«Сны Эйлиса (СИ)»

352

Описание

Думаешь, мир Эйлис умер? Нет, он просто спит, уже несколько столетий окутан тяжелым сном. Могущественные правители-чародеи — льоры — только враждуют между собой многие годы, закрывшись в своих высоких башнях. Они погрязли в праздности и интригах. И если льор-чародей пожелает что-то, то он заберет это даже из другого мира. Но кто разбудит и исцелит спящий Эйлис?



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Сны Эйлиса (СИ) (fb2) - Сны Эйлиса (СИ) (Сны Эйлиса) 2347K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Токарева (Сумеречный Эльф)

========== Часть I. Пролог: этот мир обречен? ==========

— Этот мир обречен. Но пока он умирает, мы еще повеселимся.

На вершине башни из серого камня стояли двое мужчин. Надменные манеры и безупречная осанка первого выдавали в нем безраздельного хозяина твердыни. Преподнося невеселый факт, он хищно оскалил мелкие зубы. Лишь слегка вздрогнули длинные пальцы, сжимавшие трость с набалдашником из янтаря. Или тому виной оказался колючий ветер?

Порывы развевали полы темно-желтого парчового камзола, который оживлял не слишком молодое лицо с острыми чертами. Ярким пятном выделялась пышная копна медово-русых волос, легкомысленно торчавших во все стороны. Однако облик повелителя оставался серьезным, а взгляд — тяжелым.

— Радж, не надо! Думаешь, Эйлис умер? — отвечал ему второй встревоженно. На нем лежала печать бесконечной усталости. Сутулый, в изодранном буром доспехе из драконьей кожи, он зябко накидывал на голову капюшон. Тень скрывала юное лицо с карими глазами и заостренным носом. Но облик не отражал груз лет, который нес за плечами вечный странник.

— Если учитывать, что в нем осталось всего семь живых человек, точнее льоров-чародеев, то да: Эйлис умер, — немного раздраженно отзывался собеседник. — Ты ведь Сумеречный Эльф, неудавшийся Страж Вселенной. Тебе ли не знать, что случилось! — он запнулся на миг. — Полагаю, ты знаешь даже больше меня.

Скорбный взгляд Сумеречного Эльфа потеплел, подернулся подобием надежды. Страж отвечал, а на его потрескавшихся крупных губах едва уловимо читалась улыбка:

— Знаю. И ты ошибаешься… Нет. Эйлис не умер, он просто спит.

— Ты считаешь, кто-то в силах разбудить каменных истуканов? Или превратить холодные глыбы в леса? Прошло уже почти четыреста лет, и ничего не изменилось, — развел руками чародей, приподнимая причудливо изогнутые черные брови. В его тоне не было и капли сожаления.

Что поделать, ведь льоры — короли-чародеи — никогда не нуждались ни в подданных, ни в советниках, ни в военачальниках. Все решала великая магия. Хотя у подножья башен возникло когда-то несколько деревенек, но это не особо трогало правителей. До тех пор, пока не началась катастрофа их мира, пока не добралась до самих королей.

Владения янтарного льора Раджеда Икцинтуса расстилались на все четыре стороны света до самого горизонта. Но вид с вершины башни представал удручающий — сизо-бурая каменная пустыня растекалась небрежными штрихами, сливаясь острыми пиками скал с тускло-синим небом. Больше ничего не существовало, только в отдалении шелестело темными пластами волн Янтарное Море. За ним располагался восточный материк, владения иных льоров-чародеев. Пейзаж там ничем не отличался. Весь Эйлис поглотила «каменная чума», мир уже многие годы не жил, но и не умирал.

И лишь в башнях колдунов скрывались живописные сады, в которых гуляли зачарованные животные, били подводные ключи, светило ненастоящее солнце. Господа утопали в праздности и вражде друг с другом.

Льоры стремились когда-то выяснить причины окаменения, однако никто не дошел до истины. Ни древние книги, ни внимательные наблюдения не дали ответов. Все понимали безотчетно лишь одно: в Эйлисе что-то сместилось, пошло неправильно на уровне всего магического поля.

Общими усилиями, возможно, чародеи узнали бы правду, но не сумели прекратить давнюю войну. Особенно Раджед и его ненавистный сосед Нармо Геолирт — самые сильные, властолюбивые. С чародеем, талисманом которого была кровавая яшма, велась борьба уже несколько веков. Они неизменно что-то делили, скованные долгом взаимной мести.

«Противостояние, ненависть, неприязнь — каменный Эйлис уже не помнит иных слов», — вздохнул Сумеречный Эльф. Он вечно пытался что-то доказать Раджеду, бессмысленно упорно, до яростных ссор. Зачастую он демонстративно уходил из башни, отправлялся в странствие по иным мирам. Однако каждый раз возвращался, давая льору повод для насмешек. Ох, знал бы чародей об истинных причинах… Да он и не желал вникать, только хвастался богатствами и красовался перед самим собой.

— Если бы вы занимались чем-то, кроме интриг… — отозвался Эльф и нахмурился: — Но то, что ты намерен предпринять на этот раз, переходит всякие границы дозволенного.

— Отчего же? — нехорошо блеснули желтые глаза Раджеда. — Льор с помощью магии может получить все, что захочет. Даже если это находится в другом мире!

— Но ведь речь не о вещах!

Кулаки Сумеречного невольно сжались, рука потянулась к тонкому мечу, висевшему в ножнах за спиной. Он остановился и заставил себя успокоиться. Проклятый Страж Вселенной мог испепелить все вокруг, не сходя с места. Но на большую силу и больше ограничений: он не имел права! Не имел права вмешиваться, ни вредить, ни помогать, только каждый миг смотрел ленты судеб из тысяч параллельных миров. И страдал от ненужности вот уже две с половиной тысячи лет.

«Двадцать пять веков я проклят. Нас было тринадцать, из разных миров, с разными судьбами. Тринадцать добровольцев, верящих в возможность добра без зла. И Семарглы так хотели создать защитников Вселенной, так желали уничтожить зло на корню… Но, видно, есть законы мироздания, против которых нельзя идти. Они вторглись туда, куда недозволенно любым человеческим существам. Эх, забытая легенда, — Сумеречный поежился, отвлекаясь от воспоминаний. — Впрочем, какое дело до всего этого Раджеду?»

Льора мало интересовали истории древних времен, он четыреста лет алчно и эгоистично правил своей частью Эйлиса из башни. Прихоть и очередная навязчивая идея оставались его неизменными ориентирами. На этот раз в зеркале миров он увидел новую драгоценность, которую возжелал в свою коллекцию. Только не редкий самоцвет и не уникальный артефакт — живое существо. Сумеречный негодовал от новой неприятной игры «заклятого друга».

— А ты попробуй, останови меня! — нагло смеялся Раджед, всегда помня, что Эльф обычно не вправе вмешиваться.

— Знай же, ох, знай, что… — Страж осекся, чтобы не выдать тайну; на лбу его вздулась венка или ее видимость. Тело — лишь иллюзия, привычная оболочка духа. Чародеи же жили десять человеческих сроков, но оставались людьми из плоти и крови, способными умереть от заклинания или клинка. Несколько раз Эльф отводил неминуемую гибель от друга, порой соглашался с опасными и противоречивыми планами льора, но на этот раз помогать не собирался.

— Что? — посмеивался Раджед, поглаживая узорный лацкан камзола. — Считаешь, я недостаточно хорош? Или, гром меня порази, уже слишком стар?

— Радж! Ты не понимаешь! Ты просто ничего не понимаешь! — качал головой Эльф.

— Да будет тебе, друг мой. Наслаждайся! Пока жив, — махнул ему рукой льор, спускаясь сквозь бесконечные лестницы внутрь башни к зеркальному порталу.

Через него проступали контуры другого мира, живого мира, веяло ароматами лета, долетали голоса людей. Но не это интересовало чародея, он высматривал среди толпы один-единственный объект, точно прибыл на аукцион антикварных вещей.

Чародей ненасытно тянул воздух узкими ноздрями, не переставая улыбаться. Вскоре нечеловечески зоркий взгляд впился в интересующее создание. Раджед протянул руку к зеркалу, кисть прошла через стекло, которое скорее напоминало парящую в невесомости воду.

— Вот ты где! — почти пропел льор бархатным тоном. Портал в мир Земли давал янтарному чародею невероятные преимущества по сравнению с другими правителями Эйлиса. Но Раджед не злоупотреблял путешествиями в параллельный мир, разве только для личной забавы. Из-за новой задумки и случилась очередная ссора с гостем.

Сумеречный Эльф с глухим ворчанием предпочел удалиться, растаяв в воздухе. Вновь и вновь разыгрывалась драма чужих жизней, но не его. Он лишь вечно наблюдал. И на этот раз снова злился от бессилия.

«Неужели настали те смутные времена, когда мир жив только во сне? Ох, Эйлис-Эйлис, где же твоя душа?» — устало подумал Эльф, рассматривая иссохшие земли каменного мира, паря над ним в облике черного ворона, пока его друг наслаждался началом новой опасной игры.

Комментарий к Часть I. Пролог: этот мир обречен?

Если хотите сразу узнать, откуда сила у Сумеречного Эльфа, загляните в рассказ “Тайна тринадцати проклятых”, но это тогда уберет 50% всей загадочности образа:

#part_content

========== 1. Софья-София ==========

«О, нет! Опять!» — расширились синие глаза Сони. Она схватилась за голову, нервно теребя заколку в длинных русых волосах.

— Прекрасная София, зачем же снова вы молчите? Ведь когда обещают золотые горы, надо говорить либо «да», либо — «да, конечно!» — отчетливо вырисовывалось на чистом альбомном листе, лежащем перед ней.

В тот день город плавился от июльской жары, над Москвой висел легкий смог от сотен машин. Солнце раскаляло асфальт, просвечивало через листья деревьев. Завесой ему не служили даже опущенные занавески, закрывавшие окно небольшой девичьей комнаты. Софья Воронцова не любила часы до полудня, когда яркие навязчивые лучи светили прямо в глаза, мешая читать или рисовать. Но ныне не это заставляло нервно кусать карандаш и заодно небольшие губы.

Настали школьные каникулы, поэтому шестнадцатилетняя девочка собиралась посвятить день рисованию. Получалось у нее не слишком профессионально, но фантазией владели далекие миры. Часто она выписывала филигранными штрихами неведомую башню посреди леса. Но с возрастом пейзажи становились все более мрачными. Почему-то рощи и дубравы сменились пустыней из камней. Не оставалось ярких красок, только тусклые карандашные линии.

Родители списывали все на подростковую депрессию. Да и сама Софья не считала смену настроения в картинах чем-то необычным. Она была замкнутой. Ее тяготил двадцать первый век, наполненный слишком быстрой сменой событий. Она же точно затерялась во времени, ошиблась эпохой, самим образом мыслей. Даже в ее гимназии слушать исключительно классическую музыку и читать в шестнадцать лет творчество Сартра и Фромма казалось чем-то ненормальным, за что она и прослыла странной, слишком «заумной».

Из друзей — всего две-три такие же чудачки, которые любили читать и не ходили по дискотекам. Скромная и осторожная, как барышня из девятнадцатого столетия, спокойная и рассудительная, она не нажила врагов. Но среди людей нередко чувствовала себя невидимкой, отдыхая душой только в кругу семьи. Остальные люди, сверстники, почти не донимали, поэтому устраивало и одиночество. Ни друзей, ни врагов.

Но вот снова на чистом листе проступили письмена. Кому могло прийти в голову разыграть ее? Кто мог оказаться в ее комнате без ведома домашних? Никто!

Странные послания начали появляться в конце мая, однажды вечером, когда закат играл оранжевыми переливами. Первая запись, возникшая в альбоме, гласила: «Я — янтарный льор-чародей Раджед Икцинтус. Согласна ли ты стать моей королевой, прекрасная София?»

Она решила, что это и правда чья-то шутка. Даже ответила с иронией: «Нет, господин льор. Мне и дома хорошо».

Тогда Соня закрыла альбом, рассмеялась и забыла на какое-то время о странном приветствии. Но на следующий день обнаружила новое, где некий Раджед расписывал красоты своего королевства, настойчиво убеждая, что она многого лишится в случае повторного отказа. Тогда захотелось разузнать у близких и знакомых, кто ведет с ней такую иносказательную переписку. Но все только отнекивались.

Настоящее оцепенение Софья испытала, когда в ответ на ее очередной отказ бумага проявила сама собой буквы. Сначала они напоминали не то видоизмененную арабскую вязь, не то иероглифы. И лишь спустя пару мгновений изменялись в привычный алфавит, словно какая-то неведомая сила работала переводчиком.

«Магия!» — самое верное слово, которое возникло в сознании. И участница странного спектакля восприняла это отнюдь не с восторгом, особенно когда пожелала показать «переписку» родителям, а альбомные листы нежданно опустели, словно кто-то подменил их, пряча свои неоднозначные наглые предложения.

Тогда-то Софья и вовсе испугалась, ведь это лишь в глупых фильмах герой с радостью принимает как данность попадание в другие миры. В обычной жизни человек впадает скорее в ступор от необъяснимых и пугающих явлений. Больше всего томило, что никто не видел этих писем. А то, как они возникали, первоначально наводило на мысли о собственном помешательстве.

Она выбросила свой старый альбом, но настойчивый льор оставлял письма в школьных тетрадях, в блокнотах, иногда на магазинных чеках и случайных обрывках бумаги. Один раз даже на запотевшем зеркале в душе, чем вызвал негодование. И никто, кроме нее, не видел насмешливых сообщений.

Вот уже второй месяц Софья жила в безотчетной тревоге. Некий янтарный чародей обладал нездоровым чувством юмора и нечеловеческой настойчивостью, раз так упрямо возникал в совершенно неожиданных местах. Сердце сжималось от предчувствия чего-то недоброго.

С каждым днем обращения становились все более нетерпеливыми, порой напоминая угрозы. Софья иногда не отвечала, но некто упрямо заваливал ее вопросами. Порой он сам пропадал на несколько дней, однажды отсутствовал неделю, в течение которой казалось, будто все закончилось. Видимо, у льора по ту сторону миров возникали свои дела. Соня скоро поняла, что это создание не житель Земли. Хотя не верилось, что за завесой привычной реальности хранятся тайны, о которых помышляли лишь фантасты и мечтатели.

Если бы только перенести в этот серый мир хоть каплю сладости всех грез. Вместо веселья и захватывающих приключений с прекрасным рыцарем «принцесса» получила только бессонницу, темные круги под глазами и нескончаемый испуг.

Порой он проходил, отпускал и забывался, ведь ничего страшного не происходило. Но порой накатывал, словно волна цунами, сметая самоутешение и разумные доводы. Может, и правда безумие? Галлюцинации? В это проще поверить десятикласснице из Москвы двадцать первого века. Проще усомниться в своей вменяемости, нежели принять факт того, что она недвусмысленно понравилась чародею из другого мира. Час от часу не легче! Оба варианта не устраивали; оставалось только гадать, почему именно ей выпал этот нелегкий жребий.

И вот в этот погожий день, когда все впитывало ликование жизни от тепла, Софью бил мелкий озноб. Все ее существо сжималось от предчувствия чего-то жуткого. Нечто приближалось к ней, нависало, словно огромный паук.

— Мама… Мамочка… Ну, возьми же трубку! — шептала отчаянно Соня, едва попадая по клавишам простенького смартфона, едва не плача. Страх щекотал в горле, сдавливая голову. Ведь на ее попечение оставили трехлетнюю сестру Риту, которая безмятежно возилась на диване, рассказывая мягким игрушкам неразборчивые сказки.

Казалось, только возвращение родителей способно все исправить, отогнать этого злого духа, который называл себя Раджедом. Он требовал, чтобы обычная девушка с Земли стала его королевой, но через каждую строку читалась лживость обещаний.

— София, сколько времени уже прошло? Можно было и ответить, — возникли новые строки. — Выбор за вами.

Карандаш выводил в ответ неверные каракули, бумагу в этот раз окропили соленые слезы:

— Разве вы оставляете мне хоть какой-то выбор? Вы предлагаете стать своей королевой. Но я не желаю! Вы упорно не слышите меня. Уходите! Прошу вас, уходите! Оставьте меня в покое!

Ответ непривычно задерживался. Переписка напоминала общение в социальной сети, с той лишь разницей, что выйти не удавалось, как и добавить собеседника в «черный список». На секунду робкая надежда подсказала, что льор послушался. Но нет, Софья уже достаточно изучила характер некого Раджеда, чтобы понять: этот человек — хорошо, если хотя бы человек — не остановится ни перед чем. Поэтому лишь скупой обреченностью повеяло от возникших вскоре строк:

— Хм… Полагаю, это все издержки нашего сухого общения. Я намерен вытащить вас из этих скучных серых будней вашего мира. Думаю, самое время показать мой мир.

«Что же делать? Может, бабушке позвонить? Или в милицию? Бред… Бред полный!» — судорожно думала Соня, заламывая тонкие пальцы.

Родители не отвечали; они поехали в субботу за покупками. А их дочь тем временем не находила себе места.

— София? София? Вы вновь замолчали? Что случилось? Что ж… За два месяца мы достаточно друг друга узнали. Я думаю, настало время, чтобы вы увидели меня воочию, — констатировала запись. И после нее все пропало. Лист ослепил белизной, от которой сердце оборвалось.

Последнее послание буквально вдавило в витую спинку стула, почудилось, что стены с зелеными обоями и беленый потолок теряют стройность очертаний, скручиваются. София поперхнулась воздухом, заставляя себя дышать размеренно, чтобы не потерять сознание. Она буквально каждой клеткой кожи ощущала, как некто приближается. И отнюдь не к входной двери.

Он появился из большого гардеробного зеркала, как и полагается всем потусторонним тварям. Застыл нечеткой темной тенью за гранью стекла.

Софья в исступлении бросилась к Рите, закрывая собой притихшую сестру. Маленькое солнышко с рыжеватым хохолком, она всегда несла радость и покой. И теперь ей угрожала опасность, потому что ничего доброго от иномирного пришельца ждать не приходилось. Соня и обычным-то людям редко верила, а здесь и подавно.

— София! — проговорило существо бархатным голосом, с деланным удивлением продолжая: — София, куда же вы? Ох, ну как всегда!

«Как всегда», — раскатывалось эхо в голове. Соня кинулась к двери, пытаясь сбежать, сбежать куда угодно, прочь из квартиры. Может, все дело заключалось в их трехкомнатном жилище или в старом панельном доме? Может, здесь и до этого являлась злая сила?

Но вряд ли. Софья ощущала, что льор найдет ее в любой точке мира, даже галактики. Его самодовольный тон лишь подтвердил опасения. Она сгребла в охапку захныкавшую Риту и уже переступила порог коридора, когда наткнулась на незримую преграду, о существовании которой ничто не предупреждало.

«Магия, злая магия!» — четко подсказывали уголки сознания, готовые верить невероятному. Только даже в них не нашлось плана действий на такой случай. Никаких планов, никаких идей — только крошечная птичка в узкой клетке. Да еще не одна, да еще с более беспомощным созданием на руках. Пальцы дрожали и теребили желтый сарафанчик ребенка.

Софья оглядела свою комнату, ища подобие выхода или… оружия. Хотя какой из нее боец! Она и на физкультуре нормативы едва-едва сдавала со своим худощавым телосложением и плохой координацией движений. А против магии, как она подозревала, не сработал бы ни один прием и опытного бойца. Кругом пространство стягивалось тугим узлом ловушки. К горлу подкатывал ком слез, но глаза оставались сухими, а разум — лихорадочно ясным. Он точно заносил в незримый документ все, что происходило в эти мгновения.

Вот она наткнулась на прозрачную стену, вот стояла посреди собственной комнаты, которая вдруг стала чужой. Вот зеркало подернулось рябью, как вода под порывом ветра, и растворилось, сделалось проницаемой мембраной, дверью, из которой сначала показался высокий сапог, напоминавший старинные ботфорты, а затем и весь человек в золотистом камзоле, наподобие одеяния господ из восемнадцатого века. Он словно сбежал с маскарада, лишь торчавшая во все стороны грива выбивалась из образа.

Пришелец стряхнул с себя остатки черного дыма с зеркальной рябью и повернулся к оцепеневшей Соне, которая лишь плотнее прижала к себе сестру.

— Приветствую, София, — сказал льор. Без сомнений, это был именно он. Чародей. Если бы только поверить этому, потому что сознание упрямо твердило, будто происходящее просто сон.

— З-зачем вы пришли? — с трудом произнесла Софья, рассматривая колдуна. Тот с видом хозяина уже развалился на белом диване, точно на мягком троне.

— Хотел видеть тебя. Разве не очевидно? Столько времени в переписке, — мужчина рассмеялся, отчего в уголках его хитро прищуренных миндалевидных глаз сложились нити морщинок. Выглядел он лет на сорок, хотя лицо казалось достаточно молодым. Но в каких-то ракурсах проступали небольшие складочки вокруг глаз и рта, сложенного в пугающей загадочной улыбке. В ней обнажались не совсем ровные зубы. Впрочем, эта неровность придавала какой-то шарм, но оценить интересную внешность не позволял нараставший испуг.

— Это все-таки вы писали все эти… письма, — сбивчиво ответила Соня. Отпускать ее не намеревались, однако льор вел себя достаточно спокойно.

— Да, я! Раджед Икцинтус, янтарный льор собственной персоной предстал перед тобой. Я прошел через грань двух миров лишь затем, чтобы повторить свою просьбу.

И он тут же, нечеловечески проворно вскочив с места, совсем рядом от Софьи, которая жалась к невидимой преграде за спиной.

Пришелец заглянул в лицо жертвы, позволяя рассмотреть себя еще ближе: резкие скулы, желтые глаза, странно изогнутые изломанной линией черные брови. Но необычный облик не воспринимался, потому что Софья цепенела, как мышонок в присутствии кота. Помыслить, что кто-то пришел к ней из другого мира с честными благородными намерениями, она не могла. Не так устроено это мироздание…

Страх сцепил голову стальным обручем. Стены прыгали узором зеленых обоев, летели разноцветные «мухи», накатывала преступная слабость. Озноб, выламывавший суставы, подкашивающий ноги, вдруг сменился волной апатии. Все тонуло в темноте — ее предел потрясений был пройден. Она так и сползла вдоль магической стены, не смея уронить сестру. Сознание покинуло ее. Может, к лучшему. Почудилось, что так возможно сбежать, уйти от этой навязчивой галлюцинации, раствориться в кошмарных снах, чтобы не верить в эту деформированную реальность.

— Соф… София? Что это с вами? — слетела на миг маска самонадеянности с лица мужчины, но тут же вновь восстановилась, расползлась неизменной полуулыбкой. — О, досадная мелочь.

Кто-то подхватил ее, но Соня едва ли осознавала это, какое-то время блуждая на грани яви и нави, слушая нестройный гул в ушах, который чудился стенаниями призраков. Кто же плакал о ней и зачем? Не плачут о живых. Неужели ее пришли убить? Да за какие грехи? Она еще никому не делала зла, она никого не предавала, ни от кого не отрекалась. За что-то настигает наказанье без вины. Несправедливость загребает руками своей жадной воли тех, кто слабее, тех, у кого нет зубов, чтобы впиваться в ее незримые кисти. Но все лишь тени привидений, искрящихся во мраке и тающих в лучах летнего солнца.

Хотя нет… Кто-то на самом деле проводил тонкими длинными пальцами вдоль ее лица, убирая осторожно пряди растрепанных волос. Кто-то чужой, потому что она не помнила слегка пряный запах этих ладоней.

Софья лежала на диване, легкий синий сарафан, в котором она сидела до этого, спутался складками, стесняя ноги.

Создавалось впечатление, что ее бережно перенесли на кровать. Хотелось верить, что это вернулись родители, что все произошедшее — страшный сон, действие нежданного теплового удара. Но стоило лишь повернуть голову, чтобы новая слабая надежда на избавление растаяла: напротив сидел тот же самый пришелец, льор Раджед Икцинтус.

— Очнулась, хорошо, — кивнул мужчина, на миг задумавшись. — Как видишь, я не маньяк и не убийца. Или как там у вас их еще называют? Я знаю, что ты могла придумать самой себе. Но, поверь, это все не про меня.

Софья погружалась на самое дно отчаяния. Пробуждение не принесло ни капли облегчения.

— Рита, — только с ужасом пролепетала Соня, заметив, кого спокойно держит на коленях мужчина. Ребенок выглядел менее напуганным, чем старшая сестра, видимо, не понимая возможной опасности. Доверчивая маленькая принцесса, верящая в добрые сказки! Или уже овеянная каким-то волшебством? Проклятый колдун!

— Да, давно я не видел детей в нашем мире, — пробормотал едва слышно льор, отвернувшись, точно желая скрыть истинное выражение своего лица.

В тот миг Софье даже стало интересно, что же случилось с его миром. Но вновь все заменила игра, желтые глаза заискивающе мерцали:

— Так что, ты намерена стать моей королевой?

— Верните мне Риту, тогда я скажу! — твердо ответила Софья, вставая. О себе она уже не думала, все ее внимание приковала маленькая девочка, которую держал на коленях опасный незнакомец, заперший их обеих в ловушке.

— Вот это наглость, — картинно повел свободной рукой Раджед, другой придерживая Риту: — Нет, моя дорогая София, я тратил магическую энергию портала не для того, чтобы снова гадать ребусы с условиями.

— Но ведь… Я вам ясно ответила еще с первого… контакта: я никуда не хочу идти! Ни в другой мир, ни… — предательская влага все-таки выступила на глазах. После обморока не осталось сил сдерживаться.

— Ох, София, слезы здесь не помогут. Ты только портишь свое милое личико, — отозвался с мнимой заботой чародей, поправляя кремовое жабо богатого одеяния. Будь он хоть трижды из другого мира, но вел он себя не лучше какого-нибудь олигарха, возомнившего себя властителем вселенной. И это невольное сравнение разозлило Софью, она сжала кулаки, буравя взглядом собеседника:

— Вы просто приказываете мне, а не спрашиваете!

— Приказываете? Я сделал все, как ты хотела: ты станешь королевой янтарной башни, — намеренно путал факты Раджед, покачивая ногой, отчего пряжка на его сапоге противно позвякивала.

Софья покраснела от непривычного гнева, внутренне вновь холодея от тоскливой бессильной тревоги:

— Я не хотела этого! Отдайте Риту!

Расплакаться вновь, упасть в обморок — самый простой путь. Или, возможно, согласиться на все, что ей так навязчиво предлагали? Софья вдруг задумалась, что половина ее легкомысленных одноклассниц, пережив первый испуг, и согласились бы. Но не она. Нет-нет! Никогда, ни за что она не собиралась изменять своим принципам. И нахальные намеки чародея не увязывались с персональным «кодексом чести».

— Если я отдам ее, ты пойдешь со мной в другой мир? — тут же заинтересованно склонил набок голову льор.

— Нет! Отдайте Риту и уходите! В моем мире хватает и других девушек, которые с радостью кинутся на ваши «золотые горы»! — внезапно с яростью выпалила обычно застенчивая Софья.

Раджед на миг как будто остолбенел, но потом рассмеялся:

— Какая самонадеянность! О! Просто невероятная!

И после этого лицо его исказилось, подернулось какими-то нечеловеческими чертами, которые скорее придавали ему сходство с хищной птицей. Чародей гневался, теперь уже не играл. Тогда Софье стало по-настоящему жутко. Она желала бежать прочь, но лишь отступила на шаг, а потом поняла, что просто обязана вырвать из цепких лап льора свою сестру. Даже ценой собственной жизни, потому что в противном случае оставаться на Земле не имело смысла. Она бы уже никогда не решилась взглянуть в глаза родителям.

Софья кинулась наперерез помрачневшему чародею, простирая руки к младшей, но лишь опрокинулась на столешницу, спотыкаясь о перевернутый стул: льор уже очутился вновь по ту сторону зеркала, медленно тая в дыме. И на руках у него испуганно сжимала кулачки Рита, маленькая беззащитная Рита, затянутая на другую сторону портала.

Произошло непоправимое!

Софья кинулась к отвердевшему стеклу, барабаня по нему руками и ногами, стремясь разбить. Но оно сделалось прочнее стали, оставляя в пустынной комнате.

— Верните сестру! Прошу! — кричала, проклинала, умоляла Софья, давясь накатывавшей истерикой.

— Только если ты последуешь за мной, — указал на нее пальцем чародей. — Я дам тебе время на размышления. Ты еще поймешь, чего себя лишаешь.

— Нет! Постойте! Рита-а-а! — захлебывалась рыданиями, мольбами и бессильными приказами Соня, извиваясь возле зеркала, приникая к нему лицом и раскрытыми ладонями. Ее словно уносил огромный водоворот, разверзалась под ногами воронка.

— Спи, дитя, в прозрачной колыбели, — напевал тем временем Раджед, скрываясь в анфиладе бесконечных отражений. Рита обмякла на его руках. Напоследок он слегка обернулся, впившись пронзительным взглядом в Соню, властно провозглашая:

— Если хочешь получить обратно сестру, то три раза постучи по зеркалу кусочком янтаря, затем произнеси мое имя. Портал откроется. Я жду тебя, прекрасная София!

— Козел! Проклятый старый козел! — крикнула она вслед самое обидное, что удалось придумать. На большее сил не оставалось, Софья вновь сползла вниз вдоль зеркала.

Двигаться не хотелось, как и жить. Даже холод ушел, уступив место опустошенности: мир стал прежним, но не хватало самой важной его части — Риты. На диване все еще лежали разбросанные мягкие игрушки, в ее комнатке все еще стояла кроватка со смятым одеялом. Но девочка исчезла, и старшая сестра ощущала себя виноватой, тихо всхлипывая:

— Это все из-за меня. Рита… П-прости, это из-за меня! Не надо было… нет…

Разум погружался в тяжелый полусон, нападала нервная зевота, сводившая челюсть. Какое-то время Софья как будто ждала, что все изменится само, все встанет на свои места без ее участия. Но вскоре поняла, что невозможно избежать злого рока. Все ее страшные предположения сбылись, она еще с начала проклятой «переписки» опасалась, что кто-то из ее родных пострадает, и почему-то сразу подумала на младшую. Так и случилось, точно накликала. Хотя вряд ли… Не надо было провоцировать чародея. Но он просил слишком настойчиво, он слишком явно врал, точно наслаждаясь своей ложью, полагая, будто люди слишком примитивные создания.

Новая волна злости помогла подняться. Как и ожидалось, магическая стена пропала. Теперь можно было идти, куда угодно. Да некуда, ей остался один только путь — через зеркало.

Соня обошла всю квартиру, еще раз горестно удостоверившись, что ей не привиделся произошедший кошмар. На ней точно сошелся клином весь белый свет, она буквально слышала шепот, подсказывавший, что никто не преодолеет это испытание за нее. А ведь она так привыкла всегда оставаться в стороне, наблюдать за чужими успехами с молчаливым одобрением. Самое лучшее, что она могла — это получать неплохие оценки в школе. Больше ничего особенного. Ни выдающихся открытий, ни спортивных достижений. Она точно пряталась в раковину от этой жизни. Но вот ее поддели, открыли, точно настиг ловец жемчуга, который намеревался присвоить морскую драгоценность.

Софья подошла к столу, ловя себя на мысли, что прощается со всеми предметами. Раскрытые листы перебирал поднимавшийся ветер: июльское солнце заволокло облаками, надвигалась буря. Подходящая погода! Пусть! Пусть так!

«Приходи одна. Никому не говори. В противном случае ты никогда не увидишь сестру», — гласила последняя надпись, сама собой возникшая в ее неизменном альбоме.

— Ну да, конечно, не убийца он… А пишет как типичный бандит. Льор еще, называется, — утирая то и дело выступающие слезы, шептала Софья, сминая бумагу в ледяных руках. Звук собственного голоса немного успокаивал.

«Напоминаю: чтобы войти в портал, три раза постучи по зеркалу кусочком янтаря», — уточняла небольшая приписка.

— Кусочком янтаря? — встрепенулась Софья и обнаружила гладкий оранжевый камешек возле альбома. Она сжала его в ладони. Янтарь оказался теплым, словно его напитывало солнце. Чужой талисман.

Софья положила его в карман джинсов, когда переоделась, точно собралась в поход — брюки, куртка, майка. Да, именно поход. Она отправлялась в неизвестность, в другой мир. Вот только раньше она даже в туристических поездках с палаткой никогда не была, предпочитая комфорт и безопасность. Казалось, что если не высовываться, то ничего и не случится. Но какие звезды указали на нее янтарному льору?

Не оставалось времени сокрушаться, ведь неизвестно, что случилось бы с Ритой, чего стоил для нее неестественный магический сон. Скорее! Скорее, даже если страшно, даже если ноги не слушались и пальцы трясущихся рук не желали завязывать шнурки кроссовок да рвали молнию небольшого рюкзачка. В него поместилось немного, и насколько эти вещи были необходимы, тоже не удавалось оценить. Взятый на кухне большой нож Софья завернула в широкий шарф, хотя скептически воспринимала шанс ранить льора холодным оружием.

«Почему это со мной? За что… за что это мне? Нет, это не реальность — это кошмар. Кошмар. Только я не могу проснуться!» — думала вскоре Соня, стоя возле зеркала, рассматривая свое отражение. Чье же это лицо? Трусихи, способной лишь на словах дерзить? Или человека, который может нести ответственность за то, что говорит? О нет, она расплачивалась не за свою дерзость. Вина лежала только на льоре-чародее. Раджед Икцинтус… При упоминании одного этого имени накатывал отрезвляющий гнев, подавлявший бессилие и панику.

Софья с минуту простояла в замешательстве, усмиряя бурю метавшихся мыслей, а затем постучала три раза по зеркалу осколком янтаря:

— Раджед Икцинтус… Раджед Икцинтус. Раджед Икцинтус!

Отражение пошло до отвращения знакомой рябью, портал разверзся перед ней, и Софья сделала шаг за грань неизвестности…

Вскоре в комнате никого не осталось, лишь записка любимым родителям: «Я вернусь! Мы обе вернемся!»

========== 2. По ту сторону… ==========

Из портала сквозило холодом. Бесконечный коридор зеркал отражал хрупкий девичий силуэт, но вскоре он сменился круглыми сводами пещеры. Впереди распростерла вороновы крылья тьма, позади все еще соблазнительно мерцал синеватый контур зеркала.

Софья на миг обернулась, тоскливо различая через дымку привычные предметы своей комнаты. Сердце сжало малодушное желание бросить все и вернуться, привести на помощь более опытных и сильных людей, снова спрятаться в тени чужой силы. Но чутье подсказывало, что могущественный льор просчитал и предусмотрел возможные варианты побега. Похоже, он в некоторой степени верил в нее, ведь встречались в мире и другие девушки, которые не решились бы пойти в неизвестность, даже под страхом навсегда потерять младшую сестру.

Легче от такой мысли не стало: что бы ни думал на ее счет Раджед, поступил он подло. Софья яростно кривилась и сжимала кулаки до белых костяшек. Хотя кого она собиралась ими ударять? Даже и сжимала неверно: большими пальцами внутрь. Впрочем, сдаваться жертвенной овцой она тоже не намеревалась, скорее, пошла бы на смерть. Много силы умирания в юной душе, сложнее выжить и выцарапать из чужих цепких пальцев то, за чем она ступила через край миров.

Портал, казалось, высасывал из нее по крупице жизненную силу. Она замерзла и одновременно запыхалась, почти ощупью, перемещая ноги по каменному полу. Сталактиты и сталагмиты срастались колоннами, но все тонуло в дымке нереальности происходящего.

«Это не сон, Соня, это не сон!» — твердила себе невольная путешественница, подогревая свое стремление злостью. Но до этого, чтобы побороть панику, она в какой-то момент словно ушла в себя, отгородилась от неразборчивой реальности незримой ширмой. И именно в таком состоянии без лишних мыслей и почти без ощущений ступила в портал, иначе ноги подкосились бы. Теперь же состояние лунатика помешало бы в случае опасности. Все чувства постепенно обострялись.

— Похоже, больше нет смысла скрываться, — донесся голос из ближайшей стены, откуда с невозмутимостью давней привычки вышел высокий человек, который приветствовал:

— Софья!

— Кто вы? — испугалась Соня. За прошедшее утро ей с лихвой хватило незнакомцев, возникавших то из глади зеркала, то из молчаливости стен.

— Можешь назвать меня «волшебным помощником», — приветливо обратился к ней незнакомец в бурой накидке из странной ткани, напоминавшей чешую крупной рептилии.

Незнакомец во всем контрастно отличался от льора. Последний предпочитал яркие щегольские камзолы, новоприбывший одевался, как странник-пилигрим. Раджед обладал тонкими властно сжатыми губами, длинным узким носом и немного раскосыми глазами с хитрецой. Пришелец из стены, грустно смотрел крупными карими очами, слегка скрытыми капюшоном, из-под которого выступал заостренный нос, а губы контрастно выделялись ярким алым пятном, пухлые и чувственные. Однако внешняя красота не добавляла доверия к нему. Даже наоборот.

— Мне не кажется, что вы мне поможете, — помотала головой Софья. В ней с раннего детства сочетались странная недоверчивость ко всем и извечное ожидание чужой поддержки.

— Дело твое, верить или нет… Тьма я или свет. Помощь иль беда, я и сам не разберу никогда, — пропел незнакомец простенький экспромт, но остановил себя, зависая призраком над землей. — Я сумрак. Сумеречный Эльф. И… Мне многое ведомо. Спрашивай, пока во мне свет. Иначе, если настанет тьма, все ответы станут ложью.

Лицо его подернулось тенью невыразимой печали, разливавшейся рябью по тихой воде мнимой насмешливости. Но Софья только еще больше робела в присутствии нового сверхъестественного существа. Несмотря на его приветливость, он не производил впечатления создания света, ниспосланного ангела-хранителя или проводника во тьме.

Цель его визита мучила неопределенностью, как и все события, постигшие с начала этого безумного дня. Нервы натягивались струной и лопались, как тучи, что окутали город и где-то в отдалении за порталом извергали из себя тонны воды, сопровождаемой громами и молниями.

— Я устала от того, что вы все надо мной смеетесь! Сила не дает вам такого права! Даже с ней вы не лучше обычных людей! — четко разнесся бесстрашный клич бессильного создания. Софья вытянулась, как солдатик-новобранец на первом построении, и подняла гордо голову.

— Успокойся. Я не смеюсь. Это… м-м-м… нервное, — мягко прервал ее отчаянное восклицание странный человек, настойчиво призывая: — Спрашивай.

Софья сглотнула ком гнева, ставший поперек горла. В тот момент она испытывала больше возмущения от сознания, что ею играют, словно куклой, водят по невидимой доске, как пешку или фишку на полотне настольной игры. Вскоре пришел иной страх: если Раджед Икцинтус не единственный могущественный маг, а их множество с самыми разными секретами силы, то мир Земли — ее родной мир — находится в неизбежной опасности.

В таком случае показалось разумным вернуться и предупредить всех. Но под сердцем тоскливо заныло от того, что она может никогда не увидеть Риту. Странно, что уже вполне разумная девочка, способная отличать своих от чужих, не плакала на коленях у льора. Видимо, он уже тогда заколдовал ее. Как он посмел! Как же он посмел!

Гнев! Он перекрывал здравые размышления Софьи, стоило только вспомнить тот миг, когда король-чародей открыл портал, унося сестру. Нет, мир Земли все равно не поверил бы в россказни о невиданных мастерах магии, объявил бы сумасшедшей. А вот спасти сестру казалось реальной задачей, хотя Соня не представляла, с чего хотя бы начать. Обычно у героев всегда создается продуманный план действий. Но в ее случае все скрывал туман случайных событий. Впрочем, раз уж прибыл некто, настойчиво требующий вопросов, не стоило отказываться от такой возможности хоть что-то разузнать.

— Я иду в потусторонний мир? — спросила она у незнакомца, висевшего в нескольких сантиметрах над землей. Но эти странности уже успешно игнорировались перешедшим грани привычного разумом. С той самой минуты, как она вошла в портал, Софья объявила себе, что отныне ничто не заставит ее изумиться до потери сознания. Всякая магия и любая неожиданность делились отныне ровно на две категории: полезное и опасное.

Незнакомец, очевидно, принадлежал к первой, особенно, когда продекламировал:

— Нет, ты просто перемещаешься между мирами. Ваш мир — один из многих. Эйлис — еще одна далекая планета со своими законами. Соединяют их вот такие порталы. Как знать, может, человечество скоро тоже изобретет нечто подобное.

Софья кивнула, еще раз убедившись в нейтральности намерений существа. «Волшебным помощником» его называть не удавалось, потому что никакой настоящей помощи он не предлагал, скорее «справочное бюро».

— Так… Чем опасен Раджед?

— О! Очень многим, — протянул собеседник, театрально закатывая глаза, отчего Софье показалось, что над ней здесь все намеренно издеваются, зная наперед, что случится в следующий миг:

— Он один из самых сильных магов в Эйлисе. Но главное его оружие — самоуверенность и хитрость. Опасайся его обмана! — человек предостерегающе поднял руку. — И еще… если он предложит тебе что-то отведать с его стола, отказывайся, как бы ни была голодна.

— Он намерен отравить меня? — удивленно приподнялись брови Софьи.

— Нет-нет, как ты поняла, он вообще не хочет убивать тебя, — помотал головой некто, еще раз подтверждая невеселые раздумья переходящей через границу миров. Стать игрушкой в руках чародея — участь едва ли более завидная, чем смерть.

— Да уж… И на том спасибо, — брезгливо фыркнула Софья, с надеждой и скоро пришедшим ей на смену отчаянием отворачиваясь: — Вы не будете мне помогать? Впрочем, это я уже вижу.

— Это твой путь, Софья. Ты должна пройти это испытание сама, — пристально поглядел на нее Сумеречный Эльф с теплотой и участием, которые отразились в его глазах. — В последний раз, когда я вмешался со своей силой в жизнь одного мира… Впрочем, тебе этого лучше не знать.

Он вновь натянул маску шута, хотя за миг до того Софья могла поклясться, что не встречала более несчастного и бесприютного создания за всю жизнь, столько боли и немого обреченного негодования выразило его лицо.

— Что за мир такой… Эйлис? — крикнула поспешно Софья, замечая, что нежданный посланец неизвестных сил намерен вновь раствориться, пройдя сквозь стену.

— Окаменевший умирающий мир, — донесся слегка приглушенный голос из-за гладкой породы. — Да минуй такой рок Землю! Да минуй Землю я…

Софья испуганно стиснула зубы, стирая тыльной стороной ладони испарину со лба. Последние слова незнакомца заронили в ее сердце тревогу о судьбе собственной планеты. Пока ее глушил нескончаемый страх за жизнь и здоровье Риты, но со временем это гнетущее чувство обещало вырасти в нечто куда более тяжкое, чем предостережение чудаковатого призрака.

Невеселый путь продолжался, острые камни с упорством цепких колючек рвали тонкие подошвы кроссовок. Она не помнила толком, во что одета. Судорожность сборов подсказала лишь верное сочетание предметов на такой случай, но стерла их названия. У вещей не осталось имен, только назначение, как всегда случается во все упрощающие минуты опасности. Лишь от чувств сложно избавиться. Помимо привычных пяти терзали еще множество новых, казалось, изобретенных этим переходом, в котором потерялось и застопорилось само время.

Вскоре портал родного мира скрылся за изгибом дороги. До того Софья шла, судя по ощущениям, в гору, а потом узкая тропа пошла под уклон. Когда забрезжил свет впереди, собственное тело разделилось на самостоятельные центры: ноги продолжали идти, руки совершали ненужные движения, то сжимаясь в кулаки, то судорожно теребя лямку рюкзака. А сердце билось где-то в горле, подбираясь к голове, отчего Софья рисковала позабыть все полученные советы. Но ясный разум в ее случае являлся единственным крошечным шансом выбраться благополучно обратно. Знать бы как!

Наверное, впервые в жизни она оказалась в такой ситуации, когда абсолютно не ведала, чего ждать от следующего утра, да и наступит ли оно вообще. Перехитрить льора казалось невозможным. Уступить ему — тоже немыслимым. Бросить родную сестру — просто кощунственно.

С тяжелым вздохом неизбежности Соня переступила грань второго портала, выбравшись в другой мир тоже через зеркало. Мутное, в тяжелой раме, оно представляло собой запыленный памятник эпохи барокко-рококо, разве только мотивы резных завитушек не походили на земные. В их витиеватом плетении скалились не очень приятные создания, а вместо чудесных листиков райских кущ торчали умело вырезанные шипы терний.

— София! — тут же раздался знакомый бархатный голос, который хотелось слышать меньше всего. По сравнению с хриплыми напутствиями нежданного пришельца из туннеля, это зычное приветствие отзывалось еще большим контрастом.

Впрочем, ни тот, ни другой мужчина не понравились Соне: они не производили впечатления тех, кто способен защитить. Один являлся причиной ее злоключений, а другой оставил горькое послевкусие встречи с привидением. Но лучше уж говорить с тенями, чем снова терпеть пытливый взгляд янтарных глаз льора. Чародей поджидал у портала, восседая на широком троне, который и правда чем-то напоминал диван в родной квартире.

Софья остановилась возле портала, спиной ощущая, что спасительная дверь не исчезла за ней, не сомкнулась западней.

— Я пришла. Верните теперь Риту, — глухо прозвучал собственный высокий голос. Она не умела ни командовать, ни ставить ультиматумов, ей не приходилось вести за собой команды или тем более отряды бойцов. Но в тот миг, когда она встретилась непреклонным взглядом с льором, Софья обнаружила в себе способность четко и без ненужного вызова формулировать свои требования.

— К чему такая спешка? — вскочил с места неутомимый льор, от которого разве только искры праздности не сыпались. Танцующей походкой он подскочил к невольной «гостье». А она не видела ни его лица, ни обстановки тронного зала с порталом.

— К тому… — прохрипела Соня, давясь вновь нахлынувшей волной стресса, но заставила себя вспомнить то, с каким спокойствием она произнесла прошлую фразу, продолжая непоколебимо: — К тому, что вы похитили маленькую девочку.

— Лиитэ София, или как у вас говорят, мисс София, госпожа София, вы ведь моя гостья, — с притворным огорчением покачал головой чародей, помахивая рукой. — К чему так спешить?

Льор мягко, но настойчиво подхватил ее под локоть. Его сапоги простучали отчетливым ритмом по темному мрамору пола. Звук отразился от изукрашенного узорами каменных лепнин сводчатого потолка, затерялся в нишах стен, где притаились статуи.

В тронном зале все венчал камень, разве только на троне лежали притягательно мягкие пурпурные подушки. Льор не отказывал себе в комфорте, а Софья при взгляде на них осознала, как сильно утомилась при переходе через миры. И чародей прекрасно знал это.

Он провел невольную «посетительницу» в соседний зал, усадив на мягкий стул с высокой спинкой. Ее не собирались приковывать или пытать, но настойчивое гостеприимство не успокаивало. Она ощутила, что ноги налились свинцовой усталостью, а разум затуманился в нездоровой сонливости. Глаза ловили отблески светящихся шаров, которые парили без креплений под потолком залы, создавая мягкое приглушенное сияние.

В воздухе витал слегка пряный незнакомый аромат. Соня помнила, что так же пахли ладони льора, который тоже сел за стол. Оттиск аромата терялся в великом множестве новых запахов, порожденных яствами, расставленными на массивном деревянном столе.

— Путь через портал отнимает много сил, посидите, отдохните. Приглашаю вас к моему столу. А после покажу вам башню, — обвел рукой блюда чародей, заискивающе и внимательно рассматривая недовольную гостью.

Желудок Сони издал обидчивое бормотание, напоминая о себе. Закономерно, ведь она не только устала, но и проголодалась, дивясь кушаньям. На столе нашли свое место запеченная рыба всех размеров, крабы и кальмары, птица, и, конечно, сочное мясо на любой вкус. Гарниром к ним шли изысканно нарезанные овощи, порой даже фрукты, например, печеные ананасы. На продолговатой тарелке в сопровождении меда и крупных виноградин расположилось великое множество сыров. Все блюда с аккуратностью ювелира поливались фигурными дорожками из соусов. Легкие закуски выстраивались изысканнее, чем в самом дорогом французском ресторане, а вазы с экзотическими фруктами буквально светились.

Льор Раджед с намерением еще больше подогреть аппетит уставшей странницы впился в крупное яблоко. Кожура лопалась под натиском зубов с приглушенным треском, затем тихо поддавалась спелая пористая мякоть, по пальцам на кружевные манжеты стекал прозрачный сок. При этом льор неотрывно следил за Софьей, буквально прожигал ее взглядом. И она невольно представила, что в первые дни творения змей-искуситель точно так же соблазнил Еву попробовать плод с Древа Познания добра и зла.

Раз уж человек отличал их, раз уж ее предостерегли, то пришлось вновь собраться, вновь отогнать преступную дремоту. А приглашение к столу Софья расценила как начало мучений, твердо заявив:

— Благодарю, льор Раджед, но я совсем не голодна.

— Вот как… — вздохнул льор, пропев. — Возьмите хотя бы яблоко, лиитэ.

Он покрутил манящий круглый плод в руке, щурясь, показывая его с разных сторон. Но Соня настойчиво помотала головой, точно перед экзаменатором, который проверяет ее знания каверзным вопросом. Но если бы! В тот миг она была бы рада хоть до конца жизни сдавать сложнейшие экзамены. Лишь бы знать, что родные в безопасности.

— Нет, господин льор, — отрезала Софья, но опасалась прямо выказывать свою ненависть, добавив: — Я пришла по делу.

— Дела-дела… У всех дела, — посетовал Раджед, усмехаясь: — За четыреста лет дел я понял, что не так уж они важны. Даже самые ответственные. Все притупляет время.

В тот момент он говорил куда-то в пустоту перед собой, отчего Софья освободилась от плена пристального внимания. Она уже достаточно общалась с льором через альбомы и разные клочки бумаги, так что его напыщенные речи не трогали сердце. В конце концов, человека определяют поступки. Пока в ее глазах льор не совершил ничего, что занесло бы хоть один плюс в его копилку, одни только катастрофические минусы. И даже если бы он дни напролет вещал о всепоглощающей роли времени, шаткости мироздания и преимуществах своей роскошной башни, ненависть Софьи не затухла бы.

— У меня нет четырехсот лет на ожидание, господин льор, — холодно заявила непреклонная Софья. Пожалуй, именно непреклонность и нежелание идти на компромиссы отличало ее от сверстниц. Она и раньше часами спорила с учителями или родителями, если то или иное событие шло вразрез с ее представлениями о хорошем и плохом. А они не отличались оригинальностью, всего лишь призывали не лгать, не лицемерить, не причинять другому боль.

— А ты хотела бы, чтобы у тебя завелось столько времени? — оживился льор, и в голосе его сквозила нескрываемая новая уловка.

Софья бессильно покачала головой. Вести разговор с существом, что насквозь пропиталось обманом, казалось ей бессмысленной тратой времени. Но все же иного выбора не нашлось, поэтому Соня просто откинулась на подушки, позволяя телу немного отдохнуть. Она предчувствовала новые испытания, стараясь не обращать внимания на уставленный тарелками стол. Да и всколыхнувшаяся волна паники не позволяла голоду напомнить о себе. Похоже, о сне привидение из туннеля забыл предупредить ее, потому что стоило на секунду моргнуть, как разум погрузился в тяжелое оцепенение. Софья отвечала что-то на бесконечные речи Раджеда. Тот попытался еще раз предложить яств, но она воспротивилась, встав с места.

Однако двигалась точно в каком-то тумане, обволакивавшем ее кисеей. Она и не заметила, когда и как на ней оказалось прекрасное синее платье в пол и пропал рюкзак с вещами. Вероятно, тоже по воле магии, ведь никто даже не прикасался к ней. Вопреки ожиданиям, одеяние не стесняло движений ни корсетами, ни железными каркасами, не принадлежало ни к одной известной в истории эпохе. Складки подола и шлейфа струились водопадом чистых горных рек, рукава колыхались длинными невесомыми крыльями. Лишь по краю полукруглого ворота да на талии вились незамысловатые узоры. Одежда лишь подчеркивала природную красоту и очарование юности. Точно такое как-то раз показал ей льор в зеркале вместе с очередным посланием. Теперь же он на миг замолк, замер, отступая на несколько шагов. Он, очевидно, любовался Софьей, точно мастер произведением искусства, которое только закончил. И не находил слов для описания. Но что с того? Так даже хуже.

— Ри-и-та, — с трудом разомкнула губы Соня, воспользовавшись тем, что затихла трескотня чародея. Он сыпал цитатами из каких-то поэм, рассуждал об искусстве, о мире. Похоже, за свой век он перечитал все книги не только Эйлиса, но и Земли. Он мог хоть целиком цитировать труды Гомера, Шекспира и творцов своего мира, но его поступок с похищением это нисколько не скрашивало.

— Да-да, скоро вы с ней увидитесь, лиитэ. Но пока пойдемте! — увлекал в утомительное путешествие по этажам башни льор, лишь слегка дотрагиваясь до плеча или локтя гостьи. Похоже, он не намеревался причинять ей вреда, по крайней мере, в ближайшее время.

Софья с трудом боролась с окутывающей дремотой. Ноги уже не ныли, усталость непостижимым образом прошла, но вот ясность разума она все-таки потеряла. Она словно спала наяву, отдаленно и отчужденно надеясь, что при пробуждении все окажется просто ослепительно красивым кошмаром.

А интерьеры представали поистине сказочные. Каждый зал являл новые чудеса. В одних полыхали обволакивающим теплом роскошные камины с тонкими изразцами, окутывая свечением мягкие диваны и инкрустированные столики. В других били почти до потолка прохладные фонтаны, украшенные статуями нимф. Третьи оказывались садами, где щебетали пестрые птицы, скрывавшиеся в тени фигурно подстриженных деревьев, а в ландшафтных прудах беззаботно плескалась блестящая рыба. Встречались даже стройные олени, пушистые кролики и скрытные лисицы, но нигде не обнаружилось и следа домовых слуг, егерей или садовников. И вместо солнца и люстр везде одинаково мерцали парящие в воздухе оранжевые шары.

Во всем этом великолепии Софье становилось все труднее дышать. Комнаты сменялись одна за другой, ноги почти не ощущали под собой пола. А льор вел и вел куда-то сквозь бесконечные балюстрады и галереи, которые заплетались сложными лабиринтами, точно в одной башне собрались интерьеры всех старинных замков ее мира.

Находились покои в восточном стиле с пестрыми подушками, разбросанными на полу. Напоминало о Средних веках обширное каменное пространство арсенала-музея с невиданными доспехами, покрытыми искусной гравировкой, мечами и шпагами. Соня не разбиралась в оружии, но сумела оценить красоту отточенных лезвий и превосходной стали. Однако в те нелегкие мгновения путешествия по башне гостья-пленница скорее стремилась разбить стекло, схватить меч и всадить его по рукоятку в сердце Раджеда. Эта мысль выбила ее из пагубного полусна, в котором она почти утонула. Но себя она не выдала, догадываясь, что лучшей тактикой для нее пока остается имитация легкой заинтересованности.

— Красивые? Не правда ли? — тихо проговорил льор, гордо рассматривая мечи. Одновременно его рука очень мягко скользнула от плеча до локтя спутницы, но большего он себе не позволял. И при иных обстоятельствах такое обращение, вероятно, даже тронуло бы Соню, но не в тот день, когда была похищена сестра, когда ее саму вынудили скитаться по порталу-туннелю. Этот ненавязчивый жест отозвался лишь холодом и испугом.

Льор представлялся дремлющим драконом, которого выдавали лишь торчавшие во все стороны волосы, словно грива чудовища, спрятанного под дорогим золотистым камзолом. Но стоило сделать неверный шаг, сказать неверное слово – обрушилась бы буря.

Софья догадалась, что от ее слов зависит, проснется ли этот дракон. Но она лишь неопределенно мотнула головой на вопрос льора. Она никогда не замечала за собой таланта к ораторскому искусству, как и ведению сложных переговоров. Она не обзавелась врагами, никогда не использовала людей в своих целях, поэтому не научилась лгать и притворяться. Так же, как и ее мама, да и вся семья, в меру строгая, но неизменно воспитанная и честная.

Может быть, нотки незримого аристократизма в образе Софьи и привлекли льора, может быть, ее странные рисунки, точно она задолго до начала «переписки» предчувствовала существование Эйлиса. Но кто знает… Разве только тот пришелец из портала, некто Сумеречный Эльф.

Тем временем льор повел куда-то вниз, пространство искривлялось. И Софья почти уверовала, что минуту назад они шли по потолку. При этом комнаты сжимались и отдалялись, как при внезапном ускорении. Она терялась в догадках, то ли это они с льором так быстро перемещаются, то ли это и правда башня меняется по прихоти ее повелителя. Они очутились уже в сокровищнице, о чем свидетельствовала толстая дверь с массивными замками в виде львиных голов. Однако все затворы распахнулись по мановению одного указательного пальца Раджеда.

Он привел свою пленницу-гостью в окутанный сыроватым сумраком зал, но тут же тьму рассеяли несколько оранжевых шаров. Пришлось зажмуриться, потому что от многочисленных бликов слепило глаза. Это бессчетное золото и драгоценные камни разом блеснули переливающимися искорками. И в общем сверкающем потоке с ними сливался янтарный чародей. Он ловко вальсировал между сундуками, в невероятном восторге зачерпывая горстями золото, как самый настоящий дикарь, что ценит пагубный металл выше жизни.

Софья стояла безучастным созерцателем. Она могла оценить красоту переливающихся минералов, но никогда не понимала, зачем их добывать, обтесывать и вставлять в металлы, да еще преподносить как великое подношение. Возможно, вещи не имели для нее никакой особенной ценности, поэтому вся невольная экскурсия по замку не вдохновила ее. Или же ноющая тревога за сестру сделалась настолько невыносимой, что внешний мир воспринимался обособленным и лишним.

Ясный разум выныривал из гнетущей сонливости, а потом уступал место полубредовым предположениям и замыслам. Большая часть из них сводилась к грешному желанию уничтожить любым способом льора. Возникали фантазии, как в стремительном броске получается обрушить на него подвешенные на цепях сундуки, чтобы он задохнулся под горой собственных богатств. Схожие мысли посещали и в арсенале. Но растворялись фата-морганой, когда Соня реально оценивала свои возможности. Бессильна! Во всем бессильна! Все заменялось страхом, подсказывавшим неверные ответы на возможные вопросы. Хотелось кричать и топать ногами от несправедливости, как в раннем детстве.

Так она и шла по замку, а льор делал вид, что не замечает ее подавленного состояния. Он вновь подошел к ней и подвел к сундукам, заставляя дотронуться до золота и каменьев. На нежной ладони почувствовалась шершавость нетленных металлов. Но опущенные синие глаза продолжали хранить ледяную безучастность, не встречаясь с янтарными безднами лукавства Раджеда. Он лихорадочно шептал:

— Бери, что хочешь. Это все твое. Бриллианты любишь? Бери! София, останься со мной! И ты получишь все это.

Он вложил в руку спутницы крупный розоватый бриллиант, но Соня скромно положила его на место к безмолвным собратьям. Раджед же поинтересовался, когда они вышли из сокровищницы и вновь поднялись куда-то наверх:

— Тебе понравилась магия башни? Я научу тебя создавать такие же миры внутри миров, управлять материей и пространством. Только останься.

— Нет, мне ничего не нужно, — помотала головой Софья, стараясь не горбиться. Но на ее плечи словно кто-то возложил тяжелый груз. Кто-то твердил, что ей суждено одной выдержать это испытание, но не подсказал, что ей делать. Одно она понимала точно: нельзя сдаваться и уступать. Пусть даже половина женщин ее мира без раздумий согласились бы оставить трудности своей жизни и утонуть в роскоши короля из другого мира. Но вся эта история слишком отдаленно напоминала благополучную сказку о Золушке, скорее уж зачарованный замок Чудовища. Но его хозяин не обладал клыками и шерстью. Однако что-то уродливое теснилось бородавчатой жабой у него над сердцем, что-то, что не позволяло ни верить ему, ни испытывать симпатию с самого начала их знакомства. Алчность? Гордыня? Или Софья увидела лишь отражение собственного высокомерия? Она не ведала, просто боялась.

— Что же ты любишь? Может, платья? — Раджед повел рукой, и перед Софьей предстал бесконечный гардероб с одеждой всех эпох и народов.

Многочисленные наряды колыхались, словно призраки или невидимки. Льор же ухмылялся, вновь едва заметно поглаживая по левому плечу, из-за спины нашептывая:

— Они тоже станут твоими! Только останься. Останься, София, ни один человек в твоем мире не подарит тебе того, что отдает льор.

— Но мне ничего не надо. Вещи — это лишь пепел, который исчезнет, — неожиданно твердо сбросила цепкую кисть Софья, выпрямляясь.

— А ты умеешь красиво говорить, — не разозлился Раджед, поворачиваясь к ней лицом. Он рассматривал ее маленькие руки с короткими ногтями и тонкими пальчиками, без предупреждения заключая в свои длинные ладони, воодушевленно твердя: — Мы могли бы часами рассказывать друг другу невероятные вещи. Останься и, может быть, я даже наделю тебя частью своей магии. Осколком бессмертия. Знаешь, сколько мне на самом деле лет? Уже четыре сотни!

— Но зачем так долго? — наивно приподнялись брови Сони. — Мне не нужно бессмертие. Ведь все, кого я знаю и люблю, тогда уйдут раньше меня.

Это она говорила от чистого сердца, не пытаясь играть перед похитителем, да и до этого не кривила душой. Только не позволяла удивлению и непониманию вырваться на поверхность, ведь больше всего она жаждала узнать, почему именно она оказалась выбрана из множества других, более уступчивых и восторженных.

— Если ты очень попросишь, то я, может, наделю бессмертием и твоих родителей, переведу их года на летоисчисление льоров. Одно твое слово согласия — и я немедленно возвращу Риту туда, откуда забрал, и осыплю тебя всеми богатствами моего льората, — уже серьезным деловым тоном ответил Раджед, отчего между бровей его залегла складка.

— Вы предлагаете мне продать свое тело за вещи и бессмертие? — с отвращением к себе и льору выплюнула неприятные слова Софья, когда поняла, что с ней просто торгуются.

— Тело? — иронично скривился собеседник, отрывисто рассмеявшись: — Ох, лиитэ, какие же все-таки люди пошлые создания, — но глаза его выражали колкость, точно в них поселились пики терний с рамы зеркала-портала. — Одно тело мне не нужно. Я ожидаю заполучить всю вас целиком, особенно душу.

— Вы намерены съесть мою душу? — испугалась Софья.

— Зачем мне что-то есть? Я разве похож на вампира или демона? — недоумевал снисходительно льор.

— Чуть-чуть, — как-то неуместно по-детски прозвучало застенчивое замечание. Несмотря на все произошедшее, Соня не привыкла незаслуженно обижать людей.

— Будет вам, лиитэ, — отмахнулся льор. — Я не так ужасен. Нет, я выражался образно. Я бы хотел, чтобы эта непокорная мятущаяся душа нашла успокоение в моей башне.

В тот миг проступил какой-то другой чародей, не парадный портрет. А тот Раджед, что действительно понимал невыносимое одиночество Гамлета, цитатами из которого сыпал на экскурсии по замку, но все не к месту. Или тот, что мог в оцепенении нелегких раздумий величественно восседать на троне. Софья зрячим сердцем уловила лишь на короткий миг эту перемену, приоткрывшуюся за маской скучающего властителя мира. И с тем Раджедом она хотела бы действительно поговорить, понять, что так терзало его. Казалось, что тот Раджед не способен на такую подлость, как похищение с целью шантажа. Но он упрямо прятал себя от гостьи.

Внезапно Софья услышала гром, да такой сильный, какой в ее мире не приносили даже тропические ливни. Раскат разорвал искусственную тишину бесконечных покоев и анфилад.

— О, не обращайте внимания, это всего лишь гроза, — махнул рукой отчего-то встрепенувшийся Раджед. Похоже, не так уж нравилось ему это природное явление. Софья заметила вспышку молнии, мелькнувшую грозной синей птицей возле одной из бесконечных арок.

Она с невольным интересом двинулась к окну, наличие которого раньше даже не замечала. Льор не успел подхватить ее за локоть или не считал нужным. Софья приникла к узкой прогалине стекла, заключенного в тяжелую раму. Окно в большей мере напоминало бойницу. Но и этого просвета вполне хватало, чтобы узреть то, что находилось за пределами чудесных садов башни.

Пустошь!

Она расстилалась до самого горизонта замысловатым нагромождением камней и скал, озаряемых грозовыми вспышками. От неприветливости пейзажа сердце невольно сжалось, смерзлось. Софья вспомнила, что говорил ей странник из портала об Эйлисе, и тягучая горечь заблестела влагой на длинных ресницах. Она не понимала, отчего едва не плачет о судьбе враждебного мира. Но, наверное, чужие страдания всегда отзывались в ней незаслуженностью суровых наказаний. О том, что этот мир мучился, рассказывали болезненные очертания деревьев, заточенных в каменные саркофаги, безбрежные пашни, раскинувшиеся у подножья башни, на которых вместо пшеницы или риса всходили лишь осколки горной породы. Перед Софьей видением предстали те неизвестные времена, когда все цвело в этом мире, а по лугами и полям бегали такие же, как она, румяные девушки, играли ребятишки. И люди как-то налаживали свой нехитрый быт за пределами башен льоров. Было ли? Снилось ли?

Ничто не говорило об обитаемости Эйлиса. Он словно спал и лишь изредка издавал стон от терзавших кошмаров, воплощенный в грозовых раскатах.

— Он не лгал… Это и правда умирающий пустынный мир, — сдавив пальцами край подоконника, отрывисто заключила Софья.

— Кто «он»? — поинтересовался Раджед, спеша отвести «гостью» от окна, мановением руки вообще стирая его, закладывая камнем и завешивая вычурным гобеленом. Но на прощанье он бросил полный тоски взгляд на ту пустыню, что пришлось созерцать его гостье.

— Не важно. Господин льор, покажите, где моя сестра, — посмела поглядеть в упор на чародея Софья, выражая всем своим видом непоколебимость.

Вид разрушенного мира нагнал на нее еще больше уныния и презрения к похитителю. Ведь со всей его магической силой он только дурачил ее, показывая чудеса своей башни. А его владения лежали в скорбных руинах. Он пытался завлечь грудами камней? Он гордился разрушениями? Нет! Он стыдливо прятал немощь и уродство гибнущего обветшавшего мира.

— Это ли слова согласия, чтобы остаться? — возмутился в свою очередь Раджед, уже немного злясь от неопределенности. Это проступало во всем его облике, нетерпеливых и все более торопливых движениях, изогнутых в напряженной полуулыбке губах и сдвигавшихся черных бровях. Похоже, Соня оставалась для него в некотором роде шарадой, загадкой, к которой он не находил верного ключа.

— Пока нет, — оборвала она возможные кривотолки, применяя все свое очарование и такт: — Но как мне удостовериться, что вы не лжете?

Вышло неловко, ребячливо. Софья к шестнадцати годам еще ни разу не очаровывала мужчин или хотя бы сверстников, пряталась от них. Нет, все ее попытки играть в хитрую кокетку терпели фиаско. Робкая тихоня – вот, кто она. Софья злилась на себя, злилась на льора, не хватало сил сдерживать гнев загнанного в угол зверька.

— Пожалуйста, вот она… — развел руками Раджед, вновь унося в ускоренном темпе через сотни комнат и просторных залов.

Вскоре показалась небольшая спальня, где под тяжелым оранжево-бордовым балдахином возвышался саркофаг, напомнивший хрустальный гроб из сказки о Белоснежке. И от невольного сравнения Софья устрашилась собственных мыслей. Под прозрачным покровом на широкой кровати лежала в позе эмбриона трехлетняя девочка, в которой безукоризненно угадывались черты Риты. Без сомнений, это была ее сестра, целая и невредимая. Она слегка шевелилась во сне, даже меняла позу, вытягивая пухлые ножки. Соня в какой-то мере успокоилась: худшие ее опасения не подтвердились. Но ни единой идеи не возникало, как поступать дальше.

— София, вы выглядите бледной, — донесся, точно из-за завесы, голос неприятно услужливого Раджеда. — Может быть, отдохнете пару дней? Самые шикарные покои уже ждут вас, мягкие бархатные подушки и пуховые перины всегда готовы избавить от усталости.

Соня только дернула плечами, отгоняя оцепенение и новые страхи, ведь никто не рассказывал ей, чем опасен колдовской сон под стеклянным колпаком. Хотелось верить, что ничем. «Хоть бы это была лишь мера предосторожности, чтобы как раз не мучить ребенка», - успокаивала себя Софья. Но любая мысль о том, что Раджед может оказаться лучше, чем прочно вошедший в сознание образ тирана, вызывала неприязнь к самой себе.

— Я только пришла вернуть сестру, — повторила, наверное, в сотый раз Софья. — Хотелось бы, чтобы вы отдали ее как можно скорее, и отпустили нас.

— Вас? Обеих? — с дьявольской ухмылкой подскочил к ней льор, становясь непреодолимым препятствием между сестрами: — По-моему, об этом речи не шло в нашем маленьком договоре.

— Верните хотя бы Риту, — бессильно взмолилась пленница, непрестанно глядя через плечо льора на прозрачный саркофаг. Самого правителя башни она все это время словно не замечала; он представал для нее преградой и опасностью.

— Но если я ее верну, где гарантия, что вы не попытаетесь сбежать? — вновь торговался чародей.

— Похоже, вы сделаете все, чтобы мне не удалось, — сдвинула брови Соня. Она вновь испытала прилив ненависти, но на этот раз уже без фантазий об уничтожении врага, а бессильной, туманившей рассудок.

— О нет, лиитэ, я бы больше всего на свете желал, чтобы вы остались исключительно добровольно, — развел руками ее змей-искуситель.

— Добровольно-принудительно, — коротким сухим смешком оборвала его Софья, отворачиваясь. — По-моему, слово «добровольно» вам не знакомо, льор. Вы сделали все, чтобы никто не хотел оставаться с вами добровольно.

— Не испытывай мое терпение, София! — помрачнел от ее резкого тона мужчина. И тогда в его голосе сталью зазвучали нотки беспощадного командира. Он, очевидно, устал уговаривать ее да рассыпаться в комплиментах.

— Я не испытываю. Я просто не желаю лгать, — ответила первое, что пришло в голову, Соня, и это прозвучало ее жизненным девизом. — Вы уже достаточно измучили меня за два месяца переписки. А я вас. Теперь вы окончательно показали свое истинное лицо. Это подло!

— Что подлого в том, что могущественный чародей желает скрасить свои будни в башне обществом приятной особы? — все еще натягивал трещавшую по швам маску благодушия льор. Но Соня уже узрела, как в нем пробуждается тот самый замеченный ею дракон, как темнеют тени возле висков, как вокруг сжимается аура недоброй магии или просто невыразимой злобы.

— А у «особы» кто-нибудь спросил?

Вместо испуганного смирения ее голос порвал все рамки осторожности и говорил все, что просила разрывающаяся на части от негодования душа. Голос – не разум. Слова миновали его, их направляли лишь гнев и ужас.

— Я выбрал тебя из миллиардов таких же хорошеньких мордашек! — заметно повысил голос Раджед, сжимая кулаки, восклицая: — Да, я выбрал именно тебя! Тебя выбрал я, янтарный чародей! И ты упрямишься даже после всего, что видела в моих сокровищницах? Даже после всех чудес башни? Неблагодарная!

— Вы ничего не понимаете! Да, вы богаты, умны, красивы и сильны. Но у вас нет души! — почти закричала Софья, бросившись одновременно к кровати Риты, царапнув по гладкой поверхности неприступного саркофага. — Никакие сокровища не заменят семью! Никакая магия не сравнится с обычными радостями жизни! А этот мертвый мир… почему он стал таким? Почему ваша магия не спасла его? Где леса, где пение птиц? Не внутри башни, а снаружи!

— Кого ты смеешь обвинять? Что ты можешь знать об Эйлисе? Все намного сложнее!

Льор ожесточенно ударил кулаком по стене, срывая дорогой тяжелый балдахин, кидая его наземь и топча. Еще немного — и он бы ударил свою пленницу, но явно сдерживал себя. В нем проявилась новая грань личности, какая-то бешеная, нервная, способная причинять вполне ощутимую боль. Может, сущность изломанного воина, может, просто властолюбивого психопата.

— Льор Раджед! Отдайте Риту! Я не останусь с вами! После того, что вы сделали, как вы «пригласили» меня в этот мир, вы мне противны! — забывая о всяком благоразумии, в свою очередь, пронзительно выкрикивала Соня, отскакивая от чародея, но и не отступая от хрустального саркофага. Ею завладели эмоции, по телу разливались волны бешенства, граничащего с детской беспомощностью. Оттого-то иссякли верные слова, неловкие попытки вежливо попросить, вступить в игру. Но разве перехитрить старого прожженного лиса?

— Ну, все, гадкая девчонка! Я достаточно терпел твои колкости, достаточно отшучивался и предлагал тебе самые невообразимые подарки. Похоже, придется тебе познать гнев льора! — прорычал Раджед Икцинтус, и все заволокла густая темнота.

Комментарий к 2. По ту сторону…

Спасибо за то, что оставляете отзывы!

========== 3. Оборотная сторона ==========

Софья не ощущала на теле никаких повреждений, но сознание отчетливо доносило исступленный ужас недавнего падения в бездну. Еще после первого столкновения с магией объяснение происходящему находилось с трудом, поэтому стоило просто поблагодарить судьбу, что к тяжким испытаниям не прибавляются ссадины и переломы. Сумеречный Эльф предупреждал, что ее не намерены убить. Однако гнев льора проявился как-то иначе.

Темнота распростерла крылья, застилая вязкой ватой видение вещей. Но вскоре глаза мало-помалу привыкли, начиная цепляться за отдельные предметы.

Потусторонней тенью плыл во мраке огромный железный корабль, покрытый бледно фосфоресцирующими гнилушками и едва различимыми высохшими ракушками. Ноздри еще улавливали солоноватый аромат, идущий от твердых камней, но не доносилось плеска воды; только от проеденных ржавчиной бортов поднималась удушающая затхлость. Из каждой расселины сочилась темнота, лишь кое-где на камнях росли крошечные чахлые цветочки, которые создавали приглушенное свечение, позволявшее не утонуть в бескрайней темноте.

«Это был причал?» — угадывала назначение пещеры Соня, несмело ступая по камням. Все, что относилось к Эйлису, касалось сознания в прошедшем времени. Случайный вид из окна убеждал в том, что жизнь на Земле еще не зашла в тупик, откуда нет возврата, не перешла черту. А Эйлис — перешел.

Вид разрушенного корабля, вросшего носом в скалу, нагонял тоску и отчаяние, потому что нигде больше не маячило внятных ориентиров. Софья сдавила ладонями виски, ругая себя: «О чем я думаю? Какое мне дело до Эйлиса? В лапах этого изверга осталась Рита!»

Если раньше казалось, что она не умеет ненавидеть, то теперь она убедилась: это лишь от того, что не обнаруживалось настоящих врагов. Как только он появился, Софья не отыскала в своей душе и капли сострадания к участи его мира или возможности прощения в случае возврата сестры. Переговоры с лжецом ничего не дали, поэтому Софья сжала кулаки с намерением бороться. Она еще не решила, как именно, но смутно догадывалась, что все дело в портале. Если уничтожить его вслед за собой, то связь миров оборвется. Но до этого предстояло вытащить из-под стеклянного колпака Риту, а для начала выбраться самой. Но как?

Внезапно громогласной вибрацией стен раскатился по пещере недовольный торопливый голос:

— Что ж… Прекрасная София, я показал тебе все великолепие моего замка. Теперь узри его уродство, его самые темные уголки. Ты останешься в этой башне навечно, если не сумеешь выбраться из лабиринта окаменевших садов и рудников! Ищи свою сестру, ищи портал. Может быть, удача тебе и улыбнется. Но не забывай, что здесь у всего — мое лицо, — и алчным хладнокровием пророкотали последние слова: — Я устанавливаю законы в своих владениях. Я — плоть и дух этой башни.

— У вас нет души… — только тихо измученно прошептала Соня, но лицо ее искривилось недетским отвращением и презрением, которое льор наверняка видел, раз контролировал любой уголок своего обширного жилища.

Софья заметила, что на ней уже не платье, а джинсы с курткой, на плечи вернулась бестолковая тяжесть рюкзака. Однако неведомая сила расстегнула его и извлекла захваченный из дома нож. Острое лезвие зависло в нескольких сантиметрах от лица. Откуда-то сверху раздался знакомый противный издевательский голос, который доносился как будто из невидимых транспарантов:

— Что это, прекрасная София? Кухонный нож? Вы меня, право, каждый раз смешите. Это так… по-людски. Нож против льора! Только человек из вашего мира мог до такого додуматься. Вы вообще редко понимаете настоящую опасность и силу противников. Нет, нож вам решительно не пригодится.

После этой высокопарной тирады голос умолк, а нож тоже улетел куда-то в неизвестном направлении.

— Верните Риту домой! Хотя бы Риту! — отчаянно крикнула в пустоту Софья, но голос осип: — Пожалуйста… Пожалуйста!

Однако на мольбы отвечала лишь тишина. Льор наблюдал, каждая клетка тела ощущала, как некто внимательно следит за малейшим движением. И это злило, ужасно злило, но ноги подкашивались от страха. Софья корила себя за то, что вспылила, за то, что не хватило такта промолчать, когда лишь стеклянный саркофаг отделял ее от сестры. Но она испугалась, точно малый ребенок. Она не привыкла к опасностям, не ведала, что значит оказаться в логове врага, оттого в решающий момент не поняла, как себя вести.

Да и вряд ли существовал способ убедить льора подобру-поздорову отпустить их домой, а покоряться ему за каменья… Не так ее воспитывали. И что льор предлагал делать со всеми этими несметными богатствами в мертвом мире? Он желал, чтобы девушка скрасила его будни. Вероятно, в одинокой башне он и правда скучал, но в планы Софьи никогда не входило приносить в такую необоснованную жертву свою молодую жизнь и будущее. А после уловки с сестрой Раджед заслуживал исключительно ее ненависти. После низвержения в темную бездну уже вовсе ничто не оправдывало его, ни возможные рассказы о тяжелом прошлом, ни вероятная отвага в иных обстоятельствах. Софья ненавидела и никогда не забывала обид, нанесенных ей.

Однако в те страшные мгновения возле разрушенного корабля пленница просто застывала в нерешительности, опасаясь ступать в темноте. Она сделала несколько шагов и едва не свалилась за край пропасти. На миг сердце замерло, в желудке похолодело и в голове сделалось пусто-пусто, только одна мысль оборвалась: «Это и есть смерть?»

Но трагедия не произошла, коленки скоро ударились обо что-то твердое и металлическое. Софья неуверенно приподнялась, нащупав рукой тонкие перила. Как ни странно, запыленную ладонь не царапнули ошметки ржавчины, как будто нечто, напоминавшее лестницу, состояло из золота или — что более вероятно — нетленного серебра. Должно быть, пещера при свете выглядела еще более уныло, чем в темноте: разрушенный корабль, что никогда уже не познает радость плавания, чахлые цветы на камнях и наполовину сломанная серебряная лестница.

Софье чудилось, будто она блуждает по нескончаемому кошмару с момента попадания в Эйлис, как потерянная душа в аидовом царстве, как призрак русалки-утопленницы. Да только не лежало на ней никакой вины, кроме странных рисунков из чужого мира. Соня проклинала безотчетно тот день, когда вообще взялась за карандаш. Или Эйлис сам позвал ее? Но за что подкинул такие испытания?

Она ощупью спустилась до самого низа лестницы, убедившись, что подле корабля нет никакой влаги. Водоросли высохли и еле слышно скрипели под ногами свалявшейся паклей. Софья решила, что если идти вдоль борта, то она найдет выход из башни. Однако вскоре убедилась: корабль застрял между обвалившихся скал. Камни, казалось, обладали своей волей и чего-то жадно выжидали. Может, чтобы заковать, как деревья и траву, и одинокую скиталицу в свои тесные объятья? Ненасытный могильный гранит.

Тупик, везде тупик! Соня, ориентируясь лишь по гнилушкам и странно мерцавшим цветам, поднялась обратно на плато. Она оторвала светящийся гриб, надеясь хоть что-то обнаружить во мраке, но он тут же потух.

Тогда Софья сорвала несмело мистический белый цветок и не прогадала: само растение увяло и иссякло, зато сияние по-прежнему колыхалось жемчужным сгустком вокруг ладони, позволяя с надеждой осветить себе дорогу до ближайшей стены и обнаружить еще одну пропасть — уже без лестницы — с другого борта корабля, Соня подумала в ужасе: «Ничего себе, а говорил, что убить меня не желает».

Вновь ее ждал тупик, однако она без устали проводила рукой вдоль камней, надеясь отыскать рычаг или дверь. Ни на минуту ее не посетила малодушная мысль остаться в колодце и ждать чьей-то помощи. Она упрямо шарила по стене, твердя себе: «Ничего, выберусь, и Риту найду».

Скользкая тень отчаяния подступала к ее решимости, напоминанием о всегдашнем бессилии подсказывала, что проще всего сдаться.

В голове поднимался шум, болели цеплявшиеся за камень ладони и ободранные колени, иссякало слабое свечение цветка. Софья рвала новые, опасаясь остаться снова в темноте, но помимо глаз обострялись иные чувства. Однако слух не улавливал ровным счетом ничего, как и обоняние. Разве только далекий-предалекий оттиск йода и гнили, которая осталась привидениями иссохших водорослей.

После тщетных поисков выхода между лопаток пленницы поселился тягучий тоскливый страх, который давил на позвоночник нежданной тяжестью, отчего она дернула плечами, словно чтобы скинуть его. Не помогло.

Соня устало села возле стены, уставившись на холодный прозрачный свет. Она пыталась сосчитать, сколько времени прошло. На плато росло около пятнадцати бледных светящихся кустиков, она «сожгла» уже четыре. «Почему это со мной?» — только доносился голос обиженного дитя. Софья остановилась на краю апатии и безразличия к себе. Сдерживали ее только обязательства перед Ритой. Но все стремления и планы априори прерывались силами, что во много раз превосходили ее.

Не силой человек измеряется, ох, не силой. В мире, правда, все делится именно ею. Страны устрашающе хвастают друг перед другом территориями и военной мощью. Женщины — своей красотой и ухоженностью; мужчины — удалью и тренированностью тел. Слишком много телесного и дикого. Везде. А Софья мыслила о другом: тело и богатства — только будущий прах. И многих ли спасет физическая мощь да тщеславие, когда из-за них разрушится мир, когда живые позавидуют мертвым?

Соня дрожала от холода, поэтому немедленно встала с камней. Еще один цветок почти угас, она устало подняла руку, делая вид, будто отпускает в полет светлячка. И в мерцании цветка мелькнуло нечто… Дверь!

Цветок угас, но Софья подбежала к еще одному, более тусклому, сорвала его и снова подняла руку. Сомнения исчезали полуденными тенями, когда взгляд зацепился за вычерченную ручку и плотные окованные скобами доски. Только дверь находилась… в потолке, которым оказался низкий выступ скалы, и была приподнята метров на пять от земли.

Путешественница застыла в нерешительности, ведь прыгать на такую высоту не умел никто. Она сожгла еще пять цветов, обыскивая плато, спускаясь по лестнице. Даже решилась пройти на корабль, с опаской переступив бурый от ржавчины борт.

Задумываться, почему в башне льора обретается напоминавший земные металлический корабль, не было времени. Да и не нашлось на нем ничего полезного, в истлевшей рубке не было никакой аппаратуры, и ничего не напоминало дверь. После волны жаркого воодушевления нахлынул ледяной прибой нерешительности. Все казалось, будто ответ где-то совсем рядом, будто она когда-то видела нечто подобное. Но где? И когда?

Свет цветов потихоньку иссякал. Чем больше их рвали, тем тусклее они делались и тем быстрее сгорали, словно связывались единой цепью корней и поддерживали друг друга. Цветы не люди, они лучше и быстрее понимают, как важно оставаться вместе. Хотя вечно кто-то разлучает и их своей неверной рукой, без цели и назначения.

Софья поглядела на жемчужное сияние и рассыпавшиеся лепестки в ладони: вот и ее так же оторвали от родителей, от друзей и дома, от самого ее мира. И зачем? Лишь, чтобы она выгорела дотла и потухла, исчезая без следа? Что придумал жестокий чародей? Пленница остановилась в оцепенении посреди плато, когда вновь раздался ясный голос мучителя, но уже с нотками легкого сочувствия:

— Лиитэ София, я по-прежнему не до конца рассержен на вас. Мне больно смотреть на ваши мучения. Эту пытку может прекратить одно ваше слово.

— Нет! Никогда, — крикнула в темноту Софья. Упрямство пробивалось в ней колючими шипами. Может, стоило бы схитрить и остановиться, попытаться обмануть льора. Отправить хотя бы Риту домой, а самой… Нет, о таком исходе и думать не желала. Она готовилась, сколько хватит сил, блуждать по башне, а в итоге любым способом разбить саркофаг магического сна и вдвоем с сестрой уйти через портал. Справиться бы только с кованой дверью в потолке.

— Не это слово, — с разочарованием пояснил льор, усмехнувшись: — Это так по-людски. Какие-то неведомые идеалы и принципы приносят невообразимые страдания маложивущему зыбкому телу. И все во имя чего?

— Помимо тела, есть еще душа. И ее запятнать страшнее, потому что она вечна, — твердо ответила Софья, не намереваясь уступать. Они с льором точно испытывали друг друга на прочность.

— О, какие пошли разговоры, — продолжал насмехаться мужчина. — Никак вы умереть там собрались? А обо мне вы подумали? Я не желаю прослыть губителем юных дев.

— Зато вы подумали только о себе, — напомнила бесстрашно Софья. — Я выберусь, если такова воля судьбы. А не ваша воля!

Покоряться кому-то, идти на уступки против своей веры — не ее выбор, не ее способ достижения целей. Пусть она всегда и пряталась в тени чужих побед и силы, но, может, просто не ведала своей.

— Судьба… Жизнь и смерть. И почему это тревожит существ с разумом и волей во всех мирах? Все прочие рождаются и умирают без лишних раздумий. Но, спешу заметить, «воля судьбы» здесь представлена исключительно одной фигурой — мной, — слова вновь подернулись оттенками угрозы.

— Значит, я умру. Смерть — это не конец, — продолжила Софья, уже даже не стремясь задобрить или обмануть льора. Если он все-таки настолько разгневался, что собирался ее убить, то сопротивление не имело смысла.

Порой необходимо принять свою судьбу, только не унизиться, не отступиться, но бороться до конца. Софья вновь измерила плато нервными шагами, собирая в горсть последние цветы, чтобы увидеть то, что еще могло таиться во мраке. Ноги ее обволокла темнота и постепенно она сомкнулась и над растаявшими цветами. Теперь инфернально зеленым мерцали лишь гнилушки.

Софья вновь очутилась в кромешной темноте, стоя лицом к стене, не решаясь двигаться, когда узнала, что вокруг пропасти. Она вновь села возле скалы, точно и правда намеревалась умереть, замерзнуть, но не двинуться с места. Тело пробивало ознобом, но в разум пришел губительный покой, донося из памяти отдаленные тонкие мелодии бамбуковой флейты. Их прервал не менее тягучий и печальный голос, что прозвучал почти незнакомо, скорбно:

— Знаете, София, в Эйлисе тоже верят, что смерть — это не конец. В войне льоров полегло столько людей, что думать, будто они просто срослись с землей… Слишком невыносимо. Возможно, вы правы: Эйлис болен. Когда-то здесь были и птицы, и леса. Но потом все исчезло из-за нашей затяжной войны.

Чародей признавал ее правоту. И на миг даже сделалось жаль его, захотелось разделить эту вполне искреннюю боль. Софья умела быть милосердной и никогда не отворачивалась, если кто-то просил о помощи. Хотя такое случалось редко, друзья всегда знали, что если что-то стряслось, то их Соня всегда поймет и выслушает. Но при мысли о том, как она попала в этот неприветливый мир, в ней зажглось нечто злое, она отринула всякую возможность понять врага и отчеканила с аристократической холодностью:

— И кто же виноват в этом, как не вы? Теперь вы намерены рассказывать трагические истории своего мира? В моих глазах вы не становитесь лучше.

— Тогда сгнивай в этом лабиринте, если ты настолько глуха, что не отличаешь ложь от правды! — прорычал в ответ льор, да столь яростно, что стены задрожали.

Софья не нашла, что ответить, только порадовалась, что голос больше не будет ее доставать. Если уж льор решил сгноить ее в темном колодце, то от нее и правда мало что зависело. Но что если он играл с ней? Если так, то где-то должен был обретаться выход.

Неизвестно, сколько времени она простояла на камнях, но у нее совершенно замерзли ноги. Еще Софью вновь клонило в сон, не магический, а от холода. Тот самый, смертельный, губительный для всего живого, ломающий волю. Но именно где-то на грани реальности и видений она вспомнила ощущение падения и полета во время экскурсии по башне. Ей тогда почудилось, точно они с льором прыгнули с пола на потолок, а потом все перевернулось.

Софья с робкой надеждой подошла к стене, дотронулась до нее рукой, даже припала ухом. Раз уж привычное восприятие вещей не работало в этом безумном местечке, то последняя попытка спастись не показалась такой уж бредовой.

Она слегка отошла, разбежалась и прыгнула обеими ногами на стену, готовясь пребольно приложиться спиной о камни, но этого не случилось: подошвы приросли к стене. По ощущениям мир немного перевернулся, теперь корабль нависал с потолка.

«Вот и разгадка!» — обрадовалась Соня, разводя руки, точно крылья, пробуя балансировать ими, но этого не требовалось. Ноги вполне уверено прошагали все пять метров, руки нащупали в темноте дверь. И из-за нее замерцало слабое сияние.

***

— Я в кои-то веки не солгал своей будущей пассии. Я рассказал ей… самое сокровенное, даже признал ее правоту. Почти покаялся. А она решила, будто это еще одна уловка! — льор порывисто отвернулся от зеркала, которое иногда служило порталом, а иногда — прекрасной системой наблюдения за всеми и вся. Бесценный предмет их королевской династии, передававшийся испокон веков.

Лишь искаженное гневом лицо не отражало гладкое стекло. В душе льора клокотала обида.

— Сотни раз совравшему один раз веры нет, — отвечал нараспев Сумеречный, крутя на пальце, как мяч, крупное яблоко, он вскоре осведомился: — Почему ты не начал с этого в переписке? А, страдалец?

Эльф появился вскоре после заточения Софии в подземелья. Вряд ли девушка догадывалась, что очутилась там, куда в былые времена прибывали корабли с богатыми гостями и цвели настоящие сады. В далекие-далекие времена, повергнутые в топь забвения и запустения. Тогда-то чародеи Эйлиса намного опередили развитие землян.

Ныне чародей более отчетливо помнил кровь, что проливалась в войнах льоров. Он не терзался чувством вины, ведь не он развязывал их одну за другой, но все-таки его вновь посетили мысли о масштабах бедствия, постигшего Эйлис. И равнодушные слова Софии неприятно резанули по сердцу, будто она являлась такой же глупой пустышкой, как и остальные.

— Да зачем? — отмахнулся Раджед от назойливого гостя, который появлялся, когда вздумается. — Девушки обычно думают только о нарядах и богатстве. Говорить с ними об ужасе войны — последнее дело.

— Похоже, тебе попалась на этот раз немного иная. Не пустоголовая кукла, — заметил Эльф, съедая с невероятной скоростью несколько яблок, на что обратил внимание Раджед, словно на тайное послание:

— Мне сдается, кто-то помогал ей. Откуда она знала, что фрукты заколдованы?

— Сама догадалась, — пожал плечами Эльф, прогуливаясь по зале, отковыривая со стен, как дурной школьник, каменные украшения и тут же возвращая их на место благодаря своей магии. Кажется, Сумеречный не знал, куда деть руки. Он не осмеливался поглядеть на льора.

— Как можно за две с половиной тысячи лет не научиться врать? — отошел от зеркала Раджед. — Так-так, Сумеречный. Друг так друг. Значит, ведем двойную игру?

— А я не подписывался на твои правила, приятель, — немедленно ушел от ответа Эльф, вскидывая брови «домиком», точно незаслуженно обиженный.

— Как фамильярно, — прицыкнул льор, грозя пальцем.

— Могу себе позволить, ты вообще пацан по сравнению со мной, — откровенно насмехался Сумеречный.

— Пф, м-да, — протянул Раджед. — Порой мне кажется, что ты рожден не для какой-то там великой миссии по защите вселенной, а только чтобы бездарно подкалывать людей.

— Ну, в общих чертах все верно, миссия-то провалилась, — начал со смехом, а закончил невесело Эльф, вздрогнув, но отгоняя наваждение давних дней. — Нет, Радж, заполучить Софью с помощью гипнотической отравы — это ниже твоего уровня.

— Может, ты и прав, — кивнул льор, покачивая неопределенно головой. Он подошел к зеркалу, погладил стекло и приблизил изображение, почти скрытое темнотой: — Но посмотри, что ты наделал! Теперь несчастная девочка обречена скитаться по лабиринту из садов и галерей в моей башне, пока не поймет, что выхода нет.

— Ты сам ее туда отправил, забыл? — напомнил на всякий случай Эльф, тоже приближаясь к зеркалу, но продолжая бесцельно бороздить просторы тронного зала и наматывая круги возле стола.

— Это лабиринт осознания! — недовольно воскликнул Раджед. — Я два месяца вел с ней переписку, два месяца! Потом показался во всей красе, но получил лишь дерзкий отказ. И от кого? От шестнадцатилетней простолюдинки без капли магии! — в льоре взыграла неприятная надменность. — Пусть познает величие моей силы! Пусть сломается! Хотя с зачарованными фруктами было бы все проще и приятнее.

— Но, признай, в глубине души ты надеешься, что она не сломается, ты ищешь равную себе по твердости характера, — загадочно ухмыльнулся Сумеречный, на миг с сожалением останавливая взгляд на Софии, маячившей в зеркале.

— Большего абсурда я не слышал! — мотнул янтарной гривой Раджед, напоминая горделивого недовольного льва. — Ох, мой неверный друг, равной мне не оказалась даже Илэни Тахрапзо, хотя ее сила тьмы наводит ужас на льоров.

— Равной… Может, все дело в том, что ты эгоист, который привык, чтобы восхваляли только его? — ввернул Эльф, накидывая капюшон. — Но от этого же ты утомлен скукой.

— Будто ты за две тысячи лет не извелся скукой, — признал истинные причины своей игры чародей. И правда, он уже давно сходил с ума от одиночества и неизменности вещей в своей башне. Что сады, что богатства ничуть не трогали его, как бы он ни расписывал их красоты перед Софией. Миллионы прочитанных книг не делали сердце спокойнее и разум яснее. Загадки вселенной все так же оставались туманны, а причины гибели Эйлиса все так же неясны.

— Это не скука. Это боль. За всех. Каждый миг, — глухо отозвался Эльф, прислоняясь к стене. — Я слышу, как рушатся миры. Ощущаю боль каждого, попавшего под жернова судьбы, впитываю их крики. А ты сиди в своей башне, раскладывай пасьянс своей жизни.

— Меньше пафоса, мой друг, меньше пафоса, — смеялся над ним собеседник, точно дразня тигра в клетке. На какое-то время Эльф явно с обидой в сердце ушел, после чего льор расположился на троне и практически задремал. Хотя мысли о Софии не давали ему покоя, как на каждый миг не оставляли воспоминания давно минувших дней. Для льоров время не текло быстрее, и порой они проклинали свои сотни лет. Они слишком «прирастали» к жизни, забывая о ее конечности. Но все же смерть шла и за ними по пятам.

Раджед вспоминал, как невыносимо тихо и незаметно угасала его родная мать, подобно упавшему желтому листу, что медленно уходит в небытие. Некогда красивая женщина с такими же янтарными глазами, талантливая жизнерадостная волшебница, вскоре после рождения сына начала терять свою магию и стремительно стареть.

Раджу не исполнилось и двадцати, в которые он выглядел еще совсем мальчишкой, а она умерла. Хотя по всем подсчетам летоисчисления льоров должна была прожить еще не меньше пятисот лет.

Она тяжело повторяла, прося сына подойти к ее скорбному ложу: «Эйлис потерял свою душу». Безвременную старость она связывала тоже с потерей души, как и начало чумы окаменения. В своей последней воле она просила найти Душу Эйлиса, но не указала, чем она представляется. Казалось, что она не успела договорить что-то чрезвычайно важное, шепча на смертном одре. И это ощущение незавершенности, недосказанности мучило Раджеда по сей день после множества лет бесконечного ожесточения в войне с другими чародеями и годами бесплодного уничтожения времени в пирах и унылых забавах.

Еще льор вспомнил, как вскоре после смерти матери погиб его отец, вернее, как Нармо Геолирт подло подстроил западню и убил его. С тех пор началась вражда с чародеем кровавой яшмы, с тех пор сердце Раджеда, казалось, тоже окаменело. И никто не мог растопить его. Он каждый день ожидал нападения, каждый миг питался духом близкой ожесточенной битвы.

Оттуда же возникали порой приступы неконтролируемой злобы, которую в присутствии Софии чародей старательно топил в издевательской льстивости. В бесконечных попытках уничтожить Нармо и забавах, которые отвлекали от сражений, Раджед уже почти забыл о словах матери.

Лишь в беспокойных снах он все еще видел Эйлис в его первозданной красоте, с травой и деревьями, среди которых прятались настоящие, а не созданные магией, животные и птицы. Теперь же его мир постепенно разрушался, и долголетие льоров сделалось только их проклятьем.

Пересохли реки, исчезли гавани, даже моря постепенно мелели. И сама магия чародеев постепенно иссякала, приобретала более грозные формы, изобретала все больше боевых заклинаний. Но все ощущали, что даже она приходит к своему финалу, оттого в башне Раджеда теперь было много заброшенных мест и садов, которые поразила чума окаменения.

На те места уже ничего не действовало, никакие заклятья, стоило только упустить момент. Безотчетно льор опасался, что когда-нибудь они все и сами окаменеют. Но лихая, гибельно веселая часть его души почти смеялась над их общей неотвратимой участью: провести сотни лет во взаимной вражде, чтобы остаться каменными статуями в каменном мире — это ли не абсурд, это ли не самая забавная трагикомедия мироздания?

Только у Раджеда Икцинтуса в башне находилась та фамильная реликвия, которой другие льоры не могли похвастаться – тот самый портал в мир Земли, через который колдун и затащил Софию. У него существовал шанс на побег.

И Нармо Геолирт сходил с ума от гнева и злобы, желая заполучить заветный артефакт. Перед алчным чародеем кровавой яшмы расстилался целый новый мир по ту сторону грани. Колдун искренне удивлялся, почему его извечный противник не использует портал по назначению.

Раджед не отвечал, он и сам догадывался, какой ценностью обладает. Зеркалом, что дороже всех сокровищ и каменьев, зеркалом живого мира, в который он неоднократно заглядывал.

Однако за годы междоусобиц, наблюдений за собой и другими льорами Раджед твердо уверовал, что их место в Эйлисе. Он сделался, наверное, фаталистом, когда осознанно разделил возможную судьбу своего мира и его правителей: либо они однажды сумеют вместе найти путь к спасению, либо сгинут тоже все вместе, как чудовищное порождение каменной пустыни. Зато в этой гонке к концу света Раджед не намеревался отказываться от мирских удовольствий. Даже напротив, он искал немедленного удовлетворения своих прихотей. Еще он часто рассматривал людей из другого мира, сравнивал, вспоминал, кто населял Эйлис. Нравилось созерцать копошение лишенных магии букашек, хотя не хотелось получать над ними власть. Но нравились симпатичные девушки, ведь в Эйлисе-то их не осталось.

— И ты опять не устоял? — оторвал от раздумий голос Сумеречного, который вечно считывал чужие мысли, когда желал. Это раздражало в заклятом друге, порой даже смущало его всезнание, но чаще злило — он-то ведал о судьбе Эйлиса. Но молчал.

— Опять и снова, — фыркнул Раджед, глянув на зеркало. — Ишь ты, догадалась, где дверь! Ничего, попадет на рудник. Пусть побродит пока, пусть увидит, где мы на самом деле прозябаем.

Лицо Раджеда подернулось негодованием, он вцепился в набалдашник трости, сдавливая крупный шар из янтаря, и вновь подошел к зеркалу.

— Зачем же показывать ей убожество этой башни? Да и всего вашего мира, — недоумевал Сумеречный Эльф. Неизвестно, когда он вернулся, ведь часто передавал свои мысли на расстоянии.

Теперь он нервно мерил шагами тронный зал, скидывая и надевая капюшон, теребил ворот кольчуги, закатывал рукава. Вскоре стянул ее и остался в одной льняной длинной рубахе, больше напоминавшей дырявое рубище. Ему словно не хватало воздуха, как перед приступом лихорадки. Он поводил плечами и кривил набок челюсть, точно тело сделалось слишком тесным для чего-то, что терзало его изнутри, чего-то, что рвалось наружу. Мерещилось, что за спиной его временами мерцают, возникая лишь на миг, то черные, то белые крылья. Это не предвещало ничего утешительного, но Раджед, хоть и неотрывно следил за другом и его превращениями, все же не двигался с места. Льор рассматривал через зеркало, как хрупкая гостья ступает по черствым камням. Он ее мучил… Зачем?

София понравилась ему, как могло показаться, совершенно случайно. Однажды он просто заметил в своем зеркале красивое юное лицо с пухлыми щечками и наивно блестящими лазурными глазами. Потом рассмотрел ее рисунки и узнал в них пейзажи Эйлиса. Почудился неведомый знак судьбы.

С той поры прошло три года, три года Раджед молча рассматривал девочку, не смея даже заговорить с ней, потом все-таки написал ей. Но пришел в бешенство, когда раз за разом ему отвечали холодным отказом. Льор не понимал, что говорит не так, что не прельщает это глупое создание. Он привык, что люди без магии всегда раболепствовали перед льорами почти в священном экстазе. В Эйлисе такие порядки завели еще восемь тысяч лет назад. Простой народ радовался любой милости своего льора. Земные девушки вроде бы не отличались. Когда София не восхитилась появлением чародея, он уже едва ли мог контролировать свой гнев. А когда нагло отчитала его, то и вовсе пробудила желание уничтожить, испепелить ее на месте. Чародей предпринял колоссальные усилия, чтобы вновь взять себя в руки.

«Ничего. Пусть побродит. Пусть подумает. Нам обоим надо подумать», — выдохнул Раджед, устало располагаясь на широком троне. Приходилось признать, что годы бесконечной ненависти по отношению к соседям-льорам иссушили его душу, сделав непригодной для проявлений настоящей заботы или любви. Пожалуй, он и не ведал о них никогда с момента смерти матери. А она любила. И отца, и своего сына. Но прошло столько лет, что память истончилась, сделавшись прозрачным осколочком стекла, осыпающейся пыльцой с крыла бабочки. Раджед задумчиво уставился в потолок, пересчитывая бесцельно лепестки на цветочной лепнине.

— Может, ты похитил ее, чтобы обзавестись наследником? — интересовался Эльф, между тем жадно приникая к кувшину с водой побелевшими губами. На них выступила синяя кайма. Пусть это тело и существовало чисто номинально, но страдания души передавало вполне по-человечески.

— Нет. Нет-нет. Об этом и речи не шло, — встрепенулся Раджед, до того пребывавший где-то за пределами замка. На него то накатывали воспоминания, то — как бы смешно ни звучало — зачатки угрызений совести.

— Почему? — вдруг внимательно сфокусировал до того неестественно ошалелый взгляд Сумеречный. Дух безумия витал в воздухе, отрывался от стен тонкими паутинками, проникал с каждым вздохом в легкие, закрадывался под одежду вдоль узоров камзола. Возможно, именно безумие заставило похитить двух девочек из мира Земли. Раджед поморщился, помахав рукой, точно разгоняя облачка дыма.

— Потому что Эйлис умирает! — осклабился ожесточенно льор. — Какой смысл выкидывать еще одного несчастного чародея в гибнущий мир? — Льор вскочил с места. — Только чтобы он плюнул в лицо своему отцу, проклял его безрассудство и созерцал ужас последних дней среди серой каменной пустоши. Мне легче, потому что я старше. А льоры Олугд и Инаи не разменяли еще и двухсот пятидесяти лет. Боюсь, они увидят тот день, когда магия окончательно исчезнет. Если раньше не случится какая-нибудь более масштабная катастрофа, которая погребет нас всех в этих башнях.

Вырвалось наружу то, что мучило его уже не первый год — все опасения, все тягучие, как смола, печали. Он ведал, что только Эльф способен уловить всю горечь, которую испытывал чародей. Уж точно не случайные знакомые из мира Земли.

Когда он увидел рисунки в альбоме Софии, в отдаленном уголке души зародилась надежда, что эта девушка тоже может разделить его скорбь об Эйлисе. О его утраченной душе. Почему же тогда он упорно прятал истинное лицо своего мира? Возможно, он и сам заплутал в правилах этой игры.

— Зачем же ты вообще тогда затащил в этот котел несчастную девочку? Даже девочек! — вопрошал Сумеречный, наверняка зная, что не получит внятного ответа. Сам он нервно теребил ворот и рукава рубашки, хватая ртом воздух, как рыба. Раджед не понимал, что с другом, но предчувствовал что-то нехорошее.

— Софию… Просто так. Захотелось заполучить эту фарфоровую статуэтку, эту сахарную фигурку. Поиграю немного — и отпущу обратно, — отозвался уклончиво льор. Внешне все так и обстояло, льор имел право именно так и обращаться с людьми. И чем больше друг его упрекал, тем больше хотелось его позлить, даже если все признаки подсказывали, что не следует этого делать. Друг и так мучился.

— Как видишь, она не желает принимать правила твоей игры. По какому принципу ты ее вообще выбрал? — изо всех сил сохранял спокойствие Эльф.

— Не знаю. Сам не знаю, — тряхнул головой Раджед, но лгать не имело смысла: — Просто увидел в портале однажды. Возможно, все дело в ее рисунках. Я увидел на них башню и пустыню камней.

— Значит, ты все-таки искал после стольких лет одиночества родственную душу, а не просто игрушку? — с потаенной надеждой вопрошал Сумеречный, преданно заглядывая в глаза. Вот так же, когда появился однажды вскоре после похорон отца.

Тогда Раджед — еще мальчишка — остался совершенно один в целом мире. Тогда, чуть меньше четырех сотен лет назад. В то время и пришел Сумеречный Эльф. И с тех пор то пропадал, то снова возвращался. Но неизменно оставался единственным существом, заслуживающим доверия. Раджед, наверное, и сам устал от неизменной взаимной лжи и неприязни оставшихся в живых льоров; собственного вечного обмана и фальши. Только перед Сумеречным не имело смысла лгать. И все же привычки оставались неизменными. Льор резко оборвал:

— Душу? О чем ты? Человеческая девчонка не ровня льору. Хочет она или нет, но правила здесь мои. Рано или поздно она им подчинится.

— Ты принуждаешь ее силой, — сгорбился Эльф, скрипнув сжатыми зубами.

— Нет! — запротестовал льор. — Я не таков, — но вновь глаза его по-лисьи сузились: — Мне нужна добровольная покорность, смирение и кротость. Она сама придет. После стольких вех лабиринта каменных садов, она сама попросит о милости. И это слаще любого плена.

От предвкушения чародей почти рассмеялся, скрещивая длинные пальцы затейливым сплетением, нетерпеливо постукивая каблуками сапог по каменному полу.

— Ты зашел слишком далеко в своей скуке, — прохрипел Эльф, совершенно съеживаясь подле накрытого стола. Он опрокинул блюдо с фруктами. Яблоки и персики, сминаясь, раскатились зелеными и рыжими сферами по полу в разные уголки обширной залы, точно планеты вокруг взорвавшейся звезды.

— Да будет тебе, Эльф… — отмахнулся льор, но встрепенулся, стремительно вскакивая с трона. — Эльф? Сумеречный!

— Так и теряют души! Теряют миры… Теряют, все будет разрушено, — гудел, резонируя вдоль стен, совершенно чужой незнакомый голос, доносившийся из горла Сумеречного, но не совпадавший с артикуляцией. И от него по стенам пошел иней, а в голове застучала кровь.

Раджед взъерошил волосы, зажмуриваясь на миг, давясь подступившей тошнотой. В присутствии Сумеречного теперь словно рассыпалось все живое, и даже вдоль камней пола пошли трещины, когда Эльф выпрямился в полный рост. Глаза его горели, а изо рта торчали крючковатые клыки.

Однако через миг его пронзил незримый электрический разряд, из-за которого Эльф упал навзничь, загребая руками и ногами, мученически восклицая:

— Тьма-а-а! Она близко! Тьма! Кромешная тьма!

На бескровном лице его сменялись сотни эмоций, от бескрайней злобы до паники. Раджед воспользовался моментом, когда древняя темная магия перестала хлестать его своими освободившимися щупальцами незримого спрута и подскочил к Сумеречному.

На шее у льора всегда висел талисман из камня-покровителя. В случае Раджеда — это был янтарь. Он увеличивал мощь владельца, позволяя творить и даже изобретать самые сложные заклинания. Но он же требовал немало жизненной силы. Однако Раджед без раздумий высвободил из-под белого ворота рубашки амулет и направил на Эльфа.

Свободной левой рукой он сотворил мерцающую золотую цепь, сковавшую Сумеречного, который в любой миг мог выхватить меч. Да в состоянии тьмы он на многое был способен и, похоже, все еще боролся с ней. Но Раджед приложил к сердцу друга свой янтарный талисман, ощущая, как холод пронизывает все существо.

Больно. Им обоим. Но необходимо. Иначе нельзя, ведь друзей не бросают, не таких. Даже если в своем мире вокруг него грызлись между собой одни лишь враги.

Раджед одними губами шептал древнее заклинание успокоения и умиротворения, которому еще в раннем детстве научила его мать. Никто из льоров его больше не ведал, почти все затачивали свою магию исключительно под войну. Да и Раджед применял его, только когда с другом случалось нечто подобное, не до конца сознавая, что порой своими выходками сам доводит могущественное, но измученное создание до состояния тьмы. Все-таки он слишком мало знал о неудавшемся Страже Вселенной.

Чародей ощущал, как отдает часть своей силы, как леденеют руки, но упрямо продолжал. Когда Эльф вновь дернулся и клацнул клыкастой пастью неведомого чудовища, появившейся на месте привычного лица, Раджед только упрямо прижал сильной рукой связанного Сумеречного к полу, продолжая произносить заклинание. Обычно оно срабатывало, но каждый раз существовала вероятность, что монстр вырвется, и тогда неизвестно, хватило бы всех заклятий льора, чтобы оборонить себя и башню. Может, в неправильности да вечной опасности и крылась эта дружба длиной уже в четыре века. Каждый раз шепча заклинание матери, Раджед верил только в успех, иначе нельзя. И доселе все работало.

Вот и ныне Эльф вдруг обмяк и растянулся на полу, совершенно истерзанный, бело-сизый, со впалыми щеками и глазами. Раджед тоже тяжело привалился к витой массивной ножке стола, но немедленно стянул со стула мягкую подушку, подложив под голову Сумеречного. Оба знали, что это тело — условность неудавшегося Стража Вселенной. Но все же то ли приличия велели, то ли сострадание заставило так поступить.

— Тьма… Опять тьма! Проклятье! — то ли выругался, то ли напомнил о своей сущности Сумеречный, приподнимаясь.

— Все, уже все в порядке, — отозвался ободряюще Раджед, пряча раскалившийся янтарный амулет.

— Радж… Ты же знаешь, что я сильнее тебя. Ты же в курсе, что это опасно, — внимательно глядел на собеседника Эльф. — Такими уж нас сделали семарглы, треклятые «ученые».

— Знаю. Но кто-то должен сдерживать твои припадки, — усмехнулся льор, тяжело дыша. Вскоре он сотворил какое-то заклинание и выпил бокал вина, после чего бодро вскочил, разминая плечи и набрасывая скинутый в суматохе камзол. Хотя на острых скулах все еще блестели капельки пота, Раджед светился улыбкой самодовольства. Он гордился собой.

— Да… Припадки… Это не припадки — это вторая сущность прорывается от гнева, — качал головой Эльф, неуверенно вставая и даже зависая над землей, бормоча недовольно, как ворчливый старик: — Пока я светлый, надо мной все издеваются, все свои проблемы навешивают, творят какую-то дикую ересь. А потом доводят до той грани, когда я уже не в силах сдерживать… это! Эту иную часть моей силы. Да ты все знаешь, да. И о сделке с семарглами отчасти, и тринадцати проклятых.

Раджед Икцинтус и правда кое-что ведал о нелегкой судьбе, постигшей несостоявшихся Стражей Вселенной. Двенадцать, судя по всему, погибли в течение первых десяти лет после открытия источника силы и всезнания. Тринадцатый доброволец получил бессмертие, но заодно и тяжкий груз огромной силы разрушений. Создавали их неведомые существа, некто наподобие богов - семарглы. Придумали их для защиты Вселенной от зла, но непомерная сила раздавила человеческий рассудок. Вместо Стражей получили всезнающих хаотичных скитальцев. Раджед еще усмехался: кто же среди семарглов определял, что есть благо, а что – зло? Льоры всегда умело играли этими категориями, переворачивая их в угоду своей выгоде. А проклятые неудавшиеся Стражи, очевидно, совершенно запутались.

Больше всего на свете Эльф боялся не смерти, не катастроф, не людей. Он опасался, прежде всего, самого себя, той второй половинки его расколотой личности, которая прорывалась ужасными порывами, которая, судя по рассказам о его странствиях, доходила в некоторых мирах в разные годы до массовых убийств.

Но все-таки Раджед считал Сумеречного своим другом, даже если чародея не радовало превосходство над ним по магической мощи. И уже не первый раз сдерживал по мере своих сил его похожие на эпилепсию припадки, вызванные этой «темной стороной».

— Хе-хе, была у меня справка, но я ее съел, как говорится, — невесело хохотнул Сумеречный, дернувшись неопределенно всем телом. — Ох… Отпустил бы ты Софью и Риту.

— Отпущу, — пообещал другу Раджед, но чуть тише добавил, вновь пряча лукавство на дне рыжеватых глаз: — Потом. Если она сама захочет уйти.

Сумеречный только покачал головой и осуждающе вздохнул:

— Радж… Знал бы ты, сколько нас всего связывает. Знал бы ты, как я волнуюсь за тебя.

— А София тут при чем? — снисходительно пожал плечами Раджед с показным непониманием. Он невозмутимо взгромоздился на трон, старательно делая вид, будто недавней сцены и вовсе не случалось.

— При том же! Если тебе она хоть немного нравится, то нельзя делать больно, нельзя обманывать, — чересчур настойчиво твердил Сумеречный, подлетая к трону. Выглядел он уже вполне сносно, точно тоже решил забыть всплеск страшной силы, настолько жуткой, что ее имя не произносили, как забыли в веках и настоящее имя Эльфа.

— Ну что можно, а чего нельзя в Эйлисе, пока мы — льоры — решаем, — отмахнулся, как от назойливой мухи, наглый льор. И он упивался своей вседозволенностью, пусть даже в гибнущем мире.

— Радж! Ты способен на лучшее, иначе бы не возился со мной, — благодарно и осуждающе кинул ему собеседник. Сумеречный стиснул зубы и, показывая всем своим видом, что разговор зашел в тупик, ушел в неизвестном направлении через ближайшую стену. Дверьми он не пользовался, наверное, из принципа.

«На лучшее… А для кого? Добро и зло уже давно неразличимо свились змеями. Для кого? Ведь Эйлис уже ничто не спасет», — думал помрачневший льор. Наблюдения за девушкой уже не приносили ему былого азарта просчитанной игры. Но София все еще скиталась среди безжизненных камней, ища выход из каждого нового окаменевшего сада.

«София, ты спрашивала, почему этот мир мертв? Да, все верно. Это мы его сделали таким», — думал льор озлобленно, хотя гордыня не позволила бы признаться в этом открыто.

========== 4. Сажа и янтарь ==========

Камни пели. Кто-то надменно, кто-то застенчиво. Они выводили рулады на разные голоса, едва уловимые, призрачные. Камни вспоминали времена, когда в них обреталась жизнь. Или же это ветер колыхал призрачные светящиеся цветы на осколках рудника. Может, от их тихого плача слух улавливал разноцветные колебания воздуха.

«Тупик! И здесь тупик! Будь ты проклят, Раджед, будь ты проклят», — думала Соня, стирая с лица непрошеные слезы. Ее трясло от усталости и голода, глаза смыкала ледяная сонливость, пробиравшая до костей дурманом смерти. Достаточно закрыть глаза. Простой путь — проще, чем жить. Люди лишь песчинки во Вселенной, лишь ряды молекул и законов физики, даже короли, даже льоры. Может, и не стоит так цепляться за юдоль всех скорбей?

Но у людей есть долг, в отличие от космической пыли, что не наделена ни разумом, ни волей, ни душой. В существовании последней Софья никогда не сомневалась, даже знала, где обитает это создание, этот светоч жизни и смысла — под грудиной, чуть правее от сердца. Там вечно болит от печали, там всегда холодно от несправедливости. И там же ныне пекло ярким углем от невыразимого гнева, что заставлял двигаться дальше в чуждых владениях.

Рудник — иного названия для новой пещеры не нашлось, так как всюду разметались куски породы и вросшие в камни инструменты. Возможно, там когда-то и правда добывали драгоценности. Лестницы переплетались с природными балюстрадами, от стен исходил легкий холод, словно кто-то тяжело дышал во сне.

Софья ориентировалась на отблески призрачных цветов, что из последних сил пробивались сквозь сломанные ребра скал. И чем больше она выматывалась, тем отчетливее улавливала тихую-тихую песню. Все вокруг в оцепенении подавало слабый голос, как умирающий в последнем всплеске агонии.

Цветы один за другим гасли, на их месте уже не прорастали новые, мрак все больше поглощал рудник. Горечь сдавливала сердце, разум давал слабые подсказки. Софья кружилась между стенами и потолком, забыв о законах гравитации, что не действовали в пределах башни. Проходила вдоль каменных стен, вросших в гору, ступала по зыбким длинным крыльям круглого готического окна с рассыпающимися некогда великолепными витражами. Но все утратило свой блеск, все померкло. Колыхались кое-где скорбными парусами гигантские лохмотья. Они напоминали огромный погребальный саван. Что же случилось с этим миром?

Вопрос давил со всех сторон, чудилось, что камни наступали, поглощали. В их бесконечном вращении терялись оценки и смыслы. И души уходили в камни. Только где-то за пределами замка испуганный небесный табун вновь растревожил громовые раскаты. Но вскоре смолкли и они, оставалась лишь холодная тишина, в ней исчезало время. Слабым огоньком грела мысль о Рите, но от молчания и холода не оставалось надежды. И больно делалось уже не за себя, а за все вокруг, что так бесцеремонно ушло в небытие. Наверное, она тоже умирала, обреченная, как и этот мир.

Соня смахивала слезы, влага упала под ноги во мрак, попав случайно прямо на витраж, и тут же слабо засветилась. Внезапно расцвел фрагмент чудесного рисунка из разноцветного стекла. Человек тоже витраж — красота видна, когда прозрачен для лучей света.

Одинокая странница измученно опустилась на круг окна, растянутого спицами орнамента. Руки прикоснулись к хрупкости потрескавшегося стекла, однако картину закрыл с другой стороны камень. Больше никакого солнца и сияния не принимало это творение, не пропускало сквозь себя. От него лишь веяло холодом, потому Софья вновь встала и продолжила ощупью исследовать пещеру.

Ноги ниже колен горели огнем, удобные легкие кроссовки превратились в свинцовые гири. Но более тяжким грузом давило неопределенное будущее. Апатия и печальное смирение сменялись нервозным движением вперед. Она не имела права сдаваться.

Но подступали сомнения: за что и против кого она борется? Возможно, льор уже забыл о ней, выбросил неисправный механизм, пошедший против его воли, обрек до самой смерти бродить по свалке былого величия и ослепительных красот. Но тогда, значит, и Рита ему не была нужна…

Он ее убил?

От этой мысли Софья обхватила себя руками, а потом долго надсадно рыдала. Во время надрывного плача сделалось как-то теплее, прошел нестерпимый озноб и немного прояснились мысли, точно влага морской волной смыла морок гнева. Соня вспоминала все, что успела узнать о чародее. И почему-то отдаленный уголок сердца подсказывал, что он все же не хладнокровный убийца. Затем она припомнила, как жестоко оборвала его попытку рассказать что-то о смерти. Она испугалась новой лжи, нового способа манипулировать ей. Но страх очерствляет, делает недогадливым.

Впервые за время пребывания в Эйлисе закралась мысль, что ее мучитель тоже человек. И, возможно, не самый ужасный тиран на свете. Но очень странный и слишком своевольный. Соня сжала зубы от нового порыва недовольства и негодования. Никто не имел права заманивать в свой замок подлым шантажом, а потом требовать вечной любви. Да и вряд ли такой уж вечной… И любви ли вообще? Соня достаточно прожила в неправедном мире Земли, чтобы узнать многое о хитростях и вероломстве что мужчин, что женщин. Все хотели получить себе что-то, найти выгоду. И лишь немногие, к которым относились ее мама и папа, просто радовались обществу друг друга.

При мысли о самых родных людях из просоленных глаз снова покатились слезы. Как же они теперь там, родители? Что будет с ними, когда они вернутся и не застанут дома никого? И что если уже навечно… Останется ли хоть что-то от их былого счастья? Соня начинала ненавидеть себя и тот день, когда впервые изобразила Эйлис. Зачем? Точно поддалась какому-то зову, точно это умирающие цветы и далекие грозы напитали серый графит в деревянной оболочке. Она из-за рисунков уничтожила все их счастье, обрекла весь их род на безвременное угасание.

И от того мысли о Раджеде вновь приобретали только негативный оттиск, как в искаженной карикатуре с преувеличенно уродливыми чертами. Но ему-то что… Разве дорожил он хоть кем-то? Разве видел хоть кого-то, кроме себя самого? Кажется, он даже не замечал, как страдает его собственная башня, как доносятся крики осыпающихся лепестков.

А Соню пронзали насквозь эти звуки, навалились нестерпимой какофонией чужой боли. Посреди этого великого заупокойного служения беззвучно плакала съежившаяся девушка, которая по-прежнему не сломалась и не уступила бы даже на краю гибели.

После нескольких часов поисков каждая из стен уже казалась знакомой, пальцы помнили все шероховатости и трещины. Лишь цветов оставалось каждый раз все меньше. Призраки растений различались по цвету: серебряный, прозрачно красный, зеленоватый… Они кружились, как преданные возлюбленными виллисы.

Рудник раскрыл все свои тайны, каждый его камень ощутил легкий вес усталых ног. Оставалось лишь несколько балюстрад вокруг пропасти, на дно которой спускаться Софья не решилась. Проверять, допускал ли льор самоубийство «гостьи», пока не хотелось. По-прежнему теплились надежда и долг хотя бы перед семьей, да и в какой-то мере перед своим миром.

Деревянные лестницы, несколько вагонеток, разбитая порода и посреди хребта незримого моста витражное окно, которое вскоре скрылось в былой тьме, потому что россыпь странно замерцавших слез уже иссохла.

Внезапно яркое сияние заиграло короной над верхней точкой рудника, что превратился в личный кошмар, вечный тупик. Что-то менялось. Что сулили эти перемены? Новые муки? Новые страхи? Или возможность спастись?

Софья интуитивно поспешила на свет, обнаружив дверь на самом верху пещеры. Раньше ее не было, уж в этом она не сомневалась, успев выучить наизусть каждый метр ловушки.

Покрасневшие глаза обожгло ярким светом парадной залы. Все вокруг играло оттенками оранжевого и золотистого, каждый сантиметр отливал переливами драгоценной мозаики.

«Что же он опять замышляет?» — обреченно подумала Соня, озираясь по сторонам, но непроизвольно отметила величие убранства. Все стены составляли картины, набранные из кусочков янтаря разных размеров. Мозаика поражала своей тонкостью и масштабами, зал оказался огромным. «Янтарь… Словно в музее…» — подумала Софья, невольно сравнивая увиденное с красотами своего мира. Даже самые богатые дворцы не могли похвастаться гигантскими залами из янтаря, да еще и настоящими картинами с изображением то ли чудесных танцев, то ли ритуальной охоты неизвестных богов.

И все же содержалось во всей роскоши льора что-то неестественное, поддельное. Не чувствовалось во всем великолепии тяжелой работы мастеров, духа жизни. Вероятно, все создала праздная игра, забава великой магии. Бездушная, без искры вдохновения и тяжелого труда мастера…

Посреди обширного помещения вновь маячил накрытый стол, тоже изукрашенный янтарем. Но Софья расценивала его только как новую опасность. Вообще она отметила, как странно изменилось восприятие вещей: теперь каждое новое помещение виделось ей сначала как источник опасности, очередной иллюзией, обманом. Она входила в зал с опаской, как солдат, который идет на штурм здания. Но из оружия у нее находилась только слабая вера в то, что дух ее достаточно крепок, а ангел-хранитель не оставит и в чужом мире.

Софья старалась не смотреть на еду, а вид запеченных лебедей, застывших на золотых блюдах, и вовсе нагонял тягучую тоску. Хотелось верить, что они — только порождение очередной ловкой магии. Представлять, как белых горделивых птиц поймали и ощипали, показалось слишком печальным. Восприятие истончилось, и ныне любая мелочь доводила до дрожи. Софья нервно вздохнула, но выпрямилась и сжала кулаки: во главе стола вновь восседал сам янтарный льор.

Он появился внезапно. Раджед хитро улыбался, положив острый подбородок на тыльные стороны сложенных ладоней, локтями он опирался на драгоценную столешницу. Он буквально сливался с залом, превращаясь в часть панно.

Охотник и лань. Король и его игрушка. Да только последняя все никак не признавала за собой эту противную роль. Стояла уставшей тенью рудника в покрывшейся угольной сажей одежде. Наверное, под глазами у нее залегли тени, и слезы оставили свои следы. Соня не желала выглядеть жалкой, потому выпрямила спину, даже в таком виде сохраняя природное благородство. Эта новая встреча означала лишь одно: ее не оставили на руднике, с ней продолжали издевательски забавляться.

«Софья, ничего не бойся. Выход там, где кроется твой страх», — вдруг прозвучал знакомый голос. Показалось, что она увидела в сознании прозрачные печальные глаза Сумеречного Эльфа. Кем же являлось это существо? Довериться ему не удавалось, однако слова придали уверенности, хоть и вызвали новое беспокойство. Но все-таки голос звучал отчетливо, как по телефонной связи, не перепутать с галлюцинациями и воспоминаниями.

— Лиитэ, полагаю, вы замерзли, — развел руками льор, откидываясь в высоком кресле с красной обивкой и янтарными набалдашниками на подлокотниках. Обилие камня уже начинало раздражать. Наверное, это было любимое обиталище хозяина замка. И он решил показать его только теперь, обойдя в прошлый раз. Наверное, ныне специально играл на резком контрасте. Не действовало, не восхищало.

— Спасибо, нет, — холодно ответила Софья, пытаясь прочесть на лице чародея хоть что-то, но на нем лишь застыла маска лукавства. Она придавала льору сходство с лисом в сочетании с оранжевыми глазами и рыжевато-пшеничными волосами. Наглый хитрый лис-оборотень, принявший облик человека.

— Мне лучше знать, моя ведь башня. На руднике очень холодно, —ответил льор. — Примерьте хотя бы это скромное подношение. Раз уж мы дали друг другу время на раздумья, не хотелось бы, чтобы вы превратились в ледяную статую.

С этими словами к ногам Сони упала длинная шуба из лисьего меха. Почему-то показалось, стоит только надеть ее — и сама превратишься в обманщицу-кицунэ.

Софья отступила на шаг, хотя еда и тепло манили, подтачивали стойкость. Но хотелось зарыться лицом в теплые мамины руки, попробовать ее обыкновенные блюда. И ни о чем не думать. Та жизнь осталась как будто в далеком сне, Эйлис забрал всецело, заставляя думать о том, что окружало. Рядом оказался только льор. И от врагов подарки не принимают.

«Какие раздумья? О чем здесь думать? На что он надеется? Что кнутом и пряником заставит полюбить себя? Что я останусь с ним? Глупец, безумец. Палач», — отрывисто думала Софья. Мысли отзывались гулко в смерзшемся комке сознания, нестройные и короткие, почти без оценки. Они служили теперь как констатация фактов, не более того. А из чувств остались только боль и накатывающий страх пополам с гневом.

Она вспомнила запрет Эльфа, касавшийся еды. Ослепительная шуба из пушистого плотного меха внушала не восхищение, а те же опасения, что и заколдованные яства. Софья вспомнила все сказки, которые когда-то рассказывала ей бабушка. Колдуны нередко похищали кого-то, держали в заточении и искушали подарками, да только истинным лицом подношений оказывался то пепел, то уродливые обноски. Она боялась прикасаться к мягкому покрову, хотя зубы стучали от холода. В зале вроде бы царило тепло, но ее все еще обволакивал хлад рудника. Недобрые чары мерещились ей повсюду, точно клейкие щупальца спрута, оплетавшие все вокруг.

Льор не желал ее смерти, но всеми силами стремился сломить ее, подчинить. Софья цепенела от ужаса, понимая, с какой неравной силой столкнулась. Но на хитрости и кокетливые женские увертки ей не хватало лицемерия. Она привыкла с детства говорить правду, потому что ложь отягощала сердце, как будто откалывая от него крошечные частицы.

Некоторые ее сверстницы уже ловко манипулировали влюбленными в них парнями. Но Соне это всегда претило. Она надеялась встретить когда-нибудь человека, которому не придется ни в чем врать. Но пока никто не нравился. Порой она корила себя за гордость, которая иногда переходила в гордыню, однако же не привыкла ни в чем уступать.

«Но придется… придется сказать что-то, чтобы притупить его проницательность. Мне надо попасть обратно к Рите, а потом к порталу», — пыталась выстроить какой-то план Соня, рассматривая искоса льора. Он тоже то отводил взгляд, то открыто рассматривал ее. Тайно они следили друг за другом неотрывно, как два зверя, готовившихся к прыжку.

— Не устала? Не проголодалась? Ты ведь моя гостья, подойди же к столу хотя бы на этот раз, — незаметно переходил с «вы» на «ты» льор. В голосе его звучала торопливость, как резкие щелчки в плавной мелодии.

— Нет. Мне ничего от вас не надо, льор, — вежливо отвечала Софья.

— Ладно, тогда уходи, ты же знаешь, где портал. Раз ты так упряма, значит, выберешься из башни без моей помощи, — нарочито беззаботно пожал плечами мужчина, прогуливаясь возле панно. На нем уже оказался другой камзол — не буро-рыжий, а ослепительно золотой. Со своей статной гибкой фигурой он вплетался в танцы неизвестных аллегорий и завитки орнамента. Почти неуловимый, с вечной неискренней улыбкой. Соня боялась его, ожидая решительного броска, атаки, жестокого удара — чего угодно. Руки дрожали, ноги приросли к полу, сознание рисовало жуткие видения. Хотелось вернуться на рудник, даже броситься прямо в пропасть, на дно неизвестности. Не об этом ли говорил Сумеречный Эльф? Но страшно…

Внезапно льор оказался возле гостьи-пленницы, вновь слишком стремительно, чтобы заметил человеческий глаз. Софья оцепенела, вытянувшись гитарной струной. Показалось, словно что-то треснуло среди янтарных панно, образы с картин остановили свой праздник бессмысленного гедонизма, замерли и растворились по приказу хозяина башни.

Раджед смотрел на нее теперь совершенно по-другому, какими-то потерянными расширившимися глазами. Да, она выглядела, наверное, иначе, нежели в момент прибытия. При свете средь роскоши и богатства испачканная и местами изорванная одежда отражалась диким контрастом в сравнении с легким лазоревым платьем. А усталое лицо замученного ребенка едва ли сохранило хоть что-то от гордости, подобающей королевской гостье. Раджед заключил ее ладони в свои руки и с бессмысленной лихорадочной суетливостью прижал к своим губам.

Софья замерла, вдыхая аромат пряностей, что исходил от ледяных пальцев льора. Она ощущала его сухие тонкие губы на своей коже. Лицо чародея испачкалось в саже рудника, которой покрылась странница в скитаниях. И ныне сам он напоминал чем-то отсветы ярких цветов, что едва боролись с наступающим окаменением. Чародей исступленно покрывал короткими поцелуями ее ладони, согревая дыханьем. Соня отчетливо ощущала, как сильно он дрожит. От чего? Ведь не от страха и не от холода.

Показалось, что она имеет дело с сумасшедшим, потому что никакого объяснения его порывам не находилось, ровно как и подсказкам Эльфа. Ее окружал сорвавшийся с оси разумности мрачный мир, забывший о всяких законах благоразумия. Нерационально, неправильно, без цели…

Но бесконечная вечность запуталась среди переплетения пальцев, целая вселенная погибала, когда чародей встречался взглядом с Софьей. Раджед приближался, но более не давил, не угнетал своим величием, хотя по-прежнему пугал. На миг он коснулся головы гостьи, вдохнул аромат ее волос. Он оказался очень близко, слишком близко, чтобы удалось убежать или хоть что-то придумать. Здесь все принадлежало ему. Ни заколдованные яства, ни зачарованные меха не были обязательным атрибутом, чтобы навечно загипнотизировать. Он мог и не касаясь погрузить в магический сон, но отчего-то вместо того едва ли смел приблизиться.

— Что вы… что вы делаете… — бессмысленно бормотала Соня, не смея пошевелиться. Но все ее существо хотело ринуться прочь, она не ведала, что говорить, как воспринимать происходящее, только всхлипнула: — Уходите… Уходите, умоляю…

Его холодная щека касалась ее лба, но вдруг отстранилась. Через миг льор очутился уже на другом конце зала. О его присутствии напоминал лишь легкий ветерок, взметнувший русые пряди.

— София… — хотел что-то сказать Раджед, пристально рассматривая гостью, как зверь из норы, но внезапно отвернулся, точно запрещая себе. Соня в тот миг неотрывно глядела на него. Сердце больно забилось, заглушая мысли. Хотелось бы узнать, что же намеревался сказать льор, хотелось бы удержать его именно такого. Не оборотня-лиса, а человека, который зачем-то прятал себя настоящего за парадным портретом.

— Я безумен, как и весь этот мир… Зачем я тебя так мучаю… — скороговоркой выпалил льор, но отвернулся, точно стыдливо пряча какой-то уродливый шрам.

— Я не знаю. Отпустите, льор, — взмолилась тихо Соня, опасаясь наговорить лишнего. Она не хотела подавать виду, что ей хоть в чем-то жаль похитителя. В конце концов, многие маньяки тоже пережили в своей жизни страшные вещи, сломавшие их, сделавшие чудовищами. Но только легче ли от их тайной боли случайным жертвам?

— Нет, не отпущу. Мы еще не закончили беседу, — вдруг выпрямился льор, и лишь самодовольно воззрился на Соню, которая так и стояла скромной статуэткой. Спину царапал хлад рудника. Возвращаться туда не хотелось. Но оставался ли выбор?

«Выберусь! Не отступлю, не отрекусь. Не покину Риту», — внезапно сообразила Соня, осознавая, что мистически возникшая дверь не закрыта. Что если именно там обретался выход? Только куда… Пленница застыла в нерешительности, зато льор метался среди янтарных отблесков, точно загнанный зверь. Мерил нервными шагами драгоценный пол, отбивая по нему жесткими каблуками ботфорт восемнадцатого века. Кажется, он был зол на себя. Еще бы… за эту минутную слабость, за эту секундную искренность, великий лжец сокрушал себя. Он, вероятно, не допускал и мысли, что хоть кому-то интересна его настоящая история. Если бы он с нее начал… Если бы рассказал все истоки…

Софья только задумчиво рассматривала свои руки, точно на них остались отметины. Льор же стирал шелковым платком сажу с лица и рассматривал сизые разводы, словно некоторое напоминание. Морщился, отворачивался. Похоже, спектакль давал сбой, представление отклонялось от сценария. Сквозь толщу камня самодовольства и притворства посмели прорваться какие-то чувства. Или же нет… Или лишь порыв безумия.

— Льор Раджед… — нарушила первая молчание Софья, собрав все свое мужество.

— Да? Вы передумали? — оживился льор, усаживаясь во главе стола, придавая себе вид полнейшего безразличия и презрения.

— Нет, — мотнула головой Соня.

— Тогда о чем речь? — пренебрежительно отмахнулся Раджед.

— Я хотела извиниться, — ответила она, вдруг осознав, что же тяготило ее помимо всех прочих невзгод.

— За свое неповиновение? — обнажил в хищной улыбке кривоватые мелкие зубы льор, уподобившись разморенному на солнце царственному леопарду.

— Нет, — вновь серьезно и непоколебимо отвечала собеседница, сжимая кулаки, но отчего-то грустно и виновато улыбнувшись. — Вы говорили о смерти. Кажется… Вас задели мои слова, — она уняла дрожь в ногах и не позволила себе опустить глаза, спросив с сочувствием: — Вы… кого-то потеряли?

— Это не твоего ума дело, неразумная девочка, — вдруг осклабился льор, вскакивая с места. Сцены охоты с панно вновь словно ожили, почти доносился недобрый лай гончих псов, а звери рычали из берлог.

— Зачем мне тогда оставаться, если вы видите во мне лишь безмозглую игрушку? — нахмурилась Соня, словно тоже заразившись этим гневом.

— Потому что я так хочу, — строго оборвал льор, размахивая бесценным кубком, но затем кидая его на пол. Красное вино растеклось кровавым пятном, поглощая переливы камня.

— Но ведь я тоже личность, у меня тоже есть своя воля, — взывала Софья. Она ни на что не надеялась, не строила более никаких хитрых планов. Оставалось только говорить то, что шло из самых недр души.

— Но не сила. И не способность повелевать материей и порталами, —со снисходительным презрением опровергал Раджед.

— Разве в этом настоящая сила? — развела руками Соня, точно пойманный лебедь, распластанный на траве от стрелы охотника.

— Мы уже об этом говорили. Если для вас сила в уме, то, уверяю, я знаю больше, чем даже самые начитанные и ученые обитатели вашего мира, — указал на свою голову льор, взлохматив и без того необузданную копну.

— Разум — это только часть… — выдохнула уже почти безучастно Софья, от усталости не опасаясь говорить все, что думает. — Я знаю много ученых подлецов. Неужели вы совсем не понимаете, что я никогда не пожелаю добровольно остаться с вами? Да, у вас есть сила, вы можете загипнотизировать меня, заставить. Даже без магии. Но добровольно я никогда не стану вашей, никогда моя душа не прикоснется к вашей. Потому что вы… слишком много лжете.

— Лиитэ, вы напрасно так мучаете себя. За свой короткий срок вы еще не успели понять, каких благ себя лишаете, — вновь льстил и уговаривал льор, запрещая ярости брать над собой верх, топя в патоке бахвальства. — Мужчины в вашем мире измельчали и отупели. Они не способны дать вам того, что пожелает ваша душа. Льоры во всем превосходят их. Во всем. Советую перестать играть роль жертвы, пока мое терпение не исчерпалось. — Сначала отправьте Риту домой! — выкрикнула бессильно Софья, протягивая руки к льору, но выставляя их наподобие барьера, будто она тоже обучилась колдовству. Ах, если бы…

— Нет-нет, драгоценная София, ты еще не поняла, что приказы здесь… — рассмеялся льор, но тут же вновь оскалился, оглушительно выкрикнув: — Отдаю я! Последовательность останется той, которую назначил я. Но я рад, что вы уже улавливаете суть нашей небольшой сделки.

— Вы не человек, если считаете любовь сделкой, — отворачивалась Софья. Бесконечный кошмар продолжался, она облизывала пересохшие губы, не пытаясь более предугадать ни действия, ни мысли колдуна.

— А разве в вашем мире это не так? Все покупается и продается, я видел это сотни раз через зеркало миров, — с долей сарказма поддел Раджед.

— Может быть. Да, наш мир тоже несовершенен, — кивнула Софья. — Но вы ошиблись в выборе: для меня это неприемлемо.

— Льор никогда не ошибается!

— А я никогда не иду на сделки! — переходя на хрип, ответила Софья, пнув с ненавистью мягкий комок шубы, смерть прекрасного животного. —Особенно, если они касаются чувств. Душой не торгуют. Выберите другую девушку, которая будет думать так же, как вы! А нас отпустите.

— Ты приказываешь льору? София! Ты просто глупая девчонка со смазливым личиком, на которую пал мой выбор! Я могу прямо сейчас испепелить и тебя, и твою бесполезную сестру, — чародей подхватил и смотал шубу, но через миг именно что испепелил ее, перебирая на ладони угольки. В зале повис резкий запах паленого меха. А в глазах льора горела ярость.

— Вы не посмеете! Не троньте Риту! — закрыла лицо руками Софья, вновь возвращаясь к реальности. Теперь произошедшее воспринималось чрезмерно остро. Она вновь корила себя за поспешность слов, за глупость и неумение строить хитрые стратегии, усыплять бдительность. Но возможно ли противостоять в искусстве обмана такому существу? Возможно ли обмануть да не стать лжецом?

— Я могу сделать все, что пожелаю. И за четыреста лет успел разобраться в том, что продается, а что нет. Люди — игрушки в руках льоров. Все решают сила и власть. Я выбрал тебя, но ты не ценишь этой милости, — напоминал разъяренного льва Раджед.

— Какая милость оставаться в гибнущем мире? — резко бросила Софья, понимая, что терять-то ей нечего. Одно движение льора — и от нее останется прах, пепел.

— Ты ничего не знаешь об Эйлисе! — вновь проступил невольный искаженный контур того… другого… способного трепетно целовать руки и гладить нежно по волосам, а не только приказывать. Но исчез, потонул в прописанной роли.

— А вы ничего не понимаете в любви. Вы ничего не знаете о людях! — практически не уловила той случайно перемены Софья, уходя на дно собственного отчаяния пойманной в клетку птицы.

— Раз я ничего не знаю, так плутай вечно по рудникам и ловушкам!

После этих слов зал померк, отодвинулся куда-то вдаль, а Софья вновь очутилась на закопченном витраже, точно некогда там стоял собор, поглощенный страшным пожаром.

— Ненавижу! Ненавижу тебя! — крикнула закрывшейся двери Софья.

Она увидела, как от ее слов стекло витража вдруг окончательно покрылось камнем. И лишь теперь, в ускользнувшем свете парадной залы, она заметила, что рама была украшена тоже янтарем. Но его буквально съел жадный серый камень. Ничего не осталось. Могильный гранит ненасытен.

«Башня… рано или поздно она вся превратится в камень! Вы говорите о могуществе, но почему тогда драгоценный янтарь превращается в черную пустую породу?» — с тайным злорадством подумала Софья. Вскоре ее лицо разгладилось, исчезла складка меж бровей, ритм сердца замедлился. Она закрыла глаза и какое-то время пребывала практически в медитации, освобождая себя от всех лишних темных эмоций.

Окаменение Эйлиса — не повод для торжества, на ее глазах гиб целый мир. Она устыдилась минутного помутнения, замечая, как мало вокруг осталось светляков-цветов. Ужас улегся отдаленными раскатами, как и разъедающее чувство досады. Осталась лишь печаль за то, как тяжко им всем — и им с Ритой, и всему Эйлису, и льору, что не смел показать своего истинного лица. Смирение и тревога за других придали новых сил, лежащих за гранью сознанья. Казалось, грудная клетка открылась, душа распростерлась наружу слабо мерцающим во тьме самоцветом. И тьма не объяла его.

«Мой самый большой страх здесь — упасть в пропасть. Значит, это и есть выход», — вспоминала Софья слова Сумеречного Эльфа. Она больше не боялась. Она раскинула руки и шагнула во темноту, устремившись в неизвестность полета.

Если ее обманули, если все желали только ее смерти, значит, мироздание посмеялось над ней. Но раз все так, у нее оставалось еще пару мгновений, чтобы ответить ему тем же: Соня нервно рассмеялась, тихо, неправильно. Но голос разорвал оковы тишины. Она летела в бездну… Или же наверх? В башне ничто не различало вектора пространства. Она летела…

Комментарий к 4. Сажа и янтарь

Спасибо, что оставляете отзывы после прочтения.

Кицунэ - персонаж японского фольклора, лиса-оборотень.

========== 5. Каменный сон ==========

Колонны прорастали в небо ветвями шатра. Венец темной башни — беседка. Но давно она не слышала речей, лишь обрывки мутных разговоров, запаянных в усталой полутьме давней дружбы, что стала скорее обязанностью. Корона из каменных корней оплетала вершину, как терновый венец чело исполина. И под сизым облачным куполом, почти касаясь его высшей точки, вновь взирали двое на равнину, где лишь валуны молчали.

— Литои Эльф!

Паузы между словами казались вернее, чем пустые разговоры.

— С чего ж так официально? — принужденно хохотнул Сумеречный.

— С того… Этот твой припадок не был ли случайно частью игры в пользу моей своенравной гостьи? — обернулся Раджед, буравя взглядом вновь вернувшегося собеседника, наблюдателя, плута. Кого же, в конце концов?

Много минуло событий, но ширма загадочности не распадалась, скрывая истинный смысл пребывания в Эйлисе странного существа. Тринадцатый проклятый, неудавшийся страж Вселенной, психопат с огромной силой — общие слова, которые едва ли помогли Раджеду предугадать следующий шаг непоследовательного товарища. Но Эльф каждый раз зачем-то приходил.

В юности льор назвал это дружбой, нашел способ борьбы с одиночеством. Но с годами все чаще ощущал хлад невысказанной тайны, что обязывала Сумеречного раз от раза наведываться в медленно скрывавшуюся под панцирем пустой породы янтарную башню.

Ныне он то исчезал, с обидой улетучиваясь через стены, то вновь оттуда же возникал, обнаруживаясь в самых неожиданных местах, как своевольный избалованный кот. Он каждый раз ловко разыгрывал Раджеда. Давным-давно он вызывал такими выходками искренний смех. Но вот уже много лет льор по-настоящему не смеялся, лишь отрывисто насмехался, все меньше доверяя Сумеречному. Давило сознание превосходства сил. Если мощь других льоров он разбирал по известным шкалам, ракладывал по способностям, то силу Эльфа он практически никогда не видел в действии. Только эти страшные проявления тьмы. Но созидающую сторону — ни разу.

— Не все в этой жизни фарсом измеряется, даже если я вечный грустный клоун, — пожал плечами Эльф, опускаясь устало на скамью с витыми ножками, подле которой цвели пышные розы без аромата.

— Ты и сам ощутил, сколько энергии я невольно выпил… не эльф, а вампир… Хотя я и сам не помню, кто я.

Сумеречный вздохнул, покачав головой. Метрономом времен протянулись короткие секунды, острой гранью полоснув по отмеренному полотну разговора. Что-то сжалось под сердцем, а, может, почудилось снова, как в тот миг, когда жадно приникнул к ладоням Софии. Раджед отвернулся от друга, чтобы скрыть странный трепет. Лишь слегка погодя вспомнил, что от стража вселенной утаить невозможно, не стоит. Но выстраивал гряду безразличья, махнув рукой, на которой все еще не смылись пятна сажи:

— Ладно. Это я позволил ей сбежать. Пусть поймет, что из этого мира нет иного выхода, и никто не придет ей на помощь.

Но разговор казался болезненным спором с собой, будто застрял в паутине — где-то лжец, где-то искренний. В давние времена он не знал, для чего носить маски. Но желание отомстить за отца заставило ожесточиться. Как наяву льор помнил тот странный день, когда пролил впервые кровь. И нет различий — магия или меч.

Он уничтожил одного из клана Геолиртов, чародеев кровавой яшмы. Тогда их было больше, четыреста лет назад. Тогда их всех оставалось намного больше. Рассказывали, что когда-то льором делался любой, кто слышал песнь камней. Но вскоре легенды изменили под сословное деленье. Простой народ с тех пор назвали ячед, что означало на старом наречии «глухонемые». А «льорами» — тех, кто питался магией, и слышал, и говорил с ней. Множество кланов с огромной силой, но вот осталось только семь магов. Всего семь башен, семь камней, семь тусклых жизней. Кто-то начал ту войну… Не род Геолиртов, и не род Икцинтусов, их лишь подхватил вихрь. И через четыреста лет остались одни руины и огромные просторы захваченных территорий. Но чем владеть, когда иссякло все? Куда плыть, когда и океан постепенно иссыхал?

Раджед не знал, зачем показал частицу истинного образа своего мира Софии. Будто бы она поняла, глупая девочка, смешная гостья. Будто бы под силу ей постичь, как ожесточилось сердце, как извелась душа, что покрылась бронированным саркофагом от пролитой крови.

Нармо Геолирт последнее время теснил, наступал, захватывал все больше территорий. За прошедшие годы он поглотил земли других льоров. Часть более слабых правителей пали от его руки, другая — присоединилась к его армии, и с течением времени они тоже ушли в небытие, проиграв в битвах с Раджедом.

За бесконечной войной чародеев забывалась чума окамененья, все быстрее поглощавшая леса и реки, зверей и птиц. А вскоре и людей, сначала на «ячед» никто не обращал внимания, но вскоре обрастать пустой породой начали и наиболее слабые льоры. Руины их башен были раскиданы от северного до южного побережья материка, за который уже многие годы боролись Нармо и Раджед, желая заполучить все. Чародей кровавой яшмы расширил свои владения от Ледяного моря до Янтарного, потеснив противника. Но за что они все бились?

Лишь вдоль побережья Зеленого моря уцелели два потомка древних фамилий, которые еще держали свои границы, защищенные горным хребтом. Хотя каждый льор обладал порталом, что мог перенести его в любую точку своих владений и чужих, если приглашали или удавалось сломать магическую защиту. Чаще — второе. И только Раджед Икцинтус таил в своей башне портал другого мира, точно насмехался над всеми противниками, используя его не по назначению.

— Почему ты это делаешь? — донесся голос Эльфа, сонно расположившегося на каменной скамье возле парапета. Подле нее угасавшей красотой все еще теплился свет алых роз, оплетенных серебряной паутиной. Лишь видимость всего: ни настоящих пауков, ни свежих лепестков. Все лишь магия.

Воспоминанья плыли мутной гладью туч, все о тех годах, когда не обратились в пепел мечты. Когда еще не коснулась война проклятых королей. А потом подхватил водоворот, все потонуло в бесконечных интригах, планах, нападениях, коалициях… Но вот их осталось только семеро, отгородившихся друг от друга после бесконечных побоищ. Только семеро, обреченных на исчезновение.

Быть или не быть — вопрос от них уже не зависел. И еще наблюдал за ними Сумеречный Эльф, который наверняка обладал силой, чтобы остановить все это, рассеять туман в умах. Но ничего не делал. Дружба с ним когда-то чудилась благом, теперь лишь привычкой и нежеланием ссориться с сильным союзником. Союзником ли? Ленивой скучающей тенью, отраженьем безымянного страха. Каждое его слово вызывало ныне раздражение, как от укола шипов, хитро спрятанных под бутоном.

— Что именно? — вздрогнул Раджед, обернувшись.

— Зачем ты мучаешь именно ее? Ведь в ее мире и правда хватает других девушек, — буднично отозвался Сумеречный, устало потирая глаза. Они застыли какой-то бездной, точно сотни миров поразили его видением. Иногда Раджеда живо интересовало, каково рассматривать в одновременность тысячи судеб, чувствовать, зная исход каждой. Сам он лишь задумчиво наблюдал за копошением ячеда в мире Земли, с удивлением однажды отметив, что в нем совсем нет чародеев с такой мощной магией. Лишь мелкие колдуны, скрывающиеся среди людского племени.

По привычке королей он презирал «глухонемых», но большим пренебрежением он проникся только к льорам, когда однажды осознал: повсюду лишь руины, руки по локоть в крови, душа до краев черна. Он помнил себя в прошлом, лет в двести, в триста: вот его трость обращается в меч, вот рубит с плеч голову приспешника Нармо. А вот он магией терзает очередного врага, выпытывая сведенья об очередном хитром плане.

И каждый из них поступал не лучше, раскачивались и разгонялись жернова взаимной мести, кровной вражды или просто амбиций. Чем обосновать — не столь важно.

Казалось, что всякое бытие запаяно в оковах талисманов, а истины не ведал уже никто. Они пришли к черте — Раджед это понимал, но вместо покаянья только злился. Если Эйлис утратил душу, то будущее его — вечный сон.

Льор ненавидел их всех, гордецов, льстецов, ленивых сибаритов или ненасытных завоевателей, всех, кто губил его родной мир. Наверное, в этой череде теней питал неприязнь и к самому себе. Но ни за что не признался бы в этом, ни Софии, ни Эльфу. Какой смысл? Всему миру оставалось барахтаться пару сотен лет, может, чуть больше. Все равно — ни планов, ни стремлений, ни желанья сделать его лучше. Лишь выматывающая скука, которую временно рассеяла своевольная девчонка.

— Я так захотел, — сухо отозвался Раджед, угрожающе скрипнув зубами. — Я властелин своего льората, у меня есть портал. Испокон веков люди в Эйлисе поклонялись нам как богам. Жалкие букашки!

— Но люди на Земле воспринимают это иначе, — негромко отвечал друг. — Отпусти девочек. Зачем они тебе? Ведь и правда хватает других.

На лице льора заиграла хитрая улыбка, собрав складочки-лучи возле глаз. Он отозвался, погрозив пустоте указательным пальцем:

— Это уже игра, кто кого переупрямит. Рано или поздно она сама будет умолять, чтобы я вернул ее в башню.

— Неужели для тебя это только игра? — грустно сдвигал черные брови Эльф, делаясь похожим на Пьеро. Бледный лик, кукла смерти средь ярмарочного веселья жителей Земли.

— Это уже тебе лучше знать, — с горькой издевкой бросил Раджед. — Ты же ведаешь будущее.

Льор подошел к парапету, сорвав розу возле каменной скамьи, где нагло разлегся Сумеречный, изображая из себя надгробную статую. Правда, в Эйлисе титулованных особ хоронили стоя, замуровывая в стену в окружении камней-талисманов. Все превращалось в камень, все… Может, они слишком много внимания уделяли погребениям. И после них не осталось бы даже наследия для археологов, только одинокие башни, что треплют грозы и вихри.

Они разбросали слишком много камней, теперь мудрый беспощадный ветер подхватывал их и возвращал, кидая прямо в лицо. Но нет, валуны по-старому покоились у подножья, подобные сотням гигантских черепах. Раджед все смотрел и смотрел на свои владения, пока холодный морской бриз перебирал взъерошенные волосы. В сердце углем тлела тревога. Льор признавался, что игра превращалась для него не только в способ развеять скуку.

— Подумать только. Прямо в пропасть! — негромко промолвил он, понимая, что от Эльфа ничего не утаить. — В ней что-то есть… Что-то, что привлекает меня, но одновременно неимоверно злит. — Раджед сжал кулаки, вцепившись в металлическую застежку камзола. — Я почти рад, что она не поддалась ни на одно мое искушение, иначе стало бы скучно. Проклятое чувство, от которого я не могу отделаться все эти долгие годы. С тех пор, как увидел ее, оно отступило. София — это как сладость с пряностями.

Эльф слушал, а о чем думал — не в силах чародеев узнать, вернее, Раджед не обладал магией чтения мыслей. Да и кого интересовали измышления неудавшегося Стража Вселенной? Он все равно никого не спас, никому не помог. Как и Раджед. Он обладал порталом мира Земли, мог бы вывести всех из гибнущего мира или даже захватить новый, живой. Но не видел в этом никакого смысла: всюду враги, сам себе враг. Вот и запер себя в высокой башне.

Под ногами цепенел звук собственных шагов вдоль края бездны; ветер крепчал, вновь надвигалась гроза.

— А если она все-таки сломается и станет твоей послушной куклой, не утонешь ли ты снова в океане тоски и однообразия? — оживился Сумеречный, создавая новый бутон на черенке сорванной розы среди паутины и терний.

— Тогда я поищу новые развлечения. Не одними же интригами Нармо и Илэни забавляться, — пожал плечами Раджед. До него все чаще доходили слухи, что топазовая чародейка с восточного материка намерена объединиться с Нармо Геолиртом, злейшим врагом.

Отдаленно даже шевельнулось нечто, похожее на ревность. Впрочем, слишком давно все минуло, все поглотили взаимные обиды, переросшие в ненависть. Илэни, как и все они, желала только власти. Ей под стать гибнущий мир — ее сила заключалась в самой черной магии, общении с мертвецами. Дымчатые топазы – проклятье. Впрочем, может, лгала, пугала всех, как жадная паучиха. Но вместе с Нармо они образовали бы опасный тандем.

— Ты не боишься, что они снова попытаются захватить твой портал? — уловил смутные опасения Сумеречный, но Раджед только по привычке рассмеялся, скрывая все свои страхи за самоуверенностью и показным оптимизмом:

— Чтобы я чего-то боялся? О! Эльф, ты как будто меня не знаешь.

— А если они нападут? Что ты будешь делать с Ритой и Софьей? — резанул по больному верный друг. Нет, все же не привычка эта дружба, скорее зеркало, контраст и сатира на самого себя. Но образ наглеца, не видевшего дальше своего заостренного носа, приходилось поддерживать:

— Похоже, последний приступ тьмы сделал тебя тугодумом, мой друг. Я прогоню этих паршивых наглецов обратно в их льораты, а мои гостьи ничего и не заметят.

Он верил в свою силу, в конце концов, Нармо еще ни разу не удавалось проникнуть в башню. Но Раджед сбился со счету, сколько раз они сталкивались в поединках. Каждый раз готовили друг другу ловушки, но не попадались, сходясь в открытом противостоянии. Самым страшным в поединках с Геолитом было получить хотя бы мелкую царапинку — чародей воздействовал на кровь, выкачивая силу из противника. Но Раджед и не позволял достать себя.

Вспоминался звон магических когтей-мечей, в которые превращались руки врагов. Ярость сочилась по венам вязкой смолой, забирая все оценки и суждения, все больше распаляя взаимную ненависть. Но поединков не было уже десять лет. В последнем Нармо едва не проиграл, когда Раджед в стремительном броске ударил по глазам противника лучом магического ослепления. Враг уполз в свою нору, точно ночная тварь при свете зари. С тех пор казалось, что Эйлис окончательно уснул, замер. Но Раджед чувствовал, что рано или поздно грянет буря.

— Все-таки Софья — умная девушка. Она сразу поняла, в какой опасный мирок ты ее затащил, — явно читал воспоминания Эльф.

— Опасный? Да о чем ты? — отмахивался льор. — Нас всего-то семеро, не семь миллиардов. Я видел, что творится в ее мире. — Улыбка исчезла с лица Раджеда, он устало опустился рядом с другом на скамью, вновь срывая восстановленную розу, растирая ее в руках. — Это… уму непостижимо. Он каждый миг может поставить себя на грань уничтожения. И не видит этого. Как и мы не видели…

— Но Эйлису-то осталось не больше нескольких сотен лет. Ты и сам знаешь, что случилось с некоторыми башнями льоров.

— Сотен! — всплеснул руками льор, раскидывая оторванные лепестки, продолжая сухо и мрачно, как ученый на докладе: — Люди и один век не живут.

— Но все-таки Софья права — оставаться в умирающем мире безрадостно, — мотнул головой Эльф.

— Я знаю… Но все-таки… — с тихим надломом дрогнул голос жестокого повелителя, хотя он вырвал с корнем минутную слабость. — Она забавляет меня своим упрямством. Пусть еще потешит мое самолюбие.

— До того, как чума окаменения заберет всех вас… — вдруг жестоко осклабился Сумеречный. — Умно, ничего не скажешь. Делить уже нечего, а они продолжают воевать.

Собеседники замолчали, тишина хрипела, резала смычком по струнам нервов. Раджед дрожал от нахлынувшего гнева; в последнее время любая мелочь легко выводила его из себя. Видимо, сказывалось вечно давящее сознание скорой гибели мира.

Он некстати вспомнил, что некоторые башни окаменели. Вспомнил, как мучительно просыпался каждое утро и смотрел на свои руки, боясь, что начал тоже превращаться в камень. Он слышал каждый угасающий цветок в рудниках и подвалах своей башни. И что его удивило — София тоже слышала. Но какое это имело значение? Льор просто желал развеяться, хотел послушать притворные похвалы и слова восхищения. Наткнулся же на штыки осуждения со стороны девчонки. И уязвленная гордость обязывала довести до победного конца, подчинить ее, заставить восхищаться умом и силой чародея. Он злился, злоба разливалась в сердце клубком змей, на языке даже чувствовался кисловатый привкус их яда.

— Слушай, не мешай развлекаться! — скривился Раджед, беспощадно восклицая: — Если Эйлис уже умер, то я хотя бы станцую на его могиле.

— Рано или поздно здесь все обратится в камень. И ты не сможешь станцевать на каменной плите этого мира, потому что сам станешь надгробьем, — отвечал так же недобро Сумеречный.

Раджед невольно рассматривал свои руки — нет, еще не покрылись чешуйками камня. Каждый вечер он закрывал глаза с тайным ужасом, каждое утро, едва открывая их, внимательно рассматривал себя. И часто снилось, будто он сам уже превратился в статую. Видения терзали и наяву. Он желал избавиться от них, забыться в объятьях ослепительной красотки, как делал сотни раз. Но все, как нарочно, напоминали ему о вечном планомерном исчезновении всего вокруг. И прорывалась обида на Сумеречного:

— Да что ты говоришь, «всесильный страж»! Если ты все знаешь, то мог бы подсказать, что случилось с Эйлисом! Или ты врал все это время насчет своей силы? Что-то я не видел ее, не считая этих проклятых припадков «тьмы». Где же твоя хваленая сила, если она никому не приносит пользы?

Вновь казалось, что не существовало никогда этой дружбы. Только какое-то снисхождение со стороны скучающей древней сущности, словно Эльф играл с приятелем, как льор насмехался над немощью людей. Чудилось, что если бы маг обратился в камень, то Сумеречный и бровью не повел, не сдвинулся бы с места. Дружбы нет, любви нет, как и смысла жизни — бездна обрушивалась из разверзшегося грозой небосвода. Ветер выкорчевывал цветы на вершине башни, палисадник исчезал. Хаос вселенной падал наземь вместе с ураганом, а «древняя сущность» все оправдывался, болезненно кривясь, как от удара в спину:

— Если я скажу, то сдвинется ход истории. И тогда точно все будет потеряно.

— Ненавижу тебя за это, ненавижу! — едва не обнажил мечи-когти Раджед. — Сколько миров уже погубили твои загадки, а?

Эльф отвернулся, уползая бесхребетным слизняком за спинку каменной скамьи. Комично, если бы не нервный излом сумасшедшего, затаившийся в неестественно выгнутых пальцах, заломленной шее, запрокинутой головы. Сумеречный почти простонал, точно его что-то душило:

— Мне больно, ты не представляешь, как бы я хотел одним мановением руки изменить все и везде. Но есть запрет, что выше меня. Выше даже тьмы. У меня остались разум и сердце человека. Но сила моя уже из-за грани миров. Это был… — Эльф резко выпрямился. — Чудовищный эксперимент; мы добровольно согласились, да, но не ведали о последствиях. Ни мы, ни семарглы. Поэтому… просто попытайся простить меня. И не мучай больше Софью.

— Я сам решу! — в бешенстве оборвал попытки к примиренью Раджед, но укротил непростительную ярость: — Порой мне кажется, что ты просто шут с запасом дешевых волшебных трюков. Так удобно — вечно говорить о какой-то великой силе, но ничего не делать.

Эльф облизнул пересохшие бледные губы, печальный изгиб которых переломила ухмылка паяца. Сумеречный театрально поклонился:

— Шуты всегда были кривым зеркалом для королей. Шут уходит, ваше магическое величество.

Очевидно, он вновь обиделся, растворился в воздухе. Раджед остался один на вершине башни посреди бури. Холод пронизывал, перебирал по коже над ребрами. Но льор не желал уходить. Он ненавидел… Всех проклятых королей, всех, кто обладал силой, но ничего не делал. Они заслужили это окаменение, они всё заслужили. Льор откинулся на скамье, выдыхая сквозь плотно сжатые зубы, но потом рассмеялся, говоря сам с собой:

— Ох, София, я знал, что с тобой скучно не будет. М-да… Теперь еще с другом меня поссорила.

Он хотел бы броситься за ней, вернуть, отогреть. Но одновременно опасался, что не согреет, а испепелит, растопчет, как ураган цветы.

***

Темнота граммофонной пластинкой разверзлась под иглой музыкальной грозы. Грянул марш, точно навстречу отворилась небесная твердь. Небо выло грозой, надсадно стуча по металлу, словно грянула буря мечей.

Софья распахнула глаза, понимая, что сырой холод рудников сменился прохладой свободы. Она не падала, все верно — она летела вверх. Прочь из перевернутых подземелий. И очутилась среди пустыни песков и скал. Башня издали казалась угрожающей, пронзала чернотой тусклый пейзаж. Эти камни не пели, только ветер доносил слабый звук трухи, что стучала о холодные бока массивных валунов.

Беглянка резко поднялась, созерцая узкий лаз, который стал ее спасением из плена. Но для чего? Она оказалась в еще большей ловушке, одна среди незнакомого мира.

Ноздри не улавливали никаких запахов, слух терзался от отсутствия внятных звуков. Только ветер нес прахом камни. Все было одноцветным, пепельно-бежевым. Лишь башня пронзала плотный грозовой свод. И казалось, что на самой вершине маячит фигура ее мучителя, Раджеда Икцинтуса.

— Рита… Рита осталась в башне… — прошептала Софья, стиснув виски. Она тоскливо смотрела на брешь в магической защите. Вернуться? И встретить гнев льора? Соня в нерешительности стояла посреди пустоши, зябко обхватывая себя руками. Отдаленные раскаты грома не сулили свежего дождя. Нигде не обнаружилось ни укрытия, ни человеческого жилья. Злая тишина крала верность суждений, заставляя забыть и себя саму. Все чудилось — еще немного и превратится в камень, свернется валуном, заснет навечно.

Внезапно голову заполнил дикий скрежет, надорвавший барабанные перепонки. Глаза ослепли от молнии, оставившей выжженный круг на безжизненной твердой земле. Совсем близко, всего-то за соседним валуном. Грохот заполнил пространство и мысли вместе с резким запахом электричества и озона.

— Мамочки! А-а-а! — Софья зажала уши, не разбирая дороги метнувшись в сторону, спотыкаясь на камнях, разбивая в кровь колени. Она не ведала, куда бежит. Все ее существо заполнил животный панический ужас.

Нога зацепилась за выступ скалы, Софья покатилась под откос, сдирая кожу с локтей, ударяясь спиной и животом. Весь мир перевернулся, все исчезло в его круговерти. Она зацепилась за что-то на склоне и остановила свое падение. Некоторое время лежала неподвижно, страшась подняться. Если бы она сломала ногу, то не сумела бы дальше двигаться. И в целом мире никто не стал бы ее искать, в чужом мертвом мире. Но боль понемногу утихала, Софья восстановила дыхание, рывком поднимаясь, пошатываясь, спускаясь вдоль холма, покрытого гравием и булыжниками. Башня оставалась в пределах ее видимости, все еще нависала в отдалении, отбрасывая удлиненную тень, в которой, казалось, тонуло пространство.

Соня шла вперед, ее подгоняли раскаты грома. Она старалась уйти от грозы, возможно, бродила кругами. Она сдвинула брови, размышляя, что любая другая на ее месте предпочла бы поддаться на сладостные уговоры льора. Может, не стать королевой, но хотя бы не терпеть все эти мучения. Однако же не для нее тот путь, затканный отравленными цветами, меж которых паук натягивает свои сети.

Пусть руки и ноги кровоточили от ссадин, спина болела от будущих синяков, но в душе твердым гранитом веры звучал голос, который, казалось, не ей принадлежал и не Сумеречному Эльфу, голос из-за грани миров, из самой глубины души: «Все верно».

— Верно… Верно… — шептала Софья, но страх тянул ее назад, шипел, что впереди ничто не ждет, ни помощи, ни избавления. Ведь чудеса для сказок, а этот мир, хоть с колдунами и эльфами, не походил на радужные истории о вечной любви и торжестве жизни.

«Гроза прекратилась. О, уже лучше… лучше», — рассуждала Софья. Даже самые мелкие улучшения теперь представали великим благом.

Невольно вспоминались истории отшельников, которые уходили в пустыню, не боясь сгинуть там без следа. И будто бы она стремилась к смерти в своем трепыхании раненой птицы. Но больше жизни впитывала душа, чем среди роскошных покоев и сокровищницы стяжателей бренного злата. Но ныне искушал усталостью сон, что подступал среди холодных камней.

Никто не придет, никто не спасет, и до боли ее никому нет здесь дела. Портал домой только там, где враг, там, где искушали, лишь больше отвращая от себя. Даже на смертном одре она не попросила бы помощи у льора. И двигалась дальше. Все просто: лишь бы не заснуть среди камней, лишь бы дух не иссяк в шершавых изгибах, лишь бы верность не позволила пасть.

— Если суждено, значит, выберусь…

Мыслить о направлении средь пустоши — невозможно. Если в башне с ней только играли, то бесплодные скалы четко дали понять, что готовы убить каждый миг.

Взгляд вяз под ресницами, засыпанными пылью. Соня просто шла вперед. Времени больше не стало, умерло время в разбитых часах. Холодно, колко песчинки носились в хаосе мира. Тенью падал час за часом, увлекая зыбучие секунды, утягивая жизнь в страну невозвращения. Но способ жить — идти дальше против ветра. Не по теченью плыть. А проще быстро покориться, завязнуть в неге дней, и душу выбросить на ветер, на избиение камнями средь пустынь.

Губы потрескались, из ранки в рот потекла кровь. С юга вновь летела гроза, а неяркая рыжая звезда пробивалась через тучи — светило Эйлиса, забывшего рассвет. И среди вялого увядания брела слабая девчонка. Но не на смерть, она хотела жить.

Внезапно что-то изменилось, тень камня двигалась, скала перемещалась. Донесся странный звук, как будто кто-то собирал камни. Внезапно огромный массивный валун в два человеческих роста развернулся. И на Соню воззрились два желтых глаза с подобия каменного лица. Камень двигался!

— Ма-мамочки… чудовище… — отпрянула Соня, остолбенев.

— У-у-у… Ого! — донеслось со стороны скалы, которая повела подобием толстенных рук, переступая с грохотом ногами-тумбами. Ниже желтых каменных глаз обнаружился рот, который задумчиво пожевывал что-то, роняя каменные крошки. Исполин напоминал оживших идолов с Острова Пасхи. Какое-то время Соня и великан рассматривали друг друга. Странница ошиблась насчет необитаемости мира. Но после всего увиденного каменный великан почти не удивил, скорее испугал. Что же сулила эта встреча? Что ждало в следующий миг?

Великан выронил пару мелких камней из шершавых каменных рук. Темно-серая порода покрывала неровными буграми все его тело, на «лице» торчали более мелкие обломки, которые позволяли читать медленно появлявшиеся эмоции. О разумности существа не удавалось судить, однако он явно изумился встрече. И, как ни странно, Софья уловила в нем часть того же страха неизвестности, что ныне владел ей почти всецело.

— Ты льор? — послышался глухой глубокий-глубокий бас, великан говорил очень медленно, в каждой его фразе застревал камнепад, как далекое эхо раскатов земли.

— Нет, я человек, — помотала головой Соня, в последнее время само сочетание букв «льор» внушало ей отвращение.

— Человек… Человек, — бормотало существо в задумчивости, точно раньше это слово что-то значило для него, но он позабыл, когда и что именно. — А что ты умеешь?

— Я не знаю… — растерялась Софья, поэтому отвечала невпопад: — Рисовать… Чуть-чуть готовить. А что вам надо?

Великан, кажется, вздохнул, поднимая с земли новый камень, засовывая его в большой рот, дробя черными каменными зубами. Подобие лица ничего не выражало, разве только какую-то рассеянность.

«Как я понимаю их речь? Хотя… Со мной по-прежнему кусочек янтаря», — впервые не к месту и не вовремя задумалась Соня, но тут великан снова заговорил, поскребя голую макушку мясистым пальцем:

— Ничего. У нас ничего нет. Но нам ничего… и не надо. Человек… Кажется, раньше они жили здесь… Или мы жили здесь вечно.

— Мне… мне нужна помощь, — на глазах Сони выступили слезы, она сжала кулаки, невольно выпалив: — Льор Раджед похитил мою сестру. И меня… мы из другого мира. А вы… Простите, я не должна просить вас. Вы меня совсем не знаете.

— Так быстро. Так торопливо, — замотало медленно головой существо. — Помолчи. Помощь… — великан снова замер на несколько минут, переминаясь с ноги на ногу, но потом на него снизошло что-то вроде озарения, в нечеловеческих глазах зажглась искра: — Тебе нужна помощь. Спроси совета у мудрейшего. Полетишь к мудрейшему.

С несвойственной до того скоростью великан подхватил легкую спутницу на руки, Соня и вскрикнуть не успела, коря себя, что доверяется первому встречному, да еще не совсем человеку. Великан довольно бодро зашагал прочь от башни, остававшейся позади одинокой твердыней.

— Куда… куда вы меня несете? — дернулась Софья. — Вы меня съедите?

Каменные руки оказались бережными, но от дорожной тряски все синяки резко отозвались ноющей болью.

— Съесть? Мы не едим ничего, кроме камней, — удивился великан, с недоверием спрашивая: — Так ты че-ло-век или камень?

— Нет-нет, я человек, — замотала головой Соня, испугавшись, но отчего-то не очень сильно. Как ни странно, от этого неказистого существа не исходило той лживой ауры, которая вечно окутывала Раджеда. Софья не доверяла своему умению разбираться в людях, хотя оно ее редко подводило. Но ныне верить приходилось на слово. Но если ей обещали где-то помочь, то что потребовали бы взамен? Ее несли прочь от башни, в которой оставалась Рита. И это страшило.

— Че-ло-век… Че-ло-век, — повторял нараспев великан, утробно посмеиваясь, в такт шагов покачивая свою ношу. Новое слово не обрело для него особого значения.

Каменная пустынь сменилась иным нагромождением разномастной песочно-сизой породы. Ныне она стала сложнее: валуны прихотливо свивались и громоздились друг на друга, точно гигантские деревья и ползучие лианы. Великан уверенно зашел в их темные сплетения, образующие почти пещеру с просветами. Соня все пыталась понять, что ей напоминает ландшафт. Вскоре она присмотрелась к камням, которые будто обточил искусный каменотес — в них отчетливо угадывались линии коры и резьба листьев.

— Я слышала про «каменные джунгли», но не была готова увидеть прямое значение этих слов, — удивлялась Соня негромко.

Сопротивляться или вырываться у нее уже не было сил, да и всякое неповиновение великану не имело смысла. Он обещал помочь, неприглядный на вид, глуповатый своей сонной наивностью. Но если бы предал и он, то птица души не выдержала бы, выпорхнула прочь. И если мироздание так несправедливо к малосильным, тогда в чем вообще его смысл? Оставалось только довериться.

— Джу-у-унгли-и-и, — протянуло создание, на его лице зашевелились потрескавшиеся куски породы, послышался немелодичный скрежет, похожий на смех. Очевидно, новое незнакомое слово развеселило его, но потом он вдруг оцепенел, встав на месте, четко выговорив:

— Джунгли. Раньше здесь были джунгли.

— Когда? — дрогнул голос Сони. Тоскливо сделалось от мысли: на Земле тоже когда-нибудь может остаться только пустыня. И виноваты будут «льоры» ее планеты, такие же своевольные властители мира, что не видят ничего, кроме своей выгоды. Разрушить мир, чтобы получить над ним абсолютную власть, стать великим повелителем руин и пустынь — не безумие ли?

— Раньше… Раньше… — эхом гудели слова великана, пока он продолжал свой путь, ловко перемахивая через выгнутые каменные корни, будоража тяжелыми шагами твердый прах земной.

Джунгли сменялись новой равниной, с которой уже не виделась башня. Сколько и куда бежали — Соня не ведала. Кажется, она то ли дремала, то ли от качки потеряла сознание. Предметы двоились, голод сдавливал желудок, тревога за Риту вытягивала жилы.

— Как тебя зовут? — с явным запозданием поинтересовался великан.

— Софья, — ответила едва слышно беглянка, стараясь говорить как можно более четко, чтобы новый спутник и нежданный помощник услышал.

— А меня… — исполин вновь задумался на миг, точно с трудом припоминая. — Огира. Я был, кажется, лидером борьбы против льоров Нармо и Раджеда.

Он приостановился, его каменное лицо растерянно вытянулось, точно разговор будил в нем отдаленные воспоминания.

— Кто-то против них боролся? — искренне удивилась Соня.

— Не помню… Ничего не помню… — помотал головой великан, вздыхая и гулко зевая. — Спать хочется… Мы почти пришли…

С пригорка открывался вид на странное скопление камней, подобных развалинам древней башни. Среди них нечеткий взгляд заприметил движение. Кто-то такой же темно-серый, угловатый и широкий перемещался среди угрюмых осколков. Вскоре Соня поняла, что они прибыли в некую деревню каменных великанов. Новая волна тревоги отрезвила от тяжелого полузабытья.

Огира отсалютовал кому-то длинной рукой орангутанга, одновременно спуская Софью на землю. Никто не нападал на нее.

— Кого ты привел? — не менее заунывно и медленно спросили два подошедших великана. Различались они разве только габаритами — кто-то чуть толще, кто-то выше — и цветом каменных глаз. У одного они были зеленые, у другого синие. Выглядели они удивленно, напоминая гигантских сказочных медведей без клыков. Соня с опаской пряталась за спиной неожиданного проводника. Но никто не набрасывал на нее путы и не пытался изжарить на костре.

— Человека!

— Слово мудреное, — потер ладони один из исполинов, но с недоверием нахмурился. — Льора?

— Нет. Просто человека, — помотал со скрипом головой Огира. И его послушали, больше вопросов не задавали. Может, и правда его здесь считали кем-то вроде лидера. Вскоре он обратился к нетвердо стоявшей на ногах Соне:

— Пойдем!

Но ее пришлось снова нести. Великан устало щурился, проходя вдоль поселения. Соня с удивлением взирала на открывавшиеся картины. «Мышь… каменная мышь», — увидела она крошечное застывшее существо возле обломков. А еще она замечала, что не все великаны бессмысленно копошатся среди древнего мусора, кто-то стоял или сидел совершенно неподвижно, но от них почему-то всякий раз отводили взгляд.

— А что, в этом мире людей других совсем нет? Человек — люди… — удивлялась Софья, когда великан усадил ее на скамью возле импровизированного очага. Но судя по виду, им давно никто не пользовался. Зато на скамье обнаружился изорванный, но теплый плед. Уже начинало казаться, что в этом мире все только из камня.

— Человеки… Люди… А… Ты об этих, о чародеях, — глубоким басом отвечал каменный исполин, вздыхая: — Да, разные они эти чародеи, много зла от них мы видели.

Он сел рядом, в его пальцах, оказавшихся очень умелыми для своей толщины, заискрились два осколка янтаря. Соня поежилась, испугавшись, что все это — очередная иллюзия Раджеда, и его приспешники просто усыпляли ее бдительность. Но Огира с живым интересом натуралиста постучал осколками друг о друга. Из них вылетело красноватое свечение, ударившее в центр очага, в котором тут же заиграли язычки пламени.

Соня ощутила, как ее измученное тело благодарно расслабляется, впитывая столь необходимое тепло. На какое-то время настал короткий покой, лишь мысли о Рите следовали бесконечной чередой тревог и терзаний, не оставляя ни на минуту.

— Человеки пьют воду, как льоры? — поинтересовался великан, помешивая пальцем угли.

— Да, пьют. У вас есть вода? — почти взмолилась Соня, не припоминая, чтобы хоть что-то пила в Эйлисе. Припасов она с собой то ли не взяла, то ли Раджед забрал. Она уже точно не помнила.

— Есть немного, но нам не надо, — пожал плечами Огира. Каждое движение его сопровождалось скрипом и гудением, как и медленные перемещения остальных обитателей развалин. Они собирали камни, больше ничем разумным не занимаясь. Долго смотрели на мутную породу с видом знатоков-геологов, но едва ли о чем-то мыслили. Порой кто-то нахмуривался и выдавал подобие давно минувших воспоминаний.

— Вот, — протянул изогнутый каменный лист великан, до этого отойдя куда-то вглубь руин. Могло показаться, будто это чаша искусного мастера, но уж очень филигранно отпечатались на ней малейшие узоры живой природы.

Соня жадно приникла к воде со вкусом каких-то минералов. Влага оказалась чистой, как из подземного источника, лишь обожгла холодом. Но огонь не позволил вновь закоченеть.

Огира же задумчиво подбрасывал на ладони янтарь, в котором играли блики яркого солнца в противовес той туманной пелене, что застила сияние местной звезды.

— Вот мусор с башен, — говорил великан, вновь что-то вспоминая: — Какие-то камушки магические. Все, что из башен выбрасывалось, то нам всегда впрок шло. Только давно уже никто не разжигал огня. Нам не холодно, мы не голодны. Мы хотим спать. Но раньше было по-другому…

— А что было раньше? — спрашивала Соня, отчего-то уже питая сочувствие по отношению к великанам. Если они говорили, что раньше было иначе, значит, тоже переживали не лучшие времена.

— Раньше… — Огира долго и мучительно соображал, морща каменный лоб, но смог только невнятно выдать: — Было что-то иное.

Великан застыл в немом оцепенении, но потом стряхнул с себя сон, точно боялся застыть так навсегда. Он резко поднялся, начиная наматывать круги возле костра, шевеля пальцами. Но он поминутно замирал, точно ему уже несколько суток не удавалось сомкнуть глаз, и дремота брала свое. Вскоре Соня поняла: это гибельный сон, это окончательное небытие протягивало к ним свои цепкие лапы.

Огира подошел к одному из своих соплеменников, который без причины застыл посреди селения. Он стоял, словно статуя, в неудобной позе, подняв без цели правую руку, словно стремился дотянуться до неба.

— Очнись! Очнись! — тихо скуля, похлопал его по плечу великан, всматриваясь в каменное лицо.

— Он… заснул, — вздохнул другой обитатель поселения.

— Заснул… засну-у-ул, — тихо зашелестел гулкий голос исполина, но во всем его угрожающем образе проступала невероятная ранимость. Казалось, что за этой каменной броней более живое сердце, чем за роскошным камзолом Раджеда.

Великан опустил плечи, все еще слабо пытаясь добудиться застывшего навечно товарища. И в его словах улавливался тихий вой, точно у брошенного пса, что прибыл к закрытой двери покинутого дома.

Соня наблюдала за картиной и невольно ощутила, как по щекам катятся слезы. На ее глазах умирал целый мир, населенный странными созданиями, но они тоже умели чувствовать, они страдали и не ведали, как спастись от исчезновения.

По чьей же вине все это случилось?

========== 6. Побег в чужие владения ==========

Соня смотрела на каменного великана, который грустно склонился возле своего окончательно замершего товарища. Она поняла, что обязана сказать хоть что-то ободряющее, поэтому без боязни подошла к Огире, дотронувшись до его шершавой холодной руки, прошептав с участием:

— Когда-нибудь их расколдуют.

— Кто? И когда? — еще более грустно ответил великан, вздрогнув. На миг глаза его негодующе вспыхнули, показалось, что из каменных шариков сделались человеческими, но вновь померкли. Исполин с горечью продолжил:

— Льорам до нас нет дела, они ненавидят нас. Они ненавидят свой собственный мир.

В его голосе ныне слышалось приглушенное рычание раненого зверя и одновременно всхлипы несправедливо обиженного ребенка. Софья хотела бы сделать хоть что-то для этих страшных на вид добросердечных созданий.

— Но должен же быть выход! — не теряла надежды Софья, подбадривая и себя. — Это из-за льоров вы окаменели?

— Никто не знает, — помотали головами жители селения на развалинах. Кто с испугом, кто с интересом рассматривал недавно прибывшую, но поминутно натыкались на замерших собратьев и печально отводили взгляды.

— Неужели от них нет спасенья?! — выпрямилась беглянка, точно струна, тетива, неосознанно призывая к борьбе. Голод образовал в ней словно черную дыру, ставя на грань обморока. И ныне эту пустоту заполнило пламя гнева, способное разжечь пожар самого настоящего сопротивления. Казалось, ныне она способна хоть флаг свободы нести, перескакивая по баррикадам. И не бояться ни гибели, ни случайных выстрелов, ни опасностей, таящихся в невидимых тенях. Вот только не нашлось союзников: никто из деревеньки не выступил вперед, никто не поддержал ни возгласом, ни словом.

— Мы пытались бороться. Но… — вздохнул Огира, на миг показалось, что он тоже вот-вот замрет навечно; великан со скрипом помотал головой, забывая нить разговора. — Спать хочется… Как же хочется спать…

Соня брела следом за исполином, который, похоже, даже о ней запамятовал, только басисто скулил то грустно, то немного озлобленно. Пришлось снова дотронуться до его руки:

— Вы говорили, есть мудрейший, который сможет мне помочь.

Тогда великан оживился, засуетился, поводя руками:

— Да-да, сейчас… мудрейший… Мудрейший!

Он снова подхватил ойкнувшую Соню и необыкновенно быстро донес до края деревни. Повезло, что хоть дырявый пыльный плед успела ухватить, потому что уже через минуту ее посадили в какую-то глубокую корзину почти два метра высотой. Соня сжалась на дне, сердце ее бешено заколотилось, она решила, что теперь-то она попалась. Просвет наверху закрыло лицо великана, который проговорил:

— Лети к Аруге Иотилу! Он самый мудрый из льоров. Он нам помогал.

Голос его гудел, отражаясь от стенок корзины-колодца. Софья зябко закрылась пледом, ровным счетом ничего не понимая. Если великаны так ненавидели льоров, то почему же отправляли к одному из них?

Неужели кто-то и правда помогал им? Веры оставалось ничтожно мало, она поддерживала крайне слабо, как крошечное пламя от спички. Корзина сотряслась от того, что кто-то схватился за массивные ручки. Показались гигантские каменные лапы с острыми пиками крючковатых когтей. Донесся громогласный орлиный клекот. То ли птицы, то ли птеродактили, однако их крылья и хвосты содержали перья, тоже каменные. Серая скала, твердыня — два орла-близнеца.

— Лететь? Но как? Эти птицы ведь из камня! — удивлялась Софья, понимая, что едва ли сумеет самостоятельно выбраться. Разве только раскачать корзину, которая почему-то не покрылась твердой породой, хитро свитая из неизвестного материала.

— То, что они из камня, не значит, что они не летают, — почти рассмеялся Огира. — Не бойся, девочка, орел никогда не подведет. Попроси и за нас у мудрейшего! Мы ждем его помощи в борьбе с льорами. Лети же! Лети!

Прощальные слова доносились уже откуда-то снизу. Орлы взлетели, расправив огромные крылья, земля исчезла, мир завертелся новой неизвестностью. Полет, падение, паренье — границы понятий стирались.

Софья свернулась на дне корзины, пытаясь осмыслить все произошедшее с ней за короткий срок. Еще накануне она и не догадывалась, чем все это обернется. Хотя нет, она с момента появления первого послания Раджеда подозревала, что ей не избежать бед и тяжких испытаний. Может, не стоило дерзить льору, когда он вышел впервые из зеркала? Впрочем, с его настойчивостью никакие увещевания и разговоры не имели смысла. Он просто не ведал, что значит любовь, и привык лишь подчинять.

Но Соня вспоминала, как он целовал ее руки, как тайной немой мольбой мерцали его обычно насмешливые глаза. Будто он просил разбудить его, его настоящего. Весь Эйлис молил, чтобы кто-то разбудил его, вытащил из-под саркофага неправильного сна. Только кто бы поведал Софье, где спрятана настоящая она? В каком уголке души? И что она о себе не ведала? Казалось, себя она тоже разбудить не в силах.

Странница свернулась на дне глубокий корзины, точно эмбрион, словно ей еще предстояло по-настоящему родиться, а прошлая жизнь осталась в далеком зазеркалье. Ее несли орлы, задевая крыльями облака, вскоре снизу послышался плеск волн. Гордые создания воздуха летели над морем, перекрывая нечастным клекотом гул пенных валов. Где-то там, внизу, кипело столкновение стихий, где-то разворачивался непознанный хаос. А крошечная жизнь завернулась, как в раковину, в древний плед на дне плетеной корзины.

Слез больше не осталось, только давящая усталость, которая, в конце концов, сомкнула веки тяжелым сном. Размышлять, что ожидает в обозримом будущем, не имело смысла. Повсюду — лишь неизвестность.

***

Злые думы растекались чернильными каплями. Отмытое от облаков солнце неторопливо озаряло равнину, проходя лучами по камням и мертвым чувствам. Ни любви, ни сострадания — лишь долгий гнев, написанный на застывшей маске лица. Все черты еще больше заострились, взгляд неподвижно буравил пустошь в поисках беглянки. Как? Куда она могла исчезнуть? Ведь владения льора просматривались магическим зрением до самых границ, где начиналась завеса чужой магии.

Вокруг башни вскоре сгустились тучи, набухли тяжелой шапкой, и разорвались бешеным взрывом молний. Все залы, коридоры и рудники одновременно огласил нечеловеческий возглас, рык, рев урагана, в который превратился голос могущественного колдуна:

— Проклятье! Проклятье!

Льор Раджед замолчал на миг, чтобы отдышаться, до угрожающих трещин сдавив раму волшебного зеркала, которое отражало ныне панораму его владений. Бешенство клокотало в сердце жадной химерой, источая на разные голоса рычание и сипение.

— Огира… Это точно Огира! — шипел чародей, щелкая зубами, точно голодный волк. Вокруг него клобуком кобры развевалась аура неконтролируемой тьмы, всех самых мерзких замыслов и стремлений, всех алчных желаний. Тонкие вытянутые ноздри льора гневно раздувались, как у разъяренного быка. Он дал волю неконтролируемому гневу, превратив пальцы на правой руке в пять сияющих мечей, и снес ими несколько колонн в тронном зале. Красоты архитектуры повалились раскрошенными кусками, резные цветы лепнины разбивались в пыль. А Раджед все не мог остановиться, негодуя, что его план, его игра сбилась с курса. Развеять скуку — вот была цель. Теперь же наступала неопределенность. И ее льоры ненавидели больше всего.

Разъяренный лев с горящими глазами, растрепанной гривой и острыми когтями — не человек. Когда волна буйного негодования, граничившего с сумасшествием, схлынула, льор вновь остановился подле зеркала. Он властвовал над всем, что отражало холодное стекло, и мог бы вернуть непокорную гостью из любой точки своих земель. Он видел, как она страдала, он намеренно наслал грозу и испугал ее знатной молнией — да, в силах льоров оказывалось и управление погодой.

Раджед ждал, когда она произнесет его имя с мольбами вернуть ее в башню. Тогда бы он непременно откликнулся, излечил все раны, вновь обрядил бы в лучшие платья. Он рассчитывал, что девушка рано или поздно примет его условия, поймет, что лучшей доли ей не найти. Никто не способен терпеть страдания вечно, особенно, если им предлагают роскошь и красиво лгут о возможности получить магическую силу. Впрочем, твердость убеждений Софии раз от раза поражала все больше, заставляя усложнять испытания, бередя любопытство.

Но в какой-то момент сбежавшая гостья пропала из поля зрения. Чародей вспоминал, что только однажды случилось нечто подобное: а именно, в тот день, когда каменные великаны подняли против него очередное обреченное на провал восстание. Кто-то доставил им артефакт из чужого льората, искажавший магию слежения, кто-то затуманил их примитивный разум сказками о великом благе, которое непременно настанет, если свергнуть правителя.

Получалось, что вредоносный предмет не удалось уничтожить, потому что теперь неугомонная девчонка исчезла, покинула границы владений Раджеда, и явно летела над Янтарным Морем на восток в сторону второго крупного материка. И вряд ли она догадывалась, какие опасности ее поджидают.

От этой мысли Раджед замер и заставил себя успокоиться, лишь нервно подергивались его тонкие губы, да оранжевые глаза метались, не видя конкретных предметов. Льор вновь приблизился к зеркалу, стремясь высмотреть хоть что-то за завесой чужой магии.

— Куда она делась? — бормотал он, теребя и почти разрывая тонкую ткань жабо. — Проклятье! Она за пределами моих владений! Да кто это вообще был? Огира? Я думал, что уничтожил этих смутьянов еще двести лет назад.

Мысли вслух не привели к улучшению поиска, где-то на середине Янтарного Моря владения Раджеда соприкасались с магией других чародеев, что образовывала непроницаемую завесу.

— Как она могла до этого додуматься? Она считает, я здесь самый жестокий? Я?! Думает, что найдет поддержку у других льоров? — все говорил с собой Раджед. Он негодовал, бессильно водя рукой по стеклу, не просматривая ничего среди тумана, в который превратилась поверхность зеркала.

Холодный замок замирал под звуками шагов подкованных сапог. Раджед Икцинтус метался, точно в клетке, ища свой просчет. В веселом самодовольстве он где-то проглядел засаду, злой умысел или целое восстание. Кто знает! И незнанье похищало покой да праздный оптимизм, которые плескались ярким солнцем, пока холодный образ смерти не представал вечным напоминанием о скорой судьбе мира. Из-за него накатывала ярость, из-за него янтарный свет обращался в огонь испепеления.

Из башни пропала гостья, сделав хозяина в какой-то мере уязвимым.

Раджед бродил от зеркала до смотровой площадки, размышляя, что делать и куда теперь направиться. Он не суетился, не торопился принимать решения, ведь если враг придумал хитрый план, то следовало ждать выдвижения условий.

Хотя, может, и вовсе не стоило? В конце концов, очередная девчонка, даром, что из другого мира. Если бы он покинул башню, оставив портал без присмотра, то кто-то вроде Нармо Геолирта мог запросто воспользоваться им. Возможно, на то изначально и делалась ставка.

Льор нахмурился, коря себя за недальновидность. Однозначно, отправляться за Софией на другой материк было небезопасно. Да не для одного чародея, а для целого мира Земли, на который уже давно положили глаз враги. Знали бы они, что не обретут и там счастья!

В обычных людей им превратиться не светило, а великая магия несла лишь разрушения. Порой Раджед желал сам сбежать, особенно, когда видел, очередной окаменевший зал в башне. Но льор неоднократно замечал, как сильно выматывает его пребывание на Земле, точно сила иссякает в десять раз быстрее, утекает вместе с жизнью.

Нет, однозначно, в мире Земли их всех ждала только смерть. И смерть же людям они принесли бы вместе с новыми усобицами. Неизвестно, скольких бы уничтожили, прежде чем сами окаменели или просто умерли. Раджед не ведал точно, что сулило льорам пребывание на Земле. Льоры были слишком тесно связаны с зачарованными самоцветами Эйлиса, своими талисманами. На Земле же поющих камней не существовало, значит, и льоры не могли обитать. Раджед понимал, что его враги не поверят ни единому доводу, до последнего вцепятся в возможность вырваться из исчезающего мира.

Бросить портал — подставить под удар целый мир. Бросить Софию — самый логичный исход, как пожертвовать пешкой. Ведь правитель обязан думать не только о своих прихотях. Хотя что ему до другого мира? Или все же он надеялся сбежать?

Тяжелый обруч сдавливал виски непрошеной болью, проникавшей в сердце, точно искусный ювелир тонким резцом обтачивал камень. Раджед остановился посреди янтарного зала, где он последний раз видел вблизи Софию, где вдыхал аромат ее волос.

Бросить Софию — невозможно.

Раджед не позволил бы никому причинить ей настоящего вреда. К тому же в нем играл инстинкт собственника: он имел право делать с «гостьей», что вздумается, укрощать и соблазнять. Но другие… Нет, другие не смели даже пальцем ее тронуть.

Сердце все сжималось и ныло, явно не от одного алчного желания обладать и властвовать всецело, потому что к вещам — которыми становятся и люди — так не относятся, за них настолько не переживают. Это непривычно томило и угнетало, отвлекая от построения четкого плана.

Раджед носился по башне. Сначала вверх, потом зачем-то вниз. Он был на руднике, как будто желая уловить заблудившийся в темноте звук шагов той, что покинула плен. Слишком вольная птица, хоть хитер птицелов. В этой птице точно к смерти что-то стремилось, не утаить в золотой клетке. Если не телом, то душой покинет, оставив только комочек пуха и перьев.

Просчитал, не учел, не увидел заранее. Что если ее он искал, как живое напоминание о тех, кто умел не уступать? О тех, кто умел любить, как его мать, беззаветно, не за подарки. Но то лишь сказания давних времен.

Их память стиралась веками, кто-то вел дневники, кто-то отпускал ее в темный океан забвения. Правленье проклятых королей длилось слишком долго, только бесполезно, как в унылом томлении по смыслу и истинной цели. Но они утратили саму тягу к ней.

«Эйлис потерял душу», — все звучали слова, предсмертная мольба. А Земля, наверное, не до конца. Еще оставались честные, не принимавшие правил жестоких игр. И неужто София оказалась одной из таких? Не верилось.

Льоры не умели полагаться на слова, не доверяли очертаниям, ведь каждый умел насылать иллюзии. А к сердцу и вовсе не прислушивался никто, его обмануть легко и без магии. Раджед сам обманывал сотни раз. И оттого не верил никому, выходило, и самому себе. Но когда встал выбор бросить ли Софию или рискнуть Землей, он сомневался лишь мгновение — нет, не бросить, не покинуть. Защитить.

Льор потер виски, отгоняя давящий обруч; он незаметно для себя очутился в зале, где под колпаком безмятежно спала маленькая девочка, из-за которой все и началось. Не укради ее, София не последовала бы в Эйлис. Быть может, он поторопился, пошел на крайние меры слишком рано. Впервые Раджед серьезно засомневался в своей правоте.

Чародей сел на край обширного ложа, рассматривая маленькую пленницу. Она и не подозревала, что случилось. И лучше бы ей не просыпаться до возвращения на Землю. Лучше ей не знать, что ее планета окажется в огромной опасности, если Раджед проиграет Нармо Геолирту и его союзникам. Всего семеро… Шесть могли оказаться врагами. К примеру, малахитовый льор слишком долго молчал.

Враги повсюду, даже если улыбаются, точно друзья. Янтарный льор тоже нередко улыбался, готовясь нанести решающий удар. Он вспоминал, как усыпил бдительность одного предателя, а потом на светском приеме пронзил его насквозь когтями-мечами.

Тогда еще устраивались балы, тогда еще льоры не совсем расползлись каждый по своей норе. Чума окаменения долетала как дурные вести с дальних рубежей, не мешая плести хитрые интриги. Но вскоре все превратилось в единственную цель: заполучить портал в мир Земли.

Тяжелые думы окутали грузом забот, напомнили о прожитых столетьях. А рядом безмятежно дремало создание, что прожило не больше трех лет, крошечный срок по любым меркам, еще невероятно чистое духом, не ведающее о заговорах и подлости. Раджед почти завидовал, что утратил все лучшие черты, что связывали его с детством, с порой искренности.

— Рита… Рита… — тихо говорил он, зная, что его не услышат. — Странные у вас имена. Может, отправить тебя домой и правда? Что если Нармо нападет… И где твою дурочку-сестру носит теперь? Я тоже хорош… Хорош…

Он почти с нежностью и затаенным трепетом рассматривал ребенка, одновременно ощущая щемящую горечь из-за того, что Эйлис уже никогда не услышит детский смех. И в том были виноваты они, все они, каждый. Кто действиями, кто бездействием разваливший, раскачавший мироздание.

— София, зачем я себя так мучаю? — прошептал Раджед, но тут же нервно обернулся, словно устрашившись, будто кто-то услышит. Враги повсюду, в каждой тени, ползущей из угла. Чародей вновь осклабился, точно дикий зверь, шипя негромко:

— Огира! Ты поплатишься за это!

Он подавил в себе проявления слабости — милосердие, сострадание, печаль — все лишнее, им ныне правил гнев. Он вновь подходил к зеркалу, улавливая отдаленные колебания янтаря, который София, очевидно, не выбросила. Теперь она парила где-то над Жемчужным морем, что распростерлось на востоке от Янтарного.

Раньше на дальних островах правили могущественные, но тихие чародеи под покровительством камня глубин, но их род прервался из-за завоеваний Аруги Иотила еще три сотни лет назад. Они слишком не любили сражаться. Глупые жертвы своего смирения. Раджед отчасти презирал их за это, потому что сам никогда не останавливался, даже когда ему претила своя собственная жизнь, изъязвленная гневом.

***

Каменные орлы несли ее в корзине через море, окутанное туманом. Софья приоткрыла глаза, видя над собой лишь бесконечное небо, затканное паутиной облаков. Напоенный йодистым ароматом моря воздух приятным теплом касался кожи. Похоже, изменился климат, по крайней мере, озноб уже не прошивал острыми иглами. Соня смотрела наверх, где лишь силуэты гигантский птиц разрезали небеса. Корзина не колыхалась, столь плотно и бережно обхватили ее когти. Вероятно, птицы за многие века научились аккуратно переносить свой груз. Ноша на дне приподнялась, однако за краем ничего не увидела, не сумев подтянуться. Да и опасалась выпасть, ведь внизу клокотали, ударяясь о рифы, волны. Значило ли это, что приближалась земля? Но чья? Чужая, неведомая, отделявшая неизвестным количеством миль от Риты. На душе теснилась тоска, от нее в корзине делалось еще невыносимее, точно заперли в узкой раковине, закрыли на много лет створки, обрекли на безмолвие.

Софья приникла к узкой щели, которая обнаружилась между туго свитыми прутьями: предстала лишь водная гладь, временами искажаемая легкими волнами. Однако внизу среди зыбкой дымки маячила какая-то суша, а на ней обломки, развалины гигантской башни. Соня испугалась, что именно туда и несут ее молчаливые провожатые. Среди развалин явно никто не ждал. Похоже, это была башня давно поверженных льоров. Сколько же их навечно ушло в чертоги забвения?

Корзина скользила средь потоков ветра все дальше и дальше. Девочка отвлекалась от невыносимого хоровода мыслей лишь наблюдениями через зазор, но монотонные волны миллиардами близнецов перекатывались по зеленоватой поверхности воды, лишь изредка донося запахи соли и водорослей. А где-то в мире Земли пело лето. Но суждено ли было вернуться? И через какой срок? Соня испугалась, что портал искажал заодно и время. Кто бы ее разубедил в опасении, что за часы пребывания в Эйлисе дома не пройдет сотня лет? Но о грядущем страхе приходилось не мыслить, слишком много сил отнимало ожидание. И, наверное, нет более тяжелой доли для тех, кто не наделен силой — ждать и молить судьбу о милости.

Орлы все несли ее среди облаков, то спускались ближе к волнам, то воспаряли под самые тучи. Хрящи минут сплетались в кости часов, тянулись и молчали, как все вокруг. Но лучше внимать молчанию, чем лжи.

Наконец донесся отчетливый звук: корзина стукнулась днищем о камень, орлы разжали когти, опрокидывая странный транспорт. Софья ухватилась за бортик, потому не очень больно ушиблась. Но все тело вздрогнуло новой волной усталости и слабости, которая уже граничила с отрешенностью. Жизнь и смерть, оказывается, отделены лишь зыбким восприятием и страхом. К земным мытарствам притачали сестринский долг и любящая тревога за Риту. Она все еще оставалась в далекой башне янтарного льора, а старшую буквально вытряхнули из корзины посреди огромного зала.

Софья осмотрелась: от стен сочилась сырость, точно помещение давно не топили, в узких витражных окнах застрял среди синих бликов редкий свет, украденный вековой пылью. Место казалось необитаемым.

«Это и есть башня… мудрейшего?» — удивилась Соня. На всем лежал отпечаток глубокой древности тех времен, когда вещам не умели придавать филигранно красивый вид. Тяжелая дубовая мебель, узкие окна — вот и все, что отличало от пещеры зал.

Соня зябко закуталась в рваный плед. Тишину нарушил лишь прощальный клекот орлов, которые ловко подхватили корзину и исчезли, вылетев в раскрывшиеся сами собой ворота, которые замыкали длинную галерею с колоннами.

Софья нерешительно остановилась, утопая в полумраке. Сердце замерло, точно природа перед грозой. Если великаны предали ее, отправили к развалинам на верную смерть, то способа выбраться уже не существовало. Ожидать, когда ее заберет Раджед — нет, такой мысли даже не возникло. Она ненавидела его уже не как обиженная девочка, а как взрослый человек, что питает неприязнь к злейшему врагу, который вторгается в дом, рушит счастливую жизнь, забирает родных. Так ведут себя только враги. И от них помощь не принимают даже на грани смерти.

Но за громкими призывами приходилось просто двигаться дальше, через пустоту, через мрачный зал. Шаги едва-едва нарушали тишину, плед стелился по полу, точно мантия.

Вдруг донесся усталый скрипучий голос, словно темнота решила поговорить с нарушительницей спокойствия:

— Кто здесь… Кто… Кто ты?

— Софья, — вздрогнула пришедшая, невольно называя свое имя. Она совершенно не умела лгать или скрываться.

— И кто ты, Софья? — продолжил голос, но запнулся, точно кто-то рассматривал ее, протянув с удивлением: — Ты… человек! Поразительно. Как давно я не видел людей.

Тогда она пошла на голос, очутившись у противоположного конца огромного прямоугольного зала. И там обнаружилась укутанная мраком лестница, ведущая к подобию каменного шатра, замурованного наполовину в стену. Из него выступал запыленный темно-синий балдахин, под которым стоял широкий трон.

Соня пригляделась и заметила силуэт, что восседал на этом кресле. Сначала почудилось, что там никого нет, лишь пятно паутины и сумрака, но вскоре глаза различили грузного старика с длинной всклокоченной бородой. Он носил сизо-голубую шубу с шелковыми узорами и меховой подбивкой, как у боярина. На голове у старца влитой фигурой покоилась тяжелая золотая корона с необработанными синими каменьями разного размера. Весь его облик сквозил ветхостью и невыразимой усталостью, точно воплощая саму старость. София запнулась на некоторое время, но поняла, что, скорее всего, это и есть Аруга Иотил, поэтому обратилась с посланием:

— Каменные великаны сказали, что вы мудрейший, что вы поможете. Это ведь вы прислали орлов?

Льор зашевелился, приподнимая дрожащую морщинистую руку, усыпанную коричневыми веснушками. Он забормотал, обнажая гнилые редкие зубы:

— Орлов? Каких орлов? Ничего не помню… Нет.

Старик щурил воспаленные мутные глаза и морщил лоб, отчего делался еще более древним и дряхлым на вид. Софья приблизилась к невысокой лестнице, ведущей к трону, рассматривая колдуна. Страха перед ним она не ощущала, скорее жалость перед немощью. Даже если Аруга Иотил был когда-то могущественным льором, те времена бесследно минули, оставив его в одиночестве пустого замка.

— Как же так? Ведь мне сказали… — растерялась Соня. Едва перед ней мелькнула надежда на помощь, как вновь померкла. Не верилось, что старец способен помочь. Он не производил впечатления мудреца, скорее, такого же тирана, как Раджед, но сломленного неумолимыми жерновами времени.

Во всем его облике просматривалось былое величие и властолюбие, однако ныне все медленно распадалось, подернутое неотвратимым наступлением тления. Вместо могущества оставались лишь пыль и глубокие морщины, да седые космы на месте гривы горделивого льва. Софья поймала себя на мысли, что такой же исход ожидает и Раджеда.

— Мало ли что тебе сказали, — раздраженно оборвал чародей, подавшись вперед. По лицу его прошла мучительная судорога, он вздрогнул и измученно откинулся на подушки, в окружении которых и сидел на троне; однако вскоре относительно миролюбиво поинтересовался:

— Ты ведь не из нашего мира? Опять Раджед кого-то притащил?

Показалось, что в мутных некогда синих глазах старика блеснул оттенок жалости. Соня не имела причин таиться:

— Да… Он похитил меня с сестрой. Мне великаны сказали, что вы мудрейший и подскажете, что делать.

— Еще и с сестрой, — подпер рукой голову льор Иотил. — Раджед… Орлы… Ничего не понимаю.

Похоже, ее вовсе не ждали. Соня застыла в нерешительности, не понимая, откуда тогда волшебная корзина с орлами и за каким советом ее отсылали исполины. Похоже, башня льора давно пустовала, она выглядела необитаемой и крайне неуютной.

— Что озираешься? — оборвал раздумья старик, сварливо брюзжа: — Не нравится? Конечно. Чему тут нравиться? Всё, кроме этого зала, давным-давно окаменело. Я следующий на очереди. Со всем этим проклятым мирком. Ох… И еще Раджед смеет кого-то притаскивать в него. Ну ничего, у него-то в башне, небось, только нижние этажи… А у меня…

Аруга Иотил говорил уже с собой, бесцельно шамкая ртом. Вскоре он, очевидно, убаюкал себя, погрузившись в гневную дремоту, запрокинув голову.

— Господин льор Аруга Иотил, — не знала, как точно обратиться к чародею Софья.

— А? Что? Снова ты? — очнулся старик, хлопая глазами, как филин в полдень.

«Куда ж я теперь денусь?!» — почти со злостью подумала Софья, осознавая, что попала в почти мертвую башню. Она уже видела, как окончательно цепенели великаны, уже прониклась всей бедственностью пустоши. И новый знакомый производил лишь еще более удручающее впечатление.

Что же так расхваливал ей Раджед? Куда звал? В свой оазис посреди пустыни? На пир во время чумы? Не зря в его расширенных оранжевых глазах читались искры безумия, не просто так улыбка свивалась острым серпом, утаивая истинное положение вещей.

Теперь Соня узрела всю правду. Она сама стояла посреди бедствия чужого мира, измученная, шатающаяся. В этой башне камни не пели, даже не светились последними искрами тени цветов. Софья не знала, что ждет ее, какие опасности готовит каждый следующий миг. Оставалось только искреннее верить в неслучайность событий, в силу Провидения.

Но никто не знал, сколько людей попадало в подобные порталы, сколько до нее девушек очутились в Эйлисе. Вернулись ли они? Или были погребены где-нибудь на рудниках? Внезапно Раджед предстал чудовищным воплощением Синей Бороды. Соня содрогнулась от мысли, пусть даже некий Сумеречный Эльф убеждал, что у янтарного льора нет намерения ее убивать. Она уже никому не верила, ожидая, что и старец на троне вот-вот заточит ее в темницу или испепелит на месте. Но льор Иотил махнул рукой, вкрадчиво указывая на дубовую толстую скамью, которая примыкала к тяжелому столу:

— Садись пока. Дай старику подумать.

Беглянка неуверенно приблизилась к яствам, положив ладони на холодную столешницу. Так и замерла, припоминая, что еда возникла по воле магии уже после ее прибытия.

— Ешь. Покажи свои хорошие манеры. В Эйлисе не принято отказываться от угощения. А тот, кто вкусит его, уже не может быть обижен под сводами башни.

«Обычай, как у нас в восточных странах», — отметила Соня, припоминая уроки истории. Если Раджед так настойчиво предлагал ей угощение, стало быть, он и правда не желал причинять вреда. Да, убивать он, пожалуй, и правда не намеревался, но все остальное, вероятно, он считал логичным продолжением гостеприимства. «И будь ты проклят за все это, будь ты проклят!» — немо рычала Софья, потому что даже самую светлую душу способны затуманить горе и муки.

Но вот представился шанс отдохнуть. Перед ней стояла обычная пища, без особых изысков оформления: жареное мясо в окружении тушеных овощей, круглый хлеб, сыр, мед, какие-то незнакомые грибы. Все источало резкий запах приправ. Приборов не было, как и тарелок. Вместо них служили, очевидно, куски черствого хлеба. Аруга Иотил явно жил представлениями далеких времен, не заботясь о течении времени. Оно избегало старца вместе с любыми изменениями, лишь порой намекая, что жизнь катится к завершению. Значит, льоры тоже старели… И не просто так в уголках глаз и губ янтарного льора возникли морщинки. Только сколько же ему было лет? Сорок или четыреста? Но все любопытные раздумья уносило неиссякаемое возмущение.

— Что ж ты медлишь? Боишься меня? Боишься… — слегка усмехнулся Аруга Иотил, вырвав из размышлений. — Не бойся, уже некого. Да, раньше меня все боялись, а теперь… Теперь… За девятьсот пятьдесят лет многое изменилось. Слишком многое.

Лицо старика померкло, мелькнувшее подобие снисходительной улыбки вытянулось тягостной печалью. Он вновь замер на троне, точно глядя сквозь даль времен. Соня же косилась на стол, голод брал свое.

«Если Эльф запрещал пробовать пищу во дворце у Раджеда, то про остальные башни он ничего не говорил», — подумала Софья, глядя со скрытым опасением на щедро накрытый стол. Вряд ли льор Иотил хотел ее отравить или погрузить в неестественный сон. Он устало охал, ворочаясь на широком троне, точно много дней провел в полной неподвижности.

Софья поглядывала на старика, неуверенно пробуя картофель. Много съесть не удалось, сказывался стресс. Да еще желудок скрутило от нежданного подношения судьбы. Но обычай гостеприимства был вроде бы соблюден. Девочка устало согнулась подле стола на лавке, с трудом удерживая себя от того, чтобы не лечь подбородком на столешницу. Голова наливалась чугуном, но поддерживало ощущение тревоги, смутные предчувствия не давали покоя. Ее не ждали, великаны отправляли, не ведая, как обстоят дела у их «мудрейшего». А он только говорил сам с собой, горестно сетуя:

— Эйлис умер. Ничто не спасет его. Мудрость предков потеряна. В усобицах из всех льоров уцелело только семь гордецов, — глаза старика впились расширившимися пропастями в гостью: — Софья, ты не должна допустить, чтобы такое случилось и с вашим миром.

— Боюсь, у меня нет на это силы, — сдержанно отзывалась гостья, уже считая, что ее отправили к беспомощному полусумасшедшему. — В нашем мире свои чародеи, хоть и без магии.

Старик устало-устало вздохнул, точно угасая и ссыхаясь в недрах своего трона. Аруга Иотил продолжал:

— Виноват и я, в том, что случилось, — он вновь впивался взглядом в нарушавшую его покой: — Софья! Если Нармо захватит земной портал Раджеда, то ваш мир неизбежно пострадает! Нельзя допустить этого…

— Я не маг и не воин, — тихо отвечала Соня, как на экзамене. — Я только хочу вернуться домой вместе с сестрой! Каменные великаны сказали, что вы поможете, — она смахнула выступившие на глазах слезы обиды. —Неужели… Они обманули?

Она устала, слишком устала, что все ее обманывают. Сначала Раджед, потом Сумеречный Эльф, потом каменные исполины. В мире все казалось зыбким и неустойчивым, как песок, что поедает оазисы, оставляя лишь опаленную жаром пустоту.

— Я бессилен, — раскинул слабые руки льор Иотил, глядя поверх всего, вновь предаваясь воспоминаниям: — Раньше мои владения простирались от Жемчужного до Туманного моря. Но когда моя племянница Илэни Тахрапзо раскрыла магическую силу дымчатых топазов, я оказался слабее. Теперь она здесь властитель, — старик вздрогнул, опасливо озираясь по сторонам, грозя сморщенным костлявым пальцем. — Опасайся ее. Ох, Илэни… Бедная моя девочка, ее сердце изъязвлено ревностью и ненавистью. И все из-за Раджеда.

Похоже, янтарный чародей фигурировал во всех историях уцелевших льоров, и не в лучшем свете.

— Значит, это из-за Раджеда ваш мир умирает? — нахмурилась неукротимая путешественница, невольно сжимая кулаки.

— Нет… — покачал головой собеседник, всплеснув руками. — И да. Раджед лишь самодовольный гордец. Настоящая опасность — это Нармо и Илэни. Они намерены заключить союз и захватить все льораты по обе стороны Янтарного моря. Зато у Раджеда есть земной портал, но он никого не желает к нему подпускать. Он мог бы вывести всех нас! Он единственный имеет власть над пространством и другими мирами. Если Нармо захватит портал, то вторгнется в мир Земли.

По спине Сони прошел холодок, она и не подозревала об опасности, которая грозила всему ее миру. И сколько еще порталов сулило впустить могущественных монстров? Сколько еще угроз обещало обрушиться на несчастную крошечную планету?

Опасность нависла над всем ее миром, над всеми, кого она знала и над теми, с кем не была знакома. Над ближними и дальними. Однако почему же Раджед первым не попытался захватить власть? Существовала веская причина или же так проявлялось его странное благородство? В человеколюбивые порывы чародея Софья не верила, склоняясь к мнению, что он знает что-то, о чем не подозревают его враги. Но само их наличие лишь усилило терзавшую тревогу за сестру. Ведь некие Нармо и Илэни могли напасть в любой момент, и вряд ли их интересовала судьба маленькой девочки. От новой информации почудилось, что разверзлась темная бездна, в которую неумолимо проваливалось сознание. Порой незнание бережет от помешательства.

— Впрочем, тебе нет никакого толка от страхов запертого в башне старика, — отмахивался Аруга Иотил.

— Кто вас запер? — перевела тему Софья, чтобы хоть как-то отвлечься. Вновь на нее накатил сковывающий ужас, точно душащая волна, перехватившая горло кашлем. К счастью, рядом обнаружился глиняный кувшин с водой.

— Илэни, — сквозь зубы, процедил льор Иотил, однако сам себя утешал: — Могла бы и убить, но даже оставила малую башню. Что поделать, она отплатила той же монетой. В юности я держал ее здесь как нелюбимое дитя, опасаясь ее силы. Теперь она правит всем, что находится между Туманным и Жемчужным морем, а я не могу покинуть это место из-за ее чар.

— А я теперь тоже не смогу выбраться? — нервно встрепенулась Соня. Перспектива очутиться в западне почти окаменевшей башни ее ничуть не привлекала.

— Нет, все остальные приходят и уходят, когда желают, — успокоил чародей, продолжая сетовать: — Только кто остальные? Истуканы из каменной деревеньки? Я уже давно ни с кем не говорил. Да мне и недолго осталось. Боюсь только дожить до того дня, когда все льоры столкнутся в борьбе за оба материка, и Эйлис окончательно падет.

Глаза Аруги Иотила с ужасом расширились, точно он наяву видел, как рушатся материки, уходят под воду высокие горы. Он испуганно забормотал, заслоняясь руками от невидимой угрозы, словно отмахиваясь от стаи хищных птиц:

— Нет-нет… нет-нет-нет, я хочу умереть своей смертью. Пусть даже в этой башне, — он вскочил с места, с мольбой простирая дрожавшую высохшую кисть к Софьей. — Девочка! Уходи скорее из нашего мира!

— Но портал только у Раджеда! — исказилось непониманием беспомощности лицо Сони.

— Так и возвращайся к нему, — опустился на трон льор Иотил, пожав плечами.

— Но… — возмущенно дрогнули губы Софьи, однако возразить ей не позволил торопливый совет:

— Ты должна вернуться в его башню, найти сестру. И под крышей будет портал. Тебе придется быть сильной.

«Мудрейший» не придумал ничего лучшего, а от общих слов ни одному существу не делалось легче. Воцарилось молчание, Соня оперлась локтями о столешницу, плотно сжав губы, стараясь осмыслить все услышанное, разобраться, какой страх ее теперь терзает больше.

Получалось, что даже по возвращению в мир Земли она не оказывалась в безопасности, потому что алчные создания из Эйлиса готовили вторжение. И даже если бы каким-то чудом удалось спастись, то страх возвращения чародеев уже никогда бы не отпустил.

— А что если Нармо все-таки захватит башню Раджеда? — после нескольких минут тишины спросила Соня мрачным низким голосом, каким-то чужим и чрезмерно взрослым, словно военачальник, которому предстояло принять нелегкое решение ценой во много человеческих жизней.

— Это не твоя забота, — неожиданно беззаботно отмахнулся старик: — Я почти уверен, что захватит. Но они с Илэни убьют друг друга прямо возле портала, не смогут договориться, кто должен править Землей. Сначала Раджеда, а потом друг друга.

В сознании мелькнула картина окровавленного тела янтарного льора, упавшего навзничь с перерезанным горлом. Кровь стекала с ножа, а две тени — неизвестные мужчина и женщина — алчно смеялись. И навечно застыли ярко-оранжевые глаза.

Видение показалось преувеличенно ярким, как предостережение, голос из будущего. И этой картины отчего-то хватило, чтобы усомниться в собственной ненависти. Чародей неимоверно раздражал своими наглыми намеками и всеми выходками, но Соня не желала его смерти. Уж точно не такой гибели, не от ножа подлых врагов, которые жаждали вторгнуться в ее мир.

— А что если нет? Что если Земля окажется под властью льора? — встревожено подняла глаза Соня.

— Не знаю, — протянул Аруга Иотил. — Ничего. Что пожелает льор. Может, пустит ко дну лишние земли, может, сделает всех людей своими слугами.

— Но если у Раджеда был портал, то почему он до сих пор не сделал этого? Не захватил землю? — то ли с тайной надеждой, то ли с крайним непониманием вопрошала собеседница, нервно вцепившись в кувшин с водой.

— Он слишком благороден для этого. Раджед не так ужасен, как тебе кажется, — ответил вскоре с явным неудовольствием льор Иотил.

— Да уж, «благороден», — фыркнула Соня, ставя кувшин на место, бесцельно кроша меж пальцев хлеб. — Особенно, когда похитил сначала мою сестру, потом меня.

— Но ты права, он мог захватить Землю, — привел веский довод чародей, приподнимая мохнатые брови. — Но не сделал этого, потому что ему хватает того, что есть в башне. Как и мне. Зато алчность Нармо и жажда мести Илэни не знают границ. Лучше возвращайся к Раджеду, — льор вдруг помрачнел, почти угрожающе увещевая: — Знаешь ли ты, глупая девочка, сколько простых смертных были бы рады оказаться рядом с льором, вкусить его магии, узреть тайны чародейства?

— Может, в вашем мире это нормально. Но на Земле такие порядки устарели еще несколько веков назад, — возмущенно выпрямилась Софья, вставая из-за стола. — И похищение человека с шантажом — это преступление!

Старик глядел на нее с минуту, оценивал безрассудство ее смелости, а потом обезоруживающе рассмеялся:

— Тогда попробуй что-то изменить!

Его смех оборвался так же резко, как начался, когда он уловил что-то на уровне магической преграды, опоясывающей башню. Он испуганно шикнул:

— Это Илэни! Прячься!

Софья заметалась, не ведая, где найти укрытие. Теперь ей сделалось по-настоящему жутко, особенно, после рассказов о жестокости колдуньи. Если раньше казалось, что испытала все грани ужаса, то теперь все ее существо прониклось смыслом выражения «смертельная опасность».

Комментарий к 6. Побег в чужие владения

Спасибо за отзывы!

========== 7. Дух безумия ==========

Горло сдавливала злость клешнями скорпиона, чье жало, как перо: царапает бумагу, оставляя словами яд. Как все послания Раджеда, что отравили жизнь робкой девушки. Теперь же сам себя терзал и жалил, пробивая панцирь, будя янтарных мух, увязнувших в смоле на сотни тысяч лет.

Сбежала или похитили? Вернуть и отпустить? Помиловать или покарать за гордость уязвленную? Но толку-то? Но толку! Жизнь и стремленья не купить, и, может, слишком много лет все мерили самоцветным дождем, который при падении на землю не оставляет всходов.

Зеркало терзалось помехами, теряя ясность видиния в чужих владениях. Чародей хмурился, и тени лезли из углов, вползая дурными предчувствиями в затуманенный возмущением разум.

«София — смерть моей печали, палач моей скуки, жар моего тела, тернии моего сердца, весна моей осени… Где ты? — негромко шептал кто-то из подсознания, но ткал призрачный сизый барьер от себя самого: — Что она делает над Жемчужным Морем? Кто и куда ее несет? Если великаны, то как им вообще удалось это провернуть?»

Льор вспоминал, какие опасности ждут на другом материке, рассчитывать на чью-то искреннюю помощь не приходилось. Между камней застывшего мира ползали, извиваясь кольцами, ядовитые змеи в человечьем обличии. Небо Эйлиса не доносило вестей о спасении, никто не обещал вечной жизни и жизни вообще. Или блеск драгоценностей ослепил зрячий слух, тонкий голос материй иных. Подозрения и разные домыслы, взгляд с разных сторон на похожие вещи — вот, что отличало янтарного льора от всех остальных, но пред Софией он казался себе слепым. Она хранила тайну, как орех в скорлупе, как затворенная раковина. И подступал смутный страх: а жемчуг ли в ней или мусор земной? Но порой достаточно веры, в кого-то или в себя. Не хватало ни того, ни другого, чтобы сдвинуться с места и покинуть башню, отправляясь на поиски. Раджед просто застыл перед зеркалом, царапая раму с узорами колючих зарослей. Казалось, орнамент с барельефами воплощал творившееся в душе, все то темное и неспокойное, точно море в грозу.

Но порой мирозданье вносит свои коррективы в созерцание недовольства собой и окружающим: из-за спины раздался глухой звук падения чьего-то тела с немалой высоты. Земной портал находился прямо перед Раджедом, а появляться из воздуха умел только один гость. Похоже, с ним опять что-то стряслось.

В этом пришлось убедиться, когда льор порывисто обернулся: посреди тронного зала, отхаркиваясь кровью и отодвигая слипшиеся пряди с избитого лица, тихо охал Сумеречный Эльф собственной персоной. Бессмертный и неуязвимый Страж Вселенной, превращенный чьими-то стараниями в одну сплошную гематому, вывихи плеч и пальцев, да сломанные ребра.

— Святые самоцветы! — остолбенел Раджед, тут же проворными шагами подлетая к другу. — Эльф! Что с тобой стало?

Вопросы посыпались сами собой, как ни хотелось убедить себя, что они в обиде друг на друга за то, что пропала София. Но Раджед как-то незаметно для себя осторожно подхватил Сумеречного, стремясь усадить или уложить на что-нибудь более мягкое, чем каменный пол. Однако Эльф, тяжело дыша, отстранился, вновь выплевывая кашлем ошметки отбитых легких. Льор не задумывался о том, что его драгоценный камзол уже весь испачкан чужой кровью, пытаясь с помощью магии определить, что нанесло такой вред бессмертному созданию.

— В какой мир тебя занесло? Там случился конец света? — предполагал Раджед, но Эльф с виноватой улыбкой поднялся сам на ноги, однако стоял кособоко и неуверенно, как падающая прогнившая избушка.

— Представь себе, нет, — со скрытым смехом над собой просипел Эльф. — Это был всего лишь небольшой пиратский остров на Земле.

И без того тонкие губы Раджеда вытянулись в одну недовольную строгую линию, чародей скрестил руки на груди. Его-то здесь терзало возможное нападение других сильных чародеев, а друг-приятель своеобразно развлекался в других мирах, заставляя еще понервничать за себя.

— Ну-ну, тогда будь добр объяснить, почему ты в таком виде? — категорично потребовал уточнений Раджед, отступая на несколько шагов и только тогда с неудовольствием замечая, что придется переодеваться, а один из любимых камзолов испорчен. Конечно, магия сумела бы его очистить, но на нем уже навечно запечатлелся след обиды и обмана. Раджед посмел показать свою слабость, в очередной раз выставил себя человеком перед заклятым другом. А Эльф-то точно этого и добивался!

— Напоролся на одного упрямого типа с крепкими кулаками, — усмехнулся Сумеречный, стирая кровь с разбитых губ, но чуть не упал. И льор снова забыл о камзоле, все же поддерживая своевольного бессмертного странника.

— Упрямее меня? — хохотнул Раджед, ныне почти не питая никакого сочувствия к Стражу Вселенной, поступки которого не поддавались логическому объяснению.

— Представь себе, — отзывался Эльф, шаря мутным взглядом среди витых каменных лепнин, побитых следами гнева хозяина башни.

— Возмутительно! Кто-то смеет быть упрямее меня. И зачем же ты подставился под его кулаки? — любопытствовал Раджед, недовольно постукивая квадратным каблуком сапога по полу. Веселым тоном он вечно давил в себе цепкие корни грусти, тревоги, а порой и паники. Хотя страх и беспомощность редко становились его спутниками, за что он благодарил судьбу. Но теперь беспокойство за жизнь Софии терзало острым шипом, пронзавшим сердце. Неизвестность — главный враг сильных.

В какой-то мере он теперь понимал, что чувствовала девушка, когда он утащил ее маленькую сестру да еще наговорил неизвестно чего. Глупо, нелепо, даже подло. На тот момент план казался безупречным, теперь же он видел, что подвергал сердце гостьи неизмеримым мукам, вытеснявшим ростки всех других возможных чувств. Может, и сам не сознавал сначала, чего желал добиться: завладеть ее телом или найти ключ к душе и сердцу. Да и знал ли, что значат все эти красивые слова?

Яркий янтарь бился в его груди, но оставался при этом камнем, а не живой искрящейся смолой, способной таять и плакать под лучами солнца.

Но от мыслей решительно отвлек Эльф, ноги которого все же подкосились. Раджед счел, что лучше уж его усадить или уложить на что-то. Самым ближайшим предметом мебели по иронии оказался трон.

— Там еще аккумулятор был с током… — шептал в полузабытьи Эльф. — Впрочем, неважно. Я хотел почувствовать себя человеком.

— Вот и хватит! Давай-давай, возвращайся, — помахал перед лицом приятеля льор, призывая не закрывать глаза. — Что это было вообще? Форма мазохизма?

Эльф собрался с мыслями, потихоньку возвращая свои кости на прежние места. С кожи его исчезали мелкие ожоги от ударов током. Его словно подвергали всем возможным пыткам. И при его-то силе он позволил! Раджеду казалось, что вокруг него кружат сплошные загадки, шарады и ребусы вместо людей. Он не понимал их и не позволял понять себя. Достаточно созданного образа, так проще, так легче сберечь себя настоящего. Только запрятал так далеко, что потерял ключ от этого подвала.

— Нет, не мазохизм… — стискивал виски Эльф, растирая их. — Одно дело видеть все миры, другое дело ощущать на своей шкуре. Если совсем превращусь в бестелесного неуязвимого призрака, то сделаюсь окончательным циником.

На лице его было написано какое-то исступление, граничившее с безумием. Прозрачные глаза, сильно заплывшие синяками, смотрели куда-то в пустоту, точно через все предметы, прошивая видением множество световых лет космических пустот.

— Поэтому время от времени надо получить по зубам? — пожал плечами льор.

— Это лишь следствие наблюдения с близкого расстояния, — буднично попытался иронизировать Эльф, но закусил ожесточенно губы, замолчав на несколько минут, только трясясь нечеловеческой лихорадкой. — На том острове творится ужас. И я… ничего не могу сделать.

Эльф поднял на друга глаза полные такой боли, что Раджед живо представил: именно так смотрят ангелы-хранители, когда не успевают спасти человека. Впрочем, в Эйлисе была своя вера, но земная казалась Раджеду в чем-то более интересной и непостижимой для них, поклонявшихся камням.

— Так же, как и в Эйлисе? — вздохнул льор. — Ничего не можешь сделать?

— Так же. По той же причине, — раскачивался из стороны в сторону Сумеречный, точно баюкая себя. — Нельзя… Ох, нельзя, иначе…

Время шло, тикало песчинками, осыпалось каменной трухой. И льор сознавал, что София где-то там, за морем. Вряд ли она была колдуньей или открыла в себе дар, вряд ли ведала, куда бежит. Либо кто-то похитил ее, либо обманул. И наверняка из-за него. Тяжелое бремя вины и растерянности пробегало электрическими импульсами, точно это его били током пираты. Ноги просили сорваться с места и бежать. Но знать бы куда! Да и Эльфа не велел бросать долг, все больше нарастала раздраженность: пусть бессмертный друг и желал почувствовать себя человеком, но кому от этого легче, если не находится от него посильной или даже самой крошечной помощи?

— Ладно-ладно, клоун-эксцентрик, собирай свои ребра и зубы, все равно одна видимость, — отмахнулся от чужих нелегких проблем Раджед. — У меня для тебя новость, которую ты наверняка знаешь.

— Да, она сбежала, — тут же спокойно отозвался Сумеречный. Знал ведь все наперед! Знал, наверное, и исход всех этих опасных эскапад.

— И куда? Если туда, куда я думаю… — навел на нужный диалог Раджед, строя свои теории. — Это все Огира.

— Ты все-таки спрашиваешь меня? — оживлялся Эльф, уже довольно нагло растекаясь на широком троне-диване с витыми ручками.

— Нет. И да. Если он отправил ее на тот материк… — отзывался Раджед, лохматя свою золотую гриву.

— Но ты ведь не враждовал с малахитовым льором Сарнибу? — напомнил об одном из правителей восточного материка Сумеречный. Сарнибу Тилхама и правда отличался тихим нравом; за свои пятьсот лет не уничтожил ни одного противника, хотя обладал немалой силой, да и башня его была одной из самых высоких и неприступных. Но он тоже ничего не делал для Эйлиса, жил затворником, пестуя какую-то свою давнюю печаль. Так что Раджед немногое знал о далеком соседе, хотя владения малахитового льора простирались от Янтарного до Ледяного моря.

— Нет, не припомню, чтобы мы что-то делили, льораты далековато друг от друга, — задумался льор, но его мучила тревога. — Если орлы унесут ее к Аруге Иотилу, то сам догадываешься, чем это чревато.

— Что же ты сделаешь? Бросишь ее? Если уж она только твоя игрушка, — провоцировал по привычке Эльф. И так уже несколько сотен лет! Они провоцировали друг друга и поддевали, но, может, именно это не позволяло окаменеть в своем самодовольстве.

Раджед замер, точно каменные плиты поглотили подошвы сапог. Ловкая издевка Сумеречного срывала тонкую корочку свежей раны, и кто-то болезненно еле уловимо пел из-за завесы: «София — луна моего неба — если с тобой что-то случится, то солнце потеряет свой свет».

— Не брошу, — ответил сдавленно льор, тут же встряхивая головой, как отгоняя вцепившуюся в плечи гарпию отчаяния. — Придется покинуть башню. Аруга — просто старик, которому из уважения и жалости отдали почти окаменевшее прибежище. Но вот Илэни… С ее ревностью и мстительностью. На кого же оставить портал и вторую девчонку…

— Значит, это уже не игра? — пытливо интересовался Эльф, склоняя голову набок, как любопытная птица.

— Игра идет до тех пор, пока соблюдаются мои правила, — почти озлобленно скривился льор, указывая на собеседника. — А ты устроил диверсию, между прочим! Ни за что не поверю, что София сама прорвалась через магическую защиту.

— Так ты все-таки переживаешь за нее? — улыбнулся Сумеречный, приподнимая залепленные запекшейся кровью брови.

— Да, — честно признался Раджед, не видя причин скрывать. — Я привел ее в этот мир, это кое-что значит. Я несу за нее ответственность. Она все-таки моя гостья, даже если считала, что пленница.

— И зачем ты тогда морил ее голодом и чуть не заморозил насмерть на руднике? Так обращаются с гостями? — развел руками собеседник, уже почти величественно восседая на троне, отчего казалось, что это он правитель башни. — Похоже, в Эйлисе свои представления о гостеприимстве.

— В моей башне я мог ее мучить и искушать. Это лишь способ испытать ее, проверить характер. Но другие льоры… — Раджед недовольно хрустел суставами длинных пальцев, машинально свивая их в непонятные знаки. — Впрочем, ты сам в курсе. Ну, так что насчет тебя?

Льор оживился, немедленно переодевая волей магии камзол; отличались они лишь оттенком янтарного — от красноватого до светло-золотого — да рисунком вышивки. Раджед шел к врагам и подозревал, что нарядная одежда будет снова безвозвратно испорчена. Парад перед боем.

— Я вообще ранен-контужен! — внезапно шутовским тоном пожаловался Эльф. — Только из клетки выбрался!

— Меньше по другим мирам надо шастать, бродяга, — беззлобно отозвался Раджед, пробуя свою верную трость с янтарным навершием. В поединке она бы превратилась в меч, слившись с когтями, усиливая их. Медленно поднимался холодный гнев и сознание собственной недальновидности: будто он ждал, что враги успокоятся. Может, и прошло десять лет, но они просто ждали подходящего случая. И вот он, льор, сам предоставил недругам возможность выманить его наружу.

— Зато у вас принято сидеть безвылазно и чахнуть над златом. Ох, ладно-ладно, посмотрим, что можно сделать, дай хоть отдохнуть, — хаотично потряс руками Эльф. Настроение его отчего-то резко менялось. Или он радовался, что Раджед молча признал свою неправоту?

— Лови самоцвет исцеления, хотя он тебе явно не нужен, — кинул яркий камень льор. — Но ладно, по старой дружбе, хотя испепелить тебя последнее время тянет. Так ты посторожишь портал в мое отсутствие? Или снова заладишь свое «я не имею права»?

— Посторожу. Мир Земли для меня много значит, — серьезно кивнул Эльф, принимая янтарный осколок, но пряча его под изодранную бурую рубаху. Раны его исчезли сами собой.

— Ты все о той девушке? — развернулся Раджед с ухмылкой лиса. — Ох-ох, Эльф, да ты не лучше меня. Прикипел к миру из-за милого личика.

Он слышал по обрывочным разговорам, что Сумеречный уже несколько лет пытается найти общий язык с одной девушкой из мира Земли. Впрочем, для льора это не было новостью. Мало ли у его друга было женщин и даже жен в разные времена в разных мирах! Но Эльф утверждал, что эта особенная. Впрочем, Раджед не слишком любил лезть в чужие жизни, не терпел вмешательства и в свою, поэтому злился.

— Не только благодаря ей, — уклончиво отозвался Эльф, отводя глаза, продолжая официально. — Хватает там людей, чьей судьбы я не знаю до конца. Значит, могу в нее вмешиваться.

— Это ведь и есть ограничения твоей силы? — вздохнул Раджед.

— Да, — кивнул Эльф тихо, но, как мантру, повторил громогласно: — Я не могу перемещаться во времени, не могу воскрешать мертвых и не знаю собственной судьбы, как и прошлого до момента эксперимента.

— То есть, если есть пробелы в судьбах других людей — это ты должен вмешаться? — в который раз пытался понять природу магии Эльфа льор. В башне помимо сокровищниц содержалась главной драгоценностью великолепная библиотека. Льоры наблюдали за многими мирами, лишь не умели перемещаться между ними, не позволяла сама магия планеты. Однако же знания разных эпох и самых отдаленных мест Вселенной скопились по крупице в сотнях книг. Но ни в одном из фолиантов не нашлось упоминания о Тринадцати Проклятых и великом эксперименте Семарглов. И все же отрицать существование и способности Эльфа не удавалось. Теперь Раджед решил, что настало время попросить помощи у друга.

— Не должен, но могу, — оживился Эльф, но тут же помрачнел: похоже, слишком мало содержалось «пробелов», позволяющих ему вмешаться.

— И как? Мою судьбу ты тоже не видел до конца? — интересовался Раджед, подозревая, что у бессмертного это спрашивал каждый собеседник.

— Не могу ответить, — стерлась тень улыбки с губ Сумеречного, он вновь полуприкрыл глаза, явно вспоминая виденное недавно. Еле слышно он заскулил брошенным псом. Но льору было не до жалости, не до бед землян, потому он резко оборвал:

— Опять началось! Что ж, ближе к делу. Придется отправляться на другой материк. Ненавижу покидать башню.

— Да у вас боязнь открытых пространств, сударь, как я погляжу, — вновь приподнялся Сумеречный, вскоре бодро вскакивая с места.

— Так уж повелось у льоров. Как там на Земле говорят? Мой дом — моя крепость. Или ты позволил Софии сбежать, чтобы я покинул свое убежище? — рассмеялся льор ядовито, но что-то надломилось в его голосе: — Друг, ты меня, может, на смерть вообще отправляешь! Во враждебные льораты!

— Нет, у меня нет такой цели, — опустил голову Эльф, приближаясь, доверительно кладя руку на плечо, но Раджед стряхнул ее. Сумеречный сделал вид, что не заметил, продолжая с упреком самому себе:

— Я не предатель, хотя… я предал сам свет, если во мне тьма. Но тебя никогда не предам. Иди. Портал Земли никому не достанется в твое отсутствие.

— «Иду-лечу», вот прямо сейчас! Забыл, что ли? Сначала надо защиту портала как-то разбить. Как-то… — недовольно оскалился Раджед, вспоминая о новой весомой препоне. — Диверсанты и смутьяны! Вы все! Может, это Нармо подкупил Огиру?

— Чем можно подкупить каменного великана? Скорее всего, Огира просто забыл, сколько лет Аруге Иотилу и все еще считает, что этот старец способен помочь.

— Подумать только! Каменный истукан и девчонка доставляют столько проблем! И еще один избитый шут. Чувствую себя последним здравомыслящим человеком, — отвернулся Раджед, вызывая одну старинную книгу из библиотеки. Увесистый том тут же выплыл из коридора, раскрылся перед хозяином на нужной странице, зависнув в воздухе. Льор пробежал глазами по строчкам, повторяя на всякий случай способы обхода магии противника. Вот только он не знал, насколько укрепились границы недругов, ведь льоры отгораживали свои владения настолько плотной стеной, что никто не мог угадать, что творится за этим барьером.

— Нормальный? Ну, это ненадолго, — усмехнулся Эльф, зависая вверх ногами и уже строя комичные рожицы. Раджеда же это только раздражало, ведь София, его София исчезла за шорами чужой магии.

— «Спасибо» на «добром» слове, — резко оборвал чародей, захлопывая пыльный том. — Эй! И не занимай мой трон!

— Но он такой классный! — икнул Сумеречный, разваливаясь с ногами на атрибуте королевской власти. Сапог на бродяге не было, зато босые ноги покрывала грязь, а из сальных патл все еще сыпались мелкие веточки. Потом из-за ворота показалась даже белая орхидея, невесть как попавшая под рубашку, наверное, на пытки его вели через джунгли. Впрочем, все это представление мало занимало Раджеда.

«София — орхидея зарослей моей души — только бы Илэни не посмела причинить тебе вреда! Илэни… Почему я так и не смог ее убить?» — едва слышно вздыхал кто-то из-за маски воина, уже воина, а не короля.

— Так найди себе королевство и правь, — рявкнул льор.

— Нет, вот править — это не по мне, — протянул Эльф, махнув вослед. — Иди.

— Иду, — донесся голос Раджеда, который проверял, что еще ему понадобится для битвы.

— Радж! — окликнул Сумеречный таким голосом, словно готовился поведать все мировые тайны.

— Что еще? — обернулся льор.

— Удачи!

— Спасибо, — смутился чародей, скрываясь в портале, что вынес его за пределы башни, прямо в деревню каменных великанов. Внутри своих владений каждый льор перемещался совершенно свободно, зато на горизонте уже маячила завеса. Казалось, что море съедало землю по ту сторону…

***

Сердце испытывало на прочность грудную клетку, остро отбивая лихорадочно быстрый ритм. В башне бездомной старик замер на троне, приподнялся, как гонец в седле на стременах, когда несет дурные вести.

— Я укрыл тебя своей магией, не двигайся, — шепнул Аруга, когда Соня съежилась за троном. Мир потонул в бесконечном ужасе. В такой бы ситуации ей захотеть обратно в башню Раджеда, но он по-прежнему представал как источник всех ее бед.

По коридору разносились шаги, терялись в закоулках обширной галереи. Кто-то шелестел то ли плащом, то ли платьем, тяжелые складки едва уловимо колебали воздух.

Сердце замерло на высшей ноте, когда раздался властный холодный голос:

— Льор Иотил, с кем это вы говорите?

Соня не видела, как выглядит чародейка, но буквально каждый нерв напрягся от ее слов, каждая струна натянулась до предела. Голос звенел, точно летящий топор гильотины.

— Ни с кем. Сам с собой. Здравствуй, Илэни. Зачем пожаловала в мою башню? Неужели совесть проснулась, и ты решила проведать старого больного дядю? — заискивающе говорил древний король.

Софья зажимала себе рот руками, чтобы не закричать. Раньше-то ей казалось, что вот он — ее рубеж. Каждый раз мелкий, сначала неприступный, а потом оказывалось, что ерунда, жизненная мелочь. Ни разу ей еще не грозила такая опасность. Может, только один раз, когда они с семьей были на даче, а в антенну попала шаровая молния. Это случилось в начале двухтысячных, Рита тогда еще не родилась, Соня сама была маленькой девочкой. То лето выдалось жарким, грозы шли часто и порой без дождей. Молнии сверкали одна за другой, двухэтажный дом глох от грома. Соня отчетливо помнила огромный огненный шар, который промелькнул на небе. Всего на долю секунды, всего на миг воцарилась космическая тишина, почти вакуум на пределе обострения всех чувств. А потом все разорвал невозможный рокот. Осознать произошедшее не удалось, разум хранил себя от слишком жутких мыслей. В момент смертельной опасности, как ни странно, о ней не вспоминается. Если умер — уже и помнить некому.

Тогда антенну-то снесло, соседи напугались, а дом остался стоять. Теперь за спинкой трона снова казалось, что надвигается шаровая молния, но медленно, невыносимо медленно и без шанса спастись. Память ядовитой змейкой в песках жалила случайными образами.

Ветвистые своды давили, как колонны деревьев в волшебном лесу, заплетали потолок мраком, не пуская свет через узкие окна. А в нелепом убежище, что не годилось даже для игры в прятки, мрак сгущался узлом пеньковой веревки, связывая холодом дрожащие руки.

— К тебе? Будто ты мне на что-то сдался! — усмехнулась чародейка, приближаясь к трону. Казалось, доносится тяжелое дыхание дракона, хотя скорее наоборот — обездвиживал холод, душил могильным оцепенением, горьковатым вкусом разложения. При этом доносился тончайший аромат изысканных духов, но они казались кадильным ладаном возле открытого гроба. Соня подавилась воздухом, едва не выдав свое присутствие. Но, похоже, уже Илэни Тахрапзо шла с конкретной целью. Она наступала на старика, шипя, как змея:

— Ты кого-то укрываешь, старый дурак?

— Могла бы и повежливее со своим, заметь, родным дядей, — пробурчал нарочито глуповато Аруга Иотил, выставляя напоказ немощь. Но на демоническую племянницу это не действовало.

— Ничего, переживешь. Дошли слухи, что у Раджеда новая гостья из мира Земли, — отрезала женщина, медленно прохаживаясь по возвышению возле трона.

«Забери жемчужину, пока Илэни тебя не видит», — раздался в голове отчетливый голос Аруги Иотила. Похоже, он оказался еще одним телепатом наряду с Сумеречным Эльфом. Старик отчаянно твердил: «Скорее! Видишь ее? Возле трона!»

Соня растерянно таращила глаза, предметы расплывались и исчезали, смешивались цвета, образуя лишь смутные пятна. Но сквозь них отчетливо вдруг выделился низенький круглый столик возле трона. И на нем светилась и переливалась перламутром крупная жемчужина неправильной формы, сквозь которую безыскусно продевалась серебряная цепочка. Софья непривычно проворно схватила нитку с жемчужиной, надевая на шею, пряча под воротник куртки.

«Хорошо… Надеюсь, она поможет тебе», — выдохнул Аруга и, кажется, вновь погрузился в сон или потерял сознание. Больше сил на укрытие у него не осталось. Софья поняла это, когда ее беспринципно выгребли из-за трона. Илэни схватила ее сзади за шею, да так, словно в тиски зажала.

— Вот ты и попалась, зверушка Раджеда.

— Не… Нет! — взвизгнула Соня, но сопротивляться не могла. То ли ее сковывало волшебство, то ли дикий страх. Силуэт женщины в черном платье представал питоновыми кольцами, ее цепкие руки обвивали, давя на жилы шеи, залапывая руку. К горлу придвинулось острое лезвие ножа. Еще никогда Софья не знала, как близко может подобраться гибель, еще никогда не испытывала этого оцепенения.

— Дернешься — и… догадываешься? — донесся приглушенный голос. Льоры вечно насмехались, льоры мучили ее, превращаясь в воплощение абсолютного зла.

Первое впечатление: змея в длинном темном платье с переливающимися алыми вставками. Кровь и смерть… Тьма и закат. Соня не видела глаз чародейки, но чувствовала пытливый взгляд на своем затылке.

Не прошло и минуты, как сумрачный зал потонул, растворился нечеткостью линий. Как последняя спасительная ниточка исчезал обмякший на троне льор Иотил. Бедный старик, который пытался спасти ее. Софье казалось, что оставлять его преступно, но от нее вновь ничего не зависело. Даже меньше, чем в башне янтарного льора. Беспомощность — враг сильных духовно, но не физически.

Взгляду предстали иные пределы: белые стены в духе ампира с барельефными колоннами, обширные окна с многослойными красными портьерами. По стенам элегантно расположились на полочках изысканные вазы в стиле китайского фарфора.

— О нет, милочка. Это не твои покои, — прошипела издевательски Илэни. Похоже, они оказались уже в ее башне, но рассмотреть обстановку толком не удалось, потому что картинка тут же сменилась. Софья до сих пор не определилась, на что похож переход через портал. Да и много ли запоминается, когда все внимание приковано к кривому ножу, что холодным прикосновением смерти прижимался к тонкой шее! Наверное, у колдуньи были и магические цепи, но, похоже, ей доставляло удовольствие держать в дрожавших от нетерпения руках оружие и трепетавшую жертву. Лезвие скребло по коже.

— Вот теперь мы на месте, — рассмеялась Илэни, но голос ее звучал искусственно, как из динамиков.

Декорации резко сменились, глаза не успевали привыкнуть к полумраку. Подвал без окон, казематы с клетками, стальные прутья. Еще пару дней назад Софья не предполагала, что хоть когда-нибудь столкнется с этим так близко. От тюрьмы да от сумы… От тюрьмы…

Илэни втолкнула несчастную пленницу в одну из клеток, точно животное в зоопарке или цирке браконьеров. Ни ключей, ни замков не нашлось, как и двери — клетка просто сделалась проницаемой на миг, а потом вновь замкнулась, не оставляя и шанса на побег.

Дыхание сбивалось, Софья так и стояла посреди темницы, глядя на Илэни. А чародейка в свою очередь в упор посмотрела на нее, точно хищник на добычу, которую бережет напоследок для кровавого пиршества.

Так вот какое чудовище вырастил в неволе Аруга Иотил. Она обладала невероятно гладкой бледной кожей и чертами лица точеной фарфоровой статуэтки, выглядела лет на тридцать с небольшим. Величественную осанку подчеркивало старинное платье с высоким воротом и жестким корсетом, густые черные волосы были собраны в замысловатую прическу, подобранную сеткой, с которой на высокий лоб свешивался небольшой кристалл дымчатого топаза. Во всех отношениях шикарная женщина, аристократичная, хоть и мрачная. Но только помертвелый неподвижный взгляд ледяных бледно-зеленых глаз отпугивал и сковывал, точно гипноз кобры. Ярко-алые губы, очерченные в форме сердца, выражали застывшие очертания улыбки, но не содержалось в ее образе ни радости, ни даже торжества. Только вскинутые узкие брови отражали высшую степень презрения.

— Да у Раджеда портится вкус! Похищать таких замарашек, как ты… — цыкнула Илэни. — Наслаждайся пока своей ролью приманки. Думаю, мы весело проведем время в ожидании его прибытия.

При этом глаза ее зажглись неподдельным оживлением садиста. Софья тонула в потемках безмолвия, превращаясь в изваяние, да не из мрамора, а из хрупкой живой древесины, к которой подбиралось пламя. И плакало древо смолой.

Чародейка дымчатого топаза уже открыто ухмылялась, обнажая пару острых клыков.

***

Развалины тонули в мареве серых бесцветных камней. Воздух безвкусно проникал через мехи легких, пыль засыпала глаза. Мир за пределам башни показался Раджеду сперва самым отвратительным местом, которое можно представить. Кажется, раньше здесь обреталось королевство других льров, но они поддерживали Аругу Иотила, с которым шла давняя борьба. Когда старый льор был свергнут его племянницей, война продолжилась с Илэни. Янтарный льорат брали в клещи с севера и востока кровавая яшма и дымчатый топаз, но род Икцинтусов неизменно побеждал и расширял владения, оставляя жалкие руины от других башен.

Они изобретали все более искусные способы и стратегии уничтожения друг друга и обогащения, обзаводились союзниками, сокрушали предателей. И где-то под гигантскими подошвами власти льоров колыхался раньше ячед, простой народ, глухие к самоцветам. Что было с ними, чем они жили — правителей не интересовало. Для земных королей людской труд приносил свою прибыль, а в Эйлисе каждый король — сам себе властелин и подданный. Но вот на колоссальной шахматной доске осталось всего семь фигур, которые готовились друг друга сокрушить. Мысль об объединении против кого-то уже не мелькала. Да если бы не гостья, Раджед и не подумал покидать башню. Однако ему бросали вызов похищением Софии.

Чародей все всматривался в далекую завесу, считывая ряды магических символов, распутывая сеть заклятий. Он отметил мастерство того, кто перегородил Жемчужное и Янтарное моря. Илэни за прошедшие годы явно стала намного сильнее. И, признаться, Раджед ненавидел чародейку куда больше Нармо, уже даже осуждал себя за мягкотелость и скучающее сибаритство: стоило уничтожить ее раньше.

Но ему никогда не нравилось убивать. Наверное, из-за этого. Хвастаться удалью, богатством, силой — весело, замечательно, приятно. А мериться количеством трупов и тем, у кого руки в крови по локоть, а у кого по плечи — мерзко. Кровь убитых не отмывается, ни одно ее пятнышко не отходит от души, постепенно унося ее в гранитный саркофаг.

Камни просили движений. От развалин отделялись тени. В глаза вползала молочная пелена барьера, окружала прозрачная тяжесть пустыни, и льор оставался последним носителем цвета, ярким пятном. Но ныне им завладела ярость, стоило лишь взгляду упасть на шевелившиеся камни.

— Огира! Изменник! — прошипел Раджед, подлетая стремительным вихрем к груде камней. Великан тут же резко выпрямился, точно забывая о сонной скорби возле заснувших навечно товарищей.

— Да, ты как был твердолобым остолопом, так и остался, — с пренебрежением продолжал чародей, немедленно выстраивая картину произошедшего: кто-то был в деревне, всюду чувствовались остаточные следы чужой магии, но очень хитро замаскированной. Кто-то подговорил великанов отправить Софию на другой материк.

— Льор… Проклятые чародеи! — гулом глубин прозвучал тяжелый ответ.

На Раджеда тут же надвинулась целая армия селян, которые встрепенулись, вскочили с насиженных мест. Камни гремели, как горы от землетрясения, но со всех сторон глядели слишком живо каменные шарики зрачков из-под нахмуренных бровей. Прибыло воплощение их зла, их старинной ненависти.

— О да, и здесь ничего нового. Никаких новых проклятий в свой адрес, — рассмеялся угрожающе чародей. — Скучно с вами. На что ты надеялся, когда поднимал восстание? Вы не стоите и моего мизинца, пустая порода, земной мусор. Давай, прикажи своей «армии» атаковать, — Раджед театральным жестом обвел рукой собравшихся.

— Душители… — ухнули на разные лады несколько великанов, смыкая плотнее кольцо. Огира и правда наступал, яростно топая ногами-тумбами.

— Что же они не бегут? Надо же! Не могут сдвинуться с места, — продолжал издевательски льор, сковывая плотным кольцом магии все движения великанов, которые больше не сумели и шагу ступить. А колдун и глазом не моргнул, такая магия годилась ему лишь на фокусы. Однако веселья он не испытывал, скорее гложущую досаду и ненависть — какие-то букашки перемешали все карты, разрушили всего его планы. Тупые легковерные уродцы отправили его «игрушку» во враждебные земли. И имя Софии больше не звучало в его голове, музыка слов покинула сердце, уступив место давнему гневу.

Черные брови сдвинулись, меж них пролегла складка, оранжевые глаза горели ярче прежнего. Льор рассматривал всех исподлобья, наслаждаясь беспомощными корчами великанов, пытавшихся оторвать ноги от земли, которая поглотила их до колен.

— Откуда у вас каменные орлы? Отвечай! — приказывал льор, прожигая взглядом Огиру, перебирая длинными пальцами, которые ныне напоминали когти орла.

— Отвечать… — вздыхал стойко упрямый великан, даже стараясь расправить неровные плечи. — Какой смысл отвечать тирану, который не ведает, что значит милосердие?

— Неповоротливый истукан, а языком по-прежнему слишком резво мелешь, — воплощенным вероломством смеялся Раджед, уже почти не помня ни о Софии, ни о Сумеречном, рассудок его внезапно застил бесконечный гнев на тех, кого он, как казалось, уничтожил еще сотню лет назад.

— Ну что ж, попробуем иначе.

Раджед направил раскрытую ладонь на одного из селян, не разбираясь, кто перед ним.

— Не трогай их! — тут же подался вперед Огира, но не сумел причинить никакого вреда чародею, лишь опуская бессильно голову. — Орлы… Они сами прилетели с того материка. От Аруги Иотила. Он помогал нам, он мудрейший.

— Аруга просто желал свергнуть меня, но вы были слишком тупы, чтобы понять это! — возмущенно фыркнул льор. — И давно ли они прилетели?

Великан задумался, растерянно и виновато глядя на собратьев, точно прося их ответить. Огира потер каменными пальцам лоб, нервно разводя руками, то пытаясь что-то сказать, то вновь неуверенно замолкая. Суетливый Раджед не привык ждать.

— Ладно, как бы тебе улучшить память? Кажется, я знаю верный способ, — он вновь направил ладони на великанов.

— Вспомнил, не трогай их! — взмолился Огира, но все равно сбился: — Год назад… э… нет… неделю…

— Путаешься в показаниях, значит, лжешь! — торжествовал над немощью противника чародей, прекрасно зная, что великан и правда не помнит. Последний унижался ради своих сородичей, протестуя испуганно:

— Нет! Нет!

— Проклятый истукан, который не ощущает времени! — наседал Раджед, осклабившись.

— Накануне! Они прибыли накануне! — вдруг резко вспомнил Огира в надежде снискать прощения.

— Накануне? Ты говоришь, что они прибыли только сутки назад? — от возмущения голос Раджеда взвивался почти до шипящего ультразвука. —Аруга уже двести лет заточен в своей башне, он не мог никого прислать.

Раджед с силой сдавил кулак, и тут же один из великанов с едва уловимым вскриком застыл навечно, погруженный в сон. Его собратья застывали нередко сами, забывая пробудиться, теперь же замирали волей льора.

— Все сходится, это была Илэни, — пробормотал сам себе Раджед, возмущенно мотнув головой в сторону Огиры. — Она готовит ловушку. И вы любезно помогли ей. Что ж! Всем известно, что делать с изменниками и возмутителями спокойствия.

Льор с восхищением маньяка простер обе руки, махнув ими в сторону всех собравшихся великанов. И тут же на всех обрушилось проклятье вечного окаменения.

Знал ли раньше Раджед, что сам способен насылать чуму окаменения? Нет! Но именно здесь от возмущения, злости на свое временное бессилие, он открыл в себе какую-то очень темную, бессмысленно жестокую магию. И ему нравилось вымещать свое буйство на бестолковых великанах, которые один за другим застывали в нелепых позах, точно огромные садовые фигуры.

— Нет-не-е-ет! Верни их! Верни! — кричал Огира, меся ручищами воздух, а Раджед маячил перед ним, точно кот, который дразнит цепного пса.

— Ты и сам знаешь, что из каменного сна никто не возвращается, — торжествовал льор. — А ты… О нет, ты как предводитель этой шайки останешься. И будешь вечно созерцать то, что сделал, «великий освободитель» Огира.

Великан все еще пытался вытащить ноги из земли, скреб породу, гулко скрипя каменной спиной. И слал бесчисленные проклятья в адрес мучителя.

— Что-то ты расшумелся, — послышался короткий лающий смешок со стороны Раджеда. Льор придвинулся вплотную к великану, Огира занес яростно кулак, чтобы расплющить в кашу обидчика, но тут же обнаружил, что не способен пошевелиться. Окаменение сковало даже его рот, так что ему не оставили права даже выкрикивать бессильные угрозы.

Только глаза окончательно превратились в человеческие, два яростных озера безраздельной скорби. И из них вскоре потекли слезы гнева и бессилия, что разрывало живое сердце скалы.

Камень заплакал, но только не душа льора. Огира смотрел на свой народ и выглядел в своем неприглядном панцире большим человеком, чем утонченный чародей в щегольском камзоле.

«Что я сделал? Зачем? Это ж… какое-то помутнение. Но их уже не вернуть. Не вернуть весь Эйлис, я лишь приблизил неотвратимое», — вдруг остановился Раджед. Он посмотрел на великана, которого обрек на вечную пытку. Теперь пожелал добить его или… сделать хоть что-то, чтобы не видеть этих глаз, полных обвинения. Так же на него смотрела София, так же Эльф… И не только она, и многие. Никогда он не слышал ни от кого благодарности.

Послышался вздох с башни, и отдаленной лавиной донесся загадочный голос Сумеречного, пропитавший воздух печалью незримых миров:

— Как же ты жесток, царь. Где твой народ? Народ безмолвствует.

Но признавать свою неправоту чародей не умел, потому стукнул тростью оземь, крикнув в никуда:

— Почему тогда ты не вмешался, а? Самый сердобольный наш. Почему не остановил меня? Все «права не имеешь»? Вот и молчи, иначе лицемерно выходит. Но знай: если посмеешь расколдовать этих ничтожеств, в башне больше не появляйся.

— Мне никто не указ, — спокойно отозвался Эльф. И тут поднялась буря. Порывы бешеного ветра возникли из неоткуда, они закрутили сор и гравий. Нарастал громогласный вой вихря, в землю били молнии, оставляя разветвленные следы.

Но Раджед равнодушно посмотрел на эту демонстрацию силы и только выставил перед собой трость, сосредоточившись, ловя потоки чужой энергии и старательно гася их. Вот теперь пришлось потратить немного сил, кровь застучала в висках, однако внешне Раджед выглядел спокойным.

И по его велению ураган стих, воронки возникших смерчей рассеялись, ветер улегся мертвым штилем. Лишь пыль оседала на безмолвные равнины пропащего королевства.

— Но и льоров не стоит недооценивать, — хладнокровно отозвался чародей, теша себя итогами кратковременного поединка с другом, что прибавил уверенности в себе перед столкновения с врагом; льор даже шутливо шикнул: — И сойди с трона! Я все вижу! Мы не просто маги, как те слабые создания из мира Земли. Мы сильнейшие чародеи.

И вновь над пустошью разнесся невыразимо грустный вздох, едва уловимой мелодией:

— Эйлис, где же твоя душа? Кто тебя разбудит?

Но Раджед не счел нужным отвечать на вечный странный заговор Сумеречного, он судорожно размышлял, стараясь не глядеть в сторону сада живых каменных фигур: «Значит, Илэни. Похоже, она шпионила за мной, раз прислала орлов. Но откуда ей было знать, что девчонка сбежит и попадет к каменным великанам?»

Раджед направил трость в сторону завесы и, вспоминая знания из древних книг, пробил в ней брешь, отметив, что не такой уж сложной оказалась магия. Нет, слишком просто. Хоть он и являл миру образ преувеличенного самодовольства, однако ум врагов не недооценивал. Наверняка его просто ждали, приглашали в ловушку. А вот обратно выпускать уже не намеревались. Впрочем, на что тогда он вызывал из библиотеки древний фолиант? Льор предусмотрительно наложил заклятье, не позволявшее полностью закрыться бреши.

Он оставил на волю жестокой судьбы великанов — след своего безумия, своего гнева, пятно на своей и без того не кристальной совести. Возможно, недобрый знак, но он уже шагнул в созданный портал.

«Придется принять это „приглашение“. Лишь бы Илэни не объединилась с Нармо. Нет, к порталу мира Земли я их никогда не подпущу», — размышлял Раджед, выходя по ту сторону Жемчужного Моря.

========== 8. Страшный секрет ==========

— Бинго! Джекпот! — послышался низкий шипящий голос.

Сумеречный Эльф встрепенулся, отходя от стола, где медленно истлевали зачарованные яства. Неся свой временный пост охранника башни, он все-таки покинул трон и корпел над созданием музыкальной шкатулки — подарка для той, что ждала его в мире Земли. Или не ждала, но ему бы невероятно хотелось все объяснить, найти хоть какой-то выход. Ему казалось, что появилась робкая надежда избавиться от проклятья.

Впрочем, ныне разыгрывалась не его драма, и на этот раз на сцене появилась новая фигура. В тронный зал преступной змеей вползало зло, подбиравшееся к порталу.

— С такой лексикой тебе бы наркоту толкать в подворотнях, а не льором быть, — хрипло усмехнулся Сумеречный, вставая с места и подходя к лазутчику, которым оказался Нармо Геолирт собственной персоной.

Нармо совершенно не походил на Раджеда. Если янтарный льор отличался мелкими чертами лица и узким вытянутым носом, то у чародея кровавой яшмы нос был коротким и широким, а подбородок квадратным с ярко выраженной ямочкой. Неоднозначная неискренняя улыбочка тонких губ не добавляла сходства льорам. Раджед хоть вечно щурился, как лис, но обладал крупными выразительными глазами. У Нармо же они были небольшие, миндалевидной формы. Впрочем, хитрый прищур отличал льоров, как иронично заметил Эльф.

Они — во всех отношениях занятые люди — вечно высматривали либо возможную опасность, либо выгоду. Но Нармо и Раджед различались прежде всего манерами и вкусами.

Выглядел чародей кровавой яшмы ничуть не по-королевски: высокие запыленные сапоги с грубыми металлическими пряжками в стиле Нью-Рок, джинсообразные брюки, кожаный пояс с большой серебряной пряжкой в виде черепа и костей, да еще какие-то цепи вокруг него — это создавало образ отнюдь не сказочного злодея. Хотя он носил старинную рубашку с гофрированным воротом, но даже она выглядела не особенно новой, да еще торчала неаккуратными клоками. К тому же Нармо не застегивал ее до середины, демонстрируя, что под ней красуется еще и серая футболка с фигурными дырами. Картину всей этой, в целом, неплохо сочетающейся и мрачной нелепости венчал красно-черный плащ с воротником, нарезанным бархомами-перьями. Эльф знал, что говорил, когда предлагал льору переквалифицироваться в наркодилера. В мире Земли он бы совершенно органично вписался в тусовку любой дискотеки или готического клуба. А если добавить к этому зачесанные назад с высокого лба черные патлы до плеч и легкую небритость — то и подавно. Собственно, Сумеречный такой стиль не осуждал, лишь недоумевая, почему один из королей Эйлиса им проникся.

Нармо криво ухмыльнулся, отвечая с иронией:

— Может быть, и займусь этим когда-нибудь. От скуки. Когда надоест безраздельное господство над миром Земли. Дело-то за малым — убить Раджеда и захватить портал. Я уж думал, что все будет просто. Но вот… Сумеречный Эльф! Что здесь сказать? Какие люди к нам пожаловали!

Чародей не ожидал, что встретит в башне сильного противника. Его голос то переливался насмешливым шипением змеи, то вдруг набирал силу, доходя почти до рычания свирепого волка. Широкие ладони и толстые пальцы в черных печатках с металлическими пластинами подернулись красноватым пламенем, которое в любой миг сформировало бы по пять острых когтей. Впрочем, основной поединок льоров происходил всегда без «спецэффектов» — сражались на ментальном уровне, пробивая невидимые энергетические нити в магии друг друга. Лезвия и кинжалы годились уже на том моменте, когда требовалось сокрушить только тело.

Нармо глядел исподлобья, нахмурив короткие темные брови, выжидал. Он ведь прекрасно знал, на что способен Сумеречный Эльф. О! Он знал даже слишком много для своих четырехсот двадцати лет. И некоторые сведения позволяли ему отвечать нагло и своевольно самому Стражу Вселенной. Сумеречный ненавидел за это Нармо, сухо отзываясь:

— Что-то не горю желанием приветствовать тебя так же тепло. И это ты к нам пожаловал.

— Ах да, конечно же. Вы уже и башню считаете общей? — усмехнулся чародей. Пламя на его ладонях подернулось легкой рябью, точно вторя смешку.

— Нет, я на пару минут подменяю хозяина. Старая дружба. Но тебе-то не понять, — непривычно вкрадчиво говорил Эльф, обходя тяжелый стол и незаметно пряча за пазуху недоделанную шкатулку, словно опасаясь, что враг уничтожит будущий подарок.

— Малыш Раджед обзавелся в детстве весьма влиятельным другом. Мне одно только интересно: он до сих пор наивно считает, будто ты от чистого сердца помогаешь ему? — пропел заискивающе Нармо, уже не утруждая себя боевой стойкой. Теперь он вальяжно поигрывал языками огня, остановившись в дверях тронного зала вполоборота. Он точно наперед видел, что Эльф не нападет, или рассчитывал на свои поистине отточенные рефлексы.

— Ничего, помучаешься вопросом еще пару сотен лет, — скрипнул зубами Эльф, чувствуя, как в нем поднимается постепенно волна бешенства. Нармо наблюдал за ним, как падальщик за агонией задранного хищником животного. Все верно: сам себя ранил, сам пронзил насквозь — достаточно клюнуть точно в темя прожорливому трупоеду.

— Конечно, конечно, всю голову сломаю от зависти! — издевательски улыбался Нармо, по-свойски прислоняясь к витой колонне. — Если только Эйлиса хватит на эти пару сотен. Но мне-то уже наплевать на этот дохнущий мирок, я планирую новым обзавестись в ближайшее время. А теперь, будь добр, отойди от портала.

В считанные секунды чародей оказался возле зеркала, которое ныне померкло и не показывало ничего. Но Сумеречный тоже не растерялся, такими трюками он сам удивлял, поэтому резко возник перед Нармо да со всего размаху намеренно сшибся с ним лбами. Никакой магии, обычные приемы спецназа, самая малость чудес для невероятной скорости.

— Ты правда считал, что я послушаюсь?

Чародей потряс головой, хватаясь за место неслабого ушиба, но ответил со смехом надвигающейся грозы:

— По правде говоря — нет. Ни капельки.

— Вот и правильно. Я никому не подчиняюсь, а ты вообще падальщик, который грабит могилы старых королей, — надвигался на противника Эльф, невольно сжимая кулаки.

Тяжело же ему давалась роль героя, роль того, кто имеет право вмешиваться. Все чудилось, что выглядит глупо и неуместно, хотя на нем красовалась уже кольчуга из драконьей кожи, как и тяжелые сапоги, да за плечами висел легкий прямой меч без крестовины. Иссякли его орхидеи, а музыка не заиграла в недоделанной шкатулке. Однако теперь-то он хотя бы нашел не самую приятную тему для Нармо. По Эйлису давно уже ползли слухи, что чародей кровавой яшмы занялся расхищением могил. После проигрыша Раджеду он искал новые источники силы, поэтому, разводя руками, без всяких угрызений совести констатировал:

— Приходится! Поверь, я не имею ничего против покойных льоров, даже если часть из них я сам когда-то прикончил. Но глупые вековые традиции — хоронить с королями их ненаглядные самоцветы, — Нармо лающе усмехнулся. — Им уже не нужны, зато я найду применение получше. Впрочем, Раджеду об этом знать не обязательно, а хотя ты мог бы и рассказать сам… ты же у нас всеведущий, всезнающий, почти вездесущий, — он все скалил ровные белые зубы, точно одержимый, без тени веселья. — «Дорогой наш» Страж Вселенной. И сколько миров ты уже погубил? Может, посчитаем? По пальцам… Ох, нет, пальцев не хватит. Здесь нужны цифры покрупнее, скажем, космических масштабов. В этом была вековая миссия защиты? Надо же!

Последняя фраза разнеслась эхом оглушительного восклицания. Черные глаза Нармо безумно вспыхнули, впившись в Эльфа, улыбка исчезла с лица. Он все знал, он тоже стал рассказчиком этой темной истории. И небезосновательно обвинял. Прорвалось омерзение ко всему. К Эйлису, к ячеду, к топазовой чародейке, с которой проводил жаркие ночи, да и к самому себе.

Илэни недавно понадобилась ему из-за своих темных сил: ее талисман безошибочно указывал на захоронения. Добывать волшебные талисманы из недр и породы уже не представлялось возможным — все выкорчевали, все собрали и заперли в своих бездонных сокровищницах. Только не каждый камень отдавал свою силу, некоторые оставались безделушкой.

«Всем нужна сила. И если в мире Земли она в циркуляции денег, то у нас в накоплении самоцветов. Мы выпотрошили подчистую недра, а в наследство от прошлых королей остались только их курганы — вот она, цена могущества. Ешь пустую породу, Эйлис, пей иссохшие реки. Дымчатый топаз, янтарь… А у меня-то что… Яшма. Не рубин. Даром, что такая же кровавая! Но вот он я, будущий правитель Земли. Все самоцветы станут скоро моими, и целый новый мир», — уловил случайные властолюбивые мысли из чужой головы Эльф.

— И все же… ты падальщик. Ты просто пытаешься оправдать свою жажду власти, — наступал решительно Сумеречный. Лишь бы тьма не брала над ним верх, не теперь, не здесь, не сейчас! Он молил и просил все силы небес даровать ему стойкость духа, чтобы не подвести друга. Ох, по странной издевке судьбы цену этой нелегкой дружбы ведал злейший враг.

— Власти? — приподнял бровь Нармо, махнув рукой. — Власть — это иллюзия. Да, я граблю могилы… Порой сам задумываюсь, зачем мне это вообще. Но! Я один в полной мере сознаю, что ждет Эйлис. Уничтожение, окаменение. И если Раджед намерен утащить всех нас в могилу, то пусть первый туда и катится.

— Я бы пустил тебя в мир Земли: подыхай там, как хочешь. Если бы не знал, что ты не остановишься на малом, — искреннее признался Сумеречный, ведь он не желал смерти льору. Меньше лжи, хоть бы меньше врать тем, кто дорог, да и тем, кто неприятен. Говорить только правду — великая милость тех, кто чист душою и не обременен оковами опасных секретов. Но что делать, если зло тоже не искажает фактов?

— На малом, — Нармо поморщился, разыгрывая свое представление, задумчиво поглаживая щетину: — Да, пожалуй, толкать наркоту ячеду будет как-то… мелко! Для льора.

Пальцы его постоянно шевелились, точно у вора, глаза то экзальтированно выкатывались из орбит, то демонстрировали сонную личину пренебрежения.

— Ты уже не льор. Ты просто вампир, нет, хуже. Ты Стервятник! Нармо-Стервятник, — пытался заставить его отступить от портала Эльф, но Геолирт только выставил вперед указательный палец и легонько остановил им Сумеречного. Не магия, просто субординация.

— Какое лестное прозвище. Я запомню. Особенно забавно это слышать от оборванного бродяги без роду и племени, — неизменно кривились улыбкой губы чародея.

— Но этот бродяга может заставить тебя танцевать на одной ноге и крутить тарелочку на трости, если того захочет моя черная душа, — парировал Эльф, заставляя себя усмехнуться в ответ, хотя с разбитых губ тут же стекла струйка крови.

Странно… Он забыл исцелить рану этого тела или же рана выдала состояние его душевных метаний? Появление Нармо бередило их, раззадоривало. Как человек властелин кровавой яшмы не так уж раздражал, существовали и похуже, хотя бы тот упрямый тип с пиратского острова. Но вот если бы Геолирт не имел возможности шантажировать…

Применить бы свою силу, которая по одной лишь мысли неудавшегося стража могла сокрушать целые континенты, но на такую роскошь он как раз и не имел права. Да и роскошь ли? Или проклятье? Сотни раз он просил возможности исцелить смертельно больных, облегчить чьи-то муки, дать новый шанс для заблудших во мраке, прийти на помощь истошно зовущим.

Но тщетно — мироздание показывало, что случится, если нарушить его четко выстроенную канву. И страж оставался недвижим, тихо погружаясь в бездну безумия. Разгула его силы только и хватило бы на дешевые трюки с сознанием, как он пообещал Нармо. Но, оказывается, тоже тщетно!

«Ах ты ж, шельма!» — отметил Сумеречный, когда попытался и правда сбить спесь с собеседника «на потребу своей черной душе», но стоило только попытаться взять под контроль его разум, как магия наткнулась на мощный блок. Нармо саркастично зааплодировал:

— Все еще недооцениваешь льоров. Как предсказуемо! Даже слишком. Такие дешевые фокусы проворачивай со своими клоунами с Земли, я их и чародеями-то назвать не могу. Наша магия — одна из самых мощных. Одна загвоздка — порталов в другие миры нет, разгуляться негде.

— Ваш разгул — сплошное разрушение. И все же я кое-что знаю. А вы все не знаете, — плохо подбирал аргументы Эльф. Слишком тяжело идти против правды неправых, ведь они даже истину переворачивают вверх дном.

— Но толку-то? Все мы что-то знаем. Сведения — дорогая вещь, — голос Нармо пропитали торжествующие нотки превосходства, он даже поднес палец к губам и демонстративно огляделся, точно на самом деле опасался шпионов: — О, я тоже кое-что знаю. Полагаю, ты никогда не поделишься этим со своим дорогим другом? Не хватит смелости, знаю, не хватит.

— Замолчи! И не смей говорить! Иначе я заставлю тебе замолчать! — прорезал полумрак тронного зала возглас Сумеречного. Он дрожал от гнева, сердце больно колотилось в груди. Да какое же сердце? Видимость! Видимость тела, иллюзия жизни. Зато боль вины чересчур настоящая для могущественного призрака.

— А в чем, собственно, дело? Боишься, что Раджед расстроится? Или — ох, бедняжечка Эльф — больше не захочет видеть тебя в Янтарной Башне? — в голосе Нармо отчетливо проступили стальные нотки. — Весь мир построен на лжи. Эйлис или Земля — не важно. Все построено на недомолвках и лжи. К примеру, я. Я для вас — зло. Зло должно быть повержено и посрамлено? Для начала ответьте, кто здесь настоящее зло, а кто — абсолютное добро? Все лишь ложь! Ты ее часть, великий лжец.

— Замолчи! Замолчи! — прорычал Сумеречный, но ныне в нем уже говорила тьма. Сначала бросило в жар, потом сковал вечный холод мрака. Тьма подступала, голос покидал пределы связок, разнося по стенам узоры темного инея. Меч сам собой оказался в руке, и лезвие понеслось к голове Нармо.

Наплевать, что мироздание запрещало убивать тех, кто не был обречен! В тот момент негодование затмило чувство долга, слишком уж навязчиво проклятый Геолирт напоминал о кровоточащем рубце, буквально ковырялся в этой ране своими грязными пальцами, как в могилах королей, разрывая саваны и выискивая каменья.

Сталь готовилась врезаться в податливую плоть, разорвать все сухожилия, разрезать кость. Но встретила в ответ призрачные, но не менее твердые когти. Два мага схлестнулись в поединке, энергетические нити натянулись струнами. На недоступном человеческому восприятию уровне реальности загудел тяжелый инфразвук от их соприкосновения, затем взвился до ультразвука, точно кто-то резко неумело провел смычком. Напротив — сошлись два матерых профессионала, лицом к лицу.

Нармо глядел в упор на Сумеречного, не прекращая скалиться. Конечно, ведь он почти намеренно провоцировал, испытывал себя. Лезвия мечей скрежетали, почти не двигаясь, сцепившись, как два быка рогами. И с не меньшей дикостью сквозили ожесточенные лица противников. Эльф отмечал их моральное сходство — беспринципность и отвращение к себе, вечная насмешка над собой.

Наверное, это заставило Нармо ввернуть фразу посреди разгоравшейся битвы:

— Меч? Ты посмотри, как предсказуемо. Давай-давай разнесем всю башню! А потом ты будешь убирать. Нехорошо же в гостях оставлять мусор.

Сумеречный вдруг громко втянул воздух и отскочил где-то на метр. Тон Нармо отрезвил его, напомнил, что самый опасный зверь — это он сам, его тьма, которая при освобождении жаждала сокрушить башню. Одну, другую, весь Эйлис и еще энное количество миров. И что бы он сказал Раджеду? А Софье, сестра которой все еще спала под волшебным колпаком? Зверь… Убийца… Маньяк… Адский шут. Нармо видел его насквозь через призму себя самого.

— Ну, давай без меча, просто посидим и позлословим. Ты мне даже этим нравишься, — усмехнулся Сумеречный, радуясь, что хотя бы враг вовремя выдернул его из тьмы. Да и враг ли? Он, возможно, требовал законного возмездия. А вот на Землю рвался совсем незаконно, так что Эльф снова на всякий случай загородил спиной портал.

— Какие откровения. Но легко говорить то, за что не несешь ответственности, — изобразил польщенность Нармо, поправляя свалявшиеся бахромы плаща. — Как насчет более весомых тайн?

— Всему свое время, — отвернулся Эльф, делая вид, будто изучает сплетения лепнины, и мимоходом восстанавливая то, что недавно повредил сам янтарный льор.

— О да, время — главный двигатель уничтожения, — с какой-то великой торжественностью начал Нармо, подхватывая со стола витой подсвечник и задумчиво проводя рукой вдоль пламени. — Время-время стирает секреты… Все мы храним чьи-то тайны. Конечно, Раджед не поверит врагу, если ему рассказать. Впрочем, меня тоже не тянет с ним говорить по душам. Зато ты — другое дело, Страж Вселенной, разрушитель миров. Злишься? Боишься? Мучаешься чувством вины? Как это просто и… мелочно!

Вновь его голос подскочил на высшую ноту рыка, но тут же стих. Нет-нет, Нармо прекрасно контролировал себя, неотрывно и пронзительно впиваясь взглядом в собеседника, как волк зубами в добычу.

— Думаешь вывести меня из себя? Не получится, — убеждал себя Эльф, нервно сглотнув. Казалось, что пол уходит из-под ног. Хорошо бы просто взлететь, а он именно падал, увязал в болоте собственных недомолвок.

— Да нет, ты же предлагал поговорить. А я пока обдумаю, какую локальную катастрофу устроить, чтобы ты унесся подальше отсюда.

Нармо беспринципно взгромоздился с ногами прямо на столешницу, давя грязными подошвами остатки яблок, чей сок сочился, как прозрачная лимфа.

— Не получится, я связан обещанием, — деловым тоном говорил Эльф, мстительно заставляя стол вовсе исчезнуть. Но Нармо быстро среагировал и ловко спрыгнул, не позволив поставить себя в глупое положение. Мелкие пакости и подлости с ним не проходили, он и сам их практиковал, прицыкивая:

— Обещание другу. Какие фальшивые правильные слова. Да что ты знаешь о дружбе?

— Да уж побольше тебя, — кивнул в его сторону Сумеречный.

— Обманываешь друга — оправдываешься, — все расплывался в ухмылках и смешках льор-падальщик. — Вот и вся цена твоей преданности. Я уже понял, что для тебя дружба — это просто топографические метки на карте чужих судеб. И чем же ты лучше меня?

— По крайней мере, не тревожу мертвых, — привел единственный весомый аргумент Эльф. А, действительно, чем? Не убивал ли он? Убивал! Не использовал ли порой людей? Приходилось. Разве только не плел придворных интриг, потому что никогда не правил.

— Это все условности, — отмахнулся Нармо. — Тогда в мире Земли придется первым делом уничтожить всех археологов.

— Боюсь, ты уничтожишь не только их.

— Как ты меня демонизируешь!

— С учетом того, какими «веселыми» играми увлекался твой отец… — Эльф наконец нащупал ту нить, которая причиняла боль оппоненту. С Нармо вмиг слетело веселье, он как-то нахохлился, втягивая голову в широкие плечи, но сдержанно признал:

— Я не он. Пожалуй, он тоже виноват в том, что случилось с Эйлисом.

Виноват, тоже виноват. Этот психопат, этот безумец, искалечивший всех. Сумеречный улавливал случайные мысли собеседника, спокойные и рассудительные, которые он не высказывал вслух: «В могилах всякого навидаешься. И лучше поймешь, что жизнь — это неизбежная часть смерти. Судьба сыграла свою злую шутку, наделив таким отцом, не доставало только терзать себя по этому поводу. Шутка, не более! Шутка…»

У чародеев кровавой яшмы издревле в башне располагался интересный, но бесполезный артефакт: зеркало земного мира, которое показывало любой уголок по велению хозяина. Многие годы Нармо пытался превратить его в портал, в конце концов, признав, что только у Икцинтусов есть вожделенное сокровище. Зато подсматривать за копошением людей ему никто не запрещал, как и его предкам. Геолирт-старший славился своими кровавыми играми с ячедом. То ли в незапамятные времена оценил забавы в римском Колизее, то ли вдохновился «подвигами» инквизиторов. Однако «кровавой» яшму называли не только за цвет, но и за злобный нрав обладателей талисмана.

Пока еще чума окаменения не сковала Эйлис, отец Нармо устраивал для ячеда что-то вроде тотализатора со смертельной игрой. Собиралось много людей, которым не оставляли выбора. задания придумывали самые разнообразные — от игры в карты до акробатических трюков без страховки. Раньше своих собратьев-дельцов на Земле Геолирт-старший изобрел прототип казино, вот только ставкой неизменно оказывалась жизнь простолюдина. Зато победителю обещали недостижимый приз — магический самоцвет. Только за все время кровавых игр яшмы никто не доживал до вожделенного финала. Но ячед неизменно шел на смерть.

И Нармо с детства помнил, как люди гибнут за свою безумную надежду. Отец всегда брал сына с собой на представления, он был самым настоящим маньяком, мясником. Порой по ночам все еще звучал в ушах его безумный раскатистый смех. Нармо ненавидел его, проклинал за то, что они сделали с Эйлисом. Они все, Геолирт-старший и род Икцинтусов. Когда возмужавший Нармо своей рукой уничтожил отца Раджеда, началась бесконечная кровная вражда. Только в какой-то момент они очнулись и заметили: их мир обречен. И это лишь усилило взаимную неприязнь.

Сумеречный, способный и обреченный читать в душах людей, знал, какие змеи противоречий самодовольства и омерзения теснятся в сердце вечного врага янтарного льора.

— И ты хочешь устроить то же самое на Земле? — требовательно мотнул головой Эльф.

— Ты же всеведущий, вот и скажи, чего я хочу. Или — иссякни моя яшма! — всеведущий не знает моей судьбы? — с переливами рокота лавины глухо рассмеялся Нармо. От него незримыми темными волнами расползалась ненависть к Стражу Вселенной — его винил во всем больше остальных.

— Кое-что не знаю. И это мне не нравится, — признался Сумеречный, замечая явные пробелы на карте судеб.

— О! Как же! Потеря контроля — противное чувство, — застывала маска улыбки. Нармо приблизился, помахивая заискивающе возле лица оппонента зажженным подсвечником.

— Может, это как раз тот момент, когда я раскрою твой секрет Раджеду? Истинную причину, откуда у него взялся такой «верный друг». Аж во рту вязнет от этой патоки!

Сумеречный с неприязнью отпрянул от слабого свечного жара, но в большей мере — от проклятого шантажиста, который все смеялся в лицо. Он опасался тьмы, что вновь прорывала тонкую мембрану разумности и самоконтроля. Эльф представлял, что перед ним пустое место, ничто, безликий падальщик. Но последний отчетливо проступал как обвинение и самый опасный противник.

«Не позволяй ему выводить тебя из равновесия! За столько лет пора бы уже привыкнуть и не обращать ни на кого внимания. Или прирезать его? Всем будет проще, — совещался с собой Эльф, хотя тьма в нем подкидывала не самые мирные пути разрешения конфликта. — Если бы только не знать, что он прав. Когда-нибудь я должен набраться смелости все рассказать Раджеду. Лис-то он лис, но не знает, что я и правда здесь главный обманщик. Проклятье! За столько лет надо было стать равнодушным циником, а я получил только оголенные нервы. И в каждом мире переживаю за каждого. Это жуткое чувство, когда порой ты смотришь на улыбающегося младенца и уже видишь его судьбу до самого конца. То, как он вырастет, как обретет навыки и силу, да еще любовь… То, как будет предан. То, как возненавидит всех и начнет творить ужасные вещи. Вижу, сколько людей пострадает от его невыразимой ненависти. И я не сумею вмешаться. Вижу его смерть, его агонию. А он улыбается, еще ничего не ведая. Это… ужасно. Как будто я существую в прошлом, настоящем и будущем одновременно. Но не имею права исправлять, помогать. И если я вмешаюсь… Проклятый Нармо. Никогда не лжет. Ему нет смысла выдумывать что-то, если самое страшное оружие — это та правда, которую я скрываю».

— Говори-говори, пока не окаменел, — хрипловато усмехнулся Эльф, вспоминая об еще одном своем невеселом секрете. — Я тоже кое-что знаю про льоров. И Раджед знает. Но это останется нашим секретом. Землю ты не получишь под разрушение. Хватило и Эйлиса.

— Я разрушил Эйлис? Клевета. Больше половины порушили еще до меня, а к чуме окаменения я вообще не имею никакого отношения.

— В ней виноват каждый, — прошептал Сумеречный задумчиво.

Нармо все косился на портал, который Эльф инстинктивно загораживал, как мать свое дитя. За ним располагался целый мир, возможно, несправедливый, но пока живой. И пусть Нармо обзывал «разрушителем миров», бессмертный мученик веков не посмел со всей своей мощью привести к разрушению хотя бы одну планету. Долг Стража велел спасать, помогать, но проклятье и тьма… Они тянули в страну вечной ночи, безразличия и отрицания света.

— Опять общие слова. Но мы-то оба знаем первопричину, — осуждающе погрозил пальцем Нармо.

— Все не совсем так! — оживился Эльф яростно. — И я не позволю сделать то же самое с Землей.

— Не так… Конечно, проще отрицать, — презрительно сузились глаза Нармо, а на лице отразилась усталость, но тут же сменилась вечной маской. — А что же Раджед? Не боишься, что твой друг однажды переменит свои взгляды и захватит эту беспутную планетку? Юных прелестниц он уже похищает. Так что я бы не был столь уверен в его моральных устоях. Но как же — злодей здесь я, я — стервятник, я — воплощение коварства.

— Да все вы друг друга стоите, — отвернулся Эльф. Кинжал между лопаток не причинил бы ему ни малейшего вреда. При желании он мог бы полностью растворить свое тело незаметным дымком предрассветного тумана.

— Хоть это ты признаешь. Но, кажется, мы заболтались. Если тянет поговорить, лучше становись моим союзником и приходи в Кровавую Башню. Только не сочти за приглашение! — Нармо серьезно отрезал: — Лучше просто не мешай нашей борьбе. Льоры уничтожали друг друга веками, пока однажды ты не вмешался в этот естественный процесс.

— Естественный? — исступленно воззрился на собеседника Эльф. Сотни раз он доказывал и Раджеду, что война неспособна быть естественным процессом.

— А какой же еще? Эйлисом должен править только один. В мире есть место только для одного абсолютного правителя, — пророкотал ледяной возглас.

— Проклятые руки, связанные клятвами Стража. А так бы ты у меня танцевал на одной ноге, крутя тарелку на трости. Может, хоть это сбило бы с тебя пафос, — пробормотал Сумеречный, скрещивая руки, точно их и правда сковывали путы.

— Пафос? Да ни разу.

Эльф уловил картинку из головы Нармо: «достопочтенный» льор уже живо представил себя в роли циркового артиста, и, что наиболее примечательно, его ничуть не смущало такое зрелище. Мысленно он даже наслаждался возможным весельем и не выглядел нелепо. Зато арена его переливалась оттенками пролитой крови, и зрители дрожали в ужасе. Адский цирк, демонический маскарад.

Видимо, никакого благородства и аристократизма в Нармо не осталось, ибо Раджед от таких угроз немедля бы оскорбился. Сумеречный сам давно расстался с какими-то условностями, может, именно это заставляло отвечать каждый раз при столкновении с чародеем кровавой яшмы. Падальщик, который считал себя королем, и бродяга находили, о чем поговорить. Даже если искренне ненавидели друг друга или только делали вид, для порядка, для соблюдения правил игры. Впрочем, если Эйлис сделался каменной свалкой, зрелищем постепенного умирания, то править им надлежало именно Стервятнику. Но он тянулся к свежей добыче.

— Все эти речи так — мишура. Но сейчас дела-дела, мы все куда-то бежим. Мы все хотим власти над телами, умами, сердцами. Над чем только возможна власть. Раз уж ты здесь, придется откланяться.

С этими словами Нармо из воздуха материализовал призрачную тарелку и трость и, повернувшись с Сумеречному спиной, ловко исполнил тот самый трюк, при этом еще негромко напевая что-то довольно мрачное. Сочетание выходило абсурдное, но одновременно элегантное, как на представлении готического мима.

— Эй! Не копируй мой стиль! — окликнул Эльф, Нармо издевательски рассмеялся на прощанье, убираясь восвояси.

— Позер вампирский, — фыркнул недовольно Сумеречный. Но все эти ужимки были не более чем способом хоть немного снять напряжение, буквально пропитавшее воздух электрическими зарядами.

Янтарную башню он отстоял почти без боя. Защитить бы еще собственную душу от нападок вязкого мрака. Он вновь вытащил трепетно оберегаемую музыкальную шкатулку и долго рассматривал узор на резной крышке. Когда-нибудь… Он верил и надеялся, что представится шанс прожить хоть одну нормальную жизнь, короткую, но человеческую.

Льоры же утратили всякое сходство с людьми, затмив умы вечной борьбой. Но нет, Раджед и Нармо видели все слишком четко, и все же не прекращали своего движения к пропасти. А Эльф… просто собирал красивую безделушку, одновременно видя, сколько людей мучается в сотнях миров, на Земле, да и совсем рядом — в Эйлисе. Одна молодая жизнь безвинно пострадавшей, заточенной в подземелья. Из-за этого собственное копошение казалось преступным бездействием.

***

Холод заползал под кожу иглами страха. Камни хранили вековую пыль и тяготы всех, кому не посчастливилось пребывать в тесных клетках. Из огня да в полымя — Софья вновь попалась в западню, в замкнутое пространство. Она не верила, что каменные великаны предали ее, но вполне отчетливо понимала, что сделалась заложницей Илэни. И что там пишут в инструкциях по ОБЖ на этот счет? Не предпринимать никаких действий и выполнять все требования захватчика? Дельный совет, особенно, если ни малейшего шанса на побег не представлялось. Ни тюремщиков, ни ключей — одна только чародейка, что скалилась по ту сторону перечерченного прутьями пространства за клеткой. Бездумно далеко улетало слово «свобода».

Соня блуждала по лабиринтам без выхода в чужом мире и в собственном сознании. Она не ждала рыцаря на белом коне, коим себя, наверное, представлял теперь Раджед. Не верила, что он вообще за ней явится. Да и что толку? Потом потребует благодарности за спасение явно не на словах, хотя сам и затащил в этот хаотичный опаснейший мир. Софья злилась, на панику не осталось сил, с каждым мигом она все больше проникалась ненавистью к тем, кто одарен великим проклятием власти. Но холод упрямо навязывал свою волю, продирая тело ознобом, точно корчами эпилептика. Стрелки времени путались в темноте подвала, озаренного только синеватым пульсаром, висевшим вместо лампы. Он отбрасывал мистические блики на лицо мучительницы. Илэни бесстрастно взирала на пойманную. Софья набралась смелости подойти к прутьям и взмолиться недоуменно:

— Зачем я вам? Отпустите меня!

— Надо же! Какую забавную зверушку притащил себе Раджед, — блеснули в ухмылке острые клыки. Если раньше казалось, что янтарный льор ужасен, то ныне Соня поняла: эта женщина еще не раз придет во сне кошмарным видением. Бледная, как восставший покойник, с неподвижным взглядом змеи. Неужели ее когда-то соблазнил Раджед? Не укладывалось в голове. Или же она была раньше иной? Впрочем, какое дело потерянной страннице до сложных взаимоотношений королей.

— Я не хотела попадать в ваш мир, — пыталась объяснить Соня, в целом, предчувствуя, что никто ее слушать не намерен.

— Не хотела… Как же, — прошипела Илэни, и сквозь фарфоровый саркофаг ее невозмутимости проступил желчный гнев: — Все его девицы поначалу пугались, а потом становились покорными собачонками в надежде получить хотя бы частицу силы и долголетия чародеев. Они не понимали, что недостойны этой силы.

Худшие предположения Сони подтверждались: янтарный льор уже не первый раз использовал портал ради собственной выгоды. Одна из многих, одна из тех, кому он обещал великую любовь. На сколько? На одну ночь? На неделю? На пару лет в лучшем случае? Обычный богатей, хоть и наделенный могуществом колдуна. И только от него теперь зависела ее судьба, да еще от мучителей. Мерзкое чувство все плотнее заполняло сердце. Ни великих обещаний, ни взаимосвязи с рисунками, как он лгал в письмах — просто случайный выбор в череде множества таких же.

— Когда они надоедали Раджеду, он просто обратно выпихивал их в мир Земли, иногда стирая память. Ничтожества! И он ничтожество! Отверг саму властительницу Дымчатых гор и Туманного моря ради очередной длинноногой девчонки, — продолжала вещать Илэни. — Конечно, ему надо, чтобы им слепо восхищались. Равная ему видела насквозь все его дешевые фокусы. И как? Ты выполняла все его прихоти? На что ты надеялась? Стать еще одним льором, властительницей темных чар? Возмутительно! И смешно. В Эйлисе может существовать только одна!

Чародейка вплотную приблизилась к клетке, как зверь, точно желая понять, что же настолько привлекло Раджеда в новой пленнице. Хотелось плюнуть в лицо самодовольной колдунье, но здравый смысл подсказывал, что это верный способ сделать себе хуже.

— Я ничего не делала и не желала этой силы! — протестовала Соня, возмущенная несправедливостью обвинений. — Я бежала от него, когда вы меня поймали. И я… я метнулась в портал, чтобы спасти сестру. Что теперь будет с ней?..

Голос дрогнул, во рту появился солоноватый привкус слез, но воля и гордость заставили сдержать их.

— Какие сказки выдумывают пленники, заслушаешься, — всплеснула руками чародейка, принужденно усмехаясь. Но ей это плохо удавалось, точно у робота садилась батарейка, у механизма кончался завод. Двигалась она так же: красиво, но неестественно, словно заставляла себя. И все они прятали свой истинный образ, точно собрались на карнавал апокалипсиса. За маской этой женщины не проглядывалось никакого лица.

— Но мне не нужен Раджед! — упрямо пыталась достучаться до чародейки пленница. — И сила не нужна! Отпустите меня домой! Я обещаю, я никогда больше…

— Молчать! — содрогнулись подземелья от приказа, перешедшего в насмешливую констатацию: — Ах, от тебя здесь вообще ничего не зависит. Это моя игра, моя месть, в которой ты просто приманка. Я следила за ним с момента, как он решил заполучить себе новую игрушку. Думаешь, ты просто так встретила великанов?

Огира, добрый Огира оказался одним из шпионов Илэни? Чуткое сердце подсказывало, что его также обманули.

— Это вы помогли сбежать мне из башни?

— Помогла? Об этом не было и речи. Я собиралась послать призрачных помощников, чтобы похитить тебя. На случай побега послала орлов. Но ты упростила мне задачу. Благодарю!

Илэни торжествующе приблизилась к клетке, схватив цепкими тонкими пальцами пленницу за подбородок. Кроваво-красные ногти впились в кожу. В правой руке она сжимала блестящий нож. Софья решила, что настал ее последний час. Все так… Если так завершалось, значит, кто-то желал именно такой для нее судьбы. Но зачем так долго мучили на пути к неизбежному? Зачем посылали в другой мир? Есть ли хоть какие-то законы у мироздания, есть ли хоть какой-то смысл в испытаниях, которые оно посылает на долю своих чад?

Разочарование — почему-то именно оно затопило страх, приглушило и озноб. Всегда казалось, что мир подогнан под закономерности, что есть высшие силы или хотя бы правила ненапрасного. А смысла своей короткой жизни отыскать пока не удавалось, как и гибели в подземельях алчной ведьмы. Но вся эта гамма противоречивых эмоций задела лишь на миг.

Через секунду все затопила непривычная острая боль, от которой внутри все сжалось: Илэни резанула по лицу ножом, оставив глубокую рану на левой щеке.

Соня инстинктивно отпрянула в дальний угол клетки, хватаясь за рану, непроизвольно бормоча вместо крика:

— Ай! Зачем?! Зачем вы… Я ничего вам не сделала!

Слова колыхались нестройным потоком, вместе с болью приходило отвращение. Кровь сочилась между плотно прижатых пальцев, и от ее количества становилось страшно. Но хуже всего — сдавило обручем голову, подступила дурнота.

— Сделала! — неожиданно взвизгнула топазовая чародейка. — Ты приглянулась Раджеду. Считай это своим преступлением. Посмотрим, понравишься ли ты ему в таком виде. Это не последний шрам на твоем гладком личике. Новые будут появляться каждый день, пока Раджед не появится в моей башне. Что ж, проверим, так ли ты ему дорога. Он уже четвертый год шпионит за тобой. Да что в тебе такого особенного?

Четвертый год… Значит, он столько времени наблюдал за каждым ее шагом и лишь потом начал писать короткие послания? Лишь когда ей исполнилось шестнадцать. Изощренная долгая пытка. Раджед — причина всех ее бед. Она так старательно пряталась от жизни, но вот ее выгребли, как крота под полуденные лучи, да еще сделали шестеренкой хитрых беспощадных планов по взаимному уничтожению. Невольно Соня теперь все-таки надеялась на победу янтарного льора, иначе… ее жизнь окончательно бы обесценилась для других чародеев.

Четыре года… И после столько лет наблюдения и ожидания он намеревался бросить ее в плену своих врагов?

Илэни скалила клыки в торжествующей ухмылке, казалось, что вцепится в шею, как в фильмах про вампиров. Но чародейка лишь смотрела на результат своих «трудов», могла бы изуродовать и больше, испепелить за миг. Однако же тянула пытку и удовольствие для себя. Соня затравлено, но неотрывно смотрела из дальнего угла.

Внезапно за спиной чародейки темным провалом разверзся портал, из которого вышел еще один чародей, высокий мужчина с черными патлами и в плаще.

— В башне Сумеречный. Просто так не пройти, — вкрадчиво доложил он, приникая к уху женщины из-за спины и слегка обнимая ее. Илэни же выпрямилась струной, сцепляя руки и нервозно втягивая воздух, на повышенных тонах отвечая:

— Проклятье! Провалить такой план! И что теперь? Нармо! Я думала, мы уже сегодня заполучим портал. Ты успел поставить хотя бы ловушки или заклинания слежения?

— Если бы и успел, то Сумеречный уже все убрал бы, — поморщился чародей. Он посмотрел на Софью. Девочка поежилась от этого взгляда — властный, жадный, насмешливый. И что тогда его отличало от Раджеда? Казалось, все. Полная противоположность не только по внешности, но по малейшему жесту и взгляду. Казалось, перед ней не новый король, а прожженный бандит, шулер или контрабандист. Весь его образ отмечала печать показной неаккуратности и небрежности, и глаза воровато ощупывали каждый предмет, точно он выискивал, чем поживиться. Даже со своей чародейкой он не выглядел расслабленным или довольным, хоть и с показным наслаждением лапал ее за талию, пока женщина обрушивала поток негодования.

— Так ты и не пытался? Я следила за Раджедом пять лет с помощью теней! — злилась тем временем Илэни, нахмуривая тонкие брови.

— Ох уж эта женская мстительность, — отмахивался Нармо.

— Я для дела, не начинай, — вырвалась из навязчивых неуместных объятий чародейка. — Он и не замечал! И Эльфа это не волновало. А ты отправился прямо в башню, пробил ее защиту и… и ничего?!

— С магией Сумеречного приходится считаться, — развел руками льор, поигрывая беспокойными пальцами.

— Проклятый Раджед! Обзавелся влиятельным другом, которого мы ничем не можем шантажировать! — потрясала кулаками Илэни, в одном из которых все еще сжимала окровавленный нож.

Софья тем временем ни жива ни мертва наблюдала из угла клетки, не ведая, чего ожидать от нового тюремщика. На этот раз описать его однозначно совсем не удавалось в отличие от Илэни. Как ни странно, ее-то мотивы вырисовывались слишком отчетливо, хватало таких же обиженных ведьм и на Земле. Пусть и без магии, но нередко устраивали бедствия пострашнее, чем похищение слабой соперницы.

— Успокойся, Илэни. Зато Раджед-то скоро будет здесь, — Нармо подходил к беспокойной колдунье, поглаживая ее плечи, уверяя сладким тоном: — Твоя месть совершится, — но на смену торжествующему яду скорой победы приходила насмешка. — Я только не пойму, что тебе больше надо: его голова на блюде с кровью непрожаренной или господство над миром Земли?

— Что за вопросы? Конечно же и то, и другое! — развернулась к собеседнику Илэни.

— Да, жадность льоров отличала, — плотоядно скалил крупные белые зубы Нармо. — А что до шантажа: я знаю один секрет. Раджед — это именно то, чем можно шантажировать Эльфа.

— Что за секрет? Почему ты не делишься со мной? — встрепенулась нервная чародейка, точно они до этого ни разу не затрагивали эту тему.

— Ох, терпение, милая. Информация дорого стоит. — Нармо провел кончиками пальцев по щеке чародейки. — Когда будем в мире Земли, я все расскажу. Тем более, тогда эта тайна потеряет всякое значение.

— Да, и наш ключ к нему — вот эта уродливая мерзавка! — яростно указала на клетку нетерпеливая ведьма, топнув ногой. Она ревновала, просто ревновала! По всем телодвижениям была женщиной чародея кровавой яшмы, но все еще отчаянно ревновала к Раджеду. В Софье не нашлось сил пожалеть ее, скорее девочка испытала презрение. Пусть она была в клетке из стали и магии, но чародейка оказалась в худшей западне — собственного разума и ощущений.

— Ох, дорогая моя Илэни, такие грубости тебе не к лицу, — фальшиво посетовал Нармо, приближаясь к клетке. Теперь он вплотную рассматривал Соню, неоднозначно останавливая взгляд на прелестях юного тела, пусть и скрытых мешковатой одеждой. Но, к своему стыду и страху, Софья почувствовала себя вовсе нагой.

— Ты только глянь, Илэни, какую кису себе выцепил наш неугомонный общий «друг», — завлекающее скалился Нармо, вроде бы говоря с Илэни. — И она еще оказалась строптивой. Ну что, дитя? Ты считаешь нас злодеями? Конечно! Мы ведь такие изверги, мы похитили тебя, держим в плену. Раджед теперь твой герой?

Ныне он обращался к Соне, девочка закусывала пересохшие губы, но слова негодования сами собой вырывались:

— Нет! Вы все… Все! Не лучше! Вы все одинаковые!

Нармо пару мгновений заинтригованно молчал, никакого гнева или негодования в нем не читалось. Он анализировал полученную информацию, наблюдая за пленницей, как натуралист за движениями жука в банке. Хрупкой бабочки, попавшей в капкан. И дальше ее судьба — быть пронзенной иглой, замереть навеки в коробке.

— Может быть. Что-то новенькое, не находишь, Илэни? — отозвался чародей, проводя металлической пластиной перчатки вдоль прутьев, создавая неприятно гудящий звук.

— Нет! — отрезала Илэни, уже явно ревнуя и Нармо к пойманной. — Очередная игрушка янтарного льора, как будто портал иначе нельзя использовать. Сам не умеет, так отдал бы по-хорошему тем, кто найдет ему применение.

— По-хорошему? Не похоже на тебя, дорогая, — немедля «извинился» за свой интерес Нармо, подходя плавно к женщине и снова беспринципно поглаживая ее по талии, отчего чародейка вздрогнула, точно напоролась на случайную колючку среди зарослей.

— Конечно, ты понял, что я имею в виду: хорошо — это его смерть.

— А что делать с ней? — кивнул через плечо на Соню льор.

— Да хоть себе потом оставляй, — провокационно заявила Илэни, отчего Софья сжалась, как испуганный кролик. За все время пребывания в Эйлисе она не задумалась, что Раджед ни разу не пытался сделать ее своей без ее согласия. Дальнейшее заявление Нармо и вовсе заставило ноги подкоситься:

— Как это щедро, а ревновать не будешь?

Соня сжалась в углу клетки и бессильно заплакала от страха, проклиная свою судьбу, Раджеда, Сумеречного — да всех, кто мог бы спасти, но все не приходил. Мир тонул перед глазами, не оставалось уже ничего, кроме ее детской обиды да бескрайней скорби за загубленную юность. Холод шипел алчными змеями, страх смешивался с привкусом крови на пальцах. Разум погружался в ту самую трясину смутных предчувствий, суеверий, нелогичных порывов и полубредовых версий, которую она осуждала и будто не понимала. Теперь она прорвала все плотины рассудительности. Еще немного — не вернуться из края помутненного сознания, остаться навечно сумасшедшей.

Отвлек как ни странно все такой же насмешливый голос Нармо:

— Илэни, ты только глянь, как ты ее запугала.

Мужчина оказался преступно близко, в клетке, через которую чародеи проходили, очевидно, беспрепятственно. Он наклонился к Софье, с завидной аккуратностью поднимая ее на ноги. Софья мутными от слез глазами рассматривала широкое лицо вечного врага янтарных льоров и уже не строила никаких догадок. Если есть в мире хоть капля справедливости… А если ее нет? Не всем расплата приходит с виной, кто-то попадает в ад по случайности.

Нармо точно прочитал все ее страхи, не слишком убедительно опровергая их:

— Нет, куколка, я не такой монстр. Мне просто нужен мир, — он придвинулся к уху Софьи, шипя: — Желательно весь. Вероятно, Земля, если не найдется портал в более привлекательные горизонты, — он резко отстранился, покидая клетку. — Ну, а ты — случайная жертва, что поделать.

Застывший оскал мертвого мима сменялся хладным спокойствием. Если Софья и считала, что познала все формы страха после встречи с Раджедом, то теперь открыла для себя еще целую их плеяду в лице Нармо и Илэни.

— Нармо! Раджед уже здесь! В тронном зале! — боевым кличем пронесся голос топазовой чародейки.

Комментарий к 8. Страшный секрет

В начале главы есть “смещенный” смешенный фокал Сумеречного Эльфа, где фигурируют мысли и ощущения Нармо Геолирта. Это сделано намеренно, ведь Эльф телепат и ведает все о каждом, поэтому он в некотором смысле “всезнающий автор”, но одновременно и персонаж.

*Нью-Рок - испанская фирма одежды для готов, байкеров и других неформалов.

========== 9. Магия крови и тьмы ==========

Чужие владения встретили Раджеда искусно сплетенной ловушкой. Стоило ему ступить на землю за открывшимся порталом, как взметнулись две гигантские алые змеи, сотканные из пламени. С шипением призрачные твари метнулись в сторону пришельца. Их яркое слепящее сияние затмило сизый небосвод, однако льор пренебрежительно скривил тонкие губы и выставил перед собой трость. Янтарь засиял золотым, останавливая рептилий. Они подернулись рябью, точно в мутную колодезную воду уронили крупный камень, который поднимает брызги. Только в случае змей во все стороны посыпались искры, а под их покрытием оказались пожелтевшие обугленные скелеты древних тварей, которые уже давным-давно истлели в недрах земли. Такие водились во времена правления давно ушедших чародеев, память о которых едва ли осталась в самых старых книгах. Существа-стражи, выставленные против нежеланного гостя, явно не принадлежали миру живых, но и не являлись порождениями чистой магии.

— Что-то новое, явно совместное «творчество» Нармо и Илэни. Что ж, только слабаки объединяются, истинные льоры принимают бой поодиночке! — высокомерно заметил чародей, сжимая в руке пепел — все, что осталось после хитроумного заклинания.

Он захватил с собой самые ценные артефакты из башни: талисман матери, с которым не расставался, трость и несколько перстней с янтарем. Другие камни для льора не несли необходимой мощи, а некоторые даже ослабляли, так что большая часть поющих камней просто хранилась в бессчетных сундуках. Впрочем, первый фокус противников оказался примитивен и груб в исполнении, с ним бы удалось справиться даже без трости.

Льор подбадривал себя, не позволяя сомневаться в своей силе. Но стоило признать: десять лет он вообще не интересовался, что замышляют его враги, считая, что борьба замерла так же, как и весь Эйлис. Он никогда не искал войн, предпочитая им пиршества и общество прекрасных дам, которые скрашивали его неизменное духовное одиночество. Однако же обыкновенного человеческого веселья в своей жизни он помнил немного, ведь ему не исполнилось и ста лет, когда камни начали наползать на все живое, заковывая в тяжелые саркофаги. На смену балам пришли иные забавы, наверное, неправильные и злые, раз теперь что-то невольно шевелилось в душе остатками забытой совести.

В грядущей битве с Нармо он не опасался смерти. В конце концов, ему нравились поединки — не смертоубийство, а именно способ в лишний раз покрасоваться, показать себя. Теперь же речь шла именно о смертном бое, проигрыш в котором означал гибель двух невинных жизней: вряд ли враждебные льоры пощадили бы девочек из мира, который не подозревал, что его намерены захватить. И эта ответственность давила на каждого янтарного льора в течение поколений, хотя не каждый слишком дорожил чужой планетой, но ни один из рода Икцинтусов не помышлял о ее захвате.

«Эльф обещал, что портал останется в целостности, хотел бы я ему верить», — успокаивал себя Раджед, однако его снедало пламя исключительно эгоистического гнева: кто-то посмел похитить его гостью-пленницу, с которой он самозабвенно разыгрывал невероятные драмы, как кукловод, в обширном театре своей башни. Теперь же ее судьба вызывала смешанные чувства беспокойства исключительно за жизнь девушки и обиды за отнятый приз.

Самая неприятная часть личности Раджеда обвиняла Софию в ее глупом бесполезном побеге. Впрочем, не было времени размышлять и собирать воедино все противоречивые мнения насчет происшествия. Повсюду подстерегали капканы, хотя бесплодная земля не отличалась от янтарного льората своим унылым пейзажем серо-бурых валунов. Но каждый из них мог обратиться опасной иллюзией или потайными путами для магии.

Раджед следил за теми сплетениями, которые недоступны человеческому взору. Для Софии не существовало и незримых преград, которые отделяли льораты. Колдуны же ловили самые тонкие оттенки магии, поддевали ее нити, соцветия, порой толстые прочные цепи. Воздух буквально пропитывался ими для чутья магов, отпечатывался особым привкусом, как запах озона после грозы. И все-таки каждый из них чувствовал, что в этом ослепительном особом пространстве чего-то не хватает, как запоминающегося лейтмотива в песне. Может, как раз той самой Души Эйлиса? Этого не ведал никто.

Раджед старался не отвлекаться на думы. Он продвигался медленно через пустошь, ища возможные порталы в башню топазовой чародейки. Строение маячило на краю горизонта черной громадиной, вокруг которой сгущались темные тучи, являя миру еще более мрачное зрелище, чем жилище янтарного льора. Каждая башня ослепляла красотой лишь изнутри, о виде внешней части никто не заботился. Каждый замкнулся в своей скорлупе, и уже много лет не приходилось видеть внутреннее убранство чужих башен. Да и вообще выходить из своей на открытую местность, отчего Раджед морщился, видя опасность за каждым валуном. Впрочем, небезосновательно. Не успел он пройти и нескольких шагов, нащупывая доступный портал во вражеский стан, как на него вновь напала змея.

Горящий скелет рептилии штопором вывинтился из-под земли, намереваясь вцепиться прямо в лицо. На этот раз ящер оказался не таким огромным, не больше питона, но объятые алым пламенем клыки выглядели внушительно. Янтарный льор никогда не жаловался на реакцию, успел выставить перед собой трость. Змея вцепилась в янтарный талисман, который раскалился и завибрировал от соприкосновения с чужой магией. Раджед осклабился и направил больше сил в атакованную трость, однако со спины послышалось слабое шевеление энергетических нитей, пронизывающих воздух. Они звенели, как струны, почти неуловимо, не так, как драгоценные камни. Но слух не подвел. Чародей развернулся, отбрасывая одну змею, уклоняясь от атаки новой. Восставшие рептилии столкнулись, отброшенные магическим вихрем. Льор направил на них мощный поток разрушающей магии, превратив правую руку в лезвия, левой сжимая трость. Он буквально подцеплял на расстоянии магическую канву и рассекал ее, как острая сабля разрезает тонкое перо.

— Это все, на что ты способна? — обращался к башне Раджед, небрежно отворачиваясь от дымящихся костей. На самом-то деле он надеялся, что Илэни не обладает такой мощью, чтобы поднять из небытия более страшных монстров древности.

Чародейка не умела возвращать жизни, зато отнимала покой у давно почивших в недрах. Дымчатый топаз — камень потустороннего мира и самой черной магии, издревле его носители в Эйлисе считались проклятыми. Илэни тоже не посчастливилось открыть в себе темный дар, отчего она с юности была заточена в башню «заботливым дядей». Но вина за ее воцарение лежала отчасти на Раджеде. Именно он помог выбраться этому монстру, а потом события подхватывал стремительный вихрь. История далеких дней, в которой чародейка почему-то обвиняла янтарного льора. И теперь ее гнев причинял вред невольной свидетельнице чужих драм.

«Если ты посмела что-то сделать с ней!» — в очередной раз посылал мысленные проклятья Раджед, думая о заточенной Софии. В какой-то момент его посетила самая страшная мысль — его вели в западню, где ждал только хладный труп. Вероломство Нармо и коварство Илэни не знали границ. Но в тот же миг янтарный льор вдруг четко, как наяву, увидел картину подземелья, затканную синеватым мертвенным светом.

Надвигавшуюся Илэни, в руке которой блестел беззаконным жалом нож и сжавшуюся в углу клетки Софию. Последняя закрывалась руками, а чародейка что-то шипела ей, склоняясь с оружием. На миг все чувства Раджеда взвились неразборчивой какофонией, когда ему показалось, что Илэни намерена перерезать горло пленнице. В том, что все происходит на самом деле, Раджед не сомневался, так как его дар рассеивал любые иллюзии, ведь он сам их мастерски насылал.

Магия не дозволяла немедленно преодолеть все преграды и телепортироваться прямо в темницу, где издевались над его гостьей. Гостьей или пленницей? И не поступал ли он с ней так же? В тот миг Раджед об этом не успел задуматься. Только рванулся в немом порыве вперед, проламывая сразу несколько слоев магической защиты. Если до этого он ступал осторожно, как по минному полю — страшному изобретению землян — то увидев распоротую щеку Софии, кровь на ее нежной коже, ринулся вперед, как безумный, исступленно взревев на всю пустошь:

— Илэни, иссякни твои самоцветы! Чтоб тебе окаменеть!

Он ринулся вперед, уже не опасаясь задеть нити ловушек. Змеи выскакивали из земли, но Раджед сокрушал их. Он, как в тумане, видел сотни горящих скелетов, которые нападали на него со всех сторон, но дух воина обострил все рефлексы. Пусть льоры и утопали в сибаритстве и самолюбовании, но каждый из них ежедневно готовился к битве, к войне с соседями, и за века это чувство только усиливалось инстинктом хищника. Змеи и ящеры рассыпались обугленным прахом, только вскоре оказалось, что сила топазовой чародейки позволяла собраться им снова и снова. Зато с них сбивалось мощное магическое пламя Нармо, так что повторные атаки удавалось отразить быстрее. Но новые враги окружали кольцом со всех сторон. Невольно мелькнула мысль, что для Сумеречного — всесильного Стража — эта битва показалась бы детской игрой. Но Раджед почти с остервенелым наслаждением принимал этот бой, полностью его бой. Может, так и надо, может, только после таких испытаний он заслужил бы любовь Софии. Лишь бы она оказалась жива!

Но больше видений не посещало, значит, враги ожидали именно его. Пленница — приманка, на нее не тратили много времени. Зато к его приходу подготовились знатно, по всем правилам, чтобы ни минуты передышки. Сначала измотать стычкой со змеями-зомби, а потом напасть и самим. Но Раджед буквально смеялся над примитивностью такой тактики, хотя сам не разработал никакого хитроумного плана, его просто не существовало в сложившейся ситуации.

Впрочем, древний род янтарных чародеев никогда не прятался за спинами других. Раджед дождался, когда вокруг него образуется самый настоящий кокон из змей, стремящихся оплести его, сжечь. На миг противник, наверное, даже поверил в свою победу, но именно тогда янтарный льор сложил воедино силу всех трех артефактов: трости, талисмана и кольца. Его окутало ярчайшее золотое сияние, образовавшее настоящий ураган, прорезавший унылый свод серых туч. Вспышка испепеляла всех змей, разносила их на несколько миль по округе, ударяла о скалы, стирая в порошок.

Сияние угасло, Раджед, небрежно отряхивая белые манжеты, самодовольно ухмыльнулся:

— И это все? Я даже не устал! Сдаешь позиции, старушка! Может, поэтому приютила у себя слепого паука?

Он знал, что враги его слышат, но ответа со стороны башни так и не последовало. Зато не успела нервная улыбка-оскал сойти с помрачневшего лица, как черная громадина крепости противника подернулась волнами, точно мираж в пустыне, и от нее отделилась необъятная прозрачная волна, стирающая все живое на своем пути.

Черная завеса надвигалась гигантским студнем, подхватывала на пути пыль, кружила ее и перемалывала. Новая линия обороны целиком и полностью состояла из магии дымчатых топазов.

«Это не все. Другого и ждать не стоило», — понял надвигавшуюся опасность Раджед. Вокруг его собственной башни такой защиты не наблюдалось, ее охраняла магия хозяина. Здесь же чародейке явно помогало само зловещее сооружение, в сокровищницах которого наверняка притаилось немало дымчатых топазов, многократно усиливающих заклинание. Времени на раздумья практически не находилось. Раджед за считанные секунды пролистывал сотни книг, прочитанных за четыреста лет, где говорилось о разнообразных заклинаниях. Как бороться с разрушительной волной?

Ответа от древних учителей не находилось, из чего следовал вывод, что это недавнее изобретение самой Илэни. Что ж, янтарный льор тоже не сидел сложа руки, практикуясь в колдовском искусстве, составляя новые заклинания и ловушки.

Еще одна секунда на раздумья… Время просыпалось песчинками из разбитых часов, текло неправильно, не по кругу и даже не в обратную сторону. Оно просто взбесилось и неслось галопом. В глаза била картина разрушающей волны, пока разум подбирал стратегию. Изобретение против изобретения… Что он сам изобрел? Искажения пространства в башне… Искажения… Верх и низ, перепутанные стены и потолок. Другие так не умели, пробравшийся в башню противник оказывался сбитым с толку и попадал в ловушки. Однако это в башне, а не на открытой местности. И как искажения помогли бы против колоссальной волны, которая уже с жадным чавканьем гудела порывами безумного ветра, трепала волосы и полы камзола, засыпала пылью лицо?

Искажения… Ответ прощупывался под тонкой кожей, как едва уловимый пульс. И чтобы не прекратилось биение собственного сердца, Раджед все внимательнее прислушивался к колыханию ответа, не теряя хладнокровия даже перед лицом смертельной опасности.

В конце концов, противостояние сильнейших развеяло скуку. Но мысль о Софии разгоняла азарт и приятный адреналин. Ответственность — вот, что делает по-настоящему уязвимым, вот, что заставляет цепляться за жизнь. А не только самодовольная жажда победы ради превосходства. Жить… Умирать… На что похожа смерть? И отличается ли гибель льора от смерти ячеда?

Волна настигала, окутывала и сбивала с ног, лишь где-то высоко над головой маячил тонкий прогалок безвкусно-сизого неба. Искажения пространства, верх и низ. Прогалок! Мысль ударилась в сознание, как электрический ток, заставляя вынырнуть из преступно ранних помыслов о гибели.

Раджед вцепился во все подвернувшиеся линии чужой темной магии, напитал их силой янтаря и скрутил, разрушая, точно желая, чтобы небо и земля перевернулись. Магических сил на это ушло немало: все камни-хранители раскалились и буквально немо кричали, а не пели, как обычно. Или это он сам кричал боевым кличем? Собственный голос поглощал ветер.

Казалось, волна наступает неизбежно, остановить ее ход не сумел бы никто до самой границы владений чародейки. Но зато тот прогалок, что виднелся узкой полоской в небе, теперь оказался на земле. Раджед поменял полюса, смешал верх и низ, повторил в небывалых масштабах свой фокус, который на рудниках с трудом разгадала София.

Черная волна с оглушительным уханьем прошла над чародеем, оставив ему достаточно широкий туннель, по которому он и двинулся к башне.

Разрушительное заклинание стелилось за спиной все дальше, уничтожая случайно поднимавшихся костяных змей. Раджед же поспешил к башне, отмечая, что сеть магических ловушек и цепей защиты заметно истончилась, точно большая часть магии ушла на создание смертоносной стены. (Боялись же появления в башне, раз строили такие препоны на подходах к ней). Но и янтарный льор истратил немало своих сил: на лбу вздулись жилы, по спине катился пот, руки слегка дрожали и мышцы болели, точно сдвинул непомерную тяжесть. Да так и было! Только на магическом уровне. Но льор быстро восстановил сбившееся дыхание, повторяя себе: «Это еще не конец! Только начало! Это же весело! Очень весело! Да, я вернусь живым. Обязательно вернусь. И вместе с Софией».

Он забывал, что девушка не могла видеть его подвига. Да и подвига ли? Безусловно, он рисковал собой, но ведь он же и подверг ее опасности, бесчестно приглашая в свой мир. Получалось, Нармо и Илэни перехитрили его? Сумели сыграть на его чувствах? Это придавало дополнительной ярости, отчего руки перестали дрожать, магия вновь распределилась равномерным щитом. И чародей рванулся прямо в башню, нащупав брешь в защите. Или, может, это было новое «приглашение»? Уже непосредственно на арену? Но от этой мысли вскипали только удалое лихачество и жажда лицезреть поверженных врагов.

Миг телепортации не воспринимался сознанием. Пустошь растаяла, уступив место просторному прямоугольному залу.

Золоченые кариатиды, что поддерживали расписной плафон, равнодушно смотрели на наборный паркет. Доски обуглились в месте прибытия нежеланного гостя. Если бы порталы дружелюбно открыли, то и никакой порчи интерьера не случилось бы. Только сколько лет уже льоры не принимали гостей? А ведь раньше их было намного больше, казалось, что уничтожать возможно до бесконечности. Но вот она замкнулась перекрестными отражениями в зеркалах, повешенных друг напротив друга. Раджед бросил беглый взгляд на свое многократно повторенное, удалявшееся в темноту отражение, однако тут же обратил полный ненависти взор к той, что шла с противоположного конца залы. Черный шлейф ее длинного платья едва слышно шуршал по паркету, как неуловимое шевеление змеи в высокой траве.

— Не поприветствуешь гостя, а, Илэни? — хрустнув пальцами, обратился иронично Раджед, стряхивая с себя остатки усталости. Хотя, признаться, сил он истратил преступно много. Проклятая волна едва не сгубила его. Как он ни старался, но последствия столкновения упрямо ощущались. Чародей отгонял от себя мысли, что враг, возможно, сделался за многие годы сильнее него. Янтарный льор не имел права проигрывать. По меньшей мере, ему не позволило бы самолюбие. Хотя на самом деле… нет, говорить о долге перед чужой планетой казалось слишком напыщенно. Лучше уж определять это жгучее стремление к победе как удаль воина.

Раджед просчитывал, с какой стороны атакует Нармо. Трепещущая алым туманом аура чародея кровавой яшмы ощущалась где-то поблизости, но он упрямо маскировал свое присутствие. Он мог выпрыгнуть из потайной двери или внутреннего портала за зеркалом, отделиться от жутковатых змей и драконов, изображенных на мрачном плафоне. Мог атаковать каждый миг из-за спины, стряхнув с себя маскирующую магию. В чужой башне у пришельца не было преимуществ, зато хозяева питались магией самоцветов. Впрочем, башня Нармо осталась там же, где и крепость Раджеда — на западном материке.

— Здоровья тебе желать? Еще чего! Чтоб ты окаменел! — пренебрежительно фыркнула чародейка, едва заметно прикоснувшись к прозрачному сизому камню, который украшал ее собранные в сетку длинные волосы, свешиваясь на белый высокий лоб. Ее талисман — дымчатый топаз. Для ячеда просто драгоценность, одна из многих на строгом, но дорогом платье королевы, расшитом по корсажу узорами темных каменьев. Зато для льора — безошибочный ориентир, от которого исходила энергия. Иные камни пели, перешептывались, а этот отчетливо шипел, как бесприютный ветер, затерявшийся среди склепов и пещер.

— Решила показать своих новых питомцев? Дешевые игры! Глупая выдумка праздной кокетки, — пренебрежительно бросил Раджед, наблюдая, как из зеркал полезли полупрозрачные тени, каждая из которых сжимала сотканный из дыма клинок.

Илэни не отвечала, только сцепила степенно руки, высокомерно наблюдая из-под полуприкрытых век. Она точно всегда спала наяву. И являлась ли вообще живой? Раджед уже и сам не понимал, что нашел когда-то в этой ледяной статуе. Он ведь всегда стремился к жизни, может, иногда к пустой суете, но не к мертвенному покою. Удивляло, почему чума окаменения столько лет обходила топазовую башню, ведь ее хозяйка давным-давно окаменела изнутри. В ее сердце царствовал лед, что не растопил бы ни один огонь — ни пламя пожарища, ни ласковое солнце весны. Ее считали одержимой, проклятой. Один Раджед когда-то в этом усомнился, не поддался на общую молву, но ныне ненавидел Илэни, считая ее безумной.

Картину изображенных на потолке драконов, которые разрывали своих жертв, тоже соткало жестокое сознание чародейки. Ее душу пропитали темные тени, которые ныне лезли страшной выдумкой из зеркал.

Раджед вскинул сияющие когти, вспарывая первый силуэт. Призрак распался, как морок тумана на рассвете. Но на смену ему выпрыгнули еще десять. Янтарный льор небрежно махнул когтями, отражая удары мутно-прозрачных клинков, но тени не исчезли: они распались нематериальным облаком и вновь собрались. Их атаки мешали сосредоточиться, чтобы понять природу магии, породившей их. Дымчатые топазы — это очевидно, но каждое оружие чародеев содержало еще немало хитросплетений и формул. Магия — сложное искусство, и нерадивых ее учеников в войне льоров уничтожили первыми.

Тени представлялись одной из самых сложных форм колдовства, материальные, рассыпающиеся при малейшем ударе, одновременно несокрушимые, собирающиеся вновь. Они выползали из многочисленных зеркал. И вскоре уже не хватало когтей, чтобы разорвать их уплотнявшийся круг, напоминавший осаду скелетов-змей.

«Нармо копируют? Спасибо за тренировку перед поединком, Илэни!» — саркастично отмечал стиль боя янтарный льор. Но чтобы проговорить это вслух не хватало времени. Воздух отсчитывал четкие вдохи и выдохи, быстро циркулируя через мехи легких. Обширная зала сделалась тесной, мелькали разноцветными пятнами мрачные кариатиды. Скорость перемещений помогала уклониться от ударов и совершить резкий выпад, прорубая себе путь вперед, пока не сомкнулись ряды. И над толпой своих клонов маячила Илэни, к которой яростно прорывался льор, потому что чародейка загораживала лестницу, что вела прямо в подземелья.

Борьба на чужой территории изначально не сулила легкую победу, но количество ловушек неприятно удивляло. Пару раз они разверзались черными дырами посреди драгоценных пород дерева, совершенно незримые для ячеда и тщательно замаскированные для льора. Но Раджед успевал увернуться на краю, обойти или испепелить, пока из зеркал лезли новые тени бесконечной анфилады отражений. Бесконечной… Отражений… Мысль пришла неожиданно.

«Теперь они копируют мой стиль боя», — заметил янтарный льор. Все завязывалось на зеркалах и тех, кто смотрелся в них. Льор изначально подозревал, что существует какая-то нить, связывающая все тени, за которую достаточно потянуть, чтобы распутать этот сгущавшийся клубок.

Раджед устремился к зеркалам, ударяя по ним когтями, уклоняясь от взмаха меча. Все же не удалось — удар пришелся по касательной вдоль лопаток, лезвие распороло драгоценный камзол, пробив магический щит. Боль на пике адреналина почти не воспринималась сознанием. Рубашка прилипла к спине, немного останавливая кровь. Все внимание устремилось на разбитое зеркало, вся концентрация пришлась на уничтожение дурной бесконечности отражений. Замкнутый круг прерывался: теней становилось меньше, но они все еще выпархивали дымом из-за стекол. Кому принадлежит отражение? Человеку? Нет. Зеркалу? Нет. Зазеркалье оказалось подвластно той, что общалась с мертвецами.

Илэни недовольно изогнула тонкую бровь — единственная эмоция на бесстрастном бледном лице. Только топаз слегка светился, а в его глубине, казалось, таилась сама тьма. Чародейка на вид бездействовала, только плотнее сцепила руки, когда Раджед устремился к следующему зеркалу. Но под его ногами вновь разверзлась воронка. Маг резко оттолкнулся от ее края, устремляясь к расписному плафону в прыжке, достойном леопарда или рыси. Уродливый дракон на картине исказился от удара когтей и магии, когда льор уцепился за потолок, оглядывая поле боя с вышины.

Лишь для того, чтобы в следующий миг обрушиться сияющей бурей, разносящей все зеркала. Не просто так он останавливал те смерчи, что насылал Сумеречный Эльф в демонстрации своей мистической силы. Илэни едва успела выставить магический щит, что-то прошипев.

Тени посыпались осколками, как будто удивленно озираясь, Раджед же переходил на новое видение. Кариатиды и росписи более не существовали для него, все состояло из линий магии, рычагов, за которые достаточно потянуть, чтобы свернуть весь мировой порядок. Но не всем доступно, большинство из таких потайных механизмов укрывались даже для льора.

Наверное, Страж Вселенной ведал, как управлять ими, но в разгар битвы хватило и самых простых. Раджед обернул магию чародейки против ее приспешников, загоняя их в воронку, которая только недавно намеревалась поглотить его самого. Тени скребли по полу, цеплялись мечами за узоры паркета, но ничто не спасало их от силы, которая затягивала магнитом в недра черной дыры. Туда же неумолимо тянуло и саму Илэни, лицо женщины исказил самый настоящий испуг. А Раджед мстительно скалился, он все еще оставался под потолком, вцепившись когтями. Он с торжеством наблюдал, как топазовая чародейка судорожно пытается переменить исход боя. Янтарный льор предвкушал тот миг, когда злодейку затянет ее же ловушка.

Одновременно он рассматривал все еще не просто мир, а линии, их переплетения, целый рисунок мироздания. Что-то новое, неизведанное. Может, об этом и говорил Сумеречный Эльф? Может, это он и видел каждый миг? И… сходил с ума. Теперь казалось очевидным, почему — сотни скрытых смыслов, нитей, которые вели за пределы дворца, даже за пределы Эйлиса. Куда? Через необозримые просторы Вселенной? Но все созерцание этого ослепляющего мира захлестнул и стер гнев, стоило вспомнить об Илэни и о том, что где-то там, в подземельях, томится София. Раджед решил, что его посетила галлюцинация от перенапряжения, и в тот миг отчетливее ощутил рану на спине. Но это так — мелочи, хотя к боли и за четыреста лет сложно привыкнуть.

Он по-прежнему видел, как Илэни тянет к воронке, по-прежнему наблюдал искусную магию, но повторить трюк с одновременным выбиванием зеркал уже не сумел бы. Как будто с приходом Софии и ради нее открывались какие-то знания и способности, которые таились ранее в недрах подсознания. Да и что было раньше? Борьба ради себя одного, ради своего самодовольства? Он впервые шел ради кого-то, ради чьей-то защиты и спасения.

— Нармо! Он уже здесь! Раджед здесь! — взвизгнула Илэни, упираясь руками и ногами, цепляясь за кариатид. Чародейка потеряла больше половины своей невозмутимости, сделавшись похожей на ту девчонку, которая когда-то томилась в башне, которую когда-то освободил Раджед. И, наверное, фатально ошибся в выборе, с тех пор не доверяя никому, сражаясь только за себя.

Тени чародейки уже все утонули в воронке, женщина же держалась, выставляя блоки магии. Илэни не сдавалась и в какой-то момент уцепилась за вышедшие из-под контроля бразды своей магии, закрывая воронку. От неминуемой гибели ее в тот момент отделяло не больше пары шагов.

— Что, слишком рассчитывала сразить меня этими болванчиками? — прорычал Раджед, моментально пересекая разделявшее врагов пространство. Он обнажил мечи-когти, лицо его коверкал оскал, отчего льор напоминал все больше разъяренного льва с огненной гривой, нежели человека. Но атаковать не удалось: вокруг Илэни соткался прозрачный дымно-серый барьер. Колдунья только пренебрежительно процедила сквозь зубы:

— Что же, «достопочтенный» льор настолько опустился, что нападает на безоружную женщину?

— Ты не женщина, ты ядовитая змея в облике человека! — тряхнул головой Раджед, анализируя состав щита Илэни. Хорошо свит, искусная броня, которая неразличима на расстоянии. Не просто так чародейка заключила союз с Нармо: ее магия не позволяла атаковать напрямую, а с многочисленными уловками янтарный льор каждый раз успешно разделывался. Чародеям кровавой яшмы, напротив, не хватало ловкости и колдовских трюков для построения ловушек, поэтому каждый раз они увязали в иллюзиях рода Икцинтусов. Янтарь сочетал в себе оба начала, как землю и воду, солнечный свет и хлад глубин. Только один раз род Геолиртов перехитрил янтарных льоров, в тот день, когда Нармо подлым обманом заманил в западню и убил отца Раджеда.

И вот та, которую он однажды вытащил из заточения Аруги Иотила, объединилась с кровным врагом. Янтарный льор замахнулся когтями, выискивая брешь в щите. Илэни же вновь облекла лицо в маску безразличия и превосходства. Не успел Раджед коснуться мечами щита, как пришлось блокировать стремительную атаку, обрушившуюся вновь со спины.

— Как не вежливо! Неужели наш янтарный льор растерял свои блестящие манеры? — послышался неизменно мягкий насмешливый голос, который всегда напоминал затаившийся рык зверя, гул далекой грозы.

Сцепленные алые и золотые когти скрипели, как стальные клинки, но шла борьба, что незрима человеку: множество «нитей» щита и атаки схлестывались искрящими потоками.

— Нармо Геолирт. В логове змеи обнаружился слепой паук, — пренебрежительно фыркнул Раджед.

— Да, похоже, янтарный льор все-таки растерял свои манеры «истинного аристократа», — не изменял своей глумливой привычке Нармо, но глаза его горели огнем, голос приобрел серьезный оттенок: — От твоей подлой атаки я три года ничего не видел!

— Надо же! А я-то гадал, почему ты все не нападаешь, — парировал нараспев Раджед, совершая резкий выпад. Нармо двигался не хуже, обладая такой же способностью мгновенного перемещения. Шла борьба, за которой не уследил бы человеческий глаз: они кружили по залу, как два зверя в тесной клетке, под сапогами скрипели осколки множества разбитых зеркал. Паркет и барельефы превращались в обугленные исцарапанные щепки. Поединок сильнейших, противостояние титанов. Вот только Нармо не ведал о честной борьбе. Раджеду стоило бы привыкнуть за столько лет, но, наверное, все судят по себе. При всех хитрых приемах и интригах, в поединках он никогда не опускался до подлости, а Нармо не гнушался. Вот и в этот раз, улучив момент, он в обход всех магических щитов и уловок нырнул под лезвия, блокировав их своими мечами, а тяжелым сапогом ударил по ноге противника, раскрошив коленную чашечку металлической вставкой.

— Оу! Эти парни с Земли знают толк в уличных драках! — самодовольно выпрямился Нармо, пока Раджед, опешив на миг, отшатнулся, прихрамывая. Но достать себя когтями или магией не позволил.

Боль прошила ногу, прошла вдоль позвоночника, отчего рана на спине отозвалась глухим жжением. Использовать самоцвет исцеления не хватало времени. Раджед поразился, что кто-то сумел пробить его магический щит. И только спустя миг заметил, что на квадратных носках сапог Нармо блестит едва различимое рубиновое напыление. Но откуда? Ведь последний рубиновый льор умер от старости еще три сотни лет назад. И это открытие поразило еще больше, чем атака, посеяв сомнения в душе. Обычно льор в бою не пользовался несколькими самоцветами, только теми, что являлись его талисманами.

— Тебе не победить в чужой башне, — донесся голос Илэни. Чародейка покинула поле боя, кинувшись к мраморной лестнице, ведущей в казематы. Красивое начало — неприглядный конец, все великолепие заканчивалось тяжелой дверью с решетками. И далее следовал бесконечный мрак тюрем, где раньше томился провинившийся или восставший ячед.

— Это мы еще посмотрим, — пробормотал Раджед, отскакивая на безопасное расстояние от подлого Нармо, с презрением кидая противнику: — Ты просто бандит. Сражаешься, как ячед!

— В борьбе все средства хороши, — усмехнулся Нармо, вновь совершая выпад, но Раджед левой рукой блокировал атаку, а правой взмахнул, намереваясь срубить голову противника. На долю секунды лицо кровавого чародея застыло гримасой, с него слетела противная ухмылка, в глазах блеснул страх смерти. Но не удалось — янтарный льор лишь срезал прядь черных патл, поэтому Нармо снова растянул узкие губы в усмешке.

Раджед из-за травмы потерял часть своей подвижности и ловкости, а противник стремился зайти со спины. Впрочем, сдавать позиции янтарный льор не собирался, его поддерживал небывалый гнев, замешанный на бешеном переплетении чувств: возмущение, что его обманули, утащив Софию, отвращение к подлым приемам врагов, беспокойство за гостью.

Враги все еще кружили по залу, срывая остатки пурпурных портьер, разбивая фарфоровые вазы и украшения тяжелых люстр. А Илэни стремительно спускалась в подземелья.

«София!» — только прорезал возглас собственные мысли, когда чародей понял, что колдунья направляется прямо к пленнице. Нармо загораживал вход. Наверняка Илэни расставляла по пути новые ловушки, готовясь шантажировать жизнью заложницы. И когда они узнали, что появился кто-то, за кого он не боялся идти в чужие владения из своей верной башни?

Впрочем, он и сам не помнил точно, когда София стала ему дорога, хоть и говорил, что просто несет ответственность за украденную из своего мира девушку. О своей правоте он не размышлял, некогда, особенно, пока десять клинков то ударялись о щит, едва не пробивая его, то скрещивались, разбрасывая всполохи от столкновения антагонистической магии.

Янтарный льор неумолимо пробирался к лестнице в подземелья. Лестница… Еще немного! Когда Нармо возник у него на пути, Раджед настолько разозлился, что с рыком кинулся вперед. Все десять лезвий на обеих руках пришлись на щит врага. Раджед открылся для атаки, но кровавый чародей просто не успел, был опрокинут и сметен в сторону. Его противник, не обращая внимания на горящую боль в ноге, устремился вперед, перепрыгивая по пять ступеней за раз. Барельефы на стенах смотрели маскаронами, что изображали не человеческие лица, а образы диких чудовищ, лестница показалась бесконечной. Однако вскоре замаячила дверь подземелья, которую Раджед одним махом снес с петель…

***

В темнице пахло сыростью и гнилью. Камни не пели, покрытые плесенью булыжники маячили в темноте бульдожьими мордами.

Софья сидела в клетке, вжав голову в плечи, и из ее глаз временами срывались крупные слезы. В душе царствовала холодная глухота, точно выпили ее, истолкли, как скорлупу, растоптали. Вся ее жизнь перевернулась, осознание этого постепенно приходило и обустраивалось в измученном разуме. Уже ничто не будет по-прежнему, если вообще у нее еще оставалось хоть какое-то будущее.

Когда она услышала истеричный возглас о том, что Раджед пришел в башню, Софья не обрадовалась, не восприняла его как чудесного сказочного принца. Один из шайки этих королей-разбойников, этих тиранов, которые ни во что не ставили простых людей. Они обладали огромной силой, но крошечным сердцем.

И даже если янтарный льор пришел за ней, даже если ему сопутствовала удача, то для пленницы не изменилось бы ничего. Она мерзла в клетке Илэни, но до этого чуть не умерла от холода на рудниках Раджеда. Поэтому из глаз ее струились не теплые слезы надежды на спасение и не испуганные слезы тревоги за спасителя, а горькая влага досады и неприязни. Пусть она больше боялась новых мучителей, но и возвращаться в янтарную башню в качестве трофея не желала.

А ведь за освобождение Раджед бы потребовал все того же, уж в этом Софья не сомневалась. Все одинаковые, алчные, требующие восхищения собой, не думающие о других. Соня по-прежнему винила в большей части ее бед именно янтарного льора. Да и кто знает, может, он вообще был в сговоре с Илэни и Нармо. Хотя… Сверху доносились звуки нешуточной борьбы, разбивались предметы. Когда послышался взрыв мощной магии, Соня зажала уши. На голову ей посыпалась каменная пыль, и показалось, что она найдет могилу в этом подземелье, заблокированная под рухнувшим замком. Однако фундамент устоял, где-то наверху противостояние продолжилось.

Пленница растирала грязь и кровь по лицу вдоль дорожек, оставленных слезами. Она впадала в неподвижность, близкую к безразличию. Холод пронизывал тело? Пусть. Руки и ноги коченели? Пусть. Страх накатывал и сковывал волнами? Пусть, он ощущался чем-то отдельным для слишком ясного и одновременно туманно отрешенного разума. Пленница смотрела сквозь пустоту и ей казалось, что она отчетливо видит каждую линию этого мира, даже самую скрытую, самую потаенную. Рисунок мироздания проступил сквозь привычные очертания, как ее бесцветные эскизы на альбомной бумаге. Но что делать со всем этим, она не ведала, как и с карандашными набросками.

Вот однажды привлекла внимание чародея из чужого мертвого мира, наверное, ныне расплачивалась за свою фантазию, которая раздвинула рамки миров. Точно Эйлис позвал ее… Или все Раджед? Подстроил, заставил руку выводить неверные линии. Винить его во всем оказывалось легче всего.

Отчаяние заползало в душу, поедая светлые ростки, как темнота рудника сковывала сорванные цветы. Тогда ее еще вела надежда, здесь же показалось, что последнюю ее крупицу, как жадный паук, утащил Нармо в тот самый миг, как дотронулся до нее.

Соня поклялась сначала, что ни за что не уступит Раджеду, не станет играть по его правилам. Теперь же ею охватило такое безразличие ко всему, что казалось — не так уж много и потеряла бы, если бы была с ним более ласковой да податливой. Так бы сказала половина ее знакомых, даже если они изначально знали, что им не быть королевами рядом с льором. Но стоило только вспомнить о Рите, о том, что ей тоже, вероятно, грозила опасность, как гнев смахивал оцепенение.

— Я выберусь! Я должна ее вытащить. Любой ценой, — сдвинула брови Софья. Теперь она уже была готова хоть пообещать провести ночь с проклятым льором, чтобы, подобно Юдифи, убить его. Она четко осознала, что доведена до той степени остервенения, когда убийство и иные способы выживания не кажутся слишком дикими и неприемлемыми. И за грехи, совершенные в таких условиях, больше в ответе те, кто разрушает чужие жизни. Все ради одного: вызволить сестру. Хоть даже и убить Раджеда… Убить…

Софья закусила губы, отчего-то всхлипнув. Нет, этого он не заслужил, да и она не подходила на роль бесстрашной мстительницы. Глупая слабая девчонка, ничего из себя не представлявшая. Теперь Соня ненавидела себя за слабость. Она тяжело привалилась к стене, скребя по ней обломанными ногтями. Ее терзала неопределенность. Она вспоминала все, что узнала о янтарном льоре, вспоминала, как он гладил ее руки, но одновременно вспоминала, как он беззаконно мучил ее все это время.

Короткий срок, слишком короткий, чтобы разобраться во всей этой череде событий. Борьба наверху решала исход, стены еще раз содрогнулись, отчего Софья вскочила на ноги, невольно отлетая к решеткам, ударяясь о них спиной. Колени дрожали, а внутри все стягивалось холодным тугим узлом, к горлу подкатывала тошнота. Нет, все-таки Раджед по сравнению с Нармо и — особенно — Илэни не сулил немедленной расправы. Однако же и симпатии никакой не заслуживал. Даже если он вернулся за ней, не бросил на произвол судьбы «свою игрушку», то для него она оставалась все еще куклой, которую у жестокого ребенка отобрали враги.

— Выберусь! — твердо сказала Софья, сжимая кулаки. Она в сотый раз попробовала прутья клетки, помня, что на руднике все-таки нашла выход. Однако там шла игра, испытание. Здесь же ее держали только как приманку. И вновь липкие щупальца отчаяния проползали через заслоны сознания, присасывались пиявками, выпивая последние силы. Софья безвольно сползла вдоль прутьев, намеренно с усилием прислоняясь к ним лбом. Выбраться — легко сказать, легко себя воодушевить на пару минут. Только без реальной силы ничего не делается, так и остается фантазиями.

Невольно поплыли картины прошлого, вернее, нормальной жизни, кажущейся слишком далекой в этой страшной смене непонятных событий. Вспоминался первый юбилей — десять лет, когда пригласили десять ее друзей из класса, вернее, казалось, что друзей, просто ребят. Родители очень старались сделать ей большой праздник. Зажигались разноцветные огни, свечи на торте, шуршала упаковочная бумага с подарков. Слышался смех, и она в тяжелом полусне даже улыбнулась.

От пережитых страданий Соня рисковала сойти с ума, уйти в мир иллюзий и созерцания радостного прошлого. Что ж… если не существовало иного выбора, то она бы согласилась и на безумие. И пусть Раджед получил бы ее оболочку, но душа изошла бы в иные эмпиреи, как испарилась душа самого Эйлиса. На грани яви и все более реальным видений, вдруг донесся голос, кто-то дотронулся до плеча, растворяя прутья клетки:

— У нас мало времени, доверься мне.

— Кто вы? Где… где вы? Вы Сумеречный Эльф? — встрепенулась пленница, немедленно, почти не осознавая, покидая свою тесную темницу, пока представилась возможность.

— Нет, но я могу вывести тебя отсюда, — без приветствий послышался мягкий низкий голос. Кто-то незримо присутствовал в подземелье, обещая спасти ее. Но Соня уже доверилась каменным великанам и Аруге Иотилу. И вот очутилась в когтях двух отъявленных садистов.

— Я уже никому не верю, — мотнула она головой, хотя выбирать не приходилось. — Что вам надо? Вы еще один враг Раджеда?

— Нет! Я помогу тебе выбраться. Просто доверься мне, — повторил мягкий голос. Кто-то взял ее за руку, показались полы длинного зеленого халата и алого кушака, наподобие одеяний народов востока, но в темноте едва различалось лицо с крупными северными чертами. Некто новый проник через все заслоны враждебной магии. Еще один льор? Но обдумать и подвергнуть сомнению свой выбор Софья просто не успела. Мужчина мягко взял ее за руку, укрывая своими чарами невидимости. Соня с удивлением обнаружила, что не видит собственного тела, только мир вокруг.

— Ты та девочка с Земли? Я помогу тебе. Мое имя Сарнибу Тилхама, я малахитовый льор. Ты можешь не верить мне. Но не все льоры такие, как Нармо и Илэни, — торопливо объяснил незнакомец.

Внезапно на лестнице послышались легкие быстрые шаги, через миг дверь отворилась и показалась ненавистная фигура топазовой чародейки, сжимавшей нож. Ее намерения и новые хитрые планы не угадывались, так как, едва заметив пустую клетку, она вскричала на всю темницу:

— Невидимый льор!

— Бежим! — шикнул Сарнибу, сгребая в охапку Соню и направляясь прямо к стене, где оказался новый портал.

— Да чтоб тебе окаменеть! — только доносился отдаляющийся разъяренный возглас Илэни.

***

Раджед влетел в подземелье, даже не заметив, как на лестнице снес несколько ловушек. Он уже успел изучить заклинания, что создавали черные дыры под ногами или на стенах, поэтому мимолетно закрывал их. Нармо, отлетев на противоположную сторону зала, пока отстал.

София! Это имя вело вперед, Раджед верил, что уж после спасения девушка поймет, что не он злодей в этом мире, совсем не он. Впрочем, в тот момент, когда когти разворотили надежную дверь, льор не думал ни о чем.

Он застыл на пороге, впившись взглядом в Илэни, которая только потрясала руками, точно била кого-то незримого, стремясь поймать ветер или луч света. При приближении противника, который приставил к ее шее лезвие, встрепенулась, укрепляя магический щит.

— Где она? — проревел Раджед, с рыком хватая ртом воздух.

Илэни, лицо которой до того искажал гнев, вновь играла безразличие:

— Ты опоздал, твою зверушку забрал малахитовый льор Тилхама.

— Что?.. — Раджед отшатнулся от чародейки, озираясь по подземелью, не веря своим ушам. Он все еще искал где-нибудь в углу заплаканную Софию, укрытую либо магией, либо как-то иначе спрятанную от его глаз. Он впадал в какое-то лихорадочное состояние, слабо осознавая, что цель всех его подвигов так и не достигнута. А это означало, что он вновь сражался только ради себя одного.

Впрочем, осмыслить в полной мере, что его вновь оторвали от Софии, Раджед не успел. Нармо шел по пятам, не зевая, хотя со лба у него сочилась тонкая струйка крови. Но когти-мечи не утратили стремительности своего смертоносного полета.

Раджед же впадал в почти неконтролируемый гнев, жертвой которого при побеге Софии пали барельефы в его башне. Теперь же с безумием берсеркера он кидался на врагов, то стремясь пробить щит Илэни, то сокрушая остатки защиты Нармо. Чародей кровавой яшмы восстанавливал их, аура его колдовства больше не светилась привычно алым цветом. Казалось, что он присвоил еще несколько самоцветов, которые неведомым образом срослись с его врожденной магией. Но Раджед в пылу борьбы не рассуждал, сознание менялось, замечая только насущные угрозы: выпад, уклонение, атака, блок из когтей.

Янтарные лезвия светились в подземелье. От нахлынувшей волны негодования и несбывшегося желания, черного разочарования, льор сделался в сотню раз злее. И даже тесноту оценивал теперь скорее как плюс, нежели как преграду, ведь свою скорость он временно потерял. Но и Нармо не представлялось возможности разогнаться.

Совершив почти удачный выпад, заставивший сползти самодовольную ухмылку с лица противника, Раджед сам рассмеялся, только возглас его напоминал скорее вой. Зато почти торжествующий: он теснил врага, намереваясь теперь уничтожить их любой ценой, раз у него вновь отобрали Софию. Нармо уходил в глухую оборону, его не спасали уже ни чужие — наверняка украденные — талисманы, ни вставки на тяжелых ботинках.

Чародей, сдвинув брови, пятился к дальней стене. Но не являлось ли все это искусным представлением? Войдя в раж борьбы и наступления, Раджед уже почти ничего не замечал. Когти неслись, чтобы отделить от плеч голову Нармо, но внезапно все тело янтарного льора прошила острая боль, которая обожгла буквально каждую клетку. Льор подавился воздухом, изогнувшись, как под ударом хлыста. Словно поразило молнией среди бела дня, так как Нармо не успел нанести никакой раны.

«Так вот какая твоя… истинная сила», — через пелену, заволокшую разум, подумал Раджед, скосив глаза на самодовольно ухмылявшуюся Илэни.

Чародейка скалила крупные клыки нежити, от ее ладоней исходили черные хлопья пепла, незримо пронзавшие тело противника. Беспричинная боль — одна из самых опасных способностей топазовых льоров, за что их и признавали проклятыми. Буквально каждый орган, каждая частица тела горела и пульсировала, точно разрывали на куски, точно били током. «Там был еще аккумулятор…» — вспомнились слова Сумеречного Эльфа про далекие острова. Странно, что даже льоры страдали от боли так же, как люди. Как люди… Ячед? Льоры…

Сознание желало покинуть, но Раджед призвал на помощь всю свою ненависть. Только она плохой советчик, когда смешиваются все миры, когда жизнь и смерть ведут борьбу возле хрупких чаш весов. И где-то на грани забытья донесся собственный отчаянный голос: «София… Где ты?»

София… Если ее кто-то вывел из подземелья, значит, она была жива, значит, еще оставался шанс спасти ее. И умирать в бесконечной борьбе не входило в планы. Если бы он не поддался гневу, то не упустил бы незаметных манипуляций Илэни с магическим полем.

— Подло! — прохрипел янтарный льор, которого точно на дыбе пытали.

— А как же иначе в войне льоров? — рассмеялась Илэни, глаза которой светились в темноте. Она впадала в экстаз, точно питаясь чужими страданиями. В помощники ей наверняка пришли все темные силы. Кто же такие проклятые чародеи дымчатых топазов? Неужто и правда общались с миром мертвых, с самими демонами? Одним из них представала властолюбивая ведьма.

Чародейка все еще сковывала болевым шоком, и в тот момент одновременно Нармо вскинул когти. Раджед, собрав всю свою волю в кулак, разорвал оковы мучительного оцепенения, отпрянул. Но брызнула кровь; со звоном, как в замедленном сне, отлетали позолоченные застежки камзола, разрывалась ткань рубашки. Пять глубоких порезов прочертили вдоль груди от ключиц до ребер. Второй удар Раджед сумел отразить, хотя Нармо попытался пронзить его насквозь, насадить, как кузнечика, на мечи.

И от сравнения Раджед пуще прежнего разъярился. Он рисковал больше, чем когда бы то ни было, но выбора не оставалось. Теперь он отражал удары Нармо лишь одной правой рукой, а в левой у него вновь оказалась трость, которую он направил на Илэни, улавливая линии ее магии. Сложный узор, совершенно непривычный, однако через него удалось пробиться к шее чародейки в обход щита, часть энергии которого уходила в мерзкую, подлую магию.

Чародейка схватилась за горло, беспомощно вытаращив глаза, шипя:

— Нармо, сделай что-нибудь!

Сила ее магии ослабла, она отбивалась от цепких пут янтарного льора, затягивающих аркан. Раджед сам едва не потерял сознание, ведь когда заклятье отпустило, ощутимее проступили другие раны, особенно свежие отметины на груди. Обильно сочилась кровь, пропитывая лохмотья одежды. Но при виде растерянного лица Илэни и недовольства на широкой роже Нармо, Раджед нашел в себе силы надменно высказаться:

— Магия янтаря тоже связана с духами, твои дымчатые топазы не возьмут меня под контроль. Тебе повезло, что не в моих правилах мучить женщин.

— По твоей «гостье» не скажешь, — тут же съязвил Нармо, опасливо примеряясь, с какой стороны теперь лучше атаковать. Раджед же сдержал свое слово: аркан на шее топазовой чародейки ослаб, однако теперь он просто сковывал ее магию.

— О! Как она визжала, когда мой нож изрезал ее смазливое личико, — разъяренно сипела Илэни, потрясая кулаками, пытаясь вновь сформировать «хлопья» пепла, однако их рассеивали янтарные лучи трости. Столкнулись сами свет и тьма, день и ночь.

— Замолчи! — яростно обрушился Раджед, откидывая чародейку к стене, прямо в клетку, где томилась Софья.

— А сражаться ты будешь одной рукой? — рассмеялся Нармо, атаковав с левой стороны, рассчитывая пробить и без того поврежденную защиту противника.

— Чтобы победить тебя, хватит одного лезвия! — отразил его выпад Раджед, тяжело проговорив с явной угрозой: — И, клянусь, если вы действительно что-то сделали с Софией — не ждите быстрой смерти.

Битва вскипела с новой силой, теперь Раджед практически не двигался, стоя на одном месте и отражая атаки обоих врагов, которые поставили перед собой целью извести его в этом мрачном каземате среди запахов плесени и смерти. Приходилось рубить нити черной магии Илэни и алой — Нармо, чтобы кровавый льор не выпил жизненную силу, а топазовая чародейка не заразила ядом смерти.

Перед глазами от напряжения плясали разноцветные пятна, весь мир сливался и двоился. Но потом вновь открылось это, нечто — рисунок и узор мира. Раджед на миг потерял связь с реальностью, скорость мыслей увеличилась в сотни раз, показалось, что Нармо совершенно замедлился.

Все поглотило созерцание сотен разнообразных нитей, бегущих от каждого предмета. Больше всего колыхалось вокруг живых существ и поющих камней, чьи голоса вплавлялись разноцветными нотами со всего Эйлиса.

Так вот, что всегда созерцал Сумеречный Эльф — во второй раз мысль не показалась такой уж страшной и невероятной. Со временем к этой силе, наверное, привыкаешь, учишься использовать ее. Или же наоборот не использовать? Почему он не вмешивался практически ни во что? Что если все эти нити были сплетены в слишком сложный узор? Потянуть за одну — распадутся сотни других.

Но поединок не угасал, и Раджед обратил внимание на Нармо, чьи клинки неслись к нему с неимоверной быстротой. Но нет — в этом мире рычагов и линий все представало замедленным. Или это разум слишком разогнался, попрощавшись с привычным восприятием вещей? Не важно! Раджед использовал преимущество, рубанув по приближавшейся руке с когтями.

Через миг все вернулось на привычный уровень, Нармо отскочил с глухим шипением, согнувшись, хватаясь за разрубленную пополам правую кисть, два пальца болтались на ошметках мышц и кожи. Каменный пол обильно заливала кровь.

— Сражайся! Или ты настолько слаб, что тебе для магии нужны руки? — гневно восклицала Илэни, точно приказывала какой-то мелкой сошке, а не равному себе чародею. Нармо, несмотря на боль, не терял какой-то гротескной напускной театральности, осаживая чародейку:

— Женщина! Для боевой магии всегда нужны руки!

Болтавшиеся на куске кожи пальцы не слушались, магия давала сбой. Нармо теперь тоже сражался только одной левой рукой, прижимая правую к груди.

Раджед наступал, атаковал с новой силой и воодушевлением. Он положил начало уничтожению проклятого убийцы его отца. Поделом! Он не обещал легкой смерти, намереваясь медленно и с наслаждением искромсать врага. Впрочем, вряд ли с наслаждением, так как не разделял наклонностей Илэни.

Выпад — алые когти скрестились с золотыми. Но клинки Нармо теряли свою силу, так как нарушился баланс. От этого Раджеду не составило труда поразить врага в плечо, лишив подвижности вторую руку. Вот только показалось, что Нармо слишком легко позволил нанести себе вторую рану.

Через миг Раджед очутился в смутной пелене, с трудом удерживая темные нити, которые подбирались со стороны Илэни: его лезвия застряли в развороченном плече Нармо, точно их приковывало мистическое притяжение. И через них постепенно начала уходить жизненная сила самого Раджеда.

— Это все, на что ты сейчас способен! Жалкий вампир! — прошипел Раджед бескровными губами. Голова кружилась, в конечностях появлялась предательская дрожь, слабость. Нармо же ликовал, облизываясь, как кот, съевший птицу. Так работала его магия крови, что выпивала жизненную силу. Раньше казалось, что он способен ее применять только, когда сам ранит противника и оставит когти в ране.

Но оказалось, что чародей наладил и обратный эффект за текущие годы: теперь, когда он получал раны, враг сам отдавал ему жизненную силу. Рассеченная изуродованная кисть довольно быстро восстановилась, Раджед тщетно пытался вырвать когти, на его теле появлялись все новые раны, глубокие мелкие царапины, точно на него обрушился дождь из битых стекол.

«Радж! Уходи оттуда немедленно! Тебе не победить в таком состоянии!» — донесся отчаянный голос Сумеречного Эльфа, буквально крик. Раджед морщился и не воспринимал увещевания, все еще намереваясь сокрушить проклятых врагов, покушавшихся на мир Земли.

«Что с Софией? Я должен отправиться за ней! Она у малахитового льора или Илэни соврала?» — спрашивал мысленно Раджед, все-таки вырывая когти, оттолкнув Нармо ударом ноги в солнечное сплетение. Чародей отступил на несколько шагов, однако лишь затем, чтобы совершить новый выпад, который Раджед едва отразил.

«У него, не соврала! Сарнибу не враг Софье. Уходи! Это приказ!» — громовым гулом донесся голос Эльфа, пронизанный невыразимой болью. Все верно, уходить… Ведь Страж видел линии мира от начала до конца, но не вмешивался… не помогал. Друг ли? Раз не желал ему смерти, наверное, не враг.

«Нашелся мне, командный центр!» — фыркнул Раджед, проламывая из последних сил чары башни, которые пытались стать для него ловушкой. Он и правда уловил следы чужой магии, растекавшиеся спокойными зеленоватыми волнами. Кто-то недавно разбил защиту подземелий и открыл внутренний портал между льоратами, однако надежно запечатал его со своей стороны. Но зато пробил брешь в броне башни, точно прорыв подкоп. Раджед в последний раз обернулся на подбиравшихся к нему противников, кинув в них нехитрое заклинание с ослепляющими лучами. И с досадой скрылся в портале, вынырнув на пустоши, где затихли скелеты гигантских змей.

Трясло, озноб пробегал волнами, подло перебивая ноги, но упасть означало умереть. Раджед не ведал, есть ли у него сколько-то времени в чужих владениях, предполагая погоню, поэтому быстро использовал все три исцеляющих талисмана. Раны только слегка затянулись, хватило бы сил, чтобы телепортироваться, но не вести еще один магический бой.

«Я должен вернуться в башню», — понял льор, хотя ярость его требовала продолжения борьбы. Впрочем, если уж Софию и правда похитил малахитовый льор, то предстояло готовиться к еще одному лютому поединку. А с убийцей отца Раджед намеревался рано или поздно расквитаться на своей территории.

========== 10. Шрамы и воспоминания ==========

Лицо Раджеда пугало бледностью, шикарная грива волос свалялась колтунами вперемешку с кровью, разодранный камзол в багряных пятнах устрашил бы любого несведущего. Глаза же льора нервозно светились, он вернулся не как проигравший, но и не как победитель. Его погоня не завершилась. В тронном зале он качнулся, точно подрубленное дерево, теряя точку опоры.

К счастью, рядом оказался верный друг, что сберег портал в отсутствие льора. Сумеречный подхватил его, не позволяя рухнуть плашмя. Но Раджед наспех оттолкнул обеспокоенного помощника, хоть и пошатывался, хрипло настойчиво спросил:

— Где София? Что с ней намерен делать малахитовый льор?

— Он спас ее! — честно признался Сумеречный, который до этого принимал каждую рану друга, точно свою собственную. Но вмешиваться не имел права, его лимит дозволенного не распространялся на этот поединок. Да и такая поддержка обидела бы Раджеда, его королевскую гордость.

— Я не верю. Ни одному из льоров не верю! — сжал до дрожи запыленные сбитые кулаки Раджед. — Спас, так, наверное, решит оставить себе! Я пойду войной теперь на него! Если бы не он, она бы уже была здесь, в башне… Вместе со мной.

Льор едва снова не рванулся к порталу между королевствами, хотя весь его вид показывал, что самоцветы исцеления не до конца завершили свою работу. Чародей торопился, хотя бродил по каменным плитам неуверенным зигзагами человека, которого поддерживает только предельный стресс.

— Подожди хотя бы сутки! — убеждал Сумеречный, всплеснув руками, снова ловя друга. На этот раз Раджед не оттолкнул помощь, убирая растрепанные волосы с лица, кивая:

— Подожду, подожду… Все равно не верю, что малахитовый пойдет на переговоры.

Глаза его подергивались мутной пеленой предельной усталости, но, казалось, ни колонны, ни барельефы не существовали для его взора, только образ вновь ускользнувшей от него девушки, его несчастной гостьи.

— Но тебя еще гложет досада, что не удалось сокрушить давних врагов, — посетовал Сумеречный, доводя чародея до трона, где тот тяжело сгорбился. — Признай, что вместе они сильнее тебя одного.

— Вместе-вместе… Если бы ты хотел… Но толку-то от тебя, — хватая, словно рыба, ртом воздух, твердил Раджед, стремясь выпрямиться, хотя мир кружился, теряя ориентиры. — Впрочем, спасибо, что сторожил портал.

Сумеречный примирительно полупоклонился, замечая:

— Я на разведку!

Неудавшийся Страж обернулся вороном и вылетел в приоткрытую узкую бойницу, описав в воздухе сложные круговые кульбиты.

— Дело твое, мне разведывать нечего. Всюду враги, — вздохнул Раджед, говоря уже себе: — Лучше бы ты сразу вернул Софию… Ах да, ты не имеешь права. На все. На зло, на добро. Зачем мы ее все так мучаем? Зачем?

Раджед устало съежился на троне, не видя необходимости отправляться куда-то в спальню. Часто он отдыхал именно в тронном зале, созерцая портал, словно огромный экран, который показывал ему множество судеб чужого мира.

Так однажды он посреди ночи увидел девочку, которая рисует Эйлис, тайком, под включенной настольной лампой. Она прятала от родителей рисунки, чтобы скрыть свой небольшой проступок нежданного вдохновения, пришедшего в поздний час. Льор же тогда заинтересовался, приблизился к зеркалу, чтобы рассмотреть в деталях неуверенные детские линии в альбоме. И чем больше штрихов появлялось, тем яснее проступали образы родного мира льоров. Но как? Откуда? Кто подсказал ей?

Маленькая девочка, глупый подросток. Тогда она еще рисовала цветными карандашами времена расцвета Эйлиса, быстрые реки и диковинные для нее растения, странных людей в красивой одежде, чародеев, льды, джунгли и поселения ячеда. Ей казалось, что она придумала целый мир, не осознавая, что Эйлис зовет ее. Раджед заворожено наблюдал за ней в ту ночь, потом картинка сменилась, но образ девочки не оставлял в покое, точно заноза в сердце.

Льор наблюдал за сотнями других, подыскивал себе очередную пассию, которая скрасила бы сознание медленной гибели мира и его правителей, однако с тех пор все казались пресными, тоскливыми. Он пресытился ими за многие десятилетия жизни, изучил все их привычки и способы очаровывать мужчин. Хватило ему когда-то сполна общества Илэни, с тех пор он и вовсе не верил женщинам, их коварным планам.

Но образ юной художницы не оставлял в покое, вскоре он отыскал координаты, настроив на них портал. С тех пор он наблюдал за ней через зеркала тайным почитателем ее творений. Ее звали Софья, но Раджеду оказалось проще и приятнее выговаривать иной вариант — София. София, что изображала Эйлис… Она рисовала историю Эйлиса! Сначала годы расцвета, а потом простым карандашом начало каменной чумы.

Образы делались все более мрачными, измученными. Порой Софья без видимой причины плакала над рисунками. Мама спрашивала ее, в чем причина, но она и сама до конца не понимала. Ее терзала какая-то неведомая скорбь, точно где-то страдало множество людей. Так она признавалась, ища ответ, как и недоумевающий Раджед.

Тем временем, девочка росла, превращаясь в очень привлекательную девушку. И уже не только ее рисунки заинтриговали чародея. Он решил, что стоит поговорить с ней, проверить. Тогда-то он впервые осмелился написать. Но с самого начала что-то пошло не так, он применил стандартную схему комплиментов и обещаний богатства. Многие годы все проходило гладко, его очередная избранница после недолгого страха принимала подарки и обещания, которые редко соотносились с правдой. Но как-то никто не жаловался. Кто-то уносил после расставания пару драгоценных самоцветов, естественно, неговорящих. Кто-то улетал прочь, разряженный в меха и парчу, считая это достаточным призом. До того, как Раджед увидел Софию, он вообще общался с весьма предприимчивой дамочкой, которая при расставании унесла из башни приличный для ячеда-землянина капитал и даже открыла свой бизнес, похоже, ни о чем не жалея.

Раджед счел, что София мало чем отличается от женщин своей планеты, своего времени. Он начал с велеречивых комплиментов, однако выслушивал лишь холодную вежливость. Затем он попытался показать подарки, самые невероятные платья, но снова наткнулся на упрямую непреклонность. И с каждым днем эта игра все больше интересовала льора.

Порой он страшно злился, пытался найти других, оставляя в покое Софию. Но от других веяло пресной скукой, и мысли вновь и вновь устремлялись к девочке, что рисует Эйлис, столь знакомые башни, грустные валуны и каменных великанов. Что-то непреодолимо тянуло к ней, мучило невозможностью отгадать эту тайну.

Стандартные приемы раз за разом не действовали, Раджед точно сбросил пыль прошедших лет, покрывавшую его пологом невыносимой скуки. София оказывалась во всем другая. Ей нравилось спорить о морали и этике, она отвечала не на комплименты, а на сложные провокационные вопросы, приводила цитаты философов из своего мира. Казалось, такие разговоры интересовали их обоих, но стоило лишь напомнить, что он бы хотел с ней встретиться и сделать ее королевой, как девушка в панике бросала карандаш, переставала отвечать.

Выходило, что и спорила она не для того, чтобы произвести впечатление, а потому что нашла умного собеседника. Все как не у других женщин, совсем все. Они и знания получали порой, чтобы показать себя выгодно с разных сторон. София отличалась.

Что-то дрогнуло в сердце льора, но он не распознал, не совладал со своей нетерпеливостью, вломился в ее мир, похитил маленькую девочку. Наверное, решил, что сработает его хитрый план, как будто запамятовал, что София во всем иная. А потом разозлился на ее непреклонность, забыв, что она совсем другая, непохожая на остальных, податливых и унылых. Но его вгоняло в исступление сознание, что оболочку он заполучил, заманил в свой мир, а к душе и сердцу по-прежнему и близко не подобрался. Он что-то упустил, что-то, что знал и сам когда-то. Ответ бродил на грани разума и подсознания.

Теперь Раджед понимал, что она такая одна, невероятная и неповторимая, сознавал, что уже никакая женщина не затмит ее, не заставит забыть. Особенно после всего произошедшего, после всех ран, полученных во имя ее освобождения. Льор предельно переживал о том, что теперь с ней, как ее спасать, корил себя за временное бессилие, тратя драгоценные самоцветы исцеления, чтобы наутро вновь броситься на поиски. Сердце отсчитывало торопливые удары: «София, я не прощу себя, если с тобой что-то случится. Как же я был слеп, как слеп, если думал, что ты одна из них, глупых марионеток. Ты другая. Пожалуйста, вернись ко мне, София».

***

Растворенная яшма окрашивала воду в приятный алый цвет. Родной талисман чародея действовал как лучшее лекарство против всех ран, полученных во время поединка. Да еще чужие беззаконно присвоенные самоцветы не желали до конца подчиняться: часто после их использования на коже обнаруживались небольшие язвы или порезы. Мелочь, но достаточно неприятная. Впрочем, Нармо грела мысль, что все это временно.

Самоцветы рано или поздно подчинились бы, он бы придумал, как укротить их силу и сопротивление собственного тела. Или — куда более приятный вариант — он бы уже правил Землей с мощью своего истинного талисмана.

«Самоцветы, сила, бойня среди льоров. И для чего все это? Ради власти? Эйлис умирает. А мы сдохнем не сразу, сначала иссякнет магия башен. И нам останется только побираться в поисках куска хлеба, дрожать над каждой каплей волшебства. Вся эта роскошь — показная мишура на фоне катастрофы. Расписными плафонами сыт не будешь. Проще окаменеть. Настанут такие времена, когда мы взмолимся о „чуме окаменения“, лишь бы не созерцать последние дни Эйлиса. Нет! Лучше править Землей. А это мертвый мир… Править… — задумался чародей, погружаясь по плечи в воду, плескавшуюся в небольшом мраморном бассейне. — Звучит ужасно скучно. Но, иссякни моя яшма, не уступать же власть Илэни? Впрочем, Раджед что-то знает. Я не верю в его благородство, не стал бы он торчать в Эйлисе, наверняка сбежал бы за длинноногой цыпочкой для начала. Хотя бы так, на пару лет. А он сюда всех тащит, как будто там ему не рады. Он что-то знает. Но и я что-то знаю. Один проклятый Эльф знает все. Эй, Сумеречный, снова подслушиваешь?»

В ответ неудавшийся Страж никак не проявился, Нармо только сощурился, рассматривая блики, что плясали на потолке от мелких волн. В целом, мага не волновало, кто слышит его мысли. Он давно уяснил, что Сумеречный не рассказывает ничего, что не должен, зато ведает все о каждом.

«Ему же хуже. С таким всезнанием только с катушек съезжать», — рассудил чародей, ныряя целиком в мутную глубину, напоминавшую кровь. Точно вампир, но он не слишком наслаждался видом чужих страданий, скорее оставался равнодушен к ним. Жизнь научила, вернее, соседство с психопатом-отцом. От воспоминаний по спине прошел неприятный холодок.

Глаза непроизвольно нервно расширились, потому что вместо воды Нармо увидел необъятную арену, почти целиком залитую кровью людей, ячеда. Убивал их не Геолит-старший. О нет! Он обычно степенно наблюдал с возвышения трибуны, потягивая багряное вино. Лишь когда очередной глупый человек приносил свою жизнь в жертву фортуне, чародей упоенно смеялся. Один раз он от азартного волнения слишком сильно сжал стакан, тот лопнул в мощной руке, осколки впились в ладонь. Но Геолирт даже не обратил внимания, всецело поглощенный созерцанием бойни.

«Забавы» на арене делились на гладиаторские бои, поединки с чудовищами и на выполнение смертельных трюков. Победителю обещали в конце испытаний дать магический самоцвет, сделать еще одним льором. Глупый, безумно глупый ячед! Они верили, будто жестокий король и правда смилостивится над кем-то и удостоит такой чести?

Нармо подозревал, что прошедшего все испытания умертвили бы тайком после победы, а другим бы соврали, что самоцвет его не принял. Надо же как-то поддерживать треклятое шоу!

Но до финала не доходил никто, оставляя лишь залитую кровью арену, сломанные мечи и обглоданные монстрами кости. Если бы их еще заставляли, если бы брали в рабство! Но нет, они шли почти добровольно, не считая того, что условия в их деревнях приближались к таким, что проще умереть. Иначе не объяснить. Нармо с детства присутствовал подле отца на трибуне, его заставляли смотреть, как бездарно гибли «неизбранные» в этом подобии то ли Колизея, то ли казино. Он так до конца и не понял, что гнало ячед на верную гибель, их безумная надежда, этот призрачный шанс заполучить недостижимую власть.

Кажется, отец рассчитывал, что сын разделит его ненормальные увлечения, что наводили ужас на других королей. Чародей кровавой яшмы отличался самым свирепым нравом.

Порой Нармо спрашивал себя, зачем он вообще понадобился когда-то отцу: сын женщины из ячеда, которая вскоре после рождения ребенка также безвестно сгинула на арене, а, может, просто умерла. Об этом даже никто не рассказал, не потрудился где-то записать или вспомнить. Но незаконнорожденного полукровку взял на воспитание отец-льор, ощутив его способность к магии. Он даже подарил красный талисман, который оберегал и по сей день.

Красное… А ведь Нармо на самом деле ненавидел этот цвет, из-за того, что тот всегда напоминал об арене. Но алый самоцвет — его фамильный хранитель, его герб и сила. И он научился принимать все таким, как есть, насмехаться над чужой болью, над тупостью тех, кто добровольно шел на убой во имя азарта и обещаний лучшей жизни. Он не проникся презрением к ячеду. Он питал высокомерную неприязнь ко всем — и к лишенным магии, и к одаренным ее милостью.

Наверное, больше всех он ненавидел собственного отца. Но когда род Икцинтусов все-таки уничтожил сумасшедшего тирана, Нармо понял, что обязан отомстить. Он не сожалел о потере, слабо осознал только, что остался совсем один и скорее радовался, что на арене прекратится страшная вакханалия страданий. Однако же к тому моменту большая часть ячеда сама окаменела, ознаменовав начало конца.

Нармо счел своим долгом отомстить. Может, отдать дань традициям, может, он в какой-то мере привык к этому чудовищу, которого считал отцом. Может, хотел сам однажды его прикончить. Последнее — вероятнее всего. За то желал отомстить и осуществил свое намерение, поэтому Раджед пытался его убить уже много лет, веков. От бессмысленности этого круга мести делалось почему-то только смешно.

Но показалось, что нечто тянет на самое дно невидимой рукой, захватывает арканом, крадет дыхание. Нармо резко вынырнул из багряного марева воды. Просто вода, не кровь — убеждал он себя, пропуская ее сквозь ладони, одну из которых перечертил глубокий шрам.

Рука уже почти не болела, но пальцы шевелились неохотно, как заржавленный механизм, и все еще не годилось для боевой магии. Поговаривали, что сильнейшие маги обходились вовсе без рук, вырабатывали любую магию всем телом или даже не совсем им – душой, что ли. Но до такого уровня мастерства Нармо пока не дошел. И очень зря, как показал ожесточенный поединок. Если бы научился спонтанно генерировать лезвия, например, из плеч или ребер, то Раджед не покинул бы башню живым. Теперь же все они расползлись по своим обиталищам, как звери по берлогам. Или не совсем своим…

— И долго ты еще будешь в моей башне? — донесся из спальни требовательный голосок Илэни. Чародейка лежала, раскинув руки, под бардовым балдахином поперек широкой кровати с белыми простынями.

Сизый пеньюар разметался беспорядочными складками, точно крылья летучей мыши. Женщина почти не шевелилась, но гневно сжимала кулаки, как видел из-за края бассейна чародей. Конечно, она все еще злилась. Когда Раджед ускользнул, да еще пленница пропала, жертвой негодования пали остатки тронного зала, где многочисленные кариатиды с зеркалами и до того фатально пострадали. Потом все постепенно восстановила магия, Илэни устала от своего бессильного гнева. Из-за ускользнувшей победы ее раздражало буквально все. Только тени драконов, изображенных на стенах, мрачно скалились из углов, вторя ее мрачному настроению.

— Ты чем-то недовольна? Что мне делать в своей? — осведомился Нармо бодрым голосом. Его, казалось, вовсе не волновало, что их сложный план провалился. В конце концов, такой азарт игры нравился чародею куда больше, чем забавы его отца. Игра со смертью, хитрые планы по уничтожению друг друга — куда интереснее, чем сотни безвольных жертв с лихорадочно горящими глазами.

Нармо вспоминал, как в юности порой сбегал из башни прямо в поселения ячеда, тайком наблюдал за ними, иногда развлекался с девушками. Но его каменного сердца не хватило, чтобы проникнуться к ним симпатией или сочувствием, скорее его вело любопытство. Может, и месть он совершил ради развлечения, ради того, чтобы узнать что-то новое. Разве только могилы старых королей разворачивал из острой необходимости: кажется, он лучше всего понимал, чем страшна медленная мучительная гибель целого мира, потому что с первых своих дней буквально пропитался духом смерти. И оказываться участником падения не желал ни при каких условиях, даже если не так уж хотел править миром Земли. А кто же тогда хотел по-настоящему? Может, Илэни?

— Конечно, там же одни тараканы да старая арена! — визгливо поддела чародейка, надеясь сбить неуместную веселость с собеседника. — Впрочем, тебя это не волнует.

Отчасти так и было. В своей башне Нармо практически не появлялся, а если и появлялся, то вид пыли и грязи его не смущал, и огромные — с ладонь — бурые тараканы, пожалуй, даже забавляли. В конце концов, из всей живности Эйлиса только эти твари до сих пор почему-то не окаменели. Остальных — пригодных в пищу — поддерживала только магия, они и живыми-то являлись лишь относительно, как синтетическое мясо.

Настоящие животные все торчали каменными изваяниями, сливаясь с бесконечной долиной камней. Стоило исчезнуть медленно иссякавшему колдовству, и разодетым в пух и прах манерным аристократам пришлось бы поедать тех самых тараканов.

— Тараканов возьму с собой на Землю! — отмахнулся Нармо со смехом, вспоминая, что еще прихватит из своей башни любимый мольберт. Когда-то ему нравилось рисовать, тайком от отца он оттачивал это умение, неподвластное магии, но настали те времена, когда навык разграбления могил оказался более полезным. Зато совесть не мучила никогда, меньше проблем. Лишь немного жаль кисти и высохшую черную тушь. По пожелтевшему холсту ползали только тараканы.

— Как тебя все еще волнуют такие мелочи? Все отмокаешь? Который уже час? — стукнула кулаком по простыне Илэни, кривя бледные без косметики губы.

— После того, как мне чуть не отрубили руку, имею право. К тому же гнаться уже не за кем. Так что, не хочешь ли присоединиться, красавица? — махнул ей из воды Нармо заискивающе. Ему нравилось, когда чародейка гневалась, ее бесстрастное лицо в те моменты приобретало хоть какое-то выражение.

— Нет. Я истощена… Столько магии… — вздохнула Илэни, снова замирая, точно выброшенная на берег морская звезда, но дернулась: — И все впустую!

— Кто же знал, что вмешается малахитовый льор, — тоном спокойного философа отозвался Нармо. Его и правда ничуть не возмущало, что их игра усложнилась из-за вмешательства новой фигуры. Еще существовало время, чтобы насладиться перестановками и хитросплетениями, еще не вся магия иссякла.

— Нет! Это ты! Ты виноват в срыве моего плана! При чем тут девчонка? Мы хотели погубить Раджеда! И ты провалил мой план! —взорвалась Илэни, не потрудившись встать, зато грозно тыкала тонким пальчиком. Казалось бы, невесомая угроза, если бы не мощная магия, действие которой ощутил на себе янтарный льор. Проклятая дымчатыми топазами внушала многим только страх и отвращение, как оживший мертвец. Нармо не разделял такого мнения, не питал предрассудков насчет весьма удобного для осуществления их замысла камня.

— Твой план? — саркастично приподнял короткие брови Нармо, вылезая из воды. — Ох, красавица, если бы ты не была последней женщиной в Эйлисе, то я бы к тебе не приблизился на пушечный выстрел с таким характером.

Нармо подошел к чародейке, не потрудившись накинуть одежду. В конце концов, он не собирался в ту ночь покидать топазовую башню. Пусть хозяйка и шипела, как злобная кошка.

— Я о тебе тоже невысокого мнения, сын мясника и шулера, — отвернулась Илэни, вздыхая наигранно: — Раджед хотя бы истинный аристократ.

«Шулера и мясника» — слова неприятно задели, точно напомнили о вечном клейме. Чародей ненавидел, когда его сравнивали с отцом. В какой-то момент он ощутил, что готов ударить женщину, но тут же погасил в себе совершенно неподобающее чувство. Все же какие-то принципы не обошли и его, сына кровавого тирана и простолюдинки. Куда уж ему до благородного рода Икцинтусов! И за это он дополнительно питал неприязнь к Раджеду. Так, для порядка. Должен же кто-то играть эту роль великого злодея, должен же кто-то нести это бремя.

— Аристократ… — фыркнул Нармо, подходя вплотную к кровати, хищно мерцая глазами, нависая над женщиной. — А, может, это твои оставшиеся чувства к нему помешали нам осуществить план? Не просто же так ты нас постоянно сравниваешь!

— Да как ты смеешь… — начала Илэни, но Нармо заставил ее замолчать сочным грубоватым поцелуем, переходя настойчиво к тонкой шее, где еще недавно оставались непростительные следы душившей магии. Женщина не сопротивлялась, когда ее красивое стройное тело отзывалось на ласки. Возможно, только страсть их объединяла, помимо желания захватить Землю. О любви оба ничего не ведали.

«Сумеречный, а тебе не кажется, что это уже верх наглости?» — донеслось насмешливое мысленное послание Нармо, адресованное невидимой тени, что притаилась в углу, вплетаясь в замысловатые узоры шелковых обоев.

«Да как же ты меня вечно вычисляешь!» — недоуменным призраком послышались завывания неудавшегося Стража, который тихо шпионил во вражеском лагере, впрочем, никакой ценной информации не добыл, только еще раз просмотрел воспоминания чародеев, давно минувшие картины, их потаенные страхи и помыслы. Ничто не укрывалось от всезнающего, но он ничем не мог помочь, да и не хотел. Возможно, он сожалел обо всех, о каждом.

Желал он или нет, но нити судеб всевозможных существ из разных миров пронизывали его иглами. Он видел даже когда закрывал глаза, он слышал, даже если бы залил воском уши. Сумеречный летел прочь черным вороном, вспоминая то, что терзало Нармо, вечно помня, как страдала Илэни.

***

В ту ночь чародейка проснулась до рассвета, безразлично обернувшись на довольно растянувшегося вдоль смятых простыней Нармо. Обнаженное мускулистое тело не вызывало в тот момент никаких приятных ассоциаций, хотя еще пару часов назад…

«Проклятая спящая туша, тебе-то хорошо, у тебя-то простые мыслишки», — только и подумала раздраженно Илэни, сжимаясь нервной пружиной, птицей с обугленными крыльями. Она вцепилась длинными ногтями правой руки в левое предплечье, раздирая его до крови, оставляя на коже длинные полосы, потом глубоко вздохнула и остановилась.

Хорошо, что Нармо никогда не видел ее приступов самоуничтожения, ненависти к себе. Проклятая, чудовище! Чародейка сжала кулаки, подавив непрошеные слезы. Не подобает холодному воплощению зла показывать хоть какие-то эмоции, ведь она — вампир, мертвец, вот даже клыки скрывались за податливыми мягкими губами.

Чем уничтожать себя, как рассудила она однажды, лучше причинять боль другим. И ей понравилось, она помнила, каким сладким экстазом отозвались мучения загнанного кролика, отраженные в глазах глупой пленницы. Той, которая без особых талантов украла беспощадное сердце Раджеда, что когда-то не удалось Илэни.

Женщина вновь вцепилась ногтями в свою руку, потом сдавила шею, где остались теперь следы уже не от магии, а от поцелуев Нармо. Задушить себя, ведьму! Вот прямо так, прямо здесь прекратить эти нескончаемые мучения, которые длились уже триста семьдесят лет. Впрочем, нет, мучения начались, когда ей минуло двадцать.

Именно в этом возрасте раскрывалась истинная сила камня, именно тогда все узрели, что дочь знатного древнего рода несет на себе печать магии дымчатых топазов. Издревле в Эйлисе это колдовство считалось запретным, как и во многих мирах, где на смерть и все связанное с мертвецами накладывается определенное табу. С тех пор Илэни не ведала наверняка, какому миру принадлежит: она постоянно, каждый миг, слышала едва уловимый шепот мертвецов.

Они звали из зазеркалья, из-под земли, они носились тенями по воздуху. И никто больше не догадывался, как жутко постоянно находиться в этом нескончаемом диалоге с теми, кто уже давно покинул пределы своей земной оболочки. Чародейка и сама не понимала, что слышит… Говор неупокоенных душ? Отзвуки воспоминаний, застрявшие среди нитей магии, когда кто-то умирал? Сначала она сама содрогалась от открывшейся силы, считала себя проклятой, ведь сознавала не хуже остальных запретность собственных способностей. Но дымчатые топазы звали ее, напевали свои шипящие песни, которые больше никто не слышал. И она научилась тревожить покой давно замерших под толщей земли; людей не трогала, тренировалась на древних ящерах, которые накануне безуспешно стремились пожрать янтарного льора.

«Их можно использовать и во благо! Для защиты льората», — пыталась давным-давно убедить хрупкая девушка. Илэни пренебрежительно скривилась, пеняя на свою прошлую беспечность и наивность. Может, это и привело ее в Малую Башню, ее умение сострадать и пытаться что-то решить миром.

В те времена самым сильным льором был правитель Аруга Иотил, уже немолодой, но полный сил. Он все решал на Восточном Материке, он диктовал другим свои условия. А если кто-то не соглашался, как Жемчужные льоры, их сметали с лица земли, разрушая башни. Силы иолитов хватало на многое, разве только ни единый камень не умел разбудить милосердия. Ко всем просьбам племянницы сжалиться над ней самодержавный льор остался глух навеки.

«Мама! Мама! Мама, мне страшно!» — этот крик разрывал собственные сны, как и в эту ночь, заставляя раздирать руки, царапать лицо, чтобы заглушить воспоминания и какие-то светлые чувства, что истлели под плотным покровом пепла.

— Мама… — беззвучно шевельнулись губы, и Илэни подавилась нервным кашлем, сгибаясь пополам. Нармо сонно пошевелился, но больше не реагировал, видимо, не уловил никакой опасности, не придал значения. Практичный, как рыщущий дикий пес. Никакой поддержки, никакого умения сопереживать, как и у всех них, оставшихся. Им в наследство только замерли бесконечной роскошью башни.

Илэни сидела, обхватив себя руками, неподвижно глядя в пустоту, на все эти многочисленные мертвенные предметы, которые ничего для нее не значили. Снова этот сон, где ее уводили прочь из дома по бесконечной лестнице в темноту.

В тот день умерла ее мать, которая защищала свое дитя, даже когда узнала, что у дочери опасный дар. Она пыталась доказать всему Эйлису, что дымчатые топазы не так страшны, как о них рассказывают. Но история показывала, что льоры, отмеченные милостью этого камня, со временем превращались в самых темных колдунов, самых жестоких, переходя границы миров, преступая запрещенные тайны жизни и смерти.

Поговаривали, что этот дар убивает и всех близких чародея. Никто не ведал, отчего умерла достопочтенная королева, поэтому всю вину свалили на ее «дефективную» дочь. Тогда уже началась «чума окаменения», и испуганные льоры, родственники Илэни, обвинили ее и в этом преступлении. Чародейка знала наверняка, что топазы не умеют превращать никого в камень. В тот день девушка оказалась всецело во власти непреклонного дяди, Аруги Иотила.

«Убить ее! Это она наслала чуму, она и нас обратит в камень!» — скандировали приближенные Аруги, достопочтенные альфоде — вельможи Эйлиса, которых уже не осталось, они все обратились в изваяния пустой породы. А в те времена юная Илэни, раздавленная горем утраты, стояла в кандалах, сдавливающих магию, на жестоком судилище. Ее черные волосы спутанными клоками лежали на опущенных сутулых плечах, дорогое сизое платье изорвали, когда ее тащили в темницу. Ей даже не позволили попрощаться с умершей королевой, с самым близким человеком, который отрицал, что только самоцвет определяет дальнейшее существование.

Отца Илэни почти не помнила, его убили Жемчужные льоры, поэтому о них с матерью заботился брат отца, дядя, Аруга Иотил. Они ощущали себя во многом обязанными суровому правителю, чьи владения расстилались от Ледяного до Жемчужного моря, старались не перечить ему.

Но в тот день суда Илэни всем сердцем возненавидела его и поклялась отомстить любой ценой, подчинить свою силу, даже если пришлось бы превратиться в настоящего монстра.

Ей причинили слишком много боли, с тех пор она решила, что лучше наносить удары первой, а вид чужих страданий заглушал ее собственные. Не важно, ценой скольких искалеченных жизней. Может быть, она сошла с ума в заточении, может, прозрела, впитав всю жестокую несправедливость этого мира.

Единственный, кто попытался выступить в защиту топазовой чародейки на том суде, оказался малахитовый льор Сарнибу Тилхама. Он всегда был добр к ней, не отрекся, даже когда все узнали о ее темном даре. Он тоже считал, что не самоцвет определяет человека. Но в тот день его голос утонул в галдеже вельмож, его оттеснили и о нем забыли. Его магии, настроенной больше на защиту, не хватило, чтобы пойти против таких агрессивных мастодонтов, как Аруга. И он больше ничего не сделал, за что Илэни прониклась к нему презрением, посчитав трусом. Впрочем, только за эту попытку милосердия чародейка до сих пор не вторгалась в его льорат. Пока он не нарушил их с Нармо план. Теперь-то любые проявления благодарности затопил гнев, отчего Илэни снова яростно вцепилась ногтями в предплечье.

«Ничего, подождать только до утра», — успокаивала она себя с огромным трудом. Нервы ее натянулись, точно струны, но не музыка летела бы из-под прикосновений смычка, а режущая слух какофония, завывания мертвецов. Она, проклятая, заслужила только погребения заживо.

Единственная милость Аруги Иотила — он даровал ей жизнь, но запер на долгие годы заточения в Малую Башню. Илэни рассудила, что однажды он намеревался все же использовать ее силу для своих корыстных целей порабощения всего Эйлиса. Но на Западном Материке его завоевания захлебнулись, так как восстание ячеда против Раджеда потерпело неудачу. Не случилось победы и в поединке с ним. Янтарный льор перешел в наступление, оттесняя Аругу, захватывая его владения. Если бы не пришлось на тот момент вести войну с Геолиртами, то янтарный льор, вероятно, сам захватил бы Восточный Материк.

Тогда-то он и прибыл в Малую Башню, прекрасный принц с золотой гривой, в эту мрачную обитель скорби и одиночества загнанной души. Тогда еще совсем молодой, но уже опытный воин с сияющими мечами. Словно яркое солнце посреди кромешной ночи, словно свежий морской ветер среди душащей пустыни.

— Кто посмел заточить такую красоту? За что? — сказал тогда янтарный льор. Измученное сердце Илэни дрогнуло, показалось даже, что голоса мертвых отступили на какое-то время. В то время она страшно испугалась, что Раджед отвернется от нее, если узнает правду о силе. Но все-таки рассказала, что случилось, почему ее судили.

— Янтарь тоже позволяет говорить с духами. В этом нет ничего страшного, — недоумевал Раджед. — Значит, Аруга. Это было жестоко! Ты хочешь мести за это заточение?

— Да! Больше всего на свете! — воодушевленно отозвалась освобожденная. И она так и не разобралась, что чувствовала к Раджеду. Любовь ли, благодарность ли за спасение. Но всего через месяц их знакомства сама пришла в его башню, желая остаться навечно. Странная дикарка, почти забывшая, как общаться с людьми, она подарила Раджеду свою любовь, свое сердце. Казалось, он ответил взаимностью, одинокий, тонко чувствующий красоту и боль мироздания. Но, может, все обернулось иллюзией, потому что изначально было самообманом?

Так или иначе, но началось их почти триумфальное шествие, оттеснявшее слабеющего постаревшего Аругу Иотила; его льорат, почти империя, сокращалась под наступлением более молодых чародеев. С каждым днем Илэни убеждалась, что сила ее крепнет. Дымчатый топаз позволял завоевать весь Эйлис, сокрушить всех вельмож и льоров, что на суде посмели обречь ее на заточение. Весь Эйлис! Эта мысль постепенно ослепляла ее, любовь иссякала, как сияние самоцветов, которые постеренно заковывали тиски окаменения. Вскоре война льоров превратилась в борьбу за выживание сильнейших.

Сердца ожесточались. Илэни пару раз предлагала Раджеду уйти на Землю, но он отказывался, казалось, все больше отдалялся от нее. Да и она с каждым днем сознательно все больше вслушивалась в то, что говорили дымчатые топазы, научилась создавать теневых воинов, натравливала их на врагов целыми армиями. Сначала это казалось неизбежной необходимостью в войне. Потом превратилось в развлечение и темное искусство.

— Илэни, я не узнаю тебя. Ты какая-то… чужая становишься, — говорил обеспокоенно Раджед.

— Я стану прежней, когда мы захватим Эйлис! — с торжествующим упоением твердила чародейка, когда с каждым днем они все больше приближались к заветной цели сокрушить Аругу Иотила. И вот тот день настал, дымчатые топазы оказались сильнее, старик сгорбился от боли. Его сковали магические цепи. С того дня Илэни с жестокой насмешкой заточила его в свою бывшую темницу, где он держал ее, словно животное.

Но звери в тесных клетках, как известно, порой не ломаются, а лишь больше озлобляются. С тех пор лишившийся власти и подлинной силы старик сидел в Малой Башне, которая с каждым днем больше обращалась в камень. Илэни изобрела изощренную казнь, которой, очевидно, пытались подвергнуть ее саму. Башня без сокровищницы с самоцветами обреченно гибла, превращаясь в уродливый монолит.

Как же хотелось уничтожить на месте Аругу Иотила, беспощадного родича! Она наслаждалась его медленной пыткой. К тому времени в сердце чародейки ничего не осталось, кроме ненависти. Наверное, она давно сошла с ума в этом бесконечном одиночестве заточения. День ото дня металась по медленно каменевшим темным залам, слушая лишь тихий шепот мертвецов, в отчаянии скребла стены когтями, все больше превращаясь в чудовище. После освобождения и победы Илэни наслаждалась властью, уже забывая о своем принце с золотыми волосами и янтарными глазами.

А потом и любовь Раджеда тоже иссякла: через портал он привел себе тайком какую-то легковерную дамочку, да не сумел скрыть своей измены. Той женщине повезло спастись из Эйлиса живой со стертой памятью.

— Видеть тебя больше не желаю. К тому же… ты мне больше и не нужен! — почти равнодушно говорила Илэни после того, как едва не стерла в порошок нежданную гостью.

— Ты просто использовала меня в своей мести, — возмущенно рокотал голос Раджеда, он выглядел озлобленным и потерянным, точно ожидал чего-то иного.

— А ты думал, проклятая умеет любить? — она сама не ведала, зачем говорила это, почему бросала такие жестокие слова. — Мне нужна безраздельная власть!

Но Раджед не согласился на такую цену, однако Илэни обвинила его, считая, что если бы он ее любил, то уступил бы власть над всем Эйлисом. Он же предложил ей скромную роль своей королевы при властном муже, да и то — только один раз, точно сожалея о своей поспешной инициативе. Она все равно не согласилась бы, Илэни уже обратилась на тот момент в чудовище, в то существо, что берет все и без остатка. Она требовала только подчинения от всех. Война с льорами ожесточила их, а чума окаменения посеяла вражду и желание любой ценой заполучить портал, к которому Икцинтус никого не подпускал.

После ссоры Раджед выступил против нее, обрезал границы ее владений, но прорваться и захватить Восточный Материк ему не удалось. Илэни обвиняла его в предательстве. Он же считал, что она изначально просто использовала его ради своей мести. С тех пор началась череда их бесконечной мести друг другу, янтарный льор воевал на два фланга, оттого ему не удавалось атаковать с полной силой топазовую башню.

В какой-то момент Илэни решила, что Геолирты — неплохой союзник в достижении ее заветной цели, в осуществлении черной мести. Она объединилась с Нармо, вскоре чародей намекнул, что не против стать кем-то более близким, чем просто военный союзник. Илэни до сих пор гадала, как так вышло, ведь никакой любви она не ощущала, видимо, глушила свою неискупимую вечную обиду или желала причинить еще больше душевной боли самой себе, чтобы хоть изредка не слышать тысячи голосов тех, кто уже не жил.

Она просила хоть кого-то отогнать их, но ни Раджед, ни Нармо не придавали значения ее потаенным страхам, ее искаженному восприятию мира проклятой ведьмы.

Казалось, что Сарнибу Тилхама способен со своим самоцветом распознать эту боль, успокоить ее, ведь малахит тоже связывал разные миры. Но льор на долгие годы закрылся в своей башне, покорно созерцая медленное умирание их мира, как будто корил себя за давнее бездействие на суде.

Впрочем, они все слишком изменились, и превратившаяся в монстра Илэни вряд ли уже понравилась бы ему, как тогда, в далекие времена. Ее уже вела лишь магия дымчатых топазов, она обращалась в ту паучиху, которую желали видеть суеверные приближенные дяди.

«Любви нет, смысла жизни тоже», — нашептывали ей в ночи бесконечные мертвецы. Илэни покачивалась из стороны в сторону, как в трансе, обхватив себя руками. Так бы хотелось прильнуть к кому-то, обнять и раствориться, но не к Нармо же, в самом деле. К нему не существовало ни капли доверия, от него не исходила спокойная аура защиты, только расчетливый цинизм.

Илэни, как и он, ожидала того дня, когда они заполучили бы портал, она уже нащупала ту нить, которая оборвала бы жизнь чародея кровавой яшмы. Опередить бы его только, нанести удар сразу после того, как хладный труп Раджеда упадет к ее ногам. А потом и миром Земли можно править безраздельно, обрушить на него весь свой невыраженный гнев, всю ярость за причиненные страдания, все безумие, что копилось в темной башне. Пусть расплачивается ячед другого мира, пусть мучается за несправедливость Эйлиса. Будто на Земле с проклятыми поступали как-то иначе, будто не изгоняли, не превращали в предмет злого порицания. Достаточно немного отличаться…

— Нармо! Уже утро! — резко толкнула мужчину чародейка, хотя рассвет еще только слегка окрасил каплями из свежей раны кайму горизонта.

— И? — сонно поинтересовался чародей, не открывая глаз. Илэни раздражала его разболтанная ленивость, как у тигра, волка или иного опасного хищника, который умеет в нужный момент совершить стремительный прыжок, но не упускает случая понежиться на солнышке. Казалось, чародей никогда и никуда не торопился, тем не менее, он всегда и везде успевал.

— Мы идем в башню Сарнибу Тилхама! Будет знать, как портить наши планы, — суетливо подхватила свое длинное платье Илэни, понимая, что не в силах больше сомкнуть глаз.

— Что потом? Снова будем шантажировать Раджеда девчонкой? — Нармо наколдовал себе чашку крепкого кофе, и все так же неторопливо будил себя ароматным напитком. Потом за считанные минуты встал и стремительно собрался, казалось, не совершая ни единого лишнего движения. Снова на нем красовалась неаккуратная желтоватая рубашка, кожаные брюки, тяжелые сапоги, неопрятный плащ, точно он только вылез из своей берлоги.

— Будто тебе ее жалко! — фыркнула Илэни, теребя многочисленные застежки своего достаточно вычурного, но строгого наряда. Ей нравилась роскошь, где-то излишняя и показная. А она помнила, как в Малой Башне у нее оставалось в распоряжении всего пять нарядов, как ее ночами терзал холод, когда «заботливый» дядя даже не потрудился оставить ей теплое одеяло.

Но мертвецы нашептали ей, что вампиру не нужно тепло, они же, кажется, рассказали, что человеческие чувства тоже излишни. Стирался образ матери, ее мудрые советы, ее увещевания, что не самоцвет выстраивает личность, что любую магию реально обуздать и направить во благо. Но как все это слушать, когда разум расшатывался от бесконечной травли? Нармо хотя бы не считал ее чудовищем, как и Раджед. Но янтарный льор сделался ее злейшим врагом. И чтобы причинить ему боль, Илэни была готова на многое.

— Жалость не для нас. Всегда кто-то становится случайной жертвой, — словно подтверждая ее слова, донесся голос чародея, который проверял, насколько зажила травмированная рука. Судя по довольной ехидной улыбке, магия полностью восстановила его тело.

— Думай лучше, как обойти способности Сарнибу! — бросила собеседница, подходя к окну, что выходило на северо-запад. Там за горным хребтом распростерлись владения малахитового чародея.

— Да, этот старикан любит поиграть в прятки, — кивнул Нармо, жестоко сверкнув глазами, хотя Сарнибу был старше его всего на восемьдесят лет. — Он теперь тоже личный враг?

— Все, кто идут против меня… — выпрямилась Илэни, особо подчеркнув последнее слово: — Враги.

С рассветом вновь миру явилась непроницаемая маска белого лица, оттененного карминовой помадой, точно всю ночь она носилась на помеле и пила кровь невинных. «Хотели бояться такого образа? Так бойтесь!» — решила однажды чародейка.

***

Не успела Соня испугаться, как ее взору предстали белые мраморные балюстрады обширной парадной лестницы. Ее устилал мягкий зеленый ковер.

— Добро пожаловать, — дружелюбно кивнул малахитовый льор, приглашая подняться.

«Еще один самодур по мою душу? Надеюсь, я не так популярна», — с самоиронией подумала Соня, припоминая, что никогда не отличалась вниманием со стороны мужской половины сверстников.

— Не бойся, — точно прочитал ее мысли мужчина, позволяя рассмотреть себя в мерцании многочисленных светильников. Они располагались в высоких подсвечниках, что располагались вдоль строгих беленых стен с умеренным количеством колонн.

Чародей оказался высоким, мускулистым и кряжистым мужчиной средних лет. Лицо его природа набросала четкими ясными линиями, обозначив крупный прямой нос, узкие решительные губы, выдающиеся вперед надбровные дуги и подбородок. Но более всего привлекали внимание глубокие зеленые глаза, проникнутые невыразимой печалью и теплотой, хотя осанка и манеры выдавали в чародее усталого воина, который скорее предпочитал избегать сражений. Зато добрые лучистые глаза сразу напомнили Соне отца, отчего сердце защемило острой тоской по дому, по Рите, по всем, от кого ее оторвали.

— Как твое имя? — поинтересовался льор, все же мягко приглашая подняться по лестнице. Взгляду предстали интерьеры, словно из музеев восемнадцатого века. Строгая ореховая деревянная мебель, выкрашенные в светло-зеленый цвет стены, немного ковров и украшений. Почти в каждой комнате прямой анфилады обретался какой-то предмет из малахита: массивная ваза, искусные часы или небольшая шкатулка.

— Софья Воронцова, — ответила после некоторой паузы гостья, семеня несмело за нежданным спасителем. Хотя после пережитого она с огромным трудом хоть кому-то доверилась бы, но и выбора ей снова не оставили.

— Досталось же тебе, Софья, — вздохнул льор, останавливаясь подле небольшого секретера. Льор извлек плоский камень, без дальнейших слов прикладывая к ее щеке. Рана до этого почти не ощущалась, вернее, к боли удалось привыкнуть на последней ступени отчаяния, но когда разрезанную кожу потревожили, то она загорелась огнем. Впрочем, только на секунду, вскоре порез непостижимым образом затянулся.

Софья прикоснулась к замызганному лицу, отмечая, что с ее тела исчезли и другие царапины. Она ощущала себя относительно отдохнувшей и как будто обновленной, словно бабочка, которая покинула оковы кокона.

— Это сделала Илэни? — поинтересовался, сдвигая широкие брови, льор. Соня кивнула, не видя причин скрывать. Каждая мысль о сырой темнице отзывалась в ней паническим ужасом. Она все еще не убедилась в том, каковы намерения спасителя, приходилось держаться на ногах. В случае чего, Соня намеревалась бежать. Казалось, она бы нашла способ вновь переправиться через море в башню Раджеда, чтобы спасти сестру. Но где-то под сердцем кольнула тревога: а уцелел ли сам янтарный льор в жестокой борьбе с его подлыми врагами? Осталась ли в сохранности его башня и портал?

— Илэни, значит… Илэни… совсем ожесточилась, — вздохнул Сарнибу, убирая чудесный малахит обратно в секретер; чародей замер на несколько секунд, отвернувшись, сдавленно продолжая: — Я так и не смог уберечь ее от самой себя. Внушила себе, будто она монстр. И ей внушили.

Софья остерегалась спрашивать что-то еще, но в тот миг новый знакомый показался ужасно одиноким и расколотым. Он стоял, опершись мощными руками о крышку секретера, затем с силой опустил ее, точно закрывая шоры для неприятных мыслей, которые ни на секунду не оставляли в покое. Мужчина хмурился, он повернулся к гостье, стараясь улыбнуться. Но даже в легкой тени, искривившей неуверенно губы, проскальзывало что-то вечно извиняющееся, словно за беды Софьи льор сокрушал отчасти себя. Иначе как объяснить, что он долго глядел на зажившую щеку? Илэни… Что-то связывало его с этой женщиной. Хотя не верилось.

— Зачем вы помогаете мне? — невольно сложила руки в умоляющем жесте Соня. Льор тем временем пригласил ее сесть на диван с витыми ножками. Уставшая гостья охотно послушалась, хотя после всех ловушек янтарной башни боялась любой мелочи. И последнее время с ней играли, точно с переходящим призом.

— А не должен? — удивился Сарнибу, почти оскорблено пожимая плечами. — Думаешь, я что-то потребую взамен? Бедная ты девочка. — Глаза его вновь сочувственно потеплели. — Я узнал из своего зеркала, что в нашем мире новая гостья с Земли. Пока ты была во владениях Раджеда, я ничего не мог сделать. Но когда ты попалась Илэни, я понял, что быть беде. Не бросать же тебя. Я умею становиться невидимым, так и обошел всю защиту башни.

Льор поглядел на свои крупные руки, словно силился удержать ими кого-то, поймать на краю пропасти. Но, кажется, он не удержал самого важного для себя человека, которым, по злой иронии, являлась именно Илэни. Софья надеялась, что ее теории ошибочны, но чаще всего они подтверждались фактами. К тому же в Эйлисе уцелело не так много людей, чтобы заблуждаться.

— Я бы всех спас, кого мог, — вздохнул льор, повесив голову на грудь. — Да только… почти никого не осталось. Никого, — чародей с участием обратился к Софье. — Отдохни пока, хотя бы умойся, переоденься.

— Благодарю, льор, но я бы предпочла остаться в этой одежде, — насторожилась невольная гостья, сжимаясь комком нервов, из которого, казалось, полезли ежовые иголки. Вот и вся она — крошечный зверек, сила которого только в том, чтобы свернуться, спрятаться. Еще слишком отчетливо она помнила путы роскошного платья. Не лучше цепей.

— Как скажешь, — махнул рукой льор, стряхивая мановением волшебства грязь с джинсов и футболки, заштопывая многочисленные дыры, истрепавшие ткань за время странствий.

Соня уже без восторга или страха глядела на такие чудеса, за короткое время она разучилась удивляться. Наверное, она всегда верила в множественность миров, об этом любил рассказывать отец, хотя добавлял, что все это не совсем научно. Но вот мудреные сказки детства обратились пугающей былью. И как же не хватало в этом мире отца, его защиты, не хватало мамы с ее добротой и бабушки с верными советами. Но что они, обычные люди, противопоставили бы силе неземного колдовства?

Пусть не силой, зато они обладали великим даром, который утратили льоры — они любили друг друга, поддерживали и помогали в трудную минуту, деля печали и радости. Впрочем, при взгляде на малахитового льора почудилось, что и он бы так сумел. Но он мучился от одиночества в своей башне. Его терзала эта война всех против всех.

— Поешь хотя бы, тебе нужны силы, чтобы добраться до дома. Отсюда путь неблизкий, — говорил Сарнибу, грустно рассматривая испуганно выпрямившуюся Софью, мужчина почти рассмеялся: — Я тебя не заколдую. Думаешь, я людоед, который ест маленьких девочек на ужин?

Соня помотала головой, сознавая, как по-детски выглядит с приподнятыми бровями и пугливо надутыми губами. Но усталость не позволяла еще как-то управлять выражением лица.

Сарнибу щелкнул пальцами, по его велению в комнату влетел стол, накрытый белой скатертью и уставленный всевозможными яствами, поданными без лишней вычурности.

— Поешь. Как только гость вкушает еду, то мой дом — его дом. Мы не имеем права причинить гостю никакого вреда. Древняя традиция, не нарушалась даже в военное время.

— Раджеда это как-то не остановило, — вспомнила свои скитания по рудникам Софья, впрочем, она в башне так ничего и не отведала по совету загадочного Стража. Сарнибу же говорил просто и искреннее, без желания произвести впечатление.

Желудок перехватывало от голода, поэтому гостья все-таки приняла приглашение льора разделить старинную традицию, которую соблюдал и Аруга Иотил. Неудивительно, что в тюрьме у топазовой чародейки ей и стакана воды не предложили, дабы цинично соблюсти давние приличия. Впрочем, вряд ли для тех существ остались хоть какие-то правила. Соня с содроганием вспоминала горящие глаза Нармо, его кривую ухмылку. И радовалась, что не все льоры одинаковые.

— Воронцова… — возобновил затухший разговор Сарнибу, разделывая вилкой и ножом сочное жареное мясо, точно подавая пример гостье. — Кстати, вы случайно не в родстве с дворянским родом из вашего мира?

Соня нахмурилась, вспоминая, о ком вообще речь. Она хорошо знала историю, собралась даже сдавать ее как экзамен в ВУЗ. Экзамены… А раньше-то казалось, что это самое жуткое событие, которое может произойти в ее счастливой жизни. Чтобы поддержать беседу, Софья напрягла измученный разум, вспоминая о том, что такую же фамилию и правда когда-то носил дворянский род. Но их семья не слишком жаловала такое сравнение.

— Вряд ли, — ответила собеседница, проявляя уважением к осведомленности аристократов Эйлиса о жизни на Земле. — Если только мои предки когда-то были их крепостными крестьянами. Не думаю, что во мне есть хоть капля аристократической крови. Мы никогда не стремились искать дворянские корни. К тому же они уже ничего не значат.

Соня неуверенно склонилась над тарелкой, рассматривая свое отражение в драгоценной посуде, которая даже у самых богатых подавалась бы только на большие праздники. Вероятно, льоры не привыкли беречь вещи, ведь все поддерживала и восстанавливала их магия. А когда она иссякала, все поглощал камень. Не для кого беречь.

— Не значат? — изумился Сарнибу, озадаченно скрещивая руки. — Хм… То есть, и императорской фамилии больше нет в твоей стране?

Софья захлопала глазами, точно разбуженная:

— Уже больше ста лет.

— Сто лет… Подумать только, — крайне удивленно поскреб темно-русые короткие волосы льор. — Как мало сведений до меня доходит последнее время. Значит, и Елизаветы Воронцовой больше нет?

— Конечно, давно нет, — охотно рассказывала Соня. — Она жила в восемнадцатом веке, как и Петр III, а у нас уже двадцать первый.

Похоже, льоры плохо представляли, как соотносятся их жизни и короткий людской срок, потому застревали в тех эпохах, которые больше нравились. Разве только Нармо показался каким-то уж слишком современным, точно он ненавидел все прошлое, все, что связывало его с Эйлисом и собственной фамилией. Впрочем, к конкретным выводам прийти не удалось за короткий срок крайне неприятного знакомства.

— Время-время… — вздохнул с присвистом малахитовый льор. — Как быстро оно течет для людей. Даже для ваших королей. В чем же тогда их отличие от простого народа, если они так же живут и умирают?

Софья с гордостью расправила плечи, вскидывая непреклонно голову, поражаясь своей смелости, когда высказала то, что и так давно мучило, то, во что она с детства верила:

— Ни в чем. Я никогда не понимала, почему у кого-то больше прав властвовать над другими. А в чем ваше отличие от обычных людей? — в ее словах сквозили обида и вызов, ведь даже клетка не сломила ее дух. — В том, что вы долго живете и управляете силой камней? Поэтому вы перестали считать себя людьми, поставив себя на более высокую ступень?

Сарнибу, как ни странно, не нахмурился, подобно Раджеду, которому безотчетно и адресовалась бойкая тирада. Малахитовый чародей сначала слегка удивился неожиданной смелости гостьи, затем смиренно сцепил руки в замок, поднося их ко лбу, словно голова его налилась невероятной тяжестью. Он только кивнул в ответ:

— Похоже, перестали. Мы перестали быть людьми, если допустили все это, — но льор вновь улыбнулся. — А ты дерзкая, как я погляжу. Понимаю, за что ты приглянулась Раджеду. Он любит спорить даже на пустом месте.

— Не говорите мне о нем! Он ужасен! — поморщилась Соня, теребя край скатерти.

— Получше Нармо будет, — пробормотал в сторону мужчина, скрывая свирепость, проступившую сквозь умиротворяющие черты.

— Вы другой, вы спокойный и рассудительный, — внезапно захотела приободрить его Соня.

— Приятно слышать, — отозвался льор, с надеждой и благодарностью смотря на собеседницу, однако вновь его сковала тень глубочайшей печали. — Но от моего покоя никому нет толку, тебе-то точно. Чтобы попасть домой, тебе придется вернуться в башню Раджеда.

Софья вновь вцепилась в скатерть нервно согнутыми пальцами, заставляя голос не дрожать от решительной безнадежной просьбы:

— Вы не поможете мне? Не сможете сопроводить туда? Понимаю, что, возможно, прошу о слишком великой милости и не могу ничего предложить взамен. Но мне ужасно страшно снова очутиться в лабиринте среди камней.

— Мне ничего не надо, я бы с радостью помог только, чтобы снова ощутить себя живым. Но, боюсь, Раджед меня не пропустит. Мы с ним не враги, но и не союзники. Скорее соседи, которые друг о друге довольно плохо знают. Ты отдохни пока, девочка. Я подумаю, что сделать. Обязательно.

— Не знаю, смогу ли… У Раджеда моя сестра, — дрогнул голос Сони, глаза вновь туманила пелена ненужных слез. Хватит! Выплакано уже все, выстрадано! Но когда к ней проявили сочувствие, они так и жгли, висли на длинных ресницах.

— Не волнуйся. Раджед ее не обидит, — погладил ее по плечу Сарнибу, подходя. — Все будет хорошо.

— Мне он говорил иначе! — вскинулась Соня, невольно заломив руки.

— Он всегда идет на уловки, — успокаивал ее малахитовый чародей. — Я его плохо знаю, но он не убийца. Даже когда его ячед поднял восстание с подачи Аруги Иотила, он не посмел никого убить. Пленить или сковать — да. Но не убить, уж точно не ребенка. Ему нравится властвовать, как и всем нам. Так что, не волнуйся. Твоя сестра в порядке.

— Хотела бы я вам верить, — вздохнула Софья, складывая неуверенно нож и вилку, понимая, что не голод терзает ее, а невозможное волнение.

— Верь мне, — воодушевляющее похлопал ее по плечу Сарнибу. — Я пойду в библиотеку прямо сейчас искать решение нашего вопроса.

— Я с вами! — с готовностью вызывалась Соня, не желая оставаться хоть на миг в одиночестве. Ее терзал страх, казалось, что из любого угла снова выпрыгнут тени, схватят ее, вновь утащат во мрак подземелий.

Она измучилась, но поспешила за льором вверх по широкой винтовой лестнице, в конце которой показалось совершенно фантастическое зрелище.

Библиотека! Сотни витражей представляли прозрачный потолок, к которому устремлялись мозаичные колонны с немыслимой сложности узорами. Свет струился легкими разноцветными лучиками. Впрочем, наставал уже вечер, отчего приходилось прибегать к дополнительному освещению парящими волшебными шарами, отчего геометрические узоры витражей отбрасывали причудливые двойные тени в преддверии сумерек. Но главное украшение помещения представляли бесконечные резные шкафы с сотнями фолиантов. Почудилось, что книги тоже поют, подобно самоцветам. Софья вспоминала, как едва терпела пыльную школьную библиотеку, в которой вечно не находилось нужных наименований. Но здесь царила совсем другая атмосфера, точно поселился сам покой, облюбовал себе храм знаний.

— Красиво, правда? — с гордостью улыбнулся на изумление Сони льор. — Знание — наше главное украшение. Не количество самоцветов и не величина льората. Только если бы другие это понимали, — Сарнибу вновь опечалился, но тут же взбодрился. — Бери, какие пожелаешь. Магия все переведет. Ты ведь умная девочка, может, поможешь нам в поиске решения.

Софья зарделась от проявленного к ней доверия, ей очень понравились слова чародея и то, как он похвалил ее. Неведомо из-за чего, но Раджед свою шикарную библиотеку показал только вскользь, словно не считая, что женщины с Земли вообще способны читать. Казалось, что янтарный льор упрямо не желал рассматривать под созданным его фантазией образом ее настоящую. А если и случалось ему вынырнуть из омута своих предубеждений, то он вновь с удовольствием в него нырял, подкармливая обиды. И как бы он ни старался, Соня проклинала тот день, когда впервые увидела его послание в альбоме.

Ныне же с ней разговаривал, как с равной, немолодой чародей, без демонстрации превосходства. Потому Соня безбоязненно схватилась за интересовавшие ее книги, быстро пролистывая страницы, чтобы лучше разобраться во всей хитрой системе магии этого невеселого мира, может, найти ключ к возвращению домой. На корешчках значились «История Эйлиса», «Краткий справочник магии» и другие подобные названия.

Голосом она вызывала интересующий том, он плавно вылетал из своей секции. Иногда ей помогал Сарнибу, вскоре даже давал какие-то задания по поиску информации. Софья всегда отличалась усидчивостью и прилежностью в учебе, потому быстро штудировать сложнейшие книги показалось ей крайне интересным, своеобразным соревнованием с самой собой. Она даже забыла о пережитом страхе, кажется, льор намеренно отвлекал ее, отводя черную волну паники.

Но все же усталость взяла свое: Соня свернулась калачиком на узкой софе, заполненной мягкими подушками. Какое-то время она еще упрямо перелистывала страницы, однако вскоре буквы разлетелись прыткими паучками, и она бессильно заснула.

Когда настало пробуждение, царствовала ночь, вероятно, предрассветные часы. Немного затекла шея, книга же все так же покоилась в руках. Соня скосила глаза в поисках чародея: Сарнибу маячил возле целой горы книг, которые покоились вокруг него стопками, образуя своеобразный лабиринт. Но малахитовый льор застыл, поглаживая страницы одной-единственной книги. Как оказалось, он нежно дотрагивался до знакомого портрета, заложенного между страниц. Льор тихо шептал с душераздирающей скорбью:

— Илэни, как же я перед тобой виноват! Если бы я только сумел тогда вызволить тебя из башни. Я, а не этот самодовольный Раджед. Тогда бы ты не досталась стервятнику Нармо.

— Вы что-то сказали? — встрепенулась вежливо Софья, считая своим долгом не подслушивать чужие драмы.

— А? Нет, да так… — убрал портрет обратно в книгу Сарнибу, как будто переводя тему разговора: — Я вот помню, что когда был еще совсем молод, то в Эйлисе цвели сады, шумели леса, все было наполнено незримым духом жизни. Я ведь заклинатель зверей. Мне пятьсот лет… Успел увидеть времена, когда еще этот мир был красив.

Сарнибу с усталой рассеянностью прижал к груди книгу с дорогим сердцу портретом, устраиваясь на мягких коврах и подушках, обустроенных посреди библиотеки. Льор закурил кальян, распространявший сладковатый аромат, однако дым скрывала магия, не позволяя причинять неудобств гостье.

— Животными? Вы управляли ими? — заинтересовалась Соня.

— Нет, я договаривался с ними, — ностальгически блеснули глаза собеседника, он почти нараспев продекламировал: — Нельзя никем управлять. Управлять — значит подавлять. А когда подавляешь, рано или поздно случается бунт. Это как в любви… Нельзя заставить себя любить.

— Вы правы, — кивнула Софья, вспоминая Раджеда. — Как же вы правы!

— Прав, только кому от этого толк? — подпер рукой голову чародей, погружаясь в дымные думы. — Со дня на день нападет Нармо. Это он заморочил голову Илэни, я уверен.

— А вы?.. — хотела спросить насчет портрета Соня, но прикусила язык.

— А что я? — догадался о возможном интересе Сарнибу, но прямо не ответил. — Я для нее только тихий сосед и возможный противник. Однажды Эйлис сошел с ума. И уже ничего не изменить. А мы здесь просто доживаем свой век. У нас нет никакого будущего. Нужно только отправить тебя домой. А сначала найти заклинание для портала в янтарную башню. Больше ничего.

Он откинулся на подушки, глядя в потолок, где сквозь витражи пробивались первые лучи рассвета, расцвечивая радужными брызгами вершины необъятных шкафов.

— Неужели вы ничего не можете изменить? Ведь у вас есть сила! — наивно звучал собственный голос, на что последовал утомленный ответ:

— Что изменить? Каменные чары мы не можем разрушить. А что до врагов… Ты предлагаешь убить Илэни? — Сарнибу встрепенулся, точно в бреду. — Нет… Нет, я никогда не посмел бы. А Нармо и Раджед сильнее. Все из-за них! Из-за Раджеда сердце Илэни покрылось панцирем. Когда они были еще юны, он… Впрочем, неважно. Илэни теперь с Нармо. И вряд ли это изменить. Эйлис не спасти.

— Но ведь вы тоже сильный льор! — удивилась Соня, которая только недавно успела прочитать краткую историю возникновения фамилий льоров и силу самоцветов. Малахит считался одним из самых мистических камней, наряду с загадочным янтарем и опасными дымчатыми топазами. Еще там упоминался жемчуг. Соня и позабыла о талисмане на шее.

— Моя сила угасла с началом «каменной чумы», — потемнело грозовой тучей благородное лицо Сарнибу. — Половина ее потерялась, когда в этом проклятом месте не осталось ни единой живой травинки. То, что растет в башнях — порождение нашей же магии, никакого толку.

Чародей встал, вновь погружаясь в изучение книг. Соня грустно сидела на софе, перебирая сломанными ногтями вдоль мягкого ворса обивки. После сна горло сдавила жажда. Соня задумчиво вытянула руку, точно призывая предмет. И тут же по ее воле по воздуху в библиотеку вплыл хрустальный стакан с водой.

«Надо же, получилось», — отметила она, списав неожиданные чудеса на общую магию башни. Но кое-что она вычитала в древних книгах, даже выписала себе, свернув листки и распихав их по карманам, сама не веря, что это возможно. На всякий случай оставила себе эти знания, точно она еще надеялась спасти гибнущий Эйлис. Хотя не хватало самонадеянности считать, что ей хоть что-то удастся, если не получилось у сильнейших льоров.

Внезапно что-то разбилось внизу, где-то на главной лестнице. Показалось, что башня съежилась, подернулось судорогой, как живое существо, настигнутое стрелой или пулей. Снизу послышались торопливые шаги, донесся удушающий запах гари.

— Они уже здесь! Софья! Нармо и Илэни уже здесь! Беги! Я задержу их! — ухнул Сарнибу, метнувшись к входу в библиотеку, шипя местные непереводимые проклятья. Маг запечатал вход, немедленно хватаясь за фолиант, поглядывая в него и одновременно раскрывая неровные края портала. Сквозь дымные контуры отчетливо проступали интерьеры неприятно знакомой башни.

— Но в башне Раджеда… — испугалась Соня. Ее существо противилось вновь добровольно возвращаться в западню, только другие враги настигали, не оставляя выбора. Превращаться вновь в переходящий приз или встречать безвременную гибель тоже не хотелось.

— Ты договоришься с ним, я верю, ты сильная, — ободряюще встряхнул за плечи Сарнибу. Запах гари усиливался, похоже, Нармо и Илэни с наслаждением разносили аккуратную скромную башню.

— А как же вы? — взмолилась Соня, считая, что разумнее всего им уходить вместе, раз уж защита все равно пробита.

— Я должен запечатать портал между башнями, иначе под угрозой окажется твой мир, — скороговоркой твердил Сарнибу, поминутно взмахивая руками, укрепляя защиту библиотеки. Он с прощальной болью глядел на многочисленные книги. Похоже, он не верил, что защита продержится долго и исход грядущего неравного поединка не решался предрекать.

На прощанье он выхватил из-за пояса кинжал, изукрашенный малахитовыми узорами, и вручил его перепуганной Софьей со словами:

— Это на крайний случай! Иди!

«Сарнибу… Только не умирай. Ты единственный хороший человек в Эйлисе», — со слезами на глазах подумала Соня, обречено шагнув за край портала, обратно в янтарную башню.

========== 11. Угроза бессильной. Огненная птица ==========

В горле теснился не крик, а пронзительный вой. Он электрическими зарядами пробивался через кожу, щекотал глазах слезами. Но проявления слабости означали неверное понимание. Софья возвращалась не покорной и побежденной рабой, не той, что признавала свою вину за побег. Она и о себе-то не думала в тот миг, когда нога переступила за край портала: мысли ее занимала судьба малахитового льора, который оказался посреди неравной битвы. А ведь он говорил, что его сила убавилась вполовину, когда исчезли леса и животные. Свежая память о мощи Нармо и Илэни прорезала холодными волнами озноба и бессильного страха. Единственный честный человек Эйлиса не заслужил безвременной гибели по воле игр его алчных соседей. Софья ощущала себя ответственной за происходящее в башне. До нее все еще доносился запах паленого, когда портал торопливо закрылся.

Взору предстали постылые интерьеры с каменными лепнинами, огромный круг тронного зала, где манило искрами заветное зеркало. Так близко и одновременно невероятно далеко. И там же на троне обретался он… Раджед Икцинтус, янтарный льор, из-за которого и начались несчастья невиновных.

Он сидел, сокрытый полумраком, очевидно, погруженный не в самые веселые раздумья. Но стоило порталу явить гостью, как чародей вскочил с места и со своей невероятной скоростью подлетел к Соне. Она сжала кулаки, чтобы не выдать дрожь бессильных рук.

— София! Ты вернулась! — воскликнул он в высшей мере изумленно, глядя на нее, словно впервые. Ярко-оранжевые глаза горели от неподдельного беспокойства, он рассматривал ее со всех сторон. Грозно нахмурились черные брови, когда чародей заметил след почти зажившей раны на щеке. Раджед не посмел прикоснуться к ней, точно опасался, что гостья растает, словно дымка. Так зачем же он ее сам мучил?

В душе Софьи вновь поднялись возмущение и злоба, хотя она оценила, с каким трепетом встретил ее льор. Только недавно ей казалось, что он подобен Нармо и Илэни, такой же жестокий и беспощадный. Ныне от неожиданности предстал он иной, забывший о маске самодовольства, показного благодушия или гнева.

Он непонимающе заглядывал ей в лицо, положив руки на плечи, согревал в своих ладонях ее ледяные пальцы. Вновь окутал едва уловимый аромат специй, столь отличавшийся от запаха тлена, что непроизвольно исходил от рук и лиц врагов. Словно контраст жизни и смерти, золота и бездны.

Впрочем, Софья по-прежнему не доверяла янтарному льору. Пожалуй, Раджед по-настоящему радовался ее чудесному возвращению. Но с таким же лихорадочным волнением порой рассматривают вновь обретенную вещь, статуэтку или сокровище. Поэтому Соня инстинктивно отпрянула, всем видом давая понять, что она пришла вовсе не из каких-то нежных чувств. Наверное, она окончательно сбила его с толку чародея, заставив нахмуриться.

— Сарнибу! Они убьют Сарнибу! — выпалила Софья, подавшись вперед с решительностью стойкого оловянного солдатика.

Раджед пренеприятно сузил глаза, и, не разбираясь в причинах, небрежно бросил:

— И поделом ему. Не надо было вставать у меня на пути, — но он вновь прижимал ее руки к своему камзолу, нервно улыбаясь. — Ты вернулась, это главное.

— Он спас меня! Он открыл портал! Помогите ему! — выкрикнула в ярости Соня, освобождаясь. Ей казалось, что она тонет в бездонном колодце. Заговоры и взаимная вражда стягивались кольцом шипящих змей, которые в итоге без разбору сами себя кусали.

— Льоры не помогают друг другу, — с ложным пафосом продекламировал Раджед, а ведь Софья к тому времени уже успела прочитать книги из библиотеки Сарнибу. И в них упоминались те времена, когда кланы магов объединялись, заключали династические браки, вели какое-то сотрудничество. Стало быть, янтарный льор вновь бесстыдно лгал ей в глаза. София опустила голову, точно готовилась по-настоящему атаковать, но ее оружием оставались только слова. Она твердо и рассудительно проговорила:

— Раджед! Я прокляну тебя навеки, если ты позволишь ему погибнуть.

Чародей на миг оцепенел от немыслимой наглости и смелости. И не такого возвращения он ожидал от глупой девчонки с Земли, не такого результата ее мытарств и лишений. Но он просчитался: ему попалась не хрупкая соломинка, которая ломается от каждого ветра, не пустой тростник, который поет и плачет по велению жестокого ветра. Он встретил сталь, которая закаляется от огня и ударов по ней. Софья вернулась непокоренной, с новыми знаниями об Эйлисе, с новым умением разгадывать ложь и уловки. Чародей же пока оставался прежним, таким же беспощадным эгоистом, который только кружился среди отражений своего внешнего великолепия.

Показалось, что он вновь готов обрушить на нее весь свой гнев, заточить в подземелья или и вовсе убить. Мрачные тени чертили жутковатые переливы на утонченном лице мужчины, а пышная грива колыхалась в такт ветру. Даже безупречный золотой камзол померк и сделался похожим на чешую дракона — так уж все виделось измученному разуму Сони. Принцесса и дракон, да только рыцарь где-то заплутал. Но она никогда не ждала спасения от прекрасных героев, теперь же надеялась на помощь самого чудовища башни.

И странным образом Софья поверила в него в какой-то миг, точно что-то невыносимо теплое и щемящее разлилось в сердце. Она поверила, что Раджед поможет своему доброму соседу. И тогда же льор резко успокоился, совладав с собственным возмущением. Он выпрямился, напуская на себя вид величественного аристократа, точно стряхивая что-то. Но голос выдавал стальные нотки:

— Ох, София, эти слова дорогого стоят. Нам обоим.

Затем показалось, точно льор приблизился, чтобы обнять ее: это выдали распростертые крыльями руки. Да и лицо на мгновение вновь изменилось, потеплели тайной надеждой глаза. Он хотел прижать ее к себе не из праздности или желания, а чтобы попрощаться на короткое время, как воин, который отправляется на смертельный поединок с опаснейшим противником.

Он принял угрозу и мольбу Софьи, но счел, что она не поймет его порыва. Ведь так обнимают жен и любимых, а их связывала пока только вражда или… что-то неуловимое. Да ничего не связывало!

Льор порывисто сцепил пальцы, отходя от гостьи. Он открыл недавно затворившийся портал. Вновь оттуда пополз запах гари, даже повалил дым. Отчетливо слышались лязганье мечей и грохот падающих предметов, неопознанный гул, точно ломались камни и завывали призраки.

Раджед не оборачиваясь переступил порог портала, поспешно закрывая его за собой. Софья оказалась в одиночестве посреди тронного зала. Она внезапно ощутила, как перехватывает дыхание и в коленях появляется предательская слабость.

«А если я его отправила… на смерть?» — вдруг осознала Соня, которая раньше никогда в полной мере не понимала сущности опасных поединков, борьбы и войн. Эта тема казалась ей затопленной каким-то туманом, точно запретная страна. Но вот пелена рассеяласью. Софья вдруг осознала, как это жутко.

Ведь Раджед мог и не вернуться! Как не возвращались сотни. Реальная опасность, реальная борьба, да не где-то по ту сторону экрана, а совсем рядом. И от исхода зависела дальнейшая судьба нескольких людей, ее собственная, ее сестры…

Соня в оцепенении добралась до ближайшего перевернутого в ходе какой-то потасовки стула с витыми ножками, кое-как поставила его на место и опустилась на мягкое сидение. Иначе бы пришлось прямо на пол. Ноги подкашивались от осознания, что она своей резкой просьбой, возможно, отправила человека на верную гибель. А, может быть, перекрыла и себе шанс на спасение. Поразило, что все-таки Раджед согласился защитить почти незнакомого соседа, хотя утверждал, будто льоры друг другу не помогают. Очередной хитрый план, чтобы произвести на нее впечатление? Нет!

Измученное побледневшее лицо с залегшими тенями под глазами не могло лгать. Что-то в нем изменилось, Софья заметила это, когда начала вспоминать в одиночестве. Наверное, больше он не играл с ней, как кот с мышью. Не он больше представлял здесь волю рока, как ему сначала хотелось. Вмешались и другие, напомнив, что он тоже просто человек, пусть очень сильный и долгоживущий. Но все-таки смертный. Соня устало сдавила виски, отгоняя лишние думы, сравнения и всякий намек на понимание янтарного чародея. Он все еще не покинул незримый список ее врагов. Но сомнения теснились, терзая сердце.

Дым из малахитовой башни все еще не рассеялся, хотя дверь открылась на пару секунд. Что же в таком случае творилось там? И что оставалось делать ей, слабой девушке?

— Рита… Рита! — проговорила Соня, осознавая, что хозяин башни покинул ее, оставив возле портала. Она с тайной надеждой и верой во внезапно пробудившееся великодушие янтарного чародея вскочила с места, подбегая к дверям залы. Она надеялась сначала отыскать сестру, а потом уйти вместе с ней через портал. Хотя… Тяжело на душе отзывалась мысль об исходе противостояния. Но все-таки жизнь и здоровье маленькой девочки оказывались дороже. Соня ни минуты не задумалась, если бы кто-то поставил ее перед чудовищным выбором, кого спасать.

Руки судорожно подергали витые кольца ручек. Бесполезно. Пленница зала потянула в разные стороны, толкнула плечом, но только запыхалась, борясь с неподатливыми немыми створками. С их искусной ковки только посматривали ехидно ухмылявшиеся львы. Соня осклабилась им в насмешку, пробуя вскоре другую дверь, ведущую из зала. Открытой оказалась только одна узкая бойница, из которой тянуло свежестью пропитанного озоном воздуха.

— Заперто! Все заперто! Опять! Как же мне это надоело! — топнула ногой Софья, хотя голос ломался непонятными интонациями на грани гнева и плача. Не такая уж она сталь, чтобы терпеть столько ударов. Впрочем, возможно, пока недостаточно закалили. Но ведь и самый добрый меч ломается о слишком упрямый камень. И таким оказывался раз от раза Раджед с его непонятным стремлением подчинить себе ее тело, а главное, душу. Сожаление, благодарность и тревога за него тонули в новом вихре неподдельного возмущения — ее вновь оставили птицей в клетке, не позволяя увидеться с сестрой.

Софья, давя непреодолимые порывы паники и озноба, вернулась на свое одинокое место. Затем скрестила руки и закрывала глаза. Она так измучилась от непонимания и глухоты Раджеда, что не удавалось уже даже молиться с просьбами о спасении Риты, как и желать ему удачи.

— Сумеречный Эльф? Эльф! — вспомнила об еще одном участнике этого странного представления Софья. Но в ответ ей только раздалось эхо, потерявшееся за витыми телами колонн. Она безотчетно ощущала, что настало ее время бороться. Тогда Соня в сотый раз обошла тронный зал, отмеряя шагами каждый метр, покрытый холодной мозаикой с изображением фантастических существ и цветов. Немного же содержалось мебели в самом парадном помещении, больше украшений. Главным из них, без сомнения, оставалось обширное зеркало.

Тогда Соня подошла к нему и проверила портал, надеясь, что рука провалится за гладь стекла. Но тщетно — ее надежно замуровали. Было бы странно уповать на такую милость со стороны «достопочтенного» льора. Вечно он подкашивал веру в себя. С одной стороны, совершал что-то хорошее, но тут же компенсировал это чем-то дурным. Словно не желал, чтобы кто-то посмел назвать его добросердечным или великодушным. Ведь добрые слабее, как, например, Сарнибу. Может, это война льоров так ожесточила его, заставила носить личину? Но зачем перед ней? Она ведь даже понимала его когда-то, временами.

Соня вспоминала, как они переписывались через альбом. Не каждое послание казалось ей отвратительным, не всегда он предлагал золотые горы и требовал стать своей королевой.

Иногда они часами обсуждали кого-то из мыслителей ее мира, он сыпал цитатами, да не поверхностно, а со своими рассуждениями и трактовкой. Девочка оценила, что собеседник намного интереснее ее сверстников и всех знакомых, намного глубже. И, как знать, она даже обрадовалась, что кто-то скрашивал ее одиночество человека из прошлой эпохи.

По меркам подруг и сверстниц она всегда слишком много знала: слишком хорошо помнила многие картины старинных мастеров, слишком вдохновенно рассуждала о классической музыке, слишком красиво писала сочинения с разборами стихов и литературы минувших столетий. В ее окружении все это оказывалось «слишком», чем-то избыточным в нашем жестоком и, вероятно, невежественном двадцать первом веке. Рассуждать «о высоком» и «гоняться за химерами» получалось только с мамой и парой одноклассниц.

Но вот появился кто-то, кто ценил старомодную эстетику. Однако очень скоро разрушил все очарование, посеял зерна паники и вечного беспокойства. Превратил себя в глазах Софья в чудовище. А ведь она чувствовала: он тоже одинок, его душа тоже ищет кого-то. Но маска, прилипшая к настоящему лицу, оказалась сильнее.

И Софья не прощала Раджеду всю ту боль, что она вытерпела, все те переживания, которым она подвергалась. Да еще он покусился на ее младшую сестру. Пусть малахитовый льор и увещевал, призывая не беспокоиться, но каждая мысль о младшей заставляла буквально согнуться под тяжестью беспокойства.

«На крайний случай: я останусь с ним. Пусть только вернет Риту домой. Но, проклятье, как же это мерзко, — размышляла Софья, и голос в голове отзывался каким-то чужим холодом крайнего отвращения, однако его сменял другой, тихий и надрывный: — А если он теперь вообще не вернется? Если Нармо и Илэни окажутся сильнее? Что будет с нами? Что будет… с ним?»

Она успела прочитать в одной из книг, что после гибели льоров их башня теряет магию и медленно рассыпается руинами. Однако насчет портала все сведения хранились наверняка в библиотеке рода Икцинтусов. Что сулила возможная гибель Раджеда, Софья не ведала и терялась в предположениях. Они окружали шепотом подсознания, как шелестом невидимых каменных крыльев горгулий, точно призывали окаменеть. Как и все в этом мире.

— Жемчуг, — вдруг вспомнила Соня, складывая воедино все виденное, слышанное и прочитанное. Она прикоснулась к талисману, что дал ей Аруга Иотил. Старик наверняка не понаслышке ведал о свойствах поющих самоцветов. Софья вытащила неровную жемчужину и подошла вплотную к непроницаемому стеклу. В неестественно темной глубине маячило отражение. Конечно, вмешательство в чужую магию сулило непредсказуемые последствия, но раз Нармо и Илэни собирались захватить портал, значит, обладали способностью как-то его открыть. Если весь мир держался на магии камней, зачарованный жемчуг не был исключением.

Соня решилась и дотронулась краем камня до холодного стекла, которое вмиг пошло мелкими волнами, как в проклятый день начала ее путешествия. Пленница несмело отпрянула, озираясь по сторонам, однако стены не содрогнулись и не покрылись трещинами, потолок на голову не рушился, ловушки под ногами не раскрывались.

Тогда Софья уже с уверенным спокойствием и настойчивостью приложила камень к мерцающей глади зеркала. И вот оно сделалось порталом! Рука пролетела сквозь преграду, ощущая знакомый холод туннеля между мирами. Кто же построил его и когда? Вряд ли ей суждено было узнать ответ, если его вообще помнили сами льоры. Да древние истории не слишком интересовали, когда каждая минута сулила новые опасности и неопределенность. Собственные силы оказывались слишком хрупкими, как гербарий, забытый в пожелтевшем альбоме.

Соня отшатнулась от зеркала, проводя вдоль лба, покрывшегося неожиданной испариной. Жемчужина раскалилась и оставила между ключицами красноватый след. Но вскоре она остыла, точно улегся океанский вал, разметавшись прибрежной пеной.

«Это требует немалых сил… Пока Риты нет рядом, нет смысла открывать портал», — отметила Соня. Еще несколько дней назад она бы не поверила ни одному слову, если бы где-то наткнулась на книги из библиотеки льоров. Но чужой мир заставлял постигать его заковыристые правила.

Каждый раз, как перед сессией в ее гимназии. Там тоже нередко приходилось за короткий срок быстро запоминать и осмыслять огромные объемы текста, особенно, по истории. Так она и научилась быстро ориентироваться в книгах, собирать необходимую информацию, перескакивая через ненужную. И теперь жизнь заставила применять свои безобидные навыки для спасения жизней. Софья отошла от портала, попробовала с помощью жемчужины отворить двери, но, как она и ожидала, ничего не случилось.

Соня облизнула пересохшие губы, возвращаясь на свое место. Она напряженно отсчитывала минуты, проверяя короткий нож, который непроизвольно привесила на пояс брюк. Сарнибу предостерегал, что это на крайний случай. Впрочем, убить кого-то Софья и сама не мыслила, но применить его ради спасения сестры, как его казалось, уже сумела бы. Нож и жемчужина — вот и все ее оружие, но и это уже намного больше, чем раньше.

«Надо только дождаться его и заставить довести до Риты, — вновь планировала наиболее сильная часть личности, но срывалась в бесконечную бессильную тревогу: — Сарнибу… Раджед… Да хоть бы они оба остались живы!»

Она четко помнила прощальный взгляд янтарного льора, его распростертые руки. Так не обманывают, так не зазывают в западню. Но одновременно вставал его образ в день первой встречи, этот лисий прищур, эта ухмылка вседозволенности. За столь короткий срок люди не меняются. Софья только поражалась, как в нем уживаются эти два начала. И все же терзали остатки удушливого дыма, глушившие солнечный запах специй.

Время отсчитывали медленные удары: где-то размеренно тикали напольные часы. Где-то за пределами шикарной тюрьмы, новой клетки, пусть и золотой. Тронный зал затопляли сумерки, смена дня и ночи в Эйлисе происходила так же, как и на Земле. И длина дня говорила о начале осени. Но какое это имело значение? Софье казалось, что она окаменела в этом невозможном ожидании. Еще немного — и она встретится с сестрой; еще немного — и она снова увидит родителей, маму, папу, бабушку. Все это время девочка намеренно запрещала себе думать о них, вспоминала, как самую большую ценность родное гнездо, но не разрешала воспоминаниям брать верх, ослаблять в нескончаемой борьбе с реальностью. Софья ощущала, что изменилась за время пребывания в Эйлисе, но янтарный чародей, как показалось, тоже изменился за короткий срок. Но достаточно ли? И достаточно для чего? Софье невероятно хотелось верить, что ее отпустят, что не придется сжимать нож или обманывать. Только бы он вообще вернулся теперь… Она… Тревожилась за него, удивляясь самой себе.

***

Мгновения перед порталом пролетели, как в тяжелой лихорадке среди мутных видений, неясных теней и невыразимых стремлений. В сумраке тронного зала плыл образ вернувшейся Софии, которая рушила все надежды, все планы и само понимание вещей. Она вернулась не с мольбой, а почти с приказом, точно жизнь ее ничему не учила. Или она верила, словно он и впрямь отправится на помощь незнакомому льору. По одному ее слову или из великого человеколюбия?

Но Сарнибу ведь тоже давно наплевал на судьбу Эйлиса, сидел у себя в библиотеке, как доносили отдельные факты; все печалился о чем-то. И они с Раджедом не интересовали друг друга ни как враги, ни как союзники. Странный малахитовый льор не желал за все эти годы посягать на разраставшиеся владения проклятой Илэни. Но если София не лгала, если он и впрямь помог… Ее угроза проклясть навеки казалась почти материальной, пусть без магии и сложных заклинаний.

«София, мой палач и наваждение, да что ж ты делаешь со мной? — думал Раджед, растворяясь в облаке портала. — Мы живем в разрушенном мире по законам звериным. Но ты… что ты будишь во мне, беспокойная?»

Вспоминался голос Сумеречного, который после приступа тьмы бессильно шептал, утверждая, что Раджед лучше, чем хочет казаться всем вокруг. Он привык к маске, потому что быть слабым и милосердным — сгинуть в горниле противостояния. Но ныне он шел на новый поединок с заклятыми врагами уже не ради спасения своей гостьи. А по ее просьбе-приказу.

Как странно и просто удавалось ей требовать от него чего-то, что никогда не было присуще льорам, почти противоречило их природе. Ныне Раджед не простил бы и себя, если бы отказался, сорвался на Софию новым гневом. Все это показало бы его как труса, к тому же поединок с Нармо и Илэни оставался незавершенным. Пусть свежие шрамы все еще покалывали и временами неслабо болели, но магическая сила достаточно восстановилась, чтобы вновь встретиться с врагами.

Дым ударил в лицо, защипал глаза, окутывая смутной пеленой. Даже светящиеся когти слабо показывали, куда направляться. Лишь следы чужой магии служили ориентиром.

Горела библиотека, тысячи томов, миллиарды слов, которые так и не подсказали способ борьбы с чумой окаменения. Книги падали со всех сторон мертвыми птицами с распростертыми крыльями, прощально взмахивали обугливающимися страницами. Свитки разворачивались, точно щупальца гигантских осьминогов, выброшенных на раскаленный берег, иссушенных беспощадным солнцем. Пергаменты издавали отчетливый запах паленой кожи, точно кого-то сжигали заживо. Сжигали… Знания и бесценные рукописи.

Наверняка Нармо постарался, ведь башня чародеев кровавой яшмы никогда не славилась богатым собранием книг. Не находилось у них и самоцветов, которые записывали знания, как странные устройства на Земле. Да и Нармо, кажется, никогда не отличался любовью к чтению. В его стиле: раскопать, разворошить, порушить то, что веками хранилось, как и древние курганы.

К ногам Раджеда прилетела откуда-то выпавшая страница с портретом женщины, в котором отчетливо проступали черты Илэни. «Так вот в чем твой секрет, Сарнибу!» — догадался янтарный льор, тут же понимая и причины некоторой неприязни со стороны малахитового. Ревность? Любовь? Неожиданно! Как и то, что совершал Раджед, блуждая в плотном дыму, лишь магией защищая лицо от вездесущего удушающего смрада.

Свое присутствие приходилось скрывать, тщетно пытаясь понять, почему врагам удалось вторгнуться в малахитовую башню. Где-то оборвалась связующая нить, точно захлопнулась ловушка. Раджед подозревал о новом неведомом изобретении Илэни, не догадываясь, что оно собой представляет, как работает. Если бы защита башни оказалась восстановлена, то малахит отринул бы непрошеных гостей, создавая взаимное поле с хозяином-чародеем. Но поиски бреши в нитях магии требовали времени и напряженной сосредоточенности.

Это свою башню Раджед знал наизусть — каждый сад, каждый лепесток на розе, количество колонн в галереях и хитросплетения лабиринта комнат. Но в чужой все представало иначе, перед ним на уровне нитей мироздания распростерся запутанный орнамент, напоминавший мозаику с изображением животных и птиц, трав и цветов — всего, что утратил Эйлис. Так отобразилась другая скорбь Сарнибу? Поразило, как много лет этот человек скрывал свою боль, не переводя ее в слепой гнев или месть. Может, он просто смирился, может, на что-то надеялся или ждал чего-то, кого-то. Наверное, впервые Раджед задумался о причинах и мотивах других.

Он все не находил хозяина башни. Если магия не рассыпалась, значит, он еще оставался в живых. Только вдоль малахитовых линий стелились черные змеи и алые языки пламени — верная примета двоих льоров. Эти чудовища терзали светящийся орнамент, призрачные рептилии истребляли прозрачных птиц, огонь поедал густые заросли.

Раджед созерцал эту картину сразу на двух уровнях реальности, постепенно научившись намеренно проникать и на второй, почти недоступный. Многие льоры лишь инстинктивно пользовались этой силой, не до конца созерцая нити. Ныне же проступал рисунок колдовства, схлестнувшаяся борьба не только сил, но и душ, воли, намерений. Завораживающе и пугающе, если бы оставалось время поразмыслить над этим. Но Раджед решительно двигался по направлению к врагам, к эпицентру боли, которая искажала весь узор.

Нападать сразу льор не торопился, пряча свое присутствие. Пришлось спуститься на первый этаж по винтовой лестнице и убрать защиту с глаз и ноздрей, перекинуть ее на маскировку. Сразу запершило в горле от дыма. Из-за этого терялось напряженное созерцание линий магии, они меркли и тускнели, воспринимались скорее на уровне осязания, как и у большинства. Все льоры слышали песню самоцветов, ощущали колыхания магии, но лишь единицы видели полную картину, как дополнительную реальность, которой возможно управлять, лавировать сквозь потоки, уклоняться от угроз.

Раджед с удивлением отмечал, что его новые способности открываются на пределе стресса, который он раньше не испытывал: он тревожился за жизни других.

Когда умерла мать и был убит отец, он еще не до конца освоил колдовство, не раскрыл силу самоцветов, поэтому тогда не удалось никого защитить. Когда они с Илэни воевали против Аруги Иотила, чародейка и сама летела вперед на крыльях своей ярости и безумия. Теперь же ситуация непривычно поменялась. Защищать кого-то или спасать казалось странным. Но, кажется, именно это позволило заново прозреть, постичь природу магии, что пронизывала весь Эйлис. И в полной мере ощутить, что в ее вечной симфонии не хватает того самого запоминающегося мотива — души, чего-то неуловимого, что поддерживает жизнь и сулит смерть, когда отлетает в иные миры.

Раджед отогнал ненужные ассоциации, потому что мысли о гибели мешают воину. Он глубоко вдохнул, но едва не выдал свое присутствие кашлем, давя его, отчего раненые ребра и грудная клетка болезненно заныли под новым камзолом. Еще одно золотистое одеяние покрывалось сажей и пеплом, который оседал и на волосах. Но вся эта мишура мало волновала. Раджед опасался опоздать, прийти не вовремя. Впрочем, едва ли София смела бы осуждать в таком случае. Он ведь пытался. Или этого мало? Мало. Он бы не простил и себя, эту преступную леность и замкнутость на себе.

Может, и прав оказывался Сумеречный: он был способен на лучшее. Раджед и сам захотел поверить в это, не подвести, выполнить обещание, которое без слов связало их с Софией. Пробираясь в дыму на звуки голосов врагов, он даже не думал о цене, которую желал получить. К тому же из всех углов наползала жгущая языками пламени неизвестность.

Все еще не обнаруживалась брешь, через которую текла скверной магия топазовой башни. Но вот мелькнули силуэты: двое неприятно знакомых чародеев и малахитовый льор, израненный лезвиями, поставленный на колени, связанный призрачными цепями. Кровожадность и тьма — два начала, что объединились и, кажется, намеревались уничтожить последних обитателей Эйлиса. Предоставлять им целый мир Раджед не собирался, у него всегда оставался план на крайний случай, созвучный с его собственным последним вздохом. Но проигрывать на этот раз он не намеревался, о нет, он хотел взять реванш.

Впрочем, для спасения Сарнибу требовалось именно «починить» магию его крепости. Но и бросать в таком состоянии малахитового чародея означало отдать его на растерзание. Все явно шло к хладнокровной казни. Уж неизвестно, насколько ожесточенная борьба происходила. Судя по многочисленным отметинам и обрушениям замка, хозяин не сдался без боя. Но вот он попался, пронзенный заклинанием неожиданной боли топазовой чародейки, действие которого читалось на сведенном судорогой лице. Сражаться он уже не мог, значит, наставало время для финального допроса и беспощадного умерщвления. Янтарный льор притаился за изгибом лестницы, выжидая удобный момент для атаки.

— Где девчонка? — спрашивала ледяным тоном Илэни, постукивая каблуками по мраморному полу.

— Ушла, — отвечал непокорно Сарнибу, следя взглядом за перемещениями чародейки. Ох, не та женщина изображалась на старом портрете, не тот образ хранил в сердце отвергнутый влюбленный. Раджед невольно представил, что София тоже способна так измениться от причиненной боли, но отогнал жутковатое наваждение.

— Ты нашел способ открыть портал в янтарную башню? — спрашивала тоном опытного палача Илэни, лишь слегка сжимая пальцы. Но действие ее магии буквально подбрасывало тело малахитового льора, точно его связывали узлом и четвертовали. Топазовая чародейка удовлетворенно продолжала:

— Хорошо! Тогда ты приведешь нас прямо к порталу!

— Ни за что, — прошипел Сарнибу сквозь сжатые зубы. Ни крик, ни стон не выдавали его страданий, а действие темной магии Раджед только накануне ощутил на себе. От воспоминаний вдоль позвоночника даже прошел холодок, как отголоски фантомной боли.

— Посмотрим, сколько ты протянешь, — искривились кроваво-алые губы чародейки, она плотнее сжала пальцы. Каждое ее движение сулило новые мучения пленнику. Сарнибу изогнулся дугой, точно повешенный на дыбу. Но с губ лишь слетел сдавленный глухой вздох.

Раджед торопливо искал проклятую брешь в магических нитях, однако змеи и огонь слишком назойливо заполняли все пространство «второго слоя». Дойти бы до «третьего», как он мысленно прозвал «рычаги мира», позволявшие управлять, а не просто видеть. Но сосредоточиться мешали насмешливые замечания Нармо и Илэни, а больше всего — чужая боль.

Раджед, наверное, впервые так близко видел пытки. Нет, он, естественно, наблюдал их и в мире Земли, ведал, что и в Эйлисе некоторые правители не гнушались. Но совсем рядом с собой… Еще никогда. Он почувствовал, как это омерзительно. Кого-то мучить. Не так ли он мучил Софию? Кольнуло чувство вины, но затуманилось ужасом настоящего. Приходилось выжидать, потому что стремительная атака не решила бы исход поединка.

Терзало непоколебимое молчание Сарнибу, его сила духа. Его что-то мощно поддерживало. Может, сознание собственной правоты? Раджед не ведал, лишь понимая, что сам бы вряд ли выдержал тот порог страданий, через который переступал малахитовый льор. Проверять свою выносливость не возникало желания. Янтарный чародей упрямо прощупывал незримые орнаменты башни, порицая себя за неумение вызывать «третий» слой по собственному желанию. Тогда нужный рычаг сам очутился бы под рукой, и все жадные рептилии сгинули бы, лишив врагов щита и поддержки извне. Но орнамент колыхался чужой невозможной болью, от которой собственное сердце забывало мерный ритм, сжималось острыми иглами.

«Так вот оно, когда перед тобой человека пытают… Я от себя не ожидал. Всякое видел, но… Но это!» — путались сбивчивые мысли, хотя за четыреста лет стоило бы приобрести самый разный опыт. Однако янтарный льор никогда и никого не казнил, не выбивал сведения таким способом. Он побеждал в поединках, выстраивал иногда и ловушки для победы, чаще всего взаимно. Магические сети и иные изобретения всегда являлись частью противостояния. И узников обычно не оставалось.

Зато он умел терзать пленом, медленным и изнурительным, изматывал скитаниями по лабиринту, как своевольную Софию. Теперь почему-то за это делалось нестерпимо… стыдно. Да, именно стыдно! Он уподобился этим монстрам, чье уродство зашло столь далеко, пока он спокойно ждал конца света в своей башне. Он пообещал себе никогда больше и никого не мучить. Лишь бы не стать таким же, как заклятые враги.

— Ох, Илэни, это даже скучно. На вид никакого разнообразия, —наигранно посетовал Нармо. Он по-волчьи подозрительно осматривал помещение, точно ждал вторжения или уже уловил след новой магии. Раджед на всякий случай усилил маскировку, отчего захваченная из башни трость привычно раскалилась, как и янтарный амулет.

— Уж извини, я не столь изобретательна, как твой отец, — немедленно поддела чародейка, обращаясь вновь к пленнику: — А ты… ты все играешь в благородство? Плохо выходит!

— Советую показать, где ты открыл портал, — подключился к допросу Нармо.

— А ты поищи! Ты ведь пес, который все копает и копает! Преступный ячед в облике льора, разоритель могил. Уж тебе я точно ничего не скажу! —яростно и непреклонно просипел Сарнибу, вложив все возможное презрение и ненависть в свои слова. Иного ему уже не удалось бы предпринять. Нармо не выказал признаков недовольства, только наотмашь ударил грубой перчаткой с железной вставкой, ломая нос малахитовому льору.

— Илэни, похоже, он настроил портал только на два камня: жемчуг и янтарь, — разочарованно пожал плечами Нармо. Он выглядел отвратительно спокойным, как будто его позвали на увеселительную прогулку. В нем даже жажды крови не читалось. Илэни же словно довершала свою месть, вымещая невероятно давнюю обиду, которая острым шипом засела в ее почерневшем сердце.

— Значит, он для нас бесполезен? — небрежно проговорила она, но прошипела хуже всех своих змей: — Что ж… Не надейся на легкую смерть, Сарнибу! Сначала ты переживешь все, что довелось мне в заточении с тех пор, как ты не потрудился высказаться чуть громче на суде.

Малахитовый льор сжался, опуская голову. Раджед мало ведал о той истории на несправедливом судилище. Якобы малахитовый льор не предпринял попыток, чтобы освободить Илэни. Что ж, у каждого находились свои грехи. Но не за такой надлежало устраивать изощренные пытки.

— Илэни… Прости меня за то, что ты стала такой! Но ты еще можешь вернуться! — поднял на чародейку глаза Сарнибу. И от его слов Раджед буквально оцепенел, не представляя, как плененный еще в состоянии извиняться перед этим монстром.

«Ну и дурак», — сказал бы раньше янтарный льор, который в своей жизни, кажется, ни разу ни у кого не просил прощения. Любые свои поступки он обосновывал какой-то необходимостью или признавал частью увлекательной игры. Но вот оказывалось, что бывает иначе, что кто-то ощущает вину за то, что не находилось в его власти.

Казалось, даже Илэни застыла на миг, ослабив заклинание. Рука ее дрогнула, но вскоре она лишь с большим остервенением сдавила цепи и магию адовых мук. Сарнибу поперхнулся кровью, обильно сочившейся из разбитого носа и опухавших рассеченных губ.

— Вернуться? Куда? В цепи? — звенел голос чародейки. — Вот она я! Со своей настоящей силой!

Казалось, что у малахитового льора нет шансов, а Раджед отчаянно выискивал ту самую брешь. Еще одного поединка на чужой территории он бы в ближайшее время не перенес. Собственные раны не до конца затянулись, так что магия крови Нармо легко бы поддела, выпивая силы. Рычаг не находился, Раджед глядел то на меркнущий орнамент малахитовой башни, то на Сарнибу, над которым уже распростерла крылья смерть. Казалось, даже доносилось заунывное завывание сотен мертвецов, что вечно сопровождали Илэни.

Нет, медлить и скрываться означало погубить Сарнибу и навсегда остаться отмеченным печатью труса. Раджед скинул маскировку, атакуя Илэни в лоб, обрушивая выпад когтей на моментально среагировавшего Нармо.

Янтарный льор встал стеной между врагами и бессильно завалившимся набок Сарнибу. Если бы вмешался чуть раньше, может, их бы оказалось двое против двоих. Вновь губило преступное промедление, какие-то лишние размышления и борьба с самим собой.

Начинался ожесточенный поединок. В конце концов, Раджед тоже накануне измотал противников. От поднявшегося вихря Илэни отлетела далеко по коридору, ударившись о гобелен и сползая на пол вдоль стены.

— Нет! Не надо… — показалось, что донесся шепот Сарнибу. Он еще жалел ее? Этого монстра, который без зазрений совести казнил бы его на месте? Определенно, Раджед столкнулся с кем-то, чье понимание мира находилось в иной плоскости, на грани самоуничижения.

Нармо в это время рассмеялся, совершая выпад, не заботясь о благополучии напарницы:

— Какие люди! А мы как раз тебя искали. Нехорошо так сбегать с поля боя.

— Я бы тебе советовал сражаться молча! — прорычал Раджед, со всей силы врезая по самодовольному лицу Нармо ударом слева, не когтями, а просто крепко сжатым кулаком.

Чародей кровавой яшмы крайне удивленно отпрянул на несколько шагов, хватаясь за скулу и левый глаз, вокруг которого обещал раздуться немаленький синяк. Янтарный льор вложил всю свою ярость, все возмущение, да, именно возмущение за деяния врагов, за их беспощадность. Они не вели войну, они методично истребляли конкурентов, наслаждаясь их мучениями. Да еще они посмели причинить вред Софии!

Раджед оскалился диким зверем, иная ярость давала ему силу, которая сквозь завесу чужой магии призывала ураганы и вихри с пустоши. Она грозила поразить молнией Нармо. Но от этой атаки противник поставил неожиданный щит, точно тоже обладал какими-то скрытыми резервами и секретами, которые не показал в топазовой башне.

Янтарный льор неумолимо наступал, уже не обращая внимания, как багряные лезвия рвут новый камзол. Он оттеснял врага от потерявшего сознание Сарнибу. Нармо желал добить раненого.

«Не бывать этому! Не бывать! Слышишь, София? Я обещал тебе! Я не лгу!» — молча кричал невероятным ликованием внутренний голос Раджеда. Кто-то новый рождался в нем, точно феникс из пепла пожарищ, новая сущность, новое видение мира, новое понимание вещей.

И именно эта огненная птица вновь перенесла на третий слой, раскрасив ярко и отчетливо все необходимые нити, все рычаги. Раджед вмиг увидел, откуда ползут чужеродные заклинания, портившие защиту башни. Но чтобы дотянуться до «рычага» пришлось пожертвовать обороной. Лезвия Нармо второй раз прочертили вдоль едва затянувшихся ран, уже меньше. Раджед почти сознательно подставился под этот удар.

Самопожертвование — вот, что раньше он никогда не испытывал, вот, что вело Софию и Сарнибу. Как же просто, как странно… Тысячи мыслей-ощущений пронеслись в один миг, когда рука дотянулась до заветной нити, схватила ее и оборвала, закрывая портал в топазовую башню.

Змеи тут же заметались, поднялась невероятная какофония звуков, отчего Нармо отпрянул, зажимая уши, как и Илэни. Они не понимали, как так получилось. Они не видели, что произошло. Лишь Раджед радовался, упоенно созерцая мир во всей его красе, со всеми потаенными уголками. Неужели все это видел Страж Вселенной? Да ведь за это не жалко и вечность странствовать из мира в мир!

Змеи с шипением исчезали под сокрушающим давлением башни, которая восстанавливала баланс, вздыхая, как гигантский слон, что погружается в прохладную воду в жаркий полуднень. Малахит пел и кружился, вновь распускались орнаменты, даже где-то в библиотеке уцелевшие книги возвращались на свои места. И все это созерцал Раджед, даже не замечая, что сам вновь истекает кровью. Боль тела казалась иллюзорной по сравнению с охватившей радостью: он выполнил обещание. Он понял что-то и для себя, начал понимать, точно приоткрылась завеса.

— Уходим! — непривычно растерянно проревел Нармо, на которого обрушилась магия малахита. Он подхватил оглушенную Илэни, и поспешно скрылся в стремительно затворявшемся портале.

Башня постепенно восстанавливалась сама по себе: иссяк запах гари, потух огонь, собирались с пола обломки колонн и барельефов, фрагменты разнесенных на куски статуй. С пола исчезали вмятины и обугленные плеши на паркете. Только хозяин башни почти неподвижно все еще лежал на полу, закатив глаза, уставившись безучастно в потолок.

Раджед подошел к нему и приложил самоцвет исцеления. А ведь их оставалось все меньше, особых камней, которые не просто пели, а еще умели заговаривать раны. Но превращенные в пустую породу многие самоцветы беззвучно плакали, их полный печали шепот янтарный льор распознал, когда ему открылось высшее видение. Эйлис страдал даже больше, чем казалось. Если он и спал, то ему виделись тяжелые кошмары. Боль и скорбь следовали неотрывно за каждым закатом и рассветом. Они же поселились, вероятно, в сердце Сарнибу, который вскоре слабо прошептал:

— Спасибо…

— Это все ради Софии, — выпрямился Раджед, чтобы никто не подумал, будто он посмел проявить сострадание к соседу. Не то время, не те люди: он слишком давно усвоил, что друзья рано или поздно всаживают нож между лопаток.

К примеру, Аруга Иотил спровоцировал восстание ячеда, хотя на тот момент правители официально заключили бессрочный мирный договор. И многие недальновидные и доверчивые чародеи безвестно сгинули, доверившись соседям или мнимым друзьям. А последние триста лет гордые потомки древних родов Эйлиса уже и не помышляли о каких-то тонких политических играх, методично выгрызая друг друга, истребляя в борьбе за последнее, что сдерживало чуму окаменения — бесценные самоцветы. Мертвеющий мир менял помыслы и представления о морали.

— Софья не желает быть с тобой, отпусти ее, — набирал силу размеренный голос Сарнибу, который попытался встать. С зеленого халата исчезали алые пятна, землистая бледность покидала смуглое лицо.

— Сам разберусь! Мог бы и помолчать в благодарность, — отвернулся к разбитому окну Раджед. Мимо лица проплыли щепки, осколки стекла. Они мирно встали на свои законные места, формируя полупрозрачное отражение в квадратиках, перечерченных крестом рамы.

— Только… не убивай Илэни, пожалуйста, — пробормотал Сарнибу. — Она еще может вернуться.

Раджед не осмеливался посмотреть в глаза малахитовому чародею, негромко, но совершенно непоколебимо ответил:

— Этого не обещаю. Кто-то их должен остановить, — он указал на собеседника. — Отныне я готовлюсь к войне. И тебе советую.

— Что ж, считай, что у тебя есть союзник, — кивнул Сарнибу, растирая затекшие от цепей руки и вправляя разбитый нос, на лечение которого не хватило самоцвета. Слишком мало всего оставалось, близился финал их мира. Но они еще на что-то надеялись, или рассчитывали остановить неизбежность.

— Мне не нужна твоя помощь, — небрежно бросил янтарный льор, не слишком-то веря в силу потерпевшего поражение Сарнибу. Или он не сражался по-настоящему с Илэни? Или не догадывался об ее истинной магии?

— И все же… я добра не забываю, — упрямо настаивал малахитовый льор, намереваясь пожать руку. Но собеседник не проявил энтузиазма, снова отвернулся, словно не заметив. Раджед в ответ только слегка кивнул, теперь ощущая, что камзол вновь изорван, а пальцы, прижатые к груди, алеют от свежей крови.

«Ох, досадно. Зачем мне пугать Софию?» — подумал Раджед, поэтому с разрешения хозяина поторопился отыскать в учиненном погроме малахит исцеления, принес его вроде бы для себя, но одновременно передал и Сарнибу.

Магические силы малахита и янтаря не противоречили друг другу, так что отметины от когтей Нармо слегка заросли. Осталось только пятна на кремово-белой ткани рубашки, но их тоже скрыла магия.

Раджед желал вернуться настоящим победителем, уже надеясь оправдаться в глазах непреклонной Софии и снискать ее понимание. Нашлись бы у него верные слова на этот раз? Даже если он перешел на новый уровень видения, даже если в нем теснилась невиданная птица феникс, сумел бы он побороть свою заносчивость?

Сладкий вкус победы вновь опьянял его. Он уже строил планы, как сокрушит обоих врагов. И после таких подвигов он уверовал, что гостья проявит благосклонность и простит его. Так ведь поступила бы любая девушка, которую спасают, ради которой сражаются с врагом. Разве нет?

Раджед сухо попрощался с малахитовым льором, устремляясь в свою башню с полной уверенностью, что уж теперь София по-настоящему примет его.

========== 12. Лабиринт осознания ==========

В гробовой тишине тронного зала портал открывался с шипением и потрескиванием едва уловимых искр. Софья почти неподвижно сидела на своем прежнем месте, сцепив до боли руки. Время тянулось бессмысленно долго, ожидание измотало так, будто вновь пришлось продираться через джунгли камней в стылую неизвестность. И она давила хуже прочих опасностей.

Портал распахивал призрачные створки не дольше пары мгновений, но почудилось, что пролетело несколько лет: кто собирался явиться в башню? Раджед ли с победой или его враги? И если она жемчужиной приоткрыла портал, значит, Нармо и Илэни тоже собирались с помощью самоцветов попасть на Землю. В ее родной мир! Два монстра, два чудовища! Кошмарным видением пронесся образ своей квартиры, но объятой пламенем, разоренной; вид привычной улицы, перепаханной воронками мощнейшей магии. Сумело бы оружие людей остановить алчных льоров?

Девочка вжала голову в плечи, опасаясь увидеть наглое лицо Нармо и маску высокомерия Илэни. Но нет, вновь предстал хозяин башни. Только почему-то радости никакой это тоже не принесло. Скорее призрачный покой за свой дом, но хотя бы что-то. Добраться бы туда, ведь близко, а опять невыразимо далеко.

Софья поднялась навстречу подошедшему Раджеду. Льор выглядел устало и хмуро, на манжетах камзола запеклись пятнышки крови, которые она заметила, когда опустила глаза, чтобы не встречаться взглядами.

Они оба ощущали какую-то неловкость, точно впервые в жизни совершили что-то крайне непривычное. С минуту просто стояли молча. Раджед тяжело переводил дыхание, пытаясь вновь изобразить хитрого лиса. Но ведь и лисы, случается, сильно устают.

— Все! Малахитовый льор жив, как ты и просила, — произнес янтарный льор, преодолевая неуместную паузу, которая резала воздух отдаленным боем часов. Кажется, наставала уже полночь, судя по сгустившемуся мраку за узким окном. Оттуда вновь сквозил ветер надвигавшегося урагана, небо резали грозовые раскаты и ослепляющее вспышки, которые чертили странные тени на землистом лице чародея. Да ведь он и правда смертельно устал!

— С-спасибо, — сдавленно пискнула Софья, до неприятного внутреннего смеха поразившись, как комично и слабо звучит ее голос. Может, она не умела благодарить? Она стояла, низко опустив голову, сцепив руки, только не ведала, на что смотреть, что теперь думать. Раджед же вновь слегка обнял ее за плечи, заставляя заглянуть себе в лицо. С тайной жадной надеждой он требовательно проговорил:

— Видишь? Я сделал, что ты просила. На самом деле, без обмана.

Раджед махнул рукой, превращая портал в экран, на котором отчетливо проступил малахитовый льор. Последний выглядел утомленно, но уже спокойно разбирался в своей разгромленной башне. Софья с ужасом живо вообразила, как в такие же развалины превращается ее собственный дом, как горят любимые книги и памятные фотографии. А уж об остальном и думать боялась. Особенно, когда отчетливо нарисовалась картина, как обугливается семейный альбом, как жадное пламя уничтожает лица и очертания родных и близких. Свадьбу родителей. Детские фото Риты. И стирает саму память о них вместе с сотнями других людей, оставляя в руинах еще один гибнущий мир. Что ж, человечество и само, кажется, стремилось к тому же. Но кто дал на это право двум алчным колдунам, которым не хватило ума сберечь собственную планету?

Соня нервно шмыгнула носом, с трудом сдерживая слезы. Показалось, что только Раджед способен остановить неизбежную гибель Земли. Отчасти так оно и было. Только он обладал порталом в другой мир.

«Спаси Землю, пожалуйста! Я не хочу терять свой дом!» — раздался пронзительный вопль где-то на грани сознания. И эта ее часть хотела бы уже обнять чародея, прося у него защиты от нависшей угрозы. Но то лишь сказывался ужас от «знакомства» с другими льорами.

«Если бы он разрушил зеркало, то никто бы не пострадал! Ни я, ни Рита!» — беспощадно оборвала Софья, строго напоминая себе, из-за кого она попала в эту игру сумасшедших магов. Она вновь поглядела в зеркало, успокаивась: Сарнибу остался жив. Это заставило слабо улыбнуться.

— Теперь-то ты мне веришь? — мягко поинтересовался янтарный чародей, очевидно приняв проявление эмоций на свой счет.

— Верю, — кивнула Соня, но тут же мотнула головой, со всем возможным спокойствием добавляя: — Верю, что вы спасли Сарнибу.

Софья хотела бы найти в себе хотя бы толику чувства благодарности. Но его затмевала черная клякса проступка. Ведь человек, что стоял перед ней, пытаясь заключить в объятья, только недавно похитил ее младшую сестру. Соня открыла в себе одну неприятную черту: оказалось, она не умела прощать. А, может, он пока не заслужил.

Где-то часы продолжали отмерять удары, расходясь по звучанию с нестройной симфонией грозы, которую природа не наделила чувство ритма. Человеческие же изобретения порой слишком монотонно ему следовали. Софья чудилась себе маятником, стрелкой часов, что бродит по кругу, страшно опасаясь сбиться с верного хода.

Раджед же представал грозой: то пугающий до потери сознаний гнев, то граничившая с одержимостью нежность сменялись в нем, боролись, точно отдаленные и близкие громовые раскаты. Но он тоже молчал, не находя, что сказать. Похоже, он ожидал иного приветствия. Софья так и не придумала, что делать, как заставить вернуть Риту. Изощренные слова лести и коварства, к которым порой прибегали женщины, кажется, миновали стороной ее разум. Впервые она корила себя за то, что так и не научилась лгать.

Так они и стояли еще некоторое время, по крайней мере, бой часов закончился, лишь гроза наступала все ближе, ветер ломился в башню через бойницу. И вместе с ним в душе девочки вновь нарастал невыразимый протест.

Соня не сбрасывала ладоней льора, которые заключили в свои объятья ее покатые плечи. Но глядела в сторону, куда-то в стену, точно внимательно изучала на гобелене изображения львов с русалочьими хвостами. Да пока она ждала, успела выучить каждый сантиметр зала!

Версии, одна страшнее другой, истерзали ее, как стая хищных птиц. И какая-то часть души хотела просто по-человечески отблагодарить янтарного чародея, хотя бы за то, что он спас Сарнибу и не намеревался захватывать Землю. Но то осталось лишь в метаниях истрепанного рассудка. Стоило только вспомнить о том, что где-то в башне затерялась ее сестра, как волна гнева отрезвляла и отвращала от так называемого освободителя. Он же все и устроил!

— Отпустите нас! — только твердо проговорила Софья, вновь пристально глядя прямо в глаза. Эти медовые пропасти, в которых сиянием молний отражались отголоски какого-то безумия, но все же не зла. Ночным кошмаром возникло воспоминание о взгляде стервятника Нармо, холодный прагматичный взор беспощадного дельца. Такие читались у некоторых политиков и матерых преступников, которых иногда показывали по телевизору. Ни пощады, ни размышлений о высоком, как будто тело вовсе не содержало души. Раджед показался теперь совсем иным, но лишь из-за того, что другие оказались хуже. Точно в какой-нибудь сказке: сначала прилетал змей о трех главах, а потом чудовища с девятью или двенадцатью. Но разве это делало первого монстра меньшим злом? Хотя назвать его чудищем теперь просто язык не поворачивался. Он оказался человеком.

— Ты не хочешь остаться даже после того, как я спас тебя? — упрямо нахмурился Раджед, рассеивая слабо зарождавшиеся намеки на понимание со стороны Софьи. С гулом грома в голосе скрылся потаенный рык, словно ответы нашептывали насмешливые львы да грифоны с многочисленных гобеленов, барельефов и кованых замков.

— Но это из-за вас Илэни пленила меня! — сжались невольно кулаки Сони, она скрестила руки, будто закрывая свое сердце, чтобы молчало перед этим существом, чтобы он не разгадал ничего из намерений пленницы.

Раджед плотнее сжал пальцы на ее плечах. Хищным зверем он потянул воздух, тонкие губы превратились в одну недовольно искривленную линию.

— Вот же самодовольная гордячка, — процедил он сквозь зубы. — Вы обе. Всегда знал, что не стоит с такими связываться. Но нет — передо мной еще одна.

Чародей резко отстранился, как будто отбросил от себя Софью, всплескивая разочарованно руками. Он отошел в противоположный конец зала, пристроил возле трона трость. На миг показалось, точно пошатнулся, однако с манерным изяществом и непринужденностью схватился тут же за подлокотник. И вновь приблизился к гостье-пленнице, точно ничего не произошло. Если бы это укрылось от взгляда Сони!

Значит, не такой уж всесильный и непобедимый оказывался льор. Он снова таился перед ней, показывал себя как будто в самом выгодном свете. Конечно, вот он, герой-победитель, явился получить свою награду. Наверное, ждал, что она бросится ему на шею с визгом восхищения. Так ведь показывают в слезливых фильмах. Так ведь проще и логичнее всего, казалось бы. Но куда деть ту темную его сторону, которая позволяла совершать бесчестные вещи? Манипулировать, заманивать, угрожать, даже мучить и ставить перед выбором «покорность или смерть»? Нередко смелые воины в быту жестоки.

Софья не испытывала никакой потребности как-то еще говорить «спасибо». Странно, но получалось, что она тоже его обманула. Если она обещала проклясть, то что же полагалось, когда он внял ее мольбе? На этот случай она ничего не придумала.

Великодушный человек помог бы от чистого сердца, но к таковым Раджеда не удавалось причислить. Но ведь… он рисковал своей жизнью. И, кажется, получил раны.

Да зачем же он опять таился перед ней? Зачем ничего не говорил стоящего? Она же чувствовала, что он изменился за короткое время, как и она, но никак не показывал это. Потому Соня с трудом верила своим предчувствиям, которые метались, словно ласточки перед ураганом, словно райские птицы, лавируя между когтей воронов. Черные злые птицы сомнений подсказывали, что именно из-за артефакта Раджеда мир Земли находится в опасности. Вновь мелькнул дикий образ сожженной фотографии, убитых родителей, разоренной планеты. Вновь в груди сжался бесконечно тоскливый вой бессилия.

— Я не хочу оставаться, здесь страшно! — совершенно по-детски воскликнула Соня, не в силах сдерживать панику от того. — Илэни объединилась с Нармо! Они нападут на эту башню и тогда… попадут в мир Земли!

Раджед встрепенулся, но в ответ только надменно рассмеялся:

— Кто им позволит? Я сильнее их обоих! И я готов бросить весь Эйлис к твоим ногам!

Но крайне бледное лицо и впалые глаза служили не самым лучшим доказательством его наигранно самоуверенных слов. Он бродил по залу, непривычно ссутулившись, точно усталый призрак, то отдалялся, то подходил, выныривая из вязкого полумрака. О нет, он прекрасно понимал силу врагов. Он уже второй раз сражался с ними за какие-то сутки и, вероятно, бессчетное число раз за минувшие века. Соня задумывалась, как же тяжело четыре сотни лет обитать в каменеющей башне в состоянии постоянной войны, ждать, когда случится новая атака. Она бы не выдержала.

— Мне не нужен Эйлис, — голос сорвался в неубедительный сиплый шепот. — Я хочу забрать Риту и вернуться домой. Я и так предупредила вас об опасности. Позвольте нам теперь уйти!

Раджед же в ответ бешено осклабился:

— Значит, хочешь еще побродить по башне? Второй раз наружу я тебя не выпущу, от тебя одни проблемы. Или ты наивно считала, будто сама сбежала?

Он подлетел к собеседнице, ожесточенно встряхивая ее за плечи так, что у девочки в глазах потемнело. Еще бы чуть сильнее — и, наверное, вышиб дух.

Да, он ожидал иной встречи, иного приветствия. Может, хоть какого-то проявления нежности. Не получил, вновь что-то пошло против его плана. Раз от раза показывалась его оборотная сторона, как неприглядная изломанная «изнанка» его башни.

— Ну, что? Что еще тебе показать? Ты видела великолепие, ты видела уродство Эйлиса! — хрипел его голос, а потом льор резко отпустил ее, почти отшвырнул от себя.

— Просто… отпустите нас домой, — горестно качая головой, всхлипнула Соня. Казалось, что между ними происходит поединок, беспощадно сцепились непримиримые души. Слова вместо выстрелов — меткие стрелы.

Башня вдруг подернулась разноцветными отблесками, двери растворились, рассмеялись пастями гигантских саванных кошек. Пространство свернулось, исковерканное калейдоскопом смешения стен, пола, потолка, как в водовороте. Больше не существовало ни картин, ни украшений, ни магических светильников. Все кружилось в едином колыхании созданной ловушки, перекатывалось зеркальными мороками. Неведомая сила утащила Софью прочь от льора и от тронного зала, почудились даже мерцающие цепкие путы. Блеснули линиями — и угасли, отпустив.

Пленница очутилась в совершенно незнакомой обстановке, среди роскоши очередного зала, но обнаружила себя стоящей на потолке: позолоченная мебель парила наверху.

— Домой? Нет! Ты будешь скитаться вечно в лабиринте комнат, пока не поймешь! — звенел голос Раджеда. Сам он скрывался, но тень его стелилась злой энергией из каждого угла, гасила яркость искрящегося светового шара, отслаивала нити от пышных гобеленов.

— Пойму что? — возопила бесстрашно Софья, кипя от возмущения: — Что вы самый безумный и подлый льор? Что вы хуже Нармо и Илэни? Вы этого хотите?

Казалось, они практически научились понимать друг друга. Но снова он сорвался в бессмысленную игру жестокости. А, может, намеренно отдалил от себя, чтобы смирить опасное пламя собственного гнева.

— Кто ты такая, чтобы знать, чего я хочу? Ты! Сначала я решил, что ты другая… Но ты ничего не понимаешь! Я не ожидал от тебя такой жестокости! Да, пожалуй, я покажусь тебе не лучше Нармо, но и ты не добрее Илэни, — после некоторой паузы отозвался Раджед.

— Другая… И в чем я должна быть другой? Вы похищаете мою сестру, отправляете меня на рудник, меня похищают ваши враги! Я должна благодарить за это?! Из-за ваших врагов чуть не погиб Сарнибу, который по-настоящему спас меня. Он не просил ничего! Он настоящий герой, а не вы! — Софья погрозила пустоте комнат кулаком, уже не задумываясь о хитростях и ужимках. Ее единственное оружье — правда.

Льор замолчал, точно действительно задумался, а, может, копил силы для новой тирады бессмысленного бахвальства и любования собой — «смотрите на чудо-воина, спасителя юных дев». Соня только негромко фыркнула, как домашняя кошка, грозно выгнувшая спину перед тигром. Да сколько шерсть ни топорщи — сильнее не стать. Неужели все начиналось по второму кругу? Но хотя бы не на руднике, не среди умирающих цветов и плачущих самоцветов.

Перед ней простиралась анфилада, но очертания ее терялись в обманном пространстве зеркал по оба края. Если еще там обретались зеркала, а не иная магия, не густой туман новых ловушек.

— Раз ты самая умная, попробуй сама найти сестру, — загудели вскоре нескончаемые стены. Они как будто возвещали, что тонет гигантский корабль. Хрупкий плот слабой доброты в бескрайнем море борьбы, от которой каменели сердца, увядали яркие лепестки. И лишь призраки стеблей мерцали во мраке проржавленных «Титаников», стеная со дна оборванными историями сотен жизней. Много ли надо, чтобы возненавидеть? Лишь несколько поступков, лишь пару раз предать, сковать саркофагом недоверия и неискренности.

Софья со слезами злости на ясно видящих глазах мерила шагами комнату, радуясь, что хотя бы не околеет от холода. Ей почему-то вспомнился какой-то справочник по самообороне: главнейший фактор победы — воля. Если бы этот закон действовал и в чужом мире. Но если янтарный льор уцелел в топазовой башне, значит, и она не намеревалась проигрывать. Да легко сказать, делать надо! Соня двинулась к двери, переступая через высокий витой порог, который раньше венчал створки под потолком.

— София! — прозвучал внезапно его голос, почти навзрыд, больно резанув по затворившему ворота сердцу. Льор сожалел о своем поступке? В который уже раз! И что он намеревался доказать ей? Или испытывал ее? Или считал, что она боится лабиринтов? Да ей после темницы топазовой чародейки любой страх представал притупленным, любая фобия — игрой тех, кто привык к безопасности.

— Меня не сломить этими дешевыми уловками! — бессильно сказала она, блуждая дальше по башне, как по лесу. Пространство менялось, ломалось и стачивалось, точно им управляла больная фантазия мага. Софья теряла ощущение времени, удивляясь, что часы по-прежнему отбивали удары. Время не механизм, время — песок, который уходит на свободу, едва разобьют стеклянные колбы.

— София… — вздохнул льор гулом отдаляющейся бури, затухающего смерча, тлеющего костра, что обращает в золу тонкие ветки, уничтожая жадностью пламени и себя.

«Что «София»?! Самому от себя противно?» — передразнила Софья, надеясь, что ее мысли не читают. Впрочем, вслух она не говорила лишь потому, что уже не надеялась достучаться до чародея.

Пленница прошла сквозь еще один зал, и еще один — и вдруг остановилась, как вкопанная. На нее уже в третий раз с перевернутости мозаичного панно таращились одинаковые опрокинутые звери. Улыбки львов чудились их плачем. Зато существа, отдаленно напоминавшие гигантских змей, ехидно ухмылялись, хотя изображалось их пораженье от мощных когтей.

Соня перевела взгляд на мебель и некий фамильный портрет — те же образы, то же линии. Она помотала головой, как в мелькании картинок одного из бредовых снов. Больше ни в чьей башне не случалось таких искажений и загадочных фантасмагорий. Софья обошла несколько раз вокруг мерцавшего светового шара, осматривая каждую деталь, убеждаясь, что прошла три раза одну и ту же комнату. Лишь потолок под ногами поскрипывал шахматной черно-янтарной очередностью квадратов.

«Да это вообще пол! — поняла Соня, постучав носком обуви по мраморной плитке. — Раджед, сколько можно меня дурить такими фокусами? Или ты ждешь, что я стану такой же ненормальной?»

Может, он и правда выжидал, когда ее сознание настолько истончится, что примет любую ложь, любую ересь, отринув привычные основы мирозданья. Софья почувствовала накатывающее удушье, жаркой волной проходящее через тело, липнущее испариной к спине. Не выбраться, не вырваться. А ведь так близко… Портал услышал ее мольбы, пропускал в родной мир. Теперь же на голову сыпались лишь новые испытания. Соня с трудом несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Не время для паники, нельзя!

Она подошла к одной из двух дверей, осмотрела стены вокруг: по правую руку висел на золотых шелковых обоях портрет. По левую — приклеилась к потолку вычурная ваза. Нога переступила порог, Софья выглянула опасливо в другую комнату, оставаясь в предыдущей, убеждаясь, что они совершенно идентичны. Точно сбой программы, точно ошибка в матрице, замкнутый алгоритм без точки выхода. Раджед пустил ее по бессмысленному кругу, точно выжидая, когда она разделит его помутнение, потому что у здравомыслящего не хватило бы воображения на такую искусную пытку.

— Что-то не так? — донесся его насмешливый голос, пока Софья облизывала пересохшие губы, не двигаясь с места. Вскоре она переступила порог зала, отмечая, что предметы-ориентиры обретаются на тех же местах, только в противоположном конце помещения.

— Нет-нет, льор, все «замечательно», — отозвалась с не меньшим ядом Соня. — Чего вы добиваетесь на этот раз?

Она быстрыми шагами пересекла зал, но потом вернулась, направилась к другой двери, из которой вроде только вышла. Пробежала насквозь еще одну комнату. Такую ловушку могли бы сочинить и без магии, просто фокус, несколько похожих гигантских изукрашенных камер-тюрем. Или нет… Она, наверное, уже в сотый раз прошла через те же двери. Но заметила, что предметы поменяли свои места, хотя все так же мозаичное панно плакало львами и ухмылялось змеями. Только крупные картины на шелковых лентах висели теперь по центру над диваном.

Они изображали два портрета — мужчину и женщину в старинной одежде, которая не существовала на Земле, наверное, ни в одну эпоху. Отчего-то Соня заинтересовалась, кто на картинах. До этого позолоченные рамы служили только меткой в ее поисках выхода. Теперь же некой тайной веяло от одухотворенных лиц, которые в перевернутости восприятия показались чем-то похожими на Раджеда, необычностью заостренных линий.

— Это лабиринт осознания, — донесся тяжкий вздох чародея, и Софья невольно догадалась, что ответ ищет сам хозяин башни. Как знать, может, повторяющаяся комната когда-то снилась ему самому в кошмарах. Вероятно, он многое пережил в своем опасном мире. Многое… Ожесточившее его. С портрета внимательно смотрел похожий на него маг, и вскоре удалось разобрать перевернутую подпись с именем и титулом — покойный отец льора. И рядом не замечалась раньше женщина неземной красоты с ясными честными глазами цвета янтаря — покойная мать. Что-то больно сжалось в сердце Сони, страх потерять семью вновь усилился. И обожгло, что сам льор тоже не из каменной породы родился, не из самоцветов. Человек из плоти и крови, который когда-то, наверное, тоже любил своих родителей, и его любили. От ненависти не оставляют на долгие века портреты на шелковых лентах. Но что-то произошло, что-то… оставившее в одиночестве среди окаменения. Одиночество хуже чумы выедает трепетную душу.

Софья почти в оцепенении смотрела на мать льора, не веря, что такая женщина способна воспитать настоящее чудовище, захотелось рассмотреть ее неперевернутый образ. И в тот миг Софья вспомнила, что только в башне Раджеда удавалось гулять по потолку и стенами. Он явно смеялся над физическими законами. Она подошла к стене, уже не с наскока, не в прыжке, а спокойно ступила на шелковые обои, лишь слегка удивляясь, как кроссовки не оставляют грязных следов. Пространство комнаты закружилось: потолок и пол вставали на законные места, вновь под ногами отзывался холодной твердостью мрамор.

Софья же неотрывно следила за портретами, чтобы не потерять ориентир. Взгляд матери льора казался в тот миг путеводной звездой. Одухотворенное молодое лицо не лгало, ни один художник не сумел бы скрыть за маской доброты пустого злого человека. Как странно… странно было сознавать, что льор тоже человек, по-своему, наверное, очень несчастный.

Но стоило отвести взгляд от портретов, как вновь сковывал гнев: никакая душевная рана не давала ему права так распоряжаться судьбой несчастной пленницы. Никакой по-настоящему добрый человек не стал бы похищать маленькую девочку в качестве приманки. Вероятно, Раджед тех времен, когда в башне кипела жизнь, слишком давно умер, окаменел вместе с кораблем с рудника-причала. И от того не возникало к нему жалости. Прошлое оставалось в прошлом. Поступки в настоящем — вот цена человека, вот мера его. О прошлом можно сожалеть или раскаяться за содеянное. Но вместо того они вновь наткнулись на взаимную неприязнь, Соня вновь попадала в его недобрые игры. И все же…

В лабиринте загадочных комнат всегда оставался выход! Словно Раджед испытывал ее, проверял, насколько она умна. На этот раз Софья раскусила хитрое устройство фальшивой анфилады: стоило лишь вспомнить, что расположение потолка и пола имеет значение. Порог дверей обретался теперь на законном месте, с панно смеялись тонкими губами витиеватые львы и корчились поверженные змеи. А за дверью виделся новый зал иного цвета, бледно-молочный, словно жемчуг.

Стоило опасливо пробраться в него, как плечи хлестнул холод, пространство подернулось разноцветными бликами, точно заискрился гигантский алмаз. Двери моментально заросли стеной, исчезли четкие очертания. Льор изменял облик башни, как того желал, заключая в новую ловушку-головоломку. Он вновь изматывал ее, испытывал, и на этот раз мучением представил встречу… с самой собой.

Лицо утонуло в бесконечных отражениях: теперь пол, потолок и стены обратились в сплошное зеркало без стыков и возможности зацепиться хотя бы за какую-то мимолетную деталь. Стекла выстроились бесконечностью, в которой тонули очертания щуплой ссутулившейся девушки.

Сознание Сони не сразу приняло, что это она, это ее отражение, сотни раз повторенное, даже не искаженное. Она поежилась, озираясь в поисках выхода или подсказки. Но со стен растерянно хлопало глазами свое лицо, сужая пространство, доводя до головокружения. Софья взмахнула рукой — и сотни ее копий повторили жест; приоткрыла губы, поперхнувшись воздухом — и множеством клонов согнулись такой же нелепой дрожью.

Время ощущалось отдаленно, лишь пробегал мурашками хлад, исходивший от серебрящейся поверхности. Лучи света погружались в путы взаимных отражений. И среди них слабо брыкалась, как муха в паутине, одинокая пленница льора. Они повторяли за ней малейшее движение. Которая настоящая из них?

Она припоминала историю, рассказанную одним из учителей в школе: будто в давние времена какому-то дворянину изменила его возлюбленная, и в наказание он запер ее в комнате в зеркальными стенами. Через неделю она сошла с ума.

Этого же добивался Раджед? Лабиринт осознания… Вот, где начиналась настоящая ловушка. Не рудник, не мучения тела — только сотни зеркал. Софья сглотнула желчь подступившей дурноты, закрывая лицо руками, чтобы не потеряться в этом бесконечном пространстве.

Откуда Раджед ведал, что она ненавидела зеркала? Боялась их, хотя в ее комнате родители беспечно установили самое большое, во весь гардероб. Но мимо него удавалось всегда проскальзывать быстро, игнорировать, как слишком привычный элемент интерьера. Софья не любила свое отражение, вечно теряясь в вопросе, чье это лицо, чьи глаза. Каждый раз что-то болезненно теряло синхронность в мыслях: кто-то из зеркала и кто-то живущий — разные люди. Обманная хрупкая оболочка, молодая, притягательная. И тяжелый камень размышлений и разочарования в людях, который, казалось, вечно лежал на сердце. Разные существа. Совершенно разные.

Соня лишь больше разозлилась на Раджеда: даже если он не ведал о ее тайной фобии, то делал ей снова больно. Он снова мучил, не получив должной благодарности. Да, она в отчаянии попросила его защитить Сарнибу, но она не клялась, что ради этого останется в башне. Никто не имел права распоряжаться ею как вещью! Но ведь… и льор не был обязан слушать приказ какой-то девчонки.

Софья сдвинула брови, оскаливаясь. Клоны отражений повторили, отчего лицо вновь исказилось, застыло нейтральной маской. Смотреть на эти множество раз повторенные гримасы? Бессмысленно. Пленница приблизилась к одному из зеркал, пробуя его на ощупь, но стекло оказалось непроницаемым и гладким. В душе у Раджеда тоже стоял какой-то зеркальный барьер, который отражал лишь проекцию его собственных мыслей, не пропуская воззвания других. А, может, так у каждого. Каждый заперт в своей зеркальной комнате.

Соня ступила с опаской на зеркало, поднимаясь по стене и проходя по потолку. Хотя кто разберет, когда законы гравитации не действовали, да и обстановка совершенно не менялась. Зеркала, зеркала — острые пики взоров с той стороны, осколки собственных сущностей. Смещенное восприятие окутывало прозрачным саваном, холод нависал равнодушием. Софья ощупала все стены, каждый угол, старательно игнорируя свои отражения, но они все подступали, выискивая ее, вытаскивая, заставляя это странное существо из головы принять, наконец, что еще тащит на себе сосуд из мышц и костей.

Софья ненавидела собственное тело, этот хрупкий предмет необходимого быта, это несимпатичное во многих проявлениях свидетельство земной жизни. Зеркала и видеосъемка слишком откровенно напоминали, что у души есть еще вместилище. А вырваться бы! Лететь, расправляя белые крылья. Но белые ли? И куда лететь? Софья бессильно прислонилась лбом к зеркалу, тяжело дыша, словно пробежала кросс на короткую дистанцию. Она осознала: из этой ловушки выхода нет. Льор выжидал, когда она взмолится, когда предмет женского тщеславия сведет ее с ума. Но она решила принять это испытание, уже ради себя, коль скоро ей обещалось какое-то осознание. С горящими презрением глазами она узрела себя посреди тысяч танцующих призраков, холодных виллис. Соня укусила себя за палец, намеренно до крови, отрезвляя.

«Какое жестокое лицо, — прочертила она алый след на безупречной белизне. — Это я? Может, в чем-то он и прав. Он уже дважды рисковал жизнью ради меня, а я только обвиняла его. Но я не умею прощать. Жестоко!»

Софья сжала зубы, всматриваясь в свое отражение, показавшееся в высшей мере отчужденным. Какое-то холодное, хоть и юно-нежное лицо уставилось на нее из потусторонней глубины. Зеркало крало образы, танцевало тенями. И страшнее нет, чем встретиться со всех сторон с самим собой, с этой телесной оболочкой, которую носить короткий или длинный срок. Так наполняла ли ее душа?

Софья металась от зеркала к зеркалу, не находя ни двери, ни окна. И в этом пространстве звенели собственные мысли и чувства, двоились и троились разные рубежи собственного образа. Казалось, что она совсем не знает, кто это, что за картины летят на нее. В лживой глубине стекол маячил какой-то человек, один из многих, за которыми она всегда отрешенно наблюдала. Да, она всегда лишь рассматривала, как копошатся другие, как мимо нее течет людская жизнь. А кто ж она? Королева среди призраков? Тайный созерцатель великих печалей мира? Без собственной судьбы, без желания выбирать, чувствовать. Проще замкнуться на мысли, будто стоило родиться в другие эпохи, уйти на страницы книг. Глупости. Какие же глупости. В других эпохах будто было лучше!

Она… затворенная в своей раковине, как будто боялась себя, опасалась совершить ошибку. И ничего не делала, никому не доверяла, обо всех думала хуже, чем они оказывались. Да если бы… Люди раз от раза разочаровывали ее, как и Раджед теперь.

Нет-нет, ее вела правда, а не кривда зеркал, она слышала где-то в отдалении пение самоцвета, что составлял волшебный саркофаг над Ритой. Узнать бы, за какой из стен. Соня закрыла глаза, уже не обращая внимания на зеркала: пусть отражения кружатся без нее. Лабиринт осознания, чтобы увидеть себя под разными углами, но узреть вовсе не то, во что желал превратить ее льор. Она шла за сестрой, она желала спасти.

Песня самоцветов звала ее. И пусть тело поймал однотипный кордебалет отражений, душа рвалась прочь из ловушки, разрывая кожу, точно сквозь сведенные лопатки проступали крылья. И в тот момент она ощутила, как жжется между ключиц жемчужина. Как же она забыла!

«Жемчужина и нож. А, может, и получится, — пронеслась молния надежды, но тут же раздался раскат гнева: — Ты меня достал!»

— Ну, хватит! — непроизвольно громогласным эхом прозвучал голос Софьи. — Хватит.

И в тот миг зеркала пали, рассыпались вихрем осколков, подхваченные неведомой магией. Они не причиняли вреда, их разбрасывали в разные стороны незримые прозрачные нити, линии. Соня не ведала названий, упоенная созерцанием.

Наваждение растворилось: вновь предстал зал с молочно-белыми шелковыми обоями, нежилой, с зачехленной мебелью.

— Нет! Будь ты проклят, Иотил! Это твои уловки! Жемчуг! София! — тут же раздался нечеловеческий рев, который словно подхватили все чудища с картин и мозаик. Они выражали волю хозяина, шипели и выли на сбежавшую узницу.

Соня гордо выпрямилась, почудилось, что и впрямь за спиной распростерлись крылья, которые несли ее через десятки новых залов на зов самоцвета. Она постепенно училась различать их голоса. Они говорили, когда открывался вещий слух.

Сарнибу был прав: управлять нельзя, преступно, возможно лишь договариваться. Но Раджед этого не понимал, он наверняка преследовал, и скользкий страх сцеплял на ногах подлые путы. Гнев чародея обещал обрушиться куда большей силой, чем несмелые попытки девочки с Земли обрести магию. Но если бы янтарный льор ведал то, что она прочла в библиотеке Сарнибу! Кажется, именно эти заветные свитки и фолианты ускользнули из книгохранилищ благородного рода. Если бы… Но сожалеть о его незнании не хватало времени.

Соня терялась в переплетениях дверей и галерей, надеясь, что перед ней никто не выскочит из стены. Впрочем, плох хозяин, который не знает до мелочей своего дома. Стоило приблизиться к комнатке, где все громче звенел самоцвет саркофага, как, наверное, с потолка спрыгнул диким тигром льор.

Софья созерцала пламя в его расширенных глазах, разве только во рту не проступали клыки. Колдун взмахнул рукой с тростью — и вновь пространство закружилось, пол и потолок поплыли неровными линиями, меняясь местами, закручиваясь протуберанцами.

Пленница непреклонно остановилась напротив него, скрестив руки, прикрывая жемчужину. Она только разочарованно покачала головой, даже без слов осуждения. Ей уже так надоела эта игра, что не оставалось сил даже для страха. И, кажется, его отрезвил этот ненормальный покой. Раджед мотнул головой, сжимая кулак возле сердца, прикрывая устало глаза, шепча:

— Хватит! Больше никаких иллюзий.

Что-то щелкнуло взорвавшейся петардой, стены с изумлением поспешно поползли на свои законные места, восстанавливая узор кирпичной кладки.

— Вы это говорите себе? — колко заметила Софья. Мстительная злость все плотнее охватывала ее при виде мучителя. Лопатки больше не сводило от чувства незримых крыльев.

Раджед растерянно приближался к ней мелкими шагами, теребя жабо рубашки, точно ему не хватало воздуха. Льор хрипло продолжал, не забывая одновременно о неизменном лукавстве изречений:

— Да! Вот он я весь, перед тобой. София… Я ведь спас тебя.

— Спасли? Да… Вы отправились за мной в башню Илэни, — все так же непреклонно перебивала Софья. — Я благодарна за это. Отдельно за спасение. Но… Ведь это вы затащили меня в свой мир! Вы не говорили, как здесь опасно!

— Опять на «вы»… — вздохнул Раджед, уставившись куда-то в стену сумрачной галереи, точно там происходило неслыханное действо. Он помолчал, точно ломая себя, свою едкую гордыню, наконец, проговорив:

— Да. Не отрицаю, уже не отрицаю. Эйлис — опасное место.

Софья прислушалась, ей померещилось, что она встретилась с настоящим Раджедом, а не его парадной маской, не его игрой на публику. Но артист продолжал свою трагикомедию на сцене сломанных судеб.

— Но неужели ты не чувствовала, что именно этот мир звал тебя с детства? — подошел к ней льор, но Соня отступила на шаг. — Я недавно это понял.

— Чувствовала, — призналась она, ощутив безотчетную горечь. — Но даже если так, я здесь не нужна. К тому же, откуда мне знать, что вы снова не лжете?

— Насчет спасения? Ты не веришь, что я сражался ради тебя?

Раджед задрожал от негодования. Он рванул яростно камзол и рубашку, срывая застежки, зазвеневшие позолоченными завитками по равнодушным плитам. Слегка обнажилась мускулистая жилистая грудь… вся перечерченная едва зажившими, кое-где кровоточащими глубокими порезами, точно исполосовал огромный дикий зверь.

— Вот это не доказательство? Думаешь, я сам их нанес? — прошипел ожесточенно Раджед, поспешно прикрывая рубашкой свидетельства поединка, горестно отводя взгляд. Может, он заметил, как побледнела Софья, может, уже не надеялся докричаться до нее. Они говорили на разных языках. Хоть магия переводила каждое слово, она не доносила своевременно смысл.

Теперь же Софья остолбенела, почудилось, что за шиворот вылили водопад ледяной воды. Она еще никогда так близко не видела столь жутких ран с припухшими краями. Она с трудом представляла, какая боль сопровождает каждый порез, лишь догадываясь. Казалось, она бы не выдержала такой муки. Максимум, что доводилось пережить ей — это разбитые коленки и ссадины. Вот еще Илэни полоснула по щеке. Но здесь же… Точно полотно, на котором сама жизнь начертила цену смертоносных поединков.

Грудь исполосовали пять глубоких борозд и еще бессчетное количество мелких. Софья впервые видела так много ран. Ее отец никогда и ни с кем не дрался. Честно признавался, что, во-первых, против таких методов, а во-вторых, просто не предназначен для драк. Казалось, что Раджед со всей его утонченностью и манерностью тоже не создан для прямого противостояния. Она ошибалась, слишком беспощадно не верила.

— Не сами, простите, — пробормотала смущенно Софья. Ее обжигал невероятный стыд за то, что она даже не сказала по-человечески «спасибо» за помощь малахитовому льору. А ведь будь Раджед чудовищем, он бы просто грубо заткнул ее, не стал откликаться. Но он прислушался без всякой выгоды для себя. И победа над врагами далась ему нелегко. Пять шрамов наискосок — чуть более старых, и еще три — совсем свежие, незалеченные. С них сочились рубиновые капли и прозрачная лимфа.

Софья невольно потянулась к ткани рубашки, чтобы рассмотреть пугающие следы, которые отрезвляли ее, отгоняли то темное и жестокое, что выглядывало недавно из зеркал. Дыхание перехватило еще раз, когда она воочию узрела, какой ценой льор удерживал все эти годы власть, какой ценой отправился за ней. А ведь мог бы и бросить в темнице у Илэни и Нармо, да наплевать на судьбу малахитового льора. Все же ради «вещей» не идут на такие жертвы.

— Да, Софья. Я не такой всесильный, каким хотел бы тебе казаться. Да, иссякни мои самоцветы! — выругался Раджед, встряхивая гривой, восстанавливая застежки, переводя тему разговора: — Сарнибу перехватил тебя буквально параллельно. И я ему благодарен теперь. Признаю.

— Но все же… — прошептала Соня, все еще непроизвольно сжимая край лацкана камзола. — Вы бы не пострадали, если бы не увлекли меня в этот мир, если бы не похитили Риту.

Раджед вздохнул, не смея взглянуть в глаза. Они застыли изваянием печали, пристыженности, остатков неприязни, глупых сожалений об ошибочных суждениях.

— Риту. Признаю, я был не прав, — сдавленно отзывался льор, но экзальтированно воззрился на собеседницу: — София! Я впервые признаю свою неправоту! И все это ради тебя! Если ты не остаешься, то оставь мне на память хотя бы… прощальный поцелуй.

Софья вздрогнула всем телом, отступая, точно человек вновь обращался в дикого зверя. Или… или это все ее отвращение перед своим телом? Перед этой бренной тяжелой оболочкой? Нет-нет, ее не следует брать в расчет, даже если бросило в жар. Лишь от возмущения, не более. «Прощальный поцелуй», «прощальный»… Как весны перед наступлением вечной зимы, как отблеск рассвета в стране вечных сумерек. Сердце сжималось незнакомой болью. Но если «прощальный», значит, ее отпускали? Хотелось бы вновь поверить в него! Вновь поверить, что не умерло благородство в этом мире разочарованных.

Раджед стоял посреди коридора, потерянный и невыразимо одинокий, словно проиграл, а не вышел победителем в битве с сильнейшими чародеями. Он почти в отчаянии смотрел на Софью, забывая обо всех масках. А что же она? Она боялась, но одновременно не желала показаться бессердечной. В память навечно врезались его раны, отчеканились образом, что обещал повториться в кошмарах. Вот она — борьба, вот она — война. Чародеев ли… Людей ли. Шрамы уж очень похожи.

Софья долго глядела на Раджеда, созерцала опять свое отражение, но уже в теплых безнадежных глазах. Не зеркало, не лед.

Воздух покинул мехи легких, как перед прыжком в бездну. Софья подалась вперед и торопливо клюнула Раджеда в щеку возле тонких губ, точно обожгла. Их обоих… Ее окутал запах пряностей, она почувствовала вкус его тонких губ. Как странно – никакого отвращения. Все слишком странно!

— Этого достаточно? — растерянно отскочила она, как испуганный зверек, что прячется в нору, как жемчужина, что захлопывает перед бурей створки раковины. Раджед застыл, как в бреду, рассматривая Софью, качая головой:

— Ты — палач. Мучаешь меня больше, чем Нармо и Илэни.

Его слова резали камни. Казалось, изойдут росой булыжники, не выдержав соленой горечи, что пропитала каждое слово.

— Простите… я не могу, — всхлипнула Софья, взмолившись: — Отпустите!

Она сжималась беспомощным комочком, ощущая на себе как будто клеймо. Ей казалось, что уже никогда и ничего не станет прежним, точно волна прошла сквозь нее, опрокинула и закружила, стирая прежний образ спокойствия и отрешенности. И она не понимала, что испытывает. Наверное, отвращение! Ведь любви нет, ведь не так расписывают поцелуи в книгах. Но она поддалась моментальному порыву сожаления. И ее бросало в жар.

— Ты просто боишься. Саму себя, — говорил уже почти мягко Раджед, видя ее панику.

— Нет. Я не останусь, — вскинулась загнанной ланью Софья, устремляясь дальше по коридору. Никакие ловушки больше не существовали, но мир вокруг расплывался, пол под ногами плясал. И сдавленный крик вырывался слабыми всхлипами.

Не это важно, когда звал самоцвет, не это должно терзать, когда оставалось совсем немного до портала! Но как отделаться от памяти о шрамах и едва различимого вкуса поцелуя, этого оттиска специй, этого ощущения кожи с едва различимыми морщинками?

Всего лишь миг, который обрушивался штормами ураганов, ранил осколками всех выбитых стекол. Кто-то умер в ней. И умирал уже в который раз за время скитаний по каменному миру.

Софья споткнулась обо что-то на ровном месте, падая ничком, прижимая плотнее жемчужину. Но схватилась за ручки двери. Дошла! Добралась! Или ей позволили добраться… За темно-бардовыми створками разносилось пение самоцвета, там дожидалась спасения Рита.

Хватило бы только сил! Соня заставляла себя собраться, предельно сконцентрироваться, но хитрый льор словно вновь подшутил над ней, потому что в растрепанных чувствах не удавалось использовать самоцвет. Впрочем, нет, он не лгал.

Измученной тенью он шел следом за ней, почти беззвучно. Она обернулась. А он стремительно подскочил к ней, выхватил из ножен малахитовый нож. На миг показалось, что немедленно поразит в сердце, оставив навсегда себе в качестве мумии. Много жутковатых образов носилось в голове. Однако же иная игра случилась на этот раз, без театра и зрителей, без сцены и рукоплесканий.

Раджед протянул ей нож, вложил в руку, заслоняя двери темницы, где томилась его вина, где началась их вражда, где спала беспробудно маленькая Рита.

Янтарный льор заслонил собой врата, прижимая ладонь Софьи к своему сердцу, заставляя ощутить, как нестройно и быстро оно колотится. Во второй же она сжимала нож.

— И ты снова бежишь. Мы по кругу бежим. Мы оба. Любовь хуже смерти — великая боль, — проговорил медленно янтарный льор. — И не ври, что мне неведомо. Это ты ледяная виллиса! — Он придвинул руку с ножом к своему сердцу, вновь приоткрывая шрамы. — Ну, убей меня! Это же просто. Если ты взяла с собой нож, значит, предполагала и такую возможность. Вот я перед тобой. Давай! Бей!

Лишь один удар, лишь одно движение, чтобы лишить жизни человека. Но это означало подвергнуть опасности всю Землю: хранитель портала сдерживал год за годом нападение. А, впрочем, не судьба планеты терзала в те мгновения.

Вновь сквозило собственное отражение из янтарных глаз. Кто же? Может, и впрямь ледяная? Может, призрак? Но виллисы кровожадны, немилосердны. Она бы никогда не посмела погубить живое существо, не хватило бы смелости, не сломался бы тот пугающий барьер. Сознание греха сдерживало от многих вещей, боязнь больше никогда не вернуться, утратить человечность. Но в руке ее блестел нож, и льор требовал совершить тяжкий выбор. Только, наверное, приметил уже, лжец, что она неспособна на убийство. Он вновь ставил ее на грань пропасти, вновь испытывал. И от того прорывались обжигающие искры враждебности.

— Вы не такой трус, каким мне показались. Вернее… вы отважны. Но только ради одного себя, — лепетала Соня, но корила себя за эти глупые высокопарные слова. Она привыкла презирать его, выставлять для самой себя средоточием всех пороков. Но теперь твердила по заученной разумом схеме не то, что мыслил дух.

— О… Прекрасная София, я уже давно потерял страх, но перед тобой трепещу, — пропел привычно-неприятным тоном Раджед.

— Пропустите! — воскликнула Соня, пытаясь освободить руку с ножом, но запястье плотно сдавливали цепкие длинные пальцы.

— Нет! Либо ты убиваешь меня, либо остаешься со мной! — усмехнулся он, вновь не позволяя простить себя. Опять игра, опять на бис, снова манипуляция чувствами на грани нервного срыва.

Нож дрожал в руке, злость нашептывала: «И убей! Пока есть в руке нож». Но Софья в ужасе отгоняла внутренних демонов. Противоречия разрезали ее сердце не хуже лезвия. И все бы выглядело иначе, если бы проклятый льор вновь не преграждал путь к освобождению Риты. Он не верил, что его гостья останется, если отправить домой маленькую заложницу. Поделом! За недоверие недоверием и платят. Но что ей оставалось? Куда бежать? У кого искать защиты? Обдумать она не успела, так как звенящую напряжением сцену прервали донесшиеся с противоположного конца коридора размеренные хлопки.

— Как романтично! Какая патетика! Кажется, я помешал вашему скромному шоу? — саркастично аплодировал Нармо. Он появился из невидимого портала совершенно неожиданно. И, насколько успела постичь тонкости мироустройства Соня, пробить защитную магию башни удавалось только в отсутствие хозяина. Как же тогда? Снова враг! Настоящий враг. Волна ужаса подкашивала дрожащие колени.

— Как он попал в башню? Неужели так же, как в малахитовую? — прошептал изумленно Раджед, немедленно возвращая нож перепуганной Софье, инстинктивно заслоняя собой гостью.

Он повел рукой, и Соня с содроганием узрела, как из ее правой руки повалил черный дым, прямо из вены. Она не ощущала никакой боли, только омерзение от того, что нечто темное и чужеродное теснилось в ней все это время. Может, заклятье на самом деле было причиной всех ее метаний и сомнений. Хотя… вряд ли.

— София! Илэни сделала тебя «ключом»! — прошипел Раджед, но уже без какой бы то ни было игры. Он торопливо вытянул из руки девочки черную змею, смяв гадину в кулаке.

Похоже, враг попал в янтарную башню по ее вине, она принесла из заточения «отмычку», которая делала брешь в мощной магии. Значит, из-за нее чуть не погиб Сарнибу. И из-за нее теперь опасность нависла над израненным Раджедом. А она ведь видела, как его покачивает от усталости. Нармо же производил впечатление довольного жизнью крокодила, несмотря на то, что половина лица его скрывалась под свежим синяком. Но, похоже, его нисколько не смущал свой вид.

— Проклятье! Нармо! — громко сокрушался Раджед, а сам незаметно отворил двери, буквально выталкивая за них Софью, шикнув надрывно: — Беги!

— Ай-ай, помешал, — тем временем ухмыльнулся чародей кровавой яшмы. — Да, нехороший льор Нармо сорвал представление малыша Раджеда. Но признаться, ты как-то переигрываешь.

— Уж не больше тебя, — прорычал Раджед, бесстрашно бросаясь в атаку, давая Соне шанс вырваться из узкой галереи. В руках его зажглось по пять магических когтей, но Нармо не отставал.

До ушей перепуганной Сони донесся пронзительный лязг, лезвия встречались, отбивая удары, нанося новые. А она бежала, не помня себя; вновь ее окатило ледяной водой нового осознания. Настоящая борьба, не шрамы, не следы от прошедшего, а опаснейший поединок прямо здесь, в настоящем. Где же найти смелость, чтобы все это вынести? Но выбора-то не оставалось…

В ушах звенели последние слова Раджеда. Нет! Он не обманывал! Не в этот раз, не ее. На башню по-настоящему напали, и так взывает только тот, кто не уверен до конца в своей безоговорочной победе. Страх гнал вперед, к пению самоцвета в саркофаге. Спасти, вытащить Риту из этого кипящего котла, унести туда, где безопасно.

Ноги уже онемели от бесконечного бега, не ощущались, и вновь раскрывались крылья. Вновь они несли, но их трепал пронзительный ветер содрогания перед неизмеримой силой, словно у молодой чайки в бурю.

Вновь роскошные покои, вновь непропорционально огромная кровать с балдахином, даже следов гнева льора не обнаружилось. Зачарованная картинка — спящее дитя на драгоценном покрывале, слегка озаренная светом магического купола. Живая, невредимая, даже по-прежнему румяная. Безмятежность на фоне огромной драмы.

В башню вторгся враг, и от него пощады не приходилось ждать. Где-то совсем рядом раздался громкий взрыв, заставивший пасть плашмя. С потолка посыпалась пыль, залетавшая наждаком в горло. Никогда еще Соня не желала удачи Раджеду настолько, как в эти страшные мгновения. Одно дело ждать возвращения из малахитовой башни, а другое дело, когда совсем близко. Все это с ней происходило, с ее сестрой. И в любой миг потолок мог обрушиться, превращая роскошные покои в могилу.

— Проснись! Рита… Рита, проснись же, — позвала севшим голосом Соня, с трудом поднимаясь на одеревеневшие ноги. Ее пробирало крупным ознобом. Но разум оставался предельно ясным, точно она выполняла приказ командира. Нет, она сама себе командир, и от ее собранности теперь зависели их жизни, хотя… от удачливости и сноровки янтарного льора тоже, в равной степени. Но и она не бессильная!

Софья схватила дрожащими пальцами жемчужину, уже по наитию прикладывая к саркофагу. Прозрачный пузырь рассеялся, но Рита не пробудилась. Может, и к лучшему пока, чтобы она не созерцала этих ужасов. Теперь отовсюду повалил густой дым. Соня лишь примерно представляла, где находится портал, но ринулась прочь от огня через новую анфиладу покоев, прижимая вновь обретенную сестру к груди.

Вес ребенка не ощущался, лишь тревожило, что девочка не проснулась даже после снятия колпака. Дым обещал погрузить в вечное забытье их обеих в случае промедления. И Софья за короткие мгновения в полной мере осознала, как тяжела ответственность за чью-то жизнь, не постоянное оберегание от призрачных опасностей, а настоящая, свинцово-тяжелая, разверзнувшаяся перед лицом преследующей гибели.

Софья, захлебываясь душным ветром, пронеслась через несколько залов, прижимая к себе Риту, как самое невероятное сокровище во Вселенной. Она потерянно озиралась, когда осознала, что не ориентируется в дыму, от которого уже разъедало глаза. Очередной зал… И никаких указателей, где портал.

— Беги! В другую сторону! Сначала два зала направо, потом налево и по лестнице! — скомандовал внезапно возникший Раджед, отлетая к стене, ударяясь о нее со всего маха. Он немедленно вскочил, оттолкнулся от пола, набирая разгон, и кинулся вновь в атаку, скрещивая лезвия, кидая попутно какие-то заклинания. Соня только вскрикнула.

Башню сотрясала магическая борьба, а в голове отчетливо звенели четкие указания. Больше ничего в такой ситуации не остается, только пустота команд, верных слов. И они гнали и гнали вперед, лишь бы поскорее вырваться из этого ада.

Она и не подозревала, как это страшно! Никакие, даже самые смелые и яркие образы, не стояли рядом с этими предельно обостренными гранями реальности. Будущее и прошлое канули, остались только торопливые шаги вдоль указанных залов, осталось только стремление к заветному порталу. Да едва уловимое дыхание Риты, которое легко ложилось на ключицы.

Ребенок ничего не слышал, пребывая в глубоком забытьи. Ради нее приходилось преодолевать раз за разом свой страх. Не количеством самоцветов мерится настоящая сила. И не бойкими словами.

Лестница… Она маячила последним пристанищем заплутавших душ, среди поднимавшегося столпа гари, среди сотрясавшихся стен. Софья поспешила в тронный зал, к порталу. Наверное, Раджед уже знал, что жемчужина позволит ей сбежать. Неужели отпускал? Вот так просто? Или столь велика оказывалась опасность?

Ступени щелкали под едва слышимыми шагами. Пару раз Софья едва не споткнулась на винтовой лестнице. Но она держала на руках сокровище, ее родную Риту, ради которой столько вытерпела, ради которой прошла через разделитель миров. Нельзя! Падать нельзя!

Еще немного — и предстал тронный зал. Но лицезреть портал не получилось, потому что все застилал плотный дым, в котором только мерцали вспышки заклинаний и свечение когтей.

Софья закусила губы, чтобы не заголосить навзрыд: ее путь к спасению перекрывали льоры. Они хтонической силой крушили друг друга и все на своем пути, срезая, точно стебли бамбука, каменные колонны, кроша в щепки дорогую мебель.

Она опоздала! Может, на долю секунды, может, на несколько минут. Портал мерцал совсем близко. Но Соня в ужасе примерзла к чудом уцелевшему обломку колонны, вжалась спиной.

— Нет, я не могу, не могу… это выше моих сил, — шептала она, слушая, как лязгают мечи и снова что-то рушится. Нармо прорывался к порталу. На этот раз он пришел один, без Илэни. Наверное, в башне малахитового льора Раджед ранил топазовую чародейку. Но, кажется, льор кровавой яшмы собирался в одиночку порваться в новый мир и захватить его. Янтарный чародей бесстрашно сдерживал его, оттеснял, пытаясь всеми силами выгнать из тронного зала.

Соня смотрела на Риту, кривя губы, точно готовясь плакать, но слезы иссякли. Их оттеснили долг и необходимость самой принимать решения, самой думать, как спастись. Ожидать судьбы в раскаленном горниле, смириться с неизбежностью гибели — не со спящим ребенком на руках.

Софья крайне осторожно выглянула из-за плотной кирпичной кладки, но тут же мимо лица пролетел огненный шар, сорвав с потрескавшихся губ немой крик.

— Нет… Нет! Пожалуйста… — простонала она, не ведая, что твердит, кому молится, у кого просит. Но все-таки кинулась наперерез к следующей колонне, прячась в тени. Всем телом она прикрывала Риту. Внезапно срикошетило какое-то заклинание. Оно обожгло спину, пройдя электрическим зарядом вдоль позвоночника, однако не очень сильно, кажется, даже крови не осталось. Тогда-то жемчужина на самом деле явила сложенный покров крыльев-щита.

И вот Соня срасталась спиной уже со следующей колонной, уговаривала себя:

— Еще чуть-чуть, еще немного, видишь, Рита, скоро будем дома. Дома…

Шепот тонул в гуле борьбы, шаги фехтовальщиков приближались. Софья обмерла, представляя, что случится, если сокрушат ее последнее зыбкое убежище. А ведь до портала оставалось не больше пары метров. Еще чуть-чуть, рвануться вперед — и уже не задумываться о дальнейшем. Из мыслей проносилась только одна: большего страха она еще не переживала. Но для раздумий нужно время, теперь же его разбили неверные часы, их песок носился бурей, что разбушевалась в ночи Эйлиса. Но даже ее голоса тонули в звоне оружия и треске заклинаний.

Внезапно из дыма отчетливо проступили два силуэта, они сражались совсем близко. Нармо ощутимо теснил Раджеда. Камзол янтарного льора окропился кровью в нескольких местах. Нармо же посмеивался. И вот Софья увидела, как подлый чародей заносит когти для обманного приема, а в другой руке сжимает не заклинание, а короткий кинжал подлеца. Он собирался бесчестно убить Раджеда!

«Крайний случай… Крайний!» — мигом пронеслись в голове слова Сарнибу, и тут она осознала, что настал тот самый крайний случай. Забывая себя, она сжала малахитовый нож обратным хватом. Стремительно выскочила из-за колонны и вонзила со всей силы лезвие в раскрытую отведенную назад ладонь враждебного чародея.

Нармо тут же обернулся, намереваясь поддеть когтями. Соня только резко повернулась к нему спиной, полностью подставляясь под удар, но сберегая тем самым младшую сестру. Вся жизнь пронеслась перед глазами в то мгновение, и одновременно оборвалась легкостью — не зря, все не зря.

Но Раджед тоже не мешкал — ослепительные полупрозрачные рапиры отбили снизу-вверх атаку красных когтей и впились в грудь Нармо. Пять когтей прорезали насквозь. Враг подавился кровью, немедленно открывая портал в свою башню, отступая. Раджед еще совершал выпад, надеясь уничтожить противника. Тот, кажется, позорно сбежал.

Но Софья видела все лишь краем глаза. Едва поняв, что чудом осталась жива после своей безрассудной выходки, она ринулась к заповедному зеркалу, машинально вытаскивая жемчужину. Портал сделался проницаемым, стекло отворило долгожданную дверь для двух девочек. И вскоре вслед донесся пронзительный возглас:

— София! София!

Но почему-то янтарный льор не гнался за ними, не пытался вернуть. Чудилось, что кто-то бьет со всей силы по зеркалу, не в силах прорваться через его прозрачность. Неужели сам хозяин портала? В это не верилось, но промежуток между мирами сотрясал исполненный боли голос Раджеда:

— Сумеречный! Это ты сделал?! Больше некому! Это ты сделал! Будь ты проклят, «друг»!

— Проклинай, сколько пожелаешь. Я уже проклят, друг, — только донеслось резонирующим гомоном, и Софья узнала в интонациях Сумеречного Эльфа. Но все это слабо осознавалось, ее все еще гнал вперед животный страх и исключительно человеческая любовь к младшей сестре. Теперь накатывала тревога, почему девочка все еще не просыпается. Хотелось плакать. Неужели все зря? Неужели все напрасно? И что тогда? Возвращаться к янтарному льору? Похоже, он не намеревался ее отпускать. Что же случилось с порталом?

Вопросы терзали где-то на периферии сознания, ноги в изодранных кроссовках переступали через камни, точно Софья превратилась в ловкую горную козу. И путь домой всегда ближе, чем странствие в неизвестность.

***

Соня не поверила, что вновь очутилась в своей комнате. Она озиралась по сторонам, как будто боялась, что это еще одна иллюзия янтарного чародея или его врагов. Она уже ничему не верила в полной мере. Но больше всего опасений вызывала маленькая сестра. Игнорируя усталость, которая вызвала приступы тошноты и головокружения, Софья крайне бережно положила девочку на диван, погладив по волосам.

— Рита… Рита! Рита, проснись, пожалуйста, проснись! — шептала исступленно Соня, стоя на коленях, как перед святыней, прося все небесные силы смилостивиться над ними.

И лишь когда новая паника едва не прорвалась душераздирающим воплем, из-за ворота майки случайно выпала жемчужина — талисман, что стал отныне ее оберегом. Он все еще пел, даже здесь, в чужом ему мире.

Неровные перламутровые бока случайно дотронулись до нежных щечек Риты. В тот же миг девочка потянулась, протирая глаза, и лучисто улыбнулась сестре. Она тут же начала что-то лепетать про невероятные сны о волшебной стране, сонно перебирая встрепанные волосы Сони. Последняя едва не заплакала от радости, не смея слишком громко проявлять свои чувства, чтобы не пугать младшую. Софья ощущала, что еще наплачется в одиночестве от пережитого стресса. Но все! Она выбралась! И Рита вновь была дома!

«Самоцветы… Волшебный сон! Как же я сразу не догадалась?» — корила себя за невнимательность Софья, пряча жемчужину.

— С ней все в порядке, — послышался знакомый голос. Мистические миры все еще до конца не отпускали ее.

— Сумеречный Эльф… — обернулась Соня, нервозно сжимая кулаки. — Почему вы никогда не помогаете? Раджед ведь ваш друг.

Ее все еще мучил вопрос, что случилось с порталом и стоит ли ждать вторжения врагов. Но она слишком устала, чтобы выяснять что-то, а уж тем более возвращаться к янтарному льору. Раджед… Он спас ей жизнь. Уже три раза рисковал собой ради нее. И он же в минуту смертельной опасности отпускал домой. Но потом, видимо, снова пожелал оставить, присвоить. Нет, возвращаться еще не пришло время. Если вообще обещало прийти.

— Не имею права. Поверь, это тяжелая для меня тема, — вздохнул Сумеречный, мерцая едва различимым призраком. А в квартире тем временем колыхалась поздняя ночь, подбивая закрытые шторы рыжим сумраком фонарей. Все замерло зачарованностью.

— Сколько же здесь прошло времени? — растерянно поинтересовалась Соня, озираясь. Она не могла понять, где ее родители, но боялась спугнуть пришельца, который обладал даром хоть что-то разъяснить.

— Столько же, сколько и в Эйлисе.

— Да нас уже наверняка обыскались! — вскочила на ноги Софья.

— Нет, я сделал так, чтобы никто и ничего не помнил о вашем пребывании в Эйлисе. И ты дай мне слово, что никому не расскажешь, — объяснил Эльф, склоняя с участием голову. — Для людей эти знания опасны. Еще не время знать даже твоим родителям. Они в гостиной. С ними все в порядке.

— А когда настанет время? Впрочем… Не суть важно, — отвела взгляд Софья, груз тайны теснил сердце, она слишком не привыкла хоть что-то скрывать. — Мне страшно, он может в любой момент вернуться.

— Нармо или Раджед?

— Да я теперь их обоих боюсь, — дернула плечами Софья, оборачиваясь на обширное гардеробное зеркало. Но оно вновь отражало только ее лицо, тонущее в полумраке. Портал затворился, возможно, уже навсегда. Где-то по ту сторону оставались все печали, все тревоги. И пряный запах тонких губ…

А по эту все еще пел жемчуг. Тогда-то Соня поняла, что ничто уже не будет для нее прежним, ведь она узрела потаенную сторону мира. Она приняла магию зачарованного талисмана.

— Они не вернутся, — уверенно констатировал Сумеречный. — Жемчуг спутал координаты портала. Раджеду понадобятся годы, чтобы найти тебя вновь. К тому времени либо ты постареешь, либо он проиграет в войне с Нармо.

— Но проигрыш Нармо… — вырвался тревожный вздох Софьи, которая уже качала на руках полусонную Риту.

— Означает его смерть, — понизил голос Эльф, казалось, сжавшись.

— Я этого не хочу, — покачала головой Софья. — Как ни странно, после всего произошедшего. Он не такой, как Илэни или Нармо. Есть какой-то другой Раджед. Очень несчастный. Я не хочу его смерти.

— Я тоже, — вздохнул честно собеседник.

— Кто вы все-таки? — подняла на него глаза Соня.

— Сумеречный Эльф, не более. Но это не важно. Я не враг, — не ответил пришелец.

— Но и не друг! Оставьте меня в покое. — Сказывалась крайняя степень усталости. — Я не хочу снова попадать в эти магические миры! Только… что теперь делать? Земля в опасности.

Соня приложила ладонь к горящему лбу, только теперь чувствуя, как невыносимо раскалывается голова. Она помассировала виски, стирая копоть с лица.

— Это уже заботы Раджеда. Ты ведь не хочешь о нем ничего знать, — тонко поддевал Сумеречный. В прозрасных глазах плескались искры незлого лукавства.

— Не хочу. Я его ненавижу, — глухо соврала Софья. — И поэтому не желаю вверять ему судьбу моей планеты.

— Но ведь у тебя нет никакой силы. Правда же? — улыбался ей Эльф, точно ведал все ее мысли.

— Да… Никакой, кроме этой жемчужины. И какой от нее прок?

— Если хочешь, то я могу стереть тебе память, чтобы ты не жила в вечном страхе.

— Нет. Пусть память остается мне как урок, что надо быть осмотрительнее. Я многое поняла за время, проведенное в Эйлисе, — твердо заявила Софья.

— Как пожелаешь, — махнул на прощанье рукой Эльф. И измученная Соня обнаружила, что все ее мелкие ссадины чудесным образом затянулись, смылась копоть, одежда выглядела новой. Эти странные создания потаенной части мира, похоже, очень старательно скрывали «улики».

Дома действительно никто и ничего не спрашивал, только удивлялись, почему старшая дочь обнимает родителей, словно не виделась с ними целую вечность. Тогда вновь пришлось сдерживать слезы, но уже благие слезы радости. Соня ничего не объясняла, только улыбалась.

Какое-то время казалось, что закончились ее мытарства, прошли все испытания. Но самоцвет по-прежнему тихо пел, печально звал, задевая струны души.

С того дня у нее появился секрет, она поняла, что придется вечно прятать жемчужину. В ту великую ночь возвращения она засыпала и смотрела на зеркало, постепенно понимая, что боль Эйлиса по-прежнему терзает ее. Она все еще слышала далекое пение самоцветов, с той поры еще более отчетливо, чем в детстве. Эйлис по-прежнему звал ее.

Зато она узнала причину всех своих тревог и тайный смысл рисунков. Ныне с ней оставались некоторые знания из библиотеки Сарнибу, обрывочные, но бесценные.

«Эйлис, обещаю, я разгадаю, почему тебя постигло такое несчастье», — шептала Софья каменному миру.

***

Раджед остался подле зеркала, растерянный, озлобленный. Стекло не желало пропускать его, точно он потерял власть над порталом. Он проклинал Сумеречного Эльфа, который выхватил у него сладкий вкус победы.

Нармо с серьезной раной ретировался в свою башню. Они с Илэни снова затаились в крепостях, копя новые силы. На какое-то время повисла зыбкая пауза в нескончаемой войне. Но ничего не заканчивалось, все наполняло сгущавшееся тревогой ожидание.

В день побега Софии Раджед в замешательстве простоял у портала несколько часов. Сначала пробовал всевозможные заклинания, потом принялся отчаянно бить в стекло, пока вдоль него не прошла трещина. Однако она тут же заросла, не пропуская в мир Земли.

Лишь через несколько месяцев портал открылся снова, однако из всех возможных мест другой планеты не показывался единственный дом. И из всех возможных людей не находилась она… Его гостья, его беглянка, которая, как он запоздало понял, сама спасла ему жизнь во время последнего поединка с чародеем кровавой яшмы.

Его Софья-София.

«Я потерял тебя в тот день, когда понял, насколько люблю. Если это взаимное чувство, ты однажды вернешься! Я был прав: любовь — это великая боль. София! София! Где ты теперь? Как мне тебя найти?» — кричала кровоточащая душа. С нее, казалось, содрали давние струпья, что отправляли существование ядом безразличия и праздности.

Он искренне ждал ее возвращения. Но прошли сутки, другие… неделя. Месяц. И безумное трепетное ожидание начало постепенно превращаться в обиду, в режущие грани боли и противоречий.

Портал показывал сотни иных людей, капризных красоток, но с каждым днем янтарный льор все лучше сознавал, что другие перестали для него существовать с побегом Софии.

Комментарий к 12. Лабиринт осознания

Это конец первой части, но не конец истории.

========== Часть II. 13. Новый год ==========

В тот день он принял окончательное решение, план его мести оформлялся все более отчетливыми штрихами. Впрочем, времени на размышления более чем хватало. Нармо сидел в своей башне несколько месяцев. Раны на теле достаточно скоро срослись, однако магия, выхваченная янтарем, не желала восстанавливаться. А на лечение тела ушли значительные запасы яшмы. В течение этого времени он не подпускал к себе никого, как раненый волк-бирюк. Было больно и плохо — больше сказать нечего. Но никто не узнал об этом, кроме одного существа, присутствие которого чародей один чувствовал вне зависимости от желания этого могущественного создания, произволом которого не удалось захватить портал.

— Может, хватит, а, Сумеречный? — обернулся чародей кровавой яшмы на серую каменную колонну. От нее, подобный тропическим хамелеонам или морским каракатицам, отделился силуэт.

— Снова ты меня вычислил, — кратко выдохнул Эльф, все же поражаясь, что за особенный дар отметился в Нармо, раз он улавливал магию неудавшегося Стража Вселенной.

— К кому-то я являюсь незваным гостем, кто-то ко мне, — развел руками чародей, вставая с запыленной софы, побитой молью и просиженной тараканами. Все в его башне напоминало о бренности сущего и напрасности стремления к роскоши. Не замок страшного господина — одна большая свалка ненужных вещей, дырявых штор, свалявшихся ковров, треснутых напольных ваз — словом, всего, что свидетельствует о неминуемом угасании былого величия. Казалось, Нармо упивался идеей конца света или же просто воспринимал свой замок, словно неуютную квартирку сидящего на чемоданах мигранта, который только выжидает открытия границы в далекие дали. Как будто они так уж ждут. Сумеречный-то твердо уверился, что чужестранцев не принимают радушно ни в одном из миров.

— Оригинальный способ заменить приветствие, — сухо бросил Страж, пока Нармо набрасывал неизменный плащ, хотя до того зябко кутался в прозаичный видавший виды бежевый плед. Иссякающая магия не согревала ни его тело, ни башню, в которой установился такой могильный хлад, что даже тараканы впадали в спячку.

— Но не здоровья же тебе желать, — скривился Нармо, протянув с нараставшей насмешкой: — Сплошной подлог и профанация. Так зачем ко мне пришел? Раджед в свою башню не пускает больше? Поссорились? Ай-ай! И ты надеешься, что «добрый Нармо» вас помирит?

— Мог бы не глумиться, — отвернулся Эльф, укоря себя за душевную слабость. Признаться, слишком остро он каждый раз реагировал на все нападки, касавшиеся его странной дружбы с янтарным льором. Но уж кому, как не Нармо, знать, в чем истинная причина, что так терзало Сумеречного. И общие страшные тайны связывали их всех, уцелевших в каменном мире.

— А мог бы и глумиться, не все же тебе одному, — напомнил о вечной природе шута Нармо. — К тому же последнее время приходилось слишком часто терпеть твое назойливое общество. Вот как сейчас.

Но тут он зашелся кашлем, тихо выругался, замечая кровь на поднесенной к бледным губам ладони. Раны давали о себе знать, и только Сумеречный в полной мере чувствовал и сладость от ликования победителей, и боль от страданий побежденных. Часто из мучений произрастала еще более яростная ненависть, как случалось ныне с чародеем кровавой яшмы.

Эльф отчетливо видел, как вокруг его сердца всполохами подземной грозы, всплесками вулканической магмы колыхаются, стягиваясь в тугой узел, змеи. Много-много шипящих гадюк, что припадали к трепещущему органу ядовитыми зубами, а при каждом бранном слове еще и слетали с губ. Вероятно, этот слой реальности не наблюдал даже Раджед, когда ему удалось пробиться на третий.

— Помолчал бы лучше, — почти сочувственно вздохнул Сумеречный, глядя, как чародей бессильно опускается обратно на софу, хотя обычно слыл неутомимым интриганом.

— Ты бы не пришел, я бы и молчал, — зло бросил собеседник, постепенно натягивая на лицо маску с оскалом всегдашней ухмылки. Так он глушил все чувства. Он исступленно глядел на свои руки, ныне не сокрытые перчатками, стремился создать вокруг ладони пламя или когти. Но бился лишь слабый огонек вроде мерцания светлячка.

Раджед нанес куда более серьезный ущерб, чем показалось бы людям. Для них-то дальше тела мало что существовало, зато чародеев питали нити мироздания. И Раджед оборвал именно их. Но ведь и Нармо поступил тогда крайне подло, их с Илэни план вероломно играл на чувствах не только янтарного льора, но и юной девочки, которая, сама того не ведая, едва не стала ключом к гибели своего мира. Сумеречный Эльф, разумеется, не позволил бы. На тот момент он четко видел всю схему, ему повезло, что обретался пробел в знании, то есть право вмешаться. Однако недавно наметился новый, в недалеком будущем. И он скорее пугал, вносил нотки беспокойства в привычное течение унылых дней: страж не видел судьбу Нармо и Раджеда в определенный момент, который наступал через каких-то пять-шесть лет. И после него все топорщилось расходящимися нитями развилок и версий.

— Сам виноват. Не полез бы в башню, живее бы был, — отвернулся с тайной злобой Сумеречный, пытаясь угадать в Нармо его замыслы, прочитать по слегка надменному широкому лицу.

— Неизбежность войны, не более. Отступать уже поздно, — со спокойной стойкостью отзывался чародей, решительно ударяя себя по коленям: — Все! Больше у меня нет самоцветов исцеления. Раджед не оставил мне выбора: либо я захватываю силу всех остальных камней, либо умираю, — голос его приобрел привычные елейные нотки злобы: — Так как второе никак не входит в мои далеко идущие планы, выбор слегка очевиден. Как это называется? Зло порождает зло? Мы все закованы в этот круг.

Голос его набирал силу, заворачивая слова в театральной манере, да только и зритель, и актер, и автор этой пьесы был он сам. Похоже, замок и правда мыслился им, точно огромный заброшенный театр. Иначе не объяснить свешивающийся занавес в тронном зале, что венчал пустую сцену. Вот только все возможные труппы давным-давно окаменели.

А ведь раньше в Эйлисе давали представления и артисты, и циркачи. Нармо лет в тринадцать даже порывался сбежать с одной из таких сомнительных компаний. Уж очень ему понравился раскрашенный фургон-повозка, который приводился в движение магическими камнями, но не поющими самоцветами, так как труппа принадлежала к ячеду.

Льорам не приличествовало пятнать себя о такие забавы, обрекая на нищенскую жизнь. Но Нармо тогда безумно понравились трагедии и комедии, написанные директором передвижного театра, он и сам попробовал сочинять. Да еще его сердце пленила исполнительница главных ролей, кареглазая и гибкая красавица с копной пышных черных, как сама ночь, волос. Казалось, жестокое сердце юного льора тогда познало, что такое любовь. А, может, только первый огонь неразделенной страсти.

Разобраться он не успел, так как о побеге прознал тиран-отец. И вся труппа, включая чудесную девушку, эту южную пантеру из грез, была отправлена на арену. Первый и последний раз без согласия и ведома самого ячеда. (Остальные прибывали вроде как добровольно). Труппу схватили в их же фургоне, доставив прямо в лапы разъяренным хищникам. Изображать доблестных чародеев им удавалось только на сцене, а картонные щиты и деревянные пики не защитили от настоящих когтей и зубов.

Нармо видел все от начала и до конца, отчетливо врезались в его память окровавленные клочки бумаги от пьес, которые разметались тусклым беспощадным ветром. Больше он тогда ничего не желал запоминать. Впрочем, вряд ли в память об этой очередной и закономерной утрате он избрал себе роль шута-рассказчика, того персонажа, которому позволено говорить в лицо даже королям такое, за что всех остальных отправляют в темницу.

Сумеречный Эльф вздохнул, читая в который раз чужие воспоминания. А ведь он тогда мог бы вмешаться. Но не имел права, как всегда. Тогда еще не началась даже чума окаменения, даже первые ее признаки не тронули кипящий войнами мир. Страж ощутил, как чувство вины — уже и перед Нармо — заползает под кожу уколами отчетливых мелких игл, точно сотни микроскопических морских ежей атаковали его.

— Не поспоришь. И вы слишком слабы духом, чтобы его разрушить, — перекладывал вину Страж. — С такой силой вы просто дремучие дикари. А с магией или каменным топором вечно проламывать друг другу головы — не велика-то разница.

Все же его создали Стражем, а не нянькой для человечества. И ответственность за дурные дела несли люди. Сумеречный задавался иногда вопросом, каким же он был человеком до шестнадцати лет, до того момента, как принял непередаваемую силу и гнет знаний. Ему сказали, что память отнята намеренно и с его согласия, чтобы порочный круг взаимной мести, вражды и прочего — слишком темного человеческого — покинул его.

— О нет, скорее мы постмодернисты, как говорят на Земле, которые познали пик расцвета и испытывают сознательную тягу к самоуничтожению, — парировал Нармо, но слегка скривился, махнув пространно рукой: — Впрочем, «пика» я не припоминаю.

Сумеречный же безмолвствовал, погруженный в свои невеселые думы. Они не давали покоя. При каждом взгляде на Нармо, при каждой мысли о Раджеде. Что-то нависало черной пеленой над всепоглощающим всезнанием, оставалось лишь ориентироваться на дурные предчувствия. И из-за них порой возникало желание прикончить Нармо на месте, потом списать на порыв тьмы или целесообразность, придумать приличное оправдание для самого себя. А иных судей у Стража и не обнаружилось бы. Но останавливало воспоминание о равновесии миров. Смерть Нармо нарушала что-то в будущем, чье-то осознание и переосмысление. И, кажется, Эльф смутно уже догадывался, чье именно.

К тому же рука просто не поднималась на раненого, особенно, когда льор устало накидывал поверх плаща еще плед. И все равно мерз. Сумеречный не намеревался делиться магией, чтобы согреть помещение, растопить камины. Не тот человек перед ним сидел, ради Раджеда он бы сделал почти все. С Нармо же их связывал только очень мощный шантаж.

— Холодает в Эйлисе. Сколько там снаружи на земные градусы? — ежился тем временем Нармо, втягивая голову в плечи. — Минус пятьдесят? Зимы стали совсем невыносимыми.

За узким окном и правда завывала на разные лады беспокойная вьюга, билась в стекла, перечерченные квадратиками рамы, перебирала задвижки, гудела в каминах и шипела сквозь случайные щели. Но не снег она несла, а острые ледышки, которые, точно лезвия, точили камень башен. В Эйлисе неумолимо наступали аномальные морозы, и даже летом солнце не согревало гибнущий мир. Когда окаменела земля, постепенно иссякли и реки, они сочились узкими ручейками и выбивающимися из-под пустой породы редкими ключами. Моря тоже обмеливали, делались чрезмерно солеными. Нармо созерцал умирание мира, и, что хуже всего, он знал, кто в этом виноват. Не он, отнюдь не он. Он — лишь наследник тирана.

— Тебя просто знобит, — отвлек их обоих от мыслей Эльф, все же сочувственно зажигая камин, так как холод, что пронизывал чужое тело, из-за обостренного восприятия передавался и ему.

— Думаешь? Однако, досадная мелочь, — скидывал плед Нармо, всем видом показывая, что с ним все в порядке. Он с деланной небрежностью подошел к небольшому мольберту в углу, рассматривая свое недавнее творение, пожалуй, единственное за последние десять лет.

Он написал картину, когда сидел в пустынной башне, окруженный тараканами. В полубреду он рисовал. Сначала тушью, потом откопал среди хлама почти засохшие краски, но вдохнул в них новую жизнь — на большее магии не хватило бы. Но жажда деятельности и бессильный гнев заставляли хоть чем-то заниматься. Кропотливое перерисовывание одних и тех же линий успокаивало, погружало в полусон, скрашивая ожидание, отводя от терзавшей тело боли и жгучей досады, которая кислотой разъедала разум.

Сначала на холсте начерталась неопределенная абстракция, но она приобретала все большую четкость. И вот уже яснее ясного проступил свой искаженный автопортрет: разорванные легкие и где-то среди них сердце. Но потом черная тушь в неизвестном порыве сменилась яркими красками. Алые, золотые и лазоревые тона заменяли капли крови, обращаясь под поворотами кисти филигранно выписанными растениями. Получались мехи легких, неровно отверстые проросшими цветами.

Ему в первые несколько дней на грани агонии и правда чудилось, что тело пронзает не то бамбук, не то побеги иных растений. И казалось, что Эйлис снова жив, а он умирает посреди всего этого великолепия. Даже не жалко, даже смешно и неуловимо упоительно.

Но стоило сознанию немного проясниться, как вновь предстала обшарпанная башня с тараканами и горами беспорядочно сваленного по углам хлама предков. И злоба поражения повелела выжить.

— Дурак все-таки Раджед. Прохлопал свою любовь, сделал все, чтобы никогда не встретиться с ней. Бам — и сбежала, — внезапно скрипучим голосом проговорил Нармо, придирчиво рассматривая нарисованные цветы. Этот далекий дар природы, утраченный в реке прошедшего. Ведь нет более жестокого владыки, чем все отнимающее время.

— Будто ты в этом деле великий советчик, — отозвался недовольно Сумеречный, глядя на разведенный огонь. Льор же намеренно не приближался к источнику тепла, держал дистанцию, как для прыжка или атаки. Не когтями, так кинжалом, с которым он не расставался.

— О любви отчего ж не поговорить? — кривились в улыбке тонкие губы, но голос не содержал и капли веселья. — А чувствовать — это иное. Я, например, не научен, нет самой потребности. Зато все мы… великие теоретики любви. Но это было забавно. Очень забавно, когда его добыча упорхнула прямо перед носом. Впрочем, девчонка нехило подпортила мои планы.

Нармо недовольно цыкнул, проводя пальцем по невысохшему маслу, отчего на руке остался кроваво-красный след.

— Скажи, ты убил бы ее тогда? Реально собирался? — вопрошал Эльф, не до конца ведая ответ. Этот наглый льор — точно отражение самого стража — рушил планы и законы всезнания. Мало того, что в будущем путал все карты, наводя пугающую дымовую завесу, так еще и мысли свои частично блокировал. Возможно, не он так старался, а мироздание с какой-то высшей целью заслоняло от непомерно зрячего третьего ока Сумеречного. Неужели позволяло вновь ощутить себя человеком?

— В башне? — застыл насмешливый оскал на лице льора. — Как бы объяснить такой твари, как ты, которая уже давно не чувствует по-настоящему боли? — он с нарочитым старанием давал пояснения, точно лектор в аудитории: — Попробую на недавних примерах: понимаешь, бессмертный, когда тебе втыкают в руку кинжал, срабатывает непроизвольный рефлекс. А так, наверное, нет, не собирался. Впрочем, я еще подумаю, что с ней делать, когда захвачу ее мир.

Нармо довольно ухмыльнулся. Уж что делать с красивыми девушками они с Раджедом оба знали не понаслышке, да и Сумеречный, надо сказать, ничуть не отставал от них, даже после стольких веков сохранив способность влюбляться, точно мальчишка. Впрочем, все его чувства отмечала печать скорби, потому что клятва «пока смерть не разлучит вас» означала для него только смерть или гибель очередной возлюбленной, жены… Так и тянулись века, порой в полном одиночестве и намеренной изоляции. Что несли его новые чувства к той, для которой он делал музыкальные шкатулки, Эльф не ведал. Совершенно не видел ее судьбу. И это вселяло в него надежду. Но когда он наблюдал пробелы в судьбах врагов, то обвинял себя, точно опытный разведчик, который не раздобыл в стане врага нужные сведения.

— Откуда столько уверенности? — только осадил Эльф.

— Если я ставлю какую-то цель, то добиваюсь ее… — коротко и ясно отрезал Нармо, разводя руками, точно дергая марионеток за нити.

— Но так ли тебе нужна эта власть? — перебил Сумеречный.

— … даже если порой задумываюсь, зачем мне все это вообще, — завершил многозначительно Нармо. — Но не оставаться же в гниющем — вернее, каменеющем — мире? — голос его набирал силу, в глазах появлялся экзальтированный блеск, точно он и правда стоял перед многотысячной аудиторией. Но впалые щеки подернулись землистым оттенком, а губы совершенно побелели. И Нармо, как стоял, так и упал плашмя, будто все это являлось частью его игры без публики.

Очнулся он уже снова на неизменной узкой софе — немногое, что уцелело из мебели. Возможно, нашлось бы что-то еще, но где-то на дальних складах, может, на нижних окаменевших уровнях. Из-за ранения еще два яруса башни окончательно окаменели, и магии хватало только на то, чтобы выращивать еду и поддерживать оборону королевства. Ситуация для льора складывалась отчаянная.

— Мог бы и убить, — прошептал хрипло он, когда увидел рядом все того же Сумеречного Эльфа. В прозрачных карих глазах стража не читалось ничего, кроме неприязни, хотя не без доли мрачного понимания.

— Не убил. Пока, — кивнул Эльф, намеренно уточняя: — Пока — это ключевое слово.

— Учту. Впрочем, ничего нового, — отозвался Нармо. Повисла тягучая пауза, в течение которой оба ничего не делали, просто глядели в окно или в зеркало земного мира, что стояло возле камина. Нармо перетащил фамильный артефакт еще давно в свою укромную башню.

Из всего замка льор занимал от силы пять комнат, в которых практически не появлялся, то ночуя у Илэни, то пропадая на разорении захоронений. Находить новые оказывалось все сложнее, старые карты часто запутывали и лгали, какие-то и вовсе не сохранились. Тут-то и выручал мистический дар топазовой чародейки. Мертвецов она чувствовала безошибочно, разве только живых совершенно не понимала. Впрочем, от нее Нармо и не пытался добиться какой-то взаимности. Да и ни от кого.

Он немо глядел в зеркало чужого вожделенного мира, картинки за стеклом не обращались в портал. Впрочем, злорадно грела мысль, что у Раджеда ситуация ныне не лучше. Но оставалась уверенность, что янтарный починит сокровище своей башни, тогда-то и предполагалось нанести удар.

Эльф слегка изменился в лице, прочитав такие помыслы. Впрочем, он не рассчитывал на иной исход. Да и на милосердие чудовищ. Впрочем, любой зверь сделается чудовищем, если загнать его в угол. Чародеи сами себе подготовили эту мучительную ловушку, пытку. Им оставалось лишь придаваться воспоминаниям, мечтаниям о несбыточном будущем, да подглядывать за чужими мирами, чем Нармо успешно занимался, заворожено рассматривая с софы пеструю толпу на оживленных улицах, переливающихся разноцветными огнями иллюминаций.

— О, гляди-ка. Они снова празднуют… как это…

— Новый год, — напомнил Сумеречный.

— Да, именно. Безумный народишко! Празднуют, что еще на год ближе к своей смерти, к очередной войне, к тому, что их солнце потухнет и прочим малоприятным вещам, — побормотал отстраненно Нармо.

В Эйлисе и правда не существовало никогда традиции пышно провожать год и встречать новый. Все как-то сознавали конечность мира, магии и жизни. Поэтому ячед праздновал сбор урожая, а льоры день своего воцарения и день своего самоцвета, четко установленный по лунному календарю. Но все пиршества давным-давно канули в лету.

— Сказывается, что ты обитаешь в гибнущем мире. Но, в целом, ты прав, — отозвался Эльф. — Зато они умеют радоваться мелочам, сиюминутно и громко.

Нармо махнул рукой, жадно всматриваясь в разрывающие темно-синее небо разноцветные всполохи, что так напоминали цветы на его картине:

— Помолчи, дай поглядеть на фейерверки. Ценю их тягу что-то поджигать!

— А у тебя здесь телевизор прямо, — рассмеялся хрипло Сумеречный.

— Да, у Раджеда вещица получше будет, — фыркнул недовольно Нармо, перебирая нервно пальцами. — У меня можно смотреть на что угодно. Трогать нельзя, — он почти облизнулся, выхватив кого-то в толпе: — Ох, ты только глянь какая… иссякни моя яшма — а хотя она уже и так — но это же средоточие всех сладостных пороков, сосуд запретного меда. И эта…

— В красном? — Сумеречный сам приник к экрану, дабы узнать, кто так привлек чародея.

— О да! Мне бы в их мир да прямо сейчас, — оживлялся Нармо, отчего даже кожа его сделалась не такой смертельно бледной, как пару минут назад. Он вскочил и подошел к зеркалу, следя за объектом своего интереса. Компания наряженных девушек шумно праздновала в одном из множества городов, размахивая бенгальскими огнями.

— Вот знал бы я, что ты ничего опаснее таких затей не замышляешь… — вздохнул Эльф, глядя, с каким интересом чародей рассматривает в мельчайших подробностях особенности мира Земли.

— Будто ты не знаешь! Ты знаешь лучше меня, что я еще придумаю, — отвечал Нармо раздраженно, отгоняя наваждение. Казалось, ему вовсе не власть нужна была, скорее, просто жизнь на той далекой планете, которая еще не подходила к своему самоуничтожению. Или всем хотелось в это верить.

— Знаю. И пока не поздно, советую остановиться. Как советовал Раджеду, — кивнул Эльф.

— Игра уже начата, кто-то обязан довести ее до конца, — делано полупоклонился Нармо, точно готовясь показать танцевальный номер. — Кто-то неизбежно принимает роль зла. Если меня никогда не мучает совесть, почему бы не мне оказаться под этой личиной? Так всем проще.

Глаза его погрустнели, только на лице осталась маска застывшей улыбки. И Эльф узнавал себя в этом кривлянии клоуна, который давно мертв.

— Зачем тебе власть, которая тебе претит? — с болью в голосе обращался к своему темному духовному близнецу страж. — Я две с половиной тысячи лет странствую по мирам и нигде не становился ни королем, ни даже командиром армии. Хотя мог бы.

— Факты не в пользу твоего ума. Вечный бродяга — это диагноз, — недобро заключил Нармо. — Впрочем, мне быть королем тоже не очень радостно. Это сковывает какими-то ненужными условностями. Зачем мне все это? — он застыл на миг, словно сам себя уговаривал, но с торопливостью расчетливого дельца находил объяснение: — Схема проста: чтобы победить Раджеда, мне нужны камни других льоров, так как яшма почти померкла. Если я соберу все могущественные камни, становиться бродягой в мире Земли как-то несолидно. Придется захватывать над ним власть. А дальше подумаем. Это все просто игра… Со ставкой в жизнь. И мой театр — два мира, великие подмостки.

— Театр смерти, роли боли… — вторил ему Сумеречный.

— Подожду еще немного, и наведаюсь к Илэни. Пусть укажет на новое захоронение, — разминал широкие плечи Нармо, кажется, уже вполне готовый на свои темные свершения.

— Выберешься из-под защиты башни?

— Я не Раджед, открытых пространств не боюсь, — напомнил о некоторой фобии янтарного Нармо, лукаво ухмыльнувшись. — А ты не выдашь мое местоположение.

— Откуда тебе знать? — поразился такому нахальству Эльф.

— Чутье вора. Назовем это так, — приподнял указательный палец Нармо. — Или как ты это называешь «не имеешь права». Неужели самому уже не так интересно досмотреть наш спектакль декаданса в роли наблюдателя?

— Я не наблюдатель. Мне жаль ваш мир, — отвернулся Сумеречный, уставившись в огонь. Языки пламени жадно лизали каменное тело камина, однако бились в его пасти без дров или углей, только от мощной магии. Возможно, зря Эльф проявил сострадание к врагу, зря зажег огонь и привел раненого в чувства.

— Я никогда не считал этот мир своим, — после некоторого молчания заключил Нармо, вздрогнув. — Он не дал мне ничего, кроме умения ненавидеть. Но ненависть — это скучно, поэтому я научился смотреть на вещи с разных сторон, вертеть их, как вздумается, выворачивать смыслы. Надо было чем-то заполнить пустоту, — он дотронулся до груди. — Да, вот здесь, где сейчас все разодрано и покрыто свежими рубцами. Здесь у нормальных обитает душа. Мы все великие теоретики душ. А если там черное ничто — тоже неплохо, меньше хлопот таким, как я.

— Если ты ощущаешь ее отсутствие, значит, уже не так плох, — выдохнул Сумеречный с нескрываемым участием. Казалось, он сам цеплялся за соломинку, утопая в океане непредсказуемости. Но Нармо только издевательски рассмеялся, хотя давился своим весельем:

— Да ты иди — по известному адресу — не пытайся как-то разговорить меня. Тебе просто скучно, нестерпимо скучно, потому что Раджед на тебя смертельно обижен теперь, и давно пора. Жаль, что я не успел рассказать ему правду. Ничего, узнает перед гибелью, перед тем, как я снесу ему голову. Это будет мое величайшее представление.

С этими словами Нармо схватил картину с мольберта и стремительно зашвырнул ее в огонь. Пламя с наслаждением затрещало, впитывая агонию изображенных цветов. Льор с застывшим упоением глядел на это действо, точно совершался какой-то ритуал. Самоуничтожения.

— Зачем? — только протянул Сумеречный, не забывая держать дистанцию: — Хоть довольно посредственно, но симпатично.

— Лишнее. Все лишнее в этом склепе, — выдохнул Нармо. — Не хочу тащить хлам в новый мир.

— Поэтому и одежду такую носишь? — кивнул на весь небрежный наряд Сумеречный, хотя сам едва ли отличался, когда снимал доспех из драконьей кожи и оставался в длинной льняной рубахе да таких же штанах неопределенно цвета и покроя.

— Отчасти.

— Король-то ты король, а на вид…

— А что на вид? Тараканы не устраивают? Так мы друг другу не мешаем, — все больше веселился Нармо, словно вместе с картиной сжег свое ранение, воспоминание о нем.

— Да, вот именно — а на вид тебе только мятого «бычка» не хватает, — ухмыльнулся Сумеречный.

— Кстати, я бы закурил, — вспомнил о своей давней дурной привычке Нармо. — Пожалуй, да, «бычка» определенно не хватает.

Льоры не отказывали себе во вредных привычках, отдавая предпочтение кальяну и сигарам из местных растений. Вкус их несколько отличался от земных, но по вредоносным свойствам они сравнивались с табаком.

— Поберег бы себя. Долгоживущие вы, конечно, но сейчас-то, — все еще проявлял непонятное для самого себя участие Сумеречный Эльф, словно наличие врага, который добровольно принимал эту роль, приносило разворачивающейся мистической истории особый смысл.

— Какая забота! Просто бездна сострадания и сердобольности, — Нармо отвратительно осклабился, отвечая на проявление доброты черной неблагодарностью издевки, как ударом кинжала в спину: — Только, бессмертный наш, почему во всех мирах люди гибнут, ты видишь проклятые линии мира вместе с рычагами, а ничего не делаешь? Почему кто-то осыпан всеми благами, а кто-то гниет в яме? Ответишь мне? А? Почему у кого-то есть «тонкая-ранимая» душа, а кому-то по статусу, с рождения, наверное, не положено? Что там у вас Стражей? Учили отвечать на такие вопросы глупых людишек?

Он зашелся в кашле, впервые так повышая голос, точно выплеснулась вся его обида. И Сумеречный молчал, хотя сердце его и правда разрывалось, каждую секунду, каждый миг. Лишь на бледном лице невольно застыла маска скорби, а что крылось под ней — он и сам не ведал, может, свет милосердия, может, тьма холодного цинизма, может, сумрак печати вечного бездействия.

Жалости к Нармо не проявилось, хотя в тот миг он все-таки невольно обвинял Стража в своей неправильной изломанной судьбе. Наверное, обвинял… А потом Нармо вдруг хрипло рассмеялся, небрежно отбрасывая со лба непослушные сальные пряди цвета воронова крыла:

— П-х-х-х! А ты повелся! Да-да, повелся на мое небольшое представление. Какая драма! Неплохо, не правда ли?

— Переигрываешь. — Сумеречный раздраженно сжал кулаки, пальцы невольно потянулись за спину к ножнам и рукояти меча. Так происходило всегда, когда его кто-то сильно злил. Но Эльф сцепил руки в смиренный замок. Меч и покаяние — свет и тьма.

— Зависит от жанра. Я избрал своим гротеск, — продолжал свое шоу Нармо, опасно приближаясь к Сумеречному, чтобы прошипеть: — Мы оба! Оба… рассказчики этой истории, — но он заходился в смехе. — Только я на роли злодея в этот раз. Кто знает, может, в следующий повезет. Пока мой главный бенефис — это убийство Раджеда. Такова уж роль, я сам написал сценарий.

— И как же ты намерен это осуществить, если я против? — все-таки выхватил меч Сумеречный, ощутив, как тьма отступила, забилась в дальний угол сознания. Еще не время, хотя для нее никогда не выдавалось верной минуты.

— Придумаю. Например… — Нармо повел рукой, ухмыляясь: — Доведу тебя до состояния тьмы. Ты ведь непредсказуем и беспомощен. Можешь разнести по ошибке полмира, а потом сокрушать себя, доводя… до психушки и бессилия.

Нармо ведал о нем то, что Сумеречный старательно скрывал. Но такие страшные случаи и впрямь происходили в разные периоды странствий. После сильных потрясений, неудач и утрат он порой впадал в состояние неконтролируемой тьмы. И тогда убивал, но тоже не кого попало, а только обреченных, тех, чьи жизни обрывались в течение суток. Так распорядилось мироздание, вернее, те, кто одарил силой-проклятьем. Они словно установили предохранитель на свой безумный механизм. И когда сбивались алгоритмы и лопались рамки дозволенного, Сумеречный вымещал свою тьму на всех и по-разному, но светлая сторона в ужасе сокрушала себя, когда лицезрела кровавые последствия.

И от того он сходил с ума окончательно, забивался в самые дальние и темные уголки, ограждая от себя людей, прятался то в пещерах, то — бывало и такое — в палатах безвестных психиатрических клиник. Впрочем, никакой врач не нашел бы лекарств от его недуга, от его разлада с самим собой. Только Раджеду иногда удавалось гасить в начале эти ужасные припадки. Но Сумеречный не всегда был желанным гостем янтарной башни, как и теперь.

«Яшма! Ее магии нет, но талисман гнева все еще действует через Нармо!» — догадался внезапно Эльф, ужаснувшись, как легко и вероломно льор кровавой яшмы намерен осуществить свой черный замысел. Что если та пелена незнания, которая нависала над грядущим, являлась покровом кромешной тьмы, под действием которой страж себя почти не осознавал?

— Для мусорного короля ты слишком хорошо осведомлен, — мрачно бросил он.

— Приходится, — как будто скромно отозвался Нармо, с деланной беззаботностью продолжая: — Наблюдаю через зеркало, подслушиваю все, что творится в мире людей. Кстати, твоя девушка тоже попала в мой объектив. Эленор… Так вроде ее? Пожалуй, оставлю ее себе, когда захвачу Землю, — жабья самодовольная ухмылка растянулась на губах. — А то твое проклятье все равно не позволяет… даже дотронуться вам друг до друга! Уникальный случай, не правда ли?

Сумеречный задохнулся от ярости, уже не испытывая и толики сочувствия к врагу. Разведенный костер задул ветер, по стенам прошел иней, смертельный хлад тьмы. Нармо едва успел чиркнуть своей слабой магией, а Эльф уже сдавил мощную шею чародея, ощущая, как напряглись сильные мышцы под стальной хваткой. И у льора хватало мужества и коварства отвратительно ухмыляться.

— Не смей говорить об Эленор! — рокотал голос Сумеречного. — Если я убью тебя прямо сейчас, то ты… ты!

— А как же пресловутый баланс? Порушить все ради очередной юбки? — просипел Нармо. Эльф отпустил его, вернее, отшвырнул, ударив о настенный ковер, из-за которого разбежался рой потревоженных тараканов.

— Нет. Поэтому ты еще жив, — глядя, как на падаль, отрезал Эльф. Но Нармо либо совсем потерял рассудок, либо слишком хорошо все просчитал, когда продолжал насмехаться:

— Ты кое-что не знаешь. Я вижу. О да! Момент недалекого будущего скрыт для тебя пеленой. Или, может, там развилка, варианты? И ты боишься. Страж слишком привык все контролировать. Что же там? Кто строит козни всезнающему?

— А ты не трус, Нармо, так-то со мной разговаривать, — вскинул брови Эльф.

— Что поделать, со-рассказчик, страх есть только у тех, кто чем-то дорожит, — Нармо встал в полный рост, потирая шею, теперь он глядел куда-то вдаль, точно через незримые книги и миллионы строчек в далекие миры. — Кому есть что терять. Кто что-то чувствует. Вы все уязвимы. Ты, Раджед, Илэни… А я — нет.

— Нармо, это твое представление — вовсе не представление.

— Я знаю, — негромко отозвался он, однако вновь растянул бледные губы в ухмылке, разводя руками. — Но что поделать? Я сам написал сценарий. Следующая глава — это подчинение новых камней. Дальше атака на портал. После — решат перо и чернила. Вернее, мечи и магия. Мир — это полотно, пергамент. Мы сами пишем наши истории. А кто-то наблюдает, зритель, читатель всей этой канители. Эй, вы, кто читает, кто осуждает, что вы сами-то написали?

— Вряд ли столько же темных дел, сколько ты, — отозвался Сумеречный, не желая более продолжать этот ненормальный диалог. Он покинул башню, уже в твердой уверенности, что его участие в этой истории только начиналось, а появление и побег Софии — очередной виток в жизни Эйлиса. Как известно, все возвращается. Но всему свое время.

***

Эльф еще два дня бродил по дорогам Эйлиса, хотя никто не ведал, что это бывшие просторные тракты, потому что они заросли сначала травой, а потом окаменели. Страннику не встречались ни великаны, ни орлы. Только изредка под подошвой тяжелого сапога с загнутым окованным носком хрустели рассыпающиеся пылью цветы, что превратились в холодный гранит. Снег лишь в отдельных местах поземкой укрывал растрескавшуюся почву, что едва ли напоминала землю.

«Этот крематорий душ… — рассматривал бесконечный картины Сумеречный. — Эйлис, Эйлис, кто же разбудит тебя?»

Раньше все представлялось предельно ясно, и страж почти смирился с ролью наблюдателя, безмолвного, почти неуловимого. Но черная пелена неведения отныне давала немало преимуществ и долгожданную свободу. Сумеречный осмыслял это, пока пешком добирался до башни Раджеда. В лицо, совсем как старые времена, ударял привычный ветер, сбивал капюшон и превращал свисавшие до плеч каштановые волосы в сосульки. Но холод, пронизывающий тело, отрезвлял и отвращал от преступных мыслей о безысходности и тьме.

Если уж Нармо намеревался так или иначе довести Сумеречного до состояния бессилия, то оставалось лишь одно — не поддаваться ни на какие провокации. Истрепанные нервы последнее время слишком часто давали непростительный сбой, и мрак прорывался через створки сознания, точно петли верных ворот срывал ураган.

Да еще тяжелым камнем на сердце жгла ссора с Раджедом. Раньше удавалось поделиться с ним своей болью, выслушать и его. Раньше Эльф свято верил, что у него и правда есть друг. Но после случая с Софьей убежденность растаяла. С одной стороны, Сумеречный ни в чем не винил себя, ведь он поступил по совести, да и девушку защитил. Но с другой — Раджед бессчетное число раз проклинал его, в каждом уголке Вселенной острым ударом плети доносились его возгласы.

«Прости меня, но так нужно. Но… Прости. Это для твоего же блага», — вздыхал Сумеречный, пока где-то далеко в янтарной башне сыпались лепнины и рвались когтями гобелены. Ярость чародея не ведала границ, он метался, точно зверь в клетке. Пару раз он пытался напасть на владения Нармо, но мощная защитная магия не пропускала его, отчего он погружался в еще большее недовольство. И в последнее время во всех бедах обвинял Сумеречного.

Побитый пес — лучшее определение того, как чувствовал себя Эльф, притом незаслуженно побитый. Он отчаянно старался в своей светлой форме быть для всех хорошим, но в итоге все его обвиняли, все находили повод напомнить, что безмерно сильная магия способна принести куда больше пользы. Да вообще в ход шли самые неприятные аргументы, которые пронзали сердце пиками. И в нем пробуждалась тьма. Ошибка мироздания, тот, кого не должно было существовать, он приходил странной нелепостью в любой ситуации, словно бестактный гость, который на похоронах пошутил о смерти. Казалось, он запоздало прибывает туда, где требовалось его вмешательство, и неуместно влезает, когда никто не просит. Но лишь он видел, что скрывается за тончайшим узором судеб. Впрочем, все это не имело ничего общего с человечностью.

И раз ему представился шанс на свободные действия, он безнадежно отправился в башню к Раджеду. Стоило лишь пройти через стену и очутиться в тронном зале, где на стенах все еще сохранялись следы от когтей, как и на подлокотниках трона. Янтарный льор нашелся там же. Точно безумный, он стоял напротив зеркала, проводя по нему чуть подрагивавшими пальцами. Но не страх или печаль являлись причиной озноба, а бесконечный сжигающий гнев.

— Сломал… фамильное сокровище… какой-то выскочка… София… — бормотал в полубредовом состоянии чародей, что вызывало серьезные опасения за целостность его рассудка. Впрочем, очередной золотой камзол его выглядел по-прежнему шикарно, рассыпчатые волосы безукоризненно отливали оттенком спелой пшеницы, даже ногти блистали чистотой. Разве только морщин возле глаз и губ словно прибавилось за короткое время. Да в башне не до конца зажили следы недавней вспышки ярости тигра в клетке.

— Здравствуй. Друг, — стараясь сохранять твердость голоса начал примирительным тоном Сумеречный, сцепляя руки, но не закрываясь ими.

— Ты мне не друг, здоровья тебе не пожелаю, — обернулся Раджед, в его горящих глазах отпечаталась нескрываемая ненависть. Сумеречный отступил на шаг, чувствуя, как камень на сердце делается тяжелее. Одно дело где-то в других мирах слушать в общем гомоне отголоски чьей-то неприязни, и совсем иное — предстать друг напротив друга. Алчные дети Эйлиса — чародеи в башнях — не желали слушать ни слов примирения, ни предупреждений, ни иных советов.

Сумеречный тонул в растерянности и неуверенно подбирал слова для невозможного в сложившейся ситуации разговора. Веселые шутки не спасли бы, легкие подколки тем более. В который раз страж убеждался, как бесполезны все его знания и сила, ведь они за две тысячи лет так и не научили находить верных слов поддержки и объяснения.

— А я вот пришел… на скрипке сыграть, — нарочно беззаботным тоном ответил Сумеречный, вжимая голову в плечи. Нет тяжелее встречи, когда один все еще верит в их почти братские чувства, а другой уже навесил ярлык врага.

— Только не надо в моей башне, — повелительным тоном прошипел Раджед. Все в нем буквально клокотало от рвавшихся наружу противоречивых чувств. Прошло достаточно времени, чтобы понять: Софья не вернется, а собственная магия не в силах починить разбитое зеркало. И ни в ком не удавалось найти поддержки, чтобы хоть как-то выплеснуть эту бурю, эту великую боль, этот уязвленный эгоизм.

— Я-то думал, мы дуэтом сыграем Моцарта. Я — на скрипке, ты — на альте, как обычно, — успокаивающе говорил Сумеречный, но нервно запинался, потому что и сам прекрасно понимал, что представление идет ужасно. Да, он вмешался в самый неподходящий момент, когда Раджед предполагал вкусить сладкий мед победы, да, не так ожидал льор защитить Софью, не столь бескорыстной ценой.

— Да что ты говоришь? Прямо так и думал? — чародей дрожал от гнева, порывисто негромко отрезав: — Будь ты проклят! Будь ты еще сотню раз проклят своим даром! Ты разрушил все, что я так упрямо выстраивал.

Слова пронзали вернее меча. Сумеречный сжал кулаки, напористо приближаясь, поддерживаемый сознанием своей правоты:

— А что я разрушил? Не позволил тебе заполучить очередную куколку? Разрешил остаться ей личностью? Сберег тебя от очередной душевной пустоты? Ты не янтарь, а полая порода, раз не понимаешь этого.

Прорывалась сущность стража, это всепоглощающее желание всех поучать, всем советовать. А ведь сам-то совершенно запутался, особенно, когда стоял напротив потерянного от ярости Раджеда.

— София не со мной! Вот что я понимаю! И ты заблокировал портал! — восклицал, как в экстазе, льор. Он почти выл, точно раненый зверь.

— Для твоего же блага! — убеждал отчаянно Эльф, ведь он пообещал и Соне защитить ее. Но сколько же боли отразилось в золотистых глазах чародея, будто вся вселенная опрокинула в них юдоль скорбей. Казалось, если бы прямо в тот миг доставить мановением чуда Софью, то всем бедам вмиг настал конец. Если бы Сумеречный обладал только силой, то так бы он и поступил, но знание твердило ему и твердило: «еще не время». И он терпел словесные побои.

— Хочешь объяснить это опять высшей целью? Ты лишил меня моей добычи! — прорычал Раджед, точно слова ему подсказывали львы с массивных кованых замков и чеканки дверей.

— Вот как ты ее называешь, да? — возмутился Эльф. — Вот за это и лишил! Она этого не заслужила, а сам ты бродишь в тумане своего гнева.

Раджед отвернулся, зажмурившись, прерывисто дыша, точно в порыве рыданий, но глаза оставались сухими и ясными.

— Гнева… Гнев не на нее. Нет, она… она и правда не заслужила. Добыча… что я говорю… — голос его стал спокойным, тоскующим, но вновь окрасился тонами ярости: — Гнев на тебя! Может, она бы вернулась! Сама!

— Кому суждено вернуться, тот вернется. А кто похищен, того тянет домой, — выпрямился Сумеречный, радуясь, что его все-таки слушают.

— Опять загадки? Где же истина в этом лабиринте сплетенной лжи? Она вернется? Эльф! Проклятый предатель, Эльф!

— Не знаю! Я уже ничего не знаю в вашем мире! Знаю, как было неправильно, то исправил по мере сил. Остальное — за вами, — отозвался Сумеречный издерганно. Он прибыл поговорить, но вновь от него требовали однозначных ответов, точно от гадалки с той лишь разницей, что его прогнозы сбывались с катастрофической точностью.

Они замолчали, точно все слова мира иссякли, источник звуков задавил колоссальный валун безмолвия, иссякли ключи недомолвок и робкие дождевые капли понимания. Наставала великая засуха молчания, от которой почва душ покрывалась трещинами, точно просторы Эйлиса.

— Эй… Радж… — неуверенно пошевелились спекшиеся губы Эльфа, который стоял с понурой головой.

— Я тебе не «Радж», — резко оборвал льор, поправляя жабо, хотя оно и без того слишком безупречно держалось на длинной шее. В присутствии этого блестящего аристократа Эльф как нигде осознавал, какой же неопрятный бродяга, пусть и в кольчуге, пусть и с мечом.

— Ну что ж… — вздохнул он, твердо отзываясь: — Раджед! Похоже, в ближайшее время не сыграть нам дуэтом.

— Похоже, — с обиженным снобизмом подтвердил льор, небрежно махнув рукой. — Пиликай один на своей скрипке. Мне нужно время, чтобы успокоиться. Может, позднее поговорим. Через пару-тройку лет.

Что-то предельно холодное поселилось в гортани полынным привкусом, провалилось в видимость желудка, отравило льдом сердце. Из-за этого руки и ноги пронизал озноб, не тьмы, а беспомощности, от которой сводило зубы. На благо глобальным целям Эльф сделал так, что в его разговорах с другом уже ничего не было бы по-старому. Он предал так или иначе.

— Договорились, — будто официальным тоном проговорил Сумеречный.

— Да что мне твои договоры, что тебе они! — оскалился Раджед, беспощадно заключив: — Ты просто не человек. И никогда им уже не будешь.

***

Сумеречный Эльф покинул башню, Раджед же очень надеялся, что навсегда. Неприязнь к этому проклятому созданию возрастала буквально от каждой его высокопарной фразы, от каждого жеста. Он вечно твердил об их дружбе, вроде бы всегда помогал, но вот доказал, что верить в Эйлисе — да и во всей Вселенной — нельзя абсолютно никому.

Раджед бродил по своей башне, мучился от зимних сквозняков, которые то и дело проникали изворотливыми ворами, несмотря на магический щит. Впрочем, стоило лишь представить светлый лик Софии, ее тонкое изящное тело, облаченное в синее платье, как неминуемо бросало в жар. А образ преследовал, точно навязчивое видение.

Ни по одной девушке он еще так не тосковал, ни одна пассия так не ранила сердце. И он опасался, что все эти чувства — фата-моргана от того, что вожделенный приз в последний миг ускользнул. Раджед ловил себя на мысли, что, в сущности, ничего не знает о настоящей любви. Он прочитал сотни книг из разных миров, в большинстве из которых авторы стремились изобразить именно ее в разных формах. Но удавалось ли или на страницы прибывал лишь бледный призрак запредельного чудесного нечто — доподлинно неизвестно. Может быть, ее и вовсе никто не испытывал.

Многочисленные людские истории доказывали, что под любовью часто пряталась то выгода, то взаимные уступки с вежливостью, то и вовсе крайняя форма отчаяния. Но к Софии все это определенно не относилось. Он все вспоминал, как вложил нож в ее руку и корил себя за эту дешевую театральщину. Избитый прием: убей или люби. Большинство красавиц в реальности и в книгах заливались слезами, бились в истериках, согласные после такой сцены на все. Но София показала пример непоколебимой стойкости и небывалой отваги. Раджед пораженно ловил себя на мысли, что обязан ей жизнью. И тут же вступала в свои права уязвленная гордость.

Так и длились его суматошные, но одновременно бесполезные дни, испещренные колеями противоречивых чувств и оценок. Сутками он торчал в тронном зале возле портала. Пару раз готовил новую атаку на владения Геолиртов, чтобы добить — по долгу мести — проклятого паука. Только тем и спасался от всепоглощающей скуки и безысходности.

Одиночество пропитало его насквозь, порой он сутками молчал, сходя с ума от установившейся в башне неестественной тишины. Казалось, он слышал в те минуты, как пыль оседает на позолоченные рамы картин, а перегоняемая кровь мерно отсчитывает удары сердца. Он впервые так ясно ощущал собственное тело, и впервые осознал, что ему четыреста лет. Столько времени, за которое он не совершил ничего стоящего, кроме бесполезных завоеваний. Внезапно старость навалилась на него непомерным грузом. Не из-за прожитых лет. Он просто оглянулся назад, и не нашел в том прошлом ничего хоть сколько-нибудь важного или полезного.

Что несло их с Илэни победоносное шествие по трупам королей? Что доказала их ссора? Пустая порода, а не люди. Они все, все семь королей, скупая насмешка, упрек предков. Впрочем, и они не принесли Эйлису никакого расцвета; ячед кое-как прозябал сам по себе, они же тонули в роскоши сами по себе.

Возможно, Софья была совершенно права в своих язвительных упреках. Они все потеряли душу. Хотелось хотя бы сказать ей об этом, хотя бы поблагодарить ее за самоотверженный шаг в поединке с Нармо. Впрочем, вряд ли бы удалось благоразумно остановиться на столь малом, потому что в сердце полыхал опасный пожар. И среди каменной вьюги он не остывал, но и не находил выхода, прорываясь то ненавистью к другим льорам, то омерзением к себе.

— Ничего, я просто починю портал, и все изменится. Или я не льор? — ободрял он самого себя, но звук голоса неприятно отражался эхом от слишком высоких потолков. И Раджед предпочитал дальше молчать. Он погружался в детальное изучение свитков с записями о портале, обо всех его свойствах, об истории. Выходило, что зеркало сотворил его дальний предок. С помощью родной магии янтаря, значит, и разрушить чары Стража предстояло с ее же помощью.

Часами и даже днями льор пропадал в библиотеке, морщил высокий лоб, растирал тонкую переносицу и виски, чтобы лучше соображать, когда усталость брала свое. Иногда буквы просто расплывались, тогда Раджед рассеяно перебирал фолианты.

«А вот эту Эльф притащил…» — Зачастую натыкался он на разнообразные книги в дорогих переплетах. И при воспоминании о бывшем друге накатывал такой гнев, что лишал и без того плохого сна. А в тревожных видениях все чаще чудилось, будто руки покрываются каменными чешуйками. Разрозненные слухи доносили, будто самый старый льор Аруга Иотил намертво прирос к практически окаменевшему трону, и дело пары лет, чтобы он сам превратился в изваяние.

— Хорошенький мы после себя мир оставим. Только археологов на нас не найдется, никто не запечатлеет. Эльф, ты этого хочешь? Прикидываешься другом, но не пытаешься даже намекнуть, как спасти Эйлис, — вновь обращался к подаренным книгам Раджед, порой отбрасывая их от себя, как он выставил недавно из башни и самого Сумеречного.

Им овладевали то приступы безудержной жажды деятельности, то нестерпимой глухой апатии. Казалось, он все ждал чего-то, кого-то, а потом напоминал себе, что мир так или иначе обречен. Тогда обрушивалась глухая злоба и зависть силе Сумеречного. Раджед представлял, что первым делом совершил бы, обрети он такую же мощь. Но тут же терялся…

Сказывалась усталость и губительное разочарование от несостоявшейся победы. Давило сознание, сколько еще лет суждено просуществовать в полнейшей изоляции. Он не привык, он хотел играть на публику, поражать эпатажными выходками зрителя, заслуживать его восхищение. Теперь же его, точно в гроб, запаяли в кокон собственной башни.

Он коротал время в оттачивании магического мастерства, окружал свою крепость все более искусными защитными заклинаниями, создавал изощренные ловушки. И вскоре уже не опасался покидать убежище, к тому же портал в мир Земли все равно не работал.

Кажется, Нармо об этом еще не догадывался. Раджед порой даже представлял, как он на живца заманит чародея кровавой яшмы в свою башню, как колдун попытается с разгону влететь в зеркало, но лишь с перекошенной рожей врежется в непроницаемо твердое стекло. От того разбирал злорадный смех. Наверное, за этим Раджед начал постепенно покидать башню, бродя по своим владениям. Страх открытых пространств медленно отступал, пока льор в течение многочасовых прогулок мерил шагами пустошь. Магия башни отныне сама себя обороняла. Лишь третьего слоя реальности с момента побега Софии достичь больше не удавалось, словно сломалось что-то.

— София… Эльф, что же ты наделал! София, я еще столько всего тебе не успел сказать, — шептал Раджед, в замешательстве глядя в пространство, то на тусклое сизо-желтое небо, то на многочисленные звезды. И где-то очень далеко, возможно, в другой галактике находилась возле раскаленного карлика планета Земля.

В книгах из иных миров сохранились записи о том, что кое-где технологии позволяли путешествовать между звезд. Но в Эйлисе не разрешал слишком плотный слой магии, которая требовала применения. Да и кто бы и из чего построил те чудесные корабли? Ведь даже большинство полезных ископаемых обратились в грубый камень. И единственным способом побега оставался по-прежнему портал.

Как-то раз Раджед в глубоких раздумьях добрался до деревни каменных великанов. И тогда вспомнил, какой тяжкий грех гнева лежит на нем.

Среди старинных развалин разрушенной башни давно поверженного льора стояли в неловких позах множество огромных статуй, точно собранных примитивными людьми из неотесанных камней. Но чародей знал, кто скрывался за этим деянием. Ведь это он погрузил в вечный сон всех великанов. Хотя… может, ускорил необратимое. Теперь они все вместе видели каменные сны, лишь он мучительно ждал, когда короста начнет покрывать руки и ноги. Он не ведал, каково от этого ощущение, придется ли терпеть долгую изматывающую боль или все произойдет незаметно. Чума окаменения… Чума.

Раджед ощутил на себе чей-то пристальный осуждающий взгляд. Он обернулся, и вновь сердце сжалось неведомым доселе стыдом: перед ним стоял мятежник Огира, совершенно неподвижный, лишь человеческие глаза непримиримо полыхали, точно в те годы, когда разъяренная толпа штурмовала подножье янтарной башни. Что они просили? Тогда льор лишь потешался над ними, вовсе не вникая, что толкнуло их на такой шаг. Наиболее ретивых для забавы бросил в темницу, да лет через десять выпустил. Для льорато сущая ерунда, а для того ячеда — достаточный срок. Раджед анализировал и вспоминал все свои поступки, поражаясь, как легко и беспощадно он играл с людьми. София не приняла его правил. И что-то сдвинулось в понимании мира.

— Огира… — констатировал Раджед, садясь напротив на обломок скамьи. — Что, тяжко стоять вот так? Я тоже себя чувствую как будто… уже окаменевшим. Ты ненавидишь меня, правильно ненавидишь. Я сам не ведал, что творил. За это, наверное, и заслужил ненависть Софии. Как теперь исправить — не знаю, та магия куда-то подевалась, в голове туман какой-то, — льор с искренней горечью рассмеялся: — Да, проклятый мятежник, мне стыдно перед тобой за эту пытку. Прости меня. Но ты не переживай, твоя месть совершится очень скоро: мы все рано или поздно окаменеем. И тогда уже все потеряет смысл. Прости меня, Огира. Прости за то, что мы сотворили с вашим миром.

Великан закрыл глаза, будто соглашался принять такие извинения, или же он просто погружался в вечный сон вслед за остальными. И Раджед кожей ощущал, как к нему подкрадывается та же участь. Он убеждал себя, что обязан стойко принять ее, если для Эйлиса не осталось иного пути, но, как осужденного перед казнью, его терзал непомерный ужас. Казалось, что возвращение Софии что-то изменило бы, но никаких разумных доводов тому не находилось.

***

Софья училась жить по-старому. Словно ничего не произошло. Но все-таки ничто уже не было прежним, привычным, всюду мерещились скрытые смыслы. А запрет говорить с кем-то, обсуждать, лишь усугублял нарастающее чувство одиночества.

Казалось, она ныне еще больше ценила свою семью, их крошечный островок покоя в хаосе торопящегося мира. Она старалась меньше думать о своем, а больше уделять внимания чаяниям и чувствам родителей, сестры, бабушки. Словом, всех, кто наполнял ее жизнь смыслом. Рита после возвращения начала с невероятной быстротой всему учиться. Например, она запомнила буквы и цифры за пару дней, лишь глядя на цветной плакат, и уже к зиме складывала не просто слоги, но и отдельные предложения, осваивая небольшие тексты. Ей на тот момент исполнилось четыре, как раз в ту пору, когда завывала зимняя вьюга. Соня предполагала, что так сказался стресс от пребывания в незнакомом мире. Ведь теперь они обе видели сны о волшебной стране, только младшая не ведала правды. Старшая же чувствовала какую-то вину за то, что вообще допустила это, потому с двойным усердием занималась с сестрой, когда выдавалась свободная минута.

У нее самой настал одиннадцатый класс, и неумолимо приближались экзамены. Но она уже твердо решила, что пойдет на историка, а, может, даже археолога. Еще она увлеклась свойствами и описанием драгоценных камней, отмечая некоторые сходства с магией Эйлиса. Хотя на Земле таковую лишь приписывали. Эйлис…

«Память — это самое жестокое, что у нас есть, — вздыхала нередко она, но успокаивала себя: — Но и самое дорогое».

И если случалось накатить грусти, то Соня облекала ее в улыбку, топя в усердной работе и заботе о ближних. Она научилась готовить, немного шить, и попросила переложить на нее хотя бы часть домашних обязанностей. Так оказывалось легче не думать о всем произошедшем.

К альбому с рисунками она больше не притрагивалась. Но в тиши ночной она неизбежно слышала едва уловимый зов самоцветов, и он болезненно напоминал о Раджеде. Губы и щеки горели от воспоминаний об их странном недопоцелуе. Но ведь она сама попросила оградить от льора… Значит, надлежало заново научиться жить по законам только своего родного мира.

И все же образ чародея преследовал ее, отражался в случайных зеркалах, точно они могли бы сделаться порталом. Например, на новогоднем базаре возле Кремля Софья вдруг почувствовала запах специй, смесь корицы, меда и пчелиного воска. И на миг показалось, что это Раджед вновь открыл портал. Разум пронзило нечто… Острое и невыразимое, точно стрела. Все чувства на мгновение обнажились, как оголенные провода. И Соня не отдавала себе отчет: невообразимый страх это или мучительное ожидание. Мгновение пронеслось слишком быстро.

— Соня, идешь? Хочешь фигурный шоколад купить? — позвали ее родители. В тот вечер они всей семьей посещали Консерваторию, слушали выступление оркестра. Рита уже порядком устала и почти спала в салоне машины. Софья же глядела на иллюминацию украшенного города, на гирлянды центральных улиц, гигантские елки с разноцветными шарами, и представляла, как они смотрелись бы в янтарной башне. Наверное, зря… Наверное, глупо. Но не без причин бросает то в жар, то в холод.

Она вспоминала, как Раджед вложил ей в руки нож, как Нармо помешал совершиться четко выверенному представлению. Соня все прокручивала и прокручивала этот момент в памяти, размышляя, как бы она поступила.

Нет-нет, она сразу разгадала, что пусть и измученный, но коварный чародей не собирался так легко ее отпускать. А уловка с ножом напоминала множество эпизодов из прочитанных романов о коварных соблазнителях или сцен из нравоучительных сказок. Но вот как ей надлежало поступить?

Софья вспоминала все, что сделал Раджед. И иногда ей казалось, что она бы с легкостью так и поразила его клинком в сердце. Но очень скоро она устрашалась подобной мысли, непроизвольно нервно терла холодеющие ладони, точно стремясь смыть с них незримую кровь. Нет-нет, убийство — это та грань, после которой уже никогда не стать прежним в масштабах целой вечности, а душу свою губить не хотелось.

И вспоминался его возглас «Беги», такой настоящий, проникнутый искренней тревогой за нее. Она не верила, что только недавно, летом, едва не пожертвовала собой ради чародея. Тогда объяснила себе, что все ради спасения сестры. Потом все больше сомневалась. Это просто произошло по какому-то порыву, непроизвольно, помимо, казалось бы, слабой воли. Может, не такой и слабой.

Соня вновь вспоминала нож в ее руках. И задумывалась, что ждало бы ее, откажись она убить. Наверное, он предполагал, что она расплачется и кинется в его объятья. И от этой мысли становилось противно. Ненависть к льору боролась с ростками призрачной симпатии. Да и лучше бы забыть его навек, возможно, вместе с Эйлисом. Все равно никакого пути назад уже не осталось.

Но слишком отчетливо и слишком часто возникал в голове образ Раджеда, его глаза, его руки, слишком болезненно воспринимался аромат корицы и меда. Порой Софья намеренно подолгу вдыхала его, погружаясь в какой-то неподконтрольный сознанию транс. И тогда чародей представал особенно отчетливо. Так она пыталась запомнить малейшие его черты, чтобы вновь тысячу раз осудить за все его деяния. Но вскоре терялась: тот ли это Раджед, которого она знала, или только его навязчиво преследующий образ?

С каждым днем она все отчетливее понимала, что иногда, как наяву, слышит его голос, точно отзвуки далекого грома. Еще ее преследовали песни самоцветов чужого мира, и однажды она осознала, что слышит и янтарь. Его талисман, его самоцвет.

Она как будто чего-то безотчетно ждала. И вот однажды под вечер, когда вновь вспоминала его, вдохнув корицу для выпечки, отчетливо услышала до боли знакомый голос, донесенный неведомым эхом:

«София… Эльф, что же ты наделал! София, я еще столько всего тебе не успел сказать».

Соня схватилась за голову, озираясь пугливо по сторонам. Одно дело мысли о льоре, а другое — вновь оказаться его пленницей, пусть даже он называл это гостеприимством. Но на этот раз голос напитался невозможной непривычной болью и почти раскаянием.

«Я схожу с ума? Нет… Что ж, Эйлис, похоже, тебя невозможно забыть», — решила она, и достала из-под спуда бумаг записи из библиотеки малахитового льора Сарнибу. С того дня началось ее собственное расследование о порталах и далеком незнакомом мире.

========== 14. Окаменевшая и линии мира ==========

— Я верю, ты вновь оживешь, я верю — камень осыплется пеплом…

Каменная статуя прекрасной девы не внимала голосу, она застыла со спокойным отрешенным лицом посреди обширной залы. Ее не трогали распри королей, не интересовали ураганы на пустошах и иные злые ненастья. Она ничего не слышала и не видела, лишь, казалось, созерцала сны. Живой камень…

— Я верю! Юмги! Ты оживешь!

Облака вспенивались на небе, хаотично метались по воле бури, словно птицы с оторванными крыльями. Они липли гребнями волн к стенам и окнам гигантской конусовидной башни, напоминавшей колоссальный термитник без четкой архитектурной формы, словно кто-то в незапамятные времена проделал множество ходов и пещер в цельном монолите. Вихрь закручивался смерчами вокруг него.

«Опять янтарный чудит? Или, может, яшмовый?» — думал устало Олугд Ларист, скромный чародей под покровительством самоцвета циркона. Его льорат примостился подле горного хребта на побережье Зеленого Моря и был самым маленьким по площади из-за набегов льоров кровавой яшмы. В частности, Нармо загнал наследника некогда могущественного рода в тесную каменистую долину, где когда-то в трех разбросанных деревеньках еще теплилась жизнь ячеда.

«Кто-то из них, наверняка. Моя-то магия — это только распознавание обмана. Для боев подходит мало», — устало потирал горбинку на носу Олугд, нервно откидывая с высокого лба длинные русые пряди. Он глядел на свои руки, казавшиеся бесполезными, когда речь заходила о сохранении чьей-то жизни, окидывал взглядом пустоту тронного зала, который напоминал неправильными природными формами гигантскую пещеру.

Лишь синий бархат и небесно-голубой шелк, что колыхались занавесками и декоративными кулисами, обозначали присутствие разумных существ. Вернее, существа. Последнего в роду, безмерного одинокого за двести пятьдесят лет страха окончательно утратить королевство.

С самого рождения Олугд знал, что их теснят чародеи кровавой яшмы, а янтарные защищают назло извечному противнику. Но после неудавшегося восстания ячеда, когда отец Олугда принял искавший спасение простой народ Эйлиса, цирконовые льоры утратили милость Раджеда Икцинтуса. И с тех пор границы льората начали неизмеримо быстро ужиматься, усыхать. Да еще чума окаменения разразилась столь беспощадно, что отец не успевал считать потери среди своих людей и беженцев-революционеров.

Они просто покрывались камнем, застывали глыбами. И никто не ведал, в чем причина. Хотя цирконовые чародеи больше других пытались разобраться. Им бы помогла библиотека малахитового льора Сарнибу, известного своей добротой. Но льораты разделила горная гряда, перегородили два враждебных государства и бурное море. Все магические средства связи блокировались то Нармо, то крайне разозленным на тот момент Раджедом. Он рассчитывал покарать всех своих подданных, что посмели тягаться с силой чародеев. А опальные цирконовые приютили некоторых, пытались укрыть их в башне.

Отец всегда учил Олугда, что башня — это не воплощение статуса правителя, но убежище для всех нуждающихся. И на какое-то время удалось сохранить людей, тогда замок наполнился гомоном и шевелением живых существ. Юный наследник льора с интересом общался с ними, что не запрещалось.

Так он и встретил в пятнадцать лет ее…

Соболиный разлет черных бровей, толстая медовая коса, хищные трепещущие ноздри непокорной орлицы, решительно сжатые тонкие губы, но при этом бархатистые темные глаза кроткой лани — такой Олугд навсегда запомнил неугомонную девушку-ровесницу. Он заметил ее среди десяти сверстниц. Все они уже носили короткие мечи и круглые щиты, привычно выдерживали вес кольчуг, все они уже прошли огонь обреченного восстания. И, несомненно, она возглавляла отряд отважных девушек, что выглядели старше своих лет: слишком целеустремленно смотрели, слишком по-взрослому отвечали на любой вопрос.

Избалованный жизнью в башне наследник тогда оробел, и не нашел, что сказать. Но с того момента что-то поселилось в его душе, щемящее и потаенное, точно зернышко, которое медленно прорывается сквозь толщу земли к свету. Им сделалась она, девушка в доспехах, ее образ маячил, словно навязчивое видение горячечного бреда, но намного слаще. Если злые образы болезни тянут силы, то она вдохновляла, словно живительное дыхание весны. Олугд спрашивал у отца, что это за отряд, состоящий из девочек.

Весь ячед, пользуясь сдержанной милостью, занял нижние этажи башни. И девочки-воины неприхотливо разместились в одной из комнат всем отрядом, точно разбив походный лагерь. Приходить к ним в поисках одной-единственной казалось плохой идеей. И принц долго терзался сомнениями, от природы робкий, но еще более оробевший от своих непонятных чувств к отважной воительнице.

Однажды удалось застать ее одну в саду возле башни, подле цветущего дерева. Тогда еще в льорате оставались зеленеющие равнины, что террасами сходили от склонов гор к бурлящим волнам моря. Тогда еще казалось, что бедствие где-то далеко, особенно, не верил в него выросший в безопасности юноша. Зато Юмги уже видела много жестокости, несправедливости и невзгод.

— Неужели и они окаменеют… — вздохнула она, гладя крупный белый цветок, что обещал к осени налиться сладким плодом. Лепестки нежно колыхались от прикосновений, листья трепетали под легким колыханием свежего бриза. Не верилось, что где-то все опустошено и зачаровано неведомой напастью.

— Как тебя зовут? — обратился Олугд, переборов внутренний трепет, словно шел в первый бой. Все не удавалось унять бешеное сердце. Зато девушка непринужденно обернулась, недовольно прикрывая лицо веткой, диковато глядя из-за нее, отчего свет расцвечивал ее смуглую кожу неровными пятнами.

— Значит, льоров учат подслушивать чужие мысли? — резко обратилась она.

— Значит, весь ячед думает вслух? — тут же парировал Олугд, пораженный неожиданной наглостью. Ведь они с отцом чрезвычайно добродушно приняли побежденных. Впрочем, девушка всем видом давала понять, что не намерена подобострастничать. Гордая прямая осанка, непоколебимо решительный взгляд — все выдавало в ней нечто царственное.

— Юмги дочь Огиры, — отозвалась она, чуть помедлив. — А прозвище у меня Каменная. Не веришь, принц?

Она усмехнулась, сощурившись, словно хитрая лисица. Она намекала, что принц не ровня ей, воину. Ячед уже прознал, что юный наследник за свою жизнь не повидал много горя, трепетно оберегаемый отцом. Олугд подавил внезапно взыгравшую гордыню. На мгновение возникла мысль сбежать, то ли от обиды, то ли от страха. И даже если бы он показал всем видом призрение, Юмги бы легко догадалась, что движет им все же застенчивость.

— Верю, — не терялся Олугд. — А за что тебе его дали? За подвиги отца?

— Дерзишь по праву рождения? А сам-то, небось, и меча в руках не держал. — Юмги подошла к нему, бесцеремонно схватив за руку. — Чувствуешь эти мозоли? Это от меча! А Каменная я за бой в каменном ущелье, мы тогда магию сдерживали, с вихрями воевали, смерчи рубили! Пока отец мой к башне Раджеда подбирался.

— Но ведь у вас все равно ничего не получилось, — обиженно бросил Олугд; щеки его вспыхнули не то от негодования, не то от стыда. Он и не представлял на тот момент, что значит держать в руках меч или противостоять кому-то магией. А уж как без талисманов колдовские смерчи рубить — и вовсе оторопь брала. Наверняка в том ущелье отряд воительниц встретил невероятный ужас, но они отважно преодолели преграду. И все же восстание не увенчалось успехом, потому Юмги задели неосторожные слова принца. Она отпрянула, сжав кулаки, словно намеревалась ударить дерзкого наследника льора.

— Получится! — сдавленно отрезала она. — Отец скоро вернется, и мы снова пойдем на башню.

Больше она не проронила ни слова, гордо прошествовав мимо, словно не опасалась, что по малейшему слову принца ее и весь ее народ изгнали бы из башни. Наверное, она верила в его благородство, и это своеобразно польстило.

— Получится, отец вернется, — повторила она негромко самой себе, но голос сломался, обнажив испуг девочки, на которую свалилось слишком много тяжкой ответственности, и подлинную тревогу любящей дочери.

На тот момент предводитель восстания Огира Неукротимый находился в темницах разъяренного Раджеда. Оставалось уповать на милость янтарного льора, потому что он не казнил никого из мятежников. Но и не отпускал.

Так прошел год, за ним и второй, а Огира не возвращался, хотя его воины продолжали оттачивать мастерство владения мечом, держали простые доспехи в целости и сохранности. Юмги же словно готовилась по праву наследницы вести их за собой на новые обреченные подвиги во имя свободы.

Олугд все это время стремился извиниться за свою бестактность, но Юмги, казалось, намеренно не замечала его. Один раз, наученный покупать союзников самоцветами, Олугд подарил девушке чудесное колье из синих драгоценных камней. Он, подглядев галантные приемы ухаживаний во множестве прочитанных книг, под пустяковым предлогом попытался вновь заговорить с Юмги, надеясь, что она забыла их неловкое знакомство. Но она лишь с привычной непреклонностью выпрямилась, отвечая:

— Мне не нужны твои подарки, принц. Мой главный подарок — это свобода простых людей от гнета льоров.

Тем самым она словно провела незримую границу между ними. И вновь она ускользнула в тот день, исполненная более чем королевского величия, сдержанная и неподкупная. Однако принц лишь лучше осознал: она и только она предназначена ему судьбой. Он обрадовался, что неуместно дорогой подарок отправился на дно сундука в сокровищнице. Если бы она приняла колье, то сделалась бы, возможно, его первой женщиной, но не верной спутницей, о которой он мечтал. С того дня Олугд думал, как же доказать ей родство их душ. И размышления эти изводили юношу, словно болезнь: он похудел и осунулся, забывал есть, засыпал над книгами, не получая знаний, ведь они не подсказывали, где ключи от гордого сердца. Отец Олугда вскоре заметил, как томится его сын, которому на тот момент минуло девятнадцать.

— Тебе понравилась дочь Огиры? — почти шутливо начал льор, застав сына как-то раз в библиотеке — гигантской пещере, расцвеченной бликами витражного стекла в потолке. До того правитель по старой привычке словно перебирал фолианты. Но пришел именно ради разговора.

— Ее зовут Юмги! — тут же оживился сын, словно само произношение этого имени отзывалось медовым вкусом на губах.

— Вот уж дурная девица, — только покачал головой отец. — Вроде и с косой, но вся в шрамах да мозолях. Был бы у Огиры сын. Да сыновья все погибли, когда еще яшмовый чародей на владения янтарного нападал. Были же времена, когда ячед и льоры вместе бились! А теперь… девочку вот так кидать в бой.

— Она сама не робкого десятка! — задыхался словами восхищения Олугд. — Она…

— Просто понравилась тебе, сынок, — усмехнулся отец с лукавством умудренного годами человека. — Ох, первая влюбленность для нас — это тяжкое бремя. Я тоже в пятнадцать лет влюбился в девушку из ячеда. Впрочем, ты можешь поухаживать за ней, может, вы лет десять даже проживете вместе. Действуй решительно, ты же льор. Но не слишком привязывайся к ней.

— Почему?! — воскликнул Олугд, пораженный, насколько цинично рассуждает его великодушный отец. Раньше он всегда казался идеалом для подражания: сдержанный, не разбрасывавший понапрасну злых слов, никого не осуждавший без веской причины.

— Ты не учил разве? Ячед не живет больше ста лет, а для нас сто лет — как для них десять, — вздохнул отец, погрустнев. Кажется, он вспомнил все же свою первую любовь, ту, что была до матери Олугда, безвременно погибшей от рук топазовой ведьмы Илэни, когда принцу не исполнилось и года.

— Ну, пусть сто лет! Это не так уж мало! — воспротивился Олугд.

— Да, но через двадцать-тридцать лет она состарится, ее кожа покроется морщинами, а блеск в глазах угаснет, — развел руками отец, казалось, все вспоминая кого-то. — Она не сможет дарить тебе прежние ласки по ночам и услаждать взор днем. А ты останешься по-прежнему молодым и сильным. Скоро тебе двадцать, и с этого момента возраст льора…

— Да знаю я! Будет отсчитываться не годами, а веками. Но это все не важно! Папа! — возопил Олугд, кидая книгу. — Ты только помог мне осознать: я люблю ее! По-настоящему!

— Ладно, дело твое, — ответил после короткой паузы отец, вновь печально скрываясь за фолиантами. — Кто знает… может, скоро нас всех вообще поглотит каменная чума. Лучше думай, как с ней бороться. Чувствую, скоро она проберется и в башню. Это не инфекция, здесь что-то мощнее, словно сами законы нашего мира пошатнулись. Словно кто-то пошатнул их.

Отец нервно перебирал книги, выстраивая едва ль не до потолка стопки отвергнутых томов, где не нашлось нужных ответов. И все же он не сдавался, денно и нощно корпел над знаниями древних, хотя нигде не находилось упоминаний о похожем бедствии.

А Олугд тогда, наверное, по глупости возраста, словно отмахивался от осознания того, что творится с родным миром. Все внимание его приковала прекрасная воительница Юмги Каменная. Но она была все так же недоступна, словно старательно доказывала свое прозвище. Лишь изредка они встречались, лишь иногда говорили. Их намеренная отстраненность казалась продуманной игрой, правила которой, установленные Юмги, Олугд безоговорочно принимал. Он терпеливо ждал. Любовь и ожидание часто идут рука об руку. Нетерпеливость — спутник краткой страсти.

Так Олугду и Юмги исполнилось по двадцать три года. Он не терял надежды, все еще почти не замечая, как стремительно исчезает мир вокруг. На месте, где они впервые встретились, цветущие сады застыли неподвластными ветру глыбами, в которые обратились деревья. И вскоре — как и предрекал мудрый цирконовый льор — чума пробралась и в башню на нижние этажи. Сначала каменными чешуйками покрывались стены и мебель, но затем она коснулась и ячеда. Незримая сила наползала моровым поветрием.

— Держитесь ближе к поющим самоцветам! — распоряжался правитель, однако в глазах его застыло предчувствие неизбежного. Вскоре он выдал каждому осколки циркония, не задумываясь о принципах льоров. Найденная информация и наблюдения подсказывали, что поющие камни как-то замедляют окаменение. Но не спасли и они. Люди превращались в каменные статуи один за другим. Не быстро, не все разом. Иногда казалось, что удалось сдержать страшный мор. И с новой его жертвой надежда разбивалась.

Оставшийся ячед перемещался все выше по этажам башни, которая сделалась похожа на термитник, потому что дополнительный камень «налип» на нее с внешней стороны, вырос панцирем, сквозь который магия едва прорубала окна на законных местах. Камень, словно гигантский паук, тянулся к уцелевшим людям. Бывшие мятежники позабыли о своем желании свергнуть льоров, да и сами чародеи пребывали в растерянности. Наставала тягучая апатия обреченных. Один отец Олугда неустанно искал способ восстановить равновесие. Но некая загадка вечно ускользала от него. Неизвестная переменная, лишний элемент системы. Складывалось впечатление, будто в магию Эйлиса вмешался кто-то, по меньшей мере, из другого мира.

Впрочем, самого Олугда даже в те мрачные времена интересовала по-прежнему одна Юмги. Она, наконец, заметила его и, кажется, смягчилась. Ее неукротимый нрав стесала невыразимая скорбь: дошли слухи о том, что Огира — несгибаемый предводитель восстания, ее отец — тоже окаменел. После этого известия люди утратили надежду, и чума окаменения выкосила их одного за другим.

В один из дней, когда солнце тонуло в унылой дымке, почти утратив свой цвет, Олугд обнаружил Юмги в ее спальне, комнате, где раньше размещались четыре оставшиеся девочки. Но меньше недели назад они застыли прекрасными статуями. Окаменение щадило их юную красоту, оставляя ее неизменной на многие века. Но для кого? Зачем? От того боль лишь сильнее пронзала сердца.

Олугд нерешительно остановился в дверях, не ведая, как осмелился прийти. Но сердце его чувствовало вернее рассудка: именно теперь его возлюбленная остро нуждается в поддержке. Она невидяще рассматривала тусклые блики на завитках стрельчатого окна, неподвижная, ссутулившаяся.

— Мой отец… Все мои подруги… Они… Они мертвы? — спрашивала Юмги, и в тот миг Олугд впервые увидел слезы на глазах несгибаемой воительницы. Она нервно сжимала руки, глядя прямо перед собой, вытянутая струной, она словно ожидала непременного опровержения. Но не ведала: никто не владеет ответами.

— Нет, они… Они не мертвы! Каменный сон — это просто сон. Эйлис жив, он просто заснул, — жарко опровергал Олугд, действуя по наитию, но не сомневаясь в своих словах. Он бросился к Юмги, вставая перед ней на колени, исступленно гладя ее руки. Она же сначала безучастно смотрела в невидимую точку на стене, но внезапно невыразимо нежно запустила пальцы в его растрепанные светлые волосы, ласково лохматя их и перебирая. Олугд отдал бы вечность за то, чтобы этот миг длился и длился.

Но именно тогда, в их минуты скорбного счастья и полного взаимопонимания, случилась главная трагедия принца, точно мироздание испытывало его на прочность. Удар за ударом. Без объяснения своей несправедливости.

Юмги резко встала, руки ее безвольно повисли плетьми, а из горла вырвался душераздирающий вопль птицы, сраженной стрелой в самый сладкий миг полета:

— Олугд! Началось! Оно началось! Олугд! Мне страшно!

Камень полз по ее ногам, сковывал стопы, икры, добирался до коленей. А она только в ужасе созерцала собственный уход в небытие. Беззвучный палач оплетал ее лианами, кажется, почти без боли уволакивал на тут сторону бытия, навечно разлучая с принцем.

Олугда словно пронзила молния, он судорожно вспоминал все, чему учил отец, немедленно пробуя все известные заклинания. Он торопливо перебирал комбинации, подносил самоцветы исцеления, которые всегда носил с собой, помогая — по наставлениям отца — всем нуждающимся. Но ничего не действовало! Даже талисман их рода, самоцвет, зачарованный поколениями мудрых магов. Ничто не выдерживало поединка против серых камней, оттого отчаяние разрывало душу жадными когтями.

В конце концов, Олугд просто пытался содрать каменные чешуйки, которые превращали его возлюбленную в живую статую. Но только раскрошил ногти да изранил руки — ничего не действовало. Камень бесшумно полз наверх, покрывая бедра и талию, добираясь до груди. До ее сердца! И она только порывисто дышала, с надеждой и неподдельной любовью глядя на Олугда.

— Олугд… Прости… Теперь я Юмги Окаменевшая, — еще нашла в себе силы говорить воительница, восклицая: — Я… Я всегда любила тебя! С первой нашей встречи!

— Юмги! Юмги! — истошно кричал Олугд, звал ее, но она лишь в последнем порыве подалась вперед, приникая к его губам с отчаянной счастливой улыбкой. Через миг он целовал только камень, который обратил ее в зачарованное изваяние.

И льор заплакал навзрыд, обнимая неподвижную возлюбленную. Магия не сработала, не помогли древние заговоры. Он просил чуда, как в сказках, когда от слез раскаяния и истинной любви оживают мертвые. Но ничего не произошло, лишь прекрасная каменная девушка застыла в трогательной позе с нежно простертыми руками и чуть приоткрытыми полумесяцами губ. Казалось, это просто непостижимо похожий портрет искусного скульптора, но для Олугда мир разорвала невозможная трагедия, невосполнимая утрата.

Он обнимал холодеющий камень, гладил неподвижные завитки тугой косы, и пальцы еще помнили, как всего минуту назад волосы рассыпались мягким шелком; приникал лицом к твердым щекам, которые лишь несколько мгновений назад отвечали податливой мягкостью. Все унес мороз оцепенения.

От того Олугда сотрясали рыдания, долго, дольше, чем положено мужчине. Казалось, он оплакивал не только их погибшее, едва блеснувшее счастье, но и весь обреченный мир. В тот миг он в полной мере осознал: Эйлис смертельно болен. Но настало время, когда влага иссякла из покрасневших глаз, принц отошел на пару шагов, решительно говоря:

— Ты оживешь! Я тебе обещаю! Юмги, ты оживешь! Ты никогда не сдавалась и я не сдамся!

На прощанье он обнял возлюбленную еще раз, но заставил себя отойти, чтобы не слиться единой скалой неотвратимой скорби.

В дверях показался отец, понимающе опустивший голову; он взял за плечо и увел в тронный зал:

— Пойдем, сынок. Ей уже не помочь.

— Пойдем! Теперь мы вместе будет искать лекарство от каменной чумы, — лихорадочно оживленно кивнул Олугд. — Они все живы! Я верю в это!

— Что ж… хотелось бы и мне верить.

С той поры Олугд вместе с отцом проводил дни и ночи в библиотеке, по крупицам собирая древние знания Эйлиса о магическом балансе, о силах, что неподвластны льорам. В те тяжелые дни изнурительного получения новых знаний некогда ленивый принц в полной мере осознал, насколько мудрым был его отец.

Он хранил множество манускриптов, сопоставлял, казалось, совершенно случайные факты. В какой-то момент им казалось, словно они близки к разгадке, несколько раз они даже пробовали приготовить зелья-противоядия. Но ничего не удавалось — множество живых статуй ячеда так и покоились в разных частях замка. Вскоре отец заботливо собрал их всех в одном укрепленном зале, на случай, если получится сотворить какое-нибудь коллективное заклинание или распылить чудодейственный порошок. Хотя льор не очень-то верил в столь простой исход. Чутье и знания подсказывали: речь идет о сбое на уровнях линий мира, тех потаенных рычагов, до которых удавалось добраться лишь в пики магической активности. И уж точно не цирконовым льорам довелось бы распознать, что именно сломалось, в каком месте вечные нити перепутались или разорвались.

Когда отец поделился с Олугдом своими соображениями, принц начал без устали совершенствовать свое магическое зрение, надеясь выйти на второй и третий уровни восприятия реальности. Казалось, он способен перевернуть сами законы мироздания ради Юмги. Лишь бы вернуть ее! Лишь бы услышать хоть еще раз ее решительный, но нежный голос!

Но через сто лет упорной работы Олугда настигла новая потеря: в башню ворвался беззаконный льор Нармо, вернее, пробрался ночным татем в спальню отца и заколол его кинжалом. Не магией, не хитрым заклинанием, а подлым приемом заговорщика.

Принц, ставший в ту страшную ночь королем, почувствовал колыхание враждебной энергии, но подоспел, когда уже все совершилось. Отец задыхался в агонии, зажимая рану на шее, еще пытаясь творить какие-то охранительные знаки. Он из последних сил выставлял щит, стремясь защитить сына.

— За что?! — только вскричал Олугд, обрушивая на убийцу весь свой гнев. В тот миг он и вышел на второй уровень, увидел разноцветные полупрозрачные нити, что скрывались от грубой силы в лице яшмового льора. Однако природной мощи циркона не хватило, чтобы нанести удар. Льоры в роду Олугда всегда исполняли роль судей, защитников справедливости и законов, так как умели распознавать ложь, но воинами становились единицы.

— Видишь ли, малыш, камешек твоего отца мне к лицу, — Нармо нагло ухмыльнулся, словно гигантская ненасытная жаба, бросив напоследок: — Твое счастье, что мне пока не нужен второй талисман.

Он скрылся в портале так же незаметно, как и появился. Без объявления поединка, без официальных переговоров и долгой войны. Олугду удалось лишь нащупать брешь в защите замка, да накрепко залатать ее.

Вскоре после бесприютно тяжких похорон отца новый льор окружил свой гигантский термитник кольцами защитной магии, словно создав вокруг него незримую белую змею. Но все меры оказались напрасными — со смертью не поспорили бы ни льоры, ни стражи вселенной.

И вот уже почти сто пятьдесят лет Олугд Ларист, который выглядел все так же прекрасным юношей, нес бремя полного одиночества. Он почти не верил в себя после гибели отца. Лишь Юмги Окаменевшая сделалась его верным молчаливым собеседником. Лишь она казалась смыслом жизни.

«Я стану сильнее, я найду разгадку!» — твердил долгими днями и ночами Олугд, нежно обнимая безучастную статую. Порой ему казалось, что она все слышит, один раз почудилась слеза на каменной щеке. Но слеза ли или роса, выпавшая от вечной сырости медленно каменевших залов — не узнать. Он устал, смертельно устал искать ответ на загадку мироздания, над которой так или иначе бились остальные льоры.

Однако самые сильные из них — Раджед, Нармо и Илэни — погрязли в войне за портал в мир Земли. И их едва ли интересовала судьба родного мира, не больше, чем поношенный сюртук или сломанная вещь. А ведь если бы они объединили усилия! Хотя когда это удавалось льорам, если собственный отец Лариста в юности убил алчного родного брата на поединке? Так они и сгубили Эйлис, все вместе, каждый понемногу своей злобой. Каждый тянул на себя, стремился захватить для себя как можно больше земель и богатства, а в итоге ткань мира не выдержала, разорвалась, впустив неведомую каменную чуму, не иначе, из недр темной бездны.

Достаточно молодой и все еще пылкий Олугд копил неискупимую обиду на всех этих напыщенных гордецов. Казалось, из-за них всех — каждого — любимая Юмги застыла каменным изваянием, как и все ее знакомые да родные. Вскоре начали доходить слухи о каменеющих льорах. Тогда Олугд ощутил только мстительное удовлетворение: «Поделом! Думали, так избавиться от ячеда? Сами получите!» И он представлял, что в самом плохом исходе событий, почувствовав приближение каменной чумы, обнимет Юмги в тронном зале, прильнет к ее устам, и застынем навечно вместе с ней, как монумент обреченной любви.

Но в нем все еще теплилась неугасимая надежда, что найдется способ все исправить. Годы текли хоть и долго, но незаметно, календари не переворачивались, род занятий не менялся: Олугд оттачивал мастерство боя, овладев не только магией, но и мечом в память о возлюбленной, и искал ответы в бесчисленных книгах. Управлять линиями мира он так и не научился, гадая, из-за чего ему не хватает мастерства. Если бы рядом оказался верный наставник! Но больше ста лет Олугд говорил только с каменной статуей Юмги.

— Я верю, что ты жива. Ты проснешься! Обязательно проснешься, — повторял он вечный девиз свой отшельнической жизни.

Ветер загудел с новой силой, и Олугд нахмурился, отходя от статуи, поправляя полы синего кафтана до колен: «Что же так завывает? Или принесло опять кого-то? Ну, уж нет! Вам не сломать меня!»

Дурные предчувствия вечно подтверждались: защита башни загудела и содрогнулась. Судорога прошла сквозь зачарованную породу, со сводчатого низкого потолка посыпалась пыль, предупреждая о враждебном вторжении. Олугд инстинктивно загородил собой Юмги. Пусть каменная, но льор воспринимал статую как саркофаг для спящей внутри девушки. Пусть она в иные времена первой кинулась бы в гущу боя, ныне приходилось защищать ее. В голове Олугда билась нервозной пульсацией жестокая убежденность и противление злому року: «Я не имею права умирать, пока не разгадаю тайну чумы окаменения, пока не расколдую Юмги и остальных. Я не имею права!»

Скрежет и неразборчивый вопль разрываемой магической сети прорезал пространство. У Олугда перехватило дыхание, руки и ноги похолодели, а в горле встал предательский ком. Но он глядел на неподвижное лицо Юмги — его идола, его смысл существовать — и подавлял непрошенный страх. Вот уже сто лет не приходилось ему сражаться, хотя он жил в немой готовности, что рано или поздно вторгнется жадный яшмовый льор или же янтарному взбредет в голову осуществить старую месть за сочувствие к восстанию ячеда.

Но алые языки пламени, покрывавшие стену в месте будущей бреши, подсказывали, что пожаловал Нармо Геолирт. И ожидать пощады не следовало. Доходили слухи, передаваемые эхом разговоров по незримой магической сети, будто яшмовый чародей был тяжело ранен и потерял часть своей силы. Но его часть обычно равнялась по могуществу всей магии башни самого маленького льората.

Олугд обнажил меч-катану, готовясь к неизбежности. Он вспоминал все боевые стойки, усиливая оружие магией талисмана, заключенного в небольшое серебряное кольцо.

Шум нарастал, но внезапно все стихло, словно некая тень отлетела, но не от невозможности пробиться, а чтобы разогнаться для решительного удара. Камни брызнули фонтаном, порождая катастрофический скрежет разрываемой физической материи и незримой магии. Олугда опрокинуло, закружив в вихре, откидывая к Юмги. На статуе лежали особо плотные защитные чары, под сенью которых и укрылся льор.

«Он сильнее… Он все еще сильнее», — с ужасом понимал Олугд, отчего кружилась голова и пересыхало во рту. Если он и слышал когда-то о настоящем страхе, то до той минуты не догадывался, что значит в полной мере испытывать его.

И нигде не обнаруживалось спасителя или хотя бы союзника. Малахитовый льор Сарнибу находился слишком далеко, а тихий молодой — ста лет от роду — сосед сам едва избегал страшной участи. Его башню накрепко запеленали в магическую броню заботливые родители, которые пали жертвой войны льоров, когда их сыну — Инаи — не исполнилось и десяти лет. Впрочем, Иная Ритцова — цаворитовый чародей — обладал неслабой магией: их фамильный талисман давал власть над сном и явью. Так что любого, кто намеревался проникнуть в башню, настигал беспробудный тяжелый сон. А у Олугда Лариста от всех знаний и фамильных артефактов не осталось ничего, способного защитить от нападений Нармо.

Камни все сыпались из стены, словно красное пламя пожирало породу, пробуриваясь, как гигантский плотоядный червь-паразит. Олугд заставил себя встать, вновь сжимая светившуюся синим катану. Страх проникал под кожу черным дымом.

Двести пятьдесят лет — и все в башне. А Юмги хватило пятнадцати, чтобы сделаться закаленным бойцом. Олугду казалось, словно он слышит голос возлюбленной, он намеренно вспоминал все ее насмешки над изнеженностью принца, намеренно воскрешал в голове день смерти отца, чтобы закипела ненависть, способная сокрушить ужас. Но нестерпимый холод все равно пробирал волнами озноба, а заостренный кончик меча неправильно подрагивал. Лезвие разделяло пространство на две половины, две изолированные картины. Ожидание удара тянулось вечность.

Внезапно пламя сменило цвет, сделавшись грязно-фиолетовым. Лицо Олугда исказилось от неприятного удивления: «Это неправильно! Яшма так не может!» И он попытался вспомнить, где говорилось о сменах оттенка магии. Загадкой оставалась и непобедимость династии Геолиртов, потому что кровавая яшма, несмотря на устрашающее название, не несла разрушительной силы, уж точно не умела прорываться сквозь глухие стены. Но понять, в чем подвох, Олугд не успел: следующая волна энергии вновь едва не опрокинула его навзничь. Он устоял, решительно расставив ноги. Осыпавшаяся отовсюду пыль скрипела под подошвами мягких сапог, усугубляя повисшую тишину.

И, наконец, обрушился первый удар! Но враг показался не из бреши в башне — он подло атаковал со спины, вынырнув с противоположной стороны!

Олугд успел развернуться и нанести ответный удар сверху вниз, резко рассекая воздух, встречая сопротивление пяти острых лезвий. Олугд обругал себя за недальновидность стратега. Конечно же! Нармо использовал отвлекающий маневр с разрушением стены, слишком явный и устрашающий, а сам тихо пробирался через сплетения магии с противоположной стороны. И все же это не объясняло фиолетовый цвет пламени. Впрочем, раздумывать времени не оставалось: красные лезвия вспороли воздух за миллиметр от правого уха, цикроневый льор вновь уклонился, стремясь нанести удар катаной, но лишь заслоняясь ею.

— Знаешь, пацан, помнится, сто с чем-то лет назад, я сказал, что мне не нужен второй талисман, — хохотнул невозмутимо Нармо, ухмыляясь. — Так вот — я соврал.

И в глазах его зажегся злобный огонек маньяка. Он с жадностью вора глядел на заветное кольцо, точно уже присвоил.

— Не надейся легко заполучить его! За это время я кое-чему научился! — храбрился Олугд, отбрасывая противника, пытаясь поддеть его взмахом клинка снизу вверх и одновременно ударяя свободной рукой, укрытой магией.

— О! Мальчишка решил покрасоваться, — отозвался Нармо, стремительно уклоняясь, даже не запыхавшись и находя время саркастично поаплодировать: — Проверим, чему ты научился!

И через миг он уже вновь обнаружился за спиной Олугда, который едва успевал уследить за перемещениями противника. Вероятно, Нармо легко перелетал по потолку. Хоть он и не видел магических нитей, но умел ими пользоваться, наверное, на ощупь.

Однако Олугд оттачивал свое владение мечом, создавая призрачные двигающиеся иллюзии, поэтому скорость удара вновь позволила блокировать когти-мечи яшмового. Они сцепились в двойном противостоянии магии и оружия. Цирконовый льор направлял всю свою магию талисмана, сосредоточенную в левой руке, чтобы остановить еще пять когтей, которые Нармо жадно тянул щупальцем ненасытного спрута. Он все ухмылялся, словно гигантская жаба, которая мечтает проглотить весь мир. Олугд не сдавался и даже перешел в наступление, заставив Нармо отступить на шаг, фактически сдвигая его по шершавой каменной плите. Противник только слегка склонил голову на бок, прошипев:

— Неплохо!

Он все-таки запыхался и тяжело хрипел, когда вновь попытался прорвать оборону Олугда. Последний надеялся перейти в атаку, но боялся, что ему не хватит решимости убить врага, если представиться случай. Он никогда не уничтожал людей. Видел, как гибли другие.

Впрочем, до победы в поединке оставалось, как до Земли через разбитый портал. Но все же Олугд решительно двинул вперед левой рукой, ударяя Нармо чуть ниже правого плеча неопределенным потоком магии — только такой и владел из боевого арсенала их фамильный артефакт.

Яшмовый чародей резко отшатнулся, выплевывая кровь и давясь кашлем. Правдивы, значит, оказались слухи. Оставайся Нармо со своей полной силой, шансов было бы куда меньше. Олугд попытался воспользоваться преимуществом, надвигаясь с катаной. Убить! Надо убить врага! Какие простые слова — и какие невозможные действия!

В те страшные мгновения заполнял разум образом отца, картины из ночи его безвременной гибели. Олугд ждал часа отмщения все эти годы, он избавил бы весь их мир от клеща-кровососа, который поглощал льораты слабых соседей. Шанс представился лишь на мгновение, когда Нармо открылся для удара — все же сказалось недавнее ранение, а слабый, по его мнению, противник за прошедшие годы возмужал.

Однако всего через пару секунд произошло непоправимое: противник буквально исчез, ускользнул из-под лезвия катаны. Впоследствии Олугд много раз задавался вопросом, Нармо ли провернул очередной гамбит или же у него самого дрогнула рука перед первым убийством. Но тогда он не заметил, как проклятый враг очутился возле заветной статуи. И поднес когти к ее шее, грозя срубить голову той, что не могла дать отпор. О! Если бы Юмги досталась хоть толика магии поющих самоцветов, она бы, вероятно, сокрушила всех врагов. А он, Олугд, все клялся и клялся защитить ее и спасти, но ни одно из обещаний не находило исполнения в реальности. Не хватало сил, а, может, воли.

— Неплохо! Неплохо, но… недостаточно! — Нармо самодовольно погрозил указательным пальцем. — Ты не научился главному принципу выживания в Эйлисе — подлости. Вы все носитесь со своим благородством, поэтому и умираете.

— Нет! Не трогай! — бессильно выдохнул Олугд, замирая, словно его тоже поразила чума окаменения.

— Кажется, она тебе дорога… Оно! Это же был живой человек? Как… м-м-м, интересно. — Нармо нагло потрогал статую за грудь, но ухмылка сменилась оскалом. — Она почувствует боль, если отрезать ей, скажем, руку или ногу?

«Он лжет. Забыл, что я умею распознавать ложь. Не в этом его намерения. Ждет, что я брошусь, поддавшись гневу», — применил свой основной навык льор, хмурясь и плотнее сжимая катану.

— Ты не сделаешь этого! — уверенно бросил он.

— Правильно! Саркофаг нерушим, — раздался над ухом противный голос.

Этот паук вновь атаковал со спины, и на этот раз Олугд не успел достаточно стремительно обернуться, лишь взмахнул неопределенно катаной. Только это и спасло ему жизнь: когти наткнулись на лезвие, изменив направление. Но спину обожгло огнем: четыре борозды прочертили бессмысленную скарификацию, разрывая ткань и вспарывая кожу. Олугд впервые понял, что значит рана в бою, испытав скорее удивление от новых ощущений, чем шок. Однако боль не заставила себя ждать. А Юмги, его отважная Юмги, вероятно, изведала это еще подростком. Он мельком взглянул на статую, и заставил себя забыть о ране.

И вновь разгорелся бой. Нармо не унимался, откровенно смеялся, а размазанная по щетине на подбородке кровь придавала ему сходство с вампиром, что носился по залу безумным смерчем, Олугд только успевал отпрыгивать да отбивать атаки. И чем стремительнее они становились, тем более расплывчато представал силуэт Нармо. Возможно, сказывалась потеря крови. Разгоряченное тело вновь сковывал неприятный холод, однако чародей вспомнил о своем козыре.

Когда удалось в очередной раз слегка отбросить Нармо, посягавшего на заветный талисман в кольце, Олугд дотронулся до самоцвета исцеления, скрытого возле сердца. Он успел подхватить нужный камень, когда раздались первые сигналы тревоги. Целебная энергия разлилась под кожей, разогревая мышцы приятным покалыванием, прояснила разум и очистила взор от тягучей темной сетки, которой покрывалось пространство. Зал приобрел свои истинные размеры, стены больше не обступали колышущимся саваном.

Однако Нармо никуда не делся и атаковал с удвоенной силой, все больше распаляясь. Он будто намеренно пробрался, громко возвещая о своем присутствии, хотя запросто сумел бы, как в прошлый раз, проползти незаметной ядовитой змеей, но нет: он желал поединка, легкого, как он считал. И для Олугда такое определение показалось в высшей мере оскорбительным — он такой же знатный льор, а не манекен для тренировок более сильного соседа.

Олугд с боевым кличем обрушился со всей силы, вкладывая ее в полет катаны. Нармо не успел блокировать правой рукой, однако левая неизбежно оказывалась вновь за спиной у Олугда. И уже не оставалось способов отвернуть длинные лезвия, пламеневшие всепоглощающе багряным.

Олугд осознал свою ошибку в тактике: с опытным противником он вновь понадеялся на случай, уже готовый зарубить яшмового чародея на месте. Не учел, что сражается одним клинком против десяти, легких и прозрачных.

Одновременно что-то скользнуло с пальца — заветный талисман непостижимым образом очутился в ладони Нармо, словно тот провернул ловкий фокус — неуловимый прием карманного жулика и лжеца. Олугд не успел осознать, что распрощался с фамильной реликвией, которая поддерживала защиту башни.

Злоба и ощущение невозможной несправедливости кидали вперед, казалось, загрыз бы противника без всякого оружия. Но не хватило остроты зубов. И оставался только краткий миг осознания, что усиление катаны померкло, да защитные чары разлезаются бумагой под дождем. Остаточная магия позволяла бы только отличать ложь от правды. Кому понадобится такое умение в мире семи гордецов, оторванных друг от друга давней неприязнью? А перед ликом смерти правда и ложь сами выстраиваются в ряд на высшем суде.

Свечение лезвий бесконечно долго летело к ничем не защищенной спине. Магию-щит они бы мигом разбили, словно фарфоровую чашку. А дальше…

Олугд осознал все в долю секунды, тогда же понимая, что его тело не успеет увернуться, чтобы не напороться на другие пять мечей, отбитые и опущенный к земле катаной. Нечестный поединок! Изначально неравный! Все нечестно в этом прекрасном и жутком Эйлисе!

«Юмги!» — Единственное имя вспыхнуло молнией, в нем переплелись сожаление за невозможность спасти и обреченность их несостоявшейся любви.

***

Зеркало манило потусторонней тягой, пальцы холодели под легким сквозняком портала. Преграда казалась эфемерной, но за прошедшее время Раджед уже в полной мере оценил вкус этой формы отчаяния. Магия Сумеречного Эльфа и из обычного стекла сотворила бы незримую броню. А что он перепутал в хитросплетениях артефакта, выяснить все не удавалось. Сознание натыкалось на блок из сотен нитей, настоящий перепутанный клубок. Вот они — рычаги управления мирозданием. Потому не требовалось Стражу Вселенной ни амулетов, ни книг. Он работал напрямую, и лишь знания служили преградой. Янтарный чародей тоже попытался, предельно сосредоточившись, однако при малейшем прикосновении к внутренней структуре зеркала, руки обжигало, словно проходил электрический ток. Очередная насмешка Сумеречного! Как же льор ненавидел своего давнего приятеля!

Эти непонятные насмешки и намеки. И хорошо, если так означалась какая-то цель, а иной раз жестоко играла тьма в сердце неудавшегося стража. Однако Раджед все еще непостижимо верил в друга. С течением времени — а прошло уже почти два года — он задумывался все больше, зачем закрылся портал. Если бы без цели, то Эльф бы не приходил с извинениями.

Первый гнев, вечно толкавший на непродуманные рискованные решения, улегся отзвуками далекой грозы. Янтарный льор учился ждать, сопоставлять случайные знамения и предчувствия. Что-то нависало над Эйлисом — клубящийся дым неизбежных перемен. Но он скрывался за завесой тяжелого сна. Казалось, мир едва дышал, ворочаясь от кошмаров. Раджед неуловимо слышал едва различимый гул — неспешно двигались механизмы мироздания, сердце мира билось без души, потому угасало.

Время сбитыми костяшками переводило стрелки часов, львы неизменно смеялись дверным сквозняком. Где-то упал неизвестный предмет, подкинув гулом немое пространство башни. Раджед даже не обернулся: защитная магия молчала, не пропуская злокозненных врагов. Только множественно мертвенных вещей глазели на хозяина, точно на диковинный экспонат. Они давили, и за последние месяцы льор избавился от значительной части ложной роскоши. Она неотвратимо тяготила, потому дорогие кресла и диваны укрывались серыми чехлами, целые залы закрывались на ключ, и погашенный свет комнат возвещал их планомерное умирание.

Пустая башня бунтовала против хозяина, тянула к нему жадные лапы навязчивой помпезности. Что же он так жаждал показать Софии? Чем стремился прельстить ее? После ее побега не радовали ни сокровищницы, ни тончайшей работы гобелены и картины, ни осознание своей силы — все обессмысливалось, словно непреклонная девушка заронила зерно сомнений в каменное сердце. И оно пробивалось, прорастало тонкими корешками, но живые всходы больно покрывали трещинами гладкий янтарный саркофаг.

А жадные вещи тянули обратно, призывая увязать в смоле беспросветных дней гедонически гибнущего мира. Потому Раджед бежал от них, от всех этих условностей статуса и навязанных правил. Он не восстанавливал то, что пострадало в противостоянии с Нармо, вскоре почти полностью переселившись в тронный зал да несколько прилегавших к нему покоев. Чудесные янтарные интерьеры напоминали о своем проступке, о жестокости, когда он отправил Софию на рудник, а потом гладил ее руки. Переполненные сокровищницы насмехались призраком тех дней, когда он показывал несметные богатства, наивно веря, будто чистое сердце возможно заполучить безжизненным мерцанием злата и шелков. Все изменилось в прозревших глазах. Что мнилось великим, срывалось в бездну мирового колодца воздвигающих башни.

Только крупные часы с завитками и затейливой картинкой на циферблате отмеряли часы, что длились в Эйлисе несколько дольше земных. Планета вращалась медленнее далекого недостижимого мира Софии.

Где-то она жила, росла, менялась. Раджед представлял, что ей уже восемнадцать, воображал, как она еще больше похорошела, окончательно сбросив смешное оперение худощавого подростка. Но гнев и ревность обжигали сладостные образы воображения при мысли, что девушка досталась кому-то другому, что нашелся некий безусый юнец, покоривший ее сердце. Если бы только узнать! Одним глазом увидеть! В сердце льора не искоренялась нерушимая убежденность: София обязана принадлежать только ему или вообще никому! Ревность к возможному сопернику порождала новых монстров. Иногда ему даже снилось, как лезвия беспощадно пронзают глупого человечишку, посмевшего посягнуть на шедевр мироздания в лице Софии. «Кротость моей ярости, что же ты со мной делаешь!» — восклицал порой льор при пробуждении.

В тяжелых метаниях проводил Раджед долгие дни возле зеркала, вскоре стремясь хотя бы уловить четкую картинку из мира Земли. Ему и правда удалось однажды: он глядел на заливные луга и снеговые шапки неизвестных гор, расстилались лиловые грозовые тучи, тревожно мычали коровы, а на полях хитрые машины связывали в тугие тюки высушенную траву. Он попытался и в следующий раз, вновь попадая на старый пейзаж. И снова стоял подле зеркала, в который раз наблюдая безмятежную пастораль.

Завороженный пейзажем, правитель на какое-то время погрузился в сон наяву, вспоминая, что когда-то также рассматривал свои владения у подножья башни с высоты птичьего полета. Он смотрел с вершины из небольшого сада, окруженный благоуханием колдовских разноцветных роз, праздно облокачиваясь о парапет. Внизу же ячед в поте лица работал на полях, выгонял на пастбища скотину, чинил убогие деревянные домишки, разбросанные по холмам.

Люди копошились сами по себе, многие даже ни разу не видели, кто ими правит. Они существовали как два разных слоя реальности. Но потом с гор «потекла» чума окаменения, ячед голодал от неурожаев, побеги и зерна местных злаков превращались в мелкий гравий, годившийся разве только для дорожек в парках внутри башни. И подданные впервые взмолились, требуя пустить их внутрь. Но гордый льор отказал, за что ныне жестоко укорял себя.

«Огира. Ты был прав, во всем прав. Зря только поддался на лживые обещания Аруги Иотила. Это вас всех и сгубило. И поссорило меня с родом Ларистов. Как все глупо, в сущности. Как все бесконечно мало и ничтожно перед ликом смерти», — рассуждал Раджед, но со злобой сжимал кулаки.

Картинка в зеркале неожиданно сменилась, склоны, залитые начавшимся ливнем, потонули в молочном мареве, выбрасывая изображение закисшей от грязи улицы, обрывки размокших газет и лежалый мусор подворотен. После поломки зеркала не удавалось управлять четким направлением и координатами показываемого места.

Разбитые фонари искрили, не передавая достаточно света. Мрак и грязная неустроенность обстановки буквально затекали в глаза тошнотворным привкусом. «Это Детройт вроде бы», — припомнил название города льор. Он успел изучить географию Земли, нравы и обычаи. Когда-то он, как и Нармо, подумывал, что сумеет сбежать, пока не открылась правда о силе и ограничениях могущества.

И глядя на столь унылые, застывшие протухшим жиром места казалось, что мощная магия именно из-за них не приживается в плодородном и пока еще живом мире. Раджед желал рассеять картину, не для того он чинил свое излюбленное зеркало, чтобы рассматривать задворки.

Внезапно унылую гнетущую тишину нарушил истошный девичий визг. Льор вытянулся, словно по спине его ударили хлыстом. В высоком голосе почудились интонации Софии, но в следующий миг на улице показались несколько человек — крепкие мужланы бандитского вида. Они тащили ужасно тощую девчонку с темно-русыми растрепанными волосами. Чтобы она не кричала, ей завязали рот грубой черной тряпкой. Не Софию, и все же… Как минимум, ее ровесницу.

— В машину ее! Давай в багажник! — скомандовал один из похитителей.

Раджед же инстинктивно подался вперед, словно надеясь разорвать стекло. Он раньше и не додумывался, что с таким артефактом мог бы не просто в праздной неге наблюдать за планетой людей и соблазнять местных женщин, но помогать кому-то, спасать вот такие невинные жизни. О том, что несчастное создание не заслужило наверняка ужасной судьбы, кричало буквально все — от капель моросящего дождя до искр, осыпавшихся с разбитых лампочек. Девушка не заслужила родиться и сгинуть в этом аду.

Льор непроизвольно надавил на стекло, и показалось, словно почти удалось пробиться. Оно завибрировало, талисман на груди потеплел. Но ничего не произошло, а злосчастная машина скрылась за поворотом, словно никогда не существовала. Вот так и пропадали люди на этой неприветливой планете, которую обитатели обреченного мира рисовали себе сказочным новым домом. Но сколько же зла таилось в каждой подворотне! Какие темные истории хранил заплеванный асфальт! Сколько образов сломанных жизней смывал в канализацию прогорклый химикатами дождь!

Сердце Раджеда непривычно колотилось, как от пережитого волнения за кого-то близкого. За кого? За неизвестную девчонку-ячеда? Но, кажется, он перестал разделять льоров и простолюдинов. Она доказала, что разница между ними катастрофически мала, а в Эйлисе две касты слишком неоправданно возвели в великий культ.

«И это тоже планета Земля. Я должен найти Софию! Если на ее планете творится такое, они же все в опасности каждый миг!» — нервно метались мысли, а пальцы невольно пробовали нити мира, стремясь пробиться в безвестную трущобу Детройта. Но власть над артефактом не восстанавливалась. Раджед вновь люто злился на Сумеречного: «И вот это ты видишь каждый день во всех мирах?! И вот в это не вмешиваешься?!»

«Поверь, мне от этого… больно. Очень больно. Поэтому я и оказываюсь иногда на пиратском острове, чтобы мне дали по зубам. Но ничего не могу изменить, иначе сгублю весь их мир», — вдруг донесся сдавленный ответ, словно шепот осеннего ветра, что подхватил случайный высушенный лист.

«Замолчи! Пусть ты всезнающий, но хотя бы не будь навязчивой галлюцинацией!» — отмахнулся Раджед, так как меньше всего желал слышать этот голос в голове. Руки даже подернулись желтыми искрами оружия, однако бессмысленный гнев улегся.

Льор, поражаясь себе, осознал, что злится на неудавшегося стража уже не за свой испорченный план, а за ту несчастную девочку, которой они — со всей их огромной силой — так и не сумели помочь. Не имели права? Так твердил Эльф каждый раз?

Поневоле он жертвовал единицами, чтобы спасти миллиарды. «Что ж в Эйлисе никем не пожертвовал? Духу не хватило? Или план какой-то другой? У тебя же на все есть план! Зачем тебе человечность! Зачем тебе какой-то мелкий мирок по имени Эйлис! Что ж его не сохранил? Или есть целые миры, которые должны умереть, чтобы сохранился баланс? Сколько еще жертв необходимо для вселенского равновесия? И для кого тогда вся эта сила?» — фыркнул безмолвно льор, оскаливаясь. Порывом возмущения он вновь вгрызся в зеркало, перебирая магические нити. Он не ощущал жжения и разрядов электричества, словно сделался невосприимчивым к ним.

В пелене непривычного гнева без оттиска эгоизма, льор незаметно переметнулся к иным видам, признав в них Москву, а именно те места, где и жила София. Вероятно, поселившаяся тревога позволила найти ее. Перед глазами все вставал образ грубых мужиков, черной тряпки и багажника грязной машины, доводя до дрожи, от которой то кидало в озноб тревоги, то в жар ярости: никто не гарантировал, что Софией не случилось бы однажды чего-то подобного.

А могущественный Страж Вселенной, безусловно, не шевельнул бы и пальцем. Продукт неудавшегося эксперимента — вот и вся его суть, так рассуждал в порывах недовольства Раджед, подозревая, что преступно недалек от истины.

«Каждому свое испытание», — нейтрально отозвался Сумеречный Эльф, но смолк, как порванная струна. От янтарного чародея все скрывалась тайна: как вечно переживающий за всех и каждого страж с такой невозмутимостью отдает кого-то на закланье. И тут же настигал непривычный укор самому себе: со всей силой камня он на протяжении веков не занимался почти ничем, кроме шумных развлечений и услаждения плоти. Не считая войн льоров, которые велись тоже во славу одного себя, ради доказательства могущества и порочного круга мести.

«Замолчи!» — хрипло прозвучали собственные мысли, притом совершенно чужим голосом.

«Но прошло два года, я надеялся…» — неуверенно вздохнул Сумеречный, все не показываясь в хоть сколько-нибудь материальной форме.

«Да, прошло. Но нет, я не на такое появление рассчитывал! Поэтому сгинь!» — оборвал Раджед. А в следующую секунду сердце вновь замерло и пустилось сбивчивым галопом: по улице, невредимая и спокойная, шла София в окружении родителей и подросшей сестры. Раджед, сам не замечая, счастливо улыбался, приникая к стеклу, словно согреваясь дыханием далекой весны. Совершилось! Он увидел ее!

София превратилась именно в такую прекрасную девушку, какую он рисовал в своих мечтах. Впрочем, в ней по-прежнему оставалось что-то неисправимо детское: в наивной кроткой улыбке, в широко раскрытых честных глазах, мерцавших, словно сапфиры. Даже уложенные локоны ниже лопаток светились расцветом лучшей поры юности, еще достаточно беззаботной, чтобы не отвоевывать свою красоту у усталости взрослых хлопот и тягот ответственности.

Впрочем, все зависело от образа жизни. Софию же судьба не обделила ни добрыми родителями, ни достаточно определенным будущим. Раджед вдруг с горечью понял, что он и все произошедшее в Эйлисе — это, возможно, самое страшное ее воспоминание. И все же сладостно пьянила возможность вновь увидеть ее, вновь вспомнить аромат ее волос и впитать новой памятью каждую черту чудесного образа.

— Это же София! — прошептал блаженно Раджед, смакуя желанное имя. — София! И Рита… и… о нет!

Время резко застыло вязким желе ужаса. Счастливая семья шла возле стройки, где возводился некий супермаркет. Огромные краны поворачивались в разные стороны, опускали и поднимали тяжелые блоки и балки. Но вот один из них пошатнулся, подкошенный порывом ветра. Тяжелая изогнутая балка накренилась, выпрастываясь жадной лапищей погибели из своих креплений. Тросы лопались, смещая центр тяжести, отчего крановщик, поняв беду, отчаянно подавал сигналы товарищам внизу. Но было слишком поздно. Несчастный случай — один из миллионов и миллиардов. Только кто так судит? Всевидящие стражи, которым наплевать на людей? Целый мир в лице Софии и ее близких балансировал на лезвии.

«Эльф! Они же погибнут! Спаси их!» — вскрикнул Раджед, кинувшись к зеркалу, озираясь по сторонам в поисках друга, которого так старательно прогонял. София! Увидеть всего на мгновение, чтобы вот так страшно потерять навсегда?

Балка все больше кренилась, кран заклинило, а прохожие внизу, кажется, вовсе не замечали нависавшей над ними угрозы. Балка сорвалась, вырывая из груди Раджеда неразборчивый сорвавшийся вопль.

Внезапно время совершенно замедлилось, предметы застыли, даже пылинки просматривались в воздухе замершим бисером. Отчетливо раздались слова незримого стража, словно глас самой судьбы:

— Нет. Это ты должен спасти.

— Но я не могу! Зеркало запечатано! — Раджед вцепился в портал, поцарапав когтями витиеватую раму. Стекло же оставалось безучастно неподатливым.

— Можешь! Это — твой катарсис! — возвещал не Сумеречный, но Страж. Не безликий и безучастный наблюдатель, но тот, кто всегда знает конечную цель, пусть и несет непомерный груз всеведения.

«Катарсис… Катарсис…» — эхом вторил гул стучавшей в ушах крови. Раджед судорожно вспоминал: да-да, он что-то забыл! Что-то принципиально важное, дающее множество ответов без слов. Нити! Нити мироздания и рычаги! Он стремился добраться до них, научиться управлять. И в прошлый раз вышло, когда Софии грозила смертельная опасность. Тогда он поразил своих извечных врагов той магией, что перекрыла все хитрые планы. Потаенное открылось не от долгих измышлений и тренировок, сила, казалось, шла и самой души.

Бисер пылинок вернулся на рельсы времени, ускользающих неуловимых секунд между грядущим и совершившейся неизбежностью. Вся жизнь — полет пылинки от потолка до пола, кружение между каменными плитами.

И янтарный льор вдруг снова узрел нити, которые тянулись на другую сторону зеркала. Множество ярких соцветий, сложных сплетений, что связали воедино все миры, все параллельные версии и сшили порталы. Всеединство мироздания захватывало потоком новых знаний. Казалось, раньше глаза нащупывали лишь смутные отражения, тени от костра на грязной стене. Но вот прозрели на ярком солнце.

И рука сама потянулась к верному рычагу: Раджед усилием обостренной воли приказал найти верный вектор, который отвечал за балку и кран. Затем с небывалой легкостью подцепил его и перенаправил, восстанавливая на расстоянии сотен световых лет крошечные молекулы тросов и креплений. Руки и все тело пронизывали незнакомые импульсы, но не истощали, а скорее питали. Раджед спокойно прикрыл глаза, он безошибочно видел все в голове, лишь отчетливее представляя конечный результат. Он управлял рычагами мира.

Балка послушно медленно вернулась на законное место, будто сама стыдливо поправляя сорванные крепления. Кран тоже выпрямился к пущему удивлению рабочего, очутившегося до того в ловушке на вершине конструкции. Очень скоро порядок восстановился без видимых последствий. Разве только талисман разогрелся до предела, и в ногах появилась слабость. Впрочем, слишком ничтожная жертва в сравнении с тем, что удалось предотвратить. Раджед умиротворенно улыбался; умел бы мурлыкать, так замурлыкал бы, словно гепард.

Нити постепенно меркли, льор отпускал рычаги, вдруг сознавая, что чародеи очень немного ведают о настоящем устройстве мира. Впрочем, мысли занимала только София, которая застыла среди опешивших прохожих. Обеих дочерей закрыл собой отец, когда все они слишком поздно заметили опасность. Получалось, что льор спас и ему жизнь, отметив про себя смелость мужчины. София же, как зачарованная, озиралась, словно выискивала кого-то. И на лице ее не читалось и тени прежнего отвращения и страха перед появлением чародея.

— Раджед… Это ты? — едва уловимо донесся далекий-далекий шепот, произнесенный одними губами. София глядела на кран, не разделяя удивленный трепет собравшихся зевак. Они снимали на телефоны внезапную мистическую диковинку, кто-то спешил убраться из опасного места, и лишь одна из них непостижимо догадалась об истинной причине.

Что же? Она искренне верила, будто он способен творить такие чудеса? Он ведь вовсе не умел такого до минувшего мгновения! Но предельно обострившиеся чувства, нахлынувшие лавиной и растворившие засовы, открыли нечто. Что-то принципиальное новое. Наверняка не без цели. Уж точно не без цели! Впрочем, рациональное осмысление откладывалось: Раджед все любовался на Софию. Но зеркало подернулось предательскими помехами, чудесный образ, явленный подарком и испытанием судьбы, померк и растаял.

— Я все понял! — выдохнул льор, садясь на трон и по давней дурной привычке довольно перекидывая ноги через подлокотник. — Эта магия… — но льор нахмурился, впрочем, тут же отмахнулся, неизвестно почему улыбаясь: — Хотя нет, я ничего не понял. Я просто чувствую. Эльф! В этом был твой хитрый план?

Тут посреди зала из облачка тумана тусклого скромно показался Сумеречный Эльф в человеческом обличии, уже не хранившем жутковатый оттиск хранителя вселенной. Эльф сутулился и виновато складывал руки на груди, точно самый смиренный проситель, тихо спрашивая:

— Прощаешь меня, друг?

Раджед, казалось, прозрел и на Сумеречного: друг больше не казался тем мерзким образом бесчувственного идола, каким нарисовал беспросветный гнев. Отныне и правда виделась некая цель в поломке портала, ведь не все мерится сиюминутным удовольствием.

— В какой-то мере, — ухмыльнулся лукаво Раджед, но пригрозил: — Если ты друг, то надо предупреждать о своих хитрых планах.

— Тогда в чем их смысл? — развеселился Сумеречный, разводя руками, точно готовясь показать карточный трюк, но вновь смиренно сцепил пальцы. — Порой сказать — значит погубить план. Ты мне не поверил бы. А сказать «добро» — не значит его сделать.

— В этом ты прав, — задумался Раджед, потерев устало переносицу. — И что же теперь? Я сумею открыть портал?

Льор с привычной энергичностью вскочил с места, словно позабыв, что считанные минуты назад истощил свою магию. Если бы злосчастная балка находилась в пределах Эйлиса, то все прошло бы куда проще. Однако нить тянулась не просто через портал — она преодолевала огромные расстояния между мирами. Так что Раджед приятно поразился тому, на что, оказывается, способен. И вновь мысленно принялся восхвалять себя по неискоренимой привычке упрямого гордеца.

Немедленно представилось, как София бы возблагодарила его за очередное спасение жизни, уже не только ее, но и всей ее семьи. Раз уж она прошептала его имя, значит, тоже ждала встречи. Раджед щурился в довольном предвкушении. Казалось, что дело за малым — открыть портал. Но стоило подойти к зеркалу и вновь прикоснуться к нему, как высветился неразборчивый калейдоскоп картинок — совершенно любых, но только не заветная улица в Москве. А стоило попытаться нащупать линии и рычаги, как пальцы обожгло зарядом тока. Нити мира не позволяли злоупотреблять их милостью во вред и для утехи одного себя.

— Да что же это… — зашипел недовольно Раджед, потирая ладони. — Что за наваждение? Опять ты?

Льор обиженно обернулся к Сумеречному, уже готовый вновь переложить на приятеля вину за все ненастья. Однако Сумеречный застыл непоколебимым изваянием.

— Нет, не я, — твердо отчеканил он, но добавил печально, виновато приподняв края губ: — Радж! Все зависит от тебя. От вас обоих.

Раджед понуро отошел от заветного зеркала, которое раньше казалось непоколебимой собственностью, почти предметом бытового пользования, о котором не стоит размышлять. Он легко перемещался между двумя мирами, оберегая портал от нападений врагов. И лишь когда тот затворился, раскрылась вся загадочность фамильной реликвии, ее противоречивые возможности. В бесчисленных книгах мало говорилось о природе порталов, о том, как их создали, и что лежало в основе. По большей части все сводилось к своду правил пользования, инструкций по созданию и предостережений. Но получалось, что порталы не просто перемещали материю — они связывали целые миры скреплениями из недостижимых нитей. Льор вспоминал, что чувствовал, когда управлял ими: невероятное ликование, блаженство духа, оторванное от суетливых мыслей о своем благополучии. Он спасал людей, не только Софию — и это сделалось высшей и достаточной целью в те короткие мгновения. Да, он определенно изменился: раньше бы ничьи горести не тронули его. И все же зеркало не позволило вновь встретиться с Софией.

Раджед, устроившись вновь на троне, как завороженный, вновь уставился на зеркало, колыхавшееся неправильно быстрой сменой незнакомых и ненужных пейзажей. Сумеречный же застыл, прислонившись к стене и по-птичьи склонив голову набок. Он словно выжидал, когда вновь уместно будет говорить — Раджед это ощущал, вдруг понимая, что за прошедшие два года, пожалуй, скучал в полном одиночестве по верному, хоть и странному, другу.

— Такое чувство, словно все вы, все вокруг, пытаетесь разбудить во мне что-то светлое. А ты, Сумеречный, так бежишь от своей тьмы, — пробормотал льор, случайно озвучивая мысли.

— От тьмы бегут все, — изрек Эльф, отделяясь от стены. — Если от нее не бежать, то она поглотит даже самых светлых.

— Меньше пафоса, мой друг, только меньше пафоса, — усмехнулся Раджед, встряхнув растрепанной гривой. Но сердце подернулось новой болью, новые ростки пробивали каменный саркофаг, отзываясь не вкусом победы, а угрызениями совести: «София… Как же глупо я себя повел. София! Я был искусным обольстителем на балах. Но в итоге не нашел лучшего предлога, чем паршивый шантаж. Видимо, во всем виновата вражда с Нармо и болезнь Эйлиса — я ожесточился, очерствел духом. Хотя нет. Никто не виноват, кроме меня самого. Хватит перекладывать на всех вину!»

— Зеркало! — оторвал от дум и самобичевания возглас Эльфа. Раджед вскинулся с трона, тут же подхватывая трость. За годы поединков и войн он научился собираться меньше, чем за полминуты, потому держал поблизости все важные артефакты.

Зеркало и правда прекратило беспорядочную трансляцию земных пейзажей, однако показало отчетливо картину самого Эйлиса, а затем метнулось в башню, напоминавшую гигантский термитник.

— Это же Олугд Ларист! — воскликнул Раджед, но яростно зарычал: — И Нармо! Проклятый паук! Я думал, что навечно загнал его в башню.

— Да прям уж!

— Можешь приглядеть за порталом, как в старые времена. А хотя… глядеть-то не за чем, — молодцевато улыбнулся Раджед, накидывая поверх рубашки и жилета неизменный камзол. — Пожелай мне удачи! Друг!

И с этими словами льор доверительно протянул руку Сумеречному, которую тот немедленно крепко пожал в знак полного примирения.

— Удачи! Друг! — сияя какой-то невероятно наивной и открытой радостью, отозвался Эльф. И Раджед понял, сколько боли причинил другу своей отчасти вовсе беспричинной злобой.

***

Лезвия Нармо вспарывали пространство, Олугд успел попрощаться раз сто с жизнью, пока внезапно что-то не отвратило неминуемую смерть. Льор и не понял толком, что случилось. Только перекувырнулся вбок через левую руку, тут же зашипев от боли. Кажется, без талисмана раны кровоточили с новой силой. Катана померкла, как и магия башни, словно кто-то высасывал энергию циркона.

— Решил напасть на слабых? — раздался решительный возглас. Алые мечи-когти схлестнулись с золотыми, разбрасывая снопы искр. Нармо отступил на несколько шагов, не успевая ответить что-то связное и наглое, только зашипел, как самый настоящий паук. Похоже, он не рассчитывал на прибытие подкрепления в лице равного по силе противника.

«Янтарный льор!» — поразился Олугд, помня о невольной вражде с Икцинтусами. Он даже протер затуманенные слабостью глаза, чтобы поверить в реальность появления нежданного спасителя. Что-то сместилось в мировом порядке, раз сам янтарный льор переступил через свою мстительную гордыню. Отец всегда предупреждал о дурном характере Раджеда, хотя давным-давно, в юности льоры даже дружили.

Нармо же не менялся, а если что-то в нем и трансформировалось, то явно не в лучшую сторону. Яшмовый льор даже не желал честно сражаться: лишь взмахнул пару раз мечами, посылая несколько хитроумных арканов-ловушек, сотканных из пламени. Янтарный с невероятной легкостью перерубил их, точно речь шла не о хитроумной магии, а о тонкой веревке. Затем Раджед решительно перешел в наступление, обрушивая последовательные комбинации ударов, ловко уклоняясь от ответных атак. Но Нармо не сражался в полную силу, он намеренно отступал, сжимая в руке похищенное сокровище башни.

— Стой! — только рявкнул Раджед, но не успел к открывшемуся порталу, который больше напоминал воровской лаз. Нармо, разразившись довольным хохотом, скрылся на другой стороне, накрепко запечатав брешь. Видимо, сбежал в свою башню, как все трусливые тати.

— Иссякни твоя яшма! — прошипел вослед проклятье янтарный льор, но подошел немедленно к Олугду. Цирконовый чародей кое-как поднялся на ноги, опираясь на меч. Вес оружия показался непомерной тяжестью в непривычно ослабших руках. Олугду чудилось, словно из него с корнем выдрали какую-то неотъемлемую часть организма, ампутировали без обезболивания конечность.

Мучения от отсутствия талисмана накатывали в разных формах постепенно, неправильными волнами. Олугд пошатнулся, однако его уверенно подхватил Раджед, отводя к ближайшей каменной скамье. Олугд сел, закрывая лицо руками, не до конца веря в свое поражение и искреннюю помощь недавнего врага. Все перемешалось. Но, что хуже всего, без талисмана не оставалось ни единого шанса помочь Юмги. Льор украдкой глянул на неподвижную статую, едва сдерживая скупые злые слезы бессилия и вины. Он обещал, он столько всего обещал! Но не обрел для выполнения клятв ни верных знаний, ни достаточно сил.

— Что же случилось, льор? — вполне учтиво обратился Раджед. Он не лгал — это врожденная магия распознавала. Хоть какой-то оставался толк от слишком слабой фамилии Ларистов!

— Он… Забрал талисман, — прерывисто, облизывая пересохшие искусанные губы, объяснил Олугд, хотя каждое слово придавливало свинцовой гирей. — Что он… Что он собирается с ними делать?

— Не знаю, но выясню! — решительно сжал кулаки Раджед, торопливо кивая на Юмги: — Забирай свою статую, я открою портал в башню Сарнибу. Здесь уже нет никакой защиты.

— А как же остальные люди?

— Они такой же камень, как и все в Эйлисе. Нармо они точно не нужны.

— Я теперь ваш должник. — Олугд вздрогнул. Не обладай он магией распознавания лжи, то никогда бы не поверил, что янтарный льор способен настолько поменяться в обращении с неугодными соседями.

— Надеюсь, не придется отдавать такой долг, — с опаской усмехнулся Раджед, имея в виду спасение жизни.

— А что со старой враждой за восстание? — не выдержав неопределенности, все же спросил Олугд.

— Восстание? Забудь о нем! Я… — Раджед запнулся, отвернувшись, признался: — Я виноват перед этими людьми, перед всеми ними.

— Вы изменились, — совершенно изумленно отозвался Олугд, пока Раджед работал над созданием портала и пересылал магическое послание льору Сарнибу. Олугд воодушевленно представил обширную библиотеку малахитового, все его многовековые знания. Может быть, судьба наоборот смилостивилась, послав более тяжелые испытания. Однако отсутствие талисмана накрывало вспышками неожиданной боли и неопределенной тревоги, переходившей в тремор и панику. Олугд, призывая всю свою волю воина, боролся с этими приступами, убеждая себя, что обычный человек и без магических талисманов как-то существует.

— Надеюсь, что изменился. Жаль, этого не увидел твой отец. Когда мы были молоды, то часто с ним спорили. Такой уж у меня нрав вечного спорщика, — с виноватой ностальгией заключил Раджед. — Иди! Малахитовая и янтарные башни теперь связаны. Если что-то случится, я сразу узнаю. У нас теперь общий враг.

========== 15. Сонное царство ==========

Раджед возвратился в достаточно благодушном настроении, хотя видимых причин для того не находилось. Он не одержал безоговорочной победы, не успел оградить Олугда от потери талисмана. Зато нападение на башню соседа доказывало, что вечный враг не дремлет, заодно это пролило свет на дальнейшие планы Геолирта. А кто владеет информацией, тот владеет миром. Приятные искорки адреналина разбегались по венам.

Добровольному заточению в недрах библиотеки приходил конец: наставал час решительных сражений и новых сложных планов. И опытного воина вовсе не повергала в трепет грядущая борьба. В конце концов, она отвлекала от созерцания гибели мира. Может, так они и не заметили, как упустили шанс Эйлиса на спасение…

— Сбежал все-таки, паук проклятый, чтоб ему окаменеть! — осклабился льор, выходя из портала, однако тут же замер в негодовании: Сумеречный наглейшим котом уже развалился на широком троне на манер хозяина. На сцену немого негодования нежданный — и едва прощенный — гость-друг только поудобнее устроился, приговаривая:

— Ой, какой замечательный трон! Всегда мечтал, обожаю сидеть, свесив ноги через ручки кресла…

— Брысь с трона! В конце концов, я здесь король! — Раджед взмахнул тростью и рассмеялся, осознавая, что впервые за пару лет кто-то его вот так беззаботно веселит. Безобидные выходки Сумеречного здорово рассеивали вечное уныние замершей в веках башни, словно древний монолит тревожила озорная пляска весны. И казалось, что Эльф несет ее вместе с собой, разумеется, не в те страшные периоды, когда в нем разрасталась тьма. Раджед задумался, что за несколько лет запрета появляться в башне никто бы не сдержал недобрую часть силы Сумеречного, и почувствовал себя в некотором смысле виноватым. Впрочем, он крайне редко сокрушал себя этим неблагодарным чувством, потому с удовольствием воспринимал кривляния приятеля:

— Эх… Печаль. Надо себе заказать такой же… Хорошо так растечься в нем…

— Эльф постучал по утонченным завиткам ручек: — Только без этих побрякушек, за одежду цепляются.

— Да у тебя и замка нет! — махнул шутливо льор, снимая душный камзол и разминая плечи. Он вовсе не устал, чему только удивлялся. После сражения, казалось, по всему телу перекатывалась неистраченная энергия, вела на подвиги, однако ничего определенного в ближайшее время не планировалось.

— Захочу, так будет, — как будто обиженно пробормотал Эльф, все-таки покидая трон; тон его изменился в сторону более серьезного: — А что же ты Олугда к Сарнибу отправил?

— Ты считаешь, ему в янтарной башне лучше будет? Эльф! Ты же знаешь наперед, что случится, — отмахнулся Раджед.

— Понятия не имею, если честно, — вдруг замер Эльф, нервно сцепив пальцы рук, словно боялся упустить что-то крайне хрупкое и важное.

— Да врешь опять, — не придал значения жесту Раджед, мановением руки накрывая себе пышный обед на золотой посуде.

— И все же?..

— Плохой из тебя стратег, вероятно. Янтарная башня — это главная мишень. Скоро Нармо нападет на нее. Мне еще мальчишку без силы защищать — лишний груз, — объяснил с некоторой долей цинизма чародей, обратившись к Сумеречному: — Что предпочтешь съесть, гость?

Конечно, оба знали, что неудавшемуся Стражу не требуется ни пища, ни отдых, однако Эльф с энтузиазмом отозвался:

— Что-нибудь вкусное…

— Вкусное… Растяжимое понятие, — задумался Раджед, рассматривая сервировку стола. Он всегда раскладывал приборы до малейшей вилки и ножа, не забывая об оформлении цветами и фруктовыми пирамидами. На длинном столе покоилась завитками оборок скатерть, а количество блюд определенно превышало то, что съедал поджарый хозяин башни. Он словно всегда ждал гостей. Когда-то они и приходили почти каждый день: мелкие вассалы и дружественные льоры. Когда-то напротив Раджеда за этим же столом сидел покойный отец Олугда. Но все кануло в невозвратимый поток прошлого. Последние годы льор скорее играл, окружая себя правилами этикета и прочими условностями. Ежедневные ритуалы, например, сервировки стола или подбор булавок к рубашке, помогали скоротать время и отогнать дремотное состояние, столь губительное для их мира.

Поэтому шикарный стол распрострется перед Сумеречным не совсем в честь его прибытия, а скорее по привычке. Однако в порядке исключения были поданы гигантские крабы, при взгляде на которых Эльф довольно ухмыльнулся. Вскоре их мягкое мясо, истекая соком, трескалось на зубах. Впрочем, вечный бродяга примирительно принимал условия скромного банкета и вел себя крайне прилично, демонстрируя едва ли не королевские манеры.

Миролюбивая обстановка настроила Раджеда на нелегкий разговор, который начался без вступления:

— Может мне извиниться?

— После того, что ты сделал? — поднял выразительные глаза Сумеречный, отчего Раджед недовольно вздохнул. Тонкие губы дрогнули сначала в натянутой улыбке вежливости, однако затем льор подался вперед, указывая длинными пальцами правой кисти на гостя, левой же властно сжимая край подлокотника и набалдашник трости:

— Ты был в мире Земли, я знаю. Где София? Я ищу ее уже второй год. И вот только теперь еле уловил координаты. Разве так сложно их вернуть?

— Так я тебе и скажу, — буркнул Сумеречный, накидывая на голову капюшон черной толстовки и будто уходя в него, как в нору. — Я изначально был против этой затеи.

— Ну, спасибо, «друг», — Раджед яростно потянул узкими ноздрями воздух, непроизвольно вскакивая с места. — У нее артефакт нашего мира. Последний Жемчужный чародей погиб триста лет назад. Талисман остался у Иотила. Теперь в ее мире он бесполезен. А мог бы помочь мне.

Сумеречный уходил все глубже в недра капюшона, отправляя туда остатки крабового мяса и бормоча угрюмо:

— Признайся, ты просто хочешь видеть Софью.

— Эту дерзкую девчонку? О да, я хотел бы показать ей, что значит идти против льора, — входя в раж предвкушал льор, однако вздрогнул, тут же одергивая себя: — Но… Или нет. Забудь.

— И что ты к ней лез? — Сумеречный неожиданно вынырнул из своего «укрытия», всплеснув руками: — Ну, сам подумай, тебе на вид сорок лет, а ей было едва шестнадцать. Старый хрыч.

— И что с того? Это вполне нормально, — совершенно не понимал Раджед, самодовольно откидываясь на спинку кресла. Он вовсе не считал себя старым, а легкую сетку морщин у глаз и в уголках губ воспринимал не иначе как украшение. Впрочем, он-то знал, что Софию оттолкнул вовсе не его возраст, что подтверждал и Сумеречный:

— Тут метод твой просто убил…

— Если нельзя извиниться, я буду мстить! — провоцировал Раджед.

— Вот так логика. И что ты получишь от своей мести?

— Я заставлю ее страдать, — вновь заговорила темная половина души, хотя после всего произошедшего льор едва ли намеревался осуществлять свои намерения.

— А потом убьешь что ли? Ну, мсти. Только это ничего тебе не принесет кроме еще больших метаний. Отомстишь ты, что потом?

— Ничего. Так ты стер ей память? Или не стер? — желал выспросить Раджед, вспоминая, как в минуту опасности девушка шептала его имя. Но, может, просто почудилось? Просто он выдавал желаемое за действительное? Запоздало он вспомнил, что Эльф говорил ему: София все забыла.

— Стер, — кивал безапелляционно Сумеречный, однако уставился в золотое отражение на глади тарелки. — Да. Она забыла тебя как чудовище. Вспомнит снова как чудовище еще большее?

— Стер ли?

«Тогда мне просто показалось, что она шептала мое имя?» — зло подумалось льору, отчего он с силой стиснул крупный янтарный шар на вершине трости. Показалось, будто по нему даже пошли трещины от бессильного гнева.

— Стер-стер. Она просила, — настаивал убедительно Страж. Однако его слова лишь на мгновение вогнали в гнетущий ступор. Очень скоро Раджед с легкостью выстроил новый хитрый план. Забвение даже показалось ему крайне выгодной тактикой: представился шанс начать все с начала, не так нелепо, как это случилось раньше. Да и София наверняка повзрослела, войдя в тот возраст, когда от обаятельных мужчин не шарахаются в панике.

— Может, тогда мне прикинуться человеком? — тут же предложил чародей, задумчиво перебирая складки жабо. Он алчно ухмылялся, уже обрисовав, какой образ бы себе выбрал.

— Думаешь, ты ей человеком так уж понравишься? И что, потом скажешь, что ты янтарный льор? Не будешь же ты скрываться вечно. А дальше? Может, ты и вовсе не в ее вкусе. Она снова испугается.

— Ну да, это же София! — процедил сквозь зубы Раджед, вспоминая крайне упрямый характер девушки. — Да что она о себе мнит вообще?

Заманчивые видения и переговоры с Сумеречным таяли облачными замками. Все разбивалось о неопределенность реакции Софии. Повисла неловкая тишина, только тикали неизменные часы. Они последнее время мешали спать. Их протяжный заунывный ход вторгался в кошмары об окаменении. И льор предпочитал мыслить о чем-то другом: о Софии и борьбе с Нармо. Но не об этой леденящей душу неизбежности.

— Зря ты ее так… — после долгой паузы оживился примирительно Сумеречный: — В шестнадцать напугал, она не разобралась. Было бы ей двадцать хотя бы, тут уже по-другому.

— Считаешь, мне подождать? — Слова Эльфа обнадеживали.

— Пока подожди, — кивнул Сумеречный, однако снова встрепенулся: — Но чего ты добиваешься? Какая участь ее ждет? Стать королевой-чародейкой в гибнущем мире?

— В ее случае это неплохая карьера. Она просто человек, — вновь заговорил снобизм правителя. Льор слишком привык, что несбыточной мечтой ячеда маячит сделаться если не льором, то хотя бы его приближенным, а для женщины — любимой фавориткой. София же каким-то образом получила и «услышала» жемчужину — не самый безопасный артефакт. Раджед задумался, распространяется ли сила самоцветов на Землю. Хотелось верить, что нет. Жемчуг обозначался, как один из немногих талисманов, опасных для самого владельца.

— Но нужна ли ей власть над всеми этими существами? Для нее ты темное создание. Может, она не хочет так, — все увещевал Сумеречный.

— А что же тогда? Горе ты советчик, — оборвал его недовольно Раджед. — Со своей девушкой уже сколько лет не можешь разобраться.

— Это уже мое дело… — вдруг сжался сгорбленной птицей Эльф.

Разговор закончился ничем, друг очень быстро распрощался и выпорхнул в окно черным вороном. Раджед удивился, как легко обидеть стража вселенной.

Конечно, это напоминание было запрещенным приемом в их нелегких спорах. Возлюбленную Сумеречного Эльфа звали Эленор, она жила на Земле среди людей. Смертная, так же, как и София. И в обоих случаях на пути у любви вставали неискупимые преграды. Если Раджеду мешало только сломанное зеркало, то Сумеречному не позволяло дотронуться до Эленор его проклятье, притом только до нее, словно в насмешку позволяя получать ласки любых женщин в сотнях миров. А средства, чтобы избавить стража от неправильной силы, не ведал никто, даже те, кто наделили его такой мощью.

Порой Раджед завидовал, представляя, что сотворил бы с такими ресурсами, но столь же часто ужасался: никакая сила не стоила бесконечной внутренней борьбы. Льора она задевала лишь немного, лишь косвенно.

Однако его терзало иное: с каждым годом нарастала гнетущая тоска, ожидание встречи без реальной возможности. В Эйлисе же — словно вторя душе льора — больше не наставало лето, тянулась холодная-холодная зима, выли бураны и закручивались смерчи, ударявшиеся о башню. Но больше ничего не менялось… Раджед злился на себя за упоминание об Эленор, потому что Эльф снова пропал. Сердце подсказывало, что у друга что-то стряслось в одном из миров. Просто так он бы не исчез. Но Раджед не знал и в его закрытом мирке без порталов ничем бы не сумел помочь.

Так он и сервировал столы, перебирал арсенал, полировал ненужные материальные клинки и старые латы, закрывал и открывал покои в башне. Иногда даже спускался на рудник, чтобы почувствовать тот холод, на который однажды обрек Софию. Там, на голых камнях, уже не оставалось ни единого светящегося цветка. Только кромешный мрак, да единственное украшение — очистившийся от камня витраж. Он служил напоминанием, может, слабой безумной надеждой. Все чудилось, будто что-то обязано измениться, но все застывало в витках повторений.

Даже Нармо больше никак себя не проявлял. И ожидание подлой атаки нависало неприятной тенью в течение целого года. Зато у Раджеда появились верные союзники: Сарнибу и Олугд охотно обменивались с ним информацией, намекая, что главную битву самых сильных магов все равно предстоит выдержать янтарному как самому сильному.

— Я разведывал в его владениях — Нармо нет в башне, — докладывал Сарнибу, находясь в своем льорате и лишь слегка выглядывая из портала прозрачной тенью.

— У топазовой, наверное, — пожал плечами Раджед. Сарнибу заметно сгорбился, почти с отвращением кивая:

— Да, наверное. Она установила чары против любой слежки. Теперь в ее башню от самой границы не пробраться — убьет завесой тьмы.

— Будьте осторожнее! Все-таки она ближе к вам, — посоветовал Раджед.

— Мне кажется, Нармо не у топазовой отсиживается, — встрял любознательный Олугд, держа какую-то увесистую книгу по истории Эйлиса. Лишившийся талисмана льор выглядел достаточно здоровым и даже бодрым, он с увлечением указывал на разворот фолианта, где пятнами обозначались на карте мира захоронения древних правителей. Олугд оживленно заговорил:

— Мы знаем, что он раскапывал могилы. В своей башне его нет. Значит, он где-то в другом месте! И, возможно, не с Илэни.

— Но не может же он скрыться! Его бы выдал магический след! — удивился Раджед, однако Сарнибу виновато отозвался:

— Недавно я обнаружил, что у меня пропал один из малахитов. Этот вор во время, наверное, еще того нападения все провернул так, чтобы не сразу понятно стало. Для того и разгромил все.

— Иссякни его яшма! — всплеснул руками Раджед. — Значит, Нармо может теперь передвигаться невидимым?

Такой поворот событий вовсе не обрадовал, льор даже недовольно огляделся по тронному залу, точно ожидал удара в спину. Неприятный холод прошел вдоль позвоночника.

— Сарнибу! Теперь расскажи мне четко и ясно, с помощью какой сети магии можно остановить твой талисман. Ты знаешь: против тебя я не намерен это использовать.

«Впрочем, даже если они попадут в башню, то ничего не получат от сломанного портала. Что ж, Земля пока в безопасности», — подумал льор, однако самому безвременно погибать от руки убийцы отца не хотелось. Все еще вел долг кровной мести, как минимум.

— Это еще не все: Нармо, кажется, научился использовать другие самоцветы, — все рассматривал карту захоронений Олугд. Знаки мертвых языков сплетались в незнакомые узоры. Некая мудрость навечно покинула Эйлис, и разгадка таилась где-то между строк. А, может, ее погребли вместе с бессчетными жертвами войн льоров.

— Мы уже поняли. Не представляю, как это возможно! Другие камни должны были убить его, — задумался Раджед, нервно массируя заостренный подбородок; некая мысль пробивалась верной идеей, и вскоре чародей вспомнил, связал факты и легенды: — Постойте-ка, яшма! Пестрая яшма! Возможно, это одна из способностей его амулета.

«Меняет свои облики, точно хамелеон», — про себя зло добавил Раджед. Его собеседники оживились, однако Сарнибу только скептически кивнул:

— Хорошее предположение, но сведений слишком мало. А мы из-за малахита не можем отследить перемещения.

— Погодите, кто-то еще вклинивается… — заметил колебание в поле связи Олугд. — Хм, магия очень знакомая.

— Да это же Инаи Ритцова! Цаворитовый чародей! — всплеснул руками Раджед, замечая, как сквозь эфир текут зеленоватые полосы. Они складывались в очертания лица.

О далеком соседе, льорат которого притаился извилистым полумесяцем на северной оконечности материка, не было известно практически ничего уже лет пятьдесят. Иногда казалось, что Инаи Ритцова и вовсе окаменел вместе с множеством других случайных жертв чумы. Однако плотная завеса цаворитовой магии доказывала обратное. Хозяин башни — самый молодой чародей Эйлиса — не участвовал ни в войне льоров, ни в политических интригах. Казалось, он вообще не интересовался внешним миром.

Раджед отчасти сочувствовал ему: в конце концов, у несчастного мальчика в раннем детстве погибли родители, ценой своих жизней защитили башню. Они даже не научили его толком управлять великой магией редчайшего талисмана. Цавориты, эти зеленые короли, таили мощнейшую энергию: их обладатели управляли сном, насылали дремоту, выстраивали видения. В далекие времена их опасались, так как прогневавших владык сновидений ждали бесконечные кошмары, которые представали столь реальными, что сводили с ума.

Однако последние поколения этой некогда грозной династии прослыли людьми мирными и даже слишком отстраненными. Они скорее окутывали друг друга приятной грезой и существовали в ней, не интересуясь делами внешними. Ровно так же взаимодействовали они с доверчивым ячедом. За сладкие видения разленившимся правителям многое прощалось. А всякий, кто желал проникнуть в льорат, тут же погружался в глубокий сон. Так хозяева встречали редких гостей, так же оборонялись от врагов, никого никогда не убивая. Но в один ужасный момент на магию сна нашлась иная — магия смерти, магия дымчатых топазов. Сон и смерть — брат и сестра. Поэтому на Илэни не действовали сонные чары.

Родители Инаи проиграли в поединке с беспощадной чародейкой, сам же он воспитывался старой нянькой из ячеда. Но ее срок пришел слишком скоро для летоисчисления льора. Зато она не познала ужас окаменения, одна из последних уцелевших. С двадцати пяти лет Инаи жил затворником в своей башне.

Тем страннее было его появление в ответственный момент переговоров. Раджед приготовился к экстренным новостям, каждый мускул напрягся, ноги готовились метнуться в портал на выручку еще одному нерадивому соседу. Несмотря на демонстрируемое высокомерие и равнодушие, янтарный льор никогда не желал смерти ни Олугду, ни Инаи. Как минимум, молодые чародеи не заслужили сделаться жертвой обессмыслившейся войны. Помимо этого где-то глубоко в сердце теплилась надежда, что незамутненные вечной борьбой умы найдут лекарство против недуга всея Эйлиса.

Впрочем, об умственных способностях Инаи никто не ведал ничего определенного. Поговаривали, что от скуки он выстраивает в своей башне модели миров — застывшие видения из снов, перенесенные волей магии в материальное состояние. Вероятно, для таких фокусов требовались сноровка и воображение. Однако об отсутствии манер возвестило совершенно нелепое приветствие:

— Ой! Это ты? Льор Раджед! Самый настоящий!

На магическом поле-экране высветилась новая фигура. Рыхлый низенький парень с кудрявой рыжей шевелюрой и россыпью озорных веснушек с интересом рассматривал то Раджеда, то Сарнибу с Олугдом.

— Не «ты», а «вы», — учтиво поправил Раджед. Конечно, он и сам позволял себе некоторые вольности, например, сидеть на троне не совсем надлежащим образом. Однако его с детства научили уважать старших. И этот странный юноша ста лет от роду не имел права на такие вольности.

— А почему «вы»? — усугубил первое впечатление Инаи, хлопая большими наивными глазами цвета бутылочного стекла, однако замялся. — Ну ладно… «вы», — Инаи, не скрываясь, сладко зевнул. — Я с докладом… Вроде бы вы пытаетесь остановить яшмового.

Однако льор уронил голову на грудь. Похоже, он даже не стоял, а полулежал на мягкой софе. Вокруг него и правда стояли какие-то призрачные силуэты — наверное, те самые модели воображаемых миров. Похоже, магия цаворитов распространялась не только на недругов, но и непрерывно влияла и на самого хозяина. Сонное царство — вот как уже много веков называли этот льорат. И впрямь — сон и дремоту там возводили в абсолютный культ. А, может, Инаи просто не умел до конца подчинять свой талисман.

— Что там у тебя? — повысил голос Раджед, чтобы разбудить нежданного союзника. Он вовсе не желал вслушиваться в мирное похрапывание Инаи. Да еще пробежала волной злость: они-то обсуждали важные вопросы.

Стоило вклиниться кому-то, так ждали вестей о новом нападении. Неужели «его ленивое величество» просто так решило напомнить, что в Эйлисе не шесть, а семь уцелевших чародеев?

— А! Нармо! Нармо у меня! — встряхнул кудрями Инаи, с гордостью сообщая: — Так вот, он недавно у меня обнаружился возле башни. Теперь спит в моей темнице!

Парень махнул пухлой рукой, словно с ее помощью сокрушил врага. Однако все прекрасно знали, что Инаи отродясь не вступал ни в какие поединки, да и оружия-то в руках не держал. Нармо попытался проникнуть через границу королевства или даже добрался до башни, однако его схватили сонные чары. Но вряд ли яшмовый льор попался бы в такую простую ловушку. К тому же он был ближайшим соседом цаворитовых чародеев, а, значит, изучил все их слабые места. Вердикт сложился сам собой — западня.

— Инаи! — воскликнул янтарный льор; едва он успокоился, как вновь нервно сжались кулаки, а янтарь на груди потеплел. — Выкинь его обратно из своей башни! Он того и добивался, чтобы заполучить твой талисман!

— Да он же не проснется! — рассмеялся добродушно Инаи, однако обернулся и побледнел, потеряв дар речи: — Ой… Ра-ра… Раджед! Он… он проснулся!

Инаи зажмурился, выхватывая свой самоцвет, размахивая им в воздухе, как кадилом, словно отгоняя нечистую силу. Однако против выбравшегося из темницы чародея ничто не действовало. Каким-то образом Нармо подчинил себе магию даже сонных чар, вероятно, не без помощи Илэни.

— С добрым утром, сонное царство! — отсалютовал он, намеренно неторопливо разминая плечи. — Отлично я выспался перед новым убийством. — Нармо навис над оцепеневшим Инаи, жадно ухмыляясь: — Поэтому буду смаковать его долго. Что ж, чары внутри башни уже не действуют, хватает только на внешнюю защиту.

Связь прервалась, оставив лишь зеленые помехи вместо четкого изображения.

— Ну вот, теперь этому мальчишке нужна моя помощь! — щелкнул зубами Раджед. — Как нам пробраться через завесу?

— Есть идея, — тут же отреагировал Сарнибу. — Только ты снова окажешься один, Раджед. Мы с Олугдом отведем сонные чары на себя, но станем бесполезны.

— О! С Нармо я жажду расправиться один на один! И уже очень давно! За дело! — с предвкушением прошипел Раджед, хотя подозревал, что поединок будет нелегким.

И ведь казалось бы, яшма — один из неприметных камней. Они не слышали голоса мертвецов, не выстраивали хитроумные иллюзии, не обладали даром распознавания лжи или возможностью делаться невидимыми, не умели читать мысли. Но пестрая яшма, точно хамелеон, научилась подчинять себе другие самоцветы.

А Инаи направил всю силу своего мощнейшего талисмана на создание иллюзорных игрушек, воплощенных грез, в которых потонул с головой. Парадокс! Глупость!

Но ему грозила опасность, и Раджед ни минуты не колебался. Что-то изменилось в нем, он чувствовал, определенно в лучшую сторону. Раньше чужие проблемы казались ему столь далекими и малозначительными, что он бы еще уговаривал себя, взвешивал возможную выгоду и прибыль. Однако на этот раз он лишь краем сознания просек, что в случае спасения нерадивого льора обзаведется новым союзником с сильным камнем. Прежде всего, он шел, чтобы спасти чью-то жизнь. И вовсе не испытывал неприязни к почти незнакомому мальчишке. В конце концов, это какие-то искаженные ценности гибнущего мира навязывали агонией душ взаимную ненависть. При близком знакомстве и малахитовый, и цирконовый льоры оказались честными отзывчивыми людьми. Они без раздумий доверились ему, предложили план.

Маги встретились в условленной точке на краю цаворитового льората. С прямым порталом помог Олугд: все-таки его владения граничили с «сонным царством». Пусть с утратой талисмана, магии в тех землях практически не осталось, зато порталы работали.

— И что это? — глянул Раджед на стену магии, которая напоминала густое желе ядовито-зеленого оттенка.

— Сонная стена, — объяснил Олугд. — Ячед раньше сюда ходил от бессонницы лечиться. Я сам пробовал — валит после десяти минут.

— Ты еще веселишься? — фыркнул Раджед, вспоминая, на какие издевательства способен Нармо. Рыжий толстенький паренек явно не привык к боли, не ведал настоящих страданий. А пытки яшмового злодея едва выдержал и Сарнибу. Да еще никто бы не сказал, нет ли на этот раз вместе с противником топазовой ведьмы. Впрочем, выбора у них не было: вместе собрались все честные чародеи Эйлиса. Впервые Раджед ощутил, что плечом к плечу сражается с друзьями.

— Вовсе нет! — сделался серьезным Олугд.

— Ладно, за дело, — вздохнул Сарнибу, точно терпеливый вол, который тянет в гору тяжелый воз.

Малахитовый льор пошел первым, он принял на себя удар магии внешних границ льората. Сонные чары в такой ситуации работали однозначно против хозяина. Пусть они издревле не пропускали врагов, зато союзники тоже не ведали никакого секретного пароля, чтобы вовремя прийти на помощь. Чародей выстраивал сложнейшую сетку защиты и атаки, чтобы буквально прорубить «коридор» до башни через королевство. Казалось, даже сам воздух сочился ярко-зелеными облачками дурмана. Сарнибу нервно мотал головой, не поддаваясь на его пленяющие искушения. Раджед и Олугд попытались помочь, тут же ощутив приступ зевоты.

— Не надо! Поберегите силы! Бегите вперед! — строго прикрикнул малахитовый льор. Он из последних сил боролся с непреодолимой силой сна. Она не причиняла физической боли, однако туманила рассудок, лишала сил, подкашивая ноги.

— Бегите же! — проревел Сарнибу, все чаще мотая головой. Чтобы не заснуть, он яростно обжег левую руку магией, отчего в воздухе запахло паленым мясом. Раджед и Олугд оценили жертву, торопливо метнувшись к порталам. Стоило им подобраться к башне, как коридор начал стремительно таять. Малахит не выдержал противостояния с цаворитом, свалившем мягкой лапищей сна. Оставался небольшой резерв, чтобы добраться до самой башни.

— Тебе хватит сил? — засомневался Раджед, реально ли колдовать без родовой реликвии.

— Да! Магия еще осталась, — кивнул уверенно Олугд. — Я обнаружил, что она работает и без талисмана. — За дело!

Смеркалось, нарастал пронизывающий ветер, от которого не спасали согревающие чары. Маги их намеренно экономили. На горизонте полоска холодного заката чертила неровную линию вдоль облаков. Золотой сталкивался с багряным, словно яшма с янтарем. Раджед в последний раз оглянулся, не ведая перед поединком, узрит ли новый рассвет, встретит ли следующий закат. Никто не знал наверняка, в чем заключается новая сила Нармо, в башне вновь поджидала хищная неизвестность. Но воин обязан верить в победу.

— Удачи! — впервые совершенно искреннее пожелал Раджед.

— Тебе удачи! — задорно улыбнулся Олугд, обрушивая натиск магии на башню. — Все просто… кто-то должен заснуть. Не умереть же!

«Надеюсь, ваш сон будет спокойным. Я должен поторопиться, иначе они замерзнут насмерть», — отметил Раджед. Незримая магическая защита подернулась мутными волнами, разошлась кругами на воде. Однако отпружинила, как эластичная ткань.

— Может, помочь?

— Нет! — нахмурился решительно Олугд, сплетая пальцы в сложной комбинации. Что ж… Мальчик еще верил, будто для магии необходимы слова и верное положение рук. Раджед же познал тайную суть: для истинной магии не требуется ничего, кроме усилия воли. Когда он держал линии мира, то шевелил пальцами скорее из привычки, как иногда во сне сдвигают преграды или бегут, слегка шевеля конечностями наяву.

При одном воспоминании о линиях и рычагах в душе поднимались одновременно великое ликование и леденящий ужас: слишком поражало величие этого непостижимого мироздания. Раньше удавалось использовать эту силу только ради какой-то конкретной цели, да еще в предельно напряженных ситуациях. Он и не успевал толком ничего рассмотреть, однако хватало и кратких минут. Удалось бы вновь прикоснуться к неведомому во имя спасения жизни самого юного льора? Или все же великая сила не приходила по воле янтарного чародея?

Раджед надеялся, что ему хватит сноровки, он никогда не боялся поражения. Впрочем, после побега Софии что-то в нем необратимо надломилось. Наверное, обрушилось понимание: не все идет по его царскому замыслу, не каждая песчинка срывается из одной чаши в другую по его указке, и порой даже слабые способы спутать все карты. Да еще новая сила яшмового чародея доказывала, что время понятных поединков между «чистыми» самоцветами прошло. Наставала эра хамелеона, смута искаженных смыслов и законов. Впрочем, в последние годы мира что только ни случается.

— Еще… немного… Я приму всю магию барьера… Зазор будет секунды на две… — говорил с усилием Олугд, однако слова растягивались, а глаза юноши слипались. Он пошатывался, словно лунатик. Вскоре он опустил руки, очевидно, забывая на сознательном уровне, что они необходимы для колдовства. И тогда-то сломался блок разума: на грани яви и сна Олугд, очевидно, тоже понял, что колдует лишь одним усилием воли. Даже без родовой реликвии. Ему хватало нескольких обычных цирконов.

— Все… — выдохнул он, медленно оседая на камни. Раджед поспешил подхватить его, попутно сплетя простенькое заклинание обогрева. Умение перемещаться мгновенной вспышкой помогло за долю секунды проскочить через барьер.

«Значит, он пробил чары на границе и намеренно сдался чарам башни. Хитрый план. Сыграл на глупости и милосердии Инаи», — подумал Раджед, оценивая действия Нармо.

Башня встретила сквозняком коридоров, ярко-зелеными гобеленами, причудливыми статуями русалок. В целом, внутреннее убранство мало чем отличалось от собственной твердыни янтарного чародея. Только обилие желтых и оранжевых оттенков заменяли прозрачно-зеленые, словно первая весенняя зелень. Как же давно Эйлис уже не видел настоящей весны! В башнях-то царствовало вечное лето или тот сезон, который нравился хозяину. Поговаривали, что Илэни выбрала для своей башни вечную зиму, словно символ самой смерти. Хотя вряд ли Нармо стал бы задерживаться в обители вечной стужи. Мысль об Илэни резанула неприятными подозрениями: один ли явился незваный гость?

Раджед поднимался по бесконечным лестницам, ориентируясь на след магии хозяина. Мимо него проплывали загадочные студенистые шары и квадраты, напоминавшие шапочки причудливых медуз.

«Это еще что такое?» — подумал Раджед, невольно присматриваясь. Удалось различить пунктирные линии, нанесенные на разноцветную массу, словно кто-то расчерчивал заготовку для будущего творения.

Кто-то наносил линии материков и морей, выстраивал миниатюры деревьев и городов. И тогда Раджед догадался: это те самые призрачные миры из снов, созданием которых Инаи занимался большую часть своей сознательной жизни. Просто так, от нечего делать, он играючи создавал макеты несуществующих миров, которые наблюдал во сне. Вскоре мимо проплыли завершенные «миры» — кристальный светящийся город, чудесные замки с садами, бесконечные прерии. Один мир представал нарушением всех законов физики: три сплетенных кольца разной величины образовывали модель трех планет. По внутреннему контуру каждого вырисовывались материки, внешние же покрывала лава.

В этих фантазиях не обитали настоящие люди, да и животные с растениями едва ли имели что-то схожее с живыми. Творить из ничего не умел даже неудавшийся страж вселенной и, наверное, никто. Запретное знание, запретное для смертных умение.

Однако Инаи скромно тешил себя фантазиями и играл в доброго демиурга, не претендуя ни на что другое. Он устанавливал законы, придумывал историю каждой модели, создавая их, безусловно, с большой любовью мастера к своему творению. Что еще делать в умирающем страшном мире? Топить свою горечь в радужных иллюзиях, представлять себя божеством, что способно как-то влиять на историю. И не важно, что за пределами башни все рушилось. Все не важно, пока до уютной норки не добрался враг. И ни один из придуманных миров не помог оборониться.

Раджед зло сжал кулаки, выпуская мерцающие когти — вот, для чего нужна настоящая магия. Впрочем, с ней тоже не удавалось заполучить многие вещи.

Льор поспешил вверх по лестнице, врываясь в обширную спальню цаворитового чародея как раз в тот миг, когда когти Нармо тянулись к шее незадачливого льора.

— О! Вот и главный гость пожаловал! — тут же отвлекся яшмовый. Без сомнений, он напал еще для того, чтобы заманить Раджеда в очередную ловушку. Разгадать бы, какую!

— Отпусти его, стервятник! — приказал янтарный льор, властно укалывая простертой ладонью.

— Как скажешь, как скажешь, — растянулись в широкой ухмылке губы Нармо, он хитро щурился. Раджед следил за каждым его движением, за колыханием воздуха, за малейшим звуком. Однако так и не успел понять, в какой момент случилось то… нечто… Даже не описать, что именно.

Нармо схватил талисман Инаи, опрокинув мальчишку. Из ярко-зеленого камня вырвался поток энергии. Показалось, что целились прямо в сердце, однако Раджед ловко уклонился вправо, злорадствуя, насчет грубости и непродуманности внезапной атаки. Однако в следующий миг льор уже проклинал свою самонадеянность: Нармо метил вовсе не в противника. Он использовал чужой талисман, чтобы притянуть один из сотен «сонных царств», моделей из сновидений. Нечто незримой силой обволокло все тело, точно затянуло в прозрачный кокон, а затем в долю секунды рвануло куда-то вниз.

Раджеда ослепила ярчайшая вспышка, точно в глаза ударило сияние сверхновой. Веки инстинктивно сомкнулись, но жизненно важно оказалось их разлепить, кое-как привыкая к нестерпимому сиянию вокруг.

Чародей поморщился, замечая, что оказался среди совершенно незнакомой пустоши, заполненной бирюзовыми кристаллами разной формы и размера. Буквально все вокруг состояло из них, отражая искаженно яркий свет.

— Да что за?.. Пропади ваши самоцветы! — выругался Раджед, всплеснув руками. — В Эйлисе камни, тут кристаллы!

В первые мгновения он совершенно не понимал, куда и как его занесло. В голове пронеслось множество версий случившегося. Нармо удалось открыть портал в какой-то другой пустынный мир? Где-то в Эйлисе обреталась кристальная равнина? Кто-то навел сложносочиненную иллюзию?

Под ногами двоилось и троилось собственное отражение в неровных пластах некого полупрозрачного минерала. Раджед постучал каблуком сапога по ним, убеждаясь в реальности царившей вокруг картины. Невозможная яркость мешала думать, слепила до головной боли. Поэтому льор поспешил наспех сотворить магией янтаря что-то вроде защитных очков, от которых мир вокруг приобрел приятные медовые оттенки. Вряд ли точное цветоотображение подсказало бы ответы насчет случившегося. Впрочем, они не заставили себя ждать, когда откуда-то с неба донесся извиняющийся дрожащий голос:

— Это один из моих снов.

И тогда все встало на свои места. Конечно же! Инаи создавал множество моделей миров, притом настолько детальных, что любой бы спутал их с реальностью. И, вероятно, чародей снов не просто рассматривал их, но иногда сам прогуливался по бескрайним равнинам своих фантазий. Ныне же он представал незадачливым божеством, которое само не ведает, как управиться с созданным миром.

«Значит, это все-таки иллюзия!» — анализировал обстановку Раджед, осматриваясь вокруг и надеясь, что кристальные равнины не населены ради антуража какими-нибудь чудовищами из кошмаров. Оставалось уповать на магию янтаря, которая, к счастью, никуда не делась. Но ситуацию осложнил другой голос, разверзший импровизированные небеса:

— Кто бы мог подумать, янтарный льор оказался букашкой! — с этими словами на равнину опустилась гигантская ладонь, от которой Раджед едва успел отскочить. — Теперь его придавит пьедестал его же самодовольства. — Ладонь взмыла ввысь и вновь с размаху опустилась; враг охотился за янтарным магом, словно за каким-то муравьем. — Беги! Беги, лилипут!

И Раджед бежал, перескакивая по скользким кристаллам, вызывая локальные бури. Однако в мире чужого сна его действия едва ли могли кому-то навредить. Творец иллюзии не допускал, чтобы его модели миров однажды ополчились против создателя. Он не наделил их свободой воли и разумом, все оставалось проекцией его воображения. Но он не учел, что там кому-то придется по-настоящему вести борьбу.

Жадная лапища Нармо ломала огромные кристаллы, откалывала куски от непоколебимых гор, а широкое лицо заслоняло полнеба. Раджед испытывал омерзение при мысли, как же он мал и слабосилен.

«Должен быть выход. Это все сны Инаи! Его фантазия! А фантазия — не реальность», — судорожно думал попавшийся в ловушку льор, слыша, как Нармо насмехается над другим своим заложником:

— Инаи, как бы так сделать, чтобы ты оказался там же. Или нет, лучше вот в этой болотистой… болотистом нечто! Кто бы мог подумать! Потомки древнейших фамилий беспомощны перед сыном ячеда!

Похоже, он намеревался утопить хозяина сонного талисмана в его же иллюзии. Зачем только создавать такие? Зачем видеть страшные сны и переносить их в реальность? Будто без них в ней мало горя.

— Ты не ячед, ты просто подлец! — проскрежетал яростно Раджед и обнаружил, что его голос не утратил былой силы и достигает ушей Нармо. Это укрепило уверенность в том, что иллюзия не влияла всецело на физический облик.

«А ведь какой силой надо обладать, чтобы сотворить почти настоящий мир! Я думал, что это просто иллюзии. Протяни руку — рассеются. Но нет! Я посреди одной из них! И она предельно реальна», — вдруг осознал Раджед. При всем его умении искажать пространство и заплетать хитрые узлы магии вокруг башни, он никогда бы не додумался до такого. А Инаи не нашел, как применить свой редкий дар на благо обороны. Вот выставил бы вокруг башни все свои творения, так поймал бы Нармо, как таракана в банку, в один из миров. Яшмовый чародей не слишком-то владел хитростями иллюзий, все больше полагаясь на силу и подлости.

— Актеры собрались! Отличная сцена в моем кукольном театре! Пожалуй, так и поступлю с оставшимися льорами! Я милосерден, разве нет? — скандировал Нармо. — Будете храниться у меня в сундуке в одном из этих забавных миров. Или даже в разных. Сарнибу разве только засушу в гербарий, все равно он почти расплющился под спудом своей библиотеки.

«Инаи! Немедленно направь силу своего талисмана! Ты сможешь! Это твой мир! Открой его для моего янтаря, чтобы я смог выбраться!» — направил мысленное послание Раджед. Телепатия им всем давалась с трудом, если говорили не с Сумеречным Эльфом, однако ситуация сложилась отчаянная. Нармо и правда вознамерился без магии раздавить врага, очевидно, чтобы еще больше поглумиться. Может, в конце концов, он собирался уничтожить весь иллюзорный мир, однако медлил, растягивал удовольствие монстра. Впрочем, они все слишком любили мучить более слабых.

Раджед перескакивал между кристаллов, проскальзывал под обрушенными природными колоннами, взбирался на завалы, чтобы едва не угодить под новые. Нармо громогласно смеялся, отчего почти лопались барабанные перепонки. Враг упивался своей силой, и Раджед в те пугающие отвратительные мгновения в полной мере вдруг понял, как чувствовала себя София на руднике. Совершенно беспомощная, один на один со страшной силой. Льор возненавидел себя за это, ярость жгла его настолько, что, казалось, расплавила бы камни.

Однако тут же Раджед осознал: это его талисман раскалился, принимая магию цаворитового чародея. Инаи улучил момент, чтобы передать свою силу, поделиться тайным кодом, на основе которого создал все эти ослепительные миры, полотна дерзкого художника.

Янтарный льор увидел ныне не линии, а именно множество сплетенных шифров, шестеренок — безусловно, это было не живое творение, однако невероятно реалистичное, как трехмерная фотография. Но Нармо не позволил в полной мере насладиться зрелищем. И вновь Раджед представил, что София тоже заметила красоту угасающих цветов на руднике, однако двинулась вперед, потому что превосходящая сила не оставляла ей иного выбора. Двигаться или умереть.

И чем же тогда он отличался от Нармо? Каким благородство так похвалялся? Раджед стиснул зубы и сжал кулаки, гнев разрывал нереальные небеса. Хотелось крепко врезать себе из прошлого, без лишних слов. За весь этот снобизм, самоуверенность, слепоту. Он-то считал себя непобедимым! Он-то провозгласил себя эталоном для подражания и обожания. Да с чего бы?

И лютая злоба на самого себя нашла выход, когда тело подкинуло вверх, выбрасывая из липкого киселя невидимой мембраны. Раджед вылетел на опешившего Нармо с десятью выброшенными вперед когтями. Магия пала, иллюзорный мир с прощальным звоном разбитого стекла затих на зелени каменных плит.

Однако яшмовый чародей не позволил застать себя врасплох. И с выучкой превосходного бойца ответил немедленной обороной и атакой: левой рукой с когтями прикрывал себя, как щитом, правой же нанес ответный удар.

«Вот такой поединок мне больше нравится!» — прошипел безмолвно Раджед, лишь на тонких губах отразилась почти победная улыбка. Он намеренно воскрешал и воскрешал это ощущение предельного понимания Софии на руднике, чтобы больше ненавидеть себя из прошлого, отчего ярость атак достигала предела. Но не переходила в неосторожное бешенство.

Нармо не сдавался, лишь скалился в ответ. Черными крыльями развевался его кожаный плащ, гулко цокали по полу подкованные железными пластинами сапоги. Но на подлые приемы бандита янтарный льор уже не повелся бы. И Нармо это знал, явно мысленно перебирая оставшиеся козыри. Он все подбирался к замершему Инаи, надеясь вновь повторить подлый трюк.

— Даже не пытайся! Ты забыл, что янтарь тоже управляет иллюзиями! — осадил его Раджед, подкрепляя слова аргументом в виде удара мечей сверху вниз.

— Не забыл. Когда я получу его, то обрету над ними власть, — усмехнулся в ответ Нармо, замахиваясь когтями.

Безумный бег поединка смешивал пространство стен и потолка. Сносились головы чудесных статуй и звенели битым стеклом бесконечные ненастоящие миры, которые рушились один за другим, не выдерживая столкновения с мощнейшей разрушительной магией.

Тишина застыла на вдохе, на кончиках алых лезвий, прочертивших замедлившееся пространство. Раджед, выгибаясь упругой струной, отклонился назад, отбивая снизу-вверх атаку, стремясь поддеть врага, прорвать оборону. Но Нармо метнулся стремительным коршуном куда-то в сторону. Раджед развернулся, чтобы достать врага. Однако оба обладали непревзойденным даром мгновенно перемещаться на короткие дистанции, отчего некоторым противникам казалось, будто льоры носят с собой какой-нибудь замаскированный портал. Однако все решали годы тренировок, концентрация и подчинение своей магии.

Вот Инаи использовал свой дар хаотично, не он вел магию, а она его. Фантазировал талисман, используя льора скорее как сосуд. Размякшее ленивое тело подходило только для дремотных мечтаний, не для битв. Но именно рядом с ним оказался враг. Нармо самодовольно застыл возле перепуганного цаворитового чародея, который попытался спрятаться за одной из полуразрушенных статуй.

— Дернешься — я перережу мальчишке глотку, — констатировал злодей, приставляя к шее побелевшего Инаи мерцавшие пурпурным сиянием лезвия. Раджед глухо зарычал, приняв боевую стойку, выбросив вперед все десять мечей, однако не посмел шелохнуться, словно лев, недовольно замерший перед огненным кольцом.

— Договоримся так: я забираю его талисман, твой талисман и портал в мир Земли — и Инаи остается жив. Насчет тебя я еще подумаю. Как сделка? О! Не отвечай, малыш Раджед! Я и так знаю: абсолютно невыгодная, — Нармо беззвучно рассмеялся, но глухо пространно добавил: — Такова и есть… роль зла. А вот когда ты успел нацепить маску добра? Кто тебе ее выдал? Может, Сумеречный Эльф? Конечно! Он рассказывает тебе такие сказки! Всем нам! Каждому умирающему миру! Вместо того, чтобы спасти, он заливает уши патокой утешительных историй о великом смысле и предназначении. Будто их можно на хлеб намазать.

— Заткнись, стервятник! Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о нем, — зло оборвал Раджед, судорожно прикидывая, как бы ему добраться до заложника.

Маг присматривался к стене: прыгнуть бы сначала на нее, оттолкнуться когтями и ногами, развить достаточную скорость — и все равно он не успел бы, потому что нож уже нетерпеливо чертил кровавую дорожку вдоль шеи Инаи, покрытой гусиными пупырышками страха. Если бы под рукой вновь оказались линии мира! Но совершенно не хватало концентрации и сил после короткого «незабываемого путешествия» и стремительного поединка. К тому же Нармо осознанно отвлекал, будил своими словами негодование и разносил губительное смятение.

— О, ошибаешься! Это ты ничего не знаешь! — пропел яшмовый льор.

— И не намерен узнавать, потому что любое твое слово будет поганой ложью! — держал оборону Раджед, все перебирая возможные варианты. Но взгляд остановился на цаворитовом чародее. В конце концов, талисман все еще обретался при нем. Похоже, Нармо недооценивал кругленького мальчишку с наивным лицом, считая его не более чем игрушкой для пыток.

«Инаи! Используй талисман! Как делали твои предки!» — воззвал сквозь мыслительные барьеры Раджед. Телепатия оказалась довольно простой наукой, даже если собеседником не был Сумеречный.

«Что? Но я не умею!» — донесся молчаливый вопль паники. Инаи болезненно скривился, вздрогнув всем телом. Он едва не терял сознание от ужаса. Лучше бы никогда он не позволял Нармо проникнуть в башню, а ведь явно хотел покрасоваться перед другими льорами. Надело в стороне дремать? В любом случае, добрая нянька-ячед ничему его не научила. И вот приходилось взывать к силе фамильной реликвии, раз уж камень думал лучше хозяина: «Ты все умеешь! Даже больше — твои предки никогда не создавали таких миров! Магия в тебе, просто направь ее на врага!»

Нармо тем временем продолжал свой монолог:

— В этом и прелесть роли зла — можно говорить правду. О да! — чародей шумно втянул воздух, словно предвкушая кровавое пиршество, но порывисто выдохнул, отчеканив: — Кидать прямо в лицо грязь лжи… с брильянтами истины. И тот, кто умнее тупого стада, поймет, где тлен, где драгоценность.

— Слишком высокопарные фразы, не находишь? — фыркнул Раджед, пренебрежительно поморщившись. — Для обычного грязного убийцы и грабителя.

— Что же высокопарного? О! Готовься, сейчас полетит грязь с бриллиантами, — Нармо развеселился и затараторил с нарочитой развязностью, точно балаганный шут: — Слушайте меня все! Жители Эйлиса! Хотя… вы же окаменели. Вы же не можете ни слышать, ни видеть, ни чувствовать! И знаете все из-за кого? Знаете, кто причина ваших бед? Я? Конечно, яшмовый вор, убийца, отродье маньяка и ячеда. Но нет! Вас всех погубил благороднейший янтарный льор Раджед Икцинтус.

— Думаешь, я этому поверю? — Раджед старательно тянул время, отвечая со спокойствием дипломата. Но сомнения ядовитыми зернами проникали в его душу, однако он отгонял их, как воронов от раненого. Большее внимание приковывал Инаи, который нервно кривился, жмурился и явно пытался как-то направить чары талисмана, подчинить их и перековать для борьбы.

«Давай, Инаи! Все получится! Закинь его в один из своих миров!» — подбадривал Раджед, невольно представляя с наслаждением, как он будет гоняться великаном за уменьшенным врагом. Впрочем, тараканов следует давить сразу, иначе они забьются в темную щель и расплодятся до всепожирающей стаи.

— Я же уже сказал… — вздохнул Нармо, отмахнувшись с затаенной обидой: — Впрочем, злу не нужно, чтобы ему верили. Просто знай: Раджед Икцинтус, ты — причина разрушения Эйлиса.

— Это невозможно, — выдохнул Раджед. Враг блефовал, лгал, конечно, лгал, потому что у яшмового бандита едва ли обретались хоть какие-то знания о реальных причинах окаменения. Он не видел сияющих нитей мироздания. Он ничего не знал по-настоящему, только ждал необдуманного порыва возмущения и пагубного гнева. Но не считывал тайного плана льоров.

— Спроси при случае у Сумеречного Эльфа, — хладнокровно, но с горечью ухмыльнулся Нармо. — Он же у нас… всезнающий. А я ведаю лишь обрывки.

«Получается! Сейчас я ударю магией сна и оттолкну его. А дальше я не очень знаю…» — донесся отчетливо неуверенный голос Инаи.

«Сонная… тоже неплохо! Давай! Твой талисман едва ли не сильнейший в Эйлисе! Не трать его мощь на пустые выдумки!» — увещевал Раджед.

— Что ж… не знаю, что там с Эйлисом, зато знаю, что ты слишком много болтаешь, «великое зло», — торжествующе улыбнулся Раджед, сотворив ослепительную вспышку, отчего Нармо зажмурился, отпустив на мгновение нож. Этого хватило Инаи!

— Что?.. Я… Про-кля-тье… Вы еще… еще пожалеете… — Язык Нармо заметно заплетался, словно на него накатило нежданное похмелье, однако он успел уклониться от стремительной атаки, хотя едва не рухнул под действием зачарованного сна. Раджед попытался атаковать, однако напоролся на блок из когтей, Нармо, преодолевая дурман, вложив в голос всю мыслимую и немыслимую ненависть, выплюнул:

— Ты — разрушитель Эйлиса!

И с этими словами свободной рукой распорол ткань пространства, затягивая себя в портал. Похоже, в яшмовой башне или ином пункте назначения стояло что-то вроде магнита, который по условному сигналу немедленно уносил к себе чародея. Раджед при всей его стремительности не успел атаковать, только негромко выругался, топнув ногой. Да еще в ушах звенело последнее восклицание врага: «разрушитель-разрушитель-разрушитель», — вряд ли оно имело смысл, но произнесено было слишком искреннее. Для пропитанного ложью создания — особенно.

— Ты сделал это! — Раджед радостно подскочил к Инаи, одобрительно хлопнув его по плечам.

— Благодаря тебе, льор Раджед! — льор тяжело и часто дышал от пережитого стресса, но на щеках его появился живой румянец, а на губах играла улыбка первой победы. Однако проклятый стервятник не позволил в полной мере порадоваться.

Только Нармо скрылся в портале, как всю башню сотрясло. Толстые стены, массивные арочные своды и тяжелые колонны поразил внезапный приступ лихорадки с ознобом. Инаи отлетел обратно к статуе, которая, грустно треснув, раскололась надвое, отчего льор оказался придавлен одним из обломков. Раджед устоял на ногах и поспешил на помощь вновь опешившему мальчишке, который причитал:

— Что он сделал?! Моя башня… Мои сонные чары!

— Похоже, он заложил заклятье уничтожения в подземельях, иссякни его яшма! Иссякни дымчатые топазы! Чтоб им обоим окаменеть! — прошипел Раджед, который сокрушался не столько из-за воцарявшегося повсюду хаоса, сколько при взгляде на Инаи, который метался по комнате, вырывая волосы с завываниями:

— Все рушится!

— Инаи! Надо уходить! — решительно схватил его за руку Раджед.

Инаи безропотно последовал за старшим товарищем, однако спуститься оказалось не так-то легко. Чары башни лопались и перенаправлялись вместе с остальными разрушениям, искореженные, бесполезно-опасные. Пару раз едва не накрывало сонной волной самого же хозяина, но талисман выбрасывал защитное поле. Раджед же тем временем работал над уничтожением преград, рассекая когтями завалы. Казалось, что кристальный мир из снов вырвался в реальность, обволок ее своими нелогичными закономерностями и рушился под ручищей беспощадного великана, на этот раз незримого.

Раджед почти не различал, через какие завалы прокладывает путь. И среди воцарившегося хаоса колыханием острых струн, напоминавших пронзительный крик скрипки, доносился звон сотен разбивающихся иллюзорных миров — вся великолепная коллекция заигравшегося в творца Инаи Ритцовы. Хозяин башни бежал, зажимая уши, наверное, чтобы не слышать весь этот гвалт, который пожирал его прошлую размеренную жизнь. Его дом — то последнее, что осталось в память о родителях — рушился с непростительной скоростью. Но все же важнее живые. Важнее всех коллекций и творений. Раджед понял это недавно, но, казалось, это осознание выплавило клеймо на ожившем сердце. Поэтому он бережно вел цаворитового чародея, хотя сам едва ли догадывался, куда двигаться.

— Где выход?

— Там… внизу…

— Понял, мы там заходили.

«Только бы с Олугдом все было в порядке», — вспомнил о другом неопытном льоре Раджед. Снаружи могла придавить магия или случайный обломок, сорвавшийся с вершины башни.

Путь лежал через перекореженные лестницы, залы и длинные переходы, пол и потолок кое-где почти поменялись местами, а башню все сотрясало в агонии.

— Прыгай!

— Я… Я боюсь! Я так низко еще не спускался! — всхлипывал без слез Инаи, однако же шел. Нытик нытиком, но действовал правильно, команды понимал, не впадая в панику. Только стушевался перед рухнувшей лестницей. Янтарный-то чародей легким леопардом скользнул вниз, даже не заметив высоты.

— Прыгай! И с открытыми глазами! Быстро! — приказал Раджед, а уж отдавать убедительно приказы он научился. Инаи, который до того пугливо зажмурился, послушался и двинулся вперед неуклюжим воздушным шариком. Издав неопределенное «ух!», он благополучно приземлился, отряхивая колени.

Оставалось совсем недалеко до заветного освобождения из каменного плена. Твердыня, что долгие годы давала защиту, в считанные секунды превращалась в смертоносную западню. Чем выше башня, тем страшнее падать. Чем больше камней, тем тяжелее придавит.

Однако же льорам повезло, они вырвались вперед по галерее со стрельчатыми потолками, в конце которой уже маячил заветный выход. Тут и там валялись раздробленные статуи прекрасных русалок, они проводили хозяина башни прощальными застывшими взглядами каменных глаз. И звон расколотых сонных миров затих навсегда, погребенный под окончательно обвалившейся башней, которая еще раз вздрогнула напоследок и замерла бесформенной грудой камней, слившись с гористым пейзажем льората.

Инаи и Раджед застыли на краю локальной катастрофы. Раджед все еще крепко сжимал вспотевшую руку мальчишки, однако быстро пришел в себя, вспоминая об Олугде. Однако опасения не оправдались: возле развалин их уже встречали крайне обеспокоенные товарищи.

— Вы в порядке? — спросил Раджед, внимательно рассматривая Олугда и Сарнибу.

— Да! — кивнул малахитовый льор. — Как только башня начала рушится, ее защитные чары свернулись. Так что мы только немного замерзли. Что ж, — он улыбнулся. — Кажется, в моей башне прибавится народу.

Однако Инаи ничего не слышал, глядя неподвижно на обломки, бесконечно повторяя:

— Все разрушилось… Все пошло прахом.

— Не ной. Ты хотя бы сохранил талисман! — обнадеживающе хлопнул его по плечу Олугд, хотя сам лишился и дома, и камня. Как заметил Раджед, цирконовый чародей научился не только жить без реликвии, но и использовать магию. Однако Инаи волновали вовсе не его разрушенные шедевры, он порывисто обернулся, решительно сдвигая светлые брови:

— Да не в том дело! У меня в четырех деревнях еще ячед живой был! Они теперь окаменеют!

Остальные льоры удивились, переглянувшись. Раджед-то считал, что этот медлительный потомок древнего рода печется только о своем комфорте, однако оказалось, что только в его владениях неведомой силой уцелели последние живые люди Эйлиса. Он искреннее переживал за их судьбу, как хороший и добрый правитель.

— Мы заберем в малахитовую башню, — заверил Сарнибу. — Показывай дорогу к этим деревням.

— Как ты сохранил их? Как? — оживился Олугд, в его глазах зажегся ненормальный блеск.

— Не знаю… Это от родителей осталась магия, — по-старому невнятно пробормотал Инаи. — Ячед… Они все в полудреме, как и я, зато живые, а не каменные.

— Значит, это реально, — восхищенно воскликнул Олугд, озаренной новой надеждой. Разубеждать его никто не решился, хотя и Сарнибу, и Раджед понимали: одно дело не дать окаменеть, а другое — вернуть к жизни то, что уже застыло.

Еще около двух часов потратили, чтобы перенести в малахитовую башню обнаружившийся в полуразваленных домишках ячед. Раджед с огромным удивлением рассматривал живых людей Эйлиса, словно никогда их не встречал. Впрочем, не встречал, почти не видел вблизи, только теперь замечая, как бедно жил простой народ, как убоги и тесны их жилища. Домотканые серые рубахи да штаны, одинаковые у женщин и мужчин угнетали единообразием, точно тюремная форма. А они — властители мира, чародеи — не позволяли народу развиваться, получать знания, учиться, строить города, как на Земле.

Почему? Чего так боялись предки? Обычных людей? Запугивали их громадами недоступных башен, жестоко подавляли малейшие искры недовольства, выстраивали мифы. Раджед после всех впечатлений слишком долгого дня отчетливо ощутил еще одну загадку, которая касалась истории его мира. Когда возникли династии льоров? И что было до них? Если у королей и простых людей рождались дети — Нармо тому подтверждение — значит, они принадлежали к одному виду, к единому человеческому роду. Раджед мысленно отметил еще один неразгаданный вопрос, пока переносил в портал одного за другим полусонных людей.

В малахитовой башне они очнулись, безвольные тела зашевелились, точно выходя из анабиоза.

— Вот так дела! Сколько нас здесь теперь! — радовался Сарнибу, который измучился от одиночества. Он с наслаждением размещал в самые лучшие покои разбуженных непонимающе озиравшихся людей, хлопотал над ними, как заботливая наседка. Непостижимым образом усилилась и магия его талисмана, что отчетливо ощутил Раджед, который предпочитал оставаться в стороне от мелких повседневных забот.

Инаи же с радостью присоединился к Сарнибу, забывая о пережитых невзгодах и ужасах. Он знакомился со своими подданными, торопливо и сбивчиво рассказывал им кратко обо всем произошедшем, хотя сам толком ничего не понимал.

— Сколько я спал? — то и дело спрашивал ячед, растирая плечи и ноги. Всего насчитали человек двадцать. Женщины, мужчины, дети — совершенно разные, не отобранные по какому-то особому принципу. Один даже оказался вороватым и попытался стащить позолоченную подзорную трубу со столика в библиотеке, однако магия тут же сигнализировала об этом. Остальные же вели себя прилично и только испуганно жались друг к другу, собираясь в кружок посреди обширного зала.

— Льоры! Господа льоры! Помилуйте! — испуганно шептались скептики.

— В каком году вы заснули? — спросил Раджед.

— В год красного янтаря, — тут же отчеканил воришка, без зазрений совести крутя в руках подзорную трубу, будто ему другой заботы не нашлось в такой момент. Сарнибу же призадумался:

— Прошло почти сто лет, вы просто спали. И даже не менялись! Но и не окаменели.

— Это точно ключ! Это разгадка! — взволнованно твердил Олугд, распевая, точно священный гимн, одно имя: — Юмги! Это разгадка! Я узнаю, в чем дело. Инаи, отдохни, но потом пойдем вместе в библиотеку!

— Я пока пойду, — кратко попрощался Раджед, у которого в ушах звенело от обилия голосов.

Он одичал, почти забыв, когда среди шумных балов выделялся ярче остальных. Те времена отзывались смутными образами, как из прошлой жизни.

Он поразился, насколько непривычно и отчужденно показалось его присутствие посреди короткого праздника жизни. Впрочем, никто не давал гарантий, что этих несчастных людей не ждало неминуемое окаменение через пару дней, может, недель. В лучшем случае — пару лет. Ведь камень не ведал пощады…

========== 16. Искры света и прикосновения тьмы ==========

«Что ж, теперь я остался один на один с разросшимся льоратом Нармо на всем материке. Хитро он все обставил», — думал размеренно Раджед, когда прибыл в гнетущую тишину своей одинокой башни. Никто не топтал роскошных ковров, не крал мелкие предметы, не пачкал гобелены. Суета осталась где-то там, на другом материке вместе с единственными союзниками. Янтарный чародей намеренно самоустранился, чтобы не мешать, не нести странную печаль сомнений, которая навалилась на него после спасения Инаи. Что-то засело глубоко в подсознании.

Навязчиво мерцал далекий и бесконечно дорогой образ матери, все она шептала заветные слова, просила найти душу. Вот же! Вот он спас сначала Сарнибу, потом Олугда, теперь Инаи. И не ради какой-то особенной корысти. Но, похоже, душа Эйлиса покинула его навсегда, ушла в ничто, расколотая и черная, как убогие лачуги в деревнях ячеда.

Слепцы! Нет, не простой народ, а повелители мира, запершиеся на ледяных вершинах своих темниц-башен. И чем выше пьедестал, тем дольше падать, тем больше мыслей о смерти успеет пронестись в угасающем сознании под шум ветра. Впрочем, у этого мира еще оставалась надежда, где-то там, в малахитовой башне, Олугд воодушевленно твердил Инаи, как они вместе построят новый Эйлис. Два ребенка нескончаемой войны льоров, каменной чумы, заставшие в сознательном возрасте только умирание родины, но чистые сердцем, с прекрасной мечтой. Малахитовый льор, стареющий, усталый и брошенный любовью всей своей жизни, тем не менее, тоже сохранил доброту. Оказывалось, что в Эйлисе обитают еще неплохие люди. И был он… Раджед Икцинтус. Другой.

Янтарный льор пошатывался от усталости, вновь ненавидя Нармо и себя за то, что опять не успел на долю секунды. Вот насадить бы врага на все десять лезвий, как жука на иглу. Но нет, вечно в самый неподходящий момент открывался портал. Вновь продолжалась бесконечная борьба. А вместо боевого задора или ярости в душе воцарилась леденящая пустота, точно в ней не хватало важной детали, целого мозаичного панно, без которого совершенная картина выглядела бессмысленным хаосом.

Раджед оставил трость и запыленный камзол возле трона и, точно зачарованный неведомым зовом, двинулся к зеркалу. Он ни на что не надеялся, просто прильнул щекой и ладонями к ледяному стеклу, вслушиваясь в тихое колыхание ветра по ту сторону портала. Однако вскоре донеслись звуки другого мира. Далекий, но звонкий смех детей, гудки машин, голоса. Где-то там, очень близко и невыразимо далеко, жила она.

— София… — вздохнул Раджед, прикрывая глаза. — Мне так одиноко…

Только в разговорах с зеркалом он чувствовал себя рядом с людьми, вернее, безгранично важным ему человеком. Только она сумела бы отогнать тяжелую тень усталости и нелюдимости. Вся суета малахитовой башни скорее утомила, добавила новых сомнений. Почему он разрушитель Эйлиса? Когда возникли льоры? Зачем так давили и мучили ячед? Слишком много предположений. К тому же мучило предчувствие чего-то ужасного. Оно нависало черной паутиной, сочилось в воздухе тлетворной пылью, отлетавшей от бесполезного роскошного хлама. И только холодный немой прямоугольник зеркала светился успокоением и радостью. Впрочем, недостижимой.

И посреди бездны противоречий совершенно не к месту раздался насмешливый голос:

— Нет, ну что ты к ней прицепился? Были же симпатичные чародейки или другие дамочки. А тебе все мало что ли было?

Раджед обернулся и оскалился, готовясь атаковать. Ему почудился слишком уж знакомый издевательский тон Нармо. Впрочем, таким же он сам разговаривал с Софией, выставляя ее глупой девчонкой, нежелающей покориться воле великого правителя. Однако даже ячед Эйлиса доказывал, что обладает характером, свободой воли. Ничем не отличается от льоров!

— А, это ты… Сумеречный, — протянул Раджед, меланхолично растекаясь на троне. Взгляд бесцельно блуждал по потолку, рябь в усталых глазах складывалась в сумрачной вышине в дополнительные узоры, придавая неуместные цвета каменным барельефам. На них тоже оседала нехорошая черная пыль, пока невидимая, как черная птица смерти. Впрочем, сдаваться без борьбы льор не намеревался; встрепенулся и вновь подошел к зеркалу, трепетно гладя стекло.

— Послушай, приятель, ты и сам знаешь, что мне четыреста лет, и в своей жизни мне хватило и чародеек, и дамочек с Земли… Но она… — Раджед запнулся, уставившись на отражение Эльфа, отвернувшись от него. — Она словно вынула душу… Исчезла, и вместе с ней исчезла моя душа.

Голос дрожал. После всего произошедшего что-то неуловимо сместилось в восприятии, в самом отношении к жизни, точно до этого он четыреста лет сидел в каменном саркофаге. Но вот вокруг него закружился рой событий, сводя с новыми людьми, заставляя узнать их с другой стороны. Не только София, и все же именно без нее сердце ныло и звало, ожидало невозможной встречи, точно и правда сама душа оторвалась от тела, устремилась следом за Софией в ее мир.

— Не боишься, что она станет потом одной из «дамочек с Земли»? — скептически протянул Эльф.

— Нет, поверь, я уже не мальчишка. Я могу различать. Я же ощущаю, как бьется это отсутствие души, — Раджед вздохнул, немного успокоившись.

Эльф терпеливо не уходил, пока хозяин башни приводил себя в порядок и менял одежду, сбрасывая вместе с ней неприятные думы. Внезапный порыв почти бесследно прошел. В конце концов, он просто слишком устал, а удручающий вид ячеда в остатках деревень пробудил самые мрачные мысли и предположения. А судорожное веселье остальных льоров не соотносилось с реальным спасением их мира. Они снова проиграли, уберегли от безвременной гибели Инаи, но потеряли целую башню. Владения Нармо разрастались с отвратительной скоростью.

Раджед неподвижно застыл подле стола, вертя в руках наливное красное яблоко. И вновь вспоминал о Софии, о тех неприятных уловках, к которым без зазрений совести прибегал, чтобы заполучить ее. Ныне они вызывали лишь неприязнь к самому себе. Кто же «заразил» его этой странной «болезнью», совестью? София? Сарнибу? Олугд? Эльф? Инаи? Или все сразу? Каждый по-своему, по капле вытесывали из цельной глыбы янтаря застывшего в нем человека. Но пока слетали камни и сыпалась драгоценная крошка, делалось больно, как и всякому существу, что переживает новое рождение. Вот только что-то вечно тянуло назад, наверное, именно это заставило не к месту бросить Сумеречному:

— Эльф… Вот ты мне все морали читаешь, — Раджед помедлил, но дурным видением вспыхнул яростный взгляд Нармо перед его побегом, поэтому льор продолжил. — Ответь лучше, что на самом деле случилось с Эйлисом?

Сумеречный, который до того спокойным призраком покачивался на воздухе, встрепенулся, точно пораженный молнией. Длинные пальцы дернулись и скрючились судорогой, точно когти хищной птицы. Что-то темное и неподвластное стражу всколыхнулось едва заметной рябью, которая предвещает цунами.

— Радж, я… — сорвался нервный голос Эльфа, губы его дрожали, шевелились беззвучно. В глазах застыла невыразимая боль при взгляде на Раджеда. Янтарный льор поразился случившейся перемене в поведении.

«Разрушитель Эйлиса», — звучали отзвуки в голове. И если врагу не приходится верить, то нет хуже беды, чем скрывающий правду друг. Друг ли все-таки? Или верно прогнал его почти на два года за постоянные недомолвки? Впрочем, злиться не удавалось, Раджед только подался вперед, но Сумеречный Эльф взмыл под купол тронного зала, сливаясь с барельефами.

— Что? Эльф, что? — в нетерпеливом замешательстве все вопрошал Раджед. – Не имеешь права?

Ох, как бы хотелось услышать любую страшную правду, но только не что-то, подтверждающее слова Нармо. Какой-то бред, бред! Янтарь не имел силы разрушить целый мир. Раджед буквально умолял всем существом, чтобы Эльф опроверг все подозрения, но тот лишь давился судорогами в горле:

— Я… Эйлис… Радж… Почему… Почему ты спросил?

— Нармо сказал, что я — разрушитель Эйлиса. Но ведь ты знаешь всю правду. Конечно, я ему не поверил. Но так не хочется сомневаться в лучшем друге, — Раджед улыбался, заклиная все высшие силы, чтобы Эльф рассмеялся в ответ, порадовался удачному розыгрышу, да хоть бы вновь подколол насчет Софии. Что угодно, но не этот танец умирающего паука под потолком. Эльф вцепился в камень, скребся в стены, озираясь затравленным зверем, словно что-то его преследовало. Кто-то. Нечто.

— Радж… я… Не надо! Нет! Не надо!

Через миг он обратился в черного ворона и, роняя смоляные перья, устремился к окну. Раджед кинулся за ним:

— Эльф! Стой! Куда?!

— Тьма… Она близко! — звучал голос Эльфа, минуя клюв птицы. — Тьма… Зачем ты спросил? Нармо! Проклятый паук! Вот каков твой план? Чтобы мой друг пробудил во мне тьму?

— Эльф! Все, Эльф! Все в порядке. Позволь помочь тебе, как раньше, талисманом.

— Поздно. Ты не можешь вечно спасать меня. Я проклятый, — выдохнул ворон, камнем кидаясь вниз через подоконник, однако тут же взлетая в ледяное серое небо умирающего мира. — Никого… не спасти.

Ворон растворился в морозном тумане, Раджеда вновь окутали незримые цепи вселенского одиночества. Прошел день, и другой, и третий… Резные часы отмеряли надлежащие интервалы, ударяли молотом, отсекали время жизни. В Эйлисе воцарилось вновь безмолвие. На западном материке оно царствовало повсеместно. Хотя, может, Нармо копался в могилах где-то рядом, а его никто не замечал.

Янтарный чародей ожидал новых подлых планов, новой атаки. Он осматривал свои владения, все чаще возвращаясь к каменному великану Огире. Огире — предводителю восстания ячеда, несокрушимому, несломленному. Олугд много рассказал об Огире, вспоминая все, что поведала об отце Юмги. Камень, оба обратились в камень. Кого-то чума еще миловала, оставив на веки вечные в образе чудной статуи, а кто-то ведь скитался в беспамятстве каменного великана. И неизвестно, что хуже.

«Мы всё это заслужили. Мы, а не они, — осознавал все отчетливее Раджед, вспоминая найденный ячед, укоряя почему-то голосом Сумеречного: — Но ты по-прежнему для них ничего не делаешь».

Он оправдывал себя, будто сторожит зеркало, оттого ему не до забот, что наполнили малахитовую башню. Янтарный льор только поражался Сарнибу, который буквально расцвел, когда его пристанище унылых дум наполнилось множеством новых людей. Что приятного в них?

Раджед осознавал, что на самых пышных балах уставал даже от равных по статусу, рассыпался в комплиментах, но тут же оценивал, кто строит заговор и готовится вонзить нож в спину. Он всегда раскрывал первым любые махинации интриганов и беспощадно сокрушал. Один раз подлил в напитки заговорщиков их же яд как символ настигающей мести. Вельможи — не ячед, но и не льоры, что-то вроде слабых магов — намеревались заполучить власть в льорате. Однако жестоко поплатились. И так не один раз. Потому Раджед, наверное, научился презирать людей за их алчность и тупость, но и сам сделался чем-то вроде зеркала их пороков.

Кому принадлежит отражение? Человеку ли? Или все же зеркалу? По крупице оно поглощает свет, и если перед ним постоянно маячит темнота, то стекло тоже чернеет. Так случается с зеркалами души. Впрочем, все это не оправдывало того отвратительного лицемерия, что он постоянно нес. И одновременно не скрашивало одиночества.

«Все меня покинули. Значит, такую жизнь прожил. Значит… заслужил», — думал Раджед, застыв вновь на самой вершине башни посреди сада зачарованных роз. На каменной скамейке когда-то сидел Сумеречный. Где же его носили бури вселенной? В какие галактики, какие миры? Помогал ли он кому-то или же разрушал, поддавшись воле искушения? Он унесся подальше от прямого ответа. И это отзывалось гнетущей обидой, ощущением предательства, которое горчило на языке невысказанным негодованием.

«А, впрочем, может, я и не хочу вовсе знать эту правду. Если она настолько страшная, что даже страж вселенной впадает во тьму, только вспомнит о ней. Лучше бы ответил, как спасти Эйлис и почему мы всегда так унижали ячед. Для меня-то это все уже традиция. А вот Аруга Иотил мог бы знать правду, но он сам почти окаменел», — размышлял Раджед, нервно срывая блеклые желтые розы. Лепестки крошились под пальцами.

Так тянулось время. Дух воина изнывал от ожидания поединка. Недобрым намерением хотелось уже, чтобы Нармо напал хоть на малахитовую башню. Однако Сарнибу после атаки укрепил защиту, да еще к малахиту прибавился цаворит, так что льорат сделался неприступной крепостью: невидимая башня, которая окутывала сбивающим с ног сном любого нарушителя.

«Перебраться бы туда же вместе с порталом, но восстановить его возможно только здесь. Или окончательно разрушить. Да и зачем мне все эти люди, которым я все равно до конца не доверяю?» — размышлял Раджед.

Ожидание помноженное на неопределенность — жестокая пытка, но все пронизывали эти два чувства, эти две жестокие недомолвки вселенной. Что-то обещало произойти, какие-то важные встречи выделялись на барельефе бытия, однако не позволяли различить деталей, прочитать имен да оценить обстоятельства грядущего. Льоры, которые умели видеть будущее, сгинули еще до рождения Раджеда. Но поговаривали, будто они предсказывали катастрофу для всего мира. «Придет разрушитель», — кричали они, но посреди войны льоров никто не слушал.

«Кто же этот разрушитель? И что случится потом?.. Какое потом, если все окаменеет?» — судорожно носились мысли, напоминая птиц посреди бури.

Так прошел почти год, и единственным утешением оставался портал в мир Земли. Раджед подолгу глядел на него, все отыскивая Софию, приникая к холодному стеклу, чтобы просто вкусить звуки живого мира по ту сторону. Но он не жаждал всей Земли, только одну короткую встречу с единственным человеком. Однако зеркало упрямо подкидывало ненужные пейзажи, иногда безмятежные, иногда страшные, как, например, кровавые джунгли, наполненные гулом автоматов.

«И этот мир ты хочешь захватить, Нармо? Да, для такого стервятника, как ты, там полно подходящих мест, как это, — только негодующе размышлял янтарный чародей. — Давай же! Покажись уже, раскрой свой план!»

Когти жаждали новых поединков, а не нудных тренировок для поддержания формы. Раджед выжал максимум из возможностей янтаря, распределив в идеальном балансе силу на оборону башни и подпитку своей магии. Что-то обещало случиться, разбухало гнойным нарывом. Но все никак не происходило, доводя до бешенства. Да еще подтачивало это изнурительное ожидание встречи, которая, возможно, никогда бы уже не случилась.

Он бродил по башне, как в бреду, и изредка говорил вслух с тяжким вздохом:

— София… София… Вернись. Я… Я поступил жестоко. И неправильно. Извини. Нет, все не то. Все какие-то сухие слова. Проклятье! Как больно!

София… Возможно, глупее меня поступков никто не совершал. Ну, значит, я старался! Но ты даже не услышишь меня… Я обречен навеки говорить с пустотой.

Раджед обращался к воздуху, стоя возле парапета и всматриваясь в пустынную даль, но мысленный взор пронзал пределы обоих миров. Отчетливой яркой картиной вырисовались черты Софии. Почудилось, словно она услышала — фантазия измученного рассудка.

Внезапно что-то всколыхнулось, нити магии обожгли почти забытым теплом. Однако через миг чародей осознал — он всю жизнь внутренне согревался этой мощной энергией, и лишь после поломки портала она иссякла, оставив ледяную пустоту. Ныне же башня словно громко вздохнула, пробуждаясь от болезненной дремоты.

Раджед кинулся вниз, в тронный зал: зеркало светилось умиротворяющими живыми искорками, рассеивая золотистые отблески. Льор не верил своим глазам, изумленно обходя кругом сотворившееся чудо. Руки дрожали от волнения, ноги желали нестись вперед. Однако он осмотрительно проверил, нет ли какой-нибудь ловушки. Но сердце подсказывало: это его фамильная реликвия вновь отзывается на воззвания владельца, вновь подчиняется его воле. София теперь казалась ближе, чем когда бы то ни было. Только несколько шагов ей навстречу. А дальше… судьба подскажет.

Но в миг великого ликования нарисовался полупрозрачный силуэт мрачного и взволнованного Сарнибу. Казалось, маг постарел, между бровей его залегла глубокая складка.

— Раджед! Будь осторожнее! Не покидай башню! Охраняй портал, даже если он не работает, — доложил Сарнибу. — Нармо где-то поблизости, словно учуял что-то. Мы втроем пытаемся настроиться на слежение, но он перемещается слишком быстро и хаотично.

— Я… — Раджед хотел бы поделиться великой радостью, однако со злостью коротко кивнул, как солдат: — Принято.

Сообщение от Сарнибу убило всю окутывавшую легким облачком эйфорию. Раджед уже в красках нарисовал, как рванется в мир Земли, найдет Софию. Если она забыла его, то он бы переиграл все с начала, совсем по-другому. Но что-то подсказывало: Эльф не лишил девушку памяти, просто в очередной раз соврал.

Эльф… Отчего же портал заработал? По какому волшебству? Сумеречный так и не появился в башне. Означало ли это, что друг погиб, умер? «Нет, он же не может умереть! Он страж вселенной», — успокаивал себя чародей. Однако чем больше он задумывался о случившемся, тем меньше радости оставалось в его сердце. Портал представал ныне хрустальной вазой, которая расколется от малейшего дуновения ветра, как призрачные миры Инаи. И вместе с ней планета Земля.

— Иссякни его яшма! — яростно ударил кулаком по раме Раджед, замерев с опушенной головой. Мысли застрекотали роем жалящих ос: «Если Нармо нападет, то Земля снова окажется в опасности! Так они бы наткнулись на пустышку, приманку. Но теперь…»

С тех пор в нем поселился страх, замешанный на противоречиях и соблазнах. Он желал вновь попасть в мир Земли, встретиться с Софией. Но одновременно тень Нармо нависала напоминанием об атаке на башню, что могла бы случиться в любую минуту.

Поэтому Раджед часами выискивал в библиотеки способы, как уничтожить портал. Раньше все его бесполезные труды уходили на создания средства, что оживило бы равнодушную гладь зеркала. Ныне же она сделалась податливой и прозрачной, как в былые времена.

«Как не вовремя… Как не вовремя! Если бы после победы над Нармо!» — сокрушался льор, затаив безотчетную тревогу о благополучии родного мира Софии, об этой странной и жестокой планете. Но все же живой.

Да еще Сарнибу доложил, что Нармо был замечен возле древнейших гробниц, но вновь мастерски скрылся. За ним неотрывно следовала какая-то черная тень. Может, так работала магия Илэни, может, еще что похуже. Разведка малахитового льора ничуть не успокоила.

Время тянулось болезненно и неторопливо. Накатывала волнами необъяснимая тревога. Она будила ночью, перемежаясь с кошмарами об окаменении и усиливая их. Она же сопровождала днем.

Раджед практически полностью переселился в тронный зал, перетащил туда все важные книги, узкую походную кровать и вообще не видел необходимости посещать другие этажи башни. Великолепие уже давно ничуть не тешило его. Он сторожил портал, с тревогой прощупывая колыхание магии, как мать вслушивается в дыхание больного ребенка. Вновь навалилась непомерная ответственность. В юности-то казалось, будто портал — это идеальная забава, которая позволяла заполучить что угодно из другого мира. Ныне же он оказался самым опасном объектом во всем их мире, одновременно самым желанным.

«София… Если бы найти тебя. Хотя бы посмотреть, как ты живешь. Я буду хранить оба мира. И тебя, чтобы с тобой не случилось чего-то ужасного на твоей жестокой Земле». — Так он часами вел мысленные монологи, понимая, что слова не достигают адресата. Он даже после чудесного исцеления артефакта не сумел отыскать верный адрес, хотя прокручивал ускоренной видеосъемкой все улицы Москвы. Кто-то все же создавал помехи. Может, в том состоял какой-то договор Софии с Сумеречным?

Мысли о пропавшем друге отзывались не меньшей тревогой, чем скребущая кошками на душе печаль от бестолковых поисков.

Но в один прекрасный — или все же ужасный — день Страж Вселенной вновь объявился.

— Э-эльф?! — пораженно воскликнул Раджед, застав Сумеречного посреди тронного зала. Тот появился нежданно-негаданно из воздуха. — Где же ты пропадал?

Пришелец медлил с ответом, игнорируя вежливые восклицания обрадованного друга, не воспринимая предложения отобедать и подобные проявления остатков этикета.

— Были… проблемы, — вздохнул вскоре Сумеречный, точно забывая говорить, поминутно уносясь следом за своими мыслями. Он выглядел изможденным: высокие скулы и острый нос выделялись ярче обычного, губы же истончились и побледнели, сделались бурыми, как после долгой болезни. Когда он небрежно снял капюшон, вместо сальных длинных прядей светился неаккуратно обритый череп. Казалось, кто-то второпях и с недовольством счищал набитой рукой волосы.

— Ты был в тюрьме? — предположил Раджед, встревожено рассматривая друга.

— Не совсем. Но почти, — вкрадчиво проговорил Сумеречный. Он устало вздохнул, плотно сжимая губы. Ни тени шутливости, ни оттиска невыносимых ужимок и метких фразочек, что обличали самую правду, больно раня иронией. Лишь одна усталость, отраженная картиной вселенской скорби и воплощением фатума.

— Ты что, все-таки попал в психушку? — вспомнил о таких заведениях в некоторых мирах Раджед. У них-то в Эйлисе для ячеда и обычных больниц никогда не существовало.

— Да, — безразлично приподнял брови Сумеречный, полуприкрывая глаза с опухшими веками.

— И как так вышло? С твоей-то силой! Эльф!

— Кое-что случилось. — Сумеречный явно не жаждал начинать такие разговоры; поглядел вокруг, словно не узнавая интерьер, покрутил затекшей шеей, но расправил плечи и отрывисто торопливо проговорил: — В мире Земли. Я держал «цепи тьмы». Держал и держал… Пока не вернул ее хозяевам. Распределил обратно на всех темных магов. Но, как видишь…

— Казалось бы, какие маги на Земле… Жалкие, слабые, — фыркнул недовольно Раджед. Он едва ли догадывался, что произошло в далеком мире Софии. Но зеркало эту беду явно не показало.

— Но их много. А вас мало.

— Значит… ты мне не сможешь помочь? — скорбно заключил Раджед, мысленно тут же укоряя себя за эгоизм. Ему бы предложить Сумеречному отдохнуть в башне, а не просить сразу о великом одолжении. Но оба понимали, что внешний комфорт — пуховые перины и золотая посуда — не утешат кровоточащую рану метущейся души стража.

— Смотря в чем… — слабо приподнялся край губ.

— Цель остается неизменной. Средства меняются, — пояснил Раджед.

— Здесь уж я бессилен. Заставить любить — это такое же недопустимое действие, как воскрешение из мертвых или встреча с самим собой в прошлом, — развел руками Сумеречный.

— Нет! Не надо никого заставлять, — резко запротестовал янтарный льор, не ожидая от себя такой горячности, но последнее время ему претил образ узурпатора из прошлого, коим он когда-то был.

— Радж… я в любом случае не могу вмешиваться, — легко и быстро обрезал крылья робкой надежды усталый ворон.

— Я подозревал. Просто… Я хочу быть с ней, — вздохнул Раджед, наконец, гневно пожаловавшись: — Но Нармо мешает, не позволяет оставить портал.

Он отошел обратно к порталу, придвинул к нему поближе складное кресло, окруженное стопками книг — так и протекало увязшее в расписном циферблате часов время.

— Я могу уйти в мир Земли, — обернулся к Сумеречному Раджед. Реальность расплывалась на грани лихорадочных предположений и несбыточных мечтаний, словно Эльф принес с собой отравляющие остатки безумия.

— Ты быстро умрешь, — констатировал страж, все так же неподвижно стоя посреди зала. Движения представлялись ему излишними. Казалось, так бы он и застыл очередной живой статуей Эйлиса.

— Но не сразу же. Сколько там? Если сто лет, то так даже лучше. Люди-то больше не живут.

— А если меньше?

— Да сколько бы ни было! Год, два… Четыреста лет уже прожиты, дальше — сколько получится, не такая уж высокая цена за короткий срок настоящей жизни. Сколько проживу, все мое будет. Рядом с ней.

— Даже так… — склонил голову набок Сумеречный, предупреждая со скорбной горечью в голосе: — Умирать придется мучительно.

Мука, терзание, казнь — все эти слова ничуть не пугали. Лишь леденящей могильной печалью отзывалась вечная истина: рядом с великой любовью всегда пролегает тропа смерти. Так или иначе, кто-то обречен остаться один… пережить прощание и похороны. Кто-то всегда остается один. Дети хоронят родителей, впрочем, много хуже, если наоборот. А влюбленных разделяют врата могильной плиты, обрекая считать месяцы и годы до новой встречи, где-то там, за пределом всех миров.

И как ни странно, Раджеда больше ничего не пугало. Наверное, они все слишком прирастали в этой жизни за тянущиеся столетия, страшились неизведанных далей. Но из-за этого каменели изнутри, покрывали сердца панцирем. Ныне же оно оттаяло, истекало жаркими слезами янтарной смолы.

— Я все понимаю. Все. Но отвечу: не такая уж высокая цена, — безнадежно улыбаясь, обернулся Раджед.

— Ты нужен Эйлису, — словно предостерегал Эльф. Он не желал терять друга.

— Зачем? Зачем… — выдохнул озлобленно льор. — Этот гнилой мирок уже ничего не спасет. Здесь ловить нечего. Одна загвоздка: портал-то только отсюда уничтожить можно. И его так старательно защищали, что никакая атака не сработает, если оставить ее, как говорят в мире Земли, бомбой с часовым механизмом. Мои предки знали, чего опасаться. Только при моем участии… Мог бы еще ты, но ты ведь не станешь? Я прав? Опять твоя любимая песня: «не имею права».

— Да.

— Какой от тебя толк? Все-таки, какой от тебя толк? — вскочил с места Раджед, обращая свое негодование податливым в своем молчании стенам. — Никакого!

— Я и не собака, чтобы служить и приносить пользу, — отрезал неприветливо Эльф, накидывая на выбритую голову капюшон. — Я вообще никому не принадлежу.

— Друзья и не принадлежат, они помогают друг другу, — вновь твердил эгоизм в Раджеде, однако он фактически умолял отправить себя на медленную смерть. Всего-то дел — уничтожить портал. Может, он бы еще попросил за обитателей малахитовой башни, они бы не сотворили зла на Земле. Да только им вовсе не находилось верного исхода: обрекать на окаменение в Эйлисе или на медленную смерть из-за чуждого магического поля на Земле.

— Но не в дурных делах, — поправил Сумеречный. — Послушай, может быть, она сама вернется к тебе.

— Я уже не хочу, чтобы она возвращалась в Эйлис, — Раджед с ненавистной нежностью гипнотизировал пристальным взглядом молчаливый портал. — Он умирает, и здесь стало слишком опасно. Я устал, друг, я смертельно устал вечно отражаться в зеркале своей пустоты. Всюду враги, всюду эта алчность. А я… велико ли благородство: сдерживаю их наступление на Землю, но сам туда не сбегаю только потому, что не выживу. Это зеркало — вот и все, что связывает меня с жизнью. Это еще долг перед теми, кто создал портал. Если Нармо и Илэни нападут, я его уничтожу.

— Но тогда ты не сможешь уже никогда найти Софью, — удивленно изогнул правую бровь Сумеречный. Он словно выжидал по своей неизменной привычке хранителя равновесия, когда льор сам выскажет нечто важное, в чем не желал себе признаваться. Или же Эльф просто боролся с вновь подкрадывающейся тьмой: пришелец все плотнее обнимал себя руками, изредка дергая плечами от волн озноба.

— Пусть так, — продолжал Раджед. — Но она будет в безопасности. Если мы не смогли сохранить свой мир, то пусть хотя бы ее не разрушится.

— Если люди не приложат к этому руку… — простонал едва слышно Эльф, и замер с гримасой ужаса, точно его мыслительный взор разом объял все войны и убийства Земли, а, может, и других миров.

— Хочется верить, что хотя бы на ее век хватит.

— Да… Все конечно. Все имеет свои рамки.

— Рамки… — вторил эхом льор. — История Эйлиса дошла до своих темных дней. А ведь наш мир моложе Земли. Но мы все — банкроты, — он с отвращением осклабившись, выплюнул это определение. — У нас нет настоящих чувств, нет сердец. Вместо них холодные магические камни. Ох, друг мой… Как же я устал! — Раджед подошел к Сумеречному, заглядывая тому в лицо, словно потерянный путник, что выспрашивает в последней надежде дорогу. — Это ошибки юности возвращаются ко мне с десятикратным превосходством? Или ничто не подчинено закономерностям и нет никакой справедливости?

— Случайностей не существует.

— Но я не вижу, что за закон во всем этом лихорадочном бреде, который творится с нашим миром. Последнее время я хотел бы стать просто человеком. Может, хоть это в твоей власти?

— Человеком… — гулом далекой грозы ухнул Сумеречный, точно льор озвучил и его заветную мечту. — А как же сила? Башня? Портал?

— Портал! — будто только вспомнил чародей. — Только он, проклятый, и останавливает.

— Но если бы ты стал человеком, как бы ты нашел Софью?

— Нашел бы, нашел. Если суждено. Впрочем, — он удрученно замялся. — Если я ей не нужен был как король, то как простой смертный тем более.

— Проблема не в титуле, постарайся это понять. Я видел много разбитых сердец средь богатых и много счастливых и среди бедных, — Эльф слабо-слабо улыбнулся с элегической теплотой. — Просто любовь не купить дорогими подарками, не разжечь пламенными речами. Она вообще неуловима… И я со своими знаниями, кажется, так и не нашел ей верного определения.

— Да, ты снова говоришь лишь общие фразы, чтобы как-то оправдаться в своем безразличии.

— Одно я знаю точно: любить и присваивать — это взаимоисключающие понятия.

— Я уже не желаю обладать ей… — Раджед вновь обернулся на портал и словно отчетливо увидел в нем Софию. — Я хотел бы просто оказаться рядом, убедиться, что у нее все в порядке. Хоть еще раз увидеть ее. Может, судьба и предоставила бы мне второй шанс без всех этих напыщенных речей.

Эльф неожиданно отшатнулся, затравленно глядя поверх головы собеседника, точно оттуда из всех темных углов надвигалась пугающая тень некого зла. Льор даже обернулся, опасаясь, что началось нападение на башню. Но Эльфа атаковали только его внутренние демоны. Он торопливо затараторил, словно задыхался после долгого бега:

— Лучше готовься к войне, Радж! Лучше готовься. Я плохой союзник. Особенно теперь. Я тоже банкрот! Предатель! Изверг!

— Эльф! Оставайся в башне, мой талисман подавит твою тьму! — Раджед приблизился к другу, схватив того за плечи и с силой встряхнув, чтобы как-то привести в чувства. Но Сумеречный только мотал головой:

— Нет, так мы оба останемся без сил. Сохрани свои. Это важно. Хотя бы ради мира Земли. Там София, там Эленор… Ради них. Да, ради них.

— Куда ты опять? — обескуражено восклицал Раджед.

— Ухожу! Из твоей башни… скоро тьма вернется. Я чувствую. — Эльф прижался к стене, проведя по ней пальцами. Но от его прикосновения оставался обугленный след на непоколебимом камне.

— Не поддавайся ей, друг!

— Здесь… не помогут речи. Но спасибо за них, друг.

Они обнялись, прощаясь, как будто оба отправлялись на верную гибель. На смертельную битву. Обоих пробирал ледяной озноб. Но Сумеречный слишком бысто канул в неведомые дали черным туманом, от которого явственно пахло дымом и порохом, точно хранитель впитал горечь пепелищ и запах громыхающих орудий — шлейф шествия смерти.

Он видел все, он чувствовал все, всех, каждого. И ничего не имел права изменить. Кажется, Раджед после стольких веков только теперь в полной мере понял, какое отчаяние раздирает сердце неудавшегося стража.

***

Нармо разрывал очередную могилу, глядя на Эйлис со скалы. На востоке светило ясное солнце, с запада наползали тучи: где-то разразилась ужасная гроза. Многочисленные цвета смешивались пестрыми самоцветами, точно такими, которые яшмовый льор получал себе один за другим. Он не торопился, действуя методично и четко. После неудачи с цаворитовой башней пришлось, правда, выслушать недовольство Илэни.

— Красавица, но тебе оказалось не досуг пойти со мной, — говорил тогда Нармо и только посмеивался над претензиями чародейки.

— Самоцветы нужны тебе, мне хватает и дымчатых топазов, — с гордостью аристократки отзывалась Илэни. Нармо только внутренне насмехался над ней: вот так они все! Каждый льор уверовал, что все определяет сила талисмана. Зато яшма, разноцветная яшма, знала себе цену: одной ее силы не хватало, зато род Геолиртов сохранил хитрые знания о подчинении других камней, их бесконечных комбинаций. За этим и носился Нармо по всему Эйлису.

Но иногда он просто наслаждался тишиной своей подлой неправильной работы. Мертвые давно молчали, сливаясь с пейзажем. Они не мешали думать, не требовали выбирать и играть на публику, позволяя созерцать красоту гибнущего мира.

Вот и ныне над горизонтом расплывался дождевой фронт, а солнце пронизывало его лучами, расщепляясь на отдельные блики, что световыми столбами достигали земли, свиваясь в прекрасные иллюзии.

«Невероятный вид, — отмечал Нармо, снимая грубую толстую перчатку и отирая пот со лба. — Да. Этот мир когда-то был очень красив. Очень».

Нармо помнил времена из своего детства, когда Эйлис наполняла жизнь. Но когда ему исполнилось двадцать лет, что-то сместилось, что-то сломалось. В двадцать лет как раз открывалась истинная сила талисмана, старение тела чародея замедлялось до исчисления возраста столетиями. Двадцать лет… Четыреста лет назад. В тот же год родился Раджед. В тот же год началась чума окаменения. И Нармо неосознанно всегда связывал эти события. Впрочем, причины его уже не интересовали, он начал собирать камни с момента гибели отца, увеличивал силу фамильного артефакта. С тех же пор искал, как пробить защиту янтарной башни.

«Да, когда-то был красив. Но теперь здесь только красивые камни и пора уходить. Дело за малым — убить Раджеда», — подбадривал себя Нармо, вновь возвращаясь к раскопкам.

Он пробил магией защитную плиту в пещеру, что служила гробницей для почтенного правителя минувших дней. Какого именно, они не знали: Илэни только указывала на наличие захоронений. Многие из них стерлись с карт, потому что память о побежденных династиях некому хранить. Остались только кости среди камней.

Куски бурой породы переворачивались, король попался очень древний, так как от него остались только нетленные драгоценности и истлевшие фрагменты тела, которые почти рассыпались под ногами. Зато богатый: управлял не одним самоцветом. Как-то научился. Нармо решил, что тоже научится однажды без вреда для здоровья. И за последние годы заметно продвинулся в тайном знании.

«Каждый выживает, как умеет. Мне просто не оставили выбора. Может, я вообще хотел стать художником. А так я теперь гибрид-мутант, уже не льор кровавой яшмы», — с самоиронией вел сам с собой диалог Нармо, наслаждаясь одиночеством свободы. Магия малахита, измененная и усовершенствованная другими камнями, не позволяла его обнаружить, так что он без опаски пересекал границы льоратов. «Просто не оставили выбора», — грустно повторилась мысль.

Гроза надвигалась и где-то на горизонте блеснула молния, подхваченная солнечными лучами, словно встретились две стихии. Открывался очень живописный вид, и Нармо представлял себя возле мольберта с кистью, однако он продолжал с увлеченным спокойствием копаться в древнем захоронении.

Из-за шиворота у него выбежал черный таракан размером с ладонь. Наверное, прятался в тепле кожаного плаща. Льор безразлично чувствовал шевеление усиков насекомого сначала где-то в волосах, потом на левой щеке. Мерзко? Для кого-то, не для него. Зато это существо было по-настоящему живым — отражение того, что остается в таких исчерпавших себя мирах. Не миражи в башнях, не видимость. Настоящие животные тоже застыли статуями. Коровы, олени, медведи, косули, лисы, волки — все. Даже птицы иногда падали в полете, обращаясь в монолиты.

Мир, проклятый кем-то уже четыре сотни лет. За что-то. Наверняка за что-то. Нармо это чувствовал, лишь прикидываясь наглым дельцом и пошловатым повесой. О нет, он лучше всех чувствовал, что с Эйлисом что-то не так, что-то ужасное стряслось с ним намного раньше, чем все забили тревогу. И казалось, что с пытливым умом яшмовый льор нашел бы разгадку этой тайны. Да еще он знал страшнейший секрет Сумеречного, хотя скорее догадывался. Слишком сложный механизм лежал за завесой этих мировых мистификаций. Оставалось лишь смеяться над убогим, как промотавшийся богач, миром и над самим собой: «Веселые на Земле люди: когда с одобрения государства и сдаешь в музей — ты археолог. Когда себе — ты грабитель. А у нас с музеями как-то не заладилось».

Он не ощущал вины перед мертвецами, не чувствовал связи с какими-то традициями и сакральными ритуалами. Он просто методично добивался своей цели.

— Зачем ты сказал ему? Что ты ему сказал? Отвечай! — пророкотал над ухом знакомый голос. Нармо медленно обернулся, только стряхнул таракана с головы на ладонь, обращаясь к насекомому, так унижая собеседника:

— Все и ничего. Хороший лжец всегда говорит правду.

— Не Раджед виноват! — Сумеречный Эльф сжимал меч, готовый изрубить на куски собеседника. Тень смерти покалывала приятно-отвратительными иголками адреналина.

— Конечно, во всем виноват ты, — бросил Нармо, расплющивая в кулаке таракана и более не ощущая веселья. — Мы лишь пешки в ваших играх, да, высшие силы? А? Так это называется? Сильнейшие чародеи — пешки? Но если не Раджед, так и рассказал бы ему все сам. Что же унесся невесть куда?

— Потому что… Еще рано… Еще… — Эльф нервно облизнул спекшиеся губы, опуская меч.

— Потому что ты просто трус.

— Нет. Я Знающий, и в этом проклятье.

— Был бы Знающим, подумал бы о последствиях. Мне тоже не всегда хотелось в мир Земли. Но кто мне оставил выбор? С самого рождения… — вздохнул Нармо, потерянно рассматривая надвигавшуюся грозу.

— Думаешь об окаменении? — почти с участием вдруг обратился Эльф. Он пытался договориться.

— Да, пожалуй, думаю, — пожал плечами Нармо, вновь закрывая лицо маской широкой хитрой ухмылки: — Но все сводится к простому — жизнь Раджеда. Так и так: убив его, мы снимем проклятье или приберем к рукам другой мир. А вообще… если и то, и другое, то у нас будет целых два мира.

— Ты не посмеешь! — вырвалась угроза.

— И кто меня остановит? Ты?

— Может, и я! Если ты представлял меня чудовищем, то все твои фантазии покажутся бледной тенью перед моей реальной тьмой!

— Что ж, может, проверим? Илэни, будь добра, — протянул вольготно Нармо, лениво выпрямляясь и потирая затекшую при ковырянии в склепе спину.

Сумеречный вздрогнул, когда из тени соткались очертания женской фигуры в непроницаемо черной бархатной накидке с кровавым подбоем.

Илэни никак не выдала свое присутствие, словно образ самой гибели. По плечам ее струились распущенные черные волосы, застывшие глаза созерцали каждый миг то же, что и глаза стража: сотни мертвецов вставали для них четкими образами и выглядели более реальными, чем окружающие. Но Эльф каждый раз боролся с этими явлениями, Илэни же поддалась течению, вслушиваясь в отзвуки потерянных в линиях мира голосов ушедших навеки. Однако она не хранила память обо всех ушедших, а беспощадно использовала запретную силу. Ее сопровождала тьма, которая не позволила Сумеречному вовремя среагировать, почувствовать ее присутствие. Илэни с неуловимой быстротой оказалась за спиной у Сумеречного и обняла его без толики ласки, принося лишь пронизывающий холод.

— Мертвецы и могилы — вот моя вотчина, вот то, что делает мою силу неисчерпаемой, — проговорила она безразлично. — Моя тьма как катализатор твоей. Ох, Страж, ты мог бы стать нам неплохим союзником.

Эльф чувствовал пульсацию нараставшей вокруг черной воронки. Илэни тоже ее видела, а Нармо не считал нужным, только погрозив своей пассии:

— Илэни, я уже почти ревную!

Сумеречный застыл в губительных объятьях Илэни, которая обвила его не просто ледяными руками, но оплела дымными щупальцами тьмы. Черные топазы взывали к самым опасным уголкам мрачной души стража.

— Что вы… Что вы сделали?! — шептал Эльф, простирая руки к небу, уже целиком закрытому непроницаемым дегтем грозовых облаков.

— Ты же всезнающий, догадайся, — все насмехался Нармо, возле которого уже безмолвно стояла с надменным взглядом Илэни. Ее ловушка сработала: голоса мертвых хлынули в голову стража, они глядели вечным чувством вины. Убитые им, но большинство — просто не спасенные. Однажды его наделили силой, чтобы всех защищать, одарили обостренным чувством долга и состраданием, но тогда же обрушился запрет невмешательства. Из противоречий рождалась тьма.

— Дымчатые топазы — камни смерти. Я тоже слышу их, вечно слышу этот гул голосов! У нас похожие силы, не правда ли? Мы оба несем только смерть и разрушения. Разве нет? — проговорила Илэни, и Нармо не услышал, какой вселенской мукой исполнен ее голос, она ведь не выбирала свой талисман. Но все же она управляла силой, она сама решала, как направлять свою силу. Эльф никогда не сумел бы помочь чародейке, проклиная ее за содеянное:

— Ведьма! Смерть — это неизбежная часть жизни! Но ты превратила свой дар в проклятье!

— Ты тоже. Своим предательством света. Не это ли случилось две с половиной тысячи лет назад? А что ты сделал четыреста лет назад? Благо? О! Нармо все рассказал мне, — отозвалась торжествующе Илэни, под стать Нармо ядовито улыбаясь ярко-алыми губами.

— Скоро весь Эйлис будет знать. Все узнают, кроме Раджеда, который по-прежнему считает тебя своим другом. Какая ирония! — алчно возвещал яшмовый льор.

— Ты же знаешь, что если во мне проснется тьма, то я вас не пощажу! — Рука сама тянулась к мечу, но Сумеречный все еще сдерживал себя. Однако мрачная тень все отчетливее выползала из недр подсознания. Монстр рвался наружу, срывая последние цепи.

— Да. Ну вот и проверим вероятность всезнания и вседозволенности. У тебя ведь есть ограничения.

— Паук! Стервятник! — проорал в отчаянии Эльф, непроизвольно добавив еще пару крепких слов из разных языков. — Откуда ты столько узнал обо мне?

— О… Это было сложно! Но я наблюдательный, и использовал свое зеркало не только чтобы подглядывать за девицами. Кое-какие архивы семарглов все же находят. Здесь и там, в разных мирах. Я еще триста лет назад догадывался, что мне пригодятся эти знания. Достаточно просчитать верное стечение обстоятельств.

— И все же… Если сейчас пробудится тьма… откуда тебе знать, что я не уничтожу весь Эйлис? — сдавленно хрипел страж.

— Игра ва-банк, — признался Нармо. — Такие времена настали, выбора не особо много. Но мне нравится риск.

Однако слова тонули и обессмысливались, как и все мироздание. Уныние и безрезультатность всех попыток исправить всю жестокость вселенной кидали в бездну.

— Зачем спасать тех, кто не хочет быть спасенным? Каждый раз терпеть упреки без вины и оставаться виноватым, — шептала тьма устами Илэни, но губы женщины шевелились беззвучно, потому что в голове поднялся вой тысяч колоколов.

— Тьма! — возопил Сумеречный, закрывая лицо руками, заламывая локти к молчаливому небу. И раскинувшиеся черные крылья придавали ему пугающее сходство с плачущим ангелом тьмы.

— Вот и истинный ты! Мы разбудили тебя! Как Раджед однажды разбудил меня! — почти пела топазовая чародейка, срываясь то в шипение, то в вой.

— Вы… уничтожили… и себя… и меня, — дрожали неверные слова, зазвеневшие новым восклицанием: — И этот мир! Только вы!

— Вот еще одна великая ложь. Что ж, пора бы рассказать Раджеду, пусть хоть перед смертью узнает правду, — не ощущал настоящего страха Нармо.

Впрочем, чародей и его замыслы уже не интересовали, никто не интересовал, в голове только на разные лады застыл призыв под барабанный бой: «Убей! Убей! Убей! Убей всех! Нет! Не здесь! Здесь слишком мало! Мне мало семерых! В другой мир! Вперед! Убей!»

Эльф расправил крылья, с которых осыпался тяжкий пепел и обжигающие искры. Тьма вела его прочь из Эйлиса, в другие миры, в далекие пределы.

Мало! Мало! Ей всегда было мало жертв! Мало убийств!

И лишь сила семарглов, дарованная стражам, сдерживала ее — он убивал только обреченных, только тех, кто погибал в следующие сутки. Поэтому тьма вела прочь, в каменном мире разворачивалась своя фатальная драма. Фигуры расставили себя на шахматной доске. Два короля и королева, две черные фигуры и… едва ли безупречно белая. Но все же. Лучше, чем тот мрак, что сковывал разум Сумеречного. Не спасали ни мысли о дружбе с Раджедом — все ложь, все лишь для сокрытия секрета. Ни светлые чувства к Эленор — все равно не дотронуться, все равно она смертная. Ни вечный долг стража — никому не должен, если все гнали. Кого спасать, если никто не желал быть спасенным?

Каменистые пейзажи сменились незнакомыми полями. Нити магии колыхались натянутыми струнами. Другой далекий мир разверз пасть нескончаемого противостояния — то, что так жаждал мрак, который питался гневом, страхом, отчаянием… Злом.

***

Они вели войну уже больше тысячи лет. Недолгие перемирия лишь распаляли ненависть. Они забыли, за что возненавидели друг друга: два королевства, два народа, одни и те же люди, похожие слишком во многом, чтобы уподобляться животным.

В умах их не жило ничто, кроме жажды борьбы, и они не собирались вступать на путь эволюции, изобретая лишь все более совершенные способы уничтожения врага. Одни звались варварами, другие организованным королевством, хотя слишком немногим различались в своей жестокости.

Сумеречный Эльф прибыл в их ограниченный мир, испытывая отвращение к живому и жизни. Что он ощущал? Не более чем тьму в себе. Те страшные полосы, которые ознаменовывались чередами жестоких убийств. После прорезала ножом боль, раскаянье. Но ныне он не собирался щадить никого.

Короли вели армии на борьбу, разрушение. Правители внушали боевой дух воинам, распаляя горячие сердца искренними на вид речами. На самом деле за всем их величием лежали властолюбие и корысть, ради которой они отправляли людей проливать кровь, расчленять плоть, ломать судьбы и едва начавшиеся жизни. «Видимо таков закон Вселенной: не успеет ознаменовать своим пришествием на планету человек, он уже вынужден поганить окружающий его ослепительный, неповторимый мир, он уже забывает об истинной красоте, непререкаемых идеалах, забывает и о том, что он часть мира. А когда сознает, уже поздно, в его сознание слишком глубоко впитался яд эгоиста» — зло рассуждал Сумеречный.

Небо наливалось багрянцем. Сотни коней топтали землю. Их тяжелые копыта оставляли глубокий рубец на измученной почве, почве, что могла даровать сочные колосья, почве, что зеленела каждую весну новой травой, приглашала под прохладную сень деревьев — ее верных сыновей, сыновей, что не оставят мать, не предадут самих себя. Природа хранит равновесие, оно вечно, но невозможно хрупко…

Сталь врезалась в сталь. Озверевшие глаза встречали такие же взгляды. Различить свой-чужой могли лишь по грубой форме, доспехам. Есть войны освободительные или оборонительные, почти праведные. Но иногда борьба превращается лишь в бессмысленную стычку хищников, делящих территорию.

Ритуально заплетенные космы варваров трепал ветер, лезвия мечей пили жадно кровь. Арбалеты противников не уставали пробивать чьи-то доспехи, разрывая плотоядно сердца. Над полем брани клубился дым, каждый миг поднималась в туманное небо вместе со стоном чья-то душа. Барабанные перепонки устали от команд и скрежета. Каждый раз убеждали, что это будет последняя битва, что победитель завладеет всем, но так как победителя не случалось, приходилось продолжать да продолжать — и так до скончания веков…

Сумеречный зловещим незнакомцем наблюдал с утеса. Его не замечали. Бледные губы его выделялись четким профилем; глаза, как у безликой тени, прятал густой блик капюшона. Внизу люди, обычные люди, не отягощенные никаким проклятием, не обреченные на вечные страдания, разрубали друг друга на куски. Вечные распри не давали взглянуть на небо.

«О! Небо! Как прекрасна твоя недосягаемая вышина, какой неясный трепет ощущает сердце, когда влажные глаза пронизывают твою прозрачную глубину. Но на земле…» — взывали осколки светлой части сознания. Однако небо безмолвно созерцало разверзшийся черной бездной хаос.

Жестокость сражения достигала пика. Эльф недобро улыбнулся и метнулся черной птицей смерти вниз. Упругие крылья поддерживал ветер, горделивый взгляд зрачков отражал редкие лучи.

Через мгновение меч сверкнул в руке, и все сгинуло в темноте. Не осталось ни звуков, ни света, ни времени, ни пространства — только зло. Тьма питалась сотнями смертей обреченных — тех, кто и так остался бы на поле боя. Но если в обычном состоянии Эльф лишь скорбно наблюдал, то ныне он вмешивался в ход истории одного из миров. Почти беззаконно, ведомый лишь жаждой крови. Он мог бы испепелить всех одним щелчком пальцев, но вместо того алчно рубил и пронзал, вращая мечом. Кое-кому он даже позволил вступить с собой в поединок, лишь чтобы лишний раз показать свое превосходство. И тогда против него объединялись две армии, два заклятых врага. Но ничто не сулило спасения от неудавшегося Стража Вселенной. Ни острый клинок, ни меткий выстрел арбалета не сдерживали монстра.

Его покрывала кровь людей, он с наслаждением впитывал ее аромат, слизывал с губ, словно вампир, даже впивался в чьи-то шеи зубами. Он почти не осознавал себя, разум заполняла единая тьма, что навеки сковала его родной мир. Его зло, его проклятье. Но в те мгновения он питался вседозволенностью кошмарной свободы. Почти ничто не сдерживало, никакие обещания и ответственность. Вместо звуков осталась единственная песня его меча в буре клинков, она звучала громким воем, яростной музыкой уничтожения.

Темный смеялся, и от каждого его возгласа воздух наполнялся морозным ветром, а по испепеленной земле стелился иней. И некоторые жертвы застывали ледяными изваяниями.

Много же веселья в тот день получила тьма, много страданий причинила. Не нашлось никого, кто сумел бы остановить ее, сдержать, рассеять… Ни единый воин не выстоял бы в поединке против неудавшегося Стража Вселенной, который сделался не ее хранителем, но проклятьем, самой главной опасностью. Разве только тьма не умела управлять линиями мира, оставалась слепа для этого сияния, однако же ей хватало одного старого меча, чтобы ад сражения показался блаженством пред лицом того, что вершил темный Сумеречный.

Позднее уцелевшие варвары нарекли его Серебряный Мрак и начали бояться как некую невообразимую кару, самое темное божество. Страх передался многим поколениям, ведь грабительский поход оказался гибельным для всех. Сумеречный Эльф не пощадил никого, воины в панике метались по полю боя, ища спасения, но находили лишь острие меча. В наступавших сумерках разлетался тысячами копий монстр.

Чудовище вспарывало пространство стеклянным взглядом, в бездне которого крылся ужас, отвращение к себе, беспредельная жалость, человеческий страх, но лишь где-то на самом дне. Мутную поверхность кропила алыми оттенками ненависть и тьма.

Когда все закончилось, и первые цветки рассвета прокрались в мир, темный страж исчез, как призрак. Его душа в мучениях рвалась из оболочки, но ее приковали цепи.

Кошмар закончился, оставшиеся храбрецы — или несчастные, помилованные, чтобы сохранить страшную легенду-быль — стояли в растерянности на изрытой вмятинами земле, усыпанной изуродованными до неузнаваемости телами, испещренной выпавшим из рук оружием.

Остатки обеих армий глядели друг на друга, но не замечали. Что теперь? Никого не осталось, делить больше нечего. А было ли что делить? Хоть когда-нибудь имело смысл?

В очерствевших сердцах проснулась тревога: неужели все во что верили — ложь?

Обескровленные ужасом Ночи Погибели, как ее впоследствии назвали, оба королевства замерли на долгие годы. Они боялись возвращения Серебряного Мрака, и страх сплотил их, заставив однажды забыть о великой вражде. Однако это случилось много позднее, все грядущие события подсказало всезнание. В масштабе истории — даже благо, прекращение бесконечных войн. Но сколько жизней загублено за одну ночь…

***

Сумеречный Эльф очнулся где-то на окраине гигантского города в подлеске, и содрогнулся — его покрывала кровь. С ног до головы он измарался в этой багряной субстанции. И не удалось бы вовек отмыться от нее. Тьма отступила отголосками безумия. Но Эльф в панике рассматривал свои руки, свой меч, доспех из драконьей кожи, подкованные металлом сапоги воина — все слилось единым пятном, отяжелело от пропитавшей их густой влаги. Кое-где она уже запеклась уродливыми бурыми разводами, но где-то стекала свежими ручейками. Отросшие по воле хозяина темно-русые волосы свисали алыми сосульками, Эльф суматошно пытался выжать их или вырвать с корнем. Ужас от содеянного перехватывал судорогами горло, вырывая нервозный клекот.

«Раджед… Я… Проклятье! Все, как и планировал Нармо! Он нападет на башню! Радж! Ты должен услышать меня! Должен! Тебе грозит опасность! Опасность!» — метались безумный мысли, однако телепатия не работала.

Эльф попытался подняться, однако только выгнулся выброшенной на берег рыбой, и рухнул ничком, вгрызаясь зубами в снег. Он зло пережевывал снежинки, едва не рыдая от досады: он, самый сильный и могущественный, попался на такую уловку. Вновь не совладал с собой, с этим вечным разладом двух противоречивых сторон его личности. И вот ныне по его вине мог погибнуть лучший друг. Янтарный льор еще не ведал, что Нармо подчинил себе почти все беззаконно украденные самоцветы. Все вместе они давали чудовищную силу, которой хватило, чтобы сбить с толку самого стража вселенной.

Сумеречный, надеясь на тревогу и злость, снова дернулся, но потерпел катастрофическое фиаско, вновь упав червяком. Его бил озноб, точно из-за тяжелейшей лихорадки, и так же накатывали волны слабости. Тьма выпила его до дна, все силы ушли, чтобы противостоять ей, загнать обратно в недра подсознания. Раджеда с его спасительным талисманом-янтарем рядом не оказалось: сам отверг руку помощи.

Каждый раз Эльф платил высокую цену, отвоевывая себя у кровожадного монстра — этого вечного порока, этого «подарка» от его родного мира, где правило само зло. То ли обреченность по праву рождения, то ли концентрация собственных дурных помыслов — он не ведал, так же как и не помнил ничего о себе до шестнадцати лет. Тьма-свет-тьма… Чет-нечет-чет — незримым ритмом мироздания, бьющим пулей в висок. И так каждый раз…

Эльф облизнул иссушенные губы — и вновь ощутил вкус чужой крови, содрогнулся. Скольких же он убил? Тьма не рассказывала, не приносила точных чисел. Она напиталась достаточно, чтобы полностью поглотить силу Стража Вселенной — вот, чего больше всего на свете боялся Сумеречный. Его великий дар, использованный тьмой, равнялся концу Вселенной. Потому он сражался с самим собой, но из-за показавшей себя во всей красе тьмы светлая часть валялась в грязном снегу на обочине одного из множества миров, где-то на границе бесконечного города дыма.

— Радж… Радж! Это я… я во всем виноват. Все из-за меня… — бормотал в бреду Сумеречный, осознавая, что приблизился к «разлому» незнания, белой полосе, о которой насмешливо говорил Нармо. Этот паук знал, как сплести заговор даже против Стража.

Да, Эльф победил тьму, долг перед мирозданием победил, однако силы покинули его, словно схлестнулись два начала, взаимно сокрушив друг друга. Остался только измученный человек, раздавленное существо, которое застывало в позе эмбриона в снежной постели негостеприимного подлеска.

Лучше бы никогда не рождаться, не страдать, не чувствовать. Лучше бы никогда не вступать в этот день, где готовились убить лучшего друга. В который раз Эльф сетовал, что не умеет вмешиваться в течение времени, впрочем, если бы умел, то не имел бы права. Как всегда. Как везде. Великая сила нарекла его хранителем равновесия, вовсе позабыв, что он человек. И для человека порой предательство дружбы страшнее, чем нарушение равновесия мироздания. Чаши весов при должной сноровке можно поймать и уравновесить вновь, а доверие ломкий хрусталь — разобьется, да без шрамов не восстановится.

— Раджед! Я верю в тебя! Не сдавайся! Я скоро… Скоро, — твердил Сумеречный, теряя сознание, то ползя куда-то по снегу, то замирая живым мертвецом.

Вскоре в сознание начали приходить образы тех, кого он убил. Они вставали слишком отчетливо, их нити судеб впивались в видение от начала до конца. Не смазанные тени на поле брани — неповторимые существа, венец творения, люди, наделенные свободой воли, каждый со своими тщаниями и стремлениями, даже если весьма простыми. Для Стража Вселенной каждый был не далеким, а ближним, за каждого болела душа. Однако для тьмы все сливалось. Сумрак же почти равнодушно рассматривал их, усталость слабо доносила факт того, что это совершил он, его меч.

Но если бы еще одна душа присоединилась к этому скорбному ряду, Эльф бы не перенес, отдал бы себя окончательно на волю вечной тьмы. А там уж — пусть хоть семарглы останавливают. Эти вечные существа, однажды передавшие ему запретное знание высших сфер. Они все жаждали совершить какое-то величайшее благо — оказалось нельзя сделать всех счастливыми сразу, да без испытаний. А уж таких, как Нармо, и вовсе хотелось испепелить на месте. Не трогали их грустные истории, не в те мгновения, когда Сумеречный полз среди снега, стремясь нащупать портал. И все тщетно! Вряд ли он когда-либо раньше настолько проклинал свою беспомощность.

— Как похмельный пьяница, — горько насмехался он над собой, однако срывающимся голосом скулил, отчаянно выл: — Раджед! Выживи! Может, ты сильнее меня! Выживи, умоляю! Иначе все, что я сделал с Эйлисом, напрасно! Выживи, я все расскажу! А потом хочешь — убей меня сам. Или мы вместе все вернем! На камнях снова заблагоухают цветы… Птицы запоют… Только выиграй в поединке с Нармо! Пожалуйста выживи!

========== 17. Жертва хранителя ==========

«Уберите, пожалуйста… Я не выдержу! Зачем?» — Так начиналось каждое пробуждение на протяжении уже нескольких лет. Острая вспышка боли — как трещина вдоль гладкой поверхности льда, словно разлеталось зеркало. Потом Софья просыпалась, растирая виски. Она знала, что так будет всегда, до конца ее жизни.

Впрочем, в тот день ей привиделся особенный сон: будто Раджед вышел снова из зеркала и просит ее руки у родителей. Притом где-то краешком туманного сознания Софья отметила, что льор чем-то схож с отцом. Одинаково подтянутые и поджарые мужчины, которых первые признаки морщин ничуть не портят. Соня никогда не задумывалась об этом. И при пробуждении страшно смутилась от такой странной картины, которая никогда не превратилась бы в реальность. А вот возникало ли от этого сожаление или нет… Она и сама уже не знала. Стыд и ненависть к себе при любой мысли о Раджеде, как в первые два года, исчезли, оставив лишь клубок противоречий. Янтарь — переливающийся яркий янтарь с вкраплениями черных пятен — таким представал все чаще льор.

«Все же… он спас меня и мою семью», — размышляла она, вспоминая тот случай с краном и балкой. Тогда она еще ничего не понимала, но время шло. Для людей много быстрее, чем для чародеев.

Соня выросла, превращалась все больше в Софью. Пока еще без отчества и фамилии, ведь к студентам обращаются чаще просто по имени. И лишь Раджед упрямо называл ее София.

— У тебя красивое имя, особенное! — говорил на первом курсе чудаковатый профессор философии, который порой вдохновлялся на небольшие монологи случайными вещами. — Софья! София-мудрость — у Владимира Соловьева это цель, к которой направляется существование мира, высшая истина. На тебя имя ответственность накладывает. Быть умной. Мудрой!

Сравнение заставило Софью покраснеть и учтиво улыбнуться, хотя она на тот момент уже читала некоторые книги этого русского мыслителя. Впрочем, имена даются разным людям по разным причинам и далеко не всегда соответствуют их жизни и поступкам. Но все же она, наверное, и правда стала мудрее. Она больше не судила о людях, исходя только из своих представлений о морали и справедливости. Она научилась видеть всю картину, задумываться о мотивах и первопричинах любых действий и мыслей.

Еще она совершенно перестала романтизировать прошлые эпохи, когда поступила на исторический факультет. История являла множество примеров несправедливости и жестокости. Прошлое или настоящее — люди оставались одинаковыми, честные и бесчестные. С тех пор рассеялась сказка, будто раньше все пропитывало благородство помыслов.

Поэтому больше всего ее с некоторых пор привлекали архивы, умение систематизировать информацию, выстраивать схемы из отдельных фактов. Она долгие месяцы тайно изучала отрывки из библиотеки Сарнибу, надеясь разгадать тайну чужого мира по аналогии, например, с летописями, которые нередко горели при набегах, оставляя пробелы в знании. Она с одинаковым интересом погружалась в тонкости судьбы родной страны и строила предположения о развитии одной далекой-далекой планеты. При слове «Эйлис» не чувствовалось хлада неприветливой пустоты и неприятных неродных мест. Нечто навечно связало с ним… Кажется, она догадывалась, что именно: жемчуг, который она неизменно носила чуть выше сердца на серебряной цепочке, порой нагревался и неслышно пел. В мире Земли самоцветы тоже пели, не все, слабее, чем на руднике, но все же. Они переносили незримой сетью загадочную энергию, до которой не было дела шумному мегаполису. Впрочем, память сердца не заключить в камень.

«Все изменилось, по-прежнему уже ничего не будет», — признавалась себе Софья. Впрочем, вокруг нее разворачивался обычный быт, который она тоже научилась ценить за простоту и непритязательность. Дом, семья, родина — вот, что оказалось по-настоящему важным для всех эпох и миров. И они осязаемы и понятны. Как первые листья на оттаявших ветках, как свежая роса на отогретых солнцем лепестках. Даже как огромный не всегда приветливый город.

Улица неслась дорожной пылью из-под колес. Ранняя весна прилепилась клейким медовым соком, исходившем от медленно набухавших почек.

— Соф, привет! — Догнал возле метро парень из университета. Они учились в одной группе. Она на «отлично», он — на «удовлетворительно», что, в целом, не мешало Соне оставаться слегка нелюдимой, а ему — душой любой компании. Хотя некоторые признавали парня странноватым. Впрочем, мнения людей разнились в зависимости от их мировосприятия — вот что поняла Софья за прошедшие годы.

— Привет! — отозвалась она, кутаясь в бежевое пальто от набежавшего ветра.

— Я тут… Пошли в кафе, короче, — смущенно почесал в затылке парень, встряхивая золотыми кудрями. Золотые… как грива янтарного льора. Раньше Софья отогнала бы с отвращением это сравнение, ныне невольно оценивала. От сокурсника пахло ментоловой жвачкой и едким одеколоном, а не медом и корицей, не горьковатыми специями, замешанными на загадочности.

Ох, льор и не подозревал, что Софья ныне знает о нем больше, чем он мог вообразить в любой самой смелой мечте… Раджед Икцинтус — вся его загадочность и наглость служили прикрытием для великой боли. Зачем же настоящий так упрямо скрывался? Боялся, что человечность — признак слабости? Если бы не эта маска, все бы сложилось иначе для них обоих.

— Вадик, сегодня не могу, — ответила с легкой улыбкой Соня, про себя иронично вздохнув: «И не хочу слушать нытье о сессии». Страх перед экзаменами не посещал ее после темниц Илэни и побега из рушащейся янтарной башни с Ритой на руках. А контрольные — слишком мелко и недостойно страха, словно непомерные испытания и правда делают человека много сильнее. Или просто учат ценить подлинно важное, опасаться по-настоящему угрожающего. Вот только ничего не подсказывают о природе любви, которая задумчивой вуалью скрывает ясный взор одних и распахивает глаза иным. Софья принадлежала ко вторым, хотя еще ничего не чувствовала, зато знала, как ощущается ее отсутствие. Сердце ныло в легкой тоске и безмолвном ожидании.

Однокурсник, кажется, ухаживал за ней, но настолько вяло и невнятно, что не хотелось отвечать взаимностью. Да, они могли бы пойти в кафе возле университета, посмотреть какой-нибудь сериал с его разбитого ноутбука-трасформера, вдоль экрана которого пролегла трещина после неуклюжего падения на кафель. И все же… какой это несло смысл, когда сердце молчало? Для кого-то и в кафешке с фастфудом счастье, а кому-то и царский изысканно сервированный стол не в радость. Вадик же просто ничем не привлекал, он бы никогда не сумел понять ее. Она бы никогда не доверила правду о своей тайне.

Софья научилась не судить слишком быстро о людях, но от внутреннего одиночества ее ничто не избавляло. В любом случае, она знала больше: ей открылось то, над чем билась вся современная наука. Но Сумеречный Эльф повелел никому не рассказывать, словно так определил ей посильное испытание молчанием. Другие миры, другие люди — сотни опасностей, нависших над ее не слишком справедливым миром.

И память об одном опасном чародее, который… все еще любил ее. Зеркало не разделяло их, не становилось неприступной стеной. Только для него, но не для нее. Таков был договор с Сумеречным. Отныне она ведала больше, никогда и никому не раскрывая об этом. Но у любого знания существует цена.

Тихая размеренная жизнь либо явилась наградой за пережитые мучения, либо застыла отдыхом перед новыми. За все время после возвращения из Эйлиса ничего страшного больше не произошло, не считая несостоявшегося инцидента с балкой. В остальном, словно кто-то оберегал семью Софьи от невзгод: никто не жаловался на здоровье или финансовые проблемы; она легко поступила в университет на бюджет, родители не ссорились. Казалось бы, сказка. Но туманное предчувствие распускало черные крылья. Где-то в отдалении разворачивалась катастрофа. То ли за сотни километров, то ли так близко, что достаточно обернуться — и вот оно, совсем рядом.

— Все в порядке? Ты рано. Все учишься… Давно вы с девочками не собирались, — заглядывала в комнату мама, когда дочь вернулась домой.

— Не получилось, — пожала плечами Соня. — А с кем собираться-то?

Школьные подруги, которые вместе с ней когда-то глядели свысока на остальных из-за того, что прочли больше книг, ушли из-за глухой зависти, когда Соня поступила в более престижный университет. Одна вроде вышла лет в восемнадцать замуж и больше не писала, другая уехала в Америку. Третья… о ней вообще сведения терялись по непонятным причинам, разве только с Днем Рождения друг друга поздравляли по сети. Но Соня не сердилась и не проклинала саму суть «дружбы». Существовали не те люди, с которыми просто не по пути.

— С сокурсницами, разве нет?

Соня потупилась, вспоминая, что на учебе у нее и правда приятные люди. Надолго ли? Ведь все дается на время, все неуловимо и зыбко. Друзья, богатство, жизнь… Пожалуй, только любовь и творчество могут продлить бытие после смерти, обращаясь в память. Ее же теперь невольно отделяла стена доверенной тайны.

— А… с ними мы в субботу хотели.

— Понятно. Ну, учись тогда. Не пойму, что это за бумажки все у тебя на столе. На историю не очень похоже.

— Да так… Это не совсем история.

— А, игра какая-нибудь, понятно, — махнула рукой мама, все логично объяснив себе. Ее-то мир оставался в рамках обычного человеческого восприятия. Дочь только загадочно полуулыбалась, но тень веселья и теплоты схватывались зимней стужей.

«Я не боюсь. Я это выдержу, я не боюсь! Так надо», — говорила себе Софья, сдерживая подступавший ужас и слезы каждый раз, когда она заглядывала в новостную ленту или слышала чью-то историю о несчастьях и горестях. Вот ее страшная правда, вот ее цена знания и возможности слышать сквозь миры. Жемчуг — камень жертвы, камень, который заставлял переживать чужую боль. И она добровольно приняла ее, одновременно словно вынырнув из своей уютной раковины.

Мир обрушивался на нее, вплавлялся в сердце, вырывая душу. Целиком, почти каждый миг. Она научилась жить с этим, улавливая в мелодии натянутых нервов истинные смыслы.

Мир состоял из боли, люди питались жестокостью. Но иные — даже не отмеченные красотой или великими знаниями — отличались подлинным героизмом и великой смелостью. С тех пор она научилась не делить все на черное и белое, не смотреть свысока на тех, кто знал меньше нее или в чем-то отличался по мировоззрению. Она оценивала по поступкам, по отваге и милосердию. Но сколько же смертей и сломанных судеб простиралось вокруг ее уютного кокона!

Иногда она не выдерживала, ломалась, и трещина вдоль льда разверзалась пропастью. Она просыпалась в ночи от чужих кошмаров, от далеких голосов и гула неразборчивых звуков. Она догадывалась: кошмары — это чья-то непреодолимая реальность.

«Умоляю, уберите! Уберите от меня войну!» — сквозь слезы шептала она, не имея сил и возможности ни с кем поделиться. И если это каждый миг видел Страж, то Софья понимала, как он сошел с ума. При мысли о Сумеречном Эльфе вдруг донесся его знакомый мягкий голос:

— Война не закончится, если закрыть на нее глаза.

Он показался полупрозрачной тенью, встав возле дивана. Софья вздрогнула, точно черная тень — мрачный предвестник — подошла к ней вплотную.

— Я знаю. Но ведь я… ничего не могу сделать! — прошептала она, восклицая: — Так зачем я все слышу?! Зачем чувствую боль Эйлиса и боль Земли?! Так непривычно остро! Стоит только прочитать о какой-то трагедии, посмотреть новости — и я будто переношусь туда, будто вживую смотрю в глаза всем этим людям. И так тяжело, будто все они мои давние знакомые, хотя я их вовсе не знаю. Это… Это невозможно! Может, я просто схожу с ума?

Она обняла себя руками, устало покачиваясь из стороны в сторону. Жемчуг на ее груди отдавал то жаром, то холодом — как обычно. Снять бы его да выкинуть, но она осознала, что не от камней идет вечная песня всего вокруг. Они лишь усиливали, как динамик.

— Нет, Софья, твой разум крепок, как и твои убеждения. — Сумеречный приблизился, ласково терпеливо объясняя: — Все дело в том предмете, с которым ты не расстаешься уже несколько лет. Да-да, на шее. Жемчуг соединился с твоей душой. Если ты не хочешь слышать, просто сними его.

— Но я… я уже не могу. Я словно заставляю себя страдать, хотя желаю обратно в свою уютную скорлупу, — Софья сжала кулаки, твердо заявляя: — Но так нельзя, нельзя закрывать глаза! Я словно прозрела. Раньше я жила в своих фантазиях, придумывала сказки о прошлых эпохах. Мир ужасен, но он настоящий. И он всегда таким был.

Она заметила, как изменилась ее манера говорить, сделалась отрывистой и ясной без велеречивости и плавности. Вещи заслуживали того, чтобы называться своими подлинными именами. И если уж существовали мрази, то не стоило в угоду вежливости называть их просто «недобрые люди». Недобрые не творят того, что делают нелюди. Недобрым иногда был, к примеру, Раджед, потому что запутался и почти помешался от одиночества, но он оставался человеком.

— Я предупреждал. Это нелегкое испытание, — вздохнул Сумеречный, отходя к окну, глядя через щелочку между зеленых штор. А ведь в комнате все осталось на своих местах! Даже светлый диван хранил память о том дне, когда Раджед перенес на него лишившуюся чувств девушку. Тот образ хрупкости и нерешительности отпечатался в памяти Софьи видением из другой жизни. Она уже вполне осознала: все разделилось на «до» и «после» Эйлиса. Значит, так для чего-то важно.

— Я стану сильнее. Если это испытание, значит, у него есть цель, — уверенно ответила она, стирая с осунувшихся бледных щек невольные слезы. Пусть текут — они еще не признак слабости, скорее, способ выплеснуть лишнюю нерешительность.

— Хотелось бы мне в это верить, — Эльф неуверенно замялся. — Я не знаю наверняка в твоем случае. Признаюсь честно, ты отважная девушка.

— Значит, дальше будет тяжелее? — но Софья улыбалась. — Что ж. Я готова. Зато я впервые вижу мир настолько ясно, оба мира. Ты так существуешь уже сотни лет? Видишь все это, чувствуешь?

— Каждую секунду в сотнях миров, — выдохнул собеседник, ссутулившись. — И ничего не имею право изменить. Тебе достался только осколок великой силы — обостренное ощущение чужой боли, метафизический антипод равнодушия. Но не знания, не этот проклятый архив, который придавливает стопками пыльных томов. И поэтому у тебя остается право выбора! Я же знаю вероятности будущего, которые связывают по рукам и ногам…

Софья встала и подошла к нежданному гостю, заботливо набрасывая ему на плечи белый пуховый плед. Она почему-то знала наверняка, что его знобит.

— Это… невыносимо, — сдавленно произнесла она.

— Невыносимо и еще в тысячу раз хуже. — Сумеречный, казалось, рассматривал тихую ночную улицу, но взор его пронзал многие километры, пространства, триллионы световых лет. — Столько миров… Столько сияющих живых миров, которым бы жить и жить, — в тоне его отразилась почти обида. — Но они рушатся, гаснут, взрываются, проваливаются в черные дыры, уничтожают себя в бессмысленных войнах. Целые системы планет, галактики. И если внешние причины еще легко списать на волю рока, то зло, сотворенное людьми, я не могу простить. — Он обернулся, возвращая проплывший белесым призраком плед. — Проект Стражей Вселенной был начат, чтобы защищать людей от них самих, от их внутренней тьмы, — он попытался рассказать с долей сарказма: — Условно говоря, кто-то вот тянется к красной кнопке ядерных боеголовок — а я ему бац по руке, чтобы не чудил! Пару раз мне и правда такое удавалось провернуть.

— Не говорите со мной как с ребенком, — покачала головой Соня, хотя существо, чей возраст исчислялся тысячами лет, имело на то право. И все же… Их отныне объединяло нечто общее. Одинаковый способ познавать и чувствовать мир.

— Не принимай как личное, это стиль у меня такой, — отмахнулся Эльф. — Да… Я бы должен был, например, отвести пулю от эрцгерцога Фердинанда… — но запнулся, простонав задумчивым шепотом: — И еще сотни пуль от рядовых, от обычных парней и девушек. Убитых, искалеченных, замученных. Во все эпохи, в сотнях миров. Например, мог бы прекратить Столетнюю Войну через, скажем, неделю после начала. Или сказать рыцарям, где в пустыне очаги чумы, чтобы не принесли эту заразу. А, лучше всего, дать бы всем лекарство от всех болезней. Да… Так замышлялся величайший проект с самой бескорыстной целью. Мы должны были защищать людей от отчаяния, страха, гнева и самого зла…

— Вы хотели превратить нас в роботов, — звонко раздалось восклицание Софьи, которая не устрашилась перебить самого Стража Вселенной. От волнения она часто порывисто дышала, как после долгого бега, но не умолкла: — В мире много зла. Но везде написано, что человек обладает свободой воли.

Через молчание заоконный графитовый мрак донес вой одинокой собаки. Занавески колыхнулись скрывающей правду пеленой. Сумеречный вытянулся возле чернеющего квадрата стекла, качая головой:

— Ох, дитя-дитя… Ты верно уловила то, в чем мы оказались слепцами, — он тяжко вздохнул протяжным гулом осеннего ветра: — Мы посягнули на саму основу творения, на свободную волю человека. И поплатились за это. Наказание — проклятье. Мы прикоснулись к великой благодати, но не оправдали надежд, желая немедленно и без разбору озарять ею души людей.

— Но люди сами выбирают свой путь. И светлые души сами приходят к великой благодати, — отозвалась Софья, не опасаясь спорить с существом, что многократно превосходило ее по силе. Впрочем, мощь духа мерится не величием магии или навыками владения мечом. В этом же Стражу вряд ли нашлись бы равные, зато душа его расщепляла свет, словно разбитое стекло — где-то более крупные осколки с прежней искренностью пропускали светлые лучи, а где-то — покрытые паутиной трещин — непростительно искажали его, разбрасывали разноцветами бликами, отражая обратно и отторгая. И в той части прятался пугающий мрак, о котором вскоре поведал сам Сумеречный, сцепляя узловатые пальцы и закрывая ими лицо, словно стремясь спрятаться:

— Ты все верно понимаешь. Может, поэтому и услышала по-настоящему Эйлис. А я тогда не все осознавал. Никто из нас не догадывался две с половиной тысячи лет назад, — он резко выпрямился, точно одинокий солдат, что услышал голос давным-давно убитого командира: — Я последний из тринадцати, и во мне самом великая тьма, — но воем неизведанных мук доносился его голос: — Я чувствую, что скоро она снова затопит остатки здравомыслия, поэтому говорю тебе все это.

Сумеречный приблизился к собеседнице, заглядывая ей в глаза, доверительно беря ее узкие ладони в свои, холодные и шершавые.

— Послушай внимательно, Софья, — проговорил он торопливо, — ты не избранная. Я тоже никогда не был избранным, — Эльф запнулся, уточняя: — Избранных и особенных не существует. Есть только люди, совершающие выбор. Перед Творцом все равны. Есть совпадения событий и мест. Они неслучайны! Во всем есть какой-то замысел, — он неопределенно повел рукой, словно дотронулся до незримой нити, и Софьей почудилось, будто она и правда заметила серебристый отблеск в полумраке. — Аруга Иотил не знал, что твоя душа откликнется на песню жемчуга. Льоры считают тебя ячедом, но они не знают главной тайны собственного мира, — Эльф с загадочной теплотой улыбнулся. — Разгадай ее, это тебе под силу. Эйлис звал не тебя одну, он веками тянулся с мольбой в разные миры, неоднократно на Землю. И не ты первая, кто начал выводить в альбомах странные пейзажи или складывать песни о сказочных мирах — так переносятся незримые сигналы других планет. Часто художники, поэты, сценаристы сами не ведают, откуда у них в головах идеи.

— Хочешь сказать, все, что снято или написано — это отражение событий в других мирах? — поразилась Софья, вспоминая все известные фантастические фильмы и книги, сказки и легенды. Если бы они и все оказались правдой, то населенных миров во Вселенной обретались тысячи, миллиарды.

— Не все, где-то наполовину. По-разному, — вновь улыбнулся Сумеречный, однако тут же опечалился, отчего на молодом бледном лице залегли морщинки от острых крыльев носа до губ и между бровей. Боль отразилась в надломившемся голосе: — Но Эйлис не просто рассказывал, он посылал сигнал S.O.S. И ты расшифровала его!

— Может, и я, — Софья привычно зарделась от смущения, она никогда не жаждала известности, уж тем более не рассчитывала принимать участие в судьбе целого мира, как пророчил ей Страж. — Но что же, Раджед тоже тянулся по следу этого сигнала?

Сомнения хлестнули жадными лианами зарослей неуверенности, в которой теряется не один нерадивый путешественник, сворачивает со своего пути, забывает верную цель и вовсе исчезает. Воодушевление, охватившее Софью после разговоров о первопричинах и свободе воли, поутихло. Реальные действия пугали, к тому же доносились недомолвками. Так ли уж звал целый мир? В конце концов, янтарный льор не догадывался об этом, а лишь польстился на милую девочку, на ее внешнюю оболочку. Отличайся Софья от его канонов красоты, так не открылся бы портал в чужой мир, не свела бы их судьба. На тот момент все случилось именно так, и Софья по-прежнему гневалась, вспоминая того человека, каким был Раджед. Впрочем, все менялись, постепенно под бременем рока и времени. Они оба сделались иными, словно сбросили старую кожу. Она это знала наверняка.

— Спросишь у него при случае, — пообещал Эльф. — Полагаю, он лишь косвенно уловил зов своего мира, но тобой заинтересовался не только по этой причине.

— Ну да, конечно! Нужна б ему я была, окажись бородатым программистом или сморщенной старухой, — усмехнулась Софья, и какая-то нехорошая часть ее личности заставила бросить непримиримо: — Да я его… Я его видеть не желаю! Больше никогда!

Зря все же она вспомнила о похищении Риты, а не о последующем вихре событий. Но не хотелось признаваться Стражу, что щеки полыхали маковым цветом вовсе не от ярости. Только через пару секунд Софья осознала, что, возможно, своей открытой неприязнью навсегда затворила врата между мирами, подвластные только Сумеречному Эльфу.

— Обдумай все, Софья, обдумай без меня, — грустно улыбаясь, словно иные мудрые старики, предупреждал Сумеречный. — Все не так сложно. Для этого знания не нужно заканчивать физфак или мехмат. Оно скрыто глубже, в самом сердце. — Внезапно он отошел к окну, сбивая занавески, прислоняясь к стене и глядя поверх головы Софьи, точно что-то гналось за ним, однако закончил плавно: — Весь мир — это единая мелодия, песня. Услышь ее! Услышь! Ох, надеюсь, это не последняя наша встреча…

— Постой, но что случится с тобой? — забеспокоилась Соня, пытаясь хоть как-то помочь человеку, который явно страдал. Однако догадывалась, что никакие лекарства не исцелят его незримых ран.

— Тьма. Она приближается, — простонал в отчаянии он, запрокидывая голову, но еще пытался объяснять на доступном языке: — Это как приступ душевнобольного — то самое наказание за покушение на свободу воли. Исход я никогда не могу предугадать. Слушай, Софья, просто слушай песню!

Слова повисли в воздухе, когда сам Страж исчез, растворился, пророс сквозь плотную структуру бетонной стены, а за ней и вовсе слился с прозрачным воздухом, точно туман. Софья только долго глядела в окно, где распростерся тусклыми огнями огромный город. Ее мир тоже содержал некую песню, однако голос Эйлиса с каждым днем доносился все отчетливее. Однако и на Земле хватало такой боли, которую жемчуг доносил до ее сознания, преумножая отголоски, заставляя слишком многое переосмыслять. Но Софья осознанно приняла эти испытания, впервые в жизни она совершенно отчетливо узрела цель своего пришествия в жизнь. Она еще не сформировалась, чтобы высказаться словами, однако уже вела услышавшую зов душу. Только какой ценой? Ведь так повелось: где великая цель — там великая жертва.

Ярче обычного нависло темное предчувствие, оно раскрыло огромные крылья, оскалилось жадным вараном, обвило кольцами питона. И сквозь этот мрак прощально блеснули невыразимо грустные медово-желтые глаза.

«Раджед… Почему ты?» — вздрогнула неопределенно Соня, съежившись на кровати испуганной маленькой девочкой.

Тогда она всю ночь не нашла покоя, лишь под утро мама спрашивала, почему красные глаза, почему на щеках заметны дорожки от слез. Она не рассказывала о предчувствиях, обо всем этом неизведанном и на сотую долю мире, лишь прятала голову на родном мамином плече, устало задремывая, почти забывая о тяжком предчувствии, которое с изнуряющим упорством втыкало незримый шип в противоречивое пылкое сердце.

Лучше бы вовсе не помнить и не видеть всего этого далекого Эйлиса, мира, что видел сны. Но одновременно она опасалась забыть хотя бы секунду, проведенную в нем. Она опасалась, что угаснет память о янтарном чародее. Однако образы делались лишь ярче. Если бы их не преследовал распростертый крыльями мглы лик безвременной гибели…

«Нет, это просто видения, воображение», — убеждала себя Софья, однако обостренное чувствование духа беспощадно научило различать вымысел и правду.

***

В тот день Раджед по-старому сторожил портал и читал книги, однако предостережение Сумеречного заставило проверить и перепроверить все возможные слабости башни. Янтарь сигнализировал бы о вторжении еще от границ, конечно, если бы подчиненный злодеем малахит не сыграл неприятную шутку маскировки. Впрочем, после слов «готовься к войне» минуло больше двух недель. Чародей задумывался, какой срок задавал покинувший его страж. Ведь для обоих время текло много медленнее, чем для людей. И, главное, куда вновь исчез Эльф? Что у него снова стряслось?

Без него Раджед чувствовал себя последним воином Эйлиса, способным противостоять великой опасности. Не существовало больше несостоявшегося стража вселенной, вся тяжесть ответственности перешла на плечи обычных людей, пусть даже сильных магов. Все зависело от него, янтарного льора, который нервно вел игру со временем, предугадывая за секунду бой старинных часов, отвечая кованым львам одинаково ехидными взглядами. Сердце сжималось пружиной часов или, вернее, спускового механизма. Энергия концентрировалась для решительного заведомо неравного поединка. Однако он все не наставал, отягощая тоскливые дни ожиданием неизвестности.

Оттого Раджед листал книги, с трудом вникая в смысл, перепроверял замки и защитные чары, и неизменно практически молился на портал. Белые искры приветливо осыпались манящей теплотой — только протянуть руку. Но льор оставался недвижим. Цепи сильнее чар сломанного портала отныне сдерживали его. Сбежал бы в мир Земли, может, даже обрел бы кратковременное счастье мотылька, несущегося на огонь. Но сколько жертв принесло бы вторжение Нармо и Илэни?

Конечно, на Земле обитали свои маги, зачастую прятались среди людей, сливались с ними и скрывали свое довольно скромное мастерство. Уповать на их количество и сплоченность тоже не приходилось. Раджед давно все отчетливо просчитал, разложил на составные части все возможные варианты, отчего оставался только один — сторожить последний рубеж. Это его ноша, его рок, принесенный предками вместе с редчайшим артефактом. Портал — вовсе не диковинная штуковина для сомнительных развлечений. Обладание им — судьба, бремя. И если уж оказалось оно на его плечах, значит, надлежало нести до конца. Хотя нервы натянулись до предела, пробирали электрическими импульсами от темени до ступней. Он отвечал не за одну свою постылую башню, а за целый мир по ту сторону да еще за несчастных последних уцелевших Эйлиса.

«Но я преодолею это! Или я не янтарный чародей!» — твердил себе Раджед, пробуя на остроту когти, однако, не расходуя силы на бессмысленный гнев и пустые вспышки ненужных эмоций.

Но вот настал тот день, когда неведомый внутренний голос отчетливо вострубил о грядущей атаке. Глухо ныло потаенное желание отстрочить ее, дождаться возвращения Сумеречного, чтобы не давила тяжесть мысли о судьбе Земли. Но одновременно яростный покой и легкость летящей вперед конницы венчали все обострившиеся ощущения. Каждый мускул жаждал движения, магия разливалась по телу горячими созвездиями, буквально искрилась бурлящими импульсами.

— Сегодня! Это случится сегодня! — отчетливо возвестил Раджед своему каменному заточению тронного зала, когда глядел сквозь узкую бойницу на непривычный белесый туман, который густыми стенами закрыл обзор до самых границ. Его душный вязкий вкус лип к зубам вместе с поднятой ветром каменной пылью. Раджед, поморщившись, затворил окно.

Стоило ему обернуться, как из жадного жерла роковых часов вылетела тень. Она использовала искажение стекла, которое отчасти превращалось в зеркало на фоне темноты механизмов и маятников. Тень выпростала кривые руки, в долю секунды натягивая едва различимый лук с дымными стрелами. Янтарный льор едва уклонился от первой из них, резко метнувшись вправо. В мыслях оборвалось короткое и озлобленное: «Началось!»

В это время туман гулко ударился вихрем о стекло, обращаясь в черный кисель, заполнивший все пространство за башней. Магия янтаря на границах загудела предупреждением о порванных в клочья нитях. И Раджед с ужасом осознал новую мощь врагов, которые пока посылали вместо себя лишь невидимок, дубликатов — известный трюк Илэни. Однако тени на этот раз действовали скрытно.

Они тонули в полумраке, отделяясь от любой отражающей поверхности, лишь портал оставался для них недостижимым. Раджед с наслаждением отправил уничтожающее заклинание к часам, из которых тут же брызнули осколки и шестерни. Наступление призрачных солдат продолжалось с удвоенной силой: они проникали сквозь затемненное непроницаемым маревом стекло, давившее весь свет. Вскоре они повалили сквозь щели в полу — наверное, магия зеркальной комнаты, в которой была однажды заперта София, изменила направление против хозяина. Да, вся причиненная кому-то боль, точно по особенному замыслу, возвращалась. Но посреди обрушившегося хаоса не оставалось времени думать.

Раджед колол и резал призрачные копии, уклонялся от стрел, что бесшумно отправлялись в полет с несуществующей тетивы — лишь колебания воздуха позволяли опознать их приближение. Янтарный льор злился на эту выматывающую тактику, не представляя, с чем еще придется столкнуться, если чары его башни так легко пробили, даже не позволив щитам вовремя передать сигнал. Тени окружали плотным кольцом: стоило одной пасть, на ее место вставали десять. Им не полагались доспехи, их удавалось устранить с пары ударов, однако армия бестелесных болванок брала верх числом. Раджед использовал все возможности своей превосходящей воображение прыти, однако едва удавалось уберечь себя от полупрозрачных мечей.

«Илэни сделала их почти невидимым!» — с досадой замечал Раджед, на ходу облизывая пересохшие губы. Очередная стрела просвистела возле уха, срезая развевающуюся золотую прядь.

«Проклятье! Почему трость оказалась так далеко!» — сетовал на свою неосторожность льор, когда прорубался через полчища врагов к трону. Расстояние-то раньше казалось смешным, а ныне представало колышущемся черным болотом, готовым поглотить без следа. Чародей, в первые минуты почти радуясь разгонявшей по жилам кровь битве, только все больше злился. Однотипные противники рябили в глазах, защитная магия отбивала их бессчетные нападения.

— Надоело! — громыхнул непривычно собственный голос, и тогда Раджед вновь непроизвольно схватился за одну из направляющих нитей. Он даже не увидел ее, так как не хватило концентрации, зато уверенно использовал, точно дернув кнутом. Взмах заставил густое призрачное море пошатнуться, разлететься в разные стороны. И по всему замку разнесся оглушительный звон тысяч разбивающихся зеркал. Раджед задал четкий параметр для магии, одной волей без усиления талисмана: уничтожить все отражающие поверхности.

Тени словно в панике расступились, безмолвно заслоняясь руками, однако кнут взмахнул еще раз, поражая каждую из теней. Магия иного уровня — не атака и не оборона — одна лишь воля, способная сдвигать важнейшие рычаги. Враги канули в небытие, словно их никогда и не существовало, от них не осталось ни пепла, ни оружья. Раджед отпустил нить, не позволяя себе забыть это ощущение великой силы. Он предчувствовал, что предстоит еще не раз использовать этот полезнейший навык.

— Это было для меня отличным разогревом, — язвительно кинул он пустоте, отмечая, что за окном царит все такая же непроглядная ночь посреди дня. Зато теперь он добрался до трости и для удобства передвижения обратил ее в надежный саркофаг для талисмана.

Храбрость и самомнение не позволяли признать, что орда назойливых противников успела слегка измотать его. Сколько времени ушло на их истребление, уже не показали бы замершие навек стрелки. Изодранная мебель, разрубленный пополам стол, посеченные ударами магии лепнины и ковка на дверях подсказывали, что сражение в тронном зале длилось не пару минут.

— А ты стал сильнее, — донесся в ответ бесстрастно-оценивающий голос топазовой чародейки, которая появилась из замершего тела разбитых часов. — Но эти фокусы смехотворны по сравнений с нашей силой. Нармо собирал камни, а я… питалась силой древних льоров напрямую. Мощью мертвецов. Весь твой льорат заполнен теперь моей магией.

Не приходилось сомневаться, чьих рук дело бесконечные тени и непроницаемая мгла. Однако Раджед неприятно поразился, что бывшая возлюбленная, эта алчная ведьма, научилась перемещаться по иным каналам, не используя магию порталов. Ее внезапное появление заставляло теряться в смутных догадках, какую силу открыли проклятые топазы.

Ведьма выглядела иначе, чем обычно: черные волосы беззастенчиво струились по плечам до тонкой талии, платье состояло из лаконичных кулис черного и красного бархата. (Сражаться в привычном смысле она вовсе не собиралась, ее магия позволяла вести поединок, не сходя с места). На лбу неизменно поблескивал ровными гранями дымчатый топаз. На пальцах же красовались кольца, одно их которых — на указательном — переходило в стальной коготь. Им-то и постучала топазовая чародейка по стене, небрежно бросая:

— Но это все, на что ты способен. Твои защитные чары оказались ничтожными.

Похоже, украшение служило не только устрашающей деталью повелительницы мертвых голосов, потому что через миг разверзся привычный портал. И раньше появившегося из него врага, донесся его наглый голос:

— Да, янтарный льор отстал от жизни. Все это благородство и манеры — оставь их Аруге Иотилу и всем окаменевшим глупцам.

Нармо одним своим видом вызвал волну звериного бешенства, Раджед попытался нащупать направляющие нити. Под пальцами привычно потеплело колыхание рычагов, мир подернулся многообразием привычных и каждый миг по-разному невообразимых сочетаний. Янтарный льор с чувством превосходства призвал к себе одну из нитей, наматывая, словно плеть, пока Нармо обнажал полыхавшие алым когти.

— Нармо, покажи ему, — лениво кивнула Илэни, безмятежно прислоняясь плечом к часам.

Властный тон ведьмы поражал спокойствием. Боевая стойка Нармо оказалась лишь отвлекающим маневром. Едва Раджед попытался использовать мощнейшую магию, как его самого опрокинул один из рычагов, всколыхнувшийся черным туманом, ужаливший лопнувшей струной, отлетевшей от колков. И в гармоничном пении взвизгнула омерзительно фальшивая нота. Нить колыхнулась и рассыпалась с гулким хлопком, откинув Раджеда к порталу, ударив спиной о стену. В глазах потемнело, однако сила в последний миг позволила обвить самого себя защитным коконом.

— Не один ты так умеешь. Да, мы ничтожные потомки первых льоров — они играли с этими рычагами не хуже стражей вселенной и семарглов. Поправка, ты — ничтожный потомок. А я иду своим путем!

— Вы умеете только разрушать! Своей злобой вы убиваете даже нити мироздания! — прохрипел с ненавистью янтарный льор, немедленно вскочив на ноги, небрежно отряхивая камзол и готовясь к новой сокрушительной атаке. Он храбрился, точно с пылью слетала легкая оторопь перед неизвестным. Бояться — это нормально для всякого солдата и полководца. Страх до известных пределов завещает ценить жизнь, однако ныне он проникал неприятным холодом, лишая главных козырей.

Борьба выходила на новый уровень, когти да боевые заклинания — это так, мишура. Теперь и янтарь, и яшма управляли нитями мироздания, пока нерадивый страж бросил их. Но магия Нармо терзала, разрушала, будто намеренно приближая неминуемую гибель Эйлиса. Раджед отчетливо осознал: он не имеет права проиграть. Ради всех и всего.

Нармо обнажил когти и ими подцепил несколько нитей, взмахнувших ветвями дерева, выкорчеванного ураганом. Раджед поймал разбушевавшиеся незримые канаты, отчего кожу рук беспощадно обожгло. Боль застила глаза, однако предельное напряжение заставляло лишь отчетливее рассматривать цельную картину. Нармо теперь тоже ее видел. Илэни же стояла в стороне возле расколотых часов, пребывая в вечном внимании вою мертвецов. Она представляла иную угрозу.

Ведьма вытянула руку и попыталась обрушить известное — но от этого не менее страшное — заклятье беспричинной боли.

«Все, как в тот раз! Двое на одного!» — подумал Раджед, сдерживая атаку Илэни, пытаясь без помощи рук управлять магией нитей, которые подчинил себе проклятый паук Нармо.

Воздух раскалился, буквально скрипел, с трудом обновляясь в мехах легких. Раджеду казалось, что он растянут над пропастью и держится посреди разварного каната, едва сжимая неподатливые скользкие концы веревки. «Держал цепи тьмы», — вновь вспомнились слова Сумеречного. В тот миг янтарный льор в полной мере понял, что испытывает его друг, да не от случая к случаю, а каждый миг. Злая магия, что наступала в двух сторон, колоссально утягивала силы, а на кону стояли целые миры.

И нити, корни древа мирозданья, тянулись и извивались, сочились потом из пор, слетали взглядом с ресниц. Они струились повсюду — льор узрел их отчетливее, чем обычно, на крайнем пределе напряжения, когда мрак смертельной магии Илэни подступал справа, а Нармо перетягивал канат слева.

Тогда же яшмовый злодей, пользуясь преимуществом, кинулся в атаку, метя в открывшуюся грудь противника, прямо под талисман.

«Для магии не нужны руки и сложные комбинации!» — вспомнилось собственное убеждение, но скорее его пропела незримая сущность, может, душа. И сила слилась с бессильем, как небо роняет полет в сердце бескрылых, чтоб ввысь стремился каждый со сне. Затем наяву кидались в поиски вечных смыслов, в тоске о полете и мыслях, исполненных звоном истин, что нити свивают ежесекундно. Иные послания вместо сухих преданий подножной грязи и праха.

Когти неслись к сердцу — привычная картина в пестроте неискупимой войны льоров. Красный алел, а от каждого лезвия отделялась нить. И часть тянулась к Илэни — будто связь убитых Нармо с той, что вечно слышит голоса призраков. Но делаться одним из скорбной армии топазов янтарь не велел. И что-то сместилось наяву, перевернув чашу снов. Что-то гулко разлилось и вырывалось прямо из сердца — паутина ослепительных ярко-желтых нитей отразила усилием одной лишь воли смертельный взмах подлеца.

Нармо наткнулся на непреодолимую преграду, споткнулся об нее, словно гонщик, что на ровной поверхности трассы попал в замаскированную яму.

— Нармо! Что произошло?! — воскликнула возмущенно Илэни, точно воспринимала яшмового чародея как слугу и вечно обязанного ей рыцаря. Конечно, без ее магии он бы не нашел и половины захоронений. Но не ведала наивная ведьма, с каким аспидом связалась. Раджед даже обнаружил следы жалости в своем сердце из-за такой вопиющей глупости коварного создания.

Но больше его поразила и обнадежила новая сила. Удалось бы только повторить! Общение с нитями вытянуло немало сил, на губах обнаружился металлический привкус крови, что стекала тонкой струйкой из носа. Что-то волнами гудело в голове, искажая видение. Запределье человеческих возможностей, разума и зрения — и они, великие чародеи, стремились подчинить это могущество.

Встреча с новой вспышкой магии не прошла бесследно и для Нармо, он вставал с трудом, цепляясь за стену и бормоча проклятья, адресованные то всему свету, то противнику, то слишком нетерпеливой Илэни. В такой бы миг совершить стремительный выпад, насадить таракана на лезвия, иссечь его плетьми нитей в отместку за те, убитые! Но все еще приходилось одной рукой сдерживать молчаливую черную тень смерти, что окутывала сосредоточенную Илэни. Чародейке тоже не удавалось пробиться, однако черный туман из-за окна заползал в комнату и из него вновь формировались кровожадные копии, чьи-то тени, застрявшие в переплетениях судеб, чьи-то воспоминания о сотнях битв. Чем именно управляли топазы?

Ответ не приходил в пылу битвы, когда Раджед, напрягая все оставшиеся силы, кинулся наперерез Нармо, рассчитывая сокрушить.

Когти врезались в когти, янтарный льор навис над яшмовым с глухим исступленным рыком. Нармо подцепил новые нити, однако их немедленно схватила незримая паутина, вырывавшаяся из талисмана — или сердца — Раджеда. И, кажется, она питалась его жизненной силой, возвращая на место линии мира. Во имя равновесия вечно отдается чья-то жизнь. Кто-то жертвует больше, потому что слишком многие вовсе бездействуют. При мысли об остальных Раджед попытался послать сигнал малахитовому льору, но без особых ожиданий — все заволокла непроницаемая магия Илэни. Этот душный губительный туман, что постепенно заменял воздух в башне.

Дымовая завеса сковывала пространство, и в нее проворно нырнул Нармо. Но тут же исподтишка обрушил целую волну. Потревоженные, выдернутые невесть откуда нити загудели кошмарной какофонией. Однако атака не напиталась кровью цели. К янтарному льору в полной мере вернулась способность мгновенного перемещения, и он укрылся на потолке, привычно и непринужденно зацепившись когтями. Оттуда он вновь попытался сигнализировать Сарнибу — тщетно. Туман Илэни обращал тронный зал в непроглядную чащу. И чародей злился, что убегает от врагов с собственном доме.

«Верх и низ… ну вы сейчас получите!» — вспомнил Раджед, как пробивался к башне топазовой чародейки. Он уклонился от очередной наглой атаки Нармо, приземлившись возле затворенных дверей. Ехидные львы уперлись мордами в спину. Но они ничего не отражали из-за густого полумрака, значит, нападения призраков ждать не приходилось. Всего лишь несколько мгновений, чтобы сконцентрироваться, всего лишь толики секунды, чтобы свить нужную сеть уже известного фокуса. Перевернуть низ и верх — основное преимущество его башни, главная ловушка, в которую не попались слишком хитрые враги. Однако не в тот момент, когда пол буквально исчез.

Потолок с люстрой и полукруглыми сводами внезапно оказался под ногами. Раджед с победной ухмылкой расслышал громкий возглас Илэни и скрежетание когтей Нармо, когда он съезжал по стене, точно кот по дереву. В то мгновение замешательства взгляд засек черную-черную дымную линию, что тянулась к чародейке. Посредством этой связи с топазом все затягивала непроницаемая копоть, точно из гигантской печной трубы. Сражаться вслепую, ориентируясь лишь по свету когтей, не улыбалось. Раджед в один прыжок очутился возле сбитой с толку Илэни, которая неуверенно поднималась с пола. Легкие когти подцепили и перерезали направляющую вражеской магии.

Тьма рассеялась и вновь обнажила истинный облик вещей. Воздух очистился от гнилостного смрада. Лишь за окном все еще висело непроглядное марево, не пускавшее союзников через порталы.

«Хотели хорошую встряску? Устроим!» — улыбался довольно Раджед, перевернув пространство тронного зала под новым углом. Кованые львы неизменно упирались в спину, не позволяя магу впасть в собственную иллюзию. Враги же не догадывались о нехитром, но действенном механизме. И их швыряло во все стороны, точно перекати-поле по воле ветра.

Нармо врезался в стены когтями, не успевая подчинить линии мира, ему не хватало сноровки. Стервятник нахватался чужих умений, да не подогнал под себя, не отточил мастерство. К тому не так уж много существовало талисманов, способных рассеивать обманы цаворита и янтаря.

Даже Илэни со своей переоцененной запретной силой отчаянно цеплялась за неизменные часы, будто на краю пропасти. Однако предметы интерьера тоже подчинялись хозяину, и тяжелый развороченный корпус послушно оторвался от пола, падая на потолок. Илэни улетела следом, едва обвивая себя защитной магии.

— Иссякни твой янтарь, хитрый лис! — восклицала она, путаясь в тяжелом бархате узкой юбки.

Тем временем Нармо попытался атаковать, скользя по наклонной поверхности, однако пространство снова развернулось. И противники вновь потеряли точку опоры. На этот раз Илэни повисла на раме разбитого окна, оцарапав ладони.

Однако глаза ее на миг алчно блеснули, она направила отражающий луч от осколка на отполированную до блеска дверь. И этого хватило, чтобы появилась очередная проклятая тень. Раджед отпрянул, когда в плечо со спины впился незримый кинжал. Если бы промедлил на мгновение, лезвие пробило бы правое легкое.

Магия сложной иллюзии ослабла, часы рухнули с потолка, а враги обнаружили, что стояли на гладкой поверхности и нелепо скользили по ней все это время, обманутые собственным разумом. Раджед заставил их поверить, однако в момент подлой атаки тело непроизвольно направило силу на создание уплотненного щита.

И тогда в игру вступил Нармо Геолирт. Не все его украденные талисманы, не чужая испорченная магия, а именно он, как в прежние времена.

— Вот она моя, родная магия. Да, с ней намного приятнее, чем со всеми этими мудреными фокусами, — самодовольно скандировал он. — С кровавой яшмой все понятнее. Одна капля крови — и ты труп.

Линии мира померкли, иссякли из видения Раджеда. Перед глазами зарябила черно-синяя сетка, жар сражения сменился накатывавшей слабостью. Что-то явно усиливало родовую магию яшмы, потому что раньше Геолиртам не удавалось так быстро выпивать силы раненых противников. Ныне же с каждой каплей, сочившейся по разгоряченной спине, чудилось, будто истекает год жизни, если не десятилетие.

Раджед пошатнулся, однако попытался совершить резкий выпад, подцепить приблизившегося Нармо, снести ему голову.

Но в тот роковой миг его связали по рукам и ногам испорченные черные нити. Они впились обжигающими кандалами, и не хватало мощи, чтобы разрубить их. В последней попытке янтарный чародей вспоминал, на что похоже состояние того предельного напряжения воли, когда удавалось перейти на «уровень рычагов». Однако катастрофически не хватало сил. Нити не подчинялись, словно милость удачи отвернулась, оставляя на произвол немилосердной судьбы оба мира.

Нармо с размаху ударил в солнечное сплетение ногой, выбивая остатки кислорода. Раджед согнулся пополам, однако натянувшиеся нити поставили его на колени. Яшмовый льор с наслаждением осклабился ударом слева едва не свернул челюсть поверженному противнику. На миг плененный чародей едва не лишился сознания, сердце пропустило несколько ударов, обдало подступавшей паникой. Нет! Он же не имел права проиграть! Не ради себя! Но, видимо, не слишком много справедливости и предопределенности во всей этой странной вселенной. Сколько не пытался, но порвать нити не удавалось, лишь кривились в беззвучном рыке разбитые губы.

— Ты ячед! Потому что это недостойно льора! — прохрипел Раджед, силясь сбросить оковы. Немного бы сдвинуться, лишь один рывок — и все бы изменилось.

— Недостойно? О… Тебе ли говорить о достоинстве. Знаешь, когда ты искромсал мне оба легких это тоже было… м-м… немного невежливо, — рассмеялся Нармо.

Раджед втянул голову в плечи от нового удара, однако дернулся вперед, показывая всем видом, что не сломлен. Даже поставленный на колени король оставался королем, а грязный бандит — бандитом. Даже когда нити выжигали отметины каторжника на запястьях и ногах.

— Наконец-то этот день настал! — в предвкушении приблизилась Илэни, направляя свою проклятую магию. И мысли затопила невыносимая боль. Никогда раньше Раджед не был так близко к смерти, к тотальному поражению в поединке. Но враги действовали ныне слишком бесчестно. В последней попытке янтарный льор звал союзников, однако густая стена мрака неизменно опоясывала башню.

— Не пытай его слишком долго. Нам еще Землю захватывать, — посмеивался Нармо, примеряясь к порталу. Еще секунда — и он окажется в туннеле, что разделял миры. Даже сквозь чудовищную боль, выворачивавшую суставы и кости, Раджед сумел яростно бросить:

— Вы ее не получите! Ни Землю, ни Софию!

Боль достигла пика, разорвала пределы понимания и самого разума. И вот он — великий простор сложных рычагов, которые сцеплялись верным плетением линии. Яркий купол узоров, точно вязь или иероглифы. Каждый язык — потомок и отражение этого сияющего всеединства.

Прикосновение к нему уничтожало страх. Прошлое и будущее становились в единый ряд, явь и небыль случались единовременно. Крылатые и бескрылые взмывали равно в небеса, под полет роняли землю, оставляя тени и отражения тем, кто не успел прозреть.

Уже не страшно! Лишь ликование и легкость питали обессиленное тело. Для магии нужна воля, а вязкая уязвимая плоть — лишь для затейливых фокусов.

Раджед вновь видел «третий» уровень, даже еще более отчетливо, чем раньше. И он заметил крупный узел, который питал жизнь портала, точно прозрачное панно, непревзойденный шедевр переплетений. Разрушить его — и заслонить хотя бы Землю от огромной опасности.

Сердце наполнилось невозможной болью: «София! Я умру, так и не сказав тебе, как я тебя люблю! София! Весна моей осени! Ты оживила мою душу! Спасибо тебе за все! Душа моя, София!»

Вот и все! Все завершалось! Прощание без слов, лишь горький прах помыслов и несбывшегося. Раджед с усилием дернул рукой, отчего кровь с новой силой хлынула из раны на спине, а мышцы накалились, точно вместо рубиновой жидкости тело залили расплавленным свинцом. Пальцы дотронулись до рычага, который отвечал за жизнь портала, губы прошептали найденное в древней книге Икцинтусов заклинание. Он нежно убивал дитя всего их рода, их сокровище, их проклятье — портал, что мог подарить встречу с той, что вернула душу. Но, видно, не суждено! Не в этом времени! Не им!

Раджед решительно сжал пальцы, дернув рычаг. Портал с оглушительным воплем-свистом разнесся на тысячи невосполнимых осколков, стеная, точно живое существо. От взрыва пронеслась волна, разрезавшая тьму вокруг башни. Через бойницу хлынули лучи морозного солнца. Даже на небе кровь боролась с золотом — вновь закатные полосы переплетали багрянец и янтарь.

Вот и все! Так надо, иначе нельзя. Иначе оба мира сгорели бы в агонии чьей-то алчности. Не все мерится удалью и самовоспеванием, не каждый подвиг запечатлевает в памяти многотысячная толпа. Большую их часть лишь обрывочно доносят истории случайных очевидцев, превращая в легенды и мифы. Но не за славу отдают жизни.

— Ничтожество! Ты так слаб, что не способен на что-то более умное, — прошипела Илэни, хватаясь за лоб. Ее талисман исходил черным дымом, вдоль ровных поверхностей топаза прошла трещина.

— А вы подлецы, которые нападают двое на одного, — отвечал из последних сил Раджед. Пусть на коленях, пусть без сил, но он не проиграл, потому он неизменно улыбался. Он ответил Сумеречному, что не боится смерти, если в этом есть какая-то цель, назначение. И не солгал.

— Ты и сам знаешь, что в войне льоров никогда не было правил. Открывай портал! — настаивала Илэни, выхватив из ножен на талии короткий кривой кинжал. Лезвие придвинулось к шее, вдавилось острой гранью в кожу.

— Я уже его разрушил, — спокойно отчеканил Раджед.

— Тогда умри! — провозгласила Илэни. А дальше…

Янтарный льор не помнил тот миг. Все затопила слишком сильная боль, повергшая уязвимое тело в шок. Лезвие глубоко врезалось в шею, вгрызлось жадным хищником. Удушье пришло судорогами, сводившими истерзанные мышцы.

— Илэни, он еще может быть полезен! — донесся откуда-то издалека возглас Нармо. Полезен для чего? Для новых пыток? Пути назад уже не существовало, ни для кого из них. Портал покоился вместе с умирающим миром. И лишь чувство вины перед друзьями из малахитовой башни добавляло горечи. Но поставь Сарнибу, Олугда или даже Инаи перед таким же выбором без выбора, они бы тоже не колебались.

— София… Как же. Пф, — фыркнула небрежно ревнивая мстительная чародейка, пока тело Раджеда падало к ее ногам.

«София! Твой мир спасен от них… Моя жизнь прошла не зря… София! София…» — В угасающем сознании сквозь невозможную муку агонии проносились отрывистые слова, и в них пело великое ликование. Пусть он погибал, но не проиграл.

И, кажется, впервые за четыреста лет по-настоящему осознал смысл своей жизни — он хранитель портала, почти такой же хранитель равновесия миров, как и неудавшийся страж.

Они оба проиграли в поединках разного уровня, но оба остались верны до конца своему долгу. И от того смерть уже не казалась страшной. Если бы не боль, если бы не помутнившее рассудок удушье…

Перерезанное горло силилось схватить хоть глоток воздуха, однако вскоре все скрыла лишь великая темнота, сквозь которую последней искрой блеснуло: «София!..» Но безмолвный возглас не обрел продолжения.

***

После встречи с Сумеречным минуло несколько недель, проведенных в томительном беспокойстве. И вот в один из дней ближе к вечеру Софья резала салат на кухне, спокойно переворачивая сочные листья, покрытые оборками зеленых складок, однако внезапно замерла с ножом.

Рука дрогнула, лезвие глубоко врезалось в палец, но капли крови, скользившие по глади металла, не замечались за маревом отчетливого видения. Черная тень заволокла сияние всех небесных светил, окончательно поработила их.

«Нет! Раджед! Раджед! Они убьют его! Они… Они убили его!» — застыла в голове единственная отчетливая мысль, перехватившая горло судорогой. Софья кинулась к зеркалу в спальне, ударяясь в него всем телом, сотрясая шкаф. Однако портал не открывался, не внимал мольбам. Впрочем, она бы не сумела помочь, но в тот миг никакие разумные доводы не действовали. Сердце оборвалось болью неизбежного. А что дальше? Как дальше жить? Миг гибели, всего лишь несколько минут — а потом ничего не исправить, не перечитать, как книгу.

«Эльф! Где ты?! Заклинаю тебя! Вернись! Сейчас нужно не твое всезнание! Забудь о тьме! Забудь о наказании! Твой друг погибает! Эльф! Нет избранных, есть просто люди, которые совершают выбор! Ты человек! Ты нужен другу!» — умоляла пустоту Софья, надеясь, что Страж Вселенной услышит.

Кровь из пальца каплями размазывалась по бесстрастному зеркальному стеклу, незримые осколки которого перепахали юную душу. И сквозь изодранные ее клочья прорывалось безвременно позднее великое осознание: она любила!

Полюбила еще когда он в первый раз самоотверженно спас ее, когда увидела его глубокие шрамы! Прошло достаточно времени, чтобы оценить его искупление единственного бессмысленного греха по отношению к ней, ее сестре.

О, как бы хотелось все это сказать ему! Но почему же рука об руку с любовью всегда проходит смерть? Почему так несвоевременно осознала, когда уже ничего не исправить?

Мир обрывался в тягучую бездну, Софья медленно опустилась на пол возле немого зеркала. Родители еще не вернулись, поэтому она хотя бы позволила себе выплакаться, иначе бы сердце разовралось, не выдержав бесконечной боли от расставания без настоящей встречи.

— Ты плачешь? — встрепенулась не вовремя вошедшая в комнату Рита. — Почему?

— Иди, иди… Все в п-порядке, — рот искривился маской трагедии, Софья закрыла лицо руками. — Для тебя все в порядке. П-просто… Волшебная страна рушится.

— Ты все врешь! Нет волшебной страны, — не по годам разумно воскликнула сестра. — Все взрослые так говорят.

— Есть, солнце, есть… — вздрагивая от накатывавших волнами рыданий. — Иди… Все в порядке. Для тебя все будет в порядке!

«Ты пожертвовал собой ради нас!» — разорвал возглас скорби мысли, сокрушив новой болью. Зеркало молчало, портал разрушился! Его предсмертный вопль прорезал жемчуг. В песни мира воцарился великий плач. Ответивший однажды на зов мира обречен лишиться навек покоя. Неужели такой ценой? В чем тогда смысл испытания?

Раджед убит. Короткая фраза, но она вырывала почву из-под ног, обрушивала непомерный груз.

Не суждено… не ей, не с ним. Ни на Земле, ни в Эйлисе. Ни в сотнях иных холодных миров, из которых никто не пришел на помощь. Вся людская боль в тот момент впилась в нее острыми иглами.

Только перед лицом гибели она поняла, насколько его любит. Поздно. Опоздала на целую вечность.

========== 18. Тайна каменного мира ==========

«Порой я задумываюсь, зачем мне вообще все это нужно. Но мне просто не оставили выбора. Ах да, еще месть… Но я ведь не убийца, я просто грабитель могил в гибнущем мире. Хотя скольких я уже убил». — Мысли разносились как-то отчужденно и враждебно по отношению к самим себе.

Нармо с пренебрежением рассматривал окровавленное тело поверженного врага — вот и все. И одновременно — ничего.

Никто из них не получил того, что жаждал столько времени.

Месть за Геолирта-старшего? Бред. Ненавистный отец заслужил свою судьбу и еще легко отделался. Общей целью топазовой чародейки и яшмового ячеда был побег в другой мир. Но осколки портала разнеслись по всему залу, зеркало трепыхалось пустым зевом, сиротливо показывая черную пустоту, служившую опорой для волшебного бесценного стекла. Если до того Сумеречный лишь запечатал портал, то законный владелец в последнем жесте ненужного героизма поступил более решительно.

— Ни себе, ни людям, — недовольно проскрежетал голос Илэни, но лицо алчной ведьмы исказилось нервной гримасой торжества. — Впрочем, я своего добилась!

Вряд ли она терзалась мечтами о далекой планете. Она жаждала отомстить за некогда разбитое сердце, за преданное доверие, за взаимное непонимание. Что ж… Поделом, янтарный: все совершенное зло возвратилось к нему.

Но Нармо не ощущал ни радости, ни наслаждения маньяка. В душе было пусто и холодно, словно на дне пересохшего колодца. И все эти бесконечные давящие камни, которые он распихал по своему одеянию, словно мелкий мусор, медленно убивали. Они помогали управлять линиями мира — с одним своим талисманом ничего бы не получилось — но они же причиняли нестерпимые мучения, гудели на разные голоса в голове, заставляя вслушиваться в то, как собственная кровь колышется вдоль вен и артерий, повелевая чувствовать перемещения шипящих мыслей по извилинам мозга, пронизывая каждый нерв. Наверное, любой талисман хранил отголосок памяти владельца, мудрость всей его семьи. Однако возвращал лишь искаженные помехи, терзающий шум вместо отчетливых слов.

«Зачем мне все это? Зачем теперь?» — с внутренним содроганием рассуждал Нармо, ощущая с каждым новым незаконным приобретением, как чужая магия теснит его личность, буквально душит. Но он спешно учился смешивать и преобразовывать разноцветные камни, некоторые из которых вступали в борьбу между собой. И в колыхании этого разномастного мутного коктейля удавалось схватить пресловутые хваленые линии мира. Древние первые льоры видели их без усилий. Семь тысяч лет назад, как писали древние книги.

Однако Нармо только рушил, напитывая своей ненавистью присвоенную магию. Корни древа мироздания мстили ему, прорастая через позвоночник, притачивая к шершавой коре.

«Цена за эту силу — безумие… — бесстрастно отмечал маг. — Есть ли талисман, который восстановит проклятый портал? Если нет, то не имеет ни малейшего смысла все это копание в пещерах и унылое кровопролитие».

Бессильный гнев заставил пнуть бездыханное тело Раджеда. Все впустую! Янтарный не желал отдавать проклятую планетку по имени Земля. А свой ячед в лучшие годы мучил и притеснял немногим милосерднее Геолирта-старшего. Двойные стандарты, всюду и у всех.

«Джекпот — почти все камни мои. Но вот на туз нашелся джокер. Ну что ж! Смейся своей ухмылкой от уха до уха! — со злой досадой еще раз пнул поверженного врага Нармо. — Значит, не получит Земля правителя, которого заслужила. А я бы мог… Ведь я не убийца. А они — убийцы. Да, все, кто наставил друг на друга ракеты по ту сторону портала. Я бы усмирил сначала их. Льоры Эйлиса, олигархи Земли — все одно, алчные безумцы. Сумеречный, слышишь, где бы ты ни был? Может, я бы стал тем самым… необходимым злом. Впрочем… я уже не знаю, кто во мне говорит. Мысли путаются. Я это или чужие воспоминания покойников? Сейчас заберу янтарь. Только призрака Раджеда мне и не хватало! Не стать бы таким же манерным и благородным по ошибке».

Но подбадривать себя почти не удавалось, все съедала желчь неудачи. От нее хладнокровное сознание не впадало в ярость, не просило мести, лишь исходило ядом, который жег хуже кислоты. Все закончилось с разрушением портала. Лишь окутывало неискупимое удушье, словно не он убил врага, а его сокрушили, уничтожили. В гибнущем мире нет победителей. И оставшиеся в живых лишь продлевают свои страдания.

— Ни с места! — донесся внезапно голос, а затем на чародеев обрушилась неслабая атака. Мысли о глобальном-великом прошлось спешно откладывать, вернее, отбрасывать, как прохудившийся сапог.

— Малахитовый! — взвизгнула Илэни. Нармо же немедленно сконцентрировался, парировав выпад ярко-зеленых когтей. Похоже, любитель природы подучился фехтованию. Сокрушительный удар сверху едва не сбил с ног, Сарнибу использовал свою почти богатырскую физическую силу. Но крепко сложенный яшмовый чародей не уступал и немедленно отбросил нападавшего, попытавшись поддеть магией. Однако на полное применение чужих камней уже не хватало внимательности.

Невидимый льор метнулся в сторону, Нармо болезненно сощурился, призывая силу перемолотой магии всех камней. Каждый раз они впивались иголками, все тело пронзали ножи. Но даже в отравленном мире живучий таракан не желал погибать.

Да, он таракан, он гордился этими созданиями, которые выживают везде и всегда, не интересуясь смыслом. Так и он существовал, обреченный с рождения превратиться в ту тварь, которой стал. Вот и ныне подвернулся отличный случай, чтобы выместить неискупимую злобу. Топить корабль — так со всеми пассажирами и экипажем!

Почерневшие отравленные нити выдали местоположение малахитового льора за миг до внезапной атаки. Нармо подцепил когтями острые мечи. Однако Сарнибу не отступил и лишь с удвоенной силой обрушился на соперника.

— За Раджеда! За Илэни! За Раджеда! — громыхал попеременным повторением имен его голос, пока сыпались одна атака за другой. Нармо едва успевал заслониться когтями и щитом из нитей. Поединок измотал его, он и не рассчитывал встретить новое сопротивление. Дыхание рваными клоками вырывалось из груди. Линии мира таяли под натиском малахита. Непостижимый камень обрел новую силу, словно поддерживаемый чем-то. Чем? Нармо терялся в догадках, отражая удар за ударом, едва отслеживая невидимого противника. Великий талисман оказался малахит, не слабее янтаря. Что же разбудило его? Уж не вера ли в людей? Уж не забота ли о них? Самопровозглашенное «необходимое зло» не понимало.

— Раджед! — охнул кто-то из портала.

— Осторожно! — донесся предостерегающий возглас высокого звонкого голоса. Кажется, это Инаи и Олугд подоспели на помощь. И тут же в зале повисла сонная духота, от которой едва удавалось отгородиться. Двое против троих — раньше бы посмеялись над миролюбивыми неопытными льорами. Но ныне все трое противников действовали удивительно сплоченно. Они без слов понимали друг друга. Пока Сарнибу сдерживал Нармо, Олугд прикрывал Инаи. Цаворитовый чародей уверенно творил заклинания дремы, стягивая их веревками вокруг Илэни. Измотанная топазовая чародейка лишь смеялась и издевательски размахивала коротким ножом:

— На меня не действует твоя магия, мальчишка!

— Она врет. Продолжай, Инаи! — констатировал Олугд. Иногда способность распознавать ложь неслабо помогала в битве. Инаи еще более уверенно направил свои хитрые чары.

Илэни попыталась атаковать наглых мальчишек, однако двигалась много медленнее, чем обычно. Ее заклинание внезапной боли потонуло при соприкосновении со щитом сонных чар и малахитовой невидимости. Все три льора непостижимым образом объединили талисманы, помогая друг другу. Нармо заметил вскоре, что каждое прикосновение когтей Сарнибу к его мечам тоже приносит дурманящий эффект ненужной посреди сражения дремоты.

«Чтоб вам окаменеть!» — проклинал яшмовый льор нежданных противников, ощущая накатывавшую дрожь в руках и ногах. Об управлении линиями мира стоило забыть. Один неверный шаг — и сердце пропороли бы темно-зеленые клинки.

Сарнибу Тилхама словно резко отринул миролюбивость, граничившую с бездействием. Глаза его горели яростью. За дело, заслуженно — нормальные люди мстят за поверженных друзей. И благословенны те, у кого есть друзья. Нармо испытал в тот миг укол глубочайшего сожаления, но отмахнулся от него, как от назойливой мухи — наверняка опять заговорил чей-то талисман.

«Эта пьеса была рассчитана на одно отделение! Зачем вы пришли после антракта?» — зло рассуждал яшмовый льор, едва выдерживая давление раскалившихся талисманов. Нет, все же не хватало над ними всеми контроля. Да и под силу ли? Да и зачем теперь-то?

Но Сарнибу не спрашивал. От его магии каменные плиты пола пенились, как гребни волн. Целые куски стен неслись по воле разъяренного чародея в лицо противника. Нармо с трудом то уклонялся, то дробил их, пропуская удары мечей, не чувствуя посреди кипящего ада, где и какие повреждения. Но когда один из кованых львов, вырванный вместе с дверью, впился в правую икру, игнорировать боль уже не удалось. И чем больше кровавый чародей противостоял малахитовому льору, тем непреклоннее восставали против незаконного носителя талисманы.

«Рано пошли! Еще рано! Но кто же знал, Раджед, что ты способен на такое перед смертью?» — скрежетал зубами Нармо, хватая ртом воздух. Он уже просил, чтобы стряслось что-то невероятное, способное прекратить ожесточенный поединок.

Внезапно зал наполнился колыханием ветра, подхватившим пыль и мелкие обломки. И посреди туманного снопа предстал незваный гость.

— Сумеречный! Он вернулся! — радостно возвестили Олугд и Сарнибу.

— Ну давай! Покажи свою тьму! — прошипел Нармо, отчетливо помня, в каком состоянии Эльф покинул их в последний раз. Казалось, обратного пути для него уже нет.

— Вся тьма с тобой, — ледяным бешенством окатил голос Сумеречного. Страж предстал в доспехе и с мечом. Он выглядел измотанным, но образ его не содержал и частицы безумия.

— Я испепелю вас! — визжала топазовая чародейка, потрясая треснувшим талисманом. Она потеряла часть своей защиты, и магия цаворитов сдерживала ее, погружая в оцепенение. Неумелый воин Олугд едва не поразил ее катаной. А пощады потерявшие друга льоры не ведали. Их праведный гнев сотворил нечто невероятное — все три мощных камня действовали вместе. Украденный у Олугда цирконий непостижимо сдерживал магию яшмового чародея, откликаясь на зов законного хозяина.

— Уходим, Илэни! Здесь все равно больше нечего ловить! — скомандовал Нармо, подхватывая Илэни за талию и буквально затаскивая в портал.

Испытывать на своей шкуре гнев стража отнюдь не хотелось. Даже в пылу битвы, даже после величайшего в жизни разочарования яшмовый льор не терял расчетливости. Кидаться на врагов в самоубийственном порыве он не планировал. Лишь сетовал, что вновь ему не достался сильный талисман. Но тараканы никогда не останавливаются. В Эйлисе еще обретались неразведанные гробницы. Возможно, один из талисманов сумел бы восстановить портал или объединить все камни.

***

Тьма… Бесконечная тревожная тьма. Звуки… Точно где-то дотронулись до зыбкой струны. Звуки арфы? На ней умела играть мать, перебирала нежными пальцами тонкие струны — так доносили чудесные воспоминания из далекого-далекого детства.

Жизнь и смерть замкнули круг прошлого, настоящего и будущего, поэтому образы разных времен встали в один ряд. И казалось, что можно представить Софию матери. Они бы наверняка понравились друг другу, одинаково добрые и гордые в непреклонном благородстве. Только мать всегда что-то скрывала, хранила отпечаток горькой печали, а потом постепенно начала угасать. Но приняла это так, будто знала, что обречена. Раджед помнил, что с самого рождения она грустно улыбалась ему и отцу, точно постепенно прощалась. Впрочем, ее печаль всегда оставалась светлой, словно она отдала жизнь во имя чего-то крайне важного. С такой же улыбкой он разрушил портал… С такой же провалился на дно темноты. Почти не страшно, если бы не боль. Но ныне их с матерью роднила еще и невыносимая горечь: они так и не узнали, как спасти Эйлис.

«Прости меня! Я не нашел душу мира», — говорил Раджед с матерью. Она молчала, и отчетливый образ постепенно таял и отдалялся. Остаться в одиночестве? В беспроглядной мгле? Что там, за гранью?

«Живи!» — вдруг донесся иной возглас. Мать, положив руку на сердце, вновь приблизилась и легким жестом повелела обернуться. Он послушался, отчего едва различимый зов донесся отчетливее: «Живи!»

И сквозь мрак проступили милые черты: София, Софья, тянула руки, моля вернуться в многоскорбный мир живых. Мать же лишь мягко улыбалась, рядом с ней встал отец. Родители вновь прощались с ним: не время, не все прожито, не все исполнено. И весь древний род Икцинтусов, мерцая янтарными глазами, вновь вел его дорогой возвращения. Затем шествие остановилось и одновременно все на разные лады помахали рукой: «До встречи!»

«До встречи», — отозвался Раджед. В мир живых звал долг перед родным миром, и бережно несла оттаявшим теплом великая любовь.

Раджед резко распахнул глаза, хватая ртом воздух, вздрагивая. Однако его тут же мягко вернула на место знакомая рука.

— Тихо ты! Тихо! Нельзя так резко! — скороговоркой бормотал Сумеречный Эльф, заставляя лечь обратно. Краем глаза Раджед заметил, что находится в своей спальне, которая не изменилась с момента нападения. Значит, башня все еще стояла на законном месте. А портал… Мысль о нем воскресила пронзительную память: сам разрушил, считая, что обречен. Впрочем, он прошел по грани, отчетливо ощутив, как приоткрылись врата на ту сторону темноты. И что там? Вечный свет? Другая жизнь? Перерождение?

В разных мирах придумывали разные утешительные объяснения. В Эйлисе ячед говорил, будто там места, где каждый сделается льором. Несчастные люди придумывали какие-то малопонятные культы. Чародеи же признавали некого Абсолюта, который создал Вселенную и, естественно, наделил могуществом камни, однако никогда не заставляли верить в него, не спорили о необходимости поисков доказательств Его существования или отсутствия.

Все они увязали все больше с каждым веком в прагматизме и тяге к знаниям обо всем, что приносило видимую материальную выгоду. О смерти задумывались тоже как о важном предприятии: построить каменную гробницу, расписать, какие талисманы и как переходят к наследникам. Льораты никогда не делили, предлагая младшим детям оставаться либо при старших, либо строить свои, отвоевывая у соседей земли.

Самый мощный родовой камень переходил только к старшему сыну или дочери. Остальные получали лишь ослабленные отголоски магии, если у супруги льора — или бездетных родственников — не находилось равного по силе талисмана. Так и начинались междоусобицы, братья и сестры, выросшие в холе и неге чудесных башен, беспощадно проливали кровь друг друга, пока не оставался последний, самый могущественный и хитрый. Племянники захватывали земли дядьев; бывшие друзья детства из соседних королевств сходились в ожесточенных поединках.

Среди чародеев не нашлось того, кто встал бы над всеми, а до каменной чумы не случилось и внешней опасности, что объединила бы их. И войны шли уже восемь тысяч лет — с начала воцарения первых династий, когда и появился гордый титул «льор». Они погрязли с тех самых пор в поклонении самоцветам, каждый проливал кровь, но о загробной жизни мыслили ничтожно мало.

Теперь же Раджед задумчиво и в высшей мере отрешенно глядел в расписной потолок над парчовым балдахином, и ценность всех этих великих богатств приближалась к нулю. Побывав по ту сторону, он осознавал, как мало они стоят, как слаба сила талисманов в сравнении с нитями мирами. Кто-то их создал, такое сложное плетение не под силу человеческому рассудку, пусть хоть трижды усиленному самоцветами, магией, таинственными наговорами или некой сложной наукой. Свить все так ладно, повелеть развиваться — во всем этом обреталась какая-то неразгаданная высшая цель, которая куда важнее выяснения, кто сильней. Эти мысли вились на уровне чувств, не складываясь в слова, не веля двигаться какое-то время. Вне всего, обновленный, иной.

«Найдите душу мира», — все звучал и звучал болезненным пением арфы далекий голос матери. Теперь-то Раджед не сомневался, что у всего есть душа, она спрятана где-то среди всех этих сложных линий, которые, как он догадывался, не до конца контролировал даже Страж Вселенной. Их, тринадцать дерзких воинов, покарали за попытку подчинить эту незримую силу. А льоры расплачивались каменной чумой за то, что вовсе позабыли о них. Пожалуй, впервые янтарный чародей оглянулся на всю историю своего мира и почти ужаснулся, какой жестокостью она пропитана. И еще все книги обрывались на самой первой записи: восемь тысяч лет назад воцарились первые династии, подчинившие самоцветы. А кто же жил раньше? Сведения терялись, наверное, тогда еще писать не умели. Или же среди туманных веков намеренно скрывалась некая страшная правда. Впрочем, размышлять на полном серьезе не было сил.

Воздух вязкими комками циркулировал через поврежденное горло. Раджед поднес ослабшую затекшую руку и, проведя по коже, нащупал свежий рубец. Однако ни следа повязки или швов. Сумеречный был рядом, не стоило гадать, кто спас от неминуемой смерти.

Друг вернулся! Это приносило невероятное успокоение и согревало сердце непривычной радостью. Льоры крайне редко заводили настоящих друзей, ради которых хоть в огонь, хоть в воду. Чаще — союзников, партнеров, заключали династические браки, хотя нередко свекры бились с тестями. Весь Эйлис тонул в крови неуемных правителей без подданных. И вот в наследство им оставили только каменную чуму и сотни могил, которые ныне жадно вскрывал Нармо. Права была София, во всем права, когда говорила, что у них нет души. Ничего у них нет, кроме гордыни. Но вот завелся же настоящий друг у янтарного льора. Раджед с благодарностью попытался улыбнуться, сиплым шепотом проговорив:

— Кх… Я уж думал, что умру действительно. Но я тогда не льор. Кх… — голос дрогнул: — Она не пришла?

В тот миг безумно хотелось открыть глаза и лицезреть рядом с Эльфом еще Софию. Если уж миловал страшный рок, то, может, и такое чудо реально. Однако в спальне больше никого не оказалось. Лишь медленно колыхались тяжелые золотистые шторы, да потрескивали под потолком светящиеся шары.

— Она же тебя не помнит, — пожал плечами Сумеречный. — Как она могла вернуться? Ты же сам разрушил портал.

Раджед закрыл глаза, тоскливо вздохнув:

— Да, закономерно, закономерно… — Однако горло давил кашель. — Кх… Где там заклинания? Надо заживить эту досадную мелочь.

В иные времена льоры лечили такие ранения посреди поля боя. Им головы почти отрывало, а они самоцветами исцеления их успевали обратно прирастить. Так рассказывали про бравого прадеда Раджеда. Он-то и привел Икцинтусов к настоящему величию. Может, прав был Нармо: все они — жалкие потомки. Впрочем, и мир их сделался лишь слабым отражением прошлого Эйлиса, который поражал красотой пейзажей, буйными красками лесов и полей, гулом водопадов и мягким пением рек, гомоном разноцветных птиц и прекрасных зверей. Природа и ячед обретались в гармонии, льоры же разрушали ее в поисках самоцветов, взрывали горы, разрывали недра. Там, где в иные времена колосились поля и взмывали в вышину великие деревья, нередко зияли кратеры от раскопок. Нармо еще аккуратно действовал, вскрывая гробницы. Впрочем, этому жадному пауку уже ничего иного не оставалось. Все драгоценные металлы и минералы ушли на изготовление талисманов. Выпитый мир, мир-банкрот. Обобранный, оборванный мир, который начал мстить, как обезумевшая вдова, потерявшая мужа и детей.

Вновь Раджед впадал в отрешенность, словно наяву созерцая незримый лик Эйлиса, искаженный мукой и гневом. От такой же безысходности только недавно янтарный чародей сам разрушил портал, лишив себя даже робкой надежды на встречу с той, которую по-настоящему полюбил. Любовь — такая редкость в Эйлисе, особенно, между льорами, будто ее тоже однажды выкрали и вырвали из истощенных недр.

— Вот, держи… — Эльф покопался в шкатулке на столике и скоро вытащил заветный янтарь исцеления, один из последних.

— Ты что такой бледный? — вдруг заметил Раджед, приподнимаясь на локте и торопливо поднося самоцвет к горлу. Страж, наверное, мог бы и до конца исцелить. Но либо не хотел, либо… ему не хватило сил.

Сумеречный выглядел в сто раз хуже, чем в последнюю встречу, будто его кто-то долго пытал, и еще терзали тяжелые болезни. Узкое лицо сделалось землистым, щеки совершенно впали, под покрасневшими глазами вырисовывались черные круги. Бурый доспех из драконьей кожи висел мешком. Ходячий мертвец во плоти!

— Я… — Эльф стиснул пальцы так, что костяшки побледнели. — Я не знал, что случится. Это был пробел в твоей судьбе. Я волновался. Я боялся, что не успею… Я ведь не умею воскрешать мертвых.

Сделавшиеся огромными болезненно распахнутые глаза Сумеречного Эльфа выражали невозможное сожаление и неподдельное участие. Он поборол свою тьму, вышел победителем в своем тяжелом поединке.

— Без своего вселенского знания ты намного приятнее в общении. Да и вообще как личность, — обнадеживающе улыбнулся Раджед. Связки уже вполне слушались, самоцвет приятно согревал, возвращая силы. Вскоре льор уже принялся одеваться, уверенно вставая с кровати. Новый камзол и все остальное оказалось тут же рядом, как обычно.

— Я знаю, но избавиться от него никак не могу. А хотел бы… — Эльф отвернулся, глядя в окно через щель между портьерами, он продолжал нерешительно: — Радж, я тоже хотел бы прожить хотя бы одну нормальную человеческую жизнь. Короткую или длинную, но свою, а не раздробленную на сотни миров, — он стиснул зубы, ожесточенно бросая: — Из нас не получились боги, и как люди мы моральные калеки.

Раджед приблизился, поправляя жабо безукоризненно белой рубашки и застегивая филигранно выделанные узорные пуговицы на жилете. Напоминаний о ранении почти не осталось, даже рубец талисман свел на нет. А ведь людей такие повреждения чаще всего лишали жизни! Хрупкие все же создания, ячед. Но так ли от них отличались льоры? И как это удалось? Что было восемь тысяч лет назад?

Раджед восстановил тело, надел прежнее великолепное облачение. Однако самодовольный покой сонной души уже ничто не возвращало. Ушло губительное чувство превосходства, противопоставление «сиятельного льора» ячеду и другим династиям. Роилось множество непрошеных вопросов. И одновременно взыграло возмущение, разочарование в друге:

— Так ты помог мне сейчас только из-за пробела в своем знании? Если бы его не оказалось, ты бы равнодушно смотрел на агонию? — Раджед непримиримо заставил Сумеречного обернуться. — Что ты вообще за создание такое? Как выбираешь себе «друзей»? Смотришь сначала, какую часть чужой судьбы не видишь и только потом решаешь вмешаться?

Он хотел бы поблагодарить, обрадоваться возвращению, однако объяснения Эльфа рушили все возможные теплые порывы. Слишком сухо, слишком цинично. Неужели не дал погибнуть, потому что не видел до конца судьбы? А сотни других, выходило, запросто отправлял на закланье.

— Фактически так. Хотя я хотел бы помогать чаще, намного чаще, — пробормотал Сумеречный, упрямо глядя в окно, лишь болезненно сцепив за спиной руки. — Но нельзя…

— Проклятье! — Раджед дернул друга за плечо, заставляя повернуться лицом к себе. — Да почему нельзя? Почему ты весь закован в эти треклятые рамки: «не имею права», «нельзя», «не отвечу»? Что тебе мешает поступать по своим убеждениям? Или их вовсе нет? Порой мне кажется, что я общался всегда с каким-то придуманным мною же образом. Может, с Софией так же? Может, вообще ничего не существует, кроме моих фантазий?

Голос прорезался неожиданно звонко, его как будто питало невероятно возмущение. Получить ответы любой ценой — вот, что просило неукротимое сердце. Сомнения и недомолвки омрачали их дружбу с самого момента появления Сумеречного. В чем солгал тогда Нармо? При одной мысли о проклятом враге накатывала мстительная злоба, однако неизменно преследовали его недавние слова. Истина бродила где-то преступно близко, однако таилась тенями средь скал, не желала показывать свое уродство, обрушивать ужас.

— Постой-постой. Нет. Все не так. Но… Я и правда не могу вмешиваться, — тут же оправдался Сумеречный. Однако отворачивался, кусая губы, пока янтарный льор буравил взглядом.

— Почему? Ответь же мне! Ответь, я совсем недавно прошел через смерть, кажется, заглянул за самую ее грань. Меня уже ничем не шокировать! Всюду враги, так докажи, что ты не один из них. Сними эту личину таинственности. А если нет — лучше уходи навсегда, потому что я устал от лжи. Что моей, что твоей. Хватит! Довольно! — воскликнул на одном дыхании Раджед, а потом пошатнулся. Все же исцеление самоцвета не сразу возвращало былую прыть и выносливость. Сумеречный подхватил, однако сам едва не упал.

— Что ж… Может, настало время рассказать, — пробормотал он, опираясь на верный меч, чтобы подняться с одного колена. — Но сначала нам обоим надо отдохнуть.

Раджед кивнул, сочтя, что поторопился с ответами. Возмущение и нетерпеливость вновь сменялись воспоминанием о встречи со всеми покойными предками, для которых время уже не имело значения. Казалось, они смиряли нежданный пыл.

— Не уходи. Располагайся в башне. Отдыхай, сколько потребуется. Только расскажи! Что угодно. Какая угодно правда лучше неведения, — твердо, но радушно проговорил Раджед. Эльф примирительно кивнул, устало массируя лоб.

Вскоре он расположился в одних из покоев башни, быстро стянул доспех, неизменно положил рядом с собой меч, по-походному зябко завернулся в одеяло, словно в плащ. И проспал двое суток, отключился, словно механизм, у которого закончился завод.

Раджед даже опасался, не умер ли бессмертный страж, изредка заглядывая в покои. Однако Сумеречный спал совершенно как человек, невероятно уставший, словно воин, который сражался несколько ночей к ряду без передышки.

«Какой же тяжелый груз ты несешь, приятель, если даже такой силы тебе не хватает», — думал с грустью Раджед. За двое суток его неумолимая жажда ответов не исчезла, царапала обостренными нервами и предчувствием чего-то недоброго. Раньше ему казалось, что черная тень с вороновыми крыльями — это лик его скорой гибели. Когда Илэни перерезала горло, так и вовсе почудилось, будто страшная птица сомкнула над ним полог из непроницаемых перьев, вымела ими воздух и разогнала весь свет. Однако удушье и боль отступили стараниями измученного стража. Похоже, Эльф отдал последние крупицы своей силы, чтобы явиться вовремя, не допустить непоправимого.

— Спасибо тебе, друг, — прошептал Раджед, в полной мере оценив такую самоотверженность. Эльф что-то выдохнул сквозь сон, не разлепляя крепко смеженных век. Янтарный льор почти заботливо рассматривал товарища, отмечая, что исчез пугающий оттенок кожи и к губам прилила кровь, отогнав черную обморочную кайму. Возможно, стражу помогала восстановиться и магия башни.

Пока Сумеречный отдыхал, Раджед разузнал о происходившем вокруг у малахитового льора, поразившись, что Сарнибу и двоим мальчишкам удалось прогнать из башни Нармо и Илэни. Скромные товарищи не слишком-то вдавались в подробности, рассказывая о поединке. Однако оценив состояние тронного зала, янтарный чародей догадывался, насколько мощная магия в нем столкнулась. И большая часть разрушений причинялась не янтарем.

«И с такой силой малахитов ты никогда не пытался захватить весь материк?» — мысленно поразился Раджед. Сарнибу же даже с виноватым видом докладывал, что пробиться к топазовой башне все еще нет возможности, а Нармо явно готовит новый удар.

— Да что б его разорвали все похищенные самоцветы! Он уже ничего здесь не получит, — только выругался Раджед. Он храбрился, однако возвращался в тронный зал и с содроганием рассматривал развороченный портал, словно убил любимое животное или даже дорогого человека. Зеркало вновь молчало, вдоль него пролегла сеть трещин, и отражения терялись между неровных острых борозд, нечетко расщеплялись фрагменты собственного лица.

Раджед пододвинул исцарапанное кресло, вновь садясь возле портала, как в те чудесные — хоть и исполненные светлой печалью — дни, когда портал вновь заработал. Предчувствие встречи согревало и давало надежду. Ныне предстояло осмыслить, как воспринимать эту черную, покрытую копотью пожарища пустоту, в которую превратился тронный зал. Хозяин башни обводил его долгим тоскующим взглядом, затем прикасался в бесполезной надежде к зеркалу, подносил к нему свой талисман, словно кружку воды к хладным губам недавно умершего. Все тщетно!

Конечно, ведь заклятье начертали в самой древней книге создатели портала, кто-то из рода Ицинтусов, великие ученые, мыслители, способные связать два далеких мира. Получилось ли это у них случайно или что-то манило именно к Земле — записи умалчивали. Как и об именах. Зато донесли верную инструкцию по уничтожению, где так и значилось: не восстановится уже никогда. Впрочем, они же не пробовали его разрушать! А значит, еще оставалась надежда. Странное чувство, чуждое рациональным льорам, которым всегда было жизненно важно четко и ясно оценивать свои силы и выстраивать необходимую оборону. Но ныне Раджед неукротимо надеялся! И черные полосы непробудного отчаяния бесконтрольно сменялись в душе всполохами яростной мечты, которую не иссекли, не погубили выпавшие фрагменты чудесного зеркала.

— С добрым утром! — приветствовал Сумеречного Раджед на рассвете третьих суток. За это время чародей успел восстановить оборонную магию на границах, проверить, что с защитой башни. И к удивлению своему обнаружил, что магия не изрублена на клочки и не сожжена более мощными заклинаниями. Ее словно раздвигали, как гибкие стебли травы.

«Либо какой-то из чужих талисманов Нармо, либо сразу несколько. Либо магия Илэни. Но что теперь? Если они вернутся, то только ради мести», — отметил Раджед. О далеком будущем мыслить не удавалось, словно что-то лопнуло струной. Он долгое время ждал нападения ради портала, теперь же получалось, что лишил шанса на спасение всех их. Поэтому и не выходил больше на связь с Сарнибу. Опять ведь подкосило самодовольство: если бы все они ждали врагов в янтарной башне, так и победили бы все вместе. Но, видимо, он слишком не привык сражаться в команде, плечом в плечу с товарищами.

— Доброе… Вот дела, сначала ты проспал трое суток, теперь я двое. — Сумеречный с деланной беззаботностью растирал шею. Выглядел он уже привычно, лишь юлил, норовя ввернуть какую-нибудь шуточку за скромным завтраком. Однако Раджед намеренно не реагировал. Щемящее сердце предчувствие разрослось, точно гигантское древо из семечка. Достаточно заронить лишь призрак сомнения, чтобы пытливый ум сложил пугающую теорию.

— Ты помнишь наш договор? — вскоре сухо оборвал Раджед, опасаясь, что Эльф вновь ускользнет от ответа легким дымком.

— О чем? — играл в непонимание Эльф, однако вновь набросил капюшон, выдавая свое беспокойство.

— О правде! — стукнул по столу Раджед, да так, что рюмки подскочили.

— Ох… Только знай: если я расскажу, то ничего не будет по-прежнему.

Сумеречный замолчал, налил себе еще красного вина высшего сорта, осушил бокал залпом, словно ему водку или чистый спирт налили. Впрочем, страж только играл, тянул время, доводя до исступления янтарного льора, который вскочил с места:

— По-прежнему? Мир рушится на моих глазах! — он указал в сторону затворенного окна, потом махнул на портал. — Я пожертвовал собой, чтобы спасти Землю и Софию! Ты знаешь льоров, которые жертвовали собой хоть во имя кого-то? Нет! Эльф! Ничего уже не будет по-прежнему!

Раджед с глухим гневом опустился на место, стиснув виски, в которых нарастал противный гул. Что-то приближалось, что-то громко печатало шаг, словно полки солдат. И не предчувствие гибели, как раньше казалось. Ворон вновь раскрывал бесконечные гигантские крылья. Он отражался в Сумеречном, сходился с ним единством формы и сущности. Вестник недоброго долго молчал, подбирая слова:

— Я поклялся твоей матери не рассказывать. Но… — он осекся, облизнул губы, глубоко вдохнул и твердо начал: — Похоже, нет выбора. Радж… ты когда-нибудь задумывался, как случилась чума окаменения?

— Об этом все задумывались, — дернул плечами чародей, нервозно лохматя длинные волосы.

— Значит… Пришло время раскрыть тайну. Пока я достаточно смел для этого, — Эльф встал с места, непривычно прямо вытянувшись. — Да, это из-за меня. И тебя.

Раджед опешил, поднимая на собеседника непонимающий взгляд:

— Что? Я здесь при чем?

Над правым глазом резко и отчетливо пульсировала кровь, на лбу вздулась жила, рука же невольно потянулась к талисману — так всегда делали льоры в случае опасности или сомнения, словно обращаясь к мудрости предков. Но ныне они молчали. И Эльф не торопился говорить, губы его кривились, словно наружу рвался неразборчивый вопль. Сорвавшимся голосом он прохрипел, подавившись судорогой:

— Своим появлением на свет.

В глазах Эльфа заблестели слезы, непривычные для непоколебимого воина и хладнокровного стража. Но Сумеречный с отеческой нежностью глядел на Раджеда, с надеждой и непонятным дотоле восхищением. И в тот миг сделалось жутко, Раджед потерял дар речи, в груди что-то оборвалось.

— Ты должен был умереть, Радж, не прожив и двух дней. Из-за заклятья, насланного отцом Нармо Геолирта. Долгожданный любимый ребенок… Геолирт-старший знал, как ударить побольнее. И ему это удалось, — голос Эльфа набирал силу, словно он сломал незримую печать непреложной тайны, и она обязывала поведать о себе в деталях. — Но твоя мать призвала меня своим безутешным горем. И умолила вмешаться в ту сферу, что запретна даже для меня: в течение жизни и смерти. Я откликнулся и не позволил тебе умереть. Заклятье рассеялось, я ликовал вместе с твоими родителями. Но тогда же начало происходить непоправимое: мир Эйлис погружался в оцепенение каменной чумы.

Эльф вновь глубоко вздохнул, словно погружая себя в медитативный сон, даже слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Однако голос рвался надрывом скрипки, когда смычок беспощадно врезается в струны, выводя красоты музыки. Творение — великая жертва. Спасение жизни вопреки законам мироздания — запрет или испытание? Раджед не размышлял, пока не размышлял, сраженный правдой. Предупреждения Эльфа показались недостаточными. Впрочем, чтобы подготовиться к такой истине не хватило бы и миллиарда лет.

— И подобные неисправимые катастрофы случались в каждом мире, где я смел проявить чуть больше своей истинной силы, — прохрипел Эльф, съеживаясь, вздрагивая. — Семарглы обнаружили источник могущества и вторглись в те сферы, что недопустимы для человека и любых существ во Вселенной, наделенных разумом и волей, но все же являющихся тварями, а не Творцом. С тех самых пор мне в наказание гибнут целые миры, в наказание за мои чудеса недостойного, — полушепот взвивался в вой: — Миры! Чем больше я стремился спасти множество жизней, тем больше сеял смерть. Стоит только сердцу моему дрогнуть, стоит только воле равнодушия дать трещину, как вместо благоденствия начинаются бескрайние разрушения. В одном мире я попытался спасти людей с помощью совершенной науки. Я построил для них гигантский высокотехнологичный город. Но… — он зло поморщился, почти с отвращением бросая: — Люди разделились на жителей Города и его изгоев, даже не попытавшись спасти свою планету. Вы поступили не лучше. В этом уже есть часть и твоей вины.

— И в чем же? — Раджеда отрезвил нахлынувшее негодование. Он медленно поднялся с места, едва не обнажая когти. Почему-то ему чудилось, словно он вступает в поединок с собеседником. Впрочем, сознание всеми способами отгораживалось от шока, едва сдерживая подступавшее цунами невозможной паники.

Он — ошибка существования, из-за которой гиб Эйлис? Нармо не обманул! Худший враг сказал правду, тогда как друг обманывал столько лет. Да и друг ли теперь? Общался, чтобы загладить свою вину? Оберегал, как продукт своего эксперимента?

Однако же так легко осудил бы прежний Раджед. Но некто новый, родившийся после добровольного разрушения портала, после прикосновения к вечности, смиренно признавал: мотивы Эльфа куда глубже и милосерднее. Он совершил недозволенное с точки зрения стража, но единственно верное для человека. И именно поэтому оставался самым верным другом.

— В бесконечной замкнутости на одном себе, — объяснил Сумеречный. — Эйлис был выпит, высушен войнами льоров. А я подтолкнул распад… И все же… Это был я.

— Но если ты разрушил Эйлис, то есть ли у нас сила, чтобы его восстановить? Ты убил мою мать? — сдавленно обвинил Раджед.

— Нет… О нет! — Эльф протестующе замахал руками, однако замер, уставившись себе под ноги. — И одновременно — да. Она была тесно связана с магическим балансом, что питал Эйлис с начала времен. Когда он треснул, иссякла ее долговечная молодость и магия. Прости меня! — воскликнул Сумеречный, но умолк, медленно вынося себе приговор: — Хотя… За это невозможно простить.

— Если у тебя столько силы, то почему ты не мог восстановить баланс? — не понимал Раджед. Получалось, что все это время Страж имел власть и над чумой окаменения. Вопросы возникали один за другим.

— Стало бы еще хуже! Стоило только разуму моему вновь объять нечеловеческое, то я увидел, как вслед за немедленным восстановлением Эйлиса гибнут новые и новые миры, сталкиваются звезды и планеты, разверзаются черные дыры.

Эльф опустился на кресло возле портала, сжимаясь в комок, словно прячась. Он безропотно ждал любых проклятий, обещаний навеки изгнать из башни. Он принял бы теперь, что угодно. Раджед же изнуряющее долго молчал. Чародей боролся с собой, ища ответы, перебирая в руках талисман, однако предки молчали. Хотя, вероятно, их истинные голоса таились не в холодной глади камня, а в сердце.

— Значит, это я причина всех разрушений… — проговорил, растягивая слова, Раджед, однако подошел к Сумеречному, раскидывая руки, словно желая обнять весь мир. — Прости меня за все. Брат мой.

Что-то светлое затопляло обновленную душу льора. Он знал правду, что оказалась ужасна, но все же лучше неведения. И она открыла новое о странном друге, о несчастном страже. Обиды, недомолвки, невероятные предположения разом пали. Правда была рассказана именно тогда, когда требовалось. Чуть раньше Раджед обвинил бы Сумеречного, капризно потребовал изменить, исправить. Раньше он нес бремя слепца — свою гордыню.

Ныне же он отчетливо представлял, почему и во имя чего погибла его мать. Сложилась картина, отчего она так грустно глядела на сына — она и правда прощалась. И она, и Страж знали, на что шли. Жизнь за жизнь ради сохранения равновесия. Впрочем, им не простили… Каменная чума все равно обрушилась на мир. И за все это Сумеречный столько времени тяжко сокрушал себя. Раджед только поразился его стойкости, ничуть не желая обвинять. В душе воцарился странный покой, предельно грустная, но все же непостижимая гармония. И непроизвольно он видел вокруг себя линии мира, внезапно перейдя не в момент атаки или опасности на новый уровень восприятия. Всеединство… Великое знание — вот из чего состоял мир.

Раджед аккуратно отбросил капюшон с лица Эльфа. Тот изумленно поднял глаза, словно не ожидая столь скорого прощения от вспыльчивого льора.

— Брат… — неуверенно сорвалось с его губ, Эльф пораженно повторил: — Брат… Ты не виноват в своем рождении. Но теперь ты понимаешь, что за груз ответственности и терзаний нес я за годы нашей мучительной дружбы.

По щекам Эльфа скатилось по две густые кровавые слезы. Вечность не оставила ему даже человеческих слез.

— Теперь это и мой груз, — кивнул Раджед, спокойно и настойчиво продолжая: — Есть ли способ спасти Эйлис? Перед смертью мать говорила о Душе Мира. Что она имела в виду? Она говорила, что Эйлис потерял свою душу.

Сумеречный оживленно вскочил с места, фатально протянув:

— О! В этом уже нет моей вины, это бедствие породила вечная война льоров. Весь Эйлис распихали по сокровищницам. Но душу свою он потерял раньше, еще когда были полны недра и зеленели леса. И не в моих силах вернуть ее.

Вновь Раджед оказался сбит с толку. Значит, все же Нармо не владел всей информацией.

— Тогда где она? Как ее найти? Чем создать? Эльф!

Но Сумеречный безмолвствовал, будто губы его сомкнула сургучная печать. И лишь внезапно кинулся с башни, в полете обращаясь черным вороном, больше ничего не объясняя. Им обоим требовалось пережить и переосмыслить этот диалог, прокрутить его, вспоминая каждое слово. Однако неугасимая надежда, до того трепыхавшаяся слабой лампадкой, взвилась жарким пламенем, растопляя холодный янтарь в солнечную смолу.

— Но все же это в наших силах, — решительно сжимал кулаки Раджед. — Душа мира. Душа…

========== 19. Предчувствия разделенных ==========

Небо бугрилось облаками, дождь лил несколько дней к ряду, свивая начало весны две тысячи семнадцатого года. Семь лет… Целых семь лет минуло после путешествия в Эйлис. И за это время Софья успела осознать, что уже никогда не будет прежней пугливой самовлюбленной мечтательницей. Что-то перевернулось в ней после всех испытаний, она сделалась одновременно непоколебимее и добрее. Все менялись, оставляя свои прошлые образы, точно старую кожу змеи, расцвечивая душу новыми витками узоров и потаенных ото всех уголков. Эфемерность, неуловимость метаморфоз струилась мозаикой сизых капель на холодном оконном стекле.

Семь лет без Раджеда, без портала, без неразгаданной магии. Вернее, так казалось всем вокруг, они и не подозревали, как изменилась жизнь задумчивой скрытной девочки. Никто точно не догадывался, почему она поступила на исторический факультет и закончила его с отличием. Перед Софьей простиралась, казалось, еще очень долгая неизведанная дорога взрослой жизни. Но верного спутника для преодоления вместе всех грядущих преград и разделения радостей не находилось. Впрочем, она уже давным-давно знала его имя, но надежду на встречу разбило зеркало.

Всего-то зеркало, тонкое стекло! Не жизнь и смерть, как показалось в тот роковой день. Тогда образ глупой девочки окончательно исчез из нее, отпал высохшим бутоном. Безбрежная боль смела все злые воспоминания, все фальшивые образы, заставлявшие искусственно ненавидеть. Она любила. Этого нового, другого человека, отважного и доброго. Пусть все твердили, что люди не меняются. Да, сами они веками способны закостеневать в рамках своего одиночества и злобы, однако характер перековывают события и часто потрясения.

В тот день они оба превратились в иных созданий. Софья осознала это, когда в голове отчетливо просипел измученный голос Сумеречного Эльфа: «Он жив».

Больше объяснений не требовалось, радость не ведала границ, она пронзала исполненное скорби сердце блаженством. Короткое слово: «жив»! Казалось, его повторяло все вокруг: распевали говорливые городские пичуги, подтверждал шевелением деревьев ветер, даже неприветливый пыльный асфальт в вечном кружении машин механически стучал поворотами колес: «он жив, он жив».

— О! Рита! Рита! Волшебная страна жива! Чудеса существуют! — Софья тогда кинулась к сбитой с толку сестре, заключая ее в объятья. С тех пор у них образовался один выдуманный мир на двоих. Старшая рассказывала чудесные сказки младшей, в свободные минуты разыгрывала с ней в куклы целые истории. И в какой-то момент осознала, что огромное количество прочитанных сказок своей родины перемешивается в ее фантазиях с легендами и мифами Эйлиса. Тогда она поразилась, откуда успела узнать их и вновь дотронулась до жемчужины, раздумывая, что все же несет в себе случайный подарок старого чародея. Казалось, что именно через него впитывались на уровне подсознания все древние сказания другого мира. Иногда посещали сомнения: не зло ли этот артефакт? Но намерение избавиться от него отзывалось тяжелой ноющей тоской, словно при угрозе ампутации некой важной части тела. Жемчужина срослась с ней. И столь чиста была песня камня, столь искренний робкий зов Эйлиса она передавала, что не поднималась рука. Так Софья все лучше изучала культуру и традиции обоих миров: своего — по книгам, Эйлиса — через сны и неосознанные озарения, выраженные в сказках для Риты.

— И что у тебя за фантазии, Соня? — иногда ворчала бабушка. — Все в облаках витаешь, а тебе уже двадцать три.

— Ничего. Я буду рассказывать эти сказки своим детям, — непроизвольно отозвалась Софья, но тут же смутилась, покрывшись румянцем: — Когда-нибудь.

— Сокурсницы-то уже замуж выходят. А ты? Все ждешь кого-то? — удивлялась бабушка.

За семь лет Софья холодно отвергала ухаживания уже третьего парня. Иной раз с подружками она попадала на какие-то увеселительные мероприятия вроде студенческих дискотек под Новый Год. И ей даже нравилось танцевать. Пару раз она производила на кого-то впечатление, но либо сама терялась и не замечала, либо, распознав желание познакомиться, отмечала про себя, как глухо и пусто на сердце. Новый ухажер воспринимался скорее как приятель, знакомый, собеседник. А сердце затворялось, словно было уже занято кем-то другим. Она даже не пыталась отпираться от этих мыслей. Лишь мучили смутные сомнения: не полюбила ли она в силу своей романтичности созданный ею же образ? Не соткала ли его из осколков снов и едва уловимых фраз с той стороны зеркала? Но она ждала, не обращая внимания на непонимание подруг и увещевания бабушки, что без толку пройдет лучшая пора молодости.

— Не слушай, если говорят, что «пора-пора». Кому пора? Куда? — находилась поддержка в лице троюродной сестры. Валерия была всегда резковатой и угрюмой, а ее предпочтения в стиле и музыке — готика и металл — и вовсе наводили страх. У нее находились на то причины: двоюродная сестра отца Софьи не слишком-то ладила с мужем, а дочь попадала под жернова их семейных ссор. Из-за этого семьи общались намного реже, чем стоило бы, отдаляясь друг от друга.

Но с некоторых пор, после предательства школьных подруг, образовавшуюся пустоту заполнило общение с сестрой. Хотя порой казалось, что Валерия отвечает на сообщения по сети с какой-то неохотой, будто ей требовалось иногда отключаться от всего мира. Софья тревожилась за нее, желала помочь, но не приходило ни единой мысли, каким образом. Впрочем, своевольная Валерия и не требовала никакой жалости. А с внутренними демонами боли предпочитала сражаться в одиночестве. Лишь иногда в светло-серых глазах отражалась беспричинная ярость. Но она не адресовалась Софье, которая по собственной инициативе наладила их общение, настаивая на встречах. Валерия с удивлением приняла сестру-подругу, обнаружив нечто общее в устремлениях и интересах. Болтали все больше о пустяках, о «девичьих штучках», но на обеих лежала печать потаенной печали, словно их настоящую радость размывал незримый дождь.

— Не, если сердце молчит, то никому это «пора» не надо. Это как спешить на поезд, который едет туда, куда тебе совершенно не надо, — слегка нервно дергала плечами Валерия, звучно продолжая: — Иной раз само придет. Обрушится так, что удивишься. А чем мучиться с кем-то, лучше вообще не рождаться, чем так жизнь обоим поганить.

— Страшные ты вещи такие говоришь, — поражалась Софья, сжимая кружку горячего чая с имбирем. Они сидели в кафе, встретившись вовсе не для обсуждения чувств Софьи. О Раджеде она, как и обещала стражу, никому не рассказала. Ничьи советы и убеждения не изменили бы ее возможных решений, а разумности и осторожности ей всегда хватало.

— Значит, ты съехала от родителей и живешь теперь одна? И как это? — переводила тему Соня, поражаясь недавним переменам в жизни сестры. Но казалось, что та сделалась более спокойной и уравновешенной.

— Да. Все именно так. Неплохо. О, ночные кошмары меня еще не съели, — Валерия загадочно ухмыльнулась, отвернувшись.

— А как же родители? — Софья не допускала никогда и мысли, что покинет без объяснений родителей, не представляла, как тяжко жить внутри семейных ссор. У них все шло гладко, не считая бытовых мелочей.

— Ты будто мою мать не знаешь… Разводятся наконец. Иногда разрезать что-то лучше, чем оставить его гнить в целостности, — Валерия сжала кулак и слегка ударила им по столу, словно отсекая что-то.

— Это так… тяжело, — вдохнула протяжно Софья, вздрогнув.

— Лучше расскажи, откуда все твои фантазии, о которых ты рассказываешь Рите. Что такое Эйлис?

Валерия глядела слишком пристально, буквально выжидающе прожигала насквозь. «Уж не считает ли она, что я умом тронулась? Нет-нет, я знаю, что я нормальная. Иначе невозможно. А чего же ждет она?», — рассуждала потерянно Софья. Валерия работала школьным психологом, год назад закончила соответствующий факультет, вероятно, поэтому ей удавалось каким-то непостижимым чутьем буквально «вскрывать» тайны людей. Впрочем, некоторые слишком нечасто их хранили, слишком редко лгали, оттого и отражалась все на поверхности, полыхало румянцем на щеках.

— Это просто… выдумки, — улыбнулась уклончиво Софья.

— Как и песня жемчуга у тебя на шее? А что сказали родители, когда увидели у тебя жемчужину? — обезоруживающе улыбнулась Валерия, отчего спина Софьи покрылась ледяной испариной.

— Откуда? Как ты ее видишь? Ты ее слышишь? — твердила она вполголоса, подаваясь вперед. — Этого… Этого не может быть! Родители не видят.

Валерия только таинственно улыбалась, склонив голову набок. Ее темные волосы закрывали смутной тенью осунувшееся лицо, однако на тонких плотно сжатых губах играла некая победная усмешка.

— Да-а-авно ее вижу, — протянула сестра. — Так что такое Эйлис? Это другой мир?

— Ты решишь, что я сумасшедшая… ты же… психолог, — пробормотала сдавленно Софья, обнимая себя руками, словно прячась.

— Нет. Этот мир сложнее, чем ты представляешь. — Валерия обвела помещение медленным взглядом и, как показалось, кивнула кому-то невидимому. — Например, его населяют духи. И маги. Кто еще, пока не знаю. Кто-то невидимый, кто-то маскируется. Но с некоторых пор я знаю только одно — здесь возможно все. Достаточно… поверить в это. Так что тебя связывает с Эйлисом?

Софья какое-то время боялась, что это проверка. Все искала подвох, впрочем, Валерия созерцала жемчуг. Да и сестра не отличалась вероломностью, как и все, кто был связан узами их фамилии, их рода, почти как у льоров.

— Так что? Полагаю, это история не для суши-бара? — пытливо продолжала Валерия.

— Я лучше напишу.

Софья задумалась, с чего возможно начать столь долгий рассказ, он и правда не вмещался в уютную обстановку деревянных столов и мягких зеленых подушек. Без причин защипали на ресницах странные слезы. От чего? Словно она молчаливо сдерживала некую неразгаданную боль, отрицала ее существование, но вот кто-то сторонний затронул ее, словно осветил тайник души. И в нем притаилась невыразимая тоска, тягучая и безнадежная. Столько лет она безотчетно ждала возвращения ее чародея на Землю, надеясь увидеть в зеркале, однако никогда не помышляла, что, возможно, дело в ней.

— Да, напиши, — махнула ей Валерия, поднося к уху трубку, однако Софья могла поклясться, что говорит она с неким невидимкой, который витает рядом: — Что ты знаешь об Эйлисе? Хорошо, а о поющих самоцветах?

«Она готова мне помочь? Поразительно… Что же мне рассказать… Как все это… осмыслить», — метались прерывисто мысли, словно встревоженные птицы в клетке, словно им открыли дверцу между золотых прутьев, да они не готовы вот так сразу вырваться на волю. Вылетела черная дурная ворона страха и сомнений, прочь выпорхнуло серое уныние. Но многоцветная райская дива все еще пугливо пряталась в пестроте оперения.

Софья пообещала поведать обо всем, написать. А это означало необходимость осмыслить, дать оценку от начала до конца. Что ж, хитрый психолог Валерия, возможно, именно этого не хватало робкой троюродной сестре. Все семь лет она металась между противоречиями. В какой-то миг факты выстроились в осознанную цепочку, но не раздавили хрупкие белые цветы юных порывов и трепетных чувств.

Софья в который раз стояла подле платяного шкафа, вспоминая и вспоминая милый сердцу образ. Однако с каждым годом взросления ее посещали сомнения, ушел отрешенный от мира романтизм, восхищение лишь высокими помыслами, но одновременно безотчетно росло желание вернуться вопреки всем законам мироздания: «Я хотела бы встретиться, но что если ты не настолько изменился? Меня пугает твоя одержимость мной. И моя… тобой. Любовь-жертва и любовь-быт — совместимы ли они?»

Так она размышляла, и обещание рассказать Валерии об Эйлисе отсрочивалось на день-другой, потом на неделю.

Лишь все громче пела жемчужина, лишь сильнее проникала окружающая боль. И Софья постепенно сознавала: жемчуг убивает ее, очищает душу, делая ее практически прозрачной. Но неминуемо ведет к распаду тела, потому что никто не способен слишком долго жить на пике напряжения. Впрочем, она не намеревалась говорить об этом никому, мысль о конце почти не пугала ее, отзывалась непривычным покоем, словно она осознанно передавала себя некому высшему замыслу. Только сильнее отзывалась тоска: ее янтарный льор остался жив, победил смерть, наверное, на краю. Неужели им все равно не сулила хотя бы мимолетная встреча? И от этого мысли острее оттачивали ясное понимание собственных чувств, словно время стремительно иссякало.

Оно вязло песчинками, каждый миг опадал часом. Необъяснимая тревога росла с каждым днем, словно предсказывая что-то, словно трепет перед обратно перевернутой пропастью чистого бытия. Все смешивалось неразборчивым клубком намерений и веры в невозможное. Лишь сквозь стекло все чудились янтарные глаза, исполненные великой печалью, такой же, как и у нее.

Хранитель портала и слышащая скорбь миров — вот, в кого они превратились. И что-то все еще неотвратимо запрещало им свидеться. Хотя бы в последний раз.

— Ну, хватит возле зеркала крутиться. Ты самая красивая у нас. Давай-давай, опаздываем! — поторопила ее мама, дочь улыбнулась, лишь слегка приподняв уголки губ. Родители-то и правда считали, будто ей — по привычке всех девушек — нравится рассматривать себя в разных нарядах в отражающем стекле. Как они ошибались! Впрочем, иногда она безотчетно надеялась, что ее видят с той стороны, поэтому намеренно показывалась в лучших платьях. Но каждый раз одергивала себя, вспоминая, что портал все еще покоится немым заслоном.

О, как они разминулись во времени! Словно на несколько жизней. Не рассмотрели по-настоящему друг друга, не прочувствовали, не рассказали, не разделили великую песню мира, оставив ее самоцветам.

«Что если Валерия не лжет? Что если выслушает меня?» — перекатывались противоречивые размышления в непоколебимо ясной голове. Софья в который раз нерешительно замирала подле клавиатуры ноутбука, пальцы подрагивали, но не складывалось ни строчки. Признаться себе, рассказать об Эйлисе…

— Сонь… Сонь… Поможешь мне? — раздался звонкий беззастенчивый голос Риты, которая переминалась с ноги на ногу в дверях комнаты. Она просила что-то объяснить в математике. Старшая сестра была несказанно рада, что ее отвлекли, вывели из ступора, свидетелем которому сделался лишь тягучий серый вечер.

Софья проверила домашнее задание младшей, протерла усталые глаза, дотрагиваясь до жемчужины. Внезапно все тело пронзила дрожь, а в голове поднялся гул тысяч голосов. Пальцы в нерешительности дрогнули с намерением снять артефакт, в висках же нарастала пульсация. Жемчужина потеплела, однако вновь замолчала. Вскоре хватило духу снять тонкую серебряную цепочку, сделавшуюся практически частью тела. Так повелел страх.

Хозяйка артефакта покинула комнату, оставив незримый для посторонних зачарованный самоцвет на столе. Помощь Рите не утомляла, а местами и забавляла. Если бы не нарастающая пульсация в висках, если бы не сотни голосов. Казалось, будто прокручиваются тысячи картинок, ввергавших в тяжелое оцепенение.

«Раджед, мне страшно… Что за тайна твоего мира так терзает меня? Ты ли? Нет, не ты. Это Эйлис», — содрогалась Софья, поспешно выскользнув из комнаты. Она надела жемчуг, перебирая дрожащими пальцами узкие звенья цепочки. Над ней довлела некая обширная сущность, неуловимая, незримая, точно сознание целого мира.

Голоса! Столько голосов! Столько боли! Столько чужих историй тех, кто не удержался на краю. Вот кого-то предали, вот кого-то продали. Кто-то плакал от боли, терзаясь от паучьего яда среди джунглей. (О, небо! Такая же девочка, почти ровесница. И как ясно хлестнул сознание затравленный взгляд). Вот кто-то безуспешно лечил изломанную потрясениями психику. Кого-то выносили в крови, откапывали из-под обломков.

Казалось, словно тысячи передач новостей грянули в одновременность, показывая все виды боли и смерти. И с ними мешались совершенно незнакомые картины, где люди в доспехах штурмовали огромные башни, терзались хищниками на гигантской арене, а в итоге покрывались каменной чешуей. Все пронзало единством многоголосья чужой боли, словно разрушая остатки скорлупы, уютной раковины. Все требовало действовать. Но как? Чем она могла бы помочь? Унять хоть чей-то плач души иль лютый вой по утраченной душе.

— Хватит… Хватит, — шептала бессильно Софья. Только когда камень нашел свое привычное место в ложбинке между ключиц, невыносимый гул голосов прекратился, отступил, словно где-то повернули рычаг. Настала гудящая тишина.

— Тебе плохо? — тихонько пискнула Рита, уставившись не по-детски внимательным взглядом.

— Нет. Уже нет. Просто… голова разболелась, — отчасти не солгала Софья, сутулясь. Получалось, что жемчужина все это время сдерживала весь этот нестерпимый поток. «Так вот, что видит и слышит Страж. Это невыносимо. У него табу невмешательства. А меня за что-то наказали бессилием. Или все-таки нет?» — мысли, как странники со сбитыми ногами, в который раз мерили шагами исхоженные дороги сознания, проваливаясь в зыбкие ямы смутных предчувствий. Минуло семь лет, в течение которых все отчетливее складывалось понимание: уже ничто и никогда не обернется прежним, не сотрется, поскольку добровольный выбор отвернул спасительную печать забвения. Значит, она избрала сама этот путь, значит, где-то существовала конечная цель.

Отрешенная решительность разлилась в сердце после пронзавшего гомона голосов. Софья набрала первую строчку, повествующую о том, когда она впервые услышала об Эйлисе, затем вторую-третью. Вышла сбивчивая, но честная повесть. Временами на несчастного автора накатывали то слезы, то озноб, то теснившееся в груди желание завыть волком от тоски и одиночества, а потом кидало в жар то от гнева на Раджеда, то от стыда, то от осуждения самой себя.

«Прости, что вышло много. Но это все с самого начала», — выслала она вскоре сообщение с файлом для Валерии.

«Окей, почитаю. Жди к завтрашнему вечеру, после работы», — ответила лаконично сестра.

Софья осталась в тягостном ожидании, однако на душе сделалось и правда легче, словно она навела порядок, разведя по разным углам неоднородные предметы, расставила их на законные места в согласии со стилем и эпохой. Словно археолог-реставратор, который из черепков собирает древнюю амфору. Но кто излечит расколотое от трещин? Как и некогда живой мир от оцепенения каменных доспехов.

С трудом вспоминалось, как прошли следующие сутки. Разве только один раз посреди ночи ее разбудил гул упавшего предмета, точно где-то соприкоснулся с полом тяжелый фолиант. Софья вздрогнула и, включив настольную лампу, огляделась, однако в ее комнате все покоилось на законных местах.

Тогда она приблизилась к зеркалу, дотрагиваясь до неизменно холодного стекла. Весна уже вполне вступила в свои права, деревья выпускали первые листья, на березах колыхались свежие сережки, каштаны наливались медовым соком, чтобы вскоре явить белые фонтаны соцветий. Поэтому в комнате царила даже ночью духота, однако от зеркала повеяло освежающей прохладой, но — что важнее — из-за безнадежно расколотого портала донесся явный звук. Софья прильнула к стеклу ухом, прижалась щекой.

Она слышала слабое колыхание ветра, едва различимый сквозняк. И жемчужина меж ключиц незаметно потеплела, однако встрепенулась, точно отрубленная рука, и безнадежно затихла. Только ветер перехода между мирами доносился зимним хладом. Но в то же время где-то перелистывались страницы, кто-то отчаянно бормотал над книгами, словно пребывая в полубредовом состоянии. И на миг почудился знакомый аромат пряностей и меда. Он убаюкивал, словно даря робкую надежду на скорую встречу, качал мерными волнами. Погрузиться бы в него сполна, раствориться и ни о чем не размышлять, ничего не бояться. Не слышать вселенской боли всех вокруг.

— Соня, да что с тобой такое? Ты что, возле зеркала спала? Во сне что ли ходишь? Как так вообще получилось? — всплеснула руками мама, обнаружив на утро дочь на прежнем месте. Софья спохватилась, растирая безнадежно затекшее тело, не находя, что ответить. Лишь молча выслушала тираду да потрясла головой. Молнией пронзило: она ждет сообщения от Валерии. День прошел незаметно, не оставив отпечаток в памяти, пока не высветился ответ.

— Так ты хочешь встретиться с ним? — без долгих вступлений начала вечером диалог Валерия, буквы бойко посыпались на экран. — Или все же ненавидишь его?

Софья вздрогнула, теряясь, как написать, чтобы не впасть в самообман и не показаться без оглядки влюбленной. Нет-нет, все грехи Раджеда оставались с ним, но все же он шел по пути их искупления, все эти семь лет.

— Раньше ненавидела. А теперь… Не знаю… Да, наверное, — неуверенность тона вызывала неприязнь к себе, и в порыве великой искренности Софья отчетливо призналась: — Да! Я хочу встретиться!

— Понятно. Знакомая, знаешь, история, — спокойно отвечала Валерия. — Но ладно. Свою расскажу тебе в другой раз. И что же тебе мешает?

— Портал расколот. Я же говорила.

— Хе-х, всего-то? Мне кажется, это все не преграда, а так, проверка вас обоих. Я поняла, что при большом желании в этом мире все возможно. Законы скрыты от нас, словно линии мироздания. Но, может, реально потянуть за парочку, если это действительно важно?

Сестра не проверяла и не разыгрывала, однако и не шокировалась рассказом о существовании других миров и неких стражей. Впрочем, если она еще раньше задела по какой-то причине потаенную сторону мира…

— Но не все события ведут к какому-то логическому завершению, — со вздохом ответила Софья.

Валерия предложила перейти на голосовую связь, вскоре появилось ее бледное лицо через веб-камеру, голос вторил уверенному спокойному тону сообщений:

— Тебе просто не хватает веры в себя. Эта жемчужина не просто так поет. Я слышала ее! И… это сложный артефакт. Да еще мой знакомый дух — да не создавай ты помехи! — думает так же.

Что-то на миг и правда рассеяло изображение, точно взметнулся какой-то черный песок, но его разогнал взмах сизого. А, может, просто помехи Интернет-соединения.

«Вот это поворот! Знакомый дух у Валерии. Как там говорилось? „С ума по одиночке сходят“. Значит, это не коллективное помешательство», — старалась еще иронизировать Софья, однако ее отчетливо знобило от новых потрясений. Слишком много загадок, слишком много требовалось скрывать. Лучше уж забиться в уютные рамки, ограничить себя прямоугольником альбомного листа. Но для птицы, познавшей вольный полет, не так страшна буря, как возвращение в клетку.

— Софья! — вдруг обеспокоенно воскликнула Валерия. — Но послушай еще — эта жемчужина одинаково сильна и опасна. Ты… ты как себя вообще чувствуешь?

— Вроде бы… нормально, — соврала Софья, отводя взгляд. Она стиснула руки под столом. Все-таки нежданный всплеск голосов не стоило считать серьезной причиной прощаться с жизнью. Или все же… Отчего-то страх от этой мысли почти не затрагивал. Смерть — это только один раз. Страшнее не успеть что-то важное.

— Ладно… Ладно. Я многого не понимаю. Мой знакомый дух сказал, что Эйлис — это закрытый мир, один из самых закрытых, а сила льоров, пожалуй, превосходит его собственную. Может, у этого мира есть какая-то своя особенность, что-то вроде разума или духа… Как у живого существа. Хотя не знаю, зачем ему понадобилась ты. Но мне кажется, что Эйлис все еще зовет тебя.

— Я сама хочу вернуться.

— Так возвращайся! — убедительно кивнула Валерия. — Но все-таки… будь осторожна с жемчугом.

Обещанный разговор ни к чему особенному не привел, Валерия располагала столь же скудными сведениями, как и Софья. Да и вообще Эйлис, наверное, не слишком часто звал гостей, не рассказывал о себе.

«Эйлис, скажи, чего ты хочешь от меня? От нас обоих…»

***

Дни превратились для Раджеда в неопределенное ожидание не то беды, не то конца их всех. Но какая-то часть неминуемо непоколебимо надеялась, что найдется способ починить портал, а, может, и отыскать душу Эйлиса, как завещала мать. После стольких лет он ощутил на своих плечах груз ответственности за судьбу родного мира, больше не посещали мечты о побеге. Эйлис — это его дом, его судьба, его бремя. Мир просил защиты и помощи. Если уж Сумеречный Эльф волей Стража переписал целую судьбу, позволил жить тому, кто был обречен погибнуть на второй день от рождения, значит, они все проходили некое неразгаданное испытание.

Раджед усмехался: «Да, а я еще удивлялся, что я всегда живу вопреки своей судьбе». И правда! Словно его вечно хранило что-то, отворачивало от опасностей, проводя по самому краю. Что отравители, что иные заговорщики в прошлые времена терпели неудачи. И даже Нармо с Илэни не получили заветный портал. Впрочем, разрушение реликвии и спасение Эйлиса едва ли содержали что-то общее.

Когда Раджед осознал, что новой атаки Нармо ждать не приходится, льор углубился в изучение истории Эйлиса в попытках отыскать его душу. Он заново осмыслял давно изученные тома, выписывал и сопоставлял противоречивые факты завоевания и возникновения льоратов. Однако проходили дни, но ответ, казалось, ускользал все дальше.

Что есть душа мира?

Догматические истины умолкали в нерешительности. Лишь яснее прежнего вставал образ матери, ее бескровные уста, шептавшие последний завет сыну. После признания Сумеречного не приходилось сомневаться: пожертвовавшая своей жизнью знала много больше, чем рассказывала мужу и сыну. Но отчего-то открыть тайну души мира не оказалось дозволенным. И чем больше янтарный льор погружался в сонмы знаний, тем меньше понимал.

— Истина не в библиотеках. Истина в самой жизни, — пожимал плечами Сарнибу в те редкие визиты, когда Раджед наведывался в малахитово-цаворитовую башню. Он брал новые книги, спрашивал о здоровье и состоянии уцелевшего ячеда, который по счастливой случайности и не думал каменеть.

— Может, переберешься к нам? Что же ты там один, — приветливо приглашал Олугд, ему вторил Инаи, успевший согнать извечную дремоту и лишний жирок.

Трое чародеев успешно обороняли свои владения, так что Нармо искал иные способы завладеть великой силой. Хотя складывалось впечатление, будто он тоже пребывал в нерешительности и унынии после разрушения портала. Однако же часто виднелись черные облака тумана то над одним льоратом, то над другим. И что творилось под покровом дымчатых топазов, никто не ведал. Даже невидимость Сарнибу не позволяла пробиться через смертоносную магию Илэни.

— Перебраться? Нет… — качал головой Раджед, протяжно вздыхая. — Я хранитель портала. Зеркало не передвинуть. Пусть оно и сломано, но что если я его починю? Или оно само восстановится?

Отчасти он не лгал, однако в большей степени его терзало чувство вины: друзья спасли его, а он своей рукой лишил их шанса на спасение из гибнущего мира. В какой-то момент он и впрямь поверил, будто в силах отменить чуму окаменения. Он, живущий вопреки судьбе.

Но шло время, и после бессильных попыток подступала новая волна отчаяния. А вестей от Сумеречного Эльфа не поступало, наверное, страж долгое время осмыслял цену своего откровения. Что ж… Раджед ни в чем не винил его. Янтарному чародею всегда нравилась жизнь, и глупо чувствовать себя причиной окаменения, когда сдерживавшие ее недра выпили все понемногу. Льор умел — или научился — не таить долгих обид.

«София, самоцвет моей души, как бы я хотел увидеться с тобой до того, как мы все окаменеем. Как бы я хотел провести по твоим волосам, привлечь к себе твой тонкий стан, утонуть в бездне твоих чистых глаз», — обращался к незримому призраку Раджед, и ему мерещился аромат горных цветов и свежих роз. Казалось, именно он сопровождал Софию. Чистые розы, хрупкие анемоны…

Каждый миг, что навеки разделил их, усугублял все нараставшую апатию и опустошенность. Нет души мира, нет портала — только сны о неизбежном окаменении. Один раз в библиотеке — в которую он переселился, чтобы не лицезреть расколотый портал — упала книга. Он задремал и не заметил, как увесистый том с глухим шелестом сполз со стола. Но встрепенулся льор не от этого: показалось, словно кто-то слышит. С дрожью во всем теле он ринулся к порталу.

Ведь случалось же уже однажды чудо! Почти без причин! Что же мешало ныне? Все законы магии делались обратимыми и неразборчивыми. Так всегда случается в начале творения и в последние дни. Так отчего же в такие времена не сотвориться невероятному?

Однако запыленный тронный зал со следами разрушений, которые безразлично не исправил хозяин, встретил немым разломом, изуродовавшим гладкое стекло. Но все же чудился витавший в воздухе аромат роз и анемонов. Раджед приблизился к зеркалу, приникнув к нему щекой. С той стороны доносились слабые звуки, веяло весной, душным городом, теплом. И, что более всего невероятно, льор отчетливо чувствовал присутствие Софии, прямо там, с другой стороны. Так близко. И так невосполнимо далеко!

Он просидел всю ночь, безотчетно надеясь на чудо. Но ничего не произошло… И тогда липкие щупальца отчаяния обвили сияющий кристалл души, сдавили сердце, породив болезненную пульсацию в висках. Она не унималась несколько часов, измучив так, что острые скулы походили на два горных пика по краям осунувшегося лица.

— Это мне наказание? Это удел того, кто живет вопреки своей судьбе? — воскликнул он наутро в немом обращении к неведомым силам. На Сумеречного он более не злился, несчастный друг на самом деле сам нес тяжесть цепей, сковывающий силой и невмешательством. Но что же само мироздание? Являло порой свои нити, рычаги, но меж ними не затесалось ни ответов, ни четких инструкций, ни назначения всех выпадавших на долю испытаний, словно добро и зло разыгрывали шахматную партию. Так тянулось невозможное время, дни того, чье рождение ознаменовало окончательное разрушение ослабшего мира.

«Что значит Эйлис в сундуках весь?» — не до конца улавливался смысл хлесткой фразы. Будто они разграбили мир, и оттого тот потерял способность сопротивляться, когда своевольный милосердный Страж вмешивался в сплетения нитей. Но если уж так случилось, должен был существовать какой-то выход, искупление. Раджед верил в это, вскоре после выздоровления переселившись всецело в библиотеку. Однако у всякого энтузиазма находится предел. И вот после целой ночи возле разрушенного портала настал его…

***

Раджед находился в библиотеке, он съежился там на узкой темно-желтой софе, фактически прячась под обширным серым фолиантом, который изучил уже наизусть. Он лежал без камзола, тонкая рубашка мялась, золотистые волосы спутались и, казалось, померкли. И чудилось ему, будто он не без камзола, а вовсе без одежды, нет, хуже — без кожи, брошенный на семи ветрах посреди хаоса и холода необъятной вселенной.

Он вцепился в книгу нервно согнутыми пальцами и уже который час не шевелился, уставившись немигающими расширенными глазами в одну точку, не находя ответы и теряя последнюю надежду.

Казалось, нет во всех мирах создания более одинокого, но льор никогда не пожелал бы быть увиденным в таком состоянии, поэтому Эльф позволял себе только незримо наблюдать. Сердце Стража Вселенной тоскливо сжималось, он корил себя за то, что поведал слишком скоропалительно страшную тайну, возложив, возможно, непомерный груз на плечи чародея, друга, брата… Кого угодно! Но лишь бы не видеть этих устремленных в никуда огромных глаз, из которых сквозили грусть и немой вопрос.

Так же смотрел он в юности в первые их встречи, задумчивый мальчик, не догадывавшийся, какой ценой написано его существование. За него решили Страж и неутешная мать, а искупление пред мирозданием все ж лежало на нем. Может, поэтому затаилась в его образе грусть. Потом он научился прятаться за искрами лисьего лукавства, лишь иногда позволяя себе не играть на публику.

А теперь вдруг слетели все маски, слезла краска парадного балагана, и Сумеречный со всеми знаниями тысяч миров не ведал, что делать, какие слова подобрать, потому что вновь наставал мучительный пробел, необходимость действовать самому. И тогда он ощущал себя моральным калекой, неспособным подбодрить близкого человека. Он слишком эгоистично ринулся прочь из башни в минуту, когда следовало бы остаться. Но страх от раскрытой истины поразил тогда Стража, пронзил насквозь, гоня прочь, точно ветер, что сбивает с курса заплутавшую птицу.

— Появись, не стой за колонной, — вдруг почти беззвучно шевельнулись бескровные губы Раджеда, всколыхнув движением мимики легкие морщинки, которые сделались более глубокими из-за осунувшихся щек.

Эльф молча вышел, ощущая, как его вполне человеческое тело колотит озноб, пронизывающий искрами холода душу. Он не решался отвечать, да Раджед и не требовал. Какое-то время льор все еще смотрел перед собой, точно спал наяву, но потом все же устало моргнул пару раз и поглядел на пришедшего. Однако говорил размеренно без слов приветствия, точно обращаясь к себе:

— Портала теперь нет… Я не знаю, как восстановить его, — голос его звучал ровно, как у обреченного, принявшего в полной мере неизбежность конца, но внезапный вопрос всколыхнул эту покорность: — Остался ли шанс найти Душу Эйлиса?

Эльф сжал кулаки и вполне совладал с бешено колотившимся сердцем, чтобы ограничиться скупым ответом:

— Остался. Почему ты считаешь, что она за его пределами?

Собственный голос звучал пространно и надтреснуто, вместо живого участия вновь выходили поучительные наставления.

— Если остался, то я найду ее, непременно найду, — отозвался уверенно Раджед, встрепенувшись.

Эльф ведал, что со дня их последнего разговора сердце друга питалось надеждой, позволявшей не замечать мучительную агонию мира. Однако Сумеречный вернулся в минуту предельного отчаяния и, кажется, поймал на краю пропасти, в черноте которой и злоба, и уныние, и поспешные недобрые решения без цели и назначения. Теперь же вновь зажглась едва угасшая искра, подхваченная и выраженная в печальном вздохе:

— Но за пределами Эйлиса осталась София… Впрочем, наверное, Эйлис важнее. Важнее моей жизни, моей любви, — Раджед приподнялся, отложив книгу, рассматривая свои руки, губы его едва уловимо с невыразимой болезненной нежностью шептали: — Буду искать Душу Эйлиса и хранить то единственное, что согревает меня теперь, ограждает от всего этого хаоса — воспоминания о ней. С каждым днем они становятся все более светлыми. И я все лучше понимаю: она была права.

Но одновременно в нем улавливалась безотчетная сильнейшая тревога, какая свойственна всем, кто волнуется за родных и близких в далекой стороне.

— А если ей грозит опасность? — воскликнул Раджед, нервозно сминая белую ткань рубашки, с досадой сдавленно продолжая: — И я не рядом. Ведь мир Земли тоже странное место. Их там восемь с лишним миллиардов, поди разбери, кто порядочный. Эльф, скажи, что с ней все в порядке. Скажи и не соври!

Раджед обратился к другу, без вызова, без осуждения, обезоруживающей искренностью отзывалась и его тревога. Ни следа тщеславия, ни воспоминания о желании присвоить, ни единого свидетельства о былых обидах и мстительности.

— Не совру, — лишь вкрадчиво кивнул Эльф, вложив в эти слова все возможные чувства. Сооружать сложные высокопарные конструкции не случилось настроения, не подходил случай.

— Я верю, что она не свяжется с плохим человеком. Я верю… — Раджед устало опустился на софу, проведя руками по волосам. — Я хотел бы, чтобы она была счастлива. Даже без меня.

В тот миг он в полной мере отпустил ее, предоставил свободу выбора, что-то окончательно перевернулось в его душе, точно раньше миру показывалась темная сторона этой незримой луны, а ныне взошла способная ярко отражать свет. София… Софья. Не своим присутствием, а своим решительным побегом она преобразила льора. Ему потребовалось время, чтобы осознать, как сильно он ее любит. Он больше не желал обладать ей, томился и мучился, но тихо радовался, что девушка встретит кого-то более достойного, чем он, и обретет свое счастье в своем мире. Он желал ей счастья без него и не с ним, потому что по-настоящему полюбил.

«А сумел бы я так отпустить Эленор? Я ведь иначе, но не меньше мучаю ее! Этим проклятьем, этим бессмертием», — испугался собственного беспокойного сердца Эльф. Впервые ему показалось, что Раджед куда более великодушен, чем неудавшийся страж. Один раз Эленор и правда едва не вышла замуж за друга детства, тогда Эльф терзался противоречиями, став слишком уязвимым для внутренней тьмы. Так случилось из-за множества причин, половину которых Сумеречный сам же создал, естественно, для некого плана. Но хитрые многоходовки едва ли оправдывают преданные чувства. Но — что хуже — со стороны Эленор не возникло истинной любви к более подходящему избраннику. Тогда — первый и последний раз во имя своих личных целей — Эльф прочитал ее мысли и ощущения. И вмешался, благодаря все мыслимые силы, что не ведает хотя бы собственной судьбы. У Раджеда же таких знаний не обреталось, поэтому он отпускал свою избранницу вольной птицей. Он верил в нее.

Чародей встал и, миновав стопки разноцветных корешков, взметнув порывистым движением пыль с балясин перил и резных шкафов, с величавой степенностью проследовал на балкон библиотеки, точно и правда отпускал на волю некое безмерно дорогое сердцу создание. С прощальным успокоением он глядел в смутное темно-кобальтовое небо и вдохновенно негромко говорил с пустотой:

— София, пожалуйста, будь счастлива! Там, у себя на Земле. Даже если ты не рядом, даже если я больше никогда тебя не увижу, встреча с тобой наполнила мою жизнь смыслом. Я как будто прозрел, хотя мне потребовалось время. Мне потребовалось пройти через смерть. Видимо, иначе мы не умеем. Без тебя и смерть бы не принесла ответов, ты точно разбудила меня, мое каменное сердце. И оно снова чувствует, надеется, жаждет сделать даже этот умирающий мир лучше, спасти его… Для кого я все это говорю? Ты ведь не слышишь, не помнишь меня. Но это даже к лучшему. Да, я рад хотя бы надеяться, что ты сейчас счастлива. Я верю в это.

Сумеречный подавленно застыл среди книг, точно слившись с ними. Он пророс деревом между страниц, затесался под разными именами в летописи сотен миров, где-то показывая свои истинное лицо, где-то сливаясь с толпой. Он нес знания и разрушения, но ему самому катастрофически не хватало созидающей свободы выбора. Впрочем, порой будущее переписывается причудливым узором. Ныне перед мысленным взором Стража мелькнула предельно отчетливая картина, поразившая непривычной надеждой. Эльф встрепенулся и кинулся к Раджеду, словно его последние слова, эта горькая исповедь, открыла возможность что-то менять, помогать! Так или иначе, Сумеречный уже бы не выдержал извечного бездействия.

— Радж! Я помогу тебе с порталом, — звучно потревожил покой сотен томов зычный молодцеватый возглас.

— А как же твое невмешательство? — обернулся Раджед, длинные пальцы вздрогнули, точно силясь схватиться за спасительную нить.

— Мы и так неслабо раскачали Эйлис. Не обещаю, что сделаю много и хоть сколько-нибудь полезное. Но все же…

Эльф пожимал плечами и обезоруживающе улыбался. Со всех ног он бросился к порталу.

— Ты? Ты починил его? — полубезумно выпалил Раджед, однако Эльф виновато остановился, вжимая голову в плечи и вновь накидывая капюшон черной толстовки.

— Не совсем. Вернул на круги своя. Смог создать зеркало для наблюдения за миром.

— Понятно… — помрачнел, вновь впадая почти в апатию Раджед, однако приободрился: — Хотя бы так! Я смогу убедиться, что с ней все хорошо.

Оба четко помнили, что в прошлый раз зеркало намеренно не показывало Софью, но Раджед приблизился к наблюдательному стеклу. Вновь его вел теплый весенний ветер Земли, шелест незнакомых берез и гомон птиц. Он предельно сосредоточился, рисуя аккуратными штрихами в воображении мельчайшие детали комнаты Софьи, ее родную улицу — то место, куда он уже и не мечтал попасть. И тогда сломался барьер, наложенный Сумеречным: Раджед снова увидел ее! Ее! Его Софию! Она предстала в простом домашнем платье в своей комнате.

— София! София… — тихо позвал Раджед с невыразимой тоской. Девушка подошла к зеркалу и смотрела. Чародей похолодел, дотрагиваясь до по-прежнему непроницаемого стекла. Пальцы скользнули по поверхности, твердость материала напоминала о запрете. Софья ведь просила закрыть портал. Значит, не Раджеду его отворять. Кажется, он и сам это вскоре осознал. Достаточно и того, что он все-таки узрел ее.

— София! Ты видишь меня или только свое отражение? София! Софья! Скажи что-нибудь! Софья!

Но она делала вид, что ничего не видит. Только лицо ее было грустным. Со странным беспокойством рассматривала она свое отражение и, казалось, улавливала некие образы из-за другой стороны зеркала. Раджед терялся в догадках, вцепившись в раму, громко крича, словно намеревался дозваться просто так — без помощи портала — через сотни световых лет:

— Софья! Ты видишь… Ты… Нет… — голос померк, льор лишь прислонился лбом к стеклу, покорно признавая: — Будь по-твоему. Я не заслужил того, чтобы ты меня видела, слышала или хотя бы помнила. Своей самодовольной опрометчивостью я стер себя из твоей жизни еще до того, как мы успели узнать друг друга. Еще до того, как я понял, что без тебя… это не жизнь. Все эти тусклые семь лет умирающего мира… Эйлис… Мы погубили Эйлис… и я еще требовал любви. Софья… Как жаль, что ты не слышишь. Софья… Мы приносим только разрушения. Не видь меня, не помни. Только будь счастлива. Без меня.

Он трогал зеркало, пытался прорваться, но понял, что только разрушит последнюю ниточку, вскоре просто исступленно гладил холодную поверхность. Миг блаженства, невероятной пульсации души, способной, казалось, перевернуть единым порывом любые законы и древние запреты — и вот все обрушилось прахом, однако же не совсем. На смену пылким страстям пришло немыслимое для гордецов-льоров смирение. Любовь жила, казалось, пронзала пиками сердце. Но с каждым ударом лишь сильнее и сладостнее раскрывался блаженный внутренний свет. Слезами души смывалась с нее копоть. А что же Софья?

Девушка порывисто отвернулась, но унеслась в другую комнату. Эльф видел, как она плакала. Раджед тут же нервно выпрямился, всматриваясь в обстановку комнаты, размышляя: «Она видела? Слышала? Я не слышал ее… А это что?»

В комнате обнаружились рисунки Эйлиса, надписи всех воспоминаний с какими-то стрелками. Ветер, проникший в приоткрытое окно, терзал альбом на столе, перелистывая страницы. И через смену графических образов прорезались некие схемы, уже недетские расчеты и предположения. Раджед в ступоре уставился на них, а через миг вновь вернулся нахальный чародей, с которым Сумеречный общался предыдущие четыреста лет:

— Так она ничего не забыла! Эльф!

Раджед с ревом дикого зверя обрушился на друга, который лишь смущенно щелкнул зубами, пробормотав пристыжено:

— Не забыла. Все это время она сопоставляла факты, она не могла забыть, что где-то умирает мир.

Раджед скоро смирил свой поднимавшийся гнев. По странному новому обыкновению он практически разучился обвинять Сумеречного, замечая во всей его лжи необходимый замысел. Каждое знание в свой час, иначе не выйдет назначенного. Что ж, может, иногда незаслуженное доверие, как строго судил о себе Эльф, поразившийся спокойному и рассудительному, хоть и вновь печальному заключению Раджеда:

— И что же… она считает, что способна пробудить Эйлис? Льорам не удалось.

— Кто знает.

Но все лицо льора подернулось взбудораженностью, руки его вновь подрагивали, но на смену отчаянию пришла новая лавина неразборчивых противоречивых чувств. Раджед схватил друга за плечи, энергично потряс, сбивчиво повторяя:

— Значит, она помнит. Помнит… Эльф! Почему ты вечно обманываешь?

— Иногда это необходимо, чтобы вы осознали нечто важное, — завел свою мантру Сумеречный, отворачиваясь. Раджед же находился на том пике эмоций, когда желание осыпать всевозможными дарами и со всей силы ударить в челюсть уравниваются на чашах весов. Оттого Эльф ожидал скорее второй вариант, особенно, когда друг вновь нахмурил изогнутые черные брови, протянув с мнимым спокойствием:

— Так ты знал, где она все это время?

— Конечно, я же все знаю.

— Почему? Почему хотя бы увидеть ее не позволял?

Раджед вновь встряхнул друга за плечи, сбивая с него капюшон, словно открывая забрало рыцарского шлема.

— Я изначально не одобрял твою затею с похищением. Считай, что это урок тебе от меня, — перешел в вынужденное словесное наступление Сумеречный.

Раджед негодующе всплеснул руками, вновь возвращая свой привычный нагловатый образ:

— Урок! Нашелся учитель! — он горько простонал: — Я чуть не умер в этой проклятой башне от бессильной тоски, как брошенный зверь на привязи. Впрочем, если даже она не забыла… она не захочет уже вернуться ко мне.

И вновь его нежданно сковало смирение и, к большому сожалению, опустошенность. Он медленно опустился на трон, издалека созерцая бесконечно далекую комнату Софии. Вскоре стекло пошло помехами и образ растворился. Больше девушка не появлялась в поле видимости, а портал застыл, точно никогда и не оживая. Раджед закрыл лицо руками, однако не заплакал. Слезы никогда не сопровождали его, лишь в минуты их общих тяжелых ненастий преследовал неудавшегося стража печальный вопросительный взор янтарных глаз.

— А она изменилась, — после долгого молчания мечтательно проговорил Раджед.

— Да, люди меняются быстрее, чем вы. Стареют, — безрадостно заключил Сумеречный. И правда, прошло семь лет. И для Софии, и для Эленор. Возможно, им всем предстояло в скором времени решительно переписать свои судьбы, перечеркнуть дорогу из сотен лет. Эльф буквально жаждал этого: стать обычным человеком, прожить одну настоящую жизнь. А что же намеревался Раджед? Он хотел бы сделать Софью чародейкой, подарить ей долголетие льоров. Но сам ли был готов превратиться в человека? Его все еще мучили смутные сомнения и противоречия.

— Нет! — вздрогнул Раджед, отгоняя несвоевременную тень. — Она стала еще прекраснее.

— Девочка. Выросла, — заключил Сумеречный. И два почти бессмертных существа остались созерцать вновь померкший портал.

***

Ветер перебирал множество рисунков Эйлиса, схемы, записи, предположения. Не хватало данных. И Софья злилась, что не прихватила в свое время что-нибудь из библиотеки Сарнибу. Впрочем, она не настолько верила в себя, чтобы надеяться спасти в одиночку целый мир. Но некий ответ на его беды прощупывался где-то под поверхностью. Если бы уловить…

Она как раз расхаживала по комнате, стояла перед заветным зеркалом и приводила мысли в порядок, когда вошла мама, заметив распростертый на столе альбом.

— Соня, что это?

— Да так, мам, ничего. Книгу пишу, — отмахнулась по привычке Софья, однако уже который год корила себя за эту ложь

— А, ну хорошо… Хорошо, — пробормотала мама, в годы студенчества она еще прибавляла: «Но лучше учись». Теперь же все чаще звучали мягкие призывы искать работу и подумать о своей личной жизни. Софья же дала себе еще пару месяцев для полного осмысления. Если бы за это время ответ не пришел к ней, то она бы смиренно влилась в русло привычной земной жизни.

— Да, это так, ерунда. Ерунда… — отвечала она эхом. Да, влилась бы. Но уж точно не сумела бы никому отдать свое сердце. Нечего отдавать, далеко оно осталось, в другом мире. А после рассказала обо всем Валерии и подавно. С того дня решимость крепла, и вот ближе к вечеру какой-то смутный зов донес слова Раджеда. В мыслях даже соткался образ льора, стоявшего на балконе в библиотеке. И в речи его не содержалось и капли лукавства. Он желал ей счастья. И даже не с ним…

«А с кем же? С кем еще, жизнь моя?!» — воскликнуло все существо Софии, которая прижимала дрожавшие руки к сердцу. По щекам скатились две серебряные слезинки. Вот он, Раджед, совсем настоящий, без масок, без притворства. И сколько великодушия в нем обнаружилось. Уже не желание обладать, уже не жертва и не одержимость, как холодным идолом, но живая заинтересованность в благополучии. О! Как же она желала отплатить тем же! Как же она хотела бы утешить его долгую таинственную муку!

И в тот день она узрела его в зеркале, однако впала в оцепенение, не веря, что это вновь случилось. Образ мелькнул всего на несколько мгновений, и все же ей не хватило смелости: Софья стремглав выпорхнула из своей комнаты и беззвучно надсадно заплакала, запершись в ванной. Никто не слышал за гулом воды.

Зачем же так мучило их обоих мироздание, не давая и шанса на встречу? Они столько всего уже пережили! Пусть безумно далеко друг от друга, и все же вместе.

Но когда первый порыв потрясения улягся, Софья обнаружила в себе непоколебимое намерение все изменить: «Жемчуг и янтарь. У меня есть жемчуг, но у меня остался и янтарь. Как там было? Постучать по зеркалу и назвать по имени. Раджед Икцинтус».

Вскоре она отперла шкатулку, спрятанную глубоко в ящике стола. Там и правда обретался крошечный осколок того самого янтаря, с помощью которого она попала впервые в Эйлис. Воспоминания о Раджеде тех лет будили лишь неприязнь, по-прежнему. Но и собственный упрямый образ оставлял желать лучшего. Все меняется, все происходит в свое время, главное, не пропустить. Поэтому Софья торопилась, точно и правда нависало истечение какого-то важного срока.

Она три раза постучала по зеркалу, называя по имени чародея. Однако ничего не произошло. И тогда ее окутало обезоруживающее оцепенение: «Нет, это невозможно… Невозможно. Тогда в чем смысл всего этого?»

За окном опускалась тяжким пологом ночь, фонари мерцали оранжевыми шарами. Вскоре они сменились чириканием первых птиц. Весной светало рано, небо запестрело переливами зеленого, бирюзового и бледно-алого. А сон все не шел, все роились сумрачные думы, пока Софья лежала на диване, рассматривая неподвижно зеркало. Она ждала, надеялась, звала, но образ чародея не проступил знакомыми долгожданными чертами. Где же, где ее чародей?

Но что-то подсказывало: это ее битва, ее выбор семь лет назад, значит, и исправлять ей. Со стороны Эйлиса портал явно восстановился, а вот с ее… Что-то возможно починить только с двух сторон, как соединить два сердца. Между ними уже протянулась незримая яркая нить, не ведавшая о разделении далеких миров.

Ближе к утру Софья решительно встала, сдергивая жемчужину с шеи. От порывистого жеста порвалась тонкая цепочка, упав к ее ногам. Жемчужина потеплела в руках при соприкосновении со стеклом.

— Раджед Икцинтус! — повторила она, прикладывая артефакт к зеркалу, однако на имя льора жемчуг никак не реагировал. Тогда Софья, следуя логике парадокса, решительно произнесла три раза свое имя:

— Софья Воронцова!

Зеркало и правда на миг подернулось незримыми волнами. Но обрадоваться неожиданно удаче не удалось. Жемчуг вдруг начал болезненно жечь, все поплыло вокруг, пальцы разжались. Софья от испуга выронила неровную сферу камня. Однако стало еще хуже, как в тот раз. Тысячи голосов, вопли, боль, страдания. Они выпивали ее, просили милосердия и спасения у бессильной. Так ли работала магия других льоров? Ведь нет же! Она открыла что-то иное. Или же что-то само открылось в ней, а она приняла это.

«Что ты хочешь от меня? Эйлис! — неслось сквозь портал обращение к целому миру. — Ответь, что?! Если хочешь, почему не пускаешь? Ох… Раджед… Раджед… Если бы успеть увидеться с тобой. Если бы…»

Воля Эйлиса, казалось, запрещала встречаться с Раджедом, намеренно препятствовала их счастью. Между ними вставала иная преграда, уже не предубеждения, а нечто великое и мистическое, способное раздавить своей тяжестью. Софья ощутила себя слабым атлантом, на плечи которого обрушивается непомерно тяжелый груз небесного свода. Комната поплыла, смешиваясь калейдоскопом, предметы потеряли очертания и форму. Все затопила боль сотен голосов.

— София! — донесся сквозь марево отчаянный возглас. Он почувствовал ее, но не сумел пробиться сквозь портал.

— Раджед… — прошептала Софья, окончательно теряя сознание. Настала темнота.

Комментарий к 19. Предчувствия разделенных

Спасибо, что читаете и оставляете отзывы!

Упомянутая Валерия - это главная героиня фанфика “Я твой ужас и страх”

========== 20. Возвращение ==========

Шел снег, в мае две тысячи семнадцатого года шел снег. Природа словно не желала расцветать, она почти раскрылась сочными листьями, набухла почками, но вот ближе к середине мая случился невероятный холод. Поднялась метель, точно сбились все законы мироздания. Для полной картины помешательства не хватало только грозы. И в каждой снежинке Софья слышала неуловимый плач.

Эйлис ли звал, Земля ли стенала от своих скорбей, но ожившие деревья сковывал мороз, словно заточая в саркофаг. Зима наступала, отгоняла весну, словно раскидывала паутину. В пять утра мир совсем обезлюдел, оцепенел темными окнами и наползавшими сумерками рассвета, заволоченного комками туч. И лишь сизая белизна неправильностью сочетания контрастировала с ярко-зеленым, да вспыхивали сквозь колыхание веток оранжевые шапки фонарей.

Из комнаты со спины наползал мрак, кидался дикой рысью на шею, впивался когтями. Софья рассматривала свое полупрозрачное отражение в глади стекла, вздрагивая от холода, который пронизывал до костей каждую клетку тела.

Чудилось, что так прикасаются руки самой смерти. Она загадочным образом присутствовала везде: в вянущих от непогоды первых листьях, в шепоте ветра, скитавшегося по замершему городу, даже в рябящем буро-рыжем свечении мутных ламп на столбах. Она шелестела холодным шевелением вдоль целлофанового пакета с теплым свитером. И воплотилась своим неизменным печальным вестником в облике Сумеречного Эльфа, который соткался из воздуха.

Софья даже не обернулась, словно все предсказывало его появление, словно чувства настолько истончились и обострились, что улавливали незримые перемещения стража. Вот такие они, создания сумрачных далей, бесприютные странники невидимых дорог — кому являются во снах, кто слышит их шаги в ночном шепоте, кто вскакивает в часы перед рассветом от беспричинной паники. А это просто прошла чья-то смерть… Ступила неслышно мимо, достигла цели и ушла. Увела.

— Я не смерть. Я человек, — считывал мысли и неоформленные в них ощущения пришелец. Он не торопился начинать разговор, не отрывал Софью от созерцания весенней метели, бьющейся в стекла клоками ветра и белыми гроздьями. Хозяйка комнаты не шевелилась, лишь небрежно набрасывала на плечи плед, который не согревал и не закрывал ноги. Ей казалось, что семь лет назад до этой вещицы дотрагивался Раджед, поэтому чудился оттиск специй. Впрочем, тогда он был иным, пугающим и злым. Изменилось ли что-то ныне? Они ведь совершенно не знали друг друга. Хотя… Может, он так считал. Софья же ведала нечто, делила секрет с Сумеречным. Тяжкую тайну, отчего при появлении стража лицо ее окаменело, вытянулось восковой маской, которые снимают с покойников.

Страх подползал из всех углов черными тараканами, свербел под кожей ворсинками паучьих лапок. Но воспринимался, словно нечто отдельное, отчужденное, пусть и непреодолимое. Неизбежность собственного выбора терзала хуже этого бунта тела. Если бы обнаружить в душе хоть каплю сомнений, хоть тень нерешительности! Нет — в ответ на все возможные вопросы встала гранитная плита. Сбежать, отвергнуть, отринуть собственный выбор после стольких лет означало перестать существовать при жизни. Перелистывать календарь, отсчитывать дни, вслушиваться каждое утро в пиликанье будильника, но утратить себя. Потерять свою душу, точно каменный мир.

— Эйлис потерял свою душу, — вторя голосом заоконного ветра и холода продолжал вестник. — Готова ли ты отдать свою жизнь, чтобы целый мир вернул ее?

Он не шевелился и, казалось, говорил, не разжимая губ. Весь его облик обратился в монолит, фальшивую оболочку для пугающей сущности. Ночь майской метели не требовала скрываться, срывала покровы учтивости и недомолвок, словно первые молодые листья — так необходимо для безрадостных вестей. Если бы только не мерзли руки, если бы не немели ноги! Все лишь холод, даже не озноб от того, что требовал страж. Софья нервно дернула плечами:

— Сразу так. Жизнь. Не демон ли ты, страж? — голос дрогнул, пальцы, простертые к ледяному стеклу балконной двери, болезненно скрючились; лишь на миг. — Но ведь Эйлис вовсе не мой мир. Нельзя ли спасти так Землю? Остановить все войны, голод, страдания…

Она замолчала, бормоча последние слова едва уловимым шепотом, который переполняла великая печаль. Вновь в голове проносились то сводки новостей, то случайные разговоры, словно она слышала каждого в разных уголках мира так же ясно, как родителей или сестру. Если бы умереть за счастье всего мира, принести свою жертву, то, может, и не так страшно. Но семья, близкие… все это привязывало к земной суете, пробуждало непреодолимое противление превращению в орудие некого высшего замысла. Не хватало смирения, потому что не обнаруживалось достаточно доверия. Ведь кто такой этот Страж? Вездесущий проводник между мирами, хитрец и мистификатор, которому совесть позволяла многие годы скрывать важные факты даже от самого близкого друга. Пусть в том состоял договор с Софьей, но все же… Страж вел свою игру. И это будило безотчетный бунт, хотелось назло всей этой обреченности и перезвону до предела натянутых нервов окунуться с головой в круговерть жизни, жадно припасть к ней, как к источнику посреди пустыни. Но Софья лишь стиснула зубы и порывисто обернулась, когда собеседник эхом снежного вихря проговорил:

— Мир Земли идет по своему намеченному пути, а Эйлис сбился из-за гордецов, что пестовали свою силу. И… из-за меня.

Теперь он стыдливо отвернулся, пряча глаза, сливаясь с мраком комнаты, в которой ветер хрустел краем белесого пакета. Каждый шорох и звук отдавал гипертрофированной реальностью. Ее просили погибнуть ради исправления чужих ошибок? Возмущение накатывало на нее волнами, что сбивали с ног, лишали опоры.

— Даже так, — сжала кулаки Софья, сухо отрезая: — Что ж… Я подозревала. Кажется, я сейчас говорю, как Валерия, — спохватилась она, куснув обветренные губы. — Всегда кто-то совершает грехи, а ради их искупления убивают других. Что же вы, сильные и могущественные, испытываете нас за свои ошибки?

Софья вздохнула, прошлась по комнате, но не чувствовала замерзшими ступнями пол, точно уже превратилась в жемчужного призрака.

— Потому что в нас нет того, что есть в тебе, — с робкой теплотой проговорил Эльф, горестно качая головой: — Я своей тьмой никого не вылечу. Могу поддерживать равновесие, могу на время отводить угрозы. Но все, что я пытаюсь сделать во имя добра, оборачивается катастрофами. Это и есть проклятье.

— Но вы предлагаете мне умереть, — без выражения отозвалась Софья.

Негодование прошло так же быстро, как затопило потаенные закрома духа. Обвинения не складывались жестокой мозаикой игл.

— Я лишь предупреждаю. Это твой выбор. Если ты ответишь «нет» на зов Эйлиса сейчас, то я заберу у тебя жемчужину и сотру все воспоминания, — словно запоздало оправдывался Сумеречный. — Ты станешь прежней Софьей. Разумеется, с дипломом историка и всем, что ты делала за семь лет в своей обычной человеческой жизни.

Предложение звучало заманчиво в сложившейся ситуации. Софья измучилась, истосковалась по обычным человеческим радостям и стремлениям. В последнее время ей все чаще казалось, что жемчуг выпивает из нее последние силы. Искушение подтачивало неоспоримым желанием жить, а не исправлять ошибки стража.

— Значит, я забуду и Раджеда? — внезапно окатило ледяным водопадом осознания. Софья прекратила бессмысленные перемещения по комнате, застыв вытянувшейся статуей. Из углов тянуло мраком, из-за окна гудела вьюга, трепыхались несчастные листья. Хаос ночного пространства разверз бездну, в которой не обретался страж, его предложение невозможного выбора, ничего, кроме чаши весов: жизнь и забвение или риск и Раджед.

— Да. Он окаменеет вместе с миром.

— Тогда какой в этом смысл? — Софья нахмурилась, кидая неодобрительные и почти исполненные презрением взгляды в сторону Сумеречного. Зачем же он семь лет мучил друга, ничего не рассказывал ему, если единственное предназначение принявшего жемчужный талисман — это гибель? Все обстоятельства сложились странными созвездиями, острыми пиками, перечертившими карту судьбы. Совпадения, люди, случайные слова, древние самоцветы — все выстроилось в единый ряд. И главным в нем вне всякой логики и доводов молодого тела оказалось нежелание забывать.

— Но ты же умрешь. Ради Эйлиса. Позволь рассказать тебе о жемчуге.

— Это камень жертвы. Я знаю, — оборвала Софья хладнокровно, но вежливо.

— Да. И жемчужные льоры Эйлиса не жили дольше людей. Они не обладали ни особой силой, ни способностью защититься. Их легко и незаметно уничтожил Аруга Иотил. Но с тех пор пробудились дымчатые топазы — первые вестники смерти. Жемчужные льоры одни из последних поддерживали равновесие.

Эльф рассказывал с увлечением, торопливо, словно за каждую паузу терял что-то, словно в периоды невольного молчания за ним гнался некий монстр тишины, после визита которого уже не вымолвить ни слова.

— Льоры искали причины окаменения где угодно, но не в самих себе. А зря, — перебила Софья, слегка ударяя кулаком по откосу подоконника. Эйлис, Земля, сотни других миров — все оказывалось слишком похожим в этом мире алчности. И кто-то всегда расплачивается за чужие грехи. А истинно виновных кара постигает едва ли при жизни.

— Верно. Зря. С тех пор Эйлис отчаялся найти отклик своих чад и стал звать кого-то за пределами себя. И от горя он заснул окаменением, — Эльф вздохнул, почти пропев колыбельной: — Эйлис не умер, он видит сны.

— Тогда зачем ему жертва, чтобы пробудиться? Я что, вроде как Андромеда, которую отдают Кракену? — голос то затихал смирением с участью и необходимостью, то восклицал праведным возмущением. Софья подозревала какое-то очередное хитрое испытание. Страж не лгал, он намеренно скрывал факты, чтобы разбудить нечто в «подопытном».

— Нет. Я же сказал: у тебя есть выбор, — отозвался Сумеречный. — Эйлис продолжит звать, пока полностью не впадет в оцепенение.

Софья сильнее сжала кулаки, уже правильно — большим пальцем наружу — словно за прошедшие годы научилась драться. Но если бы! Она по-прежнему оставалась былинкой на семи ветрах, несущих ее в пределы иных миров. И с каждым днем все хуже, все неуловимее истекало отведенное жемчугом время.

Пока ее сверстницы ходили на свидания, влюблялись, создавали семьи, испытывали судьбу на долю отведенного им счастья, Софья тлела воспоминаниями и сомнениями, словно медленно опадающий бледный лепесток сакуры. Сначала ее угнетала неправильность собственной жизни, эта растянутость между мирами, но вскоре иные мысли зародились в усталом сознании. События переоценивались, что-то менялось.

И вот она стояла посреди темной комнаты, изнывая от холода и невозможности встречи с тем единственным, с кем она по-настоящему хотела бы оказаться. Представлялось, словно один Раджед способен защитить ее от неминуемо подступавшего образа погибели, исчезновения. А если же нет… лучше умереть рядом с ним, чем тихо угаснуть, так и не испив до дна горькую чашу всех мирских ощущений. Не так уж страшно, не так уж неправильно. Пусть судит кто-то иной, не способный страдать и чувствовать.

— Разве это выбор? И Раджед тоже окаменеет! — осуждающе кивнула на Эльфа Софья. — Страж, вы просто искуситель и провокатор.

— Нет, я сумрак, — повторил заученной скороговоркой свою вечную фразу собеседник.

— А кто тогда я? Принцесса жемчужных льоров? Какая-нибудь потерянная дочь короля? Это было бы по-настоящему… с-смешно, — Софья недовольно скалилась, порывисто, резко, точь-в-точь, как Валерия, способная дерзить даже духам. Может, и правильно. Ведь они тоже когда-то были людьми, значит, никто не передал им право указывать, судить, переставлять по собственной прихоти фигуры на колоссальной шахматной доске. Софья уже не боялась никого из них, кем бы ни представлялся ее нежеланный гость.

— Поэтому все не так, — примирительно улыбнулся он, продолжая: — Как я уже говорил, избранных не существует. Ты была совсем обычной девочкой, которая слышала Эйлис. Многие его улавливали в том или ином виде уже много лет, но либо не придавали значения рисункам, спонтанным идеям и снам, либо пугались и закрывали свое сознание.

— А что же, Раджед тоже оказался всего лишь частью «зова Эйлиса»? Все уже предначертано? Вы придумали эту игру? — недоверчиво хмурилась Софья, то отворачиваясь к окну, то с вызовом взирая на Сумеречного. Ох, если бы он знал, какой пожар разгорелся в молодом сердце! Подтверждение ее догадок о неизбежности, разбитое зеркало портала, недавно услышанные слова Раджеда — все это решительно сметало последние заслоны благоразумной нерешительности, всю жизнь ограждавшей от необдуманных порывов. Ныне же оставалось ничтожно мало времени для размышлений о чем-то великом. Страх исходил излишним рудиментом.

— Нет. Любовь не предначертать, — после долгой неуверенной паузы отвечал Эльф. — Раджед случайно нашел тебя, и я даже пытался помешать этому, уговаривал его отступить. Впрочем, без его зеркала ты бы не попала в Эйлис. Все сложилось именно так.

— Так что же я должна сделать? Просто умереть? Стать лимфой мира? А полоумные льоры тоже станут сразу мирными овечками? — выходя из себя, воскликнула Софья. И лишь волшебный кокон тишины, обычно окутывавший говорящих в такие мгновения, не позволил перебудить весь дом.

Родители, сестра — они ведь ничего не знали, едва предчувствовали роковые перемены. Да и Раджед ничего не ведал, не догадывался. А ведь ей открылось то, что упрямо не замечали льоры, кое-что из библиотеки Сарнибу сопоставилось с историческим опытом Земли. Что если именно это служило ключом к спасению Эйлиса? Все ради чужого мира, ставшего неумолимо родным. И все же хотелось что-то и ради себя… Вскипала странная зависть ко всем, кто обрел свое счастье, обычное, человеческое, без страданий и противоречий.

— Нет, все сложнее и одновременно проще. Ты сама поймешь, — распалял томящую бурю страстей бесконечно спокойный Страж.

— Но все равно это связано со смертью здесь или там, — хрипло отозвалась Софья, признаваясь себе. — Здесь… если бы только излечить Землю, я бы согласилась даже такой ценой. Но если Эйлис… Если нет иного пути, то ради целого мира — я согласна.

Она выпрямилась, словно смотрела прямо в глаза надвигающейся опасности. Огромная черная тень зависла прямо за Сумеречным Эльфом, но в ее очертаниях вырисовывались бледно светившиеся сизые крылья. Приходил ангел смерти? От его руки шуршал пакет? От его дыхания поднялась в мае метель? Или все только образы? Софья не задумывалась, мысли потеряли оболочки слов, их основами сделались чувства, словно на грани пропасти. Ожидание больше не имело смысла, все слишком стремительно ускользало. Сердце билось наружу, уже не для себя, источая тепло и истончая тело. Она знала о цене уже семь лет, страж лишь озвучил ее словами.

— А как же твои родители? Твоя сестра? — напомнил Эльф.

— У меня нет другого пути. Все слишком… сложно. Я многое чувствую, но не могу предотвратить. Кажется, это называется «судьба». Как будто я готовилась к этому всю жизнь.

Странное смирение заставило нервные пальцы разогнуться, а руки раскинуться, словно навстречу неизбежному. О, как бы она не хотела покидать родных! Но если бы только удалось сохранить жизнь и Раджеду. Ведь он без раздумий разрушил зеркало тогда. Что же она? Предательски струсила бы теперь? Но неужели не существовало мира, где они оба были живы и счастливы? Они ведь оба умирали…

— Что же ты решила теперь? — как голос рока горестно, но решительно вопрошал Эльф.

— Сделайте так, чтобы родители поверили, будто я уезжаю к другу. Возможно, я еще вернусь, — спокойно отозвалась Софья, словно преграда в виде портала уже не существовала. Все лишь игра — не более, чем иллюзии рассудка.

Магия, логика, формулы, законы — все слишком призрачно пред ликом грядущего холода. И если бы согреться, если бы ощутить теплое дыхание между ключиц, там, где покоилась немым добровольным приговором жемчужина. Да, другие строили свое счастье, но им не выпал такой выбор, но не то бремя они несли. А, может, тяжесть повседневности и сильнее. Но ныне Софья приняла бы ее, если бы не невозможность отказа от начертанного стражем. Услышала себе на беду. Но не каждому выпадет. А если бы не услышала, то никогда бы не встретила Раджеда.

«Раджед! Я не хочу умирать! Но я не хочу, чтобы твой мир окаменел. И ты вместе с ним. Ты уже пожертвовал собой ради меня. Значит, настала моя очередь», — такие мысли пронеслись неуловимо, но при этом окончательно успокоили ненапрасностью всех совпадений и кривых затейливых сплетений нитей судеб.

— Ты можешь вернуться на Землю в любое время и отдать мне жемчуг. Я не хочу, чтобы ты погибла, даже ради целого мира, — вздрогнул в свою очередь Страж.

— То вы говорите, что я должна умереть, то не хотите моей смерти, — почти смеялась над переменой в нем Софья. Он не принес никаких новых вестей, а черная тень, что вернулась вместе с ним, уже давно нависла над ней.

— Софья! Не стремись к смерти. Стремись к жизни. Душа — это вечная неугасимая жизнь. Я никого не могу излечить, я переполнен смертями! У меня руки по локоть в крови! Поэтому я прошу тебя — не умирай, ни за что не умирай в Эйлисе, — с непривычной горячностью прервал тяжелые думы Эльф. Он подскочил, принявшись растирать безвольно опущенные замерзшие руки Софьи, которая сдавленно отвечала, потупив виновато взгляд:

— Но ведь… жемчуг велит именно так? Разве нет? Я просто человек. И я устала от всего этого.

Противоречия в словах Эльфа вселяли робкую надежду, но все равно она сводилась к тому, что невозможно вечно прятаться на Земле, вечно ожидать, когда нечто подаст знак. Кажется, предстояло решать самой, действовать первой. Жемчуг принадлежал другому миру, который звал ее с детства. Отказаться бы от него, отдать Стражу артефакт. Но Софья уже слишком давно буквально дышала Эйлисом, срослась с ним. Мысль о жертве по-прежнему сковывала ужасом. Казалось, она раньше лишь плыла призраком, неуловимой тенью, а теперь же невероятно желала жить, до отчаяния и внутреннего крика отрицала неизбежность гибели.

— Тогда поступай так, как велит сердце. Я еще вернусь, когда ты примешь окончательное решение, еще раз спрошу тебя, — посоветовал Сумеречный и торопливо попрощался, растворяясь в воздухе, сливаясь с лохматыми клубами неверного весеннего снегопада.

— Сердце-то… Хорошо. Значит, сердце, — прошептала Софья. Страж развеял последние сомнения, спали пелены кривотолков и предубеждений.

А большего не требовалось. Сердце уже давно ушло в Эйлис, белой голубицей кружило вокруг Раджеда, оберегало его от подлых врагов и иных напастей. Сердце уже семь лет слышало каждый возглас ее несчастного янтарного льора. Каждую мысль, что была обращена к ней. Едва ли нашелся бы человек во всем мире, которого она знала бы лучше. А жизнь и смерть… Не так уж тяжело выбирать. Любовь и смерть — вот то, что обретается на самом деле, вот то, что воздвигает жизнь. Все ответы находились по ту сторону зеркала.

***

С тех пор прошло две недели на уговоры родителей. Каким-то непостижимым образом удалось доказать им, что она действительно отправляется повидать старого друга. О жемчуге она ничего не говорила, опасаясь невольно солгать. Мысли и стремления сливались воедино, заставляя действовать по наитию, по наущению неуловимого голоса.

Эйлис! Эйлис все еще звал, она отчетливо слышала песню сотен самоцветов. И многие из них томились под могильными плитами давно умерших льоров, некоторые кричали в рабстве у вора-Нармо, какие-то изнывали под собственной тяжестью в сундуках.

«Освободи нас! Мы не для того созданы!» — впервые донеслись пугающе отчетливые слова. И тогда вновь хлестнул плетью метели страх: она перешла на новый уровень истонченного восприятия оголенных нервов. Ныне чужая боль приобретала катастрофически понятные формы, достигала в полной мере разума, просила изменений. Она даже слышала голос заточенной в каменной статуе девушки, о которой пару раз упоминал Раджед.

«Олугд, я так люблю тебя! Олугд, где ты? Здесь так темно! Почему ты меня не слышишь? Когда же закончится этот кошмар? Олугд, где ты? Что со всеми нами?» — скиталась во тьме чья-то потерянная душа. Эйлис видел во сне ужасы.

И этот неверный затянувшийся сон ввергал в трепет. Как же много горестей вытерпел этот мир! И Сумеречный утверждал, что их реально прекратить. Но как? Вопросы и ответы сливались всепоглощающим стремлением в янтарную башню. Только там нашлись бы все ответы, только там, казалось, возможно отвратить смерть, прекратить ее нескончаемое шествие.

«Пожалуйста, спаси меня от этой боли! Заслони от ветра! Пожалуйста, Раджед!» — вздыхала нерешительная девочка ночами, загнанная в дальний угол сознания непоколебимой решительностью с лучами зари.

И так минули две недели, под удивленные возгласы изо дня в день:

— Ну, куда ты поедешь?

— Ты же его не знаешь! Переписка не в счет!

— Я его знаю семь лет.

И то ли Сумеречный все же постарался, то ли что-то переменилось в ней самой, но родители отступили под натиском совершенно безмятежного спокойствия дочери. Ни угрозы, ни предостережения, ни наставления уже не действовали на нее. К счастью, все верили в ее благоразумие. А выбор взрослый человек делает сам. Слишком долго она боялась, слишком долго пряталась в своей скорлупе. И вот перед ней встал выбор, странные слова Сумеречного, его обещание вернуться, если она не пожелает умирать. Но все эти голоса каменных статуй Эйлиса — живых людей — просили спасения. И если на Земле не удалось бы предотвратить ничьих страданий, то где-то там, по ту сторону портала, целый мир безмолвно подсказывал, что где-то существует ключ к его исцелению. Ценой ли жизни? Или все же нет? При мысли о своем решении по спине катился холодный пот, тело пронизывал нестерпимый озноб, который уже две недели мешал заснуть. Конечно, страж обещал вернуться, если она ошибалась. Но в поисках правды требовал смелости. А сердце… просило любви. Это чувство томительно затопило сознание, словно встав единственным заслоном пред хаосом исчезновения и окаменения.

— Только будь осторожна! Пожалуйста, солнышко! — вдруг сказала к концу второй недели мама, неожиданно расплакавшись, как будто почувствовала вещим сердцем, что не все сводится к странной прихоти и первой настоящей влюбленности.

Только тогда Софья вздрогнула, внезапно ее пронзила невыносимая боль осознания: она ведь не вернется. Она отказала Стражу, не позволила стереть себе память, а значит, выбора уже не оставалось. Это конец?

— Я позвоню, все будет хорошо, — лепетала она, надеясь в скором времени успокоить родителей. И саму себя. Она шла на заклание? Ради чужого мира? Нет, она возвращалась к человеку, который уже три раза спас ей жизнь, рискуя собой. Это дорого стоило, не каждый бы сумел, не каждый бы, рассыпаясь в сладких комплиментах в радости, без раздумий кинулся бы навстречу опасности в горе.

«Будь счастлива даже не со мной», — все прокручивались в голове его слова, а гулкие шаги рока обостряли восприятие, кидали вперед. Слишком мало времени для сомнений! Она и так семь лет прислушивалась к нему, оценивала и окончательно простила, когда он пожертвовал собой, разбив зеркало.

«Неужели после меня никого не останется? Неужели я рождена, только чтобы вылечить далекий мир? Неужели все только так и устроено? Кто-то губит миры, а кто-то жертвует собой для их спасения? Но ведь я не спаситель, я не сильная и не избранная», — судорожно всколыхнулись потаенные страхи, точно стайка испуганных птиц, крошечных разноцветных пичуг, что скрываются до времени, пока в небесах парят горделивые лебеди. Но отчего-то именно они разожгли тот огонь, что старательно скрывался под маской смирения пред неизбежностью.

Нет! Она возвращалась в Эйлис, не только ради мира. Она… возвращалась к Раджеду. Только этого по-настоящему хотело ее сердце! Не умереть. Нет-нет! О, как бы она желала жить! Вместе с ним, словно два обычных человека, словно нет никаких взывающих к ней больных самоцветов, заточенных в самих себе, словно не шепчет тоскливую песню жемчуг, словно не плачет в прощальных объятьях мама…

Но случаются ли чудеса в этой огромной Вселенной? Или все так и катится с начала времен по предустановленным жестким законам?

Все выстроилось слишком точно и непроизвольно. Сами собой исчезли в маленькой сумке ненастоящие билеты, сама по себе потеплела жемчужина, когда Софья осталась в одиночестве. Лишь Страж оградил ее от людских глаз, ведь больше никому не следовало взваливать на себя такое бремя.

Софья не подходила к зеркалу, лишь в полусне, близком к трансу, поднесла руку к оконному стеклу балкона, не вспоминая о своей прошлой неудаче. Странным образом оно обратилось в зеркало, ведущее через миры. Она шагнула через порог. В другой мир.

***

«Семь лет прошло, София! Семь лет я один в этой башне… Но что же… Уже навсегда», — в который раз вздыхал Раджед. В последнее время одиночество сделалось невыносимым, хоть он и отпустил любовь всей своей жизни. И правильно — не представать же перед ней изнанкой умирающего мира. Знать бы, что с ней все в порядке. Один раз она уже потеряла сознание, когда попыталась пробиться сквозь портал. Сумеречный утверждал, что с ней все в порядке. Но все ли? С тех пор портал вновь погас, исчезла четкая картинка желанной улицы. Лучше бы София все забыла, чтобы не мучилась таким же бесполезным ожиданием. Раджед скрашивал его игрой на альте, совершенствованием заклинаний, изучением томов — все, как обычно. Бессмысленно.

Нармо пару раз атаковал башню, пытался добраться до сокровищницы, но у него не получилось пробить защиту льората. Отныне они с Сарнибу и Инаи наладили общую сеть укреплений, протянувшуюся через море. В Эйлисе же наставали арктические холода. Пронизывающие воздушные потоки ударялись о голые камни, выбивали из них мелкую крошку, разносили тусклую серую пыль, которая навязчиво набивалась в легкие при каждом визите за пределы башни. А целью стало вновь «кладбище великанов».

Раджед часами сидел напротив Огиры, то ли стремился вымолить прощение, то ли примерялся, каково придется в скором времени ему самому. Поиски души мира с каждым днем казались все большей сказкой. Они все что-то упустили, уже безвозвратно.

— Огира, каково же тебе здесь? Плохо… И дочь твоя тоже окаменела, — Раджед оправдывался, осознав невольную жестокость своих слов: — А мне тоже скоро предстоит.

Он тоже медленно умирал вместе с миром. Последними эта участь постигла бы малахитового и его башню. Они еще протянули бы, может, сотню лет. Раджед же впадал в уныние, будущее виделось ему туманным и бессмысленным. Четыреста лет он прожил, но не оставил никакого следа, чтобы хоть кто-то вспоминал добрым словом.

Если бы еще существовал портал! Порой льор представлял, как уходит на Землю, как встречает где-то Софью на аллее парка под сенью дубов и тисов. Она не забыла — эта мысль спасала от окаменения, иначе он бы давно оброс чешуйками, как Аруга Иотил. Но что толку, если она помнила? Если им обоим еще многие годы предстояло мучиться от невозможности встречи? То горечь, то сомнения, то неверное ожидание чего-то невероятного смешивались в невыносимом тягостном предчувствии.

Виделась вновь черная тень, но отныне она нависала не над ним. И Раджед отдал бы все, чтобы развеять ее, отвести, пусть даже приняв на себя. И в начале земного лета она неуловимо шелохнулась, встрепенулась, раскидывая тающие сизые перья. Что-то изменилось, что-то неуловимо сместилось во всем.

Это случилось ранним вечером, когда белесое солнце опускалось в далекий океан, кромка которого виднелась с вершины башни. Льор находился в саду, где истлевали унынием желтые розы утраченного счастья. Все в родовой твердыне постепенно исчезало и таяло, мерк янтарь, крепла пустая порода на нижних ярусах. Однако в тот день все перевернулось для Раджеда, все переломилось в то мгновение, когда из тронного зала повеяло до боли знакомой магией, пронзавшей острой сладостью. И вместе с ней доносился аромат подснежников и терпких лилий.

«Это наваждение! Опять Эльф надо мной глумится! — в отчаянии посетовал льор, лишь плотнее сцепляя пальцы на каменных краях холодного парапета, где все и началось семь лет назад, где состоялся их разговор с другом. — Такой уж он. Ни о чем его не прошу, но только не надо таких иллюзий! Или Нармо придумал способ прорваться на Землю?! Только не это!»

По исхудавшему лицу с заостренными скулами прошла судорога оцепенения. Магия шептала ласковыми словами, без обмана и искаженных смыслов, настолько ясно, что заходилось буйной радостью почти почерневшее от печали сердце. Но Раджед оставался недвижим, он уже не верил в чудеса, он слишком боялся вновь обмануться.

«Да чего же я жду, в самом деле!» — обругал он себя, срываясь вихрем с места, используя всю свою магию мгновенных перемещений. Сомнения впивались в душу острыми зубами ядовитых змей, но под ногами щелкали каменные ступени винтовой лестницы, ведущей в тронный зал. И все же веры не хватало. Невозможность события заставила вновь усомниться в здравости собственного восприятия.

София! Из излечившегося портала, неслышно ступая, вышла его София!

Облаченная в простое ярко-синее платье чуть ниже колен, она удивленно озиралась, не застав хозяина твердыни на месте. В руке она рассеяно сжимала жемчужину.

Раджед же, готовый нестись навстречу, лететь из любого уголка вселенной, внезапно вверг себя в пропасть диких догадок и сомнений. О! Если бы не интриган Нармо с его полным набором могущественных камней! Он уже несколько раз едва не выманивал из башни, то воркуя, то стеная знакомыми и родными голосами. Один раз вероломный преступник даже мастерски скопировал голос матери Раджеда, подзывая за защищенные границы льората. Янтарный чародей тогда послал во врага лишь несколько мощнейших молний. Но они не возымели никакого эффекта.

Оттого-то истерзанный этой бесконечной войной льор не верил, что в его многострадальном тронном зале, впитавшем глубочайшее уныние правителя, стоит София, вернувшаяся не только по своей воле, но и силой своей магии. Девушка-ячед! Невозможно! Непостижимо! Все многовековые представления об избранности льоров рушились в тот миг.

Впрочем, об этом Раджед даже не задумывался. Сарнибу, Инаи и Олугд давно научили его не судить предвзято о магах и простом народе.

«Пожалуй, я испытаю ее, это не она! Быть этого не может, это снова мои враги», — все-таки не поверил в свое счастье Раджед. Слишком стремительно оно буквально свалилось на голову посреди всего этого хаоса, всей этой невыносимой симфонии умирания. В тронном зале последним отблеском весны застыла София, изменившаяся, но лишь настолько, насколько он представлял.

«Этого не может быть! Это еще одна иллюзия Нармо!» — шептала неверная злоба на врагов, ведь камень иллюзий мог бы оказаться в загребущих лапах яшмового. Вокруг башни обретались захоронения древних льоров из рода янтарных. Раджед поежился от отвращения, представляя, что грязные пальцы короля тараканов раскапывают останки матери янтарного, но потом вспомнил, что она похоронена в стенах на руднике, как раз там, где от слезы Софии оттаял витраж. Ныне же казалось, что родной призрак ласково обнимает за плечи издерганного недоверчивого сына, просит не сомневаться в возлюбленной. Но все же чутье воина, прошедшего многие битвы и заговоры, велело проверить. Не успела София одуматься, как ее подхватил магический ураган и унес в то место, которое они оба ненавидели. Однако больше никто не ведал о нем, враги не догадывались о главном секрете башни.

И вновь перед нежданной гостьей представали бесконечные коридоры, и львы скалились с гобеленов, точно сторожевые псы, которые не признали знакомого из-за долгого отсутствия. И вновь несколько идущих подряд покоев обратились в вечный круг лабиринта без выхода, но лишь для того, кто не ведал главной тайны. Раджед с замиранием сердца незримо наблюдал, как София спокойно озирается, лишь слегка недовольно скривились ее губы. Не на такой прием она рассчитывала.

«Что же я опять натворил?» — вздрагивал янтарный льор, удивляясь, насколько он неискушен в любви после всех легких побед над давным-давно окаменевшими фрейлинами да легкодоступными земными женщинами. Все дело былых дней, когда он еще не ведал истинной причины окаменения и своей жизни. София же пришла теперь, в иное время, когда все обострилось ранящей гранью запредельных чувств. И они глухо скребли бритвой по стеклу, когда хрупкая девушка в синем платье мерила неторопливыми шагами зал с портретами, рассматривала с интересом лица предков рода Икцинтусов. Золоченые рамы застыли неподвижностью завитков, прекрасные черты давно ушедших правителей постепенно истлевали, и лишь магия сохраняла краску. И среди галереи всех этих прославленных лиц прошлого подлинной жизнью проступало милое лицо Софии. Раджед отметил, как оно осунулась и вытянулось, под глазами залегли тени. Что же их обоих мучило? Одинаково ли? По-разному? Если бы Нармо решил создать совершенную иллюзию, он бы представил Софию в образе переслащенной красоты, что порой являлся во снах янтарного.

Но вот она стояла посреди зала, совершенно земная и простая. Затем она спокойно прошла в следующую комнату, миновала и ее, и по закону замкнутой петли попала в прежнюю. Львы на мозаичном панно с интересом рассматривали ее. И льор сжимал кулаки в немом призыве вспомнить главную загадку этой затейливой ловушки. Враги бы не догадались. София же ведала эту тайну лабиринта осознания. Она остановилась посреди второго зала, слегка недовольно топнув по наборному паркету.

— Ах, так! — недовольно зазвенел ее голос, и Раджед еще больше устыдился себя за это неверие, но все же не смел появляться. Теперь же он боялся гнева, что заслуженно обрушился бы со стороны его отважной Софии, которая непостижимым образом открыла портал. Все слишком быстро, неправильно, удивительно, слишком невозможно для магического мира без чудес.

Тени, видения, комнаты, портьеры, картины — все сплеталось единым сном, все возникало отблесками незабвенных дней их тяжелой встречи.

«Подумай, подумай еще раз, хочешь ли ты видеть меня после всего этого!» — оправдывал себя Раджед, готовый понести новую кару в виде добровольного исчезновения той, которую он ждал семь лет. Но она уже не терялась, она знала наверняка, куда идти. Она разгадала тайну лабиринта: чтобы выбраться из петли следовало выходить в те же двери, только перевернутые на потолок. Если идти в ту же дверь, но на полу, тогда три комнаты возвращали порталом к исходной точке. Множество заговорщиков и недоброжелателей так и потерялись в этом круговороте, умоляя о пощаде правителя.

София же со спокойным благородством неодобрительно глянула в сторону скрывавшегося за стеной Раджеда, словно с легкостью вычислила его. Ее прозрачные насыщенно-синие глаза словно осуждали: «Я ради тебя открыла портал, а ты струсил?» Где-то порвалась струна, зазвенела трубным гулом. Янтарный льор стиснул в замок пальцы, издав протяжный глухой вой раненого зверя. Ему показалось, что он вновь разрушил свое хрупкое счастье в тот миг, когда оно забрезжило за горизонтом невозможного. Он не поверил! А любовь невозможна без доверия, пусть в таком неправильном многострадальном мире оно равнялось великому риску, почти подвигу.

София же подошла к стене и спокойно переместилась на потолок, затем вышла в следующие покои, оказавшись на обширном балконе, закрытом стеклянной террасой. Там она остановилась и решительно позвала в пустоту:

— Раджед, я знаю, что ты здесь. Я знаю тайну башни!

Он понял, что кроме нее никто не прошел бы это испытание. Но все еще медлил, словно шпион в собственном доме, словно ночной тать в богатом великолепии башни, где свет просачивался через плотные стекла давно забытой террасы. В белых мраморных вазах-клумбах с лепнинами резных листьев и русалок отцветали желтые розы, опадали хрупкие лепестки, которые поддевал неистребимый сквозняк старинной крепости. Казалось, что вместе с ними с минуты на минуту упорхнет и София. Она застыла посреди замершего замка очарованием спокойствия и непосредственности. Однако ее лицо кривилось от негодования.

— Покажись, иначе я уйду! — воскликнула она на грани отчаяния, вскидывая голову.

«Снова? Нет… Не знаю, как ты сюда попала… Ловушка? Но ведь… А если навсегда? Нет!» — мысли смешались безумием, загудели бешеным оркестром, отчего перед глазами замелькали разноцветные яркие блики.

— Довольно иллюзий! — выкрикнул он громогласно, возвещая о своем присутствии на всю башню, разрушая покровы ехидных львов, сорванных вместе с гобеленами вихрями внезапно поднявшегося ветра.

Он вышел из-за колонны, цепенея. Она стояла, тяжело дыша от волнения. Он медленно подошел, она не оборачивалась, словно теперь устрашившись своих решительных порывов. Она рассматривала морозное небо за пределами башни, колыхание фиолетовых облаков, пурпурные лучи закатного солнца и беспредельную каменную пустошь. И вот она нерешительно обернулась, лишь слегка, поглядела через плечо, сжимая в руке пойманный лепесток розы.

Глаза ее были наполнены удивлением и смешанным ураганом чувств восторга и страха, неверия в реальность происходящего — все, что запечатлевалось в его сердце. Не люди — два зеркала, поглощенные отражениями друг друга.

Она полностью обернулась, словно солнце на заре, выходящее несмело из страны вечных сумерек, и улыбнулась ему чуть приоткрытыми полумесяцами розоватых губ. В ее глазах отразилась невероятная надежда и радость. Настолько невероятная, что все казалось сном. Улыбка… Почему?

Он шептал, приближаясь медленно, не чувствуя каменных плит под подошвами сапог:

— София, ты пришла… Неужели, это ты?

Она приблизилась к нему, подалась безмолвно навстречу. Он обнял ее как самое драгоценное сокровище. Руки его дрожали, он весь дрожал, как в ознобе лихорадки, как от тяжелой раны, все еще не веря. Она обжигала своим теплом, прижимаясь к нему, словно тоже не веря, что он все происходит в реальности. Их лица искажали то улыбки, то словно судороги, настолько сильным оказался шок от этой встречи. Он слышал, как бьется ее сердце, казалось, вечно бы хотел слушать.

— Я… — нерешительно вздрогнул ее голос, словно пламя свечи на ветру. И вся она ускользала, словно оплывало воском время, отмеренной для них двоих, для этой встречи. Для всего, для жизни — все стремительно иссякало.

— София… Это после всего, что я… Но ведь ты забыла меня, — сбивчиво твердил он, гладя ее покатые плечи, сминая легкую ткань одежды.

— Забыла? — София счастливо улыбалась, словно ребенок во сне. — Нет… Я слышала каждое твое слово, ловила каждый взгляд…

— Нет, этого не может быть… Почему? Что если ты обманываешь? — На миг он отпрянул, но вновь привлек к себе бесценное сокровище, заслоняя от сотен ветров всех миров. — Я ведь и сам непревзойденный обманщик…

— Но я видела, это было чем-то вроде дара… — почти смеялась без причин София, ловя кружившие по холодному воздуху золотистые лепестки. — Когда я хотела, я могла слышать в голове этот мир и видеть его, я словно ощущала его пульсацию. И тебя…

— Как мне поверить тебе? Как поверить, что ты сейчас здесь, совсем рядом!

— Никто не сумеет заставить поверить во что-либо. Ты либо веришь, либо нет.

София дернула плечами, но лишь на миг, вновь тая среди сияющей парчи камзола. Солнце и море — сливались воедино жемчуг и янтарь. Ее маленькие ручки нежно гладили тонкую ткань его рубашки, вздрагивали, когда натыкались на борозды шрамов, въевшихся в кожу.

— Это слишком невероятно! Прости меня, София! Пожалуйста, прости за все! Неужели ты пришла? После всего… что я натворил. Все проклятая башня, я словно сошел с ума. Но я не оправдываюсь. София! Ты ведь ненавидела меня, — вспоминал все неурядицы и бессмыслицы Раджед, всю ту боль, что они причинили друг другу когда-то, давно, в прошлой жизни.

— Сначала я ненавидела тебя. Очень ненавидела, — опустив голову, подтвердила София, отойдя на пару шагов. — Не хотела слушать, как ты негодуешь. Я не хотела быть призом в твоей игре, — она почти всхлипнула, словно едва овладевая поднявшейся бурей воспоминаний и противоречий: — Я думала, что я для тебя только приз. Может, тогда так и было.

Она сжала у сердца руки и словно отстранилась, казалось, она совершенно не простила его.

— Нет… Я… Я страдал… Это правда! София! Это правда! — сбивчиво шептал и восклицал Раджед, однако боялся приблизиться к ней, неосторожно притянуть к себе, точно в таком проявлении своих желаний он вновь напомнил бы того тирана, который уже давно умер в нем.

Время застыло в невесомости, пока София рассказывала:

— Потом я понемногу начала слушать все, что ты говоришь. Иногда я боялась, что ты придешь мстить, но с годами ты все реже говорил о мести. Но ты вспоминал меня… — Лицо ее вновь светлело безмятежностью. — Я не знала, что думать. Но я слушала. Себе ты не лгал. Не лгал и своему другу. Ты менялся. Понимал что-то… Я росла, отчего-то все меньше боялась тебя, тоже все больше понимала что-то.

Внезапно на глазах ее выступили слезы, она сама вновь приблизилась к опешившему Раджеду, пряча лицо у него на груди, обвивая пальцами плечи, перебирая длинную гриву волос, исступленно продолжая:

— Когда тебя ранили, я это видела. Тогда мне вдруг стало так страшно, что я больше никогда не увижу тебя, не услышу! Почему страшно? — тяжелые вздохи сменялись коротким улыбками, она все плотнее прижималась, словно пряталась. — Тогда я только удивилась, но… Я вела свою обычную жизнь и не могла попасть сюда. И тем не менее, мне казалось, что мир пустеет, словно я в нем лишняя, словно избегаю чего-то и поэтому не испытываю счастья. Я вдруг поняла, что без тебя мой мир опустеет!

— София… — выдохнул Раджед. Каждый миг отсчитывал их парение над всеми сферами бытия, над всеми законами, предустановленными миром. — Все священные самоцветы мне свидетели, София! Прости меня!

«Даже если это не ты… Нет, это ты… Почему я сомневаюсь? Для любви нужна смелость! Не хитрость, как я думал раньше, а смелость. Я верю, что это ты», — разрушил свои последние сомнения Раджед. Ни один злокозненный враг не сумел бы подделать Софию, не хватило бы мастерства, искреннего понимания всего, через что они прошли за семь лет разлуки.

Она неуверенно дотрагивалась протянутыми ладонями до его лица, проводила по щекам, волосам, он глядел не нее в оцепенении, рассматривал ее, все еще с трудом веря — не видение, не наваждение измученного рассудка. Она стала еще прекраснее. Дрожь постепенно проходила, словно после лютой грозы сквозь черно-свинцовые тучи проступало чистое яркое небо. Они долго рассматривали друг друга, точно впервые узрев по-настоящему.

Не договариваясь, они потянулись друг к другу. Поцелуй был неправильным, коротким, они едва касались друг друга, словно все еще опасаясь, что все растает лучащимся сном. Он целовал ее округлые скулы, края губ… Она улыбалась, прижималась мягкой бледной щекой к его щеке, точно стремясь слиться. И они, упоенные этой нежностью, как будто исчезали, становились двумя светящимися пульсарами стремительно мчащихся сквозь пустоту комет.

А потом до самой ночи они говорили о чем-то, о сущих пустяках и держались за руки, словно чтобы их не разлучил насмешник-ветер. И сначала оба испытывали неловкость, точно узнавали друг друга заново.

— Значит, ты уже закончила университет? — говорил он, не совсем понимая, как все-таки живут на Земле. И отчего-то впервые по-настоящему интересуясь всеми тонкостями быта ячеда с другой планеты.

— Да, у нас все быстро, — отзывалась бойко София. — Пять лет — это еще долго.

— Для нас время течет так же, не быстрее и не медленнее. Это были бесконечные семь лет, София.

— Я знаю… Знаю, — кивнула она.

Раджед растерял всю свою тягу к велеречивости, а София сделалась смелее, расспрашивая о случайных вещах, об Эйлисе, непринужденно рассказывала что-то о себе. На этот раз не требовалось долгих экскурсий по башне, они не покидали каменную террасу. Их окутывала радость, казалось, не существует никакой угрозы окаменеть, никаких врагов и сотен иных горестей. Мир застыл единым прекрасным мгновением встречи.

— Как тебе все-таки хватило смелости вернуться? Здесь настал такой хаос, — опечалился Раджед, хотя еще минуту назад они почти беспечно рассказывали друг другу не то о любимых цветах, не то о любимых блюдах. Малейшие мелочи из жизни друг друга внезапно обретали едва ли ни потаенный сакральный смысл.

Оказалось, что оба любят красный и золотой в палитре, да еще небесно-синий. Но зато София терпеть не могла излюбленное льором крабовое мясо. Впрочем, он обещал развеять это заблуждение, доказывал, что в своем мире ей просто не довелось по-настоящему оценить деликатес. С каждым словом они все больше убеждались, насколько похожи. Однако сквозь веселый смех и несерьезные споры со стороны обоих неминуемо проступала неуловимая грусть, даже надломленность, словно София тоже что-то скрывала. Раджед поклялся себе, что он избавит ее от веса любой страшной тайны. Не для того она вернулась к нему сквозь все запреты.

— Хаос и на Земле. Войны не прекращаются, наверное, ни в одном из миров, — ответила предельно серьезно София, но с грустной улыбкой продолжила: — Но давай хотя бы сегодня остановим время.

— Хотя бы для нас двоих, — вторил ей льор, привлекая к себе, словно разом защищая от любых напастей. — Ты, наверное устала. Может, приготовить гостевую комнату? Или тебе пора возвращаться домой? — встрепенулся Раджед, когда сумерки скрыли последние лучи заката. Он бы отпустил, пусть и ценой новой боли расставания.

София улыбнулась, но твердо и ясно ответила, стиснув его руку:

— Радж, я вернулась к тебе.

Мир расплывался от дурманящего тумана, который, как показалось, заполнил все пространство террасы. Осел на каменной скамье, цветах и вазонах, порожденный словами той, которую льор ожидал семь лет.

Они пристально посмотрели друг на друга… Не хотелось больше ни говорить, ни мыслить, строить догадки и опасения. Все было обдумано за семь лет. Все рассказано. Они вдруг окончательно поняли, что стоят друг перед другом, не во сне, наяву. Они вдруг осознали, что имеют право на настоящий поцелуй — страстный, долгий, мучительно-сладостный до безумия. И не на один… И еще… Еще… До изнеможения, пока вокруг танцевали лепестки облетавших желтых роз. Им на смену по воле волшебства расцветали ярко-алые, светившиеся в темноте, что укрывала пологом два тела, две нашедшие друг друга души, два сердца, что слились в один ритм.

Они были обнаженными, одежды смешались в переплетениях парчи и хлопка двумя яркими полосами художника-абстракциониста. Ночь раскрыла кобальтовые крылья, ночь установила свои законы в опочивальне, заставившие позабыть запреты дня. Во мраке слишком отчетливо тянулись отовсюду цепкие лапы погибели, окаменения, исчезновения. И против смерти выступала страсть, рожденная из великой нежности. Два человека, два смертных существа, разделенные мирами на семь лет, они, наконец, обрели друг друга, уже совсем иные, но, казалось, знали друг о друге все.

Он тянулся к ней, упоенно распластанной в немом удивлении на сизом шелке простыни и покрывала. Молодое тело трепетало под уверенными прикосновениями длинных пальцев, исследовавших каждый контур, каждый штрих. София вздрогнула, покрываясь стыдливым румянцем неуверенности, вопросительно стиснула его запястье, словно ожидая некого ответа.

Раджед застыл на какой-то момент. Нахмурился и даже слегка растерялся. Он вдруг понял, какая между ними разница в возрасте, и как будто ощутил какую-то ответственность, хотел бы узнать, насколько София понимает, что происходит. Она смотрела спокойно, но не отрешенно. Она была уже взрослой, тайна любви и страсти не скрывалась для нее больше пугающей завесой загадки, хоть она и не познала ее на опыте. Она словно ответила себе на вопрос о сущности страсти, научилась направлять ее, осознавать. И перестала бояться. Легкая дрожь ее рук исчезла, когда он ласково прильнул к ее губам, поглаживая по волосам.

Но теперь он сомневался… Никогда не колебался, вечно жадно празднуя такие победы, теперь он сомневался, точно впервые приоткрыл запретные чертоги. Что ж… По-настоящему любил он впервые, впервые по-настоящему тревожился за нее, впервые заботился больше себя о ней, поэтому спросил:

— Ты ведь не боишься?

Но она улыбалась, загадочно и смотрела на него сквозь темноту, точно древняя богиня-праматерь, отвечая успокаивающе:

— Нет. Ничуть.

Время иссякло для них, растворилось вместе с разбитыми часами. Где-то в тронном зале установил свои правила парадоксов восстановленный из праха портал. Шрам на зеркале зарос сиянием ослепительных искр. Так встретились два мира, так отгоняли гибель, и лишь короткая ночь не требовала ничего объяснять, погруженная в невесомость далеких созвездий, когда сплетались пальцы, и поцелуи покрывали тонкие ключицы. И трепетало шорохом травы юное тело, словно в те времена, когда Эйлис заполняли сочные луга, когда колосились поля, плавясь под знойными лучами. Прошлое, будущее, настоящее закружились единой фигурой вне пространства и запретов, словно узор, меж строк которого многообразием и буйством цветов притаился истинный смысл всех вещей. И где-то на краю Вселенной изошел протяжный вздох, как будто погасли тысячи галактик…

***

Утром они проснулись в объятиях друг друга, они лежали, прильнув щеками, как сиамские близнецы. И они долго не хотели до конца просыпаться, зарываясь в волны растрепанного ложа.

Тогда, видя ее улыбку во сне, Раджед снова вдруг заметил когда-то так пленившие черты наивного ребенка, но рядом с ним обреталась уже взрослая женщина. Неуловимая перемена короткой людской жизни.

Она приоткрыла глаза, обвивая его за шею податливыми мягкими руками. При свете дня она на миг вновь испытала неловкость, потянув на себя одеяло, однако вскоре только негромко рассмеялась.

Они прижимались друг к другу, ласково гладили лица, волосы… Они все теснее соприкасались, словно так пытаясь до конца поверить, что все еще вместе, что это все не видение дремы. И они снова тонули в невероятной нежности, даже страсть была не нужна, для нее осталась хмельная ночь, из которой туманно, но отчетливо доносились свежие воспоминания, но все еще казались нереальными, слишком стремительно выстраивался черед событий.

Они молчали, лишь улыбались. Раджед целовал ее ладони, запястья, она смеялась от нежданной щекотки, но вновь притягивала его к себе, шепча:

— Не уходи!

— Я никуда не уйду. У нас еще целая вечность, — отвечал он.

И если бы не неизбежная горькая ложь этих слов, то ничто не омрачало бы негу этой долгожданной встречи. Никогда прежде он не испытывал подобного, никогда не наслаждался от чистого сердца. Четыреста лет он медленно обращался в камень, не умея любить. И почти смирился с этой неизбежной участью всех потерявших душу, способный лишь яростно сетовать на свою долю. Но ныне же все переменилось, и не в одной лишь ночи дело, а в этих самых долгих на свете семи годах разлуки.

Вечность листала страницы дней, и они исчезали в ее глубине, и вот из омута поднялся сияющий жемчуг.

— Мне двадцать три… Эльф был прав, он говорил тебе, что шестнадцать и двадцать — это практически разные эпохи, — говорила София, когда они разомкнули объятия. Она спокойно одевалась в длинное небесно-голубое платье с пышными крыльями рукавов и серебряной вышивкой на корсете. Теперь она принимала любые подарки, даже скорее распоряжалась ими, точно хозяйка. Нет, иначе: она догадывалась, что Раджед любуется ею, и она больше не сопротивлялась.

— Семь лет… Уже семь лет! — всплеснул он руками, застегивая ворот рубашки. — Он говорил немного иначе… Но, выходит, что это правда… Как там твоя сестра?

Он спохватился, вспоминая, какую неприятную для обоих тему посмел затронуть. Может, стоило обговорить все это накануне? Вспомнить все грехи льора, однако она не стремилась тогда, не отреагировала болезненно и теперь, отзываясь:

— Ей уже десять, она ходит в школу.

Разговор казался каким-то сухим, после всего, что случилось накануне. Раджед поднял озадаченно глаза, с огромным трудом все же заставляя себя произнести эти тяжелые слова, точно показывая позорное клеймо:

— Скажи, ты простила тот случай семь лет назад? Я поступил, наверное, ужасно.

— Нет, не простила, — ответила София, однако ее умиротворенная улыбка совершенно не подходила, казалось бы, беспощадному вердикту. — Я дурной, наверное, человек: я не умею ничего прощать и забывать.

— Как же тогда… Почему тогда ты пришла? — растерялся окончательно сбитый с толку Раджед, коря себя за чрезмерную подверженность безымянным чувствам. Стоило бы накануне все обговорить. Отныне обратного пути не существовало. И если бы вновь пришлось расстаться с ней, он бы наверняка окаменел меньше, чем через сутки.

— Я не простила, но… Я полюбила тебя, — обезоруживающе кротко улыбалась София. — Мы все меняемся. Каждый раз мы уже новые. Я полюбила тебя другого. Ты ведь изменился.

— Ты тоже, — признал льор. И в тот миг окончательно рухнула стена их прошлого глухого непонимания и нежелания выслушать друг друга. А ведь объединяло их больше, чем отвращало друг от друга. Во всем виновен замутненный взгляд, что точно тусклое стекло искажает свет двух солнц. И все же… как же мало времени им отвела жестокая судьба, которая разделила льров и ячед. Но ведь у Софии на шее покоилась магическая жемчужина, и благодаря артефакту она вернулась. Если бы все это оказалось ключом к пониманию происходящего. Отбеливающие лучи дня вновь заставляли мыслить рационально, призывая мучительно искать ответы.

— Скажи… А хотела бы ты стать льором?.. Еще ведь остался один талисман — жемчуг. Ты была бы Жемчужной Софией, — проговорил медленно Раджед.

— Не знаю… Из меня плохая королева, — пожала плечами София, медленно изучая атласные ленты старинных туфелек. Она не совсем понимала, как их надевать, как завязывать всю эту красоту с излишествами. Но без уговоров она представала именно в том виде, в котором так долго жаждал видеть ее Раджед — маленькая уступка, хотя все шло теперь по ее правилам, ибо льор запутался.

Как минимум, он так и не понимал, что повелело порталу восстановиться, если даже Страж не сумел. Или не хотел, как всегда. Впрочем, все это давно утратило значение. Все эти пустые обиды, месть, недомолвки. Все происходило ровно в свое время, и не следовало никого обвинять, торопить, выпытывать предсказания и настаивать на несвоевременном совершении начертанного меж карт звездного неба.

— Радж, я поняла, отчего возникла чума окаменения, — вдруг отчетливым набатом прозвучал голос Софии. Она отвернулась к стрельчатому окну, расправляя складки платья, струившегося непривычным для нее длинным шлейфом.

— Софья, откуда тебе знать? — опешил Раджед, ласково обнимая ее сзади за плечи, целуя в висок, впервые называя земным именем. До того язык Эйлиса мешал произнесению странного земного звука, и он не трудился над этим раньше, выдумал удобный для себя вариант. Ныне же спадали все фальшивые обертки.

— Я читала книгу в замке Сарнибу. Теперь нужна твоя библиотека.

София резко развернулась, словно вновь вырываясь. На смену сонной неге вновь пришла нервная решительность.

— Разве книги что-то меняют? — не верил янтарный чародей, который изучил вдоль и поперек, наверное, каждый том своего богатейшего собрания.

— Да! У вас всегда было знание, прямо под носом, — почти с возмущением воскликнула своевольная возлюбленная. — Просто вы разбили его на семь закрытых библиотек. Осколок там, осколок здесь. Никакой системы, никакой общей базы.

Она выпалила это на одном дыхании, словно вновь защищала диплом или проект в земном университете. Все эти слова для льоров значили мало, так как за многие годы у них в Эйлисе даже ни одной школы для ячеда не открылось. Кланы чародеев передавали свою мудрость детям лично. Но, может, именно в этом крылась их слабость? Выйти за пределы своего навеки застывшего знания порой сложно, почти невозможно. Робкая надежда вспорола кокон скептицизма: он безмолвно поклялся верить во всем той, которой отдал свое сердце. Она не требовала невозможного и говорила убедительно, лишь с нездоровой горячностью, словно тоже все семь лет гадала над расшифровкой этой тайны.

— Чем же тебе поможет моя библиотека?

— Поможет!

— Ох, характер, Софья, — с восхищением покачал головой Раджед.

— А ты думал, — девушка смело улыбнулась, бойко подскочив к двери и целеустремленно кивая: — Так пойдем в библиотеку? Эйлис еще можно спасти!

— Рядом с тобой я готов поверить в невероятное.

========== 21. История срывает маски ==========

Умереть за всех — несомненно, благородная и невыносимо тяжелая миссия. Однако она требует известной духовной чистоты, самоотверженности и жертвенности. Возможно, Эйлис готовил Софью к этому всю жизнь, сначала несмело звал, потом настойчиво диктовал и передавал в разных формах свой сигнал бедствия. Однако невольно услышавшая зов мира все больше и больше сомневалась, с чем связано ее неожиданное возвращение, ее способности открыть портал.

В уютных стенах тихой библиотеки пугающее пророчество Сумеречного Эльфа казалось далеким и непонятным, подобно горному эху. Слова неудавшегося Стража состояли из одних противоречий. И все же, если он просил умереть за мир, Софья обнаруживала в себе недостаточную чистоту духа для сакральной жертвы.

Прислушиваясь к себе и вспоминая новые ощущения тела, она даже укоряла себя, что вернулась вовсе не в Эйлис, а именно к Раджеду. Ох, этот пленительный аромат меда и специй, пронесенный в сердце через семь долгих лет… И все же янтарный льор был неотъемлемой частью своего родного мира.

Софья терялась среди внутренних противоречий. Она сидела на бархатных подушках обширного подоконника и нервно обхватывала колени, сминая легкую ткань синего платья. Неужели она все-таки откликнулась на чисто внешние проявления любви? Красоту, изящные слова и, естественно, рыцарские проявления самопожертвования. Но ведь для настоящей любви жертвы недостаточно.

«Не знаю… Не знаю, все ли здесь правильно. Однако я себя вовсе не чувствую виноватой. Нет-нет, если бы все оказалось неправильно, я бы сошла с ума от чувства вины. Так случалось всегда, когда я делала что-то неверно. Еще со школы, когда пыталась утаить от родителей плохие оценки. Стыд слишком сжигал меня, чтобы кому-то солгать или поступить безнравственно», — вздыхала мысленно Софья, закусывая губы, невольно вспоминая жаркие поцелуи чародея.

Все же она не ошиблась: Раджед оказался совершенно «ее человеком», только обновленный, очищенный от шелухи ненужного пафоса. Она в полной мере осознала то, что твердила ей чудаковатая мрачная сестрица-гот: не ждешь великого чувства, но оно само находит и увлекает в иное измерение.

В то утро, несмотря на воющий за окном ветер, Софье все и правда казалось совершенно иным, спокойным и радостным. Хотя все ее существо балансировало на грани паники и ликования. Но стоило только приблизиться к Раджеду, или просто поймать его задумчивый сияющий взгляд, как всепоглощающее умиротворение отгоняло любые печали и тревоги. Сама идея возможной гибели, предначертанная видениями стража, отступала.

И все же оба не смели в полной мере определить эту растворенность друг в друге, эту симфонию двух душ. Словно какой-то важный элемент постоянно ускользал от обоих, что-то самоочевидное, как предмет, который находится всегда перед глазами и от того делается почти невидимым.

Спокойная нега раннего утра сменилась часами в библиотеке. Софья сама пожелала поскорее отвлечься от праздности, которая, по ее мнению, губила самые благородные порывы. Все-таки она вернулась ради Эйлиса и мысленно запретила себе проводить слишком четкую границу между долгом и чувствами к чародею. Если нет острой необходимости выбирать что-то одно, разве имеет смысл дополнительно мучить себя? Она любила Раджеда и возвращалась ради Эйлиса. Благодаря льору и его друзьям, Эйлис сделался вовсе не чужим для Софьи. Если бы маленькую путешественницу семь лет назад всюду встретили только мрак и парад человеческих пороков, то она, вероятнее всего, махнула бы рукой на судьбу какой-то мерзопакостной планеты.

Ныне же она лихорадочно шарила по стеллажам с книгами, лишь иногда присаживаясь на подоконник, перелистывая очередной фолиант. Она сопоставляла факты, записанные на пожелтевших страницах со своими обрывочными конспектами. Проводила аналогии с историей Земли, выделяла закономерности, применяя все университетские знания. И делала она все это вовсе не ради себя.

После нескольких часов изнурительной работы, Софья не осознала, а скорее почувствовала: она готова спасти Эйлис ради Раджеда, как он закрывал портал ради Земли и ее жизни. Ах, если бы только удалось каким-то чудом сохранить оба мира и свои хрупкие жизни, поставленные на кон в этой бесконечной борьбе! Ведь только теперь впервые озарило их души настоящее спокойное счастье. И даже грань смерти не столь страшила, не как раньше, в этом ледяном заснеженном мае. К тому же жемчуг необъяснимым образом успокоился. По-прежнему он упрямо доносил сотни голосов страждущих, однако они уже не сбивали с ног, не опрокидывали волной, несущей на острые рифы нестерпимой боли. Софья словно знала наверняка, что делать дальше. «Потерпите, я слышу! Я всех слышу! Потерпите!» — откликалась она на гомон голосов закованных в каменные саркофаги людей. Эйлис не умер — он заснул. И где-то среди обломков великого знания древних правителей обреталась тайна, способная пробудить его.

— Ну как ты? Не устала? София, душа моя, уже сияние Сураджа перекатилось за полдень, а ты все над книгами, — беспокоился Раджед, указывая за окно, где затянутое дымкой небесное светило медленно ползло к западной границе скалистой равнины. Как оказалось, Сураджем называлось местное солнце. Видимо, частично в его честь назвали и янтарного льора, словно предрекая его изменчивый характер, способный одновременно и больно обжигать, и пробуждать жизнь. Как звезды даруют тепло планетам, Раджед теперь стремился окружить заботой свою гостью.

Софья и правда устала, потому временами прижималась лбом к груди Раджеда и так они застывали минут на пять, успокоенные взаимной нежностью. Однако вскоре обоих будил безотчетный долг перед Эйлисом.

«Если они смогут очнуться… Если будут счастливы… Я готова пожертвовать своим счастьем, пусть разделится на всех, прольется дождем, прорастет травой… Если бы только», — ослепляли внезапными всполохами разрозненные мысли, пока основное внимание сосредоточивалось на очередной книге.

Уж вечер вступил в свои права. Раджед пару раз стремился позвать ее отобедать, однако Софья ограничилась только гроздьями винограда и чудесными алыми яблоками. Теперь-то она не опасалась, что их сладкий сок погрузит ее в пьяный дурман. О нет, разум работал на пределе. Голос жемчуга подстегивал его еще больше, словно в мире Земли мистический транслятор улавливал голоса тех, кому никак не удалось бы помочь. Здесь же артефакт принимал потаенные импульсы своей среды. Внимание людским скорбям нашло цель и смысл. И все же… Земля… Кто же спас бы Землю? Видно, у каждого свой долг написан на роду.

«Если бы спасти и Землю… если бы! — вздыхала Софья. — Но, видимо, нельзя, чтобы все были сразу счастливыми, без свободной воли и испытаний. Как же спасти разом всю Землю, если ее судьбу выковывают несколько миллиардов таких же свободных выбирать, как и я?»

Эйлис же словно намеренно погрузил себя в анабиоз, не выдержав вопиющей жестокости вечной войны льоров. Словно намеревался приступить к перезагрузке. Но какой ценой?

— Все. Теперь точно все подтверждается! — воскликнула Софья, прерывисто дыша от волнения. Раджед даже подскочил с софы, на которой удобно расположился вместе с много раз прочитанной книгой истории Эйлиса и возникновения льоратов. Для него среди закорючек иероглифов не обнаруживалось уже ничего нового. Пресловутое правило: «прячь на самом видном месте». И оно-то порой милостиво обходило непосвященных новичков. Может, для того и дана человеку слишком короткая жизнь, чтобы не возгордился и не потерял из общей закостенелости рассудка способность по-новому видеть привычные вещи.

— Не поделишься ты со мной? — приподнял изогнутую черную бровь льор, приближаясь к Софье. Она же в свою очередь нервно водила пальцем по найденным строчкам.

— Поделюсь, — кивнула она. — В книгах Сарнибу я узнала, что льоры не были изначально почти бессмертными.

Раджед недоверчиво помотал головой. На миг в нем вновь возникла неприятная покровительственная манера, свойственная более опытным в том или ином деле людям. Софья слегка поморщилась, хотя неприятный мираж быстро растаял.

— Ты хочешь сказать, что льоры были… — недоуменно протянул Раджед, сжимая кулаки и инстинктивно прикасаясь к амулету. Этот жест всегда сопровождал его в минуты величайших потрясений, словно в родовой реликвии он искал неизменную защиту. И правда — что может быть надежнее, чем мудрость предков? Однако бойкое заявление Софьи неизгладимо поразило его, когда чародей в полной мере уловил ход мыслей своей юной помощницы. Казалось, они вместе распутывали гигантский клубок загадок и заговоров. И вот из него выпала окровавленная уродливая нить под названием: «фальсификация истории». О! Раджед не верил, ему требовалась в тот момент поддержка. Он нервозно склонился над книгой, стиснув ладонь Софьи.

— Ты хочешь сказать, что… — повторял и повторял чародей.

— Да, льоры были обычными людьми! — выпалила Софья, отчего-то улыбаясь, однако нахмурилась, собирая в связный рассказ разрозненные сведения: — В очень древние времена — восемь тысяч лет назад — они… вы… они были обычными людьми, которые услышали пение самоцветов.

— Но как же? Ведь пение самоцветов — это дар избранных. Так везде написано! — встрепенулся Раджед, вскочив с места, лохматя гриву волос и часто моргая, словно желая пробудиться от не слишком здорового сна.

— Его может услышать каждый, — тихо, но уверенно проговорила Софья, непоколебимая в своей правоте. — А вы, потомки, считали, что только «достойные». Но нет, вы-то как раз и не слышали, вы умножали свою силу, перетягивая ее из магического баланса самого мира. Самоцветы — это и была магия Эйлиса, это его жизнь. Вы вырвали их с корнем, сложили в сундуки, опустошили недра. Как делают у нас… на Земле. И Эйлис потерял свою силу, которая охраняла его. Жизнь осталась только в ваших башнях, потому что в них и скопились все самоцветы.

Софья умолкла, облизывая пересохшие от патетики губы, и устыдилась, с какой уверенностью обрушила на возлюбленного свое величайшее откровение.

Раджед не верил, он буквально разрывался от противоречий и метался по библиотеке, как леопард по клетке. Ведь всю сознательную жизнь его учили, что титул льора — это великий дар, принадлежность к касте избранных, слышащих песню самоцветов. Теперь же его обвиняли едва ли не в том, что все чародеи в древние времена жестоко узурпировали власть, оттеснив менее удачливых на позиции простолюдинов, а затем заклеймив их презрительным прозвищем «ячед», то есть глухие.

Кто-то и правда не слышал песнь самоцветов, однако такие «глухие» рождались нередко и в семействах льоров. Чтобы компенсировать их недостаток магии, придумали реликвии, в которые родители заботливо переносили часть своей силы. Немного позднее были открыты свойства разных камней и их потаенная мощь, однако она требовала больших затрат «топлива», то есть других самоцветов той же породы. Чем больше добывали камней, тем сильнее становилась магия, тем больше делалась пропасть между титулованными особами и простым народом.

В какой-то момент льоры обрели тот уровень могущества, который позволял им управлять погодой, строить неестественно огромные башни, поворачивать вспять течение рек. Однако едва ли хоть кто-то по-настоящему задумывался, для чего все это помпезное нагромождение, какую цель преследует бесконтрольная демонстрация великой силы.

Тогда же началась бесконечная война чародеев. Более сильные желали овладеть магией более слабых, ассимилировать чужие камни в свою магию, подкрепить свои башни новыми пополнениями в сокровищницу, которая для льоров была одновременно универсальной котельной, охранявшей крепость. А ведь восемь тысяч лет назад все было иначе. Мир не делился на бессильных и всесильных.

Эйлис замышлялся как мир, где сила самоцветов облегчала бы жизнь всем. Не в таких бессмысленно огромных масштабах, как в правление льоров, однако в достаточных для достойного существования и развитии сообразно способностям каждого.

Для Софьи механизм возникновения льоратов не показался чем-то совершенно новым, он вполне соответствовал развитию и ее мира.

«А что если Земля тоже однажды окаменеет? Когда ее поделят на клочки, когда „всесильные“ так же загонят „бессильных“ на дно нищеты? Что если мир решит перезагрузить себя или уничтожить? Во имя равновесия и человечности. Но как же это будет жестоко! Люди на Земле, одумайтесь! Одумайтесь…» — набатом гудели собственные тревожные мысли. И Софья осознала, что она вернулась в Эйлис не в качестве безмолвной жертвы, которая ждет лишь удара в сердце. О нет! Ее привела необходимость новой борьбы.

Семь лет назад она выступила против самодовольного льора, впервые показала ему, что «ячед» имеет свой голос, свое мнение, свою волю. И вот чародей оказался на ее стороне. Он принял сторону всех, кто окаменел из-за жадности и сибаритства королей. Никто не имел права называть себя избранным, потому что все равны! Чародей постепенно проникался духом этой молчаливой борьбы каменных великанов, которая нашла отклик в пылающем сердце Софьи.

Смерть… Гибель… Нет! Эльф предупреждал об ином. Отдать свою жизнь ради восстановления справедливости и равенства — это и не смерть почти. Если бы только окончательно узнать, как пробудить всех окаменевших.

Софья воодушевленно стиснула руки в замок, словно призывая все незримые силы себе в помощники, в свидетели истины, которая открылась льору.

Раджед дрожащими пальцами перебирал знакомые листы фолианта, однако привычные буквы на этот раз складывались для него совершенно по-новому, словно Софья принесла ключ к пониманию написанного.

Фальсификация истории во имя льоров! Неслыханный заговор древних королей! И лишь в библиотеке малахитовых чудом сохранились записи об истинном происхождении титула и сил.

— Ты права, вероятно, так и началось окаменение, — после долгой мучительной паузы проговорил Раджед, однако тяжко вздохнул. — Но не только из-за этого… Эльф поведал одну историю…

Софья остановила его, отрицательно покачав головой:

— Я знаю. Я же все слышала. Мне жаль… Радж.

Она дотронулась ласково до его плеча и с участием заглянула в глаза, стремясь отвратить любимого от невольного самобичевания. Хватило ему и иных потрясений за последние дни. Рушился его привычный мирок знакомых вещей и незыблемых закономерностей, как в те дни, когда испуганная девочка ступила в зазеркалье портала. Роли таинственным образом менялись, точно отражения.

— Получается, что моя жизнь — это ошибка, — горько сетовал чародей.

Буквально каждая его черта выражала великую скорбь, словно он взвалил на свои плечи всю вину и древних тиранов, лишивших народ не только магии, но простейшего права развиваться без нее. Перед ним будто живо метались эти жестокие картины, отчего морщинки в уголках глаз потемнели и углубились, а тонкие губы искривились в отчаянной гримасе.

— Нет, твоя жизнь — это великое самопожертвование твоей матери, сила ее любви, — горячо разубеждала его Софья и вдруг осеклась, вновь настигнутая внезапным озарением, затем тихо продолжила: — Знаешь, мне кажется, что для оживления Эйлиса… ее и не хватает.

Раджед отвлекся и с напускной деловитой сухостью заявил:

— Это как-то… ненаучно, — однако вскоре вновь надломился в искренней благодарности искусственный лед. — Но спасибо, Софья. Спасибо.

Раджед с благородностью припал к ее приоткрытым губам, заключая в объятьях, словно отгоняя образ своей неискупимой вины за появление на свет, как Софья бежала от нависавшей над ней тени смерти, определенной жемчугом. Но она хотя бы совершила свой выбор, за Раджеда же решение приняла его незабвенная добрая мать. Жаль, что никак не удалось бы поговорить с ней, потому что казалось: будь в Эйлисе чуть больше таких, как она, правителей, чума окаменения обошла бы стороной.

— Эйлису не хватает милосердия, — вновь встрепенулась Софья, пока Раджед гладил ее пылающие щеки. — Я помню, как камень распался на стекле, когда я заплакала тогда, на руднике. Ты не помнишь?

Тело ее просило движения, руки и ноги поминутно неуверенно дергались. Пальцы перебирали кисти золотых подушек и измятые страницы фолиантов. Однако Раджед вовремя останавливал то краткими объятиями, то поцелуем. Сам он после горестного открытия точно стремился забыться в этой нежности. Он будто потерял уверенность в незыблемости законов мироздания, однако не сомневался в чувствах Софьи и искал в них новый покой.

— Тебе было страшно, — говорил обстоятельно он, виновато глядя в окно. — Лучше не вспоминать, иначе я не знаю, куда деваться от стыда за того себя. Тогда я был другим.

— Другим, — согласилась Софья, однако продолжала рассуждать: — Но не в этом дело. Я тогда заплакала не от страха, а от того, что услышала пение камней. И каждый из них как будто умолял предотвратить окаменение этого мира, сотни голосов. Это было так больно… и пронзительно, — от воспоминания по щеке невольно скатилась слеза. — Мне стало жаль этот мир. С тех пор я думаю: может быть есть способ вернуть самоцветы на свои места?

— Может и есть, но я не припоминаю таких мощных заклятий. И поможет ли это? — впадал в апатию Раджед. Казалось, он устремился воображением в те далекие времена, когда недра его мира покоились на законных местах и поддерживали гармоничную жизнь планеты. Безрадостная панорама, открывающаяся из окна, лишь глубже вгоняла острую занозу неверия.

Любой здравомыслящий человек оценил бы состояние каменной пустыни как совершенно безнадежное. Но разве милосердие — это мысль? Разве только на холодном расчете все строится?

— Должно помочь. Мы хотя бы попытаемся спасти Эйлис. Я верю, что получится, — горячо убеждала его Софья, воодушевляя в большей степени себя. Раджед улыбнулся и, казалось, в нем вновь разгорелся слабый огонек веры в чудеса. Однако потух, лицо омрачилось, покрывшись сетью ненужных морщинок, черные брови сдвинулись к тонкой переносице.

Чародей задумался, обреченно протянул:

— Значит, гордый титул льор — это не вовсе не синоним просветителей, первооткрывателей, ученых… Как мы все считали. Льор — это захватчик, тиран. Вот, с кем ты теперь, бедная моя София.

Раджед обнял свою избранницу, отчего последняя вздрогнула всем телом, словно чувство вины, придавившее чародея, впилось и в нее острыми когтями. Софье захотелось прижаться к своему льору, превратиться с ним в два дерева, навек сплетенные ветвями. Она прижалась к Раджеду, останавливая его поток самоуничижения, прикладывая тонкий палец к его губам, украдкой очерчивая их волевой контур.

— Ты ни в чем не виноват. Это зло останется на совести тех, кто искажал вашу историю, — решительно покачала головой Софья. — Человек — это не титул. Человек — это его поступки, его решения. Ты — это ты.

— Простые истины, родная, но как же в них тяжело поверить! — воскликнул Раджед, горячо обнимая Софию, нежно целуя в висок.

Сердце его разрывалось от обрушившихся новых истин, перекроивших все представления о таком знакомом мире. Софья чувствовала это, она и сама несколько раз переживала потрясения, когда узнавала настоящие причины некоторых событий. Но не такие.

Она ни разу не переживала предательства, янтарный же льор ощущал себя преданным великими предками, которые допустили все это. Благословленный великой силой мир сделался юдолью скорбей угнетателей и угнетенных. Эйлис мог бы стать когда-то раем, где магия самоцветов поддерживала бы развитие людей, направляла их. Но от жадности «избранных» не осталось ничего, кроме каменной чумы. И посреди этого хаоса застыли одни из последних созданий, способных в этом мире по-настоящему любить.

***

Но оказался в библиотеке и тот, кто обрадовался известям об истинной истории Эйлиса: теневой шпион отделился от колонны, прошелестел незримыми бликами между страниц раскрытых томов. И вынырнул незамеченным уже за границами янтарного льората, прямо в замке-берлоге яшмового чародея.

Нармо буквально ликовал! Он давно не испытывал подобных сильных эмоций, все его мысли и стремления, казалось, подчинялись четкому алгоритму без перекосов на максимум и минимум. Однако ныне он дрожал от охватившего его воодушевления, почти беспричинного. Но он всегда подозревал, что в Эйлисе однажды кто-то коллективно скрыл одну страшную тайну. Отныне все встало на свои места.

Нармо бросился к зеркалу, которое обычно использовал для подглядывания за миром Земли. Теперь же отполированное стекло в почерневшей витиеватой раме отражало лишь его самого, отчего чародей ухмылялся: «Да, отец, я похож на тебя. Но лишь внешне! Лишь этой самодовольной рожей!»

Он иной, потому что ячед, и впервые он позволял себе в полной мере гордиться этим. Если бы не льоры, то и в его мире поныне бороздили бы просторы кибитки передвижных театров, смеялись красивые простые девушки, не страдающие напыщенной гордыней, устраивались бы шумные гулянья. Нармо, наверное, впервые признался себе, до чего же всего это ему не хватает. Не он все это разрушил, и не в его силах оказывалось восстановить. От бессилия приходила тягучая бесполезная злоба.

Если бы не льоры, то он — сын ячеда — стал бы артистом или археологом, копался бы в черепках исчезнувших цивилизаций или скандировал яркие монологи со сцены. А не смотрел в пять лет, как людей рвут монстры на арене. Но поздно… Он уже выбрал роль необходимого зла, и сотни украденных самоцветов трубным гласом стучали в его голове, туманили мысли, требуя захватить безраздельную власть над всеми мирами.

Когда-то он желал уйти в мир Земли, чтобы не допустить в нем того, что случилось в Эйлисе. Захват и истребление? Пожалуй, это никогда не входило в его планы. А вот бы припугнуть их всех, перевернуть сознание. Да и умереть или уйти куда-то еще — вот его идеал, который он впервые осознал, позавидовал Сумеречному. Однако самоцветы твердили, что яшмовый чародей — единственный правитель Эйлиса и Земли, их шепот заключал алчность и властолюбие всех почивших льоров, всех узурпаторов. Камни несли в себе не только магическую силу, но и отпечатки личностей. И зачастую не самых праведных и бескорыстных.

«Я стал таким же, проклятье! Чтоб вы все окаменели еще восемь тысяч лет назад!» — с невыразимой злобой размышлял чародей, рассматривая взбухшие вены на широких кистях. Они просвечивали уже не бирюзовым: от обилия присвоенных самоцветов и их поглощенной силы сама кровь постепенно приобретала какой-то другой оттенок, в котором черным потоком смешивались все цвета.

Нармо до скрипа злобно сжал зубы и прислонился горящим лбом к холодному зеркалу, проводя по нему скрюченными наподобие когтей пальцами. Он с ненавистью и горькой иронией обращался к кому-то: «Ну? Что же вы так плохо создаете наши судьбы? Добрые боги, похоже, раз за разом проигрывали в своей забаве сотворения миров, где-то просчитывались. Придумывали мир за миром, надеясь, что хоть где-то настанет подобие благоденствия и равенства. Но каждый раз эти маленькие фигурки-человечки начинали делить свою игрушечную коробку. Одни всегда рвались наверх, выстраивая живую лестницу из других. И тот, кто затеял все это, наверное, в очередной раз хватался за голову, ставил крест на очередном неудачном мирке, создавал новый — и там все повторялось. Вот они — такие, как я — продукт этого великого эксперимента».

И все же выбор делал он, оправдание себя не стоило вложенных усилий. Ему нравилось делаться все мощнее, превосходить своего самодовольного соседа. В янтарной башне вечно слишком гордились высоким происхождением и мистической силой талисмана. Ныне же ее согревало солнце невероятной любви, которая соединила два мира. Нармо все слишком отчетливо понимал, раскладывал на отдельные составляющие, рассматривал со стороны. И… ничего не испытывал. Все его чувства в последние семь лет сводились к лихорадочному поиску самоцветов, к единому желанию обладать всей «коллекцией». А в остальное время царствовала холодная пустота.

Он помнил, как сражался с Раджедом, как острые когти яростно рассекали воздух, скрещивались с мечами противника. И так бесчисленное количество раз. Сначала их поединки происходили почти на равных, два молодых чародея не до конца владели своими талисманами. В первые сто лет они использовали только когти, рубились, как два воина, лишь изредка посылая друг в друга заряды заклинаний.

Но сила росла, с каждым годом искусство строить козни делалось своеобразным соревнованием. Среди льоров оно всегда незаслуженно ценилось. Вскоре в ход пошли хитроумные ловушки вокруг башен, взаимная месть все никак не совершалась. Потом однажды появилась Илэни, и с ней сделалось удобнее шпионить за проклятым соседом, проще скрываться. И вот уже в ход шли не просто уловки, а манипуляции с нитями мироздания. Дальше, оставалось только швыряться друг в друга галактиками. И оба — наверное, оба — прекрасно осознавали бессмысленность этой борьбы в гибнущем мире.

Однако чужие самоцветы ныне велели продолжать, с каждым разом все более настойчиво. Собственный разум больше не принадлежал яшмовому вору. Он метался по башне, срывал багряные портьеры, разгоняя суетливых тараканов. Вены на руках все больше пульсировали, причиняя боль, пробивались мелкие язвы, отчего хотелось выгрызть тонкий слой эпителия, чтобы прекратить навязчивый зуд. И все же известия принесли невероятное болезненное ликование: «Я — ячед! Ячед! И я всегда это знал! Всегда знал, что это не ругательство. Вы, напыщенные гордецы, просто пустышки, мыльные пузыри! А я — ячед, и уже совсем скоро встану над всеми вами».

Но тут же собственный голос перебивала воля камней. Последнее время хотелось, чтобы кто-то освободил от них, убрал, вычистил их приказы из крови и мыслей. Но ведь на крови и строилась магия алой яшмы: недавно Нармо обратил в порошок все найденные талисманы, развел зельем топазовой чародейки и вколол себе, словно единственное лекарство от окаменения.

Тогда даже Илэни поразилась самоуверенности Нармо, до того никто не ставил на себе такой эксперимент. Но он зашел слишком далеко, чтобы отступать, слишком много лет он потратил на разграбление могил достопочтенных тиранов. И вот ныне их сила циркулировала в нем, в сыне ячеда. Но она же вскоре начала навязывать свою волю, вставали образы далеких эпох.

Порой ему отчетливо виделись те времена, когда еще никто не строил башен. Льоры тех лет, обвешанные тяжелыми золотыми украшениями, носились по земле в громоздких самоходных колесницах на кристаллах, пугая народ чудесами природы: громом среди ясного неба, разверзшейся землей, цунами — и так заставляли поклоняться себе как богам.

Потом явились времена великих восстаний, когда ячед поумнел и осознал, что магия самоцветов доступна всем. Мнимые избранные пошатнулись, когда пришли новые, выходцы из якобы «глухих». Но эти страницы старательно вымарались всеми исследователями, их называли чем-то вроде аналога земных «темных веков», утверждали, что не сохранилось записей.

Тогда-то сложились основные кланы льоров, древние потеснились, уступили место более молодым. Но стоило новым чародеям осознать, что силу самоцветов можно черпать бесконечно, продлевать свою жизнь и творить невероятные чудеса, как они делались не лучше предшественников.

Так и тянулась невеселая история Эйлиса, со временем восстания ячеда ушли в прошлое, якобы «глухие» теряли знания, которыми с ними когда-то делились льоры. Напротив — новые правители вбивали им в голову, что есть избранные и отвергнутые волей самоцветов. Нармо переживал все как наяву, отчетливо рассматривал вероломные картины.

Сначала ему представлялось, что это просто бред, сопротивление организма. После эксперимента Илэни скептически заметила, что никто не гарантирует выживания. И несколько дней все тело чародея пронзала адская боль агонии. Когда-то яшмовые льоры научились проводить такой ритуал, смешивая осколки чужих самоцветов со своей кровью, усиливая так свою не слишком выдающуюся магию. Но мало кто пробовал на себе, мало кто жаждал страданий. Лишь чума окаменения толкала на отчаянные меры.

Казалось, что с магией всех камней удастся превратить свое зеркало в портал. Секрет ценнейшего артефакта Раджеда так никто и не разгадал, имя создателя связующего звена миров тоже кануло в лабиринтах веков. Приходилось действовать наугад. Но вот подвернулась небывалая удача.

«Девчонка как-то вернулась в Эйлис, значит, заработал портал, — думал Нармо, переключаясь от размышлений к планам. — Но почему теневой шпион не нащупал привычную магию? Значит, все дело в девчонке, починила портал со своей стороны».

Нармо хмурил короткие черные брови, сопоставляя все, что узнал. Он не меньше Раджеда бился над тайной каменного мира. И вот все факты обнажились, когда глупая девушка принесла свое предположение. Да еще отворила сломанный портал.

Яшмовый чародей, словно ему нанесли личное оскорбление, жадно приник к своему магическому зеркалу, направляя на него энергию всех камней. Под пальцами стекло слегка потеплело, подернулось мутной дымкой. Выдало какие-то густые заросли, туманные джунгли, потом показало их обитателей, познакомило с жуткой образиной главаря островных бандитов. Кажется, тот пытал кого-то на своем острове, потрошил случайную жертву. Нармо криво ухмыльнулся: уж будто он так не сумел бы. Но не хотел.

Приятнее истязать не жертв, а врагов, как Сарнибу или Раджеда, сломленных, поверженных. Пусть он и не добил их, но все-таки одержал свою победу. А чудесные спасения благодаря друзьям — не в счет.

Яшмовый сражался всегда только ради себя и шел вперед, не оборачиваясь ни на кого. Поэтому он упрямо плавил стекло зеркала, надеясь превратить его в портал. Он все отчетливее видел некий недружелюбный остров. На мгновение главарь бандитов обернулся, словно заметил какое-то движение. Льор дрожал от нетерпения, казалось, что цель достигнута. Если бы удалось прорваться на Землю, то он бы оставил Эйлис. И пусть Илэни мстит своему бывшему возлюбленному, пусть Раджед милуется со своей Софьей, покрываясь постепенно коркой пустой каменой породы. Возня этих насекомых уже не волновала бы истинного властителя двух миров.

Пальцы судорожно царапали неприветливое стекло, но внезапно оно пошло трещинами — и лопнуло, брызнув в лицо осколками. Нармо отпрянул, шипя от боли и ярости. Мелкие фрагменты зеркала врезались в скулы и подбородок, а из крупных осколков еще недовольно таращился смуглый неотесанный главарь. Он все еще недоверчиво осматривался, а потом недовольно плюнул через плечо, словно насмехаясь над неудачными попытками «великого» колдуна. Нармо в ответ яростно сжал зубы и топнул ногой, раздавив последние остатки своего волшебного локатора. Не на что смотреть!

По злой иронии судьбы единственная связующая нить Эйлиса и Земли находилась в янтарной башне. Опять кому-то все, а кому-то — ничего! Раджед у себя радовался, проводил время с новой пассией, праздно листал книжечки в библиотеке. Нармо же ощутил, что после неудачного взаимодействия с зеркалом постепенно иссякла его сила тысячи самоцветов. Вновь вены на руках просматривались бирюзовыми жилками под черными волосками. И все растратилось впустую, не принеся и намека на результат. Может, он переусердствовал, может, неправильно рассчитал поток энергии. Или сочетание камней не подходило.

Когда Нармо немного смирил свой гнев и раздраженно вытащил осколки зеркала, он тщательно осмотрел остатки артефакта, просканировал магию, расположение полей. Однако не нашлось ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего энергию портала. А ведь так хотелось прорваться хоть на кровавый остров, для начала набить морду главарю бандитов. И далее по списку… Захватить мир. Или не захватывать. Нармо и сам теперь точно не знал.

Без действия самоцветов маниакальное исступленное желание отступало на второй план, ему ведь и так неплохо жилось. Удавалось мыслить собственным спокойным рассудительным голосом: «Кто такие льоры? Просто тираны… На Земле тиранам нужны были рабы, живая масса. А здесь все делает магия. И льоры методично истребляли провозглашенный ячед, а потом и друг друга. Но вот магия износилась, истрепалась… Да потом еще треклятый Страж Вселенной вмешался в этот мир якобы из великого милосердия, чтобы спасти жизнь Раджеда. Только магия-то не выдержала. Сошла с ума, сказала: „Достали, хватит!“ — и решила законсервировать этот мир. Ладно, достаточно слов. За дело».

Нармо внутренне поежился при мысли, что необходимо восстановить свою силу. Вместе с другими самоцветами он растолок и фамильную реликвию, поэтому остался только с собственной магической силой, без талисмана она представляла собой жалкое зрелище. Зато чародей в полной мере чувствовал себя обычным человеком, ячедом. Он часто смеялся над льорами, которые без помощи волшебства порой не умели даже шнурки завязать.

И все же ныне вставал вопрос выживания. Не хватало еще, чтобы, например, Илэни использовала временное преимущество. Топазовая чародейка воспринималась только как полезный объект, вещь для достижения своих целей. Она побоялась пробовать на себе магию всех самоцветов, утверждала, что ее род весьма древний, а талисман достаточно сильный, чтобы не «портить кровь».

Нармо только смеялся, его изобретение брало самые мощные свойства всех самоцветов, а приготовленное с помощью колдуньи топазовое зелье убивало сопротивление камней друг другу. Однако ныне чародей не улыбался, его охватило тоскливое ожидание боли. Он медленно поднялся в небольшую лабораторию, где недавно смешивал порошок всех раздробленных камней. Хватило бы еще на долгое время, с такой силой он бы прожил многие столетия и в слабом магическом поле Земли. Сутки агонии стоили веков власти.

«Не надо было тратить на зеркало… — обругал себя Нармо. — Да, долгие годы власти. Но буду ли я при этом собой? Или стану гомункулом, собранием безумия всех льоров?»

Однако рука не дрогнула, когда он потянулся к приготовленному шприцу с черным дымом внутри — так представала сдавленная топазовой тюрьмой магия множества самоцветов. Игла проколола кожу, вонзилась с непоколебимой точностью в вену над локтем.

И вот сила самоцветов вновь хлынула в кровь, вновь пронзила острыми иголками разум. Руки задрожали, ноги подкосились, магические когти неконтролируемо царапали пол, оставляя отметины. Нармо прислонился к стене, закрывая глаза, перед которыми плыли огненные шары.

«Какая боль… я это не вынесу… Ты сам этого хотел. Чтоб его чума побрала… Тебе бы дилером быть, а не льором. Найти портал… Софья… Ловушка. И души наши уходили в камни», — звучали в голове разрозненные фразы, пока тело ненормально дергалось, распластанное на каменном полу. Одержимое сотней голосов, принесшее себя в жертву на вечный алтарь жажды власти. А смысл из Эйлиса ушел во времена еще первых правителей. Этот мир сделал свое благословение вечным проклятьем.

Среди образов чужих жизней, заключенных в камни, представали противоречивые картины недавнего прошлого, которому минуло четыреста пятьдесят лет. Нармо с удивлением узнавал свою крепость, однако в те времена ее еще не тронул тлен апатичного разложения. Сияли разноцветные огни магических светильников, отбрасывая багряные блики на бледные лица двоих людей.

«Бастард будет моим наследником. В нем сила льора! А ты — убирайся», — говорил кряжистый мужчина с квадратным подбородком. Правитель был облачен в черно-алый плащ и дорогой бархатный камзол с золотыми позументами. Голос его гремел так, что дрожали хрустальные бокалы и графин на столике с витыми ножками. Или это кровь стучала в висках, отчего призраки распадались, вились туманами.

Временами Нармо выныривал в реальность, в уставленную пробирками и ретортами лабораторию, где мутный свет, льющийся через бойницу, слабо проникал сквозь пыльные колбы, ложился на древние свитки, в которых и обнаружилось страшное заклинание. На короткие мгновения сила оставляла ясность мыслей, однако все громче и громче гудел трубный глас самоцветов.

В их отточенных гранях веками заключалась не только сила, но и великая память. Камни записывали все происходящее с их владельцами, и оттого человеческий мозг не выдерживал. Нармо ощущал, как кровь скрипит вдоль сосудов, впитывал разделение и смешивание враждующих самоцветов, превращенных его рукой в труху, в пыль.

Вот рубин бился с алмазом: какие-то незнакомые старики с бородами по пояс взмахивали тяжелыми двуручными мечами. Их длинные одежды вились по ветру, от ударов магии сотрясался небосвод, небеса темнели черной грядой туч, обрушивались молниями, которые били в землю, сжигали траву и цветы, насылали мор на животных и перепуганных людей. Страшные маги прошлого…

Мелькнул и образ Аруги Иотила, ныне окончательно окаменевшего. Тогда его каштановую густую бороду еще не расцветило серебро, а суровый взгляд не потух безразличием. Он атаковал рубинового льора со спины, подло, вероломно. Так он обрел власть над восточным материком. Что ж, каков дядя — такова и племянница. Вскоре Аруга предал и алмазного чародея, подсыпал ему яд в питье на победном пиру ненадежных союзников.

Тогда Нармо испытал предсмертные муки, запечатленные памятью алмаза. Вскоре они минули, схлынули, усыпленные магией топазов. Но на смену им пришли новые сражения чародеев, вся история Эйлиса, которую властолюбивый сын ячеда ныне переживал, присутствуя при каждом событии незримым призраком будущего. В те мгновения он в полной мере осознал, какая невыносимая боль сопровождает Сумеречного Эльфа, и все же глумливо порадовался, что не сопереживает никому из увиденных гордецов. Этот мир не заслуживал сострадания и спасения. И пусть руки и ноги леденели от боли, вены взбухали от разносимой через них к артериям и мозгу магии камней, но Нармо шел к своей цели.

Даже распластанный добровольной пыткой на полу, в измятой сизой рубашке, он двигался неизменно к своему идеалу могущества. Или же это вновь твердили ему ушедшие правители минувших эпох? Не столь важно, кто они, ничтожные создания. А Эльф еще мучился от какого-то чувства вины за всех них. Вот он, Нармо Геолирт, узнавший через великие муки истинные мотивы каждого льора. И ни к кому он не испытывал и толики жалости. Но только вновь сознание выбросило его в комнату с красными портьерами. Кажется, когда-то, давным-давно, на месте этой лаборатории находилась детская. На фоне ссоры мужчины и женщины доносился истошный плач ребенка.

«Это… мой отец… А это… Это я… А она… она — моя мать», — разрозненно сложились собственные выводы, но голоса самоцветов звучали яснее, отчетливее. Вскоре стерлись границы времен, страшная сказка собственного происхождения предстала во всей неприглядности мрачной тайны. Отец не скрывал, от кого произошел его сын, тайно презирал Нармо за это, но и не рассказывал ничего конкретного.

«Оставь его, оставь мне моего сына!» — кричала и умоляла какая-то женщина. На ней еще красовалось дорогое пурпурное платье с золотым шитьем, однако беспощадный хозяин башни отталкивал от себя бывшую возлюбленную.

«Убирайся, ячед! Можешь забрать эти тряпки», — отталкивал ее чародей. Донесся звук грубой пощечины, пробравшей волной озноба безмолвного свидетеля. Уже не удавалось установить, что реально, времена смешивалось мерцающими бликами, пульсирующей в висках кровью и разноцветными пятнами перед глазами.

«Забирай, забирай, что угодно! Только оставь меня рядом с сыном! Пожалуйста! Я согласна быть кухаркой, согласна на самую черную работу!» — рыдала женщина, падая ниц пред беспощадным льором, который не позволял ей приблизиться к ребенку.

«Мне никто не нужен, ничтожество. Все делает магия», — усмехался Геолирт-старший. И Нармо поперхнулся собственным немым возгласом. Если бы удалось вернуться в прошлое и свернуть шею отцу! Защитить от него мать… Впервые хотелось кого-то защитить! Но поздно, слишком поздно, для него и для целого мира…

События разворачивались стремительно. Причины расставания, ссоры чародея и женщины так и остались неизвестны, наверное, камни фиксировали только самые яркие воспоминания владельцев, на пике эмоций. И в Геолирте читались только гнев и тщеславие, он считал, что наследнику не следует общаться с ячедом, он выгонял прочь из башни нечастную.

Она же все-таки вынырнула из-под руки отца, в отчаянии кинулась к колыбельке, однако в то мгновение лицо ее исказилось и застыло: из спины женщины торчала рукоять ножа. Того самого, которым так охотно орудовал Нармо, этого оружия подлецов и мерзавцев.

«Значит, вот, как ты отблагодарил ее…», — с безысходной горечью подумал Нармо. И впервые его охватила жестокая печаль по непрожитой жизни. Впервые он осознал, что его кто-то по-настоящему беззаветно любил. И если бы бедная мать осталась хоть кухаркой, хоть чернорабочей, если бы в детстве он узнал, что такое настоящая теплота, то все сложилось бы совсем иначе. Но поздно, слишком поздно.

Он лежал, раздавленный чужой кошмарной силой, видения проносились, оставляя его один на один с бунтующей магией, которая выворачивала суставы и разрывала кости. Изо рта рвались клыки вампира, в глазах стояла кровавая пелена. И до крика хотелось вернуться в тот день, отвести проклятый любимый нож. «Мама… как больно! Мама… я чудовище! А ты не слышишь…»

Тьма затопила сознание, избавив от оценок и восприятия. Самоцветы проникали в каждую клетку, оседали между оболочками, встраивались в атомы тела. Так прошли сутки. Нармо никого не обвинял за эту муку, он сам выбрал такой путь. Ненавидел только алчный мир льоров.

Он пробудился рывком, словно покинув пределы липкого кокона. Когда открыл глаза, тупо уставился в вычурный сводчатый потолок. Значит, он родился прямо в этой комнате. А ныне переродился в этой лаборатории в новое существо, какое-то странное создание темной науки кровавой магии.

Нармо решительно встал и жадно приник к стоявшему на низенькой тумбочке кувшину с водой. На какое-то время, пока холодная влага смягчала горящее огнем горло, не существовало ни мыслей, ни стремлений. Боль отступила, самоцветы напитали силой, но вместе с ними пришла невероятная душевная опустошенность. Остался прямой путь, единственная дорога. Но очень скоро мощь камней снова проявилась, снова вены замерцали, просвечивая изнутри.

Теперь Нармо с интересом сжал пальцы, пробуя себя в новом качестве повелителя сотен стихий. Он не видел, но прекрасно чувствовал нити мироздания, поражаясь, почему Сумеречный Эльф ни разу не пытался переиначить историю сотен миров, разрушить их или захватить.

Чародей с наслаждением представил смерчи с грозой — и шторм разразился вокруг башни, через миг бесследно исчезнув. Затем пошел снег, затем тучи рассеялись, словно лопнули воздушными шариками.

Нармо распалялся, экзальтированно радуясь новым возможностям, его захватил азарт первооткрывателя. Он направил энергию на камень стены и превратил его в воду, а затем преобразовал ее в фиолетовый огонь, нарушая все законы физики. Чародей смеялся, скаля нежданно обретенные клыки.

Он скакал черным пауком по всей лаборатории, видоизменяя формы предметов, и наткнулся случайно на тусклое зеркало, обнаружив, что у него теперь глаза красного цвета, а все вены на лице просвечиваются темно-бордовым. Монстр, как и предрекал, но вполне живой после таких отчаянных попыток подчинить себе все камни. Ему удалось! Первому льору! Единственный повелитель всех самоцветов. А оставшиеся на восточном материке неудачники — ерунда, хватало силы и без них.

Линии мира беспощадно ломались и скручивались. Нармо не стремился достичь равновесия, после увиденного в бреду в нем преобладало отчетливое желание уничтожить Эйлис. А что делать с Землей, он еще не решил, с этими семью миллиардами людей. Заслужили ли они такого же уничтожения, как льоры или нет.

«Слушаешь тут, Сумеречный? А, может, я бы стал для них настоящим Стражем? Раз ты дутый герой», — фыркнул Нармо, обращаясь к пустоте. Впрочем, защищать кого-то не хотелось, не судьба стервятнику обращаться в спасителя. Вместо Сумеречного Эльфа из тени за колонной бесцеремонно выплыла иная фигура, имевшая доступ в башню. Илэни крайне редко посещала берлогу Нармо, считая, что в местечке, засиженном тараканами, ее величеству делать нечего.

— Нармо, где ты пропадал? Я больше не улавливаю твою магию. Ее поле исказилось! Да и ты… Иссякни твоя яшма, ты изменился. Что это было? — с порога начала беззастенчивая чародейка, откидывая горделиво голову.

Может, ей просто шею оттягивали тяжелые темные волосы в расшитой серебром сетке. Нармо усмехнулся своей мысли, бесстрастно рассматривая женщину. Она воспринималась всегда только как расписанная кукла с фарфоровой кожей, выряженная в траурно-черный бархат, даже не вызывала никаких приятных воспоминаний о проведенных с ней ночах. Точно механизм, статуя, ледышка. Пожалуй, он презирал ее больше, чем Раджеда и всех остальных.

— Надо же! Кто пришел в мою башню!

— Если этот свинарник называть башней, — отвернулась Илэни, однако в ее образе улавливалась неуверенность. Она столкнулась воочию с неизведанным, искоса рассматривая чародея. Колдунья нервно сцепила руки, царапая костяшки длинными ногтями.

— Ты и свиней-то никогда не видела вживую, — рассмеялся Нармо, добавляя мысленно: «А мать видела, наверное. И я видел в деревне… я видел ячед. Но во мне теперь столько этой самоцветной мерзости, что я и не ячед, и не льор. Надо будет придумать название этому существу!»

— А ты с ними, конечно, обнимался, — фыркнула Илэни. — Ближе к делу. Девчонка объявилась в Эйлисе. Что будем делать дальше?

Илэни пришла доложить и без того известные новости. Она еще не ведала, что Нармо заполучил отныне и магию дымчатых топазов, они служили «клейстером», который связывал разрозненные самоцветы, заодно передавая и свои полезные свойства. Но, напитанные воспоминаниями хозяев, камни все же продолжали сражаться.

— Предлагаю заманить ее в мой… «свинарник». Он хоть свинарник, зато с лабиринтом. Настоящим, а не той клоунадой, что в башне Раджеда. Часть арены моего «дражайшего папаши».

— И что потом? — скептически сощурилась Илэни, однако образ ее больше не хранил привычной отстраненности и безмятежности. Она напряглась, временами вздрагивая, как кошка перед прыжком.

— Терпение. У меня уже есть план, — отвечал Нармо, приближаясь к Илэни и обхватывая ее за талию. Чародейка отшатнулась, выскользнула, алые губы приоткрылись, выдавая ее испуг. Она не догадывалась, насколько удачным оказался их эксперимент. Какой-то из камней позволял считывать ее мысли, наверное, гематит или адуляр. Нармо, кажется, почти во всем сравнялся со Стражем Вселенной, лишь четко ведать грядущее не позволял ни один талисман. Или же оно отныне представало настолько искаженным хаосом, что ни единый провидец не посмел бы заглянуть дальше грядущего дня.

— Но для его осуществления мне потребуются все недостающие камни, — продолжал Нармо, все-таки настойчиво обнимая чародейку, которая металась от сомнений. Раньше она не робела в присутствии Нармо, считая его самоцвет способным лишь на грубую силу.

— Заберешь у Раджеда в лабиринте его талисман — будет полный комплект. За остальными мы отправимся немедленно, «археолог». Я пришла сообщить о местонахождении новых гробниц. Судя по картам — это дело пары недель, — сообщила обстоятельно Илэни, все еще с недоверием рассматривая Нармо.

Она потеряла способность анализировать мощь его магического поля, оно вышло за пределы контроля и знаний льоров. А ведь только накануне чародейка по всем статьям ставила себя выше Нармо, уверенная, что магия дымчатых топазов всегда защитит ее. Цена проста — слышать голоса умерших, внимать прошедшим эпохам. Вот только ей никто из них не рассказал об истинных причинах окаменения. Мертвецы любят врать. Нармо же ныне тоже вслушивался в остатки чьих-то личностей, запечатленных испорченных пленкой меж нитей и линий, однако не драматизировал. Мертвые останутся мертвыми, пусть говорят поцарапанной пластинкой, а живым надлежит двигаться дальше.

— Пары недель? Долго же! И долго же ты собирала информацию! — воскликнул Нармо, однако немедленно считал местоположение гробниц из памяти Илэни, она превращалась в раскрытую книгу. Сознание и материя менялись местами, идеи и их воплощения не представляли никакой сложности. И такую мощь Нармо намеревался использовать только во вред. Абсурд, сарказм, самоирония. Но самоцветы не велели ничего создавать, копясь концентрированным негативом всех властолюбцев, у которых смысл жизни сводился к войнам с соседями.

— Если ты управишься быстрее, буду признательна, — чванливо отозвалась Илэни, все так же украдкой с опаской оценивая клыки и весь новый образ Нармо. — Даже с магией дымчатых топазов торчать на морозе не самое приятное занятие. Эйлис становится окончательно непригодным для жизни. Холодно, как на Барфе.

Барфом издревле называли огромную планету, что расположилась за Эйлисом, всю ее поверхность покрывал сияющий лед. Впрочем, из него же состояло ныне и сердце Нармо. Ни сожалений, ни сомнений в нем не оставалось, только четкие схемы для достижения целей. Чародейка все еще считала, что без ее верной указки Нармо не найдет несколько недостающих мощных талисманов. Однако им завладело иное намерение: «Мне нужно больше дымчатых топазов, иначе самоцветы „передерутся“. Ужасно склочные камни! Да, дымчатый топаз, не какое-то легкое напыление, спиленное с талисмана, а целиком талисман».

— Ладно, красавица, скоро пойдем искать камни. А пока иди ко мне.

Нармо развел руками и вновь навязчиво обнял Илэни, словно развязный повеса. Бархат платья смялся в местах прикосновения грубых рук, вышивка на корсете исказила узор.

— Нам надо захватывать мир, а ты думаешь все о том же… — прошипела сбитая с толку Илэни. Однако отстраниться у нее не получалось, и она не до конца осознавала, что попала в цепи гипноза. Его подпитывал желтый топаз древнего короля, поле которого хитро сливалось с дымчатым.

— Но страсти это не помеха. Даже наоборот — катализатор, — рычал довольным зверем Нармо, жадно припадая губами к лебединой шее чародейки. Ее тело трепетало в его руках, словно скрипка под ударами смычка. Она робко отвечала на назойливые ласки, когда поцелуи не отличались от укусов.

Внезапно лицо чародейки исказилось, оцепенело, а Нармо торжествующе отшатнулся от нее: черный бархат платья напитывался алой кровью. Илэни схватилась за живот повыше пупка. Нармо знал, куда бить, в руке он сжимал нож, тот же нож, которым отец убил его мать. Ныне он поразил чародейку, которая только недавно наивно считала себя непобедимой. Против магии сотен камней щит дымчатых топазов не выстоял.

Илэни несколько секунд стояла неподвижно, прижав ладони к ране, но так и упала на каменный пол, давясь кровью. Нармо криво ухмыльнулся, склонился над ней и срезал дымчатый топаз, который всегда украшал ее высокий лоб. Он сломал эту заносчивую куклу, разбил фарфоровую оболочку, и не испытывал ни мук совести, ни сострадания.

Илэни уставилась на него расширенными безумными глазами, в которых отразилось удивление. А разве чего-то иного она ожидала? Она сама затаилась, выжидая удобное время, чтобы сокрушить яшмового льора, однако он перехитрил всех.

Какой ценой? Убил ли ее он или это совершил Геолирт-старший, или тот алмазный старец? Или алчный Аруга, или еще сотни льоров? Отныне даже собственное имя воспринималась отдаленно и отчужденно. И все же это сделал он. Нармо сжимал в руке проклятый талисман, отмечая, насколько спокойнее сделалось внутри, словно все самоцветы содрогнулись и замерли, подчиненные единой воле. Осталось собрать еще несколько по гробницам.

В лаборатории витал душный сумрак, а на полу, извиваясь разрубленной змеей мучительно умирала Илэни. И ей еще хватило сил безнадежно прошептать:

— Ты предал меня… ты тоже предал… Почему меня все предают?!

Она плакала, серебряные слезы катились по белым щекам, словно перед смертью ее покинуло проклятье дымчатых топазов, исчезли клыки вампира… Но все это не имело уже никакого значения.

Нармо пренебрежительно отвернулся от Илэни, словно от пустого места. Для него все уцелевшие льоры отныне сделались букашками. Он созерцал битвы почти божеств, великанов, способных двигать материки. А ведь когда-то в Эйлисе их было три, от одного остались только острова и развалины замка жемчужных льров. Сколько погибло тогда ячеда, не поддавалось исчислению. А на Земле от воли «великих» меньше ли? Вот и представился шанс в ближайшем будущем проверить.

«Магия Земли уже мне не страшна. Я подчинил силу всех камней, с ними я проживу еще пару тысяч лет, как минимум. Я окружен их магией, как броней. Илэни мне больше не нужна».

Нармо самоуверенно покинул башню, паря над мертвой равниной на черном облаке пыли, создавая вокруг себя призрачных драконов.

«Ну, вот он я! Вот! Глядите на меня! Вот вам типичный темный властелин. Абсурд, игра, комедия, безумие! Я стал кошмаром Эйлиса, мама…»

========== 22. Песня мира ==========

Когда люди умирают, от них остается не тело, а память. Разговоры родных, чьи-то теплые чувства, чьи-то невысказанные слова. От кого-то остаются картины, от кого-то песни. Застывают повторяющимися моментами фотографии и кинопленки. Настоящая смерть наступает только в полном забвении.

И именно оно ждало каменный мир, опустошенный Эйлис. В мутную реку безымянных правителей канули многие эпохи, о некоторых льорах память стерли намеренно. А о последних обитателях гибнущего мира некому оказалось бы донести любые записи и слова.

«София… может, ты вернулась, чтобы помнить нас, когда мы покроемся камнем?» — думал Раджед, рассматривая мирно спящую избранницу.

Волосы ее разметались по подушке, веки и ресницы слегка подрагивали. Раджед же рассматривал свою левую руку. Это все-таки случилось!

Совершился его самый страшный кошмар: повыше предплечья не отдирались от кожи две каменные чешуйки. Боли под ними не ощущалось, лишь проходил легкий холодок.

«Чудеса… — обреченно думал чародей. — Где же эти чудеса, о которых мы грезим? София! Ты говоришь, что этому миру не хватает любви и поэтому он закован в проклятые саркофаги, но вот он я! Я люблю тебя! Как же я тебя люблю, родная! И… все равно обречен, как и весь Эйлис. Как и все мы, наследники великих королей, оказавшихся жестокими тиранами. Это наказание за ошибки предков. Эйлис не спит, он умирает. Останется каменной планетой в системе Сураджа. Уже есть ледяной Барф и сапфировый Ниилам, а Эйлис застынет уродливой пустой породой. София! Зачем же ты вернулась?»

Раджед безысходно погладил по волосам Софию, обнимая ее, словно стремясь согреть. Хотя его самого тряс озноб. Она не проснулась, лишь улыбнулась и прижалась к нему в ответ. Чародей же вслушивался в дыхание возлюбленной, исступленно рассматривая темноту спальни. Он пробудился среди ночи, когда разум пронзил едва различимый щелчок — каменные чешуйки поползли по руке. Сначала они напоминали две серые родинки, но потом выпростались из-под кожи и образовали нежеланную броню. Пока что всего две крошечные точки. Но никто не давал гарантий, как скоро чума окаменения одолеет все тело. Он умирал… И не успевал спасти родной мир. Они узнали правду о прошлом, но никто не записывал верных решений на будущее.

«София… Возвращайся на Землю, сохрани о нас всех хотя бы воспоминания, хотя бы рисунки. Пусть в твоем мире считают это выдумкой, но кто-то узнает о рухнувшей „волшебной стране“. А мы ведь так надеялись на чудо!» — протестовало все существо льора. Он прикладывал к чешуйкам фамильный талисман, вспоминал все заклинания и заговоры. Однако ничего не действовало, и болезненно маячил образ мученика-Огиры, который вот уже семь лет стоял неподвижной статуей, сохранявшей сознание.

«Что пошло не так? Почему? Я ведь научился управлять линиями мира. Я стал иным… Почему сейчас? За что? За что?!» — гнев прорезал тело то жаром, то ознобом. Раджед все обнимал Софию, практически качал ее в своих объятьях, как единственное сокровище. Внезапно он заметил, что в сумраке комнате на ее лице заблестели хрустальные капли: она плакала во сне, словно уловила всю его боль.

Раджед сжал зубы, укоряя себя за чрезмерную патетику, осторожно отстраняясь от Софии. Она имела право на спокойный отдых, ей на роду было написано прожить счастливую жизнь, но там, у себя, на Земле. И зачем он только поддался этой страсти, замутнившей рассудок обоих?

Они слишком долго ждали, слишком давно друг друга знали. Он помнил Софию с тринадцати лет, изучил невольно все ее привычки. Например, знал, что она всегда кладет гребень для волос на прикроватную тумбочку, а обувь всегда почему-то ставит параллельно кровати. Он помнил все ее рисунки, помнил, как она развивалась и училась. И она, видимо, тоже читала его ныне, словно раскрытую книгу, изучив за семь лет невольного «подслушивания». Не просто так говорили, что талисманы образуют одну общую сеть, они записывали и, как оказалось, передавали сильнейшие эмоции обладателей. Янтарь навечно связал себя с жемчугом.

Тем страшнее делалось льору в вязкой темноте, он не представлял, как скроет или как расскажет Софии о своем медленном превращении. А что если чума окаменения заразна? Такие случаи, конечно, никто не описывал. Но при стремительно развивающейся катастрофе мира уже ничто не служило прочной опорой. Казалось, кто-то методично выкачивал последние камни, рушил последние поддерживающие колонны. Нармо, кто же еще!

Следовало попрощаться с Софией, и вновь разрушить портал — единственно верное неэгоистичное решение. Или уйти с ней на Землю, тихо угаснуть там, однако это бы означало предательство друзей. Да, у него появились друзья, эти странные добряки из малахитовой башни.

«Сумеречный… Где же ты теперь? Любишь говорить… Обещаешь всем чудеса. А кто их получает? Хоть один мир спасся каким-нибудь великим чудом?» — зло бросал Раджед. Однако в ответ ему сквозила безразличная тишина, словно Страж оставил этот мир, бросил друга.

Раджед терялся от безысходности, еще днем ранее он поверил, словно способен буквально на все ради Софии, однако страшная правда о льорах подкосила его, вновь сделала раздражительным и нервным. Вымещать свой душевный бунт на возлюбленной он не смел. София сделалась для него центром мира, Эйлис словно не существовал для него с того момента, как зеркало подернулось рябью и из него невероятным образом вышла она… ту, что он искал и ждал семь лет.

«Если этому миру не хватает любви, то я заявляю: я люблю Софию. Что же не так?» — не понимал льор, сетуя на судьбу, которая вечно отнимает счастье в самый безмятежный момент. Впервые за все время их знакомства они осознали, насколько похожи, насколько приятны друг другу не только по мировоззрению, но и в самых незначительных бытовых мелочах. Это случилось как-то само, непроизвольно. Возможно, им повезло, возможно, так написала судьба. И все же злой рок повелевал разлучиться навечно.

От горьких дум Раджед сам не заметил, как заснул, забылся. Разбудила его София, которая уже одевалась. Рассветное солнце тускло сочилось сквозь стрельчатые окна, единственным ярким пятном в унылой темной спальне сияло синее платье. Льор, словно дремлющий кот, сквозь ресницы рассматривал Софию. Его чуткий сон легко рассеивало малейшее движение, но он с теплотой оценил, как старательно возлюбленная стремилась не шуметь.

В неге казалось, будто каменные чешуйки лишь померещились ему. Когда София покинула спальню, Раджед нервно вскинулся, рассматривая предплечье со всех сторон, ощупывая его и теребя кожу. Никакой боли, никаких ощущений, напротив — полное онемение. Так и есть — камень, щит без нервных окончаний. Чешуйки не исчезли дурным видением.

Заметила ли их София? Поддаваясь порывам страсти, они все еще спали обнаженными, тепло в башне позволяло.

А если заметила, то почему ничего не сказала? Возможно, она вышла из спальни, чтобы незаметно уйти? Оставить его? Но нет, такая мысль едва задела краешек сознания, скорее, он сам надеялся, что София не будет мучиться рядом с ним, созерцая медленное окаменение чародея.

Раджед, наспех одевшись, скрыв новое уродство под тонкой тканью неизменно белой рубашки, вихрем пронесся через все коридоры в тронный зал, словно его атаковали враги. Портал колыхался молочной белизной, от него исходило приятное тепло, как от свежего морского бриза. Однако София обнаружилась вновь в библиотеке.

Сгорбленная и нервная, она сидела над книгами. Раджед не сомневался: она уже заметила первые следы окаменения, однако не впала в истерику и не покинула обреченный мир, она упрямо искала ответы. Да если бы эти бесполезные книги хоть кого-то спасли! Олугд тщетно двести лет над ними корпел, чтобы освободить Юмги. А здесь счет велся на дни, может, недели.

— София, ты же только проснулась… — растерянно приветствовал ее чародей. Библиотека кружилась пылью, застрявшей меж страниц. Казалось, каждый фрагмент бумажного праха отнимает частицу знаний. А ведали ли чародеи хоть что-то на самом деле? Или только подстраивали все знания под удобную им картину мира? При каждой мысли о великом обмане древних Раджед вскипал яростной ненавистью к своему миру. Он ненавидел Эйлис. Зато душу согревало величайшее — почти безымянное — чувство к Софии, к его идеалу, к его прекрасной даме. Он бы посвящал ей стихи, складывал оды, играл на альте. Ведь она все еще не успела оценить его праздные таланты. Все время они проводили в библиотеке, искали с остервенением сумасшедших новые тайны, новые способы завершить мозаику, сотворить заклинание, которое бы вернуло самоцветы в недра. Уже никакие богатства не имели значения, сундуки в подземельях лишь тяготили.

— Да. Проснулась. И что же? — вскинулась она. Руки ее вздрогнули, сминая пожелтевшие страницы. Знала, уже все знала. Ничто не укрывалось от нее. Раджед ощущал себя виноватым без вины.

— София… Я подумал, может быть, тебе лучше вернуться домой?

— Ты гонишь меня?

Соболиные брови сдвинулись, тонкие губы дрогнули. Она, казалось, злилась, но весь ее образ выдавал скорее растерянность, обиду. Не на кого-то, а на саму несправедливость судьбы. Что ж, Раджед соглашался: впервые за четыреста лет его сердце покинуло каменный плен гордыни, обрела чуткость душа. Но проклятье обозленного на своих детей мира обрекало тело застыть в неподвижности.

— Нет, конечно, нет, — протестовал Раджед, приближаясь к Софии. — Так зачем ты все-таки вернулась? Чтобы спасти Эйлис или… ко мне?

— Радж, если бы я вернулась только спасти Эйлис, разве я бы… — сдавленно всхлипнула София. Что же терзало ее? Неужели и правда заметила каменные чешуйки? Следовало еще ночью накинуть рубашку, однако и в том случае проницательный ум его избранницы слишком верно сопоставил бы факты. Да еще, казалось, ее мучает еще какая-то боль, ранящее сердце такой же обидой на несправедливость мира, миров… Они опоздали на тысячи лет, они разминулись на сотни дней. И пламя любви разгорелось к концу, когда уж не сдвинуть тяжелую ношу могильной плиты.

— Опять я говорю какие-то эгоистические глупости. Но ты как будто куда-то торопишься.

Раджед рассматривал бирюзовые озера ее глаз, отогревал в своих ладонях ее ледяные руки.

— Нет, нет. Конечно, нет, — неумело лгала София.

— Софья, я боюсь… что ты снова покинешь меня. Но лучше бы тебе покинуть Эйлис, здесь так опасно!

Девушка только подалась вперед и поцеловала его, ничего не ответив. Она обнимала своего пропащего чародея, ее лоб упирался в его ключицы.

— Ненавижу этот мир, который способен только забирать, — сорвалось невольно с губ чародея. У него отбирали чудом обретенное сокровище, его радость, его светлый луч в темных катакомбах. Однако на это заявление София вновь встрепенулась, глаза ее на миг зажглись яростью, как в те времена, когда они жестоко спорили, когда она твердила правду о бесчеловечных поступках чародея. Понадобилось семь лет, чтобы ее слова достигли его ушей. Однако она тут же смягчилась и спокойно произнесла с рассудительностью мудреца:

— Нельзя ненавидеть свою родину. Да и… Любовь двоих невозможна без любви ко всему миру, без созидания и милосердия.

— Но этот мир ничего мне не дал! — говорила подступавшая безысходность. Раджед недовольно мотал головой, взмахивая растрепанной гривой. Он прижимал к себе Софию, словно наставал его последний час. А если окаменение даже не приносило боли, то он отныне рисковал пропустить страшный миг, не заметить… И исчезнуть навечно. Эйлис, жестокий Эйлис! И такой мир София просила любить?

— Мир — это абстрактное понятие, — все так же спокойно отвечала София, успокаивающе гладя Раджеда по плечам. — Есть люди. Вспомни свою мать, отца. Неужели ты их тоже ненавидишь?

Раджед смутился, клокотавший в нем огонь отступил, возвращая ясность разуму. София же продолжала говорить:

— Вспомни других людей…

И он переносился мысленно в деревню каменных великанов, вспоминал весь тот ячед, для которого он ничего не делал. Они заслуженно подняли восстание, теперь бы чародей первый поддержал их против самого себя из прошлого. Тогда он лишь праздно наблюдал за копошением «каких-то простолюдинов» у подножья твердыни. Он легко кидал обвинения миру в том, что тот только отбирал. Но отдал ли сам чародей хоть что-то? И все же… Неужели расплатой за все годы равнодушия к зову Эйлиса делалась такая страшная участь. Окаменеть после обретения любви. Зачем? В чем смысл? Хотелось бы верить, что эти чешуйки — не безвременный конец и не жестокая насмешка, а новое испытание. Наивная уверенность Софии поддерживала почти истлевшую надежду в сердце чародея.

«Любовь двоих невозможна без любви ко всему миру», — эта фраза звенела на периферии сознания, однако осмыслить ее не удалось, потому что башня содрогнулась от нежданного послания.

Магия малахитового льора обычно пробиралась плавно, донося стабильный сигнал. Ныне же ее нестройный гул подернулся жуткими помехами, сначала голос Сарнибу и вовсе терялся. Раджед решил, что союзников атаковали. Наступления Нармо и Илэни он ждал уже давно. Однако нащупанные линии магии говорили обратное.

— Ты нужен мне в малахитовой башне! Лучше вы оба! — удалось разобрать какой-то совершенно чужой возглас Сарнибу. Обычно он говорил уверенно и неспешно, певуче растягивая слова. Ныне же каждый звук отзывался скрежетом по металлу.

— А как же портал? — поразился Раджед, вслушиваясь в гудевшие стены библиотеки. Магия не сформировала экран или единый источник, доносясь стихийным потоком, от которого пугливо ежилась сбитая с толку София.

— Нет времени объяснять! Нужно много самоцветов исцеления! Вся сила камней! — исступленно воскликнул Сарнибу, ужасно испугав своим поведением.

— Что случилось?! — пытался добиться хоть какого-то внятного ответа Раджед.

— Скорее в башню! Умоляю!

Показалось, что Сарнибу готов заплакать. Стряслось что-то невероятное. Раджед решил, что весь уцелевший ячед по какой-то причине окаменел. Возможно, что-то приключилось Олугдом или Инаи. Воображение рисовало в красках страшные раны на изувеченных телах молодых чародеев, отчего кровь в жилах стыла. Показалось, словно Эйлис стремится растоптать последних выживших, чтобы окончательно закуклиться в пустоте бесконечного космоса.

— Мы должны бежать! — вскочила София, неуверенно направляясь к двери. Она все еще не понимала, что внутренние порталы Эйлиса работают несколько иначе.

— А если это ловушка? Я не хочу подвергать тебя опасности! — остановил ее Раджед, схватив за запястье.

— С тобой мне безопаснее, чем в башне, — уверила его своевольная София, отбрасывая волосы назад и сжимая кулаки. Словно ее жемчужный талисман хоть когда-то подходил для сражений! Да еще портал оставался без присмотра, оставалось лишь уповать на Сумеречного Эльфа, который вот уже много дней загадочно молчал. Но ведь в друзей надо верить? Так все учили? Если бы только еще со всеми работало! Но оставался ли в такой ситуации выбор?

Сарнибу не просил настолько безнадежно даже перед лицом собственной гибели. Страдал кто-то другой, кто-то дорогой его сердцу. У Раджеда на миг мелькнуло безумное предположение, однако на раздумья времени не оставалось.

Портал в малахитовую башню мерцал оттенками зеленого и нестабильно искрил, словно могущественный маг превратился в неопытного ученика, путающего формулы и последовательности заклинаний. Из-за поднявшегося ветра трепетали страницы книг, как в черную дыру, утягивались случайные листки. Раджед поспешил стабилизировать призрачную дверь со своей стороны, вовсе не желая терять какие-нибудь важные записи. Тем более речь шла о возможном спасении всего мира, однако на той стороне Сарнибу стремился сохранить жизнь одного-единственного создания.

— Что?! Спасти… ее?! Это же ведьма Илэни! — только и вырвалось у Раджеда, когда они с Софией прибыли в башню союзника. Хозяин встретил их в просторной спальне с зелеными шелковыми обоями и ореховой округлой мебелью. Все в ней дышало бы покоем и умиротворением, если бы не распластанная на обширной кровати фигура в черном платье. И пришедшие немедленно узнали неприветливые утонченные черты топазовой чародейки. Но на этот раз она не шествовала царственной тенью погибели и не отдавала беспощадных приказов. Ее платье пропиталось кровью, она же запятнала безукоризненно белые простыни.

«Это был Нармо, даже прорицателем быть не надо. Много крови. Метил прямо в артерию. Даже если бы я хотел, ее уже не спасти. Но я и не хочу», — быстро догадался Раджед и не двинулся с места. София же немедленно подошла к обескураженному Сарнибу, спрашивая, что требуется делать.

Малахитовый льор осунулся, его смуглое лицо приобрело землистый оттенок, руки дрожали. Он изо всех сил направлял всю магию на рану Илэни, однако заживления не происходило. Казалось, Сарнибу тоже ранен, глаза его безумно метались, как у пойманного в ловушку зверя. Этот отчаянно влюбленный человек отдавал свою жизненную силу, чтобы остановить на пороге гибели заклятого врага. Чародейку гибельных камней. Однако именно топазов у Илэни и не оказалось, и для Раджеда сложилась четкая картина: яшмовый паук забрал все себе. Тоскливо заныло под сердцем от мысли, что защита янтарной башни далеко не совершенна, ей уж точно не удалось бы отразить сокрушительный удар сочетания различных камней. Тупик! Они все оказывались в тупике. А Сарнибу, очевидно, совсем не раздумывал о судьбе мира в те стремительно пролетавшие мгновения.

«Умереть от клинка лучше, чем вечность видеть каменные сны», — с ужасом осознал Раджед. Поэтому он просто ждал, когда жизнь окончательно покинет бренное тело бывшей топазовой чародейки.

— Спаси ее! Пожалуйста! Одной моей магии не хватает, — твердил Сарнибу. София же с немым укоризненным вопросом уставилась на колебавшегося янтарного чародея.

— Она проклята! Ты привел в башню врага! — протестовал Раджед, растерявшийся от такого беззаветного желания помочь жестокому и вероломному врагу. Но малахитовый льор сложил руки и едва не кинулся на колени, к счастью, его вовремя остановила София, схватив за плечо.

— Нет, у нее больше нет дымчатых топазов! — На глазах у Сарнибу, этого несокрушимого воина, выступили крупные слезы. — Ты не знал ее до их воцарения в ее разуме, а я знал. Умоляю, Раджед, твой талисман вместе с малахитом сумеет заживить эти раны. Задета артерия, критическая потеря крови. Счет идет на секунды!

Секунды… Раджед кинулся вперед, словно что-то сломалось и переключилось в нем. Прежде он бы еще долго ломался и ставил невыполнимые условия, так бы и дождался смерти интриганки. Но все-таки Сарнибу спас жизнь янтарному чародею тогда, при нападении на портал.

— Хорошо! Талисман со мной, — кратко бросил Раджед, боковым зрением улавливая одобрительный кивок со стороны возлюбленной. Что ж… ради этих сердобольных людей он помогал своему заклятому врагу.

Талисман потеплел в ладонях, маг решительно сдернул его с шеи, прикладывая к ране Илэни. Разорванный бархат платья, хранивший остатки щита топазов, мешал магии заживления пробиться к телу. Тогда Раджед быстро поддел его слегка выдвинувшимся призрачным когтем, аккуратно разрезая одежду умирающей чародейки. Зрелище предстало не самое приятное: вокруг раны буквально полыхал вулкан из свежей крови, развороченной припухшей кожи и мышц. Тогда Раджед понял, что это ему, воину, почти все равно, а стоявшей рядом Софии — едва ли. Возлюбленная и правда побледнела, нервно сцепив руки в замок, однако глаз не отвела. Лишь с огромной надеждой взирала на своего чародея. А он-то снова поступал против собственной гордыни. Что-то перевернулось в нем, вся прошлая вражда с Илэни уже не жгла огнем мстительности. Не теперь, не в те мгновения, когда она лежала без сознания, распростертая безвольной куклой, словно проткнутое булавкой натуралиста насекомое.

Сарнибу изо всех сил пробовал заклинания, самоцветы исцеления — силы с каждой минутой покидали его, все глубже пролегали тени и морщины под глазами, все ярче вырисовывалась черная каемка вокруг губ. Малахитовый льор не сдавался, он не жалел своей жизни. Но ведь янтарный также отдал бы всю свою мощь, если бы речь шла о жизни Софии.

«Если есть линии мира для разрушения, есть линии и для созидания», — подумал Раджед, впервые легко и с невероятной скоростью переходя на третий уровень восприятия. Вновь мир растворился среди переплетений мерцающих полосок, нитей, рычагов. Однако рана Илэни представала лишь как один элемент — ее нанес простой клинок, такой же, как в сотнях других миров, где армии тысячами вырубают друг друга. Все же Раджед попытался потянуть за одну из линий, скорее интуитивно догадываясь, чем обладая необходимой уверенностью врачевателя. Кровотечение остановилось, словно он изолировал стремительный поток, сметающий плотины.

— Получается! — выдохнул Сарнибу, однако мимолетная улыбка обреченного угасла, когда дальнейшее действие талисманов не принесло никаких плодов — рана зияла черной пропастью, в которую утекали короткие мгновения жизни.

Раджед, обладая более трезвым умом в сложившейся ситуации, проанализировал все совместные действия чародеев.

— Что-то не так. Силы недостаточно. Самоцветы не взаимодействуют! — заключил вскоре он. Камни будто конфликтовали, теснили друг друга и уничтожали плоды работы «напарника».

— Ты просто не хочешь спасти ее! — бросал несвоевременные обвинения Сарнибу, когда из раны Илэни вновь хлынула кровь. — Да, у тебя есть причины ее ненавидеть, но я… я без нее тот час окаменею.

— Ничего не говори, я пытаюсь, но янтарь не желает взаимодействовать с малахитом, — разозлился Раджед, голос его походил на предупредительное рычание крупного хищника. Да, он хищник, прирученный лев всегда останется львом. Достаточно было небольшой провокации, предательства, несправедливого обвинения, чтобы едва возрожденная вера в человечество рассыпалась на мелкие кусочки. Однако вскипавшую ярость бессилия мгновенно потушил звонкий до крика голос:

— Жемчуг! Вам нужен проводник!

Раджед обернулся, сердце сжалось, причиняя тяжкое удушье. Возлюбленная София! Весна его осени, орхидея его сада… обретенное счастье на грани конца света… Она вызывалась добровольцем для неведомого эксперимента с неизученным заклинанием и загадочным талисманом.

— София, но это может быть опасно! Ты никогда не колдовала, — пытался отговорить ее Раджед, мысленно обрушиваясь на Сарнибу, который утратил все свое рассудительное спокойствие и даже не пытался отговорить бесстрашную девочку.

— Ничего, я просто побуду проводником.

София стояла, словно хрупкая фарфоровая куколка, смиренно прижав руки к груди. Ее расширенные глаза без слов умоляли. Она не отступила бы пред лицом опасности. Разве забыла, как Илэни держала ее в темнице? Разве забыла, как чародейка распорола горло Раджеду? Впрочем, София и ему однажды дала второй шанс, подарила практически вторую жизнь.

— Скорее… — прохрипел Сарнибу, точно на него обрушивалась тяжелая скала.

— Пульс почти не прощупывается, — констатировал без эмоций Раджед. — Ладно, София, встань между нами, больше ничего не требуется. Жемчуг сам направит энергию. Но, родная моя, любовь моя, если почувствуешь, что ты не в силах, что тебе нехорошо, то сразу…

— Довольно слов! Скорее! — прервала его своевольная София, подаваясь вперед, она дотронулась до жемчуга. — Теплый…

— Работает! — выдохнул с робкой радостью Сарнибу, утирая пот со лба.

Раджед кивнул, глянув на края раны, которые начали постепенно обретать свой привычный цвет кожных покровов. Пропасть смерти сужалась до узкой расселины. Ныне большие опасения вызывало состояние Софии: она замерла, прижав руки к сердцу, глаза ее остекленели, как у шамана в трансе, с губ ее срывалась беззвучная песня. Раджед встрепенулся, когда узнал этот мотив без слов: так «пели» камни, излучая жизненную силу Эйлиса, неуловимую для слуха, перебирающую струны души. Души…

Душа мира! В тот миг Раджед услышал пение той самой души мира, которую просила найти его покойная мать. Ах, если бы тогда кто-то так же пришел к ней и, соединив усилия, сумел исцелить!

— Позовите Инаи и Олугда! Так дело пойдет быстрее! — безотчетно воскликнул Раджед, восхищаясь замершей Софией. Казалось, она светилась. Жемчуг — камень, способный объединить все самоцветы. Впрочем, камни не сотворили бы новых чудес без людей.

— Зачем? У Олугда нет талисмана… — удивился Сарнибу.

— Он не важен! Не важен… — твердил Раджед почти по наитию. — Ты ведь тоже слышишь… песню?!

— Да! — пораженно замер на мгновение Сарнибу. — И рана! Рана Илэни исчезает. Что же это?.. Чудо!

Малахитовый льор незамедлительно попросил войти двоих чародеев, оставшихся снаружи. Но вряд ли кто-то из них разделял радение Сарнибу в борьбе за жизнь кровавой ведьмы, злодейки.

— Я знаю, что вы не любите Илэни. Но помоги нам… ради Софии! Помогите Софии!

— Это же… чудо! — оцепенел Олугд. — Я читал о таком… только раз в истории удалось исцелить умирающего магией нескольких самоцветов! И я слышу! Песню!

— И я слышу! — хлопал широко раскрытыми глазами Инаи.

Льоры приблизились, они озирались, словно искали кого-то еще в этой небольшой комнате, где никогда не обреталось лишних предметов. Однако ни в шкафу, ни за изумрудным пологом никто не прятался, нигде не скрывался Сумеречный Эльф или существа, подобные ему. Судьба Эйлиса легла в руки его обитателей, Раджед вновь надеялся на спасение всего родного мира. И в нем крепла уверенность, что исцеление Илэни мистическим образом сделалось первым шагом к великой цели.

Олугд и Инаи не спрашивали, что делать, они замерли так же, как София. И магия потекла к ране, еще быстрее заживляя края, восстанавливая ткани. Искаженное агонией лицо Илэни постепенно разгладилось, даже ушла мертвенная бледность. Вскоре на месте раны оставался только свежий красный рубец, однако и он сглаживался, тускнел.

А в комнате все звенела и переливалась чудесная песня мира, истинный голос самоцветов, который чародеи давным-давно позабыли. Они оглохли в гомоне войн, залили уши воском интриг. Самоцветы многие века воспринимались только как удобный инструмент для достижения целей, а сила — как данность, передаваемая по наследству.

«Линии мира — разум. Песня самоцветов — сердце, душа», — вдруг осознал Раджед. Он слышал и видел — линии мира звенели струнами, переливались, словно под рукой гениального исполнителя. Сила плавно парила между ними, исходя из присутствующих, но не выпивая их. София начала эту песню, желая спасти жизнь. И льоры подхватили, словно всегда знали. Илэни же все еще не открывала плотно сомкнутых век, но дыхание ее выровнялось. Смерть отступила, отброшенная песнью жизни.

— София… Получилось, получилось… София, — с исступленным восхищением твердил Раджед. Внезапно лицо возлюбленной исказилось, тело вздрогнуло судорогой, через нее как будто прошел электрический заряд. Илэни жадно задышала, хватая воздух, а София упала.

— Жемчуг, универсальный передатчик… — с ужасом осознал Раджед, подхватывая возлюбленную. — Но это «камень жертвы»! София! Зачем ты это сделала? И ради кого? Что если эта ведьма забрала часть твоей жизненной силы?

Умиротворение как ветром сдуло, разум обнажил все обиды и вражду. Отдавать жизнь Софии ради спасения топазовой чародейки — никогда, ни за что. Сарнибу, хотелось надеяться, тоже не принял бы такую жертву.

Малахитовый льор растерянно метался от Илэни к Софии, пытаясь предложить какую-то помощь. Топазовая чародейка на мгновение пришла в себя, однако вновь потеряла сознание. София же лежала бледной тенью в объятьях Раджеда. Казалось, она исчезает, как рассветная роса под лучами палящего солнца. Но вскоре глаза ее приоткрылись, бескровные губы тронула робкая улыбка:

— Все хорошо! Видишь, я пришла в себя. Просто непривычно. Все хорошо.

Нежная рука дотронулась до щеки Раджеда, провела вдоль светло-русой щетины, и он вспомнил, что с утра не брился. События разворачивались слишком стремительно. Сначала они, погруженные в уныние, сидели в библиотеке, затем Сарнибу позвал их к себе. А потом… песня. Она все еще раздавалась где-то на грани сознания, затопляла иррациональным восторгом.

Но волнение за здоровье Софии сделалось важнее: «Хорошо? Так же хорошо, как у меня с окаменением… И кого мы спасаем, если все обречены? Нет-нет, София, отдай жемчуг и иди домой, родная, мы пропащие люди все».

— Все равно мы спасли ведьму! — проскрежетал Раджед, вновь обрушиваясь с небес на землю, спеша усадить в кресло Софию.

— Она уже не ведьма! Посмотрите! — шептал виновато, но упрямо Сарнибу: — Да посмотрите же вы все! Нармо забрал ее проклятый талисман. У нее даже волосы посветлели, исчезли клыки. Это снова моя Илэни, моя бедная девочка, на которую пал злой рок дымчатых топазов — предвестников конца. Вы не знали ее до заточения в башню, а я знал! Только если она выживет, я искуплю свою вину перед ней.

Сарнибу склонился над Илэни, целуя ее в лоб, словно малое дитя. Инаи недовольно нахмурился и предпочел удалиться. Олугд вскинулся следом, изумленный поведением крайне миролюбивого товарища. Неужели забыл, скольких Илэни уничтожила? В числе ее жертв ведь оказались и родители Инаи. Все помнили. Сарнибу первый все помнил, но лишь растирал холодные руки бывшей топазовой чародейки.

Она и правда изменилась: черные волосы ныне приобрели непривычный медовый оттенок, а губы больше не выдвигались вперед за счет клыков. В новом обличии, да еще без сознания, чародейка казалась крайне несчастной и непостижимо кроткой. Обманчивое впечатление — так решил Раджед. Он понимал, что никогда не простит Илэни. Пусть он слышал песню камней, видел колыхание линий, но не оправдывал ничего, что сотворила Илэни. Впрочем, сам он тоже вершил не самые добрые дела в свое время. И все же он спас ее, хорошие люди слишком умоляли. Что ж… спасение жизни лучше уничтожения. Если бы только не обморок Софии.

— Горячий, — говорила она, дотрагиваясь до талисмана. Жемчужина едва уловимо вибрировала, разнося уже неразличимые звуки.

«Песни китов», — вспомнил животных из мира Земли чародей. Они общались с помощью эхолокации. Показалось, словно пение камней сродни чему-то подобному. Впрочем, научные объяснения казались излишними.

— Как ты? — Раджед с опаской всматривался в осунувшееся лицо возлюбленной.

— Все хорошо. Это было… очень необычно, — улыбнулась София, намеренно бойко вставая. Она показывала обоим льорам, что эксперимент ничуть не навредил ей. Но Раджед не верил: что-то надломилось в ней, появилось что-то совершенно неуловимое. И когда? В день ее возвращения зрение не показывало недостатков и болезненных черт. Какая-то недобрая тайна?

«Я должен узнать, что с тобой, София! Почему ты так внезапно вернулась ко мне? Любовь — не причина для такой спешки. Мы поторопились, это было как помутнение… зачем же я затащил тебя в обреченный мир», — с тревогой думал Раджед.

— Все хорошо, — бормотала София, она вновь опустилась на кресло, натянуто улыбнувшись. — Просто надо немного отдохнуть.

— Тогда мы возвращаемся в башню, — сделал вид, словно поверил в эту несовершенную игру, Раджед.

— Да, надо быть осторожнее нам всем, — встрепенулся Сарнибу. — Лучше держаться вместе. Если ты не против, мы через пару дней прибудем в твою башню.

— Почему сейчас? Почему за семь лет не возникло такой необходимости? — с некоторым неудовольствием осведомился Раджед. Он не слишком жаждал делить свое жилище с кем-то, кроме Софии. Для работы и тяжелых дум ему всегда требовалась тишина. Игра на публику, масштабные поединки, пышные балы — способ зарядиться чужой энергией. Но для достижения мира в душе он жаждал порой уединения. Однако времена наступали слишком тяжелые.

— Ты не спросил, откуда рана Илэни? Нармо подчинил силу всех камней, я почувствовал это, почувствовал, как дымчатые топазы перешли к нему. Не знаю, как он не засек меня в своей тараканьей башне, — горестно поведал Сарнибу, тяжело качая головой.

— На то ты и невидимый льор! — ободряюще поддержал Раджед. Сила Сарнибу позволяла проворачивать самые хитрые заговоры, а он использовал магию только для обороны и спасения. Вот и теперь едва не погиб, передавая жизненную энергию умирающей чародейке. Ныне льор нуждался в долгом отдыхе. Но явно намеревался провести бессонную ночь подле Илэни.

— Да… — кивал малахитовый чародей. — Сейчас мы должны объединить все силы, чтобы защитить портал. Хватило бы времени, чтобы перенести все защитные заклинания. Да еще чтобы твоя башня их приняла.

— Тогда мы тем более обязаны вернуться, я подготовлю защиту башни, — сжал кулаки Раджед.

Дела обстояли еще хуже, чем он представлял. Похоже, наставала пора безумных экспериментов. Только кто победил бы в этой борьбе сумасшествия и чуда?

***

Где-то плескалась вода, медленно сменяли друг друга пенные волны… Или это шелестел ветер? Она не знала, не догадывалась и не смела помыслить. Она — лишь колыхание ряби на гребнях, лишь прикосновение холодных порывов. Где-то люди сходили к воде, погружались в лодки, раскидывали сети, ловили рыбу, как небо души. А она обрушивалась гвалтом урагана, она поглощала в недра темных омутов. Она — смерть?

Нет, что-то не сходилось, видения уплывали, пока дух без тела и имени скользил сквозь скорбные ветви древа мироздания. Древа ли? Оно покрылось темной серой корой, оно окаменело. Все миры поразила неведомая напасть, кара за всю причиненную им жестокость. Дух устрашился. Холод пронзил бесконечной печалью, словно что-то сломалось, словно где-то разбился хрустальный сосуд. И из него вместо вина капала кровь. Звон… Гул голосов. Песня? Сквозь темноту доносилось пение, хотя слуха не осталось, как и зрения. Все исчезало, все гасло застывающим покоем, только звук все усиливался. И вскоре дух заметил, как обретает очертания. Из воздуха соткались тонкие пальцы, по плечам разметались темные волосы. Кто она?

Нет… Она не дух и у нее есть имя. «Илэни… Илэни», — звал с невыразимой печалью чей-то знакомый голос. Чей?..

Воспоминания хлынули затопляющим потоком, смешивались картины прошлого и будущего, обреченного никогда не наступить.

Ягоды… спелые крупные ягоды иссиня-красного оттенка. Женские руки укладывали их вдоль пышного дрожжевого теста, переплетались фигурные косички украшений. Ласково улыбалась мастерица. «Мама! Как красиво!» — восклицала сияющая беспечностью девочка, с интересом наблюдавшая за приготовлением ягодного пирога. Кружевное лиловое платьице колыхалось под ласковыми прикосновениями теплого весеннего ветра. И Илэни внезапно узнала в этом ребенке себя. Как давно… В прошлой жизни, когда вести о чуме окаменения долетали откуда-то с западного материка страшной сказкой на ночь, когда она еще не ведала, что значат слова «суд», «заточение», «убийство». В те времена она еще не была кошмаром Эйлиса, она еще умела радоваться. Жизнь осталась в прошлом с тех самых пор, когда она услышала голос топазов…

Он пришел не в полнолуние, не среди морока ночных теней, а в такой же солнечный полдень, когда на столе так же дымился свежеиспеченный ягодный пирог. Голоса мертвых отрезали радость, отсекли все светлые чувства, они увлекали душу на изнанку мира в колыхание призраков.

Сотни мертвых королей заставляли раз за разом переживать свой последний час. Кого-то отравили, кого-то разрубили мечом, кто-то корчился от магических ран. И так сотни, тысячи раз, словно по кругу безумия. С тех пор больше не ощущался вкус еды, и прикосновения рук матери не приносили тепла. Где-то в глубине души все триста семьдесят лет Илэни спрашивала себя: почему именно на нее пал выбор проклятых самоцветов? Они отравили ее жаждой власти, они навязывали чужую волю уничтоживших друг друга тиранов прошлого, с самых первых времен, когда еще покрытые татуировками дикари создавали собственные культы.

В пустой башне, в долгом заточении их истории превратились в единственный источник информации о внешнем мире. Что ж, возможно, ее заточили заслуженно: одно ее прикосновение с момента пробуждения талисмана причиняло неопределенную сильную боль, долгое время ей не удавалось контролировать такую силу. Хотела бы она в те дни превратиться в ячед, в обычного человека, который не зависим от воли безликих камней. Но потом собственная воля рассеялась, затерялась среди звучных возгласов кровожадных мертвецов.

Они доказали ей: весь мир состоит из боли, нет ничего, кроме бесконечной тьмы и борьбы. Ничего нет… Все обращается в прах, все умирает и исчезает без следа, а вместо памяти остаются только отголоски, затерянные в нитях мироздания. Все заканчивается слишком быстро. Тепло, солнце, любовь, поддержка — лишь временные иллюзии, которые размягчают сердце, и оно панически вздрагивает, ломается при первом прикосновении колючего ветра вечной зимы. Только она вечна, только она.

Однако почему тогда бесплотный дух не отпустил собственное тело на волю волн, где незримые рыболовы доставали из глубины затерянные души? Она… совсем не желала умирать, да и убивать ее заставляла бесконечная боль, долгая агония своей души, пронзенной пиками чужой воли. Чего добивались топазы? Желали через нее покарать погрязший в войнах Эйлис? Она же… когда-то она просто хотела любви, понимания, счастья. Ничего более.

Она впомнила, когда впервые увидела Сарнибу, еще юной девочкой. Он прибыл в башню с дипломатической миссией, умолял Аругу Иотила не начинать новые войны против соседей, только алчный старик оказался глух. Маленькая Илэни запомнила Сарнибу как очень печального человека с густой каштановой бородой и невероятно добрыми глазами. В тот раз он подарил ей малахитовую шкатулку и ласково улыбнулся, без напыщенной официальности, без навязанной дворцовым этикетом манерности.

Странно… Раньше она совершенно не помнила тот день, все эти годы туманного затмения собственных мыслей, как на обратной стороне луны. Мир состоял лишь из боли и смертей. Она превращалась в чудовище, в ведьму, несущую разрушения. И безотчетным страхом запечатлелся день смерти матери: что если это бесконтрольная магия дымчатых топазов убила ее? Илэни боялась признаться себе в этом, боялась помыслить о такой катастрофе, конце света.

Но уже не узнать, не определить, оттого год за годом в одиночестве башни крепла тяжкая ненависть к себе. Из нее рождались чудовища, чародейка прокляла тот день, когда появилась на свет. Образ Сарнибу забылся в веках, истерся старой пленкой, истрепался сожженной бумагой. Осталась лишь ненависть к себе, затоплявшая, словно пойму, разоренное гнездо сердца, где когда-то хранились теплые воспоминания детства и ранней юности. Темное чувство ранило и всех окружающих, обрушивало излишки ярости, которые не выдержало бы расколотое сознание. Довольно! Хватит так существовать, тянуть эту неизбежность агонии!

Сделаться бы морем, зайтись вольной птицей, хоть чайкой, хоть вороном, слиться с волнами неминуемого рока, если уж судьба отвела ей роль смерти. Вновь все таяло, исчезало собственное имя, нематериально просвечивали дрожащие руки.

— Илэни! — донесся через завесу отчаяния невероятно знакомый голос. — Илэни, пожалуйста, очнись! Илэни… что мне еще для тебя сделать, чтобы ты очнулась? Пожалуйста!

Кто-то просил с небывалой мольбой, уговаривал вернуться. Неужели не устрашился призрака смерти, обнимающего ее извечно за плечи? Ведь под ее руками даже цветы увядали, покрывались черной гнилью разложения. Ведьма… проклятая.

— Прости меня за все, девочка моя, только очнись, только очнись, — доносился все отчетливее шепот. Ярким пятном вспыхнула малахитовая шкатулка. Сарнибу! Сарнибу! Неужели он еще за что-то просил прощения? Неужели она заслужила прощения в его глазах?

Губы дрогнули, а из уголков глаз из-под закрытых век потекли жгучие крупные слезы. И тогда вновь дух обрел тело, а завеса отступила, прорвалась хрипом и кашлем. Илэни порывисто распахнула глаза.

— Свободна! — выдохнула она, и из ее груди как будто вырвался со вздохом черный туман. Дым тут же рассеялся, отступил пред лучами рассветного солнца. Жива! Жива… вот только зачем? Она не помнила голос из видений на грани, однако что-то непривычно трепетало в груди, словно оттаяла укутанная черным пологом душа.

Илэни несмело повернула голову. Так и есть — Сарнибу. Кто же еще… Как бы хотелось поверить в сказку о спасении! О том, что именно добрый малахитовый чародей вытащил ее полуживую из башни Нармо. Однако здравый смысл не позволял никому доверять, ведь все предают, ведь все уходят, когда нужнее всего поддержка.

— Ох… Только этого не хватало… Меня спасли… враги, — просипела ослабшим голосом чародейка. Постепенно сознание возвращалось к ней, жгучее одиночество обреченной заполнялось тревогой ожившей. Занавес, отделявший ее от настоящего, исчез. Вновь возникал рой вопросов, сомнений и непривычных несбыточных надежд. Сарнибу… совсем рядом. И после всей той боли, что они с Нармо ему причинили!

— Илэни, я тебе не враг. Никогда не был врагом, — шептал упоенно малахитовый чародей. И вновь глаза защипали слезы, голос сорвался в сипящий шепот:

— Я знаю. Ты не способен быть врагом. Но неужели стал героем?

— Герой или не герой, это не важно. Главное, мы спасли тебя, — кивал Сарнибу, украдкой целуя ее в висок, в лоб. Где уже не обнаружилось неизменного дымчатого топаза. Но это осознавалось как-то отстраненно и, пожалуй, вызывало скорее радость, нежели печаль. Свободна! Впервые что-то приносило радость.

— Как тихо в голове… ни предсмертных воплей, ни приказов убивать от древних льоров, — отрешенно отозвалась Илэни. — Я — снова я.

Она помолчала, словно ожидая, когда полностью очнется. Сарнибу тоже ни проронил ни звука и терпеливо ждал, только доносилось его взволнованное прерывистое дыхание, словно от долгого бега. Под глазами у чародея залегли глубокие тени, ярче проступали морщины. Пятьсот лет после бессонной ночи давали о себе знать. Когда-то они все были намного моложе, когда-то и Эйлис не терзала каменная чума, но настал тот момент, когда страдания мира сделались настолько невыносимы, что он предпочел смерть, выбрал вестника гибели, обратив его талисман в проклятый черный камень. И заковал себя в броню пустой породы. Просто вестник гибели, просто звено в цепочке планомерного умирания родного мира. А ведь когда-то ярко светило солнце, цвели сады… Илэни вспоминала прикосновения весеннего тепла к загорелой коже. Точно в прошлой жизни, точно вовсе не с ней. Но отчего-то такие далекие дни ныне представали более ясно, чем долгая бессмысленная война.

— Представляешь… я помню маму… — продолжила чародейка, неуверенно сжимая пальцы на кисти Сарнибу, точно ища у него поддержки в своем откровении. — Помню, как она готовила ягодный пирог. У нее были такие теплые ласковые руки… И в окно в тот день светило солнце. Так ярко, так красиво.

Илэни вытянула руку перед собой, словно стремясь коснуться воспоминания. Но над ней лишь покачивался светло-зеленый парчовый полог, увитый орнаментами трав и цветов. Воспоминание угасло. Да, вестник гибели, да, выбранная по случайному злому року. Но все-таки совершенные злодеяния оставались на ее совести, кровь не отмывалась от рук, однажды поднявших меч на убийство.

— А потом только тьма… — надломился голос Илэни. — Я помню, как дотронулась до тьмы Сумеречного Эльфа. Он тоже постоянно слышит голоса мертвых. Они так мучают! Так терзают! — прорывалась давняя обида: — Хорошо тебе было… слышать голоса леса и животных. А с таким талисманом попробуй… с-сохрани рассудок.

— Что же ты не сняла его раньше? Зачем совершала все это? — покачал головой Сарнибу, вновь склоняясь над ней. Он стоял на коленях возле широкой кровати, словно молился. За кого? За нее? За ее возвращение к жизни? Илэни невольно дотронулась до раны на животе — ни следа. Она лежала, переодетая в белое, накрытая такой же белоснежной легкой простыней. И впервые за много лет ощущала тепло, словно разрушился саркофаг холода, заковавший ее изнутри.

— Дура была, власти хотела, — с горькой усмешкой отозвалась Илэни, все еще отстраненно изучая узоры полога, чуть тверже добавила: — Мести. Мести даже больше. Не все же талисман диктовал.

Она надеялась вызывать гнев, осуждение, досаду, разочарование. Что угодно! Лишь бы не наблюдать этот лик всепрощения, склонившийся над ней с неземной заботой.

— А что же сейчас? Как ты сейчас? — обезоруживающе спрашивал Сарнибу, лишая последней брони, делая такой же беззащитной, как в детстве. Но он не лгал, он просто не умел лгать. Илэни поняла, что взметнувшийся в груди гнев — это вновь озлобленность в отношении самой себя. Она доверяла Сарнибу, но не могла никуда спрятаться от невыносимого чувства вины.

— А сейчас я хочу… — неуверенно отозвалась она. — Покоя, — чародейка впервые осмелилась посмотреть малахитовому льору прямо в глаза. — Я теперь… почти что ячед. И понимаю, что так даже лучше. Есть я, есть моя воля — и никаких родовых реликвий.

По щекам Илэни вновь покатились крупные слезы. Сарнибу молчал, лишь украдкой стирал соленую влагу с ее осунувшихся щек.

— Отдыхай, — вскоре сказал чародей. — Я должен подготовить все к переезду в янтарную башню.

— Янтарную?! — встрепенулась Илэни, приподнимаясь на локтях, однако безразлично откинулась, мрачно вздохнув: — Значит, я возвращаюсь в свою. Раджед не примет меня.

— Примет, я договорюсь с ним, — уверил ее Сарнибу. — Ведь без него мы бы не смогли спасти тебя. Все вместе! Ты слышала песню? Песню мира?

Илэни нахмурилась, не вполне понимая полученную информацию, факты представлялись невероятным вымыслом. Однако при слове «песня» что-то дрогнуло в душе, Илэни отчетливо вспомнила море, тени рыбаков и необъяснимый голос, который постепенно пробуждал ее к жизни. Песня мира? Новая магия? Вряд ли кто-то обладал ответом, зато им удалось залечить одинаково смертельную для человека и для льора рану.

— А Инаи… тоже был с вами? Тоже… лечил меня? — сдавленно поинтересовалась Илэни, неуверенно садясь и отворачиваясь к окну, где развернул огненные крылья феникс рассвета.

— Да, и Инаи, и Софья.

Илэни молча закрыло лицо руками, словно известие о чудесном примирении льоров не обрадовало ее, а повергло в ужас. Впрочем, ныне ее терзала иная боль. Она застыла скорбной статуей.

— Святые самоцветы… Меня спасли все, кому я причиняла боль, — прохрипела она, потому что горло сдавило судорогой.

— Не думай об этом! Ты теперь с нами. Ты все исправишь, — обнял ее за плечи Сарнибу. Илэни с благодарностью прислонилась к его широкой груди спиной, чтобы не упасть. Голова кружилась, и из груди рвался дикий вопль, однако тепло малахитового льора проникало в каждую клеточку. Он простил ее, но тяжелее всего простить саму себя. После многих лет ледяного бесчувствия пришло раскаяние. И пусть душевная боль тяжким изломом переворачивала все ее существо, Илэни не желала избавляться от этой муки, страшась вновь впасть в безразличие. А когда нет чувств, ни любви, ни боли — нет и души.

***

День все ярче зажигал огни рассвета, утро сменилось полуднем. Впрочем, никакое солнце не рассеивало крепкий мороз за пределами башни. Эйлис все еще умирал… Илэни, облачившись в свободное изумрудное платье, рассматривала из окна спальни каменные равнины за пределами малахитовой башни. Где-то там, на юго-востоке высилась ее смертоносная твердыня, впрочем, как только иссякала магия льора, его жилище тоже немедленно приходило в упадок. Все фальшивка, все дешевая игра на публику без зрителей.

Илэни устало вздохнула, заламывая руки, словно неопределенно ожидая чего-то. Двери спальни не затворились на замок, никто не приходил с докладом об аресте, как тогда, в тот страшный день. И все же незримые стены из воздуха держали чародейку в своей прозрачной тюрьме: она впервые боялась выйти и встретиться с бывшими врагами. Не находилось ни единого слова для оправдания. Инстинктивно она тянулась к Сарнибу за защитой, хотя понимала, что тот неоднократно пострадал из-за нее.

«Нет, не такой была Илэни раньше, даже до превращения. Нечего строить из себя стеклянную статуэтку, — подумала чародейка, решительно сжимая кулаки. — Правду говорил ячед: не захочет женщина меняться, ее никто не изменит. А захочет — так переменится за один день. Я захотела измениться, я это чувствую. Смелее, только смелее».

Никогда еще так не дрожала рука, протянутая к витой дверной ручке. В позолоте искаженно отражалось собственное лицо. Чтобы не оставаться один на один с эти искаженным образом, Илэни рывком открыла дверь.

Малахитовая башня поразила ее не убранством, а количеством обитателей. Ей то и дело встречался ячед, кто-то приветливо улыбался, кто-то угрюмо сторонился. И чародейка считала, что заслужила любое порицание, но никак не милостивые улыбки.

Башня встречала спокойными зеленоватыми тонами, белеными стенами и колоннами с не слишком вычурной лепниной, мягкой светло-ореховой мебелью. Все олицетворяло равновесие и дружелюбие. Казалось, семь лет назад страшный пожар, устроенной Нармо и Илэни, не слизывал жадно узоры обоев, не испепелял страницы книг. Все по ее вине… Только ли по воле дымчатых топазов? По их приказу она нашла вину, которую на долгие годы повесила на Сарнибу. А он не заслужил. Даже если его невольное молчание на суде как-то повлияло на ее падение в бездну, то нынешний его поступок все искупил сполна. И она никогда не сумела бы ничего дать взамен. Разве только… свое разбитое истосковавшееся сердце? Но достаточно ли?

От тяжких сомнений Илэни потерянно ходила по башне; складки длинного платья мягко шелестели на белом мраморе лестниц, а она все не находила себе места. Сарнибу занимался переустройством магической защиты, чтобы организовать надежную оборону портала янтарной башни. Илэни не отвлекала его, без талисмана ее магии хватало только на мелкие бытовые нужды.

Но малахитовый льор сам нашел ее на каменной скамье в искусственном саду, где полыхали алые розы, ее любимый сорт. Он подошел незаметно, потому что поскрипывание мелкого гравия скрадывали тихие переливы маленького фонтана, украшенного русалкой. Лицом та напоминала Илэни в ранней юности. Из-за таких совпадений, встречавшихся всюду, чародейке порой чудилось, словно она всегда жила в этом замке, а не прибыла нежеланной гостьей.

— Как ты? — спросил с участием Сарнибу. Илэни растерялась, сжимая руки на коленях, словно застенчивая девочка. Непривычное тепло окатывало ее благодатной волной. Оно не имело ничего общего с каким бы то ни было низменным чувством: страстью, желанием обладать или одержать победу. Понимание? Ощущение поддержки?.. Слишком непривычные слова для такой, как она.

— Все думаю… о своей силе. Которой теперь нет, — неуверенно начала Илэни, глубоко вдыхая, чтобы набраться смелости и рассказать правду, словно от этого сердце перестало бы ныть тоской по разрушенной жизни. — Я была их марионеткой, безвольной и глухой. Каждый день как во сне, и вот только слушала, как древние льоры между собой грызлись, и сама озлоблялась. Бесконечный кошмар. Дымчатые топазы — это часть каменной чумы. Эйлис требовал уничтожить себя в отместку королям. Пусть проверит Олугд, он же главный по правосудию. Я не лгу.

— Я тебе верю, — мягко кивнул Сарнибу. Он не перебивал, лишь внимательно слушал, несмело заняв самый краешек скамьи. Илэни хотелось бы, чтобы он придвинулся ближе, как утром. В его присутствии создавался незримый щит. Он никогда ее не предавал и никогда не предал бы. Оттого Илэни вновь обрушилась на себя с обвинениями.

— Что будет теперь? — обернулась она, продолжая с долей привычного сарказма. — Посадишь меня в темницу за все совершенные злодеяния?

— У меня нет темницы, — пожал плечами малахитовый льор.

— Не брал пленных? — дрогнули губы Илэни. — Хотя знаю-знаю, просто ни с кем не воевал.

— А должен был, когда тебя осудили эти напыщенные трусы, — внезапно сжались крупные кулаки Сарнибу. В гневе он напоминал огромного бурого медведя, сказочного хранителя заповедных мест, однако ярость невероятно редко окутывала его существо. И не стоило ее будить.

— Это случилось настолько давно, что не вспомнить, — спешно махнула рукой Илэни, но вновь ссутулилась. — Я теперь и сама не лучше них, даже хуже.

— Думай о будущем, пожалуйста, думай сейчас о будущем, — с этими словами Сарнибу впервые по-настоящему обнял ее, осторожно обхватив за плечи и талию. — У нас появился шанс спасти Эйлис! К тому же тебя отпустили дымчатые топазы — это явный знак.

— Хотелось бы в это верить.

Они замолчали, вслушиваясь лишь в перезвон фонтана и едва уловимые колыхания цветочных лепестков. Они так измучились, их души умылись слезами разлук и непонимания. И вот на пороге гибели мира они сидели вдвоем в тихом саду. А, может, Эйлис и правда ждало перерождение, новое начало? Илэни невольно представила новую жизнь, которую могла бы подарить Сарнибу. Она, точно сном наяву, узрела двоих прекрасных детей, что играют в этом саду, залитом настоящим солнцем, а не сиянием искусственной магической лампы. Двое детей, сын и дочка… Две новые жизни в спасенном мире. Неужели всему суждено остаться лишь несбыточной мечтой?..

Илэни не желала отпускать Сарнибу, но пришлось, потому что все предчувствовали сокрушительный удар со стороны Нармо. Впрочем, думать о яшмовом злодее не хотелось, все его прикосновения долгими бессмысленными ночами отзывались омерзением, словно пальцы его оставляли на коже ожоги и гнойные язвы. Весь он представал точно огромное мерзкое насекомое, колоссальный черный таракан.

Илэни поморщилась, вновь отправляясь в скитания по башне, целый день она искала себе хоть какое-то занятие. В надежде найти себе задание, она забрела на кухню, где невероятно радушная старушка что-то приговаривала над горшочками и кастрюлями. Все приготовила бы и магия, однако женщина просто наслаждалась процессом создания пищи. Илэни попыталась предложить свою помощь, но тогда старушка внезапно переменилась, сдвинула брови и небрежно поджала впалые губы.

«Ячед Инаи Рицовы… кому же я пытаюсь здесь понравиться?» — с горечью осознала Илэни.

По недоброй случайности она встретила вскоре на той же просторной кухне с зеленовато-белыми изразцами самого чародея снов. Илэни сглотнула ком, сжавшись, будто в ожидании удара. Словно вновь очутилась на судилище, но теперь за настоящее преступление. Чародейка попыталась молча разминуться с Инаи, направляясь к выходу. Однако его круглое и обычно доброе лицо исказилось до неузнаваемости, глаза метали молнии, на лбу вздулась жила. Когда Илэни поравнялась с ним, загородившим проход, молодой чародей спросил недобрым шепотом:

— Это вы… убили моих родителей?

Голос его сорвался, он отчаянно боролся с собой, чтобы на глазах не выступили предательские слезы. Илэни сжала кулаки так, что обломанные ногти впились в ладони.

— Да. Я, — твердо ответила она, опустив голову. — И мне нечем оправдать себя. Я не буду говорить, что «это была война, все средства хороши». Эта война не имела изначально смысла, как и любая война.

— Значит, это были вы, — выдохнул Инаи, все-таки растирая по румяным щекам слезы. Илэни отвернулась, чтобы ему не показались дешевым представлением ее собственные слезы раскаяния и глубочайшего сожаления.

— Я знаю, что ты никогда не простишь меня. И все-таки… Прости.

Инаи молча кивнул, больше они не разговаривали.

«Нам нужно время, но вряд ли я найду, что ему ответить. Слишком много крови на этих руках. А была ли это магия топазов или мой собственный выбор, мало занимает несчастного сироту», — думала Илэни, вновь возвращаясь в спальню, чтобы больше не скитаться по замку.

Ей хотелось, чтобы к ней пришел Сарнибу, снова согрел и остался навечно рядом. Ради него она сумела бы совладать с чувством вины, искала бы пути, как искупить все совершенное. Он бы подсказал верный путь. Однако нерешительный и слишком деликатный чародей лишь пожелал ей доброго сна, не посмев остаться рядом. С ней… Илэни забылась тяжелым сном. Однако пробуждение не принесло облегчения, она накануне твердила об искуплении. С чего же начать? Она не ведала, казалось, словно забыла что-то важное, что-то совершенно очевидное, невозможно простое.

«Дядя Аруга в башне!» — схватилась за голову Илэни после пятнадцати минут метания вдоль и поперек спальни. Она опрометью бросилась из комнаты, неуверенно постучавшись в покои хозяина замка. Он уже не спал, хотя солнце едва-едва окрасило зубцы дальних гор, а небо отливало зеленью.

— Могу ли я попросить… как начало искупления моих грехов… — замялась Илэни, когда дверь перед ней отворилась.

— Что именно? — удивился Сарнибу, а по лицу его читалось, что он исполнил бы любое ее желание, любой каприз. А ведь ее надлежало наказать! Заточить еще на четыреста лет в башню. И все-таки Илэни продолжила:

— Я хотела бы увидеться с дядей.

Сарнибу понимающе опустил голову:

— Илэни… Аруга Иотил окаменел.

— Я знаю. Хотя бы так.

Ближе к полудню они перенеслись в иолитовую башню, где царствовало запустение каменной чумы. Стены обветшали, покрылись слоями пыли, словно войлоком. Древние покои и залы утратили магию, все ковры, столы, декоративные доспехи и разную утварь плотной коркой покрывали следы каменной чумы, она пожирала буквально все. Илэни с опаской ступала между камней, опасаясь задеть эту коросту, словно горячую лаву. Сарнибу же бесстрашно шел прямо. И вот они добрались до тронного зала, где в самом центре застыл небывало точным монументом старец на троне. Казалось, его изваял искуснейший скульптор, передавший каждую морщину, каждый изгиб прядей длинных волос и бороды.

«Талисман все еще вместе с ним… — поразилась Илэни, помня, как беспощадно Нармо грабил живых и мертвых. — Почему же он окаменел?»

Чародейка неуверенно застыла подле трона, не понимая, что чувствует. Она заточила старика в эту обреченную башню, где томилась сама. Это место устойчиво внушало ей отвращение. Она помнила, сколько ступенек в каждой лестнице, сколько шагов от одного конца тронного зала до другого. Слишком долго в полной изоляции она бродила по этим молчаливым комнатам, вслушиваясь только в гомон древних королей, чьи голоса посмертно застряли в линиях мироздания следами гнева. И в этот ад ее бросил Аруга Иотил. Однако с силой, от которой все умирало, наверное, не оставалось иного выбора. Впервые Илэни посмотрела под другим углом на свое вечное горе. И от того опустилась на колени возле трона, приникнув к каменной морщинистой руке лбом, лишь скорбно прошептав:

— Ох, дядя-дядя, сколько мы принесли друг другу боли!

Слеза Илэни упала на каменную породу, она поцеловала старика в лоб. Теперь она смирилась и по-настоящему сожалела. Из-за проявленной однажды жестокости она безумно раскручивала колесо отмщения. И к чему это все привело? Мир стоял на пороге катастрофы, по равнинам носился обезумевший яшмовый льор, а каменная чума забирала последних чародеев. И никогда бы уже не ожили родители Инаи, как и многие семьи других более слабых льоров. Их имена уже стерлись в веках, некому оказывалось их помнить по ее вине.

Так она осталась вновь одна в окаменевшей башне, хотя рядом безмолвно стоял Сарнибу, но он не мешал ее сознательному погружению в недра воспоминаний. Илэни молча рассматривала окаменевшего Аругу, тайно надеясь, что он оживет. Старику немного оставалось, однако вечный каменный сон намного хуже спокойной естественной смерти. Если бы только он сбросил это постылую корку каменной породы! Если бы! Это желание заполнило ожившее сердце чародейки, однако она не верила, что способна на такое чудо после стольких грехов.

Но когда она уже собиралась спускаться со ступенек возвышения, где величаво застыл широкий трон, зал огласился протяжным усталым вздохом. Каменный старец зашевелился на своем месте, сбрасывая пылью следы каменной чумы. Аруга Иотил зашевелился и встрепенулся:

— Илэни… — ее присутствию он не удивился, зато изумился спутнику племянницы. — Сарнибу?!

— Здравствуйте, достопочтимый льор, — изумленно проговорил Сарнибу, Илэни же лишилась дара речи.

— Здравствуй-здравствуй… Долго же я спал что-то, — как ни в чем ни бывало говорил Аруга, задумчиво поглаживая длинную бороду и охая от затекших плеч и ног. Казалось, он даже не помнил, как окаменел. Наверное, это случилось во сне, потому ему чудилось, словно ничего не произошло.

Однако старик жестом подозвал Илэни к себе, она послушно приблизилась. Тогда Аруга изменился в лице, его замутненные немощью глаза обрели ясность, он с благоговением проговорил:

— Илэни… на тебе нет дымчатого топаза. Неужели камень отпустил тебя? Я столько бессонных ночей провел над книгами, чтобы избавить тебя от этого проклятья!

Старик потянулся к племяннице. Илэни не верила… неужели после стольких лет взаимной ненависти он хотел ее обнять? Как в те годы, когда она приходила с мамой к суровому дяде. Из жесткого политика и, что скрывать, хитрого интригана он порой превращался в заботливого родственника, заменившего отца.

— Я не знала… — дрогнул голос Илэни. Аруга Иотил неуверенно обнял ее на несколько минут, он тоже позабыл в заточении этот простой жест.

— Я же вырастил тебя. Разве я мог вот так жестоко вышвырнуть тебя из своей жизни? — дрожал голос Аруги, он впервые стремился хоть как-то оправдаться: — Но твоя магия слишком пугала всех вокруг. Каждый переломный момент истории дымчатые топазы выбирали своего «вестника смерти», который вершил их кровавую волю. А потом сами собой исчезали, словно собирая жатву. И носители их умирали. Я не хотел убивать тебя! Но не нашел ничего лучшего, чем запереть… Ох, простишь ли ты меня когда-нибудь.

Казалось, он безропотно принял свое заточение, потому что всегда стремился искупить то, что совершил со своей племянницей.

— Со временем. Я очень хочу простить! И ты меня прости! — горячо восклицала Илэни.

Когда же первая волна эмоций схлынула, Сарнибу посмел спросить:

— Как вы сохранили талисман? Разве тать-Нармо еще не приходил в вашу башню?

— Приходил. Год или два назад… а, может, две недели… — запнулся Аруга, что-то безуспешно подсчитывая. — Я ему сказал, что умру без талисмана. Стар я уже, очень-очень стар… Может, надо было отдать, чтобы…

— Не надо! — воспротивилась печальным мыслям старика Илэни.

— И как же вы уговорили его?

— Никак, просто сказал, что умру. Он оставил мне талисман, сказал, мол, ему уже не надо, его сила сравнялась с силой Стража Вселенной… все думаю, кто такой этот Страж… — бормотал сбивчиво Аруга, ерзая на троне и потирая колени под тяжелой мантией.

Илэни и Сарнибу понимающе переглянулись. Сумеречный Эльф… Неужели и правда Нармо обрел такую мощь? Оставался ли хоть какой-то шанс остановить его?

— Вам лучше пойти с нами в малахитовую башню, — продолжал Сарнибу.

Аруга недовольно охнул:

— Да куда мне! Если я выйду из башни, то развалюсь. Пожалейте старика. Я пока и сам в состоянии о себе позаботиться.

Его башня непостижимым образом постепенно избавлялась от каменной корки, вновь проступали ковры, тяжелые деревянные столы и скамьи, декоративное оружие на стенах и прочие памятные для старого правителя вещицы. Магия заточения тоже исчезала, превращая твердыню из тюрьмы в жилище.

— Илэни… еще раз прости меня за все, что я с тобой сделал, — на прощание проговорил Аруга. — Сарнибу! Я надеюсь на тебя, теперь моя девочка в надежных руках. Она заслужила новую жизнь. Если дымчатые топазы отпустили «вестника», может, дни Эйлиса еще не сочтены.

— Позволь мне навещать тебя! Часто-часто! — с надеждой проговорила Илэни.

— Как получится. Небось, снова забудешь старика… — со слабым смехом проводил их Аруга, с печальной надеждой глядя вслед.

Казалось, словно что-то непостижимо менялось, происходили невозможные события, сменявшие сонное исчезновение. Если бы только не угроза нападения Нармо…

Однако в малахитовой башне казалось, что никаких бедствий и не обрушивалось на Эйлис. Ее обитатели ни минуты не сидели на месте, небольшое количество ячеда сновало по каким-то загадочным делам. Илэни случайно подслушала воодушевляющий разговор.

— Если бы нас побольше было…

— Да… Льор Сарнибу, благодетель наш, говорил, что превратил бы башню в настоящий город.

— А что такое город? — спрашивал какой-то несмышленый мальчишка.

— Большая деревня.

Однако стоило бывшим подданным Инаи завидеть топазовую чародейку, как ее сторонились. Если бы не Сарнибу, они бы, наверное, вели себя менее сдержанно, выказали бы открыто свою ненависть. Илэни знала, что навечно отмечена клеймом злодейства, и все же этот невеселый факт не велел немедленно умереть. Напротив — жить. Впрочем, растревоженное сердце чародейки искало спокойствия в уединении. Вскоре она нашла тихий уголок в обширной библиотеке малахитового льора. Ее окружили невероятные собрания сочинений прозаиков и поэтов, научные труды, древние свитки. Обнаружилась даже глиняная табличка, вокруг которой ранее оборачивались защитные заклинания. Кто-то чрезмерно старался, чтобы никто не прочитал некую тайну. Последний слой защиты ограничивался надорванным пожелтевшим конвертом с яростной красной подписью: «Творение древних лет, восемь тысяч лет назад, эпоха первых льоров. Автор смутьян и лиходей. Благовоспитанным наследникам не велено читать…». Далее надпись обрывалась, кто-то все же прочитал. «Запрещенная» книга заинтересовала чародейку. Илэни рассматривала не вполне понятные символы, силясь сопоставить их с известными знаками письма.

«Льоры и ячед едины, для магии не нужны талисманы», — гласила первая фраза в примерном переводе на современный язык. Илэни склонила набок голову, благосклонно улыбнулась. Только утром она убедилась в верности слов этого сгинувшего в веках «смутьяна и лиходея», единственного, кто осмелился запечатлеть правду. Ныне же Сарнибу, наверное, осуществил мечту опального просветителя: в его башне не делалось различия между льорами и ячедом. Этажом выше в библиотеке доносился размеренный голос Олугда, он, кажется, учил кого-то читать.

«Да, едины, ты все верно понял, Олугд», — одобрительно кивнула Илэни, представляя, если бы весь Эйлис уподобился в своих порядках малахитовой башне. Если бы только устранить каменную чуму всюду, везде, как это удалось с Аругой. Воспоминания о нем будили тревогу за ближайшего родственника, впрочем, Илэни надеясь навещать его как можно чаще. Вновь сделалось больно и тяжко на сердце.

С этими мыслями она протянула руку к случайной заинтересовавшей книге, чтобы немного отвлечься. И тогда-то выскользнул лист бумаги, притаившийся между страниц. Чародейка подняла его, обнаруживая собственный портрет, краски потускнели, края обуглились. Она долго рассматривала безмятежное гладкое лицо, черты его точно соответствовали действительности, однако взгляд казался незнакомым, чужим. Художник явно идеализировал ее образ, отчего рука дрогнула. Не стоило даже сомневаться, кто автор простенькой акварели. И непостижимым образом он вновь оказался у нее за спиной, Илэни ощущала приближение Сарнибу буквально спиной: от него исходило тепло, на уровне линий мира.

— Я здесь такая молодая, — прошептала она, убирая рисунок вновь в книгу.

— Ты не изменилась, — с нежностью проговорил чародей.

— Изменилась. Все изменилось, — покачала головой Илэни. — Сарнибу… что же ты за человек? Я тебя пытала, а ты меня спас. Вот за это тебя вечно и ненавидели. Не могли понять такого милосердия. — Она утерла выступившие слезы. — Да что же это опять… Столько лет ни слезинки. А теперь на пустом месте.

Она долго задумчиво молчала, отрешенно перебирая страницы тома, вновь вытаскивая портрет. Илэни дивилась, как Сарнибу обнаружил в ней добро, которое она всегда в себе отрицала.

— Я ведь только тебя по-настоящему и любила, — призналась она, подняв глаза.

— Мы можем все исправить! Мы можем быть счастливы вместе! — сбивчиво твердил Сарнибу, протягивая к ней руки. Илэни приникла к нему, пряча смиренно голову на широкой груди. Защищена, успокоена — какие новые странные и бесценные чувства!

— Счастливы… Не знаю. Хотела бы я, но после стольких жертв, — вздыхала она.

Сарнибу обнял ее более решительно, чем обычно. Илэни вздрогнула, нерешительно отвечая на ласку:

— Нам нужно время.

— Да, нам просто нужно время, — согласился чародей. Он улыбнулся, впервые без пронзительной печали, впервые с великой надеждой на будущее. Так они и стояли посреди библиотеки, книга выпала из рук Илэни, портрет подхватил ветер. Иная, не такая молодая и наивная, уже совсем иная она вернулась к тому, кто ждал ее многие годы. К тому, кого она любила по-настоящему с юности. Они слишком устали ждать чего-то, скитаться в лабиринтах разобщенности. Теперь судьба свела их вместе, по-настоящему, и ни за что не сумела бы уже разлучить. Даже смерть не разорвала бы прозрачную сияющую нить, протянувшуюся от души к душе.

Их сладостное оцепенение нарушил невероятный единый возглас сотен голосов. Сарнибу испугался, что началось вторжение, однако выражали они вовсе не ужас, а ликование.

— Малахитовый льорат!

— Каменная чума отступает! — восклицали на разные лады люди.

Сарнибу и Илэни кинулись к широким окнам библиотеки и поразились: бесплодная равнина у подножья стремительно сбрасывала пыль окаменения, пробивались первые ростки. Малахитовый льор пораженно всматривался в панораму.

— Это жизнь! Я чувствую ее!

— Твоя сила возвращается! Твоя настоящая сила! — радуясь, как в детстве, обнимала возлюбленного Илэни.

В малахитовый льорат вернулось внезапно лето, пролился обильный дождь, холод отступал, уходил за дальние горы. Спадала каменная корка с деревьев и животных, продолжали полет упавшие птицы, оживали деревни малахитового чародея, и сама башня еще больше расцветала: в садах запели настоящие птицы, засуетились незаметные насекомые, взметнулись мелкие животные. Но большее великолепие представлял возрожденный льорат: яркие цветы разноцветными каплями озарили обширные луга, набухали на тонких веточках плоды и ягоды, змеились по старым руслам чистые ручьи. Казалось, земля обновляет себя, раскрывается всей полнотой возрождения, сливались воедино сезоны: весна, лето, осень — все желало наверстать годы оцепенения, раскрасить будущее новой красотой.

— Илэни! Это чудо! Мы способны творить чудеса! — буквально кричал от невероятной радости Сарнибу.

— Чудеса! — шептала вскоре упоенно Илэни, позволяя себе улыбнуться. Она гладила в одном из садов олененка на тонких ножках, с трудом заново вспоминая, какова на ощупь шерсть настоящих живых зверей. До этого трогательное создание показалось ей садовой скульптурой, но вот ожило и резвилось среди травы. Кружилась голова от вернувшихся запахов древесного сока и роз.

Илэни не ведала, какой тайной милостью, но это они с Сарнибу, они разбудили ото сна его льорат и башню. Непостижимым образом пропал талисман малахитового льора, Илэни вспоминала, как краем глаза наблюдала зеленоватое свечение, разлившееся вокруг.

«Как жизнь и смерть. Я останусь навечно темной ночью, тайной, луной, а ты будь моим солнцем, светом и теплом! Луна не светит без солнца», — думала Илэни, смотря с невероятной нежностью на Сарнибу. Она впервые не скрывала свои чувства под маской ледяной жестокости, он впервые испытывал радость не только за чье-то счастье, но и за себя, за них. И одновременно за всех подданных.

— Но как мы выстоим против Нармо? — опечалилась Илэни, когда донеслись известия, что остальные льораты по-прежнему укрыты каменным саркофагом. — Он намерен разрушить весь Эйлис.

— Выстоим! Он один, а мы теперь все вместе!

— Ты всегда был идеалистом, — омрачилось лицо Илэни, ее терзали дурные предчувствия. Когда улеглось всеобщее короткое ликование, правитель льората тоже серьезно задумался об опаснейшем враге. Теперь, когда часть Эйлиса расцвела, Нармо мог предпринять, что угодно. Конечно, он стремился в первую очередь захватить Землю, поэтому Сарнибу с двойным усердием принялся готовиться к объединению защитных заклинаний.

Он даже не заметил отсутствие талисмана, Илэни же лишь украдкой улыбалась, восхищаясь навыками малахитового льора. Ее магия иссякла, предназначенная лишь для убийств, потому бывшая чародейка не сумела бы помочь. Сарнибу же обрел силу вместе со своим льоратом, он черпал ее из природы, но не обеднял ее, а напротив — обогащал и культивировал. Она давала ему сил, чтобы найти нужные сплетения для хитрых янтарных щитов. Раджед работал со своей стороны, пораженный известиями о малахитовом льорате. Казалось, всеобщее спасение совсем рядом.

И все же… спустя две недели отчаянных стараний, проведенных то в радости, то в тревоге, ранним утром Олугд влетел в библиотеку. Молодой чародей запыхался и дрожал от нервного озноба. Он возвестил сорванным голосом:

— Нармо напал на янтарную башню!

Сарнибу на мгновение остолбенел. Он ведь почти завершил заклинания, которые бы «помирили» защиту двух мощнейших башен. Но враг нанес удар раньше.

— Опоздали!..

========== 23. Мир живых камней ==========

Янтарная башня застыла печалью, как будто оба ее обитателя хранили страшную тайну. Занималась заря, а двое лежали в темноте комнаты, два силуэта, два человека, замершие без сна, оглушенные тишиной. Они прижались друг к другу с невероятной тоской, словно яркие блики рассвета резали единое целое, словно разделяли навечно. И молчанье двоих говорило громче, чем все слова. Всюду лишь безмолвие налепилось на стены светом сквозь паутину времен, сквозь недомолвки и дурные мысли. Теперь же не существовало никого во всем свете, кроме двух пульсирующих огней в бушующем море мрака.

Их соединила, спаяла скорбь, великий плач за мир. И неужели Эйлис ждал ради спасенья жертву? Раджед не ведал, лишь согревал своим теплом Софию, она же прильнула к нему с безмятежностью обреченного. Или с великой беззаветной надеждой? Во что же верить в этой темноте рассветной?

Сонм предчувствий истязал и истончал все душевные струны. Только бы не жертва, не ее, не с ней… Что если мир того просил? Что если Эйлис звал Софию ради жертвы? Раджед бы не позволил, лучше бы все окаменело. Но это не простила бы София.

И как же тяжело терять друг друга во имя всех!

— Спи… Спи, душа моя, — вздыхал Раджед, гладя по волосам возлюбленную. — Отдохни, ты так устала.

— Не спится, ведь мы оба думаем об одном, об Эйлисе? Ответ так близко, — тихо отзывалась София, измученно пряча голову на груди у Раджеда. Если бы он сумел заслонить ее ото всех печалей, если бы построил хрустальный купол от всех бед и напастей!

— Знания древних королей… Мы так и не нашли подтверждения твоей гипотезы, — вырвалось невольно у чародея. Слишком сухо, слишком отрывисто для этой полуночной глуши. «Гипотеза» — как глупо и неуместно…

Он слышал отголоски песни мира, они залечили смертельную рану Илэни. Но что это значило в масштабах планеты? София едва не погибла, вызвавшись передатчиком. Она скрывала, пыталась утаить, что после действия жемчуга у нее носом идет кровь и кружится голова. Лишь смертельную бледность не скрыли бы никакие румяна.

— Нашли, — твердо отозвалась упрямая избранница. — В библиотеке Сарнибу осталась книга жемчужных льоров. Последняя! Они пытались вернуть магию своим подданным, раздать всем чуть-чуть поровну. Но за это их и уничтожили, стерли целый материк, который затонул в Жемчужном море, как наша Атлантида. Сарнибу достал мне книгу, из которой я семь лет назад случайно сделала заметки. Мы тогда совсем другое искали, — она запнулась, — но сама судьба потребовала, чтобы мы нашли это.

Тени рассвета путались в складках штор, казалось, солнце покрыто черными пятнами. Эйлис отнимал Софию, Раджед прижимал ее к себе. Нет-нет, любовь — не жертва, не боль, не вечное страдание. Но и не присвоение… ее выбор, ее непоколебимость отзывались в сердце ревом мечущегося зверя. Она твердила о книгах и благе для всех, но забывала о себе.

— И что же все это значит? — спрашивал Раджед недовольно.

— Кажется, уже ничего… — вздыхала София. — В книгах нет ни единой записи о каменной чуме, никто не предрекал ее появления.

Тайна происхождения льоров и правда не подсказала верного решения, как расколдовать Эйлис, лишь усугубила сомнения в собственных силах. Песня, линии мира — мало знаний для того, что они замыслили. Возможно, разгадка великой мистификации истории обнаружилась лишь затем, чтобы посмеяться над мнимым величием королей. Напоследок, перед окончательным окаменением. Эйлис ныне воспринимался как живое существо с разумом и волей, и оно злопамятно мстило мелким букашкам, заселившим его огромное тело. Словно человек, который наращивает броню по мере причиняемой боли.

— Ничего… В книгах ничего, — эхом повторил Раджед. — Я искал ответы многие годы.

— Одной слепой верой самоцветы не вернуть в недра… — вскинулась София, словно пронзенная стрелой лань, но через мгновение застыла среди перепутанных простыней и одеял, закрыв лицо руками. — У нас так мало времени!

Раджед оцепенел, но вскоре схватил Софию за плечи и с излишней напористостью встряхнул несколько раз:

— «У нас»? «Времени»?

Но София только взирала на него невыразимо печальными широко раскрытыми глазами, а потом попыталась улыбнуться, отчего стало еще более жутко. Раджед едва справлялся с волнами озноба, которые выкачивали последние силы. Он аккуратно опустил Софию на подушки, словно она рассыпалась бы от любого неосторожного движения.

— И все-таки, ты что-то скрываешь, — продолжил спокойно он. — Почему ты пришла? Так внезапно… Ведь семь лет прошло. И вот ты пришла. Почему так стремительно?

— Так сердце подсказало.

— Нет, ты не умеешь лгать, я слышу…

София безмолвствовала, приникая к его губам своими, горячими и сухими, как при болезни. И долгий поцелуй еще больше выдавал ее ложь. За что же так? За что? София будто бы прощалась, стремясь запечатлеть в памяти последние минуты счастья и теплоты.

День прошел незаметно, словно в туманном дыму. Раджед работал над заклинаниями башни, чтобы соединить магию малахитов, цаворитов и янтаря. София вызывалась несколько раз помочь, вновь стать передатчиком, однако чародей решительно запрещал ей. Он ссылался на то, что и сам справится, ведь речь шла об изведанной магии. Льорам уже доводилось сражаться вместе, значит, объединить щиты башен тоже не составило бы труда. Только на деле все оказалось не так просто, потому что магия твердынь за многие века запомнила священное правило узурпаторов: «сосед твой — враг твой». И переубедить ворох хитроумных сплетений оказалось сложнейшей задачей.

Раджед многие часы без отдыха перебирал то защитные линии, то внезапно призывал жестом из библиотеки нужную книгу. С каждой неудачей льором овладевал все больший азарт, он замечал недюжинные усилия и со стороны Сарнибу, не желая хоть в чем-то уступить малахитовому чародею.

София все это время старательно делала вид, словно не вникает, однако неизбежно оказывалась где-то рядом: то подносила вазу с яблоками утомленному чародею, чтобы кислый сок зелено-красных плодов утолил его жажду, то будто бы случайно искала книги на том же стеллаже, что и Раджед.

Но к концу дня работа едва ли сдвинулась с мертвой точки. А где-то по равнинам Эйлиса в облаке черной пыли носился Нармо. Рассказывали, будто он меняет очертания гор и поворачивает вспять русла пересохших рек, обращает камни в ветер, а воду в металл. Лишь неподвластным ему оказалось чудо исцеления от каменной чумы, сила всех украденных самоцветов не пролилась на мертвую землю дождем освобождения от оков пустой серой породы. Он разрушал, без смысла, без цели, пробовал свою магию, испытывал мощь, готовясь к сокрушительному удару, чтобы прорваться на Землю. Все сходилось на янтарной башне.

«Уничтожить портал, как тогда. Отправить Софию на Землю, хоть добровольно, хоть обманом. Но магия портала теперь связана с нами обоими, я вижу эти нити. София открыла его со стороны своего мира, теперь я не полноправный властелин этих перемещений. Уничтожить можно только с двух сторон. Как же упросить ее принести меня в жертву, не себя, а меня? Ничего… ничего, я просто застыну каменной статуей… так бывает… бывает, — но от одной мысли по спине полз холод, а горло перехватывали неуместные судороги. — Сумеречный! Где или что тебя носит в такой момент?» — мучительно размышлял Раджед, выбиваясь из сил, томясь ожиданием атаки. Да еще София представала зыбкой горлицей в лютую бурю, ее словно истязало что-то изнутри. Этот ужасный камень — жемчуг. Или что-то иное… избранная Эйлисом для жертвы? А на что тогда Страж Вселенной? Вновь дружба с Эльфом окрашивалась в негативные тона его загадочного молчания.

День канул в бесполезные попытки соединить магию башен и вновь завершался в библиотеке. Стоило, наверное, окончательно переехать в нее, уже не привлекали ни шелковые обои, ни картины в золотых рамах. Нажитая за сотни лет роскошь тяготила злым роком. Льоры слишком любили богатства, слишком алкали безраздельной власти. Желание вещей уничтожило в них дух человека.

«Я бы сжег эту башню, отдал бы все самоцветы, все эти вещи, лишь бы прекратить все это!» — думал Раджед, делая вид, словно читает очередной фолиант. Однако он уже убедился: они на пороге чего-то нового, еще не коснувшегося страниц ни единой книги. За день он слишком устал, выдохся от неопределенной магической работы и измучился от недобрых предчувствий, почти беспричинных страхов. Чрезмерно много навалилось на него: судьба Земли, сотрудничество с малахитовой башней, невозможное исцеление Эйлиса, грядущая в любой миг атака Нармо, чьи силы превосходили мощь всех льоров, а главное — София, которая украдкой старательно улыбалась, но таяла оплавленной свечой.

Она сидела на черных бархатных коврах в нише подоконника. Большое окно открывало вид с высоты на пустошь. Облаченная в атласное платье со струящимся синим океаном складок, с убранными в две серебряные полусферы-сетки русыми волосами, сияющими, но отчего-то грустными глазами, она казалась невероятно прекрасной, роскошной женщиной.

Вот только в ее взгляде и манерах не осталось той детской наивности, тех черт любопытного и настороженного, хоть и отважного, котенка. Она смотрела совсем по-взрослому. Что такое взросление? Детство исчезает, когда понимаешь, что не умеешь чего-то не потому что еще мал, а лишь потому что еще не обучен этому. И на тебя уже налагаются определенные табу, они касаются и поведения, и одежды, и хода мыслей.

Она стала совсем взрослой, хотя казалось, что в шестнадцать лет бутончик-девушка уже почти полностью раскрылась, но теперь… Роза сияла, бутон исчез, только недавно, но уже почти бесследно. Она выглядела серьезной и уравновешенной, спокойной, вот только невероятно грустной.

Он любовался ею… Но что-то больно резало его сердце, ее тайна.

— Пожалуйста, расскажи! Так невозможно! — наконец выдохнул Раджед, вырывая случайную фразу из собственного потока тяжелых мыслей. Неопределенность — вот, что он ненавидел больше всего.

София отвела взгляд, долго молчала, затем она подняла глаза, отложила книгу и застыла так на долгие минуты. Руки ее то машинально перебирали страницы, то замирали полным оцепенением. Она уже выдала себя, оставалось лишь подтвердить самые страшные предположения. Сердце чародея заходилось от бури неразборчивых чувств. Он вновь проклинал этот ужасный отвратительный мир, его родной Эйлис, который способен только отбирать.

— Радж… Милый… — она долго молчала, а потом измученно слабо улыбнулась, едва не плача: — Я скоро умру…

Она виновато опустила голову, закусывая губы, словно стыдясь этих слов.

— Не стоило говорить, не стоило. Дурной я человек, — шептала она, закрывая дрожащими руками лицо. Похоже, это спокойное короткое признание шокировало ее так же, как и Раджеда. Он кинулся к подоконнику, склоняясь над Софией.

— Нет! Этого не случится! — Лицо его выразило решимость, он воскликнул: — Почему же ты раньше не сказала?

— Я не хотела говорить тебе.

— Мне ты должна была сказать в первую очередь. Моя магия исцеляет все… В этом и есть сила льоров.

Раджед еще тешил себя надеждой, что это какой-то недуг с Земли, а они-то накануне вернули с того света Илэни, что не сумел бы никто из ячеда. В том и сила льоров. В то мгновение Раджед отдал бы последние силы Эйлиса ради нее, ради его Софии. А дальше — пусть хоть все окаменеет.

— Неужели все-все? Никто не знает, что это… — словно впадая в транс, проговорила задумчиво возлюбленная, раскачиваясь из стороны в сторону. Тяжелый черный бархат траурным завыванием неуловимо поскрипывал в такт ее движениям.

Раджед же после минутного замешательства выхватил самоцветы исцеления и фамильный талисман. Усталость напряженного дня словно растворилась. Он вспоминал, как усмирял не раз тьму Сумеречного Эльфа, на то они и льоры, сильнейшие чародеи, которые ради своей магии выпили, как пауки, родной мир. Но, может, если бы удалось исцелить Софию, то и Эйлис бы простил их? Вряд ли, слишком просто, слишком наивно верить, что разоренный мир помилует после спасения одной или двух жизней. И все же Раджед не думал ни о чем, не оценивал.

София безмолвствовала, покорно позволяя опробовать на себе всевозможные заклинания исцеления. Однако обреченный покой в ее кротком взгляде словно доказывал тщетность всех попыток. И впервые чародей осознал, что все это время она глядела как будто не на мир вокруг, а внутрь своей души или за грань мироздания.

«Сумеречный! Это ведь ты сказал ей, что она обязана умереть! И она согласилась! Ненавижу тебя, ненавижу! Если бы ты не сказал, она бы не открыла портал! Если бы ты еще семь лет назад отнял у нее жемчуг и стер воспоминания, то мы бы сейчас сами разбирались! Да, заведомо обреченные на провал, но зачем ты впутал во все это несчастную девочку?! И когда? Это ведь был ты, а не Эйлис?» — негодовал яростно Раджед. Руки его дрожали от напряжения, он искал то линии мира, то пробовал традиционную магию, то свои комбинации, которые спасали его не раз в битве. Поминутно он интересовался, как себя чувствует София, не сделал ли он ей чем-то хуже. Но она только отрицательно качала головой, всхлипывая временами без слез.

— Я не хотела говорить… — повторяла она, обвиняя себя за это показавшееся ей слишком театральным признание. Но разве надлежало ей одной нести столь тяжкий груз после всего, что они пережили вдвоем?

Раджед внимательно изучал линии мира, переплетение сияющих нитей, мерцающие соцветия, недоступные рычаги. И все они вскоре соткались вокруг Софии в плотный кокон. Магия жемчуга? Слишком просто! Вокруг нее концентрировалась энергия, предназначенная для чего-то другого. Но разве так бывает у умирающих? Линии сложились вокруг Софии, словно укутывая ее гигантскими крыльями. Раджед попытался дотронуться до них, но его магия показалась слабой. Что-то ждало своего часа и, кажется, вместе с ним настал бы последний миг Софии.

«Такая же тайна, как и причина угасания Эйлиса! Проклятье, как же так? Как? Я едва обрел ее и снова… обречен потерять уже навечно!» — все больше отчаивался Раджед, когда ночь вступала в свои права, заползая холодными тенями между шкафов с томами книг.

София же плыла в этой мнимой темноте, расцвеченная синим мерцанием неразгаданных линий мира. Она и не подозревала, что узрел чародей. Ведь так же умирала его мать, казалось, без причин. Следы такой же магии, вернее, чего-то неизведанного. Она все твердила о душе Эйлиса, которая исцелила бы их всех. И Раджед вспомнил, что тогда, в детстве, он тоже видел линии мира без усилий и труда. А потом разучился, когда пролил первую кровь.

Неужели теперь все талисманы не имели никакой ценности, потому что все решалось на более высоком уровне? Чародей опустил руки, небрежно держа двумя пальцами фамильную реликвию, словно дешевую безделушку. Лицо его исказилось печатью растерянности и ужаса.

— Нет… Не правда.

Он привалился к противоположному концу подоконника, мотая в прострации головой. София только ответила мягким голосом:

— Да.

— Нет… Почему… Ты не умрешь!

— Эйлису нужны не войны и жертвы, ему нужна любовь. Я связала себя с Эйлисом, когда полюбила этот мир, полюбила тебя, Раджед. И я умираю, потому что умирает Эйлис, — отчетливым приказом действовать огласил библиотеку тихий голос. Вновь ее безумные теории, которые в последнее время все чаще находили подтверждение.

— Тогда я обязан спасти его. И тебя. Есть одно очень сильное колдовство.

«Но ему нужна жертва? Нет, я не пойду на это. Только не ценой твоей жизни», — молча проговорила София, лишь испуганно воззрившись на Раджеда. В широко открытых озерах ее глаз льор отчетливо рассмотрел свое отражение, так же безмолвно, но непреклонно отвечая:

«Я умру за тебя!»

— Умереть просто. Лучше живи ради меня. За меня… — словно прочитав его мысли, проговорила София.

Он заключил ее в долгие объятия, как при расставании, как перед тяжелой битвой. Сокровище оказывалось еще более хрупким, ускользающим, руки его снова дрожали. Она гладила его волосы, зарывалась лицом в камзол на плече и с закрытыми глазами шептала:

— Пожалуйста, постарайся не думать об этом… Я так хочу провести это время с тобой, только с тобой. Слышать, как бьется твое сердце. Ощущать тебя, словно пульс этого мира.

«Как больно… Слезы жгут глаза. Но нет, по живым не плачут! Она не умрет! Клянусь! Говорю! Кричу! Она не умрет!» — выло его сердце. Казалось, и камень должен разрыдаться от этого горя. Да, так и есть: мир немо плачущих живых камней.

— Эйлис не умрет, — решительно проговорил чародей. Он больше не проклинал свою родину, больше не испытывал ненависти; он разделял всеобщую молчаливую скорбь. Но разве от этого легче?

С того дня Раджед принялся искать средство, чтобы исцелить Софию, вернуть ее на Землю, разорвать связь с Эйлисом, самоцветом или линиями мира. Не удавалось доподлинно установить, что все-таки случилось, как она связала себя с чуждым ей миром. Только из-за сострадания к нему протянулась ли нить?

Раджед не ведал, и каждый миг его все больше окутывал страх, не за себя, а за Софию и остальных льоров, ведь чтобы отразить сокрушительный удар Нармо, не хватило бы мощи даже с силой малахитовой башни. От мрачных мыслей чародей не замечал, как на его руке разрастаются каменные чешуйки, ползут в обе стороны от предплечья, почти незаметно, как узор от мелкой сетки. Зато София проницательно отмечала малейшие изменения. И пока ее избранник трудился над созданием щита, она судорожно искала способы отвести от него каменную чуму.

— Поспи, что же ты делаешь! — уже со строгой настойчивостью приказывал ей Раджед, когда заставал ее посреди ночи неизменно в стенах библиотеки.

— Все хорошо, все в порядке. Я почти нашла, почти добралась до ответа… — твердила неуклонно София, но все отчетливее проступала ее бледность.

Казалось, ее похищают лучи далекой луны, обращают в призрака. Они оба измучились от безответности книг. Чудеса не происходили сразу и со всеми, после исцеления Илэни не вернулась песня мира, чтобы окутать и утешить весь Эйлис. София угасала от боли мира, Раджед каменел. Тщетно, все тщетно — они не ведали, как спасти друг друга. От того временами откладывали книги и, сиротливо прижавшись друг к другу, с глубочайшей грустью радовались короткому времени, отведенному для их зыбкого счастья.

— Отдохни.

— Спать не хочется, совсем, — отвечала отрывисто София, кутаясь в ажурную белую шаль, которая напоминала хрупкие крылья лебедя или тонкую вязь паутинки, украшенной утренней росой. От этого чудилось, словно возлюбленная еще более эфемерна.

Раджед подхватил ее на руки и перенес на софу, сел рядом, обнимая озябшую избранницу. Сумел бы он хоть кого-то теперь согреть? Камень с живым пылающим сердцем, словно Огира, которого он своей рукой обрек на вечные страдания. Все возвращалось возмездием, равной ценой.

— Расскажи мне что-нибудь… Об Эйлисе, — проговорила София, словно прося убаюкать себя. После страшного признания ее покинул спокойный сон, словно до того она сама не до конца верила, а когда облекла в слова, то не выдержала страшной доли.

— Хорошо, — не возражал Раджед, указывая за перекрестье рамы. — Видишь нашу луну? Светит таким же ясным белым сиянием, как ваша.

— Она похожа на жемчужину.

— Давным-давно, существовала у ячеда легенда о луне и солнце Эйлиса, — начал отвлеченно Раджед, хотя не привык рассказывать сказки на ночь. — Словно жили когда-то в незапамятные времена воин Сурадж и красавица Мотии. Мотии всегда ассоциировалась с жемчугом. Сурадж с янтарем… — Раджед запнулся, поразившись случайно открывшейся аналогии. — Они любили друг друга, но им пришлось навечно расстаться, чтобы мир продолжил существовать. С тех пор Мотии управляет приливами и отливами, а Сурадж дарит тепло, что поддерживает жизнь. Но они никогда не встречаются, лишь смотрят друг на друга издалека. Мотии хранит ночами свет Сураджа, чтобы оберегать людей даже в то время, пока ее избранник по другую сторону мира.

— Какая же беда обрушилась на Эйлис, если им пришлось расстаться?

— Миф утерян в культуре льоров, не знаю. У нас все остальные мифы — это сказания о легендарных королях, скучные и жестокие биографии, — Раджед извиняющееся замолчал.

София устало прикрыла глаза и вскоре непроизвольно провалилась в сон. Раджед аккуратно перенес ее в спальню и затворил за собой дверь.

Смутные подозрения мешали ему хоть немного отдохнуть, магия позволяла продержаться дольше, чем человеку. К тому же в башне творилось что-то не совсем обычное, будто предвещало чье-то вторжение: то портьеры колыхались без сквозняка, то привычные картины меняли свое положение без разрешения хозяина, то на светлом паркете возникали следы босых мокрых ног. Кто-то наблюдал и оставлял маячки своего присутствия. Но кто? Враг или друг? А если и друг, то другом ли он явился бы?

Раджед стремительной незаметной поступью воина предусмотрительно прошел по всем обитаемым покоям и залам, но никого не обнаружил, спрятал когти и поднялся на самую вершину башни. Нет-нет, Нармо бы не стал прибегать к таким дешевым проделкам. Лишь тот, кто давным-давно пришел к нему другом. На самой вершине башни…

Да, там все началось, там когда-то они стояли возле парапета с Сумеречным Эльфом, взирая на каменную равнину. Пейзаж не изменился, лишь зачарованные розы разрослись густыми алыми кущами. Они оплетали скамьи, стелились неухоженными дикими стеблями вдоль фигурной плитки дорожек. Казалось, сад болезненно праздновал свое грядущее окаменение, демонстрируя все соки и краски жизни, словно грянувший всеми инструментами оркестр. Только вместо мелодии получался неопрятный рев. Розы забирали воздух, разнося сладковатый аромат в ночи, царапали и кололи кожу случайными шипами. Они бунтовали против неизбежного рока, словно обвиняя хозяина в таком исходе. Но что мог сделать Раджед?

Он даже не ведал, как отвести незаслуженную участь от Софии. Розы молчали, лишь кружились бесполезным хороводом белых лепестков. Отчего же только белых? На этот раз прямо из него соткались очертания человека. Или же черный ворон давно сидел на парапете, слившись угольным штрихом с непроглядной темнотой?

Сумеречный Эльф задумчиво счищал лепестки с черной толстовки, прячась в глубине капюшона. Он не приветствовал чародея, ведь любые слова прозвучали бы нелепо и неуместно. Еще недавно Раджед желал как угодно отблагодарить друга за семь лет запечатанного портала, в течение которых одержимый гордыней льор смирил свою ярость и, кажется, впервые взглянул на себя со стороны. Казалось, Сумеречный неуловимыми шажками приближал подлинное счастье друга, но все обернулось жестокой уловкой, холодным расчетом существа, неспособного на человеческую теплоту.

— Исцели ее… — сквозь зубы проскрежетал Раджед, низко опустив голову. — Я знаю, что ты можешь! Ты же один из тринадцати.

— Не имею права, — ответил Сумеречный, словно они уже долгое время вели разговор. — Отныне я вижу и ее, и твою судьбу до конца, так что не имею права вмешиваться.

— Что значит, ты не имеешь права? — Раджед поперхнулся гневом, когти непроизвольно высветились пятью яркими лезвиями.

— Это значит: если я снова вмешаюсь, мир сместится с оси, неизвестно, к каким последствиям это приведет. Скорее всего, к новой катастрофе, — отчеканил Эльф, точно происходящее никак его не касалось.

— Значит, вот как. Значит, вот какой ты друг, — спокойно начал Раджед, но с каждым словом голос его наливался оттенками ярости, как крепчавший ураганный ветер: — Ну что же, «друг», расскажешь, скольких ты принес в жертву? Сколько невинных душ отдал ради исправления твоих ошибок в разных мирах? Сотни? Тысячи? Миллионы?

Сумеречный молчал, долго и мучительно, а потом по щеке его скатилась слеза, темно-алая, как лепестки умирающих роз. Руки Стража дрожали, но он упрямо подавлял в себе человечность.

— Некоторые миры я вообще не смог спасти, — глухо проговорил он. — Но ни один из них не погиб только по моей вине.

В виновато расширенных глазах Эльфа пульсировало сожаление, замешанное на бездействии. Он без объяснений указал на дерево у подножья башни, направил на него свою силу и легко освободил от каменной чумы — и тот час в саду на вершине с безмолвным возгласом, впитанным ветром, застыли несколько крупных кустов роз. Одно спасенное дерево повлекло гибель четверти сада. И на уровне линий мира порвались тонкие неуловимые струны, словно отмершие волокна оболочки.

Сумеречный уставился на друга, губы Стража спеклись от молчания и скорбно кривились от демонстрации такой огромной и бесполезной силы.

— Все ложь и оправдания, — ответил неуклонно чародей. Нет-нет! Здесь речь шла не о чуме, а о Софии, о том, как с ней остались жемчуг и память и об Эйлисе.

Раджед нервно смерил шагами расстояние от парапета до полуразрушенной каменной скамьи и обратно. Он накрепко скрестил руки, чтобы наружу не рвались когти: все равно они бы ни причинили никакого вреда Стражу.

Неужели Нармо стал теперь таким же неуязвимым? Говорить о неизбежном нападении яшмового чародея с Сумеречным ничуть не хотелось. Это существо вновь оставило бы себя в стороне, настаивая на каких-то неизвестных правилах. Кто их установил? Для кого и зачем? Некое проклятье тринадцати избранных, некая сила, переданная для спасения всей Вселенной. Бесполезная.

— Нельзя делать счастливыми всех и сразу без их воли и участия — в этом и было наше проклятье, потому что мы хотели, — словно прочитав противоречивые мысли, ответил Сумеречный. — В последнее оправдание скажу: за каждый мир я бьюсь до конца. Но кратчайший путь не всегда верный.

— Снова слова… слова… — Раджед саркастично усмехнулся, но вместо смеха вышел лающий свист. — Ты кого-нибудь любил? Говорил о некой Элинор с Земли… Ее бы ты тоже принес в жертву, как мою Софию?

Эльф обернулся, снимая капюшон, из-под которого слетело еще несколько белых лепестков. Но ничего не ответил, канул призраком лунного света.

Раджед же долго взирал на холодную Мотии, обозначившуюся на черном небе тонким серпом. Он не желал навечно потерять Софию, разлучиться с ней так же, как герои утерянного мифа. От какого бедствия они спасали тогда Эйлис? Может, тоже от каменной чумы? Два человека, принесших свое счастье в жертву ради спасения мира. Их именами назвали солнце и луну, чтобы хоть кто-то помнил. Если бы что-то ведать наверняка. Страж Вселенной лишь больше прежнего растревожил сомнения и страшные домыслы.

— Если нет иного пути. Если мнимые друзья отказываются помочь. Да, есть опасное средство, но я не боюсь… Я отдам свою жизнь ей… Она будет жить. Так я смогу искупить мою вину. Может быть. Но не ради этого. Она будет жить. Будет — любой ценой, ценой моей жизни, — лихорадочно твердил Раджед, сжимая длинные пальцы на перилах парапета.

Опрометью он кинулся в библиотеку, отвлекаясь от всех фолиантов, что изучал днем. Он отворил потайную дверцу за одним из шкафов, доставая ветхий манускрипт, изъеденный временем. Папирусный свиток, изрытый потертостями и губительными прикосновениями огня, не рассыпался только благодаря магии, обволакивавшей его прочным футляром. Многие века никто не доставал его, однако каждый хозяин башни знал о второй величайшей реликвии рода янтарных чародеев.

«Легенда о Мотии и Сурадже… Вот откуда дошел ее обрывок, ее другой вариант. Они связали свои души, поэтому луна не существует без солнца», — улыбнулся наивной памяти народа чародей.

В далекие времена в Эйлисе все же жила великая любовь, которая позволяла льорами умирать в один день с их избранницами, если они не мыслили существования в одиночестве. Ради этого изобрели величайшее заклинание, требовавшее управление линиями мира. Раньше мало кому доводилось добираться до них. Наследники древних королей не обладали достаточной силой, лишь в сотый раз доказывая правоту Софии о происхождении льоров. Не врожденная магия давала им право повелевать судьбами, лишь занятое предками место. Раньше чародеи добирались до рычагов мироздания, вновь ради одних себя… Но после отказа Сумеречного наставал именно такой случай.

Раджед со свитком в руках приблизился к спящей Софии. Она сжалась под одеялом, укутанная все той же шалью-паутинкой, как бабочка в коконе. Чародей ласково улыбался возлюбленной, твердя себе и словно передавая ей мысли: «Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо. Мы будем вместе, навсегда. Как Мотии и Сурадж».

Линии мира высветились танцем бесконечных смыслов, отозвались искрами. Сначала они не поддались. Раджед опасался, что заплутает в ворохе кодов и значений. Он переходил от управления материальными предметами к чему-то большему, почти непостижимому. Он связывал две души воедино, две судьбы, две жизненные силы, два отведенных срока.

Возможно, вторгался в сферы запрещенного, но не был скован великими знаниями последствий. Разве преступление спасти чью-то жизнь? Особенно, если речь о самом дорогом во всем мире человеке.

— Ну что ж… Друг. Если ты не желаешь помочь… Я сделал все сам. Я связал наши жизни, — вскоре выдохнул Раджед, возвращая свиток на прежнее место. Он помнил легкое покалывания под пальцами и едва ощутимое жжение в груди, словно что-то вынимали из нее. Но становилось почему-то легче и спокойнее, словно исчез тяжелый камень, лежащий на сердце.

— Ты уничтожил свое бессмертие, — раздался мрачный голос за спиной. — Теперь твой срок — не длиннее человеческого.

По небу плыли рваными клоками темные тучи, над краем горизонта кровоточащей раной высвечивалась полоса рассвета. Страж Вселенной вернулся в самый глухой час ночи. И все же даже в окутывавшей башню внешней тьме что-то светилось в сердце чародея переливами настоящего самоцвета.

— Я умру вместе с ней, если не удастся продлить ее жизнь. Я отдаю ей свое бессмертие, — спокойно отозвался Раджед, не замечая, что улыбается. Так же, как София в библиотеке, когда сообщила ужасную правду. Улыбаться на пороге гибели, уходить вдвоем в иное бытие, навечно связанные незримой нитью — не это ли вечное счастье? В лучшем ли мире, в ином перерождении, но они бы уже навечно остались вместе.

— А ведь она просила жить за нее, — отвлек Сумеречный. Его профиль угольным силуэтом вырисовывался на кобальтовом фоне окна, распятого рамой.

— Без нее — это не жизнь. Но я спасу Эйлис. Обязан! Поможешь ты или нет, но я спасу свой мир и Софию.

Раджед обезоруживающе улыбался, Сумеречный смиренно кивнул, словно именно такого ответа и ожидал. Он подошел к чародею и молча оставил на раскрытой ладони друга крупный лепесток белой розы. Затем отошел, умоляюще сложив ладони, но не объяснил своих странных жестов и вновь канул в неизвестность осенним туманом. Непостижимая игра Стража не заканчивалась, он не предавал. Не хотелось верить, что лучший друг приносил их в жертву ради спасения мира.

— Я буду бороться! — твердил уверенно Раджед, и собственный голос эхом сотни раз повторился в голове, пока первые лучи рассвета не коснулись зубцов далекой гряды.

Тогда пробудилась София, вышла, пошатываясь, зябко укрываясь шалью-паутинкой. «Домой тебе надо, домой… Но как, если ты связала себя с Эйлисом?» — сокрушался Раджед, безмолвно приближаясь к ней. Наступал еще один день, еще энное количество часов в ожидании атаки. Неопределенность подтачивала нервы, словно гигантский змей, что разрушает колонны, поддерживающие мироздание.

София стояла, прислонившись к дверному косяку. Волосы ее разметались по плечам и не совсем аккуратно колыхались смятые складки платья.

Казалось, после короткого забытья лицо ее лишь больше осунулось, двумя сапфирами мерцали на нем увеличившиеся глаза в окантовке темных кругов под ними. Наверное, Раджед выглядел не лучше, потому что София невесело хмурилась, рассматривая его. Они молчали, гулкую тишину только резало их дыхание. Они не знали, о чем говорить. Временами ими овладевало воодушевление, надежда на лучшее, вера в невероятные преображения. А порой вязкой смолой застывала взаимная апатия обреченности.

— Я видела сон… — глухо начала София, словно говорила сама с собой. — Про Огиру и Юмги. Юмги звала меня, просила выпустить… Огира плакал о дочери. И я уверена, что это не сон, — она резко впилась осуждающим взглядом в чародея: — Ты ведь знал, что все они… люди!

— Знал и знаю, — попятился Раджед, но тут же отразил нежданную атаку: — А вот им знать не обязательно. Об этом знает только гильдия чародеев, льоры. От знания им легче не станет.

— Они все окаменели от ваших войн, из-за льоров, — неопределенно дернула руками София, растирая виски и сутулясь. Она подошла к окну, схватившись за подоконник, прислонившись лбом к ледяному стеклу. Кажется, от этого ей стало легче: дыхание выровнялось, плечи расправились.

— Да, именно так. Хотя никто не отличался мирным нравом, не идеализируй их… — бормотал скороговоркой Раджед, но вскоре осознавал тщетность оправданий: — И все же ответственность лежала на нас.

София едва уловимо кивнула, она рассматривала каменную равнину за окном. Там расстилались до самого горизонта причудливые нагромождения серой породы, которая неумело повторяла очертания деревьев, неотесанно уродовала тонкие стебли цветов и облик животных. Лишь булыжникам и валунам разной масти посчастливилось сохранить свой первоначальный облик. Неживому ведь не умирать.

***

Малахитовый льорат наполнился новой жизнью, зацвели сады и в лесах зашелестела молодая листва. Лишь одна живая статуя покоилась в прежней тишине, неподвижная и немая. А ведь когда-то ее ничто не могло удержать на месте, но тому минуло уже две сотни лет.

Олугд в тяжелой тоске бродил потерянной тенью среди садов Сарнибу, в которых резвились кролики, карликовые олени, порхали беззаботные птицы. В воздухе разливался забытый аромат весны, настоящей, а не тепличной, поддерживаемой лишь магией. Все разливалось красками обновления, опрокидывало границы унылых стен. В садах набухали розовато-белые бутоны фруктовых деревьев, как в тот далекий день, когда юный наследник цирконовых льоров повстречал непоколебимую дочку предводителя восстания.

Тогда ее прозвали Юмги Каменной за несгибаемость, теперь же, вот уже двести лет, она носила скорбное имя Юмги Окаменевшая, и ржавчиной покрылись ее верный меч и доспехи.

Олугд сетовал на странные совпадения судьбы: как так вышло, что целый льорат избавился от напасти, а его Юмги осталась в заточении? За какие грехи? С какой целью? Чародей опасался, что уже слишком поздно и под каменным панцирем не осталось живого человека. Но за долгие дни одиночества в башне он сросся сердцами со своей статуей, понимал ее без слов, чувствовал ее печаль. Лишь выражение лица у нее не менялось, не возвращался прищур гордой орлицы, которая не боится бросать вызов льору.

«…отец скоро вернется, и мы снова пойдем на башню», — вспоминались ее уверенные слова, и с течением времени все их короткие дерзкие диалоги выкристаллизовались в мозгу болезненной бесценной памятью. А ведь где-то в цирконовой башне остались верные подруги и соратницы воительницы. Что с ними? Живы ли?

Олугд ощутил себя виноватым: после окаменения возлюбленной он создал себе идеал, идола в прямом и переносном смысле. И напрочь забыл о словах отца, что башня должна служить приютом каждому нуждающемуся. Значит, он превратился в такого же сумасшедшего прожигателя жизни, как и прочие льоры-агрессоры. Кто-то тратит отведенное земное время на пирах и в неге ласк доступных женщин, кто-то засушивает свою душу над книгами. Но какой толк от знаний, если они не отзываются желанием помочь кому-то? Мир бесконечен своими тайнами, но без людей некому и не для кого их постигать. Олугд же искал в книгах с одержимостью безумца способ оживить одну лишь Юмги.

«Мне не нужны твои подарки, принц. Мой главный подарок — это свобода простых людей от гнета льоров», — доносился отчетливый голос из прошлого. Олугд даже вскочил с каменной скамьи в саду, нервозно обернулся, взметнув серебряные полы туники. Он все еще надеялся, что чудо исцеления от каменной чумы дошло и до Юмги.

Но к концу третьего дня всеобщего ликования и одновременно напряженной работы, чародей осознал, что мироздание поставило его и только его перед неким сложнейшим испытанием. Предстояло что-то переосмыслить, притом как можно скорее. Они ведь все при исцелении Илэни уловили что-то невероятное, внеземное, словно мудрость исконных начал открыла тайну всеединства. Но оно ускользнуло из сознания в тот раз, потому что Олугд кинулся за Инаи.

Чародей снов бродил насупленный, как снеговик весной, однако вряд ли таил на кого-то зло. Скорее — оправданную детскую обиду. «И это все? Ведьма, которая убила моих родителей, не получила никакого наказания?» — твердил он, оставаясь с Олугдом вдвоем. Тогда Инаи не стеснялся гневных слез, не боялся предъявлять претензии, потому что Сарнибу не услышал бы. Он слишком долго ждал возвращение своей возлюбленной, настоящей, а не той, укрытой топазами. Олугд понимал в той или иной мере обоих. Потерю Инаи уже никто не искупил бы, но и Сарнибу не лгал, когда доказывал, что топазовая чародейка без талисмана невероятно изменится. У Илэни топазы, у Юмги каменный саркофаг, однако гордая воительница не поднимала оружие для напрасного кровопролития.

«Юмги, а какая ты на самом деле?» — впервые спрашивал Олугд, приближаясь к статуе. Все эти годы он любил созданный им образ, но ведь они так и не успели по-настоящему узнать друг друга. Тогда, давным-давно, Олугд вовсе не намеревался помогать в восстании против льоров. Теперь, когда они все узнали горькую правду о происхождении знатных фамилий, каждый из уцелевших первым двинулся бы против старых жестоких порядков.

Трусы! Какими же они все оказались трусами! Не позволяли ячеду развиваться даже без магии, намеренно отупляли его, не раскрывали секреты лечений многих болезней, скрывались от них в башнях, все выше и выше, все дальше и дальше. И все из-за записанного на подкорку страха, что кто-нибудь из ячеда прикоснется к случайно попавшемуся талисману-самоцвету и услышит его пение, разрушая все удобные сытые мифы.

Наверное, за это боролся Огира, может, он что-то понял. Или ему рассказали, или инстинктивно он догадывался. Нет глухих и слышащих, разделенных искусственно, нет избранных и проклятых, нет право имеющих и ничтожных. Все равны!

И об этом не писали ни в одной библиотеке чародеев, потому-то за двести лет прилежных трудов Олугд из пылкого юноши превратился просто в книжного червя, но так и не приблизился к разгадке. Он присвоил окаменевшую Юмги, словно еще один бесценный трофей, возвел свои страдания в абсолют, словно похоронив их под стеклянным саркофагом. Он боялся по-настоящему любить, опасался, что последнее признание воительницы предстало лишь порывом отчаяния перед жуткой участью, а не проявлением ее истинных чувств.

— Юмги, мне ведь придется тебя заново завоевывать, — говорил по давней привычке Олугд. — Я совершенно не знаю, какая ты на самом деле. Я не видел тебя. Сначала смотрел через призму восприятия моего отца, потом через приукрашенный кристалл твоей… нет, не гибели. Сна! Эйлис спит. Видишь, он пробуждается? Что же ты?.. Или тебе снится слишком сладкий сон, где все равны? Но посмотри, Юмги! Здесь, в малахитовом льорате, прямо сейчас настает твой идеал. Юмги… Юмги… Да, мы все затеряны в снах Эйлиса.

Олугд стер выступившие на глазах слезы, уже не такие, как в юности, не жаркие и безудержные. За двести лет он разучился слишком ярко выражать свои эмоции, к лучшему, так надо в этом жестоком мире, в котором чудеса вечно проливают свою благодать на кого-то другого.

И все же… что сделал он, спас ли кого-то, подал ли кому-то руку? Восставший ячед в свое время приютил его покойный отец, да и все хорошее для развития льората делал тоже только он. Сын же прогуливался по садам, краснел при виде своей недостижимой воительницы, и вовсе не готовился к мудрому справедливому правлению, даже не пытался по-настоящему стать воином. Потом… сотворил себе кумира, не вспоминая о настоящей Юмги. Она бы не хотела спастись одной единственной из разрушенной башни. Тогда, конечно, не оставалось выбора, собирались в спешке, но с тех пор Олугд не возвращался в свои владения. Ведь рядом с ним оставалась Юмги, казалось, большего и не требовалось.

Но теперь он в полной мере осознавал, что ее бы не устроил такой расклад, потому что спасаются либо все вместе, либо вместе с честью погибают. А выбирать достойных и недостойных спасения — верный путь в пропасть. Но неужели уже не существовало пути назад? Неужели все навек погибли, погребенные в опустевшем термитнике-башне? Тогда бы Юмги уже никогда не простила, и Олугд вновь не находил в себе сил, чтобы дозваться до камня, настроиться на ту же песню, волну, что и при исцелении Илэни. Любимая не простила бы, он устрашился ее гнева и отвращения за малодушие.

«Правильно, саркофаг нерушим», — внезапно с омерзением вспомнился голос Нармо в тот день, когда они сошлись в роковом поединке.

Олугд энергично вскочил, забыв о меланхоличной дреме, в которую погружался переполненный печалью дух. Если саркофаг нерушим, значит, и все подруги-соратницы Юмги, все ее друзья и знакомые остались на тех же местах, где их настигла каменная чума. В этом состояло единственное ее преимущество — серая порода обладала такой прочностью, что ее не брали даже когти-мечи льоров.

— Юмги! Мы вернемся в наш льорат! Мы вернем к жизни всех твоих подруг! Всех друзей! Твоего отца! Всех! — воскликнул воодушевленно Олугд, оббежав раз пять вокруг статуи. Только спустя пару минут он заметил, что из-за кустов за ним наблюдает Инаи и глядит как на сумасшедшего. Друг ничего не сказал, только украдкой пожал плечами и пошел своей дорогой дальше по башне, которая превратилась в кипящее работой поселение.

— Поселение, поселение! Мы должны вернуться в наш льорат! Да, не бежать от каменной чумы, — сбивчиво твердил самому себе Олугд.

Однако вновь остановился подле статуи, раскинув руки, словно у механической игрушки кончился завод. Воодушевление, лихорадочная жажда деятельности разгоняли по жилам адреналин, но не подсказывали, каков первый шаг к настоящей разгадке.

«Но у меня нет талисмана…» — вспомнил Олугд. Он все еще считал, что Сарнибу расколдовал свои владения, отдав им мощь самоцвета. В таком случае вставал вопрос, почему сам льор не лишился магии. Напротив — малахитовый чародей, казалось, сделался сильнее, чем раньше, а его коренастая фигура выше. Он словно превратился в защитника всех людей и животных, и к тем, и к другим он находил верный подход, легко договаривался со всеми. Но, может, в том состояла особенность его камня?

Олугд тайно завидовал такой силе, ему-то едва хватало магии на бытовые мелочи, которые он не привык делать руками, например, заправлять покрывала на кроватях. Или же все от того, что раньше он слишком надеялся на силу фамильной реликвии?

Молодой чародей крепко задумался, замерев на месте. Лишь в саду шелестела вода, и Юмги застыла посреди сплетений трав и цветов прекрасной мраморной нимфой. Но не украшают сады живыми статуями! Живым не поклоняются, не возводят в абсолют, не создают свой персональный культ. С живыми идут бок о бок через все трудности и невзгоды судьбы, возможно, в чем-то спорят, но всегда заботятся друг о друге.

«Готов ли я заботиться о живой Юмги так же, как заботился о статуе? Нет, не так же, по-другому. Относиться как человек к человеку, к равной: считаться и с ее характером, и с ее идеалам — а не как алчный колдун к сокровищу».

Чародей нервно выдалбливал носком сапога ямку в щебенке парковой дорожки. Он прислушивался к пробудившимся чувствам, новому взгляду на мир. До этого он считал себя локальным идеалом, порядочным и честным. Но был ли он достаточно честен по отношению к самому себе?

«Юмги! Оживи! Пожалуйста. Ты бываешь несносной, бываешь резкой. Но я уже не тот глупый мальчишка!» — мысленно говорил Олугд, устремляя все свои помыслы к статуе. Однако по-прежнему ничего не происходило. Олугд безнадежно опустил плечи: он пытался. Да-да, он слишком много пытался, как прилежный ученик, по привычке оглядывающийся на одобрение отца, но слишком мало делал, словно вечно репетировал, готовился к настоящей жизни. Так же он отрабатывал на драматичной влюбленности истинное чувство.

Он поклонялся Юмги, зато Сарнибу любил и Илэни, и младших товарищей, и простой народ, теперь по-настоящему, со всей полнотой отдавая переполнявшее его сердце тепло.

«А что я испытывал к Юмги? Первую юношескую влюбленность, а потом служение идеалу. Но ведь это не любовь», — осудил себя Олугд. Он постепенно улавливал неопределенное ощущение без названия, что-то на грани звука и мысли, что-то, больно и радостно томившееся под грудиной и под кончиками пальцев. Душа? Ее отклик на душу мира? Руки задрожали, словно нащупали что-то. Линии? Линии мира? О них говорил Раджед?

Струны и песня. Весь мир — великая симфония, музыка души. Олугд закрыл глаза, чтобы лучше слышать. Он представлял своего отца, его заветы, вспоминал каждого из прибывших в башню беглецов, каждую из отряда Юмги.

«Лекарство от чумы окаменения — любовь», — донесся голос, не то собственные мысли, не то чье-то откровение. Песня самоцветов обращалась в слова, находила понятный для ожившей воли язык.

— Юмги! Любимая! У меня нет талисмана, но если настало время чудес, то он и не нужен. Юмги! Вернись! Пожалуйста! Я был глупым принцем, пытался подкупить тебя бессмысленными подарками. Но я полюбил тебя с первого дня нашего знакомства. По-настоящему.

Слова на миг заглушили песню, но они переполняли, рвались стремлением к несбыточному счастью. Теперь бы он встал плечом к плечу с Юмги в борьбе с Нармо. С мечом, а не с магией белоручки отстаивал бы родной льорат, отвоевывал у вероломного врага потом и кровью. Если бы только Юмги вернулась! Вот он, прямо перед ней, стал другим человеком, по-настоящему честным с собой и окружающими.

Но прошла минута, другая, третья… песня мира постепенно затихала. Неужели для великой магии им требовалось только собраться всем вместе? Неужели его сила была способна только поддерживать более могущественные камни? Нет, они не имели значения! Только жизнь имела значение!

И все же отчаяние пронизало душу свинцовой шрапнелью, отравило напрасным ожиданием. Олугд застыл, подавшись к статуе, распростер руки, точно крылья. Неужели ничто не менялось? Он слышал! Он слышал песню, ту самую, вне слуха и восприятия — дух Эйлиса отвечал, замирал, вновь свивал струны рычагов мироздания. Молодой чародей не управлял ими, он следовал совету Сарнибу: никого нельзя заставить, принудить силой, возможно лишь договориться. И Олугд всем существом просил возвращения Юмги из каменного плена. Таким было его испытание будущего правителя земель, пока что скрытых камнем. Но неужели все напрасно? Неужели все лишь иллюзия и игра больного воображения?

Возможно, они все просто сошли с ума, не суждено вот так ломать многовековые законы! Хотя… если их придумали только как ограничение, только из жадного страха…

Олугд всматривался в малейшие изменения каменной статуи, где-то на границе сознания застыла тонким пронзительным звоном одинокая струна. Под ее едва различимый гул создавалось ощущение полета, но наверх или в бездну? И когда ее звучание достигло пика, пронзив сердце чародея ужасом, по щеке каменной статуи скатилась прозрачная слеза, отчего Олугд тоже заплакал.

— Юмги! Юмги! Ты же слышишь меня!

Камень подернулся трещинами, из-под которых лился свет, саркофаг опадал, рассевался пылью на щебень дорожек. Вскоре от него ничего не осталось.

И Юмги ожила. Юмги Окаменевшая вновь стала Юмги Каменной, несгибаемой, победившей саму чуму окаменения.

— Олугд… — выдохнула она, и на устах ее играла теплота весны. Подобно богине с картин, она грациозно выгнула длинные руки, плавным движением меняя позу. Тело ее не затекло и не атрофировалось, она вернулась прежней, как в тот день, когда окаменела. Даже случайная ссадина на левом локте все еще не зажила. Взметнулась медовая коса, и засияли изумруды глаз. О! А ведь он уже успел позабыть их неукротимый блеск.

— Олугд! Почему я на постаменте?! — осведомилась она, будто ничего не случилось, а потом рассмеялась, прочитав на лице Олугда обескураженное замешательство: — Какую же несусветную чушь ты здесь наговорил! Столько лет я ее слушала! А ты все говорил и говорил!

Двести лет окаменения ее не изменили, не сломили, как он опасался, не превратили в холодную виллису.

— Юмги! Вот это и есть моя Юмги! Пожалуйста, говори так еще! И всегда! Всегда! — воскликнул с буйной радостью Олугд. Довольно приличий слишком воспитанного мальчика! Вот она его, простая и живая воительница, не привыкшая слушать глупые комплименты.

Но она сама подалась к нему и затихла, прижавшись сизой голубкой к груди.

— Мускулы… Ты стал настоящим воином, — прошептала она отстранено, а потом вздрогнула, улыбка ее исказилась, а из глаз хлынули слезы в два ручья. Олугд заботливо обнимал ее.

— Олугд… Я ведь впервые вот так плачу, — всхлипнула она, и улыбнулась: — Но от радости!

— Мы всех спасем, я обещаю! Всех твоих друзей, твоего отца! Мы вместе!

***

— Малахитовый льорат! Он вновь зацвел! Его покинула каменная чума! — эта весть потрясла янтарную башню, стряхнула с нее уныние и безнадежность.

— Что теперь делать с порталом?

— Нармо желает завладеть Землей, так что мы продолжим начатое, — заключил Сарнибу.

Две недели прошли в усердном труде, Раджед с удвоенной силой распутывал линии, окутывавшие его башню. Они сбились страшным клубком защитной магии, ощерились, словно гигантский морской еж, который вовсе не желал с кем-то контактировать. Защита малахитовой башни вела себя куда более покладисто, однако с ней тоже приходилось долго возиться. Опасно было хоть немного ослаблять щиты, наверняка Нармо следил за ними.

Сарнибу под прикрытием своей магии совершал пару вылазок в яшмовый льорат, но хозяина там не обнаружилось, или же он не позволил себя обнаружить, что лишь подтверждало худшие опасения.

«Я спасу Эйлис, спасу Софию!» — твердил Раджед, когда работа над магией башен нещадно изматывала его. Если бы не забота Софии, он бы позабыл о сне и еде. Он не имел права проиграть, когда случилось великое чудо, когда не какой-то Страж Вселенной, а давно известный малахитовый льор рассеял злую напасть вокруг своих владений. Жаль, Сарнибу так и не сумел внятно растолковать, как ему это удалось. А Илэни, чей характер изменился до неузнаваемости, лишь загадочно говорила: «Он просто поверил в себя». Если бы! У Раджеда хватало самоуверенности, а сердце горело пламенем любви к Софии, однако его льорат не спешил расцветать. И к концу второй недели эта мысль вновь въелась в сознание мерзкими сомнениями.

«Что если чудо не для нас? И не про нас весь сказ, не мы его герои», — устало думалось в холодной ночной тьме, когда рядом тревожно дремала София. Она радовалась, она разделяла все его стремления, однако с каждым днем все так же неизбежно исчезала. И изменило бы что-то соединение двух башен — неведомо, маловероятно.

«Что, ну что надо сделать?» — исступленно размышлял Раджед. Часы сменялись сутками, предельное напряжение звенело в воздухе ожиданием чего-то, то ли зловещего, то ли светлого и невероятного. Грядущее рассеивалось дымкой в тумане, все великие честолюбивые планы обессмыслились. Между прошлым и будущим звенел короткий миг в бушующем океане времени.

— Что еще сделать… София… Софья… Мне порой кажется, что мы ни на шаг не приблизились к разгадке, — устало вздыхал Раджед вечером в библиотеке. Соединение защиты башен входило в завершающую стадию, череда собственноручно сочиненных хитрых шарад поддалась, переменила полюса. Порой создавалось ощущение, будто магия — живое существо, с которым приходится осторожно договариваться. В такие моменты вновь вспоминалась песня Эйлиса, эти неуловимые колебания за гранью слухового восприятия. За две недели они почти истерлись из памяти, под рутиной тяжелой работы и умственного напряжения поблекли ощущения, потеряли остроту и точность. Они сдвинули что-то на глобальном уровне, но сумели бы повторить?

София тихо сидела в нише окна, которая в последнее время стала ее излюбленным местом. Она уже ничего не читала, лишь долго с пронзительной тоской взирала на пустошь, сжимая в ледяной ладони талисман.

— Они зовут, — говорила возлюбленная, обращаясь к оконному стеклу. — Много-много голосов…

Раджед поежился: ему казалось, что все эти окаменевшие люди отнимают его Софию. Когда страдания Эйлиса стали слишком велики, он выбрал человека за пределами себя, потому что на планете не нашлось кого-то достаточно самоотверженного. А, может, требовался кто-то, способный взглянуть со стороны на все это уродство изуверского правления. Сотни лет бессмыслицы. Раджед теперь отлично осознавал это, теперь, когда в запасе у него осталось не больше человеческой жизни. Ограниченное время заставляло больше ценить каждое мгновение.

И все же он ничем не сумел помочь Софии, она растворялась, внимая голосам окаменевших, недоступных для льора. Они звали ее семь лет, а жемчуг универсальным передатчиком принимал заодно и боль землян. Но спасти всех — невозможно. Хорошо хоть это София понимала. Вернулась она именно ради них, этих живых статуй, а к нему… только, чтобы попрощаться, вкусить хоть какую-то радость перед неизбежной катастрофой. Она ведь все знала еще тогда, отрицала, бунтовала, а теперь совершенно смирилась. Зато чародей — нет, никогда и ни за что.

— Если ненависть вызывает каменную чуму, может, рассеять ее способна любовь? — отрешенно отозвалась София, не оборачиваясь.

— Почему именно ненависть?

— Ты умел вызывать раньше каменную чуму? — встрепенулась возлюбленная. — Как ты наслал заклятье окаменения на великанов Огиры? Ведь это сделал ты.

Она не обвиняла, она не призывала немедленно совершить нечто невероятное. Голос ее лился печальной мелодией, слова складывались в факты без тени укора.

— Я… И я сожалею об этом. Но да, я больше не сумел повторить то заклятье, — Раджед сжал кулаки, нахмурившись. — Это и не заклятье было! А как будто… концентрированная ненависть, невероятный гнев. Ужасная ярость!

— Тогда что если лекарство от чумы окаменения — это любовь и сострадание? Желание спасти, а не желание уничтожить.

В тот миг глаза ее застыли, остекленели, а медленные движения вздрагивающих губ не соответствовали произносимым словам. Это очень пугало. Она вытянула руку, словно стремясь дотронуться до чего-то. Она глядела сквозь предметы, сквозь стены, словно находясь одновременно рядом и на недостижимом расстоянии. Через нее говорили самоцветы, душа Эйлиса.

— Если бы, — прошептал сдавленно Раджед. Он опасался, что его София больше не вернется, обратится в покорную куклу высшей воли самоцветов, Эйлиса, кого-то еще… Но дотронуться до тонких кистей, обтянутых белой кожей, встряхнуть за выступавшие острые плечи, громко прервать плавную речь — нет, невозможно. София почти не двигалась, но создавалось впечатление, точно она парит в неведомом танце. Она плавно спустилась с подоконника, стопы практически не касались пола, ее несли линии мира, отчетливо проступившие на всех трех уровнях восприятия. Они серебрились ее крыльями-коконом, который постепенно приоткрывался.

София подошла к Раджеду, и дотронулась до его руки, пораженной каменными чешуйками. В тот миг она вернулась, сделалась прежней, ласково прильнув к груди чародея. Зато Раджед застыл, обескураженный открытием — первые признаки каменного панциря бесследно исчезли, рассыпались.

— София! Лекарство от чумы окаменевших сердцем — это любовь, — срывающимся от волнения голосом прохрипел Раджед, тут же растерянно опечалившись: — Но… как оживить целый мир?

— Полюбить весь мир. Любовь двоих невозможна без любви ко всему миру.

Голос звенел по всей библиотеке, мягкий, дарящий успокоения мятежной душе. София молчала, лишь пристально смотрела глаза в глаза. На ее порозовевших губах отразилась слабая, но счастливая улыбка.

Но обдумать фразу не удалось, так как башня содрогнулась. Из шкафов посыпались книги, взмахивая крыльями страниц, словно сраженные в полете птицы. Задребезжали мелкие стеклянные предметы, магические шары освещения заискрили, вдруг разом погаснув, оставляя в темноте.

Раджед заслонил собой Софию, обнажив все десять когтей. Он судорожно рассчитывал, как довести любимую до портала, избавить ее от страданий Эйлиса. Может, сами бы как-нибудь справились… не для того она пришла, чтобы снова терпеть ужасы затяжной войны льоров.

— Не ждали меня? А я пришел! — донесся противный посмеивающийся голос. О нет, его ждали, проклинали всеми темными словами, но неожиданностью атака не стала.

Лишь оборвалось ужасом осознание: не успели, щиты были почти завершены, янтарь и малахит сумели бы дать отпор. Хотелось в это верить. Но что толку от сослагательного наклонения?

В кромешной темноте, окутавшей башню душным наждаком, доносился гул пенящихся камней, превращенных неведомой жуткой магией в раскаленную лаву и пыль. Башня погибала, распадались и менялись структуры предметов, связи молекул, названия и природа.

Уничтожаемая магия заревела раненым мастодонтом, щиты треснули, как тонкая скорлупа. И за ее пределам разверзлась беспросветно черная бездна…

========== 24. Душа Эйлиса ==========

Темнота шевелилась, перешептывалась отдаленным рыком неизвестных тварей. Она обволакивала сырой ватой, прилеплялась к коже. Раджед в первую секунду схватился за глаза, проверяя их сохранность. После спонтанного перемещения во всем теле ощущалась ломота, неприятное покалывание. Льору показалось, что он ослеп, и эта мысль обрушилась на него паникой. Оказаться на территории врага и ориентироваться только по слуху? Да еще врага, который превзошел все мыслимые границы возможной силы? Как же они все это допустили? Пока янтарный грызся с соседями, строил козни Илэни, Ларистам, Аруге и остальным, Нармо Геолирт упрямо копал, незаметно, методично, приобретя дурную славу грабителя. И вот, к чему все это привело, вот, какую катастрофу они проморгали!

Раджед искал ориентиры, боясь издать лишний звук. София! Где София? Он ни на миг не забывал о ней, не представляя, какие у Нармо планы на его возлюбленную. Разве дал бы злодею что-то жемчуг, камень жертвы?

София! София! Мысль о ней била в висок тяжелым молотом. Раджед, растопырив пальцы и вытянув руки, обшаривал пространство вокруг. Возможно, они стоят на узенькой платформе посреди пропасти? Или на краю ямы с чудовищами? Раджед облизнул высохшие губы, запорошенные скрипучей каменной пылью. Камень, камень, везде сплошной камень. Он незримо давил со всех сторон непроницаемым мешком, однако руки по-прежнему не нащупывали ни стен, ни Софии. Однако через мгновение кто-то очень близко надсадно закашлял, давясь нервами. И даже сквозь хрип и судороги страха Раджед узнал свою бедную девочку, свою Софию. Ей-то за что все это? Впрочем, если Нармо устремился уже на Землю, то неизвестно, где опаснее. Что происходило за пределами этой всеобъемлющей темноты, оставалось загадкой. Казалось, весь мир разом ампутировали, стерли, оставив только прогорклый от запаха крови воздух.

— София! — позвал несмело Раджед, протягивая пальцы в неизвестность.

— Ничего не вижу… — всхлипнула София. Где-то справа едва уловимо зашелестело длинное платье. Ее любимое, синее с атласными лентами на талии. Ох, неудобное облачение для таких незапланированных вылазок. Если бы успел вернуть ее домой!

На Землю… зачем же она не ушла на Землю? Но, кажется, там ей делалось еще хуже от невозможности помочь жителям своей планеты. Ослепительный кокон готовил ее для иного. Но здесь даже он не проявлялся. Линии мира не прощупывались под прикосновениями пальцев. Вакуум! Полный вакуум при наличии воздуха! Чудом удалось схватить дрожащую холодную руку Софии. Очевидно, она тоже боялась двинуться с места, не представляя, где находится.

— Тише, тише, — успокаивал Раджед, хотя сам едва не срывался на беспричинный вопль, вой пойманного в клетку волка, которого травят псами. Место давило необъяснимым ужасом, в нем обитала не только темнота пополам с неизвестностью. Медный привкус каменной пыли безошибочно подсказывал, что в этих казематах погибла не одна сотня людей.

«Арена яшмовой башни? Только бы не арена…» — повторялось оцарапанной пластинкой в голове. О страшном развлечении Геолиртов ходили многие века самые жуткие слухи. Никто доподлинно не ведал, что именно обреталось на арене и в тайных ходах вокруг нее, какие испытания проходил ячед. Единственным зрителем и сумасшедшим изобретателем ловушек неизменно оставался Геолирт-старший. Порой на арену попадали и неугодные ему альфоде или даже льоры, принимавшие позорную смерть от когтей монстров, точно рабы. Очевидно, Нармо врал, что так уж отличается от отца, раз пустил в ход его мерзостные творения. Впрочем, сравнивать двух пауков-тараканов не хотелось, когда София вздрагивала и брыкалась в руках. Кажется, у нее начиналась истерика, а Раджед впервые не представлял, что делать, поэтому не двигался с места, только твердил исступленно и заунывно, как контуженный:

— Тише, тише…

Чего-то не хватало, что-то ужасно мешало трезво мыслить, перехватывало дыхание. Раджед ощупывал себя и Софию на предмет кровоточащих ран, но их все не находилось. Возможно, на них пало какое-то мерзопакостное заклятье, которое высасывало силы или ввергало в безумие. Он все не улавливал, что и куда сместилось, что исказилось.

— На-а-адо же, как легко смутить самого гордого из льоров. Всего лишь — лишить его магии и создать условия, в которых работают не все органы чувств, — донесся откуда-то сверху насмешливый голос, гудящий через незримые узкие отдушины.

Снова Нармо, везде Нармо, он владел этой тьмой подземелья, он создал ее, казалось, сгустил и сбил непроницаемый желеобразный мрак. От резонирующего вдоль перепонок голоса сначала захотелось заткнуть уши, а потом обнажить когти. Когти! Да, они осветили бы путь! Раджед попытался привычно выпростать свое верное оружие — и ничего не произошло. Он упрямо ударил несколько раз по костяшкам, даже укусил себя за левую руку — никакой реакции.

— Что за условия? Отвечай, треклятый паук! — зарычал в ответ Раджед, но получился задушенный хрип. Впервые он по-настоящему испугался. Рядом с ним едва не падала в обморок София, жалась, как маленький ребенок, к спине, страшась хоть на миг отпустить чародея. Он тоже ужасался мысли, что вновь потеряет ее в этой темноте.

— Узнаешь скоро, у меня тут дела-дела… в твоей башне, — все насмехался яшмовый. Или уже не яшмовый? Как называть тварь, которая отравила себя магией всех подряд самоцветов, похоже, не слишком-то и разбирая, какие и для чего нужны?

Хаос! Как же легко он поймал их в ловушку!

Без боя, без долгих поединков, как в прежние времена. Тогда-то все было понятно. На мгновение Раджед пожалел, что не проделал с собой такой же эксперимент. Может, он и превратился бы тоже в чудовище, но наверняка смог бы защитить Софию и портал. А совместные усилия льоров ни к чему не привели.

— Зачем тебе Земля?! — возопила внезапно София. И у Раджеда перед глазами встали, как наяву, родители возлюбленной и ее подросшая сестра. А что с ними станется, когда эта тварь наверху, этот тарантул, вломится через тонкую мембрану зеркала в новый мир? Они погибнут первым, ведь портал откроется именно в их доме.

Нармо протяжно рассмеялся, смакуя разные оттенки горлового низкого звука, имитируя то хрип, то присвист, и сорвался, скороговоркой отчеканив:

— Зачем? Зачем? Зачем мне Эйлис? Зачем Земля? Зачем мне все?! — восклицание затихло громовым зарядом, сменившись мрачным, циничным и спокойным продолжением: — Потому что ничто не имеет смысла, мир погружен в хаос и грязь. Лучше что-нибудь уничтожить, так, для развлечения или как пример для других… А на Земле хватает, кого поучать.

— Не трогай Землю! — вновь бесстрашно крикнула София. Ее дрожь лишь усилилась, но ноги, очевидно, больше не подкашивались, она уверенно стиснула ладонь Раджеда.

— А вот трону! — пренебрежительно фыркнул в ответ Нармо. — Наслаждайтесь лабиринтом. Упс, кажется, я все-таки выдал, что за «особые условия». Что скажешь? — он обращался к Раджеду. — Курорт! Головоломка! Ты же это так любил? Я добавил кое-то из защиты твоей башни, забавно смотреть, как творение прихлопнет создателя. Жаль, нет времени. А есть ли здесь выход — решайте сами.

— Наглый плагиат моей башни! — храбрился Раджед. — И, надо сказать, уродливый.

Вор добавил что-то из янтарной башни, тех самых «морских ежей», которых не удавалось долгое время распутать. И вот они впились своими ядовитыми иглами в кожу создателя, заблокировав всю его магию. Он помнил, как лично оградил такой ловушкой периметр льората на случай вторжений, как раз после окончательного, как он считал, разрушения портала. В ту пору он придумал немало заковыристых охранных заклинаний, целую систему из ловушек и сигнализаций. Но вот Нармо вырвал ее с корнем и за считанные минуты перенастроил против бывшего хозяина.

«У Земли нет шансов… Он и правда теперь такой же, как Сумеречный Эльф», — с ужасом осознал Раджед. Да, с его известным кровным врагом отныне тягаться приходилось разве только Стражу Вселенной. Эльф…

А где этот Эльф? Охранял ли портал в такую минуту? Выступил ли против Нармо? А что если и вовсе уже проиграл? Раджед терялся в догадках и версиях. Он даже не представлял, сколько они стояли неподвижно в темноте лабиринта. Неточным мерилом времени сделалась стекавшая где-то по желобку между камней гнилая водица. Одна капля, две… три-четыре… пять… шесть-семь. С их нестройным падением согласовывалось прерывистое дыхание Софии, она старательно глубоко вдыхала и выдыхала затхлый воздух, чтобы хоть как-то совладать со своими нервами. Никогда ей еще не выпадало такое испытание и, Раджед опасался признаться, ему тоже. Чародей без магии, воин без зрения… Казалось, они остались последними людьми в пространстве замкнутого беззвездного космоса.

— Н-надо идти, — первой пришла в себя София. — Д-держи меня за руку. Если будет пропасть, ты сможешь поймать меня.

— А если капкан с железными зубцами?! — тут же протестовал Раджед.

Однако София уже несмело сделала пару шагов, измеряя на расстоянии вытянутой руки льора каменную площадку, на которой они находились.

— Это коридор! — заключила вскоре она. Что ж, наверное, ей так легче, разбивать неподъемную цель на крошечные задания и выполнять их, надеясь на лучшее. Но Раджеда охватывала апатия. Уж если Нармо закинул в этот склеп для живых, то путей к отступлению не оставил, даже не задержался, чтобы поглазеть на медленную агонию. Ведь из лабиринта на арене не выходил никто, никогда. Софии об этом не следовало рассказывать.

Апатия и нежелание двигаться сковывали укусами змей с парализующим ядом. Проиграли… Они проиграли без решительного сражения. Никто не успел чудом явиться на помощь. Исчерпали они лимит чудес. Сарнибу защитил свой льорат, исцелил Илэни, у Олугда вернулась к жизни Юмги. Что ж, а Земля останется очередной необитаемой планетой… Может, в Эйлисе в малахитовом льорате кто-то расселится, обживутся на клочке суши, будут рассказывать, что когда-то целый мир населяли люди. После столкновения с Хаосом речь шла о выживании человеческого вида. А они так, букашки… Стоп! Раджед неприятно поразился собственным мыслям, чужим и крайне безнадежным, словно его сразил недуг.

— София… Камни! Талисманы! Он забрал их… О! О-о-о! — Раджед не выдержал и стиснул виски, наконец, поняв, в чем дело. Хотя он утверждал, что для работы с линиями мира не нужны ни камни, ни трости, ни амулеты, но неожиданно расставание с фамильным артефактом отзывалось во всем теле фантомной болью, словно отрезали руку или ногу. Казалось, без талисмана даже движения потеряли прежнюю грацию. Или всему виной постылая темнота?

— Надо двигаться дальше! — умоляла теперь уже София.

— Куда?! И как? Лабиринт в темноте! Я уверен, что здесь уцелели не только тараканы… — сокрушался Раджед.

— Ощупывай стены! — приказала внезапно София, с силой ткнув Раджеда в бок. Это его отрезвило, заставив вернуть себе ясность мыслей. Нет, чародей без магии уже не чародей, но ведь воин и в темноте оставался воином, он не имел права раскисать.

— Иначе Нармо разрушит Землю… — дрогнул голос Софии. — Он сошел с ума.

— Как бешеная псина, — подтвердил решительно Раджед, с опаской дотрагиваясь до склизкой стены. Нашлось бы что запоминать в этом покрытом мхом и лишайниками местечке. В ладонь впилась какая-то веточка, может, короста — тоже ориентир. Крошечный маячок в этом безбрежном море неопределенности. Слишком жутко и слишком похоже на жизнь, ведь так ли определен каждый следующий шаг в недалекое будущее? Короткое передвижение, сулящее то ли надежную каменную плиту, то ли подлую ловушку, то ли пропасть. И все-таки они шли!

— Я ничего не вижу… Камни не действуют!

— Надо идти. Неужели сила только в камнях? Сила в тебе самом, в твоем сердце. Надо выбираться.

— Здесь повсюду ловушки!

— Я знаю, я знаю. Но мы пройдем их, вместе.

Раджед и София, держась за руки, ощупывали стены, опасаясь задеть тайные рычаги. Нармо наверняка уже добрался до разоренной янтарной башни. Что происходило вокруг нее — неведомо. Может, уже лежали трупами все друзья, и Земля горела в адском пламени? Такие картины приходилось старательно изгонять из сознания, чтобы не сломаться, не остановиться.

«Эльф, вся надежда на тебя, мы должны выбраться, задержи Нармо возле портала», — взывал Раджед, но отчего-то чувствовал, что его жаркие послания не доходят до адресата. Вакуум и хаос правили бал.

***

Эльф медленно передвигался среди развалин янтарной башни. Твердыня вздрагивала обвалами на разных уровнях, однако еще держалась. Вековые гигантские камни, глыбы, лежали выброшенными на берег китами, тлея, точно дерево. От внутреннего убранства и подавно мало что оставалось, лишь портреты отца и матери Раджеда висели нетронутыми на обугленной стене в одном из залов. Их берегла незримая магия, чуждая духу разрушения, который не пощадил ничего. Нармо громил ради разгрома. Это болезненно напоминало о собственных периодах тьмы и помутненного сознания.

Что там, в мире, где его прозвали Серебряным Ужасом? Все еще оплакивали тех, кто пал от его меча? А в сотнях других миров? Может, он и убивал обреченных, но двигала им в те мгновения лишь жажда крови. Эльф тяжело вздохнул…

Через завалы он добрался до тронного зала. Он не торопился, потому что ближайшее будущее вставало перед ним ясной картиной. Пусть он и не ведал собственной судьбы, но мысли Нармо все еще поддавались прочтению. Хотя… Эта тварь, ранее именовавшая себя яшмовым льором, сотворила с собой почти такой же безумный эксперимент, как когда-то Сумеречный. С той лишь разницей, что Эльф отдал себя на милость великой силе с благими намерениями. Но известно, куда ими выстлан путь. Так две ошибки природы и сошлись на этой кривой дорожке.

Нармо ворвался в башню, покинув свой льорат. Там, в опаснейшем лабиринте, подавлявшем теперь любую магию, блуждали Раджед и София. Но Сумеречный оставался возле портала. На этот раз требовалась вся его сила. Кошмар Эйлиса стремился на Землю. Он позабыл свои насмешки над жаждой абсолютной власти, стер из памяти яркий новогодний фейерверк и собственную картину с цветами. Перед его мысленным взором распростерлись только образы бесконечных войн, которые вели друг с другом льоры. Они все разом восстали из могил, обрушив свою ярость на грабителя усыпальниц. За это он расплачивался созерцанием их горькой памяти. Впрочем, его голос вполне трезво велел телу двигаться в заданном направлении: «Если девчонка с помощью жемчуга восстановила портал, то самое время атаковать».

В тот же миг башня вновь содрогнулась, посыпались искры от затухавших пожарищ, всколыхнулись обугленные истрепанные гобелены, с которых взирали искореженные копотью львы. Уцелевшие магические шары освещения расколотыми отблесками расплескались по стенам и потолку, погружая руины в тревожный полумрак. И из черного дыма выступило воплощение всея зла этого мира. Сначала он просто играл эту роль, но маска прилипла к лицу.

— Во что ты превратился, — фыркнул Эльф, рассматривая уродливое создание с клыками и в обугленной одежде, слившейся с телом черным саваном мумии. Вены на его лице и руках вздулись, кожа покрылась пятнами от багряно-черного до фиолетового, как при гангрене; в глазах полопались сосуды, заполнив их красным маревом, а в сальных патлах поселились неизменными жильцами огромные уродливые тараканы.

«Твои мысли пробили себе дорогу через черепную коробку!» — усмехнулся мысленно Сумеречный.

«От такого же и слышу!» — рыкнули ему в ответ голосом в голове. Ах да, теперь Нармо научился передавать мысли. Так же, как и Эльф, как Страж Вселенной.

А, может, на такие-то случаи его и создали? Может, не настолько бессмысленно оказалось его появление? Ни одному льору уже не удалось бы остановить этот взбесившийся коктейль из смешанных самоцветов.

Если бы Нармо знал, какое благо мог совершить, собрав все камни! Но кто же ему сказал? Нельзя, не время… Кто устанавливал эти законы? Эльф все чаще хотел их нарушить. Впрочем, не для таких, как Нармо, предназначались великие чудеса.

«Выжил все-таки… — продолжал рассматривать чародея Страж, заслоняя собой портал и доставая меч. — После получения такой силы далеко не все выживали. Не все… А эти самоцветы — осколки силы семарглов? Их следы во вселенной? Пойманная в оковы благодать первых дней творения. И Нармо превратил ее в концентрированную тьму. Хорошо, что только в этом мире додумались ее так изуверски скомкать и присвоить себе. Хорошо, да толку-то? В других мирах рушат все иначе, каждый по-своему. А итог один — пустошь».

За спиной переливался зыбкими искрами портал. При всей своей мощи, Нармо был все еще закован в рамки закрытого мира, Эйлиса. Издревле магия так плотно оплела его, что даже астрономы технически продвинутых планет не находили Эйлис возле Сураджа, веками гадая, что создает магнитное поле. Но зато по силе Нармо сравнялся с Сумеречным. И впервые за много веков Страж опасался допустить ошибку в поединке.

Рефлексы его обострились, взгляд улавливал малейшие движения чародея, который достаточно вольготно прогуливался по тронному залу. И сквозь пробитую кровлю сыпались из разоренного сада бесчисленные лепестки алых роз.

— О! Хрестоматийно! — раскинул руки захватчик. — Кольцевая композиция. И снова на том же месте!

Да, все верно, но прошлая встреча была иной, более приятной. Тогда Эльф говорил с человеком, а теперь точно глядел на отражение худших черт своей сущности. И все театральные ужимки Нармо получались неестественными, он сам судорожно хватался за них, хотя бы за них, раз ничего не осталось, чтобы сохранить свою расколотую личность. А он-то рассчитывал получить такую мощь безнаказанно!

Если бы тогда, две с половиной тысячи лет назад, семарглы подумали, что человеческий разум в какой-то момент вскипает и не выдерживает такого груза… Впрочем, тогда бы этот полоумный монстр беспрепятственно ринулся на Землю теперь, в этот день. Все происходило ровно так, как тому надлежит, и ровно в свое время. У мироздания есть свои законы, которые человек не замечает из-за их масштаба. Поэтому Эльф решительно сжал рукоять меча, легким движением занося его для атаки.

— Мой друг поклялся защищать портал и Землю. Долг моего друга — мой долг, когда он в беде.

— Слушай, отлезь по-хорошему, — поморщился Нармо, небрежно махнув Сумеречному, точно речь шла о пустяке, однако он ухмыльнулся: — Иди спасать своего крошку-Раджеда с его девчонкой, а то вы же не можете друг без друга. А мне оставь Землю на разграбление. Я быстро, обещаю!

Ярость вскипела в венах, пронзила стрелой разум. Такая уж ли видимость тела? Такой уж ли призрак? Он чувствовал, как человек, и ради людей встретил атаку десяти багряных лезвий. Они высекли искры, когда вгрызлись в клинок меча без крестовины. Ярче обычного проступил на нем крылатый ящер, а сам Эльф предстал в кольчуге из драконьей кожи. Сменил одежду, как хамелеон кожу, показался в своем облачении, которое носил еще в самом начале долгих странствий. Да, именно этим мечом он сразил ледяного дракона. Кто знает, может, в жадного ящера обратился какой-нибудь такой же неуемный чародей, желавший все и сразу. Именно огромную рептилию напоминал теперь Нармо. Он шипел и рычал, а за спиной его вился столб дыма, напоминавший кожистые крылья.

Эльф ожесточенно отразил несколько выпадов, скорость поединка с первого мгновения превышала восприятие человека, они носились со стремительностью двух пуль. Не замечали ни тронный зал, ни пол под ногами, перемещались по потолку и остаткам стен. Два ожесточенных существа. Сумеречный Эльф и Нармо Геолирт. Такой же… Как кривое зеркало на Стража — Разрушитель.

Мечи сцепились завывающими койотами, сталь звенела, отражая полупрозрачные лезвия, а противостояние перенеслось на уровень линий мира. Нармо с бессмысленным торжеством ломал их, превращая пространство вокруг себя в черную дыру. В нее уже утягивало мелкие предметы, ветром клубилась пыль, создавая смерчевые вихри.

«Еще немного — и Эйлис расколется на части!» — спохватился Сумеречный.

Тогда он немедленно перенесся на уровень рычагов, знакомый, изведанный. Однако обычно он лишь немного что-то подправлял, опасаясь сломать, ныне же приходилось улавливать неполадки небывалой величины. Линии лопались, как сосуды, и из них с неуловимым протяжным воем вытекала белесо-синими светящимися облачками сама жизнь. Страж судорожно восстанавливал то, что Нармо рушил каждым своим движением. Но все спешные действия напоминали наложение крошечного пластыря на поврежденную артерию. Обезумивший чародей, похоже, даже не понимал, что творит.

«Ты рушишь мир!» — безмолвно кричал Сумеречный, пока его меч выписывал пируэты бессмысленных атак. Призрачные когти переливались теперь всеми оттенками самоцветов, замутненных дымчатыми топазами.

Нармо совершал обманные выпады, заставляя противника пролететь вперед, подставить спину. Но Эльф не поддавался, он лишь изворачивался угрем, чтобы не попасть под лезвия. Пусть он и не пострадал бы, но соприкосновение с такой запрещенной магией могло пробудить и его тьму. Казалось, он вновь сражался с самим собой. Со своим «потерянным братом», этим уродливым двойником, который в итоге оказался ничем не лучше тех, кого жестоко высмеивал.

Линии мира беспощадно лопались, на них спрутом наползала тьма, вздувались ожоговыми волдырями следы от прикосновения пустоты, черной дыры, тотального небытия. Антибытия без души и назначения.

Страж, нервно щелкая зубами, стягивал края ран, штопал их, словно полевой хирург под обстрелом. А со стороны врага в ход и правда пошли ядовитые зеленые колья-стрелы, они неслись осколками разбитых витражей, впивались в кожу. Эльф не обращал внимания, отмахивался, как от назойливых слепней. Нармо точно не стремился его убить, он взывал, требовал возвращения той страшной части Стража, появление которой ознаменовало бы эпоху катастроф, конец времени и Вселенной. О да! Нармо Разрушитель искал себе союзника.

«Я рушу мир! Я рушу! Но ты ведь не умрешь! Ты не можешь умереть, не можешь чувствовать боль. Так получи же! Все, что ты сторожил, будет разрушено! Хоть кто-то должен сделать тебе больно за то, что ты всех нас так „бережешь“», — ядовито огрызался в своих мыслях чародей, правой рукой атакуя сверху вниз, а левой — по-медвежьи наотмашь.

Эльф с места ловко перескакивал через противника, оказываясь у того за спиной. Но достать его все еще не удавалось, а пару раз, когда меч царапал черные пелены этой «мумии», лезвие лишь звенело, как при соприкосновении с прочнейшим доспехом.

— Я рушу мир! — возопил Нармо, но тут же рассмеялся. Сквозь его искаженное лицо проступали чужие черты, казалось, изнутри рвались еще сотни личностей. Они раздирали кожу до голого черепа. Но через мгновение разложение вновь собиралось единым образом, вновь ухмылялся, как варан, Нармо Геолирт.

— Кстати, из особого расположения к тебе, я даже оставлю Элинор в живых, — пошло рассмеялся он, обрушиваясь на Сумеречного с потолка. — Вы будете танцевать на выжженной земле! — но вновь им завладевали чужие воспоминания, он вопил, как одержимый: — Да! И, возможно, даже править устроенным мной хаосом!

Внезапно Нармо впился в Сумеречного всеми десятью когтями. Возник из тени за спиной, переместился призраком настолько стремительно, что даже Страж Вселенной не уследил, отвлеченный созданием заплат на ткани мироздания. Когти пригвоздили к полу, впились в грудную клетку и вошли по самую рукоять в камень. Нармо навис тяжелой тенью, Эльф на миг выпустил рычаги мироздания и с ужасом наблюдал, как черная дыра тотального разложения тут же колоссально выросла в размерах. Но ее застили совершенно безумные расширенные глаза Нармо. Он выл, то таинственно шептал, то взвивался криком агонии:

— Я видел, Эльф! Я видел твою тьму! — скороговоркой он отчеканил, как в трансе: — Огненная пустыня, кислотное небо и трон из костей-черепов, который тянут на цепях самые опасные твари вселенной, поющие тебе темные гимны: «Царь чудовищ! Вечный царь!» О! Дай осуществить мне твою мечту! Давай! Я буду твоим хаосом! А ты — тьмой! Хаос и тьма! Не этого ли ты жаждешь?!

— Сначала ты хотел стать необходимым злом. А теперь у тебя цель — только уничтожение? — прохрипел Сумеречный, стремясь освободиться.

Искаженные поглощенные самоцветы через раны вплетались и в его видимость крови, отравляли, будя самый страшный кошмар. Да, мечта его тьмы. Разрушенная Вселенная и он, ее темный повелитель, на троне из бессчетных костей и черепов. Нармо единственный, кто увидел это. И на мгновение, всего лишь на короткую секунду, растянутую на целую вечность, Эльф захотел поддаться такой сладкой перспективе.

Тьма жила в нем, он столько лет боролся с ней… Что если мироздание призывало стать финалом всех человеческих страданий, обрушить по-настоящему на них свой гнев? И стереть, перезапустить глобальный механизм! А Нармо помог бы в этом… Достаточно лишь добавить своей тьмы к возникшей воронке — за Эйлисом потянулись бы и остальные планеты, одна за другой. Все звезды погасли бы. А там, наверное, новый большой взрыв, новое начало других существ, если удастся.

«Друг! Эльф… Друг мой!» — внезапно донесся знакомый возглас. Раджед… София… Эленор… И сотни других людей! Людей… Этих созданий, способных в равной степени принести в свой мир красоту и уродство, радость и боль. Человек — это выбор. И не Стражу Вселенной с Нармо Разрушителем решать, когда перезапускать часы.

— Заглянув в историю камней, я не увидел ничего, кроме смерти и разрушений. Все заканчиваться только ими! Любое начинание, любой росток перепахивают сапоги пехоты!

С этими словами Нармо резко отскочил, сам отпустил Сумеречного, размахивая когтями. Он метался, как взбесившийся пес, и вскоре выпады его уже потеряли системность, комбинации ударов напоминали случайные сочетания, а когти монотонно вращались лопастями пропеллеров. Нармо страдал… Всего лишь человек, он взвалил на себя слишком много, не ожидая такого эффекта. Когда-то он просто хотел сбежать. Сначала от жестокости отца, потом их умирающего мира.

— У тебя ведь не было конечной цели захвата Земли, у вас обоих не было, безумные выродки Эйлиса! Вы просто летели к порталу, как мотыльки на огонь, бежали, как крысы с тонущего корабля.

— Побереги красивые сравнения для противников попроще, — жестоко оборвал Нармо, вновь лицо его разложилось на сотни рвущихся в разные стороны призраков, вновь взирал белесый череп. И тогда же атаки обретали особую ожесточенность, впитывая в себя стиль боя всех поглощенных льоров.

Вот взмахнул тяжелым молотом древний чародей, державший когда-то магию четырех самоцветов — Эльф стремительно отскочил от достаточно медленного удара. Вот попытался проткнуть в стиле мушкетера другой льор, ушедший семьсот лет назад — Сумеречный вновь уклонился. Но вот снова атаковал Нармо, в его стиле, не гнушаясь нечестных приемов. Пару раз он метил по коленям неизменными железными носками сапог, стремясь подсечь и повалить. Но Сумеречный только мысленно смеялся над этой старой привычкой, проворно обращаясь в призрака.

Однако все шутки меркли, когда он вновь схватывал линии мира, сплетал их, свивал во временный купол над воронкой. Не хватало! Эйлис не принимал всю силу Стража, ему не хватало собственных самоцветов. Но большая их часть бурлила в теле Нармо, который превращался в их раба.

«Ну же, самоцветы! Вы же изначально мирно жили!» — взывал к ним Сумеречный, однако его мольбы не доходили до цели, недостаточно чист душой, недостаточно верил себе. И кого уж спасать с внутренним монстром? Не ему, не здесь, не теперь.

Нармо же метил по кистям рук, намереваясь выбить меч. Сумеречный уклонялся, не обладая таким преимуществом, ведь у противника оружие росло прямо из пальцев. Приходилось искать удобный момент для контратаки, но когда первые пять когтей совершали выпад, то вторые неизменно прикрывали и лишь изредка пытались решительно пробить оборону все десять. Против когтей ныне не удавалось раствориться дымным облачком, неведомая магия окутывала их и удерживала Эльфа в материальном облике. Что ж, так даже лучше, так честнее, так он острее ощущал реальность происходящего и все равно не до конца верил, что все это с ним. Давно же не попадался ему противник, равный по силе! И он порой печалился, что не находит достойного врага. А теперь уж не до радости оказывалось: башню неминуемо утягивало в черную дыру вместе с порталом, а это означало, что на Землю вынесло бы отголоски разрушительной магии.

— Ты лжец! Мы все лжецы! — кричал Нармо, когда Эльф обманул его ложной атакой, вывернул меч, в последний момент изменив его траекторию. Лезвие с размаху рубануло по плечу, противник даже не отпрянул. Он теперь тоже не ощущал боли, зато адский огонь выжигал его изнутри.

Впрочем, Эльф использовал сполна преимущество: он отпустил на какое-то время рычаги, чтобы сосредоточиться на серии атак и контрударов, заодно добавляя к ним мощную магию. Меч раскалился, обратившись в жаркий столп пламени, пять когтей расплавились, опали с протяжным звоном оплавленным железом. Нармо отпрянул, сражаясь теперь левой рукой, открываясь для ударов. Эльф не останавливался, пробиваясь вперед.

Использовать силу по-настоящему не позволяла бушующая в паре шагов пропасть. Стоило только отпустить рычаги, как она взревела и поползла, оплетая Сумеречного жадными лианами. И с каждым ее прикосновением его атаки все ожесточались. Теперь и он позабыл о честных приемах. Нашелся, рыцарь! Никто его не ограничивал законами чести и морали, а в борьбе с монстрами все средства хороши. Сумеречный занес меч, чтобы снести голову чародею, и все же Нармо уклонился, вонзив под сердце противнику обломанные когти правой руки. Через них хлынула тьма самоцветов, теперь Эльф тоже окунулся в бесконечно злую память сильнейших льоров. В истории всех миров всегда оказывалось слишком много крови.

«Думаешь, сломать меня этим? Да я их всех видел! Слышал! Чувствовал! Я — все, я растворен в каждом!» — отозвался Сумеречный, но сам себе не поверил, потому что мрак заполнял сердце.

Он с удвоенной яростью откинул Нармо, уже совершенно забывая о линиях мира. Диагональные удары сверху сыпались с обеих сторон бессмысленным листопадом, воздух раскалился от взмахов мечей. А вокруг нарастало безумие: плавились горы, с неба падали камни, гигантские смерчи взвивались с земли вверх, горел песок, затвердевали облака…

Линии Эйлиса лопались, приходили в хаос. Где-то в малахитовом льорате Сарнибу отчаянно сдерживал бурю. «Да что же вы творите! У меня здесь люди!» — немо кричал самый милосердный льор. Внезапно его сила вторглась в поединок, малахитовые нити нарисовались отдельной стеной магии, выстраивая защиту от надвигавшейся пустоты, гибельного ничто.

«Я чародей земли и животных! И я буду защищать их, их и людей!» — громогласно пророкотал голос с восточного материка. И творящийся вокруг хаос начал сходить на нет. Расползлись грязной рваниной тучи, каменный дождь растекся водой, заполнившей иссохшие русла и расселины, схлынули легкими порывами смерчи. Лишь черная воронка порванных линий мира неизменно стенала и разрасталась.

Эльф, казалось, не замечал, захваченный стремительным поединком. В ход шли уже не простые заклинания и клинки, а сложные превращения, воронки из воздуха, попытки задушить противника, сокрушить его огнем и молниями. Азарт охватывал Сумеречного, он видел воочию тот день, когда сразил ледяного дракона, эту огромную тварь. Да, те времена, когда молодая кровь бурлила в его настоящем человеческом теле, когда он еще не догадывался, насколько проклят этой силой.

«Любимый… Ты ведь Страж Вселенной, Страж Земли…» — донесся внезапно голос. О! Если бы она и правда звала, если бы только догадывалась, что с ним творится! Хотелось верить, что догадывается, слышит и взывает к его разуму, к его израненной душе!

Эльф запнулся на мгновение, замер с мечом в руке, прочертив им наискосок. Отстраненно донесся звон когтей, проклятья Нармо. Вновь материальный мир распался на матрицу кодов и значений, рычагов и нитей. И теперь они безжалостно спутались, вызывая цепь необратимых последствий, по ним бежал яд, уводя опасные парадоксы за пределы Эйлиса, грозя обрушить великие бедствия еще на сотни миров. А Страж Вселенной увлеченно рубился на мечах, как какой-то мальчишка! Поддался внутренней тьме, которая самодовольно отозвалась на призывы Нармо.

Нет, он вовсе не дух разрушения, он не кара высших сил. Он однажды вызвался, чтобы раз и навсегда искоренить всю злобу, всю боль. Что ж, так не удалось, не случилось, ибо не разрешено. Но он навечно поклялся не разрушать, а лечить все это изъявленное раздорами мироздание. Линии! Линии мира! Как же он посмел настолько увлечься поединком? Ведь именно этого и желали мертвые льоры в оболочке Нармо, эти демоны, чьи голоса застряли в звенящих струнах фальшивыми нотами.

Когти прочертили наискосок справа налево, разрывая кольчугу из драконьей кожи, едва не вспарывая брюхо. Конечно, не смертельно для бессмертного, но неприятно. Он вовремя отскочил, обрушиваясь сверху, мощный контрудар пришелся на середину меча. И все же он отвлекался от поединка, отдавая предпочтение базовым засечным и диагональным ударам, а сам неистово штопал и штопал горемычным портным ткань мироздания.

Теперь неведомым образом подключился Сарнибу. Какая же великая созидательная сила в нем открылась! Ему помогал Инаи, твердил что-то о новом изобретении: на основе его сонных миров он создавал призрачные щиты, которые вполне реально отражали действие черной дыры, сжимали ее до размеров игрушечной модели. Но это в теории… Им всем не хватало сил, даже Стражу Вселенной с двумя льорами. Разрушать проще, чем собирать осколки хрупкого раздробленного мира.

«Друзья… я не выстою без вас, без всех вас… Вместе выстоим, врозь пропадем!» — наконец признался Сумеречный. Он так долго взваливал груз ответственности на себя одного, ни у кого не просил помощи, если во что-то вмешивался. Но Эйлис… Нет, этот мир просил спасения у своих обитателей. И они уже услышали его волю. Но неужели той страшной ценой, с которой Эльф сам никогда бы не смирился?

И Страж непростительно злился на себя за кошмарное равнодушие, обрушивая ураган ярости не на горемыку-Нармо, а на тысячи льоров, которые поставили Эйлис на грани исчезновения. Потускнели черные звезды, распались осенней листвой искаженные смыслы. Эльф рванулся вперед, за порывом души не успевало тело и меч. И вновь он растворялся дымным облаком, сияющим туманом — вот и все, что от него осталось на самом деле. Вот, кем он являлся теперь на самом деле после сотен лет скитаний. Он — юдоль тревог и скорбей всех миров, испитая до дна чаша страданий. Но он рвался вперед, сокрушая Нармо, заставляя того отступать шаг за шагом от портала.

— Ты! Не получишь! Ни Землю! Ни Эйлис! Вы все, древние короли-безумцы, ничего не получите! — кричал Сумеречный, а магия его создавала поля невиданной силы, давила извивающихся змей. В ползучих гадов обращалось измененное тело Нармо, вскоре он весь состоял лишь из одних рептилий, оплетенный слоями огня и копоти.

Эльф не останавливался, дымной мглой сворачивалось пространство под ударами клинков, разрывались связи тьмы. Дымчатые топазы уже не усыпляли волю пробужденных самоцветов, и Нармо вновь выл от боли, погребенной под своей силой. Меловой пылью разрасталась сила Сумеречного Эльфа, и вот — случился последний решительный удар, выбивший Нармо из башни через прореху в стене, окончательно отбросивший от портала.

Они летели в бездну, разрушающие башни, опрокинутые обломками плит. Они сорвались с узкого карниза, и воздух уже не держал их, Сумеречный вцепился обеими руками в глотку Нармо, не позволяя тому колдовать. Он не обращал внимания, как когти вонзались в его нематериальное тело, он вытравил свою-чужую тьму, загнал ее на самые задворки сознания. И вечность длилось падение, следом с вершины градом летели камни, с самой крыши мира на дно колодца, на изъязвленную каменной чумой землю. Вот, чего добились неумолимые завоеватели, отравившие великую силу Эйлиса, заточившую ее в оболочки своей алчности. Разодрали по клочкам мир, растащили по своим норам. Да только кто спасся своей роскошью? Кто избежал кровавой доли под защитой толстых стен? На самую хитрую защиту находилось более грозное оружие. И жернова раскручивались, пока сам мир не приказал остановиться.

— Хватит! — возопил не то Сумеречный, не то Нармо, голос искаженного брата-близнеца слился с резонирующими колебаниями свистящего в ушах ветра. И в момент сокрушительного падения поднялся вихрь, который прошелся взрывной волной до самого моря. И лишь малахитовая магия незримо присутствующего Сарнибу вовремя остановила всколыхнувшееся смертоносной волной цунами.

«У меня люди!» — повторялось и повторялось в голове восклицание великой любви ко всему живому, настоящему. Богатства, башни, даже книги… Малахитовый все отдавал без боли, лишь бы сохранить друзей и подданных. Но он один умел так править, остальные пали в борьбе ради самих себя.

— Слышите меня, древние короли?! Верните самоцветы! Верните и Нармо! Верните Эйлис людям! — взывал Эльф, хрипя и восклицая с беспричинной радостью. А ему в ответ вновь скалились уродливые клыки, вновь шипели неведомые твари. Но он продолжал душить яшмового чародея. Если и приносить кого-то в жертву, то лучше такое создание. Впрочем, Эльф не пошел бы и на это, пусть разные миры ему миллион раз доказали, что спасти всех невозможно. И все же смерть этой взбесившейся собаки не спасла бы Эйлис…

«Раджед! Друг! Тебя не хватает! Ваша с Софией сила нужна нам, нужна Эйлису!»

***

Темнота все еще не шевелилась, мхи и лишайники казались одинаковым покровом. Раджед нервно ощупывал стены, не позволяя Софии ступать без него вперед. Несколько раз они уже едва не падали в пропасть или ловушку, обходили ее по узкому карнизу. Глаза по-прежнему ничего не различали во мраке, отчего порой наваливалась нездоровая сонливость на пике стресса. Однако чародей — или теперь обычный человек без магии и многолетия — сжимал холодную руку Софии, ведя ее за собой куда-то вперед. И сам не ведал, куда. Он отсчитывал каждый поворот, где-то встречались знакомые элементы на стенах, то каменные выступы, то чьи-то кости, то какие-то веревки. Ладонь запоминала каждую шероховатость, каждый выступ.

— Мы здесь уже были… — вздыхал Раджед.

— Да? Я не… я не понимаю, — вздрагивала София, приникая сиротливо к спине чародея, зарываясь на миг в его плечо, тихо всхлипывая, но сдерживаясь. Как оказалось, она совершенно не ориентировалась в лабиринтах, всегда боялась их. Да и кто не содрогнется от таких ловушек? Окажись Раджед в одиночестве в этом каменном мешке, он бы очень быстро сошел с ума, но ныне его поддерживала иная сила: он нес ответственность за дорогого человека, ободрял ее, чтобы самому не впасть в оцепенение. Сначала, когда обнаружилась роковая пропажа камней, все чувства сплелись неразборчивым клубком, однако не потонуть в темном омуте беспомощности удалось благодаря Софии.

«Так вот как ориентируются слепые», — размышлял нервно Раджед, шаря вдоль стен, легкими приставными шагами ощупывая пол. Впервые он задумался о тех, кого природа чем-то обделила, об их духовной силе. У них, у льоров, казалось, было все: сказочные богатства, многие годы жизни — а они тратили их только на себя, мучаясь от всех этих благ. От того казалось, словно у соседа больше, лучше; так начинались бесконечные войны… Но того не понимали они, что тоскуют без причин и мучаются вовсе не от недостатка вещей. Им не хватало смысла своего длящегося сотни лет существования. Да и какой смысл в круговерти праздничного веселья, балов и поединков, когда в душе остывший пепел оседает прахом?

Но не здесь, не в этом лабиринте, когда внезапно в полной мере осознавался величайший груз ответственности перед теми, кто слабее, кто просил защиты. Тогда-то приходилось биться с судьбой не изо всех сил, а выше сил, тянуть из себя жилы, забывать о страхе. Он боялся лишь одного: не защитить Софию и не успеть спасти Эйлис. С каждым шагом любимая все больше слабела, словно ее подтачивало что-то извне, не только сырость и хлад подземелья.

— Нармо… Нармо, — она стремилась что-то сказать, но давилась кашлем. Пришлось остановиться, подхватить Софию, но она отстранила руку, утверждая, что способна идти сама. Лишь глухо отчетливо произнесла:

— Нармо разрушает Эйлис! Мы должны спешить, иначе некуда окажется возвращаться.

В подтверждение слов откуда-то снаружи донесся оглушительный рев, посыпалась пыль, где-то звякнул скелет, выпавший из ниши в стене. Скитальцы лабиринта пытались не обращать внимание на кости, но все же ужас окутывал при мысли, сколько людей без цели и назначения пропали в этих катакомбах. И с каждым шагом их становилось все больше, все гуще осыпали они каменные плиты, отчего София испуганно прижималась к спине чародея, крепче сжимая его руку. А он шел ради нее и не имел права на ошибку.

Наверное, так же идут в атаку на врагов и ради своей страны, ради своего мира, чтобы защитить не какой-то абстрактный идеал, не свои корыстные интересы, но тех, кто остается в тылу: семьи, близких, семьи тех, кто раньше пал в бою. Впервые льор представлял, каково на самом деле лицо войны, а не их бездушных поединков ради доказательства лихости и величия. Ныне он поклялся выбраться ради Софии и ради всего Эйлиса, ради всех людей, заточенных в каменные саркофаги.

«Ох, куда-то не туда мы идем… Что если там не просто ловушки? Но и что-то похуже…» — Предположения рисовали жутковатые картины, воздух с каждым шагом наливался удушающей затхлостью.

— Там что-то есть, — вскоре прошептал Раджед, останавливаясь.

— Я помню каменных орлов… Этим созданиями чума окаменения не помешала летать… — ответила София.

Впереди и правда что-то шевелились, однако оттуда же веяло потоками свежего ветра, отчего создавалось невнятное колыхание. Если бы только хоть что-то видеть… А тварь из темноты, очевидно, прекрасно ориентировалась, Раджед же вместе с талисманом потерял и свою скорость. Человек, просто человек… и льор с огромным трудом мирился с этим, уж очень неподходящий случай выпал, в иной бы ситуации принял свою судьбу.

Хрустели, умолкая, камни под носками сапог и легких башмачков. А впереди все отчетливее кто-то двигался. Внезапно удар позвенел в воздухе, надрезав тишину свистом плети. Раджед оттолкнул от себя Софию, а сам забыл, что больше не умеет перемещаться со скоростью летящей стрелы. И тяжело упал наземь, опрокинутый не то огромным щупальцем, не то колоссальной лапой насекомого.

«Гигантский каменный таракан?» — закономерно предположил Раджед, стремясь встать, однако что-то больно обжигало левую икру. Под брючиной горячим потоком сочилась кровь, но на раздумья не осталось времени. Чародей сгреб в охапку Софию и рванулся прочь от чудовища, забывая себя, не разбирая дороги. Он нашел возлюбленную в темноте по исходящему от нее теплу… или чему-то иному, по родству сердец… Но не до мистических совпадений, когда страж лабиринта кинулся следом за пленниками.

Ступени и карнизы сливались в один кошмар, когда Раджед едва успевал ощупывать их, полагаясь на одну удачу, да еще в сапог сочилась кровь, нога слабела, провоцируя хромоту. К счастью, София не спотыкалась и ничего не спрашивала, бежала рядом. Но кто сказал бы куда?

Где-то над ухом щелкнули жадные жвала членистоногого. Тьма не подсказывала образа, но любая фантазия казалась нереальной по сравнению с возможным оригиналом. Наплевать! Не важно, что там! Лишь бы сберечь Софию! Лишь бы самому спастись!

Раджед кинулся в боковое ответвление лабиринта, еле протиснул широкие плечи, зато его спутница проскользнула легче. Чудовище отстало, щелкало пастью, скребло лапищами. Рядом вскрикнула София, чародей ударил наугад, тут же напрочь сбив костяшки о каменную породу то ли стены, то ли панцирь монстра. Определенно, лучше бы такие твари навсегда застыли пугающими изваяниями прошлого, но они-то, словно питаясь злобой льоров, уцелели.

«Кинжал… Да. У меня есть кинжал», — вспомнил Раджед, пока беглецы неопределенно замерли в узкой щели между камней. Они не представляли, что впереди, а монстр караулил их, точно сытый кот забившихся в тесную норку мышей.

— София, я не могу наклониться, слишком тесно, у тебя должно получиться. У меня на правом сапоге есть тайные ножны. Там короткий кинжал, — попросил неуверенно Раджед. Где-то поблизости доносилось лязганье жвал, недовольное шипение.

— Да разве… разве он поможет… против такого! — срывался голос запыхавшейся Софии, однако она послушно наклонилась в поисках оружия и тут же остолбенела: — У тебя кровь!

— Ерунда… не надо… — протестовал чародей, но София проворно скинула теплую шаль, в которой так и очутилась в лабиринте, и старательно перетянула раненую ногу чародея. Раджед поморщился, извернувшись в неведомой тесноте, как куница, повел плечами и снял камзол, набрасывая его на плечи возлюбленной, когда она протянула ему долгожданный кинжал.

Холод пронзил разгоряченное бегом тело. Ужас от непосредственной близости монстра лишь усиливал неприятный озноб, покалывавший кожу под прилипшей тканью рубашки. Да, кинжал… Но что дальше? И приходилось принимать нелегкие решения, когда от каждого следующего шага зависела не только его жизнь, но и сохранность той, которая ему всецело доверяла. Как страшно ошибиться перед такой преданностью!

Чародей решительно двинулся вперед, прочь от чудовища, ему казалось, что они сумеют обойти гигантского осьминого-таракана и выйти, он все еще смутно помнил количество поворотов. Если лабиринт шел по принципу квадрата, то галереи должны были как-то пересекаться. Они бы вернулись…

Позади все еще какое-то время доносилось злобное шипение, помноженное на смрадное дыхание существа. Однако вскоре куда-то исчезло, метнулось в сторону. Раджед вновь ощупывал одной рукой стены, а другой сжимал кинжал, София безропотно ступала следом, нервно сжимая дрожащие руки на его плечах.

Узкий лаз между коридорами сменился относительно широкой галереей, по крайней мере, плечи не застревали. Ладонь неуверенно соприкасалась со стеной, знакомых ориентиров не обнаруживалось, лишь тихо охнула София. Раджед резко развернулся, рассчитывая на новую неизведанную напасть.

— Это просто веревка, — едва слышно проговорил он, освобождая запаниковавшую перепуганную спутницу. Тонкие путы свешивались с потолка, и Раджед старательно скрывал, что сам нащупал там, украдкой подняв руку, привязанный скелет, запутавшийся в лианах. Страшно… Но остановиться еще страшнее.

Они двинулись дальше, с каждой стороны мерещилось постукивание каменных лап. Боковые ходы обозначались шевелением воздушных потоков. Раджед старался выбирать наиболее узкие, надеясь, что там-то чудовище их точно не застанет, однако они петляли и все больше уходили от желанного выхода. А, может, его там и не нашлось бы, может, свежий воздух гнала вытяжка. Без магии, без друзей, без надежды на спасение, оставалось лишь считать шаги и повороты. Однако методичной системе пришел конец, когда в одном из коридоров снова щелкнули жадные жвала.

Монстр выкатился неожиданно, перегородил путь. Раджед даже не успел крикнуть, только развернул машинально Софию и толкнул ее вперед, она хрипло дышала, не привыкшая к таким гонкам со смертью. Чародей тоже несся, как ненормальный, заслоняя собой возлюбленную, заодно подталкивая ее со спины. А чудовище петляло, то отставало, то возникало в одном из боковых пролетов, мешая повернуть.

Один раз тварь вынырнула прямо перед ними, тогда Раджед велел Софии пригнуться и наугад кинулся вперед, прямо под брюхо насекомого, чиркнув по жвалам клинком. Где-то совсем близко раздался цокот восьми или шести ног. Но они выбрались, вынырнули, а чудовище неповоротливо застряло в коридоре, однако хитрый таракан тут же нырнул в боковой лаз. Похоже, он слишком хорошо изучил свои владения. Он быстро развернулся в параллельном коридоре и практически сразу вновь продолжил преследование. Бежать от него становилось все тяжелее, невыносимо пекло легкие. Так вот как приходится простым-то людям! Но порой нельзя останавливаться, нельзя, даже когда каждый вздох отдавал жаром лавы и звоном в ушах. А монстр неумолимо приближался, звонким набатом раздавался каждый шаг всех его лап.

— Стой! — внезапно охнула София, отпрянув и едва не завалившись назад. Впереди сквозила холодная бездна, еще более черная, чем темнота коридора. Внутри похолодело больше прежнего, когда чародей осознал, что в запале погони едва не сбросил в пропасть возлюбленную.

— Мы… Мы в ловушке! В ловушке… — бормотала София, однако Раджед кинулся к стене. Как за спасительный канат он уцепился за фигурный мох, укрывавший не то каменную резьбу, не то сломанный рычаг. Да, они здесь шли, когда-то… Наверное. И существовал узкий карниз по правую руку.

— Ничего не бойся!

Раджед пошел первым, крепко стиснув запястье Софии, прижимаясь спиной к стене. Лучше уж в пропасть, чем в пасть к такому существу. А тварь не сбавляла скорости, чуя добычу. Зачем каменному монстру еда? Но он, похоже, об этом не задумывался, поэтому летел вперед. И тогда-то пропасть поглотила его, сначала исчез цокот лап, потом донесся протяжный затухающий вой, звук падающей туши. Вскоре повисла тишина.

Раджед и София, затаив дыхание, стояли на узком карнизе. Чародей одной рукой бессмысленно цеплялся за мох, а другой плотнее прижимал к стене возлюбленную. Из глаз ее катились крупные слезы, падавшие временами на его ладонь. Но она шла вперед следом за ним, измученная и перепуганная, но все-таки живая. Раджед тоже впервые за долгое время ощущал себя более чем живым. Вот она-то, грань, на пике, перед лицом смертельной опасности. Так и чувствуют люди, не обладая сверхсилой, сверхскоростью, только сверхволей.

— Просто человек… Но человек тоже способен побеждать монстров! — с отрешенной радостью выдохнула торжествующе София, когда они достигли противоположной стороны пропасти. В тот миг она точно восторгалась поступком Раджеда больше, чем всеми его совершениями с магической силой. А вот он, немного отдышавшись, сжал кулаки, по телу прошла неприятная судорога беспомощности. София верила ему! Она-то все еще наивно считала, что ситуация под контролем.

«Где мы? — признался себе Раджед. — Мы были в паре шагов от выхода. Но где мы теперь? Я не ощупывал стены и не запомнил ориентиров, да и количество поворотов… Проклятье! Мы окончательно загнали себя в ловушку! Мы не успеем… не успеем спасти Эйлис… Да и как?» — Вновь отчаяние заполоняло бурьяном мысли. Руки опускались, в будущем вырисовывалась картина мучительной смерти от жажды и голода. Кинжал… Да, еще оставался кинжал. Убить Софию, чтобы она не мучилась? Нет, такой исход резанул почти физической болью хуже всех лезвий врагов и клыков чудищ. Не сдаваться! Никогда и ни за что! Они победили монстра, но… никто не говорил, что вокруг не бродят твари еще страшнее.

«Ты помнишь? Для магии не нужны самоцветы», — донесся в самый темный час светлый глас.

— София? Это ты?

— Я молчала, — растерянно отвечала возлюбленная. В темноте отыскался кто-то еще, кто-то шептал верные слова. Раджед оцепенел, потому что голос исходил от стен, звенел в воздухе. И сквозь него проступали отчетливо линии мира, светились, вырисовывая очертания предметов. Эти струны, через звон которых обращался сам мир. В кромешном мраке сияние лишь усиливалось, ведь самое главное не зрение схватывает.

«Но как? Здесь подавляется вся магия!» — поразился Раджед. Однако он слышал… Да, с ними говорил сам Эйлис! София согласно кивала, она тоже внимала.

И очертания предметов лишь ярче проступали сквозь сомкнутые веки. Раджед привычно потянулся в одной из нитей, осознавая, что магия не покинула его вместе с фамильной реликвией. Теперь лишь немного печалила утрата памятной вещи, впрочем, время иссякало. И всходами первых трав трепетали струны мира.

— София, помоги мне, — по наитию попросил Раджед, передавая возлюбленной линии мира, словно поводья смирной лошади. Теперь он нащупывал нужные нити для перемещения прочь из лабиринта обратно в янтарный льорат. Тогда-то пред его взглядом возникло четкое видение: Нармо и воронка, ожесточенное сражение с Сумеречным Эльфом, страшное падение с самой вершины башни, что превышала по размерам самые высокие горы. О! Верный старый друг! Не предал, не сбежал! Защищал портал от чудовища, коим представал теперь Нармо. Ничем не лучше того гигантского таракана, который пропал в недрах бездны.

«Скорее! Скорее! Вы должны помочь Сумеречному!» — твердил едва уловимый голос. София согласно кивала, легко дотрагиваясь до линий мира. Эйлис! Эйлис поверил в своих обитателей, своих блудных сыновей! И под конец, на грани гибели, давал доступ к невиданной силе, вероятно, чтобы потом отнять ее уже навсегда, застыть одним из множества миров, где не случаются чудеса, а все идет лишь от людского выбора. А пока линии податливо слушались прикосновений, сворачиваясь в привычный портал.

***

Спустя несколько минут Раджед и София с наслаждением вдыхали свежий воздух знакомых просторов у подножья башни. Чародей же поморщился, когда оценил масштабы разрушений. Его родное гнездо горело, пробитое насквозь, как решето, из которого вырывались огненные языки. София скорбно дотронулась до руки возлюбленного. После пережитого ужаса ее пошатывало, но она старательно скрывала. Она не предполагала, что путешествие в Эйлис окажется настолько устрашающим, намного более опасным, чем семь лет назад. Впрочем, после пережитого тогда она уже не находила себе места на Земле.

— Мы выбрались, родная, мы выбрались, — хрипло выдохнул Раджед, обнимая Софию, однако тут же спохватился: совсем близко продолжался поединок Сумеречного Эльфа с Нармо. Впрочем, самих его участников скрывала плотная стена черно-белой пыли, клубившейся тяжелой завесой. Под их ногами плавились камни, на валунах оставались выжженные следы.

— Иди! Помоги ему! Иди же! Со мной все будет в порядке, — решительно ответила София, щурясь. После тьмы блеклый свет дня все еще слепил глаза. Хотелось закрыть их и созерцать только линии мира. Впервые она почувствовала то же, что и Раджед: не магию, а нечто большее, связь с душой. Не требовалось ни сложных заклинаний, ни хитрых талисманов. Лишь вера в свои силы и неуловимый диалог с самим миром. София не догадывалась, как выразить это словами, лишь ощущала. Ее покинул страх за свою жизнь, иссякла паника перед неизведанными далями. Пение Эйлиса пронизывало каждую клетку, но ныне в его стройный гул врывалась беспощадная какофония: на вершине башни кружилась темная воронка, которая затягивала и разрывала чудесные сияющие линии и рычаги. И это наводила настоящий ужас, как взгляд самой бездны. На ее фоне меркли все монстры и каверзы лабиринтов. Ничто! Тотальное исчезновение!

София отвернулась, чтобы не завыть от окутавшей ее паники. Пальцы задрожали, и она на мгновение потеряла из виду все линии мира, оставшись один на один с пустошью. Раджед же устремился к Сумеречному Эльфу, поверив ей, надеясь, что успеет защитить. Она оставалась на возвышении каменного плато возле иссохшего дерева, вцепившегося в низкие тучи подагрически скрученными пальцами ветвей.

«Закройте воронку! Иначе Эйлис погибнет!» — громогласно взывал то ли мир, то ли сама София твердила, безотчетно передавая это всем чародеям. Они собрались вокруг башни, все уцелевшие дети этого мира.

Олугд и Юмги с обнаженными мечами отбивались от гигантских змей, которые откалывались от огромной черной массы — в нее окончательно превратился Нармо. Змеи шипели и изрыгали языки пламени, но молодые воины не сдавались, лишь с задорным весельем кивали друг другу, понимая с полуслова каждый парный прием. Им помогал рослый воин в конусовидном шлеме и сизой кольчуге.

«Да ведь это Огира! Великан Огира, точнее, просто Огира, отец Юмги! Сбросил каменную чуму!» — с невероятной радостью осознала София, замечая вскоре небольшой отряд воинов. Вся деревня каменных великанов снова превратилась в людей, вспомнила свои имена и цели. И теперь они сражались вместе с льорами. Вернее, льоры вместе с ними! К ним присоединились и люди цаворитового чародея. Все устремились к янтарной башне, лишь бы не позволить уничтожить Эйлис и Землю, лишь бы остановить чудовище.

Инаи выстраивал сложнейшие конструкции вокруг злосчастной воронки, гудевшей жадной пастью, Сарнибу помогал ему. Как в приближении невероятного фотоаппарата, София созерцала его крайне обеспокоенное лицо. Рядом с ним стояла Илэни, и даже старик Аруга покинул свою башню, чтобы закрыть воронку. Душа Эйлиса, похоже, призвала всех, когда древний хаос восстал в лице сотен убивших друг друга чародеев. И ему противостояли ныне Сумеречный и Раджед, сражались плечом к плечу, не позволяя противнику зайти к ним за спину, окружая его и сдерживая новые попытки создать вторую воронку.

«А что же я? Я снова в стороне?» — задумалась София, обнимая гладкий каменный ствол дерева. Она лишь наблюдала, однако ныне она видела линии мира, слышала его песню, чувствовала каждого обитателя. И не просто так Сумеречный пророчил ей… И не просто так она отворила портал. Наставал тот самый час, когда мир просил участия каждого уцелевшего существа.

«Мама… Как бы я хотела вернуться домой… Мама, папа, Рита! Я… Возможно, вы даже никогда не услышите об этом, но я готова отдать себя ради спасения мира, о котором вы не знаете», — грустно говорила с собой София. Внезапно она отчетливо увидела, как на Земле обернулась ее мама, прижав руки к груди с невероятной тоской, как встрепенулся на работе отец, как по щеке Риты беспричинно скатилась серебряная слеза, и младшая сестра улыбнулась:

— Я помню Эйлис, волшебную страну!

«Помните Эйлис, помните меня! — крикнула сквозь миры София и уверовала, что ее слышат, чувствуют сердцем ее прощание. — Я не знаю, что будет дальше. Я вверяю себя душе этого мира! Жемчуг — универсальный проводник, камень жертвы. Да будет так».

И все же… она хотела жить! Слезы катились по ее щекам, тело содрогалось, когда к нему устремлялись линии мира, пронзали насквозь, хоть и без боли. Теперь она видела кокон неведомой силы, образовавшийся вокруг нее. Словно раковина вокруг жемчужины, но вот настал тот день, когда приходилось покидать свое убежище. Неужели следующий день для нее срывался гранью между лучшим миром и этим, разорванным противостоянием с превосходящим по мощи злом?

Однажды она ответила на зов Эйлиса, с тех пор дала свое согласие. Раджед же, изо всех сил сражавшийся рядом с Сумеречным, придавал уверенности. Ради него, ради любимого, ради его друзей. Она тоже вела борьбу, она тоже присоединялась ко всем собравшимся. Но иначе… Она слышала песню мира, воспринимала отдельно каждый самоцвет. Требовалось как-то собрать их, настроить на единую волну, пропустить сквозь свою душу и разум. И что-то подсказывало, что тело не выдержит. Страшно! Ведь она невероятно хотела бы прожить рядом с любимым, вернуться погостить и домой, вновь обнять близких, маму, папу, сестру, бабушку, загадочную мрачную Валерию. Вновь встретиться со всеми! А теперь… Песня мира слилась единым звенящим мгновением. Страшно отдавать себя неведомому всецело! Но если бы воронка разверзлась еще больше, то не осталось бы обоих миров.

«Даже если это капля сострадания в море боли, я все-таки останусь памятью Эйлиса, крошечной точкой этой истории, началом иной», — отчужденно от трепета тела раздавались четкие мысли. София все больше наматывала линии мира, призывала их к себе. Вот она! Самоцветы! Вот она! В каждом камне пульсировала запертая в нем песня, благодать мира, его жизненная сила. И в каждом льоре, в их неестественном долголетии, вытащенном эссенцией мира.

«Готовы ли вы отдать свои сотни лет? Готовы ли прожить как обычные люди?» — трепетал голос Эйлиса, и в ответ донеслось решительное: «Да! Мы люди! Мы все просто люди!»

Олугд с невероятной любовью бросил взгляд на Юмги, им улыбнулся Огира. Аруга Иотил, точно сбросив тяжесть столетий, лихо воскликнул: «Лишние сто или десять лет на том же троне? Какая разница? Илэни! Сарнибу! Будьте счастливы! Надеюсь, успею увидеть внуков! Но если не отдам свою жадность, то ничего не увижу!»

Сарнибу с Илэни молча кивнули, и только Раджед с ужасом возопил:

«София! София! Остановись, что ты делаешь!» Но он горевал не о своих годах, он уже отдал их миру, он уже связал навечно их судьбы. Но ныне падали все хитрые заклятья, исчезал сам титул «льор». Теперь София передавала себя линиям мира во имя сразу двух миров, как и все, собравшиеся волей рока вокруг башни.

Уже почти не страшно, уже почти не протестовало тело. Лучшая жизнь — это та, что прожита не ради себя одного. Короткая или длинная, легкая или тяжелая, но время и условия не так иссушают душу, как нескончаемое самолюбие и алчность. Душа мира — это любовь. София поняла это, пожалуй, уже давно, но только теперь в полной мере прочувствовала.

Она видела, как Сумеречный Эльф атакует Нармо, как на помощь другу несется Раджед, обретший полный контроль над линиями мира. Сыпались градом удары, возлюбленный сражался не мечом, он сдерживал распространение тьмы. Он призывал силы природы, обрушивал на врага смерчи и молнии. София слышала и видела все, словно переносясь к каждому, как Страж Вселенной. Линии мира не различали расстояний, сплетая все в великое всеединство. И в центре него оказалась она, София.

Однако великий Хаос не останавливался, поглощал все атаки, отражал молнии, обращался в сотни разных уродливых форм. Раджед поднял в воздух каменную плиту, стремясь придавить ею, но при соприкосновении с Нармо камень рассыпался песком.

— Я уже пробовал! — отвечал Сумеречный. Ничего не действовало в полной мере. Рядом с ними уже сражались Олугд и Сарнибу, Инаи же старательно расставлял сети щита вокруг воронки. Силы его возросли, он нашел им верное применение. Сарнибу помогал всем, носясь между участниками поединка и воронкой, его сила возвращала к жизни природу, под его пальцами даже камни расцветали, но этого все равно не хватало, чтобы закрыть зев пустоты.

«Если я сейчас отступлю, то погибнет и Раджед… Погибнет Эйлис и Земля!» — осознавала София. Она парила, уже почти не касаясь земли, линии мира оплели ее, образы вещей распадались для нее на множество цветов, сотканных из нитей, как огромное полотно, расписанное Творцом. Когда-то же Он отметил Эйлис силой, которую кто-то заключил в камни.

Наставало время отпустить ее из темницы, вернуть самоцветы в недра. Эта великая сила пела, едва уловимо, пронизывая каждую клетку тела. А у подножья плато, не прекращаясь, кипело сражение, не с конкретным человеком, а с самим духом разрушения, пришедшим карой в порочный мир. И против этого вестника последнего часа восстали все.

— Знаешь ли, Нармо, как я появился? — рычал ожесточенно Сумеречный Эльф, обрушиваясь градом ударов, Раджед опережал его с привычной горячностью, едва не попадая под взмахи лезвий. А ведь на теле его и так уже оставили свой след несколько глубоких следов неравного боя. Золотой камзол покрылся пятнами крови.

— Вероятно, не как все нормальные люди? — все еще ухмылялся привычным оскалом Нармо, но тут же лицо его искажало уродство, от которого София поежилась: сотни чужих образов проступали через искаженные неестественной мощью черты.

— Как появился Страж Вселенной! — стенал, стремясь воззвать к последней человечности Сумеречный. — Нас было тринадцать, двенадцать избранных и я, тринадцатый.

Но в ответ ему лишь сыпались бесчисленные удары клинков, когти ломались и отрастали заново, существо превращалось то в змею, то в клубок дыма.

— Есть такие существа без тел — семарглы, — напряженно сипя, продолжал Сумеречный. — Очень добрые существа! Они хотели счастья всем, чтобы нигде во Вселенной не осталось зла. И нашлись добровольцы среди людей.

Мечи перечертили треугольником воздух, Нармо отступил на шаг, когда на него разом обрушились Раджед и Сумеречный. Верные друзья, боевые товарищи, они теперь понимали друг друга с полуслова.

— Да, нас было тринадцать! — продолжал воодушевленно Эльф. — Тех, кто желал обратить великую силу на благо людей, искоренить раз и навсегда всякое зло, чтобы оно даже не успело появиться. Такие, как твой отец. Как ты! Менять волю людей, заставлять их поступать… «правильно». Но вот, во что превратила всех нас эта сила! Ты чувствуешь? Чувствуешь? Она всех свела с ума! И меня, меня тоже!

«Забери ее, забери! Это невозможно! Эти голоса!» — кричали чьи-то мысли, чьи-то разорванные нервы. Нармо… Нармо Геолирт, придавленный крышками гробов древних королей. И в тот миг София прониклась к нему даже жалостью. Ко всему миру, к каждому, кого настолько искалечил Эйлис, ведь на Земле свои безумные «короли» раскручивали жернова бесконечных войн, не замечая «ячед».

Больно! Мучительно больно! И вновь полыхал жемчуг, вновь ее талисман впитывал душу мира. Однако теперь он был погребен где-то среди сотен камней, присвоенных этим обезумевшим чудовищем. Но она не питала к Нармо истинной неприязни, она не хотела ненавидеть, не в тот час, когда сама душа Эйлиса обратилась к его обитателям. Достаточно лишь услышать, открыть врата своей души… Так мир просил себя спасти.

«Нармо… Отпусти всю эту силу камней! Ты ее забрал, значит, ты сможешь отпустить!» — обратилась без усилий София. Она даже улыбалась, отрешенно прижимая руки к груди.

— Голоса королей! — вторил ей Сумеречный. — Слышишь их? И где-то под спудом взывает настоящий ты. Ваш мир при создании отметили особой благодатью, рассеяли ее в камнях, в природе, в душах людей, но вы все разрушили, вы все возможное счастье заточили в алчность! И в чем теперь твоя цель? Господство над Землей? Над Вселенной? Куда дальше и зачем? Да… нас было тринадцать, — сбивчиво вспоминал Страж, проводя параллели: — Но выжил я один! Потому что мы хотели отнять у людей их свободную волю, их выбор между добром и злом. Посмотри же теперь на людей Эйлиса! Они сделали свой выбор, они хотят жить в мире! А ты кому отдал свою волю? Древним королям?

«Слишком много… их слишком много!» — кричал Нармо, отбиваясь от чужих голосов. Теперь их слышала и София, она неосязаемо дотрагивалась до каждого самоцвета, читала его историю. И ужасалась жестокости… Большинство камней бурлили в крови Нармо, требовали выхода, создавая вокруг себя хаос, теряя ориентиры. Они ревели и охали, как обезумившая стая зверей. Песня! Песня соединила бы их в гармонию!

«Если это наш последний день, если это наш последний бой, то настало самое время, чтобы отдать Эйлису принадлежащее по праву. Льором мог стать каждый, значит, и у меня получится», — убедилась София, проникаясь спокойной решительностью. И больше в ее сознании не оставалось собственных мыслей, она вспомнила, как сконцентрировалась на песни мира тогда, при исцелении Илэни. Ныне же Эйлис просил превзойти себя, соединить не два камня, а сразу сотни… Тысячи! Чтобы великая энергия, питавшая целый мир, вернулась обратно, рассеялась, растворилась в воздухе, перезапустила огромный механизм, чтобы часы двинулись вперед, а не по кругу.

София пела… Линии мира раскручивались незримыми узорами. Цвет, звук, форма, слова, песня — все пришло к единству образа. И вместе с ней, вторя пойманной мелодии сердце, пели все.

«Хватит! Я — это я! Я не хочу быть разрушителем миров! Они этого не заслужили!» — вдруг прорвался решительный голос Нармо Геолирта. И тогда поединок остановился, хаос вокруг него сплелся в плотный вихрь. Сумеречный и Раджед отскочили, держась на безопасном расстоянии. Тогда-то произошел взрыв, оставивший воронку в камнях — так ушла тьма, втянулась в недра пасти небытия.

И в тот же миг сотни самоцветов поднялись в воздух разноцветной пылью, к ним присоединился последний уцелевший талисман Инаи. И из всех башен взлетели прозрачными легкими бабочками самоцветы, растворились небесным сиянием, бессчетные сундуки опустели. Но каждый обретал более ценное богатство.

С каждым мгновением каменную пустошь окутывало, как думали, утерянное навсегда тепло. Самоцветы пели! Все громче и громче! Великая симфония разливалась покоем и торжеством радости. Самоцветы растворялись, обретая свою изначальную форму. София не ведала: умирает она или растворяется вместе с ними вечной жизнью! Она слышала песню мира, в тот день ее все услышали, все соединились с ней. И даже Нармо сбросил оковы своей великой обиды…

А самоцветы все пели и пели, уже не как рабы в цепях — несмело, едва уловимо — а громогласно, словно возвещая возрождение Эйлиса.

И не глазами, а сердцем София видела, как расцветает земля. Сила впитывалась в нее, оседала на коре деревьев, будила иссякшие реки, восстанавливала разрушения. И чем больше оживал Эйлис, тем стремительнее сокращалась воронка небытия. Линии мира свивались заново, ярко мерцали лучами рассвета и вились новыми соцветиями. Тьма уходила из всего, из всех… Все менялось в льорах, даже Раджед вновь изменился, окончательно избавляясь от тяжелых пут прошлого, где было совершено немало злых дел. Эйлис принимал раскаяние каждого!

София безмолвно отдавала всю свою энергию, лишь бы не оборвалась эта великая общая песня мира, которую уловил даже Страж Вселенной. Раджед же вторил другу, но смотрел на Софию с невероятной печалью, с ужасом, отпечатавшимся на просветленном лице.

«Если Эйлис милосерден…» — лишь оборвалась короткая мысль. О, как же не хотелось уходить ради всех!

Мир оживал, каменная чума все стремительнее покидала его. Прошел свежий теплый дождь, все льораты украсила свежая листва, под ногами распростерся мягкий ковер из трав и цветов. И люди! Все окаменевшие люди возвращались к жизни, выбегали из деревень, поддаваясь порывам невероятного ликования. Все безмолвно пели, отвечая колыханию струн. Эйлис получил второй шанс! Эйлис ожил!

Не осталось больше воронки хаоса, иссякли огненные змеи, и даже кратер от взрыва тут же покрылся травой. На ее дне обнаружился и Нармо в своем человеческом обличии, он лежал, уставившись в небо, и с немым удивлением рассматривал великолепие мира вокруг, но потом спохватился, вскинув руки:

— Где моя сила? Где самоцветы? Я… ячед?!

— Нармо! Ну как? Приятно быть обычным человеком? — подскочил к нему Сумеречный. — Твоя магия могла только разрушать. Вот ты ее и лишился.

— Позволь мне убить его! Позволь отомстить за отца! — доносился недобрый голос Раджеда.

— Нет, — мягко остановил Эльф, смирено опуская глаза. — Сегодня день прощения. Эйлис простил вас! Всех вас!

— Ты прав, друг! Ты прав! — кивнул ему Раджед, и с этими словами покинул котловину. Зато Сумеречный соткал из воздуха незримые врата.

— Что? Портал? Куда?! — воскликнул с тайной надеждой Нармо. — На Землю?

— Узнаешь!

И через миг Нармо Геолирт скрылся в появившемся портале. Похоже, отныне Эйлис соединился и с другими мирами. Испытания бывшего яшмового льора не заканчивались возрождением Эйлиса, и никто бы не разгадал, куда отправил его Страж Вселенной. Эльф взирал на портал, а потом обернулся, лицо его подернулось печатью тревоги и грусти. Он смотрел на нее, на Софию. Отчего же он печалился? Сбывалось ли его предсказание, или он переживал из-за пройденных всеми ими испытаний? София не ведала, не понимала, что ощущает ее тело, наверное, ужасную усталость, но ведь не боль.

«Почему он так на меня глядит? Все хорошо! Ведь все хорошо!» — улыбалась она, и все еще слышала великую песню мира.

А потом внезапно настала тишина… Как в первые минуты творения.

Только тогда София поняла, что по-прежнему стоит на плато, однако все великолепие окружавшей красоты подернулось для нее туманом нечеткости, линии смешались и сбились, а ноги больше не держали.

Смутно она видела, как несется к ней Раджед, уже не по камням, а по траве. С каждым мигом его лицо искажалось все большей тревогой, словно сбывался некий страшный сон.

«Эйлис спасен! Спасен!» — доносились невероятной радостью отголоски мелодии мира. И София соглашалась, разделяя безмолвное ликование. Разве умирают с таким теплом в груди? С таким… счастьем? Любовью ко всему миру!

София упала без сил, трава укрыла ее мягким ковром, на грудь легли свежие полевые цветы, а над головой раскинуло ветви излеченное древо, соединившее небо и землю, сквозь крону вился дымкой туман, подсвеченный солнцем. Он одевал землю в золотую ризу, сглаживая острые линии. Наставала великая гармония, единство природы и человека, льоров и простого народа.

Эйлис ожил! А она?..

— София! Софья! — исступленно звал рядом Раджед. Он подхватил на руки, прислонил ее голову к своей груди. Почему он так стенал? Ведь все хорошо! Они спасли Эйлис, София согласилась ради всех и ради него, без него она не сумела бы, не вышла бы за границы своей раковинки. Все хорошо… Только из глаз отчего-то текли слезы. От горя или радости?

— София… Ты душа Эйлиса, — шептал Раджед, качая ее, как маленькую, в своих объятьях. — Во всех преданиях все ждали появление души Эйлиса, которая пробудит его ото сна. Ты моя душа… Не умирай, пожалуйста. Только не умирай…

Он говорил о смерти… Почему? В этот чудесный миг, когда его родной мир спасся, когда и Земля миновала угрозу. Эйлис обрел свою душу и надежду на спасение!

Вот Юмги и Олугд дивились на совершившееся чудо; вот старый Аруга, точно наивный ребенок, приник к цветам, вспоминая юность, а к нему присоединился Инаи, который уже не застал таких красот; вот Сарнибу и Илэни восхищенно застыли на вершине разрушенной башни. И люди! Много новых людей! Они выходили из сбросивших саркофаги деревень, все безмолвно знали, что совершилось невероятное. И не осталось небытия да вражды. Лишь запечатленная в каждой линии песня, душа. Душа мира — это любовь!

Но рядом несчастным оказывался самый близкий человек, любимый Раджед. Неужели судьба и правда разлучала их, как героев древнего мифа, как Мотии и Сураджа? Луну и солнце, отраженных друг в друге вечным светом. А, может, она вовсе и не собиралась покидать этот мир?..

— Только не умирай, — повторял он. Зачем же он страдал? Ведь Эйлис очнулся ото сна, с того дня Эйлис обрел свою душу.

София хотела бы жарко протестовать, но сил не хватало. Она с трудом открыла глаза и с благодарностью улыбнулась:

— Радж… Все хорошо… Смотри, как прекрасен теперь этот мир… Душой мира мог стать любой. Мы вместе сотворили чудо! Мы все — душа мира. Все хорошо…

И долго звенел ее голос над цветущими лесами и лугами, подхваченный песнями птиц, крылатых вестников возвращения жизни:

— Все хорошо. Все хорошо… Мы все — душа мира…

========== Справочник по миру Эйлиса ==========

Справочник в формате МЕНЮ в группе: -92326297_51973109

Обращения и титулы

1. Льор — король, князь, правитель, наделенный магией.

Льорат — обозначение владений чародея.

Каждый льор связан с драгоценным камнем, который становится его талисманом и усилителем магии.

2. Альфоде — вельможа, дворянин. Почти не используется, так как в Эйлисе у льоров не осталось слуг или вассалов. Когда-то давно, вероятно, были.

3. Ячед — простой народ, тоже не используется, так как народа тоже не осталось, как считается.

4.1 Литои — обращение к мужчинам.

4.2 Лиитэ — к женщинами и девушкам.

Список персонажей (составлен, чтобы не путаться в именах и титулах)

Софья Валентиновна Воронцова — девушка из нашего мира.

Льоры

Смотрим на карте границы владений и взаимное расположение льоратов:

I. Льоры западного материка:

Раджед Икцинтус — янтарный льор-чародей

Возраст: около 400 лет

Камень-талисман: янтарь.

Магия: магические когти, огненные и ослепляющие лучи. Ходят слухи о способности льора общаться с духами. Но он не подтверждает их. Обладает магией усыпления и мгновенного перемещения. Он же является единственным хранителем портала в Мир Земли.

Владения находятся между жемчужным и янтарным морем.

Нармо Геолирт — чародей под покровительством кровавой яшмы

Возраст: 420 лет

Камень-талисман: кровавая яшма

Магия: может выкачивать силу из раненого противника. Остальные атаки обычные: когти-меч, стрелы и др. Магия боевая.

Извечный враг Раджеда, агрессивный завоеватель. Его льорат растянут вдоль гор от Ледяного до Янтарного моря. Обладает самыми обширным владениями на западном материке.

Инаи Ритцова — цаворитовый чародей

Возраст: 100 лет (самый молодой из льоров)

Камень-талисман: гранат-цаворит.

Магия: способность нагонять дремоту.

Льорат находится на западом побережье у Зеленого Моря.

Олугд Ларист — циркониевый чародей

Возраст: 250 лет

Камень-талисман: циркон

Магия: «детектор лжи» — разоблачение обмана.

Льорат находится на западом побережье у Зеленого Моря

У двух последних льоров магия слабо приспособлена для противостояния, поэтому их владения грозится захватить Нармо Геолирт.

II. Льоры восточного материка:

Сарнибу Тилхама — малахитовый чародей

Возраст: 500 лет

Камень-талисман: малахит

Магия: способность становиться невидимым; понимание языка птиц и зверей (стала бесполезной, когда все обратилось в камень).

Илэни Тахрапзо — топазовая чародейка

Возраст: 370 лет

Камень-талисман: дымчатый топаз

Магия: общение с духами, которые воплощаются в виде темной материи — стаи воронов. Может причинять неопределенную сильную боль, лишь глядя на жертву. О ее магии ходят противоречивые страшные слухи. Всех способностей Илэни не показывала, но считается одной из самых сильных льоров.

Аруга Иотил — иолитовый чародей

Возраст: 950 лет (самый старый из льоров)

Камень-талисман: иолит

Магия: проникновение в мысли, контроль чужих эмоций.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Комментарии к книге «Сны Эйлиса (СИ)», Мария Токарева

Всего 0 комментариев

Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!