«Игры мудрецов»

Игры мудрецов (fb2) - Игры мудрецов (Цзы'дарийцы - 4) 1911K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дэлия Мор

Дэлия Мор. Игры мудрецов

Глава 1. Подарок генерала

В особняке генерала властвует аромат апельсинов. Яркий цитрусовый запах ведет меня по комнатам третьего этажа мимо кабинета, библиотеки и зала для тренировок. Я знаю, что в дальнем углу правого крыла есть маленькая кухня. Так вкусно пахнуть апельсинами и выпечкой может только оттуда. Утопаю босыми ногами в длинном ворсе ковров, радуясь, что они скрывают звук шагов. «Умные» окна становятся прозрачными, заливая особняк утренними лучами светила. На равнинном материке лето. Жаркое, как никогда. Благодатное, щедрое и обещающее богатый урожай. А для меня просто счастливое. Мое первое лето с любимым мужчиной.

Прохожу последний поворот, ныряю в открытую дверь и вижу генерала пятой армии у плиты. Голая спина в белых рисунках старых шрамов, домашние штаны и растрепанные после сна светлые волосы. Его Превосходство печет вафли, наливая тесто половником на рифленые металлические пластины. Рядом на широком блюде лежат, раскрывшись, сочные апельсины. Круглые, спелые, оранжевые. Их аромат разбудил меня, но пришла я сюда не ради фруктов.

Неслышно ступая по мраморному полу, подкрадываюсь к Наилию со спины. Замираю на мгновение и целую в плечо.

— Не стал тебя будить, — тихо говорит генерал, — хотел сделать завтрак и вернуться, но, как видишь, не успел.

Он оборачивается и целует меня. Пью горечь апельсиновый цедры с его губ, обнимаю за шею и прижимаюсь всем телом. Мой день начинается только сейчас. В объятиях Его Превосходства.

— Никак не привыкну, что ты умеешь готовить, — шепчу ему.

— Только не говори никому, — смеется генерал, — виликусы расстроятся, а остальные сильно удивятся.

— Не скажу, — обещаю и снова тону в поцелуе.

Глажу Наилия по спине, запускаю ладони под резинку штанов. Генерал не реагирует или только делает вид, что не обращает внимания на ласку.

— Вафли сгорят, — говорит он, отстраняясь, и дергает вилку из розетки, выключая вафельницу. Хозяйственный. Чудо, а не генерал. Снова оборачивается ко мне, задевая корзину с апельсинами. Они мячиками прыгают и катятся по полу, заворачиваясь в жесткую зеленую листву. Представляю, как Наилий торопливо срывал их с веток на рассвете, и расстроенно закусываю губу.

— Пришла, отвлекаю.

Генерал в ответ снова смеется и запускает руки под свою белую рубашку на мне. На воротнике золотится узкая кайма.

— Просил же не надевать генеральскую рубашку, — Наилий выговаривает наигранно строго, — у вас проблемы с дисциплиной, мудрец Мотылек.

Не спорю с ним. Просто дергаю за липучки и сбрасываю белую ткань с плеч, встречаясь с голодным взглядом Наилия. Он улыбается, рассматривая меня. Скользит пальцами по животу вверх до обнаженной груди. Склоняется ко мне, ласкает, обводя языком сначала один сосок, потом второй.

— Разве ты не устал ночью?

Генерал долго не отвечает, а я забываю, о чем спрашивала, растворяясь в ощущениях. Лишь на мгновение вспоминая, что камеры на всем этаже давно выключены и мы действительно одни. Остается только горький привкус цитруса на губах и жар от тела Наилия, когда он спускает с бедер штаны и усаживает меня на столешницу, вставая между ног.

— Дэлия, чтобы я устал, тебе надо очень сильно постараться.

Принимаю вызов. Не ставлю встречных условий и готова проиграть, если понадобиться. Сила генерала сравнима только с его яростью. И то и другое пьянит до трепета и восторга. Крепко обнимаю его ногами и шепчу над ухом:

— Приступим?

Наилий отпускает себя, снимает барьеры и больше не сдерживается. Страсть проникает в меня с настойчивым поцелуем. Дикая, неконтролируемая. Закрываю глаза, оставаясь с генералом в только что созданном мире на двоих. Где есть одно наше дыхание и слияние двух тел. Эта сладость отдает болью, когда генерал вторгается в меня, не обращая внимания на протяжный стон, не останавливаясь, даже когда царапаю за плечи. Неистовый и ненасытный, как его измотать? Наилий двигается все быстрее, входя в ритм. Мои стоны становятся долгими и звучат громче с каждым сильным толчком. Откидываюсь назад, опираясь на локти, и раскрываюсь навстречу. Пламя бушует, толкая сознание во тьму. Наш полет в бездну без страха и сожаления. Наилий твердеет во мне, почти превращаясь в камень. Движения становятся грубыми, отрывистыми. Невозможно не закричать. Тело умоляет о разрядке, и она приходит, накрывая мощной судорогой, взрываясь яркой вспышкой.

В висках стучит и воздуха не хватает. Реальность возвращается медленно, и я понимаю, что лежу на плече генерала. Слабая и мокрая насквозь. Барьеры возвращаются. Только что разгоряченный до безумия Наилий теперь успокаивается. Гаснет и леденеет, но я знаю, что где-то в глубине по-прежнему бушует пламя. И я одна из немногих, кто его видит.

— Вафли остывают, — говорит генерал и целует в висок.

Жаль выбираться из его объятий, но день предстоит долгий. Раз уж нельзя носить рубашку с золотой каймой на воротнике, то я заворачиваюсь в кухонное полотенце. Аромат от выпечки божественный. Пока Наилий выливает остатки теста на вафельницу, я сервирую стол. Посуда из темного стекла, салфетки и джем со сливками в отдельных вазочках. Я бы не отказалась от шоколадного сиропа, но завтрак и без него почти идеальный.

— Ты апельсины в тесто добавляешь? — спрашиваю повара.

— Только цедру. Тру на мелкой терке, научу потом.

Обучение — еще одно наше занятие на двоих. Начиная от вождения катера и заканчивая бытовыми мелочами. Наилий прожил шестьдесят циклов в отличие от моих двадцати и знает больше, чем я могла себе представить. Мне приятно слушать его, а ему приятно делиться частицей своей жизни.

Вафли воздушные и очень нежные. Даже не хочется портить джемом тонкий привкус апельсина, зато цвет у вафель яркий, почти оранжевый. Не замечаю, как опустошаю тарелку, запивая лакомство молоком. Наилий ест молча и сосредоточенно. Вспоминаю, как рассказывал о последней командировке и решаюсь спросить^

— Благополучно все закончилось на Эридане?

— Нет, — качает головой генерал, — на претензию о некачественно выполненной зачистке мы ответили, но несколько часов назад лиенны снова обстреляли крупный город в приграничье. Население опять прячется в подвалах домов, а нам выкатили уже не претензию, а прямые обвинения.

— Полетишь туда в командировку? — спрашиваю, стараясь скрыть тревогу.

— Пока нет, — морщится Наилий, — посмотрим. Командует нашими войсками на Эридане полковник Тулий Малх. Не слишком удачно. Большие потери несет. Подожду, что он доложит по факту и хочу, чтобы Малх сам с этим разобрался. Иначе, зачем мне полковники?

Киваю, больше изображая понимание, нежели действительно разобравшись во всех нюансах. Не горю желанием вникать в политику, но генерал настаивает. Тройка должна если не принимать активное участие, то хотя бы знать, что происходит за пределами планеты.

— Поедешь со мной в штаб?

Наилий спрашивает так буднично, словно на прогулку по территории особняка зовет. Замираю с вафлей в руках и не знаю, что ответить. В качестве кого я поеду в генеральный штаб? Любовнице генерала там не место. Как мудреца, меня никто не знает и не ждет. Изучать архитектурные изыски самого старого здания в Равэнне можно издалека. Зачем? Генерал тщательно вытирает руки салфеткой и ждет. Может быть, это проверка и я должна отказаться? Не лезть туда, куда не следует? Вряд ли. Не замечала раньше у Наилия любви к подобным испытаниям.

— Ты ведь зовешь меня не похвастаться своим кабинетом? — осторожно спрашиваю его.

Генерал усмехается и встает из-за стола.

— Нет, но ты почти угадала. Поедешь?

Если Наилий что-то придумал и молчит, пытать бесполезно. Очередная многоходовка, в которой у меня далеко не главная роль. Сама виновата. На что потратила две недели после пробуждения из анабиоза? На походы к Публию, перевязку и чтение книг. Тройка? В самом деле?

— Хорошо, — уверенно киваю, соглашаясь на авантюру, — дашь мне время собраться?

Генерал улыбается и подходит ко мне, чтобы убрать волосы за спину и крепко обнять. Наилий пропитан ароматом апельсина. Настоящим, природным, а не фантомным следом от агрессивной харизмы правителя. Я уже почти забыла, как он умеет давить, сметая все на своем пути. Вот бы не вспоминать никогда, но это наивно. Живу с генералом.

— У тебя полчаса, — шепчет он и хватает губами мочку моего уха, — когда будешь выбирать наряд, пожалей бойцов и офицеров в штабе. Не у всех настолько прекрасная женщина, как у меня. Умрут от зависти.

Улыбаюсь и целую его в ответ. Будет вам скромный наряд, Ваше ревнивое Превосходство.

Одеваюсь на удивление быстро. Голубое шерстяное платье не слишком длинное, но колени закрывает. Сводить шрамы с рук и шеи Публий пока запрещает, поэтому выходя с третьего этажа особняка, я натягиваю рукава до кончиков пальцев. Кутаюсь в шарф и понимаю, что буду очень глупо выглядеть на фоне полураздетых дарисс, гуляющих по разогретой, как сковорода Равэнне.

До штаба едем на машине с молчаливым лейтенантом за рулем. Все военные в особняке стараются не смотреть на меня лишний раз, а следить за периметром, обходить посты или пробегать мимо по очень важным делам со всей возможной поспешностью. Моя негласная вражда с Рэмом продолжается с того момента, как я вернулась. Майор службы безопасности ждет не — дождется, когда генералу наскучит его любовница-мудрец, а я уже рассмотрела издалека все привязки лысого стервятника. Досье писать не стала, но схему нарисовала. Наилий замечает и наши косые взгляды, и натянутые улыбки, но я не жду, что вмешается. Нельзя приказать Рэму изменить отношение ко мне. Но когда-нибудь этот вопрос придется решать. Кажется, сейчас.

— Из-за чего вы с Рэмом смотрите друг на друга, как враги? — спрашивает генерал. Прежде чем отвечать, я проверяю переключатель перегородки между водителем и пассажирами. Закрыто наглухо, нас не видно и не слышно. Просидев не один день под камерами, обзаводишься специфическими привычками.

— Антипатия и только. Серьезных поводов для ссоры не было, и нет.

— Хорошо, — кивает Наилий, — тогда помириться будет легко.

Не возражаю, но и не соглашаюсь. Молчу, пытаясь справиться с раздражением.

— Дэлия, — с нажимом говорит генерал, — наши с тобой жизни зависят от охраны и лично от Рэма. Соверши над собой усилие, прекрати эту глупую вражду.

Вслух обещаю подумать, а мысленно добавляю, что позже.

На горизонте появляется пригород Равэнны. Рабочий, малоэтажный. Но уже через несколько перекрестков дома набирают высоту и тянутся к облакам. Стеклянные фасады тонированы золотым, зеленым, синим. Город в лучах летнего светила сам становится похож на луговое разнотравье. Яркий и полный жизни. Жужжат рабочими пчелами автомобили, муравьи-цзы’дарийцы цепочками тянутся по улицам. Дариссы в летних нарядах порхают бабочками. Я высовываюсь в открытое окно, рассматривая город с восторгом ребенка. Плевать, что подумают прохожие. Я родилась в маленьком городе на границе с шестым сектором. Все детство и юность не видела ничего, кроме рабочего квартала, а потом шесть циклов смотрела на стены психиатрических клиник и закрытого военного центра.

— Подними, стекло, пожалуйста, — просит Наилий, — подъезжаем.

Разочарованно возвожу преграду между собой и городом. Теперь на черном стекле можно разглядеть только мое бледное отражение.

Паркуемся на стоянке генерального штаба тремя уровнями ниже улиц. Между бетонными опорами стоят ряды одинаковых служебных автомобилей, черных, как форма военных. Строго, четко и согласно Инструкции. Система с жесткой иерархией, где каждый шаг регламентирован, и я смотрю на нее с вершины горы. У генерала высочайший статус и максимальные привилегии. Даже отдельный лифт на собственный этаж не кажется роскошью. В коридорах генерального штаба тихо так, что я слышу биение своего сердца. Таким же четким ритмом Наилий печатает шаг по темно-алому ковролину. Стены, свободные от картин и фотографий, равномерно окрашены в бледно-желтый цвет, отчего воздух кажется удушливым. Теряю ориентацию и перестаю считать двери. Обратно тем же маршрутом одна не дойду.

Наконец, пытка однообразием заканчивается. Генерал открывает матовую створку стеклянной перегородки, и я вижу кабинет. Почти пустой, не считая рабочего стола, кресла и стульев для посетителей, но не это бросается в глаза. Помещение необитаемо, обезличено. В любом кабинете всегда много мелочей. Даже если Инструкцией запрещено иметь на рабочем месте личные вещи, жажда сделать пространство своим толкает хозяина на хитрости. Санитары крутят поделки из капельниц, Децим складывает журавликов из белоснежных листов бумаги, собирает цепочки из скрепок. Разрешается держать на столе скрепки? И бумага тоже не запрещена. Но здесь нет ничего. Даже у Наилия на столе лежал бы планшет с гарнитурой или другой гаджет.

— Это ведь не твой кабинет? — хмуро спрашиваю генерала.

— Верно. Он твой.

Новость заставляет осмотреться во второй раз. Рабочий стол широкий и удобный, кресло с высокой спинкой, как у Наилия в библиотеке, а единственное окно выходит на согретую летом Равэнну.

— У мудреца-тройки должно быть рабочее место, — говорит Наилий, усаживаясь на стул для посетителей, — я подумал, почему не в штабе?

— Ты работаешь рядом? — спрашиваю, но уже догадываюсь, что да.

— Через три двери направо.

Генерал явно доволен и ждет благодарности, а я никак слов не могу подобрать. Друз Агриппа Гор обещал своим мудрецам отдельный научный центр, но жили они в заброшенной офицерской казарме, а Наилий пустил меня в генеральный штаб. Смело, по-своему нагло, изящно и быстро. Как хулиганский полет на катере над крышами автомобилей в ночном городе. Радость переполняет и вот-вот выплеснется через край. Плевать на приличия. Это мой кабинет!

Забираюсь на колени к генералу, не обращая внимания на складной боевой посох и бластер, прицепленные к ремню. Устраиваюсь так, чтобы содержимое многочисленных карманов комбинезона не давило слишком сильно, и обвиваю руками шею Наилия.

— Роскошный подарок, Ваше Превосходство. Спасибо.

Последнее слово тонет в поцелуе. Долгом, тягучем. Генералу тоже не до приличий, он ведет ладонями вверх по моим бедрам, поднимая ткань платья. Пьет мое дыхание, играя языком и слегка прикусывая за губу. Нужно остановиться, пока жар не лишил рассудка. Мы все-таки в штабе.

— Я рад, что тебе понравилось, — хрипло выговаривает Наилий, — но это еще не все.

Выдыхаю, стараясь успокоиться. Спускаюсь с коленей генерала на пол и одергиваю платье. Туже затягиваю волосы в хвост на затылке и обреченно иду в свое кресло.

— Планшет в правом верхнем ящике стола, — говорит Наилий, — гарнитура там же. Допуск в кабинет уже должны были сделать, а так же на парковку и в мой лифт. Пока я буду в командировке, не стесняйся прилетать сюда на катере одна.

Пугаюсь, услышав слова «катер» и «одна» рядом. Не настолько я умелый пилот, чтобы летать самостоятельно. Пока достаю свой планшет, генерал вешает гарнитуру на ухо и коротко просит кого-то зайти. Ни имени, ни звания. Еще один сюрприз? Прижимаю ладони к покрасневшим щекам и ерзаю на кресле. Спустя мгновение стеклянная перегородка уходит в сторону, пропуская в кабинет Флавия Прима, либрария генерала. Он выше своего командира на полголовы и, так же как он, не по Инструкции подстрижен. Аккуратно расчесанная челка спускается до бровей. Галантный лейтенант всегда собран, подтянут и безупречен.

— Ваше Превосходство, — сдержанно приветствует он генерала.

— Капитан Прим.

Вздрагиваю, думая, что мне послышалось и недоуменно смотрю на либрария. Он сверкает ослепительной улыбкой и слегка наклоняет голову:

— Дарисса Дэлия.

Получил все-таки капитанские погоны. Выходит, не обманула я его месяц назад своим предсказанием. Потом назвала предателем, была виновна в несправедливом заключении Флавия под стражу и стеснялась смотреть в глаза, когда встретились на горном материке в особняке Марка. Цзы’дарийцы могут ошибаться, но Вселенная все расставляет по местам.

— У капитана Прима новая должность, — объясняет генерал, — руководитель экспериментального научного сектора. Фактически он — твоя административная поддержка. Справки, запросы, согласования между многочисленными подразделениями и гражданскими специалистами.

— Проще говоря, теперь я ваш либрарий, дарисса, — улыбается Флавий.

Второй подарок затмевает первый. Сколько циклов теперь уже капитан Прим прослужил правой рукой генерала? Представить страшно, как много он знает. Мы еще не начали, а он уже гораздо полезнее меня. Почему Наилий отдал его мудрецам? Пока я ломаю голову над загадкой, Флавий обходит рабочий стол и останавливается у моего кресла.

— Надеюсь, мне все еще позволено приветствовать вас поцелуем вежливости?

Поспешно встаю, киваю, и, дождавшись прикосновения, ныряю в облако привязок. Отгадка может быть скрыта где-то в связях сюзерен — вассал. И она есть. Ниточка от капитана к генералу по-прежнему мощная и жесткая, а ко мне нет ничего. Ни единой тонкой фиолетовой паутинки. Флавий Прим категорически не считает меня своим командиром. Прекрасно, а чего я ожидала? Либрарий покупал платья и черное кружевное белье для любовницы генерала, и тут ему сообщают, что та же самая любовница будет им командовать. Несуществующие боги, железная выдержка у Флавия, раз он здесь и улыбается, глядя мне в глаза. Ради чего согласился на фарс? Наилий не помощника ко мне приставил, а шпиона? Похоже на правду.

Но если убрать в сторону паранойю, то тяжело представить ураган, бушующий внутри бывшего либрария. Так долго ждал повышения, отказался от звания капитана и перевода в четвертую армию, и ради чего? Чтобы в штаб пришла девочка с диагнозом шизофрения и отдавала ему приказы? Гоняла с поручениями, пользовалась знаниями и знакомствами?

Подарок мгновенно заворачивается в траурную ленту. Не повышение это, а наказание. За что? Думаю, что за связь с Агриппой, за найденный жучок в планшете, за несостоявшееся предательство. Вполне в духе правителей. Тот, кто был заподозрен и замечен в контактах с противником — уже не кристально чист. Тропинка протоптана, и второй заход с вербовкой теоретически может оказаться удачным. Потому Флавия нужно убрать или повысить. Наилий эффектно совместил первое со вторым.

— Что-то не так? — спрашивает генерал, и я понимаю, что уже долго стою и смотрю в одну точку.

— Все хорошо, — отчаянно вру.

— Тогда я оставлю вас работать. Вечером увидимся.

Наилий встает со стула, кивает нам на прощание и уходит.

— Какими будут ваши распоряжения, дарисса? — нарочито бодро спрашивает Флавий, а я бы на его месте расплакалась. Да и на своем тоже. Невыносимо страшно не оправдать ожиданий, когда так много получила, еще не заслужив. До нервной дрожи в пальцах. Облизываю пересохшие губы и начинаю чувствовать себя тройкой. Заставляю почти насильно.

— В той части теории Создателя, которую мы зовем «Легендой о тройке» говорится, что высшее существо на планете будет одно. Та самая тройка соберет все знания, добытые по крупицам из-за потенциального барьера, или самостоятельно откроет прямой выход в другой мир. Возможно, так и будет, но сейчас цельная картина разобрана на фрагменты, и они утеряны.

Флавий слушает молча, а потом и вовсе достает планшет и начинает водить пальцами по экрану, набивая фразы. Хочется думать, что делает пометки, а не пишет сослуживцу жалобу, как ему скучно и противно на новой должности.

— Каждый мудрец видит свой фрагмент и сначала нужно собрать нас в одном месте. Не только двоек из медицинских центров пятого и девятого сектора, но и перспективных единичек. А так же всех, кто не попал в психиатрическую клинику.

Последнее предположение не дает мне покоя. Я верю, что есть наши, не угодившие в руки к врачам по глупости, как я, когда рассказала матери про голос в голове. Они живут, терпят свои способности и не знают, что прятаться больше не нужно.

— С двойками я переговорю, — кивает Флавий и щелкает пальцами по планшету, — а по каким критериям отбирать единичек?

Дивный вопрос. Профессиональный. Вот я и опускаю пристыженно глаза на первых же минутах в новой должности.

— Списка критериев не существует. Есть только общее понимание. Мне понадобится несколько дней, чтобы составить анкету-опрос. Но беседовать с единичками все равно придется в присутствии их лечащих врачей. Многие в разгаре кризиса и не совсем адекватны.

— Понимаю, — кивает Флавий и снова углубляется в планшет, — отберем группы, составим график, согласуем с медицинской службой. Я правильно думаю, что на не выявленных мудрецов тоже будет анкета?

— Совершенно верно.

Капитан Прим заканчивает делать пометки и, не дождавшись от меня новых указаний, произносит:

— Разрешите приступить?

— Приступайте, — отвечаю и мне неловко.

Особенно, когда Флавий склоняет передо мной голову, как до этого перед генералом, разворачивается и выходит из кабинета. Опускаюсь обратно в кресло, чувствуя, как дрожат ноги. Теперь так будет каждый день. Привыкай, Мотылек.

Глава 2. Пророчество

Флавий работает быстро, наверное, как привык до этого с Наилием. Пока я устраиваюсь, включаю планшет, нахожу удобную программу и задумываюсь над анкетой, он уже докладывает, что в секторе сейчас трое мудрецов-двоек: Поэтесса, Конспиролог и Эмпат. Последнего привезли с горного материка после того, как Сновидец лег в анабиоз. Генерал Марк Сципион Мор решил, что держаться за одного Эмпата бессмысленно и отпустил его к нам. Мудрецы готовы встретиться. С учетом времени на дорогу и все согласования это возможно только к вечеру за два часа до закрытия штаба. Подтверждаю встречу и благодарю капитана. Он в ответ молчит и ждет. Пауза тянется, а я не понимаю, кто первым должен разрывать связь?

— Что-то еще, дарисса? — вежливо спрашивает капитан Прим.

— Нет, у меня пока все.

Он ждет еще немного, ничего не меняется, а я уже краснею и нервно прикусываю согнутый палец.

— Дарисса, поскольку вы выше по должности, — терпеливо поясняет Флавий, — то разговор заканчивать вам. Обычно говорят «отбой».

— Спасибо, капитан Прим, — сконфуженно выговариваю я и спохватываюсь: — отбой.

В гарнитуре раздаются короткие гудки, и я неловко сбрасываю ее с уха дрожащими пальцами. Привыкну, научусь, не все сразу. Вздыхаю и возвращаюсь к анкете.

Теория Создателя достаточно точно описывает все этапы развития личности, но чтобы определить, кто перед тобой — ремесленник, звезда, правитель или мудрец, нужен навык. За те циклы, что я знакома с классификацией, мне достаточно нескольких минут разговора, чтобы почувствовать харизму, заметить характерные детали в манере держаться и сопоставить увиденное со статусом цзы’дарийца. Тем местом, которое он занимает в жизни.

Иногда этап определяется, не глядя. Все генералы — правители-двойки. Никто другой просто не в состоянии обойти их в борьбе за власть. Монолитные и непрошибаемые, как древние горы. Да еще и агрессивная харизма топит все вокруг себя. Полки, дивизии и легионы с трепетом восторга внимают речам генералов, а я чувствую фантомный запах. Апельсин от Наилия, корицу от Марка, черный перец от Агриппы и жженый сандал от мастера горного интерната.

Но если с так называемыми «чистыми» этапами все просто, то «переходные» единицы и тройки очень легко перепутать даже мудрецу. Они часто слиты воедино и в классификации пишутся через дробь. Например, звезда тройка и правитель единичка — крайне гремучая смесь. Такой цзы’дариец уже не звезда, поэтому лишен харизмы центра вселенной, не обласкан удачей и не выделяется так ярко из толпы, но еще и не правитель, не дорос до их харизмы, пытается руководить, но получается плохо. Там, где не добирает авторитетом, пытается решить вопрос криком и кардинальными мерами. Увлекается, входит в раж, включает «звезду» и забывает, что теперь он не сам по себе, а в команде. Скандал получается феерический. Сам правитель-звезда с ним справиться не может, поэтому обычно появляется его вышестоящее руководство в лице правителя-двойки. Он успешно разгоняет всех по углам, воздает по заслугам и объясняет подчиненному, что так работать нельзя. Я с ума сойду, но не пойму, как эти нюансы вскрыть несколькими вопросами анкеты.

Должны быть узловые точки. Опорные моменты, выявляющие принципиальную разницу между этапами. Но тут возникает еще одна проблема — маскировка. Амбиции заставляют нас тянутся вверх и казаться лучше, чем мы есть на самом деле. Звезды мечтают сделать карьеру и перенимают повадки, ключевые фразы и манеру поведения правителей. Подчас настолько глубоко вытесняя собственные мысли, что обман вскрывается только на крупном провале. Задаче, с которой правитель обязан справиться, а у звезды нет заученного алгоритма действий. Вопросы должны копать под этот наносной слой.

В раздумьях день пролетает быстро, но очень тяжело. Брожу по пустому кабинету, пью воду, чуть ли не головой стучу об стены — легче не становится. Наверное, зря я замахнулась на определение всех подряд, пока достаточно одних мудрецов.

Гарнитура противно пищит на столе. Флавий говорит, что гости прибыли и просит разрешения войти. Выхожу встречать в коридор и вижу, как от лифта легкокрылой бабочкой порхает довольная Поэтесса, степенно вышагивает Конспиролог в военной форме с нашивками рядового разведки, а за ними, испуганно озираясь вокруг, плетется тощий и маленький цзы’дариец в светлом костюме. Он спотыкается, принюхивается, качает головой и нервно ерошит волосы. Работает Эмпат, читая сразу всех.

— Мотылек! — радостно восклицает Поэтесса и бежит обниматься, забыв о приличиях.

Мужчины молча ждут, пока она осматривает меня с ног до головы и торопливо шепчет над ухом, как я похорошела у генерала. Конспиролога я не видела с атаки на закрытый военный центр, он, как обычно, коротко кивает и тут же отворачивается изуродованной половиной лица к стене. Неудачная попытка самоубийства. Поставил пистолет под подбородок и выстрелил. Снес лицо, но выжил. Шрамы, как могли, свели, а глаз, нос и половину рта спасти не удалось. Эмпат подходит последним и осторожно касается моей руки двумя пальцами. Зажмуривается и тянет носом воздух. Отвечаю зеркально, пропуская через себя облако привязок. Типичный мудрец. Связей минимум и они очень тонкие. Зато много желтых ниток к семейству Марка. Работал с ними? Интересно в качестве кого? По эмоциям, возникающим во время беседы, можно многое отследить. Не только правдивость собеседника, но и его истинные мотивы.

— Женщина-тройка — это слишком неожиданно, — ворчит Эмпат и косится исподлобья.

— Не более чем связка Телепата и Сновидца, работающих за потенциальным барьером, — пытаюсь отшутиться я, но мудрец вспыхивает:

— Лучше бы их обоих прикончили. Зачем хранить овощи в холодильнике?

— Чтобы они не испортились, — заявляет Конспиролог и цепляет упирающегося Эмпата за шиворот, — не нужно обсуждать это в коридоре, пойдем в кабинет сядем.

Провожаю их взглядом и смущенно оборачиваюсь к Флавию, но бывший либрарий холоден и невозмутим. Будто каждый день в генеральном штабе мудрецы выясняют отношения.

— И мы пойдем, дорогая, — Поэтесса берет меня за руку и тянет за собой.

Мужчины устраиваются на стульях для посетителей. Пытаюсь сесть рядом, но бывшая соседка по палате толкает за стол. Раз уж я собрала совещание, то должна руководить.

— Я знаю, не все рады видеть меня тройкой, — начинаю с самого неприятного.

— Тем более, что это не ты, — подает голос Конспиролог.

На стуле он сидит свободно и не держит осанку, как военные. Не то чтобы отвык, просто показывает, что я здесь не авторитет.

— Довольно играть в «Угадайку», — сдержанно улыбаюсь в ответ, — это все-таки я.

— Едва ли, — морщится мудрец, — я говорил с Создателем. Тебя использовали, Мотылек. Он просто хотел вытащить тебя из-под генерала.

— И подложить под другого, — не выдерживаю я.

— Совершенно верно, — невозмутимо продолжает Конспиролог. — Любовница — шикарный рычаг давления. Нельзя было упускать такую возможность. Что поделать, нравишься ты правителям. Одного окрутила и со вторым бы все получилось. Но не срослось. Теперь Создатель и Маятник там, а мы здесь.

— Тебя это не устраивает? — спрашиваю, сцепляя пальцы в замок, чтобы никто не увидел, как они дрожат.

Нехорошо начался разговор. У присутствующих здесь цзы’дарийцев чувство такта атрофировалось из-за длительного пребывания в психиатрических клиниках. Плевали они на чужие чувства.

— Меня устраивает все, — Конспиролог растягивает губы в улыбке, отчего изуродованное лицо перекашивается, — я снова в погонах, служу в разведке, состою на хорошем счету у командира. Мотылек, мои способности видеть ложь нарасхват. А кем я буду у Друза Агриппы Гора? Еще одним сидельцем в четырех стенах? Нет уж, спасибо, мне и тут неплохо.

— Поэтесса? Эмпат? Вы хотите уехать? — решаю сразу выяснить этот момент.

— Я останусь с тобой, Мотылек, — улыбается Поэтесса и тянется через стол, чтобы погладить меня по руке.

Ее причину зовут Публий и он глава медицинской службы личного легиона генерала. Вовсе не ради меня Поэтесса сидит в секторе.

— А меня просто никто не звал, — усмехается Эмпат, — видимо, не так важен и полезен, как те двое. Я сейчас не только про бодрствующих, но и про спящих.

Собрать мудрецов в одно целое — та еще задача. Нет больших индивидуалистов. Даже звезды склонны иногда образовывать союзы, но только не «наши». Каждый живет в маленькой Вселенной, имеет собственные представления об устройстве мира и своем месте в нем. Даже результаты работы интегрировать не всегда получается. Мы банально придумываем термины заново, объясняя одни и те же вещи, и отстаиваем их с завидным упорством. Теория Создателя хороша универсальностью, и он многое вложил в то, чтобы завоевать расположение других мудрецов. А кто я для них? Любовница генерала, получившая власть над ними по приказу?

— Мы можем работать сами. Без Создателя, — предлагаю я, не ожидая радости в ответ.

Поэтесса задумчиво кусает губу, Эмпат снова закрывает глаза и наслаждается эмоциональным коктейлем. Бледным, как положено мудрецам, но какой уж есть. А Конспиролог наклоняется вперед, опираясь локтями о колени.

— Раскол? Мотылек, нас ведь не так много, чтобы делиться. Плюс твоими стараниями стало на одного меньше. Там двое и здесь четверо. Силы не в нашу пользу.

— Мы не единственные двойки на планете, — поясняю я свою идею, — есть единички, которые вырастут до двоек, и есть двойки, про которых пока никто не знает. Я хочу найти их среди других цзы’дарийцев, и нас станет больше.

Конспиролог молчит и думает, потирая большим пальцем подбородок. Заговоры и коалиции по его части. Если у меня не будет его поддержки, то вряд ли что-то выйдет. А мудрец видит во мне слабую женщину, ничего не знающую о серьезных играх серьезных мужчин.

— Я пока воздержусь, — отвечает он, — найдешь еще хоть кого-нибудь, тогда посмотрим. Извини, Мотылек.

— Я готова помогать, — говорит Поэтесса, — но ты знаешь мои ограничения. Предсказания должны касаться моей жизни хотя бы косвенно. Нам придется часто встречаться, ты согласна?

Благодарно киваю и улыбаюсь ей. Остается один Эмпат. Тщедушный цзы’дариец открывает глаза и отвечает:

— Я останусь. Скучно мне в центрах и на квартире, а тут целый штаб. Ярмарка амбиций и эмоциональных выбросов. Самое оно. Но учти, спрятать себя в прозрачный ящик я не дам!

Выдыхаю и ныряю в Эмпата. Между нами вздрагивает фиолетовая жилка и со стороны читающего эмоции мудреца в нее щедро вливается энергия. Кто бы мог подумать. Потеряла одного союзника, но нашла другого.

— Пока не выскочишь за потенциальный барьер и не начнешь оттуда убивать цзы’дарийцев тебе ничего не угрожает, — обещаю Эмпату. Мудрец усмехается и снова принюхивается.

— Странная ты, Мотылек. То психуешь на отказ, то не радуешься согласию. Но психуешь вкусно. Не как мудрец, с огоньком. Я отдельный кабинет не прошу, стул вот этот выделишь и ладно. Коридоры общие? Сколько в день цзы’дарийцев проходит? Я могу спокойно там шататься, не боясь, что выгонят взашей?

Задумываюсь над вопросом, а Конспиролог собирается уходить.

— Договаривайтесь спокойно. Мотылек, ты знаешь, где меня найти. Пойду, не стоит тратить отгул впустую. Прощайте.

Кивает всем по очереди и исчезает, а мне приходится звонить Флавию, чтобы ответить на вопросы Эмпата. Капитан Прим выдает цифры, как из заранее подготовленной таблицы. Иногда добавляет, что так думает или ему так кажется, но осведомленность капитана все равно впечатляет. Эмпат покидает нас совершенно счастливым и обещает вернуться завтра.

Привкус от встречи и, правда, странный, но под вечер уж не остается сил удивляться и расстраиваться. Долгий день, устала. Слишком резкий взяла разбег, нужно экономнее раскладывать силы по дистанции.

— Тебе не жарко в таком закрытом платье? — спрашивает Поэтесса и тянет за рукав. Ткань ползет вверх, открывая розовую полоску свежего шрама. — Это что?

— Филин от меня гнездо защищал, ничего серьезного.

Но мудреца не так просто успокоить. Поэтесса закатывает рукава моего платья выше локтей. Разрисована я, как холст художника-абстракциониста. Филин кромсал когтями, а я отбивалась. Не эстетично, согласна. Мудрец хмурится, ведет пальцем по одному особенно длинному шраму и уточняет:

— Генерал не виноват?

— Нет.

— Не обижает тебя?

— Бездна, нет!

— Ну-ну, не кипятись, — успокаивает Поэтесса, — вижу, что расцвела и похорошела. Хотя сейчас такая уставшая. Месяц ничего о тебе не слышала, соскучилась. А давай пойдем ко мне и поболтаем. Как когда-то в центре. Что скажешь?

В одной палате жили, у одного психиатра наблюдались, о чем только не говорили, лежа в темноте и разглядывая потолок. А потом меня переселили в отремонтированный карцер по распоряжению Наилия, и я осталась одна. Мудрецы теперь в разных секторах, а друзей у меня все меньше.

— Поедем, где ты живешь?

— Там же, — лучится радостью Поэтесса, — у капитана Публия Назо. Прямо под крышей главного медицинского центра. Через дорогу от штаба, пешком дойдем.

Мудрецов давно перестали прятать после истории с атакой на центр, но Поэтесса так и осталась у Публия. Я не удержалась, проверила привязки. Зеленую нашла, а розовую нет. Никакой любви, одна страсть и та спокойная, если не сказать холодная. Зато моя привязка к капитану крепнет изо дня в день, накачиваясь со стороны Публия. Видимся редко, разговариваем тоже, но даже мимолетных воспоминаний и жгучего желания достаточно. Не провоцировать бы мне медика лишний раз, не ходить к нему домой, но я уже согласилась.

— Подожди, — прошу я, — Наилия нужно предупредить. И Флавия.

Мудрец останавливается в дверях, а я вешаю гарнитуру на ухо. Номер генерала вшит в память гарнитуры, и вызвать его можно двойным нажатием на кнопку.

— Наилий, — зову по имени, забыв про обращение «Ваше Превосходство» при посторонних, — я хочу сходить в гости к Поэтессе. К закрытию штаба успею вернуться.

Жалею, что не ощущаю через телефон фантомных запахов и не могу прочитать генерала. В каком он настроении? Просто откажет или причину придумает?

— Ты закончила на сегодня?

И про дисциплину я тоже забываю. Рабочий день у всех одинаков, даже у любовниц генералов. Мне бы повиниться и отменить встречу, но Поэтесса нетерпеливо ждет и я уже настроилась на разговор. Стыдно. Сбегаю с работы в первый же день. Как после такого относиться ко мне серьезно? И оправдание искать не красиво, поэтому я признаюсь:

— Да, разошлись все с совещания.

— Хорошо, тогда я тебя от Публия заберу. Вы же к нему идете?

Теряюсь от покладистости Наилия. Бормочу в ответ «хорошо», и слышу от него «отбой». Осталось предупредить Флавия, и он ничего не имеет против.

Из штаба дохожу до медицинского центра в полусне, почти не слушая болтовню Поэтессы. Ощущение неправильности или надвигающейся беды не отпускает. Паранойя, как она есть.

Лифт поднимает нас под крышу. У Публия не свой этаж, как у Наилия, а небольшая квартира под шпилем здания. Фойе с панорамным круговым остеклением. Если подойти близко, то, кажется, что висишь в воздухе, а город лежит под ногами. Почти неразличимый в сумерках, словно кто-то пролил на Равэнну синюю краску, испачкав дома, улицы и автомобили. Только желтые вспышки фар и красные капли габаритных огней текут по асфальту.

— Красиво, правда? — шепчет Поэтесса. — Иногда полдня здесь стою. Если прищуриться, то можно поверить, что город живой сам по себе. И под его прозрачным панцирем видно, как кровь течет по венам. Он никогда не спит и питается цзы’дарийцами. Проглатывает их и переваривает, гоняя по артериям улиц. И вырваться невозможно.

— Предсказывала что-то недавно? — спрашиваю, поймав настроение мудреца.

— Да, — хмурится она, — но потом. Я такой пирог испекла с яблоками и корицей, съешь целиком и точно растолстеешь, обещаю.

Куда мне, но я не спорю. Квартира встречает холодным сквозняком работающей климат-системы. Вкусы у Наилия и Публия на темные и квадратные интерьеры совпадают, разве что у врача диваны обиты светлой кожей и не так много металла в отделке. Кухню нахожу по аромату свежей выпечки. Поэтесса усаживает меня за стол и взахлеб рассказывает, что квартиру строили уже после того, как центр начал работать. Наилию не понравилось, что глава его медицинской службы часто спит по ночам в ординаторской, приглядывая за тяжелым пациентом или в ожидании транспортника с ранеными. Жертвует собственным комфортом, чтобы не терять время на поездку за город в особняк генерала и обратно до медцентра. Публий и сейчас не часто спит в своей постели и вообще редко здесь появляется, поэтому мудрецу скучно, и она безумно рада меня видеть.

— Ты продолжаешь свои стихи военным отдавать?

— Не все, бытовые предсказания себе оставляю. И если просто пишу для души.

Поэтесса говорит и нарезает пирог. Под тонким золотистым тестом лежат ровные кубики яблок в сахарном сиропе и темной пыли корицы. От начинки поднимается белый пар, а аромат прогоняет любые мысли кроме одной — с какого бока кусать пирог? Молчим, пока жуем выпечку и запиваем ее молоком. Сколько Поэтесса не рассказывала про свои пироги, а пробую в первый раз. До этого только фантазировала, сидя на койке в палате и питаясь больничной едой.

— Катастрофически вкусно, спасибо, — благодарю хозяйку и замечаю, что она нервно крутит ложку в руках, — что-то не так?

Мудрец вздыхает и отворачивается, а у меня кусок встает поперек горла. Слишком хорошо знаю, когда так делает, и в первую очередь предполагаю худшее:

— Предсказала что-то неприятное?

Она поджимает губы, и молчание сгущается темными красками. За окном светлой и уютной кухни гаснет вечер. Медленно тает, забирая в ночь остатки синевы. Теперь нас освещают только лампы, вытягивая тени на полу. Длинные и тонкие от ножек стульев, широкие и бесформенные от наших тел, а прямоугольник стола темнеет преградой. Закрылась Поэтесса. Должна что-то сказать, но не хочет. Отодвигаю от себя тарелку и решаюсь спросить сама:

— Поэтесса, помнишь, мы договорились, что если ты предскажешь мою смерть, то я узнаю?

Под белой лампой ее лицо кажется бледным, нос заостряется, а глаза мудрец медленно опускает.

— Я порвала лист, когда написала. Наизусть не успела заучить, прости.

Не представляю себя не ее месте. Озвучивать кому-то приговор выше моих сил. Мне еще не страшно по-настоящему, просто жаль.

— Расскажи суть, я пойму, — поправляю шарф на шее и продолжаю, стараясь казаться безразличной, — мотыльки долго не живут, а я свой огонь давно нашла. Все хорошо. Я надеялась уйти раньше генерала, чтобы не видеть его смерть.

Поэтесса прикусывает губу и долго разглаживает складки на юбке. Не понимает, что для меня каждая минута ожидания — пытка.

— В стихе говорилось про тройку, — наконец, говорит она. — Глаголы с мужским окончанием и местоимение «он», но не кто-то из «наших», совсем другой. Он придет, когда не станет Мотылька.

Все-таки не я. А вот теперь обидно. Предскажи это Поэтесса раньше, и не случился бы побег в четвертый сектор. Да и теперь многое теряет смысл — кабинет, Флавий, поиск мудрецов. Больше всего в жизни боялась казаться тем, кем не являюсь, и вляпалась в это с разбега. Да, Создатель объявил меня тройкой на Совете генералов, но я ведь поверила. Настолько, что всем пожертвовала, а потом осталась в шрамах.

— Сколько мне осталось, там не сказано?

— Нет, Мотылек, — говорит мудрец и всхлипывает.

Молчит и ничего не обещает. Все верно, мы обе знаем, что предсказание сбудется. Хотелось бы пожить подольше, но не мне это решать. Интересно, как я умру? В особняк ракета прилетит? Нет, тогда пострадаю не только я. С лестницы упаду? Сердце остановится? Во сне задохнусь?

— Ты говорила Публию?

Поэтесса отрицательно качает головой, вытирая слезы.

— Хорошо, — шепчу я. — Иначе он расскажет Наилию. Я сама. Сохранишь предсказание в тайне?

— Конечно… дорогая, — хлюпает носом мудрец. — Вот и посидели, поболтали, вкусного пирога поели. Что ты теперь будешь делать?

Жить, как ни странно. Сколько дней осталось — все мои. Велик соблазн все бросить и сидеть возле Наилия, боясь упустить каждое мгновение. Но он генерал. Штаб, учения, командировки. Я не могу запереть его в спальне особняка, не имею права.

— Пока все в силе, — отвечаю и горжусь, как бодро звучит мой голос, — приходи завтра, подумаем, как искать мудрецов. Раз тройки среди нас нет, то, быть может, смысл моего существования в том, чтобы его найти?

— Зря ты так, — вздыхает Поэтесса, — ну, кто оценит твою жертву? Осталась бы с любимым…

— Я никуда от него не денусь, — улыбаюсь я, — теперь уж точно. Расскажи лучше про себя. Ты счастлива?

Не очень своевременный вопрос, но нужно отвлечься. Мудрец опять вытирает слезы и начинает:

— Я спокойна. Нашла свою тихую гавань и жду моряка, глядя вдаль на море. Публий замечательный. Внимательный и заботливый, о лучшем даже думать не стоит. А что влюбленности яркой нет, так мы оба не молоды, поздно уже.

Не обманывает ни меня, ни себя. Отношения на взаимном уважении — одни из самых лучших.

— Я очень рада за вас…

Закончить фразу не успеваю, в дверь громко стучат. Поэтесса округляет глаза и встает из-за стола.

— Наилий, наверное, — предполагаю я и оказываюсь права, но частично.

Публий тоже пришел. Мужчины стоят на пороге в форменных комбинезонах. Уставшие оба и недовольные.

— Одна медкапсула заменяет трех специалистов, а у меня вечно недобор в той части сектора, — выговаривает военврач, — столичные не хотят ехать в глушь.

— Что значит «не хотят»? — генерал встает рядом со мной, обнимая за талию, но от беседы не отвлекается: — Распредели приказом. Мне учить тебя?

— Я со своим личным составом сам разберусь. Будут капсулы или нет?

Поэтесса так и стоит у двери на кухню, не решаясь привлечь к себе внимание. Публий разувается и расстегивает молнию комбинезона, мазнув по мне безразличным взглядом.

— Посмотрим, — выдыхает Наилий, — десять слишком много, подумай о пяти.

— Девять, — упрямо заявляет военврач, — и я поднимаю вопрос о резерве.

— А по старинке анализы брать и диагнозы ставить не пробовали?

Медик на яд в голосе генерала внимания не обращает.

— Пробовали, но медкапсула быстрее. Восемь.

— Шесть и развернутое экономическое обоснование мне завтра на почту. Закончили?

Публий кивает и Наилий тянет меня на выход.

— До завтра, — успеваю сказать Поэтессе, прежде чем дверь закрывается.

Глава 3. «Убей меня снова»

Спокойно обдумать услышанное пророчество, спускаясь в лифте, мне не дает Юрао. Дух настойчиво стучится в сознание короткими репликами:

«Нужно срочно что-то делать! Никаких «исчезнет»! Ты всем нужна живой!»

Перестаю расстраиваться, что не знаю полного текста пророчества, не поможет он. Исчезнуть можно десятком различных способов, но смерть среди них — самый логичный.

«А вот и нет! Может быть, тебе спрятаться?»

Накрыться картонной коробкой и надеяться, что Вселенная обо мне забудет? Возмущенно фыркаю от подобной глупости и понимаю, что вслух.

— Мыслями вся в работе? — спрашивает Наилий.

Смотрит на меня так внимательно, словно чувствует что-то. Сам хмурый и дерганный, как ему сказать?

«Наилий, пророк предсказала, что я умру, сделай что-нибудь!» — подсказывает дух.

Отмахиваюсь от него, как от стаи мух, которых в лифте главного медицинского центра никогда не было.

— Ты поругалась с Поэтессой? — продолжает спрашивать генерал. — Вы обе выглядели расстроенными. Не молчи, пожалуйста, я уже понял, что у кого-то из вас проблемы.

Не могу ему врать и правду сказать не в силах. Спасает мелодичный звон остановившейся кабины лифта.

— Дома поговорим, хорошо? — прошу Наилия, и он согласно кивает.

До парковки идем молча, а я вспоминаю, какая пытка мне сейчас предстоит. Все равно, что нырнуть в горный ручей и поплавать там. Нет, ничего серьезного, просто генерал подарил мне свой воздушный катер и научил его пилотировать. А я вместо эйфории от полета и свободы чувствовала настоящий ужас. Нет, с управлением я справлялась, могла взлететь и сесть на площадку возле особняка, но каждый раз через подвиг. Никакого удовольствия, только страх, что нажму не на ту кнопку, уроню катер в штопор или врежусь в деревья. В моих кошмарах даже появились новые сюжеты. Например, я лечу одна, нет уверенного голоса Наилия над ухом, управление отказывает, и катер падает с немыслимой скоростью. Может быть, именно так я должна исчезнуть?

Катер размером чуть больше автомобиля. Когда припаркован, почти не отличить. Тот же серебристый металл корпуса, синие вставки по бокам и фары с габаритами. Крыша откидывается наверх, а внутри единственное кресло. Генерал привычно ложится в него, а я устраиваюсь сверху. Порядок действий помню наизусть. Запускаю двигатель, представляя, как днище катера освещается ровным синим цветом, убираю стояночные опоры, перевожу управление в ручной режим и кладу ладони на прозрачные полусферы. Набираю высоту, а машина заваливается носом вниз.

— Стоп, — тихо говорит Наилий, — давай я поведу.

Складываю руки на груди и убираю ноги с педалей. Хотя бы до дома долетим спокойно. Сейчас не до красот ночного города, поэтому я переворачиваюсь на бок и утыкаюсь носом в шею генерала. Согреваюсь теплом его тела и думаю, как признаться.

«О чем тут думать? Расскажи, как есть».

«И он охрану ко мне приставит, каждый шаг начнет контролировать. Я живу с параноиком, забыл?»

«У этого параноика армия в тридцать миллионов и личный легион солдат, а ты помирать собралась гордо и молча».

«Иногда даже тридцать миллионов ничем не помогут».

Дух замолкает, но от попыток меня разубедить точно не откажется. Юрао связан со мной крепче, чем пуповиной. Не станет хозяйки — умрет ее паразит. Забавно, мертвый дух боится смерти больше, чем я живая.

«Я просто знаю, что там».

«Расскажи».

«Нельзя мне».

Серьезная проблема в нашем общении, да. Не свободен Юрао. В мире за потенциальным барьером есть своя иерархия и очень жесткие законы. Тайна посмертия охраняется строже всего. Глобальные надзиратели имеют возможность заткнуть моему духу рот, когда пожелают. Он также бесправен, как я. Но именно потому, что я его слышу, могу представить, какого это остаться без тела, болтаться в пустоте и не иметь возможности действовать. Больше, чем просто «не станет».

«Хватит думать о смерти! Как выкручиваться будем из пророчества?»

Спрятаться не выйдет даже на другой планете. Есть вариант лечь в анабиоз. Пророчество исполнится, появится мужчина-тройка, и меня можно будет вернуть в мир живых. Хотя я ведь во сне не перестану быть собой. И вернется обратно все тот же мудрец Мотылек. Не получится.

«Отрекись от себя, — советует Юрао, — брось все и просто живи рядом с генералом. Называйся Дэлией и не вспоминай, что когда-то была Мотыльком».

Наилий будет рад, я думаю. Не женское это дело — формулировать Великую Идею, сидеть в генеральном штабе и руководить горсткой сумасшедших. Любовница генерала должна сидеть дома и рожать детей. Я хочу подарить Наилию сына. Не важно, что он станет двадцатым нилотом и тридцать пятым ребенком Его Превосходства, но и здесь есть проблемы. Моя шизофрения передается по наследству. Шанс, что ребенок родится здоровым, есть, но пока я не готова так рисковать. Во мне стоит барьер.

«Ты ведь расскажешь генералу о пророчестве?»

«Не сейчас».

Понимаю, что Наилий имеет право знать, но признанием я привяжу его к себе, как к постели умирающего больного. «Вроде бы жив, но еще день, неделя, цикл, сколько?» Не хочу стать обузой. Смотреть в глаза Наилия и видеть страх, что уснув вместе со мной, утром он проснется один. Я уйду в бездну, а он будет все так же летать к звездам, устроит еще один осенний бал и встретит другую.

Генерал сажает катер мягко и по-своему красиво. Завидев нас, у ворот особняка выстраивается охрана, а мне сейчас точно не до колких взглядов майора-стервятника. Все проблемы кажутся ничтожными, когда есть, с чем их сравнить.

Ужинаем на третьем этаже. Я спрашиваю Наилия о проблемах с эриданами и слышу, что переговоры продолжаются, но все идет к еще одной военной операции уже за наш счет. Теперь понятно, отчего полководец такой хмурый. Незапланированные расходы никому не нравятся.

Думать ложусь в горячую ванну. Вернее, наливаю воду в чашу душевой кабины и устраиваюсь там. Ванная комната в особняке больше, чем два моих карцера в центре. Отделана белым мрамором и украшена вставками из черного кварца. На хромированных держателях висят белоснежные полотенца, и половину стены занимает зеркало. Огромная ванна на высоком пьедестале со ступенями тоже есть, но мне больше нравится в кабине. Здесь теплее, и можно рисовать узоры на запотевших дверцах. Обычно я вычерчиваю что-нибудь абстрактное, чтобы освободить разум. Волны, круги, треугольники. Стираю рисунок ладонью и вижу через матовое стекло силуэт на пороге.

— Ты намеренно тянешь время, чтобы я лег спать и забыл про разговор? — недовольно спрашивает Наилий, открывая дверцы и протягивая полотенце.

Так ведь и до допроса можно домолчаться. Интересно, а меня в браслеты закроют? В подвал поведут? Или где обычно Рэм зверствует?

— Нет, — отвечаю генералу, — но давай я все же выйду из кабины и оденусь.

Поднимаюсь из воды, сбивая с тела мыльную пену. Наскоро вытираюсь и заматываюсь в махровую ткань.

— Одеваться не обязательно, — говорит генерал и легко подхватывает меня на руки. Несет до кровати молча и, только уложив на прохладное покрывало, задает следующий вопрос:

— Поэтесса сделала неприятное предсказание?

Попадает в цель, и я ежусь от дурных предчувствий, но не удивляюсь почти. Логично и очевидно. Что еще мог сказать мудрец с даром пророка, чтобы расстроить? Или в квартире Публия тоже есть камеры и микрофоны, а я напрасно пытаюсь что-то скрыть? Пора решаться.

— Более чем. Поэтесса стих написала, а бумагу порвала. Но общий смысл такой: «Тройкой станет мужчина. И появится он после того, как исчезнет Мотылек».

— Лучше бы вы просто поругались, — вздыхает Наилий и садится на кровать ко мне спиной.

Опускает изрисованные шрамами плечи и сутулится. Уже в домашних штанах, волосы растрепаны. Действительно собирался спать, а тут я со своим пророчеством. Поправляю полотенце на груди и перебираюсь к нему ближе. Прижимаюсь пылающей щекой к плечу. Уже перегорела сама и ничего не чувствую, а от него тянет злостью и раздражением. Жаль, я не умею читать мысли, и успокаивать, что все будет хорошо, тоже не умею.

— Наилий…

— Подожди, а ты уверена, что предсказание настоящее?

Не замечаю, как впиваюсь ногтями в предплечья генерала, оставляя красные полумесяцы на коже. Сердце быстрее гонит кровь по венам, а выстроенные в уме варианты рушатся один за другим. Не может быть! Сознание отчаянно сопротивляется, ведь я почти смирилась.

— Не может быть, — повторяю вслух, — Поэтесса не ошибается.

— Разумеется, — подтверждает генерал, — солгав, пророк перестает быть пророком. Не поэтому ли она порвала бумагу? Чтобы не сдавать в архив под гриф «секретно» заведомо несбыточное предсказание? Не портить себе статистику.

Озноб пробирает, и комната качается, как на волнах. Откидываюсь на подушки, закрывая лицо ладонями. Мало мне Создателя, ставшего врагом? Теперь я Поэтессы должна лишиться?

— Несуществующие боги, зачем? — не то крик, не то стон, и такой громкий, что Наилий оборачивается.

— Дэлия, я опытный параноик и старый интриган, но в мотивах мудрецов разбираюсь слабо. Хотя чем выше по склону горы они лезут к правителям, тем проще становятся. Зачем Создателю конкурент? Ты своим побегом опору из-под него выбила. Как он теперь доказывает Агриппе, что по-прежнему важен?

Снова разумно и от этого еще страшнее. У Создателя нет способностей, кроме умения думать и делать выводы. Из нас всех он больше всего похож на обыкновенного психа с манией величия и навязчивыми идеями. К тому же ничем не подтвержденными. Он назвал меня тройкой, чтобы сделать символом грядущего преобразования мира, и ошибся. Не захотела я играть по его правилам. Теперь нужно дать задний ход, а как это сделать? Простого заявления: «Я передумал», явно мало. Нужны гарантии, что новый кандидат будет окончательным. А пророчество справится с этой задачей лучше всего.

— Выходит, он и Поэтессу решил использовать? — тихо спрашиваю я, хотя ответ очевиден.

— Возможно, — задумчиво тянет Наилий, — но я не вижу ее мотивов. Постелила мягко, о твоем убийстве речь не идет, скорее об уходе от дел.

— Почему ты так уверен?

— Иначе в пророчестве звучала бы смерть.

Мысленно возвращаюсь на кухню в квартире капитана Назо. Мудрец не звезда, чтобы так убедительно изображать скорбь и плакать настоящими слезами. Поверила в собственную ложь? Неприятно думать так о Поэтессе. Ничего кроме поддержки, понимания и ласки я от нее за время нашего соседства по палате в центре не видела. Но еще месяц назад я точно так же говорила о Создателе. А теперь мы в разных секторах и, судя по всему, по разные стороны баррикад. Стоило разрушиться замкнутому мирку секретного военного центра, как распалось и то общее, что нас связывало. Теперь все на свободе, и каждый сам по себе.

— Ты же ведь не станешь снова запирать меня в особняке? — осторожно спрашиваю генерала.

— Это бессмысленно, — пожимает он плечами, — ты и так всегда со мной и под охраной.

Прекрасная новость. Лучшая за этот вечер. Снимаю надоевшее полотенце и ныряю под покрывало. Наилий провожает взглядом, но ложиться рядом не спешит.

— День исполнения пророчества, конечно же, не указан?

Мотаю головой, что нет. День, месяц, цикл, двадцать циклов. Может быть, речь шла обо всей моей жизни, и тройка появится, когда я скончаюсь на сто первом цикле. Слишком долго.

— А если поторопить события?

— Это как? — хмурится генерал.

Идея безумная, но какие еще они бывают у шизофренички?

— Объяви меня мертвой, как уже сделал один раз, забирая из психиатрической клиники в военный центр. Тогда появилось даже свидетельство о смерти и урна с прахом. Её передали моей матери вместе с известием о самоубийстве дочери. Мое имя уничтожили, и я стала Мотыльком. Сделай так еще раз.

Наилий закрывает лицо руками и глухо рычит. Тяну носом воздух, ищу аромат апельсина, жду, что включится харизма, генерал начнет давить и отговаривать, но нет.

— Мне не нравится эта затея, — цедит он сквозь зубы, — что мы выиграем? Заставим Создателя и Агриппу сделать следующий ход? Допустим. Но что получим взамен? Тебя действительно придется запереть в особняке и прятать ото всех. Ты же мечтала о свободе, а добровольно сдаешься.

— Я мечтала о Великой Идее, но раз тройкой буду не я, то что остается? Дать пророчеству исполниться и ждать, кто придет на мое место. Раз я собралась искать мудрецов, то, может быть, это не просто так?

Генерал снова рычит и бросается ко мне, вжимая телом в кровать. Между нами покрывало и больше ничего. Он разгорячен от нервного напряжения, а я остыла мокрая после ванны.

— Плевал я на Великую Идею, — выдыхает Наилий, — ты мне нужна и только! Хочешь, поиграем. Срежиссирую я этот спектакль. Натурально будет — все поверят. А как потом тебя оживлять, ты подумала?

Обнимаю его за шею и тяну к себе. Целую жадно и долго, через покрывало чувствуя, что заводится. Не успеваю насладиться яростью, как Наилий расслабляется.

— Подумаю, — шепчу я, выгибаясь, когда целует в шею, — потом, не сейчас.

Путаю пальцами пряди его волос, веду языком по губам, где еще остался мятный привкус зубной пасты. Не получится сегодня выспаться. Снова.

Генерал отстраняется и сдергивает с меня покрывало. Привыкла к своей наготе, теперь нравится, что он смотрит голодным взглядом, обводит ладонями силуэт по талии и бедрам. Некуда спешить, можно наслаждаться теплом прикосновений. Закрываю глаза, когда Наилий гладит по внутренней стороне бедра. Медленно, нежно. Касается губами кожи и рисует языком дорожку, останавливаясь только для того, чтобы положить мои ноги себе на плечи. Стоном встречаю ласку. Ощущения будоражат и заводят, даря легкость во всем теле, разливаясь сладкой истомой. Бесстыдный поцелуй, дразнящий. Сбиваю дыхание, глотая воздух открытым ртом, а Наилий проникает в меня языком. Дрожь прокатывается волнами.

— Подожди… нет, — всхлипывая, прошу я.

Слишком ярко, слишком быстро достигну пика.

— Нет? — с улыбкой спрашивает генерал и ложится рядом.

— Да, — не поддаюсь на провокацию. Облизываю прикушенную губу и говорю, глядя в голубые глаза, полные тумана: — но теперь я хочу дарить тебе ласку.

Опрокидываю Наилия на спину, освобождаю от брюк и накрываю ладонью его каменное возбуждение. Горячий, твердый, пахнет мускусом и яблочным мылом. Ласкаю рукой и перекатываю на языке, выпивая прозрачную каплю влаги с самого кончика. Терпкая и чуть солоноватая на вкус. Генерал заводится, живот поднимается и опадает судорожными вздохами. А я заглатываю так глубоко, как могу, а потом отпускаю. Не выдержу больше, собственное возбуждение спазмом, голова плывет и желание захлестывает. Сажусь верхом и любуюсь сильным телом Наилия на темных простынях. Пшеничным золотом волос, веснушками, как брызгами корицы. В моей любви всегда было много специй. Острых, волнующих, с оттенками боли и отчаянья. Но она моя. И он тоже.

Опускаюсь вниз, принимая в себя. Резко, до той самой боли. Всегда слишком много, но больше это не пугает. Раскачиваюсь, входя в ритм. Ощущение власти над генералом кружит голову. Пусть мимолетное и только на эти мгновения, не важно. Будет, как я хочу. Наилий гладит по ногам широкими, размашистыми движениями. Обнимает и тянется вверх, захватывая поцелуем. Долгим, тягучим поцелуем-укусом. Запускаю пальцы в его волосы, не отпуская от себя. Держу крепко и двигаюсь все быстрее, выбиваясь из сил, пьянея от жара. Нет ничего кроме этого удовольствия. Сердце колотится, воздуха не хватает, тела покрываются испариной за миг до взрыва. Меня ломает судорогой, кричу на одной длинной протяжной ноте и чувствую горячую пульсацию внутри себя. Генерал обнимает и не дает пошевелиться, пока не отдаст все до последней капли.

В изнеможении кладу голову ему на плечо и роняю руки, скользя пальцами по мокрой спине. Теперь точно только спать. Наилий бережно укладывает меня на подушки, прохладная простынь дарит еще одно блаженство.

— Устала? — тихо шепчет он, и я не успеваю ответить, проваливаясь в сон. Густой, вязкий, без единого сновидения.

От него утром болит голова и кажется, что только что закрыла глаза, а светило уже пробивается лучами через затененное стекло.

— Опаздываем? — бормочу я, поднимая голову с плеча Наилия.

— Нет, но нужно спешить.

Ночью был дождь, стало прохладнее и теперь мой шарф в радость. Прячу нос в складки ткани и пытаюсь дремать, пока служебный автомобиль везет нас в штаб. Полеты на катере генерал решает отложить до лучших времен. Не возражаю, с таким предсказанием паранойя уместна. Пока мы будем ставить спектакль с мнимой смертью, я могу по-настоящему разбиться в аварии.

Не опаздываю, прихожу вовремя, но Флавий уже стоит возле двери моего кабинета с планшетом в руках и гарнитурой на ухе.

— Капитан Прим, — приветствую я.

— Дарисса Дэлия, медики подтвердили готовность списков единичек, — офицер заходит внутрь и уверенно направляется к стулу для посетителей, но не садится, пока я не устроюсь за столом. — Нужно выбрать день первой встречи, и от него распределить остальные.

Опускаюсь в кресло, достаю планшет из кармана платья и замираю. Анкету я и «мертвая» разработаю, но кто будет ходить на встречи? В стекло перегородки деликатно стучат, и на пороге появляется сияющая Поэтесса в ореоле золотых кудряшек и шифона зеленого платья.

— Не помешаю?

Вчерашняя догадка Наилия про недостоверное предсказание больно бьет обидой, и я против воли опускаю глаза.

— Дарисса, — Флавий встречает мудреца поцелуем вежливости и провожает к другому стулу.

Мне нужно отвечать на вопрос капитана и решать проблему моего возможного отсутствия на долгое время, а внутри клокочет и пузырится болотной жижей предательство подруги. Почему бы им всем сразу не переметнуться к Создателю, раз я как тройка ни полом, ни опытом не вышла? Куда логичнее ждать Великой Идеи от мужчины, чем от глупой женщины. Включить логику и предсказания о тройке станут не нужны.

Последним из тех, кто мог прийти появляется Эмпат. По-прежнему в светлом костюме, но не такой дерганный как вчера. Мудрец тянет носом воздух и широко улыбается:

— Поругаетесь сейчас. Ставлю на Мотылька. Она сильнее взвинчена и кричать будет громче.

— Ставлю на благоразумие и плодотворную работу, — парирует Флавий, кивком головы предлагая Эмпату садиться.

Мудрец принюхивается к капитану, как собака, и радостно восклицает:

— Ох, жаркая была ночка, умеешь стресс снимать, уважаю.

За отсутствие такта у мудрецов давно стыдно, но Флавий остается невозмутимым:

— Чем выше должность, тем глубже стресс, и тем тщательнее его полагается снимать.

Эмпат смотрит на него влюбленно, и послушно садится рядом, с шумом придвигая стул. Ныряю в мудреца и улавливаю свежую желтую привязку. Очарован, мечтает дружить, доверчиво тянется сам. Мы часто ведем себя, как наивные дети, когда дело касается отношений. В этой части жизни мудрецы уязвимее всего. Отвыкли в психбольницах от городских джунглей с хищниками, но за Флавия переживать не стоит. Все привязки спокойны, гнева я не вижу, а с дружбой они позже сами разберутся. Мне бы понять, что делать с моей.

— Рада, что все в сборе, — говорю я, — жаль, что мы только начали, а я уже исчезаю на неопределенный срок.

Поэтесса морщится и обнимает себя руками. Эмпат дергается в ее сторону, но молчит, чуть ли не ладони потирая в предвкушении. Любит яркие выбросы эмоций, живет ими и питается, как мой дух-паразит похотью.

— Поэтому я прошу вас распределиться на встречах с мудрецами-единичками так, чтобы вас всегда было двое. Поэтессе нужно сделать проблему своей, тогда пойдут связанные с ней предсказания. Эмпат по эмоциональному фону будет определять тех, кто прошел пик кризиса и адекватен настолько, чтобы расти до двойки, и позже я в помощь сделаю анкету.

— А куда ты собралась? — спрашивает Эмпат. — В командировку?

— Можно сказать и так, — киваю в ответ, а мудрец опять наклоняется к Поэтессе.

Фантазия рисует мне комара, сосущего кровь из бокала через соломинку. Ест с огромным удовольствием, разве что не причмокивает.

— Хорошо, дорогая, мы все сделаем, — соглашается Поэтесса.

— Начнем через три дня, за это время я выдам первую анкету, — продолжаю формулировать задачу, — я решила не гнаться за универсальностью, а готовить вопросы раздельно по этапам и уровням. Среди мудрецов-единичек будущих двоек больше всего, они сейчас в приоритете.

Флавий делает пометки в планшете, а Эмпат качается на стуле, разглядывая лампы на потолке.

— Сейчас мы можем тебе чем-то помочь? — спрашивает Поэтесса.

— Мне, наверное, нет. Капитан Прим, вы не откажетесь от добровольных помощников?

Знаю, как Флавий загружен согласованиями. У мудрецов доступа во внутреннюю сеть военных нет, но звонить по телефону и составлять таблицы они могут.

— Да, буду чрезвычайно признателен, — улыбается капитан.

— Тогда у меня все на сегодня.

Эмпат пружиной подскакивает со стула и цепляется к Флавию:

— Куда пойдем? Что делать?

— Ко мне, там удобнее будет.

— Я тоже пойду… очень скоро, — бесцветно добавляет Поэтесса, не сводя с меня обеспокоенного взгляда.

— Следующая дверь по коридору направо, дарисса, — говорит Флавий и уходит из кабинета вместе с Эмпатом.

— Как ты? — Поэтесса подходит к моему столу и кладет руку на спинку кресла. Трусливо прячу от нее глаза, радуясь, что она не видит привязок, как я, и не чувствует эмоциональной бури, как Эмпат. Может быть, позже предскажет в стихах нашу ссору, но не сейчас. Наилий мог ошибиться и увидеть корысть там, где ее никогда не было. Не хочу сгоряча разрывать связывающую нас нить. Но и открывать свою задумку с инсценировкой смерти не стану, иначе она потеряет смысл. В итоге мысленно отправляю подругу по ту сторону баррикад.

— Жива пока, как видишь, — пожимаю плечами.

— Куда ты, на самом деле, хочешь… исчезнуть? — с трудом выговаривает мудрец.

— Останусь с любимым мужчиной, как ты советовала.

— Правильно, — вздыхает Поэтесса и целует меня в макушку, — держись, дорогая, все будет хорошо.

— Обязательно, — шепчу я.

Гадко и пусто внутри. Вот и начались мои прощания. От крыльев Мотылька оторвался первый кусок, и ветер унес его в бездну.

Глава 4. Чужое тело

Работа не идет в голову, тупо вожу пальцами по планшету и не могу собрать разлетающиеся мысли в одну стаю. Отличить мудреца единичку от двойки просто, но вопросы анкеты все равно сами не формулируются. Флавий занял мудрецов надолго, я одна в кабинете. По-прежнему пустом и безликом. Обживать уже нет смысла, пора прощаться.

Едва ли кому-то еще доведется назначить дату собственной смерти. Успеть завершить дела и сделать свой уход безболезненным для окружающих. Но как мне готовиться? Я уже умирала один раз и лишилась всего, даже имени, и потом ничего нового не появилось. Все, что сейчас есть материального, принадлежит Наилию, а теорий, учений или стихов после меня не останется. Прожила двадцать один цикл и действительно исчезну без следа. Не закончу даже то, что начала с мудрецами. Можно, конечно, работать в особняке, прячась в подвале, а Флавию передавать записи, будто я успела сделать их при жизни. Месяц буду передавать, два, а потом это станет слишком подозрительным. Значит, капитана Прима нужно посвящать в тайну. Но пророчество не исполнится, если я буду выдавать мысли от своего имени. Инсценировка смерти станет бессмысленной. Исчезнуть придется окончательно. Жаль. Нужно научить Флавия распознавать мудрецов и надеяться, что он будет их искать, зная, что меня больше нет.

Гарнитура пищит, вешаю девайс на ухо и отвечаю:

— Слушаю.

— Дэлия, зайди, пожалуйста, к Публию, он тебя ждет, — сухо говорит Наилий, — встретит у лифта главного медицинского центра.

— Что-то случилось?

Генерал медлит с ответом, а я ничего не понимаю. В последнюю нашу встречу Публий заверил, что в медицинском наблюдении я не нуждаюсь. Здорова. Зачем тогда?

— Он сам тебе расскажет. Или ты передумала и останешься живой?

Значит, военврач уже в курсе идеи. Расстраиваюсь, потому что, чем меньше цзы’дарийцев о ней знает, тем лучше. Понимаю, что от Публия нужно свидетельство о смерти, но он мог его выписать, веря, что все по-настоящему.

— Зачем ты впутал его?

— А у кого взять труп женщины, чтобы сжечь в крематории? Объявленная на Совете генералов тройка, моя любовница. Я не могу просто показать урну с твоим прахом, мне никто не поверит.

Резонно. Серьезный подход. Чувствую, церемония погребения пройдет с генеральским размахом.

— Хорошо, я уже иду.

— Отбой.

На улице дождливо. Противная мелкая морось в преддверии затяжных летних ливней, когда небо укрывается плотными слоями облаков, а гром способен оглушать. Волосы намокают и вьются, светлое платье иссечено каплями дождя. Стряхиваю воду с плеч и ныряю в суету холла медцентра. Темно снаружи, горят почти все лампы. Публий встречает у лифта, и лишь в кабине я понимаю зачем. Доступ на верхние этажи ограничен. Там научная лаборатория, стационар и кабинет главы медслужбы.

Лифт останавливается на шестнадцатом этаже, выпуская меня в уже знакомый коридор с фотографиями на стенах и мягкими диванами. Проходим мимо комнаты с медкапсулами, и Публий запускает меня в процедурный кабинет. Успокоившееся сердцебиение снова ускоряется. Медики совершенно особенные цзы’дарийцы. Могут сделать больно сотней разных способов, а на них даже пожаловаться нельзя, не то, что отомстить.

— Зачем я здесь, капитан Назо?

— Наилий помешан на достоверности, — объясняет Публий, доставая из шкафа медицинский кейс, — ему мало, чтобы труп был одной с тобой комплекции. Нужно полное внешнее сходство. Поэтому первое, что от тебя понадобится — слепок лица. По нему изготовят силиконовую маску.

Значит, в саркофаге в белом погребальном платье действительно буду лежать я. Все, кто придет на церемонию высказать Наилию соболезнования, увидят мое лицо, живые цветы в моих волосах, белое кружево на моих руках. И потом меня сожгут в печи крематория. Озноб пробирает от этой мысли.

— А второе?

— Шрамы на руках трупа должны быть точно такими же, как у тебя. Их тоже сделают силиконовыми накладками.

И снова не поспорить. Киваю, соглашаясь, а Публий открывает кейс и собирает из составных частей пугающее устройство. Рукоять и ствол, как у бластера, но там, где должен быть оптический прицел — широкий экран. У военных даже медицинское оборудование с особым оттенком. Один инъекционный пистолет чего стоит.

— Что это? — испуганно спрашиваю я.

— Машинка, — пожимает плечами Публий, — название длинное и скучное, поэтому просто машинка. Она шрамы сводит. Тебя больше нет, Мотылек, и шрамов нет. Иди за ширму, раздевайся.

Иногда мне кажется, что просьбу раздеться я чаще слышу от Публия, чем от Наилия. Я бы не реагировала так остро, не будь между мной и капитаном зеленой привязки. Уже слишком толстой, чтобы ее игнорировать.

«Руки он к тебе не протягивает и намеков не делает, — встревает в мысли Юрао, — страдает молча».

«Страдает ли?»

«Еще бы. Хотеть женщину своего друга. Тут башкой об стену будешь биться».

Встаю за ширму и медленно разматываю шарф. Я ведь тоже чувствую редкие вспышки. Слабую нервную дрожь, когда Публий прикасается ко мне. Осмотр, да, врач давно ничего к пациенткам не чувствует. Холоден, подчеркнуто вежлив и невозмутим. Все правильно и профессионально, но привязка есть. Снимаю платье и выхожу из-за ширмы в одном белье.

Военврач не смотрит на меня, только на руки. Аккуратно берет за предплечье и поворачивает из стороны в сторону. Длинные рубцы оставил филин, когда драл меня когтями. Глубокие вышли, зашивать пришлось.

— Их бы за два раза, — задумчиво бормочет Публий, — но времени мало.

Замирает, не отпуская меня. Гладит большим пальцем по шраму. От прикосновения тепло разливается по коже. Привязка отрабатывает, усиливая ощущения стократно. Волна жара идет от капитана ко мне, накрывая с головой. Захлебываюсь чужой энергией, чувствуя, как откликается что-то внутри. Прикосновение такое невинное, зачем паниковать? Если можно закрыть глаза и наслаждаться…

— Нет!

Резко выдергиваю руку и делаю шаг назад. Наваждение исчезает, оставляя передо мной удивленного Публия. От недавней бури не остается следа, только мне теперь стыдно за свое поведение. Неадекватна, как единичка в кризисе.

— Будет местная анестезия, — медик по-своему понимает мою реакцию, — не бойся.

— Извините, капитан Назо, — смущенно шепчу я.

Военврач не отвечает, выставляя параметры на той самой машинке. Фактически сейчас мне пересадят кожу. Срежут тончайший лоскут рядом со шрамом и сместят его в сторону, закрывая рубец. Новый эпителий приживется и замаскирует дефект. Публий отправляет меня на кушетку, обкалывает анестетиком и приступает. Закрываю глаза и вспоминаю небылицы, которые сочиняли покрытые шрамами генералы, объясняя, почему не идут на такую процедуру. Звук и, правда, мерзкий: шипение, пополам с потрескиванием, а еще резкий запах антисептика. Лежать приходится долго, я успеваю задремать, как слышу:

— Повязку можно снять на третий день.

Медик клеит на мое предплечье стерильную повязку, рядом вторую, третью. Много шрамов за раз свели, я словно перебинтована. Руки в локтях сгибать неудобно.

— Если что-то будет беспокоить, звони, — предупреждает Публий и разрешает одеться.

Выхожу из-за ширмы в платье и снова натягиваю рукава до кончиков пальцев, теперь чтобы скрыть белый пластырь. Шея тоже заклеена, а рубец на затылке военврач решил не трогать. Память о побеге из четвертого сектора у меня все же осталась.

— От чего хочешь умереть?

Дергаюсь от неожиданного вопроса, теряюсь на миг, а потом вспоминаю о чем речь.

— Не знала, что можно выбрать.

— Учитывая пристойное состояние трупа, выбор не велик, — сумрачно отвечает медик, — инфаркт, инсульт, хроническая обструктивная болезнь легких…

Еще одна роскошь, доступная только самоубийцам и таким актрисам, как я. Помню, как спорили в центре от чего лучше. Вены вскрывать, в петлю лезть или пулю в висок пустить. Мужчины советовали пулю и всячески отговаривали от удушения, расписывая, как потом неаппетитно будет выглядеть тело с прокушенным языком, с расслабленным кишечником и мочевым пузырем. Брезгливость пытались вызвать у нас с Поэтессой. Не все ли нам равно, мертвым?

— Та дарисса от чего умерла?

— Отравилась, — нехотя отвечает Публий. — Работала с медикаментами, доступ к ним был, вот и наглоталась до смертельной дозы.

Еще одна самоубийца. Символично до невозможности. Так действительно можно поверить, что себя хороню.

— Пусть будет отравление, — выбираю правду и продолжаю мучить расспросами: — А как же родственники? Неужели не заметят пропажу?

Военврач вздыхает, видимо, проклиная мое любопытство и болтливость. Женщина, ничего не поделать. Публий убирает в сторону планшет и устало трет руками лицо. Умеет Наилий жилы тянуть из подчиненных. Утром только дал задание, а уже труп, легенда, маска, шрамы.

— Тетка у нее и больше никого. Занятая дарисса. Прошение составила, чтобы кремировали за счет сектора, а ей урну выдали с прахом племянницы.

Улыбаюсь не к месту. Моей матери тоже урну выдали с моим прахом. Вдруг интересно стало, что туда на самом деле насыпали? Дарисса сирота, значит. Зато сожгут красиво, как любовницу генерала, а тетка потом получит настоящий прах. Никакого обмана и все довольны.

— Когда кремировать собираетесь? — спрашиваю последнее, что волнует.

— День будут маску делать по слепку вместе с накладками на руки, — перечисляет Публий, — потом я медицинское заключение обнародую и отдам тело Наилию. Только тогда он сможет начать готовиться к церемонии. Даже для генерала это не мгновенно. Думаю, еще день.

Всего два дня мне остается, чтобы побыть собой. А что делать дальше я пока не представляю. Теряюсь в догадках, как отреагирует Создатель, Друз Агриппа Гор, Флавий, Эмпат с Поэтессой. Истерик и слез я не жду ни от кого. Даже объявленной тройкой я не сделала ничего, чтобы заслужить собственную прощальную церемонию, не говоря уже об остальном. Пророчество может быть и фальшивое, но как же сильно оно попадает в точку. Не справилась женщина с бременем Великой Идеи, мужчине придется ее искать.

— Остался только слепок?

— Да, посиди здесь немного, — просит Публий, вставая из-за стола, — я раствор подготовлю.

Возвращается с пластиковыми банками и тюбиками. Настоящая мастерская гримера, а не процедурный кабинет. Ванночки, кисточки, перчатки, салфетки. На банках безликие этикетки с кодами и короткими сокращениями сложных наименований. Капитан откручивает крышку, и я морщусь от резкого запаха. Никаких парфюмерных отдушек, только чистая химия.

— Придется потерпеть, — усмехается Публий, видя мою реакцию, — я не разведчик, возиться буду долго.

Окончательно убеждаюсь в том, что все самое интересное на планете сосредоточено в разведке. Чрезвычайно увлекательная военная специальность. Интересно, как Публий объяснял, зачем ему эти растворы, кремы и гели? Приуменьшает свои способности, умеет. Разрешает мне самой густо намазаться защитным кремом. Потом ловко прячет мою прическу под целлофан, обводит маркером линию роста волос, срезает лишний целлофан и фиксирует края специальным клеем. Теперь я как манекен гладкая и блестящая. Слой специального раствора тонкий, но когда он закрывает глаза, приклеивая ресницы к нижнему веку, становится по-настоящему жутко.

— Тише, — успокаивает Публий, гладя меня по плечу, — все потом легко снимется, а сейчас дыши носом, пожалуйста.

Вряд ли когда-нибудь еще раз соглашусь на подобное. Хуже кошмара про болото. Не столько неприятно, сколько страшно, что так теперь и останется навсегда. Публий запечатывает мои губы, в последнюю очередь касаясь носа. Долго клеит что-то сверху ото лба до подбородка, отчего сохнущая маска становится тверже.

— Раствор должен застыть, — слышу голос капитана как будто из другой комнаты, — и пока ты молчишь, я скажу.

От дурных предчувствий в моей темноте еще неприятнее. Не жду ничего хорошего от тихого и задумчивого Публия.

— Я так же как Наилий живу с мудрецом и знаю ваши сложности. Почему-то у женщин они особенно яркие. Любая безумная идея становится обязательной для исполнения. Будь то пророчество или собственная фиктивная смерть.

Не объясню, если не понимает и дело не в заклеенных губах. Нас не волнует быт, как ремесленников, не увлекает выстраивание отношений, как звезд. Не занимают всерьез и надолго даже самые сложные интриги. Мы с Поэтессой одинаково чувствуем, как больно давит на затылок потенциальный барьер — не сломать, не вырваться. Наши мужчины реализованы, а мы просто рядом.

— Вы так привыкли к одиночеству, что заигравшись, перестаете замечать других цзы’дарийцев рядом с собой, — продолжает Публий. — Генерал согласился и это его выбор, но я полдня думаю, как поведу Поэтессу к твоему саркофагу. Что я скажу? А теперь еще и с отравлением, как причиной смерти. Самоубийство, Мотылек, после предсказания. И вы обе молчите.

Публий уходит в сторону и в моей бездне становится тихо. Слышно только как шумит климат-система, нагоняя в процедурный кабинет холод. Снова вижу себя в белом погребальном платье, но уже глазами Поэтессы. Сама толкнула на отчаянный шаг, разбила надежду стать тройкой, напророчила смерть. Даже если предала, наслушавшись Создателя — это слишком. Сотой части не заслужила из того, что могла почувствовать. Несуществующие боги, какое же я чудовище!

Боль разливается по животу острым приступом тошноты, забываю, что не привязана к стулу и пружиной распрямляюсь. В темноте пальцы хватают пустоту. Всю жизнь хожу вот так, глаз никогда по-настоящему не открывала. Всегда вглубь себя смотрела и никогда по сторонам. Заклеенные веки не дают плакать, а носом дышать — воздуха не хватает. Один судорожный присвист. Делаю шаг и врезаюсь в препятствие.

— Сядь, пожалуйста, — просит Публий совсем близко над ухом, — слепок повредишь, заново делать придется.

Я слабею и подчиняюсь, усаживаясь обратно на сидение. Через полчаса Публий аккуратно снимает маску и выдает мне салфетки. Не спрашивает больше ничего, общаясь короткими словами-командами. Провожает до лифта и прощается учтивым кивком.

Мучаюсь угрызениями совести остаток дня и всю дорогу до особняка. Стыдно перед Поэтессой. Приезжаю уставшая, разбитая и, едва поужинав, падаю в кресло в рабочем кабинете Наилия. Генерал сидит напротив за столом и не снимает гарнитуру с уха. Снова обсуждает ситуацию на Эридане, а у меня своя беда. Поверит Создатель с Агриппой в обман или нет, не столь важно. Главное, чтобы Мотылек исчез. Тогда пророчество исполнится и появится настоящая тройка. После церемонии Поэтесса не простит мне обмана, надо признаваться сразу или молчать до конца жизни. Но если пророчество фиктивное, то признавшись, я поставлю крест на спектакле. Поэтесса доложит Создателю и спровоцирует его на еще одну попытку уничтожить меня или вывести из игры любым другим способом. Как не крути ситуацию, а нужно идти до конца и молчать.

— Хорошо, держи меня в курсе. Отбой. — Наилий, наконец, откладывает гарнитуру и оборачивается ко мне: — Извини, весь день ушел на переговоры и это еще не конец.

— Проблемы?

— Да, — после колебаний признается генерал, — конфликт королевской династии с лиеннами превращается в партизанскую войну. Со всеми прелестями в виде террора, уничтожения связи и дорог, вбросами, дезинформацией. Король Таунд во всем обвиняет нас. Не добили противника, отпустили в леса, теперь не только мы несем потери, но и гражданское население гибнет. Группы лиеннов мелкие и шустрые, как комары, налетают, кусают и обратно. Из космоса массово не ударишь, территорию толком не зачистишь — эриданам там еще жить, а ловить их по лесам с бронетехникой, как из пушки палить по воробьям. И, главное, я никак не могу понять, кто их поддерживает внутри планеты?

Выговорившись, Наилий замолкает. Расстегивает верхние липучки на форменной рубашке и закатывает рукава до локтей. Вместо комбинезона домашние штаны, но даже в них генерал умудряется выглядеть официально. Словно до сих пор в штабе.

— Через две недели у эридан военный совет, я должен быть там, — сообщает генерал, — если мы сейчас не разберемся с твоим пророчеством, то отложим вопрос до моего возвращения. А я не хочу оставлять тебя одну в такой обстановке.

Дает мне выбор, несмотря на то, что говорил Публию. Понимаю, что пока еще можно все перенести или отменить. Еще раз взвешиваю решение и говорю:

— Я попросила капитана Назо указать отравление причиной смерти. Несчастный случай или смертельная болезнь будут выглядеть слишком внезапно и неправдоподобно, а суицид для мудреца почти норма. Тем более есть веский повод. Если я не становлюсь тройкой, то теряю смысл жизни.

Наилий думает, кусая губы. Привык, что смысл жизни женщины — быть рядом с мужчиной. Рожать детей и следить за домом. Да, мудрец исчезнет, а любовница генерала останется. Но пока у меня еще есть шанс реализоваться, я буду держаться за него изо всех сил.

— Суицид и должен быть внезапным и быстрым. На эмоциях, — поясняю я. — Через две недели острота пропадет, поэтому церемония нужна сейчас.

— Как скажешь, — сдержанно кивает генерал, — тело будет готово завтра. К вечеру я объявлю о твоей смерти.

Сколько не повторяй, а привыкнуть невозможно. Закрываю глаза и вытираю мокрые ладони о платье, а генерал не дает мне упиваться болью, возвращая из мыслей о вечном в реальность:

— Я долго думал, где тебя спрятать. Скажи, ты хочешь навестить Аттию?

Загораюсь от радости и тут же гасну. В секторе девятой армии я пропущу не только церемонию, но и все, что будет после нее. Жаль, нельзя самой стать бесплотным духом и кружить над головами мудрецов и правителей, пока они будут стоять возле моего саркофага.

— Наилий, я хочу остаться с тобой. Так я хотя бы по твоим рассказам буду знать, что происходит.

Генерал хмурится еще сильнее, а я не могу понять, что чувствует. Пытаюсь угадать, не пользуясь способностями мудреца. С любимым мужчиной хочется просто жить, а не перебирать привязки после каждой фразы. Бездна, как же это сложно!

— Есть и другой вариант, — холодно говорит Наилий, — виликусы.

Обидно, что я сама не догадалась. Вот кто своей незаметности подобен бесплотным духам. Тихие уборщики, молчаливые садовники — виликусы везде и никто не обращает на них внимания.

— Надену форму, на лицо приклею силиконовую маску…

— Не нужно силиконовую, — перебивает Наилий, — обычный подшлемник с прорезями для глаз. Такие маски много кто носит. По разным причинам. Например, спецгруппы службы безопасности. Засекреченные бойцы, кому даже дома запрещено показывать лицо. Я бы сделал тебя таким «спецом», но у них мощная подготовка, самозванца сразу вычислят. Рэм придумает другую легенду, чтобы обосновать маску на лице виликуса. А голос можно изменить медицинским препаратом. Выпьешь таблетку, вызывающую отек голосовых связок, и захрипишь. На несколько дней обмана такой маскировки хватит.

— Хорошая идея, — улыбаюсь я, — или тебя что-то смущает?

— Смущает. Тебе действительно придется работать виликусом и жить на втором этаже особняка.

Уборкой меня не испугать. Пока жила с матерью чистила, мыла и подметала дом с того момента, как себя помню.

— Я готова…

— Я не готов спать без тебя, — дергается генерал, хлопнув ладонью по столу. От громкого звука я вжимаюсь в спинку кресла и проглатываю окончание фразы. — Извини, — просит Наилий и трет пальцами глаза, — тяжелый день. Нарядим тебя виликусом. Так мы сможем видеться хотя бы изредка. Дэлия, ложись спать, а мне еще нужно сделать два звонка.

Генерал давит гнев, и я не успеваю его прочувствовать. Но чтобы не было второй вспышки, Наилия сейчас лучше не беспокоить разговорами. Обсудили уже все, достаточно. Поднимаюсь из кресла и иду к нему, чтобы поцеловать. Сажусь на колени, чувствуя, как сильно взвинчен.

— Я буду ждать тебя в спальне, — тихо говорю и касаюсь его губ поцелуем.

Глупо бояться уснуть в разных кроватях, но именно это, похоже, мы сейчас оба чувствуем. Мне тоже холодно и неуютно без него на огромном ложе, но я должна привыкнуть. Еще будут командировки и мои поездки к Аттии, его учения, неожиданные сборы. Но главное в разлуках то, что они не вечны.

Глава 5. Умерла…

Утром Флавий рассказывает, что военный центр, где содержали мудрецов, закрыли, а единичек перевели в психиатрические клиники. Решаем разделиться на пары и ехать сегодня, но сталкиваемся с неожиданной проблемой. Личный автомобиль Флавию, как капитану, положен, но он ни разу не сидел за рулем. Лейтенанты точно так же, как рядовые, по сектору перемещаются на служебных машинах. Новоявленный капитан обязательно научится, но курсы вождения не проходят мгновенно, нужно время. Я водить тоже не умею, только летать на катере. Однако подарок Наилия одноместный и лежать на Эмпате или Флавии, как на генерале, нельзя. Я не объясню Его Превосходству, какая служебная необходимость заставила меня упасть в объятия другого мужчины. А Поэтесса просто не выдержит мой вес. Последний шанс не идти пешком — городской автобус.

Мудрецы сообща различат среди единичек потенциальных двоек, а капитана Прима мне нужно обучать. Анкеты все еще нет, но при личной беседе она и не нужна. Бывший либрарий рисует маршруты движения на карте, помечает остановки автобуса, распечатывает и отдает один лист мудрецам, а второй оставляет себе. Из штаба выходим вчетвером. Эмпат галантно подает Поэтессе руку и ведет ее к остановке. Нам с Флавием нужно на другую.

Погода жаркая, плитка тротуара перегрета летними лучами светила, а на мне длинное серое платье и уже надоевший шарф. Не упасть бы в обморок от теплового удара. Горячий воздух колышется, окутывая маревом ноги вечно спешащих по своим делам горожан. Металлические заклепки на сумочках дарисс разбрызгивают блики по серому бетону зданий, а стаи живущих в городе птиц умудряются перекрикивать шум оживленной автострады. В пробках теряют терпение обдуваемые автомобильными кондиционерами офицеры и важные гражданские специалисты.

Автобус, к сожалению, не умеет летать над городом, как катер. Зато двухъярусное транспортное средство шириной в две полосы едет над автомобилями, пропуская их через себя, как через тоннель. Пассажиры сидят на втором ярусе, а устойчивость конструкции обеспечивает монорельс со стороны тротуара и ряды колес со стороны разделительной полосы. Инженеры утверждают, что он скользит над пробкой, а мне он напоминает гусеницу, проглатывающую машины и выпускающую их из хвоста.

Уже на платформе перед посадкой я вспоминаю про стоимость поездки.

— Флавий, — испуганно хватаю капитана за рукав форменного комбинезона, — я забыла спросить мудрецов, есть ли у них деньги на проезд.

Хоть мы больше не военная тайна и даже не пациенты психиатрической клиники, а возвращаемся к нормальной жизни долго. Наилий сделал мне счет в банке три дня назад, но кто позаботился об Эмпате с Поэтессой?

— Они им не нужны, — возражает Флавий, поддерживая под локоть, пока я захожу в автобус, — проезд давным-давно бесплатный.

Чувствую себя дурой, пока усаживаюсь на свободное кресло. Хорошо живет столица, ничего не скажешь.

— И насколько давно? Такое только в Равэнне?

— Третий цикл. Нет, во всем секторе, — отвечает капитан, вставая рядом со мной и держась за поручень, — вы забыли, дарисса?

— Я не знала.

Поднимаю глаза и натыкаюсь на удивленный взгляд Флавия. Смотрит на меня так, словно хочет спросить, как я себя чувствую? Не ударилась ли головой, раз не помню о таких простых вещах?

— Просидела взаперти шесть циклов и пропустила этот момент, — поясняю я.

Пациенты психиатрии не пользуются городским транспортом. Капитан понимает это и с гримасой боли трет лоб.

— Простите мою бестактность, Дэлия.

— Все хорошо, — останавливаю его, — не нужно извиняться. Скажите, а с чего вдруг такая щедрость? Муниципалитет внезапно разбогател?

Бывший либрарий расстроен, но отвечает ровно:

— Муниципалитету всегда средств не хватает. Плата за проезд низкая, и без хорошего финансирования автопарк пришел в упадок. Они собирались вовсе его закрыть, но тут вмешался генерал Лар. Дело в том, что рядовые и лейтенанты тоже пользуются городским транспортом. Если его не станет, то пятой армии все равно придется выделять дополнительные средства на проезд. Его Превосходство решил не изобретать ничего нового, а выкупить у муниципалитета автобусы. Просто перевести их с одного баланса на другой.

Благодарю за ответ и молча обдумываю услышанное. Странный поступок для правителя. Экономически нецелесообразный. Вкладывать средства в убыточную отрасль, да еще и от дохода отказываться, ради чего? Военные в городе бывают только в увольнительных и отпусках, а это несколько раз в год. Зато горожане до работы каждый день добираются бесплатно, и так во всем секторе. Не ожидала подобного от Наилия. Это что угодно, но только не жесткая диктатура.

Выходим из автобуса на окраине. У границы обширного жилого квартала за высоким забором прячется здание психиатрической клиники. Флавий невозмутимо печатает шаг по дорожке к воротам, а у меня слабость в ногах. Перед глазами белые тени с пустыми взглядами, медленно бредущие по парку на ежедневной прогулке. Всегда кто-то сидит на скамейке и качается, обняв колени руками. Стоит только расслабиться и забыться, как взвивается истеричный смех или плач. Да, я вырвалась отсюда. Но шизофрения — это навсегда. Если через несколько циклов станет хуже, встретят здесь, как родную.

Охрана в будке безразлично скользит взглядом по документам Флавия и открывает доступ в первую зону: комната для посетителей и кабинеты врачей. Мы идем сразу к главному.

— Капитан Прим, дарисса, — приветствует нас хозяйка клиники.

Строгая дарисса в старомодном платье под белым халатом.

— Петрония, спасибо, что согласились нас принять, — благодарно кивает Флавий.

— Ну что вы, всегда рада помочь нашей армии, прошу.

Выбеленные стены до половины окрашены зеленой краской. Цвет должен успокаивать психику, но, когда вокруг только он, то наоборот раздражает неимоверно. Иду по узким коридорам и думаю, что технический прогресс обошел клинику стороной. Вся техника сосредоточена в ординаторской и кабинете главврача. А у пациентов только койки, тумбочки и голые стены. Психиатры считают, что большего не нужно. Главное — это покой и умиротворение после очередной дозы препаратов.

— По одному приводить или всех сразу посмотрите? — деловым тоном интересуется Петрония.

Ждет ответ с вежливой улыбкой, а мне кажется, что сейчас возьмет за локоть и вкрадчиво спросит: «Почему вы не в палате, и что за странный наряд?

— Сразу всех, — поспешно отвечаю и борюсь с желанием спрятаться за спину Флавия.

— Тогда в общую комнату. Посторонних сейчас уберем, оставим только ваших.

С ума сходят не только мудрецы. У большинства местных пациентов диагнозы оправданы и не связаны со способностями. Но бывает, что за потенциальный барьер прорываются звезды или ремесленники, и разум оказывается слишком слаб, чтобы жить в двух мирах. Дело не в скрытой истине или запретных знаниях. Банальное ощущение себя не таким как все способно унести от реальности слишком далеко.

Санитары уводят их из общей комнаты по одному и парами, некоторые тянут к нам руки и блаженно улыбаются. Худые почти все, но не от жадности кухни. Не хотят пациенты есть. Забывают или впадают в кататонический ступор. Тогда их кормят насильно через зонд в пищеводе.

За спиной у нас кто-то громко хохочет и хлопает в ладоши. Флавий вздрагивает, но не оборачивается, только сильнее втягивает голову в плечи. Сам бледнеет и умолкает, усаживаясь в общей комнате за стол. Здесь семь пациентов в белой одежде. Мужчины и женщины.

— Пустые взгляды пусть вас не обманывают, — негромко начинаю рассказывать капитану, — здесь все подавляет и ввергает в депрессию. Спрашивайте, о чем думают, и внимательно слушайте. Двойки всегда начинают с главного и рассуждают о вечном. Устройстве Вселенной, общества, больницы. Их теории логичны и цельны, даже если кажутся бредовыми. Основное отличие от единичек — завершенность, результативность. Всегда есть что-то одно, где они чувствуют себя профессионалами, а единички распаляются сразу на все. Фрагментарными выглядят, поверхностными. Двойки же копают вглубь все дальше и упорнее.

Флавий достает планшет и делает пометки, привлекая внимание цзы’дарийца с водянистыми глазами. Лысого, но заросшего трехдневной щетиной. Пациент, не стесняясь, пересаживается ближе к нам.

— Единички чувствуют восторг от каждой новой мысли и спешат ею поделиться, — продолжаю я. — В то время как двойки молча обкатывают идею до вывода и стараются встроить в теорию или картину своего мира. Первые ищут, вторые изучают. Одни торопятся, а другим уже скучно, как художнику, рисующему десятую копию картины.

— А вам скучно, дарисса? — спрашивает небритый пациент.

Не часто здесь бывают посетители, любой интересен. Особенно капитан в форменном комбинезоне. Как воспоминание, что когда-то единичек содержали в особом центре.

— Нет, потому что я не двойка, — включаюсь в беседу. Мужчина смотрит на меня так пристально, будто вспоминает. Действительно мог видеть на первом этаже, пока я не переехала выше к Создателю и остальным.

— Тогда опишите это место, — просит пациент, — как можно подробнее.

Планшет Флавия гаснет, уходя в спящий режим. Капитан откладывает его в сторону и сдвигается так, чтобы сидеть между мной и мудрецом. Следит не только за нами, но и за остальными пациентами. Неуютно ему здесь, опасность мерещится.

— Темно, холодно и мало воздуха. Здесь снятся кошмары о падающем на голову потолке и осколках битого стекла, — отвечаю я и углубляюсь в подробности, как просил.

Прохожу тест на открытость, доставая свое отчаянье и бессилие. Жаль, не умею в стихах, как Поэтесса.

— Достаточно, — улыбается пациент, — я так и думал. А теперь расскажите, как вы перескочили на новую линию жизни, мысленно оставаясь на старой?

Чувствую себя рыбаком, увидевшим, как поплавок дернулся и ушел под воду. Хотя мудрец уверен, что это я заглотила его наживку. Спрашиваю то, что он хочет услышать:

— О какой линии жизни идет речь?

— О траектории движения через информационную структуру, называемую пространством вариантов, — с наслаждением излагает пациент, дорвавшись до благодарных слушателей. — В нем записано все, что когда-то было, есть и будет. Одна большая черная Вселенная и наша жизнь на ней, как пятно света от фонарика. Какой вариант подсвечивается, такой и реализуется. Каждый, как спектакль с актерами и декорациями. Близкие по сценарию варианты выстраиваются в линию жизни.

Слушаю и киваю. Теория цельная и уже адаптированная, судя по тому, как красиво и метафорично он делает вступление в простых и понятных образах, а потом переходит к сути, сам отвечая на свой вопрос про линию жизни.

— Мыслями и реакциями вы все еще в этих стенах. Заперты, ограничены и потеряны для всех. Вас насильно выдернули и заставили жить по-другому.

Догадался, узнал и, видя, как сижу рядом с капитаном, сделал верные выводы. Блестяще.

— Но ничего искусственного не приживается, — продолжает мудрец. — По-настоящему выбрать другую судьбу можно только самостоятельно. Иначе вы просто вернетесь обратно.

Дергаюсь возразить, что каждый свой выбор делаю сама, но останавливаюсь. Свобода выбора — одна из величайших иллюзий и мощнейший инструмент манипуляций. Нами управляют привязки, чувство долга, вкусовые предпочтения, воспитание. От них, на самом деле, зависит выбор, а не от наших истинных желаний. И, кажется, передо мной мастер в этой области. Достаю из кармана платья планшет и набираю Флавию сообщение: «Двойка, забираем». А мысленно называю мудреца Избирателем.

— Обратно я уже не вернусь, — улыбаюсь ему, — а вам здесь не надоело?

— Я думаю, вы понимаете, что надоело, и насколько сильно.

Мудрец закатывает глаза и нервно ерзает на стуле. Я бы рада забрать его прямо сейчас, но есть бюрократические формальности. Благодарю за беседу и оборачиваюсь к Флавию.

«С другими общаемся?» — приходит на планшет вопрос от капитана.

«Да, разделимся».

Разговариваем до середины дня. Двоих отпускаем сразу. Накачены успокоительным, и на нас почти не реагируют, остальные не могут связать обрывки мыслей в единую картину. Способностей ни у кого нет, иначе бы их давно в двойки перевели без моего вмешательства. И теорий таких, как у Избирателя, тоже нет. Типичные единички, жаль. Флавий договаривается с главным врачом о присвоении новой двойке особого статуса и запускает согласования, а я, наплевав на приличия, тяну его за рукав прочь отсюда. Не могу больше. Уже на улице вдыхаю перегретый летний воздух и чувствую, как уходит озноб.

— Флавий, мне нужно с вами поговорить. Сядем на скамейку?

Пациентов позвали на обед, мы одни на территории. Светило над головой заслоняет крона магнолии, окутывая нас цветочным ароматом. Ветер играет листвой, перебирает белые лепестки цветов. Капитан держит спину и ждет, а я только сейчас понимаю, сколько раз завтра Наилий будет рассказывать о моей смерти.

— Я должна исчезнуть, чтобы сбылось пророчество Поэтессы, и в секторе появилась тройка. Это мужчина. Дальше вы будете работать с ним, а пока придется искать двоек самостоятельно, — говорю и понимаю, что ничего не чувствую. Решение принято, метания исключены. — Завтра вас пригласят на фиктивную церемонию погребения, я буду где-то рядом в рабочем костюме виликуса и маске. Не знаю, как долго буду прятаться. Если нужна будет моя помощь с мудрецами — спрашивайте, но пожалуйста, не выдавайте меня.

Флавий уже привык к мудрецам, но не настолько. От новости у бывшего либрария дергается глаз, а уголки губ опускаются вниз. Представляю, что хочет сказать много неприятного о придуманном спектакле. Со стороны он должен казаться бредовым до смирительной рубашки, но капитан шумно вздыхает и отвечает:

— Я умею хранить тайны, дарисса, но не умею видеть и слышать тоже, что и вы. Кого бы потом не назначили тройкой, а мудрецы заслуживают, чтобы их нашли всех. Вы их чувствуете с полувздоха, с неоконченной фразы. Поможете мне?

Привязки тянутся ниточками, переплетая крепко. Желтые, фиолетовые, мощные и бледные, но ни один сложный рисунок не объяснит простого ощущения одного общего дела. Оно теплым шерстяным одеялом ложится на плечи. Я нужна даже мертвая.

— Конечно, — заставляю себя улыбнуться, — надеюсь, мои анкеты будут полезны.

Флавий хочет ответить, но в кармане комбинезона пронзительно пищит гарнитура. Капитан вешает ее на ухо и говорит:

— Слушаю. Создатель. Появился у нее номер, могу перевести звонок.

Мудрец все так же звонит либрарию, когда хочет со мной поговорить. Я сбежала из четвертого сектора, не попрощавшись, и потом обида мешала самой позвонить. Но капитан не знает об этом. Стучит пальцами по экрану планшета, и я вешаю на ухо свою гарнитуру.

— Свет мой, — Создатель весел, бодр и почти счастлив, — я знаю, ты дуешь губы, но ругаться со мной бесполезно.

Вообще-то мы не ссорились. Я сбежала от Агриппы, а не от него. С точки зрения мудреца-двойки глупый и недальновидный шаг. Ничего плохого Друз со мной не делал, а его симпатию можно было превратить в инструмент контроля. Озвученная генералом цель спектакля с видеосъемкой — оставить меня в секторе. Метод не красивый, а суть понятна. Но я не захотела становится тройкой и забираться на вершину горы, настолько сильно извозившись в грязи по дороге. И теперь Создателю нужны интриги и ложные предсказания, чтобы выкрутиться из сложившейся ситуации.

— Я не ругаюсь с тобой, — выдыхаю в гарнитуру и горжусь ровным тоном голоса, — хочешь что-то сказать?

— Скорее признаться, — торжественно сообщает он. — Долго за собой наблюдал, не верил, подозревал в мании величия, но сегодня сомнения развеялись. Я — тройка.

Невероятно! Кто бы мог подумать? Начни он с этой мысли сразу, и не было бы фарса на Совете генералов. Умеют мудрецы усложнять жизнь себе и окружающим.

— Поздравляю. А как ты догадался? — проглатываю сарказм и складываю руки на груди, настраиваясь на долгую беседу.

Флавий рядом открывает таблицы на планшете. Пока день в разгаре, любую минуту тратит на работу.

— Как двойка я себя исчерпал, — с оттенком гордости рассказывает Создатель. — Сформулировал теорию социогенеза вместе с практикой ее применения и даже потратил много сил и времени на внедрение, но харизмы не хватило. Не удалось заразить теорией не только население планеты, но и правителей.

Именно правителей. До населения дело так и не дошло, если не считать двух выступлений в вечернем выпуске новостей. А стоило один раз ошибиться с определением тройки и не предоставить в короткий срок Великую Идею, как интерес генералов угас. Им неважно, кто из нас выше, а кто ниже — результат нужен.

— Настал черед вплотную приблизиться к барьеру, отделяющему Бытие от Небытия, — продолжает мудрец. — И чем глубже я ныряю в Небытие, тем интереснее мне там становится.

— Ты говоришь о мире духов? — переспрашиваю я.

— Нет, свет мой, — с оттенком снисходительности отвечает Создатель. — Мир духов, мертвых, внутренняя Вселенная, изнанка, как не назови — тоже Бытие. Я же говорю про полную его противоположность. Когда умираешь окончательно, и твой дух не просто прекращает перерождаться, а перестает существовать. Навсегда.

Звучит еще ужаснее обычной смерти, мне холодно и неуютно.

— Зачем тебе это?

— Ты не поймешь без разъяснений, — радостно отвечает Создатель. — Мне еще нужно все обдумать и структурировать, но я почти уверен, что нашел Великую Идею.

— Небытие? — выдыхаю, и от шока пространство вокруг меня сжимается в точку, вибрирующую голосом в гарнитуре:

— Добровольный уход в Небытие.

Не могу осознать услышанное. Принять, одобрить и примерить на существующий мир. Планету с миллиардами цзы’дарийцев, другие планеты с разумными расами. Да, мы убиваем друг друга, впустую тратим бесценный дар жизни, но отказаться? Добровольно?

— Ты серьезно?

— Да. Знаю, что сложно понять, но конечный вывод любой теории или идеи всегда звучит, как бред. Только с пояснением становится откровением.

— Даже с обоснованием это немыслимо, — завожусь и повышаю голос, — ты видишь очередь из желающих перейти в Небытие? Что даст такая идея?

Создатель тихо смеется. Как раньше в центре, когда задавал вопрос, а я не могла ответить, перебирая вариант за вариантом и уходя от единственно верного все дальше и дальше.

— Свет мой, я бы позвал тебя в сектор посидеть на кухне с яичницей и травяным отваром, но ты не поедешь. Мне жаль, что все закончилось так быстро. Ты стала бы хорошей помощницей, а в будущем преемницей. Единственной, идеально подходящей на эту роль, но я справился сам. Не огорчайся, ты еще можешь реализоваться как женщина, хозяйка, мать.

Снимаю гарнитуру и выключаю. Услышала достаточно. Наплевать хочется на то, кто настоящая тройка. Великая Идея добровольного ухода в Небытие пугает до обморочного состояния. Эмоциональный выброс душит и не дает думать. Пережидаю вспышку и вижу, во что превратила край шарфа, раздирая ткань ногтями.

— Дэлия? — голос Флавия звучит из пустоты. Словно с другой стороны потенциального барьера.

Если не думать о каждой конкретной жизни: моей, Наилия, Создателя, Публия, Поэтессы, Флавия, то вспоминается теория расширения и сжатия Вселенной. От вдоха, в котором мы существуем, до выдоха в точку. В то самое Небытие. Механизм существует, зачем его ускорять?

— Дэлия!

Чувствую руку Флавия у себя на плече, слышу шум листвы цветущей магнолии. Скамейка давит на спину, а ноги покалывает от долгого сидения в неподвижности.

— Да, сейчас, — бормочу под нос, — один звонок.

Дужка гарнитуры на ухе и голос Наилия:

— Слушаю.

— Ты уже объявил о моей смерти?

— Еще нет.

Я жива, пророчество не исполнилось, а тройка есть. Одновременно Создатель и Поэтесса не могут быть правы, лгут либо оба, либо кто-то один. Если верить еще не сбывшемуся пророчеству, то слова Создателя — чушь. Это просто, понятно и объяснимо. Устраиваем церемонию и ждем настоящую тройку. Если предсказание лживо, тогда зачем оно вообще было нужно? Найденная Великая Идея автоматически устраняет всех претендентов на звание тройки кроме одного. Тогда действия мудрецов теряют логику, а в это не верится. Если лгут оба, то происходящее окончательно превращается в бессмыслицу.

— Дэлия, мы все отменяем? — спрашивает генерал.

Умереть еще раз, уничтожить наладившуюся жизнь ради идеи, которую уже сформулировали без моего участия. Кому нужна такая жертва? Шрамы от когтей филина долго напоминали о предыдущей. И вот я иду по второму кругу.

— Нет, давай сделаем это, — прошу Наилия, чувствуя, как сел голос. — Я больше не хочу быть мудрецом. Мотылек исчезнет вместе со своим диагнозом и запретом рожать детей. Без шизофрении я обычная женщина.

Жалею, что не вижу генерала, не чувствую эмоций и не могу заглянуть в привязки. В тишине только стук моего сердца, эхом отражающийся пульсацией в висках.

— Хорошо, — устало отвечает Наилий, — тело из медцентра уже доставили. За тобой я отправил машину. Приезжай домой и переодевайся. Больше ты не мудрец.

Глава 6. …и воскресла

Машина затемно привозит в особняк к запасному выходу. Наилий ждет, сидя на верхней ступеньке узкого крыльца, а на гравийной дорожке возле цветастой клумбы в черном комбинезоне и таком же черном настроении стоит майор Рэм. Лысый стервятник осматривает меня с ног до головы и презрительно кривится.

— Бред, — коротко говорит вместо приветствия и отворачивается.

Генерал поднимается, цепляясь за перила лестницы. Макушкой задевает точечный светильник в козырьке. Освещение рисует рваные тени на лице полководца. Мрачен и сосредоточен, как никогда.

— Дэлия, скоро приедет либитинарий вместе с толпой специалистов, чтобы организовать церемонию. Прятаться надо уже сейчас, — Наилия говорит глухо, словно на нем медицинская маска или траурная вуаль. — Я увижу тебя только завтра. Не знаю, сможем ли поговорить. Иди с Рэмом. Он покажет тебе второй этаж и комнаты виликусов.

Генерал обнимает и целует в висок. Прижимаюсь к нему, закрыв глаза. Вдыхаю фантомный аромат эдельвейса, настраиваюсь, пропуская через себя эмоции и не чувствую ничего, кроме хрупкой корки льда под пальцами. Глухая оборона. Неприступный бастион выдержки и терпения.

— Хорошо…

Не успеваю ничего сказать, Наилий делает шаг в сторону и молча обходит меня. Камни хрустят под подошвами форменных ботинок генерала, удаляясь от меня тревожным шепотом. Мертва, забыта, потеряна. Исчезла. Мотылек разбивает стекло фонаря и влетает в пламя. Вспышка осознания отдает болью в затылке. Больше не мудрец.

— Как мне называть тебя, новый виликус? — ехидно спрашивает Рэм.

— С вежливыми обращениями покончено?

Стервятник скалится, закладывая руки за спину и обдавая жарким дыханием на выдохе:

— Между нами по статусу два офицерских звания. Захочу, буду называть тумбочкой или табуретом. И чем быстрее ты привыкнешь, дарисса, тем легче будет. Имя!

Как раз сейчас ничего не придумывается. Дэлия, Децим? Только не Децим! Тулий или Квинт, а, может быть, Сервий?

— Тиберий, — выпаливаю то, что стучится в сознание и цепляется за него изо всех сил.

Рэм хмыкает, молча открывает дверь и уходит в полумрак дежурного освещения. Шагаю за майором и запинаюсь об мешок на полу.

— Переодевайся, Тиберий. Свою одежду с планшетом и гарнитурой клади в мешок. Рядовому такие девайсы не положены.

Мне теперь много чего не положено. Пререкаться со старшим по званию, выбирать, что носить и где спать. Снимаю платье через голову и начальник службы безопасности запоздало, но отворачивается. Меня обида на Наилия гложет. Рэм — последний цзы’дариец, которого я хотела посвящать в тайну своей смерти.

— Тьер! Бездна знает что! — возмущенно пыхтит стервятник. — Кого мы хотим обмануть дешевым маскарадом?

Забираюсь в черный рабочий комбинезон и застегиваю молнию. Одежда висит на мне, как на вешалке. То ли с размером ошиблись, то ли все виликусы так ходят, шоркая штанинами и рукавами. Мешок с моим платьем Рэм отбирает и кивает за спину. Иду.

— Маску надень, — ворчит майор, — и запоминай легенду, Тиберий. Служил ты в звезде дозорных лейтенанта Демиса Гракха три дня сразу после училища. Забросили вас на алый планетоид Дельта-Гамма в системе Мангуста. По заданию ты охранял ученых, изучающих редкие формы жизни в естественной среде обитания. Говорили тебе, идиоту, не отходить дальше защитного периметра, но тебе, стоя на посту, приспичило отлить. И ты, гнарошева задница, зашел за камень. Постеснялся. Там тебе гейзер между ног и вдарил. И все, плачьте дариссы, пишите письма в медотсек мелким шрифтом. Ожоги восьмидесяти процентов тела, бесконечные пересадки кожи и полная импотенция.

С каким удовольствием майор рассказывает. Сам сочинял, не иначе. Темный коридор заканчивается лестничной клеткой, вместо отделки кругом едва оштукатуренный бетон и серо-синяя краска на стенах. Внутренняя часть особняка, не предназначенная для глаз любовницы генерала. Поднимаемся на второй этаж, и я по пути отсчитываю безликие двери, чтобы не запутаться. Табличек, номеров или хотя бы рисунков на них нет. Как местные ориентируются?

— А теперь серьезно, — говорит лысый стервятник. — В настоящей легенде ты — важный свидетель преступления и строго засекречен. Это полностью объясняет специальную маску даже на лице виликуса. Мы часто так прячем бойцов, ничего удивительного в твоем внезапном появлении в особняке нет. Таких, как ты, мотает по разным подразделениям на низших должностях. Официально все рядовые, а на деле могут оказаться хоть лейтенантами, хоть капитанами. Был связистом, стал медиком, был разведчиком, стал виликусом и так далее. Держи таблетки для смены голоса. При мне глотай. Вот так. Одной дозы хватает на сутки, завтра повторишь прием. Не отлынивай. Начнешь говорить своим голосом, накажу. Теперь дальше. Жить будешь в одной комнате с Труром. Он хоть и рядовой, но у виликусов главный. К командиру обращаться только на вы и с максимальным уважением. Это понятно, Тиберий?

— Так точно, майор Рэм.

Стервятника снова перекашивает судорогой, он смачно ругается сквозь зубы, а потом останавливается у пятнадцатой по счету двери.

— Плевать я хотел, как ты справишься с круглосуточным ношением маски. Спать будешь на верхней койке, ходить в общий туалет. Перенаселен этаж, укомплектован штат в особняке даже сверх нормы. Флавий капитана получил, а не переехал. Некуда. Зато новый либрарий явился. Лейтенант, отдельную комнату нужно. Отказал я ему, к рядовым поселил. А тебя, генеральскую…

Рэм подавился последним словом, а меня дернуло. Звание майора не дает ему право меня оскорблять.

— Любовницу? Подстилку?

— Женщину, — рычит начальник службы безопасности, — тоже в отдельную? Обойдешься. Свободен. Через полчаса отбой.

Разворачивается и уходит, гулко печатая шаг по пустому коридору. Я только сейчас замечаю, как тихо вокруг. Будто все вымерли и этаж заброшен. Толкаю рукой дверь — никого. Узкое окно, закрытое рулонной шторой, двухъярусная кровать с колючим шерстяным покрывалом, тумбочка, рабочий стол и стул. Аскетично, практично, функционально и безлико. Как во всем особняке, как в каждом здании пятой армии. Как во взгляде и голосе Наилия сегодня вечером.

— Кхм, — слышу за спиной и оборачиваюсь, — как звать-то?

— Тиберий, — хриплю специально, таблетки еще не успели подействовать.

— Меня Трур.

Голос синтезирован, я уверена. Интонаций нет, слышится посторонний шум металла. У Трура над ухом имплантирован слуховой аппарат, а вместо ног протезы. Виликусами идут служить по разным причинам. Не обязательно быть инвалидом, достаточно захотеть мыть пол в особняке генерала и стричь газон на лужайке внутреннего двора. Многие считают престижным оказаться рядом с хозяином сектора. Если не офицером, то хотя бы так.

— Ночью можешь снять маску, — предлагает Трур. — Я знаю про секретность, но с нижнего яруса да в темноте твое лицо точно не разгляжу. Не мучайся зря. Я понимаю, как в ней жарко и тяжело.

— Спасибо, но нет.

Не хочу рисковать. Не привыкла еще к новому образу. Утром проснусь без маски, да так и пойду умываться, обо всем забыв. Скандал будет фантастический.

— Ладно, — кивает Трур, — тогда ляжешь спать, хлопни два раза в ладоши, свет выключится.

Тянет за молнию и выбирается из комбинезона, оставшись в одном белье. Тело чистое, шрамов нет. Сильный, красивый мужчина. Заставляю себя отвернуться от протезов. Левый до колена, а правый выше. Черные, металлические, бесшумные. Поднимаюсь по лестнице на второй ярус и ложусь спать не только в маске, но и в комбинезоне из страха, что утром Трур проснется раньше меня и увидит обман. Завтра все будет обманом — и моя смерть, и моя жизнь.

Площадка для посадки катера на одной из крыш Равэнны. Город плещется внизу приливами и отливами автомобилей, поблескивает фарами и утробно урчит. Еще немного и сыто облизнется. Ветер дует в спину, оборачиваюсь на шепо:.

— Ме…ди…ум

Он стоит передо мной в черном военном комбинезоне и молчит, даже не улыбается.

— Кто ты?

Делаю шаг и слышу хруст мелкого гравия под ногами. На мне ботинки и комбинезон. Выше. Белый ремень и бластер с военным посохом. Еще выше. Поворачиваю голову. Погоны расплываются золотом. Не вижу, сколько полос.

— Кто я?

Снова молчит, будто рот зашили или приказали. Рядом второй. Выше и сильнее, шире в плечах. Волосы длинные падают на глаза, и этот второй все время облизывается.

— Кто ты?

Теряю терпение и топаю со злости ногой. К хрусту примешивается стрекот. Оглядываюсь — жуки. Черные, блестящие, копошатся подо мной. Раздавила несколько — желтым и белым торчат наружу. Чешуйки подхватывает ветер и уносит с площадки.

Еще есть третий. Маленький и веснушчатый настолько, что на лице нет места. Сплошной солнечный ожог через мелкое сито. Уже не спрашиваю, просто жду. Четвертый, пятый, шестой.

— Все?

Кивают синхронно, значит, слышат меня и понимают команды. Только будут ли подчиняться?

— Будем.

Шесть голосов рождают ступенчатое эхо.

— Кто я, говорите!

Срываюсь в крик и хожу от одного к другому, раздавливая жуков, вглядываясь в холодные бесстрастные лица. Молчат, только сильнее вытягиваются струной.

— Хорошо, я сама придумаю вам имена.

— Уже, — отзывается первый. — Юрао.

— Лех, — говорит второй.

— Инсум, — шепчет третий.

Ветер уносит имена вихрем сломанных крыльев мотыльков.

— Тиберий, подъем!

Резко открываю глаза и вижу темный потолок. Тихо в комнате, даже дыхания не слышно, хотя внизу спит Трур. Жарко в комбинезоне, тело от перегрева будто ватой обложили. Слабость прочно поселилась в мышцах. Расстегиваю молнию и поднимаю черную маску на лоб. Лицо чешется, скребу ногтями с наслаждением. Сколько так выдержу? И что это был за кошмар странный?

«Юрао, ты здесь? — чувствую мысленный ответ далеким шепотом. Таким же, как эхо от шести призрачных голосов. — Ты там один?»

«Нет».

Снова кажется, что голосов стало больше. Беда. Обострение? То самое, которым пугал психиатр. Доигралась без таблеток. Способности не хотела блокировать.

«Неужели, правда, шестеро?»

«Говорить могут только трое».

Почему молчат остальные, не спрашиваю. Жутко так, что не до этого. Комната качается и подергивается дымкой. Может быть, я до сих пор сплю? Бывает же продолжение сна. Щипать себя за руку лень. И так понимаю, что наяву.

«Откуда вы взялись?»

«Звала нас и мы пришли».

Врут. Не звала я, не помню такого. Или не чувствую и не понимаю. Даже голос Юрао от собственных мыслей иногда отличить трудно, а если голосов больше, чем один? И как долго так было?

«Почему сейчас заговорили?»

«Ты изменилась».

И снова не понимаю, кто отвечает: Юрао, Лех или Инсум?

«Лех старший среди нас. Он не будет говорить с тобой. Юрао выбрали».

Накрываю лицо подушкой, чтобы не слышать собственный стон. Теперь только Аттия может сказать, сошла ли я с ума окончательно. Матушка видит всех духов, Юрао даже слышала. Не знаю, что лучше — паника или истерика? Мечусь между ними и слышу снизу скрип.

— Тиберий, ты проснулся? — спрашивает виликус.

— Да.

— На выход тогда. Умываться, пока все спят.

Здравая мысль, но быстро успокоиться все равно не получается. Дышу мелкими глотками и переваливаюсь через край койки на лестницу. Пока нащупываю ногой перекладину, виликус успевает одеться и обуться.

— Вы куда? — спрашиваю, радуясь, что таблетки, наконец, изменили голос.

— Ты куда, — поправляет Трур. — С тобой.

Икаю от испуга, вцепившись в лестницу.

— Проконтролировать, — непреклонно заявляет старший виликус, толкая дверь рукой, — ну, и показать заодно, где у нас общий душ.

Коридор будто психиатрическая клиника ночью. Та же вязкая тишина и пустота. Прямые переходы с четким ритмом дверей одинаковы в любом месте. Не важно, чем окрашены стены, какие висят светильники — просто тоннель, несущий вперед, как вагонетку под уклон. Иду, не чувствуя шагов, тянусь за силуэтом виликуса. Общий душ третий от лестницы. Внутри светло и пахнет самодельным мылом. Вдоль левой стены ряд умывальников с зеркалами, вдоль правой — душевые кабины. Отделано помещение прохладным голубым мрамором. Краны, ручки, держатели для полотенец хромированные. Сами полотенца белоснежные, на каждом глиф с именем. Личные, подписанные. Трур запускает меня и встает в проем двери.

— Мойся, я не обернусь.

Зубы чищу, размазывая пасту пальцем по деснам. Плещу в лицо холодной водой и отфыркиваюсь. Распаренная под маской кожа успокаивается. Хороший выход с ранним подъемом. Вечером умываться тоже буду после команды отбой.

— Сколько циклов отсчитал с рождения?

Синтезированный голос скрипит и виликус трогает черную блямбу импланта над правым виском. Главное сейчас не ошибиться. Рядовые оканчивают училище на восемнадцатом цикле, лейтенанты позже на пять циклов. Рэм пошутил на счет ожогов и импотенции, но остальной части легенды, как я понимаю, нужно придерживаться:

— Восемнадцать.

— Мелочь пузатая, — заявляет виликус уже гораздо чище и тембром голоса выше. Отрегулировал. — Теперь понятно, почему правильный такой. Временами до дурости.

Обижаюсь на «пузатую мелочь», но молчу. Конечно, до дурости. Так боюсь разоблачения, что сплю в одежде. Скатываю маску обратно до подбородка и шагаю к выходу.

— Подожди меня, — просит Трур, — в смену все равно вместе заступаем.

Пока он находит свое полотенце и вешает его на плечи, я сажусь на стул. В сон тянет, не привыкла вставать так рано. Наилий всегда жалел и не будил, а в закрытом центре подъем был гораздо позже. Темно за окном и тихо, даже птицы еще не проснулись. Голову клонит, закрываю глаза и качаюсь вперед. Скверно, нельзя засыпать. Чешу бровь через маску и пластыри на сведенных шрамах. Перевязку нужно скоро делать, а я не знаю как. К местному врачу попроситься на прием? Бездна бы взяла майора Рэма с его сарказмом! Вот здесь бы легенда с гейзером между ног пришлась к месту. При ожогах тоже показаны пересадки кожи. Но там вроде бы восемьдесят процентов тела, а у меня кисти руки чистые. Они должны быть обожжены или нет? Ох, все равно нужен Публий, не получится ничего другого придумать.

— Сидишь, как горные, — замечает виликус, а я вздрагиваю и оглядываюсь.

Проклятье, нахваталась от Наилия! «Горные» везде сидят, поджав под себя ноги. Даже на стульях. Думать о шестерых духах некогда. По лезвию ножа хожу с этой маскировкой. Сейчас придется объяснять, почему так сижу. Или придумывать, где видела горных. В легенде о детстве Тиберия ни слова не было. Что ж, Рэм сам виноват, что не сообщил подробностей. Теперь я буду сочинять, а он пусть подстраивается. Извините, Ваше Стервятничество, безвыходная ситуация.

— Из девятой армии я, — отчаянно вру Труру. — Горный интернат.

Виликус растирает густую мыльную пену по щекам и берется за станок.

— Интересно, — тянет он и без интонаций искусственного голоса это слышится странно, — там провалы были по наборам, закрыть их до сих пор пытаются. Восемнадцать циклов, говоришь? Уж не самого ли мастера выпускник?

Иногда удача и меня ласково целует в макушку. Хотя виликус мог и ловить на лжи таким образом. Придется рисковать:

— Его самого.

Трур ведет бритвой по шее снизу вверх, оставляя дорожку гладко выбритой кожи. Одно из тех занятий, которое я никогда не смогу сымитировать, притворяясь мужчиной.

— Как он там поживает? По-прежнему невыносим?

— А как же, — хрипло отвечаю я. — Зверствует на тренировках, жжет свои сандаловые палочки и сушит карамель в бумажном пакете.

Виликус хохочет, резко убрав бритву от горла. Смех гортанный, раскатистый, синтезатор речи гудит на пиковых уровнях громкости

— Помню, как резал ту карамель, — рассказывает Трур, прополаскивая станок под струей воды. — Бруски должны быть совершенно одинаковыми. Чуть ножом вильнешь, и мастер возвращает переделывать. Я неделю питался бракованной карамелью, пока не научился резать ее идеально.

Вполне в духе грозного начальника интерната. Улыбаюсь под маской и спрашиваю:

— А ты давно выпустился?

— Тридцать семь циклов назад, — отвечает виликус. Глаза округляю от удивления и слышу новый взрыв смеха. — Да, я так же стар, как наш генерал. Можешь не считать в уме, тренировались мы вместе.

Выросли в одном интернате, Трур — виликус на протезах и с имплантами, а Наилий с Марком стали генералами. Чудны твои игры, Вселенная. От тяжелой мысли опускаются плечи, с усилием цепляю улыбку на лицо и бодро спрашиваю, играя восторженного мальчишку:

— Здорово, наверное, есть что вспомнить. Никто вот так с генералом близко…

— Да уж, — усмехается Трур, — но пересекались мы редко. На седьмом цикле меня привезли в интернат, а Наилий уже там был с рождения. Вся его группа тренировалась отдельно. Генетические эксперименты, идеальные солдаты. В свои восемь они умели то, что нам и не снилось. Окрестные горы излазили вдоль и поперек. Нычки у них там были, схроны с полезной и запрещенной всячиной из деревни. Мы завидовали и надеялись, что догоним их в мастерстве хотя бы к выпуску, но нет. Лабораторные мальчики так и остались недосягаемыми вершинами.

— Понимаю, — вздыхаю я, хотя никогда не смогу понять. Не росла в интернате, чужую жизнь на себя примерила, — у меня дома плакат висит с фотографией Его Превосходства. Смотрел на него каждый день. Думал, что вырасту и стану таким же.

— Вырастешь еще, — ободряюще кивает виликус, — только дурь из башки выветрится. Много ее там.

Еще бы. Целый психиатрический диагноз и шесть духов. До инсценировки собственной смерти додумалась, а теперь заперта внутри рабочего комбинезона, и придется мне всю погребальную церемонию мыть, чистить и стирать. Не отпустит меня Трур, не позволит лентяйничать. Виликус выключает воду и вытирается полотенцем.

— Пойдем, суматошный день сегодня будет. Успеть нужно вылизать особняк к приходу гостей.

— А что случилось? — тщательно изображаю удивление.

— Женщина у генерала умерла, — сухим тоном синтезированного голоса отвечает Трур, — говорят, что отравилась. Молодая совсем, еще жить да жить, зачем? Шептались, что с головой не все в порядке было, но теперь-то что? Саркофаг и белое платье. Кому лучше сделала?

Смотрит на меня, а я отворачиваюсь. Будто уже сижу с ним без маскировки и слушаю упреки. Да, это я все придумала ради пророчества и новой тройки. И мне мучительно необходимо присутствовать на собственных похоронах. Что ж, придется еще немного расширить легенду.

— Тиберий? — трогает за плечо виликус.

— Знал я ее, — сочиняю на ходу, словно снимая информацию из-за потенциального барьера, как умеют делать Поэтесса и Маятник, — меня мать специально в горный интернат отдала, а до этого я на равнине жил. По соседству с Вестой. — Называю свое самое первое имя, ныряя в темные воды похороненных воспоминаний. Трур замирает рядом со мной, склонив голову на бок. — Дружили мы, часто играли вместе. Она мне письма в интернат писала, все приехать обещала, да бедно они жили. Мать ее так и не отпустила. А на пятнадцатом цикле письма приходить перестали. Я почти в любви признался, а она забыла про меня.

Хлюпаю носом, входя в роль и чувствую, как несет в творческом порыве. Мне бы книги писать, а не анкеты для классификации цзы’дарийцев составлять.

— И я думал, что забыл, пока не увидел ее в телевизионной панели на балу с генералом. Уже здесь, на равнине, когда под маской оказался. Чуть не бросился в особняк, чтобы найти ее, дурак, но вовремя остановился. Куда мне с секретностью? А потом сообщили, что в виликусы переводят. Я чуть с ума от счастья не сошел. Поговорить нельзя, но думал, что хотя бы посмотрю на неё издали. Прибыл в особняк, а она…

Давлю из себя слезу и кладу пальцы щепоткой на переносицу.

— Бездна, — тихо шипит помехами Трур, — бывает же так.

— Я теперь даже попрощаться не смогу.

Смотрю на него со слезами на глазах, может, дрогнет сердце и отпустит на сегодня? А завтра я все отработаю. Виликус думает и молчит. Долго, у меня уже ноги начинают болеть, и я ставлю их на пол.

— Саркофаг днем в атриуме стоять будет, можно поменяться с Сентием и дежурить там, но если будет толпа, ты близко не подойдешь.

Вздыхаю и киваю на каждое слово, а Трур продолжает размышлять вслух:

— Мы рано проснулись, Его Превосходство в штаб точно не поедет, значит, на тренировке сейчас. Саркофаг на третьем этаже, я знаю где, идем.

Хватает меня за предплечье и тянет, не давая возразить. Ныряет в полумрак коридора и подгоняет: «Быстрее, быстрее!». Несуществующие боги, это совсем не то, что я хотела! Зачем мне смотреть на загримированный труп, я в атриуме должна сидеть среди гостей! Но остановить Трура не легче, чем поймать сачком пролетающую мимо пулю.

Глава 7. Похоронная церемония

Бегу по лестнице на третий этаж. В рассветных сумерках выцвели все краски и застывшие комнаты, как черно-белые фотоснимки. Ковролин глушит шаги, черный силуэт Трура впереди застилает свет. Не сразу понимаю, что проходим по коридору мимо библиотеки. Зеркала и все стеклянные поверхности закрыты белыми простынями. Вдоль стен лаконичные вазы с ветками кипариса — символом смерти. Кипариса станет больше. Принесут, когда будут прощаться со мной, и положат на постамент к саркофагу. Кто? Поэтесса? Эмпат? Конспиролог? У бывшей военной тайны не так много знакомых, скромной будет церемония.

Знаю, что впереди гостиная, но вместо нее облако тумана. Белое и густое. Коридор заполнен отрезами ткани, свисающими с потолка. Я чувствую сквозняк от климат-системы, но легчайшая органза неподвижна. Останавливаюсь возле преграды и касаюсь полотна рукой. Толкаю его вперед и слышу тихий звон колокольчиков. Они пришиты к нижнему краю ткани.

— Что это?

— Сторожевой полог, — объясняет Трур, — невозможно пройти, не задев хотя бы одного полотна. Звон предупредит генерала. Никто не должен видеть его слез.

Веду ладонью по преграде, словно по водной глади озера. Прохладная и певучая.

— А он будет плакать?

Не верится, даже если бы я умерла по-настоящему.

— Не знаю, — хмурится Трур, рассматривая в упор, будто на мне больше нет маски. — Я боялся, что Его Превосходство ночью особняк разнесет. Так было, когда она ушла. Уехала в другой сектор, а генерал разбил всю мебель в спальне.

Вздрагиваю от воспоминаний. Обида душит на Рэма, ставшего тогда моим тюремщиком. Долго считала, что Наилий ему приказал никуда меня не выпускать, а лысый стервятник старался с наслаждением.

— Ей, наверное, плохо было здесь, вот и сбежала.

Не замечаю, как вздрагивает голос, играя плаксивыми нотками даже через хрипы, а виликус продолжает верить в мою легенду.

— Тиберий, я знаю, в тебе говорит ревность и злоба, что другой не уберег, не спас от смерти. Можешь отмахнуться, но я скажу. Любил он ее, как никого прежде. Статус женщины всегда чувствуется даже в мелочах. А с ее приходом жизнь в особняке изменилась. Одно у вас горе.

Опускаю голову, не зная, что сказать. Прав виликус.

«Знала, что любит и все равно захотела еще раз убедиться?»

Тон строгий и чужой. Инсум? Со стороны фиктивная церемония действительно выглядит истерикой капризной девочки. Умру назло пророчеству, и пусть всем вокруг станет плохо. Но жить и ничего не делать, зная, что из-за меня в мир не придет настоящая тройка и будущее не наступит разве лучше?

Трур ведет сквозь полог, органза расступается, струится по плечам, опадая звоном колокольчиков. Из-за последней завесы появляется опустевшая гостиная со стеклянным саркофагом в центре. Рядом стоит в белом парадном кителе и белых брюках Наилий. Взгляд мраморной статуи — пустой и безразличный.

— Ваше Превосходство, — раздается синтезированный голос Трура, а я понимаю, что рядовой Тиберий сейчас от страха и стыда за вторжение обязан сбежать.

Не пошел генерал на тренировку, ошибся старший виликус. Резко разворачиваюсь, чтобы исчезнуть за пологом, но Трур держит за плечо. Пальцы железные, не вырвусь. Приходится обернуться и вытянуть спину перед полководцем. Наилий молча кивает вместо ответного приветствия.

— Скорбим и сопереживаем вашему горю, — говорит Трур, отпуская меня, — рядовой Тиберий знал дариссу, разрешите попрощаться.

Генерал снова кивает, игнорируя все мои вольности с субординацией. Не до них на церемонии. Я медленно иду к саркофагу, за спиной поют колокольчики. Ушел Трур, оставил нас. Смертное ложе словно инеем подернуто. Морозные узоры переплетаются белым кружевом на тонких руках, так похожих на мои. Спускаются по длинной юбке погребального платья к белым туфлям и замирают на лепестках эдельвейсов. Саркофаг усыпан цветами, а несколько вплетены в волосы мертвой. Лицо по обычаю выбелено, чтобы скорбящие видели спокойную бледность, а не следы болезни и агонии. Мои глаза закрыты, губы едва тронуты перламутром, на тонкой шее ожерелье с россыпью прозрачных камней. Тусклых в полумраке. В ладонях, прижатых к груди, букет горных цветов.

— Знаю, на равнине хоронят иначе, — тихо говорит Наилий, подходя ко мне и вставая рядом, — а когда в горах теряют любимых женщин, мы забираемся к самой вершине, туда, где не тают снега, и на камнях цветут эдельвейсы. Эти мне привезли ночью. Будь церемония настоящей, рвал бы их сам.

В голосе лед, китель застегнут под горло на все пуговицы, воротник настолько жесткий, что нельзя наклонить голову. От первых лучей светила вспыхивает золото на погонах, порывисто бросаюсь к генералу и обнимаю.

— Я живая, живая.

— Знаю, — глухо отвечает он и поднимает мою маску, впиваясь поцелуем. Долгим, глубоким. Есть что-то противоестественное в такой ласке над гробом с собственным телом, но мне плевать. Отвечаю на поцелуй, прислушиваясь к звону колокольчиков. Тихо, не идет никто.

— Давно ты здесь? — спрашиваю, высвобождаясь из объятий, но генерал не пускает, — Наилий, тебя увидят, обнимающим мужчину.

— Таких слухов обо мне еще не ходило, — шепчет генерал и снова целует.

Понимаю, что соскучилась. Даже одну ночь без него пережить сложно.

— Сегодня от меня не сбежишь, — хрипло выговаривает Наилий и отпускает. — Куда тебя поселили?

— К Труру в комнату, — дыхание сбилось и щеки пылают. Плохой из меня конспиратор, — нужно поменяться дежурством с виликусом Сентием, чтоб я могла находиться в атриуме.

— Распоряжусь, — кивает Наилий, а потом закатывает мой рукав, рассматривая повязки на пересаженной коже, — и Публию тоже скажу, чтоб перевязку тебе сделал после церемонии.

Двойная жизнь, как она есть. Засекреченный виликус и любовница генерала со сведенными шрамами. Мертвая к тому же.

— Есть новости из четвертого сектора?

— Патруль ночью доложил, что Создатель пересек границу, — сухо отвечает Наилий, — должен уже подъезжать к особняку. В углу шкаф отодвинули от стены, спрячься за ним. Один единственный виликус у саркофага с телом будет выглядеть подозрительно.

Киваю, соглашаясь, и задаю еще один вопрос:

— А Друз Агриппа Гор?

Услышав имя хозяина четвертого сектора, Наилий скрипит зубами.

Мимические мышцы сводит судорогой и на выдохе генерал выцеживает:

— Прислал соболезнования.

Судя по реакции, они далеки от стандартных фраз и вежливых оборотов.

— Что там, Наилий? Я должна знать.

Генерал поправляет воротник кителя, подарив себе мгновения на раздумья, а потом достает планшет из кармана. Несколько раз нажимает на экран и показывает мне письмо из электронной почты:

«Никому ведь не досталась, верно, Наилий? И к чему было так упираться, раз все равно не смог удержать? Женщины от тебя сбегают даже в бездну. Подумай, почему так и прими мои искренние и глубочайшие соболезнования. Невосполнимая утрата для Вселенной и твоей постели. Друз».

Такая ненависть иррациональна. Уверена, что не связана со мной, но все равно гадко. Как от запаха сырого мяса и вида только что освежеванного зайца. Издевка, а не соболезнование. Все вопреки морали и здравого смысла.

— Он знает, что смерть инсценирована? — мрачно спрашиваю генерала.

— Возможно, — Наилий убирает планшет в карман, — но Создатель сорвался, как только получил приглашение. Вряд ли бы так торопился в лицо назвать меня лжецом. А подобные письма вполне в духе Агриппы. Не любит он проигрывать и на личную почту прислать мне может, что угодно.

Сторожевой полог поет перезвоном колокольчиков, и я, не спрашивая, бегу прятаться туда, куда показывает Наилий. Протискиваюсь за шкаф и замираю, приготовившись слушать. Жаль, что ничего не увижу. Лишь бы не говорили шепотом.

— Веста, свет мой, — голос Создателя вздрагивает от напряжения, — два генерала, мудрец-тройка, а ты в саркофаге лежишь. Даже спрашивать не буду, как так вышло, Ваше Превосходство.

— В самом деле, как? — слышу холодный ответ и звук шагов. Генерал встает между мудрецом и моим телом, не давая подойти ближе. — Ты задурил ей голову своей теорией. На Совете генералов назвал тройкой, заставил поверить в ложь. Навязал чуждый ей смысл жизни, а потом отнял. Смотри теперь, как так вышло.

— Я не хотел ее смерти, — повышает голос Создатель, — даже когда Друз собак на нее спустил за выходку в резиденции, это я его отговорил!

— Защитить себя от насилия — выходка?

— Она подселила бесконтрольного духа в чужое тело, — тон голоса мудреца становится ровным, — медиум, не осознающий себя, крайне опасен. Не страшно, пока дух был всего один, но защита могла слететь в любой момент, и тогда наш Мотылек превратилась бы в термоядерную бомбу, поставленную на таймер. Сотни, тысячи, миллионы голодных духов, жаждущих пищи и возможности жить. И она — ворота.

Зажимаю рот, чтобы не закричать. Перед глазами мой недавний сон с шеренгой пришедших духов. Печать! Юрао говорил, что она защищает от таких, как он. Был один, стало шестеро. И это только начало?

«Мы не причиним тебе вреда, не бойся!»

«А другим цзы’дарийцам?»

Тишина в мыслях, а из-за шкафа голос Наилия:

— Ты сидел возле нее столько циклов и рассказывал про Великую Идею вместо того, чтобы учить обращаться с духами.

— Мотылек не обычный медиум, — раздражается мудрец, — ей были не нужны доски, ритуалы, транс. Она слышала духов просто так, как вы меня сейчас. А когда нет ограничений, то нет и правил. Я пытался ей втолковать, что духи могут запугать кошмарами, свести с ума и перехватить контроль над телом.

Вспоминаю все свои тяжелые ночи, как во сне чуть не задохнулась и, ослабев, падаю спиной на стену. Если так было с одним Юрао, то, что ждет теперь?

«Это были чужие духи, присланные Телепатом, — звучит в голове голос Юрао. — Я никогда не делал ничего подобного. Уже имею, все что нужно, а ты пока не можешь полноценно брать взамен. Пугать в такой ситуации недопустимо».

«А для других духов допустимо».

«Теперь тебя одну не оставят. Не бойся».

— Слишком тесная была связь с миром за барьером, — продолжает мудрец, — Мотылек одна такая. Как можно научить, если сама не хочет? Дружила со своим паразитом, имя ему дала. А нужно было вцепиться в него и трясти за грудки, выбивая информацию.

«А потом рассказывать ему, конечно! — раздражается Юрао. — Я для Создателя — коктейльная трубочка, чтобы сосать знания из мира за барьером. Ты символ революции, генералы — инструменты. У всех, по его мнению, ни души, ни мыслей, ни желаний. Ступени под ногами на пути к вершине».

Чувствую себя куклой, из-за которой ссорятся дети и рвут ее на части. Кому достанется голова, кому ноги, а кому сердце?

— И что бы она узнала? Как стать тройкой? — с нажимом спрашивает генерал. — Этого ты боялся? Что глупая девчонка обойдет тебя? Жизнь отдал и ничего не придумал, а ей духи сами в уши нашепчут.

Замираю и не дышу, вслушиваясь в тишину за шкафом. Молчат генерал и мудрец. До боли сжимаю кулаки и надеюсь на умение Наилия из любого чиха выстраивать логические цепочки. Сейчас его паранойя очень пригодится.

— Потому и увез от меня к насильнику, — припечатывает генерал, — послушной куклой сделать, в инструмент превратить. А когда не вышло, то решил уничтожить. Но после неудавшихся покушений в моем секторе до нее бы даже Друз не добрался. И ты решил разрушить ее изнутри. Зная, в какие больные места бить, кого угодно можно довести до самоубийства.

Снова звук шагов, и звон колокольчиков сторожевого полога.

— Там в коридоре меня охрана ждет с браслетами, правда? — спрашивает Создатель.

— Разумеется. Тронешь еще одно полотно, и они будут здесь.

Другой шорох. Так выдвигается в боевое положение посох. Не удивлюсь, если Наилий прятал его в саркофаге вместе с бластером.

— Она отравилась после твоего звонка, я слышал запись разговора.

Потом позвонила мне и сказала, что больше не хочет быть мудрецом.

Наилий четко и неотвратимо выезжает на вывод о виновности Создателя в моей смерти. Мудрец должен понимать, что не будет суда с доказательствами, защиты и обвинения. За любимую женщину генерал молча свернет ему шею. Угроза настолько реальна, что даже стальная выдержка Создателя обязана отказать.

— А я ведь любил ее, — вздыхает мудрец, — примчался сюда, предчувствуя ловушку. Стою здесь, Ваше Превосходство, в трауре с ветвями кипариса в руках против вашего посоха. Слишком беспечный поступок для убийцы. Невероятно глупый… Это не я!

Мудрец срывается, повышая голос. Не вижу, что происходит. Наилий взял бластер?

— Да, я хотел ее использовать, — Создатель говорит все быстрее и быстрее, — сделать сначала помощницей, а потом преемницей. Но Мотылек не вовремя показала зубы. Я убедил Друза, что она пустышка. Подселение произошло на выбросе эмоций, спокойно повторить подобное она никогда не сможет. У меня почти получилось, но Мотылек упорно продолжала считать себя тройкой. Развела бурную деятельность, команду набрала. Друз снова заговорил о физическом устранении. Я хотел защитить, чтобы она ушла в тень и перестала быть угрозой. Поэтому позвонил! Я представить не мог, что Веста схватится за таблетки!

На последних словах почти кричит. Меня накрывает волной страха и боли даже здесь за шкафом. Чувство вины пригнало Создателя в особняк генерала, заставив забыть об осторожности. Не похож больше на циничного кукловода. Значит, все-таки Друз Агриппа Гор собирался исполнить пророчество.

— Я тоже не мог представить, — тихо отвечает Наилий, — защищал, как мог, следил за каждым шагом, слушал каждое слово. Не уберег.

Генерал обрывает себя на полуслове и от его молчания мороз идет по коже. Не понимаю, играет сейчас или верит в то, что говорит?

— Держитесь, Ваше Превосходство, — выдыхает мудрец. — Сил и мужества.

Полог звенит колокольчиками, выпуская из гостиной Создателя, а я с места сдвинуться не могу. В сознании укладывается логическая цепочка с нанизанными на нее бусинами-событиями. Не с пророчества она начинается, а с генерала четвертой армии, которого Юрао заставил отпустить меня. Ненависть Друза стала упавшей книгой, опрокинувшей на бок всю полку. Поэтесса всего лишь считала из будущего неизбежное.

Выхожу из укрытия, осторожно ступая по паркету в огромных рабочих ботинках виликуса. Наилий оборачивается, складывая посох обратно до размера зонта, и прижимает его к бедру.

— Вопросы легче задавать с оружием в руках, — говорит полководец, — и ответы звучат честнее.

— Ты ведь отпустил его? Позволишь уехать обратно?

С тревогой смотрю на полотна сторожевого полога. Создатель крупная фигура, но из тени Друза ему пока не выбраться.

— Да, я услышал то, что хотел, — кивает Наилий. — Мудрец под стражей не нужен, ничего нового не скажет. Уязвленной гордости для решения убить Друзу не хватило, он объявил тебя угрозой для планеты.

Легион голодных духов даже представить невозможно. От такого мое сознание развеется в пыль, а тело останется пустой оболочкой. Воротами.

— Ты поверил? — подхожу вплотную, заглядывая в голубые глаза генерала, едва сдерживаясь, чтобы не нырнуть в привязки.

А вдруг уже пульсирует черным его желание устранить угрозу? Мне даже анабиоз не поможет, духам неважно, сплю я или бодрствую.

Наилий расстегивает крючки кителя, распахивает полы и вешает оружие на пояс.

— Поверил ли я в то, что живу с чудовищем? — голос полководца напитывается тяжестью, харизма распускается, окутывая облаком апельсина. Наилий поднимает подбородок. — Если каждый дух из легиона может подселиться в цзы’дарийца, то я получу армию, послушную твоей воле, как единый живой организм. Стаю, хищный рой, бросающийся на врага по щелчку пальцев. Без страха, боли, сомнений. Лавиной сметающий все препятствия и так же легко уходящий обратно в клетку твоего разума. Ты не угроза, ты — оружие. Вся забота — поставить тебя под контроль и больше не будет двенадцати секторов. Останется один.

Генерал наклоняется к моему уху, и шепот доносится сквозь плотную шерстяную ткань маски:

— Это ты живешь с чудовищем.

Достает до глубины осознание того, насколько правители одержимы контролем. Голову клонит к полу и воздуха едва хватает, чтобы дышать и молчать. Смотрю на оружие, прицепленное к поясу траурной одежды.

Оставив в стороне все прочие мысли, одна не дает покоя. Кем я стану?

Мало сказать: «Я не хочу», свое право решать нужно отстаивать с боем. Слышу, как скрипят зубы, а пальцы в сжатых кулаках немеют от напряжения. Спину тверже, плечи ровнее. Поднимаю глаза на генерала и понимаю, что давно не чувствую аромата цитрусовых.

— Поверила? — хмуро спрашивает Наилий.

Нельзя так. Гостиная шатается, и я почти падаю на него от слабости, чувствуя, как обнимает. Прячу лицо на плече, уткнувшись носом в жесткий воротник кителя.

— Забудь, — просит генерал. — У Создателя все диагнозы стоят не просто так, но пока дальше теорий и предположений ничего не продвинулось. Меня больше Агриппа беспокоит. Объявить тебя мертвой — неплохой способ защитить от покушения. Я только поэтому согласился на спектакль. Давай сыграем его до конца. Иди к Труру. Он там уже мечется в панике, куда рядовой Тиберий пропал? Церемония не будет долгой, а в крематорий я без тебя поеду.

С трудом отстраняюсь от него и делаю несколько шагов к сторожевому пологу. Не знаю, что сложнее — смотреть на свое мертвое тело или на то, как к нему кладут ветви кипариса и прощаются? Сколько раз услышу сегодня: «Тебя больше нет, Мотылек»?

— Наилий, а Поэтесса придет?

— Да, — кивает генерал. — Публий не смог удержать ее дома. Хотя я не вижу разницы. Ей уже сказали, что ты мертва. От взгляда на саркофаг мало что изменится.

Ныряю под полог, проглотив все, что могла сказать. До конца, так до конца. Нет смысла носить маску, когда все знают, кто под ней. Трур встречает на той стороне.

— Я уже собирался силой тебя оттуда вытаскивать.

— Гость пришел, я спрятался за шкафом.

Виликус слушает вполуха, и тут же перебивает:

— Пойдем, нужно крыльцо вымыть, ночью дождь был и сильный ветер.

Едва поспеваю за ним, стараясь делать такие же широкие шаги. Семенят только женщины. Сначала идем за инвентарем, потом в наряд. Оттуда нас дергают в атриум, когда светило достигает зенита. Рядовой Тиберий с Вестой уже попрощался, а смены все равно поменяли. Жду вопросов от Трура, но старший виликус только пожимает плечами. Или ему все равно, или просто некогда. В особняк попадаем с главного входа. Бассейн в центре атриума перекрыт каменными плитами.

Саркофаг поставили на них и обложили ветвями кипариса. Отворачиваюсь от выбеленного лица мертвой и замечаю, что стеклянный купол над бассейном завешали тканью, отчего освещение стало мутным. Шумно здесь не было никогда. Но сейчас я будто во сне, где звуков нет и каждое движение замедленно. Двумя тенями скользим с Труром к дальней стене и садимся на низкие скамейки.

— Делать ничего не нужно, — шепчет виликус, — за порядком следит охрана, атриум украшают либитинарии, а мы с тобой тут, чтобы подтереть, если что-то прольют, поднять упавшее и собрать рассыпавшееся.

На подхвате, по сути. Прекрасное задание и удобное место. Копирую позу Трура, широко раздвигая колени и складывая руки на животе. Сидеть приходится долго. Размазанные тени на полу сгущаются, когда заканчиваются последние приготовления и по главной лестнице спускается Наилий. Распорядитель похорон подает знак музыкантам, в атриуме появляется мягкий ритм барабанов и тоскливый дудук. Цзы’дарийцы в белых одеждах сидят на полу, поджав под себя ноги. По барабанам не бьют, а скорее постукивают пальцами, но я ощущаю вибрацию слишком хорошо. Вхожу в резонанс с мелодией, выпадаю из реальности и медленно качаю головой в такт.

— Тиберий, — трогает за плечо Трур, — ты здесь?

Моргаю, приходя в себя, думаю, что ответить, а на пороге атриума появляются мудрецы в сопровождении Флавия. Избирателя уже с ними и испуганно озирается вокруг. Для него после психиатрической клиники тихая музыка, как гром, а редкие застывшие фигуры в глубине помещения — толпа. Скоро привыкнет к нормальной жизни. Жаль, я с ним не смогу поработать. Всегда дерганный Эмпат сейчас тих и сосредоточен. Тянет носом воздух, читая окружающих. Наилий замирает, встретившись с ним взглядом. Пугаюсь, что по его эмоциям Эмпат разгадает обман, но мудрец почтительно склоняет голову и вслух соболезнует. Плохо. Генерал не играет, он верит в то, что происходит, и его боль настоящая. Эмпат пьет ее, тянется к полководцу всем телом, пока Флавий не оттаскивает его в сторону за шиворот. Только усадив беспокойного мудреца на скамейку, бывший либрарий подходит к Наилию, чтобы сказать несколько слов и положить ветвь кипариса к саркофагу.

Поэтессу в атриум заводит Публий Назо, поддерживая за локоть. Моя соседка по палате бледнее ткани траурного платья. Я еле сижу на месте, чтобы не бросится к ней и не закричать: «Я жива! Посмотри на меня, я здесь!». Но к скамейке будто приморозило. Поэтесса говорила, что сбывшиеся пророчества — ее самый страшный кошмар. И вот она видит наяву еще один.

— Мотылек, — произносит Поэтесса одними губами, а мне кажется, что кричит. Протяжно и жалобно на одной высокой ноте. Зажимаю уши и вздрагиваю, пока военврач не разворачивает мудреца у самого саркофага и не уводит прочь. Вся надежда на тебя, Публий! Не дай ей сломаться от чувства вины. Ты же знаешь, что это ложь. Тебе есть за что меня ненавидеть, но не оставляй Поэтессу одну! Пожалуйста.

Приходят мой лечащий врач и старший санитар закрывшегося военного центра. Я слышала, что персонал распределили по клиникам, кого теперь лечат Луций и Децим? За кем следят? Конспиролога нет и это правильно. Его чутье на ложь разрушит столь тщательно поставленный спектакль. Больше ко мне никто не должен прийти, жду, что мужчины поднимут саркофаг на плечи и понесут во двор, но музыка не смолкает, никто не двигается.

От крыльца под руку с сестрой-близнецом медленно идет Клавдий Мор, старший нилот генерала девятой армии Марка Сципиона Мора. Они кладут кипарис к моим ногам, и Клавдий говорит слова поддержки своему названному дяде.

— А вот и семейство Моров, — вздыхает Трур, а мне становится дурно. Я надеялась, что игра закончится в крематории, но теперь, если Наилий не сказал Марку правду, то будет еще и поминальный ужин. Зачем, несуществующие боги?! Зачем?

Следующей появляется Юлия. Строга и холодна, как мраморная статуя. Шлейф белого платья волочится по полу, плечи открытые и вырез слишком глубокий. Соболезновать генералу приехала или сразу к нему в спальню, чтобы утешить?

Чувствую, как врезается край скамейки в ладонь. Это отрезвляет и напоминает где я, но поздно.

— Испепелишь сейчас дариссу взглядом, — ворчит Трур.

— Нужна она мне, — фыркаю, стараясь следить за голосом, а получается все равно обиженно.

Старшая дочь Марка подходит к Наилию и тихо что-то говорит, не поднимая глаз. Терплю, пока она не кладет ему руки на плечи и не тянется губами к щеке. Целомудренный поцелуй, а меня то в жар, то в холод бросает.

«Тише, ты как факел, — успокаивает Юрао, — не раздражайся, привязки посмотри».

Сдаюсь и ныряю в Юлию Мор. Зеленая привязка от нее пульсирует, напитываясь энергией, но поток стихает, не доходя до адресата. Безразличен генерал.

— Наилий, — зовет от входа в атриум Марк и выводит из-за спины хрупкую женщину в холщевом платье до пят. Огромным медальоном сияет на груди. Аттия. Наилий берет её за руки и покрывает поцелуями ладони.

— Мальчик мой, — говорит матушка и крепко обнимает генерала.

У меня сдают нервы. Понимаю, что Марк из лучших побуждений привез сюда всех, не спрашивая Наилия, но сделал только хуже. Вижу, как гаснет любимый мужчина под искренней скорбью обманутой Аттии. Проклятые игры проклятых мудрецов и правителей! Столько боли ради того, чтобы Агриппа оставил меня в покое. Да пусть тройкой будет, кто угодно, видеть слезы в глазах матушки невыносимо!

Аттия гладит Наилия по руке и задерживает взгляд на запястье. Нить, связывающая две половины одного целого. Такие следы и метки пропадают после смерти, но я ведь жива. Матушка ведет взгляд по одной ей видимой линии и находит меня на скамейке. Под маской в форме виликуса с расширенными от ужаса глазами.

Пока этого не заметили остальные, Наилий наклоняется к Аттии и что-то быстро шепчет. Два слова и матушка качает головой. Генерал оборачивается, кивая распорядителю похорон. Пора. Музыка стихает, все мужчины обступают саркофаг, вытягают из основания ручки и по команде ставят мою последнюю колыбель на плечи. Незыблемая традиция. Саркофаги выносят на руках со времен несуществующих богов и будут выносить, когда не станет нас всех, наших детей, внуков и их детей. Мотылька провожают в бездну два генерала, два офицера и два мудреца. В крематории Наилий положит мне на лоб монету и попрощается с любимой женщиной. Пламя примет мое тело, а ветер развеет прах.

Я снова умерла.

Глава 8. Юлия Мор

Семейству Марка отвели несколько комнат на третьем этаже. Мы с Труром стелили свежие постели, убирали чехлы с мебели и зачем-то мыли и без того стерильный пол. Молча, быстро, аккуратно — как и подобает виликусам. Ощущать себя безмолвной тенью не очень приятно, но привыкаешь быстро. Любая монотонная работа занимает руки и освобождает мысли. Слишком много белого рядом со мной. Настолько, что вымораживает изнутри и делает пустой. На время. Пока не перестану верить, что это меня сейчас сжигают в крематории. Шаг в бездну сделан, возврата не будет, пророчество сбылось, Мотылек исчез, но где же тройка? Создатель не мог им быть. Объявил сначала меня, потом себя, но снова ошибся. Избирателя нашли до того, как исполнилось пророчество. Кто тогда?

Мудрецы путешествовали по психиатрическим клиникам и опрашивали единичек без меня. Если и там никого не будет, то придется просеивать через анкеты все население планеты. На это могут уйти циклы, а тройка в итоге появится сама.

Я раздраженно натираю до блеска паркет в комнате Марка и думаю, как ограничить круг поиска. Психиатрические лечебницы? Наверняка не все мудрецы оказались там. Те, у кого нет способностей, могут жить нормальной жизнью и ни разу не попасться на глаза психиатру. Мудрецы универсальны, нет такой профессии, где их не стоит искать. Разве что среди генералов и полковников только правители, но их очень мало и такое исключение серьезно задачу не облегчает. Как бы я не сопротивлялась, а нужно делать универсальную анкету и постараться учесть все особенности этапов и уровней, затронуть все области жизни и буквально забраться в душу каждому цзы’дарийцу.

Жаль, нет планшета, боюсь забыть придуманные вопросы и каждый проговариваю про себя несколько раз. Мучаюсь между выбором из готовых вариантов и открытыми вопросами. Последние хороши, когда цзы’дариец умеет четко выражать свои мысли. Иначе я получу короткие, односложные ответы и чужие фразы-шаблоны. Фиксированные варианты можно обрабатывать автоматически, ответы на открытые вопросы нужно тщательно анализировать. Пока я вижу комбинированный вариант. Сделать короткий опросник, чтобы грубо определить этап: ремесленник, звезда, правитель или мудрец. А потом тем, кто попал в категорию «мудрец», дать более глубокие открытые вопросы. Готовую анкету решаю обкатать на тех, чьи этапы я знаю. Правители-офицеры, все мои мудрецы, ремесленник Трур. Со звездами сложнее. Мне бы детей Марка — кудрявого Клавдия, надменную Юлию, легкомысленную Ливию, но придется искать звезд среди виликусов и лейтенантов.

Наряд по уборке заканчивается, и мы успеваем исчезнуть на втором этаже прежде, чем гости погребальной церемонии вернутся из крематория. Прощальный ужин — не наша забота, поэтому виликусам дают отдых и строгий наказ не выходить из комнат. Не увижу я Наилия, Марка, Аттию. Надеюсь, генерал отпустит меня к матушке на горный материк, все равно нужно где-то прятаться, почему не там? Проклятый маскарад. Не будь формы виликуса, еще в атриуме бросилась бы к Аттии на шею. Я соскучилась, матушка, мне столько нужно тебе рассказать. Как там твоя коза? Приезжал ли Марк в гости, пока нас не было? Не заросла ли травой дорожка, не вышел ли ручей из берегов? Я слышала у вас дожди. Я рада, что ты приехала, прости, что вот так. К саркофагу.

Забираюсь по лестнице на второй ярус кровати и укладываюсь поверх покрывала. Тугой узел беспокойства в животе никак не развяжется. Все бремя обмана Наилий принял на себя и сейчас ходит по краю пропасти, выслушивая соболезнования и разыгрывая скорбь. Не верю, что у него нет предела. Всерьез боюсь, что сорвется.

— Тиберий, ты там как? — старший виликус стучит по стойке кровати.

— Нормально…

Мой ответ перебивает еще один стук. Кто-то долбит кулаком в дверь. Резко сажусь, жмурясь от яркого светильника, оказавшегося слишком близко к глазам, а Трур впускает к нам в комнату Аттию. Из-за ее спины кивает и молча уходит другой виликус. Проводил, свободен.

— Матушка, — почтительно склоняет голову Трур, касаясь узкой ладони поцелуем.

А я замираю и не дышу. Пришла, но не ко мне. Матушка смотрит на виликуса и ласково гладит его по волосам.

Кузнечик мой, попрыгунчик, я уж думала, не свидимся больше. Говорили, пропал ты на Эридане.

— Вернулся, — голос Трура затихает до едва различимых помех, — правда, не весь.

Сервоприводы протезов под комбинезоном молчат, но Аттия мудрец и видит болезни.

— Каким бы ни было тело, а главное то, что здесь, — матушка кладет руку на грудь Трура, — пока живет и бьется — ты есть. Найдешь свою половину, и смотреть она будет только сюда. Сердцем.

— Найду, — шепчет виликус.

Медальон на груди Аттии качается и рассыпает блики по комнате. Отсветы скользят золотом светила по стенам и мебели, путаются в соломенных волосах Трура и гаснут.

— Матушка, это Тиберий, — глухо говорит виликус и кивает мне, чтоб спускалась.

Аттия шила одежду для воспитанников горного интерната. Когда-то к ней в деревню пришли Наилий и Марк, но, сколько у нее мальчишек, на самом деле? Каждого помнит, обо всех знает.

Встаю рядом и в маленькой комнате втроем уже не развернуться. Понимаю, что должна сделать, но все равно неловко, когда беру матушку за руку и наклоняюсь, чтоб поцеловать.

— Дарисса, — слово вырывается с хрипом и присвистом. Голос не мой, одежда не моя — исчез Мотылек. Видит ли Аттия нить, что заметила в атриуме?

— Хворый ты, — тихо говорит она, — только затянулось все, зачем прячешь?

Берет меня за запястье и тянет рукав вверх, открывая повязку на пересаженной коже. Настоящая рана, не выдуманный ожог. Не узнает меня матушка, жалеет незнакомого мальчишку, а я снова лгу тому, кто мне дорог. Мутит от отвращения к себе, забираю руку и отступаю назад, отворачиваясь.

— У него много тайн, матушка, — доносится синтезированный голос Трура, — потому и маска на лице.

— Я вижу, — ласково отвечает Аттия, — не только тело, но и душа ранена. Поговоришь со мной, Тиберий?

Матушка берет меня за руку, как тогда на мосту через горный ручей. Словно не было покушений, взорванного катера, побега в четвертый сектор, страшного пророчества и эдельвейсов в саркофаге.

«Это я, Мотылек» — горит на губах, дрожь идет разрядами тока по телу.

Сорвусь, не выдержу. Нельзя, еще не развеян мой пепел по ветру.

Собираю остатки сил в кулак до хруста зубов… Молчать!

Поговорит, — скрежещет помехами Трур и уходит из комнаты. Посочувствовал, оставил нас одних. Снимаю черную маску и бросаюсь в объятия Аттии. Усталость разливается тяжестью по телу, подкашивая ноги. Осторожно, чтобы не расплескать непролитые слезы, кладу голову на плечо. От матушки пахнет молоком и луговыми травами. Она гладит меня по спине и утешает:

— Тише, тише, моя девочка. Живая, здоровая. Ох и наревелась я, когда Марк позвонил.

— Он… не должен… был, — задыхаюсь я.

— Забудь, уже все хорошо. Спрятал тебя Наилий, он сказал мне. Пусть так, пусть понарошку. Значит, нужно.

Аттия обнимает меня крепко и вдруг отступает, вглядываясь в карманы комбинезона на груди.

— Нацепляла сколько, — качает головой, — раньше один был, а теперь вон какие. Фиолетовые.

Если Юрао зеленый и питается похотью, то, как кормить фиолетовых? У меня нет ни сюзеренов, ни вассалов. Единственная такая привязка идет ко мне от Флавия. Неужели им придется жертвовать? Не честно это. Капитан Прим не должен кормить чужих духов!

Аттия хмурится и собирает пальцы в щепоть. Вспоминаю, как избавила от кошмаров, убрав всех лишних духов, только Юрао оставила. Сросся со мной паразит, неужели пятеро новых тоже?

— Не могу прогнать, — вздыхает матушка, — сильные, не видела таких раньше.

— Как они выглядят, матушка?

— Шарики разноцветные. Бесплотные там у себя, а когда приходят к нам берут оболочку. Я вижу ее, но не могу заглянуть внутрь. Иногда чувствую светлый дух или темный, спокойный или агрессивный. Твои разные и все здесь. — Аттия стучит указательным пальцем по моей груди в районе нервного сплетения. — Не больно тебе?

Мотаю головой, что нет, и тянусь к Юрао с вопросом.

«Материя вокруг нас тонкая, но все же грубая для вас, — вместо него отвечает Инсум. — Я не могу объяснить. Это не боль, а напоминание, что мы есть».

Чувствую сначала жжение, а потом покалывание в груди, будто правда кто-то скребется изнутри. Верю, что есть, не нужно доказательств.

— Почему их так много?

— Печати нет, — вздыхает матушка, — сняли ее с тебя, теперь будешь звать, они откликнутся.

Я никого не звала, — с отчаяньем выговариваю и слышу мысленный ответ Юрао:

«Это я позвал, извини. Не смог защитить тебя от кошмаров и нашел того, кто может — Инсума. Он страж сновидений».

«Леха и остальных тоже ты привел?»

«Нет, они сами, — смущается дух, — то есть их послали, вернее, они были рядом, у печати, а потом подселились».

«Вот и пусть сидят молча, — вмешивается Инсум, — не наши они. Темные».

«Насколько?» — спрашиваю и боюсь услышать ответ.

«Лех — каннибал».

Шатаясь, падаю плечом на стену, морозом тянет по спине и уши закладывает. Брезгливо отряхиваю руки от духов, как от налипшей паутины.

— Что говорят? — беспокоится Аттия. — Не молчи, пожалуйста, я их не слышу.

— Один из них ест или ел когда-то своих сородичей, — с трудом выталкиваю из себя.

— Темный, — кивает матушка, — не бойся, Мотылек, ты намного сильнее их всех. Захочешь — вытолкаешь обратно за барьер. Духи боятся, поэтому и сидят тихо, не беспокоя лишний раз хозяйку. Послушные, как дети в столовой после нагоняя от мастера. Только ложки стучат по тарелкам.

Всех кормлю: и темных, и светлых. Не понимаю, как будут уживаться, и не знаю, как разогнать.

«Ты научишься управлять нами, и мы станем полезны, — обещает Инсум, — не нужно нас выгонять».

— Они рады быть с тобой, — рассказывает Аттия, — создать мир живых не так просто, а населить его и удержать — еще сложнее. Всем места не хватает. Тех, кто никогда больше не будет воплощен слишком много. Мы не сосчитаем никогда.

Инсум показывает мне песчинки, упавшие в океан, чтобы поняла разницу между живыми и мертвыми. Какими же глупцами мы выглядим, когда добровольно уходим в бездну.

— Все шестеро связаны со мной до смерти, как Юрао?

— Нет, — качает головой матушка, — твой паразит низший дух, он подругому не может, остальные намного выше, но и они всего лишь слуги Истинных.

— Проклятье, как сложно, — устало тру пальцами глаза и чувствую, как Аттия гладит по плечу.

Отдохни, Мотылек, не все сразу. Я пойду, истомился там Трур под дверью. Да и Наилия одного с Марком оставлять не стоит. Не знает друг про обман, помочь хочет. Как бы беды не случилось.

Понимаю, что права, но отпускать не хочется. Хватаюсь за ее рукав, как ребенок, а внутри холодеет все сильнее. Напоит один генерал другого до беспамятства, в бездну полетит секретность, а вместе с ней пророчество. Должна я так думать, но вместо этого перед глазами любимый мужчина в белой траурной одежде. Пустой и будто вымороженный изнутри. Кажется, что с каждым ударом сердца он все дальше и дальше от меня.

— Матушка, расскажи… про Наилия.

— Тяжело ему, — шепчет Аттия, — попрощаться с тобой не смог. Так и стоял над саркофагом молча с монетой в кулаке. Марк забрал у него благодарность богам за твою жизнь и сам на лоб покойнице положил.

В сознании вспыхивает видение мраморных колонн зала крематория. Ленты транспортера, упирающейся в пламя печи. Саркофаг с телом, плывущий в огонь под всхлипы и вздохи. За мгновения от жара плавятся лепестки эдельвейса, чернеют кружева погребального платья. Запах гари забивает ноздри, пепел оседает на языке.

— Может, и не плохо, что Шуи пьет, — говорю я, а матушка качает головой.

— Не это ему сейчас нужно, девочка.

— Я знаю, я не могу…

Глупые слова, поспешные, ненужные. Почему не могу? Из-за формы и маски? Меня нет, я исчезла и ношу рабочую форму невидимого для всех виликуса. Ничего страшного не случится, если одной тенью на третьем этаже особняка станет больше. Ныряю обратно в темноту маски, заправляя вязаный край под воротник комбинезона.

— Порознь пойдем, я сразу следом за тобой, — рассказываю Аттии и удивляюсь твердости, появившейся в голосе, — только не в столовую, а в спальню…

— Скажу Наилию, жди его там, — осторожно улыбается матушка и тут же хмурится, — осторожнее только будь.

Теплота объятий вместо слов прощания. Отчаянно надеюсь, что генерал девятой армии не сорвется завтра в обратную дорогу, едва светило поднимется над горизонтом. Разрываться буду на части, потерявшимся ребенком плакать. С матушкой не уехать на горный материк и с Наилием не остаться на одном этаже. Смотреть буду на обоих издалека, опуская взгляд, когда пройдут мимо.

Бормочу что-то невнятно вернувшемуся Труру и сбегаю из комнаты. Не дается мне бесшумная походка виликусов. Грохочут ботинки по ступеням служебной лестницы. Касаюсь ладонью считывателей замков и боюсь,

что дотошный майор Рэм расстарался уничтожить мой допуск в спальню генерала. Плевать! Под дверью сяду и буду ждать!

Громкие голоса гостей и яркий свет гостиной обхожу боковыми коридорами. Крадусь, как вор, через собственный дом в темноте наощупь. Благословен аскетизм: ни лишней мебели, ни декора, запинаться не обо что. Перед дверью в спальню зажмуриваюсь, как перед прыжком в воду. Не глядя бью ладонью по пластине считывателя и слышу тонкий писк. Доступ разрешен.

Невыносимо странно чувствовать себя чужой здесь. Словно я — дух, и застряла между мирами. Мотылька больше нет, а рядовому Тиберию дадут три наряда вне очереди за вторжение к Его Превосходству. Объемники срабатывают, включая свет. Шарахаюсь от темного отражения в окне. Худой виликус в бесформенной одежде и вязаной маске — моя четвертая сущность. Последняя ли?

— Я сказал нет! — дверь гасит звук, но я все равно узнаю голос Наилия. — Возвращайся к гостям!

Ответ слишком тихий, чтобы разобрать хотя бы слово. Не успеваю угадать, кто пришел с генералом, падаю на колени, доставая из кармана тряпку. Все равно, где вытирать несуществующую пыль, лишь бы оправдать свое присутствие.

Харизма с фантомным привкусом апельсина появляется прежде, чем Наилий переступает порог. Горький, перенасыщенный запах, от него тошнит и щиплет глаза. Генерал говорит, и я слышу, как сильно пьян.

— Юлия, оставь меня одного… пожалуйста.

Она появляется из-за его спины в белом облаке шелка. Старшая дочь Марка Сципиона Мора, гордая красавица, надменно смотрящая на всех с высоты своего положения. Завитые локонами волосы распущены по голым плечам, в глазах отблески пламени от выпитой Шуи. Наилий первый замечает меня, но я слышу Юлию.

— Что он тут делает? — спрашивает она тихо и недовольно, а потом властно выговаривает: — Пошел вон!

— Не приказывай моим бойцам в моем доме, — цедит генерал, опускаясь в кресло и расстегивая ворот кителя.

— Как скажешь, — певуче отвечает Юлия и призывно улыбается.

Третья эмоция за несколько мгновений, а внутри один цвет — зеленый. И хищно пульсирующая привязка.

— Нам не о чем говорить, — язык не подчиняется генералу, коверкая слова и интонацию, — я пьян в дым от погребального костра и собираюсь спать, а ты мне мешаешь. Уходи.

Старшая дочь Марка не собирается подчиняться, закрывает дверь, толкнув ее бедром, и забывает обо мне. Виликус — пустое место, грязь, которую не успели убрать. Неприятно, но можно стерпеть.

— Разве мешаю, Наилий? — ласково спрашивает она, не переставая улыбаться. — Я просто хочу быть рядом. Такая потеря, большое горе, мы все очень за тебя переживаем. Хочешь спать? Ложись.

Юлия идет к кровати и сбрасывает покрывало на пол, а я смотрю на любимого мужчину. Запах апельсина становится слабее, хмурая складка на переносице разглаживается. Наилий наклоняется вперед, укладывая качающуюся из стороны в сторону голову на сцепленные пальцы. Молча, спокойно и внимательно следит за тем, как его бывшая любовница расправляет постель.

Я, глупая и наивная дурочка, верю, что Юлия сейчас его действительно уложит спать и уйдет, пожелав спокойной ночи. До тех пор верю, пока она не сбрасывает тонкие бретели с плеч. Шелк скользит по груди, бедрам и длинным ногам, открывая взгляду генерала обнаженное тело красавицы.

«Чтоб мне сдохнуть еще раз!» — восклицает в мыслях кто-то из духов, а меня начинает мелко трясти. Давно сижу на полу, забыв про тряпку, и кусаю губы, чтобы не разреветься от обиды и бессилия.

«И что это даст? — спрашивает Инсум, — ты умерла, генерал свободен и может спать с любой женщиной».

«Нет, не может, — возмущается Юрао, — он обещал, он…»

«Мужчина, — отвечаю я, — пьяный, уставший и злой на меня за все пережитое».

«Именно что», — подтверждает Инсум и, задыхаясь, сквозь звон в ушах я слышу голос Юлии:

— Иди ко мне, я помогу раздеться.

Белесая муть в глазах генерала хуже болота. Вязкая, неподвижная, безразличная. Наилий откидывается на спинку кресла, а его любовница забирается в постель под одеяло и терпеливо ждет.

— Тиберий, выйди, — тихо приказывает Его Превосходство.

Спазмом давит грудь так, что сгибаюсь пополам. Маска прячет перекошенное от боли лицо. Сама шатаюсь, как пьяная, до двери и в коридоре от слабости скатываюсь по стене на пол. Замок защелкивается с тихим писком и загорается красной лампочкой. Доступ запрещен.

Глава 9. «А ты не кричи»

Нет ничего хуже сейчас, чем уйти обратно на второй этаж и пытаться уснуть, пока Юлия соблазняет Наилия в спальне.

«Иди в комнату, тебе нельзя здесь, — уговаривает Инсум, — наткнешься на кого-нибудь из офицеров, объясняться будешь. Маску заставит снять».

Приросла ко мне эта маска. Закрыла наглухо лучше карцера и держит крепче кожаных ремней. Все потеряла, одна осталась, и генерал проснется утром в постели с другой женщиной.

«Я никуда не пойду», — раздраженно заявляю обоим духам и встаю на ноги. Это мой дом и я хозяйка на третьем этаже. Наилий показал мне каждый закуток, уголок и секретную дверь в спальне. Вернее, межкомнатную перегородку, заставленную шкафами. Генерал поручил Флавию подобрать для меня гардероб. Либрарий увлекся, одежды появилось много, и лейтенант Прим проявил инициативу — заказал второй шкаф. У Его Превосходства в спальне Флавий никогда не был, а потому не знал, что места у стен не хватало. Но приказ есть приказ, и виликусы собрали шкаф, загородив дверь в смежную комнату. Теперь, чтобы попасть в кабинет, Наилий выходил в коридор.

«И зачем тебе туда? — шипит Инсум, пока я в темноте ищу считыватель замка на соседней двери. — Нравится причинять себе боль? Что ты надеешься подслушать кроме стонов и влажных шлепков тел?» «То, что генерал скажет своей бывшей любовнице».

Дух замолкает. Глупо спорить, когда он видит мои мысли и чувствует решимость. Не верю я, что Наилий уступит Юлии, но если не увижу доказательств, к утру на стены в истерике полезу. В кабинете тоже загорается свет, стоит мне появиться на пороге. Убираю высокий светильник и аккуратно сдвигаю в сторону перегородку. Задняя стенка шкафа не сплошная, сэкономили материалы. Пролезаю через дыру, путаясь в собственных платьях и надеюсь, что Юлии сейчас не до шорохов из шкафа.

— Сколько раз мне сказать «нет», чтобы ты ушла?

Тонкие дверцы не глушат голос, я слышу каждое слово.

— Твое «нет» слишком похоже на «да», — отвечает Юлия. — Перестань, в тебе столько Шуи, что я даже через брюки чувствую жар от твоего якобы холодного безразличия.

«Быстро она забралась к нему на колени», — ворчит Юрао.

«Помолчи», — прошу духа и закрываю глаза. Все равно через зазор между створками ничего не видно. Тихо снаружи: ни шорохов, ни тяжелого дыхания.

— Мне больно, отпусти! — тонко вскрикивает Юлия.

— Ты убила моего ребенка. Криминального аборта не испугалась и после снова пришла ко мне в постель? — даже здесь чувствую, как сильно давит. Кажется, что стенки шкафа прогнутся и задрожат. — Что ты рассказывала отцу в больнице? Я тебя заставил?

— Нет, пожалуйста, все было не так, — причитает Юлия, — я только от наркоза отошла, не помнила ничего, он спрашивал, а я кивала.

— Маленькая невинная девочка, — цедит Наилий, — а я соблазнил и растлил дочь своего друга. Настолько плохо было, что ты рожать от меня не захотела?

Не двигаюсь и не дышу, больше не слышно путаных фраз, кое-как вытолкнутых заплетающимся языком. Снаружи накатывает волнами и рябью идет от гнева агрессивная харизма правителя.

— А тебе только такие женщины нужны? — дергается Юлия. — Тупые самки, приносящие потомство? А если я не хочу превращаться в инкубатор? Уродовать себя огромным пузом, а потом кормить грудью, как животное…

— Ты мне теперь не нужна ни с ребенком, ни без него, — обрывает генерал, — одевайся и уходи. Я больше не хочу видеть тебя в своем доме.

Кровь ударяет мне в голову, цепляюсь за одежду, чтобы не вывалиться в спальню из укрытия. Касаюсь мокрым лбом холодного дерева. У меня барьер стоит. Я тоже отказалась рожать, попросила подождать, а сейчас с духами еще страшнее. Как быстро я стану не нужна? И где теперь матери тридцати четырех детей Наилия?

Юлия хлопает на прощание дверью, знаю, что тоже нужно уходить, но сижу на собственных платьях и мну ткань в кулаках. Пустота растет в груди дырой от выстрела в упор.

— Рэм? — громко спрашивает генерал. — Где Тиберий? Понял, отбой.

Качаюсь назад, с оглушительным стуком роняя вешалки на дно шкафа, а сверху бьет яркий свет и тянет сквозняком.

— Давно тут сидишь?

Наилий загораживает головой светильник, силуэт уходит в темноту, парадный китель становится серым. Через открытую дверь аромат апельсина ощущается настойчивее, напряжение не проходит, и вся тяжесть теперь ложится на мои плечи. Кажется, что воздух искрит, а разряды прокатываются по мне, заставляя щелкнуть зубами, когда снимаю маску и выбираюсь из укрытия.

— Наилий…

— Я просил тебя уйти. Почему сегодня меня все игнорируют? — генерал и не думает успокаиваться. Тянет меня в сторону от шкафа и прижимает к стене, — Ты не должна была слышать наш разговор.

Наилия качает из стороны в сторону, и он опирается рукой о стену рядом с моим лицом. Подходит так близко, что я обжигаюсь прикосновением, тону в жаре его тела. Безразличие действительно не было холодным. Не нужно нырять в привязки, и так знаю, что похоть скоро начнет переливаться через край. Чувствую низом живота.

— Почему…

— Тебя сказанное не касается, — рычит генерал.

Вопросы застревают комом в горле. Сейчас не до моих волнений о ребенке. Ярость полководца вышла из берегов и не скоро вернется обратно.

— Виликусам запрещено заходить в мою спальню ночью, — Наилий продолжает меня отчитывать, — это цена маскировки, которую ты согласилась заплатить, надев рабочий комбинезон!

Отворачиваюсь и опускаю взгляд, жмурясь от блеска золотых погон. У меня тоже есть предел. Он прочерчен красной линией от чужой женщины, сидящей на коленях любимого мужчины, до звенящего злобой командного голоса. Толкаю генерала в грудь, чтобы отошел.

— Зря я пришла, ты прав. Отпусти!

Но сдвинуть его с места не легче, чем гору. Выбиваюсь из сил, руки немеют, а он внимания не обращает. Отчаянно дергаюсь в клетке железных объятий. Катись в бездну, Твое Превосходство!

— Отпусти!

Наилий обрывает мой крик поцелуем, грубо впечатывая в стену. Воздух ударом вышибает из легких. Вместо ласки укус, обжигающий болью. Генерал поднимает мои руки над головой и крепко держит за запястья.

— Я не закончил, — тянет на выдохе и проводит языком по саднящей от боли нижней губе, — камеры на этаже снова работают. Вся охрана сейчас гадает, почему рядовой Тиберий так настырно лезет к генералу с его бывшей любовницей? Откуда знает про дверь в кабинете? Третьим к ним просится?

Ужас топит с головой, пульсируя в животе. Чуть все не испортила! Наивная дура, поддавшаяся порыву утешить. Без меня Наилий хорошо бы справился. Теперь кажется, что не так уж сильно пьян и расстроен. Злой, как стая демонов, но это можно пережить.

— Закрой меня в наряды за это, — огрызаюсь я, — или посади в клетку. Так будет удобнее охранять! Теперь я поняла, почему ты согласился на спектакль. Лучшего повода снова запереть меня в особняке не найти! Жду очередного рыка, пощечины, удара спиной об стену, но генерал закрывает глаза и его хватка слабеет. Наилий отпускает мои руки и прижимается лбом.

— Нет, родная, нет. Никто больше не запрет тебя.

Кажется, будто ураган стихает, и вот-вот из-за грозовых туч появится светило, но генерал не может успокоиться. Харизма пропадает и распускается снова, а я скоро начну ненавидеть апельсины.

— До вчерашнего дня у меня был один кошмар, — шепчет Наилий, — как ты поворачиваешься спиной и уходишь, а я не могу догнать. Хватаю за плечо, но ты исчезаешь.

Воспоминания взрываются болью. Столько раз просила прощения, но слов недостаточно. Не зарастает рана, не проходит обида. Я виновата, виновата, виновата.

Обнимаю его за шею и целую в висок, чувствую, как гладит по спине. Не остывает, такой же горячий, как в лихорадке.

— Но это мелочи по сравнению с твоей смертью, — говорит генерал и впивается в меня пальцами, — я до сих пор чувствую привкус пепла, вижу, как вспыхивают твои волосы, пузырится и лопается кожа. Ты никогда не узнаешь, что такое сжигать любимую женщину.

В глазах все та же белесая муть. Губы кривятся в оскал, он толкает меня обратно на стену и тянет молнию рабочего комбинезона вниз.

— Форма хороша тем, что ее можно быстро снять, — шипит Наилий и срывает ткань с моих плеч. От шока забываю, что можно сопротивляться. Слишком широкий комбинезон падает к ногам, не задерживаясь на бедрах.

— Одежда мужская, а белье женское. Как так, рядовой Тиберий? Захлебываюсь вдохом вместо ответа, когда генерал ныряет под резинку белья и проникает в меня пальцами. Грубо и резко, так что морщусь и зажимаю рот. Под голыми лопатками холодная стена, шершавое покрытие царапает, когда инстинктивно тянусь вверх, чтобы уйти от боли. Сжимаюсь от страха и прошу Наилия:

— Отпусти, пожалуйста, нас услышит кто-нибудь.

— А ты не кричи.

Терзает и мучает. Держит так крепко, что не вырваться. Молчать не получается. Мои тихие стоны больше похожи на всхлипы. Уговариваю себя расслабиться, потерпеть чуть-чуть. Это же Наилий, он не причинит вреда. Поцелуй обжигает. Завтра искусанные губы опухнут. Хорошо, что я в маске.

Стоит выступить влаге под пальцами, как боль проходит. Теперь генерал скользит во мне легко и ритмично. Не понимаю, как терпит жару в форме. Рядом с ним, как с открытым пламенем.

— Подожди, — хрипло выговаривает и отпускает.

Крючки с треском слетают с петель, когда дергает за полы кителя. Взгляд безумца, дыхание через раз сбивается. Белая рубашка летит на пол, и Наилий разворачивает меня лицом к стене. Не вижу, но знаю, что раздевается еще быстрее, чем до этого обнажал меня. Тихо хнычу в ожидании боли. Помню, как его много. Генерал спускает мое белье вниз, заставляя шире поставить ноги.

— Расслабься, а то тяжело будет, — предупреждает он, и я чувствую, как упирается в меня и давит. Страх, как преграда. Туго, будто впервые, но сейчас Шуи не меня лишает рассудка. Пламя ярости прорывается ударом. Дергаюсь и кричу, царапая стену. Наилий заполняет меня, обняв за бедра и прижимая к себе. Еще одна вспышка боли, теперь, когда задевает что-то глубоко внутри. Второй удар слабее, могу выдержать, стиснув зубы. Еще и еще, снова и снова, а легче не становится. Комната качается, вспыхивает и гаснет. Наилий вколачивается в меня все быстрее и быстрее. Ни движений, ни оттенков боли уже не различить. Кусаю себя за руку, чтобы не орать. Время тянется бесконечно медленно, еще терплю, но стоять от слабости тяжело. Жду его взрыв и умоляю, чтобы скорее. Демоны уже наелись, отпусти меня.

Словно услышав, генерал замедляется. Прижимается ко мне мокрый насквозь. Влага на теле отдала тепло, он кажется мне липким и холодным.

— Дэлия, я пьян, мне нужно больше, чем обычно.

Успеваю только вздохнуть, когда подхватывает на руки и несет на кровать. Роняет на подушки и тянет к себе, устраиваясь между моих ног. По-прежнему возбужденный и твердый, как камень. Бездна, я не выдержу! Лоно саднит и горит, а я принимаю Наилия с протяжным стоном. Ощущение смятой в кулаках простыни реальнее всего остального. Давно нет ни меня, ни спальни, ни того, что приходится терпеть. Под тяжестью мужского тела сложно дышать. Сознание уже плывет, когда ладони генерала ложатся на горло. Сначала просто держит, а потом начинает давить. Пью последний глоток воздуха и жду спасения в темноте. Думала, будет проще, но инстинкт запускает панику. Тело бьется и просит воздуха, выгибаясь дугой. Пытается выгнуться — под Наилием это невозможно.

— Не бойся, — стонет он, — не бойся…

Слабость разливается по телу покалыванием миллионов иголочек, и обморок утаскивает в пустоту. Меня нет мгновение, но в этот момент приходит счастье. Ни страха, ни боли, только покой и легкость. Не хочу возвращаться, сопротивляюсь, а реальность стучит кровью в ушах. Все та же слабость в теле и лампа, бьющая светом по глазам. Генерал лежит рядом и хрипло дышит. Смотреть на него не хочу. Перекатываюсь на край кровати и падаю на пол. В голове шумит, язык прилипает к пересохшему небу, ноги дрожат от слабости.

— Ты куда? — глухо спрашивает Наилий.

— Мне нельзя здесь, — выталкиваю слова и встаю, держась за кровать, — пойду к себе, а вы спите, Ваше Превосходство.

Не помню, как забираюсь обратно в рабочий комбинезон, застегиваю молнию под горло и вываливаюсь в прохладу коридора. Свет погаснет сам, стоит генералу уснуть и не двигаться какое-то время. А все, о чем сейчас нужно помнить мне — камеры, безразлично следящие за каждым шагом засекреченного виликуса.

«Все-таки придушил, — взвивается Юрао. — Я говорил, бежать от него нужно!»

Чего он только не говорил. То защищал Наилия, то ругал, то умолял к нему вернуться. Куда теперь мне бежать? Обратно к Создателю и Агриппе?

«Двенадцать секторов на планете, а укрыться негде? — раздраженно шипит дух, — Аттия знает, что ты жива, у нее спрячься!»

Хватаюсь за перила лестницы и скольжу вниз, грохоча ботинками по ступеням. Живот тянет, истерзанное лоно горит и щиплет. Я надела комбинезон на голое тело и теперь упавшая капля семени стекает по внутренней стороне бедра.

«Уйдешь, как в прошлый раз, никто тебя не остановит, — не унимается Юрао, — на дороге поймаешь попутный транспорт…»

Привычка убегать — одна из самых вредных. Все равно, что лечить головную боль, бросившись в реку с моста. От моей жизни и так ничего не осталась. Я меньше, чем никто. Куда поеду? Кто меня ждет? Кому я нужна? Матушка здесь на третьем этаже вместе с семьей Марка. Приютит, знаю, не выгонит, но как я доберусь до ее дома одна? Пешком через два материка и океан?

«Пусть Публий тебе поможет!»

«Хватит! — грубо останавливает паразита Инсум, — угомонись, мелкий, никуда она не поедет. Отдохнет, выспится, а утром иначе посмотрит на ситуацию».

Не знаю, смогу ли уснуть. Забуду ли вспышки боли и холодное: «А ты не кричи». Разве мог Наилий так со мной поступить? Я просыпалась утром в его объятиях от поцелуев. Не верила, что столько счастья досталось одной мне. Смотрела на своего генерала, замирая от восхищения. Первый после всех несуществующих богов. Сам как Бог.

«Генерал ее изнасиловал и чуть не задушил, — психует Юрао. — Как еще можно увидеть ситуацию? Оправдать и простить? Ты защищать его собрался?»

«Нет! — рявкает в моих мыслях Инсум. — Наилий — пьяный дурак. Разнообразия захотелось? Не так это делается! Сорвался он…» «Замолчите оба!» — не выдерживаю я.

Сил нет выслушивать перебранку духов. Собственный разум, как клетка, из которой не найти выхода. Иду по коридору второго этажа, держась за стену и считая двери. Одинаковые все, как их различают? Трур давно спать должен, завтра рано вставать. Осторожно открываю дверь и заглядываю внутрь. Свет от спутника рисует очертания мебели углем и белилами. Старший виликус спит, отвернувшись к стене. Под окном на тумбочке стакан воды. Мучаюсь от жажды, но выпить не решаюсь. Не для меня поставлен. Притворяю за собой дверь и карабкаюсь по лестнице на кровать. Снова ложусь в одежде поверх одеяла и не снимаю маску. Ворочаться нельзя — разбужу Трура, посыплются вопросы, а я не знаю, что отвечать. Где была, почему так поздно? Любимого мужчину утешала. Да так, что себя жалеть нужно. Не знаю, как долго лежу и молчу, разглядывая пятно света на потолке. Мертвое, безжизненное, ледяное. Никому не рассказать, даже матушке. Не уткнуться носом в ее плечо и не почувствовать, как гладит по спине. Вся эта боль — моя лишь боль. Постыдная рана, медаль за глупость. Знала, к кому иду, и в каком он состоянии. На что надеялась? Живу с чудовищем, сплю с садистом… Люблю генерала.

Спазм давит грудь, горят искусанные губы, рот закрываю рукой, чтобы не завыть, но слезы не удержать. Крупными каплями выступают на ресницах и впитываются в черную маску. Горячая соленая влага растекается по ткани. Судорожно вдыхаю и боюсь, что всхлипы слышно. Терплю пока можно, а потом меня прорывает. За что он так со мной? Что я ему сделала?

Сжимаюсь в комок, подтягивая колени, утыкаюсь лицом в подушку.

Всхлипы, как стоны, все громче и громче. Слезы соленым морем. Больно. Невыносимо.

— Тиберий, — звучит шепот из пустоты, — ты чего?

Трур касается плеча, а я реву и не могу остановиться.

— Перестань, ну, — синтезированный голос хрипит и щелкает, — поговори со мной, пожалуйста…

Тихо, как помехи. Тру кулаком глаза, но только шоркаю мокрой маской по лицу.

— Тиберий, — отчаянно зовет виликус, — я… не могу… когда кто-то плачет.

Добрый, хороший Трур, а я наврала ему, насочиняла. Горе у рядового Тиберия, любимая умерла. Вестой звали, с детства дружили.

— Из-за нее, да? — шепчет виликус. — На вот, воды выпей. Хочешь, Шуи достану?

Забираю протянутый стакан и мотаю головой.

— Нет, спасибо.

— Что мне для тебя сделать?

Жадно пью, захлебываясь. Сижу на кровати, а Трур облокачивается на нее рядом. Глаза блестят, а на лице даже под грубыми тенями ночного света угадывается беспокойство.

— У меня все хорошо, правда.

Голос срывается к концу фразы. Разревелась, всхлипываю, как девчонка. Мудрец должен забыть об эмоциях. Я мужчина теперь. Рядовой Тиберий.

— Давай спать, — прошу Трура, — смена завтра.

Он долго на меня смотрит, а потом вздыхает:

— Спи, конечно. И зови, если что.

Забирает у меня стакан и сам укладывается. После слез действительно легче. Глаза закрываются, утягивая в сон, как в бездну.

«Шум из темноты. Так скрипит старая карусель в парке. Протяжно и тоскливо. Бегу туда, перепрыгивая с плитки на плитку, чтобы не наступать на стыки. Ноги в сандалиях. Совсем новые, мама вчера купила. Дорожка в парке еще не заросла травой, по краям мелкие камушки. Я рылась в них, пока пальцы не заболят. Золото искала и приносила маме гравий с вкраплениями слюды. Она так сверкала. Моя маленькая драгоценность. Снова шум — голоса. Взрослые, взволнованные. Нельзя мне к взрослым, мама запрещает. Маму слушаться нужно, но я иду. Всегда лезу, куда не просят. Непутевая. Карусель скрипит жалобно, никак ее не раскачают, уселись всем двором и мешают друг другу. Мальчишки шебутные и всегда маленькие. Потому что чуть подрастут — приезжают злые черные дядьки и утаскивают их в большие машины. Мальчишки упираются, плачут, размазывая грязь по щекам, и мамы их плачут. Долго вслед смотрят, не уходят. И все шепчутся. Училище, училище. Зверь такой страшный, ему детей скармливают. Никто не вернулся, даже косточек не прислали. Мама пугает, что буду себя плохо вести, и меня заберут. Оденут в комбинезон и будут бить палками. Не хочу.

Скрип противный, уши режет. Зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, вижу карусель. Высоченный столб с колесом наверху, к нему веревки привязаны. Колесо широкое, веревок много. А внизу вместо седушек — взрослые. Серые, лысые, руки за спиной связаны. Рядом другие в красной одежде хватают веревки, и петли на шеях у серых затягивают. Те вопят, мотают головой. Страшно мне, а я все иду. Черный стоит и смотрит. Важный такой, прохаживается, покрикивает. Оборачивается ко мне — конопатый, жуть! Будто грязью все лицо забрызгали. Смеюсь в кулак, а он грозно так:

— Веста, подойди.

Непутевая ведь, иду. Он за плечо пальцами хватает и к карусели ведет.

— Смотри, как весело будет. Это я придумал.

Последнему серому веревку на шею привязывают и красные отходят.

Тут что-то как загремит, заскрипит. Колесо наверху как закрутится! Серые мычат и бегут друг за другом, спотыкаются, а упасть не могут, веревки за шеи держат. Хрипят серые, дергаются, белые все, носы синие.

— Дяденька, — тяну черного за рукав, — не весело им!

— Зато мне хорошо, — улыбается он и глазищами на меня сверкает. Карусель скрипит, колесо вверх по столбу едет, серых над землей поднимает. Они хрипят и болтаются, как куклы на ниточках. Трясутся все, ногами дергают. Нехорошо им, совсем плохо. Я бежать, а черный меня за руку держит и в ухо шепчет:

— Ложе со мной разделишь, моей будешь!

— Нет! Нет!»

Глава 10. Беседка с ядовитым плющом

Дергаюсь всем телом и открываю глаза. Утро. Светило вовсю хозяйничает в комнате. Проспала! Подрываюсь встать и чуть не падаю со второго яруса кровати. Проклятье. Опостылело все. Немытое, перегретое в комбинезоне тело скоро взбунтуется. С разумом и того хуже. Не видела раньше таких кошмаров. Всегда опасность угрожала мне, впервые истязали и мучали других.

Нащупываю подошвой перекладины лестницы, спускаюсь на пол и замираю. Тихо слишком. Нет Трура. Вместо стакана с водой на тумбочке блокнот, ручка и сложенный пополам лист. Старший виликус оставил мне записку и ушел. Читаю: «Отгул у тебя, спи, Тиберий. Ко второй смене приду».

Стыдно, что изувеченный Трур так жалеет меня. Чего стоят мои страдания рядом с его? Страхи, обиды, кошмары — сегодня трагедия, а завтра воспоминания. Их просто нужно пережить. Возвращаю записку на тумбочку и сажусь на аккуратно застеленную кровать соседа. Духи молчат, хотя кто-то рассказывал мне про стража сновидений.

«Это ведь ты, Инсум? Цзы’дариец в черном и с веснушками?»

Видимо, я как-то неправильно понимаю значение слова «страж».

«Нет, все верно, — отвечает дух, — мне с тобой во сне общаться проще, чем наяву. Юрао просил избавить тебя от кошмаров, и я вывернул их наизнанку. Больше никто не причинит тебе вреда, но теперь ты будешь видеть вот такие сны. Как правитель, чьи страхи сложнее простого инстинкта самосохранения».

Догадка брезжит вдалеке и стучится в пока закрытую дверь. Мы привыкли считать духов чем-то чуждым и потусторонним. Забывая при этом, что внутри каждого живого сидит точно такой же дух, как Инсум или Юрао. И теория Создателя объясняет поведение вовсе не цзы’дарийцев, а воплощенных в них духов.

«Ты ведь правитель, Инсум. Я буду видеть твои сны?»

«Именно так, — подтверждает страж сновидений, — но только то, что я помню».

Я спрашивала когда-то давно у Юрао, что он помнит из своей жизни. Видела город, толпу странно одетых прохожих, потом холодную комнату и тело на столе, разрезанное от подбородка до паха. Не смогла узнать ни эпоху, ни местность и даже не уверена, что видела цзы’дарийцев, а не кого-то из представителей других разумных рас.

«Мы не знаем, — подает голос паразит, — все лишние детали стерты, оставлена только суть».

Внешность? Нет, она не может быть сутью, что тогда? Я видела Юрао в толпе одним из многих, а Инсума офицером, руководящим казнью. «Императором, — уточняет дух, — я умер молодым, едва взойдя на трон».

Последний император на Дарии жил во времена несуществующих богов, потом к власти пришли двенадцать генералов, установив военную диктатуру. Но я опять называю лишние детали. Статус — суть?

«Сила, — поправляет Инсум. — Она растет только в телесном воплощении. Вне тела мы мертвы и статичны. Только воплотившись, можно реализовать себя и развиться дальше. Сила помогает добиться нужного статуса. Нет смысла императору обжигать горшки, так он не будет развиваться, поэтому воплощенный дух правителя с невероятным упорством лезет к вершине власти и очень быстро там оказывается. Все мы в итоге оказываемся на положенном нам месте».

Значит, Юрао из толпы. Ремесленник? Нет, судя по вчерашней истеричной реакции, звезда.

«Ты поэтому назвал его мелким?»

«Да, твой паразит ниже меня на несколько порядков. Вне тел значение имеет только сила. А теперь сама ответь на вопрос, почему мы вшестером безропотно пообещали подчиняться тебе?» Это просто, но я даже мысленно боюсь произнести. Может быть, виновато воспитание. Мать считала гордыней любую мысль о моей исключительности. Такая же, как все, не лучше, а даже хуже. Непутевая, косорукая, ленивая, бесполезная. Я поэтому так долго отвергала мысль, что я — мудрец. Боялась заразиться от Создателя манией величия. Не верила до тех пор, пока не увидела привязки. Сейчас тоже сомневаюсь. И не зря. Стоило поверить, что я тройка, и меня тут же поставили на место. Женщина. Ни умом, ни возрастом, ни мудростью не вышла. Ехидная усмешка Вселенной, но это я.

«Потому что я сильнее вас».

Повторяю за Аттией, повторяю за духами и за собой, пока не поверю окончательно. Но это еще не все.

«Юрао, Инсум, Лех, светлые, темные — все мужчины. Почему?» «Потому что мы — твоя армия».

Хватаюсь за голову. Картинка упрямо рассыпается на части, не желая собираться воедино. Зачем мне армия? Наилий не шутил на похоронной церемонии? Я действительно оружие?

«Думай, — ласково говорит Инсум, — это лучше, чем снова прокручивать в памяти прошлую ночь и страдать. Проблемы, как рыбы в океане. Крупная всегда пожирает мелкую. А ты учись, Юрао, как нужно отвлекать от истерик мудреца».

Паразит бурчит что-то в ответ, но меня сбивает громкий стук в дверь. Трур вернулся, проклятье! Где часы? Сколько я спала? Толкаю дверь в коридор и натыкаюсь взглядом на военный комбинезон с капитанскими погонами. Совсем не ждала его.

— Капитан Назо.

— Тиберий, — приветствует он и заносит в комнату медицинский кейс, — меня Наилий еще вчера просил перевязать тебя, но пришлось увезти Диану с церемонии.

Имя режет слух. Сама Поэтесса отвыкла от него. Говорила, что оно напоминает о прошлом, где осталась трагедия. Диана умерла вместе с именем так же, как я. И воскресла для одного Публия. Мудрецы попрежнему зовут Поэтессой.

— Как она?

— Уже нормально, — морщится капитан, — накачал успокоительным. Завтра важный день, срывы не нужны.

Держу вопросы при себе. Многое увижу сама по привязкам, а остальное меня не касается. Капитан ставит кейс на тумбу и первым делом достает блокиратор для замка. С виду он похож на скрепку для бумаги, только вешается на ручку и пришпиливает дверь к стене.

— Раздевайся, — ворчит Публий, — почему нужно каждый раз напоминать? Под рабочим комбинезоном белья на мне нет. Успеваю почувствовать жар на щеках от смущения, а потом соображаю, что можно снять одну верхнюю часть и завязать рукава на талии. Пока вожусь с одеждой, повернувшись к капитану спиной, не вижу, что делает. Кажется, будто стоит и смотрит на меня.

— Откуда у тебя синяки?

Озноб прокатывается сквозняком по голой спине. Только сейчас замечаю синие отметины на боках.

— Это от пальцев, — говорит Публий и подходит ближе, — вот так давил. Капитан держит меня, как вчера Наилий. В бездну летит отвлекающий маневр духов и моя выдержка. От воспоминаний спазмом сводит низ живота, а дышать я перестаю. Плевать, что врач, рассказывать и переживать насилие заново я не собираюсь!

— На шее тоже, — продолжает медик, — характерные такие…

— Я сама сделаю перевязку, — грубо обрываю его и тянусь к покрывалу, чтобы прикрыться, — оставьте повязки, пластырь и уходите!

Сдергиваю покрывало и прижимаю к груди. Я только что грубо нарушила субординацию — выставила старшего по званию за дверь. Если будет упрямиться, повторю еще раз! Озноб превращается в нервную дрожь, только бы не разрыдаться при капитане!

— Дэлия, — тихо зовет он, — необработанные трещины и разрывы чреваты…

— Я целая!

Не права, что срываюсь. Публий помочь хочет, его чувство долга гложет, а не желание покопаться в чужих тайнах. Но я не вынесу прикосновений даже от женщины-гинеколога.

— Хорошо, — вдруг сдается он, — закроем тему, а теперь позволь мне сделать то, ради чего я пришел. Дольше тянуть с перевязкой нельзя. С трудом успокаиваюсь, глотая воздух мелкими вдохами. Вместо раздражения приходит неловкость. Звезде простительны такие вспышки, но не мудрецу. Диана бы себе не позволила. Возвращаю покрывало на место и протягиваю медику заклеенные пластырем руки.

— Извините, капитан Назо.

В ответ военврач только губы поджимает. Повязки снимает быстро, но пересаженную на шрамы кожу рассматривает внимательно и не спеша. Хмурый, холодный и сосредоточенный. Даже намека нет на иной интерес, кроме профессионального. Понимаю, что зря надеюсь, и зеленая привязка никуда не делась, но увидеть ее должна. Публий аккуратно держит меня двумя пальцами за запястье, но даже такого физического контакта хватает, чтобы рассмотреть облако привязок тщательнее.

Вчера зеленой энергией насытились не только демоны Наилия, но и мои духи. Картинка четкая, привязка к генералу до сих пор пульсирует. Ищу нитку от Публия и снова кажется, что она окрепла и раздалась в ширь. Энергетически не важно, одобряешь ли ты связь или всеми силами стараешься игнорировать. Любые мысли капитана о его влечении ко мне кормят привязку, и как от нее избавиться я не знаю. Друг Наилия всегда где-то рядом с ним, а значит, со мной. Теперь он один из немногих посвященных в тайну рядового Тиберия. Рассказать правду и объяснить, что нам нельзя лишний раз видеться? Боюсь, что из чувства вины Публий станет еще сильнее приказывать себе не думать обо мне. Бездна! Это мужчина Дианы! В их прочную реализованную связь уже вплетается розовая нить. Если не было любви до этого, то, как раз сейчас зарождается, и другая женщина в мыслях капитана не нужна совершенно!

— Хорошо все, через два дня сама снимешь повязку, — говорит он, протирая бесцветной жидкостью мои руки.

Резкий запах заполняет комнату, позже открою окно и проветрю. Поверх прижившейся кожи ложатся свежие повязки, отворачиваюсь, чтобы спрятать их в рукавах комбинезона и застегнуть на груди верхнюю часть.

— Спасибо, капитан Назо.

Медик по-прежнему тих и сдержан. Никаких признаков влечения. А что, если я все придумала? Все вплоть до самого существования цветного клубка нитей? Остатки веры в себя тают, как кубик льда на летней жаре. Весь мой мир нереален. Я до сих пор в карцере под препаратами и вижу один длинный сон о том, как генерал влюбился в простушку с окраины, а его лучший друг мучается от запретного желания. Бред.

Разворачиваюсь и подхожу к Публию. Если сейчас я спровоцирую привязку, и она не отреагирует, то забуду о ней навсегда. Капитан вздрагивает от неожиданности, когда я обнимаю его и кладу голову на плечо. От комбинезона пахнет медикаментами, прижимаюсь крепче и слушаю размеренные удары сердца. Они отсчитывают мгновения, пока я отогреваюсь теплом Публия, чувствую, как расслабляется натянутая струной спина. Он проводит рукой по моим волосам, гладит по плечам и спине, а привязка статична. Будто приморозило ее. Зато рядом оживает желтая нить к Наилию.

— Дэлия, не позволяй ему, — шепчет капитан, — что бы ни говорил про привычки, часть натуры — не верь. Это не он.

«А кто тогда? — вскидывается Юрао. — Как удобно все сваливать на демонов!»

Крик в мыслях, как удар. Морщусь и сильнее зарываюсь лицом в плечо Публия. Почти заставляю себя разжать руки. Это не мой защитник! Отпустить должна и снова извиниться, но капитан опережает: — Помни, что ты можешь запретить… — И Наилий подчинится?

Военврач молчит, но другого ответа я и не ждала. Делаю шаг назад, жалея, что лишилась тепла и поддержки. Прощание скомканное, я едва замечаю его кивок и сама наклоняю голову уже перед закрытой дверью.

«А ведь он прав, — говорит Инсум, — ты имеешь власть над генералом». «Вся моя власть кончилась вчера, когда просила отпустить, а он не услышал. Не одолеть мне эту тьму, не уравновесить огнем».

«Нет в нем тьмы, — спорит дух. — Светлый твой Наилий, как ты, Юрао и я».

Тяжело поверить. Настолько, что иду к окну, чтобы подставить лицо под струи холодного воздуха. Маска осталась на кровати Трура, волосы распустились по плечам, но сейчас не до проблем с маскировкой.

«Аттия говорила про тьму…»

«Она ошиблась, — припечатывает Инсум, — действующие силы только в мире за барьером однозначны. После воплощения от четких векторов остаются отблески, полутона, неясный шепот. Слишком много телесных соблазнов, слишком толстые первичные оболочки. Они преломляют, искажают, запутывают, а снаружи другие силы тянут к себе».

Потому и не бывает абсолютно добрых и абсолютно злых. Вместо чернобелой картины мы видим вихрь красок и оттенков. А наш язык беден, понятия добра и зла упрощенные до схем и жестких рамок. Теперь не узнать, какую тьму имела в виду Аттия, а какую Инсум. Отчаянно цепляюсь сознанием за то, к чему привыкла. Светлый не убивает, не насилует, не причиняет страданий…

«Я ведь тоже садист, — вздыхает Инсум, — и с женщинами обращался так, как принято у правителей обращаться со своей собственностью». «И чем тогда ты отличаешься от Темных?» «Окрасом силы».

Ответ звучит, как издевка, но я снова вспоминаю о бедности понятий. И теперь кажется, что жонглировать ими и вырезать из яркого облака маленькие черно-белые кусочки очень выгодно. Особенно, если вдруг поменять их местами. Тогда можно объявлять учения ложными, правителей преступниками, а богов несуществующими.

Тру пальцами глаза. Не успела проснуться, а уже устала. Собираю волосы в аккуратный пучок и надеваю маску. Вовремя. Замок подмигивает зеленым, впуская в комнату Трура:

— Тиберий, пойдем обедать.

Моя личная бытовая пытка начинается с торопливого умывания над раковиной, пока старший виликус караулит в коридоре. Намыливаю тело и снимаю пену ладонями, забрызгивая комбинезон. Струйки воды по ногам стекают до ботинок. Теперь буду ходить так, пока ткань не высохнет. Представляю, о чем подумают рядовые, увидев меня в столовой.

Общий зал обеспечен столами на всех обитателей второго этажа. У каждого здесь свое место, наши с Труром пустуют, опаздываем. На кухне тоже дежурят виликусы, но мне еще не приходилось заступать туда в наряд. На раздаче сегодня Сентий. Тот, кого вместо атриума вчера отправили убирать общий туалет. За ужином он прожигал меня взглядом, а сейчас отомстил, урезав порцию гарнира и оставив меня без мяса. Мелко, по-звездному и, должно быть, очень приятно. Благодарю и уношу поднос к столу. Дисциплина в особняке генерала строгая, в зале кроме стука ложек о тарелки больше ни одного постороннего звука. Военные сидят по зонам: от виликусов в нашем углу, до лейтенантов в противоположном. Почти все офицеры сейчас в штабе. За их столом только лысый стервятник и его заместитель. Флавий вернется к ужину, и раньше я не узнаю, нашли ли еще кого-нибудь. До появления тройки маску мне не снять.

— Тиберий, — хрипло каркает за спиной Рэм, — заканчивай прием пищи, тебе персональный наряд.

Давлюсь вареной чечевицей и затравлено оглядываюсь, как и положено рядовому перед майором. Лысый стервятник нависает надо мной и разве что не облизывается хищно.

— Майор Рэм, разрешите обратиться, — тихо говорит Трур.

— Отставить. Тиберий, ты оглох?

— Никак нет.

Выдыхаю заученную фразу и встаю, вытягивая спину перед начальником службы безопасности. Что такого персонального он мог для меня придумать?

— С торца западного крыла стоит беседка, — выдает задание Рэм, — ее нужно очистить от плюща.

— Есть! — бодро отвечаю и разворачиваюсь на выход, когда в спину прилетает:

— Плющ ядовитый, маску ты уже надел, перчатки возьмешь в хозблоке.

Ах, вот в чем дело, а я не могла догадаться, где подвох. Кто-то пользуется возможностью обделить обедом, а майор Рэм решил не только наказать, но и лишний раз выразить свое отношение к причудам навязанной ему шизофренички.

— Тиберий, возьми мои, — шипит вдогонку Трур, протягивая перчатки.

Благодарю и прощаюсь кивком.

Светило прогревает воздух во дворе, наполняя его ароматом цветов и недавно подстриженного газона. Натягиваю перчатки и добавляю еще одно очко в пользу Рэма. На жаре в маске и комбинезоне мои страдания умножатся многократно. Огибаю западное крыло особняка, хрустя ботинками по гравию дорожек. Издалека увитая плющом беседка напоминает заросший травой холм. Сквозь зелень проглядывают выкрашенные белой краской опоры, и угадывается мелкая решетка. Обрывать мне плющ до вечера, не иначе. Как бы не пряталась под слоями одежды, а все равно буду чесаться. Подхожу ближе и замечаю, что в беседке кто-то сидит. Вместо военных ботинок туфли, а вместо комбинезона классические темно-синие брюки. Бросаюсь в сторону, чтобы спрятаться, но останавливаюсь, услышав тихое:

— Дэлия.

Спазм крутит живот, мешая вдохнуть, голова кружится до темноты в глазах. Я снова не готова. Теперь, даже просто говорить.

— Дэлия, — зовет генерал, и я опять чувствую проклятый запах цветущих апельсиновых деревьев. Харизма будто и не выключалась, тянет слабо, но мне от этого не легче. Составляла мысленно разговор, даже репетировала, а сейчас пусто в голове, ни одной реплики. Прошу духов не вмешиваться и подхожу к низкой арке входа в беседку.

— Садись рядом, — говорит Наилий, — плющ обычный, не обожжешься.

Срывает лист с ветки и мнет пальцами. Рубашка у генерала серая, в лучах светила ткань отливает металлом, словно броня. Полководец не поднимает взгляд от пола, а я гадаю, сколько льда сейчас в синеве глаз? Зайти в беседку, как нырнуть зимой в прорубь. Снова страх до озноба. Я кусаю губы и, зажмурившись, шагаю в темноту. Сажусь не рядом, а напротив, задевая макушкой кучерявые ветки плюща.

— Я напугал тебя, — не дождавшись от меня ни слова, сдержанно начинает Наилий, — не так это должно было случиться в первый раз.

Срывает второй лист и растирает ладонями в труху. Медленно и сосредоточенно, будто это сейчас — самое важное.

— К такой ласке приучают постепенно, — осторожно подбирает слова генерал, — и кроме согласия должно быть доверие. Я был слишком пьян и не понял, что нет ни того, ни другого.

Озноб превращается в крупную дрожь, от которой дергаются руки, сложенные на коленях. Наилий обвинять меня пришел? Задыхаюсь от обиды приторным запахом апельсина, но давления не чувствую. Генерал по-прежнему смотрит мимо меня.

— Я виноват, что не рассказал раньше. Думал, ты никогда меня таким не увидишь. Верил, что достаточно силен и сам себе хозяин. Я ошибся.

Наилий разжимает кулак и роняет истерзанный лист на пол. Рваные края темнеют от зеленого сока, я должна чувствовать резкий запах травы, но нет ничего кроме фантомного следа от харизмы генерала. Правители не рождаются с ней, она появляется только у реализованных двоек. Необъяснимая и не ощутимая для них, она есть всегда. Ее можно только раздуть в пожар или скрыть ото всех. Сейчас барьеров нет. Я вижу настоящего Наилия.

— Дэлия, не молчи, пожалуйста, — выдыхает он и трет пальцами глаза.

Устало, зло, нервно. Что он хочет от меня услышать? Что прощаю, и согласна, как Юлия, обнаружив утром синяки, надеть закрытое платье и сделать вид, что ничего не случилось? Прятаться от него каждый раз в особняке, когда выпьет Шуи или расстроится из-за проблем на службе? Подселять Юрао, чтобы успеть сбежать до того, как опять станет невыносимо больно?

— Я не могу сейчас ответить, — сдавленно бормочу, — мне нужно подумать.

Наилий убирает с глаз длинную челку, пятерней зачесывая волосы назад. Взгляд гаснет, генерал проваливается в раздумья. В полумраке беседки становится холодно. Я смотрю на него с другой скамейки, а кажется, будто с берега другого материка. Когда я успела поверить, что мне не будет одиноко рядом с ним? Упрек попадает в цель. Не знаю его совсем, боюсь и не доверяю.

«А он принял тебя вместе с шизофренией и всеми духами, — говорит Инсум, — не просил измениться, оберегал и заботился».

«Чтобы потом приучить к ласкам с синяками и ремнем на шее?»

Молчит дух, молчит генерал, а я думаю, что мне делать дальше. Остаться виликусом? Обман годился на несколько дней, но не на всю жизнь. Уехать к Аттии и жить затворницей? Решение кажется единственно верным, пока я снова не опускаю взгляд до сцепленных замком пальцев Наилия. Мое светило, утонувшее в ледяной воде океана. Моя причина дышать этим воздухом, сражаться каждый день за нормальную жизнь с собственным безумием. Я просто не смогу уйти. Я люблю его. Вселенная, ты слышишь? Я люблю его!

— Дэлия, — шепчет генерал совсем близко от меня. Не открываю глаз, чтобы не уронить слезу. Чувствую, как берет за руку и садится рядом, а меня колотит. Так сильно, что стучат зубы и плечи трясутся. До истерики один вдох, вырываю ладонь из пальцев Наилия и прижимаю к груди. Тоже не хотела, чтобы видел такой. Прятала кошмары, молчала про духов. Так боялась, что оттолкнет, откажется, а сама?

— Говорила… тебе, что… нужен… любым, — слова рассыпаются на звуки и тонут в клацанье зубов, — и… сейчас… повторю.

Мои барьеры тоже падают, рушатся плотиной под напором вышедшей из берегов реки. Соль пропитывает маску, обжигая кожу, пружиной распрямляюсь, выдергивая тело вверх. Бездумно, бессмысленно, один сплошной порыв и взрыв во мне. Бездна обнимает чернотой, падаю, не чувствуя опоры под ногами. Не выдержать этого никогда, но сознание возвращается. Горько пахнет плющ, прижимаясь сорванной листвой к щеке, саднят содранные о решетку беседки ладони, меня, обмякшую и безвольную, качает на коленях Наилий.

— Нельзя меня прощать, — говорит генерал в пустоту, — тебя хрупкую, чистую, родную, как куклу подмять под себя. Не прикоснусь больше, близко не подойду, только не уходи. Я не смогу без тебя.

— Не уйду, — повторяю бесцветным эхом, — останусь, но сейчас отпусти.

Наилий разжимает объятия, и я пересаживаюсь на скамейку. Лицо горит, маска где-то под ногами, а заколки выбились из прически и больно впиваются в затылок. От слабости оседаю на решетку беседки.

— Я знаю, что можно сделать силиконовую маску, пластическую операцию, переделать меня так, что никто не узнает, но пока я хочу остаться мужчиной.

Решение крепнет с каждым словом, завязывая в узел все причины и обстоятельства. Только с женщиной можно обращаться, как с куклой. Прятать в доме, наряжать в платья и укладывать в постель, когда захочется. В форме виликуса моя цепь становится длиннее. Дальше не сбежать, ближе не подойти. Я никогда не узнаю своего мужчину, живя в доме у Аттии. Издалека это тоже будет не просто, но так я смогу начать заново.

— У тебя учения скоро, командировка на совет к эриданам, — продолжаю рассказывать, — ты улетишь, а я буду ждать тебя не в платье, а в рабочем комбинезоне. Ждать и думать.

— Хорошо, — соглашается Наилий, — если ты так хочешь, не будем пока ничего менять, но зачем виликусом? У меня, кроме особняка, две резиденции — выбирай любую. Маску не придется носить, уборкой заниматься, ходить в общий умывальник с рядовыми.

Теперь он нервно вздрагивает и сжимает руки в кулаки. Давно должен был сказать, что идея остаться мужчиной бредовая, но молчит. Обещал не прикасаться и не сможет — не будет соблазна.

— Нет, — качаю головой, — резиденции далеко. Там пусто, тихо и мертво. А здесь ты, хоть и спрятанный за обращением Ваше Превосходство.

Хорошо помню взорвавшуюся горную резиденцию. С ума бы там сошла одна точно. А здесь мудрецы и анкета. Будущая тройка, наконец, и Великая Идея. Мотылька больше нет, но есть рядовой Тиберий, который сдаст любой тест и подтвердит, что он мудрец. Лично я перед Поэтессой, Эмпатом и Избирателем показаться не смогу, но живой Тиберий — не мертвая Дэлия. Он сможет звонить, вести переписку и выдавать тезисы теорий. А большего мудрецу и не нужно.

— Время не лечит, — говорю, глядя на генерала, — но дает шанс. — Хорошо, — повторяет Наилий и достает из кармана гаджет, похожий на мыльницу, — я тоже буду думать, пока ты носишь комбинезон. Планшет рядовому не положен, но про бипер в Инструкции не слова. — Генерал осторожно кладет мне на колени устройство с экраном и рядом тонких кнопок, едва помещающихся под ним на узкой полоске корпуса. — Устаревшая технология, передающая текстовые сообщения по каналам радиосвязи. Здесь и приемник, и передатчик. Захочешь меня увидеть — просто напиши сообщение и отправь. Я придумаю, где встретиться. Последние слова он произносит уже совсем тихо. Я прячу бипер в карман и благодарю. Наилий сдержанно кивает в ответ.

— Не трогай плющ, считай, что я отменил наряд. Мне нужно идти.

Тянется, чтобы взять за руку, но в последний момент останавливается. Уходит, не оборачиваясь, оставив меня думать, что я только что натворила.

Глава 11. Земляника

Думать не получается. Любая мысль кажется бредовой и неправильной. Словно я собираю мозаику из фрагментов, не зная, что должно получиться в итоге. Я хочу остаться с Наилием, но только с ним. Без демонов.

«Может быть, генерал одержим духами?», — спрашиваю Инсума и в ответ слышу тишину.

«Врать он не хочет, а сказать правду не может», — Юрао вступается за свергнутого императора.

То ругаются, то прикрывают друг друга. Те еще советники и помощники.

«Ты сама должна решить», — подает голос Инсум.

Оставили меня одну. Подвели к краю пропасти и говорят, что сама должна решить: прыгать или нет.

«Не драматизируй, — ворчит Инсум, — взяла время на раздумья, так не трать его на жалость к себе».

«Хорошо не буду».

Жесткая в беседке скамейка, не дает расслабиться и раскиснуть, сидеть можно только прямо и вытянув спину. Мужчины учатся держать осанку с восьмого цикла, стоя на построении во дворе училища. Нельзя плакать, жаловаться на боль, пропускать занятия и тренировки. Я не жила в казарме, но раз решила остаться в комбинезоне, то нужно соответствовать. Надеваю мокрую от слез маску, и прикосновение холодной ткани к пылающим щекам успокаивает. Раз плющ обрывать не нужно, то стоит заняться чем-то еще.

Брожу по территории особняка, разыскивая Трура. Помню, что говорил про сад у западного крыла, но среди вишневых деревьев пусто. Теряюсь среди зелени, от листьев и веток рябит в глазах, не помогает то, что гуляла здесь раньше с Наилием. Мы шли строго по дорожкам, а виликус мог подстригать кусты или поливать саженцы где угодно. Упрямо дохожу до края сада и ныряю под крону деревьев. Первым чувствую сладкий аромат земляники и только потом замечаю плантацию. Ровные ряды округлых кустов, усыпанных алыми ягодами. Трур, стоя на коленях, собирает их в ведро.

— Тиберий, ты уже закончил с плющом? — окликает он меня. — Поможешь?

Любая просьба старшего по званию или должности — приказ, и исполняться он должен автоматически. Привычка, возникающая у солдат не за один цикл. А у меня ее нет. Теперь придется думать над каждым шагом, взвешивать каждое слово. Цена маскировки, которую я согласилась заплатить.

— Конечно, — бормочу в ответ и устраиваюсь рядом.

Крупная уродилась земляника, сочные треугольные ягоды оттягивают петли стеблей до земли. Десерт к не слишком плотному обеду, но я не решусь съесть его без разрешения. Интересно, для кого Трур собирает ягоду? В меню столовой ее не было ни разу. Обитатели второго этажа едят то, что готовят сами, а продукты получают на складе продовольственного довольствия. Длинный список из овощей, фруктов, мяса, круп называется коротким словом — паек. Наилий рассказывал, что чем выше должность, тем разнообразнее и объемнее паек. Генеральского хватает, чтобы накормить весь особняк. А здесь земляника…

— Ешь, не стесняйся, — улыбается Трур.

— А можно? — глупый вопрос вырывается сам собой, но виликус терпеливо отвечает:

— Тиберий, это просто ягода. Она растет, зреет и ей наплевать считает ее кто-то своей или нет. Ты же не спрашиваешь разрешения дышать воздухом.

— Воздухом нет, но раз земляника за оградой особняка, разве она не принадлежит генералу?

Выпаливаю вопрос и жду реакции, а Трур прячет лукавую улыбку. Старший среди безликих и безмолвных теней, единственный, кто здесь на протезах. Я не знаю причин, почему Трур захотел служить в особняке, но неужели не нашлось другой должности, где не важно, стоишь ли ты не своих ногах или на протезах?

— Генералу здесь принадлежит разве что посох, — вполголоса отвечает виликус. — Один. Именно тот, которым он убил предшественника в поединке. Все остальное он получил, как довольствие и привилегию. Распоряжается он всем, пока жив. Когда Наилия убьют в поединке, то в саркофаг положат все тот же посох и больше ничего. Даже детям будет нечего оставить, кроме памяти об отце.

Роняю ягоды на землю, промахиваясь мимо ведра. Хочу возразить и останавливаюсь. Как бы странно ни звучала правда, но так и есть на самом деле. Ничего с собой забрать в бездну нельзя, а лучший воин остается лучшим только, пока жив. Победитель в поединке получает все: сектор, звание, второе имя, голос на Совете, особняк, воздушный катер, паек, проблемы, ответственность, бессонницу, видеокамеры в спальне. Наилию не принадлежит даже он сам. Один из двенадцати понастоящему нищих цзы’дарийцев на планете.

— И кто же тогда ест землянику?

— Я, — усмехается Трур. — Майор Рэм ее любит, капитана Прима нужно угостить, лейтенанта Тиса. Он связист, ты не видел его еще. Бойцам в охране отнести, чтобы смена слаще показалась. Ешь ягоду, не смотри на нее.

Срываю с куста землянику и жую, почти не чувствуя вкуса. А я считала свой дом с толпой родственниц и подруг матери неподходящим для нормальной жизни местом. Пряталась в кладовке и вздрагивала, в сотый раз за день услышав, как выкрикивают мое имя. Опять что-то не сделала или положила не туда, куда нужно. Психиатрическую клинику домом тем более не назвать. И вот теперь в особняке я — случайный гость, так же как тот, кого считают хозяином.

— Странно очень. Правитель всем управляет и ничем не владеет. Такое, наверное, только у нас, — съедаю еще одну ягоду и снова начинаю собирать ее в ведро. — А ты летал в космос, Трур? Видел другие планеты?

Старший виликус мрачнеет, а я запоздало понимаю, что ноги он мог потерять в бою, и теперь не очень приятно об этом вспоминать. Думаю, как перевести разговор на другую тему, но Трур отвечает:

— Почти на всех обитаемых планетах был в нашем секторе галактики, но чаще на Эридане. У них правит король, а власть передается по наследству. Не скажу, что так лучше. Как раз после смерти последнего монарха его дети никак не могли поделить престол. Я еще снайпером был, когда Георг Великолепный погиб на охоте.

Виликус садится на землю, аккуратно складывает под себя ноги и продолжает рассказывать. Чем дальше уходит в воспоминания, тем глубже пролегает складка на переносице.

— И сначала вроде нормально все было. По Договору мы охраняли Оларса. Старшего брата, получившего престол. Патрулировали дворец, обеспечивали королевскую семью телохранителями и даже привезли с Дарии бронированный автомобиль. Но потом командование вдруг срочно объявило усиление. Вместо дозорных набрали боевые группы с бронетехникой, авиацией, разведкой, поддержкой. Созвали снайперов, меня с увольнительной выдернули и погнали на Эридан.

Слушаю и собираю ягоду, стараясь далеко от Трура не отходить. Наилий рассказывал про конфликт, в командировку собрался, и чем больше я слышала про Эридан, тем сильнее переживала.

— Целый цикл ополченцы обиженного младшего брата нового короля держали дворец в осаде. Воевать с ними — одно мучение. У эридан никогда своей армии не было, нам платили, а тут вооружились. Не умеют ведь ничего. Только на штурм выйдут, получат в ответ и врассыпную. Зато гадили нам, как могли. Воду травили, газ пускали, торговцев разогнали. Провизию приходилось с Дарии доставлять, и спускать в гарнизон с орбиты в капсулах. Извелись мы там все, а Оларс взял и заявил, что отречется от престола, если ему разрешат жениться на женщине незнатного рода.

— Разрешат что? — от удивления не замечаю, как перебиваю Трура, но он только улыбается.

— Жениться. Не просто назвать женщину своей, а подписать на бумаге обязательства жить с ней и только с ней до тех пор, пока кто-то один не умрет. Узаконить отношения.

— Зачем что-то подписывать? — ничего не понимаю и уже жалею, что спросила. — Да еще и до смерти?

— Чтобы потом на престол претендовали только дети от этой женщины и никакие больше, — терпеливо, как нерадивому кадету, объясняет Трур.

Все верно, я в его глазах мальчишка. Любопытный и недалекий.

— Интересно эридане власть передают, но поединок проще.

Старший виликус смеется и тянется к кусту за ягодами. Замолкает, сосредоточенно выискивая красные капли в зеленом море листвы. Я знаю, что у эридан ничего не закончилось, но мне об этом рассказывал Наилий, а рядовому Тиберию должно быть любопытно.

— И как? Женился? Кто у них сейчас король?

— Старший брат отрекся, да, а кто король не знаю, меня в медицинской гондоле на транспортник подняли, а потом домой привезли, — отвечает Трур, глазами показывая на протезы, — в новостях о таком не говорят, а я не спрашивал.

— Извини, — прошу я, от стыда опуская взгляд.

Влезла все-таки, куда не звали, прошлась по старой ране.

— Нормально все, — морщится виликус. — Хочешь, узнаю у офицеров, кто король?

— Я все равно туда никогда не полечу, — вздыхаю в ответ. — Извини, пустое любопытство.

Ведро почти полное, пальцы в красных пятнах от сока земляники, и наелась я на цикл вперед. Светило клонится к закату, а дневная смена виликусов кончается затемно.

Может, полетишь еще, — говорит Трур, — снимут с тебя секретность вместе с маской, восстановят имя, звание. Если медкомиссию пройдешь и командиры будут не против, напиши прошение. Переведись в боевую часть. Если грезишь космосом, то почему бы не попробовать?

Наверное, потому что на Дарии женщинам запрещено летать в космос. Ни одна фальшивая легенда не обманет генетический сканер на транспортнике. Рядовому Тиберию никогда не увидеть космос. Скорее, Дария начнет вращаться в обратную сторону.

— Не думал пока об этом, — сдавлено отвечаю и кашляю. Таблетки приходится пить регулярно, чтобы голос оставался хриплым. От них болит горло. — А ты почему не переводишься?

Трур хмыкает и качает головой. Нарочито медленно высыпает горсть ягод на горку в ведре и говорит:

— Снайперы дома почти не нужны, а в космосе здоровых хватает. Да мне и здесь хорошо, посмотри, какая красота вокруг. Живу, как генерал, только ни забот, ни проблем, как у Его Превосходства, нет.

Отшучивается от меня Трур, но к концу фразы веселье пропадает. Снова лезу, куда не просят, и всерьез боюсь обидеть, но должна спросить:

— А если бы позвали туда к звездам, ты бы полетел?

Вздрагивает виликус и прикрывает глаза, ероша рукой не по Инструкции длинные волосы. Темнеет во дворе особняка генерала, уходить нужно, а я пошевелиться боюсь.

— Конечно, — выдыхает Трур и со скрипом металлических ног встает, — только кому я там нужен? Пойдем, Тиберий, ужин скоро.

Поднимаюсь следом, обнимая ведро с земляникой.

Уже перед самым отбоем на кухне чисто вымытую ягоду рассыпаем по ванночкам из фольги, оставшимся после консервов из сухпайка. Раздавать начинаем со смены поваров. Сентий забирает у меня из рук десерт и бурчит под нос благодарность. На ужин положил мне двойную порцию мяса и две сладкие булочки. Сам устыдился или Трур что-то сказал? Неважно. Надуманная обида не требует извинений.

Потом заглядываем в комнату к охране. Лысого стервятника Рэма нет на месте, зато бойцы искренне улыбаются и просят оставить ягоды для командира. Мысленно желаю майору, если не подавиться, то хотя бы заработать изжогу, и несу стопку разложенного по ванночкам десерта на второй этаж. Перед отбоем оживленно. Драгоценные минуты свободного времени рядовые и офицеры тратят на беседы в комнате отдыха. Нас встречают протяжным: «О-о-о», и тянут руки к ароматному лакомству.

На мягком диване возле телевизионной панели замечаю Флавия. Бывший либрарий безразлично скользит взглядом по фигуре нового виликуса в черной маске с прорезями для глаз и рта. Узнавать меня даже не пытается. Все правильно, да. Работает маскировка. Пока Трура отвлекают разговорами, я беру ванночку с земляникой и под взрывы смеха лейтенантов иду к капитану. Должно быть, моя решимость помогает ему догадаться в чем дело, потому что он забирает землянику и смотрит мне в глаза. Очень долго, внимательно. Так, что становится неуютно.

— Командир? — шепчет Флавий самое нейтральное обращение, которое можно придумать.

— Рядовой Тиберий, — представляюсь я, жалея, что голос не узнать. Но есть другой способ подтвердить догадку. — Как ваши дела, капитан Прим? Мотыльки по ночам больше не стучатся в окно?

Подмигиваю насколько позволяет маска, а Флавий смотрит по сторонам, не поворачивая головы. Проверяет, кто чем занят, и не тянутся ли к нам любопытные взгляды?

— Мотыльков больше нет, очень жаль, — тихо отвечает капитан. — Но я сегодня познакомился с симпатичной дариссой. Шумная, молодая, порывистая, а за руку меня взяла и словно в глубину души заглянула.

Флавий также, как я, шифрует разговор. Надеюсь, он имеет в виду поездки по психиатрическим клиникам и розыск мудрецов среди пациентов.

— Вот так посмотрела мне в глаза, — продолжает он, — и рассказала, где родился и вырос, сколько раз в клетке сидел в училище.

Мучительно соображаю, о каких способностях идет речь. Читает мысли, как Телепат? Неужели дар повторился в другом цзы’дарийце? Да, мы привыкли думать, что уникальны. Это легко, когда двоек всего восемь на два сектора. Но если Создатель ошибся в расчетах и мудрецов значительно больше? Что делать с армией телепатов или пророков? — Интересная дарисса, — шепчу я. — Номер телефона не оставила?

— Я ее домой пригласил, — не стесняясь, сообщает Флавий. — Она согласилась, но пришлось выпрашивать позволение встречаться у ее отца.

Затянулось, значит, согласование о переводе. А я ведь так и не узнала, где разместили Избирателя. Друз Агриппа Гор строит для своих мудрецов научный центр, заселил их в бывшее офицерское общежитие, а в пятом секторе мы живем порознь, где придется.

— Почему все достается офицерам? — весело спрашиваю я. — А рядовые только зубами в воздухе щелкают и завидуют издалека? Заприметишь дариссу, пишешь ей, пишешь письма мелким шрифтом, вопросы задаешь разные. Много. Целым списком. А она к капитану уходит.

Не сильна я в таких конспиративных разговорах, сама бы не поняла, что об анкете говорю, вот и Флавий задумчиво поджимает губы и снова оглядывается. На столе пусто, бойцы разобрали ягоду, и Трур все чаше смотрит в нашу сторону.

Чтобы совсем завидно стало, могу фотографии показать, — говорит капитан. — Заканчивай свои дела и приходи, я здесь долго буду сидеть.

Киваю, одновременно соглашаясь и прощаясь. Осталось дождаться, пока Трур уснет, и незаметно сбежать со второго яруса кровати обратно в комнату отдыха.

Лежу в спальне поверх покрывала и записываю вопросы, придуманные для анкеты. Старший виликус разрешил взять блокнот с ручкой, а сам ушел умываться и чистить зубы. Мои водные процедуры из-за секретности по-прежнему проходят вне утвержденного режима дня. И это ничуть не расстраивает.

Задумчиво грызу кончик ручки, перечитывая написанное. Не могу угадать заранее, как будет отвечать звезда или правитель, но по ответам легко скажу, кто заполнял анкету. Поэтому пока все вопросы — провокация. Выбор из двух вариантов с просьбой объяснить решение. «Главное не время присутствия на рабочем месте, а объем выполненных работ». С этим должны согласиться все, но объяснения будут разные.

Ремесленник скажет, что сделать за смену три табурета лучше, чем два. Звезды работать не любят, жесткий распорядок терпят с трудом, но привыкли к количественной оценке труда. Они согласятся, добавив, что если ты делаешь больше остальных, то неважно, когда приходишь или уходишь. У правителей список условий и обстоятельств будет еще шире. Они вспомнят о качестве, сроках выполнения, организации рабочего времени. Рассуждения мудрецов станут пространными, обобщающими и философскими. Потом мне в массе ответов нужно будет найти четыре наиболее характерных, чтобы следующие респонденты уже выбирали из готовых вариантов. Кроме работы спрашиваю о семье, дружбе, справедливости.

Список получается длинным, и пока я думаю, добавить еще что-то или убрать лишнее, под боком с громким жужжанием вибрирует бипер. От неожиданности подскакиваю, чуть не ударившись головой о потолок. Испуганно стряхиваю невидимую помеху с комбинезона, как надоедливое насекомое, и не сразу понимаю, что это бипер в кармане принял сообщение. Работает устаревшая технология! Сажусь, поджимая ноги, и читаю глифы с крошечного экрана:

«Раз ты теперь рядовой, то можешь поехать со мной на учения».

Наилий. Без приветствий и вступлений сразу к сути. Гадаю чего здесь больше: природной краткости или ограничения количества глифов в одном сообщении? Не выйдет длинной, обстоятельной переписки. Проклятье. Что за манера вот так ошарашить новостью и спрятаться по ту сторону радиочастоты?

«Виликусом?» — набираю ответ и отправляю генералу.

Об учениях знаю только из выпусков новостей. Они бывают от простой проверки боеготовности до масштабных разгромов условного противника с участием всех родов войск. И я не понимаю, как там может пригодиться безликая тень в рабочем комбинезоне с тряпкой в руках? — Тиберий, иди, в умывальнике свободно, — с порога говорит Трур.

— Да, спасибо, — забираю блокнот с анкетой и выскакиваю в коридор, столкнувшись с соседом в дверях.

Вовремя, потому что в кармане снова вибрирует бипер.

Несуществующие боги, планшет мне нельзя, а как я буду объяснять Труру, где взяла другой девайс? Не заметить его невозможно. Тарахтит громче сельскохозяйственной техники.

«Санитаром у Публия», — читаю с экрана ответ Наилия.

Еще лучше. Если убираться я хотя бы умею, то медицинского образования у меня нет. Что я буду там делать? Путаться у капитана Назо под ногами? Рэм, конечно, молодец. Статус засекреченного свидетеля преступления позволяет перевести меня из особняка в медицинскую службу. Но зачем так быстро? И как я вернусь обратно? Прислоняюсь спиной к стене в коридоре и щелкаю кнопками, набирая глифы:

«А смысл?»

Не очень вежливо, но тоже по сути. Догадываюсь, что генерал не хочет оставлять меня одну. В прошлый раз, когда мы повздорили из-за Сновидца с Телепатом, я на следующий день уехала в четвертый сектор. Наилий переживает, что я недостаточно доверяю ему, и не может отпустить ни на шаг. Правитель. Одержим контролем.

«В полях нас никто не услышит и не увидит».

Экран бипера вспыхивает, показывая ответ, а я кусаю губы. Сама поставила между нами всю пятую армию. Рядовых, офицеров, инструкции, правила, видеокамеры. Тройку ищу, анкету пишу, как ни в чем не бывало. На мгновение не задумалась, чего стоило Наилию взять с собой женщину на учения. Женщину в армию. Нарушить один из главных запретов, чтобы не уезжать. Остаться рядом.

Вспотевшие пальцы соскальзывают с кнопок. Набираю: «Я поеду» и отправляю сообщение. Так кто из нас двоих сошел с ума?

Глава 12. Стать рядовым Тиберием

Флавий ждет в комнате отдыха, сидя на диване возле выключенной телевизионной панели. Команда отбой уже прозвучала, все спят, поэтому разговаривать нужно особенно тихо. Даже шепот будет очень громко слышно. Сажусь рядом, а капитан берет за руку и касается ладони поцелуем вежливости. Камер в комнате нет, а если бы кто-то зашел? Не успеваю испугаться и возмутиться, как вижу улыбку капитана.

Иначе приветствовать женщин не привык, извините, дарисса.

Мы снова на вы, хотя до этого Флавий обращался к рядовому Тиберию без лишних церемоний. Бывший либрарий подчеркнуто вежлив и неисправимо галантен.

— Капитан Прим, — стараюсь говорить, едва шевеля губами, — вы уничтожаете мою маскировку. Расскажите лучше про дариссу.

— Она тоже мудрец-единичка, — продолжает доклад Флавий, не прячась за иносказаниями и недомолвками, — без имени и со стертыми личными данными.

— Читает мысли? — спрашиваю и забираю у капитана планшет.

На фотографии цзы’дарийка, бритая налысо. Под глазами темные до черноты круги, на худом лице острые скулы, ввалившиеся щеки и чуть вздернутый нос. Взгляд пустой и расфокусированный.

— Не совсем, — тихо отвечает Флавий. — Мне кажется, она буквально видит прошлое. Называет такие мелкие детали, что я уже их не помню. Прочитала надписи на стенах клетки в училище. Я проверил по старым фотографиям — слово в слово.

Еще один мудрец, с которым мне нельзя видеться лично. Заденет нечаянно рукавом и разглядит женщину в военной форме. Скандал на весь сектор обеспечен. А может, и на всю планету. Когда узнают, чью любовницу переодели, только ленивый не пройдется по репутации Наилия. И психическое заболевание ему припишут, и пагубную страсть к мужчинам. Последнее по степени осуждения тянет на преступление. Я не имею права так подставлять Его Превосходство.

— Значит, у нас еще один практик, — улыбаюсь под маской и возвращаю капитану планшет, — а как там наш теоретик?

— Избиратель тезисы пишет. Потом разворачивает их, давая пояснения художественным текстом, а затем снова разбивает на тезисы. Промежуточные варианты я успеваю копировать, но окончательный ждать еще долго.

Помню, как мучился Создатель, укладывая неясные образы и догадки в первые схемы и графики. Упрощение помогает выделять главное, но нещадно режет все нюансы и полутона, превращая объемную картину в линии и крючки глифов.

— Жаль, нет времени, я бы почитала.

Вздыхаю, а Флавий задумывается. Убирает планшет в карман и смотрит на блокнот в моих руках.

— Я могу распечатать и принести.

— Буду благодарна. Надеюсь, тезисы Избирателя еще не засекретили?

— Я их прячу, — серьезно отвечает капитан, — даже то, что есть сейчас, уже тянет на новое учение.

Меня колет подозрение, что Избиратель и есть тройка. Не важно, что его нашли до исполнения пророчества, разница в день несущественна. Создатель говорил, что Великой Идее должно предшествовать новое учение, и делал ставку на свою теорию. Ошибался и менял мнение он уже не один раз. Успеть бы взглянуть на тезисы до отъезда с Публием в поля.

— Да, все верно, — киваю Флавию и протягиваю исписанный блокнот, — а здесь анкета. Тестирование открытое. Чем подробнее будут ответы, тем лучше. Пока анализировать смогу только я, позже упростим и автоматизируем.

Капитан вчитывается в мои глифы, а я стыжусь неровного почерка. Писала лежа и на весу. Надеюсь, настолько разборчиво, что при наборе текста смысл вопросов не исказится.

— Но прежде, чем запускать массово, анкету нужно опробовать, — говорю и внимательно слежу за реакцией либрария. — Я могу попросить вас ответить на вопросы?

Флавий округляет глаза и приоткрывает рот, но потом выдыхает и справляется с собой, оставив только хмурую складку на переносице. Знаю, что вопросы о семье и любви получились слишком личными, но иначе в душу не забраться.

— Хорошо, — запинаясь, выговаривает капитан, — сколько нужно первых респондентов, кроме меня?

Принял, обдумал, уточнил — и все за мгновения, почти не меняясь в лице. Такая концентрация тянет на дар из-за потенциального барьера. Я считала Флавия правителем-единичкой, но теперь подозреваю в нем мудреца. Забавно, если будущая тройка сама себя ищет. Эксперимента ради наглею и называю завышенную цифру:

— Сто.

Второй удар капитан выдерживает еще спокойнее. Берет мою ручку, рисует в верхнем углу первого листа цифру и несколько раз обводит ее. — Есть. То есть хорошо, я сделаю.

— Спасибо, капитан Прим, — благодарю и снова вздрагиваю от вибрации бипера в кармане. — Мне пора, и так задержала вас.

— Рад был встрече, дарисса, — улыбается Флавий и снова дарит поцелуй вежливости.

Прощаюсь, склонив голову, и выхожу в коридор, стараясь незаметно достать из кармана девайс.

«Рэм говорит, твои волосы слишком заметны под маской. Нужно подстричь тебя под кадета».

Проклятье! Кадетов не стригут, а бреют машинкой, оставляя колкий ежик.

Практически налысо, как психбольных. Да, у меня не получается ровно

уложить волосы, и шишка на голове заметна под маской, но не жертвовать же прической ради достоверности образа виликуса?

Вжимаюсь спиной в стену и закрываю глаза. За последний цикл кудри я накручивала один раз. На весенний бал генерала. Остальное время свои длинные волосы я заматываю в хвост, не заботясь, как они выглядят. Ничего не изменится, если их станет меньше. Просто короткая стрижка. Но, бездна, жалко ведь! Я цепляюсь за остатки женственности до последнего аргумента. «Это всего лишь волосы. Они отрастут».

«Где взять машинку?» — набираю Наилию сообщение и решительно нажимаю на кнопку отправки.

Если уж играть роль, то максимально достоверно.

«Приходи ко мне. Камеры выключены», — пишет в ответ генерал.

Пробираюсь мимо нашей с Труром комнаты и прислушиваюсь. Тихо. Старший виликус или спит, или молча ждет меня. Решаюсь приоткрыть дверь и заглянуть внутрь. Сосед лежит на кровати, запрокинув руки за голову. От жары одеялом не накрыт, и ночной свет от спутника серебрится на металле протезов. Дышит ровно и не глубоко, уснул. Значит, гулять могу хоть до утра. Притворяю дверь и ухожу по лестнице на третий этаж.

Неугомонное семейство Марка вечером убыло на горный материк, взяв с собой Аттию. Попрощаться с матушкой не получилось, я видела ее издали. Теперь на этаже снова пусто. Иду по темным коридорам в спальню к Наилию, за одну ночь превратившуюся из нашей только в его. Холодом окатывает понимание, что будем там вдвоем. Что бы ни случилось ночью, ни охрана, ни виликусы на помощь не придут. Запрещено тревожить сон Его Превосходства. Останавливаюсь перед дверью и чувствую, как от паники не хватает воздуха. Глупо. Позвал подстричься, не станет же вместо этого душить на кровати?

Прикладываю ладонь к считывателю замка и смотрю на зеленую лампочку. Доступ так и не запретили. Майор Рэм нарушить Инструкцию мог только по приказу генерала. Он же велел выключить камеры, чтобы на записи не осталось странного виликуса, расхаживающего по третьему этажу и открывающего все двери. Уму непостижимо, насколько все стало сложно.

Ковер на полу в спальне убран, посреди комнаты стоит стул, а на его спинку облокачивается Наилий в одних домашних штанах и с машинкой в руках. Уже воткнул провод в розетку и приготовил для меня накидку, чтобы как можно меньше волос упало на рабочий комбинезон.

— Маску могут сорвать или ты случайно забудешь её надеть, — хмуро говорит генерал. — Длинные волосы сразу выдадут в тебе женщину, а короткие подтвердят легенду.

Разумно и спорить не о чем. Снимаю маску и убираю с волос заколку, в последний раз распуская их по плечам. Наилий становится еще мрачнее.

Но волосы отрастают медленно. Даже снова надев платье, ты будешь похожа на мужчину. Уверена, что хочешь этого?

Сажусь на стул спиной к генералу и закрываю плечи накидкой.

— Уверена. Стриги.

Он берет прядь волос и пропускает сквозь пальцы. Медленно, осторожно, словно прощаясь. Не понимаю, чего ждет? Сам предложил, а теперь отговаривает?

— Дэлия, ты из-за меня не хочешь оставаться женщиной?

Вздрагиваю от вопроса, а Наилий выходит из-за спины и садится на пол передо мной, поджав под себя ноги. Узнаю позу ученика горного интерната. Будто над ним снова стоит грозный мастер и выговаривает за провинности. Холод от климат-системы тяжело стелется по полу. В напряженной спине генерала, в ледяном взгляде нет жизни, выдержка похоронила эмоции. Наилий ждет ответ, а я не знаю, как говорить, не срываясь в истерику.

— Я просила остановиться, ты не услышал. Я просила время на подумать, ты позвал меня в этот же день.

Голос вибрирует, дрожь прокатывается по плечам и позвоночнику вниз.

Обида выключает разум, из всех слов оставляя только обвинения. Хозяин сектора не поднимает голову, словно на затылке тяжелый камень и сил не хватает держать его. Даже у генералов есть предел. Наилий опускает изрезанные шрамами плечи и тихо спрашивает.

— Тебе было больно? Почему не сказала мне?

Верно, промолчала и позволила делать с собой все, что захочет. А должна была кричать и вырываться? Ударить? Во сколько раз он сильнее меня? Подмял под себя и не заметил.

— Ничего бы не изменилось.

Наилий закрывает глаза и медленно выдыхает. Лицо кривится в гримасе боли, но Его Превосходство умеет справляться с мимикой. Проходит мгновение, и остается только складка между бровей.

— Дэлия, я — генетический эксперимент. Выведенный в лаборатории идеальный солдат. Среди прочих отличий и недостатков у меня высокий уровень адреналина, — рассказывает генерал холодно и отстраненно, будто про кого-то другого. — Генетики решили выжать из этого максимум пользы и закрыли глаза на побочные эффекты. Вчера ты видела почти все. Лихорадку, агрессию, паранойю. Силу, которую я не могу контролировать. Шестьдесят циклов живу с этим. Должен был сдержаться. Обязан.

Ладони генерала нервно вздрагивают на коленях. Он замечает это и прячет пальцы в сжатые кулаки. Я понимаю, что против гормонов не пойдешь. Иногда не помогают даже тренировки длиною в жизнь.

И обещать, что подобное не повториться ты не можешь?

— Верно, — Наилий наклоняет голову ниже. Будто удар от меня ждет или приговор. — Но я буду стараться еще сильнее. До предела, пока снова не обрету контроль.

Судорога прокатывается по телу генерала, а меня цепляет волной жара. Наилий вспыхивает, как спичка. Тянет ко мне руку и осторожно берет за пальцы.

— Прости меня, пожалуйста, — слова топят лед в голосе. Генерал впервые за разговор поднимает на меня глаза, — я был глух и слеп. Не хотел причинять тебе боль. Пугать и заставлять. Прости.

Не могу смотреть на него сверху вниз. Крепко беру за руку и спускаюсь на пол прямо в объятия. Тону в них и захлебываюсь от жара. Хочу верить, как никогда. Просто верить, не рассуждая и не задавая вопросов.

— Я люблю тебя, Наилий.

Слышу, как выдыхает, и чувствую всю его силу, когда прижимает к себе. Отчаянно, долго, до боли. Словно боится, что я упорхну от него к свету, мерцающему вдалеке. Зря. Мотылек умерла, ее сожгли в саркофаге, а я не могу отпустить. Лежу на плече генерала и нежно разглаживаю пальцами узловатые бугры шрамов на спине. Его сердце успокаивается, но лихорадка не проходит.

— Какой ты горячий, — улыбаюсь, зная, что не видит.

Лучше вот так сидеть у него на коленях и купаться в пламени, чем замерзать от взгляда вечно ледяных глаз.

— Побочный эффект, я же говорил, — шепчет Наилий. — Но в холод меня бросает чаще. Ты не передумала?

— Нет, стриги, — упрямо отвечаю и смеюсь.

Не хочется от него отрываться, но я заставляю себя вернуться на стул.

Поправляю накидку и слежу за тем, как генерал включает машинку. Жужжание чуть тише, чем у бипера, а вибрация такая же сильная, когда лезвия под металлической гребенкой касаются моего затылка. Будь она зверем — поперхнулась бы такими длинными прядями, но инструмент только ворчит громче, и по накидке к моим ногам скатывает первая змейка волос. Еще не понимаю, только смотрю, как опадают белые ленты и закручиваются в спирали на полу.

Наилий ведет машинкой медленно, тщательно убирая с головы то, что раньше было моей гордостью. Сквозняк от климат-системы овевает оголенную кожу и хочется потрогать ежик волос, но я терплю. Вибрация заполняет сознание, прокатываясь волнами по телу. Особенно сладко за правым ухом. Там бугорок и машинка обходит его несколько раз.

— Хватит, — прошу и старательно подбираю слово к ощущению, — щекотно.

Правда? — переспрашивает Наилий и снова прикладывает гребенку машинки за ухо.

От вибрации моя дрожь усиливается, резонируя где-то в животе и спускаясь ниже. Странное чувство. Совершенно неуместное, но приятное настолько, что я закрываю глаза и облизываю губы.

— Ты специально?

— Да.

Долго я так не выдержу и стыдно признаться почему. Нельзя заводиться от стрижки. Ерзаю на стуле и пытаюсь отстраниться, но генерал прекращает пытку, уходя за левое ухо и роняя на пол новые пряди. То, что волосы ничего не весят — только кажется. Стоит их лишиться, как движения обретают новую свободу. Последними штрихами Наилий ровняет виски и выключает машинку.

— Ну, как?

Я трогаю голову, привыкая, что пальцы больше не путаются в волосах. Ощущение потери быстро сменяется восторгом от чего-то совершенно нового. Такой я себя еще не знаю.

— Хорошо, — киваю в пустоту, забывая, что генерал стоит за спиной.

— Тогда иди в душ, — говорит он и снимает накидку с плеч, — за шиворот все равно насыпалось, будет неприятно.

Порываюсь встать, но чувствую руку на плече. Наилий осторожно ведет пальцем по воротнику комбинезона, поднимается на затылок и касается бугорка за правым ухом.

— Щекотно, значит?

Представить не могла, что это так возбуждает. Дрожь возвращается вместе с томлением внизу живота. А генерал водит по бугорку пальцем. Теперь жарко становится мне. С треском расходится молния рабочего комбинезона. Сдергиваю верхнюю часть, оголяя плечи. До кровати слишком далеко, Наилий укладывает меня на пол, едва успевая расправить сброшенную накидку. Он снова горит, но вся ярость остается внутри. Обнимаю ногами и тяну к себе ближе. Туманом заволакивает мысли, а из него, как из бездны, поднимаются воспоминания. И боль, когда генерал, забывшись, вместо поцелуя прикусывает за шею. Этой вспышки достаточно для паники. Тело сводит судорогой, воздуха не хватает. Отторжение так похоже на ненависть. Вспоминаю раздирающую боль внутри, руки тисками на шее. Свою беспомощность и тихое: «Отпусти, пожалуйста», которое он не услышал. Тяжесть тела генерала, как издевка, от каждого поцелуя хочется увернуться. Не выдерживаю и толкаю его в грудь с криком:

— Нет!

Слишком громко. До гулкого эха в пустой комнате, до шока и непонимания в глазах Наилия. Он зависает надо мной, опираясь на локти и спрашивает:

— Почему?

— Отпусти! Не хочу!

Снова бью в грудь, как в стену, не в силах освободиться. Истерика прорывается хрипами:

— Уходи! Оставь! Нет!

Генерал отстраняется и этого хватает, чтобы я выбралась из-под него. Нагота пробирает жгучим стыдом до слез из глаз. Дергаю комбинезон, чтобы прикрыть грудь. Снова бежать? Нет, сейчас хочется спрятаться. Свернуться клубком в углу и скулить от боли. Успеваю увидеть, как Наилий закрывает лицо руками, и спиной проваливаюсь в дверь ванной комнаты.

Она большая и здесь всегда холодно от белого мрамора на стенах с морозными прожилками. Все углы заняты, и я забираюсь по ступеням в ванну на пьедестале. Ныряю в нее, как в колыбель, и подтягиваю колени к груди. Тихо плакать не получается, всхлипы превращаются в рыдания. Звук отражается от каменных стен гулким эхом, и я, не думая, бью по кнопке крана, чтобы пошла вода. Струя срывается с шипением и затекает под меня. Теперь комбинезон промокает не только от слез.

Становится еще холоднее, скоро зубы застучат. Меня вымораживает изнутри, выдавливая последние всхлипы. Не понимаю, что случилось, почему снова так страшно? Там за закрытой дверью сидит Наилий, а не демон из бездны. Всерьез ведь от него отбивалась, но что он сделал? Обнял и поцеловал. Укусил, как делал много раз до этого. Так почему сейчас вздрагиваю от отвращения? На любимого мужчину смотрю, как на врага? Неужели так никогда и не смогу простить? Останусь рядом с пустотой внутри? Можно привыкнуть к боли, можно научиться не отворачиваться от поцелуев и считать мгновения, пока дарит ласку. Но ведь заметит. Будет ли ему все равно? Может, и не нужен от меня отклик, достаточно молчаливого согласия? Разве куклу спрашивают, что она чувствует?

Меня скручивает в узел. Вода попадает на бритую голову и течет в уши гулким шумом. С силой разжимаю зубы, чтобы не прокусить губу. Зря. В оттенках боли нет разницы. Хлебала ее полными ложками и все равно не достала до дна. Сколько еще терпеть? Как долго меня будет долбить кризис?

Все вокруг, как в тесном карцере без окон, когда кажется, что прошла жизнь, а пролетел один день. Готовишься терпеть до конца и ломаешься так быстро, что стыдно. Я орала, срывая голос, и бросалась на мягкие стены. Оплакивала потерянную жизнь, считала, что больше ничего не осталось. Ошиблась. Не страшно терять то, чего не было. Застывший в холодном безразличии Наилий, уходящий от меня в бездну — единственный настоящий кошмар. Я сама его оттолкнула! Почему?

«Почему? — кричу мысленно тем единственным, кто меня слышит. — Юрао, ты спас меня от Агриппы, где ты был, когда Наилий сорвался?»

Размазываю воду по лицу. Вместо рыданий остались беззвучные всхлипы.

«Рядом, — тихо звучит голос паразита, — мы все были рядом».

Дух замолкает, оставив меня одну с тишиной. Бросая на дне ванны с холодной водой. Она течет мимо меня в слив, закручиваясь спиралью. Капля за каплей с безразличием бездушной стихии.

«Они тоже ничего не чувствуют, — говорит Инсум. — Истинные. Они похожи на программы и честно делают свою работу. Им не бывает стыдно и никого не жалко. Ты чувствовала их поводок на шее, как только впервые услышала своего паразита. Это они тянули тебя вверх, отщипывая по кусочку все лишнее».

«Заставляя пробивать макушкой потенциальный барьер», — заканчиваю мысль сама. Понимание окатывает жаром, открывая глаза. Переходный кризис. Перерождение в мудреца. Но зачем снова?

«Сейчас тоже тянут?»

«Да, но не тебя», — отвечает мертвый император.

Перестаю дышать и теряю все приготовленные вопросы. Это даже не с обрыва прыгнуть в воду, это посмотреть в зеркало. Огромное стекло во всю стену в ванной комнате, отражающее девочку, зацикленную на себе до состояния крайнего эгоизма.

Выключаю воду и встаю, хлюпая рабочими ботинками. По выложенному мрамором полу за мной остаются мокрые следы. Отвернуться некуда. За спиной зеркало, впереди закрытая дверь, а за ней Наилий. Бесполезно вытирать лицо мокрым рукавом. Ледяной комбинезон прилипает к телу, а молния со скрежетом застегивается под горло. Открываю дверь, стукнувшись об нее лбом, едва хватает сил, чтобы поднять взгляд.

Генерал сидит на полу, прислонившись спиной к кровати, и медленно перебирает пальцами длинную светлую челку. Как робот с зацикленной программой. Пустой и мертвый.

— Наилий.

Хрип съедает первую букву, а стон последнюю. Бросаюсь к генералу и замираю в шаге, не понимая, что делать. Трясти за плечи, бить по щекам? Он молчит и смотрит мимо меня, уже не перебирая, а дергая себя за волосы. С каждым разом все сильнее и сильнее, будто хочет вырвать из головы мысли. Все до единой или только обо мне?

— Наилий, прости, — касаюсь щеки, холодной, как у мертвеца, и больше не нахожу слов.

То, что раньше тянуло нас друг к другу, теперь с одинаковой силой отталкивает. События выстраиваются в цепочку, и каждое занимает свое место. От первого взгляда в коридоре центра до последнего. Не верю, что наша с ним любовь — не больше чем прихоть высших сил. Игры Истинных. Один большой план по обрушению существующей системы, о котором так вдохновенно рассказывал Создатель. Не хочу быть марионеткой. Оставьте меня в покое! Я умерла, я все вам отдала, не забирайте у меня Наилия!

— Это ты меня прости, — едва слышно шепчет он, — я опять тебя напугал. Не знаю, почему…

Теперь я знаю и не даю ему говорить, ныряя под сцепленные руки и крепко обнимая. Он словно из камня. Неподвижный, напряженный. Боюсь, что моего тепла не хватит на двоих. Прижимаюсь крепче и беззвучно шепчу: «Не забирайте, не забирайте». Пусть это будет обманом, придуманным Инсумом, чтобы вытолкать меня из истерики. Плевать. Никому не отдам!

— Дэлия, — тихо зовет генерал и гладит по спине, — ты почему такая мокрая? В одежде решила помыться?

— Да, — выдыхаю, чувствуя, как на губах играет нервная улыбка.

— Замерзнешь, — говорит он и в безразличном тоне появляется строгость, — тебе нужно переодеться. Завтра на учения поедешь в военной форме.

Понимаю, что цепляется за привычное и сам себя вытаскивает из отчаянья. Каждое новое слово звучит тверже и уверенней.

— Склад уже закрыт, новый комплект не получим. У меня есть запасной комбинезон. Правда, карманы пустые и погоны нужно снять. Подожди, я найду в шкафу.

Берет на руки и встает вместе со мной. Так легко, будто совсем ничего не вешу. Дверцу шкафа Наилию приходится открывать левой рукой, потому что я висну на правом плече.

— Тебе нужно выспаться, рано утром приедет Публий и заберет тебя в главный медицинский центр. Команду к сбору вы услышите там.

Генерал отдает мне сверток черной ткани и долго смотрит в глаза. Успеваю заново сосчитать все веснушки, рассмотреть длинные ресницы и хмурую складку на переносице. Пусть считает сумасшедшей, невыдержанной и непоследовательной, только будет рядом. — Переодевайся, я отвернусь, — говорит Наилий. — Так… будет лучше. Хочу возразить, но рта не открываю. Генерал уже от любой мелочи боится потерять контроль. Напряженно ждет, повернувшись ко мне изрезанной шрамами спиной. Черная ткань рабочего комбинезона с влажным чавканьем падает на пол. Военный комбинезон велик по размеру, но генерал быстро затягивает невидимые кулиски и переклеивает липучки, подгоняя форму по фигуре.

— Тебе нужно выспаться, — Наилий поднимает мокрый ком и несет в ванную, прощаясь на ходу. — Иди к себе. Отдыхай. Завтра будет долгий день.

Дверь закрывается за ним, а я молча разворачиваюсь и ухожу.

Глава 13. Смысл моей жизни

Инсум обещает, что я не увижу кошмаров, и держит слово, но будит меня вовсе не сирена на этаже и даже не вибрация бипера. В нервном сплетении закручивается спазм, болью выталкивая меня из сна. Нерв защемило, на бок повернуться невозможно, теперь только лежать и ждать, когда само пройдет.

«Я отпустил, уже скоро», — говорит Инсум и я замираю, глядя в потолок широко распахнутыми глазами.

Аттия говорила, что духи живут в груди и спрашивала, не больно ли мне.

«Интересный способ разбудить», — мысленно ворчу на мертвого императора.

«Не так уж много я могу в физическом мире», — отвечает дух, а я представляю, как усыпанный веснушками цзы’дариец усмехается.

За окном темно, но край горизонта уже теплеет от первых лучей зари.

Часы на стене отсчитывают светящимися цифрами уходящую ночь.

Лучшее время для разговоров об устройстве Вселенной. Предсказание Поэтессы сбылось полностью. Именно моя мнимая смерть спровоцировала кризис Наилия, а значит, рождение будущей тройки.

«А если бы я не придумала инсценировку? Пришлось бы умереть понастоящему?»

«Нет, — твердо отвечает Инсум, — на тебя еще есть планы. Так что сбежать в бездну Истинные тебе не дадут. Всегда есть больше, чем один вариант развития событий. Ты могла впасть в кому, пропасть без вести. Главное, чтобы генерал поверил в утрату».

Неприятно быть молотком, которым долбят любимого мужчину.

Догадайся я раньше, и кризис пошел бы мягче. Почему молчал Инсум? Истинные рот закрыли? Почему сейчас разрешили сказать? Я ведь теперь из кожи вылезу, а ругаться с Наилем больше не стану. Использовали меня, как инструмент, и тут же выбросили. Почему? От правителя-двойки до мудреца-тройки четыре этапа. Это будет самый долгий и тяжелый кризис, который только можно представить. Убивать начнут буквально и очень качественно. Все средства в ход пойдут, а от одного сразу отказались. Не вижу логики!

«Ты не знаешь мотивов», — возражает Инсум.

«А ты знаешь? Снова будешь молчать?»

По спазмам в нервном сплетении ощущаю, как дергается и нервничает дух. Странное чувство, сродни восторгу. Столько циклов считала голос в голове воображаемым, а теперь вполне осязаемый и настоящий дух скребется внутри.

«Истинных так же много, как цзы’дарийев на планете, — рассказывает Инсум. — Каждый уникален, но схожее найти можно. Разделить на мужчин и женщин, врачей и солдат, свободных и запрограммированных. У них есть семьи и коалиции, друзья и противники, целый сонм слуг. С нами соприкасается только низший слой. Пустышки. Программы. Я вижу тех, кому подчиняюсь, и не лезу, куда не просят. Но среди вас есть та, кто умудряется подсматривать за всеми».

Не думаю ни мгновения. Поэтесса. Пророк, читающий будущее через брешь в потенциальном барьере. Мы всем этажом в центре гадали, как она это делает, и Диана не могла помочь. Рассказывала про плотный поток ярчайших образов, и как выхватывала из него отдельные слова, собирая в рифмованные строчки. Оказывается, она видела намерения Истинных. Результат работы заложенной в них программы. Поэтому ни разу не ошиблась, и все ее предсказания сбылись. Нет никакой судьбы, рока, провидения, а есть только цель. И к ней тебя все равно дотащат, до предела натянув поводок. От осознания у меня опускаются руки. Бессмысленно биться за лучшую жизнь, когда за тебя давно все решили.

«Ты не права, — вздыхает Инсум, — из всех вариантов с известным финалом ты можешь выбрать тот, что понравится тебе».

«Если бы я могла увидеть хотя бы один».

«А ты присмотрись».

Ерзаю на кровати и радуюсь, что мебель в особняке генерала крепкая, не скрипит. Трур во сне дышит спокойной и ровно, а в комнате становится светлее. Еще раз вспоминаю все случившееся и пытаюсь разглядеть под пеной материальной реализации иной, более глубокий смысл. Главной проблемы мудрецов: «Как воплотить Великую Идею, не имея доступа к реальной власти?» у Наилия нет, но есть другая беда. Он всегда на виду. Не символ государства, не марионетка, за чьей спиной, как за ширмой, правят другие — настоящий хозяин сектора. Его нельзя надолго посадить в карцер, и купировать истерику транквилизаторами. Насколько хватит фиктивных командировок и липовых причин отсутствия, пока кризис будет распускаться во всей красе? Едва почувствовав слабость Наилия, сразу появятся желающие отнять генеральские погоны. Он все равно станет мудрецом, вопрос в цене, которую придется заплатить.

Кладу руки под голову и закрываю глаза, чувствуя, как проходит напряжение в груди. Затихает дух, оставив меня наедине с целой армией вопросов. Драгоценные мгновения тишины до подъема убегают, моргая цифрами на часах. Нельзя нервничать и подгонять себя. Достаточно расслабиться и подождать, пока отдельные части сложатся в целую картину.

Озарение приходит вместе с лучами светила, распугивая тени и страхи по углам. Я родилась, связанной с Наилием красной нитью на запястье из видений Аттии. Столько случайностей свели нас вместе, чтобы однажды, когда станет невмоготу, я могла сесть рядом с ним, как Создатель рядом со мной, и повторить: «Это нормально, это пройдет». У любой жизни есть смысл. Мой — не дать любимому мужчине упасть в бездну.

Мысль греет и вселяет надежду. Улыбаюсь под маской, но расслабиться не дают. Настойчивый стук в дверь будит Трура.

— Сейчас, — отвечает виликус и, сев на кровати, натягивает на протезы штанины рабочего комбинезона, а я борюсь с желанием спрятаться под одеялом с головой, вспомнив, что не по форме одета. Как я объясню, куда делся рабочий комбинезон? Забыла в спальне у генерала? Проклятье, легенду для отъезда на учения я тоже не придумала! Все, я пропала.

— Кого бездна с утра послала? — ворчит Трур и открывает дверь.

Гость не отвечает, а виликус на рефлексе вытягивает спину и опускает руки по швам. Догадываюсь, что пришел кто-то из офицеров и все-таки ныряю с головой под одеяло. Может, получиться прикинуться спящей.

— Капитан Назо, — бодро приветствует его мой сосед по комнате, а я выдыхаю.

Шалят нервы, вспотеть успела.

— Трур, мне нужен Тиберий — в полголоса сообщает военврач, — а вот и… ждал меня, что ли? Почему одет?

Спустившись со второго яруса, встаю перед капитаном, стараясь скопировать позу Трура. Медик, судя по полным карманам комбинезона, уже собран на учения, даже вещмешок с собой, а я по-прежнему налегке в чужой форме, под чужим именем и с придуманным прошлым.

— Никак нет, капитан Назо, — бодро отвечаю на вопрос, — всегда так сплю.

Несколько мгновений в тишине только переглядки. Капитан смотрит на нас хмуро, старший виликус на него удивленно, и оба на меня с невысказанными вопросами. Может быть, если я буду молчать, изображая статую, то не придется ничего объяснять? Надежда тает, как только Трур подает голос:

— Ты ночью переоделся, Тиберий? Уж не сбегать ли от нас собрался?

А прищур хитрый и усмешка на губах понимающая. Я точно пропала окончательно и бесповоротно. Засыпалась на первой же мелочи. Нужно было не возвращаться в комнату, а спать в коридоре, раз сдуру промочила рабочую форму!

— Переводится он под мое командование, — спасает меня капитан Назо. — Приказ вчера вечером вышел, а сегодня плановые учения. Так что бегом в машину, рядовой Тиберий. Время, время!

Дергаюсь на выход и у самой двери замираю перед грустно улыбающимся Труром.

— Капитан Назо, — обращаюсь дрогнувшим голосом, — разрешите попрощаться.

Он кивает, соглашаясь, а потом тихо исчезает.

— Перепрятать тебя решили, — вздыхает старший виликус, — Рэму виднее, конечно, как секреты хранить, но что ж он тебя дергает? Чем плох особняк? Еще бы землянику пособирали.

— Да, как-то быстро получилось, — запинаясь, отвечаю я, и взгляд от смущения опускается сам собой.

Я бы бросилась Труру на шею, долго сквозь слезы благодаря за все, что сделал для меня за эти дни. Утренние походы в умывальник, отгул вчерашний, поддержку, которую я всегда чувствовала. Без лишних слов и, не ожидая ничего взамен, просто потому что Трур так привык. Бывший снайпер на протезах, невидимый виликус с таким добрым и большим сердцем, что в нем нашлось место даже для замкнутого и неразговорчивого мальчишки в вязаной маске.

— Спасибо, — начинаю говорить, и дыхание сбивается на всхлип, — не знаю, как бы я без тебя…

— Выше голову, Тиберий, — треплет меня по плечу старший виликус, — жизнь штука длинная и она еще сложится, вот увидишь. Будет у тебя и космос, и любовь новая. Медслужба неплохое место и командир у тебя отличный. А теперь и правда давай бегом, долго он ждать не будет. Все же обнимаю его на прощание, и плевать на игры в мужчинуженщину. Отворачиваюсь, чтобы не увидел, как гримасничаю, прогоняя слезы, и действительно выбегаю в коридор, грохоча по паркету тяжелыми рабочими ботинками.

Публий ждет во дворе, нервно прохаживаясь мимо красной служебной машины.

— Ты где взял этот комбинезон? — шипит военврач, оглядывая меня с ног до головы.

— Н-наилий дал, — заикаюсь я, поздно сообразив, что рядовой Тиберий только что назвал генерала по имени, — а что с ним не так?

Капитан проводит взглядом по окнам особняка у меня за спиной и с тяжким выдохом открывает дверь машины:

— Фасон старый, такие уже не носят. Садись.

Устраиваюсь на пассажирском сидении и молчу, пока раздраженный медик выруливает на дорожку до ворот особняка.

— Вы с Наилием совсем заигрались? — зло выговаривает Публий. — Одно дело дома переодеваться, чтобы близость разнообразить, и совсем другое тащить тебя на учения. Что ты там собралась делать?

Договаривает фразу, оборачиваясь на меня, и резко бьет по тормозам.

— Это что? Что у тебя с головой?

Роняю вязаную маску на колени и ощупываю короткий ежик волос.

— Ничего. Новая прическа.

— Тьер, — выдыхает Публий и отворачивается.

Глотая обиду, пересчитываю столбы освещения, мелькающие в окне. Бледная тень машины облизывает мокрую от росы дорогу. Мы спускаемся в низину и едем сквозь туман. Такой густой, что мир вокруг меня исчезает, оставив только салон автомобиля и злого капитана. Не хочу оправдываться и объяснять, почему надела военный комбинезон. Игры? Пускай будут игры. С моим диагнозом нормально путать реальность и вымысел. Фиктивно мертва, притворяюсь мужчиной и теперь уже всерьез собираюсь соперничать с Создателем за Великую Идею.

Тройка нашлась и это генерал пятой армии. Ему не привыкать командовать цзы’дарийцами, даже если они мудрецы, вот только не нужно этого делать от своего имени. Среди бывших пациентов психиатрических клиник, привыкших, что все их беды от правителей, авторитет хозяина сектора будет мешать. Быстрее поверят никому не известному пареньку, чем Наилию Орхитусу Лару. Ему бы тоже маску, как у меня, и легенду.

Разглаживаю пальцами на коленях вязаное полотно. Если Тиберий спрятал меня, то почему бы ему не спрятать генерала? Несчастная любовь многих толкала на безумства. Нужно-то всего лишь взять нож и страдания оборвутся. И вот Тиберий, тоскуя об умершей Весте, попрощавшись с ней у саркофага, ворует с кухни оружие и перечеркивает жизнь длинными глубокими разрезами на руках. А потом больничная палата, белая форма и после выписки вместо казармы психиатрическая клиника. Туда по заданию покойного Мотылька приезжает Флавий, задает мальчишке вопросы, слушает ответы и рассказывает, что пережитый недавно кризис сделал его мудрецом. Очень необычным, с большим потенциалом, одним на всю планету. Жаль, что у Наилия не скоро появятся способности. Без них тяжело будет убедить Создателя, Агриппу и мудрецов, что Тиберий — настоящая тройка, а не очередная ошибка. Забавно, у меня вместе с духами способностей больше, чем нужно, но от них нет толка.

Решение крутится на кончике языка и никак не ощущается на вкус. Ерзаю на сидении и тру пальцами лоб, собираясь с мыслями. Охота постучать головой о приборную панель, если это поможет разрозненным частям мозаики собраться в одну картину. Однако сегодня день неожиданных озарений. Мотылек видела привязки, но никто не знает о ее духах, кроме Аттии и Наилия. Чем не способности для Тиберия, пока настоящая тройка будет переживать кризис? Я надену свою же маску и выйду вместе с Флавием к мудрецам. Представлюсь, расскажу про Инсума, Леха и уйду обратно в тень. Маскарад можно будет повторить, пока Наилий в командировке или настолько плох в кризисе, что не может общаться. Мы вдвоем будем изображать нового мудреца. По очереди.

— Я вещмешок для тебя принес. Там комбинезон, обувь, погоны рядового второго ранга и нашивки медицинской службы.

Публий выдергивает из раздумий, не дав насладиться красотой придуманного фокуса. Я машинально оборачиваюсь на заднее сидение и тащу к себе вещмешок за лямку.

— Мне переодеться?

— Не сейчас, — морщится военврач, — до главного медицинского центра доедем, я тебе расскажу, что и куда цеплять. Тревогу будем ждать, сидя в стационаре. Потом я отдам команду погрузить на транспорт полевой госпиталь и выдвигаться в заданный квадрат. Санитары сами все сделают, твоя задача — держаться поближе ко мне и не путаться под ногами.

— Но я тоже хочу быть полезной.

— Успеешь, — обрывает капитан, — учения продлятся три дня. Не хватайся за ящики с медицинским оборудованием, они для тебе слишком тяжелые. Будешь условно раненых перевязывать.

— Хорошо, капитан Назо.

— Есть, капитан Назо, — поправляет Публий, — вызубри все короткие ответы, обращения и стандартные отговорки, иначе слишком быстро начнешь вызывать подозрения. Кхантор бэй, о чем вы с Наилием думали!

Втягиваю голову в плечи и обнимаю вещмешок. Об учениях раньше слышала только из выпусков новостей. Диктор торопливо сообщал, кто против кого условно воевал, и все. Даже на победителе внимания не заострял. Никогда не задумывалась, что там происходит, и теперь боюсь бестолково тыкаться, куда не нужно, под смех и косые взгляды санитаров. Идея отправиться на учения, чтобы стать ближе к Наилию уже не кажется удачной. От неприятных мыслей накатывает тоска. Губы дрожат, и свербит в носу. Не хватало только разрыдаться на глазах у капитана. Я и так для него — стихийное бедствие и жестокое наказание в одном лице. Да еще и любовница друга, навязанная ему на службу против воли. Сплошное несчастье. Сочувствую Публию, но я такая же марионетка, только ниток к моим рукам привязано больше.

— Капитан Назо, разрешите обратиться? — Публий коротко кивает, и я продолжаю. — Могу я взять вашу гарнитуру, чтобы позвонить капитану Флавию Приму?

Учения продлятся три дня. Как раз столько времени нужно, чтобы вытащить мудреца из клиники и поселить в пустом здании закрытого военного центра. Вернусь с полей, и Тиберий пойдет знакомиться со своей новой звездой мудрецов. Заодно поговорю с Избирателем и встречусь с дариссой, способной видеть прошлое.

— Говори, — разрешает военврач, отдавая девайс и одной рукой набирая номер на планшете. Гудок обрывается бодрым голосом Флавия:

— Публий?

— Нет, это Тиберий, — представляюсь и понимаю, что буду рассказывать о себе, словно о постороннем цзы’дарийце. Плевать, начну объяснять, как есть, и запутаю обоих, — капитан Прим, я нашел тройку. Это Тиберий, его нужно фиктивно забрать из психиатрической клиники и через три дня представить мудрецам.

Жалею, что не вижу выражения лица Флавия. Да, странная дарисса Мотылек утратила остатки разума, но бывший либрарий только уточняет:

— Это другой Тиберий, он реально существует?

— Да, другой, но пока я за него буду в маске и с новыми способностями. Теперь Флавий молчит гораздо дольше. Подозреваю, что тихо проклинает мои причуды, закрывая рукой микрофон гарнитуры.

— Хорошо, я понял, подготовлю встречу, — чеканит капитан Прим, — а как его называть?

Мудрецы не пользуются именами, только прозвищами, отражающими суть способностей. Нужно придумать такое для Тиберия. Раз уж я отдаю нашей общей с Наилием маске свою способность общаться с духами, то прозвище сочиняется мгновенно.

— Медиум, — выпаливаю в гарнитуру и довольно улыбаюсь. Флавий повторяет и прощается. Снимаю девайс с уха и возвращаю Публию. Раздражение на его лице сменяется удивлением. Живет с Поэтессой, в курсе наших проблем с поиском тройки.

— Ты нашла его? — спрашивает капитан. — Не думал, что так быстро.

— Он пока не совсем готов, — пытаюсь уйти от прямого ответа.

Так хорошо все спланировала, но не учла одного. Сначала нужно убедить Наилия, что именно он тройка и никто другой. А это сложнее, чем заставить всех поверить в мою смерть или сочинить для Тиберия новую жизнь.

— Надеюсь, теперь Диана успокоится, — бормочет военврач, — после церемонии она сама не своя. Рвет и выбрасывает все предсказания.

Знаю, что виновата перед ней, и не нахожу себе оправданий. Для Поэтессы я умерла и, даже если когда-нибудь обман раскроется, дружбу не вернуть. Сколько я уже заплатила за маскировку и сколько еще придется?

— Я пытался спасти стихи, — продолжает рассказывать капитан, — доставал их из урны для бумаг, разглаживал, склеивал и нашел еще одно предсказание про вашего мудреца-тройку. Наизусть не помню, там образно и размыто, но зовут его Медиум.

Обнимаю вещмешок крепче и закрываю глаза. Улыбка дергает за уголки губ и хочется заплакать или рассмеяться. Публий надеется, что все закончилось и даже не представляет, что сейчас сказал. Напророченного вторым предсказанием Медиума я только что сама создала, чтобы спрятать в нем генерала. Слепила нового мудреца по частям из легенды Рэма, придуманного кризиса и куска собственных способностей. Ведь это я общаюсь с духами, а не Наилий. Так кто же все-таки тройка?

Глава 14. Учения военных медиков

Впервые чувствую себя настоящим шизофреником, потому что безумно тянет устроить скандал собственным голосам в голове. Как только не называю в сердцах Инсума: предателем, кукловодом, обманщиком, трусом, подлецом, эгоистичной звездой. На последнее обвинение дух мертвого императора обижается сильнее всего и надолго замолкает. Юрао пробует нас помирить, заискивающе нашептывая: «Ну чего ты? Он же не соврал тебе ни разу. Зачем так?»

Знаю, что некрасиво срываться на духе, но я, в самом деле, не понимаю теперь, кто настоящая тройка? Снова кто-то лжет: Инсум, показывая на Наилия, Истинные словами пророчества о Медиуме, или Создатель, настаивая, что тройка должна быть одна. Ровно как и Великая Идея. Иначе во всей его теории не больше смысла, чем в бреде сумасшедшего. Однако из всех, кого я подозреваю, именно Создатель — самое слабое звено. Способностей, как у других мудрецов, у него нет, только разум и умение делать выводы из наблюдений. Ошибся уже однажды, назвав меня тройкой, или нет? Потом себя выдвинул и тоже мимо?

Переходный кризис у Наилия настоящий, я чувствую всем телом и сознанием. Видела, мучилась, знаю. И не может так быть, чтобы Поэтесса одно пророчество считала верно, а потом вдруг стала ошибаться. Истинные — программы, функции, механизмы, они не умеют лгать и изворачиваться. Чего нельзя сказать о шести моих духах.

«А мне зачем тебе врать? — взвивается Инсум, — я живу с тобой, питаюсь твоей энергией, делаю, что в моих силах. По крупицам собираю для тебя информацию, а ты обвинениями бросаешься. Голову включи и подумай, бывает ли так, что все правы?»

Ерзаю на пассажирском сидении медицинского автомобиля и закрываю глаза. Вспоминаю все, что Создатель когда-то рассказывал о тройке, и пытаюсь, если не опровергнуть теорию, то раздвинуть старые рамки. Есть тонкий, едва уловимый нюанс между фразами «тройка должна быть одна» и «достаточно одной тройки», но он все расставляет по местам.

Медиум — это уже не только я. До того, как Публий рассказал о предсказании, я решила, что в маске мы с Наилием будем ходить вдвоем. Значит, разделим не только кризис и способности, но и все остальное. Это разумно, логично и не противоречит пророчеству.

Но раз тройка уже потеряла уникальность, разделившись на двоих, то претендентов может быть еще больше. Трое, четверо, пятеро. В том числе Создатель с Великой Идеей добровольного ухода в Небытие. И просто так он своей вершины не уступит. Друз Агриппа Гор ему не позволит. Соревноваться будем? Мы с Создателем — да. Как прежде, когда сидели в общей комнате закрытого военного центра и спорили, чья картина мира ближе к правильной. А генералы? Войну развяжут? Тогда сбудется и другое предположение теории о глобальном планетарном конфликте со сменой действующей власти и гибелью половины населения.

Выдыхаю и тру вспотевшие ладони. На это я никак не рассчитывала. Мне страшно. Очень.

Машина въезжает в пригород Равэнны и я прилипаю к стеклу, рассматривая, как выплывают из тумана на горизонте колонны высоток. Сонный город закутывается в серую дымку, как в одеяло, поворачиваясь ко мне спиной. Все чаще навстречу вспыхивают фары автомобилей, и мы, промчавшись по центру Равэнны, останавливаемся на парковке у главного медицинского центра.

Я снова прячусь под маской и Публий ведет меня в стационар. Лифт тот же, этаж тоже, но коридоры и помещения — служебные. Маленькие, белые, стерильные, с одинаковой мебелью и сложным научным оборудованием. Скольжу тенью мимо согнутых спин лаборантов, корпящих над микроскопами и планшетами с графиками и таблицами. Загруженные работой цзы’дарийцы не реагируют даже на своего начальника в звании капитана. Наконец, мы останавливаемся в подсобке, заставленной черными ящиками с эмблемой медицинской службы.

— Полевой госпиталь, — кивает на них Публий. — Его санитары погрузят на машины, когда зазвенит сирена. А теперь вытряхивай вещмешок, будем упаковывать тебя на учения.

В следующие мгновения у меня опухают уши от номеров карманов комбинезона, названий предметов экипировки, нашивок, а капитан говорит, как с листа читает:

— В первый карман жетон с личным номером. Где? Руку на сердце положи. Да на грудь. Во второй индивидуальный респиратор. Руку на другую грудь. Третий ниже второго, туда компас. Нет не этот, рядом. Четвертый под первым — фонарик, запасной элемент питания. Пятый уже на штанине комбинезона — свеча и спички. Не знаешь, что это? Давай, покажу.

Публий поднимает с расстеленного вещмешка желтый цилиндр с хвостиком-ниткой и плоскую бумажную упаковку. Она маленькая, легко прячется в кулаке и помещается в любом кармане. Капитан открывает ее и отламывает полоску с фиолетовой каплей на конце.

— Огонь можно получить не только из зажигалки, — рассказывает медик, — если потереть головку спички о намазку на коробке, то начнется серия химических реакций. От трения частицы красного фосфора переходят в белый, он нагревается и загорается. Сначала горит коробок, но выделенное тепло быстро поглощают флегматизаторы. А потом вспыхивает сера на головке спички. Вот так.

Публий чиркает спичкой, высекая искры, и одновременно с появлением огонька в его пальцах я чувствую резкий запах гари. Пламя освещает лицо капитана. Он подносит его к нитке на конце цилиндра и поджигая ее.

— Держи, рядовой Тиберий, — протягивает мне свечу и задувает спичку, — летаем в космос к другим планетам, давно исследовали каждый уголок галактики, а оставшись в необитаемой глуши без электричества, спасти по-прежнему может только маленький огонек, добытый спичкой. Кстати, по этой же причине у тебя компас вместо спутникового навигатора и жетон с номером вместо сканера отпечатков пальцев. Жизнь есть и без высоких технологий.

Смотрю, как медленно тает материал цилиндра, стекая каплями вниз, и думаю совсем о другом. В свой двадцать один цикл я не знаю почти ничего. Материк впервые покинула месяц назад, всех с кем общаюсь, могу по пальцам пересчитать. Мне просто неоткуда брать Великую Идею.

«Создателю тоже, — говорит Инсум, — он придумал выход в Небытие и вцепился в него, не понимая, что идет в кромешной тьме наощупь. Один неверный шаг и сорвется в бездну, утянув за собой всех, кто попадется под руку. Ему плевать на жертвы: шестьдесят процентов населения, восемьдесят».

«Иначе система рухнет без контроля, и жертвами станут все», — заканчиваю тезисом из теории.

«Верно, — соглашается дух, — а знаешь, почему так? У него нет свечи». Маленького огонька в темноте — выхода за потенциальный барьер. А у меня есть.

«Значит, можно обойтись без жертв?»

«Если придумаешь как», — отвечает Инсум.

Сказать легче, чем сделать. Хоть головой об стену бейся, а захотеть придумать еще ничего не значит. И мелкие озарения тут не помогут. Нужна новая теория, не менее масштабная, чем у Создателя.

Публий аккуратно забирает у меня зажженную свечу и задувает пламя.

Собирается что-то сказать, но гарнитура яростно пищит в его кармане. Три резких, противных до зубовного скрежета сигнала.

— Высший приоритет, — поясняет военврач, вешая девайс на ухо. — Слушаю. Понял, отбой.

Медик наклоняется, быстро собирает все, что осталось на полу и сам раскладывает по моим карманам.

— Рядовой Тиберий, приказываю собрать личные вещи и выдвинуться в квадрат ди-девять.

Вот так начинаются учения. Специальный центр оповещает офицеров, они передают приказ своим подразделениями и дальше по цепочке до всех рядовых. Бойцы вооружаются, грузят оборудование на машины и выдвигаются в заданный квадрат. Бывает так, что сборами учения и ограничиваются, называясь проверкой боеготовности, но у нас — масштабное событие с участием всех родов войск на полных три дня.

Санитары уже не в медицинской, а военной форме молча появляются в комнате. Публий коротко меня представляет и отвлекается на звонок. На маску и здесь смотрят без эмоций. А может, медикам просто не до меня. Они хватают ящики и несут на выход. От неловкости, что все таскают, а я стою, не знаю, куда себя деть. Один из санитаров награждает презрительным взглядом и ворчит:

— Особенный что ли?

У меня от обиды на собственную беспомощность руки дрожат. Маленькая ростом, нелепо тощая в облегающем комбинезоне, нескладная и неуклюжая. Если сейчас промолчу и забьюсь в угол, санитары никогда не посмотрят на меня, как на бойца. Так и останусь не пойми кем — ни женщина, ни мужчина. Размазня.

Поднимаю ящик с оборудованием и сразу чувствую его вес в загудевших руках и спине, но донести смогу, хоть и медленно. Тащу по коридору в лифт с заблокированными дверями, где бойцы уже нагромождают ящики у стены. Быстро и удивительно ровно, даже красиво. Каждый верхний ящик ставят на нижний без смещения, будто от этого зависит что-то кроме эстетического наслаждения порядком. Мою ношу выхватывают из рук, не дав опомниться. Возвращаюсь за вторым и чувствую, что уже устала. Санитары почти бегают с ящиками, некоторые сразу по два тащат, умудряясь переговариваться и шутить, а я медленно иду. Моя слабость — огромная проблема. Не может военный после училища и нескольких лет службы быть настолько нетренированным. Пот льется градом и впитывается в маску, я упрямо таскаю ящики, но Публий на четвертом круге ловит за шиворот.

— Рядовой Тиберий, я тебе что сказал? От меня ни на шаг!

От резкого окрика санитары замирают, оборачиваясь на нас. Со стыда становлюсь пунцовой и бормочу в ответ:

— Виноват, капитан Назо.

Военврач медленно обводит взглядом притихших бойцов. Болезнь мне сейчас сочинит? Любая причина не поднимать тяжесть делает меня негодной к службе, и вопросов к странному новичку станет больше. А особого положения я, и правда, не заслуживаю.

— Отошел уже от ни-тро-пина, раз так резво бегаешь?

Дважды моргаю, соображая, что я услышала, зато санитары понимающе кивают, и муравейник из цзы’дарийцев возобновляет движение.

— От чего я отошел? — шепотом спрашиваю Публия.

— Миорелаксант. Ставится при исследованиях, где требуется расслабление мускулатуры. Перечислять не буду, незачем, да и смешков от санитаров за спиной все равно не услышишь. Это не пехота, где обследование кишечника зондом предпочитают держать в строжайшей тайне. Претит мужской гордости вторжение в святая святых, будто это храм несуществующего бога, а не анальное отверстие. До вечера тебя оставят в покое, а завтра что-нибудь придумаем.

Киваю, соглашаясь, и всю дорогу до заданного квадрата веду себя тихо. Публий оставляет меня с рядовыми, напоследок еще раз строго погрозив пальцем, чтобы не делала глупостей. В кузове грузовика рассаживаемся по скамейкам, санитары устраивают галдеж не хуже женщин, собравшихся на посиделки. Слушаю вполуха о том, как пациент с сотрясением, услышав от врача: «в саркофаг и череп снять» от страха спрыгнул с каталки и рванул бежать, хотя речь шла об исследовании головного мозга в медкапсуле. Как косорукий Квинт уронил на себя музейный антисептик ярко-зеленого цвета, а потом неделю не мог отстирать от него форму.

— А был у нас сержант Декс ассистентом, — рассказывает смешливый и лопоухий санитар, — сам родом из северной деревни, учился в пятом терапевтическом, а в медкартах писал, как говорил: «Дышыт вызыкулярно, хрыпит везде. Диагноз: астма».

Хохот сотрясает кузов грузовика, и я широко улыбаюсь скорее в поддержку, чем реально понимая, о чем речь. Второй санитар, давясь смехом спрашивает:

— И долго прослужил?

— До строгача у начальника отделения, потом сплавили его переводом.

— Тьер, а записи никто не скопировал поржать?

— Куда там, офицеры все себе оставили. Ходили потом и улыбались, как психи.

Веселье мое стихает моментально, потому что разговор переходит на пациентов психиатрических клиник. Догадывалась, что относятся к нам, как к дронам со сбоем в программе, но слушать оказалось неприятно. Все отношение: ловить, связывать по рукам и ногам, а потом смотреть, как трепыхаемся, пока силы не иссякнут. С животными обращаются нежнее и внимательнее, а мы, будто не цзы’дарийцы вовсе.

Заданный квадрат оказывается бескрайней равниной, заросшей травой. Над головой промокшие насквозь грозовые тучи, тяжело свисающие до самого горизонта. Перед глазами редкие заросли кустарника и молодых деревьев, как штрихи на полотне травы. И, куда не обернись, все синее или зеленое.

Прибываем одними из первых. Готовые модули госпиталя на колесах, доехавшие своим ходом, рядовые выстраивают в два ряда. Шесть основных блоков и три вспомогательных. А между ними ставят палатки переходов и отдельно возводят хозблок.

— Тиберий, пошли, с нас северный ход, — зовет лопоухий Квинт.

Я срываюсь следом и на ходу шепотом признаюсь:

— Я не умею, не знаю как.

Лучше сразу сказать, чем промолчать и сделать что-то не так. Жду подколок, возмущения, но санитар улыбается:

— Это учения, Тиберий, здесь учатся. Так бы и сказал, что совсем новенький. Идем, все покажу.

Объясняет не хуже Публия, только медленнее, как для не очень умных. Я рада, потому что успеваю распаковывать ящики, собирать стойки и раскатывать тент по земле, пока Квинт делает то же самое и мною руководит.

Над головой бесшумно пролетает десантный катер, унося за собой шлейф горячего воздуха и запах отработанного топлива. Мгновением позже прибывают инженерные войска и начинают ставить палатки. Из катера на лебедке спускают другие мобильные модули.

— А вот и штабные, — усмехается санитар, вбивая в землю колышки. — Пока разгрузятся, мы уже госпиталь развернем. Давай, давай, Тиберий!

Отвлекаюсь на Квинта и разглядеть Наилия так и не успеваю. Ввязалась в учения, чтобы ближе быть, а сейчас переживаю, как увидеться хотя бы раз. Чем дальше, тем больше затея кажется наказанием. Не рад генерал, что я захотела остаться мужчиной. Решил доказать, что военные не просто так носят форменные комбинезоны? Я знала, но ощутить на себе стоило. Такое же испытание, как весенний бал или прием в особняке Марка. Справлюсь. От переживаний дергаюсь и слишком сильно затягиваю трос на колышке.

— Тихо, тихо, — тормозит меня Квинт, — потом не развяжем. Слабее нужно и узел другой. Дай.

Помогает и снова отворачивается. Ящики с оборудованием мне санитары в руки больше не дают, сами таскают. Когда суета заканчивается, остаюсь со всеми в комнате отдыха. Раскрасневшиеся от жары и работы, но счастливые военные медики глотают из походных фляг имбирный напиток с лимоном и медом. Мне достается немного в мерной емкости, а на вопрос, откуда я такой странный взялся, рассказываю историю про гейзер и ожоги так, как услышала ее от майора Рэма. Палатка вздрагивает от хохота, санитары утирают слезы, а потом по очереди ко мне приглядываются.

— Если бы безопасники перед тем, как байки сочинять, в медицинскую литературу заглядывали, цены бы им не было, — улыбается Квинт, — так себе легенда. Но ты не беспокойся, правду из тебя никто клещами тянуть не будет. К нам часто кого-нибудь засылают пересидеть проблемы, мы привыкли. В прошлый раз техник был, так он нам все починил и отрегулировал, до чего руки дотянулись. Однако повязка у тебя из-под рукава торчит. Правда, что ли, обжегся? Или порезался?

— Шрамы свел, — выпаливаю я и машинально засучиваю рукав, а Квинт тихо свистит:

— Тьер, и молчишь? Когда была перевязка? Дай посмотрю.

— Да все уже зажило, — смущаюсь и срываю белый пластырь.

С правой руки неудобно и санитар помогает снять. Разговор о курьезах на службе продолжается. Ощущение неловкости уходит, я втягиваюсь и вспоминаю пару моментов из клиники, пересказывая, будто слышала от других. Мужчины поддерживают хохотом и подливают еще напитка. Имбирь согревает, мед успокаивает, а нотка цитруса напоминает о том, как беззаботно начиналось мое лето. Рыжее светило в листьях апельсиновых деревьев, белые лепестки в волосах любимого мужчины. Ни пророчества, ни мудрецов, ни саркофага в атриуме. Нужно научиться жить лучшими моментами, и оставаться в этой маленькой вселенной как можно дольше.

— Тиберий, — зовет капитан Назо от полога палатки, — на выход.

Допиваю напиток и возвращаю емкость с благодарностью. Санитары провожают улыбками, а Публий смотрит настороженно, но молчит. Идем возведенными коридорами до блока первичного приема. Военврач заводит меня внутрь и застегивает полог. Места в палатке мало, кушетки стоят близко, тканевых перегородок, как в гражданских приемных отделениях, нет. Когда привозят раненых не до стеснений. Уже знаю из разговоров санитаров, что сами учения начнутся завтра, сегодня день потрачен на сборы и развертывание госпиталя.

— Я предупредить хотел, что мы с Рэмом немного расширили твою легенду, — устало говорит Публий.

Понимаю, что издергался. Серьезное мероприятие: целый штаб с офицерами, оценки, проверки, нормативы. А тут я со своими играми.

Старалась помогать и не путаться под ногами, но все равно, как заноза. Торчу перед глазами и мешаю.

— Плюсом к истории о засекреченном свидетеле я пустил слух, что ты неучтенный нилот одного из генералов, — продолжает военврач, — зачатый без оформления бумаг и с неподтвержденной генетической картой.

— Ошибка, — уточняю я, — случайный залет.

— Грубо, но верно, — морщится Публий, — зато понятно, почему рядовой Тиберий слабый и палатки ставить не умеет. Не все генеральские дети усердны в подготовке.

Слышала о таких. Нилот — большая честь для мальчика и удача для семьи. Генералы могут не жить со своими детьми, но обеспечивают их сполна. Так, что матерям больше не нужно работать. А сыновья растут в уверенности, что папа устроит им карьеру. Ленивые, избалованные, никчемные. Не очень приятно даже в легенде таким быть, но Публий прав.

— Пока все будут гадать, кто мой отец из двенадцати генералов, никому в голову не придет, что я женщина, — со вздохом снимаю маску, чтобы дать коже немного отдохнуть. — А потом учения закончатся.

— И снова верно, — говорит капитан и подходит ко мне ближе, — Наилий правильно сделал, что подстриг тебя. Со стороны обыкновенный мальчишка.

От капитана тоже пахнет имбирным напитком, сладостью меда и свежим цитрусом. Публий намного выше меня и приходится запрокидывать голову, чтобы заглянуть в дымчато-серые глаза.

— Слишком привлекательный для мужчины, — выдыхает он, — невозможно…

Поцелуй со вкусом жгучей пряности. Неожиданный, глубокий, лишающий воли. Закрываю глаза, как делала всегда. Сквозь темноту и слабость чувствую, как крепко держит Публий. Нет ни страха, ни отчаяния, только нежность. Такая, что я не могу сопротивляться, тянусь к нему и обнимаю за шею. Отвечаю на поцелуй, слишком поздно вспомнив, что это не мой мужчина. Барьеры возвращаются медленно, в сознании вспыхивает алым «нельзя», но оторваться едва ли возможно. Тону в объятиях, пьянею от близости мужского тела, пропитываюсь его жаром. Публий обнимает за бедра и прижимает крепче, а я низом живота ощущаю, как далеко это может зайти.

Дергаюсь и упираюсь руками в его грудь:

— Нет!

Он отпускает даже слишком быстро и я, качнувшись, чуть не падаю назад. Лицо пылает, губы горят и невозможно осознать, что я наделала? Глаз не поднять, не посмотреть в лицо капитану. Измены Наилию в мыслях не допускала и только что целовала другого мужчину. Никто не связывал и не заставлял. Сама.

— Нет, нет, нет, — сбивчиво шепчу и скатываюсь спиной но натянутому брезенту палатки, — как такое могло произойти?

— Ты мудрец, — холодно и зло отвечает военврач, — скажи мне как! Бред, безумие и помешательство по твоей части!

Закрываю лицо руками и упираюсь лбом в колени. Поцелуй горит на губах, прижигая стыдом и раскаянием. Не в чем обвинять Публия. Я видела привязку, знала, чем все кончится, и все равно молчала. Даже когда она разрослась так, что нельзя не заметить. Проверку устроила в комнате Трура и успокоилась. Дура. Нельзя играть с тем, что невозможно контролировать.

— Это зеленая привязка похоти, — начинаю объяснять, заставив себя посмотреть на медика, — еще не императивная, но после поцелуя накачается так, что игнорировать не получится.

Публий нервно фыркает и продолжает ходить между рядами кушеток. Я открываю рот, чтобы объяснить про близость, как реализацию. Предупредить, что запрет самому себе поддаваться страсти только вливает в привязку еще больше энергии, но молчу. Это тупик. — Убери ее, — рычит военврач, и я сильнее втягиваю голову в плечи.

— Нельзя убрать, порвать или выбросить. Привязки не исчезают, могут только потускнеть со временем. Иногда проходят дни, а чаще месяцы и циклы, прежде чем она перестанет напоминать о себе.

Капитан подходит ко мне и присаживается на корточки. Раздраженный и агрессивный. Не вериться, что я таяла в его руках несколько мгновений назад. Ярость Публия неприятна и обидна. Будто я вероломно соблазняла, а он не знал, как отбиться.

— Ты понимаешь, что я не могу пойти к Наилию и попросить сделать так, чтобы не видеться с тобой? Ревнивому параноику меньшего хватит для подозрений, а они не беспочвенны. Придется и дальше вместе ездить на учения, лечить тебя, приходить в гости в особняк. Да, мы взрослые, серьезные и умные, но есть Шуи и совместные пьянки. Я не хочу проснуться утром в одной постели с тобой.

Как это похоже на мужчин — перекладывать ответственность за то, что происходит с нами, на одну меня. Конечно, женщина тот еще демонискуситель и полигамным от природы мужчинам так тяжело удержаться от множества соблазнов. Бедные и несчастные, обманутые и совращенные.

— Я не горю желанием ложиться под вас, капитан Назо. Я видела эту привязку в бездне!

Получается даже слишком грубо и резко, но Публий только усмехается.

— Тогда сделай все, чтобы ее не было. «Невозможно» и «никогда раньше не получалось» — не одно и то же.

Капитан резко поднимается и отходит в сторону, а у меня в длинном списке проблем появляется еще одна и сразу встает на первое место.

Глава 15. В охотничьем доме

Пылающее лицо не остудить вечерним ветром, а равнинная тишина не приводит в порядок мысли. Бреду сквозь поле к военному внедорожнику и думаю, как сейчас буду смотреть в глаза Наилию. На бипер пришло сообщение: «Поедешь со мной? На севере от госпиталя внедорожник. Я жду». Публий сквозь зубы процедил: «Иди уже. Я скажу, что у тебя проблемы, и я отпустил. Утром вернешься». На мой глупый вопрос можно ли так, услышала, что сыновьям генералов можно все. Им да, а мне?

Проморгала ставшую императивной привязку, да еще и поддалась порыву. Снова предала и даже себе не могу доказать, что само так получилось. Но теперь поздно рассуждать, как следовало поступить правильно. Поцелуй горит на губах, сколько я не тру их рукавом. Нас четверо в этом кошмаре, а расхлебывать мне. Мудрец. Должна. Целому миру собираюсь помочь, а себе не могу.

Как убрать то, что нельзя потрогать? Привязку создает выброс эмоций. Они окрашивают тонкую, едва народившуюся нить, в зеленый цвет похоти, розовый — любви, красный — родной крови, фиолетовый — почитания наставника, желтый — дружбы, черный — гнева, серый — страха. А потом мысли и действия подпитывают привязку, раскачивая, как маятник. Чем больше вкладываешь, тем быстрее растет привязка, чтобы однажды стать императивной и диктовать уже тебе, о чем думать и что делать. Награждая жгучим желанием, от которого невозможно избавиться. С этого момента бесполезно игнорировать привязку и ждать, пока само успокоится. Набравший энергию маятник будет раскачиваться все сильнее. И я преступно упустила тот миг, когда еще могла что-то исправить.

Теперь между мной и Наилием будет Публий, а между ним и Дианой — я. Глупо, бессмысленно и очень опасно. Нет в зеленой привязке любви, только похоть. Одномоментная и проходящая она разрушит наши жизни и не заметит.

Генерал выходит из внедорожника, чтобы встретить. Черный силуэт выделяется на фоне сумеречно-синего неба, машина светится габаритами и урчит заведенным мотором, а у меня сердце колотится громче и шумит в ушах.

Вздрагиваю, когда Наилий обнимает, и прячу лицо на плече, уткнувшись носом в жесткие нашивки комбинезона. Паника сдавливает грудь тисками, не давая вдохнуть. Я виновата перед всеми и обижена на саму вселенную. А ведь сильной должна быть. Собиралась стать опорой для своего мужчины, а сейчас кусаю губы, чтобы не разрыдаться. Столько циклов наращивала броню, сидя в палате психиатрической клиники, готовилась стать эмоциональным трупом, и куда все делось? Мне будто снова пятнадцать, и лечащий сказал, что я никогда не стану нормальной. Не смогу жить среди цзы’дарийцев. На выдохе сжимаю крепче объятия, хочу утонуть, раствориться в Наилие. Потерянный и обретенный, любимый, родной, незаменимый. Мне больше негде искать поддержки и вся моя сила здесь. В его руках. Генерал вздыхает и гладит по спине, целуя в висок.

— Так сильно соскучилась или случилось что-то?

— Нет, я просто…

— Понятно, — улыбается он и снова целует в лоб нежно, как ребенка, — а я соскучился. Поедем, ночь такая короткая.

Не вижу его в сумерках, только чувствую тонкий аромат эдельвейса. Наилий открывается, снимает барьеры, доверчиво подпуская так близко, как никого другого. А у меня тайна камнем за пазухой.

— Куда поедем?

— В охотничий домик. Сейчас не сезон и он пустует.

Генерал провожает до машины и открывает дверь, помогая забраться на пассажирское сидение. Пока обходит внедорожник, в кармане пищит гарнитура.

— Слушаю. Да, говори. Рядом, сейчас передам.

Захлопывает дверь и вешает мне на ухо переговорное устройство.

— Тиберий, это капитан Прим, — приветствует бывший либрарий, и я по тону догадываюсь, что ничего хорошего не услышу, — у нас проблемы с Мемори. Той дариссой, что нашли вчера. Я привел ее знакомиться с мудрецами, Эмпат подошел с поцелуем вежливости, и случился скандал.

Догадываюсь, почему. Если Мемори работает через прикосновения, как я, то едва ли спокойно их терпит.

— Она кричала: «Убийца! Убийца! Домини не заслужил этого!» Мы с Дианой еле оттащили ее. Царапалась и кусалась, как дикий зверь. Эмпат просто ушел и хлопнул дверью, а потом принес мне заключение об эмоциональной нестабильности мудреца Мемори с доказательствами на трех листах, почему ее нужно вернуть обратно в психиатрическую клинику.

Разглядела, значит, в прошлом Эмпата неприятный эпизод, вытащила скелет из шкафа. Все единички нестабильны, срывы у них случаются очень часто. Потому в закрытом центре и работали только с двойками. Я — счастливое исключение. В том числе открывшиеся способности не дают Мемори выйти из переходного кризиса. Я не видела заключения Эмпата, не стояла рядом с ними, когда мудрецов разнимали, но уверена, что обратно в клинику отправлять Мемори никак нельзя.

— Дайте ей время, — прошу Флавия, — исключите физические контакты, поговорите с лечащим, узнайте, что ее успокаивает. Пусть отдохнет, расслабится, поспит. Кризис пройдет рано или поздно, а пока такие вспышки будут случаться. Я против возвращения Мемори в психиатрию. Она уже наша.

Капитан коротко выдыхает, и я понимаю, что рад слышать именно такой вердикт. Разошлись с Эмпатом во взглядах, а меня судьей сделали. Ладно. Раз уж решила притворяться тройкой, то буду привыкать.

— Есть, — отвечает Флавий и ждет от меня вопросов.

— Спасибо, капитан Прим, а вы уже набрали текст анкеты?

— Так точно, вам выслать?

— На почту Его Превосходства, пожалуйста, — прошу, понимая, что наглость, но мой планшет остался в особняке. Рядовому не положено.

— Хорошо.

— Еще раз спасибо. Отбой.

Связь прерывается, и я возвращаю гарнитуру Наилию. Он ведет машину через поле, фарами рисуя дорожки позолоченной травы. На горизонте последняя синева тонет в чернильной темноте, и ночной холод пробирается через комбинезон. Вздрагиваю и обнимаю себя руками.

— Что за анкета? — интересуется генерал.

Та самая, с чьей помощью я собираюсь искать мудрецов, но сейчас она нужна, чтобы попробовать доказать генералу, что он тоже мудрец. Правители не верят словам, предчувствиям и пророчествам. Только фактам, статистике и чужому авторитету, а у меня кроме анкеты ничего нет.

— Хочу автоматизировать поиск мудрецов, обкатываю на всех подряд.

— Давай я заполню, — предлагает генерал. Я на мгновение теряю дар речи, а он пожимает плечами: — почему нет?

Мне тоже иногда улыбается удача, будто теплыми лучами светила греет. — Спасибо, Наилий.

— Не за что, если нужна будет потом помощь с распространением анкеты — говори. Только в моем легионе миллион бойцов, а легионов тридцать три. Сочините с Флавием приказ, я подпишу и срок поставлю. Хорошая выборка будет.

О таком я даже подумать стеснялась. Щедрый подарок. Улыбаюсь совершенно счастливо, шепча благодарность, а генерал берет мою руку и целует открытую ладонь.

Фары выхватывают из темноты низкую ограду, а за ней вдалеке темный силуэт охотничьего домика. Приехали. Машина заезжает в ворота, и я только сейчас понимаю, что всю ночь мы будем вдвоем. Низ живота ноет в предвкушении близости, но я слышу, как скребу ногтями по штанинам комбинезона, сжимая руки в кулаки. Вчера с криком оттолкнула Наилия, а сегодня поцеловала Публия. Мое тело перестало подчиняться мне. На лечение электрошоком в клинике идти было не так страшно, как сейчас в дом.

Снаружи в темноте ничего не разглядеть. Генерал достает из кармана ключи и открывает дверь. Здесь холоднее, чем на улице. Стены сложены из крупных бревен, в отделке только дерево, на полу домотканые цветастые ковры, а в глубине большого зала каменный очаг. Я боялась ходить по шкурам убитых животных, смотреть в глаза чучелам отрезанных голов, ждала охотничьих ружей на стенах, но ничего такого нет. Под потолочными балками тускло горит единственный светильник. Простенький, на элементах питания.

— Дом автономный, — рассказывает Наилий, оставляя вещмешок на обитом кожей кресле, — иначе посреди равнины нельзя. Мне нужно запустить генератор, а ты посиди здесь, хорошо?

— А можно с тобой? — умоляюще заглядываю в глаза. — Никогда не видела генератор.

— Конечно, — генерал улыбается и кивает.

Оживлять дом идем в подсобное помещение вместе, пускаем ток от генератора по проводам, разжигаем огонь в котле отопления и включаем бойлер, чтобы нагреть воду, добытую насосом из скважины. Дом наполняется теплом и пахнет деревом. Наилий зажигает свет, а я замечаю кухню в глубине единственной огромной комнаты. Вместо привычной плиты и холодильника другой очаг, а на полках по стенам расставлены баночки с сушеными травами и кореньями. Почти как в доме у Аттии.

— Обычно здесь готовят уток или кролика, — говорит генерал, развязывая узел вещмешка, — но мы на учениях, поэтому есть будем сухпаек.

Смеюсь и не думаю возражать. Наилий ставит еду поближе к огню разогреваться и берет плед с кресла.

— Иди ко мне.

Только что легко касалась его рукавом и не краснела, а теперь ноги слабеют. Будто впервые вижу, как в коридоре закрытого медицинского центра, и не верю себе. Голубые глаза оттенка льда, всегда прямая спина и высоко поднятая голова. Правитель двенадцатой части мира. Его Превосходство. Люблю и боюсь до дрожи. До сих пор. Не знаю, что будет, когда поцелует и расстегнет молнию комбинезона. Не хочу кричать и вырываться из объятий. Если ласка превратится в пытку от моего ужаса и мук совести — смогу ли выдержать? Препятствия всегда существуют только в голове, но, понимая это, преодолевать их совсем не легче.

Тихо выдыхаю и сажусь на пол, прислоняясь спиной к Наилию. Он укутывает меня пледом и обнимает.

— Слышишь, как ветер шумит за окном? Ночью будет ураган. Спальня на чердаке, а дождь барабанит по металлической кровле так, что можно оглохнуть. Давай останемся здесь.

— На полу будем спать?

— На одеялах, — уточняет Наилий и тянется за согревшимся ужином. — Я привык на твердом, а ты можешь лечь ко мне на плечо.

Разворачиваю упаковку и дую на обжигающий картофель. Аромат пряностей заполняет дом, отвлекая от страхов. Так ли уж важно все, что я себе надумала, когда можно просто сидеть рядом? Снять маски и забыть о проблемах. Не обращать внимания на звания и погоны, не вспоминать о тройке и пророчестве.

Маленький дом посреди равнины, горящий очаг, теплый плед и любимый мужчина. Есть моменты, в которых хочется остаться навсегда. Закрываю глаза от блаженства и глажу Наилия по руке. Чувствую, как находит губами бугорок за ухом и целует. Долго и нежно. Откладываю ужин в сторону, поворачиваюсь к генералу и слышу резкую трель гарнитуры.

— Извини, — расстроенно просит он, — это срочно. Я просил узнать про совет у эридан.

Несуществующие боги, да как так? Чтобы эридан в черную дыру засосало со всеми их междоусобицами и советами!

— Слушаю, — говорит генерал, отстраняясь от меня. — Полковник Малх. Да. Даже так? С запретом? Хорошо, жди, я думаю.

Наилий снимает гарнитуру и достает из кармана планшет. Смотрю, как водит пальцами по экрану, и со вздохом начинаю есть картофель.

Санитары давно спят в полевом госпитале, экономя силы на учение, офицеры спят, караул, наверное, и тот спит, а генерал думает.

— Тулий, подтверди мое участие в церемонии бракосочетания наследной принцессы. Да, я прилечу на планету лично. Не на совете, так на банкете загляну Таунду в глаза. Отбой.

Теперь, когда я знаю про переходный кризис, проблемы Наилия на службе пугают еще сильнее. Истинным всегда мало одного рычага давления, в ход пускают все. Жизнь рушится на глазах стремительно и необъяснимо. Ты теряешь работу, близких, здоровье и веру в себя. Головой об стену бьешься, спрашивая, за что и почему? И когда кажется, что хуже уже некуда, тебя давят еще и еще до последнего срыва. — Ты говорил, что полетишь, только если совсем плохо станет.

— Да, — недовольно цокает языком генерал, — стало. Эридане официально отказались от наших услуг, требуют вывести войска с планеты и вернуть аванс по Договору.

— Большой был аванс?

— Два килограмма родия. И они отрезают нам доступ к месторождению.

— А что такое родий?

Наилий обнимает и усаживает меня на колени, поправляя плед. Я согласна слушать о чем угодно, лишь бы он говорил.

— А что такое бракосочетание ты знаешь? — насмешливо спрашивает генерал.

— Трур объяснил. Это как у нас только с подписями на бумаге.

— Тррруррр, — задумчиво тянет Наилий имя старшего виликуса, — он ведь был на Эридане. Они в осаде сидели как раз в дворцовом комплексе. Тьер, почему я сразу не вспомнил?

Замираю и не дышу, пока генерал вешает гарнитуру на ухо и набирает номер.

— Рэм? Спишь? Я нашел нам снайпера. Скажи Труру, чтобы проходил медицинское обследование. Успеет, четыре дня впереди. Летим не на совет, а на свадьбу.

Натягиваю плед на нос, чтобы спрятать абсолютно счастливую улыбку. У генерала все решается быстро, и не нужно прошений о переводе, колебаний, сомнений. Приказ и все тут. Зачем скучать по космосу, если он рядом? Я рада за Трура так, что глаза щиплет, и по-детски хочется шмыгнуть носом.

— Родий, — напоминаю про свой вопрос.

— Очень редкий металл. Мы добываем его на астероидах и некоторых планетах вроде Эридана, — не спеша рассказывает генерал под треск поленьев в очаге и завывание ветра за окном, — Война — дорогое удовольствие. Настолько, что иногда заказчики рассчитываются не галактической валютой, а природными ископаемыми своих планет. Я бы рад забирать уже готовый родий, но у эридан нет технологии добычи. Мы сами разрабатываем месторождение и извлекаем металл из руды. Без него не работает моя установка телепортации.

Теперь понимаю, почему я ничего не слышала про родий. Технология телепортации — самая оберегаемая военная тайна цзы’дарийцев. Нет смысла платить наемникам, которые будут добираться до тебя даже на сверхсветовых двигателях несколько сотен циклов. А телепортация позволяет оказаться в нужной точке космоса мгновенно. Я бы никогда об этом не узнала, не сболтни как-то Маятник после трех глотков Шуи про установку. Будто спрятана она глубоко под землей, а транспортники перемещает, захватывая их на орбите. Я рассмеялась тогда и махнула рукой на пьяный бред, а сейчас жалею, что не вытрясла из мудреца больше.

— Та самая установка? — осторожно спрашиваю я, чувствуя неловкость оттого, что прикасаюсь к военной тайне. — Из-за нее Дария изолирована от чужаков?

— Одна из двенадцати, — поправляет Наилий. — В каждом секторе своя, и так уж сложилось, что родий, запчасти для установки, специалисты, ее обслуживающие — личная проблема генералов. Высочайший уровень секретности, чтоб он в бездну провалился. Изоляция планеты еще не самая строгая из всех принятых мер. Наша генетическая чистота тоже имеет к ней отношение. Мы не смешиваем кровь с гнарошами, дарлибами, эриданами, легарцами. Во времена первых генералов считалось, что полукровки из-за выгоды второй расы способны выдать тайну, и в галактике цзы’дарийцы перестанут быть единственными космическими наемниками. И тогда и сейчас в саркофаге на костре мы видели всех конкурентов.

Наилий раздражается с каждым словом все сильнее. Чувствую, как напрягается и объятия превращаются в жесткую хватку. От него жарче, чем от разгоревшегося очага, так что приходится плед скидывать с плеч.

— Себя бы прокормить с этим перенаселением, — зло цедит сквозь зубы генерал, — тридцать три легиона, а космическая группировка от силы полтора. Вот они и обеспечивают тех, кто никогда не покидал Дарию. За любой заказ хватаемся. Не скажу, что бедствуем, но баланс шаткий. А тут эридане со своей междоусобицей. Власть они поделить не могут. Два брата и сестра. На троне младший. Старший сначала отрекся от престола, а потом объявил младшего узурпатором и вооружил лиеннов, чтобы вернуть себе корону. А виноваты мы, потому что не можем защищать от атак бывших шахтеров сразу все города королевства. Малх весь резерв туда согнал. Как крыс, по подвалам и окопам партизан ловили, а они бомбу бросили в машину наследной принцессы. Имари жива, отец в ярости, договор с нами расторгнут, войска я с планеты вывожу.

Наилий выговаривается, сливая горечь от неприятного поражения. Харизма правителя окутывает меня фантомным запахом апельсина, щекочет нервы и заводит едва ли слабее. Вспоминаю все, что знала об эриданах, и сравниваю с услышанным сегодня о родии и установках. Лишиться месторождения, разрабатываемого десятками циклов, болезненно, да, но тут что-то еще. Генерал прежде не придавал такого значения проблемам на службе и не вовлекал меня в разговоры. А сейчас так расстроен, словно лично во всем виноват.

— Наилий, — зову по имени, но трогать за руку боюсь, хоть и обнимает попрежнему. — Эридан ведь не единственный источник родия?

Оборачиваюсь к генералу и по гримасе угадываю ответ. Единственный. По крайней мере, сейчас. Не решаюсь спросить, почему редкий металл нельзя взять в другом секторе, раз уж установок двенадцать, но Наилий сам объясняет:

— Мы слишком много летаем, родий кончается у всех. Он расписан по граммам на несколько циклов вперед. Если возьму у Марка, то оставлю девятый сектор без заказов. Нет, Дэлия, мне необходимо эриданское месторождение. Нужно найти, кто извне помогает лиеннам оружием и боеприпасами. Создает для них бомбы и натаскивает подрывников. Я уверен, что ниточки тянутся к свите Таунда, но придворные слишком осторожны. Местным промышленникам не нравится, что дорогой металл уходит в качестве оплаты наемникам. Уже не раз пытались повлиять на короля, и впервые у них появился серьезный шанс на успех. Я не мудрец и не пророк, но готов поспорить, что, как только последний цзы’дариец покинет Эридан, лиенны чудесным образом согласятся на мир и вернутся к себе на север.

Цепляюсь сознанием за фразу о ниточках. Эмоции универсальны и не зависят от цвета кожи или формы ушей. Бестелесные духи, живущие со мной, радуются, злятся и смеются одинаково. Значит, у эридан тоже будут привязки.

— Жаль, что я не вижу связей по фотографиям…

— Жаль, — обрывает Наилий, — но космос для тебя закрыт. Женщине не место там, где стреляют. И тем более для тебя я не стану делать исключение. — Генерал смягчается к концу фразы и прижимает к себе крепче. — Дэлия, я знаю, что ты хочешь помочь, но нет. Я не прав, рассказывая о своих проблемах.

Давно нет его и моих проблем — есть наши. Я верю, что решится все, даже то, что сейчас кажется непреодолимым. Будущий кризис Наилия, моя привязка к Публию, нехватка родия.

— Пусть я не найду врага среди эридан, оставаясь на Дарии, — тихо отвечаю я, — но, может, хоть что-нибудь подскажу? В твоем секторе столько мудрецов.… А если взять с собой Конспиролога?

— Я думал об этом. Политика слишком тонкая вещь. Явной лжи там нет, а оттенков полуправды Конспиролог не различает. Я полечу сам. Приглашение наследная принцесса написала на мое имя. На банкеты после свадебных церемоний вся свита приходит, там я и буду разбираться в оттенках.

Наилий вздыхает, укладывая голову мне на плечо. Горящее в очаге пламя отражается золотыми бликами на волосах генерала. Думаю о том, что подстрижена короче мужчины, и не могу сдержать улыбку. В безумии есть своя прелесть. Каждый день необычнее предыдущего. Привыкла к военной форме, глаголам с мужскими окончаниями, обращениям, субординации, но сейчас это не больше, чем игры в переодевание. Тяну за собачку на молнии комбинезона и расстегиваю его до низа живота. Убираю плед с колен, чтобы не мешал раздеваться. Генерал помогает, сдергивая черную ткань с плеч.

— Подожди, я принесу еще одно одеяло.

Встает и уходит к шкафу, пока я расстегиваю липучки форменной рубашки. Раздражение Наилия уже не отдает горечью цитруса, но его спокойствие слишком сильно напоминает усталость. Раздевается сам молча и быстро, вешая форменный комбинезон на спинку кресла. Упакован на учения сильнее меня. Полные карманы выглядят так, будто в них камней наложили. Как я не почувствовала, пока сидела на коленях генерала?

— Разбужу завтра рано, — предупреждает он, — мы далеко уехали, нужно успеть вернуться до начала учений. Я ведь не спросил как тебе в полевом госпитале с санитарами? Не обижали?

Санитары нет, но зеленая привязка сработала слишком уж неожиданно.

Не могу солгать вслух, что все хорошо, и рассказать не знаю как. Совесть мучает, но стоит вспомнить, каким бывает генерал в ярости, и тошнит от страха. Как переживет предательство любимой женщины и лучшего друга? Привязку я попробую убрать, а поцелуй уже никуда не денется. От ужаса не могу пошевелиться, молчу, глядя в пустоту перед собой, а за окном бушует ураган. Стучит хлипкой калиткой в ограде, завывает во всех щелях. Еще мгновение, и на маленький бревенчатый дом обрушится ливень, грохоча тяжелыми каплями по металлической крыше.

— Дэлия, — зовет генерал, и я с трудом поднимаю голову, — мне уйти спать наверх?

— Нет, не уходи.

Поспешно мотаю головой и зачем-то натягиваю плед до подбородка.

— Близости не будет, пока ты меня боишься, — тихо говорит Наилий и садится на расстеленные одеяла. — Я просто хочу быть рядом.

Молния вспышкой разрезает небо и на землю обрушивается дождь. Меня дергает от оглушительного раската грома, и силы оставляют окончательно. Один безумно длинный кошмар от саркофага с чужим телом до поцелуя другого мужчины. Словно я лежу в анабиозе и вижу сон, присланный из-за барьера злым на меня Сновидцем. Задыхаюсь от боли и давлюсь слезами. А генерал осторожно гладит по спине:

— Тише, родная, давай спать.

Едва понимаю, что укладывает и накрывает одеялом. В голове барабанной дробью звучит стук капель по крыше. Очень громко и зло. С упрямством кузнечного молота, долбящего по наковальне. Я никогда не пойму, чего от меня хочет Вселенная. Сломаюсь раньше.

Глава 16. Третий дух

Если бы Вселенная умела говорить. Если бы могла объяснить то важное, что нужно осознать без ударов и испытаний, ласково обняв за плечи и шепнув на ухо. Но мы глухи, когда счастливы, слепы от любви и ленивы от спокойствия и уюта. Создатель верит, что кризис делает нас сильнее. Чем дольше он длится, тем больше можно осознать. А мне кажется, что я просто глупа и не понимаю с первого раза, поэтому долбят снова и снова.

Ураган не затихает, хлещет по бревенчатым стенам дома, гоняет волны дождя и зажигает вспышками молний небо. Наилий спит, едва прикрывшись одеялом. Очаг прогорел до углей и теперь мерцает красными искрами в темноте ночи. Я лежу на плече генерала и пытаюсь поймать ускользающий аромат эдельвейса. Слишком много привязок. Без якоря настройки потеряюсь и солью за мгновение всю энергию, припасенную для Юрао. Когда-то давно только привыкая к Его Превосходству, я запомнила состояние легкости и счастья рядом с ним. Оно отражалось во мне ощущением свежести и прохладой чистой воды с горных ледников. У настоящего эдельвейса нет аромата, я придумала его. И теперь фантомный запах связывает меня с Наилием, не давая утонуть с головой в океане тысяч привязок.

Зелеными реализованными нитями генерал связан с сотней женщин, и только одна розовая ведет ко мне. Неловко понимать, что мое огромное чувство энергетически выглядит, как канат, и не более того.

Рассматриваю привязку, и становится больно. Еще несколько дней назад яркая и напитанная энергией сейчас она серая и пустая. Генерал больше не хочет меня и уже не любит, как прежде?

«Чушь», — фыркает Юрао, но Инсум перебивает его:

«А ты как хотела? Вместо ласки только слезы с истерикой. Еще две или три такие сцены, и у вас не будет отношений».

Страх охватывает ознобом, отзываясь головокружением. Кутаюсь в одеяло и не могу согреться. Я не согласна на такие потери! Нет! Хочется вцепиться в привязку и держать, чтобы не порвалась, а она на глазах становится бледнее.

«Смотри, смотри, — шепчет Инсум, — улавливаешь закономерность?»

Теперь да. Серый — цвет страха. Он настолько плотно окутывает привязку, что блокирует ее. Поэтому я ничего не чувствую, даже касаясь обнаженного тела генерала. Будто чужой цзы’дариец, абсолютно мне безразличный. Исчезло предвкушение близости, сладкой тяжестью разливающееся внизу живота. Я вспоминаю проклятую ночь после погребальной церемонии, поцелуй Публия, а Наилий думает о политике, вместо того, чтобы приласкать меня. Не будет близости. Никогда. Страх убивает нашу любовь.

«Добить решила отчаяньем?» — спрашивает дух мертвого императора, а привязка тает.

«Я не знаю, что делать!»

«Сначала успокойся. Катастрофы еще нет».

«Как же нет? — взвивается Юрао. — Ты еще посоветуй хозяйке через силу пойти на близость. Засунуть кляп в рот, чтобы не кричать от боли. Все ради отношений. Кому нужна такая любовь?»

«Странно слышать это от тебя, мелкий, — насмешливо отвечает Инсум. –

Генеральской похотью у нас ты питаешься. Или решился на добровольное голодание?»

«Не говори ерунды, пришлый. Ты здесь гость, плевать хотел на чувства хозяйки. Высший, сильный, тебе все равно, что жрать. И похоть с насилием сойдет, да?»

«Замолчите оба! — раздраженно выговариваю духам. — Иначе будете питаться только скандалами и яростью».

«Это к Леху, — неожиданно спокойно отвечает Инсум. — И страх тоже по его части».

Третий дух из шести живущих во мне передал через Инсума, что не хочет общаться, и сидел тихо. Очень сильный, темный и злой. Другие считают его старшим и ставят над собой. Целую иерархию выстроили во мне. Живут сытые и довольные.

«Лех», — зову самоуверенного духа и не думаю стесняться.

Мое тело, мои правила. Не захочет общаться, вытолкаю взашей обратно в бездну!

«Здесь я», — отвечает дух, и я чувствую спазм в нервном сплетении.

Вспоминаю, каким видела его во сне, чтобы привязать ощущение к образу. Высокий и широкоплечий, длинные волосы падают на лицо, а привычкой облизывать губы напоминает Друза Агриппу Гора.

«Что делать со страхом?»

«Убрать все, что пугает», — спокойно отвечает он.

Забыть, вычеркнуть из прошлого. Хороший совет, но выполнить не просто.

«Признайся Наилию про поцелуй», — тихо шепчет Юрао.

«Вот еще. Зачем?» — фыркает Инсум.

«Чтобы успокоить совесть, снять тайну с сердца, перестать лгать любимому мужчине», — отвечает паразит.

«Все верно, молодец, — говорит мертвый император. — Военврач скинул с себя ответственность за проблему, а мы ее теперь генералу отдадим? Наилий решит вопрос, но привязку это не вернет. Любимая женщина не хочет близости с ним, зато целуется с другим. И попробуй доказать, что это не так».

Закрываю лицо руками, возвращаясь в реальность, где среди шума бури и ураганного ветра тихо дышит во сне Наилий. Ни одно решение не давалось мне так тяжело. Моя совесть против доверия генерала ко мне и Публию. Прав Инсум, любовь я себе признанием не верну, зато разрушу дружбу, которая длится дольше, чем я живу.

«Истинные все равно протащат генерала через кризис и лишат всех друзей», — говорит Инсум.

«Да, но я не собираюсь им помогать!»

«Ты лучше меня знаешь, что лишить можно буквально. Друзья генерала — наемники. Они воюют на других планетах за деньги, ресурсы и чужие интересы. Публий может вернуться домой в черном полиэтиленовом мешке, наглухо закрытом на молнию. И станет неважно, призналась ты про поцелуй или нет».

Стоит сравнить две трагедии и приходит понимание. Я давно приняла решение и уже дважды промолчала. Колебания — всего лишь попытка успокоить чувство вины.

«Что вам мешает его не успокоить, а выбросить?» — спрашивает Лех. «Воспитание, ответственность, порядочность?» «Нет».

«Страх, что тайна все равно откроется и тогда будет хуже?»

«Нет. Госпожа, вы действительно хотели близости с Публием и готовы были изменить?»

«Нет!»

«Тогда что мешает?»

Я не знаю, честно. Неприятное ощущение давит и не дает дышать. Будто кто-то крепко держит за горло.

«Осуждение общества мешает, — отвечает вместо меня Лех. — Когда женщина принадлежит только одному мужчине и заслуживает эпитетов «чистая и приличная», то недопустимо даже думать о другом мужчине. Не говоря уже о прикосновениях и поцелуях. Иначе общество разочаруется. Каждый, кто узнает, будет тыкать пальцем, и кричать обидные слова в спину падшей женщине. Не вынесла тяжести короны на голове, спустилась с пьедестала. Не идеальна. Неприятно, правда? Стыдно. Чувство вины и страх — самые эффективные инструменты манипуляции. Подумайте, госпожа, если вы хотите помогать тройке управлять другими, то почему позволяете кому-то вот так управлять собой?»

Мы все вовлечены в глобальные манипуляции сознанием. Они создают правильные ориентиры и категорически необходимы для ремесленников и звезд. Но правители уже не следуют им слепо. Пропуская через фильтр разума, целесообразности и соответствия цели. Другими словами, умеют игнорировать муки совести. Мудрецам же совсем нельзя поддаваться чужим манипуляциям. Особенно тройке.

Перед собой нужно быть честным, а не перед другими. Я люблю Наилия и не предала его ни разу.

«Осталось только убрать привязку к Публию» — говорю Леху.

«Это гораздо проще, — усмехается дух. — Достаточно напугать так, что смотреть перестанет в вашу сторону».

Могла бы и сама догадаться после того, как разглядывала собственную привязку.

«Вот только чем его можно напугать? Публий — полевой хирург».

«А я вождь племени каннибалов. Не волнуйтесь, госпожа, дождусь удобного момента и все сделаю».

Наилий шумно вздыхает во сне и обнимает, прижимая к себе крепче. Прячу лицо у него на груди и чувствую, как развязывается узел страха в животе. Хоть буди поцелуями, но нет. Устал его Превосходство, а завтра учения.

«Лех, а почему госпожа?» — задаю духу последний вопрос перед тем, как тоже уснуть.

«Это обращение мне нравится больше, чем дарисса. Спите, Инсум посторожит. Иначе что он тут вообще делает?»

Ворчливый ответ мертвого императора я уже не слышу. Страж сновидений щадит меня, посылая мирные грезы о прогулках по саду. Белокаменные фонтаны, аккуратно подстриженные кусты, ковры цветов на клумбах. Такого великолепия я никогда не видела, это сон Инсума, воспоминания из его прошлой жизни. Жаль, что слишком туманные и расплывчатые. Не узнаю место на фотографиях. А так хотелось проверить: действительно ли он последний император Дарии или нет?

К утру даже под одеялом прохладно, потому что пусто. Наилий стоит перед зеркалом с умывальником и застегивает манжеты форменной рубашки. Комната окутана серой предрассветной дымкой, но через окно уже пробираются первые лучи светила, раскрашивая дом в яркие краски. Рыжие бревна расцветают затейливым рисунком колец и полос, пестрят красные и зеленые коврики на дощатом полу. Я лежу, запрокинув руки за голову, и думаю, что хорошо начавшийся день просто обязан быть теплым.

— Проснулась? — спрашивает генерал, не оборачиваясь. — Вода согрелась, можешь умываться.

Пока я, зевая и потягиваясь, выбираюсь из-под одеяла, Его

Превосходство взбивает помазком мыло в деревянной плошке. Гадаю, в каком кармане форменного комбинезона лежит бритва, но генерал достает нож. Обыкновенный армейский нож с зубцами на лезвии ближе к гарде. Не верю, что будет им бриться, пока остро заточенное лезвие не снимает первую полосу пены со щеки Наилия.

Замираю в шаге от генерала и ловлю его взгляд в зеркале. Насмешливый и озорной, как у мальчишки. Морщусь, когда нож бесшумно проходит по подбородку на шею. Боюсь, что порежется, и по белой пене потечет алая струйка крови, но глаз не могу оторвать. Острое зрелище, опасное. Лезвие ловит луч светила и отражает мне в глаза, а Наилий улыбается.

— Нравится смотреть, как я бреюсь?

Смущенно киваю, но взгляд отвести по-прежнему не могу.

— В поля с собой много не возьмешь, — будто бы извиняется генерал. — Карманы не бесконечны, пользуюсь тем, что есть.

Наилий убирает последнюю пену и вытирается полотенцем. Свежий, гладкий и довольный. Самый прекрасный. Тянусь к нему, чтобы обнять и дышу ароматом яблочного мыла, когда подходит близко и прижимается ко мне щекой. Не хочу смотреть привязку, сердцем чувствую, как сильно любит, и откликаюсь на ласку. Наилий гладит по спине и плечам, скользя ладонями по форменной рубашке. Так нежно, что я жмурюсь от удовольствия. Пропадают страхи и сомнения, даже обрывки мыслей. Моя Вселенная пахнет свежестью и носит генеральские погоны.

— Наилий, я люблю тебя.

Поцелуй как после долгой разлуки. До головокружения, до слабости. Пол уходит из-под ног, но Наилий держит крепко, и я знаю — не отпустит.

Планшет взволнованно трезвонит на столешнице рядом с умывальником. Генерал со стоном отстраняется.

— Напоминание. Я должен позвонить, — он разжимает объятия и вешает на ухо гарнитуру. — Майор Тэсс? Генерал Наилий Орхитус Лар. Время Ч — полдень. Отбой.

Реальность всегда возвращается неожиданно. С горькой усмешкой понимаю, что маленький охотничий дом стоит на равнине пятого сектора, грядут учения, а я ношу военную форму и приписана санитаром к полевому госпиталю. И больше никакой романтики.

— Учения начнутся в полдень?

— Они уже начались, — вздыхает генерал. — Время Ч — это момент, когда средний каток танка наезжает на бруствер вражеского окопа. Точка ноль в системе временных координат операции. На картах и планах никто не пишет точное время. Подготовка отсчитывается, как «Ч минус сколькото», а бой и захват позиций, как «Ч плюс сколько-то». Даже если план украдут, то без дат и времени он будет бесполезен. Собирайся, едем. Я должен быть на командном пункте строго по графику.

Наскоро умываюсь и надеваю комбинезон. Выбегаю во двор, хлопая дверью, и устраиваюсь на пассажирском сидении автомобиля, пока Наилий отключает генератор и закрывает дом. Обратно через поля едем быстрее, но мне не до красот травяного моря равнины. Жарко становится от воспоминаний о поцелуе, и низ живота сводит спазмом. Смотрю на отстраненного Наилия, сосредоточенно следящего за дорогой и становится обидно за то, что так долго боялась. Близости не будет, генерал сам так говорил, но неужели не хочет? Не верю. Никак не остыну после поцелуя и поддаюсь безумству. Кладу руку на штанину генеральского комбинезона и веду вверх. Ныряю на внутреннюю сторону бедра, глажу Наилия между ног. Настойчиво и бесстыдно, чувствуя, как твердеет под пальцами.

Машину трясет на кочках и ухабах, колею в траве едва видно, стоит генералу отпустить руль, и мы слетим с дороги. Облизываю пересохшие губы и слегка сжимаю ладонь. Наилий закрывает глаза и вдруг резко бьет по тормозам. Меня бросает вперед, ремень безопасности от рывка натягивается и держит, не давая удариться головой о лобовое стекло. — Дэлия, — рассерженно шипит генерал, когда машина останавливается.

Жду нотаций или нравоучений, хотя бы просто замечания, как не вовремя, но он нажимает на кнопку стояночного тормоза и отстегивает наши ремни. Крепко берет за предплечье и тянет к себе. Как же мало в машине места, сколько здесь лишнего. Не повернуться, не раздеться. Наилий усаживает меня на колени и сдвигает сидение водителя назад. Так я хотя бы руль не задеваю. Наклоняюсь к генералу, чтобы поцеловать, а он берет мое лицо в ладони и шепчет, заглядывает в глаза:

— Ты уверена?

— Да.

— Еще рано…

— Нет, — тихо выдыхаю в его приоткрытые губы и от поцелуя завожусь сильнее.

Сжимаю ногами и сажусь ближе, чтобы чувствовать, как горячо и твердо подо мной, даже через ткань двух комбинезонов. Мало у нас времени, не до прелюдий. Покачиваюсь со стоном, слушая ритмичный стук пряжек ремней друг об друга. Они соединяются в одну мелодию с нашим дыханием. Тяжелым, прерывистым. Наилий обнимает так крепко, что воздуха не хватает, и тут же отпускает.

Дергаю молнию комбинезона от горла вниз, но генерал останавливает. Бормочет что-то про маленькие хитрости и расстегивает другой замок, соединяющий штаны с курткой. Снимает нижнюю часть торопливо и нервно, избавляя от кошмара десятка слоев одежды на двоих. Сажусь на его ноги обратно, чувствуя жар обнаженной кожи. Закусываю губу, чтобы не вскрикнуть от неожиданности, когда Наилий проникает в меня пальцами. Хочу, готова и не могу сдержаться.

— Теперь я боюсь, — говорит генерал, — навредить тебе. Даже случайно.

Сквозь пелену в глазах замечаю, как заводит руки за спинку кресла. Приходиться привстать выше, чтобы заглянуть. Генерал обматывает запястья ремнем безопасности, делает узел и держит. И так едва ли мог пошевелиться на сидении, а сейчас полностью в моей власти.

— Я не умею одна. Без тебя, — испуганно шепчу ему.

— Умеешь. Сможешь, — улыбается Наилий и тянется поцеловать.

Склоняюсь над ним, веду языком по губам, запускаю пальцы в волосы.

Чувствую между ног, как упирается в меня, и опускаюсь ниже, принимая. Тяжело и туго так, что хочется кричать.

— Тише, родная, — успокаивает генерал, — медленнее.

Снова раскачиваюсь и вхожу в ритм, вздрагивая от резких движений. Наверху не удержаться, сажусь на бедра генерала, полностью вобрав в себя. До острой боли глубоко внутри. Бездна, как же его много.

Кресло скрипит на креплениях, пар от разгоряченных тел оседает на стеклах. Мы стонем оба, не сдерживаясь и не думая, что кто-то услышит. От высокого ритма выбиваюсь из сил, ноги дрожат от напряжения. Давно не открываю глаз, утонув в наслаждении, захлебываясь от удовольствия. Сладкая боль во мне нарастает, до взрыва мгновение. Хватаюсь за спинку сидения, чтобы не упасть. Тело дергает судорогой, а я срываюсь на крик. Невозможно яркая вспышка взрывает меня изнутри и утаскивает во тьму. Растворяюсь в ней, исчезаю окончательно и рождаюсь заново.

Десятки моих имен и лиц, сущностей, легенд, масок ничего не стоят. Я одна. Такая, какая есть и навсегда с Наилием.

Падаю на плечо генерала, жадно глотая воздух. Слышу, как шуршит ремень, прячась обратно в стойку. Освободившись, Наилий обнимает и ласково гладит по спине.

— Больше не связывай себе руки, — прошу его, — не лишай меня ласки.

— Хорошо, не буду, — улыбается генерал и целует в шею.

Перебираюсь обратно на сидение пассажира и долго привожу одежду в порядок. Не привыкла к комбинезону так, как Наилий, одевающийся не глядя. В молчании шуршим застежками молний и скрипим липучками на манжетах.

— Опаздываем? — смущенно спрашиваю полководца.

— Уже да. Я высажу тебя вне зоны видимости дозорных полевого госпиталя. Вы начинаете позже, успеешь добежать.

Согласно киваю, и генерал трогается с места. Светило поднимается над горизонтом и прогревает лучами пропитанную дождем землю. Трава блестит брильянтами росы, сгибаясь под тяжестью капель. Опускаю стекло, чтобы вдохнуть аромат равнинного лета — сладковатый запах высокотравья. В движении венчики, листья и лепестки сливаются в один цветастый ковер, и мы летим сквозь него, забираясь на холмы и падая в низины. Водоворот красок, буйство запахов, а мне легко и спокойно.

«Не забудь маску надеть, — напоминает Юрао, — спрячь счастливую улыбку. А то все санитары поймут, чем ты занималась».

Закрываю усмешку рукой и оборачиваюсь на генерала. Знаю, что радость в его глазах померкнет, едва мы пересечем невидимую границу места проведения учений. На переносице соберутся хмурые складки, а спина вытянется в привычную генеральскую осанку. Наилий умеет разводить по разным углам чувства и службу. Забывать, когда нужно об эмоциях, прятать их, словно под толщу вод мирового океана. Я знаю его слишком мало, но один срыв уже видела в ночь после церемонии. Что будет, когда кризис усугубиться серьезными проблемами? Я должна успеть предупредить генерала о перерождении в мудреца до отлета на Эридан.

— Когда мы теперь увидимся?

— Только завтра, когда вернемся в Равэнну. После учений у меня будет совещание в штабе с разбором итогов. Я не смогу забрать тебя в охотничий дом.

Жаль и задержка пугает. Наилий не поверит, даже увидев результат анкеты. Слишком безумно и дико для правды. Когда просыпаются способности мудреца, доказать, что мир не такой, каким кажется, гораздо легче. А на старом фундаменте с одними теоретическими выкладками, даже тысячу раз убедительными, это сравнимо с подвигом. Нужен код, пароль доступа, волшебное слово, превращающее сказку в быль. И я его не знаю, несмотря на все наши ночи и дни вместе. Хоть у Публия спрашивай, как найти подход к Наилию. Если я теперь хоть что-то смогу спросить у капитана Назо. С другой стороны, у меня будет целая ночь, чтобы убрать привязку. Не знаю, чем Лех собирается пугать военврача, но делать это лучше без посторонних глаз и ушей.

Наилий тормозит под склоном высокого холма и прощается со мной долгим поцелуем. Выбираюсь из машины, надеваю маску и ныряю в траву, жалея, что не видно кочек. Если буду бежать слишком быстро, обязательно запнусь и упаду. Дыхание перехватывает, а полевой госпиталь на горизонте не становится ближе. Легкие разрывает, язык прилипает к высохшему небу и сердце колотиться, устав гонять кровь. Ног не чувствую, когда касаюсь, наконец, ладонью корпуса медицинского модуля.

— Стоять! — раздается из-за него. — Бездна, Тиберий, ты что ли?

Квинт выходит из-за модуля, прижимая бластер к бедру. В карауле, значит, стоял, а я свою смену проспала в охотничьем доме под боком у генерала. Торопливо киваю вместо ответа.

— Демоны за тобой гнались? — смеется санитар. — Или три кубика цефдир-ната на воде в мышцу поставили? Пошли, самовольщик, проблемщик и практически дезертир, будем условно раненных перевязывать и таскать на носилках. Да не дыши ты, как астматик, а то под кислород посажу. Сколько бежал-то?

Квинт тараторит без умолку, втаскивая меня в модуль под радостный гогот других санитаров и свирепый взгляд Публия. Капитан стоит у стола и держит в руках длинные лямки, а рядом веснушчатый Краст старательно изображает условно раненного.

— Тихо, — осаживает санитаров Публий, — продолжаем готовить раненого к транспортировке на десантном катере.

Я забиваюсь в угол, выглядывая из-за широких плеч военных медиков. Кто-то пихает мне в руки белую повязку с красной эмблемой медслужбы и велит намотать на плечо. Пока я с ней мучаюсь, ныряю в Публия посмотреть привязку. Проклятье, она стала еще больше! Что могло случиться за ночь? Не просто пульсирует — светится вся. Мысли у него сейчас постоянно сбиваются с темы рассказа на фантазии о близости. Напряжение уже не скрыть холодным безразличием. Я невольно смотрю на комбинезон под белым ремнем. Не заметно ли там то, что сейчас неуместно? Бездна и в меня похоть бьет рикошетом! Привязка ведь одна на двоих. Несуществующие боги, да что ее так разгоняет?

«Ревность», — подсказывает Инсум.

«Бред. К кому ревность?»

«К генералу. Только дурак не догадается, зачем Наилий повез тебя в охотничий дом. С императивной привязкой это неприятно. Мимо логики и рассудка она заставляет капитана считать тебя своей женщиной. Своей собственностью. И предъявлять на тебя права».

Действие императивной привязки похоже на безумие. Она завязывает все эмоции в один огромный узел и окрашивает в свой цвет. Узел растет, как снежный ком, наматывая на себя мысли и желания. Любой порыв переворачивается так, чтобы подвести привязку к реализации. До абсурда. Публий может мыть руки и думать, как будет гладить мое обнаженное тело в душе под струями воды. Услышать, что я на ночь остаюсь в госпитале, и решить воспользоваться моментом. Смотреть на койку для пациента и представлять там нас. Остановиться невозможно, контролю это не поддается.

«А в туалете спрятаться и снять напряжение капитану статус не позволяет?» — ворчит паразит, а меня словно бьют по туго натянутым нервам.

«Лех, убери ее! Делай, что хочешь! Я даю тебе полную свободу! Только чтобы не было этой привязки! Никогда!»

«Как пожелаете, госпожа», — отвечает дух и мне неуютно от радостных ноток в его голосе.

Глава 17. Разорвать привязку

К вечеру догадываюсь, что учения для военных скорее развлечение. Серьезные выражения лиц, сосредоточенные движения рук, а на губах то и дело расцветает улыбка. И все немного театральные и наигранные. Искусственная кровь, имитация ранений, условно пострадавшие, которых таскают на носилках и втайне им завидуют, что лежат и ничего не делают. Говорят мало, но голова кругом от медицинских терминов. Кажется, что санитары общаются только диагнозами и названиями лекарств. Суеты нет, но я все равно не знаю, куда себя деть и таскаюсь хвостом за Квинтом, боясь лишний раз взглянуть на Публия. Мешаю, раздражаю, довожу капитана до нервного срыва одним своим присутствием. Скорей бы вечер.

К финалу учений и мне достается роль жертвы бомбежки. Противник накрывает плотным условным огнем наши позиции, и Тиберия, как самого легкого санитара, сажают в условно горящий бронетранспортер.

— Радуйся, что в макете сидишь, — шепчет в ухо Краст, — говорят, в четвертой армии на учениях ради достоверности технику жгут понастоящему.

Вспоминаю, как хищно облизывается Друз Агриппа Гор, и легко верю.

— А что делать-то?

— Не дергайся, а то, правда, что-нибудь сломаем, — подмигивает Квинт и хохочет.

Послушно обнимаю себя руками и ныряю в макет так, что из люка только макушка шлема торчит. Пока ворочаюсь в тесноте и удивляюсь, как настоящий водитель бронетранспортера вообще тут помещается, звучит команда «старт». Не вижу, но знаю, что в руках у лейтенанта вспыхивает циферблат, и начинается отсчет времени.

Нормативы невероятно маленькие. До икоты и круглых глаз с немым вопросом: «Сколько? Серьезно?». Я за отведенное время сообразить не успеваю, что сделать, а Квинт и Краст с двух сторон просовывают в люк руки, обматывают мои бедра специальными лямками, и на выдохе, как пушинку, выдергивают из макета. Уложились в норматив, раненого не повредили. Мастера. Профессионалы. От восхищения слов не могу подобрать, а они переглядываются и довольно улыбаются.

Итоги и оценки капитан Назо зачитывает вслух перед строем. За исключением пары досадных мелочей, отработали на высший бал. Гдето в дебрях статистических данных есть и мой мизерный вклад в общий результат. Капля в море, лист на дереве, но чувствовать себя частью военных медиков безумно приятно. В эйфории мечтаю остаться здесь навсегда. Со временем я бы набралась необходимых знаний, освоила навыки и тоже спасала бы раненых бойцов на полях сражений. Увы. Под комбинезоном у Тиберия слабая женщина и шесть голодных духов. Другую судьбу приготовила мне Вселенная.

— Все свободны. Тиберий за мной, — громко говорит Публий и кивает за спину.

Идем мимо операционного и реанимационного модулей к хозяйственным блокам. По крытым переходам добираемся в самый дальний закуток. В прачечной у корпусов стиральных машин между тюками с постельным бельем стоит походная койка.

— К-капитан Назо, — в шоке шепчу я, смотря на расправленную постель.

— Проходи, — зло шипит Публий и толкает в спину, — сплю я здесь. Один. Ты придумала что-нибудь?

От прикосновения дрожь по телу рассыпается искрами. Яркими, колючими. Плохая идея так провоцировать императивную привязку.

«Госпожа, мне нужен физический контакт, — холодно говорит Лех, — на поцелуе не настаиваю, но хотя бы за руки подержитесь».

«Может, сразу раздеться и лечь?»

«Было бы неплохо, но обойдусь. Привязка достаточно крепкая, проберусь по ней, как по канату. Главное, молчите и не предупреждайте мужчину ни о чем. Иначе, какой испуг?»

Снимаю маску и поднимаю взгляд на военного медика. Публий ждет ответ, ослабляя тугой ворот рубашки. Пот блестит на висках, а глаза лихорадочно блестят. Держится не хуже Наилия, глубоко спрятав свою бурю. Не хочу его мучить, но так будет лучше для всех.

«Кошмарными видениями задавить его решил? Для этого вселиться нужно? Почему ты, а не Юрао?»

«В генерале Горе тоже был я, госпожа, — ошарашивает ответом Лех, — жалкий паразит на такое не способен. Он прикован к вам кандалами, и носа не смеет высовывать за пределы тела хозяйки».

«Ты назвался его именем и знал пароль!»

«Не хотел пугать вас раньше времени, госпожа. Вспомните, как реагировали, узнав, что нас шестеро. Момент был неподходящий для откровений».

«Значит, ты выбил из Юрао пароль и велел ему молчать из лучших побуждений?»

«Все ради вас, госпожа», — ласково говорит Лех, а меня озноб пробирает от ужаса.

Духам ничего не стоит врать мне и манипулировать друг другом.

«Это у цзы’дарийцев манипуляции, — возражает Лех, — статус, привилегии, положение в обществе, устои и обычаи. Целая история о том, кто перед кем должен кланяться, а у нас все просто. Сильные стоят над слабыми. Я могу приказывать паразиту, но не могу выгнать, потому что он врос намертво. Таких паразитов подселяют Истинные, чтобы закрепить цепь питания, но это долгий разговор. Мы будем делать то, зачем пришли?»

— Дэлия, — нетерпеливо зовет Публий, — или говори, или уходи. Я могу сидеть в командировках, пока влечение к тебе не пройдет. Цикл, два, три, сколько нужно? Ни тебя не буду видеть, ни Наилия.

— И Диану тоже бросишь?

Медик пружиной распрямляется, толкая меня спиной на стену так, что я запинаюсь и падаю на тюки с постельным.

— Не говори мне ничего про Диану, — разъяренно цедит Публий, нависая надо мной, — я до сих пор с ужасом жду, когда она напишет стихи про нас с тобой, а потом соберет вещи и уйдет.

— А ты не жди. Не напишет, — дергаюсь в ответ, не замечая, что грублю командиру, и хватаю военврача за запястье. Сколько нужно времени Леху? Когда Публий перестанет быть собой?

— Как мне называть тебя?

— Что? — выдыхает он, выдергивая руку. — Что за бред?

— Как мне называть тебя?

Обнимаю его за шею и прижимаюсь всем телом. Хотел Лех физический контакт? Получил. В жар бросает, паника накатывает волнами, а я цепляюсь за Публия изо всех сил. Привязка извивается и шипит ядовитой змеей, меня накрывает с головой воспоминаниями о близости в машине посреди равнины. Только вместо Наилия я вижу обнаженного Публия. Чувствую, как гладит мои бедра и помогает двигаться в такт протяжным стонам. В машине пахнет лимонным пирогом, а на шее влажное прикосновение поцелуя.

— Нет, нет! — бьюсь в крепкой мужской хватке, возвращаясь в реальность.

Серые глаза Публия пропитаны тьмой. Он медленно обводит языком верхнюю губу и улыбается, как сытый кот.

— Лех? — спрашиваю я.

— Да… госпожа.

Голос звучит четче и громче, чем у одержимого духом Друза. Дергаюсь вырваться, но военврач роняет меня на тюки, придавливая телом. Сильный, как Наилий, безумный, как мертвый вождь племени каннибалов.

— Я подумал, что врача пугать скучно.

Публий коленями разводит мои ноги и прижимается крепче. Возбужденный до каменной твердости. Берет мои руки и заводит за голову, крепко сдавливая запястья.

— Вечность болтаться в мире духов без тела, не имея возможности действовать — неприятно.

Голос капитана искажается хрипами, а я вспоминаю признание Юрао на каменной лестнице в горном интернате: «Хочу быть с тобой, как мужчина».

— Изнасилуешь меня?

— Нет, — усмехается Публий, снова целуя в шею, — мне нужно другое.

Отстраняется на мгновение, чтобы дотянуться до кармана, и вынимает даже не нож, а скальпель. Холодное оружие хирурга, заточенное так, что лезвия касаться страшно. Чувствую металл у горла и замираю от ужаса.

— Кровь — источник жизни, — философствует одержимый духом медик, — и сладостный нектар. Как я по нему соскучился.

От шока не чувствую боли, скальпель рассекает кожу и пускает теплую струйку по шее на грудь. Публий наклоняется и слизывает алые капли, урча от удовольствия. Прижимается губами к ране и пьет. Смакует, наслаждается, а я думаю, что теперь дух ест меня буквально, и хочется истерично расхохотаться. Каннибал, которому я сама разрешила делать все, что вздумается.

— Сырое мясо даже лучше крови, — шепчет военврач, расстегивая молнию моего комбинезона и дергая за липучки форменной рубашки, — обычно я предпочитаю филе с бедра, но женская грудь вкуснее. С какой мне начать? Правой или левой?

Выводит тыльной стороной лезвия узоры на моей коже, прижимает металл к соску и дергает на себя. Вскрикиваю от боли, и меня прорывает тягучей ядовитой яростью:

— Убирайся в бездну! Я приказываю! Ненавижу тебя и всю шайку!

Больные ублюдки! Извращенцы! Теперь я знаю, почему вы лишены тел! Вселенная так очищается от скверны! Убирайся! Ненавижу!

Кричу, глядя в бездонные глаза медика. Брыкаюсь, но даже пошевелиться не могу, не то, что сбросить с себя тяжелое тело. Будь ты проклят Публий со своей страстью! Прилип он, привязался, думать ни о чем больше не может. Диану любит, потерять боится. А меня можно вот так: то спиной об стену, то с головой в дерьмо. А сам чистенький, честный и благородный. Ненавижу!

— Ненавижу!

Кажется, что стены отсека вздрагивают от крика. Почему сюда до сих пор не сбежался весь госпиталь? Полог опущен, но ничего не стоит открыть его. Вырываю руки из слабеющих пальцев врача и хватаюсь за скальпель. Лезвие оставляет борозды на коже вместе со жгучей болью. Тошнотворный запах крови оседает металлическим привкусом на языке. У меня получается отнять оружие. Взгляд одержимого гаснет, а скальпель я отшвыриваю в сторону.

— Ненавижу!

Бросаюсь на Публия с кулаками, бью по груди и голове. Он слабо пытается закрыться, а в моих мыслях звучит:

«Успокойтесь, госпожа, я оставил его».

Медик теряет сознание, грузно повалившись на меня. Придавливает так, что не вдохнуть. Всю энергию Лех выпил, но мужчина сильный и здоровый, должен прийти в себя быстро. Скрипнув зубами, сталкиваю Публия на пол. От удара головой медик морщится и открывает глаза.

«Тише, госпожа, — предупреждает Лех, — пусть вообразит самое страшное. Эффект должен закрепиться».

Дергаю плечом, раздражаясь, что темный дух до сих пор здесь и проигнорировал мой приказ убраться. Позже выясним отношения, сейчас главное — привязка. Хочу посмотреть, ради чего все было и не могу. Колотит от ярости и зубы стучат. Картинка клубка цветных нитей вокруг Публия смазывается и расплывается. Военврач тихо стонет и рывком садится на полу. Зря. Бледнеет и качается, чуть не падая, а я поражаюсь, с каким цинизмом слежу за реакцией. Слабый, еле живой, раздавленный ужасом и чувством вины, а я готова схватить скальпель и кромсать его, чтобы кровь пропитывала рубашку, и раны саднили болью.

— Тьер, кхантор…бэй, — стонет Публий и договаривает ругательство шепотом. За пологом хозблока отчетливо слышится топот санитаров.

— Капитан Назо!

— Не входить! — рявкает он так, что у меня в ушах звенит. — Свободны!

Черную пелену из глаз пытается стереть тыльной стороной ладони, а я замечаю, как дрожат пальцы хирурга. За пологом санитары топчутся и тихо переговариваются.

— Я сказал свободны!

Второй окрик действует лучше, возня стихает. Публий трет лицо и шумно дышит, будто не замечая меня. Колотит нас крупной дрожью одинаково сильно. Все верно, привязка обоюдная, если давить страхом, то с двух сторон. Вот только я знала заранее, что будет, и почти не испугалась, зато сейчас задыхаюсь от ненависти. Лех отработал идеально, вызвав острую реакцию настолько быстро, что впору проникнуться уважением, но дух не дождется.

— Дэлия, — тихо зовет Публий, забыв про легенду и маскировку, — ты как?

Глаз на меня не поднимает и нервно сцепляет пальцы в замок. Запахиваю на груди рубашку в пятнах крови и молчу. Больно, противно, но выдержу, не расклеюсь.

— Я должен… посмотреть раны.

— Нет, — зло возражаю я, — не подходи, не трогай.

Медик вздрагивает, как от пощечины, и закрывает рот рукой. Я жалею, что единственный на планете телепат спит в медицинской капсуле. Все бы сейчас отдала, чтобы забраться в голову к Публию.

— Я должен, — настаивает он, возвращая в голос уверенность, — зашить и обработать.

Цепляется сознанием за привычное и вытягивает себя из хаоса. Упрямо и зло. Кажется, еще немного и начнет давить харизмой правителя, но я не чувствую фантомных запахов. Только химический дух стирального порошка и свежесть чистого постельного. Не дорос пока до двойки. Защищается капитан, не в силах осознать произошедшее.

— Обработаешь, — говорю ему, — подожди пока, не трогай, я привязку не вижу.

Публий снова дергается и свирепо смотрит на меня. Хочет что-то сказать, заметно, как мысль крутится и ускользает, но плечи опускаются вниз и вспышка гаснет.

— Ты все помнишь? — подталкиваю к разговору.

— Да и это странно, — военврач начинает медленно рассуждать вслух, — при срывах в состоянии аффекта сознание выключается, а я помню, что делал и говорил. Ин дэв ма тоссант, я резал скальпелем так, чтобы не задеть крупных сосудов! Я пил кровь! Тьер!

Остатки спокойствия медика сдувает ураганом. Публий вскакивает и мечется по хозблоку. Пять шагов по проходу от полога до стены и обратно. Кажется, что сейчас завоет или вцепится в волосы, но он резко останавливается, заметив в углу скальпель с алыми разводами крови на лезвии. Так смотрят на ядовитую змею, готовую броситься, с такой брезгливостью отступают от выпотрошенного трупа животного. Меня снова тошнит, стоит представить вонь сырого мяса, загнивающего на воздухе, и услышать назойливое жужжание мух, слетевшихся на мертвечину. Больше не вынесу. Сдаюсь.

— Публий, это был не ты.

«Не стоит, госпожа».

— Я подселила в тебя духа, как в Друза, когда сбежала из четвертого сектора, — трясет еще сильнее, слова с трудом выталкиваю. Плевать, что капитан успокоится и эффект испарится. Хирург не должен так смотреть на свой инструмент. Скольких может спасти и не спасет, если больше никогда не возьмет в руки скальпель. Я не имею права отнимать их жизни. — Дух сделал все, чтобы снять привязку, ты ни в чем не виноват.

Лех молчит, недовольно ворочаясь спазмом в нервном сплетении. Мысленно шлю его обратно в бездну, из которой вылез, и слежу за капитаном.

— Дэлия, — выдыхает он и садится на пол, облокачиваясь на тюки, — так это правда про Друза и подселение?

В дымчатых глазах столько надежды, что я слабо улыбаюсь. Не поверил мне, но все равно защищал от Наилия. С мудрецом живет, а до сих пор думает, что мир ограничен законами видимой части Вселенной. И ведь не назовешь глупым или наивным. Защитная реакция, не более того.

— Правда.

— Чтоб я еще раз попросил тебя что-то сделать, — ворчит капитан, а я улыбаюсь шире. — Тьер, как ты живешь с этим? Как Наилий…он знает?

Машинально киваю, вспоминая хладнокровную реакцию любимого мужчины на мои странности и будущую армию духов.

— Это же…

— Опасно и непредсказуемо, — подсказываю капитану и ежусь от неприятных мыслей.

Хочется забиться в угол, накрыться тюками и вдумчиво допросить одного мертвого вождя племени каннибалов.

— Помогло хоть? — тихо спрашивает Публий.

Медленно тяну воздух носом и закрываю глаза. Выброс ярости мешает сосредоточиться, но мне много не нужно. Там, где раньше пульсировала толстенная зеленая привязка, сейчас едва мерцает обложенный серым и черным жгут.

— Да, помогло, — устало сообщаю я.

Медик шумно выдыхает и закрывает глаза, перебирая пряди волос. Облегчение успокаивает нервы и проясняет мысли, но поводов для радости по-прежнему нет.

Разжимаю кулак, и с порезов на пальцах течет свежая кровь. Та, что успела свернуться — липкая, и, если потереть, отшелушится. Рубашка испорчена, отстирается чудом. Нужно было сразу полоскать под холодной водой, а теперь останутся желтые пятна. Ладонь выламывает от боли, но я успела привыкнуть, а раны на шее и груди не беспокоят так сильно.

— Дай посмотрю, — просит Публий и встает ближе.

К ранам не прикасается, только осторожно поворачивает меня к тусклому свету лампы и берет за запястье.

— Шею нужно ушивать обязательно. Пальцы тоже. Рубашку распахни.

Здоровой рукой открываю грудь. Дорожек высохшей крови две. Одна с пореза на шее, а другая с царапины у соска. Публий тыльной стороной лезвия прижимал и дергал, но все равно зацепил. Плохая рана, слишком заметная. Что я скажу Наилию на вопрос, откуда она?

— Комбинезон застегивай и за мной в оперблок, — приказывает капитан, — там же будешь спать. Санитарам я про нервный срыв расскажу, а утром вместе с нами вернешься в главный медицинский центр. Навязчиво никто приставать не будет, но что случилось, спросят обязательно.

— Придумаю, что ответить.

Заправляю полы рубашки под куртку комбинезона и выхожу из прачечной вслед за Публием. Зря храбрилась и гордилась хладнокровной реакцией. Ноги подкашиваются и дрожат, как положено после сильного испуга. На ночь в полевом госпитале оставили только дежурное освещение редкими пятнами над головой. Темно в переходе. Не иду, а крадусь, мечтая вцепиться в рукав капитана. Спотыкаться не обо что, но наступать и не видеть куда все равно страшно.

В оперблоке не была ни разу, тем более за перегородкой в стерильных модулях реанимации и операционной. Останавливаемся в приемносортировочном отсеке, и Публий приказывает раздеваться. Пока я ежусь от холода в операционной рубашке из полупрозрачной синтетической ткани голубого цвета, военврач облачается в белый халат и тщательно моет руки. Будто не швы на ладонь собирается накладывать, а как минимум вскрывать грудную клетку. Под маской его голос звучит глухо:

— Готова? Заходи.

Я босиком, не считая бахил из той же голубой ткани. Пол модуля ледяной, и с каждым шагом меня колотит все сильнее. А может, запоздало накатывает ужас от пережитого. Публий, одержимый духомканнибалом, со скальпелем в руках мог действительно вскрыть меня и выпотрошить. Окажись Лех чуть сильнее, задержись в теле чуть дольше.

Меня бы положили в саркофаг, а капитана отправили в психиатрическую клинику. И никто бы так и не понял, что произошло на самом деле.

— Ты меня боишься? — тихо спрашивает Публий.

— Я в операционной, здесь всегда страшно.

Пытаюсь отшутиться, но истеричные нотки в голосе все портят. Стерильная белизна модуля напоминает лес, густо припорошенный снегом. По углам торчат сугробы накрытых тканью тумб и ящиков. Блестят льдинки хирургических инструментов, и моргают глазами ночных сов индикаторы приборов. А в центре, как трон снежной владычицы, складное ложе для пациента.

— Ложись на стол, — мягко просит военврач, — разберемся и со швами, и со страхом.

Сердце заходится в тахикардии, стоит мне лечь и увидеть, как Публий перетягивает широким ремнями мои ноги, бедра и руки на специальных подставках. Густой шевелюры у меня давно нет, но даже колкий ежик прячет под шапочку. Задыхаюсь от паники и боюсь, что вот-вот сорвусь, пока медик медленно катит ко мне лоток с инструментами.

— Анестезия местная, мониторы подключать не буду. Постарайся лежать тихо и не мешать мне. Сможешь? Или седацию сделать?

— Нет, — отвечаю громче, чем нужно. — Я сама успокоюсь. Подожди.

Расслабляюсь и выдыхаю, но унять дрожь не так просто. Публий ждет и следит за реакцией. Проклинаю его маску, под ней не видно выражения лица. Облизывает ли сейчас губы? Или усмехается? Шить собрался или резать? Снова нужно спрашивать: «Как мне называть тебя?»

«Это лишнее, госпожа, — отзывается Лех, — без вашего разрешения я подселяться не буду».

«Объясниться не хочешь?»

«Обязательно, пусть доктор оперирует, а я расскажу».

Последний раз глубоко вздыхаю и молча киваю Публию. Он отмывает антисептиком кожу на шее и обкалывает мелкими порциями лекарства.

— Лучше не смотри, отвернись, — предупреждает и берет иглодержатель с изогнутой хирургической иглой.

Отворачиваюсь, уставившись в белизну стены напротив. От лекарства боль стихает даже слишком быстро. Через мгновение Публий говорит:

— Я колю иглой, больно?

— Нет.

— Тогда начинаю.

Ничего не чувствую, даже странно. Только слышу, как щелкают ножницы, отрезая хирургическую нить. В этом есть особый ритм, как в тиканье часов на стене. Четко, громко и неотвратимо.

«Проучить меня решил за неосторожное разрешение делать все, что хочется?»

«Научить, госпожа, — поправляет Лех. — Одно из самых важных правил требует знать, к кому обращаешься и как формулируешь просьбу. Адрес, суть и оговоренные последствия».

Понимаю. Чем больше свободы, тем неожиданней результат. Я знала адрес, озвучила итог, но забыла про суть. И дух сымпровизировал. Обвинить ведь не в чем — закрыл привязку. Ну, покуражился немного. Я запомню и впредь буду умнее. Больше никогда ни о чем не попрошу. И я, кажется, недвусмысленно приказала убраться.

В нервном сплетении колет, словно Публий орудует там иглой. Дергается дух. Еще бы, бесплатная кормежка, возможность захватить чужое тело и почувствовать себя живым, кто же откажется от такого? А у меня швы на шее и неприятный разговор с любимым мужчиной впереди. В бездну такие сделки!

«Оружие создано убивать, госпожа, — отвечает Лех. — Если взяться за рукоять пистолета и ткнуть в свою грудь, а потом спустить курок, то стоит ли удивляться ранам? Я — оружие. Подселенец, послушный вашей воле. Вы взялись за то, чем еще не умели управлять. Как ребенок с гранатой, любопытно трогающий чеку. Я мог бы и дальше ждать, пока вы будете, готовы, госпожа. Позволить генералу Гору сломать вас и смотреть, как распадется ваш тандем с генералом Ларом. Но даже Темные не идут против тех, кому служат».

Они просто играют в свои игры. Но как я не верчу ситуацию, остаюсь в выигрыше. Привязки нет, отношения ни с Наилием, ни с Публием не разрушены, урок получен. Стреляет не оружие, а тот, кто держит его в руках.

«Как тебя контролировать, если ты не подчиняешься прямым приказам?»

«Достаточно помнить, что мы — ваша армия, госпожа. Внутри вас такой же дух, только в живой оболочке. А в нашем мире значение имеет только сила».

Сила — единственное мерило для тех, кто лишен тел. Только за потенциальным барьером цепочка роста от ремесленника до мудреца выдерживается строго. Среди живых звезда-командир может приказывать бойцу-правителю, а ремесленник-отец манипулировать мудрецом-сыном.

«Публий слабее тебя, — сообщаю Леху свою догадку, — и генерал Гор тоже. А Наилий? С ним у меня такая же сильная зеленая привязка. Ты можешь подселиться к генералу Лару?»

«Нет», — отвечает дух, и я уже знаю, почему.

Хозяин пятого сектора тоже мудрец. Все просто.

«Нужна только зеленая привязка?»

«Любая подойдет. Зеленую просто раскачать легче всего».

Лех успокаивается, чувствуя принятое мною решение. По задаваемым вопросам понимает.

«Я хочу посмотреть, что из этого выйдет».

«Мы сработаемся, госпожа», — отвечает довольный дух.

Не пожалеть бы мне об этом.

Публий заклеивает рану на груди тонким пластырем, а швы широкими повязками. На ладонь еще и фиксирующую перчатку заставляет надеть. Красивого мало. Я снова вся в белых заплатках.

— Спать я тебя в реанимации положу, туда не зайдет никто, — говорит капитан, следя за тем, как неуклюже я спускаюсь со стола. — Голова кружится? Обопрись на меня.

— Я сама.

Вздохнув на мое упрямство, военврач, поддерживая под локоть, ведет в соседнее помещение. Кровати здесь тоже складные, но на них хотя бы тонкие матрасы, застеленные простынями. Ныряю под белую материю и чувствую, что силы вот-вот иссякнут. Нужно спросить про одежду. Через полупрозрачную операционную рубашку заметно, что я женщина. Желательно сейчас понять, что врать утром санитарам. Выспаться тоже не мешало бы, но я по мелкой дрожи нервного перенапряжения чувствую, что быстро не засну. Публий берет складной табурет и садится рядом.

— А вы почему не идете спать, капитан Назо?

— Ладно уж, раз перешли на ты, не стоит возвращаться обратно, — усмехается он, — я здесь посижу. Скажи, откуда у тебя предубеждение против седации?

— Это от клиники осталось. Не хочу чувствовать себя овощем. Лежать, привязанной к кровати, и терять жизнь в тупом разглядывании потолка. Покой, как болото, засасывает мягко и уже не выпускает.

Публий молча кивает и откидывается спиной на мягкий тент модуля. Ему бы самому принять успокоительное. Руки не дрожат, но чувство вины не отпускает от меня. Знаю, что никогда бы не согласился на эксперимент, расскажи я о методах Леха заранее. Не смог бы вытерпеть, даже наблюдая со стороны. Ради Дианы, ради Наилия, меня и себя. Таков капитан Назо.

— Публий, со мной все будет нормально, тебе отдохнуть нужно.

— Да, конечно, — снова кивает он и не двигается с места.

Наверное кошмаров моих ждет с удушьем, но я не успеваю рассказать, что их не будет. Придется ведь про Инсума объяснять, а веки такие тяжелые. В сон тянет, как в воронку, и я сдаюсь.

Глава 18. Нервное утро

— Ныряй!

Голос отца за спиной долбит по нервам, а ноги и так трясутся.

Бассейн глубокий, дна не видно. Вода темно-синяя и очень холодная. Сын императора не умеет плавать. Позор!

— Ныряй! Ну!

Я умею! Не правда! Держусь на воде, барахтаясь, как одна из гончих собак отца. Няня ругается, вся прислуга смеется. Их чумазые, визгливые дети давно переплывают широкий Брент, а я в воду наступить боюсь.

— Я лишу тебя наследства! Отдам престол первому советнику. Ныряй!

Отец не разговаривает — приказывает. Подойти, слушать, исполнять. Я боюсь отца. Должен любить, как вся империя, а я глаз не поднимаю. Светлейший, мудрейший и добрейший тиран. Я нырну. Потерплю пять минут, и все пройдет. Инструктор вытащит из бассейна, няня обернет махровым полотенцем, и все будут хлопать в ладоши, а отец гордиться.

Зажимаю нос пальцами и, зажмурившись, шагаю в воду. От холода тело бунтует, терплю, считая мгновения. Сейчас оттолкнусь от воды и вынырну. Нет. Камнем на дно все глубже и глубже. Нет. Воздуха не хватит на подъем, уши закладывает. Распахиваю глаза, и в мутной синей мгле меня упрямо тянет на дно течением. Вода как воздух сквозь пальцы, не тону, а падаю все быстрее и быстрее. Не зацепиться, не всплыть и не замедлить падение. На выложенном кафелем дне темный ход вглубь бассейна и я ныряю туда ногами. Не потерял ни капли воздуха, хорошо, нужно наверх, обратно. Пальцами скребу по дну, цепляясь за швы плиток. Тянусь вперед, но слишком медленно. Шаг за шагом. Легкие сдавливает, вместо вдоха глотну воду, не выдержу. Нет. Пока терплю, ползу. Папа, я не хотел, прости! Еще чуть-чуть, а над головой несоизмеримо больше. Толщу воды не пробить, она похоронит меня здесь. Не успею. Все. Конец. Нет. Еще немного. Папа!

Выдыхаю с громким: «пхааааа!». Вокруг темно-синие сумерки, как вода в бассейне, и мертвенно-бледное лицо Публия.

Дэлия! Тьер, этого я и боялся.

Сквозь голос медика я слышу электронное попискивание. Противное и назойливое. Капитан схватил за плечи и не отпускает. От датчиков на груди до громоздкого прибора черными нитями тянутся провода.

— Боялся, что задыхаться будешь, — говорит Публий, — к монитору подключил. Сирена сработала на остановку дыхания. Опять кошмары? Стираю сон с лица, как паутину убираю. Чужой страх и отчаяние чувствуются, как мои собственные. Легкие болят. Действительно задержала вдох и не разжимала губ.

«Инсум?»

«Я не всесилен. Слишком много пришлых паразитов нацепляла. Закрыл собой, а что в сон попало — не уследил».

Его кошмар, я правильно поняла. Воспоминание о смерти обязано быть самым ярким. Создатель когда-то рассказывал, что по тому, чего боишься можно догадаться, как умер в прошлой жизни. Опыт записывается сразу на все слои сознания гигантским плакатом: «Нельзя подходить!». Мы боимся высоты, падения с моста, не приближаемся к воде.

— Публий, — трогаю медика за руку и заглядываю в глаза, — как умер последний император Дарии?

Только сейчас понимаю, что военврач раздет до домашних штанов, а рядом с моей койкой стоит другая, и постель на ней расправлена. Здесь спал и караулил меня. Капитан гримасничает от удивления, морща лоб и приоткрыв рот. Странный вопрос, согласна.

— Его утопили в одном из фонтанов дворца. Мальчишкой был, семнадцать циклов всего. Отца убили в битве за Амальфи, а Кардиф пробыл императором один месяц до штурма дворца. Потом первый генерал четвертого сектора даже руин не оставил. Там сейчас рукотворное озеро. А почему ты спрашиваешь?

— Сон приснился странный, — пожимаю плечами и сажусь на кровати.

За матовыми стеклами окон модуля еще темно, но рассвет близко. В тонкой рубашке на голое тело прохладно, и я собираю в кулак разрезанную на груди ткань. Когда Публий успел раздеться и лечь спать? Сколько смотрел на меня сонную с голой грудью, прикрепляя датчики? Поспешно сдергиваю их с кожи, а медик выключает монитор. Обнимаю себя, чтобы хоть как-то закрыться от взгляда мужчины. Врач, не первый раз меня обнаженную видит, но зеленая привязка еще вчера пульсировала и готова была толкнуть нас в объятия друг друга. Даже сейчас кажется, что Публий смотрит неправильно, не как хирург на пациента. С интересом.

— Что-нибудь чувствуешь? — спрашиваю и смущаюсь от второй резкой смены темы за утро. — Я хотела сказать…

— Я понял, — кивает капитан, — нет, ничего не чувствую. Вообще.

Мне бы расслабиться и обрадоваться, но я замечаю настороженный взгляд Публия. Он намеренно изучает мое тело от босых ступней и сжатых коленей до полупрозрачного лифа рубашки. Нервно закрываюсь простыней, натягивая ее до подбородка. Только ожившей зеленой привязки мне не хватало!

— Раз ты такой специалист в этом вопросе, — хмуро говорит Публий, — скажи, я теперь ко всем женщинам буду безразличен или только к тебе?

Не выдерживаю и фыркаю от смеха. Нервничает капитан, нужно успокоить. Закрываю глаза и пропускаю через себя облако привязок.

— С Дианой нормально все, а другие привязки давно потускнели. Старые, уже неактивные. Половина слабыми совсем были изначально.

Останавливаюсь, не договорив. Публий округляет глаза, уже не скрывая, что ничего не понимает. Редко кому-то рассказываю, как работаю, не интересно это.

— Хорошо все. Правда, — смущенно улыбаюсь и тереблю край простыни.

Скоро подъем, завтрак и команда свернуть полевой госпиталь, а я полуголая сижу в реанимации.

— Я тебе одежду принес, — спохватывается капитан, — новый комплект ночью не достать, так прачечная на что? Отстиралась рубашка, хоть и мятая теперь.

— Спасибо. Под комбинезоном не будет видно.

Публий берет с тумбы белый сверток и протягивает мне. Глупо надеяться, что вспомнил про белье, а спросить язык не повернется. Одеться бы уже хоть как-нибудь. Швы на правой руке, пальцы в фиксирующей перчатке едва шевелятся, одной левой управлять неудобно. Куда мне до нормативов военных на сбор после команды подъем?

— Давай помогу, — говорит военврач и тянет подол операционной рубашки вверх.

Отворачиваюсь, чтобы не так стесняться, когда остаюсь голой перед ним. Публий сам раздет, не спят военные в форме. Мог в исподнем лечь, но, наверное, из-за меня надел штаны. Трудно было мне не рассмотреть сильные руки, широкие плечи. Хоть и смущенно, но полюбоваться гладкой кожей без единого шрама, мужской грудью с рельефом мышц. А говорят, медикам не нужна физическая подготовка. Я таскала ящики, знаю. Тянусь за рубашкой и слышу шаги в переходном модуле. Мы с капитаном словно замерзаем, вслушиваясь в тишину. Кого демоны принесли так рано? Темный силуэт за пологом наклоняется и дергает застежку-молнию с тревожным «трааак».

Не входить! — приказывает Публий, но молния расходится неумолимо, открывая рукав черной формы и плечо с погонами.

Успеваю прижать к груди рубашку и почувствовать, как бешено колотится сердце. Никто другой не позволил бы себе проигнорировать приказ. Публий снимает с койки простынь и кидает мне, а сам вытягивается струной. Через порог реанимационного блока переступает генерал пятой армии.

Острый запах цитруса окрашивает помещение рыжими всполохами пламени и оседает горьким привкусом цедры на губах. Облизываю их и дрожащей рукой пытаюсь накрыться простынею. Она выскальзывает из пальцев и падает, открывая мою наготу. Румянца стыда на щеках быть не может, вся кровь ушла в сердце и его вот-вот разорвет от напряжения. Я бы спряталась под койку или забилась под приборную стойку, лишь бы не видеть льда в голубых глазах Наилия и слишком резкой складки на переносице.

— Ваше Превосходство, — тихо приветствует Публий.

Не дергается и не пытается одеться. Стоит, расправив плечи, и смотрит генералу в глаза. Знаю, что мы в реанимации, у моих ног операционная рубашка, на руке и теле белый пластырь, а две койки стоят далеко друг от друга. Знаю, что ничего не было и быть не могло, но Публий стоит не в медицинской форме, шапочке и маске на лице, а в домашних штанах. И хотя он трижды спокоен и хладнокровен, я стучу зубами и вот-вот упаду от слабости. Дурной сон. Сплетня злых языков. Любовница изменила генералу с его лучшим другом прямо в оперблоке полевого госпиталя.

Аромат апельсина обволакивает настолько густо, что от него щиплет глаза. Наилий смотрит в одну точку где-то между нами. Выражение лица застывает коркой льда, кулаков генерал не разжимает, не тянется к посоху или бластеру. Мгновения тают в вязкой тишине. Если не убил сразу, может быть, все обойдется?

— Капитан Назо, на пару слов.

Голос генерала напитан яростью, дрожь волной идет по телу. Сквозняк стелется по моим ногам первым предвестником бури.

— Есть, — отвечает Публий и качается вперед, а меня будто в спину толкают.

Подхватывают порывы ураганного ветра чужого гнева и тянут в эпицентр. В черную бездну военной формы с золотыми проблесками генеральских погон.

— Наилий, я все объясню!

— Конечно, объяснишь. Потом, — он останавливает обманчиво тихим голосом, разбивая мой порыв вдребезги.

От презрения во взгляде дурно. Стою в одном шаге, а кажется, что за бронированным стеклом.

— Одевайся, — ядом сцеживает генерал и отворачивается.

Ныряет под полог первым, а за ним Публий.

«Одевайся», — эхом повторяет кто-то из духов. Сожаление топит десятками вопросов. Как я умудрилась заснуть в одной рубашке? Чем думала, на что надеялась? Крики слышали все санитары, а потом разнесли новость про истеричного генеральского сына по общим чатам. И Публий мог подтвердить, если успел рассказать про нервный срыв. А я спала в реанимации под боком у полураздетого хирурга и ни о чем не думала. Бездна, что с ним сделает Наилий?!

Бросаюсь к пологу, уже на бегу понимая, что зря. Даже если влезу между ними под удары посоха, генерала это не остановит. Отодвинет меня в сторону, как досадную помеху, и продолжит.

— Был с ней? — зло спрашивает Наилий по ту сторону плотной ткани, застегнутой теперь лишь наполовину.

— Нет.

Забывая про швы, сжимаю правую руку в кулак, надевая рубашку. Боль режет лезвием скальпеля, через перчатку проступают капли крови.

— Что она тогда делает голая в реанимации? Откуда раны?

— Я порезал, — неправдоподобно спокойно отвечает Публий, — и сам зашил. Дэлия духа в меня подселила, он вышел из-под контроля.

Не верю, что я это слышу. Через боль натягиваю штанины комбинезона, стараясь не стонать. Проклинаю молчание Наилия, непрозрачный полог, раненую руку, зеленую привязку, Леха, болтливых санитаров, себя, еще раз себя.

— Я должен в это поверить? — холодно спрашивает генерал, и мне чудится стук подошв ботинок по выстланной брезентом земле. Шелест раздвигаемого в боевое положение посоха, писк заряда бластера. С ума схожу.

— Мы в шоке были оба. Я закрыл ее здесь, чтобы выспалась без лишних вопросов от бойцов.

— Разделся и рядом лег?

— Да, — твердо и резко отвечает Публий, — она задыхалась ночью. Не веришь мне — данные монитора посмотри. В такой истерике, о какой близости вообще могла идти речь?

Тяну молнию комбинезона под горло, раненая ладонь горит и пульсирует. Ботинки одеваю, не застегивая липучки и еле успеваю отойти от полога. Наилий дергает его вверх, чуть не срывая с ткани молнию.

Выходи, планы меняются.

Наклоняю голову и на мгновение ныряю в темноту. Глупо вот так распластаться, но слабость не спрашивает разрешения. Касаюсь пальцами пола, а генерал хватает за плечо, не давая упасть.

— В резиденцию поедешь.

Яркой вспышкой загорается лампа, ослепляя. Прикрываю ладонью глаза, не понимая, что происходит, и жалобно бормочу:

— С тобой вместе?

— С водителем, — выцеживает генерал и дергает к выходу из оперблока. Упираюсь, рискуя запнуться и снова упасть, беспомощно оглядываюсь на капитана, замершего со сложенными за спиной руками. Публий бледнее стен, но высоко держит голову. Меня с глаз долой, а с ним как?

— Подожди, зачем в резиденцию? — спрашиваю, пытаясь вырвать руку из железных пальцев Наилия. — Остановись, пожалуйста…

— В казарму к санитарам собралась? — рычит Наилий, грубо разворачивая лицом к себе. — Солдатня приятнее меня?

Обдает жарким дыханием с примесью гнева. Под взглядом сжимаюсь в комок, чувствуя себя самой маленькой и ничтожной на планете. Почему не ударил? Зачем вообще куда-то тащит? Облизываю пересохшие губы и зажмуриваюсь, как перед прыжком в ледяную воду.

— Ты в особняке, я в резиденции, — шепчу тихо, сама едва слышу, — что я буду делать там без тебя?

— Работать, — генерал отпускает меня и достает планшет. Сам кладет девайс в карман моего комбинезона, — Флавий прислал тебе сто анкет, как просила. Сиди и читай. А теперь на выход! Маску надень.

Прячусь за черной тканью маски и иду за генералом через все переходы мимо сонных санитаров и любопытных дежурных. Снаружи черной скалой посреди поля торчит военный внедорожник. Наилий следит, как я забираюсь на заднее сидение, и подходит к водителю.

— Нурий, отвезешь рядового Тиберия в первую резиденцию и вернешься обратно.

— Есть, — кивает лейтенант и запускает двигатель.

Машина срывается с места, разрезая синеву сумерек желтым светом фар. Сидеть спокойно не могу, складываю ногу на ногу, закрываю лицо рукой. Водитель бросает в меня взгляды через зеркало заднего вида, но молчит. Дисциплинированный до той степени, что возит генерала и его тайны в машине.

Мысли мечутся от одной проблемы к другой, но постоянно возвращаются к Публию. Всю генеральскую ярость на себя принял, будто под поезд бросился, не сомневаясь ни мгновения. А я струсила. Собиралась поддерживать Наилия в кризисе, и на первой же вспышке чуть под койку не забилась от страха. Мужчины разговаривали с достоинством офицеров цзы’дарийской армии, сдерживая гнев и выбирая слова. Где был мой разум и моя сила, когда беспомощно лепетала и не понимала, о чем просить? Еду в теплой машине на мягком сидении, а Публий остался объясняться с Наилием. Бездна, когда все настолько вышло из-под контроля, что обернулось катастрофой?

— Тебе плохо, рядовой? — спрашивает Нурий.

— Нет, все в порядке, лейтенант…

— Дар, — подсказывает он, — а то могу остановить. Выйдешь, воздухом подышишь.

— Благодарю, но лучше добраться быстрее.

— Как хочешь, — пожимает он плечами и смотрит на дорогу.

Кровь темнеет на перчатке, но больше не льется. Дрожащими пальцами разглаживаю ткань комбинезона. Никак не могу успокоиться, а дальше будет только хуже. Узнав у Публия зачем я вообще подселила в него духа, Наилий обязательно захочет со мной поговорить. Мы погрязнем в обидах и выяснениях отношений. Но на этот раз я должна справиться сама без помощи духов. Нельзя жить чужими подсказками. Это моя любовь и мой мужчина.

Машина петляет по проселочным дорогам, и я перестаю понимать, где мы едем. Наилий говорил, что в резиденциях не живет, ему хватает особняка. Там должно быть так же тихо и пусто, как в горах. Идеальное место, чтобы спрятать меня. Даже охрана не нужна, куда я пойду? Эти земли пустынны, до ближайшего города не один день пути. Планшет лежит в кармане, но смогу ли я думать об анкетах? Что стало с моей жизнью?

Нурий забирается на холм, пересекая узкую ленту леса, и останавливается у ограды двухэтажной копии особняка. Та же квадратная мозаика из стекла и бетона на фасаде, только нет ухоженных кустов и клумб с цветами, а дорожка зарастает травой.

— Приехали, — оборачивается ко мне Нурий. — Холодильник пустой, вся едва в подвале. Вот ключ. Ковер в гостиной убери и увидишь люк.

— Спасибо, лейтенант Дар, — благодарю совершенно искренне и забираю пластиковый ключ.

— Не за что, — улыбается на прощание водитель. — Ты ведь не местный, правда?

Совершенно. Я родилась в пригороде Равэнны и генеральскую резиденцию со всеми пустырями вокруг вижу в первые. Может, что-то не так делаю. Не с той ноги выхожу из машины, например. Или не наматываю шарф на горло, чтобы спасаться от ледяного ветра.

Я учился в горном интернате, — вспоминаю легенду Тиберия, и настолько сильно не угадываю с ответом, что влипаю в новые неприятности.

— В горном, значит, — смеется Нурий, — теперь ясно, чей нилот. Тот-то на нашего генерала совсем не похож. Ни манерами, ни повадками.

Кивает мне, наконец, и я выскакиваю из машины, как ошпаренная. Только что набилась в сыновья к Марку Сципиону Мору или другому генералу с горного материка. Лицо пылает от стыда, ноги отказываются слушаться. Проклинаю себя сквозь зубы и бреду к калитке через высокую траву. Разведка точно не для меня. От любого вопроса в жар бросает. Не вышла ведь за рамки легенды и того, что рассказывал в госпитале обо мне Публий, но призрак близкого провала все равно маячил за плечом. А мне еще выходить в маске перед мудрецами и представляться тройкой. Если Наилий поверит, что это он, конечно. Если вообще захочет говорить после сегодняшней сцены. Учения еще не закончены, до вечера генерал будет занят, а потом вернется в особняк. И мне за это время нужно привести мысли в порядок.

Касаюсь пластиковым ключом считывателя на замке и вхожу в резиденцию. Датчик ловит движение и зажигает освещение. Значит, запускать генератор и насос, как в охотничьем доме, не придется. Устало дохожу до дивана в просторной гостиной и падаю на подушки. Не карцер психиатрической клиники, но суть та же. Гордилась когда-то, что легко переношу одиночество, а сейчас скулить хочется от отчаяния. Никогда мне не будет покоя и простого счастья. Не просила я у Вселенной ни способностей, ни духов, ни проблем мудрецов. Но и жаловаться и упираться на поводке у Истинных тоже не собираюсь. Никто не сделает мою жизнь лучше, кроме меня. Вперед в неизвестность можно идти и с высоко поднятой головой.

Достаю из кармана планшет и прикладываю палец к сканеру. Девайс признает хозяйку. Отлично. Хотя бы здесь все по-прежнему. В почте пять писем от Флавия, Наилия, Поэтессы и Создателя. Все пришли уже после моей мнимой смерти. Не прочитаны, но я не думаю, что в них не заглядывал Рэм или сам генерал. В письмах анкеты, в том числе от Наилия. Сдержал обещание, заполнил. От Дианы одно слово «прости», но меня в жар бросает. Простит ли она когда-нибудь? Я обманула и спряталась, оставив Поэтессу виноватой в моей смерти. Простит ли Публий? Помогал и прикрывал с нашего знакомства, а вместо благодарности получил духа-каннибала и ненависть лучшего друга. Я разрушаю все, к чему прикасаюсь. Наилий должен проклинать день, когда столкнулся в коридоре закрытого военного центра с бледной дариссой по прозвищу Мотылек. Я сгорела в пламени и сама им стала.

«Свет мой, — пишет Создатель, — знаю, что не прочтешь и клянусь, больше не буду писать. Я скучаю. Сижу на кухне один и сам себе жарю яичницу. Со скорлупой, потому что криворукий, как раньше, а тебя нет.

Не позвонить в бездну, не написать письмо. Я столько тебе не сказал. Ударился в соревнование и забыл, как хорошо просто слышать твой голос, держать за руку, гладить по волосам. Свет мой. Не думал, что переживу тебя. Болит в груди сильно. Окажусь в бездне, найду всех Истинных и каждому морду в кровь разобью за тебя. Так бездарно потерять сильного мудреца.

Этот мир обречен. Обрушение случится если не в этом цикле, то при моей жизни. Друз станет императором и утопит планету в хаосе. Другого будущего нет. А я понял свое истинное предназначение — стать воротами в Небытие. Выйти за рамки Вселенной, создать свою собственную и устанавливать правила игры. Ты придешь уже в новый мир, а пока спи спокойно».

Кладу планшет на диван экраном вниз и долго смотрю, как на ядовитую змею. Попрощался Создатель со мной и заодно со всем миром. Не ошиблась я на счет амбиций Друза, но читать об этом неприятно. Хаос будет густо замешен на крови. Тех, кто захочет помешать, Агриппа уничтожит без жалости. Великая Идея превратилась в идею величия одного цзы’дарийца — Создателя. А без нее действительно только две дороги в хаос: диктатура или анархия. И мне не нравятся обе. Сделать ничего не могу — не знаю, что и как. Будущая тройка под маской Тиберия развалилась на части. Из своих проблем с Наилием выбраться не можем. Стоит поверить, что теперь все будет хорошо, и начинать приходится заново.

Поднимаю с дивана планшет и открываю анкету генерала пятой армии. На первый же вопрос он отвечает, как правитель, и с каждым следующим ответом пророчество о новом мудреце меркнет, пока я не дохожу до последних пунктов. На вопрос о пределе он пишет не о титуле императора или галактического наместника, а говорит о космосе. Весьма своеобразно, но однозначно описывает потенциальный барьер. Правильный результат, очень точный. Мудрец на тонкой грани переходного кризиса в самом начале своего пути. Хватит ли этого для доказательств? Нет. Два ответа, выбивающихся из общей картины, всегда можно назвать статистической погрешностью. До вечера сижу с анкетами из чистого упрямства, тасуя результаты и корректируя вопросы. Выдыхаюсь на двадцатой, замерзнув в неудобной позе. Затекшие ноги отходят покалыванием тысяч иголок, а в тишине равнины за порывами ветра появляется новый звук.

Бросаюсь к окну, уже зная, что там увижу. Единственный в секторе одноместный воздушный катер. Наилий подарил его мне, а сейчас сам за штурвалом. Садится прямо в ограде на газон и, открыв крышу, выбирается на корпус. Идет к двери, легко ступая по гравийной дорожке.

А я гадаю, кто ко мне прилетел? Надзиратель или палач?

Глава 19. Дождь на крыше

Наилий открывает дверь своим ключом. На фоне заходящего светила его силуэт абсолютно черный, будто вырезанная из бумаги фигурка для театра теней. Там, за его спиной, кукловодами притаились Истинные и дергают за рычаги. По запаху апельсина чувствую, что по-прежнему зол. Что сделал с Публием? Что сейчас со мной делать будет?

— Наилий…

— Ты ела сегодня? — он проходит мимо меня на кухню, снимая с плеча набитый до отказа вещмешок. Аккуратно ставит его на стул и осматривается: — Вижу, что нет. Почему?

В голосе шумами и помехами трещит ярость. Зубы генерал стискивает до скрежета и прячет руки в карманах, а я взгляд не могу оторвать от оружия на поясе.

— Не успела, — бесцветным тоном оправдываюсь, — работала, как ты приказал.

Первое, что делает, приезжая в особняк — снимает с пояса оружие. Только потом идет переодеваться в домашнее, оставляя службу за дверями третьего этажа. А сейчас стоит передо мной вооруженный и спрашивает, поела ли я. На бледном лице веснушки проступают резче, кажется, что щеки ввалились и скулы очерчены грубее. Под глазами серые тени, отчего взгляд еще свирепее. Знаю, что виновата, но признаться не легче, чем грудью броситься на обломки стекла. У меня шея болит, как я втягиваю голову в плечи, стараясь казаться незаметнее. Хочется сползти по стене на пол, обнять себя руками и не видеть любимого мужчину таким больше никогда.

— Садись, я приготовлю, — холодно распоряжается Наилий и тянет за тесемки вещмешка. Достает из него не очередной сухпаек, а прозрачный пакет со свежими овощами и бесформенный сверток. — Я тебе платье привез. Если хочешь, можешь переодеться.

Перестаю что-то понимать окончательно. Генерал толкает мне в руки вещмешок, и я неловко цепляюсь за лямку перебинтованными пальцами. Так и стою в дверях, пока хозяин пятого сектора достает разделочную доску, выкладывает на нее мясо и берет кухонный нож. Складной посох стучит о край столешницы, напоминая о себе. Наилий ругается сквозь зубы:

— Забыл, тьер.

Тянется к оружию и роняет нож на пол с громким стуком тяжелой рукоятки. В тишине резиденции он, как выстрел, проносится от генерала до меня, выбивая из груди еще один всхлип.

— Бездна, — тихо шепчет Наилий и опускает руки.

Его безвольно повисшие плечи невозможно вытерпеть. Вещмешок падает на пол, а я в два шага оказываюсь рядом. Обнимаю крепко, прижимаясь щекой к широкой спине в комбинезоне. Целую через ткань, а потом поднимаюсь на носочки, чтобы дотянутся до шеи над воротником рубашки. Наилий горячий от адреналина и слабый от усталости.

— Милый, родной, — глажу по груди, шепчу сбивчиво, а он накрывает мои ладони пальцами.

— Дэлия, что случилось с нашей жизнью? Я не могу понять… Ни логики, ни смысла.

Кладу голову ему на плечо и закрываю глаза. Ответов ждет, а у меня всего один: «Ты мудрец, Наилий». В таком отчаянии он звучит издевкой, злой шуткой, бредом сумасшедшей. Но другого у меня нет и быть не может. Последний раз думаю, не перекладываю ли свои проблемы на Истинных, и говорю в спину генералу:

— Я объясню, только дослушай до конца, пожалуйста. Пророчество Поэтессы, моя фиктивная смерть, твои проблемы с эриданами — все сплетается в один клубок. Нет ни правых, ни виноватых, лишь шаги к тому, ради чего все случилось. Ты станешь мудрецом, Наилий, той самой тройкой, за которой охотятся три генерала. Ты, а не Создатель или я.

Говорить, не видя его глаз, легче. Выливаю все, о чем думала с того мгновения, как услышала от Инсума про кризис и туго натянутый поводок. Захлебываюсь словами и выдыхаю, замедляясь, чтобы не потерять крупицы смысла. Вспоминаю все странности, отличающие Наилия от других правителей. Неосторожно оброненные мысли и целые фразы. Ответ про предел в анкете, но доказательств все равно слишком мало.

— Ты «фонишь» сильнее остальных правителей, выпадаешь из реальности, когда глубоко задумываешься. Способностей еще нет, но они очень скоро появятся. Знаю, как нелепо звучит, но пожалуйста, хотя бы взгляни на это моими глазами.

Генерал молчит, и я чувствую, как проходит адреналиновая лихорадка. Он сжимает кулаки и замирает. Так долго не двигается, что кажется, превратится в лед. В ужасе цепляюсь за его плечи, рот зажимаю, чтобы не закричать. Теперь точно все! Наилий больше никогда мне не поверит. Если сейчас обернется, погладит по голове и предложит отдохнуть — сбегу через всю равнину, куда глаза глядят. В ушах звенит, на ногах еле держусь, мгновение до приговора.

— Я должен подумать, — сухо отвечает генерал и распрямляет спину.

Отшатываюсь назад, врезаясь в стул, он с грохотом едет по выложенному плиткой полу, а Наилий, бесшумно ступая, уходит из кухни. Должен подумать. Один. И помочь невозможно. Должен понять, что сложившаяся жизнь вот-вот сорвется перезревшим апельсином с ветки и укатится под ноги тем, кому нужно ее растоптать. Осознать, что мир больше никогда не будет прежним и заглянуть по ту сторону потенциального барьера прямо в бездну. Найти свою брешь и получить клеймо до конца жизни. Мудрец. Сумасшедший.

Принять себя еще сложнее, чем простить. Позволить себе радикально отличаться от тех, кто каждый день живет нормальной жизнью. Навсегда провести черту и остаться по эту сторону. Со мной. Хватит ли моей любви, чтобы заменить Наилию его прежний мир?

Ожидание мучительно. Как дрон, механически накрываю пленкой мясо на разделочной доске, мою овощи и убираю все в холодильник. Вытираю капли крови, упавшие на столешницу и сажусь на стул. Светило вспыхивает закатным пламенем и длинными лучами ложится на пол кухни. Отодвигаюсь к стене, чтобы остаться в тени и смотрю, как медленно течет время золотым полотном к моим ногам. Наилия нет слишком долго, и беспокойство больше не дает сидеть на месте.

Первой проверяю гостиную с тяжелыми диванами, белыми призраками отражающимися в черном стекле телевизионной панели. Сквозняк гуляет по комнате, перебирая легкую ткань занавесок, а генерала нет. В библиотеке пахнет старыми книгами и овчиной от толстых шкур на паркете. Плотные шторы надежно закрывают окна, не давая ценным фолиантам выгорать от лучей светила. За столом пусто, Наилий не заходил сюда. Зал для тренировок закрыт, и сколько я не стучу в дверь, никто не отзывается. В стеклянной пристройке рядом с лестницей на второй этаж — оранжерея. Датчики радостно попискивают, сообщая, что внутри оптимальная влажность и температура. Открою дверь — нарушу микроклимат, значит, и здесь генерал не был. Серебристый катер дремлет на лужайке во дворе, и я не верю, что Наилий мог уйти куда-то пешком. Остается спальня и ванная комната на втором этаже.

Там так же тихо и пусто. Покрывала ледяные, подушки не смяты, а в ванной даже кран никто не открывал. Генерал исчез, будто один из духов в моей голове замолчал.

— Наилий! — громко зову из пустоты, а он не откликается.

Болит под диафрагмой, и чувство вины ощущается острее. Заморочила голову небылицами. Любимый мужчина поддержки у меня искал, а я толкнула в пропасть. Дом большой, но спрятаться здесь негде. Не хочет он меня видеть.

— Наилий! — кричу, вслушиваясь в гулкое эхо, а вместо ответа звучит скрип в глубине коридора.

Потайная створка ведет к лестнице на крышу. Люк открыт и сквозняк такой сильный, что я кутаюсь в ворот куртки комбинезона. По крутым ступеням поднимаюсь, держась за них здоровой рукой. На плоской крыше резиденции спиной ко мне стоит генерал. От черного силуэта тянутся змеями длинные тени, затекая тьмой в люк. Светило золотыми отсветами рисует контур на кончиках светлых волос и канте погон. А вдалеке по равнине несет синие воды Тарс.

— Дождь будет, — тихо говорит Наилий и смотрит в небо.

От горизонта на вечернюю синеву наползают тяжелые тучи. Стоит загадать успеет ли светило сесть, до того, как гроза закроет небо. Ветер набирает силу и уносит прочь прогретый за день воздух. Скоро похолодает.

— Пойдем в дом, — прошу генерала, а он упрямо мотает головой.

— Я подожду. Скажи, сколько продлится кризис?

Выныриваю из-под козырька, прикрывающего люк, и встаю рядом с генералом. Не понимаю пока, верит или нет, но вопросы — это хорошо.

— Мы думаем, что чем длиннее кризис, тем больше потом силы и ярче способности, — начинаю осторожно, — но тебе нужно пройти четыре этапа. Это слишком много даже для целой жизни. Невозможно предсказать какой силы и глубины будет кризис. Никогда прежде реализованный правитель не становился мудрецом. И ты станешь первой на планете тройкой.

Наилий прикусывает губу и смотрит под ноги. Понимаю, что не нужна наша Великая Идея и наши проблемы, но Вселенная не оставляет выбора. Генерал думает, и неожиданно холодный взгляд теплеет. Уголки губ подрагивают, и усмешка превращается в переливистый смех. Полководец хохочет, прикрывая рот рукой. Легко, весело и беззаботно, как мальчишка.

— Извини, — выдыхает он и успокаивается, — представил лицо Друза, когда он узнает. Создателя похитил, тебя переманил, Маятника, на Сновидца с Телепатом нацеливался, а тройка — я. Редкой красоты фиаско. Я бы фото Агриппы распечатал на плакате и в особняке повесил.

Улыбаюсь, представляя плакат, а генерал снова мрачнеет. На переносице пролегает глубокая складка, а в голос возвращаются холодные интонации:

— Я не могу оставить сектор и рассуждать с вами на философские темы. У меня не будет времени на Великую Идею. Подумай, может быть, ты все-таки ошиблась?

В пророчестве сказано о мужчине Медиуме, а не о генерале пятой армии. Несовпадение не дает мне покоя. Если Наилий переживет кризис и не станет тройкой, это будет слишком жестоко даже для Вселенной.

— Тройкой будет Тиберий, — стараюсь говорить уверенно, — под его легендой и маской смогу прятаться не только я, но и ты. Пройдет время, кризис утихнет, появятся способности, и станет легче. А пока я буду беседовать в переписке на философские темы, чтобы никто не узнал мертвого Мотылька.

От напоминания о моей смерти генерал морщится. Испуганно замираю, не закончив мысль. Вспышка короткая, Наилий разжимает кулаки и снова опускает голову.

— Ты все еще хочешь остаться мужчиной? Зачем теперь?

Понимаю, о чем говорит. Сидя в беседке счел мое решение защитой от его агрессии. Способом сбежать от страха и спрятаться в мужском теле. Потом была близость в машине утром перед учениями, а сегодня генерал привез мне платье.

— Если Друз не поверил в мою смерть, то будет приглядываться к каждой новой женщине возле тебя. Меня вычислят рано или поздно, и охота возобновится. Его Превосходство не простит мне обманутых ожиданий и духа в своем теле.

Ветер завывает в трубах водостоков, дневной свет угасает, погружая равнину в серые закатные сумерки. Тучи уже висят над головами, а гроза напоминает о себе первым раскатом грома.

— Долго мне одному тоже нельзя, — возражает Наилий, — это не менее подозрительно. У генералов не принято сохранять траур по любовницам больше месяца. У Марка будет бал осенью, я приглашен туда со спутницей. С кем мне танцевать вальс?

Первая, кого вспоминаю — Юлия Мор. Прекрасная, ухоженная, изысканная. Мраморные статуи в особняке Марка не так совершенны, как его старшая дочь. Рядом с ней бритый наголо Тиберий в форменном комбинезоне просто смешон. Ревность мутит рассудок. Мне дурно, стоит только представить Наилия под руку с другой женщиной. Услышать ее смех, увидеть, как проводит пальцами по застежкам парадного кителя и улыбается, заглядывая в глаза моего мужчины. Вздрагиваю от ледяного ветра в спину и, забывшись, сжимаю раненную руку в кулак. Боль сильнее, чем когда резалась о скальпель, жаром охватывает руку до локтя. Если хочу вытащить Наилия из кризиса, то должна забыть про ревность. Тиберий важнее красивой куклы на один вечер. Скольких женщин генерал водил на бал до меня? Переживу еще одну.

Мотылька, как мудреца, воспринимали с трудом. Что может знать молодая дарисса о жизни? Генерал первой армии на Совете, услышав о тройке, возмущенно переспрашивал: «Женщина?» Конспиролог ушел сразу, не желая признавать меня старшей над собой. Друз в открытую недоумевал и потешался, а Создатель разводил руками: «Причуды Вселенной». Будь я мужчиной, реакция была бы прямо противоположной. Тиберия станут слушать, у него есть шанс донести свои мысли.

— Можно попросить кого-нибудь составить тебе пару, — говорю и слышу свой голос, будто со стороны. Кто-то другой, а не я соглашается делиться любимым мужчиной ради призрачных целей, — только на бал или на другие вечера, где ты не можешь присутствовать на публике один.

Выдержка подводит, последние слова произношу сквозь слезы, нервно вздрагивая. Наилий вытягивает спину и вздергивает подбородок. Сейчас вспомнит мне утро и полураздетого Публия. Как решил, что предпочитаю ему солдатню. Тяну носом воздух, чтобы почувствовать резкий запах апельсина, отворачиваюсь, страшась увидеть, как темнеют от ненависти глаза генерала. Мой отказ похож на побег. Еще один. Но в воздухе пусто. Только пар идет от земли перед ливнем.

— Дэлия, — зовет Наилий, перекрывая голосом порывы ветра, подходит ближе и кладет руки мне на плечи. Спиной чувствую жар от тела генерала и слышу тихий шепот над ухом: — Я не хочу один, без тебя, но не буду давить. Подумаем об этом позже.

Киваю, соглашаясь, и отклоняюсь назад в тепло любимого мужчины. Он гладит по рукам и обнимает. Вместо острого аромата цитруса тонкий эдельвейс. Не только я настраиваюсь, Наилий тоже ловит мое состояние и пытается понять. Холод выстуженной ветрами равнины отступает, а я оборачиваюсь, чтобы поцеловать генерала.

Он касается моих губ легко и осторожно, будто впервые пробует на вкус. Ждет ответа, хочет, чтобы сама целовала. Играет и дразнит, а я завожусь все сильнее. Молния сверкает короткой вспышкой и раскат грома звучит совсем близко. Небо готово пролиться водой, но я не могу оторваться от Наилия. С каждым поцелуем все жарче, слабость разливается по телу, как от лихорадки. Генерал гладит по бедрам и крепко прижимает к себе.

— Дэлия, я контроль теряю, хватит.

Отстраняется, но не отпускает. Я тяжело дышу, пытаясь успокоиться. Лихорадка генерала не проходит, слишком жарко даже для страсти, и теперь я догадываюсь почему:

— Снова адреналин?

— Да, с утра долбит. Публий сказал, что если до завтра не остыну, на препарат посадит.

Вот почему на крышу поднялся — остыть на ветру. Неприятная сцена утром довела, а потом я своим рассказом о мудрецах добавила. Еле держится с тех пор, как прилетел, гладит меня по спине, а руки дрожат. Что случилось в полевом госпитале? Тревога захлестывает, стоит вспомнить молчаливого Публия, попрощавшегося взглядом. — Публий…что с ним?

— А что должно быть? — хмурится генерал, и у меня дыхание перехватывает от страха.

Сознание никак не хочет цепляться за очевидное. Наилий говорит о капитане так, будто ничего не случилось, но почему я представляю себе картины расправы одна хуже другой?

— Разве он не рассказал тебе? — голос срывается, паника накатывает.

Дергаюсь вырваться, но генерал держит крепко.

— Дэлия, успокойся, — говорит тихо и не выпускает из рук, — конечно рассказал. Публий не умеет врать долго. Особенно мне.

На лице генерала застывшая маска, ни единой эмоции кроме холодной сосредоточенности. Пойманной преступницей себя чувствую, но ничего не могу сделать. Я будто в клетке с опасным хищником, и он готовится к прыжку. Безотчетный страх, бесконтрольный. Даже моя любовь не в силах его уничтожить. Слишком глубоко сидит инстинкт и шепчет: «Беги».

— Тише, родная, — просит Наилий и ослабляет хватку, — да, я знаю про привязку и что тебе пришлось сделать. Публий говорил про духа, но настаивал, что сам виноват. Мои руки, говорил, резали.

Генерал осторожно берет меня за запястье и разворачивает раненую ладонь вверх.

— Дергался я, конечно, но не хвататься же за оружие. А без поединка… Целый капитан, в наряды не закроешь, на дополнительные дежурства не поставишь. И так дома не живет, а от усталости еще зарежет кого-нибудь на операционном столе.

Наилий говорит спокойно и внимательно рассматривает пятна крови, пропитавшие фиксирующую перчатку. Я от слабости едва на ногах стою. До сих пор не верю в то, что слышу. Будто запись звучит с диктофона откуда-то из другой жизни.

— Я понимаю, почему свою кровать поставил рядом с твоей. Боялся, что от стресса задыхаться начнешь. Мне другое не ясно. — От адреналина генерал разогревается все сильнее. Через спокойствие прорывается гнев резкими окончаниями слов. — Почему нельзя было сразу мне рассказать? Зачем это кровавое представление? — По-прежнему ни слова не могу из себя выдавить. Открываю рот и слышу стон, обрывающийся тишиной. — Я такое чудовище, что для друга и любимой женщины хуже, чем дух-каннибал?

Кажется, что ливень начинается прямо сейчас и выливает мне на голову озеро ледяной воды. Не отражаюсь в бездне глаз генерала, не слышу биения своего сердца и все, что могу сказать — правду. Без сбивчивых оправданий и невнятного мычания. Тихо, но четко признаваясь, как давно должна была сделать:

— Я действительно боюсь тебя, Наилий. С того момента, как увидела в коридоре закрытого военного центра. Ты сильнее меня, твою ярость я едва выдерживаю. Замираю от ужаса, стоит тебе строго о чем-то спросить, и не знаю, что с этим делать.

Тучи проливают первые тяжелые капли, пятная крышу темными следами, ветер приносит запах грозы и треплет светлые волосы генерала. Он гаснет и медленно кивает в такт моим словам и своим мыслям. Держит за руку, а когда снова поднимает взгляд, я больше не чувствую колючего холода.

— Почему, родная? Да, я бываю зол и не сдержан, но никогда бы не причинил вреда. Я люблю тебя и буду защищать даже от себя, если потребуется. Что сделать, чтобы ты поверила?

Вспоминаю, как завязывал руки ремнем безопасности, как отправил в резиденцию подальше от своей вспышки ярости.

— Я верю и люблю тебя. Наверное, еще не привыкла…

Кладу голову ему на плечо и утыкаюсь носом в шею. Слов не подобрать, от контраста страха и нежности голова кругом. Шепчу, что все пройдет, стоит узнать его ближе, самой рассказать больше. Тону в пламени от адреналина и закрываю глаза. Генерал обнимает за плечи и целует в висок.

— Темнеет, пойдем в дом. Кажется, я так и не увижу дождь.

Разворачивает меня к люку на крыше и в спину нам бьет порыв ветра. Поднимаю голову в темноту неба и вижу, как от горизонта прозрачной завесой из капель воды летит дождь. Косые струи вонзаются в землю рядами все ближе и ближе.

— Быстрее в люк, — Наилий ставит меня под козырек.

Делаю шаг на лестницу, и ливень накрывает барабанной дробью. Густой, летний, звонкий. Генерал промокает за мгновение и вдруг шагает назад, широко расставляя руки и подставляя лицо под струи. Стихия гремит и сверкает, поливая его так, будто хочет утопить, а он улыбается.

Лужи под ногами вздуваются и лопаются пузырями, поток несется к водостоку, закручивается в трубе музыкой шума. Не спрятаться, не скрыться. Наилий медленно поворачивается, собирая дождь в ладони и, кажется, вот-вот рассмеется прямо в лицо урагану.

Мой страх смывает водой, уносит так далеко, что больше не вспомню.

Пусть вся Вселенная будет против, мы выстоим.

Глава 20. Ужин на двоих

Наилий оставляет мокрые следы на ступенях лестницы. За ним по пятам стелется дорожка из дождевых капель. Форма промокла насквозь, ботинки чавкают на каждый шаг.

— Немедленно раздевайся, простудишься, — приказываю генералу и тянусь к молнии комбинезона.

— Ладонь со швами намочишь, я сам.

Не дается мне в руки, отступает на шаг и тяжело стаскивает мокрую ткань. Рубашка прилипла к телу, рисуя рельеф мышц. С волос капает на шею. Генерал отфыркивается и мотает головой.

— Полотенца там же? — показываю в спальню и, не дожидаясь ответа, иду к шкафу.

Не важно, что другая резиденция, хозяин прежний и привычки тоже.

Правая дверь, верхняя полка и два ряда пушистых махровых полотенец. Наилий успевает раздеться догола к моему возвращению. Я бы давно уже покрылась гусиной кожей от холода на сквозняке, а он только остыл от адреналина. Накрываю потемневшие от воды волосы полотенцем, вытираю тщательно, не обращая внимания на боль в ладони. Генерал больше не сопротивляется, подходит ближе и даже наклоняет голову, чтобы я не тянулась. Послушный, как ребенок. Знает, что умеет сам, но приятнее, когда мама вытирает.

Вот только ни одной матери в страшном сне не приснятся такие шрамы. Наилия ранили и увечили. Белесые рубцы бугрятся узлами и тянутся паутиной по плечам и груди. Распускаются рваными звездами пулевых ранений и распрямляются в косые полосы ножевых.

— Тебя, словно звери драли, — тихо шепчу, гладя кончиками пальцев борозды на животе.

— Угадала, это когти. С гнарошами отношения выясняли. Вождь племени поставил на поединок своего лучшего воина и требовал бойца от нас. Жаль, ты не видела гнарошей. На две головы выше любого цзы’дарийца, четыре руки, синяя кожа. Длинные черные волосы, заплетенные в косы, все тело в белых ритуальных татуировках. Вместо наших посохов — перчатки с когтями-лезвиями. В ближний бой к такому лучше не соваться, а я полез. Победил, но пару раз он меня достал.

Мог Наилий поставить кого-то другого, а пошел сам. Право называться лучшим, нужно доказывать постоянно. И лежать потом в капсуле на питательном растворе и искусственном дыхании. Страшно. И даже привычная мысль, что живу с генералом, не помогает. Веду ладонью вверх по груди до неровного рубца под сердцем.

— А этот?

— На Легарии. Был у них один психопат лидером бандитов. Сердца любил вырезать у пленных, за которых не заплатили, и родственникам отправлять. Прятался так, что мы со всем оборудованием никак найти не могли. На меня, как на живца, ловили. Время поджимало, договор по срокам горел, он в глухую отсидку ушел, а ценнее пленника в тот момент не было. Вылез ради меня из укрытия. Срок на выкуп выставил, а до конца не дождался, раньше решил зарезать.

Рассказывает так просто и буднично, словно не о себе. А я представляю нож, вонзающий в грудь Наилия, слышу, как генерал охает от боли, и чувствую запах крови. Чуть выше, и я бы не вытирала его полотенцем, не обнимала за шею и не вздрагивала в руках.

— Тише, ну что ты, — успокаивает он, гладя по спине, — неосторожно я живу, но постарайся не думать об этом.

Обнимаю крепче и прячу лицо на прохладном после дождя плече. Ракета помешала улететь в командировку после бала, а сейчас нет препятствий. Пройдет два дня и генерал попрощается со мной, легко поцеловав в висок, а я буду гадать, вернется ли сам или принесут обратно на носилках.

— Хочешь, я сведу все шрамы?

Улыбаюсь, все так же цепляясь за шею, а он легко поднимает на руки и несет в спальню.

— Буду гладкий и красивый, как кадет.

Кладет на покрывало и снимает с меня форменный комбинезон вместе с рубашкой. Хмурится, глядя на раны, заклеенные пластырем. Мои царапины пугают сильнее собственных травм.

— Не нужно сводить, — прошу его и целую в шрам под сердцем, — ты и так красивый.

Мокрая одежда осталась в коридоре, моя лежит на полу возле кровати. Матрас прогибается под нами, когда Наилий опрокидывает меня на подушки и целует жадно и долго. Помню, что генерал на адреналине и жду демонов, терзающих его. Готова вытерпеть все, что потребуется. Молчать, если станет больно и упасть в обморок от удушья. Отвечаю на поцелуй, возвращаю ласку, скользя ладонями по прохладной коже. Не важно, сколько на ней рубцов, для меня самый лучший. Единственный. И ничего не нужно доказывать.

Тело отзывается, истосковавшись. Даже одна ночь не вместе — пытка. Генерал прерывает поцелуй и ложится рядом, гладит меня по животу нежно и осторожно. Бедром ощущаю, как сильно хочет, но не спешит. Ведет пальцем по завиткам волос и спускается ниже. Скользит по складкам кожи, заводя все сильнее. От прикосновений жарко, со стоном впиваюсь поцелуем в его губы и развожу колени, раскрываясь. Яркие ощущения будоражат и сводят с ума. Выгибаюсь дугой, зарываюсь пальцами в волосы Наилия, а он не останавливается.

— Иди ко мне, — прошу, выдыхая в открытые губы, тяну к себе ближе и мечтаю ощутить его внутри. Чтобы вошел одним резким толчком и заполнил меня. Хочу нежной, сладкой боли, что нарастает с каждым ударом, приближая к разрядке. — Наилий, иди ко мне.

Он не отпускает, даря близость одними пальцами, двигаясь во мне ритмично и быстро. Так, что перехватывает дыхание и по телу прокатываются волны дрожи. Покрывало липнет к разгоряченной коже, я мечусь на подушке и комкаю ткань в кулаке. Наслаждение заставляет забыть обо всем, уносит в темноту, когда закрываю глаза. Стоны так похожи на крики, и напряжение достигает пика. Я взрываюсь ярчайшей вспышкой, глотаю открытым ртом воздух и впервые чувствую, как сама пульсирую под подушечками пальцев Наилия.

Силы покидают, жар выступает холодным потом, и лишнее тепло уходит в прохладный воздух огромной спальни. Прихожу в себя от поцелуев в шею и тихого вопроса:

— Понравилось?

Генерал не был со мной, сам так и остался возбужденным. Мужской орган подрагивает у моего бедра от напряжения, а Наилий улыбается.

— Так не честно, — обиженно отвечаю я, — ты тоже должен получать удовольствие.

— Не сейчас, — качает он головой, — ты ранена. Я не хочу причинить боль даже случайно.

Берет меня за запястье и целует фиксирующую перчатку на тыльной стороне ладони. Пытается встать с кровати, но я не пускаю.

Опрокидываю генерала на спину и сажусь верхом. Накрываю рукой его возбуждение, и Наилий сдается. Вижу, как расслабляется и закрывает глаза. Растираю прозрачную каплю на самом кончике по нежной розовой плоти и пропускаю ее через кольцо пальцев. Ласкаю и слушаю учащенное дыхание генерала. Он словно выпадает из реальности, я замечаю только, как от вздохов судорожно дергается живот. Ритм выше и он твердеет еще сильнее, на выдохе изливаясь мутным белым семенем.

Склоняюсь над ним, напоминая о себе поцелуями, ладонью растираю влагу по животу.

— Мне понравилось, любимый.

Наилий улыбается в ответ, и укладывает меня рядом, накрывая одеялом. Мы быстро остываем после ласки, сколько бы ни жались друг к другу. Дождь стучит в крышу, а мой живот вторит ему голодным урчанием.

— Я должен тебя накормить, — вздыхает генерал и встает одеваться, — я на кухню и ты тоже спускайся.

По-военному быстро надевает домашние штаны, и через мгновение я уже слышу его шаги на лестнице. Вылезать из теплой постели категорически не хочется. Уговариваю себя скинуть одеяло, оттягиваю неизбежное, а Наилий возвращается с вещмешком. Молча достает из него зеленое платье, кладет на кресло и уходит.

«Это намек, — хихикает Юрао, — чтобы ты не ходила в мужской одежде».

Мой гардероб остался в особняке, здесь только форма Наилия. В том числе комбинезон, который я носила. Смотрю по очереди на черную и зеленую ткань. Штаны или платье, мужчина или женщина? Мы одни, играть спектакль с переодеванием нет смысла, но я успела привыкнуть к форме. Она удобная, одинаковая для всех и снимает проблему, что надеть утром навсегда. Только звезды зациклены на внешнем виде, потому что одержимы идеей выделяться из толпы. Противопоставлять яркую индивидуальность безликой серой массе. От кончиков, выкрашенных в дерзкий цвет, волос до стразов на каблуках. Сверкать нужно так, чтобы все заметили. Эта жажда создает бесконечное число вариантов одной и той же вещи. Я не против разнообразия, но с трудом переношу перегибы. Когда красота превращается в уродство.

«Какие же тут перегибы? Обычное платье».

«Я в форме ему не нравлюсь?»

«Разумеется, — встревает Инсум, — как может адепту порядка понравится такое вопиющее нарушение правил?»

Забавно слышать, как из мелочи рождается еще один повод поговорить об устройстве Вселенной. Дух не отстанет, пока не выскажется, поэтому я сажусь на кровати, подобрав под себя ноги и жду.

«Порядок и Хаос — два полюса второй действующей силы, — не спеша начинает мертвый император, — она дробит черно-белую картину еще на две части. Свет-порядок, тьма-порядок, свет-хаос, тьма-хаос». Не удивительно, что Наилий тяготеет к порядку. Правитель, возглавляющий систему.

«Есть и хаотичные правители. Они тоже эффективно управляют, но пользуются другими методами».

Перебираю пальцами складки на одеяле и думаю. Порядок существует на законах и наказании за их нарушение. Наилий и Марк либо придерживаются правил, либо их обходят, а есть тот, кому плевать на правила.

«Друз Агриппа Гор?»

«Верно, — в интонации Инсума я слышу одобрение, — теперь еще проще. Третья сила — созидание и разрушение».

Вспоминаю ночь в четвертом секторе и смотрю на то, что сделал Друз, с другого ракурса. Он хотел оставить тройку при себе и сначала поступил, как порядочный светлый. Пригласил вежливо, выполнил обещание, данное на Совете, и сразу сказал, зачем я ему нужна. А потом я отказалась играть роль, придуманную для меня Создателем, и перечила Его Превосходству: «В резиденцию не поеду, на охоту не хочу». Тогда Друз снял маску и поступил так, как ему привычнее. Через хаос, тьму и разрушение. По правилам игры мог уговорить меня, запугать или заставить, а он не оставил выбора. Отрезал пути отступления, сымитировал насилие и разрушил мою связь с Наилием. И все бы получилось быстро, по-своему изящно и очень эффективно, но у меня был Лех.

«И как мне это поможет? — спрашиваю Инсума. — Ты сам говорил, что действующие силы однозначны только у духов, в нашем мире все размыто».

«Размыто, но общие черты угадываются, и можно делать некоторые выводы. Подобное тянется к подобному».

Мы с Наилием — свет, порядок и созидание. Инсум и Юрао такие же. Значит, вокруг Друза должны собираться темные разрушители, чья стихия хаос. Предсказание о конце мира от Создателя медленно обретает смысл.

«Лех темный. Почему он со мной?»

«Противоположности отталкиваются, верно, но не могут оторваться друг от друга».

Как Наилий и Друз. Два полюса, две силы, два генерала. Черные и белые камни на доске для игры в Шу-Арлит. Хватаюсь за голову и медленно выдыхаю.

«А ведь начали с платья».

«Надень его, — смеется Инсум, — раз тебе все равно, в чем ходить, сделай приятное любимому мужчине».

Тонкая темно-зеленая шерсть, подол чуть ниже колена и рукава в три четверти. Простой крой, никаких украшений. Аскетично и элегантно. У Флавия прекрасный вкус, что не удивительно для звезды-тройки, медленно растущей в правителя. Его анкету я прочитала первой и теперь поняла, почему так долго сидел либрарием. Не чувствовал в нем Наилий потенциала руководителя, зато ценил, как ответственного исполнителя с творческим подходом к проблемам. И мудрецы для капитана Прима — испытание от генерала. Если выдержит, то появится шанс дальше продвинуться по службе.

Одеваюсь и босиком спускаюсь по лестнице на первый этаж, еще на ступенях млея от ароматов с кухни. Наилий готовит и слушает с планшета музыку. Его любимый дудук под мягкие перестуки барабанов. Нежная, трепетная мелодия. За ней хочется плыть, закрыв глаза. Так играют в горах, сидя вечерами у костров под звездным небом. Я скучаю по горному материку и Аттии.

Генерал стоит у плиты в фартуке и увлеченно помешивает овощи в сковороде. Оборачивается, стоит мне переступить через порог. Знаю, что бледная и насыщенный цвет платья не спасает. Раньше хотя бы длинные волосы отвлекали внимание, а теперь видно, какая у меня тонкая шея и нелепо торчащие уши. Опускаю взгляд, одергивая подол, и машинально провожу рукой по короткому ежику. Лучше бы в форме вышла. Бритая голова и платье — самое ужасное сочетание. Наилий подходит ко мне и легко касается подбородка, вынуждая посмотреть ему в глаза.

— Так гораздо лучше, — мягко говорит генерал, — а то меня уже на части разрывает от диссонанса. Ты самый красивый рядовой из всех, с кем я знаком.

Очерчивает пальцем мои губы и ведет ладонью по шее к груди. От бесстыдного прикосновения я вздрагиваю, но даже не думаю отстраняться.

— Но ведь помню, кто под комбинезоном, — шепчет Наилий над ухом, лаская пальцем сосок под тканью платья. Без белья все равно, что по голой коже, — хочу женщину, а вижу мужчину.

Ни поспорить, ни возразить — не до этого. Прижимаюсь к генералу и чувствую, что снова завожусь.

— Когда я в маске — легче?

— Ничуть.

От дыхания Наилия и поцелуя в шею дрожь охватывает. Он спускается ладонью по спине на бедро и задирает юбку. На голое тело я надела платье, и генерал понимает это сразу. Поглаживает обнаженные ягодицы и, будто нечаянно, касается пальцами еще влажного после близости лона.

— Слишком буйная у меня фантазия, — говорит под мой тихий стон, — подозревать у себя начинаю некоторые наклонности. Поэтому, пожалуйста, не носи форму хотя бы дома.

— Хорошо, — соглашаюсь, прикрыв глаза от удовольствия, а сковородка угрожающе скворчит.

— Тьер, сгорит ведь, — ворчит генерал и рывком возвращается к плите, на ходу снимая с держателя полотенце.

Прижимаю ладони к пылающим щекам и медленно выдыхаю. Не похож Его Превосходство на того, кому только что рассказали о грядущем безумии переходного кризиса. Или в глухую оборону ушел или… «Или», — подает голос Инсум и сразу замолкает.

Вот и понимай, как хочешь, и духа, и генерала.

Пока Наилий гремит посудой, сервируя стол, я сажусь на край стула и натягиваю платье на колени. Запоздало становиться стыдно, что духи безмолвные свидетели всех наших ласк. Понимаю, что с пятнадцатого цикла не была одна ни единого мгновения, но почему-то именно за близость неловко.

«Зря, — усмехается мертвый император, — я сам не могу, так хоть рядом постою».

Представляю дружный гогот шести призрачных глоток и краснею до корней волос.

«Не смущай хозяйку, — возмущается Юрао, но сам хихикает, — а то чего доброго прятаться начнет от генерала. Наилий тебе этого не простит».

«Пусть злится, все равно не достанет».

Духи веселятся, как живые цзы’дарийцы, подначивая друг друга, а я зажимаю уши. Но голоса в голове так не заткнуть и через мгновение от окрика Леха они успокаиваются сами.

Наилий ставит передо мной тарелку с ужином. От аромата еды можно захлебнуться слюной. Свинина на кости, замаринованная в масле с черным перцем. Генерал зажарил ее на гриле до ровных темных полос и украсил грибами в сливочном соусе с тонкими ломтиками помидоров.

Разговора не получается, я слишком голодна, чтобы отрываться от еды. Останавливаюсь только когда собираю кусочком лепешки последние капли соуса.

— Спасибо, Наилий. Безумно вкусно.

Генерал кивает в ответ, запивая ужин глотком ягодного морса. Сытый и довольный, но снова задумчивый. Вытираю салфеткой губы и жду вопросов.

— Ты говорила духов в тебе шесть, — медленно начинает он, — а подселяться могут все или кто-то один?

— Один. Его зовут Лех.

Значит, Публий действительно рассказывал в подробностях. Жаль, сама не расспросила, что чувствовал капитан. Хотя мне мог и не признаться, что было больно или неприятно.

— Что нужно для подселения?

Замираю, чувствуя, как озноб прокатывается по позвоночнику. По тону голоса и взгляду понимаю, что не любимый мужчина сейчас вопросы задает, а генерал пятой армии. Хочется вытянуть спину и к каждому ответу добавлять: «Ваше Превосходство».

— Любая привязка. Страх, почитание, ненависть, дружба, любовь, похоть.

На последнем слове спотыкаюсь, но Наилий не придает ему значения.

— И что дух может заставить сделать свою жертву?

Сытость от ужина перебивает воспоминание о запахе крови и тьмы в глазах Публия. Был в сознании, все помнил и не мог сопротивляться.

— Напугать, ранить, убить.

Генерал кивает и вертит в руках столовый нож с закругленным лезвием и маленькими зубцами. Металл ловит свет лампы и отбрасывает блики на темное дерево стола. Как скальпель хирурга в операционной. «Предупредите его, госпожа, — просит Лех, — что я ограничен во времени».

— Наилий, дух просит передать, что не может держать жертву слишком долго.

Послушно повторяю за Лехом, а генерал резко поднимает на меня взгляд. Холодный, тяжелый, цепкий. Чувствую себя переводчиком на важной встрече, но собеседник Наилия без тела и голоса.

— Спроси, сколько может.

«Зависит от силы духа внутри тела», — Лех отвечает сразу, ему не нужно переводить. Слышит то же, что и я.

«Чем слабее, тем дольше?»

«Да, госпожа. Сильные сопротивляются активнее, и я могу выскочить, не закончив начатое».

— Друз самый сильный, его Лех держал несколько мгновений, — рассказываю Наилию, — три короткие фразы, если быть точной. Публий слабее и успел не только поговорить, но и порезать меня. Больше жертв не было.

Генерал молчит, постукивая пальцами по столу. Впервые вижу, как собирается что-то сказать, тянет сквозь сжатые зубы воздух на первое слово и выдыхает, промолчав. Правители ничего не делают просто так. За каждым шагом четкий план, мысленная реализация и учтенные последствия. Жизнь, разложенная по полочкам на много циклов вперед. И теперь я понимаю, что так только у адептов порядка, и мне интересно, как устроены те, кто носит в себе хаос.

«Так же, — отвечает Инсум и добавляет, — почти. Разница в восприятии действительности. Хаос все время раздражается на неповоротливость законов, а порядок не в силах принять удары судьбы. Осознать, что не все поддается измерению и планированию. Поверить, что несчастные случаи действительно случайны, а предательство друзей невозможно было предотвратить. Вся их сущность сопротивляется этой мысли. Они загоняют себя в угол и не могут оттуда выбраться, бесконечно пытаясь найти порядок там, где его нет».

Жизнь разваливается на куски, мир трещит по швам. Словно головой бьешься в стену, но пятно крови на ней только больше. Я тоже адепт порядка и мой переходный кризис выглядел именно так. Я не могла принять духа в себе, потому что он одним своим существованием уничтожал мою картину мира. А Наилий спокоен и собран. Разговаривает с духом так, будто это боец из соседнего легиона. Почему?

Теперь молчат все живые и мертвые. Генерал уходит в раздумья, откинувшись на спинку стула. На переносице собирается глубокая складка, а руки он сжимает в кулаки. Помню, каким прилетел в резиденцию. Тьма стелилась следом, и нож выпал из дрожащих пальцев. «Потому что увидел тебя с Публием, — говорит Инсум, — и услышал самое дикое и неправдоподобное объяснение двойному предательству, какое мог».

А не найдя понятный ответ, снова и снова задавал себе один и тот же вопрос. И я знаю какой. Слышала на этой самой кухне. «Дэлия, что случилось с нашей жизнью? Я не могу понять… Ни логики, ни смысла».

«Поэтому пришел к тебе, как когда-то давно ко всем мудрецам, — объясняет Инсум. — Вы единственные, кто находил объяснения необъяснимым вещам. Создатель с его теорией, Поэтесса с предсказаниями, ты с привязками. Генерал тратил циклы, чтобы узнать своих офицеров. С кем живут, чем дышат, о чем думают. А ты могла любого взять за руку и рассказать то, что некоторые под пытками не выдали бы. И мир снова становился простым и понятным».

Как сегодня, когда генерал услышал: «Ты мудрец, Наилий». С фактами и доказательствами.

Закрываю лицо руками и заставляю себя сидеть на месте, а не бегать нервно по кухне. Переживала, как удержать от кризиса любимого мужчину, но представить не могла такой простой ответ.

«Любовь — это совсем не просто, — говорит дух. — Истинные давно ломают об нее зубы. Генерал влюбился, представляешь? В маленькую девочку в больничной форме. Но совсем не за большие глаза и тихий голос. Ты стала для него свечой в темноте. Это он, а не ты с первого дня мотыльком летел на пламя. Знаешь почему? Ты наводишь порядок в его хаосе. Создаешь смысл его жизни».

Сердце сжимается, поверить невозможно. Теперь мне нужно время, чтобы все обдумать и осознать, но передышки нет. Наилий открывает глаза.

— Спроси духа, может ли он подселиться не в цзы’дарийца, а в эридана? Я переполнена информацией, пресыщена до тошноты. Реакция достигает пика и обрывается в ноль. Туда, где в полной тишине и пустоте звучит ответ Леха:

«Да, могу, госпожа».

Повторяю за ним механическим голосом дрона. Тело от слабости перестаю чувствовать, закрываю глаза, теряясь в пространстве, и слышу голос генерала:

— Тогда ты летишь со мной на Эридан.

Глава 21. Паразиты и кукловод

Меня, шокированную и молчаливую, Наилий ведет в гостиную и усаживает на диван. Подкладывает под спину подушку и устраивается рядом, держа за руку. Чувствую себя рыбой, оглушенной глубоководным взрывом. Плаваю кверху пузом и таращусь стеклянным взглядом.

— Поверь, я меньше всего хочу тащить тебя в космос, — неторопливо начинает генерал, — тем более на Эридан, где сейчас даже мне находиться опасно. Но ситуация критическая.

Не ждала, что будет уговаривать. Все решил уже, так зачем? Слушаю, склонив голову на бок, и бездумно разглядываю пальцы Наилия. Длинные, как у музыканта, и украшенные мелкими черточками шрамов.

— Король Таунд разорвал договор, и толпа дипломатов не смогла его остановить. Если бы не свадьба его дочери — меня бы близко не подпустили к планете. В официальном разрешении жесткое ограничение на размер корабля и состав делегации. С собой я могу взять пятерых бойцов и ни одним цзы’дарийцем больше.

Я еще и чье-то место займу. Ради меня, бесполезной в бою, пожертвуют тем, кто действительно мог защитить группу от нападения.

— У меня, как обычно, есть резервный полк в засаде, — осторожно улыбается генерал. — Звезду разведки и дозорных полковник Малх якобы случайно забыл на планете. Они будут поблизости на случай, если во дворце станет совсем плохо. — Если нам придется бежать?

Догадываюсь, что хочет сделать Наилий. Если подселить Леха в короля, то он подпишет новый договор на условиях, выгодных пятой армии. А потом, как Публий, не сможет осознать, что случилось. Допустим. Но есть один нюанс. Когда поступок идет в разрез с твердыми убеждениями, то ощущается ошибкой. Король, раскаявшись, снова разорвет договор, и что тогда? Держать в нем Леха постоянно?

— Если не получится сбежать на нашей капсуле, — уточняет генерал. — Мы спустимся на ней с транспортника и оставим во дворе королевского дворца. Если капсулу повредят, или путь к ней будет отрезан, то мы доберемся до своих в лагере и поднимемся на орбиту в большой десантной капсуле. Там как раз восемнадцать мест. В моей группе, кроме тебя, будут Публий, Трур, Рэм и Остий Вир. Медик, снайпер и два разведчика: внутренний и внешний. Ты можешь отказаться. Я пойму и не буду заставлять.

Генерал отпускает мою руку и отстраняется, избавляя даже от намека на давление со своей стороны. Дает время подумать, и теперь мне хочется закрыть глаза и выпасть из реальности в надежде, что Вселенная сама шепнет в ухо правильное решение.

«Зачем Вселенная, если есть мы, госпожа? — лукаво спрашивает Лех. — Для духов нет разницы, какого цвета и формы вокруг них телесная оболочка. Количество рук, глаз, крыльев, язык общения и предпочтения в постели. Значение имеет только уровень развития планеты. Никто не пошлет матерого волка к едва вылупившимся птенцам».

«И кто из нас волк, а кто птенец?»

«Вы все птенцы. Цзы’дарийцы, эридане, гнароши, дарлибы. Иначе бы контакта не случилось. Миры существуют кластерами. Как лотки в инкубаторах. Эти только что вылупились, другие уже подросли и могут самостоятельно питаться, у третьих вылез пух и пошло остевое перо. Внутри кластера много общего и похожего, но соседние не смешиваются никогда. Вы удивитесь, госпожа, найдя знакомые черты в тех, кого считаете чужыми».

Увижу ли я привязки, связывающие эридан? Смогу ли создать и накачать новую? Чтобы по ней, как по канату, Лех перебрался в короля или любого другого приближенного, на кого покажет Наилий? Как можно броситься в космос, взять на себя ответственность, а потом в бессилии развести руками?

— А если я не смогу?

В тишине резиденции мой охрипший от таблеток голос звучит скрипом ржавых дверных петель. Самой неприятно слушать.

— Сможешь или нет, мы не узнаем, пока не окажемся на Эридане, — спокойно отвечает генерал. — Ты не одна там будешь. Я не собирался перекладывать на твои плечи судьбу добычи родия. Я прошу о помощи. Но, если ничего не выйдет, то мы найдем другой способ вернуть договор. Впервые хочется довериться кому-то настолько, чтобы не думать и не сомневаться. Закрыть глаза и шагнуть туда, где даже светило незнакомое и воздух другого вкуса. Верить и чувствовать, что не одна против всего мира. Я давно согласилась, а теперь произношу вслух:

— Я постараюсь. Очень сильно.

— Спасибо, родная, — улыбается генерал и обнимает за плечи. — Что мы будем делать, я расскажу тебе на Эридане. Времени нет. За два оставшихся дня нужно превратить рядового Тиберия из воображаемого цзы’дарийца в живого. Подделать твою генетическую карту и выдать фиктивный диплом об окончании военного училища. Я буду долго и много звонить, а ты иди спать.

Целует, легко коснувшись губами моей щеки, и встает с дивана. Когда вешает гарнитуру на ухо, кивает мне и отгораживается от мира молчаливой сосредоточенностью. Звать, тормошить и отвлекать разговорами обычно бесполезно, а сейчас просто нельзя. Ухожу убирать посуду на кухне, а потом по лестнице в спальню. Согревать постель и ждать, когда поднимется ко мне.

Проваливаюсь в тяжелый сон без сновидений, так и не услышав шагов генерала, а мрак поутру разгоняет шепот:

— Дэлия, просыпайся.

Утренний свет не отбрасывает резких теней, а деликатно обволакивает серой дымкой очертания мебели в комнате. Наилий сидит на краю кровати в одних домашних штанах. Кожа на голой груди блестит от пота, а живот вздрагивает от мелких вдохов. Генерал выглядит уставшим, хоть и проснулся не так давно. Или вовсе не засыпал. Лицо осунулось, скулы кажутся острее, а под глазами намечаются синяки.

— Наилий, — тянусь обнять, но он отсаживается на покрывале дальше.

— Не надо, я мокрый после тренировки, в душ иду. Одевайся, мы летим в главный медицинский центр, Публий ждет. Без обследования я тебя в космос не выпущу. С генетической картой пока глухо. Марк может помочь, но его нельзя использовать втемную. Мы договорились, что вечером он прилетит сюда. Легче показать ему тебя в военной форме, чем долго доказывать, что я говорю правду и не сошел с ума от потери любимой женщины.

Генерал хмурится и заканчивает фразу совсем тихо. Я на коленях подбираюсь к нему ближе и, наплевав на слабые протесты, крепко обнимаю, словно окунувшись в холод. Влага испарила лишнее тепло и теперь скользит между нашими телами, пока усаживаюсь к Наилию на ноги. Целую и чувствую на губах соленый привкус. Генерал согревается быстро, забываясь в поцелуе и прижимая к себе.

— Ты другой после тренировок, — вполголоса говорю я, наслаждаясь тягучей, как патока, лаской.

— Растянутый просто, разогретый.

Умиротворенный и безмятежный, но ненадолго. Проблемы редко оставляют Наилия одного, даже если он честно старается о них забыть.

— Не помню, как ты уходил под утро, — кладу голову ему на плечо и ворчу под нос. — Будто не спал рядом ночью.

— Спал, но мало, — оправдывается генерал, — на адреналине глаза не закрываются. Вот и ушел, чтобы не ворочаться и не будить. Собирайся, день длинный, забот много.

Отпускаю с сожалением и провожаю взглядом до выхода из спальни. Меня ждет военная форма, черная маска и приятное путешествие в одноместном катере, лежа на генерале.

***

Наилий высаживает меня в промышленной зоне на пустыре. Напоминает, чтобы держала бипер под рукой и признается, что там радиомаяк. Майор Рэм тщательно за мной следит. Еще полцикла назад была бы неприятно удивлена и обиженно поджала губы, а сейчас безразлично пожимаю плечами. К шестерым соглядатаям добавился седьмой. Всего-то.

До медицинского центра добираюсь на городском транспорте. Автобус тормозит у посадочной платформы и выпускает меня в по-летнему разогретый воздух Равэнны. Если утром так жарко, то что будет днем? До кабинета Публия через все замки медицинского центра прохожу сама. Капитан успел оформить допуск, и я по-прежнему приписана к медицинской службе. Но у двери с вывеской «Главный врач» считыватель ожидаемо моргает красным. Верно, к командиру не принято входить без приглашения. Вежливо стучу и слушаю шаги.

— Тиберий? Проходи.

В проеме открытой двери появляется Публий в медицинской форме и с разбитой губой. Трещина обработана гелем, отек еще не пропал и, заметив мой взгляд, капитан на автомате трогает рану кончиком языка. Не нужно писать стихи о будущем, как Поэтесса, видеть прошлое, как Мемори, и проверять привязку дружбы с Наилием. Представить страшно, что у Публия на теле после вспышки ярости генерала. Синяки? Кровоподтеки? Резаные раны? Он шагает назад, пропуская меня в кабинет, и плотно закрывает дверь.

— Публий, прости, от меня одни проблемы, — пристыженно бормочу и опускаю взгляд.

— Моей вины никто не отменял, — отзывается капитан. — Я заслужил все, что получил.

Знаю, что все принял на себя, и от этого еще тяжелее. Натворили бед вдвоем, а наказали только его.

— Не переживай, — утешает Публий, — не считая губы, я цел и невредим.

Чем благороднее он, тем паршивее мне. Уже хочется провалиться сквозь землю и никогда не смотреть в дымчатые глаза военного врача. От стыда во рту мерзкий привкус, и в животе крайне неуютно.

— Я верила, что вы просто поговорили.

— Поговорили, — кивает капитан и улыбается легко и весело. — Вот только Наилий бьет быстрее, чем я объясняю. Но хватит об этом. Ты сюда на медосмотр пришла, так что ляжешь в медкапсулу на обследование. Плюс там же под контролем МРТ с контрастом я внедрю тебе биопереводчик. Он положен всем, кто летает в космос. Что стоишь? Дорогу до капсульной знаешь?

— Так точно, капитан Назо.

Публий переключается с одной темы на другую так быстро, что я за ним не успеваю. Ставит службу, как щит от неприятных мыслей и проблем. Их у него много, поэтому такой уловкой приходится пользоваться часто. Смотрю на его прямую спину, легкую походку по коридору и верю, что помогает. Послушно иду следом, читая по дороге таблички на дверях. Капитан резко тормозит у процедурного кабинета и разворачивается ко мне:

— Чуть не забыл. Есть еще один нюанс, и с ним желательно разобраться до медкапсулы. Заходи.

Публий запускает меня в пропитанное запахом медикаментов помещение и садится на стул возле кушетки. Не моет руки антисептиком, не достает инъекционный пистолет, а молчит и ждет. Догадываюсь, что нюанс серьезнее, чем прививка от инопланетных инфекций, раз военврач тщательно подбирает слова.

— Дэлия, есть правила для всех, кто летает к другим планетам, а не просто выходит на орбиту Дарии. Ты еще подпишешь документы на допуск, но мне придется опередить инструктаж. Телепортация — особая технология перемещения. Ученые до сих пор исследуют, что именно происходит с телом в момент скачка. Мечутся между теорией расщепления на атомы в точках входа и выхода и предположением о существовании параллельной реальности.

Усаживаюсь на кушетку напротив него и внимательно слушаю. Технология засекреченная, информация закрытая. Не надень я военную форму, никогда бы не узнала, что за пределами Дарии действуют иные физические законы. О них не рассказывают детям на образовательных курсах, молчат в разговорах между собой офицеры, да и не каждому рядовому, ступившему на чужую планету, интересно через что его протащили.

— Пока лучшие умы недоумевают, — продолжает Публий, — процесс не отлажен идеально. Если в теле есть посторонние предметы:

эндопротезы, кардиостимуляторы, искусственные органы, то в точке выхода они могут сместиться. Иногда довольно серьезно. Дэлия, твой барьер от нежелательной беременности может оказаться в почке или в желудке, причинив серьезную травму. Его нужно достать.

Теперь понимаю настороженность Публия. Военврач помнил, какую истерику я закатила, умоляя не перевязывать мне маточные трубы. Он согласился, совершив должностное преступление, а сейчас речь идет о моей жизни. Упираться глупо, но я не могу даже представить, что останусь без детей. Инстинкт, генетической код, воспитание — не важно. Я хочу держать на руках своего ребенка и готова ради этого от многого отказаться.

— Если нельзя с барьером, то как? — запинаясь на каждом слове, спрашиваю капитана.

— Я могу или тебя держать на гормонах, или Наилия на временной стерилизации, — медленно отвечает Публий. — И то, и другое надежно, но проблемно в исполнении. Медикаменты под строгим учетом. Если я не достану вовремя очередную дозу, вы останетесь без защиты.

Навсегда решить проблему можно только сделав меня бесплодной, но я продолжаю отчаянно цепляться за надежду.

— А если с той штукой в квадратной упаковке?

Публий хмурится и задумчиво трет висок. Не объясню лучше. Не знаю, как называется.

— С презервативом? — уточняет военврач, но я не понимаю, кивать или нет. — Да, пожалуй, сейчас это лучший вариант. На Эридан генерал полетит стерильным. Инструкция. А когда вернется, напомни ему.

Улыбается ободряюще и идет к умывальнику. Разговор окончен? Это все? Я вздрагиваю от нервного напряжения и кусаю губы. Настроилась на схватку, а ее не будет?

— Публий, а если я захочу ребенка?

— Это вам решать с Наилием, — снова улыбается медик и открывает воду. — Когда получится зачать, все равно ко мне придешь. Кто еще будет вести беременность и примет роды у рядового Тиберия?

Капитан моет руки и насухо вытирает салфетками, а я никак не могу поверить. Кажется, что это шутка, подвох. Сейчас он рассмеется и попросит не питать иллюзий. Шизофреникам не разрешают иметь детей. Я генетически забракована для потомства. Не выдерживаю и спрашиваю сама:

— Как же мой диагноз?

— А что с ним? — беззаботно спрашивает Публий. — Слуховые галлюцинации? Воображаемые друзья? Видел я твоего друга Леха, близко с ним знаком. Злой, кровожадный, но вполне реальный. А без этих симптомов все остальное — мелкие придирки.

Расцветаю ответной улыбкой и чуть не бросаюсь капитану на шею.

Закружились маски, вывернулась ситуация. Мотылек мертва, а рядовой Тиберий хоть и был по легенде в психиатрической клинике, но кроме нервоза у него ничего не нашли. А то, что мужчина родил ребенка, и вовсе никто не узнает. Выдыхаю счастливо и закрываю лицо руками. Спела бы и сплясала, но ведь только что признали нормальной. Не стоит.

— Иди за ширму и раздевайся, — приказывает Публий, — барьер нужно достать.

Процедура не очень приятная, но короткая. Медик гремит инструментами, пока я одеваюсь. Из процедурного выходим вместе, и меня ждет еще одна пытка. На этот раз в медицинской капсуле. Климатсистема урчит, нагоняя в комнату холод. Тонкое и сложное оборудование не выносит летней жары. Представляю, как ложусь обнаженная на ледяной кожаный ложемент и вздрагиваю.

— А раздеваться обязательно?

— Устала уже? — смеется Публий. — Ну, извини, придется. Внутри капсулы возникнет очень сильное магнитное поле. Любой металлический предмет может нагреться до ожога, и обязательно дернется к магниту, по дороге врезавшись в тебя. Я видел, как монеты из карманов вонзались в плечи, а фонарик пробил пациенту голову. Снимай комбинезон, я выдам тебе халат, чтобы не замерзла.

После таких объяснений выпрыгиваю из формы почти мгновенно. Как кадет на сдаче норматива. Военврач протягивает мне легкое одеяние чуть плотнее, чем операционная сорочка. Согреться не получится. Жаль.

Пока Публий ставит мне в вену катетер и фиксирует руки и ноги ремнями, прошу его рассказать о биопереводчике.

— Интересное устройство, но на Дарии не работает, — говорит медик, щелкая застежками ремней. — Мы говорим на одном языке и не слышим других, а в космосе их сотни. На самом деле биопереводчик — это колония бактерий с коллективным разумом. Их открыли случайно на одном из астероидов. Способности к адаптации оказались настолько велики, что после долгих опытов и вдумчивой селекции бактерии стали внедрять в мозг. Колония сообща настраивается на частоту мысленных излучений и приводит к ранее считанному стандарту любые входные и выходные сигналы.

Капитан заканчивает привязывать меня и облокачивается на открытые створки крышки саркофага. Приятно видеть Публия в такой чудесном настроении. Замечать, как блестят глаза, а на губах появляется и исчезает улыбка.

— Сначала они переводили только на цзы’дарийский со всех других языков, — размеренно и напевно, как на лекции, рассказывает он. — Мы всех понимали, а ответить не могли. Но современное поколение биопереводчиков умеет совершенно невероятные вещи. Определяет язык, на котором говорит собеседник, и подстраивается под него. Колония расселяется по речевому, слуховому, сенсорному центрам в мозге, и не только заставляет тебя отвечать на другом языке, но и писать. При условии, что есть образец местной письменности, конечно. Военврач тянется к пульту управления капсулой и водит пальцами по экрану, выбирая нужную процедуру.

— Собственно для этого и нужен контраст и МРТ-контроль. Убедиться, что биопереводчик правильно внедрился. А теперь закрывай глаза и отдыхай. Когда проснешься, сможешь послать меня в бездну на сотнях языков и тысячах диалектов.

Смеюсь в ответ и уточняю:

— Разве ругательства не переведутся на цзы’дарийский?

— Нет, — мотает головой Публий, — бессмысленный набор букв без внутренней логики даже умные бактерии не в состоянии переварить. Выдают в неизменном виде. Разведчикам в тылу врага приходится помнить об этом и в критических ситуациях держать язык за зубами. Спи, через час вернусь.

Капитан кивает на прощание и закрывает створки, отрезая меня от внешнего мира звуконепроницаемым стеклом.

В резиденции темно. Белый свет от спутника едва пробивается сквозь маленькие окна. Иду и не вижу, но помню куда. Ладонью нахожу перила лестницы, спускаюсь, считая ступени. Внизу на кухне голоса. Ссорятся, бранятся, ворчат. Их много и все мужские, а я в тонкой сорочке. Наилий? Нет его там. Марк приехал? Тоже нет. Но ведь зовут по имени, вспоминают. Дэлия, Дэлия. Замираю на последней ступени и не верю. Лех, Инсум, Юрао. Остальных не знаю. Как выбрались из меня все? Когда? Бегу в кухню на тусклый свет, а там пусто. Посуда везде, недоеденная пища. Тарелок слишком много, считаю и сбиваюсь. Следы на полу. Разлили сок и растащили ногами лужу. Дверь хлопает, и я вздрагиваю. Не одна в доме и некому защитить.

— Налий?

— Дэлия.

Голос из спальни далекий и тихий. А за спиной снова хлопает дверь, и шаги по коридору все ближе и громче. Скрипит паркет, стучат подошвы ботинок, холодом тянет и страхом. Вязким, тягучим. Инстинкты бунтуют, паника подстегивает бежать. Рвусь по лестнице наверх на голос генерала и чуть не врезаюсь в Леха. Живой, настоящий, огромный, как скала. Нависает надо мной и улыбается. Еще чуть-чуть и облизнется, как в теле Публия.

Страх барьером вырастает между нами. Не они пришли ко мне, а я вторглась в их мир. Слабое физическое тело бунтует. Ужас такой, будто лечу в пропасть и вижу, как приближаются острые камни на дне. Мгновение до смерти.

— Нет.

— Госпожа, — зовет дух и тянет руку.

— Нет.

Оборачиваюсь, а за спиной двое смотрят, как хищники, и не дают сбежать. Сердце разрывается, ноги подкашиваются. Они хватают меня и тянут.

— Как будем делить?

— Поровну.

Меня поднимают над полом легко, как пушинку, обступают со всех сторон и дергают так, что скоро разорвут. Инсум за плечом морщит густо усыпанный веснушками нос, Юрао скалится. Чужие не уступают. Тогда Лех достает пилу и режет меня надвое. Полотно с зубцами легко входит в живот до самого позвоночника. Крови нет, сорочка лопается ровно по линии разреза, мои духи хватают за руки и взлетают.

Смотрю, как внизу остается половина меня, а под грудью пустота. Так легче и проще, но как буду ходить?

— Будете летать, — шепчет Лех, — с нами.

Просыпаюсь и не могу пошевелиться. Нельзя на МРТ дергаться, поэтому голова плотно зафиксирована специальным держателем. В груди противно ноет и саднит спазмом.

«С кем вы меня делить собрались?» — зло спрашиваю сразу всех духов, но первым откликается Лех:

«С бактериями-паразитами, госпожа. Расселись уже, присосались, едва зазвучит чужая речь, и вы их почувствуете. Колония маленьких кукловодов. Дергают и дергают за ниточки».

От слов духа во рту мерзкий привкус, в нервном сплетении стреляет, а ремни согнуться не дают. Дышу ровнее, пережидая спазм. Давно не видела своих сожителей такими раздраженными.

«Что ж не остановили меня?»

«Польза превышает вред. Без них вам на Эридане нечего делать. Между собой мы как-нибудь разберемся, а вам придется отделять в сознании еще один голос. Они тоже нашептывают в ухо. Причем гораздо громче нас».

А ведь есть еще и мои собственные мысли. Скоро голова станет, как автобусная остановка, где все одновременно разговаривают, не слушая друг друга. Какофония обрывков мыслей.

«Они тоже питаются энергией?»

«Как бы ни так, — хмыкает Лех, — жрут клетки вашего мозга, госпожа».

Неприятная новость. Странно, что Публий об этом умолчал. Наших лучших мужчин, летающих в космос, медленно пожирают паразитыпереводчики. Цикл за циклом. Как долго они живут в мозгу военных? Как уже успели повлиять на психику, темперамент, поведение? Если одна колония паразитов обладает коллективным разумом, то не могут ли они общаться друг с другом? Страшно представить, что они объединятся и начнут управлять всей расой. Чего захотят? Расселиться дальше? Возможно. Одного нового носителя уже получили.

«Не переживайте, госпожа, — успокаивает Лех, — способность к регенерации цзы’дарийской расы позволяет восстанавливать клетки мозга, а иммунная система сама уничтожит паразитов через три цикла. Но вы думаете в верном направлении. Бактерии при всех своих способностях тупы и ограничены. Другое дело настоящие духикукловоды. Паразиты высшего порядка. Подселенцы вроде меня тоже управляют телами живых, но мало и не долго. Нам нужна энергия, привязка и согласный сотрудничать медиум. А кукловодам никто не нужен. Дергают за ниточки и смотрят, что получится».

Жестоко и странно, а главное, непонятно зачем? Управлять историей мира напрямую? Допустим. Но тогда подселять кукловода ремесленнику или звезде почти бессмысленно. Будь я Истинной, интересовалась бы только правителями. Такими, как Наилий, Марк, Друз.

«У генералов есть кукловоды?»

«У них нет, а у вас да, госпожа, — тихо отвечает Лех, — но не спешите бледнеть и кусать губы. Такой дух всего один и он законсервирован. Обернут плотной оболочкой, поэтому не может действовать, и вы его не слышите».

Четвертый из шести. Несуществующие боги, некоторой правды лучше не знать! Мой личный кукловод спит и ничего не делает, если верить Леху. Надолго ли?

«Это зависит от вас, госпожа».

Глава 22. Встреча с мудрецами

Лежу в капсуле и жду, когда вернется Публий. Выпускать на волю кукловода не хочется, что бы ни говорил Лех. Потерять себя, как личность, не стоит ни одной сделки. Не важно, что кукловод предложит взамен: махать посохом, как выпускник горного интерната, или танцевать, как лауреат престижных конкурсов. Понимаю, что может делать с моим телом, что захочет, но главного я не почувствую. Момента, когда все мои решения будут бездумным повторением чужой воли, ласково нашептываемой в уши. И можно не брать тело под контроль.

«Сколько у меня времени, пока кукловод не проснется сам»?

«Мы не знаем, госпожа. День, цикл, десять циклов. В оболочку вложена программа, как у эмбриона в яйце, или, как у семян в почве. Станут условия благоприятными — кукловод проклюнется. А чего именно ждет, мне не видно».

«Великую идею он ждет, или, пока Наилий не вырастет в тройку. Если родился правителем и свой дух-паразит не положен, то можно попробовать управлять со стороны».

«Хорошее предположение, — усмехается Лех, — но пока не исполнится, не узнаем, так ли это».

Неизвестность ожидаемо раздражает. А еще чешется нос, и ремни мешают до него дотянуться. Запертая кукловодом в своем же сознании, я помочь себе не смогу, и попросить из мудрецов больше некого. Аттия духов только видит, но не слышит, договориться не сможет. Маятник живет в четвертом секторе. А у остальных бреши в потенциальном барьере слишком далеко от общения с духами. Вся надежда на анкету и тех, кого можно будет с ее помощью найти. А еще на Избирателя. В своей теории он учил выбирать для себя жизнь, может, и мне подскажет, как понять, кто только что выбрал — я или духи.

За матовыми створками капсулы мелькает тень. Публий склоняется над пультом, разрешая чуду инженерной и медицинской мысли меня освободить.

— Нормально биопереводчик внедрился, будешь всех понимать на Эридане.

Застежки на ремнях размыкаются и с тихим шелестом втягиваются в прорези на ложементе капсулы. Сажусь, плотнее запахивая тонкую ткань халата на груди.

— Публий, а можно с твоего планшета позвонить Флавию Приму?

— Можно, — кивает он, подавая руку, — только от капсулы отойдем. Остаточное магнитное поле угробит девайс.

Капитан помогает выбраться из медкапсулы и деликатно отворачивается, пока я переодеваюсь обратно в комбинезон. Планшет отдает в соседнем процедурном кабинете. Номер Флавия в памяти планшета есть и, повесив гарнитуру на ухо, я через три гудка слышу его голос:

— Публий?

— Капитан Прим, это Тиберий, вы говорили я смогу увидеть остальных мудрецов.

Попросить Наилия надеть маску и выйти к ним я уже не успеваю, а Избирателя должна встретить до отлета на Эридан. Не хочу остаться с кукловодом, даже примерно не представляя, как распознать его в сознании.

— Да, рядовой, мудрецы в сборе, ждем тебя.

— Я сейчас в главном медицинском центре.

Флавий обещает встретить и провести. Я не заблужусь, а Тиберий в штабе появляется впервые. Осталось решить, как замаскироваться, чтобы меня не узнали. Возвращаю с благодарностью планшет Публию и вспоминаю, что таблеток, меняющих голос, осталось совсем немного. Одной дозы хватает на сутки. Пью таблетки я строго вечером. Как начала под контролем майора Рэма, так и продолжаю. Отек в горле появляется быстро, а спадает, наоборот, постепенно. Успеваю заметить, что настоящий голос возвращается, даже если забыла принять новую дозу заранее. Если таблетки кончатся, мне придется молчать. Хорошо, что я в медицинском центре, а рядом целый начальник медицинской службы личного легиона генерала.

— Публий, а у тебя есть таблетки, меняющие голос?

Военврач задумывается, хмурясь, совсем как Наилий. Жаль, не спросила названия медикамента, не подскажу.

— Должны быть, подожди, — отвечает он и уходит к стеклянным шкафам с таблетками и ампулами для инъекционного пистолета.

Наилию тоже придется хрипеть, когда он наденет маску, но по фигуре нас все равно будут различать. Я могу надеть больше одежды под комбинезон или сшить специальный костюм с рельефом мужских мышц, а что делать с ростом? Ваты в ботинки под пятки напихать?

— Это спецсредство для разведчиков, — бормочет Публий, выдвигая ящики и перебирая их содержимое. — Им полезно иногда менять голос вживую, а не на записи. Но никто на моей памяти не использовал их постоянно. Если перебрать с дозировкой, отек горла тебя задушит. Ты по сколько таблеток принимаешь за раз?

— П-по одной, — заикаясь от неожиданности, отвечаю я. Не хочется думать, что майор Рэм специально подсунул их мне, чтобы избавиться от ненавистной любовницы генерала, но паранойя никак не проходит. — Отек держится сутки, а нужно меньше?

— Нужно реже, — вздыхает военврач. — В идеале совсем от них отказаться. Но раз уж есть острая необходимость, то хотя бы регулируй прием. Дели таблетку на две или четыре части и пей только тогда, когда будешь разговаривать с посторонними. Следи за ощущениями. Начнешь задыхаться — сразу беги в медотсек. Хорошо?

Киваю в ответ и забираю таблетки. Понимаю, как рискую, но в призрак тройки по имени Тиберий, вздумай он общаться только письмами и звонками, будет трудно поверить.

Флавия встречаю в холле генерального штаба. Пока мы идем по алой ковровой дорожке мимо мраморных колонн и фресок с батальными битвами, разглядываю капитана. Всегда веселый и улыбчивый сейчас он смотрит в точку перед собой и поджимает губы. Знаю, как непросто с мудрецами, но неужели успели довести так быстро? Флавия! С его железным терпением и стальными нервами. От моих заданий в шок не приходил и в депрессию не впадал, а сегодня выглядит так, будто на голову свалились проблемы хуже нехватки родия.

— Как там Мемори?

Все мудрецы непредсказуемы, но единичка в острой фазе кризиса похожа на действующий вулкан. Даже, если кажется, что он успокоился, это не правда. За искрами и столбом пепла из кратера всегда будет взрыв и потоки магмы, сметающие все на своем пути. И сделать что-то сложно. Обратно в карцер психиатрической клиники я Мемори не отдам.

Решение не изменилось.

— О ней я и хочу поговорить, — хмурится Флавий, заходя в лифт и нажимая на кнопки. — Три дня только ее имя и слышу. Поселили в гражданскую квартиру — сначала потоп устроила, потом пожар. Перевели в гостиницу при генеральном штабе — разделась и голая ходила по коридорам. Сегодня у меня ночевала, глаз с нее не спускал. Не знаю, как умудрилась разбить вазу и порезаться, что рану зашивать пришлось.

Старательно прячу улыбку, хотя под маской ее и так не видно. В кризисе мы сами не ведаем, что творим. Мир рассыпается на осколки.

Собираешь его, складываешь кое-как, а части не стыкуются и теряются, зияя дырами в сознании. Думаешь одно, видишь другое, делаешь третье. Не удивлюсь, если Мемори в гостинице разделась и пошла в душ, но забыла, в каком он номере. Или вообразила себя невидимкой, раз все ее старательно игнорировали. Она ведь не признается, а я истинный мотив другого мудреца никогда не угадаю.

— Переругалась со всеми, — продолжает Флавий. — Эмпат встает и уходит, как только она появляется. Избиратель на ней какие-то психологические приемы отрабатывает. Сначала пытался сбить с порыва вывалить на публику его прошлое, а теперь молчит и делает вид, что Мемори не существует. Даже Поэтесса не выдержала, хотя с самого начала относилась к ней лучше всех. Мемори абсолютно асоциальна. Я не знаю, что с ней делать.

Капитан выговаривается и замолкает. Понимаю, что дело уже не только в открывшихся способностях, мешающих мудрецу жить. Она впустила в себя хаос и потакает ему. Ее пытались не трогать и терпеть ее выходки, но только раззадорили сильнее. А был ли другой способ? Я напрягаю скованное отеком горло и хриплю:

— Что лечащий сказал? Как ее успокаивали?

— Музыкой и танцами. Излишек агрессии выходил. Ставили в карцер динамик и включали погромче. Она больше прыгала, чем танцевала, пока не падала от усталости. На пару дней хватало. Мы пробовали тоже. Разбила аппаратуру.

Лифт останавливается на этаже и капитан замолкает. Могу его понять. Генеральный штаб не место для социопатов, а Флавий не обязан жить с психически неуравновешенной женщиной. Эмпат может и написал заключение, поддавшись эмоциям, но в целом был прав, говоря о крайней нестабильности Мемори. За несколько шагов до кабинета задаю последний вопрос:

— Ее вовлекали в работу? Она хоть чем-нибудь интересуется?

— Нет, — качает головой Флавий. — Ее так много, а по сути, нет совсем.

Стоим вдвоем у стеклянной перегородки в мой бывший кабинет. На матовой белизне отражение капитана совсем бледное, а рядом я черной тенью за спиной. Флавий — правитель-единичка. Чувство долга уже гложет, а справляться с ним пока не умеет. Хочу пообещать, что найду решение, но боюсь солгать.

— Я поговорю с ней, но мне нужна помощь, — хриплю в ответ и морщусь от того, что нужно сделать. — Пара крепких рядовых, чтобы удержали ее, если бросится. Увидит мое прошлое и о затее с Медиумом можно забыть.

— Согласен, держать нужно.

— Она здесь?

— Да, спит на диване. Пришлось накачать снотворным, чтобы зашить ногу. Заходим?

Флавий кладет ладонь на ручку двери, но я испуганно мотаю головой. Не готова еще. Пока ехали в лифте, о Мемори думала, а не о том, как выйду к мудрецам. Это не любительский спектакль на образовательных курсах, здесь не станут аплодировать в поддержку, если постановка провалится. Не имею права на ошибку. Жарко в комбинезоне, рубашка липнет к телу, дышу ровно, стараясь унять сердцебиение. Тиберию остро не хватает генеральской выдержки. Его осанки, походки, манеры держаться.

Бездна, я помню, как он сидит, но смогу ли сесть так же без скованности или нарочитости? Нельзя было на первую встречу иди самой! Как потом Наилий наденет маску? Но поздно дергаться, поднимаю подбородок и киваю. Готова.

Капитан открывает дверь и входит первым. Все мудрецы, кроме Конспиролога, здесь. Стоят, сидят и прохаживаются у моего рабочего стояла, а на диване в коротком платье, едва прикрывающем бедра, спит Мемори. На голове детская шапка с длинными лентами вместо завязок. Порезанная осколком нога заклеена пластырем. Избиратель рядом на стуле для посетителей. Совсем не брился после клиники. На голове пробивается ежик волос, а борода стала еще гуще. Взгляд из-под бровей тяжелый и настороженный. Я запомнила мудреца пылким и любопытным, а сейчас будто вижу узника на допросе.

Самой не легче. Переступаю через порог, и словно упираюсь в невидимую стену. Мудрецы, как призраки из прошлой жизни. Холодные, бледные, равнодушные. Даже звонкая и всегда счастливая Диана не поднимает глаз, кутаясь в палантин. Стискиваю зубы и пережидаю волну дрожи. Мотылек умерла, а с Тиберием мудрец Поэтесса незнакома. Мы чужие друг другу и худшее, что я могу сделать — пытаться заново завести дружбу. Каким по счету станет обман? Пусть лучше избегает меня.

— Мудрецы, дарисса, — говорит Флавий, выйдя в центр кабинета, — как обещал, привел к вам Медиума. Тиберий, знакомься: Избиратель, Эмпат, Поэтесса.

Мужчины коротко кивают, повторяя мое новое прозвище, а Диана вскидывает голову. На мгновение кажется, что видит меня через военную форму и вязаную маску. Сейчас нахмурится, тряхнет кудряшками и строго спросит: «Мотылек, где ты была? Зачем притворилась мертвой?». Сквозняком тянет по спине, руки холодеют так, будто я настоящая лежу в саркофаге и касаюсь пальцами хрупких лепестков эдельвейсов. Никогда не забуду, как Публий подхватил падающую Диану и увел из атриума. Теперь я снова рядом под той же маской и буду лгать дальше.

— Ме-ди-ум, — тянет по слогам Поэтесса, — предсказанная тройка.

Подходит ближе, легко ступая по ковролину, и я подчиняюсь порыву. Протягиваю руку ладонью вверх привычным для мужчин жестом. Поцелуй вежливости. Диана колеблется, но все же вкладывает трепещущие пальцы в мою ладонь. Сжимаю слегка и чувствую, какие холодные. От запястья тонкий аромат парфюма. Сладость, смешанная с пряностями. Наклоняюсь коснуться губами и слышу шепот:

— Из-за вас умерла Мотылек.

Тихо и ровно, будто разговор о погоде за окном, а через прикосновения рук по коже покалыванием электричества чужая, не выстраданная боль. Тиберий не должен промолчать, и я отвечаю, с трудом выталкивая слова:

— Мне жаль. Я не был знаком с дариссой, но соболезную вашему горю. Поэтесса забирает руку и возвращается к столу. Только теперь я замечаю гипнотический блеск в глазах Эмпата. Мудрец успел пододвинуть стул и сесть ближе. Пил и ел чужие эмоции, прикрыв глаза от удовольствия. Наверное, так выглядел бы Юрао, окажись он в физической оболочке. Эмпат был одним из немногих, кто умел забирать энергию, а не только отдавать ее.

— Говоришь, не был знаком, — задумчиво тянет слова мудрец, — а вина настоялась на раскаянии лучше забытого в кладовке отвара.

Еще не паникую, но близка к этому. Обманывать тех, кто видит тебя насквозь — безумие. Давлю страх и мысленно желаю Эмпату поперхнуться. Не обязана объясняться, что бы он ни разглядел в эмоциях.

— Мы нашли Тиберия два дня назад, — вступается за меня Флавий. — Я рассказал обо всех пророчествах именно для того, чтобы не искались причинно-следственные связи. Судьба слепа…

— …а бездна безразлична, — заканчивает поговорку Поэтесса и отворачивается.

— Хватит уже, — цедит сквозь зубы Избиратель, — мальчишка только из психушки вышел, а вы ему тут филиал устроили. Пророчества, подозрения. Давайте еще все подойдем и потрогаем. Прошлое расскажем, будущее откроем, в кишках покопаемся, чтобы развернулся и сбежал, не оглядываясь. Ты извини нас, Медиум, издергались с беспокойной соседкой. Видишь, спит? — Мудрец выразительно кивает на Мемори и продолжает. — Милая, когда тихая, но это ненадолго. Сейчас лекарство отпустит, и концерт пойдет по десятому кругу. Расскажи пока, почему Медиумом назвали. С духами общаешься?

Зовет сесть рядом, и я послушно иду. Не скоро Тиберий оправится от шока, что он теперь мудрец, еще и тройка, а эти странные цзы’дарийцы ему почти семья. Хриплю из-под маски старым ржавым дроном, рассказывая об Инсуме. Мудрецы, притихнув, слушают о парах действующих сил, Истинных. Я молчу о паразите, питающемся похотью, кошмарах и подселенце по имени Лех. То, что было у Мотылька, умерло вместе с ней.

— Занятно, — кивает Эмпат. — Духов видишь?

— Нет, только слышу. Иногда эмоции чувствую.

— Как? Какие? — оживляется мудрец и вытягивает вопросами остальное вплоть до истории, что духи живут в нервном сплетении и могут разбудить, устроив спазм. Разговор съезжает на других мудрецов, и мы болтаем, пока Мемори не начинает ворочаться во сне.

— О-о-о, — вздыхает Эмпат, — все, я пошел. Капитан Прим, до созвона.

Кивает нам всем по очереди и убегает. Поэтесса уходит следом, попросив разрешения поработать с предсказаниями дома. Избиратель тоже встает, но я торопливо говорю ему в спину:

— А можно вопрос?

Мудрец цокает языком и косится на Мемори. Ходячая катастрофа безмятежно спит, как ребенок, приоткрыв рот. Моложе меня. С щек еще не ушла припухлость и грудь едва намечается под платьем. Предчувствую, что в ее сценах всего поровну поровну: кризиса, подросткового буйства гормонов и желания навязать свои правила. Чем громче кричишь, тем шире вокруг тебя пространство. Насидевшись в психиатрической клинике, первое, чего хочется — свободы. — Давай свой вопрос, — кивает Избиратель, — постараюсь успеть.

Мы возвращаемся к расставленным стульям, и я лихорадочно придумываю, что спросить. Никому не нужно знать, что будущая тройка под контролем кукловода в один момент может стать диверсантом в тылу. Сформулировать Великую Идею, выгодную безымянным высшим силам, и будто случайно забыть о том, как лучше для собственного мира. Поэтому спрашивать Избирателя нужно так, чтобы он рассказал суть, отвечая совсем на другой вопрос.

— Капитан Прим показывал тезисы вашей теории выбора благоприятного жизненного пути. Все, что с нами было, есть и будет — уже записано бесконечным числом вариантов, и мы движемся от точки к точке, как гусеница в густой листве.

— Поэтично, но в целом верно, — соглашается мудрец и продолжает моими метафорами: — Если гусенице не нравится листва, попадающаяся на пути, то она может свернуть на соседнюю ветку или перебраться на другой куст.

— Выбрать для себя лучшую жизнь. Буквально заказать у Вселенной богатство, власть, любовь.

— И, приложив определенные усилия, получить их, — удовлетворенно кивает мудрец, разглядывая меня с интересом.

Теория действительно смелая и по-своему наглая. Она отрицает привычные нам с детства вещи. Становится не важным, родился ли ты сыном крупного гражданского ученого или нилотом генерала. Смог ли завести нужные знакомства или пробивался сам без помощи покровителей. Твое здоровье, красота, характер отходят на дальний план. Несколько простых ритуалов, похожих на магические манипуляции, и жизнь становится сказкой. Занимательно, соблазнительно, вдохновляюще, но сейчас меня волновал другой момент. То, о чем мудрец вскользь упоминал сразу после рассказа о бесконечности вариантов.

— А как понять, действительно ли тебе нужно то, чего хочешь?

Избиратель усмехается и откидывается на спинку стула. Заговорщически подмигивает Флавию, словно я только что прошла какую-то проверку.

— Отличный вопрос. Не знаю, тройка ты или нет, но думать умеешь. Я могу сказать, что наши желания определяет воспитание, круг общения, шаблоны успешности и состоятельности, но мы ведь мудрецы. Ты с духами общаешься, а я привык обращать внимание на то, чего не видят другие.

Настал мой черед придвигаться ближе и жадно ловить каждое слово. Неужели соврал Избиратель, что у него, как у Создателя, нет активных способностей? Что он видит? Привязки, как я, духов, как Аттия, или эмоции, как Эмпат?

— Нашей жизнью управляют маятники, — говорит Избиратель и широко улыбается. — Мы сами их создаем и накачиваем энергией. Научные теории, стереотипы, веяния моды, коллективы цзы’дарийцев, занятые одним делом, точки зрения по всем вопросам, даже наша маленькая группа психов — маятники. Чем больше у маятника приверженцев, тем сильнее его инерция. Раскачавшись до определенной критической скорости, он уходит в отрыв и уже сам начинает диктовать условия приверженцам. Его поле захватывает все больше новых участников, он сшибается с похожими маятниками и пытается перевербовать их сторонников. Возникают жаркие споры, драки, войны.

Понимаю, что маятники чем-то похожи на императивные привязки — такие же агрессивные. Только, кроме отношений между цзы’дарийцами, охватывают вообще все, что существует как информация, подкрепленная нашей энергией. Вспоминаются брезгливые лица соседок в квартале, когда кто-то выходил на улицу в немодной одежде. Его обсуждали, обхихикивали, а потом объясняли, почему так нельзя одеваться. Никогда не понимала, почему так происходит и зачем это нужно? А если смотреть через теорию Избирателя, то маятник «веяния моды» заставил своих приверженцев наброситься на сторонника «свободного стиля» и перетянуть его в свое поле. Когда жертва прогибалась и шла в магазин покупать модные вещи, маятник получал еще одного приверженца. Но стоило послать в бездну назойливых модников, как развязывалась настоящая травля. В финале которой жертва либо сдавалась, либо переезжала в другой квартал. При этом никто не понимал, что происходит. Не чувствовал за своими порывами действующего маятника. Не замечал на своих запястьях тонких ниток, тянущихся к кукловоду.

— Невероятно, — выдыхаю и нервно облизываю губы. — И вы их видите? Как они выглядят?

— Не выкай мне, — морщится мудрец. — Вон капитану Приму можно, он тоже в погонах, а я простой псих.

Флавий улыбается и кладет ногу на ногу, не сводя взгляда со спящей Мемори. Кажется, ее не беспокоят наши разговоры. Хорошо бы успеть закончить и тоже уйти.

— Не вижу я ничего, — признается Избиратель. — Никаких цветных нитей, прыгающих шариков и аур над телами. Но узнавать работу маятников умею. Ты спрашивал, как отличить свое желание от навязанного извне? Слушай. Главный признак маятника — борьба против всех остальных. Он внушает приверженцам, что только они правы, умны, успешны, добродетельны, чисты, самоотверженны, а другие — не такие. Плохие. И с ними нужно бороться до полного уничтожения. Именно так маятник набирает приверженцев, держит их крепко в единой группе и высасывает энергию. Едва почувствуешь проблески мании величия — присмотрись. Ты на самом деле крут или маятник хочет, чтобы ты так думал?

Бездна, паранойя как она есть. Наилию бы понравилось. Обдумываю в тишине совет и кажется, что по-другому не получится. Как только меня начнет с непреодолимой силой нести к какой-нибудь идее, отчаянно казаться, что только это — единственно верное решение и альтернативы будут рубиться на подлете, значит, кукловод проснулся и завязал узлы на моих руках. Хотелось бы точнее, но пока есть только это.

— Спасибо, а можно почитать еще?

Избиратель кивает, а Флавий встает к столу и роется в ящиках. — Я распечатал один экземпляр, можешь взять, если хозяин теории не против.

— Не против, — подтверждает мудрец, и шорох стопки листов в руках капитана будит Мемори.

Мужчины напрягаются и черными тенями качаются к дивану с хрупкой дариссой. Как охотники окружают дикого зверя, напавшего на жилище.

Бред. Не верю. Не может быть. Ну, кричит громко, кусается и царапается, но защищать меня от нее вот так? Чуть ли не хватаясь за оружие?

— Дарисса, — ласково зовет Флавий. — Просыпайтесь.

Веки Мемори вздрагивают, тело дергают спонтанные судороги. Она всхлипывает и резко садится.

— Тьер, опять ты, Прим! Что за дрянь мне вкололи? Голова болит, во рту помойка. Воды можно?

Голос высокий, звонкий. Мемори шумно трет рукой нос и замечает меня. Взгляд мутный спросонок, но проясняется быстро, а в повадках появляется кокетство.

— Ой, рядовой, — мудрец складывает губки бантиком и накручивает на палец длинную завязку шапки, — да хорошенький какой. Прим, ты охранника ко мне решил приставить? Зря. Я же смирная была, а теперь точно в разнос пойду. Не жалко мальчика?

— Это Тиберий. Он тоже мудрец, — строго отвечает Флавий и кладет руку на ремень совсем близко от складного посоха.

Мемори замечает жест и в больших зеленых глазах пляшут демонята.

— А накажи меня хоть раз. Давай, ты же хочешь. Открой посох и отлупи по заднице.

— Не провоцируй, — качает головой Флавий. — Я тебе обещал, что еще одна выходка, и ты поедешь обратно в клинику.

Капитан оборачивается через плечо и глазами показывает нам с Избирателем на дверь из кабинета. Позорное бегство, но я уговариваю себя, что одно прикосновение Мемори, и она будет кричать на весь сектор, что в военной форме женщина. Не выйдет вдумчивого разговора, по крайней мере, сейчас, когда мудрец настроена агрессивно. Вижу, как напрягается, словно зверь перед прыжком. Много внешних признаков, демонстрацией на публику все кажется. Обычно мы срываемся молча и непредсказуемо.

— Куда же вы, мальчики? — кривляется Мемори, протягивая к нам руки. — Я хочу обниматься!

— Один из моих духов может вселиться в цзы’дарийца, если произойдет физический контакт, — торопливо шепчу на ухо Избирателю, промолчав, что Леху нужна крепкая привязка, — меня нельзя трогать.

— Понял. Давай за спину.

Флавий все же снимает посох и открывает его в боевое положение, перекрывая Мемори дорогу к нам.

— Трус! — она заливается смехом, прыгая на диване. — Тиберий, ты же мужчина. Как не стыдно? Ай-ай-ай, беги к мамочке, мальчик! Или кто там у вас в училище за нее? Командиры? Инструкторы? Ты поэтому от женщин шарахаешься?

Хохочет переливисто, но я уже в коридоре, а Избиратель закрывает за мной дверь.

— Бестия, — выдыхает мудрец и вымученно улыбается. — Пойдем отсюда, ей зрители нужны. Останется одна с Флавием, сразу притихнет. Смотрю на нее и не понимаю упрямства капитана. Не готова еще к нормальной жизни, слишком рано забрали из клиники.

Бреду к лифту, прижимая к груди распечатку теории и понимаю, что Избиратель прав. Как бы гадко и обидно не было, Мемори придется вернуть обратно.

Глава 23. Воздушный катер

Капитан Назо пускает меня в ту же самую подсобку, где до следующих учений хранится в ящиках полевой госпиталь. Здесь прохладно и пахнет пластиком. Устраиваюсь на пирамиде из ящиков и думаю, как забрать Мемори от Флавия. Конечно, ей нужен хороший психиатр, не считающий, что терапия ограничивается препаратами и электрошоком. Кто-то настолько опытный и мудрый, чтобы найти общий язык с единичкой в кризисе. Мой бывший лечащий врач подошел бы идеально, но военный центр закрыли, и я не знаю, куда перевели Луция. Да им Мемори не оценит такой заботы. Представляю, как взбесится, увидев санитаров из клиники. Доверие к нам после этого не вернуть. Освободили, обещали нормальную жизнь и тут же отправили обратно. Если что-то способно доломать ей психику, то вот оно. И что делать?

Выход видится только один — уговорить вернуться добровольно. Обозначить цель, ради которой стоит терпеть заточение, и вложить в посыл мощь, сравнимую с давлением агрессивной харизмы правителя. А фактически пообещать маленькой девочке, что если она будет хорошо себя вести, то ей подарят красивую игрушку. Для меня такой игрушкой стала Великая Идея, но Мемори дитя хаоса и ей мировой порядок не интересен.

Забавно, что я, будучи женщиной, никогда не смогу сказать, что нужно другой женщине. Это могла знать близкая подруга или любимый мужчина, но у Мемори никого нет. Плохо, что Телепат в коме, а Сновидец в анабиозе, их способности очень бы пригодились. Однако у меня есть знакомый цзы’дариец, умеющий вдохновлять на подвиги целые легионы. Достаю из комбинезона бипер и набираю текст, стараясь сформулировать мысль покороче:

«Поможешь мне с одним мудрецом? Нужно узнать, чего она хочет, а потом убедить, что это есть только в психиатрической клинике».

Отправляю сообщение и жду ответ, нервно постукивая ботинком по полу. Любовь Наилия к нестандартным решениям и авантюрам на грани безумства совсем не характерная для адепта порядка. Его маленькая личная дурнинка, на которую я так рассчитываю. И не зря.

«Помогу. С кем и когда?»

Улыбаюсь, набирая ответ: «Ее зовут Мемори. До отлета на Эридан».

«Завтра. Сейчас занят», — пишет генерал, и я решаю больше не беспокоить сообщениями.

Нужно предупредить Флавия о спектакле в его квартире и договориться с клиникой, чтобы мудрецу вернули койку в палате. До зубовного скрежета не хватает планшета с гарнитурой. Мой военный остался в резиденции, а подаренный Друзом гражданский, я потеряла еще на равнинах четвертого сектора. И денег нет, чтобы прямо сейчас купить новый. Тиберий — фальшивый рядовой, жалование ему не положено. Дэлия, как любовница генерала — настоящая, но моя платежная карта аннулирована. Придется ждать до вечера, благо мне есть, чем заняться. Открываю распечатку теории Избиратели и углубляюсь в тезисы, но прочитать успеваю только две страницы. Дверь в подсобку открывается, и улыбчивый санитар Квинт с порога припоминает мне все, что было на учениях:

— Ну, что, оклемался припадочный? Мы уж думали, тебя обратно в дурку заберут. Как ты орал в прачечной, даже генерал пришел. Вставай, задницу в отгулах отсидишь, пойдем в стационар уколы ставить.

Не давая опомниться от шока, Квинт хватает за рукав и тащит за собой, на ходу выдавая подробности моего исчезновения из полевого госпиталя. Легенда Тиберия разрастается на глазах. Теперь санитары знают, что нилот одного из генералов недавно вышел из психушки, и у него до сих пор случаются нервные срывы. Другого бы закрыли в наряды и близко бы к медицинской службе не подпустили, но с моим отцом и не такое возможно.

— Кстати, мы тут поспорили, кто капитану губу разбил, — шепчет мне на ухо Квинт, втащив в кабину лифта, — парни считают, у тебя кишка тонка. А я думаю, что с психу и без предупреждения даже генералу врезать можно. Ты? Нет?

Вот как-то так и рождаются сплетни, ага. Восхищаюсь фантазией санитаров и лихорадочно соображаю, как ответить. В то, что драки не было, мне уже никто не поверит. Слишком характерная травма у Публия. Ляпну, что не трогала капитана, а ему генерал губу развил — слухи поползут еще хуже прежних. Публия заочно в клетку отправят и звания лишат, а про Наилия скажут, что тайный нилот чужого генерала на самом деле его сын. Или дочь. Я же в маске все время. А когда кричала, могла не уследить за окончаниями глаголов. Проклятье. Нет, версия Квинта намного безопаснее.

— Да, это я, — бормочу, опустив голову. — Капитан меня воспитывать принялся. Показатели плохие, физподготовки никакой, служебного рвения не наблюдается, отца я позорю. Ладно бы он первый выговаривал, но я за месяц ото всех наслушался, вот нервы и сдали. Сам испугался, когда кулак в цель попал. Я думал, командир увернется.

— Тьер, банк мой! — радостно восклицает Квинт. — Заберу выигрыш и загуляю в ближайшем баре. Я знал, я верил в тебя! Так все, переодевайся в больничное и в процедурку, я пошел пациентов звать. Надеюсь, по чужим задницам ты попадаешь так же точно… Ну, Тиберий, ну ты выдал!

Не разделяю его восторга, но улыбаюсь в ответ. Сплетня подтверждена, и скоро я стану, если не героем дня, то хотя бы персонажем всех разговоров на час.

Хорошо, что думать об этом некогда. Одними внутримышечными инъекциями моя смена в стационаре не ограничивается. Меняем с Квинтом постельное белье в двух палатах, принимаем пациентов, собираем анализы. Я снова, как на учениях, чувствую себя дроном, послушно выполняющим команды оператора. В первый раз присаживаюсь отдохнуть только, когда за окнами темнеет. И то, пока не жужжит бипер в кармане. В этот момент санитар запинается о тележку с бутылками физрасствора, и сигнал бипера тонет в громком перезвоне стекла.

— Чуть не разбил, — выдыхает Квинт, — замотался. Все, отбой, пошли смену сдавать.

Переодевшись обратно в военный комбинезон и попрощавшись, уже в лифте читаю сообщение:

«Поднимайся на крышу пятого корпуса генерального штаба, я там катер оставил».

Прячу бипер в карман и улыбаюсь. У катера вертикальный взлет и посадка, он маневренный и почти бесшумный. Где только Наилий на нем не парковался, теперь и до крыш корпусов генерального штаба добрался. Его Превосходство. Кто возразит?

Пятый корпус занимают технические службы: механики, ремонтники, оружейники. Внутри, как в главном медицинском центре, лифт открыт для всех, а доступ на конкретные этажи ограничен. Жму на верхнюю кнопку в ряду, и она неожиданно загорается зеленым, не попросив приложить ладонь к считывателю. Забавно. Знала бы раньше, гуляла бы по крыше и смотрела на город. Равэнна восхитительна и днем, и ночью. Укутана она цветным электрическим сиянием окон или поблескивает лучами светила на стеклянных фасадах — не важно. Столица шумна, многолика и дышит той жаждой жизни, которой мне всегда не хватает в четырех стенах.

Выхожу на плоскую крышу и сразу вижу катер с вывернутыми наружу стальными и пластиковыми внутренностями. Рядом в беспорядке лежат инструменты и запчасти. Ремонт такой сложной техники давно превратился в собирание конструктора из готовых модулей. Потные механики в грязных комбинезонах и с руками по локоть в чем-то черном остались в художественных фильмах и фантазиях женщин. Наилий хоть и засучил рукава, но на белых манжетах рубашки ни пятнышка. Генерал ходит вокруг наполовину вывороченного модуля и раздраженно выговаривает в гарнитуру:

— Кого ты прислать собрался? Пока твои бойцы дотащат сюда оборудование, уже стемнеет. И сам сиди, я разберусь. Не получится сейчас, открою, наконец, инструкцию, — к концу фразы раздражение превращается в сарказм и, слушая ответ, Наилий смеется: — Да. Соскучился я по технике. Нужно же хоть иногда вспоминать летную молодость.

Снова берется за модуль и толкает его вперед. Ждет, не сводя взгляда с красного индикатора питания, а в салоне катера раздается характерный писк включенного зажигания.

— Заработало, — говорит генерал в гарнитуру. — Спасибо, Мамер. Отбой. Радуюсь, что не придется ехать на машине. По земле до резиденции доберемся только к следующему утру. Далеко она от Равэнны. Наилий заканчивает ремонт, закрывает крышку корпуса и оборачивается ко мне.

— Пока днем летал на завод в соседний Форли, движок забарахлил. Коекак дотянул обратно, сел прямо к механикам на крышу, а они мне про расширенную диагностику, техническое обслуживание. Завтра, говорят, все вернем, Ваше Превосходство, в лучшем виде. Мне не нужно завтра. Марк уже в резиденции ждет.

Наилий нервно вытирает влажной салфеткой и без того чистые пальцы. Заражаюсь его волнением и неистово переживаю, как Марк отнесется к обману. Прилетел на погребальную церемонию утешать, а трагедия оказалась фарсом. Спектаклем. Теперь глупо рассчитывать, что он просто счастливо выдохнет и скажет: «Хвала несуществующим богам, все живы». Диана бы мне пощечину влепила, а Марк, наверное, схватился бы за посох.

— Давай, помогу прибраться?

Наклоняюсь собрать инструменты, а Наилий опережает, небрежно забрасывая их в кейс.

— Оставь. Механики поднимутся, сами заберут. Здесь еще неисправный модуль и пара других, что не понадобились. Садись в катер. Сама полетишь?

Холодею от одной мысли, что нужно прикасаться к полусферам управления. Так и не переборола страх перед полетами. Воздух — стихия Наилия, там он расправляет крылья и летит. А мне все время кажется, что я сейчас сделаю ошибку, и мы рухнем камнем вниз. Уже слова подбираю, чтобы отказаться, но смотрю на генерала и прикусываю язык. Его руки не дрожат, голос не вибрирует, а напряжение такое плотное, что хоть ножом режь. Лететь до резиденции лучше мне, а он пусть спокойно думает эти два часа тишины в дороге.

— Сама, конечно, — киваю в ответ и забираюсь в кабину катера, задержавшись над сидением, чтобы Наилий мог лечь вниз под меня.

Сосредоточенно укладываемся, разбираясь, где ноги, а где руки. Готовлю катер к взлету, проверяя системы и выставляя стартовую мощность на двигателе. Генерал подсказывает всего один раз и надолго замолкает, стоит мне создать силовую подушку под днищем катера и, плавно качнувшись, оторваться от крыши. Разгон вжимает нас в сидение, а на лобовом стекле вспыхивает неоновыми линиями карта местности с уже заданными координатами и проложенным маршрутом. Теперь только вперед и не дергать полусферы. Я тоже могу летать и не стоит забывать об этом.

Равэнна еще долго цепляется за равнину одноэтажными постройками пригорода и переплетает зеленое полотно травы серыми лентами дорог. Земля аккуратно расчерчена на квадраты полей, скрыта под темными шапками лесов и блестит в лучах светила синей гладью притоков Тарса. Маленькие города пролетаем, не замечая, но близ Форли и Триера по радио приветствуют Его Превосходство, подтверждая свободный коридор. Генерал коротко отвечает и возвращается в свой лед тяжелых раздумий.

— Устала? — спрашивает уже над резиденцией и накрывает мои пальцы ладонями. — Давай я посажу.

Не возражаю. Вымоталась и перенервничала, следя за приборами и стараясь держать катер ровно. Своим самым долгим полетом могу если не гордиться, то хотя бы вспоминать без приступов жгучего стыда.

Марк Сципион Мор выходит встречать нас во двор. Форменный комбинезон расстегнут до белого ремня, оружия при нем нет. Уже хорошо. Катер мягко касается опорами посадочной площадки и приборы гаснут. Первой на корпус выбираюсь я в военной форме и вязаной маске. Таблетки уже перестали действовать и голос мой, но сложно ждать, что Марк его узнает. Смотрит сейчас, недоуменно заломив бровь, и ждет, когда мы с Наилием спустимся на землю.

— Ваше Превосходство, — приветствую я, хорошо помня, кто передо мной.

Хозяин девятого сектора молчит в ответ, напряженно сдвинув брови, а я чувствую сладкий запах корицы. Раскрывается харизма, прогоняя ароматы перегретых светилом трав. Мгновение и словно ветер касается ледяным дыханием затылка. Агрессивная харизма одинаково неприятна у любого правителя. Весельчак и балагур Марк остался на горном материке, а генерал Мор ждет объяснений.

— Дэлия, снимай маску, — приказывает Наилий.

От одного имени Марк каменеет. Вспыхивает и гаснет пламя в глазах, а кадык нервно дергается. Перед генералом Мором в военной форме стоит мертвая любовница его лучшего друга и беспомощно комкает маску в руках.

— Она жива, Сципион, — устало говорит Наилий. — Церемония была постановкой, в саркофаге сожгли труп женщины из городского морга.

— Зачем? — едва шевеля губами, спрашивает генерал, а меня цепляет его бурей. Харизма топит с головой, мешая дышать, а потом отпускает, дав передышку, чтобы вернуться снова. — Зачем! — кричит Марк, шагая к Наилию и хватая его за плечи. — Вражья ты пуля в самое сердце, я ведь поверил! — Давит все сильнее, заставляет отступать, но Наилий не поднимает рук, чтобы защититься. — Примчался, как дурак, своих притащил. Смотрю, а тебя практически нет. Умер вместе с любимой женщиной. Как так Наилий? Нашел, чем играть. Хочешь подсказать Вселенной, какой подарок тебе сделать?! Отвечай! Чья была гениальная идея?

— Моя, Ваше Превосходство, — кричу ему в спину и чуть не падаю, когда Марк оборачивается, прожигая взглядом. — Поэтесса написала в пророчестве, что тройка появится, когда исчезнет Мотылек. Я решила ускорить события. Обмануть Вселенную. Притворилась мертвой так, чтобы все поверили. Это я уговорила Наилия на церемонию и сработало. Тройкой станет…

— Подожди, — перебивает генерал Лар и жестом просит успокоиться, — не все сразу.

— Да, — выдыхает Марк, — не все. Мне бы это переварить. Наилий, пойдем в дом.

Кажется, что он сейчас схватит хозяина пятого сектора и потащит за собой, как нашкодившего ребенка, но нет. Марк усилием воли давит харизму, словно втягивая ее в себе через нос. Разворачивается и решительно идет к двери, а Наилий прикладывает палец к губам, чтобы я молчала. Без меня разберутся.

Муторно внутри, будто во всех бедах мира виновата. Не я решала, кого посвящать в тайну рядового Тиберия, но оправдаться так все равно не удастся. Моя идея, моя игра. Теперь рассказывать нужно все, начиная с бегства из четвертого сектора. Опять ворошить старые ошибки. Может и лучше, что я не слышу, но глаз не могу оторвать от окон резиденции. Два темных силуэта мелькают сначала на кухне, а потом уходят в гостиную. Забытая утром приоткрытая створка окна не дает покоя. Одергиваю себя, что и так достаточно подслушивала, но сейчас есть причина. Если Марк не поверит, Наилий окончательно с ним разругается. В бездну полет на Эридан! Я не хочу быть той, из-за кого они перестанут общаться. Если услышу, что скандал разрастается, зайду в дом и возьму всю вину на себя. Может, это отвлечет и успокоит Марка.

Подхожу к стене у окна и встаю так, чтобы меня не было видно. Голос Марка звучит отчетливо, а Наилий говорит гораздо тише.

— Создатель перед церемонией подтвердил, что Друз планировал еще одно покушение на Дэлию. Лучше я ее вот так спрячу, чем каждый день буду ждать нападения.

— В маске и военном комбинезоне? — рычит генерал Мор. — Женщину, свою любовницу. От такого пятна на репутации не отмоешься даже ты.

— Плевал я на репутацию.

Жалобно скрипит кожаная обивка на диване, металлический посох и бластер со стуком ложатся на стеклянный столик. Марк шумно выдыхает и говорит уже спокойнее:

— Ты ослеп, Наилий. Мудрецы задурили тебе голову и тащат, куда хотят. Я знаю, они умеют. Говорят складно, логично, красиво. Киваешь, как баран, и соглашаешься, а потом перестаешь понимать, что происходит. Затея с мнимой смертью — бред от начала до конца. Ты в первый раз меняешь кому-то личность? Новые документы и несколько пластических операций, все! И живи дальше хоть с Дэлией, хоть со всеми мудрецами вместе взятыми. Зачем пошел на поводу?

Не знаю, зачем он это сделал. Раньше казалось, что генерал уступил, лишь бы не разрывать отношения, а теперь молчит долго, и с каждым ударом сердца слышать ответ хочется все меньше.

— Проклятое пророчество, — тянет Наилий так тихо, что я, прислушиваясь, почти высовываюсь в окно. — Все из-за него. Мудрецы по-другому относятся к смерти. Наверное привыкли и сроднились. Дэлию уничтожала мысль, что она — не тройка. Представь, ты победил в поединке за звание генерала, а на следующий день результат отменили. Извини, Марк, генералом станет другой. Неприятно, да? Но ты майор, у тебя служба, личный состав, цели, задачи, а у нее больше ничего нет. Жизнь потеряла смысл. Дэлия гасла с каждым днем все сильнее, действительно проваливалась в бездну, и я поймать не мог. Видеть ее такой пустой и безразличной — невыносимо. А потом легенда Тиберия, комбинезон, снова мудрецы, и она ожила, расцвела, загорелась. Не может без своей Великой Идеи, понимаешь? И я решил, что пусть будет, как она хочет. Разве мы любим не для того, чтобы делать своих женщин счастливыми?

Закрываю глаза и качаюсь прочь от окна. Улыбаюсь и не могу остановиться. Наилий говорил, что любит не один раз, но я будто впервые услышала. Не думала, что так. Не знала. Разглядел за маскарадом то, в чем я себе стеснялась признаться. Невероятно.

Теперь Марк молчит и думает, пока светило опускается за горизонт, разливая по небу синие чернила сумерек. В комбинезоне не холодно, но по-прежнему зябко от страха и тревоги. Сердце надсадно стучит, а в гостиной снова говорит генерал Мор:

— Наилий, она больна. Шесть циклов психиатры считали Дэлию шизофреником, нельзя это просто взять и вычеркнуть. Да, она адекватна и, если закрыть глаза на некоторые мелочи, нормальнее нас с тобой. Но вспомни. Мы это уже проходили. Разум, запертый в клетку, сам из нее не выберется. Сколько Аттия мучилась, пока не сорвалась? Ходила босая и растрепанная из деревни в деревню, бросалась на цзы’дарийцев и кричала, что они одержимы духами. Где мы ее нашли потом? Там же, где ты Мотылька. В психушке.

Живот сводит спазмом, как от удара. Вспоминаю добрые, лучистые глаза матушки и не верю. Когда это было? Сколько циклов прошло? Насильно заставляю себя думать, что сейчас все хорошо. Или нет? Почему ее оставили одну в маленьком доме посреди горной долины?

— Любая ремиссия заканчивается обострением, — продолжает Марк. — Говоришь, распереживалась из-за пророчества? В себя ушла, жизнь стала неинтересна? Ей хуже, Наилий. Этот бред про Великую Идею все глубже и ярче. Скоро в голове Дэлии не останется ничего, кроме выдуманного мира. И тебе там не будет места. Помоги ей, пока еще можно. Раз говоришь, что любишь.

Ах вот оно что. Я сошла с ума. Свихнулась окончательно, и теперь только лечить. От диагноза не отмыться. Где бы я ни появилась, начинают тыкать пальцем в спину и шептаться: «Полоумная, чокнутая, осторожнее с ней». Хороший друг Марк желает мне добра. И Наилию заодно. Помочь хочет, избавить генерала от обузы. Закрыть шизофреничку там, где ей самое место.

Давлюсь слезами и вытираю капли с лица рукавом. Поверила, что если не срываться и следить за собой, то ко мне начнут относиться, как к нормальной. Дура. Мир не меняется, и тем более для меня не будет исключений. Наилий не возмутился, не накричал на Марка, как он мог такое предложить. Думает? Верит?

— Ты знаешь, что могут мудрецы, — холодно и спокойно отвечает генерал Лар. — Они больше не цзы’дарийцы. Для них нет наших норм. Привязки, духи и пророчества существуют, принимаем мы это или нет.

— Я не отрицаю способностей мудрецов, — возражает Марк, — я говорю тебе про навязчивую идею, манию. Она одинаково разрушает всех. Нельзя тратить жизнь на поиск того, чего нет. Великая Идея? Великий бред! Ржавый гвоздь мне в печень, не об этом должна думать женщина! Ее забота — дом и дети, а не строевая подготовка в военном комбинезоне!

— Я понял тебя, — вздыхает Наилий. — Подожди.

Слышу, как генерал встает с дивана и с гулким стуком тяжелых ботинок идет по паркету из гостиной в коридор. Наверное, нужно бежать. Запрыгнуть в катер и лететь через океан к Аттии. Броситься к ней в объятия и просить, чтобы спрятала. Я не вернусь обратно в клинику. Пусть там все будут мудрецами и ласковыми психиатрами с внимательными санитарами, не хочу. Не могу.

Разворачиваюсь и бегу к серебристому катеру на площадке. Неуклюже забираюсь на корпус и слышу в спину:

— Дэлия!

Кабину не открыть, пульт остался у Наилия. Скребу ногтями стеклянную крышу, а хочется вдарить по ней кулаком.

— Дэлия, поговори со мной, пожалуйста.

Глупо дергаться. Мы посреди равнины и до ближайшего поселка несколько часов пешком. Куда я сбегу? Кому я нужна? Сажусь на капот и свешиваю ноги вниз. Головы не поднимаю, поэтому вижу только ноги Наилия, когда подходит ближе.

— Слышала что-нибудь?

Зачем врать? Киваю и наклоняю голову еще ниже.

— Родная, Марк просто ничего не знает. Он зол и растерян.

Наилий пытается взять за руку, но я прячу ее за спину.

— Ни в какую клинику я тебя не отдам, забудь об этом, — твердо говорит генерал. — Мы с тобой завтра летим на Эридан, и мне все еще нужна фальшивая генетическая карта. Значит, придется рассказать Сципиону больше, чем я собирался. Пойдем в дом. Ты ведь можешь подселить духа в Марка?

Спрашивает и протягивает открытую ладонь, а мне становится стыдно. Веду себя, как обиженный ребенок. Стоило услышать про клинику, и наработанная за несколько циклов броня исчезла. Будто время отмоталось назад, когда не могла себя защитить, а только забивалась в угол затравленным зверьком и причитала, чтобы не трогали. Пройденный кризис за плечами, целых шесть духов в нервном сплетении…

«Мы ведь можем, Лех?»

«Думаю, что да, госпожа. Но если нет крепких привязок, то меня хватит на одно простое действие».

Найдем привязку и действие придумаем. Беру Наилия за руку и спрыгиваю с катера.

— Хорошо, идем.

Глава 24. Фальшивая жизнь

Марк ждет в гостиной, сидя на диване и подперев голову кулаком. Аромата корицы нет, но неприязнь я и без нее чувствую. Нашел от кого спасать лучшего друга. Благодетель. Кусаю губы от обиды и молча сажусь в кресло напротив. Между нами стеклянный стол и оружие, которое выложили на него генералы. Два посоха и два бластера. Обычно Наилий все убирает в сейф, но сейчас, видимо, не до этого.

— Марк, ты не обо всех способностях Дэлии знаешь, — начинает рассказывать Наилий, стоя за спинкой кресла. — Кое-что проявилось уже после встречи с полукоматозной парой. Аттия видит духов, а Дэлия их слышит, общается и может с их помощью напрямую управлять цзы’дарийцами. Сципион, я говорю о подселении духа в тело и перехвате контроля.

Марк усмехается и трет большим пальцем щеку. Прямой контроль — это что-то из разряда несбыточного. Даже науськивание Сновидцем лейтенантов на убийство и предательство объяснимее, чем превращение живого цзы’дарийца в безмозглого дрона под управлением чужой воли. Никогда прежде мудрецы не делали ничего подобного. Мы всерьез считали, что Вселенная не допустит таких вмешательств.

— Тогда пусть покажет, — пожимает плечами генерал Мор. — На тебе бесполезно, подыграешь. Дэлия, заставь меня что-нибудь сделать.

Задержав дыхание, ныряю в облако привязок. Смотреть генералов все равно, что рассыпать на полу два мешка бисера, а потом искать в огромной куче одну конкретную бусинку. Тысячи привязок намотаны клубком, длинная и сложная жизнь на виду у миллионов. Столько женщин, детей, близких друзей, едва знакомых цзы’дарийцев, а я Марку действительно безразлична. С трудом откапываю бледно-фиолетовую нитку покровительства. Сочувствие и жалость, большего я недостойна.

«Нам хватит?» — спрашиваю Леха, и дух недовольно ворочается спазмом в нервном сплетении.

«Физический контакт нужен, госпожа, и время».

Надеюсь, у генерала Мора хватит терпения и простого действия будет достаточно, но что сделать? Первые пришедшие в голову мысли — ребячество и хулиганство. Прокричать петухом, забраться под стол или ударить себя по носу. Осматриваю гостиную в поиске подсказок и замираю, гладя на стол. Легкий ручной бластер, которым вооружены все офицеры. Рукоять не светится синим, значит, деактивирован. Но стоит нажать на кнопку под стволом и заряд достигнет максимальной мощности. Пятьдесят выстрелов без подзарядки, но мне не нужен ни один. Заставить бы Марка взять бластер и вставить себе в рот, а потом положить палец на кнопку. Чтобы мысль о собственной неуязвимости у Его Превосходства исчезла хотя бы на несколько мгновений.

«Вы этого хотите, госпожа?»

Да, но не стоит. Так я свою адекватность доказать не смогу, испугается даже Наилий. Смотрю на посох и решаю, что буду делать.

«Лех, подселись в Марка Сципиона Мора и заставь его взять посох со стола, расстегнуть рубашку, положить оружие за шиворот и застегнуть липучки. Затем отпусти и вернись ко мне. Сделать это нужно прямо сейчас».

«Учитесь на ошибках? — самодовольно спрашивает дух мертвого вождя. — Похвально, но не нужно так подробно, я все-таки не глуп».

«Теперь все учтено?»

«Нет, вы забыли про энергию, госпожа. Но я, как в прошлый раз, возьму ее у жертвы».

«Марк тоже потеряет сознание, как Публий?»

«Нет, генерал Мор сильнее, столько не отберу».

«Это ресурс на подселение?»

Лех молчит, а я переживаю, что неправильно сформулировала вопрос. Имела в виду, что само подселение, как любое действие, требует затрат энергии. Если дух покидает мое тело, то логично, что нужен другой источник питания — энергия жертвы.

«Верно, но я беру больше, чем нужно, — нехотя признается дух. — Моя плата за помощь. Надеюсь, вы не против».

Странный вопрос. Помешать Леху питаться Марком я не смогу. Зачем тогда он спрашивает разрешения?

«Обычная вежливость, госпожа, никакого подвоха».

Не верю, но выяснять отношения нет времени. Генералы уже посматривают на меня с нетерпением, и Марк не выдерживает первым:

— Дэлия, ты здесь?

— Да, Ваше Превосходство, позвольте вашу руку. Левую.

Генерал Мор пересаживается на диване ближе ко мне и протягивает руку. Помню, что Лех просил время и сначала долго расстегиваю молнию рукава комбинезона, а потом липучку манжета рубашки. Закатываю ткань выше, не забывая касаться генерала пальцами. Друза и Публия ненавидела в тот момент и к Марку сейчас чувствую что-то подобное. словно это обязательное условие подселения. Но духа не спрашиваю, не мешаю. Держу перед глазами фиолетовую нить привязки, и кажется, будто по ней проскакивает искра.

— Как мне называть тебя?

Наилий переступает с ноги на ногу у меня за спиной. Поздно понимаю, что впервые подселяю духа при свидетеле. Проклятье! Сбиваюсь, отвлекаюсь, а должна смотреть в синие глаза Марка и ждать, когда их заволочет тьма. Странно, что не заметила этого у Друза, а, может, и не было ничего. У генерала Мора лишь слегка темнеет радужка, и скрипучим голосом он отвечает мне:

— Лех.

Напоминать, что делать и подталкивать духа не требуется. Одержимый Марк неуклюже тянется к посоху и кое-как цепляет его скрюченными пальцами. Словно правда кто-то схватил за руку и насильно направляет. Все сопротивляются, никто не отдает тело добровольно.

Наилий дергается ближе к Марку. Не знаю, что видит и чувствует.

Наверное, стоило предупредить, что все безопасно, но сейчас поздно. Генерал Мор со скрежетом разрывает липучки рубашки и с силой тыкает себя посохом в грудь. Синяк останется, я надеюсь. Оружие падает за шиворот, и мой игрушечный генерал медленно застегивает форменный комбинезон. Взгляд проясняется и глаза тут же закатываются, а Марк оседает на спинку дивана от слабости. Щедро хлебнул Лех, не постеснялся, но отработал четко.

«Спасибо».

«Рад угодить, госпожа».

— Все, — выдыхаю и оборачиваюсь к Наилию.

Он стоит перед Марком, вытянув спину и нахмурившись. Бледный, напряженный, сосредоточенный.

— Сципион?

— Да, — стонет Марк, хватаясь за голову, а потом поспешно достает оружие из-за пазухи. — Кривой ствол, косорукие наводчики, что это было? Генерал Мор вскакивает с дивана и мечется по гостиной, бормоча себе под нос, а я стараюсь не кривиться в усмешке. Публий резал скальпелем любовницу лучшего друга, слизывал с ран кровь и пришел в себя быстрее. Слабее духом, значит? Это как посмотреть. Не все зависит от уровня. Марк правитель-двойка, а Публий едва добрался до единицы.

Генерал Мор останавливается посреди комнаты и спрашивает Наилия:

— Что ты собрался с этим делать?

— Лететь на Эридан завтра. Мне нужна Дэлия в военной форме с фальшивой генетической картой и дипломом об окончании училища. Отложить вылет нельзя, свадьбу наследной принцессы никто не станет переносить. Помоги мне с документами, Марк, пожалуйста.

— Вот значит, что, — улыбается генерал Мор и растерянность тонет в лукавых искорках в глазах. — Решил протащить на борт гранату за пазухой? Зачем тогда рассказывал про Великую Идею?

— Я думаю, она тоже близко, — кивает на меня Наилий.

Марк смеется и трет лицо ладонями, а в гостиной тонко пахнет корицей. Аромат обволакивает и тянет к себе нежно, ненавязчиво. Ныряю в привязки, уже зная, что там увижу. Наполняется фиолетовая ниточка энергией, течет от Марка ко мне. Думает о том, как заполучить себе неожиданно ставшего интересным мудреца.

— Хорошо, я помогу, — соглашается хозяин девятого сектора. — С дипломом сложно будет. Начальник училища, через которого я действовал, разжалован в лейтенанты. Пришлось отработать все доносы по нему. А с новым я еще контакта не наладил. Генетическую карту, говоришь? Начну с нее.

Марк достает из кармана планшет и вешает гарнитуру на ухо. Забывает про нас и полностью уходит в переговоры. Наилий кивком зовет выйти из гостиной и не мешать.

— Это надолго, — говорит генерал уже в коридоре. — Надеюсь, успеет до отлета. Я рассчитывал на разницу во времени между материками. Наши равнинные только вернулись со службы и ужинают, а на горном уже глубокая ночь. Пока Марк беспокоит офицеров, поднимая их из постели, но через несколько часов в девятом секторе наступит утро, и проснутся специалисты, а у нас будет несколько лишних часов на оформление документов.

— Все очень сложно, да?

— Духов подселять сложно, — улыбается Наилий. — А бюрократия при должном давлении сверху легко преодолима. Ты не устала? Как себя чувствуешь?

— Хорошо. Подселение меня не касается, — отвечаю и надеюсь, что так будет и дальше. — Тяжело только жертве.

Осекаюсь на последнем слове, поджав губы. Неприятно так называть Публия и Марка, но ничего другого на ум не приходит. Жертва, как ни крути. Одержимая, безвольная, управляемая и съедобная для духа жертва.

— А в меня тоже можешь кого-нибудь подселить? — задает Наилий, наверное, самый мучительный для него вопрос.

Не знаю, как бы себя чувствовала на его месте. Смотреть на любимого мужчину и думать, когда же он превратит меня в послушную куклу одним щелчком пальцев? Что заставит сделать? Как часто будет этим пользоваться?

— Нет, дух просто не сможет забрать контроль. Лех по силе равен правителю, а ты уже мудрец и выше него.

— Рад слышать, — генерал сдержанно кивает и закрывает тему, а потом зовет за собой на кухню.

Пока хозяин пятого сектора готовит ужин, я устраиваюсь за столом с планшетом. У меня в работе сотня анкет, присланных Флавием.

Сортирую их по результатам под шипение масла на сковороде и аромат овощей в специях. Тоже надеюсь успеть до отлета, но торопиться страшно. Сидя напротив цзы’дарийца и глядя ему в глаза можно назвать его правителем, а потом исправить ошибку, но бездушный массовый тест на ошибки права не имеет. Они будут, этого не избежать, но хочется свести к минимуму.

Пока вчитываюсь, замечаю, что часть ответов на вопросы повторяется, а значит, можно убрать дубль. С каждым удачным наблюдением и правкой картина все яснее. Ни одного мудреца я не нашла. На сотню опрошенных цзы’дарийцев — четыре ремесленника, шестьдесят три звезды и тридцать три правителя. Все мужчины и военные. Когда я просила у Флавия сто анкет, я не уточняла параметры выборки по полу, возрасту и роду занятий. Цифры интересные, но общей картины по сектору не дают.

Усидеть на месте сложно, как хочется распространить финальный вариант анкеты на весь сектор, но, сколько тогда понадобится цзы’дарийцев, чтобы обработать результаты? Создатель говорил, что один мудрец рождается на десять тысяч жителей — сотня на весь сектор. А если он ошибся и их будет тысяча или больше? Как их собрать, куда поселить, что с ними вообще делать? Друз с его научным центром оказался дальновиднее, хоть у него и не было цели найти всех мудрецов. Не отправлять же их в четвертый сектор. Понимаю, что предвзята и мой конфликт с генералом Гором не гарантия, что так же поступят со всеми мудрецами. Но, бездна, страшно.

Выдергивать цзы’дарийцев из привычной жизни, чтобы превратить в объект глобального эксперимента можно ради Великой Идеи, но не сейчас на пустом месте. А, с другой стороны, опросить сто миллионов жителей без серьезных ресурсов и отлаженной системы даже за цикл сложно.

— Наилий, ты не помнишь, устраивал ли кто-нибудь опрос на весь сектор?

Генерал оборачивается ко мне с ложкой в руках. Вдумчиво пробует соус, а потом отвечает:

— Сейчас в таком опросе нет смысла. Все данные загружены в информационные системы и при желании можно о любом цзы’дарийце узнать все, что нужно. Но перед тем как это заработало тридцать циклов назад, мы делали глобальную сверку данных из всех баз, вживую переписывая население. Я перевелся на равнину в последний цикл обработки результатов.

— В последний цикл? Их было несколько?

— Подожди, — просит генерал, вытирает руки полотенцем и достает из кармана планшет. Не знаю, в какие базы отправляет поисковые запросы, но очень скоро рассказывает. — Всего семь циклов. Три готовились, два месяца переписывали и четыре обрабатывали.

— Спасибо, — выдыхаю и закрываю глаза, пережидая головокружение. Семь циклов даже на такую важную задачу. За два месяца всех опросить… Несуществующие боги, сколько цзы’дарийцев участвовало в опросе?

— Ты что-то придумала? — спрашивает Наилий, убирая с плиты готовый ужин.

Стыдно признаваться, как долго я жила иллюзией, что все получится легко и быстро. Не догадалась сразу спросить, как бывает в реальности. Хорошо хоть потратила только свое время, Флавия и ста первых цзы’дарийцев, заполнивших анкету.

— Да, но это невыполнимо. Я сделала анкету и хотела найти всех мудрецов в секторе, опросив каждого жителя. Надеялась вытащить их из психиатрических клиник и помочь найти свое место в жизни. Как всем нам когда-то помог Создатель. И может быть, сообща сформулировать Великую Идею. Хотя бы приблизиться к ней. Извини, наивно получилось и смешно. Теперь я понимаю.

Наилий снимает фартук, садится рядом, и из повара снова превращается в полководца. Уверенного, всесильного, мудрого.

— Если цель достойна, то средства всегда найдутся. Сколько мудрецов может быть в секторе?

— Никто не знает точно. Сто, двести, тысяча.

— И каждый со способностями?

Узнаю блеск в глазах. Сегодня так на меня смотрел Марк. Перспективы впечатляют, согласна, но я и здесь должна вспомнить о реальности.

— Нет. Кто-то так и останется нестабильной единичкой с расстройствами психики. Их будет большинство. Таких, как я, Конспиролог, Эмпат, Создатель меньше четверти от всех.

— Двадцать пять, пятьдесят, двести пятьдесят, — считает вслух Наилий, — достаточно. Сформулируй, что ты от них хочешь получить в итоге, как этого добьешься, и я организую еще одну перепись.

По ощущениям проще гору сдвинуть. Я рассеянно киваю, но потом беру себя в руки и отвечаю уверенно:

— Да, хорошо, я сделаю.

Генерал кивает и отвлекает меня на ужин, сняв крышку со сковороды. Аромат тушеных овощей распускается по кухне, будоража аппетит и приманивая из гостиной Марка. Хозяин девятого сектора появляется в дверях уже без верхней части комбинезона, с закатанными до локтей рукавами рубашки, но по-прежнему с гарнитурой на ухе.

Стратегический запас ядерных боеголовок, Наилий! Тебя стоило сделать вечным дежурным по кухне, а ты в генералы полез.

— С посохом в руках я убедительнее, чем с половником. Садись, натощак разговоры не разговариваются.

— Все верно, — соглашается Марк, устраиваясь за столом и придвигая к себе тарелку.

Мужчины, как по команде, берут ложки и начинают сосредоточенно есть. Молча, быстро и по-военному четко. Будто за спиной стоит инструктор с таймером и считает отпущенное на прием пищи время. Так же они ели в комнате у начальника горного интерната, словно не было сорока циклов, прошедших со дня выпуска. Программы, установки, автоматизмы, возведенные в Абсолют. Взмах ложки, как отработанная функция, а сами генералы — живые дроны. Вот только отпуская тело в режим автомата, не перестают думать ни на мгновение.

— Проблемы с дипломом, как я и говорил, — хмурится Марк, вытирая губы салфеткой. — После демонстративного разжалования одного начальника училища у всех других развилась паранойя. Никто не хочет связываться с подделкой документов. Остался последний вариант — мастер.

Наилий замирает, перестав жевать. Морщится, словно раскусил горошину черного перца.

— Не поможет никогда. Любой обман против его принципов.

— Да, если полезть к нему в лобовую атаку, — таинственно улыбается Марк и откидывается на спинку стула, — но я придумал, как зайти с боку. Вспомни, с каким удовольствием он выписывает документы на отчисление из интерната, а ведь это справка об образовании. Да, оно не закончено, да кадет признан негодным, но он учился. Его занесут в базу и он сможет восстановиться в любое другое училище. Смекаешь?

— Те же танцы только в профиль, — фыркает Наилий и вычерпывает ложкой оставшийся в тарелке соус. — Если он ни разу не видел Тиберия, то никогда не подпишет на него ни одно заключение. Или ты хочешь подставить какого-нибудь мальчишку под отчисление и передать потом его справку Дэлии?

Испуганно мотаю головой и тихо прошу:

— Пожалуйста, не нужно никого отчислять.

— Ай, как вы плохо обо мне думаете, — расплывается Марк в самодовольной улыбке. — Зачем сочинять новую легенду, если старая хороша? Я изучил личное дело Тиберия и готов его дополнить. Пусть это будет мой нилот. Неучтенный и непризнанный до сегодняшнего дня. Допустим, я одумался и решил поучаствовать в судьбе мальчика, но как рассказать о нем Северине? Дэлия, а вместе с ней Тиберий, младше моей Юлии, но старше близнецов. По возрасту аккуратно между ними.

Это значит, во-первых, что Клавдий не старший нилот, а во-вторых, что я, уже приведя в особняк Северину, зачал ребенка с другой женщиной.

Никогда не думала о генеральских детях с точки зрения мужской верности. Выросла в пятом секторе, где нилоты Наилия обсуждались только в сплетнях и никто не знал точного их количества. Где-то там вроде жил сын, а в соседнем городе дочь. Наилий часто менял женщин, а Марку рожала детей одна Северина. Окажись я на ее месте, посчитала бы себя обманутой? Наверное, да. Ловлю отголоски обиды и тут же давлю их в себе. Ведь на самом деле никакого Тиберия нет, и генерала Мора не в чем упрекнуть. Одного только не понимаю:

— А почему плохо, что Клавдий — не старший нилот?

Встреваю с вопросом в разговор, но Марк не осаживает, а охотно поясняет все с тем же лукавым блеском в глазах:

— Первенец вроде как наследник. Мода пришла с Эридана, где очень важно, каким по счету в семье родился ребенок. Старший сын получает все — титул отца, земли, власть, дворец, статус, а младшим братьям достается только имя. У нас нет наследования, но на старших нилотов смотрят, как на будущих преемников. Считается, что генерал может не просто помочь с карьерой, но вызвать сына на поединок и проиграть ему. Специально, чтобы оставить сектор родному по крови.

Вздрагиваю от того, как легко Марк рассуждает о поединке с родным сыном. И представить не могу, что Клавдий пойдет убивать отца. Хладнокровно, расчетливо, спокойно. Я помню его легким и веселым. С тугими пружинками кудрей, россыпью веснушек и не сходящей с лица улыбкой. Как возил меня по территории особняка и просил не обижаться на Юлию. Рассуждал о любви, подшучивал надо мной, а потом вдруг становился серьезным. Таким, что весь задор казался маской, под которой куда больше, чем видно с первого взгляда. Не верю, что сможет убить отца. Не понимаю, как живет с этой мыслью.

— Все равно не понимаю.

— Забудь, — говорит Наилий, покручивая на столе стакан с ягодным напитком. — Это важно даже не для нас, а для офицеров. Они хотят удержаться на должностях после смены генерала. Ну, и Клавдию будет очень обидно. Первенец — любимый сын, надежда и опора. А тут вдруг не он, а кто-то другой. А еще и Северина… Ситуация неприятная до разлада в семье. И ты согласен, Марк?

Хозяин девятого сектора вместо ответа убирает посуду со стола. Неужели мыть собрался? Дергаюсь встать, но Наилий берет за руку и качает головой, что не нужно.

— Пойду к мастеру с повинной, — говорит Марк, открывая кран с водой и выдавливая на губку мыло. — Покаюсь и спрошу мудрого совета, как мне поступить?

— Он пошлет тебя в бездну! — усмехается Наилий.

Обязательно. И напомнит, какой головой нужно думать прежде, чем что-то делать.

Генерал Мор посуду моет так, будто всю жизнь провел в нарядах по кухне. Не уронив ни одной капли воды на идеально белую рубашку. Под шум крана и позвякивание стеклянных тарелок Марк продолжает:

— Я попрошу его сохранить тайну Тиберия. Мастер не выносит лжи, но чужие секреты из него посохом не выбить. А потом скажу, что совесть меня заедает и если не привести в особняк, то хотя бы на службу мальчишку пристроить нужно обязательно. Не к себе, конечно, где быстро заметят, как сын похож на отца, а к тебе в пятый сектор, Наилий.

Раз мальчишка прятался все это время, то едва держит посох в руках. Училище давно перерос, но можно ведь, как моего Клавдия, учить с инструкторами. За один день с задачей не справиться, а нилот должен жить в казарме и состоять на довольствии. Поэтому все, что мне нужно — справка об отчислении из горного интерната с пометкой, насколько Тиберий плох, не обучен и всячески не годен.

— Складно, но не до конца, — кивает Наилий. — Генетическую карту ты мастеру покажешь сегодня созданную? Двадцать один цикл о существовании Тиберия никто не знал? А как же легенда о нервных срывах и психиатрии? Ведь Тиберий уже служил, а значит, карта не может быть от сегодняшнего числа.

Марк ставит тарелки на решетку для сушки и оборачивается к нам, вытирая руки полотенцем.

— А вот сейчас оцени красоту маневра. Генетическая карта будет не созданной заново, а отредактированной. Настоящая карта Дэлии с ее настоящим генетическим кодом, но измененными анкетными данными. А именно: полом, новым именем и данными биологического отца. Меня. А причиной для редактирования станет усыновление. Ни одна проверка не докопается. Проведут твою хозяйку духов через телепортатор с настоящим генетическим кодом, и вы вместе полетите в космос.

Наилий смотрит на Марка через прищур. Красоту маневра даже я оценила. Генетическая карта создается при рождении, и любое редактирование возможно только по очень уважительным причинам. Усыновление — подходящий повод, но Наилий склоняет голову на бок и зло цедит сквозь зубы:

— Ты собрался усыновить мою женщину?

Я замираю на вдохе, переводя взгляд на Марка, легко и расслабленно сложившего руки на груди. Ловлю фантомный запах корицы, ласково поглаживающий по щеке, и становится понятен истинный смысл маневра. Перетащить меня в девятый сектор и стать моим командиром генерал Мор уже не сможет. Отбить женщину у Наилия — тоже. В дружбу я не поверю никогда, и выходит, что из всех возможных привязок осталась одна — родственная. Отец сможет звонить хоть каждый день и общаться с Тиберием, не спрашивая разрешения у Наилия. А потом разве сын откажет отцу в просьбе подселить в кого-нибудь духа?

— Конечно, нет, — смеется Марк. — Я собираюсь усыновить рядового Тиберия, и заметь, жду твоего согласия.

Наилий вспыхивает горьким ароматом цитруса. Негодование вырывается из цепкой хватки, но время и обстоятельства на стороне Марка. Не знаю, что сейчас движет Наилием: ревность, обида на столь ловкий обвод вокруг пальца или нежелание подпускать к будущей тройке под маской Тиберия еще одного генерала. Способов решить проблему всегда несколько: простой, сложный, удобный, приятный, правильный, компромиссный или вынужденный. Можно отказать, но тогда полета на Эридан не будет. А я подозреваю, что Марк не в курсе, насколько на самом деле Наилию нужен эриданский родий. И он не собирается его в это посвящать.

— Хорошо, я согласен, — холодно отвечает Наилий. — Но никакой церемонии усыновления не будет. Только строчка в генетической карте и все.

— Не лишай меня общения с сыном, — притворно расстраивается Марк. — Я не успел его обрести и снова расстаюсь. Жить-то у тебя будет. Но хорошо, перешли мне карту Дэлии и я озадачу своих генетиков. Пора просыпаться.

Наилий снимает блокировку с экрана планшета, а я смотрю, как загорается и тает лукавая улыбка Марка Сципиона Мора.

Глава 25. Медиум

Марк до глубокой ночи звонит на горный материк, решая проблемы с генетической картой и справкой об образовании. С мастером поговорить не получается, своенравный начальник горного интерната просто не отвечает на звонки. Наилий нервничает, не хочет спать, и мы втроем сидим в гостиной на диванах перед зажженным камином. Языки электрического пламени облизывают нарисованные камни, но жарко так, будто за стеклом горит настоящий огонь.

— Да я просто полечу к нему и все, — дергается Марк. — Раз по-другому до старого упрямца не добраться.

— Время потеряешь, — тихо отвечает Наилий, — и все равно не попадешь в его режим. Сам знаешь, даже землетрясение не повод прерывать медитацию.

Пока Марк теряет только терпение. Раскатывает рукава рубашки и застегивает манжеты.

Генерал я или кадет первой ступени? — цедит сквозь зубы, вешая на пояс оружие. — Будет он меня игнорировать. Наилий, я полетел, карта уже готова, пусть вносят данные, а справку я тебе перед космодромом перешлю. Тиберий, сын мой, не забывай отца.

Марк шагает ко мне и подает руку. Заставляю себя не оглядываться на застывшего от напряжения Наилия и кладу ладонь в протянутую руку. Понимаю, что будет ревновать и постараюсь не давать лишних поводов, но отыгрывать заявленную роль мне придется. А сейчас нужно вежливо попрощаться:

— Ваше Превосходство.

— Дэлия, дети зовут меня отец, но тебе можно просто Марк, — улыбается генерал Мор и аккуратно целует фиксирующую перчатку. — И я привык заботиться о вас всех, не разделяя на родных и приемных. А тебе особенно нужно помнить, что если Орхитус вздумает обидеть, то я один из немногих, кто может заступиться. Настучать ему посохом по хребту, как отец за свою дочь.

Наилий скрипит зубами, но молчит. Отворачивается от нас и подпирает подбородок кулаком.

— Я уверена, это не понадобиться, — смущенно опускаю глаза и забираю руку. — Спасибо за все, Марк.

— Не спеши благодарить заранее. Даже ракеты иногда не долетают до цели, а мне к мастеру нужно ехать. Увидимся, когда вернешься с Эридана. До встречи.

Кивает на прощание мне, Наилию и, поймав ответные жесты, разворачивается и уходит.

— Давно не видел его настолько воодушевленным, — говорит Наилий, слушая стук закрывшейся за генералом двери. — Даже когда нашлись мудрецы и чудеса посыпались на нас, как снег за шиворот. Марк долго ходил вокруг Телепата и не решался попросить о личном. Лучше бы не просил. Не хотел бы я узнать такое о своих детях.

Вспоминаю зеленые привязки между родным братом и сестрами. Клавдий и Ливия, Юлия и Мариния. Почему их любовь зашла так далеко? Распущенность и пресыщенность? Или, наоборот, одиночество? Я не вижу причин, только результат.

— Сципион у меня в особняке месяц жил, — продолжает Наилий, — порывался то убить Телепата, то провести через него весь ближний круг. Я не мог вмешиваться, да и не знал, чем помочь. У него десять детей, у меня тридцать три в тот момент было, а своего первенца я видел несколько раз в жизни. Еще до училища. Остальных не намного больше. Сципион месяц переживал, что он плохой отец, а я им так и не стал.

Наилий замолкает, глядя перед собой в пустоту. Искусственный огонь бросает иллюзорные тени на паркет, за окном тихо горят звезды.

Демоны толкают меня под руку признаться, что Публий сегодня достал барьер. Что я смогу родить генералу ребенка, как он хотел, но молчу. Нельзя, чтобы новость звучала утешением. «Не волнуйся, любимый, тридцать четыре раза не получилось, в тридцать пятый обязательно получится». После горя Марка у Наилия появился еще один ребенок, а потом Юлия сделала аборт. Никогда не спрашивала любимого мужчину, что для него значат дети, и сейчас не решусь.

— Что же помогло ему тогда?

— Северина прилетела, — сухо отвечает генерал. — Врача с собой взяла. Думала, что Марк смертельно болен и не хочет признаваться. Выглядел он после наших пьянок по-настоящему плохо, но про откровения Телепата так ничего и не сказал. Соврал убедительно и собрался домой. А перед отлетом сказал мне, что больше детей у него не будет.

Наилий со вздохом наклоняется вперед, складывая руки на коленях, а я от ощущения тяжести голову не могу поднять. Мудрецам часто плевать на чувства других, особенно, если настойчиво просят рассказать, посмотреть, выяснить. Сама когда-то разбила семью подробной схемой привязок, теперь отвечаю на вопросы гораздо осторожнее.

— Сципион поселил Эмпата у себя в особняке, — говорит Наилий. — И ходил с ним, как сапер с миноискателем по полю. Каждое слово и жест проверял на эмоциональную реакцию. Боялся выдать себя и пытался научиться заново считать Клавдия, Ливию, Юлию и Маринию детьми. Чистыми, невинными, безгрешными. Могу догадаться, что до конца эту дыру закрыть не получилось. И теперь, слыша, как называет тебя то сыном, то дочерью, обещает увидеться после Эридана и с горящими глазами говорит о хозяйке духов, параноидально предполагаю, зачем тянет в семью. Управлять детьми напрямую.

— Я не стану вмешиваться, — отвечаю даже слишком резко. До гулкого эха в пустых комнатах резиденции, — как бы не просил…

— Я знаю, — останавливает Наилий, — но в особняк он тебя все равно потащит. Может не с этой, а с другой целью. Я прошу, что бы ты там ни увидела в привязках у детей или офицеров, молчи. И про наши дела на Эридане ни слова. Впрочем и обо мне под маской Тиберия тоже. Я очень дружен с Марком, но у любого доверия есть границы.

— Знаю, — я киваю, опуская глаза, — и буду молчать.

— Спасибо, — Наилий шумно тянет носом воздух и поднимается с дивана. — Пойдем спать. Вылет вечером, а до него еще один суматошный день. Нужно отдохнуть.

Беру протянутую руку и поднимаюсь вслед за генералом в спальню.

Следующее утро тратим на сборы. Комплект личных вещей для космоса гораздо технологичнее, чем для учений на равнине, но спички и свеча остаются на месте. А еще у меня появляется свой вещмешок, смена мужского белья и запасная рубашка. Я аккуратно заворачиваю в нее

распечатку теории Избирателя и надеюсь, что хотя бы на Эридане смогу прочитать полностью.

До столицы летим на катере и я снова за штурвалом. Осмелев, даже сажусь на крышу пятого корпуса к механикам. Сегодня я только в маске, таблетки еще не пила, раз уж Тиберием перед Мемори будет притворяться Наилий. Он уверенно идет до коридора с табличкой «Служба безопасности» и заводит меня в первую дверь.

— Ваше Превосходство, — майор Рэм встает из кресла и приветствует генерала.

Стены небольшой комнаты выглядят, как сплошная телевизионная панель, разделенная на секторы. В каждой ячейке изображение с камеры наблюдения, а внизу смонтирован пульт с широким сенсорным полем ввода данных. Оно тут же гаснет, стоит лысому стервятнику нажать на кнопку. Подглядывал за голыми женщинами? Или доносы перечитывал?

— Майор Рэм, — вслед за генералом приветствую главу службы безопасности, но он даже не смотрит на меня. Хорошо. Значит, война продолжается. Наилий выдвигает из-под пульта низкий табурет и взглядом приказывает мне садиться.

— Рэм, где Флавий?

— Уже идет, Ваше Превосходство.

— Хорошо, включай камеры.

Места не так много и пока я забиваюсь в угол, поджимая ноги, мужчины увлеченно вглядываются в панель. Три центральные ячейки показывают аскетично обставленную городскую квартиру. Спальня с аккуратно заправленной кроватью, темную прихожую с форменными куртками на вешалке и гостиную. Через огромное окно во всю стену щедро льется утренний свет. Легкие занавески колышутся от сквозняка, касаясь подлокотника белого дивана. Перед ним расстелен пушистый ковер оттенка мятной конфеты, а на стенах черно-белые фотографии Равэнны. Догадываюсь, что это квартира Флавия, раз уж забрал к себе Мемори из гостиницы.

— И где она? — спрашивает Наилий.

— Еще кабинет и кухня, — бормочет Рэм, водя пальцами по сенсорному полю.

В соседних ячейках меняется изображение, но и в этих комнатах пусто. Еще не паникую, но сажусь так близко, что край пульта врезается в живот. С мудреца-единички станется спрятаться в шкафу, потому что там уютнее. Или лечь спать под кровать, чтобы ночные кошмары не добрались. Всматриваюсь, не мелькнет ли где темный силуэт или край одежды, а Рэм со словами: «И последняя», включает шестую ячейку.

Снова огромное окно, но стекло матовое. На фоне темно-синего отделочного гранита белые шкафы, раковина и ванная на возвышении. Там в бирюзовой воде с наушниками в ушах лежит Мемори, закинув ноги на борт ванной. Над гладью воды возвышаются едва оформившиеся груди с темными ореолами сосков. Мудрецу явно плевать на камеру, иначе она бы пеной прикрылась.

— Зачем в ванной камера? — строго спрашивает Наилий.

Я жду, что у лысого стервятника хотя бы кончики ушей покраснеют или вспотеет лысина, но майор холодно и совершенно невозмутимо отвечает:

— А если вены вскрыть решит? Как мы об этом должны догадаться?

— И давно догадываетесь? — хмурится генерал, но под его тяжелым взглядом майор отвечает с непрошибаемым спокойствием:

— Сразу как вселилась. Не волнуйтесь, Ваше Превосходство, видеозаписи дальше пульта не уходят. Да и нечего там у девицы разглядывать.

Зато краснею я и радуюсь, что под маской не заметно. Может, Мемори и наплевать, а мне неприятно. Границ личной жизни для таких, как Рэм, не существует, и дело не в профессии.

— Выключай, — коротко распоряжается Наилий, а в дверь стучат.

Рэм гасит ячейку и открывает замок с пульта. В комнате появляется капитан Прим. Спокойнее и радостнее Флавий за это время не стал. Обменявшись приветствиями, замирает на время, взволнованно рассматривая изображение из собственной квартиры.

— Где она?

— Моется в ванной, — чеканит Рэм, разворачиваясь на стуле. — Я же просил убрать с кухни все ножи, чем она сегодня утром яблоко чистила?

— Виноват, майор Рэм, — опускает взгляд Флавий. — Но зачем с ней совсем как… с больной? Она вполне адекватна. Временами.

Говорит капитан тихо и смотрит в пол, будто лично виноват в поведении подопечной. Чувство долга всегда казалось мне неуправляемым зверем, терзающим добычу до последнего вздоха, но есть еще что-то в лихорадочном блеске глаз Флавия. В том, как он поджимает губы и оглядывается на телевизионную панель, где в гостиную из ванны выходит Мемори. Плотнее запахивает полотенце и ложится на диван, задрав на спинку стройные ноги в капельках воды. Пропускаю через себя облако привязок и нахожу зеленую нить. Тонкую, как паутина. Слишком слабая симпатия, чтобы Флавий или Мемори ее почувствовали, но покоя уже не дает. А рядом фиолетовая привязка покровительства гораздо толще и серьезнее. Смещаюсь дальше и нахожу потускневшую красную привязку к сестре. Все же добился ее мужчина своего и прекратил контакты с братом. Может быть, потребность Флавия о ком-то заботиться нашла новый объект? Тогда не совершаю ли я ошибку, возвращая Мемори в клинику? Жаль превращать капитана в няньку для неразумной единички в кризисе, но вдруг он сам не против?

— Капитан Прим, а последняя вспышка у нее когда была? — задаю вопрос, но вместо Флавия отвечает майор Рэм.

— Утром уже после отъезда Прима на работу. Разбила пятнадцать тарелок, семь стаканов, металась по кухне и вопила что-то нечленораздельное. Потом села на пол и, как ни в чем не бывало, ела яблоки. Я себя тут, как в зоологическом саду, чувствую, наблюдая за жизнью диких животных.

— Майор Рэм, — дергается Флавий, — мы говорим о живой цзы’дарийке!

— Разумеется, — хрипло шелестит в ответ лысый стервятник и прищуривается, — место которой не в квартире, а среди ей подобных в комнате с мягкими стенами.

Закончив фразу, оборачивается ко мне, и тут уже генерал не выдерживает:

— Отставить разговоры! Рэм, ты подготовил файлы с записью выхода Тиберия к мудрецам?

— Да, Ваше Превосходство.

Пока безопасник ищет файлы, склонившись над пультом, я слежу за тем, как медленно угасает гнев Флавия. Он смотрит на ячейку с кухней, где от разгрома не осталось и следа. Может, Мемори сама навела порядок, а может, Рэм кого-то отправил собрать осколки и заодно забрать нож. Мудрец похожа на капризного ребенка, буянящего назло и чтобы привлечь внимание. Я так думала, пока не узнала про утреннюю вспышку. Зрителей не было рядом, зачем? Ответ, к сожалению, всего один — кризис настоящий и очень глубокий. Актерство и демонстративность Мемори его маскируют, но он есть, а значит, она сейчас на самом деле опасна для себя и окружающих. Жаль. И тем сильнее жаль, чем больше переживает Флавий.

Рэм выводит изображение на панель, добавляет громкость, а я втягиваю голову в плечи. Смотреть стыдно со стороны, как неуклюже входит Тиберий в кабинет. Как мнется на пороге и, скукожившись, кивает.

Хотела походить на мужчину, а получилась перепуганная девица. Получилась я, вместо рядового цзы’дарийской армии. Рэм останавливает запись и комментирует:

— Ваше Превосходство, обратите внимание: осанки нет, шаг свободный, как у гражданских, взгляд опускает перед мудрецами, а старшему по званию смотрит в глаза.

— Вижу, давай дальше, — кивает генерал.

Они внимательно и подробно смотрят запись, а я узнаю о себе много нового и не всегда приятного. Будто раздевают и разглядывают под микроскопом, подмечая все нескладности и несуразности. Не спорю, полезно увидеть себя со стороны, но я вспотеть успеваю, пока стараюсь не реагировать.

— Совсем плохо, да? — решаюсь спросить, когда Избиратель на записи уводит меня из кабинета. — И что делать теперь?

— Почему плохо? — удивляется генерал. — Все в легенду. Тиберий — неучтенный нилот, в училище никогда не был. Поэтому нет ни осанки, ни почтения перед капитаном. Напротив, ты так попала в образ, что мне теперь будет тяжело повторить.

Наилий сосредоточенно сутулится, опускает плечи и переносит вес тела на правую ногу. Теперь он ниже и почти вровень со мной. Так легко пропадает проблема разницы в росте, что я восхищенно выдыхаю.

— Маску отдай, — просит полководец, — и рассказывай, в чем убеждать Мемори.

Тяжело собрать разрозненные мысли в готовую рекомендацию, но я стараюсь. Рассказываю о поиске смысла жизни для Мемори, пока Наилий вставляет в ухо беспроводной наушник, глотает таблетку, меняющую голос и забирает черную вязаную маску. Флавий шокировано следит за ним, еще до конца не веря, что мудреца Медиума будет изображать генерал.

— Мемори нужно вернуть в психиатрическую клинику, — наконец говорю я, — без насилия и препаратов. Будет хорошо, если она пойдет сама, поверив, что там безопаснее, интереснее и лучше, чем в квартире капитана Прима.

— Едва ли, — фыркает Рэм, а Наилий молчит.

Жду, что сейчас закроет глаза и выпадет из реальности, чтобы найти решение, но генерал отвечает сразу:

— Мемори — разрушитель, как многие из тех, с кем мы знакомы. Как Друз Агриппа Гор. Начинают они всегда с себя и своих близких. Уничтожают репутацию, рвут отношения, вредят собственному здоровью, упиваются насилием. Они, даже видя, что совсем плохо, обязательно сделают еще хуже, и этого не изменить. Родились такими. Одни дети тихо стоят пирамиду из кубиков, а другие подходят к ней только для того, чтобы разрушить. Убеждать, уговаривать, заставлять — бесполезно. Река не потечет вспять, а гора не уйдет в землю. Можно отойти в сторону и подождать пока разрушитель сам себя уничтожит, но ты хочешь поступить по-другому. Я поддерживаю и постараюсь помочь, однако будь готова, что Мемори не знает сама или просто ничего не хочет. Тогда мы вернем ее в клинику силой.

Генерал говорит о третьей действующей силе «разрушение — созидание» легко и буднично. Без длинных теоретических выкладок и зыбких доказательств. С одним единственным, но очень ярким примером. Теперь и я замечаю удивительное сходство между Мемори и Друзом. Скрипнув зубами, киваю, соглашаясь на принуждение силой.

— Удержишь ее один, Флавий? — спрашивает Наилий и видит еще один кивок. — Хорошо, связь проверим на месте. Дэлия, отвечать я во время разговора не смогу, но услышу вас с Рэмом, если план вдруг резко изменится. На выход, капитан Прим. Без тебя рядового Тиберия никто даже на порог жилого комплекса не пустит.

Офицеры уходят, а я остаюсь одна с лысым стервятником. Майор меня подчеркнуто игнорирует, упрямо уставившись в телевизионную панель. Помню, что Наилий давно просил помириться, но стоит заметить снисходительно-брезгливую усмешку на губах Рэма, как демоны толкают под руку язвить и нарываться на колкости. Сдержаться и промолчать — тот еще подвиг, а минуты ожидания растягиваются в молчаливую пытку.

Мемори зевает, чешет нос и задумчиво трет полотенцем едва отросшие волосы. Ходит голая по гостиной, не стесняясь камер, и пару раз кажется, что вот-вот улыбнется и помашет нам рукой. Одеться до приезда мужчин успевает. На ней короткое платье в мелкий зеленый цветочек и вязаная шапка с длинными лентами. Их мудрец завязывает бантом под подбородком и снова напоминает мне ребенка. Вдруг подскакивает с дивана и бежит к двери, а Рэм выкручивает регулятор громкости так, что второй звонок мы уже слышим.

— Прим, ты соскучился! — Мемори радостно взмахивает руками, но испуганно отступает назад, когда на пороге появляется цзы’дариец в маске. Погоны и нашивки генерал снял по дороге, старательно сутулился и не поднимал глаз. Однако было то, о чем мы забыли, а Наилий никогда не знал. Его харизма с фантомным ароматом апельсина. То иррациональное и необъяснимое, что приковывает к нему взгляды, и заставляет сердце сжиматься и трепетать. Облако настолько мощной энергии, что стоящие рядом теряют волю. Послушно и с восторгом выполняют любые приказы. Харизма не передается по радиоволнам и через спутник. Сидя в комнате с телевизионными панелями, я не чувствую запаха цитруса, но вижу, как восприимчивый к чужой энергетике мудрец, с подозрением косится на Тиберия. Знаю, что не сможет догадаться, но все равно хватаюсь за микрофон, чтобы предупредить Наилия. Но что сказать? Как объяснить? «Перестань быть генералом?»

Наилий будто слышит. Втягивает голову в плечи и хрипит:

— Простите за вторжение, дарисса, я хочу поговорить.

Наваждение проходит. Мемори складывает руки за спиной и выпячивает грудь, дерзко вздергивая подбородок.

— А ты настырный, Тиберий. Я уже посылала тебя к мамочке, зачем вернулся? Гормоны заиграли? Ладошки потные, штанишки тесные? Так смотри, раз пришел.

Мудрец задирает подол платья, медленно открывая белье. Смеется и кружится, пританцовывая. Рэм за пультом недовольно цокает языком. Знаю, что Мемори выглядит дурой, но сейчас спектаклем с порога навязывает свои правила игры. На любую реакцию или действие Наилия будет еще более неадекватный ответ. Только он давно не мальчишка, краснеющий от вида женского белья.

— Эмпат убедил генерала вернуть тебя обратно в психушку, — говорит Наилий, решая начать разговор с конца. — Мы с капитаном Примом пытаемся доказать, что зря, а ты скачешь и кривляешься.

Мемори останавливается, повернувшись к Флавию. С этого ракурса я вижу только лица мужчин, но догадываюсь, сколько боли во взгляде мудреца по тому, как мрачнеет капитан.

— Сочини хоть одну причину, зачем тебя защищать, — хрипло просит генерал и за мгновение до того, как Мемори бросается к Флавию, я понимаю, что ничего у нас не выйдет.

Она садится на пол, обнимая его за ноги. Утыкается носом в штанины форменного комбинезона, Трется лицом о жесткую ткань и тихо просит:

— Пожалуйста, не надо обратно. Флавий, миленький, умоляю, не надо. Я буду послушной, я все-все для тебя сделаю.

Меня даже здесь, на другом конце города, дергает так, что трудно дышать, а Флавий в квартире пустым взглядом смотрит в стену. Мемори, не слыша ответа, тянется выше, ловит его ладонь и жадно целует каждый палец.

— Миленький, пожалуйста, скажи генералу, что я исправлюсь. Честночестно больше не буду. Ты же добрый, хороший. Что тебе стоит? Этого уже не выдержать. Флавий вырывает руку и садится рядом, крепко обнимая доверчиво прильнувшую к нему Мемори. Она тонет в черноте военного комбинезона с головой. Маленькая, слабая, беззащитная.

— Стерва, — шипит Рэм. — Вот именно за это я и ненавижу баб. У него приказ, генерал рядом стоит, а она: «Миленький, пожалуйста, что тебе стоит». Тьер!

— Хватит! — моя боль умножается на боль Мемори и обрушивается на голову начальника службы безопасности. — Ни сердца, ни совести, так хоть разум включите!

Замахиваюсь ударить, но Рэм ловит мою руку и с пугающим хрустом заламывает за спину так резко, что темнеет в глазах. Я выгибаюсь со стоном, но майор и не думает отпускать. Прижимает к себе и шепчет в ухо:

— Сама включи, ты же мудрец, а развели на эмоции, как сопливую девчонку. И кто развел? Единичка, которая по вашей иерархии в подметки тебе не годится. Слезу еще пусти, тройка. Без тормозов ваша Мемори. Ей что руку поцеловать, что голый зад показать — все одно.

Шантаж это. Обыкновенный наглый шантаж и удар по самому больному. Эта стерва с Примом несколько дней живет, а изучила так, будто всю жизнь рядом. Способности ваши проклятые. Даже сейчас не обниматься полезла, а ковырять дальше, что там в прошлом было, и куда давить, если не сработает. Читай досье перед операцией, рядовой Тиберий! И сопли подбери!

Спазм простреливает плечо и рука уже горит. От боли могу только тяжело выдохнуть, но майор сам выпускает из захвата. Комната плывет перед глазами, и я запоздало вспоминаю, что самое важное сейчас происходит не здесь. В гостиной Флавий все так же обнимает Мемори, а Наилий шагает ближе.

— Капитан Прим, разрешите обратиться.

Не может приказать из-под маски, даже повысить голос и потребовать прийти в себя, но капитан будто глохнет и перестает реагировать. Зато Мемори поднимает голову и спрашивает:

— Миленький, а зачем нам мальчишка? Пусть идет. Уходи, Тиберий. Кыш!

Отмахивает, как от мошкары, а генерал наклоняет голову. Даже через телесигнал чувствую, как разворачивается харизма до першения в горле от цитрусового привкуса, а Флавий все так же не двигается.

— Что происходит? — спрашивает Рэм. — Опять ваши способности? Чем парализовало капитана?

— Не знаю, — качаю головой и вспоминаю все, что он рассказывал о Мемори. — Она прошлое видит и только. Физический контакт усиливает способности. Может быть, она его в транс вогнала, слишком глубоко погрузив в воспоминания?

— Она так раньше не умела.

Рэм наклоняется к микрофону и четко произносит:

— Ваше Превосходство, Прим в ступоре. Не знаю как, но девчонка вывела его из строя.

Бред, мы не меняем способности по щелчку пальцев. Брешь в потенциальном барьере неподвижна. Мемори ласково гладит Флавия по плечу и повторяет просьбу:

— Выгони его, миленький.

— Капитан Прим, — с нажимом говорит Наилий и в хриплом голосе появляется нехарактерная для рядового властность.

Маскировка, операция — все летит в бездну. Пододвигаю к себе микрофон и прошу:

— Уходи, Наилий.

Он сжимает кулаки и вытягивает спину, а я жалею, что не вижу привязок, не чувствую фантомных запахов и совершенно бесполезна здесь за пультом. Проклятые ограничения! Генерал отворачивается и одновременно отмирает Флавий с громким выдохом:

— Подожди, так нельзя. Тиберий, стой, поговорить нужно.

Капитан мечется с безумным взглядом и сбрасывает с себя руки

Мемори. Встает на ноги и снова замирает, не распрямившись до конца. Как в детских сказках про магических существ, каменеющих под лучами светила. Вот только его светило тоже не понимает, что происходит:

— Прим, ты чего? Эй.

Мудрец теребит его за рукав комбинезона и впадает в истерику:

— Ты что с ним сделал, Медиум?

— Почему я? — тихо спрашивает генерал.

— Здесь нет других мудрецов.

— Бред, — стонет Рэм, схватившись за голову, и я готова повторить его жест.

Но майор не знает того, что знаю я. Способности у единичек просыпаются очень рано, и часто сами становятся причиной переходного кризиса. Так было у меня с Юрао. Так могло случиться с Наилием.

— Я ничего не делал, — слишком спокойно говорит он, и Флавий распрямляется, будто невидимый кукловод отпускает нить.

— Отбой операции, — говорит Рэм в микрофон. — Уходите.

Генерал кивает за спину, и Флавий подчиняется. Мемори еще цепляется за него, но удержать не может. Это провал. Оглушительный, странный и пугающий провал.

— Что теперь делать? — едва слышно спрашиваю майора.

— Разбираться, — ворчит он. — Ждем генерала. Чувствую, на космодром поедете к самому старту.

Эпилог. Космодром

Главный космодром Равэнны построен на набережной Тарса.

Извилистая насыпь из крупных камней защищает его от приливных волн и весенних паводков широкой равнинной реки. Дорога петляет между стартовыми площадками и административными корпусами, а я стараюсь не касаться носом стекла в машине. Тонировка не пускает в салон свет, размазывая светило темно-синим пятном, будто в середине дня наступили сумерки или случилось затмение.

Наилий не стал разбираться, что случилось. Вызвал санитаров, и они забрали Мемори в клинику на окраине Равэнны. Завтра к ней приставят усиленную охрану и будут держать на интенсивном лечении, пока кризис не утихнет. Но и после, как сказал генерал, ее работа с другими мудрецами под вопросом. На Флавия было больно смотреть. Он дважды пытался возразить, лично поручался за непутевую Мемори. Но от Наилия тянуло такой яростью, что я сама забилась в угол и тихо там сидела, пока генерал выговаривал капитану за недопустимые на службе эмоции и нарушение прямого приказа командира.

Я до сих пор слизываю цитрусовый привкус агрессивной харизмы правителя с высохших и растрескавшихся губ. Она то гнула к полу, то сворачивалась обратно, когда Наилий пытался восстановить контроль. Флавий бледнел, вздрагивал, и мне пару раз казалось, что снова замирал каменной статуей.

Физическое воздействие — иной уровень, такого ни у кого нет. Я когда подселяла Леха в чужое тело, сама оставалась в стороне и не могла вмешиваться, а капитана держали слишком явно и крепко. Плохо, если это все-таки Мемори, но не понятно, как могло получиться у Наилия. Он стоял далеко, к капитану не прикасался, только смотрел. Но если открылись способности, значит, кризис вошел в острую фазу. Перед полетом на Эридан с очень сложным вопросом поставок родия совсем не вовремя, но я почти видела, как в безразличной вышине космоса потирали невидимые руки Истинные и довольно улыбались.

Даже сейчас на пассажирском сидении рядом с водителем генерал не может успокоиться. Мы едем по территории космодрома втроем, рядом со мной сидит Рэм и тоже молча смотрит в окно. Пытался заговорить о странном трансе Флавия, но Наилий грубо его оборвал. Нет у мудреца таких способностей, а капитан Прим, если еще раз спишет свое бездействие на происки Вселенной, получит дисциплинарное взыскание.

Водитель выруливает на парковку, проезжая через раскидистые клены, как через арку. Ветер ласково качает листву и гонит по асфальтовым дорожкам серую пыль. На космодроме пусто, если не считать техников в рабочих комбинезонах, лениво катающихся на медленных

электромобилях. Тяжелый космический транспортник ждет нас на орбите планеты, и до него мы доберемся в десантной капсуле. Небольшой, как объяснял мне в резиденции Наилий, всего на шесть бойцов.

— Спасибо, Нурий, — говорит генерал водителю, — свободен на сегодня. Наилий прощается с ним кивком, и мы, как по команде, выбираемся из внедорожника. Дальше только на электромобилях. Клавдий возил меня на таком в особняк Марка. Круглый, как аквариум, неповоротливый и немного комичный, зато видно из него больше, чем через темное окно внедорожника.

У военных все рационально и без лишних изысков. Ровные коробки с маленькими окнами разбросаны по огромной территории, как кубики по детской комнате. Кусты никто не стрижет, но сухую листву с газонов убирают. Электромобиль ползет улиткой и урчит от напряжения, а из-за кленовой аллеи показывается стартовая площадка и овальный корпус десантной капсулы. Она напоминает яйцо, аккуратно выпиленное из цельного куска металла. Но если приглядеться, то можно заметить стыки лепестков, откидывающихся вниз при посадке. Внутри вокруг багажного отсека шесть кресел, но сейчас створки закрыты, а мимо капсулы медленно прохаживаются остальные участники группы. Капитан Публий Назо, наш медик, Трур с длинным кейсом за спиной и двумя вещмешками в руках, и еще один военный, которого я вижу впервые. Капитан Вир, разведчик.

— Ваше Превосходство, — синхронно приветствуют военные генерала, и он каждому отвечает.

— Разрешения на взлет еще нет. Ждем, — докладывает капитан Вир.

— Хорошо, — кивает Наилий и встает ко мне в полоборота. — С майором Рэмом все знакомы, а это рядовой Тиберий. Он мудрец, вы можете звать его Медиум.

Капитаны молча кивают, косясь на вязаную маску, а Трур, встречаясь со мной взглядом, широко и открыто улыбается. Он будто стал выше. Может, потому что все время норовит повернуться лицом к лучам светила. Тянется вверх, зажмурившись от удовольствия. Не знаю, кто из нас взволнован больше. Я, никогда не мечтавшая оказаться в космосе, или он, однажды с ним попрощавшийся.

— Посадку на Эридане нам согласовали? — уточняет Наилий.

— Дипломаты тянут, Ваше Превосходство, — отвечает капитан Вир. — Чтото мямлят про маленькую посадочную площадку на заднем дворе, будто кроме нас еще кто-то из гостей спустится на свадьбу из космоса. Я написал министру. Жду ответ.

Разговор уходит в текущие проблемы. Я стараюсь слушать, но быстро теряю нить, а Трур кивком зовет к себе.

— Ты не просто тихушник, — шепчет над ухом, когда подхожу ближе, — ты ходячая подписка о неразглашении. Мудрец, значит.

— Сам не знал, — смущенно опускаю взгляд и комкаю в руках лямку вещмешка.

Действительно даже не подозревала, когда прощалась со старшим виликусом в особняке, что в следующий раз встретимся на космодроме. Кажется, будто кто-то другой, а не я, разглядывает свое отражение на корпусе капсулы. Пациентка психиатрической клиники с диагнозом шизофрения, мертвая любовница генерала, половина от мудреца-тройки и бесконечно влюбленная в Наилия женщина. Сколько случайностей, безумств и озарений сложились в цепочку, чтобы привести меня сюда, и угадать каждое было невозможно. От пророчества Дианы до фальшивых документов. От похоронной церемонии до ливня на крыше резиденции. Но я, словно стою на каменных ступенях в горах девятого сектора, и впереди гораздо больше, чем за спиной. Тяжелейший переходный кризис Наилия, перепись всех жителей пятого сектора. Великая Идея, все так же скрытая неведением, как плотными облаками. Может, и не мне суждено ее найти, но я не отступлю, пока не сделаю все, на что способна. Лишь бы сохранить самое главное, что у меня есть.

— Ваше Превосходство, — громко говорит капитан Вир, прижимая гарнитуру к уху, — взлет разрешили.

— Группа, — так же громко командует Наилий, — посадка в капсулу десять минут.

— Есть, — нестройно отзывают бойцы.

Капитан Вир трогает на корпусе одному ему видимую кнопку и тут же отходит в сторону. Капсула разваливается на шесть долек, как апельсин, и я ныряю в предполетную суету.

***

На тяжелом космическом транспортнике нет кроватей. Мы спим в индивидуальных ячейках в несколько ярусов друг над другом, как в шкафчиках камеры хранения на аэровокзале. На каждой дверце номер, а за ней длинный короб, как саркофаг, и мягкие ролики, чтобы, схватившись за поручни, запрыгнуть вперед ногами и прокатиться до самого конца. Вместо подушки мягкая подставка, простыни и одеяла нет, а в боковых стенках есть ниши для одежды. Все по-другому, все не так, как привыкла. Заснуть не могу от волнений, пережитых за день, и вдруг слышу тихий стук в дверцу.

— Тиберий?

Переворачиваюсь на живот и нажимаю на кнопку. Дверца по полозьям отъезжает вверх и внутрь ячейки, а я вижу Наилия. Генерал облокачивается на поручни металлической лестницы. В тусклом дежурном освещении его военный комбинезон почти сливается с темным оттенком легкого металлического сплава. Из него на транспортнике сделано почти все. Вместо стекла — акриловый пластик, а от привычной ткани осталось одно название. Я уже в совершенно другом мире, еще не долетев до Эридана.

— Я сегодня дежурю на мостике, — тихо говорит генерал. — Пойдешь со мной?

Долго уговаривать не нужно. Я выскальзываю по роликам из ячейки прямо в руки Наилия, едва успев схватить маску. Скулы сводит от улыбки, во всем теле легкость, как в предвкушении полета. Еще немного и закружусь в танце от восторга, напевая под нос мелодию вальса.

— Конечно, пойду.

Наилий аккуратно ставит меня на ноги и долго смотрит в глаза, пока я надеваю маску и заправляю ее край за воротник. Ярость и раздражение ушли, но я не могу поймать его настроение. Будто что-то задумал и молчит. Спускаемся по лестнице с яруса на ярус, стараясь не стучать громко ботинками. Спят цзы’дарийцы: офицеры, рядовые, техники, связисты, экипаж и пассажиры. На постах дежурят ремонтные дроны, сонно моргают индикаторы приборов и тускло светятся панели с оповещениями в коридорах: «Осторожно, низкий потолок», «Командный отсек. Зона ограниченного доступа», «Полетная палуба».

За последней переборкой залитая ярким электрическим светом кабина экипажа. На нижнем уровне все пространство стен занято мониторами систем контроля. Несколько кресел для техников и лестница на верхний уровень. Там кресла пилота и командира экипажа, а вместо круглых иллюминаторов огромные окна. За прозрачным акриловым пластиком на черном полотне космоса мерцают звезды. Тихо и нет никого.

— Ты здесь один?

— Да, транспортник на автопилоте. До пояса астероидов еще долго лететь, а спокойное дежурство — скучное дежурство.

Наилий говорит и следит за тем, как я кручу головой по сторонам, восхищенно любуясь кабиной экипажа. Давно привыкла ничего не трогать, если не разрешают, но трудно удержаться и не погладить спинку кресла, борт пульта управления, выключенную панель ввода. Мое преклонение перед техникой фанатично. Мать в детстве в шутку говорила, что я по ошибке родилась девочкой, она ждала мальчика. Я не играла в куклы, не интересовалась нарядами и вечно возвращалась домой с разбитыми коленками. Теперь стою в военной форме на летной палубе космического корабля и все еще не могу в это поверить.

— Догадывался, что тебе понравится, — улыбается Наилий. — Ради этого стоило нарваться на шокированного пилота, у которого генерал просит уступить дежурство. Наверное, до сих пор думает, что я перепил Шуи и прячусь тут ото всех.

Он смеется, но тут же прикусывает губу и снова становится серьезным, а я успеваю поймать отголоски его радости. Удался сюрприз. Или еще не весь?

— Пойдем, я покажу тебе космос.

Он берет меня за руку и ведет по ступеням на верхний ярус. Уверенно сажает в кресло пилота и разворачивает к окнам, а я давно ни слова не могу сказать.

— Еще не все, подожди, — бормочет под нос Наилий и водит пальцами по сенсорному полю, выбирая команды из меню. На летной палубе гаснет свет, с панелей перед окнами исчезают яркие линии проложенного курса и строчки технической информации. У меня замирает сердце, потому что в абсолютной темноте во все стороны разливается звездное море. Живое, яркое, искристое, как мороз.

— Невероятно, — ошеломленно шепчу и повторяю снова и снова: — Невероятно.

Они мерцают, гаснут и вспыхивают. Каждое — гигантский огненный шар, а вместе крошечные песчинки в бесконечности.

— Спасибо, Наилий. Я бы никогда это не увидела, если бы не ты.

Отталкиваюсь от кресла и падаю в его объятия, пока все камеры ослепли в темноте. Чувствую, как отпускает напряжение и тепло разливается по телу. Как же бесконечно хорошо просто обнимать любимого мужчину.

— Для меня это тоже впервые, — говорит генерал, — лететь в космосе с любимой женщиной. Думал, уже все в жизни видел, а появилась ты. Заглядывал в себя, как в бездну, и считал, что раз миллиарды звезд не могут согреть космос, то на что надеяться мне? Дураком был. Не нужны миллиарды, достаточно одной.

— Твоей половины, — счастливо улыбаюсь я.

Благодарность

Текст предоставлен сотрудниками ООО «ЛитHет» (LITNET CY LIMITED).

Данная книга в формате фб2 сделана при содействии Аlex, сотрудника службы поддержки библиотеки Литнет.

Свою благодарность вы можете высказать ему по адресу

Оглавление

Глава 1. Подарок генерала

Глава 2. Пророчество

Глава 3. «Убей меня снова»

Глава 4. Чужое тело

Глава 5. Умерла…

Глава 6. …и воскресла

Глава 7. Похоронная церемония

Глава 8. Юлия Мор

Глава 9. «А ты не кричи»

Глава 10. Беседка с ядовитым плющом

Глава 11. Земляника

Глава 12. Стать рядовым Тиберием

Глава 13. Смысл моей жизни

Глава 14. Учения военных медиков

Глава 15. В охотничьем доме

Глава 16. Третий дух

Глава 17. Разорвать привязку

Глава 18. Нервное утро

Глава 19. Дождь на крыше

Глава 20. Ужин на двоих

Глава 21. Паразиты и кукловод

Глава 22. Встреча с мудрецами

Глава 23. Воздушный катер

Глава 24. Фальшивая жизнь

Глава 25. Медиум

Эпилог. Космодром

Благодарность Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg