«Дневник леди Евы»

Дневник леди Евы (fb2) - Дневник леди Евы 1170K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юлия Юрьевна Белова

Юлия Белова Дневник леди Евы

Часть первая. Глэдис

Глава 1. Чистота эксперимента

— Ты в курсе, что в последнее время Глэдис проявляет к тебе нездоровый интерес?

Вопрос был задан как бы невзначай. Оливер Джонсон, для друзей — просто Олли, врать не умел, и поэтому спросил прямо, но небрежным тоном, распутывая провода, перед тем, как воткнуть их в соответствующие разъемы перед началом эксперимента.

Том Хейли, его друг и компаньон, к которому, собственно, и был обращен вопрос, притворился, что тщательно разглядывает амперметр, а то мало ли что… Но вопрос, повисший в воздухе, требовал ответа, и Том промычал что-то в том духе, что этого мог не заметить только слепой, и ее интерес не кажется ему таким уж нездоровым.

Вообще-то об этом знали уже все вокруг, Глэдис была девушкой энергичной и привыкла получать то, чего ей хотелось, и кроме того не любила неопределенности. Поэтому между ней и Томом уже давно не было ничего непонятного. Только старший брат, как всегда, оказался последним, кто об этом узнал.

Том по праву считался одним из первых красавчиков на отделении физики в Оксфорде, где они учились вместе с Олли. Они как-то сразу подружились, хотя на первый взгляд, были совсем разными — застенчивый немногословный Олли, и всегда модно одетый, Том с манерами рокового мужчины. Тем не менее, они составляли неплохой тандем. Блестящий теоретик, Том был не очень силен там, где нужно было собрать аппаратуру и что-то выяснить эмпирически. Олли напротив, не был богат теоретическими идеями, но если к нему с такой идеей приходили, он, некоторое время поразмыслив, выдавал примерный список приборов и оборудования для эксперимента. Казалось, нет такой проблемы, которую он не мог бы решить технически.

Глэдис тоже училась в Оксфорде, но на отделении клинической медицины. Она была младше Олли на два года. Том часто бывал у них дома на правах друга, и как-то так сложилось, что со временем она стала вести себя с Томом как с женихом. Собственно, никто не был особенно против. Том рассудил, что когда-то придется жениться, так почему бы не на Глэдис — она была любимицей отца, известного нефролога, наверняка он поможет дочери открыть частную практику, да и дружба с Олли сыграла не последнюю роль. Правда, Том не спешил приближать счастливый момент — свадьба никуда от него не денется, считал он, а вокруг еще много хорошеньких девчонок, к тому же положение жениха спасало его от слишком настойчивых притязаний, а Глэдис смотрела на его мелкие приключения сквозь пальцы.

Сейчас друзья были заняты тем, что они называли "делом своей жизни". Идея была не нова в принципе, но очень привлекательна для них. Наука наконец доказала возможность путешествий во времени, и теоретических выкладок на эту тему было достаточно, так что не было необходимости "изобретать велосипед". Идея осуществить такое путешествие на практике пришла Тому в голову сразу после знакомства с Олли. Друзья пришли к общему мнению, что это им по силам, и с энтузиазмом взялись за дело. Том подбирал условия и параметры, а Олли — аппаратуру.

Вопрос с лабораторией был решен сразу. На заднем дворе дома родителей Олли имелся гараж, который построил их с Глэдис отец. Планировалось, что со временем, когда Олли купит себе приличную машину, он будет держать ее там, но Олли по-прежнему предпочитал покупать очень старые машины и ремонтировать их. Чем более безнадежной казалась рухлядь, тем интереснее представлялась ему задача. Поездив некоторое время, на реанимированной страшилке, парень ее продавал, и покупал следующую. Отец ворчал, что его сын, видимо, не наигрался еще в "Лего", однако всегда заинтересованно следил за судьбой очередного приобретения Олли, цокая языком и восхищенно покачивая головой, когда развалюха, поднятая буквально из руин золотыми руками сына, бодро трогалась с места. И все же ставить в хороший новый гараж эти, по его словам, "ржавые чудовища" не разрешал, и Олли потихоньку приспособил гараж под мастерскую. Доктор Джонсон решил, что, по-видимому, сын безнадежен, и махнул рукой, предоставив молодого изобретателя самому себе.

Теперь в гараже была устроена целая лаборатория. Олли и Том вдохновенно возились со странным агрегатом. Самой заметной его частью, если не считать густого переплетения проводов и приборов, была дешевая душевая кабина, которую друзья гордо именовали "временной капсулой". Некоторых успехов они уже достигли. Первой в прошлое отправилась отбивная котлета, которую Глэдис заботливо принесла на обед своему любимому. Благополучное возвращение котлеты в целости и сохранности вызвало бурю восторгов у изобретателей. Съев котлету, и не ощутив никакой разницы во вкусе по сравнению с другой такой же, которая предназначалась Олли и в будущее не перебрасывалась, экспериментаторы пошли дальше.

Следующим подопытным оказалась канарейка, которую Том купил в зоомагазине. Она тоже благополучно вернулась, и, кажется даже в хорошем настроении, насколько это можно понять по птице. С этого момента началась серия экспериментов с разными животными. Друзья научились забрасывать их только в прошлое. В будущее попасть они не могли.

Готовясь к очередному эксперименту (теперь в прошлое должна была отправиться обезьяна, купленная под большим секретом ввиду возможных осложнений со стороны Глэдис, убежденной "зеленой"), друзья сделали еще одно открытие. Оказывается, никто еще до них подобных экспериментов не проводил. После кропотливой работы с литературой им удалось найти упоминание только об одной небольшой серии опытов — мелкие животные перемещались на несколько часов назад и только в пределах лаборатории. Их же машина могла перемещать живые объекты не только во времени на несколько лет назад, но и в пространстве, как свидетельствовали записи видеокамеры, которая всегда путешествовала с очередным подопытным животным. А значит, они стали обладателями уникального прибора! Это пахло серьезной научной победой, не говоря о возможной коммерческой выгоде!

Теперь главное было — сохранить эксперименты в тайне до тех пор, пока машина будет запатентована, и ее можно будет показать научному миру. Они будут первыми! С ума сойти! Теперь друзья стали более ревностно следить за любыми работами в этой области, но пока никто в мире не выдал никакого результата, хоть отдаленно похожего на их достижения. Это обнадеживало изобретателей. Оставалось только отладить машину так, чтобы результаты были предсказуемыми, и приступить к главной стадии эксперимента — перемещению человека. Им казалось естественным, что перемещаемым объектом должен стать кто-то из них двоих. Это было и заманчиво, и страшно. Первый человек, шагнувший через время, конечно, станет знаменит почти так же, как первый человек, полетевший в космос. Но с другой стороны… Они тщательно изучили все записи камер, которые принесли с собой предыдущие пернатые и мохнатые путешественники. С перемещением человека было сложнее. На него возлагалась обязанность добыть доказательства того, что он был в прошлом. Животные никуда не уходили потому, что перемещались в клетке, и без проблем возвращались обратно. Вернулись живыми и невредимыми они все, даже та крыса, которая ухитрилась сбежать из клетки и погибла в прошлом. Человеку придется покинуть место высадки, пройтись по окрестностям, а потом вернуться на то же место к назначенному сроку. Это был риск. Друзья кинули жребий. Выпало перемещаться Тому. Решающую стадию эксперимента назначили на ближайшее воскресенье, так как ни у одного, ни у другого не было в это время срочных дел.

В воскресенье они явились в гараж рано утром.

— Черт, я не спал всю ночь! — сказал Том, — Вот уж, не думал, что буду так нервничать.

— Ты что, струсил? — поддел его Олли, — Зато потом ты станешь знаменитостью! Или давай я слетаю…

— Ты спятил?! Следи за приборами! Если что пойдет не так, ты сможешь это поправить, а я — нет!

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Олли, — Ты прихватил с собой что-нибудь, чтобы отметить место?

Вместо ответа Том продемонстрировал шесть металлических колышков для палатки и моток блестящей ярко-желтой ленты, которой перевязывают подарки.

— Отлично. Камера, хронометр — не забудь. Я поставлю время пребывания — час. Готов? От винта!

— Не так быстро! — раздался от входа женский голос.

Глава 2. Шаг в прошлое

На пороге, прислонившись плечом к косяку, стояла Глэдис. Это была невысокая девятнадцатилетняя девушка, с хорошо оформившимися женственными изгибами фигуры. У нее были светлые волосы со слегка рыжеватым оттенком. Голубые глаза, ясные и блестящие, придавали всему лицу живое, энергичное выражение. Она была белокожей, и каждая весна оставляла свою отметину на ней в виде веселой россыпи мелких золотистых веснушек на носу, щеках и даже на плечах, с чем девушка яростно и безуспешно боролась. Она была окружена, как облаком, тем едва уловимым очарованием юности, которое так мало ценят в себе молодые девушки, и которое они же с такой ностальгией вспоминают, когда это время остается далеко позади.

— Ты шпионила за нами?! — угрожающе рыкнул Олли.

— А что такого? — пожала плечами Глэдис, — Если сначала вы только и говорите о своей крошке, а потом вдруг начинаете шнырять как два Джеймса Бонда и разводить какие-то тайны, поневоле заинтересуешься — вдруг вы влипли в какие-то неприятности? Том, дорогой, — она послала молодому человеку бархатный взгляд, — Ты завтракал? Я принесла тебе сандвичи. Просто свинство, что этот негодяй Олли не дает тебе поспать в воскресенье! Это наверняка его идея.

— Но ты-то тоже на ногах, — хмуро заметил "негодяй".

— Я — это другое дело. У меня через неделю экзамен по практической хирургии.

Друзья злорадно переглянулись.

— У профессора Кросби, да? Ох, задаст он тебе перцу!

Хирургия была, пожалуй, единственным слабым местом Глэдис в учебе. Она не боялась крови, не была брезглива, и хорошо работала в анатомическом театре, но операции на живом человеческом теле вызывали у нее решительный протест. Ей приходилось это делать, и она покорно ассистировала на операциях, но только для того, чтобы успешно сдавать экзамены. Девушка очень хотела стать врачом общего лечебного профиля, поэтому готова была терпеть и хирургию. Профессор Кросби был чудовищем ее ночных кошмаров, хотя ничего страшного не было в этом полноватом, добродушном человеке, влюбленном в свою профессию хирурга. Он искренне не понимал, как это дочь такого человека, как доктор Джонсон не в состоянии самостоятельно сделать аппендэктомию, и считал, что этот психологический барьер необходимо убрать. А для этого он видел только одно средство — работать, работать, и еще раз работать у операционного стола, и выбирал в качестве ассистента Глэдис каждый раз, когда имел такую возможность. Поэтому девушка, мягко говоря, не испытывала восторга перед экзаменом, и Олли с Томом это было прекрасно известно. Однако ответила она спокойно и холодно.

— На вашем месте, вместо того, чтобы упражняться в остроумии, я бы подумала о том, как не допустить, чтобы о ваших занятиях узнал папа, ну, и… другие…

— Проклятье, Глэдис, что об этом знает папа? Ты ему донесла?

— Подожди, Олли, ну узнает твой старик о том, чем мы здесь занимаемся, что с того? — попытался разрядить обстановку Том.

— Ты не понимаешь, Том, если старик узнает, лаборатории конец. Он потратил уйму денег, чтобы построить эту хибару! Сколько, по-твоему, стоит тот подъемник? Но он убежден, что где опыты, там непременно будут взрывы. В некоторых вещах он понимает только свою точку зрения. Что ты ему рассказала, козявка?

Глэдис не отреагировала даже на обидное детское прозвище, которым брат изводил ее когда-то, и ответила так же спокойно:

— Остынь, Оливер! Папа и мама и сами не слепые. И, если ты заметил, не дураки, — едко добавила она, — Поэтому они подозревают, что здесь что-то не так, но ПОКА не вмешиваются. От меня зависит, узнают ли они подробности, или нет. Впрочем, я могу их успокоить. Если они узнают, что я тоже участвовала в ваших делах, они решат, что ничего предосудительного ты не делаешь. Я считаюсь здравомыслящей девушкой, не забыл? Я могу сказать, что вы изобрели принципиально новый солярий, и хотите запатентовать его, как свою разработку, а я у вас в качестве эксперта, и лишних вопросов не будет.

— Ну да, эксперт, — хмыкнул Олли, — Да тебе стоит только вылезти на солнце, и ты становишься пестрой, как кукушечье яйцо!

Это было неосторожно со стороны Олли. Вот теперь голубые глаза девушки полыхнули настоящим гневом.

— Оливер Джонсон! Видит Бог, я давала тебе шанс, но теперь — пеняй на себя. Я пошла к папе!

— Может, свяжем ее до конца опыта? — тоскливо предложил Олли, — И заткнем рот!

— Только попробуйте сунуться, — уходя, бросила через плечо Глэдис, — Я так заору, что сюда сбегутся все, от прислуги до мамы с папой, и тогда будьте уверены, я молчать не стану!

— Постой, Глэдис! — это уже вступил в боевые действия Том, — Подожди же!

Услышав голос дорогого Тома, Глэдис остановилась и царственно обернулась.

— Да, милый!

— Скажи, чего ты хочешь?

— Так бы давно! Вы затеяли, судя по всему, интересное дело. Мне всегда было любопытно побывать в прошлом. Кроме того это все может стать всемирно известным. Я тоже хочу в этом участвовать. Предлагаю отправить в прошлое меня!

— Вот, смотри, Глэдис, — говорил Олли, — Человеческое существо, проходя через время принудительно, "продавливает" в пространстве-времени туннель, точно соответствующий форме его тела в трехмерном пространстве и появляется примерно в расчетной местности, в расчетный момент истории, говоря условно. Туннель поддерживается некоторое время, что и является гарантией возврата. Для тебя мы зададим время возврата — через час. За час ты должна будешь сделать запись на камеру и найти там какой-нибудь предмет, который можно предъявить, как доказательство того, что ты была в прошлом. Это необходимо. По истечении времени существования туннеля, через час, ты должна оказаться точно в том месте, в котором вышла после прохождения через время, это очень важно! Тогда ты просто вернешься в исходный момент и исходное место, то есть в эту кабинку, наше время притянет тебя обратно, потому что ты принадлежишь ему. При обратном прохождении твоего тела туннель затянется, пространство-время вернется к первоначальному состоянию без изменений. Но тебе непременно, слышишь? Непременно надо оказаться на том самом месте!

— А если я не успею? — голос Глэдис невольно дрогнул. Олли помрачнел.

— Если экспериментатор по каким-то причинам опоздает к концу существования туннеля, его возвращение затруднится, потому что туннель распадется. Но он не исчезнет совсем, так как через него было перемещено тело из другого времени, и только "в один конец". Правда, он станет не целой "дырой во времени", а будет похож на дуршлаг, вставленный во временной туннель, и будет сохраняться, пока все вещества, составляющие перемещенное тело, не пройдут по нему обратно. Словом, для того, чтобы вернуться, экспериментатор должен будет умереть в том, другом времени, тогда его тело материализуется в исходной точке снова живым.

— А это верный способ? — девушка содрогнулась.

— Если говорить языком науки, то это значит — попусту забивать тебе голову, — Олли уже начал сердиться, — Поэтому я скажу так: Том все просчитал, и в теории все верно. А потом — так было с крысой, которую мы как-то переместили в прошлое, но она там погибла. Она вернулась снова живая. Но я надеюсь, ты не станешь испытывать этот способ на себе? Просто приди на место вовремя! Хотя… если тебе все это не нравится, ты еще можешь отказаться, — в его голосе прозвучала скрытая надежда.

— Ну, нет. Прийти вовремя не так уж сложно. А в какое время вы меня собираетесь отправить?

— Ну, скажем, в средние века. В промежуток от 13 до 16 века. Или ты хочешь знать точную дату?

— Да мне без разницы… Надо пойти надеть что-нибудь подходящее, чтобы меня не кинули сразу в костер. И не вздумайте меня надуть!

— Иди, иди! — проворчал вслед Олли, — Больно надо тебя надувать…

Когда Глэдис ушла, друзья переглянулись. Разумеется, они оба знали все то, что Олли только что говорил девушке, но теперь, когда все условия были озвучены, экспериментаторы впервые всерьез задумались о самой неприятной стороне опыта.

— Ты уверен, что это хорошая идея? — спросил Олли, — Что-то у меня кошки на душе скребут… Может, пока ее нет, запустим в прошлое меня? Правда, Том, заводи машину!

— Ты же знаешь свою сестру, — возразил Том, — Устроит скандал. Она всегда выполняет свои обещания. Рассекретит нашу крошку раньше времени, и пойди, докажи, что это мы ее изобрели! А знаешь, я даже рад, что так получилось. Если Глэдис так хочет — пусть отправляется.

Олли внимательно посмотрел на друга. Как-то раньше он никогда не замечал, что Том, в общем-то трус. Или просто не хотел этого видеть?

Вернулась Глэдис. На ней была простенькая белая блузка, сарафан из небеленого полотна и сандалии.

— Ну, я готова! — весело сказала она, — Начинайте!

Ей казалось, что она падает спиной вперед в какую-то плотную, вязкую массу, ничего не было видно, только пятна света, которые иногда казались цветными, иногда возникало ощущение, что какие-то похожие на слои глины пласты смыкались над ней. Как Алиса, падающая в страну чудес, подумалось Глэдис, только в отличие от героини Кэролла, ей было страшно. Очень страшно. Оставалось только надеяться, что Олли и Том не ошиблись. Наконец пространство вокруг начало быстро меняться и оформилось в "картинку".

Она оказалась на серпообразно изогнутой опушке леса, которая переходила в луг. По-видимому, здесь была ранняя осень — воздух теплый, но деревья уже чуть тронуты золотом, и трава начала желтеть. На противоположном краю луга росли невысокие кусты, отделяя луг от другого участка земли, расположенного ниже, на склоне пологого холма. Это, видимо, было поле, судя по равномерному, светло-желтому цвету растительности. Там работал какой-то человек. Издали Глэдис не могла разглядеть, как он одет. Она прикинула расстояние. У нее был в запасе только час — успеет ли она дойти до того человека и вернуться на это же место? А ведь надо еще расспросить его и взять какие-то вещи в доказательство того, что она, Глэдис, была в другом времени. Вот будет смешно, подумала она, если окажется, что ребята отослали ее всего на год или два назад? Но, приглядевшись, она поняла, что местность вокруг совершенно незнакомая, значит, либо расстояние от дома очень велико, либо это действительно другое время.

Для начала, решила Глэдис, надо отметить место, где она стояла, чтобы точно попасть потом во временной туннель. Она все еще держала в руке колышки для палатки и моток подарочной ленты. Воткнув колышки в землю вокруг себя, куда могла дотянуться, она намотала на них ленту. Получилась небольшая вольера с низкой, но яркой оградой. С некоторым трепетом девушка переступила через желтый бордюрчик, как будто пересекла границу неведомого, и двинулась по склону к полю и крестьянину.

Где-то в лесу, слева, довольно далеко, слышались звуки рога и какой-то шум. Глэдис ощутила смутное беспокойство, когда поняла, что звуки приближаются. Она уже преодолела луг более чем наполовину, и остановилась, раздумывая. Если идти дальше, охотники могут вылететь прямо на нее. Она не могла точно определить, где они. Неизвестно, как они поведут себя, увидев одинокую девушку. Если она вернется назад, то может, удастся спрятаться в лесу недалеко от места высадки. Возможно придется вернуться в будущее, а потом повторить попытку… Да, но как же вернуться ни с чем, без трофеев? Она очень ярко представила себе ироничные подначки Тома и горестные причитания Олли в том смысле, что ее никак нельзя было отправлять туда, он же предупреждал! Пока она раздумывала, события понеслись вскачь. Сначала из кустов, окаймлявших опушку, выкатился какой-то серый ком, и стремительно понесся в ее сторону. Она разглядела, что это небольшой, по-видимому, годовалый кабанчик, который бежал, не разбирая дороги, и не то не видел девушки, не то просто был слишком занят своими проблемами. Он пролетел за ее спиной, примерно в пятнадцати шагах, и скрылся в кустах на противоположном краю "серпа". Совсем близко послышался лай собак. Глэдис уже не думала, а просто развернулась и побежала обратно, к своей "вольерке", как спасительному убежищу.

Краем глаза она видела, что из кустов показалась свора охотничьих псов, которые явно шли по следу зверя, а вскоре вслед за ними вынеслись и сами охотники. Вдруг лай собак изменился. Ровные и звонкие голоса гончих перешли в беспорядочное тявканье. Она невольно оглянулась. Собаки крутились возле того места, где она пересекла след кабана. Охотники, догнав свору, громко бранились. Вдруг мужчина в зеленом жилете, ехавший впереди, оглянулся и увидел Глэдис.

— Это она! Собаки потеряли след, потому что вон та нищенка перешла его! Она заплатит за это! За ней!

Теперь ей стало по-настоящему страшно. Она оказалась на месте того самого несчастного (хотя, учитывая обстоятельства, вероятно очень везучего) кабана. Глэдис припустила бегом, что было сил, даже не заметив, что выронила камеру. Стоять в середине "вольерки" не имело смысла, наоборот, если отвлечь охотников, а потом вернуться, можно было бы получить шанс закончить это путешествие более-менее благополучно, и Бог с ними, с трофеями, уже не до них. Она вломилась в кусты и углубилась в лес. "Надо найти ручей", — лихорадочно думала она, — "Тогда собаки не найдут меня!"

К счастью, ручей оказался недалеко. Глэдис с размаху влетела в воду. Платье тут же намокло до колен, но девушка не обратила на это внимания. Хуже было то, что сандалии тоже намокли и стали скользкими. Она прошла вниз по течению, стараясь не упасть, потом выбралась на противоположный берег и побежала вглубь леса. Собак больше не было слышно, наверное, они потеряли ее след у ручья. Но голоса охотников были отчетливо слышны по-прежнему, судя по всему, они не собирались отказываться от идеи поймать ее. В другое время она бы рассердилась, но теперь ее занимало только собственное спасение, и поэтому она бежала дальше. Теперь пора было поворачивать обратно, к опушке, чтобы успеть к отправке обратно в будущее. Наверняка они не ждут такого маневра. Голоса были слышны довольно далеко позади, но возникали то справа, то слева. Наверное, охотники рассыпались в цепь и прочесывали лес. Глэдис решила повернуть назад, к этим голосам. Оставалось только одно — каким-то образом просочиться сквозь цепь. Она осторожно пошла назад. Голоса приближались. Когда они стали слышны совсем четко, она выбрала себе самое ветвистое дерево. В своем саду ей часто приходилось залезать на яблони — самые аппетитные и румяные яблоки, как известно, растут на самой верхушке, и сейчас ей не было очень трудно взобраться довольно высоко. Правда, мешало мокрое платье и сандалии, но она справилась с этой задачей. Оказавшись в густой кроне, она перевела дух, но страхи, которым до сих пор не было места в ее голове, теперь обступили со всех сторон. А если внизу пройдут с собаками, и ее почуют? А если она не успеет ко времени? А если она заблудится, как тогда? А что если она останется в этом времени, и ей придется умереть? От одной мысли об этом она покрылась холодной испариной. Хватит паниковать, сказала она себе. Еще ничего не случилось. И тут Глэдис услышала разговор совсем рядом, чуть в стороне от того дерева, на котором она сидела. Охотники, к счастью, были без собак.

— Ставлю свой нож против медной пуговицы, что она не будет нас дожидаться. Надо было отправить несколько человек в обход, лес скоро кончится, — говорил один.

— Эй, Алан! — возразил другой, — Уж не хочешь ли ты, чтобы ее и вправду поймали? Несчастной старухе не поздоровится. Сэр Роджер больно разошелся, не стоит попадаться ему под руку.

— С чего ты взял, что она старуха? По-моему, молодая, дочь или жена какого-нибудь йомена.

— Не знаю, я не разглядывал. Может, из-за ее хламиды так показалось?

Глэдис наверху сокрушенно покачала головой. Хламида! Ну надо же! И это они о сарафане, купленном совсем не дешево на этническом празднике в окрестностях Эдинбурга. Да их пра-пра-пра-правнучки только мечтают о такой одежде! Радовало только одно — увлеченные разговором, охотники не смотрели наверх, и постепенно удалялись. Глэдис посмотрела на хронометр. Как быстро летит время! Прошло уже сорок две минуты со времени высадки! Надо срочно возвращаться. Тем не менее, она подождала, пока парочка не скрылась из виду совсем, а потом соскользнула на землю. Самое неприятное заключалось в том, что она теперь не представляла, в какую сторону бежать. Ну, разве что — очень примерно. Откуда пришли те двое? Она пошла в сторону, противоположную той, откуда еще слышались голоса. Несколько минут она шла в этом направлении. Как сказал один из них? Лес скоро кончится, значит, он небольшой. Но опушки не было видно. Напрасно девушка высматривала просветы среди стволов. Голоса охотников слышались то с одной стороны, то с другой. Ну где же этот луг, он ведь не маленький! Она все шла и шла, поминутно посматривая на хронометр. Времени оставалось все меньше. Глэдис начала паниковать. "Спокойно, спокойно", — уговаривала она себя, — "Еще ничего не потеряно". Оставалось меньше десяти минут, и тут она чуть не задохнулась от радости: где-то справа послышалось журчание ручья. Это тот самый ручей, который она пересекла, отрываясь от погони! Значит, она все время шла вдоль него! Она торопливо вбежала в воду, и снова перешла его вброд. Главное — выйти на луг. Теперь хотя бы ясно, куда идти. Через несколько минут впереди показался просвет. Глэдис припустила бегом, и вскоре вылетела на тот самый луг. Она вышла из леса почти на конце изгиба серповидной опушки. Место высадки было гораздо правее. Девушка понеслась вдоль опушки, не разбирая дороги, как тот кабанчик, который стал причиной ее неприятностей. Вот уже недалеко. Она боялась даже посмотреть на хронометр. Ей казалось, что она даже различает далеко впереди еле видный желтый контур в траве…

— Вот она! — послышался крик.

Занятая своими мыслями и сосредоточенная на одной цели, Глэдис не заметила расположившихся под деревьями троих охотников. Среди них был и тот, в зеленом жилете.

— Хватайте ее, парни, она задолжала нам кабана, — выкрикнул он, и сам расхохотался над своей шуткой.

Двое побежали к ней. Для того, чтобы попасть в контур, ей надо было двигаться им навстречу. Девушка растерялась. И все же, пересилив страх, она рванулась вперед. Теперь она ясно видела свой спасительный "вольерчик". Еще немного, еще… И вдруг желтый контур, дрогнув, растаял. Время вышло. Громко вскрикнув от отчаяния, Глэдис резко свернула в лес.

Она неслась, задыхаясь, заячьими петлями, слыша треск сучьев сзади, проламываясь через кусты. В конце концов, девушке пришлось остановиться, чтобы отдышаться, и она обратила внимание, что погони больше не слышно. Глэдис стояла, тяжело дыша и прислушиваясь. Вокруг была тишина, какая стоит обычно в осеннем лесу. Шумели верхушки деревьев, где-то поскрипывал старый ствол. Все вокруг было безмятежно, и этому лесу не было никакого дела до затерявшейся во времени девчонки. Только теперь у нее появилось время, чтобы осознать весь ужас положения. Она не успела! Что же делать? Зачем только она ввязалась в эту авантюру! Значит, она застряла здесь, непонятно в каком времени, и нужно теперь… умереть? Ее разум и психика нормального человека сразу восстали против такого поворота событий. Но как же тогда быть? Олли говорил, что других вариантов нет. Может, не надо убегать от этих охотников, а выйти к ним, и постараться разозлить их побольше? Не обязательно они ее убьют, но ничего хорошего от такого поступка ждать не приходится. Она поежилась. Значит, самоубийство? Повеситься прямо здесь, в нарядном осеннем лесу? Среди солнечных бликов и пряно пахнущей листвы? Нет, это было выше ее сил. Поразмыслив еще немного, Глэдис решила пока ничего не предпринимать и подождать подходящего случая. Может быть, очень захочется есть, или пойдут дожди, или просто случится что-то очень плохое. Может, тогда будет легче уйти из жизни? Она встала и пошла просто вперед, без определенного направления. Не сидеть же все оставшееся время под деревом!

Снова впереди забрезжил просвет. Неужели это кончился лес? Она вышла на довольно большую светлую поляну. Наверное, это когда-то была вырубка. Кто-то вырубил деревья для каких-то нужд, оставив почему-то в центре огромный старый дуб. Девушка невольно залюбовалась им.

— Вот ты где! Попалась! — неожиданно раздалось сзади. Глэдис окатило холодной волной страха. Она попыталась отскочить, но кто-то крепко схватил ее за руку. Она совершенно не слышала, как он подкрался. "Он же охотник", — пронеслось в ее мозгу, — "Значит, умеет ходить бесшумно!"

Это был тот самый, в зеленом жилете. Он, видимо, был ровесником Тома и Олли, но пониже ростом и более крепкий на вид. Пожалуй, его можно было бы назвать привлекательным, если бы не густой запах алкоголя и безумное веселье в мутных глазах. Он был один. Глэдис попыталась успокоиться.

— Убери руки, — сказала она спокойным и холодным тоном, который обычно безотказно действовал на брата.

— Ты что, собралась мне указывать?! — безумные глаза полыхнули темным гневом исподлобья, он стиснул ее руку так, что она чуть не вскрикнула, показалось, что запястье сдавило камнями.

— Что ж, давай поговорим… — ее голос предательски дрогнул.

— Какие могут быть разговоры с добычей, — оскалил он белые волчьи клыки.

Белоручку Боба считали нелюдимым и мрачноватым. Не потому что он от природы был злым. Просто не умел говорить так, чтобы люди слушали его, открыв рот. Ну и ладно. Не менестрель же он! Понимать его умела только Мэй, его жена. И еще, конечно, железо! Оно, казалось, всегда угадывало, чего от него хочет Боб, и послушно принимало форму то ножа, то серпа, то наконечника стрелы…

Одевался он тоже очень просто: рубаха, похожая на тунику с рукавами (кот) из грубого полотна, до колен, суконные чулки-шоссы, широкий пояс — вот и весь наряд. И прозвище ему дано было, понятно, в шутку. Кузнецы не бывают белоручками. Но так уж он был устроен, что всегда казался закопченным — заросший до глаз черной бородой, с обнаженными руками, покрытыми такой же черной растительностью (ему всегда было жарко, как будто он впитал в себя горячий воздух кузницы про запас), и когда в воскресенье он шел с семьей в церковь, отовсюду неслось: "Белоручка Боб, Белоручка, замараться не боишься?" Он никогда не злился на это — такие уж шутки в Уолхалле, его родной деревне. Вообще, по виду Боба никогда нельзя было сказать, какое у него настроение.

Но сегодня оно было отменным. Осенью Боб всегда запасал древесный уголь на время дождей. Сэр Роджер, владелец этой земли, выделил ему в этом году большой участок леса и разрешил рубить деревья на уголь. Здесь кузнец завел обширную угольную яму. А как же! Новую дорогу-то проложили через Уолхалл! Заказов стало больше — угля не напасешься. За лето Боб со старшим сыном нажег много, должно хватить на все дождливое время. Вот и сейчас сзади поскрипывает телега, нагруженная мешками, вокруг осенний лес. Тепло и тихо. Даже ветра нет. Тропинка еле заметна, но впереди уже показалась поляна, старая вырубка, а недалеко от нее — хорошая дорога до самого Уолхалла. Задумавшись, он не сразу понял, что давно слышит странные звуки, похожие на тихое поскуливание. Боб пошел вперед быстрее. Он никого не боялся, не каждый осмелится связаться с кузнецом — невысокий, кряжистый, как дубовый пень, он даже на вид был очень силен, но все же вытащил из-под мешков увесистую дубину, окованную железом, так, на всякий случай.

Выйдя на поляну, Боб осмотрелся и нахмурился. Под дубом, стоявшим посреди вырубки, смутно белела женская фигурка. Молодая девушка лежала, высоко подтянув исцарапанные, в ссадинах колени. Вокруг валялись клочья одежды. Она мелко вздрагивала и, всхлипывая, слабо куталась в то, до чего могла дотянуться. Боб наскоро привязал лошадь и пошел к дубу. Услышав шаги, девушка подняла на него испуганные, красные от слез глаза, и попыталась отползти подальше.

— Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого, — кузнец старался говорить как можно мягче, но она по-прежнему отодвигалась от него. Нетрудно было догадаться, что с ней произошло.

— Кто это сделал? — она никак не дала понять, что услышала вопрос. Может, немая? Кузнецу не хотелось ввязываться в историю из-за неизвестной девчонки, кто знает, что подумает ее родня? Но не оставлять же ее в лесу — косые лучи солнца уже стали красноватыми, близился вечер.

Боб сходил к телеге и принес толстый суконный плащ, который он прихватил с собой на случай дождя. Укутавшись в плащ, девушка, казалось, почувствовала себя увереннее, по крайней мере, она смогла встать и с помощью Боба доковылять до телеги. Он помог ей взобраться на мешки с углем, и двинулся в путь.

В деревню они въехали уже в темноте. Хорошо знающая дорогу лошадь, сама нашла дом кузнеца. Мэй и Джо, старший сын, встречали его на крыльце. Джо держал зажженный факел.

— Что-то ты поздно сегодня, старый, — ворчливо сказала Мэй, — ужин давно остыл.

— Я рано закончил, да вот задержался на старой вырубке. Джо, посвети-ка мне!

Разбуженная светом факела, девушка сонно заморгала и приподнялась на телеге. Как только уснуть умудрилась на угловатых мешках!

— Святой Боже! — ахнула Мэй, — Кто это?

— Нашел под дубом. Ничего не говорит, только дрожит и плачет. Расспроси-ка ты ее, Мэй, у тебя это лучше выходит.

— Бедняжка! Как тебя зовут? — участливо спросила Мэй.

— Г-глэдис…

— Слава Богу, — проворчал Боб, — А то я уж думал, у нее языка нет.

— Вот что, старый, — решительно сказала Мэй, — Давай-ка ее в дом. Джо, разбуди Хильду, принесите воды. Пойдем, милая, держись за меня.

Глава 3. Новая жизнь

Глэдис, вздрогнув, проснулась среди ночи. Что-то плохое случилось с ней. Что-то очень плохое. Да! Она не дома, а Бог знает где! В каком времени, в какой местности — непонятно! Она прислушалась к сонному дыханию людей. В одной большой комнате, на широких нарах, покрытых соломенным матрацем, спали мальчики, их двое. Девочки, которых тоже двое, спали здесь же, на других нарах, в уголке, отгороженном занавеской. Посреди комнаты стоял большой крепкий стол. Вокруг него — лавки и табуретки, сколоченные грубо, но прочно, на века. Одну из этих лавок приспособили под кровать для Глэдис. Прямо в комнате, под потолком, на крюках висели сельскохозяйственные инструменты вперемешку с пучками трав. В углу располагался камин. Простенок с проходом отделял от общей комнаты помещение, служившее кухней. Там был еще один камин с плитой, под потолком, на полках и небольших колышках стояла и висела посуда, в основном глиняная, но попадались и медные горшки и сковородки. На большом сундуке в кухне спали хозяин и хозяйка.

Глэдис вспомнила этот долгий, страшный день. Перемещение во времени, бегство по лесу, а потом тот… ее передернуло. Ужас и отвращение до тошноты. Мерзкое ощущение беспомощности. Вечером та женщина, которую зовут, кажется, Мэй, помогла ей помыться, но Глэдис сама себе казалась грязной, хотелось мыться и мыться снова. В душ, в горячую ванну! Но здесь нет ни душа, ни ванны. Девушка снова начала всхлипывать. Вот теперь ей не было жалко своей жизни. Домой, немедленно домой, прочь отсюда! Интересно, останется ли память о том, что здесь произошло? Лучше бы не осталась! Теперь — самое трудное. Как это сделать? Перебрав разные варианты, она решила, что, пожалуй, самый верный и доступный сейчас способ — повеситься. В сарае, где стоит лошадь, наверняка есть вожжи. А хозяева? Они были так добры, даже дети! Написать им записку? Смогут ли они ее прочитать? Разговорный язык в целом не очень отличается, пожалуй, только оборотами, а вот письменный… Оставить что-нибудь на память? Но если верить Олли, этот предмет тоже вернется с ней по временному коридору после ее смерти. Так ничего не решив, Глэдис осторожно встала. Хозяйка дала ей широкую длинную полотняную рубаху, которую называла блио, взамен ее одежды, от которой остались только клоки. Непривычное одеяние, но удобное. Девушка осторожно, стараясь ничего не задеть, прошла через комнату. Это было относительно легко. Труднее оказалось справиться с дверным засовом и тяжеленным брусом, которым была заложена дверь. Как только они ворочают такую тяжесть? А ведь дверь запирала хозяйка! Наконец, и с этим покончено. Глэдис выскользнула во двор. Там было темно, но глаза, привыкшие к темноте, различали очертания предметов. Конюшню Глэдис нашла легко, по звукам, которые издавала лошадь. Вожжи тоже нашлись почти сразу, они висели у двери. Петлю девушка завязывать не умела, как-то раньше не приходилось, но с грехом пополам, она вспомнила, как выглядит лассо, и изобразила нечто похожее. Небо уже серело. Через открытую дверь проникал мутный свет, Глэдис разглядела над собой балку, и перебросила через нее конец вожжей, кое-как закрепив его внизу. Петля угрожающе раскачивалась над ее головой. "Кому суждено быть повешенным, тот не утонет", — вспомнилась ей пословица. Ее снова захлестнул страх. "Зато потом я окажусь дома", — подбодрила она себя, и огляделась, в поисках подставки. Нашлось деревянное ведро. Проклятье, тоже очень тяжелое, как они пользуются такими вещами? Глэдис подтащила его под петлю, и взобралась на него. Дрожащими руками надела петлю на шею, и почувствовала, что у нее не хватает духу спрыгнуть с ведра. "Смелее!", — понукала она себя, — "Еще немного, и ты дома!" Но ужас сковал, как льдом. Неимоверным усилием воли она крошечными шажками продвигалась к краю, как вдруг…

— Так и знала! Ну надо же, чуть не проспала! — Глэдис крепко схватили за руку, и девушка едва не заорала от неожиданности. Это была Мэй. "Наверное, не суждено мне быть повешенной", — мелькнула у Глэдис мысль.

Они сидели на лавке возле дома, чтобы не будить остальных. Мэй принесла уже знакомый Глэдис толстый суконный плащ (тоже тяжелый!) и укутала девушку.

— Я знаю, что с тобой случилось, — неторопливо говорила женщина, — Это бывает. Лет пятнадцать тому, а может, и больше, здесь недалеко осаждали замок. Солдаты так и шмыгали по окрестностям. А я молоденькая была, пошла в лес за хворостом. Ну и встретились мне двое… Что я могла поделать? Тоже всякое думала потом… Да Бог отвел. Потом Боб ко мне посватался. И ведь знал… А вот видишь — и живу, и детки у нас. Когда надо будет, Бог заберет у тебя жизнь. А пока — грех ее выбрасывать, как старый башмак. Иди в дом, поспи. Завтра проснешься, и жизнь покажется милее.

Глэдис слушала рассеянно. Она согрелась, и ее вправду клонило в сон, поэтому она охотно последовала совету Мэй. Девушка улеглась на свою лавку с каким-то облегчением. В глубине души она даже рада была, что попытка не удалась, но также понимала, что следующую сделать будет труднее.

Глэдис жила в семье Белоручки Боба уже почти две недели. В первые дни она только лежала на своей лавке, свернувшись калачиком, отказываясь от еды и не желая двигаться. Наконец, Мэй растормошила ее и сунула в руки какую-то работу. Это заставило девушку встряхнуться. За работу она взялась, не желая быть нахлебницей, но после выполнения Мэй снова придумала ей занятие, и так далее. Работы в хозяйстве было много. Ремесло Боба отнимало у него все время. Старший сын тоже был занят в кузнице, поэтому то, что в других семьях делают сообща муж и жена, здесь ложилось на плечи Мэй и детей. Надо отдать должное Бобу, зарабатывал он неплохо, и многое из необходимого просто покупалось, но работы в усадьбе было все равно предостаточно.

Домик, в котором жила семья, был небольшим, и состоял, судя по всему, из каркаса, сколоченного из массивных деревянных брусов, пространство между которыми было заполнено глиной. Снаружи он был тщательно побелен, а выступающие части брусов просмолены. Крыша была соломенная, двускатная. Под ней помещался чердак со слуховым оконцем. Окошки в доме были маленькие, затянутые бычьим пузырем, их было всего три, не считая слухового. За домом располагался сад с огородом, небольшой, но ухоженный. В саду росли две или три яблони, грушевое дерево и пара вишен. В огороде часть урожая была собрана, и сложена в кучки здесь же. То была морковь, брюква, репа, свекла. В доме под нарами, на которых спали девочки, Глэдис видела несколько тыкв средних размеров. Урожай постепенно перекочевывал в подвал, вырытый прямо под домом и выстеленный соломой. Перед домом был устроен небольшой дворик, обсаженный живой изгородью. В него выходило одно из окошек, возле которого рос куст жасмина. Если выйти из дома, то справа находилась конюшня, и помещение для коз. Здесь же жили куры, и помещался амбар, в котором хранилось зерно. В левой части двора был построен хлев для свиней, к которому примыкал загон, обнесенный досками, и сарай, в котором хранились кузнечные инструменты Боба и поковки про запас. Сама кузница находилась за пределами двора, на отшибе.

Семейка коз, куры, пара свиней — все это было в ведении Мэй. Активно помогали дети, кроме Джо, которому недавно исполнилось шестнадцать лет (постоянная работа в кузнице сделала его крупным и мускулистым, отчего он казался старше), была ещё Хильда, тринадцати лет от роду, она считалась самой главной женщиной после матери, затем по возрасту шла восьмилетняя Джен, и, наконец, шестилетний Дрю. Заняты были все. Глэдис старалась не отставать. Работа ей не очень нравилась. Хоть она выросла в загородном доме, сельская жизнь была ей незнакома. Но она старалась хоть чем-то помочь. Одевались в просторные рубахи, кот — широкая рубаха с узкими рукавами, и сюркот — такая же рубаха, только еще более широкая и рукава пошире, да пошита из более плотной ткани. Все прихватывалось поясом. Одежда женщин мало отличалась от одежды мужчин по крою, мужская была покороче — максимум, до колена. Дополняли наряд суконные или льняные шоссы и башмаки из грубой кожи. С непривычки Глэдис было холодно в этой одежде, но Мэй и дети порой одевались еще легче, и, кажется, не испытывали никаких неудобств.

В воскресенье Мэй настояла, чтобы Глэдис пошла с семьей в церковь.

— Если не пойдешь, то люди подумают, что ты колдунья. В Уолхалле не любят чужих, — сказала она.

Боб и дети тщательно умылись и надели чистую одежду. В целом, она была пошита так же, как и повседневная, но из более тонкого полотна, отделана цветной тесьмой и пояс к этой одежде полагался более красивый.

Деревенская церковь была очень небольшой и скромной, но каким-то чудом вместила всех прихожан. В церкви священник, отец Эндрю, увидев новое лицо, обратился к Глэдис и мягко, но настойчиво пригласил ее на исповедь. Глэдис никогда не была особенно религиозна, но, все вокруг были так серьезны и торжественны, что и она поневоле прониклась общим настроением. Отец Эндрю расспрашивал ее очень подробно о том, кто она и откуда пришла, что случилось с ней. Глэдис пришлось нелегко, но она кое-как выкрутилась, сославшись на то, что недавно подверглась нападению разбойников, что до сих пор нездорова и мысли путаются, но обещала прийти в самое ближайшее время и все рассказать. Но в целом, он произвел на Глэдис благоприятное впечатление, хотя и показался чересчур любопытным.

После посещения церкви Глэдис всерьез подумала о том, что можно рассказывать о себе, а что — нет. Она определенно нуждалась в "легенде". Правду говорить нельзя — это очевидно. В конце концов, девушка придумала сносную, на ее взгляд, историю. Другой важный результат, который Глэдис принесла из церкви — она, наконец, определила время, в котором оказалась: начало 14 века! В алтаре у священника лежало законченное письмо, и внизу стояла дата. Глэдис украдкой подсмотрела ее. Цифры были написаны витиеватым почерком, и последние две она не разобрала, не то 25, не то 35. Вот это да! Если бы удалось смыться отсюда с трофеем, ребята были бы очень довольны. Только где они теперь…

Дни текли за днями, похожие один на другой. Повторить попытку самоубийства у Глэдис пока не получалось: она почти никогда не оставалась одна, все время рядом была Мэй, или крутился кто-то из детей. К тому же, как только Глэдис начинала думать о новой попытке, снова откуда-то изнутри поднимался ледяной ужас, и девушка опять откладывала мысли о возвращении в "долгий ящик". Как ни странно, ей не было настолько плохо, чтобы желание уйти из жизни стало очень сильным. Каждодневная работа была однообразной и тяжелой, но приносила небольшие радости в виде удовлетворения от порядка в доме, наведенного своей рукой, вида живописных гроздей сушеных яблок и груш, в нанизывании которых принимала участие и Глэдис, даже блики солнца на поверхности воды в ведре согревали душу. Странно, что раньше Глэдис не замечала этих маленьких радостей. Наверное, ее слишком многое отвлекало от них там, в ее времени, а здесь не было никаких изощренных развлечений вроде телевизора, или компьютера, и красота мира проявлялась ярко и выпукло, практически, была частью жизни этих людей. Мэй учила Глэдис шить, а девушка взамен показала хозяйке несколько приемов вышивки, которым ее когда-то обучили в школе, но Мэй они были незнакомы, и женщина с энтузиазмом принялась их осваивать. Вдруг это мирное течение жизни всколыхнул трагический случай.

Накануне вечером, придя из кузницы, Боб радостно рассказывал, что получил из замка Блэкстон, владения сюзерена, большой заказ на наконечники стрел и копий и разнообразные пряжки для доспехов и упряжи: Виль, замковый кузнец, не любил мелкой работы, и старался отдать ее кому-нибудь другому. Сам он ковал нагрудники, налокотники, шлемы, и тому подобное. Но Боб не был так разборчив, и брался за любую работу. Ему доставлял удовольствие сам процесс возни с железом. К тому же этот заказ сулил неплохой заработок. Весь следующий день Боб и Джо провели в кузнице, и вернулись под вечер усталые, но довольные. Вот и сегодня они снова отправились в кузницу. Мэй и Джен пошли кормить скот, Хильда копалась в огороде, Дрю бегал на улице с такими же маленькими ребятишками. Глэдис возилась во дворе с большим чаном, который они выкатили вдвоем с Мэй. Назревала стирка. Девушка уже привыкла обходиться во время уборки без моющих средств, но для стирки и мытья Мэй варила домашнее мыло из жиров и щелока. Оно было без отдушек, и почти не пахло, но стирало хорошо. Глэдис уже вылила в чан ведра два воды (она научилась управляться с тяжелыми бытовыми предметами), как вдруг безмятежное утро прорезал нечеловеческий вопль, донесшийся из кузницы.

Глэдис и Мэй бросили все и помчались туда. Мэй вбежала первая и замерла на пороге.

— Уходи, не смотри туда, — бросила она через плечо, — Лучше не пускай сюда детей.

— Я изучала медицину, Мэй! — возразила Глэдис, — Пусти меня, мне надо посмотреть. Не бойся, в обморок не упаду, — добавила она, увидев, что женщина колеблется.

Картина была в самом деле ужасная. Боб катался по полу, подвывая, как раненый пес. Вся передняя сторона левой руки и частично бок были обожжены. Середина ожога была страшного иссиня-черного цвета, ее окаймляла красная зона, покрытая большими пузырями. К краям зона светлела. Джо, белый, как полотно, невнятно бормотал, бескровными губами. Из его бессвязных оправданий Глэдис поняла, что они ковали наконечники для стрел, Джо отковывал куски железа в бруски, а Боб отсекал от брусков по кусочку и придавал им форму. Один из брусков у Джо упал и откатился к горну. Юноша этого не заметил. Через некоторое время Боб понес к двери ведро с готовыми поковками, и случайно наступил на этот злосчастный брусок, который покатился, как ролик, под ногой кузнеца, и он чуть не упал в горн, но успел подставить руку. К счастью, Боб работал без кот, и дело не осложнилось горящей одеждой, но и без того положение было не из легких. Бок пострадал меньше, хотя и там вздулись волдыри. Мэй хотела их вскрыть, но Глэдис не дала, предупредив, что так можно погубить больного. Ожог на руке был очень серьёзным. Глэдис было ясно, что обугленные ткани нужно удалить, иначе они будут отравлять близлежащие, и может развиться газовая гангрена. Она закусила губу: опять хирургия! Обезболивающие, антибиотики, где вы! Нет даже хирургических инструментов. Боба отвели в дом. Он непрерывно стонал. Плита в кухне к счастью, была горячей. Глэдис велела нагреть воды, принести чистого полотна и острый нож.

— Джо, найди что-нибудь тяжелое, желательно не железное. Ты должен ударить отца по голове так, чтобы он потерял сознание, — сказала она юноше, — Тогда ему не будет больно. Сможешь?

Парень кивнул. Операция длилась недолго и прошла хорошо. Глэдис ухитрилась не задеть крупных сосудов, а Джо удачно ударил Боба по голове дубовой скалкой, так что кузнец пришел в себя только после того, как Глэдис закончила. Мэй не вмешивалась, видимо, поверив девушке. По окончании они вместе укутали руку и торс Боба в полотно.

Последовавшие за этим дни были сущим кошмаром для семейства. Боб испытывал сильные боли. Глэдис удалось немного облегчить их с помощью вытяжки из маковых зерен (пришлось вспомнить основы фармакологии и историю медицины — курсы, которые она с интересом прослушала в университете, но не придала им особого значения), потом поднялась температура. Повязки меняли так часто, как только позволяли запасы полотна. Обнадеживало то, что признаков гангрены пока не было. Джо никто ничего не сказал, но на парне и так лица не было. К счастью, основную часть заказа они сделали вдвоем, так что теперь юноша мог работать в кузнице один. Он уже достаточно знал и умел. Но ему нужно было помогать — раздувать мехи. За это взялась Мэй. Домашние дела легли на Хильду. Глэдис помогала, как могла, но заботы о больном отнимали у нее много времени и сил, девушка отходила от него очень редко и ненадолго. Один день выдался особенно тяжелым. Боб почти все время был без сознания, но, по крайней мере, не страдал от боли. Он только лежал и тяжело дышал. Ночью Глэдис, сидя рядом с больным, услышала приглушенные всхлипы. Девушка встала и пошла в кухню. Мэй лежала на сундуке и плакала, уткнувшись лицом в подушку. Девушка обняла ее.

— Как мы будем жить без него… — прошептала женщина, — Что будет с детьми? Джо еще так мало умеет!

— Мэй, никто не умер, — Глэдис попыталась сказать это как можно увереннее.

— Ну так умрет, не сегодня, так завтра, — Мэй снова залилась слезами.

— Тебе надо поспать, нам нужны силы.

— Не оставляй нас сейчас, слышишь? — Мэй вдруг порывисто схватила девушку за руку, — Не знаю, что бы я делала без тебя!

— Я не оставлю вас, обещаю, — голос Глэдис невольно дрогнул, — И сделаю все, чтобы Боб поправился.

— Так ты думаешь, он может выжить? — даже в темноте Глэдис ощутила горячую надежду, которая вдруг проснулась в женщине.

— Да, может, — медленно сказала девушка, ей не хотелось обнадеживать попусту, но она чувствовала, что сейчас надо сказать именно это — То, что он жив до сих пор — хороший признак.

— Правда? Если он выживет, клянусь, ты станешь мне еще одной дочерью!

— Пока рано говорить об этом, — напомнила Глэдис, — Будет лучше, если ты поспишь.

Мэй послушно улеглась, и, измученная тревогами, вскоре заснула. Глэдис вернулась к больному, и уловила перемену в его состоянии. Он больше не был без сознания. Он спал.

С этой ночи Боб пошел на поправку. Он проспал всю ночь и весь день, и к вечеру, проснувшись, попросил есть. Еще днем Мэй зарезала курицу, и теперь больной смог поесть бульона с овощами и кусочками мяса. После этого он опять уснул. Рана начала заживать. Глэдис в сопровождении Хильды сходила на болото и набрала ликоподиума — болотного мха, и как только рана покрылась коркой, стала присыпать ее сухим мхом, чтобы ускорить заживление и избежать нагноения. Выздоровление шло очень медленно, но верно. Наступил октябрь, зарядили дожди. Джо и Мэй работали в кузнице. Заказов стало меньше, не все решались доверять свои дела мальчишке, но кое-как удавалось сводить концы с концами. Однажды Боб потребовал, чтобы ему помогли добраться до кузницы, и с тех пор стал ходить туда каждый день. Работать он пока не мог, но помогал советами, и само его присутствие придавало значимости работе Джо. "Слава Богу!", — шептала Мэй, — "Слава Богу!" Она горячо молилась каждый вечер и исправно ходила в церковь, что Глэдис, к своему стыду, совсем забросила, занятая больным. Но Мэй смотрела на нее сияющими глазами и все время повторяла: "Что бы мы делали без тебя!", на что девушка отвечала: "Я только отдаю долг". Она и в самом деле была благодарна Мэй за то, что та удержала ее от самоубийства.

Однажды, уже в конце октября, вечером в дверь кто-то постучался. Это оказалась соседка. Женщина была в отчаянии. Муж ремонтировал крышу, которая начала протекать, поскользнулся и, по ее мнению, сломал руку. Она просила Глэдис посмотреть его. Рука оказалась не сломана, хоть и торчала под немыслимым углом. Это был вывих. Лечение заняло пару минут, а благодарные соседи вознаградили лекаря курицей и десятком яиц, что было кстати, потому что за время болезни Боба Мэй зарезала почти всех своих кур. На следующий день в дверь опять постучали. Пришла женщина с другой улицы. У нее заболел ребенок. Глэдис осмотрела его, порекомендовала лечение, и через пару дней малыш пошел на поправку. И снова ей удалось заработать. Мэй и раньше никогда не давала понять, что девушка в тягость семье, но теперь, внося свою лепту в семейный котел, Глэдис окончательно успокоилась. Кроме того, Боб тоже горел желанием как-то отблагодарить ее, и Глэдис попросила его сделать ей хирургические инструменты. Эту просьбу было не так-то просто выполнить — хорошее железо было редкостью и ценилось очень высоко. Как правило, заказчики приходили со своим, излишков практически не было, но для Глэдис Боб нашел железо нужного качества, и Джо под руководством отца сделал небольшой хирургический набор. К Глэдис стали приходить с разными болезнями. Бобу и Джо пришлось сделать дополнительно зубные щипцы и акушерские инструменты.

Не всё удавалось. Однажды пришла девушка и попросила избавить ее от беременности. Глэдис отказалась наотрез. Девушка пошла к какой-то знахарке, а потом умерла от заражения крови. И хоть Глэдис не была виновата в ее смерти, родня несчастной стала смотреть косо. В другой раз пришел йомен, у которого распух и почернел палец на правой руке. Ничтожная ранка начала нарывать, но он слишком долго не обращал на нее внимания. Это была гангрена. Глэдис сказала, что палец придется отнять, но он и слышать об этом не хотел. А через несколько дней пришла его жена и сказала, что у мужа жар. Не ожидая ничего хорошего, Глэдис пошла к больному. Теперь распухла вся кисть. Глэдис мысленно застонала — операция предстояла нешуточная, а опыта у нее не было. Оставить все как есть — значит, обречь больного на медленную и мучительную смерть. Оперировать — она не чувствовала себя компетентной для такой операции. Где Вы, доктор Кросби! Поколебавшись, она все-таки взялась за операцию. С "наркозом" ей снова помог Джо, который так приложил больного деревянным молотком по голове, что девушка даже немного испугалась за его череп. Лекарь старалась изо всех сил. Два пальца пришлось ампутировать, а остальное она просто хорошо почистила. Случилось то, чего она всегда подсознательно боялась. Больной пришел в себя, и начал кричать от боли, его пришлось держать. Если бы она поддалась первому импульсу, она бросила бы скальпель и убежала. Однако, сжав волю в кулак, и огромным усилием уняв дрожь в руках, девушка закончила операцию. Глэдис опасалась болевого шока, но пациент выжил. Она гордилась собой. Неимоверными усилиями ей удалось сохранить почти всю кисть. Жена йомена совала ей какие-то деньги, клялась, что больше пока нет, но потом она непременно заплатит еще, но девушка так устала, что ей было не до проблем фермерши. В каком-то полусне она дала рекомендации, как ухаживать за раной, и ушла. Дома ее стошнило. Девушка подумала, что это от напряжения, кое-как добралась до постели и заснула, не раздеваясь. Утром она в полудреме слышала, как Мэй возмущалась женой йомена, которая заплатила, по мнению женщины, сущие гроши. Другой лекарь взял бы вдвое дороже, да и где его найдешь, другого. Глэдис улыбалась сквозь сон, и вдруг с удивлением почувствовала, что ее опять тошнит.

Йомен явно выздоравливал. Но вместо благодарности, его жена принялась жаловаться всем и везде на то, что ее мужу отрезали два пальца, и работник он теперь никакой, вот черт дернул связаться с девчонкой, которая ничего не смыслит, а лечить берется! Мэй бросалась на защиту каждый раз, когда слышала такое. "Сейчас у него двух пальцев нет!" — кричала она, — "А то мужа бы не было, так с пальцами и похоронила бы!" "Да он и так через пару дней на поправку пошел, и нечего было человека калечить!" — возражали оппоненты. Глэдис сначала расстраивалась, потом только удивлялась человеческой глупости и неблагодарности. Ей было достаточно своих проблем. Тошнота не проходила, но наряду с ней появился зверский аппетит. Как-то утром, подкладывая ей в миску тушеные овощи, Мэй внимательно посмотрела на девушку, и вдруг села напротив. Никого кроме них за столом не осталось. Боб и Джо ушли в кузницу, Хильда и Джен — в сарай к скоту, маленький Дрю деловито мел первый снег во дворе.

— Девочка моя, — по-матерински ласково сказала женщина, — А ведь ты в тягости.

— Нет! Этого не может быть! — горячо возразила Глэдис, хотя и сама давно понимала, что это так.

— Придется смириться, милая! Уж я-то знаю. Ну да ничего. Дети подросли, Боб, хвала небесам и тебе, поправляется. Где четверо, там и пятый. Проживем. Только не вздумай наделать лишнего! — строго предупредила она.

О "лишнем" Глэдис думала постоянно, но все время откладывала возвращение домой: то Боб был еще нездоров, то злополучный йомен, которого она не хотела оставлять в таком состоянии, а теперь… Что делать? Кто знает, как поведет себя во временном коридоре ее изменившееся тело? И в каком состоянии оно материализуется там, в будущем? Она подумывала и о медицинском решении проблемы, но, вспомнив о судьбе своей неудавшейся пациентки, не решилась. Оставалось ждать до родов.

— Кто же отец ребенка? — как-то спросила Мэй, — Может, разыскать его? Мужчины иногда признают своих детей. Как он выглядел?

— Я плохо помню. Помню, что на нем было белое блио и зеленый суконный… одежда без рукавов.

— Зеленый гамбезон? Ну, это мог быть кто угодно, хоть сам сэр Роджер, но он не стал бы делать такого, я уверена. Он все-таки рыцарь. Знаешь что? Говори всем, что его отец умер. Тогда к тебе будут относиться как к вдове. А если отец неизвестен, могут подумать, что ты… нехорошая женщина.

Время текло не торопясь. Пришло Рождество. Мэй с утра хлопотала на кухне, по дому плыли вкусные запахи. Дети украшали дом и двор, как могли. Везде по деревне слышались песни и смех. Утром 25 декабря дети проснулись рано, их веселая возня разбудила Глэдис. Она встала и выглянула из-за занавески. Возле камина были сложены подарки, каждый ребенок получил свой и радовался: Джо степенно поглаживал круглый бок красивого, окованного железом сундучка для вещей, Хильда получила новые башмачки, Джен — теплые чулки очень красивого лазурного цвета, Дрю — раскрашенную деревянную лошадку на колесиках. Мэй щеголяла в новом белоснежном чепце с яркими лентами, Бобу достался крепкий кожаный пояс с металлическими бляхами и удобной кожаной петлей для кошелька.

— А ты что стоишь? — спросила Мэй девушку, — Видишь тот сверток? Это тебе.

В свертке оказался кусок белоснежного тонкого полотна. Глэдис ходила в старой одежде Мэй, своей у нее пока не было. Это был первый кусок полотна, который принадлежал лично ей! Девушка сделала заметку в памяти, чтобы потом сшить что-нибудь с помощью Мэй. Глэдис было немного совестно от того, что она не припасла ничего для своих друзей, но долго предаваться унынию не пришлось, все семейство собралось в церковь, и Глэдис пошла вместе с ними.

Церковь тоже была украшена еловыми ветками и множеством свечей. Снова отец Эндрю пригласил девушку на исповедь, но теперь она была готова и предложила ему придуманную версию своего прошлого. Он задал пару вопросов, но в целом принял ее без видимых сомнений.

Дома Мэй зажгла свечи во всех окошках, на столе их было пять. Накрыли стол к рождественскому обеду. Ради праздника на столе было жареное мясо, овсяная каша плам-порридж, лепешки, душистый сыр, пудинг и вино. Вся семья радостно ужинала, потом пели рождественские песни, потом пошли гулять по деревне. Односельчане весело приветствовали семейство и Глэдис, то там, то тут разворачивались небольшие представления. Дети изображали разные моменты из истории семьи плотника Иосифа. На деревенской площади взрослые представляли пантомиму о святом Георгии и драконе. Везде было весело, время летело незаметно.

Дни после Рождества тоже были окутаны атмосферой праздника. На улицах и на площади пели и танцевали, местный трактирщик выставил большую бочку эля, и угощал всех. Уютно и светло было в домах, на улицах и на душе. Но это было, пожалуй, последнее светлое время для Глэдис в этой деревне.

Неприятности начались сразу после Нового Года. К Глэдис пришла старуха по имени Эби. У нее заболела корова. Девушка пыталась объяснить, что она не умеет лечить коров, но Эби ничего слушать не хотела, только обещала заплатить все больше и больше. Наконец, Глэдис сдалась, не столько ради награды, сколько уступив настойчивости старухи. Девушка решила хотя бы посмотреть, что можно сделать.

Несчастное животное лежало на боку и стонало, как человек. Глэдис ничего не понимала в ветеринарии, только смутно помнила, что у травоядных какой-то сложный желудок. По ее мнению, ничего сделать было нельзя. Кажется, корова съела с сеном что-то острое — гвоздь, или кусок проволоки. Самое гуманное, что можно было сделать — прирезать ее побыстрее. Девушка сказала об этом хозяйке.

— Да ты что, рехнулась?! — закричала Эби, — Она же стельная! Да ты сама ее и испортила!

Глэдис поняла, что спорить бесполезно, и ушла. Но Эби на этом не успокоилась. Конечно, корова сдохла, несмотря на то, что другая знахарка все же взялась ее лечить, а по деревне поползли слухи. Глэдис припомнили все сразу, и даже то, что она почти два месяца не ходила в церковь. Это было явным признаком колдовства.

Однажды к дому кузнеца пришла целая толпа, вооруженная кольями и топорами. Люди требовали отдать им ведьму для расправы. Мэй и дети торопливо забаррикадировали дверь. Тогда раздались угрозы поджечь дом. По счастью, из кузницы прибежали Боб и Джо. Они, конечно, не справились бы с целой толпой, но их крепкие фигуры и решительный вид немного охладили пыл сторонников крутых мер. К тому же Боб напомнил, кто ковал им эти самые топоры, и пригрозил, что уйдет вместе с семьей, а им придется ходить за поковками в Блэкстон, а это дальше и дороже выйдет. Крестьяне немного погудели еще для порядка, и разошлись. Но выходить на улицу Глэдис стало опасно.

— Ничего, — говорила Мэй, — Поворчат и забудут.

Но глаза ее тревожно блестели при этом. Через несколько дней нападению подверглась Хильда. Девочка шла за водой, когда ей встретилась стайка других детей. Сначала ее стали дразнить и оскорблять, а потом кто-то кинул камень, и тут же в нее полетели камни, палки, какие-то овощи — все, что подвернулось под руку обидчикам. Она вернулась домой вся в слезах, покрытая синяками и с рассеченной бровью. Мэй сходила к родителям тех детей, и вернулась мрачная. Видимо, понимания она не нашла. Глэдис приняла решение. Оставаться здесь дольше и подвергать опасности этих славных людей она не могла. Вечером девушка тайком собрала кое-какие пожитки, и ночью, дождавшись, когда все уснут, осторожно встала, прихватила свою одежду и вышла во двор. Теперь уже дверной брус не казался ей таким тяжелым, как раньше — в повседневной жизни ей встречались предметы и тяжелее. Она наскоро набросила верхнюю одежду и, с трудом справившись с засовом на воротах, вышла на улицу. Луна была на ущербе, но кое-что можно было смутно разобрать. Она решила дойти до площади, а там отправиться, куда потянет, наудачу. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как ее окликнули:

— Глэдис! Ты куда?

К счастью, это была Хильда, а не Мэй. Наверное, не могла уснуть после побоев, бедняжка.

— Хильда, возвращайся в дом. На улице холодно.

— Ты уходишь совсем, да? Не уходи, пожалуйста! Это ничего, что они меня сегодня побили, меня и раньше дразнили, правда! Я же с ними никогда не играла, всегда помогала маме по дому! Не уходи! Пойдем домой!

Глэдис обняла девочку.

— Мне пора, Хильда. Я не могу остаться. Если с кем-то из вас случится что-то плохое, я сама себя не прощу. Прости. И передай маме, что я никогда не забуду, что сделали для меня вы все, и ты тоже! Прощай.

Поцеловав Хильду на прощание, Глэдис ушла, оставив девочку стоящей среди улицы.

Девушка никогда не думала, что идти зимней ночью через лес так страшно. В ее времени дикие животные старались не встречаться с человеком, а здесь она слышала отдаленный волчий вой, и почему-то чувствовала: эти звери здесь хозяева. Наверное, потому дорога и была такой безлюдной. То там, то здесь что-то похрустывало, заставляя ее испуганно шарахаться. Она шла всю ночь, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть. К счастью, ничего с ней не приключилось, и уже после того, как совсем рассвело, она почувствовала запах дыма. Еще через некоторое время впереди показалась деревня.

Домики с заснеженными крышами и дымками над трубами выглядели очень уютно. Но в самой деревне все оказалось не так идиллично. Она стучалась то в один дом, то в другой, просясь хотя бы погреться, но везде ей отвечали, что у них самих места мало. Тогда она начала спрашивать, нет ли в деревне больных. Ей сразу назвали несколько домов, где кто-то болел. В одном доме был больной старик. У него было, видимо, слабое сердце, и высокое давление. Глэдис порекомендовала сладкое питье, тепло к ногам, и сделала кровопускание. Старику стало легче. Его дочь, сурового вида женщина, дала девушке два пенни, и в ответ на ее просьбу о жилье подсказала, кто мог бы ее приютить. Хозяйка указанного дома, хоть и без восторга, согласилась пустить девушку на постой до весны, но предупредила, что за стол и крышу над головой она должна будет платить два шиллинга в неделю. Глэдис пришлось согласиться. Она начала откладывать деньги еще до Рождества так, на всякий случай. Подсчитав свои сбережения, она заплатила за две недели вперед. До конца дня она обошла еще двоих больных. Случаи были не очень тяжелые, и ее лечение помогло почти сразу. Она снова немного заработала. Девушка повеселела, но к вечеру она буквально валилась с ног от усталости. Эту ночь она спала очень крепко.

Снова потянулись дни, похожие один на другой. С утра до вечера Глэдис обходила больных, иногда ей подсказывали, где есть еще пациенты. Зарабатывала она немного, но кое-что удалось отложить, и когда пришло время платить за жилье, нужная сумма у девушки нашлась. Хозяйка порой просила ее что-то сделать по хозяйству, и Глэдис снова и снова вспоминала добрым словом Мэй и ее семейство, где многому научилась. Хозяйке девушка сказала, что осталась вдовой и вынуждена зарабатывать на жизнь ремеслом лекаря, чтобы прокормить себя и будущего ребенка. Женщина относилась к ней далеко не так тепло, как Мэй, но предложенную историю встретила с пониманием. Глэдис старалась уделять должное внимание и церкви, памятуя о том, какие последствия может повлечь небрежность в этом вопросе, и ее репутация укрепилась.

Беременность протекала нормально, и Глэдис подумывала уже о родах. Но снова вмешался случай. Была примерно середина февраля. Глэдис шла от одного больного к другому. Проходя по улице, она услышала сзади скрип телеги, и посторонилась, давая дорогу. Телега уже почти обогнала ее, девушка повернула голову, глянула на седока и прямо-таки уперлась взглядом в ненавидящие глаза Эби. Телега проехала мимо, понукания возницы слышались уже в конце улицы, а Эби, извернувшись невероятным образом, все обжигала девушку злобой даже издали. Домой Глэдис вернулась в этот день с неприятным предчувствием.

Слухи поползли по деревне уже на следующий день. А через несколько дней двое пациентов отказались от услуг Глэдис. Девушка опасалась, что если так пойдет дальше, то ей нечем станет платить за жилье. Хорошо, что она недавно внесла плату до конца февраля. Теперь, когда она проходила по деревне, женщины шептались у нее за спиной. Это было знакомо. Ей очень не хотелось уходить именно сейчас. Небо хмурилось, мороз сменялся оттепелью все чаще. Снег стал рыхлым и вязким. Даже обходить пациентов стало трудно. Но угроза витала в воздухе. Хозяйка дома не раз намекала, что март — это уже весна. С трудом Глэдис удалось уговорить ее подождать, пока не подсохнет дорога. Но однажды ночью женщина растолкала ее. Прибежал мальчик, сын одной из пациенток, и сказал, что на площади собирается народ с факелами, вооруженный кто чем, и все говорят о ведьме. Насколько можно было понять, всех взбудоражил один из йоменов, к которому недавно приехала погостить родственница, порассказавшая немало интересного. Нетрудно было догадаться, кто это. Наверняка Эби не ограничилась одними фактами, и ее россказни обросли массой красочных подробностей. Глэдис вскочила и быстро собрала свои невеликие пожитки. Хозяйка дала немного еды на дорогу, но попрощались они сдержанно. Женщина явно боялась за себя и свою семью.

И снова бегство. От дома, в котором жила Глэдис, вела только одна дорога, выходившая за пределы деревни. В противоположном конце улицы была площадь, с которой доносился гомон толпы, мелькали огни. Глэдис пошла, куда глаза глядят, стараясь придерживаться дороги. Это было непросто, потому что снег подтаял, и черные проталины сливались с ночной темнотой. Вязкая подмерзшая грязь налипала на башмаки, и они казались пудовыми. Молодая женщина шла уже несколько часов, когда вдруг поняла, что за ней погоня. Сзади доносился шум многих голосов, который не стихал, а наоборот, приближался. Она постаралась прибавить шагу, но и так уже выбивалась из сил. Она остановилась возле большого камня, на котором были высечены какие-то знаки, и, опираясь на него, перевела дух. Теперь шум был слышен отчетливо. Глэдис снова охватил ужас. Конечно, скорее всего, они ее убьют, и она окажется дома, но как! Отдать себя добровольно на растерзание разъяренной толпе? Она не хотела такой смерти. С трудом оттолкнувшись от камня, она двинулась дальше, сама не представляя, куда.

Глава 4. Сэр Джейкоб

В сереющем свете наступающего утра проступили обочины. Становилось светлее. Начинался хмурый день, дул сильный, но не холодный ветер. У Глэдис теплилась надежда, что скоро дорога начнет подтаивать, идти станет совсем трудно, и крестьяне повернут назад. Взрыв криков сзади показал, что преследователи настроены решительно, и, наверное, они увидели ее следы на дороге. Сил у нее почти не было. Хотелось лечь на обочину, накрыться плащом, и будь что будет. Но она упрямо продолжала двигаться вперед, даже не замечая, что лес кончился, и по обе стороны от дороги потянулись открытые пространства — луга, или поля. Теперь она была как на ладони. Радостный крик сзади возвестил о том, что ее заметили. Обернувшись, она увидела, как из-за леса вываливает толпа, человек двадцать. Мелькали колья и вилы, часть факелов они потушили, но некоторые еще горели. Близость цели придала сил преследователям, и погоня закончилась скоро. Ее окружили со всех сторон. Ни одного сочувствующего взгляда — искаженные злобой лица и сжатые кулаки. Женщины дергали за одежду, мужчины пока только выкрикивали оскорбления.

— Попалась, ведьма! — выкрикнул невзрачный человечек, и толпа отозвалась угрожающим ревом.

— Я не ведьма, разве я причинила кому-то зло? Люди, я только лечила ваших родных, вспомните! — Глэдис сама понимала, что это вряд ли подействует на них, но ей показалось, что крики как-то стали потише.

— А моя корова? — вперед протиснулась Эби, — Это ты отравила мою корову! Ох, если б вы только видели ее, кормилицу мою! — запричитала Эби, — Лежит, бедная, живот распух, и черная кровь течет изо рта! Это все она!

— Я даже не трогала твою корову, Эби! Я в первый раз в жизни увидела ее, когда она уже была больна! Побойся Бога!

— Ах, ты еще и Бога вспомнила! — разъярился краснолицый бородатый йомен.

— Я же христианка, как и вы! Я ходила в церковь вместе с вами! — сделала она жалкую попытку, но только ухудшила положение.

— Ах ты, дрянь! — завопили из толпы, — Ты и церковью готова прикрыться! Что вы стоите, бейте ее, ребята!

— Постойте, мой ребенок ни в чем не виноват! — отчаянно крикнула девушка, — Если вы убьете меня, вы убьете и его!

— Подлая ведьма! — зашипела какая-то женщина, — Кого ты можешь породить? Только такую же, как ты!

— А мы сейчас посмотрим, — ухмыляясь, сказал здоровенный детина, поигрывая огромным ножом, — Если у нее там девка, значит, она собиралась породить такую же ведьму, и ее надо сжечь живьем, а если мальчишка — то оставим ее в покое! — толпа отозвалась криками одобрения и смешками.

— Люди, одумайтесь! — почти прошептала она, помертвевшими губами, — Я же не выживу после такого!

— Ну и подыхай, ведьма! — плюнула ей в лицо Эби. К Глэдис потянулись руки со всех сторон, схватили за одежду и за волосы. Она скорчилась, прикрывая живот, и закричала не своим голосом:

— На помощь!!! Помоги-и-ите!!!

Молодая женщина ни на что не надеялась, но это было последнее, что она могла сделать. И вдруг…

— Эй вы, сброд, прочь с дороги!

Увлеченные расправой, крестьяне не заметили группы всадников, которые подъехали с той же стороны, с которой пришли и они сами. Это был отряд из десятка рыцарей, судя по добротной одежде и легким походным доспехам.

— Кто вы такие и что здесь делаете? — властно обратился к йоменам один из них.

— Мы честные йомены из Сэнда, Ваша милость, — с поклоном ответил краснолицый, — А я старший, меня зовут Бен, по прозвищу Карнаухий. Ведьма объявилась в наших краях, вот мы ее и судим.

— Из Сэнда?! — рыкнул рыцарь, — Это же на земле сэра Роджера Блэкстона! А как вы посмели судить кого-то на земле сэра Джейкоба Лоувэлли?

Крестьяне притихли. "Я же вам кричал про межу, а вы не послушали", — прошептал кто-то.

— Вы что ослепли, не видели пограничного знака?! — громыхал рыцарь, — А ну, пошли прочь отсюда, пока я не велел вас всех высечь!

— Простите нас, сэр рыцарь, — закланялся еще больше покрасневший краснолицый, — Мы уйдем, сейчас же уйдем… Хватайте ведьму, ребята и пошли отсюда.

У Глэдис появилась хрупкая надежда:

— Прошу Вас, сэр рыцарь, не отдавайте меня им! Я не виновата, они… — Чья-то ладонь зажала ей рот, но ее уже услышали. Рыцарь, который вел переговоры, обернулся к другому рыцарю, который был одет богаче всех и держался чуть поодаль, не проявляя видимого интереса к происходящему.

— По-моему, это совсем не похоже на суд, — лениво сказал тот, — Вы же хотели разорвать ее на части, или мне показалось? В любом случае, на моей земле вершу суд только я! Отпустите эту женщину, я сам решу ее судьбу!

Крестьяне медлили. Им совсем не хотелось расставаться с добычей, а столкновение было невыгодно обеим сторонам. Йоменов было больше, но для десятка хорошо вооруженных конных рыцарей они не были серьезными противниками. Будучи вассалами другого лорда, йомены могли не подчиниться, и нападение на них могло означать ссору с соседом. Но с другой стороны, они нарушили границу чужих владений, что само по себе заслуживало наказания. Ситуация походила на весы с качающимися чашами. Обе группы стояли лицом к лицу. Повисла напряженная пауза. Наконец, Глэдис почувствовала, что державшие ее руки медленно разжались.

— В чем вы ее обвиняете? — спросил тот же рыцарь.

— Отравила корову! Сглазила девушку! Искалечила человека! — посыпались обвинения.

— Молчать! А ты что скажешь? — обратился он к Глэдис, — Кто ты такая? Откуда?

Глэдис очень устала, и еле держалась на ногах, но страх придавал ей сил.

— Я сирота, Ваша Милость, — начала она историю, которую придумала раньше, — Воспитывалась в монастыре, где меня обучили медицине. Я зарабатываю на жизнь тем, что лечу людей. Я никому не причинила вреда! Я отказалась лечить корову этой женщины, а меня обвинили в том, что несчастное животное сдохло!

— Неправда! Ты сама ее отравила, потому и отказалась лечить… — высунулась вперед Эби.

— Заткнись! — прикрикнул на нее первый рыцарь, — А то отведаешь плети. Как ты смеешь вмешиваться в суд рыцаря!

— А что с искалеченным человеком? — все так же лениво спросил сюзерен.

— Мне пришлось отнять два пальца, чтобы остановить гангрену, но я сохранила ему кисть. Если бы он позволил мне начать лечение раньше, я бы смогла сохранить больше! — история, которая, как ей казалось, уже была забыта, теперь снова взволновала девушку, и у нее даже голос окреп. Лицо собеседника было закрыто шлемом, но он заметно оживился.

— Я встречался с чем-то подобным, когда воевал. Это смелый шаг, но он бывает необходим… А эти скоты, конечно, не оценили?

— Вы бы полегче, сэр рыцарь… — начал было детина с ножом, но один из рыцарей угрожающе двинулся к нему, и парень притих.

— На моей земле тебе следует вести себя скромнее, — высокомерно проговорил лорд, — я вправе приказать бросить тебя в подвал моего замка, и потребовать выкуп у твоего сюзерена. Не думаю, что он будет доволен. Но сначала я разберусь с этим делом. А знаете ли вы тех, кого она вылечила?

Сначала царила тишина, только свистел в поле весенний ветер. Глэдис даже забеспокоилась, что никто ничего не вспомнит, но…

— Моего ребенка вылечила от ушных болей, — неохотно сказала одна из женщин.

— Мне вырвала больной зуб! Уж как я с ним намучился… У моей жены принимала роды! И старого Билла лечила от колик в животе! — примеры посыпались, как из рога изобилия, теперь уже их было трудно остановить. Крестьяне как будто очнулись. Некоторые поглядывали на девушку чуть ли не виновато, а какая-то женщина сердито шикнула на Эби, когда та попыталась снова вылезти с какими-то обвинениями:

— Помолчи уж, и так из-за тебя стыда теперь не оберешься. И ведь все знают твой дурной язык!

— Довольно! — поднял руку лорд. Крестьяне затихли.

— Я понял, что эта женщина принесла больше пользы, чем вреда. Я считаю ее невиновной, и забираю с собой. А вам приказываю немедленно убраться с моей земли.

Крестьяне не стали больше спорить, и потянулись в обратный путь, рассуждая о том, что был свой лекарь в деревне, а теперь придется больных возить за пять миль, к знахарке.

— Клянусь небом, они пришлют еще к Вам посольство, мистрис, — весело сказал главный рыцарь, которого все называли сэром Джейкобом, — и попросят вернуться.

— Ни за что, — прошептала Глэдис, оседая прямо в снежно-водяную кашу. Страх, который поддерживал ее последние несколько часов, истаял, и силы совсем испарились.

Ее перенесли на относительно сухое место на обочине, постелив два, или три плаща, уложили. Двигаться дальше она не могла, и сэр Джейкоб послал оруженосца в деревню за повозкой.

Замок Лоувелли стоял на естественной возвышенности, и даже издали производил впечатление чего-то тяжелого и массивного. Холм был окружен рвом с водой, через который к воротам вел подъемный мост. На ночь его поднимали и закрывали им ворота. Толстые внешние стены высотой футов пятьдесят образовывали периметр в форме шестигранника, в каждом углу которого располагалась круглая башня, как бы "утопленная" в стену наполовину. Более высокие башни чередовались с более низкими, что обеспечивало лучшую зону обстрела в случае нападения. Низкие башни были примерно на восемь футов выше стены, высокие — на все двенадцать. Вход защищали ворота, набранные из двух слоев толстых дубовых досок и окованные снаружи медью. По бокам от ворот помещались привратные башни, соединенные сверху галереей с бойницами, на которой во время осады могли располагаться лучники. За воротами начинался небольшой двор, кольцеобразно опоясывающий замок вдоль второй, внутренней стены, которая была устроена почти так же, как внешняя, и тоже имела свой ров, но меньший, чем внешний. В кольцеобразном дворе помещались мастерские — кузница, две пекарни, кухня и столовая для рабочих, трудились шорники, гончары, плотники, здесь же жили их семьи, женщины занимались ткачеством и вышивкой.

За внутренней стеной начиналось жилое пространство. С обеих сторон от входа во двор располагались разные служебные помещения: справа — конюшня, сараи для домашней живности, большая кухня, обслуживающая замок; слева — мастерская оружейника, псарня, домик для слуг, сарай для дров, еще одна пекарня и при ней — мельница. В центре этого пространства высился квадратный донжон — главная башня, высотой в шестьдесят футов. Тоже массивный, как и стены, с маленькими окошками, он напоминал подозрительного и мрачного человека, который на всех смотрит, прищурившись. Вход в него располагался на уровне 15 футов от земли. К нему вела деревянная лестница с перилами, сделанная добротно, но с таким расчетом, чтобы ее можно было быстро обрушить. Рядом с донжоном располагалось более веселого вида жилое крыло, которое соединялось с ним крытой деревянной галереей примерно на высоте входа в башню. Это был каменный трехэтажный домик, с фигурными рамами, и цветными витражами, выкрашенный в красивый голубой цвет. На первом этаже в нем располагалась часовня. Стены домика были более тонкими, чем в донжоне. Вокруг жилого крыла был разбит сад, примыкавший вплотную к стене с одной стороны. Он был не очень большой — всего несколько плодовых деревьев и кустов, грядки для овощей и зелени, зато в нем нашлось место и для цветника, который, наверное, был очень мил в конце весны — начале лета, но пока выглядел как-то грустно. Раньше здесь жили кроме сэра Джейкоба, его родители, брат и две сестры. Этим и объяснялось наличие жилого крыла и сада с цветником, сам хозяин был неприхотлив, и, наверное, обошелся бы одним донжоном. Но теперь он остался здесь один — отец умер от какой-то болезни, мать ушла в монастырь, брат погиб на турнире, сестры вышли замуж и жили в замках мужей, иногда посещая родное гнездо и навещая одинокого брата.

Глэдис поместили в жилом крыле, в небольшой комнате рядом с часовней на первом этаже. Сэр Джейкоб был не женат, детей у него тоже не было, поэтому многие помещения пустовали. Комната была удобная, правда, немного холодная. В ней было два застекленных окна, выходивших в сад, большой камин между ними, подле него располагалась длинная лавка и лежал мягкий ковер. Справа от входа, изголовьем к стене, стояла широкая кровать с темно-синим балдахином. Если не считать металлической стойки, на которую можно было повесить одежду, готовясь ко сну, и пары канделябров, то в комнате больше не было ничего, но девушку устраивало и это.

Первые дни она только спала. Еду ей приносили в комнату. Она даже не понимала, вкусно, или нет, то, что она ест. Усталость и страх обессилили ее. Оставаться одна она боялась, и сэр Джейкоб распорядился, чтобы с ней в комнате ночевала Мэг — женщина лет сорока с небольшим. Глэдис все гадала, что заставило рыцаря так заботиться о ней, но вскоре получила ключ к разгадке.

Как-то вечером, через несколько дней после ее поселения в замке, хозяин зашел к ней. После приветственных слов и непременных вопросов о здоровье он перешел к главному, и по его тону она поняла, что вопросы копились у него давно, но он не хотел беспокоить гостью до того, как она отдохнет. Сначала он расспрашивал ее о жизни в монастыре, и Глэдис, как могла, выкручивалась. Но потом он сменил тему, и завел разговор о ней самой, о том, что заставило ее наставников обучать ее медицине, и, собственно, о медицине, и молодая женщина обрела почву под ногами.

Сэр Джейкоб был очень любознателен и начитан для рыцаря. Он читал сочинения Галена, Роджера Бэкона, Парацельса. Они интересовали его, как с философской, так и с естественнонаучной точки зрения. Он был скорее ученым, чем воином, и ценил в людях прежде всего то, что позже назвали образованием.

Рыцарь хотел выяснить, что гостья знает о разных процессах, происходящих в человеческом теле. Ее познания в анатомии и физиологии привели его в восторг, хотя некоторые факты он воспринял с недоверием. Например, идею о клеточном строении организма он принял сразу, но решительно воспротивился тому, что клетки тоже живые. Он упорно доказывал, что этого быть не может, по его мнению, они должны быть похожи на мертвые камни, из которых строят дом, и подобно тому, как жилым этот дом делает присутствие людей, так и в теле есть жизнь благодаря душе. А если бы клетки были живыми, то давно расползлись бы кто куда.

Разговор затянулся заполночь. Мэг давно дремала, на своем соломенном матрасе, но оба — и гостья, и хозяин, остались очень довольны вечером. Глэдис почувствовала некоторое облегчение: после пережитого она боялась даже вспоминать о своей профессии, иногда девушке казалось, что она никогда больше не подойдет к больному, по крайней мере, не здесь. Теперь же искренний интерес сэра Джейкоба, ее собственный рассказ о том, что когда-то заставило ее поступить в университет, оживили в ней и прежнюю любовь к медицине, но практиковать она еще опасалась. Зато исправно ходила в церковь, что с одобрением воспринял замковый капеллан, отец Джозеф.

Беседы с хозяином замка стали ежевечерними, теперь они касались не только медицины, но и других тем — мироздания, биологии, того, что в этом времени считалось алхимией, философии. Глэдис как-то незаметно узнавала многое и о самом хозяине замка, осторожно рассказывала о себе, то, что не противоречило легенде. Такое времяпрепровождение нравилось им обоим и заметно скрашивало вечера. Но однажды рыцарь пришел утром. Молодая женщина только-только успела встать и умыться.

— Прошу извинить меня за ранний визит, Глэдис, — сказал он с поклоном, — Но, кажется, дело не терпит отлагательства. Возможно, Вы еще недостаточно окрепли после пережитых Вами волнений, но, тем не менее, я прошу Вас применить Ваше искусство лекаря. Один из моих слуг тяжело болен. Я знал этого егеря с малых лет. Сколько я себя помню, он служил моему отцу, даже спас ему жизнь как-то на охоте, лишившись при этом глаза. К сожалению, я узнал о его болезни слишком поздно… И, тем не менее, позволю себе просить Вас помочь ему.

У Глэдис по спине побежали ледяные мурашки. Если случай безнадежный, и больной умрет, это может означать новые гонения.

— Он так плох? — спросила она, и голос невольно дрогнул.

— Его жена уверена, что он умирает. Они уже пытались лечить его, но ничего не помогает. Послушайте, Глэдис! — кажется, на этот раз сэру Джейкобу изменила его флегматичность, — Я помню, что Вы пережили! Вам нечего бояться! Осмотрите его, и, если есть хоть капля надежды, помогите ему! Вы будете под моей защитой при любом исходе дела, никто не посмеет Вас ни в чем обвинить!

Молодая женщина все еще колебалась. Беременность перевалила за седьмой месяц. Новые осложнения были некстати, к тому же неизвестно, что ждет ее у больного… Но отказать человеку, который спас ей жизнь, и с которым уже возникла дружба, она не могла.

— Во дворе ждет запряженная повозка, — решительно сказал сэр Джейкоб, и вышел. Оставалось только надеть плащ, взять узелок с инструментами и выйти вслед за ним.

Больной жил в Строберри Хилл, деревне, находившейся неподалеку. Его звали Катберт. Положение в самом деле было не из легких. Жар, затрудненное дыхание, отрешенный взгляд единственного глаза — все говорило о запущенной болезни. Его жена, хрупкая молчаливая женщина, только тихо плакала. Глэдис осмотрела его, послушала хрипы в груди, и поставила диагноз.

— У Вашего мужа воспаление легких, — сказала она женщине, — Я ничего не могу обещать, но мы попробуем его спасти.

И снова увидела в глазах женщины ту же безумную надежду, что и раньше во взгляде Мэй. Но теперь это зрелище заставило ее поежиться — ей уже пришлось убедиться, что слишком горячая вера становится иногда бомбой замедленного действия. Порекомендовав пока давать через каждый час, попеременно, то отвар из ивовой коры и ромашки, то теплое молоко с коровьим маслом и медом, и ставить на грудь и на голову компрессы из полотна, смоченного раствором уксуса, Глэдис вышла во двор.

— Он очень плох, но мне нужно в замок, а потом — снова сюда, — сказала она сэру Джейкобу.

В замке она потребовала, чтобы ее проводили в кладовые, и перерыла множество бочек, мешков и ящиков, пока не собрала то, зачем пришла — ком серой плесени.

— И что, это Вам понадобится? — брезгливо поинтересовался сэр Джейкоб, глядя на ее добычу, — Право, это, в самом деле, похоже на какое-то зелье!

Молодая женщина потребовала поставить в ее комнате стол, принести жаровню с углями и некоторую посуду. Отец Джозеф только крестился и качал головой, наблюдая за ее манипуляциями, но не вмешивался. Сделать водную вытяжку из плесени было не очень сложно, смущало только то, что невозможно было проверить результат. Пришлось положиться на удачу. Вернулась она к больному только поздно вечером. По крайней мере, его состояние не ухудшилось. Вместе с женой Катберта, которую звали Лин, Глэдис поставила ему горчичник на грудь, и дала чашку вытяжки из плесени, остальное лекарство она оставила Лин, велев давать больному на следующий день с утра, по чашке четыре раза в день, продолжая процедуры. В замок молодая женщина вернулась уже далеко заполночь, и уснула, едва успев раздеться и улечься в кровать.

Проснувшись утром, Глэдис ощутила смутное беспокойство. Полежав еще немного, она вспомнила события вчерашнего дня. Дверь открылась, и вошла Мэг с кувшином воды для умывания.

— Есть ли какие-нибудь новости, Мэг, — спросила молодая женщина, заранее боясь услышать ответ, что вот, мол, из деревни прислали сказать, что больной умер.

— Да что тут может случиться, миледи, — флегматично пожала плечами Мэг, — Вот, Джейн и Кэт поругались на кухне из-за одного стрелка… А больше ничего…

Глэдис облегченно вздохнула и принялась за утренние процедуры и завтрак. После завтрака она снова отправилась в кладовые за плесенью, заслужив неодобрительный взгляд сторожа.

Приготовив новую порцию вытяжки, она снова поехала в деревню, благо, сэр Джейкоб распорядился всегда держать повозку наготове для лекаря. Лин встретила ее во дворе. По сияющим глазам женщины Глэдис поняла, что, видимо, есть перемены к лучшему. И правда, больной спокойно спал. Жар уменьшился. Молодая женщина снова оставила лекарство и уехала.

По прошествии двух дней, температура спала. Глэдис рискнула поставить банки. А еще через несколько дней такой терапии стало ясно, что Катберт начал выздоравливать. То ли от природы сильный организм справился с болезнью, то ли не знавшее антибиотиков тело хорошо отреагировало на них, то ли просто повезло.

Глэдис склонялась скорее, к последнему. Ведь могло случиться все, что угодно — она могла неправильно выбрать грибки, у больного могла быть врожденная непереносимость пенициллина, или просто болезнь могла зайти слишком далеко… Молодая женщина даже думать не хотела, как все повернулось бы в этом случае. Как бы там ни было, егерь явно ожил. Он еще натужно кашлял, но уже охотно разговаривал с лекарем, и даже пытался шутить.

Конечно, об этом стало известно и в замке. Сэр Джейкоб передал ей через Мэг приглашение отныне делить с ним трапезу в парадном зале. Глэдис оценила это. В мире, где очень много значило происхождение, это было знаком серьезного признания ее заслуг. Начиная с того времени, она снова вернулась к медицинской практике. Теперь это было не так рискованно — защитой служили стены замка и имя его владельца.

А через полтора месяца у нее родился крепенький мальчик. Из деревни привезли самую лучшую повитуху. Сначала, правда, возникла некоторая заминка. Глэдис, несмотря на боли, не позволяла ей прикоснуться к себе, требуя, чтобы та вымыла руки. Напрасно женщина уверяла, что мыла руки вот только этим утром, строптивая роженица была непреклонна. Бедная Мэг металась от одной к другой, пытаясь убедить одну в том, что повитуха очень опытная, и у нее выживает каждый второй ребенок, не меньше! Другую она уговаривала, приводя в пример самые разные причуды рожениц. И наконец, конфликт был улажен — повитуха, не переставая недовольно ворчать, вымыла руки, и была допущена к процессу родов. Впрочем, все прошло гладко, заплатили ей щедро (об этом позаботился сэр Джейкоб), и женщина осталась вполне довольна.

Глэдис смотрела на сына, и ее переполняла тихая радость. Он казался ей самым красивым и самым чудесным существом на земле.

— Как Вы его назовете, миледи, — спросила как-то Мэг.

Малыш лежал в колыбельке, похожей на лодочку, укрытый одеяльцем из овечьей шкуры, и молодой женщине почему-то пришел на ум миф об аргонавтах.

— Джейсон, — сказала она неожиданно для себя, — Его будут звать Джейсон.

— Назвали бы Вы его как-нибудь иначе, — с сомнением сказала Мэг, — Ну, там, Бертольдом, или Бертраном, как какого-нибудь рыцаря, или, скажем, Артуром, или Ричардом, как короля… А Джейсон — что это за имя!

— Нет, пусть его зовут, как великого путешественника и воина, — улыбаясь, сказала Глэдис. Так мальчика и окрестили в замковой часовне.

Дни текли, похожие один на другой. Дел у Глэдис было много. Заботы о Джее занимали большую часть дня, помощь Мэг была просто неоценима, но в основном ребенком занималась мать. Не признавая кормилиц, она кормила его сама, неизменно вызывая неудовольствие Мэг. "Вам надо беречь здоровье, мистрис", — ворчала та, — "Виданое ли дело — леди сама кормит! Вы потеряете свою красоту!" Но Глэдис только отмахивалась. Ей нравилось в сынишке все — как он ест, деловито причмокивая, хмуря крошечные белесые бровки, как доверчиво посапывает, засыпая, этот теплый мягкий комочек. Он стал целым миром для нее. Отрываться от него, даже ненадолго, было выше ее сил.

И все же она по-прежнему практиковала. Больших трудов стоило убедить отца Джозефа, что никакого колдовства в ее ремесле нет. Священник смирился далеко не сразу, и не со всем в ее деятельности, но Глэдис не жалела, что потратила на него время.

Болезни, с которыми к ней приходили, были разнообразными — от разных ран и ожогов до инфекций. Приходилось лечить всех. Она вспомнила даже то, чему не уделяла особого внимания в университете, например, фитотерапию и массаж, не говоря уже о фармакологии. Ингредиенты для лекарств ей поставляли бродячие торговцы, которые порой забредали в замок. В их ящиках находилось масса всякой всячины — от ароматических масел до тканей и ювелирных украшений. Среди шарлатанских "чудодейственных" средств, которые они предлагали, Глэдис иногда находила настоящие перлы — кашалотовый воск, мускус, струю бобра, нутряной медвежий жир, живицу растений из далеких стран, растертый корень жень-шеня. Кроме того, когда кто-то из мастеров собирался в крупный город, чтобы продать там на базаре свои изделия, молодая женщина всегда давала список того, что нужно спросить у аптекаря. Как правило, ее поручения выполнялись, так как все понимали, что с каждым может случиться какая-то болезнь.

Лекарства ей приходилось готовить самой, но она справлялась, даже смогла освоить получение средств для наркоза в полевых условиях, ведь особенно много пришлось заниматься хирургией. Травмы встречались часто. Теперь Глэдис оперировала более смело, и все так же жалела, что не изучала работу доктора Кросби так подробно, как следовало. На полостные операции она решалась редко, только в крайнем случае, когда другого выхода не было, потому что на результате сильно сказывалось отсутствие полноценной асептики. Она очень старалась — заставляла поддерживать чистоту в операционной, не пускала туда никого в верхней одежде, сама переодевалась в чистое, входя в помещение, кипятила все что можно и как можно чаще. Но от главного неудобства деваться было некуда: оперировать приходилось голыми руками — не было подходящих материалов, чтобы сделать хирургические перчатки, которые можно легко стерилизовать, поэтому часто приходилось иметь дело с гнойными осложнениями после операций. И все же, как она могла судить по рассказам о деятельности других медиков, ее результаты были совсем не плохи. Сэр Джейкоб велел построить небольшой домик между внешней и внутренней стенами для того, чтобы Глэдис могла спокойно принимать больных, и отец Джозеф, поупиравшись, все же освятил его. В нем был камин, помещение вроде кухни, чтобы готовить лекарства, комната с операционным столом и маленькая кладовка, которую девушка приспособила под кабинет. Все это по приказу лорда тщательно убирали.

День, с которого начался новый виток истории Глэдис, был таким же, как все. С утра она, покормив Джея, вышла к воротам, чтобы осмотреть новых пациентов, потом принимала их в своем домике. После обеда она вышла с малышом на руках в сад на прогулку. Вдруг с верха донжона раздался резкий звук трубы. Молодая женщина подняла голову. Башенный сторож вскинул вверх и опустил сигнальный флаг. Это означало, что к воротам приближается всадник. Трое солдат побежали к подъемному мосту, чтобы встретить гостя, и вскоре он показался — усталый гонец в запыленной одежде прошел через двор в сопровождении стражи и скрылся в жилом крыле. Глэдис очень хотелось узнать, какие вести привез этот всадник, но она знала, что пока он не поговорит с хозяином замка, никто ничего не расскажет. Может, Мэг удастся что-то узнать через слуг? Но и Мэг только пожимала плечами и помалкивала.

Вечером, как всегда, пришел сэр Джейкоб. После недолгого разговора Глэдис решилась, наконец, задать интересовавшие ее вопросы.

— Ах, это… — устало произнес лорд, — Письмо от моего кузена Нэда из Лондона. Снова зовет ко двору. Но я так понимаю, что ему просто не с кем поговорить по душам. Мы так играли, когда он был ребенком, а мне поручали присмотреть за ним. Бывало, обведем вокруг пальца охрану, отстанем от охоты, найдем какое-нибудь укромное место, и лежим под деревом, глядя сквозь листву… Разговариваем… Он представлял себя английским королем, я — французским, или испанским, и мы вели переговоры от лица наших стран. Иногда мы даже объявляли друг другу войну, вскакивали и устраивали поединок. В шутку, конечно… Теперь ему, наверное, тоже хочется чего-то подобного. Он пишет, что хотел бы что-то обсудить, как в старые добрые времена. По правде сказать, терпеть не могу его двор. Хорошо, что он не приказывает прямо…

— Но разве он — Ваш сюзерен? — воскликнула пораженная Глэдис, — Как он может Вам приказать?

Сэр Джейкоб с удивлением посмотрел на нее.

— Король вправе приказать любому рыцарю! И если бы он приказал, я бы, безусловно, подчинился. Но он не приказывает, а только намекает. Кажется, он задумал на этот раз что-то грандиозное!

— Король — Ваш кузен?

— Ну да! Моя мать была из рода Плантагенетов, так что я троюродный брат нынешнего короля Эдуарда. Можно сказать, мы росли вместе.

После этого они снова болтали о разных отвлеченных вещах, и больше не возвращались к этой теме. Но этот разговор не давал Глэдис покоя. Она никак не могла уснуть, и сама удивлялась этому. Что-то важное сказал сегодня ее владетельный друг, но что? Наконец, молодая женщина забылась зыбким и беспокойным сном. Проснулась она резко, как от толчка, и села в постели. Ночь и тишина. Горит всего одна свеча. Накинув кот, Глэдис осторожно обошла спящую возле ее кровати Мэг и подошла к ребенку. Он тоже спал. Улыбаясь, она смотрела на маленького человечка, и мысли ее текли немного сонно и нежно. Казалось, на всей земле и вокруг был мир и покой. Мир и покой… Она как будто снова проснулась. Какой сейчас год?! Двадцать шестой! "Кузен Нэд" задумал что-то грандиозное! Эдуард II, как она помнила, не очень любил авантюры, а вот его сын, который, примерно, через год взойдет на престол, действительно способен на нечто грандиозное. А что может задумать амбициозный, молодой король!? Ну конечно. Через семь лет начнется война, которую потом назовут столетней! Глэдис никогда не была особенно сильна в истории, но леденящие кровь рассказы о зверствах солдат с обеих сторон, которые читал учитель в школе, поневоле запомнились ей. А бунты крестьян, а эпидемии, голод… Что может грозить ей самой — не важно. Но Джей! Он же не вернется с ней в будущее. Ему придется жить в этом времени со всеми его опасностями. Время ещё есть. Значит, король хочет обсудить планы с сэром Джейкобом, и может быть, прислушается к его мнению…

На следующий вечер, когда сэр Джейкоб снова зашел к ней поболтать перед сном, она заговорила с ним о "кузене Нэде".

— Полно, Глэдис! — отмахнулся милорд, — У короля теперь другие игры, и другие друзья.

— Но он же хочет видеть именно Вас! — возразила Глэдис, — Наверное, ему нужен совет мудрого человека! Он может совершить какую-нибудь роковую ошибку!

— Он и так наделал много глупостей, и больше, кажется, сделать уже невозможно. Бедняга Нэд и правда, очень одинок. Но это оттого, что он никогда не умел разбираться в людях, и всегда окружал себя разным сбродом. Его нельзя за это винить — старый король, его отец, был великим воином, но ему некогда было заниматься воспитанием сына, и вот теперь у Нэда почти не осталось настоящих друзей. Ведь быть рядом с ним — значит, терпеть его теперешних "приятелей", а я, признаться, как только вижу этого выскочку Диспенсера, мне сразу хочется вызвать его на поединок до смерти.

— Новые приятели — пустышки, Хью Диспенсер просто пользуется слабостью короля. Вы не обязаны с ним дружить! — возразила Глэдис, — Но возможно, королю Эдуарду не хватает как раз настоящего друга!

— Откуда Вам это известно? — глаза сэра Джейкоба удивленно расширились, — Вы были при дворе! Ну конечно, как я раньше не догадался! Вы не похожи на простолюдинку, я давно подозревал это!

Глэдис поняла, что увлеклась.

— Я многое слышала в монастыре, у нас бывали и очень знатные посетители, — попыталась она выкрутиться, — Некоторые из них опасались, что король, по чьему-то наущению, начнет большую войну, а это неисчислимые беды для Англии!

— Разве Вам была доступна тайна Исповеди? — с сомнением протянул лорд.

— Нет, но мне приходилось оказывать им медицинскую помощь, а с лекарями иногда беседуют откровеннее, чем с прочими людьми.

На этом разговор закончился, но Глэдис не собиралась складывать оружие. Так или иначе, она поднимала тему войны в их последующих разговорах. Она приводила в пример раны, которые получали во время сражений, и подробно рассказывала, как долго иногда воинам приходилось их залечивать после, говорила о болезнях, которыми чревато большое скопление трупов, о голоде, на который обрекает война, и тому подобное. Наконец сэр Джейкоб не выдержал:

— Глэдис, все, что Вы говорите — чистая правда! Я сам воевал, и видел многое! Но это все в прошлом. Я не хочу ни дворцовых интриг, ни турниров, ни даже странной (да простит мне Бог) дружбы короля. Покой и книги — вот мой удел. Даже если бы я захотел предотвратить войну, которой Вы, по-видимому, опасаетесь — что может сделать один человек?

— Я думаю, сэр Джейкоб, — сказала она мягко, — Что если Вы оглянетесь назад, и вспомните былые времена, то найдете в прошлом много примеров того, что смог сделать один человек. А если чего-то не вспомните, то книги, безусловно, Вам помогут.

Рыцарь вскоре ушел, а Глэдис легла спать. Закрыв глаза, она подумала, что из-за того, что в Великобритании рождались такие люди, как сэр Джейкоб, наверное, и появились Оксфордский, и Кембриджский университеты. Она улыбнулась и уснула.

Сэр Джейкоб пришел к ней на следующий вечер, как всегда. Вид у него был торжественный.

— Я много думал о нашем вчерашнем разговоре, — начал он, — Вы правы, Глэдис, абсолютно правы. И одному человеку под силу повернуть ход истории. В конце концов, разве не это случилось, когда Спаситель взошел на крест во имя искупления грехов рода человеческого! Я ни в коей мере не претендую на такой подвиг, от моих скромных сил и не требуется так много. Но я готов. Я сделаю для Англии все, что в моих силах! Я принял решение. Как только смогу, я отправлюсь в монастырь, чтобы молиться о судьбах моей Родины и ее народа! Клянусь, я возьму на себя самые строгие обеты, чтобы Господь услышал мои молитвы.

— Но… Я… — только и смогла выговорить пораженная Глэдис.

— Не говорите ничего! — Сэр Джейкоб подошел к молодой женщине и взял ее руки в свои, — Это Вы открыли мне глаза, и я безмерно Вам за это благодарен! О Вас и Вашем сыне я позабочусь. Вы ни в чем не будете нуждаться. Мой замок и земли относятся к майорату, и я не могу подарить их монастырю. Они могут перейти только по наследству к мужчине из нашего рода. К сожалению, у меня есть только один родственник, который может наследовать мне. Это мой двоюродный брат, сэр Арнольд. Мы никогда не были дружны, но он рыцарь и благородный человек. Он позаботится о Вас.

Сэр Джейкоб давно ушел, а Глэдис все еще не верила своим ушам. Вот как он ее понял! Кто бы мог подумать. Зная сэра Джейкоба, она понимала, что это окончательное решение, и его уже не переубедить. Ее терзали сомнения и смутные плохие предчувствия.

Глава 5. Рыцарское слово сэра Арнольда

Вскоре после этого разговора сэр Джейкоб стал активно готовиться к принятию монашеского сана. Он много молился, а к середине осени уехал. Дел у него было много. Для того, чтобы оставить мир, нужно было испросить разрешения у сюзерена и у короля, а это означало некоторое время пребывания при дворе в ожидании аудиенции и непременную обязанность погостить в замке сюзерена. "Кузен Нэд", очевидно, был недоволен решением сэра Джейкоба, потому что при дворе короля рыцарь пробыл особенно долго. Дело осложняла распутица, поэтому вернулся он только в конце весны, но по его довольному виду можно было судить, что поездка закончилась удачно. Тут же было отправлено письмо в монастырь, и оставалось только дождаться ответа от настоятеля, чтобы начать сборы в дорогу.

В это же самое время в замке появились новые хозяева. Сначала приехал в сопровождении небольшой свиты сэр Арнольд. Он был довольно высоким, как и сэр Джейкоб, но все время сутулился, как будто хотел выглядеть меньше. Внешность у него была какая-то блеклая, словно он очень долго сидел в темноте: мышиного цвета редкие волосы, лоб с большими залысинами, светло-голубые, как будто вылинявшие, глаза, мучнисто-белая кожа. Сэр Джейкоб познакомил с ним Глэдис почти сразу. Она так и не поняла, какое впечатление произвела на сэра Арнольда. На его лице не отразилось ровным счетом, ничего, хотя он тут же рассыпался в комплиментах, "расшаркался", как сказала бы Мэг.

В тот же вечер, в присутствии свидетелей — замкового капеллана отца Джозефа и не знакомого Глэдис рыцаря, были оговорены условия, на которых замок Лоувэлли должен был перейти к сэру Арнольду. В числе прочих было и условие заботиться о гостье замка, мистрис Глэдис и ее ребенке. С сэра Арнольда было взято слово рыцаря, что он выполнит всё. Сэр Арнольд дал это слово, даже, возможно, более поспешно, чем следовало. Он вообще с большим трудом скрывал свою радость по поводу так нежданно свалившегося на него наследства. Как рассказывала Мэг, до этого он жил с семьей в небольшом доме на земле своего сюзерена, и только мечтал о своем замке. Обстоятельства обязывали его проявлять сдержанность, но ему просто не сиделось на месте. То он тщательно обследовал кладовые, то ходил по жилому крылу, открывая все двери и осматривая комнаты, то бродил по донжону. Однажды он так же заглянул в комнату Глэдис. Молодая женщина собиралась кормить ребенка. Увидев ее, сэр Арнольд возвел очи горе, и стал пространно объяснять, что ему-де безмерно жаль, что его дорогой брат, сэр Джейкоб покидает этот мир, и он, сэр Арнольд, хочет исполнить волю своего брата как можно лучше, вот и осматривает замок, чтобы понять, что здесь нужно сделать, и т. п. Потом он уехал, но недели через три вернулся в сопровождении жены, двух девочек, шести и девяти лет и четырехлетнего мальчика.

Жена сэра Арнольда, леди Брангвина, была высокой худой дамой с резкими скулами, нездоровый желтый оттенок кожи говорил о том, что, возможно, у нее проблемы с печенью. Однажды Глэдис даже заикнулась о том, что могла бы осмотреть леди, так, на всякий случай, чтобы предупредить возможные болезни. Это вызвало настоящую бурю. Девушке было заявлено, что никакой необходимости в этом нет, леди никогда ничем не болела, и абсолютно здорова, и если ей понадобится помощь лекаря, она заявит об этом сама, и уж конечно обратится к настоящему лекарю, с разрешением на лечение, а не к деревенскому коновалу, который, или которая вообразила о себе невесть что! Вот так! Ошеломленная такой бурной реакцией, Глэдис осталась стоять на месте, а леди Брангвина, повернувшись, гордо покинула место боя. Через несколько дней Глэдис получила ключ к разгадке такого поведения, встретив в коридоре молоденькую служанку. Девушка плакала навзрыд. Глэдис участливо поинтересовалась, что ее так взволновало, и служанка, глотая слезы, рассказала, что она всегда была горничной, убирала помещения господ, следила за чистотой, а теперь леди Брангвина, придравшись к какой-то мелочи, отправила ее на кухню, помогать кухарке, и сказала, что это насовсем. А все из-за того, что сэр Арнольд шлепнул ее, горничную, пониже спины, а леди заметила. В общем, Глэдис поняла, что видимо, леди ревновала своего мужа ко всем подряд, и возможно, имела на это причины. Теперь все работы в жилом крыле выполняли только пожилые женщины и мужчины. Все молодые служанки были отправлены кто куда — в пекарни, на кухню, в птичник, и чем привлекательнее была девушка, тем дальше была ее ссылка.

И сама Глэдис стала понемногу отдаляться от новых хозяев. Так, она перестала есть вместе с ними в большом зале. Во время ужина царила такое чопорное и холодное молчание, что невольно приходила на ум мысль о покойнике в доме. А потом почему-то все блюда стали готовиться в очень небольшом количестве, и когда слуги заканчивали обносить хозяев, на долю Глэдис оставались только какие-то крохи. Наконец, ей это надоело, и она стала оставаться в комнате, ссылаясь на то, что у нее есть срочная работа. Теперь еду ей приносила Мэг и прямо из кухни, что было только к лучшему, потому что эта еда была горячее той, которую ели в зале, да и на кухне знали Глэдис (ее средство от ожогов часто оказывалось там кстати) и старались передать ей что-то вкусненькое. Правда, теперь ей доставалось гораздо меньше мясных блюд, но она была неприхотлива, и при случае могла обойтись одними овощами. В часовню она тоже заглядывала теперь реже, и только тогда, когда там никого не было, но отец Джозеф ни разу не упрекнул ее за это.

Сэр Джейкоб ни во что не вмешивался. Он теперь вообще редко выходил из своей комнаты, все время проводя в молитвах, даже его скудную еду ему приносили туда же. Только один раз он изменил своему добровольному затворничеству. Это случилось, когда леди Брангвина решила отобрать у Глэдис домик, в котором она принимала пациентов. Дама заприметила чистенькое помещение и задумала поселить там свою приближенную, вдову в годах, которая часто исполняла при леди обязанности компаньонки. Злые языки говорили, что с некоторых пор леди стала подозревать, что ее подруга недостаточно уродлива. Ничтоже сумняшеся, леди отдала распоряжение освободить домик, но когда слуги принялись выносить из него пузырьки с лекарствами и травы, прибежала Глэдис. Разгорелся скандал. Глэдис пыталась вразумить хозяйку, что не сможет принимать больных в замке, так как доступ туда ограничен, что, в общем, правильно, но людей надо лечить, и хозяин замка обязан заботиться о своих вассалах. Леди ни в какую не хотела уступать, и кричала, что раз у Глэдис нет разрешения на медицинскую практику, то она и не лекарь. На что ей начали возражать все собравшиеся на шум люди: многие из них уже получили медицинскую помощь от Глэдис, и не хотели лишиться своего лекаря. Леди крикнула стражу, люди схватились кто за что, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в разгар конфликта не появился сам сэр Джейкоб в сопровождении отца Джозефа, который, как потом выяснилось, не только известил набожного рыцаря, но и уговорил вмешаться. Все мигом притихли. Большинство собравшихся все еще были вассалами сэра Джейкоба, и уважали своего сюзерена, несмотря на его причуду с уходом в монастырь.

— Друзья мои, — обратился он к собравшимся, — Я смиренно прошу вас разойтись по своим делам. Замку по-прежнему нужны ваши руки. А Вас, леди Брангвина, я прошу найти сэра Арнольда и зайти ко мне в комнату. И не забывайте, — добавил он, видя, что дама собирается возражать, — Передача замка еще не состоялась.

Ей было нечего сказать на это, и все понемногу разошлись. Примерно, часа через два в комнате Глэдис объявилась сияющая Мэг.

— Можете и дальше принимать больных в своем домике, мистрис, — весело сказала женщина, — Я не знаю, что там им сказал сэр Джейкоб, только эта сушеная треска, да простит меня Бог, я имею в виду миледи, выскочила из его комнаты, как ошпаренная, и вся в красных пятнах! Да и сэр Арнольд вышел мрачнее тучи. Ох, только бы сэр Джейкоб передумал отдавать им замок!

Но, к несчастью, он не передумал. В середине лета пришел ответ из монастыря. Сэр Джейкоб уехал, но через две недели вернулся. В замке стали готовиться к церемонии передачи собственности. Однако переписка с монастырем затянулась до осени.

Джей рос. В девять месяцев впервые пошел сам, некоторые слова уже произносил совсем четко. В начале лета ему исполнился год. Глэдис с грустью вспоминала, как отмечались дни рождения в ее семье. Бабушка и дед были бы в восторге от внука! Наверняка надарили бы подарков, и Олли, конечно, не остался бы в стороне. Наверное, он подарил бы погремушки собственной конструкции, которые начинают светиться и петь колыбельные, если их легонько качать, или смешно ойкать, если их дергать. Такие игрушки он дарил ее подругам, у которых были дети… Как жаль, что нельзя показать малыша родным. Она стала сильно скучать по дому. Спасал только Джей. Уже сейчас было заметно, какой он хорошенький и какой умница: малыш всегда с интересом наблюдал за тем, как мама готовит лекарства и с удовольствием играл со стеклянными флакончиками. Флакончики были грубоватыми, но прочными. Стекло было таким толстым, что они не разбивались даже от довольно сильного удара, поэтому Глэдис была относительно спокойна. Правда однажды Джей умудрился засунуть в горлышко такого флакона пальчик, пытаясь достать прилипшую внутри соломинку, и пальчик застрял, да так крепко, что пришлось звать оружейника. Это был очень искусный мастер, он пришел с малым молотом, который использовался при изготовлении кольчуг, и одним точным и аккуратным ударом разбил горлышко флакона, да так, что ребенок не поранился, только заревел от страха. Для Глэдис разбитый флакончик был довольно большой потерей, они были редкостью и стоили дорого. Сэр Джейкоб ничего не жалел для нее, а как-то будет обстоять дело теперь? Но что такое какой-то флакончик по сравнению со здоровьем Джея! Он всегда мог отвлечь ее от мрачных мыслей, как будто чувствовал, когда мама начинала грустить.

И все же размеренная жизнь в замке успокоила ее, душевные рубцы от страшных событий первых месяцев в этом мире понемногу начали заживать, и в ней проснулся интерес к окружающей жизни. Жители замка выглядели грубоватыми и прямодушными. Рост большинства из них был небольшим, даже невысокая, по меркам своего времени, Глэдис, казалась среди них весьма статной. Однако при небольшом росте, они были очень сильны, даже женщины. Это объяснялось отчасти тем, что бытовые предметы были тяжелыми, не говоря уже о том, что доспехи, даже легкие, были еще более увесистыми, а отчасти своим здоровьем люди были обязаны привычкой находиться в холодных помещениях. Экология здесь не играла такой уж важной роли. Безусловно, вода, овощи и мясо были свободны от разных синтетических добавок, но это компенсировалось неразборчивостью в выборе продуктов и ужасающей антисанитарией. Как-то Глэдис увидела, как служанка, которая несла с кухни какое-то блюдо, уронила на землю кусок мяса, а потом спокойно подобрала его, вытерла и положила обратно на блюдо. Причем никто из присутствующих во дворе не обратил на это никакого внимания. Другой случай был связан с отравлением. Глэдис позвали к внезапно заболевшему гончару. Молодая женщина обследовала его и констатировала отравление спорыньей, она спросила жену гончара, где та брала хлеб, и женщина сказала, что пекла его сама. Осмотрев запас зерна, который, к счастью оказался небольшим, Глэдис нашла зараженные зерна и велела все уничтожить, объяснив, что зерно теперь ядовито. Однако хозяйка, видимо, не послушалась, и Глэдис через некоторое время снова пришлось лечить и гончара, и теперь уже всю его семью. Однако отравлениями, травмами и инфекциями всё ограничивалось. Простудных заболеваний практически не было.

Мужчин в замке было большинство, хоть и незначительное. От слишком настойчивых ухаживаний молодую женщину спасало поначалу положение личной гостьи хозяина, а потом подмогой стал статус лекаря — кто же захочет ссориться с тем, от кого может зависеть здоровье! Поэтому отношения с мужской частью населения замка не выходили за рамки уважительно-деловых и мелких знаков внимания. К своему удивлению, Глэдис поймала себя на том, что почти не думает о Томе. Его образ стал каким-то бледным и размытым в ее памяти. Она не могла припомнить ничего такого, что было присуще именно ему, что отличало бы его от других мужчин. Однажды, вспомнив о нем, Глэдис подумала — а смог бы он, избалованный вниманием, выжить в этом мире? Ведь здесь его знания физика-теоретика вряд ли бы кто-то оценил. Скорее, смог бы Олли. У нее самой так много сил уходило на то, чтобы выжить, что совсем ничего не оставалось на личную жизнь, и даже на переживания о ней… И все же в последнее время она начала замечать за собой, что невольно замедляет шаг, когда, проходя по двору, видит тренировочные поединки стражников. Ей нравилось наблюдать за их отточенными ловкими движениями, в которых сквозило такое явное желание победить, что и ее саму охватывал какой-то азарт.

А между тем моментов, доставляющих удовольствие, становилось все меньше. Как-то в конце лета, проходя по коридору, она встретилась с сэром Арнольдом, идущим навстречу. Когда они поравнялись, коридор почему-то показался ей узким, так незаметно она оказалась оттесненной к стене.

— Что это значит, сэр рыцарь? — спросила Глэдис спокойным холодным тоном.

— О! Простите мне мою неловкость! — пропел сэр Арнольд, не торопясь, однако менять позицию, — Но Вы так очаровательны, а два одиноких сердца…

— Может, мне сказать леди Брангвине, что она слишком мало уделяет Вам внимания в последнее время, раз Вы чувствуете себя одиноким? — язвительно поинтересовалась молодая женщина, и, высвободившись, ушла, успев заметить недобрый прищуренный взгляд блеклых голубых глаз.

Вскоре после этого сэр Арнольд в своей вкрадчивой манере объявил Глэдис, что в целях безопасности она будет теперь жить в донжоне, в комнате над большим залом. Это было вполне в духе нового хозяина Лоувэлли. Как-то так получалось, что у всех, кто пытался ему возражать, вскоре начинались неприятности, поэтому его стали недолюбливать и побаиваться.

Новая комната Глэдис была гораздо меньше прежней и располагалась прямо над большим залом. Несмотря на стены неимоверной толщины, это делало ее очень шумной во время пиров и праздников, которые, однако, случались не так уж часто. Высокое стрельчатое окно не было застеклено. К вечеру его закрывали двумя тяжелыми ставнями, а осенью в него вставили раму, затянутую бычьим пузырем, но все равно от окна сильно дуло, а комната от недостатка света казалась мрачной. Кровать была меньше, но для Глэдис это было не важно, а Мэг позаботилась о хорошем матрасе, набитом сеном, шерстяных одеялах разной плотности и подушках. На случай особенно холодной погоды была предусмотрена тяжелая накидка из волчьих шкур. Туалет в виде чуланчика находился в коридоре, и представлял собой скрипучий деревянный ящик, торчащий на дубовых балках выступающих из стены, футах в 25 над землей. Добираться до разных нужных служб тоже стало неудобно — сначала надо было пробраться по извитой темной каменной лестнице, выдолбленной прямо в толще стены, потом пройти через небольшой холл и спуститься по деревянной лестнице во двор. Так что даже купание Джея теперь превращалось в целое приключение. Но Глэдис не жаловалась. Новое положение позволяло поддерживать некоторую дистанцию.

Семья сэра Арнольда была ей неприятна, даже маленький Зигберт, которому в сентябре исполнилось пять лет. Как-то Глэдис вышла погулять с Джейсоном. Зигберт уже был во дворе. Увидев Джея, он пошел ему навстречу спокойно, даже лениво, однако подойдя, вдруг с силой толкнул малыша плечом, как будто не заметив его на своем пути, и так же спокойно пошел дальше. Джей упал и заплакал. Подхватив его, Глэдис увидела совсем рядом обломки деревянной бочки с торчащими острыми щепками. Мальчик только чудом не напоролся на них. Молодой женщине хотелось верить, что это была случайность. Дочери сэра Арнольда тоже не отличались дружелюбием. Только завидев Глэдис, они начинали шептаться, поджимая губы точь-в-точь, как их маменька, косо поглядывая, и спеша увести друг дружку.

Но самую большую настороженность вызывал у Глэдис глава семейства. Он предпринял еще одну попытку сблизиться с ней, такую же откровенную и отвратительную, и снова получил отпор. По странному стечению обстоятельств, в этот же вечер у него случилось недомогание, что, по-видимому, было отнесено на счет мести лекаря, потому, что попытки прекратились, а сэр Арнольд стал относиться к молодой женщине с некоторой опаской. Она же, в свою очередь, подозревала, что недомогание было спровоцировано леди Брангвиной, однако в данном случае дурная слава оказалась на руку именно Глэдис. И все же она никогда не могла понять, что на уме у нового лорда Лоувэлли. Однажды между ними произошел разговор, которому молодая женщина не придала никакого значения, но позже пришла к выводу, что он стал ключом к последующим событиям.

Был чудесный летний день, начало августа. Погода уже несколько дней стояла прекрасная. Цветов в саду стало уже мало, но зато на деревьях висели почти созревшие плоды. Больных в этот день не было, и Глэдис, взяв сына на руки, спустилась в сад погулять. К ее удивлению, в саду она застала сэра Джейкоба, который только недавно вернулся из очередной поездки в монастырь, а сегодня, наверное, тоже решил подышать свежим воздухом. Он явно обрадовался появлению молодой женщины, отметил, что Джейсон вырос, порасспрашивал ее о том, хорошо ли с ней обращаются и всем ли она довольна. Глэдис не стала его расстраивать, рассудив, что после его отъезда ей все равно придется справляться самой с этими проблемами, так какая разница, когда начинать — раньше, или позже. Ей очень не хватало их вечерних разговоров, однако, как только она попыталась поговорить на эту тему, он мягко, но решительно остановил ее, напомнив, что теперь у него есть более важная миссия, и вскоре ушел. Только теперь Глэдис заметила, что они были не одни. Недалеко, за кустами, со скучающим видом стоял сэр Арнольд, делая вид, что кроме облаков, его ничто больше не интересует. Увидев, что замечен, он тут же подошел к Глэдис с приятной улыбкой и поприветствовал ее, как ни в чем ни бывало. Поговорив немного о погоде, о том, что скоро осень, он вдруг переключился на Джейсона, бегавшего поблизости.

— Кстати, — спросил он вдруг, — А кто отец этого прелестного малыша? Или мне не стоит этого спрашивать? — вкрадчиво добавил он.

Расслабившаяся было после разговора с сэром Джейкобом, Глэдис снова мгновенно собралась. Вот уж с кем надо постоянно держать ухо востро.

— Его отец погиб в стычке с разбойниками, — ответила она. Так они решили в свое время с Мэй. Сначала хотели остановиться на версии, что муж Глэдис погиб в крестовом походе, но потом рассудили, что могут возникнуть вопросы о том, с кем он воевал, где погиб, найдутся сослуживцы… Поэтому в качестве легенды придумали стычку с разбойниками.

— Если Вам не трудно, я не хотела бы говорить на эту тему, — продолжила она, — Мне до сих пор тяжело об этом вспоминать…

— О! Конечно, конечно, — как будто спохватился он, и перевел разговор на другое, но ей показалось, что он далеко не исчерпал запас своих вопросов на эту тему.

Вечером догадка подтвердилась. Мэг предупредила, что ее как бы невзначай расспрашивала служанка миледи, хотела знать все о Джее и Глэдис, в частности, кто отец ребенка. Однако молодая женщина решила, что это просто задетое и разожженное любопытство. "Пусть помучаются", — подумала она с улыбкой, засыпая. Больше разговоров на эту тему не было, и Глэдис вскоре забыла о них. Тем более, что неумолимо приближался день передачи замка в собственность сэра Арнольда и отъезда сэра Джейкоба в монастырь. Беспокойство Глэдис росло.

Церемония прошла в начале зимы, в декабре, когда замерзли дороги и установился санный путь. На нее были приглашены многие знатные вельможи. Приехали сестры сэра Джейкоба, а также его сюзерен, сам сэр Генри Кривая Шея и сюзерен сэра Арнольда, герцог Йоркский. Глэдис присутствовала на ней, но почти ничего не видела. Слезы застилали глаза. Прощаясь со всеми, сэр Джейкоб подошел и к ней:

— Утрите слезы, сестра моя, — сказал он, ласково обняв молодую женщину, — Я буду молиться и за Вас, и за Вашего сына. Вы помогли мне понять мое истинное предназначение, и Господь вознаградит Вас за это.

На пир, данный по случаю церемонии, Глэдис не пошла. Ей было не до веселья. Да и приглашение как-то свелось к тому, что ее появления на пиру с нетерпением ждут, но будут просто счастливы, если она совсем не придет.

В большом зале шумели трое суток. Глэдис недоумевала, что можно делать так долго за столом. Первые сутки Джейсон почти не спал и капризничал, а на вторые стал засыпать, как ни в чем ни бывало. На третьи сутки гости разъехались, и сразу вслед за ними отбыл и сэр Джейкоб.

Новые времена начались в замке Лоувэлли сразу на следующий день. Слуги суетились, снимая гербы сэра Джейкоба и полотнища с его цветами. Взамен вешали гербы сэра Арнольда и яркие красно-зеленые с серебром вымпелы, отчего стало казаться, что замок объят пламенем. Конечно, у Глэдис сразу же окончательно отобрали домик для приема пациентов, и намекнули, что неплохо было бы и ей самой переселиться за внутреннюю стену, чему молодая женщина воспротивилась, пригрозив, что пошлет письмо рыцарю, при котором сэр Арнольд давал слово заботиться о ней и ребенке, и разговоры на эту тему увяли.

Помещение для работы ей предоставила Роз, жена того самого гончара, которого Глэдис лечила от отравления спорыньей. Теперь принимать пациентов и оперировать приходилось в ее столовой. Женщина с детьми мужественно сидела в кухне, или уходила в мастерскую к мужу. Взамен она получала каждый день качественную уборку, которую по старой памяти продолжали делать в помещении лекаря. Так прошла зима.

Рождество Глэдис провела с Джеем в своей комнате. Мэг ушла к родным. С кухни принесли праздничную кашу плам-порридж и большой кусок пирога. Молодая женщина зажгла везде свечи, и комната стала похожа на сказочное жилище. Сев с ребенком перед камином, она спела несколько рождественских песенок, а Джей смеялся и хлопал в ладошки.

Как-то раз, уже ближе к весне, проходя через двор к своему "медпункту", как Глэдис в шутку называла про себя домик гончара, молодая женщина снова остановилась, чтобы посмотреть на учебный поединок. Сражались стражник и стрелок. Стражнику нечего было противопоставить звериной ловкости и боевому искусству стрелка, и поединок завершился очень скоро. Стрелок поднял глаза на Глэдис, и слегка поклонился, показав изящным жестом, что свою победу посвящает ей. Молодая женщина приветливо помахала в ответ и двинулась дальше. Таких эпизодов было много и раньше, поэтому она почти не обратила на него внимания. Однако через пару дней ситуация повторилась снова. Опять поединок, тот же стрелок, и снова победа и поклон. Теперь ситуация, повторившись, невольно отложилась в памяти Глэдис.

Однако когда она вошла в помещение для больных, то тут же забыла обо всем на свете. На лавке сидела женщина, держа на руках трехлетнего ребенка. Его личико было синюшным, дышал бедный малыш тяжело и с хрипом. Диагноз был очевиден. Дифтерия. Глэдис почувствовала, как по спине побежали ледяные мурашки. В университете рассказывали, что эта болезнь уносила сотни детских жизней, пока не был открыт анатоксин. Где же он теперь? Оставалось только одно средство. Серебряную трубочку она заготовила давно, на всякий случай. Глэдис помчалась в свою комнату, даже не заметив, что по пути ей снова попался тот же стрелок.

Вернувшись к больному ребенку, она велела выйти матери и Роз с детьми. Операция прошла быстро. Глэдис усыпила малыша эфиром собственного изготовления, и, разрезав трахею, вставила в горло трубочку. К счастью, она подошла по размеру. Затем молодая женщина отдала матери спящего ребенка. Мать, увидев, что ребенок жив и спокойно дышит, чуть не сошла с ума от радости, Глэдис с большим трудом удалось ее успокоить, чтобы дать ей лекарства для ребенка и предупредить, что через неделю она снова должна прийти, а малышу нельзя разговаривать в течение этого времени. Роз было строго-настрого наказано вымыть все в доме и ничего не давать соседям. Глэдис сама приняла участие в уборке, а после они с Роз тщательно вымылись.

Несколько дней прошли спокойно. Глэдис с тревогой присматривалась к Джею, но он был по-прежнему веселым и беззаботным. В нем прибавилось энергии и самостоятельности. Теперь он научился сам спускаться по лестнице в холл, и совершенно не боялся темноты. Лестница во двор была ему еще не по силам, здесь помогали Глэдис и Мэг. Во дворе ему было интересно все. Только когда там появлялся Зигберт, малыш хмурился и на всякий случай держался поближе к матери. А сын сэра Арнольда в свою очередь, всячески старался досадить ему — однажды сунул прямо в руки мертвую птицу, в другой раз обрызгал с ног до головы водой из лужи только что вылитых помоев, поэтому молодая женщина старалась не выпускать сына из виду во время прогулки. Жаловаться на него лорду было бессмысленно.

Все дни после визита женщины с мальчиком где-то внутри у Глэдис жило смутное беспокойство, и она часто бегала к Роз, спрашивая, не пришла ли женщина с маленьким мальчиком после операции. С ребенком гуляла Мэг. На пятый день, возвращаясь из "медпункта", Глэдис вошла во внутренний двор замка и замерла на месте: Зигберт тыкал лицом в сугроб, как котенка в лужицу, маленького мальчика. Тот только слабо отбивался. И конечно, это был Джей! Но почему он один? И они так далеко! В этот момент рядом с мучителем и его жертвой возникла рослая мужская фигура. Мужчина молча вытащил Джея из сугроба, отцепив руки Зигберта. Тот яростно взвизгнул и подпрыгнул вверх, пытаясь схватить скрюченными пальцами ускользнувшую добычу, но спаситель не обратил на него никакого внимания. Вытирая лицо мальчику, сидевшему у него на руках, и нашептывая что-то успокаивающее, он повернулся, чтобы идти к донжону. Глэдис, сорвавшись с места, понеслась к ним.

— Эй, постойте, — крикнула она, — я здесь!

— Спасибо Вам, — задыхаясь, проговорила она, подбежав и взяв сына на руки, — Простите, я не знаю, как Вас зовут, но пусть Бог Вас наградит за то, что Вы сделали, я все видела!

— Друзья зовут меня Дик, миледи, — отозвался стрелок с учтивым поклоном, — Я был бы рад, если бы и Вы были моим другом.

Он был хорошо сложен. Одет аккуратно, даже щеголевато, но не чрезмерно. Черные вьющиеся волосы, тонкие, тщательно подстриженные усы, правильные черты лица, но самой странной, броской чертой были его глаза. Пожалуй, этот цвет можно было бы назвать голубым, но его оттенок был настолько светлым, что радужка казалась почти белой. На этот раз Глэдис хорошо его разглядела, однако была слишком занята своими проблемами, только еще раз поблагодарила и ушла в донжон. В комнату прибежала Мэг, и, заливаясь слезами, стала просить прощения, что оставила ребенка во дворе одного, но ее позвала миледи, и отказаться было никак нельзя! Сердиться и отчитывать ее было бесполезно, поэтому Глэдис только попросила в следующий раз, прежде чем оставлять Джея одного, известить ее во что бы то ни стало.

Казалось, что все обошлось, но к вечеру Джей стал вялым, отказался от еды. Глэдис забеспокоилась. Малыш рано попросился спать, и мать уложила его. Однако ночью он проснулся и заплакал. Молодая женщина всю оставшуюся часть ночи продержала его на руках. Утром ему стало немного легче, и Глэдис удалось покормить его, но к обеду поднялась температура. Появились признаки дифтерии. Ей надо было идти к больным, но она боялась оставить ребенка даже ненадолго, поэтому взяла его на руки и спустилась во двор. Почти сразу ей попался Дик.

— Что с Вами, миледи? — участливо спросил он, — Что-то с ребенком?

— Дик, прошу Вас, — заговорила она, — Ко мне должна прийти важная пациентка. Идите к Роз, жене гончара, и попросите ее немедленно дать мне знать, когда она появится.

Глэдис снова поднялась в комнату. Ожидание было мучительным. Весь день она давала Джею отвары из трав и ивовой коры, чтобы сбить температуру, вытяжку из плесени, делала ингаляции с ромашкой, и к утру ребенку стало лучше. На следующий день она была все так же занята лечением, когда в комнату постучали, и вошел Дик. Пациентка с мальчиком пришла, сообщил он. Глэдис вздохнула с облегчением. Она оставила сына на попечение Мэг, и побежала к Роз. К счастью, ни у Роз, ни у ее детей не было никаких признаков дифтерии.

Болезнь мальчика пошла на убыль. Операция снова прошла успешно. Глэдис вынула трубку и аккуратно зашила разрез. Мысленно перекрестившись, она нацедила немного крови ребенка во флакончик, чтобы потом постараться приготовить вытяжку, хоть отдаленно напоминающую анатоксин. После этого она снова вручила мальчика матери, рассказав, как лечить его дальше и когда можно будет прийти, чтобы снять швы.

Джею было явно лучше, хотя ещё дней десять он оставался бледным и не таким подвижным, как обычно. Захваченная на самой ранней стадии, болезнь медленно отступала, а серебряная трубка осталась в активе. Но через несколько дней Глэдис заметила необычную активность в жилом крыле. Там, видимо, что-то случилось. На следующий день в замок приехал гость — чопорный и одетый во все черное. Как сообщила Мэг, это врач, вызванный леди Брангвиной, а сэр Зигберт очень плох. Ему делают кровопускание за кровопусканием, но и это перестало помогать. Отец Джозеф постоянно там. Глэдис просто места себе не находила. Джей весело прыгал в кровати и просился гулять, а что чувствовала леди Брангвина, Глэдис догадывалась, так как сама пережила подобное совсем недавно. Она даже пыталась передать лекарства и советы по лечению ребенка через Мэг, но та вернулась расстроенная.

— Что толку, мистрис, они даже слушать меня не захотели, ни миледи, ни ее служанка, слушают только этого своего черного, вот чисто ворон, прости Господи! А мальчику совсем плохо.

Теперь оставалось только надеяться. Ночью их с Мэг разбудил нечеловеческий крик, донесшийся откуда-то снизу, а утром стало известно о смерти сына сэра Арнольда.

После похорон стало как-то тихо. В замке, к счастью, никто не заболел, потому что таких маленьких детей больше не было, а взрослые более устойчивы к этой болезни. Леди Брангвина совсем перестала появляться где бы то ни было. Смерть сына сильно подкосила ее. Глэдис даже было по-человечески жаль эту женщину, потерявшую ребенка так нелепо.

Однако вскоре новая напасть заявила о себе. На этот раз даже Мэг ничего не знала. Глэдис сама узнала о приближающейся беде совершенно случайно. В тот день было много больных, и молодая женщина провела в "медпункте" весь день. Возвращаясь к себе в комнату уже вечером, она задержалась у входа в донжон. Был чудный закат, какой бывает в конце марта — прозрачный и еще холодный, но уже с робким обещанием будущего тепла. Она с наслаждением дышала этой ранней весной, когда до нее донеслись обрывки разговора из большого зала. Промелькнули слова "мой сумасбродный кузен", "нежданный наследник", и она стала невольно прислушиваться. Для этого она бесшумно добралась до начала лестницы, ведущей наверх. Здесь было темно, а наступающие сумерки делали это место еще более укромным, и в то же время, здесь было слышно, что говорили в большом зале. Одним из собеседников был сэр Арнольд. Он явно пришел сюда, чтобы поговорить о чем-то приватном, о чем не хотел беседовать в жилом крыле. И правда, в такое время в большой зал как правило, никто не приходил. Второй, с кем он беседовал, отвечал более глухо, было трудно разобрать не только слова, но и голос, Глэдис никак не могла понять, кто это.

— Кто бы мог подумать, что он оставит после себя ублюдка, — говорил сэр Арнольд, — я столько лет ждал, надеялся, что когда-то стану хозяином в этом замке! Ведь больше некому, только я мог быть наследником! Я боялся, что он женится и родит сына. Я послал тебя сюда для того, чтобы ты немедленно известил меня, если такое вдруг случится. И вот, все прошло как по маслу! Ему вздумалось уйти в монастырь! И что же я узнаю, когда приезжаю сюда? Что по замку, по МОЕМУ замку бегает возможный наследник?! Как ты мог так опростоволоситься? Почему я узнал об этом так поздно?

Собеседник что-то неразборчиво ответил.

— Да! — продолжал сэр Арнольд, — Передача замка в мои руки состоялась. Это было надежно, пока Зигберт, мой прямой наследник, был жив! А теперь что? Не знаю, сможет ли леди Брангвина еще раз родить сына! А если эта нищенка с манерами царицы Савской докажет, что ее отпрыск — его сын?! Тогда ОН сможет претендовать на майорат! Его признают законным наследником, и замок будет принадлежать ИМ! А куда денемся мы — ты знаешь? И кто будет так щедро платить тебе?

Снова невнятное бормотание собеседника.

— Почему до сих пор не доказала? Ты меня удивляешь! Это же ясно, как день! Она думала, что все и так у нее в руках! А может, думала, что сможет его переубедить. Ну, положим, переубедить его нельзя, это я знаю, как никто другой. Но если она потребует, чтобы он засвидетельствовал, что ее сын — его ребенок, он не откажется, я знаю это так же точно!

И опять неразборчивый комментарий.

— Как это — не его! Да у них даже имена похожи, вслушайся! Стала бы она так называть не его ребенка! Но довольно слов! Теперь мне нужно от тебя дело. Ты должен уничтожить этого ребенка, слышишь? Ты уже достаточно близко подобрался, теперь действуй! Но помни, что эту смерть не должны связывать с моим именем! Ты понял? Не должны. Ребенок должен погибнуть как бы от несчастного случая, чтобы были свидетели, которые смогут это подтвердить. А потом можно будет устранить и мать, она нам ни к чему, еще поднимет шум! Уже грозила мне, что напишет сэру Артуру, при котором я давал рыцарское слово заботиться о ней и ее ублюдке. Придумаем что-нибудь о том, что она помешалась от горя. Ты все понял? Ну а теперь иди. Ещё не хватало, чтобы мое отсутствие заметили.

Они вышли из зала. В сгустившихся сумерках их было почти не видно, и Глэдис так и не узнала, кто был таинственным собеседником сэра Арнольда. У нее дрожали колени. Она поняла, о ком они говорили — о ней и Джее. Джей! Они готовы убить его из-за одних подозрений, основанных только на страхах сэра Арнольда! Молодая женщина дала себе слово не спускать глаз с сына. И все же кто этот незнакомец, который "уже достаточно близко подобрался"?

Она ломала голову над этим. Этот человек живет в замке давно, в качестве соглядатая. Он может общаться с ней запросто. Кто же это? Гончар, которого пришлось лечить от отравления? В его доме Глэдис бывала каждый день. Стрелок Дик? Но он не такой уж близкий, и у него была возможность убить Джея, правда, это было еще до смерти Зигберта. С егерем Катбертом она тоже общалась очень часто — он приходил в замок сообщить о звере и предложить охоту, и всегда навещал ее и выказывал всяческое почтение. Кроме того, это мог быть любой из ее пациентов, многие из них приходили к ней не по одному разу.

Оставлять ребенка было не с кем, кроме Мэг. К счастью, ее можно было исключить из списка подозреваемых: Глэдис была уверена, что собеседником сэра Арнольда был мужчина. Но, как показали последние события, Мэг могли отвлечь. Брать малыша с собой она тоже не могла. Недавний случай с дифтерией доказал, каким опасным даже на расстоянии может быть для него ремесло мамы. В общем, вопросов было больше, чем ответов. А пока — начался апрель. Больных стало меньше. Не все могли пробиться к замку через распутицу, а в самом замке народу было мало, и болели редко. Поэтому Глэдис большую часть времени проводила с сыном.

Наступил май. Дороги подсохли, зацвел сад. Погода то баловала по-весеннему теплым солнцем, то снова поливала дождями и застилала туманами. Глэдис снова начала осторожно практиковать. Вспышка дифтерии заставила ее более внимательно вспоминать фармакологию. Она экспериментировала — получала формалин из муравьиного настоя, вытяжки из разных грибков, изучала травы. Происков против Джея пока заметно не было. Дик появлялся каждый день — то помогал принести воды для купания, то развлекал ребенка, показывая блестящее оружие, или затевая прогулки по разным службам замка. Часто Глэдис ловила на себе пристальный взгляд его светло-голубых глаз, и постепенно это начало вызывать у нее какой-то трепет. Но что-то мешало ей пойти на сближение с этим человеком. Она не могла не заметить, что Дик пользуется успехом у женской части населения замка. Это даже иногда вызывало скандалы, однако ей он всегда выказывал только преданность. Такое отношение с его стороны грело ее самолюбие, и все же подслушанный разговор не шел у нее из головы.

— Дик, почему ты не носишь цветов своего сюзерена, — спросила молодая женщина как-то раз, — ведь ты служишь сэру Арнольду. Все в замке, так или иначе, носят его цвета.

— У меня нет сюзерена, — получила она неожиданный ответ, — Я вольный наемник, служу тому, кто мне платит. В известных пределах, конечно, — поспешно добавил он.

Между тем, жизнь шла своим чередом, Джейсону исполнилось два года. Мэг подарила ему вышитую рубашечку, Катберт — деревянного единорога, выточенного из корня какого-то дерева, Дик — игрушечный меч.

Во второй половине июня вдруг пришло сообщение, что герцог Йоркский с супругой, по дороге с турнира намерены заехать в замок Лоувэлли. Началась суматоха. Охотники уезжали рано утром, чтобы добыть дичи, на скотном дворе и в птичнике забивали животных, с кухни пахло жареным мясом. Эти хлопоты не трогали Глэдис, но она напряглась. В этой суматохе могло случиться что угодно, подстроить несчастный случай было легче легкого. Она почти не спала, перестала принимать больных, не отходя от Джея. Через несколько дней она была так измотана, что засыпала почти на ходу. Мэг помогала, как могла, но и они вдвоем не могли следить за Джеем постоянно. Он уже сам мог преодолеть лестницу во двор, и вообще рос очень крепким для своего возраста. Недалек тот день, когда он захочет гулять сам, и удержать его будет очень трудно, как понимала Глэдис. И все чаще на ум приходила мысль, что так ребенка не уберечь.

Наконец, гости приехали. С самого утра в большом зале кипела уборка, накрывали столы, вешали парадные полотнища с гербами. Глэдис не пошла с ребенком гулять, наблюдая через открытое окно за суетой во дворе. Вот замахали стражники у ворот, затрубили герольды, и в ворота торжественно въехала яркая кавалькада всадников. Впереди ехал сенешаль и знаменосец со знаменем, на котором красовался герцогский герб, за ним — герцог с женой, и около двадцати всадников. Дорогие одежды, блестящие доспехи, разноцветные плюмажи — все это, казалось, заполнило двор. Сэр Арнольд и леди Брангвина вышли встречать дорогих гостей. Одни слуги принимали коней и вели их на конюшню, другие встречали всадников и провожали их в комнаты для отдыха. На кухне суетятся кухарки и их помощники — жизнь кипит. Глэдис немного расслабилась. Мэг возится в комнате, перебирая вещи. Как мирно все это выглядит. Никто не посмеет ничего сделать с ребенком, когда в замке столько народу, решила она. Слишком много посторонних глаз. На нее навалилась усталость. Снова охватила хандра. В таком состоянии ее и застал внезапно появившийся Дик.

— Что с Вами, миледи, — участливо спросил он, — Что-то случилось?

— Не обращай внимания, Дик. Просто грустно.

— Мне больно видеть, Вашу грусть, миледи! — сказал Дик, и его удивительно светлые глаза мягко заблестели на загорелом лице. Да, он был очень хорош собой, хоть и не во вкусе Глэдис. Но ей так нужна была поддержка! Она чувствовала себя одинокой и беззащитной перед этим ощущением наползающей грозовой тучи.

— Спасибо, Дик, — с чувством сказала она, — у меня не так много осталось друзей в этом замке.

На его лице промелькнуло странное выражение. Всего на миг. Но она так была поглощена своими переживаниями, что приняла его за еще одно проявление сочувствия.

— Вам надо отдохнуть, хоть немного, — сказал он, — Я могу погулять с мастером Джеем, покажу ему лошадей, если Вы не против.

Она заколебалась. Но сейчас день. Во дворе полно народу, в замке гости… Что может случиться? Они с сыном в последнее время так мало бывали на свежем воздухе. А Дик смотрел так тепло…

— Джей, ты хочешь посмотреть на лошадок? — обратилась она к сыну.

— Д-да! — радостно и очень четко выкрикнул малыш.

— Ты пойдешь гулять с мастером Диком?

В ответ Джей только ликующе запрыгал.

— Понятно. Дик, Вы обещаете, что будете оберегать его?

— Глаз не спущу, миледи! — весело отозвался парень, подхватывая мальчика на руки.

— Прямо не узнать его, — улыбнулась Мэг, не отрываясь от работы, когда стрелок вразвалочку вышел с Джейсоном на руках, — Стал такой заботливый! Может, время его пришло, детишек захотелось, семьи… И то сказать, сколько можно болтаться по свету! — она с усилием распрямилась, — Дик, он парень неплохой, со всеми всегда приветливый. Правда, девушки к нему так и липнут, что твои мухи к меду! Да и сам он раньше любил пыль в глаза пустить. Был у него перстень, изумруд с рубином в серебряной оправе, красивый такой…

— Подожди-подожди, — рассеянно слушавшая Глэдис вдруг встрепенулась, — Как ты сказала? Изумруд с рубином? Я не видела у него такого перстня. Когда ты видела у него перстень в последний раз?

— Да ещё зимой… А теперь что-то давно его не видно, мы еще удивлялись, куда он мог его деть? Ведь не расставался с ним, даже Лу не подарил, а уж как она просила, так просила…

Но Глэдис уже не слышала. Она выбежала из комнаты, и полетела вниз по лестнице, умирая от страха. Перстень "исчез" как раз в то время, когда сэр Джейкоб ушел в монастырь, а Дик начал интересоваться Глэдис и малышом. Значит, ему понадобилось скрыть то, что он носит цвета сэра Арнольда? На выходе из донжона ей попался один из слуг.

— Куда пошел Дик с ребенком? — крикнула она на бегу. Слуга озадаченно махнул в направлении двора.

Уже выбежав на деревянную лестницу, ведущую во двор, она увидела их. Видимо, Дик только что сошел с нее, и не спеша шел поперек двора. Джей спокойно сидел у него на руках. Удивительно, но народу вокруг практически не было, наверное, гости ушли в свои комнаты, чтобы отдохнуть с дороги, а все остальные были заняты приготовлениями к пиру. Стараясь не выдать своей паники, Глэдис стала быстро спускаться. Она одолела всю лестницу, а Дик прошел почти весь двор. Он не свернул направо, к конюшням, а пошел прямо. В этой части двора стояла широкая колода с водой, из которой поили лошадей и скот. До конюшен было отсюда рукой подать, так просто было бы сказать, что отвлекся на минуту на строптивого жеребца, а ребенок убежал и упал в воду… Тогда убийство было бы не таким явным — дети часто бывают непредсказуемыми. Дик был уже совсем рядом с колодой, а Глэдис совсем запыхалась. Она боялась сделать слишком резкое движение, чтобы не спровоцировать "несчастный случай".

— Дик, — мягко окликнула она, — Дик, я забыла кое-что!

Он медленно обернулся к ней. Как раз в этот момент во дворе никого не было! Неужели он так точно все рассчитал?

— Что же, миледи? — на его губах заиграла какая-то неприятная, холодная улыбка, и он сделал еще один маленький шаг назад, к колоде. Он все равно сделает это, поняла Глэдис, при ней, или без нее — он все равно убьет Джея, а потом все ее обвинения спишут на бред обезумевшей от горя матери. Ее охватило отчаяние. Ничего не подозревающий Джей засмеялся и протянул к ней ручки. Она не видела пока, как спасти ребенка, но знала, что скорее умрет сама, чем позволит этому хладнокровному предателю сделать свое дело. Пока что главное — отвлечь его, между ними еще слишком большое расстояние.

— Я вспомнила, — продолжала она как можно более непринужденно, — Что мне надо его покормить, именно сейчас, — она придвинулась на пару шагов.

— Неправда, миледи, — его глаза блеснули насмешливо и злорадно, — Вы кормили его перед самым моим приходом, я видел миски.

Если бы не страх, она, возможно, вспыхнула бы от досады, но, довольный собой, он забыл отступить. Пару шагов она выиграла! Но это так мало, так мало! Он стоит почти над самой колодой. Она уловила какое-то движение под навесом конюшен, и это вселило в нее безумную надежду, теперь надо постараться, чтобы Дик его не заметил.

— Дик! — строго приказала она, — Дай мне моего сына!

— Идите к себе, миледи, — холодно ответил Дик, делая еще один шаг, назад, теперь он стоял подле самой колоды, — Мы погуляем и придем, — он снова ухмыльнулся.

— Дик, неужели ты можешь причинить вред ребенку? — тихо спросила она, — Это страшный грех!

— Только не надо мне говорить про грехи, миледи! На войне кого только не приходится убивать! — Дик так стиснул малыша, что тот испуганно пискнул и отчаянно забился в руках негодяя. У Глэдис помутилось в глазах. Дик хотел сделать какое-то движение, но тут ему на плечо легла тяжелая лапа. Сзади стоял одноглазый Катберт, тот самый егерь, которого Глэдис посчастливилось вылечить от воспаления легких. Старый охотник умел ходить совершенно бесшумно.

— Верни-ка ребенка матери, — негромко, но весомо приказал он.

— Я верну его… тебе! Лови! — с этими словами Дик с силой швырнул Джея в сторону колоды, и с размаху ударил Катберта в лицо. Глэдис закричала и кинулась к колоде. Мгновенно во дворе стало людно, слуги с трудом растащили сцепившихся в драке мужчин, а Глэдис лихорадочно шарила, шарила, и шарила в воде, не переставая кричать, пока не выхватила из воды мокрое маленькое тельце и не прижала его к себе так крепко, что никто не смог бы разжать ее рук.

Не зря, видимо, говорят, что Бог хранит пьяных, влюбленных, сумасшедших и детей. Джей не получил никаких серьёзных повреждений, хотя бросок был такой сильный, что если бы ребенок задел стенку колоды, он мог бы разбить голову, или поломать кости, но он упал прямо в воду, поэтому только перепугался и чуть не захлебнулся, но остался цел. Мэг плакала, не переставая, хоть Глэдис постаралась утешить ее и даже поблагодарила за вовремя сказанные слова. Женщина чувствовала себя виноватой, и то кляла свою забывчивость, сокрушаясь, что могло погибнуть невинное дитя, то призывала страшные кары небесные на голову Дика. Потом вдруг успокоилась.

— Я знаю, что я сделаю, — сказала она, — Я поговорю со слугами сэра герцога, пусть шепнут ему, что все это утром случилось не просто так. Не знаю, что из этого получится, но может это хоть немного послужит искуплением моей глупости.

Катберта и Дика отвели в подвал и заперли, сэр Арнольд, появившись ненадолго во дворе, процедил сквозь зубы, что с этим безобразием он разберется после отъезда гостей, и что виновные не должны рассчитывать на снисхождение, потому что никому не позволено позорить рыцаря перед сюзереном. Его слова натолкнули Глэдис на одну мысль, и в ее голове созрел план.

На пир ее пригласили как всегда — очень вежливо, и не очень настойчиво. Она, как всегда, сказала, что, видимо, не придет, сославшись в этот раз на плохое самочувствие после утренних событий. Но когда начался праздничный обед, она взяла Джея (теперь она не отходила от него, ни на шаг, и никому не позволяла приближаться к нему, даже Мэг) и заняла наблюдательный пост возле дверей большого зала. Зал был празднично украшен. Повсюду горели свечи и факелы, на стенах висели лучшие гобелены и парадные щиты с родовыми гербами, с потолка свисали красно-зеленые вымпелы с серебряными гербами сэра Арнольда. Стол ломился от яств, тянуло вкусными запахами, мимо Глэдис то и дело сновали слуги, разносившие куски жареного мяса, дичь в разнообразных соусах и фрукты. Но ей было не до еды. Сенешаль несколько раз неодобрительно посмотрел на нее, но ничего не сказал. После всех волнений и купания в холодной воде Джейсон спал так крепко, что даже шум набирающего обороты пира не мог его разбудить. Глэдис ждала только подходящего момента, ловя каждое слово, долетавшее из зала. Но стол был большой, сэр Арнольд и герцог Йоркский с женами сидели на возвышении, в самом конце, и она не могла слышать их беседы. Разговоры сливались в один сплошной гул. Тост следовал за тостом, лица пирующих разрумянились, голоса стали громче. И вот (Глэдис подобралась) герцог задал какой-то вопрос, сэр Арнольд изменился в лице и как-то несолидно заерзал. Герцог повысил голос, обращаясь ко всему столу.

— Может, кто-то из Ваших вассалов, сэр Арнольд, сможет удовлетворить мое любопытство? Эй, друзья! Кто может мне рассказать, что произошло сегодня утром во дворе?

Все притихли. Глэдис знала, что слухи уже поползли по замку. Сэр Арнольд деланно засмеялся.

— Право, сэр, стоит ли обращать внимание на ссору слуг из-за девки?

Среди пирующих пробежал неодобрительный гул. Многие за столом знали Глэдис, и отношение к ней прежнего хозяина замка. Тогда она решила, что момент настал, и вошла, распахнув тяжелую скрипучую дверь так широко, как только смогла.

— Вы имели в виду меня, сэр рыцарь?

Все взгляды устремились на нее. Сэр Арнольд покрылся свинцовой бледностью, а леди Брангвина, по обыкновению, пошла красными пятнами. Глэдис понимала, что идет ва-банк.

— Ваша Светлость, — она поклонилась настолько низко и изящно, насколько позволял спящий на руках Джей, — Если Вас заинтересует история, в результате которой чуть не погиб мой сын, вот этот мальчик, я готова рассказать все, что знаю, и что не погрешит против истины.

