которой темнели провалы глазниц. Спутанные волосы намокли и, перехваченные кожаным шнурком маски, свисали, падая на плечи.

И конь был ему под стать — огромный гнедой зверь с широкой грудью, длинной гривой и чёрными фризами на ногах. От него валил пар, он недовольно фыркал, тряс головой и, остановившись, начал рыть землю копытом.

— Здравствуй, генерал, — произнёс человек в маске, спрыгнул на землю легко, как тигр, и, бросив поводья одному из стоявших рядом людей, обратился к Кайе, — здравствуй и ты, маленькая веда…

Она узнала его голос. Смотрела на него глазами, полными ужаса, и только одна мысль билась в голове пульсом: сейчас они умрут.

— Ты ведь хотел встретиться со мной лицом к лицу, генерал? — человек в маске скрестил руки на груди, и Кайя увидела под плащом тёмные кольца айяаррской кольчуги. — Ну вот твоё желание и исполнилось.

— Моё желание, подлая собака, исполнилось только наполовину, потому что я стою к тебе лицом, а ты ко мне своим намордником, как и подобает собаке, — ответил генерал хрипло и сплюнул на траву кровь. — Не хочешь снять маску, чтобы быть лицом к лицу?

О Боги! Отец! Не говори этого! Не зли его! Он убьёт тебя за такие слова!

Она бы крикнула ему это, но Ройгард стоял рядом, и она боялась, что он снова её ударит. Хотя, какая разница! Он всё равно убьёт их, а так, может быть, он хотя бы сделает это быстро.

Но человек в маске даже не шелохнулся, только снова положил руки на рукоять меча и ответил совершенно спокойно:

— Снять маску? Пожалуй, в другой раз, не хочется пугать даму — хорошие манеры присущи даже чудовищам.

— Ты хочешь убить меня, Эйгер? Ну так убей, чего ждёшь? — воскликнул генерал. — К чему все эти шарканья ножкой и церемонии? Ты же понимаешь, что это тебе всё равно не поможет?

— Я бы убил тебя, Арджент Альба, — ответил Эйгер негромко, — и поверь, сделал бы это с огромным удовольствием… но, как ни странно это прозвучит, сегодня мне не нужна твоя жизнь, — он сделал шаг назад, прислонился к большому серому камню и продолжил: — Но кое-что от тебя мне всё-таки нужно. И хотя мои люди хотят, чтобы я тебя повесил, отдал собакам на растерзание, отрубил голову или закопал живьём, или лучше всё это сразу одновременно… но я не стану этого делать. Как бы мне и им не хотелось тебя убить, я понимаю, что твоя смерть ничего не исправит… А вот твоя жизнь — может.

Генерал хрипло рассмеялся и ответил, снова сплёвывая кровь на примятую траву:

— Если ты хочешь от меня что-то узнать, то напрасно! Я всё равно ничего не скажу.

— Я знаю, что не скажешь. Да мне ничего и не нужно знать. А если бы нужно было, то, генерал, поверь, ты бы с радостью всё мне рассказал, потому что в сегодняшней партии у меня есть одно преимущество. Мой брат добыл мне один весьма милый козырь. Вон тот, который смотрит на меня с диким ужасом, ожидая, очевидно, что сейчас я начну рвать тебя на куски прямо здесь…

Эйгер указал рукой на Кайю, и лицо генерала побелело.

— …но, видишь ли, сегодня я очень щедр. Настолько, что даже подарю тебе жизнь. Более того, я подарю жизнь и твоей дочери. Но, конечно, не за просто так.

…Мой брат…

…Ройгард Лардо не может быть его братом…

…Вернее, это человек, не может быть на самом деле Ройгардом Лардо…

С чего вообще она ему поверила? Почему ему поверил отец? Разве были рекомендательные письма? Разве их представил друг другу кто-то, кто знает семью Лардо? Зачем семье Лардо такая, как она? Ведь отец был прав — он красив, очень. Он не слишком богат. Он знатен и мог найти себе более выгодную партию. И он видел её впервые, но выбрал именно её. А это была просто ловушка. Как же так вышло?

Осознание собственной ошибки затопило горечью душу Кайи.

Эйгер оттолкнулся от камня и подошёл к ней, не слишком близко, но достаточно, чтобы протянуть руку. А она не могла заставить себя посмотреть на него, на эту жуткую маску. Стояла, замерев, как птичка, глядя на овальный иссиня-чёрный камень, вплетённый на груди в многослойные кольчужные кольца и похожий на глаз.

— Так вот, маленькая веда, я оставлю твоего отца в живых и даже отпущу его прямо здесь, если ты примешь моё предложение. И я оставлю в живых твою зеленоглазую дочь, генерал, и отпущу её, если ты выполнишь то, что я скажу. Но если ты откажешься, то я убью её прямо здесь, у тебя на глазах, и поверь, ты точно не захочешь этого увидеть. Итак, ты готов выслушать моё предложение?

Холодный ветер трепал плащ Кайи и пронизывал до костей, обрывал алые листья бересклета, и, казалось, кусты плачут кровавыми слезами, но она видела, что по вискам генерала текут струйки пота. Его лицо было совсем белым, и он, судорожно сглотнув, ответил сдавленным голосом:

— Я слушаю.

— Ты выиграешь нам время, Альба… до весны. Сделаешь так, чтобы твои люди не смогли взять Олений Рог до снега.

— И ты мне поверишь, если я пообещаю?

— Частично… да. Я слышал, что ты человек слова. Но чтобы помочь тебе его сдержать, я заберу в Лааре твою дочь, и она побудет там до весны. Как залог. Если ты сдержишь своё обещание, в день равноденствия я верну её. Она будет стоять здесь, на этом самом месте, живая и невредимая.

— И что это тебе даст? Эта зима? Это же всего лишь отсрочка…

— Это не твоя забота, генерал. Так вот, маленькая веда, посмотри на меня, — Эйгер приподнял её лицо за подбородок, чтобы видеть глаза, — ты слышала предложение. Если откажешься ты — твой отец умрёт. Если откажется он — умрёшь ты. А теперь я бы хотел услышать твой ответ, ты согласна на подобный обмен?

— Согласна, — она ответила, не задумываясь, глаза застилали слёзы, и это было хорошо — сквозь них она не видела маски, не видела лицо отца, не видела ничего, а предпочла бы ещё и не чувствовать.

— А ты, генерал?

— А если ты обманешь? Если убьёшь её? Как я могу тебе верить? Как я узнаю, жива ли она?

Эйгер отпустил подбородок Кайи и забросил полу плаща на плечо.

— Видишь это, — он указал пальцем на камень в кольчуге и положил на него руку, — ты же знаешь, генерал, это родовой камень нашего прайда. Ты знаешь, что он означает. И я клянусь тебе на этом камне, что сдержу своё обещание и весной верну твою дочь живой и невредимой, если ты сдержишь своё, и до весны твои солдаты не возьмут перевал. Ты знаешь наш закон — я не нарушу клятвы. Так что, генерал, ты согласен?

— Я согласен, — ответил он тихо, — только, королеву…

— …не обманешь? — продолжил за него Эйгер.

В его голосе послышалась насмешка и горечь, он подошёл к генералу и стал напротив него, глядя на пленника сверху вниз.

— И именно поэтому штурм состоится, как ты и запланировал, — произнёс он твёрдо. — Только штурмовать вы будете Правый Рог, а не Левый. И не сможете его взять, это я тебе обещаю. А потом ляжет снег. И помни, генерал, если ты нарушишь своё обещание…

— Не нарушу.

— …я вырву ей сердце.

Часть 3. Пленница

Глава 10. Поисковая нить

— Как мне поймать его? — Дарри сидел возле очага в низенькой избе таврачьей старухи, вглядываясь внимательно в её морщинистое тёмное лицо.

Селились тавраки на отшибе, наскоро сделанные избы и землянки лепились друг к другу, словно ласточкины гнёзда. Тавраки — народ вольный, два — три года посидят на одном месте, да и в путь, едут дальше. Где потеплее, там они и землянок не рыли, ставили чайги — кочевые дома из кошмы и шкур. Но в этот год Дарри видел, что таврачье селение осталось зимовать. Прижились как-то на южной дороге, кузницу поставили, лошадей развели, овец.

Старуха угостила его похлёбкой из куропатки с белым корнем и травами, лепёшку дала с сыром. И пока он пил ароматный бульон из кривоватой глиняной миски, она раскладывала карты прямо на утоптанном глиняном полу перед очагом. Пальцы её, скрюченные и узловатые, украшенные перстнями, мелькали споро, и губы шевелились беззвучно, да подрагивали серьги-кольца в растянутых мочках ушей. Из красного тюрбана на голове торчало диковинное зелёное перо и, покачиваясь, отбрасывало на стену дрожащую тень.

— Ты должен знать, красавчик, — произнесла старуха, выкладывая из карт круг с крестом посередине, — что тут я не на вашей стороне. Тавраки далеки от человеческих дел. Связать нить или оберег, погадать на жениха — это я могу за серебро, но такой совет, какого ты просишь, дорогого стоит… Я не хочу, чтобы айяарры забрали мою душу.

— Я хорошо заплачу…

— Ты даже цены не знаешь… А знал бы… Эх, нравишься ты мне, красавчик, мои бы двадцать лет сейчас — не ушёл бы ты отсюда, — усмехнулась она, переворачивая засаленные карты, — у тебя доброе сердце — я чувствую это. Так что, кроме нити… могу рассказать тебе кое-что, и это будет бесплатно. Но это всё, что я могу для тебя сделать.

— Рассказывай, — Дарри отставил миску и подвинулся ближе.

— Ты хочешь что-то узнать об айяаррах? Обо всех не скажу, но о горцах, об Ибексах из Лааре, знаю кое-что, — она взяла в руки карту. — Видишь нетопыря? Ты знаешь, что айяарры могут пить из человеческих душ? Что они могут чувствовать чужую любовь и привязанность?

— Как это? — капитан слушал внимательно.

— Знаешь, почему ты не можешь поймать Зверя?

Старуха отложила карту с летучей мышью в сторону, сплела пальцы и посмотрела на Дарри чёрными, как угли, глазами.

— Ты думаешь о нём постоянно, и он это чувствует. Он питается твоей ненавистью. Я вижу в картах это отчётливо. И твоей любовью: к семье, друзьям, к той девушке… И он играет с тобой, как кошка с мышью. И как моя нить вела тебя к нему, так твоя ненависть и любовь указывают ему, где ты находишься. Твои чувства для айяарра, как для охотника красные перья фазана — с ними не спрячешься на лугу.

— Ты знаешь, кто он? Зверь? — спросил Дарри тихо.

— Точно не знаю, а карта выпадает — Двуликий Бог. Кто-то с двумя лицами…

— Зверь и человек одновременно?

— Может быть и так, но я думаю, что он — отверженный…

— Отверженный? Что это значит?

— Айяарр, потерявший связь с Арраяном.

— Арраян? — спросил Дарри задумчиво. — Я слышал это слово. Это что-то вроде их священного места?

— Это Источник.

— Источник чего?

Старуха покачала головой, перевернула ещё две карты, помолчала некоторое время, достала толстую сигару и, наклонившись к очагу, зажгла и судорожно вдохнула несколько раз. По комнате пополз тяжёлый ароматный дух — запах сладости, миндаля и древесной коры. Наконец, затянувшись глубоко, она выпустила маленькое облачко дыма и продолжила:

— Ты знаешь, что айяарры могут доживать до тысячи лет? Когда рождается айяарр, мать связывает его с Источником — нитью силы, идущей из Подземного мира в Небесный мир и обратно. Всё вокруг пронизано этими Источниками, как земля пронизана реками и ручьями, только вы их не видите. Кахоле они недоступны. И каждого айяарра такой Источник питает. Источники сливаются в силу клана, как ручьи в реку, а кланы — в силу прайда, — она снова затянулась, выпустила дым вверх. — Ты видел их дворцы, дома и мосты? Разве может человек создать такое руками? А айяарры с помощью Источника могут. Раньше они многое могли. Прайд Ибексов правит Лааре и они — повелители Тверди. Им подвластен любой камень. Пока жив их Источник — жив и их прайд и все, кто к нему привязан, и они почти неуязвимы, если Источник силён. Чей-то Источник сильнее, чей-то слабее… Кто-то питается от камня, кто-то от воды… Но если Источник умирает, то погибает и весь прайд. А если у какого-то айяарра разрывается связь с Источником, то он умирает. Не сразу, конечно. Он стареет, как человек, только быстрее. Болеет, дряхлеет…

Старуха посмотрела на Дарри внимательно, прищурилась, и чуть понизив голос продолжила:

— Но если связь разрвалась, а айяарр не хочет умирать, то есть и другой путь. Ту силу, что питала его из Источника, можно найти и вокруг — у деревьев, цветов и животных, как это умеют делать веды. У камней, воды, огня, или от земли, как у нас, тавраков — мы потому и кочуем, что земля нам говорит, где останавливаться, там мы и селимся, и пока земля нас питает — живём. Только брать силу у камней и воды тяжело, не каждый айяарр способен. Но есть путь проще — забирать её у других людей. И вот это делать легко. Как нетопырь пьёт кровь, так отверженный айяарр может пить человеческую силу и чувства — любовь, ненависть, злость… Он будеть питаться ими, пока это не убьёт человека. И тогда он бросает свою жертву и берётся за другую. И хотя их закон — Уана — запрещает это, но кто сейчас соблюдает Уану?

Старуха пошевелила угли в очаге, и камни на её перстнях засветились кровавым светом.

— Так ты думаешь, что это кто-то отверженный? — Дарри задумчиво смотрел на огонь.

— Может быть. И он, как медведь, отведавший человечины, будет делать это снова. Ты думаешь, зачем он разрывает людей на части? Ради страха. Чем сильнее в людях страх, тем больше для него пищи.

— А как он превращается в Зверя?

— Этого я не знаю. Может тут замешаная тёмная ашуманская магия, а может ещё что. Айяарры крепко хранят свои тайны, хоть люди уже и узнали многое, но ещё большее скрыто.

— Но если он больше не связан с Источником, значит, я легко смогу убить его? — спросил Дарри и его глаза блеснули.

— Да, если это так, то убить его будет проще. Трудно будет его поймать…

— Но ты ведь знаешь, как это сделать? — Дарри подался вперёд.

Она посмотрела на него с прищуром, усмехнулась и снова затянулась, выпустив дым ноздрями.

— Каждый яд есть и лекарство, и у каждой монеты есть другая сторона, — старуха бросила недокуренную сигару в очаг, в нём взвилось рыжее пламя и рассыпалось тысячей искр, — все айяарры связаны друг с другом. Они чувствуют друг друга на расстоянии, могут разделить боль другого айяарра, скорбь и даже любовь. И связь эта непонятна людям, потому что нет у людей ничего похожего на неё. Хотя, может быть, человеческая любовь похожа немного. В этой связи их сила. Но это и слабость. Как в сладкую вишню можно впрыснуть яд, и он будет незаметен, так и из любви айяарра можно сделать ловушку, приманить с её помощью, и он утонет в ней, как пчела в крынке с мёдом. Потому что не сможет не откликнуться на призыв того, с кем связан. Только так ты сможешь его поймать, а бегая за Зверем с саблями и серебром по деревням, ты только лошадей гоняешь почём зря. Ну вот, красавчик, это всё, чем я смогу тебе помочь. Дальше ты уже сам.

Она сгребла карты в кучу и начала складывать в потёртый кожаный футляр. Дарри посмотрел в маленькое оконце — во дворе бегали дети, среди которых он с трудом узнал дочку мельника, одетую, как маленькая таврачка в красные штаны и расшитый узорами азям. Красный платок на голове, серьги-кольца, красные бусы…

— А что будет с ней?

Старуха перехватила его взгляд. Достала из сундука маленький полотняный мешочек.

— Дай руку.

Дарри протянул руку, и она вложила мешочек в ладонь, накрыв сверху своей, пошептала что-то, и он почувствовал тепло.

— Повесишь на шею. Эта нить длинная, может хватить надолго, — она разжала руку, — а девочка… она останется с нами. Я забрала её память для твоей нити, да и ни к чему ей помнить ту жизнь. Можешь не беспокоиться — теперь она одна из нас.

Дарри достал деньги, отсчитал монет и ещё положил сверху лишнего. Старуха не стала пересчитывать, спрятала за пазуху, и сказала:

— Вижу, ещё что-то спросить хочешь — спрашивай.

Дарри нахмурил лоб, потёр переносицу — слова давались с трудом.

— Я вот всё думал, почему Ройгард? Зверь всегда нападал на людей в домах, всегда несколько человек, семья, например. Выслеживал, выжидал. Никаких случайных жертв не было. Никаких просто людей в лесу или на дороге. Никогда. А тут так далеко от границы, в Ирмелине, на водопадах, где мы любили охотиться! И Ройгард оказался там просто проездом, случайно, возвращался с охоты на уток, отстал от своих! Получается, он погиб из-за меня?

— Эх, красавчик, хотела бы я сказать тебе, что нет, не из-за тебя. Но ты и сам знаешь ответ — он искал кого-то, кто тебе дорог. Это мог быть твой отец или мать. Или вся семья. Айяарры знают, как сделать больно сердцу и душе, по этой части они большие мастера…

Дарри вышел на воздух, но слова старухи прочно засели в голове. И от страха засосало где-то под рёбрами. Он никогда не боялся за свою жизнь, но нет ничего хуже, чем страх за жизнь тех, кого любишь. Зверь может вернуться и убить всю его семью. И это он станет тому причиной. А самое плохое то, что он никак не может этому помешать. Не будет же он сидеть в Ирмелине с сетью наизготовку? Но ещё хуже то, что если старуха права, то Зверь почувствует его новый страх, он будет его лелеять и растить, и пить по капле, пока не высосет из Дарри всю душу.

Капитан выхватил саблю и от злости порубил плетень за кособокой старушечьей избой. Быстрым шагом прошёл туда, где под старой липой его люди жгли костёр и резались в кости, и спросил у Бёртона флягу.

Настойка обожгла горло, но он выпил много, почти треть.

— Что-то не задалось, видать, гаданье-то, — пробормотал Бёртон приторачивая флягу обратно к поясу.

— Задалось-задалось, — ответил Дарри, показывая мешочек на шнурке, — ночуем на постоялом дворе, а с раннего утра в дорогу.

А ночью ему приснился Ройгард. И водопады. То самое место, где они охотились на уток. И когда он проснулся, вся грудь пылала — такой горячей была поисковая нить.

И она звала. Обратно.

В Ирмелин.

Они скакали, как сумасшедшие. Трижды меняли лошадей, почти не ели и не спали. Даже Бёртон, бурчавший всякий раз, когда Дарри торопился, в этот раз молчал. Когда показались холмы, Дарри только пришпорил коней.

Дождь моросил нудный, мелкий. Холодный ветер гнал низкие тучи, срывая жёлтые листья с клёнов и берёз. Но Дарри было жарко, сердце колотилось бешено, и его гнала одна только мысль — успеть! Если Зверь здесь, в Ирмелине, то он может быть только в одном месте — в его доме.

За поворотом, не доезжая до развилки на Ястребиную скалу, Дарри, скакавший первым, внезапно осадил коня, и тот встал на дыбы, едва не сбросив седока.

— Стоять! — крикнул капитан остальным и спрыгнул на землю.

На обочине дороги на сером валуне, каких много было на этих землях, в одиночестве сидел генерал Альба.

Глава 11. Лааре

Поначалу Кайя пыталась запоминать дорогу: кривые берёзы, большие валуны…

Пока ехали среди ирмелинских холмов, её сопровождающие, а их было четверо, старались держаться опушек и оврагов, сторонились человеческого жилья и выпасов для скота. После того, как обмен был совершён, отряд лаарцев разделился надвое. Четверо отправились с ней, и Кайя даже запомнила их имена — Ирта, Рарг, Эрветт и Кудряш. Черноволосые, бородатые, с ястребиными глазами, кинжалами и яргами на поясе они выглядели довольно мрачно.

Лаарские лошади — невысокие, странной масти, похожей на пегую, с коричневыми пятнами на песочно-жёлтом фоне, с мохнатыми ногами и короткими хвостами — бежали быстро. И лишь позже она поняла, что такой окрас делает их почти незаметными на фоне жухлой осенней травы и подлеска.

Прощание с отцом было коротким, рядом стояли лаарцы, и он только обнял её, шепнув на ухо «Держись дочка! Я приду за тобой!», как их растащили в стороны. А потом к ней подошёл Ройгард, вернее, не Ройгард — теперь она уже знала точно, что брата Эйгера зовут Дитамар. Он взял её за руку, сдёрнул с неё кольцо и, нагнувшись к уху, прошептал с каким-то странным удовольствием в голосе:

— Оно тебе больше не нужно, кахоле! Там, куда ты едешь, для твоих рук найдётся более подходящая работа, чем носить перстни.

Она отшатнулась, глядя, как меняется его лицо. Через мгновенье перед ней был уже другой человек, как будто совсем не тот, кого она видела на балу и с кем танцевала. Всё, что привлекало её тогда, исчезло, остались лишь ястребиная желтизна в глазах и презрительная усмешка красиво очерченных губ.

Она не видела, куда делся Эйгер — когда обернулась, его уже не было, осталась лишь трава примятая копытами его жуткого коня на том месте, где он стоял. Подошёл Ирта и помог взобраться на лошадь. Отряд двинулся, но, обернувшись, Кайя ещё долго смотрела сквозь пелену слёз на одинокую фигуру отца, стоявшего среди камней. Отчаянно хотелось плакать, но она сжала руками поводья и набрала побольше воздуха в грудь.

Не сейчас. Дорога в Лааре длинная, наплачешься ещё…

Сначала спутники её были молчаливы и осторожны. Ехали цепочкой, оглядываясь постоянно, посылая Кудряша вперёд на разведку. Но дождь и ветер заставили людей оставаться дома, и на пути им никто не встретился. Так и двигались, пока не кончились холмы и не показались первые отроги гор, похожие на огромных зверей. Они словно припали на передние лапы перед озером и жадно лакали воду. Их гребнистые спины, покрытые жёлтым мехом осеннего леса, возникли перед Кайей, когда маленький отряд выехал из ольховой рощи. А за отрогами высилась неприступная громада Монаха. Усыпанная снегом, она то исчезала, то появлялась в череде бегущих туч.

Кайя смотрела на величественную белоснежную гору и не могла понять, как же они перейдут на ту сторону? А лаарцы, наоборот, словно обрадовались, оживились, стали говорить больше и даже пошли увереннее, как будто выбрались из болота на твёрдую землю. И по их разговорам Кайя поняла, что они знают как перейти Монаха, и их не пугает ни высота, ни ветер, ни снег.

И с этого момента она перестала запоминать дорогу.

Ведь какая разница, даже если ей вдруг каким-то чудом удастся сбежать, она ни за что не сможет в одиночку вернуться тем же путём, пусть даже на лошади. И если в её душе и теплилась робкая надежда, что она сможет спрятаться в лесу, скрыться от лаарцев на каком-нибудь привале или в пути им встретится кто-то из местных, то при взгляде на Монаха все надежды её покинули. По ту сторону уже совсем чужая земля. И путь назад будет отрезан окончательно.

Снова захотелось плакать, но она закусила губу — не дождутся! Она не будет плакать. Не будет! Или будет… но потом, когда никого не окажется рядом и никто не увидит её слёз.

А её спутники, казалось, и не замечали Кайю. Ехали, неторопливо беседуя друг с другом, и она сделала вид, что не знает айяарр. Она и в самом деле не знала некоторых слов, но это не мешало понимать, о чём говорят её сопровождающие. Никто, кроме Ирты, с ней больше не разговаривал. Поглядывали только исподтишка да иногда перебрасывались замечаниями о ней, и некоторые из них в другое время заставили бы Кайю покраснеть.

Ветер, весь день разгонявший серые клочья туч, к вечеру стих, небо стало чистым, иссиня-чёрным, и заискрилось россыпью звёздного серебра. Ночь обещала быть холодной. Но её спутников это как будто совсем не пугало: чем ближе они подбирались к Монаху, тем веселее становились горцы. Объехав озеро, Эрветт нашёл пещеру — здесь и решили заночевать. Разожгли костёр, достали провизию, в котелок над огнём бросили сыр. Ирта принёс поесть и Кайе: жгуты копчёной оленины, лепёшку и яблоко. Отломив ивовый прутик, дал ей и кивнул на котелок:

— Макайте лепёшку в сыр — простая горская еда, но сытно, — сказал на коринтийском и протянул флягу.

Кайя хлебнула и закашлялась. Мужчины переглянулись, и Рарг хмыкнул в густые курчавые усы.

— Зато согреетесь.

— Спасибо.

Они нанизывали на прутья хлеб, мясо, кружочки колбасы и яблоки — всё, что нашлось в их походных сумках, макали в сыр и ели, переговариваясь между собой. Речь их тягучая и напевная лилась неспешно и завораживала. После нехитрого ужина Ирта остался дежурить у костра первым, а остальные легли спать, завернувшись в толстые шерстяные плащи, которые каждый из них вёз притороченными к седлу. Ирта отдал свой плащ Кайе и ещё принёс два пледа из седельных сумок.

— Хлипковат ваш наряд для этих гор, — буркнул себе под нос и ушёл сторожить лагерь.

Плащ Кайи хоть и был из тонкой шерсти с подкладкой, но уж никак не годился для того, чтобы спать ночью в холодной пещере. А под горским плащом, сильно пропахшим дымом, было тепло. И неожиданно для себя от усталости и событий прошедшего дня она заснула быстро и спала крепко, свернувшись клубочком.

На следующее утро они добрались к подножью горы. Отсюда Монах, казалось, подпирал собой небо, за ним слева начиналась ещё одна гора — Послушник, чуть ниже Монаха, и третья ещё меньше — Матушка. Их отряд объехал Обитель у реки, впадающей в озеро, и углубился в ущелье.

Там Кайя и поняла по-настоящему, почему айяарров называют каменными шептунами…

Пока позволяла дорога, они ехали быстро. Их невысокие лошадки взбирались по склонам не хуже горных козлов, совсем не пугаясь расщелин и летящих вниз камней. У Кайи кружилась голова, она вцепилась обеими руками в поводья и закрывала глаза там, где пропасти были особенно глубоки. А когда проехать стало совсем невозможно, Ирта и Рарг спрыгнув с лошадей и припав к земле, начали чертить знаки, складывая из камней руны и шептать что-то, чего она расслышать не могла. Кайя лишь почувствовала, как в воздухе запахло грозой.

И камни вдруг ожили…

От одного из отвесных уступов отделился большой кусок и рухнул в пропасть, а за ним ещё один и ещё…

Склон медленно осыпался. Зачарованная Кайя смотрела на этот обвал и вспоминала, как Дарри рассказывал о том, что айяарры могут легко обрушить скалу на голову солдат или завалить дорогу. Но сейчас она наблюдала обратную картину. На склоне появились ступени — гора, будто приглашая, расстилала перед ними дорогу. Рарг поднялся, махнул рукой, и они двинулись. Лошади легко взбирались по ступеням, не боясь, словно делали такое многократно.

Видимо, так и было.

Как иначе лаарцы могли возникнуть из ниоткуда в Ирмелине, так далеко от своих земель?

Только сейчас Кайя поняла, что никто и не планировал подниматься на могучую белую грудь Монаха. Они прошли по краю горы между ним и Послушником, почти по отвесной стене, у подножия которой в ущелье река прорезала себе ход такой узкий и глубокий, что пролететь по нему могла только птица.

За время этого странного путешествия чего только Кайя не увидела: как расступаются и выстраиваются перед горцами камни, почти паря над пропастью, а они идут по ним, и серые глыбы танцуют под копытами лошадей. Как их руны раскалывают гранитную твердь и трещины ширятся в скале, образуя проход, но стоит им проехать, смыкаются за спинами. Как камни летят и словно по приказу замирают, засыпая пустоты, но как только они переходят на другую сторону, срываются и падают с грохотом куда-то вниз. Кайя с ужасом и восхищением смотрела, как её спутники прыгают по этим камням, словно под ними не смертельные пропасти, а всего лишь кочки. Без страха. Без колебаний.

Всю дорогу до Лааре с ней разговаривал только Ирта, остальные лишь иногда протягивали руку, чтобы помочь, или указывали место, где оставить лошадь. А Кайя и не стремилась с ними говорить, только наблюдала.

Было странно смотреть на этих больших бородатых мужчин в горских одеждах, суровых и молчаливых, с жёлтыми глазами ястребов, страшных по своей сути, но в то же время не опасных. И она должна была испытывать к ним ненависть за то, что произошло, за то, что является их пленницей, и за то, что они скрывают Зверя в своём логове. Но ненависти не было. Они были частью гор, продолжением этих скал и ледников над ними — такие же твёрдые, непоколебимые и молчаливые. И ей даже подумалось, что, наверно, поэтому война и длится так долго. Ведь как можно победить тех, чьи души состоят из камня?

А они поднимались все выше и выше и, наконец, дошли до седловины, где Монах и Послушник смыкали свои могучие плечи. Оглянувшись назад, Кайя поняла, что другим путём до этого перевала дойти нельзя, но простому человеку недоступен и этот путь. И ей одной никогда не вернуться обратно.

День сменялся ночью, а их отряд ехал по бесконечной горной стране, огибая то одну вершину, то другую. Они находили гроты и пещеры для ночлега или обеда, легко, так, словно это сами горы предлагали им лучшие места. Чёрные корявые сосны в паутине княжика, увешанного белыми семенами-пуховками, сменились стройными голубыми елями, прямыми как свечки, а те, в свою очередь, стелющейся ежевикой, можжевельником и эфедрой.

Над ними парили орлы. Ибексы и барсы смотрели на них с высоких уступов и убегали прочь, потревоженные камнепадами. И когда Ирта указал ей на большую седловину со словами «Уайра!», она поняла, что они почти доехали.

— Что это?

— Уайра — перевал, ворота в Лааре.

А за перевалом всё изменилось.

Первым их встретил белый драйг, витой айяаррский столб с надписью, которую Кайя мысленно перевела как: «Лишь камень твёрд». Вспомнила, как Наннэ рассказывала о двенадцати прайдах айяарров, входивших в Малый Круг, о четырёх тригонах стихий, в которых состояли айяаррские дома, их символах и девизах.

Лишь камень твёрд…

Девиз прайда Ибекс. Повелителей гор или каменных шептунов, как называли их отец и Дарри. На вершине драйга была вырезана статуя ибекса — горного козла с большими витыми рогами. Он стоял, опустив голову, и высекал из камня искры.

Все её спутники по очереди подъехали к драйгу и коснулись правой рукой сначала сердца, потом столба, потом снова сердца. И украдкой Кайя тоже коснулась его — драйг был тёплым.

Дорога пошла вниз, стало жарче, больше солнца, и ветер стих. Тут и там попадались розовые и лиловые поляны цветущего безвременника и азалий, ещё ниже их встретили магнолии и кедры, клёны с алыми листьями и огромные папоротники. А дальше начинался уже совсем густой и незнакомый лес — и половины деревьев в нём Кайя никогда не встречала в своей жизни.

Айяаррские земли полны чудес…

Когда старая Наннэ рассказывала об этом, Кайя не думала, что это правда. Ей казалось, что земли айяарров — выдумки, сродни тем сказкам о прекрасных замках, драконах и принцессах, которые рассказывают в детстве всем девочкам. Но деревья-великаны, которые стали попадаться им на пути, с листьями такими большими, что из них можно сделать платок или фартук, были настоящими. И птицы с лиловыми хвостами, и светящиеся в сумерках цветы.

Кайя не верила своим глазам, но всё, что говорила Наннэ об этих странных местах — всё было правдой. Когда лес закончился, они оказались на краю утёса — внизу раскинулась прекрасная долина. Обрамлённая с двух сторон горами, она лежала, словно в ладонях, заботливо скрытая от посторонних глаз. И в этой долине, как в шкатулке на зелёном бархате леса и трав, драгоценным камнем сверкал город. Причудливые дома, башенки, храмы, огромное колесо водокачки на реке и замок, возвышающийся над городом…

О Боги!

Замок был прекрасен. Казалось, чья-то могучая рука вознесла скалу из земли ввысь над городом, просто стряхнув с неё все лишнее и обнажив её сущность — огромный белый замок. Эта неведомая сила оставила на вершине лишь строгие башни, белые стены под черепицей красных крыш, воздушные арки, балюстрады, шпили и каменные кружева мостов. И облака над ним. Солнце, клонилось к вечеру, пылало заревом в больших витражных окнах и играло бликами в окнах поменьше.

— La Kha'a'aree, — услышала она рядом голос Ирты.

Он видел, как Кайя удивлённо и с восхищением рассматривает город, долину и, конечно, замок.

— Лааре? Да? — переспросила она.

— Да. По-вашему так.

— А что означает это слово?

— Многое… Но для кахоле понятнее всего будет, как «Парящий в облаках».

И это действительно было очень похоже.

Кахоле. Человек.

В этом айяаррском слове прозвучало лишь презрение. Кайе было вдвойне обидно, потому что всю жизнь люди за глаза называли её полукровкой, не человеком. И она стыдилась этого. Только вот на этой стороне гор она всегда будет именно человеком. Но и в этом не было ничего хорошего.

— Я даже не думала, что это такое красивое место… и большой город…

— А что же вы думали? Хотя, впрочем, не отвечайте, все кахоле думают, что мы дикари, — он тронул лошадь и поехал первым.

Чем ниже они спускались в долину, тем величественнее и выше становился замок, вырастая ввысь и нависая над городом, как молчаливый страж. Солнце спряталось за вершины, и в город они въехали уже в сумерках, так что Кайя не смогла ничего рассмотреть. К замку поднимались по длинному каменному мосту, вдоль которого стояли светящиеся столбы. Когда подъехали к массивным воротам из красного дерева с круглыми щитами, испещрёнными словами на айяарр, Кайя посмотрела вверх. Замок уходил ввысь и тонул в сгустившейся тьме, но с этого места он казался поистине огромным, а она перед ним была с булавочную головку. Или, быть может, с муравья. Ворота отворились медленно и тихо, её спутники поздоровались со стражей, и отряд въехал во внутренний двор. Когда ворота закрылись, сердце Кайи вдруг сжалось от страха. За всеми этими красотами и чудесами она забыла главное. Этот прекрасный город и замок — логово самого страшного Зверя. И она теперь его пленница.

Ирта провёл её через двор к длинной галерее, в которой горели светильники, попутно перебрасываясь словами с теми, кто попадался им навстречу. У входа их встретила пожилая женщина в тёмном платье и переднике с большой плошкой, полной золы. И когда она узнала, кого привёз Ирта, то внезапно плюнула в сторону Кайи, закричала истошно, бросаясь ей навстречу и сверкая жёлтыми глазами, но Ирта успел перехватить её руку. Тогда она швырнула в Кайю плошку, обсыпав пеплом подол её платья. Она вырывалась и билась в руках Ирты, пока на этот крик не прибежали двое мужчин и не увели обезумевшую женщину. Они тащили её под руки, а она вопила истошно: «…убить гадину!». Этот крик заметался эхом под сводами галереи и, казалось, замок подхватил его и понёс куда-то вверх — в башни, многократно повторяя, как будто был с этим согласен.

Ирта чихнул, вытер нос беретом и бросил коротко:

— Её сын недавно погиб на перевале.

Они пошли дальше, а Кайя чувствовала, как дрожат руки, и горло перехватывает железный обруч рыданий. Но плакать нельзя.

Не сейчас! Только не сейчас!

Она держалась поближе к Ирте и старалась не смотреть в лица, проходящих мимо. Галерея закончилась большим залом, внутри которого пылал камин.

На пороге их встретил Дитамар с гусиной ногой в одной руке и кубком вина в другой. Голый по пояс, в кожаных штанах и сапогах, он жевал мясо и некоторое время рассматривал Кайю с головы до ног. На его поясе поблёскивали два изогнутых кинжала: длинный кхандгар — знаменитый айяарский нож-коготь и ещё один клинок, поменьше. И она вспомнила, как Дарри говорил о том, что двумя этими кинжалами айяарры могут драться, как тигры.

— Здравствуй, невеста, — хмыкнул Дитамар презрительно и задержался взглядом на её обсыпанном золой платье.

— Здравствуйте, милорд, — пробормотала она, отводя глаза.

— Куда отвести её, в какие покои? — спросил Ирта, прислонившись к косяку.

— В покои? — Дитамар грубо взял её за подбородок жирными пальцами и приподнял лицо так, чтобы посмотреть в глаза. — Нашей пташке покои ни к чему, сгодится и подвал. Отведи её в серую башню и запри там. А завтра я навещу нашу красавицу, и мы поговорим.

Ирта пожал плечами и повёл Кайю, прихватив по дороге большую связку ключей.

Они спускались по винтовой лестнице. Ирта трогал руками стены, кое-где от его прикосновений загорались светильники, но света от них было ровно столько, чтобы различить под ногами истёртые тёмные ступени. Внизу было сыро и пахло затхлостью. В нишах по обе стороны от коридора стояли бочки с вином, лежали яблоки, висели на крюках окорока и колбасы. Ирта отвёл её в конец коридора.

— Тут вон окошко есть, я вам сейчас сухой соломы принесу, — он отпер дверь, и Кайя вошла внутрь.

Углубление в скале забрано решёткой, слева — маленькое оконце, скорее — просто дыра в стене, в которую только голубь и пролезет. В него видно кусочек моста, ведущего к замку. На полу — остатки истлевшей соломы, пахнет крысами и плесенью — вот и всё её жилище.

Ирта принёс, что обещал, воду и ещё немного еды — две лепёшки и кусок сыра.

— Это всё, что я могу для вас сделать, — произнёс он, и Кайе показалось, что в его голосе было сожаление.

— Спасибо, вы и так были очень добры ко мне.

Он ушёл, пожелав ей доброй ночи, а Кайя села на солому, прижала колени к подбородку, обхватила их руками и, уткнувшись лицом прямо в пятно пепла, тихо заплакала.

Глава 12. Расплата

Ночь прошла ужасно.

Было темно, холодно и сыро, по полу тянуло сквозняком из подземелий, находившихся ниже. Монотонно и однообразно капала вода, пробивая себе путь где-то в скале, и кругом бегали крысы, чуя кусочек лепёшки, которую Кайя оставила на утро. Окорока и колбасы, свисающие с крючьев, вделанных в каменный потолок в нишах-кладовых, сводили их с ума, и они пытались лезть по гладким стенам и сводчатым аркам, но срывались и с отчаянным писком падали вниз.

И, словно понимая тщетность своих попыток, они стали подбираться к узнице, одиноко сидящей на соломе, и одна из крыс даже заползла ей на ногу, царапая острыми коготками. От неожиданности Кайя вскрикнула и метнулась в угол. И потом всю ночь, слыша шорох их лап, не могла сомкнуть глаз и всякий раз стучала по решётке башмаком, чтобы они разбежались. Но этого хватало ненадолго.

Под утро, когда небо заалело на востоке, в маленьком оконце показался какой-то зверёк, и Кайя, думая, что это очередная крыса, хотела уже ударить его ботинком, но вовремя остановилась. Зверёк оказался крупной полосатой кошкой. Учуяв её, крысы с отчаянным писком разбежались и спрятались, а Кайя ещё никому не была так рада, как этой утренней гостье. Она приманила её к себе, дала кусочек лепёшки и сыра, погладила и посадила на колени. Кошка в ответ поделилась теплом и замурлыкала, нежась от ласки.

— Только не уходи никуда, — прошептала ей Кайя и, обняв свою новую подругу, наконец-то смогла заснуть.

Но даже во сне её мучали кошмары. Всё время казалось, что за ней следят чьи-то глаза с красными зрачками и мелькнула мысль о том, что это может быть лаарское чудовище. Может, оно вот так же сидит где-то неподалёку в клетке, на цепи. И кто знает, а может быть, ночью оно бродит по подземельям?

На следующий день Дитамар не пришёл. В окно Кайя разглядела, как рано утром прискакал вестовой, стало шумно, кто-то ругался, гремели цепи, и вскоре из замка выдвинулся большой отряд, а за ним к обеду ещё один. Она прислушивалась к разговорам, но смогла понять только, что речь идёт о битве на Правом Роге. В замке шли какие-то приготовления, потому что по мосту туда-сюда сновали люди, обозы и конные, но кроме моста из окна ей ничего больше не было видно.

К вечеру в подземелье спустилась служанка, молчаливая худая женщина. Принесла немного еды и воду, разговаривать не стала, поставила всё и ушла, посмотрев на Кайю неодобрительно.

А ночью снова пришли крысы. И снова Кайя не спала почти до утра, отбивая одну атаку за другой. Сегодня они были уже наглее, видимо, понимали, что человек, сидящий в клетке, не опасен. А у неё не было даже палки или камня, единственное её оружие — ботинок, который она попеременно снимала то с левой, то с правой ноги, потому что в одном чулке нога быстро замерзала. И когда она совсем отчаялась, то сплела руну и мысленно позвала вчерашнюю гостью.

И кошка откликнулась на зов…

А на третий день пришёл Кудряш и отвёл её наверх, в тот самый зал, в котором с ней разговаривал Дитамар. При свете дня помещение показалось ей огромным — высокий сводчатый потолок подпирали ряды массивных колонн, более изящные колонны обрамляли по краям оконные проёмы в виде стрельчатых арок. Сквозь разноцветное стекло, забранное в витую металлическую решётку, на пол лился солнечный свет, рассыпаясь на зелёных гранитных плитах мозаикой всех цветов радуги. В проёмах между стен — красивые фрески с изображением прайдов, гербы и оружие, а в глубине — массивный длинный стол с рядами стульев. Во главе стола расположился большой стул князя — со спинкой, украшенной резьбой, в центре которой красовалось изображение ибекса. А над ним — витраж-роза изумительной красоты.

С другой стороны зала находился большой камин с надписью наверху: «Лишь камень твёрд». Огонь в нём ярко пылал, и Кайя встала поближе, впитывая драгоценное тепло.

Величие этого зала подавляло, и ей было не по себе. Даже главный Храм в Рокне в сравнении с этим местом был больше похож на комнату для слуг.

Дитамар развалился у камина в кресле, обитом красным бархатом, с гладкими полированными подлокотниками и деревянной подставкой для ног в виде кабана. Напротив него сидел незнакомый мужчина в берете с пером цапли и чёрной серьгой в ухе, одетый как обычный горец, только обе его руки были перебинтованы, и рядом стояла трость с набалдашником из обсидиана.

Кайе присесть не предложили. Да она и не хотела, предпочитая стоять подальше и разглядывать огонь.

— Ну, что, красавица, как тебе твои покои? — спросил Дитамар насмешливо.

Конечно, в Обители её и девочек иногда наказывали за провинность, и случалось ночевать в «нижней комнате», как называла её Настоятельница. Но там хотя бы не было крыс. Да и отправляли туда не просто так, а за дело. Поэтому сейчас вопрос Дитамара вызвал в душе Кайи волну гнева и злости. Она повернула голову и ответила, глядя ему прямо ему в лицо:

— Неплохо, милорд. Хотя странно, что такой красивый замок полон крыс.

Глаза Дитамара медленно налились янтарём. Видимо, ему не понравился её смелый тон. Или двусмысленность. Мало ли кого дерзкая пленница имела ввиду под крысами.

— Крысы, говоришь? — он оттолкнулся руками от подлокотников кресла, вскочил и подошёл к ней. — Раньше ты не была такой дерзкой, кахоле!

— Я не виновата в том, что вы проигрываете войну, милорд, — ответила она, чувствуя, как внутри всё ещё кипит гнев.

— Не виновата? — он усмехнулся.

— Я ничего плохого не сделала, милорд, — Кайя постаралась смягчить разговор, но вышло не очень.

Дитамар собирался сорвать на ком-то злость, и ей показалось, что сюда её позвали именно за этим. Побыть девочкой для битья.

— Пока не сделала, — он обошёл вокруг, рассматривая её грязное платье, — но твой отец… вы все одинаковы. Кахоле! То, что делает твой отец со своими псами… То, что он сделал бы, возьми его псы перевал и явись сюда! Только этого не будет. Ты должна понимать, кахоле, что живой отсюда ты не уйдёшь. Потому что до весны я сначала сам убью генерала, а потом и тебя!

— Мой отец защищает людей! — воскликнула Кайя, даже не понимая, почему на неё вдруг накатила такая волна ответной злости. — От вашего Зверя! Вы! Вы держите чудовище, которое убивает людей! Разрывает их на части! Чего же вы хотите?

Ноздри Дитамара раздувались от гнева, его глаза стали совсем жёлтыми, превратив зрачки в два чёрных лезвия.

— Чудовище? Да что ты знаешь о чудовищах, кахоле?! Хочешь, я расскажу тебе о чудовище? Видишь его? Видишь? — голос Дитамара вдруг стал вкрадчивым и тихим.

Он указал рукой на мужчину в кресле.

— А ты знаешь, кто он?

— Нет, милорд, — Кайя отвела взгляд, её решимость иссякла — слишком уж большая сила исходила от этого места и от Дитамара, пылающего гневом.

— Его зовут Оорд… Ты знаешь, почему у него повязки на руках? — он схватил Кайю за плечи и встряхнул с такой силой, что ей казалось, у неё треснут кости.

— Нет, милорд.

— А я тебе скажу. Твой отец приказал его раздеть, поставить в бочку с водой и пытать всю ночь. А знаешь, как они его пытали, кахоле? Хочешь послушать? А? — он взял её пальцами за подбородок, посмотрел прямо в глаза и зашептал хрипло: — Прижигали кожу горячим железным прутом… Загоняли под ногти барбарисовые иглы… Протыкали ладонь скорняжным шилом… Топили в ведре с водой! Раз за разом! Раз за разом! Всю ночь, красавица! Всю ночь! Разве так поступают не чудовища? Нас пытают и убивают на нашей же земле!

Его глаза блестели, как у безумного, пальцы впились ей в кожу, и от страха душа у Кайи ушла в пятки.

Дитамар отпустил её и подошёл к Оорду.

— Покажи ей, ну же! — он потянул его за ворот рубахи, обнажив плечо, и она увидела свежие багровые рубцы от ожогов — на груди и плечах горца не было ни одного живого места, ни одного куска целой кожи.

Оорд не смотрел на неё, только на огонь в камине, и молча натянул рубаху обратно.

Неужели это правда? Неужели отец мог такое сделать? Но… зачем?

— Я вот и думаю, кахоле, а может и нам так поступить с тобой? Чтобы твой отец всё прочувствовал, как чувствовал я боль Оорда, как мы все её чувствовали! Почему бы и нам не отплатить ему тем же? — он снова навис над ней.

Сердце Кайи билось бешено, ноги и руки похолодели от страха, потому что глаза Дитамара горели жаждой мести, и он мог сделать сейчас все, о чём говорил, не задумываясь.

Но она вспомнила… И эти воспоминания придали ей решимости.

— Я видела, милорд. В Брохе, в лавке скорняка. Что сделал ваш Зверь с целой семьёй. Они не были солдатами, они не воевали с вами! Они ни с кем не воевали! Они просто шили сапоги и делали сёдла! — голос её сорвался на крик, по щекам покатились слезы. — А он… он разорвал их… на части! Прямо в доме! Мой отец, если и пытал вашего солдата, так он сам — солдат, и это война, а вы убиваете невинных! В их домах! Даже женщин и детей! Так, может, мой отец и не зря пытал этого человека?! И, может, это он убьёт вас и вашего зверя быстрее, раз я — это всё, что отделяет ваш замок, полный крыс, от разрушения?

Она выпалила это и поняла — сейчас она умрёт.

Молчи, Кайя, молчи! Никогда нельзя злить того, кто гораздо сильнее тебя!

Она сказала то, чего ей точно не простят. Никогда. Лицо Дитамара сделалось белым, он прищурился и, засунув руки в карманы, вдруг произнёс совершенно спокойно:

— А впрочем, красавица, что же это я такой невежливый хозяин! Так гостей не принимают, верно, Оорд? Я ведь даже не показал нашей гостье город! И то, как радушны наши жители. Ну так самое время.

Он схватил её за руку грубо и сильно, и потащил во двор.

Что было дальше, Кайя запомнила плохо. Единственное, что она могла, мысленно сплести руну Отрешения и накрыть себя ею. Руна получилась слабой, потому что она сама была слаба, но хоть что-то, чтобы…

…не видеть… не слышать… не чувствовать…

Той жгучей ненависти, злости и боли, которыми встретил её город. Того безумия и жажды её смерти, которая ударила, словно кулак, куда-то пониже рёбер, выбив из лёгких почти весь воздух.

Ей связали руки и привязали к ним длинную верёвку. Дитамар сел на лошадь и потащил Кайю за собой, как погонщики тащат упрямую корову. Перед ним ехал глашатай, оповещая округу, а позади — небольшой отряд горцев. Её волокли по городским улицам, по площади вокруг статуй, по набережной реки, по мосту и вокруг храма. И кругом собирались толпы, от которых на Кайю, словно волны прибоя, летели крики и брань, а иногда даже комки грязи и камни. Из толпы тянулись руки, пытаясь схватить её за волосы или за платье, на особо ретивых сопровождающие горцы щёлкали яргами, и если бы не страх получить по рукам боевым айяаррским кнутом — толпа давно разорвала бы Кайю на части.

А когда она совсем выбилась из сил и, споткнувшись, упала, то кто-то, всё-таки успев прошмыгнуть между горцами, ударил её палкой по спине, а толпа взревела одобрительно.

…убить гадину!

Ей вспомнился крик той женщины на галерее. Здесь кричали что-то похожее.

Дитамар спрыгнул с лошади, подошёл к ней и поднял за руку с мостовой.

— Ну что, кахоле, нравится тебе приём? А? Посмотри, как все тебе рады! Не нравится? Ты все ещё считаешь правильным то, что проклятые псы Альбы пытают и убивают нас? Что они явились в наши земли? А? Что молчишь? Не хочешь чувствовать, да? Я же запретил тебе плести свои детские руны, ты забыла?!

Он встряхнул её и ударил наотмашь по лицу, как тогда, в Ирмелине. И тот самый перстень с жёлтым топазом, что он дарил ей в Рокне, оцарапал губу и щёку. Руна распустилась и растаяла, и злость толпы накрыла Кайю с головой.

Она только увидела, как шпиль храма на фоне голубого неба вдруг начал вращаться, крики и брань отдалились, и гладкий булыжник мостовой внезапно коснулся рук — она потеряла сознание.

Очнулась уже в подвале в той же клетке на соломе. Нестерпимо болела голова, и было очень холодно. Кайю била крупная дрожь. Но она больше не плакала. Пришла служанка, посмотрела, как она лежит подтянув ноги к подбородку, и молча ушла. Опустилась ночь, и никому во всём мире не было до одинокой пленницы никакого дела.

А к утру ей стало хуже.

Началась лихорадка. И, кажется, она бредила.

Она видела, как снаружи стоит отец и пытается протянуть руку в маленькое оконце. И Кайя кричала, изо всех сил: «Отец! Отец!», но оконце было слишком узким. Она пыталась разбить стену и бросалась на неё плечом, но та не поддавалась. Потом ей привиделся Дарри со словами, которые он говорил ей тогда, в Брохе, ночью: «Миледи, вам не стоит бояться. Мы вас защитим. Никто вас не обидит. Даже Зверь». И ему она кричала, звала на помощь и просила забрать отсюда. А под конец она увидела мать. Впервые.

На самом деле Кайя не помнила её лица, помнила только голос. Помнила песни, которые она пела. Веды умеют очень красиво петь. Она стояла перед ней в лёгком светлом платье на фоне зеленеющих весенних берёз и звала за собой. Зелёные глаза, каштановые волосы — она и вправду на неё очень похожа.

И Кайя хотела пойти за ней, протянула руку, позвала: «Мама! Мама!», и заплакала, но образ матери таял среди тонких белых стволов, а рука наткнулась на что-то мягкое и тёплое. Оно забралось ей на грудь, согрело, и песня матери растаяла вдали, перейдя в тихое кошачье мурлыканье.

Глава 13. У всех свои планы

Кто-то коснулся её руки, и Кайя с трудом разлепила веки. В полумраке подвала рядом сидел Ирта, и внимательно её разглядывал. Его берет и бороду она узнала без труда. Он покачал головой, встал и вышел, даже не заперев за собой решётчатую дверь.

Она не помнила, сколько прошло дней и ночей, и сейчас ей было совершенно безразлично происходящее. Открыть глаза — это всё, на что хватало сил. Просто хотелось, чтобы её никто не трогал. Хотелось уснуть и больше не просыпаться.

Но через некоторое время после ухода Ирты послышались брань и тяжёлые шаги, и своды подземелья отозвались на них гулким эхом. А затем железная решётка распахнулась с таким грохотом, что едва не сорвалась с петель. Кайя снова открыла глаза и увидела огромную фигуру в маске — Эйгер стоял прямо над ней в длинном плаще и с большим факелом в руках. Позади него виднелись ещё фигуры, но мятущееся пламя, от которого на стене плясали чёрные тени, мешало их рассмотреть. В другое время она бы испугалась. Но сейчас сил не осталось даже на страх.

Эйгер разразился отборной бранью на айяарр, швырнул факел кому-то из сопровождающих, а второго, попытавшегося подойти ближе к узнице, оттолкнул так, что тот ударился о решётку. И прежде, чем Кайя поняла, что происходит, он подхватил её на руки вместе с соломой, на которой она лежала, и пошёл по коридору к лестнице.

— Где он?! — рявкнул на идущего впереди с факелом горца. — Где Дитамар?

— Утром отбыл на Восточную заставу.

Эйгер что-то пробормотал глухо, и видимо это снова было ругательство, потому что Кайя не знала таких слов.

От него пахло дымом, пылью и лошадиным потом — это она почувствовала даже в своём состоянии, и почему-то подумалось, что она пахнет не лучше. Они вышли из подземелий во двор, в глаза ударил яркий солнечный свет, который, казалось, проникал даже сквозь веки. Кайя зажмурилась, вдохнула свежий воздух… и провалились в забытьё.

Очнулась от того, что чьи-то заботливые руки стягивали с неё платье. Над ней хлопотали две служанки: одна, полная круглолицая в белом чепце, быстро и умело раздевала её, а вторая раскладывала на скамье простыни и мыло. Над ними смыкался небольшой свод пещеры, украшенный висящими каменными сосульками, а внизу в большой гранитной чаше парила вода, вытекающая прямо из источника в горе. Пахло солью, железом и хвоей — одна из женщин бросала в воду еловые ветви и траву.

— Ох, Каменная Дева! Гарза, ты посмотри, какая же она тощая-то! — воскликнула круглолицая служанка.

Кайю подняли и опустили в воду. И, кажется, впервые с того момента, как покинула Рокну, она согрелась по-настоящему — вода была тёплой, почти горячей. Служанки принялись её мыть, переговаривались между собой, очевидно думая, что она не понимает их слов. А она понимала, но была настолько слаба, что временами просто теряла сознание. И тогда Гарза хлопала её по щекам и давала понюхать мерзко пахнущую соль.

— Айра! Ты её утопишь!

— Как такую утопишь, она же как полено, всплывёт поди! — засмеялась круглолицая Айра.

— Не пойму, с чего этого Хозяин так взбеленился? Слышала бы ты, как он кричал! Я давно такого крика не слышала, чуть было каминная полка не рухнула, все аж разбежались. И ведь грозился посадить Дитамара на цепь…

— На цепь? За что?

— Да вот за эту девчонку, за то, что тот её в подвале держал.

— На-а-а цепь? Ох-хо-хо! Из-за какой-то кахоле?

— И я подумала — что в ней проку? Да мало ли, может, глянулась… но скажи, разве такая может понравиться Хозяину? Он же любит черноглазых и шустрых, а эта видом — бледная моль, и глазищи, как у голодной кошки, — пожала плечами Гарза.

— А младшенький чего сказал?

— Дитамар-то уехал! Ещё до рассвета. На заставу, сказал, а завтра обещался быть, видно, уж к вечеру.

— То-то будет весело! Думаешь, и впрямь его на цепь посадит?

— Это вряд ли, но подерутся на славу!

И они снова расхохотались.

Внутри теплело. Таял ледяной комок и лихорадка отступала.

Айра достала банку и, зачерпнув ладонью, стала намазывать чем-то Кайю.

Слёзы гор.

Она вспомнила этот запах. Баночка с чёрной смолой стояла у Наннэ среди особенно ценных лекарств, и давали её не больше капли самым тяжёлым больным. А тут служанка намазывала её, не стесняясь, словно это было обычное мыло.

Захотелось спать. Кайя и заснула бы прямо в этой тёплой каменной ванне, если бы её не растормошили. Женщины вытащили её из воды, завернули в простыни и одеяла и увели наверх, в комнату с кроватью под балдахином. Напоили горьким отваром, в котором чувствовались золотой корень, лимонник и чабрец. В камине горели дрова, и кровать была такой чудесно мягкой и чистой, что едва голова Кайи коснулась подушки, она провалилась в очень глубокий сон.

А сон ей приснился странный.

Она сидела на пригорке на прогретых солнцем камнях, и ладони чувствовали их шершавую крупитчатую поверхность. Серый гранит в блестящих чешуйках слюды и розового кварца местами бугрился и был похож на спину большой ящерицы. От камней шло густое тепло, оно проникало в кровь, разливаясь по телу, наполняло его силой, и ей казалось, что от этой силы она может взлететь, вот только камни не пускали, держали за руки и казались живыми — она гладила их, и они отвечали ей волнами жара.

Когда она проснулась, было совсем темно. На мгновенье даже показалось, что она снова в подвале, но темно было и за окном, а значит, просто наступила ночь.

Ночь какого дня? И сколько она проспала?

Потянулась, ощупывая мягкое шерстяное одеяло, и вспомнила, что это комната где-то наверху. Сквозь неплотно прикрытую дверь пробивалась узкая полоска тусклого света, и вместе с ней доносились голоса.

Кайя встала. Голова не кружилась и не болела, слабость и лихорадка прошли, и ужасно хотелось есть. Прокралась к двери на цыпочках и остановилась, прислушиваясь.

Она узнала эти голоса, и сердце замерло.

Эйгер и Дитамар.

Два чудовища.

И страх, отступивший было, вернулся снова.

Они говорили громко, видимо, ссорились, ходили, то удаляясь, то приближаясь, и потому слова она могла разобрать не все.

— …и что ты теперь здесь делаешь? — гремел голос Эйгера. — Пришёл посмотреть на свою новую игрушку? Ты, видимо, совсем обезумел, брат! Ты чуть не убил её!

— Одной кахоле меньше, ну и что? И, кстати, разве ты забыл, что это именно я добыл её, можно сказать, ценой своей свободы — обещал жениться! И мы вроде как обручены, — ответил Дитамар насмешливо, — так что она моя по праву.

Голоса удалились и вернулись вновь, говорили уже тише.

— …но Альба сдержал слово, — произнёс Эйгер.

— Я рад за него. И что теперь? — голос Дитамара стал презрительным.

— Что теперь? Я поклялся на родовом камне, что она останется жива, а ты чуть было не сделал меня клятвопреступником! Из-за твоего самодурства я мог нарушить Уану!

— Нарушил бы и что? Да ты можешь поклясться хоть на ослиной моче, какая разница теперь, если мы все погибнем?

— Мы погибнем именно поэтому — потому что перестали чтить Уану! Именно с этого, если ты помнишь, всё и началось! С того, что мы предали клятву!

— От того, что я внезапно начну чтить Уану, всё равно ничего не исправится. И мы погибнем так или иначе. Так позволь я буду делать то, что посчитаю нужным. Я выиграл тебе полгода, брат, но это лишь отсрочка. Ты подумай — может, стоит провести отпущенное нам время в веселье и развлечениях?

— Таких, как это, Дитамар? — рыкнул Эйгер. — Таскать бедную девушку по городу на верёвке? И ты ещё осуждаешь кахоле за жестокость?

— А что предлагаешь ты, брат? Сидеть и терпеливо ждать, когда наступит весна, и псы Альбы придут сюда? В наш дом? Сожгут его? Меня убьют, а тебя посадят в клетку и повезут к королеве, как она тебе обещала? А может, ещё постелить генеральской дочурке лебяжьи перины? Хотя это ты уже и так сделал.

— Я снова поеду к королеве, — голос Эйгера стал глух и печален.

— Ты уже был у неё! — воскликнул Дитамар, и что-то с грохотом упало на пол. — Что ты предлагал ей? Себя? Родовой камень? Наш дом на золотом блюде? Лизать пальцы её ног? Лааре обречён, ты же понимаешь это. Так чего ты цепляешься за эти руины, как за соломинку? У нас есть полгода, давай проведём их так, чтобы было не жаль. Я развлекусь с генеральской дочкой, а ты можешь открыть погреба и оплакивать всласть былые времена, когда небо было голубее, и все чтили Уану.

— И что потом? Что будет, когда придёт весна, ты до смерти замучаешь генеральскую дочь, а у меня закончится вино в погребах? — насмешливо спросил Эйгер.

— Если хочешь — а я думаю, что ты выберешь именно этот путь — мы умрём с честью: обрушим горы на голову Альбе и сравняем Лааре с землёй. Достойно погибнем, держа на себе горы до последнего мгновенья. Барды сложат о нас легенды, прайды вознесут нам пышные речи, и проклятой королеве достанется только груда камней, — голос Дитамар зазвучал надменно и пафосно, а затем перешёл на полушёпот, — ну или мы… не умрём. Ты же знаешь, есть другой путь… Но горы мы обрушим в любом случае, я убью Альбу и его дочурку, Лааре падёт. А мы уедем куда-нибудь. И снова проклятой королеве достанется только груда камней, пусть ищет себе утешение в них.

— Ты предлагаешь бежать? Бросить всех погибать? Ты спятил? Предать свой народ? Ты предлагаешь это мне — верховному айяарру? — голос Эйгера загремел и отразился эхом.

— Я предлагаю это тебе как брату. Они и так обречены без Источника, ты же понимаешь? На сколько их хватит, когда Источник умрёт? На полгода, год? И то, если раньше королева не велит всех перевешать на берёзах по дороге на Олений Рог после того, как войска Альбы возьмут город. А так хотя бы барды на постоялых дворах будут горланить о лаарцах длинные героические баллады.

— Я вижу третий путь. Скоро приедет гонец из прайда Тур…

— Туры? Эти трусы?! — коротко рассмеялся Дитамар. — Ты ещё веришь в союз с ними? Не смеши меня! Эти глупцы будут сидеть и ждать в надежде, что когда все рухнет, то они завладеют нашими богатствами! А их гонец всего лишь пыль, которую они неумело пытаются пускать нам в глаза. Ты ещё скажи, что мы снова будем искать Зелёную Звезду вед, чтобы создать новый Источник!

— Если бы у нас было не так мало времени, то, может, мы и стали бы снова её искать, потому что новый Источник это может быть единственный шанс возродить наш прайд! Но за полгода мы, увы, этого сделать не успеем. Так что нам ничего не остается, как договориться с Турами…

Разговор снова удалился и через некоторое время собеседники вернулись. Ноги Кайи замёрзли на каменном полу, но она терпела, стояла тихо, почти не дыша, прижавшись к двери ухом, и только сердце выстукивало неровный ритм.

— …Дитамар, ты либо совсем отчаялся, либо в конец обезумел. А может — просто пьян. Либо и то, и другое! Мы не станем этого делать!

— Это я-то пьян? И это я-то отчаялся? Да я единственный, кто тут трезв! Я единственный, кто не хочет героически умереть под завалами и предлагает делать хоть что-то! Как они все ещё верят тебе?

— Они верят мне, потому что я верю в Лааре, в то, что его можно спасти. И я буду биться за это до последней капли силы во мне. И они будут биться рядом со мной. Я буду умолять королеву, если нужно, или отдам Турам все наши богатства, но я до последнего буду искать пути спасения для всех. Вот поэтому они мне и верят. А ты предлагаешь мне лишить их последнего — веры?

— Ну, есть ещё один план…

— Такой же безумный, как и два предыдущих? И опять в нём нужно будет убить дочь генерала в первом акте представления? — усмехнулся Эйгер.

— Не в первом. Но да. И план не так уж и плох, — в голосе Дитамар вдруг появилась убеждённость и твёрдость. — Я бы послал генерала убить королеву. Посуди сам — нам к ней не подобраться, на страже её верные колдуны. Но у себя дома, при генерале, которому она очень доверяет, на расстоянии удара кинжалом — она беззащитна. И уж поверь, у меня есть кинжал, который легко войдёт этой твари прямо в сердце!

— И, зная тебя, я полагаю, что ты предложишь пытать дочь генерала у него на глазах, чтобы тот согласился? Да, Дитамар, как далеки мы от тех айяарров, которыми были двадцать лет назад!..

— Конечно, я предлагаю её пытать! Какие ещё есть варианты?! Но убийство королевы решит всё — и остановит, наконец, войну. И если цена этого какая-то девчонка-кахоле, то я лично перевешаю их с десяток! Ведь у нас не было только средства — а теперь оно у нас есть! Подумай об этом!

— Объясни, почему ты так сильно хочешь убить дочь Альбы? — голос Эйгера был полон гнева.

— У меня с ним свои счёты. Он служит этой твари… что ещё объяснять? А свою дочурку он очень любит — спасибо Оорду, что почувствовал это, в то время как собаки генерала глумились над ним! И я хочу выжать всё из этой любви. Сделать ему также больно, сначала убив его дочь, чтобы и он всё прочувствовал. Потому что мне нужна его боль, — произнёс Дитамар с наслаждением, — вся до капли, и до того, как он умрёт! Ну а его я убью последним. И хочешь ты этого или нет, я всё равно получу своё, — добавил Дитамар жёстко, — даже если ты попытаешься посадить меня на цепь, как опрометчиво пообещал при слугах.

Звякнул бокал, и кто-то ушёл — гулкие шаги разнеслись эхом по пустому коридору.

Кайя чувствовала, как её колени дрожат, и страх ледяным ужом ползёт по спине. Она вернулась на цыпочках обратно в кровать.

Нельзя чтобы кто-то узнал, что она слышала. И нельзя, чтобы они узнали о том, что она понимает айяарр.

Мысли лихорадочно метались в голове. Ей нужно сбежать отсюда. Во что бы то ни стало. Потому что хозяева замка: один — чудовище, другой — безумен. При любом варианте убьют её и её отца. И королеву. И всех, кто остался за перевалом. И Дарри. А ещё то, с каким наслаждением Дитамар говорил о том, что собирается её пытать, заставило Кайю покрыться холодным потом. Она вспомнила пощёчину, верёвку, жёлтые глаза Дитамара и озверевшую толпу.

…убить гадину!

Нет, нельзя оставаться.

Бежать! Бежать отсюда! Любой ценой!

Добраться до перевала, пока там не лёг глубокий снег, и предупредить. Ей как-то нужно выбраться из замка, лишь бы дойти до леса! Лес её укроет, запутает следы. В лесу она не пропадёт.

Она мысленно помолилась, строя планы о том, что ей нужно будет взять с собой, и надеясь, что её всё же не будут больше запирать в подземелье. Она должна быть кроткой и покладистой. Она не будет больше перечить хозяевам, даже в глаза смотреть не будет. Она будет молчать и со всем соглашаться. Обитель хорошо её этому научила. И ей нужно совсем немного — просто чтобы ей поверили и перестали замечать.

Глава 14. Кое-что о чести

Утром Гарза отвела её наверх в башню, в небольшую комнату с камином. И первое, что сделала Кайя — выглянула из окна. Ласточкины гнёзда прилепились к карнизу, а под ними — пропасть, на дне которой петляет голубая нитка реки. Вверх — гладкая стена, по сторонам такие же каменные стены, скрытые сетью горного плюща.

Не убежать…

Сама комната после подземелья казалась просто прекрасной: кровать, шкаф и трюмо, резной стул с мягким сиденьем и две оленьи шкуры на полу. Гарза принесла её платье, постиранное, но выглядевшее очень потрёпанным.

Уходя, служанка заперла замок на ключ, и, как только шаги затихли, Кайя бросилась осматривать дверь. Та оказалась массивной — из толстого тёмного дерева на больших кованых петлях. Такую ни сломать, ни открыть.

Заглянула в камин, но мысли лезть туда даже не возникло, очень уж страшным выглядело чёрное жерло трубы. Да и ей нужно будет ещё как-то дойти до перевала, а это значит, её не должны заметить. А уж как не заметить зеленоглазую девушку в саже?!

И пока она размышляла о том, что ей понадобится в дороге, в комнату вернулась Гарза.

— Хозяин велел вам спуститься к завтраку.

— Спуститься? — в горле пересохло. — Куда?

— В обеденный зал, ясное дело. Велел послать за вами. Будет вами завтракать.

— Что?

Ноги приросли к полу. И только потом Кайя поняла, что очень плохо говорившая по-коринтийски Гарза хотела сказать «с вами завтракать». Но даже и эта мысль показалась Кайе ужасной. Завтракать с чудовищем! Да едва ли она сможет съесть хоть что-то. Она хотела уже отказаться от завтрака, но вспомнила…

…быть кроткой… покладистой… незаметной… не злить…

— Х-хорошо, я иду.

Кайя заплела волосы в косу, но завязать её было нечем. Ну хоть какое-то время подержатся. Взглянула в зеркало мельком и пошла за Гарзой вниз по лестнице.

Они находились в другой части замка, где-то далеко от того зала, в котором она говорила с Дитамаром. Здесь потолки были ниже, и меньше подавляющего волю величия, скорее, наоборот — все казалось даже уютным: терракотовый пол, белый и бежевый камень на стенах, и окна, выходившие на город. Вполне мирный город с узором черепичных крыш и шапками алых клёнов, за которыми вдалеке, в голубой дымке осеннего неба, таяли белые вершины далёких гор.

Служанка вела её по запутанной сети коридоров, где лестницы сменялись башнями, мостами над пропастью и галереями, а те — анфиладами пустых комнат. А Кайя с отчаяньем подумала — ей ни за что в одиночку не выбраться из этого замка! Внутри он оказался ещё больше, чем когда она смотрела на него снизу-вверх, стоя у въездных ворот.

В обеденный зал спускалась широкая лестница, напротив которой на стене висели большие круглые часы, искусно вырезанные из красной яшмы. Длинный каменный стол и ряды стульев с высокими спинками говорили о том, что за этим столом собирается много гостей. Но сегодня здесь никого не было.

— Присаживайтесь, Хозяин сейчас придёт, — сказала служанка безразлично и быстро удалилась в боковую дверь.

Кайя присела на ближайший к лестнице стул, обитый коричневой кожей с золотым тиснением, и осмотрелась. Руки предательски дрожали и стали совсем холодными.

А что, если придёт и Дитамар?

От этой мысли делалось дурно, но ещё страшнее было видеть за этим столом Эйгера и его жуткую маску. Стул Хозяина стоял во главе стола, за ним располагался высокий камин с решёткой, украшенной танцующими журавлями. В простенках висели блюда из яшмы, малахита и порфира, на столе — хрустальные бокалы, чаши из оникса и змеевика, серебряные приборы с эмалевыми ручками, а с потолка на цепях свисали большие люстры из розового горного хрусталя. Камень был кругом: стены, потолок, пол, украшения, подставки, даже посуда. И все сделано очень красиво, изящно, с небывалым мастерством, таким, какого Кайе прежде видеть не приходилось.

Айяаррская магия.

Наннэ говорила, что айяарры могут делать из камня даже ткани и кружева, и тогда она, конечно, в это не поверила. Кайя рассматривала часы — белое поле в сетке тончайших алых жилок, похожих на тонкие вены под кожей, обрамлённое большим тёмно-красным кругом с высеченными цифрами и знаками прайдов, по которому двигалась длинная золотая стрелка. А внизу качался золотой маятник в виде полумесяца, на котором сидела девочка.

— Нравится? — раздался голос Эйгера почти над ухом.

Кайя вздрогнула от неожиданности, вскочила и замерла, не в силах обернуться и посмотреть. Но Хозяин уже удалялся к своему месту, и его гулкие шаги по каменному полу стали слышны только теперь.

Как он подкрался так тихо?!

Она посмотрела украдкой ему в спину, краем глаза и увидела, как он порывистым движением сдёрнул серый плащ и бросил на лавку у камина. Эйгер был весь в чёрном, белой была только тонкая льняная рубашка, надетая под странный жилет из потёртой кожи с большим воротником.

— Ну, здравствуй, Кайя! — произнёс он негромко, оборачиваясь. — Чего же ты стоишь? Садись.

Она присела на краешек стула, совсем как послушница в Обители в ожидании проповеди от Настоятельницы, вцепилась пальцами в сиденье, чтобы унять дрожь, и стараясь даже мельком не увидеть его лица.

— Ты специально села так далеко, чтобы мне приходилось кричать на всю комнату? — в его голосе появились недовольные нотки.

Специально? Нет, конечно! Хотя, конечно, специально, лишь бы подальше…

— Чего же ты мне не отвечаешь?

— Нет, милорд.

— Тогда иди сюда, я не хочу, чтобы даже конюхи внизу слышали, о чём мы говорим. Садись ближе к свету, в середине, я хочу видеть твоё лицо.

О, боги!.. Помни, надо быть покладистой…

Она пересела туда, куда он указал рукой, едва справившись с тяжёлым стулом.

— Хорошо ли ты устроилась, Кайя?

Хорошо ли? Не считая безумного Дитамара, верёвки и подвала с крысами…

— Да, милорд, — выдохнула тихо.

— Твоя лихорадка? Вижу, что прошла. Как ты себя чувствуешь?

— Да, милорд. Хорошо, милорд.

Она слышала, как звякнул графин, Эйгер налил себе вина.

— И как тебе наш город? — продолжил он спокойно, а потом рыкнул в сторону двери. — Гарза! Дуарх тебя раздери! Почему вино холодное?!

Своды зала дрогнули, повторяя его голос. Гарза появилась быстро, забрала кувшин со словами:

— Простите, эфе, перепутала кувшины.

— Ну, так как тебе наш город, Кайя? — спросил он снова, уже настойчивее.

Толпа озверевших горожан с криками: «…убить гадину!».

— Хороший город, милорд.

— И всё?

Ах, если бы она ещё успела его рассмотреть, пока Дитамар тащил её за лошадью!

— Очень красивый город, милорд.

— Правда? Хм. Я вижу, ты ничего не ешь. Не вкусно? Или жёсткая куропатка?

— Нет, милорд.

— Что «нет милорд»? Вкусно или не жёсткая?

— Нет, милорд, все хорошо приготовлено.

— У тебя кроме слова «нет», «хорошо» и «милорд» ещё есть слова в запасе? Или ты по-человечески только с кустами говорить умеешь? — голос его стал раздражённым.

— Нет, милорд…

Сейчас он взбесится, ну скажи же что-нибудь, Кайя!

— …то есть да, милорд, есть слова, — она чувствовала, что сейчас разрыдается, страх подполз к горлу и сжал его, и она почти не могла говорить.

А какие нужны слова? О чём ей с ним говорить?!

И слов не нашлось.

Она не могла взять в руки нож и вилку, так они дрожали. Смотрела на поверхность каменного стола, по которому между блюд и бокалов разбегалась паутина узоров-жилок: охряных и цвета старой меди, малахитовых и янтарных. Что это за камень? Она скользила взглядом по этим жилкам и считала в уме повороты, чтобы только не разрыдаться. А ледяные пальцы так впились в резной стул, пытаясь унять дрожь, что Кайя их почти не чувствовала.

Даже в Обители, когда её наказывали, она не плакала.

Так почему его голос приводит её в такой ужас, что она готова заплакать в любую минуту?!

Она почти ненавидела себя за этот страх.

— Посмотри на меня, маленькая веда, — негромко произнёс Эйгер.

«Раз, два, три, четыре, пять! Я иду искать!», — в сотый раз повторяла она мысленно считалку, чтобы удержать дыхание в высшей точке, а вместе с ним и слезы. Но взгляд поднять не могла.

— …Посмотри на меня! — его голос раскатился снова, как гром под сводами обеденного зала.

Лучше бы он убил её сразу. Сердце билось где-то в горле, предательские слезинки скользнули из уголков глаз.

Она посмотрела ему в лицо. Но лица не было. Была маска, обрамлённая чёрными космами спутанных волос, падавших на плечи. Такая же, как на той пустоши в Ирмелине, когда он обещал отцу, что вырвет у неё сердце. Тёмная ткань, прорези для глаз, для ноздрей, для рта. Застёгнутый на все пуговицы жилет, чёрный шёлковый платок завязан под горло так, что совсем скрывает шею. А позади — широкая спинка стула, за которой пляшут языки пламени в камине, оставляя лицо Хозяина в тени. И шторы на окнах напротив него задёрнуты. Чтобы не разглядеть.

Он покачивал вилку в пальцах правой руки — нормальной, человеческой, а левая пряталась в большой кожаной перчатке с шипами и лежала неподвижно на подлокотнике кресла. Почему-то вспомнились рассказы Наннэ.

…когти. А вместо пальцев у него звериные когти.

И быть может, именно этой рукой он вырывал людям сердца, и рвал их на части…

Он сидел, подавшись вперёд, чуть согнув шею, нависая над тарелкой, стоящей перед ним. И Кайя вспомнила почему — ему мешает горб, тот самый, который всегда скрывает большой воротник. Сквозь слезы она не могла рассмотреть цвет его глаз, да и были ли они? Но страшнее его маски она в жизни ничего не видела.

— Долго мне смотреть на вас, милорд? — спросила она, оглушённая своим страхом так сильно, что с трудом понимала, что именно хочет услышать в ответ.

— Пока я не разрешу не смотреть, — ответил он с досадой, — мы ведь ещё не поговорили о погоде, как принято в приличном обществе. Как тебе наша погода, не холодно ли?

…не считая подземелий…

— Нет, милорд.

Пришла Гарза с новым кувшином.

— Налей нашей гостье.

Та налила покорно, не глядя ни на Кайю, ни на своего хозяина. И как тень встала у двери.

— Выпьем, наконец, за наше знакомство. Помню в прошлый раз ты отказала мне в этом удовольствии, да ещё и облила вином, — сказал он с какой-то горечью в голосе и, с силой воткнув вилку в лежащую на блюде куропатку, поднял бокал и отсалютовал Кайе, — будешь ли ты теперь пить со мной, маленькая веда?

— Как прикажете, милорд.

— Ты подчиняешься только приказам? А если я прикажу тебе броситься со стены, ты тоже выполнишь?

Да чего он от неё хочет? Чтобы она бросилась со стены? Она и бросится, если пробудет здесь ещё какое-то время…

— Я пленница, милорд, у меня нет выбора.

— Ну тогда я приказываю тебе — пей! — произнёс он со злостью.

Она выпила и закашлялась. Вино было горячим, сильно сдобренным корицей, имбирём и перцем. Но оно согрело, и страх немного отступил.

— А чтобы ты ела, мне опять нужно будет приказать? — спросил он также раздражённо.

— Я… не голодна.

— Значит, и здесь придётся приказывать — ешь! Если не хочешь, чтобы я тебя заставил. Гарза! Не стой, как пень, положи нашей гостье на тарелку еды!

Служанка быстро взяла нож и вилку, отделила кусочки мяса, печёных яблок, слив и пирога, и вскоре тарелка Кайи была полной.

— Попробуй всё же куропатку, маленькая веда, или, клянусь Каменной Девой, я прикажу высечь повариху за её стряпню, — произнёс Хозяин, наблюдая, как Кайя смотрит на тарелку, — и то, что ты ненавидишь меня не означает, что нужно ненавидеть и еду на моём столе. В конце концов её готовила Марта. А мне стоило больших усилий вернуть тебя к жизни, так что я не хочу, чтобы ты умерла с голоду.

Вернуть её к жизни? О чём это он?

Она взяла вилку, но руки так дрожали, что она только с третьего раза попала в кусок мяса.

— Плесни ей ещё вина, — Эйгер тоже взялся за приборы и заговорил уже на айяарр, обращаясь к служанке, — а кстати, Гарза, ты не знаешь, почему наша гостья выглядит так, как будто ты помыла ею полы во всём замке?

— Простите, эфе, но мы так и не смогли отстирать её платье.

— А у неё что, нет другого?

— Нет, эфе, это то, в чём Ирта её привёз, — ответила служанка спокойно.

— Ну так пришли к ней эту женщину, как там её… ну ту, что шьёт мне рубашки! Ийну, Айну…

— Иду, эфе.

— Ну, Иду! Пусть она приведёт нашу гостью в порядок, и чтобы я не видел больше за столом этого наряда из богадельни! — голос Хозяина снова загремел, отдаваясь эхом от каменных стен.

А щёки Кайи залились румянцем, ей стало стыдно за своё застиранное платье и непокорные волосы, которые недолго продержались в заплетённой косе и снова рассыпались по плечам. Но труднее всего было сделать вид, что она не понимает того, о чём говорит Эйгер со служанкой. И чтобы скрыть смущение, она снова выпила вина. И только потом почувствовала, что, наверное, это было ошибкой, столько пить. Ведь она ничего почти не ела последние дни и, кажется, уже совсем опьянела — голова закружилась, но в то же время отступил и страх. И она, наконец, смогла проглотить пару кусочков.

— Как ни странно, но твой отец сдержал слово, хоть он и кахоле, — Эйгер снова перешёл на коринтийский, и в его словах прозвучала какая-то нотка удивления, — а я, признаться, сомневался.

— Мой отец — человек чести, милорд, — ответила Кайя внезапно, вино развязало ей язык, — если он даёт слово, он держит его!

— Хм, значит, ты всё-таки умеешь говорить… И это прозвучало, как упрёк, маленькая веда, — Эйгер снова налил вина, — упрёк мне. И в чём же ты хочешь меня упрекнуть?

…быть покорной и покладистой…

— Ни в чём, милорд.

— Не стоит держать меня за дурака, Кайя! Запомни, я чувствую ложь так же хорошо, как собака след оленя. Поэтому на будущее — не вздумай мне врать. И будь добра, скажи всё же, какое из своих слов я, по-твоему, не сдержал? Такой упрёк айяарру может бросить только тот, кто очень хорошо владеет яргом, чего о тебе не скажешь, маленькая веда!

Кайе показалось, что он разозлился. А ведь она не собиралась его злить и ничего такого не сказала. Да и что тогда ей вообще говорить, чтобы он не превращался в кипящую смолу?! Молчать? Только когда она молчит, он злится ещё больше!

— Простите, милорд, я не хотела вас обидеть и не собиралась вас ни в чём упрекать, — ответила она, глядя в тарелку.

— А ты, оказывается, лгунья. Я же велел тебе не врать.

Она? Лгунья?!

Ложь всегда давалась ей с трудом. В Обители она предпочитала отмалчиваться, и очень часто ей доставалось наказание тогда, когда, соври она красиво, наказания можно было бы избежать. Но в том-то и была проблема — врать она не умела. Смущалась, краснела, путалась в словах. И когда Эйгер назвал её лгуньей, то Кайю затопила такая злость и обида, что она повернула голову и, глядя прямо в чёрное пятно маски, произнесла со всем пылом и жаром, какой ей придало выпитое вино:

— Я действительно не собиралась ни в чём вас упрекать, милорд, потому что у пленницы нет такого права! Но даже пленница может гордиться своим отцом, если он человек чести! Для вас странно, что он любит меня? Что он, кахоле, готов дать вам слово и сдержать его, даже такой высокой ценой, которую вы у него затребовали? И не важно, что он по другую сторону в этой войне! Вам, как тому, кто чтит Уану, как тому, кто должен ставить честь выше жизни, должно быть понятно, что значит сдержать своё слово ценой даже очень большой жертвы! Такой, на какую пошёл мой отец, дав вам слово чести и предав свои принципы, предав доверие своей королевы! Или слово чести уже ничего не значит по эту сторону гор?

Обвинить его в бесчестии? Кайя! Что ты делаешь! Остановись! Или ты хочешь, чтобы тебя снова протащили на верёвке по городу?!

Она увидела только, как округлились глаза Гарзы, и служанка сделала непроизвольный шаг назад, к двери.

Кайя ждала, что сейчас Эйгер закричит на неё, смахнёт со стола посуду или швырнёт чем-то в стену. Но больше этого она боялась его ледяного спокойствия, такого, как у Дитамара, когда тот велел привязать её к лошади. Тогда он тоже не стал на неё кричать.

В зловещем молчании, которое повисло над столом, было слышно, как где-то внизу на конюшне стучит молот кузнеца, переругиваются служанки выбивающие ковры во дворе, и голуби воркуют на балюстраде.

А Эйгер молчал и смотрел на неё, сжимая в руке вилку и не шевелясь. И ей сделалось так страшно от этого молчания, от того, что в чёрных провалах глазниц не видно его глаз, и нельзя понять, что он сделает дальше.

— И что же это за непомерно высокая цена, которую я затребовал у генерала? — наконец, спросил Эйгер глухо. — Ну же, ответь?

Кайя сцепила на коленях пальцы, щёки пылали, и дышать было трудно.

— Простите, милорд, — пробормотала она, пряча испуганный взгляд между хрустальных бокалов и чаш.

— Нет уж, маленькая веда, тебе придётся ответить! Так что за цену я потребовал?!

Кайя, не молчи, ответь! Будь вежливой… покладистой, не зли его!

— Вы заставили моего отца выбирать между своим долгом и любовью.

— Ты должна радоваться тому, что он сделал правильный выбор.

— Милорд, вы спрашивали о цене, а не о том, рада ли я.

— Так ты не рада?

— Рада ли я тому, что там, в Ирмелине, вы не вырвали мне сердце, как обещали? Конечно, я этому рада. Но как вы сомневались в слове чести моего отца, так и я сомневаюсь в том, что вы или ваш брат сдержите своё до весны.

Если сейчас её снова не привяжут к лошади, наверное, это будет просто чудом.

Позади, в галерее раздались шаги, появился Ирта и, прервав вязкое молчание, спросил:

— Приехали гонцы от Туров, ты их попривествуешь? Или сразу отвести их в гостевую башню?

— Нет, в библиотеку. Скажи — сейчас буду, и принесите им вина, — ответил Эйгер спокойно.

А когда Ирта удалился, обратился уже к Кайе, и голос его был странно тих и размерен:

— Ты будешь каждый день в это же время приходить сюда на завтрак, маленькая веда. Каждый день, запомни. И не вздумай сказаться больной или опоздать. Здесь у меня мало развлечений, так что беседы с юной послушницей об Уане, долге и чести, надеюсь, скрасят эту столетнюю куропатку, холодное вино и мои будни, проходящие в военных советах. Так что припаси интересных историй, маленькая пылкая защитница человеческой чести, и нам будет о чём поговорить.

Он встал, бросил вилку на стол, она звякнула о блюдо так громко, что Кайя даже вздрогнула, и пошёл к лестнице. Остановился у перил прямо у неё за спиной и добавил:

— Мой брат бывает не сдержан и не всегда проявляет хорошие манеры к нашим гостям, поэтому я от имени нашего Дома приношу свои извинения за некоторые его слова и действия.

И ушёл.

Когда Гарза повела Кайю обратно, на галерее им встретились люди в коричнево-красных одеждах, не похожих на те, что обычно носили горцы. Рядом с Иртой шёл высокий широкоплечий мужчина и нёс штандарт, на жёлтом фоне которого пламенел красный бык с длинными рогами и чашей соли на спине — символ прайда Тур.

Кайя и служанка отошли в сторону, пропуская гонцов. Но проходя мимо, один из них — пожилой мужчина с седыми волосами, заплетёнными в косу, внезапно остановился и шагнул к Кайе:

— Рия?! — спросил удивлённо.

Она отпрянула к перилам и пробормотала испуганно:

— Н-нет, милорд.

Ирта шагнул между ними, загораживая спиной Кайю, и, указав рукой на двери, сказал гонцам:

— Поторопимся, эфе ждёт вас.

И они пошли дальше. Но седой мужчина обернулся ещё раз.

Глава 15. Плохие новости

— Слышь, капитан, — Бёртон подсел к Дарри, — я вот тут чегой-то не пойму, одному мне кажется, что его милость того…

Бёртон покряхтел, ожидая, видимо, что Дарри продолжит за него и сам скажет вслух то, что вертелось в уме у всех разведчиков. Но капитан молчал, сидя на большой колоде и ковыряя ножом заклёпку на ремне.

А Бёртон сгорал от любопытства. С того самого дня, как они встретили генерала на дождливых ирмелинских холмах, никто не понимал, что происходит. Куда делся отряд, сопровождавший генерала, почему он был один и даже без возницы? И что он вообще там делал? Почему после этого они мчались галопом в лагерь и начали штурм Правого Рога, даже не дождавшись последней трети обозов с провиантом и оружием? И колдуна от королевы в помощь.

И зачем вообще они штурмовали Правый Рог — отвесную скалу с глубоким ущельем-пропастью внизу? Там не то, что человек, ящерица не проползёт! Тогда как Левый Рог, хоть и укреплённый лаарцами, был пологим и уже хорошо изученным. И каждая последующая попытка захватить его хоть немного, но приближала к заветной цели — пойди они штурм ещё пару раз, они бы его взяли! А Дарри что-то знал, но говорить отказывался. И все старания Бёртона выяснить хоть что-то натыкались лишь на глухую стену молчания со стороны капитана.

— Так это, капитан, народ того… думает всякое, понимаешь?

— Понимаю — что? — Дарри повернулся и посмотрел на Бёртона зло.

Тот снова покряхтел, погладил бороду, поскрёб макушку и, решившись, наконец, сказал:

— Народ думает, что его милость того… сговорился со Зверем, — выдохнул разведчик полушёпотом.

— Че-его-о? Бёртон, ты в своём уме?

— Я-то чего? Я как бы не сам придумал — за всех говорю, так вот оно… как-то, — он развёл руками.

— Вы все белены объелись, что ли? — Дарри отложил нож и повернулся к Бёртону. — Или перепили медовухи? Или совсем от безделья умом тронулись?!

— Ну так ты всё молчишь, а брехня — она же не лежит у плетня, вот и понеслось: кто-то что-то видел, кто-то слышал, каждый-то и додумал, чего мог. Вот и нитка таврачья привела в Ирмелин тогда, а стало быть, Зверь там точно был, ну и разное болтают…

— Послушай, Бёртон, ты вроде у нас не дурак, я же говорил — генерал заезжал к Лардо насчёт его сына и насчёт Зверя. Отправил своих людей по следу. И они не вернулись. Что ты ещё хочешь знать?

Бёртон посмотрел хитро, с прищуром.

— Нечто ты веришь в это, капитан? Мы тут-то, считай, не помелом деланные — всё же разведчики, подмечать-то умеем. Его милость как вроде с лица сошёл с того дня в Ирмелине. И вот ты тоже смурной — и все с того дня, как мы удирали из Рокны, будто воры какие. Чует моё сердце — неладное дело! С какого рожна мы три дня штурмовали Правый Рог, пока снег не пошёл? Когда надо было Левый брать! Чего обозов не дождались?

— Про Правый Рог разведчики сказали…

— Какие разведчики, капитан? Я туточки с Урлахом Белым говорил, а тот — с Дроздом, никто из них до Правого Рога не ездил, а ежели не Урлах, не мы, да не Дрозд, то кто? Знаешь ты других разведчиков, кто полезет на лаарскую сторону? Я бы ещё поверил, что наш колдун чего там в козьих кишках углядел, только вона, колдун и тот удивлялся.

— А ты у нас нынче с колдунами дружбу водить стал? Гляжу, они тебе уже докладывают, — усмехнулся Дарри.

— Эээ, какой же это орёл, коли по вороньим местам летает? Ни-ни, я с колдунами не вошкаюсь, но вот маркитанка наша…

— Ну, ясно! Колдун сказал бабе, баба — тебе! И ты ещё говоришь, что его милость «того»! Значит, сам ты у колдуна не спрашивал?

— Нешто я дурак? У колдуна возьмёшь рогожу, отдать надо будет и кожу! Но ты зря мне не веришь, капитан, у меня чутьё на всякую враницу. А тут дело нечисто…

Капитан верил. Виду не подавал, но чутью Бёртона доверял, как себе. И всё это ему тоже не нравилось. То, что на генерале лица не было — правда. И рассказ его в Ирмелине показался Дарри странным, но кто он такой, чтобы задавать генералу вопросы, на которые тот не хочет отвечать? А вот то, что сам Дарри стал злым и молчаливым, так об этом Бёртону знать не надо. Не хватало ещё, чтобы люди стали над ним подтрунивать из-за его сердечных дел. Если бы вот только сердце не ныло так…

Когда генерал сказал ему, что отдал дочь замуж за банкира из Гидэльина, Дарри готов был убить кого-нибудь. До последнего в душе верил, что Кайя не найдёт себе подходящего жениха на балу. И надеялся смутно, хоть и не признавался себе в этом.

Таврачья бабка посоветовала — отпусти её. Он бы и рад был, а не мог. Стоило подумать, как толстый купец или какой-то ростовщик будет её обнимать, целовать жирными губами… И Дарри тут же сжимал рукоять сабли, а сердце щемило в дикой тоске. А потом, как соль на рану — вспоминалась её улыбка. Как нежные пальцы касались его кожи, там, в горах, когда она накладывала ему повязку. И глаза, как весенний лес…

Как она спала на его плече…

Как смущалась и краснела…

И мысли эти жгли его калёным железом.

— …вот и гонец этот мне не нравится. Всё утро ходил, вынюхивал, как да чего…

Гонец прискакал спозаранку. И не пыльный юнец, который возит королевские послания, а бывалый воин на хорошей лошади. Въехал в лагерь, как к себе домой, осматривался. К генералу прошёл без доклада и всё утро пробыл у того в шатре. А Дарри велели быть поблизости. Вот он и сидел на колоде — чинил ремень, ожидая указаний.

Лагерь стоял на плато между Правым рогом и Левым. За последние дни сильно похолодало, чуть выше на склонах уже лёг первый снег, не глубокий ещё. Если бы в прошлый раз пошли на Левый Рог, то, скорее всего, были бы уже возле Уайры — ворот в Лааре. А вот сегодня подул дайкан — ветер с севера, затягивал небо слоистыми хлопьями туч, и, понюхав воздух, наполнившийся теплом и влагой, Дарри понял — на перевал идёт метель. А в этих местах метель могла зарядить и на три дня, а это значит, что снега будет — конным не пройти. Потом, может быть, он и растает, но если схватится морозцем, то всё — ждать до весны.

Генерал молчал, молчала поисковая нить, и от безделья и мыслей о Кайе Дарри готов был волком выть, да ещё Бёртон подливал масла в огонь своими расспросами. И капитан слушал его вполуха.

— …и возницу послал по следу? Возницу-то зачем? А сундук с бабским тряпьём у него Тальд приметил? Он-то чей был? И корзинка с рукодельем в карете, нечто генерал кружева плёл?

— Стоп! Какая корзинка? Какой сундук? Ты, вообще, о чём?

— Да Тальд давеча мне сказал, что там, в Ирмелине, когда мы поехали осмотреть овраг, а Тальд остался у кареты, так его милость вёз сундук, а в нём — женское платье было и корзинка с рукодельем в карете, да потом он её припрятал!

Дарри отложил нож, собираясь расспросить у Бёртона подробности, но из шатра вышел гонец, а за ним следом появился Барк и замахал Дарри руками, приглашая внутрь.

Генерал сидел у жаровни — шевелил угли кочергой, жёг какие-то бумаги, рядом на раскладном столе стоял походный секретер тёмного дерева с серебром, сверху на котором лежал свиток с королевской печатью.

— Ваша милость, — Дарри махнул шляпой в приветствии.

— Садись, — генерал указал на стул напротив, на котором, очевидно, только что сидел гонец.

Налил вина в бокалы и один протянул Дарри.

— Видимо, всё очень паршиво, раз такое дело, — произнёс капитан, кивая на тёмно-красную жидкость.

— Да уж, не мёд… Я хочу попросить тебя кое о чём, хотя, если по-человечески, то не имею на это права…

Генерал выпил вино залпом, взял пару поленьев и засунул в жаровню поверх догорающих бумаг. Дарри тоже выпил, чувствуя, как неприятно зашевелилось то самое «бёртновское чутьё» где-то в подреберье — что бы ни сказал сейчас Альба, все это плохо кончится. Почему-то так подумалось.

— …но сначала, я должен рассказать тебе кое-что, — генерал сел на стул, взял королевское письмо и свернул его в тугой свиток, — видишь это?

— Плохие новости?

— Ещё какие! Королева очень рассержена нашей неудачей при штурме. Пишет, что расстроена и озабочена, и это значит… Это значит, что всё хуже некуда. Присылает сюда своего кузена Биржила военным советником, а на самом деле — соглядатаем за мной. А он та ещё скотина! Ублюдок, каких поискать, — генерал швырнул свиток в секретер, — и ещё… Она договорилась с айяаррами из прайда Тур, что те проведут нас в Лааре через Большое Седло своим тайным путём. Большой отряд. Нам нужно перегруппировать войска — взять самых сильных, а слабых, раненых и больных оставить тут лагерем, чтобы лаарцы не поняли, что мы пойдём второй дорогой. Зайдём с тыла…

— Ну, вполне хороший план, ваша милость. До Большого Седла не так уж и далеко, если Туры проведут нас там — мы снимем лаарские заставы по ту сторону Оленьего Рога и спокойно войдём в долину даже по снегу, — пожал плечами Дарри, отставляя бокал, — только странно это, что одни айяарры идут против других. Чтобы Туры предали Ибексов? Не западня ли это?

— Всё, что я знаю — у её величества давние дела с Турами, видимо, дружба с королевой для них дороже чести. Вон и этот… дознаватель наш, что последним приехал, он ведь из Туров.

— Хм, не могу сказать, что это не заставляет задуматься. Ну а что до Биржила… Так девок ему и вина, а ещё Райта с его собаками, пусть его на охоту свозит, поднимет коосулю или кабана, и поверьте — никто его и не заметит в лагере. А мы спокойно перебросимся на Большое Седло.

— Да, всё это так… Этот Биржил меня меньше всего беспокоит. И дело совсем не в этом… Дело в том, что…

Генерал встал, заложил руки за спину и прошёлся по шатру, от походной кровати до большого сундука и обратно, не глядя на капитана, пока тот молча наблюдал.

— … не могу я выполнить приказ её величества. Не можем мы идти на Лааре. Во всяком случае, до весны.

Генерал посмотрел на Дарри, и капитан увидел отчётливо — запавшие глаза, глубокие морщины, затравленный взгляд. Бёртон прав — что-то нечисто.

— Почему?

— Сначала я должен попросить у тебя прощения за свою ложь, капитан…

— Ложь? Какую ещё ложь?

Генерал вздохнул, снова сел на стул и повернулся к жаровне так, чтобы не смотреть Дарри в лицо.

— Моя дочь находится сейчас в Лааре, — начал он тихо, — Кайя не вышла замуж за банкира и не уехала в Гидэльин…

Когда генерал закончил рассказ, Дарри молча встал, взял бутылку и без разрешения плеснул себе ещё вина, затем генералу, и выпил.

— Как вы могли… Как вы… Вы отдали её в лапы Зверя?! — наконец, воскликнул он голосом, который сорвался на хриплый шёпот.

— Иначе он бы её убил.

— Считайте, что он уже это сделал! Он… представился… Ройгардом Лардо? Просил её руки?! Проклятье! Зачем я только уехал! Почему вы молчали, генерал! Почему вы молчали столько времени?! Мы бы их догнали по свежим следам! Она, может быть, уже мертва!

— Я дал слово чести. И он поклялся на родовом камне, что вернёт её живой и невредимой. И никто бы не знал… до весны. Если бы не королевское письмо! — генерал швырнул кочергу на пол.

— Слово чести? И вы поверили его клятве? Клятве Зверя?!

— Это единственное, что мне осталось — верить в то, что айяаррский кодекс чести защитит мою дочь.

— Паршиво это — утешать себя такой верой!

— Когда больше нечем утешиться, сгодится и такое…

Дарри ходил по шатру широкими шагами, схватившись за рукоять сабли, и лицо его было белым.

— Так о чём вы хотели меня просить? Хотя, позвольте, я, кажется, догадался. Ехать в Лааре?

— Я не могу тебе приказать, могу лишь просить…

— Я поеду, — ответил Дарри твёрдо, — я найду и убью их. И Эйгера, и Дитамара, и этого проклятого Зверя! И я верну вашу дочь. А потом мы спалим Лааре дотла, камня на камне не оставим от их ублюдочного логова!

— Если ты найдёшь мою девочку и спасёшь её — проси, что хочешь. Я всё сделаю.

— Вы знаете, чего я хочу.

— Дарри…

— Нет, генерал, однажды вы уже отказали мне, и видите, чем всё это закончилось. Она могла остаться со мной: жива, невредима и счастлива. Но теперь так и будет. Когда мы вернёмся — вы отдадите её за меня замуж.

— Хорошо. Только вернитесь.

— Дайте слово.

— Даю слово.

— Я возьму свой отряд и ещё пару надёжных бойцов, но… — Дарри задумался, а потом добавил с усмешкой: — Нам понадобится королевский колдун.

— Зачем?

— Так-то мы сойдём за айяарров, и одежда у нас есть, но нас выдадут глаза. А колдун может помочь — я сам видел.

— Хорошо. И ещё…

Генерал расстегнул воротник и вытащил из-под рубашки маленький мешочек на кожаном шнурке, похожий на тот, что дала Дарри старая таврачка.

— Отдашь это ей — Кайе, как только увидишь. Мне следовало сделать это раньше.

— Что это? — Дарри взял мешочек в руки.

— Это принадлежало Рие. Это единственное, что она оставила с Кайей, когда я её нашёл. Это кулон — оберег, видимо. И он должен быть с ней.

Дарри надел мешочек на шею, и он оказался рядом с таким же, таврачьим, в котором тлела маленькой искрой поисковая нить.

— Хорошо, я передам. Мы уедем сегодня же, никто ничего не должен знать. Своим я скажу, что мы едем на охоту на Зверя.

— Да, хорошо. И помни — до того, как айяарры поймут, что мы нарушили перемирие, у нас очень мало времени.

— Ваша милость, вы же понимаете, что мне не стоит об этом напоминать?

Дарри вышел из шатра и остановился, глядя на перевал. Тёмный камень в белых пятнах снега был похож на шкуру снежного барса. Где-то там за чёрными зубцами хребта, обрамляющими горизонт, прятались лаарские заставы, поджидая их. Но теперь вид этой неприступной громады больше не вызывал у него глухого раздражения и тоски. Капитан шёл улыбаясь. И Бёртон, увидев это, произнёс вслух:

— Эка тебя растащило, капитан! Нечто радость у нас какая?

— Радость, радость, Бёртон, хватит плесенью покрываться — собери всех у ручья, дело есть… Да по-тихому, чтобы никто не знал.

Бёртону два раза говорить не пришлось. Он сдвинул шапку на затылок, крякнул довольно и исчез между палаток быстро, как ящерица.

К полудню небо заволокло совсем. Вершины гор и перевал обложило плотной ватой серых туч, ветер стих, дохнуло теплом, и на голых ветвях ракитника стеклянными бусами повисли капли влаги. Дарри затянул потуже ремень, расправил айяаррскую куртку, которая была ему чуть велика, и направился в шатёр к генералу. К отъезду всё было готово — собрали провизию, оружие, переоделись, да и колдун своё дело сделал.

— Уезжаем, ваша милость, — сказал Дарри, входя и поправляя на голове айяаррский берет.

Генерал посмотрел, прищурился:

— Да уж, и не отличишь! — воскликнул удивлённо, глядя на жёлтые глаза капитана.

А потом подошёл и обнял его по-отечески:

— Удачи! Пусть вас хранят все боги и с той, и с этой стороны! И прошу тебя, не рискуй понапрасну, я знаю, как ты хочешь убить Зверя, как хочешь добраться до Эйгера, но мы всё равно возьмём Лааре, так что побереги свою жизнь. Хорошо?

Дарри усмехнулся как-то криво и ответил:

— Это уж как получится.

И, уходя, уже в дверях обернулся:

— Я хотел спросить, ваша милость. Дело, конечно не моё, но всё-таки… а что случилось с Рией? С матерью Кайи?

Генерал потёр переносицу, посмотрел как-то затравленно, словно воспоминания об этом до сих пор причиняли ему боль, и произнёс тихо:

— Её принесли в жертву. Убили.

— В жертву? — Дарри даже замер на пороге. — Кто?

— Я не знаю. И никто не знает. Всё было сожжено. Но так предположили храмовники.

— Но… зачем? Какую ещё жертву?

— Думаю хотели получить Арраян.

— Источник? Но как?

— Она была Хранительницей Древа. Проводником своего прайда. Убить её — это как срубить дерево под корень и выпить весь его сок. Но все следы скрыл огонь и мне не удалось ничего выяснить.

— И кому такое могло быть нужно? — тихо спросил Дарри.

— Не знаю. Возможно, другим айяаррам.

— Разве айяарры убивают вед? Они же общей крови. Зачем? — удивился капитан.

— Я был как-то у гадалки — искал ответы, — устало ответил генерал, — она сказала, что, возможно, это кто-то из отверженных. Знаешь, кто такие отверженные?

— Знаю, — Дарри посмотрел на генерала с сочувствием.

— Только не говори об этом моей дочери.

Дарри кивнул, поправил ремень и берет и, откинув полог шатра, сказал на прощание:

— Выиграйте мне месяц, ваша милость. Я должен успеть.

Снаружи его встретили большие рыхлые хлопья первого снега.

Глава 16. Кое-что о лицемерии

С самого утра шёл дождь. Северный ветер принёс низкие тучи, мгла, затянув горы, спустилась в ущелья, почти касаясь крыши замка, обволокла собой всё вокруг. Дорожки воды бежали по стёклам, едва пропуская тусклый свет пасмурного дня. Иногда срывался ветер, раскачивая ветви прилепившейся к скале сосны, и капли дождя настойчиво барабанили по стеклу, словно просили впустить внутрь кого-то неведомого.

Когда Гарза привела Кайю в обеденный зал, Эйгер уже сидел за столом. Камин ярко пылал за спиной Хозяина, пряча в тени его лицо, зато на другой половине стола горели свечи в массивных подсвечниках из оникса и яшмы.

Зачем они зажигают свечи? Разве недостаточно светящихся камней?

Но было понятно, что Хозяин предпочитает скрывать своё присутствие в полумраке.

Кайя вошла тихо, осторожно ступая следом за Гарзой. Служанка, гремя ключами, исчезла в боковой двери, оставив её наедине с Эйгером.

— Ну, здравствуй, маленькая веда, — раздался его голос из полумрака.

— Доброе утро, милорд, — ответила Кайя тихо.

Вчера появилась портниха и принесла новое платье, подогнала его быстро по фигуре, дала ленты и шпильки, сняла мерки с ног. Молчаливая седовласая женщина с атласной подушечкой на запястье, из которой торчало множество булавок, не смотрела ей в глаза. За все время ничего не произнесла, только поздоровалась и попрощалась. Но Кайя была не против — пусть уж лучше её ненавидят молча. Зато сегодня к завтраку она выглядела как настоящая леди. Хотя платье и было простым, шитым, видимо, для кого-то другого, но оно было новым и чистым, и Кайю это устраивало. Она даже причёску сделала, уложив волосы валиком и заколов шпильками, и очень надеялась, что у хозяина замка больше не будет поводов издеваться над ней.

Села на край стула, выпрямившись и сложив руки на коленях, надеясь, что завтрак сильно не затянется. Ночью она долго ворочалась, обдумывая, что же ей делать дальше, и пришла к мысли — что бы ни сказал ей Эйгер, она будет молчать, соглашаться, терпеть, не перечить. Ей нужно как-то выпросить у него возможность выходить из своей комнаты.

А потом с ней случилось странное. Засыпая, она почему-то мысленно снова оказалась в подвале, в том самом, где её держал Дитамар. Только в этот раз она не была собой. Она была серой полосатой кошкой. Прошлась по коридору, наводя ужас на полчища крыс, вспрыгнула на окно, выбралась наружу и, пройдя по карнизу, поднялась вверх. Прошла по стене к башне и снова по карнизу к дереву, по нему — вверх на подоконник. Она шла, петляя и пробираясь по крошащимся углублениям каменной кладки, ступая мягкими лапами по покрытой мхом черепице и горгульям водосточных желобов, пока не оказалась у окна, за которым была её спальня.

Я покажу тебе путь. Как выбраться отсюда…

Проснувшись, Кайя долго сидела на кровати, вспоминая этот очень странный сон. А может, это был и не сон, а виденье, но теперь она знала дорогу из своей комнаты к маленькому окну над подвалом в самой северной башне. За ним росло корявое старое дерево, а чуть дальше начинался склон горы. И она сможет через это окно, пробраться по ветке и спуститься вниз, а затем вверх по камням, по склону, покрытому редкими зарослями дерезы и барбариса, к лесу, что виднелся поодаль. Лес её укроет. Спрячет и поможет.

Она убежит. Теперь она знала, как. Осталось только украсть ключ от двери или убедить Хозяина её не запирать.

— Ты выглядишь лучше. Выпей вина, — голос Эйгера сегодня был вполне мирным, не гремел так, что дрожали стёкла, и Кайя, ободрённая своим новым планом, решила быть как можно более кроткой, чтобы его не раздражать.

— Спасибо, милорд, я не хочу.

— Почему? Тебе не понравилось вино? У нас в погребах найдётся другое, есть даже из Шерба, тебе оно должно быть знакомо.

— Спасибо, милорд, но не нужно.

— Так почему нет? Я бы хотел продолжить наш вчерашний разговор о чести, и в этом деле, я думаю, без вина мы не обойдёмся.

— Я… просто не хочу вина, милорд.

…быть покладистой, скромной, не перечить…

У неё снова дрожали руки.

— Боишься сказать лишнего, да?

— Нет, милорд.

— Что «нет милорд»? Не боишься?

— Нет, милорд, я просто не хочу вина, вернее, я не пью вино по утрам. Но если вы настаиваете, я, конечно, выпью, — и она взяла бокал и пригубила.

— Опять ты мне врёшь, маленькая веда! — в голосе его послышались грозовые ноты. — Но ладно, будь по-твоему, обойдёмся для начала без вина. Так какую интересную историю ты мне расскажешь сегодня?

Какую она может рассказать историю?

Историю она, конечно, не придумала. И у неё так дрожали руки и сбивался голос, что рассказчик из неё выйдет никудышный. Да и разве ему будут интересны её истории?

— Простите, милорд, но у меня нет интересных историй. Моя жизнь не была богата событиями, я выросла в Обители и до этой осени жила там, — она взглянула на него искоса, мельком.

Эйгер сидел, откинувшись в кресле, и выглядел иначе, чем вчера: тёмный камзол, под которым виднелся жилет с серебряным шитьём и рядами пуговиц, рубашка из чёрного шёлка и шейный платок, заколотый булавкой. И даже волосы не торчат жуткими космами. Совсем как вельможа из Рокны. Если бы не маска на лице.

Левая рука в перчатке покоилась на подлокотнике кресла, а правой он держал нож, постукивая его рукояткой по столу.

— О чём же тогда поговорим? — в его голосе ей послышалась скрытая усмешка. — А о чём говорят с девушками? Давай, поговорим о мечтах.

— О мечтах?

— Да, о мечтах. Ты же знаешь, что такое мечты?..

Странный вопрос. И сбивающий с толку.

— Ты так удивилась, будто мечты это что-то неприличное! Разве ты ни о чём не мечтала? Девушкам это свойственно.

— Да, милорд.

— Так о чём?

— Не думаю, что это будет вам интересно.

— А ты не думай за меня, а просто ответь на вопрос. Это же не сложно? О чём ты мечтаешь, маленькая веда?

Она помедлила, взвешивая, что же ответить, чтобы он не счёл это ложью, не разозлился или не стал над ней насмехаться. Ведь нельзя же сказать, что она мечтает о том, чтобы отец убил Зверя, победил лаарцев и вернулся, наконец, с этой проклятой войны?

— Я… мечтала о том… что я буду также, как старая Наннэ в Обители, делать микстуры и порошки, собирать травы и лечить людей…

Она замолчала, смутившись. Зачем ему вообще об этом знать?

— Странные мечты, — она не смогла понять интонацию его голоса, может немного удивления, и немного насмешки, — а разве ты не мечтала о том, чтобы выйти замуж за принца, носить красивые платья и танцевать на королевских балах? Вроде, такое нравится всем девушкам.

— Я плохо танцую, милорд. Да и такой, как я, глупо мечтать о подобном.

— Такой, как ты… А ты не считаешь себя глупой?

— А вы считаете меня глупой, милорд? — она метнула в сторону хозяина замка короткий взгляд.

Было слышно, как он усмехнулся, отбросил нож и, отодвинувшись в кресле, добавил:

— Нет. Наивной, пожалуй, но не глупой. И да, танцуешь ты так себе. В прошлый раз оттоптала мне все ноги.

Кайя покраснела, но промолчала. Трудно назвать танцем то, что было в Рокне.

— Расскажи мне про Обитель. Тебе там нравилось?

— Это, конечно, не родной дом, но отец платил за моё содержание, и я жила лучше многих.

— Так нравилось или нет?

— Мне не с чем сравнивать, милорд, у меня никогда не было настоящего дома.

— А ты не любишь прямых ответов, хм. Однако, как предусмотрительно со стороны твоего отца прятать тебя в Обители. Кахоле вообще большие лицемеры.

Она ощутила укол в сердце. Где-то в глубине души понимала ведь, что в чём-то он прав, но от этого делалось только больнее.

Да как он смеет!

— Мой отец — не лицемер! — воскликнула Кайя. — Он опасался за мою жизнь, потому что моя мачеха, леди Альба, ненавидела меня. И он вынужден был это сделать.

— Как это удобно — подвести всё под ненависть мачехи. А продать тебя подороже на Балу невест? Это он тоже сделал потому, что опасался за твою жизнь?

Кайя почувствовала, как медленно отступает страх и осторожность, и на их место приходит ненависть, распирающая и жгучая, заставляющая приливать кровь к лицу и говорить то, что думаешь.

— Да! И это тоже. А знаете почему? Потому что он боялся, что, погибнув этой осенью в битве на перевале, он оставит меня одну. И меня некому будет защитить, некому будет обо мне позаботиться, потому что отец в этом мире — единственный родной для меня человек. Он не хотел оставить меня сиротой. Чтобы Обитель продала меня кому-нибудь! И именно поэтому я попала на этот бал — из-за вас, из-за этой проклятой войны и вашей жажды крови!

Она выпалила это и, испугавшись собственной горячности и необдуманности слов, добавила тише:

— …милорд.

— Моей жажды крови? — в голосе Эйгера ей послышлись злость и возмущение. — Выходит, ты была против того, чтобы тебя продала Обитель, но не против, чтобы это сделал твой отец? И ты хочешь сказать, маленькая веда, что все несчастья в твоей жизни произошли по моей вине?

— Нет, милорд.

— Что «нет милорд»! Ты только что это сказала! — он стукнул по столу кулаком. Не сильно, но чашки недовольно звякнули.

— Я не хотела ни в чём вас обвинять.

— В самом деле? Или хотела? Ты хотела сказать, что не будь войны и «моей жажды крови», твоя судьба сложилась бы по-другому. А как — по-другому? Разве в лицемерном мире кахоле для такой, как ты, полукровки и бастарда, был бы другой выход, кроме этой продажи невест на балу?

Возможно… А в самом деле, что было бы дальше?

Она не знала, что ответить. Она никогда об этом не думала. Но сейчас ей хотелось сказать, что угодно, лишь бы заставить его замолчать и не лезть к ней в душу со своими вопросами.

— Если бы отец столько лет не вёл с вами войну, возможно, всё и было бы по-другому. Но даже если и нет, даже если мне и пришлось бы выбирать себе мужа на Балу невест, у меня было бы время. Больше времени. И никто бы не поступил со мной так гнусно, как это сделал ваш брат!

— И что же гнусного он сделал? Потанцевал с тобой?

— Да, и это тоже! Но он изменил лицо, он… неважно.

Она остановила себя, сжала руками бокал и снова выпила вина.

Кайя, ты не должна злиться!

Эйгер подождал, надеясь видимо, что она договорит, но, видя её молчание, продолжил сам:

— Я же и говорю — лицемерие. Ваш мир весь им пропитан. Ты бы долго выбирала себе мужа, исходя из того, кто менее противен из той череды глупых, жирных, трусливых и жадных купцов, лавочников и ростовщиков? И всю оставшуюся жизнь подавляла бы своё отвращение к нему, улыбаясь за обеденным столом? Разве это не гнусно? А ведь мой брат лишь показал тебе то, чего ты на самом деле желала.

— Чего я желала? Откуда ему знать, чего я желала! — она поставила бокал и повернулась к Эйгеру.

Его голос вдруг стал насмешливым, почти лукавым:

— Ты хоть знаешь, что произошло там, на балу? То, что ты считаешь самым «гнусным», называется «хаайя». С айяарр это можно перевести как «мираж», или «зеркало», или «мечта». Когда ты видишь всё не так, как это есть на самом деле, а так, как хотела бы это видеть. Дитамар лишь отразил твои мысли и желания. Капелька айяаррской силы — и он стал на короткое время тем, кого ты хотела. И сделал то, чего ты хотела — отразив в себе твоё желание. Ведь ты этого хотела, маленькая веда: красивый мужчина… красивый танец… слияние душ… И надо сказать, это было завораживающе — ваше слияние. Единственное, в чём Дитамар и правда виноват, так это в том, что слишком увлёкся и чуть было не убил тебя, забрав слишком много твоих сил, а ты с такой жадностью поддавалась, что поверь, остановиться ему было очень непросто.

О Боги!

Когда до неё дошёл смысл его слов, всю горячность Кайи как ветром сдуло, и она покраснела, кажется, до корней волос.

Как же стыдно!

Было ощущение, что она вмиг оказалась перед ним голой. То, что все её тайные мысли и желания вот так запросто мог видеть любой — от этого она готова была провалиться сквозь землю. Кайя поспешно отвернулась, пряча взгляд в ониксовых разводах подсвечников.

Эйгер внезапно поднялся, обошёл стол и встал у неё за спиной.

— Теперь ты понимаешь, почему я говорил о лицемерии. Ты хотела одного — красивого, страстного, желанного, такого, в котором можно было бы раствориться без остатка. А собиралась сказать «да» жирному торговцу, который даже имени твоего не произнёс бы правильно, или тому прыщавому юнцу, мечтающему только увидеть тебя голой. Неважно кому. Важно, что каждый из них был тебе противен до дрожи, противен так сильно, что даже я, стоя там, в саду, в темноте, чувствовал это. Так что можешь сказать моему брату спасибо, что он спас тебя от этого и в самом деле «гнусного» брака. Впрочем, кахоле всегда готовы мириться с попранием личной свободы в обмен на деньги…

Она взяла хрустальный бокал и выпила вино до дна.

— …ну вот, я вижу, ты и пересмотрела своё отношение к вину по утрам. Вино, пожалуй, единственное достойное изобретение кахоле. Оно позволяет им оставаться честными с собой хоть на короткое время.

Ей было страшно.

Потому что её пугала эта неведомая сила, которая позволяет айяаррам менять лица, двигать камни и вытаскивать наружу скрытые мысли и мечты.

Ей было стыдно.

Невыносимо от того, что кто-то видел её тайны. И не просто кто-то, а тот, кому эти тайны она хотела доверять меньше всего.

И главное — она понимала, что у неё почти нет времени. Та сила, что таится в айяаррах, позволит им совершить всё то, что они задумали. Если только она не убежит, не дойдёт до перевала и не расскажет об этом отцу. Или Дарри. Но убежать ей нужно как можно скорее, потому что она не сможет врать, не сможет скрывать это долго. Она сама — как открытая книга, и это чудовище, что прячет под маской своё лицо, чудовище, что таится в тени то на противоположном конце комнаты, то за её спиной, всё поймёт. Он догадается. И посадит её в подвал или ещё куда.

И она сидела, пылая от смущения и глядя в свою тарелку, не в силах поднять глаз, и мысли её метались в голове пойманной птицей.

— Ну так что же ты молчишь, маленькая веда?

Скажи! Скажи что-нибудь! Любую глупость! Лишь бы он не почувствовал того, что ты задумала!

И слова сорвались сами.

— Я думаю о лицемерии, милорд. Если вино нужно людям, чтобы быть честными с собой, то я не понимаю, почему оно нужно вам? Вы же с собой честны. А в том подвале, где меня держал ваш брат, бочек было едва ли не больше, чем в Обители Тары. Так для чего оно вам? Может для того, чтобы не видеть того, что творите? Чтобы не смотреть в глаза правде, потому что это больно?

Кайя! Замолчи! Скажи что-то о замке! О камнях! Об этой посуде на столе или часах с золотой стрелкой! О погоде!

— Да что ты вообще знаешь о боли и о правде?! — голос его загремел над её головой, гулко отразившись от каменных сводов и заставив её вздрогнуть.

Он шагнул к ней и наклонился к её уху, и Кайя замерла, вытянувшись струной, не дыша и думая лишь о том, как бы сердце не вырвалось из груди.

— …Так что ты знаешь об этом?

— Я… быть может, знаю об этом и немного, милорд, но вы обвинили нас, людей, в лицемерии, а я лишь спросила, что заставляет вас поступать точно так же.

— «Нас людей»? Ты что же, всерьёз считаешь себя человеком? — он отошёл назад, и в его голосе зазвучало презрение. — Ты спросила, не считаю ли я тебя глупой, и поверь, я не считаю, но то, что ты считаешь себя с ними одной крови, звучит очень глупо.

«Воспитайте её, как человека».

Вспомнились слова отца, обращённые к Настоятельнице на пороге Обители.

— Но я… человек!

— Ты только наполовину человек, помни об этом! — воскликнул он как-то раздосадовано, а потом продолжил уже мягче и со странной грустью в голосе. — Ты хочешь делать микстуры и копать коренья, как настоящая веда, ты хочешь лечить людей и мечтаешь об этом, но ты даже не понимаешь, что ни в одном городе, ни в одном селении среди людей ты никогда не будешь человеком. И до тех пор, пока твой дар будет полезен, люди будут ненавидеть тебя молча и платить серебром за твои микстуры. Но наступит день, любой день — корабль с юга принесёт болезнь или падёт стадо коров, вода уйдёт из колодца или случится неурожай — и твой дом запылает первым. Тебя поймают, обвинят в колдовстве и сожгут. К слову о лицемерии. Ты считаешь себя человеком и защищаешь людей напрасно. Им не нужна твоя защита, равно как и ты сама.

Она набрала воздуха в лёгкие и на выдохе так, чтобы её голос не дрожал, ответила:

— Вы спросили меня, о чём я мечтаю? Так вот — я мечтаю о том, чтобы однажды у меня был свой дом, любой, пусть маленький, пусть даже всего из одной комнаты. Но чтобы он был мой. И чтобы никто не указывал мне, кто я. Вот о чём я на самом деле мечтаю!

Резкий порыв ветра распахнул окно, заставив колебаться пламя свечей и, отбросив портьеру, щедро плеснул водой на пол.

Кайя вздрогнула.

— Вот видишь, что бывает, когда просто говоришь правду, — голос Эйгера зазвучал неожиданно мягко.

Он закрыл створку, и свечи, потанцевав трепетный танец, снова успокоились.

— Айяарры не врут своим. Потому мы ощущаем друг друга, как себя, иногда нам даже не нужно слов, чтобы что-то выразить, мы просто касаемся друг друга через свою связь с Источником. И ощущаем радость или боль, восторг, печаль, любовь, — он подошёл и опёрся на спинку её стула, стоя за спиной. — Поднеси руку к пламени свечи, и ты почувствуешь тепло, вот также мы чувствуем друг друга…

Он наклонился к её уху и произнёс тише:

— …жаль, что я не могу вот так же чувствовать тебя…

От страха и от его внезапной близости сердце у Кайи ушло в пятки. Эйгер отстранился и в этот момент вошла Гарза, сказала Хозяину что-то тихо, он кивнул и вышел за служанкой, бросив на ходу:

— Жду тебя завтра, маленькая веда. В это же время.

Глава 17. И кое-что о ведах

— Расскажи о своей матери, — велел Эйгер после сдержанного привествия.

В это утро он был непривычно молчалив. Когда Гарза привела Кайю в обеденный зал, Хозяина ещё не было. Он пришёл немного позже, отодвинул кресло и сел спиной к камину. Кроме приветствия больше ничего не произнёс. Стрелка часов медленно двигалась по кругу, и маятник покачивал девочку на полумесяце, а Кайя едва могла усидеть на месте. Сегодня она очень надеялась на то, что Эйгер, как и в прошлые разы, уйдёт раньше, оставив её одну. Потому что ей нужно было остаться одной. Ненадолго.

Этой ночью во сне она снова бродила по замку. Она снова была полосатой кошкой. И сегодня она даже придумала ей имя — Райда. Райда — это надежда.

Помоги мне выбраться отсюда! Как мне открыть дверь?

Она шла обычным путём, тем самым, каким ходила в обеденный зал, а затем, легко вспрыгнув на подоконник, обошла по карнизу комнату снаружи и забралась в маленькое слуховое окно, оказавшись за боковой дверью обеденного зала, той, в которую обычно уходила Гарза. А дальше по лестнице вниз спустилась на один пролёт и оказалась у развилки: один коридор налево, второй — направо, прямо в стене — ниша с деревянной дверью, внизу — щель, в которую она и пробралась.

В маленькой комнате было темно, но она всё видела прекрасно. На стенах висели ключи. Много ключей. Возможно, от всех дверей в замке…

Но эта дверь заперта? Как мне сюда попасть?

Райда вернулась обратно и вспрыгнула на каменный фриз, украшающий коридор на высоте человеческого плеча — там, в углублении, в камне Гарза и прятала ключ от этой двери.

— Что? — Кайя вздрогнула от его вопроса.

— Расскажи о своей матери.

— Мне нечего рассказать, я совсем её не помню, милорд, — поспешно ответила Кайя.

— Ну отец же тебе что-то о ней рассказывал? — спросил он настойчиво.

— Совсем мало. Только то, что она была доброй, и я на неё похожа. И ещё он очень сильно её любил.

— Ты сильно на неё похожа?

— Да, милорд.

— Ничего удивительного в том, что ты появилась на свет!

Кайя метнула короткий взгляд в его сторону.

Что это значит?

И тут же отвела глаза — как и всегда, тёмная маска, за которой не видно выражения лица, чёрные волосы спадают на плечи, перчатка…

Что за этой маской?

Почему-то сейчас ей впервые подумалось о том, каково оно — его настоящее лицо? Ей бы хотелось его увидеть. Но мысль эта была пугающей.

— Ты удивлена?

— Я не поняла, милорд, что вы хотели этим сказать.

— Я хотел сказать, — терпеливо объяснил он, — что если ты сильно похожа на свою мать, то она, видимо, была очень красива, и мне понятно, почему генерал Альба не смог устоять. И мне даже жаль его… в некотором смысле.

Кайя смутилась и покраснела. Ей нечасто приходилось слышать о том, что она красива. В Обители такое говорить было просто некому. Конечно, это говорил отец, но для отцов все дочери красивы. А комплименты на балу — всего лишь законы вежливости и хорошего тона, комплименты — часть светских ритуалов. Но вот то, как сейчас это произнёс Эйгер, было одновременно и приятно, и пугающе. Слишком прямо и слишком откровенно.

— Из какого прайда она была?

— Я не знаю, милорд. Знаю только, что она была ведой.

— И что с ней случилось?

— Она умерла, когда мне было два с половиной года.

— Как?

— Заболела.

— Заболела? Веда? Интересно, чем же? — она услышала явную насмешку.

— Я не знаю, милорд.

— А твой отец не рассказывал об этом?

— Нет, милорд.

— А ты не спрашивала?

— Нет, милорд.

— И он не рассказывал, как с ней познакомился?

— Сказал, что встретил её в лесу.

— В лесу? Хм, ну где же ещё встретить веду, если не в лесу! А что ещё?

— Больше ничего, милорд.

— Что, совсем ничего?

— Совсем ничего.

— Или тебе было не интересно об этом спрашивать? — он явно начинал злиться.

Не интересно?!

Конечно, ей было интересно! Но каждый раз она видела, как эти воспоминания причиняют отцу нестерпимую боль, и она боялась спрашивать.

Почему она вообще должна об этом кому-то рассказывать!

И на неё снова нахлынула злость. И ненависть. С каждым днём она все сильнее чувствовала, как в её душе к постоянному чувству страха добавляется ещё одно, совсем новое — ненависть. В своей жизни она почти не знала, что это такое. Да, в Обители к ней иногда относились несправедливо, её иногда наказывали ни за что, она дралась с другими послушницами из-за того, что её называли полукровкой или дразнили за высокий рост, но это были просто обиды. Настоящей ненависти не было. А вот теперь она начинала понимать, что это такое. Когда знаешь, что будет хуже, но не можешь остановиться и всё равно говоришь, и когда становится безразлично, какие будут последствия.

— Не интересно, милорд, — ответила она коротко, надеясь, что этот ответ отобьёт у Эйгера желание расспрашивать дальше.

Она не будет обсуждать с ним это. Он не будет копаться в самой глубокой ране в её сердце. Ни за что. Никогда!

— А вот это уже как раз очень интересно. Разве тебе не хотелось знать, кем была твоя мать?

— Нет, милорд. Я её не помню, так что нет, не хотелось.

— Вот и опять ты врёшь мне, маленькая веда, и хотелось бы знать — почему? — голос его стал громким. — Может, это связано с каким-нибудь грязным семейным секретом?

Грязный секрет?!

Она молчала. Ведь что бы она ни сказала, он взбесится и будет кричать. Потому что он всегда кричит, когда ему врут, а она соврала. И как, интересно, он это чувствует? Вот только если она будет молчать, он тоже взбесится. Выход был только один — сказать правду. И он тоже взбесится, но ответ его, скорее всего, удовлетворит.

И, собравшись с духом, она ответила:

— Я вру вам, милорд, потому что это не ваше дело, что мне рассказывал мой отец о моей матери, — произнесла она негромко, не глядя на него, — и я не хочу обсуждать это с вами. И если в вас есть хоть капля порядочности, хоть какие-то крохи хороших манер, вы не станете дальше меня об этом расспрашивать, и уж тем более не станете безосновательно предполагать что-то о грязных секретах!

Она сжала пальцами стул и напряглась, ожидая, как он встанет и начнёт ходить за её спиной, как тигр, и жалить словами в самое сердце, как скорпион. Но он не встал, и на несколько мгновений над столом повисла тишина, а потом он рассмеялся. Кайя посмотрела с удивлением, потому что она впервые слышала, как он смеётся, и её удивило то, что смех этот был искренний.

Вот только непонятно, что такого смешного было в её словах? И непонятно, что будет дальше. Он накричит? Ударит? Отправит её в подвал?

Он ведь смеётся над ней. Он играет с ней, как кошка с мышью, он терзает и травит её, и это ему нравится. Она поняла это только сейчас, и от этого стала ненавидеть его ещё сильнее.

— Нет, маленькая веда, я стану спрашивать тебя, о чём захочу. А порядочность и хорошие манеры я в своё время обменял на этот намордник, который у меня на лице, — ответил он, и в голосе его прозвучала горечь, — так что не жди, что я буду отодвигать тебе стул или шаркать ножкой. Потому что я не какой-нибудь коринтийский барон, мающийся бездельем. Я не щеголяю в белых бриджах и не сражаю дам своим умением подавать руки и слагать сонеты! Но твоя попытка хоть раз сказать правду удалась. Продолжай в том же духе, и быть может, мы с тобой поладим. Вот только ты сказала, что я предполагаю безосновательно…

Он встал, медленно прошёлся у неё за спиной и снова вернулся к своему креслу, взял кочергу, пошевелил в камине тлеющие угли. Кайя ждала, что сейчас он начнёт на неё кричать, но он не стал. Положил кочергу на подставку, бросил полено в горячее жерло камина, облокотился на массивную спинку кресла и продолжил:

— Видишь ли, если бы ты интересовалась историей своей матери, то знала бы кое-что о жизни вед. Ты вообще что-нибудь о них знаешь? Расскажи.

Кайя мысленно выдохнула, обрадовавшись, что он, кажется, вовсе и не разозлился.

— Нет, милорд, единственная веда, которую я знала — старая Наннэ, травница, такая же полукровка, как и я, воспитанная в Обители. Она кое-что рассказывала мне, но в основном о травах, лекарствах и рунах.

— Ну что же, восполним пробел в твоём образовании. Веды живут своими прайдами — маленькими, не такими, как мы. Веда считается ведой только по матери, отец при этом может быть кем угодно. Потому что сила у вед передаётся исключительно по женской линии. В каждом прайде вед есть верховная жрица — Хранительница Древа, и пока она жива, пока в прайде есть хоть одна женщина, девочку-веду, пусть и сироту, не отдадут людям по доброй воле. Тебя вырастили и воспитали бы другие веды из прайда, и ни за что не отдали бы твоему отцу, спрятали, скрыли, обманули бы его. Попасть в Обитель ты могла только в двух случаях: твой отец тебя похитил из прайда или прайд полностью погиб вместе с Хранительницей Древа.

Кайя посмотрела на него. Ей показалось, что сегодня его горб стал ещё больше, и руку в перчатке он прижимал к телу так, словно она у него болела или была сломана.

— Я допускаю, что генерал был способен выкрасть тебя после гибели твоей матери, если ты говоришь, что он сильно её любил. Человеку трудно противостоять вашей любви, вы можете подавлять волю любого живого существа и подчинять её себе. Потеряв эту любовь, генерал был способен сделать такую глупость, как забрать тебя из прайда, оставить себе напоминанием о его любви. Глупец!..

Эйгер повернулся к камину и бросил ещё одно полено в огонь. Окно за спиной Кайи было открыто, и влажный ветер шевелил портьеры. Дождь кончился ночью, ветер гнал остатки туч на восток, и стало теплее. Но Хозяин замка любил сидеть рядом с огнём, это она успела заметить.

— …Если же прайд полностью погиб, то мне бы хотелось знать почему. Так что я предполагал грязные секреты не безосновательно, просто ты не знаешь всего. В каком лесу твой отец её встретил? Где находится это место?

— Я не знаю. Я его об этом не спрашивала, а он не рассказывал.

— Как её звали?

— Рия.

— Рия…

В комнату вошла Айра. Кайя вспомнила её лицо — служанка из купальни, что смеялась над её худобой. Айра метнула на неё быстрый взгляд, вытерла руки о передник, подошла к Хозяину и сказала тихо, так, что Кайя расслышала только:

— …хотят уезжать… нужен ответ, сказали, они ждут вас внизу…

Эйгер кивнул и обратился к Кайе:

— Я скоро вернусь, не уходи, продолжим разговор.

Но как только он и служанка вышли, Кайя вскочила и бросилась к двери, чуть приотворив, прислушалась — шаги удалялись, и она проскользнула в коридор. На цыпочках вниз по лестнице, держась за прохладный камень стен, до развилки. Ниша и дверь в ней была там, ровно на том же месте, как тогда, когда она бродила здесь во сне. И ключ лежал в углублении. Кайя, не тратя времени даром, быстро открыла дверь, та чуть скрипнула, и сердце ушло в пятки — только бы никто не услышал!

В комнате было сумрачно, а сейчас у неё не было кошачьих глаз. Она нашла нужный ряд на ощупь — ключи висели на крючках, взяла две связки, не зная точно, какая из них, а на их место повесила другие, взятые снизу.

Только бы сегодня никто не заметил пропажи! А завтра её здесь уже не будет.

Отцепила ключи с колец и спрятала за лиф платья, теперь ни дышать глубоко, ни согнуться — металл вдавился в кожу.

Она вышла тихо, но как только повернула ключ в замке — услышала с лестницы приближающийся голос, который пригвоздил её к полу — голос Дитамара.

— …а ты всё играешься со своей новой игрушкой? Ведёшь с ней длинные беседы об Уане и былых временах? Как надоест, уступи её мне, — он говорил насмешливо, но от мысли, что она может снова попасть в лапы Дитамара, у Кайи мороз пошёл по коже.

Она вжалась в нишу, насколько это вообще было возможно, и замерла, почти не дыша, молясь мысленно всем богам, чтобы Дитамар её не увидел. И Эйгер тоже, потому что следом послышался его голос:

— Ты не о том думаешь, брат. Туры сейчас уезжают, и они на всё согласны, на следующей неделе они обещают, что приедет сам Карриган. Ты вообще предполагал, что такое будет?

Голоса остановились, не доходя до развилки.

— Предполагал? Знаешь, если основываться только на идиотских предположениях, что Туры говорят дело…

— Почему же идиотских?

— Потому что ты веришь Турам, а надо быть идиотом, чтобы им верить, брат.

— Я им не верю. И меня беспокоит другое. С чего они вдруг так переменились?

— С того, что они водят тебя за нос, дают тебе ложную надежду, чтобы ты не стал искать помощи в других местах. Они, конечно, глупы, думая всерьёз, что у нас остались эти самые «другие места», но ты же знаешь, что у Туров всегда была глина вместо мозгов в их бычьих головах.

— Тогда зачем приезжает Карриган? О нём и речи не было до вчерашнего дня. Значит, что-то случилось вчера. Но что?

— Думаю, они врут. Ну или он приедет, посмотреть на то, чем завладеет, когда нас всех вздёрнут на осинах. А может, как обычно, хочет пустить пыль в глаза.

— Дальний путь для такой глупой цели. И ещё — он три раза спросил меня про то, договорились ли мы с ведами…

— Какое им вообще до этого дело? — фыркнул Дитамар.

— Вот и я о том же, и это, кстати, интересовало их, пожалуй, больше всего остального. Рарг слушал камни вокруг, пока мы говорили, и камни сказали, что это был их главный вопрос.

— Веды? Мы и веды? Веды покинули Лааре и перебрались за хребты, если не соврать, лет пятьдесят тому назад, кому какое дело до вед?! Ты и Рарг что-то путаете.

— Тебе вообще следовало не шляться по лесу, а быть на этой встрече!

— Я был занят важными делами.

— Охотой?

— Я думал.

Эйгер расхохотался.

— Поистине важные дела! Ну и что надумал?

— Я всё-таки хочу осуществить свой план.

— Какой именно из всех тех безумных планов, о которых я слышал?

— Убить королеву с помощью генерала, — твёрдо произнёс Дитамар.

— Опять ты за своё?

— Я пытаюсь спасти то, что осталось, брат!

— А разве не ты предлагал бросить все попытки, открыть погреба и веселиться, как следует?

— Я предлагал. Да. Но… можно и совместить, — Дитамар усмехнулся.

— Спасение и веселье?!

— Так это будет вдвойне весело. Я уже подобрал подходящий кинжал для королевы. Пожалуй, сделаю на нём гравировку-послание…

— Поговорим позже, я должен отпустить гонцов.

Эйгер ушёл вниз по лестнице, а Дитамар начал подниматься к развилке, и сердце Кайи готово было выпрыгнуть из груди. Если он войдёт в обеденный зал, как потом ей туда вернуться? А если он повернёт направо, то увидит её тут, стоящую в нише.

Шаги отдавались эхом под сводами коридора и набатом в её голове. Дитамар повернул направо и шагнул в коридор.

Кайя скрестила на груди руки и ещё сильнее вжалась в дверь. Нужно было, наверное, спрятаться в ключной, но скрип двери её бы выдал.

Дитамар поравнялся с ней, повернул голову, и посмотрев куда-то вниз, Кайе под ноги, произнёс недовольно:

— Брысь!

Топнул ногой и зашагал дальше.

Оглушённая страхом, Кайя стояла вытянувшись в струну, пока он удалялся. Затем на негнущихся ногах подошла и спрятала ключ в углубление в камнях, и только потом, осознав, что произошло, сорвалась и помчалась в обеденный зал.

Она села на своё место и выпила вина, чтобы унять панику, а когда дыхание улеглось, завернула в салфетку нож и вилку, и привязала шнурком к лодыжке. Как-нибудь потихоньку она дойдёт до своей комнаты. А нож и вилка в дороге ей понадобятся. Мысли в голове крутились, как мельничное колесо. Что взять с собой? От прошлых обедов и ужинов у неё остался спрятанный хлеб, немного сыра и три полоски копчёного мяса, ещё орехи. Сегодня тоже что-то удастся собрать. Ещё нужно взять свой плащ, одеяло и оленью шкуру с пола — пригодится. Огниво с каминной полки, там его оставляет Гарза…

— Ты ничего не съела, я смотрю…

Голос Эйгера вырвал её из раздумий, и она вздрогнула.

Как он может так тихо подкрадываться? Если только он не… Зверь.

Эта мысль заставила поёжиться. За ней ведь будет погоня. Собаки…

Если успеет добраться до леса, собаки ей не страшны, она сможет сбить их со следа. Больше её пугал тот самый Зверь.

За эти дни, что Кайя провела в башне, она не видели никаких признаков Зверя, она не слышала разговоров о нём, и ничего, чтобы ей помогло бы понять — кто он такой? Может быть, Дарри прав, и это сам Хозяин замка? А если они держат его где-то в подвалах в горе? Если они выпустят его по её следу?

Нет! Нет! Нет! Не думай об этом! Ты должна бежать! Ты должна хотя бы попробовать!

— Я… ждала вас, — произнесла она первое, что пришло в голову, лишь бы он не догадался, о чём она думает.

Выпитое вино и мысль о том, что это её последний завтрак с чудовищем, подняли настроение.

— Хм. Мило… Так на чём мы остановились?

— Вы рассказывали мне о ведах, милорд.

— Так ты говоришь, одна из вед учила тебя в Обители? И что у тебя получалось?

— Не очень много, в основном делать лекарства: порошки, микстуры. Заговаривать боль. Плести кое-какие руны, например, успокоить лошадь или заставить голубей танцевать в воздухе.

Она пожала плечами.

Не так уж и много. Получаться стало лишь когда она уехала из Обители. Останавливать лошадей, приманить кошку, бродить во сне в её теле… А то, что произошло внизу в коридоре, до сих пор не укладывалось в её голове. Почему Дитамар её не увидел? Неужели он увидел вместо неё кошку? Но как?! Как она смогла?!

— И у тебя это получалось?

— Да.

— Выходит, ты всё ещё связана со своим Древом.

Она посмотрела вопросительно.

— Древо — Источник вед, в него собираются силы деревьев, цветов и зверей. А веды связаны со своим Древом, и только тогда они могут делать то, о чём ты мне рассказывала. И если ты можешь управлять голубями или жуками, или кем ты там ещё управляла, то эта связь жива, и твоё Древо живо. А значит — твой прайд не погиб, ведь погибни Хранительница, Древо бы тоже умерло. Выходит, это твой отец просто украл тебя и спрятал в Обители. Глупейший поступок!

В голове Кайи всё смешалось. Наннэ никогда ни о чём таком не рассказывала: о Древах, Хранительницах и связи, о законах вед. Наверное, она не знала, ведь она и сама была полукровкой, попавшей в Обитель ребёнком по какой-то странной случайности. Но то, что сейчас говорил Эйгер, сбивало с толку. Зачем отцу красть её из прайда? Затем, чтобы отдать в Обитель? А может, просто Эйгер снова хочет над ней поглумиться и поэтому оскорбляет её отца?

Это всё не важно, главное — дождаться ночи.

Когда, наконец, завтрак закончился, Эйгер, прежде чем уйти из зала, спросил:

— Ты знаешь что-нибудь о прайде Тур?

— Нет, милорд.

— Только не ври мне! Что, совсем ничего? Кого-нибудь из этого прайда?

— Нет, милорд, я точно никого не знаю.

— Хорошо. Я смотрю, ты начинаешь привыкать к нашим беседам, и уже больше не похожа на маленького колючего ежа. Жду тебя завтра здесь же.

Завтра она будет уже далеко!

Кайя едва сдержала усмешку, но он, видимо, уловил эту мимолётную тень улыбки, потому что задержался на выходе, глядя в её сторону. И, испугавшись, что он поймёт, она поспешно отвернулась.

Часть 4. Белая лента

Глава 18. Побег

Небо на востоке засветлело. Темнота, рассеиваясь, перетекала в серый, и где-то вдали в городе, в густой пене тумана, пропел первый петух. Кайя выбралась из комнаты осторожно, на носочках, притворила дверь и заперла её на ключ. Сейчас, когда уже можно было различить очертания деревьев и кустов, но пока замок ещё не проснулся и служанки не пошли топить камины и печи, пока все спят и не ходят по коридорам, у неё есть немного времени, чтобы проскользнуть тенью к северной стене.

Нехитрую поклажу она скатала валиком и, связав, надела на плечи: одеяло и оленья шкура. Вилку, нож, огниво сложила в маленький мешочек для ниток, что оставила портниха, и повесила на пояс, а еду уложила в узел, сделанный из платка, и взяла в руку. Идти должно быть удобно, потому что путь у неё неблизкий. В свои старые ботинки вырезала стельки из второй оленьей шкуры — так теплее.

Замок спал. Под его тёмными молчаливыми сводами даже собственное дыхание казалось Кайе громким. Она шла той дорогой, что указала ей Райда, и молилась только об одном — лишь бы ещё какая-нибудь дверь не оказалась заперта! Но на её пути дверей почти не было, переходы между башнями были открытым пространством: арки, галереи, анфилады больших залов, погружённые в сумрак, изящный мост над пропастью, под которым внизу из седой шапки тумана проступали чёрные пики елей. Она посмотрела туда, где в предрассветной дымке скрывался перевал — горные вершины темнели громадой на фоне светлеющего неба. Сможет ли туда дойти? Она должна. Там, за перевалом спасение, там люди и отец.

Наконец, и заветное окошко. Она взобралась на подоконник и открыла запертые изнутри ставни. Сбросила вниз мешок и узел с едой, перебралась на толстую ветку старого вяза. Вяз спал, надев свой последний в этом году праздничный наряд из жёлтых листьев.

Спасибо!

Она похлопала ладонью по шершавой в глубоких рытвинах коре.

В Обители она часто лазила по деревьям, и это у неё хорошо получалось. Приходилось собирать вишню, огромные корявые деревья которой занимали почти половину сада за главным Храмом. Ещё черешню. Абрикос, усаженный шипами длиной в палец, персики и груши. Аккуратно, чтобы не повредить нежную кожицу. Потом послушницы укладывали это все в корзины на солому, и Обитель отправляла ихв Шерб и Фесс. И в том, чтобы лазить по деревьям, у Кайи не было равных. Так что узловатый старый вяз, привалившийся к каменной стене, совсем её не пугал, и, спрыгнув на землю, она посмотрела наверх и улыбнулась сама себе.

Получилось!

На северной стороне замка стражи почти не было. Бродя по этим стенам в кошачьем теле, она видела, что здесь редко проходят один или два стража. Видимо, с севера замок был в безопасности. Она взяла вещи, одёрнула платье и зашагала вверх по холму, пока утренний туман, стелившийся по земле, скрывал её от посторонних глаз. И от мысли, что совсем скоро ей не придётся бояться ни Эйгера, ни Дитамара, ни кого-либо другого, у неё было радостно на душе.

Сначала холм был пологим, затем круто пошёл вверх. Длинная жухлая трава лежала конской гривой и бугрилась местами большими кочками муравейников. Ноги путались в её длинных стеблях, колючая дереза и барбарис цеплялись за подол платья и плащ, словно пытались удержать её, и идти становилось всё труднее. Дойдя до середины холма, Кайя обернулась и посмотрела назад. Небо зарделось алым, окрасило в розовый стены замка, и туман, сползая полосой вниз, к реке, обнажал черепичную мозаику городских крыш. А над Южной башней замка появилась робкая струйка дыма — на кухне затопили первую печь.

Нужно торопиться.

К вершине холма Кайя совсем выбилась из сил, и даже упала несколько раз, оцарапав руки о колючие кусты, но, подгоняемая страхом, вскакивала и шла дальше. До того, как кто-то из служанок придёт в её комнату чистить камин, оставалось совсем мало времени. Ей должно повезти! Должно.

Но… не повезло.

У самой вершины, там, где трава стала ниже и появились проплешины каменной основы, когда до того, чтобы скрыться из виду ей оставалось не больше четверти кварда, она услышала звук трубы, тревожный и заунывный одновременно, и на северной стене появились движущиеся фигуры. Ветер донёс собачий лай и стало понятно, что её побег обнаружен.

Она бросилась бежать. Здесь уже бежать было легче — вершина холма стала почти лысой, лишь кое-где покрытой редкими подушечками камнеломки и очитка. Дальше начиналась седловина, а за ней — спасительный лес. На самой вершине она увидела драйг, только в отличие от всех айяаррских столбов, что им попадались по дороге в Лааре, этот был очень высоким и чёрным. На нём виднелись какие-то руны, но ей было не до того, чтобы их читать. В другое время она, быть может, сочла это дурным знамением, но сейчас страх заставлял думать только о бегстве.

Ей казалось, она слышит конский топот, и что земля содрогается под ногами, но страх был так силён, что Кайя бежала, не останавливаясь и не оборачиваясь. Лес приближался слишком медленно, а силы кончались слишком быстро. И, зацепившись за кротовую нору, она упала и покатилась вниз, налетев на выступающий из земли камень. Поднялась, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, кровоточит ободранная рука и голова кружится от удара о камни. Обернулась и увидела первого всадника, выскочившего чуть левее того места, где она взобралась на холм. А за ним — собак.

И собрав остатки сил, бросилась бежать дальше.

— Стой! Остановись! Остановись! — разносился крик.

Но он только подхлестнул её, потому что это был голос Эйгера. Он гремел так, что, казалось, сотрясался воздух.

— Остановись! Не ходи туда! Не входи в лес! Не входи! Стой!

Ещё три шага.

Быстрее, Кайя!

Солнце выглянуло из-за горизонта и осветило горы, заиграв на их вершинах оттенками алого, разогнало остатки тумана и окрасило лес богатыми красками: золотым, жёлтым, багряным.

А топот копыт был уже почти за спиной.

Ещё немного!

И она успела. Вбежала под спасительную сень лиственниц и клёнов, когда между ней и всадниками оставалось почти ничего.

В лесу было сумрачно.

Первыми её встретили огромные папоротники, и как верные стражи, протянули гостье узорные ладони. Она шагнула… и провалилась с треском куда-то в переплетенье сухих ветвей. Упала и покатилась вниз по траве, валежнику и ковру опавших листьев в овраг. Летела долго, кувыркаясь и выронив свой узелок с едой, а папоротники лишь качались, расступаясь, и смыкались позади неё.

Её остановил ствол старого дуба, о который она ударилась, но тут же вскочила на ноги, не чувствуя боли и бросилась бежать дальше по пологому склону оврага. Здесь внизу папоротники были такой высоты, что доходили ей почти до подбородка. Кайя упала рядом с могучим кедром на подушку из опавших листьев, и папоротники сомкнулись над ней, застыли, скрывая свою добычу. Она сжалась в комочек и замерла, с трудом удерживая хриплое дыхание. Прижалась разгорячённой щекой к бархатной прохладе мха и затихла. Теперь её спасение только в одном — тишине и неподвижности. И рунах.

Она сбивчиво сплела руну, отпустила её запутать собак и обратилась с молитвой к лесу. Укрыть её. Спрятать.

И лес откликнулся.

Она слышала, как вверху по склону оврага идут горцы, перекликаясь между собой, как где-то там гремит голос Эйгера и лают собаки, как колотится её сердце, оглушая, и дыхание с хрипом рвётся наружу, но она закрыла рот ладонью.

Ни звука.

В Обители в ложбинах между виноградниками жили куропатки. И Кайя помнила, как они, убегая от охотников, падали на склонах и замирали, идеально сливаясь с землёй, травой и каменным крошевом своими пёстрыми перьями. И можно было пройти совсем рядом и не заметить её, искать и не видеть, и только если ты наступишь на птицу, она внезапно вспорхнёт из-под ног с резким криком.

Вот и она сейчас, как та самая куропатка, должна лёжать неподвижно.

Лес то тут, то там ронял шишки, заставляя качаться и дрожать папоротники, и бросаться туда лаарцев в поисках беглянки, трещал сухими ветками в другой стороне и дальше по ручью, кричал сойками и стрекотал белками. Собаки почему-то потеряли след, бегали кругами и скулили.

Кайя различила голоса Оорда, Кудряша и Ирты.

— Как сквозь землю провалилась! — восклицал Кудряш.

Они прошли совсем близко, так, что между мохнатыми стеблями мелькнули расшитые красным узором сапоги Оорда, и остановились невдалеке.

— Ты что-то чувствуешь? — спросил Ирта.

— Нет! Этот проклятый лес не даёт! — ответил Оорд. — Как будто всё в тумане.

— Она хоть здесь? Может, уже к ручью убежала? Эй, Кудряш, там у них наверху что?

— А ничего! Растворилась!

— Она может и здесь, не знаю. Но куда ей тут убежать-то? А нам надо уходить, я уже слышу песню леса, — ответил Оорд.

Собаки скулили всё громче и лаяли. Кто-то скомандовал им, и они бросились прочь, и вскоре лай удалился.

— …выкосить этот овраг! Дуарх вас раздери! Переверните тут каждый пень! — кричал Эйгер.

Она слышала, как хлестал ярг по подлеску, по кустам боярышника и жимолости, тонким осинкам и траве, и лес вздыхал, чувствуя боль, потому что ярг — смертоносный айяаррский кнут, жалящий, как оса и острый, как бритва — не оставлял за собой ничего живого.

— Эфе? Уходить надо, я слышу песню леса! — воскликнул Оорд.

И Эйгер разразился такими ругательствами на айяарр, каких Кайе прежде слышать не доводилось.

— Если этот лес не убьёт девчонку, я сам убью её, когда найду! Или посажу на цепь! — в голосе Эйгера слышалась злость и досада, и Кайя лишь сильнее вжалась во влажный мох.

Нет! Нет! Нет! Ни за что она не даст себя поймать!

Потому что он сделает то, о чём сказал — она была в этом уверена.

— …везде караулы! Чтобы мышь не проскочила!

— …кто же думал. Такой тихоней казалась…

— …ага! Поймать веду в лесу так же просто, как блоху на собаке…

— …уходим…

Голоса удалялись, и постепенно всё стихло. Но Кайя знала — лежать нужно ещё долго. Айяарры хитры, кто-то мог остаться и молча ждать, когда она выйдет или пошевелится и выдаст себя. И уж лучше она пролежит тут до ночи, чем снова попадёт в лапы Дитамара или его брата.

Болела ушибленная нога и ссадины на руках. На затылке появилась большая шишка от падения на камни. Листва под ней, напитанная недавним дождём была сырой, платье и плащ вскоре промокли, и стало холодно. Она подтянула под себя ноги. Развернуть бы одеяло, но нельзя шевелиться. Жаль, что она потеряла узелок с едой, потом, конечно, можно его поискать, но, наверное, будет уже темно. Хотя ей всё равно придётся возвращаться к тому месту, где она вбежала в лес, ведь единственный путь, которым она может добраться до перевала, это идти по лесу вдоль дороги. Чтобы были ориентиры. Может быть, ей попадётся какая-нибудь деревня, и она сможет украсть лошадь.

Она никогда ничего не воровала, тем более лошадей, но она попытается выманить животное. Сейчас ей было всё равно, и она готова была даже украсть, главное — добраться до перевала. Цель так близка, ведь она сделала самое сложное — сбежала. Если её поймают, если даже её не убьют, то посадят под такой замок, что убежать оттуда она не сможет ни за что. А до весны она точно не доживёт.

Страх, сжавший всё внутри в ледяной клубок, постепенно отступал, не было слышно ни лаарцев, ни их собак, вверху возились белки, роняя на землю кусочки коры, и под их успокаивающее шуршание Кайя незаметно заснула, потому что в эту ночь она почти не спала в ожидании побега.

Ей снился сон.

Зелёная вода, и она в лодке, а вокруг волны, похожие на мох, бархатные на ощупь. Лодка покачивается и увозит её в туман. И слышится песня на незнакомом языке, но слова не нужны, песня невыразимо красивая и такая же невыразимо грустная, она проникает в тело, и тело немеет, совсем перестаёт чувствовать, сердце начинает биться медленнее, а лодка постепенно тонет, наполняясь изумрудной водой. Песня сдавливает грудь, понемногу вытесняя воздух из лёгких, и хочется вдохнуть, но с каждым выдохом сделать это всё труднее. Туман все ближе. Серые травы колышутся в тумане, извиваются, словно змеи, и щупальцами тянутся к ней. И, наконец, Кайя понимает, что нужно остановиться, вернуться, но сил нет. Хочется просто закрыть глаза и погрузиться в зелёную воду.

— Соберись, девочка моя! Сбрось морок! Возвращайся!

Это голос матери, он бьётся где-то в голове, не давая ей утонуть, Кайя видит её образ совсем отчётливо: светлое платье, зелёные глаза, совсем как у неё, волосы каштановые, но чуть рыжее и лежат крупными кольцами. И да, она и правда на неё очень похожа. Она ей улыбается, и улыбка эта помогает сделать вдох, хриплый, порывистый и глубокий…

…Кайя открыла глаза.

На лице лежал толстый слой листьев, и она пошевелилась с трудом, не чувствуя ни рук, ни ног. Онемевшей ладонью дотронулась до лба, сбрасывая опад.

В лесу ночь. Темно так, что не видно собственных пальцев. И тихо. Сколько она проспала? И как она могла проспать так долго?

Совсем закоченела, хотя лес укрыл её всю толстым слоем листвы. Болела голова и слабость была такая, что Кайя едва смогла подняться. Села, прислонившись спиной к шершавой коре кедра. Хотела встать, но как только поднялась — тут же опустилась без сил.

Что с ней такое?

Нужно идти, дойти до опушки и посмотреть.

Но как дойти, если она и двигаться-то толком не может? И как идти в кромешной тьме?

Она понемногу размяла онемевшие ладони, развязала с трудом одеяло и, забравшись на оленью шкуру, завернулась в него. Главное теперь — не заснуть.

Но голова сама собой клонилась в сон, и веки опускались, и противиться этому было невероятно сложно. Она много раз проваливалась куда-то, оказываясь снова в зелёной воде, и снова слышала песню. И с каждым разом вырваться из этого было все трудней и трудней.

Поэтому, как только из темноты чуть-чуть проступили неясные очертания деревьев и стало понятно, что уже утро, она поднялась, цепляясь за ствол кедра. Собрала свои нехитрые пожитки и пошла. Шла медленно, хромала, стараясь сильно не наступать на больную ногу, которую она, падая, подвернула. Лодыжка опухла, и при каждом шаге её пронзало болью, но хуже всего была страшная слабость. Кружилась голова, и деревья дрожали перед глазами.

Неужели она ударилась так сильно?

Но всё равно шла, хоть и медленно, но упорно. Стала взбираться вверх по склону оврага. А лес не хотел её отпускать, подсовывая под ноги то ямы, то петли корней, то мокрую листву, по которой она скользила, и от собственного бессилия хотелось плакать.

Она просила лес ей помочь, но он молчал.

Наверх она, наверное, выбралась к обеду, несколько раз падая и съезжая назад, делая остановки, чтобы передохнуть. Наконец, между деревьями забрезжил яркий свет, Кайя прислонилась спиной к толстому стволу клёна и долго смотрела сквозь листву на опушку. Горцев не было видно, но она не рискнула выходить из леса.

Отдохнула и пошла вдоль кромки среди кустов и молодых берёз, боясь показаться на свет, ведь лаарцы наверняка были повсюду. Лес спускался вниз по холму и в одном месте подходил близко к дороге там, где через петлю реки был переброшен массивный каменный мост. Туда ей и нужно будет выйти. Ведь иначе реку вброд она перейти не сможет — слишком глубоко и вода сейчас очень холодная.

Ей нужно было что-то поесть, но узелок с едой потерялся, когда она кувырком катилась в овраг, а искать его не было сил. Сорвала несколько ягод боярышника, подобрала лещину и сложила в мешочек на поясе, потом, сидя, вскроет их ножом. Слава Богам, нож не потерялся!

Она брела, спотыкаясь, путаясь в бесконечных корнях и траве, низкие ветви, словно крючья, цеплялись за её одежду и волосы, и не пускали, точно хотели остановить. К вечеру ей удалось только спуститься с холма к реке, а там её встретили непроходимые заросли ежевики, оплетавшие каменный уступ. Длинные цепкие плети нависали над рекой, и вода играла ими, подскакивая на камнях. Пройти там никак было нельзя — придётся снова подниматься, чтобы обогнуть этот уступ. Кайя горько вздохнула. Уже стемнело, да и сил совсем не осталось. Кое-как перевязала лодыжку — та была горячей и посинела, может и не перелом, но точно растяжение.

Как ей теперь дойти до перевала?

Нужна лошадь. И нужно перейти мост. На мосту будет караул, скорее всего, но она что-нибудь придумает. Есть не хотелось, и Кайя смогла проглотить только несколько орехов и ягод. Завернулась в сырое одеяло, легла на оленью шкуру между толстых корней тополя, торчавших над землёй, и провалилась в сон.

Её ждала зелёная вода, звала песня, рвущая душу на части, звали лодка, туман и призрачне серые травы. И в эту ночь туман был совсем близко, и ему было трудно противиться. В этот раз её опять окликнула мать, только была она уже не в светлом платье, а в зелёном шёлке, переходящем в цветочный ковёр, и стояла далеко — не дотянуться.

— Проснись Кайя! Очнись! Уходи! Уходи отсюда!

А вода была тяжёлой, сдавливала грудь и уже подбиралась к горлу, и Кайя почувствовала, что сейчас она утонет. Если позволит этой воде сомкнуться над ней, то уже не выплывет. Противиться этому было невероятно трудно, и она стала судорожно хватать ртом воздух, но воздуха не было. Ощущая себя пойманной, как муха в паучью сеть, Кайя металась и вырывалась, кричала и плакала, но всё было бесполезно.

Хриплый звук врывался из груди, и она едва смогла открыть глаза. Веки были горячими и тяжёлыми. Где-то внизу шумела в реке вода, сквозь узорную сетку листьев пробивались косые лучи низкого солнца. Было уже далеко за полдень.

Как она проспала так долго?

Кайя не могла даже пошевелить рукой. Почти так же, как в подвале, где её держал Дитамар, и она заболела лихорадкой. Такая же слабость, и боль, и такие же странные сны…

В горле пересохло, и она снова не чувствовала тела, а когда смогла повернуть голову, то увидела, что за ночь корни деревьев оплели её почти до пояса. Хищные щупальца, покрытые мхом, обвили ноги. Тополь присыпал листьями, и жимолость с бересклетом своими ветвями словно заворачивали её в саван. А корни понемногу утягивали вниз. И новое щупальце, чёрное, блестящее, тянулось уже к талии. Кайя хотела сбросить их, но это было не так-то просто. Лес не хотел отдавать свою добычу.

И в это мгновенье её обуял такой ужас и паника, что она чуть не задохнулась от собственного крика. Ей не хотелось умереть в этом лесу, быть утянутой под землю корнями и сгнить там, превратившись в пищу для этих деревьев.

Что же ты за лес такой?! Отпусти меня! Отпусти!

Но лес молчал.

У неё в голове осталась только одна мысль — выбраться! Прочь отсюда, на воздух, на открытое пространство, подальше от этих корней-рук и ветвей-крючьев! И не важно, что там караулы лаарцев! И их собаки! Что угодно, даже подвал Дитамара казался ей сейчас не таким страшным.

Ведь это всё он, этот лес! Он пьёт её силы, опутывая её, как паук своей сетью, корнями и ложными виденьями, и когда выпьет досуха её душу, то обовьёт своими путами и тело, утащит под слой мха и листьев, и растворит в своих недрах. Её захлестнул новый страх, даже больший, чем тот, который она испытывала перед Эйгером и Дитамаром — страх утопающего.

Бежать! Бежать отсюда!

Она кое-как размяла онемевшие ладони, и когда пальцы вновь стали сгибаться, дотянулась до сумочки на поясе, достала нож и вилку и, собрав все остатки сил, вонзила их в корни. Она вонзала вилку снова и снова, раз за разом в толстые жгуты корней, и ножом отрезала мелкие, вытирая попутно невольные слезы. Пыталась пошевелить пальцами ног, но не могла, и от отчаянья совсем расплакалась. Но истерзанный корень ослабил хватку, дышать стало легче, и отдохнув немного, она снова принялась резать.

Наконец, ей удалось сесть. Она сбросила листья, освободила колени от гибких пут и вытащила ноги. Отдышалась и поползла на четвереньках вверх по склону. Подняться и идти сил уже не было. Ежевика цеплялась за платье и царапала, ладони и ступни тонули в сырой листве и влажном мхе, и каждый раз ей казалось, что там, под слоем опада, её сейчас схватят за руку вездесущие корни и утянут вниз. И эта мысль пугала, билась жилкой страха в виске и гнала вперёд. Кайя временами падала ничком на землю, чтобы отдохнуть, но потом снова поднималась и упорно карабкалась вверх.

Только бы выбраться до ночи из леса, ведь иначе она в нём погибнет!

Обессиленная и измученная, она, наконец, оказалась на вершине холма. Проползя через редкие заросли ирги в бусах лилово-сизых ягод, кое-как поднялась с колен, держась за тонкий ствол одинокой берёзы, стоявшей на опушке.

Её встретили лучи заходящего солнца. На поляне тут и там виднелись разбросанные валуны в рыжих веснушках лишайников. Шатаясь, она медленно дошла до одного из них, опёрлась руками о шершавый камень и сползла вниз, прислонившись к нему спиной.

Сил не осталось совсем. Сердце билось очень медленно, а перед глазами рассыпались разноцветные пятна-конфетти. Стало холодно, и сначала она дрожала, но потом дрожь прошла, и Кайя уже не чувствовала ног, не могла подняться, не могла даже ползти или пошевелиться. Всё, что она могла — закрыть глаза, радуясь тому, что её больше не окружает лес, и впасть в забытьё.

Кайя очнулась от лая собак. Солнце почти село, но в вечерних сумерках было ещё достаточно светло, и она разглядела цепочку людей, движущихся с факелами по холму, конных и пеших. И собак.

Они направлялись к ней. Мысленно ей хотелось сжаться, раствориться, превратиться в ещё один из таких валунов, но сил на это не было. Сил не было даже на страх, и мысли о бегстве остались в голове, скорее, просто по привычке. Собаки рвались с поводьев, хрипя и исходя лаем, но она не могла их успокоить. Из их оскаленных пастей капала слюна, стекая по жёлтым клыкам, когда они, хрипя, бросались на беглянку, лежащую у камня. И если бы не повод, на котором их держал кто-то из лаарцев, чтобы от неё осталось?

Лай перемежался окриками и бранью на айяарр, удивлёнными возгласами и топотом копыт. Кайя видела изумлённые лица окруживших её горцев, трепещущее пламя факелов, и не понимала, почему все на неё так смотрят.

— Живая?! Хех! — воскликнул кто-то.

— Это, вообще, она?

— Она!

Тишина наступила внезапно, лаарцы расступились, и появился тот, кого не узнать было нельзя — чёрный плащ с волчьим воротником, чёрная маска, перчатки с шипами, и жуткий гнедой конь, затанцевавший на месте. Эйгер спрыгнул на землю легко, только плащ взвился тёмными крыльями и осел, он шагнул к Кайе и остановился, навис прямо над ней, выхватив у кого-то из рук факел, и посветил ей в лицо.

Она зажмурилась, но не смогла отвернуться или хотя бы закрыть лицо рукой.

Сейчас он её ударит. Убьёт. Он же обещал. На его поясе висел ярг, тот самый, которым он в отчаянье хлестал подлесок, и она подумала, что вот также он может отхлестать и её. Или же её отправят в подвал к крысам и посадят на цепь. И это он тоже обещал.

Хотя сейчас она даже боли не почувствует. Может, это и к лучшему.

— Ну, здравствуй, маленькая веда! — в его голосе было раздражение, удивление и облегчение одновременно.

И обещание припомнить ей это.

Почему нельзя просто заснуть и больше не проснуться? Чтобы не бояться? Не бежать? И почему так холодно?

Эйгер швырнул факел одному из горцев, стянул перчатку с правой руки и дотронулся до щеки Кайи. В другое время она бы отпрянула или хотя бы вздрогнула, но сейчас ей было всё равно.

Он легко вскочил на лошадь и крикнул:

— Кудряш! Драдд! Дайте плащи, живо!

Постелил их спереди на луку седла.

— Поднимите и подайте её мне! — приказал коротко.

Горцы бросились исполнять. Подняли Кайю, бессильную и безвольную, и Эйгер подхватил её легко, как пушинку, взял на руки и посадил перед собой, обняв правой рукой за талию.

— Держаться сможешь?

Она попыталась найти руками за что ухватиться, но Эйгер прикрикнул:

— Да не за лошадь! За меня! Обхвати меня руками!

Наверное, эта мысль была бы просто ужасной. Обнимать чудовище! Но не сейчас. Да и он не дал ей выбора, прижал к себе крепко и сильно, словно боялся, что она снова убежит.

— Холодно…

Прошептала едва слышно.

— Дуарх бы тебя побрал! — рыкнул Эйгер, отстраняя её немного, встряхнул за плечи. — Да ты же умираешь! Даже не вздумай, глупая девчонка! Если ты и умрёшь, то только потому, что я сам тебя убью!

Он рванул на груди куртку, так, что отлетели пуговицы, и жилетку, распахнул полы, обнажив белую льняную рубашку, затем прижал Кайю к себе снова так сильно, что она почти не могла дышать. Голова склонилась ему на грудь, и щека прижалась к тонкой ткани.

От Эйгера пахло кожей, дымом факела и можжевельником, и ещё гвоздикой и кардамоном.

Он любит специи…

И он снова её спас…

Мысли путались.

Тепло…

Он был горячим, просто пылал. И жар этот передавался ей, сначала куда-то к сердцу, а затем тепло потекло в руки и ноги. Голова сделалась тяжёлой. Словно дождь, падающий на иссушенную почву, покрытую сеткой трещин, питает и насыщает её, так и это тепло оживляло и пьянило. И Кайе казалось, что она его пьёт и не может напиться. Не может оторваться. И не хочет…

И остался позади страшный лес, ночь, холод, корни-убийцы и ветви-крючья, и даже если он посадит её завтра на цепь — всё равно. Это будет не сейчас. Главное, чтобы сейчас он её не отпускал.

Конь двинулся медленно, дорога пошла под уклон, и прежде, чем Кайя провалилась в глубокий сон, руки сами скользнули под куртку и обняли его, боясь потерять хоть каплю этого драгоценного тепла.

— Спасибо…

Прошептала она одними губами, но уже не услышала, что ответил Эйгер.

Глава 19. Белая лента

Лес снова пел. Звал за собой куда-то. Вот только песня была иной. Сотканной из птичьих трелей и шелеста ветра в ветвях. Зарянки и горихвостки, перескакивая с ветки на ветку, насвистывали радостно и беззаботно.

Не было лодки. Не было тоски. Зелёный свет лился сверху сквозь узорный полог листьев акации. Пахло смолистыми почками, цветущей вербой и первой водой, той, что бежит вперемешку со льдом, то исчезая в ледяном крошеве, то игриво выбираясь наверх. Запах весны.

— Проснись, Кайя…

Она сидела на камнях, и они были тёплыми. Кайя гладила их ладонью, чувствуя под пальцами зернистую шершавую поверхность, они успокаивали, и уходить не хотелось. Хотелось свернуться клубочком, прижаться к ним щекой, ладонями, ступнями, всем телом, и остаться. Так спокойно, уютно и не страшно…

— Проснись, слышишь меня?

Голос приходил откуда-то издалека. Он был ей знаком, но это не был голос матери или отца.

Нет, не сейчас. Ей хотелось ещё немного полежать здесь, где не нужно убегать, и никто её не тронет.

— Ты согрелась? Проснись, маленькая веда…

Камни становились все горячей, исчезли запахи весны, и птицы замолчали, и лес. Зелёный узор листьев стал сереть, гаснуть, растворяться вдали, и Кайя почувствовала свои веки — горячие и тяжёлые, как они поднимаются медленно, и открыла глаза.

Над ней висел серо-голубой балдахин, и напротив стояло трюмо. Перевела взгляд — рядом в широком кресле сидел Эйгер, совсем близко, наклонившись к ней, и держа в руках её руку. И снизу его рука была обычной, большой, человеческой, а сверху лежала та, которую он обычно прятал в массивной кожаной перчатке с металлическими накладками…

Покрытая слюдяными чешуйками и бугорками, каменная, шершавая, чёрная, его вторая рука с пальцами, увенчанными длинными когтями, напоминала лапу огромной ящерицы…

От этой руки шёл жар, и она сама накрывала её второй ладонью и гладила во сне думая, что это камни…

А лицо Эйгера в тёмной маске было так близко, что она встретилась с ним взглядом, впервые увидев его глаза. Карие с россыпью янтаря.

Он резко отдёрнул руку и молниеносно спрятал под камзолом. Но видимо по выражению её лица понял, что она всё видела. И прежде, чем Кайя успела хоть что-то сказать, Эйгер встал и стремительно вышел, хлопнув дверью так, что от порыва ветра с каминной полки упало гусиное крылышко, которым Айра обычно смахивала пыль.

В распахнутое окно лился утренний свет.

Утро… какого дня? И сколько она проспала?

О Боги! Какая разница!

Она взглянула на свои руки, вскочила и бросилась к чаше с водой. Налила из кувшина и принялась отмывать их там, где её рука касалась руки Эйгера.

Значит, это правда! Значит, это и есть тот самый Зверь, убивающий людей и рвущий их на части!

Чёрные когти стояли у неё перед глазами. И страх, отступивший было ненадолго, вернулся с новой силой. А вместе с ним и какая-то странная горечь. Ведь она почему-то надеялась, что Зверь — это какое-то неведомое чудовище, которое хозяева замка прячут в подвалах, в недрах горы. А вовсе не тот, кто завтракает с ней по утрам и ведёт светские беседы.

Она посмотрела на себя в зеркало. Волосы были чистыми, и лицо, и руки — не было даже следов тех царапин, что оставил на ней страшный лес. И лодыжка… Она совсем не болела, и опухоль прошла. Не было слабости и шишки на голове. Словно всё произошедшее с ней недавно было просто сном.

Как это возможно?

Конечно, в Обители Наннэ делала мази, заживляющие за три дня даже глубокие раны, но чтобы так быстро? И она совсем ничего не помнила с того момента, как Эйгер усадил её на лошадь.

О Боги!

Она вспомнила, как обнимала его, прижималась к его горячему телу, запах можжевельника и дыма, исходивший от него, и от этих воспоминаний вся залилась краской. Кажется, она ещё и благодарила его.

Да лучше бы она умерла в том лесу!

Нет, лучше бы она всё-таки дошла до перевала.

Нет лучше бы…

Она не знала, что лучше.

Мысли в голове путались, перемешивая страх со стыдом, горечью, разочарованием и обидой. И злостью. На себя, на проклятый лес, на… да вообще на всё! Ведь могло же получиться! Ах, почему она, как её мать, не может управлять той силой, что прячется в этих лесах! И что это, вообще, за сила такая? Почему она и не человек, и не веда, а никчёмная половинка, вобравшая в себя всё худшее и от вед, и от людей?!

И что будет дальше?

Эйгер обещал убить её или посадить на цепь, но она здесь, в своей комнате, жива, почти здорова, потому что он вылечил её и спас, и…

…дверь?

Дверь была заперта.

Всё вернулось к тому, с чего началось несколько дней назад.

Что ей теперь делать? Как себя вести?

Он обещал её убить, если поймает. Он её поймал, но не убил и даже не дал умереть, и это совсем не укладывалось в голове. И этот жар, который шёл от него, и который её спас — что это было?

Она надела чистое платье, висевшее на стуле. Новые туфли — мерки для них недавно снимала портниха — были уже готовы и стояли тут же. Заколола волосы шпильками…

Шпильки, туфли, новое платье…

На трюмо стояла баночка с мазью от ссадин и деревянная щётка для волос, на полу — две новые оленьи шкуры, пушистый полосатый плед на сундуке, тончайшая шаль с рыжей бахромой, а ещё — новый комод из светлого ясеня с резными узорами виноградных листьев по фасаду.

Эта комната преобразилась. Как будто всё это время, пока она бродила по лесу, её тут ждали. И это почему-то пугало ещё сильнее.

Кайя принялась ходить из угла в угол, пытаясь привести мысли в порядок, вспоминая бегство, погоню, собак, страшный лес и его песню, Эйгера и его руку, и этот жар…

Услышала шаги и прижалась к витому столбу кровати, на котором висел балдахин. Ключ в двери повернулся, и в комнату вошла Айра. Присела как-то неуклюже в подобии реверанса.

С чего бы это служанка взялась ей кланяться?

Никто до этого ей не кланялся и даже не разговаривал.

— Д…доброе утро, — выдавила из себя приветствие, — эфе желает, чтобы вы спустились к завтраку.

Деловито поправив накрахмаленный передник, подобрала гусиное крылышко и добавила:

— Немедленно!

Доброе утро? Это ей здесь вообще говорили впервые.

— Я… не голодна.

Сейчас она точно не сможет ничего съесть в присутствии Эйгера, она даже посмотреть на него не сможет. Она только и будет думать о его руке… он начнёт на неё кричать и…

— Он сказал, что если вы так ответите, чтобы я велела передать, что в таком случае он прикажет накрыть стол в ваших покоях и придёт сюда сам, — подбородок служанки был вздёрнут, и ноздри раздувались.

Видно было, что она не одобряет такого распоряжения хозяина, и будь её воля, она бы притащила Кайю вниз за волосы, а то бы и вообще велела кормить её в хлеву со свиньями. Если её вообще нужно кормить.

— Х-хорошо, я сейчас спущусь, — голос у неё дрогнул.

Айра ещё потопталась немного у камина и снова, словно переступив через себя, предложила:

— Если желаете переодеться…

— Нет, спасибо, — торопливо ответила Кайя, — я уже переоделась.

Перед выходом посмотрела на себя в зеркало — лицо было белым, глаза блестели, будто от слёз, ещё раз пригладила волосы, заправила за ухо непокорную прядку, отряхнула платье. Сердце билось, как у зайца, даже в ушах отдавалось гулкое эхо. Вдохнув и выдохнув несколько раз, она набросила на плечи шаль и пошла следом за Айрой.

Сейчас ей придётся отвечать за свой побег.

Что она ему скажет?

Спустившись по лестнице, служанка указала на коридор:

— Дальше дойдёте сами, эфе сказал, вы прекрасно знаете дорогу.

Айра развернулась и, махнув пышными юбками, ушла. А Кайя в недоумении осталась стоять. Впрочем, чему удивляться, куда она убежит теперь? Это и правда, смешно, а Эйгер понимает это и просто издевается над ней.

По пути ей встретились Кудряш и Ирта.

— Доброе утро, — произнёс Ирта по-коринтийски и махнул своим беретом.

— Яхо! — Кудряш приложил по-айяаррски руку к сердцу.

— Доброе утро, — пробормотала она в ответ, смутившись.

Что с ними случилось? Раньше никто не приветствовал её так радостно в этом замке.

И когда они удалялись, продолжая свой неторопливый разговор, она даже оглянулась — не померещилось ли ей?

Не доходя до обеденного зала, Кайя замедлила шаг и остановилась. Из-за двери доносились голоса: Дитамар и Эйгер говорили на повышенных тонах. Нужно было войти, но она не решалась. Уловила обрывки фраз и подумала, что подслушивать нехорошо, но ведь здесь это единственное, что ей оставалось.

— …я, конечно, благодарен тебе за то, что ты узнал о побеге и вовремя сообщил, но сейчас ты испытываешь моё терпение, — Эйгер говорил раздражённо.

— Видел бы ты себя, брат! — ответил с усмешкой Дитамар. — Да на тебе лица не было… уж прости за каламбур. Но ладно, с остальным ты справишься и сам.

— Почему все твои планы строятся либо на махровой лжи, либо на убийствах и пытках?

— А у тебя есть планы получше? Основанные на любви и соблюдении Уаны? Да и какая ещё «махровая ложь»? Приедет Карриган, устроим шикарный приём, как в былые времена, с танцульками и прочим. Нацепишь камзол в отцовых рубинах, спляшешь со своей новой подружкой перед Турами пару томных гарзолей… она улыбается тебе, ты улыбаешься ей, — саркастично говорил Дитамар. — Ах, прости… насчет тебя я погорячился. Карриган оценит твой союз с ведами, и этого будет достаточно для укрепления наших позиций. Все пьяны и счастливы, и всё выглядит, как обычно, а не так будто мы надеваем последнюю смертную рубаху. Ложь — да, но не махровая!

— Танцульки? Приём? Этот дом не знал приёмов уже восемнадцать лет! Как это будет выглядеть? — в голосе Эйгера слышалась горечь. — Пир во время чумы… И ты думаешь, они поверят? Достаточно взглянуть нам в глаза. Я уже не говорю про Кайю!

— У Туров мозгов столько же, сколько у быка на их штандарте! — воскликнул Дитамар, с шумом отодвигая стул. — Конечно, они поверят, если твоя новая подружка, над которой ты безвылазно сох два дня, не будет дрожать перед тобой, как осиновый лист. Она не должна выглядеть драной кошкой, и не должна смотреть на всех так, словно я собираюсь содрать с неё кожу. Блеф — это блеф! Она должна сиять от счастья, как будто она без ума от тебя и всех нас.

— Легко сказать! Или ты предлагаешь заставить её угрозами? — спросил Эйгер с насмешкой.

— Ну на этот счёт ты уж сам решай, как. Напоить её вином или ещё чем покрепче. Короче, её счастливый взгляд — твоя забота, я бы разобрался с ней по-своему. Но раз ты помешался на союзе с Турами и хочешь с ними договориться, то она — твой единственный козырь. А я постою в стороне. Достаточно и того, что я не убил их заносчивого пса, вздумавшего со мной драться и идиота Нэйдара, вообразившего себя лучшим бойцом по эту сторону хребтов, — в голосе Дитамара послышалось плохо скрываемое презрение. — Как видишь, брат, я был гостеприимен и развекал гостей как мог, пока ты предавался печали и беседовал с генеральской дочкой. А ещё я поил их два дня своим лучшим вином и даже подарил бочонок с собой, который они выжрали на первом же привале. Но зато… благодаря этому, ты теперь знаешь, кто такая Рия Миларда и её дочь. Ну и о том, с чего вдруг эти упрямые бычки стали внезапно такими сговорчивыми. Так что за тобой должок, брат. Видишь — не так уж я и бесполезен, как ты видимо думаешь. Хоть ты и обещал посадить меня на цепь, но признай, если бы не мои утренние прогулки по лесу, если бы я в то утро не слушал камни, где была бы сейчас генеральская дочка и твои козыри? И раз все фигуры на местах, я, пожалуй, отправлюсь на охоту, а ты готовься к танцам и пирушке. Увидимся.

Кайя замерла, но Дитамар ушёл в другую дверь, насвистывая на ходу.

— Айра! Где же наша гостья? Ты, надеюсь, позвала её? — раздался следом голос Эйгера.

— Позвала, конечно, сейчас придёт, куда она денется. Я как только сказала, что иначе стол придётся накрыть в её комнате, так она чуть в камень не превратилась и сказала, что мигом будет!

— Иди Айра, я слышу, она уже здесь. Входи, Кайя, не стой за дверью, — крикнул Эйгер.

Откуда он знает, что она здесь? Ах да… камни.

Кайя вошла в зал неслышно, тенью, не глядя на Эйгера.

Он сидел во главе стола, но сегодня камин позади его кресла не горел. Все окна были распахнуты, кроме одного сбоку от него, единственного, задёрнутого тяжёлыми портьерами. День разгорался тёплый и солнечный, и небо сквозь арки виднелось такое синее, какое бывает только осенью.

— Сядь, — бросил Эйгер коротко и повелительно. Впрочем, хозяин замка почти всегда говорил приказами.

Кайя скользнула легко, на носочках, неслышно ступая по тёмному ковру, и присела на самый краешек стула, как птичка, готовая вспорхнуть в любой момент в случае опасности. Только, в отличие от птички, ей теперь некуда было лететь. Выпрямилась, и переплетя пальцы, положила их на колени, словно послушница в Обители.

Тишина повисла над столом. Кайя прятала взгляд, а Эйгер молчал. Налил себе вина, выпил. Тихо звякнули друг об друга хрустальные бокалы.

— Зачем ты это сделала? — наконец, спросил он.

Его голос при этом был размерен и спокоен, но это ничего не значило. Кайя уже научилась определять по интонациям настроение хозяина замка, и улавливать оттенки, зная, что последует дальше. Но сейчас в его спокоствии затаилось что-то непонятное для неё.

— Хотя, впрочем, можешь не отвечать, — произнёс Эйгер всё также неспешно, — думаю, что кроме: «Да, милорд, нет милорд и всё хорошо, милорд», я едва ли услышу что-то новое. Или услышу?..

Что ей ответить? Впрочем, теперь не было смысла врать, можно было совсем не скрывать своих мыслей, ведь худшее случилось. Теперь во лжи нет необходимости, и в чём-то она даже испытала облегчение. Говорить правду не сложно, а вот ложь точно не её конёк.

— …Видимо, не услышу. Ладно. Я вот только в замешательстве, и меня мучают два вопроса. Знаешь каких?..

Он не ждал от неё ответов, он спрашивал и тут же отвечал сам. Кайя скользнула взглядом в его сторону — страшная рука снова была в перчатке. И в этот момент она подумала, а что, если он и под маской прячет такое же лицо? Чёрное, похожее на кожу ящерицы и камень одновременно? И от этой мысли у неё мороз пошёл по коже.

— …Я вот никак не решу, ты умная или глупая, и смелая или трусливая? Или всё сразу? Хотя, признаться, сочетание странное…

Он забросил ногу на ногу и, откинувшись в кресле, продолжил:

— …Неужели ты всерьёз думала, что сможешь пройти хотя бы десяток квардов в сторону перевала? Пешком? По осеннему лесу? Или куда ты вообще направлялась?..

Вопрос повис в воздухе.

— …Тебе придётся отвечать.

Теперь не нужно быть покладистой, незаметной и тихой. Всё равно ведь у неё нет никаких шансов убежать отсюда снова.

— На перевал, милорд, — ответила она негромко.

— На перевал, — эхом повторил Эйгер. — Зачем?

— По-моему, это очевидно, милорд. Я ведь пленница.

— По-моему, очевидно только, что ты маленькая вздорная глупая веда! — рыкнул он и стукнул ладонью по столу, так, что бокалы подпрыгнули. — Ну, во-первых, в этих лесах полно зверей: горные львы, волки, медведи и не только. А ночью холодно. И что ты собиралась есть? Орехи в лесу, как белка? Кудряш нашёл твой запас еды — синицы и то едят больше! А где ты думала спать? На холодной земле? До перевала три дня пути — не меньше, да и то верхом, по дороге. Или потом ты надеялась выбраться на дорогу и что тебя кто-то подвезёт? Сжалится? Ты хоть знаешь, что вокруг селения, где каждый с радостью вздёрнет тебя на первой же сосне? — голос его начал греметь. — Или думала, тебя не узнают? Да только дурак не разглядит твоих зелёных глаз! Но даже если бы ты дошла до предгорий, в горах уже неделю лежит снег, и там кругом наши заставы. О чём ты вообще думала?..

Он встал и прошёлся позади неё, и снова, как в прошлый раз, встал за её спиной.

— …Ну так на что ты надеялась, маленькая веда?..

Почему он всё время называет её маленькой? Хотя рядом с ним, да, пожалуй, можно так сказать, но рядом с ним кто угодно выглядит маленьким. Но так он называет только её. Будто дразнит.

Он был раздражён и зол, но ей почему-то показалось, что зол он не на то, что она вообще сбежала, а на то, что она могла погибнуть. И это было как-то странно.

— …Так вот я и думаю, что же это — небывалая глупость, смелость или отчаянье? Вот скажи, разве я тебя бил? Разве ударил хоть раз? Я над тобой издевался? Может, не кормил или держал в подвале на цепи? Заставлял камни на гору носить? У тебя есть своя комната и постель, одежда и еда, и моё слово, данное твоему отцу, что я тебя верну, если он сдержит своё обещание. Но ты предпочла всё это бросить и пойти с одним куском хлеба пешком на перевал. Погибнуть по дороге по тысяче причин. Какой белены ты объелась, Кайя?

Сейчас, когда он произносил это вслух, всё и правда звучало странно. Он ведь в самом деле ни разу её не ударил, почему же ей всё время кажется, что он обязательно это сделает? Почему она каждый раз вздрагивает, когда он обращается к ней? И дрожит, когда он на неё смотрит? Но ведь он чудовище! Тот, кто рвёт людей на части. Невинных. Женщин. Детей. Она сама видела в Брохе! Его рука и маска… Разве можно ему верить? И неважно, что он этого не делал, это делал Дитамар — бил, и издевался, и держал в подвале… Этого достаточно.

— …Отвечай! И если ты не скажешь мне правду, клянусь, я сделаю то, что обещал твоему отцу!

Вырвет ей сердце?!

Она собралась с духом и ответила:

— Я слышала ваш разговор с милордом Дитамаром, в тот день, когда вы забрали меня из подвала, и когда в последний раз завтракала с вами, тоже слышала, о чём вы говорили на лестнице. Я знаю, что предлагал ваш брат. Про пытки, убийство королевы руками моего отца и прочее. И как вы думаете, разве я могла сидеть и ждать, когда всё это случится? Я должна была сбежать и предупредить его!

Она выпрямилась и почувствовала, что стало даже легче. Необходимость врать её угнетала. А теперь стало всё равно.

— Пфф! — он как-то странно усмехнулся, направился к своему креслу и сел, забросив ногу на ногу.

— Слышала наш разговор, значит! Но ведь… Ну, конечно! Маленькая лгунья! Я мог бы и догадаться! Ты знаешь айяарр. А я расшаркивался тут перед тобой на коринтийском! — он тихо рассмеялся.

Кайя покраснела. Почему-то всё это его развеселило.

И как его понять?

— И ты решила бежать? Не испугалась ночи, незнакомой местности, холода, погони, Зверя, наконец…

Она посмотрела на него и тут же отвела взгляд.

— Это лучше, чем ждать, что тебя в любом случае убьют. Или сделают снова приманкой, а потом убьют! Лучше уж умереть в лесу! — воскликнула она.

— Неужели ты не знала, что камни хранят твой след и любой горец отыщет тебя по ним не хуже собаки, стоит тебе наступить на них? — он снова встал и подошёл к ней. — Или ты надеялась, что мёртвый лес укроет тебя? А ты хоть знаешь, что оттуда никто не возвращался живым… ни разу…

Он шагнул ближе и, наклонившись к её уху, сказал тише:

— …кроме тебя. И это, кстати, второй вопрос, на который я бы хотел услышать ответ. Так что произошло в том лесу?

Что сказать ему? Она не знала. Она не знала, как остановить поток метавшихся в голове мыслей, перестать думать о руке с чёрными когтями, или о том, что сейчас он её может ударить, отправить в каменный подвал, посадить на цепь, как обещал, или отдать Дитамару. И то, что он не делал этого раньше — ничего не значит. Но к этому почему-то примешивался сон, где она гладила его руку, и воспоминания о том, как она обнимала его тёплое тело, и как это было чудесно. И от этого у неё горели уши, а в голове начался полный сумбур.

— Ну же, отвечай! — голос Эйгера стал громче.

Кайя вздрогнула. Обычно на её упрямое молчание он всегда начинал кричать.

— Я бежала, — произнесла она, наконец, зная, что пока говорит, он кричать не станет. — Спряталась в папоротнике. Лежала долго. Мимо прошли Оорд, Кудряш и Ирта, постояли рядом со мной, но они меня не увидели…

— И не почувствовали, — добавил Эйгер эхом у неё за спиной, — и ты не испугалась? Не побежала? Почему?

— Я вспомнила куропаток, как они прятались в камнях. Рядом с Обителью в полях их было много. Куропатки будут лежать, даже если ты пройдёшь совсем близко, и взлетят, только если ты на неё почти наступишь.

— Куропатки? — он усмехнулся. — Пфф! Учиться храбрости у куропаток?

— Да. Вот так я и лежала. Долго. Потом все ушли, и я уснула. Услышала, как поёт лес…

— Последняя песня, — его голос прозвучал как-то горько-насмешливо, — и как же ты проснулась?

— Меня позвала мама. Я никогда не видела её, я даже голос её не помню, но знаю, что это была она. Она сказала мне встать и идти, и я проснулась. Я шла целый день, сил совсем не было, переночевала у реки, а лес… он оплёл меня корнями и хотел утянуть под землю, но я выбралась из них — снова меня звала мама, а потом я вышла к тем камням…

— И где ты спала три ночи? На земле?

— Три ночи? — удивилась она. — Две.

— Мы искали тебя три ночи, и нашли только на четвёртый день к вечеру. Я уже отчаялся, но ты вдруг вышла из леса, и Рарг тебя услышал.

— Три ночи?! Но… я помню только две ночи и два дня. А… потом, после того, как вы, милорд, привезли меня, — она вдруг покраснела, — сколько прошло времени?

— Две ночи и день.

Ещё две ночи и день!

— Как ты выбралась из комнаты?

Отвечать придётся, да и какая разница теперь? Он стоял за её стулом, и рядом на полу шевелилась в утреннем свете его огромная тень.

— Я украла ключ в комнате, там, внизу, — она показала рукой на боковую дверь.

— Украла ключ? Каменная дева! Откуда ты вообще про него узнала? Разболтала Гарза? — он был удивлён.

Она вздохнула. Только бы он не тронул Райду!

— Кошка. Мне помогла кошка…

— Кошка? Пфф! Ты удивляешь меня всё больше и больше…

Она рассказала историю про кошку и ключ, и окно в северной башне, и замолчала, надеясь, что этот путаный рассказ его удовлетворит.

Он слушал молча. Прошёлся сзади снова и опять замер за её спиной.

— Ты ведь была на волосок от гибели, на совсем такой тоненький волосок, Дуарх бы тебя побрал, Кайя! Ты одурачила меня, маленькая веда! Куропатки! Кто бы мог подумать! — он хлопнул рукой по спинке стула. — Но больше такого не повторится. Я обещал посадить тебя на цепь, ну так вот сейчас я так и сделаю. Вставай, пойдёшь со мной.

Ей хотелось спросить куда, но какая разница — в каменный мешок или темницу? Единственное, чего ей хотелось по-настоящему, чтобы её поскорее оставили одну, чтобы он ушёл и не задавал вопросов, потому что каждый вопрос был подобен игле, вгоняемой в сердце. А ещё мысли о его руке и о сне, и той поездке на лошади будоражили её и пугали даже больше, чем возможность снова оказаться в подвале с крысами.

Кайя помедлила, и Эйгер, с силой схватив её за запястье, потащил за собой в боковую дверь. Он шёл, размашисто и быстро по коридору к Южной башне. Распахнул дверь и стал спускаться по винтовой лестнице. Кайя почти бежала за ним, путаясь в складках платья, спотыкаясь на выщербленных истёртых ступенях, ведущих куда-то вниз. Перила в башне были сломаны, а стена гладкая, серо-зелёная, гранитная, холодила пальцы, когда она хваталась за неё, боясь оступиться. Из узких стрельчатых окон сквозь давно немытые стёкла сочился тусклый свет. Они спускались и спускались, и голова начинала кружиться, и казалось, что лестница эта треклятая никогда не кончится, и от ладони Эйгера, крепко сжимавшей её ладонь, рука онемела почти до локтя.

Внизу их встретили массивные двери, украшенные резьбой и металлическими накладками. На вид очень старые, с узором в виде круга. Потемневшее дерево, давно сбросившее чешуйки высохшего лака, местами расслоилось, раздробив искусный рисунок на куски. Саламандре оторвало лапу, а голубю — крылья, и солнце треснуло, как разбитое кухонное блюдо. Но, вглядевшись внимательнее, Кайя поняла, что когда-то на дверях был вырезан круг, по краю которого расположились символы прайдов: Парус, Лучница, Стриж, Тур…

Эйгер отпустил, наконец, её руку и достал ключ. Ржавые петли давно не знали смазки, и створки подались с протяжным стоном усталости, тяжело заворчав, как потревоженный пёс.

Внутри башни было темно, пахло затхлостью и сыростью. Они оказались уже где-то под землёй в лабиринте пещер, которые уходили от замка прочь в недра горы. Вверху, под потолком, маленькие окна-бойницы пропускали скудные нити света, которых едва хватало, чтобы в полумраке проступили очертания большого зала.

Кайя так и осталась стоять на пороге, глядя с удивлением на то, как Эйгер прошёл вдоль стены, зажигая светильники, и зал наполнился призрачным светом.

Неужели он и правда оставит её здесь? Неужели прикуёт цепью?

Но вокруг не было никаких цепей. В центре стоял каменный стол, напротив него на витых ножках, украшенных золотыми цветами и листьями, две больших чаши, рядом — две поменьше.

Глаза постепенно привыкли к полумраку, и Кайя огляделась вокруг — большая пещера с полукруглым куполом, стены испещрены витиеватыми рунами, пол засыпан белым песком, где-то капает вода…

Эйгер распахнул старые двери настежь и ещё одни, напротив, за которыми зияла чернота коридора, уходящего внутрь горы. По залу потянуло сквозняком, разогнавшим тёплую подземную сырость.

Пришёл Оорд, принёс свечи, свёртки, нож, сушёную траву и небольшой ларец. Он стал раскладывать это всё на столе, и Кайя поняла — это же ритуальная башня! Она слышала о такой от Наннэ.

Оорд готовился к ритуалу, и, очевидно, что частью его будет Кайя.

Её прошиб холодный пот. От сквозняка, разгулявшегося в зале, и страха, она совсем не чувствовала ног. Глядя на огромный нож из обсидиана, в чёрной глади которого, казалось, можно было утонуть, она вспомнила разом все те ужасы, что рассказывали о чудовище из Лааре в Обители, что говорил отец и Дарри. Вспомнила разорванные тела в Брохе, руку с чёрными когтями и стала молиться. Единственное, чего ей хотелось — если её убьют, чтобы это произошло быстро. Жаль она не умерла в том лесу!

В большой чаше запылал огонь, в малую налили воды, ещё в одну Оорд положил горный хрусталь. А в последней задымились травы. По аромату Кайя различила можжевельник, полынь, чабрец и другие из тех, что жгла старая Наннэ, когда молилась своим богам.

— Подойди сюда, — Эйгер стоял рядом со столом напротив чаш и Оорда, который успел надеть на себя что-то, похожее на чёрную мантию. — Не бойся, это не больно.

Ноги не слушались, сделались совсем ватными, и Кайя, не чувствуя под собой пола, подошла. Голос Эйгера доносился издалека, словно прошёл по всем лабиринтам этих древних пещер, прежде чем коснулся её уха.

— Стань рядом и дай руку, — произнёс он повелительно, вытянув свою над столом ладонью вверх.

Кайя закрыла глаза и протянула дрожащую руку.

Оорд взял большой нож, подошёл, бормоча что-то на непонятном языке, долго водил лезвием над их протянутыми руками, чертил знаки, а затем быстро сделал надрезы на обеих ладонях и сложил их вместе.

Кайя вскрикнула от испуга, хотя боль от пореза была не сильной, и попыталась отдёрнуть руку, но Оорд держал её крепко.

Как-то в Обители они с девочками забрались на большую черешню, где наверху остались не сорванными самые спелые ягоды, чёрные, блестящие, уже чуть подвяленные солнцем, но от этого ещё более сладкие. Их было не слишком много, потому Настоятельница не заставляла их собирать. Стоило всего лишь перед сном выбраться через окно и влезть на дерево повыше.

В тот вечер среди ветвей на вершине Кайя наткнулась на летучую мышь — не так уж и страшно, но от неожиданности она разжала руки, сорвалась и упала вниз. Вспышка страха, за ней вспышка боли, а потом она не могла дышать, просто лежала под деревом, оглушённая, как рыба, выброшенная на берег из воды, и только открывала рот, пытаясь поймать хоть глоток воздуха, но не могла.

Сейчас, после того, как Оорд сложил их руки вместе, она ощутила то же самое, только сильнее во много раз. За болью от пореза пришла совсем другая боль, скручивающая всё внутри и разрывающая на части. Мир вспыхнул, взметнулся перед глазами костром, взорвался, оглушил, ударил куда-то в сердце, и воздух в лёгких кончился. И на какое-то мгновенье ей показалось, что её сердце лопнуло, и огненный столб из него ударил вверх, в самый центр купола. А потом был глубокий колодец и падение, и последнее, что она увидела — как над ней склонилась тёмная маска с прорезями, в которой светились странные жёлто-карие глаза, похожие на глаза ястреба. Они смотрели с удивлением и страхом и постепенно удалялись, пока не исчезли совсем.

— Больно! — прошептала Кайя и потеряла сознание.

Она была деревом, и травой, и птицами, бабочками, цветами…

Она слышала их голоса. Слышала, как возятся голуби сверху над куполом зала, как мыши шуршат в норе, и в земле спят семена, ожидая весны.

И что-то было у неё за спиной. Как крылья у птиц, только прозрачные, невесомые, лёгкие…

Боль прошла. Ей стало хорошо. Очень хорошо.

И зачем они так кричат?

— Оорд! Оорд? Что это такое? Что это было? — Эйгер подхватил падающую Кайю и положил на стол. — Что с ней? Так ведь не должно быть? Ну же!

Оорд поднял ей веки, заглянул в глаза, пощупал пульс на шее и на запястье, а затем, положив руку на лоб, долго стоял.

— Не должно… Я не знаю, что это, — произнёс он, наконец, растерянно.

— Как это ты не знаешь?! — голос Эйгера взметнулся к потолку. — Ты всё правильно сделал? Что с нами… с ней такое?

Эйгер прислушался. Где-то в недрах горы в пещерах зашумела вода, донёсся далёкий рокот, и под ногами как будто дрогнул пол. Эйгер и Оорд переглянулись. Камни вокруг засветились ярче, а потом всё стихло.

— Я не знаю, эфе, — пожал плечами Оорд и повторил, — я не знаю, что это.

— Клянусь Железной горой, если ты её убил, я тебя прямо здесь замурую навечно! — Эйгер склонился над Кайей. — Она не дышит! Проклятье! Оорд! Она была ещё слишком слаба!

Он схватил ларец и выгреб оттуда всё содержимое — белая лента, искривщаяся, словно покрытая инеем, развернулась, скользнула змеёй и упала ему прямо под ноги. И Эйгер поднял её.

— Нет! Нет! Эфе! Не делай этого! — закричал Оорд и бросился к ларцу. — Ты же знаешь, чем это может кончиться!

Но Эйгер его не слушал. Он торопливо взял Кайю за руку, сплёл её пальцы со своими и набросил сверху ленту. Она обвилась вокруг их запястий, словно живая, заискрила в воздухе и, разлетевшись светящимся облаком, осыпалась на пол белым песком.

— Что ты наделал! — воскликнул Оорд.

— Я её спас.

— Теперь ты точно её убил! Ты только что связал её не с Источником, а с собой! Ты знаешь ведь, что это значит?

— Я буду чувствовать всё, что чувствует она.

— Да! Но разве ты забыл? Она будет чувствовать всё, что чувствуешь ты! Всё, Эйгер! Всё! Ты понимаешь, что это её убьёт?

Кайя открыла глаза.

Всё вокруг наполнилось новыми звуками: выше них, по галерее, прошла Гарза. Её большие ступни в широких башмаках шаркали по гранитному полу, по крыше бродили голуби, царапая когтями каменную голову горгульи, во дворе, мощённом булыжником, со звоном пританцовывал конь Эйгера в руках нерадивого конюха…

Она слышала камни.

Она слышала птиц.

И зверей…

Она чувствовала недоумение Оорда и растерянность Эйгера.

И где-то в груди, рядом с сердцем, там, где раньше селился страх, она почувствовала и что-то совсем новое — горячий клубок, похожий на маленькое солнце или на ещё одно сердце. А за спиной — крылья, будто сотканные из тёплого воздуха.

Глава 20. Всё изменилось

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Эйгер, когда они вернулись в обеденный зал.

— Хорошо, милорд.

— Ну, конечно! А когда было по-другому? — он усмехнулся. — Как твоя рука?

— Она…

Кайя перевернула ладонь. Там, где должна была остаться глубокая рана от ритуального ножа, виднелась лишь тонкая белая полоса, как нить или детский шрам, какой был у неё на ноге.

— … зажила…

Конечно, Наннэ делала мази, которые излечивали раны, но чтобы так быстро?

— Это хорошо. У тебя, наверное, есть вопросы…

Вопросы? Скорее, нет. Она даже не знает, что спросить.

Кайя сидела, оглушённая всеми этими новыми звуками и ощущениями, которые на неё обрушились. Это так странно — чувствовать вокруг себя новые грани мира и, одновременно, не понимать, что происходит.

— Ты знаешь, зачем я это сделал?

— Нет, милорд. Я даже не знаю, что именно вы сделали, — Кайя пожала плечами и, скользнув взглядом в его сторону, добавила, — единственное, что я знаю — вы обещали посадить меня на цепь, но не сделали этого…

Он воскликнул удивлённо:

— На цепь?.. Ну не на настоящую же цепь, маленькая веда! Как ты могла такое подумать! — он усмехнулся и добавил: — Но то, что я сделал, что-то вроде этого. Хотя…

Эйгер вышагивал вдоль камина, скрестив руки на груди, и вид у него был такой, словно он находился в замешательстве.

— …впрочем, я должен тебе рассказать, раз уж всё так получилось.

Он прислонился плечом к каминной полке, прячась в тени, но Кайя смогла разглядеть, что он прижимает к телу ту страшную руку, ту что скрывает в чёрной перчатке. Прижимает так, словно она болит. И внезапно ощутила его смятение и сожаление, и даже опешила — как у неё получается чувствовать всё это?

И… он же чудовище, как он может о чём-то сожалеть?

Но откуда-то взялось непреодолимое желание мысленно коснуться его руки и выяснить, что с ней такое. Желание спонтанное, возникшее помимо её воли. И прежде чем Кайя поняла, что с ней происходит, она уже потянулась мысленно к этой перчатке, словно тонкой прозрачной нитью того тепла, что поселилось теперь в её сердце. И тут же уперлась в невидимую стену между ней и Эйгером и даже вздрогнула от этого.

О, боги! Да что же она делает?!

— Я хотел связать тебя с арраяном — нашим Источником, — произнёс Эйгер негромко. — И тогда я бы всегда знал, где ты находишься. Не цепь, конечно, — он хмыкнул, — но убежать не позволит. Только, видимо, ты была ещё очень слаба, или, возможно, что-то напутал Оорд, а может, потому что ты веда. Дуарх его знает почему! Не так уж и часто мы привязываем чужих к своему арраяну! И во время обряда что-то произошло. Ты упала, потеряла сознание, а потом я почувствовал твою боль… и я испугался, что ты можешь умереть, — он запнулся, будто подбирал слова, — … мне пришлось сделать то, что первое подвернулось под руку, чтобы тебя спасти…

Будет гроза…

Голуби на карнизе делят хлебную корку…

Райда сидит и наблюдает за ними через окно…

На галерее под потолком на балках возятся во сне летучие мыши…

Оорд и Ирта на кухне говорят о ней…

Эйгер беспокоится о ней так сильно…

…столько беспокойства…

— Ты меня как будто не слушаешь?

Она перевела на него взгляд, вернувшись из мира новых ощущений.

— Слушаю, милорд.

— Да не зови ты меня «милордом»! Я никакой тебе не лорд вообще! А теперь тем более. Так что оставь это для кахоле!

— И как же мне вас называть? — спросила она растерянно.

— Зови меня, как все — джарт Эйгер. Или эфе. Или лучше… — он как-то замешкался и добавил, — выбери сама.

— А что означает «эфе» и «джарт»?

— «Джарт»… это что-то вроде «принадлежащий к роду», так обращаются когда говорят с кем-то из старших прайда, с главами клана или членами семьи. А «эфе» это обращение к верховному джарту. Ты же теперь одна из нас, учись этому…

Одна из нас?

— …И ещё, перестань постоянно говорить мне это коринтийское «вы», это режет ухо. В айяарр нет различий. Ты ведь знаешь айяарр, и, я уверен, что он не хуже моего коринтийского…

Кайя поджала губу и подумала, что, наверное, у неё духу не хватит говорить ему «ты», но промолчала.

— …Так вот, слушай внимательно, потому что это важно. То, что я сделал в башне, было отчаянной мерой, но уж как есть. Если бы ты не вздумала бежать на перевал, то и делать этого мне бы не пришлось. Но кто знает, что за мысль снова засядет в твоей голове! — в его голосе усмешка мешалась с раздражением, и эта интонация была для Кайи непонятной.

Он будто злился на неё, но и на себя тоже, и в то же время словно восхищался и боялся, но чего? И что всё это могло означать?

— Этот обряд на старом айяарр называется Nhy’аa’h — «найя» или, по-коринтийски, «Белая лента», — продолжил Эйгер. — И у него много значений. Когда рождается айяарр, мать привязывает его к арраяну — к нашему Источнику. От него мы питаемся силой, через него мы можем чувствовать других и им помогать. Но иногда можно быть связанным друг с другом напрямую, минуя Источник — и вот это и есть тот обряд, который мне пришлось провести, — Эйгер помолчал немного, словно подбирая слова, — и он нужен для того… чтобы связывать друг с другом… более тесно. Например, учитель и ученик связывают себя во время погружения — чтобы передать знания. Лекарь и больной — чтобы понять болезнь изнутри, спасти тяжелобольного или умирающего за счёт силы лекаря. Жених и невеста…

Рука Кайи дрогнула, вилка выпала, и полетев на каменный пол, ударилась, как ей показалось, с оглушающим звоном.

…связывают себя, чтобы чувствовать друг друга, чтобы быть единым целым…

Он не говорил этого, но она услышала.

— …или, как это сделал с тобой я — верховный джарт может спасти любого, дав ему силы Источника напрямую от себя, — он закончил после того, как вилка замерла, проскакав по каменному полу почти до окна.

Кайя сжала пальцы, скосив глаза на предательскую вилку. Повисла тишина. А затем Эйгер с шумом отодвинул кресло, сел, забросил ногу на ногу и спросил вкрадчиво:

— И чего ты испугалась больше всего? Лекаря? Учителя? Или что ты можешь стать невестой чудовища? — голос его был насмешливым, но за насмешкой прятались рычащие ноты.

А она ощутила боль. Его боль. И хотя это было мимолётно, но очень остро, будто в сердце кольнули тончайшей иглой.

— Нет, милорд… джарт… Эйгер. Я ничего не испугалась.

— Что «нет милорд»? Ты не боишься умереть? Ну, это да, это я уже понял, а вот что ты не боишься стать невестой чудовища — это меня удивило, учитывая, как ты сегодня смотрела на мою руку! Ну или ты опять соврала мне!..

От его голоса завибрировал хрусталь бокалов, а затем в комнате снова повисла тишина, прерываемая только воркованьем голубей. Да ещё было слышно, как Эйгер налил себе вина и выпил.

Он злился.

Это Кайя ощущала особенно сильно. Но что такого она сделала? Ведь он злился на её не за побег, не за то, что она его обманула, и не за то, что едва не погибла, он злился на что-то другое. Но на что — она понять не могла.

— …Нет, ты не больна, маленькая веда. Я не собираюсь тебя учить и уж тем более не собираюсь на тебе жениться, если ты подумала об этом, — он заговорил тихо и устало, держа бокал на весу, — я сделал это по одной причине — я дал твоему отцу слово. Я дал слово верховного джарта, и оно нерушимо, пока я жив. Я пообещал ему, что тебя никто не тронет, что ни один волос не упадёт с твоей головы, и ты будешь жива, здорова и невредима до весны, если он сдержит своё обещание. И что я отпущу тебя — сам отвезу за перевал и отдам ему, опять же, если он сдержит своё обещание. И я поклялся этим на Родовом камне, и, как я надеюсь, ты понимаешь — клятву эту нарушить не могу. Так вот, Кайя, ты должна быть жива и здорова до весны, ты не должна пытаться себя убить или покалечить, убежать в мёртвый лес или идти пешком до перевала. И, поверь, я знаю сколь глубока твоя ненависть ко мне и твой страх, а ты догадываешься какие чувства я питаю к твоему отцу и всему человеческому роду, но единственное, что мне от тебя нужно — чтобы ты дожила до весны…

Последние слова он произнёс с паузами, так, словно рассекал мечом воздух.

— …«Белая лента» связала нас, и теперь я буду точно знать, где ты находишься и что делаешь, даже что ты чувствуешь. И ты не сможешь сбежать из замка так, чтобы я об этом не узнал. Более того, ты не сможешь уйти дальше, чем на два кварда от меня — она тебя не пустит. И даже если ты просто начнёшь думать о побеге — я пойму. Не знаю, какой белены ты объелась, когда это сделала, но больше такое не повторится. И уж если ты захочешь умереть, то сделать ты это сможешь только вместе со мной. А если не веришь, то посмотри на свою ладонь — моя сила вылечит любую твою рану, а твоя — мою, потому что мы теперь связаны…

Он, встал, заложил руки за спину и принялся ходить вдоль окон, говорил негромко, но очень серьёзно, и Кайя ощущала, как эти слова важны для него. Эйгер взял паузу и молча мерял шагами комнату, а потом продолжил:

— …Но у этого обряда есть и обратная сторона, Кайя, и ты должна это знать. Я буду чувствовать тебя теперь — твои мысли и желания, а ты мои… А поскольку мы с тобой не находимся в погружении, как во время учёбы, и ты не в беспамятстве, как при болезни, и мы не влюблены, как жених и невеста, желающие друг друга без остатка, то наши… чувства… эмоции… страхи…настроение, могут сильно мешать нам с тобой. Ведь и мою боль ты тоже сможешь чувствовать, а я твою. Так что, если ты не хочешь всего этого ощущать, просто представляй между нами стену. И я буду делать то же самое…

Эйгер обошёл стол, дотрагиваясь мимоходом до ножей, тарелок, бокалов и ваз, взял по пути салфетку и встал напротив. Солнце освещало его фигуру и маску на лице, и Кайя невольно взглянула на его руку в перчатке, но тут же отвела взгляд. Мысль о том, что он будет чувствовать её желания и её мысли была просто ужасной. Эта мысль заставляла щёки пылать и думать всякие глупости, и смущённо глядеть в стол, совсем как послушницу в Обители, которую застали за воровством цукатов из кладовки.

— …С этого дня ты не пленница здесь, ты — моя гостья. Ты можешь ходить по всему замку и делать, что захочешь. Никто тебя не тронет. И я дам тебе всё, что ты попросишь, в разумных пределах, конечно. Но главное, что ты должна делать, это есть. Иначе до весны ты точно не дотянешь. Но, видимо, я не слишком подходящая компания для леди, и не вызываю в дамах аппетит, так что с сегодняшнего дня ты не обязана приходить на завтрак, если только сама этого не захочешь. Айра будет приносить тебе еду в комнату, и никто больше не будет запирать твою дверь. Тебя это устраивает?

Кайя посмотрела на него удивлённо. Это было настолько неожиданно и странно, что она даже не сразу ответила.

— Да мил… джарт Эйгер. Спасибо.

— Или этого мало?

— Нет, мил… джарт Эйгер.

— «Да, милорд! Нет, милорд!». Иного ответа я и не ждал. Приятного аппетита, маленькая веда, — он швырнул на стол салфетку и вышел.

Его гулкие шаги, удаляясь по коридору, отражались эхом ещё некоторое время. А Кайя осталась наедине с огромным столом, уставленным закусками, вином, жареным фазаном и грушами. А ещё с удивлением, которое оставил за собой монолог Эйгера.

И обидой.

Его обидой.

Она его обидела? Чем?

Но чувство это легло на неё, как тень, и как шлейф последовало за ним. Боль, обида, удивление, злость и беспомощность. Он оставил какой-то странный клубок эмоций в комнате. И ей почему-то внезапно захотелось догнать Эйгера и спросить, чем же она его обидела.

Догнать? Ты в своём уме, Кайя?

Но теперь всё в ней раздвоилось, и эти чувства всплывали сами собой, не спрашивая её желания и заставляя хотеть того, что разум не позволял.

Она встала, подняла вилку и положила на стол. Постояла немного, прислушиваясь к себе и миру вокруг.

Всё изменилось.

Она может не спускаться в Малый зал и не завтракать с ним, она может ходить куда захочет. Она может не бояться за свою жизнь. Она может не бояться вообще, что её ударят, убьют, будут пытать… И это была почти свобода. И этого было достаточно. Пока. Главное — дождаться весны. Или, быть может, она придумает новый план побега. Получше старого. Не сейчас, а когда придумает, как спрятать свои мысли и желания от хозяина замка.

И впервые с того момента, как Эйгер встретил её на ирмелинских холмах, она улыбнулась.

Теперь не нужно возвращаться в свою комнату и сидеть под замком. Новые ощущения будоражили кровь, и ей хотелось проверить, что это такое, откуда всё это взялось. Что это за Источник, и почему она может слышать птиц, зверей и камни? Камни — да, но разве айяарры слышат воробьёв или кошек? И грозу? Которая будет завтра ночью. И откуда она это знает? Просто знает…

Она ощутила, как где-то далеко собираются, ворочаясь, тяжёлые тучи, полные дождём, и ползут над южными хребтами, подгоняемые тёплым ветром с моря.

Что же она будет делать теперь со своей свободой?

Райда? Райда? Ты где? Покажи мне замок! Своди туда, где нам никто не помешает.

Райда бросила голубей и спрыгнула с карниза, потёрлась о ноги Кайи и повела за собой в восточную башню. Эта часть замка была нежилой. Они прошли по изящному мосту над пропастью и остановились у массивных деревянных дверей, стянутых железными пластинами. Двери были заперты на замок. Райда вспрыгнула на толстый выпуклый фриз, идущий по стене. Кайя сделала то же самое, повернула за угол и перебралась к открытой галерее, пройдя по подоконнику и держась за дикий виноград, спустилась вниз в большой коридор, украшенный арками. Такое поведение, конечно, не подобает леди, да и под подоконником галереи было не менее пяти арданов высоты, но высоты она не боялась, а взбираться на стены и деревья научилась ещё в Обители. А насчёт того, что подобает леди, а что нет, она как-то перестала беспокоиться.

Кайя оказалась в такой же пустой галерее, как и остальные, которые были в жилых частях замка. Ещё один длинный мост над пропастью с рядами колонн и крышей, дикий виноград, усыпанный гроздьями мелких сизых ягод, оплетал арки, и княжик свисал лентами пуховок-семян, как кисейная занавеска. А вездесущая пихта-ящерица, что взбирается по самым отвесным стенам, разбросала на полу изумрудно-зелёный ковёр хвои. За галереей ещё одни ворота, к счастью, не запертые, а за ними — большой зал с куполом.

Кайя запрокинула голову, чтобы его разглядеть.

Пол из белого и красного мрамора с серыми прожилками расходился из центра залы причудливым узором, похожим на раскручивающуюся спираль. Колонны, украшенные резьбой и увенчанные капителями в виде бутонов роз, поддерживали верхнюю галерею, над которой словно парили в воздухе стрельчатые витражные окна. Сам купол, окрашенный лазурью, напоминал небо, и круглое центральное окно в нём было прозрачным. Сквозь него в центр зала падал столб солнечно света, в котором кружились бесчисленные пылинки. Вправо и влево уходили лестницы с низкими перилами.

Зал встретил её гулким эхом шагов, пылью и запустением, и дальше Кайя пошла на цыпочках. Если не считать вазонов с засохшими деревьями, то внутри больше ничего не было, кроме, разве что, повсюду разбросанных сухих листьев пробравшегося сквозь разбитое окно плюща да голубиного помёта. Голуби сидели здесь же, ворковали на балюстраде, с интересом поглядывая на незваную гостью.

Кайя прошла к центру залы и остановилась в той точке, от которой начиналась узорная спираль на полу.

Это же бальная зала!

Ну а что ещё это могло быть? Она закрыла глаза и на мгновенье представила, как здесь кружатся пары, витает запах цветов и благовоний, на маленьких кушетках сидят нарядные дамы, обмахиваясь веерами, и музыка звучит откуда-то сверху, с балюстрады, где играет оркестр. Она улыбнулась и даже немного покружилась на месте, глядя в центр купола, и витражные окна наверху завертелись перед глазами калейдоскопом.

Видимо, когда-то здесь были балы.

Словно в подтверждение этого она увидела на полу засохшую розу и подняла её. Едва раскрывшийся бутон хорошо сохранил цвет — бледно-жёлтый, переходящий в розовый. Она пахла пылью и от прикосновения к лепесткам рассыпалась в руках.

Как давно пустует этот зал?

«Этот дом не знал приёмов восемнадцать лет…».

Вспомнились слова Эйгера.

Восемнадцать лет…

Ещё недавно ей казалось, что Лааре — это жуткая деревня на краю земли, прибежище того, кто разрывает людей когтями. А выходит, что когда-то этот замок видел совсем другие времена.

Она направилась вверх по лестнице, ей не терпелось узнать, что ещё скрывают эти пустые комнаты. Наверху она нашла ещё одну галерею, а в конце неё — большую пятиугольную комнату с террасой, нависшей над пропастью. Кайя замерла, разглядывая изумительной красоты вид, открывшийся из окон. Казалось, терраса парит над ущельем среди облаков над синей лентой реки, над мохнатыми елями и даже птицами, пролетающими внизу. Утреннее солнце, разбиваясь о центральный витраж, заливало комнату светом, рассыпаясь по полу яркими пятнами.

В этой комнате была чья-то спальня. Когда-то. Во всяком случае вся обстановка сохранилась полностью: огромная кровать и золочёные карнизы с зелёными портьерами, ламбрекены и гардины, большое зеркало в массивной резной раме и кресла, обитые золотисто-коричневым бархатом. Кровать была застелена, и даже на коврике стояли женские домашние туфли, украшенные розетками перьев. И веер. Алый веер с большим рубином в ручке и золотой каймой по краю лежал наполовину распахнутый на комоде. Словно хозяйка встала и ушла на мгновенье, а всё вокруг застыло, как бабочка в янтаре.

Кайе стало немного не по себе, будто сейчас она подглядывала за чьей-то чужой жизнью. И она спешно вышла, осторожно притворив за собой дверь.

Чья это спальня? Что случилось? Эти туфли у кровати говорили о том, что их хозяйка ушла внезапно и больше не вернулась.

Кайя пошла дальше. Ещё одна комната, в центре — круглый каменный стол, тоже пыльный. На стенах — гербы в нитях паутины, алебарды, копья и штандарты. Она подняла с пола голубиное перо и смахнула пыль с края стола. Знак прайда Лучница. Горделиво вздёрнутая голова с длинными волосами, натянутая тетива и надпись: «У неба нет дна». Рядом две рыбы: «Всё течёт, все изменяется» — прайд Реки. «Огонь очищает» — прайд Стрижей…

Стол был разделён на равные части, и на каждой из которых был выгравирован знак одного из прайдов. Вокруг стола стояли массивные стулья из чёрного вяза.

Кто собирался в этой комнате?

Пошла дальше — ещё одна галерея, и в ней картины, задёрнутые белым полотном. Она осторожно заглянула под край ткани. Портреты. Мужчина на коне, седые виски, тонкий нос с горбинкой, чем-то он был похож на Дитамара. Родственник?

Она отодвинула полотно дальше, ещё один портрет, тоже мужчина, только моложе, более стройный, позирует на фоне лестницы, и у его ног собаки. И тоже неуловимо похож на Дитамара. Брат? Дядя?

Кайя потянула полотно ещё, и оно, не удержавшись, соскользнуло и рухнуло вниз, подняв облако пыли и открыв длинный портретный ряд. От неожиданности Кайя отскочила назад и дважды громко чихнула.

— Кто здесь? — раздалось сзади.

Боги милосердные!

Сердце от страха подпрыгнуло и забилось где-то в горле. Она обернулась.

В дверях галереи стоял старик. Высокий и худой. Длинные белые волосы стянуты чёрной лентой, коричневый камзол, когда-то, видимо, нарядный и дорогой, был хоть и по фигуре, но изрядно вытерт и не досчитывался одной пуговицы. Рукой старик опирался на толстую трость с набалдашником в виде головы то ли льва, то ли волка. Из-под его ладони, накрывшей голову зверя, этого было не разобрать. И судя по перстню на руке, этот старик был не из слуг.

— Простите, — пробормотала Кайя, — я сейчас повешу все обратно.

— Не трудись, прошу тебя, я скажу Айре или Гарзе, они всё повесят. А ты кто, юная прелестница? Прости, я без своих очков почти совсем ничего не вижу, а их я забыл в библиотеке.

— Я — Кайя, — сказала она коротко и замолчала, думая о том, какое слово подобрать к своему статусу.

Пленница? Залог?

— А! Ты, должно быть, гостья нашего эфе! Гостья из-за Перевала, верно? — голос его был хрипловатый, словно надтреснутый, но в тоже время какой-то тёплый.

— Ну, можно сказать и так, — улыбнулась Кайя находчивости старика. — А как зовут вас?

— Зови меня Альдор. Альдор Сколгар из дома Ибекс. Хранитель прайда. Хотя вообще-то все зовут меня мэтр Альд, и ты тоже можешь так меня называть. А теперь, милая моя, не могла бы ты помочь мне спуститься в библиотеку. Бестолковая Гарза выгнала служанок мыть нижнюю галерею, так что пришлось мне, старику, лезть на эту верхотуру. Но нет худа без добра, здесь я повстречал тебя и приглашаю к себе в гости. Расскажешь мне о жизни за Перевалом. Я давно не бывал нигде дальше Орлиной горы.

Мэтр Альд повёл её за собой. Через круглую башню по винтовой лестнице они взобрались ещё выше и вышли на длинный балкон, который опоясывал самую дальнюю стену восточного крыла замка. Осилив последнюю ступеньку, Кайя остановилась, взявшись за гранитные перила.

Олений Рог.

Вид на Перевал открывался потрясающий. Небо над Лааре сегодня было залито ультрамарином, и на горизонте проступали резкие очертания гор. И казалось там, вдали, задрав голову, упал на колени гигантский каменный зверь — матёрый олень с огромными рогами. И где его рога почти касались спины, там и был Перевал — единственный путь в Лааре с востока. Зелёная шкура этого причудливого зверя подёрнулась редкой проседью снега на самом хребте, и вниз разбегались, сквозь сосны и ели, дорожки жёлтых лиственниц и багряные ручьи бересклета. И казалось, что олень ранен и, упав на колени, истекает алой кровью листьев осеннего леса.

Кайя смотрела некоторое время на тёмную полосу дороги, уходящую в сторону Перевала, и вспомнила свой недавний побег. Как же она была глупа! Она не прошла бы и половины этого пути.

Возможно, если отец не нарушит условий, если Эйгер сдержит своё обещание, если она доживёт до весны, то вернётся обратно по этой самой дороге. А возможно и нет…

И вздохнув, она направилась дальше за мэтром Альдом, отогнав мысли о том, что может быть, а чего нет. Они спустились вниз и оказались в библиотеке — большом помещении с высокими окнами на одной из стен. Комната была полна стеллажей с книгами в переплётах из кожи и свитками в деревянных тубах, сушёных трав, полок со склянками и кошек. Кайя насчитала пятерых. Но, судя по мискам, стоящим у камина, тут их было гораздо больше.

— Мыши, — произнёс мэтр Альд, когда Кайя погладила одну из них, рыжую с белыми и тёмными пятнами, — главные враги книг! А мои подружки не дают им уничтожить эти сокровища. Чаю? У меня хороший чай. С травами. Да ты присаживайся в кресло.

Кресло было неудобным, старым, продавленным и жёстким, но когда чашка горячего чая оказалась у неё в руках, Кайе вдруг показалось, что во всём замке нет места уютнее этой пыльной библиотеки. А полуслепой старик в истёртом камзоле — единственный, кто не питает к ней жгучей ненависти, не винит её в этой войне и всех бедах, кто не хочет повесить её на первой же сосне и кто ей рад просто так. Она вдохнула запах чая: чабрец, мелисса, кардамон, даже голова закружилась от знакомых коринтийских ароматов. В Обители частенько заваривали такой чай, и ей вдруг отчаянно захотелось расплакаться.

— Ты ведь из Обители Тары верно? Как поживает настоятельница Ладдерис?

— Вы знаете её? — удивлённо спросила Кайя.

— Да, когда-то давно, очень давно, когда я не был так стар и болен, и волосы мои были не эта пакля, а чёрные и длинные… тогда я был влюблён в неё, — он усмехнулся и хитро прищурился, — она была очень красивой. Но увы, она выбрала не меня, а служение богам. Она была из прайда Воздуха, а я из прайда Тверди, и наши звёзды не совпали…

Они говорили долго. Кажется, Кайя давно вообще ни с кем не говорила так долго и без страха, да и старик тоже, видимо, страдал от отсутствия общества. Она рассказала ему о том, как теперь дела в Обители, чем живут в Коринтии, какое делают вино, про мыло из лаванды и розовое масло, про Настоятельницу Ладдерис, про Рокну…

Она так увлеклась, что совсем забыла, где она, и только часы на башне, пробившие вторую часть полдня, заставили её вздрогнуть.

— Не бойся, дочка, — произнёс мэтр Альд и пожал её руку своей худой иссохшейся рукой с длинными пальцами, — здесь тебя никто не тронет, можешь приходить, когда захочешь. Только иди через внутренний двор, не ходи больше по перилам, этот замок очень осторожен с чужаками, если что не понравится — может и стряхнуть на землю, а ты всё-таки не птица.

Кайя посмотрела на него внимательно, толстые стёкла очков и белёсая плёнка на глазах — не притворство, он действительно очень плохо видит, но откуда тогда он узнал, что она ходила по перилам?

— Вы тоже слышите камни? — спросила она, наконец.

— Конечно. Я же Хранитель и айяарр, хотя моя нить к Источнику уже очень слаба.

— А как это происходит… как вы их слышите?

— Закрой глаза и прислушайся. Ты слышишь, как ругается Гарза с конюхом? Лает собака, кошка гремит миской, играет на дзуне какой-то бездельник в отсутствие нашего эфе, и я говорю с тобой, но каждый звук ты слышишь отдельно. И ты можешь слушать то одно, то другое. А ещё ты чувствуешь, как из приоткрытой двери тянет сквозняком. Также и камни, я их слышу, как ещё один звук, только говорят они не словами, и я чувствую их, как ты чувствуешь сквозняк. Когда ты, сняв туфли, взобралась на перила, они передали ощущения — твои ноги на камне, ты кружилась в зале — они играли музыку, твою печаль в спальне и тепло пальцев. Я могу их слушать, как ты сейчас слушаешь меня, а могу не обращать внимания, как на ту собаку, что лает во дворе.

Кайя прислушалась к себе и поняла — ведь и она может также. Когда хочет слушать, то ощущения и звуки приближались, а если нет — удалялись и пропадали совсем.

— И можно слышать всё, что происходит?

— Ну, не всё, конечно… В замке есть защита от этого, не каждому дано слышать всё. Но кое-что ты, конечно, можешь слышать, дочка, — хитро ответил старик.

— А все эти книги, чьи они? — Кайя перевела разговор на другую тему, решив, что её любопытство будет превратно истолковано.

— Каждый Хранитель ведёт летописи прайда, записывает события, обряды и прочие вещи. Здесь есть книги, подаренные другими Хранителями… Подай мне, кстати, вон ту, с красным корешком…

Кайя осторожно достала книгу и протянула мэтру.

— …Если хочешь, можешь их почитать.

Она прошлась вдоль полок, трогая пальцами корешки. Книги были очень старыми.

Сколько им лет?

Взяла с полки одну из них, ту что стояла с краю, и открыла.

«Последняя глава Лааре.

Наш мир погибает. Наш Источник почти мёртв, и нам осталось недолго. Быть может, кто-то прочтёт эту главу, написанную последним Хранителем Лааре — Альдором Сколгаром, и вздохнёт с сожалением над нашим былым величием. Сейчас, когда наш конец уже так близок, я хочу вспомнить с чего всё началось…

Эта глава начинается с женщины. С той, что появилась однажды, восемнадцать лет назад, и навсегда расколола уютную чашу нашего мира…».

— Эта книга ещё не дописана, дочка, — раздавшийся в тишине голос мэтра заставил Кайю резко её захлопнуть. — Я только-только взялся за неё, хочу подвести некоторые итоги.

Если она вообще будет дописана…

Кайя почувствовала безумную тоску и боль, идущую от этой книги, и от комнаты, от старого кресла, в котором только что сидела, от старика, сгорбившегося над пожелтевшими страницами, и стен, уходящих фундаментом вглубь горы. Тоску по ушедшим временам, по былому величию, по силе и молодости…

И глубина этого ощущения была такой, что Кайя едва не задохнулась, схватившись одной рукой за полку. Постояла немного, отдышалась и поставила книгу обратно, отгородившись стеной от всех этих ощущуений.

— Вы ведь знаете всё о Лааре? — спросила она, придя, наконец, в себя.

— Всё? Пожалуй, дочка, что всё.

— А вы можете мне рассказать его историю?

— О! Это будет длинная история, дочка! Приходи завтра, и я всё тебе расскажу, а сегодня эфе ждёт этот свиток, и я должен к нему идти.

— Тогда до завтра, мэтр Альд, — улыбнулась она и присела в реверансе.

— До завтра, дочка.

Глава 21. Встреча

— Ну и как прошёл вчерашний день? — Эйгер сидел в массивном кресле в том самом зале, в котором Кайя впервые говорила с Дитамаром.

Утром пришла Гарза и сказала, что хозяин хочет её видеть. Сердце дрогнуло, предчувствуя какую-нибудь неприятность, а ведь она так надеялась провести этот день с Хранителем в его библиотеке!

— Спасибо, хорошо.

— Ты познакомилась с нашим мэтром? И, я вижу, он тебе понравился, — голос Эйгера прозвучал как-то лукаво.

— Да. Он очень… милый, — Кайя не могла подобрать подходящего слова и даже улыбнулась едва заметно уголками губ.

— Но ты напрасно ходила в Восточную башню, — голос Эйгера вдруг стал холодным, — там живут призраки.

Она испугалась, что он начнёт кричать на неё за то, что она проигнорировала запертые двери и пошла туда без разрешения, но этот холод был другим. Кайя ощутила печаль, тоску, боль… много боли…

«…если не хочешь этого ощущать, просто представляй между нами стену…».

Но она не могла. Стоило ей воздвигнуть эту стену, как в то же мгновенье ей хотелось узнать больше. Откуда эта боль? И печаль? И тоска? Что произошло? И она не могла остановиться в своём желании узнавать…

— Я не встретила там никаких призраков, ми… джарт Эйгер, если не считать мэтра Альда и его кошек.

— Пфф! — он усмехнулся. — Не стоит понимать это буквально, Кайя! Но… призраки прошлого… поверь, они там. И не нужно тревожить их покой, — ответил он тихо, а потом добавил уже громче, — и, разумеется, не стоит лазить по подоконникам! Как ты вообще до этого додумалась?

— Но вы же разрешили ходить по всему замку…

— Ходить — да! Но не влезать же на окна на такой высоте! Ты ведь могла упасть! Для чего, по-твоему, существуют ключи? И ты, кстати, прекрасно знаешь, где они лежат в этом доме — могла бы и сама взять!

— Хорошо, ми… джарт Эйгер. Я так и сделаю в следующий раз, — смутилась она и отвела взгляд.

— Я не удивлюсь, если в следующий раз мне придётся объяснять тебе, что не нужно прыгать с башни на башню!

А Кайя стояла и прятала улыбку. Это было забавно — он отчитывает её совсем, как Настоятельница в Обители! И от этого хотелось рассмеяться. Но всё-таки было немного страшно, ведь Эйгер непредсказуем, как восточный ветер, внезапно может начать кричать или разозлится.

— Хорошо ми… джарт Эйгер, я буду осторожна.

— Звучит, как издевательство, но посмотрим, — он встал и указал на дверь, — я еду в город, а ты поедешь со мной.

— С вами? — страх взметнулся откуда-то из глубин памяти.

Мостовая. Кричащая толпа. Обезумевшие лица…

«…убить гадину!».

— Да, со мной. Теперь, когда я уезжаю из замка дальше, чем на пару квардов, мне придётся брать тебя с собой. Я же объяснял вчера тебе про Белую ленту. Ты меня вообще слушала? И… никто тебя не тронет, не надо трястись, как осиновый лист. Зайдёшь в лавки, возьмёшь себе что-нибудь, пока я буду занят. Вчера началась осенняя ярмарка, там будет весело. А теперь пошли, лошади уже осёдланы.

Жаль, что придётся отложить визит к Хранителю, а ведь она надеялась, как можно скорее узнать историю Лааре и всю правду о Звере, если, конечно, мэтр Альд захочет её рассказать. Но выбора не было, придётся ехать.

Во дворе их ждали Ирта, Кудряш и Эрветт. Поздоровались с ней вежливо и церемонно.

Кайе досталась смирная гнедая кобыла, совсем маленькая по сравнению с конём Эйгера. Ирта, подставив ей руки замком, помог взобраться в дамское седло. Хотя айяаррские женщины здесь повсюду ездили в мужских сёдлах, надевая странные широкие юбки-брюки со складками на поясе.

Интересно, чьё это седло? Что за женщина ездила в нём?

Седло было искусно сделанным и богато украшенным, хоть и не новым. И Кайя вдруг подумала, что этот замок больше похож на военный лагерь или казарму, ведь если не считать служанок, то в нём вообще нет женщин — ни экономок, ни родственниц Эйгера…

В нём все встают с первым петухами и ложатся, когда прозвонит колокол на башне, хозяин замка говорит приказами, и никто никогда не смеётся. Впрочем, идёт война. Но ей почему-то казалось, что дело совсем не в этом.

Эйгер выехал первым и пришпорил коня, Кайю пропустили следом, а тройка горцев замыкала их небольшой отряд. С того момента, как Дитамар тащил Кайю за своей лошадью на верёвке, прошло немного времени, но тогда она не успела разглядеть город, запомнила лишь свой страх и крики. А теперь она смотрела по сторонам, удивляясь симметричной архитектуре домов по обе стороны улицы, филигранной каменной кладке, величественным статуям, фонтанам и мостовым. Кое-что, правда, имело запущеный вид, но даже так город был удивительно красив. Залитый солнечным светом и украшенный золотом листвы, он её больше не пугал, наверное, ещё потому, что впереди ехал Эйгер, и она знала, что он не позволит никому из горожан причинить ей вред.

Народ кланялся, снимал шляпы и, прикладывая руку к сердцу, кричал «Яхо!». Слово, в котором у айяарров сплеталось приветствие, радость, любовь и уважение с пожеланиями здоровья. У айяарров всё так. В каждом слове — двойное дно и так много оттенков, что иногда по-человечески понять очень сложно, что именно выражалось в этих словах. Но теперь она понимала, что через Источник, с которым они все связаны, этими тонкими невидимыми нитями, айяарры передают друг другу ещё и свои чувства. Поэтому любой айяарр знает, что за смысл был вложен в адресованные ему слова. И только людям со стороны кажется, что они немногословны, и что в их языке так много всего похожего.

На неё смотрели, скорее, с любопытством, чем со злостью. И это удивляло.

Что с ними произошло? Почему они так переменились?

— Они теперь чувствуют тебя, — сказал внезапно Эйгер, чуть осадив лошадь, — и ты им нравишься.

Но она ведь не спрашивала об этом! Он что же, и мысли её слышит? А как же стена, которую она всё время представляет? Может он её обманул?

Она посмотрела на Эйгера — под полями большой шляпы темнела маска, и волосы падали на плечи, накрытые огромным воротником плаща. Вот если бы она могла видеть его лицо, ей было бы понятней, когда он шутлив, а когда серьёзен, и что вообще он думает. Обманывает её или нет.

Видеть его лицо? А у него оно вообще есть? Лицо чудовища, Кайя! Одумайся!

— Нравлюсь? — спросила она тихо. — В прошлый раз, с Дитамаром, я им совсем не нравилась…

— В прошлый раз ты была чужой, дочерью врага, — ответил Эйгер, похлопывая коня по гриве, — они тебя не знали. А теперь знают.

— Откуда им меня знать? — удивилась Кайя.

— Они ощущают тебя через нашу связь и верят тому, что чувствую я. И они все сейчас о тебе думают, так что не удивляйся.

И она это ощущала. Их мысли. Как шёпот, как прикосновения крыльев бабочек, как паутину на лице, мимолётные и невесомые. Они касались её и, узнавая, исчезали.

Она посмотрела на лица — да, злобы не было, скорее, любопытство и удивление. Странное удивление, как если бы каждый из них развернул подарочную упаковку и вдруг увидел то, на что даже не мог надеяться.

И это…

Стоп!

Она им нравится? Нравится потому, что они верят чувствам Эйгера? Он так сказал. Значит, она нравится Эйгеру? О, боги!

Она залилась краской и отвернулась, глядя на перевал.

С чего вдруг такая глупая мысль? Почему она вообще об этом думает?

Он совсем не имел этого ввиду, айяарр иной раз очень сложно понять, в нём столько эмоциональных оттенков, скрытых в одном и том же слове, и она ещё не так хорошо их улавливает.

Кайя, выбрось эту глупость из головы! Даже если вдруг ты нравишься чудовищу, какая разница! Разве ты хочешь ему нравиться?

Нет! Конечно, нет!

Лошадь под ней начала прядать ушами и подрагивать, чувствуя смятение своей хозяйки. Эйгер обернулся, смотрел некоторое время на Кайю, и казалось, что от смущения у неё вспыхнут даже волосы. Но он ничего не сказал, тронул коня и ускакал вперёд.

Спустились по мосту на центральную улицу и свернули к площади.

— Сегодня осенняя ярмарка. Присмотри себе что-нибудь, бери что понравится, а если потеряешься — просто подумай обо мне и позови, — Эйгер махнул рукой, указывая на ряды, в которых стояли корзины с яблоками, грушами, и висели шерстяные пледы, а за ними виднелись лотки с орехами и мёдом.

Они спешились у красного домика с резными ставнями, похожего на пряничное украшение. Ирта помог ей спуститься и привязал лошадей.

Эйгера тут же обступили горожане, оттеснив Кайю, и она отошла к стене дома. Постояла немного, разглядывая башню с часами и золочёным шпилем, оглядела толпу — на неё смотрели с интересом, но через некоторое время, видимо, удовлетворив любопытство, горожане занялись своими делами, и она пошла вдоль лавок, стараясь не привлекать к себе внимания. Рассматривала зелёные и рыжие шерстяные платки, шали, пледы и плащи, украшенные традиционными айяаррскими квадратами и ромбами. Горцы понимали толк в шерсти. Здесь же, между рядами, ей повстречалась пара пуховых коз с длинной волнистой шерстью, отливающей золотом. Они бродили за хозяином, норовя стащить яблоки с лотков. На помосте шло театральное представление, а поодаль разодетый в красное мужчина выводил залихватские рулады на дзуне. Мимо прошла женщина с гусем в корзине, с шумом прокатили бочки, и Кайя, отступив к лотку, внезапно услышала своё имя.

— Кайя! — обернулась на шёпот. — Кайя!

Она едва не вскрикнула, но успела вовремя прижать ладонь к губам.

Дарри! Дарри! О Боги, что у него с глазами?!

Капитан стоял, разглядывая полосатый плед, и, прикрывая им часть лица, приложил палец к губам. Айяаррская куртка, кожаные штаны, лиловый кушак, залихватски заломленный берет с рыжим пером, а глаза — жёлтые, как у ястреба! Взглянув мельком, она никогда бы не подумала, что это капитан Абалейн!

Она подошла к пледам с другой стороны, взялась за бахрому, разглядывая узор из рыжих квадратов.

Только бы Эйгер этого не почувствовал! Нужно не думать! Что он делает здесь? Как он сюда попал?

Сердце забилось быстро и радостно.

— Дарри! — прошептала она, глядя на плед с другой стороны.

— Кайя! Миледи, как же я рад, что вы живы!

— Как вы здесь оказались? Как там отец?! — столько вопросов теснилось в голове, но нельзя было привлекать внимания.

— Всё нормально. Мы приехали забрать вас. Мой отряд ждёт в лесу, я третий день наблюдаю за замком, видел вчера вас наверху! И вот вы здесь! Мы можем сейчас затеряться в толпе, я вывезу вас к лесу, а там нас уже не найдут!

— Я не могу. Не могу уйти! — прошептала она, наклонившись к пледу.

— У меня есть накидка айяаррская, вас никто даже не заметит.

— Вы не понимаете! Я объясню потом, не здесь. У северной стены замка есть старый вяз. Встретимся там сегодня на закате. Я приду и объясню, а сейчас Эйгер может нас услышать.

— Хорошо! Я буду там, Кайя! — и он дотронулся кончиками пальцев до её руки под бахромой.

— Уходите! Уходите теперь! — прошептала она.

Торговец подошёл, снял плед и протянул ей.

— Возьмите, я вижу, он вам нравится.

— У меня нет денег с собой.

— Не надо денег, — он улыбнулся.

Обратно она шла с пледом, корзинкой орехов, яблок и связкой бубликов, едва чувствуя под собой мостовую. Мысли теснились в голове, и она никак не могла унять бешено бьющееся сердце.

Как скрыть это от Эйгера? Как сделать так, чтобы он не узнал? Не догадался?

Нужно думать о чём-то другом, но мысли возвращались к Дарри. И страх за него и его людей, что прячутся в лесу, заставлял сердце сжиматься и руки дрожать. Ведь если их поймают — убьют. А поймать могут из-за неё! Если она не сможет скрыть свои мысли. Но как же это всё-таки здорово, что он за ней приехал!

И она улыбалась.

Но как убежать?

А ей улыбались в ответ, торговцы давали ей то, на что она смотрела, и приветствовали так, словно знали много лет.

Голова шла кругом.

Она обошла свою лошадь и стала так, чтобы Эйгер не видел её лица. Кудряш забрал покупки, и через некоторое время они двинулись дальше.

— Ты взволнована и довольна. Что случилось? Я вижу, тебе понравилась наша ярмарка, ты просто сияешь, — сказал Эйгер, поравнявшись с её лошадью.

Кайю бросило в жар. Нужно, чтобы он не догадался, не понял! Спрятать всё! Воздвигнуть стену! И она постаралась вспомнить всё лучшее, что произошло за день: солнце, бездонное небо в густой синеве, тёплый ветерок и запах яблок, золото листвы и пушистые пледы в коричневых ромбах, улыбки и приветствия, и ощущение свободы. Она собрала все эти краски, запахи, звуки и выплеснула, построив из них стену, больше похожую, правда, на прозрачный полог шатра, но настолько яркий и искрящийся, что за ним не было видно остального.

— Просто… хороший день. Я почувствовала себя свободной.

Эйгер ничего не ответил, ехал рядом некоторое время, приноравливая шаг своего большого коня к шагам её лошади.

Они остановились ещё в одном месте, и она видела, как мужчины обступили Эйгера и Ирту, махали руками, показывая на дорогу, идущую к перевалу, спорили оживлённо и чертили что-то в пыли кончиком длинной палки.

А она наблюдала.

Как Эйгер слушает каждого, как останавливает разговор, вскидывая руку, чтобы дать слово следующему, как отдаёт указания: коротко и чётко. И в какой-то момент она поняла, что слушает он их лишь из вежливости, он уже знает, что нужно делать, но ждёт, когда каждый выплеснет свою боль. И это её удивило. Так странно было понимать больше, чем видишь.

Как же ей быть? Она не сможет сбежать с Дарри и его людьми, если только… Если только не разорвать связь. Но как разорвать Белую ленту? Должен же быть способ! Не могут же жених и невеста ходить все время друг за другом? Да и лекарь же как-то разрывает связь с больным?

А ещё нужно сделать так, чтобы Эйгер не догадался о том, о чём она будет говорить с Дарри. Ах, только бы он не узнал! Иначе он убьёт капитана и его людей!

Хранитель говорил, что они записывают свои обряды в книгах. Ей нужно поговорить с мэтром Альдом как можно скорее! Но он тоже не должен догадаться.

Эйгер закончил разговор, и они двинулись дальше. Останавливаясь по пути то в одном, то в другом месте, она видела, как хозяин замка решает важные дела, как куда-то услали Эрветта, как горячо спорили, указывая на то на гору, то на перевал. Повстречали мрачного Рарга с перемазанным глиной лицом и в куртке, усыпанной бурой пылью. Кайя не понимала, что происходит, она просто наблюдала за горцами и видела, что в этом они совсем не похожи на людей. Что-то было в них такое, какая-то слаженность, взаимопонимание, словно говорить всегда начинал один, а другой, перехватывая на лету, тут же заканчивал фразу за него. А Эйгер, казалось, понимал их всех.

Чуть позже прискакал Эрветт весь в мыле, и они поехали на рудник.

Вход в шахту был похож на полуобвалившуюся дыру в скале, кругом валялась отработанная порода, а от башни с большим колесом, стоящей поодаль, в ущелье уходила широкая раскатанная телегами дорога. Эйгер и Ирта спустились внутрь, но Кайю туда не взяли. Вернулись быстро. Рассматривали что-то на ладони Эйгера, какие-то камни, и Ирта горячо жестикулировал, показывая то в одну сторону, то в другую.

Кайя прислушивалась, пытаясь почувствовать, что же случилось, потому что все они были взволнованы. Ощутила радость и удивление. Они что-то нашли, интересно — что?

Ирта улыбался, хлопнул себя по коленям, потрепал за плечо Кудряша, а Эйгер сложил камни в карман, и они поехали дальше. Свернули на тропу вдоль реки и оказались на окраине города. Остановились у низких избушек, наспех сколоченных из плохого тёса. В одну из них зашёл Эйгер, Ирта и Кудряш, а Эрветт остался привязывать лошадей. И Кайя тоже осталась снаружи.

Разглядывала сваленный в кучу ржавый горняцкий инструмент у покосившегося забора, сквозь который торчала сорная трава, старые бочки и вросшую в землю телегу без колёс под пологом из дикого вьюнка. Заброшенный огород с чахлыми кустами смородины, коновязь, у которой давно не ставили лошадей, и тощую поленницу дров у стены. Ощутила тоску и запустение. И, сама, не зная почему, вошла в низкие сени, где даже ей пришлось пригибать голову, чтобы пройти в дверь. А дальше — внутрь, в единственную комнату с большой печью посредине.

Было затхло, темно и душно, пахло сыростью, тянувшей откуда-то из-под пола, и болезнью. Вдоль стены стояли лавки и стол, а с другой стороны — кровать. На кровати двое детей, девочки лет пяти и восьми, и рядом, прислонившись к дощатой стене на низком табурете, ещё одна постарше.

— …и никого не осталось? А братья? — спрашивал Эйгер.

— Никого, эфе, — ответила та, что постарше, шмыгая носом.

Тонкая, как тростинка, в грязном платье, которое было ей велико.

— Как зовут?

— Мирра.

— Что с ними? — он указал рукой на кровать.

— Болеют, эфе. Мы все болеем, несколько дней уже. Как пришли…

Девочки на кровати в беспамятстве. Шли долго, от перевала. Был дождь. Промокли. Дом чужой. Брошенный был, они и поселились. Дом остался от горняков. Рудник закрыли, горняки ушли воевать и не вернулись. А девочки — беглянки. Все родные погибли за перевалом. Их дом сожгли. Люди сожгли. А они убежали ночью. Прятались в тальнике у колодца. Мирра самая старшая. Но младше Кайи. Им нечего есть. И они едят мыльный корень, который копают у реки. Он белый и сладкий, но постепенно он их убивает. Вот почему они болеют, не считая голода и простуды.

Кайя схватилась за дверной косяк. Всё это обрушилось на неё как-то сразу, внезапно, заставив скрутить желудок почти до тошноты. Сплелось в клубок: крики, треск горящего дерева и нестерпимый жар, покосившийся драйг, который рубили топорами и тащили лошадью из земли, игрушка, птичка-свистулька с оторванной головой, затоптанная в грязь, и разбитая чашка с синими фиалками по краю. Чёрный тальник в прорехах облетающей листвы и почерневший колодец, сжавшиеся в комок страха дети, и молитва…

Сколько печали… И боли… Зачем? Зачем все это было нужно? Эта война? Что плохого сделали эти девочки?

Её душили слёзы. Она подняла глаза и увидела, что Эйгер смотрит на неё. Повернулась и стремительно вышла на улицу. Отстегнула от седла свои покупки, занесла в дом. Поставила на стол корзину с яблоками, орехами и бубликами, и протянула плед старшей из девочек.

— Вот возьми. И еду. Я завтра ещё привезу. Тот корень, что вы копаете у реки, его нельзя есть, он ядовитый, — она присела на лавку рядом и дотронулась до руки Мирры, холодной и липкой, — я сделаю вам отвар, будете пить и через два дня выздоровеете. Вам сейчас нужно молоко, но сначала берёзовый уголь. Здесь у кого-нибудь есть берёзовый уголь? Печь надо протопить, тут сыро.

Она повернулась к Эйгеру и увидела, как странно смотрят на неё Ирта и Кудряш.

— Уголь? Да найдём, кхм, — Кудряш смущённо кашлянул в кулак, поправил пряжку на ремне и вышел.

— И молоко…

Возвращались домой, когда солнце уже спряталось за лесом на одной из вершин. В ущелье, где находились покосившиеся домишки, уже легла глубокая тень.

Они нашли молоко. И уголь. Кайя сделала отвар. Мирра и её сёстры останутся живы…

— Здесь много таких, — произнёс Эйгер негромко, поравнявшись с Кайей, как только их лошади отъехали от заброшенного двора, — тех, чьи дома сожгли за перевалом. Кто бежал из-под Броха, когда пришли кахоле и стали их выселять. Тех, у кого погибли во время войны кормильцы. И я не могу их всех спасти и вылечить…

Но Кайе не нужно было этого говорить. Она ощущала всё так сильно, что мороз шёл по коже, и её трясло, как от лихорадки. От всей услышанной боли, тоски и бессмысленности происходящего. И в это мгновенье ей вдруг стало искренне жаль Эйгера.

Если она чувствует только тех, кто рядом с ним, и это так невыносимо больно, то как живёт он, чувствуя их всех? Всю боль, которую принесла война?

«…если не хочешь всего этого ощущать, просто представляй между нами стену…».

Но она не могла. Не могла просто отгородиться.

«Да что ты вообще знаешь о боли, и о правде?!».

Всплыли в голове его слова, которые он произнёс тогда, когда они говорили о лицемерии. И сейчас за те слова, сказанные ею в тот момент, в порыве гнева и страха, стало стыдно…

За что? За что ей стыдиться?

За то, что она не понимала этого. Того, что они для него означали. И за свои слова, может быть, излишне хлёсткие, про вино, которым он заливает свою боль.

Да какое вино может такое излечить?! Заставить не чувствовать?

Вспомнила Брох и разорванных Зверем лавочников. Все те ужасы, что рассказывал Дарри и отец. Может, это была месть? Если так, то теперь ей понятны мотивы, но непонятно только одно.

Зачем? Зачем так поступать друг с другом? Кому вообще нужна эта война? Если Зверь мстит за убитых, то кто и за что мстит Зверю? И с чего вообще всё началось? А главное — как это остановить?

Она взглянула на Эйгера, в глазах снова стояли слёзы. Она бы и хотела их подавить, но не могла.

— А вы можете взять Мирру в замок? На кухню или в служанки? Вы ведь говорили, что я могу попросить, что захочу… в разумных пределах… И это… это ведь в разумных пределах?

Он смотрел на неё долго, мерно покачиваясь в седле и молчал, но под полами шляпы и за маской нельзя было разгадать его молчания, и Кайя попыталась почувствовать, что же он думает, но тут же наткнулась на глухую стену. Наконец, он ответил, тихо и как-то отстранённо:

— И ты тоже не сможешь спасти их всех, Кайя…

И отвернулся.

Они обречены. Все.

Понимание этого навалилось на неё таким грузом, что сердце едва не разорвалось.

Она пришпорила коня и поскакала вперёд так, что из-под копыт полетела комьями земля. А ветер, бьющий в лицо, смахнул слезы.

— Ияхооо! — воскликнул Ирта и помчался следом.

* * *

Кайя бродила по комнате, думая обо всём, что узнала и увидела за этот день. Завтра же она пойдёт к мэтру Альду и выяснит, что здесь произошло. Так ведь не должно быть! Не должно…

Было душно. Лазурь неба выцвела, и закатное солнце окрасило его розовым. Из-за горизонта потянулись первые признаки грозы — тучи, похожие на щупальца или пальцы, вытянувшиеся вдоль перевала. Кайя распахнула окна, глядя как багровый диск солнца погружается в них.

Как жарко для осени…

Выглянула за дверь. Никого.

Сейчас начнёт смеркаться, и Дарри будет ждать её у старого вяза. Она осторожно притворила дверь и пошла знакомым путём. Повстречала Айру с корзиной белья, но сделала вид, что гуляет по галерее, глядя на закат. Айра присела в кривоватом реверансе и поспешила дальше, перехватив корзину поудобнее.

Темнело быстро. Кайя добралась до окна и представила себя кошкой, идущей по перилам, окружила образ ночными шорохами и звуками, тенями и запахами, и отпустила эту мысль бродить по коридорам.

Если Эйгер захочет узнать, что она делает или что чувствует, то пусть видит этот образ. Так она делала впервые, но уверена была, что получится. Почему? Она не знала. Некоторые вещи теперь приходили к ней сами собой, словно из глубин какой-то древней памяти, к которой у неё внезапно появился ключ. Она пробовала их так, как будто это были давно забытые, но очень знакомые предметы, как детские куклы, что хранятся обычно на дне сундука под ворохом старых вещей.

Кайя отпёрла ставни и вслушалась. За ней никто не шёл, замок готовился ко сну. На старом вязе шелохнулась тень.

— Дарри?

— Миледи, Кайя!

Капитан, пробравшись по ветке, хотел спрыгнуть на подоконник, но она остановила его.

— Не прикасайся к камням! Дерево тебя не выдаст, а замок всё сообщит хозяину, если тот его спросит!

Дарри усмехнулся.

— Миледи стала разбираться в айяаррских штучках!

— Ах, Дарри! Как там отец? — с тревогой в голосе спросила Кайя.

— Всё хорошо. Но, миледи, я обещал ему, что увезу вас отсюда, иначе вас убьют.

— Почему убьют? Отец же сдержал слово.

— В том-то и дело, что это пока. Но в итоге, его милость всё-таки не сдержит слово. И поэтому я здесь, нам надо бежать.

— Что? Но почему?

— Королева была очень недовольна нашим поражением, — ответил Дарри почти шёпотом, — сговорилась с другим прайдом, с Турами, что те проведут наши войска через горы, через Большое седло в тыл айяарров, прямо к их заставам. Так что, миледи Кайя, никто не будет ждать весны. И ваш отец ничего не может сделать с этим — приказ королевы.

— С Турами? Но… я не могу бежать!

Кайя рассказала о том, что произошло после её побега.

— Сукин сын! Проклятый айяарр! Простите, миледи! — Дарри ругнулся и добавил. — Я убью его!

— Тогда я тоже умру. Потому что мы теперь связаны.

— Значит, нужно разорвать эту связь! — горячо произнёс капитан.

— Но я не знаю, как!

— Вы должны узнать, миледи. У нас мало времени, совсем мало! Недели две на всё-провсё, и то, если очень повезёт! Я выпросил у вашего отца месяц, и когда мы уезжали, была чёрная луна, а завтра уже полнолуние, а значит две недели прошли. Осталось всего ничего, а потом начнётся штурм и первое, что сделает Эйгер — убьёт вас, — Дарри протянул руку, чтобы коснуться Кайи, но она отсутупила в сторону, покачав головой.

Дарри неохотно убрал руку и спросил:

— А вы видели Зверя, миледи? Кто он?

— Зверь? Я не знаю… Может Эйгер… Наверное… Но я не уверена. Я видела его руку, которую он прячет в перчатке. И это не рука, это лапа зверя. Но я не видела ничего другого. А так он просто… грубый и…

Слова не шли с языка. Спроси её пару дней назад, она бы ответила, не задумываясь, что Зверь — это Эйгер. Но сейчас Кайя не могла объяснить, что же она самом деле думает о нём. О чудовище из Лааре.

Он бесцеремонный, и грубый, и он ненавидит людей, и он… И он её спас. Дважды. Она жива, и он заботится о ней. И об остальных. Но, быть может, это просто их закон чести заставляет его быть таким? Он дал слово, которое не может нарушить?

— А он снимал маску?

— Нет. Ни разу.

— Я слышал сегодня на ярмарке, как болтали ваши попутчики. На днях будет какой-то праздник, бал или что-то вроде того. Самое подходящее время для побега. Вам нужно, миледи, до этого бала узнать, как разорвать эту ленту. Или мне придётся увезти вас вместе с проклятым айяарром, а это будет очень непросто!

Он усмехнулся.

— Я постараюсь, — ответила Кайя.

— А потом я убью его! — горячо прошептал Дарри.

— Нет, не нужно никого убивать, просто убежим! — воскликнула она, сама даже не зная почему.

А ведь ещё совсем недавно, сидя за столом, когда Эйгер спрашивал её о мечтах, она думала именно об этом, чтобы отец победил в войне и убил чудовище.

— Он убил моего друга в Ирмелине. Ройгарда Лардо, — резко произнёс Дарри.

— Что? Как убил? — вздрогнула Кайя.

Ройгард Лардо, человек, чьим именем представился Дитамар.

— Перед тем балом… он убил Ройгарда… в Ирмелине, у водопадов… разорвал на части! И я поклялся, что убью его!

Голос капитана стал глухим.

Милостивые боги! Убил друга Дарри! Но… Она не знала этого.

Она ведь думала, что Дитамар просто представился другим человеком. Но зачем ему менять лицо? Быть может это Эйгеру нужно было лицо Ройгарда? Но ведь на балу с ней танцевал Дитамар, и у него всё в порядке с собственным лицом, так зачем он это сделал? Зачем ему чужое лицо? Или, это лицо — плод её воображения? Как там говорил Эйгер — отражение её собственных желаний?

— Мне жаль, — она вздохнула, вспоминая бал и Рокну, — а как… как выглядел ваш друг?

— Что? В смысле?

— Опишите мне его внешность.

— Зачем? — удивился капитан.

— Дитамар, брат Эйгера, представился его именем на балу в Рокне. И он выглядел не собой — другим человеком, совсем другим, другое лицо, другой голос. Неужели они могут менять лица, брать их у людей? И зачем он это сделал? Если бы это был Эйгер, я бы поняла — чужое лицо ему нужно вместо маски, но зачем другое лицо нужно было Дитамару? — прошептала Кайя.

Не для того же, чтобы посмеяться над ней?

— Проклятые колдуны! — произнёс Дарри зло. — Ройгард похож… он был… похож на отца. Голубые глаза, волосы русые, светлые, летом так вообще выгорали в белый, как пшеница становились. Лицо… круглое, что ли, ниже меня ростом…

Кайя слушала, склонив набок голову и вспоминая бал в Рокне. То лицо, с каким Дитамар предстал перед ней на балу, она не забудет никогда. Но по описанию это было не лицо Ройгарда.

Айяаррская магия. Эйгер сказал же, что это был лишь мираж, лишь её мечта.

Она совсем запуталась. Значит, это Эйгер убил Ройгарда? И Дитамар взял его имя. Но зачем? Зачем ехать в Ирмелин, искать Ройгарда Лардо, убивать его, а затем ехать на бал в Рокну? Он ведь мог представиться кем угодно! А если бы Дарри не уехал из Рокны? Если бы он был на балу, он бы понял обман. Так зачем вообще нужен был Ройгард?

— Но зачем ему убивать именно Ройгарда? — удивлённо спросила Кайя.

— Я был у одной старухи, таврачки. Спрашивал про Зверя. И она сказала, что Зверь — это отверженный, айяарр, потерявший связь с Источником. Он убивает, чтобы питаться людским страхом, ненавистью, и это заменяет ему те силы, что раньше давал Источник. Как-то так. Я не сильно ещё разбираюсь в этих айяаррских делах. Но, главное, Зверь знал, что я охочусь за ним, и как сильно я хочу его поймать, и он хотел сделать мне больно. Через Ройгарда.

— Но… Эйгер связан с Источником. Он не отверженный… И Дитмар тоже…

— Ну, старуха не знает точно, она раскинула на картах. Сказала, это кто-то двуликий — с двумя лицами как будто. Кто-то здесь похож на двуликого?

Кайя вспомнила маску Эйгера. Что под ней? И его маска — чем не второе лицо…

Но промолчала.

— Мне нужно идти. Я не хочу, чтобы он узнал о нашей встрече. Я постараюсь найти способ разорвать эту ленту. А вы будьте осторожны! Айяарры если захотят, то слышат камни, любые камни, все, которые вокруг.

— Кайя! Миледи, послушайте, — голос Дарри был взволнован, — у нас семь-восемь дней, чтобы забрать вас отсюда, не больше! Я смогу столько ждать. Ведь нам ещё нужно отъехать на безопасное расстояние до штурма. А потом, когда они поймут… когда наши люди будут уже на этой стороне, они убьют вас! От ярости или бессилия, или назло. И чтобы этого не допустить, мне придётся выкрасть вас вместе с Эйгером, если вы не найдёте способ разорвать эту связь! Поэтому поторопитесь!

— Встретимся здесь же в это же время через два дня. Я расскажу, что смогу узнать. Я постараюсь выспросить у него или поищу в книгах. И держитесь подальше от камней и мёртвого леса!

— Ещё, миледи, вот, — Дарри расстегнул воротник, снял с шеи мешочек на кожаном шнурке и, взяв Кайю за руку, вложил ей в ладонь, — ваш отец просил передать.

— Что это?

— Какой-то оберег. Он сказал, что это принадлежало вашей матери, и будет вас охранять. Он очень хотел, чтобы это был у вас.

— Спасибо!

Кайя зажала мешочек в руке и спрыгнула с подоконника.

— Увидимся послезавтра!

— Увидимся послезавтра… Кайя.

Дарри посидел ещё на дереве, улыбнулся и растворился в темноте.

Глава 22. Танец

Кайя шла по галерее обдумывая всё услышанное.

— Любишь ночные прогулки? — раздался голос Эйгера почти у самого уха.

Кайя вздрогнула и остановилась. От колонны отделилась тень, и он шагнул ей навстречу, перегородив дорогу.

Сейчас он всё поймёт! Он узнает, где она была и поймает Дарри!

Она сделала шаг назад. Лихорадочно представляя между ними стену, стиснула в руке мешочек, который дал капитан, и спрятала его в карман платья.

— Да, ми… джарт Эйгер, слишком душно, я хотела пройтись, — голос предательски дрогнул.

Они стояли на открытой галерее, арки которой выходили на запад, туда, где ушедшее солнце оставило лишь багровый росчерк среди туч. Было сумрачно, а под сводами и вовсе темно, и Кайе внезапно стало страшно.

Может, он следил за ней?

И теперь вот она стоит здесь совсем одна, в темноте, не считая чудовища под маской, которое может…

А что мешает ему сделать это при свете дня и в любой момент?

Она и так в полной его власти, разве ему нужно ждать темноты?

Разве в темноте она в большей опасности, чем днём?

Успокойся, Кайя!

И страх отступил.

Она поняла, что пугает её сейчас совсем другая мысль — она не сможет ему соврать, если он спросит, о том, где она была.

Почему ей так трудно лгать ему?

— Красивый закат, верно? — произнёс он и облокотился о гранитные перила.

— Да. Красивый…

Она посмотрела на горизонт. Чёрные тучи, подсвеченные по краю ушедшим солнцем, клубились над перевалом, а с другой стороны, из-за гор, медленно выползала луна. Большая, жёлтая, чуть скошенная сбоку, отчего походившая на огромный маслянистый блин, она наливалась призрачным светом — завтра полнолуние. И идущие с запада тучи тянули к ней свои хищные пальцы.

Было тихо и тревожно. Мир вокруг не засыпал, мир замер в ожидании грозы. Ни одного движения воздуха, ни дуновения ветерка.

Как душно, как жарко для осени…

— Сегодня ты улыбалась, — сказал Эйгер тихо, — впервые. И… я рад. Тебе это очень идёт, Кайя.

— Спасибо, ми… джарт Эйгер. Мне понравился город. Спасибо, что вы мне его показали.

— Почему ты все время говоришь мне это коринтийское «вы»? Я же просил тебя! — в голосе досада.

— Простите, но я…

Она запнулась.

Что сказать ему? Как объяснить, что каждый раз у неё горло перехватывает, когда нужно подойти к нему или сказать что-то первой. А это «ты» — оно сокращает пространство между ними. Безопасное пространство. И почему он хочет, чтобы она называла его Эйгером? Почему он носит это странное и страшное имя?

— …но ты не можешь себя заставить. Да?

Как он понял?!

— Я не это хотела сказать, ми… л… джарт Эйгер, я не…

Она снова запнулась.

— Я так сильно тебя пугаю?..

Хорошо, что он не видит её лица. Это даже хорошо, что сейчас темно. Ведь она не знала, что ответить. Соврать? Он поймёт и будет кричать на неё. Сказать правду? Он обидится. А она не хотела ни первого, ни второго.

— …Я так страшен, и поэтому всякий раз, когда ты обращаешься ко мне, то начинаешь дрожать, как осиновый лист? Скажи, я действительно, так ужасен? — он повернулся к ней, тёмное пятно на фоне восходящей луны.

Ей так трудно, потому что она не видит его лица, как будто она слепа. Не понимает, о чём он думает. Улыбается или хмурится. И эта маска… она пугает её даже больше, чем то, что под ней. Уж лучше бы она увидела его лицо, каким бы оно ни было ужасным.

— Я не знаю…

— Не знаешь? — он усмехнулся. — И как это понимать? Ты боишься, я же вижу, не лги мне.

Она набрала воздуха в лёгкие. Лучше сказать правду. Пусть он накричит на неё, зато хотя бы не догадается о том, куда она ходила.

— Иногда, ми… джарт Эйгер, вы… то есть, ты… меня пугаете. Когда кричите или требуете… требуешь, чтобы я говорила правду или… не важно. Когда злитесь… злишься на меня. А иногда, нет, когда… говоришь с Иртой, например.

— Хорошая попытка перейти на «ты»! Но я понял, — он усмехнулся, а затем ответил серьёзно: — Иногда я бываю не сдержан и груб, но это не потому, что я хочу тебя обидеть. И я не злюсь на тебя, если ты так думаешь. Просто я такой. Я уже давно такой. Все привыкли.

Почему? Почему он такой?

Она сделала полшага назад, и тоже прислонилась к перилам.

— Я ждал тебя. Хотел с тобой поговорить, наедине… в подходящей обстановке, — произнёс он негромко.

И слова эти пугали.

Слишком уж серьёзным был его голос. Слишком странной эта встреча. И эта темнота заставляла думать всякое. Кайя прижалась к перилам, пытаясь унять сердцебиение.

Почему он здесь? Может быть, он следил за ней? Караулил? Догадался?

— Знаешь, я не люблю ложь. Не люблю, когда мне врут. Но ещё больше не люблю врать сам. И я мог бы тебе, конечно, соврать, и попытаться добиться того, что мне нужно, как Дитамар, ложью или лестью. Но я не Дитамар. Так что, наверное, сначала это будет просьба…

Он говорил медленно, даже осторожно, взвешивая каждое слово.

— …Но если ты не согласишься, а мне бы хотелось, чтобы ты согласилась… Так вот, если нет, то, наверное, мне придётся тебя заставить, подчинив своей воле. И я это могу. Но я всё-таки хотел бы, чтобы ты поняла, почему я это прошу, и сделала добровольно. Потому что мы оба заложники ситуации, хотя это и звучит глупо.

Кайя слушала, и сердце её билось в ушах набатом.

О чём это он? Что ему от неё нужно? О чём таком он хочет её просить и что собирается заставить? Неужели он всё-таки понял?

— И что вы… ты… хотел попросить? — она запнулась дважды.

Ей показалось, он вздохнул.

— Я жду важных гостей. Из прайда Тур. В честь которых Ибексы устраивают приём. Скоро. Будет праздник, бал, видимо. И мне нужно, чтобы на этом приёме ты сыграла определённую роль.

— Роль? — она выдохнула с облегчением. — Какую роль?

Слава богам, он не догадался!

— Мне нужен союз с Турами. Военный союз. Направленный, как ты понимаешь, против твоего отца и… королевы. Но Туры — торговцы. В любом союзе ищут выгоду и присоединяются всегда только к сильной стороне. И они хотели, зная, что нас ждёт, получить от Лааре кусок пожирнее. Но своим появлением здесь ты спутала их планы. Их гонец, Нэйдар, когда был здесь, видел тебя. И мы сначала не придали этому значения, пока Ирта не рассказал, что их гонец тебя узнал.

— Он меня просто перепутал.

— Да, перепутал… с твоей матерью. И это в корне меняет дело. Ты знаешь, кем была твоя мать?

— Кроме того, что была ведой? Нет.

— И я тоже не знал сначала. Но Дитамар выяснил это у Туров. Она была Хранительницей Древа. Как я в прайде Ибекс — верховный джарт, так и она в своём прайде была старшей. Гонец Туров потому тебя и узнал, думал, что ты — это она, а он её знал когда-то. Сказал, что ты похожа на неё, как две капли воды. И вот Дитамар, которому врать, как с горы катиться, не растерялся. Он вообще мастер махровой лжи, и сказал Турам, что прайд твоей матери жив и поддерживает нас, хотя о нём давно ничего и не было слышно. А ты посланница от прайда, дочь самой Рии Миларды. И после этого Туры переменились, пообещали нас поддержать. Для этого они и приезжают. Для переговоров. И план таков, что они должны увидеть тебя и поверить в ложь Дитамара. Вот поэтому мы и устраиваем праздник, как сказал мой брат: «Блеф — это блеф». И я понимаю, что для тебя помочь мне в этом деле, значит помочь врагам своего отца. Но мы в отчаянном положении, не буду врать — без союза с Турами следующая весна будет для нас последней.

Он не знает, что последней для Лааре станет уже эта осень…

Эйгер замолчал, глядя в темноту. А Кайя смотрела на него и думала о том, что сказал Дарри.

Луна отделилась от горы, и на фоне её жёлтого света отчётливо проступал силуэт Эйгера — большой, горбатый и чёрный.

В его словах было столько горечи и усталости, и она легла Кайе на плечи, просто накрыв её. И мысли о Дарри и побеге ушли куда-то вглубь. Вспомнилась Мирра и пожар, крики, раздавленная игрушка и вся эта боль…

«…Они и так обречены, без Источника, ты же понимаешь? На сколько их хватит, когда Источник умрёт, на год? И то, если раньше королева не велит всех перевешать на берёзах по дороге на Олений Рог после того, как войска Альбы возьмут город…».

Всплыли слова Дитамара, которые она подслушала тогда. Теперь она понимала. Понимала, что он тогда имел ввиду.

— Но что такого ценного в том, что вас поддержат веды? Почему для Туров это так важно?

— Ты что, совсем ничего не знаешь о своих корнях? — спросил он удивлённо.

— Нет. Я же говорила.

— Ну, скажем так, я тогда не совсем тебе поверил. Но теперь, кажется, ты не врёшь.

Врёт? Опять он за своё!

— В этом, я… тебя, не обманывала!

— Да, и сейчас я тебе верю. Ты спросила, что такого ценного, — он задумался на мгновенье, — видишь ли, наши Источники питаются напрямую от силы камней. И сила эта сначала мёртвая, тяжёлая, сырая, как каменная порода, из которой нужно ещё высечь ценное, обработать, огранить и дать ей жизнь. Она проходит через нас, через каждого айяарра ручейком и только потом собирается в один Источник. Уже изменённая нами, живая. И для этого… для того, чтобы наш Источник наполнялся и жил, необходим сильный прайд, умение управлять каждым ручейком, копить силу, мастерство… время… опыт… многое… из того, чего у нас уже нет. А веды берут живую силу — деревьев, трав, зверей и птиц, силу, которую за них из мёртвой превратили в живую все эти белки, зайцы и осины. И эта сила, она как вода, может питать всё. И управлять всем живым. Ты видела Малый круг прайдов — веды находятся в середине круга. Знаешь почему? Каждый айяарр добывает частичку силы: мы — из камней, Туры — из глины и песка, кто-то из воды, ветра или огня, а веды получают её всю. Отовсюду. Веды — это сама жизнь. Объединившись с нами, если говорить о том, что могло бы быть, такой союзник спас бы Лааре. И Туры это понимают.

— Но ведь прайд моей матери погиб? Вы… ты же сам так говорил.

— Во-первых, Туры об этом не знают. А во-вторых, видимо, Хранительница Древа осталась жива или передала кому-то свои силы, но твоё Древо живо, раз ты могла бродить здесь в кошачьем обличье. Где-то есть Хранительница…

— Моя мать может быть жива?!

— Не знаю. Возможно. А быть может, это кто-то другой. Но Туры поверили в историю, сочинённую Дитамаром. Так что мне нужен твой ответ, Кайя.

— И что я должна буду сделать на этом приёме?

— А что делают на приёмах? — он усмехнулся. — Пить вино, улыбаться… танцевать со мной и Карриганом — верховным джартом Туров. Сделать так, чтобы Туры поверили в наш союз.

— Я поняла… Ваш брат говорил «Она должна сиять от счастья, как будто она без ума от тебя и всех нас». Я слышала ваш разговор в обеденном зале.

Эйгер тихо рассмеялся.

— Похоже, ты все время подслушиваешь, маленькая веда! У тебя просто талант слышать то, что не предназначено для твоих ушей!

— Я тоже не люблю ложь. И спасибо, что сказали… сказал мне всё, как есть.

Наступила тишина. Душная и вязкая. Где-то вдали заворчал гром, на горизонте полыхнуло рыжим. Гроза неторопливо перебиралась через перевал.

Неужели её мать может быть жива?

— Так что же ты ответишь, Кайя?

Странно было слышать это всё. И разговор их был не такой, как всегда. Что-то возникло между ними сейчас. Быть может, доверие?

— А что значит «подчинить своей воле»?

— Я могу использовать силу Источника, подавить твою волю, заставить говорить и делать то, что мне нужно. Без твоего разрешения.

— И почему вы… ты просто этого не сделали? Не сделал? Я бы даже не знала.

— Ну, причин несколько. Например, это потратит силы Источника, которых и так мало, или Карриган может это заметить, он хоть и Тур, но не так туп, как о нём думает мой брат. Но раз у нас сегодня вечер правды, то, я должен сказать, что они могли бы быть причинами, но главная причина не в этом.

— А в чём?

— Ты — не кахоле, Кайя, — сказал он твёрдо, — ты не одна из них. Что бы ты там не думала. Ты одна из нас, и ты — веда, всегда ею была, как бы из тебя не делали человека в Обители. Я видел сегодня это в твоих глазах, в том доме, где ты лечила детей. И поэтому я не могу так с тобой поступить. Вернее, я, конечно, сделаю это, если ты мне откажешь, потому что я должен думать о своём народе. Но ты должна это знать. Без обмана…

В сумраке, когда не видно было его маски, руки в перчатке, горба, когда слышен был только голос, и темнота смягчала смысл и остроту слов, Кайя почувствовала, что понимает его. Понимает, почему он делает это, и что, наверное, она сама поступила бы так же, будь на его месте.

— …Так что ты ответишь, Кайя? — спросил он настойчиво.

— И если я откажусь, вы… ты, подчинишь меня своей воле и всё равно сделаешь это?

— Да. Сделаю.

Она вздохнула.

— Тогда я согласна пить вино, улыбаться и сидеть за столом. Но с танцами, увы, я не очень танцую, вы же… ты же помнишь, и вообще… Может быть, я просто поприветствую их?

— Так это значит «да»?

— Ну, вроде того.

Он повернулся и смотрел на неё молча. Луна светила Кайе прямо в лицо, и ей стало даже как-то не по себе от этой затянувшейся паузы. Ах, хоть бы он уже скорее её отпустил!

— Почему ты согласилась так легко?

Почему?

— А разве у меня был выбор? Вы же… ты же просто хотел очистить свою совесть этим разговором. Но я понимаю… понимаю, почему ты это делаешь.

— Очистить совесть?! — его голос слился с громом. — И это не ответ, Кайя! Так почему?

Почему?

Она согласилась потому, что, наверное, Лааре не заслуживает того, чтобы погибнуть. И, наверное, эта отсрочка может что-то изменить. И, наверное… Наверное, она где-то в глубине души хочет их всех спасти: Мирру, Ирту, Кудряша… Хоть он и сказал, что спасти их нельзя.

— Вы же знаете ответ! — воскликнула она.

Зачем он спрашивает её, он же всё прекрасно понимает! И чувствует. Ведь они теперь связаны. И как бы она не пыталась выстроить между ними стену, сострадание не удержит никакая стена. Поэтому она не станет ему отвечать.

Он помолчал и спросил уже мягко:

— То есть, единственное, что тебя беспокоит теперь — неумение танцевать?

— Ну… наверное, да.

Он резко оттолкнулся от перил, шагнул к ней и взял за руку.

— Идём. Идём со мной.

И потащил за собой по галерее.

— Что? Куда? Милорд… куда мы идём? — воскликнула она, испугавшись его неожиданного порыва.

— Поправим этот досадный пробел.

— Какой пробел?

— Научим тебя танцевать.

У Кайи душа ушла в пятки.

Что? Танцевать? С ним? Сейчас? Ночью?

Она хотела возразить, но он шёл уверенно и размашисто, как ходил обычно, а его рука держала руку Кайи так крепко, что ей приходилось почти бежать.

— Ми… джарт Эйгер, можно помедленнее! — воскликнула она, споткнувшись о порог.

Он остановился резко, и она едва на него не налетела.

— Прости, я неуклюж. Я хотел бы быть нежнее, но… тебе придётся привыкнуть к этому…

— К чему?

— К тому, что я такой.

Привыкнуть?

Она не понимала, о чём он говорил.

— Входи, — Эйгер распахнул двери.

В этой комнате Кайя никогда не была. Полукруглый зал переходил в открытую террасу, залитую луной. Эйгер дотронулся до колонн, и засияли камни, наполнив залу призрачным светом.

Внутри было совсем пусто, ничего, кроме дикого винограда, пробравшегося с террасы на стены, и сухих листьев на мозаичном полу.

— Ты войдёшь или так и будешь стоять в дверях?

Кайя шагнула внутрь. Ей было страшно и как-то неловко, потому что мысль о том, чтобы танцевать с ним здесь ночью вгоняла её в краску. Сердце билось отчаянно, и ещё больше её пугало то, что когда она будет так близко, вдруг он поймёт, вдруг почувствует её маленький секрет? И к этому примешивалась горечь мысли о том, что, быть может, это он убил Ройгарда Лардо… этими самыми руками. Но потом почему-то вспомнилась их поездка на лошади, когда она его обнимала, и танец в Рокне, и этот разговор на галерее, и все смешалось.

Она вошла внутрь и остановилась на полпути к центру зала.

— Так почему же ты, воспитанница Обители, не умеешь танцевать? — спросил он с усмешкой в голосе, подходя к ней. — Всем красивым девушкам полагается это уметь.

— Наверное, это просто не моё, — она чуть отступила назад.

— А может, не было подходящего кавалера?

— В Обители не было вообще никаких кавалеров, ми… джарт Эйгер. Чаще всего, кавалером была я для других девушек… из-за своего роста.

— Роста?

— Ну, это только вы… ты называешь меня маленькой ведой, а так я совсем не маленькая.

Он расхохотался.

— Тебе это не нравится?

— Что?

— Что я так тебя называю?

— Я… я не знаю, но это звучит как насмешка, ведь…

— А как ты хочешь, чтобы я тебя называл? — спросил он негромко и его голос наполнился теплотой.

Что он имеет ввиду? Что хочет от неё услышать?

— Вы… Ты… можешь называть меня просто по имени.

— А что насчёт кавалеров, Кайя? У тебя ведь были поклонники? Женихи? С кем-то же ты танцевала на том балу!

— Я не люблю вспоминать об этом.

— Неужели не нашлось какого-нибудь завалящего коринтийского барона из тех, с кем ты танцевала, и который бы по достоинству оценил тот изумруд, что попал ему в руки? Или ты вела себя с ними так же, как и со мной: молчала и тряслась, как осиновый лист? — в его голосе звучала странная смесь насмешки, любопытсва и чего-то ещё, похожего на раздражение, будто мысль о том, что кто-то танцевал с ней на балу, была ему очень неприятна.

Он дразнил её, и это сбивало с толку. Она не знала, что ответить.

— Иногда мне кажется, что нормально разговаривать ты можешь только с кустами! Ты ведь танцевала с Дитамаром, и, должен сказать, у тебя это отменно получалось!

Это было совсем другое.

— Вы сами сказали, что это была айяаррская магия! — выпалила она в свою защиту.

— Магия, говоришь?

Он подошёл к ней и подал руку.

— Итак … Кайя.

— А музыка? Разве мы будем танцевать в тишине? — спросила она, а в горле пересохло.

Она должна подать ему руку? И положить на плечо другую. В темноте и тишине это выглядело слишком… вызывающе и откровенно. И она смутилась и испугалась, вспомнив их танец на карнавале.

— Ах да. Музыка. Но сначала дай руку.

Она положила свою ледяную ладонь поверх его ладони и замерла, чувствуя, как на её спину легла его рука. Та, что в перчатке. С чёрными когтями…

Его ладонь была большой и горячей, и её маленькая рука просто утонула в ней. И вместе с прикосновением пришла музыка, откуда-то издалека. Она играла у неё в голове, и наполняла собой весь зал, и это было так странно и волшебно.

Сердце колотилось, как у зайца, и тело совсем не слушалось её. Взгляд упирался в синий жилет с серебряными пуговицами, и она боялась поднять глаза, чтобы только не увидеть маску Эйгера так близко. Она боялась даже дышать, и спина была такой напряжённой, словно он касался её не рукой в перчатке, а рукоятью ярга. От этого страха ноги заплетались, и через несколько шагов она споткнулась, наступила себе на платье, а затем ему на ногу.

Музыка оборвалась, и они остановились.

— Стой! — произнёс он громко и отпустил её. — Дуарх бы побрал тебя и твой страх, Кайя! Можно подумать, тебя обмазывают маслом, чтобы надеть на вертел! Так не пойдёт. Развяжи пояс.

— Что? Зачем? — дрожащим голосом спросила она.

— Делай, что говорю! — ответил он тоном, не терпящим возражений.

Кайя непослушными пальцами развязала широкий шёлковый пояс.

— Дай его сюда и повернись…

Сначала она не поняла, что он хочет сделать. В голову полезли самые ужасные мысли, и почему-то подумалось, что он сейчас набросит его на шею и примется душить. Или ещё что похуже.

Но Эйгер взял пояс и осторожно завязал ей глаза.

— А теперь урок первый, — он наклонился к её уху и прошептал, — забудь о глазах. Не нужно смотреть. Глаза врут. Только слушай и чувствуй. Танец — это чувства. Нужно чувствовать того, с кем ты рядом. Ощущать его. Никакой магии, Кайя. Никакой магии. Просто никогда не танцуй с тем, кто тебе не нравится.

Его шёпот казался ей пальцами, перебирающими струны дзуны. И, как пальцы, трогая струны, извлекают музыку, так и эти слова рождали в её душе свою музыку, заставляли сердце биться быстрее, и тёплый клубок зашевелился где-то внутри.

Кайя слышала, как он обошёл её, взял руку и положил себе на плечо, а вторую легонько сжал в ладони.

«Никогда не танцуй с тем, кто тебе не нравится».

Но как же он? Она же должна танцевать с ним, а он ей не нравится! А он ей не нравится?.. Или нравится?.. О Боги! Он же её пугает, пугает так сильно, что коленки дрожат. Но не потому, что у него, наверное, клыки, безобразное лицо Зверя, рука с когтями, и не потому, что он разрывал людей на части. Тогда почему? Почему, когда он так близко, ей кажется, что сердце у неё вырвется из груди, почему его голос заставляет её вздрагивать …

…музыка нарастала и оборвала её мысль.

Как он это делает?

Они сделал шаг… ещё один шаг… поворот… наклон… ещё шаг… и дальше шаги, поворот и снова…

Тело само ловило ритм, руки предугадывали движения. Это было так удивительно и просто — танцевать с завязанными глазами. Теперь, когда она не смотрела на него, исчезла маска и исчез страх. Это был просто зал, просто музыка и просто танец. Они сделали несколько поворотов, и она ни разу не наступила ему на ногу.

— Теперь ты понимаешь, что значит чувствовать?

Она хотела снять повязку с глаз, но он перехватил её руку.

— Нет, нет, погоди. Это был только первый урок, а теперь урок второй. Ты же не будешь танцевать всегда с закрытыми глазами? Но стоит их открыть, и ты снова начнёшь прятать взгляд, краснеть и наступать мне на ноги! И ты будешь дрожать и делать, что угодно, лишь бы не смотреть на моё… на мою маску. И потом, Карриган должен поверить в твою силу. Я знаю Карригана, он захочет проверить, потанцует с тобой и поймёт, что мы его дурим. Так что тебе нужно научиться быть ведой. В полном смысле этого слова.

— Что это значит? — спросила она непонимающе.

— Ты ведь уже умеешь прикасаться к Источнику? К другим? Ко мне?

— Я не знаю… Я что-то умею, но не могу объяснить этого.

Они снова обошёл её и встал за спиной.

— Только не бойся и не дрожи, я ничего с тобой не сделаю. Но ты должна научиться давать другим то, что они хотят чувствовать. Только тогда Карриган поверит, что в тебе достаточно силы. Только когда ты дашь ему то, что он хочет чувствовать. А веды умеют это лучше всех. Ты же помнишь, что сделал Дитамар тогда, на балу? Ты же помнишь, что ты видела? И ты должна уметь так же.

Что всё это значит? Что она должна будет сделать?

— Я не понимаю…

— Наша связь с Источником и со всем миром идёт отсюда.

Он коснулся кончиками пальцев её спины где-то между лопатками. И от неожиданности она вздрогнула.

— Я же сказал, не бойся. Что ты чувствуешь сейчас?

Он снова дотронулся до спины, и она ощутила. Нет, он касался не кожи, он вообще её не касался. У неё за спиной, между лопатками возникло что-то невесомое и лёгкое, и прозрачное, как крылья стрекозы. Оно выходило от сердца через спину, и дрожало там, как тёплое облако, как воздушные крылья. Что-то, что она впервые ощутила во время обряда Белой ленты. И сейчас он касался этих крыльев… и это было приятно.

— Это крылья? — спросила она.

— Ну, можно и так сказать, — он усмехнулся едва слышно, — а теперь я уберу руку, а ты попробуй этими крыльями, сама дотронуться до моей руки.

— Но как?

— Нужно просто захотеть. Представь, что это рука и дотянись.

Она дотянулась. Коснулась. Горячо!

— А теперь коснись стены напротив.

— Разве я смогу? Они же… маленькие!

— Сможешь, — он снова усмехнулся едва слышно.

Крылья развернулись и вдруг стали больше, раскинулись над ней и, вытянувшись вперёд, прошли сквозь стену и ветви плюща, сквозь башню, и дотянулись даже до елей на скале. И глаза стали не нужны. Они видела всё. Замок, освещаемый жёлтой луной, замершие в ожидании грозы чёрные пихты, прохладную гладкость каменных стен ущелья…

О, боги!

— Хорошо, даже очень! Ощути теперь ими всю комнату, каждую стену, потолок, воздух, — он шептал ей на ухо, — всё сразу.

Крылья стали облаком, заполнили залу, и ей казалось, что она касается ладонью перил на террасе и листьев на стене, холодного мрамора колонн, и чувствует тревогу замершего мира, и грозовую влагу…

Она была сразу везде и ощущала всё.

Эйгер развязал узел на затылке и бросил пояс на пол.

— Он тебе больше не нужен. Теперь попробуем всё сначала. Повернись.

Он шагнул ей навстречу и протянул руку.

Молния с сухим треском разорвала ночной полог, когда их пальцы соприкоснулись, и в кронах деревьев зашумел ветер. Гром раскатился волной по ущелью. Тревога нарастала.

— Теперь ты можешь смотреть, Кайя, но не глазами. Ощущай всё ими, своими крыльями. Эту комнату… дождь… меня, — его голос снова перешёл на шёпот, — почувствуй меня, Кайя. Попробуй это сделать. И попробуй отразить мои желания.

Она сжала ладонью его руку, и другую положила на плечо — музыка ворвалась в комнату. Его рука легла ей на талию. Ровно так, как нужно. И он сжал её ладонь в ответ.

Шаг… ещё один… ещё… поворот… и снова… Шаги слились, она перестала их замечать, и повороты тоже. Они двигались по узорным плитам пола, сметая на своём пути сухие листья, а музыка кружилась вокруг них, разрезаемая молниями, и гром вторил литаврами.

Тучи поглотили луну, и небо разверзлось. Гроза обрушилась на Лааре, неистовая и страшная. Молнии освещали темноту почти непрерывно, и гром сотрясал мир, то ударяя в огромные барабаны, то разносясь глухим эхом по ущелью вверх. Ветер рвал осеннюю листву, гнул к земле кроны деревьев…

Кайе стало тесно в этой комнате, захотелось вдохнуть и расправить крылья настолько, насколько можно.

И она расправила.

Они распахнулись, разорвав грозу, пробив стены замка и тучи, полные дождя, скалы, лес, взметнулись к луне и упали камнем в реку, понеслись к перевалу, к южным горам и звёздам. И, казалось, могли обнять весь мир. Закружилась голова, и дыхание прервалось в высшей точке, стало жарко и совсем, совсем не страшно.

И она слилась с каждым камнем, с каждой травинкой и каплей дождя, с ветром, с небом и водой…

И, запрокинув голову, рассмеялась от этого сумасшедшего чувства.

Рука Эйгера притянула её к себе, удерживая, и прижала сильнее. И отстраняться не хотелось. Танец закружил их всё быстрее, ноги летели по полу, едва его касаясь…

И гроза вторила им, беснуясь ветром и рыдая дождём.

«Научиться давать другим то, что они хотят чувствовать…».

Но как? Как это сделать? Как узнать, что хотят чувствовать другие?

А что хочешь чувствовать ты, Эйгер?

Она вернулась в комнату, крылья стали меньше. Дотронулась ими до стен замка, и до Эйгера, и перед глазами одна за другой всплыли картины прошлого.

Бальная зала. Та самая, в которой она стояла вчера. Увитые розами перила, нарядные гости… Витражи сияют в лучах заходящего солнца, играет музыка. Кружатся пары.

Чёрный фрак, белая рубашка, бабочка.

Эйгер.

Она не видит его лица, но маски нет. Нет горба, нет когтей…

И рука женщины в атласной перчатке на его плече. Тонкая талия в алом шёлке, и его рука на ней. На пальце Эйгера перстень, тот самый, который Кайе давал Дитамар. Чёрные волосы женщины переплетены жемчугом. И смех её, как перезвон серебряных колокольчиков.

Она танцует с ним, а все смотрят. И они — одно целое, так красиво движутся в танце.

Её рука гладит его плечо и шею, и алый веер с рубином в ручке висит на её запястье. Веер из заброшенной спальни.

Значит, Эйгер не всегда был таким? Но как давно это было?

Давно…

Лиц уже не разглядеть. Лица стёрты. Они прячутся за стеной, которую Эйгер воздвиг между собой, Кайей и всем миром. Неприступной каменной стеной.

Кто она? Кто эта женщина?

«Эта глава начинается с женщины…».

Последняя глава книги Альдора Сколгара… Этого он хочет? Вернуть её? Он её любит?

Она касается его стены крыльями. И сквозь музыку пробивается его горячий шёпот:

— Нет, Кайя, не надо… остановись.

И дальше чувствует боль… Много боли и мук. Бесконечные страдания и борьба с собой, заноза в сердце, которую не вырвать. Которая обросла коркой, такой твёрдой сверху, что она превратилась в камень, но внутри она по-прежнему болит.

Её нужно вырвать. Потому что он не хочет больше этой боли, её слишком много, она слишком давно с ним. И он так от неё устал.

Женщина в алом едет на лошади. То самое седло, в котором сегодня ехала Кайя.

Ночь. Поцелуи. Шёпот.

«Я всё для тебя сделаю».

Кайя тянется к Эйгеру, пробивая своими крыльями эту стену, к этому сгустку боли и страданий. И в этот момент она почти слепа, и она не видит, как он смотрит на неё.

— Остановись, Кайя…

Шепчет он горячо, и их виски слегка соприкасаются.

Она лишь чувствует, как он кладёт её руку себе на грудь, прижимает, накрыв ладонью, и гладит её пальцы. А затем отпускает и скользит своей ладонью вверх по её руке, от локтя к плечу… шепчет её имя снова и снова…

И это приятно…

Почему? Почему ей стали приятны его прикосновения? Быть может, потому что сейчас она сама касается его сердца? И почему под её ладонью оно бьётся так быстро и гулко? Не потому ли, что она смотрит ему сейчас прямо в душу? И видит там…

Ложь. Предательство, вероломство, обман, разрушенные жизни, глупые клятвы, которые привели их всех на край гибели. Нельзя играть со словом чести. Нельзя нарушать Уану. Слишком высокая плата.

Голос Дитамара: «Ты проиграешь!».

Женщина в алом платье смеётся.

«Помни! Ты поклялся!».

«Ты чудовище!», — голос Эйгера.

«Да что ты знаешь о чудовищах? Может, хочешь узнать?», — и она снова смеётся.

Веер падает на комод, каблуки стучат по лестнице, льёт дождь…

Нет, он не хочет её вернуть. Он не любит её. Больше нет.

Так чего он хочет?

Исправить ошибку?

Забыть эту женщину?

Вернуть всё, как было?

И сама, не понимая зачем, Кайя толкает эту стену дальше, и стена начинает рушиться. Она тянется к этой занозе и пытается вырвать её руками. Потому что никто не должен чувствовать столько боли.

— …Кайя…

…шепчет он, едва касаясь её полуобнажённого плеча, гладит нежно ямку над ключицей, сначала кончиками пальцев, медленно и робко, а потом уже смелее. И вот плечо накрывает его горячая ладонь, лаская и впитывая прикосновение…

— …Кайя…

И ей это нравится. О, боги! Почему ей это нравится? Почему хочется ещё? Не останавливайся…

— …Кайя! Кайя… Остановись, слышишь?

Шёпот теряется в её непослушных волосах. И к ним прижимается его щека в маске.

Почему сердце замирает так сладко от его голоса?

Музыка рвёт их на части, смешиваясь с громом и молниями, а они кружатся уже на террасе и косые струи дождя хлещут по ним, но она их не чувствует. Она чувствует лишь как под её руками стена падает совсем, и как боль, что была у него внутри, рвётся наружу, заливая её чёрной водой.

«Ты заплатишь сполна!».

Женщина в алом тает и исчезает совсем. Только смех гаснет эхом.

Он ненавидит её. И уже давно.

И он хочет её убить.

Кайя распахивает крылья, которым тесно в этой комнате, и обнимает ими и его, и себя, накрывая полностью, сливаясь с ним, забирая боль. Смотрит ему в глаза — они совсем близко, в чёрных провалах глазниц, карие с проблеском янтаря в глубине.

Не нужно никого убивать, Эйгер! И так слишком много боли.

— Кайя… прошу тебя… прошу… остановись…

Его шёпот хриплый и обжигает кожу, и дыхание путается в её волосах.

…его ладонь скользит вверх по её шее, по щеке, виску, и пальцы зарываются в волосы на затылке, он хочет остановиться, но…

Нет, он не хочет останавливаться, он больше всего на свете этого не хочет! Но он должен.

Нет! Не надо! Не останавливайся!

Она гладит его, по его плечу вверх, по шее, кончиками пальцев, где бьётся в бешеном ритме пульс, и кожа под ними пылает. Ей хочется пить этот жар, но больше всего ей хочется снять эту маску. Она дотрагивается до неё рукой и тянет вниз. Она должна.

Она хочет увидеть его лицо…

А чего хочешь ты, Эйгер?

Его глаза светятся янтарём. И в это мгновенье она отражается в его глазах. Не женщина в алом платье. Это она — то, чего он хочет.

— Что ты делаешь, Кайя?! Что ты делаешь?!

Его шёпот переходит в крик.

Музыка рвётся на самой высокой ноте, Эйгер размыкает объятья и, отталкивая её, делает шаг назад.

Вокруг темнота, светильники едва горят, луна исчезла, и гроза беснуется, полосуя небо красными бичами молний. Гром сотрясает, кажется, весь замок до основания, терраса залита водой, и они стоят, промокшие до нитки. Но его глаза сияют, светятся в темноте, а ей так жарко, что кажется, сейчас она вспыхнет, как факел.

Что это было? Что с ними было такое?

Айяаррская магия.

Она делает шаг назад, разворачивается и бежит.

Глава 23. Ей нужны ответы

Она бежала.

В темноте, подгоняемая громом, молниями и порывами ветра. Не совсем понимая, куда и зачем, вниз по лестнице, по галерее, под потоками дождя. Весь замок, казалось, замер в страхе, затаился и ждал.

Чего?

Добралась до своей комнаты, захлопнула дверь, задёрнула шторы, чтобы не видеть бушевавшей за окном грозы.

Что это было? Что это такое было с ней?

В груди не хватало воздуха, кожа горела. Всё перевернулось, всё стало выглядеть иначе.

Откуда взялась эта сила? И что это вообще за сила такая?

Почему всё тело её горит? Почему ей хочется сейчас того, чего не хотелось никогда?

Она стянула мокрое платье и бросила на стул, забралась в постель, обняв себя руками, закрыла глаза. Вспоминая снова и снова то, что произошло. Свою внезапно открывшуюся силу. Новые ощущения. Эйгера. Прикосновения. Шёпот. Жар. Его прошлое…

Почему он её оттолкнул? Почему не позволил помочь? И почему она вообще захотела ему помочь?

Ведь она ненавидит его! Ненавидит… Ненавидела… Больше нет…

Почему?

А если он сейчас придёт? Если бросится за ней в погоню?

Не бросится. Он не пойдёт за ней — она это знала. Потому что он напуган не меньше неё.

Почему она убежала?

Потому что…

Потому что ещё немного, и назад вернуться будет нельзя.

А разве нужно возвращаться? И куда ей теперь возвращаться?

И этого она тоже не знала…

Кайя проснулась внезапно. Как она заснула? Даже не заметила этого. Так и проспала на краю кровати, свернувшись клубочком.

Открыла окно, вдохнула свежий воздух. Небо очистилось, остатки грозы унесло на восток, и если бы не ревущая внизу река, напоенная дождём, если бы не вывернутые с корнем столетние ели и пихты, ветки и камни, которые несла мутная вода, то ничто больше не напоминало бы о вчерашнем безумии.

Она побродила по комнате, трогая знакомые предметы, но казалось, что была она в этой комнате очень давно. Словно прошедшая ночь длилась несколько лет, и всё это было не с ней. Посмотрела на себя в зеркало.

Что-то изменилось.

Она изменилась.

Стала взрослее?

Умылась, расчесала волосы и надела чистое платье. Вспомнила снова вчерашний разговор и танец. И так и замерла, глядя на себя в зеркало.

Что она делала вчера? Как она могла?!

Но сегодня это не смущало, ей не было стыдно, и она даже удивилась этому. Но…

Теперь ей нужны ответы.

За окном разгоралось ранее утро. И Кайя решила, что пойдёт в обеденный зал на завтрак. Она сама обо всём спросит у Эйгера.

Откуда такая смелость, Кайя? Ещё вчера ты дрожала при мысли увидеть его, остаться с ним наедине, а сейчас ты сама хочешь пойти и задавать вопросы?

Но она отбросила свой внутренний голос. То, что произошло вчера, всё изменило. Она не может бояться того, кто открыл в ней такую силу. И она должна всё узнать.

Кто эта женщина в красном платье? Кто этот Зверь? Что здесь произошло? И главное — что произошло с ней? Почему теперь она может обнимать весь мир, и почему сейчас она чувствует себя совершенно другой, словно прошлой ночью родилась заново?

Заколола волосы, заправила за ухо непослушную прядку, ещё раз взглянула в зеркало. Глаза блестели, и стали как будто ещё зеленее. Теперь никто и никогда не скажет, что она человек. Что-то новое в её лице говорило об этом.

Солнце заливало галереи и арки, повсюду была вода, капли дрожали на перилах и паутине под сводами, а в лужах отражались яркие блики. Оборванные листья, ветки, разбитые черепки были повсюду, как будто гроза прошлась и внутри замка. Лёгкий ветерок трепал обрывки штандарта над Южной башней. Кайя окинула взглядом двор. Внизу суетилась прислуга, убирая мусор, конюшие разбирали сорванную с пристройки крышу.

Кайя посмотрела на небо, подставила лицо солнцу и улыбнулась.

На нижней галерее ей встретились Оорд, Ирта и ещё два горца. Стояли, обсуждая что-то и разглядывая треснувшую гранитную колонну, половина её, разбитая на части, валялась у них под ногами.

Молния ударила.

Увидев Кайю, обернулись. Ирта первым стянул берет, и приложив к сердцу, произнёс с улыбкой:

— Яхо, айхеле!

Следом за ним это сделали Оорд, внимательно глядя ей в лицо.

Кайя поздоровалась с ними, едва сдерживая удивление.

Откуда такая приветливость? Ну ладно Ирта, он всегда был к ней добр, но Оорд?

И что это? Айхеле? Сестра? Почему они вдруг стали называть её так?

Она дошла до обеденного зала, и по мере приближения к массивным тёмным дверям, замедляла шаг. Остановилась, постояла немного в коридоре, переводя дыхание. Сердце билось неровно и гулко. Но не от страха.

Что она ему скажет? А что он скажет ей? Ах, только бы он не начал разговор с какой-нибудь издёвки!

Вдохнула-выдохнула, расправила складки на платье, выпрямила спину. Почувствовала, как кровь приливает к лицу.

Ну же, Кайя!

Вошла. Но в зале не было никого.

На столе нет обычного завтрака, нет канделябров и посуды. Камин не горит. Она остановилась и взялась руками за спинку стула.

Странно. А, впрочем, её ведь никто не ждал. Быть может, без неё Эйгер завтракает в другом месте? Но как узнать, в каком именно?

Она обошла стол, трогая спинки стульев, вспоминая, как она сидела здесь и дрожала от страха, и сейчас ей казалось, что это было очень и очень давно. Прошла в боковую дверь и стала спускаться по лестнице. На кухне кто-нибудь знает, где хозяин.

Кайя, так откуда в тебе такая смелость?

Ещё вчера она ни за что бы туда не пошла. Но сегодня всё было иначе.

Что они ей сделают? Они же просто служанки. У каждой — свои заботы.

Она прислушалась к этому внутреннему ощущению. Словно она стала относиться к ним, как к детям. Требующим заботы…

Улыбнулась снова сама себе. Так странно всё это. Не было страха. Совсем. Её теперь не пугал этот большой замок и те, кто жил в нём, и эти камни, и даже хозяин. И недавние страхи казались теперь совсем глупыми и детскими.

Кайя, Кайя, да что это с тобой? Ты, наверное, сошла с ума?

Распахнула дверь кухни. Увидела Гарзу, отдающую распоряжение кухаркам, Айру с корзиной свежеиспечённого хлеба, девочку-помощницу с ведром, повариху в необъятном переднике, двух горничных и мальчишку с вязанкой дров. Все тут же замолчали, женщины присели в реверансе, а мальчишка, бросив дрова, приложил руку к сердцу со словами: «Яхо! Айхеле!».

В это мгновенье Кайя поняла — они знают. Они все знают, что произошло вчера. И от этого впервые смутилась.

О, боги! Конечно!

Они же все связаны с Эйгером через Источник, они могли чувствовать то, что происходило. Они же могут слышать камни, и замок наверняка поделился с ними вчерашним. Она ощутила себя перед ними голой и внезапно покраснела.

Но их лица были серьёзны. И даже испуганы. И почтительны.

— Я ищу эфе Эйгера, — сказала Кайя тихо.

Гарза выпрямилась, расправила передник.

— Эфе уехал, — ответила она, опустив глаза, — но если желаете позавтракать, я вмиг накрою завтрак наверху.

Она махнула рукой горничным и те бросились к посуде, схватили подносы и принялись расставлять молочники и чашки.

— Я не… спасибо! Как уехал? Куда уехал? — вырвалось у Кайи само собой.

Гарза снова отвела глаза.

— Не знаю, ваша милость, вроде вверх по реке, посмотреть затор после грозы, а может, ещё что…

Она врёт.

Кайя ощутила её ложь, как липкую паутину.

Зачем ей врать?

Но… он не мог уехать без неё! А как же Белая лента?

— И давно уехал?

— С рассветом вроде.

— А это далеко?

— Довольно далеко, едва ли вернётся к ночи. А вам лучше побыть у себя, не покидать комнаты. Сегодня большой праздник, полнолуние и может случаться всякое.

О чём это она?

Но Кайя тут же забыла об этом, другая мысль не давала ей покоя.

Как же он мог без неё уехать? Или… он её обманул, и Белая лента не держит его рядом?

И осознание того, что он мог её обмануть, полоснуло ножом по сердцу.

Завтрак накрыли быстро. Кайя сидела в обеденном зале, чувствуя себя необычно. Она впервые была тут одна. И если раньше она бы что угодно отдала, только бы не приходить сюда или побыть тут одной, то сейчас ей хотелось совсем обратного. Она смотрела на пустое кресло хозяина замка, на холодный камин за ним, на открытые шторы напротив, и ей почему-то было грустно, чего-то не хватало.

Как он мог уехать один? Не взял Ирту, Оорда, Эрветта? Эйгер никогда не ездит без своих айхана — братьев, глав кланов. Может быть, он уехал с Дитамаром? Вдвоём? Но разве затор на реке такой важный повод?

После завтрака она спустилась во двор, остановилась на лестнице, спрятавшись за большой колонной. Внизу, на мощённой гладким булыжником площадке, Кудряш и ещё один горец, голые по пояс, исполняли боевой танец айяарров. У каждого в одной руке ярг, а в другой кхандгар — легендарный айяаррский нож-коготь. Они кружили друг против друга, делая выпады, взлетая в воздух, то переворачиваясь, то кувыркаясь, а вокруг стояли остальные, подбадривая их одобрительными возгласами.

Кайя прошла во внутренний двор — конюший чистил седло, то, в котором ездит Эйгер, а потом увидела и его гнедого коня. Значит, Эйгер здесь. Значит, он не уехал.

Выходит, Гарза точно ей соврала. Зачем?

Затем, что это Эйгер попросил её соврать. Он знал, что Кайя будет его искать, знал, что станет спрашивать, и поэтому попросил её соврать.

Это было больно. Осознавать, что он не хочет её видеть.

Но… она же может его почувствовать! Почему она раньше об этом не подумала!

Расправила крылья, и тут же наткнулась на стену. Ту самую, которую рушила вчера. Только сегодня она была ещё больше.

Он не хочет, чтобы она его чувствовала. Он не хочет её видеть. И мысль эта была горькой.

Да что же с ней такое? Какое ей вообще дело до Эйгера? С чего вдруг ей так захотелось его увидеть?!

Но ей хотелось. Необъяснимо и сильно. Увидеть. Услышать его голос. А главное — ощутить, что всё вчерашнее было не случайно, и что оно тоже имело для него значение.

Она побродила по замку и вернулась к себе в комнату. Посидела на кровати, ощущая внутри какую-то пустоту. Завтра ей нужно будет встретиться с Дарри. Ей нужно узнать, как разорвать Белую ленту и спланировать побег.

Побег?

События вчерашней ночи заставили забыть обо всём, даже о побеге.

Отец. Королева, договорившаяся с Турами. Карриган, приезжает послезавтра. Бал. Обещание, которое она дала Эйгеру.

Кто-то из них врёт. Дарри сказал, что Туры помогут отцу провести войска через горы. И они обещали помочь лаарцам противостоять войскам королевы. Либо Туры врут королеве, либо они врут Эйгеру. И в первом случае — они заведут отца в ловушку, а во втором случае, если Туры и правда договорились с королевой, то этот бал и приезд Карригана лишь отвлекающий манёвр. Начало конца Лааре…

А что делать ей? Что ей вообще делать дальше? Бежать? Разве сможет она теперь вернуться в свой обычный мир, вернуться в Коринтию, выйти замуж за кого-то из тех, кого ей предлагали на балу…

Да как она сможет жить со всем этим? С этими крыльями и новыми силами, как она будет находиться среди людей?

«…И до тех пор, пока твой дар будет полезен, люди будут ненавидеть тебя молча и платить серебром за твои микстуры. Но наступит день, любой день — корабль с юга принесёт болезнь или падёт стадо коров, вода уйдёт из колодца или случится неурожай, и твой дом запылает первым. Тебя поймают, обвинят в колдовстве и сожгут…. Ты считаешь себя человеком и защищаешь людей напрасно. Им не нужна твоя защита, равно как и ты сама…».

Эйгер был прав. Теперь она понимала, что он имел ввиду. Этот мир гораздо ближе ей, чем тот, что остался за перевалом.

Даже если она убежит, разорвёт Белую ленту и вернётся к отцу, что будет с ней?

И ещё одна мысль не давала покоя.

Если Туры хотят обмануть лаарцев…

Если Туры обманут лаарцев…

Лааре погибнет.

А она не хочет, чтобы Лааре погиб! Она не может стоять и спокойно смотреть на это предательство! Но если она расскажет об этом Эйгеру, он узнает, что она ему лгала, он узнает про Дарри и его спутников и убьёт их! Но и убежать, оставив их здесь погибать, будет неправильно.

Всё смешалось в голове. Столько вопросов! А ей нужны ответы. Ей нужно разобраться в себе, в этом мире, в этих силах и в том, как ей жить дальше. И что ей делать.

Она должна пойти к Хранителю, как собиралась вчера, расспросить его, узнать историю Лааре, узнать, кто эта женщина из воспоминаний Эйгера, кто этот Зверь и почему он убивает людей. И наверняка в их библиотеке есть что-то о ведах. Ей нужно узнать что-то и о себе.

Мысль о том, что ответы могут быть в старых книгах Хранителя, приободрила её, расставив всё по местам — сначала она всё узнает, а уж потом будет решать.

* * *

В библиотеке никого не было. Кроме одной рыжей кошки, мирно дремавшей на окне в солнечных лучах. Кайя стучала несколько раз — никто не отзывался, дверь была не заперта, она толкнула её и вошла. Она подождёт Хранителя здесь.

Кайя прошлась вдоль полок с книгами, трогая пальцами их истёртые корешки. На столе лежала открытой новая книга, мэтр Альд видимо только что её начал, исписал всего две страницы — чернила ещё сохли.

«Сегодня ночь Ha'abhaen'e. Осеннее равноденствие. В этот год она совпала с полнолунием и принесла небывалую грозу. Она бушевала всю ночь. Молния ударила в южное крыло и разбила каменную колонну, которой не одна сотня лет. Ларха вышла из берегов и смыла мост за Орлиной скалой. Вывернуты столетние пихты, и сель смыл в реку часть мёртвого леса. И это была непростая гроза. На моей памяти такое было лишь однажды, в тот самый день, когда началась печальная история нашего конца. И пока я помню и чувствую вчерашнюю грозу, я запишу всё, что произошло.

Сегодня я лучше вижу и слышу, как будто гроза напитала мой Источник новой силой. Я чувствую, как в каменных жилах Лааре появилась новая кровь. Я должен проверить Ледяное сердце.

Но сегодня полнолуние, сегодня снова откроются Врата, выпускающие тёмные силы, и что будет нынешней ночью, я не знаю… Что будет дальше со всеми нами? Остаётся лишь дождаться ночи…».

Мэтр Альд писал сумбурно, зачёркивая и правя свои записи белой глиной, и Кайя не поняла, что же он хотел сказать. Единственное, что она поняла, мэтр Альд тоже не знает ответа.

Она аккуратно придавила листы закладкой и пошла искать ту книгу, что читала в прошлый раз — последнюю главу Лааре.

Она стояла прямо с краю на полке, там, где она оставила её в прошлый раз, рядом со столом мэтра и Кайя взяла её в руки.

«…Эта глава начинается с женщины. С той, что появилась однажды, двадцать лет назад, и навсегда расколола уютную чашу нашего мира.

Эйвер и Дитамар в тот день возвращались с охоты…».

Эйвер? Значит это его настоящее имя?

«…Между Брохом и перевалом Kahie'e Hea они нашли едва живую, истерзанную девушку среди останков нескольких человек, погибших от лап неизвестного зверя. Она была в беспамятстве, и они привезли её сюда, в замок. Раны её были ужасны. Нанесённые какими-то неведомыми когтями, похожими на длинные ножи, они не хотели зарастать и никакие наши средства не помогали. Три дня и три ночи я, Оорд и эфе Абрейл боролись за её жизнь, которая висела на волоске. Но надежды почти не было. Тогда мы решили спасти её единственно возможным для нас способом — привязать к Источнику.

И это было ошибкой, только тогда мы этого не знали.

Эфе Абрейл провёл ритуал, соединив её с Арраяном, и после этого ей стало легче. Наша сила наполнила её и излечила раны. И уже через несколько дней она была здорова, но рассказать свою историю так и не смогла.

Её звали Лейса, и она была наполовину кахоле. Вернее, так мы думали поначалу. Смуглая кожа, чёрные глаза, видно, что откуда-то с юга. Как занесло её сюда, так далеко на север, что она делала здесь, и где были её сопровождающие — всё это осталось тайной, потому что она ровным счётом ничего не помнила. Ничего, кроме имени, вышитого на подкладке её платья. И ничего, кроме страшного зверя, который напал на неё в лесу. Это был не волк и не медведь, а судя по описанию, это был зверь, прежде никогда не встречавшийся в наших горах.

Эфе Абрейл пообещал помочь ей найти родных и написал письма в Эддар, Рокну, Индагар и в другие прайды. А пока девушка осталась в замке. Уана гласит: «Дай, если можешь, каждому путнику или попавшему в беду очаг, ночлег и кусок хлеба, и поступи так, как хочешь, чтобы поступили с тобой». И мы поступили так, как гласит Уана.

И когда девушка исцелилась, мы оставили её под нашей крышей, дали комнату и одежду. Она была образована, приветлива, мила и очень красива. И Дитамар влюбился в неё без памяти. И, быть может, это было бы и неплохо, если бы она тоже полюбила его. И сначала мы так и думали, но… нет, эта девушка выбрала не Дитамара и не Эйвера…».

Кайя присела, читая дальше.

«…Череда праздников в преддверии Ha'abhaen'e, приёмы и балы наполнили эту осень, и Лейса стала главным украшением Лааре. Она танцевала с Дитамаром и одаривала его знаками внимания, обещаниями, и он поверил в то, что она его любит.

Эфе Абрейл в тот год собирался передать Источник кому-нибудь из сыновей и уехать к морю, в Эддар, навестить другие прайды. В тот год Лааре был в трауре — эфе Абрейл потерял жену, а Эйвер и Дитамар — мать, и все переживали это долго и тяжело. А появление Лейсы, её очарование и смех снова согрели Лааре, и каждый надеялся, что она останется и, быть может, свяжет свою жизнь с пылким и горячим Дитамаром. Потому что рядом с ней Дитамар становился другим, не творил глупостей, не рисковал понапрасну, не шлифовал бесконечно своё умение владеть кхандгаром и яргом, и не устраивал скачек по краю пропасти…».

Кайя аккуратно переворачивала страницы. Ha'abhaen'e. Хаабхейн. Главный праздник осени, длящийся семь дней. Он начался вчера большой ярмаркой, той, на которой она была с Эйгером. Дальше мэтр Альд описывал все празднества, которые проходили в эти же дни, только много лет назад.

«…В ту ночь, в канун Ha'abhaen'e, весь Лааре собрался на бал, большой праздник в честь осеннего равноденствия и первый в этом году. В эту ночь многие пути пересеклись. Эфе Абрейл решал, кому передать Источник, Дитамар и Эйвер соперничали за руку Лейсы и за право стать новым джартом Лааре, а сама Лейса держала на коротком поводке каждого из них и ждала. Если бы мы только знали, что задумала эта женщина…».

На этом рассказ закончился. Дальше страницы были вырваны наспех и грубо, лишь куски бумаги, застрявшие на шёлковых нитях переплёта, скрученные почти узлом, говорили о том, что тот, кто вырывал эти листы, торопился или был очень зол.

Странно… В прошлый раз, когда она держала её в руках, все страницы были на месте.

Кайя взяла соседнюю книгу.

Это была летопись. Мэтр описывал сколько выпало снега на перевале, как долго шёл дождь, записывал цены на шерсть, кто женился в Лааре, военные успехи и поражения. Она взяла следующую книгу. И снова ежедневные дела. Ни слова о Звере, Лейсе, Эйвере и Дитамаре, так, словно, вырвав страницы из первой книги, кто-то навсегда стёр всю память об этом. Она пересмотрела все полки с дневниками мэтра Альда, но так ничего не смогла найти.

Что задумала эта женщина? Кто она?

Лейса…

Почему-то это имя ей было смутно знакомо. Где она его слышала?

Кто вырвал эти страницы? И зачем? Может, чтобы она ничего не узнала?

И что такое Ледяное сердце?

Эйвер — это, видимо, настоящее имя Эйгера. Эйвер на айяарр, это первый месяц весны. Тот, кто восстаёт из снега, буквально — «подснежник».

Зачем он так ужасно исковеркал его и заставил остальных так себя называть? Хотел, чтобы его боялись?

И значит, если Зверь напал на эту Лейсу, то он появился ещё до того, как началась война. И раз её нашли Дитамар и Эйгер, значит…

Значит, Зверь это не Эйгер!

И это открытие было обжигающе радостным.

Не Зверь…

Но что тогда он прячет под маской? Почему его рука выглядит так ужасно? И почему он никогда ей этого не говорил? Почему не отрицал?

Но… ведь она и не спрашивала.

Ну где же мэтр Альд? Где Эйгер? Ей нужно расспросить кого-нибудь. Может быть, Ирту?

Она снова прошлась вдоль полок, увидела книгу с ритуалами, пролистала её и нашла описание Белой ленты. Быстро пробежалась по строчкам, натыкаясь всё время на непонятные руны, самые ранние, старые руны, те, значения которых она не знала. И в конце нашла несколько строк о том, как разорвать связь.

«…желающий разорвать связь должен направить своё желание в Арраян и сказать: «Отпускаю тебя». И если желание будет искренним — связь разорвётся».

И всё? Так просто…

Дальше шли строчки из Уаны о том, что принуждение недопустимо. Что любое принуждение вернётся болью к тому, кто принудил.

Но, выходит, что их Белая лента не была создана по обоюдному желанию, выходит, Эйгер нарушил Уану, а значит, он должен чувствовать из-за этого боль?

Как много всего непонятного!

Она вышла из библиотеки и пошла в то крыло, где находились покои хозяина замка. Быть может, ей удастся увидеть его.

Увидеть его без маски. А что если…

Но мысль эта всё ещё была пугающей.

Что если спрятаться и подсмотреть? Наверное, когда он один, он её снимает…

В коридоре никого не было. Без Хозяина замок был пуст и тих, совсем как уснувший дворовой пёс, из миски которого сороки воруют еду. Потому что если подойти достаточно тихо, а сороки умеют ходить тихо, то пёс не проснётся и не причинит вреда.

Она подошла к дверям его спальни и остановилась, прислушиваясь.

Что ты творишь, Кайя? Что же ты такое делаешь?!

Но она больше не слушала голос разума.

Двустворчатые массивные двери, сделанные из красного ясеня, потемневшего от времени, были закрыты. Узор на них изображал Малый круг прайдов с Ибексом наверху. Только сейчас она разглядела отчётливо — в центре этого круга находилось дерево. Веды. Она коснулась знака рукой, постояла немного, но так и не решилась открыть дверь.

К вечеру замок совсем опустел. Ирта с отрядом уехал, не видно было ни Эйгера, ни Дитамара, ни мэтра Альда. Кайя бродила потерянная по верхним галереям, прислушиваясь к камням, к замку, к деревьям и птицам. Но камни молчали, не отвечая на её вопросы.

А может, она просто задаёт не те вопросы?

Вернее, задаёт их не там…

Она вспомнила веер с рубином и комнату, той женщины. Вот где нужно спрашивать!

Солнце опускалось к горизонту, касаясь багровым диском макушек елей, и заливая вечерним теплом западную стену. Кайя не стала спускаться за ключами — слишком долго! Она направилась к воротам в восточную башню и перебралась по подоконнику, как в прошлый раз, цепляясь за дикий виноград, и пошла знакомым путём. Галерея, мост, ещё одна галерея, двери, бальная зала…

В витражные окна наверху, с западной стороны, светило заходящее солнце, рассыпаясь по полу мириадами разноцветных пятен.

Кайя остановилась в центре залы, закрыла глаза, воскрешая в памяти то, что видела в картинах прошлого много лет назад.

И коснулась крыльями стен.

Расскажи мне…

И замок откликнулся.

Корзины с цветами, запах роз и благовоний, на маленьких кушетках сидят нарядные дамы, музыка льётся откуда-то сверху…

Дотронулась до перил, поднимаясь по лестнице.

Кружатся пары. Дитамар и женщина алом платье, только лиц не разглядеть. Всё размыто…

Поднялась выше.

И снова танец, теперь уже Эйгер и женщина в алом, и снова не видно лиц. Собирается гроза.

Прошла галерею.

Разговор.

Мэтр Альд и эфе Абрейл говорят негромко, наблюдая за танцующими сквозь дверной проём.

— Разве Дитамар сможет? — сомнение в голосе Хранителя.

— Дитамар гибкий, он справляется с любой силой, а Эйверу ещё нужно время, я боюсь передавать ему Источник прямо сейчас. Эйвер слишком упрям, он не гибок…

— Он твёрд, как камень. Он настоящий Ибекс, — отвчает Хранитель.

— Я обещал это Мелинде… Ты же знаешь, как она любила Дитамара.

— Но, может, подождать ещё?

— Я устал, а ночь Ha'abhaen'e лучшее время в году…

Кайя прошла дальше. В спальню.

Неясные фигуры. Горячий шёпот.

— Мы сможем править миром — ты и я. Это даст нам небывалую силу, — шепчет женщина исступлённо и страстно. — Я люблю тебя!

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — голос Дитамара.

— Убеди своего брата отказаться от места верховного джарта…

Кайя дотронулась до ручки веера…

Ладонь в перчатке гладит шею Эйгера.

— Я люблю тебя, — шепчет женщина на ухо.

— Я всё для тебя сделаю. Уйдём отсюда?

— Да… но прежде, я бы хотела… покажи мне Ледяное сердце?

А дальше дождь, раскаты грома, каблуки стучат по винтовой лестнице, и эта лестница ей знакома — та самая, что в Южной башне. Массивные двери, с резьбой с металлическими накладками, очень старые, с узором в виде круга прайдов. Зал с куполом, каменный стол. На витых ножках, украшенных золотыми цветами и листьями, две больших чаши, рядом ещё две — поменьше. Белый песок на полу.

Она же была здесь! Белая лента…

Но женщина в алом смеётся, бежит дальше через зал, держа кого-то за руку, к дверям напротив, тем, что уходят в тёмные недра горы. И дальше по коридору, вниз по ступеням. С потолка спускаются светящиеся нити и отбрасывают на стены уродливые горбатые тени. И в глубине горы большой грот, в центре которого сияет, переливаясь из белого в ультрамарин, огромный камень. Родовой камень прайда Ибекс.

Ледяное сердце.

— Не трогай! Он может убить тебя!

— Но я же с тобой…

И женщина в алом держит за руку Эйгера, смеётся и кладёт ладонь на камень.

— А ты любопытна. И упряма. Это тебя и погубит.

Кайя вздрогнула, вырвавшись из плена далёких воспоминаний, и обернулась. В дверях, прислонившись к косяку, стоял Дитамар, сжимая в руке изогнутый тонкий кхандгар, отливающий чернотой. В наступающих сумерках его глаза были совсем жёлтыми и блестели. Он шагнул ей навстречу, улыбаясь странной улыбкой, от которой у Кайи мурашки пошли по коже.

— Хочешь знать правду, да? Ищешь нам оправданий? Зря ты сюда пришла…

Он шёл, слегка пошатываясь, будто был пьян, и Кайя отступила назад, к террасе. Глаза Дитамара горели каким-то безумием, зрачки медленно наливались красным, и рука, сжимавшая кинжал, дрожала.

— Правда в том, что она вырвала моё сердце, — он дотронулся рукой до веера и посмотрел на Кайю с прищуром, — и теперь я всё время должен заполнять эту пустоту чужими сердцами.

Глава 24. И всё тайное…

Кайя отступала медленно, обходя большую кровать. Нащупывая ногой ступеньку, шагнула на террасу, держась осторожно за прохладную поверхность перил.

Солнце село, но серые сумерки разбавляла призрачным светом встающая из-за горизонта луна. Огромная. Яркая.

Сегодня она уже стала полной и, наливаясь янтарём, сияла почти, как глаза Дитамара. И на террасе стало светло как днём.

Полнолуние.

Зверь всегда приходил в полнолуние.

«…и теперь я всё время должен заполнять эту пустоту чужими сердцами».

О Боги! Какая же она была дура!

Дитамар это и есть Зверь! И то, что она оказалась с ним наедине в этой комнате и при этой луне, не предвещало ничего хорошего.

Эйгер? Где ты?

Позвала она мысленно. Ноги похолодели. Вспомнился Брох, разорванные тела лавочников, кровь, много крови…

Эйгер! Помоги!

Стена…

Всё та же стена!

Дитамар медленно двинулся ей навстречу, касаясь ножом шёлкового покрывала на кровати. И заговорил, негромко, делая паузы между фразами, словно доставая воспоминания из глубокого колодца.

— Я хотел сжечь эту комнату. Её комнату, — острый, как бритва нож, с лёгкостью прорезал плотную расшитую узорами ткань, — но мой брат не дал. Надеялся, что память этих вещей что-то скажет о ней… поможет её найти… Наивный! Гадюка знала толк в том, как скрыть свою личину. Я гнался за ней. Всадил в неё два кинжала. Но у гадюки много жизней! Я скакал без устали. И убил бы её! Но твой отец помешал мне. Ты знала об этом?

Он оторвал взгляд от длинного разреза на покрывале и посмотрел на Кайю.

— Мой отец? — Кайя отступила ещё.

Сердце стучало гулко, и мысли в голове метались беспорядочно.

Что ей делать? Убежать не получится, потому что единственный выход из комнаты был перекрыт Дитамаром. Звать на помощь? Но кого? Замок почти пуст, Восточная башня нежилая и находится далеко от помещений слуг, её попросту никто не услышит. А даже если и услышит, то Дитамар разделается с ней ещё до того, как кто-то прибежит. Да и кто прибежит? Кто здесь может ему помешать?

Эйгер? Эйгер! Где же ты?

Она билась в стену, пытаясь достучаться.

Услышь меня!

— Да, твой отец. Проклятый Альба, — Дитамар перехватил нож поудобнее, — тогда он, правда, не был ещё генералом, а всего лишь командором заставы за Брохом. Патрулировал границу. Он и подобрал эту змею. Он спустил на меня собак и своих солдат. Я всё помню! И спас её. Вылечил. А потом отвёз в Рокну. Видишь, как всё вышло? Он виноват в том, кем она стала теперь! В её могуществе…

Нож скользнул по деревянной спинке кровати, оставляя за собой глубокую борозду.

Её отец виноват? В чём? Кем она стала? Каком могуществе? Да кто она вообще такая? Дитамар спятил!

— Кто эта женщина? Кто она? Кто эта Лейса? — спросила Кайя, делая ещё один шаг назад.

— Лейса? Так ты ещё не поняла? — он усмехнулся как-то зловеще. — Лейса не её настоящее имя. Когда мы её нашли, умирающей в лесу, на ней было чужое платье и имя это тоже чужое. А её настоящее имя — Итана. Итана Морайна — ваша королева. Хотя я не уверен, что и это имя у неё настоящее…

Королева?!

В тот год отец забрал Кайю к себе, в тот же год король женился на принцессе из Ашумана — Итане Морайне. Девушке невероятной красоты…

Лицо Дитамара исказила гримаса боли, и Кайя увидела, что с его пальцев по ножу стекает кровь, и падает каплями на покрывало.

— Проклятая луна! — пробормотал он, сжимая нож в руке всё сильнее. — Она выпивает из меня душу…

Что с ним такое? Эйгер! Помоги!

Королева… Как же такое возможно?

Кайя вспомнила, как в Рокне на балу Дитамар исчез при появлении королевы. Всё вдруг рассыпалось на части и сложилось заново, но совсем по-другому.

Как же она ошибалась во всём!

— Так это… это ты был на том мосту, в тумане! — воскликнула Кайя. — Ты испугал наших лошадей! Ты убил тех лавочников в Брохе и повесил мою вышивку на дверь? И ты убил Ройгарда Лардо, чтобы представиться его именем? О, боги!..

Она приложила руки к лицу.

Мать Всеблагая! Защити меня от всякого зла! Эйгер, ну где же ты! Почему же ты не предупредил?

— …Но… зачем? — воскликнула Кайя. — Что я тебе сделала такого? Зачем было это делать!

— Какая же ты наивная глупая дурочка, — Дитамар пошатнулся, и снова лицо его исказилось гримасой боли. — Королева хитра, к ней не подобраться. И твой отец… Он спас эту гадюку, он начал войну, он убивал нас, пытал, жёг наши дома по её поручению… И я хотел отомстить, отправив твою карету в пропасть, но потом придумал план получше. Поначалу… сразу после того, как эта тварь сбежала…

Он поморщился, схватившись рукой за сердце и продолжил, глядя на Кайю исподлобья:

— … я ведь тоже был глуп, пил беспробудно, запирался в подземелье, когда эта проклятая луна вытягивала из меня душу, но всё это было зря. Эта змея придумала способ, как выманить из меня чудовище наружу. Я не Эйвер — мой странный брат, который готов исполнять всё, в чём поклялся на Родовом камне. Что он будет называть себя Людоедом и прочую чушь. И ходить с мордой урода только потому, что иначе он утратит свою связь с Арраяном и потеряет способность к милосердию. Терпеть бесконечно эту боль, когда сквозь тебя прорастают шипы зверя… К Дуарху милосердие! Я превращаюсь в зверя в одно мгновенье, и боль, хоть и есть, но она длится недолго, а мой братец терпит её уже второй десяток лет, удерживая Зверя в себе и не выпуская его в мир. Она этого хотела. Мучить нас. Так почему я должен думать о милосердии? Милосердии к её народу?

Дитамар расхохотался, и смех его, горький и безумный одновременно, разнёсся, казалось, по всей башне. Он шагнул из-за кровати, Кайя отступила ещё, почувствовав руками позади хрупкий витраж террасы. Отступать больше некуда.

Он говорил сумбурно, размахивая ножом, и Кайя не всё понимала, но боялась оторвать взгляд от его горящих янтарём глаз.

— На мосту… да, это был я. Этот мост построил наш дед, и я любил там бывать ещё до того, как всё это случилось…. И вы бы проехали мимо, если бы твой отец не пытал Оорда незадолго до этого. Если бы генерал не выплеснул все свои страхи перед ним. Оорд ведь из клана Заклинателей — умеет читать в душах, так я и узнал тебя. Я увидел в тебе то, чего больше всего боялся Альба, я увидел это в тот миг, когда ты посмотрела мне в глаза на мосту.

Нож коснулся витого деревянного столба, поддерживающего балдахин, и светло-зелёного полога, оставляя за собой прореху на старой ткани и царапину на лаковом дереве.

— А в Брохе… твоё неумелое шитьё… ну то была просто шутка! Этот заносчивый капитан, что сопровождал тебя… он бегает за мной три года, как собачонка. Со своей сетью, серебром, чесноком и таврачьими амулетами. Ну вот сама подумай — разве меня сможет остановить чеснок? — он умехнулся хищно и его глаза глаза блеснули кровавым отсветом.

Вряд ли есть на свете сила, которая вообще его сможет остановить!

Где ты, Эйгер? Помоги же!

Нож поскрёб мраморную поверхность изящного прикроватного столика. И Дитамар сделал ещё шаг совсем как тигр, готовящийся к прыжку. Он перехватил кинжал в другую руку, вытер ладонью пот, проступивший на лбу, и от его пальцев на лице остались кровавые полосы.

Ему нравится это! Эта игра… Он хочет, чтобы она его боялась.

Но… она не боялась. Вернее, нет, боялась, но вместе со страхом приходило и понимание, и что-то похожее на… жалость?

Теперь, когда всё встало на свои места, ей даже стало легче. Эйгер — не Зверь. И, кажется, эта мысль радовала её больше всего.

Говори! Говори с ним, Кайя! Тяни время!

— Но зачем ты убил Ройгара Лардо?

— Зачем? Да просто так! Вернее, нет, не просто. Твой верный телохранитель взбесил меня своими клятвами о том, что он непременно меня поймает и прочей белибердой. Я ведь был там, неподалёку, когда вы ворковали ночью на постоялом дворе. Этот дурень думал всерьёз, что почувствует меня с помощью мотка таврачьих ниток! И я слышал, что он говорил тебе в Рокне в саду, и потом твоему отцу. Хотел на тебе жениться.

— Жениться? Дарри? — спросила она с деланым удивлением, пытаясь всеми силами тянуть время.

— Ты не знала, что этот хлыщ просил твоей руки у Альбы в ночь перед балом? — он рассмеялся. — Да он же грезил о тебе, начиная с того места на мосту, где я спугнул ваших лошадей, все мысли его только и были, что о твоих глазах и… прочих прелестях.

Да, пожалуй, она поняла это слишком поздно, только в Рокне.

О, боги! Дитамар был в том саду?

— Ты — чудовище! — вырвалось у неё от осознания всего услышанного.

— Ты даже не представляешь насколько ты права! — он снова засмеялся хрипло, прижал ладонь к боку и его лицо исказилось. Он согнулся, постоял так мгновенье, а потом продолжил: — И ещё я убил его друга потому, что страх этого капитана, был очень вкусным, он насыщал меня долго, пожалуй, что лучше него я пробовал только один страх — твой. А ещё там, на балу в Рокне, когда мы танцевали, твоё желание… оторваться было трудно… но мой брат обещал свернуть мне шею, если я трону тебя хоть пальцем. А он стоял в саду и наблюдал, и сделал бы это — я не сомневаюсь. Иногда он бывает очень упрям…

Дитамар отбросил ногой прикроватную подушку.

— …Но я и там подшутил над ним, а вот теперь расхлёбываю результаты своей слишком затянувшейся шутки.

— Какой ещё шутки? — Кайя не понимала, о чём он.

Кажется, он совсем обезумел. Его руки дрожали, глаза горели, кровь капала с пальцев, и Кайе некуда была бежать — позади неё лишь тонкая грань витражного стекла и пропасть внизу.

— Спроси моего брата, он расскажет тебе лучше меня. А сейчас я голоден и мне нужен твой страх, а ты почему-то не боишься. Что случилось, Кайя? Почему ты вдруг стала такой смелой? — он подошёл к ней вплотную и кхандгар прижался к её щеке.

Сердце колотилось и руки стали ледяными, но это был не тот страх, что раньше.

— Если ты убьёшь меня, то убьёшь и своего брата, — тихо произнесла Кайя, не шевелясь и не отводя глаз, — мы связаны Белой лентой, и если умрёт один, то и второй тоже. А ты этого не хочешь.

Гладкая поверхность ножа холодила щёку, и Дитамар вдруг ослабил нажим.

— Это он тебе так сказал? Мой братец тот ещё обманщик! Это не так. Белая лента открывает сердца, но если он не захочет умереть с тобой, он не умрёт. Хотя… он, конечно, захочет, и умрёт, потому что в этом весь Эйвер! Но ты не поэтому меня не боишься, не из-за Белой ленты. Так почему же?

— Дитамар! Отпусти её! — раздался со стороны двери голос Эйгера.

Наконец-то! Он её услышал! Где же ты был так долго?!

И сердце забилось ещё быстрее.

— Ну, конечно! Вот и верный рыцарь! Подслушивал под дверью? Совсем как я… когда-то, — усмехнулся Дитамар, убрал нож от лица Кайи и обернулся.

Она увидела, как в дверях комнаты стоит Эйгер, сжимая в одной руке увесистую чёрную цепь, а в другой ярг. Не обычный чёрный боевой кнут, а белый, с искрами серебра и странным плетением, похожий на длинную змею.

— Опять посадишь меня на цепь?

— Ты мне обещал, Дитамар…

— К Дуарху обещания! Я же вижу, к чему всё идёт! Мы снова в этой комнате, ты я и женщина. Только за дверью в этот раз был ты, и мы не целовались. Пока… Нет, брат, я не дам этой истории повториться, потому что такие истории повторяться не должны!

— Что ты хочешь сделать? — Эйгер медленно двинулся навстречу брату, и при каждом шаге цепь позвякивала в его руке.

— Я убью её прямо здесь. И ничего не произойдёт из того, что может произойти. Я не хочу и дальше наблюдать за нашей агонией. Пора поставить точку. Сегодняшняя ночь будет для меня последней, брат. Не нужно меня больше возвращать, я устал терпеть эту боль, и я не хочу больше возвращаться, а значит, надо отдать все долги.

— И убить её — это поставить точку?

— Я же знаю, что ты не сможешь сделать этого сам. Даже если Альба не сдержит обещание и не станет ждать весны, а поверь — он его не сдержит! И ты нарушишь Уану и свои клятвы, но ты не дашь ей умереть, ты будешь защищать её! А я хочу лишь мести. Это моё последнее блюдо на этом пиру.

— Ты её не тронешь!

— Трону, ещё как трону! Или, быть может, меня остановит то, что ты в неё влюблён? Не остановит. Тебя же это не остановило восемнадцать лет назад.

Влюблён? Кто в неё влюблён? Эйгер? Кажется, Дитамар совсем обезумел!

— Кайя! Уходи! Зачем ты сюда вообще пришла, разве Гарза не велела тебе быть в своей комнате? — голос Эйгера гремел и был полон досады.

Велела. Но с чего бы ей слушаться Гарзу?

— И ты был прав тогда, брат, — продолжал Дитамар, сделав шаг навстречу Эйгеру, — когда предупреждал меня, а я был слеп! А сейчас ты слеп! Но я не повторю эту ошибку второй раз.

— Да что с тобой Дитамар? Она — не королева!

— Нет? Ты уверен? Разве ты не видишь знаки вокруг? — он взмахнул ножом, и капли крови полетели, упав на зеркало.

— Кайя уходи, сейчас же! Он уже не понимает, что делает! И что говорит! Я не смогу остановить его! — крикнул Эйгер.

— Лейса…

Голос Дитамара перешёл в хрип, он внезапно согнулся пополам и, издав рык, не похожий на человеческий, развернулся и прыгнул на Кайю. И единственное, что она успела разглядеть, это то, что лица у него уже не было.

— Не-е-ет! — до неё донёсся крик Эйгера.

Кайя даже не поняла, как у неё это получилось, она просто развернула крылья и выбросила их вперёд, защищаясь. И они превратились в стену, прозрачную, как стекло и твёрдую, как алмаз. Мир вокруг замер на какое-то мгновенье, и в это мгновенье, краткое, как выдох, она увидела Зверя за этой стеной.

Сквозь тело Дитамара прорастали шипы, сначала клубясь туманом, а затем твердея, как броня. Чёрные лапы, сверху покрытые шерстью, внизу переходили в блестящую чешую. Их венчали огромные когти, похожие на длинные ножи. Вытянутая морда, напоминала морду волка, только длиннее и острее, и оскал, обнажил блестящие клыки. Длинный хвост, перепончатые крылья, покрытые короткой шерстью с парой когтей там, где сгибался плечевой сустав. И глаза. Те самые, которые она видела в тумане на мосту.

Она вспомнила.

В Обители в Большом Храме центральную стену украшала фреска, на которой по углам были изображены четыре зверя Нижнего мира, каждый из которых мог подниматься в мир людей по колодцам, называемым Врата Истины. И святой отец часто читал им проповеди о том, что людям нельзя колдовать, нельзя призывать магию Нижнего мира — за это полагается расплата. Колдовство способно открывать Врата и вместе с магией впускать в наш мир и одного из четырёх Зверей.

И один из них — огромный крылатый волк с лапами ящерицы, стоял сейчас перед ней.

Летающий волк. Даурус.

С его блестящих клыков капала слюна, глаза горели огнём, и он бился в стену её крыльев, пытаясь добраться до Кайи. Вокруг него наливался темнотой большой круг, похожий на колодец, и по краям его трепетали чёрные ленты дыма — Врата Истины.

«Но сегодня полнолуние, сегодня снова откроются Врата, выпускающие тёмные силы, и что будет нынешней ночью, я не знаю… Что будет дальше со всеми нами? Остаётся лишь дождаться ночи…».

Так вот о чём писал мэтр Альд в своей книге.

Она видела всё так, будто время потекло очень медленно. Видела, как тот, кто раньше был Дитамаром, исступлённо царапал когтями стену, как с его клыков капала слюна, как щёлкнул и взвился вверх серебряный ярг Эйгера, и его жало обвилось вокруг Зверя. И от прикосновения кнута Зверь взревел и подпрыгнул, перевернувшись в воздухе, и бросился на Эйгера.

И она поняла, что хотел сказать Дитамар.

«Не нужно меня больше возвращать, я устал терпеть эту боль, и я не хочу больше возвращаться…».

Этой ночью он окончательно превратится. То существо, что приходит через него из Нижнего мира, поглотит его совсем. Он не может больше сопротивляться. У него просто нет сил. И он утащит Эйгера за собой.

— Нет! — воскликнула она и опустила крылья.

Она не может просто на это смотреть. Она не может этого допустить! Она не даст Зверю забрать его с собой!

— …Кайя! Нет! Не делай этого!.. — крикнул Эйгер.

Разделявшая их с Эйгером стена исчезла, а на Кайю обрушилась дикая боль, и затопила всё.

Невыносимая боль превращения. Боль, которую чувствовал Эйгер. Боль, которую теперь чувствовала и она.

Что-то, выходящее из сердца рвалось наружу, было жарко, не хватало воздуха. Ей казалось, что сквозь пол в неё прорастают невидимые ветви дерева и рвут всё на своём пути — мышцы, связки, сосуды, ломают кости и скручива внутренности в узел.

Она впилась пальцами в подоконник — огромная луна смотрела на них молча, манила, звала, и невозможно было оторвать от неё глаз. А горло сковал обруч, не давая вырваться крику.

— …Кайя! Уходи! Не смотри на луну!.. — голос Эйгера доносился откуда-то издалека.

На неё хлынули запахи и звуки. И странные желания. И жажда.

Хотелось взобраться на подоконник, разбить витражные окна, вдохнуть воздух глубже, настолько, насколько возможно, расцарапать грудь когтями…

…когтями? У неё же нет когтей.

Но пальцы их чувствовали. Невидимые и неосязаемые они в тоже время были ощутимы, они росли и от этого тяжелели руки. Хотелось их распрямить и впиться в деревянную раму окна…

— …Уходи! Кайя!..

…содрать с себя одежду, расправить тяжёлые крылья…

…крылья? У неё нет таких крыльев.

Но они были за спиной, дрожали, наливаясь силой, их сжимал узкий корсет платья, не давая им расправится. Полные силы и жажды полёта.

Её лицо горело, изнутри растекался по жилам огонь и рвался наружу, а лёгкие были полны дыма. И его хотелось выдохнуть, изгнать из себя.

Как же больно!

Боль отпустит если оттолкнуться от подоконника и броситься навстречу луне. И крылья подхватят восходящий поток воздуха. Она скользнёт по нему над южной стеной замка, вниз по отвесной скале к озеру, промчится над его гладью и снова вверх, к луне, опять вниз, вдоль высохшего русла реки, поднимется выше, туда, где островерхие пики кедров пронзают облака. И дальше, к перевалу, к лагерю генерала Альбы.

…откуда она знает этот путь?

Её наполнила дикая жажда крови. Найти и убить. Всё равно кого. Всё равно где.

— …Кайя! Отвернись! Не смотри на луну!

Боль и жар становились невыносимы.

И унять её можно было, только позволив всему этому вырваться наружу. Выпустить наружу Зверя.

Она вцепилась пальцами в подоконник, глядя на треклятую луну, и услышала голос. Жуткий утробный вой, переходящий сначала в низкий рык, который поднимался все выше и выше, пока не перешёл в крик боли и ярости, а потом в шипение и, наконец, в хрип. И звон цепей. Глухие удары. И снова вой.

Он отразился от сводов замка, пронёсся по коридорам и галереям, множась и обрастая эхом, и выплеснулся в ущелье. И следом все собаки замка и, кажется, всего Лааре подхватили этот вой, превратив в зловещий многоголосый хор.

И тогда она оторвалась от окна, обернулась и увидела, как Зверь и Эйгер сцепились в смертельной схватке. Они то катались по полу, разметав и сломав всю мебель, кушетки, кресло и маленький столик, то кружили друг напротив друга в смертельном айяаррском танце, готовясь к прыжку. Ярг то и дело взлетал в воздух, опускаясь на Зверя и, там, где он касался его шкуры, вспыхивали алые полосы, и Зверь выл. И от его воя даже стёкла дрожали в окнах.

Луна звала всё настойчивее, и нужно было только разорвать стягивающие тело путы, которые держали её за руки и за ноги, удерживали тело от полёта. На ней были цепи.

…цепи? На ней нет никаких цепей.

Но она чувствовала, как они впиваются в руки и в ноги, как железные обручи держат щиколотки и запястья, как они раздирают их в кровь. Как холодные звенья вдавливаются в кожу каждый раз, когда она рвётся навстречу свободе.

Эйгер пытался стянуть тело Зверя цепями. Но Зверь был сильнее. Силы Источника было слишком мало, чтобы победить Зверя и Эйгер слабел. Тёмный круг ширился, наполняя комнату, ещё немного — и Врата поглотят их всех…

Что же ты стоишь, Кайя? Он же убьёт его!

И она очнулась.

Она должна перестать чувствовать эту боль. Она должна её остановить.

Но она не знала — как. Шагнула вперёд и просто накрыла крыльями тёмный круг, сжала его, пытаясь не дать ему больше расти. И почувствовала ещё большую жгучую боль, ярость, жажду, рвущуюся наружу. Боль Дитамара.

Она держала круг, а внутри бушевало яростное пламя, сжигающее всё на своём пути, и сквозь неё текли огненные реки, и сама кровь у неё в жилах кипела, плавились кости, и по коже бежали горячие змейки.

Даже от каменного пола под ними шёл нестерпимый жар.

Ещё немного Кайя, ещё немного…

Круг начал сужаться, вытянулся вверх, превращаясь в тёмный смерч, пытался выскользнуть, а она уже не чувствовала ни рук, ни ног, она больше не понимала, где находится, и чтобы не упасть и не выпустить его, она просто обняла этот смерч крыльями, удерживая и прижимая к себе.

Эйгер стягивал Зверя цепями, и тот, издав последний крик ярости, тоски и боли, вдруг стал таять. Сквозь его чёрную шерсть проступили черты Дитамара. Смерч извивался и бился, пытаясь вырваться из её рук и становясь всё тоньше. Она слышала, как Эйгер кричал её имя, но не могла отозваться.

Тонкая нить по-прежнему соединяла Дитамара и Врата. Её нужно разорвать. Тогда Зверь больше не вернётся. Она собрала последние силы…

Витражные стёкла задрожали и, взорвавшись тысячей мелких осколков, вылетели наружу. Нить лопнула, и смерч растаял, осыпавшись хлопьями пепла, а Кайя, потеряв опору, упала бы прямо на пол посреди комнаты, если бы её не подхватил на руки Эйгер.

— Кайя! Кайя? Ты цела?

— Да, — прошептала она.

И они вдвоём, опираясь друг на друга, медленно опустились на пол, потому что ноги их больше не держали.

Потом они лежали прямо посреди разгромленной комнаты, без сил. Высокий потолок, раскрашенный фресками с голубями и розами, казался странным далёким небом, серым от лунного света. Эйгер держал её за руку. И каменный пол делится воспоминаниями…

Служанки скребут лестницу в бальной зале, несут корзины с поздними осенними розами и красными листьями дикого винограда. Украшают перила. Багровые тучи заволокли горизонт.

Дитамар в чёрном фраке и белоснежной рубашке легко сбегает с лестницы, перехватывая руку Лейсы. Теперь Кайя видит её лицо. Это и правда лицо королевы, то же самое, что на балу в Рокне.

— Лейса, сегодня у нас будет особенный вечер, — Дитамар целует её руку, — и ты обещала мне первый танец.

— Я могу подарить тебе их все…

Кажется, она уснула. Нет, она не спит, она где-то на грани сознания, совсем как тогда, когда вышла из мёртвого леса. Кайя слышала, как Эйгер встал и проверил на Дитамаре цепи, но она ничего не могла произнести. Силы её покинули.

Где-то гремит гроза, на тёмной галерее светит лишь жёлтый масляный фонарь.

— Ты просто мне завидуешь, брат, — голос Дитамара, — завидуешь тому, что она выбрала не тебя.

— Я просто хочу, чтобы ты знал, — говорит тихо Эйгер, — она совсем не та, за кого себя выдаёт.

— Мне всё равно, кто она, я люблю её.

— Ты её любишь, а она тебя нет. Дитамар, любовь — это не слова! Ты бы почувствовал. Но скажи честно, ты её чувствуешь?

— Да ты совсем не в себе, Эйвер! Ты, может быть, завидуешь мне, а может быть, ты сам её любишь? Может быть, поэтому ты говоришь мне всё это здесь?

— Ты хочешь, чтобы я доказал тебе, что она лжёт? Я докажу, — голос Эйгера очень серьёзен.

— Докажи!

— Хорошо. Вот как всё будет. Я приду в её спальню. Попрошу её руки, и она согласится выйти за меня замуж.

— Она не согласится.

— Она согласится. И она скажет, что любит меня. Как говорила это тебе. Поверь, она просто играет нами и ждёт, кого из нас отец назовёт своим преемником.

Эйгер наклонился к ней.

— Кайя? Ты спишь? Я отнесу тебя в твою комнату.

В спальне горят светильники, и луна, прорываясь сквозь тёмный покров туч, то и дело освещает террасу призрачным светом.

Алый веер падает на комод.

— Как жарко сегодня! — восклицает Лейса.

— Отец только что сказал мэтру Альду, что назовёт меня своим преемником, сегодня на балу. И когда это случится, я хочу…

Эйгер берет Лейсу за руку.

— …просить твоей руки. Я сделаю для тебя всё, что попросишь. Потому что я люблю тебя, — и он целует её руку.

— Всё, что попрошу? — спрашивает она лукаво. — Поклянись.

— Клянусь, Уаной! Только мне нужен твой ответ. Прямо сейчас. Ты согласна выйти за меня замуж?

— Замуж? — она смеётся. — Сначала покажи мне, чем богат твой дом, и какой ты хозяин. А вдруг тебе нечем будет удивить молодую жену? — ладонь в перчатке гладит шею Эйгера. — Я люблю тебя, — шепчет женщина на ухо.

— Я всё для тебя сделаю, — Эйгер целует её, и она отвечает ему поцелуем, но потом отстраняется, — уйдём отсюда?

— Да… но прежде, я бы хотела… покажи мне Ледяное сердце?

— Я отдам его тебе, если ты согласишься быть моей!

— Подаришь?

— Да.

— Поклянись.

— Клянусь…

Эйгер берет Кайю на руки, и несёт по тёмным коридорам замка. И она прижимается к его плечу и это всё, на что у неё хватает сил. И воспоминания падают на неё дождём…

Лицо Дитамара белее снега, он идёт, держась за стену, спускается вниз по лестнице. А где-то далеко впереди слышен стук каблуков и тихий смех Лейсы.

Ледяное сердце сияет, переливаясь.

— Я всё слышал…

Они стоят втроём, и их разделяет только камень.

Ярость, ревность, обида, ненависть, злость…

— …Я убью тебя, Лейса! — голос Дитамара почти звенит.

Вся сила его любви в одно мгновенье превращается в ненависть.

Ледяное сердце пульсирует. И Лейса не может взять его. Кто-то должен отдать его ей: Эйгер или Дитамар.

— Ты же любишь меня! — восклицает она, глядя на Эйгера.

— Нет, я тебя не люблю Лейса. Не тебя. Я любил ту, которой ты хотела казаться, твою красивую оболочку, но внутри — ты чудовище!

— Чудовище? Да что ты знаешь о чудовищах? Может, хочешь узнать? Мы все любим красивые оболочки, и никто не хочет знать, что у других внутри!

— Я знаю, что у тебя внутри — мерзкая тварь! — кричит Дитамар.

— Ты поклялся, Эйвер, помни! Ты обещал мне подарить Ледяное сердце!

— Ради такого я нарушу все свои клятвы!

— Я тоже нарушу!

— Ах, вот как! Ну тогда получите подарки от меня! Вы оба! — голос королевы звенел. — Вы будете выбирать каждый день, кем вам быть — красивой оболочкой со зверем внутри или уродливой оболочкой — чудовищем, но с добрым и милосердным сердцем! Вот ты Эйвер, ты будешь Эйгером — Людоедом! Будешь так называть себя сам, иначе зверь будет глодать тебя изнутри! Твое лицо превратится в морду чудовища, ты будешь пугать собой всех, и никто, поверь мне, ни одна живая душа хоть раз взглянув в твои глаза, не полюбит тебя просто за твоё доброе сердце! Никто не протянет вам руки, никто не захочет помочь… Вы будете каждый день решать быть ли вам чудовищами или людьми! И вы по-настоящему узнаете, за что нас любят другие! И кто-то из вас сломается первым, и тогда я посмотрю, как надолго хватит вашего милосердия! А когда вы оба приползёте ко мне на коленях, умоляя взять то, что вы мне обещали, я, может быть, заберу свои подарки назад…

Реальность смешалась с видениями и воспоминаниями замка.

Её комната. Кровать, синий балдахин, тишина…

— Ты расскажешь мне всё? — шепчет Кайя, не открывая глаз.

— Я расскажу тебе всё. Завтра. Всё, что ты захочешь знать. А теперь спи. Тебе нужно поспать.

— Только… не уходи…

— Не уйду…

Тёплая рука Эйгера гладит её лоб, убирая непослушную прядку, тыльной стороной ладони проводит по щеке…

— Я не знаю, как ты это сделала, но ты даже не представляешь, что ты сделала сегодня…

Она уже почти спит, и не видит, но чувствует…

…как он целует кончики своих пальцев, и чуть касаясь ими её губ, шепчет:

— …моя маленькая веда.

Видения исчезли и Кайя провалилась в глубокий сон.

Глава 25. … становится явным

— …спит ещё?

— …вроде нет…

Кайя уже не спала. Слушала шёпот служанок в комнате и сквозь полуприкрытые веки смотрела, как ветер качает верхушки берёз за окном на другой стороне ущелья. Было тепло и уютно, но на полу солнечное пятно вытянулось почти до камина, а значит, скоро вечер.

Она проспала так долго…

Повернулась на кровати и увидела Айру со стопкой полотенец и портниху с большим свёртком в обнимку, переминающихся у двери с ноги на ногу. Они тут же присели в реверансе. И Айра, положив полотенца, крикнула кому-то в коридор, а затем бросилась наливать воду в чашу, постелила перед кроватью оленью шкуру и взяла гребень, чтобы расчесать Кайе волосы.

— Вы в креслице присядьте, так вам удобнее будет и мне сподручнее, сейчас мы вас умоем, оденем, покушаете, кухарка вам пирог испекла с черникой…

Айра тараторила без умолку, ловко разбирая волосы Кайи на прядки, аккуратно расчёсывая каждую гребнем и укладывая в высокую причёску. Портниха достала из свёртка новое платье и разложила на кровати. А затем принялась обмерять Кайю и завязывать на нитках какие-то узелки.

От неожиданности всего происходящего остатки сна с Кайи как ветром сдуло.

Что с ними со всеми такое?

Но она не успела удивиться — через мгновенье появилась Гарза, торжественно открыв дверь и придерживая её одной рукой, а другой — пару туфель из тонкой кожи. За ней шествовал мальчишка из кухни со столиком и две помощницы кухарки с подносами.

Все они кланялись, здоровались и улыбались. И разглядывали её со странной смесью любопытства, радости и страха.

Почему они все смотрят так, будто на голове у неё развесистые оленьи рога?

О, боги! Они все знают, что произошло вчера…

А что вообще произошло?

Всё это было так странно, как во сне, и она даже поверить не могла, что всё это было действительно наяву.

Дитамар, Зверь, Врата…

Мальчишку отправили за дверь. Кайю облачили в новое платье, совсем не похожее на те, в которых она ходила раньше — никакой больше серой саржи и бежевого льна, платье было из светло-зелёного шёлка.

Она смотрела, как женщины суетятся и радуются…

Чему? Чему они так рады?

Когда, наконец, все ушли, она вздохнула с облегчением и присела на кровать. В голове не укладывалось всё то, что произошло вчера вечером. Как она смогла это сделать? Она не понимала. Сегодня ей нужно встретиться с Дарри. Но мысль эта больше почему-то не радовала. Она должна была узнать, как разорвать Белую ленту и договориться с ним о побеге.

И она узнала, как её разорвать…

Но…

Кайя встала и принялась ходить по комнате. Взглянула в зеркало. Из его глубины на неё смотрела незнакомая ей женщина. Она почти не узнавала себя в этом пышном шёлке и с высокой причёской, и с этими ставшими совсем зелёными глазами. Это ведь не она вчера закрыла своей силой Врата Истины и разорвала нить Зверя…

Она. Вернее, не та Кайя, какой она была совсем недавно, а эта женщина из зеркала.

Что с ней произошло? Откуда в ней такая сила?

Это не сила айяаррского Источника и не сила Эйгера, иначе они давно бы справились со Зверем. Тогда что же это такое? Что разбудил в ней Эйгер в ту грозовую ночь? И почему у неё в душе такое смятение?

Все вчерашние откровения Дитамара всплыли в голове. История с королевой, полная бессмысленность нынешней войны. Глупая мальчишеская клятва на Родовом камне Ибексов, последствия которой привели их всех на край гибели… И её отец, который может расстаться с жизнью… И всё это во имя чего? И Эйгер…

…нет Эйвер, она не будет больше называть его тем ужасным именем…

…он тоже собирается умереть напрасно. Столько жертв, столько боли, столько всего — ради чего всё это было?

«Или, быть может, меня остановит то, что ты в неё влюблён?».

«…моя маленькая веда».

Сердце забилось быстрее и сладко замерло.

Он её любит… Любит… Любит. Любит! Неужели это правда?

И ей хотелось, очень хотелось, чтобы Дитамар не ошибся.

Почему вдруг всё это стало для неё так важно? Важнее всего на свете…

Она вышла из комнаты, прошла по галерее и, остановившись за колонной, принялась наблюдать за внутренним двором. А там была суматоха. И радость. Редкий гость в этих стенах.

Кайя ни разу не видела такого оживления в замке. Во двор то и дело приезжали повозки, сгружая мешки и бочки, толпился народ, на нижних галереях служанки усердно выметали пыль, и среди этой суматохи стоял Эйвер, давая какие-то указания.

Чёрная рубашка и жилет, высокие сапоги. Рядом Кудряш что-то внимательно слушал, а Эйвер указывал рукой на окна. Возле него всегда кипит жизнь. И все они вокруг: и Ирта, и Кудряш, Оорд, Рарг, и остальные — они словно его продолжение, подвластное одному лишь взмаху его руки, одной мысли. Она рассматривала его, прижавшись щекой к гранитной прохладе колонны, а сердце замирало, и ноги её едва держали от странного чувства, затаившегося где-то внутри.

Но он в маске. И в перчатке на левой руке.

Как же так? Ведь Зверь ушёл, Врата закрылись… Почему же он все ещё не снимает маску?

Это что-то другое… Его лицо и рука не связаны со Зверем.

Кайе хотелось поговорить с ним. Он обещал ей всё рассказать. Но сначала она должна решить, что же сказать Дарри. Ведь теперь всё изменилось, и она не может уехать. Только как она сможет это объяснить? И кому ей рассказать обо всём, что здесь произошло? Что Зверь — порождение королевы? И эта война бессмысленна. Да и кто ей поверит? Дарри не поверит. Не захочет верить. Он так ненавидит лаарцев, что не услышит никаких её доводов. Но как она сможет всё это бросить, как она сможет вернуться, зная, что Лааре погибнет просто так?

Поэтому она должна остаться…

Остановить эту войну.

Потому что они не должны погибнуть…

Потому что она не хочет уезжать…

Потому что здесь, несмотря ни на что, она чувствует себя на своём месте…

Потому что…

Почему же, Кайя?

Дарри всего этого не поймёт. Он одержим мыслью убить Зверя. И он захочет увезти её отсюда любой ценой, даже вместе с Эйвером. Или убив его. Нет, она не скажет ему, что знает, как разорвать Белую ленту! Может быть, сказать обо всём Эйверу? Но тогда он убьёт Дарри и всех, кто с ним. А она не хочет, чтобы кто-то кого-то убивал!

О, боги! Как же остановить это бессмысленное безумие?

Она напишет письмо отцу. Отец поймёт. Он любил веду, он жил среди вед, он знаком с их магией и понимает, как всё может быть. И она заставит Дарри отвезти это письмо. Пусть отец решает, как дальше поступить, а она останется здесь. Во всяком случае, до приезда Туров, а может быть и до весны.

Чернила, бумага и перья были у Эйвера в приёмном зале, но спускаться туда она не рискнула и решила пройти незаметно в библиотеку мэтра Альда. Там ей точно никто не помешает. Она взглянула на солнце — до захода времени не так уж и много, нужно торопиться.

Письмо вышло длинным. И хотя ей никто не мешал — мэтра не было, и библиотека, как обычно оказалась не заперта — но события последних дней ей трудно было уместить даже на три листа. Когда она, наконец, закончила и стала посыпать их песком, солнце уже краем коснулось горизонта. Кайя запечатала письмо воском мэтра Альда и его печатью с ибексом, лежавшей здесь же, сложила в карман и поспешила в Северную башню. К тому самому окну, где в прошлый раз встречалась с Дарри.

Она шла дальними коридорами, стараясь никому не попадаться на глаза, и слушала камни, чтобы случайно кого-нибудь не встретить.

Она слышала всё…

Как Гарза командует армией служанок, метущих, скребущих и моющих…

…откуда только успело взяться столько слуг?

А Кудряш, насвистывая, принимает обозы со всякой снедью и отправляет их на кухню…

… видимо, готовятся к встрече с Турами.

Как Ирта в нарядной одежде, собрав волосы в хвост, со штандартом в левой руке выезжает во главе отряда встречать прибывающих гостей…

…сегодня приезжает Карриган.

А Оорд замер в ритуальной башне, глядя недоумённо на Родовой камень, а тот пылает ярко-голубым светом, и пульсирует, почти как настоящее сердце…

…и он не понимает, что с ним происходит…

Как Дитамар сидит на подоконнике, обняв колени, и задумчиво смотрит на закат…

…он спокоен и умиротворён, и он счастлив… почти.

Она не слышала только Эйвера. И не чувствовала его, только стену. Ту же самую стену, что и вчера. И от этого ей сделалось горько и больно.

Почему он прячется от неё?

Но ведь она тоже от него прячется. И она тоже воздвигла стену, чтобы он не понял и не узнал. Только вот это для его же блага, ведь когда Дарри уедет, тогда можно будет ничего не скрывать.

В северном крыле царил полумрак и тишина. Кайя ступала на носочках, осторожно, чтобы не стучать каблуками по камням. Подошла к окну, открыла медленно, лишь бы не скрипнули петли, встала на цыпочки, разглядывая старый вяз в прозрачной вуали жёлтых листьев.

Никого.

Наверное, ещё рано. Ещё недостаточно темно.

Она постояла у стены, глядя, как размывается и тает линия горизонта на холме, как жёлтая трава теряет свои краски и первые звёзды рассыпаются веснушками на тёмном лике неба. Скоро встанет луна, и будет светлее, но пока на границе дня и ночи уже было сумрачно, а под стеной замка совсем стемнело.

Кайя вслушивалась, но не слышала ни звука, ни шороха. Она снова выглянула в окно и позвала шёпотом:

— Дарри?

Тишина.

— Дарри?

Мимо пролетела ночная птица, скорее всего сова, и где-то вдали зашлись в тоскливом вое горные волки.

— Ждёшь своего друга? — раздался сзади знакомый голос.

Негромко, но прозвучал, как удар хлыста. Она вздрогнула и обернулась.

Как он подошёл так тихо?!

Эйвер стоял в трёх шагах, прислонившись к стене плечом и скрестив на груди руки. Маска скрывала лицо, сливаясь с чёрной кожей жилета и рубашкой. Лишь глаза его светились в темноте янтарём.

Кайя прижалась к холодному граниту пылающими ладонями и почувствовала, как лицо заливает краска.

Он знает. И возможно, он всё это время знал.

О, боги!

И ей стало страшно и стыдно.

Быть может, он уже убил Дарри.

А стыдно за то, что теперь Эйвер подумает о ней. Что она его предала.

И она не знала, что сказать. И он тоже молчал. Только глаза сияли.

Он смотрел на неё, их обволакивала тишина, только где-то вдали ухал филин, и осенняя прохлада, пробираясь в окно, заставляла ёжиться. Мысли в голове Кайи метались и бились, как птицы в клетке, но она не знала, что сказать.

— Что же ты молчишь? — спросил он, наконец, и голос его был какой-то усталый.

Не злой, не яростный… разочарованный? Расстроенный…

Что ей ответить? Оправдания прозвучат очень глупо.

— Я не сделала ничего плохого. Я просто хотела передать письмо моему отцу, — смогла она, наконец, произнести и достала из кармана конверт.

— Идём, — Эйвер оттолкнулся от стены и указал рукой в сторону коридора.

— Куда?

— Не будем же мы говорить здесь, в темноте и на задворках, как воры, — ответил он с какой-то горькой усмешкой, — а нам есть, о чём поговорить.

И он зашагал по коридору прочь, размашисто и быстро, как ходил обычно, а Кайя пошла следом, чувствуя вину, обиду и стыд.

Почему всё так?

Они пришли в библиотеку. Не ту, в которой корпел над своими рукописями мэтр Альд. Другую. Парадную. Где вдоль стен стояли шкафы из красного дерева наполненные книгами в дорогих переплётах с золотыми тиснёными буквами на обложках. И лестница приставлена, чтобы доставать их сверху. Посреди комнаты — круглый стол на фигурных ножках, вокруг — кресла и пуфы. Камин горит ярко, а над ним висят на стене часы, похожие на те, что она видела в обеденном зале. Тёмные бархатные шторы прикрыты, и светятся камни у стены — большие кристаллы кварца, похожие на прозрачные пальцы, и друзы аметиста и турмалина, наполняя комнату мягким загадочным светом.

— Садись, — Эйвер показал ей на кресло перед камином, большое, широкое, обтянутое коричневой кожей.

А сам сел в такое же напротив, спиной к огню и светильнику слева от него, так, чтобы лицо его было в тени, закинул ногу на ногу и скрестил руки. И Кайя вспомнила — всё, как раньше. Как тогда, когда он заставлял её приходить в обеденный зал на завтрак. Как молчал и смотрел на неё, а она дрожала от страха. Только сейчас страха не было.

— Хочешь вина?

— Нет.

— Уже вечер, а, как я помню, ты не пьёшь вино только утром, — сказал он с усмешкой.

— Мне не нужно вино для этого разговора, — ответила Кайя с вызовом.

— Вот как? И ты не спрашиваешь, что я сделал с твоим, м-м… другом?

Кайя посмотрела на огонь, потом на Эйвера.

Он зол. Расстроен. Печален. Обижен. И ему больно. Из-за неё.

Да что она такого сделала?!

Ей хотелось сдёрнуть с него эту маску, увидеть выражение лица, понять, о чём он думает, встряхнуть, чтобы он не был таким холодным, и разрушить эту стену между ними. Зачем нужна была вообще Белая лента, если он прячется от неё теперь?!

— Не смотри так, как будто я посадил его на кол! Нет, я его не убил, как ты должно быть подумала. Он сидит в подземелье, а с ним и его люди, — Эйвер встал и отошёл к стене, прислонился к книжным полкам.

— Я так и не подумала! — воскликнула Кайя.

Почему? Почему ты прячешься от меня?

— Подумала, Кайя, подумала. Даже если бы ты захотела мне соврать, я всегда узнаю правду, — он оттолкнулся рывком, так, что огромный шкаф жалобно скрипнул, и, обойдя её кресло, встал позади, опёрся руками о спинку и, наклонившись к уху, произнёс негромко, почти шёпотом, — тебя выдают глаза…

Она почувствовала его дыхание на шее, и сердце забилось мучительно и быстро.

— …слишком зелёные, слишком прозрачные…

Он говорил медленно, отмеряя каждое слово, точно боялся сказать лишнего, и каждое слово падало на её кожу каплями тёплого мёда, заставляя не дышать и замирать, и ощущать под кожей пульс, на шее, в пальцах, на губах.

— …тебе говорил кто-нибудь, что твои глаза похожи на гладь лесного озера, в котором отражается небо? Такую безмятежную… чистую и спокойную… такую глубокую, что если долго всматриваться в неё — закружится голова. И можно упасть… утонуть… и уже не выбраться… не потому что не можешь выбраться, а потому что не хочешь…

Кайя впилась пальцами в подлокотники кресла. Что-то было в его голосе новое, странное, обжигающее и пугающее. И сердце оборвалось, рухнуло куда-то вниз, а вместо него разлилось внутри тёплое облако. От его слов холодели руки, и горело лицо. А его голос, такой спокойный, чуть хриплый, казалось, обволакивал её и гипнотизировал, как змея свою жертву. И он снова был тем Эйвером, который встречал её в обеденном зале. Похожим на холодную гору. И в тоже время другим. Совсем другим.

Да что с ним такое? А с ней?

Что с ними происходит?

— …твоё лицо… улыбка… эти веснушки… у тебя такое солнечное лицо, — шептал он горячо. — И тебе очень идёт это платье, Кайя. И он не мог устоять… и я его понимаю… Как и твоего отца… Против этого нельзя устоять, и этому нет сил противиться. Но зачем тебе нужны двое? Дитамар говорил, что такие истории не должны повторяться. Может, он был прав?

Эйвер отстранился, ушёл в глубину комнаты и снова вернулся к шкафу.

О чём он вообще? Какие двое? Кого он понимает?

А щёки просто пылали от его слов.

— Я не понимаю, о чём ты говоришь! — воскликнула Кайя.

— Ты хотела ответов. И я обещал — я расскажу тебе…

Он ходил вдоль полок с книгами, трогая корешки и спинки кресел. Кайя помнила, что так он делает только когда взволнован. И его рассказ был пропитан горечью.

— …Ты знаешь уже часть нашей истории. Но началось всё ещё раньше. Мы всегда были соперниками с Дитамаром, с самого детства, — он прислонился к лестнице, — кто лучше стреляет из лука, кто лучше ездит на лошади, кто первый нашёл жилу… Отец это поощрял. Он говорил всегда, что преемником станет сильнейший, и мы старались. Каждый хотел быть лучшим. Первым. Заслужить похвалу и одобрение. Но в какой-то момент наше соперничество перешло разумную грань и стало самоцелью. И Лейса воспользовалась этим. Она поняла это и стала водить нас за нос, заставляя делать все более безумные поступки друг перед другом. Она манила нас, как морковкой манят ослика, заставляя его идти вперёд. Ей нужен был наш Родовой камень. Но отдать его мог только кто-то из нас, она сама не могла его взять. И только тот, кто станет старшим. Верховным джартом. Поэтому она держала нас обоих на коротком поводке, зная, что отец на днях назовёт преемника…

Эйвер говорил тихо, голос его изменился, исчезла хрипота и огонь, возвратившись в прошлое, он стал печальным. Кайя сидела, сложив руки на коленях и слушала, впитывая его печаль.

— …Мы ведь доверяем своим, тем, кто связан с Источником, мы не думаем о том, что кто-то из них нас предаст или воткнёт в спину нож, и в этом мы сильны перед людьми. Но она оказалась среди нас, связанной с Источником, и мы также стали доверять ей, как друг другу. Первым догадался мэтр Альд. Сначала он заметил, что платье, в котором мы её нашли — было велико ей, оно было на более высокую женщину, гораздо выше Лейсы. И имя, что было вышито на подкладке — часть ниток порвалась, и мы даже не знали точно, Лейна или Лейса, а она утверждала, что это её имя, но какое именно сразу назвать не смогла. А я не заметил этого. Я был молод, глуп и влюблён. А любовь такая штука… Любовь делает сильными женщин, но слабыми мужчин…

Последнюю фразу он произнёс с насмешкой. Встал, передвинул на столе тяжёлый канделябр и снова стал ходить, заложив руки за спину.

— Потом её воспоминания. Она ничего не помнила, но мэтр подмечал — а он вообще мастер в этом — что её воспоминания пропали как-то очень избирательно. Что-то она помнила, а что-то нет и умело этим жонглировала. И она приходила к нему, интересовалась книгами. Он рассказал мне, что именно она читала. Так постепенно мозаика и сложилась. Я понял — она нас обманывает, она что-то ищет. Но когда я попытался объяснить это Дитамару, тот взбесился и не поверил. Дитамар был влюблён в неё безумно, безоглядно и никого не хотел слушать. И мне ничего не оставалось, как снова бросить ему вызов, соперничество, ведь я знал — он не мог не поднять перчатку. Я сказал, что попрошу руки Лейсы, и она даст согласие. И я сделал это. В той самой спальне, а Дитамар стоял за дверью и слушал. И я поймал её в ловушку собственной лжи.

— Я знаю, — ответила Кайя, вспоминая разговор с Дитамаром, — камни рассказывали мне. Я знаю, что произошло дальше, и что она сбежала, и её подобрал мой отец. Но почему началась война?

— Да. Камни помнят всё, — печально произнёс Эйвер. — Я нарушил Уану в пылу соперничества, в попытке доказать, что я прав, и уязвить брата. Я поклялся тем, чем клясться было нельзя, и я поклялся этим на Родовом камне. Я стал причиной всего. Дитамар лишь следствием. Я дал ей в руки оружие против нас. Она знала, что Дитамар слабее, и она знала, что я его не брошу…

Он остановился, задумчиво глядя на огонь, и Кайя не шевелилась, не смея нарушить хрупкое молчание.

— Будь она просто кахоле, ничего бы и не было. Но она оказалась знакома с ашуманской магией, и смогла связать мою клятву с проклятьем. Первые годы, пока были силы, мы держали Зверя в себе. Лейса, тогда она уже стала королевой, она ждала… она хотела заполучить камень и думала, что мы сдадимся быстро. Но мы держались. Только вот я её недооценивал. Её упорство и коварство. Она послала своих людей, и они стали совершать набеги вдоль границы на удалённые селения, на мельницы и хутора. Убивали людей, отрывали головы. Потом уже стали рвать на части тела и никогда не оставляли свидетелей. Разбрасывали чёрную шерсть. Медвежьими когтями оставляли следы на земле и стенах. Пустили слух о Звере. Люди стали бояться. А королева прислала своих дознавателей и те подтвердили, что, да, это Зверь, который приходит из Лааре. А для кахоле достаточно лишь искры, чтобы пламя обернулось против нас. Назначили даже награду за поимку Зверя. Какова насмешка! Приезжали рыцари Ордена и не нашли никаких признаков Зверя, никакого колдовства. Но у королевы свои отношения с храмовниками, и их попросили уехать, они и уехали — их не волнуют человеческие преступления. Люди стали укреплять границу, королева дала солдат…

Кайя вспомнила слова Бёртона, которые слышала ночью на постоялом дворе в Брохе:

«…Да и ты вспомни, капитан, как по-первости упырь-то этот, почитай, по пять раз за месяц появлялся. И в основном головы отрывал, а уж опосля стал только в полнолуние ушкырничать, да на части рвать…».

Как же можно такое творить? Неужели у королевы совсем нет сердца?

— А наши силы со временем иссякали, Источник слабел, потому что мы ничего не отдавали ему, все силы уходили на то, чтобы держать Зверя внутри. А дальше… В какой-то момент после очередных жертв люди сожгли первое айяаррское село, так вот и началась война. И однажды Дитамар сорвался. Когда умер наш отец… в то полнолуние он не смог сдержаться, и Зверь вырвался наружу. А потом… Поначалу Зверь приходил только в полнолуние, когда грань миров особенно тонка, но последнее время мы стали слишком слабы, чтобы удерживать его, и Зверь стал приходить в наш мир всё чаще…

Эйвер замолчал, и Кайя больше не спрашивала. Боль воспоминаний была столь очевидна, что затопила всю комнату. И в это мгновенье она поняла всю ту ненависть, которую испытывал Дитамар, все его слова и жестокость…

Столько лет удерживать в себе эту боль, столько лет терпеть…

Эйвер посмотрел на неё, глаза были тёмными. Он стоял напротив, держась рукой за спинку кресла, Кайя чувствовала, что каждое слово из того, что он говорит, пропитано многолетней болью, и ей было жаль его. Жаль их всех…

— …Знаешь, сколько лет я уже такой?.. Восемнадцать. Я сросся с этим телом и свыкся с ним. Поначалу я ненавидел себя, потом стал ненавидеть других. Я испытывал всё время злость, раздражение и ненависть, когда видел лица тех, кто на меня смотрит. Поэтому я начал носить маску. Меня стали бояться. Когда люди видят такого, как я, они могут испытывать либо страх, либо отвращение, либо жалость. Так пусть уж лучше первое. Меня не нужно жалеть. Страх в людях очень силён, и моё уродство — моя броня и моё оружие. Я бываю груб и неуклюж, иногда ломаю мебель, потому что до сих пор до конца не осознаю свою огромную силу, и временами я говорю слишком громко и могу крикнуть так, что дрожат стёкла. Все просто привыкли к этому. Но Лейса была права — это лишь оболочка. Внутри я умер. От этой постоянной борьбы со Зверем постепенно я высох, стал как трухлявый орех, у которого крепкой остаётся лишь кожура. Во мне иссякли желания… и мечты. Я стал жить только потому, что я жить должен. Выполнять свой долг, заботиться о своём народе. Воевать. Удерживать в Дитамаре Зверя и не дать ему поглотить совсем его душу. Ведь он мой брат и айяарр, и я не мог его бросить. Соблюдать Уану… Но от меня… прежнего меня… почти ничего не осталось. Однажды я понял, что мы все здесь обречены. И единственное, что можно сделать, это дать королеве то, что я ей обещал — камень. Хотя бы так я мог спасти тех, кто остался. И тогда я поехал в Рокну, зная, что там на маскараде я смогу подойти к королеве незамеченным.

— Зачем ты пригласил меня танцевать? — спросила Кайя, не отводя глаз. — Тебя ведь могли узнать. Я могла закричать, ты сильно рисковал. Зачем?

Эйвер подошёл к камину и прислонился к нему плечом. Усмехнулся как-то странно, трогая подсвечники на каминной полке, вздохнул и продолжил свой рассказ:

— Ты хочешь знать? Хорошо. Все эти годы Дитамар либо беспробудно пил, либо дрался, либо строил дикие планы мести королеве. И когда он сказал мне, что у него есть блестящий план, как выиграть нам время до весны, я его не слушал. В череде его безумных планов мести этот ничем не отличался от других, а я думал только о разговоре с королевой. Мы даже поругались, и когда он сказал, что хочет украсть дочь генерала, я ответил, что он может делать, всё что хочет. Ты же понимаешь, что он осуществил задуманное — в этом весь Дитамар, такие вещи ему всегда удавались на славу. И вот я стоял в саду, слушал камни дворца, ждал королеву и вдруг увидел тебя… Тебя и Дитамара. Мой брат… Иногда в нём просыпался тот Дитамар, которым он был раньше, когда соперничество ещё приносило в наш дом веселье и азарт, а не войну и боль, вот и в этот момент он, как и раньше, решил подшутить надо мной, уязвить, наверное. И то лицо, которое ты видела на балу, это было моё лицо. Моё настоящее лицо. Дитамар вытащил его из глубин своей памяти. Немного айяаррской магии — и ты смотрела на меня… на прежнего меня, словно на отражение в зеркале…

О, боги!

У неё перехватило дыхание. Она вспомнила Рокну, и бал, и тот взгляд, которым он обжёг её, тот танец, и его лицо, которое она не могла забыть.

Этого не может быть!

— …Ты удивлена?.. — он усмехнулся снова.

И в усмешке этой была только горечь.

— …Но то, как ты смотрела на меня на том балу, тот танец… всё во мне перевернулось. В то мгновенье я вдруг снова захотел жить, яростно и отчаянно. И захотел, чтобы так ты смотрела не на мой призрак, сотканный магией Дитамара, а на меня настоящего. Это было глупое желание. Но я всё равно хотел попробовать. Ведь на маскараде не видно ничьих лиц. Я надеялся, что Лейса была не права, и ты увидишь во мне что-то большее, чем просто чудовищную оболочку… Я потом понял, насколько это было глупо, когда подошёл к тебе в саду… когда мы танцевали, и когда ты сказала, что ненавидишь меня… Шутка Дитамара удалась на славу! Я привык к боли, но никогда мне не было так больно, как в тот момент.

О, боги! Как же так?

— Но я же… не знала! — она стиснула письмо в пальцах. — Я же…

— В этом нет твоей вины, Кайя, тебе не за что извиняться, но ты хотела всё знать. И поэтому я рассказываю…

А дальше он заговорил сумбурно, словно пытался скрыть в словах какую-то совсем простую правду.

— …ведь то, что ты сделала для Дитамара, для Лааре, для всех нас — это бесценно. Я поступил с тобой нечестно. Я соврал тебе о Белой ленте. Я сделал это не потому, что ты могла умереть… вернее, нет… и поэтому тоже, но ещё потому, что я надеялся… я всё равно хотел, чтобы в итоге Лейса оказалась не права. Я хотел, чтобы ты видела во мне не чудовище, не оболочку, я хотел, чтобы ты чувствовала меня, моё сердце, узнала меня настоящего… Но это оказалось ловушкой для меня самого. И я снова нарушил Уану, потому что в Белой ленте согласие должно быть обоюдным. Но я не мог отказаться от этого, от возможности прикоснуться к твоему сердцу. А прикоснувшись, я уже не мог справиться со своими желаниями. Это было неправильно, это было эгоистично, и, самое главное, я понял это лишь позавчера, во время грозы, когда ты с такой лёгкостью разрушила мою стену — ты ведь могла умереть, чувствуя мою боль. Оорд тогда был прав — то, что чувствовал я, когда Зверь приходил в этот мир через Дитамара, это могло убить тебя. Тебя убил бы Зверь, и я до сих пор не понимаю того, что случилось. Но это была бы моя вина, потому что я был слаб, я не устоял… я не должен был связывать нас… Я думал, что смогу выстроить стену, спрятать от тебя то, чего ты не должна чувствовать, но что-то произошло. Что-то неподвластное мне… И я понимаю, что больше не могу так с тобой поступать… я не вправе тебя удерживать. Те люди… с которыми ты собиралась бежать…

— Я не собиралась бежать! — Кайя вскочила с кресла.

Они стояли друг напротив друга, глядя в глаза, разделённые только квадратом света, падающим из камина.

— Кайя, я говорил с этим капитаном, и он всё мне рассказал. Ты же понимаешь, что здесь, в сердце Лааре, в этом замке он не сможет сохранить от меня секреты? — произнёс Эйвер насмешливо. — Оорд вытянул из него всё. Да не смотри ты так, он его не пытал! Хотя Дитамар и предлагал… как обычно. Я знаю всё. Про то, что ты должна была разорвать Белую ленту, и они должны были увезти тебя с собой.

— Нет! Это не так! Он хотел, но…

— Кайя, — он остановил её жестом, — я… не сержусь на тебя. Я понимаю, хотя мне это и неприятно. Если бы я мог, я бы оставил тебя здесь навсегда. Но я не могу. Теперь я не имею на это права. После всего, что ты сделала для всех нас, я отпущу тебя, Кайя. Ты уедешь с ними сразу после бала, после того, как сыграешь свою роль перед Карриганом, как обещала мне. А я обещаю тебе, что не трону никого из тех людей, что сидят сейчас в подземелье, и отпущу их всех. Вас проводит через горы отряд Ирты. Ты вернёшься к отцу и забудешь эту странную и, наверное, страшную для тебя осень. Выйдешь замуж за этого капитана. Потому что из нас двоих он больше похож на того, о ком ты мечтала. Ты будешь счастлива, потому что он любит тебя, он молод и… он красив…

Последние слова Эйвер произнёс совсем тихо.

— Нет! Нет! Пожалуйста! Я знаю, что ты хочешь сделать! — она всплеснула руками. — Прошу тебя, не делай этого!

Её захлестнуло такое отчаянье, что она ударилась в его стену изо всех сил, какие были, и стена упала.

И на неё хлынуло его смятение. И отчаянье. И боль. И ревность, невыносимо жгучая, как лезвие бритвы скользящая по сердцу.

О, боги! Так вот почему! Почему он так рассержен, несчастен и печален! Он не зол на неё за этот предполагаемый побег, он просто убит тем, что она, может быть, любит Дарри!

— Я отпускаю тебя, Кайя, — сказал тихо. — Отпускаю тебя.

— Нет! — воскликнула она, но было уже поздно.

Белая лента разорвалась. Забрав с собой часть её сердца и оставив такую пустоту в душе, что ей хотелось закричать.

— Зачем? Зачем ты это сделал?! — в это мгновенье она готова была разрыдаться.

— Я должен был. Я и так уже натворил много всего. Война не окончена. Впереди самая тяжёлая битва. Королева не остановится, ты же понимаешь. И ты должна уехать отсюда. Я хочу, чтобы ты жила и была как можно дальше от того, что произойдёт здесь.

В призрачном свете его маска казалась тёмным пятном, а он — камнем, холодным и бесстрастным снаружи. Но она знала, что это не так.

Почему она не может увидеть его лицо? Почему он так боится его показать? Ведь ей всё равно, разве он этого не чувствует? Их связь разорвалась, а она так и не сказала самого главного! Какая же она дура! Но она должна сказать! Должна! Прямо сейчас…

— Эйвер, ведь это твоё настоящее имя? — голос её срывался, щёки пылали, и внутри разгоралось пламя. — Я не буду больше называть тебя так, как хотела королева! Мне всё равно, какое лицо у тебя под маской, для меня это не важно! Мне всё равно, что кто-то красив! Мне всё равно, каким ты был раньше! Мне всё равно, что будет дальше, и я не люблю капитана Абалейна! Я не поеду с ним за перевал! Ты сам говорил мне, что таким, как я, не место среди людей! Ты сам сказал, что я веда, что я не человек! Зачем же теперь ты хочешь, чтобы я уехала? Я написала это письмо, — она бросила его на стол, — ты можешь его прочесть! Я написала правду отцу о том, что здесь случилось! Я просто хотела, чтобы Дарри передал ему это письмо. Чтобы отец узнал, понял и попробовал всё это остановить! И я не собиралась убегать отсюда, хотя да, я узнала, как разорвать Белую ленту. И я бы могла это сделать, но, как видишь, я не сделала этого! Всё, что произошло в эти дни… ты открыл для меня целый мир, совсем другой мир! Я теперь понимаю, кто я и что мне делать, и я не хочу уезжать! И если я тебе совсем не нужна, я буду просто жить… лечить больных… делать лекарства!

Голос её сорвался. Воздух вдруг ожил, заискрил, запахло грозой. И напряжение повисло натянутой струной, звенящее и почти осязаемое. В камине затрещали потухающие уже угли и даже стены начали дрожать, едва ощутимо.

— Кайя, остановись! — он шагнул ей навстречу.

— Почему ты всё время меня останавливаешь? Почему ты держишь меня на расстоянии? Почему не снимешь маску? — она всплеснула руками.

Светильники вспыхнули ярче, и в камине полыхнул и заметался огонь, но Кайя не могла остановиться. Струна звенела уже где-то внутри. Он должен всё знать!

— Гарза или Ирта, они ведь видели тебя без маски? Так почему я не могу?!

— Да потому что ты не Гарза и не Ирта! — воскликнул он яростно. — Я помню, как ты смотрела на мою руку! Помню твой страх, каждый день — каждую каплю этого проклятого страха! Я ведь видел там, на балу в Рокне, видел того, о ком ты мечтаешь! И я — не он! Я давно уже не он, понимаешь? Я — чудовище, ты понимаешь это? И я не хочу, чтобы ты видела меня чудовищем!

— Ты боишься, что я испугаюсь? Но я не боюсь! Я больше тебя не боюсь. И мне всё равно, какое у тебя лицо! А чего боишься ты? — она почти кричала.

Они стояли друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки, и воздух вокруг раскалился, стал густым и вязким, как патока, им было трудно дышать. И пол дрожал под ногами. Струна натянулась до предела.

— Чего я боюсь? — голос его прозвучал неожиданно тихо. Он поднял руку, дотянулся, коснувшись пальцами её щеки, и медленно заправил за ухо непослушную прядку.

Сердце рванулось и рухнуло куда-то вниз. Его прикосновение обожгло и просто свело с ума. Она перехватила его руку, поймала в тот момент, когда он уже хотел её убрать, и прижала его ладонь к виску. Такую горячую и большую. Сильную, и в то же время мягкую, и шершавую там, где у самого основания пальцев твердели маленькие бугорки мозолей. Закрыла глаза, ощущая её тепло.

Только не убирай руку! Не отталкивай меня!

— Кайя… не надо…

Он же сам хотел! Хотел, чтобы всё было так! Чтобы она не боялась. Чтобы доверяла. Чтобы не лгала. И она больше не боится. И доверяет. И не лжёт. Но этого недостаточно. Этого мало, Эйвер! Потому что…

Потому что он дал ей то, о чём она и мечтать не могла. И она хочет сделать для него то же самое. Она хочет тоже отдавать ему. Всё, что у неё есть, она хочет поделиться с ним тем жаром, что сжигает её внутри. И своей силой. Отдавать, ничего не прося взамен. Потому что…

Почему самые простые слова труднее всего сказать?

— Кайя, что ты делаешь? Остановись! Я же не смогу, не смогу отпустить тебя, если…

— Не отпускай! — прошептала она, сжимая его ладонь. — Не отпускай! Потому что… я люблю тебя! Эйвер! Я люблю тебя, — она открыла глаза и прежде, чем он успел что-то произнести, повернула голову, проведя его рукой по виску, по щеке, удерживая её своими пальцами, и прижалась к ней губами, целуя куда-то в самую середину ладони.

Струна лопнула. Вспыхнули светильники, вырвав темноту из углов комнаты, и всё вокруг пошло волнами ряби, как в зеркале пруда искажается отражение от упавшего в воду камня.

Эйвер вздрогнул и отдёрнул руку.

— Уходи! Пожалуйста, уходи! — воскликнул он, отступая назад и хватаясь одной рукой за маску, а другой за стену.

Раздались чьи-то шаги. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Оорд со словами:

— Эфе! Эфе! Тебе нужно это увидеть!

Часть 5. Осколки прошлого

Глава 26. Советы Дитамара

Луна выползала из-за горизонта медленно. Сегодня она уже была чуть бледнее и не такая круглая — полнолуние пошло на убыль. Осенняя ночь наливалась прохладой, но Кайя её не замечала. Она сидела на гранитных ступеньках лестницы, ведущей к открытой смотровой площадке над самой дальней — Восточной башней, и смотрела на тёмную линию горизонта.

Обхватила колени руками и подтянула их почти к подбородку, как любила сидеть на окне в спальне Обители. Зелёный шёлк платья разметался по ступеням.

Это ничего. Здесь её всё равно никто не видит.

Она ушла сюда и спряталась, чувствуя себя отвергнутой, брошенной и не нужной. Она впервые призналась в любви, она впервые обнажила свою душу, а он её прогнал…

Он разорвал связь.

Это было так невыносимо… мучительно… так больно, что хотелось разрыдаться, вот только слёз не было, и горло будто перехватило стальным обручем. Всё как-то сразу потеряло смысл. И даже крылья за спиной словно поникли, стали слабыми.

Что ты теперь будешь делать, Кайя?

Она задавала себе вопрос и не знала ответа.

Уедешь? Но куда?

Останешься? Но где? С кем?

Внизу во внутреннем дворе царило оживление, беготня, крики, смех, так не свойственные этому замку. В другое время она бы удивилась, но сегодня ей было всё равно.

Наверное, прибыли гости. Не так давно трубили приветственные горны.

А здесь, наверху, было тихо. И казалось, она парит между замком и луной. И, быть может, это единственное место, где ей было не так плохо. Как холодная вода снимает боль с обожжённой кожи, так эта темнота и одиночество смотровой площадки успокаивали, хоть и немного.

Вдали темнела громада гор и далёкий Перевал, по которому рассыпались огоньки сигнальных костров. Мерцали в темноте, перемигиваясь, словно сочувствовали. Ей хотелось прижаться к шершавому камню лестницы и забыться, заснуть и, проснувшись, не чувствовать больше ничего.

Она прислонилась плечом к парапету и тут же услышала шёпот камней — чьи-то шаги.

Дитамар.

Что он здесь делает?

— Скучаешь по полнолунию? — раздался сзади его насмешливый голос.

Она поёжилась — всё-таки хоть Дитамар теперь и не Зверь, но радости встречаться с ним не было никакой.

— Нет… просто сижу, — ответила она тихо.

— Сидишь одна и в темноте? Печальная девушка под луной — первый акт трагедии…

Пожалуй, в нём всегда будет что-то от Зверя. Он просто не может обойтись без сарказма.

Он отодвинул руками её разметавшееся платье и присел рядом на ступеньку, совершенно бесцеремонно звякнув бутылкой вина о гранит. Бутылку поставил в ногах.

И хрупкое спокойствие этого места было тут же разрушено.

Интересно, он пьёт всегда? И с горя, и от радости? Что ему, вообще, здесь нужно?

Кайя чуть отстранилась. Они посидели в тишине минуту или две.

— А я тебя искал, — произнёс он, наконец, скрестив на груди руки.

— Зачем? — удивилась Кайя.

С чего бы вдруг она ему понадобилась?

— Ну… по двум причинам, — ответил он задумчиво, — наверное, сначала хотел поблагодарить тебя.

Поблагодарить? Её? Небывалое что-то!

— Наверное?

— Ну… да. Почему — наверное? Потому что это непривычно для меня, быть таким… нормальным, что ли. И уж благодарить кого-то для меня совсем ненормально — это да. И потому ещё, что ты женщина.

— И это плохо? — спросила Кайя устало. — Что я женщина?

— Нет, просто я не особенно доверяю женщинам… последние восемнадцать лет, — хмыкнул он, — но ты — другое дело. Я, в общем, думал тут… И я, конечно, знаю, что ты сделала это не ради меня и не для меня, но всё равно, я хочу сказать тебе… спасибо за то, что ты сделала. И я теперь у тебя в долгу. Так что, если тебе будет нужно что-нибудь, только попроси, я это сделаю. Для тебя.

Кайя посмотрела на него искоса и горько усмехнулась.

— Будешь клясться Родовым камнем?

Дитамар хмыкнул в ответ.

— Ну ты же понимаешь, что нет. Но моего обещания тебе будет достаточно.

— Я понимаю. Но мне ничего не нужно.

— Не знаю, какая может быть от меня польза, но я, к примеру, могу убить кого-нибудь для тебя, если понадобится.

— Убить? О, боги! Нет! Дитамар, почему ты всё время хочешь кого-нибудь убить? — воскликнула она.

— Ну… потому что я делал это последние несколько лет и… это у меня хорошо получалось.

— Пожалуйста, не надо никого убивать! — произнесла она горячо и искренне.

Он ведь может. Не стоит обольщаться, что отсутствие Зверя сделает из Дитамара человека.

— Я шучу, — ответил он уже серьёзно, — не буду. Раз ты просишь. Но всё-таки имей это в виду. На всякий случай.

Кайя промолчала. Что бы ни предлагал Дитамар, это всегда будет что-то безумное, связанное с убийствами, пытками или чем-то подобным.

Он отхлебнул из бутылки.

— Это всё мой брат, да? — спросил тихо.

— Что твой брат?

— Ты рыдаешь тут из-за него?

— Я не рыдаю.

— Хорошо, не рыдаешь из-за него? Что он сделал?

— Ничего, — она вздохнула, — в том то и дело, что он ничего не сделал.

— Хочешь, я могу с ним подраться. Он сильнее, но дерусь я лучше — это факт. Да и сделаю это с удовольствием.

Она повернула голову и посмотрела на него. Лицо Дитамара освещала луна, и сегодня в нём не было той жестокости, которую она видела раньше. Он изменился. Черты лица потеряли налёт безумия и жажды крови, и ей было непривычно видеть его таким. И он что, пытается её развеселить? Мать Всеблагая! Да могла ли она себе такое представить пару недель назад? Что она будет сидеть с ним на лестнице под луной и беседовать! С тем, кто таскал её по городу на верёвке, бил по лицу и чуть не убил, забрав все её силы? Немыслимо!

Это было странно, но он единственный, кто сейчас не мешал ей. Он такой же, как и она — острый осколок глупой мозаики, дотронься — и порежешь палец. Но, сидящие рядом, они вдвоём смыкались острыми краями и были не опасны друг другу.

И это было даже забавно.

— Если бы мордобой помог, я бы сделала это сама, — усмехнулась Кайя в ответ.

— Знаешь, а я бы посмотрел на такое, — рассмеялся Дитамар. — И поставил бы на тебя свою лучшую бутылку вина!

Она улыбнулась. Стало даже как-то легче. Дитамару можно не врать, не притворяться. Ей нет до него дела, а ему до неё. И это хорошо.

— Что будешь делать дальше? — спросила Кайя, обнимая себя за плечи.

Ночной ветерок, рождённый всходящей луной, заставил поёжиться. Дитамар встал, снял куртку и набросил ей на спину.

— Спасибо, — ответила она, придерживая её рукой.

Куртка была тёплой.

— Да полно дел. Надо закончить войну и убить королеву, — он снова приложился к бутылке, — или убить королеву и закончить войну. В любом порядке.

— Что? Серьёзно?

Не поймёшь, шутит он или нет.

— Вне всяких сомнений. Это обещание я дал себя много лет назад и собираюсь его сдержать. Убить эту тварь. А потом поеду в Рокну или в Эддар, попробую местного вина. Говорят, оно там отменное. Или в Шерб, кстати, проведаю Обитель Тары. Если хочешь, могу взять тебя с собой.

Кайя рассмеялась.

— Неплохой план на день: закончить войну, убить королеву и попробовать вина в Шербе!

— Если хочешь, чтобы лошадь взяла два ардана, ставь планку на три, а хочешь попасть в яблоко — целься в вишню. Рецепт не сложный.

— Я запомню этот простой рецепт.

— Дарю, — он махнул рукой в ей сторону. — А что будешь делать ты?

— Я? Не знаю. Эйвер хочет отправить меня обратно за перевал, к отцу. А я не хочу возвращаться.

— Если я спрошу — почему, ты ответишь?

Кайя внимательно на него посмотрела. Неужели это один и тот же Дитамар? Тот, что водил по её щеке кхандгаром, собираясь убить, и этот — тактичный и заботливый? Нет. Рядом с ней сидел кто-то совсем другой, как будто тот Дитамар исчез в полнолуние вместе со Зверем. И она чувствовала себя рядом с ним сейчас так, словно они были знакомы много лет. Почему?

Она не знала.

— У меня много причин. Какую назвать?

— Все.

Она вздохнула. Ей хотелось кому-то сказать всё это. То, что мучило и глодало изнутри.

— Почему? Потому что мне нет там места, за перевалом. Потому что у меня нет там дома. Потому что я не знаю, что мне теперь делать среди людей. Потому что я не хочу замуж за какого-нибудь ростовщика или купца из портовых городов. Потому что люди будут меня ненавидеть. Потому что там у меня нет семьи, способной меня защищать и любить…

— Всё это было известно и в первый день твоего приезда сюда, — сказал Дитамар тихо, — видимо, есть ещё и главная причина?

— Главная? — она вдохнула глубоко и ответила с горечью в голосе. — Я люблю его, Дитамар! Люблю твоего брата! И именно поэтому мысль о том, что мне придётся уехать, убивает меня! Я поняла это сегодня и сказала ему, а он оттолкнул меня и хочет отправить обратно к отцу. И разорвал Белую ленту! Вот почему я сижу здесь одна и в темноте!

Слова эти вырвались сами и железный обруч на горле разжался. Дитамар молча протянул ей бутылку.

— Извини, бокалов нет, но тут нас всё равно никто не видит, так что можно без этикета. Да и за эти годы я подрастерял свою галантность. Зверю она была без надобности, — сказал он задумчиво.

Она молча взяла бутылку. Сделала три глотка.

Хорошее вино. Дитамар точно знает в нём толк.

И отдала её обратно.

Наверное, в Обители за такое поведение, не подобающее леди, её бы отправили ночевать в подвал, заставили работать в поле и читать семь дней вечерние молитвы до полуночи. Но где теперь Обитель? И кому какое дело до того, что ей нужно вести себя, как леди? Сейчас всё это выглядело просто смешно.

— И что он сказал тебе? Мой брат? Ну, кроме того, что выставил тебя за дверь.

— Ничего. Он просто хотел, чтобы я ушла.

— Ну-ну. Дурак! Он ведь рассуждал при этом об Уане, долге и чести? Прятался по углам?.. — усмехнулся Дитамар.

Кайя посмотрела на него. Откуда он знает?

— …Да, он такой. Он всё проверяет тысячу раз, и он во всём сомневается. Пробует всё на прочность. Боится ошибок. Делает шаг навстречу и два шага обратно, но дальше его не сдвинет с места даже ураган. Настоящий Ибекс. Я вот не такой. Отец всё время шутил, говорил матери, что она не иначе изменила ему с кем-то из огненных прайдов. Потому что я совсем не похож на горца. Я не камень, а огонь. А мой брат — он настоящий камень. Он и правда достоин быть верховным джартом. Наверное, поэтому он и выдержал столько лет в борьбе со Зверем — упорства ему не занимать.

— И что мне теперь делать? — она положила голову на скрещенные руки.

— А это зависит от точки зрения.

— Чьей?

— Ну, а чья тебя интересует? — он снова отхлебнул из бутылки и протянул ей.

— Меня интересуют все, — ответила она его словами.

— Тогда, конечно, уехать, — Дитамар встал и, легко запрыгнув на парапет, сел так, чтобы видеть лицо Кайи, — если уж быть до конца откровенным, а смысла врать тебе сейчас я не вижу, то я бы тебя не отпустил. И плевал бы я на всякое слово чести. Ты же понимаешь, что впереди последняя битва, даже более ожесточённая, чем ожидалось. Королева узнает всё, так или иначе. О том, что Зверя больше нет и мы не в её власти. И поверь — она очень сильно разозлится. Она бросит все свои силы, чтобы растоптать Лааре. И вот, если смотреть на всё с точки зрения стратегии войны, то есть с моей точки зрения, то ты наш козырь, и это хорошо, что ты у нас есть. Ты уздечка на шее генерала…

Он говорил открыто, и это звучало жёстко, но Кайя понимала почему, и была благодарна ему за эту откровенность.

— …Но мой брат обещал тебя отпустить и, как ты понимаешь, своё обещание он ни за что не нарушит, и оторвёт мне голову, если я ему помешаю. И с его точки зрения он не может этого не сделать. Хотя с моей точки зрения это глупо. А вот с твоей точки зрения, хотя, ослеплённая любовью, ты этого до конца и не понимаешь, тебе и правда лучше уехать. Потому что сражаться мы будем в итоге с твоим отцом, а ты будешь в этот момент на вражеской стороне, — он наклонился вперёд, глаза его блеснули жёлтым, но сразу потухли, и говорил он медленно и вкрадчиво, но от его слов стало как-то не по себе. — Кто знает, как всё сложится, Кайя, и в чьи руки ты можешь попасть? Кто знает, что будет, когда войска королевы возьмут нас за горло? Кто знает, какие будут приниматься решения на самом краю? И что ты сама сделаешь, когда тебе придётся выбирать между Эйвером и твоим отцом? А что придётся сделать ему, если выбирать нужно будет между тобой и генералом? И это очень непростой выбор, Кайя, и не сделать его будет нельзя. Ты понимаешь это? Он ведь поэтому отсылает тебя. Там, за перевалом, тебе не придётся делать такого выбора, равно как и моему брату здесь. Выбора между теми, кого любишь. Выбора, который убьёт одного и заставит ненавидеть другого. Так что с его точки зрения ты должна уехать — и это правильный выбор. И в итоге чем дальше отсюда ты будешь, тем лучше для тебя. Я доходчиво объяснил?..

Доходчиво? Более чем.

Она ведь об этом не подумала. Каково это — выбирать между теми, кого любишь? Она вообще не думала о том, что будет, когда истечёт срок их хрупкого перемирия. Когда её отец должен будет продолжить войну и убить Эйвера.

Она сделала несколько глотков и протянула бутылку Дитамару.

— …Понимаешь, обычно я не так откровенен с другими, и солгу всегда, когда это будет в моих интересах. А в моих интересах сейчас, чтобы ты осталась здесь, в Лааре, как козырь в этой войне. Но… поскольку я тебе благодарен, а со мной такое бывает редко, то лови момент, Кайя, сегодня я честен и говорю всё, как есть. А уж решение тебе придётся принять самой. И ты ещё должна помнить о том, что если королева узнает, кто именно помог нам избавиться от Зверя, она не простит тебя. И твоего отца. А она непременно об этом узнает.

— Но как?

— Эта тварь знает всё и обо всех. Уж не знаю откуда. Вернее теперь знаю — ашуманская магия. Чем, ты думаешь, я занимался все эти годы? Ну, кроме ты сама знаешь чего… Я изучал эту треклятую стерву, искал, кто она. Искал её родных здесь в Коринтии. Думал, что через них, через тех, кого она любит, добраться до неё…

— Хотел их пытать, как собирался пытать меня, чтобы мой отец согласился убить королеву? — спросила Кайя насмешливо.

Вино придавало ей смелости.

— Ты знаешь? Ладно. Не буду врать, на войне все средства хороши. И да, я хотел найти её родных и пытать их, ну и так далее. Но я никого не нашёл. И ничего не нашёл. Даже вещи в её комнате не хранили никакой памяти, хоть Эйвер и притащил какую-то чтицу. Всё, что я узнал о принцессе Итане, что она единственная дочь короля Ашумана. И по слухам, которые я собрал, она была очень больна и несколько лет не вставала с постели, пока её отец не откопал где-то колдунью, которая её излечила. А потом она вдруг объявилась здесь… Так что я вообще не уверен, что королева и настоящая принцесса Итана это один и тот же человек. Слишком уж отличалось то, что я видел в Лейсе, от того, что говорили о той принцессе. И Лейса, которую я помню, если она узнает, что ты помогла нам избавиться от Зверя — она позавтракает твоим сердцем, запьёт твоей кровью, срежет с тебя кожу живьём и велит сделать из неё бальные туфли.

Он сказал это так, что у Кайи мороз пошёл по коже.

И откуда только Дитамар находит такие ужасные сравнения?!

Но в его словах была правда. Королева сделает это именно так, как он сказал.

— А как же рыцари Ордена? Почему же не вмешались они? Поначалу да, когда Зверя ещё не было и нападения устраивали люди королевы, это было не их дело, но потом? Почему они не вмешались потом? Почему вы им не рассказали всё?

— Ты думаешь, не рассказали? Орден — то ещё гнилое гнездо. Если кратко, то ответ магистра был примерно такой: в этом нет человеческой вины, а в айяаррские дела Орден не лезет. Это наше колдовство породило Зверя — нам с ним и разбираться. Орден следит только за тем, чтобы колдовством не занимались люди. Что-то такое было в их ответном письме. Но, я думаю, что у этой твари есть кто-то в Ордене, кто помогает ей.

— Так, получается, выхода нет?

— Выход всегда где-то есть. В нашем случае он очевиден — убить королеву, что я и собираюсь сделать. Одна только проблема — к ней не подобраться, её охраняет целая армия колдунов. Потому я и хотел тогда заставить сделать это генерала Альбу… твоего отца. Ему просто было бы подойти к ней на расстояние удара. Правильного удара.

— И что, ради этого ты действительно пытал бы меня?

Он улыбнулся и посмотрел на луну.

— Ну, вот когда ты сейчас своим нежным голоском спрашиваешь меня об этом и смотришь этими глазами несчастного оленёнка, а я, ошалевший от свободы и пьяный от счастья и вина, сижу тут, рядом, под этой трагичной луной, то да, конечно, сейчас я бы не стал тебя пытать. Момент уж больно романтичный. И мне бы это даже в голову не пришло. А если серьёзно, — его голос вдруг стал жёстким, — то тогда было совсем другое дело. Я был другим, и всё было иначе. Ты же понимаешь, что во мне жил Зверь? И что когда он был во мне, а последнее время почти постоянно, я не всегда мог делать то, что хотел. Ты чувствовала его жажду в той комнате, ты знаешь, что ей почти невозможно противостоять. Это было сильнее меня. Так что ты и сама знаешь ответ, зачем спрашиваешь всякие глупости?

Зато честно.

— А зачем королеве ваш Родовой камень? — спросила Кайя.

— Сила. Это могущественный камень. Ключ к Источнику. И в руках хорошего колдуна он может очень многое.

— Такой камень есть у каждого прайда?

— Камень — нет. А ключ — да. Это не обязательно камень. У Стрижей из прайда огня это, например, книга. Книга желаний. Ещё есть меч. Арфа ветров. Золотая стрела. Да много ключей, я даже не знаю их все. А тот, у кого этот ключ, кто с ним связан — это Проводник прайда. У нас это Эйвер, наш верховный джарт.

— А у вед?

— Я не особо в этом разбираюсь, но слышал, что в основном это деревья. Веды живут в заповедных местах. Но у кочующих вед, тех, что меняют места, есть свой ключ — Зелёная звезда, ещё более могущественный камень, чем наш. И любой из этих ключей обладает невероятной силой. Так что отдать Ледяное сердце всё равно, что сделать эту тварь в тысячи раз сильнее. Я лучше обрушу все горы вокруг на голову себе, я лучше снова стану Зверем, чем вот просто так отдам ей камень! — воскликнул Дитамар.

Он выпил ещё из бутылки, и они снова погрузились в молчание.

Откуда-то со стороны перевала раздался тоскливый вой волка, к нему присоединился ещё один, и ещё…

— Так ты решила, что будешь делать? — спросил Дитамар тихо.

— Не знаю. Теперь я совсем не знаю, что мне делать. Я понимаю о чём ты говоришь, но от этого не становится легче.

— Хочешь совет? А не делай ничего. Жди. Пей, веселись, потанцуй завтра со мной и с Карриганом, он мужчина привлекательный, пофлиртуй с ним. Не замечай моего брата. И если он не сойдёт с ума от ревности, я обещаю не пить вина до самой весны!

Дитамар рассмеялся весело и искренне.

— Я не умею всего этого. Я не могу изображать то, чего не чувствую, — ответила Кайя. — И я не хочу делать ему больно.

Он посмотрел на неё внимательно. Глаза были тёмными, больше не светились янтарным безумием и яростью, и было сейчас в них что-то похожее на… уважение?

— И то правда, актриса из тебя так себе, — ответил Дитамар и снова протянул ей бутылку. — Но ему с тобой повезло…

— А что мне говорить Карригану? Я ведь не знаю всей той… истории, которую ты придумал про меня.

— Да, история вышла не ахти, я мог бы и лучше, но приходилось сочинять на ходу. Я вообще сильно удивился, что он захотел приехать. Карриган — старший у Туров, их верховный джарт. Мы могли решить всё и без него, с Нэйдаром… и это меня, кстати, беспокоит. Ему что-то нужно, что-то весьма для него ценное, и это что-то связанное с тобой. Вот только что?

— Со мной?

— Да. Так или иначе, но Туры изменились сразу после того, как Нэйдар увидел тебя здесь. А Карриган — лощёный франт и тот ещё любитель роскоши — не стал бы трясти свой зад столько дней по горам за просто так. Значит, в тебе есть что-то… очень ценное для Туров. И хоть они молчат, как быки в упряжке, но я всё равно это узнаю. А вот это, кстати, вторая причина, по которой я тебя искал.

— И какая же причина?

— Ты должна помочь мне это узнать. На завтрашнем балу. Я напою Карригана, ты будешь с ним танцевать, улыбаться ему и всё такое. Мне нужно, чтобы он потерял бдительность.

— Но я даже не знаю, что ему говорить. Он знал мою мать, он знает о нас больше, чем я вообще знаю о ведах! Он всё поймёт!

— Да, это, конечно, нам помешает, но, надеюсь, не сильно. К тому моменту, как ты будешь с ним говорить, я попытаюсь раззадорить и напоить его как следует. Карриган не устоит против красивой женщины — это единственное его слабое место. Поэтому я рассчитываю, что когда он увидит тебя, то политик и торговец в нём уступит место мужчине. Делай то, что умеешь делать хорошо — улыбайся ему, хлопай ресницами, смущайся его комплиментам, это у тебя, кстати, замечательно получается. Похвали его одежду и фигуру, он тот ещё франт и оценит хороший комплимент от женщины. Просто делай то, что я скажу, а на все вопросы, на которые не знаешь ответов, кивай на меня и с улыбкой говори, что это наш маленький секрет. Завтра тут народу будет, как воров на таврачьей ярмарке, так что держись рядом, а с враньём я тебе помогу.

— Хлопать ресницами и смущаться? И это твоё главное оружие? — рассмеялась Кайя. — Неужели я выгляжу так глупо?

— Да ты уже перебрала с вином, как я вижу. Я назвал тебя красивой и сказал, что смущение тебе идёт, и если бы я считал тебя глупой, не стал бы тут городить огород про откровенность и честность. Так что не думай, что я пытаюсь тебя оскорбить — это не так. Но у тебя есть один недостаток — ты не умеешь врать. Поэтому не ври Карригану — он это поймёт. А вот в смущении нет никакой лжи. И твой румянец, и смущённый взгляд, и твои глаза, поверь мне, заставят коленки Карригана дрожать, и он будет думать кое о чём другом, а не о том, как облапошить Лааре. Невинность и неискушённость обладают огромной привлекательностью для таких мужчин, как Карриган. А нам это и нужно.

Кайя улыбнулась и кивнула.

— Хорошо. Буду хлопать ресницами и смущаться.

— Карриган, кстати уже приехал, а с ним целая напомаженная свита, так что завтра будет весело: охота, поединки, обед, скачки, драка и бал. Или бал потом драка, это уж как пойдёт. И не забудь принарядиться, пора этому замку вспомнить былые времена! — он забрал у неё бутылку. — Пожалуй, тебе хватит. А теперь иди спать, тебе понадобится свежее лицо и здоровый румянец для завтрашнего представления…

Он встал и подал ей руку. Его рука была жилистой, крепкой и тёплой. И Кайя внезапно почувствовала благодарность. За то, что он вот так просто утешил её, заставил чувствовать нужной, не такой одинокой и брошенной. И был прямолинеен и честен.

— …И ещё… насчёт моего брата, если ты всё же решишь остаться, — Дитамар посмотрел на луну, допил из бутылки остатки вина и добавил, глядя на Кайю внимательно, — не торопись. Просто дай ему время. Вода камень точит. А в битве камня и воды время всегда на стороне воды.

Лааре засыпал, огни внизу, в городе, постепенно гасли, а луна поднималась всё выше. Из ущелья пополз низовой туман, накрывая реку собольим мехом. Кайя сняла куртку и протянула Дитамару.

— Знаешь, когда разорвалась нить, связывающая тебя со Зверем, я, быть может, и не думала о том, что спасаю тебя. И, быть может, я и не этого хотела. Но сейчас я рада, что у меня это получилось, и что ты остался жив. И я хочу сказать тебе — спасибо.

— Мне-то за что? — хмыкнул Дитамар, поставив пустую бутылку на парапет.

— За честность.

Он усмехнулся как-то странно и, перебросив куртку через плечо, ответил:

— Иногда честность — это самый простой способ добиться желаемого.

И, не прощаясь, быстро спустился вниз по лестнице.

Кайя вернулась в свою комнату. В камине горел огонь, а на кровати её ждало новое платье, аккуратно разложенное заботливыми руками портнихи. Бальное платье.

Когда-то старая Наннэ в Обители рассказывала ей об айяаррах и их чудесах, говорила о том, что они могут делать ткань из камня, воды и огня, но Кайя не верила в это. А вот сейчас перед ней лежало одно из таких чудес. Платье, сотканное из тончайших кружев, каждая нить которых наполнена силой и блеском камней: малахита, изумруда, оникса и яшмы. Кайя взяла его на руки — лёгкое, провела рукой по узору, и он заиграл бликами, заискрил, переливаясь.

Как они это делают?

Села рядом с платьем на кровать. Разговор с Дитамаром заставил её посмотреть на всё по-другому. Она должна будет уехать. Дитамар прав. Если Эйверу придётся выбирать между ней и её отцом, если узнает королева, если кто-то донесёт…

Если, если, если…

«Любовь делает сильными женщин, но слабыми мужчин».

А чтобы победить королеву он должен быть сильным. И она будет ему только мешать. Она должна вернуться к отцу, всё ему рассказать, убедить отказаться от этой войны. Отказаться от королевы. Как бы ей ни было больно, это единственный выход. Ей придётся рассказать Эйверу о том, что Туры их предали, что отец не сдержит своего слова. И уехать, пока этого не произошло.

Что же, она сыграет ту роль, о которой просил Эйвер. Она будет танцевать на балу с предателем и постарается помочь Дитамару узнать, что ему нужно. А потом она уедет. Рано утром, на рассвете, пока замок будет ещё спать. Она не будет прощаться с Эйвером, она попросит Дитамара устроить её отъезд так, чтобы он не узнал. Потому что у неё не будет сил отпустить его и мужества с ним расстаться. Она оставит ему письмо. Так будет лучше для всех.

Кайя прошлась по комнате, глядя на всё вокруг. Ещё недавно она думала о том, как открыть дверь и сбежать, а теперь ей жаль было расставаться со всем этим. С кроватью под синим балдахином, с комодом в резных виноградных листьях, с этим трюмо… Потому что всё это — каждый предмет, каждая мелочь, были связаны с ним. И от этого хотелось плакать.

Она стала бессмысленно переставлять предметы с места на место, совсем как Эйвер, когда был взволнован, взяла со стула платье, в котором они танцевали в ту ночь в грозу. Разгладила складки. Она возьмёт его с собой. В нём она родилась заново, открыла свои силы. Пусть будет напоминанием.

Кайя встряхнула его, и что-то выпало на пол.

Кожаный мешочек на шнурке. Тот, что передал отец. Как же она забыла! В тот вечер, когда она разговаривала с Дарри, он отдал его ей, а потом она встретила Эйвера и положила его в карман, чтобы он не увидел и не догадался. А потом… потом столько всего случилось, что она забыла об этом напрочь.

В Рокне отец ездил к банкиру. Сказал, что у него есть для неё подарок на свадьбу, тот, что он хранил много лет, память о её матери. Хотел подарить его на их с Ройгардом Лардо свадьбу. Это единственное, что у него осталось от Рии. И он очень им дорожил. Хранил в банке в Рокне, и даже Кайя его никогда не видела. Она села на стул перед трюмо, развязала шнурок и аккуратно извлекла небольшой свёрток. Развернула тончайший батистовый платок.

Она никогда не видела её, но узнала бы без труда. То, о чём говорил Дитамар.

Зелёная звезда.

Родовой камень прайда её матери. Ключ к Источнику. Проводник.

Он лежал на ладони, сияя в полумраке собственным светом, и в его изумрудной глубине отразилось лицо. И это было её лицо. И в то же время — лицо её матери.

Глава 27. Зеленая звезда

Ей снился пожар. В яростном пламени корчились деревья, огненные змеи извивались в траве, и в клубах дыма снопы искр взметались в ночное небо, затмевая собой звёзды.

Крики…

Весь мир кричал: люди, деревья, птицы, звери …

Паника…

— Не плачь, тише девочка моя, тише Кайя…

Шёпот.

— Спрячь её в деревне, у Нанет… Я задержу его… Возьми это! Скажешь ему, чтобы спрятал мою девочку…

Кожаный мешочек на шнурке…

Её несут на руках, сгорбленная женщина прикрывает ей лицо старой шалью, но едкий дым проникает в горло, хочется кашлять и плакать. Ей очень страшно.

— Мама! Мама! Мама…

Голос срывается.

Через плечо она видит, как среди багровых всполохов огня проступают очертания Зверя. Чёрная вытянутая морда, острые кинжалы зубов, когти и крылья, распахиваясь, прорываются сквозь пламя.

Летающий волк. Даурус.

А рядом с ним — она. Королева. Нет, не королева. Ещё не королева. Чёрные волосы разметались по плечам, голубое платье висит на ней мешком, а поверх его поддерживает широкий пояс с множеством золотых колец и амулетов. Пояс ашуманки.

— Отдай мне камень, — королева протягивает руку.

— Нет!

И на фоне зарева пожара прямо напротив Зверя стоит хрупкая женщина, раскинув руки — Рия. Её мать.

Кайя проснулась с криком. Вскочила с кровати, умыла пылающее лицо.

О, боги! Что это за сон?

Сердце колотилось, как сумасшедшее, а ноздри, казалось, до сих пор чувствовали едкий дым. Всё было так реально, что ужас всё ещё сдавливал в горле крик.

Зелёная звезда возвращает ей воспоминания. Те, что пережитый ею в детстве страх стёр навсегда из памяти.

Она села на кровать, прислонилась к изголовью и достала из-под подушки Родовой камень, положила на руку, погладив пальцами лучи. Камень светился. Она посидела немного, накрыв его ладонью. Сердцебиение утихло, и камень перестал сиять.

В голове никак не укладывалось то, что она видела во сне.

Значит это Зверь убил её мать? Значит, это королева? Ей нужна была Зелёная звезда. Но как она оказалась там? Откуда знала Рию? Как вообще она это сделала? Откуда у неё такая сила, чтобы управлять Зверем?

Почему отец никогда ей не рассказывал о том, что произошло? Не знал? Знал. Ведь он нашёл и забрал её из прайда вед, кто-то же должен был рассказать ему о той ночи. О том, что произошло. Почему он всё это скрыл от неё? О пожаре и убийстве?

«…если она узнает, что ты помогла нам, избавила нас от Зверя — она позавтракает твоим сердцем, запьёт твоей кровью, срежет с тебя кожу живьём и велит сделать из неё бальные туфли…».

Так вот почему! Слова Дитамара расставляли всё на свои места. Вот почему отец прятал её по чужим семьям, вот почему отдал в итоге в Обитель, вот почему просил Настоятельницу Ладдерис воспитать её человеком, и вот почему хотел выдать замуж за человека! Ему нужно было скрыть сам факт её существования. Вот только он, видимо, не знал ничего о том, что такое Зелёная звезда. Иначе не отдал бы ей этот камень, не стал бы передавать его с Дарри. Отец просто не знал о том, какую ценность он имеет.

Эта ночь и этот пожар…

Эйвер и Дитамар нашли умирающую Лейсу сразу после этого, и спасли её. Она не получила Зелёную звезду, но решила забрать камень Ибексов.

Но… как же так? Как же всё это может быть?

«…я гнался за ней. Всадил в неё два кинжала. Но у гадюки много жизней! Я скакал без устали. И убил бы её! Но твой отец помешал мне…

…Проклятый Альба… тогда он, правда, не был ещё генералом, а всего лишь командором заставы у Броха. Патрулировал границу. Он и подобрал эту змею. Он спустил на меня собак и своих солдат. И спас её. Вылечил. А потом отвёз в Рокну. Видишь, как всё вышло? Он виноват в том, кем она стала теперь! В её могуществе…».

Отец так любил её мать! Он не мог спасти её убийцу, он не стал бы её защищать, он не стал бы служить ей столько лет и воевать за неё! Он не…

… он не знал!

О, боги! Он не знает всего этого! Он не знает до сих пор, что убийца Рии Миларды — королева!

Кайя бродила по комнате, пытаясь снова и снова сложить мозаику прошлого.

Утро разгоралось, и замок, проснувшись, наполнился суматохой. Бегали слуги, во дворе гарцевали на лошадях друг перед другом Ибексы и Туры, лаяли собаки, трубил горн. Кавалькада мужчин собиралась на охоту.

Айра прибежала радостная и красная, и всё тараторила без умолку. Помощница кухарки принесла Кайе завтрак, и они наперебой принялись рассказывать ей обо всём. О том, какой красивый Карриган, сколько с ним приехало народу, сколько они привезли сундуков и подарков, о праздничном пироге и предстоящем бале — обо всём, что наполнило этот день приятными хлопотами предстоящего праздника.

Праздник.

Вот чего так давно не хватало этому истерзанному страданиями и войной месту.

И глядя на блестевшие глаза Айры, которая совсем ещё недавно ненавидела Кайю — дочь их врага, а сегодня укладывала её волосы, доверительно рассказывая о том, что адъютант Карригана — настоящий красавчик, Кайя понимала одно — война должна закончиться. Её нужно закончить.

И впервые ей подумалось, что Дитамар, наверное, прав в том, что хочет убить королеву. И в этот момент она совершенно искренне подумала, что хочет ему в этом помочь.

Поэтому она должна уехать. Она должна развязать руки Эйверу и Дитамару. Она должна убедить отца отступиться. Рассказать ему всё, что она знает теперь. И если Дитамар прав в том, что касается королевы — а тут она склонна была ему верить, то потом Кайе нужно будет исчезнуть, иначе королева её найдёт. Да и теперь, зная всё это ей нужно разобраться со своей жизнью.

Теперь она Хранительница Древа. Проводник. Наконец-то она поняла, откуда взялись её силы, и почему всё изменилось. Зеленая звезда открыла для неё дверь в совсем другую жизнь.

И она должна узнать, что со всем этим делать. Расспросить отца, найти других вед и раствориться среди них. Подальше от королевы, Лааре и людей. И, наверное, это единственный для неё выход.

Гости и хозяева уехали на охоту, а Кайя отправилась в библиотеку мэтра Альда. Пока никого нет, она должна написать Эйверу прощальное письмо, потому что потом на это уже не будет времени. И сил.

Она выглянула с галереи во двор — там было шумно и людно, приготовления к балу и праздничному обеду были в самом разгаре. Нет, она, пожалуй, пройдёт в библиотеку своим обычным путём.

В этот раз двери в восточной части замка были распахнуты, с пола исчезла пихта-ящерица и пыль, дикий виноград и княжик на арках галереи были аккуратно пострижены, а бальный зал вымыт. Появились мраморные скамьи и поздние осенние розы в вазах, красные гроздья остролиста, вплетённые в гирлянды еловых лап, а в разбитом окне виднелся новый витраж. Светильники и канделябры, новая люстра под куполом — зал преобразился, готовясь к предстоящему балу, и узорная спираль на полу, начищенная до блеска, кружила голову.

Кайя остановилась в центре, посмотрела вверх, на голубой купол.

Как странно всё повторяется…

Прошла дальше. И не удержалась, заглянула в спальню, где они сражались со Зверем. Никаких следов не осталось. Спальня была абсолютно пуста. Ни разбитой мебели, ни стёкол на полу. Исчезла кровать, и комод, и веер, и ничто больше не напоминало о предыдущей хозяйке. Новые окна и чистота. Кайя постояла немного и здесь, впитывая воспоминания.

Портретная галерея тоже изменилась. Служанки убрали паутину, пыль и полотна, закрывающие портреты. Общие черты всех Ибексов проступали на них. Кайя шла, глядя на череду строгих лиц и пронзительных взглядов мужчин, на гордую осанку айяаррских женщин, и вдруг замерла, остановилась, как вкопаная. Последними в галерее были два портрета: Эйвер и Дитамар.

Эйвер!

Это лицо, то самое, виденное ею на балу, созданное магией Дитамара. Взгляд исподлобья, чёрные волосы, чёрные брови, карие глаза с затаившейся в их глубине янтарной искрой. Сердце дрогнуло, полоснуло болью, и она невольно дотронулась пальцами до портрета.

Какое гордое лицо! Красивое. Вот почему он не снимает маску. Боится. Того, что он будет ей неприятен, вызовет отвращение. И жалость.

«Когда люди видят такого, как я, они могут испытывать либо страх, либо отвращение, либо жалость. Так пусть уж лучше первое. Меня не нужно жалеть».

Он не хочет жалости. Он помнит себя таким, как на портрете. Но она не знала его прежним, этим красавцем с гордым взглядом. И поэтому ей всё равно, какое у него лицо! Она узнала его другим. Даже в маске. И ради него она готова жить с завязанными глазами, в сумерках, во тьме, если он захочет. Только бы быть с ним рядом, слышать его голос, чувствовать его прикосновения, его силу, тепло и жар его сердца. Она бы не смотрела ему в лицо, если он не хочет. Потому что Лейса была не права — она любит не его оболочку. А силу его души, доброту, терпение и благородство… Его сердце…

Как она сможет его забыть? Никак…

Как она сможет танцевать с ним сегодня, зная, что завтра её уже не будет здесь? Где ей взять сил, чтобы выдержать этот вечер?

Она отвернулась, чувствуя, как горло сдавливает железный обруч слёз. И торопливо пошла дальше.

Кайя переписывала письмо несколько раз. Рвала и бросала в камин. Что ей написать? Как ей выразить в словах всё то, что выразить невозможно? Наконец, решила, что не будет многословной.

«Эйвер!

Ты хотел, чтобы я уехала. И я уезжаю. Я хочу, чтобы ты был свободен, когда наступит день битвы за Лааре. И я очень хочу, чтобы ты в этой битве победил. Я постараюсь помочь, убедить отца отступиться в этой войне. Потому что я хочу, чтобы Лааре жил. И ты жил.

И я не буду с тобой прощаться — у меня не хватит на это сил. Ты — самое волшебное, что могло произойти в моей жизни и что произошло.

Я люблю тебя.

Кайя».

Что бы она ни написала, это не отразит и сотой доли тех чувств, той боли, что она испытывает сейчас. И нужны ли вообще слова?

Она посыпала письмо песком, подождала, пока высохнет, запечатала печатью мэтра Альда и спрятала в карман.

Взглянула в окно и замерла от удивления. За окнами библиотеки виднелся небольшой сад. Довольно запущенный, видно, что прошло много лет с тех пор, как самшитовые деревья кто-то стриг. В центре клумбы — розовые кусты в переплетенье старых веток, увенчанные редкими осенними бутонами. Из травы тут и там торчали высохшие стебли золотарника и поздние лиловые астры. Посреди всего этого увядания возвышалась огромная старая магнолия, уже сбросившая листья. И в прошлый раз Кайя видела в окно её голые чёрные ветви, воздетые к небу, словно в молитве.

А сегодня она была вся усыпана бело-розовыми цветами, похожими на звёзды.

Как это возможно? Осень ведь…

Она вышла из библиотеки и спустилась в сад. Прошла по заросшим аллеям к дереву и присела под ним на маленькую скамью.

Чему ты радуешься? Осень же, к чему твои цветы?

Кайя дотронулась до тёмной коры.

В Лааре снова вернулась жизнь…

Ответило дерево, роняя на неё свои лепестки, не то утешая, не то радуясь, не то жалея.

Надолго ли?

Маленький кусочек весны…

И Кайя осталась. Здесь её никто не найдёт, дерево не выдаст её, и это хорошо. Ей нужно побыть одной.

Когда солнце перевалило за полдень и во внешнем дворе раздались звуки горна — охотники вернулись, Кайя встала и торопливо направилась в свою комнату. Торжественный обед ожидает их перед балом, и на нём ей нужно сыграть ту роль, которую она обещала Дитамару.

Она всё обдумала и решилась. Она не будет ждать утра, она уедет сегодня же вечером, сразу после бала. Ей нужно торопиться, пока ловушка прошлого не захлопнулась за спиной у её отца. Пока те, кого она любит, не убили друг друга на потеху королеве. Она должна успеть рассказать ему всё.

В портретной галерее Кайя встретила мэтра Альда. Он был одет торжественно: в новом бархатном камзоле, белой рубашке с кружевом и туфлях с пряжками. Шёл быстро, почти бежал, неся в руках старую открытую книгу и придерживая рукой лист, что-то бормотал под нос.

— Мэтр Альд, добрый день! — улыбнулась ему Кайя.

— А! Девочка моя, ещё какой добрый день! Невероятно, правда?..

Он остановился, поправил очки, поудобнее усадив их на переносицу, и продолжил разговор, казалось, с самим собой:

— …Я даже представить не мог, что на моём веку такое увижу. Дай я тебя расцелую.

Он схватил её за руку и поцеловал, уронив очки, и она подхватила их на лету.

О, боги! Что с ним такое?

— Я и не знал, искал всю ночь, а оказывается, такое уже было! И вот нашёл в книге мэтра Башо! Эфе всё недоумевал, как же так? Откуда он взялся? И я должен ему это показать! Девочка моя, — он захлопнул книгу. — Ведь так похоже! Всё совпало!

— Что произошло? — спросила Кайя взволнованно.

— Ах, девочка моя! Мне ли тебе рассказывать! Такой праздник! Потом, девочка моя, всё потом, сейчас я должен всё ему рассказать, — и мэтр Альд помчался дальше, и Кайя увидела, что он больше не хромает и трость ему совсем не нужна.

Что происходит?

Кайя прислушалась к замку, странное оживление, возбуждение и радость царили кругом. И было ощущение, что весь замок просто пьян, и она не могла понять причину этой радости.

Когда она переоделась, и Айра уложила ей волосы, в дверь комнаты постучали и тут же, не дожидаясь ответа, вошёл Дитамар со шкатулкой в руках.

Он был одет, как настоящий франт, совсем не так, как привыкла видеть его Кайя. Не в куртке и распахнутой на груди рубахе, не в кожаных штанах и сапогах наездника, а в чёрном фраке и шёлковой рубашке с атласным галстуком, заколотым большой булавкой с сапфиром. Гладко выбрит и причёсан, и глаза его больше не светились безумием. Он вообще изменился, даже внешне, его лицо утратило налёт жестокости, и теперь он стал больше похож на Эйвера. Войдя без всяких приветствий, он поставил шкатулку на трюмо и откинул крышку.

На голубой подкладке лежали украшения. Диадема и колье, браслеты и кольца. Косой луч осеннего солнца отразился на их гранях, и они засияли переливаясь.

Дитамар кивнул Айре на ларец:

— Принаряди её.

А сам сел на подоконник напротив, и принялся наблюдать, как Айра вплетает диадему в волосы Кайи. Когда всё было закончено, он одобрительно кивнул:

— Ну-ка покрутись.

Окинул её с ног до головы оценивающим взглядом и подал руку.

— Посмотрим, что ты на это скажешь, Карриган, — усмехнулся недобро и направился к двери, — нас ждут уже, идём!

Ей хотелось спросить об Эйвере, но лицо Дитамара было серьёзным и хмурым, от вчерашней лёгкости не осталось и следа.

— Дитамар, подожди. Мне нужно сказать тебе кое-что…

Он обернулся. Кайя молчала, нервно сжимая пальцы. Она должна всё ему рассказать. Взглянула на Айру, и Дитамар перехватил взгляд.

— Айра, ты свободна.

Дождался, пока служанка ушла, и плотно притворил за ней дверь.

— И?

— Я всё обдумала и решила, что уеду. Я хотела уехать завтра рано утром, на рассвете, пока все ещё будут спать. Но кое-что произошло… и я должна уехать сегодня. Вечером. После бала.

— Кое-что произошло? Хм. И что же?

— Я поняла кое-что.

— Поняла? Ну-ну. И ты хочешь убежать незаметно? — хмыкнул Дитамар.

— Да. То есть, нет. Просто… я не буду прощаться, не хочу всего этого… и я хотела тебя попросить устроить мой отъезд так, чтобы никто не знал.

— А мой брат? — Дитамар прищурился и прислонился спиной к двери.

— Я оставлю ему письмо, — она протянула конверт, — ты был прав насчёт того, что для всех будет лучше, если я уеду. Но если я буду с ним прощаться, у меня может просто не хватить решимости, а я не хочу слёз и вообще… Ты сможешь передать его Эйверу?

— Если ты хорошо подумала — я сделаю это для тебя, — Дитамар спрятал письмо в карман.

— Спасибо.

— Только вот так дело не пойдёт.

— Как?

— Ты обещала мне помочь с Карриганом.

— Я и помогу.

— С этим лицом ты можешь помочь только на кухне — капусту квасить. Ты выглядишь так, будто я веду тебя на эшафот, а не праздничный обед! Ну же, Кайя! — он дотронулся пальцами до её подбородка, чуть приподняв лицо. — Улыбнись мне так, как будешь улыбаться Карригану.

Улыбка получилась вымученной.

— Дуарх бы тебя побрал, Кайя! — разозлился Дитамар. — Ты такая красивая в этом платье! Ты должна плыть по земле, а не плестись, как усталая лошадь в рудничном колесе! Посмотри на меня! Улыбнись мне искренне, лукаво и смущённо, как угодно, только не так, как будто ты идёшь по битому стеклу!

— Я буду улыбаться, Дитамар. Я сделаю всё, как ты хотел. Только это ещё не всё…

— Что «не всё»? — насторожился он.

— Сначала пообещай мне, что ты никого не будишь бить, пытать или убивать, — выдохнула она, представляя, как он разозлится, когда всё узнает.

Дитамар усмехнулся криво и посмотрел на неё внимательно.

— Судя по твоему тону, это именно то, что мне просто необходимо будет сделать. Так что ещё?

— Пообещай мне, Дитамар, потому что это важно. Очень важно! — воскликнула она.

— Хорошо, я обещаю, что я никого не стану убивать, пытать или бить из-за твоих слов. Вот прям сразу после них — не стану. Ну?

— Не спрашивай, откуда мне это известно, но ты должен это знать. Я хотела сказать Эйверу, но вдруг у меня не будет такой возможности. А ты никогда им не доверял, и ты был в этом прав. Туры пообещали королеве провести войска моего отца через горы к вам в тыл, через Большое седло прямо к вашим заставам.

— Что? — Дитамар оттолкнулся от двери.

— Туры предали вас. Королева прислала отцу в помощь двух колдунов и один из них — Тур. И прямо сейчас они, наверное, уже это делают.

Дитамар в ярости хлопнул ладонью по стене.

— Ну что за бычья тупость! Я голову Карригану оторву! Я убью эту скотину прямо сейчас!

— Дитамар, ты обещал! Не надо никого убивать! — воскликнула Кайя, видя, как налились жёлтой яростью глаза Дитамара.

— Я обещал. Да. Хорошо, — Дитамар сжал и разжал несколько раз руку в кулак, — не сразу. Но всё равно я оторву его тупую башку! Проклятье! Дуарх бы побрал их глиняные мозги! Я так и думал! А, впрочем…

Он улыбнулся как-то зловеще.

— … это даже хорошо, что так все сложилось. И очень кстати. Вот только он что, настолько смел и уверен в себе, что явился при этом сюда? А, кстати, почему ты рассказала об этом только сейчас?

Дитамар шагнул ей навстречу и замер, глядя в глаза. Она смутилась и отвела взгляд. Сейчас, взбешённый и злой, он снова становился похож на прежнего Дитамара, и это её пугало.

— Ты хочешь убить королеву, — ответила она тихо, — и я… хочу помочь тебе в этом. Я должна как-то помочь, но я не знаю — как.

— Что? — спросил он с усмешкой. — Откуда вдруг такая кровожадность, Кайя? Только что ты просила меня никого не убивать. А теперь хочешь помочь мне убить королеву?

Она замолчала.

— Хорошо. Идём. Но Карриган не должен понять, что мы это знаем.

— Это ещё не всё…

— Да у тебя сегодня просто день откровений! Что ещё? — ноздри Дитамара раздувались, и было видно, что все его мысли заняты обдумыванием плана мести.

— Если уж о моей кровожадности… Я тут… узнала кое-что. Кое-что важное. И я… не знаю пока, что мне с этим делать.

— Ты скажешь или мне ждать до утра? — раздражённо спросил Дитамар.

— Ответь мне вот на какой вопрос, когда вы впервые нашли Лейсу, как она была одета?

— Что? Да какая разница!

— Дитамар! Это важно! Она была в голубом платье и странном поясе с медальонами?

— Да… но… откуда ты знаешь? — он чуть склонил голову.

Кайя набрала воздуха в лёгкие.

— Королева, вернее, Лейса, та, что потом стала королевой, она… убила мою мать… с помощью Зверя. В тот самый год, в ту самую осень! А после… сразу после этого вы и нашли её в лесу. И это не Зверь напал на неё, это она сама призвала его! Видимо, она не справилась или почему-то Зверь обернулся против неё и чуть не убил. И я не знала об этом… до сегодняшнего дня. И мой отец, он тоже не знает об этом!

Дитамар изменился в лице, брови поползли вверх, и он спросил удивлённо:

— Рию Миларду? Убила Лейса? И ты узнала об этом сейчас? Позволь спросить, каким это образом? Да и зачем ей это было нужно?

— Вот, — она достала из кармана свёрток. — Вот, что ей было нужно! А когда она не смогла это получить, то решила завладеть Ледяным сердцем, — Кайя развернула батистовый платок, и Зелёная звезда засияла на ладони, — я хотела надеть её сегодня…

Никогда она ещё не видела Дитамара таким удивлённым.

— Да не может этого быть! — он посмотрел на Зелёную звезду и вдруг рассмеялся, хлопнув себя по лбу ладонью. — Ну, конечно! Ты же её дочь! И она, что же, всё это время была у тебя?

— Нет, она была у моего отца. Её привёз сюда капитан Абалейн. Мой отец попросил её передать, и он отдал мне её три дня назад, когда… ну в общем, когда я встретила его здесь, в Лааре.

— Ну хоть на что-то полезное сгодился этот бестолковый капитан!

Они смотрели то друг на друга, то на сияющую на ладони Кайи звезду, пока Дитамар не произнёс с улыбкой:

— А я-то думал, что этот день исчерпал все сюрпризы. Но нет. Теперь, наконец, я всё понимаю. Все эти силы и то, как ты победила Зверя… Да это же было яснее ясного! Но… верится с трудом. Мы искали выход, а он всё это время был у нас под носом!

— Какой выход? — Кайя не понимала, о чём он говорит, но то, что он потрясён, было очевидно.

— Идём, это будет даже забавно, — он усмехнулся, — и, пожалуй, спрячь пока её, не надевай до бала, это будет даже очень и очень забавно. Вот, значит, что ему нужно… А я-то всё гадал! Интересно, откуда он узнал?

— Кому? И что будет забавно? Ты о чём? — спросила Кайя, не понимая, чему вдруг так обрадовался Дитамар и о ком он говорит.

— Послушай, Кайя, — он взял её руки в свои, и накрыл Зелёную звезду её ладонью, — я не буду сейчас всего тебе объяснять, да и не нужно. Пока. Но послушай… и послушай меня внимательно… сейчас ты пойдёшь со мной, ты будешь весёлой и сделаешь всё, как мы договаривались, ты будешь улыбаться Карригану и флиртовать с ним, и я обещаю тебе, что потом ты мне ещё и спасибо скажешь за то, что я собираюсь сделать. Ты хочешь нам помочь? Поверь, ты можешь это сделать, просто доверься мне. И делай то, что я говорю. А теперь идём, пора начать большую игру.

Она была погружена в свои мысли, и просто шла, держа под руку. Перед дверью в зал приёмов он преградил ей вход рукой:

— Не так быстро! Прижмись к стене.

Они остановились в арке, и Дитамар аккуратно выглянул, а за ним Кайя. Зал был почти полон. Длинный стол с рядами высоких стульев украшали красные скатерти с кистями. На столе вазы с яблоками и грушами, хрустальные бокалы и графины, чаши из оникса и серебряные приборы.

— Это Туры, — указал Дитамар на левую сторону стола, — а вон тот, третий от места верховного джарта — Грейт Карриган.

Грейт Карриган беседовал, небрежно облокотившись о спинку стула. Высокий, статный, вальяжный. Камзол из коричневого бархата, крахмальная рубашка, бабочка…

Видимо, он прихватил большой сундук с одеждой.

…чуть вьющиеся волосы тронуты на висках едва заметной сединой. Красивый. Неторопливый и плавный. Уверенный в себе. Как породистый скакун, который всегда побеждает.

— Смотри на его лицо, — тихо произнёс Дитамар.

— Зачем?

— Запомни, как оно изменится, когда я вас представлю. Может, почувствуешь что-то. А пока жди здесь, я сейчас вернусь. Не выходи.

Где же Эйвер?

Ей так хотелось его увидеть. Отчаянно. Невыносимо. До дрожи в коленях. Но его не было в зале, гостей развлекали Ирта и Кудряш.

Когда гости начали рассаживаться, из темноты коридора возник Дитамар, довольный, как кот, объевшийся сметаны. Его глаза блестели, а улыбка готова была сорваться с губ и пуститься в пляс.

Чему он так рад?

— Идём, — шепнул он тихо, подталкивая Кайю к входу. — Пора начать представление.

Они подошли к Карригану со спины.

— Эфе Карриган? — начал Дитамар церемонно. — Позволь представить…

Он обернулся.

«Смотри на его лицо».

По лицу было видно, что он не слышал церемонного представления Дитамара. Он, казалось, увидел призрак и замер так, словно спину его пронзила стрела. И лицо побледнело, а в карих глазах полыхнуло что-то — смятение? Узнавание? Радость? Боль?

Игра началась.

Кайя улыбнулась, чуть склонив голову.

Карриган втянул воздух, как гончая, взявшая след, шагнул навстречу, перехватив её руку и склонившись, поцеловал. И поцелуй этот был не лёгким поцелуем вежливости, а горячим и долгим, слишком страстным для простого проявления вежливости, и руки его дрожали.

— Мне очень приятно видеть тебя… Кайя, — произнёс он, наконец, тихим голосом, полным волнения, и посмотрел ей в глаза.

— Эфе Карриган, мне тоже очень приятно…

Она присела в изящном реверансе.

— Грейт. Зови меня просто Грейт.

И прежде, чем он успел воздвигнуть между ними стену небывалой высоты, она почувствовала укол острой боли. Его боли.

Ударили в гонг, запоздавшие Рарг и Оорд вошли в зал, и все стали рассаживаться. Дитамар, взяв Кайю под локоть, отвёл её на правую сторону стола, где первым от кресла джарта сел мэтр Альд, а за ним уже — Дитамар, и рядом — Кайя. Дальше сели главы кланов Ирта, Оорд, Рагр, Кудряш, Эрветт и их жёны, а напротив Кайи оказались Карриган и Нэйдар. Остальных присутствующих она не знала.

— Как дорога? — спросил Дитамар как ни в чём не бывало.

Кайя взглянула на Карригана. Он не сводил с неё глаз, смотрел, положив ладони на стол, и не слышал слов Дитамара.

— Неплохо, если не считать тумана, — ответил за него Нэйдар.

Он тоже смотрел на Кайю, пожалуй, только не так напряжённо. И она чуть улыбнулась им обоим.

— Давно ли ты гостишь в Лааре? — спросил Карриган.

Гостит?

— Что-то около месяца, наверное, — ответила она.

— А как дела в прайде? — он смотрел не мигая.

— Неплохо. Как вам местная погода?

— Неплохо. Ты даже не представляешь, как я рад. Это так удивительно — встретить дочь Рии Миларды. Я знал её… много лет назад. Но я о тебе ничего не слышал. Почему?

Коленка Дитамара коснулась её под столом.

— Таковы были обстоятельства, — ответила она и опустила взгляд.

Служанки разносили блюда, наливали вино, но Карриган словно застыл, не сводя с Кайи глаз.

— Я хотел бы… поговорить с тобой, Кайя, о… немного о прошлом, не здесь, позже, как закончится обед. Я был другом твоей матери…

Другом? Может быть, у него узнать, что произошло? Узнать о ведах? О том, что случилось в ту ночь? Но… он помогает королеве… а разве друг её матери будет помогать её убийце? Или он… тоже не знает о том, что произошло? Неужели королева настолько хитра и смогла поймать их всех в свои сети?

— Конечно, — ответила Кайя, и Дитамар наступил ей носком на край туфли. — Но позже. Невежливо будет похищать вас у хозяев замка, они приготовили столько развлечений, так ведь Дитамар?

— Само собой! — воскликнул тот с готовностью. — А поговорить можно и на балу, ведь что ещё делать на балах?

— Танцевать, конечно, — улыбка Карригана была адресована ей, — ты же потанцуешь со мной, Кайя?

— Конечно, — она снова ему улыбнулась.

И в этот момент гонг ударил ещё раз, возвещая приход хозяина.

Сердце Кайи дрогнуло, руки вмиг стали ледяными. Она смотрела перед собой на стол, на своё отражение в ониксовой чаше, видя краем глаза приближающуюся к креслу верховного джарта тёмную фигуру.

— Я рад приветствовать наших гостей за сегодняшним столом. Поднимем бокалы, и пусть ваши сердца наполнят радость и веселье! Яхо! — произнёс Эйвер.

— Яхо! — разнёсся над столом многоголосый хор, и звякнул хрусталь.

Кайя выпрямилась и медленно повернула голову.

— Яхо, — прошептала одними губами.

Она смотрела на него, а он на неё.

Тёмные волосы, строгий чёрный фрак и белая рубашка с жёстким воротничком, схваченным чёрной бабочкой. Бледное лицо, чёрные брови. И глаза, которые нельзя забыть. Гречишный мёд или тёмный янтарь. И смотрят так, что сердце уходит в пятки.

Совсем как тогда. На балу в Рокне. И как на портрете.

Он был без маски. Без горба. Без перчатки.

Глава 28. Карриган

За столом было шумно. Гости провозглашали тосты один за другим, слуги подливали вино и меняли блюда с закусками, а Кайя не могла проглотить и кусочка.

Дитамар вёл разговор о делах, стараясь всё время задавать вопросы Турам, а особенно — Карригану. Но тот слушал его вполуха, предоставив отвечать Нэйдару. А сам рассматривал Кайю.

— И как цены на соль?

— Выросли с прошлого года. Была бы ещё дорога к порту! А так всё идёт хорошо, — Нэйдар отвечал за верховного джарта, успевая при этом разделываться с ветчиной.

— А добыча белой глины? Я слышал, в Коринтии мода на фарфор пошла на убыль. Нынче в моде вроде рыжая керамика и смальта, — не унимался Дитамар.

— Какое там! Нынче в моде стекло! И витраж-роза из нашего стекла украсит главный храм в столице, к слову о смальте, — с гордостью произнёс Нэйдар, — и уж конечно в углу витража будет символ нашего прайда. Торгуем теперь вовсю с Ашуманом.

— Стекло, значит? Похвально…

— …купили пять кораблей…

— …строить дорогу в порт… через горы… с вашей помощью…

— …краски из Ашумана…

— …королевский патент…

Кайя не понимала разговора, она его почти не слушала, звуки доносились откуда-то издалека, их заглушал шум крови, бегущей по венам, и стук сердца.

Эйвер? Эйвер! Как же так? Его маска… Что произошло? Неужели это всё Зелёная звезда?

Она смотрела на него, смотрела не в силах отвести взгляд, впитывая каждую чёрточку, как путник, мучимый жаждой, находит, наконец, родник и припадает к нему, и не может оторваться. Так и она вглядывалась в его лицо, вспоминая всё то время ужаса и страхов, когда она мучилась вопросом, что же скрывает маска. И вот теперь…

Её нет.

Всё это время, пока он носил маску, она лишь догадывалась о его настроении и эмоциях по голосу, по походке, по жестам. А сейчас она видела всё — чёрные волосы, не растрёпанные, как обычно, а аккуратно схваченные сзади чёрной лентой, и этот нос с лёгкой горбинкой, как у всех Ибексов, и его глаза, карие с тёплым оттенком янтаря, и губы чуть насмешливые, словно ему нравилось её смятение. И он постукивал по столу ручкой ножа, совсем как тогда, когда приглашал её завтракать в малый зал, наблюдая за ней из тёмного угла у камина.

Только вот в отличие от того времени сегодня ей не хотелось прятаться от этого взгляда.

Крылья дрогнули, ожили, развернулись, и сами потянулись к нему через стол, не слушая голоса разума и воли, который пытался их удержать.

Остановись, Кайя!

Но она не могла остановиться. Дотронулась ими до его щеки, легко, невесомо, и ощутила вдруг такое же прикосновение в ответ.

И эта улыбка, едва тронувшая его губы, едва заметная, словно шептала…

Здравствуй, Кайя!

Она смутилась, но взгляд отвести не могла — он не отпускал, и её лицо пылало, и сердце билось, как у зайца…

О, боги! Какая же пытка сидеть за этим столом!

Крылья уже не подчинялись ей, соприкоснулись с его крыльями где-то в воздухе, сплелись, обжигая друг друга…

Между ними разливалось пылающее море. Среди бокалов и чаш, серебряных вилок и ножей, затопляя красные скатерти и пол, невидимая глазу текла огненная река. Откуда-то, от её сердца к его сердцу она струилась по телу, по рукам, ногам, спине, по коже и, обволакивая горячим мёдом, отзываясь в каждой частичке тела, заставляя биться пульс на губах, в горле, висках и даже пальцах.

Невыносимо. Жарко. Не хватает воздуха.

И глаз не оторвать. И не разомкнуть крыльев. Даже губы пересохли. И внезапно захотелось взлететь, вырваться из этого зала на свободу… и остаться вдвоём.

Остановись, Эйвер! Что же ты делаешь?! Отпусти меня! Отпусти…

А он не отпускал…

— … а что скажешь ты, Кайя?

Она очнулась и с трудом перевела взгляд на Карригана.

О чём он её спросил?

Его глаза чернее ночи. Губы сжаты. Он смотрит то на Эйвера, то на неё. И взгляд этот ледяной, холодный…

Он всё понял. И не только он. Даже Дитамар притих и мэтр Альд. И все на неё смотрят. Потому что все они сейчас чувствуют эту огненную лаву между ними, каждый сидящий за столом.

— Думаете, нашей гостье интересно, кто победит в битве посуды: фарфор или стекло? — выручил её Дитамар. — Все эти деловые разговоры наверняка навевают тоску, да Кайя?

И Эйвер отпустил её.

Крылья разомкнулись. Кружилась голова. И она чувствовала себя пьяной без всякого вина. Коснулась пальцами пересохших губ.

— Я думаю, — запнулась, чувствуя гулкие удары сердца где-то в горле, и как руки дрожат, не в силах совладать с вилкой, — что фарфор больше подходит для будней, а стекло для праздников. Так что всему найдётся место. Хотя королева, как урождённая ашуманка, конечно, пользуется стеклом, а мода всегда идёт из дворца. Поэтому, наверное, победит стекло.

Карриган усмехнулся и ответил тихо:

— И я так думаю.

— Пожалуй, в этом что-то есть. А как же хрусталь? Что будет с ним? Хрусталь ведь ваша вотчина, джарт Эйвер? Что вы думаете о нём? — перевёл разговор Нэйдар на хозяина замка.

Она поняла — Дитамар и Нэйдар отчаянно пытаются разбить этот странный треугольник, возникший между ней, Эйвером и Карриганом.

Почему ты так смотришь на меня, Грейт? Чего ты от меня хочешь?

Красивые губы верховного джарта Туров снова тронула едва заметная усмешка, он отложил вилку, взял в руки хрустальный бокал и встал.

— Я прошу прощения, эфе Эйвер, что перебиваю, но к вопросу о хрустале… Я бы хотел поднять этот прекрасный бокал за гостеприимный приём и хозяев Лааре. За то, что несмотря на трудности вашего прайда, вы так радушно приняли нас и… не только нас… Пусть ваш дом будет всегда полон, как этот бокал, и также чист и твёрд, как этот хрусталь. Яхо!

— Яхо! — подхватили все, и мелодичный звон полетел под сводами зала.

— Разве ты не поддержишь моих пожеланий? — спросил Карриган, усаживаясь и видя, что Кайя так и не притронулась к вину.

Дитамар толкнул легонько её туфлю, и ей пришлось снова улыбнуться и выпить.

— Странно, что в замке так мало цветов. Вы не слишком щедры к Ибексам, Кайя, — и снова ледяная чернота во взгляде, — там, где ступала ваша мать, всегда цвели розы. Или вы приберегли всё волшебство для бала?

Волшебство? Значит это тебе нужно, Грейт? Волшебство?

— Это наш маленький секрет, — улыбнулась Кайя и кивнула на Дитамара.

Всё, как он учил.

— Меня всегда это восхищало. Волшебство вед. Непостижимое и неподвластное нашим каменным сердцам, так ведь Дитамар?

Карриган смотрел на Кайю внимательно, изучающе, словно держал нож у её горла, и голос его при этом, такой бархатный и сладкий, лился, как патока, но стоит только шевельнуться — и лезвие не пощадит.

— Ну, насчёт каменных сердец — это была, видимо, пышная метафора, — Дитамар поиграл ножом для мяса, — не у каждого из сидящих за этим столом оно каменное. У кого-то и… из более мягких пород.

Карриган усмехнулся криво и ответил:

— Согласен. Не у каждого оно и есть, если говорить о метафорах.

Кайя почувствовала, как напрягся Дитамар, и его пальцы перехватили нож поудобнее.

— Ну уж если любить метафоры так, как люблю их я, можно весь вечер говорить о сердцах. К примеру, что лучше, отсутствие сердца или сердце из глины? Или вот тоже неплохая метафора — лучше сердце из глины, чем глиняные мозги…

Ноздри Карригана слегка раздулись. Дитамар уже открыто бросал вызов. Ещё пара фраз — и они набросятся друг на друга прямо за столом. Нужно как-то спасти этот разговор. Говорить, о чём угодно. Вмешаться.

Придумай же, Кайя! Не молчи!

Она вдохнула глубже и улыбнулась Карригану самой очаровательной улыбкой, на какую была способна.

— И какого же волшебства ты ожидал, Грейт, когда увидел меня? — произнесла негромко, но с вызовом, накрыв свой бокал ладонью. — Цветущих садов?..

Коснулась крыльями его руки, лежащей на столе. Он вздрогнул едва заметно, но как от удара хлыстом. И глаза его снова потемнели. А она почувствовала…

Боль.

Он любил.

Давно.

Сильно и безответно.

И заставил её страдать.

И она за этим столом — напоминание о его боли.

Она?

— …Но для цветущих садов не самое лучшее время — зачем же заставлять цвести то, что приходящая зима безжалостно убьёт? Не слишком ли это жестоко? — продолжила Кайя, не дожидаясь ответа. — А осень может быть прекрасна и сама по себе. Мы сами творим волшебство, Грейт. Любовью. Той, что дарим сами. И той, что дарят нам. Ведь нельзя заставить цвести на потеху другим то, что любишь, и этим его погубить.

И он её погубил…

— Тогда твоё волшебство удалось на славу, Кайя, — ответил Карриган тихо.

Какую тайну ты так старательно прячешь, Грейт?

И в это мгновенье она поняла, что это всё как-то связано с ней и её матерью.

Дитамар с шумом отодвинул стул и встал, разбивая повисшую недосказанность.

— А я, пожалуй, подниму бокал за нашу гостью. Когда мы… встретились впервые… мы не слишком друг другу понравились. Вернее… я не понравился ей. Совсем. Я не всегда бываю воспитан, а временами просто груб, и тогда я предстал перед ней и вовсе… не в лучшем своём виде. Да, Кайя? И вёл себя… ну, как обычно я себя веду. Но она и правда, как сказал другой наш гость, сотворила волшебство, непостижимое и неподвластное. И в моём каменном сердце для неё теперь всегда есть место. Так что, я надеюсь, ты не откажешь мне в первом танце, Кайя, я ведь неплохо танцую, ты же помнишь?..

Он подмигнул и добавил:

— …За тебя, Кайя!

Отсалютовал залу бокалом и церемонно поцеловал ей руку.

— Яхо! — воскликнули все, а мэтр Альд громче остальных.

Слуги внесли несколько подносов жареного мяса — охотничьи трофеи: косулю и фазанов, украшенных печёными яблоками и сливами. И дальше разговор ушёл от скользкой темы каменных сердец и волшебства вед. А Кайя, выдохнув, украдкой взглянула на Эйвера.

Он не ел, лишь изредка пил. Молчал. И смотрел. На неё, и Карригана и на Дитамара. Но в основном на неё. И от этого сердце обрывалось, и начинали дрожать руки.

Она чувствовала себя меж двух огней под тяжёлым взглядом одного верховного джарта и пылающим взглядом другого.

Да скорее бы закончился этот треклятый обед!

— Когда же ты собираешься домой, Кайя? — спросил Карриган.

— Думаю, что скоро.

— Быть может, нам поехать вместе? Часть пути хотя бы?

— Я ещё не думала об отъезде, — пожала она плечами.

— Так подумай над моим предложением. Если хочешь, можешь погостить у нас в Таршане. Или же мы проводим тебя через хребты до тракта — эти горы небезопасны, да ещё война и осень. Туманы, дождь, звери.

— Звери? Грейт, ты думаешь, веда боится зверей? — усмехнулся Дитамар.

— Звери бывают разные, — нож перевернулся в пальцах Карригана.

Кайя почти услышала, как зазвенели в воздухе невидимые клинки.

Нет, Дитамар!

И она опередила его ответ.

— Спасибо, Грейт, но джарт Эйвер обещал дать мне эскорт, который знает эти горы прекрасно. А насчёт зверей — не стоит беспокоиться, я действительно их не боюсь.

Время тянулось медленно и мучительно. Карриган и Дитамар продолжали упражняться в злословии, Ирта спорил с Нэйдаром о строительстве новой дороги, а Эйвер лишь молчал, разглядывая застолье и Кайю. По его лицу нельзя было понять, о чём он думает. Карриган то и дело переводил разговор на Кайю, но Дитамар всё время ему мешал. И ей показалось, что к концу обеда они готовы были убить друг друга.

Солнце уже повисло низко над горизонтом, заглянув в западные окна зала, когда ударили в гонг — обед, наконец, закончился.

Гостям предложили отдохнуть и переодеться к балу, и Кайя в суматохе незаметно выскользнула в коридор, ведущий в кухню, а оттуда через внутренний двор вернулась в свою комнату, стараясь не попасться никому на глаза.

Как ей выдержать этот бал? Её решимость покинуть Лааре сегодня же вечером трещала по швам. Она всё ещё чувствовала на щеке прикосновение Эйвера. Перед глазами стояло его лицо и этот взгляд, который не отпускал. И мысль о том, что завтра она будет далеко отсюда, просто убивала. Кайя села на кровать рядом с платьем, разложенным Айрой для бала, и прижала ладони к щекам.

Какое ждёт её будущее? Она думала о том, как вернётся, обнимет отца, поговорит с ним. А потом…

Что потом, Кайя?

И этого «потом» не было.

Она переоделась в бальное платье, не стала звать служанок и долго мучилась с мудрёными застёжками. Посмотрела в зеркало, достала Зелёную звезду. Камень чуть светился на её ладони.

Может, ты подскажешь, что мне делать?

И надела его. Прижала ладонью к груди, ощущая странное тепло, постояла немного, успокаивая дыхание, и пошла в бальный зал.

Там уже толпились гости. Нарядные главы кланов, их жёны и старшие дети, вся свита Туров и кто-то из горожан. Пёстрые краски платьев айяаррских женщин разбавляли тёмные наряды мужчин, но каждый из них надел кушак в цветах своего клана. Туры выделялись коричневым бархатом, а мэтр Альд, помолодевший сразу на несколько десятков лет, блистал своим голубым камзолом и туфлями с камнями на пряжках. Он даже волосы завил и уложил по коринтийской моде. Увидев его, Кайя улыбнулась. Мэтр Альд подошёл к ней первый и, церемонно поклонившись, поцеловал руку. И это было так удивительно — сегодня он и в самом деле не был похож на того старика, которого она встретила в портретной галерее. Он больше не хромал, лучше видел и улыбался…

И не только он.

Гарза стояла у стены в рыжей клетчатой юбке, без чепца и передника. Её чёрные волосы, уложенные валиком, и две прядки у лица делали её моложе и красивее…

Ирта с красным кушаком, Эрветт — с зелёным, даже Оорд, постригший свою зловещую бороду — они все выглядели совсем иначе…

Веселее…

Счастливее…

Моложе…

Что происходит?

Дитамар появился тут же на входе и перехватил её руку из рук мэтра Альда.

— Первый танец — мой, ты помнишь?

Заходящее солнце пронзало лучами витражи, разбивась на сотни цветных бликов, и отражаясь в зеркалах, они рассыпались по полу мириадами цветных пятен.

Они шли к центру зала, толпа расступилась, и Кайя увидела Карригана. Как он замер, глядя на неё, на Зелёную звезду, на её спутника…

— …мы могли бы создать Источник небывалой силы! Ты и я. Подумай только!

— Сердцу не прикажешь, Грейт, и моё сердце выбрало его.

Кайя вздрогнула. Чьи это воспоминания? И почему она чувствует их?

Пары выстроились в линию, и зазвучала музыка.

— Карриган просто глаз с тебя не сводит, — произнёс Дитамар негромко, проходя вокруг неё в первой фигуре танца, — и, кажется, я ошибся.

— В чём?

— В том, что его интересует Зелёная звезда. Я так думал. Но гораздо больше его интересуешь именно ты.

— Я? — ладони соприкоснулись. — Но почему? Из-за Рии?

— Возможно. Но тут у меня вся надежда на тебя, Кайя. Ты должна это узнать.

Он легко подхватил её за талию, и они закружились. А Кайя думала совсем о другом.

Где же Эйвер?

Его не было в зале. А ей так хотелось его увидеть и… потанцевать с ним. На прощанье.

Как только раздались последние аккорды, Карриган подошёл и, поклонившись, спросил:

— Следующий танец, Кайя?

Она улыбнулась ему и подала руку, помня о том, что говорил Дитамар. Они стояли друг напротив друга. Тёмные глаза верховного джарта Туров смотрели внимательно, губы были плотно сжаты и даже руки напряжены. Музыка зазвучала, и он шагнул навстречу, подавая руку. Пальцы соприкоснулись…

А под кожей у него огонь. И крепко взнузданное терпение. И стянутые в стальные канаты мышцы.

…ладонь легла на талию, и музыка повела их.

— Ты очень красивая, Кайя, — его голос был печальным.

— Спасибо, Грейт, — улыбнулась она в ответ.

— И знаешь, ты зря отказываешься погостить в Таршане. На южной стороне гор совсем нет зимы. Тебе там понравится.

— Мне хорошо и здесь.

— А я не слишком люблю горы, — ответил Карриган, — мне не хватает здесь простора. Мне кажется, что здесь я будто в клетке — стиснутый этими могучими хребтами, как прутьями. А тебе, значит, нравится Лааре?

— Да. Здесь я чувствую себя как дома.

Танец ускорился, и они закружились по залу.

— Я вот что хотел спросить у тебя, Кайя, сейчас, когда никто нас не подслушивает, — его голос вдруг стал серьёзным и звучал у самого уха…

У Кайи дрогнуло сердце. Сейчас он спросит что-то такое, на что у неё точно не будет правильного ответа. И Дитамар ей не поможет.

— …Если я правильно умею считать — а я умею делать это очень хорошо, Кайя, то получается, что твой отец… генерал Альба, верно?

Она боялась этого вопроса. После того, как он сказал, что был другом её матери, и то, как он смотрел на неё, он не мог не догадаться.

— Да, это мой отец, — ответила она тихо.

— А ведь я был с ним знаком когда-то. Давно. И с леди Солной.

— Леди Солной?

— Леди Лейна Альба, твоя… мачеха. Она — урождённая Солна.

Ах да.

И внутри что-то дрогнуло.

Лейна Альба, урождённая Солна.

В отцовом доме в кладовке стояли сундуки со старой одеждой леди Альбы. Ещё до того, как отец отдал Кайю в Обитель, ей случалось прятаться там от гнева мачехи, когда отца не было дома. Она до сих пор помнит запах старого дерева и её духов, который хранили эти сундуки. Родив первенца, леди Альба поправилась, и старые платья, те, что она носила до свадьбы, стали ей малы, но она бережно хранила их, не раздавая по обычаю служанкам или родственникам. И Кайя как-то даже порезала одно из них ножом от обиды за то, что мачеха отстегала её полотенцем. Она вспомнила, как беззвучно плакала, закрывшись в кладовке, и резала плотную голубую ткань. Леди Альба любила голубой, он так подходил к её глазам. И на каждом платье изнутри была вышита монограмма из букв её имени и рода.

ЛейСа.

Старое платье её мачехи. Именно оно было в ту ночь на королеве, когда Зверь убил Рию Миларду. И в тот день, когда Эйвер и Дитамар нашли её в лесу. Голубое, с вышитой на обратной стороне монограммой.

Кайя вспомнила, как кричала на отца леди Альба, когда думала, что никто не слышит их за закрытой дверью.

— Убери с моих глаз этого выродка! Видеть её не могу!

Тогда она не понимала, за что леди Лейна кричит на её отца. Это потом, много лет спустя узнала, что он расторг помолвку с ней ради её матери.

Всё это промелькнуло в одно мгновенье, в один поворот в танце.

А Карриган продолжал:

— …И тогда я не понимаю одного, Кайя, если Арджент Альба твой отец, то как ты, его дочь, оказалась здесь, среди его врагов? И ты помогаешь им. Это выглядит странно.

— Таковы обстоятельства, Грейт, — ответила она растерянно.

— К Дуарху обстоятельства! — сказал он горячо. — Я хочу понимать, что происходит? А Ибексы слишком осторожны и не слишком откровенны.

— Я расскажу тебе, но сначала и ты расскажи мне, что происходит, — ответила она, чувствуя, как горло сжимает обруч дурного предчувствия.

— Ты о чём?

Она отстранилась немного так, чтобы видеть его глаза. Вот они, совсем близко…

— О том, почему ты так смотришь на меня, Грейт, и о том, зачем ты сюда приехал! Ведь понятно же, что не ради помощи Ибексам!

Что тебе нужно Карриган? Чего ты хочешь от меня?

Она вспомнила слова Эйвера.

«Но ты должна научиться давать другим то, что они хотят чувствовать. Только тогда Карриган поверит, когда ты дашь ему то, что он хочет чувствовать. А веды умеют это лучше всех. Ты же помнишь, что сделал Дитамар тогда, на балу? Ты же помнишь, что ты видела? И ты должна уметь так же».

Так же?

Она расправила крылья и коснулась его, видя, как расширились зрачки.

И Кайю встретила стена, но это её не остановило. В ней что-то перевернулось вдруг, и пришло понимание — картина завершалась, и она уже знала, что увидит за этой стеной. Она толкнула её изо всех сил, и стена рухнула.

— Ты видишь во мне Рию, да? — спросила тихо. — Ну так смотри!

Она сделала то, что называется на айяарр «хаайя».

Мираж. Зеркало. Мечта.

И вспомнив лицо своей матери, достав его из снов и видений, из глубин Зелёной звезды, она соткала его снова и ненадолго стала ею. Для него.

Лоб Карригана покрылся испариной. Он смотрел на неё и не мог оторвать взгляд.

Сумерки. Балкон в тени акаций. Мужчина и женщина. Мужчина шепчет горячо и страстно:

— Мы могли бы создать Источник небывалой силы, Рия! Ты и я. Подумай только!

— Сердцу не прикажешь, Грейт, и моё сердце выбрало его, — голос её матери тихий и грустный.

— Но он же просто человек, Рия! Зачем он тебе?

— Я люблю его.

— Чем же я хуже него? И что он может тебе дать? А за мной стоит весь прайд Туров. Я очень богат, Рия. Я брошу к твоим ногам все богатства нашего прайда, буду носить тебя на руках! Ты будешь самой могущественной женщиной в мире! — он ловит её руку и целует.

— Ты не хуже и не лучше, но ты слишком честолюбив, Грейт. А мне не нужно могущество. Всё могущество вед — в любви. Не в камнях, огне или соли. А в любви. Потому что только любовь создаёт жизнь. Прости. Но я люблю его, а не тебя.

— Любишь кахоле? Ты хоть знаешь, что он помолвлен?

— Ты же знаешь, что это не имеет значения. Помолвка это всего лишь деловой договор людей, а сердце его было свободно.

— Рия… Я готов ждать. Сколько скажешь. Я уплываю в Ашуман по делам прайда. Может быть, когда я вернусь…

— Я не буду ждать тебя, Грейт.

Она почувствовала его боль. Ярость. Ревность. Ненависть. Он хотел обладать ею и не мог. И он не мог простить ей того, что она предпочла ему человека. Кахоле.

Музыка кружила их, но они её не замечали. И новое видение возникло из ниоткуда.

Ашуманский корабль прибывает в Рокну. Матросы споро сворачивают красные паруса. На пирс спускается Карриган.

Тёмный загар, борода, большая кожаная сумка со свитками. А рядом, но чуть поодаль, держится молодая женщина. Длинная красная юбка, широкий пояс с медальонами и амулетами, чёрные волосы собраны вверх и их поддерживает тюрбан-повязка с брошью посредине.

И это она. Лейса. Итана Морайна. Будущая королева.

В одной руке — мешок, а другой она держит за руку маленькую девочку.

— Будешь жить у одного торговца, здесь, в Рокне, я заплачу ему, — говорит Карриган ей, — а дальше заработаешь на жизнь гаданьем и приворотами, или чем ты там ещё занимаешься. Это всё, чем я могу тебе помочь.

— Спасибо. Я не останусь в долгу. Вот увидишь.

— Рия, — шепчет Карриган и глаза его почти безумны, он прижимает к груди ладонь Кайи и шепчет: — прости меня!

Краем глаза Кайя видит удивлённое лицо Дитамара, и Эйвера, стоящего на лестнице, но танец продолжает их кружить, и видения мелькают одно за другим, как складки раскрывающегося веера.

Вечер. Большой дом с колоннами. Карриган прячет свитки в сумку. Хлопает по плечу пожилого мужчину. Прощается. Идёт по саду. Лейна Солна — её мачеха, ещё совсем молодая, сидит на скамье в саду и плачет.

Карриган садится рядом. И они говорят долго.

— Я всего лишь хочу, чтобы они расстались. И чтобы он женился на мне, как обещал, — плачет леди Лейна. — Он ведь не женат на ней по нашим законам! Он может уйти от неё в любой момент! Ненавижу эту ведьму! Ненавижу!

— Как ни странно, но я хочу того же самого. И думаю, что знаю, кто сможет нам в этом помочь, — улыбается ей Карриган. — Есть одна женщина в Рокне…

Музыка затихает, и волшебство растворяется.

— Так это ты? Ты познакомил их? — прошептала Кайя, чувствуя, как ей не хватает воздуха. — И как она пообещала вам помочь? Убить мою мать? Чтобы Лейна могла выйти замуж за моего отца? Сколько Лейна заплатила ей за это? Отдала своё платье и немного серебра? За жизнь Рии? За жизнь всего прайда вед? Как ты мог?! Ты ведь её любил! — голос Кайи сорвался и, оттолкнув Карригана, она спешно выбежала на террасу.

Но он догнал её уже там.

— Кайя! Подожди!

Она стояла у перил, глядя на утопающее во мраке ущелье, и, услышав его голос, развернулась резко.

— Не подходи ко мне! — воскликнула, выставив вперёд ладонь. — Как же ты посмел явиться сюда после всего, что сделал? И как ты смеешь спрашивать меня о том, почему я помогаю Ибексам? В то время, когда твои приспешники ведут сюда войска королевы? А ты сидишь здесь и лжёшь всем о том, что поможешь? Неужели ты думал, что моя мать могла бы полюбить человека без чести?

На террасе горели только светильники, но даже в их призрачном свете было видно, как растерян Карриган, что его лицо белее снега, а глаза лихорадочно блестят.

— Я не знал! — произнёс он хриплым голосом. — Я не знал, что она сделает это! Я хотел лишь, чтобы они расстались! И леди Солна тоже этого хотела. Я не знал, что у Рии был ребёнок… Я три года прожил в Ашумане! А когда вернулся — у меня были торговые дела с бароном Солной, там я встретил его дочь и узнал, что у нас общая боль… Это Лейна мне сказала, что твой отец просто живёт в лесу с ведами. И что он даже не женился на Рие по коринтийским законам!

— И ты привёз мою мачеху к ашуманской колдунье?

— Да… но я же не знал!

— А теперь знаешь! Тогда зачем ты помогаешь ей сейчас?

— Взамен она попросила меня об услуге, и я поклялся, что сделаю. И она не спрашивала о ней все эти годы. До этой осени. И я не могу ей отказать, не нарушив слово.

— Зачем ты приехал сюда теперь? Убедиться, что расплатился с ней сполна? Посмотреть, как падёт Лааре?

— Я… когда Нэйдар сказал, что видел Рию здесь… я не мог с тех пор спать. Я должен был тебя увидеть… Я хотел попросить прощения… Пусть не у неё, но хотя бы у её дочери.

Он раскаивался в том, что сделал когда-то. Кайя чувствовала это. Но ей всё равно было больно.

— Вот так сюрприз, Карриган! А ты умеешь удивить, — из тени в глубине террасы вышел Дитамар, покручивая в руке кхандгар.

А с другой стороны появился Эйвер, похлопывая по ладони ручкой ярга.

— Ну что, Карриган, теперь-то я точно вырву твоё глиняное сердце, — добавил Дитамар, — и уж поверь, это я делаю очень хорошо!

Кайя оттолкнулась от перил и шагнула между Карриганом и братьями, выставив ладонь в сторону Дитамара.

— Стойте! Стойте! — воскликнула она, загораживая Карригана собой.

— Кайя, отойди, — произнёс Дитамар холодно.

— Нет! Посмотрите на себя! Посмотрите, что она с вами… с нами со всеми сделала! — Кайя говорила горячо, глядя то на Эйвера, то на Дитамара. — Она отняла у тебя, Карриган, ту, кого ты любил, и у моего отца тоже, а у меня — мою маму, а у вас — восемнадцать лет жизни! А теперь всё повторяется! Разве вы не видите, ведь это же не просто так! То, что мы все оказались здесь! И вы не должны убивать друг друга, потому что вы не этого хотите! Если вы будете драться, и кто-то погибнет, она лишь получит то, что хочет! А значит — всё было зря!

И у неё на груди Зелёная звезда засияла от этих слов.

Дитамар шагнул вперёд, но Эйвер остановил его со словами:

— Она права. Если мы убьём друг друга, королева лишь получит желаемое. Веды в этом вопросе всё-таки мудрее нас. Мы не тронем тебя, Карриган, но ты дашь такую же клятву и нам, которую не посмеешь нарушить…

Они говорили долго, но Кайя уже не слушала разговор. Она стояла, глядя в темноту ущелья, и думала о том, что узнала. О том, что всё могло быть иначе если бы…

Могло ли?

Она унеслась мыслями в далёкое прошлое, вспоминая грустные глаза отца, когда она расспрашивала его о матери. И он до сих пор не знает, какую роль сыграла во всём этом леди Альба. А самое страшное, что кроме Кайи у её отца ещё трое детей. И может быть… ему и не нужно всего этого знать?

— Я помню, как однажды одна весьма красивая юная леди сказала: «Не трогайте меня! Я никогда не буду пить с вами! И танцевать! Я вас ненавижу!». И с тех пор она нарушила все свои обещания, — насмешливый голос Эйвера прозвучал почти над ухом, и Кайя вздрогнула.

Ну как он умеет подходить так тихо?

— Бал скоро закончится, а ты так и не потанцевала со мной, Кайя. А как ты помнишь, девушкам на балах полагается танцевать. Так сегодня ты потанцуешь со мной?

Она повернулась.

Свет падал ему в спину, скрывая лицо в тени, и он стоял перед ней совсем, как тогда в Рокне на маскараде. И почему-то вспомнилось, как она едва не упала в ручей, и захотелось рассмеяться и расплакаться одновременно.

Бал заканчивается и ей пора уезжать, но этот танец она не пропустит ни за что.

— Я помню, что никому нельзя отказывать в танце! — улыбнулась она и подала руку.

Глава 29. В горе и радости…

Их знакомство началось с танца, видимо, танцем оно и закончится. Что же, это будет танец — прощание.

Она положила руку на сгиб его локтя, и он накрыл её ладонью. И сердце покатилось куда-то вниз, а ноги не чувствовали пола совсем как тогда, на маскараде. Только в этот раз сердце её билось быстрее совсем не от страха.

И рядом с ним было так хорошо, так спокойно, так…

…словно она, спустя столько лет, вдруг нашла, наконец, свой дом. Дом, который ей снова предстоит потерять.

И от мысли, что сегодня в ночь она уедет, ей было так больно, что даже слёзы навернулись. Узорная спираль пола расплывалась перед глазами, когда они встали в первую фигуру танца. Медленные аккорды начала гарзоли лились сверху, наполняя зал. Ладони приблизились не касаясь… Плечо к плечу… Глаза в глаза. И нет сил оторваться от этого взгляда. Круг в одну сторону. Разошлись. И снова приблизились. Круг в другую сторону. И снова разошлись.

Слёзы высохли.

Она не будет плакать. Не сейчас. Из Лааре путь длинный, наплачется ещё.

И снова навстречу, ладони приблизились и пальцы, наконец, соприкоснулись.

Мир исчез. Исчез зал в мягком полумраке светильников, и запах роз, раскрасневшиеся лица танцоров, мысли о Карригане…

Его прикосновение обожгло, заставило щёки пылать и затопило её таким жаром, что, стоя так близко, она почти не могла дышать. И его правая рука легла ей на талию, а левая поймала её ладонь, и он подхватил её так легко и так нежно… и они закружились.

Ах, если бы он никогда её не отпускал…

Быстрые фигуры танца сменились медленными, он прижал её сильнее, и их виски соприкоснулись.

— Ты помнишь бал в Рокне? — прошептал он ей на ухо.

— Как я могу его забыть!

— Моя мечта исполнилась…

— Чтобы я танцевала с тобой так, как тогда с Дитамаром?

— Чтобы ты смотрела на меня нынешнего так же, как на мой призрак на том балу…

Он положил её ладонь себе на грудь и обнял. И музыка замедлилась.

Что ей ответить? Что и её мечта исполнилась? Да. Это так. Но лишь на очень краткий миг…

Она никогда и ни на кого больше не сможет смотреть так же. Её мечты судьба всегда разбивает вдребезги.

— Почему ты грустишь? Из-за рассказа Карригана? — спросил Эйвер.

— Да. Эта история с Лейной… я до сих пор не могу поверить.

Нет, Эйвер! Всё это в прошлом, и грустит она совсем не поэтому.

— Нам нужно о многом поговорить, Кайя… И у меня есть для тебя сюрприз, надеюсь увидеть тебя утром… на завтраке. Ты ведь придёшь?

— Конечно.

Нет, утром она будет уже далеко.

Музыка стихала. И Кайя даже не заметила, что она стоит, прижимаясь щекой к его груди, закрыв глаза и впитывая эти последние мгновенья.

— Я нашёл! — их объятья разорвал возглас мэтра Альда. — Наконец-то! Я нашёл!

Он, раскрасневшийся и довольный, появился рядом с пухлой старой книгой в руках.

Они отстранились друг от друга, словно проснулись, и Эйвер нежно поцеловал руку Кайи.

— Я нашёл! Я знаю, что это! — восклицал возбуждённо мэтр Альд.

— Хорошо, я сейчас, — Эйвер кивнул мэтру, — Кайя…

Он поцеловал её руку ещё раз и нехотя отпустил.

Вот и всё.

Теперь ей нужно ускользнуть незаметно и найти Дитамара прямо сейчас. Как можно скорее. Иначе сердце её просто разорвётся на части.

Кайя тихо ушла и вернулась в свою комнату. Долго сидела у камина, глядя в темноту. Затем переоделась, оставила на кровати бальное платье и украшения, сложила в узел немногочисленные вещи, надела плащ, медленно завязала, растягивая мгновенья. Прошлась по комнате, трогая предметы.

Она так ненавидела своё заточение, эту комнату, и эту дверь с коваными накладками, и пропасть под окном…

Пальцы коснулись деревянного комода, и погладили его. Кресло, в котором сидел Эйвер, когда она вернулась из мёртвого леса едва живая. Она вздохнула, вышла наружу, осторожно притворив дверь, и пошла, не оборачиваясь.

Не плакать. Только бы не заплакать. Не хватало ещё, чтобы Дитамар видел её слезы и сказал что-нибудь едкое.

Замок засыпал. Свет горел лишь на нижней галерее у обеденного зала, куда ей велел прийти Дитамар. Нужно взять еды в дорогу и тёплые плащи. Он обещал всё принести туда.

Она шла, трогая руками колонны и перила, их холодную шершавую поверхность, и камни чувствовали её печаль.

Она прощалась.

У обеденного зала оглянулась ещё раз на тёмную громаду замка и чёрное небо над колодцем внутреннего двора, расшитое бриллиантовой россыпью звёзд, таких ярких, какие бывают только в горах. Вздохнула, чувствуя, как горят глаза от непролитых слёз, и железный обруч рыданий сковывает горло. Спустилась по широкой лестнице в зал. Двери были открыты, внутри горел камин и свечи на столе в массивных подсвечниках из оникса. Время на часах близилось к полуночи.

И сначала ей показалось, что зал был пуст.

Но нет…

Эйвер сидел как обычно, в кресле спиной к камину, и лицо его утопало в тени. А у окна стоял Дитамар.

— Значит, ты снова решила сбежать от меня? — спросил Эйвер негромко, как только она вошла, и по голосу Кайя поняла, что он расстроен.

Она остановилась, не в силах двинуться с места.

— Дитамар! Ты же обещал! — воскликнула с упрёком, чувствуя, что сейчас расплачется.

— Я? — ответил тот невозмутимо и махнул рукой в сторону стола. — Я обещал передать твоё письмо. И всё по-честному — я его передал.

Письмо лежало на столе перед Эйвером.

— Но, — она вздохнула горько, — ты же должен был передать его после того, как я уеду!

— А вот этого, если ты помнишь, я не обещал. Про «после» ты и слова не говорила. А ты же знаешь, как трепетно я отношусь к своим обещаниям. С некоторых пор.

— Ты сделал это специально, да? Ты меня обманул!

— Разумеется, специально! И, разумеется, я тебя обманул! А ты чего ожидала? Ты что же думала, я такой идиот, чтобы отправить тебя в ночь в горы с отрядом недоумков-кахоле? Тебя — самое ценное, из того, что когда-либо попадалось на моём пути? — Дитамар отошёл от окна и направился к двери, ведущей в кухню. — Глядя на вас, я начинаю думать, что любовь и правда лишает нас разума. И слава Богам, что я больше не влюблён!

— Но ты же сам говорил! Я должна развязать вам руки… должна уехать, чтобы вам… не пришлось выбирать… ты же сам мне это советовал!

— Ну, на тот момент это имело смысл. А вот сейчас уже нет. Но, думаю, вам тут надо поговорить без меня и во всём разобраться. И надеюсь, Кайя, что ты поймёшь — после всего, что тут случилось в эти дни, тебе нельзя попасть в лапы королеве, — произнёс он уже серьёзно, — а значит, нельзя… никак нельзя уезжать за перевал. Так что вы тут поговорите сначала, и тебе, брат, я бы советовал, наконец, выложить все карты на стол. Потому что, Эйвер, тебе крупно повезло, что со своей странной просьбой о ночном побеге она обратилась именно ко мне.

Дитамар вышел, хлопнув дверью, и Кайя услышала, как он спускается по лестнице, весело насвистывая.

— О чём он, вообще? — спросила она недоумённо.

Эйвер встал, шумно отодвинув кресло, и подошёл к ней. Свечи отбрасывали на его лицо трепещущие блики, и оно было серьёзным.

— Странно, что опять история повторяется. Снова ночь, и ты с узелком собираешься сбежать от меня, маленькая веда, — произнёс он с какой-то тёплой иронией в голосе и, забрав у неё узел с вещами, положил его на стул. — Неужели ты и в самом деле уехала бы, не попрощавшись?

Кайя опустила глаза.

В его голосе столько горечи.

— Я… для того и написала письмо.

— Знаешь, в прошлый раз, когда ты сбежала, когда я узнал об этом утром, я был так зол. Я бы вырубил тот лес, если бы мог, и перерыл овраг в поисках тебя. И я не спал три дня, объезжая каждую опушку, и проклинал себя за свою беспечность. Я так боялся, что потерял тебя, что не увижу тебя снова, моя маленькая веда, — он дотронулся до её щеки, убирая прядку волос.

О, боги!

Сердце дрогнуло, и дыхание сбилось. Именно этого она и боялась, именно такого прощания. Когда его голос будет звучать так близко, так завораживающе, и сил на то, чтобы уйти, у неё не останется.

Но она должна.

— А сегодня, когда Дитамар отдал мне это письмо и рассказал, что ты задумала, я читал его и на мгновенье представил, что уже утро, и тебя нет в замке. И я вдруг понял…

Пальцы скользнули по щеке вниз, и рука Эйвера опустилась ей на плечо.

— …я не могу снова тебя потерять, Кайя. Не могу.

Он произнёс это тихо, почти шёпотом, и от её недавней решимости уехать ночью не осталось и следа.

Он взял её за руку.

— Идём.

— Куда? — спросила она тихо.

— Мне нужно кое-что тебе показать. Я хотел сделать это завтра утром, но боюсь, как бы ты снова куда-нибудь не сбежала, — добавил он насмешливо.

Они шли по тёмным коридорам, и Эйвер не отпускал её руку, словно боялся, что она действительно сбежит. Он прихватил по пути факел и воткнул его в подставку перед входом в ритуальную башню. Они спустились, прошли через зал, где Белая лента связала их когда-то, затем во вторые двери, и дальше — вглубь горы по длинному тоннелю. Было сумрачно, лишь кое-где светились камни, и в отдалении шумела вода.

Куда он ведёт её?

Всё равно. Ей всё равно, пока она с ним. И она просто шла, не спрашивая.

Наконец, туннель закончился, и они оказались в небольшом зале.

Кайя помнила этот зал. Именно здесь Лейса произносила свои проклятья перед братьями. Именно здесь хранится Ледяное сердце.

Огромный бело-голубой камень, прозрачный искрящийся и переливающийся всеми оттенками от белого до ультрамарина так, словно это и правда сердце, бьющееся в неровном ритме.

Но сегодня он выглядел не так, как в её видениях. Он был не одинок. Рядом с ним лежал ещё один камень. Алый.

И цвет его то светлел, перетекая в розовый, то темнел, становясь похожим на кровь. Он пульсировал и горел в таком же ритме, как и Ледяное сердце.

Кайя остановилась, Эйвер отпустил её руку.

— Что это? — спросила она удивлённо.

— Это? Новый Источник, — улыбнулся Эйвер.

— Новый? Но… как? Откуда он взялся?

— Откуда? Об этом нужно спросить у тебя. Сначала мы не могли понять этого. Он появился вчера. В тот самый момент, когда там, в библиотеке, ты так настойчиво требовала, чтобы я снял маску, — он усмехнулся, — Оорд примчался, ты помнишь? Он был здесь. В тот момент это и произошло. И в тот же момент изменилось всё… и моё лицо… и рука. И это было необъяснимо. Хотя… началось всё ещё с Белой ленты. Когда обряд прошёл не так, как обычно, когда ты потеряла сознание, в тот момент он начал рождаться. И наверное сила этого Источника помогла тебе победить Зверя и спасти всех нас. Мы всю ночь просидели с мэтром за свитками в поисках ответа. Но только сегодня вечером он, наконец, нашёл то, что мы искали. Да вот, кстати, и его книга тут же.

Толстая старая книга лежала рядом, с заложенным среди страниц пером. Эйвер открыл её и зачитал:

«…и когда любовь коснётся её сердца, отзовётся Зелёная звезда, зацветёт дерево пусть даже зимой, и родится новый Источник…».

— И всё совпало. Ты сказала, что любишь меня, вопреки тому, что говорила Лейса. Несмотря на моё уродство, на свои страхи, на мою маску и руку, ты полюбила меня. Не оболочку, а то, что у меня внутри. И когда ты сказала это вслух — Источник превратился в этот камень. Ты разрушила её проклятье. И ты нашла Зелёную звезду… или она нашла тебя, не знаю, как именно, а утром расцвело дерево, всё как в книге…

Он дотронулся до камня, и тот в ответ засиял сильнее.

— …Такое бывает раз в несколько сотен лет. Зелёная звезда создаёт новый Источник, а началом служит любовь. И, оказывается, это должно было случиться ещё двадцать лет назад. По предсказаниям и расчётам — мэтр Альд нашёл в книгах. Карриган тоже об этом знал и рассказал Лейсе случайно, когда они плыли обратно из Ашумана. Видимо, это ей и было нужно — создать новый Источник. Вот почему она искала Зелёную звезду. А с момента гибели твоей матери Зелёная звезда считалась утерянной, и никто вообще не надеялся её найти. И вот теперь она вернулась сюда, и это произошло. Это не случайно, Кайя. Видимо, это было предначертано.

— «Мы могли бы создать Источник небывалой силы». Это Карриган говорил моей матери, — произнесла Кайя задумчиво, — вот что он имел ввиду. Этого он хотел. Но она выбрала моего отца — человека. Наверное, поэтому и не получилось. Но… что это за Источник? Что теперь это значит?

Эйвер подошёл к ней и сказал тихо:

— Это наш Источник, Кайя. Твой и мой. И я не знаю, что с ним делать, так же, как и ты. Он невероятной силы, и он может создать новый прайд или питать старый, или… я даже не знаю, что он может. Потому что такое я вижу впервые. И теперь ты и я — мы оба его Проводники. И Дитамар прав — теперь ты не можешь уехать.

— Но…

— Если ты уедешь за перевал, Кайя, если кто-то узнает об этом, донесёт королеве — она всё поймёт… И кто тебя защитит? Она найдёт тебя, из-под земли достанет, — Эйвер взял её за руку, — ты же понимаешь, что, если это случится, я отдам ей всё — и эти камни, и Лааре, и свою жизнь, если она скажет. Поэтому ты не можешь уехать. Твой дом теперь здесь. И твой прайд. И этот Источник — он твой. Здесь ты под защитой, и здесь тебя никто не предаст. И я… я хочу, чтобы ты осталась… больше всего на свете я хочу этого, Кайя.

И от его последних слов мир закружился вокруг, и земля ушла из-под ног.

— Дотронься до него, не бойся…

Он положил её руку на камень и накрыл сверху своей ладонью.

У неё никогда не было своего дома, и она не знала этого чувства раньше, что это значит — возвращаться домой. Когда из-за поворота дороги возникают знакомые очертания черепичной крыши и серой каменной кладки, увитой диким виноградом. Когда на тебя смотрят, будто улыбаясь, голубые ставни в морщинах трещинок от солнца, и старые платаны подъездной аллеи склоняют в приветствии кроны. Где пыльная дорога, каждый кустик, скамейка, забор — всё до боли знакомо и всё такое родное. Даже воздух другой, полный детских воспоминаний и тепла. И сейчас это чувство нахлынуло на неё — ощущение того, что она наконец-то дома.

— …Так что ты скажешь, Кайя?

Она убрала руку и посмотрела в глаза Эйверу. Его лицо было непроницаемо, и он смотрел на неё напряжённо и сосредоточенно.

О чём он думает? Ах, если бы она могла его чувствовать!

— Мне так не хватает этого, — она приложила ладонь к груди, — того, что давала Белая лента…

Он улыбнулся.

— Хочешь её вернуть? — произнёс тихо и шагнул ближе.

— Да, — ответила она едва слышно и смутилась.

— Ты понимаешь, что я уже никогда тебя не отпущу? И ты не сможешь сбежать от меня ночью, как ты любишь это делать?

— Я и не хочу убегать.

— Идём.

Они вернулись в ритуальную башню и снова стояли там, и Оорд шептал странные слова, а затем связал их руки. И всё было, как во сне. И точно, как в прошлый раз, Белая лента заискрила, взвилась вверх фонтаном серебряных брызг и осыпалась на пол белым песком.

И где-то в груди рядом с сердцем, где была пустота, снова стало тепло. И так спокойно. Легко и радостно, словно всё вдруг встало на свои места.

Она повторяла непонятные слова за Оордом, и Эйвер сказал, что это клятва.

— Я не знаю старый айяарр. И в прошлый раз слова были другими. О чём эта клятва? — спросила она шёпотом, боясь нарушить торжественную тишину тёмной башни.

Он снова немного лукаво улыбнулся и посмотрел на Кайю.

— Это будет длинный перевод.

— А в трёх словах?

— В трёх словах? Хм. Если так коротко, то, пожалуй, что это прозвучит так: в горе и радости, я твой, а ты — моя, — ответил Эйвер, — идём.

Она посмотрела на смущённого и довольного Оорда, который складывал нож в свой ларец, не глядя на них, и сама смутилась.

Это ведь свадебная клятва. Но ты ведь и так это знала, Кайя?

Они поднялись по лестнице и вышли в галерею. Было сумрачно, едва горели светильники на стенах, оставляя от каменных перил и ступеней лишь смутные очертания. Позади, у входа в башню, трепетало пламя оставленного Эйвером факела, отбрасывая на их лица танцующие тени. Где-то выше слышны были весёлые голоса — поздние гости расходились спать.

Кайя остановилась.

Всё это было так неожиданно, так внезапно, так странно и радостно, что она до сих пор не понимала, что произошло. Не могла поверить. Зелёная звезда, признание Карригана, её неудавшийся побег, новый Источник и Белая лента.

И больше никуда не нужно бежать.

Земля кружилась под ногами, и крылья трепетали за спиной, полные новых сил…

— И что теперь? — спросила она, сцепив пальцы. — Что нам делать со всем этим? С этим Источником? И что делать с моим отцом, я ведь должна… я…

Эйвер повернулся к ней, и взгляд у него был такой, что она замолчала, не смогла подобрать подходящих слов. Время остановилось. Всё вокруг замерло, ушли голоса с галереи, исчезли звуки, и она ощутила, что во всём мире они внезапно остались вдвоём.

Но ты ведь этого хотела, Кайя?

— Что теперь? — тихо переспросил Эйвер, и сделал шаг ей навстречу.

Медленно провёл тыльной стороной ладони по её щеке…

— Да. Что дальше? — у Кайи перехватило дыхание, и она невольно поддалась этой ласке, на мгновенье закрыв глаза.

Но слова уже были не нужны…

…его пальцы дотронулись до её губ, провели по щеке вверх, зарываясь в волосы, и аккуратно вытащили длинную заколку…

— У Дитамара есть план, — голос Эйвера вдруг стал хриплым, и глаза засветились янтарём.

Он чуть склонился вперёд, и её крылья дрогнули, отозвались сами, и распахнулись ему навстречу, обнимая.

— Кайя… — прошептал Эйвер, почти касаясь губами её щеки.

Больше нет никаких стен. Нет маски. Нет тайн между ними. И они открыты друг другу впервые, вот так полностью.

На неё обрушилось его желание, смывая все её мысли и тревоги. Такое горячее, острое, жгучее. И нетерпение, стянутое тугим узлом. Сколько он уже держит его в узде?

Больше не нужно…

Заколка упала на пол, волосы рассыпались по плечам, и пальцы Эйвера медленно перебирая пряди, провели по шее, лаская кожу, затылок и спину между лопатками…

— У Дитамара всегда есть план, — отозвалась Кайя шёпотом, глядя в глаза Эйверу, не чувствуя под собой ног и едва понимая, что говорит.

…дотронулась до его щеки, там, где раньше была только маска…

Как давно она хотела сделать это!

…провести пальцами по виску, по бровям, увидеть его настоящее лицо вот так близко…

— Ну, это же Дитамар, он не может без планов, — его шёпот почти не слышен.

Эйвер потянул тесемки, и её плащ с тихим шелестом упал к ногам. А его пальцы нежно коснулись шеи там, где только что были тугие завязки. Он провёл ладонью, чувствуя под кожей бешено бьющийся пульс, лаская пальцами маленькую ямку между ключицами.

— Очередной безумный план, — ответила она едва слышно, и обняла его за шею.

Его лицо совсем близко, так что она ощущает кожей его дыхание.

— К Дуарху Дитамара и его планы! Ты спрашивала, что теперь? — прошептал Эйвер хрипло, притягивая её к себе. — Теперь я сделаю то, о чём мечтал с самой первой нашей встречи!

Он обнял Кайю своими крыльями. И они сплелись, слились вместе, и накрыли их с головой. Чуть наклонился и коснулся губами её губ. Легко, нежно, невесомо. И губы его мягкие и тёплые, и глаза сияют, и они так близко, что в них можно утонуть. Он чувствует её, чувствует её робость, и то, как она боится своей неопытности и смущается этого. Поэтому его поцелуй неторопливый, осторожный. И он терпелив, и только хриплый шёпот, с которым он выдыхает её имя, выдаёт его жажду. И она ощущает эту жажду всем телом, сердцем, кожей, и это сводит её с ума, заставляя распускаться ему навстречу, как цветок распускается под лучами солнца.

Она чувствует всю его волю, собранную в кулак, и стальные канаты напряжённых мышц, и дрожь нетерпения в пальцах. И всё то, что он хочет ей дать. И его желание, сжатое в тисках воли, уже почти неуправляемое и неистовое, от которого он почти сходит с ума. Но он боится испугать её этим жаром, и поэтому так осторожен.

— Кайя…

… и они растворяются друг в друге, не в силах оторваться…

Она подаётся вперёд, и руки обнимают его сильнее, гладят лицо, волосы на затылке, шею и плечи, и пальцы, забираясь под воротник, под тонкий шёлк рубашки, расстёгивают пуговицу и касаются груди, обжигая лаской. И губы отвечают так, как он этого хочет.

— …Кайя…

…его пальцы путаются в её волосах, руки дрожат от нетерпения, и губы целуют уже смелее, откликаясь на её желание. Они скользят вниз по шее, по оголённым нервам, оставляя за собой дорожку пылающей кожи, и замирают там, где в маленькой ямке между ключицами, бешено бьётся пульс…

— …Кайя…

…и жар этот уже невыносим. Она прижимает его к себе сильнее, ещё сильнее, и тонет в его объятиях, в этом горячем шёпоте и прикосновениях…

…он целует её ниже, туда, где кромка платья скрывает гулкие удары сердца, и снова вверх, по плечу и шее, лаская мочку уха…

— Я люблю тебя, Кайя, — хрипло шепчет он ей прямо в губы. — Моя маленькая веда! Люблю!

…и, сжимая ладонями её лицо, целует беспорядочно и страстно — щёки, виски, глаза…

— Эйвер…

И больше нет робости и смущения, и осторожность не нужна, губы его нетерпеливые и жадные, и её тоже. И он чувствует всё, чего она хочет, а она знает все его желания…

— Эйвер…

От её голоса тугой узел воли рвётся, выпуская наружу всё, и ласки становятся горячими и хаотичными. И от их жара, кажется, вот-вот начнут плавиться камни.

Но Эйвер вдруг отстраняется, и они смотрят друг на друга, словно безумцы.

— Остановись, Кайя! Погоди, — он усмехается и дышит тяжело, удерживая её за плечи, — ты слышишь? Это Оорд топчется там внизу на лестнице и ждёт, не может выйти из башни, чтобы нам не мешать. Но Дуарх его раздери, если он думает, что он нам не мешает!

Эйвер обернулся и крикнул:

— Оорд! Можешь выйти, мы уже уходим!

Кайя рассмеялась и приложила ладонь к пылающим губам.

— Он нас слышал? О Боги!

— Конечно, слышал, он же Заклинатель камней! Он всё слышит. Но я… я не мог удержаться. Я так долго этого ждал, — он улыбнулся, подхватил с пола плащ и, обняв Кайю за плечи, поцеловал снова, прошептав в самые губы, — идём, Кайя. Мы не будем спешить так, словно это наш последний вечер. У нас теперь есть время. Все ответы подождут до завтра. А эта ночь… я хочу, чтобы она была длинной. Очень длинной. Ты же помнишь: «В горе и радости, я — твой, а ты — моя». И у нас ещё будет утро. И день. И снова ночь… У нас теперь много времени.

Эпилог

Дарри разбудил звук открывающейся вдалеке решётки.

Он поморгал, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте. В конце коридора появился кто-то с факелом, пламя которого трепетало от сквозняка, выхватывая из углов причудливые тени, но лица вошедшего видно не было.

Сквозь решётку в окне проглядывал клочок неба, чёрного, усеянного яркими звёздами. Где-то в дальнем конце коридора в соломе возились крысы, а за стеной неторопливо и размеренно ухал филин. Было холодно — лаарские ночи к утру обычно заканчивались густым туманом, таким, который, поднимаясь со дна ущелья, добирался до его зарешеченного окна. Но Дарри не мёрз. Айяарры были столь щедры, что дали ему горский плащ из толстой шерсти и два тюфяка набитых свежей соломой. И кормили прилично. Вот только держали здесь одного. Где были его люди, он не знал, но очень надеялся, что они останутся живы. Хотя…

Он никак не мог понять, что задумали айяарры. Его не били, не пытали, даже не допрашивали, кроме того первого раза, из которого он мало что запомнил. С ним почти не разговаривали, но кормили и поили исправно. И неизвестность эта была хуже пытки.

Кому он вдруг понадобился среди ночи и зачем?

Вошедший приблизился к тому месту, где в зарешеченной нише сидел Дарри. В сумраке было не разглядеть, кто это. Мужчина, высокий. Айяарр. Бросил к ногам мешок, а факел воткнул в стену позади себя.

Дарри встал и подошёл к решётке.

— Чего тебе?

Лицо вошедшего было в тени.

— Хочешь заслужить свободу? — раздался знакомый голос, и душу капитана затопила злоба.

Дитамар.

— Заслужить? Я не служу айяаррским собакам, — коротко бросил он и вернулся на свой тюфяк.

— Ладно. Не служи. Можешь заработать свободу, если тебе нравится бессмысленная игра слов.

— И работать на тебя я тоже не буду.

— А ты глупее, чем я думал, — усмехнулся Дитамар, — ты ведь просто заносчивый болван-кахоле, не более того. И я могу просто заставить тебя делать то, что мне нужно, и ты даже не узнаешь об этом. Я могу порезать тебя на подмётки для своих сапог, и никто мне не помешает. Могу пытать тебя тут месяцами, также, как вы пытали наших братьев, но… Но я обещал ей тебя пощадить. И я пощажу.

— Кому ты это обещал? — удивился Дарри.

— Кайе. Она просила за тебя.

— Она просила? — удивился Дарри.

— Да. Ты же был так глуп, чтобы явиться сюда, а твой генерал нарушил своё обещание. И наш эфе теперь убьёт её, как и обещал. Вырвет ей сердце. Сам понимаешь — слово чести.

Дарри вскочил.

— Что? Неужели он убьёт её? Невинную девушку? У вас что, вообще нет сердца?! Собаки! — воскликнул Дарри, тряхнув решётку.

Дитамар чуть отстранился.

— Тихо, тихо, не кипятись, капитан. Уана требует исполнения данного слова. Хотя я и не сторонник убийства невинных девушек, но мой брат — он не такой, как я. За слово чести он убьёт, кого хочешь, не раздумывая. Но… есть в наших клятвах одна маленькая лазейка, кахоле. И мы можем ей воспользоваться. Хочешь помочь Кайе?

— Как? — глухо спросил капитан.

— Можно обменять свою жизнь на чью-то ещё, если этот кто-то согласится добровольно. И ты можешь это сделать — умереть за неё. Обменять свою жизнь на её — это же лучше, чем сгнить в этой тюрьме? Что скажешь? Тогда и клятва будет исполнена, и она останется жива.

— Я согласен, — ответил Дарри, не колеблясь.

— Я так и думал.

— А тебе это зачем? Зачем ты хочешь спасти ей жизнь? — спросил Дарри, чувствуя какой-то подвох.

— У меня есть один план. А для этого мне нужен ты, готовый выполнить одну работу, без спеси и рассуждений о том, кто тут собаки, — бесстрастно произнёс Дитамар.

— Если ты предлагаешь бесчестье и предательство, то нет.

Дитамар усмехнулся.

— Я же не такой дурак, капитан, чтобы тебе, первому мечу Ирмелина, предлагать предательство! Мне нужна услуга, и я готов её щедро оплатить, да ещё и оставить тебе жизнь в подарок.

— И как же будет исполнена клятва, если я останусь в живых? — усмехнулся капитан, не веря тому, что говорит Дитамар.

— Ты думаешь, у меня не найдётся кого-нибудь, кто захочет добровольно умереть за тебя? Пфф! Клятве без разницы, кто это будет, ты или кто-то, к примеру, неизлечимо больной, кто согласится.

— Очень по-айяаррски, — усмехнулся Дарри, — такая длинная цепь обменов жизнями! И что ты хочешь от меня?

— Чтобы ты провёл меня в лагерь Альбы и устроил с ним встречу, где-нибудь подальше от любопытных глаз.

— Чтобы ты его убил?

— Чтобы я с ним договорился.

— Что? И каким же это образом?

— Детали предоставь мне. Так ты сможешь устроить мне такую встречу?

— Смогу. А ты не боишься, что тебя поймают и повесят? — усмехнулся Дарри.

— Мои страхи — это мои страхи.

— Зачем тебе генерал? О чём таком ты хочешь с ним договориться?

— Мне нужно переговорить с ним об условиях сдачи Лааре, — Дитамар помолчал, а потом добавил со вздохом, — ты же понимаешь, что нам всем тут немного осталось? Так что я хотел бы договориться о… выгодной для всех сделке… Но никто не должен знать об этом, кроме него, что я — это я.

Дарри снова усмехнулся. Предложение было странное, заманчивое и какое-то подозрительное, но при этом вполне реальное. Хотя чутьё подсказывало — что-то здесь не так. Лаарцы хотят сдаться? Так почему бы не устроить официальных переговоров?

— А мои люди?

— Они поедут с нами.

— И зачем это вообще? Не проще ли выбросить белый флаг и устроить переговоры прямо на перевале? — спросил он, вглядываясь в тёмную фигуру айяарра.

— Пфф! У меня свои планы, и они идут в разрез с планами моего брата. Так что я хотел бы устроить свои собственные переговоры, и чтобы никто о них не знал.

Предать своего брата? Вот, значит, чего он хочет…

— И почему ты собираешься доверить мне свою жизнь? — спросил Дарри — Я ведь могу убить тебя в любой момент?

— Можешь, но… Тогда ты не получишь то, что я собираюсь тебе дать. Королева ведь обещала тебе сто тысяч ланей за Зверя — ты их получишь. Я заплачу их тебе. А ты сделаешь так, чтобы я смог спокойно уехать из лагеря генерала, и чтобы никто меня не тронул. Ты же хотел поймать Зверя? Я сдам его, только не тебе, а генералу…

Сто тысяч ланей… Невероятно.

— …Так мы договорились? — спросил Дитамар.

— Поклянись, дай слово чести, что Кайя останется жива.

— Клянусь, что Кайя останется жива, и я сохраню тебе жизнь, и что заплачу, сколько обещал.

Дарри смотрел на тёмное лицо айяарра. Сто тысяч ланей и свобода, а ещё он сдаст Зверя генералу. Это того стоило!

— Хорошо, только ты поедешь без оружия, — произнёс Дарри с сомнением в голосе.

Едва ли айяарр на такое пойдёт.

— Значит, ты согласен? — спросил Дитамар, не возразив.

— Да.

— Ты отведёшь меня к генералу и устроишь встречу втайне ото всех?

— Да.

— Отлично. Вот, возьми, — Дитамар протянул ему кольцо.

Огромный камень блеснул в свете факела — жёлтый топаз, похожий на глаз тигра.

— Что это?

— В некотором смысле это аванс и подтверждение моих намерений. Это кольцо стоит двадцать тысяч ланей. Я дам тебе ещё одно — завтра. Я же обещал сто тысяч ланей, только они будут не деньгами, а драгоценностями. Тебе ведь всё равно? Так что, ты готов?

— Да.

— Тогда поедем сейчас, пока ночь. Брат думает, что я уехал на заставу, со стражей я договорился. Собирайся.

Кольцо манило, притягивало взгляд, чуть мерцало, ловя блики факела.

— Нищему собраться, только подпоясаться, — усмехнулся Дарри и надел кольцо на палец.

Сумерки вокруг задрожали, странное тепло шло от кольца по руке, по плечу, по шее, затуманивало мозг, перед глазами пошли круги, и в этих кругах лицо Дитамара стало расплываться, таять и меняться…

Капитан схватился за решётку рукой. Марево перед глазами плыло некоторое время, а потом растаяло. Дарри опустил голову, судорожно вдыхая воздух, но дурнота вдруг прошла, и наступило спокойствие.

Он поднял голову и посмотрел на айяарра. Тот чуть отошёл в сторону, и теперь свет факела падал на его лицо.

Но сквозь решётку на него смотрел не Дитамар.

С той стороны на него смотрел капитан Дарри Абалейн.

Он смотрел на себя самого.

— Что? Что это такое? — пробормотал он хрипло.

— Это? Твои жадность и тщеславие, капитан, — усмехнулся Дитамар. — Ты смотришь сейчас на них.

Он открыл решётку, бросил капитану мешок и сказал повелительно:

— Переодевайся. Нам пора ехать.

Послышались шаги, и из сумрака коридора появился Оорд.

— Получилось? — спросил, поглаживая бороду.

— Как видишь, — усмехнулся Дитамар, снял со стены факел и посветил в лицо капитану.

Из-за решётки на них смотрел Дитамар. Безучастный и безразличный.

— Думаю, для правдоподобности его нужно будет связать.

— Само собой, и кляп воткнуть. Всю дорогу подавлять его волю то ещё удовольствие. А с кляпом этот Дитамар никому ничего не скажет.

— Лошади осёдланы. Пора выезжать.

— Пора.

Конец первой книги.

Оглавление

Пролог

Часть 1. Зверь

  Глава 1. Мельница

  Глава 2. Допрос

  Глава 3. Деликатное дело

  Глава 4. Пожар

Часть 2. Невеста

  Глава 5. Рокна

  Глава 6. Обещание

  Глава 7. Лучшая партия

  Глава 8. Маскарад

  Глава 9. Обмен

Часть 3. Пленница

  Глава 10. Поисковая нить

  Глава 11. Лааре

  Глава 12. Расплата

  Глава 13. У всех свои планы

  Глава 14. Кое-что о чести

  Глава 15. Плохие новости

  Глава 16. Кое-что о лицемерии

  Глава 17. И кое-что о ведах

Часть 4. Белая лента

  Глава 18. Побег

  Глава 19. Белая лента

  Глава 20. Всё изменилось

  Глава 21. Встреча

  Глава 22. Танец

  Глава 23. Ей нужны ответы

  Глава 24. И всё тайное…

  Глава 25. … становится явным

Часть 5. Осколки прошлого

  Глава 26. Советы Дитамара

  Глава 27. Зеленая звезда

  Глава 28. Карриган

  Глава 29. В горе и радости…

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg