«Замуж за светлого властелина»

— Что? — мой голос нарушает зловещую тишину…

— Да, я на тебе женюсь, — повторяет наш светлый властелин.

Я, ведьма, стану женой светлого властелина? Как я до этого докатилась?

Всего три часа назад

— Точно ничего нет? — прижавшись лбом к дряхлому дереву обивки, заглядываю за печку. — Ни медяшки? Хоть что-нибудь ценное?

Из-за пыльной паутины посверкивают болотные огоньки и два жёлтых глаза.

— Нет, Марьяна, ничего нет.

Вздохнув, отступаю и прижимаюсь спиной к стене. Надежда на то, что в старой избушке осталось хоть какая-то заначка, окончательно умирает. Болотные огоньки выбираются из узкой щели, зависают между пучками трав под потолком. Жор, на миг развоплотившись, проскальзывает сквозь угол печи, вытягивая на пушистом хвосте паутину. Размером поменьше обычного манула, он привычно надувает шерсть, чтобы казаться крупнее.

— Может, согласишься? — Жор склоняет голову набок. — Мэр, конечно, страшен, как смертный грех, но есть-то надо.

Меня передёргивает.

Недостаток фамильяров в том, что они почти во всём противоположны владельцу, и то, что для меня неприемлемо, для него кажется вполне естественным.

— Тогда хватай своего Рейнала, пусть жениться на тебе и кормит нас.

Морщусь: бесполезно Жору объяснять, что я не буду подставлять Рейнала и его семью, они почтенные жители Окты, брак их сына с ведьмой лишит их стольких благ, что я до конца жизни не прощу себе их разорения.

— Сегодня ведь ночь особая, — соблазнительно мурлычет Жор.

— Не надо.

А он подходит ко мне, обтирается паутинным хвостом о тёмный подол.

— Как всё удачно складывается, сама посмотри: Рейнал ещё не помолвлен, а несуществующая ночь бывает раз в четыре года, и именно сегодня ты можешь сама…

— Нет! — подойдя к столу, хватаюсь за завёрнутый в тряпицу кусок хлеба.

За три дня он сохранил мягкость и аромат. Вот что значит сделан с любовью. И подарен тоже с любовью. Развернув полотно, наклоняюсь — чёрные волны прядей соскальзывают с плеч — и вдыхаю сладко-сдобный запах. Невозможно, просто невозможно удержаться!

Усевшись на лавку, впиваюсь зубами в последний кусок хлеба.