Она нарочно выбрала такой сложный оборот, чтобы ее речь была не похожа на речь простолюдинки. Глэдис понимала, что ее непременно спросят о происхождении, и ей придется что-то отвечать, и хоть это скользкая тема, девушка была к ней готова. Но она рассудила, что лучше заявить о себе сразу. Глаза герцога блеснули интересом

— Что ж, расскажите нам… мистрис, кто Вы такая, и как Вас зовут, — сказал он.

— Меня зовут Глэдис, и, к сожалению, я не помню своих родителей. Я вдова. Зарабатываю на жизнь искусством врачевания, которому меня обучили в монастыре, где я воспитывалась. Заступиться за меня некому. Живу я в этом замке с милостивого разрешения его прежнего хозяина, сэра Джейкоба, который спас мне жизнь и взял меня под свою защиту. Уходя в монастырь, чтобы молиться за всех нас, он разрешил мне остаться здесь, и взял с сэра Арнольда слово, что он также будет заботиться обо мне, и, насколько мне известно, сэр Арнольд дал ему слово рыцаря, не так ли, сэр? — Она обратилась напрямую к сэру Арнольду.

— Да, конечно, — его голос еле заметно дрогнул, но, надо отдать должное, сэр Арнольд быстро овладел собой.

— Разумеется, я помню об этом слове, и всегда держал его, не так ли? — вернул он вопрос, — Но я не вижу, как это связано с утренним случаем.

Теперь надо было двигаться очень осторожно.

— Мой сын чуть не погиб сегодня утром. Я расскажу, как было дело. Что значат эти события — решать Вам, Ваша Светлость.

— Говорите, — разрешил заинтригованный герцог.

— Моего сына зовут Джейсон. Он — мой единственный ребенок. Есть ли у Вас дети, миледи? — обратилась Глэдис к жене герцога. Дама давно смотрела на Глэдис с сочувствием, поэтому молодая женщина рискнула сделать это.

— Да, у нас есть дети, — мягко сказала герцогиня, — Но Бог дал нам только одного сына, поэтому я понимаю, как дорог Вам этот мальчик.

Глэдис снова поклонилась и благодарно улыбнулась.

— Да благословит Вас Господь, Ваша Светлость! Видит Бог, я забочусь о сыне, как только могу, но что может женщина, которая растит ребенка одна? Иногда мне приходится оставлять его на чье-то попечение. Поэтому я была так рада, когда у нас появился друг… То есть я считала этого человека другом, — с горечью добавила она.

Затем Глэдис подробно описала то, что произошло утром, умолчав только о кольце. Все сидели, как пораженные громом.

— То, что Вы рассказываете, ужасно, — сказал герцог, — Надеюсь, Вы понимаете, насколько серьезны выдвинутые Вами обвинения? Чем Вы можете доказать свои слова?

— Моим свидетелем может быть егерь Катберт, который сейчас заперт в подвале вместе с тем, кто пытался убить моего сына.

— Велите привести их обоих, — приказал герцог.

Привели Катберта и Дика.

— Назови себя, — приказал герцог Катберту.

— Я Катберт из Строберри Хилл, много лет служу егерем в этом замке. По меньшей мере, три поколения моих предков были свободными людьми, и я могу это доказать.

— Так ли это? — спросил герцог у присутствующих и многие жители замка подтвердили слова Катберта.

— Ты рыцарь? — спросил герцог.

— Нет, Ваша Светлость, у меня не было склонности к военному делу, но лес и зверей никто не знает лучше моего.

— Ты знаешь эту женщину?

— Да, Ваша Светлость, кто ее не знает. Сэр Джейкоб приютил ее и очень уважал за светлый ум и искусство лекаря. Она многим здесь отплатила добром.

И снова многие из присутствующих подтвердили слова егеря.

Те же вопросы были заданы Дику. Он тоже сказал, что он — свободный человек, служит стрелком в замковой страже. Когда его спросили, рыцарь ли он, Дик немного замялся, и сказал, что пока нет. ("Вот что тебе обещал сэр Арнольд в обмен на смерть моего сына!" — подумала Глэдис, — "Рыцарские шпоры!"). Таким образом, получилось, что свидетельства Катберта и Дика имели равную силу.

— Расскажи же нам теперь, что произошло утром, — потребовал герцог, обратившись к Катберту.

Катберт повторил всю историю, уже рассказанную Глэдис, но когда он дошел до конца, Дик, стоявший с равнодушным видом, закричал, что и егерь, и Глэдис врут, они сговорились.

— Когда же они могли сговориться, — крикнул кто-то из-за стола, — когда вас тут же увели и заперли?

Дик стал кричать, что они придумали это раньше, и все подстроили.

— Тогда как ты, дружок, оказался во дворе с ребенком? — спросил герцог.

Дик сказал, что хотел показать ребенку лошадей, но те, кто разнимал дерущихся, тут же опровергли его слова, наперебой указывая, что конюшня совсем в другой стороне.

— Что ж, с тобой мне все понятно, — сказал герцог, пресекая дальнейшие разговоры, — Но вот что я не могу постигнуть: что заставило тебя пойти на такое страшное преступление?

Дик молчал.

— Ну, с тобой мы еще разберемся. Я полагаю, сэр Арнольд, Вы отпустите егеря? — продолжал между тем герцог, — Он поступил благородно, вступившись за женщину и ребенка! Такой поступок заслуживает награды!

Все присутствующие поддержали слова герцога громкими одобрительными криками.

— Да, разумеется, Катберт, ты свободен, я рад, что у меня есть такие слуги! Ты, конечно, получишь награду! — сказал сэр Арнольд.

— Я служу всем жителям этого замка, — сказал Катберт, — Для меня честь быть им защитой. Но я не Ваш вассал, сэр Арнольд. Я был и остаюсь вассалом сэра Джейкоба, хоть он и не хочет больше знать мирских дел!

— Вот значит как! — задумчиво протянул герцог, — Ну а ты, разбойник, кому служишь? — обратился он к Дику.

— Никому, — хмуро отозвался тот, — У меня нет господина, я вольный наемник.

— Ваша Светлость, — вмешалась Глэдис, — Позвольте мне задать ему вопрос!

— Задавайте, — позволил герцог, которого эта история явно занимала.

— Скажи, Дик, — начала она, — У тебя есть Прекрасная Дама?

— При чем тут это! — досадливо воскликнул сэр Арнольд, который явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Я не обязан отвечать на твои вопросы! — огрызнулся Дик.

— Ваша Светлость, велите ему ответить, это важно, — попросила Глэдис, и, в конце концов, Дик был вынужден назвать имя дамы, которое никому из присутствующих не было известно, только герцогиня понимающе покивала.

— Каковы ее цвета? — задала Глэдис новый вопрос.

— Белый и зеленый.

— Вы все это слышали. Как вам всем известно, человек благородный, если так можно выразиться по отношению к этому молодцу, — продолжала Глэдис, — носит цвета либо своей дамы, либо своего сюзерена. У Дика был перстень, который он носил долгое время. Очень красивая вещица. Рубин с изумрудом в серебряной оправе. Чьи это цвета?

Этот вопрос можно было не задавать. Все гости заозирались вокруг, стараясь незаметно посмотреть на вымпелы, развешанные в зале. Успокоившийся было, сэр Арнольд вскочил на ноги. Снова бледность залила его лицо.

— Вы… вы… слишком далеко заходите! Слышите? Как Вы смеете обвинять рыцаря? Кто знает, было ли у него такое кольцо?!

— Я помню, что у него была эта вещица, — вдруг сказала одна из дам, — Она очень заметная.

— И я помню! И я! И я! — раздались еще голоса.

— Я только доказала, что Дик был Вашим слугой, который втерся в мое доверие, — сказала Глэдис, — Разве я обвиняла Вас, сэр Арнольд? Кто знает, в чьих интересах он действовал? Может, и в своих собственных… Вы давали слово рыцаря, что будете заботиться о нас, и защищать меня и моего сына. Но на этот раз нас защитило Провидение и Катберт. Могу ли я надеяться, что в будущем и Вы присоединитесь к ним?

На этом разбирательство закончилось. Герцог побушевал немного, сказал, что увезет Дика в Лондон, где пытка развяжет ему язык, чтобы выяснить до конца, в чьих интересах он действовал. С большим трудом сэру Арнольду удалось уговорить герцога оставить преступника для предания суду здесь, на месте. Кроме того, сэр Арнольд произнес прочувствованную речь, обращенную к Глэдис, в которой принес ей извинения за своего слугу, который, возомнив о себе невесть что, решился на преступление, и что он, сэр Арнольд, не знал ни сном, ни духом о его планах. В заключение он пообещал, что впредь такое не повторится, и ее защитой он отныне будет заниматься лично. Потом подали ужин, на который Глэдис не осталась, потому что чувствовала себя измотанной и усталой, а Джей проснулся и стал капризничать. Ей принесли еду прямо в комнату, и впервые за много дней она наконец с удовольствием поела, а потом крепко уснула.

Герцог с женой отбыл на следующий день. Перед отъездом герцогиня, леди Элизабет, навестила Глэдис. Она пожаловалась на некоторое недомогание, и Глэдис, осмотрев ее, дала несколько советов, мазь своего изготовления и написала рецепт травяного настоя, который должен был помочь. Общались они очень тепло.

— Может быть, это грешно с моей стороны, — сказала леди Элизабет в разговоре, — Но я не верю ни одному слову сэра Арнольда. Мне кажется, что в этой истории осталась какая-то тайна.

В это время Джей подбежал к ней и положил голову ей на колени.

— Какой прелестный мальчуган, — сказала она, — Кто его отец?

— Простите, леди, но я не могу назвать его имя, — смутившись, сказала Глэдис.

— О, это богатая почва для догадок, — улыбнувшись, сказала леди Элизабет, — А имя Джейсон так похоже на имя Джейкоб…

— Возможно, но этим их родство исчерпывается, — Глэдис пожала плечами.

— К сожалению, тот, кто сам много лжет, не склонен верить и другим, — задумчиво проговорила герцогиня, — Вы должны быть очень осторожны. Но помните, я всегда буду рада видеть Вас в качестве своего лекаря.

На этом они попрощались. Но после отъезда герцогской четы Глэдис навестил еще один человек. Катберт пришел поблагодарить ее за заступничество, а в конце разговора вдруг сказал:

— Не будет Вам здесь покоя, миледи. Уходили бы Вы отсюда, вместе с мальчиком. Слушайте! Раньше я был королевским лесничим, и знаю одно хорошее место. На границе владений Лоувелли и Блэкстонов есть участок королевского леса. Там раньше охотились, но теперь остался такой маленький кусочек леса, что и охотиться негде. Но охотничий домик остался. Я там жил. Другие лесники его перестраивали, так что он и сейчас еще крепкий. Уходите и живите там. Если что, я скажу, что Вы за домом присматриваете.

Катберт объяснил, как добраться до этого домика, и ушел, а Глэдис задумалась.

Глава 6. Побег

Чем больше Глэдис думала о словах Катберта, тем яснее для нее становилось, что егерь прав. Здесь Джею угрожала опасность. Молодая женщина даже не удивилась, когда на следующий день стало известно, что Дик сбежал. Глэдис была уверена, что сэр Арнольд приложил руку к его побегу — он не стал бы оставлять такого важного свидетеля в замке.

Главный сообщник сэра Арнольда был нейтрализован, но, возможно, есть и другие, или таковые найдутся в ближайшем будущем. Быть постоянно рядом с сыном не получится, это тоже было понятно. Оставалось только уйти из замка, и только так, чтобы никто не мог знать, куда. Но что делать там, за стенами замка? Жить в домике, о котором говорил Катберт? Надо же как-то зарабатывать на жизнь — опять скитаться из деревни в деревню, задерживаясь на одном месте только до тех пор, пока позволяют местные жители? А с кем оставить Джея? Ясно было одно. Оставаться в замке — значит обречь ребенка на неминуемую смерть. Ему даже не дадут вырасти.

Однако пока как будто все было тихо, и Глэдис была уверена, что после такого громкого дела на некоторое время ее с ребенком оставят в покое, она даже стала снова оставлять его на попечение Мэг и вернулась к медицинской практике. Теперь это было важно как никогда: за время жизни в замке, ей удалось скопить немного денег. Бывало, что она лечила совсем бесплатно, но чаще всего пациенты все же старались заплатить. Расплачивались продуктами и поделками ремесленников, иногда и деньгами. В основном Глэдис довольствовалась тем, что ей давали. Суммы она редко назначала сама — только когда приходилось делать сложные операции, использовать дорогие лекарства, или когда ей попадались люди, похожие на жену йомена, которому она когда-то оперировала руку. По опыту Глэдис знала, что такие будут недовольны исходом лечения независимо от результата, так пусть хотя бы заплатят за лекарства — и оговаривала условия заранее.

Тратила она немного — только когда нужно было заплатить кому-то из замковых мастеров, но это случалось не так уж часто, а едой и одеждой ее обеспечивал хозяин замка, стоило только к нему обратиться. В последнее время, правда, ей чаще всего приходилось изготавливать одежду и другие нужные предметы самой, но у нее были ткани в запасе, а шить молодая женщина научилась у Мэй, поэтому, вещей у нее и ребенка было достаточно.

И все же, несмотря на то, что пока на большинство насущных вопросов, не было ответов, молодая женщина стала готовиться к побегу. Она отобрала только самое необходимое, то, что можно унести в руках и сложила это в холщовый мешок, который спрятала под матрас своей кровати. Ещё раньше Глэдис заказала у скорняка объемную прочную кожаную сумку с твердым каркасом, которую можно было бы повесить через плечо. Эта сумка не раз выручала ее, когда нужно было поехать к больному в близлежащую деревню, или принести в "медпункт" очередную партию лекарств, изготовленных в комнате. Теперь молодая женщина постоянно держала в ней набор наиболее часто применяемых средств, самые редкие ингредиенты и инструменты.

Приготовления были почти закончены, когда снова вмешался случай. Однажды вечером, когда после приема больных молодая женщина возвращалась в донжон, ее внимание привлек возникший на пороге входа в жилое крыло отец Джозеф. Он появился тихо, почти крадучись, и, оглядевшись вокруг, не произнеся ни слова, сделал приглашающий жест. Глэдис обернулась. Во дворе было мало народу, в основном, мастера и слуги заканчивали работу и все уже находились или в помещениях, или под навесами. Никто не обращал внимания на то, что происходило во дворе. Заинтригованная, молодая женщина направилась к жилому крылу. В общем-то, это не было чем-то незаурядным, она продолжала заглядывать в часовню время от времени.

Отец Джозеф казался крайне взволнованным. Он буквально втащил Глэдис за рукав в часовню, а затем в исповедальню.

— Простите мне такую настойчивость, — лихорадочно зашептал он, — но боюсь, у меня есть причины так поступать! Не говорите ничего, у нас мало времени! В случае, если сюда кто-нибудь придет, я возьму на душу грех (да простит мне Господь!) и скажу, что Вы приходили на исповедь. Но речь не о том. Глэдис! Я не всегда одобрял то, что Вы делаете, но сердце мое говорило, что избавлять от страданий тех несчастных, что живут в замке и его окрестностях — дело благое. И я дал слово Господу, что Вы спасете тела, а я, грешный, буду спасать их души в меру скромных сил своих! А теперь настал черед спасти Вас! Я не могу открыть Вам всего, у меня нет на это права, но поверьте — Вам и Вашему сыну грозит опасность! Вы должны покинуть этот замок! Слышите? Как можно скорее! Когда отошлют Вашу служанку, знайте — беда уже близка! А теперь идите! И торопитесь! Никто не должен знать, что Вы предупреждены! Я буду молиться за Вас!

— И я буду молиться за Вас, святой отец! — прошептала в ответ молодая женщина, — Награди Вас Бог!

Глэдис вышла из исповедальни на негнущихся ногах, но с чувством горячей благодарности к священнику.

— Отпускаю тебе твои грехи, дитя мое! — на всякий случай сказал ей вслед отец Джозеф.

До донжона она добралась как будто в полусне. Огромным усилием воли она сдерживалась, чтобы не выдать себя и не сорваться на панический бег. Джей спокойно сидел на кровати и играл с деревянным единорогом. Мэг казалась озабоченной.

— Что случилось, Мэг, — спросила Глэдис, как ни в чем не бывало.

— Да вот, миледи, — расстроено ответила служанка, — придется мне уехать на несколько дней. Дочку мою с зятем и внуками выселяют с их земли. Сменился деревенский староста, и требует с них арендную плату и бумагу на право аренды. А они платили, вот только что платили! И что он к ним привязался? Сэр Арнольд сказал, что распорядился насчет такой бумаги, завтра мне ее дадут, да я бы, с Вашего позволения, сразу и уехала. Они далеко живут, у самой границы владений сэра Арнольда. Ведь Вы отпустите меня, миледи? Правда отпустите?

— Конечно, Мэг, поезжай, — ответила Глэдис возможно спокойно, но сердце ее ушло в пятки. Как сказал отец Джозеф? "Когда отошлют Вашу служанку, знайте — беда уже близка!" Значит, завтра, после отъезда Мэг, должно что-то случиться. Или отвлекут ее саму и убьют Джея, или уничтожат их обоих разом, выдав за несчастный случай. Неизвестно, сколько ещё осталось времени в запасе, значит, надо что-то предпринять в течение ближайших полусуток, до отъезда служанки.

— Как ты хочешь уехать, Мэг, — спросила Глэдис у женщины.

— Сначала пешком до Дэйла, а там найму повозку, — отозвалась та. Глэдис лихорадочно думала. У нее созревал план. Достаточно ли будет корзины?

Принесли ужин. Тушеные овощи в горшочках, хлеб, сыр и молоко в кувшине. Молоко было совсем ни к чему. Глэдис, проходя мимо подноса, как бы невзначай толкнула кувшин. Прямо на кровать хлынула белая река.

— Вот досада! — воскликнула Мэг, — теперь на кухню идти!

— Не надо на кухню, — сказала молодая женщина, — просто сходи вниз, к колодцу, и принеси воды. Попьем сегодня воду, это будет всем нам полезно. И прихвати из кладовой корзину побольше, уложим в нее твои вещи, путь до Дэйла неблизкий.

Мэг стала было возражать, но Глэдис настаивала, и служанка ушла, недовольно ворча. Молодая женщина подошла к рабочему столу и взяла один из пузырьков. Немного содержимого вылила в ужин Джея, остальное — в горшочек, предназначенный Мэг.

Когда служанка вернулась, Джейсон уже с удовольствием ел. Глэдис к ужину почти не притронулась. "Надо поесть, миледи", — уговаривала Мэг, — "Я ненадолго, только отдам им бумагу, и сразу обратно, мигом обернусь, уж три денечка за ребеночком посмотрите!". Ее забота была трогательной. Глэдис жаль было расставаться с этой доброй женщиной, которая была для нее не столько служанкой, сколько другом. Молодой женщине было немного совестно за то, что должно было произойти позже, и она тайком спрятала часть хлеба и сыра, сделав вид, что поела.

После ужина ребенок сразу стал зевать и тереть глазки, и мать уложила его. Мэг ещё ходила, складывала в корзину вещи, но скоро начала жаловаться на усталость, легла на свой соломенный матрас и уснула. Глэдис не спала. Июньские ночи коротки. Как только небо стало слегка светлеть, она встала. Мэг и мальчик спали так крепко, что даже не слышно было дыхания. Молодая женщина аккуратно выложила на кровать из корзины вещи Мэг, положила на дно кусок холста, а на него — спящего Джея. Сверху она пристроила свой холщовый мешок с вещами, следя, чтобы он прикрывал мальчика, но позволял ему спокойно дышать, и накрыла корзину куском полотна. Малыш не проснулся от всего этого. Снотворное из маковых зерен, которое он съел вместе с ужином, убаюкало его, по расчетам Глэдис, примерно до полудня. Мэг проснется, конечно, раньше, но они с Джеем будут, как надеялась молодая женщина, уже далеко.

Она села и, засветив одну свечу, написала записку Мэг. Женщина была неграмотна, но Глэдис надеялась, что найдется человек, который ее прочитает. "Милая Мэг", — писала Глэдис, — "Прости, что пришлось усыпить тебя и воспользоваться твоей корзиной и плащом. Я делаю это для твоей собственной безопасности. Мне необходимо уйти вместе с ребенком, потому что я боюсь, что случится что-то страшное. Пока мы в замке, этот страх будет со мной всегда. Никто не должен знать, куда я ушла, даже ты. Я сама не знаю, куда отправлюсь, надеюсь только, что где бы я ни была, мой сын будет в большей безопасности там, чем здесь. Спасибо тебе за все. Глэдис"

Потом она надела на шею сумку с лекарствами и привязала ее к себе широким длинным поясом. Мэг была полновата, поэтому, когда молодая женщина надела сверху кот и ее плащ, получилось довольно правдоподобно. Взяв в руки корзину, Глэдис поняла, что ноша получилась очень тяжелая. Нельзя было показать это возле ворот. Она опасалась вопросов стражников, а за ворота необходимо выйти очень рано, как только будет опущен мост.

Ее вдруг затрясло. "Спокойно", — сказала она себе, — "Что может случиться? Тебя убьют — так что? Вернешься домой. Если убьют Джея, будет гораздо хуже, но его и так убьют, если мы останемся здесь!" Подбодрив себя таким образом, она пристроила поудобнее корзину, надвинула поглубже капюшон плаща и зашагала вниз по лестнице.

Было очень рано, примерно, пятый час, но дверь на внешнюю лестницу была открыта. Служанка мела площадку перед большим залом. Подняв голову, она крикнула: "Доброе утро, Мэг!", видимо, узнав плащ. Глэдис только кивнула в ответ, опасаясь, что голос ее выдаст. Девушка фыркнула и вернулась к работе. Во дворе почти никого не было, только в пекарне и на кухне загорались первые огоньки. Глэдис посмотрела вперед, и ее окатило горячей волной радости: внутренние ворота были открыты, и мост уже опущен. Она как можно более неторопливо пересекла двор. Корзина оттягивала руки, а напряженная спина все время ждала окрика. Все так же не спеша она пошла от внутренних ворот ко внешним. Здесь было гораздо темнее, чем во дворе. Ремесленники только начали просыпаться, кое-где мелькали огоньки свечей, в кузнице уже разжигали горн, где-то кричали петухи.

У внешних ворот ее ждало разочарование: их еще не думали открывать, а мост был поднят. Стражники только лениво похаживали и переругивались. Она готова была заплакать от досады, и не было никакой возможности их поторопить. Ее могли хватиться в любой момент. Оставалось только стоять и ждать. Корзину она поставила на землю.

— Ты кто такая, и куда собралась в такую рань? — раздалось над ухом. Это был, вероятно, командир, судя по зычному голосу и властному, хоть и беззлобному сейчас тону.

— Я Мэг, служанка мистрис Глэдис, — ответила молодая женщина, стараясь унять дрожь в голосе и подделаться под неторопливую речь с так хорошо знакомыми ей, немного тягучими интонациями, — Уезжаю к дочке.

— А что это тебя черт понес так рано? — продолжал интересоваться солдат.

— Так ведь они далеко живут, на самом краю владений сэра Арнольда, — ответила она, продолжая краем глаза наблюдать за стражниками. Вот один вразвалочку ("да скорей же ты!", — думала Глэдис) пошел к будке, где находился ворот, на который наматывалась цепь при поднятии моста. За ним отправился второй и третий.

— А что тебе на месте не сидится, в такую даль переться? — командиру стражников явно хотелось поговорить, — И что у тебя в корзине?

— Подарки родне, — насколько могла, спокойно сказала Глэдис, незаметно стараясь загородить корзину, — А еду я к ним потому, что их с земли выселяют. Вот бумагу везу, что сэр Арнольд, мол, им разрешил там жить…

— Ах, чтоб провалиться в преисподнюю тому, кто их выселяет! — выругался стражник, — У меня самого… — он стал пространно и эмоционально рассказывать о том, как его семью когда-то тоже вот так хотели выселить, да сэр Джейкоб не дал. "Может, сэр Арнольд узнал эту историю от кого-то, и подстроил что-то подобное", — подумала молодая женщина, — "Очень уж неожиданно случились неприятности у Мэг".

Солнце вставало, даже здесь, в тени, становилось светлее. Глэдис уже нервно озиралась. Ну почему сегодня нет ни дождя, ни тумана? К счастью, в будке дрогнуло, и со страшным грохотом заработал механизм моста (если так его можно назвать). Молодая женщина испугалась, что ребенок проснется и заплачет, несмотря на снотворное. Наконец, звук сошедшей лавины, от которого вздрогнула земля, возвестил, что мост опущен, и стражники так же, не торопясь, принялись открывать ворота. В корзине было тихо. Глэдис осторожно перевела дух. Один из стражников пошел к ним с факелом.

— Долго ещё вы будете возиться? — недовольно спросил командир, — Не видишь, мамаша торопится!

— Кто такая? — сунулся к Глэдис стражник, норовя посветить ей в лицо. Она инстинктивно вскинула руку, загораживаясь от света.

— Да ты что, рехнулся? — командир отпустил слишком ретивому солдату затрещину, — с огнем прямо в лицо! Не сердись на него, мамаша, молодой он ещё.

Глэдис тревожно прислушивалась к шуму пробуждающегося поселения ремесленников за спиной. Её там многие знали. Стоит кому-то поинтересоваться, кто тут стоит возле ворот, и назвать ее по имени… Медленно-медленно тяжелые, окованные медью створки начали открываться, и между них протиснулся луч солнца. Она подняла тяжелую корзину и двинулась к воротам. Привычные и ставшие родными звуки замковой жизни теперь оставались позади. Где-то там, в донжоне, спит верная Мэг. Спасительница. Глэдис от всей души пожелала ей удачи. Может, ее положение ещё улучшится после побега беспокойной хозяйки. Мэг, хоть и в годах, но ещё крепкая, ее могут взять служить в жилое крыло.

Но долго предаваться сентиментальным размышлениям было некогда. Отсутствие Глэдис, кажется, пока не заметили, значит, надо было поторопиться, чтобы уйти подальше. От тяжести корзины болели локти, по спине тек пот, медицинская сумка давила на живот и натирала шею, но Глэдис терпела. Главное — миновать мост и дойти по дороге до леса. Наконец, на нее упала тень от деревьев. Осталось совсем немного.

Пройдя по лесной дороге, она дошла до развилки. На камне, стоявшем на перекрестке, были выбиты стрелки. Одна из них указывала направо, в сторону Строберри Хилл, другая налево, на Дэйл. Глэдис свернула налево, но не по дороге, а в лес. Она сделала это нарочно. Если будет погоня, и ее след почуют собаки, пусть преследователи подумают, что она направляется в Дэйл, и простодушная Мэг, возможно проговорится, что мистрис спрашивала о том, как та хочет уехать. Конечно, сэр Арнольд вряд ли будет откровенно снаряжать большую погоню, ведь ему важно показать, что молодая женщина и ее ребенок — желанные гости, и все, о чем он может беспокоиться, касается только их собственного блага. Но он может придумать что-то изощренное, например, что отправляется на охоту. Эта версия позволит взять с собой собак. А ей во что бы то ни стало необходимо сбить их со следа. Как надеялась Глэдис, погоня отправится в Дэйл, может даже там оставят засаду. Но ей на самом деле надо было идти в другом направлении — на Строберри Хилл. В деревню она заходить не собиралась, чтобы как можно дольше не показываться на глаза тем, кто сможет указать на ее след.

Путешествие обещало быть нелегким. Джей был еще слишком мал для таких долгих прогулок, а торопливое бегство из замка не позволило взять достаточно еды в дорогу, ей удалось прихватить только хлеб, сыр и фляжку воды. Поэтому то, что придется миновать Строберри Хилл, не заходя в него, несколько беспокоило молодую женщину, но осторожность заставляла ее смириться. Еду можно было купить дальше. Как рассказывал Катберт, если идти от Строберри Хилл по тропе, оставленной лесорубами, то милях в пяти-шести от деревни будет небольшое поместье, в котором живет йомен с семьей. Это один из ориентиров, свидетельствующий о том, что направление выбрано правильно. Но туда ещё надо было добраться.

А пока Глэдис с трудом продиралась через густой подлесок. Наученная горьким опытом, она замечала ориентиры, чтобы потом можно было снова найти дорогу, и вернуться к развилке. Молодая женщина совсем выбилась из сил, но упорно шла, разыскивая какой-нибудь ручей, чтобы ее нельзя было найти с собаками. Солнце поднялось уже высоко, когда она, перейдя для верности два ручья, остановилась, наконец, на небольшой поляне, буквально падая от усталости. Конечно, хороший следопыт смог бы выследить ее, несмотря на такие меры предосторожности, но сам сэр Арнольд, как знала Глэдис, в охоте не был особенно силен, предпочитая, чтобы его вел по следу опытный егерь. Лучшим следопытом был Катберт, который вовсе не хотел, чтобы ее поймали, но есть и другие егеря, а как поведут себя они? Глэдис не хотела думать об этом. Больше, чем сделала, она пока сделать не могла. Снова, как когда-то вокруг был лес и неизвестность, а в ближайшем будущем — еще и возможная погоня, как и тогда, но теперь она чувствовала себя более уверенно, хотя и по-прежнему боялась за сына. Она сделала вынужденный привал, чтобы отдохнуть, надеясь, что Джей уже проснется и сможет дальше идти сам. С такой тяжелой корзиной она не смогла бы идти быстро.

Из корзины по-прежнему, не доносилось ни звука, и Глэдис забеспокоилась, не задохнулся ли малыш под тяжестью мешка с вещами. Она вытащила мешок. Джей спокойно спал. Она села, прислонившись спиной к стволу дерева, и поставив рядом корзину. Сквозь усталость и страх, пробилось радостное чувство — свобода! Никто не станет больше угрожать ни ей, ни ребенку, никто больше ничего не отнимет, ни от чьего настроения она больше не зависит. Она сама не заметила, как задремала.

Проснулась Глэдис от того, что Джей теребил ее за кот, и тревожно звал: "Мама, мама!". Где-то далеко тявкали собаки, но лай не приближался, а потом и вовсе стих. Глэдис обняла сына и успокоила, как могла. Они перекусили хлебом и сыром, запили скудный обед водой из родника, и, выждав еще некоторое время, молодая женщина приняла решение двигаться дальше. Корзину Глэдис оставила в лесу, прихватив мешок с вещами, и взяв Джейсона за руку. К развилке они вышли без приключений. Теперь Глэдис пошла в сторону Строберри Хилл. Они шли весь остаток дня. Двигались не так быстро, как хотелось бы Глэдис, потому что Джей не привык так много ходить, и все время просился на руки. Приходилось делать частые привалы. Погони не было видно, но молодая женщина все время напряженно прислушивалась, и, только заслышав издалека голоса, или стук копыт, тут же сворачивала с ребенком в лес. Как правило, по дороге проезжали крестьяне с гружеными повозками, но один раз проехали двое стражников из замка в сторону деревни, а потом назад. Глэдис с ребенком они не заметили, и молодая женщина поздравила себя с правильным решением не заходить в Строберри Хилл, хотя еды оставалось очень мало. Джей, казалось, понимал важность момента, и затаивался, как зайчонок, когда приходилось прятаться в лесу. Молодая женщина старалась его развлечь по дороге, показывая то птицу, то бабочку, но он и так почти не капризничал. Только когда уставал, начинал хныкать.

Они миновали Строберри Хилл на исходе дня. Заночевать пришлось в лесу. Огня она не разжигала, хотя у нее было с собой огниво, и пользоваться им молодая женщина умела. Темнело, и вместе с темнотой поднимались страхи. Лес выпускал на волю ночную жизнь. Где-то трещали ветки, где-то ухала сова. Джей снова начал хныкать и жаться к маме, Глэдис тоже было страшно, но она, ласково разговаривая с малышом, успокоила его и поторопилась с ужином, чтобы побыстрее лечь спать. Поужинали снова хлебом и сыром. Несмотря на летнее время, к ночи становилось прохладно, и, уютно устроившись между корней дерева, Глэдис закуталась вместе с ребенком в плащ. Джей тут же сонно засопел, а молодая женщина некоторое время лежала, несмотря на усталость, прислушиваясь к ночным звукам, пока сон не сморил и ее.

Проснулась она от холода. Светало. Плащ отсырел за ночь, стал тяжелым. Спина и бок затекли, и только там, где, прижавшись к ней, спал Джей, было по-домашнему тепло. Сначала ей показалось, что у нее за ночь село зрение: она плохо видела даже предметы возле себя, а далеких вовсе не было видно, но потом поняла — над землей висел густой туман. Было промозгло и сыро, но туман скрыл их от любопытных глаз, и Глэдис рискнула разжечь костер, все равно двигаться дальше было нельзя. Она с сожалением выбралась из теплого плаща, стараясь не разбудить Джея, и собрала хворост. Она не была сильна в походном искусстве, но, когда малыш проснулся, костерок уже весело трещал. Последний кусочек хлеба молодая женщина поджарила. У костра они провели довольно много времени, и только около полудня, когда туман немного рассеялся, снова тронулись в путь.

До охотничьего домика Глэдис и Джей добрались только на следующий день. Ещё одна ночевка в лесу далась труднее, чем первая. Есть уже было нечего, одежда не успела как следует, просохнуть, к тому же ночью зарядил дождь, и Глэдис стала бояться, что Джей заболеет. Хорошо, что жизнь в замке тоже не была идеальной. Холода и сырости там было достаточно, и Джейсон привык ним. Но голод и усталость брали свое. Сначала он плакал и поминутно просил есть, потом замолк, и только уныло брел рядом с матерью. Это было почти невыносимо для нее. Последней отрадой оставался костер, у которого хотя бы можно было погреться. Теперь человеческое жилье было так далеко, что молодая женщина почти не опасалась незваных гостей, а дикие звери, как она знала, не любят огня.

И все же Глэдис уже начала бояться, что они заблудились, когда на следующее утро, наконец, показался дом, в котором жила семья йомена. Хозяин был на работе, дома была его жена. Глэдис попросила продать ей кое-какую еду, и хозяйка, поняв, что Глэдис готова заплатить, смягчилась, и не только дала молодой женщине продуктов, но и предложила горячей похлебки, пустила их погреться и позволила просушить одежду. Впервые за последние сутки путешественники поели. На отдых ушло часа три. Джей спал. Молодой женщиной начало овладевать отчаяние, но у хозяйки она не стала пока ничего спрашивать об охотничьем домике — неизвестно, как повернутся события. В конце концов, можно будет вернуться сюда и попроситься на ночлег на одну ночь, если поиски окажутся бесплодными. Глэдис гнала от себя мысли о том, что будет после, если…

От дома шла почти неприметная тропинка вглубь леса. Глэдис знала о ней только со слов Катберта, и совсем не была уверена, что она ведет туда, куда нужно. Однако через три часа, когда она с Джеем снова отправилась в дорогу, настроение молодой женщины изменилось. Дождь кончился, они были сыты, одежда просохла, а выглянувшее солнце пригрело по-летнему.

Примерно, через полчаса ходьбы показалась просека, о которой говорил лесничий, и Глэдис, хоть и с трудом, нашла на противоположном краю ее тропинку, которая когда-то, видимо, была хорошо утоптана, и теперь еще не успела совсем зарасти. Молодая женщина повеселела. Тропинка привела их на поляну, и сердце Глэдис радостно забилось: посреди поляны действительно стоял домик, похожий на тот, о котором рассказывал Катберт. В нем давно никто не жил, но на вид он был достаточно крепким, присутствовал даже каменный фундамент, на котором стояла уже знакомая ей деревянно-глиняная конструкция. Наконец-то крыша над головой!

Пришлось отдирать доски, которыми крест-накрест был заколочен вход, сметать с крыльца грязь и оплетающие стебли растений. Внутри были пыль и запустение. Передохнув немного, Глэдис взялась за работу. Дом был меньше, чем у Белоручки Боба, кухня совсем маленькая, но больше и не требовалось. Окошка тоже было три, даже бычий пузырь на двух из них сохранился, а третье Глэдис просто загородила старым сидением от табурета. Из мебели в комнате был стол, три широких больших лавки и в углу нары для сна. На них даже лежал набитый сеном матрас. В кухне располагался камин, сложенный вместе с плитой, стол поменьше и два табурета. Здесь же была устроена кладовка. Под потолком и в комнате, и в кухне, были полки, на которых, к радости Глэдис, нашлись глиняные горшки и миски, три деревянных ложки и котелок со сковородой, которая также могла служить ему крышкой. Нож у молодой женщины был с собой. Она давно завела такой — для хозяйственных целей. Во дворе был колодец с хорошей чистой водой. Пара деревянных ведер нашлась в доме. Рядом с домом, справа, располагался довольно крепкий сарай. С другой стороны двора стоял пустой амбар. За домом обнаружился небольшой запущенный сад и клочок земли, который, видимо, когда-то обрабатывали.

Весь остаток дня Глэдис приводила все это в относительный порядок. Вытащив из мешка более-менее сухую одежду, она переоделась сама и переодела ребенка, остальные вещи вывесила сушиться на улицу. Растопила камин и поставила на угли котелок с водой, подмела в доме, протерла пыль, благо помещение было небольшое. Джей радостно бегал вокруг и даже пытался помогать, а потом уселся на крыльцо, да прямо так и заснул. Она приготовила ужин — бросила в кипящую воду покрошенные овощи, приправила суп мукой, маслом и яйцом (все это было куплено у жены йомена), и только тогда разбудила ребенка. После ужина он снова стал зевать, да и она уже буквально валилась с ног. Закрыв окна ставнями, а дверь на засов, и заложив ее специально для этого предназначенной деревянной балкой, она кое-как добралась до кровати, прихватив с собой Джея. Под голову она положила высушенную одежду, а укрыла себя и сына ставшим уже родным плащом. Заснула она, казалось, не успев донести голову до импровизированной подушки, и спала так, как давно уже не спала — крепко, спокойно и без сновидений.

Они жили в домике уже неделю. Глэдис снова сходила к жене йомена, которую звали Лиз, и купила продуктов — муки, яиц, масла, молока, овощей, и в числе прочего, курицу, которую они вместе даже ощипали и выпотрошили. Нести все это было тяжело, но оно того стоило. Продуктов и денег пока хватало, а думать, что делать дальше, Глэдис не хотелось. Она пряталась от дум за домашними делами, ей даже нравилось обустраивать их новое жилище. Она нарвала травы, высушила ее под навесом у сарая, заново набила матрас и сделала две подушки. Вымыла и вычистила всю небогатую посуду, убрала в доме и постройках. Вокруг был такой покой! Никто не угрожал, а Джея достаточно было просто не выпускать из виду, когда он носился по поляне. Даже за эти несколько дней он заметно окреп — много движения и свежего воздуха, никакого затворничества и страха. Множество новых занятий и впечатлений — он никогда не видел столько зелени. Когда была плохая погода, Глэдис растапливала камин, садилась с сыном поближе к огню и рассказывала ему, что знала о растениях, насекомых и животных. Слушал он очень хорошо, эти рассказы его явно интересовали.

В один из таких дней, когда на дворе лил дождь, а мать с сыном сидели у камина, снаружи вдруг послышалось:

— Эй, хозяева!

У Глэдис упало сердце — она уже так привыкла думать, что здесь их никто не найдет. Но тут она узнала голос, и, бросившись к двери, распахнула ее настежь:

— Катберт! Входи! Пока мы здесь живем, тебе всегда рады в этом доме!

— Я как услышал, что вы ушли из замка, сразу подумал, что найду вас здесь, хотя милорд думал, что Вас надо искать в Дэйле, — степенно говорил лесничий, сидя за столом и обнимая широченными ладонями кружку с горячим травяным чаем, — Даже погоню выслал. Я тоже ездил. В лесу мы с Эдди, другим егерем, конечно поняли, куда Вы подались, но не сказали — мы на зверей охотимся, а людей они пусть сами ловят, если хотят. Потом я выждал для верности несколько дней, пока все поуляжется, и Вас перестанут искать, да подался сюда. Вот, Лин вам подарки передала, — похлопал он по пузатому мешку, — А это от меня, — передал он туго свернутое в жгут и связанное одеяло из толстого сукна.

— Нас-то с ней никто не спрашивал о Вас, а спросили бы, так мы бы все равно ничего не сказали. Так что живите здесь спокойно. Разве что с охотой кто-нибудь сюда заедет, но это редко бывает.

Глэдис зябко повела плечами. Старое воспоминание заныло, как прищемленный палец. Чтобы отвлечься, она стала расспрашивать о том, что случилось в замке после ее побега. Ничего особенного, по словам Катберта, не произошло. Мэг проснулась и пошла за бумагой, и только тогда обнаружилось, что Глэдис нет. Расспросы служанки ничего не дали, и ее оставили в покое. Она в тот же день уехала. Сэр Арнольд повозмущался для вида, потом сказал всем, что едет на охоту, взял двух егерей с собаками, нескольких слуг и поехал вдогонку, но ничего не добился, правда, говорят, что оставил пару стражников в Дэйле.

— Я буду к вам заглядывать, — сказал лесничий, — Еды привезти, или починить, что надо — это я всегда. Только вот что Вы, мистрис, будете делать дальше? Одной Вам будет трудно ребеночка растить. Вам бы замуж за достойного человека, да где его в такой глуши найдешь? Или как-то еще зарабатывать на жизнь. Здесь тоже жить можно. Привезу Вам кур, может, козу, и прокормите себя и мастера Джея, да только жаль, что такой лекарь будет пропадать в чаще леса.

— Я знаю, что я сделаю, Катберт! — решение пришло к Глэдис неожиданно, — Я отправлюсь с Джейсоном к герцогине Йоркской! Она говорила, что будет рада видеть меня в роли своего лекаря. Может быть, она поможет нам. Мне не нужно милостыни, достаточно будет, если она даст мне возможность честно зарабатывать себе на жизнь.

— К герцогине? — Катберт удивленно поднял брови, — Ну, если она Вас звала, то, наверное, можно и к герцогине. Только до Йоркшира путь неблизкий, да и с ребенком Вам будет трудно. Вот что! Отправляйтесь-ка Вы на какой-нибудь большой турнир! На них всегда съезжается вся знать! Может, там и встретите Их Светлость. Насколько я знаю, кажется, в середине июля будет турнир в Уоллингфорде. Если в ближайшие дни отправитесь, то, как раз, успеете.

Вскоре Катберт попрощался и уехал. Он был верхом, и хотел попасть домой засветло. А Глэдис вечером снова долго лежала без сна, размышляя.

Глава 7. Не только волка ноги кормят

На следующий день погода выдалась пасмурная, но без дождя, и Глэдис снова отправилась к Лиз. Оставлять дома одного Джея она не решилась, пришлось взять его с собой. На этот раз дорога была совсем не в тягость обоим. Джей весело бежал впереди, и отдохнувшей Глэдис шагалось легко. Их окружали лесные запахи, между деревьев висела легкая дымка. Серый день был слегка сонным, даже птиц не было слышно.

До дома йомена они добрались без приключений. На этот раз дома был и глава семейства по имени Оз. Мрачноватый на вид, он встретил гостей без восторга. И сама Лиз была не так приветлива. Глэдис вызвала ее во двор, и женщины расположились на лавке под навесом. Джейсон немного дичился, но потом принялся осторожно обследовать двор.

Глэдис решила, что нужны какие-то объяснения, и рассказала Лиз свою легенду, прибавив, что время от времени она будет жить в охотничьем домике, чтобы присматривать за ним и содержать в порядке. Но иногда ей придется уходить на заработки, чтобы прокормить себя и ребенка. Казалось, жену йомена удовлетворило такое объяснение, и она, смягчившись, предложила молодой женщине и впредь приходить за едой, когда будет нужно. Как добраться до Уоллингфорда, Лиз не знала, но, отлучившись ненадолго в дом, вернулась и подробно все рассказала со слов мужа. Глэдис поблагодарила, и, купив еще немного продуктов, ушла.

Жаль было покидать уютный домик, но молодая женщина понимала, что оставить все как есть нельзя. Она могла только надеяться на доброту Катберта и Лин — но с ними могло случиться все, что угодно, и даже некому будет ей об этом сообщить. Лиз согласна была делиться тем, что у нее самой было в избытке, но только до тех пор, пока Глэдис сможет платить за это. Она долго размышляла, что делать с Джеем. Можно было попросить Лиз присмотреть за ним, но у нее самой было трое детей, а отношение Оза вызывало у Глэдис сомнения в том, что ребенку будет хорошо в этой семье, к тому же неизвестно, насколько затянется ее путешествие. А если удастся найти герцогиню, и она согласится взять молодую женщину с собой, возвращаться за ребенком будет далеко, и Глэдис решила рискнуть взять сына с собой. Насчет еды можно было пока не волноваться. В мешке, который привез Катберт, были простые продукты — сушеные фрукты, овощи, растительное масло, хлеб, сыр, крупа. Часть этого Глэдис сложила в дорожный мешок, остальное разместила в кладовке.

Путешествие было непростым. До Строберри Хилл они с Джеем добрались без приключений. Осторожности ради, в деревню снова не зашли, а, обойдя ее, медленно пошли по обочине дороги, ведущей к развилке. Изредка проезжали повозки, и она обращалась к возницам с просьбой довезти ее до какой-нибудь деревни. Но одни ехали не в ту сторону, которая была ей нужна, другие смотрели косо, и только нахлестывали лошадь, чтобы побыстрее уехать, а некоторые возницы осыпали ее бранью, обзывая дурными словами. Она уже начала отчаиваться, когда ей попался, наконец, небольшой караван из трех повозок. Оставив сына на обочине, молодая женщина вышла на дорогу.

Ехавший на передней повозке крупный бородатый мужчина, натянул поводья и обоз остановился.

— Ты что, рехнулась!? — напустился он на женщину, — Шатаешься без дела, и другим мешаешь! Сама беспутная, так хоть ребенка пожалела бы!

— Не сердитесь на меня, пожалуйста! — взмолилась Глэдис, — Видите — некому больше мне помочь. Я вдова, осталась одна с ребенком, еду к родне, возьмите меня с собой, я не буду обузой. За охрану заплачу, а одна пропаду в лесах, никто и не вспомнит!

Бородатый оглянулся на своих спутников.

— Смотри сам, Сид, — сказал один из них, — Если ее кормить не надо, худо не будет. Кому она помешает?

— Ладно, можешь положить вещи в мой воз, — решил Сид, — И ребенка посади, веса в нем немного, но самой тебе придется идти пешком, а то лошадь быстро устанет.

Глэдис с радостью согласилась — даже эти условия сильно облегчали путешествие.

Ее спутники были ремесленниками. Путь их лежал в Оксфорд на ярмарку, там они надеялись подороже продать свои изделия. Старшим в обозе был Сид, крепкий крестьянин лет сорока, который вез на ярмарку овечью шерсть, пряжу и вязаные вещи. Как узнала из разговоров Глэдис, он несколько лет служил в замковой страже, имел боевой опыт, и часто ходил с такими небольшими обозами, поэтому остальные крестьяне его беспрекословно слушались.

Общение с попутчиками было сведено к минимуму, но молодую женщину это устраивало. На привалах она с сыном ела отдельно, благо припасы позволяли. Ночевали на постоялых дворах. В основном, это были крепкие строения, сложенные из камня или добротных толстых бревен, с маленькими окошками, обнесенные таким же крепким частоколом, с тяжелыми дубовыми воротами. Ставни и двери были массивными и прочными. На ночь их закрывали на огромные замки и закладывали мощными брусами. Запоры накладывали уже в сумерках, и горе тому, кто не успел попасть в помещение до того, как будет заперта дверь — она уже не открывалась до утра, и опоздавшим оставалось только ночевать снаружи. Несмотря на такие меры предосторожности, хозяин двора, или его слуга всю ночь караулили у двери с оружием — как правило, это была дубинка, окованная металлом, или кистень. Носить мечи дозволялось только рыцарям и оруженосцам.

Ночлег стоил недорого, но того, кто не мог заплатить, тоже ждала холодная ночевка — их просто выставляли вон без всякой жалости. Тех, у кого денег было совсем мало, отправляли спать на сеновал, в конюшню, или на чердак, но если у человека была хоть одна монета, даже самая мелкая, какой-никакой, а ночлег ему был обеспечен. Спали все вместе, в общей комнате на соломенных матрасах — кто-то на лавках, кто-то прямо на полу. Усталые путники, как правило, не засиживались допоздна. Как только окончательно темнело, хозяева закрывали двери и окна, гасили все огни в доме, оставляя только небольшой масляный светильник у двери, и все ложились спать, где находили себе место. Отдельные комнаты, одна или две, были на втором этаже, там, где жил сам хозяин, но стоили они дорого, и их берегли для особых гостей. Еду здесь специально не готовили, но то, что привез с собой постоялец, могли приготовить для него. Кроме того, здесь можно было купить немного молока, яиц, или сыра.

Об удобстве говорить не приходилось, но ночевать вне крепких стен было опасно. Глэдис наслушалась за время путешествия разных жутких историй о том, как купцы, паломники, или другие путешественники попадали в засады и погибали все от рук разбойников. Кто-то вовсе пропадал без вести. Только сейчас она поняла, как рисковала, когда после побега проводила ночи в лесу одна, с ребенком. Впрочем, возможно, все было и не так опасно для них тогда. Преступники предпочитали промышлять на больших дорогах, много их крутилось и возле постоялых дворов — здесь можно было высмотреть очередную добычу, или стянуть то, что плохо лежит. Поэтому никто из постояльцев не жаловался на условия, предпочитая защиту комфорту. Глэдис тоже терпела, хотя ей было трудно привыкнуть к душным помещениям и жесткому ложу, но со временем все образовалось. Она так уставала за день, что засыпала как убитая. Джей тоже сначала капризничал, но потом привык, и научился занимать себя сам, да и уставал он не меньше, и даже, учитывая его возраст, возможно больше. Глэдис даже удивлялась его выносливости. Скоро молодой женщине пришлось убедиться в том, насколько разумно было никогда не останавливаться на ночлег в лесу. Не доезжая миль пяти до Оксфорда, они подверглись нападению.

Время перевалило заполдень. Вокруг был спокойный летний лес, однако, уже примерно с час Сид беспокойно озирался вокруг. Когда кто-то из спутников пытался с ним заговорить, он жестом останавливал его и прикладывал палец к губам. Вдруг раздался резкий свист, и из леса с громкими криками стали выбегать люди, вооруженные как попало. Нападавших было около десятка. Очевидно, они уже некоторое время выслеживали обоз, и решили, что он станет лакомой добычей. Очень скоро повозки оказались окружены. Передняя осталась на месте, две последние подъехали к ней вплотную и стали бок о бок, образуя с первой плотный треугольник. Сид, вскочил во весь рост, и извлек откуда-то массивный топор, остальные четверо тоже рассредоточились — видимо, они уже не в первый раз попадали в похожую ситуацию, или действия были согласованы заранее. Двое остались на земле, спиной к подводам, обороняя тыл, и еще двое стояли, как и Сид, во весь рост, на повозках, защищая фланги. В руках у них тоже откуда-то взялось оружие. Глэдис с сыном оказались в центре, за спинами мужчин. Джей не плакал, только крупно дрожал и смотрел широко раскрытыми блестящими глазами.

Нападавшие набросились на обоз, послышались крики и жуткий влажный хруст, потом живая волна отхлынула от телег под защиту кустов и леса. На земле лежали, корчась, несколько раненых. Защитники все были на ногах, только тяжело дышали, обрызганные кровью, своей, или чужой — неизвестно. Захватить обоз врасплох не удалось. Откуда-то, со стороны нападавших, вышел вразвалочку невысокий крепыш, одетый в серый кот, коричневый гамбезон, коричневые шоссы и сапоги. Глубоко надвинутая на глаза охотничья шляпа и густая борода не позволяли хорошо рассмотреть лицо. Шел он походкой дикого зверя — легко и гибко, улыбаясь какой-то волчьей, похожей на оскал, улыбкой. Зубы у него были удивительно белые и ровные. Безошибочно определив главного, он вступил в переговоры с Сидом. Не слышно было, о чем они говорили, но издали это напоминало разговор продавца и покупателя. Через некоторое время они "ударили по рукам", и Сид отсчитал разбойнику несколько монет. Главарь свистнул, и шайка, подхватив раненых, скрылась в зеленой поросли.

— Вот собака! — сказал, подходя, Сид, — Взял с меня целых десять шиллингов, по одному на каждого своего головореза.

— Почему они отступили, ведь их было больше, — спросила Глэдис.

— Мы им дали отпор — пояснил Сид, — Если бы они снова сунулись, мы бы еще кого-то покалечили. А им не хочется под топор, верно я говорю? — обратился он к остальным. Спутники засмеялись.

— Вот что, — продолжил он деловито, — Нас шестеро, значит, с каждого теперь по одному шиллингу и восемь пенсов. Раненые есть?

Глэдис закусила губу. Денег оставалось совсем мало, три с половиной шиллинга. Хорошо, что еще был запас еды. Остальные, охая и стеная, полезли в кошельки и под плащи, доставая припасенные монеты. Глэдис понимала их: еще несколько дней им придется жить в Оксфорде — питаться и ночевать, прежде чем они что-то выручат за свой товар.

Раненых оказалось трое, в том числе и сам Сид, которому задели плечо чем-то острым. Задерживаться на этом месте старший не разрешил, поэтому они проехали еще мили полторы по дороге, пока Сид не начал шататься. Сделали привал. Глэдис осмотрела раненых, и открыла свою сумку.

— Что же ты сразу не сказала, что ты лекарь — с уважением протянул Сид, — Я бы с тебя гораздо дешевле взял!

Раны были не опасны, но болезненны, особенно от ударов булавой. Глэдис почистила, обработала и перевязала их. После этого случая к ней стали относиться гораздо лучше. Молодая женщина даже рискнула рассказать Сиду о том, что на самом деле идет в Уоллингфорд на турнир. Старший понимающе покивал.

— Да, лекари там будут нужны. Вот что: в Оксфорде у меня есть приятель. Он возит товары вниз по Темзе на лодке. Попробую договориться, чтобы он тебя взял до Уоллингфорда, сбережешь день пути, не меньше.

Уоллингфорд был совсем не похож на тот город, который видела Глэдис в своем времени — никакого уюта, ухоженных садиков, теннисных кортов и живописных отелей. Это было скопление домиков, расположенных так же, как и в любой деревне — две главные немощенные улицы, крестообразно расположенные, с площадью на пересечении. Домики спускались прямо к реке, на берегу которой была устроена небольшая торговая пристань. Каменного моста через Темзу, который так любили фотографировать туристы, еще не было, вместо него красовался очень простой деревянный, но он был достаточно высоким, чтобы под ним могли проходить груженные лодки. Зато замок, который Глэдис видела только в виде руин, сейчас стоял целый, во всей красе. В его планировке не было ничего необычного — та же массивность и замкнутость. В центре — круглый донжон под островерхой крышей, вокруг — двойная толстая каменная стена. Внутрь пускали только жителей замка, или гостей по приказу самого лорда. Под его стенами было построено множество домиков, в которых жили ремесленники, целый город. Жизнь здесь просто кипела. С восточной стороны от замка, сразу за пределами поселения ремесленников, располагалось большое поле, довольно ровное, ограниченное с запада холмом, на котором стоял замок, с юга — Темзой, и с других сторон — лесом. На этом поле и строилось ристалище.

Когда Глэдис прибыла в Уоллингфорд, до турнира оставалось еще около трех дней. Молодая женщина надеялась встретить герцогскую чету накануне турнира, когда они еще не успеют затеряться в толпе прибывших. Глэдис без труда нашла постоялый двор и заплатила за четыре ночи. Больше денег не было, оставался только шиллинг на еду, и того было мало. Правда, удалось уговорить служанку на постоялом дворе присматривать за Джеем, пока мать будет в отлучке. Девушка согласилась на это без восторга, и только после того, как Глэдис пообещала ей, что будет каждые два-три часа приходить, чтобы самой заняться ребенком. Эта ситуация напоминала ей билет в один конец. Она просто не сможет вернуться назад с сыном. Теперь все зависело от того, как скоро она найдет герцогиню, и Глэдис исправно ходила к строящемуся ристалищу, тщательно рассматривая прибывающих.

Между тем работа на ристалище кипела. Вокруг поля были возведены помосты, напоминающие трибуны. Над самыми высокими были устроены козырьки из досок, задрапированные яркими тканями. Это были места для родовитых рыцарей, их семей и самых приближенных слуг. Чуть пониже располагались скамьи для зрителей, принадлежащих к сословиям ремесленников и купцов. Здесь же могли поместиться небогатые рыцари. Для прочего люда была отведена площадка в конце трибун, там не было никакого благоустройства, только дощатый барьер, отделявший собственно ристалище от зрителей. Вокруг ристалища, со стороны замка и со стороны леса, располагалось место, отведенное для гостей турнира. Большинство из них приехало со свитой и расположилось в палатках. С каждым днем лагерь все разрастался. Глэдис бродила среди шатров, пытаясь высмотреть знакомые лица, но все было тщетно. На третий день, перед самым началом турнира, она совсем потеряла надежду. Поток прибывающих практически иссяк. Спешно разбивали палатки опоздавшие, но это были в основном, небольшие кортежи, или одиночные рыцари, приехавшие только с парой оруженосцев. Ни герцога Йоркского, ни герцогини Глэдис так и не нашла. Молодой женщиной стало овладевать отчаяние — что же делать теперь? Оставалось только одно — прийти на турнир назавтра. Если герцогская чета прибыла на праздник, их непременно назовут в числе почетных гостей.

На следующий день на ристалище потянулась огромная пестрая толпа. Ехали верхом рыцари в начищенных доспехах, дамы в ярких нарядах, расшитых самоцветами, окутанные, как облаками, покрывалами из драгоценных тканей, шли, перешучиваясь, мастеровые, одетые неброско, но добротно. Сновали то туда, то сюда торговцы, предлагающие все — от вина и воды до ювелирных украшений. Глэдис шла с этой разношерстной толпой, по привычке поглядывая по сторонам. Трибуны постепенно заполнялись. Поминутно вспыхивали ссоры из-за мест.

Наконец, все собрались, и герольды протрубили условные сигналы к началу турнира. Место действительно найти было очень сложно. Лучшие места возле барьера очень быстро оказались заняты, и протиснуться вперед было практически невозможно — вокруг были только каменные плечи и локти. Молодую женщину стиснули со всех сторон. Несмотря на то, что Глэдис была ростом выше большинства людей, ей было почти ничего не видно. Она только слышала, как называют имена почетных гостей: сэр Генри, по прозвищу "Кривая Шея", герцог Ланкастерский… граф Вустер, граф Мортимер… множество имен, знакомых ей по истории. Но имя герцога Йоркского так и не было названо. Напрасно молодая женщина напрягала слух и внимание. И вот объявили начало турнира. Это был конец. Глэдис почувствовала себя опустошенной и смертельно усталой. Напряжение последних дней вылилось в полную апатию и отсутствие всякой воли к дальнейшей борьбе. Турнир не интересовал ее, и она отправилась на постоялый двор, где, повалившись на лавку, уснула.

Она проснулась только к вечеру, оттого, что ребенок, испугавшись такого долгого сна мамы, стал тормошить ее. Народ собирался на ночлег. То, что она пришла еще днем, когда все были на турнире, сыграло ей на руку — у нее с Джеем было самое лучшее место в углу, возле окна. Здесь немного дуло, зато было не очень душно. Купив на остаток денег сыра, хлеба и молока, Глэдис поужинала и покормила ребенка. Ночью ей не спалось. Джей сопел у нее под боком, но это была последняя оплаченная ночь. Остатков ужина хватит еще на завтра до обеда, а потом — что делать потом, она решительно не знала. Надо как-то вернуться в лесной домик, но как? Леса кишат разбойниками, денег больше не было, как не было и надежды, что ее возьмут с собой бесплатно какие-нибудь ремесленники, возвращающиеся домой. Только к утру ей удалось задремать.

Утром она встала и умылась. Оставалось только одно. Найти какой-нибудь заработок. Она упросила служанку присмотреть за Джеем в последний раз, упомянув случайно, что хочет найти герцогиню Йоркскую. Служанка всплеснула руками.

— Да что ты! Все же знают, что герцог Йоркский никогда не приезжает на турниры в Уоллингфорд! Как-то лет десять, а может, и больше тому, здесь, говорят, был большой турнир, и один лорд, сэр Гавестон, оскорбил здесь нескольких других лордов. Так вот, они сами и их друзья поклялись, говорят, что ноги их здесь больше не будет! Вот и герцог Йоркский никогда сюда не ездит!

Эта новость могла бы совсем "добить" Глэдис, если бы она еще со вчерашнего дня не чувствовала удивительного равнодушия к своей дальнейшей судьбе. Выслушав девушку, молодая женщина просто собралась и пошла к ристалищу, прихватив с собой на всякий случай медицинскую сумку. Все были уже там. По правилам этого турнира, на второй день была общая схватка. Рыцари-участники разделились на два отряда, и должны были сражаться один против другого. Глэдис не интересовало, что происходило на ристалище. Она решила дойти до города ремесленников и поспрашивать там о больных, как она делала раньше, в деревне.

Пройти мимо ристалища было трудно. Все подходы оказались запружены народом. Зрители сидели даже на деревьях, чтобы видеть то, что происходило на поле. Еще издали Глэдис услышала какие-то жалобные звуки. Кто-то стонущим голосом звал на помощь. Молодая женщина отправилась на зов. Это был молоденький парнишка, лет четырдцати, одетый в яркую, щеголеватую одежду. Он бегал между людей и жалобно кричал:

— Лекаря! Ради всего святого! Лекаря! Мой господин умирает! Вы не видели лекаря? — но в ответ все только качали головами, или отмахивались, увлеченные схваткой на поле.

Глэдис протиснулась к нему.

— Я лекарь. Что случилось?

— Ты лекарь? — парнишка с сомнением покачал головой, — А разрешение на лечение у тебя есть?

— Тебе нужен лекарь, или разрешение? — рассердилась Глэдис, — Меня обучали медицине в монастыре, я могу помочь! Давай поторопимся, если не хочешь, чтобы стало поздно.

С минуту мальчик колебался, а потом схватил молодую женщину за руку, и потащил за собой. Из его сбивчивых объяснений она поняла, что он оруженосец, и его хозяин был только что ранен в схватке, оруженосцу (которого звали Хад), удалось вытащить рыцаря из-под копыт лошадей, и с помощью герольдов отнести его в палатку, но хозяин очень плох — из плеча торчит сломанная кость, и он задыхается.

— Что будет, если он умрет, — всхлипнул парнишка, внезапно остановившись, — Смерть хозяина — это такой позор для оруженосца, такой позор! Что скажет мой отец?!

Глэдис пришлось потрясти молодого человека за плечи:

— Хад, идем скорее, чем быстрее ты меня приведешь, тем быстрее я смогу помочь.

Раненый лежал на походной постели, дыша тяжело, с хрипами, лицо было синеватого оттенка, который становился гуще с каждым вдохом, и переходил в лиловый при выдохе. С левой стороны груди, возле шеи, торчал отломок ключицы. Глэдис бросило в жар. Случай был тяжелый. Если больной не выживет, на карьере лекаря, возможно, придется поставить крест.

— Хад, — обратилась она к оруженосцу, — Мне нужна твоя помощь. Твой хозяин задыхается, потому что через рану в грудную клетку попадает воздух. Мне нужно сделать ему операцию, а ты должен сделать так, чтобы твоему хозяину не было больно…

И снова отработанная схема — наркоз тяжелым предметом по голове, который осуществил Хад, и довольно сложная операция по постановке на место сломанной кости. Для обеспечения выхода воздуха из грудной полости Глэдис вставила больному между ребер все ту же серебряную трубочку. "Наркоз" пришлось применять два раза. Молодая женщина даже стала опасаться, что раненый может умереть не столько от раны, сколько от сотрясения мозга. Но наконец, все было закончено. Ключица поставлена на место, лишний воздух удален. Глэдис зашила раны. Рыцарь стал дышать свободнее, и пришел в себя уже во время перевязки. Несмотря на боли, он все же чувствовал облегчение, и слабым голосом приказал Хаду отсчитать лекарю десять золотых монет. Оруженосец попытался было возразить, но хозяин заявил, что жизнь рыцаря стоит дороже, чем какие-то несколько монет. Теперь оставалось надеяться, что гнойное осложнение не сведет больного в могилу. Все зависело от крепости организма рыцаря, о чем Глэдис и сообщила им обоим, пообещав заглянуть ещё на следующий день. В награду она получила увесистый кошелек из рук Хада.

До постоялого двора она летела, как на крыльях. Даже одной золотой монеты хватило, чтобы оплатить ещё три ночи и стол на постоялом дворе. Теперь она уже специально направилась к ристалищу с медицинской сумкой. Как цинично бы это ни выглядело, но общая схватка оказалась просто "золотым дном" для лекаря. Медицинской помощи требовалось так много, что все лекари и знахари были нарасхват, и у Глэдис оказалось достаточно пациентов. В основном, богатые рыцари предпочитали услуги лекарей с лицензией, но было много и таких, кто не мог платить дипломированным медикам, или кому медицинская помощь была нужна срочно. Эти рыцари и становились пациентами Глэдис.

Ещё несколько дней после турнира молодая женщина оставалась в Уоллингфорде. Не все раненые были транспортабельны, и она совершала обход каждый день. Во время одного из посещений ее ждал неприятный сюрприз. У раненого, которого она накануне с большим трудом прооперировала после сложного раздробленного перелома, к ее приходу уже был дипломированный лекарь, который встретил молодую женщину крайне враждебно. Сухопарый, одетый во все черное, он устроил ей настоящий экзамен. Но его представления об анатомии и физиологии, настолько отличались от того, чему учили Глэдис, что каждый ее ответ вызывал бурю негодования, и, обратившись к пациенту и оруженосцам, почтенный медик громко заявил, что не понимает, как можно было доверить лечение такого достойного рыцаря невежественной деревенской знахарке. Обстановка накалилась. Глэдис казалось, что ее вот-вот побьют, и, наверное, это было недалеко от истины. Ей ничего не оставалось, кроме как уйти. А за ее спиной раздавались дикие крики. Это "дипломированный специалист" велел прижечь едва затянувшуюся рану раскаленным железом. Теперь спасти раненого могло только чудо.

Этот случай сильно подействовал на молодую женщину. Первой панической мыслью было бросить все и бежать отсюда с ребенком, она ведь уже хорошо заработала! Но как же остальные пациенты? Ведь ей на смену к ним придут такие же "специалисты", как ее коллега, с которым она только что так неудачно познакомилась. Глэдис потребовалась вся ее воля, чтобы снова взять себя в руки и, поколебавшись, молодая женщина решила остаться и продолжить обход. В тот же вечер ее нашел на постоялом дворе оруженосец одного из пациентов и в цветистых выражениях сообщил, что его сюзерен чувствует себя лучше, и назавтра отбывает в свой замок, а мистрис Глэдис велел передать свою благодарность и скромный дар. "Скромным даром" оказался массивный серебряный браслет и кошелек, весьма приличного вида и такого же приличного веса. Глэдис оставалось только удивляться тому, насколько переменчивой бывает удача.

Турнир закончился. Потянулись из города караваны бродячих торговцев, с каждым днем таял палаточный лагерь — уезжали подлечившиеся рыцари. Глэдис попыталась было расспросить о больных в городе, но ей категорически заявили, что здесь имеют право лечить только два лекаря, получивших разрешение самого лорда, и ни от кого больше помощь принимать не велено.

Пора было подумать о том, куда двинуться дальше. Но теперь будущее не пугало молодую женщину. Она поняла, как можно зарабатывать. Главное — добраться до следующего турнира. Заработала она весьма неплохо, даже смогла купить смирного мула, которого назвала Руфусом. Самое трудное было — управиться с упряжью. Основные приемы ей показал оруженосец одного из пациентов, и, потренировавшись пару дней, Глэдис, наконец, научилась взнуздывать и навьючивать мула самостоятельно.

Через постоялый двор проходило множество разных людей, и выяснить, где будет следующий турнир, не составило труда. Порой в разных местах проходило сразу несколько турниров, оставалось только выбрать. Глэдис выбрала турнир в Мальборо. До него было ещё почти три недели, и это было не очень далеко — приходилось думать ещё и о Джее. Найти попутчиков тоже не составило труда — на турнир отправлялись многие торговцы. Договориться с ними было сложнее, чем с ремесленниками. За право присоединиться к обозу просили очень дорого, и торговались за каждые полпенни, мотивируя это тем, что охрану для обоза придется нанимать отдельно, но и это, наконец, было улажено. Отбыть караван должен был назавтра, ранним утром, и Глэдис, прихватив с собой Джейсона, отправилась в город, запастись продуктами на дорогу.

Молодая женщина с удовольствием ходила по рынку, выбирая овощи, сыр, копченое мясо. Наличие Руфуса позволяло не ограничивать себя в весе продуктов — основная тяжесть достанется мулу. Джейсон держался за мамин подол, и с интересом разглядывал все вокруг — на постоялом дворе развлечений было мало, а здесь жизнь била ключом: кричали торговцы, зазывая покупателей, выступали жонглеры, показывая нехитрые трюки и фокусы, где-то плавно бубнил уличный рассказчик. Со всех сторон окутывала невообразимая смесь запахов: пахло копченостями, фруктами, рыбой, выпечкой, пряностями вперемешку с запахом помоев и чего-то гнилостного, откуда-то выплывал аромат свежего дерева и растворялся в запахе эля и жареного мяса.

Вдруг Глэдис уловила перемену настроения толпы. Все сорвались с места и устремились куда-то в одну сторону. Лавочники спешно закрывали ставни, купцы торопливо давали наставления слугам, которых оставляли с товаром, почтенные матроны, только что неторопливо плававшие в толпе, как корабли, со своими корзинками, уличные мальчишки — все бежали по направлению к центру площади, где раздавались уже звуки труб герольдов. Глэдис с сыном тоже двигались туда, подхваченные потоком. Почему-то молодой женщине не хотелось идти. Ей чудилось, что герольды трубят как-то не так, как на турнире — более строго и резко. Однако выбраться из людской массы пока не получалось, она боялась, что затопчут ребенка.

Наконец, движение вокруг замедлилось и прекратилось. Как и на турнире, вокруг были только плечи, локти и бока. Неимоверным усилием она выковыряла откуда-то снизу Джея, и, взяв мальчика на руки, прижала его к груди. Уже было ясно, что происходит. Впереди, в центре площади, стоял помост, на котором была сооружена виселица с тремя петлями. У ее подножия стоял деревянный верстак со странной рамой. На помосте находился палач в черном капюшоне, двое герольдов и одетый в черное с золотом одеяние важный господин. "Верховный судья", — зашептались вокруг. Судья развернул длинный свиток и принялся нараспев, суровым речитативом зачитывать текст. Глэдис было очень плохо слышно, но она кое-как поняла, что сейчас состоится казнь разбойников, пойманных во время турнира. Они обвинялись в убийствах и грабежах и подлежали повешению. А их предводитель обвинялся еще и в присвоении титула — он называл себя "зеленый барон", притом не имея никакого отношения к знати. Для него было приготовлено более суровое наказание — пытки и колесование.

Глэдис совсем не хотелось смотреть на это, но попытки протиснуться прочь не увенчались успехом. Тем временем, судья спустился с эшафота, а на него вывели первых трех разбойников, приговоренных к повешению. Они не то молились, не то плакали. Один даже повалился на колени, что было встречено возмущенным воем и криками презрения. Толпа качнулась вперед, люди стали протискиваться поближе к помосту, и это позволило Глэдис, охотно уступавшей свое место, отодвинуться назад. Плотность толпы здесь явно уменьшилась, значит, край уже близко. Джей вертелся у нее на руках, пытаясь разглядеть, что происходит на помосте. Молодая женщина тоже обернулась, продолжая протискиваться. На шею осужденным уже надели петли. Они стояли на длинной лавке, по обоим концам которой встали двое помощников палача, и ловким, слаженным движением выбили опору из-под ног несчастных. Толпа ответила на это ревом. Послышались одобрительные крики и проклятия повешенным.

Новая волна рева прокатилась по толпе, и снова люди качнулись вперед, позволив Глэдис отвоевать еще немного пространства. Это на помост вывели главаря. Молодая женщина снова обернулась и увидела, как палач грубым рывком толкнул его к деревянной раме, а помощники принялись растягивать руки и ноги осужденного в стороны и закреплять ремнями. Видимо, главарь был настоящим лидером. Он не молился и держался без страха, а когда одну кисть руки прикрутили слишком сильно, только оскалился. Даже издали Глэдис видела, как его зубы сверкнули ослепительно белым. Она вздрогнула. Не с ним ли торговался Сид на лесной дороге? Что было дальше, она не видела. Людская масса наконец поредела, а сзади слышались, то нечеловеческие крики, то рев. Выбравшись, наконец, на свободное пространство, она обернулась в последний раз. Палач вырвал что-то из вопящего, корчащегося в раме тела и показал окровавленный комок толпе, на что та снова ответила ревом. Осужденному уже ничем помочь было нельзя. Это молодая женщина понимала, как медик.

На постоялый двор она вернулась, как сомнамбула. Ее трясло. По роду занятий она не могла бояться крови, и давно привыкла к тому, что пациентам приходилось причинять боль, но вид того, как хладнокровно и расчетливо уродуют человеческое тело с целью причинить наибольшее страдание — это было отвратительно. Глэдис не спала всю ночь, и была рада, когда на следующий день покинула Уоллингфорд с обозом.

Глава 8. Зигзаг судьбы

Лето пролетело быстро. Начало осени тоже выдалось относительно сухим и теплым. Глэдис успела побывать на четырех турнирах. Много времени отнимала дорога. Погода далеко не всегда баловала, и Глэдис всерьез опасалась за здоровье Джейсона, но его удалось пристроить пожить на два месяца в семью йомена, жившего недалеко от Мальборо. Ник, так звали йомена, и его жена Лили имели двоих собственных детей, Джей был ровесником их младшей дочери. Глэдис оставила им немного денег, обняла на прощание сына и уехала, скрепя сердце, несмотря на его слезы.

Одной скитаться по турнирам было гораздо удобнее. Она научилась ездить верхом, и задача ещё упростилась. Но также молодая женщина убедилась, что в ее ремесле далеко не все гладко.

Один раз, когда она шла к больному, ее перехватил рыцарь с непомерно пышным красно-желтым плюмажем на шлеме, и властно приказал следовать за ним. Оказалось, что его друг был тяжело ранен в общей схватке. Случай был безнадежный — все лицо несчастного было буквально вдавлено внутрь головы. Уже появились первые признаки агонии, о чем молодая женщина сразу и сообщила, на что приведший ее рыцарь отреагировал крайне бурно — выхватил меч, и сказал, что если раненый умрет, то вместе с ним умрет и лекарь, не сумевший спасти ему жизнь. Выхода не было, и Глэдис взялась чистить рану. Больной умер, как только она отвернулась, чтобы взять очередной инструмент. В то же мгновение над ее головой сверкнул меч. К счастью, спасли оруженосцы, которые повисли на руках не в меру горячего сюзерена, как собаки на медведе, наперебой уговаривая его, что рыцарь не должен воевать с женщиной, кем бы она ни была. Пользуясь заминкой, Глэдис смахнула в сумку инструменты и бросилась бежать. Работая на этом турнире, она долго потом вздрагивала, завидев издали пижонский красно-желтый плюмаж, и обходила его десятой дорогой.

Пациенты умирали довольно часто. Сказывалось отсутствие полноценной асептики, невозможность организовать в походных условиях хороший уход, чрезмерная тяга к алкоголю, пренебрежение режимом — и тому подобное. Особенно беспомощной молодая женщина чувствовала себя, когда знала, какие лекарства применила бы в своем времени, а ничего даже отдаленно похожего не было. Но смерть в этом мире была настолько частым гостем, что те, кому посчастливилось остаться в живых, относились к ней намного проще, чем во времени Глэдис. Молодая женщина долго не могла привыкнуть к этому. Каждый раз, теряя пациента по естественным причинам, она горевала. Особенно трудно бывало, когда больной был ей симпатичен. Однако, узнав примерную статистику смертей у других лекарей (умирали более половины раненых), она немного смирилась. У нее больные выживали гораздо чаще. Уже на втором турнире она почувствовала, что ее труды замечены. К ней стали обращаться лично, и по рекомендации рыцарей, имена которых были ей знакомы. Оруженосцы тоже выражали свою признательность, как могли — подсказывали, у кого из их родни в другой местности можно остановиться на постой.

У такого положения дел была и еще одна позитивная сторона: каждая спасенная жизнь становилась событием, и такой случай не только пышно праздновался, но и очень щедро вознаграждался. Рыцарь награждал всех и всем, чем мог. Особенно горячая благодарность доставалась тем, кто оказывался возле него в числе первых. Как правило, это были друзья, особенно близкие оруженосцы и… лекарь. Поэтому, если его не убивали сразу по личным мотивам, то жаловаться на жизнь ему не приходилось.

Другой случай, который тоже многому научил молодую женщину, произошел на другом турнире. Задержавшись у раненого до темноты, Глэдис возвращалась на постоялый двор. По каким-то причинам, провожать ее никто не вызвался. Занятая в основном, тем, чтобы не упасть, зацепившись о корень дерева, или попав ногой в яму, она не замечала ничего вокруг, и опомнилась только, когда ее грубо схватили за руку и за сумку. Нападавших было трое, и у молодой женщины не было никаких шансов отбиться самостоятельно. По счастью, где-то недалеко проходили стражники, которые прибежали на ее крик, и не только отогнали грабителей, но и проводили Глэдис до постоялого двора. С тех пор она стала гораздо внимательнее относиться к обстановке вокруг и на всякий случай постоянно держала при себе небольшой кинжал и пузырек с соком веха — ядовитой жгучей травы. Это было не Бог весть, какое оружие, но скальпелем она владела хорошо, и анатомию знала, а потому даже эти нехитрые средства могли здорово пригодиться. Так и случилось в следующий раз, когда на нее напал на этот раз один грабитель — ей удалось брызнуть соком веха ему в лицо, что позволило выгадать драгоценные секунды для бегства. Эти случаи открыли ей глаза на еще одну простую истину — никогда нельзя носить все ценности с собой, и она стала устраивать тайники, в которых прятала свои сбережения во время работы на турнире.

Глэдис понимала, что уже несколько раз смерть проходила совсем близко, спасала до сих пор только удача. Когда усталость становилась совсем невыносимой, молодая женщина думала, что в следующий раз, когда ей попадется грабитель, или слишком агрессивный рыцарь, она не станет сопротивляться — пусть все случится само собой. Но Джей!

Только мысль о сыне заставляла ее идти дальше. Семья йомена, в которой он жил сейчас, казалось, была вполне приличной. Если бы можно было оставить его там! Но на что он сможет рассчитывать, оставшись сиротой? Кто научит его какому-нибудь ремеслу? Ни родных, которые смогут помочь, ни стартового капитала, чтобы арендовать клочок земли, который в будущем сможет принести доход. За обучение у мастера надо было заплатить. Потом, когда мастер сочтет, что ученик достаточно умеет, надо было заплатить за вступление в цех мастеров. А еще — инструменты, и на что-то надо жить. Глэдис не могла бросить ребенка здесь совсем одного, без средств к существованию, и решила заработать столько, чтобы иметь возможность оплатить содержание мальчика в приличной семье и его обучение. И она снова и снова вставала каждое утро, и отправлялась на обход, или на поиски новых пациентов.

Но вот наступил октябрь, зарядили дожди. О новых турнирах больше не было слышно. Глэдис добралась до дома Ника и Лили. Сын встретил ее так радостно, что у молодой женщины защемило сердце. Наверное, ему здесь было все-таки не так хорошо, как ей хотелось бы.

Пережидать непогоду в семье йомена пришлось почти две недели. Наконец, дожди прекратились, и начало понемногу подмораживать. Улучив погожий денек, молодая женщина тронулась с ребенком в путь. Продукты на дорогу и про запас она купила в Мальборо, и нашла там же караван, который двигался примерно в нужную сторону. Путь до охотничьего домика занял больше времени, чем летом в Уоллингфорд. Часто приходилось останавливаться на постоялых дворах, чтобы дождаться хорошей погоды — дороги раскисли, и стали труднопроезжими.

И все же этому пути, как и любому другому, тоже пришел конец. Уже лежал везде мелкий белый снежок, когда путешественники увидели, наконец, знакомую поляну и домик. Малыш радостно запрыгал и захлопал в ладошки. Глэдис тоже улыбалась. Ей казалось, что они вернулись домой. В домике все было так, как они оставили, уезжая летом. В камине вскоре загудел огонь, и старый друг-котелок закачался в нем.

Остаток осени и зима казались Глэдис самым счастливым временем, проведенным в этом мире. Денег было достаточно. Все самое необходимое, даже сено и овес для Руфуса, удалось раздобыть у Оза. Она отдыхала, занималась домашними делами, а вечерами сидела у камина с Джеем, рассказывая ему разные истории из жизни. Малыш рос очень смышленым. Особенно нравились ему считалки — "Раз, два, вот моя туфля", "Раз, два, три, четыре, пять — я живого зайца смог поймать". Может быть, поэтому считать он начал очень рано. Говорил он тоже вполне понятно и бегло. Глэдис начала показывать ему буквы, и с грустью вспоминала красочные детские книжки из своего времени.

Как только выпал снег, и установился санный путь, их снова навестил Катберт, привез гостинцы от Лин — большой пирог, сушеные ягоды, муку и крупы, но самым дорогим подарком были самодельные саночки для Джея. Сидя на своем любимом месте против двери, обнимая ладонями кружку с горячим травяным питьем, он неторопливо рассказывал новости: в замке все уже забыли о Глэдис. Жизнь вошла в привычную колею. Мэг и правда взяли работать в жилое крыло, но она нет-нет, да и вспоминала прежнюю хозяйку, да и отец Джозеф тайком интересовался, нет ли каких известий о мистрис Глэдис. Леди Брангвина совсем пожелтела, стала еще более раздражительной, капризной и ревнивой. Дети у них больше не рождались. В ответ Глэдис рассказала, как прошло ее лето. Катберт одобрительно покивал. А после его отъезда в домик Глэдис начали наведываться пациенты. Наверное, егерь постарался, чтобы эту дорогу узнали.

Конечно, были и свои проблемы. Несколько раз приходили волки, осторожно царапались в дверь, пытались проникнуть в сарай к Руфусу, и он жалобно кричал оттуда, а Глэдис и Джей сидели, затаившись, в доме, и не могли ничем помочь своему другу.

Но все обошлось, и в целом, зима прошла благополучно. Маленькому семейству даже удалось отпраздновать Рождество. Глэдис зажгла везде свечи, приготовила праздничную кашу и сладкий пудинг, как могла. Затем села с Джеем к камину и весь вечер пела ему рождественские песенки, а он старательно подтягивал, и было ясно, что кем-кем, а менестрелем, ему, кажется не быть по причине отсутствия музыкального слуха. И все же вечер они провели к обоюдному удовольствию. Глэдис исполнила все, что знала, а потом еще раз, специально для Джея те гимны, которые ему особенно понравились. На этом праздник закончился, и они спокойно отправились спать.

После Рождества время как будто побежало быстрее. Солнце стало подниматься все выше, день прибавился. Глэдис помнила, с каким трепетом она ожидала это время, когда жила в деревне, у чужих людей, и весной должна была уйти. Тогда она не знала, куда отправиться, что делать, как жить дальше, а теперь молодая женщина с удовольствием подставляла лицо весеннему ветру, и только нетерпеливо поглядывала на снежные холмики за окном — когда же они растают. Отдохнув за зиму, она уже стремилась приступить к своей работе на турнирах, а пока приводила в порядок сумку и инструменты, готовила лекарства.

Наконец, лужи и проталины возвестили окончательное наступление весны, лес наполнился птичьим щебетом. Джей сидел на корточках во дворе, и что-то сосредоточенно ковырял в ручье. Приглядевшись, Глэдис с удивлением заметила, что он соорудил запруду и пытается приладить к ней свернутый кольцом жгут из прутиков, как колесо водяной мельницы. Пока не получалось, но малыш не сдавался. Она невольно вспомнила Олли — мальчик явно пошел в дядюшку, и ее желание отдать сына в обучение окончательно окрепло. И только напоследок мелькнула странная, непрошеная мысль — а что же малыш унаследовал от отца? Молодую женщину невольно передернуло от неожиданного болезненного воспоминания. Она тряхнула головой, словно отгоняя наваждение, и вернулась к своим делам.

Наконец, дороги подсохли. Маленькое семейство снова навестил Катберт, и привез слухи о новых турнирах. Ближайший был слишком далеко на севере, Глэдис не хотелось отправляться в такое длинное путешествие. А вот в начале мая должен был состояться турнир в Оксфорде, и это было подходящее дело. Катберт даже взялся выяснить, не поедет ли кто-нибудь из жителей Строберри Хилл в те края, чтобы пристроить молодую женщину к каравану. Лин бралась присмотреть за Джеем, но Глэдис опасалась оставлять ребенка так близко от замка Лоувэлли. Страшные воспоминания были еще свежи. Она снова решила взять мальчика с собой и отдать его хотя бы на пару месяцев в какую-нибудь семью пожить.

Договориться о сопровождении удалось все с тем же Сидом. Он снова собирал односельчан для поездки на ярмарку, чтобы продать изделия, которые накопились у мастеров за зиму. На этот раз он согласился взять с собой Глэдис без долгих уговоров.

Путешествие было почти таким же, как и в прошлом году, только на этот раз обошлось без разбойников. Казалось, все развивается на редкость удачно. Даже временную семью для Джея удалось найти сразу — за малышом согласилась присмотреть жена хозяина постоялого двора, на котором караван остановился в Оксфорде.

И снова — тяжелая работа, раны, ежедневные обходы пациентов. Глэдис так уставала, что редко виделась с ребенком. Но и платили ей щедро. По расчетам молодой женщины выходило, что за это лето она должна заработать совсем неплохо. Еще пару лет, и можно будет, поручив надежному человеку (например, Катберту) устроить будущее Джея, подумать о возвращении в свое время. Она и подумать не могла, какой поворот приготовила ей судьба на этот раз.

Следующие турниры, которые представляли интерес для Глэдис, должны были пройти в Ившеме и Бекингеме, а потом — снова в Уоллингфорде, но это уже в самой середине лета. Всё складывалось хорошо. Отработав на первых двух, молодая женщина вернулась в Оксфорд, чтобы навестить Джея и немного отдохнуть перед новой работой. В середине июня Джейсону исполнилось три года, и мать хотела как-то отметить это.

Хозяйка постоялого двора встретила Глэдис, как родную, а получив очередной гонорар, и вовсе рассыпалась в любезностях. Джей, наоборот, был каким-то скучным, несмотря на привезенные мамой подарки, хотя голодным, или оборванным не выглядел. Нет, он обрадовался, и очень, но Глэдис, которая хорошо знала своего сына, он показался не таким жизнерадостным, как обычно. Проходили дни. Глэдис с утра забирала ребенка и уходила с ним гулять по городу и окрестностям, благо, что погода была в основном, хорошая, но даже туман и небольшой дождь не портили им настроения. Джей снова стал веселым и любознательным, и его состояние в первый день молодая женщина отнесла на счет долгой разлуки. Однако, чем более приближался день отъезда мамы, тем чаще портилось настроение у мальчика. И только в последний день перед отъездом на турнир молодая женщина получила ключ к разгадке.

Как-то вечером, когда на постоялом дворе уже собирались гасить огни, Глэдис вышла во двор, подышать свежим воздухом на ночь. Служанка с грохотом закрывала ставни, и вдруг, оставив работу, подошла к молодой женщине.

— Забрали бы Вы своего ребенка отсюда, мистрис, — сказала служанка вполголоса, — Плохо ему тут.

— О чем это ты? — насторожилась молодая женщина.

— Нет, ничего такого, — торопливо заговорила собеседница, — Его не били, Вы не думайте! Так, иногда тычка дадут и все. Ну да это со всеми детьми так. Меня-то знаете, как били! Почитай, всю шкуру со спины хозяин иногда спустит! И ничего — выросла вот. Да только зря хозяин его к работе приставляет, он же еще крошка совсем. А Вы, я знаю, большие деньги им платите!

— К какой еще работе приставляют моего сына? — похолодела Глэдис.

— Да вот, помогать в кузне — поковки носить. Оно, может, и полезно ему, что бездельником расти… Вы только не выдайте меня! — вдруг испугалась женщина, — А если что — я не признаюсь, хоть режьте!

С этими словами служанка заспешила прочь. Глэдис осталась посреди двора одна, как пораженная громом. Значит, в кузне поковки носить? Она тут же вспомнила сожженную почти до кости руку Белоручки Боба. И хозяин может "всю шкуру спустить со спины"! А щедрая плата? И она не мешает "иногда тычки давать"? Молодая женщина кипела негодованием. Что же делать? Припереть хозяйку к стенке? Тогда как объяснить, откуда взялась эта информация? А уехать завтра придется — уже нашлась лодка до Уоллингфорда, и ждать никто не будет. Ничего не решив, Глэдис вернулась в помещение. Джей сидел на лавке у окна и смотрел блестящими глазами, как она идет к нему.

— Мама, ты завтра уедешь? — только и спросил он. Его подбородок задрожал, а глаза налились слезами. Она не выдержала, и, схватив мальчика в охапку, прошептала прямо в пушистую льняную макушку:

— МЫ завтра уедем. Вместе.

Он бы, наверное, запрыгал, как всегда, если бы она не обнимала его так крепко. Наутро она спокойно сообщила хозяйке, что забирает ребенка и уезжает вместе с ним. Толстуха, видно, очень не хотела терять такой выгодный куш — разохалась и попыталась выведать, что же стало причиной такого неожиданного решения. Впрочем, сделала это так грубо, что Глэдис даже не пришлось придумывать тонких объяснений. Молодая женщина просто сказала, что хочет, чтобы ребенок был поближе к ней, и ушла, оставив за спиной причитания разочарованной трактирщицы, медленно, но верно перерастающие в проклятия.

Путешествие до Уоллингфорда прошло без приключений. Правда, оставить Джея было не с кем. Но Глэдис это пока было не нужно. Они остановились на том же постоялом дворе, что и в прошлом году, и служанка не только узнала их, но и согласилась присмотреть за мальчиком в последующие дни.

Только на этот раз молодая женщина никуда не спешила. Ее работа начнется на третий, ну может быть, на второй день турнира. В первые дни планировались поединки — в один день сражались рыцари-зачинщики, во второй — все желающие.

Глэдис рассудила, что рыцарей-зачинщиков и их соперников наверняка будут лечить дипломированные медики, а вот во второй день их может уже не хватить на всех, а на третий день, когда будет общая схватка, наверняка уже будут задействованы все, кто хоть шапочно знаком с медициной. Поэтому время, оставшееся до горячей поры, она решила посвятить сыну.

Каждый день они ходили к растущему ристалищу, и разглядывали постройки. Глэдис рассказывала мальчику все, что знала: для чего нужны те, или другие сооружения, какие палатки прибавились на поле, предназначенном для гостей, какие гербы, или цвета принадлежат самым знатным рыцарям — общаясь с пациентами и оруженосцами, она многое успела узнать об этом. Однажды она даже разглядела издали огромный красно-желтый плюмаж, и поспешила ретироваться вместе с ребенком.

В один из этих дней Джей озадачил ее:

— Я тоже стану лыцалем! Я ведь стану? Скажи, мама, стану?

Она только улыбалась в ответ. Скорее всего, именно этого ее ребенку и не достичь. Ведь здесь так много значит происхождение!

Наконец, наступил первый день турнира. Джей потребовал, чтобы они непременно пошли на ристалище. Глэдис не была уверена, что ему стоит на это смотреть, но малыш настаивал, и она сдалась.

На поле они провели весь день. Сначала выехали и выстроились на ристалище рыцари-зачинщики, а за ними — все остальные, кто желал принять участие в турнире в то или иное время. Сияли доспехи, качались яркие плюмажи, герольды торжественно называли имена известных воинов и почетных гостей. Можно было понять Джея с его желанием стать рыцарем — все это выглядело очень празднично и эффектно. Потом начались поединки. Рыцари разъезжались в разные концы ристалища, а потом вихрем срывались с места и неслись друг навстречу другу с копьями наперевес.

Сперва Глэдис не очень интересовалась тем, что происходит, но потом тоже заразилась общим настроением, и кричала вместе с толпой, когда удар оказывался особенно удачным, или, когда рыцари оказывали друг другу знаки учтивости. Такие жесты шумно приветствовалось на помостах для зрителей, и дамы бросали на поле цветы, безделушки, шарфы и даже оторванные рукава платьев. Когда тот или иной рыцарь падал, Глэдис бегло ставила диагноз. В общем, время прошло не так скучно, как она предполагала поначалу, и на постоялый двор они вернулись только вечером.

На следующий день Джей снова потребовал, чтобы они пошли на ристалище, но вмешался случай. Глэдис разыскал один из бывших пациентов, мельком увидевший ее в толпе, и попросил оказать помощь своему другу, раненному вчера. Отказать она не могла. Джей закатил форменный скандал, и ей пришлось уйти под аккомпанемент возмущенного рева, наскоро передав сына служанке — времени терять было нельзя.

Глэдис вернулась на постоялый двор часа через три. Мальчик демонстрировал крайнюю степень обиды. И только обещание мамы, что они сейчас же пойдут смотреть бои, смогло восстановить мир.

Они шагали, к полю, Джей нетерпеливо тянул вперед. Только что раскрылись ворота, выпуская очередного победившего рыцаря со свитой. Это была небольшая конная кавалькада. Впереди, смеясь, и что-то рассказывая другому всаднику, ехал, по всей видимости, сюзерен. Его доспехи были погнуты и запылены. Нарядный плащ лазурного цвета, подбитый красным, сейчас напоминал несколько потрепанное боевое знамя. Глэдис на всякий случай всмотрелась в герб, изображенный на щите — нет, кажется ничего знакомого: поделенное пополам сверху вниз поле, половина лазурного цвета, с белым единорогом посередине, вторая половина красная с черной башней в центре. Молодая женщина немного расслабилась, но тут она перевела взгляд выше, и чуть не задохнулась от неожиданности и внезапно нахлынувших эмоций. Это лицо она старалась забыть в течение почти четырех лет, проведенных ею в этом мире. Это его она увидела здесь первым, и это он…

Первым импульсом было — бежать, но она встала, как вкопанная. Джей теребил ее руку, и уже начал снова хныкать. Сердце билось, как набат, в голове. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы собраться. "Спокойно", — подумала Глэдис, — "Он не может меня помнить. Таких не помнят, и он был пьян в стельку. Надо вести себя, как ни в чем не бывало…"

Глядя прямо перед собой, она двинулась дальше. И тут…

— Эй, ты! — она невольно вздрогнула от этого окрика, — А я тебя знаю!

Глэдис медленно подняла глаза. Рыцарь смотрел прямо на нее.

— Вряд ли Вы можете знать меня, сэр рыцарь, — она выделила последние слова особенно четко, намекая, что их знакомство не может иметь ничего общего с этим званием.

— Клянусь небом! — воскликнул собеседник рыцаря, — Да она говорит, как придворная дама! И каков же Ваш титул? И где Ваша блестящая свита?

Сопровождавшие рыцаря слуги заржали, но он сам даже не улыбнулся, по-прежнему глядя в упор на молодую женщину.

— Я скромный лекарь, вот и весь мой титул, — нарочито покорно ответила она.

— Слышали? — сказал весельчак, обернувшись к остальным, и хотел, видимо добавить что-то еще, но тут Джей решил, что, видимо, пора вмешаться. С начала этого странного разговора он, было, притих, поняв, что происходит что-то необычное, но теперь почувствовал, что над мамой смеются. Он вышел вперед и встал перед Глэдис, держа подобранную где-то палку перед собой, как меч. Утихающее веселье вспыхнуло снова.

— Это что, Ваш защитник, миледи? — вытирая слезы, выступившие от смеха, проговорил давешний насмешник.

— Остынь, Китни! — голос рыцаря прозвучал неожиданно резко. Смех постепенно угас.

— Ну и как тебя зовут, храбрец, — обратился он к мальчику.

— Джей! — выкрикнул малыш, — И я буду с тобой длаться… или… или… — он, конечно, хотел сказать как рыцарь "пешим или конным", но детский ум не осилил сложной формулы.

— И сколько же тебе лет? — продолжал рыцарь.

"Он сейчас догадается", — с ужасом поняла Глэдис, но прежде, чем она успела окликнуть и предостеречь сына, тот гордо поднял вверх три пальчика, ведь они совсем недавно праздновали это событие, и Джейсон хорошо запомнил, насколько он уже большой. Но тут ворота ристалища снова открылись, выпуская следующего победителя со свитой, в группе всадников произошло некоторое смятение, и Глэдис, подхватив сына на руки, нырнула в толпу, собравшуюся вокруг ристалища. "Стой! Стой!" — кричали откуда-то, но она бежала, не оглядываясь, и перевела дух только на постоялом дворе.

Ее снова терзал уже почти забытый страх за ребенка. Теперь ее угораздило встретить биологического отца Джейсона! "Мужчины иногда признают своих детей", — вспомнились ей слова Мэй, но она решительно отогнала это воспоминание. Что может быть нужно благополучному рыцарю от незаконнорожденного ребенка? Только одно: чтобы никто и никогда не вспомнил об их родстве. А обстоятельства его появления на свет? Насколько было известно Глэдис, такое поведение для рыцаря считалось недопустимым. Это грозило ему серьезными, мягко говоря, неприятностями, если все откроется. Но хватит ли у нее мужества предать это огласке? Что значит слово бродяжки, лекаря без лицензии против слова рыцаря? А может, он не догадался? Но что-то говорило ей, что догадался. Джей был его точной копией. Только уменьшенной.

Мальчик давно уже пытался привлечь ее внимание, просился снова на турнир, потом снова попытался устроить скандал. Она взяла его за плечи и заглянула в лицо.

— Не отвлекай меня, дорогой. Маме надо подумать. Мы в опасности.

— Я буду длаться! — начал было Джей, но она уже его не слышала, и он понемногу притих.

Сквозь страх пробилась прагматичная мысль — Джей теперь не безродный. По крайней мере, его отец — рыцарь, и, видимо, не из последних. Об этом говорили добротные доспехи и довольно многочисленная свита. Трудно сказать, поможет ли это ему стать рыцарем в будущем, со стороны мамы генеалогия довольно зыбкая, но теперь появилась надежда, что его удастся пристроить оруженосцем. Но сейчас главная задача — сберечь ему жизнь. Для начала стоит выяснить, как зовут нового врага. Предположения у Глэдис были. Сюзереном Мэй и Белоручки Боба был сэр Роджер из Блэкстона. Убегая, Глэдис вышла за пределы его владений и оказалась на земле сэра Джейкоба. Вряд ли она успела миновать за это время ещё чьи-то владения. Боб жег уголь тоже на земле Блэкстона, и по этой же земле скакала та роковая охота. Значит, видимо, отец Джейсона — Роджер Блэкстон. Это надо было проверить.

— Эй, Дэзи, — позвала она служанку, — Ты ведь много чего знаешь. Скажи, чей это герб — красно-синий, с единорогом и башней?

Девушка задумалась.

— А тебе зачем? — наконец осведомилась она.

— Да вот, один из молодцов этого рыцаря задолжал мне за лечение, — сочинила на ходу Глэдис, — Только сегодня его узнала, хочу пожаловаться его сюзерену. Нехорошо обижать вдову!

— Уж такую вдову попробуй обидеть, — иронически хмыкнула Дэзи, и тут же слегка порозовела — Ну ладно, я спрошу у Рэя. Это один герольд, он часто приходит глотку промочить.

Заглянувший вечером Рэй подтвердил догадку Глэдис. Красно-синий герб с такими знаками действительно принадлежал сэру Роджеру. А когда герольд ушел, Дэзи отозвала Глэдис в сторону.

— Послушай, Глэдис, — сказала девушка, — Я сегодня убиралась во дворе, так вот подходил ко мне какой-то. Рожа — ну вот чисто разбойник! Спрашивал про тебя и Джея. Я, конечно, сказала, что знать ничего не знаю, и никого такого не видала. Я так думаю, что тот молодчик долг отдавать совсем не хочет! Смотри, как бы он не пристукнул тебя где-нибудь! Мальчишка останется сиротой! Тебе надо уходить!

Но Глэдис и сама уже думала об этом. Наскоро поблагодарив девушку, и подкрепив благодарность парой серебряных монет, молодая женщина быстро собралась в дорогу. Найти караван было непросто — турнир был в самом разгаре, и торговля шла бойко. К счастью, из города уходил небольшой обоз счастливцев, которые уже продали весь товар, и отправлялись они на юг, в сторону Мальборо. С ними и уехала Глэдис с сыном.

Глава 9. Единорог и башня

Турнир в Уоллингфорде Глэдис пропустила. Много времени понадобилось, чтобы добраться в Мальборо, к Нику и Лили. Они снова согласились взять на себя заботы о Джейсоне на пару месяцев, но Ник, отозвав молодую женщину в сторону, предупредил: это в последний раз. Лили была беременна, и Ник сказал, что если ребенок родится в срок, и мать будет здорова, содержать четверых детей им будет не под силу. Но на ближайшее время Джей был пристроен. Следующий большой турнир должен был состояться в Глостере, в начале августа. На постоялом дворе в Мальборо нашлись попутчики, и Глэдис снова отправилась в дорогу.

Глостерский турнир был похож на театрализованное зрелище. Казалось, что затеян он был не столько с целью сразиться, сколько с целью развлечься. Так, в правилах турнира было сказано, что рыцари должны изображать все, что связано с охотой: каждый брал себе прозвище — название дикого зверя, или имя известного охотника. В доспехах тоже должны были присутствовать темы выбранных зверей — нашитые лапы, хвосты, клыки; или знаки охотников — лук, охотничий рог и т. п. "Охотники" могли биться со "зверями", но не могли биться с другими "охотниками", а "звери" могли биться как с "охотниками", так и с другими "зверями". Кроме обычной награды, победитель получал также "охотничий трофей" с одежды побежденного соперника.

Лагерь и ристалище напоминали Глэдис сразу и зоопарк, и стойбище древних людей — столько вокруг было звериных морд, шкур, связок клыков и когтей. Но она с интересом бродила среди этой разношерстной во всех отношениях толпы. Казалось, рыцари воспользовались этим турниром еще и как возможностью похвастаться своими успехами в охоте — вот у одного возле входа в палатку стоит парадный щит с огромной кабаньей головой, у другого на копье висит связка медвежьих когтей, у третьего на поясе — высушенная лапа какой-то крупной дикой кошки с выпущенными когтями. Вот один рыцарь на полном серьёзе уверяет другого, что у него есть настоящий рог единорога, добытый им лично. Глэдис даже остановилась, чтобы послушать хвастуна. Внутренне улыбаясь, она собралась было двинуться дальше, но с размаху налетела на кого-то. Она хотела извиниться, даже открыла рот, но, взглянув на этого человека, так и застыла: это был спутник сэра Роджера Блэкстона. Он смотрел на неё, иронично подняв бровь, и нисколько не удивляясь. Почему-то она поняла, что он оказался здесь не случайно.

— Что же ты не смотришь, куда идешь? — осведомился он, — Ба! Да это же та самая знахарка! А где же твой защитник?

Глэдис овладела собой и, сделав равнодушное лицо, попыталась пройти мимо, но он поймал ее за руку:

— Я же задал тебе вопрос, разве нет? — его голос ещё звучал игриво, но в нем появились металлические нотки.

— А я думала, что на него можно не отвечать, так как я свободный человек, — она нарочно подчеркнула, тот факт, что не является рабыней, — Да и какое дело может быть достойному рыцарю до маленького мальчика? К тому же я Вас совсем не знаю, сэр…

— Китни, просто Китни, без всяких "сэр", — лениво протянул он, и вдруг резко: — Где ребенок?

— Я сейчас позову стражу! — выкрикнула она, глядя через его плечо. Видимо, этот трюк еще не стал таким уж распространенным, и он поверил: оглянулся и слегка ослабил хватку. Глэдис рванулась изо всех сил, и, высвободившись, пустилась бегом. Спрятавшись за двумя палатками, и отдышавшись, она обдумала ситуацию. Сомневаться не приходилось — за ней и ее сыном охотятся. Теперь придется опасаться ещё и этого.

Следующий день турнира прошел как обычно. Глэдис примостилась недалеко от выхода с ристалища, под большим деревом. Выход и все подходы к этому месту были ей хорошо видны, а ее саму укрывала тень. К тому же здесь было относительно малолюдно, потому что все события, происходящие на поле, закрывали кусты, и зрители предпочитали более удобные места. С поля выносили раненых, и почти сразу звали лекаря. Она откликалась, оказывала помощь сразу, или в палатке пациента, и снова возвращалась на свой наблюдательный пункт. День был напряженный, и молодая женщина устала, но заработала она опять неплохо.

Вечером, когда она совсем уже собралась отправиться на отдых (в этот раз ей повезло, и она остановилась не на постоялом дворе, а у родственников одного из своих прежних пациентов), к ней прибежал один из герольдов и попросил зайти к раненому рыцарю. От усталости Глэдис уже плохо соображала, и работать в таком состоянии не хотела, но палатка оказалась недалеко. Однако, чем ближе молодая женщина подходила, тем меньше ей хотелось туда идти, но она отнесла это за счет усталости, и только у самого входа поняла, что ее насторожило: на палатке не было никаких гербов и никаких указаний на владельца — даже шкур или когтей каких-нибудь животных, характерных для этого турнира. Она тут же встала, как вкопанная, но ее втолкнули внутрь.

Внутри горели масляные светильники. На деревянном стуле сидел Китни, а за ее спиной, у входа, расположился вооруженный солдат. Повисла пауза.

— Наш разговор слишком быстро закончился, — сказал наконец Китни, — Но здесь нам никто не помешает. Итак, Вы знаете мое имя, а как же Ваше?

Молодая женщина молчала.

— Хорошо, я сам скажу: Глэдис, не так ли? — она не ожидала, что он так хорошо осведомлен.

— На постоялом дворе есть не только служанка, но еще хозяева, посетители, и у всех есть глаза и уши, — продолжал он, — Надо только знать, у кого и что спросить, а главное — как. Я умею спрашивать.

Последние слова прозвучали как-то зловеще.

— Ну, так где же Ваш сын? С Вами сейчас его нет, значит, Вы оставили его на чье-то попечение? Ай-яй-яй! Разве так поступает настоящая мать?

Она почти не слушала. Ум Глэдис лихорадочно искал выход. Китни встал и пошел вокруг нее. У молодой женщины затеплилась надежда. Её "оружие" лежало в жестких маленьких кармашках, подвешенных к поясу. В левом — пузырек с соком веха, а в правом маленький кинжал, заточенный остро, как скальпель. Кармашки были такими маленькими, что обычно не интересовали воришек. Только бы дотянуться до одного из них незаметно. Медицинская сумка висит слева, стоит попытаться… Но сначала надо как-то избавиться от солдата и отвлечь Китни. А он подошел вплотную, и шипел почти в лицо:

— Я все равно узнаю, где ребенок, но если ты скажешь сама, то избавишь меня от необходимости причинять тебе боль. Где он?! Отвечай!!!!

— Ты сам не знаешь, о чем спрашиваешь! — она сделала вид, что испугалась, впрочем, особенно стараться не пришлось. Однако то, что он стоял вплотную, дало ей возможность незаметно дотянуться до левого кармашка, и пузырек со жгучим соком скользнул в ладонь.

— С этим ребенком связана опасная тайна — твой хозяин не рассказывал тебе? — Она блефовала, но это теперь было неважно. Необходимо избавиться от солдата.

— Какая еще тайна? — он говорил небрежным тоном, но видимо заинтересовался.

— Я не могу говорить при нем, — она кивнула на солдата. Китни заколебался, но видимо рассудил, что в случае чего справится.

— Выйди, — бросил он стражу, — И смотри в оба.

Она сделала жест, как бы приглашая наклониться к ней поближе, и когда Китни склонился, плеснула из флакона. Реакция у него была отличная. Глаза он закрыть успел, но вся щека и часть лба оказались облиты, и пятно на коже стремительно багровело. Сначала он пытался не обращать на это внимания, и протянул руку к Глэдис, но видимо жжение стало нестерпимым, и он схватился за лицо, крикнув стражу. В тот же момент молодая женщина оттолкнула скрюченную фигуру, и бросилась к противоположной стене палатки, на ходу выхватив из кармашка кинжал. Вспороть полотняный бок — дело доли секунды. Риск был большой, потому что она не знала, кто находится снаружи, но пришлось положиться на удачу. Стража сначала ворвалась в палатку, некоторое время ушло на то, чтобы оценить обстановку, и у Глэдис оказалось в активе несколько секунд. Этого ей хватило, чтобы раствориться в сгущающихся сумерках…

… Зима уходила медленно. Морозы отступили, но их сменила слякоть. Выбраться из дома было невозможно — вокруг мокрая, вязкая земля. Эта зима далась маленькому семейству тяжело, как никогда, потому что предыдущее лето получилось не очень "урожайным" для Глэдис. После того, как она обнаружила интерес сэра Роджера к себе и ребенку, молодая женщина стала временами замечать, что за ними следят. Она постоянно ощущала чужое присутствие рядом, когда работала на турнирах, и, в конце концов, стала бояться каждой тени. Ей уже трудно было отличить настоящую опасность от пустых страхов.

Прошлую зиму они прожили спокойно на заработанные летом деньги. Правда, Глэдис ничего не удалось отложить, но ее это тогда не беспокоило. За зиму она отдохнула и страхи отступили. Весной молодая женщина снова приступила к работе. Оставлять ребенка на чье-то попечение стало легче. Почти в каждом крупном городе у нее теперь были знакомые, которых рекомендовали ей бывшие пациенты, или кто-то из их окружения, и Джея можно было оставить теперь не на постоялом дворе, а в домашних условиях, к тому же вычислить такое убежище было труднее.

И все-таки проблем прибавилось. Глэдис больше не могла спокойно ходить и искать работу. Каждый раз, когда ее приглашали к кому-то, она подолгу присматривалась и все проверяла, прежде чем согласиться пойти к пациенту, но, только завидев поблизости подозрительных по ее мнению людей, она тут же забирала Джея и сбегала с турнира, даже не дожидаясь его окончания. Заработки упали, потому что ни один турнир она теперь не отрабатывала до конца. И все же, несмотря на такие меры безопасности, в самом конце сезона, уже осенью, случилось неприятное происшествие.

Глэдис в очередной раз покинула турнир раньше времени, но по пути пришлось задержаться на постоялом дворе, так как Джей приболел. Обоз ушел дальше без них. Здесь, на постоялом дворе, их и настигли три всадника. То, что эти люди приехали именно за Глэдис с сыном, стало ясно сразу, как только они вошли и, коротко переговорив с хозяином таверны, направились прямо к молодой женщине. Заступиться было совершенно некому — посетителей в это время дня не было, а хозяин не стал вмешиваться, поэтому сопротивляться было бесполезно. У Глэдис отобрали медицинскую сумку, кошелек с деньгами и пояс с кармашками (наверное, Китни предупредил), после чего их с сыном заперли в сарае. Хорошо, что молодая женщина, по обыкновению, устроила тайник в конюшне, где стоял мул, и основная сумма заработанных денег хранилась там. Из разговоров своих тюремщиков она поняла, что они только слуги, которые получили приказ захватить женщину с ребенком, а распоряжаться их судьбой будет кто-то другой, кого они ждут. Время было ограничено, и Глэдис принялась искать возможность для побега.

Обследовав свою тюрьму, молодая женщина обнаружила, что соломенная крыша сарая в одном углу прохудилась, и через дыру можно выбраться во двор. Пасмурный день клонился к вечеру, на улице быстро темнело. Скоро закроют ворота, и со двора нельзя будет выйти. Труднее всего оказалось добраться до балок на потолке, но она нашла колоду и ведро и соорудила шаткий помост. Кое-как она взобралась на него вместе с Джеем. Он не шумел — за свою короткую жизнь он уже успел понять, что бывают такие моменты, в которые надо вести себя очень тихо; и не капризничал, только сопел оттого, что она слишком сильно перехватила его поперек живота. Она боялась, что он может упасть, но мальчик даже смог самостоятельно продержаться на балке, пока на нее не вскарабкалась и мама. Выбраться через дыру оказалось совсем легко. Она спрыгнула во двор и подхватила на руки сына. Вокруг было тихо. Тюремщики сидели в таверне. К своей радости, Глэдис обнаружила возле конюшни, под навесом, медицинскую сумку. В ней все было перевернуто вверх дном, некоторые порошки высыпались, но самое главное — инструменты были целы, хотя тоже валялись в беспорядке. Захватчики не увидели здесь особенной ценности и бросили сумку там же, где потеряли к ней интерес. Мул и тайник тоже уцелели. Глэдис забрала деньги, вывела животное и ушла.

До жилых мест добрались без приключений. Глэдис приняла решение сразу отправиться в охотничий домик. Конечно, было ещё рано. То там, то тут ещё объявлялись турниры, но у нее больше не было сил работать на них, рискуя. Денег было мало, и с огромным сожалением ей пришлось продать мула. Так началась эта долгая зима.

Продукты пришлось экономить, но Глэдис все равно чувствовала удовлетворение. Ей удалось сберечь ребёнку ещё один год жизни. Лесной домик создавал ощущение безопасности. Что будет дальше — она старалась не думать, все больше приучаясь жить сегодняшним днем. Снова они проводили вечера перед камином, а утром рассматривали следы животных, оставленные на снегу ночью, и гадали, кто же их навещал. Два раза приезжал Катберт, привозил гостинцы от Лин, ремонтировал то, что уже не могло ждать. Молодая женщина поделилась с ним своими злоключениями.

— Оставайтесь-ка здесь, Глэдис, — посоветовал егерь, — Привезу вам козу, кур, и прокормитесь. А турниры — дело опасное.

Молодая женщина и сама чувствовала большой соблазн последовать этому совету, и сказала, что подумает. И вот теперь за окном лили мартовские дожди, ветер становился теплее, и Глэдис снова тянуло в путь. Она обнаружила, что работа лекаря на турнире нравится ей, несмотря на то, что она тяжелая и опасная. Все же не один человек остался в живых благодаря ее усилиям. И потом — возможно, не всегда ее страхи имели под собой почву. Надо попробовать вести себя смелее, и не убегать от каждого подозрительного шороха. Джея можно оставлять у знакомых, а на тот случай, если она однажды не вернется за ним, можно оставить распоряжение отвезти мальчика к Катберту. Наверняка егерь придумает, как пристроить ребенка. Рассудив таким образом, Глэдис окончательно успокоилась. Теперь она была полна решимости продолжать своё ремесло.

Наконец, дороги подсохли. Глэдис сходила в Строберри Хилл и нашла попутчиков до ближайшего крупного города. О турнирах она надеялась узнать позже, на постоялых дворах. Джейсону шел пятый год, и он был уже вполне самостоятельным. Путешествовать с ним стало легче. Всё складывалось хорошо. Ближайший турнир, на который она успевала, был объявлен в Солсбери в конце апреля. Глэдис отработала на нем от начала и до конца. Ничего подозрительного она не заметила, и никто ее не потревожил. Следующий турнир, в Боте, тоже прошел как обычно. Молодая женщина начала думать, что либо ее преследователи отказались от своих планов, либо ей действительно многое только казалось. Теперь ее ждал третий турнир — в Мальборо. После него она планировала отдохнуть и отметить пятый День Рождения Джейсона, а потом отправиться в Бекингем, на большой турнир, куда приглашен весь цвет знати.

В Мальборо тоже все как будто было спокойно. Глэдис даже заглянула к Нику и Лили. У них рос третий ребенок — хорошенький мальчик, и молодая женщина от души порадовалась за них. Джея она оставила у других новых знакомых.

Работа на турнире шла ровно. Преследователи никак не давали о себе знать. Основная работа, как всегда, началась на второй день. Глэдис вошла в хороший рабочий ритм. Обходила пациентов, оперировала, чистила, перевязывала. Все было знакомо и привычно, и она перестала даже думать о своих проблемах. По вечерам она возвращалась в небольшой дом на окраине Мальборо, где ее ждал Джей. Она так уставала, что общение с сыном сводилось к минимуму. Ей только и хватало сил погулять с ним вечером в саду за домом перед сном.

Турнир шел на убыль. Боев больше не было. Подлечившиеся пациенты разъезжались по домам, а остальным уже не требовалось усиленное внимание. Глэдис решила, что и ей с сыном пора уезжать. Она собиралась отбыть сразу после его Дня Рождения. Ей было нужно направление на Бекингем, но подошел бы также обоз до Оксфорда, или Уоллингфорда, где она планировала отдохнуть с неделю. Попутчики нашлись довольно скоро, и время отбытия ее устраивало.

День Рождения Джея они отметили вдвоем. Хозяйка дома испекла сладкий пудинг, Глэдис приготовила подарок — искусно сделанную восковую птичку, украшенную настоящими перьями. Засиживаться допоздна не стали: на следующий день, рано утром предстояло явиться на постоялый двор, чтобы присоединиться к обозу до Оксфорда.

Рано утром Глэдис проснулась и разбудила Джея. Хозяева тоже встали рано, чтобы проводить гостей. Простились очень тепло. Настроение у мамы и сына, несмотря на ранний час, было приподнятое. Они шли по сонному городу в сторону окраины. В мастерских ремесленников только-только начали загораться огоньки. Навстречу им по улице двигался одинокий всадник, понурая фигура выглядела так, как будто он спит прямо в седле. "Не спи за рулем!" — всплыло откуда-то из глубин сознания полузабытое выражение. Глэдис внутренне улыбнулась, и тут события как будто сорвались с места и понеслись вскачь: поравнявшийся с ними всадник вдруг нагнулся, и молниеносным движением подхватил Джея, усадив его перед собой. Лошадь развернулась и быстро поскакала по улице. Остолбеневшая было Глэдис, сорвалась с места, и бросилась вслед удаляющимся детским крикам "мама, мама!!" Сзади ее тоже нагонял цокот копыт, вслед ей скакали двое всадников. Глэдис безумно кинулась к ним:

— Помогите!!! Ради всего святого!!! У меня только что украли ребенка!! — и тут она увидела: на туниках рыцарей, наброшенных поверх доспехов, красовались одинаковые красно-синие гербы с единорогом и башней. Она отпрянула, но тут сильные руки подхватили ее и бросили поперек седла. Медицинская сумка открылась, из нее падали пузырьки с лекарствами и разбивались вдребезги.

Сколько скакали лошади, Глэдис не помнила. Сначала ей было видно только лошадиный бок и дорогу. Глухо задребезжали под копытами доски моста, а потом она впала в какое-то забытье. Потом ее кто-то хлопал по щекам, а когда она открыла глаза, ей сунули флягу с водой. Пить очень хотелось, и она сделала несколько больших глотков. Стало лучше. Она поняла, что полусидит-полулежит на траве, вокруг люди, судя по вооружению, рыцари, и где-то над головой — зеленая листва, пронизанная солнцем.

— Смотрите в оба, — сказал знакомый голос, — Она умеет сбегать так, что вы и глазом моргнуть не успеете.

Глэдис глянула вверх. Над ней стоял Китни. С некоторым злорадством она отметила, что одна щека у него все ещё слегка шелушится. Другой рыцарь поддерживал ее под спину одной рукой и держал во второй руке флягу с водой.

— Где мой сын? — она хотела спросить как можно строже, но голос был глухим и хриплым.

— Всему свое время, мистрис, — пожал плечами Китни, и тут же, оглянувшись, отступил с поклоном.

Теперь ей было видно всё. На большой поляне расположилась кавалькада человек в пятнадцать. Поодаль были привязаны оседланные лошади. А через поляну шел человек, которого она меньше всего хотела бы видеть и сейчас, и когда бы то ни было. Роджер Блэкстон. В сверкающих парадных доспехах, в тунике с гербом, но без шлема. Волна отвращения и ненависти накрыла ее с головой. Она сделала движение, чтобы подняться, и к ней тут же протянулись руки и подняли ее на ноги.

— Приветствую Вас, миледи, — он отвесил поклон, — Не передать словами…

— Можно обойтись без торжественной части, сэр рыцарь, она здесь неуместна, — холодно перебила она, — Я требую, чтобы мне немедленно вернули моего сына.

— Его никто не отнимал, он здесь, — сэр Роджер повел рукой. Она глянула в том направлении, и сердце радостно екнуло: Джей живой и невредимый стоял возле лошадей, и за руку его держал один из рыцарей. Увидев мать, ребенок двинулся было к ней, но рыцарь что-то ему сказал, и малыш, доверчиво глянув вверх, остался на месте.

— Почему его не пускают ко мне?! — возмутилась Глэдис.

— Потому что ему исполнилось пять лет, — спокойно ответил сэр Роджер, — Уже пора воспитывать его как будущего рыцаря. Он и сам этого хочет.

— Мама, они говорят, что я стану рыцарем! — радостно крикнул Джей с того края поляны.

— Джей! — только и смогла она произнести.

— Но довольно разговоров. Пора отправляться в замок, — сэр Роджер махнул рукой, и рыцари направились к коням.

— Я никуда с вами не поеду, — выкрикнула Глэдис.

— Если не поедете сами, придется везти Вас силой, — так же невозмутимо бросил через плечо сэр Роджер, — Или Вам понравилось ездить поперек седла?

Замок Блэкстон строился по образу и подобию других рыцарских замков. Он тоже стоял на возвышенности, с южной стороны протекала небольшая речка. Её русло расширили и углубили, затем, видимо, прорыли ров, который опоясывал замок и заполнялся водой из неё. С северо-восточной и восточной стороны от замка раскинулись поля, где-то вдалеке, на кромке леса, виднелось поселение, в котором жили фермеры. Видимо, это был Уолхалл, где нашла приют Глэдис в самом начале своей жизни в этом мире.

С северо-западной, западной и южной стороны замка, на противоположном берегу речки и рва, начинался обширный лес. Прибрежная полоса была вырублена и тщательно расчищена, но за ней сразу начиналась опушка, переходящая в густые заросли. Подъемный мост, переброшенный через самое глубокое место речки, вел в замок. Внешняя стена, проходя по естественной неровности склона холма, меняла высоту от сорока пяти до пятидесяти пяти футов, и издали казалась неровной, но в случае нападения зона обстрела с более высоких участков была шире. По верху стены, с внутренней стороны, проходила деревянная галерея, шириной в два фута, по которой постоянно ходила стража. Угловые башни были круглыми, слегка расширяющимися книзу. Пространство за внешней стеной и внутренняя стена были устроены так же, как и в других замках — городок ремесленников и точная копия внешней стены со рвом, только ров был поменьше, чем внешний.

За внутренней стеной расположился двор. Жилого крыла не было, хозяин обходился одним круглым донжоном, правда, он был больше, чем, например, в замке сэра Джейкоба. Это было монументальное сооружение, не меньше семидесяти футов высотой, и футов пятидесяти в диаметре, казавшееся ещё выше из-за покатого конического навеса, устроенного над основной плоской крышей башни. Перед донжоном была оборудована площадка для тренировок солдат, выложенная камнем. Слева находилась конюшня, выстроенная основательно, на каменном фундаменте, псарня, оружейная, пекарня и кухня для солдат с навесом-столовой. Здесь же был колодец, обложенный камнем.

Справа от донжона стояла довольно изящная маленькая часовня. Рядом был разбит сад, сейчас довольно запущенный, но плодоносящий, о чем говорили зеленые завязи яблок и слив, небольшой огород, в котором виднелась зеленая ботва моркови и красноватая — свеклы. А вот в цветнике царила "мерзость запустения", только в середине клумбы гордо торчал огромный лопух. Далее располагались ещё одна кухня с пекарней, более чистая, вероятно, для рыцарей, птичник, мельница и тщательно огороженный скотный двор, где содержались коровы и свиньи.

Внутреннее устройство донжона также не блистало оригинальностью. Надземная часть представляла собой пять этажей, если не считать пространства на крыше, за зубцами, покрытого навесом. Там практически постоянно жил башенный сторож. Точнее, их было двое, старый солдат, и более молодой, но с искалеченной правой рукой и ногой. Когда один нес вахту, другой спускался на верхний этаж донжона, в комнату с камином, чтобы поспать и погреться. Центром верхнего этажа являлась площадка, на которую выходила изогнутая, проложенная в толще стены, лестница снизу. На одной стороне площадки находилась комната сторожей, а помещение на другой стороне пустовало.

Если спуститься вниз по лестнице, на этаж ниже, то можно было попасть на другую площадку, полукруглой формы. Большие двустворчатые двери открывались с нее прямо в большой зал, в котором находился пиршественный стол, лавки, канделябры и кресло хозяина, за которым располагалась неприметная дверца, ведущая в оружейную. Сбоку от парадных дверей находился узкий коридор, в конце которого помещалась дверь в просторную спальню хозяина.

Лестница, уводящая с площадки вниз, на следующий этаж, также проложенная прямо в стене, была более короткой, чем верхняя и довольно широкой — на ней, чуть потеснившись, могли разойтись два человека. На этот уровень выходила лестница прямо со двора. Возле входа в донжон располагалась маленькая комната для стражи и прислуги, а остальное пространство этажа было разделено пополам массивной каменной перегородкой, которую в случае осады можно было перекрыть наглухо. Здесь помещались довольно благоустроенные комнаты рыцарей, которые постоянно жили в замке и не имели своих семей, их было, как правило, немного, всего двое или трое человек. Женатые рыцари, принесшие сэру Роджеру вассальную клятву, жили либо в деревне, либо в домах, построенных вне замка, и являлись на службу по вызову, или тогда, когда сами считали нужным, а точнее — как предписывал кодекс чести в плане службы сюзерену.

Остальная часть гарнизона, стрелки и стражники, жили либо в помещении для слуг, либо в угловых башнях. С половины, противоположной входу, узкий лаз вел вниз, в помещения для слуг и кладовые, располагавшиеся в нижней части донжона, на первых двух этажах, не имеющих своего выхода наружу. Кроме того, по слухам, под замком было ещё несколько этажей подземелий, но входить туда имели право единицы — только сам хозяин, или особо приближенные лица по его приказу.

Глэдис поселили на самом верху донжона, в пустующей комнате напротив комнаты сторожей. Помещение оборудовали так, чтобы в нем было максимально комфортно. Видимо, здесь раньше жил кто-то из семьи рыцаря. Места в комнате было много, окна выходили на южную сторону, поэтому света и воздуха было предостаточно. Оконные проемы были застеклены цветным стеклом, но рамы можно было при желании распахнуть. В комнате стояла широкая кровать, с мягкой периной и бархатным балдахином, подушки были обшиты шелком, с шелковыми же кистями, имелся целый набор одеял на любую погоду. Под одним из окон стоял большой, в половину человеческого роста высотой сундук из добротного дубового дерева, окованный медью, почти пустой, если не считать покоящихся в нем нескольких подушек и какой-то лохматой шкуры. Интерьер дополняли изящный столик, инкрустированный перламутром и разными породами дерева, камин, мягкая шкура и длинная лавка перед ним, металлическая стойка для одежды возле кровати и пара канделябров.

Почти сразу в комнату пришла молоденькая девушка, которая сначала показалась Глэдис сонной, но при более близком знакомстве оказалась не только очень живой, но и хорошенькой. Девушку звали Мэри. Её прислали к Глэдис в качестве служанки. Сонный вид ей придавали припухшие глаза. Видимо, много пришлось плакать в последнее время. Но Глэдис было не до того, чтобы расспрашивать девушку о её проблемах. Пока она совершенно не понимала, почему оказалась здесь, и что будет дальше. Неизвестность пугала.

Глава 10. Семья поневоле

Она провела несколько дней в абсолютном неведении относительно планов сэра Роджера на нее и Джея. Сын навещал ее каждый день, но общались они исключительно в присутствии Китни и пожилой няньки. Как рассказала Мэри, нянька появилась в замке примерно за месяц до прибытия Глэдис с сыном. Видимо, их здесь ждали. Кстати, служанка оказалась просто кладом. Девушка успевала везде, и знала все обо всем, что происходило в замке. Она же рассказала, что Джейсон живет теперь в комнате одного из рыцарей на третьем этаже. Это значит, что его уже начали готовить в оруженосцы. Глэдис много общалась с оруженосцами, и знала, что так заведено. Наставником будущего рыцаря с самого раннего детства становился уже состоявшийся рыцарь, желательно не родственник, так как считалось, что родственные чувства могут помешать правильному становлению характера юного оруженосца. Материнское сердце Глэдис, например, никак не могло смириться с тем, что ее пятилетний сын спит теперь на жестком матрасе и каждый день, с самого раннего утра должен проверять, хорошо ли начищены доспехи наставника и в порядке ли его одежда. Впрочем, неженкой Джейсон никогда не был.

С самой Глэдис обращались хоть и холодновато, но относительно вежливо. Кормили хорошо, она давно отвыкла так питаться. Но охраняли ее тоже хорошо, вежливо, но твердо пресекая любые ее попытки выбраться из комнаты. Стража помещалась здесь же, на той же площадке, в комнате напротив, дверь в которую была всегда открыта.

Джей посвежел и выглядел здоровым. Кажется, никто пока не собирался причинять им какой-то вред, но Глэдис почти не спала, и сходила с ума от беспокойства, не зная, что их с сыном ждет в будущем. Кроме того, она так привыкла засыпать, слушая, как он посапывает под боком! Джей, который, как хороший товарищ, делил с ней и горе, и радости, почти никогда не хныкал, и в свои пять лет уже делал наивные и смешные пока попытки стать мужчиной в семье. И теперь она была лишена радости наблюдать за всем этим. Она безумно скучала по нему. Ей было мало, мало этих коротких визитов, когда нельзя было даже обнять малыша, прижать его к себе, вдохнуть запах молока и ромашки, которой от него почему-то всегда пахло, даже зимой, прикоснуться губами к шелковистым волосикам на макушке, подержать так, чтобы он начал уже нетерпеливо возиться, готовый сорваться с места и помчаться навстречу новым приключениям. Она тосковала и даже научилась плакать — в последние годы было как-то не до этого. Даже в первые дни в этом мире ей не было так одиноко.

В один из таких дней и появился сэр Роджер. Он пришел, одетый нарядно, даже щеголевато, по-видимому, у него было прекрасное настроение. Ее окатило волной ледяного бешенства, но она не дала вырваться ему на волю — инстинктивно почувствовала, что сейчас должно случиться что-то важное.

— Почему мне не дают видеться с сыном? — холодно спросила она вместо приветствия.

— Приветствую Вас, миледи, — сэр Роджер поклонился не без изящества, и даже как будто сделал движение, чтобы поцеловать ей руку, но, видимо передумал, не зная, как это будет воспринято, — Разве он не навещает Вас каждый день?

Ее просто мутило от ненависти к этому человеку.

— А разве матери будет достаточно видеть своего сына всего по часу в день, и то в присутствии чужих людей?

— Это не чужие люди, — озадаченно сказал сэр Роджер, — Китни — моя правая рука, а нянька — опытная женщина, вырастившая, по крайней мере, пятерых детей, так что наш сын в хороших руках, — закончил он даже с каким-то облегчением. Такой простодушный эгоизм при других обстоятельствах показался бы ей забавным, но сейчас это самодовольное лицо вызывало у нее только отвращение. Однако он не дал ей времени на анализ своих чувств.

— Но я пришел не за этим. Мальчика зовут Джей, не соблаговолите ли сообщить его полное имя?

— Джейсон, — нехотя ответила она.

— Что?! Клянусь небом, миледи, что это за имя! Где Вы его откопали? Что-то не припомню такого святого.

— Да уж, святым он не был, — едко заметила Глэдис, — Зато это был великий воин!

Сэр Роджер посмотрел на нее с интересом:

— А Вы не так просты, как кажется! И Ваше имя — Глэдис, гладиус, меч… Готов поклясться, что Вы благородного происхождения!

Ее возмутило его высокомерие, но она постаралась взять себя в руки.

— Мои родители были уважаемыми людьми, но не родовитыми.

— Так значит, Вы знаете, кто они? Они живы?

Она просто кожей почувствовала, как важен для него ее ответ. Ей очень хотелось сказать какую-нибудь колкость, но она снова напомнила себе, что ее сын живет в замке этого человека. Собственная судьба ее не очень интересовала — она хорошо понимала, чем рано или поздно закончится ее пребывание в этом мире. Но снова эта двойственность: родители — они были? Или будут? Как сказать? И, главное — что сказать? Это странный разговор. Он не сможет поверить просто физически. В его времени и слов-то таких нет. Но зачем он спрашивает? Она в любом случае не стала бы откровенничать. Но от него зависит судьба Джея.

— Их нет в этом мире, — наконец, она нашла компромиссный вариант.

— Тогда где Вы жили? Где был Ваш дом?

— По какому праву Вы допрашиваете меня, сэр рыцарь? Хоть я и пленница, но не совершила ничего плохого. Или Вы собрались меня судить?

— Что ж, Вам все равно пришлось бы рано или поздно узнать… Мой сын… Можете не отрицать, это ясно, как день, так вот. Джейсон — единственный ребенок мужского пола, который может (и должен!) называться моим сыном и наследником. Но для того, чтобы он мог вступить в свои права, он должен также быть моим законным сыном. Поэтому я намерен жениться на Вас и признать Джея своим сыном в присутствии достойных свидетелей.

— Что?! — Глэдис была в первый момент так удивлена, что даже просто не могла сказать ни слова, — И Вы решили все за меня, даже не спросив, согласна я, или нет?!! Да я скорей умру, чем соглашусь выйти за Вас замуж!

На сэра Роджера ее всплеск эмоций не произвел особого впечатления. Он выслушал ее довольно невозмутимо, возможно, чего-то подобного он ждал.

— В этом нет никакой необходимости, — спокойно сказал он, — Ни умирать, ни давать согласие. Да, все уже решено. Джейсон — мой сын по крови, и будет им по закону, что бы мне ни пришлось для этого сделать. Или Вам с ним так нравилась бродячая жизнь безродных собак, что Вы готовы лишить его титула и семьи, не говоря уже о пище и крове?

Глэдис промолчала.

— Но мне нужно знать, кто были его предки. Где они жили, как их звали. Я отправлю туда самых доверенных людей. Они узнают все о Ваших родителях, и сохранят это в тайне, если понадобится. Так кто же они?

— Мой отец был лекарем, так же, как и я. А мать была дочерью моряка, но после замужества занималась домом и детьми, — медленно проговорила Глэдис, — больше я ничего не могу сказать.

— Ваш отец имел разрешение на то, чтобы лечить?

— Да, конечно.

— Тогда он без сомнения был человеком благородным. Человека низкого происхождения никто не стал бы обучать лекарскому искусству.

— Нет-нет! — начала было Глэдис, и прикусила язык. Что бы она ни сказала, это либо будет выглядеть ложью, либо будет созвучно тому, что хочет слышать этот феодал. Что же сказать? Волей-неволей, придется вернуться к прежней версии.

— Это всё, что я могу о них сказать, — повторила она, опустив глаза.

— Я понял, — сказал он, — Вы не помните родителей, но доподлинно известно, что они были благородного происхождения.

Она молчала, растерянная и измотанная этим разговором, как будто она кричала ему свои доводы через стеклянную стену, и никак не могла докричаться.

— Этого мне достаточно, — сказал сэр Роджер, и вышел, оставив у нее чувство опустошенности и безысходности.

Она в отчаянии сжала кулаки, но вдруг почувствовала безумную усталость. Глэдис доплелась до кровати, повалилась на нее и тут же уснула прямо в одежде.

Проснулась она только на следующее утро и обнаружила, что заботливо укрыта — наверное, Мэри постаралась. И все же расположение духа у молодой женщины было мрачное. Она даже не сразу поняла, почему у нее такое плохое настроение, но постепенно события вчерашнего дня и разговор с сэром Роджером всплыли в ее сознании. Она принялась обдумывать ситуацию.

Замуж ей совершенно не хотелось, тем более за Блэкстона. Она вообще как-то не думала о том, чтобы устроить свою судьбу в этом мире, потому что к любому положению, в которое попадала, относилась только как к чему-то временному. Если их обвенчают, то церковный брак будет считаться нерасторжимым, и она будет связана с этим человеком до конца своего пребывания здесь, если, конечно, его не убьют. Перспектива не радовала.

Побег в сложившихся условиях маловероятен. Она находилась на самом верху башни донжона, и под ней было как минимум, два этажа, на которых никогда не бывает безлюдно. Конечно, если привлечь на свою сторону Мэри, можно ещё раз попробовать трюк с переодеванием, но как же тогда Джей? Надо как-то подготовить и его…"…Или Вам с ним так нравилась бродячая жизнь безродных собак, что Вы готовы лишить его титула и семьи, не говоря уже о пище и крове?" — вдруг вспомнилось ей, и у нее сразу опустились руки. Действительно, даже если побег удастся, что дальше? Снова дороги, опасности, чужие дома? Кто позаботится о ребенке, если с ней что-то случится? Она уже не раз убеждалась, что чужой ребенок не нужен здесь никому, а теперь вышло так, что у него появился ещё один защитник, который, возможно сможет дать ее сыну даже больше, чем она сама… Тогда она уже не так нужна? Можно открыть окно, стать на подоконник, и… через какое-то время (странная игра слов в данном случае) оказаться дома. Сможет ли она жить спокойно, зная, что где-то в прошлом ее ребенок остался сиротой? А если сэр Роджер ещё раз женится? Снова Джей окажется в положении чужого ребенка? А если он заболеет, или получит травму — кто будет его лечить? "Дипломированный" медик? Методами своего времени? У нее просто голова шла кругом от этих многочисленных "если". "Когда надо будет, Господь сам заберет у тебя жизнь", — вспомнились слова Мэй. Тогда что остается? Мысль об этом замужестве наполняла ее самым горячим протестом, противоречия изматывали ее, но поделать она ничего не могла, поэтому просто "отпустила" ситуацию.

Немного развлекали разговоры с Мэри. Девушка действительно знала многое о жителях замка. Оказывается, сэр Роджер уже был дважды женат. В первый раз он женился в восемнадцать лет, но его жена через полтора года умерла родами. Вскоре умер и ее ребенок. Сэр Роджер, по словам Мэри, сильно горевал. Пил и носился по полям с охотой, а потом это все почему-то разом прекратилось. Он образумился, и через два месяца женился во второй раз, на знатной и красивой девице, которая славилась исключительной добродетелью. Она и в самом деле, видимо, была очень милой и доброй, Мэри отзывалась о ней только в превосходной степени. Но женой она оказалась слишком набожной. Все ее время занимали пост и молитвы, что конечно, заслуживало уважения, но семейная жизнь от этого сильно страдала: через три года супружества у них все ещё не было детей. Казалось, миледи не только не испытывала никакого интереса к супружеской жизни, но и старательно ее избегала. Наверное, она просто была создана не для этого. Самым горячим ее желанием было — уйти в монастырь. В конце концов, сэру Роджеру пришлось уступить ее просьбам, и она тут же постриглась в монахини.

По слухам, сэр Роджер пытался решить проблему с наследником и по-другому. Но дети, которые рождались в замке, были либо не похожи на него, либо не того пола. Поэтому появление здорового крепкого мальчика, да ещё обладающего несомненным портретным сходством с ним стало просто подарком судьбы.

Между тем в замке явно готовилось торжество. Сновали слуги, откуда-то доносились вкусные ароматы. К Глэдис забегали какие-то женщины и постоянно заставляли что-то примерять. Приходил замковый капеллан, отец Квентин, толстенький и низенький, даже для этого времени, предлагал исповедаться. Однако он выглядел таким самодовольным, что Глэдис предпочла вежливо отказаться. Зашел сам сэр Роджер, принес что-то блестящее на бархатной подушечке, рассыпался в цветистых словах, но Глэдис слушала его подчеркнуто рассеянно, и в конце его речи только и сказала, что предпочла бы, чтобы ей вернули медицинскую сумку с остатками лекарств и инструментами. Он как-то сразу запнулся, постоял немного молча и ушел, оставив подарок — красивое серебряное колье с сапфирами. Правда, после этого визита сумку Глэдис все-таки вернули.

Однако самый главный сюрприз ждал молодую женщину вечером, накануне свадьбы. Несмотря на свое отношение к этому событию, Глэдис ощущала некоторое волнение. Только что ушли швеи, приносившие платье на примерку. К их стараниям невеста была большей частью, равнодушна. В металлическое зеркало она, конечно, себя рассматривала, но никак не могла понять, нравится ей то, что она видела, или нет. Никаких особых эмоций по поводу платья у нее не было. Было только ощущение чего-то нереального, происходящего не с ней, или не по-настоящему. Как только служанки удалились, в дверь постучали. Она даже подумала, что кто-то из мастериц что-то забыл. Но вошел сэр Роджер. Она встала и подошла к окну, повернувшись к нему спиной.

— Приветствую Вас, миледи, — начал он, она не ответила.

— Я пришел сообщить Вам приятное известие, — продолжал рыцарь.

— Что, свадьба отменяется? — равнодушно спросила Глэдис.

— Нет, моя новость касается другого, — спокойно произнес сэр Роджер, — Я открыл тайну Вашего рождения.

Это было настолько неожиданно, что Глэдис круто развернулась, глядя с удивлением. Он, казалось, наслаждался произведенным эффектом.

— Да, да! Я много размышлял, и, наконец, пришел к выводу. Замок Торнстон — говорит Вам что-нибудь это название?

— Я слышу его впервые в жизни, — холодно и спокойно произнесла она.

— Это неудивительно. Вы были слишком малы тогда. Этот замок разрушил сэр Галахад, кузен владельца замка, сэра Освальда. Ну что, Вы снова скажете, что не узнаете этих имен? — она только покачала головой, но это не смутило его, — Что ж, я продолжу. Как известно, захватчик и сам погиб под развалинами замка. Торнстон и земли вокруг него так и остались спорными на много лет. Ведь точно неизвестно было, остался ли в живых кто-то из законных владельцев. Погиб сэр Освальд и его жена, леди Летисия. Но погибла не вся семья. У сэра Освальда и леди Летисии была дочь. Леди Ева. Я видел ее в детстве. И я утверждаю, что эта леди сейчас стоит передо мной.

Глэдис потеряла дар речи от неожиданности. Некоторое время она просто стояла, беззвучно шевеля губами. Наконец, ее прорвало:

— Но это же полный бред! Я — леди Ева? Я же говорила уже, что не имею никакого отношения ни к одной знатной фамилии, и не имею никакого желания присваивать себе ни чужое имя, ни чужой титул! Я знаю закон! Это преступление, которое карается смертью! Я не собираюсь никого обманывать, и на плаху тоже не тороплюсь!

Сэр Роджер спокойно переждал ее вспышку.

— Это все, что Вы можете сказать? — осведомился он. Она только молчала, тяжело дыша.

— Тогда скажите мне, Вы можете назвать имена своих родителей?

— К чему повторять то, что уже было сказано?

— Так можете, или нет? — настаивал рыцарь.

— Я знаю, как они звучали, — нехотя сказала Глэдис.

— Вот как? И мы сможем найти их в церковных книгах? — она молчала, он тоже держал паузу.

— Вряд ли, — наконец сдалась молодая женщина. Он удовлетворенно кивнул.

— Значит, пока неоспоримо только одно: эти люди существовали и были благородного происхождения, но доподлинно неизвестно, кто они. Я заявляю, что вижу в Вас черты людей, которых знал когда-то. Это факт. Оспорить его Вы не можете. Вы также не можете доказать, что они не Ваши родители. А то, что не доказано, истиной не считается.

Она не ожидала от него таких логических выкладок. Этот феодал не так прост, как кажется. Возразить было нечего, однако она сделала последнюю отчаянную попытку:

— Но я не леди Ева!

— Но никто не может этого знать наверняка, не так ли? Впрочем, Вы можете объявить меня лжецом завтра, когда я повторю это при свидетелях. Тогда Вас сразу можно будет обвинить в присвоении титула, и отправить к палачу, поскольку Вы уже объявлены леди Евой, вернувшейся на родную землю. Кстати, на плахе окажется и наш сын, поскольку титул, который Вы считаете присвоенным, распространяется и на него.

С этими словами сэр Роджер повернулся и вышел. Глэдис долго ещё смотрела в окно на багровый закат. На миг мелькнуло страшное воспоминание: изуродованное человеческое тело, прикрученное к деревянной раме.

Следующий день начался рано. За Глэдис пришли утром. Мэри и другие служанки принесли платье, украшения и свадебное покрывало. Ей почти ничего не пришлось делать, только поднимать руки и поворачиваться, когда ее об этом просили.

— Ах, миледи, — шептала Мэри, — Вы просто прелестны! Ну почему Вы так бледны? Неужели Вам нисколечко не радостно?

— Мэри, у меня давно не было такого тяжелого дня, — вполголоса ответила Глэдис. Девушка сочувственно притихла.

Наконец, сборы были закончены. В сопровождении служанок молодая женщина спустилась вниз, впервые за все время пребывания в замке. Возле часовни собралось все население замка Блэкстон. Ближе к дверям стояли рыцари в парадных доспехах с гербами. Она искала глазами Джейсона, но его пока не было видно. Навстречу ей шел сэр Роджер. На нем был белоснежный кот, красный бархатный сюркот, отделанный золотой тесьмой и схваченный широким поясом, расшитым серебром и драгоценными камнями, короткий лазурный плащ. Лазурного же цвета шоссы и черные башмаки дополняли наряд.

— Как Вы прекрасны, дорогая, — произнес он с поклоном. Она ответила только яростным взглядом. Он усмехнулся, взял ее холодную руку и положил поверх своей, вытянув ее вперед. Музыканты грянули что-то торжественное, и молодые пошли к часовне, сопровождаемые приветственными криками и пожеланиями счастья и долгих лет.

Рассеянно скользя взглядом по лицам, Глэдис остановилась на одном из них. Её внимание привлекло выражение этого лица, и она невольно выделила эту фигуру из толпы. Это была женщина, довольно молодая, пожалуй, чуть старше Глэдис, но возраст определить было сложно из-за следов явного пристрастия к алкоголю. Собой она была недурна — статная, пожалуй, чуть полноватая, но женственная, белокурые волосы, круглое лицо, которое можно было бы назвать приятным, если бы не колючий пристальный взгляд серых глаз, в котором причудливо смешивались ненависть и странное высокомерие. Она стояла, скрестив руки на полной груди, и, пожалуй, единственная не выражала никаких чувств по отношению к новобрачным. Видимо, это была Ведерная Салли, о которой ей как-то рассказывала Мэри — горничная, претендовавшая на особое место в сердце сэра Роджера. Но Глэдис не стала задерживать внимание на этой личности.

В часовне ее ждал приятный сюрприз. Возле входа, стоял Джейсон, одетый как паж — в красной парадной тунике, лазурном берете с пером, лазурных шоссах и черных башмаках. Рядом с ним расположился рыцарь, который теперь, как рассказывала Мэри, будет его наставником до момента, когда мальчика произведут в оруженосцы. Глэдис старалась не выпускать его из виду как можно дольше.

Отец Квентин ждал их в алтаре.

— Дети мои… — начал было он, но сэр Роджер поднял руку, призывая к молчанию. Приветственные крики стихли.

— Прежде, чем Вы, святой отец, объявите брак свершившимся, я хотел бы обратиться к вам, друзья мои! — он поклонился гостям.

— Я хотел бы прояснить кое-что относительно дамы, которую я намерен взять в жены, — поклон в сторону Глэдис.

— До этого мы знали о ней очень мало, но в некое время Господь открыл мне глаза. Я посмотрел внимательнее, и увидел, что мое видение было верным. Господа и друзья мои! Я узнал эту женщину, и теперь, в присутствии многих достойных рыцарей я хочу открыть вам ее истинное имя: это леди Ева из Торнстона! Я свидетельствую это!

По толпе гостей пробежал удивленный ропот, перешедший в громкие возгласы. Глэдис глянула на священника, и увидела на его лице растерянность, смешанную со страхом.

— Я знаю, как невероятно это звучит, ведь прошло столько лет, и мы были детьми, — продолжал сэр Роджер, — Но, друзья, если кто-то может оспорить мои слова, то пусть этот человек сделает это сейчас! В свою очередь, я готов отстаивать свою правоту пешим, или конным, с копьем, или мечом, пока не умру, или не докажу, что я прав! Итак! Готов ли кто-то принять мой вызов?

Воцарилась тишина. Казалось, слышно было, как скользят по цветным стеклам солнечные лучи. Молчание длилось так долго, что у Глэдис вспотели ладони. Она ждала, что вот-вот кто-то выйдет и скажет, как в кино: "Я заявляю, что это ложь!"

— Что ж, — нарушил тишину сэр Роджер, — Ваше молчание подтверждает, что на мои слова нечего возразить! Но если кто-то захочет это сделать, я всегда готов защитить истинность того, что только что сказал! И я объявляю эту женщину Евой из Торнстона!

Гости приветственно взревели в ответ.

— И я беру ее в жены! — новый взрыв приветствий.

— И в присутствии достойных свидетелей я признаю ее ребенка, мальчика по имени Джейсон, своим сыном! — новые приветственные крики.

— И я готов взять замок Торнстон и принадлежащие ему земли в качестве приданого!

"Ай да сэр Роджер!" — подумала ошарашенная Глэдис, — "Вот значит, как делаются дела в этом Средневековье! И поправил Джею родословную родовитой мамой, и прибрал к рукам спорную землю!"

Между тем, одобрительные крики постепенно смолкли.

— Э-э… Ну что ж, — произнес наконец отец Квентин, — Сэр Роджер, леди Ева. Властью, данной мне Богом, объявляю вас мужем и женой! Поцелуйте же супругу.

Сэр Роджер повернулся к Глэдис. Она тоже повернулась к нему, но подумала: "Если ты это сделаешь, ты покойник!" Наверное, эта мысль очень ясно отпечаталась на её лице. Но он, как ни в чем ни бывало, поднял свадебное покрывало, едва коснулся губами ее лба, и тут же опустил легкую ткань. К ним бросились гости с поздравлениями и пожеланиями. Джей добрался до матери, и, вцепившись в ее руку, прижался к боку. Откуда-то изнутри поднялась теплая волна нежности. Строгий наставник старательно смотрел в другую сторону. Глэдис вдруг почувствовала невероятное облегчение. Ощущение нереальности происходящего как будто получило свое подтверждение. Прежняя жизнь закончилась. Глэдис нет места в этом мире. Отныне все, что будет происходить, произойдет не с Глэдис Джонсон, а с леди Евой из Торнстона. И, наверное, это правильно.

Часть вторая Леди Ева

Глава 1. Другое имя — другая жизнь

Леди Ева сидела у окна и писала. Изящный инкрустированный столик она давно приспособила для записей. В последние годы она стала вести дневник — начала его в свои первые дни пребывания в замке Блэкстон, когда скучала. Вырванная из круга привычных занятий, она не знала, куда себя деть. Еду приносили каждый день прямо в комнату, одежду тоже доставляли по первому требованию, переданному через Мэри. От нечего делать, она попросила пачку пергамента и стала записывать свои впечатления и воспоминания об этом мире, стараясь изложить все в хронологическом порядке, начиная со времени, когда жила в семье Белоручки Боба. Практиковать она еще не могла, так как ее усиленно охраняли. Правда, потом охрана стала менее строгой, и при желании можно было сбежать. Только привязанность к сыну держала ее в замке и в этом мире, пока мальчик взрослел.

Вначале Ева жила от одной встречи с сыном, до другой. Он по-прежнему приходил часто, сначала в сопровождении Китни, или наставника, потом, года через полтора-два стал приходить один, и уже менее регулярно — иногда пропадал на несколько дней. Нянька исчезла вскоре после того, как мальчик поселился в комнате своего наставника, сэра Алана. Джей в свои пять лет был очень самостоятельным. Видимо няньку сэр Роджер нанял только на первое время, ещё не зная, как воспитан ребёнок. Сначала мальчику приходилось тяжело. Обязанностей у пажа много. Он уставал, но не жаловался. Отчасти, стеснялся в присутствии Китни, а потом, видимо, привык. Ева стала подозревать, что если ей вздумается сбежать, Джейсон, пожалуй, не уйдет вместе с ней.

Жизнь в замке ему явно нравилась. Он прибегал то радостный, то возбужденный, и рассказывал о том, куда ездил с отцом и наставником — об охотах и турнирах, о замках других рыцарей. Здесь он был на месте, ему ничто не грозило, он был защищен, и только здесь могла осуществиться его мечта — стать рыцарем. Ей ничего другого не оставалось, кроме как жить рядом с ним и попытаться сделать из сына не только хорошего воина, но и образованного человека. По мере того, как он подрастал, она стала заниматься с ним естественными науками, насколько сама в них разбиралась.

Он любил математику и геометрию, с интересом изучал анатомию, биологию и астрономию, основы физики, в которой, правда, сама леди Ева не была особенно сильна. К химии был равнодушен, и терпеть не мог географию, хотя в карте разбирался хорошо и при желании мог начертить простейший план местности. Мать относила это за счет того, что не умеет хорошо объяснять эти предметы. Литературы в его жизни просто не существовало, хотя читать и писать он умел. Немного интересовался историей.

Сэр Алан учил его кодексу рыцарства, владению оружием, манерам. Леди Ева не со всем в его воспитании была согласна, но в целом, ощущала благодарность к этому человеку. Куда бы он ни собирался взять с собой пажа, Джейсон непременно отправлялся к ней, чтобы "испросить благословения у матушки".

Китни тоже обучал мальчика — в основном, учил разбираться в качестве разных доступных материалов, доспехах, боевых лошадях, но ещё, что немаловажно, знакомил с разными службами замка, с организацией охраны и снабжения.

С Китни Ева познакомилась гораздо ближе. Он приводил Джея на встречи, и иногда тоже разговаривал с леди. Она сначала принимала его холодно, но потом прониклась даже чем-то вроде симпатии. Его родители давно жили в замке, отец был сенешалем. Китни сначала просто рос вместе с сэром Роджером, а потом тоже стал исполнять обязанности сенешаля. Сражаться он умел не хуже рыцаря, но с предками не везло. Они то женились, то выходили замуж за людей, у которых где-то недалеко в роду были сервы (подобие рабов), и рыцарские шпоры Китни не светили, да он уже и махнул рукой на рыцарство. Он был из тех людей, которым достаточно сознания хорошо исполненного долга. Как-то она спросила его, осуществил бы он, в самом деле, свою угрозу применить к ней пытки в тот раз, когда заманил ее в ловушку. Он смутился, но глаза весело блеснули:

— Что Вы, миледи, сэр Роджер тогда строго-настрого приказал, чтобы ни один волос у Вас с головы не упал, только Вы же этого не знали, верно? А у меня был приказ — найти мастера Джея… Вот и решил припугнуть. А Вы здорово тогда меня приложили, долго потом болел. Ну да видно, это кара Господня за то, что я хотел обидеть женщину… — теперь настала очередь смутиться Еве.

Что касалось сэра Роджера, отношения с ним напоминали "холодную войну". Она старалась избегать всяческих встреч с ним. Он напротив, пытался оказывать ей знаки внимания, присылал подарки, которые она либо возвращала, либо хладнокровно сваливала кучей в сундук и забывала про них. Потом попытки добиться ее расположения как-то сами собой сошли на нет.

Однажды он ввалился к ней в пьяном виде после пира. Она не ожидала этого и применила то, что позже про себя назвала "методом Вальтера Скотта" — вскочила в оконный проем, распахнула раму, и пригрозила, что прыгнет вниз, если он попытается приблизиться. Как ни странно, угроза сработала безотказно. Рыцарь постоял ещё немного и ушел. Мэри в этот момент, несмотря на поздний час, находилась в комнате леди, просто составляла компанию, потому что спать было невозможно — в большом зале сильно шумели. Сцена произвела на девушку сильнейшее впечатление.

— О, миледи! — полушептала она, глядя на Еву восхищенными глазами, — Это так прекрасно! Вы были готовы защитить свою честь даже ценой жизни! Просто ангельская чистота!

Ева промолчала, но ей стало немного совестно: исполнить обещание покончить с собой, ей было не так трудно, как думала простодушная Мэри.

После этого случая её попытались перевести на нижние этажи, даже собирались построить для неё жилое крыло, хотя места во дворе не было, и пришлось бы снести часть хозяйственных построек. Но эти планы кончились ничем — она уперлась, и отстояла свою комнату. Сэр Роджер, наконец, сдался и оставил всё как есть. Он ни разу не попытался повторить событий их первой встречи. Но она по-прежнему ненавидела его всеми фибрами души. Иногда ненависть была настолько сильной, что леди Еве казалось, что ее спалит изнутри. Это уже было что-то болезненное, но она ничего не могла с собой поделать.

В замке, похоже, никто не знал причин таких взаимоотношений владетельных супругов. Ева не рассказывала о первой встрече с сэром Роджером никому, даже Мэри — просто не могла. Да и он, кажется, тоже не распространялся на эту тему. По крайней мере, Китни, его ближайший помощник и друг, ничего не знал. Об этом леди Ева могла судить по тому, как он иногда, как бы издали заводил разговоры о том, как милорд хотел бы заслужить ее расположение, и что препятствий для этого нет. В конце концов, она просто запретила ему разговаривать на эту тему. Несколько раз до нее долетали разговоры служанок. Они считали, что сэр Роджер бросил когда-то миледи беременной, потому что был женат, мол, слишком поздно они встретились тогда, а она теперь простить его за это не может. Видимо, общественность выдвинула свою версию событий, и успокоилась, сочтя ее приемлемой.

Примерно через полгода после того, как Ева поселилась в Блэкстоне, охрана стала лояльнее, и Мэри как-то раз предложила:

— Миледи, почему бы Вам не выйти утром к воротам — все леди так делают!

— Зачем это? — рассеянно поинтересовалась Ева.

— Утром возле ворот всегда собираются люди. Торговцы приходят, бедняки за милостыней. Кто-то что-то расскажет — все какое-то развлечение. Нельзя же все время сидеть в комнате!

— Что же я могу им дать в качестве милостыни? У меня ничего нет.

— Зайдем на пекарню, на кухню, возьмем корзинку еды, у них всегда что-то остается с вечера, а днем они приготовят свежее.

Предложение было заманчивым, и Ева согласилась — действительно, какое-никакое, а развлечение.

Погода выдалась хорошая. У ворот собралась небольшая толпа — человек десять-пятнадцать. И как бы невзначай здесь же со скучающим видом расположились двое стражников. Ева была уверена, что это для того, чтобы пресечь любую её попытку отдалиться от замка. Женщины раздавали хлеб и печеные овощи, кто-то из крестьян передал послание для сэра Роджера, Мэри взяла заботу о документе на себя. Наконец, когда и милостыня, и темы для общения были исчерпаны, Ева неожиданно для себя самой сказала:

— Что ж, мне больше нечего вам дать, но если среди вас есть больные, я могла бы их осмотреть.

Сразу отозвались двое, и Ева занялась привычным делом. Она жалела только, что не взяла медицинскую сумку. Руки и глаза быстро вспоминали подзабытые уже навыки, а сама Ева ощущала удовлетворение, и весь день потом настроение у нее было приподнятое.

Вернувшись в комнату, она первым делом извлекла заброшенную в угол, изрядно запылившуюся медицинскую сумку и обследовала ее. Не все лекарства сохранились. Часть порошков высыпалась, когда ее везли поперек седла, но хирургические инструменты, к счастью, уцелели. Они были завернуты в прокипяченную ткань и сверху — в кусок кожи. Объемный и довольно тяжелый сверток развернулся тогда поперек сумки и застрял. Это была хорошая новость. Плохая заключалась в том, что более половины стеклянных пузырьков разбилась или пропала, и это действительно большая потеря. Леди Ева пожаловалась Мэри, но та всплеснула руками:

— Ах, миледи, не беда! В замке же есть свой стеклодув! У него, правда, сварливый нрав, но если с ним договориться, он для Вас всё-всё сделает!

Стеклодувы были очень редкими мастерами. Секреты их ремесла скрывались не хуже военной тайны, так что присутствие такого в замке было просто невероятной удачей.

Его звали маэстро Винсенте. Он требовал исключительно такого обращения. Маленького роста, коротконогий, широкогрудый, темнолицый, с яростным острым профилем, он напоминал ястреба. Леди Еву он встретил церемонно-сдержанно. Когда она объяснила, что ей нужно, его черные глазки блеснули интересом:

— Миледи нужны флакончики, как для духов, но зачем так много?

— Может, другие женщины держат в них духи, но мне они нужны для лекарств, — улыбнулась Ева.

— Вот как? Миледи знает толк в лекарском искусстве? Ну, тогда это меняет дело! Для лекаря у маэстро Винсенте найдутся такие флаконы, какие нужно! Только скажите! Если не считать ремесла стекольных дел мастера, то нет ремесла почетнее, чем лекарь!

— К сожалению, маэстро Винсенте, не все так считают, — покачала головой женщина, — один раз меня чуть не сожгли на костре как ведьму.

Маленький стеклодув мгновенно переменился в лице:

— Разбойники! — закричал он, сверкая глазами, — Негодяи!! Висельники!!! Неблагодарные скоты!!!

— Вот что я скажу Вам, миледи, — продолжил он, отдышавшись, и более спокойно, — Когда человек умен, да, да! Когда он умен, и владеет ремеслом, он всегда будет гоним чернью, которая не понимает, как он делает то, что умеет! Это Вам говорит маэстро Винсенте! Но Вы — Вы всегда можете обратиться к маэстро Винсенте, и он всегда готов услужить умному человеку, да, да!

Расстались они по-дружески. Теперь решился не только вопрос с флаконами для лекарств, но можно было подумать и о лабораторной посуде для получения более качественных вытяжек и соединений.

Они общались и после, и леди Ева узнала историю стеклодува. Он был учеником венецианского зеркальщика. Секрет зеркального покрытия мастер ученику не доверял, но в работе со стеклом Винсенте не было равных. Проработав у мастера за гроши около семи лет, Винсенте решил, что ну его, этот зеркальный секрет. Ему вполне хватило бы работы стеклодува, чтобы безбедно жить. Мастер только обещал открыть ему тайны ремесла, но на деле просто держал этим при себе способного молодого человека. Пора было подумать о вступлении в цех мастеров стекольного дела, и стать самостоятельным.

Но, видимо, это не входило в планы его наставника. Поняв, что ни уговоры, ни угрозы, ни обещания на ученика уже не действуют, мастер настрочил на него донос с обвинением в колдовстве. А так как у Винсенте, как у любого мастера, с опытом появились свои секреты, то основанием для обвинения послужили тонкости дела, которые, якобы, больше никто не мог повторить. К счастью, молодого человека предупредил сын мастера, с которым они были большими друзьями, и Винсенте успел бежать, буквально на несколько шагов разминувшись на улице со стражей, которая шла его забирать.

В порту он напросился пассажиром на первый попавшийся корабль, который готовился к отплытию. Так он оказался в Англии. Здесь, правда, вступить в цех стекольных мастеров для иностранца было практически невозможно, но случай свел маэстро Винсенте с сэром Роджером, которому захотелось иметь в замке такого мастера. В целом, оба остались довольны. Здесь маэстро Винсенте получил возможность спокойно работать, и все почести, полагающиеся мастеру, а сэр Роджер регулярно получал изделия из стекла самого высокого качества.

Но все это леди Ева узнала позже, а в этот день предстояло ещё одно дело, настолько же нужное, насколько и неприятное для нее — разговор с сэром Роджером о помещении для приема больных. Разговор шел трудно. Леди Ева объявила, что хочет продолжать медицинскую практику, и для этого ей необходимо помещение и свобода передвижений для сбора трав.

Насчет помещения решили быстро. Пока можно было занять старую пекарню поселения ремесленников, которую уже не использовали и собирались сносить, а потом сэр Роджер обещал построить домик, такой же, какой был в замке сэра Джейкоба. Относительно свободы передвижений соглашение так и не было достигнуто. Выпускать ее за пределы замка лорд решительно не желал. В конце концов, по его словам, травы можно выращивать и в цветнике возле донжона. После долгих препирательств дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Сэр Роджер был непоколебим: травы выращивать на месте, или ей будут приносить их прямо в замок. Раздосадованной Еве пришлось с этим смириться.

Однако все остальные договоренности были выполнены. К концу весны заработал свежепостроенный "медпункт" в поселении ремесленников. В комнате Евы появился стул и ещё один стол, большой, с крепкой дубовой столешницей. На нем теперь стоял набор лабораторной посуды, горелка с треножником и целая армия разнообразных флаконов. Травы ей приносили больные или кто-то из бывших пациентов. Ей конечно спокойнее было бы собирать их самой, но выбора не оставалось. Часто к воротам приходили торговцы, и у них можно было раздобыть редкие ингредиенты.

Жизнь в замке текла удивительно спокойно и размеренно. Иногда устраивались пиры, охоты, на которые съезжались гости, но леди Ева никогда не принимала в них участия, к большому огорчению Мэри. Но на двух торжествах она все же побывала: их она никак не могла пропустить.

Одним из них была свадьба Китни. Примерно через три года после прибытия Евы, он женился на милой, скромной женщине по имени Глория, которую привел из деревни. На торжестве присутствовали все слуги замка, включая маэстро Винсенте. Так как Китни не был рыцарем, настоящего пира не давали, но во дворе накрыли большой стол, а на кухне приготовили множество вкусных блюд. Ева сердечно поздравила молодых. Было очень весело. Музыканты играли какие-то простые жизнерадостные мелодии. Маэстро Винсенте, слегка улыбаясь, посверкивал острым орлиным глазом в сторону стайки хихикающих девушек. Молодежь плясала, старшее поколение степенно поднимало кружки с элем и вином. Потом все дружно пели. Некоторые песенки Ева знала с детства, другие не знала совсем, и даже подумала было, что неплохо бы их записать, сохранить где-нибудь в тайнике, а потом показать специалистам в своем времени. Ей не хотелось уходить с этого праздника, но появился сэр Роджер, тоже с поздравлениями, и она с сожалением покинула двор, несмотря на настойчивые уговоры Китни и его супруги.

Другим важным событием в жизни Евы стало повышение Джейсона до оруженосца, когда мальчику исполнилось девять лет. Традиционно, это не отмечалось пиром, но сэр Роджер нашел предлог для торжества, и получилось, что Джей все же стал центром праздника в этот день. Ева даже заглянула в большой зал ненадолго, чтобы поздравить сына, чем вызвала неудовольствие Мэри. Девушка считала, что в такой день мать просто обязана веселиться вместе со всеми целый день, и даже ночь, пока все гости не уснут. Сама она очень любила праздники, и когда случались пиры, постоянно бегала в большой зал, чтобы посмотреть, как идет веселье. Вообще, служанка была девушкой жизнерадостной, и в замке ее, похоже, любили, по крайней мере, если нужна была какая-то информация, Мэри всегда умела ее раздобыть. Все о ней хорошо отзывались, но добрые чувства проявляли как-то сдержанно.

Ключ к этой загадке Ева получила очень скоро, как только сама начала чаще появляться во дворе и разных службах замка. Здесь ей пришлось столкнуться с Ведерной Салли. Со времени свадьбы горничная не попадалась ей на глаза. Но теперь Ева стала часто заходить на кухню утром, и иногда заставала там Салли. Где появлялась горничная, там сразу стихали разговоры, или переходили на ничего не значащие темы. Общаться с ней Еве не хотелось, она с детства недолюбливала женщин-алкоголичек, а здесь все признаки были налицо. Ведерная Салли же, при виде Евы сразу принимала позу "руки в боки", или наоборот, скрещивала их на груди и стояла так, провожая недобрым взглядом. Причину такого поведения Ева не понимала. Понятно было только одно: Салли побаиваются в замке, а сама Салли терпеть не может Еву.

Леди Ева пыталась выяснить причины у Мэри, но та, против обыкновения, глядя в пол, повторяла, что ничего не знает. Выяснить отношения все же придется, это Ева предвидела абсолютно точно. И однажды случай представился.

То утро началось так же, как и все остальные. Леди Ева проснулась, умылась и оделась.

— Странно, завтрак запаздывает. И вчера тоже, и позавчера… Я же говорила служанке, чтобы приносила его пораньше, — поделилась она своими мыслями с Мэри.

— Это оттого, простите меня, миледи, что Вы не умеете приказывать, — ответила девушка, — Вон, сэр Роджер как рыкнет! И все бегут исполнять. Да и мастер Джей уже научился… А Вы так говорите со всеми, как будто просите. Так нельзя. Вы леди, Вы стоите выше, чем мы все вместе взятые! Вы построже…

Краска бросилась в лицо Еве. Она никогда не думала о своей интонации, и обращалась ко всем вежливо, как ее учили в детстве. Слова Мэри нуждались в проверке, и вопрос с завтраком она решила прояснить сама. Молодая женщина спустилась на площадку большого зала, где никого не оказалось, тогда она спустилась ещё на этаж ниже. Здесь стояли служанка и Ведерная Салли. При виде Евы горничная, как всегда, набычилась.

— Почему мне до сих пор не принесли завтрак? — спросила леди Ева спокойным холодным тоном.

— Почем я знаю, — нехотя ответила служанка.

— Так пойди и выясни!

— А у нее приказ, — развязно вмешалась Ведерная Салли, — Убраться в большом зале. Иди, Пегги, что стоишь! Сэр Роджер не любит ждать.

— Я разве спрашивала тебя, Салли? — Ева даже не взглянула в сторону горничной, — Пока что я леди этого замка, а не ты.

— А ты, — она повернулась к служанке, — Почему ещё здесь? Что, кухня находится на краю света? Успеешь и сбегать туда, и убраться! Давай живо!

Она никогда так не разговаривала раньше, и обе женщины как будто остолбенели, а потом та, которую назвали Пегги, опрометью кинулась к лестнице во двор и исчезла из виду.

— Посмотрим, что скажет сэр Роджер, — прошипела Салли, и побежала вверх по лестнице, сердито стуча башмаками.

Еве принесли завтрак — сыр, хлеб, вареные яйца и овсяную кашу — очень быстро, не успела она закрыть за собой дверь. Помощница кухарки торопливо выставляла из корзины керамические горшочки. "Надо же, совет Мэри работает", — молодая женщина внутренне улыбнулась и сделала зарубку в памяти.

Не успела она покончить с едой, как в комнату шмыгнула с заговорщическим видом Мэри.

— Ой, миледи, — хихикнула она, — Что сейчас было! Ведерная Салли побежала к сэру Роджеру жаловаться, что Вы отправили на кухню служанку, которой он приказал убираться в большом зале. Она всегда так делает. Так он вызвал эту служанку и кухарку и отругал их, почем зря. Сказал, что леди должна получать свой завтрак вовремя. А потом Салли: "Все в замке должны слушаться леди!" Она потом на кухне так разорялась — вот умора!

— Не пойму, Мэри, что тут смешного? Какая-то глупая ссора!

— Ну как же! Она же… — Мэри запнулась.

— Да говори же, наконец, — рассердилась Ева, — Это что, связано с сэром Роджером?

Мэри только кивнула, заливаясь краской.

— Запомни, Мэри, мне глубоко безразлично, что там происходит у сэра Роджера с другими женщинами! Но я должна знать, что происходит в замке! Это моя жизнь!

И служанка, виновато поглядывая на Еву, рассказала, что Салли тоже выросла в замке, вместе с Китни и сэром Роджером. В молодости она была очень хорошенькой, но уже тогда любила выпить. Стала горничной, прислуживала господам, рано забеременела. Поговаривали, что от сэра Роджера, но кого родила, и куда потом дела ребенка — неизвестно. Потом, после смерти первой жены милорда, забеременела опять, и всем рассказывала, что теперь точно ребенок от сэра Роджера. Когда родился мальчик, ходила такая гордая, как будто уже видела себя хозяйкой замка.

Но мальчик рос неправильно. Только в полгода научился переворачиваться на животик и держать голову. А потом и вовсе выяснилось, что он дурачок, да и на милорда совсем не похож. Разговоры об отцовстве сэра Роджера прекратились. Мальчик сейчас присматривает за скотом, да и то — только воду носит, и убирает помет, больше ни на что не годен. В то время Салли начала прикладываться к кувшину уже основательно. Хвасталась, что за вечер может выпить целое ведро эля. Отсюда и пошло ее прозвище. Но по-прежнему считается, что она может заходить к милорду в любое время.

Что до него, то хотя он и смотрит сквозь пальцы на ее выходки, но что-то не заметно было, чтобы он ее так уж любил. А в последнее время и вовсе к ней охладел, вот она ни одной молодой, хорошенькой девушке в замке, будь то служанка, или чья-нибудь дочка, житья и не дает. Когда милорд женился, она всем рассказывала, что это только для виду. Так что отповедь, которую Салли сегодня получила, просто обрушила ее с небес на землю.

Ева слушала, и диву давалась таким хитросплетениям судеб. Теперь поведение горничной становилось понятным. Ай да сэр Роджер! Она решила не обращать внимания впредь на враждебность Салли. А для Мэри стать служанкой госпожи, которая существует "для виду", наверное, было своеобразной ссылкой, — поняла леди Ева. И ведь эта ссылка была совершенно напрасной. Салли пыталась отвоевать то, на что и так никто не посягал.

Впрочем, задерживаться на этой истории Ева не стала, и постепенно все успокоилось. Так прошло девять лет. В это лето Джейсону должно исполниться четырнадцать. Уже пять лет, как он произведен из пажей в оруженосцы.

Если не считать нелепого конфликта с горничной, то можно было бы сказать, что в замке царил покой, и это было удивительно. Даже до Евы часто доходили слухи о вооруженных стычках из-за других земель, или наследства. Порой к ней привозили солдат, раненых в таких стычках. Они рассказывали, как то тут, то там осаждали, или защищали замок, но Блэкстона эти бури как будто не касались. Здесь было всегда тихо.

Джей объяснял это тем, что замок основательно укреплен, люди хорошо обучены, и об этом всем известно. Кроме того, о сэре Роджере идет слава как об искусном в воинском деле рыцаре. Да и претендовать на эти земли особенно некому. Разве что двоюродный брат сэра Роджера, сэр Адальберт мог бы поспорить за них, но у него недостаточно сил и законных оснований нет, хотя споры порой возникали и из-за меньшего.

Китни был другого мнения. Он говорил, что такое долгое затишье — это к буре, и обязательно появится кто-нибудь, желающий наложить лапу или на Блэкстон, или на Торнстон, или на то и другое. Пока же тихую жизнь замка нарушали только воинские вылазки в сторону лесов Торнстона.

Глава 2. Кровь, боль, жизнь

Строительство замка, или его восстановление — процесс трудоемкий и дорогой. Быстро это не делается. Нужно организовать доставку материалов — дерева, камня, железа. И конечно необходимы рабочие руки. Собственно, это самое главное. Обычно, к строительству замка привлекалось местное население. Йомены работали сами, или присылали своих сервов, у кого они были. Каждая семья обязана была поучаствовать в возведении зданий и стен.

Сюзерен должен защищать всех тех, кто живет на его земле, и кто принес ему вассальную клятву. В обмен на это получает продукты, необходимую работу, а иногда и военную помощь. Люди, работающие на строительстве замка, возводят не только дом для сюзерена, но и убежище для себя, или своих детей, хотя никто не гарантирует, что они успеют им воспользоваться…

С замком Торнстон дело обстояло сложнее. Когда он был разрушен, а его хозяева исчезли неведомо куда, земля осталась без защиты. Некоторое время там ещё жили семьи йоменов, но в бесхозном лесу стали селиться разбойники и нищие. Стало труднее сохранять урожай и скот. Постепенно люди переселялись кто на земли Блэкстона, кто на земли Лоувэлли. Остались только две деревни, в которых жили крепкие мужчины, организовавшие что-то вроде охранного сообщества. День и ночь они караулили по очереди, и в случае нападения воров, поднимали тревогу. Тогда на подмогу бежали все, даже женщины и подростки, вооруженные кто чем. Но это ополчение, конечно, не могло заменить настоящую армию. Разбойники тоже не хотели оставаться без добычи, а в лесах собирались все большие силы.

Если разбойники особенно распоясывались, йомены снаряжали посольство к сэру Роджеру. Как правило, он не отказывал в помощи, так как надеялся, что в будущем эти земли все же будут принадлежать ему. Когда Торнстон и вправду стал его вотчиной, рыцарь сразу взялся за дело.

В леса организовывались рейды, в деревнях устраивались засады на мародеров. Иногда среди ночи приезжал гонец из какого-нибудь поселения. Тогда башенный сторож трубил сигнал к общему сбору, и весь замок приходил в движение, как муравейник. Бежали солдаты с оружием, сновали женщины с корзинками съестных припасов для воинов, конюхи и егеря поминутно окликали рыцарей, докладывая, что все готово. Открывались ворота, и наскоро собранный отряд из солдат под командованием кого-нибудь из рыцарей, или самого лорда, исчезал в ночной темноте.

Первые два года сэр Роджер и Китни постоянно ходили в доспехах. То один, то другой, попеременно пропадали на несколько дней, потом возвращались, приводя группы пленных, человек по пять-семь. Это были в большинстве своем оборванные, грязные, дикие на вид люди. Пленные сидели во дворе, прямо на земле, после чего их заковывали в цепи, и под стражей уводили из замка. Как рассказывала Мэри, это были захваченные в лесу, или попавшие в засаду, разбойники и бродяги.

Китни тоже многое рассказывал. Пленных было относительно мало. Тех, кто пытался оказать хоть какое-то сопротивление, сразу убивали. Такие жесткие меры объяснялись тем, что бродягам нечего терять, они озлоблены и голодны. Их методы тоже не отличаются гуманностью. Настоящего оружия у них мало, но тем, чем вооружены, они владеют мастерски, и не обременяют себя правилами благородного боя.

Тех, кто оставался в живых, связывали, и здесь же, на месте, устраивали первичное разбирательство. Как правило, в такие рейды брали с собой кого-нибудь грамотного, и он записывал свидетельские показания йоменов. Пергамент с показаниями отправляли вместе с пленными. Их перегоняли в ближайший город, где был королевский судья, и предавали суду. Если на совести бродяги не было тяжких преступлений, его отпускали, с предупреждением, что в случае повторной поимки при таких же обстоятельствах, его заклеймят каленым железом и отправят на принудительные работы. Если же за пленником водились более тяжелые грехи, его вешали. Если преступлений было много, или разбойник "прославился" особой жестокостью, то казнь для него придумывали мучительную — медленно варили в кипятке, масле, или смоле.

Примерно, через год такой политики сэра Роджера разбойников и бродяг стало намного меньше. Отголоски этого разгула преступности давали о себе знать и позже, но уже гораздо реже и слабее. Со временем, когда Джейсон подрос, его стали брать с собой на эти операции. Как один из немногих грамотных людей в замке, он должен был записывать свидетельские показания. Навещая после этого Еву, он рассказывал жуткие истории о набегах грабителей, и она постепенно стала понимать, почему пленников отправляли в цепях. Она опасалась за психику сына, но в этом времени, к сожалению, такие истории были в порядке вещей, Джею пришлось привыкнуть и к этому.

Две самые крупные банды сэру Роджеру удалось уничтожить. Особенно тяжело далась борьба с одной из них. В ней было два лидера. У главаря был помощник, такой же отчаянный и опытный, как и он сам. Поэтому при случае банда делилась на два отряда и отступала порознь в разные стороны. Если один был ранен, второй брал командование на себя. Имело смысл только уничтожение их обоих.

На охоту за этим неуловимым дуэтом ушел почти год. В результате один из них был убит, а второго удалось захватить. Леди Ева видела его, проходя по двору. Даже на вид это был очень сильный физически человек. Пожалуй, даже Белоручка Боб, кузнец, в семье которого жила Ева когда-то, показался бы не таким уж массивным рядом с этим зверем в человеческом облике. И имя у него было подходящее — Чарли Медведь. Он стоял среди сидящих на земле сподвижников, несмотря на двойной набор тяжелых цепей. У этого разбойника была несколько нависающая переносица, от этого его ярко-синие глаза казались глубоко посаженными. Их взгляд был неожиданно умным и леденяще жестоким. Женщина кожей почувствовала, как страшен этот человек. Все, кто оказывался во дворе возле пленных, невольно ускоряли шаг, чтобы побыстрее пройти мимо, разговоры велись вполголоса, как будто рядом залегла смертельная опасность. Только маэстро Винсенте, не спеша, прогуливался по двору.

— Добрый вечер, миледи! — закричал он ещё издали.

— Добрый вечер и Вам, маэстро, — подойдя, поздоровалась она, — Хотя такие слова кажутся неуместными рядом с этими людьми.

Маэстро Винсенте выпрямился во весь свой небольшой рост, и стал как никогда похож на хищную птицу:

— Истинный венецианец не станет бояться всякого сброда, да, да! Моя родная Венеция — богатый город, а где много богатства, там всегда много и воров! Но истинный мастер не станет от них прятаться, да, да! Он научится защищать и себя, и свои творения, как собственных детей! И уже точно не станет бояться!

Почему-то от этих слов, помимо уважения к маленькому венецианцу, леди Ева ощутила и облегчение. Как будто зажгли свет в темной комнате. Теперь она взглянула на главаря гораздо спокойнее. В конце концов, что ожидает его в ближайшем будущем? Скорее всего, смерть, и это в лучшем случае…

Для пленного предводителя специально была прислана из Бристоля повозка, похожая на окованный железом ящик с одним маленьким зарешеченным окошком. После отправки этой партии пленных замок облегченно загудел. Снова послышались громкие разговоры и смех.

Леди Еву почему-то мучительно интересовала судьба этого разбойника, и по возвращении солдат, сопровождавших повозку до Бристоля, она расспросила их. По их рассказам, осудить его было сложно. Прямых улик против него не было. Чарли Медведь никогда не оставлял в живых никого, кто мог бы свидетельствовать против него. Его товарищи молчали даже под пытками, боясь его больше, чем даже палача. Поэтому разбойник не был повешен, но осужден на долгий срок тюремного заключения. Как сказал Китни, это было все равно, что смертный приговор. Если у такого заключенного была родня, она обязана была содержать его в тюрьме на свои средства. Если родня отказывалась это делать, или осужденный был одинок, то в тюрьме его ожидало жалкое существование — самые темные и сырые камеры и объедки вместо еды. В этом случае считалось, что заключенный содержится за счет местной власти. В таких условиях долго не мог протянуть никто. Заключенный медленно умирал от голода, холода, болезней и атак голодных агрессивных крыс. Иногда бедный человек, отсидевший свой срок, не мог выйти на волю только потому, что оказывался "должен" тюрьме, и его необходимо было выкупить, то есть заплатить сумму, ушедшую на его содержание. У разбойника родных, похоже, не было, и самое большее, на что он мог рассчитывать — это пять лет жизни, которую и жизнью-то назвать нельзя.

Остальные преступники были и хуже организованы, и хуже вооружены. Теперь крестьяне и сами могли постоять за себя. На опустевшую было землю стали возвращаться люди. Поэтому, когда сэр Роджер объявил по деревням, что для восстановления замка нужны рабочие руки, в Торнстон потянулись работники. Платили на стройке умеренно, но это всё же был заработок.

Строительство двигалось медленно, но верно, насколько могла судить леди Ева. Возле строящегося замка возник городок рабочих, население которого постоянно обновлялось. На стройку приезжали даже из других областей Англии. Так продолжалось восемь лет. Но в эти времена мирная жизнь не могла быть долгой.

Хрипло прозвучал рев трубы башенного сторожа. Все во дворе замолчали, подняв лица вверх, как будто ожидая ответа на вопрос — что случилось?

Со стороны ворот двигался всадник. Коня вел под уздцы один из стражников. Сам наездник то валился на сторону, то наклонялся к самой гриве лошади. Из своего окна Ева видела только, как он, сказав что-то, упал в руки подхвативших его рыцарей. Раненого понесли в донжон. Леди взяла сумку, проверив предварительно, все ли есть для операций и лечения ран.

Несчастный лежал на третьем этаже, в комнате одного из рыцарей. Раненый потерял очень много крови, об этом говорило состояние его одежды. Просто непонятно было, как он ещё жив. Ева только начала разрезать на нем кот, как в комнату быстрым шагом вошел сэр Роджер. Увидев его, гонец разлепил сухие губы:

— Воды, — прохрипел он. Кто-то из вошедших с сэром Роджером рыцарей поднес флягу к его рту. Ева решительно воспротивилась, было, сказав, что раненому нельзя пока ни есть, ни пить, потому что поврежден живот, но гонец, замотав головой, взял флягу и сделал глоток. Тут же, видимо, нахлынула боль, потому что он зажмурился и некоторое время молчал. Наконец, он открыл полные боли глаза.

— Где сэр Роджер? — глухо спросил он.

— Я здесь, мой друг, — голос сэра Роджера звучал так мягко, что Ева с удивлением подняла на него глаза.

— Нападение, — гонцу было трудно говорить, — На рабочих у Торнстона. Стражи мало.

— Кто напал? — отрывисто спросил сэр Роджер, — Сколько их?

— Чуть больше… десятка, вооружены как разбойники, но у них есть лошади. Немного, всего четыре. Только главарь… Вооружен… Это тот же… А…

— Сэр Роджер, — вмешалась Ева, — я должна помочь ему! Отойдите все!

— Боюсь, миледи, ему уже не поможет и священник, — тихо сказал сэр Роджер, распрямляясь, — Все к коням! Быстро! Взять боевое оружие!

Комната мгновенно опустела. Только гонец лежал, глядя в потолок открытыми глазами, из которых медленно уходила боль и осмысленное выражение.

Как рассказал потом Китни, в поселении рабочих всё уже было кончено. Стражи в тот день было мало, и вскоре она вся была перебита. Рабочие попрятались, кто успел. Они рассказывали, как на поселение налетел отряд. Сначала конные напали на стражу, а за ними в поселение хлынули пешие разбойники. Хватали всё, что попадалось под руку. Убивали всех, кого находили, поэтому толком описать нападавших никто не мог: уцелевшие видели их только издали. Счет жертв был большим. Почти никто из рабочих не был вооружен. О предводителе говорили только, что он высок и очень силен — поднял на копье взрослого мужчину. Одет он был в кожаный, клепаный железом доспех, на голове — добротный стальной, но простой по исполнению шишак.

Вооруженный отряд, прибывший из Блэкстона, застал на месте трагедии только убитых и оплакивавших их товарищей. Поиски разбойников ничего не дали: нападавшие как будто растворились в лесу. Собаки и следопыты оказались бесполезны — слишком много было в округе следов, оставленных рабочими, и среди них невозможно было различить следы чужаков. Сэр Роджер был вне себя от ярости. Поражала не только жестокость, с которой нападавшие расправились с безоружными людьми. Странно было и то, что напали на поселение, в котором не было богатой добычи. Один из рабочих, прятавшийся под чаном, слышал разговор двух разбойников о том, что надо было приходить после выплаты жалованья, а то шума много, а добычи мало. Действительно, предыдущее жалованье заплатили давно, а новое ещё не платили. Налет был наглым, даже как будто показным. И что значили слова умирающего гонца "это тот же"?

Все это могло значить либо то, что в леса вернулся кто-то из бывших разбойников, жаждущий расплаты за свое изгнание, либо то, что у Блэкстона появился неведомый пока враг. Китни склонялся к последнему. По мнению сенешаля, целью этого неведомого врага является захват Торнстона. "Помяните мое слово", — говорил он, — "Скоро появится кто-то, кто объявит себя хозяином недостроенного замка". Снова Китни и сэр Роджер носили доспехи круглые сутки. Но после нападения последовали совершенно тихие две недели.

Пятнадцатилетие Джейсона прошло без пышной церемонии, но незамеченным его никто бы не назвал. Сэр Роджер организовал большую охоту, и подарил сыну его первый настоящий боевой меч, принадлежавший ранее отцу лорда, сэру Годварду, деду именинника. Меч был изготовлен из стали отличного качества, с красивой и удобной гардой, в ножнах с богатой золотой насечкой. Китни преподнес парадный плащ из отменного алого сукна, на котором Глория, его жена, вышила герб Блэкстонов. От сэра Алана Джей получил бронзовый охотничий рог. Ева, естественно, тоже не осталась в стороне. По ее заказу, оружейник изготовил серебряную походную фляжку для воды. Ей хотелось, чтобы у сына была именно серебряная фляжка. Она помнила, рассказ своего школьного учителя о том, что Александру Македонскому в походах именно серебряный кубок помог избежать желудочных инфекций. Мальчик выглядел совершенно счастливым. Ведь после пятнадцати лет большинство его товарищей начинало уже серьёзно готовиться в рыцари. Сам он уже участвовал несколько раз в "гаттэ" — сражениях новичков на турнирах, до которых допускались и оруженосцы.

Во дворе собирались охотники. Легкие доспехи, в основном, кожаные с металлическими бляхами и пластинами. Спокойные цвета — синий, зеленый, коричневый. Без лишнего блеска. Собаки рвутся со сворок, разговоры, шутки, смех. Джей красуется верхом на гнедом жеребце. Леди Еве захотелось приобщиться к этому настроению, и она спустилась во двор.

К ее удивлению, среди охотников был и маэстро Винсенте. Он стоял возле оседланного коня, держа его под уздцы. На стеклодуве была кольчуга поверх стеганого войлочного гамбезона и легкий открытый шлем.

— Вот уж не думала, маэстро Винсенте, что Вы решите сменить ремесло стекольных дел мастера на оружие, — пошутила Ева, поздоровавшись, — А это что у Вас за поясом? Неужели турецкие ятаганы?

За пояс маэстро были заткнуты два длинных ножа, или коротких сабли. Ева ещё таких не видела.

— Мое почтение, миледи! Настоящий мастер должен быть и солдатом, если это нужно! — с поклоном ответил стеклодув, — Что до моих ножей — маэстро Винсенте никогда бы не осквернил себя оружием еретиков! Это венецианские ножи. Венеция — неспокойный город, особенно по ночам. Каждый достойный венецианец должен уметь защитить себя и свою семью. Мечи можно носить только знатным людям, но никто не может запретить и простому человеку защищать себя, да, да! Некоторые считают ножи оружием воров, потому что их легко спрятать под одеждой. Но вот что маэстро Винсенте скажет Вам, миледи: оружие — только оправа для храбрости. Мне рассказывали истории, как молодые солдаты творили чудеса на поле брани, вооруженные простым мечом и отвагой, да, да! Так что вид оружия не имеет значения, значение имеет только то, в чьих руках это оружие находится, да, да!

— И Вы деретесь сразу двумя? — Ева заинтересовалась, и не хотела прекращать вопросы.

— Он владеет ими лучше, чем кошка когтями, — сказал незаметно подошедший Китни, — Если бы не это чертово стекло, из него бы получился отличный солдат!

— Каждый занимает свое место, сенешаль, каждый свое, — отозвался мастер, — Вот Вы, если бы жили в Венеции, то все равно были бы сенешалем у какого-нибудь знатного сеньора, так у Вас написано на роду. Вот и маэстро Винсенте мастер стекольных дел потому, что на роду написано…

Видимо, эти двое пререкались так не впервые, и оба получали удовольствие от процесса. Появление сэра Роджера прекратило их перепалку. Он тоже был в легких доспехах.

— Скажите ему, миледи, скажите хоть пару ободряющих слов, — горячо зашептал маэстро Винсенте, — Ничто не окрылит рыцаря больше, чем одобрение дамы…

— Я пожелаю удачи Вам, маэстро, и Вам, Китни, — сказала Ева, даже не взглянув в сторону Роджера, — Ваши жизни — это душа Блэкстона. Берегите себя. А если представится возможность, защитите моего сына, мастера Джейсона. Прошу вас об этом, как мать.

— Да, да, миледи, не сомневайтесь, мы с мастером Китни сделаем все возможное, чтобы не огорчить Вас, — покивал головой стеклодув, — Вы все сказали правильно, кроме одного. Вот он — душа Блэкстона, — перчатка маэстро указала на сэра Роджера. Молодая женщина оставила это без ответа.

Следующие несколько часов леди Ева провела в комнате, не находя себе места. Ее саму удивляло такое состояние. Правда, перед самым отъездом охотников они немного поругались с Джейсоном. Ей почему-то не хотелось, чтобы сын ехал на эту охоту.

— Сэр Алан тоже поедет, — возразил он, — Оруженосец должен сопровождать наставника.

— Тогда можешь не приходить ко мне за благословением, — горячо заявила она, — Ты его не получишь.

Джейсон стал серьёзным.

— Что ж, матушка, если Вы не дадите благословения, значит, мне придется ехать без небесного покровительства. Это мой долг.

После того, как сын ушел, леди Ева почувствовала то, что называется "сердце не на месте". Это было странно. Они и раньше иногда пререкались с сыном. Он взрослел и отдалялся, и это был естественный процесс, хотя по-прежнему отношение к ней с его стороны было уважительным. В основном, стычки касались отношений Джея с отцом, которым молодой человек постоянно восхищался. Еву это злило.

Но не мелкая размолвка с Джейсоном тревожила ее. Она никак не могла понять, что же не так. На этот раз он уехал без ее благословения. Но она никогда раньше не придавала значения этому ритуалу. "Мне придется ехать без небесного покровительства", — эти слова жгли, как угли. Леди Еве стало казаться, что если что-то случится, она никогда не простит себе, что это по ее вине мальчик остался в этот раз без защиты. Чтобы занять себя, она принялась готовить лекарства.

За привычными делами время летело незаметно. Растирая в ступке сушеные травы, леди Ева краем уха уловила шум за окном, и башенный сторож протрубил сигнал "возвращение". Наверное, вернулись охотники. Она мельком глянула в окно. Что-то тревожило ее. Голоса звучали как-то напряженно, а через минуту во двор внесли что-то похожее на большой сверток: это был раненый, лежащий на плаще. От свертка доносились глухие стоны. В какой-то момент молодая женщина похолодела. Ей показалось, что это Джейсон. Но сразу вслед за процессией во двор въехали верхом маэстро Винсенте, Китни и Джейсон. Лица у всех были мрачные. Она вздохнула с облегчением, и, вернувшись к столу, принялась собирать лекарства в медицинскую сумку. Скорее всего, за ней сейчас прибегут, чтобы позвать к раненому.

Время текло, но за ней никто не приходил. Даже Мэри куда-то подевалась. Это начинало тревожить. Что-то определенно шло не так. Может быть, раненый умер? И кто же это был? Прихватив медицинскую сумку, леди Ева стала спускаться по лестнице вниз. На площадке перед большим залом было многолюдно. Небольшая группа рыцарей стояла возле дверей. Разговаривали вполголоса. Отдельно столпились слуги. Некоторые женщины плакали. Откуда-то возникла Мэри.

— Где ты была? — набросилась на нее Ева.

— Ох, миледи, такое несчастье, такое несчастье! — отчаянно зашептала Мэри, — Мне не позволили даже побежать за Вами!

— Да говори же толком, что случилось?! — вполголоса одернула служанку Ева.

— Милорд! Он ранен, говорят, да так тяжело, что неизвестно будет ли жив! У него там лекарь, они его с собой привезли из деревни!

— Почему не позвали меня!? — Ева чуть не задохнулась от возмущения.

— Он сам не велел, сказал, что Вы не возьметесь его лечить…

— Что за глупости! — Ева решительно направилась к коридору, который вел к спальне сэра Роджера.

Из-за двери спальни показалась Ведерная Салли с большой керамической миской в руках. Увидев леди, она остановилась, загораживая собой проход.

— Посторонись, Салли, мне нужно к моему мужу, — спокойно сказала Ева.

— К мужу! А он не хочет Вас видеть, — Салли привалилась спиной к двери, прижимая к себе миску, как будто создавая живое заграждение.

— Тогда пусть он сам мне об этом скажет, — настаивала леди Ева.

— Нечего Вам там делать, у него уже есть лекарь! — выкрикнула служанка.

— Послушай, — Ева попыталась обратиться к здравому смыслу женщины, — Если ты желаешь ему добра, то должна сделать все, чтобы его лечили хорошо. Два лекаря лучше, чем один. Или ты хочешь, чтобы он умер?

Глаза горничной полыхнули обжигающей ненавистью:

— А хоть бы и умер! Зато тебе не достанется!

Ева вспыхнула. Наглый тон горничной выводил ее из равновесия, но она тут же вспомнила наставления Мэри, и успокоилась.

— Ты что это себе позволяешь? — громко спросила она спокойным и холодным тоном, — Забыла, с кем разговариваешь? А ну — прочь с дороги!

Дверь открылась так резко, что Салли чуть не упала. На пороге стоял Китни.

— Я пришла, чтобы осмотреть своего мужа, — так же твердо и холодно продолжала леди Ева, — Проводи меня к нему!

Немного поколебавшись, Китни отступил в сторону. В комнате стоял полумрак. Спальня была обставлена просто. Напротив входа, между окон, был устроен камин, возле которого стояла длинная лавка. Слева от него помещался большой сундук, а справа — массивный канделябр на семь свечей. Ещё один канделябр стоял правее, возле кровати. Кровать, очень широкая, под балдахином, стояла справа от входа, изголовьем к стене. На кровати лежал сэр Роджер. Бедро правой ноги было перетянуто ремнем и ближе к колену прикрыто окровавленной тряпкой. Сама нога была изогнута под неестественным углом. Лицо больного было землисто серым. Глаза горячечно блестели. Если что-то делать, то надо делать как можно скорее, поняла Ева. А между тем, в комнате разыгрывалась сцена.

Кроме Китни, здесь находился Джей, бледный, как полотно, и маленький жилистый человечек, одетый в простую домотканую рубаху.

— Но милорд! Иначе никак нельзя! — уверял человечек, — Если всё оставить так, кость начнет гнить, и тогда Вам конец! Надо отрезать ногу, чтобы сохранить Вам жизнь, и поскорее!

— На что годен рыцарь, который не может ни сражаться, ни ездить верхом? — голос Роджера был слабым и хриплым, но звучал решительно, — Ты хочешь, чтобы я превратился в калеку? Так вот, запомни! Я никому не позволю отрезать мне ногу. Видишь этот меч? — сэр Роджер похлопал по рукоятке лежавшего рядом меча, — Я проткну им любого, кто попытается сделать это, клянусь небесами! Или я встану на свои ноги, или меня похоронят вместе с ними!

— Отец, — подал голос Джей, — Но может быть, и правда нет другого выхода? Ты нужен нам живым!

— Без ноги я буду только обузой вам всем! И…

— Дайте-ка и мне взглянуть. Я все-таки тоже лекарь, — вмешалась леди Ева.

Все, кроме Китни, вздрогнули. Никто не видел, как она вошла.

— Миледи? — Роджер попытался приподняться, но тут же с глухим вскриком упал обратно, — Я не посылал за Вами. И если Вы тоже скажете, что ногу надо отрезать…

— Я не очень дорожу своей жизнью, как Вы знаете, — спокойно говорила Ева, разматывая тряпку, — Но надо хотя бы посмотреть, что можно сделать…

Она с трудом удержалась от возгласа, открыв рану. Вид был ужасный. Сквозь развороченные мышцы бедра высовывался розовый блестящий край костного отломка. Удивительно, что раненый так тихо себя вел. Ева знала, что боль, которую он испытывал, была адской. Другой бы, наверное, кричал. Случай был сложный. Конечно, при том, что нет ни асептики, ни нормальных антибиотиков, шанс на удачу был призрачный, но…

— Что, дело плохо? — спросил внимательно наблюдавший за ней Китни.

— Я попробую спасти Вам ногу, — сказала Ева.

Полные боли глаза раненого обратились на нее.

— Но это невозможно! — воскликнул лекарь. Джей только шумно вздохнул и посмотрел на мать с такой надеждой, что ее окатило холодной волной. Сколько раз Ева видела такой взгляд, и далеко не всегда эта надежда сбывалась. А теперь на нее так смотрит ее собственный сын.

— Я ничего не обещаю, — сказала она, — Не надейтесь напрасно. Это будет очень трудно. Но я постараюсь. Но взамен мне нужно от Вас, сэр, обещание, что если мне все удастся, то никто в замке больше не будет никак ограничивать мою свободу. Мне нужна полная свобода передвижений.

— Черт с Вами, миледи, если моя нога останется при мне, идите хоть на все четыре стороны, — простонал сэр Роджер, — А теперь поторопитесь, пока я не сошел с ума от этой боли.

— Потерпите ещё чуть-чуть, я только схожу за инструментами.

Выйдя из комнаты мужа, леди Ева подозвала Мэри и дала ей инструкции. Потом она поднялась в свою комнату, чтобы взять набор инструментов, который обычно использовала при сложных операциях. С досадой отметила, что эфира для наркоза осталось только треть бутылочки. Могло не хватить, операция предстояла нешуточная. Сзади тихо стукнула дверь. Молодая женщина обернулась. У двери стоял Китни. Его глаза, обычно чуть насмешливые, сейчас были серьёзны, как никогда.

— Я очень удивлен, миледи, что Вы не только взялись за лечение милорда, но и подали надежду на то, что можно будет сохранить ему ногу, — начал он, — Все знают о том, что Вы никогда не питали к нему нежных чувств. Я не спрашиваю, почему. Я только хочу быть уверен в том, что Вы не причините ему вреда. Он мой господин, я знаю его с детских лет. И помните, миледи — если он не переживет Вашего лечения, Вы тоже не задержитесь на этом свете. Клянусь. — Сенешаль повернулся, чтобы уйти, но она остановила его.

— Тогда и ты послушай меня, Китни. У моей ненависти есть причина. Тебе лучше её не знать. Однако клятва, которую я давала, когда меня учили лекарскому искусству, не позволяет мне причинять вред тем, кого я лечу. Но ты не слышал этой клятвы, поэтому я скажу о другом. Да. Я не люблю своего мужа. Но всё что я намерена сделать, я сделаю не ради него самого. Я приложу все силы, чтобы поставить его на ноги, но это только ради нашего сына. Никому не нужен чужой ребенок. Никто не защитит его лучше, чем родной отец. А если в замке будет молодой сюзерен, кто-нибудь может подумать, что Блэкстон стал легкой добычей, и на него можно напасть. И, кроме того — только в Блэкстоне Джейсон сможет научиться всему, что нужно знать и уметь рыцарю. Поэтому я пойду и сделаю все, чтобы сэр Роджер выздоровел. А ты иди и распорядись, чтобы в большом зале поставили отдельный стол, и возле него — побольше канделябров со всех сторон. Мне нужно много света. Несите сэра Роджера туда. Пусть принесут горячей воды, чистого полотна и поставят в зале жаровню, а на нее — котелок с водой. И ещё… я постараюсь сделать обезболивание, но необходимо, чтобы он лежал неподвижно. Тебе придется позаботиться о том, чтобы раненый был крепко привязан.

Китни кивнул и вышел.

Операция длилась долго. Если бы не помощь Китни, Джея и Мэри, Ева не справилась бы одна. Мэри отвечала за наркоз. В ее обязанности входило прикладывать к лицу раненого кусок материи, смоченной эфиром, если больной начинал вести себя беспокойно. Девушка безумно боялась сложных операций, но никому другому доверить такой ответственный момент Ева не могла — из всех жильцов замка только Мэри делила с ней труды, связанные с лечением больных и обладала достаточным багажом знаний. И хоть большую часть времени бедная девушка стояла, зажмурившись, дело свое она делала хорошо, и раненый лежал спокойно и неподвижно, что было очень важно.

Сначала Ева хорошо почистила рану и поверхность костей, потом был тяжелый физически момент — поставить на место отломок, преодолевая сопротивление сжавшихся мышц и сухожилий. Старались все, и наконец, Ева осторожно принялась сшивать края раны, вставив в нее в качестве дренажной все ту же спасительную серебряную трубочку. Заметив, что дыхание больного участилось, она мельком глянула на его лицо и обомлела: стеклянные от безумной боли глаза смотрели в пространство, а по лицу катились крупные капли пота. И он не шевельнулся, придя в себя! И даже не застонал! Мэри, зажмурившись, так и стояла над ним с бутылочкой эфира.

— Мэри! — вполголоса, но резко окликнула Ева, — Не стой столбом! Где наркоз?

— Миледи, сонной жидкости больше нет, — жалобно откликнулась девушка.

Китни и Джей вдвоем удерживали вытянутую на доске больную ногу в нужном положении и выжидающе смотрели на Еву. Отвлекать их было нельзя.

— Приведи сюда кого-нибудь из рыцарей, живо! — приказала Ева служанке, и та опрометью умчалась. Останавливаться и ждать было нельзя, и лекарь продолжила свое дело. Услуги подоспевшего рыцаря не понадобились. Прежде, чем ему было объяснено, как и чем нужно ударить по голове раненого, тот уже сам потерял сознание, и оставался в таком состоянии до конца операции, когда была полностью зашита рана, и ногу упаковали в плотный лубок. Леди Ева сунула ему под нос пузырек с нашатырным спиртом. Его голова слегка дернулась, и медленно открылись мутные отрешенные глаза. Над головой Евы послышался дружный вздох облегчения.

— Сэр Роджер, Вы меня слышите? — осторожно спросил Китни.

— Где я? Что со мной? — спросил в ответ раненый.

— Вы пережили операцию, — ответила леди Ева, — Теперь Вам понадобится время для выздоровления. Вы должны быть очень осторожны.

Он не ответил, должно быть, снова потерял сознание. Сэра Роджера уложили на один из больших щитов и бережно перенесли в постель.

— Мне нужно хоть немного поспать, — сказала Ева Китни, — Но с ним должен кто-то остаться. Если ему станет хуже, будите меня немедленно.

— Я буду при сэре Роджере неотлучно, — ответил сенешаль.

— Я тоже! — вызвался Джей.

— В этом нет необходимости, достаточно одного человека, а больному нужен покой, — возразила леди Ева, — Будет лучше, если вы станете менять друг друга.

— Ваше слово теперь закон для меня, — торжественно произнес Китни, — Вы непревзойденный лекарь, леди Ева! Лучший из тех, кого я знал.

Ева только устало махнула рукой.

— Это ещё не конец, Китни. Это только начало долгого и трудного выздоровления.

Глава 3. Встреча по-родственному

Дни, последовавшие за операцией, были очень тяжелыми и для Евы, и для больного. У него был сильный жар, он бредил. Ева убеждала себя, что ее постоянное присутствие не требуется, но не могла удержаться, и приходила в комнату мужа, как только выдавалось свободное время. Помимо всех соображений, высказанных Китни, она не могла не оценить мужество, с которым сэр Роджер перенес операцию. После всего пережитого в последнее время Ева как-то смирилась с самим фактом существования этого человека. Это не было прощением. Она все еще внутренне кипела от воспоминаний об их первой встрече, и даже старалась не вытаскивать их на свет Божий без особой надобности, но жесткие, даже жестокие действия, которые ей пришлось совершить, немного сгладили остроту ее ненависти. К тому же, то, что она сказала в разговоре с Китни, было чистой правдой. Джей мог быть в безопасности только здесь, в Блэкстоне, и при условии, что отец жив. Правда, теперь, как предупредил тот же Китни, нужно было, во что бы то ни стало, скрывать, то, что сэр Роджер так тяжело ранен — этот факт может послужить сигналом к нападению на замок.

У постели больного в основном, дежурил Джейсон. Леди Ева приходила, и они сидели вместе. Китни было почти не видно. Такое положение дел не могло не удивлять, но Джей рассказал, как случилось, что сэр Роджер был ранен, и этот рассказ пролил свет на поведение сенешаля.

По словам Джея, охота была очень увлекательной. Егеря подняли двух оленей. Овраг, встретившийся на пути, пустил часть охотников по ложному следу, им пришлось возвращаться и догонять ушедших вперед. Джейсон и Китни оказались в группе отставших, а сэр Роджер, маэстро Винсенте и ещё двое егерей ушли по следу и оторвались от основной группы. Миновав опушку, они, как рассказывал маэстро, рванулись через поле, и тут в шею лошади сэра Роджера попала арбалетная стрела. Несчастное животное рухнуло на всем скаку и сломало шею, а всадник вылетел из седла, и с размаху ударился о землю. Такой удар мог бы убить. Рыцарь остался жив, но катался по земле от боли. Осматривать его было некогда — из-за деревьев высыпало человек восемь, по виду, разбойников, вооруженных как попало. Их было слишком много. Егеря, конечно, хоть неробкого десятка, но сражаться, как рыцари не могли, и если бы не маэстро Винсенте со своими венецианскими ножами, который защищал лежащего сюзерена, как лев, то не выжил бы никто. Оба егеря погибли, прихватив с собой нескольких разбойников, а сам маэстро, как ни странно, не получил ни царапины, и смог продержаться до подхода основной группы охотников. Разбойники, увидев, что помощь идет, рассеялись по лесу.

Это нападение стало тревожным сигналом. По описанию маэстро Винсенте, бандой командовал предводитель огромного роста, в стальном шишаке, так что разглядеть лицо было трудно. Хорошо видна была только растрепанная седая борода, но венецианец клялся, что если увидит этого mascalzone ещё раз, хоть и без шлема, то непременно узнает, да, да! Создавалось впечатление, что по описаниям маэстро и Китни понял, кто это был. Правда он говорил, что этого не может быть. И теперь сенешаль пропадал в лесах, пытаясь напасть на след банды, или ее главаря.

— Он хочет отомстить за моего отца, но это должен сделать я! — горячился Джей, — И потом, теперь я — защитник замка! Никто не может чувствовать себя в безопасности, пока жив этот душегуб! А ведь скоро надо будет везти жалованье в Торнстон…

Джей резко остановился, как в игре "замри". Казалось, его можно переставить, как статую, и он не пошевелится. В его глазах забрезжило озарение.

— Джей? — Ева опасливо дотронулась до сына.

— Мама… — почти прошептал он, — Помнишь, ты рассказывала мне сказку про шерифа, разбойников и торговый караван? Надо, чтобы Китни немедленно вернулся!

С этими словами мальчик сорвался с места и вылетел из комнаты. Леди Ева не сразу поняла, о чем он говорил. Когда-то она, чтобы развлечь ребенка долгими вечерами, рассказывала разные истории. Сказок она не знала, но пересказывала фильмы, которые смотрела когда-то, заменяя современных ей тогда героев на то, что ребенок мог видеть вокруг себя и понять. Особенно ему нравились вестерны. Торговый караван — это, наверное, поезд, который грабили бандиты, но какой из вестернов он вспомнил сейчас?

Китни вернулся через несколько дней. Джей встретил его во дворе замка, и тут же ушел с ним в его комнату, где, видимо, состоялся военный совет. С матерью Джейсон не поделился идеей, но ей и без того забот хватало. Очень важно было поскорее поставить на ноги хозяина замка. Учитывая обстоятельства, задача представлялась непростой. Неизвестно, насколько долгим окажется выздоровление, и Ева старалась, как могла. Когда не нужно было делать перевязку, обрабатывать рану, или давать лекарство, она просто сидела в комнате, уходя только для того, чтобы поесть, поспать, или приготовить очередной отвар или мазь. Китни и Джей были заняты, и заходили в комнату сэра Роджера редко, только чтобы узнать о его самочувствии. Состояние раненого все ещё было тяжёлым. Рана, видимо, воспалилась. Из дренажной трубки сочилась мутная жидкость с сукровицей, по-прежнему больного мучили жар и бред.

Ведерную Салли Ева велела не пускать на порог комнаты и не выпускать из замка — кто знает, как далеко она может распустить свой длинный язык, и не захочет ли отомстить.

Как-то ночью Ева вдруг обратила внимание на то, что с кровати не доносится ни звука. Она приподнялась на лавке и с беспокойством глянула на больного. Сэр Роджер лежал, глядя в балдахин над кроватью открытыми блестящими глазами. Она с облегчением увидела, что он ровно дышит. Женщина встала и положила руку на его влажный лоб. Он уже не был таким знойно горячим, как раньше. Роджер слегка повернул голову:

— А-а, это Вы, миледи? Что это Вам не спится?

— Я потратила слишком много времени, чтобы привести Вашу ногу в божеский вид, поэтому мне не хотелось бы, чтобы мои труды пропали даром из-за какой-нибудь нелепой случайности, — холодно ответила Ева.

— Так, значит, ее не отрезали? — сэр Роджер попытался приподняться, и с глухим стоном опять упал на подушки, — Я ее не чувствую.

— Ваша нога при Вас, — ответила женщина, укладывая больного поудобнее, — Но пока необходим полный покой, чтобы дать ей зажить. Болей нет?

— Только когда шевелюсь… Это чудо, настоящее чудо! Вы великий лекарь, леди Ева!

— Опасность еще не миновала, — напомнила она, — Вы должны вести себя очень осторожно! И потом… Вы знаете, что я не леди Ева! Леди Евой меня сделали Вы.

— Какая разница… — он устало закрыл глаза, — Мы же много раз говорили об этом. Вы благородного происхождения, это очевидно, а то, что не помните своих родителей, ничего не меняет. Я заменил одно Ваше имя другим, вот и всё. Я вернул то, что полагается Вам по праву рождения. Думаю, я не очень погрешил против истины. Но я готов ответить перед Всевышним и за эту небольшую ложь, хотя я только восстановил справедливый порядок вещей.

— Но с чего Вы взяли, что я благородного происхождения? — вымолвила она, сраженная его убийственными доводами.

— Это понятно с Ваших слов, и потом… Это видно. Вы не привыкли служить и подчиняться…

— А что если появится настоящая леди Ева?

Сэр Роджер повернул голову и глянул на молодую женщину в упор.

— Настоящая леди Ева сидит сейчас передо мной, — твердо сказал он, — А если кому-то вздумается оспаривать это, я исполню то, в чем поклялся в церкви, когда нас венчали. Я буду сражаться за свою правоту!

Он произнес это спокойно, но от его слов веяло такой силой, что у леди Евы мурашки побежали по коже, и чтобы скрыть волнение, она сказала, даже, возможно резче, чем следовало:

— А Вы не боитесь, что Провидение будет не на Вашей стороне?

Рыцарь снова закрыл глаза.

— Тогда я умру за то, что считаю правильным, и пусть Бог рассудит потом, прав я, или неправ… А теперь… Дайте мне воды, и я буду спать.

На следующий день замок ожил рано утром, ещё затемно. Рог башенного сторожа не трубил, но леди Ева слышала, как в коридоре началась привычная суета, обычно предшествовавшая большому выезду — на охоту или турнир. Она поднялась со своей скамьи, стоявшей у постели раненого, удостоверилась, что он спокойно спит, и выглянула в коридор. Так и есть — снуют слуги, внизу лязгают доспехи рыцарей. На лестнице, ведущей сверху, показалась Мэри. Леди Ева подозвала ее.

— Собираются везти деньги в Торнстон, для рабочих, — зевая, говорила служанка в ответ на вопрос Евы, — Вот странные! Везут почти ночью, а тайны никакой нет. Уже два дня болтают об этом все, кому не лень! Обычно никто не знает: соберутся тихо, и отвезут, а в замке узнают только когда стражники возвращаются с пустым сундуком… Вот как ранили сэра Роджера, так никакого порядка не стало! Как бы не случилось чего по дороге…

У леди Евы тревожно заныло в груди. И правда — может Джей чего-то и недоглядел. Она тут же послала Мэри с приказом позвать к ней мастера Джейсона. Мэри вернулась почти через час. Джея она не нашла, а стражники уже уехали с повозкой. Китни тоже куда-то подевался. Леди Ева не находила себе места. Ей снова было тревожно. Сэр Роджер проснулся и попросил есть. Она не стала говорить ему о своих опасениях. Выглядел он вполне бодро. Жидкость из раны ещё сочилась, но уже только сукровица. В другое время она бы обрадовалась, но сейчас ее занимало только то, что происходило на лесной дороге.

Как стало известно позже, происходило там следующее. Большая закрытая повозка с гербом Блэкстона, сопровождаемая всего двумя стражниками, катилась по тропе. Возница, тоже вооруженный, дремал на козлах. Почти рассвело, проснулись птицы. Вдруг тишину утра прорезал пронзительный свист, и арбалетный болт пробил насквозь возницу. Лошади остановились. Стражники бросились врассыпную. На дорогу не спеша вышли человек десять разбойников.

— Ну и герои служат в этом Блэкстоне, — насмешливо протянул предводитель, — Или они так в штаны наложили после смерти своего господина, что теперь даже боятся поднять оружие против нас! Это хорошо! Мы славно здесь погуляем, парни!

Банда разразилась одобрительными криками.

— А теперь давайте-ка посмотрим, что нам прислали в подарок из замка!

Приспешники захохотали. Двое подбежали к унылой, безмолвно стоящей повозке и принялись сбивать тяжелый замок с дверцы. Как только он с лязгом упал, предводитель заговорил снова:

— Подождите-ка парни, может, там есть ещё кто-то, не успевший удрать!

Но его уже не слушали. Разбойники гурьбой кинулись к дверце повозки, предвкушая добычу. Из леса, хромая, ковылял арбалетчик, забрасывая за плечо свой смертоносный инструмент, видимо, желая тоже принять участие в дележе. Откуда-то прибежали ещё двое, наверное, дозорные. Предводитель нахмурился. И тут первые двое разбойников, распахнувшие дверцу, упали, проткнутые мечами. В тот же миг рухнула противоположная дверце стенка повозки, и на дорогу хлынули вооруженные солдаты. Закипела рукопашная схватка. Солдаты из замка были хорошо обучены и вооружены. Разбойники могли противопоставить этому только отчаяние обреченных, с которым они пытались пробиться к лесу.

— Отступаем! — не своим голосом орал предводитель, но было поздно. Сзади налетел отряд всадников, следовавший по дороге за повозкой на приличном расстоянии, и вся банда вмиг оказалась окружена. Предводитель сопротивлялся дольше всех. Огромный, как медведь, он размахивал тяжёлой дубиной, разгоняя врагов и не давая им приблизиться.

— Этот мне нужен живым, — кричал командовавший арьергардом Китни. Джейсон, который был в отряде, закрытом в повозке, выхватил у одного из солдат копьё, перевернул его, дождался очередного взмаха дубины, дотянулся и изо всех сил ткнул тупым концом копья в открывшийся бок. Это действие не могло нанести серьёзного вреда, но мерный ход дубины был нарушен, и в обороне предводителя появилась брешь. Солдаты, только этого ожидавшие, навалились на него, и вскоре всё было кончено.

Большую часть разбойников, как всегда, убили на месте. Немногочисленных пленных доставили в замок. Предводителя оставили посреди двора. Он был без шлема. Леди Ева взглянула на него и узнала. Это был Чарли Медведь, человек, который восемь лет назад одним своим присутствием нагнал страху на весь Блэкстон. Теперь он очень изменился. Волосы и борода у него были почти полностью седые, как у глубокого старика, а в глазах явно мерцали отблески безумия. И все же невозможно было его не узнать. Но он должен был умереть в тюрьме! Неспешной походкой к нему подошел маэстро Винсенте. Встал перед разбойником и внимательно посмотрел в лицо.

— Это он, — уверенно сообщил венецианец Китни.

— В подземелье его, — процедил сквозь зубы сенешаль.

— Китни, что с ним будет? — попыталась спросить леди Ева. Сенешаль не ответил, но его взгляд был красноречивее слов. Глаза у Китни в этот момент были совершенно волчьи.

Джейсон пришел в комнату сэра Роджера только на следующее утро. Увидев, что отец полулежит в подушках, и спокойно завтракает, молодой человек просиял. Леди Ева сидела на лавке рядом с больным. Джей устало присел на кровать.

— Отец, Китни и я отомстили за тебя. Этот пес получил по заслугам.

Роджер отставил в сторону тарелку.

— Что? Китни поймал того головореза, который напал на нас?

— Это не моя заслуга. Все придумал Ваш сын, милорд, — сказал вошедший Китни, — Я сам долго носился по лесам, выслеживая этого зверя и его свору, но безуспешно. А когда вернулся, меня встретил мастер Джей, и сказал, что гоняться за ним бесполезно, однако можно сделать так, что он сам к нам придет.

Китни вкратце рассказал о том, что произошло на лесной дороге.

— Настоящий рыцарь не опустится до коварства, даже по отношению к врагу, — строго сказал сэр Роджер, — Впрочем, то, что вы оба — не рыцари отчасти извиняет вас. Но я надеюсь, Джейсон, что став рыцарем, ты будешь карать врага в открытом бою, а не из засады, как дикий зверь!

Лорд Блэкстон помолчал. Джей и Китни стояли, пристыженно опустив головы.

— Я предпочел бы встретиться с этим молодчиком в бою, лицом к лицу, — задумчиво продолжал сэр Роджер, — Но, видно, он этого не заслужил… Где же он теперь?

— Умер сегодня утром, — ответил Китни, быстро глянув на леди Еву, — Но перед смертью успел рассказать кое-что.

История пленного оказалась довольно примечательной. После разгрома банды он, естественно, попал в тюрьму. Так как содержать его было некому, то ему отвели самую дальнюю камеру в подвалах Бристоля и как будто забыли о нем. Еду приносили редко, и мало. Собственно, те крохи и едой-то назвать было нельзя. Чарли научился ловить крыс и питаться ими. Постепенно и эти звери, считающие себя хозяевами там, где живут, стали его бояться. Окон в камере не было, и он не знал, день на улице, или ночь. Сколько времени он просидел там — ему было неизвестно, как оказалось потом, около четырех лет, и за это время превратился в ходячий скелет, кашляющий кровью. Другой, наверное, умер бы гораздо раньше, но Чарли Медведь был очень силен, и так же сильна была его жажда мести и ненависть к тому, кто отправил его сюда — сэру Роджеру из Блэкстона. Тело разбойника слабело, но ненависть только росла. Не было лишь возможности дать ей выход.

Он думал, что никого не осталось, кто помнил бы о нем, но однажды к нему пришли. Чарли решил, что его поведут на казнь, однако ошибся. Какой-то рыцарь хотел побеседовать с ним. Тюремщик привел посетителя и сразу ушел. Чарли не мог бы причинить ему вред — слишком ослаб. Этот рыцарь сказал ему, что заплатит сумму его долга за содержание в тюрьме и освободит, но взамен потребовал определенную услугу. После выхода на свободу узник может возвратиться к своему прежнему ремеслу разбойника, сказал этот странный рыцарь, а может не возвращаться, и сразу после оказания этой услуги отправляться, куда ему захочется и жить, как ему вздумается, но услуга должна быть оказана. В противном случае, предупредил рыцарь, он оповестит власти о том, что известный разбойник, Чарли Медведь, переданный ему, сбежал и крайне опасен. Тогда на него снова будет объявлена охота, после которой он, конечно, уже не выживет. Суть этой услуги заключалась в том, что сэр Роджер и его сын должны быть убиты. Чарли, по его словам, чуть не рассмеялся в лицо этому рыцарю, потому что для него это было не одолжение. Он и сам жаждал убить сэра Роджера, однако, сдержав свою радость и поломавшись для вида, согласился на условия рыцаря, хотя на самом деле это ему ничего не стоило.

Рыцарь сдержал слово. Он заплатил за содержание узника и объявил, что теперь берет на себя заботы о его заключении и забирает в свою темницу. Тюремные власти отдали разбойника удивительно легко. Видимо, не верили, что он долго протянет.

Отвезли его не в тюрьму, а в какой-то уединенный дом, куда ему доставляли еду и одежду, а когда было надо, то и лекаря. При желании оттуда можно было сбежать, и довольно легко, но этого самого желания у разбойника не было, да и сил тоже. Лечиться пришлось долго. Тюрьма отняла у Чарли Медведя все здоровье, и восстановить его было трудно, но через год с небольшим силы к нему вернулись полностью, и жажда мести переполняла бывшего главаря. "Благодетель" отпустил его восвояси, выдав оружие и приличную сумму денег и не забыв напомнить про уговор.

Три года ушло у Чарли Медведя, чтобы собрать новую банду — одних он выкупил из тюрьмы, других нашел в лесах, третьи пришли к нему сами. Каждого человека он проверил в деле, и как только решил, что все готово, повел своих людей в земли Роджера Блэкстона.

О причинах, по которым выкупили именно Чарли, "благодетель" как-то упомянул вскользь. Он искал человека, ненавидевшего сэра Роджера, и готового рискнуть ради мести. Таких было много среди отловленных хозяином Блэкстона разбойников. Но одни умерли в тюрьме, другие ни за что не хотели возвращаться к прошлому, третьи были откровенно глупы, и не смогли бы ни спланировать убийство рыцаря, ни осуществить такой замысел. Чарли Медведь подходил лучше всего. Его не смущало даже то, что его ненависть "благодетель", похоже, использует в своих целях. Утолить жажду мести казалось ему самым главным в жизни делом.

Примет, указывавших на личность загадочного освободителя, разбойник смог назвать немного. Имени "благодетеля" он не знал, и видел его всего несколько раз за все время, но смог его довольно подробно описать. Кроме того, Чарли удалось примерно определить, где его держали. Неподалеку была деревня под названием Суиндейл. Как только Китни произнес это название, сэр Роджер пристально взглянул на него. Сенешаль слегка покивал.

— Эта деревня располагается на землях сэра Адальберта, кузена сэра Роджера, — пояснил он для леди Евы и Джейсона.

— Однако, у нас нет оснований обвинять моего кузена в чем бы то ни было, — протянул сэр Роджер, — Мы не можем доказать пока, что именно он выкупил из тюрьмы этого разбойника. Это мог быть не он, но кто-то из его слуг. Даже если "благодетелем" был кто-то из его вассалов, мы не можем утверждать, что он действовал по приказанию сюзерена, а не по собственному разумению. По описанию мой кузен похож на этого "благодетеля", но был ли это в самом деле сэр Адальберт… Смотри в оба, Китни! И ты, Джейсон. А Вы, миледи… Вы взяли на себя заботу о моей ране, и спасли мне больше, чем жизнь. Я догадываюсь, чего Вам это стоило, и безмерно благодарен Вам. Вы могли не делать этого, и позволить мне умереть — это было бы естественно. И все же, если Вам небезразлично то, что произойдет дальше, постарайтесь сохранить мое ранение в тайне. Или скажите тем, кто будет интересоваться, что это просто царапина, которая скоро заживет. Нам нужно время.

Примерно, через два дня после этих событий в замок прибыл гонец. Молодой человек, по виду, оруженосец, привез письмо от сэра Адальберта, и настаивал на личном вручении этого письма сэру Роджеру. Китни оставил его в комнате на третьем этаже, а сам поднялся в спальню сэра Роджера для доклада.

Вот черт, — буркнул рыцарь, смущенно покосившись на сидевшую возле кровати леди Еву, — Придется писать ответ самому. Признаться, я не любитель этих штучек. Поручить бы это Джею, он лучше умеет плести слова в духе герольдов, но этот хитрый лис, мой кузен, наверняка хочет удостовериться, что я жив, потому и отдал такой приказ оруженосцу. Ладно. Придется поводить его за нос. Все вон отсюда. И Вас, миледи, я тоже попрошу удалиться. А ты, Китни, веди этого гонца к моей комнате, но внутрь не пускай. Сам сообразишь, что делать.

Китни с гонцом поднимались по мрачной лестнице, вырубленной в стене донжона. Свет факела, который нес сенешаль, мало помогал в такой темноте.

— Осторожней, мастер, — говорил Китни, — Смотрите под ноги, ступени здесь крутые, как будто Провидение не хочет, чтобы мы шли туда. Сэр Роджер… Он после нападения разбойников хотел дать пир в честь своего чудесного спасения, но стал пробовать вино, предназначенное гостям, и… Ну Вы понимаете. Так что сейчас его вообще лучше не тревожить. Никто не может войти в его спальню, даже миледи! На днях чуть не проломил мне голову, когда я хотел принести ему поесть! Надо сказать, хмель никак не сказывается на его воинских достоинствах, но… Как бы это выразиться… В таком состоянии милорд утрачивает способность различать своих и чужих…

С этими словами они поднялись на площадку четвертого этажа. Здесь находился слуга с корзиной еды, оруженосец крепкого сложения лет пятнадцати в одежде с гербом Блэкстона и статная женщина, одетая просто, но опрятно, с аккуратно убранными волосами медного цвета.

— Видите, — Китни трагическим жестом указал на эту группу, — Ни жена, ни сын не смеют войти к нему. Признаться, я тоже не рискнул бы…

Оруженосец нервно облизнул серые от страха губы.

— Но у меня приказ… — жалобно начал он. На него было больно смотреть. Он был примерно одного возраста с находившимся здесь юношей, но, пожалуй, более хрупкого телосложения. Психологическая "обработка" Китни дала свои плоды — мальчик дрожал, как осиновый лист.

— Мастер Джейсон, — обратился сенешаль к юноше, стоявшему на площадке, — Сэр Роджер все так же буйствует?

— Даже ещё больше, — с серьёзным видом сообщил Джейсон, — Видите: слуга принес ему еду, но не решается войти. Отец со вчерашнего дня не ел, так что, наверное, он голоден, а Вы же знаете, Китни, как страшен он в гневе, когда обед запаздывает!

Гонец совсем сник.

— Вот что, — заговорщически зашептал Китни, — Мы подойдем к самой двери, я возьму с собой корзинку еды, а письмо, которое Вы привезли, мы положим в корзину. Я заговорю с милордом, скажу, что принес ему обед, Вы непременно услышите, как он мне ответит! Вам необязательно заходить внутрь, а я проскочу в спальню, оставлю ему корзину с едой и письмом и вернусь к Вам, идет? Вы услышите его, письмо из Ваших рук попадет прямо в его руки, и Вы с чистой совестью сможете сказать сэру Адальберту, что вручили его лично!

Оруженосец слушал сначала настороженно, но продолжение речи сенешаля ему явно понравилось. К концу он уже оживленно кивал. А Китни, забрав корзину из рук слуги, уже вел гонца по коридору, ведущему в спальню сюзерена. Подойдя к двери, сенешаль осторожно приоткрыл ее и деликатно постучал.

— Кой черт!!!! — послышался из спальни оглушительный рев, и в стену возле двери с грохотом ударился стальной шлем, брошенный из глубины комнаты. Гонец втянул голову в плечи, увидев, как сильно доспех помялся от удара о камень.

— Милорд! — опасливо позвал Китни, — Это я, милорд! Я принес Вам поесть!

— Убирайся в преисподнюю! — снова грохот. На этот раз в стену врезался стальной наплечник, — Где тебя носило так долго с моим обедом?

— Милорд, его только что приготовили для Вас! Кухарка клялась, что это очень вкусно!

— Я разнесу ее хибару, если она будет так копаться! Неси его сюда, живо! Я что, должен бегать за своей едой? — снова бросок и грохот, на этот раз — другой наплечник. Несчастный оруженосец совсем вжался в стену.

— Кладите письмо сюда, сверху! — горячо зашептал сенешаль, и осторожно, почти крадучись, проскользнул в комнату. Ещё порция грозного рыка, и Китни вернулся в коридор, плотно закрыв за собой дверь. Казалось, весь донжон облегченно вздохнул вместе со счастливым оруженосцем.

Стоя с Джеем на верху лестницы ведущей из донжона, Ева, улыбаясь, наблюдала, как торопливо взлетает в седло гонец, увозящий пергамент с полудетскими каракулями, нацарапанными сэром Роджером для "дорогого кузена". Как все же уживается в этом человеке, думалось ей, несгибаемая прямолинейность в вопросах рыцарской чести со способностью к такой изощренной военной хитрости. Наверное, это и есть политика.

Дни тянулись относительно спокойно. Сэр Роджер постепенно шел на поправку. Хорошо ел и спал. Ева сделала ещё одну операцию — удалила дренажную трубку и окончательно зашила рану. На этот раз всё прошло без осложнений. Эфира она приготовила достаточно.

Несмотря на молодость и крепость организма рыцаря, выздоровление не могло быть скорым и легким. Молодая женщина постоянно принимала меры, чтобы рана не гноилась и поменьше воспалялась. Ей приходилось проводить много времени у постели больного, и волей-неволей общаться с ним. Они разговаривали о многом. Сэр Роджер отнюдь не был глупым человеком. Конечно, уровень его образования представлялся гораздо более низким, чем у сэра Джейкоба, например, но разумным его вполне можно было назвать. В замке всегда было все, что необходимо как для повседневной жизни, так и для долгой обороны в случае нужды. Отчасти это была заслуга Китни, как сенешаля, но сэр Роджер тоже не брезговал хозяйскими делами. Раньше, ещё до ранения, он начинал каждое утро со сбора всех слуг на лестнице, ведущей в донжон и раздачи заданий на день, причем не только отдавал распоряжения, но и выслушивал всех, кто хотел что-то добавить, или уточнить по существу дела. Однако, как уже заметила леди Ева, в нем удивительно уживались противоположные вещи. Так, он рассказывал, как во время одного из пиров кто-то из гостей похвалил ловчих соколов, лорда Блэкстона. Сэр Роджер подарил ему их всех до единого, хотя за некоторыми из этих птиц его егеря ездили далеко на восток и заплатили за них огромные деньги. Но несмотря на то, что до сих пор восстановить поголовье соколов в прежнем объеме не удалось, сэр Роджер нисколько не жалел об этом поступке, потому что щедрость считалась одной из важнейших добродетелей рыцарей.

По молчаливому уговору, они не касались темы их первой встречи. Затронули ее только однажды. Они говорили о Чарли Медведе. Этот человек до сих пор будоражил умы жителей Блэкстона, тем более, что его личность обросла легендами ещё тогда, когда Чарли был лихим предводителем банды. У леди Евы было сложное отношение к этому человеку. С одной стороны, его преступления вызывали отвращение, с другой стороны, она не могла не признать, что разбойник был яркой личностью. Сэр Роджер тоже отдавал должное бывшему главарю банды.

— Его участь незавидна, но он сам ее выбрал, — говорил рыцарь, — Такие сила и мужество были достойны лучшего применения. Он мог бы отправиться воевать во Францию, и я уверен — заслужил бы и славу, и богатство. Но он выбрал другой путь. Так бывает, когда в человеке сидит демон. Ему можно сопротивляться, или, в конце концов, совсем его победить, хоть это и нелегко. Если же позволить ему нашептывать… Тогда человек будет зол на весь мир, и это приведет к падению. У меня тоже было что-то подобное, когда умерла моя жена, леди Эвелина. Она была такая маленькая и хрупкая… Женщина-ребенок. Она была моей Прекрасной Дамой уже тогда, когда я был зеленым оруженосцем и еще не одержал ни одной победы на турнире. Я был счастлив, когда родители разрешили нам пожениться. Я поклялся защищать ее от всех возможных и невозможных напастей… И она умерла… Во время родов. Вместе с новорожденным. И я был причиной ее смерти, ведь это был мой ребенок! Я считал, что это несправедливо, хотя даже думать об этом — грех! Я дошел до того, что проклинал небеса, спрашивая — за что? А потом пил и носился по лесам во главе охоты.

— Довольно! — Ева почувствовала, что тема становится опасной.

— Нет, я должен рассказать! — глаза Роджера лихорадочно заблестели. Как врач, Ева должна была выслушать, чтобы успокоить больного, но она не могла заставить себя слушать дальше, а рыцарь говорил быстро, горячо, боясь, что она сейчас уйдет:

— Потом — ты знаешь! Я встретил тебя. Хмель лишил меня тогда рассудка, и мой демон взял верх надо мной. Я сделал то, чего никогда не сделал бы в здравом уме! Никогда!!! Все, о чем я мечтал эти годы — это о твоем прощении! Подожди, не уходи… Ева!!

Но она уже бежала из комнаты, зажимая уши, ничего не видя от слез. В своей комнате она бросилась на кровать, сжалась в комок и долго плакала. Слезы текли ручьем, а на душе, как ни странно, становилось легче…

Только через два дня она смогла собраться с духом настолько, чтобы снова прийти в комнату мужа. Он ничем не напомнил об их разговоре. Снова нейтральные темы и обычный набор процедур. Больной чувствовал себя хорошо, и леди Ева пришла к выводу, что всё самое опасное, пожалуй, позади.

Две недели спустя после визита гонца от сэра Адальберта, Ева рискнула снять лубок. Бедро было все ещё опухшим, мышцы деформированы, но больной уже смог, правда, с большими усилиями, согнуть ногу, лежа на боку. С этого дня она стала заставлять его делать это как гимнастику, регулярно, а ещё через неделю позволила вставать на ноги. В комнату пришли Джей и Китни. Ева объяснила, как нужно поддерживать больного, и когда он, опираясь на них, поднялся самостоятельно, радости друзей не было предела.

Заживление раны шло нормально, и теперь уже не надо было находиться при больном постоянно. У леди Евы появилось больше личного времени. Отвоеванная свобода передвижений позволяла ей покидать замок и ходить по окрестностям, собирая травы. Теперь она не была ограничена ни в выборе трав, которые были ей нужны ни в выборе времени, когда они обладали наиболее целебными свойствами. Казалось, что все налаживается, но зловещая тень нет-нет, да и появлялась где-то вдалеке.

Визит сэра Адальберта свалился, как снег на голову. Башенный сторож подал сигнал о том, что к замку приближается отряд всадников. Леди Ева была в своей комнате, когда к ней прибежал слуга и позвал к сэру Роджеру.

— Ко мне приехал мой "дорогой кузен" Адальберт, — начал рыцарь с места в карьер вместо приветствия, — Я писал ему, что у меня пустяковое ранение, которое уже почти зажило. Я не могу показать ему, что есть на самом деле. Я хочу знать, миледи, выдержит ли моя нога, если я сделаю несколько шагов без этих подпорок.

Сэр Роджер уже больше недели ходил с деревянными костылями.

— Боюсь, что нет, — поделилась своими сомнениями леди Ева, — Но Вы и не сможете скрыть такую травму!

— Посмотрим, — процедил рыцарь сквозь зубы.

Был спешно подготовлен большой зал. На кухне царила суматоха. Пока гостей принимали на третьем этаже, в отведенных для них комнатах, Джейсон, сэр Алан и Китни перенесли сэра Роджера, одетого в парадное одеяние, в большой зал и усадили в кресло хозяина. После этого слуги принялись сновать, накрывая на стол. Леди Ева подошла к дверям большого зала к началу пира. Она не собиралась участвовать в нем, как всегда, но оставаться в комнате и ждать, чем все кончится, тоже не могла.

Сэр Роджер сидел на хозяйском месте, опираясь на тяжелую резную трость. Справа от него разместился Джейсон, слева, чуть ниже — Китни. На лестнице послышался шум шагов, и Ева отступила в нишу возле зала, чтобы ее не заметили. На площадку ввалилась веселая компания рыцарей. Впереди шел молодой мужчина, чуть постарше Роджера, такой же невысокий, но не такой крепкий на вид. У него было круглое лицо, которое можно было бы назвать приятным, если бы не чересчур полные для мужчины губы. Его голубые глаза были широко распахнуты, создавая ощущение "славного малого". Однако его манера общаться показалась Еве несколько преувеличенно сердечной. Рыцари вошли в зал, Ева подвинулась к дверям.

При виде гостей сэр Роджер встал.

— Добро пожаловать, сэр Адальберт и вы, достойные рыцари! — произнес он, и — Ева не поверила своим глазам — сделал несколько шагов к краю помоста, на котором располагалось хозяйское кресло! На трость он опирался так легко, что казалось, мог обойтись совсем без нее.

— Прошу вас, располагайтесь и разделите с нами нашу скромную трапезу, — спокойно продолжил он, затем так же непринужденно вернулся на свое место.

Ева возвратилась в свою комнату, все ещё не веря в то, что видела. Есть ли предел силам этого человека?

Шум пира утих глубоко заполночь. Леди Еве не спалось. Она растолкала дремавшую на лавке возле окна Мэри и отправила узнать, вернулся ли милорд в свою комнату. Узнав, что он вернулся, молодая женщина пошла проверить, как там дела.

Сэр Роджер лежал на кровати, поверх одеяла, и казалось, спал. В спальне висел тяжелый запах спиртного. В комнате находился только Китни.

— Как только гости отправились спать, мы принесли его сюда, — сказал сенешаль вполголоса, — Не знаю, как там его нога, но он вставал несколько раз за вечер, провозглашал тосты, и по нему ничего не было видно.

Леди Ева наклонилась над рыцарем. Отстегнула от пояса ремешок, поддерживающий правый чулок-шосс и открыла бедро. Отек усилился и налился красным. Непонятно, как он мог стоять на такой ноге. Оставалось только надеяться на лучшее.

Гости уехали утром следующего дня. Больше всего Еве не понравился тот факт, что, как она видела с верха лестницы, сэр Адальберт долго разговаривал во дворе с Ведерной Салли.

Завтрак прошел так же, как и пир, а провожали отъезжающих во дворе Китни и Джей. Это было не совсем по правилам, но другого выхода не было.

— Теперь, надеюсь, у нас есть ещё немного времени, — говорил сэр Роджер, пока Ева прикладывала к его бедру холодный компресс, — Что-то он наверняка заметил, но думаю, мне удалось сбить его с толку. Ручаюсь, он не сможет дать уверенного ответа на вопрос — здоров я, или нет. А раз так, то он не будет пока ничего предпринимать. Рисковать он не станет, я его знаю.

А Ева все думала о том, что же наговорила сэру Адальберту неудавшаяся леди Блэкстон.

Глава 4. "Ещё не придумано слово "Шпион"

С самого начала медицинской практики в этом времени леди Еве сильно мешало отсутствие привычных лекарственных средств. Иногда ей просто везло — попадались природные материалы, в которых содержались нужные вещества (как в случае с лечением Катберта). Некоторые ингредиенты можно было купить у торговцев. Но больше всего помогало общение с пациентами и их родственниками. В этом мире, где опасность подстерегала на каждом шагу, иногда в самых неожиданных местах, люди могли надеяться только на себя. Основы первой помощи, в пределах знаний этого времени, конечно, знали все — от пажей до рыцарей. Женщины просто обязаны были уметь обрабатывать раны, могли при случае принять роды. Но одним из важнейших навыков считалась способность разбираться в травах. Объем знаний у всех был разный, к тому же этот бесценный опыт засоряла масса предрассудков, и все же Ева не могла не признать, что многие свойства трав и их сочетаний в современном ей мире оказались просто оттеснены традиционной медициной и утеряны. Травами лечили всё — от внутренних болезней до кожных воспалений. К этим знаниям молодая женщина относилась с большим уважением и никогда не упускала возможности расспросить очередную знахарку.

Кроме того, время, в котором ей довелось жить, открывало совершенно неожиданные возможности. Как-то одному из рыцарей, отправлявшемуся в Бристоль по делам, она написала наудачу название одного из трактатов Галена, который в ее время считался утраченным. Каково же было ее удивление, когда рыцарь, вернувшись через несколько месяцев, привез ей не только ту книгу, которую она просила, но и длиннейший свиток, как потом оказалось, написанный самим Авиценной, и совершенно не известный Еве. По словам рыцаря, торговец уже совсем отчаялся продать его кому-нибудь и клялся, что тот, кто хочет иметь трактат Галена, непременно обрадуется и этому свитку. В этом случае торговец как в воду глядел: радости леди Евы не было предела. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы найти переводчика, но когда она получила переведенную копию свитка, оказалось, что в нем содержались практические советы по приготовлению лекарственных смесей для питья, мазей и компрессов, используемых при лечении послеоперационных осложнений — как раз то, над чем она сама билась уже не один год.

Но для всего нужны ингредиенты, поэтому теперь, когда Ева получила, наконец, долгожданную свободу передвижений, сбор лекарственных растений стал важной частью ее жизни. Как только сэр Роджер перестал нуждаться в постоянном уходе, она взяла за правило уходить каждый день в лес, или в луга, окружающие замок за травами. Иногда она брала с собой кого-нибудь из деревенских женщин. Глория, жена Китни, оказалась бесценным источником информации о том, кто из них может поделиться какими-нибудь знаниями. Часто компанию составляла Мэри. Тут уже Ева выступала в роли учителя.

Прогулка по лесу оказалась не настолько опасной, как это раньше представлялось молодой женщине. После массовых "чисток" и показательных преданий суду выловленных разбойников, количество бродяг в окрестностях Блэкстона и Торнстона значительно уменьшилось. Некоторую опасность представляли собой дикие звери, более смелые и многочисленные, чем во времена, в которые родилась Ева. Но и с этой проблемой можно было справиться. У егерей в запасе есть масса историй и рекомендаций, как избегать встреч с наиболее опасными представителями фауны, и охотники всегда готовы были рассказать что-то полезное. Молодая женщина не пренебрегала и их советами.

После нескольких удачных вылазок она стала уходить в лес и одна, прихватив на всякий случай с собой испытанные средства самозащиты — маленький нож, острый, как скальпель, и пузырек с соком веха. Во время одного из таких походов произошла необычная встреча.

Лето перевалило уже за вторую треть — время самого большого травного изобилия. Уходить из замка леди Еве приходилось рано утром, почти затемно, даже ворота ещё не были открыты. Её выпускали через калитку — небольшую дверцу, располагавшуюся рядом с основными воротами. Несмотря на малые размеры, ее в свое время основательно укрепили. Два слоя толстых дубовых досок и массивная бронзовая пластина между ними составляли тяжелую дверь, окованную полосами меди. Внутренний порог был почти на ладонь выше внешнего, так что желающие выбить дверь снаружи столкнулись бы с естественной баррикадой, а для применения тарана эта дверца была слишком мала, так что калитка была защищена даже лучше, чем большие ворота.

Выйдя из калитки, молодая женщина шла вдоль стены по узкой тропинке до угловой башни, от подножия которой через ров вел шаткий деревянный мостик. В случае осады его должны были мгновенно поджечь. Мостик постоянно пах смолой, а под досками настила, как знала леди Ева, лежали большие пучки сухой соломы. Идти по нему ей было немного жутко, она представляла себе, как мгновенно он должен вспыхнуть. То, что мостик постоянно был под наблюдением, о чем солдаты, несущие службу в башне имели особый приказ, добавляло мало оптимизма. В случае поджога они вряд ли смогли бы чем-то помочь.

В то утро леди как всегда перешла мостик и углубилась в лес. В свои первые походы она двигалась наудачу, разведывая полянки, или доверяясь чутью провожатых, но теперь у нее уже были свои любимые места.

В этот день ей было как-то не по себе, как будто она ощущала рядом чье-то присутствие. Такое чувство иногда у нее возникало и раньше, но сегодня оно было особенно острым. За годы жизни в этом опасном мире у нее выработались инстинкты, которые предупреждали о каких-то событиях. Сейчас это не было чувство опасности, скорее, похоже на чужой пристальный взгляд и только. Очень хотелось оглянуться. Молодая женщина немного прошла вперед спокойной походкой и резко повернулась. Сзади никого не было. Только летний лес, играющий солнечными бликами на мокрой листве. Ни шороха, ни лишнего звука, только птичьи голоса. И все же она решила не уходить далеко, посетить небольшую поляну, где росли травы, которые были ей необходимы в ближайшие дни, и сразу вернуться в замок.

— Доброе утро, миледи! — голос раздался, как только она вышла из-под тени деревьев, очень близко. На пеньке, торчавшем у края поляны, сидел сэр Адальберт. А спиной она по-прежнему ощущала тот же пристальный взгляд.

— И Вам, милорд доброе утро, — она старалась говорить как можно более непринужденно, — Вот уж не ожидала Вас здесь увидеть.

— Мне показалось, что я покинул Ваш замок чересчур поспешно, — продолжал рыцарь, — Но мои товарищи были приглашены на охоту к одному из Ваших соседей, и, увы! Я вынужден был подчиниться их желаниям, но ничего мне не хотелось сильнее, чем остаться в Вашем замке! Я не видел Вас ни на одном из пиров…

Повисла пауза.

— Я не люблю пиры, и предпочитаю принимать пищу в своей комнате, — наконец ответила молодая женщина.

— Отчего же?

— Мне не доставляет удовольствия подобное времяпрепровождение.

— Обычно молодые и красивые женщины любят развлечения, если конечно им ничто не мешает…

Ева насторожилась. Это был вопрос, замаскированный комплиментом. Молодая женщина никогда не считала себя красавицей. Даже мама, для которой ее дети были самыми лучшими, всегда говорила ей, что она не столько хороша собой, сколько обаятельна. Да и в этом времени, насколько она могла понять, ее внешность не была эталоном красоты. Комплименты были распространены, но упоминание красоты дамы — скорее, дань вежливости. Правда, в последнее время так мало приходилось бывать на солнце, что совсем исчез предмет ее огорчения в юности — веснушки, но теперь это было несущественно. Так чего же он хочет?

— Я слышал, что мой кузен бывает буен во хмелю — это не может нравиться тонкой благородной даме! — нарушил возникшее молчание сэр Адальберт.

"Вот оно что!" — подумала Ева, — "Кажется, он пытается выведать, каковы отношения между нами с сэром Роджером! Интересно, зачем? А если его немного поощрить?"

— Это не единственный его недостаток, — ответила она.

— Так значит, слухи не врут, и Вы в самом деле не питаете нежных чувств к мужу!

— Это тот редкий случай, когда молва говорит правду. Но к чему этот разговор?

— О! Я не имел в виду ничего дурного, ровно ничего! Просто мне больно видеть, когда красота дамы не получает должного поклонения! — с этими словами он встал и отвесил поклон, и даже сделал шаг в ее сторону.

— Мне вполне достаточно того, что я имею, — быстро сказала леди Ева. Рыцарь остановился.

— Разумеется, — снова поклон, — Но, по крайней мере, у меня остается надежда… Поймите меня правильно, миледи, все, что касается моего кузена, касается и меня! Несмотря на все его недостатки, я люблю его, как родного брата! Вот, например, во время моего посещения мне показалось, что он был бледен и хромал, не так ли? Что с ним приключилось? Он ранен?

— Да, нынешней весной он получил небольшую рану на охоте, и она ещё дает себя знать, — молодая женщина старалась говорить небрежно.

— Это действительно небольшая рана? Скажите правду, миледи! — голос рыцаря прозвучал так резко, что Ева невольно отпрянула. Но когда она заговорила, голос ее звучал спокойно и холодно:

— Да, с ним не случилось ничего серьёзного, и этот пустяк не заслуживает такого повышенного внимания! И тем более не может служить причиной неучтивости!

Но он уже овладел собой:

— О, простите мне мой тон! Я просто беспокоюсь о здоровье моего кузена, а о Вас отзываются, как об искусном лекаре! Поверьте мне! Я только хочу быть другом Вам, и надеюсь, что и Вы не откажете мне в Вашей дружбе, хоть я и недостоин такой чести!

— Право, не знаю, что может дать Вам моя дружба, сэр рыцарь, но я рада быть Вам полезной, чем смогу, — смягчилась молодая женщина.

— Вы так добры, миледи! Вы, безусловно, заслуживаете большего, чем затворничество в своей комнате! И Вы непременно должны получить все, что имеют другие благородные дамы — уважение, наряды, поездки на турниры и пиры! Я готов сделать все возможное для этого! Мне так хотелось бы поговорить ещё о нашей дружбе! Когда я смогу увидеть Вас снова? Завтра?

— Завтра я не смогу прийти, так как я, как Вы заметили, исполняю обязанности лекаря и должна помогать больным, но я часто бываю в этом месте, и может быть, мы увидимся снова.

— Если Вы найдете возможным посетить эту чудесную поляну через три дня, я буду счастлив увидеться с Вами! А теперь — я должен откланяться. Мне пора. Надеюсь встретить Вас здесь через три дня!

Кланяясь, рыцарь отступил в тень листвы, и как будто растворился в лесу. Вместе с ним ушло и ощущение чужого взгляда. Леди Ева впервые за время разговора перевела дыхание.

Она возвращалась в замок под сильным впечатлением от этой напряженной беседы. Молодая женщина чувствовала, что разговор мог придать событиям совсем другой оборот, если бы она, повела себя иначе, более принципиально…

Сначала Ева решила, что больше ни за что не пойдет на новые контакты с сэром Адальбертом, и, пожалуй, пока прекратит свои походы в лес. Но потом, немного успокоившись, подумала о другом. Сэр Адальберт хочет склонить ее на свою сторону и заполучить союзника внутри замка, это очевидно. Судя по его поведению, ему и в голову не приходит, что она могла раскусить его замысел, и, видимо, считает, что ей нужна только спокойная, сытая и праздная жизнь. Все это он легко, хоть и не напрямую, обещает, пожалуй, даже слишком легко. Что ещё он задумал? А что если изобразить ещё большую дурочку? Может он тогда будет откровеннее и расскажет о своих планах? Тогда нужно идти на новое свидание.

Пока сэр Адальберт надеется на нее, как на союзницу, откровенной грубости, он, наверное, себе не позволит, чтобы не потерять ее как агента. Но надо подстраховаться. Кто-то в замке непременно должен знать, где она находится, чтобы в случае чего поднять тревогу, или прикрыть ее отсутствие. Мэри? Нет, служанка не годится. Она, конечно, девушка неглупая, но сможет ли в крайнем случае толково объяснить, что же миледи делала в лесу наедине с врагом? Нужен кто-то, кто мог бы свидетельствовать в ее, леди Евы, пользу в случае неправильной трактовки ее поступка.

— Китни! — леди Ева бросилась к сенешалю, едва войдя во двор замка. Как будто по заказу, он как раз шел ей навстречу.

— Мне нужно с тобой поговорить, и срочно! Зайди ко мне, когда будешь свободен.

— Надо рассказать обо всем сэру Роджеру, — сказал Китни, когда она вкратце обрисовала встречу в лесу.

— Я думаю, не стоит, — возразила леди Ева, — Сэр Адальберт ненавязчиво предложил сотрудничество, и я согласилась… Подожди, подожди! — торопливо добавила она, увидев, что глаза сенешаля начали наливаться гневом.

— Я вовсе не собираюсь предавать сэра Роджера и замок! Стоило ли тогда спасать ему ногу? Я согласилась только для того, чтобы разузнать побольше о планах этого человека! Но ты же знаешь, как мой муж относится к вопросам чести — снова решит, что такое поведение коварно, и запретит мне продолжать, а я не хочу рисковать. Если сэр Адальберт ищет союзника в замке, то в случае моего отказа он найдет кого-то другого, и наверняка не сообщит нам об этом. Пусть лучше считает, что уже нашел нужного человека. Я попробую потянуть время. Сейчас август. Если удастся, я поморочу его месяц-другой. Потом начнутся дожди, и нападать на замок станет неудобно. Ему придется ждать до морозов. Целых три, или четыре месяца позволят сэру Роджеру окрепнуть, и когда он сможет сам заняться защитой замка, я тут же прекращу эту игру, обещаю!

Сенешаль все ещё колебался, и она пустила в ход последние доводы:

— Пойми, Китни, если раскрыть планы сэра Адальберта сейчас, это не принесет никакой пользы! Сэр Роджер оправляется после ранения, каждый спокойный день восстанавливает ему ещё одну крупицу здоровья, но в обороне замка он не может пока принять участия. Усилия, которые он потратил на то, чтобы ввести в заблуждение нашего незваного гостя чуть не пустили прахом все мое лечение! Джейсон ещё молод, и сможет ли он заменить своего отца в бою? Вряд ли! Я даже не могу ему рассказать об этом плане, потому что он не сможет мне помочь, и тоже потребует, чтобы я все рассказала сэру Роджеру, а если я откажусь, то он сделает это за меня — мой мальчик слишком боготворит своего отца. Выходит, что мне некому довериться, кроме тебя. А я нуждаюсь в помощи, Китни! Мне очень не хочется делать то, что я задумала. Мне страшно. Только сознание того, что это необходимо придает мне силы. Помоги мне!

Сенешаль долго молчал. Наконец, он поднял глаза и взглянул в лицо молодой женщине.

— Честно сказать, мне не нравится то, что Вы задумали, миледи, — сказал он, — Но я поклялся не так давно, что Ваше слово будет теперь законом для меня, поэтому я сделаю все, как Вы скажете. И все же я рассказал бы обо всем милорду. Он наверняка что-то придумал бы. Но чего же Вы хотите от меня?

— Не так уж много. Во-первых, сохранять пока в тайне то, что я рассказала. Мы сообщим моему мужу обо всем, только несколько позже, когда у меня будут в руках планы наших врагов. Или ты сам это сделаешь, если… Ты понимаешь.

— Я обещаю Вам это, — кивнул Китни.

— Во-вторых, — продолжала леди Ева, — Я прошу тебя быть гарантией моей безопасности. Конечно, такая затея не может быть совсем безопасной, но, по крайней мере, если я однажды не вернусь, ты будешь знать, куда я пошла, и, может быть, сможешь привести помощь. Я стану сообщать тебе о времени и месте каждой встречи. Могу я рассчитывать на тебя?

— Безусловно, миледи! Но может быть, я буду отправлять с Вами кого-то из солдат? Я лично отберу только самых надежных. Ваш собеседник даже не заметит их!

— Нет, Китни, его нельзя ничем насторожить! Я должна приходить одна, чтобы он расслабился и убедился в своей безопасности. Только тогда он станет откровенным.

— Что ж, пусть будет так, — подытожил сенешаль.

— Но вот чего я не могу понять, — задумчиво продолжала леди Ева, — Что же ему нужно, этому сэру Адальберту, Китни? Такие усилия, и все ради того, чтобы заполучить ещё один замок?

— Не совсем так, миледи, — ответил сенешаль, — У сэра Адальберта есть замок, это верно, но его строят вот уже много лет, и никак не достроят. У него совсем мало земли. Небольшой клочок на границе владений графа Солсбери. Половина его земли занята пастбищами, на которых пасут овец, а другая половина — лес, но такой маленький, что его можно объехать за полдня на лошади шагом. Вот сэр Адальберт никак не может решить, что ему делать со своей землей: пастбище дает доход, а если вырубить лес, негде будет охотиться. Но если дать лесу расти, где ему вздумается, не будет выгона для овец, и не на что будет достраивать замок. Строительство и так двигается медленно. Вот он, видно, и решил прибрать к рукам земли кузена, хоть и грешно так говорить о рыцаре. Пока у сэра Роджера были только его владения, сэр Адальберт завидовал, конечно, но тихо (да простит меня Бог!). У нас ведь и леса больше, и луга, и поля, которые пашут йомены. А когда к землям Блэкстона присоединился и Торнстон с землями, у сэра Адальберта, видно, совсем разум помутился. Вот он и задумал перейти в наступление. Только как он решился? У него совсем маленькое войско, годится только, чтобы держать оборону во время осады, и вассалов мало — помочь некому. Не то, что у нас. Наверное, и вправду, кто-то всё же помогает ему. Вынужден признать, что Вы правы, миледи. Надо разузнать, но разумно ли Вам так рисковать?

— Кому ещё мы могли бы поручить такое дело? Я не знаю такого человека.

То, что леди Ева с помощью Китни делала на протяжении всего августа и части сентября, сэр Роджер определенно назвал бы "вождением за нос". В детстве она смотрела фильмы о Джеймсе Бонде, но роль великого шпиона на себя никогда не примеряла. Лгать она не любила, хотя и такое случалось, особенно в последние годы. Существование под чужим именем тяготило ее, и только привычка немного облегчала жизнь. Но в данном случае требовалось нечто совсем другое.

Отправляясь на второе свидание с сэром Адальбертом, молодая женщина старательно готовила "шпионскую легенду", но это оказалось лишним. Рыцарь, видимо, уже составил для себя определенное мнение о своей возможной соратнице, и ей оставалось только поддерживать его, тем более что обмана в ее словах было немного. Он считал, что она ненавидит мужа, и леди Ева подтверждала это. Он предполагал, что ей нужна безопасность, и она согласно кивала. Он оказывал ей знаки внимания, и она их принимала. Впервые за много лет она почувствовала себя женщиной, и ей это было приятно, хотя сам сэр Адальберт не привлекал ее как мужчина — его ложь была настолько очевидной, что леди Еве приходилось делать над собой усилие, чтобы терпеть его общество.

Их свидания случались через неделю, а то и больше. Сэр Адальберт опасался появляться в землях кузена чаще, чтобы случайно не оказаться в поле зрения лесников и егерей и не вызвать подозрений. Леди Ева категорически отказывалась встречаться на территории вне шаговой доступности от замка. Кроме того, сэр Адальберт был очень осторожен. В течение месяца их тайных встреч он ни разу не предложил ничего конкретного, ограничиваясь туманными намеками, как будто надеясь, что леди Ева сама наполнит его слова смыслом. Он ни о чем не говорил прямо и однозначно, всегда его слова можно было бы истолковать как минимум, двояко. Однако молодая женщина взяла себе за правило отвечать только на конкретные вопросы, отмалчиваясь и улыбаясь в ответ на комплименты и расплывчатые разговоры о дружбе и доверии. Несколько раз он предпринимал попытки к сближению — как бы невзначай, в качестве знака вежливости брал за руку, или делал обнимающие жесты, которые она решительно пресекала под тем предлогом, что недостойна такой чести, или твердила, что переходить на это ещё рано. Ее упорство раздражало его, молодая женщина ясно это видела, но он вынужден был вести себя корректно. Они расставались, так и не договорившись ни о чем, кроме очередного свидания.

И всё же к середине сентября стали заметны некоторые результаты. Сэр Адальберт стал раскованнее в словах, видимо, объяснив для себя причины поведения собеседницы недостатком ума. В то же время он стал проявлять признаки нетерпения. Леди Ева по-прежнему упорно не желала понимать намеки, и рыцарь, видимо, решил, что настала пора решительных действий.

То свидание началось так же, как обычно. Погода в этот день выдалась отвратительная. Похолодало, с утра зарядил мелкий дождь. Листва в лесу желтела, но ещё не начала опадать, и мокрые тяжелые ветки стряхивали на голову леди Еве крупные холодные капли. От промозглости не спасал даже толстый суконный плащ. Когда она пришла на поляну, рыцарь был уже там. Сэр Адальберт, как всегда, рассыпался в комплиментах и ненавязчиво поинтересовался здоровьем сэра Роджера. Она как всегда ответила, что все в порядке. Повисла пауза.

— Я ценю Вашу скромность и выдержку, — сказал, наконец, рыцарь, — Благородная дама должна себя вести именно так, но Вы можете быть совершенно откровенны с другом.

— Вы так бледны, — участливо продолжал он, — Ваше положение таково же, как раньше? Вы все так же проводите свои дни в комнате?

— О! Я так и знал! — воскликнул рыцарь, получив утвердительный ответ, — Воображаю, как Вы любите эти прогулки в лесу!

Он снова помолчал, а леди Ева почувствовала, что разговор вот-вот примет важный оборот, и не стала затягивать паузу:

— Эти прогулки подлинная отрада для меня. Особенно в последнее время, — сказала она, и это была почти правда.

Походы за травами действительно доставляли ей удовольствие. Запахи леса, игра солнечных отсветов в листве, даже шум дождя действовали на молодую женщину умиротворяюще. Шпионская игра с сэром Адальбертом отнимала много сил, но и вносила в жизнь разнообразие. К тому же Ева чувствовала что-то вроде охотничьего азарта. Каждый раз она надеялась, что ситуация наконец-то разъяснится, и каждый раз снова он ухитрялся не сказать ничего важного, крутясь вокруг да около какой-то очень интересной для них обоих темы. Однако на этот раз он услышал в ее словах то, что хотел услышать.

— Такое обращение с Вами недостойно! — с жаром воскликнул рыцарь, — Мой брат не заслуживает такой жены! Да, не заслуживает! Я возмущен до глубины души!

— Так вызовите его на поединок до смерти, — предложила леди Ева. Почему-то она была уверена, что он этого не сделает.

— Нет, это было бы слишком просто, — недобро ухмыльнулся сэр Адальберт, — Я мог бы убить его на поединке, но такая месть за Вас слишком дешево бы ему обошлась! Его нужно заставить испытать то же, что испытываете Вы!

— Что Вы имеете в виду, сэр рыцарь, — недоуменно поинтересовалась леди Ева.

— Затворничество! Посадить его под замок до конца дней — вот достойное наказание за его поведение. И это будет тем более справедливо, что Вы в это время выйдете на свободу! Вы будете носить шелка и драгоценности, ездить на охоты и турниры, занимать на пирах почетное место! Вы будете жить так, как Вам вздумается! Вы должны блистать!

По спине леди Евы побежали холодные мурашки. Не так ли он обещал свободу в обмен на жизни сэра Роджера и Джейсона Чарли Медведю с поправкой на личность, разумеется? И чем это кончилось для разбойника? Этот лощеный молодой рыцарь остался формально чистым, а за его идеи другой человек умер в подземелье! Пусть этот другой был жестоким и озлобленным, но разве тот, кто использует эти качества в своих целях лучше? Молодой женщине с трудом удалось взять себя в руки:

— И как же Вы собираетесь претворить это в жизнь? — спросила она.

— Если мой брат будет объявлен тяжело больным и недееспособным, это будет поводом для того, чтобы подвергнуть его заточению… Разумеется, с ним будут хорошо обращаться! — поспешно добавил сэр Адальберт, — Еда, одежда, всё прочее… Ему только запрещено будет покидать пределы его комнаты! Это будет справедливо.

— Кто же будет истинным хозяином Блэкстона в этом случае, и что будет со мной? — поинтересовалась леди Ева. Рыцарь выпрямился и приосанился:

— Управление замками и землями я готов взять на себя. Клянусь, я буду свято соблюдать Ваши интересы, и Вы ни в чем не будете нуждаться! Я буду счастлив, если Вы разделите со мною жизнь в замке Блэкстон, но если Вы по каким-то причинам не захотите этого, я готов вернуть Вам Вашу бывшую вотчину Торнстон. Вы сможете жить там, как полноправная хозяйка! А я только предложу Вам свою скромную помощь, как друг и защитник.

— Но Вы забыли о моем сыне! Он является законным наследником Блэкстона и Торнстона!

— Клянусь, я не забыл о нем! Как я мог! Разумеется, он останется наследником и молодым лордом! Он может жить с Вами в Торнстоне, и оставаться эсквайром. Он также может быть посвящен в рыцари. Молодому рыцарю не пристало сидеть дома, и скорее всего он должен будет отправиться либо к королевскому двору, либо ко двору своего сюзерена.

— А как же его наследство?

— Он его получит в свой срок! Но это будет только после смерти его отца, а я не собираюсь причинять никакого вреда моему брату!

Леди Ева была поражена. Ловко он придумал! Объявить сэра Роджера недееспособным, запереть в комнате и держать там, пока он сам не умрет. В этом случае Джейсон не сможет вступить в наследство и останется рыцарем без земли, а управлять землями станет сэр Адальберт, по крайней мере, до совершеннолетия племянника! Наследника под благовидным предлогом можно отправить подальше, и кто знает, может, он и не вернется. Может, погибнет от какого-нибудь "несчастного случая"…

— Но все знают, что сэр Роджер здоров, — возразила леди Ева.

— Возможно, он здоров телом, — осторожно продолжал сэр Адальберт, — Но нет ли у него признаков э-э… душевного беспокойства? Скажите мне, он по-прежнему буянит, выпив лишнего?

— Случается и так.

— Но тогда его необходимо останавливать, — настаивал сэр Адальберт, — Ведь он тогда становится опасен и для Вас, и даже для себя, не так ли?

— Положим, что так, и что Вы хотите этим сказать?

— То, что за ним необходим надзор! Нельзя предоставлять ему возможность нанести вред себе, Вам, или Вашему сыну!

— И что же Вы намерены предпринять для этого?

— Здесь уместнее было бы сказать "мы", — со значением произнес рыцарь, — Всем известно, что более искусного лекаря, чем Вы нет во всей округе. Приготовьте ему особое питье. А мне останется только стать свидетелем его буйства. Мой оруженосец тоже сможет свидетельствовать впоследствии о его нраве.

— В замке много людей, верных сэру Роджеру, — задумчиво произнесла леди Ева, — Им известно о моем отношении к мужу, и если он внезапно заболеет, а я не смогу его вылечить, это может стоить мне жизни. Сын тоже меня не поймет. Вы даже не успеете взять меня под защиту. Выход будет только один — бежать, а я не хочу становиться беглянкой. В этом случае и Вам будет непросто выполнить свое обещание сделать меня свободной блестящей дамой. Всё, что Вы говорили до этого, может сработать, но моё имя никак не должно быть с этим связано, иначе я не переживу своего мужа надолго.

— Что ж… — теперь сэру Адальберту настала очередь задуматься.

— Тогда надо сделать так, — сказал он после некоторого молчания, — Чтобы в замке было достаточно моих людей, тогда друзья сэра Роджера не смогут нам возразить.

— Боюсь, такой большой отряд в замок не пустят, — с сомнением проговорила леди Ева.

— Значит, мы должны найти такой путь, на котором нас не будут спрашивать о количестве солдат, — твердо сказал рыцарь.

— Ему определенно кто-то помогает, теперь это ясно, как день! — горячился Китни после того, как леди Ева рассказала ему о своей встрече с сэром Адальбертом, — У него не найдется столько людей, чтобы составить свиту, которая могла бы перекрыть гарнизон нашего замка! И сэр Адальберт не очень-то доверяет своему союзнику! Отсюда и предложение об отравлении сэра Роджера. Тогда всё было бы просто: он приходит в замок и становится его хозяином, а союзнику сообщает, что его услуги больше не нужны… Да, не хотел бы я иметь такого "друга"! Нужно узнать, кто же его союзник! Навряд ли это сильный рыцарь. Такой просто осадил бы замок, и взял его измором, не было бы нужды в хитрости. Кроме того, он может после победы просто отказаться делить захваченное и забрать все себе. Сэр Адальберт не стал бы так рисковать. Но если это сеньор с таким же небольшим клочком земли и такой же маленькой армией, то объединившись, они могли бы составить серьезную силу. Я не решаюсь просить Вас, миледи, все это становится опасным…

— Можешь не продолжать, Китни, — перебила леди Ева, — Я добьюсь встречи с этим таинственным союзником, и, пожалуй, действительно прекращу разведку. Сэра Адальберта больше не устраивают прогулки и разговоры, ему нужны конкретные действия, а я не могу ему ничего обещать. Очень скоро он заподозрит, что тут что-то нечисто.

Сэр Роджер уже ходил без костылей, но все с той же тяжелой резной тростью. Ещё месяц, и он сможет передвигаться свободно. Но есть ли у них этот месяц?

Всё время до следующей встречи леди Ева напряженно думала. Как заставить сэра Адальберта раскрыть своего союзника? У нее в сознании забрезжил неясный пока план.

— Китни, в замке есть подземный ход? — спросила она как-то. Сенешаль замялся.

— Скажи, это очень важно! — настаивала молодая женщина.

— Есть даже два, — ответил Китни после недолгого молчания, — Один был прорыт так давно, что даже мой отец не помнил, когда. Он уже стал рушиться, поэтому прорыли другой, получше.

— У меня есть план, — сообщила леди Ева, — Для него подойдет как раз старый ход. Покажи мне его как-нибудь.

На следующей встрече с сэром Адальбертом она сказала, что у нее есть идея, как отряд может проникнуть в замок, но дала понять при этом, что план рискованный, и что хочет получить гарантии, что всё выйдет так, как задумано.

— Каких же гарантий Вы хотите, миледи, — в тоне сэра Адальберта явно сквозило недовольство.

— Я хочу быть уверена, что отряд будет достаточно большой, чтобы его не перебили с первых же шагов по замковому двору, — заявила молодая женщина, — Иначе и мне долго жить не придется.

— Он будет большой, уверяю Вас, — тон рыцаря изменился, теперь он говорил с ней, так, как будто уговаривал капризного ребенка.

— А разве у Вас найдется столько солдат? — она не собиралась сдаваться без боя.

Сэр Адальберт вздохнул.

— Что ж, Вам все равно пришлось бы узнать… У нас есть друг, который поможет нам в решительный час. Его солдаты присоединятся к моим, и отряд будет большим!

— Да?! — она изобразила крайнюю степень любопытства, — И кто же он?

— Право, сейчас не время! Вы увидите его, когда он поведет вместе с нами своих солдат на Блэкстон.

— Я хочу его увидеть раньше! — сказала она капризным тоном, — Или мое слово ничего не значит для Вас?

— О! Для меня нет ничего более драгоценного чем Ваше желание, но…

— Никаких "но", сэр рыцарь! Или Вы знакомите меня с нашим другом, или я больше ничего не скажу!

— Ну хорошо, хорошо, — примирительно сказал сэр Адальберт, я познакомлю Вас в ближайшее время…

Однако, на следующей встрече таинственного друга не было. Леди Ева рассердилась и пригрозила больше не приходить, если сэр рыцарь так низко ценит ее расположение. Сэр Адальберт рассыпался в извинениях. По его словам, союзник ни за что не хотел появляться на землях сэра Роджера, и виной тому давняя вражда с хозяином Блэкстона. Но он согласен встретиться с ней на постоялом дворе по дороге на Оксфорд, примерно, в половине дня пути верхом отсюда. Предложение ей не понравилось, но сэр Адальберт смотрел выжидающе, видимо, надеясь, что она откажется, и молодая женщина… ("Ева, что ты делаешь?") согласилась.

Сентябрь подошел к концу. Все чаще лили дожди, солнце появлялось все реже. В один из таких дождливых дней она пришла на ставшую такой знакомой поляну, на которой сейчас понуро стояли две лошади. Одна из них предназначалась Еве.

Путешествие действительно заняло полдня. Когда усталые лошади остановились у постоялого двора, было уже глубоко заполдень. Молодая женщина даже забеспокоилась, не хватятся ли ее в замке. Китни был предупрежден, и конечно прикроет, если что, но она впервые уезжала так далеко. Сейчас, без уютной громады замка за спиной, без поддержки, она чувствовала себя совершенно беззащитной. Здесь могло произойти все, что угодно. Это могла быть ловушка. Сэр Адальберт подошел и подал ей руку, чтобы помочь сойти с седла. Она покинула спину лошади даже с каким-то сожалением и плохим предчувствием.

Постоялый двор был таким же, как и те, на которых ей приходилось останавливаться раньше. По случаю плохой погоды путников было не так много, как летом, и до ночи было далеко, а значит, еще никто из них не думал о ночлеге. Полутемная комната с длинным столом и лавками, расставленными вдоль этого стола и стен, была практически пуста. Горели масляные светильники, как вечером, но толку от них было мало. И все же одну деталь не заметить было нельзя даже в таком скудном свете. Посреди стола красовался рыцарский шлем с огромным красно-желтым плюмажем.

Глава 5. "Не судите, да не судимы будете"

Первое движение было — убежать, только неимоверным усилием воли молодой женщине удалось овладеть собой. Сидевший за столом рыцарь наводил страх одним своим видом. Что-то бычье было в чертах его лица и осанке. Может быть, это впечатление создавали широко расставленные глаза — круглые, темные, почти черные, с налитыми кровью белками, или широкий нос с крупными ноздрями, может — квадратная массивная нижняя челюсть, поросшая небрежно подстриженной черной бородой, или мощная шея, которая казалась только коротким переходом из могучих плеч прямо в свинцовый затылок. В общем, союзник сэра Адальберта производил впечатление человека сильного, но не привыкшего долго обдумывать свои действия. Сдержанно кивнув, и изобразив что-то вроде неуклюжего поклона в сторону дамы, он пригласил вошедших занять место за столом. Для леди Евы принесли стул, похожий скорее на грубый табурет, и она села во главе стола, стараясь поменьше дрожать и от холода, и от волнения. Видимо, рыцарь не узнал ее, и молодая женщина немного расслабилась. Да и станет ли такой важный лорд обращать внимание на какую-то лекарку?

Сэр Адальберт представил своего "дорогого друга". Его звали Бертольд де Севр. У него тоже был замок, но быкоподобный союзник упомянул о нем так скупо, что молодая женщина поняла — гордиться ему, в общем-то, нечем. Ее саму сэр Адальберт представил как "нашего драгоценного друга — Еву из Торнстона". Де Севр при этих словах подбоченился и глянул на нее с интересом.

Встреча напоминала скорее, начало боксерского поединка. Союзники-соперники кружили вокруг да около интересовавшего их обоих предмета. Они явно не очень-то доверяли друг другу. Наконец, сэр Адальберт не выдержал:

— Что же, — сказал он, — Теперь, когда все заинтересованные лица в сборе, пожалуй, настала пора обсудить детали того, ради чего мы здесь собрались. Леди Ева, прибывшая со мной, может сообщить нам нечто важное, не так ли, миледи?

Да, — капризным тоном сказала леди Ева, — Я могу кое-что вам открыть. Но сначала вы оба должны дать мне слово, что моя жизнь и жизнь моего сына будет в безопасности. И ещё я требую гарантий того, что обещал мне сэр Адальберт. Это касается пиров, нарядов, драгоценностей и всего остального.

Торг длился довольно долго. Ева оговаривала каждый пункт своих требований подробно, но беспокойно косилась на окно, за которым серый осенний день уже готовился перейти в вечер. К ночи ей нужно было вернуться в замок, иначе ее хватятся и начнут искать, но жертвовать достоверностью она опасалась. Нужно было, чтобы эти двое поверили, что кроме побрякушек и развлечений ей ничего не надо. В конце концов, измученный этим разговором (не в таких ли обстоятельствах родилась веками укоренившаяся нелюбовь мужчин к женской рефлексии над двумя платьями в магазине?) сэр Адальберт заявил, что они оба готовы дать миледи рыцарское слово, что исполнят все ее капризы после победы. Леди Ева заколебалась.

— Как, миледи, Вам недостаточно рыцарского слова? — вскричал Де Севр.

Молодой женщине пришлось согласиться. Когда-то давно ей уже давали рыцарское слово. И это чуть не стоило жизни Джейсону. Но конечно вслух она ничего не сказала.

— Что ж, — резюмировала она, — Я готова открыть вам тайну, как можно попасть в замок. Небольшой отряд может войти в него через подземный ход, и открыть ворота армии.

Союзники оживились.

— Однако, — громко сказала она, — Я сделаю это только перед самой битвой за замок. Вы оба так горячи, — она посмотрела на обоих по очереди настолько нежно, насколько могла это изобразить, — Что кто-нибудь из вас, зная о подземном ходе, может поддаться соблазну попытаться захватить замок раньше времени, и моя жизнь может оказаться в опасности.

Они попытались настоять, но Ева была непреклонна.

— Миледи! — вскричал сэр Адальберт, — Я сам поведу отряд через подземный ход, чтобы защитить Вас!

— Нет, сэр, — громогласно вмешался Де Севр, — Будет лучше, если это буду я! Я более искушен в воинском искусстве, и великое множество оружия, которое я взял на турнирах из рук поверженных врагов, подтвердит мои слова!

— Позвольте, дорогой друг… — попытался было возразить сэр Адальберт.

— Что-о-оо? Вы сомневаетесь в моих словах?! — взревел Де Севр, — Да я готов тотчас же…

— Нет, нет, я только хотел сказать, — поспешно отступил сэр Адальберт, — Что мы можем сделать это вместе! Ну, войти в замок вдвоем, и у каждого будут солдаты…

— Отряд, который войдет в замок через подземный ход, не может быть большим, — вмешалась леди Ева, — Потому что ход узкий и может обвалиться в любой момент. Но много солдат и не нужно, ведь так? Нескольких человек, которые обезвредят стражу и откроют ворота, будет достаточно. Ведь кто-то в замке может поднять тревогу, и тем, кто окажется внутри, понадобится помощь!

— Тогда мы будем ждать за воротами… — попытался было предложить сэр Адальберт.

— Я не буду дожидаться у дверей, как нищий! — снова вскипел Де Севр, — Я войду в замок и открою Вам ворота! В замке большой гарнизон, и даже если он будет спать, кто-то может поднять тревогу. Конечно, я мог бы справиться и один с тучей врагов, как мне уже не раз приходилось делать, но не могу же я стяжать всю славу один! Это будет не по-дружески по отношению к Вам, сэр, — рыцарь поклонился через стол союзнику. Тот вежливо наклонил голову.

— Самое главное, добраться до проклятого Блэкстона, — продолжал громыхать Де Севр, — На виселицу его!

— Нет, нет, дорогой друг! — сэр Адальберт беспокойно зыркнул на молодую женщину, — Мы должны сохранить жизнь сэру Роджеру, чтобы не бросить тень на леди Еву! Но конечно он должен будет провести остаток дней в заточении! Это будет только справедливо!

Недоверчивое выражение долго не сходило с лица массивного рыцаря, пока смысл слов союзника доходил до его сознания. Наконец, он, видимо понял, что сказал лишнее и нехотя кивнул:

— Да, да… Какая разница в конце концов?

Напоследок условились о времени нападения. Его решено было отложить до заморозков, потому что погода совсем испортилась. Люди и лошади только вязли бы в грязи. Леди Ева порадовалась внутренне, потому что это значило ещё около месяца, а если повезет — и больше, спокойной жизни для замка и ноги сэра Роджера. То, что она сохранила пока в секрете расположение подземного хода, давало гарантию, что заговорщики так или иначе известят ее о времени нападения на замок.

Обратная дорога была такой же тяжелой, и закончилась почти в темноте. Сэр Адальберт, надо отдать ему должное, пользуясь темнотой, рискнул проводить молодую женщину почти до замка. Как только сквозь дождь завиднелись факелы стражи на башнях, он распрощался с ней настолько изысканно, насколько позволял его жалкий и мокрый вид. Леди Ева невольно посочувствовала ему: как минимум, полночи он вынужден будет провести в седле, и на ночлег его, скорее всего, никто не пустит — просто не откроют двери, если только он не договорился об этом заранее. В замок она попала через ту же калитку, через которую уходила утром. На мостике она назвала себя, сказав, что заблудилась. Стража пропустила ее.

В комнате к ней сразу бросилась заплаканная Мэри:

— Ах, миледи, где же Вы пропадали! Я уж чего только не передумала, уж и не знала, что делать! Уж и к Китни бегала, а он только отмахнулся, сказал, что утром отправит людей на поиски, — тараторила девушка, пока продрогшая до костей Ева пыталась согреться у камина.

— Ничего страшного, Мэри, — сквозь дрожь сказала молодая женщина, — Я немного заблудилась, но видишь — все обошлось. Скорее подай мне сухую одежду, принеси горячего отвара и позови Китни, а потом иди спать.

Всю неделю лил дождь, но вот уже два дня стояла солнечная погода, и легкий заморозок слегка прихватил землю. Во дворе перед донжоном просох небольшой участок земли. Китни воспользовался случаем и вывел во двор солдат, заставив их упражняться в поединках. Ева поднималась наверх из кладовых, и, проходя мимо входа, услышала азартные вскрики и глухой стук тренировочного оружия. Заинтересованная, она вышла на крыльцо и остановилась на верху лестницы. Внизу, во дворе, кипели спарринги. Поглазеть на это зрелище собрались слуги и жены солдат, которые жили в замке. Зрители активно болели за своих близких и знакомых. Ева тоже увлеклась зрелищем.

Учебные бои проходили в легких доспехах, и разглядеть, кто есть кто не представлялось возможным с такого расстояния, поэтому она никак не могла выбрать, за кого бы поболеть, и только наблюдала. Однако через некоторое время молодая женщина заметила, что начала разбираться, кто владеет оружием лучше, а кто хуже. Для себя она определила "победителя". Это был невысокий солдат, крепкого, но ладного телосложения в рыжем кожаном нагруднике. Ева не могла разглядеть его лица, он в основном находился спиной к ней, она видела только черные мокрые волосы на его затылке. Движения его были скуповаты, он в основном оставался на месте, в отличие от соперника, но умудрялся отбивать любую его атаку, с какой бы стороны она ни приходила. Сначала он бился с одним противником, потом, по знаку Китни, к группе присоединился еще один, а потом и еще один соперник, и теперь трое нападали на одного. Ева невольно забеспокоилась. Она уже ощущала какую-то симпатию к этому ловкому и сильному воину. Он умудрялся не только держать оборону, но, улучив момент, и сам делал короткие молниеносные выпады. Вот он, с резким криком ушел от прямого удара, повернулся и сделал косой взмах мечом снизу вверх поперек туловища одного из нападавших, обозначив смертельный удар, и тут же блокировал удар второго. Тот, первый, сразу ушел из поединка. Противников осталось двое. Вскоре выбыл и еще один, воин в кожаном нагруднике, пропустив мимо удар одного из оставшихся, слегка ткнул мечом другого в грудь. Конечно, в бою такой удар был бы сильнее, и вряд ли у врага были бы какие-то шансы выжить. Остался последний противник, и, видимо, он был достойным соперником — схватка затягивалась. Все, как отметила Ева, бились в полную силу, останавливая меч только в самый последний момент, не давая ему вонзиться в тело. Наконец, и с оставшимся нападавшим было покончено. Зрители разразились громкими криками в честь победителя. Китни подошел к нему с кувшином воды. Воин отпил совсем немного, остальное вылил себе на голову. Сенешаль поднял глаза и, увидев на верху лестницы Еву, кивнул ей и что-то сказал победителю. Тот повернулся и, улыбнувшись, отсалютовал ей мечом, а потом изящно поклонился. Теперь она разглядела его лицо, и ее ответная улыбка тут же угасла. Это был Роджер. Резко развернувшись, Ева ушла в донжон.

На следующий день погода несколько испортилась — подул северный ветер, похолодало. Раздавая милостыню у ворот, молодая женщина почувствовала, что в обмен на кусок хлеба один из нищих сунул ей в руку клочок ткани, на которой углем было грубо изображено дерево. Она поняла сигнал. Ее приглашали в лес на очередную встречу.

Сэр Адальберт был торжественен, как священник. Нападение на замок было намечено на третью ночь после нынешней. На границе владений сэра Роджера уже скопились войска. Сводный отряд из наемников и рыцарей-вассалов обоих заговорщиков. У леди Евы по телу пробежала холодная волна. Несмотря на то, что грядущее событие не было новостью, ей хотелось бы, чтобы оно случилось как можно позже.

В замок молодая женщина вернулась не сразу, хотя ей хотелось бежать туда бегом. Пришлось для маскировки набрать каких-нибудь ягод и трав, это заняло даже больше времени, чем она планировала. Срочно нужен был Китни. Больше не было смыла скрывать от сэра Роджера и Джея положение вещей. Надо подготовиться к обороне…

Пройдя через ворота, она направилась было к донжону, но навстречу ей шел один из солдат гарнизона.

— Сэр Роджер ждет Вас в большом зале, миледи, — сказал он после короткого поклона, почему-то пряча глаза.

— Послушай… Эймос, — вспомнила она имя солдата, кажется, он командует лучниками, — Я пойду в большой зал, но сначала должна поговорить с Китни, и это срочно! Найди его мне!

— Сожалею, миледи, но сэр Роджер велел проводить Вас к нему немедленно, как только Вы вернетесь.

— Хорошо, Эймос, я иду, Китни уже там?

— Сенешаля нет в замке, он поехал в деревню, за арендной платой.

Это была плохая новость. Без свидетельства Китни рыцарь, возможно, не станет слушать ее предложений. Остается только Джей, но после замечания отца о том, что рыцарь должен встречать врага только в открытом бою, мальчик может не решиться поддержать ее план.

— Вот что, Эймос, — она говорила как можно решительнее, чтобы командир лучников не вздумал возражать, — Я пойду в большой зал, а ты поезжай навстречу Китни, и скажи ему, пусть скачет в замок во весь опор!

Лучник мрачно кивнул и ушел.

В большом зале собралась небольшая группа. На возвышении в кресле сидел Роджер. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего. За его креслом справа стоял понурый Джейсон. Справа же, у подножия возвышения стоял, скрестив на груди руки, маэстро Винсенте. Слева стояла Ведерная Салли. Здесь же присутствовали несколько мужчин и женщин из числа слуг, среди них была и Мэри. Когда вошла леди Ева, маэстро Винсенте встрепенулся, взглянув на нее с какой-то надеждой, а Салли подбоченилась. Сэр Роджер глянул с такой болью, что молодой женщине стало не по себе, несмотря на всю ее неприязнь к этому человеку.

— Я вижу, миледи, что у Вас хватило мужества явиться сюда, — начал рыцарь, — Надеюсь, у Вас также хватит мужества не отрицать очевидного. Вы обвиняетесь в предательстве. Если бы Вы предали только меня, то клянусь небесами — я бы простил. Вы знаете, почему. Но Вы предали замок, и всех, кто в нем живет. Признаться, я отправил бы Вас в монастырь, не устраивая этого судилища, но маэстро Винсенте настаивал на нем. Он не верит в Вашу виновность, однако доказательства слишком весомы.

Сэр Роджер кивнул одному из слуг, и тот, выступив вперед, поведал, что собирая хворост в лесу, слышал голоса. Подойдя поближе, он увидел, как леди Ева разговаривает на поляне с мужчиной, по виду рыцарем, но лица его слуга не разглядел, и о чем говорили собеседники, не слышал. Другой слуга, возвращаясь в замок однажды дождливым днем, примерно месяц назад, видел двух всадников на лесной дороге. Оставшись незамеченным, он хорошо разглядел одного из них — это был сэр Адальберт, а его спутницей была женщина. Ему показалось, что это миледи, но он решил, что ошибся, а на другой день узнал, что миледи накануне заблудилась, и вернулась в замок поздно ночью, и тогда он понял, что ошибки не было.

— Но это еще не основание для обвинения, — продолжал сэр Роджер, — Первая встреча могла быть случайной, хотя я в этом сомневаюсь. Вторая сама по себе мало о чем говорит. Повторяю, я простил бы, если бы Ваше предательство касалось только меня. Но есть и третье свидетельство. И оно самое тяжелое для Вас… И для меня.

Вперед выступила Ведерная Салли. Она была на удивление трезва. Ее глаза сверкали, лицо пылало. Наверное, такой она была много лет назад, когда ею увлекалась большая часть мужского населения замка, включая хозяев. Торжествующим тоном горничная принялась рассказывать, что отлучилась из замка ненадолго, а на обратном пути решила срезать путь через лес, который хорошо знает, и вышла на поляну. На ней она заметила двоих человек, мужчину и женщину. Мужчиной был сэр Адальберт, а женщиной — миледи, это горничная разглядела хорошо. Ее пока не заметили, и она спряталась, подобравшись при этом поближе. По словам Салли, она хорошо расслышала, как сэр Адальберт договаривался с Леди Евой о том, как захватить замок. Нападение должно произойти в ближайшее время, ночью.

Ева стояла ни живая, ни мертвая. Ведерная Салли довольно точно передала их с сэром Адальбертом разговор. Она только не слышала, когда собственно, должно состояться нападение. Если в ближайшее время не появится Китни…

— Ну, миледи, что скажете на это? — нарушил затянувшееся после выступления горничной молчание Роджер, — Вы скажете правду, или попытаетесь выкрутиться?

Еве пришлось собрать всю свою волю, чтобы ответить как можно более спокойно.

— Я готова рассказать правду, но сначала должна заявить, что у моего поведения есть причины, которые я могу поведать только Вам, милорд, с глазу на глаз.

— Здесь не может быть секретов, которые не должны знать эти люди! — голос Роджера грохотал под сводами зала, как гром, — Говорите все как есть!

Ева молчала. Весь тщательно выстроенный в течение последних месяцев план висел на волоске. Но открыть карты сейчас тоже означало провал: кто знает, не проговорится ли кто-то из присутствующих здесь слуг? Насчет Ведерной Салли, например, Ева совсем не была уверена.

— Скажите тогда, хотя бы, — настаивал сэр Роджер, — Была ли та встреча в лесу, о которой говорила Салли? И был ли тот разговор? Ну же! Отвечайте!!! Да, или нет!?

Отпираться не было смысла. (Китни, где же ты?!!!)

— Разговор был, — нехотя признала леди Ева, — Но я должна объяснить…

По залу пронесся вздох удивления и разочарования. В глазах Ведерной Салли плескалось злое счастье.

— Довольно! — голос Роджера прозвучал, как звук падения топора на плаху, — Стража! Отведите леди Еву в ее комнату. Охранять как следует, отвечаете головой! Ей запрещено общаться с кем бы то ни было. Как только будет получен ответ из ближайшего монастыря, Вы будете отправлены туда, миледи. У Вас будет время отмолить у Господа прощение за Ваше преступление, и я надеюсь, что Бог простит Вас в конце концов. Я тоже буду молиться за Вашу душу.

— Мама! — вопль Джейсона взорвал ей душу, — Это же неправда, ведь так?

Она ответила только взглядом, полным страдания.

— Милорд, — это вмешался маэстро Винсенте, — Все знают, что нет человека более преданного жителям замка, чем леди Ева! Она не раз доказывала это! Если у нее были причины, по которым она допустила такой разговор, то мы должны выслушать их! Вам следовало бы…

— Я сам знаю, что мне следовало бы, — голос Роджера звучал глухо и страшно, — Ее причины мне известны. В заключение скажу, что егеря доносят о появлении какого-то большого отряда у южной границы моих владений. Значит, нападение на замок действительно готовится. Ни у кого нет права предавать тех, кто доверяет. Для обвинения было сказано достаточно. Я мог бы отдать Вас, миледи, королевскому судье, и тогда Вас ждал бы смертный приговор. Я сохраняю этой женщине жизнь в награду за все, что она сделала для меня, для замка и для жителей его окрестностей, и даже дам ей возможность спасти свою душу. Она кончит свои дни в монастыре. Это окончательный приговор. Но поскольку я не намерен больше видеть ее, я провожу леди Еву в ее комнату вместе со стражей.

С этими словами сэр Роджер встал. На трость он теперь почти не опирался.

— Возвращайтесь к своим делам. Джейсон, тебя это тоже касается.

Никто не посмел возразить. Печальная процессия двинулась по лестнице вверх, будто похоронная. И чем выше они поднимались, тем жарче закипал гнев в груди Евы. Все, что происходило, было крайне несправедливо. И Китни куда-то пропал так не вовремя! На счету каждый час! Когда процессия вошла в комнату, молодая женщина уже почти не владела собой. Сэр Роджер повернулся к ней.

— Как ты могла, Ева! Как ты могла!

Она уже почти ничего не видела — эмоции захлестывали, и чувства выплеснулись сами собой.

— Так значит, я преступница? — выкрикнула она, — А как насчет Вашего преступления?

— Все вон! — рыкнул сэр Роджер, а потом, когда солдаты вышли, снова повернулся к ней, опустив плечи.

— Я сделал это один-единственный раз в жизни, — хрипло сказал он, — никогда я больше не причинил никакого вреда ни одной женщине, будь она последней нищенкой. После того случая на поляне… Прошло столько лет… Ты думаешь, мне легко было постоянно видеть тебя? Ты — напоминание о том проклятом дне, о том, каким мерзавцем я был, а твое презрение — пытка. Неужели я еще недостаточно наказан?

— Уж не хочешь ли ты, чтобы я тебя пожалела? Один раз… — как эхо повторила Ева, — И за что же именно мне выпала такая "честь"?

— Проклятье! Я был пьян так, что не помнил сам себя!

— Но, тем не менее, прекрасно держался в седле, — съязвила Ева.

Роджер грохнул кулаком по столу так, что даже толстенная дубовая столешница вздрогнула, а стоявшая на нем лабораторная посуда тревожно звякнула.

— Видит Бог, после смерти жены я ничего так сильно не хотел, как упасть на полном скаку и разбиться ко всем чертям!! Я христианин! Мой отец погиб в войне за Гроб Господень! Как я мог лишить себя жизни сам! Он проклял бы меня там, на небесах! Я надеялся, что конь и вино всё сделают за меня. Но Бог рассудил иначе.

Твое лицо я вспомнил сразу на следующий день, как только проснулся. Вспомнил твое отвращение. Это видение потом преследовало меня долгие годы. Но тогда я хотел найти тебя и вымолить прощение, или хоть как-то искупить то, что сделал, но я не знал, ни кто ты, ни где тебя искать, ни даже жива ли ты. И тогда я забросил все — охоту, пиры, решил стать примерным мужем, и хотя бы другую женщину сделать счастливой. Но судьба не дала мне и этого. Моя жена была настолько добродетельна, что и близко меня к себе не подпускала. Шел год за годом, а наследника у меня так и не было. Никто не мог ее переубедить — ни священник, ни родня. Что я мог поделать? Я не мог ее принуждать! Тот случай стал мне уроком на всю жизнь! И когда она попросилась в монастырь, я понял, что она не может быть счастлива, как обычная женщина, и отпустил ее, хоть и с тяжёлым сердцем. Видно, таков был Промысел Божий. И вдруг, о небо! Я встречаю тебя на турнире! И за руку ты держишь мальчика — точный мой портрет! Я поклялся, что сделаю все, чтобы искупить свою вину перед тобой. Даже если это будет против твоей воли!

Он повернулся и прямо глянул ей в лицо.

— Я не оправдываюсь. Мне не нужно жалости. Но я хочу, чтобы ты знала — я глубоко сожалею о своем поступке. Но о том, что случилось после — ни капли.

— Так ты сожалеешь? — она подошла к нему вплотную и, прищурившись, посмотрела на него, — А ты знаешь, на что ты меня обрек? Ты представляешь, каково это — скитаться с маленьким ребенком без крыши над головой, и когда у тебя нет никого больше! Никого! И этот маленький комочек для тебя всё! А ты иногда не можешь даже покормить его! А ты знаешь, — теперь она почти кричала, — Каково это, когда почти все мужчины, которые попадаются, смотрят на тебя, как на возможную собственность, потому что у тебя есть ребенок, и ты одна — не то вдова, не то гулящая женщина! Последнее даже для них лучше! Когда никто не боится выгнать тебя, не заплатив за тяжелую работу, потому что некому заступиться! Когда можешь полагаться только на доброту, которую не все и не всегда спешат проявить! Каково это — жить в постоянном страхе и унижении! Ты знаешь это?!

— Ты должна была прийти ко мне…

— К тебе!? Да я даже не знала, кто ты, и знать не хотела! А когда узнала, то ничего хорошего от тебя не ждала! Ты для меня был таким же, как все!

— Но я старался хоть немного смягчить свою вину, — произнес Роджер, — Может, я был неважным мужем для тебя, но кажется, был неплохим отцом для Джея. Я надеялся, что ты со временем сможешь если не полюбить меня, то хотя бы простить.

Его лицо вдруг изменилось — как будто затвердело. Казалось, что он захлопнул невидимое забрало и снова стал далеким и чужим.

— Все равно, — голос рыцаря звучал твердо и холодно, — Теперь уже ничего не изменить.

Он развернулся и быстрым шагом вышел из комнаты прежде, чем Ева успела что-то сказать. Когда за ним захлопнулась дверь, молодая женщина почему-то почувствовала внутри не пустоту, как обычно после таких разговоров, а какое-то смутное удовлетворение, даже чувство тревоги за предстоящий штурм замка не могло его заглушить. Неужели она мечтала сказать ему это все эти годы? Что до сложившейся ситуации, то молодая женщина рассудила, что сделать пока ничего нельзя. Поэтому она прилегла на кровать (день выдался не из легких) и как-то незаметно уснула.

Леди Ева проснулась оттого, что кто-то тормошил ее и радостно обнимал, выкрикивая что-то бессвязное и ликующее. К ее удивлению, это был Джейсон. За его спиной маячила счастливая физиономия Мэри. Из радостного галдежа молодого поколения Ева поняла только, что все сложилось очень хорошо: она оправдана. Мэри была бесцеремонно выставлена из комнаты, так как подробностей знать ей пока не полагалось. Но девушке хватало для счастья и того, что миледи никуда не отправят, и все обвинения сняты. Радужное настроение служанки омрачало только то, что с нее взяли слово никому об этом пока не рассказывать, что было для общительной Мэри почти непереносимой пыткой. Разрешалось говорить только, что пока готовят место в монастыре, леди позволены некоторые послабления — на тот случай, если кто-то заметит, что приговор милорда не соблюдается так строго, как он об этом заявил сначала.

Оставшись наедине с сыном, Ева потребовала рассказа о том, как все выяснилось. Оказалось, что Эймос, командир лучников, исполнил приказ миледи в точности. Он пошел на конюшню сразу после разговора с ней. Оседлав лошадь, стрелок помчался за Китни, и встретил того с небольшим отрядом в деревне. Китни собрал арендную плату с йоменов и намеревался двигаться дальше, в другую деревню. Однако, услышав, что милорд вызвал к себе миледи и, кажется, собирается предъявить ей какое-то обвинение, сенешаль отложил все дела и понесся в замок. Прибыл он уже после окончания суда. Узнав об обвинении и приговоре, он тут же отправился к сэру Роджеру (который как раз собирался залить свое горе вином) и посвятил его в события последних месяцев.

Сэр Роджер сначала разбушевался было, потому что все произошло без его ведома. Китни пришлось его довольно долго урезонивать, приводя, в общем, те же доводы, что приводила ему леди Ева, и добавив, что дал слово миледи не рассказывать ничего и никому, пока планы врагов не прояснятся. Сэр Роджер понемногу успокоился и велел позвать Джейсона. Китни пришлось повторить свой рассказ специально для него.

Но сэр Роджер, по-видимому, или не до конца поверил, или заметил какие-то не совпадающие в рассказе детали. Он спросил Китни, где и когда происходила последняя встреча (Ева как всегда сообщила сенешалю об этом перед уходом), и велел позвать Ведерную Салли. Ее он тоже расспрашивал о времени и месте встречи, о других подробностях, и она вдруг начала путаться и сбиваться в своих показаниях. Допросили построже — и она призналась, что разговора сама не слышала, а передал ей его ее сын, слабоумный скотник Виль, который искал пропавшую овцу, и случайно нашел поляну, на которой происходила встреча леди Евы и сэра Адальберта. Человеческую речь он всегда понимал плохо, но очень хорошо запоминал звуки — голоса животных и птиц (потому его и приставили ухаживать за скотом), и, как выяснилось, звуки человеческой речи он запоминает также хорошо. По возвращении он довольно точно воспроизвел то, что слышал, видимо, не понимая смысла, а Салли, прислушавшись к его бормотанию, поняла, что это ее шанс испортить жизнь сопернице. На то, что дурачку поверят, горничная не надеялась, поэтому выдала то, что от него услышала, за свои личные впечатления.

Сэр Роджер снова рассердился, и сказал, что с него хватит. Выходки Салли ему давно надоели, а клевета на миледи вообще заслуживает самого сурового наказания, и горничная должна будет покинуть замок, но пока посидит взаперти, чтобы раньше времени не сболтнула лишнего где-нибудь на стороне.

Потом они стали обсуждать все вместе, как отбить нападение на замок, и Китни предложил план леди Евы. Сэр Роджер снова вышел из себя, уже в третий раз за этот вечер. Сказал, что не потерпит коварства в своем собственном доме. Но Китни произнес целую речь. Сказал, что если какой-то недостойный человек решит напасть на спящего — виновен ли спящий в этом? Все присутствующие ответили, конечно, отрицательно. "А теперь", — продолжал Китни, — "Представьте, что спящий проснулся, но не подал виду, предоставляя нападающему возможность отказаться от своего замысла — будет ли это бесчестьем с его стороны?" И все опять ответили отрицательно. "Так вот спящий — это замок Блэкстон", — подвел итог Китни, — "Если мы встретим противника как открытыми воротами и подземным ходом, так и видом спящего замка, то дадим нашим врагам возможность отказаться от намерения убивать беззащитных людей, и, следовательно, бесчестьем для нас это не будет. Но если наши враги все же последуют своим недостойным замыслам, и двинутся в атаку, то разве будет бесчестьем для нас воспрепятствовать этому?" И сэр Роджер, хоть и с сомнением, был вынужден согласиться.

После этого приступили к обсуждению плана обороны. Но об этом Джейсон говорил очень скупо, хотя леди Еве очень хотелось узнать подробности. Он только признался, что сэр Роджер решительно воспротивился идее последней встречи Евы с сэром Адальбертом. Записку с планом подземного хода решено было передать через Мэри. Но что касалось приготовлений к штурму — Джей был нем, как рыба.

— Ты скоро увидишь все сама, мама, — уклончиво ответил юноша, но не утерпел, и заговорщически подмигнул: — Я тоже припас им подарки!

Глава 6. Меч и щит

Над замком Блэкстон догорал холодный осенний закат. Облака над лесом были похожи на тлеющие угли, в которых медленно угасали багровые отсветы.

Сводный отряд заговорщиков расположился под деревьями леса, по которому проходила граница между землями Лоувэлли и Блэкстона. Сэр Арнольд Лоувэлли, с которым пришлось договариваться о том, что на его земле временно будут находиться отряды двух лордов, которые (согласно сочиненной легенде) следуют к сэру Генри Кривая Шея с тем, чтобы предложить свои услуги в войне с Францией, лишних вопросов не задавал. Попытался, правда, пригласить обоих предводителей на пир, но те вежливо отказались, сославшись на обеты, которые дали в честь будущих побед. Хозяин Лоувэлли, проявил любезность, ненавязчиво настаивая, так как это умел только он один — чтобы тот, кого уговаривают, позволил себя не уговорить, и все остались при своих интересах.

Де Севр покусывал конец желтого пера, принадлежавшего плюмажу его шлема, который он держал в руках. Сэр Адальберт беспокойно посматривал на быстро темнеющее небо. Только что ушла служанка леди Евы, доставившая записку с планом подземного хода от госпожи. Рыцарь попытался расспросить ее о том, что творится в замке, и почему не пришла сама леди, но девчонка выглядела такой испуганной, что добиться от нее чего-либо вразумительного не удалось. Она только сказала, что милорд рассердился за что-то на миледи и держит ее теперь под замком. Из-за чего произошла ссора, она тоже сказать не могла, или не хотела, повторяла только, что это дело семейное. Сэр Адальберт хотел оставить служанку в своем лагере, чтобы она не подняла тревогу в замке, но та под шумок сбежала. Впрочем, было не до нее.

Сумерки совсем сгустились, и Де Севр отдал приказ выступать. Сэра Адальберта раздражал этот мужлан, похожий на одетого в доспехи крестьянина, норовящий командовать и своими людьми, и чужими. Но ничего, думал рыцарь, пусть он только откроет ворота. А в замке — кто знает, как повернется! Не зря, видно, сэр Адальберт взял с собой на всякий случай выкупленного из тюрьмы так же, как в свое время был выкуплен Чарли Медведь, вора, умеющего поразительно метко метать ножи. Он сейчас скрывается среди солдат, и только ждет условного сигнала. Никто ничего не заподозрит…

В лесу, как было условлено заранее, отряд разделился на несколько групп. Командир каждой группы имел свое задание — провести людей скрытно через лес, обходя стороной поселения йоменов, и выйти к замку Блэкстон. Каждый отряд должен был занять свою позицию под стенами замка и ждать сигнала к штурму.

Де Севр и сэр Адальберт ехали вместе в сопровождении двух десятков отборных наемников, которые должны были стать ударным отрядом внутри замка, и ещё нескольких солдат, составлявших личную охрану сэра Адальберта.

К замку подъехали уже ночью.

— Ждите, мой друг! — высокопарно проговорил Де Севр, надевая шлем, — Скоро мы откроем Вам путь в Ваш замок!

— Да поможет Вам Бог, — в тон ему ответил сэр Адальберт, и внутренне улыбнулся. Де Севр надел на этот раз вместо своего обычного шлема гладкий стальной шишак. Наверное, опасался, что его огромный плюмаж пострадает от путешествия по подземному ходу. Леди Ева говорила, что ход очень узкий и низкий…

План, который принесла служанка, был нарисован довольно точно. По нему можно было сориентироваться, где находится вход в подземелье, но найти в темноте замаскированный лаз оказалось очень непросто. Проклиная бестолковую подозрительную курицу, Де Севр битый час гонял разведчиков по склону оврага, обозначенному на плане. Хорошо ещё, что овраг был глубоким, и свет факелов не видели со стен, а то уже, наверное, подняли бы тревогу. Когда, наконец, один из разведчиков сообщил о том, что нашел низкую деревянную дверь, было уже далеко заполночь.

— Ничего, — подытожил Де Севр, — В замке будут крепче спать. Вперед!

Подземный ход действительно оказался очень старым. Идти можно было только пригнувшись. С потолка капала вода, свисали корни растений. Иногда отваливался и падал то кусок камня, то ком земли. Солдаты при этом невольно втягивали головы в плечи. Примерно, через полчаса такого путешествия впереди показалась другая дверь. Леди Ева обещала, помнится, что она будет не заперта. Действительно, даже петли оказались смазаны. Ход открылся бесшумно, и открылся вид на сонный темный двор, скудно освещенный парой факелов. Правда, над двором, вызывая подспудное беспокойство, витал какой-то странно знакомый запах. Однако, победа казалась такой близкой, что Де Севр решительно отмел беспокойство. Солдаты под предводительством Де Севра хлынули во двор.

— Десяток — в донжон, — вполголоса командовал рыцарь, — Спальня хозяина рядом с большим залом, в конце коридора, брать его живым! Вы, пятеро — к воротам…

Договорить он не успел. На стенах, над строениями, в углах разом вспыхнули большие факелы. Стало светло, как днем. Отряд оказался посреди двора, как на ладони. С запоздалой досадой рыцарь понял, что за запах показался ему так тревожно знакомым. Земляное масло! Черная, мгновенно вспыхивающая жидкость, которую продают сарацины для изготовления греческого огня! Как же он не догадался!

Оглянувшись, он увидел, как хорошо вооруженный отряд из солдат гарнизона отрезал ему и его людям путь назад, к спасительному подземному ходу.

— Сдавайтесь, сэр! К чему лишняя кровь? — на освещенное пространство вышел сенешаль замка. Кажется, его зовут Китни, — Наверху на галереях лучники и арбалетчики. Ваши солдаты и Вы — отличная мишень.

Противники замерли друг напротив друга. Ни одна сторона не решалась атаковать первой. И тут раздался грохот, показавшийся оглушительным в ночной тишине…

Ожидание было томительно-невыносимым. Сэр Адальберт стоял с основным отрядом напротив закрытых пока ворот внешней стены. С реки тянуло промозглым туманом. Замок был почти неразличим в темноте впереди, если бы не слабые огоньки, мелькавшие то тут, то там в крошечных окошках башен. Рыцарь невольно представил, как стражники сейчас, наверное, вместо того, чтобы ходить по стенам, жмутся поближе к теплым каминам с кружечкой эля, и недобро ухмыльнулся. Разнеженные в тепле, они, конечно, не сразу сообразят, что надо защищать свою жизнь и замок, и конечно, поплатятся за это! Однако, где же Де Севр? Если бы кто-то поднял тревогу, в замке сейчас был бы шум, который нельзя было бы не услышать! Черной змеей выползло откуда-то страшное подозрение: а что, если он уже захватил замок? С ним пошли опытные наемники, прошедшие войну. Что им стоит справиться со спящими защитниками? Гарнизон можно мгновенно вырезать! И тогда… тогда Де Севру можно будет совсем не открывать ворота… И как же он смог провести его, сэра Адальберта! Но как только горькая догадка совсем овладела сознанием рыцаря, жуткий скрежет и лязг возвестили о том, что заработал механизм подъемного моста. С ужасающим грохотом мост рухнул поперек рва, и тяжелые ворота стали медленно открываться.

— За мной! — что есть мочи завопил рыцарь и кинулся вперед, не дожидаясь, пока они откроются полностью. Вслед за ним неслись солдаты. Вбежать на узкий мост могли только около десятка сразу, остальные толпились на берегу, дожидаясь своей очереди. Какое-то время ушло на то, чтобы протиснуться между створок не полностью открывшихся ворот. Пробегая мимо них, рыцарь мельком отметил, что возле ворот никого не было, как будто те, кто их открывал, вдруг бросили свою работу. Вбежав во внешний двор, сэр Адальберт похолодел: ни во дворе, ни в поселении ремесленников не мелькало ни огонька, похоже, здесь никого не было. Но самым главным было не это. Ворота во внутренний двор замка были закрыты, и мост через второй ров поднят.

— Назад, к воротам! — закричал сэр Адальберт, — Это ловушка!

Он уже увидел, что механизм подъема моста находится в закрытом домике, сложенном из массивного дикого камня, и мощная дверь, ведущая внутрь, по-видимому, наглухо заперта. Так же как и во внутреннем дворе, мгновенно вспыхнули большие факелы. Вспыхнули они и на самом верху стен, осветив пространство перед замком. А через приоткрытые створки ворот сэр Адальберт мог наблюдать ужасную картину. Откуда-то с самых верхних галерей, загудев, вылетел огромный камень и упал прямо в густую толпу солдат, столпившихся на берегу рва у моста. Другой камень вылетел из места чуть правее, и упал недалеко от первого. По тому, как точно ложились камни, можно было понять, что места их падения были рассчитаны заранее. Вопли раненых, искореженные тела. Одновременно с камнями с поперечной галереи, расположенной над воротами, на мост полетели огромные, почти в рост человека глиняные кувшины, которые разбились прямо на мосту, щедро рассыпая вокруг себя осколки, и разбрызгивая в разные стороны жидкость. Запахло горячим маслом и смолой. Те, кто ещё оставался на мосту, попрыгали в ров, а остальные отпрянули от края рва, опасаясь новых камней и кувшинов с маслом. В этот миг сверху раздалась резкая команда, и снова заработал подъемный механизм. Мост пошел вверх, а тех, кто попытался помешать ему, осыпали стрелами со стен и с надвратной галереи.

Сэр Адальберт смотрел, завороженный, как к воротам побежали из какой-то боковой двери солдаты, и стали закрывать створки, чтобы дать подняться мосту, как сверху посыпались стрелы, причем ни одна из них не задела его, зато несколько солдат, проскочивших во внешний двор вместе с ним, упали, а остальные бросили оружие, и к ним уже бежали от ворот защитники замка… А сэр Адальберт только стоял и смотрел, как становится все уже щель между створками ворот, и вот — они сомкнулись совсем, как врата Ада за грешником. Как будто очнувшись, он выхватил меч, готовясь встретить подбежавших врагов, но тут сверху раздался молодой звонкий голос:

— Сдавайтесь, сэр рыцарь! Вы пришли не с миром, но здесь не хотят Вашей крови! Ваши солдаты уже пленены. Покажите же им пример благоразумия!

И тут силы окончательно оставили незадачливого рыцаря. Разочарование было таким горьким, что он опустил меч, и ему стало все равно.

Во внутреннем дворе тоже не обошлось без крови. Грохот опущенного моста прозвучал, как сигнал, и нервы заговорщиков не выдержали. С ревом, Де Севр кинулся вперед, и его принял сэр Алан, наставник Джейсона. На стороне Де Севра была ярость отчаяния, но сэр Алан был гораздо опытнее, и спокойнее. Мощные и беспорядочные выпады нападавшего были встречены уверенными расчетливыми блоками, после чего меч Де Севра сломался пополам, и рыцарь был вынужден сдаться.

Однако, не все пришедшие с ним смогли смириться с пленом. Часть нападавших сдалась, другие, пострадав от стрел, тоже выбыли из сражения, но оставшаяся горстка предприняла попытку столь же отважную, сколь и безумную.

Ева стояла у окна и осторожно выглядывала во двор. Сражение кипело внизу. Ей было все хорошо видно. Она видела, как отряд нападавших, окруженный со всех сторон, отбивавшийся с отчаянием обреченных, вдруг сделал слаженный бросок, как по команде, и оказался в опасной близости от лестницы, ведущей в донжон. Защитники не ожидали этого. Лестницу не убрали, чтобы не насторожить раньше времени Де Севра и компанию, но предполагалось, что до обороны донжона дело не дойдет. Во фланг нападавшим ударил небольшой отряд, во главе его Ева увидела Китни, но их отбросили.

"Сейчас они будут в донжоне", — поняла она. Внизу только Роджер, он собирался спуститься во двор, но ходит ещё медленно. Кроме него там есть только двое солдат на всякий случай, никто не предвидел такого поворота событий. Их надо предупредить! Она побежала вниз. На площадке перед большим залом стоял Роджер в доспехах. Ева бросилась к нему.

— Несколько солдат прорвались к донжону, скоро будут здесь, — торопливо сказала она. Роджер нахмурился.

— Оборону лучше держать на этой площадке. Ход в нижние этажи закрыт с начала штурма. У них один путь — наверх. Иди к себе, Ева, и не выходи из комнаты.

— Я останусь здесь, и постараюсь быть хоть чем-то полезной.

— Об этом не может быть и речи!

— Роджер! Если они прорвутся наверх, ты знаешь, что будет со мной! Я не намерена переживать это снова! Уж лучше я умру здесь!

Несколько мгновений он смотрел на нее со странным выражением, потом, наконец, принял решение.

— Хорошо. Беги в оружейную и возьми самый большой и толстый щит. Верх лестницы слишком широкий. Мы сделаем его уже. Поставь щит поперек прохода, вплотную к стене, скройся за ним, чтобы тебя не было видно, и держи что есть сил. Я скажу, когда можно будет отпустить.

Оружейная была недалеко, но притащить оттуда щит было очень трудно. Самый крепкий на вид прямоугольный щит был сделан из толстых дубовых досок, обитых кожей, и густо усеян стальными бляхами. Это был массивный парадный щит, предназначенный для демонстрации герба. Ева сначала вообще не смогла его поднять. Только страх, придал ей сил, и она с трудом столкнула эту громадину с крюка, на котором он висел. Щит со страшным лязгом ударился об пол. Она с усилием приподняла один край и потащила его волоком. Роджер уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу на верху лестницы. Внизу, на третьем этаже, слышался шум и невнятные крики. Она дотащила щит до первой ступеньки и установила его нижним краем в шов между плитами, которыми была выложена площадка, прижав торцом к внешней стене. Повозившись немного, она продела руки в кожаные петли на внутренней стороне щита, хоть для этого ей пришлось сесть на пол. Теперь щит располагался у нее за спиной, как рюкзак. Ногами она уперлась в приподнятый край одной из плит. Так сидеть было не очень удобно, но позиция показалась ей надежной. Роджер одобрительно покосился в ее сторону, и тут же, как будто по команде, раздался топот окованных железом ног по лестнице. Вопли "Де Севр! Де Севр!" перекрыл мощный рев Роджера:

— Собаки! Де Севру нечего делать в Блэкстоне, провалитесь в преисподнюю!

И сразу же за этим — жуткий удар. Ева успела только увидеть, как сверкающие локти Роджера описали дугу, мелькнула крестовина гарды, потом лязг, чей-то вой. Но Роджер остался стоять на ногах, только плечи и локти заходили ходуном. И снова грохот, и лязг, и вопли, и уже не разобрать слов. И вдруг — как тараном кто-то ударил в щит с той стороны, даже загудело в спине и отдалось в голову, а потом — снова! Но она уже не боялась. Основной удар атаки принимал на себя Роджер, ее щиту доставались только случайные удары, но они тоже были очень сильными. Если щит проломят, ей конец, но Еву тоже охватила горячка боя. "Только удержать, только удержать", — билось в мозгу. Роджер старался изо всех сил. Лестница была слишком узкой, чтобы они могли навалиться на него всей толпой, поэтому рыцарь все время сражался только с одним противником, но остальные напирали снизу на передних, и его могло снести массой. Видимо нападавшим здорово мешал выставленный щит (все же не зря Роджер придумал эту хитрость), они не могли обойти его через площадку, и время работало не на них. В какой-то момент Ева почувствовала, что на щит навалилась страшная тяжесть. Она уперлась ногами так крепко, как только могла, казалось, что все кости трещат. В глазах темнело, но тяжесть все нарастала. Роджер упал на одно колено — видимо сказывалась слабость не до конца зажившей кости, но его руки продолжали двигаться мерно и ловко, и даже, казалось, он увеличил скорость нанесения ударов. И все же неприятная развязка казалась близкой и неотвратимой… Но в этот момент снизу раздались крики: "Блэкстон! Блэкстон!" и грохот сражения как будто раздвоился, сместившись вниз, и в нем появились какие-то новые ноты. "Блэкстон! Блэкстон!" — снова раздалось уже ближе. Давление на щит резко ослабело. Ева узнала голос, крикнувший "Блэкстон!", и похолодела — Джей! Ему же только пятнадцать! Он ведет подмогу, чтобы спасти родителей! Если его убьют… Она не хотела думать об этом. Роджер махнул мечом в последний раз. Шум боя постепенно затих. Ева слышала удаляющиеся грубоватые окрики — видимо, уводили пленных. Спокойные шаги снизу возвестили о том, что всё кончено. Роджер поднял забрало шлема, тяжело дыша.

— Отец! Ты ранен? — Ее сердце ликующе забилось. Джей! Он жив! Она пока не могла его видеть, он стоял на верхней ступеньке лестницы.

— Нет, просто проклятая нога отказалась служить! Напрасно Ева ее не отрезала! — Опираясь на Джея, Роджер тяжело поднялся на ноги.

— Мама? Где она, что с ней?!

— Ты не поверишь, сынок! Она здесь!

— Где???!!!

— За этим щитом. Мы защищали эту проклятую площадку вместе. Леди Ева! Вы уже можете бросить, наконец, этот щит, все кончено!

Но Ева давно безуспешно пыталась это сделать. От напряжения руки и ноги свело, и они не желали разгибаться.

— Я не могу, — наконец простонала она, — не двигаются руки и ноги, слишком долго держала их в одном положении!

Джей поднялся на площадку и остановился перед Евой.

— Ох, мама, — сказал он с комично озадаченным выражением, — Теперь ты так и будешь ходить с этим щитом.

Ева хотела возмутиться, и даже открыла рот, но перевела взгляд на Роджера. Его лицо стремительно багровело, глаза выкатились из орбит, а щеки надулись, пытаясь подавить рвущийся наружу смех. Она нервно хихикнула, и тут же, как будто рухнули стены — ее муж и сын дружно захохотали, и она присоединилась к ним. Они смеялись — все трое, долго, облегченно, вытирая слезы, не в силах остановиться. И солдаты им вторили.

Сэр Роджер вскоре ушел в свою комнату, сильно хромая и опираясь на плечо одного из воинов. Леди Ева проводила его тревожным взглядом. По-видимому, кость все же выдержала, но взваливать на нее такие огромные нагрузки, как сегодня, конечно, было рано. Могли возникнуть осложнения. Но долго предаваться размышлениям было некогда — на нее вихрем налетела Мэри:

— Ох, миледи, миледи! Вы живы! Я Вас искала в комнате, не нашла, я так волновалась!

— Успокойся, Мэри, я тоже рада, что вижу тебя живой! Лучше скажи, велики ли потери?

— Говорят, наших человек пять убитых, все погибли во дворе, а на укреплениях и в донжоне — только раненые. Зато их солдат погибло — страсть! Всех раненых собрали в палатках во дворе. Только Китни отвели в его комнату.

— Как, Китни ранен? — забеспокоилась леди Ева.

— Да, мама, я даже видел, как это произошло, — вмешался Джей, — Он пытался остановить отряд, пробившийся к донжону. Сцепился с их предводителем — такой был огромный, как медведь, но Китни повезло, тот споткнулся о своего же упавшего солдата, и сам чуть не упал, а Китни и встретил его мечом, но тот тоже успел нанести удар снизу. Кажется, у Китни здорово поврежден бок.

— Тогда с него и начнем. Мэри, сбегай за моей сумкой наверх, и приходи к Китни, я уже буду там.

Глория, жена Китни, встретила леди Еву с заплаканными глазами. Рана оказалась не очень серьёзной, но болезненной. Порезаны грудные мышцы и надломлены два ребра. Внутренние органы к счастью, не пострадали. Леди Ева промыла рану, обработала антисептиком, и наложила тугую повязку, строго-настрого запретив вставать в ближайшие дни.

— Если ему станет хуже, — велела она, — посылайте за мной в любое время, но я думаю, все обойдется.

— Благодарю Вас, миледи, да благословит Вас Господь! Я пришлю к Вам Джонни, сынишку, если что — сказала Глория, — А пока я могу помочь Вам с ранеными. За моим мужем присмотрит наша дочь, ей уже 12 лет. Она Вас боготворит.

Ночь ползла к рассвету. Обезглавленная армия за стенами предприняла было попытку штурма, без особого, впрочем, энтузиазма, и, получив отпор, замерла в нерешительности. Утром дозорные с башен сообщили, что небольшие отряды потихоньку уходят восвояси, и, похоже, под стенами скоро совсем никого не останется.

В замке никто не спал. В кухне грели воду для раненых, слуги выносили убитых к воротам, чтобы на рассвете похоронить их где-нибудь в лесу, или отдать родственникам, если они придут за ними. Убитых было много только со стороны неприятеля — работа лучников, метальщиков и расчета катапульт.

Катапульты, кувшины с маслом и факелы, пропитанные нефтью — все это, как и схему обороны, придумал и разработал Джейсон. Он сам руководил боем на внешнем дворе. Все закончилось быстро, но тут ему сообщили о том, что в донжон прорвались враги, и тогда юноша собрал наспех отряд и повел его на выручку.

Погибших под стенами похоронили их товарищи. Раненых тоже было много, не меньше двадцати человек — и своих, и бывших врагов. Леди Ева распорядилась поместить их отдельно, чтобы кому-нибудь не вздумалось мстить, им тоже оказали помощь, так же, как своим.

Глава 7. Кубок вина

Леди Ева оперировала в своем медицинском домике. Во дворе развернули временный госпиталь. Раненых разместили в палатках. В основном, раны были средней тяжести — размозженные ткани, поломанные кости, сильные ушибы. Но трое были действительно тяжелыми — молоденький солдат, кажется, один из оруженосцев сэра Роджера, почти мальчик, с проломленным черепом, солдат в возрасте, у которого был разорван живот и еще один солдат с перерубленным позвоночником. Более легкие раны леди Ева поручила Мэри и Глории. Мэри уже вполне бойко справлялась с лечением несложных ран, но хирургии она боялась, как огня. Поэтому тяжелыми леди занялась сама.

Раненый в спину умер прямо на столе. Особенно долго леди Ева провозилась с раненым в живот — слишком много было внутренних повреждений, но то, что печень и селезенка не были задеты, давало некоторую надежду. Мальчик был, по ее мнению, безнадежен, но его мать, которая пришла сразу после окончания боя, смотрела на леди Еву с такой горячей мольбой, что, чувствуя себя последней обманщицей, она велела все-таки положить его на стол. Трепанация черепа давалась очень нелегко, из-за мелких осколков костей трудно было хорошо почистить рану, но, как ни странно, по окончании операции мальчик был жив. Ева была уверена, что это ненадолго. Снаружи уже давно был день. Усталость просто валила с ног. Но прежде чем идти спать, Ева решила заглянуть к мужу, проверить, как себя чувствует его нога.

Она медленно поднялась на ту самую площадку, которую они всего несколько часов назад так отчаянно защищали (женщины уже вымыли лестницу от крови), миновала вход в большой зал, свернула в небольшой коридорчик и толкнула тяжелую дубовую дверь. Она была не заперта. Леди Ева немного удивилась этому. Но еще больше она была удивлена, увидев то, что творилось в комнате. Ставни все еще были закрыты, и внутри царил полумрак, поэтому она даже не сразу поняла, что увидела. Стоявшая справа кровать под балдахином была пуста и не смята. Свечи в канделябре рядом с ней догорели до основания, воск стек и застыл причудливыми сосульками. Посреди комнаты стояли два кресла с высокими спинками, на сиденье одного из них — большая миска с уже давно остывшей водой, рядом были брошены куски чистого полотна, а в кресле сидел… сэр Роджер в полных доспехах. Сначала ей даже показалось, что он не дышит. Но он дышал. Правда, очень слабо и неровно. Вся его поза говорила о безмерной усталости. Голова в шлеме качнулась, когда стукнула дверь.

— Где ты шлялся, бездельник! — голос его звучал тихо, еле слышно, но в нем клокотал такой гнев, что леди Ева невольно поежилась, — Сейчас же иди сюда и помоги мне снять доспехи, если не хочешь, чтобы я приказал спустить с тебя шкуру живьем!

— Неужели Вы сидите так с самой ночи! — воскликнула леди Ева, обретя, наконец, дар речи, — Это же почти сутки!

— А-а, это Вы, миледи… Куда же подевался этот паршивец? Он оставил меня здесь, даже принес воды, и пошел за моим оруженосцем…

Голос сэра Роджера звучал совсем слабо.

— Ваш оруженосец — молоденький парнишка, ростом примерно с Джея, но чуть послабее на вид?

— Да, похоже, это он, Вы его видели?

— Тогда у меня плохие новости. У него очень тяжелое ранение в голову, я даже не уверена, что он сейчас жив. Если я теперь пойду кого-то искать, пройдет немало времени, все заняты, даже моя Мэри. Не знаю, хватит ли у меня сил, но придется мне Вам помочь.

Это оказалось гораздо сложнее, чем представляла себе леди Ева. Шлем удалось снять относительно просто. Сэр Роджер сразу стал дышать свободнее. Она с ужасом спрашивала себя, как он не задохнулся до сих пор. Такие случаи на турнирах были. Все-таки он был очень вынослив. Сэр Роджер говорил, что, за чем и как нужно снимать, а она старалась в меру возможностей. Распустить пряжки ремней оказалось очень трудным делом — ремни затянулись от тяжести доспехов. Часть ремней она разрезала его кинжалом, а часть пришлось оставить как есть. Например, левый наплечник был погнут настолько, что до ремней просто невозможно было добраться. На нагруднике тоже была огромная и глубокая вмятина. Она невольно подумала о том, целы ли под ним ребра. Но здесь ей удалось добраться до застежек. Они тоже были деформированы. Пальцы у нее уже были сбиты и исцарапаны. Она тащила, дергала, даже пыталась отогнуть изуродованные пластины. Наконец удалось снять нагрудник, наплечники, налокотники, кольчужный капюшон, подшлемник и рукавицы. Освободившееся от тяжести тело сэра Роджера сразу расслабилось, дыхание стало ровнее и глубже. Теперь он неудержимо засыпал, но Ева не могла этого допустить.

— Роджер, не спи, ты слышишь? Я смогу снять все остальное, только если ты будешь стоять.

Он с трудом разлепил тяжелые веки. Она подвинула ему второй стул, тоже стоявший в комнате, так, чтобы рыцарь мог опираться на спинку. С ее помощью ему удалось подняться на ноги. Ева старалась действовать быстрее, но он засыпал даже стоя, и ей приходилось то окликать, то тормошить его. В этом был только один плюс — видимо, усталость заглушала боль. Она относительно легко сняла набедренники и поножи, а с наколенниками снова пришлось возиться — ремни затянулись до почти железного состояния. Наконец, и с ними было покончено. Под латами была длинная кольчужная рубаха. Снять ее было почти так же трудно, как все предыдущее, вместе взятое — она была очень тяжелой. Сэр Роджер помогал, как мог, но сил у него почти не осталось, поэтому вся тяжесть досталась ей, он смог только наклониться, чтобы Ева смогла ее стащить. Потом настала очередь кольчужных чулок. Это было гораздо проще — Ева просто обрезала ремни, и проблема решилась сама собой под действием силы тяжести. Роджеру осталось только переступить. Но силы совсем его оставили. До кровати они добрались с огромным трудом. Ей еще удалось стащить с него стеганый гамбезон, и кое-как уложить в постель, но после этого он уснул мгновенно, окончательно и беспробудно. Его тело, кажется, не было серьёзно повреждено, но ушибов было много. Почти весь торс и всё левое плечо были в припухших кровоподтеках, даже фаланги пальцев были черно-синими. Осмотреть ногу она смогла, только разрезав шосс. Бедро сильно отекло, но, кажется, кость была цела. Поняв это, Ева почувствовала облегчение, и еще — что больше держаться она не может. Она прилегла на краешке кровати, и, еще натягивая на себя уголок одеяла, провалилась в крепкий сон без сновидений.

Ева проснулась сама. Сквозь ставни пробивалось солнце. Она ещё немного полежала, осознавая, где она и что с ней. С удивлением вспомнила, что находится в постели своего мужа. Постепенно она вспомнила и то, как это произошло, и все события прошедших ночи и дня. Мысли ползли лениво. Из тела медленно уходили остатки сна с остатками вчерашней сумасшедшей усталости. Она немного удивилась и тому, что ей так уютно. И тут же осознала, что заботливо укрыта, даже одеяло подоткнуто. Вспомнив о Роджере, она быстро повернулась, и уперлась взглядом прямо в него. Он лежал, опираясь на локоть, и смотрел на нее смеющимися глазами. Она раньше даже не знала, какого цвета у него глаза. Оказалось, что они темно-серые, а сейчас в них играли веселые золотистые искры — отсветы утреннего солнца.

— Доброе утро, миледи, — сказал он.

— Неужели сейчас утро?! Я так долго спала, и никто за мной не приходил?

— Вы изволили проспать весь день и всю ночь, — у него явно было хорошее настроение, и он резвился, — Вряд ли кому-то пришло бы в голову искать Вас здесь. Но даже если кто-нибудь и пришел бы, я послал бы его к черту. Вам был нужен отдых.

Её тронула такая забота.

— Как Ваша нога? — спросила она, чтобы как-то скрыть смущение.

— Неплохо.

— Роджер, я спрашиваю не из вежливости, а как лекарь!

— Ну вот, Вы и проснулись окончательно, — кажется, в его голосе мелькнул оттенок грусти.

— Мне надо посмотреть.

Он улегся и вытянулся во весь рост. Она с некоторым сожалением откинула нагретое одеяло. Бедро выглядело значительно лучше, чем накануне.

— Пожалуй, сегодняшний день и завтрашний тоже Вам стоит провести в постели, а потом нужно будет продолжать разрабатывать ногу, побольше ходить…

— До сломанной ели будет достаточно? — он снова улыбался. Все-таки как ему это идет!

— До какой ели… Там, где я собирала шалфей?! Роджер Блэкстон, ты таскался за мной, когда я собирала травы?!

— Тебя ведь мог кто-то обидеть, — он уже почти смеялся. Мальчишка, который радуется удавшейся шалости!

— Это же так далеко! Ты так нагружал свою ногу?! Это крайне неразумно! Жаль, что я не заметила! Я бы убила тебя собственными руками! — она не заметила сама, что нависла над ним, ухватив за ткань кот на груди.

Роджер откинулся назад, на подушки, смеясь, будто задыхаясь. Он обхватил ее за плечи, ловкое движение — и он перекатил ее так, что теперь его лицо нависало над ней. Она растерялась. Теперь совсем непонятно было, что надо говорить. Теплая, тяжелая волна поднялась откуда-то изнутри, затрудняя дыхание, теперь в мире существовали только мерцающие над ней глаза и приближающиеся губы. И она почувствовала, что у нее нет никакого желания сопротивляться, и вообще что-то делать. Он остановился на несколько мгновений, обжигая ей лицо дыханием, а потом… Потом были только горячие губы на ее губах, поцелуй становился все более страстным, всё вокруг куда-то поплыло, и как-то отстраненно она ощутила его ладонь на своем бедре, но что-то мешало, что-то, настойчиво выдергивающее ее из сладких, обволакивающих волн…

— Миледи, миледи, Вы здесь? — детский голосок и настойчивый стук в дверь, — Миледи, пожалуйста, я Вас уже везде искал! Миледи, моему отцу хуже!

Роджер издал короткий рык.

— Кой черт… — начал было он.

— Это сынишка Китни, наверное, ему хуже, надо идти.

— Ты никуда… — она посмотрела на него в упор. В ее глазах больше не было опьянения страстью. "Если он меня попытается удержать", — подумала она, — "У нас никогда больше ничего не будет".

— Роджер, это Китни! — она все-таки сделала последнюю попытку.

Он очень медленно, как будто против воли, разжал руки, слегка не то застонав, не то зарычав.

— Иди, — коротко сказал он и отвернулся.

Она встала, наскоро поправила платье и волосы, схватила сумку. Роджер лежал, отвернувшись. Еве захотелось сказать ему что-то ободряющее, но подходящих слов не было. Постояв, она почти выбежала в коридор. Джонни, похожий на перепуганного мышонка, ждал ее там, переминаясь с ноги на ногу. Ева быстро шла за ним. Теперь у нее было смешанное чувство — стыд, застенчивое раскаяние, даже злость на себя. А сладкая тяжесть никак не желала уходить из тела.

Китни и в самом деле стало хуже — поднялась температура, рана воспалилась и болела, но, кажется, нагноения пока не было. Леди Ева порекомендовала чаще менять повязку, побольше питья из ивовой коры и оставила заживляющую мазь собственного изготовления. Потом она пошла к другим раненым. Большинство из них уже шло на поправку. Она навестила тяжелых. Оба были живы, но у обоих был сильный жар.

Возле мальчика неотлучно сидела мать и обтирала ему лицо влажной губкой. Он бредил. Второй, его звали Нэд, был в сознании, но горячий, как печь. Умница Мэри строго приказала следить за тем, чтобы ему не давали ни есть, ни пить. Мать мальчика заодно ухаживала и за Нэдом, смачивала ему губы водой. Леди Ева делала перевязки, чистила загноившиеся раны.

После обеда прибежала Мэри, и как всегда засыпала вопросами, желая знать, где это леди пропадала почти сутки. Ева просто сказала правду. Эта весть поразила Мэри, как удар молнии, оставив её стоять оглушенной, с открытым ртом. Этот и следующий день прошли в заботах о раненых. Китни тоже стало лучше. Леди Ева несколько раз спрашивала о судьбе сэра Адальберта и де Севра, даже хотела навестить их в тюрьме, но ей неизменно отвечали, что они не пострадали, а их судьбу сэр Роджер будет решать на днях.

В это же время молодая женщина узнала о ещё одной неожиданной жертве. Среди тех, кто поплатился жизнью за нападение на замок, оказалась и Ведерная Салли. С того самого времени, когда ее уличили во лжи, она так и сидела взаперти в кладовке на нижнем этаже донжона. Кто-то сердобольный, желая скрасить ее заточение, принес ей внушительное количество выпивки. Всё же многие помнили ее ещё ребенком, или хорошенькой веселой девушкой и втайне жалели. Однако, это милосердие не пошло горничной впрок. Она напилась до потери сознания, и через несколько часов проснулась, умирая от жестокого похмелья. Битва за замок только началась, и конечно, всем было не до страданий Салли. Когда о ней вспомнили больше чем через сутки, горничная была уже мертва. Похмелье убило ее.

После того утра Ева не видела сэра Роджера, он уезжал каждый день рано, в сопровождении нескольких вассалов и егерей. Ездить верхом он ещё не мог, и для него запрягали легкую повозку. Готовилась большая охота, егеря выслеживали зверя.

Ева и сама не знала, хочет ли она встречи с мужем, или нет. То ей хотелось встретиться и как-то объясниться, то наоборот, она злилась и говорила себе, что уж теперь-то ни в коем случае нельзя с ним видеться просто так. Свое собственное поведение казалось ей недостойным, она почти ненавидела себя за то, что так горячо отозвалась на его ласки. Но стоило ей вспомнить то утро, как снова тело наливалось мучительно-сладкой истомой, и она яростно прогоняла приятные воспоминания, однако они всё время возвращались, постепенно приобретая характер наваждения. Она пыталась бороться с ним, напоминая себе, что когда-то ее муж поступил с ней так гнусно, что она так и не решилась рассказать об этом никому, даже Мэри. "Но зато теперь на свете есть Джей, который недавно спас жизнь вам обоим", — возражал какой-то голос, — "Разве это не прекрасно? И потом, разве тот повеса похож на теперешнего Роджера?" Она всё спорила сама с собой, и никак не могла прийти к окончательному решению.

Сэр Роджер появился сам, собственной персоной через пару дней. Он пришел в ее комнату под вечер. Ева только что вернулась от раненых, едва успела умыться. Большинство из них настолько окрепли, что отправились долечиваться по домам (у кого, конечно, был дом). Оба тяжелых были живы. Нэд явно шел на поправку. Жар уменьшился, раненый даже жаловался на легкий голод, и Ева разрешила давать ему тщательно разваренные и растертые зерна овса. Но особенно удивлял ее мальчик, раненный в голову, его звали Марк. Он не только был жив, но и состояние его явно стабилизировалось, может быть, благодаря молодости и крепости организма, а может быть — любви его матери. Она не отходила от сына ни на шаг, и сегодня, поняв, что он, возможно, будет жить, все время благодарила Мэри, которая помогала ухаживать за ранеными, а увидев Еву, сразу упала перед ней на колени, и все пыталась целовать ее руки. Женщину удалось успокоить с большим трудом. Она повторяла только, что сын — это все, что у нее есть, а вылечить его мог только ангел. Ева была смущена и растрогана. В таком взволнованном состоянии она находилась, когда неожиданно в дверь постучали, и вошел сэр Роджер.

— Приветствую Вас, миледи! — начал он, как обычно, в духе герольдов — Спешу сообщить Вам, что по поводу славной победы, к которой приложили руку и Вы, я намерен дать пир. На таком большом пиру должна присутствовать хозяйка замка. Не соблаговолите ли занять это место, принадлежащее Вам по праву?

Она молчала, не зная, что сказать. Никогда раньше она не затруднялась с ответом, потому что твердо решила, что средневековые увеселения не для нее. Но теперь… Это действительно была и ее победа. И ее ждали на этом пиру. Роджер медлил некоторое время, но пауза затягивалась.

— Мое приглашение на пир остается в силе, — сказал он, — Но Вы, миледи, вольны поступать так, как Вам будет угодно.

С этими словами он повернулся и вышел.

Казалось бы, незатейливый разговор с мужем о пире можно было бы сразу забыть, но он не шел у Евы из головы несколько дней. Снова и снова она прокручивала его в голове. В ней бушевали смешанные чувства. На память все время приходил и другой разговор — тот, который состоялся, когда Роджер подозревал ее в предательстве. Смутно она понимала, что Роджер был тогда в чем-то прав. Не то чтобы она приняла его оправдания — как можно оправдать такое? Но боль от старого оскорбления уже не была такой острой. Однако, ставшую уже привычной ненависть победить было непросто.

И все же на душе стало как-то легче, как будто прорвался старый нарыв, и рана стала понемногу затягиваться. Так и не решив ничего окончательно, она, тем не менее, обнаружила, что хочет пойти на пир. "На пиру должна присутствовать хозяйка замка!" — эти слова почему-то грели ее. "Ева, да ты, оказывается, тщеславна!" "А почему бы и нет", — возражала она сама себе, — "Я уже лет сто не веселилась. И потом, разве я не заслужила немного уважения? Что плохого может там со мной случиться?"

В конце концов, она позвала Мэри, и велела ей пойти к лорду и передать, что леди Ева почтит пир своим присутствием. Мэри пришла в восторг от этой идеи:

— Ах, миледи, как хорошо! Я так боялась, что Вы опять откажетесь! А что Вы наденете?

Потеряв терпение, Ева уже просто прогнала служанку исполнять ее поручение. И тут же задумалась. Ведь Мэри была права. Обычно Ева ходила в кот — похожем на длинную рубаху одеянии с узкими рукавами из простого полотна. Когда было холодно, она надевала сверху сюркот — более широкую и плотную рубаху с застежкой из мелких пуговиц впереди. Но эта одежда, хоть всегда чистая и опрятная, не блистала красотой. Поэтому Ева решила спросить у Мэри, что носят в таких случаях.

Мэри вернулась очень довольная — милорд так обрадовался новости, которую она принесла, что даже расщедрился на серебряную монету. Заметно было, что служанку просто распирает от любопытства, и она готова засыпать госпожу градом вопросов.

— Мэри, я совсем не знаю, что надевают на пир. Остается всего три дня, а у меня ничего нет, — Ева сразу "взяла быка за рога". Мэри просто расцвела от удовольствия.

— Ах, миледи, сшить наряд не так уж трудно, только из чего?

— Ткани у меня есть, давай-ка заглянем в мой сундук…

Леди Ева говорила о сундуке, который стоял в углу комнаты, и в который почти никогда не заглядывали. Когда-то давно, много лет назад, когда сэр Роджер пытался завоевать ее благосклонность, он присылал ей подарки, или приносил их сам. Это были драгоценности, ткани, иногда ценная посуда, благовония, примитивная (по меркам Евы) косметика. Драгоценности она решительно не брала, большинство подарков тоже возвращала, но не все. Иногда она, отлучаясь к больному, или за травами, по возвращении находила в комнате большие отрезы дорогих тканей, мотки тесьмы и кружев, красивые пуговицы. И тогда ей бывало лень возиться с возвращением этих подарков, или от усталости она забывала о них, а когда вспоминала, то просто сбрасывала их в сундук и ставила крест на этом. За годы, проведенные в замке, у нее скопилась целая коллекция. Иногда она вытаскивала кусок полотна для того, чтобы сшить себе новую одежду, но вглубь не лезла, и теперь даже не представляла себе, что может там находиться. Поэтому когда они с Мэри открыли сундук, самой Еве тоже стало любопытно. Они откинули кусок холстины, которым было прикрыто содержимое, и Мэри восхищенно ахнула: в глазах запестрело от ярких, сочных красок, блеска золотых и серебряных нитей и пробивающейся то здесь, то там нежной пены кружев. Они долго перебирали ткани, откладывая то одну, то другую, прикладывая к ним тесьму и галуны. Вдруг глаза Мэри вспыхнули:

— Миледи, что это за прелестная вещица?

И из недр сундука показалось нечто такое, о чем Ева давно забыла, и что было здесь действительно странно видеть. Несколько лет назад она попыталась сделать ревизию сундука, и наткнулась на очень красивый тонкий шелк кремового цвета, затканный букетами изящно изогнутых листьев. Рядом лежали широкие ленты изысканных брабантских кружев, тоже шелковых. Она почему-то подумала о ночной сорочке, хотя здесь и в это время никто ничего подобного не носил.

Ей мучительно захотелось сшить что-то такое, и память услужливо воскресила почти забытую картинку из глянцевого журнала ее прошлого-будущего. На ней была изображена стройная девушка-модель, одетая в длинную, похожую на тунику, рубашку до пят, изящную, приталенную, с разрезами, обшитыми кружевами, по бокам. Плечи, грудь и частично живот красавицы прикрывала прозрачная, почти ничего не скрывающая кружевная драпировка, стянутая впереди блестящей шелковой шнуровкой.

Ева не знала, как это шить, но, потренировавшись для начала на полотне, в конце концов, нашла нужную выкройку. То, что получилось в итоге, очень походило на образец, и довольная Ева убрала свое изделие в сундук (все равно не предвидится случая надеть это чудо), записала в свой мысленный счет еще одну победу, и благополучно забыла о ней.

И вот теперь ночная рубашка из будущего мирно покоилась в руках ожидающей Мэри.

— Это… Это сарацинская одежда, — наконец нашлась Ева, — В тех краях ведь очень жарко. Ее надевают, когда идут спать.

Похоже, Мэри это объяснение удовлетворило. Еще немного полюбовавшись, девушки убрали рубашку, к облегчению Евы. Продолжив подбирать ткань для наряда, они остановили свой выбор на небесно-голубом шелке и изумрудно-зеленой парче.

На следующий день Мэри явилась не одна. Вместе с ней пришла Глория.

— Мэри сказала мне, что Вы шьете наряд для пира, — произнесла она, — Времени осталось мало, могу ли я помочь Вам?

Глория оказалась настоящей мастерицей. Иголка в ее пальцах мелькала с такой быстротой, что Ева не успевала следить за этими неуловимыми движениями. Платье рождалось прямо на глазах. Еву поминутно заставляли раздеваться и примерять полуфабрикаты. Это было утомительно, но вместе с тем, как-то радостно. Так и продолжалось два дня. Нижнее платье сделали небесно-голубым, со шнуровкой по бокам, и оно идеально село по фигуре. Широкую полукруглую горловину обшили златотканой тесьмой, такую же тесьму пустили по подолу. Рукава сделали узкими, слегка расширенными книзу, и отделали серебристыми кружевами. Верхнее платье сшили из зеленой парчи, оно было более широким, и спереди короче, чем нижнее, подол тоже обшили тесьмой, та же тесьма шла по краю широких рукавов. Вырез сделали больше, чем у нижнего, и отделали кружевом. В сундуке нашлись и мягкие шевровые башмачки с серебряными пряжками. Ева не носила их по причине очень длинных узких носов, которые считала неудобными. Кто бы мог подумать, что эти туфельки еще пригодятся!

— Ах, миледи, — воскликнула Мэри, когда наряд был готов, и Ева надела его, — Даже королева не выглядит лучше! Вы завтра будете самой красивой! Теперь надо подобрать украшения…

— Ну, здесь всё просто, — беспечно отозвалась Ева, — Их нет.

Обе помощницы опешили:

— Как — нет? — внезапно севшим голосом спросила Глория, — Не может быть! Без этого нельзя… Нет-нет, непременно нужны украшения, хозяйка замка не может появиться без них! Неужели сэр Роджер никогда не дарил Вам ничего такого?

— Я всегда их отсылала, потому что никогда их не любила, — попыталась было оправдаться Ева, но обе девушки были глубоко расстроены, и все старания их подбодрить сходили на нет.

— Такое платье! И ни одной безделушки! Хотя бы сережки! — причитала Мэри

— И, как назло, ничего достойного леди у меня нет! — вторила Глория, — Ну ладно! Жена одного из егерей большая щеголиха, у нее точно должно что-то быть. Я уговорю ее дать Вам какие-нибудь украшения на один вечер! Она, конечно, очень много о себе воображает, но отказать мне не посмеет, если будет знать, что это для Вас.

На этом они и расстались на сегодня. Ева отпустила Мэри и легла спать.

На следующий день Ева поднялась рано. Она распорядилась, чтобы согрели воды для ванны, наскоро заглянула к раненым, убедилась, что ничего срочного не требуется, и вернулась в комнату. Там ее ждал сюрприз в виде сэра Роджера. Он уже был в парадной одежде — похожее на тунику, одеяние из бархата лазурного цвета, отделанное золотой тесьмой, длиной до колен, в вырезе горловины виднелось кот из тонкого белого полотна, на ногах — ярко-красные чулки-шоссы и черные мягкие башмаки с большими серебряными пряжками и такими длинными носами, что их пришлось загнуть вверх и свернуть на манер часовой пружины. Впрочем, Роджеру это, кажется, не мешало.

— Я слышал, миледи, что Вы готовитесь к пиру, — начал он несколько официально, — Пир по случаю победы — не обычное событие. Я хотел бы, чтобы моя жена выглядела, как леди победившего замка. Здесь, — он махнул рукой на стол, на котором громоздилась пирамидка из плоских шкатулочек, — немного безделушек, которые, возможно, пригодятся Вам для наряда, хотя, клянусь, это малая часть того, что Вы действительно заслужили! Примите их, прошу Вас.

Ева отметила, что при этих словах у него был несколько настороженный вид, а когда он сказал про наряд, то невольно глянул в сторону кровати, где на металлической стойке висело задрапированное куском полотна готовое платье.

"Наверное, не успел еще заглянуть", — внутренне улыбнувшись, подумала она, — "Ничего, дорогой, не только ты умеешь делать сюрпризы!" Но вслух она только выразила благодарность, и сказала, что принимает этот подарок. Роджер вздохнул, как ей показалось, с облегчением, откланялся и вышел. Посмотреть, что там, в шкатулках, Ева не успела — слуги принесли медный чан, на трех ножках, разложили под ним горячие угли, принялись таскать воду, и она убрала подарки с глаз подальше. Ева очень не любила беспорядок, который воцарялся в комнате при этом, поэтому ванну принимала редко, довольствуясь небольшими, но ежедневными водными процедурами.

Прибежала Мэри, и стала распоряжаться и подгонять слуг, хотя времени было достаточно. Теперь, когда слух о том, что леди и лорд вот-вот помирятся, распространялся со скоростью лесного пожара, Мэри, как лицо, максимально приближенное к миледи, вдруг стала почти такой же влиятельной особой, как некогда была Ведерная Салли. В этом случае такая популярность была на руку Еве — за какой-то час ванна оказалась готова. В чан постелили большой кусок полотна в несколько слоев, чтобы металл не обжег тело, в воду добавили ароматическое масло, и слуги, наконец, ушли, наскоро прибрав за собой. В комнате осталась только Мэри. Со стоном наслаждения, Ева погрузилась в горячую воду. Стоило принять решение о присутствии на пире хотя бы ради этого момента, — подумала она. Это ощущение было почти забыто, и так приятно, что некоторое время она ничего не видела и не осознавала вокруг, только наслаждалась. Потом, наконец, Ева обратила внимание, что Мэри деликатно покашливает.

— Что там у тебя, — спросила леди, не открывая глаз.

— Простите меня, миледи, — горестно начала Мэри, — Я очень-очень старалась, поверьте, и Глория тоже, но мы смогли раздобыть только сережки и пару колечек к Вашему наряду, они, конечно, не очень… Но это все-таки лучше, чем ничего…

— Посмотри в моем сундуке, — сказала Ева, — там сверху должны лежать какие-то шкатулки, их принес сегодня сэр Роджер, и я даже не знаю, что в них.

Мэри пронеслась по комнате вихрем. Грохнула крышка сундука, а затем раздался ликующий вопль, который услышали, наверное, даже во дворе:

— Да!!!! Я знала! Я знала, что он не оставит Вас без подарка к пиру! О, сэр Роджер! Это как раз то, что нужно, даже лучше!

Заинтригованная Ева потребовала, чтобы Мэри немедленно показала причину таких бурных восторгов. Действительность поразила даже ее. На бархатных подушках возлежали крупные, но очень искусно сделанные серебряные серьги с изумрудами прямоугольной огранки, такого же стиля колье, набранное из серебряных пластин, украшенных филигранью, и в каждую пластину было вделано по такому же прямоугольному изумруду, с отделкой морским жемчугом голубоватого оттенка, не очень крупным, но оттеняющим красоту камней. В маленьких коробочках оказались два перстня: один с алмазом, другой — с крупной жемчужиной немного неправильной формы. Отдельно, в шелковом мешочке лежал драгоценный пояс. Длинный, не короче десяти футов, узкий в центре, к концам он превращался в широкие ленты с подвесками из серебра и бирюзы, богато расшитые золотыми узорами и драгоценными камнями разных цветов и размеров. Подарок был поистине королевский.

— Интересно, — задумчиво сказала Ева, — Для кого он покупал эти вещи?

— Простите меня, миледи, — сказала Мэри как-то неожиданно серьезно, — Я видела обеих бывших жен милорда. Ни одной из них не подошли бы камни такого цвета. Не сомневайтесь, эти драгоценности были сделаны именно для Вас.

Снизу уже доносился шум собирающихся на пир гостей. Уже прозвучал рог, созывая на пир в большой зал. Ева стояла перед зеркалом, придирчиво оглядывая себя. Полированная металлическая пластина не очень хорошо отражала, но, как говорила, Мэри, это лучше, чем ничего.

На Еву оттуда смотрела совершенно непривычная роскошная средневековая дама. Рыжеватые волосы тщательно вымыты и расчесаны, две боковые пряди они с Мэри перевили златоткаными лентами и уложили поперек головы венком, остальная масса волос свободно спадала на спину. Лицо Ева немного подкрасила: на щеки нанесла румяна из кармина, смешанного с тальком, ресницы выделила самодельной тушью из сажи с пчелиным воском. Платье переливалось зелено-голубыми оттенками, вспыхивала золотая тесьма. Камни прекрасно оттеняли цвет глаз и очень красиво сочетались с цветом волос.

Немного аромата — и можно идти. Вбежавшая в комнату Мэри, тоже нарядная, но одетая гораздо скромнее, восхищенно замерла на пороге. "Для нее это — звездный час", — подумала Ева, — "Все эти годы она держалась в тени из-за того, что я, видите ли, не желала делить с лордом его увеселений, это при ее-то общительном нраве! Но сегодня она будет сопровождать леди, и получит все внимание сполна. Мэри заслужила этот выход как никто другой".

— Что ж, идем, Мэри!

Пока они спускались по лестнице, Мэри лихорадочно консультировала Еву, как себя вести. Та слушала вполуха — ее уже охватило волнение, как перед экзаменом. Вот и последние ступеньки, дальше — освещенная факелами памятная площадка. Ева глубоко вздохнула, и вышла на нее. Дверь в большой зал была полуоткрыта. Из зала доносилась приглушенная мелодия — где-то играли музыканты. У двери стоял Китни, в его обязанности входило громко объявлять всех входящих. Увидев Еву и Мэри, он, казалось, не поверил своим глазам, потом немного опомнился:

— Рад видеть Вас, миледи! Вы ослепительно прекрасны! Сейчас я объявлю о Вашем приходе!

Китни вошел в зал, и когда он заговорил, его голос зазвенел от искреннего ликования, которое невозможно было скрыть:

— Ева из Торнстона, леди и госпожа замка Блэкстон, супруга сэра Роджера, лорда и повелителя замков Блэкстон и Торнстон!

В зале воцарилась удивительная тишина. Видимо, все оценили необычность такого события. Потом разом зашумело, как будто прибой накатил на берег — все встали. Китни распахнул дверь, и Ева вошла в сопровождении Мэри, явно наслаждавшейся моментом. Большой зал был набит до отказа. Казалось, за длинным-длинным столом нет ни одного свободного места. Все стояли. Она шла под многочисленными взглядами, и во всех читалось удивление и восхищение.

"Не хватает прессы", — неожиданно подумала она и чуть не засмеялась этой мысли. Чтобы как-то оправдать свою улыбку, она подняла руку, как кинодива, в общем приветствии. Зал взорвался от ответного рева. Кто-то крикнул: " Да здравствует леди Ева!" и зал подхватил: "Ева из Торнстона! Ева из Торнстона! Ева из Торнстона!". Громче всех гудел голос маэстро Винсенте, старавшегося во всю мощь могучих легких стеклодува.

Ева совсем смешалась. В поисках поддержки она подняла глаза на Роджера. Он уже шел к ней, спустившись с возвышения, на котором стояли три кресла — одно побольше и два поменьше (кресло справа занимал Джей). В его глазах была и радость, и любовь, и гордость, и еще что-то такое, от чего ей захотелось радостно засмеяться. Он подал ей руку. Она положила на нее свою, и сразу почувствовала себя защищенной.

Скованность ушла, осталась только радость. Джейсон выглядел совершенно счастливым. Ева заняла кресло поменьше, слева от Роджера. Стол ломился от блюд, и дорогой посуды, золотой и серебряной. Слуги обносили гостей кусками жареного оленя, выложенными на плоские куски белого хлеба, то и дело кто-то поднимался и провозглашал тост — за хозяина замка, за молодого лорда, за храбрых воинов, и так далее.

Как ни странно, Еве не было скучно, чего она опасалась. Из застольных речей она узнала много нового о штурме. Например, как Эймос, командовавший лучниками, в сердцах и в горячке боя схватил в одиночку тяжеленный кувшин с горячим маслом и сбросил его на головы нападавших, как была отбита попытка штурма с помощью лестниц, как двое солдат, застигнутые врасплох в донжоне, отчаянно сражаясь, задержали ворвавшихся врагов, дав возможность сэру Роджеру подготовиться к приему незваных гостей. И, конечно, много было сказано храбрости, воинском искусстве и уме молодого лорда Джейсона. Он только краснел, как девушка, а Ева расцветала от родительской гордости. Роджер вел себя более сдержанно, но было видно, что он очень доволен. Наконец он поднялся с полным кубком в руке.

— Сегодня я счастлив, друзья мои, — начал он, — И это не только потому, что мы одержали такую славную победу, и вероломные псы, посмевшие напасть на наш замок, получили то, что заслужили. Но о них — в свой черед. Я счастлив, что вы все собрались, чтобы разделить со мной радость этой победы, и все, кто храбро сражался, чтобы отстоять Блэкстон, получат награду.

Начну с того, с чего, может и не следует начинать — негоже отцу слишком хвалить своего сына. Но вы сегодня столько раз упоминали его, что я не могу не пойти на поводу у своих гостей, и не сказать о нем. Не буду говорить о том, как я горд тем, что у меня такой сын. Его дела говорят за него — катапульты, которые смели врагов с берега перед мостом были построены по его приказу, под его командой держали оборону моста, а после были выбиты остатки врагов из донжона, и он получит в награду великую честь. Немногие удостаиваются ее в таком возрасте. Но наш капеллан, отец Квентин, — при этих словах Роджер кивнул кругленькому священнику через стол, — написал письмо моему сюзерену, сэру Эдуарду Норфолкскому, в котором рассказал обо всех событиях этого штурма и о скромном участии в этих событиях некого Джейсона, эсквайра. И вот вчера прибыл гонец с ответом. Тщательно взвесив просьбу, которую с моих слов изложил в этом письме отец Квентин, сэр Эдуард счел возможным удовлетворить ее. Мой сын был сочтен достойным посвящения в рыцари! Так выпьем за будущего сэра Джейсона!

Зал взревел. А Джей, казалось, кричал громче всех. Даже Ева была поражена. В таком возрасте действительно немногие получали рыцарские шпоры. Она подняла кубок вместе со всеми, нашла глазами сына и, показав жестом, что пьет за него, сделала глоток отличного, даже на ее вкус, вина. Джей ответил шальным от счастья взглядом. Однако, Роджер еще не закончил. Дождавшись, когда все выпьют, он снова потребовал тишины и продолжил:

— Джейсон получит свою награду в ближайшее время, когда сэр Эдуард закончит дела при дворе короля и соизволит прибыть в Блэкстон для церемонии. Но, несмотря на такую великую честь, мое восхищение сегодня принадлежит не ему. Я хочу выпить этот кубок за женщину, чья храбрость может поспорить только с ее красотой и милосердием. Ее называют ангелом замка Блэкстон. Ее руки спасли не одну жизнь, хоть она и не воин. Но в час тяжкого испытания она доказала, что и женщина может проявить мужество, защищая свой дом. И, надеюсь, она с благосклонностью примет мой подарок — знак преклонения и благодарности.

В зал вошел Китни. На вытянутых руках он нес малиновую бархатную подушку с золочеными кистями. На подушке лежал широкий золотой обруч тонкой работы, украшенный алмазами и сапфирами. Под громкие одобрительные крики Китни подошел к леди Еве и с поклоном вручил этот во всех отношениях драгоценный дар.

— Я пью этот кубок за леди Еву из Торнстона, госпожу замка Блэкстон и мою супругу!

Зал ответил единодушным ревом: "За Еву из Торнстона!". Дружно осушили кубки. Мэри тут же надела обруч на голову леди. Он оказался впору, и почти не мешал. Гости снова громко выразили радость. Ева не знала, куда девать глаза. Ее удивляло и смущало то, что приветственные крики были такими слаженными. Неужели это все действительно ради нее? Вон сидит Эймос, командир лучников. У его жены она уже дважды принимала роды. Теперь растут двое крепеньких мальчишек, и сама Джейн жива и здорова. Вон Роберт, его она лечила от жестокого отравления ядом, который ему подсунула незадачливая любовница. Сэр Алан, Джон, Дик — и они приходили к ней с разными болезнями. А вот Бланка, Маргарет, Лиз, их дети часто болели, и Ева лечила их тоже. Как много все же она успела за эти годы!

Пир продолжался. Привели сэра Адальберта и де Севра. Роджер назначил им выкуп и взял с них слово в присутствии множества свидетелей, что они выплатят назначенную сумму в назначенный срок, после чего оба были отпущены, им даже дали лошадей. На прощание де Севр посмотрел на Еву таким тяжелым взглядом, что не будь рядом Роджера, она бы, наверное, испугалась, но с ним она чувствовала себя уверенно, поэтому ее ответный взгляд был спокойным. Сэр Адальберт вообще не поднимал глаз. Наверное, понимал, что человеку, который сам пытался захватить замок обманом, глупо сетовать на то, что он стал жертвой военной хитрости.

Потом говорил еще кто-то, Роджер раздавал подарки, Китни получил красивый охотничий рог, оправленный в серебро. Выступали бродячие жонглеры, их трюки забавляли Еву в основном, тем, что были примитивны по сравнению с тем, что приходилось видеть ей в своем времени, однако благодарные зрители наградили их прямо-таки овацией, а дамы буквально осыпали артистов мелкими подарками. Менестрель спел пару длинных, жалостных песенок о несчастной любви. Потом были танцы. Роджер благоразумно не стал приглашать Еву, и никому не разрешил, за что она была ему глубоко благодарна, но заметила себе на будущее, что надо разучить несколько па. Зато Джей отплясывал за двоих. У него не было отбоя от девушек. Ева отметила, что он неплохо двигается. "Весь в бабушку", — подумала она, — "Мама в молодости хорошо танцевала".

Потом все разбрелись, кто куда. Во дворе устроили петушиные бои и поединки тупым деревянным оружием — молодые люди сражались в спаррингах, а девушки очень эмоционально за них болели и бросали им цветы, ленты и даже рукава, безжалостно оторванные от платьев.

К Еве и Роджеру подошел один из оруженосцев и, запинаясь и краснея, но в изящных выражениях попросил у сэра Роджера разрешения считать леди Еву своей Прекрасной Дамой, а получив то, что просил, ушел счастливый. У Евы слегка шумело в голове — вино оказалось довольно крепким, но ей было весело. Роджер ушел к гостям.

Леди Еву окружили дамы, которые восхищались ее нарядом, подарком сэра Роджера, делились какими-то местными новостями. Ева слушала их, и думала, что со временем изменилось немногое — точно так же вели себя девчонки на вечеринке в ее времени, и сама вела себя так же, как на вечеринке — кивала, ахала, вдохновенно рассказывала о тканях и процессе шитья платья. Воспользовавшись случаем, она воздала должное Глории и Мэри, отчего обе порозовели и растрогались. Время быстро бежало к вечеру, и когда рог снова позвал всех в большой зал на ужин, Ева с удивлением обнаружила, что неплохо провела время.

В зале зажгли все свечи и камин. Музыканты уже были готовы и наигрывали что-то мелодичное и негромкое. Днем Еве некогда было разглядывать стол, а теперь, когда напряжение спало, она обратила внимание на то, как он был накрыт. Белые скатерти с тканым узором, золотые, серебряные и стеклянные, отделанные золотом и серебром кубки радовали глаз. Последние, как знала Ева, были самыми дорогими. Маэстро Винсенте тоже немало успел за время жизни в замке. Кубки были поставлены из расчета один на двоих, зато тарелка стояла перед каждым местом, и возле нее лежал нарезанный широкими ломтями белый хлеб.

Ужин был такой же обильный, как обед — на столе уже стояли блюда с зеленью и сыром, тушеными овощами и фруктами, как ни странно, тоже тушеными, или запеченными и политыми медовыми соусами. Снова слуги принялись обносить всех жареным оленем, выкладывая куски на хлеб. Потом был жареный кабан, к которому подавались какие-то очень пряные соусы. К большому удивлению Евы, гости пили их, как напитки, очевидно, возбуждая аппетит. И не зря: потом подали дичь, зажаренную, запеченную и тушеную в разных видах — в сливках, в вине, в перьях, с орехами и черносливом. Затем была домашняя птица, приготовленная не менее изобретательно, потом рыба…

Ева не представляла себе, как это все можно съесть, и, тем не менее, она отчетливо видела, что многие гости ухитрились отведать всего. У нее самой до сих пор лежал на тарелке остаток кабаньего филе и крошечная тушка перепела, тушеного с яблоками. На большее ее не хватило. Неожиданно Роджер обратился прямо к ней:

— Миледи, когда-то Вы сказали мне, что назвали нашего сына в честь великого воина. Не соблаговолите ли поведать нам, чем же он прославился?

Ева несколько растерялась. Она, конечно, не помнила этот миф наизусть, тем более не смогла бы изложить его наподобие Гомера, но на нее смотрели заинтересованные глаза, и никто не выказывал никаких признаков того, что кто-то его знает. Это несколько приободрило ее. Вспомнив, как рассказывали истории уличные рассказчики в городах, она постаралась изложить миф об аргонавтах, подделываясь под интонации и стиль сказителей. Успех был несомненный. Воспламененный сэр Роджер снова встал с кубком:

— Клянусь, я не знал этой истории, но всегда верил Вам на слово, миледи, — кажется, он уже был, что называется, "подшофе", — А теперь я вижу, что Вы и впрямь выбрали имя, достойное нашего сына! За доблесть!

— За доблесть! — отозвался зал.

— За сэра Джейсона! — видимо, у Роджера просто не укладывалось в голове, что такой герой не был рыцарем.

— За сэра Джейсона! — взревел зал.

— За моего сына!

— За Джейсона из Блэкстона! — загрохотали гости.

— И — за мою супругу! — торжественно провозгласил Роджер, обратившись теперь прямо к ней.

— За Еву из Торнстона! — в который раз сегодня воскликнули все.

Охваченная общим настроением, Ева тоже сделала глоток вина из своего кубка. Пир уже начал ее утомлять с непривычки, теперь она мечтала только добраться до кровати. Наверное, праздник и так уже клонился к закату, поэтому Ева подозвала тайком Мэри, которая преданно крутилась неподалеку. Та, в ответ на вопрос госпожи, заверила ее, что до конца пира хозяйке оставаться необязательно. Ева встала, пожелала гостям доброй ночи и приятно повеселиться, после чего удалилась. Джей пытался уговорить ее остаться, ведь еще в программе были героические баллады о подвигах сэра Галлахада, рыцаря Круглого стола, и о любви сэра Элфрида и Розали, но Ева отказалась — все хорошо в меру.

И только оказавшись в своей комнате, молодая женщина поняла, до чего устала сегодня. Она наскоро поснимала украшения, разделась, и буквально упала в постель. Засыпая, Ева думала о том, что жить в средневековье, пожалуй, не так уж плохо.

Ева проснулась среди ночи, ближе к утру. Вокруг было тихо. Где-то перекликалась стража, редко лаяли собаки. Пира уже не было слышно. В замке стояла сонная тишина. Она немного полежала, пытаясь опять уснуть, но в голову полезли воспоминания о приятных и волнующих событиях сегодняшнего дня. Вино еще слегка давало о себе знать. Она радовалась за Джейсона, и речь Роджера вспомнить было приятно.

Когда она подумала о Роджере, мысли побежали в другом направлении. Его появление в комнате с подарком. Кажется, он сам был немного смущен, но потом, когда она появилась на пиру, и все встали, а она шла, как королева, чувствуя общее восхищение, самый горячий взгляд принадлежал именно ему. Почему-то это привело ее в волнение. "Он поступил с тобой гнусно!" — опять этот назойливый внутренний голос. "Это было так давно! За эти годы его не в чем было упрекнуть! И он глубоко раскаивается".

Она попыталась вызвать в памяти свой первый день в этом мире. В самом деле, это было так давно, и сколько всего случилось за это время! Она с трудом вспомнила того негодяя, которым был Роджер тогда. Теперь Ева сама себе не могла поверить, что это был он. "Это совсем другой человек", — твердо сказала она внутреннему голосу. В памяти всплыло то недавнее утро, поцелуй, которого ей потом было так жаль. Тело снова окатило горячей волной. В постели больше лежать было невозможно. Она встала, зажгла свечи, решительно полезла в сундук и извлекла "ностальгическую" рубашку. Сбросив кот, она надела ажурную сорочку. Расправив кружева, затянула шнуровку, и повернулась перед зеркалом. Ткань была хороша! Сидела рубашка прекрасно. Оставить всё это так, как есть, было выше её сил. Она зябко повела плечами. Возле двери висел плащ из темно-коричневого сукна, который она надевала, когда ходила собирать травы. Ева завернулась в него и тихо выскользнула из комнаты.

На лестнице было темно. Она спускалась, осторожно нашаривая ногой ступени. Меньше всего ей хотелось попасться на глаза страже. Она спустилась на площадку, которую они с Роджером недавно обороняли. Дверь в большой зал была открыта. Там тоже была тишина. Некоторые, особо загулявшие гости, спали прямо за столом. Роджера среди них не было. Осторожно прокравшись мимо двери, Ева юркнула в коридорчик, который вел к комнате мужа. Неожиданно кольнула ревность — а вдруг у него кто-то из горничных, вроде Ведерной Салли! Видение было таким четким и ярким, что она чуть не повернула обратно. Пришлось уговаривать себя, что для того, чтобы повернуть обратно, надо дойти до конца. Она подошла к самой двери, и ее снова охватил страх — вдруг заперто? С замиранием сердца Ева нажала на дверь. Медленно-медленно тяжелая дверь подалась. Она снова была не заперта. Внутри было почти темно. Горели только две свечи в канделябре. На кровати по диагонали валялся спящий Роджер. Он, видно, повалился, даже не успев толком раздеться. Ева усмехнулась. Сможет ли он проснуться? Она подошла к канделябру и зажгла все свечи. Услышав шорох, она глянула в его сторону. Роджер сидел на краю кровати, и невесть откуда взявшийся меч был нацелен острием прямо ей в грудь. Она повернулась к Роджеру. Он щурил глаза, пытаясь проснуться. Ева сделала шаг к нему. Медленно подняла руки и расстегнула пряжку плаща. Плащ упал на пол. Она сделала еще шаг. Острие меча уперлось в шнуровку ее рубашки.

— Ева? Зачем ты пришла? — его глаза чуть вспыхнули, пробежав по ее фигуре.

Она двинулась так, что острие разрезало тесьму, и шнуровка начала распускаться… Меч полетел на кровать. Роджер встал, и она шагнула к нему. Тесьма распускалась, кружева ползли с плеч. Он в один миг преодолел последний шаг и, порывисто обняв, крепко прижал ее к себе. Их губы мгновенно нашли друг друга. Поцелуй был горячим и страстным. Он обнимал все крепче, перехватывало дыхание. Она как будто взлетела — он подхватил ее на руки и перенес на кровать. Снова все поплыло вокруг. Он отрывался от нее ненадолго, только чтобы сорвать с себя одежду, и в эти моменты ей становилось холодно, разгоряченное тело не хотело терпеть даже такой маленькой разлуки, она тянулась к нему, и он сразу возвращался, подхватывая губами ее губы, обнимая сильными ласковыми руками, прижимая к себе и согревая нежностью. Ева больше не чувствовала ни постели, ни комнаты, они как будто висели в пространстве, пронизанном светом. В нем были только бережные прикосновения его жестких ладоней, горячие губы на ее лице, шее, груди, его тело, пылающее сухим жаром, и ее тело в ответ исходило горячим медом… На этот раз им никто не помешал.

Глава 8. Большая беда

— Миледи, впереди Солсбери, — это подскакал один из слуг, наверняка его прислал Роджер. Ева с Мэри и другими дамами ехала в середине кавалькады всадников верхом. Она редко выбиралась с мужем на турниры, но в этот раз решила "проветриться". Джей собирался участвовать, и Роджер как-то азартно поводил плечами — наверное, тоже решил "тряхнуть стариной". Развлечений в замке было мало, больных в последнее время — тоже, поэтому Ева рассудила, что ей спокойнее будет, если она поедет с ними, мало ли что может случиться… В замке остался Китни, Глория тоже не поехала. Она взяла на себя заботу присматривать за Кэтрин, сестрой Джея. Девочка родилась у Евы три года назад, роды принимала Мэри. Роджер был счастлив, порой Ева даже ревниво замечала, что к малышке муж относится гораздо нежнее, чем к сыну. Хотя это как раз было понятно. Джей возмужал, женился, обзавелся собственным сыном, крошкой Эдмундом. Ребенку недавно исполнился год, и он остался в Торнстоне с Белиндой, женой Джея. Замок Торнстон окончательно отстроили. Строительством укреплений сэр Джейсон руководил лично, а это значило, что тому, кто вздумает напасть на замок, сильно не поздоровится.

Впереди действительно показались стены Солсбери. На башнях уже развевались праздничные флаги. Большое поле возле стен пестрело шатрами и палатками разных цветов и форм — от сарацинских, похожих на дворцы из шелка, до строгих, римского образца, сделанных из плотного полотна. Из лагеря им навстречу выехал герольд.

— Не передать словами мой восторг от лицезрения Вас, сэр рыцарь, и Вашей несравненной супруги. Мой нижайший поклон достойным рыцарям и дамам, сопровождающим Вас. Не соблаговолите ли назвать себя? — приветствовал он всех, подъехав поближе.

— Сэр Роджер из Блэкстона с супругой, леди Евой, со свитой, — отрекомендовал всех Эймос, который в последнее время исполнял обязанности кастеляна, а в этой поездке замещал Китни.

Герольд проводил их в лагерь и показал место, на котором можно было бы расположиться такому большому отряду. Весь остаток дня прошел в хлопотах — поставили палатки, принесли воды, разложили костры, приготовили еду. Джей и Роджер с оруженосцами проверяли оружие, доспехи и лошадей. Ева с интересом наблюдала за всем этим, и тоже под их влиянием проверила свой медицинский сундучок и хирургические инструменты. Для Роджера и Джея поставили красно-синий шатер. Ева с дамами поместилась по соседству, в большой палатке, белой полотняной, но с красивым золотым шитьем. Остальная свита расположилась вокруг, в палатках попроще.

На следующий день все встали рано. Осеннее солнце только-только показалось над горизонтом. Оруженосцы сновали туда и сюда, наводили окончательный глянец на отдельные части доспехов, снаряжали лошадей, складывали в специальные ящики турнирные копья, чтобы их было удобно везти к ристалищу. Роджер и Джей облачались в латы. Дамы наряжались, как на пир, радостно показывая друг дружке сувениры, припасенные для понравившихся рыцарей.

Наконец, все собрались. Ева невольно залюбовалась своими мужчинами: сверкающие доспехи с золотой насечкой, яркие красно-синие плюмажи из страусовых перьев на шлемах, плащи с гербом Блэкстона, подбитые собольим мехом. Она ощутила гордость за них. Даже если они не победят — все равно. Они лучше всех!

Наконец, процессия двинулась к месту проведения турнира. От палаток потянулись и другие рыцари, кто со свитой, кто без нее, в сопровождении одних оруженосцев, в зависимости от достатка. Вдруг Ева придержала коня. В проезжавшем мимо рыцаре ей почудилось что-то знакомое. Через поднятое забрало блеснули странно светлые глаза. Кажется, он не узнал ее.

— Леди Ева! Что случилось? — Роджер обернулся и тоже придержал лошадь. Ева быстро поравнялась с ним, — Кто это?

— Этот человек семнадцать лет назад чуть не убил нашего сына.

Она быстро, вкратце рассказала историю о том, как Джей чуть не стал жертвой опасений сэра Арнольда.

— Я совсем не помню этого, — задумчиво протянул Джейсон, — Но вчера я случайно увидел его в лагере и он сразу мне не понравился. Я даже не понял, чем… Теперь все ясно.

Роджер ничего не сказал, только стиснул зубы.

На местах для зрителей, устроенных вдоль ристалища — на крытых помостах с креслами для знати, на скамьях внизу, для зрителей менее знатных, возле деревянной ограды, где обычно толпились простые люди — везде уже собиралась публика. Сэр Роджер еще накануне вечером посылал к герольдам слугу с деньгами и запиской, какие места и сколько отвести для его семьи и свиты, и сегодня ему достаточно было назвать себя, и слуга проводил всех на помост, отведенный для них. Ева сидела в кресле, наблюдая за приготовлениями на ристалище. Роджер отлучился, чтобы поздороваться с кем-то из знакомых, Джей, как всегда, куда-то исчез. Рядом Мэри беспечно болтала с дамами.

— Я вижу, Вы удачно вышли замуж, — раздался возле самого уха Евы знакомый голос, от которого у нее по спине побежали мурашки отвращения, — Поздравляю Вас.

Он мало изменился. Стало больше седины и морщин, на лбу — глубокие залысины. Но вкрадчивые манеры и общее впечатление бесцветности, которое он производил, остались теми же. Однако она, Ева, изменилась, и теперь уже не была той запуганной и затравленной девчонкой, которую он когда-то знал. Теперь она была защищена, поэтому спокойно повернулась, немного отстранившись, и взглянула ему прямо в глаза.

— О! Да это же сэр Арнольд из Лоувэлли! Я поняла, что Вы здесь, когда увидела Дика.

— Ну, теперь его зовут сэр Ричард Лонсдэйл, — сказал сэр Арнольд, — Имя Дик давно в прошлом, — с нажимом добавил он.

— Когда знаешь человека так давно, то всегда помнишь, с чего он начинал… Так он все-таки стал рыцарем? И у него есть земля?

Сэр Арнольд засмеялся несколько принужденно:

— К сожалению, у таких людей, как сэр Ричард, ни деньги, ни земли не задерживаются надолго, как и женщины. Вино и кости, — рыцарь развел руками, — Турниры остались его единственным средством к существованию, поэтому дерется он отчаянно. Но как же сложилась Ваша судьба, леди… э-э… Глэдис?

— Это имя тоже кануло в прошлое, — улыбнулась Ева.

— Да? — глаза сэра Арнольда блеснули нехорошим интересом, и, придвинувшись поближе, он спросил вполголоса:

— А Ваш муж знает об этом? И как же теперь Вас называть?

— Мою жену зовут леди Ева из Торнстона, и она госпожа замка Блэкстон!

Ева радостно вспыхнула: Роджер, ну наконец-то! Ее уже начал тяготить этот осторожный, прощупывающий разговор. А Роджер продолжал внешне спокойно, но его голос рокотал, как далекие пока раскаты грома:

— После долгих испытаний она заняла место, которое ей подобает, и вернула свое имя. Но если кто-то сомневается в истинности моих слов, я готов вразумить этого человека копьем, или мечом, пешим, или конным. Роджер из Блэкстона всегда к Вашим услугам, сэр Незнакомец, и, клянусь небом, прежде чем заводить приватный разговор с уважаемой замужней леди, Вам стоило побеседовать сначала с ее мужем.

— О, я вовсе не имел в виду ничего плохого! — сэр Арнольд несколько смешался, — Меня зовут сэр Арнольд из Лоувэлли, так мы соседи? О! Я так рад, так рад! Я так редко бываю на турнирах, и так обрадовался, встретив знакомую даму, которую не видел столько лет! Я всего лишь подошел поговорить, так как надеялся, что и у нее, и у ее сына все сложилось наилучшим образом, она ведь так им дорожила! — при этих словах сэр Арнольд внимательно смотрел то на одно лицо, то на другое, и, видимо, то, что он видел, ему не очень нравилось, потому что его взгляд как-то заметался. В это время за плечом Роджера появилась физиономия Джея. Оба были без шлемов, поэтому их сходство, усилившееся с годами, сразу бросалось в глаза.

— Вы, наверное, говорите о НАШЕМ сыне? — насмешливо спросил Роджер, — Вот он, Вы знакомы? Сэр Джейсон из Торнстона, собственной персоной.

Вот тут сэр Арнольд стал похож, вероятно, на злосчастную жену Лота, превратившуюся в соляной столб.

— Так он… Так значит… — только и мог лепетать он, — О, простите, скоро начнется турнир, и мне пора… Было очень приятно познакомиться… Надеюсь, мы еще встретимся… — бормотал он, пятясь с помоста.

— Мне было бы очень приятно встретиться с Вами на ристалище, Вы не против? — Со всей любезностью проводил его Роджер, — Осторожно, сзади ступеньки, — запоздало добавил он, с удовольствием слушая вместе с Джеем грохот, донесшийся с лестницы.

— А этого я, кажется, помню, только он стал каким-то маленьким, — сказал Джей, провожая взглядом фигуру сэра Арнольда, раздраженно хромающую вдоль рядов скамей, — Вот подонок!

— Сэр Джейсон, нельзя так говорить о другом рыцаре, — лениво произнес Роджер, — И где Вы только набрались этих слов?

(Джей виновато покосился на Еву).

— Кстати, — это уже было сказано деловитым тоном, — Ты выбрал себе противника?

— Еще бы, — отозвался Джейсон. Роджер глянул на сына в упор.

— Отец, я узнал, как зовут того человека, о котором говорила мама. Его зовут Ричард Лонсдэйл, он обязательно будет участвовать в поединках. Позволь мне сразиться с ним. Я хочу получить с него долг.

— Одного желания мало, сын мой, — очень серьезно сказал Роджер, — Он очень опытен, и должен непременно выиграть, иначе потеряет все. Он будет сражаться, как в последний раз.

— У него не было таких учителей, — улыбнулся Джей, — И потом, я тоже ни разу не проигрывал турниры, а ведь я никогда не искал соперника послабее. Помнишь того датчанина?

Некоторое время Роджер смотрел на сына.

— Что ж, иди и сражайся. Помни все, чему мы тебя учили. Я буду молиться за твою победу.

— Мама? — Джей повернулся к Еве.

— Я понимаю, что отговаривать тебя бесполезно, поэтому я просто скажу: я верю в тебя, сынок. Постарайся вернуться живым.

Джей радостно улыбнулся.

— Я вернусь с победой, вот увидите! Он потеряет больше, чем рассчитывал, — бросил Джейсон уходя, и его глаза блеснули незнакомым Еве холодным огнем.

Наконец, прибыли граф Солсбери с супругой и почетный гость, принц Уэльский. Граф подал знак, и герольды протрубили начало турнира. На деревянной стене вывесили щиты участников. Стоя подле них, распорядитель турнира зачитал правила. После этого сразу начались поединки. Один за другим вызывались рыцари-зачинщики турнира на ристалище, соперники выезжали им навстречу, ударяя в вывешенный на стене щит копьем. Иногда победители сами выбирали себе соперника таким же способом — ударив в его щит. Джей не появлялся. Наконец, на ристалище вызвали сэра Ричарда Лонсдэйла. Он выбрал себе противника сам и победил, сломав первое же копье. Побежденный был богатым рыцарем, наверное, поэтому и был выбран. Затем Дик снова выбрал соперника, и снова богатого рыцаря, и опять выбил его из седла с первого же удара. Видно было, что победитель очень доволен, видимо, все шло по его плану. И тут он совершил ошибку. Он подозвал герольда, и вскоре было объявлено, что сэр Ричард Лонсдэйл бросает вызов любому, кто готов его принять. Надо сказать, что желающие не побежали толпой. Герольд все вызывал и вызывал соперника, но никто не появлялся. И только через полчаса в конце ристалища показался спокойно едущий всадник. Он выехал шагом, пересек ристалище. Подозвав герольда, что-то ему сказал, и, подъехав к стене со щитами, с силой ткнул копьем в щит Лонсдэйла. Тут же герольды объявили, что это будет поединок до смерти. Общий вздох удивления пронесся по рядам. Странный рыцарь подъехал к помосту, где сидели граф с графиней Солсбери и принц, изящно поприветствовав их.

— Назовите себя, сэр, — сказал граф.

— Меня зовут Джейсон из Торнстона, милорд.

— О! Я знаю Вашего отца. Он здесь?

— Да, милорд, он сидит вместе с моей матерью вон там.

— Приветствую Вас, сэр Роджер, мое восхищение, миледи. А Вы, юный рыцарь, почему решили биться с сэром Ричардом до смерти?

— Когда-то давно он совершил преступление. Прошу простить меня, Ваша светлость, я не могу рассказать о нем подробнее. Он должен за него ответить. Пусть Всевышний рассудит нас.

— А почему Вы не откликнулись на вызов раньше?

— Сэр Ричард сражался с двумя противниками, я не хотел, чтобы потом сказали, что он проиграл мне, потому что устал.

— Ах ты, щенок! — взревел с другого конца ристалища Ричард Лонсдэйл, — Да я мог бы победить еще десяток таких, как ты, без передышки!

— В самом деле, дитя мое, не поступаете ли Вы опрометчиво, сэр Ричард — опытный боец. Исповедовались ли Вы сегодня?

— Я готов, — коротко ответил Джейсон, — Пусть Провидение решит все за нас.

— Что ж, да будет так! — граф встал и хлопнул в ладоши, — Начинайте!

Перед тем, как разъехаться, противники встретились на середине ристалища.

— Что ты там болтал про преступление? — неприязненно спросил Лонсдэйл.

— Поезжайте на свое место, сэр рыцарь, и сразимся, — ответил юноша, — Или Вы можете убивать только детей? Помните — семнадцать лет назад, замок Лоувэлли, колода с водой?

Лица Дика не было видно, но по тому, как он замер, Джейсон понял, что стрела попала в цель.

— Так это ты? Ты все-таки жив! Ничего, я исправлю это.

— Да, Вам зря дали рыцарские шпоры. Вам ведь их обещали за мою смерть? А Вы не сделали свою работу хорошо! Но дело не во мне. Вы предали женщину, которая доверилась Вам. А предатели плохо кончают.

— Мальчишка! Ты пожалеешь о том, что принял мой вызов! Ты не уйдешь живым, клянусь!

— Не клянитесь, сэр рыцарь, Господь не будет на стороне детоубийцы! — сказал Джейсон и тронул поводья. Противники разъехались.

На противоположных концах ристалища им подали по копью. Герольд махнул флагом, и кони понеслись навстречу друг другу. Все быстрее, быстрее… Удар! Общий крик зрителей. Ева зажала себе рот ладонью. Джея отбросило назад, а его противник только покачнулся в седле. Конь Джейсона бежит все медленнее… вот всадник выпрямляется, трясет головой. Он жив. Ричард кажется невредимым. У него круглый шлем, лицевая часть выдается вперед, в ней крестообразная прорезь, он горячит коня, не сводя с противника взгляда через эту прорезь…

Они снова разъезжаются. Еще по копью. Снова взмах флага. Кони несутся вскачь. Теперь оба явно рассчитывают на прицельный удар. Ричард целится в центр щита противника, сильный удар в область сердца может быть смертельным, даже если копье не пронзит тело, а только пробьет щит. Джейсон целится в шлем. Зрители кричат. Многие из них на стороне Джейсона.

— Что он делает… — бормочет Роджер, — ударом в шлем удобнее выбивать противника из седла, а не убивать…

— А что будет, если он выбьет Дика из седла? — рассеянно поинтересовалась Ева.

— Тогда они продолжат бой пешими на мечах.

Это казалось невыгодным для Джейсона, он был гораздо миниатюрнее противника, его удары не так сильны, хотя на его стороне превосходство в скорости.

И снова молодого рыцаря прямо-таки отбросило назад. Ева знала, что под нагрудником у него кольчуга, на которой напротив сердца — массивная золотая бляха в форме солнца, она сама настояла на таком "украшении", поэтому проникающей раны она не боялась, но удар все-таки был очень силен. Но Джей снова выпрямился, хоть на этот раз с трудом. Зато его противник как-то поник в седле, но тоже выправился. Видимо, удар оглушил его. К тому же он уже держался не так уверенно. Этого упрямца не удалось выбить из седла ни с первого, ни со второго удара.

— Все, последнее копье, — сказал Роджер, — Потом, по правилам этого турнира, они будут биться на мечах.

Ричард оживился. Видимо, его вполне устраивал поединок на мечах, где он чувствовал свое преимущество. Снова противники разъехались в разные концы ристалища. В движениях Ричарда появилась какая-то ленца. Наверное, он уже видел продолжение схватки на своих условиях. В поединке на копьях многое решает скорость коня и вес рыцаря. Чем тяжелее противник, тем труднее выбить его из седла. Но вес может играть и против…

Когда соперники дождались сигнала, они прямо-таки сорвались с места, заставив коней бежать быстро, как только можно. Казалось, они летели над землей навстречу друг другу. Ричард снова целился в сердце, а Джейсон — в голову, но в последний момент он опустил копье, совсем чуть-чуть… Страшный удар! Сильнее, чем оба предыдущих! Казалось, что оба рыцаря разбились вдребезги, в такие мелкие щепки разлетелись их копья! На этот раз Джейсон чуть не вылетел из седла, неимоверным усилием сохранив равновесие, но позже повалился на шею коню. Его пробитый щит упал с руки. Все пришли в движение, кто-то побежал на ристалище. Ева не помнила, как оказалась внизу, под помостом, и понеслась на поле. Джей слабо шевелился. Оруженосцы и слуги снимали его с коня. Когда его положили на землю, она первая стащила с него шлем. Это считается плохой приметой, когда шлем снимает женщина, но ей было не до условностей. Лицо молодого рыцаря было очень бледно, на латах — огромная вмятина, как от удара кувалдой. Но признаков разрыва легкого или травмы сердца не было, и Ева приказала отнести его в палатку, положив на что-то твердое. Побежали за доской.

— А он, он? — Джей показывал в сторону соперника.

— Он мертв, — сказал невесть откуда появившийся Роджер. Ева подняла голову. Действительно, это было видно даже издали. Оруженосцы ловили лошадь, которая бежала трусцой, волоча за собой застрявшего ногой в стремени рыцаря. Там, где шлем переходил в нагрудник, из стыка торчал длинный заостренный кусок дерева. Копье проткнуло шею.

— У нашего сына всегда был очень точный удар копьем, — сказал Роджер.

Травма Джейсона оказалась серьезной, но не опасной. Треснула кость грудины и три ребра оказались сломаны, хорошо, что не проткнули легкие. В городе у сэра Роджера нашлись знакомые, и молодого рыцаря осторожно перенесли в их дом. Джей, несмотря на рану, был очень доволен. Он все же стал победителем.

У таких доспехов стык между шлемом и нагрудником — слабое место, — говорил он матери и отцу, полулежа в подушках, — Главное — попасть в него, а это очень трудно, я в первый раз не смог, зато во второй раз помог его шлем, он был круглый, и копье соскользнуло туда, куда надо. Он был слишком тяжелым, его вес усилил удар, и даже железо не выдержало. Просто повезло! Но клянусь, я бы и на мечах ему не уступил!

Ева молчала. Как скажут лет через пятьсот, победителей не судят. Роджер только покачал головой. Джею присудили награду за мужество и стойкость — массивный стеклянный кубок, оправленный в золото, а вручил его сам принц Уэльский, навестив больного. Леди Ева позабавилась, разглядев клеймо мастера на кубке. Это была буква "V", составленная из лавровых веточек — личный знак маэстро Винсенте. Самого мастера уже не было в Англии. Два года назад маэстро обнаружил, что у него есть дочь — прелестное двенадцатилетнее создание. Маэстро Винсенте привязался к ней так, как умел только он — моментально, крепко и всей душой, и загорелся идеей вернуться с дочерью в родную Венецию. Расставание было теплым и грустным, но убедить упрямого венецианца остаться не смог и сэр Роджер.

Только через три недели Ева разрешила тронуться в обратный путь. Раненого несли в крытых носилках, остальные, не торопясь, двигались верхом. Недалеко от Блэкстона кавалькада разделилась. Половина ее, вместе с Джеем, отправилась в Торнстон, а Ева и Роджер с остальными — в Блэкстон. Ева чувствовала себя удивительно хорошо. Джей явно выздоравливал, они возвращались домой. Но из-за поворота, за которым должен был открыться Блэкстон, вдруг показалось странное существо. Это была служанка, но как-то небрежно одетая. В руках она держала палку с надетым на нее черным полотнищем. Не обращая внимания на всадников, она принялась устанавливать эту палку на обочине.

— Эй! — окликнул ее Эймос, — Что ты делаешь?

Женщина подняла на них замученные глаза. Вдруг в них промелькнул огонек радости.

— Миледи, милорд, слава Богу, Вы вернулись! В замке чума…

Позже Ева узнала о двух ремесленниках из деревни, которые отправились в Бристоль, надеясь там продать свои горшки подороже. Вернувшись, они рассказывали страшные истории о полчищах черных крыс, о людях, умиравших прямо на улицах… А через неделю они сами занемогли, и по привычке отправились в Блэкстон, надеясь на помощь леди. Она, конечно, была на турнире, но оба больных чувствовали себя настолько плохо, что остались в замке. Через два дня они умерли, но признаки болезни появились еще у нескольких человек… В окрестных деревнях давно болели. Дома заболевших начали сжигать вместе с хозяевами, даже если те были еще живы.

Ева отправила в Торнстон со слугой, у которого не было никаких признаков чумы, крошку Кэтрин и письмо. В письме она употребила самые сильные аргументы, на которые была способна, прося никого не приезжать в Блэкстон, и подробно расписала противоэпидемические меры, которые необходимо соблюдать, чтобы не заразиться. Она знала, что у Джея хватит ума, чтобы понять, как важно то, о чем она написала, а основательность Белинды позволит выполнить все, до последней буквы, и, хоть в этом не было нужды, просила позаботиться о Кэти, на тот случай, если все обернется плохо для нее и Роджера.

Забот в Блэкстоне резко прибавилось. Ева осмотрела подвалы и велела без жалости, тщательно уничтожать любых грызунов, которые попадутся на глаза. Сторожам в погребах были выделены помощники. Женщин она заставила мыть с уксусом все помещения замка каждый день. Они сначала пробовали бунтовать, но смирились и стали слушаться, когда люди стали умирать каждый день, и смерть их была ужасной. Трупы леди велела выносить за ворота и сжигать. Костер горел постоянно. В нем сжигали вещи умерших и трупики крыс. Теперь везде пахло паленым, и днем, и ночью, и от этого запаха невозможно было укрыться. Всем в замке предписывалось протирать открытые места на теле уксусом как можно чаще. Сама Ева экспериментировала с разными грибками — плесенью, налетом на соленьях и тому подобными вещами, пытаясь выделить антибиотики. Когда один больной все же выздоровел, жители замка радовались, как дети. Но чаще всего пациенты все-таки умирали. Людей становилось все меньше. Многие деревни вокруг совсем обезлюдели, в замок больше никто не приходил. Отец Квентин остался единственным священником во всей округе, и появлялся в замке редко, только для того, чтобы причастить и исповедовать вновь заболевших.

Роджер сбивался с ног. Стража менялась теперь раз в сутки, а не как раньше — четырежды. Людей не хватало. Рыцарь обходил караулы, тормоша уснувших на посту воинов, проверяя стены, ворота и двери лично, пока не падал совсем от усталости. В одну из ночей, когда он спал, обессиленный, прямо в большом зале, за столом, замок подвергся нападению мародеров. Главарь банды гордо именовал себя Черным Джеком. Ирония судьбы: то, что не смогла сделать хорошо вооруженная армия, сделала кучка отчаянных головорезов. Двое поднялись на внешнюю стену по веревке с крюком, и измотанные стражники их не заметили, за что и поплатились жизнью. Они не стали опускать мост, а просто открыли запасную калитку. Вторую стену они преодолели так же, и после этого опустили оба моста. Замок стал беззащитным. Всех, кто пытался оказать сопротивление, убили на месте. К счастью для себя, Роджер спал так крепко, что проснулся только тогда, когда его сбросили на пол. Потом его сразу оглушили ударом ножен и связали. Одет он был очень просто, максимально удобно, и хозяина замка они в нем не увидели.

Слуг согнали во двор. Они сжались в углу, возле конюшни в испуганную кучку. Ева встала рядом с ними, чуть впереди. Сюда же разбойники притащили и Роджера со скрученными сзади руками. Увидев жену, он сжал зубы и низко опустил голову. Его бросили на землю. Она очень хотела как-то подбодрить его, но пока никак не могла придумать, как это сделать. Слава Богу, он, кажется, был цел. Черный Джек вышел вперед вальяжной развинченной походкой, которая, очевидно, казалась ему хозяйской.

— Ну и как называется мой новый замок? Вы что, язык проглотили?! — неожиданно рявкнул он, слуги вздрогнули.

— Это замок Блэкстон, — сказал кто-то из них дрожащим голосом.

— Блэкстон? Вы слышали, ребята? Да он просто был создан для меня!

Разбойники захохотали.

— Отнесите Вилли в донжон, — продолжал распоряжаться Джек, — Я видел наверху подходящую комнатку. Она большая, как раз нам по размеру!

Ева поняла, что кто-то из них болен или ранен. Это был шанс! Оставалось только привлечь внимание к себе, но случай сделал это за нее.

— Пошарьте на кухне, соберите всё съестное, несите наверх, в зал, — приказывал Джек, — мы отметим мое новое приобретение. Ну и конечно… — он, ухмыляясь, повернулся к группе пленных, — мы ничего не имеем против женского общества… А компанию нам составит…

Его взгляд остановился на Еве. Взревев, как раненый медведь, Роджер мгновенно взвился на ноги, ремни на его запястьях угрожающе затрещали. Разбойники не на шутку перепугались. Один из них, изловчившись, изо всех сил ударил Роджера по затылку увесистой дубиной, снова свалив его в пыль. Ева вздрогнула, но не вскрикнула и не отвела глаза. Она только прокрутила мысленно снова весь этот эпизод, проверяя, цел ли у мужа череп. Кажется, характерного звука не было, но Роджер не шевелился.

— Кто это такой? — спросил Джек, тяжело дыша. Слуги молчали. — Прикончить его!

— Остановись, — проговорила Ева, — очень может быть, что ты потом пожалеешь об этом.

— Так-так-так, — Джек медленно двинулся вокруг нее, — ты, кажется, смеешь мне угрожать? А ты не забыла, кто теперь хозяин в замке?

— До недавнего времени я была леди этого замка, а заодно и лекарем.

Джек был сейчас где-то у нее за спиной, но она почувствовала, что его настроение изменилось.

— Лекарем! Вот значит как! И что же ты можешь лечить? Детский понос?

Разбойники снова заржали.

— Я могу лечить болезни и раны. Но я не стану вам помогать, если ты обидишь кого-то из обитателей этого замка.

— Хочешь взять меня за горло? — прошипел предводитель ей почти в самое ухо, — не выйдет! Почем я знаю, что ты хороший лекарь?

Кучка слуг пришла в движение, и вперед протиснулся Марк. Разбойники насторожились. После случая с Роджером они вели себя уже не так уверенно. Но Марку при всем желании трудно было бы произвести впечатление опасного человека, скорее, он выглядел больным при его бледности и худобе. Выйдя на освещенное пространство, он повернулся к Джеку.

— Она отличный лекарь, — сказал он, — Какой из известных тебе лекарей смог бы вылечить такую рану?

С этими словами он стащил с головы суконную шапку, которую носил не снимая. Под ней оказалось что-то вроде железной миски, надетой вверх дном. Марк осторожно снял ее и наклонил голову.

— "Это подвиг для него", — подумала Ева, — "Он теперь долго будет мучиться головными болями".

Даже видавшие виды захватчики побледнели, кто-то издал сдавленный горловой звук. На темени юноши, чуть слева, зияла огромная проплешина, по краям которой, как вдоль опушки, гнездились редкие кустики волос. Кожа на ней была неживого желтоватого оттенка, как пергамент, а под ней виднелись выпирающие, угловатые, хоть и сглаженные временем, края страшной дыры в черепе, затянутой сверху только этой тонкой, пергаментной кожей. По краю проплешины шел след от тонкого хирургического разреза с аккуратными швами. Молчание длилось долго.

— Ты это сделала? — спросил Джек, его голос звучал хрипло, — Я имею в виду, ты вылечила это?

— Я сделала ему операцию, когда он был ранен, а остальное — заслуга его молодости и любви его матери, которая ухаживала за ним.

Джек помрачнел.

— Этого, — он кивнул на распростертого на земле Роджера, — в подземелье. Здесь же есть подземелье? Ну!? — снова прикрикнул он.

— Есть, есть, — уже более оживленно загалдели слуги.

— Ты проводишь, — ткнул Джек пальцем в Марка, уже снова надевшего на голову защитный колпак и шапку.

— Остальные — на кухню. Тащите в зал все съестное, и не забудьте про вино. И без глупостей! Если что будет не так — пеняйте на себя!

Остальных разбойников он отправил присматривать за приготовлениями к пиру. Джек и Ева остались одни.

— А ты, — он повернулся к Еве, — Заруби себе на носу: теперь в замке нет никаких лордов и леди! Хозяин здесь только я! Ясно?

Еве пришлось кивнуть.

— Ты будешь лечить моего брата. Он поймал стрелу в ногу, рана никак не заживает и гноится. И посмотришь, нет ли у моих молодцов чумы.

— Тогда у меня есть условие, — проговорила Ева, — я вылечу твоего брата, только если ты отпустишь того человека, которого отправил в подземелье.

— Да ты совсем обнаглела! Ты не в том положении, чтобы ставить условия! — взорвался Джек, но на нее эта вспышка не произвела особого впечатления. Теперь можно было только идти ва-банк. Или Роджера отпустят, или они умрут здесь все. В помещении для слуг лежало несколько тел умерших от чумы. Их надо срочно похоронить, или сжечь, но разбойники, видимо не дадут сделать это в ближайшее время, они слишком заняты собой и хотят, чтобы им прислуживали, как господам.

— Ты знаешь, что будет с твоим братом, если немедленно не начать лечить его рану? — спросила она, — Я тебе расскажу. Он станет гнить заживо, и очень быстро, пока не придется отрезать ногу. И чем больше мы медлим, тем вернее это случится.

— Тогда и тебе, и ему, — Джек кивнул на донжон, — конец! Я отрежу ему по очереди, сначала руки, затем ноги.

— Тогда они умрут оба. Я не притронусь к твоему брату, пока ты не отпустишь пленника! — Ева говорила спокойно, даже холодно, — Время идет.

Предводитель мародеров смотрел на нее, багровея, и вдруг резко переменил тон. Теперь он тоже был абсолютно спокоен.

— Кто тебе тот пленник?

— Это управляющий замком, правая рука моего мужа.

— Не держи меня за дурака, — презрительно бросил Джек, — Это и есть твой муж, ведь так?

Ева отдала должное его проницательности.

— Я отпущу его, как только мой брат пойдет на поправку. Но ты останешься здесь, и будешь лечить нас. Идет?

Они еще долго препирались, пока не сошлись на том, что Роджера отпустят, не дожидаясь окончательного выздоровления Вилли, брата Джека, а сразу, как только тому станет лучше.

— Но и ты должна дать мне гарантии, что не сбежишь с мужем и не подсунешь нам какую-то отраву.

Джек выжидающе уставился на женщину.

— Насчет отравы можешь быть спокоен, — сказала она, — Там, где меня учили лекарскому искусству, все давали клятву, что никогда не пожелают смерти тем, кого лечат, никогда и никому не дадут ничего, что повредило бы здоровью или жизни и никогда не подскажут никому путь к смерти. Я тоже давала эту клятву. Поэтому я буду лечить вас так же, как лечила бы любого другого человека, и никогда намеренно не нанесу вреда ничьему здоровью. А что касается остального… Каких гарантий ты от меня хочешь?

— Ты сказала, что ты — леди? Значит, скорее умрешь, чем нарушишь свое слово… Тогда дай слово, что не уйдешь, пока хоть кто-то из нас будет нуждаться в лекаре. Этого будет достаточно.

Ева помедлила. Чем то это может обернуться? А вдруг эти бандиты, как стая воронья, снимутся с места и отправятся за новой легкой добычей? И ей придется следовать за ними? Но Роджер! Чем дольше он будет оставаться в замке, тем меньше у него будет шансов остаться в живых. А она сама? Разве для нее смерть — это конец? Она почувствовала, что совсем не хочет возвращаться в будущее. Здесь ее дом и те, кого она любит, и люди, которым она нужна! До чего хочется посмотреть, как будет выходить замуж Кэти, как будет расти Эдмунд, сын Джея, как несется вдоль ристалища конь самого Джея, а всадник победно вскидывает обломок копья, и еще — хоть раз снова увидеть, как улыбается Роджер, своей особой улыбкой, которой он улыбается только ей, Еве…

— Я даю тебе слово, — сказала Ева, и твердо взглянула Джеку в глаза. Он ухмыльнулся и кивнул.

Глава 9. Умирающий Блэкстон

Лязгнул замок, отперший решетчатую дверь. В углу неясно зашевелилась тень. Свет факела туда не доставал. Ева даже засомневалась было, не ошиблись ли они камерой. Провожатых ей дали двоих, и они выглядели не самыми умными в банде.

— Роджер, — окликнула она.

— Ева? — слава Богу, это он! — Это ты? Зачем ты им понадобилась, что они с тобой сделали!

— Не беспокойся, все хорошо. Ты свободен, уезжай скорее!

— А ты? Я никуда не поеду без тебя!

— Прошу тебя, не спорь, у нас мало времени…

— Эй вы, там, давайте быстрее, надоело ждать, — это подал голос один из бандитов.

— Пойдем, я все объясню по дороге, — сказала Ева.

— Все, уходи! Дальше он и сам дойдет, — это второй "умник".

— Я сама должна удостовериться, что мой муж покинул замок! Так приказал Джек, ты что, не слышал? — Ева перешла в наступление, и оба громилы не нашли, что возразить.

Они шли по гулким переходам. Разговаривать было неудобно, но Ева и Роджер успевали перебрасываться тихими словами так, чтобы не слышали провожатые. Она успела вкратце обрисовать Роджеру свой договор с главарем, и скорее почувствовала, чем увидела его недовольство.

— Зря ты дала ему слово. Этот скот того не стоит.

Ева невольно улыбнулась в темноте. Роджеру, видимо даже не пришло в голову, что это слово можно не сдержать.

— Они вышлют погоню, — сказала она вместо ответа.

— Я знаю. Они меня не догонят. Если только я сам этого не захочу, — добавил он тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

— Роджер, прошу тебя! Ты нужен Джею и Кэт!

— Не беспокойся, что касается обороны замка, Джей справится лучше меня, а Китни подождет еще несколько дней. Послушай! Ты помнишь место, где мы встретились в первый раз?

— Не забыла бы, даже если бы захотела… А что?

— Я буду ждать тебя там… Ты отлично умеешь сбегать.

— Роджер… Я могу не появиться там вообще… Ну хорошо, но если меня не будет примерно через неделю, то это будет значить, что я не приду никогда.

— Не говори так. Я буду ждать.

Они дошли до ворот. Мост был опущен, но ворота закрыты. Во дворе горело всего два факела, и освещалось только пространство у ворот, все остальное тонуло в темноте, только где-то лениво, по-ночному брехали собаки. Громилы завозились, поднимая балку, которой были заложены ворота.

— А конь? — строго прикрикнула Ева, вложив в голос всю властность, на которую была способна — Где конь для него? Он что, по-вашему, должен идти пешком? Он лорд!

Все же годы, проведенные в замке, не прошли даром. Видимо, она, наконец, научилась приказывать с нужной интонацией. Насчет коня никакой договоренности не было, но сработало что-то вроде рефлекса, что приказы, отданные таким голосом надо выполнять. Один громила остался с ними, а другой куда-то исчез и скоро появился с оседланным конем в поводу. Роджер и Ева попрощались коротко и торопливо, пока отпирали ворота и снимали балку. Оба почти физически чувствовали, что время на исходе. Она сунула Роджеру мешок с едой, он быстро поцеловал ее, нагнувшись в седле, выпрямился и, дав шпоры, пропал в темноте. Ева медленно побрела к донжону, но не успела она войти, как снова услышала скрип открываемых ворот, и в темноту рванулись еще три всадника. Подавив укол тревоги, она вошла в донжон и поднялась на второй этаж в большой зал.

В последующие дни события развивались даже быстрее, чем ожидала Ева. Из трех всадников, высланных в погоню за Роджером, вернулись только две лошади. Разбойники пировали в большом зале. Иногда кто-то из них чувствовал себя плохо, но оставался здесь же, продолжая попойку, пока оставались силы. На советы Евы отводить их в какое-нибудь отдельное помещение, никто попросту не обращал внимания. Вообще, они не желали соблюдать никаких правил — никто не следил за тем, кто из чьего кубка пьет, не говоря уже об элементарной гигиене. Умерших от чумы, которые лежали в помещении для слуг, сожгли только, когда трупы начали жутко смердеть. То у одного, то у другого разбойника стали появляться признаки чумы. Вскоре Еве стало ясно, что больны все. Как ни странно, они не прекратили пировать. Это было какое-то лихорадочное веселье, как будто они хотели нагуляться впрок. С этого момента Ева стала под разными предлогами отсылать слуг, которые по ее мнению, ещё не были больны — одним посоветовала уйти, другим просто приказала. Дольше всех упирался Марк. "Я Вас здесь не оставлю одну", — говорил он, упрямо глядя в сторону.

У самой Евы, к ее ужасу, тоже поднялась температура. Она думала об обитателях Торнстона. Рано или поздно, они тоже узнают о захвате Блэкстона, и, насколько Ева знала своего сына и Китни, непременно снарядят спасательную экспедицию. Этого нельзя было допустить. Она написала им письмо, в котором убеждала их в том, что в решительных действиях нет нужды, так как все за них сделает чума. Единственным человеком, которому она могла доверить такое послание, был Марк. Когда она попросила его доставить письмо в Торнстон, он посмотрел на нее так, как будто она всадила в него кинжал. Он не мог ей отказать в этой просьбе, и она это знала. Но ко всему прочему, ей не хотелось, чтобы Марк оставался в замке. Его мать все еще была жива, и если бы он заболел, это было бы равносильно и ее смерти тоже. Он отнесет письмо, решила Ева, но одолеть такое расстояние — очень трудная задача для него, и он потом непременно сляжет на несколько дней, а вернуться просто не успеет, здесь уже всё будет кончено… И для нее тоже, скорей всего.

Болезнь развивалась стремительно. Ева старалась, как могла — давала разбойникам лекарства и ставила компрессы, чтобы облегчить жар. Теперь-то они ее слушались, но ничего не помогало. Они начали умирать. Судя по срокам проявления симптомов болезни, через два-три дня они все будут мертвы. Заболел и Джек. Он прочно обосновался в спальне Роджера. Сначала Еву это злило, но когда чума проявилась у него во всей красе, Ева перестала сердиться — перед смертью все равны. Однажды он позвал ее сам.

Лицо Джека было синюшным, особенно складки возле губ и носа. Она слегка ущипнула его за предплечье безвольно висящей руки. На коже остался кроваво-красный след. Ева знала, что это значит. Оставшиеся разбойники были в таком же плачевном состоянии. Сегодня утром умер Вилли, только-только начав оправляться от раны. В сознании оставались немногие, в том числе и Джек. Он внимательно следил за выражением ее лица.

— Я умираю, так ведь?

— Всё в руках Божьих, — опять ей пришлось применить эту отговорку, позволяющую не лгать, но и не говорить правды.

— Бросьте, леди, — в первый раз он назвал ее леди, — я был солдатом, и понимаю в таких вещах. — Говорить ему было трудно, — Как остальные?

— Вряд ли лучше.

— А Вы? Вы-то не заболели?

Она промолчала. Сегодня у нее прекратилась рвота, температура упала, но облегчения она не чувствовала. Это могло значить всё что угодно.

— Вот что, леди… Я знаю, был бы здесь священник, он бы много чего мне наговорил. Когда-то ведь и у меня была мать… Хотела людей из нас с Вилли сделать, в церковь водила… Да вот не вышло у нее, а теперь конец всему… Я знаю… Но… ни к чему Вам гнить здесь заживо вместе с нами. Вы дали слово, и Вы его сдержали. Видно, нам уже ничем не помочь. Уходите. Вы больше нам ничего не должны. Страшно… не знал, что так страшно…

Еве стало жутко. Ей пришлось собрать всё свое мужество, чтобы сказать то, что она считала нужным:

— Ты говоришь за себя, но здесь остались твои товарищи. Им я нужна.

— Нам больше никто не нужен, разве что поп. Никогда не думал, что скажу это. Найдите священника, пришлите его сюда, и убирайтесь! И живо, чтоб я Вас больше не видел! А теперь уходите. Я устал.

Ева медленно вышла из комнаты. Мертвые и оставшиеся пока в живых разбойники лежали в большом зале на лавках вдоль стен. Было тихо, как будто все уже умерли. Кажется, она действительно больше ничем не могла помочь. Если она останется здесь, сил будет с каждым часом все меньше, она уже не сможет добраться до поляны с дубом, где ждет ее Роджер. И тогда он придет за ней сюда, в пропитанный заразой замок. Он придет, она знала это точно.

Внизу, на третьем этаже мерцал слабый огонек. В комнате стражи у стола сидели двое слуг — мужчина и женщина, она не смогла сейчас вспомнить, как их зовут. Признаков чумы у них она не увидела.

— Почему вы еще здесь? — спросила Ева.

Мужчина медвежевато поднялся. Кажется, он конюх, но она так и не вспомнила, мысли путались.

— Некуда нам идти. Во всех деревнях зараза. Нас никто и не пустит.

— У вас есть родные, близкие?

— Нет миледи, — ответила женщина, — все умерли.

— Кто-то остался в замке кроме вас?

— Нет, миледи, — это опять мужчина, — замок пустой, если не считать вон тех, наверху.

Он неодобрительно мотнул головой куда-то вверх.

— Вот что, друзья мои, — сказала Ева, — я знаю один лесной домик. Он конечно уже старый, но крыша над головой у вас будет. Я не вижу у вас признаков болезни. Отправляйтесь туда, никуда не выходите. Пока не пройдет мор, живите там. А когда все закончится, возвращайтесь в Блэкстон. Сейчас мне нечем наградить вас за вашу верность, но когда вернетесь, расскажите о том, что здесь произошло моему мужу и детям. Вы знаете их щедрость. Но вы должны пообещать мне одну вещь. Я расскажу вам, как добраться до домика, а вы найдете где-то поблизости священника, и пришлете его сюда.

— Да наградит Вас Бог, миледи! — воскликнула женщина, — Я уж думала, что придется кончить свои дни здесь, а Вы даете нам надежду! Правду люди говорили, что Вы — ангел. Уж как повезло нам жить в Вашем замке…

— Довольно об этом, — прервала ее Ева, — отправляйтесь в путь, только не забудьте про священника.

— Клянусь небом, миледи! — с жаром воскликнул мужчина, — Я добуду его, обещаю! А Вам оставлю оседланного коня, не оставайтесь здесь, уезжайте тоже!

— Хорошо, поторопитесь.

Ева объяснила им, как добраться до лесного домика, в котором они с маленьким Джейсоном проводили зиму, и слуги ушли. Она осталась внизу, за тем же столом. Её мутило. Она прислонилась к стене и закрыла глаза. Сил не было. Сколько она так просидела, Ева не могла бы сказать, но разбудило ее поскрипывание деревянных ступеней снаружи и осторожные шаги, из темноты выступила фигура священника. Он шел, пугливо озираясь. Это был отец Квентин, замковый капеллан. Она даже улыбнулась при мысли о том, как причудливо сплетаются порой судьбы: он когда-то обвенчал ее с Роджером, а теперь пришел в умирающий замок, чтобы проводить тех, кто здесь остался, в последний путь. Только теперь он не выглядел таким круглым и самодовольным, как раньше. Ряса висела на нем мешком, на исхудавшем и обвисшем лице — растерянность и страх.

— Pax vobiscum, святой отец, — проговорила леди Ева.

— И тебе, дитя мое, — сразу оживился священник, — Боже праведный, да это же леди Ева! Что с Вами, дитя мое, Вы больны?

— К сожалению, святой отец, не подходите ко мне близко. Значит, мои посланники нашли Вас?

— Я встретил их на дороге, возвращаясь от больного. Джозеф с таким жаром уговаривал меня прийти к Вам, что я сразу понял, что случилось что-то страшное. Но… я слышал, что на Блэкстон напали, — осторожно добавил он.

— Блэкстон в руках разбойников. Из его прежних жителей здесь осталась только я.

— Боже праведный!

— Не бойтесь, святой отец. Разбойники не в том состоянии, чтобы причинить Вам вред. Скорее, они нуждаются в Вашем утешении. Они все больны, будьте осторожны, когда сделаете для них все, что полагается.

— Право, дитя мое, Вы воистину добры, как ангел, если так заботитесь об этих заблудших душах! Они причинили Вам столько зла, да простит меня наш Отец небесный! А как же Ваш муж, сэр Роджер, Ваши дети…

— Они в безопасности. Что касается меня, то я дала слово этим, как Вы выразились, заблудшим душам, но как только Вы сделаете для них все, что возможно, я тоже буду свободна.

— Но как же Вы! Может быть, Вам тоже нужно утешение?

— Спасибо, святой отец. Самое большое утешение для меня в том, что мои близкие живы и здоровы.

Ева проводила отца Квентина наверх. Священник озирался кругом с изумлением и страхом. Это было понятно, ведь он помнил большой зал совсем другим. Джек был еще жив, но очень плох. Казалось, что только напряженное ожидание держит его в мире живых. Увидев священника, он оживился, даже глаза заблестели.

— Я вижу, он действительно ждал, — шепнул отец Квентин Еве, — Я сделаю для него и остальных все, что нужно. Не беспокойтесь об этом. Когда мои дела здесь будут закончены, я приведу людей из деревни, и мы похороним умерших, видит Бог! А Вам я советую, нет, даже смиренно прошу: уезжайте отсюда немедленно. Господь отвернулся от этого места, да свершится здесь воля Его.

— Спасибо, святой отец, пожалуй, я так и сделаю.

Она помедлила.

— Да, и вот ещё что. Я чувствую, что мы больше не увидимся. Я должна сказать Вам правду. Все эти годы я носила чужое имя и титул. Я не леди Ева. Сэр Роджер просто увидел во мне то, что хотел видеть…

— Я знаю об этом, дитя мое, — мягко перебил священник.

— Вы знали?! Когда Вы догадались?

— Я знал с того самого момента, когда сэр Роджер объявил Вас леди Евой. Это связано с тайной исповеди, но, учитывая обстоятельства, думаю, что могу Вам открыть кое-что. Семья лорда Освальда погибла вся. Никто не выжил. Отец сэра Роджера, сэр Годвард, нашел и похоронил их всех сразу после того, как ушли осаждавшие замок войска. Он открыл это мне, собираясь в свой последний крестовый поход.

— Почему же Вы не возразили сэру Роджеру тогда? — воскликнула пораженная Ева.

— Что бы это изменило? — глаза священника на смешном и кругленьком когда-то лице смотрели мудро и печально. — Я мог только утверждать это голословно. Доказать это можно было, только открыв публично тайну исповеди, но пойти на это я не мог. Поскольку я не возразил сэру Роджеру сразу (я человек, и, к сожалению слабый, я просто растерялся, да простит меня Господь!), то таким образом, косвенно признал его правоту. А после я рассудил, что мое признание принесло бы больше вреда, чем пользы, и я вынужден был жить с этой ложью, о чем буду вымаливать прощение у Господа до конца дней.

— И Роджер знал об этом? — несмотря на слабость, она никак не могла поверить в то, что услышала.

— Нет, насколько мне известно. Сэр Годвард исповедовался утром, в день отъезда, и сразу уехал. Он не хотел, чтобы сэр Роджер брал на себя грех, но надеялся, что если земля останется спорной, то его сын найдет впоследствии способ присоединить эти земли. Что касается Вас, дитя мое, то, на мой взгляд, и истинная леди не могла бы прожить свою жизнь более достойно, чем это сделали Вы. Ваше слово, которое Вы дали этим несчастным, и которое исполнили до конца, искупает многое. Господь видит все. А теперь идите! Я отпускаю Вам Ваши грехи, и да свершится воля Божья!

На конюшне Еву действительно ждал оседланный конь. Она никогда не умела хорошо ездить верхом, а сейчас задачу осложняла болезнь, но ей удалось ценой неимоверных усилий взгромоздиться в седло. Она почему-то вспомнила, как птицей, не касаясь стремян, взлетал в седло Джей перед охотой, несмотря на легкие доспехи, с какой грацией в свои три года держалась в седле малышка Кэти — они настоящие дети своего времени. На глаза навернулись слезы. "Ева, соберись!" — прикрикнула она мысленно. Конь медленно прошел через двор, потом под его копытами глухо зарокотал мост. Уже светало, и лес впереди выделялся неясной темной тучей на фоне неба. Ева придержала поводья и, обернувшись в седле, в последний раз взглянула на Блэкстон. Почему-то она была уверена, что это действительно последний раз. Рассмотреть в подробностях замок было трудно из-за темноты. Факелы над воротами уже не горели, только далеко в донжоне в одном окне бился слабый неровный свет, то тускло вспыхивал, то почти угасал, каждая вспышка казалась последней. Ей не было страшно за будущее, только невыносимо грустно, и еще она чувствовала огромную усталость. Только бы добраться до Роджера.

Весь остаток ночи Ева провела в седле. Это было очень трудно. Тяжело было даже просто держаться прямо. Ее мотало из стороны в сторону. Постепенно вокруг светлело. Проступили контуры деревьев, кружевные абрисы ветвей. Это ее как-то обнадежило. На душе стало легче. До поляны Ева добралась только к полудню. Чуть не пропустила еле заметную тропинку, по которой, наверное, и сейчас кузнец ходил к своей яме. Роджер ждал ее. Ева заметила его, только когда он вышел из тени деревьев, опоясывающих поляну, он шел и тревожно вглядывался в ее лицо.

— Не подходи ко мне, Роджер, я больна.

Силы окончательно истаяли, и она бы упала, если бы не его крепкие руки, подхватившие ее. Из их плащей он устроил постель под деревьями и уложил в нее Еву, подложив ей под голову седельную сумку. Ева была в сознании, но контуры предметов выглядели как-то странно размытыми, как будто были окружены мерцающим ореолом, а складки и тени казались, наоборот чересчур резкими. Она была рада, что, наконец, закончилась тряска, и не надо больше заботиться о том, чтобы не упасть, а можно просто закрыть глаза и расслабиться.

— Ну вот, — сказал Роджер, преувеличенно бодро, — Ты немного отдохнешь здесь, а потом мы двинемся в Торнстон.

— Я думаю, Роджер, что буду отдыхать здесь очень долго, — тихо ответила Ева, — Будет чудом, если я протяну до вечера.

— Не говори ерунды, ты просто устала, вот и все. Наверное, тебе пришлось ухаживать за этими животными день и ночь кряду! — он попытался взять ее руку, но она не дала.

— Роджер, милый, если ты меня хоть немного любишь, не прикасайся ко мне! Я знаю, что говорю, это только ради тебя самого. Я хочу, чтобы ты жил. Мне будет гораздо легче умереть, если я буду знать, что ты жив и здоров. Послушай, обещай, что выполнишь мои просьбы, даже если они тебя удивят. Ты обещаешь?

— Я обещаю, что выполню всё, о чем бы ты меня ни попросила, любовь моя, — сказал он необыкновенно нежно.

— Даю тебе слово рыцаря, — а вот в этом тоне был весь Роджер, Ева слабо улыбнулась.

— Хорошо, милый, — она немного помолчала, собираясь с силами, — Когда я умру, нет-нет, не спорь, я знаю, поверь. Так вот: после моей смерти ни в коем случае не целуй меня, и вообще старайся поменьше прикасаться к моему телу. Не надо меня хоронить, просто обложи ветками и сожги до пепла со всеми вещами кроме одной, о ней я расскажу чуть позже. С пеплом можешь поступать так, как пожелаешь. В моей седельной сумке лежит тетрадь из пергамента, завернутая в кусок шелка. Ткань сожги вместе с моим телом, а тетрадь я обработала специальными составами, она будет не опасна ни для тебя, ни для кого-то другого. Но самое главное, Роджер, и это очень важно, никто не должен читать ее, кроме наших далеких потомков. Дату, когда можно будет прочитать мою тетрадь, я указала на обложке. Это очень нескоро, милый, но ты должен позаботиться, чтобы она сохранилась до этого времени. Ты обещаешь сделать всё, что от тебя зависит? — долгая речь утомила ее, и она замолчала, тяжело дыша.

— Я думал, что уже знаю тебя так хорошо, что ты не сможешь больше меня ничем удивить, — мягко сказал Роджер, — Но ты опять удивила меня, Ева. Ты самая удивительная женщина, которую я встречал когда-либо. Наверное, я понял это еще в нашу первую встречу, но тогда я был просто ослом. А сейчас… Я не в состоянии поверить, что ты можешь меня покинуть. Конечно, если это случится, я выполню всё, что ты попросила, но… Ева, не смей умирать, слышишь?

— О Господи! Роджер, если бы ты знал… Как мне хотелось уйти из этого мира когда-то давно! Тогда я ни за что бы не поверила, что ты станешь мне так дорог. А сейчас я всё бы отдала, только бы остаться здесь, с тобой и детьми… Я даже не буду просить тебя позаботиться о них… Я знаю, что никто не сделает это лучше тебя… — ее голос становился все тише, и последние слова она уже шептала.

— Ева, не закрывай глаза, говори! Не спи! О небо, нет! Ева, любимая! Ева!!!…

Его голос еще звал, она еще слышала его, но он был всё дальше, дальше, дальше…

Глава 10. Снова дома

Круговерть темных и светлых пятен, странно искривленное и свернутое пространство, нет ни зрения, ни слуха, ни осязания, но почему-то все это ощущается. Нет личности, великое Ничто. Но почему-то есть страх. Потом откуда-то выплыл звук: л-л-л-л-л… л-л-л-л-л… Светлых пятен стало больше. Резко и ветвисто, как молния, ударила боль. Пятна стали складываться в какие-то стеклянные стены. Что-то блеснуло сбоку. Это сток душевой кабины! Понимание этого пришло раньше, чем понимание и ощущение собственной личности. Она! Это она! Снова боль. Судороги. Ощущение тела, одежды. Два перепуганных лица за стеклом. Ева! Ее зовут Ева! Или нет… кажется, Глэдис. Вот один из тех, за стеклом неистово кричит: "Глэдис! Глэдис!", и рвется к ней. А второй держит его и что-то пытается ему внушить. Сначала уговаривает, потом просто бьет его наотмашь по лицу, и тот оседает на пол и плачет, не отрывая при этом от нее глаз…

— Том, не бей моего брата…

Слова сложились сами собой. Голос какой-то хриплый, но с ним возвращаются почти все чувства. И самое главное — боль разлуки. Где-то там, за неимоверными пластами невероятно плотного и тяжелого времени остались крепкий невысокий мужчина, настоящий рыцарь, со всеми достоинствами и недостатками этого звания, стройный, ироничный, неистощимый на выдумки и изобретения молодой человек, самый дорогой и любимый — ее сын, и крошечная светловолосая девчушка, которую невозможно удержать на месте… Теперь все они так далеко…

— Слава Богу, Олли, она в порядке! Да хватит реветь! Ты же видишь, она вернулась.

Том резким движением отодвинул стеклянную дверь душевой кабины (по совместительству, временной капсулы).

— Тебе легко говорить, Том, это же не твоя сестра, — проворчал Оливер, поднимаясь с пола, — как ни крути, а я в первый раз вижу такое. Птички и обезьяна вернулись без проблем, даже ту крысу так не выворачивало.

— Во-первых, это моя девушка, ты забыл? А во-вторых, с ней все в порядке, правда, Глэдис? — спросил Том, подавая ей руку.

— Да, я в порядке, — она говорила, как во сне. В самом деле, трудно было сориентироваться, где сон, а где реальность.

— Скажи, — тормошил ее Оливер, — ты вернулась нормально? Нашла место отправки без проблем?

— А где доказательство? Ты прихватила что-нибудь с собой? — вцепился в нее с другой стороны Том, — Ты вообще была в прошлом?

— Была.

— В какое время?

— Кажется, 14 век…

Они оба опешили.

— Круто! — наконец выдавил из себя Том, — И????

— Я ничего с собой не принесла…

Казалось, всё в лаборатории, даже приборы, содрогнулось от горя.

— Ты нормально вернулась? — повторил вопрос Олли.

— Нет.

— Что???!!! Тебе пришлось умереть???!!! О боги! Я так и знал! Нельзя было отправлять ее туда!

— А камера? — подал голос Том, — О нет! Одни осколки! Ты что, топтала ее ногами?

— Какое сегодня число? — неожиданно спросила Глэдис.

— 15 июня…

"Ну да", — подумала она, — "Я так и рассчитывала, двадцатого состоится чтение дневника, а двадцать второго у меня экзамен по практической хирургии у профессора Кросби. Я так его боялась!" Она даже хихикнула, так смешно ей это показалось.

— Олли, по-моему, она не в себе…

Глэдис повернулась к друзьям. "Они отправят меня туда снова", — подумала она, — "Чего бы мне это ни стоило. Надо взять побольше антибиотиков, самых новых, последнего поколения, и тогда мы с этой чумой еще посмотрим, кто кого!"

— Я в себе, как никогда, — сказала она, — Через пять-шесть дней вы получите такие доказательства, что весь научный мир дружно снимет перед вами шляпы.

— Не говори загадками, что ты задумала?

— Увидите через пять дней. А пока я ничего не скажу. Том, пообещай мне одну вещь…

— Пообещать я могу все, что угодно, — пробурчал тот.

"Роджер никогда бы так не сказал", — подумала Глэдис.

— Как только вы получите свое доказательство, — сказала она, — Вы немедленно отправите меня обратно в прошлое. Дату я назову.

Парни посмотрели друг на друга, и расхохотались. Глэдис почуяла недоброе. Наверное, у нее в этот момент было такое лицо, что весельчакам сразу расхотелось смеяться. По крайней мере, они мгновенно заткнулись, как будто проглотили остатки смеха.

— Эй, Глэдис, ты что? Честное слово, если бы я тебя совсем не знал, то подумал бы, что вернулась не моя сестра! Да мы не то, что в дату, мы и в век попасть не можем! У нас для всех экспериментов были одни и те же параметры, а животных всегда забрасывало в разное время! Только для тебя мы выставили немного по-другому, потому что хотели тебя подальше забросить… Для более впечатляющих результатов… Я и подумать не мог… — Олли передернуло.

— Ты хочешь сказать… — начала она тихо и страшно.

— Ну да, да! Даже если мы выставим для тебя те же самые параметры, ты, скорее всего, попадешь в совсем другое время, лет на пятьдесят раньше, или позже, а может, и на все сто! Мы еще не умеем выбирать время точно. Это же опытный образец! Сейчас самое главное — доказать, что она работает, получить деньги за изобретение, и работать дальше!

Глэдис почувствовала огромную усталость.

— И когда же вы научитесь прицеливаться как следует?

— Ну, мы вообще-то не собирались вести исследования именно в этом направлении, — сказал Том, — но когда мы запатентуем нашу крошку, наверное, кто-то будет работать и над этим тоже. Но вряд ли результаты будут скоро. Мы и того, что есть, добивались почти три года.

— Понятно, — Глэдис безнадежно вздохнула, — Пойду спать. Жутко устала. Увидимся через пять дней.

Том проводил ее обалделым взглядом.

— Слушай, Олли, это точно твоя сестра? Она даже ничего не спросила обо мне…

Блэкстон оказался недалеко, что, в общем, было неудивительно. До замка Глэдис добралась на такси. Чтение дневника состоится именно здесь, она это знала, потому что все эти дни тщательно просматривала светскую хронику, а это событие преподносилось как настоящая сенсация: "Многовековая тайна близка к разгадке"… и тому подобное.

Таксист остановил машину возле высоких решетчатых ворот, рядом с которыми по обе стороны росли густые кусты жасмина. Рассчитываясь с таксистом, Глэдис старалась не смотреть в сторону замка, и только когда машина уехала, девушка подошла к воротам. Сквозь деревья было почти ничего не видно, только аллею, уходящую вглубь парка. Она нажала кнопку переговорного устройства.

— Назовите себя и цель Вашего визита, пожалуйста.

— У меня есть важные сведения, касающиеся сегодняшнего чтения дневника леди Евы.

Устройство молчало довольно долго.

— Проходите в левое крыло замка, вход с торца здания, первый этаж. Вас примет дворецкий лорда Блэкстона Сэмюэль.

Ворота приоткрылись, и она пошла по ухоженной, посыпанной гравием аллее. Наверное, здесь очень приятно ездить верхом. Идти пришлось не очень далеко. Она прошла всю аллею, которая в конце сделала резкий поворот, и оказалась перед замком. У нее дух захватило от волнения. Прямо перед ней лежал регулярный парк, центром которого был овальный пруд. По берегу пруда проходили две дорожки. Огибая его с двух сторон, они сходились за прудом в одну широкую, которая впадала в удобный, мощеный плиткой подъезд. Перед самим замком была разбита лужайка и две небольшие клумбы по обе стороны от главного входа. Но самое главное — замок. Как будто только несколько дней назад она оставила его, даже скучала по нему эти дни, а теперь его было не узнать. Здание в целом производило впечатление старинного, но ухоженного особняка, стены живописно поросли плющом, однако архитектура изменилась в корне.

Присмотревшись, Глэдис поняла, что донжон уцелел, но его перестроили. Вместо навеса над плоской крышей была полноценная кровля, высокая и заостренная. Она нашла свое бывшее окно. Теперь оно было забрано современной, хоть и стилизованной рамой, с другой стороны башни было сделано другое такое же, для симметрии. Глэдис не могла сообразить, в каком помещении оно должно находиться, наверное, интерьер тоже изменили. Там, где раньше был вход, в башню, сделали высокое французское окно, выходящее на живописный балкон. Вход же устроили прямо под ним, теперь в башню можно было попасть с первого этажа, через красивую двустворчатую дверь с крыльцом, по обеим сторонам которой теперь красовались стилизованные окна. К донжону пристроили два двухэтажных крыла с островерхими башенками по бокам, так, что донжон оказался как бы "утоплен" в них. Фундамент крыльев был сложен из дикого камня, и она позабавилась, разглядев, что часть фундамента левого крыла — это бывший фундамент конюшни того замка Блэкстон, который она знала. А тогда пруд, если поразмыслить — это та часть рва, самая глубокая, через которую раньше был перекинут мост, ведущий в замок! Интересно, сохранился ли второй подземный ход?

Размышляя таким образом, она медленно шла к донжону.

— Вам сюда, мисс.

Неведомо откуда взявшийся слуга в униформе показывал ей рукой на левое крыло.

— Дойдете до угла, свернете за него, и увидите дверь. Вам туда. Сэмюэль ждет Вас.

Он жил здесь, в левом крыле. Это был немолодой уже человек, седоватый, очень аккуратный, собранный и подтянутый, как и подобает слуге в таком доме.

— Сожалею, но ничем не могу Вам помочь, — сказал он, выслушав Глэдис, которая от волнения начала путаться и сбиваться, — Согласитесь, что это звучит чрезвычайно странно. Вы утверждаете, что при помощи каких-то технологий попали в далекое прошлое, и знали семью Блэкстонов, даже жили в этом замке, но выглядите вы лет на двадцать. Вы что, попали туда ребенком? Кто посмел бы поставить такой рискованный эксперимент над ребенком?

— Нет, я попала туда в своем нынешнем возрасте, и вернулась в тот возраст, из которого отправилась в прошлое!

— И каковы же тому доказательства?

— Доказательства — в дневнике, который будут сегодня читать. Я знаю, что в нем. Я могу это с легкостью доказать. Пока дневник не прочитан, я могу рассказать его содержание, а после прочтения все убедятся, что я рассказала всё правильно.

— Это при условии, что Вы попадете на чтение этого дневника. Пока я не вижу причин Вас туда допускать. Это очень важное семейное дело, касающееся очень узкого круга лиц. Никто посторонний туда не может быть допущен. Дневник всегда вызывал большой интерес — нездоровый интерес! Если бы Вы знали, сколько раз появлялись разные авантюристы и просто сумасшедшие, которые пытались узнать, или как-то предсказать его содержание. Но к счастью, они не преуспели. И теперь Вы тоже говорите, что знаете, что содержит в себе этот документ. На каком основании я должен Вам верить?

Глэдис чуть не заплакала. Всё рушится. Если ее не допустят на чтение дневника, она никак не сможет доказать, что его содержание было известно ей заранее. Можно попробовать рассказать этому помешавшемуся на чувстве собственной значимости типу какие-нибудь эпизоды из прошлого, но насколько он знаком с историей? Она сделала последнюю попытку.

— А представьте, что я все-таки права! — почти выкрикнула она, — Тогда Вы сейчас выпроваживаете практически главу рода! Сможете ли Вы потом простить себя за это?

Он приподнял одну бровь, и глянул на нее чуть искоса, с насмешливым недоверием. Это было так знакомо!

— Китни, Вы не можете меня задержать!

Он был слишком сдержан, чтобы перемениться в лице мгновенно. Но и того, что произошло, хватило, чтобы она поняла — он очень удивлен.

— Как Вы меня назвали?

— Простите, я ошиблась, — пробормотала она, покраснев, — Вы так приподнимаете бровь, как мой знакомый из прошлого…

Она совсем смешалась. Сэмюэль подошел к переговорному устройству и нажал кнопку.

— Слушаю Вас, Сэмюэль.

— Милорд, прошу меня простить, но здесь одна странная девушка. Она утверждает, что знала семью Блэкстонов много веков назад. Она говорила что-то о путешествии во времени…

— Ну и что?

— Может, было бы лучше, если бы Вы сами ее выслушали? Собственно, она утверждает, что это ее дневник Вы будете сегодня читать.

— Дайте ей телефон моего психиатра и прикажите проводить ее до ворот.

— Но, милорд, она упомянула имя моего предка, Китни. Насколько мне известно, оно не упоминается в семейных летописях семьи Блэкстон, и передавалось только, простите, сэр, в моей семье устно.

Устройство некоторое время безмолвствовало.

— Вы не правы, Сэмюэль, имя Вашего предка упоминалось в связи с осадой замка Блэкстон в 14 веке, а также — Китни управлял делами в замке Торнстон во время эпидемии чумы в 1361 году. По некоторым версиям, Китни был ближайшим помощником лорда Роджера. Но документы, в которых отражены эти факты, никому не передавались ни на моей памяти, ни при моем отце. Как правило, историков и прочих исследователей они не интересуют. Что ж, проводите эту особу ко мне.

— Не скрою, то, что Вы рассказываете, слишком невероятно, — сказал сэр Эдвард после недолгого молчания. Лорд Эдвард Блэкстон оказался абсолютно седым, высоким мужчиной. На вид ему было где-то между семьюдесятью пятью и восеьмьюдесятью годами, и на данный момент он был старейшим представителем рода Блэкстонов.

— Вы не похожи на сумасшедшую, и, наверное, отдаете себе отчет, что через некоторое время мы выясним, что содержится в дневнике.

Он снова помолчал.

— Часть фактов, которые Вы сообщили, мне известны, некоторые неизвестны совсем, но велика вероятность, что так было. И кроме того для меня важен еще один факт. Ваше сходство с одним портретом. Он у Вас за спиной, чуть слева. Если всё обстоит так, как Вы говорите, Вы узнаете особу, которая там изображена.

Глэдис почувствовала, что у нее вспотели ладони. Сэр Эдвард встал и включил направленные светильники возле одного из портретов. Она поднялась и медленно пошла к картине. Еще издали она поняла, кто это.

— Кэти, — выдохнула она, — девочка моя…

Художник честно соблюдал правила живописи своего времени, но сходство передал талантливо. Это без сомнения была Кэтрин, уже взрослая, лет 30, в роскошном платье, расшитом драгоценными камнями. А украшение на шее — то самое ожерелье, подарок Роджера перед памятным пиром, как привет от него через века. Глэдис смотрела, не в силах оторваться от полотна. Любовь, боль, нежность, тяжесть разлуки — эта волна противоречивых чувств накрыла ее с головой. Она чувствовала себя счастливой, совершенно не думая о том, как это выглядит со стороны, ведь физически ей сейчас не было и 20.

— Мисс Глэдис?

Она поняла, что по ее лицу катятся слезы.

— Простите, я оставила ее совсем крошкой… Как сложилась ее судьба?

— Она была представлена к королевскому двору в возрасте 16 лет, стала фрейлиной Ее Величества. Вышла замуж, считалась одной из самых умных и образованных женщин своего времени. Умерла в возрасте 53 лет, оставив после себя двоих сыновей, сэра Роберта и сэра Роджера и дочь, леди Еву.

Глэдис благодарно улыбнулась.

— А портрета Джея… то есть, сэра Джейсона, или сэра Роджера Блэкстона у Вас нет? — спросила она с надеждой.

— Их портреты, к сожалению, не сохранились. Очень много картин погибло во время пожара в 16 веке и во время Второй мировой войны. Однако у нас мало времени. Я тщательно взвесил то, что узнал от Вас и то, что увидел сам. Я считаю, что Вы можете присутствовать на чтении дневника, если пообещаете выполнить некоторые условия. Во-первых, Вы не должны публиковать ничего из содержимого дневника без моего согласия, во-вторых, Вы самостоятельно повторите в присутствии остальных членов моей семьи то, что рассказали сегодня мне, в-третьих, Вы будете соблюдать все решения, связанные с содержимым дневника, которые будут приняты сегодня после чтения. Вы можете обещать мне это?

— Я обещаю, — Глэдис твердо глянула в глаза сэру Эдварду. Он слегка кивнул.

Чтение было назначено в "старой гостиной", в бывшем донжоне. Раньше эта гостиная называлась большим залом. Форма помещения сохранилась, но отделка была современная. Освещение теперь стало гораздо ярче. С потолка свисала массивная бронзовая люстра с хрустальными подвесками, и в комнате по стенам располагались светильники, выполненные в виде канделябров.

В центре стоял длинный полированный стол из какого-то светлого дерева. Во главе стола располагалось большое кресло с высокой резной спинкой, стилизованное под мебель шестнадцатого века. Остальные кресла, стоявшие у стола были поменьше, но выполнены в том же стиле. Камин располагался там же, где и раньше — с правой стороны от стола, в углу, смежном с перегородкой между залом и бывшей спальней сэра Роджера. Перед камином была довольно большая площадка, застеленная светло-коричневым мохнатым ковром, здесь стояло ещё два кресла, в одном из которых расслабленно полулежал молодой человек, бледный, как бы полупрозрачный, и, казалось, дремал.

Кроме него в комнате, находились ещё несколько человек: девушка, чуть постарше Глэдис, лет двадцати пяти, с длинными светлыми волосами, одетая в классический светлый костюм; стройная, импозантная дама, под сорок, в черном элегантном платье, темноволосая, с эффектной модельной стрижкой; и ещё одна дама в годах, державшаяся скромно, сидели у стола. К стене возле камина прислонился с независимым видом молодой мужчина, крепкого телосложения, одетый в темные брюки и свободный свитер из небеленой шерсти, с эмблемой какого-то спортивного клуба, наверное, местный "энфан террибль".

Появление Глэдис было встречено с холодным удивлением, в котором сквозила настороженность, и только присутствие сэра Эдварда придало ситуации законный вид. Он прошел во главу стола, жестом предложив Глэдис место во втором кресле у камина. Все повернулись к сэру Эдварду.

— Дамы и господа. Вы все знаете, по какому поводу мы здесь собрались. Сегодня наконец будет положен конец одной из самых интригующих загадок нашей семьи. Но прежде необходимо сказать несколько слов и провести некоторые необходимые процедуры.

Молодой мужчина у стены нетерпеливо пошевелился.

— Да, сэр Эдвард, хотелось бы получить объяснение по поводу особы, которая пришла с Вами, — подала голос дама в черном платье, — Кто эта девушка, и почему она здесь?

— Всему свое время, леди Беатрис, — невозмутимо промолвил сэр Эдвард.

— Я хочу напомнить, — продолжала леди Беатрис, — Нашу давнюю договоренность о том, что на первом чтении дневника будут присутствовать только члены семьи, прямые потомки Блэкстонов и Торнстонов. Мы не приглашали ни прессу, ни нотариуса, ни какое-либо другое официальное лицо. То, что происходит сейчас, является делом сугубо семейным.

— Спасибо за напоминание, леди Беатрис, — сэр Эдвард говорил тем же спокойным, скучноватым тоном, — Уверяю Вас, что я также осведомлен о договоренностях относительно первого чтения, и заявляю, что присутствующая здесь молодая дама не является официальным лицом. Что касается ее права находиться здесь об этом позже, но беру на себя смелость утверждать, что здесь присутствуют только лица, имеющие непосредственное отношение к семье леди Евы из Торнстона, автора дневника, который мы будем читать.

По комнате пронесся легкий вздох удивления.

— Однако, раз речь зашла о нашей гостье, позвольте представить вам ее. Мисс Глэдис Джонсон. О ее роли в этой истории, как я уже сказал, вы узнаете позже. Мисс Джонсон — леди Беатрис, леди Сесилия, потомки леди Евы со стороны леди Кэтрин, леди Генриэтта, вдова моего покойного двоюродного брата, сэр Ульрих, родня со стороны германской ветви Торнстонов, и, наконец, сэр Ричард, единственный сын моей покойной родной сестры, и наследник Блэкстона.

Сэр Эдвард подал знак, и Сэмюэль внес на малиновой бархатной подушке древнюю коричневую тетрадь. Сердце Глэдис лихорадочно забилось. Её снова одолели страхи: что если страницы слиплись от времени, и их нельзя будет разлепить, или выцвели чернила, или вообще тетрадь подменили? Сэмюэль ведь говорил что-то об авантюристах, пытавшихся выведать содержимое дневника?

— Прежде всего, я хочу спросить всех присутствующих: знакомы ли они с документом, о котором идет речь, — так же размеренно спросил сэр Эдвард, — Леди Беатрис?

— Боюсь, у меня не может быть с ним близкого знакомства, — пожала плечами элегантная леди, — Но внешний вид этого дневника мне знаком хорошо, я много раз его видела.

— Леди Сесилия? — продолжил опрос старый лорд.

— Я тоже много раз его видела, — светловолосая девушка отозвалась, пожалуй, даже чуть более поспешно, чем требовалось, — Мне его часто показывали с самого детства.

— Леди Генриэтта? — обратился сэр Эдвард к скромной даме.

— Да, я с ним знакома, — коротко ответила та. Глэдис посмотрела на нее с сочувствием. Эта дама, видимо, не привыкла к вниманию, наверное, ее вообще редко о чем-то спрашивают.

— Сэр Ульрих? — продолжил лорд, — Сэр Ульрих!

— А? — "прозрачный" молодой человек встрепенулся, как будто все, что было только что сказано, никак его не коснулось.

— Сэр Эдвард спросил Вас, кузен, знаком ли Вам тот дневник, который мы будем сегодня читать, — раздельно, как ребенку "перевел" вопрос молодой лорд, стоявший у стены.

— Я? Я никогда его не читал… Я только видел, мне показывали издали… — бедняга явно находился где-то далеко в этот момент и совсем смешался. Это приняли как должное, видимо, ничего другого от него и не ожидали.

— Сэр Ричард, — сэр Эдвард произнес это имя чуть громче, чем остальные, и, как показалось Глэдис, чуть уловимо теплее.

— Да, конечно, — с некоторой ленцой ответил молодой лорд, — Трудно не выучить наизусть, как он выглядит, когда тебя тычут в него лицом каждый день.

Леди Беатрис бросила на него ледяной взгляд, а леди Сесилия посмотрела с мягким укором. Видимо, эта выходка у него была не первая, и уж точно — не последняя, и все об этом знали.

Сэр Эдвард кивнул и продолжил:

— Тогда я прошу всех удостовериться лично в том, что здесь находится именно тот документ, который Вы все знаете, и поставить свою подпись на бумаге, которая будет свидетельствовать о том, что это действительно тот самый документ.

Сэмюэль пронес тетрадь и бумагу вокруг стола, и все по очереди осмотрели дневник и поставили свои подписи. Когда сэр Ульрих тоже расписался, почти не глядя, сэр Эдвард вмешался в ход процесса:

— Покажите тетрадь и нашей гостье.

— Это совершенно ни к чему! — возмущенно воскликнула леди Сесилия, — Что она может удостоверить? Она же никогда не видела дневника!

— Вынужден настаивать, миледи. Позже Вы поймете, для чего это нужно, — все так же невозмутимо сказал старый лорд.

Тетрадь поднесли и к Глэдис. Она взволнованно шарила глазами по обложке. Слава Богу! Это он. Вот следы от кляксы, которую она посадила, когда писала дату. Ей уже тогда нездоровилось. Если сохранилась клякса, то и чернила, видимо, не выцвели, Глэдис специально заказывала у торговцев китайскую тушь — документы, написанные этой тушью, она видела в музеях, и даже по прошествии веков можно было разобрать надписи.

— Что скажете? — в голосе сэра Эдварда сквозили оттенки нетерпения.

— Да, это тот самый дневник, — отозвалась девушка.

— Она что, эксперт? — бросила леди Беатрис.

— Что ж, настала пора прояснить вопрос относительно нашей гостьи, — все тем же ровным тоном проговорил сэр Эдвард, — Чтобы предвосхитить возможные вопросы, скажу, что я лично рассмотрел ее доводы и нашел, что она имеет отношение к дневнику, и, следовательно, имеет право присутствовать при его чтении. Каковы будут последствия — покажет время. То, что она намерена сообщить, кажется невероятным, но только на первый взгляд. Свое отношение к дневнику и свою просьбу, связанную с ним, она изложит нам сама. Предоставляю Вам слово, мисс Джонсон.

Все повернулись к Глэдис. В комнате повисла напряженная тишина. "Неформальный" сэр Ричард подался вперед, как охотничий пес, сделавший стойку. Сэр Ульрих продолжал дремать в кресле. Девушку бросило в жар. Она встала.

— Дело в том, — начала она, — Что я доподлинно знаю содержание дневника, как и его внешний вид, потому что сама его писала. Это дневник путешественницы во времени. Я попала в прошлое во время эксперимента молодых исследователей, и прожила там двадцать два года, после чего умерла во время эпидемии чумы, и вернулась в тот же момент, из которого отправилась, и в свой исходный возраст. Этот дневник я вела там, в прошлом, и попросила мою семью сохранить его именно так, как это было сделано, для того, чтобы я могла доказать факт своего присутствия в прошлом. Доказать я могу прямо сейчас. Я дословно помню, что написано на первой странице, и процитирую это, а Вы откроете дневник и сверите мои слова. Мне ничего не нужно от Вашей семьи. Я прошу только удостоверить тот факт, что я была в прошлом и подтвердить его для прессы.

— Это… Это просто неслыханно! — восклицание леди Сесилии вырвалось наружу, не дожидаясь окончания речи Глэдис, — Да как Вы посмели! Сэр Эдвард, и Вы позволили ей? Вы знали, что она собирается произнести здесь этот бред?

— Да, я знал о том, что она собирается сказать. — голос старого лорда звучал так же невозмутимо. — Но ее слова легко проверить, не так ли? Пусть она процитирует первую страницу, и вкратце изложит нам содержание остального текста, а мы сверим его при чтении.

— Не собираюсь даже давать ей такую возможность, — холодно бросила леди Беатрис, — Докажет она то, что это ее дневник, или нет — какая разница! Дневник — семейное дело, а у нее не может быть с нами ничего общего. Или Вы будете утверждать, что принадлежите к знатному роду? — обратилась она к Глэдис.

— Нет, я не имела ничего общего ни с одной из знатных фамилий до этого путешествия, но…

— Вот видите! — перебила леди Беатрис, — Тогда раз Вы утверждаете, что это Ваш дневник, значит, титул Вами присвоен? В таком случае, если Вы немедленно не откажетесь от всех Ваших притязаний, я лично отправлю Вас на скамью подсудимых! А это — смертная казнь! Законов никто не отменял! Мы не будем Вас слушать, и Ваши доказательства оставьте при себе. Мы немедленно начинаем чтение дневника!

— Да что же это такое происходит! — загрохотало из угла. Голос у "неформала" оказался такой громкий, что зазвенело под потолком. Сэр Ричард вышел из-за камина, подошел к столу, и уперся ладонями в столешницу. Леди притихли, даже сэр Ульрих вздрогнул и обвел всех сонными глазами.

— Насколько я понимаю, речь идет о подтверждении научного открытия, а не о вопросах родословной, так ведь? — повернул он голову к Глэдис, совершенно убитой этой бурей, вызванной ее заявлением, — Но это только одна сторона вопроса. Если этот дневник действительно принадлежал ей, то на скамью подсудимых вместе с ней должны сесть и все мы! И Вы в том числе, леди Беатрис, ведь именно Вы настаивали когда-то на том, что принадлежите к генеалогической ветви Торнстонов, — та только брезгливо поморщилась, — А мы все в таком случае — ее потомки! И обвинять эту девушку — то же самое, что обвинять сэра Эдварда, или Вам с леди Сесилией обвинять друг дружку…

— Довольно! — резко прервал эту речь сэр Эдвард, — Леди Генриэтта, что скажете Вы?

Скромная дама, видимо, не ожидала, что к ней обратятся напрямую.

— Каждый имеет право на то, чтобы его хотя бы выслушали, — спокойно сказала она, — и раз уж мисс Глэдис здесь, и ей есть что сказать, пусть скажет.

Леди Сесилия и леди Беатрис сидели с непроницаемыми лицами.

— Сэр Ульрих? — в голосе сэра Эдварда проскочила нотка безнадежности.

— Я согласен с любым вашим решением… — прошелестело из кресла.

"Прямо не человек, а Ореховая Соня", — подумала Глэдис.

— Что ж, — подытожил старый лорд, — Леди Сесилия и леди Беатрис, видимо, остались в меньшинстве. Моя же позиция такова: верить, или не верить в историю, предложенную мисс Глэдис, будет решать каждый сам для себя. Но так как она здесь, предположим все-таки, что она говорит правду. Ведь для того, чтобы прийти сюда с пустыми заявлениями, надо быть сумасшедшей, не так ли? Кстати, проясните один вопрос, — это уже было адресовано Глэдис, — Леди Ева обладала недюжинными познаниями — в какой области?

— В медицине, — отозвалась девушка отрешенно.

— Как Вы это объясните?

— Я учусь в Оксфорде, на отделении клинической медицины.

— Отлично, теперь всё сходится, — продолжал сэр Эдвард, — Бесспорно, что если мы получим доказательства того, что эта юная леди является нашим далеким предком, многое усложнится. Но ведь независимо от того, мы все равно прочитаем дневник и узнаем истину. И доказательства, которые приготовила мисс Джонсон, никак не повлияют на эту истину, поэтому я не вижу причин отказывать ей в том, чтобы выслушать их.

— Нет, разница есть! — леди Беатрис никак не могла успокоиться, — Если бы мы прочитали дневник в узком семейном кругу, мы могли бы обнародовать только часть фактов. Вокруг дневника поднялась такая шумиха, что промолчать было бы невозможно, но мы бы составили продуманный пресс-релиз. А теперь это всё выйдет за рамки семьи!

— Неужели Вы думаете, леди Беатрис, что я не предусмотрел этого, — голос сэра Эдварда был таким же ровным, как раньше, — Во время нашей предварительной беседы мисс Джонсон дала мне слово, что не станет обнародовать ничего из содержимого дневника без согласования со мной, и подчинится всем решениям, которые будут приняты после чтения. Надеюсь, леди, у Вас нет сомнений относительно моей преданности интересам семьи?

Леди Беатрис, наконец, овладела собой:

— Хорошо. Однако, насколько можно полагаться на ее слово?

— Думаю, леди, что не меньше, чем на Ваше, — поставил точку в обсуждении сэр Эдвард. "Неформал" удовлетворенно кивнул, леди Генриэтта смотрела на леди Сесилию и леди Беатрис с нескрываемым злорадством. Наверное, ее происхождение здесь тоже не считалось идеальным.

— Итак, если других возражений нет, — сэр Эдвард сделал жест в сторону Глэдис, — Вам слово, мисс.

Глэдис встала и немного помолчала. Кажется, больше никто не хотел высказаться.

— Первые строки этого дневника звучат так, — начала она, — "Меня зовут Глэдис Джонсон. Я обращаюсь к далеким потомкам сэра Роджера и леди Евы. Надеюсь, что мой дневник сохранится до того времени, которое я указала на обложке. Леди Ева — мое имя в этом времени, доставшееся мне случайно и по чистому недоразумению, винить в этом никого нельзя. Это хроника путешествия во времени".

— Что ж, начнем, — сэр Эдвард осторожно попытался открыть обложку. Страницы действительно слиплись. Глэдис похолодела. Вторую и последующие страницы она так хорошо не помнила наизусть. Но, немного повозившись, сэр Эдвард наконец смог поддеть край первой страницы, и книга с легким потрескиванием открылась. Всё же не зря она использовала только телячью кожу самой лучшей выделки! Сэр Эдвард надел очки и вгляделся в текст.

— "Меня зовут Глэдис Джонсон. Я обращаюсь к далеким потомкам сэра Роджера и леди Евы…", — начал он.

Чтение закончилось. В комнате некоторое время царило потрясенное молчание, только сэр Ульрих всё так же спал. Сэр Ричард смотрел блестящими глазами куда-то в пространство. Сэр Эдвард устал, но Глэдис поймала его ободряющий взгляд из-за очков. Леди сидели с ошарашенным видом.

— Нет, эту ситуацию необходимо как-то разрешить! — нарушила, наконец, тишину леди Беатрис, — Совершенно невозможно оставить всё как есть.

— Я думаю, выход есть, — подала голос Глэдис. Она уже оправилась от шока, вызванного тем, что ее потомки не захотели признать своего родства с ней. Прямо "Гадкий утенок" наоборот! Все повернулись к ней.

— Как раз и надо все оставить так, как есть, — сказала она, — Леди Ева пускай остается тем, что она и есть на самом деле — мифическим персонажем, который создал сэр Роджер, и заодно — Вашей далекой родовитой родственницей. Ей вовсе необязательно иметь что-то общее с реальной женщиной, Глэдис Джонсон. Скажем, некоторые поступки, описанные в дневнике, мы припишем Глэдис, а другие отдадим леди Еве. Операция, которая сохранила ногу сэру Роджеру, лечение больных во время чумы и вся прочая медицина — дело рук Глэдис. Она вполне могла при этом стать другом семьи, не так ли? А рождение сэра Джейсона, леди Кэтрин, помощь в обороне замка при штурме, пусть остается для леди Евы. Тогда можно объяснить и странные условия, которые создались вокруг дневника — это была просьба Глэдис, которой леди Ева пошла навстречу, из врожденного благородства (Глэдис усмехнулась), и, учитывая все, что та сделала для обитателей замка. Я прошу вас только подтвердить некоторые факты, на ваш выбор, которые свидетельствовали бы о том, что я была в Блэкстоне в 14 веке, и больше ничего мне от вас не нужно. И, клянусь, не нужно будет никогда, — с силой добавила Глэдис.

Несколько минут стояла тишина.

— Нет, это невозможно… — начала было леди Сесилия.

— А почему бы и нет, — возразила леди Беатрис, — Если эта девица даст письменное поручительство в том, что ни на что большее она не претендует (это поручительство будет не для широкой публики, разумеется), то мы могли бы подтвердить некоторые строго отобранные факты, изложенные в дневнике, связав их с ее именем. Пусть уж лучше ее активность будет ограничена договоренностью с нами.

— Нет, это черт знает что! — взорвался сэр Ричард, — К вам приходит человек, который сделал для семьи больше, чем вы все вместе взятые, а вы бормочете что-то о "тщательно отобранных фактах"! Да если на то пошло…

— Ричард! Довольно, — вмешался молчавший до сих пор сэр Эдвард, — Вы можете соглашаться, или не соглашаться с предложенной Вам версией истории, это Ваше дело. На первый взгляд, в это трудно поверить, и, возможно всем нам нужно время. Но к определенному решению мы должны прийти уже сегодня. На мой взгляд, доказательств истинности слов этой девушки предостаточно. Она просит не так уж много. Мисс Джонсон предложила решение, леди Беатрис высказалась. Кто еще согласен с ней? Ульрих?

Бледный юноша вздрогнул, как будто только что проснулся:

— Что? Подтвердить то, что было написано в дневнике? А… да, конечно, я согласен.

Леди Сесилия тихо вздохнула, леди Беатрис покачала головой, сэр Ричард снисходительно хмыкнул.

— Кстати, Ричард, что думаете Вы? — обратился к нему сэр Эдвард.

— Я думаю, что мисс Джонсон заслуживает гораздо большего, чем простое подтверждение "тщательно отобранных фактов", — последние слова он произнес с отвращением.

— Мне было бы этого вполне достаточно, — быстро сказала Глэдис, — И я обещаю, что подпишу обязательство, о котором говорила леди Беатрис. Мне действительно больше ничего не нужно.

— Все они так говорят сначала, — бросила леди Сесилия.

— Можно подумать, кузина, что у Вас большой и горький опыт общения с шантажистами, — съязвил сэр Ричард. Кто-то ахнул, леди Сесилия задохнулась от возмущения.

— Сейчас речь не об этом, — невозмутимо продолжил сэр Эдвард, — Итак, Ричард, пока мы не решили, чего же именно заслуживает мисс Джонсон, согласны Вы дать ей хотя бы то, что она просит?

— Да, согласен, — нехотя процедил "неформал", — Но мы еще вернемся к этому разговору, обещаю.

— Я не желаю иметь с ней ничего общего, — фыркнула леди Сесилия, — но если в этой бумаге не будет ничего такого, что как-то связало бы ее с нами, и все подпишут, то и я подпишу.

Все остальные, так или иначе, тоже согласились.

— Итак, решено, — подвел итог сэр Эдвард, — Мы согласны, тщательно рассмотрев содержимое дневника, предать огласке часть фактов, связанных с именем мисс Джонсон, подтвердив их соответствующим образом. Сэмюэль, передайте моему секретарю, чтобы подготовил версию для прессы. Когда будет готов документ для Вас, — сэр Эдвард слегка кивнул Глэдис, — Мой секретарь свяжется с Вами, оставьте Ваши контакты Сэмюэлю.

Глэдис почувствовала себя опустошенной, выжатой до состояния сухой корочки. Она поднялась и двинулась к выходу из зала. Рядом неслышно возник Сэмюэль.

— Вас проводить, мисс?

— Спасибо, Сэмюэль, я знаю дорогу. Только было бы хорошо, если бы Вы вызвали мне такси, уже очень поздно, я ничем больше не доберусь до дома.

— Конечно, миледи, Вы подождете в холле, или…

— А можно где-нибудь в более укромном месте? Не хочу попадаться на глаза лишний раз.

— Есть небольшая комната внизу, на третьем этаже, вход налево, сразу из холла, возле выхода на балкон. Как раз для таких случаев.

Снова ностальгия. Это оказалась бывшая комната стражи. Та самая, где Глэдис сидела, больная, ожидая священника. Она невольно поежилась, так ясно вспомнилось ее тогдашнее состояние. Правда, теперь это была очень уютная современная комнатка, с зеркальным окном, мягким кожаным диваном, журнальным столиком и нарядными кашпо с цветами. Все освещалось приглушенным светом, приятным для усталых глаз. Глэдис не стала садиться на диван, опасаясь уснуть прямо здесь, присела на одну из банкеток, стоявших возле столика.

— Принести Вам кофе? — спросил Сэмюэль, — Может, Вы голодны? Я мог бы распорядиться…

— Нет, спасибо, достаточно кофе.

Сэмюэль помедлил.

— Не сочтите за бестактность, миледи, но могу я задать Вам вопрос? Вы ведь знали Китни, моего предка? Каким он был?

— Очень надежный товарищ, настоящий друг, готовый всегда прикрыть спину. Очень любил сэра Роджера. Я бы сказала, был его вторым здравым смыслом.

— Спасибо, мисс. Могу я еще что-то сделать для Вас?

— Нет, Сэмюэль, только кофе и такси.

— Сэмюэль, не надо такси, я сам отвезу юную леди.

В комнату вошел сэр Ричард.

— Кофе можешь принести нам обоим.

Сэр Ричард так и остался стоять у двери.

— Я хочу извиниться перед Вами за свою родню. Может и прав старик Эдвард, что им нужно время, чтобы осмыслить все, но мне оно не нужно. Для меня очевидно, что Вы говорите правду. Ваш брат, или кто там изобрел эту машину, большой молодец! Я даже готов сделать свой вклад в финансирование его исследований.

— Спасибо, сэр Ричард, Вы и так очень помогли тем, что поддержали меня на семейном совете, я уже думала, что ничего не получится.

Сэмюэль принес кофе и бесшумно ушел.

— Я прошу Вас, Глэдис, давайте без всяких "сэр", — сказал "неформал", отпивая немного из кофейной чашки, — Называйте меня просто Ричард, мы же родня. Кстати, если эти снобы не согласятся признать Вас членом семьи со всеми регалиями и льготами, то я заставлю их сделать это — я на Вас женюсь.

Глэдис с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. Как же все-таки любит повторяться история. Вот опять ее берут в жены, не спрашивая согласия. Или это — фамильная черта?

— А Вас не смущает то, что я Ваша пра-пра-пра-бабушка?

— Это не важно, женятся же на кузинах, а у нас родство еще более дальнее… бабуля. А, вот и мою машину подали. Ну что, едем?

Эпилог

— Всё, — сказал профессор Кросби, — Зашивайте. Пойдемте, коллега. — Это уже относилось к Глэдис.

После удачно проведенной операции профессор был оживлен и весел. Они шли по коридору хирургического отделения, снимая на ходу маски. Профессор ввалился в ординаторскую, снял шапочку и вытер ею лицо. Глэдис вошла вслед за ним.

— Поздравляю, коллега, Вы просто отлично ассистировали! По правде сказать, у меня сложилось впечатление, что Вы смогли бы провести эту операцию самостоятельно, а?

— Если бы Вы доверили мне это, профессор, я бы, пожалуй, рискнула. — Глэдис улыбнулась. Где-то в глубине души она понимала, что профессор прав. Но сегодня, наблюдая за тем, как виртуозно работал доктор Кросби, Глэдис поняла, что еще многому предстоит научиться. Собственная работа у хирургического стола показалась ей грубоватой и чересчур прямолинейной. Она просто не могла додуматься сама до того, что медицина наработала за те века, которые она, Глэдис, "проскочила".

— Вы изменились, Глэдис, — сказал профессор, внезапно становясь серьезным, — Пару недель назад Вы бы мне так не ответили, не так ли? Что с Вами случилось? Не отвечайте, если не хотите.

— Я многое поняла, — медленно произнесла она, — Как будто прожила другую жизнь.

— Что ж, я слышал, такое бывает, — задумчиво протянул доктор Кросби, — Но чертовски любопытно, знаете ли, насколько далеко зашли перемены в Вашем случае. Они здорово помогли Вам продвинуться в хирургии.

— Ну, например, если бы Вы согласились взять меня в Ваш класс со следующего года, сэр, то я бы сменила специализацию. Я теперь хочу изучать хирургию, особенно операции в полевых условиях.

— Вот как? А если я Вас не возьму?

— Мне очень хотелось бы учиться именно у Вас, профессор, но если Вы не согласитесь меня принять, мне придется искать другого учителя, и я все равно стану хирургом.

Некоторое время доктор Кросби внимательно смотрел на Глэдис, потом, рассмеявшись, протянул ей руку.

— Отлично, юная леди, приходите ко мне осенью, и мы вернемся к этой теме.

Мобильный телефон зазвонил, когда Глэдис переодевалась. Звонок застал ее, стоящей на одной ноге. Мысленно помянув всех святых, и того, кто позвонил так не вовремя, она наскоро натянула брюки, и схватила трубку. Этот голос она узнала сразу, и так же сразу ее охватило то странное настроение, которое уже становилось привычным для общения с этим человеком. Она рассердилась и развеселилась в одно и то же время.

— Кто у телефона? Моя будущая жена? Ты занята, дорогая?

— Нет, я только что закончила операцию, и собиралась уходить.

— Вот как! И как все прошло? Пациент оказал тебе любезность и остался жив? Я тоже даром времени не терял. Сегодня съездил к дяде и взял бумагу за подписью всех родственников о том, что ты действительно была в Блэкстоне во времена оны и оказала нашей семье неоценимые услуги, о чем однозначно свидетельствует известный нам обоим документ. Ну, как я владею фамильным словоблудием? А если короче, то, по-моему, мы оба заслужили хороший ужин. Может быть, мы сегодня вечером устроим набег на "Sketch"?

— На какой из твоих вопросов я должна ответить в первую очередь?

— На тот, на который собираешься ответить "да", разумеется!

Ну, и как с ним говорить? И со всем этим надо теперь как-то жить?

Калуга, 2014 год.

Оглавление

Часть первая. Глэдис

  Глава 1. Чистота эксперимента

  Глава 2. Шаг в прошлое

  Глава 3. Новая жизнь

  Глава 4. Сэр Джейкоб

  Глава 5. Рыцарское слово сэра Арнольда

  Глава 6. Побег

  Глава 7. Не только волка ноги кормят

  Глава 8. Зигзаг судьбы

  Глава 9. Единорог и башня

  Глава 10. Семья поневоле

Часть вторая Леди Ева

  Глава 1. Другое имя — другая жизнь

  Глава 2. Кровь, боль, жизнь

  Глава 3. Встреча по-родственному

  Глава 4. "Ещё не придумано слово "Шпион"

  Глава 5. "Не судите, да не судимы будете"

  Глава 6. Меч и щит

  Глава 7. Кубок вина

  Глава 8. Большая беда

  Глава 9. Умирающий Блэкстон

  Глава 10. Снова дома

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg