«Отважная новая любовь (ЛП)»

Отважная новая любовь (ЛП) (fb2) - Отважная новая любовь (ЛП) [сборник] (пер. ♔ BOOKS 25 | Переводы книг Группа) 1310K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Пола Гуран - Джон Ширли - Элизабет Бир - Кира Касс - Низи Шаул

Сборник рассказов Отважная новая любовь

Название: «Отважная новая любовь».

Авторы: Паула Джуран, Джон Ширли, Элизабет Бир, Кира Касс, Низи Шаул, Керри Вон, Мария В.Снайдер, Стив Берман, Аманда Даунам, Диана Петерфреунд, Джин ДюПре, Нина Кирики Хоффман, Керри Райан, Джесси Карп, Уильям Слейтор, Сет Кадин.

Перевод: Largit, fabelina, kethrine95, RyLero4ka, monomind, graces, Bortsova, Sali, Internal.

Сверка: Largit, Internal, waage81, kethrine95, Melinda0, RyLero4ka, Shabs, Sali.

Редактура: Анастасия Юшина, Аспен Леджер, Мария Волкова, Татьяна Арсеньева.

Вычитка: kethrine95, Диана Берчук, Яна Горн.

Переведено специально для группы https:// vk. com / books _25.

Предисловие Паула Джуран

История — это не один длинный отрезок процветания единственной цивилизации, но люди сумели сохранить различные цивилизации в течение пяти тысяч лет или около того. Тысячи лет, может, это и трудно в начале осознать, но если учесть, что динозавры господствовали над планетой более чем 160 миллионов лет, пять тысячелетий только мгновение ока во времени. И в течение этого мгновения многие цивилизации рухнули, иногда безвозвратно, а чаще их просто сменяли новые.

Людям любой павшей цивилизации, которым удалось выжить, приходилось свыкаться с «новым миром». А это редко оказывалось легким процессом.

В древнем мире могла исчезнуть одна цивилизация, в то время как иной появлялся в другом месте. Каждый, возможно, был неизвестен другому. Римская империя уменьшилась, в то время как города-государства Майя достигли своего зенита. Анасази[1] уже процветал, в то время как Европа только вышла из Средневековья. Точно так же, цивилизация Египтян могла уменьшиться на какое-то время, затем восстановиться, чтобы в конечном счете быть разрушенной и завоеванной другими.

В двадцать первом веке цивилизация гораздо более едина, взаимосвязана и глобальна, чем когда-либо прежде. Ни одна цивилизация во всей человеческой истории не зависела от технологий и ресурсов, которые поддерживали его так сильно, как мы сегодня. Мы никогда не жили так, собранные вместе в городах, которые могли быстро оказаться непригодными для жизни из-за незначительных катаклизмов. Все же мы все еще сталкивались, возможно более часто чем когда-либо, со всеми факторами, которые коренным образом изменили или уничтожили жизнь наших предков: изменение климата, войны, экономический крах, экологические проблемы, неразумность, болезни. Но в современном мире оружие являлось более разрушительным, болезнь могла распространяться быстрее, неразумность и ненависть могли распространяться более широко и немедленно, недовольство росло, и мы, кажется, создали новые проблемы гораздо быстрее, чем могли обеспечить их решения, что в конечном итоге только приводило к новым угрозам.

Возможно, мы могли бы адаптироваться, и наша цивилизация не только выжила бы, но и процветала бы. Мы все еще ничего не могли поделать, но могли задуматься: Какова будет жизнь, если мир, который мы знаем исчезнет? Кто выживет и как? Найдем ли мы индивидуальные или коллективные пути борьбы или же будем находиться под репрессивной системой социального контроля? Перейдем к феодальному обществу или к чему-то более примитивному? Будем ли иметь дело с новой формой человечества? Будем мы или наши потомки помнить, какова была жизнь в 2012 году? Сможем ли мы осознать завтрашний мир? Будет это похоже на темную фантастику или это будет что-то совершенно сюрреалистическое?

Авторов «Отважной Новой Любви» мы попросили задуматься о том, что произошло бы, если миру, который мы знаем, настал бы конец. Мы также попросили их рассмотреть на что любовь, возможно, — самая главная из всех человеческих эмоций, будет похожа в этом мире. Любовь, в конце концов, именно то, что заставляет нас хотеть выжить, бороться, надеяться и мечтать.

Точнее, мы попросили, чтобы они рассмотрели, на что будет похожа любовь для молодых. Ибо независим от того, что нам приносит завтрашний день, новое поколение — кто выходят из детского возраста и несут или вынуждены нести бремя взрослой жизни, те, на которых лежит ответственность за любое будущее. И для молодых, любовь иногда действительно все, что им нужно.

Их разнообразные ответы и составили сборник рассказов «Отважная новая любовь».

§ 1. «Скрытая лента» Джон Ширли

Лос Анджелес, 2044 год.

Пронизывающий ветер трепал длинные волосы Джорджио, в то время как он пытался устоять на веревочном мосту на уровне тридцатого этажа. Раскачивающийся мост тянулся от пропитанной кислотой высотки позади него и до самого своего основания на старой башне Би-Пи Билдинг. Совсем недавно были кислотные дожди, вспомнил он, а это значило, что если защитное вещество на тросах уже поизносилось, то они могли и не выдержать. Он прошёл ещё три шага вперед в затемненную часть моста…

Солнце клонилось к закату позади Би-Пи Билдинг. Скоро стемнеет.

Мальчик прошёл ещё семь шагов вперёд, и тут от порыва ветра веревочный мост головокружительно покачнулся. Мальчик вцепился в плетение прогнивших тросов, в то время как плотный, удушливый воздушный поток завывал и ревел словно живое существо. Он пошатнулся влево и чуть было не перегнулся через трос. Он держался до тех пор, пока ветер не поутих хотя бы чуть-чуть. Веревочный мост, продолжая раскачиваться, медленно осел до своей осевой линии. Положительный момент заключался в том, отметил он, что его было не так-то просто пристрелить из ружья. Если Лимми вернулся бы и стал бы целиться в него, то вероятнее всего, промахнулся бы.

Как только раскачивание прекратилось, Джорджио решился на рывок, преодолевая последние сто метров бегом по неустойчивой полосе беспорядочно накиданных досок разной длины, до открытого окна Би-Пи Билдинг. С глубоким чувством облегчения он перепрыгнул с веревочного моста на стальную опору, как раз в тот момент, когда пуля раздробила бетонную стену над его головой.

Его сердце бешено заколотилось, он нырнул в проёме окна и, оказавшись в холле, прижался к стене, чтобы не оказаться на линии огня. Мальчик слегка изогнул шею и аккуратно выглянул из окна. Он не смог разглядеть стрелка, но определенно знал, что это был Лимми или кто-то из его шайки.

Джорджио забрался довольно высоко: отсюда была видна большая часть Руфтауна. Огромный, созданный из подручных материалов, ветхий городок был построен поверх старых крыш, на протяжении всей территории юго-востока Лос-Анджелеса и походил на ветви дерева, сотворенные из мусора, тянущиеся из старого ствола — Би-Пи Билдинг. Ответвления строились в виде хибар в несколько этажей, некоторые из них детально продуманные, а некоторые всего лишь походили на конструкцию домика на дереве. После того, как Санта Монику и множество других прибрежных городов затопило в результате глобального потепления, и острый дефицит продуктов стал причиной космического повышения цен, многие люди покинули свои дома. Великая Депрессия разрушила многие банки и страховые компании, и не было средств найти им замену. Некоторые люди начали строить сквоты на крышах покинутых зданий, создавая тот самый Руфтаун, возвышающийся над социальным хаосом в низах, в надежде, что прибывающая вода однажды достигнет лишь порога их дома. Им даже удалось избежать самого высшего уровня загрязнения воздуха.

Конечно, были те, кому повезло больше. Люди, у которых было больше денег, больше средств, они могли купить себе пропуск в одну из верховных общин.

А я, я не счастливчик. Пытался нормализовать дыхание и надеялся, чтобы прожил сегодняшний день так, чтобы никто его не пристрелил, Джорджио подумал, что это ещё полбеды.

— Эй, парень! — выкрикнул грубый голос.

Джорджио обернулся и увидел Банкира в противоположном конце холла. Банкир представлял собой огромного, неуклюжего мужчину в безрукавке, его мускулистые руки были покрыты любительскими татуировками. Он называл себя Банкир, потому что он собирал квартплату с людей, которые обосновались внутри или на старом здании Би-Пи Билдинг.

— Тебе нельзя быть в этом здании! Из-за тебя по нам устроили пальбу! Мы не принимаем бездомных несовершеннолетних ни под каким предлогом!

— Он больше не будет стрелять в здание, Банкир. Я же уже внутри.

— Он тебя внутри и прикончит, болван. Смотри! — указал Банкир на окно.

Джорджио выглянул из окна и увидел, как Лимми бежал по веревочному мосту, его ружьё было перекинуто через плечо. Взлохмаченный гангстер остановился, когда поднялся сильный ветер и схватился за веревку. За ним был ещё один человек чуть поодаль, он походил на Романа, заместителя Лимми.

Джорджио надеялся, что бандиты не рискнули бы появиться в этой части Руфтауна, ведь им пришлось бы пробираться сквозь многочисленные устройства защиты территории. Но тем не менее они были здесь, словно пытаясь доказать, что они могли это сделать.

— Парень?

Джорджио повернулся к Банкиру и увидел крупнокалиберный пистолет, направленный прямо на него.

Джорджио вздохнул. Вот дерьмо. Кажется, я тут единственный без пушки.

— Не пытайся дурить меня, просто выметайся. Дорогу ты знаешь!

Джорджио подумал, что смог бы проскочить мимо Банкира: возможно, Банкир промахнулся бы или вообще не решился бы стрелять. Хотя Банкиры не из тех, кто так поступали. В Руфтауне не существовало такого понятия, как милосердие, как бы ты себя не вёл.

— Хорошо, будь по твоему, но тогда ты никогда не узнаешь, что за классную шутку я тебе хотел рассказать, Банкир!

— Убирайся, пока я не…

Слова угрозы потонули в вое ветра, когда Джорджио вышел обратно на платформу. С правой стороны от него была узкая дорожка без какого-либо ограждения. Сооружена она была из листов металла и досок около метра в ширину и ненадежно прилегала к стенам здания, но это был его единственный путь, не считая полёта головой вниз.

Джорджио стал пробираться по дорожке боком так быстро, насколько ему позволял страх — и в этот момент пуля просвистела сзади и попала в здание. Через долю секунды звук выстрела рассеялся эхом. Так как Джорджио жил в Руфтауне, то по нему стреляли далеко не в первый раз. Но от этого не становилось легче.

Джорджио совершил ошибку, когда взглянул влево и увидел пасть пропасти — долгое, долгое падение на твердый, твердый асфальт, скрытый пеленой серо-коричневого смога.

Внезапно у него сильно закружилась голова, он почти потерял равновесие, но опыт проживания в Руфтауне в течение двух лет помог ему собраться, фокусируя взгляд на углу здания впереди него.

Просто иди вперёд, твердил он сам себе.

Ещё пара шагов и Джорджио добрался до угла и немного помедлил прежде чем заставил себя двигаться дальше по дороге. Он завернул за угол, и ещё одна пуля пролетела над его головой. Они не могли промахиваться вечно.

По левую сторону его ждала бездонная пропасть и быстрая смерть, по правую было шесть окон. Когда он осторожно прокладывал себе путь мимо них, прильнув к стене под напором назойливого ветра, то обнаружил, что окна были заколочены изнутри — намертво. Дальше, на следующем углу, дорожка обрывалась. Не было никакого поворота за угол.

Впереди было ещё два окна — они казались не заколоченными. Иного пути, кроме как вниз не было, поэтому он пробрался бы через одно из окон… или умер бы.

Где-то позади Лимми уже прошел по веревочному мосту и вскоре пробирался по дорожке…

Джорджио оказался между двух окон и схватился за ближайший карниз, так как ветер снова поднялся и почти сбил его с ног. Он морщился от боли в пальцах, вцепившись в оконный карниз, ветер, казалось, нарочно старался утащить его в пустоту.

Вскоре ветер стих, и он проскользнул сквозь треснувшее старое окно. Пролезая, Джорджио оцарапался осколками битого стекла. Он оказался в маленьком, пустом офисе, дверь которого вела в коридор и была заперта.

«Остается надеяться, что они решат, что я погиб…» — подумал он.

Если бы только они наткнулись на Банкира, их бы это задержало, а Джорджио бы придумал что-нибудь. Осколки хрустели у него под ногами, он подошёл к двери и дёрнул её. Она не открылась.

Джорджио огляделся и обнаружил старый лом на полу. Снос здания начался, но после Великой Депрессии не был завершён. Он поднял лом, затем замахнулся им словно бейсбольной битой и со всей силы ударил по дверной ручке. Ручка пробила дверь и упала с другой стороны, оставив на своём месте дыру. Он просунул руку, нашёл внутренний запирающий механизм, и дверь щёлкнула. Он сильно толкнул дверь плечом и та вывела его прямиком в коридор, заваленный строительным мусором, через который с трудом можно было протиснуться. Хотя, он и не собирался этого делать.

Прихватив с собой лом, он вернулся к окну и осторожно выглянул наружу. Лимми и его приятель ещё даже не добрались до угла. Они шли медленно при таком ветре, передвигаясь по дорожке по сантиметру, чтобы не упасть.

Джорджио забрался обратно на дорожку, удерживая лом вплотную к стене, чтобы он не мог перевесить его в ненужную сторону. Мальчик прошёл настолько быстро, насколько осмелился, до второго окна.

Это окно было неповреждённым, стекло не разбито. Он заглянул внутрь — казалось, что кто-то там жил: матрас лежал в углу, пара украшений на стенах. С помощью лома он приподнял оконную раму, в надежде, что она не заперта и не сломается. Рама с трудом скользнула вверх, и он проник в комнату так быстро, как только мог. Он повернулся, закрыл окно и запер его: снаружи уже доносился голос Лимми.

Джорджио увидел старый комод, подвинул его к окну, поставил на него вазу, фотографию в рамке и прочую ерунду, стараясь создать впечатление, что так было всегда.

Затем он отпрянул назад из поля зрения и прижался к стене.

Бледный свет просачивался сквозь окно на противоположную стену, на которой появилась тень Лимми, его ружье было у него за спиной.

Джорджио знал, что, возможно, смог бы столкнуть Лимми с дорожки, но он ещё никогда никого не убивал, ему совсем не нравилась эта идея и вовсе не хотелось становиться врагами с каждым бандитом вроде Лимми. Кроме того, не стоило забывать о Романе, который прикрывал Лимми. Роман весьма неплохо обращался с оружием. А лом не слишком-то помогал против пистолета.

Он услышал глухой голос Лимми за окном.

— Оно закрыто. Что? Нет, если я буду пытаться разбить стекло, я могу свалиться. Ты с чего решил, что он именно тут? А?

Голос Лимми становился всё более приглушённым, по мере того, как он продвигался вниз по дороге.

— Ну, тогда давай сам лезь, тупица! Я пропускаю тебя вперёд.

Лимми и Роман проглотили наживку, по крайней мере пока.

Джорджио повернулся, чтобы осмотреться, и увидел пистолет направленный на него.

— Готов поклясться, — начал бормотать он. — …у всех кроме меня есть… Мне точно нужно раздобыть оружие.

Девушка приблизительно его возраста направила на него проржавевший револьвер. В её внешности смешались азиатские и испанские корни, по крайней мере эта была догадка Джорджио, она была одета в порванные джинсы, кроссовки из разных пар, голубую изношенную толстовку. Она была плотно сложена, но с хорошей фигурой, у неё были длинные, блестящие чёрные волосы. Но выражение её лица было так же гостеприимно, как и направленный на него револьвер.

— Отодвинь от окна то, что ты туда наставил и убирайся обратно, сейчас же. Я считаю до двадцати. — выпалила она.

— Послушай, тут за мной гонится парочка головорезов и то, только потому, что я сказал, что мой дядя не станет платить деньги за обеспечение безопасности…

— Семь, восемь, девять…

— И они уже пытались пристрелить меня дважды и всё, что мне нужно это переждать, скажем, двадцать минут…честное слово!

— Четырнадцать, пятнадцать…

— Послушай. — Он медленно положил лом на пол. — Я не собираюсь на тебя нападать. Меня зовут Джорджио. А тебя?

— …двадцать. Она сделала вид, что целиться ему в голову и медленно возвела курок.

— Ну вот и всё. Убирайся или я выстрелю.

— А знаешь, что я подумал? Прежде чем ты меня пристрелишь, я просто посижу тут немного на полу, и честно говоря, если уж мне суждено умереть…

Он сел на пол и скрестил ноги.

— Я бы предпочел, чтобы меня убила такая симпатичная девушка, как ты, а не этот чертов Лимми.

Она пристально смотрела на него поверх ствола.

— Не то чтобы я хотел, чтобы в меня стреляли, — быстро спохватился он. — Я бы предпочел, чтобы этого не случилось.

Она облизнула губы и почти улыбнулась.

— Подожди, ты сказал Лимми? Этот парень? Это он тебя преследует? Ну, тогда твои дела действительно плохи. Значит, он сюда придёт. А я не хочу, чтобы он сюда приходил.

— Нет, я их пустил по ложному следу, вроде как.

Они действительно могли вернуться, чтобы отыскать его, предположил он. Но он решил не упоминать об этом.

— Ну, ты всё равно не можешь здесь оставаться, — настаивала она. — Уходи!

— Обещаю! Но чуть позже! Я лишь надеюсь, что ты не убьёшь меня прямо сейчас. Если я останусь и подожду, когда ему надоест, а ты при этом меня не застрелишь, мне будет в разы легче убраться отсюда. Имей в виду, если ты меня всё-таки убьёшь, я достаточно тяжёлый и моё тело будет не так то просто вытащить отсюда. Так что…

Он пожал плечами и закрыл глаза, сделав вид, что ожидал выстрела. Но он был практически уверен, что она не собиралась стрелять в него. Хотя, не на сто процентов.

Он приоткрыл веко и снова уловил тень улыбки на её лице. Она опустила револьвер, и он открыл глаза.

— Я буду полной дурой, если поверю тебе, — сказала девушка. Она нахмурилась и снова нацелила на него пистолет. — Я не собираюсь доверять тебе. Я ничего о тебе не знаю. Поэтому буду держать оружие наготове. Но я тебя не убью, скажем, в ближайшие…полчаса.

— Полчаса! Хорошо! Тридцать минут! Я ценю твою щедрость! Прости, что навёл тут беспорядок. Я тоже не особо люблю, когда кто-то трогает мои вещи. Я тоже живу в Руфтауне, восточная сторона, ветка Регэсс. Я знаю, насколько тяжело переносить наверх вещи в место, где ты живешь. Господи, да даже затащить матрас сюда оказалось той ещё проблемой. Ты живешь тут одна?

Она вздохнула и села на матрас в противоположном конце комнаты, так же, как он, скрестив ноги. Когда-то это было офисным помещением, но она превратила его в своего рода квартиру. Она опустила пистолет на колено, но он всё равно был нацелен по прежнему в его сторону.

Тем не менее она поставила его на предохранитель. Это обнадёживало.

То и дело поглядывая на окно, Джорджио говорил громко, но старался, чтобы его слышала только она.

— Да, у моего дяди совсем не было денег, когда они пришли и потребовали выплату с восточной части города. И я им сказал: «У нас ничего нет, вам придётся подождать, пока мы раздобудем хоть что-нибудь для вас». А этот парень попытался ударить меня пистолетом, а я его оттолкнул…

— Не слишком умно.

— Ага, это точно. И тут он стал вести себя так, словно хочет меня пристрелить, и я захлопнул дверь перед его носом. В нашем доме большая тяжелая металлическая дверь, её ещё труднее было втащить, чем матрас. Он начал звать своих дружков. Я же смылся через окно, по крышам к мосту…

Она кивнула.

— Тебе стоило найти вещи, которые они бы взяли.

— Да у нас нет ничего стоящего. Я собирался пойти работать уборщиком на случай, если ко мне решит наведаться Бюро по делам неплатежеспособных, но это дело не одного месяца и… — голос Джорджио заглушили крики из холла. Он приложил палец к губам. Она кивнула, когда он на четвереньках прополз до двери и приложил к ней ухо.

— Мне плевать с кем связаны ваши тупые задницы! — кричал кто-то в холле. Было очень похоже на Банкира.

— У нас тут своя организация, и я назначен коллектором, а это значит, что вы платите за вход, столько, сколько я сказал и сдаёте оружие!

Джорджио подавил смех. Сработало.

Раздалось два выстрела. Кто-то закричал:

— Он попал в меня, Лимми, он попал…

Ещё один выстрел, и крик внезапно оборвался.

Характерный залп винтовки, затем ответный выстрел из ружья. Ещё один…

Затем крик:

— Я ухожу, чёрт тебя дери, не стреляй!

Джорджио сел и улыбнулся ей.

— Похоже, они повелись, прошли через другую дверь и наткнулись на Банкира. Судя по звукам, Лимми сейчас улепётывает куда подальше…

— Что ты будешь делать?

— Ну…

Он достал свой инстаселл. Джорджио купил одноразовый телефон из торгового автомата неделю назад во время одной из своих редких вылазок из Руфтауна.

— Всего минута или около того осталась на нём.

Он позвонил своему дяде Тонио в страхе, что тот не ответит… или возьмёт трубку один из головорезов Лимми. А это значило бы, что они убили его дядю и забрали его телефон. Но уставший Тонио ответил:

— Это ты, мой мальчик?

— Да, эм… ты в порядке, Тонио?

— Я занял немного денег у сестры. И выплатил им сотню.

— Хорошо, звучит неплохо. Возможно они оставят тебя в покое на время, если будут думать, что ты сможешь им выплачивать деньги. Но, эм… я кажется их взбесил… думаю, мне нельзя возвращаться.

— Ты прав, мой мальчик. Я ценю твою заботу обо мне, но…

— Послушай, я хочу пойти в одно из новых убежищ, вниз на землю, и буду там, пока не получу работу. Когда всё устаканится, я приду за тобой, и мы построим деревянный домик…

— Парень? Не делай этого. Я хочу умереть здесь наверху, когда настанет моё время.

Теперь казалось, что его отношения с дядей совсем охладели. Он много пил в последнее время, и они много ругались по этому поводу.

— Ладно, забудь. Я позвоню, спрошу как ты поживаешь. Я просто…

«Время на вашем телефонном устройстве истекло…» — перебил механический голос. Затем что-то щелкнуло, зажужжало и наконец повисла тишина.

Джорджио швырнул использованный телефон в сторону и прислонился к стене.

— По крайней мере, с ним всё в порядке.

Он украдкой взглянул на девушку и увидел, что она отложила пистолет. Она всё ещё сидела, скрестив ноги, но теперь держалась руками за лодыжки и пустыми глазами смотрела в пол. Он заметил, что она сняла обувь. Наверное, стеснялась, что кроссовки разные, предположил он. У неё были маленькие стопы, ногти на пальцах были покрашены серебряным лаком.

— Мои полчаса уже истекли? — спросил он.

— Нет. В любом случае…

Она смотрела на свои покрашенные лаком ногти.

— Я… ты можешь оставаться то тех пор, пока не убедишься, что они не вернуться. Ведь если ты попытаешься вернуться по мосту… или пройти мимо Банкира… То есть, ты, конечно же, не можешь тут быть долго, но… пока что останься.

— Да. Спасибо. Что ж… ты знаешь моё имя…

— Ну… хорошо. Меня зовут Фелиция. Хочешь растворимого сока? Правда не знаю с каким он вкусом, наверное, какой-нибудь химический фруктовый пунш, но… в общем он в кулере.

Они пили сок, сидя напротив друг друга, и говорили, в то время как свет за окном тускнел, и комната медленно погружалась в темноту. Сумерки сгущались вокруг них, и это странным образом их успокаивало. Они говорили о том, откуда они родом и как оказались в Руфтауне. Казалось, они делили на двоих не только сок, но и гостеприимную тьму.

Он упомянул, что как-то был на крыше на концерте Рейдеров-Убийц, современной группы, которая соединяла в своей музыке два стиля: джаг и рэп, и выяснилось, что она тоже там была. Они оба были фанатами Рейдеров, особенно им был по душе Джером-Икс. Эта общность словно зажгла искорку между ними, и Джорджио стало казаться, что он знал её уже целую вечность. Она рассказала ему смешную историю о своём брате, который разыграл копа, и который сейчас служил в Орбитальной Армии, она надеялась, что он был всё ещё жив. Она действительно здорово рассказывала истории, и он поражался её чувству юмора, ведь она жила совсем одна в этом месте, одна в Руфтауне. Она была не из тех, кто себя вечно жалел, и ему это нравилось.

Они поговорили ещё немного о музыкальной группе, и она начала напевать слова песни Джерома-Икс, а он подхватил их, ведь это была одна из его любимых песен.

Я очнулся в этом мире, и не узнал ни черта Я прожил века, но колокол уже не зазвонит никогда Я всё ещё не узнаю ни черта, не узнаю ни черта.

Они оба чувствовали себя так, словно этот мир был сотворён не для них, что для них тут не было места…

Они всё говорили и говорили, чувствуя огромное воодушевление, стена, изолирующая их от мира, наконец-то дала трещину и развалилась на куски.

Неужели есть кто-то ещё, кто чувствует то же, что и я…

Фелис рассказала ему о том, как умерли её родители во время первой волны тропических болезней, которая накрыла Лос-Анджелес, о том, как она тоже заболела, но выжила. Она жила на ничтожные деньги, которые иногда ей присылал её сводный брат, но их было недостаточно, чтобы оплатить жильё. Ей пришлось заплатить Банкиру за право поселиться здесь, жить тут было дёшево, фактически, почти бесплатно. Каждый день она ходила в «школу на колёсах», автобус, который прибывал вплотную к зданию, внутри него была классная комната, которую охранял вооруженные до зубов конвой.

Он рассказал ей, как был разнорабочим, пытался читать книги, когда было время, в надежде вернуться в школу. Рассказал о том, как умерла его тётя два месяца назад, умерла во сне, и как они организовали для неё «Морскую Могилу», что в Руфтауне означало завернуть человека в ковёр и скинуть с края крыши, прямо в руки роботов-уборщиков земного мира.

Она рассказала ему о месте, которое всегда мечтала посетить, которое она видела в трёхмерном журнале. Этим местом был город Миссула, штат Монтана. Он не сильно пострадал от глобального потепления. Там было много суши. Чистый воздух. Затем она вздохнула и сказала:

— Но я там никогда не побываю.

Они много говорили о том, как жили и что чувствовали. Возможно, тому виной была темнота в комнате. Он ещё никогда не был настолько откровенен. В этом была какая-то магия.

Во время краткого молчания Джорджио вздрогнул, когда его желудок достаточно громко заурчал.

— Я это слышала! — сказала Фелиция, слегка усмехнувшись. — В холодильнике в красной пластиковой коробке есть продукты быстрого приготовления.

Он нашёл пакеты с едой, сломал печать и продукты начали самостоятельно нагреваться. Вскоре они ели острую мясную пасту в тишине.

Молчали они около пяти минут. Затем снова окунулись в разговор. Разговор длинною в ночь…

* * *

Уже почти рассвело, когда Джорджио проснулся на полу. Его тело затекло, он сел, потянулся, огляделся вокруг и ещё долю секунды не мог понять, где находился.

Ах, да. Сквот. Фелиция. В предрассветном голубоватом сиянии, исходящем от окна, он увидел, что её не было в комнате. Как же она смогла уйти, не разбудив его? Он спал прямо напротив двери.

Он подошёл к окну и аккуратно выглянул в него. Никаких признаков Лимми. Может быть, ему стоило уйти прямо сейчас. Его присутствие в этом месте ставило под угрозу жизнь Фелиции.

Джорджио направился к двери, ведущей в холл, положил руку на дверную ручку, и тут открылась ещё одна дверь в глубине комнаты, спрятанная за занавеской. Фелиция вышла из неё и удивленно посмотрела на него.

— Я отошла в ванную, хотела проверить коридор, узнать, безопасно ли там, а ты уже решил смотаться…

— Я просто… решил, что должен. Ты же знаешь, они могут вернуться. Вернее, Лимми, по крайней мере. Он мог бы дать уйти моему дяде, но не мне. Он потерял человека из-за меня. А если ты будешь рядом со мной, когда он вернётся…

— Да. Понимаю. Но… я просто… я надеялась, что ты мне поможешь принять кое-какое решение. То есть… мне совсем не с кем поговорить об этом. Я никак не могу напрямую связаться со своей крёстной…

— Какое решение? — Джорджио вздохнул с облегчением, когда у него появилась причина остаться ещё на какое-то время. Он был согласен на всё лишь бы побыть ещё немного с Фелицией.

— Мне пришло сообщение от моей крёстной, она сейчас под куполом в Бель Эйр.

— Купол Бель Эйр! Ты шутишь!

— Никаких шуток. Она говорит, что я могу жить с ней, она получила разрешение для меня. Но… мне кажется, что я не хочу этого.

— Ты что! Почему нет?! Там есть всё, сплошная роскошь! Тебе не нужно будет думать о том, как бы не попасть под кислотный дождь или чёрный ветер, нет преступности, воздух чистый, куча еды, выращенной на гидрофермах. А ты просто не хочешь?

Она состроила такое лицо, словно съела что-то невкусное.

— Я была там однажды. И просто… мне трудно общаться с такими людьми. Они… О, Боже!

Она смотрела куда-то позади него и указывала на что-то пальцем.

— В окне кто-то есть!

Он обернулся и увидел скалящегося Лимми в окне, которое лишь частично было забаррикадировано шкафом. Ухмылка Лимми была неестественной, его щеки подергивались. Он точно был на синтоамфетамине, догадался Джорджио. Скорее всего он не спал всю ночь, левая рука Лимми, которой он вцепился в оконную раму, сильно дрожала. Другой рукой он приподнял пистолет, чтобы они могли увидеть оружие. Он заскрежетал зубами и нацелил пистолет на Джорджио…

«Падай же на пол, тупица!» — говорил внутренний голос. Но Джорджио словно прирос к полу.

Но тут что-то громыхнуло позади него, и оконное стекло взорвалось, унося с собой Лимми: его отшвырнуло вниз с дорожки. Он исчез. Джоржио лишь слышал его отдаляющийся крик.

Фелиция закашлялась. Он обернулся и увидел, что она стояла, держа револьвер в трясущихся руках, задыхаясь в клубах серого оружейного дыма.

— Боже, никогда бы не подумала, что от этой штуки может быть столько дыма. Никогда ещё не стреляла из него внутри помещения…

— Ты убила его…!

— Я попала в него?

— В этом я не уверен, но твой выстрел просто сбил его с ног в пропасть. Теперь он точно мертвец.

Он повернулся к окну и снова кого-то заметил. Но это был не Лимми — это было чьё-то лицо, осторожно выглядывающее с боку окна. Он вспомнил это пухлое лицо, усеянное голубыми татуировками — это был бандит из восточного округа. Его называли Гремлин.

И Гремлин пристально смотрел прямо на Джорджио и Фелицию.

Когда Гремлин понял, что Джорджио его заметил, он отпрянул назад, чтобы скрыться из поля зрения, ведь он понимал, что его могли так же легко скинуть его со здания, как и Лимми.

Джорджио стало не по себе.

— Ну, отлично. Жалкий подонок, один из приятелей Лимми, Гремлин, тебя видел…

Он подошёл к Фелиции и непринужденно забрал у неё пистолет. Ей, казалось, было всё равно. Он сделал это, потому что хотел защитить её, правда, учитывая то, что произошло, это было бессмысленно. Она могла сама постоять за себя и даже вступиться за него. Но ему очень хотелось побыть её защитником.

Она села на край матраса и застонала:

— Какая же я идиотка…

— Я…Фелиция…

Ему трудно было выразить свои эмоции словами. Он был поражён, что она смогла застрелить Лимми, чтобы спасти его. Но с другой стороны, это был верный поступок. Теперь они были связаны. Хотя, казалось, что это чувство единства появилось ещё задолго до их встречи, знакомство, их разговоры помогли лишь прочувствовать эту связь. Словно некая скрытая от глаз лента соединяла их жизни.

— Спасибо тебе, Фелиция. Ещё бы секунда, и он бы убил меня.

— Но… что же нам теперь делать?

— Я точно знаю, что нужно сделать тебе, Фелиция. Ты должна найти безопасное место. Скажи своей крёстной, что ты согласна. Ты будешь жить под куполом в Бель Эйре.

* * *

Выбраться из Би-Пи Билдинг оказалось проще простого: Фелиция вышла и проверила коридоры. Банкир был в своей комнате, а охранник, который должен был нести вахту, сидел на полу в том месте, где пересекались коридоры, облокотившись на стену, и храпел.

Джорджио шёл за ней: он нёс рюкзак с вещами Фелиции, а его оружие было заткнуто за пояс. Вдвоём они незаметно проскользнули мимо храпящего толстяка в грязной футболке. Прошли через пожарный эвакуационный выход и отправились вниз по лестнице, чтобы через чёрный ход выйти на улицу. Им потребовалось много времени, чтобы спуститься на нулевой этаж. Пока они проделывали этот путь, они наткнулись на несколько общин: там ругались пьяные люди, джаг группы сочиняли свою тяжёлую музыку, играли дети, грязные и неопрятные. Косоглазый парень в бронежилете, один из людей Банкира, попытался остановить Джорджио, но они ринулись мимо него и помчались вниз по лестнице. Он же не стал утруждать себя погоней.

В конце-концов они выбрались на улицу через металлическую, исписанную граффитом дверь. Тяжёлый утренний воздух был вязким и едким, было трудно дышать, но им обоим уже приходилось испытывать на себе намного более тяжкие степени загрязнения. Джорджио взял на себя ведущую роль в этот раз и проверил местность на наличие бандитов из шайки Лимми. Они никого не обнаружили, вокруг было пусто, не считая роботов-уборщиков и стаи диких псов, которые доедали тело бездомного мужчины. Был шанс, что бандиты скорее всего всё ещё искали их наверху в Руфтауне.

Они осторожно пробирались мимо потрёпанных, костлявых собак, Джорджио с оружием наготове, но животные были полностью поглощены своей трапезой.

Джорджио и Фелиция добрались до угла, где как раз замедлял ход самоуправляемый грузовик. Казалось, он следовал по нужному им направлению, его открытый кузов был забит кучей старых унитазов, которые, судя по всему, вывезли из домов, которые снесли. Они запрыгнули в него до того, как он стал набирать скорость, Джорджио помог Фелиции забраться в него, и они оба уселись на унитазы, что их сильно рассмешило.

Проехав полтора километра, грузовик оказался около купола.

* * *

В центре купола находился Бель Эйр, но начинался он от самых ворот старой общины, покрывая большую часть территории Беверли Хиллс. Протяжённостью в десять квадратных километров, слегка мутная, но всё же прозрачная, прочная конструкция из пласгласса[2], почти два километра в вышину, покрывала собой несколько холмов, на которых стояли добротные, хоть и старые дома, заселённые правящим классом купола. Не считая нескольких парков и объектов снабжения, остальная часть территории, которая не уходила под землю, была отдана под жилые кварталы в виде кондоминиумов.

Кислотные дожди оставили свой след на покрытии, а черные ветра притупили его нижние грани — раз в год покрытие обновлялось, но эффект длился не долго. В Калифорнии существовали десятки куполов подобных этому. Обычно в них селились обеспеченные семьи, у которых был свой бизнес в странах Третьего Мира. Обслуживающий их персонал жил в отдельных «пузырях», построенных из бетона и стали, что-то вроде грубо выполненных поселений на одной из сторон купола.

Джорджио сунул пистолет в рюкзак Фелиции и прислонил его к стеклянной стене, рядом с большими металлическими воротами, которые вели к переходному шлюзу.

— Ты написала своей крёстной?

— Ага. Она будет тут через минуту и скажет, чтобы меня впустили. Им нужно будет проверить мои персональные данные, затем они определят меня в один из домов… как-то так. Джорджио?

— Да?

— А что будешь делать ты?

— Недалеко отсюда есть новое убежище… потом эта работа. Ну, если я конечно её получу.

— А что, если ты наткнёшься на бандитов из шайки Лимми?

Она старалась не смотреть на него.

— Тебе лучше оставить мой пистолет у себя.

— Нет. Вдруг что-нибудь пойдёт не так, и тебе не позволят остаться, тогда он тебе пригодиться.

Он посмотрел наверх и увидел, что камера наблюдения следила за ними.

Из модулятора переговорного устройства раздался голос. Мужской голос, мягкий, но серьёзный, сказал:

— Представьтесь! Если вы не житель или служащий с правом доступа, отойдите от ворот.

Фелиция назвала своё имя и имя своего поручителя.

— Вы можете остаться. Вторая особь должна уйти от ворот.

— Ну… мне лучше уйти, — сказал Джорджио.

— Послушай, вернись сюда завтра, около часа, у меня будет время, чтобы… не знаю, может, я смогу узнать, есть ли для тебя работа под куполом. Может, тут ты получишь хорошую работу. Моя крёстная, возможно, сможет что-нибудь придумать, чтобы ты смог остаться…

— Серьёзно? — встрепенулся он. Но на самом-то деле его сердце чуть не выпрыгнуло из груди от мысли о том, что у него есть шанс увидеть Фелицию снова.

— Час дня?

— Да.

Ворота открывались, она повернулась, чтобы войти в них.

Но потом снова обернулась и поцеловала его, очень быстро, в губы, прежде чем схватить рюкзак, и в спешке скрыться в проёме шлюза.

* * *

Фелиция чувствовала себя крайне смущённой, пока шла по коридору в Приёмный Сад. Было такое ощущение, что цветочные кусты, посаженные по одну сторону сада, сияли в лучах солнечных отражателей. Элегантно одетые люди в солнцезащитных очках удивленно смотрели на её рваные джинсы и разные ботинки.

— Мэрилин, они все на меня пялятся.

— Не думай о них, — беззаботно промолвила Мэрилин.

Крёстная Фелиции была высокой, худощавой женщиной, которой было около шестидесяти лет, но выглядела она на тридцать пять. Она была блондинкой с серебряными прядями, волосы были уложены в искусную прическу, губы были накрашены темно-бордовой помадой, которая хорошо сочеталась с оттенком стекол солнцезащитных очков. На ней был надет белый костюм и кремовые туфли под него. Её идеальные ногти были того же цвета, что помада и стекла очков. Фелиция знала, что очки представляли собой систему «Умного зрения» и обеспечивали постоянную коммуникацию.

— А теперь, — сказала Мэрилин слащавым голосом, — нам нужно поподробнее поговорить о твоих генетических данных и…ах, вот и наши сопровождающие.

Двое высоких, холодно улыбающихся, одетых с иголочки в серо-чёрную униформу мужчин приближались к ним по дороге из дроблённого кварца. Они тоже носили солнцезащитные очки с цветными стёклами, у одного из них они были жёлто-золотыми, у другого зелёно-голубыми. Пряди их волос были окрашены под цвет стёкол. У каждого из них было оружие на поясе, но Фелиция не смогла определить их разновидность.

Казалось, что от чистоты воздуха в куполе слегка болела голова, а свет был слишком резким. Следом за Приёмным Садом была стена из пласгласса, сверху усеянная камерами наблюдения, а позади неё виднелось огромное количество блестящих, разноцветных кондоминиумов, которые тянулись ввысь купола, почти достигая самой его высшей точки. Маленькие трамваи ездили по невидимым рельсам от одного здания к другому, механические птицы порхали среди имитаций деревьев.

— Мне тут как-то не по себе, — сказала Фелис. — А что ты там говорила про генетику?

Мэрилин поджала губы и стала говорить слегка в сторону, так как в нескольких шагах позади их поджидали сопровождающие.

— Фелиция… Когда твоя мама умирала, я пыталась забрать её сюда, но мне не выдали разрешение. Но им всегда нужны молодые люди с хорошей наследственностью и… твоя мать передала образец твоего ДНК для того, чтобы у тебя появился шанс. Пришлось долго ждать, прежде чем освободилось место для тебя.

— Для чего нужен образец ДНК?

— Говоря простыми словами: для продолжения рода. Ты сможешь выбрать себе пару: три или четыре мужчины на выбор. Нам нужна свежая кровь. Тебе всего лишь нужно будет родить нескольких детей. Начнёшь со следующего года. Ах, а вот и офицер Дэнфорд и офицер Мерсер. Джентльмены, ведите нас, моя дорогуша уже на месте!

* * *

Джорджио ощущал себя идиотом, пока стоял, прислонившись к двери старого склада через дорогу от купола, он чувствовал себя неуютно в часы ранней полуденной духоты. Похоже он просто тратил своё время впустую. Не было никакой надежды, что она смогла бы найти для него место внутри.

Но она поцеловала его. Он всё ещё ощущал прикосновение её губ.

На улице было жарко и Джорджио сильно потел, воздух был тяжёлым, пропитанный кислотными дождями. Он был рад, что захватил с собой кислотонепроницаемый дождевик, который ему дали в убежище.

Джорджио проверил время на своём инстаселле. Она опаздывала. Возможно, она вообще не придёт. По небу плыли уродливые облака. Автоматический мусоровоз выехал с подземной стоянки через дорогу и поехал вокруг купола. Как только он достиг улицы, он стал объектом внимания бесчисленного роя навозных мух, и это живое жужжащее облако следовало за мусоровозом, пока он катился дальше по своему пути.

Джорджио фыркнул. Он был тут наедине с отбросами, и похоже это было подходящее для него место.

Он ещё раз посмотрел на свой инстаселл. Она уже запаздывала на час. Не будь же придурком, приятель. Он пожал плечами и пошёл по тротуару прочь от купола совершенно в расстроенных чувствах. Ему было плевать, что он не получил место внутри, оно скорее всего и не подошло бы ему. Но он, возможно, больше никогда не увидел бы Фелицию. Именно это его очень беспокоило.

Он ускорил шаг, размышляя о том, посещали ли вообще эту часть города дружки Лимми. Возможно, ему стоило отправиться в Сан-Франциско, чтобы окончательно от них отделаться, если только удалось бы получить разрешение на выезд.

Джорджио услышал грохот и рёв двигателя позади, обернувшись он увидел петляющий по дороге грузовик, огромная машина неслась прямо на него. Было похоже, что грузовик потерял управление. Джорджио оглянулся в поисках убежища, куда можно было бы скрыться с его пути…

Раздался визг тормозов, и грузовик остановился в метре от него. Он посмотрел вверх и увидел, что за рулём на водительском месте сидела Фелиция.

Парень удивленно уставился на неё.

— Фелиция! Какого..?

— Привет! — с улыбкой закричала она, открывая окно машины.

— Смотри-ка, что я раздобыла! Грузовик! Быстро садись, я его угнала и нам нужно сваливать отсюда!

— Угнала? — Но он вовсе не намерен был читать ей мораль, подбежал к другой стороне грузовика и вскарабкался в кабину, сев рядом с ней. Она нажала на газ ещё до того, как он успел закрыть дверь и Джоржио чуть не вывалился обратно.

— Чёрт возьми, Фелиция!

— Прости. Ты в порядке?

Он закрыл дверь.

— Может, уже расскажешь мне, что происходит?

— Ах, ну да. Я пыталась понять, что же мне делать и как мне выбраться, было не похоже, что они меня отпустят так легко. Я стала наблюдать за грузовиками на автоматическом управлении. Они приезжают, и никто не обращает на них внимания. Я забралась в один из них на разгрузочной линии, внутри я поняла, что грузовик можно перевести на ручное управление! Просто вырубаешь компьютер и можешь ехать. Я, кстати, неплохой водитель, вся в папу и…

— Фелиция, тише, притормози. Что значит ты пыталась понять, что тебе делать? Что там произошло?

Она вздохнула.

— Я не хочу, чтобы меня использовали для программы продолжения рода. Вот для чего моя крёстная заманила меня туда! Мне нужно было подписать контакт с каким-то незнакомым подонком! Родить ему ребенка! Я ни под каким предлогом не стану жить с этими людьми! Они словно помешанные проводят всё своё время в виртуальной реальности, играют в какие-то дикие игры друг с другом. Они зациклены на своём мелком ненормальном мирке и обращаются с людьми, которые на них работают, как с роботами и… ну уж нет. Это не для меня. Но мне нужно было придумать, как вытащить нас из города, я увидела грузовик… и угнала его. Они его даже не разгрузили, поэтому не хватятся до завтрашнего утра. Он полон замороженных продуктов, которые невозможно производить под куполом. Мы можем поесть немного, остальное продадим…

— Но они же станут нас преследовать!

— Знаешь, этот грузовик не защищён никакими средствами безопасности, а никто из них не захочет покидать свой рай из пласгласса. Грузчики были как раз на обеде, я взяла их товарные накладные и кое-что изменила в них, в общем, теперь в них всё выглядит так, словно этот грузовик уже давно разгрузили. Им придётся долго разбираться, что к чему. А знаешь ещё что? Если мы уедем достаточно далеко, они даже не станут пытаться нас преследовать, просто потому, что это слишком дорого для них.

— Но… куда же ты хочешь поехать?

Фелиция усмехнулась.

— Сначала далеко-далеко на восток, затем далеко-далеко на север! Аккумулятор грузовика работает на водороде и солнечной энергии, друг мой! Он может проехать тысячи километров без какой-либо заправки! Сначала мы двинемся на восток: нам не потребуется разрешение на выезд, чтобы поехать в Неваду. Затем вверх на север до самой Монтаны!

— Монтана? Ты что, шутишь?

— Нет же! Я тебе уже рассказывала об этом месте: там прекрасная чистая земля, просто нужно знать, куда ехать…

Джорджио откинулся на спинку кресла, пораженный до глубины души. Но он чувствовал себя всё лучше и лучше с каждой секундой.

Он посмотрел на видео экран заднего вида: никто не пытался их догнать.

— Вау. Да у тебя стальные нервы, подруга.

— У меня есть ещё кое-что помимо них. Есть грузовик полный еды. Есть револьвер в рюкзаке под твоим сидением.

Она лихо завернула за угол и мельком взглянула на него.

— А ещё у меня есть кое-кто важный для меня.

Через долю секунды он осознал, что она имела в виду его. Джорджио подозревал, что если бы не он, не важно насколько сумасшедшие люди жили бы под куполом, она, возможно, и не стала бы красть грузовик. Ей было бы тяжело, но она, возможно, со временем смирилась бы с жизнью под куполом и родила бы пару малышей в качестве платы.

Он знал, что его подозрения были правдивыми. Он смог прочувствовать это сквозь ту самую скрытую ленту, которая сплела их жизни воедино.

Она глубоко вздохнула:

— Конечно, ты не обязан ехать со мной. — Она пожала плечами, словно ей не было до этого дела. — Без разницы. Ты не обязан.

— Ну, конечно же, черт возьми, я никому ничего не обязан. — Он улыбнулся, спрашивая: — А порулить дашь, Фелиция?

— Ну, не знаю. Я подумаю над этим…

Они выехали на трассу и направились на восток, и пока они ехали, Фелиция стала напевать слова песни той самой группы, которую они так любили. Через мгновение он подхватил мотив.

§ 2. «Соленое море и небо» Элизабет Бир

Это было ясное, прохладное и чистое утро. В тот день я поняла, что разобью ей сердце. Лето было в самом разгаре, всего две недели до солнцестояния. Я встала рано под пение птиц, чтобы посмотреть на восход солнца. Я отдыхала от привычной суеты, стирала тексты сообщений и выключила свой дешевенький телефон модели Омни, подарок моего отца на семнадцатилетие.

Существовали только я, море, тихий городок и рассвет. Если бы не отсутствие машин, я бы представила, что вернулась в двадцатый век. Конечно, в те времена уровень моря был ниже, пляж не был защищён волноотбойными стенами, которые сдерживали океан.

Я встала, потому что не могла уснуть. Я была в кино с Шоной, но после того, как она ушла домой, мне было невыносимо думать о ещё одном таком походе. Небольшой таунхаус, в котором я жила вместе с отцом, сводной сестрой и её сыном, казался мне клеткой.

На часах было чуть больше четырёх утра, а на небе уже появились оранжевые и серебряные полосы, звёзды растворялись на свету. Было достаточно светло, поэтому я быстро спустилась вниз по скале, не рискуя разбиться насмерть. Я повернулась так, чтобы справа от меня была вода, а скалы и город — слева. Пальцы наступали на серо-черный базальт, покрытый травой и ракушками, разламывали песчаную поверхность. Низкие, медленные волны шипели у кромки спокойной, мягкой морской глади.

По мере того, как я продвигалась на восток вдоль берега Балбригган, прилив отступал. Моя одежда не подходила для прогулок по пляжу, на мне была юбка, в которой я гуляла вчера, и скользкая обувь, к тому же никакой защиты от солнца. Но юбка была достаточно свободной, чтобы я смогла карабкаться по скалам, особенно если придерживать подол. А полчаса, проведенных на солнце, не навредили бы даже такой бледнолицей рыжеволосой девушке, как я.

Я сняла туфли и привязала их к ремню на своём поясе за шнурки. Так они и висели, ударяясь о моё бедро каждый раз, когда я оставляла мокрый след на песке, пробираясь по ручьям, которые стекали в океан.

Идти нужно было осторожно, чтобы не наступить на камни, ракушки или водоросли, особенно если идешь в предрассветные часы туда, где их полно. Ракушки могли очень сильно изрезать стопу.

Но ничего не случилось бы, если я была бы осторожна. Солнечный свет уже начал освещать лик скалы, накинув алую мантию на её бежевую поверхность, местами покрытую растительностью. Так как я не смотрела прямо на солнце, оно не слепило глаза, но было достаточно светло, чтобы можно было разобрать дорогу.

Тюлени резвились вдоль каменистых рифов, и чем выше я поднималась, тем больше они походили на точки, извивающиеся в воде. Серая цапля летела вдоль морской глади, её медленный размах крыльев отбрасывал волнистую тень, в то время как солнце выглядывало из-за края мира. Вдали, в Ирландском море плыл корабль на полных парусах, сам он в тени, но паруса уже вспыхнули в сиянии солнца, я всё переиграла: я могла представить, что сейчас девятнадцатый век, век исследований и мореплавания, и что я отправлялась в Дублин, чтобы сесть на корабль, который отвез бы меня в Америку, Азию, к миру.

В гавани рыбацкие лодки ожидали прилива, их мачты голые, такелаж провисший. Они много раз уплывали и приплывали обратно. При хорошем ветре можно обойти Уэльс за ночь, но ни одна из них не плавала так далеко.

Они не воодушевляли меня так, как треугольные паруса грузовых суден.

Я не могу тут оставаться — думала я. Я умру, если останусь. Машинально я подумала, что стоило позвонить Шоне или, по крайней мере, написать ей. И так же машинально я подавила свой порыв. Я знала, что она мне сказала бы.

«Не глупи, Билли. Мы есть друг у друга, разве этого не достаточно?»

А должно быть достаточно?

Я повернулась спиной к кораблю и морю и стала взбираться ещё выше, чтобы запечатлеть в памяти прекрасный вид. Когда я добралась до вершины, то поняла, что плачу.

* * *

На вершине скалы не было камней, и я смогла аккуратно, чтобы не коснуться крапивы, сесть в травы, спиной к суше, лицом к морю. Солнце светило в глаза, хотя я старалась смотреть вниз. По ту сторону моря была Англия, Лондон, затем континент. Свобода.

Корабль, за которым я наблюдала, плыл на юг к Дублину, и я гадала, что за такой ценный груз решили отправить в долгое морское путешествие. Я знала из истории, что когда-то огромные грузовые судна — и даже авиация! — сжигали органическое топливо, чтобы доставить экзотические фрукты, алкоголь, игрушки со всего света. В те дни было дешевле производить вещи заграницей, а затем доставлять их, чем жить на то, что можно было получить у себя. «Дешёвые иностранные товары» — термин, который я только начала понимать, всё то, что доставлялось издалека, — считалось роскошным и ценным, но не для таких, как я. По крайней мере, не в это время и, впрочем, скорее всего, никогда.

Но путешествия привлекали меня не роскошью. В них была… свобода.

Я получила обязательное образование в прошлом месяце. Но у меня не было никаких шансов поступить в университет с моим-то статусом и способностями, если бы я только смогла получить хорошие оценки… И у меня не было никакого шанса на трудоустройство без высшего образования в университете. Я уже знала, как проведу остаток жизни: здесь в Балбрригане, выживая на минимальные средства, потребляя товары, которые мне бы выделяли. Я смогла бы сводить концы с концами, иметь крышу над головой, но не более. Почти никто не мог теперь позволить себе путешествовать.

Этому миру нужно было намного меньше рабочих рук, чем есть. Царила дефицитная экономика, отголосок прошлого, пришедший в нашу жизнь после законопроекта о нормализации экологической ситуации, который перекочевал в середину двадцать первого века. С таким положением дел большинство людей не могли позволить себе какие-либо излишки.

И я была одной из них.

Также, как мой отец и сестра.

Такой же была и Шона Меллор. По крайней мере, это всегда утешало. Она была в той же западне, что и я, несмотря на то, что её это волновало в меньшей степени. Мы были друг у друга. Так было всегда и будет.

Мы планировали жить вместе, когда нам исполниться восемнадцать, если сможем найти жильё. Мы могли бы подать запрос на пособие, как бездетная нетрадиционная пара, и тогда мы получили бы дополнительную финансовую поддержку, но нам пришлось бы придерживаться этого пути. Быть бездетными. Не давать жизнь ещё одному бесполезному рту, который нужно кормить.

Это было предсказуемо: Шона и я. Мы вместе росли в деревне, были не самыми лучшими друзьями, но мы понимали друг друга, и в пятнадцать лет мы стали парой. У неё была кожа цвета оливы, прямые тёмные волосы, которые развивались на ветру, а её глаза были тёмно-карими и искрились оттенками только на свету.

Никто не понимал меня лучше нее. Никто не любил меня сильнее. Наши семьи предполагали, что мы станем жить вместе, так же думали и мы.

Я никогда бы не поверила, что именно я разобью сердце Шоны Меллор. Но когда я смотрела, как корабль исчезал в солнечных лучах за горизонтом, я уже знала, что это случится.

Потому что я собиралась уехать из Балбриггана. Оставить её. Любым путём. Всё равно как. Я уеду в Дублин. Возможно, мои предки отправлялись в Лондон в поисках удачи: у моряков же тоже когда-то был дом, разве не так? Не могли же они быть космополитами[3] с рождения. И без всякого сомнения, должен был быть кто-то на всех этих автоматизированных современных кораблях, кто поднял бы паруса, кто всё наладил бы в случае какой-либо неисправности.

Я вытащила свой Омни. Контактные линзы для интерфейса сушили глаза, но все уверяли меня, что со временем я привыкну. Но сейчас всё равно перед глазами стояла пелена из-за того, что я недавно плакала.

Как только я его включила, я услышала голос Шоны позади.

— Билли?

Я выключила Омни. Она, конечно же, писала мне, когда проснулась. Она забеспокоилась и пошла искать меня, точно зная, где сможет найти. Это показатель того, насколько хорошо мы друг друга знали.

К тому же, Балбригган не такой уж и большой городок.

Она спросила:

— Ты в порядке?

Трусость овладела мной.

— Всё прекрасно, любимая, — сказала я, протягивая руку, чтобы она села рядом. — Я думала о тебе.

Она устроилась рядом со мной и поцеловала меня, длинные пряди волос обрамляли её лицо.

Я была самым ужасным человеком на земле.

* * *

Мой отец уже проснулся, когда я пришла домой. Он всегда старался создать видимость пунктуальности, старался придерживаться графика, словно у нас была работа. Он говорил, что так легче распределить дела на день, и когда я сравнивала его с отцами и матерями моих друзей, которые весь день проводили в пабе или спали до обеда, я признавала, что он прав.

Мимо проплывали облака, вытянутые и изодранные, в воздухе пахло дождём. Я смотрела, как ветер скручивал листья ивы в саду, пока отец спускался по ступеням, чтобы встретить меня.

— Тебя искала Шона, — сказал он.

— Она меня нашла, — сказала я и поцеловала его в щёку. Он выносил мешок компоста. Я взяла мешок из его рук и отнесла в мусорный ящик на углу сада.

— Она волнуется за тебя, — сказал он. — Как и я.

Я замерла, одной рукой держась за крышку мусорного бака. Ленивое жужжание ветряной мельницы доносилось до моего уха. Бело-чёрная сорока прыгала вокруг, явно положив глаз на разноцветные съестные отходы. Я хлопнула крышкой мусорного ящика перед её клювом.

— Нет причин для беспокойства, — сказала я. — Можешь стереть эти мысли.

Он вздохнул. Я прекрасно знала, что моему отцу совсем не нужно было ничего стирать. Он был одним из самых стойких людей, которых я встречала в своей жизни, и он строго управлял своими эмоциями. Но в любом случае, эмоции начинали лучше поддаваться контролю только после двадцати лет и старше, я много слышала, что у подростков довольно трудно выровнять гормональный фон, и совершенно не важно, какую хирургию, исследования или химию пытались для этого применить.

Я подумала, что когда окончательно научились бы управлять мыслями, только тогда я смогла бы оставить свою мечту о путешествии по морю.

Но я решила, что мне бы не хотелось такого развития событий. Считалось, что моя психика тоже находилась под контролем, и судя по всему, именно поэтому я могла разумно разговаривать с отцом. Нам рассказывали в школе, что когда-то молодые люди то и дело проявляли эмоциональную неустойчивость.

— Ну же, Билли, — сказал он. — Ты же знаешь, я просто хочу, чтобы ты была довольна жизнью. А не как…

— Не как мама? — спросила я.

Его лицо побледнело.

Это было жестоко с моей стороны, подумала я. Возможно, контролировать свою психику было не так-то просто.

Но он смог разглядеть мою боль за этой жесткостью.

— Ты не твоя мама, Билл, — сказал он. — У меня и мысли такой не было. Ты бы не оставила того, кого любишь.

В его словах звучала нежность. Он коснулся моей руки.

Меня переполнил стыд, меня выворачивало наружу. Разве я не собиралась сделать как раз то, о чём он сказал?

* * *

Я поднялась наверх, чтобы лечь в кровать, моя сводная сестра Кэти только что встала, а значит, не пришлось бы терпеть крики её вечно недовольного ребенка в комнате, и проспала шесть часов, проснувшись к обеду. Когда я спустилась, папа и Кэти уже ушли. Я подумала, что отец, должно быть, пошёл на свои занятия по живописи (он просто ужасен) и, кажется, я смогла припомнить, что сын Кэти, Дэвид, сегодня должен был пройти обследование психики (ему два года). Я подумала о том, что могла бы принять душ, но вместо этого решила поработать в саду. Сидя в гостиной, я съела два тоста с маслом, обдумывала дела по дому и рассматривала пыльную гитару, которая висела над старым камином.

Мы жили в типичном доме в ирландском стиле с террасой и садом, площадь которого составляла шесть на пять метров. Дом был окружён серой высокой стеной, из-за которой трудно было что-либо увидеть. По обоим углам сада росли розы, а красные соцветия фасоли карабкались по их стеблям вверх на стену. У нас росли кабачки, кулинарные травы, подсолнухи, из которых мы добывали масло. Две коричневые курицы-несушки бродили по участку. Каждый раз приходя в сад, я первым делом отыскивала их свежие яйца коричневого цвета.

Мы построили дом ещё до закона об озеленении, но на нашей крыше уже был маленький огород, где росли зелёные травы, сладкие помидоры, картофель и листья салата. У нас росла яблоня и была мелиоративная система, которая работала от солнечной энергии.

У нас было всё, что нужно. То, что мы не могли вырастить, покупали в магазинах. Любой разумный, здравомыслящий человек был бы тут счастлив.

Но у нас не было иных целей, кроме как существовать.

Стремянка хранилась в общем сарае: никому из наших соседей не пришло бы в голову забрать её в такую рань, к тому же никто не собирался ею пользоваться до пяти вечера, судя по отсутствию записей в журнале. Я решила, что буду работать в саду на крыше, и вытащила лестницу, докатила её на колёсиках до дома, прочно установила и забралась наверх. Экран моего Омни помогал мне отличать сорняки, которые я вырывала, от ростков будущих растений. Розовые и белые соцветия валерианы могли заполнить всё, если их не прополоть. Они были красивыми, но как мне показалось, их запах понравился бы только кошкам. Я оставила цветы только в трещинках стены, где им и место.

Работая, я пыталась навести порядок в своих мыслях, но не получалось. Снова и снова я думала о том, почему ушла моя мама.

Первая жена папы, мама Кэти, умерла от рака, медицина была бессильна. Через какое-то время он встретил мою маму и женился на ней, но она исчезла после моего пятилетия, она никому не сказала, куда уехала, и не прислала ни одного письма, чтобы мы хотя бы знали, что она жива.

Долгое время меня не могли убедить ни люди, ни сеансы внушения, что я не была причиной её ухода. Позже я стала думать, что что-то произошло внутри неё, и это заставило её сбежать. Осознание пришло приблизительно в то же время, когда в моей голове стали возникать похожие мысли.

Я вырвала последний росток календулы среди помидор: я была настоящим борцом с вредителями, и спустилась вниз по лестнице. Я сложила её и отнесла обратно в общий сарай.

Я слишком много думала о прошлом, представляла себя в том времени. Я вообразила, что бы было, если бы у каждого из нас была своя лестница. Тогда не пришлось бы ждать своей очереди или записываться за месяц, чтобы просто поработать на крыше.

Я представила, что у каждого в доме есть своя стремянка. Своя газонокосилка. Свой секатор.

У меня даже голова закружилась. Много вещей. Где же их всех хранить?

Расточительство. Так же, как и самолёты, которые везли еду издалека, или использование двигателя внутреннего сгорания, чтобы просто прокатиться по улице. Теперь это можно было увидеть только в старых фильмах, которые люди покупали на дисках из полимерных материалов, в коробочках из тех же полимерных материалов, а затем это всё просто пылилось на полках.

Пусть лучше всё это оставалось бы в мыслях. Так было бы проще. Лучше использовать только то, что тебе нужно, а затем возвращать на место, где другие смогли тоже этим воспользоваться.

В чём смысл проживать комфортную, но никчёмную жизнь? Для чего люди в старых фильмах разъезжали на яхтах, которые волновали море, или летали на самолётах, которые гневали небо?

Они не были похожи на меня. Все они словно куда-то постоянно двигались.

Я отправилась в душ, думая о том, что заслужила эти литры растраченной воды. Тем более, если начался бы дождь, то ёмкость на крыше быстро заполнилась бы. У нас пока что всё ладилось.

Тем более, мне всегда было противно ощущение грязи и сальность на волосах.

* * *

Душ — хорошее место для принятия решений. Горячая вода словно оживляла клетки мозга, а если ты заплакал бы, никто не увидел бы. Даже ты сам. Я, кажется, превысила расход воды, но решила, что смогу восполнить его позже.

После душа я приготовила себе чашку чая, то, что следовало бы импортировать даже в наши дни, выключила все раздражители, кроме обязательного канала, который начинал вещать в случае чрезвычайной ситуации, и занялась интерфейсом телефона. Я собиралась серьёзно взяться за поиски.

«Найти работу» — вбила я запрос в Омни. «Как стать матросом дальнего плавания?»

И через пятнадцать минут я всё узнала. Существовала целая школа, но судя по комментариям, большинство людей учились судоходству просто на практике. Вот только нужно было найти капитана, который взял бы трудиться неопытного новичка и обучил бы основам.

Ещё я узнала, что зарабатывали матросы не лучше, чем те, кто получали пособие по безработице. А ещё это было крайне опасно.

Но теперь я знала, что хотела этого больше всего на свете.

Я закрыла все окна поиска плавающие на периферии зрения, снова окунулась в реальность, заварила ещё одну чашку чая, на этот раз с ромашкой, которую мы вырастили сами, и пыталась понять, какое же письмо я хотела написать Шоне. С отцом и Кэти дело обстояло проще: просто расскажу им всё за ужином.

— Я буду писать, — сказала я. — Будем общаться по видео связи. Вы даже не заметите моего отсутствия.

Отец встал и взял мою тарелку.

— Кто помоет посуду сегодня? — спросил он, но я поняла, что так он пытался сказать, что будет по мне скучать.

— Я помою, — сказала Кэти. — Ну по крайней мере, будем мыть на одну тарелку меньше.

Солнце зашло только около десяти вечера.

* * *

Днём я начала собирать вещи. Летом лучше, чем зимой, хотя летом никогда толком не высыпаешься, но зимой всегда нужно было рано ложиться спать, чтобы экономить электричество. Кэти была внизу с Дэвидом, который дремал в тенистой части парка. Мне показалось, что они старались не обращать внимания на мои сборы, не хотели, чтобы я их беспокоила.

Пока я рассматривала разложенные на кровати толстовки, я услышала, как папа поднимался по лестнице.

Он замешкался в дверном проёме моей комнаты. Я не стала оборачиваться, лишь поймала его изучающий взгляд в зеркале. Я была на него похожа: те же рыжие волосы и веснушки, правда, его волосы выгорели с годами, вот только скулы и заостренный подбородок у меня был в точности, как у мамы.

Он молчал и смотрел на меня любящим и печальным взглядом. Я старалась выдержать его взгляд, как можно дольше, но сдалась и опустила глаза.

Мне было интересно, узнал ли он во мне сейчас черты мамы или, быть может, сейчас они были заметны, как никогда?

— Папа, прости, — сказала я.

С собой он принёс два бокала вина, которое когда-то привёз огромный корабль из Франции. Он приберегал его на особый случай. Он вручил мне один бокал, затем сел на кровать, сдвинув мою одежду, чтобы расчистить место. Он взглянул на меня и сжал губы. Мне не было тяжело слышать его серьёзный и тихий голос.

— Только не говори Кэти, — сказал он. — Когда я был твоего возраста, я хотел уехать в Дублин и стать музыкантом.

Я подумала о пыльной гитаре в гостиной. Я знала, что он умел играть на ней, и, наверное, даже видела, как он играл, но никак не могла воскресить в своей памяти образ отца с гитарой в руках. Я всегда удивлялась, зачем она нам нужна, когда никто в доме ею не пользуется, просто бесполезная трата материала, хлам, который нужно хранить.

Теперь я знала, зачем.

— Прости, — сказала я.

— Не нужно просить прощения, — сказал он. — Я сделал свой выбор, и у меня появилась ты, Кэти и Дэвид.

Я кивнула, но мне было нелегко понять смысл его слов. Таким и должен был быть выбор взрослого человека? Почему во мне появилось чувство опустошения из-за того, что я ничего не могла сделать?

Я не буду скучать по психическому контролю. Ограничители мозга, возможно, были хороши для моего отца, помогали ему не чувствовать боль. Но они же и заставили мою маму уйти.

— Звони каждый день, — сказал он. — А если не будет связи, присылай сообщения.

Он приподнялся, и я уловила, что он говорил, как типичный ирландец, выделяя ударением слова.

— Не бойся просить помощи, если она тебе понадобиться. Помни, неважно, в какой точке мира ты будешь находиться, у тебя всегда будет дом.

— Я люблю тебя, папа, — это всё, что я могла сказать.

Он встал. И поцеловал меня в лоб, выходя из комнаты.

Дорогая Шона,

Не знаю, как начать это письмо и надеюсь, что ты не решишь, что я совсем отвратительная, потому что поступаю так. Хотя, знаешь, я действительно считаю себя отвратительной, но мне хотелось бы не быть для тебя такой. Но я в любом случае тебя пойму, если такой для тебя стану.

Я уезжаю. Если получится, получу работу на корабле и увижу мир.

Я уезжаю не потому, что не люблю тебя. Я люблю тебя очень сильно. Но я не могу поступить так, как мой отец когда-то.

Я не прошу тебя ждать меня, тем более я не знаю, когда вернусь. Но я буду ждать тебя всегда, до тех пор, пока ты мне не запретишь, и когда я вернусь, я привезу тебе камешки из каждого порта, в котором побываю.

Я люблю тебя,

Билли.

Я отправила письмо Шоне рано утром, когда уже собралась и была готова отправиться на станцию. Я не взяла с собой много: пару брюк, футболок, тюбик крема от загара. Мой Омни. Я надела ту толстовку, которую вчера перекладывал папа.

Я шла пешком по Бридж Стрит к железнодорожной станции, справа от меня текла река Бракен, запертая в своём каменном канале, сквозь камни которого там и сям прорастали цветы валерианы, папоротники и плющ. Тропа вела вверх, поднимаясь выше волноотбойной стены, вся покрытая цветами, а справа от неё тянулись деревянные рельсы. Я прошла сквозь узкий каменный проход, железнодорожная станция была по правую сторону от меня. И тут я услышала, как кто-то бежал позади меня, а затем запыхавшийся голос произнёс:

— Билли Родс, остановись немедленно!

Я остановилась, потому что просто не могла поступить иначе. Сжимая ручку рюкзака, я сказала:

— Шона, ты не должна была приходить.

Я не оборачивалась, чтобы не смотреть на неё. Просто не могла. Но она кинулась ко мне вверх по тропе, положила руку мне на плечо и развернула меня. Её щёки пылали от бега. Она была в джинсах и в майке от пижамы, босая. Она немного хромала, наверное, повредила правую ногу о камни.

— Ох, Шона, — сказала я.

Она уткнула руки в бока, ветер трепетал её спутанные волосы, кидал их ей в лицо. Она встала в проход из серого камня и выпалила:

— О чём ты вообще думала?

— Шона…

Мне нечего было сказать, на самом деле, нечего. Ничто не могло улучшить ситуацию. Воздух был полон резких запахов: душный аромат валерианы и острый запах моря. Дождь прекратился, но её волосы ещё были сырыми, а разорванные облака собирались в кучи позади неё.

Я вздохнула и сказала:

— Мне жаль.

— Тебе жаль. Это всё, что ты можешь сказать?

Я пожала плечами. Я не ненавидела себя за это. Но всё же я это уже сделала.

Она наклонила голову. Она не плакала, но только потому что слишком злилась. Непролитые слезы блестели в уголках её глаз.

— Ты хотя бы объяснишь мне, почему? Что там такого важного, что важнее меня?

— Я хочу делать что-то действительно важное, — сказала я.

Что-то в её лице изменилось. Оно смягчилось, гнев угасал. Она начала говорить:

— И ты не можешь делать это здесь?

Она стала говорить, но запнулась, проглотила ком в горле и снова продолжила:

— Я для тебя не важна?

— Ты для меня важнее всего на свете. Но мне нужно что-то делать, любимая. Ты принадлежишь себе. Ты личность. Но что же мне остается ещё делать, чтобы получить желаемое?

— Сотри эти мысли из памяти, — сказала она так быстро, что я поняла: она уже думала об этом.

— Но я хочу быть собой.

— Но тебе же больно. И мне больно. — Покачала она головой, не понимая. — А если тебе больно…

— Ты могла бы пойти со мной, — ответила я.

Она отпрянула назад.

Я кивнула.

— Я так и думала. Ты этого не хочешь. Но ты могла бы всё изменить.

Она смотрела в землю. В безысходности.

— Значит, ты меня покидаешь.

— Не тебя, — сказала я. — Я покидаю Ирландию. Я покину тебя только в том случае, когда стану тебе не нужна. Мы будем переписываться, посылать сообщения. Может, пока меня не будет, ты найдёшь занятие по душе.

Свет карабкался по стене позади меня. Вдали я услышала свисток поезда, работающего на солнечной энергии. Когда-то поезда ходили чуть ли не каждую минуту, но сейчас, если я опоздаю, мне пришлось бы ждать до полудня, да и билеты были дорогими. Но это было не важно. Я приблизилась к ней и заключила в объятия.

— Мы всегда были в одной и той же клетке, — сказала я. — И мы могли всегда положиться друг на друга. Не хочешь проверить, сможем ли мы остаться прежними на свободе?

Она положила голову мне на плечо. Её тело словно онемело, вес не ощущался.

— Мы должны… выбрать друг друга.

— И бороться за выбор, — согласилась я.

Она отодвинулась. Она смотрела на меня своими тёмными глазами, и я осознала, что её предки прибыли в Ирландию из какого-то далёкого места и подарили ей этот прекрасные цвет кожи и прямые чёрные волосы. Она была американкой по матери, но я никогда не задумывалась о том, что это могло значить.

Мои предки тоже прибыли сюда из Дании, привнеся с собой рыжие волосы и бледный цвет лица тысячу лет назад. Они были путешественниками, исследователями.

— Мы сможем сделать это, — сказала я.

Она поцеловала меня.

§ 3. «На полянке» Кира Касс

Яркий свет ослепил меня после того, как сняли повязку с глаз. Я зажмурилась и, прикрывшись рукой, огляделась, одновременно пытаясь выяснить, в каком окружении нахожусь.

— Твою мать, Дилан, о чем ты думал? — сказал кто-то. В комнате было полно людей, больше, чем я могла себе представить, готовых жить в месте, подобном этому. Часть меня шепнула ''бойся'' и, только подумав об этом, я почувствовала, как кровь начала стыть в жилах.

— Она видела меня, — объяснил мой похититель. — Я был вынужден забрать ее.

— Ты, должно быть, шутишь, — сказал мужчина. Его поза выдавала в нём лидера. — Они уже знают, что мы здесь. Её похищение ставит нас под угрозу.

Мой похититель, Дилан, покачал головой.

— Я не знаю, что на меня нашло. Я не знал, что делать. Мне жаль, Джесси.

Другие в комнате перешептывались. Кто-то смотрел на моего похитителя со стыдом, другие же с жалостью. Одна женщина средних лет с ребенком на руках разглядывала меня. Она пыталась успокоить меня своим добрым взглядом.

— Она как будто дрожит, — сказал кто-то позади и, как только он сказал это, я почувствовала легкую дрожь в теле.

— Ей, возможно, нужно поесть, — предложил другой неизвестный мне.

Джесси кивнул.

— Она не сможет справиться с этим. Дай ей что-нибудь, Дилан.

Я смотрела на похитителя Дилана, который подошел к своей тяжело нагруженной сумке и вытащил одну из упакованных закусок, которые он украл из моего дома.

— Что случилось? — цинично спросила я, стараясь казаться равнодушной. — Что-то не так с вашей едой?

Эти Отшельники были бичом нашего общества. Сейчас, казалось, все было так спокойно. Но время от времени можно было услышать, что была украдена одежда или зубная щётка, или что-то вроде этого. Но не человек! Я никогда не понимала, почему они решили жить в убогом жилище, загнанные, как крысы в угол, а не на длинных улицах города.

Дилан ухмыльнулся.

— Поверь мне, с нашей едой все в порядке. Давай, ешь.

Я ударила его по руке, чего не делала уже много лет. Все, казалось, были в шоке. — Я ничего не хочу от вас.

Дилан будучи жадным мошенником, который вломился в мой дом, теперь проявил несвойственное ему добродушие, наклонился и тихо прошептал:

— Это не мое, помнишь? Это твое. Ешь.

Я вздохнула и открыла пакет. Откусила немного и почти мгновенно почувствовала себя лучше. Я даже не подозревала, что так голодна.

Девушка спросила раздраженным голосом:

— Ты знаешь, кого похитил, верно? — все повернулись посмотреть на нее. — Это Маккензи Шепард. Дочь мэра.

Почти все взгляды в комнате были обращены на меня. Для них было даже страшно подумать, что такая, как я, оказалась среди них. Я не знала, кто больше испугался: я или они.

— Хорошо, — сказал Джесси. — Думаю, лучше держать ее где-нибудь поблизости.

* * *

Я гордился тем, что не совершал ошибок. Несколько лет назад, когда такие парни, как я, начали проникать в города, старшие были не в восторге. Но они не остановили нас. Никто не пытался отрицать преимуществ наших усилий. Кроме того, все эти прекрасные дома с незапертыми дверями притягивали взгляд.

Но сегодня я совершил ошибку. Ужасную. Я всегда был осторожен, когда выбирался в город, и еще больше, когда забирался в дома. Я был великолепным вором. Я наблюдал за людьми, их ежедневными заботами. Она не должна была находиться там.

Когда она повернула за угол, мы столкнулись лицом к лицу, посмотрели друг другу в глаза и замерли. Я видел, как ее взгляд скользил по мне. Моя одежда была похожа на ее одежду, но моя явно более грубая и теплая, моя кожа была загорелой, что уже выдавало мою непринадлежность к одному с ней классу. Я также знал, что выглядел как человек, не живущий в стерильном скучном обществе. Она сделала вдох, и я был уверен, что она собиралась закричать. Вместо этого, она потеряла сознание и упала мне на руки.

Я хотел оставить ее, но не смог. Похитил ее, но не знаю зачем. Я завязал ей глаза, перекинул через плечо и принес сюда.

И теперь похищенная девушка должна вернуться к приему пищи, а все остальные — к работе.

— Дилан, какого черта происходит с тобой? — спросил все еще злой Джесси. — Похищение кого-либо в любом случае плохо, но дочь мэра..? Они придут за нами сейчас же. Будь уверен.

— Я думаю… я думаю, она может помочь нам, — пробормотал я. Это было ложью, но я не мог сказать ничего другого.

— Поможет нам? Как?

— У нее есть доступ к штабу. Я выяснил это однажды, когда ее не было, она захочет нам помочь. Она должна знать что-то.

Джесси покачал головой до того, как я успел что-либо сделать.

— Посмотри на нее. Ее взгляд тусклый. Если мы продолжим с ней так обращаться, она сойдет с ума. Она не выдержит этого.

— Если мы будем о ней заботиться, может, она могла бы…

Джесси снова покачал головой, он почти не верил мне. Черт, я не верил самому себе.

— Послушай, Дилан, ты лучший налетчик, который у нас есть. Ты мне нужен, и я верю тебе. Каждый верит. Но ты не можешь совершать ошибок, подобных этой.

— Я знаю.

— Я не знаю, какого черта делать с ней. Я не уверен, сможем ли мы вернуть ее обратно. В любом случае не сейчас. Пока мы не выясним это, ты отвечаешь за нее.

Я почувствовал раздражение и занервничал. Какого черта мне полагалось быть ответственным за девушку?

Не сказав ни слова, я оставил Джесси и пошел в восточный лес. У меня была обязанность лесоруба. Я прошел несколько домов на своем пути и пытался игнорировать обращенные на меня взгляды.

Наша коммуна ютилась в незаселенных лесах, где мои родители помогали строить дома. Это было до того, как их арестовали. Нас не могли обнаружить из-за одной географической особенности — горы. Джесси был единственным, кто знал о пещере и о том, что она ведет к широкому зеленому лугу. С вершин наших блокпостов мы видели Регуляторов, которые искали нас, но никто не мог найти тайный вход в пещеру.

Я направился к дальней стороне леса, где Гейб и Эндрю рубили стволы деревьев на дрова. Я молча поднял запасной топор и начал рубить рядом с ними.

— Кто-то сегодня не в духе, — сказал Гейб. Эндрю засмеялся, это было его обычной реакцией на все. У него редко возникали оригинальные мысли в голове.

Я фыркнул.

— Я не знаю, почему ты в таком плохом настроении, чувак. Но мы благодарны, — продолжил Гейб.

— Точно, — добавил Эндрю.

— Благодарны за что? — спросил я в перерыве между ударами. — За то, что я навлёк на нас ещё больше забот? За то, что вся еда, которую я добывал для Доктора Сары уйдёт на девчонку? За то, что наши поставщики теперь станут ещё более осторожными? — Я снова замахнулся топором. — Определённо, все должны меня благодарить.

— Она великолепна, — выплюнул Эндрю. Это прозвучало так, словно он её оценивал, но не как комплимент. — Я пренебрегу едой ради шанса повидаться с ней.

— Да, — согласился Гейб. — Я так устал пялиться на наших девушек, что хочется кричать. А Маккензи? Она милая.

Я обернулся и схватил Гэйба за его рубашку, если выбирать из них двоих, он был реальной угрозой.

— Держи свои руки подальше от нее. Она не одна из твоих игрушек.

Гейб стал дёргаться, чтобы ослабить мою хватку, но продолжал при этом рубить дерево. Он знал, что я мог действительно сильно его покалечить, если я захотел бы. Понимая, что я сегодня натворил достаточно глупостей, я решил уйти.

— Иди-ка перекуси, Дилан, — позвал меня Гейб, но я проигнорировал его слова.

Спустя пару секунд все утренние события удивительным образом прояснились. Долгие годы я крал вещи для группы людей, уверенный, что каждый получил бы то, в чем нуждался бы. Сегодня впервые я украл что-то для себя. И это было наиглупейшим поступком, который я когда-либо совершал. Не было никакой возможности держать ее здесь долгое время, и, даже если бы мы могли, девушки не влюблялись в парней, которые похищали их.

* * *

Женщина с малышом на бедре проводила меня до хижины стоящей рядом с ещё одним зданием, которое было почти такого же размера, что и хижина. Правда хижина казалась более опрятной, по крайней мере, снаружи.

— Куда вы меня ведёте? — спросила я. Страх неизвестности охватил меня, и я даже не могла предположить, что меня ждёт.

— Не волнуйся, милая. Никто здесь не причинит тебя вреда.

— Вы говорите это каждому, кого похищаете? — спросила я, но не так сердито, как хотелось.

— Мы никогда не принимали никого раньше. И Дилан обычно бывает умнее. — Она вздохнула и покачала головой. — В то же время, ты могла бы познакомиться с другими девушками.

— Что? — спросила я.

Без каких-либо объяснений она поднялась по деревянным ступеням на крошечное крыльцо и постучала в дверь. За дверью раздался сердитый голос девушки:

— Ты серьёзно?

— Куда еще мы могли ее привести? — сказала моя проводница мягким, умоляющим голосом.

Сердитая девушка неохотно открыла дверь. Моя проводница подтолкнула меня ко входу, и я зашла в маленький домик, который был действительно не больше коробки.

— Здесь комната девушек, — объяснил мой проводник. — Это Моника, — сказала она, указывая на злую девушку. — А это Алисия и Таня.

Я оглянулась и увидела двух улыбающихся девушек, они стояли рядом со своими койками. Было ясно, что они вовсе не против моей компании. Женщина показала мне, где находилась ванная комната, вытащила простыни, которые, очевидно, были украдены, и сложила их на одну из кроватей, которая предназначалась для меня.

— Будь паинькой, — сказала она и ушла. Я осталась в обществе трех незнакомых девушек. Я оглядела комнату и села на краешек своей кровати, не зная, что еще сделать.

— Итак, — начала Алисия, — тебе уже нравится здесь?

Она серьезно? Кому понравиться быть похищенной из собственного дома?

— Я смотрю, мода вообще не изменилась, — добавила Таня, осматривая меня с ног до головы. Справедливо. Сколько себя помню, я всегда носила однотипные широкие брюки тёмных расцветок и свободные майки. Девушки были одеты в одинаковую одежду, которую они украли, бог знает где. Но они украшали свои майки, оставляли травяные пятна на них или что-то вроде этого. Делалось это специально. — Ну, я-то не такая смелая, как Моника или Дилан, не могу пойти и увидеть всё своими глазами.

Я стояла и перебирала простыни, пытаясь прислушиваться к их разговору, но это было трудно. Они говорили слишком быстро. Все здесь всё делали слишком быстро. Куда не посмотри, везде мелькание рук, фраз. Меня это сбивало с толку даже больше, чем осознание того, что меня похитили.

— Моника такая ловкая. Она точно никогда не попадётся, — сказала Алисия, и её голос был полон восхищения.

Я взглянула на Монику, которая вязала узлы из веревки, выглядела она польщенной вниманием своих поклонниц. Я на секунду представила, что если бы я сейчас увидела своё отражение в зеркале, я бы увидела себя высокой, худощавой, угрюмой и очень сосредоточенной. Я была слишком мягкой, хрупкой, неактивной, чтобы жить здесь.

Я встряхнула головой. Она была туманной, со мной такое случалось время от времени. Я начала заправлять кровать. Сейчас не было смысла сопротивляться. Даже если был бы какой-то способ что-то предпринять, я не уверена, что смогла бы справиться.

Я продолжала застилать постель в своём уголке, внезапно кто-то схватил мою руку и заломил за спину. Я взвыла от боли.

— Моника, что ты делаешь? — крикнула Таня.

— Слушай, зомби, — зашептала она мне в ухо. — Я сделаю всё, чтобы тебя отсюда вышвырнули. Я приложу все силы. И запомни раз и навсегда: притронешься к Дилану, я тебе все пальцы переломаю.

Она отпустила меня так же быстро, как схватила, и вернулась на своё место в углу. Я чувствовала странные покалывания в области всего позвоночника, ничего подобного я никогда не испытывала. Меня словно пронизывал холод. Похожие ощущения у меня были тогда, когда я находилась в большом здании, но сейчас они усилились.

— Не беспокойся, — сказала я, когда ощущение отступило. — Я не заинтересована в этом неандертальце.

* * *

Я прятался до самого обеда. Не вернулся в спальный барак для парней или в Большой Дом, чтобы увидеть, могу ли быть полезным. Сегодня было бы хорошо залечь на дно. Я остановился на окраине леса, пытаясь разобраться в своих мыслях.

Я похитил Маккензи для себя!.. Я все еще был шокирован этой мыслью.

Я видел её раньше, когда наблюдал за домами, она каждый раз была разной. Однажды, прежде чем я обшарил дом её соседей, я увидел, как она срывала дикорастущий цветок. Городские жители обычно не делали таких вещей. В другой раз я увидел, как она потягивалась, стоя на кончиках пальцев. Это было несколько месяцев назад. Честно говоря, я наблюдал за ней больше, чем мог себе позволить. И единственное этому объяснение — моя привязанность к ней. Теперь, когда я это понял, мне нужно было решить, что же делать дальше. Я решил, что у меня два варианта: открыться ей или немедленно отвезти её домой.

Колокольчики зазвенели вдалеке — время обеда. К счастью, сейчас я был спокойным и не слишком голодным, чтобы вновь присоединиться к другим. Но все же я подождал пару минут. Я хотел дать ей время поесть и уйти, если она захотела бы этого.

В главном здании, Большом Доме, царил полный беспорядок в обеденные часы. Это было единственное место, которое могло вместить шестьдесят четыре, ладно, шестьдесят пять человек одновременно. В то время, как я вошёл, практически все расселись по своим местам: семьи группами, парочки и одиночки в самом конце, а дети просто носились по залу.

Я увидел, что Моника, Таня и Алисия привели с собой Маккензи. Гейб и Эндрю сидели с ними. Я планировал взять еду и уйти. Маккензи чувствовала себя некомфортно посреди этого хаоса, а я бы только усугубил ситуацию.

В конце концов, пришлось довольствоваться остатками еды. Мяса в эту ночь добыть не получилось.

— Эй, Дилан!

Я повернулся и увидел Монику за столом, она улыбалась и махала мне, чтобы я присоединился. Она выглядела нервной. Интересно с чего бы это.

Я подошёл и сел напротив Моники, рядом с Таней. Я не знал, что сказать, поэтому просто слушал, как Гейб объяснял Маккензи, что мы вовсе не плохие люди, нам просто нужно было мыло и шампунь и тому подобное.

Ей было неинтересно. Она перевела взгляд с наших подносов на свой упакованный обед. Я понял, что она оценивала разницу и смотрела на нашу еду с нескрываемым аппетитом.

Наконец, она смирилась с тем, что никто ей не собирался предлагать кукурузный хлеб или дольки яблок, которые лежали на наших подносах, взяла вилку и начала есть. Ей попалась курица. Я даже позавидовал.

— Ну, — обратилась ко мне Моника, игнорируя всех остальных за столом. — Когда следующая вылазка? Мне уже не терпится.

— Мне кажется, я пока достаточно дел натворил, — промямлил я.

Маккензи тихо усмехнулась.

Моника пригвоздила её взглядом, после этого я предположил, что лучшими друзьями им не стать. Джесси сказал мне, что я ответственен за Маккензи, и я понял, что в первую очередь ей понадобится защита от всех, кто собрался за этим столом.

— Но нам нужна одежда для малышей, Дилан, — пожаловалась Моника. — Близнецы почти всё износили.

Немного помедлив, Маккензи спросила:

— У вас тут и дети есть?

Все сидящие за столом уставились на неё. Я предположил, что она думала, что мы не способны иметь детей.

— Да, жирная ты корова, — завелась Моника. — И дети у нас есть, и доктор, и всё, что пожелаешь.

Маккензи нахмурилась и съела ещё одну ложку картофельного пюре.

— Я не толстая, — сказала она тихо, при этом её голос казался смущённым, а не сердитым.

Моника вздохнула и зашептала в мою сторону:

— Можешь себе представить, каково это жить вот с этим? — она встала и пошла туда, где сидели её родители. Моника была единственной несовершеннолетней из нас, и при этом она не жила со своей семьёй. У всех остальных просто не было семьи, и мы сплачивались в свои собственные группы. Что я мог сказать о Монике? Она всегда была независимой девушкой.

Эндрю поднялся, чтобы уйти, и через несколько секунд за ним проследовала Таня. Чем меньше за столом оставалось людей, тем больше я начинал нервничать в присутствии Маккензи, но она вела себя вполне спокойно.

Она ещё немного поела, а потом посмотрела на меня.

— Спасибо, что не убил меня, — её слова прозвучали почти комично.

— Всегда пожалуйста, — я улыбнулся. Может, завоевать её будет не так уж и трудно.

Она съела всё, что было на её тарелке, и сидела тихо, пока люди вставали и уходили. Иногда она закрывала глаза и просто слушала. Готов поспорить, она никогда ещё не была в таком шумном месте, как это.

Затем я понял, что было бы нечестно с моей стороны добиваться её расположения ко мне, когда она была в таком состоянии. Я слишком торопился оправдать свои надежды.

* * *

Я проснулась бодрой, как и всегда, после хорошего сна. В какой-то момент я поняла, что я лежу не под своим фиолетовым одеялом, не в своей фиолетовой комнате. Я взглянула на деревянные перекладины над моей головой, и меня охватил ужас.

— Папа? — выдохнула я, моё сердце сильно колотилось. — Папа?

— А? — спросил кто-то. Я еле расслышала этот голос из-за собственного прерывистого дыхания.

— О, нет! — закричал кто-то, подходя к постели. Я не могла разглядеть лицо. Кто это был? — Ей срочно нужна помощь! Быстро!

— Моника, иди! Мы присмотрим за ней.

Я услышала, как хлопнула дверь, когда двое злоумышленников нависли надо мной. Они хотели меня забрать. Нет! Нет, как же так, меня же уже похитили. Значит, они хотели причинить мне боль? Или уже причинили?

Перед глазами всё расплывалось, и я стала звать ещё громче.

— ПАПА!

— Что здесь происходит? — сказал кто-то еще, на сей раз парень.

— Она проснулась уже в таком состоянии. Моника сейчас принесёт ей еду, — ответила девушка.

Еда? Мне не нужна еда. Мне нужен мой папа. Если бы только я перестала трястись, я бы сбежала от этих людей, я бы его нашла.

Две сильные руки нежно обхватили моё лицо, пытаясь меня успокоить.

— Маккензи, ты меня слышишь?

Я резко вдохнула воздух. Чьи-то пальцы вытерли слезы с моих щёк. Я наконец-то поняла, чьё это было лицо. Это был он. Дилан.

— Маккензи, просто кивни головой. Ты слышишь меня?

Я кивнула.

— Все в порядке. Ты напугана и не знаешь почему, верно?

— Ты похитил меня! Я хочу к отцу! — выкрикнула я.

— Я знаю, я знаю, — сказал он, пытаясь успокоить меня. — Черт, она неважно выглядит.

— Я принесла сок! И маффин! — кто-то сказал взволнованно, торопливо входя в комнату.

— Слава богу, — сказал Дилан. — Только сок.

Он на секунду замешкался и плеснул сок мне прямо в лицо.

— Держите её, — приказал сердитый голос.

Я пыталась сопротивляться, но кто-то зажал мне нос, и мне пришлось открыть рот. Я кашляла и давилась, глотая этот безвкусный сок, а потом… потом…

Я разжала руки, которыми вцепилась в запястья Дилана. Я даже не осознавала, что я делала. Я всё ещё дрожала, но дрожь утихала, и хотя я только недавно проснулась, я чувствовала себя истощённой.

Я огляделась и начала узнавать лица. Тут были Таня и Алисия, растрёпанные и взволнованные. Моника держала в руках маффин, упакованный в пластик, а Гейб просто стоял без дела. И Дилан. Дилан сидел на моей кровати, его руки всё ещё держали моё лицо. Медленно, он отпустил меня.

— Прости, — сказала я. — Я ударила тебя?

Он подавил смех.

— Нет, — он посмотрел на Монику. — С этой секунды в комнате всегда должен быть сок. Или что-нибудь из питья. Я скоро раздобуду ещё.

Звучало это так, словно я собираюсь остаться здесь на немыслимо долгое время. Наверное, я тут состарюсь и умру.

— Что с моим отцом? — прошептала я.

Дилан посмотрел на меня с симпатией в глазах. Не сказав ни слова, он встал и ушел.

Мне всё ещё хотелось выплакаться, но безуспешно. Вместо этого я повернулась и почувствовала, что засыпаю.

* * *

Я отправился в мастерскую и попытался найти полезное применение своему гневу. Близняшки Додсоны доросли до того возраста, когда им уже нужны стульчики для кормления, и я решил попытаться их смастерить. Раньше я ничего не делал кроме столов и лавок, а ещё мы все строили домами. У меня не было никаких инструкций, поэтому работа могла затянуться.

Мне нужно было хорошенько сосредоточиться, чтобы всё сделать правильно, как раз то, что сейчас и нужно. Маккензи выглядела такой потерянной утром, что мне было больно на неё смотреть. Мои мысли путались, пытаясь решить, что было правильно, а что нет, до такой степени, что у меня разболелась голова.

С одной стороны, я спас её от безрадостной однообразной жизни, такой, какой она стала с Регуляторами. Я был убежден, что она смогла бы быть счастливой здесь. Она смогла бы понять каково это: по-настоящему быть счастливой. В этом свете я ощущал себя героем.

Но она никого не просила забирать её из того мира. Она даже не понимала, что с ним было что-то не так. Ей просто был нужен её отец. И если я буду удерживать её от желаемого, как я смогу думать, что поступил верно?

Я пытался убедить себя. Если бы только у меня было время… Я встряхнул головой и сосредоточился на досках. Их нужно было отшлифовать. Я начал работать, чтобы заглушить поток мыслей.

Чуть позже, ближе к полудню, в дверь мастерской постучали. Не дожидаясь ответа, Моника зашла внутрь.

— Ты в порядке? — спросила она. — Ты казался таким напряжённым сегодня утром.

— Естественно, — сказал я, замеряя деревяшку. — Нельзя, чтобы она теряла контроль над собой. Она могла кого-нибудь покалечить.

— Это не моя вина! — она повысила голос.

— Я не говорил, что твоя.

Моника начала ворчать и ходить по комнате. Было видно, как в лучах света пыль поднималась столбом вокруг неё, словно пытаясь не упасть на то место, куда она собиралась наступить.

Определенно в Монике что-то было. Если бы мне предложили выбрать себе в пару любую из наших девушек, я бы выбрал её. Я думаю, она чувствовала то же самое по отношению ко мне. У нас были свои причины для ненависти к миру, и мы понимали эти чувства друг в друге. Мы оба были быстрыми и сильными, самыми смелыми среди всех. Без сомнения, она была бы прекрасным выбором. Но, по правде говоря, был ли это выбор? Если ты живешь в пустыне, что ты выберешь: песок или воду?

— Слушай, Дилан, — сказала она, вздыхая. — Доктор Сара уже использовала ту малость, что ты смог раздобыть для семьи Масенс. Гомеопатия медленно помогает, она просто старается, чтобы они себя чувствовали комфортно. А так как корову нужно кормить по три раза в день, нам потребуется больше еды. Намного больше.

Я вздохнул. На самом деле я не хотел идти в еще один рейд. Я не хотел оставлять здесь Маккензи одну.

— Или, быть может, ты вернёшь её обратно, — предложила Моника.

— Нет, — выпалил я слишком поспешно. Моника изучала моё лицо, которому я пытался придать безразличный вид. Но она увидела мою тревогу, моё смущение и, возможно, мою надежду.

Её губы скривились от злобы, она повернулась и направилась к выходу.

— Идём сегодня.

Она хлопнула дверью. Я снова вздохнул и продолжил замеры.

* * *

Алисия перебирала мои волосы, и это меня успокаивало. Я не знала, как самостоятельно заплести себе французскую косу, и мой отец, конечно же, этого тоже не знал. Её руки воскрешали воспоминания о руках моей матери, о том, как она гладила меня по голове.

— Мне кажется, ты нравишься Гейбу, — прошептала она, пока плела мне косу. — Только не говори ничего Тане. Она по-моему на него планы строит.

— Дилан, Гейб. Кого еще я должна избегать? — спросила я сонным голосом. — Эндрю твой или нет?

Она громко рассмеялась над моими словами.

— Нет. Эндрю — ничей. Когда-то я посматривала на этого взрослого парня, но он меня не замечает. Но все в порядке. Здесь всегда так.

Всегда так? Алисия родилась здесь?

— В любом случае, как я и говорила, ни слова Тане.

— Не беспокойся, — заверила ее я. — Мне не интересен Гейб. На самом деле, я не чувствую ничего такого ни к кому.

Было похоже, что сценарий: девочка любит мальчика, который любит другую девочку, тут в порядке вещей. У себя дома я никогда не сталкивалась с подобными чувствами. Никто из моих друзей тоже. Может, это была одна из очередных новых программ установленных тут? Служба знакомств, которая заставляла людей быть более активными, отключаться на время от тяжёлой ежедневной работы… Некоторым людям нравилось выплёскивать свои эмоции таким образом. Но не мне.

— Ни к кому? — скептически спросила она.

— Я училась и работала, — я пожала плечами. — У меня не было времени на парня.

У меня были друзья. Достаточное количество, чтобы не быть одинокой. Кимми уже, наверное, знала, что я пропала. Надеюсь, она не сильно волновалась. Я представила, насколько я отстану в школе, когда вернусь. Наверное, придется нагонять целый год, а я и так многое забыла. Спасибо тебе большое, Дилан.

Дилан. Я не могла понять его. Иногда мне казалось, что я должна быть расстроена из-за него, но потом мне начинало казаться, что он того не стоил. И что он такого важного получил, когда похитил меня? Я пыталась понять причины. Наверное, он хотел денег. Если бы у них были деньги, им бы больше не пришлось воровать.

— Алисия, ты пришла сюда сама? — спросила я, удивившись своему вопросу.

Ее руки замерли на мгновение, но затем она продолжила.

— Да, это так.

— Почему? Разве ты не скучаешь по комфортным домам, еде и свободе?

К моему удивлению она рассмеялась.

— Я скучала по свободе. Поэтому и сбежала.

Я сморщила лоб и задумалась, пытаясь понять. Как можно было назвать жизнь в маленькой комнатушке среди лесов свободой?

Вдали прозвенел колокольчик.

— Время обеда! — закричала Алисия и быстро завершила мою прическу, чтобы мы могли уйти.

Всю дорогу до столовой она почти что бежала и тянула меня за руку, но я была склонна идти неторопливым шагом. Тем не менее, мы прибыли одними из первых и заняли место в очереди за едой. По крайней мере, мне очень хотелось попробовать клубнику, которую выложили на прилавок. Она выглядела такой сочной и вкусной.

— А это тебе, — сказала пожилая женщина, вручая мне уже упакованный поднос с едой.

Я взяла его, но была сбита с толку.

— Почему я не могу есть то же, что и другие? Я не съем много. Обещаю.

— Не сегодня, — женщина любезно покачала головой.

Разочаровавшись, я взяла поднос и отнесла его на то место, где мы обедали вчера, и стала ждать остальных. Алисия спешила присоединиться ко мне, Гейб и Таня шли позади недалеко от неё. Я сняла полиэтиленовую пленку с подноса и грустно посмотрела на него. Не то чтобы еда была невкусной. Просто свежие фрукты были слишком соблазнительными, и я хотела бы, чтобы со мной поделились ими.

— Привет, Маккензи, — сказал Гейб, усаживаясь рядом со мной. Я украдкой взглянула на Таню, она и вправду выглядела расстроенной из-за того, что он сел ко мне, а не к ней.

— Где Моника? — к счастью, Алисия решила начать разговор, когда Эндрю сел к нам. — Кто-нибудь знает?

— Да, я знаю, — сказал Гейб, отправляя в рот вкусную ягоду. — Она ушла с Диланом. Сказали, что вернутся поздно. А мы должны присматривать за ней, — сказал он, кивая в мою сторону.

Дилан ушёл? Буря эмоций охватила меня. Я не могла различить, были ли они позитивными или негативными. Я знала, что у меня появилась надежда. Если он ушёл, значит, он, должно быть, сейчас предъявлял требования моему отцу. Значит, я скоро выберусь отсюда. Но, он был там с Моникой, и мне почему-то это не нравилось.

— Ты в порядке? — спросила Таня.

Я отошла от потрясения и увидела, что все четверо смотрели на меня.

— Да, — просто ответила я. И чтобы это доказать, я поднесла вилку с рисом ко рту. Через секунду мне уже было совершенно всё равно, что Дилан ушёл.

* * *

— Черт побери тебя, Дилан, — прошептала Моника.

Мы тихо сидели на автобусной остановке, обдумывая наши действия. Мы планировали обшарить несколько домов, пока люди были на работе или в школе. Это было просто. Возьмём только еду. И сразу домой.

Проблема заключалась в объявлениях. Лицо Маккензи было расклеено на автобусной остановке, на информационной доске около библиотеки, почти на каждом телефонном столбе, всюду. Я впервые почувствовал, что Регуляторы подобрались совсем близко.

Не было возгласов возмущения, дети не спешили домой раньше, чем обычно. Но люди знали, что она пропала. Когда они проходили мимо её фотографии они бормотали что-то вроде: «Ох, какой кошмар».

— Просто веди себя спокойно, — сказал я Монике. — Никто не станет нас подозревать, если мы не будем высовываться. Иди налево, а я направо. Встретимся через час?

— Неплохо звучит, — сказала она. Прежде чем уйти, она откинулась назад и прошептала: — Только больше никого не подбирай, хорошо?

Я знал, что она, должно быть, пошутила, но мне это не понравилось.

После её ухода я тоже пошёл прочь. Я остановился всего один раз, чтобы поднять с земли флаер, и запихнул его себе в карман.

Мы действовали обдуманно и слаженно, и через час у нас уже была провизия как минимум на две недели. Мы встретились в нашем тайном месте, там, где начинался городской сад, и притворялись, что восхищаемся цветами, пока шли по нему, а затем мы растворились в лесах.

Мы разделили ношу, поэтому было не очень тяжело, но при таком тусклом свете нам всё равно приходилось внимательно смотреть под ноги. Я думал, что мы будем молчать, пока Моника не начала покашливать.

Я хотел прервать её, не интересуясь тем, что она хотела мне сказать, поэтому заговорил первым:

— Ты хорошо поработала сегодня. Только никому не говори, но мне кажется, ты лучше меня.

— Конечно, я лучше, чем ты, — Моника улыбнулась. — Никто не станет подозревать беззащитную девушку, — ответила она, хлопая ресницами.

Я улыбнулся в ответ и сконцентрировался на дороге.

— Она тебе нравится?

Я попытался увильнуть от вопроса.

— Нравится кто?

— Маккензи, — ее тон прояснил: она знала, что я намеренно разыгрывал из себя идиота. — Ты, кажется, ужасно волнуешься за нее.

— Она такая беспомощная. — Я пожал плечами. — Да и Джесси сказал, что она под моей ответственностью.

— И всё же, — сказала она. — Зачем же ты её похитил?

— Я думал, она может знать что-то, — сказал я. — Она же дочь мэра.

— Ты этого не знал, пока я тебе не сказала.

— Нет, я знал, — солгал я. — Я просто не хотел поднимать шумиху из-за этого. Вдруг я ошибся, и она ничего не знает. Не хотел обнадёживать людей.

Монику, казалось, успокоил мой ответ. Но я был уверен, что она не очень поверила во всю эту историю, она видела меня насквозь.

Затем мы пробрались сквозь пещеру и выбрались на поляну прямо перед закатом, когда поле, усеянное домиками, начало погружаться в тень. Я и Моника направились в Большой Дом, чтобы скинуть нашу добычу, но наткнулись на Таню, которая несла запакованный поднос с едой.

— Таня, это не для тебя, — отчитал её я.

— Конечно, не для меня, идиот, — парировала она. — Маккензи потеряла сознание днём около двух часов и не проснулась на обед. Я несу еду для неё, чтобы она поела, когда окончательно проснётся.

Я приблизился, взял поднос и развернул его.

— Иди, возьми другой. И скажи тому, кто тебе его дал, чтобы научился читать. — Таня покосилась на меня. — Посмотри на надпись на дне подноса. Это обеденная порция. — Я указал на маленький текст на подносе, и лицо Тани озарилось догадкой. — Она будет спать ещё долго.

— Тьфу! — начала жаловаться Моника. — Не хочу просыпаться посреди ночи из-за неё.

— Прекрасно, — сказал я, скинул сумку с едой и схватил поднос. Я был сыт по горло отношением Моники к Маккензи.

— Куда ты собрался? — крикнула она мне вслед.

Не останавливаясь, я ответил:

— Не хочешь быть рядом с ней, значит, я буду. Я отведу её к Доктору Саре.

* * *

Сны в голубых тонах… Зелено-голубых… Словно трава и небо слились воедино. И я плыла сквозь, словно это была ощутимая вода, я работала каждой мышцей, чтобы двигаться дальше. Мои усилия оправдывали себя, но цвета были такими резкими, и я боялась, что всё это было ненастоящим.

Когда я с трудом открыла глаза и поняла, что мои страхи воплотились в жизнь, моё сердце замерло. Я так хотела, чтобы хоть что-то было настоящим. Я оглядела комнату и обнаружила, что я больше не была в комнате девушек, я лежала на раскладушке в каком-то другом помещении. Я приподнялась и увидела Дилана. Он смотрел в окно.

— Я думала, ты ушёл, — пробормотала я. Голос хрипел после сна. Тело затекло.

Дилан поспешил ко мне.

— Я вернулся. Как себя чувствуешь? — спросил он, снимая обертку с подноса с едой. — Почему бы тебе не поесть?

— Сколько времени? — спросила я. За окном разлился жемчужно-голубой свет. Наверное, было почти время обеда.

— Около пяти утра. Ты должно быть голодна.

— Пять утра? Но как же так получилось? Я помню, как навалилась усталость… — я стала копаться в своих мыслях, пытаясь вытащить что-нибудь ещё, но это было всё. Я действительно устала, поэтому забралась обратно в постель.

— Почему бы тебе просто не поесть?

— Я не хочу. Не голодна, — запротестовала я.

— А я уверен, что голодна.

— Можешь хоть на минуту успокоиться? — резкость моего голоса, казалось, заставила его нервничать. — Я могу немного прогуляться? Всё тело болит.

Дилан посмотрел на часы.

— Хорошо, но я пойду с тобой. И не забудь, что нужно будет ещё поесть.

Я закатила глаза, сбросила одеяло и встала. Я не стала надевать туфли и просто толкнула дверь. Я немного потерялась в пространстве. Я ещё не видела поселение с такого ракурса. Я огляделась и увидела то, что можно было бы назвать маленьким озером или большим прудом, и направилась к причалу. Я подошла к краю и, не дожидаясь Дилана, села, и окунула ноги в воду.

Это была совсем не та зелёно-голубая вода из моего сна. Это была водная гладь, окутанная серой дымкой раннего утра.

— Ты выставил требования для выкупа моему отцу? — спросила я, до боли желая знать, когда всё это кончилось бы.

— Выкуп? Нет, — ответил он, пораженный.

— У него есть деньги, связи. Он даст тебе все, что пожелаешь, — предложила я.

— Сомневаюсь, — тихо сказал Дилан. В нём чувствовалась печаль, которая вовсе не сочеталась с образом уверенного, опасного, необузданного человека, таким, каким я его себе представляла. Меня это совсем запутало.

— Я не понимаю, что происходит, — сказала я. У меня перехватило дыхание, я поняла, что сейчас заплачу. Впервые за многие года я ощущала такую… безнадёжность.

Дилан покачивал головой, словно пытаясь что-то решить. Он взглянул на часы, затем на еду, потом на меня.

— Маккензи, ты странно себя чувствуешь с тех пор как попала сюда, верно? Это не потому, что ты в новом месте, а потому, что ты снова начинаешь становиться нормальной. Затем всё ускользает и внезапно снова возвращается, верно? — Я кивнула. Он передал суть лучше, чем я бы смогла. — Ты заметила, что обычно чувствуешь себя лучше после того, как поешь? — сказал он.

Я пыталась припомнить. Я не связывала это с едой, но я вспомнила, что раньше я волновалась, что он ушёл, а затем перестала, как раз после еды, больше ничего.

— В еду подмешаны опиаты, — сказал он медленно. — Наркотики.

— Что? — Я покачала головой. — Это просто смешно.

— Уверен, что это чертовски смешно. Но это ещё и правда. И ситуация ухудшается, я подозреваю, что где-то через полчаса ты можешь начать кричать, если не поешь.

— Я не верю тебе, — Я рассмотрела поднос. — Ты пытаешься запугать меня.

— А ты напугана? Подумай о том, как ты вчера себя чувствовала, когда проснулась. Часто ты чувствуешь подобное?

Я почти выкрикнула в ответ: «никогда».

— Подумай о том мире, к которому ты привыкла, Маккензи. Нет больше преступлений, потому что все слишком размякли, чтобы пытаться их совершить. Вы даже двери на замок не закрываете. У всех есть работа, верно? — Я кивнула. — Это потому что трое отупевших людей выполняют работу, которую бы сделал всего один человек. Я готов поспорить, что ты никогда никого не целовала и даже не думала об этом.

Я стала смотреть в пол, чувствуя слабость и непривычный жар, и стыд.

— Откуда ты узнал?

— Вы все слишком напичканы наркотой, чтобы о чём-то беспокоиться.

Я обдумывала то, что он сказал. Может быть, для этого и создали новую службу знакомств, чтобы подтолкнуть нас к тому, что мы сами не могли сделать. И еда. Я помню, как папа однажды рассказывал мне, пока мы ели сочные яблоки в соусе из корицы, что он вырос рядом с фермой и часто срывал яблоки прямо с дерева и ел их по пути домой из школы. Сейчас ничего подобного не было.

Мы ели три раза в день через чёткие промежутки времени, иногда перекусывали чем-нибудь. Я никогда не видела, чтобы свежие продукты росли где-нибудь. Всё производилось вдали от глаз, чтобы нас не беспокоил шум, запах или оборудование. По крайней мере, нам так говорили.

— Я всё ещё думаю, что ты лжешь, — сказала я ему, взяла выпечку с подноса и откусила кусочек.

Он кивнул.

— Я тоже так думал, но сейчас это уже не важно, — сказал он, вставая.

— Что ты имеешь в виду?

— Знаешь, Джесси приведет некоторых из своих друзей. Они будут здесь завтра, — ответил он.

— И что?

— А то, что завтра ты впервые увидишь, каково это жить без всего этого, — сказал он, указывая на поднос.

Дилан ушёл, оставив меня одну с моей едой. Я пыталась задуматься о том, что он сказал, но у меня не получалось.

* * *

Джесси годами твердил о своём друге Ароне. Он всегда говорил, что Арон хотел выбраться. Но когда у Джесси появилась возможность сбежать, а это совпало с арестом моих родителей, у него не оставалось времени на спасение своего друга Арона.

Он не переставал искать его с тех пор. Прошло много времени, и в итоге он нашел его, и, не смотря на то, что Джесси предпочитал не покидать своего безопасного жилища, он сделал это для Арона. Несколько вылазок, пара наблюдений, одна долгая поездка — и вот, он вернулся, вместе со своим другом. Стоит отметить, что Арон был не один. У него была семья. Его дочери, которую он нёс, пока они шли по поляне к нам, было около десяти лет. Я был рад, что был приблизительно того же возраста, что и его сын. Мне бы не хотелось смотреть на то, как ребёнок отходит от наркотиков. Жена Арона уже дрожала.

Я и Эндрю направились к ним, чтобы помочь с вещами. Мы подготовили для семьи место в домике Доннелли всего за пару дней, после того, как узнали, что их нашли. Они бы там жили, пока мы не построили бы новый дом.

— Это Дилан, моя правая рука, — Джесси представил меня им, когда мы пригласили их войти.

Я улыбнулся. Я был рад узнать, что даже после того как я напортачил, когда привёл сюда Маккензи, он всё ещё не потерял ко мне доверия.

— Дилан, мы собираемся отвести их сразу к Доктору Саре. Они уже пропустили приём пищи, и мы должны довести процесс до конца. Я хочу, чтобы ты остался с Остином, — сказал он, указывая на сына Арона.

Я кивнул, уже ощущая себя уставшим. Он не был таким большим, как Гейб или я, но он явно мог оказать сопротивление.

— Что вы делаете с ними?

Я обернулся и увидел Маккензи рядом, на её лице застыло выражение озабоченности.

— Не беспокойся, — сказал Джесси. — Они мои друзья. Они хотят быть здесь.

— Я не знаю, как отблагодарить тебя, — Арон повернулся к Джесси. — Мы знали, что что-то было не так, но мы никак не могли ухватить суть. Спасибо тебе. Большое спасибо.

Джесси покачал головой.

— Когда пройдет три дня, тогда и отблагодаришь. Пошли. Отведу тебя к Доктору Саре.

Они пошли вперёд, и пока я смотрел им вслед, я нерешительно заговорил с Маккензи.

— Я знаю, ты думаешь, что я лжец. И я понимаю тебя, но если ты хочешь убедиться, что внутри тебя есть то, что дурманит твой разум, ты должна пойти посмотреть. Думаю, стоило найти кого-то помладше, чтобы помочь девочке. — Я смотрел на неё, умоляя её пойти. Мне нужно было, чтобы она поняла, что это было правдой.

Она словно собиралась уйти, но затем вздохнула.

— Ну ладно, но только потому, что я и так знаю, что ты не прав. — Она пошла впереди меня, а я почувствовал облегчение и грусть одновременно. Я вовсе не испытывал восторга от того, что она должна была сейчас увидеть.

* * *

Это было ужасно. Я никогда не видела, что бы люди вели себя так. Маленькая девочка, Элейн, лежала в кровати и рыдала, пока мы с Алисией были с ней рядом. У неё, казалось, не было сил на большее. Время от времени она поднималась, когда чувствовала рвотные позывы и склонялась над ведром. Алисия поила её водой, и она снова засыпала. По крайней мере, я не была в соседней комнате, где её брат выкрикивал матерные слова. Я чувствовала, как его или чьё-то тело со всей силы периодически ударялось об стену. Определённо, ему было нелегко.

Мне ничего не оставалось, как признать, что Дилан был прав. Я пыталась найти другие объяснения происходящему, но не могла. Дело было в еде.

Пока Элейн спала, я спросила Алисию, было ли всё это правдой, и это ли она имела в виду, когда говорила, что хотела свободы.

— Да. Я знала, что что-то было не так. С одной стороны, мне было плохо, я не могла есть ещё несколько дней, и я прошла через подобный процесс. Но затем, — она замолкла, качая головой. — Всё прояснилось. Я ела понемногу в течение ещё пары дней, я шла на поправку и стала осознавать такие вещи, которые я раньше даже почувствовать не могла. Например, то насколько сильно я любила свою маму. Я была не просто к ней привязана, а действительно очень, очень любила её.

— Впрочем, мы с Таней были соседями. Я поделилась с ней своими чувствами, но она уже всё знала. Мы решили, что мы лучше будем чувствовать по-настоящему, чем вообще ничего не ощущать, и мы сбежали. Моника нашла нас в лесу, как раз в тот момент, когда мы собирались сдаться и вернуться. Мы умирали с голода.

Я обдумала ее слова:

— Но если ты так сильно любила маму, как же ты её так просто оставила?

— Но я хотя бы могу чувствовать, что люблю её. Я могу скучать по ней. Я знаю, это кажется довольно слабой заменой настоящему пребыванию с ней, но все равно мысленно я с ней, — сказала она. — Ты не сможешь понять, пока сама не почувствуешь.

Я попыталась прислушаться к себе. Если и была возможность это сделать, то нужно было использовать её прямо сейчас. Время близилось к обеду, и теперь когда я об этом подумала, мне показалась, что моя способность улавливать суть вещей улучшилась, начиная с того момента, как я позавтракала. Я попыталась докопаться до истины и почувствовать хоть что-нибудь.

Я закрыла глаза и сделала попытку. Я сжала руки, нахмурила лоб и постаралась заставить себя почувствовать что-то ещё, кроме удовлетворенности, умиротворенности, что-то, что выходило за рамки уюта и совершенного счастья, которое я хотела разбавить каплей печали.

В дверь постучали. Это была доктор Сара.

— Маккензи, тебе нужно поесть. Дилан передал тебе твой обед, — сказала она, входя в комнату, и села на моё место. — Вторая дверь налево.

Разочарованная своими безуспешными попытками, я вышла. Я открыла вторую дверь слева и обнаружила там Дилана, который сидел на одной из двух кроватей в комнате. На его коленях был поднос с едой для него, а мой поднос стоял напротив.

— Что случилось? — воскликнула я. У Дилана был фиолетовый синяк под глазом.

Он лишь слегка пожал плечами.

— Остин хороший боец. Думаю, ты слышала.

— Да, но всё же… — Я подошла к нему и легонько коснулась пальцами синяка. Его кожа была тёплой. — Тебе надо показаться Доктору Саре.

— Уже показался, — сказал он. — Ничего не поделаешь, надо ждать, когда само пройдёт. Он на мгновение заколебался. — У тебя нежные руки.

Я отвела взгляд от припухлости на его лице и посмотрела ему в глаза. В их глубине было что-то спрятано. Я не знала, что мне делать, поэтому я села на другую кровать, где меня поджидал мой обед.

Я содрала плёнку и обрадовалась, что еда была ещё горячей. Её можно было есть, когда она была и комнатной температуры, но все же горячей было лучше. Я взглянула на то, что ел Дилан. Суп и миска сочных ягод. Он поймал мой взгляд и стал что-то обдумывать у себя в голове. Он взял одну ягоду клубники и протянул мне.

— Всего одну, — сказал он.

Я ощутила некое… душевное волнение. Было похоже на то. И на мгновение я перестала ясно соображать. Я должна была забрать у него ягоду руками, но я этого не сделала. Вместо этого, я наклонилась и взяла её зубами из его рук, прикоснувшись губами к его пальцам.

На меня нахлынуло всё разом. Вкус чего-то очень свежего у меня во рту, желудок словно перестало скручивать, а ещё — выражение глаз Дилана.

Его глаза. Я пристально всматривалась в них и поняла, что они были зелёно-голубого цвета, как в моём сне. Он посмотрел на свои пальцы, которые всё ещё держали хвостик от клубники, а затем снова на меня.

Я не могла со всем этим справиться. Я зачерпнула горсть еды со своей тарелки, чего-то мягкого, безвкусного, и отключилась.

* * *

Это были три долгих дня, но оно того стоило. Элейн бегала по полю, оживленная и радостная, у всех поднималось настроение, когда они смотрела на неё. До этого момента у неё скорее всего никогда не появлялось желания побегать. А Остин, как оказалось, был не таким уж и плохим парнем. Каждый раз, когда он встречался со мной взглядом, он снова и снова извинялся.

Джесси немного расслабился, когда снова обрёл своего потерянного друга, а все вокруг были рады, что среди них появились новые лица. Все, кроме Маккензи. Она внимательно за ними наблюдала, и мы все понимали почему.

Было ясно, что правда беспокоила её, и не только потому, что её обманули, а ещё и потому, что она не могла решить хочет ли она измениться или нет. Я почувствовал это ещё тогда, в тот день у Доктора Сары. Она посмотрела на меня и почувствовала что-то, что её испугало. Я был тоже напуган.

Я пытался держаться на расстоянии от неё, чтобы она могла решить, что ей делать самостоятельно, но я не мог больше избегать её. Я нашёл её на пристани на нашем маленьком озере, она опустила одну ногу в воду и размышляла. Она услышала меня и оглянулась.

— Не против, если присоединюсь? — спросил я. Она кивнула головой, и я сел около нее.

Она долго молчала, но я был не против. Мне просто было приятно сидеть рядом с ней. Мне показалось забавным, что она продолжала приходить на пристань, опускала ноги в воду. Многие люди утрачивали всякую способность чувствовать, не могли различать температуру или предметы на ощупь. Даже в одурманенном состоянии, она могла оценить такие вещи.

— Где твои родители? — спросила она.

Я не любил говорить на эту тему, но учитывая, что я сделал с ней, я решил, что я ей обязан.

— Они в тюрьме. Их арестовали, когда они пытались рассказать всем о наркотиках. Но, видимо, пытались рассказать не тем людям. Джесси пообещал им, что присмотрит за мной, когда за ними пришли копы, а через два часа мы уже были тут. Мои родители помогали строить это место.

— Ты тоже прошёл через всё это? То есть, я имею в виду, так же как Остин и Элейн?

— Не совсем. У моих родителей был сад, поэтому я ел готовую еду только раз в день. Мне было от неё плохо, но не настолько. Я пережил всё намного быстрее.

Она снова замолчала, задумчиво выстраивая какие-то фигурки из веточек. С ней что-то происходило.

— Моя мама мертва, ты, наверное, знаешь.

— Нет, — сказал я тихо. — Я не знаю. Мне жаль.

— Вот именно, — сказала она. — Тебе жаль. Ты сочувствуешь мне, ей, возможно, даже моему отцу. Но я ничего не чувствую. Я даже не скучаю по ней. Это же нечестно. Я уже не видела своего отца, кажется, около недели? Кроме того случая в хижине у меня ни разу не появилось желания увидеться с ним.

Даже когда она говорила это, её голос был абсолютно спокойным. Словно она не ощущала связи с миром, как будто её отключили, оборвали провода — она разговаривала в одном месте, а её эмоции были в другом и при этом оставались под запретом.

— У меня такое чувство, что всё скрыто какой-то пеленой, — призналась она.

— Это всё из-за жирдяев, — я усмехнулся. — Так мы называем Регуляторов. Жирдяи, стадо, зомби. — Я улыбнулся ей, но она не улыбнулась в ответ.

— Я хочу почувствовать, каково это, скучать по маме, Дилан.

Я глубоко вздохнул и выдохнул. Она согласна на большее? Это то, на что я надеялся? Но не мне было решать.

Пускай выбирает.

* * *

Я много плакала, прямо как Элейн. Я ворочалась на матрасе, открывала и закрывала глаза, находясь в бреду. Я чувствовала усталость и затем ворочалась в течение часа, выпивала воды и затем выплевывала ее. Мир то находился в фокусе, то нет, будто увеличительное стекло, которое то появлялось, то исчезало в моем сознании.

Но каждый раз, когда я хваталась за кусочек реальности, он был здесь. Дилан расхаживал по комнате, запускал руки себе в волосы, смотрел из окна, спал на кровати рядом.

Эти три дня были ужасными. Но, по крайней мере, я могу сказать, что они были.

* * *

Я не знал точно, сколько раз я наблюдал, как люди проходили через это, но труднее всего мне было смотреть на Маккензи. Обычно, мне доставались любители помахать кулаками. Маккензи же много плакала, словно в бреду. Но когда она проснулась на третий день, я понял, что всё прошло. Она оглядела комнату, в которой было всё так же обыденно, как и прежде, и казалось, она была очарована каждой мелочью. Она смотрела на свои руки, прикасалась к одеялу, глубоко дышала. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

Я ждал этой улыбки. С самого первого момента её пребывания здесь. Я надеялся увидеть этот ясный, ничем не затуманенный взгляд, который узнавал меня. Она вскочила с кровати, полная жизни и восторга, и кинулась в мои объятия.

— Ты не оставил меня. — Я ощутил её дыхание на своей шее.

— У меня просто не было никаких других планов, — пошутил я.

Она подалась назад, и я смог разглядеть её лицо. Я воодушевился, когда увидел, что оно полно эмоций. Выражение её глаз медленно менялось. И я ощутил то, с чем не сталкивался за все эти годы.

Дверь открылась.

— Корова уже очухалась или..?

Мы отпрянули друг от друга, но не настолько быстро, чтобы не заметить то, как на нас посмотрела Моника. Хотя она смотрела не на меня. Она окинула взглядом Маккензи и вышла.

— Ха, — сказала Маккензи, когда мы снова остались наедине. — Я как раз думала, сколько должно пройти времени, чтобы я снова не захотела ничего чувствовать.

* * *

Я бежала, я прикасалась, я смеялась в голос. Я ходила босиком по траве и скучала по уютным объятиям моего отца. Я сидела на солнышке и так хотела, чтобы моя мама была со мной, что сама эта мысль причиняла мне нестерпимую боль, которая уничтожала меня. Это было ужасно, но мне это нравилось. Мне нравилось ощущение легкого ветерка, мои локти, моя решительность. Мне нравились те вещи, которые я предполагала, что полюблю, еще до того, как я стала чувствовать.

И затем, к удивлению, я нашла и полюбила здесь то, что не могла обрести даже в своём воображении.

Я не могла перестать смотреть на Дилана. Я продолжала размышлять о его чувствах ко мне. Хотя мне и показалось странным, что он мне вообще смог понравиться, но это было так. Я доверяла Дилану. Он рискнул ради меня, тогда когда я даже не знала, что нуждалась в этом. И с тех пор, как я оказалась здесь в качестве Отшельника, его действия были направлены только на защиту и помощь мне.

Может, виной тому было то, что я, вообще, в первый раз думала о парне, но я просто не могла отделаться от своих мыслей о нём. Среди всех новых ощущений, чувства к Дилану были самыми сильными и поглощающими.

Я вертелась всю ночь без сна, гадая, были ли мои чувства ответными.

* * *

Я работал до изнеможения, чтобы поскорее провалиться в сон, но заснуть оказалось нелегко. Я поймал себя на том, что думал о том, как смеётся Маккензи, как она играет с малышами или сидит на пристани, скрестив ноги, и слезы катились у неё по щекам. Я хотел спросить ее обо всем, что она чувствовала. Но об одном в особенности.

Возможно, я себе это надумал, но я часто стал замечать её взгляд на себе. И, казалось, через несколько секунд после этого ее щеки розовели. Я продолжал надеяться, что это было неспроста, но у меня не хватало уверенности так думать.

Я больше не мог этого выносить. Я встал с постели и вышел на улицу, чтобы проветрить мозги. Я подумал, что мог бы пойти в мастерскую. У меня было много неоконченных проектов. Я пошёл длинным путём, чтобы подольше подышать, но замер, как вкопанный, когда увидел силуэт на пристани. Ночью или днём, на свету или в тени, я бы везде узнал Маккензи.

Она увидела меня и слегка помахала рукой, пока я приближался к ней.

— Не можешь уснуть? — спросил я, хотя это и так было ясно.

— Слишком много мыслей в голове.

— Что-то случилось? — Она была опечалена.

— У меня такое чувство… Я даже не знаю, как назвать его, — сказала она.

— Что ты чувствуешь?

— Во мне борются два противоположные друг другу чувства. Я запуталась.

— Амбивалентность, — сказал я. — Два одновременно существующих чувства, которые конфликтуют между собой. Амбивалентность.

— Я вовсе не фанат этого понятия, — кивнула она.

— Что вызывает у тебя трудности? — спросил я. — Может, я могу помочь?

— Хорошо, послушай, правда, сейчас я немного нервничаю. Вот представь, чисто гипотетически, что кто-то тебя забрал отсюда и поместил в совершенно незнакомое место. — Маккензи вглядывалась в темноту, улыбаясь.

— Хорошо, — усмехнулся я.

— А потом, давай представим, что тебя совсем сбивают с толку, говорят, что всё, что ты до этого знал — ложь, но при этом тебе не говорят, почему выбрали именно тебя или зачем рассказали тебе всё это, — сказала она.

Это было уже вовсе не смешно.

— Ладно, — опасаясь смотреть на нее, я уставился вглубь воды.

— А затем, тебе вдруг начинает казаться, что человек, который сделал это всё с тобой… самый лучший из всех.

Я не осмеливался пошевельнуться. Я не мог поверить в то, что услышал.

— Хорошо, — мой голос прозвучал слишком самодовольно, когда я это произнес.

— Что обычно происходит, когда людям говорят, что они замечательные? Или ничего не происходит? Или, может быть, им вообще не хочется этого слышать..?

Она боялась, что мне это не понравится? Я обратил на неё взгляд, она же подтянула одну ногу к груди и обхватила её руками. Она уткнулась в колено, чтобы спрятаться, и явно не хотела смотреть на меня.

Я смотрел мимо неё и признался:

— Наверное, тебе бы сказали, что… заметили тебя уже очень давно. — Я видел, как она подняла вверх голову после этих слов. — Наверное, тебе бы сказали, что ты тоже замечательная, и это было ясно уже давно. Тебе бы сказали, что очень сожалеют, что причинили тебе боль, и очень хотелось бы видеть тебя счастливой, чтобы тебе не приходилось переживать всё это… — глубоко вздохнул я. — А ещё тебе бы сказали, что ради тебя готовы изменить весь мир.

Я наконец-то осмелился посмотреть на Маккензи. Я не знал, поняла ли она меня, но она умоляюще смотрела на меня. Я прикоснулся рукой к ее щеке и поцеловал.

* * *

Внезапно, все обрело смысл. Когда Дилан поцеловал меня, все остальное, что я чувствовала, обострилось. Все эмоции слились в одну. Сожаление, надежда, злость. Они все прояснились в эту секунду.

Я никогда не чувствовала такой необходимости прежде. Даже голод или жажда не могли сравниться с этим. Словно, я просто зачахла, если бы не смогла приблизиться к нему, не смогла держаться с ним за руки. И, как ни удивительно, казалось, что он чувствовал то же самое.

Своими руками Дилан прижал меня так крепко, что даже малейшее дуновение ветра не могло просочиться между нами. Его пальцы скользили по моему изгибу спины, линии бедер и впадинке под моим коленом.

Каждый раз, когда его губы или руки прикасались ко мне, я пыталась запомнить это, чтобы сохранить в памяти. Я поняла, что не стоило беспокоиться, что все заходило слишком далеко.

* * *

Часы пролетели, как одна секунда. Мы сидели вместе на пристани, казалось, растворившись в объятиях друг друга, пока луна медленно плыла по небу.

Я ломал голову над тем, как мне доказать ей, что всё это было крайне важно для меня, не имело значения, сколько людей ещё встретились бы на моём пути или какие сложности нам предстояло бы пройти вместе, я ни за что её не отпущу. Я подумал о своём отце. Он часто приносил маме цветы и дарил подарки. Я помню, как загорались её глаза, словно она не могла до конца поверить, что он всё ещё думал только о ней. Моё сердце кольнуло, когда я подумал о том, что могли ли они всё ещё любить друг друга там, где они сейчас? Способны ли они?

Я отогнал от себя эти мысли. Они пожертвовали своей свободой ради моей, и они хотели, чтобы я был счастлив. Поэтому я решил взять пример со своего отца. Я захотел что-нибудь сделать для Маккензи.

С завтрашнего дня я начал строить для нас дом. Если я еще одновременно помогал бы семье Арона со строительством, это заняло бы почти год. К тому моменту Маккензи исполнилось бы восемнадцать лет, а мне девятнадцать. По нашим меркам, никто не смог сказать, что мы слишком молоды, чтобы жить вместе, создать семью.

Я даже мог бы построить дом около озера. Ей тут на самом деле нравилось. Я ощущал восторг, когда думал об этом. Я даже хотел поделиться с ней своими мыслями прямо сейчас. Но решил подождать. Лучше я покажу ей результат, например, фундамент, часть стены или что-нибудь в этом духе.

Когда у меня появилась цель, я почувствовал умиротворение. Я устроился поудобнее рядом с Маккензи и заснул так, как спал только в своём детстве, когда знал, что меня любили.

* * *

Я просто не хотела отпускать Дилана. Я просто хотела быть рядом с ним, в его объятиях до самого восхода солнца. Но тогда бы все нас увидели, а мне пока хотелось сохранить всё в тайне. Около четырёх утра мы попрощались и незаметно прокрались в наши домики. Я смотрела ему вслед до тех пор, пока он совсем не скрылся из виду. Когда он целовал меня на прощание, в его взгляде промелькнула озорная искорка, и я гадала, что же он задумал.

Я так глубоко погрузилась в мысли, что не заметила Моники, сидящей возле нашей комнаты, пока она не заговорила.

— Позволь мне рассказать, почему ты совершаешь большую ошибку, — сказала она.

— Что ты здесь делаешь? — подскочила я от удивления.

— Ты знаешь, что не можешь оставаться здесь вечно. Дилан, должно быть, спятил, если не рассказал тебе, что они разыскивают тебя, чтобы вернуть домой.

— Что?

— Они ищут тебя. Твое фото повсюду, дорогуша. Это лишь вопрос времени, когда они найдут нас. — Она смотрела на меня со злостью в глазах. — Ты знаешь, что тогда произойдет, верно? Не похоже, что они просто позволят нам присоединиться к обществу. Нас будут судить. Меня нисколько не удивит, если Дилан и Джесси получат максимальное наказание, так как их будут рассматривать в качестве наших лидеров.

— Никто нас не найдёт. — Я покачала головой.

Даже я сама не имела точного представления, где находилась. Я только знала, что мы где-то с другой стороны высокого каменистого пика горы. Я знала, что сквозь гору был ход, который вёл на поляну. Но у меня не было никаких догадок, как выбраться обратно в город. Это место было поразительно надёжно спрятано.

— Они выяснят это рано или поздно, — вздохнула она. — Малышей отдадут в богатые семьи. Только представь себе, что будет, если у Додсонов заберут их близняшек? Что с ними станет?

В моей груди, словно что-то разлетелось на части. Миссис Додсон всегда беспокоилась о своих детях. Казалось, они для неё были всей жизнью, они всегда ходили за ней хвостиком. Она никогда не расстраивалась, когда они пачкали одежду, и никогда не жаловалась на усталость, хотя я знала, что ей нелегко. Она просто наслаждалась радостью материнства.

— Моника, этого никогда не случится, — сказала я, прерывисто выдохнув, а по моей щеке потекла слеза.

— Ты не можешь обещать этого, — она встала и подошла ко мне. — Твой отец — мэр. Ты думаешь, он сдастся? Уже прошёл месяц. И ты должна понимать, что они уже близко.

— Я не могу уйти просто так, — прошептала я. — Знаю, что ты расстроена, но я люблю…

— Ты на самом деле думаешь, что любишь его? — выпалила она. — Ты никогда не чувствовала ничего и думаешь, что за несколько недель узнала, что такое любовь?

Я знала, что она могла лгать, пытаясь манипулировать мной, но мне так не показалось. Как я могла быть уверенной, что это любовь? Она провела здесь годы и, кажется, знала больше. И я была уверена, зная, какой силой обладал мой отец, что я сейчас для него была на первом месте. Если Моника была права, и они искали меня все это время, они и вправду находились слишком близко и могли обнаружить нас.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — спросила я.

На её лице проскользнул намёк на улыбку, но только лишь намёк. Она вытащила тканевую повязку из своего кармана и сказала:

— Идём со мной.

* * *

Я слишком поздно узнал. Я пропустил завтрак и отправился в мастерскую поработать с деревом и всё пропустил. Эндрю сказал мне, что узнал всё от кого-то, кому это рассказал ещё кто-то. Несомненно, слишком много всего навалилось на Маккензи. Она не могла справиться со своими чувствами, эмоции переполнили её до краёв. И до такой степени, что она начала умолять Монику дать ей возможность уйти в предрассветные утренние часы. Моника сказала, что чувствовала себя просто отвратительно, но не знала, как ещё могла бы поступить. Маккензи была сама не своя, сказала она.

Вот так вот всё и закончилось. Всего за пару часов я потерял то, что могло превратить это место в мой настоящий дом. Эндрю отправился работать, а я остался таращиться на деревяшки. Всего за полчаса я превратил древесину в отличные, крепкие доски, из которых я разжег костёр.

* * *

— Так вы говорите, что понятия не имеете о местонахождении вашего похитителя? — спросил меня снова офицер.

— Боюсь, что нет, — я пыталась говорить монотонно, как мне и следовало говорить.

— То есть вас похитил Отшельник, который действовал в одиночку? — уточнил он.

— Да, он меня похитил и держал в палатке. Я думаю, он хотел получить за меня выкуп. Но он всё никак не мог найти на это время. А потом он просто вернул меня. Кажется, это был какой-то незадачливый преступник, — сказала я, усмехнувшись.

— Очевидно это так. Вы сказали, он не причинил вам вреда? — улыбнулся офицер.

— Нет. Как я и сказала, думаю, он хотел, чтобы я была здоровой, чтобы он мог потребовать выкуп. Он украл много нашей еды, но кормил меня и держал в тепле. Он вовсе не причинил мне вреда.

На лице моего отца безошибочно читалось выражение облегчения. Конечно же, он был готов к худшему. Я никак не могла поверить в то, что он боялся за меня. Когда я вернулась, я планировала пойти в свою комнату и укрыться там до рассвета. Но папа был на кухне, смотрел на мои фотографии и плакал.

Сначала я испытала шок. Затем разозлилась. Он не был одурманен. У него было право на чувства всё это время, но при этом он предпочёл держать меня в неведении. Утром я вспомнила одну деталь, которая казалась мне теперь очевидной.

У меня и у папы была разная еда. Он даже зашёл настолько далеко, что помечал и считал свою еду, чтобы точно быть уверенным, что он ничего не перепутал. Когда в твоей голове туман, ты не задаёшь себе лишних вопросов.

— Ну, похоже, это было однократное нападение, — офицер закрыл записную книжку. — Учитывая, как он себя вёл, он не станет возвращаться.

Мне захотелось плакать, потому что это было правдой. Дилан не узнал бы, почему я ушла и, конечно, не стал бы идти на риск, чтобы увидеть меня. А я не смогла бы найти его, даже если захотела бы. Я больше не увижу его.

— Как вы думаете, мы можем установить замки? Я знаю, их сейчас трудно добыть, но возможно в администрации есть несколько штук, — предложил отец.

— Я спрошу, сэр. У вас есть на то причина, — ответил офицер. — Ну, юная леди, если вспомните что-то ещё, немедленно звоните.

— Спасибо, офицер, — сказала я, когда он уходил, закрывая за собой дверь.

Когда офицер и отец ушли, я обернулась и посмотрела на поднос с едой. Было время обеда и, следовательно, я должна была поесть. Может быть, это было к лучшему. Разве мне не хотелось сейчас прекратить чувствовать? Притупить пульсирующую боль в груди?

Я зачерпнула ложку жидкого фруктового коктейля. Как я буду жить, когда вернусь к прежнему состоянию? Я смогу отпустить Дилана и мне не будет больно. Но ещё я не смогу думать о маме, не буду различать запахи или цвета, не смогу ясно думать.

Я снова задумалась о еде. Потому что я могла думать. Я могла подумать о том, что будет, если я не стану есть. И этого было вполне достаточно, чтобы оттолкнуть поднос.

* * *

В основном я проводил все время, думая об одной вещи: находиться в оцепенении лучше, чем чувствовать себя так? Было ли призрачное чувство к Маккензи лучше, чем осознание того, что моя жизнь бессмысленна без нее?

Я сорвал плакат, который украл из города. Уставился на него. И задумался.

* * *

Это должно было случиться рано или поздно. Мне нужно было поесть, и я удивилась, когда закончила трапезу. Границы моих ощущений стали размыты, но я всё ещё не утратила чувств. Я предположила, что, так как я знала, что наркотики меняли моё мироощущения, я пыталась побороть их.

Я хотела рассказать кому-то об этом, но кому?

Я обрадовалась, что могу контролировать свои мысли, так как, обдумав ситуацию, я решила, что я была счастлива, что могла скучать по Дилану. Так же как была счастлива скучать по маме. Я впустила в себя боль, боль помогала ощутить реальность. Когда я оставалась одна, я позволяла себе плакать. Я могла быть живой.

Но я не позволяла своему разбитому сердцу поглотить меня. У меня была работа. Мне было на руку, что в доме не было замков. Я без труда могла проникнуть в кабинет отца. В комнате было три массивных шкафа с документами, не считая упорядоченных коробок на полках, и я знала, что я могла найти что-то важное здесь. На это могли потребоваться недели или целый год, если не повезёт. Но мне было всё равно.

Сейчас я проснулась.

* * *

Дилан, тебе нужно завязывать с этим, дружище. Ты уже не первую неделю в депрессии. Джесси хотел всеми правдами и неправдами взять на себя роль моего отца. Этот разговор был лишь вопросом времени.

— Я ничего не могу сделать, — сказал я, снова почувствовав себя слабым. — Я так по ней скучаю, что едва могу дышать.

— Она хотела уйти. Ты должен принять это, Дилан. Сейчас у тебя два пути: либо ты забудешь ее, либо ты отправишься за ней, и нет никакой гарантии, что ты сможешь там выжить.

— Почему это? — спросил я.

Неужели он думал, что я недостаточно силен, чтобы найти альтернативную пищу самостоятельно? Черт, мы выращиваем здесь половину еды только потому, что мои родители научили меня этому.

— Ладно, это не то, что я хотел сказать.

— Тогда что ты имеешь в виду? — спросил я нетерпеливо. Я был сильно вымотан, и у меня не было времени на игры.

— Я хотел сказать, что не перенесу твоего ухода, — признался Джесси.

Я снова посмотрел на него, в его глазах обычно была уверенность, но сейчас они были печальными.

— Мне ненавистна мысль, что ты живешь без того, кого ты полюбил, но ты не можешь представить насколько ты мне дорог. Я даже не знаю, смогу ли я жить без тебя. — Я заерзал в кресле. Мне было неловко. — Знаешь, ты мне как сын. Я скучаю по тебе так же, как и ты по своим родителям. Даже сильнее. Мы все в тебе нуждаемся, — говорил он, показывая на окно. — Эти люди свободны благодаря тебе. Ты поддерживаешь нас больше, чем кто-либо.

— Ты справишься без меня, — возразил я.

— Мы справимся, ты прав. Но с тобой мы процветаем здесь.

Джесси обратил на меня тяжелый взгляд, и я понял, что не было никакого способа просто уйти от него или из этого места.

Я потерял девушку, которую любил, но по-видимому и семью тоже.

* * *

Я заметила, что часто думаю о Дилане в самых разных ситуациях, это стало моим любимым занятием. Мне нравилось, что мои мысли блуждали и находили его, возвращали его ко мне, когда я мыла голову или складывала рубашку.

Я улыбалась сама себе, удерживала его образ в своей голове и продолжала заниматься делами. И сейчас результат моих стараний одновременно воодушевил и ужаснул меня.

Я нашла, что искала. Сначала я проверила самые труднодоступные места, и в углу кабинета моего отца на самом высоком шкафчике обнаружила собрание документов, в которых была прописана годовая норма опиатов на каждый грамм еды. Так же там были предложения, которые должны были подталкивать людей проявлять активность. Обязательные мероприятия после школы, графики работ на неделю, и один из самых сильных стимулов — новая служба знакомств, которая была самой популярной из предложенного. Список дел для ходячих мертвецов.

Я пошла в библиотеку, где могла бы воспользоваться ксероксом, который стоял в углу помещения. Он непрестанно работал. Я сделала сотни копий наиболее обличающих страниц, и лишь только раз задумалась, правильно ли я поступаю. Но я решила, что если бы у меня был выбор между знанием и неведением, я бы выбрала знание. Такой выбор сделала Моника. И Арон. И Таня. По крайней мере, когда ты в курсе событий, ты можешь выбирать.

Я знала, что я рискую, что я могу попасть в тюрьму. Если они поняли бы, кто стал причиной утечки информации, меня тут же арестовали бы, снова вернули бы в состояние оцепенения без всяких разбирательств. Или ещё хуже: они могли убить меня. Но я составила неплохой план, следуя которому я раскидаю листовки ночью, а ещё я предположила, что мой старый добрый похититель мог вернуться. Эти два пункта в моём плане и классическая игра в дурочку, возможно, обеспечивали мне безопасность. В любом случае, мне было всё равно, если план не сработал бы.

Я была влюблена, я точно знала это теперь. Отсутствие Дилана убедило меня в том, что я и так знала, и во что Моника не могла поверить. Дилан стал всем для меня. Если в моей жизни его не будет, то с кем же ещё я её разделю? Ну, если только с приятелями по камере.

Я не смогла запихнуть все копии в свой рюкзак, и мне пришлось тащить высоченную стопку в руках, пока я шла домой. Я думала о том времени, когда мы ходили купаться. Я помню, как Дилан нырял под воду и хватал меня за лодыжки, заставляя меня визжать. Улыбка не сходила с моего лица, когда я завернула за угол и пошла к дому. Я так глубоко погрузилась в воспоминания, что не заметила гостя на пороге.

Я увидела парня с зелено-голубыми глазами, и он ждал меня. Моё сердце чуть не выскочило из груди, и он понял, что я счастлива снова его увидеть. Ком подкатил к горлу, и я чуть ли не плакала, но продолжала смотреть на него, хотя это было опасно.

Он подошёл ко мне.

— Ты всё ещё можешь чувствовать? — спросил он, поражённый.

— Да. И сильно, — кивнула я.

Я протянула свободную руку и взяла его за руку. Этого было достаточно, чтобы моё сердцебиение участилось. Когда я почувствовала, что он сжал мою ладонь в ответ, я стала собой.

— Я думал, что тебе будет безразлично, что я тут, — признался он.

— Нет, не безразлично, — прошептала я. — Даже если бы меня накачали тонной наркотиков, мне не было бы безразлично. Дилан, я не хотела уходить. Моника сказала, что я должна это сделать. Сказала, что меня разыскивали. И что я должна уйти, пока никто не видел. Я не могла смириться с мыслью, что они могли арестовать тебя.

На его лице появилось выражение непонимания, но быстро исчезло, словно всё для него стало абсолютно ясно.

— Моника, — сказал он. — Ну, конечно же, это была Моника.

Он покачал головой, и до меня дошло насколько легко она меня одурачила. Встреча со мной лицом к лицу стала для неё толчком к действию. Могла ли я её осуждать? Если бы я была на её месте, разве я бы не избавилась от нее?

Это не имело значения. Если Дилан все еще хотел быть со мной так, как хочу этого я, тогда ничто не встряло бы между нами.

— Я люблю тебя, — сказала я. — Мне так жаль, что я ушла.

Он сжал губы, пытаясь не улыбаться слишком широко.

— И я люблю тебя.

Это все, что мне было нужно. Дилан любил меня. Я справлюсь со всеми трудностями.

— Это хорошо. Потому что у меня есть работа для тебя. — Я смахнула слезы и вручила ему.

— Это хорошо. Потому что у меня есть работа для тебя.

§ 4. «Иные» Низи Шаул

— Давай перейдём его, пока он ещё на плаву.

Эйм всегда спешила в такие дни. Ей почти восемнадцать лет, и она никак не могла понять, что у неё впереди ещё довольно много времени, прежде чем она стала бы Иной.

— Подожди, — сказала я ей, и она прислушалась.

Я тоже прислушалась и услышала странный шум снова сквозь легкий ветерок: это работал двигатель. Звук, характерный для машин, которых раньше было полно на дорогах, если вспомнить те времена, когда мне было всего одиннадцать. Некоторые из старых моделей до сих пор работали: те, что без микросхем.

Раздалось ровное урчание, словно эти звуки издал большой толстый кот, — и тут я увидела движущуюся вспышку вдалеке на мосту: солнце на капоте или лобовом стекле. Я подняла свой бинокль и убедилась: грузовой пикап двигался в нашу сторону, на восток, направляясь к нам из Сиэтла.

— Что там, Ло? — спросила Эйм.

Если бы я могла видеть их, то, возможно, они могли бы видеть нас.

— Пойдем. Тащи сюда чемодан. Я помогу.

Мы вместе подняли наш чемодан на колесиках, и я повела нас в кусты, густо растущие на обочине. Листья и шипы кололи нам ноги, руки и лица. Я развела листву в стороны и обнаружила чистое пространство посередине. Наверное, это место использовали для каких-то целей: площадка для мусорных баков или еще что-нибудь. Летний, черный и сухой мох хрустел, когда мы по нему шли. Мы спустили тяжелый чемодан с инструментами Эйм, я должна была объяснить ей, почему мы прятались, но теперь грузовик шумел, и я точно знала: она тоже его слышит. Все, что она сказала:

— Что они подумают, если увидят, что мы пропали?

У меня был нож, который я регулярно затачивала. Я достала его из кожаных ножен, которые сделала сама. Достаточно для ответа Эйм. Она злобно улыбнулась, но мне нравилось в ней все: ее запах, длинные косы, ее грязные обгрызанные ногти.

Я подумала, что мы просто везунчики, ведь грузовик двигался довольно быстро — тридцать миль в час, но потом он заскрипел и остановился. Две дверцы с лязгом открылись. Каблуки застучали по асфальту. Громче и громче. И остановились около места, где мы нырнули в кусты.

— Эй! Чувак. Ты можешь выйти, мы не причиним тебе вреда.

Ни одна из нас ни повела и бровью. Ругань, затем звук буксировки, ещё больше ругани. Шум от грузовика становился громче, чувак из грузовика стал пробираться через ежевику. Он не нашел бы нас, — подумала я и была права. Его напарник пробрался с другой стороны, бесшумно, как клещ.

— Они попались, Клод, — закричал он, поднимаясь из зарослей сорняков с пистолетом в руке. Он наставил его на нас с Эйм и заговорил спокойным тоном:

— Вы двое можете встать, если хотите. Но только медленно.

— Цыпочки. Одна из них симпатичная вроде, но другая толстуха, — сказал он Клоду. — Давай поборемся кому какая достанется?

Клод перестал ругаться, но продолжал пробираться к нам, ломая деревья и разрывая колючками одежду на себе. Я не двигалась, свернувшись калачиком — пусть лучше недооценивают меня, к тому же так мой нож не выпал бы: он был зажат между бедер. Я чувствовала, как дрожат руки Эйм, когда Клод выходил из тени. С ней всё будет хорошо. Мы убежим, чтобы спастись… Я прислонилась к ней на секунду, что бы она поняла это.

Чувак с пистолетом ненамного старше нас. Конечно, он ненамного старше нас. В противном случае он бы уже стал Иным, нашел бы свою собственную карманную вселенную, как многие другие, мозг которых достиг зрелости, по крайней мере так говорили.

Клод был примерно моего возраста или немного младше. Ему было четырнадцать. Или пятнадцать. У него и его напарника были русые волосы, у обоих раскосые глаза: братья, наверное.

Я злобно смотрела на вооруженного парня.

— Хочешь посмотреть как мы с ней это сделаем?

Он плюнул на мое запрокинутое лицо.

— Уродина! Ты будешь молчать, пока я не разрешу тебе говорить.

Слюна щекочела мою щёку, стекая по ней.

Я не почувствовала ненависти. Не было на это времени. Я размышляла над тем, что сейчас сделала бы.

— Эй, Дуайт, как ты думаешь, что там внутри?

Клод нашёл наши чемоданы, а я теперь знала имя вооруженного парня.

— Открой и выясни, придурок.

Я не могла повернутся, чтобы увидеть чемодан, не отрываясь от Дуайта, а это не казалось мне хорошей идеей. Я слышала, как открывается молния, звон стали о сталь: стамески, молотки, гаечные ключи и зажимы стучали друг по другу, вывалившись на землю.

— Ух ты! Взгляни на это, Клод. Ты думаешь эта страшила знает, как ими пользоваться?

Дуайт отвел от нас глаза и опустил пистолет, я ждала, когда он это сделает. Я повисла на его ноге, на этом двухметровом вышибале. Затем услышала треск, когда его левое колено согнулось. Затем громкий выстрел из пушки, но только один: я успела приставить нож к его горлу.

— Ээнннн! — заскулил он.

Коленка, наверное, сильно болела, но мой клинок утыкался в нижнюю часть его подбородка, поэтому он держал рот на замке.

Я кивнула Эйм, и она взяла его пистолет. Клод удрал: я слышала, как он бежал через кусты в сторону дороги.

— Сейчас вернусь, Ло.

С Эйм всё было в порядке, как я и предсказывала, она мыслила здраво и вела себя как крутая девчонка. Она преследовала свою добычу спокойно и осторожно, держа пистолет наготове.

Я качнулась назад, чтобы ослабить давление на ребра Дуайта. Его нога была сломана. Проблема. Что мне теперь делать с этим калекой? Может быть, мне не следовало бить его так сильно. По крайней мере, не так, что теперь мне надо везти его в больницу. Я почувствовала, что он набрал в легкие воздух, и из его тела хочет вырваться крик, и тогда я всем своим весом снова навалилась ему на грудную клетку.

— Ло[4], иди сюда! — Эйм кричала с дороги.

— Идти туда? Что? Зачем? Ты же не могла…позволить сесть ему в грузовик? Не могла?

— Подойди! — голос звучал злобно.

Дуайт ещё не скоро подошел бы на своих двоих, но на всякий случай я стянула с него ремень, сапоги и брюки, забрала оставшееся оружие: бритву, кусок дерева, складной нож с половинкой лезвия и длинный кожаный мешок, наполненный явно не песком. Ему было больно только когда я снимала с него джинсы.

Я поднялась на ноги и посмотрела на него, интересно, не лучше ли пристрелить этого человека и избавить его от страданий? Даже после долгих лет участия в спасательных операциях я не могла найти на это силы.

Я погрузила хлам парня и инструменты в чемодан Эйм и потащила его вдоль кустов. Когда он увидел, что я ухожу, он начал звать на помощь, как будто кто-то может прийти. Это беспокоило меня. Я поспешила к Эйм. Вдруг Клод каким-то образом нашёл себе оружие.

Клода нигде не было видно. Эйм стояла у грузовика, теперь нашего грузовика. Она держала дверь открытой, уставившись внутрь. Пистолет, наш пистолет, лежал у неё в одной руке, а другая рука была протянута внутрь машины.

— Иди ко мне, — сказала она, но не мне. — Всё хорошо.

Она потянула кого-то за руку, и из машины вышел ребёнок: белокожий, с каштановыми волосами, как у его братьев. Должно быть, они и вправду были его братьями, я подошла к нему ближе и заметила те же раскосые глаза, смотрящие на меня.

— Слушай, — сказала я. — Оставь его и забирайся машину. Они могут быть тут не одни…

Бум!

Выстрелы прозвучали жутко громко. Пули просвистели в сторону дороги. Не на шутку испугавшись, я втащила чемодан в грузовик в одиночку. Затем я запихнула Эйм в дверь машины и прыгнула следом. Я повернула ключ зажигания — они забыли его вытащить, и начала сдавать назад так быстро, как только могла. Я развернулась где-то на скорости сорок километров в час и переключилась на вторую скорость. Врубила третью, когда мы приблизились к мосту, прыгая по асфальту из одной ямы в другую. Некоторые части моста были ниже других: что поделать, понтонный мост. Любая буря снесла бы его, как сказала Эйм. А я твердила себе, что если он выдержал, когда по нему ехали парни, то и с нами всё будет в порядке.

Я посмотрела вправо. Эйм протолкнула ребёнка вперёд, и он съежился около самой дальней двери. Я затормозила.

— Окей, давай выходи. — Но он не собирался даже двигаться. — Ну, что такое? Думаешь стрелять буду? Иди, мы тебя не тронем.

— Он дрожит, — сообщила Эйм. — Плохо дело. Я думаю, он до смерти напуган.

— Ну просто прекрасно! Открой ему дверь и поехали.

— Нет.

Я вздохнула. Никто не заподозрил бы в Эйм такое упрямство до тех пор, пока не пообщался бы с ней достаточно длительное время.

— Слушай, Эйм. Ты просто гений, что решила захватить его с собой, пока я уезжала с линии огня, но…

— Мы не можем бросить его одного.

— Он не один, прямо за нами его братья!

— Один из них со сломанной ногой.

— Точнее, у него повреждено колено.

Но я поняла, что она имела в виду.

— И да, они вряд ли смогли бы хорошо заботиться об этом мелком парнишке. C’est la flippin vie[5].

Я перегнулась через неё, чтобы дотянуться до дверной ручки. Она посмотрела на меня, и моя рука упала на моё колено.

— Ох, Эйм…

Эйм скучала по своей семье. Я знала всё о том, как её родственники отправились в отпуск в Мир Диснея без неё, так как она посчитала, что уже слишком взрослая для такой ерунды. Их обратный рейс отменили, сначала один, затем другой, и ещё один, и так до тех пор, пока не сообщили, что больше рейсов не будет, телефон перестал работать, а последний автобус до Паско уже прибыл, и её семьи там не оказалось.

— Гектор, — она могла вымолвить лишь его имя.

— Эйм, ему двенадцать. Он в порядке. Даже если ты… даже если его мама и папа покинули его, как многие родители, чтобы жить Иными, там, где у них есть все, что нужно, всё точно так же, как если бы они приняли наркоту, только это уже навсегда. По крайней мере, ходят такие слухи. Прекрасный дом. Прекрасная работа. Прекрасные дочери. Прекрасные сыновья.

— Хорошо. Малыш, ты хочешь поехать с нами или остаться с Клодом и Дуайтом?

Тишина в ответ.

Я попробовала еще раз.

— Малыш, нам нужно оставить тебя. Мы встречаемся с другом в… — в зеркале заднего вида я увидел пятерых парней, пешком идущих по дороге. Один махнул длинной тонкой черной штукой над головой. Это дробовик? Я захлопнула грузовик и сорвалась с места. Они исчезли в пыли.

Эйм стукнула меня по плечу и ухмыльнулась.

— Ты молодец, — сказала она.

Я посмотрела на нее: ей пришлось одной рукой крепко держать маленького ребенка, поэтому я сосредоточилась на поиске пути для грузовика, который состоял в основном из пеших тротуаров.

Здесь начинался туннель под островом Мерсер. Становилось страшно, и не только потому что в туннеле не было освещения, но я всё равно направила грузовик вперёд и увидела несколько лампочек среди веток плюща, которые нависали над разинутым ртом туннеля. Кто-то позаботился. Нам ещё повезло, что мы идём не пешком.

Богачи… большинство из них предпочли остаться здесь вместо того, чтобы стать Иными. И это имело смысл: у них свои собственные препараты вместо Лайквайса, и всё вполне себе неплохо. Раньше их жизнь была идеальной, но только до тех пор, пока многие простые люди не уехали, и они не смогли найти никого, кто драил бы их туалеты или вывозил мусор. Не было никого, кроме нас.

Когда дела пошли плохо, государства рухнули, а богачи стали вершить закон для всех и вся. Они получали все, что хотели в этом мире, так же, как Иные. Им нужны были рабы. Они называли нас слугами, но в действительности мы были рабами: кто захотел бы тратить своё время, оставшееся до того момента, когда они станут Иными, на бездарный труд? Никто. Только по принуждению.

Мы ехали через занавес плюща. Я заметила высокую балку и замедлилась, чтобы проверить, были ли тут сети или другие признаки засады. Хотя о чем я говорю, когда этот же самый грузовик проезжал здесь меньше чем полтора часа назад? Но всё же.

— Как всегда, слишком осторожна.

Эйм всегда знала, о чем я думаю.

Фары выловили из тьмы нагромождение чего-то коричневого и серого, раскиданное по всей дороге, и у меня появилась парочка вариантов: А. ускориться или Б. ещё сильнее притормозить; А. проехать напролом или Б. объехать. Я выбрала А: нажала на педаль газа и крепко схватилась за руль. Вдруг ближе я увидела ноги, руки, раздутое лицо, почуяла запах смерти. Я почувствовала ужасный толчок под нашими шинами. Это была преграда в виде кучи тел — осколки блестели в том месте, куда мы бы поехали, если бы я решила их объехать, и там же распластались на асфальте два свежих трупа: кровь была всё ещё влажной и алой. Это была ловушка, но мы проскочили. Спасибо, Клод. Спасибо, Дуайт.

Груда разлагающихся мертвецов, к счастью, быстро осталась позади. Я решила мельком посмотреть на ребенка. Он смотрел прямо перед собой, словно мы везли его домой после просмотра фильма в кинотеатре, и он мысленно прокручивал в голове кадры киноплёнки. Как будто снаружи грузовика не существовало ничего, на что стоило смотреть, и никогда бы не существовало.

— Может это его и испугало? — спросила Эйм. — Ну, то есть, когда он ехал с ними.

Как вариант.

Мы снова выехали на долгожданный свет. Я помнила, что по пути в город должен был быть ещё один короткий туннель. Я остановила грузовик, чтобы поразмыслить. Когда мои пальцы стали неметь, я отпустила руль.

Птица села на тросы ещё одного моста, который находился параллельно нам. Эйм сказала, что этот мост был самым широким в мире.

Она разбиралась в таких вещах.

Солнце уже взошло достаточно высоко. Мы ушли из нашего лагеря в горах сегодня рано утром и прошли двенадцать миль преимущественно по холмистой местности, а затем наткнулись на братьев этого малыша. Мы планировали пересечь мост незаметно и пешком, затем затаились бы в Сьюард Парке у Гремучих и ждали бы, когда появился бы Роб. В общем, незаметно пройти не вышло.

— Точно обратно не хочешь? — спросила я Эйм. — Они нам будут рады, да и на грузовике быстро доберемся, к тому же, это будет просто невероятное приключение…

Я остановила машину.

— Дерзай, если хочешь.

Она, конечно же, знала, что я отвечу. Мне даже не надо было это озвучивать. Эйм — главная причина, по которой я осталась в Паско, а не стала выбивать себе местечко в резиденции, где разрешали жить даже людям смешанных рас, таким, как я. Я уже достаточно далеко зашла, и всё потому, что любила её. И я пойду дальше. На край земли. От начала до конца.

Хотя, наверное, с ней должен был быть Роб. Эйм не переставала болтать о его рыжих волосах, веснушках, голосе и умении играть на гитаре с тех пор, как мы получили сообщение. Когда мы были ещё в лагере, она сказала, что в нём есть какой-то тайный огонь, который горел будто зажженная сигарета. Он достойный вариант для неё.

— Хватит дуться. — Она состроила гримасу и скосила глаза. — А то так и останешься с таким лицом. Давай я поведу. Обожаю машинки.

Она отдала мне пистолет, наше единственное оружие, я даже не догадалась прихватить обоймы у Дуайта, но уже поздно думать об этом, затем она скользнула обратно, а её теплое бедро прижалось на мгновение к моему.

— Давай. Выходи.

Ребенок не пошевельнулся, когда я открыла дверцу, поэтому мне пришлось перелезть через него.

Эйм водила так, словно была в потоке автомобильного движения: аккуратно, включая поворотники. Думаю, она научилась этому у своей семьи. Туннель оказался пустым, не считая парочки дерьмовых фургонов, до которых никому не было дела. На разбитых окнах одного из них всё ещё висели занавески, которые затрепетали, когда мы проехали мимо. Мы с волнением выехали на главную улицу, Рейньер Авеню, название которой всплыло у меня в голове. Эйм затормозила в конце съезда.

— Куда теперь?

— На юг, — указала я налево.

Улица Рейньер явно видала лучшие дни. Края дороги обрамлял щебень, поросший травой, сужая её до тропинки. Полусгоревшая вывеска ресторана рекламировала горячие булочки. Мешки с песком были накиданы в виде преграждения и служили своего рода наблюдательным пунктом для охраны перекрёстка, от которого расходились пути вниз. Изодранные куски камуфляжа висели на поваленном фонарном столбе. Всё это было напоминанием о былых временах, когда солдаты решили первыми выбраться из этой окружающей нас тюрьмы и стать Иными, дезертируя огромными количествами, так как реальная жизнь становилась всё паршивее и паршивее.

— Ух. Ну и бардак.

Эйм легко объехала груду кирпичей и поставила двигатель на первую передачу, чтобы разглядеть все вокруг повнимательнее.

— Как ты вообще сможешь понять, где тут парк?

— Фуух. Нам что, подкоп делать? А, нет, сюда!

Тут лежали всё те же мешки с песком, но некоторые из них свалились с верхушки самодельных стен, и нам всего лишь оставалось отодвинуть их с пути, чтобы добраться до четырехполосной улицы рядом с озером. Мы отправились прямиком туда, где находились одни из первых наблюдательных пунктов Гремучих, которые возвышались словно гигантские кормушки для страусов. Одна девчонка уже заприметила нас и направила свою рогатку в сторону лобового стекла нашего грузовика. Её напарник окрикнул её, мы наконец-то узнали друг друга, и они пропустили нас к воротам сквозь изгородь, сооруженную из цепей. Ещё одно здание, которое было больше похоже на бункер, блокировало вход внутрь. Здесь разместилось четверо из Гремучих, который были похожи на гиков из команды по пейнтболу, не первой свежести. Они удостоверились в наших благих намерениях по кусочку бумаги с криптографией и по половике резиновой змеи, которую передал нам их посыльный вместе с сообщением от Роба. Они забрали мой нож. Но я не виню их за это. Они разрешили оставить нам пистолет, но, правда, без пуль.

— Что у вас в багажнике?

Я даже и не подумала вытащить чемодан. Вот тупица. Хотя открыв тяжелые металлические дверцы, дозорные не нашли там ничего, кроме бензина, и никого, кто мог бы там спрятаться и, выскочив, перерезать всем горло.

Все стальное пространство багажника было забито закрытыми бочонками: из белого пластика высокого качества, которые используют для брожения пива.

— Добро пожаловать домой, — сказала девочка приблизительно моего возраста. Она сказала это недовольно, но всё же сказала. Она пошла вперед, чтобы указать нам путь в главный лагерь.

Нам не пришлось долго ждать. Всего через пару минут я увидела костровые места и столы для пикника, выстроенные полукругом, над площадкой был натянут брезент от одного дерева до другого, словно огромная палатка. Мы направились к игровой площадке, а солнце в это время уже собиралось садиться. Девочка дважды ударила по капоту нашей машины, затем кивнула и грозно посмотрела на нас. Эйм тоже кивнула и выключила зажигание.

Ребенок открыл дверцу грузовика. Мы с Эйм молча переглянулись. Затем она ухмыльнулась:

— Вот и приехали!

Может быть, его привлекли другие дети, которые лазили по канатам и металлическим конструкциям. Он соскользнул на землю, сделал несколько шагов в их сторону, затем остановился. Я тоже вышла из машины и захлопнула дверь. Только бы не вспугнуть его. Его внимание захватили игры и веселье.

— Кто это тут у нас?

Усатый парень с длинными волосами, одетый в робу, подошел ближе к играющим детям.

Эйм тоже открыла дверь и вышла.

— Мы, кажется, прибыли на день раньше. Я Эми Нихаузер, а это Долорес Грант.

Я всегда подшучивала над Эйм, что она плохо кончит с таким не испанским именем, и она тут же начинала печалиться, что в её имени нет чего-нибудь вроде «Шаника» или «Бегущий Олень».

— Мы из Кионы. Ты из Паско?

Парень кивнул.

— Точно. Пока Бритни вела вас сюда, я догадался, кем вы можете быть. Я Кёртис. Кстати, мы не ожидали, что вы притащите машину.

Он махнул рукой в сторону грузовика.

Бритни снова подскочила к багажнику, пока мы разговаривали и стала открывать крышки пластиковых бочонков.

— Лайквайс! — закричала она. — Вы только посмотрите!

Эйм и я одновременно наклонились в сторону, чтобы получше разглядеть происходящее. Бритни срывала упаковку одну за другой. Не было абсолютно никаких сомнений, что в пяти открытых и во всех остальных бочонках была густая, ярко голубая жидкость с пенными бледно-фиолетовыми прожилками. Я ещё никогда не видела так много Лайквайса сразу.

Кёртис потерял самообладание.

— Какого чёрта! Мы же говорили, что у нас запрещены эти…эти…

Он никак не мог подобрать бранного слова для наркотиков.

— Нет, это не наше…мы украли этот грузовик, и мы не знали…

Эйм пыталась успокоить его. Она схватила первый попавшийся бочонок.

— Вот, мы поможет вылить это в озеро.

— Вы что серьезно думаете мы станем загрязнять нашу воду этим?

— Слушай, я всего лишь хочу сказать, что мы хотим избавиться от этого. Мы ничего не знали, мы просто угнали этот грузовик у каких-то чуваков, которые возомнили себя ковбоями, на той стороне моста, они братья этого малыша и у них было подкрепление…

Эти слова привлекли внимание Бритни.

— Они вас преследовали?

— На самом деле, недолго, — сказала я, вмешиваясь в разговор.

— Когда мы забрали машину, им явно пришлось идти за нами пешком. И они стреляли в нас всего один раз, видимо, тому причина топливо. Они не самая главная проблема. Я бы волновалась больше на вашем месте за остров Мерсер, а не за парочку приятелей с моста, ну, или за груз Лайквайса, который мы можем утопить где угодно.

— Точно.

Похоже, Кёртис успокоился и стал обдумывать план.

— Да, мы выроем яму или что-то вроде…

Никто ещё не смог доказать связь между Лайквайсом и тем, что взрослые начинали говорить о жизни в роли Иного, а затем исчезали. Никто не мог доказать этого в течение долгого времени. Но в тюрьмах, где впервые стали готовить наркотик, стали одновременно «убегать» большое количество людей и, наверное, только поэтому стали замечать, что люди пропадали пачками. В новостях всё чаще и чаще говорили о подобных случаях за пределами страны, у нас и ещё в некоторых странах.

Некоторые продолжали готовить его. Некоторые всё еще пили его. Сколько нужно было ждать побочного эффекта? Если ты выпил его в шестнадцать, исчезнешь ли ты только несколько лет спустя, когда твой мозг созреет? Модно ли понять, обратился ты или нет?

Те, кто знал это, не могли нам ничего рассказать. Они были Иными.

Бритни пошла в штаб, чтобы доложить о нас, как она сказала. Несколько двенадцатилетних ребят показали нам, куда разгружать топливо. Я помогла Эйм вытащить чемодан из багажника, и как я только затащила его туда в одиночку? Руки точно болели, когда адреналин поутих. Эйм отдала им ключи. Они поехали в бункер вместе с грузом Лайквайса, который был бы под присмотром дозорных.

Эйм в конце концов пришлось отправиться на детскую площадку. Казалось, маленький паренёк ожил: он скинул свою куртку и бегал с дикими криками вместе с ребятнёй, как будто он всю жизнь жил тут.

Комитет Гремучих встретился с нами за обедом в одном из своих нелепых типи, который они наспех построили на пляже. На обоих сторонах постройки были нарисованы быки и молнии. Хочу сказать, я понимала, что типи — это очень примитивная постройка и, в данном случае, не имела ничего общего с племенами. Но, тем не менее, Гремучие вели себя очень гордо и торжественно, приглашая нас войти внутрь, попросили нас снять обувь и объяснили, как лучше сесть вокруг костра, и, черт возьми, я бы не удивилась, если бы они стали передавать по кругу настоящую, дымящуюся трубку, после того как накормили нас салатом и какой-то бесцветной жижой, которая выглядела намного хуже, чем чувствовалась на вкус. И ещё тортильей, которую они настоятельно называли жаренным хлебом.

Тина, их старейшина, сидела на диванной подушке; она была приблизительно одного с Эйм возраста или, возможно, старше. Пытаясь показать комитету, как вести дела, когда она стала бы Иной, Тина начала спрашивать о населении в Кионе: кто был с кем, как много беременных, натыкались ли мы на что-нибудь интересное, встречали ли взрослых, которые все еще бродят в округе. Эйм отвечала на её вопросы.

По обе стороны от Тины стояли два парня, наверное, мужья? Гремучие частенько вытворяли такие вещи, а парочка младших девочек пытались очаровать нас комплиментами о том, как нам хорошо удалось со всем справляться в одиночку. Я вежливо выждала, когда они подняли бы ту тему, о которой они хотели на самом деле поговорить. И я подозревала, что разговор пойдет о пяти бочонках Лайквайса.

Они решили нас помиловать и вылить жидкость в одну из ям, как и предлагала Эйм.

У Тины голова варила.

— Интересно, они везли этот груз из самого Сиэтла?

Она вытянула ноги, подняв большие пальцы вверх и подвинув ступни в шерстяных носках поближе к огню. Август, вечера становились прохладными.

— Не все в городе завязали, — осмелилась сказать одна из девчонок.

— Ага.

Я кивнула парню, который сходил за мужа, потому что носил на пальце кольцо, точно такой же, как кольцо Тины на её левой руке.

— Это банда из Гэз Воркс? Они вполне могут разливать по своим старым бочкам Лайквайс, но как мы можем знать наверняка?

Второй парень вмешался в разговор.

— Они точно не везли нам это на обмен.

Он носил кольцо, которое было таким же, как кольцо на правой руке Тины.

Девочка, которая уже высказывалась, поинтересовалась, было ли их прямой обязанностью следить за порядком в Сиэтле и окрестностях. Муж Номер Один предложил подумать об этом.

— Следующий вопрос.

Тина снова заговорила.

— А что, если эти парнишки с моста захотят вернуть свой груз?

Она посмотрела на меня, хотя Эйм начала говорить первой.

Мы не говорили Клоду или Дуайту, куда мы направлялись, не рисовали им карт местности, поэтому я думала, что Гремучие были в полной безопасности. Плюс ко всему, я покалечила Дуайта, сломав ему как минимум одну кость. Но комитет решил, что грузовик стал бы для них обузой, даже если они замаскировали бы его, и они попросили нас забрать его с собой, когда мы покинули бы их территорию. Что, судя по всему, было бы довольно скоро.

— Завтра? — спросил Муж Номер Два.

Эйм взволнованно прикусила губу на несколько секунд. Мы ожидали более теплого приёма, учитывая её способности. Она надеялась, что сможет задержаться здесь хотя бы на неделю. Или Гремучие не хотели, чтобы она встретилась с Робом? Но по сведениям шпионов комитета он был уже рядом, направляясь на юг. Он мог прибыть с минуты на минуту. Рандеву могло всё ещё состояться.

Чёрт возьми.

В конце-концов я должна разузнать поподробнее, откуда взялись все эти трупы в туннеле.

Богачи, как я и подозревала. Но было не похоже, что комитет был настроен распространяться на эту тему. Люди, которых убили богачи. Но как? Неизвестно. Не думаю, что это было важно: мёртвым всё равно. И к чему эта антисанитария, почему они свалены в одну кучу посреди дороги, а не похоронены по-человечески? Надо бы узнать подробности и позаботиться об этом. А два свежих трупа? Тина предположила, что это последствия путешествия Клода и Дуайта сквозь блокаду.

Так зачем всё это? Ну, это очевидно: используй мёртвых, как наживку, чтобы поймать живых, которые стали бы работать на них.

И это стало ещё более понятным, когда Кёртис отвёл нас туда, где мы должны были спать: в домик на дереве высоко на холме в парке полуострова. Он вскарабкался первым по веревочной лестнице, показал нам, где находился нужник, ведро с водой и ковшик, колокольчик, в который нужно было звонить в случае, если одной из нас поплохело бы в ночи. Затем, он спросил, не видели ли мы тело его младшей сестры в куче.

— Эээ… нет, знаешь, мы мчались на всех парах, особо не вглядывались. Правда.

Эйм ещё та обманщица.

— У неё волосы завязаны в хвостики. А ещё большие, светло-зелёные глаза.

У любого, у кого были открыты глаза в той груде, нельзя было разобрать цвета глаз. У кого-то вообще не было глаз. И даже некоторых частей лица.

— Нет, мы…очень быстро ехали. Правда, ничего не видели. Прости.

В конце концов, он отстал от нас.

Помимо домика, который мы собирались занять, поблизости было много таких же жилищ на деревьях; сумерки быстро опускались на землю, и мы видели, как многие люди поднимались вверх по своим лестницам, слышали их тихие и мягкие разговоры.

— Ложись.

Я похлопала рукой по матрасу на полу. Она устроилась рядом со мной. Я спокойно обняла её, для меня это не проблема. У меня всё болело после таскания чемодана, но сейчас это было не важно. Я убрала волосы с её красивого лица, которое я узнала бы даже во тьме.

— Что они сделали с Двейном?

— С кем?

— Ну, Двейн, тот мелкий парнишка.

Точно, маленький брат Клода и Дуайта.

— Это ты его так решила называть?

Эйм фыркнула.

— Это его имя. Он сказал Кёртису. Я слышала.

Мои пальцы скользили по сводам её бровей, словно разглаживая их.

— Ты за него волнуешься? Он был веселым на детской площадке. У них должны быть места, где спят дети. Мы много детей тут видели.

— Да. Ты права.

Она сморщила нос. Я провела рукой по очертаниям её профиля, пытаясь побудить её к размышлениям. Иногда это работало.

— Почему комитету нет дела до Богачей острова Мерсер? Это было ужасно. Там, в туннеле.

Я рассмеялась, хотя смешного тут было мало.

— Облом. Полный облом, предполагалось, что они будут защищать этих людей, а Богачи напали на них. Я бы тоже не стала говорить об этом.

Я увидела, что она перестала морщить лоб.

— Ага.

Она приблизилась ко мне, сняла мою повязку, чтобы она могла легко гладить меня по моей коротко стриженной голове. Совсем другое дело. Я уткнулась головой в джинсовую ткань её куртки.

Это была наша последняя ночь вместе.

Она вспомнила о Робе всего один раз.

* * *

Следующим утром моя рука стала болеть ещё сильнее. Моё плечо онемело. И запястье тоже. Я что старею? Не удивительно, что многие становились Иными.

Эйм и я проснулись одновременно, как бывало и дома, и на вылазках.

— Снилось что-то хорошее? — спросила я.

Она кивнула и глуповато улыбнулась уголком губ, мне даже не пришлось спрашивать, кто ей снился. Не я.

Какую бы вселенную создала Эйм, если бы стала Иной? Она была бы так не похожа на мою.

Кёртис указал на уборную, которая была на пути к нашему домику на дереве. Мы уже посетили уборную и сделали все необходимые утренние процедуры. Уборная была неплохой: там было мыло и кадка с водой.

Мы спустились вниз и пошли по дороге, ведущей в лагерь. Эйм держала меня за руку, когда мы могли идти рядом. Сладкие мгновения. Я буду их ценить.

Я помогла накрыть наш завтрак, который состоял из ягод и кусков вчерашней мутной жижи, уже затвердевшей. Эйм вытащила чемодан из-под брезента, под который мы его вчера спрятали. Она прочистила пистолет, которому дала имя Вольтер, и отполировала свои инструменты. Вскоре подошли первые клиенты.

Первым пришел парень, которому на вид было четырнадцать или пятнадцать лет; он хотел починить подводную ловушку для черепах и раков. Затем пришел его друг, который попросил её помочь разобрать двигатель для лодки. На самом деле, он уже его разобрал и хотел вместе с ней собрать его обратно.

Эйм попросила перерыв после нескольких часов работы, чтобы проведать Двейна. Она хотела принести ему сливу, одну из тех, которые мы собрали на закуску. Я сидела рядом с инструментами и ждала её возвращения. Тень закрыла от меня теплое солнце, и я выглянула из-под навеса.

— Привет.

Голос какого-то парня. Всё, что мне было видно, это его силуэт. Словно затмение, золотое свечение обрамляет тьму.

— И тебе привет.

— Ты не Эми.

— Неа.

Он проворно сел рядом, скрестив ноги.

— Значит, ты, должно быть, Долорес. Я Роб.

Он протянул мне руку, и я пожала её.

Наконец-то я его увидела. Парень был даже красивее, чем рассказывала Эйм. Вот чёрт. Волосы словно медь, зачесанные назад, мягкие и блестящие, ниспадающие из-под широкополой соломенной шляпы. Глаза большие, странного бледно-голубого цвета. Веснушки, словно корица, рассыпались по всему его лицу, курносому носу и длинным рукам; одет он был в футболку с черно-белым принтом. Веснушек не было только на его шее, белой как мороженое, к которой хотелось…нет. Это же Эйм помешана на нём.

Его ладони были немного влажными. Пальцы — сильными и длинными. Хватит об этом думать.

— Эйм тут где-то неподалеку, вернется через несколько минут, думаю, если хочешь, можешь подождать.

— Конечно.

В уголке рта он держал маленькую веточку. Его губы были розовыми, какими-то слишком тонкими для белокожего парня. Вот чёрт.

— А где твоя гитара? — спросила я.

— Оставил дома, в бункере. «Цапли» присмотрят за ней, с ней слишком тяжело путешествовать. Но я взял губную гармошку.

Он убрал палочку и достал нечто длинное, блестящее, черно-серебряное. Он наиграл печальную песенку, довольно-таки медленную, только в некоторых моментах её темп убыстрялся, в то время как заканчивалась одна мелодия и начиналась другая. Затем он наиграл что-то быстрое и джазовое. Затем ещё одну песню, которую я узнала:

— Фейерверк.

Эйм тоже её узнала. Или его, в любом случае, она бежала где-то позади меня и кричала его имя:

— Роб! Роб!

Она заключила его в объятия.

— Я так рада! Я так рада!

Он обнял её в ответ. Они оба рассмеялись и посмотрели друг другу в глаза.

— Ох, как…

— А ты…

Они заговорили одновременно и замолчали тоже синхронно. Мило.

Вслед за Эйм показался Двейн. Он стоял, засунув руки в передние карманы и оглядывался по сторонам так же неловко, как чувствовала себя я.

Роб и Эйм выпустили друг друга из объятий.

— Кто это? — спросил он её, присаживаясь на корточки, чтобы его лицо было на одном уровне с лицом ребенка.

— Я Двейн. Я приехал сюда из Иссакуа.

Он произнес за один раз больше слов, чем я когда-либо от него слышала.

Может быть, ему нравились белые парни.

— Довольно далеко. Но я встречал тех, кто были из ещё более дальних мест.

— А ты кто?

— Я Роб. Я живу в Форт Ворден, это по другую сторону пролива.

— Иссакуа в двадцати двух милях от Сиэтла.

— Ну, а девчонка, о которой я как раз хотел тебе рассказать, переплыла океан до Форт Вордена из Лилона. Это на Филиппинах. Шесть тысяч миль.

— Не может быть!

— Да говорю тебе.

В это время Кёртис вернулся с детской площадки. Он поздоровался и потянул Двейна обратно, обещая, что тот сможет искупаться.

— Ну а вы сможете быстро собраться.

Гремучие хотели, чтобы мы уехали ещё вчера. Пока Роб был на собрании комитета и рассказывал новости из Лилона: большая часть Филиппин была недосягаема для электромагнитных импульсов и других техно-киллеров, которых запустили на первых порах всеобщей паники, Эйм собирала свои инструменты в чемодан, а я отправилась на поиски грузовика. В домике, в котором хранился бензин, мне указали на остатки служебной дороги. Двенадцатилетние парковались в самом её конце, они как раз заканчивали закапывать яму, которую недавно выкопали и утрамбовывали грязь лопатами. Пустые бочонки из-под Лайквайса валялись на боку в куче сосновых опавших иголок.

— Спасибо, — сказала я. — Мы как раз хотели сделать это.

— Всё в порядке, — сказала та, что постарше. — Быстро управились.

— Точно.

Её друг, кажется, был не из тех, кто врёт.

— Мы закончили, и никто ничего не выпил.

— А ты когда-нибудь…

Маленькая девочка стукнула старшую по голове.

— Прекрати! Я всего лишь хотела спросить!

Она снова повернулась ко мне.

— Ты сама когда-нибудь пробовала Лайквайс?

Всего один раз. Одна единственная доза — минимальный риск. Я слышала о взрослых, с той же историей, что и у меня: двадцать четыре, двадцать пять лет и всё еще не Иные.

— На вкус, как собачьи слюни, — сказала я. — Словно жуки в банке с клеем.

— Фуууу!

Они скривили лица и захихикали. Я думала о тех вопросах, которые они мне так и не задали, пока мы шли к грузовику. О том, какие ощущения были после Лайквайса, что случилось потом, когда он уже был внутри меня.

Это было похоже на сон. В нём моя мама никогда меня не била, а отец не напивался. Я жила в одном доме с Эйм. Наркотик действовал очень специфично: у нас был желтый дом с белой каймой, обнесенный частоколом. У нас была собака по имени Квинси Джонс и попугай по кличке Сэм.

Государства правили народом. У нас был ребенок и работа. Я помню, что ложилась спать, а затем просыпалась, немного скучала на работе, но в целом, я была счастлива. Очень счастлива.

Казалось, сон длился целую вечность. Я вырубилась на целых восемь часов.

* * *

Мы могли бы поехать напрямик в Форт Ворден, если бы Эйм не захотела посмотреть на Спейс-Нидл[6].

— Да брось, когда нам ещё выпадет такой шанс?

Я закатила глаза.

— Ты можешь на нее полюбоваться с любого гребанного места, Эйм. Спроси их, видят ли они её.

Я указала на девочек на возвышенности в пятьдесят футов.

— Окей. А потрогать, я хотела её потрогать.

Наша первая ссора.

Конечно же, Роб был на её стороне.

— Да, конечно, грузовик не так-то легко вести, но нам нечего делать в Такоме. И в Олимпии тоже, даже не знаю, что или кого нам искать на юге. Я сказал капитану в Эдмондсе, что вернусь через неделю. Может он что-нибудь нам подкинет? Даже если мы вернемся рано, это лучший для нас вариант. Едем на север. А там и Спейс-Нидл недалеко.

Эйм посмотрела на меня.

— Вы, черт возьми, конечно же, правы! — сказала я.

Я снова села за руль. Эйм села посередине, и снова она не со мной.

Гремучие подсказали нам, какие места лучше объезжать стороной, и я старалась изо всех сил. От улицы Рейньер я ехала наугад, и иногда заезжала не туда. А иногда я выбирала совсем неплохой путь, если, конечно, на дороге не были ямы и слишком непреодолимые преграды для транспорта. Мы никого не встречали вокруг, кроме следов чьего-то присутствия: скрученные провода, связки дров — неудивительно, ведь любой, кто участвовал в вылазках, очень наблюдателен. Группы людей в основном базировались в парках, где можно было выращивать урожай, но мы старались объезжать их стороной.

Поздно вечером мы приехали в центр Сиэтла. У нас совсем не осталось времени, чтобы искать ночлег.

Тут тоже велись военные действия. Я вспомнила о недавних событиях, но в этом не было никакого смысла. Ни тогда, ни сейчас, и зачем вообще кому-то сражаться за подобное место, настолько удаленное от воды? Но танки уже проложили себе путь, смяв под себя деревья и памятники, стреляя направо и налево. Они оставили здесь шрамы, которые все еще были заметны: сожженные здания, кратеры, следы от пуль.

Спейс-Нидл стояла посреди высоченных кустов ежевики, проросших сквозь раздробленный асфальт, который раньше был площадью. Давнишняя копоть и рыжая ржавчина покрыла некогда белые балки Спейс-Нидл. Я проехала под бетонными столбами до мертвой монорельсовой дороги и аккуратно сдала назад, чтобы не повредить шины.

— Давай иди, — сказала я. — Трогай.

Прозвучало немного злобно, признаю.

Роб выбрался из машины через окно, не открывая двери, на крышу грузовика. Он засунул руку в кабину и потащил за собой Эйм. Я слышала, как они разговаривали о том, что могли бы прорубить себе тропу сквозь тернии, если бы только у них были мечи, о том как бы они их выковывали, а Эйм рассказала об инкрустации. Эйм процитировала пару фактов о высоте постройки, времени, затраченного на возведение и так далее.

Потом, какое-то время, я ничего не слышала. Затем, услышав её дыхание, я врубила радио, в надежде поймать что-то ещё помимо статичного шума, что-то, что могло бы заглушить звуки, который они как-раз собирались издать.

Кто-то из них зашевелился и металлическая крыша над моей головой запрыгала вверх и вниз. Я осмелилась стукнуть по вмятине, один короткий удар, словно это было случайно, и открыла дверь. Очень, очень медленно.

Я оказалась по колено в зарослях ежевики и стала отцеплять растения по одному от своих брюк, затем я взяла одеяло из коробки с припасами, с которой нас отправили Гремучие. Я не смогла удержаться и посмотрела. Они оба сидели прямо, вся одежда была при них. На данный момент. Эйм помахала мне рукой. Роб сделал вид, что поправлял несуществующую бородку и улыбнулся.

— Я на минуту, — сказала я, подразумевая, что сейчас вернусь обратно. В конце концов. Боже, дай мне сил, подумала я и тоже улыбнулась, затем осторожно побрела по следу, который оставил грузовик.

Она хотела быть с ним. Но я все равно её любила. На край земли. От начала до конца.

Я пойду за ней.

Но сегодня я уснула в одиночестве.

* * *

По крайней мере, таков был план. Но когда пришло время, я боялась даже просто закрыть глаза. Темнота наступала. Место было слишком открытым — плохой знак. У меня появилось плохое предчувствие сразу же, как я приглушила свою ревность. Я нашла мусорный бак, закатила его наверх по рампе у стены в месте, которое было похоже на гигантский опаленный кусок металлической жвачки. Я установила бак, забралась на него и, сохраняя равновесие, пробралась на невысокую крышу — единственную плоскую поверхность во всем здании, видимо, так было всегда, ещё до того, как гаубицы, гранатомёты и черт знает, что ещё, поработали здесь.

Мы с Вольтером устроились поудобнее, готовые нести вахту. Гремучие отдали магазин к нему, когда возвращали мне мой нож. В магазине было еще семь пуль.

Эйм и Роб находились где-то в пятидесяти футах к югу. Я всё ещё могла их четко слышать, и это помогало мне не уснуть до тех пор, пока я не заметила Клода и его дружков.

Видимо, чтобы показаться умными, парни с моста выключили фары машины, на которой они приехали. Звук мотора был каким-то знаком, так же, как и то, что они его приглушили. Эти пресмыкающиеся неслышно двигались в мою сторону.

При свете звезд многого не разглядишь. Я не могла сосчитать их точное количество, должно быть, там было четверо или пятеро парней, так же, как и вчера. Они нацелили оружие на Эйм и Роба, которые снова заговорили.

— Руки вверх! — отдал команду один из парней. И как только они их видят, удивилась я, но один из них открыл дверцу грузовика, и услужливый свет вырвался наружу. Я увидела взъерошенных Эйм и Роба. Жаль, что не они моя цель. Остальных очень трудно разобрать.

— Засуньте свои извинения себе в задницу, выметайтесь из моего грузовика.

Это сказал Клод.

— Папа? Где папа?

Это, должно быть, малыш Двейн? По возрасту он вовсе не годиться Дуайту в сыновья, но кто же еще мог там быть за коробкой с припасами, бледный в лучах искусственного света?

Малыш, судя по всему, незаметно забрался в грузовик. Он протянул руки, обо что-то споткнулся, и Клод вышел на свет, чтобы схватить и поднять его: сейчас у меня был отличный момент для выстрела. Лучше и не придумаешь. Но я не выстрелила.

В следующую минуту я пожалела об этом, когда парни с другой стороны схватили Эйм и Роба, оттаскивая их от дверей. Я услышала как она закричала, и кто-то ударил её по лицу.

Кто-то еще кричал, не я, я была занята тем, что пыталась сползти с крыши под прикрытием всеобщего шума.

— Нет! Не бей её! Нет! Отпусти меня!

Мылыш Двейн на нашей стороне?

Ослепляющая яркость. Кто-то включил фары грузовика. Я пригнулась. Эйм сильно кричала. Они прижали ее к земле. Роб не издавал ни звука. Когда они вывели его на свет, я увидела, что один из чуваков закрыл ему рот рукой и приставил сияющий металлический предмет к его уху. Нож или пистолет — разницы ноль. Мне нужно было быть потише.

Всего четверо. Плюс Двейн. Семь пуль было вполне достаточно, если, конечно, я не была против пожертвовать Робом.

Я не была против. Но точно не Эйм.

Бах! Бах! — Вольтер не самый шумный пистолет. Стекло и металл со звоном рассыпались по мостовой, разлетелись во внезапной темноте. Всего одна пуля на каждую фару. Я собой горжусь.

Свет все еще исходил из кабины грузовика. Неяркий. Я не могла никого увидеть.

Но я слышала, как они кричали, что нужно найти девчонку, слышала стрельбу. Надеюсь, стреляли куда попало. Никаких криков боли, значит Роб, возможно, выбрался.

Я сменила позицию, что прибавило мне трудностей, но это помогло оставить чуваков в неведении и не убить меня. Я двигалась в одну и ту же сторону, открытая дверь на водительском месте скрывала меня от глаз. Вольтер был наготове — я сжимала его двумя руками очень крепко.

Словно мы единое целое. Мы действовали слаженно. Вокруг была непроглядная ночь. Я плюхнулась на живот и скрючилась на какое-то время, мне нужно было убедиться, что у них нет фонариков, затем я поползла, потом встала на ноги и пошла. По звездам я поняла, где север и направилась туда, с собой у меня не было ничего, кроме Вольтера, моего ножа и бинокля. Еще одеяло. Даже бутылки под воду не было.

Ужасно было оставлять всю провизию, которую нам дали Гремучие. А еще было жаль, что я испортила такую отличную высоко-функциональную машину. Эйм меня убьёт, когда мы встретимся все вместе в Эдмондсе.

С Эйм всё будет хорошо. С ней всегда так. С Робом, скорее всего, тоже.

* * *

У меня ушла вся ночь и часть дня, чтобы добраться туда. Проще простого: двигайся по девяносто девятому шоссе. Звезды светили ярко, и, к тому же, мост Авроры не разрушен. Мне было интересно, что за факты мне бы рассказала о нем Эйм, если бы мы шли по нему с ней вместе. Всё, что я о нем знала: люди частенько прыгали с него и умирали. Разве у нас не самый высокий процент самоубийств?

Если Эйм не показалась бы в Эдмондсе через пару дней, может быть, я вернулась бы. Или нашла бы себе Лайквайса.

Я спряталась в тени, там, где раньше был зоопарк, озабоченная тем, что могла нарваться на какого-нибудь дикого хищника. Не нарвалась. Когда животные выбрались из клеток, они, должно быть, отправились к озеру по другую сторону дороги.

Небо светлело, и я стала приглядываться в поисках преследователей, а так же слушать внимательно. Никого не было. Магазины и рестораны вдоль шоссе уже давным-давно разграбили. Я была одна.

Эйм нигде не было видно.

Начался дождь. Я накинула на голову одеяло и стала похожа на Деву Марию. Из-за облаков мне было трудно понять, сколько времени, но я поняла, что свернула на сто четвертое шоссе пару часов назад, когда взошло солнце.

Я спустилась по высокому склону к воде. Роб говорил, что если мы вдруг разделимся, то встретимся около статуи морских львов на пляже.

Я впервые видела океан. Он был огромен, но я видела кусочек суши посреди него. Мне показалось, я могу туда доплыть.

Сто четвертый маршрут длился до самой воды. Статуя должна была быть где-то южнее. Песок сыпался, мягкий и ленивый, под моими влажными ногами. Я заметила группку детей, которые что-то копали около воды, их было пятеро или шестеро. Они не пытались меня остановить, и я шла дальше, не спросив направления. У некоторых из них были рогатки, но они не выглядели угрожающими, никто из них не направил их на меня.

Металлический тюлень расположился на ступеньках посреди заросшего участка земли. Я забралась по ступенькам за него. На верху оказался сад. Ну, его так можно было назвать, потому что там не было зарослей ежевики, хотя я не могла точно сказать, что за растения там росли. Они представляли собой растительный узор: круги и линии. Так же там были еще скульптуры, да, да, морских львов, которые выглядывали из цветов.

В точку. Я была на месте. Я укрылась под одной из статуй, и вскоре дождь закончился. Я уснула.

Меня разбудил шёпот.

— Ло!

Моё сердце взбудоражено забилось. Эйм? Открыв глаза, я увидела лишь Роба перед собой.

— Тебе нельзя меня так называть.

— Прости. Просто не хотел, чтобы ты меня ненароком пристрелила.

Я выпрямилась и поняла, что держу Вольтера в руках. По крайней мере, я не сглупила, когда засыпала.

На белоснежной шее Роба появился красный, длиной в пару сантиметров след от ножа, который приставили к его горлу парни с моста. Не смотря на это, с ним все было в порядке.

— Она где-то здесь? — спросил он. — Вы сюда вместе пришли?

Я покачала головой, и он сел по-турецки рядом со мной. Слишком близко. Я отодвинулась.

Мы долгое время молчали. Наверное, целый час. Мне хотелось пить. Хотелось есть. Я задумалась о том, что, возможно, смогу найти что-нибудь съестное в саду.

Роб протянул мне бутылку с водой, я взяла её и начала пить. Когда я ему её вернула, он даже не стал протирать горлышко.

Облака разошлись, и прекрасный оранжево-золотой свет просочился сквозь просвет. Солнце клонилось к закату. Я проспала весь день.

— Слушай, — сказал Роб. — Послушай. Я знаю, что ты и Эйм…

— Тебе нельзя её так называть.

— Нет, можно! Слушай меня. Ты была с ней ещё до того, как появился я, и я не хочу вмешиваться.

Как-будто он уже не вмешался.

— И что?

— А то, что мы просто с ней разговаривали.

Помимо всего прочего.

— И она сказала, что если бы мы поженились, точнее, если бы она решилась вступить в брак, она бы выбрала нас обоих.

Я пялилась на него, с трудом веря, что он всё это говорил всерьёз. Мы с Эйм дразнили друг друга женитьбой с тех пор, как встретились в тренажерном зале. Даже еще до того, когда люди после восемнадцати лет начали становиться Иными.

Несомненно, я была не единственной, с кем она так шутила.

— А ты бы хотела?

— Хотела что?

Но кажется, я догадывалась.

— Черт возьми, выйти за меня замуж! Хотела бы…

— Но я лесбиянка! А ты парень!

— Ах, ну да.

— И всё это ради того, чтобы подцепить мою девушку? Ая-я-яй.

— Ну, не только ради этого.

— Да ну?

Я встала. Он тоже встал.

— Что тогда? Влюбился в меня? Я же толстая, ем много, ботаничка..

— Ты очень умная! И смелая, а еще Эйм говорит, что ты чуть ли не богиня, которая спустилась на землю.

— А что, если это так?

Я хотела уйти. Но это было то место, куда она должна прийти. Мне нужно было быть здесь. Я завернулась в одеяло и плотно прижала ткань руками.

— Да. Что если это так? Что если она права? Я вот думаю…

Он замолчал на минуту и оглянулся, чтобы посмотреть на пляж.

— Я думаю, что она права. Ты такая и есть.

Если бы он попытался прикоснуться ко мне в этот момент, я бы точно потеряла сознание.

Вместо этого он снова оглянулся и посмотрел на пляж.

— Вот он, — сказал он. — Капитан Ли.

Он указал на ярко-желтый парусник, который направлялся к нам с запада.

— Мы прибыли раньше времени. Мне нужно встретиться с ним и сказать, что нам нужно подождать Эйм.

Он оставил меня в одиночестве, завернутую во влажное одеяло.

Уже почти совсем стемнело, когда он вернулся, притащив с собой ковшик.

— А вот и твой ужин.

Я была вовсе не против поесть. Внутри оказался свеже запеченный картофель, зелень и розовая рыба. Я закончила трапезу, выпив еще немного воды из бутылки Роба.

Мы по очереди дежурили у статуи. У Роба были связи с местными группами: Молотоголовыми и Ключниками. Он остался с ними, а я взошла на борт парусника Ли.

Три дня тянулись целую вечность. У меня в голове постоянно крутилась одна и та же мысль. Я всего однажды позволила ему меня обнять, когда мы встретились на лестнице. И еще раз, когда он представлял меня одному парню, который собирал травы в саду, они хороши в медицинских целях, но не для еды.

А потом еще раз. Мы были вместе, но я увидела её в бинокль первая. Я закричала, и он схватил меня в охапку. Сразу обеими руками. Я сорвалась с места и бежала, бежала, и да, это была Эйм! И Двейн вместе с ней, что многое объясняло, но я поняла это позже, в тот момент мне было не до этого.

— Эйм! Эйм!

Я подняла ее в воздух и закружила нас, и мы стали целовать друг друга словно одичалые. Я была с ней, и это реальность: её и моя, реальность для всех остальных, но не та, которую я сотворила лишь для себя. Я плакала и смеялась, кричала в голубое небо от счастья. Я была чертовски довольна.

Конечно, я не сомневалась, что она справилась.

Затем Роб догнал нас и поцеловал её тоже. Она все время держала меня за руку. Я просто не могла ревновать и убегать в такой момент.

Ну, могла, конечно. Но когда-нибудь все могло поменяться. Когда-нибудь все было бы по-иному.

§ 5. «Любви алая рана» Керри Вон

Как и десятки других девушек, участвующих в Избрании, Эльспа надела простую сорочку из неокрашенной шерсти и накинула капюшон, чтобы скрыть лицо. Их всех отвели в пыльное место вне стен крепости. Многие люди не понимали назначения капюшонов. Некоторые предполагали, что их надевают, чтобы сохранить анонимность: Избрание должно быть честным, чтобы молодые люди не могли выбирать, основываясь только на цвете волос или миловидности девушки. Но они ошибались. Капюшоны нужны были девушкам, чтобы они не смогли раньше времени увидеть, кто именно их выбрал.

Рядом с каждой из девушек шагал министр в серой мантии. Министры всегда следили за ходом Избрания Нимфы от начала до конца. Сначала они выдвигали девушек на роль Нимфы — это должна быть девушка с устойчивым менструальным циклом в течение всего года, и она должна была быть способной выносить ребенка, затем они определяли, кто из сыновей руководителей достоин выбрать себе жену. Целые округи порою вели войны за Нимф, которых многие считали намного более ценными, чем нефть. Раз в году люди из всех округов под управлением Военачальника собирались в городе, который представлял собой сборище неказистых хижин вокруг крепости, чтобы посмотреть на Избрание.

Стать избранной Нимфой было великой честью.

Когда министр, который сопровождал её, пожал ей руку, она остановилась. Она почувствовала, как девушка впереди и девушка позади нее стушевались и тоже остановились. Гул толпы прокатывался громом над ними, сотни, может быть, тысячи людей пришли посмотреть на них, сидя на трибунах вокруг грязного поля, куда и вывели девушек.

Сердце Эльспы колотилось, пот катился ручьем под прямым шерстяным одеянием. Она дрожала, гадая, заметно ли это толпе.

Избрание проводилось раз в году, но в этом году все должно было быть по-другому. По-особенному. В этом году в выборах участвовал старший сын военачальника. Без сомнения, многие девушки мечтали, чтобы он выбрал именно их. Выберет ли он её? По сути, не имело значения, кто их выбрал бы, результат всегда в итоге был одинаковый.

Толпа притихла, в воздухе резко повисла тишина, словно кто-то задул свечу. На арене было так тихо, что Эльспа смогла расслышать шаги: кто-то шлепал по грязи вдалеке и подходил все ближе и ближе. Это была шеренга молодых людей. Они не надевали капюшоны.

Парни уже давно сделали свой выбор. Они наблюдали утром за девушками во время праздника, который проводили в торговом зале, подглядывая сквозь скрытый от глаз полупрозрачный занавес. Они видели всех девушек, видели их лица. Они знали, из какой деревни или семьи они были, получили советы от своих отцов, с кем лучше создать союз, чтобы получить от него выгоду.

Девушки часто рассказывали истории о том, как в былые времена Нимфы пытались улизнуть и хотя бы одним глазком посмотреть на парней, чтобы они могли получить хоть какое-то представление о том, что их ждало в день Избрания. У этих историй всегда был печальный конец: девушку всегда ждала страшная участь: ее либо убивал стражник, приняв за вора, либо ее изгоняли из общества за высокомерие. Эльспа не хотела неприятностей. Было великой честью стать Нимфой, принять участие в Избрании. Но это участие казалось настоящей пыткой. Воздух под капюшоном нагревался, и ей становилось все труднее дышать. Если она вскоре не сняла бы капюшон, то упала бы в обморок и никто ее уже точно не выбрал бы.

Все случилось быстро, позже она даже не могла точно воспроизвести цепочку событий или припомнить свои ощущения. Шаги приближались, затем стихли, и кто-то рядом с ней нервно сказал:

— Я выбираю ее.

Министр, который стоял неподалеку, схватил ее в охапку, повернул голову в сторону и воткнул острие иглы ей в шею. У нее не было времени на сопротивление, она лишь успела согнуть колени, чтобы не упасть ничком. Она вытянула руки, хватаясь за пустоту.

Сыворотка проникала в ее кровь, тепло разливалась по телу, мышцы стали мягкими, словно масло, а кости словно шерстяная ткань. Ее нос уловил запах лаванды и земляники. Она умудрилась остаться в вертикальном положении при этом ее переполняло чувство удивления и счастья. Она никогда раньше не чувствовала такого удовлетворения, такой любви…

С нее сняли капюшон, министр сделал несколько шагов назад. Все отступили на несколько шагов, кроме парня, который стоял напротив нее.

Ей хотелось смотреть на него днями и ночами. Вечность. Она изучала его: водопад черных волос и загорелая кожа, зеленовато-карие глаза сияли своей глубиной, в которой таилась мрачная отвага. Он был всего на несколько сантиметров выше ее, но казалось, его голова утопала в небесах. Если бы ей разрешили дотронуться до него, хотя бы кончиками пальцев до его руки, она бы умерла от счастья и экстаза. Ее желудок сжался от одной только мысли об этом, и она снова ощутила прилив тепла. Она чувствовала, как пылали ее щеки.

Сын военачальника Том выбрал ее, и она безгранично его любила.

Когда он взял её за правую руку, поднял и сжал её, у неё перехватило дыхание. Она словно тонула в воздушном потоке, не в силах раскрыть лёгкие. Её хотелось упасть в его объятья. Она плохо соображала. Она вцепилась в его руку, ощущая жар своей кожи и холод его.

Он вывел её вперёд из строя девушек, и в это время другой молодой человек произнёс: «Я выбираю её». Другой министр вколол девушке вещество, которое определило её судьбу раз и навсегда.

* * *

Она не спускала с него глаз.

Его семья, а ей пришлось напомнить себе, что это была семья военачальника, которая управляла всеми округами в радиусе тысячи километров, устроила для них торжество. Семья Эльспы была обеспеченной: у её отца было самое большое стадо овец в округе, снабжающее людей шерстью, одежду из которой носили абсолютно все в крепости, но, тем не менее, она никогда прежде не видела столько деликатесов и никогда не пила такого вкусного вина. Военачальник присваивал себе только самое лучшее в качестве платы за поддержание порядка, и все это понимали. Но до этого момента она и представить себе не могла, что это значило.

Теперь она стала частью этой роскоши. Том выбрал её не потому, что хотел присоединить её процветающую семью к своей, а в качестве украшения. Она сидела рядом с ним на высоком стуле, одетая в красные шелка и золотые драгоценности, и сияла, словно сокровище, данное в награду. Она должна была стать той, кем бы восхищались. Самой прекрасной Нимфой на земле.

Но ей не было до этого дела. Пускай мужчины и военные беспокояться о политике и статусах. Её мысли были только о нём.

На нем был пиджак из такого же материала, что и её платье, подпоясанный ремнём из золотых пластин. Он сидел облокотившись на спинку стула, положив одну руку на колено, а другую на стол, на его лице царило серьёзное, величественное выражение, взгляд прямой, уголки губ опущены. Он принц, который осматривал свои владения.

Этот праздник был не для них, он был для военачальника и его последователей, для его феодалов, для народа в целом: все должны были увидеть, что его род будет продолжен, что ритуал прошел успешно, сделан верный выбор и что невеста всем сердцем любит жениха. Убедившись в том, что все прошло хорошо, люди становились пьянее, начинали шуметь и буйствовать, и время от времени кто-нибудь отключался.

Ей было плевать на каждого из них. Ей не терпелось остаться наедине с Томом. Но время еще не пришло. Откровенно говоря, они ещё даже не стали мужем и женой. Но связаны они были на века. Её лелеяли и защищали, словно дорогой бриллиант в оправе. Когда им обоим исполнилось бы восемнадцать лет, они прошли бы через завершающую церемонию. Но ей это казалось простой формальностью.

На самом деле никто не обращал внимания на Эльспу, но её это устраивало, так она могла представить, что они с Томом вдвоем. Он продолжал вести себя очень сдержанно, словно образец для подражания, как и требовал его статус. Она сидела бы с ним рядом столько, сколько потребовалось бы, пока не ушел бы домой последний гость.

Она не знала точно, сколько прошло времени, когда он обернулся к ней и произнёс:

— Почему ты всё время так на меня смотришь?

Она немедленно отвела взгляд, стала смотреть куда угодно, но только не на него, её глаза наполнились слезами, и она постаралась их закрыть. Ей показалось, что в неё вонзили нож, когда она услышала упрёк в его голосе, но ей совсем не хотелось выставить себя плаксой.

— Я не хотела обидеть тебя. Я сделаю всё, что ты пожелаешь, — сказала она.

Он нахмурился еще сильнее.

— Не говори так. Не произноси таких слов.

— Ты несчастлив, — сказала она утвердительно.

— Я не… — вздохнул он, качая головой. — Я вовсе не несчастный.

— Хочешь, чтобы я ушла?

Ей не хотелось уходить. Она надеялась, что он заметил мольбу в её глазах. Позволь мне остаться….

— Да, так будет лучше.

— Тогда, я уйду, — сказала она, поспешно поднимаясь.

— Эльспа…

Она миллион раз слышала своё имя, но сейчас совершенно неожиданно оно показалось ей красивым. Она замерла в ожидании.

— Прости меня, — сказал он наконец-то. — Это не твоя вина.

Она уставилась на него.

— Какая вина? Что произошло?

Если он плохо себя чувствовал, она могла помочь. Могла попытаться помочь или, по крайней мере, успокоить.

Он приподнял бровь, как будто был удивлён, что она умела говорить. Словно он был не готов увидеть её прямо перед собой.

— Не бери в голову, — сказал он, печально улыбнувшись, а его взгляд казался отстраненным. — Иди отдохни. Это был очень долгий день. Завтра поговорим.

— Я буду ждать с нетерпением, — сказала она.

Она хмуро смотрела на свои руки. Словно взамен словам, которые никак не могла подобрать, она сделала реверанс, низко наклонив голову. Затем она поспешила в свою комнату.

* * *

У Эльспы никогда не было своей собственной комнаты. Её отец управлял достаточно процветающим поселением: в нём даже была водопроводная сеть, которая брала начало в общем колодце, но даже не смотря на это, их саманные здания были изрядно повреждены ветрами, казались обветшалыми и нуждались в постоянном ремонте. Она жила в одной комнате с другими девушками подростками, которые уже выпорхнули из-под материнского крыла и ждали, когда решиться их судьба, проводя время за нескончаемыми домашними делами: уборкой, приготовлением еды, пряжей, заботой о младших детях.

А теперь здесь ей не нужно было ничего не делать, к тому же в её полном распоряжении была просторная светлая комната и мягкая перьевая постель. Это пространство принадлежало только ей, и оно казалось таким огромным и одиноким.

Она не сомневалась, что со временем все было бы хорошо. Она решила, что вовсе не скучала по своему дому, что может быть лучше, чем находиться рядом с Томом? Но, несомненно, потребовалось бы немало времени, чтобы привыкнуть к новой обстановке.

Она никогда не думала о том, что обычно чувствовали, когда влюблялись. Оказалось, что это… очень странное чувство. Но оно ей нравилось. Она словно плыла по волнам, и ничто не имело значения, кроме того, что она видела прямо по курсу.

* * *

Как он и обещал, он пришел на следующий день. Они вместе сидели на скамейке на крыльце в тени и медленно пили сладкую, фильтрованную воду со вкусом лимона. Он молчал, стараясь не смотреть на неё.

Она отважилась заговорить.

— Что-то тебя тревожит, милорд?

Он слегка вздрогнул, услышав её голос, и вымученно улыбнулся. Он был всё так же задумчив, как и прошлой ночью.

— Рассказать тебе? Рассказать правду?

— Да, прошу. Ты можешь мне доверить всё, что угодно.

Печаль в его глазах резала её, словно нож.

— На самом деле, ты меня не любишь.

— Как ты можешь так говорить?

— Тебе ввели наркотик, всё из-за него.

Она заморгала.

— Я бы полюбила тебя и без всяких наркотиков. Это вещество ничего не значит.

— Это вещество заставляет говорить тебя эти слова.

— Тогда ничто из того, что я скажу, не сможет тебя убедить.

— В этом то и состоит злая шутка.

Она не осмелилась спросить его о том, что он чувствовал к ней. Не то чтобы ей было всё равно. Она просто хотела, чтобы он был счастлив.

— Разве не достаточно того, что я просто люблю тебя? — спросила она.

— Должно быть достаточно… или не должно быть? Я не устану задаваться этим вопросом.

Так же, как и он. Она медлила, но всё же решилась спросить то, что ей действительно было важно знать.

— Почему тогда вам не вводят наркотики? Не дают их молодым людям?

Он несколько раз моргнул в удивлении. Он пару раз приоткрыл рот, как будто собираясь что-то ответить.

— Потому что только вы, девушки, должны быть под контролем.

— Почему?

— Потому что вы рожаете детей. Чтобы управлять детьми, мы должны управлять вами.

Мужчины держали под контролем скот, воду, нефть и всё то, что считалось редким, ценным и готовым для продажи. В каком-то смысле ей это было понятно, но вовсе не могло повлиять на её чувства.

Она сказала:

— Полагаю, наркотик сильнее цепей? Это так?

На этот раз его глаза зажглись улыбкой, выражение его лица потеплело. Казалось, ещё секунда, и он рассмеялся бы, и она улыбнулась ему в ответ.

— Да, — сказал он. — Так оно и есть.

Она пожала плечами.

— И всё же, какой от этого толк, если есть возможность просто спросить.

— Не думаю, что кто-то пытался.

— Ты мог бы спросить меня.

Его поведение снова стало холодным.

— Теперь это уже не важно.

Она разозлилась. Он был так уверен в своей правоте.

— Мои чувства не изменились бы, не важно, приняла я наркотик или нет.

Он покачал головой и стал смотреть куда-то вдаль.

— Как мне тебе это доказать?

— Ты не можешь доказать.

— Дай мне время, и я найду способ.

— Думаешь, сможешь?

— Если поставлю цель, то смогу.

— Но хочешь ли ты этого? Тебе могут не понравиться ответы, которые ты найдешь.

— И снова это слово «могут». Или могут не понравиться тебе.

— Ты такая странная, — сказал он, награждая её таким вниманием, которое ещё никогда не проявлял к ней, и это было уже неким достижением.

Он допил свой стакан и оставил её в одиночестве.

* * *

Только у министров был доступ в офисные помещения крепости, которые больше походили на церковные кельи, благодаря своей изоляцией от других комнат и священному благоговейному страху, который испытывали перед ними люди. Облаченные в мантии фигуры, министры, спешащие по своим делам, чтобы заверить империю и всех её жителей в безопасности, сновали туда-сюда по коридору позади высоких стальных ворот, которые отделяли их крыло от остальной части крепости.

Эльспа позаимствовала простую коричневую мантию у кухарки, которая обычно приносила ей завтрак. Надев её, она могла сохранить свою анонимность и выглядеть, как одна из служанок. Она могла задержаться на короткое время и посмотреть, что же происходило за воротами, по крайней мере, насколько ей позволял сделать это обзор.

Именно так она узнала, как слуги приносили министрам еду и вино с кухни. В обеденное время стража открывала ворота и позволяла им пройти, при этом они несли корзины и кувшины иногда парами, но чаще всего в одиночку. Они шли, склонив голову, спрятав лицо под капюшон, чтобы показать своё смирение. Никто никогда не смотрел на них.

Она могла бы это сделать.

На следующий день, когда кухарка принесла для Эльспы её обеденную порцию хлеба и сухофруктов, Эльспа не стала есть, а отнесла еду к воротам министерства и присоединилась к шеренге из слуг, которые несли еду министрам. Она старалась вести себя так, словно она одна из них.

Никто не остановил её.

Оказавшись в коридоре министерства, она не представляла, куда ей нужно было идти дальше. Она побоялась показать свою растерянность, она просто должна была идти вперёд, притвориться, что знала, что делала, словно наизусть знала это место. Она шла целенаправленно: не слишком быстро, но и определенно не мешкала, и смотрела в открытые дверные проемы комнат или в пустые окна, вырезанные в стене, чтобы просто впустить побольше света.

В одной из комнат она увидела столы, заваленные склянками, ретортами и пробирками, а так же жаровню, которая нагревалась свечами. Опьяняющий аромат парфюма витал в воздухе. Лаборатория. Она зашла внутрь.

Кроме длинных столов, на которых громоздились приспособления, загадочные бутылочки и пузырящиеся зелья, в комнате так же было полно шкафов. Министры должны хранить наркотик для церемонии в одном из них. Они создавали наркотик, но позаботились ли они об антидоте? Но она никак не могла понять, зачем мог понадобиться любовный антидот. Возможно, его использовали в том случае, когда девушку избирали, но её молодой человек вскоре умирал…

От этой мысли её сердце чуть не остановилось. Если что-то случилось бы с Томом… она скорее умерла бы вместе с ним.

Ни один наркотик не мог вселить в неё те чувства, которые она испытывала сейчас. Оно было сильнее всего того, что ей могли ввести. У неё не было никаких сомнений.

Ей так хотелось, чтобы её коричневая мантия превратила её в тень на те несколько минут, когда она поставила на пол поднос с едой, прокралась к первому попавшемуся шкафу и дернула его дверцу. Заперто. Не открылся и следующий шкаф, и следующий… На каждой дверце была маленькая замочная скважина под ручкой, и каждая из них была закрыта.

Вскоре она услышала шаги за дверью. В спешке она схватила поднос и надеялась, что у неё ещё есть время, чтобы незаметно ускользнуть. Но министр в сером одеянии уже стоял в дверном проходе, преграждая ей путь. Он уставился на неё, а она на него, при этом у неё было ощущение, что она теряла сознание.

— Для кого эта еда? — спросил бородатый человек. Он мог оказаться тем самым министром, который вводил ей вещество на Избрании всего несколько дней назад, но казалось, что прошли века. Человек, стоящий перед ней и обвиняющий её, мог оказаться кем угодно.

Эльспа замерла на месте, её кожа пылала. Каким-то образом она смогла подобрать нужные слова.

— Это для вас, лорд.

Она ждала ответа, а её сердце почти остановилось.

— А, прекрасно.

Он улыбнулся.

— Оставь её здесь.

Он указал на стол, и она с благодарностью поставила на него деревянный поднос. Затем поспешила скрыться.

* * *

Шкафы, в которых мог находиться антидот, были заперты. Ей нужно было украсть ключ. Если бы только она могла понять, как ей это сделать. И где он мог быть.

Когда Том пришел посидеть с ней на следующий день, он задал ей вопрос.

— Чем ты занималась?

Она покраснела, хотя вовсе не думала, что была в чем-то виновата.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты куда-то пропала вчера после обеда на несколько часов. Никто не знал, куда ты делась.

Она же была так осторожна.

— Ты следишь за мной?

— Нет. — Теперь он покрылся краской. Он выглядел таким уязвимым и милым с румянцем на щеках. — Нет, не совсем так. Я просто… волновался. Волновался за тебя. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Прекрасно. Даже замечательно. Особенно, когда ты рядом со мной.

Он разочарованно покачал головой.

— Мне не хотелось бы, чтобы ты так говорила.

— Но это правда.

— Куда же ты ходила? Почему тебя никто не мог найти?

Она пожала плечами.

— Я осматривалась. Хотела узнать всё о своём новом доме.

— Ты лжёшь, — сказал он.

Было странно, что он вовсе не злился, скорее проявлял любопытство.

— Я бы не стала тебя обижать, — сказала она. — Веришь мне?

— Конечно, верю. Ты меня и не можешь обидеть. Наркотик не даст этого сделать.

Он всё ещё не верил в её преданность. Но она докажет ему.

* * *

Проблема состояла в том, что со дня проведения церемонии у неё не было причин для встречи с министрами, а им не за чем было иметь с ней дело. Они оставались в своих палатах, совещаясь с военачальником и руководством, делали то, что должны были для империи, и никогда не общались с женщинами, которых уже пристроили. Она никогда не смогла бы с ними поговорить. Тогда как же она украла бы ключ? Она предположила, что они носили ключи на себе, на какой-нибудь цепочке вокруг шеи или на ремне. Так она никогда не украла бы ключ, если, конечно, выходя за рамки обычной ситуации, не оказалась бы слишком близко к министру, чтобы попытаться это сделать.

Она открыла бы шкаф без ключа. Эта мысль показалась её более разумной. Она поговорила с кузнецами и торговцами скобяных изделий, очаровывая их лестью, спросила их о всех загадках работы замков, спросила о том, смогла бы она найти такой ключ, который можно было бы подогнать к определенной замочной скважине. Она много узнала об отмычках. Она продала шелка и несколько колечек из золотой цепочки, которую подарил ей Том, подарок был не так важен, как её цель, чтобы купить инструменты у бродячих ремесленников и на блошиных рынках, ключи разных размеров и форм, отмычки, набор крошечных ключиков и молотки, которые, как сказали ей уличные торговцы, пригодились бы, чтобы открыть любой замок.

Наконец-то она села в своей комнате, разложив перед собой свою добычу: кусочки покоробившейся стали и ржавого железа, квадраты, треугольники и тонкие, словно иголки, щупы, всё необходимое, чтобы открыть любой замок, узнать любой секрет.

Но у неё не было больше времени, чтобы узнать, какие замки были установлены на шкафчиках. Ей пришлось принести все ключи, попробовать открыть шкафчики каждым из них, но ей наверняка не хватило бы на это времени.

Возможно, ей пришлось бы действовать в открытую.

* * *

— Ты знаешь, что ты очень странная? — сказал он, когда снова навестил её, месяц спустя после церемонии. Осталось одиннадцать месяцев до их свадьбы. Слишком долго.

— На самом деле нет, — сказала она, рассматривая свои сомкнутые руки, лежащие на коленях.

— Ты бродишь по крепости, разговариваешь со всеми. Другие Нимфы сидят в своих комнатах и не попадаются никому на глаза. Мне всегда казалось, что женщины предпочитают проводить время в уединении, вдали от всех. Но это не про тебя. Так зачем же ты это делаешь?

Она не хотела привлекать к себе внимания, но вовсе не жалела об этом. Она подняла на него взгляд и подвинулась поближе к нему.

— Когда-нибудь ты станешь военачальником.

— Думаю, да.

Казалось, он не испытывал счастья от такой перспективы, и она подумала, что это верный знак того, что он стал бы очень хорошим военачальником, ведь он рассматривал эту позицию не как привилегию, а как большую ответственность. У неё не было ни малейшего сомнения, что он смог бы прекрасно править.

— А я стану твоей супругой.

— Да…

— Так вот, я хочу быть хорошей супругой. Я хочу знать всё об империи и о том, как в ней всё устроено. Я хочу помогать тебе.

Её слова прозвучали так, словно она извинялась, но она говорила правду. Всё, что она делала, она делала для того, чтобы ему помочь. Так или иначе.

— Я разговариваю с людьми и учусь.

— Но, Эльспа, всё, что от тебя требуется, и требуется от любой жены, просто быть моим спутником. Родить детей. Много детей. У тебя не останется времени на что-то ещё.

Она отмахнулась от его слов.

— У меня хватит времени на всё. Разве ты не хочешь иметь такого человека, с которым можно поговорить? Того, кто знает и любит тебя, того, кому ты можешь доверять? Того, кто не станет плести интриги в политических целях?

— Ты как раз и плетешь интриги, вот только не пойму для чего.

— Я же говорила тебе. Я хочу доказать, что действительно люблю тебя.

— Эльспа, ты не…

— Нет, я должна. Должна это сделать, чтобы ты перестал смотреть на меня, как на…обузу.

— А ты должна перестать меня перебивать.

— Хорошо. Но по блеску твоих глаз я вижу, что тебе это нравится, пускай самую малость.

Он улыбнулся.

* * *

Она решила, что уже слишком долго медлила. Слишком осторожничала, прячась и внимательно подбираясь, беспокоясь о том, что могли подумать другие. Ей больше нельзя былл медлить, ей нужно было ускориться. Пробралась бы в лабораторию, узнала бы всё, что нужно было и скрылась бы. Они обнаружали происшествие, возможно, выясняли, что это сделала она. Но в конце-концов, что они могли сделать ей, избранной наследнице?

Всё, что она взяла с собой, проникая в лабораторию министерства во второй раз: зубило и молоток.

Она пробралась туда так же, как и в прошлый раз, под видом слуги с подносом, полыхая от волнения от того, что она снова проделывала этот трюк, и никто пока не раскусил её.

Первый раз, когда она проходила мимо лаборатории, там был один из министров: писал что-то в учётной книге. Эльспа продолжила идти, мимо двери, вниз по коридору до тех пор, пока не остановилась около закрытой двери. Всё, что она могла делать, — продолжать движение, словно у неё была цель, до тех пор пока не привлекла бы чьё-либо внимание. Она развернулась и пошла по тому пути, откуда пришла. Если в лаборатории всё ещё был бы кто-нибудь, она ушла бы и попробовала бы завтра.

На этот раз комната была пуста. Она осмотрела коридор: никого. Она проскользнула внутрь.

Комната казалась больше, чем в прошлый раз, когда она была здесь, такое впечатление создавали столы и груды оборудования, чьё предназначение она не могла определить. Она вытащила свои инструменты из мешка, спрятанного под футболкой и начала с первого шкафчика.

Она была уверена, что то, что было ей нужно, находилось где-то в глубине шкафчика.

Замок не был надежным. Она втиснула зубило между дверцей и рамой, и один резкий удар молотка вырвал замок из дерева, и дверца открылась. Внутри оказались полки, забитые стеклянными пробирками, в которых была мутная коричневая жидкость. Она искала вещество, которое бы пахло лавандой и земляникой. Стоя совершенно неподвижно, она позволила запаху этого места проникнуть в её нос.

Коричневая жидкость пахла сухим мхом.

Она закрыла шкафчик, впихнула замок на прежнее место, чтобы скрыть ущерб и двинулась к следующему.

Когда она взломала третий шкаф, на неё навалился запах лаванды и земляники. Воспоминания того прекрасного дня, когда она увидела Тома в первый раз, ожили, тот день, когда перед ней предстала её жизнь и судьба, похожая на вымощенную и сверкающую дорогу. На неё нахлынули чувства, её сердце заколыхалось в груди. Ей пришлось успокоить дыхание.

Три стеклянных флакона стояли на нижней полке, закупоренные и инертные. Она взяла один из них, встряхнула пару раз, изучая пурпурную сиропообразную жидкость внутри. Такая безобидная на вид и такая ненавистная для Тома. Она нахмурилась. Он ошибся: это вещество не могло решить её судьбу. Её любовь принадлежала только ей: она не могла не любить Тома.

Она вернула флакон на место и быстро осмотрела шкафчик до конца. На другой полке стоял всего один флакон, в котором содержалась голубая жидкость, похожая на сумеречное небо. Она пахла дождливой ночью. Если бы она создала антидот, она бы поставила его рядом с ядом. Но как поступили министры? Это была просто цветная вода или какая-то смертельная смесь?

Она достала флакон из шкафчика и повернула ярлык к свету. Но это не помогло: она не могла разобрать символы. Но это должно было быть то, что она искала.

В четвертом шкафчике она нашла шприцы для подкожных инъекций. Она взяла один из них и наполнила его голубым веществом, надела на него колпачок, завернула в свой шарф и спрятала в свой мешок. Прежде чем уйти, она вернула всё на свои места.

* * *

За ужином она старалась уловить слухи и узнать, начали ли министры искать вора, пока не случалась катастрофа, которая могла бы запятнать их идеально отлаженную систему. Она не услышала ничего подобного и стала гадать: а поняли ли они, что произошло что-то неладное? Стали бы они рассказывать, что кто-то покусился на их священные стены? Наверное, нет, учитывая, что ничего не пропало.

Она не смогла сдержать улыбку, радуясь свой победе.

* * *

Ранним утром следующего дня Эльспа пришла на крыльцо и села на свой стул, дожидаясь Тома. Она встала так рано, чтобы дать время своему разуму отбросить всю нерешительность. Она не смогла уснуть в эту ночь. Так или иначе, он понял бы, насколько сильно она его любила, узнав какой путь она проделала, чтобы доказать ему это.

— Эльспа. Как чувствуешь себя сегодня?

Она вздрогнула. Она сидела, устремив взгляд в небо, потерявшись в своих волнениях. Она посмотрела на него с улыбкой.

— У меня всё хорошо. А у тебя?

— У меня… хорошо. Я…. рад видеть тебя.

Он выдёргивал нитки из шва на футболке, словно нервничая. Но почему он нервничал?

— Я тоже рада тебя видеть, — сказала она.

— Да. Ты… Я хотел поговорить с тобой раньше, но тебя не было целый день.

— Надеюсь, ты на меня не сердишься.

— Нет, нет. Я хочу сказать: это солнце на твоём лице… Так играет и выделяет твои веснушки. И мне… мне они нравятся.

Её сердце подпрыгнуло от этих слов, улыбка стала шире.

— Я нашла способ доказать тебе.

Он моргнул в недоумении.

— Доказать что?

— Доказать, что это всё правда.

Она развернула ткань, в которой была игла, сияющая, словно бриллиант на солнце. Голубая жидкость притягивала взгляд.

— Что это?

— Я думаю, это антидот.

— Думаешь?

— Он был в том же шкафу, что и наркотик, поэтому я предположила…

— Но ты не знаешь наверняка?

Он наклонился вперёд и схватил её за руку.

Она отдёрнула руку и задрала рукав.

— Какая разница. Я буду любить тебя как и прежде, когда приму это, и ты увидишь, что я была настоящей всё это время, дело было вовсе не в наркотике.

Она вытянула левую руку и приложила иглу к коже на сгибе локтя.

— Эльспа!

Он схватил её руку, чтобы она не успела надавить на иглу.

— Не надо, Эльспа.

— Как ещё мне доказать, что я люблю тебя? Люблю по настоящему?

— Но… Но я…

Она наклонила голову, пытаясь понять его замешательство, глядя на его крепко стиснутые челюсти. Он всё ещё крепко держал её за запястье, а его рука дрожала. Что же он хочет?

— Ты беспокоишься, — сказала она, разглядев панику в его взгляде. — Думаешь, я нанесу себе вред? Или боишься, что я разлюблю тебя?

Он не ответил, не зная, что сказать. Он выглядел измученным: что же он сделал бы? Отпустил бы свою руку или выхватил бы иглу?

§ 6. «Бешеные глаза» Мария В. Снайдер

Они следили за нами, а мы следили друг за другом. Следили и ждали, высматривая признаки изменений: повышенный тон голоса, сжатые челюсти, сомкнутые в кулаки руки, напряженные, будто в ожидании драки, мышцы, безумный взгляд. Любой из нас мог оказаться следующим. Каждый вечер перед тем, как погасят свет, я вставала перед зеркалом и всматривалась в свое отражение, выискивая затаившееся безумие в своих голубых глазах. Возможно, я буду следующей?

Голубые глаза и светлые волосы были проявлением рецессивных генов. Дадут ли о себе знать еще какие-либо странности до того, как я перестану взрослеть? Этот вопрос мучил меня и, уверена, окружающих тоже. Я представила огромный черный вопросительный знак, парящий над моей головой.

Сегодня в лагере особенный день. Молли прошла очищение. Мы с ней шли к административному корпусу. Внутрь разрешалось заходить лишь учителям и охранникам. А также Очищенным. Там они воссоединялись со своими семьями и навсегда покидали лагерь.

Попрощаться с Молли собралась небольшая толпа, и хотя это было против правил, охрана смотрела на подобные случаи сквозь пальцы. Тем не менее, они с подозрением посматривали на недавно появившегося в лагере семнадцатилетнего парня. Зачем он вообще пришел? Он стоял в стороне от ребят и четверых охранников, которые должны были сопроводить Молли внутрь. Молли медлила и нервно покусывала губу, окидывая взглядом собравшихся людей и территорию лагеря.

Мне не нужно было поворачивать голову, чтобы увидеть то, что видела она: низкие серые здания из шлакобетона вперемежку с покрытыми грязью игровыми площадки, окруженные высоким сетчатым забором с колючей проволокой и расположенные по углам периметра охранные башни.

— Скучать по этому месту ты не будешь, — сказала я.

Её карие глаза встретились с моими.

— Но я буду скучать по тебе, Кейт.

— Всего пять секунд. Как только встретишься с семьей, ты обо мне забудешь.

Она схватила меня за руку.

— Никогда. Ты моя лучшая подруга.

Я улыбнулась, чтобы разрядить обстановку.

— Если я пройду очищение, то обязательно найду тебя.

Услышав это, она еще сильнее сжала мою руку.

— Уж постарайся. Пообещай, что сделаешь всё возможное, чтобы покинуть это место. Всё.

— Что..?

— Просто пообещай мне.

— Ладно, обещаю.

— И держись подальше от неприятностей.

Я удивленно посмотрела на Молли.

— Я всегда осторожна. Почему ты…

Она взглянула на новенького, семнадцатилетнего парня.

— Он всё время на тебя пялится. Держись от него подальше, хорошо?

— Ладно.

Это будет несложно. Охранники поймали этого парня совсем недавно. Обычно они приводили новорожденных, годовалых или двухлетних малышей, а тут вдруг пару недель назад в лагерь привели его и поместили к семнадцатилетним. На данный момент большую часть времени он провел под арестом за многочисленные попытки бегства. Почему он вообще здесь оказался? Те несколько дней, что он провел на свободе, он ни с кем не общался.

Мы подходили все ближе к административному корпусу. Молли дала мне подержать вазу, которую сделала для своей старшей сестры, слишком хрупкую, чтобы нести в рюкзаке. Когда Молли привели в лагерь, ей было четыре года, поэтому в отличие от большинства из нас, она помнила свою семью. Пока она обнималась и прощалась с друзьями, я держала ее вазу, но охранники, которым не терпелось завершить рабочий день, схватили Молли и потащили внутрь здания. Я даже не успела с ней попрощаться и вернуть подарок для сестры.

Не задумываясь, я рванулась вперед и проскользнула внутрь до того, как закрылась дверь. Я немного помедлила, чтобы дать глазам привыкнуть к отсутствию яркого солнечного света.

Я разочарованно осмотрелась вокруг. Коридор был точно таким же, как в других зданиях. Мы присвоили этому зданию особый статус, поэтому я ожидала увидеть выложенный мрамором пол и экстравагантные картины на стенах. Или, как минимум, ковры. Ничего подобного не было. На полу лежал обыкновенный потертый линолеум, а стены были обшарпанные — всё, как у нас в общежитии.

От размышлений меня отвлекли донесшиеся откуда-то слева голоса. Я повернулась как раз вовремя, чтобы заметить свернувшую вбок группу людей в конце коридора. Я ускорилась, чтобы угнаться за голосами, но, оказавшись ближе, замедлила шаг. Они ведь не наказали бы меня за то, что я вернула бы Молли её вазу? Странно, что мы углубились так далеко вниз. Возможно, я последовала не за теми людьми.

Я хотела было уйти, но когда они вошли в большой зал, всё же решила подойти к ним и поговорить. Переступив порог, я замерла. Все присутствующие смотрели на Молли, которая озадаченно глядела на них в ответ.

Всё произошло так быстро. Какое-то движение. Треск. Отверстие у нее во лбу. Ее удивленный взгляд, когда она падала на лист пластика.

От ужаса у меня сперло дыхание, и это спасло мне жизнь. Будучи не в силах произнести ни звука, я молча наблюдала, как тело Молли заворачивали в пластик. Чувство самосохранения, наконец, проявило себя, я выскочила из зала и помчалась по коридорам. Кончилось тем, что я забежала в тупик и без сил упала на пол.

Мысленно я снова и снова видела сцену убийства Молли. Она ведь очистилась! Зачем им было убивать ее? Она больше не была опасна для общества.

Ужас и страх кипели внутри меня, порождая безумную ярость. Все мои чувства обострились, и по мускулам потекла энергия.

Тело требовало действия, и я вскочила на ноги. В голове стучало желание убить охранников, виновных в смерти Молли. Пальцы сжались, как звериные когти, и откуда-то я точно знала, что смогу голыми руками порвать на куски тех четверых. Мысль о кровопролитии усилила мою жажду. Четырех человек было бы недостаточно, я убью их всех.

Я стрелой пронеслась по коридорам, выслеживая запахи. Услышав чьи-то голоса, я замерла, в мой разум ворвалось отдаленное воспоминание. Голоса были очень важны для меня. Я взглянула на свои руки. Ваза, которую Молли с таким трудом изготовила из серебристой проволоки, в неосознанном порыве была безнадежно мною сломана.

Мое сознание немного прояснилось, и я мысленно ухватилась за вазу, с ее помощью обуздав жажду крови. Последней моей четкой мыслью было осознание, что я стала берсерком. Убийство Молли активировало латентный до этого момента ген. Я стала безмозглой машиной для убийства и должна умереть.

Однако я смогла вырваться из этого состояния. Смогла ведь? Ярость все еще бурлила в крови, но я продолжала глубоко дышать, успокаивая расшатавшиеся нервы.

В руках я сжимала вазу. Проволока впивалась в ладонь, и я сконцентрировалась на том, чтобы привести свои эмоции в порядок. Прислонившись к стене, я закрыла глаза и постаралась прогнать желание разрушать все на своем пути из своего сознания. Пропитанная потом синяя ткань комбинезона прилипла к телу.

— Кейт, что ты здесь делаешь? — требовательно спросил мужской голос.

Я замерла и уставилась на охранника. Его рука лежала на рукоятке шокера. Внутри меня бушевала ярость, но я прочно её сдерживала. Вместо того, чтобы вцепиться охраннику в горло, я показала ему испорченную скульптуру из проволоки.

— Молли забыла эту вещь, — сказала я, гордясь отсутствием дрожи в голосе. — Я хотела отдать её ей, но… заблудилась.

Охранник уставился на меня, выискивая признаки вины. Я постаралась изобразить страх от того, что меня поймали на запретной территории. Было несложно.

— Ты виделась с Молли? — спросил он.

— Нет, сэр. Я не знала, куда они пошли, и… — Я беспомощно взмахнула рукой. — Прошу прощения, сэр. — Я склонила голову вниз.

— Перед тем, как меня посадят под арест, можно мне зайти в свою комнату? — Меня пронзила дрожь. За семнадцать лет своей жизни я лишь однажды влипала в неприятности. И одного раза было более, чем достаточно.

Как только новичок терпел аресты? Хотя, учитывая произошедшее с Молли, пытки все же лучше смерти. Но долго ли я теперь проживу? Смесь гнева и горечи оказалась чрезвычайно опасна. Я отчаянно жаждала увидеть у себя на руках кровь встреченного мною охранника.

Охранник на миг задумался.

— В аресте нет необходимости, Кейт. Ты же не хулиганка.

Комок в горле исчез. Охранник отвел меня в лагерь и, махнув рукой в сторону южного крыла, сказал:

— Лучше тебе поторопиться, а то нарушишь комендантский час, и смотрительница общежития точно отправит тебя под арест.

— Спасибо, — произнесла я, встретившись с ним взглядом. Был ли он одним из тех, кто сопровождал Молли?

На меня внезапно накатил приступ ярости. Я мгновенно развернулась и помчалась к общежитию.

Мускулы, заряженные энергией берсерка, стремились выплеснуть ее наружу, за счет чего я могла бы пересечь местность за четверть своего обычного времени, и тем самым выдать себя. Мне стоило невероятных усилий сдержать себя, и когда я добралась до своей комнаты, мой комбинезон был насквозь пропитан потом.

У каждого из нас в комнатах была собственная кровать, шкаф и стол, а также ванная. Ванные были единственным местом во всем лагере, где не было камер, даже скрытых.

На то, чтобы у каждого была своя комната, имелась весомая причина. Если кто-то превратился бы в берсерка посреди ночи, его сосед был бы мертв еще до того, как появился бы охранник.

Постоянный контроль над эмоциями совершенно меня вымотал. Я свернулась в клубок на выложенном плиткой полу ванной и позволила кипящей ярости слиться с волнами горя. Я была всего в шаге от того, чтобы поддаться безумию и превратиться в тупоголового берсерка. Радость наполнила меня при мысли о том, скольких охранников я могла бы убить прежде, чем они меня уничтожили бы.

А уничтожали ли они вообще берсерков? Нам говорили, что да, но еще нам говорили, что все Очищенные возвращались домой. Лжецы. Нельзя было им доверять. Был ли хоть один из их рассказов правдой?

По рассказам учителя истории, ученые-генетики экспериментировали с генами, чтобы менять внешность еще нерожденных детей. Поначалу изменения были небольшими: цвет глаз и волос, рост, все, но затем люди захотели, чтобы их дети были лучше остальных, были умнее и красивее. А военные помешались на идее создания сверхсолдат, которые были бы быстрее и сильнее вражеских.

Из-за их опрометчивых действий были совершены ошибки, которые затем привели к мутациям. В действие вступил принцип эволюции, выживали самые приспособленные. Седьмое поколение младенцев, казалось, не отличалось от своих предшественников, но лишь до тех пор, пока они не выросли. Они превратились в берсерков и убили всех: друзей, коллег — вообще всех. Будучи сильнее и быстрее остальных, подчиняясь жажде крови, они сплотились в группы и занялись истреблением людей.

Кончилось тем, что особая правительственная организация, агентство Внутренней Безопасности, перебила всех берсерков и ученых-генетиков, но сам ген можно было уничтожить, лишь убив пятьдесят процентов выживших. Вместо этого агентство стало проверять всех рожденных в больницах на наличие гена берсерка. Тех, у кого он был, отправляли под надзор в лагеря. Поэтому многие будущие матери, в том числе и мать Молли, рожали сами. Большинство рожденных вне больниц детей находили в течение пяти лет. Достигших восемнадцатилетия, если они не превращались в берсеков, отправляли домой — такой была награда. Однако…

Пережив еще один приступ всепоглощающей ярости, я с трудом ловила воздух. Со лба закапал пот, и я прижалась щекой к прохладному полу.

Стук в дверь ванной комнаты отвлек меня от кровожадных мыслей.

— Кейт, у тебя всё хорошо? — обеспокоенно спросила смотрительница общежития. — Свет погасили час назад.

— Живот болит, — отозвалась я.

— О боже. Можно войти?

Я с трудом встала на колени перед унитазом.

— Конечно.

Когда Матушка Джин вошла, я спустила воду и вытерла рот рукавом.

Она засуетилась вокруг меня: померила температуру, помогла мне надеть пижаму, принесла стакан имбирного эля и уложила в постель. А я все это время боролась с желанием оторвать ей руки и задушить.

Когда она ушла, я порадовалась, что не убила ее. Она была одной из самых приятных смотрительниц, но только по отношению к тем, кто не нарушал правила. Для нарушителей она была настоящим кошмаром. По крайней мере, такие ходили слухи.

Когда меня в возрасте семи лет на два дня заперли в комнате длиной в шестьдесят сантиметров и шириной в сто двадцать, без света, еды и питья, я поклялась больше никогда не попадать в неприятности.

Воспользовавшись отговоркой про больной живот, я несколько дней не выходила из комнаты. Но прятаться дольше я не могла. В конце концов Матушка Джин заставила бы меня пойти к доктору, и тогда они точно узнали бы обо мне правду.

В глубине души я понимала, что лишь откладывала свою гибель. Если очищение и превращение в берсерка заканчивались одинаково, то зачем бороться? Конечно, позволить жажде крови овладеть мной я не могла. Я ведь пообещала Молли. Только сейчас я задумалась, почему она не взяла с меня обещание пройти очищение. Неужели она знала?

Возможно, я могла бы сбежать. Вот только новичок пытался и каждый раз его ловили. Однако он не рос в лагере и не знал наизусть каждый его дюйм. В моей голове начал формироваться приблизительный план действий. Способна ли я нарушить правила? Меня затошнило об одной только мысли об этом. В конце концов, я не пошла на попятный лишь потому, что дала обещание Молли.

На утро я спустилась к завтраку вместе со всеми. Руки тряслись, когда я наполняла свою тарелку, и хотя я была безумно голодна, я положила себе не слишком много еды. Неумный аппетит относился к числу признаков, по которым определяли скорое превращение в берсерка.

Я держала эмоции под контролем и почти не прислушивалась к разговорам за столом.

— …вчера принесли двух новорожденных близняшек. Ты их видела? Они очаровательны!

— Грег вчера выиграл триатлон среди шестнадцатилетних…

— Мисси сказала, что она слышала, как Бетани рассказала Матушке Джин…

— Джейдена уже целых три дня не сажали под арест. Как думаешь, он передумал бежать отсюда?

Последняя фраза привлекла мое внимание. Я оглядела столовую. За круглыми столами сидело множество семнадцатилетних в одинаковых синих комбинезонах. Волосы у девушек были уложены в одинаковые установленные правилами пучки, а у парней — подстрижены также согласно правилам. Со стороны мы, вероятно, выглядели совершенно одинаково.

Но друг для друга мы таковыми не были. Мы выросли вместе, с годами из примерно сотни нас осталось всего сорок три, даже с учетом тех, кого ловили позже. Большинство превратились в берсерков.

Ярость сдавила мне горло, и я с трудом сглотнула. Молли была четвертой в нашем классе, кто прошел очищение. Неужели трое остальных также были убиты?

Подавив мысли об убийстве, я повернулась к сидящей рядом со мной Хейли.

— Джейден? — спросила я. — Так зовут того новичка-семнадцатилетку?

— Ага, — она ткнула вилкой в дальний конец комнаты.

Джейжен сидел, откинувшись на спинку стула и скрестив руки, и сердито смотрел на тех, кто осмелился сесть с ним за один столик. Но они не обращали на него внимания.

— Удивлена, что он еще не превратился в берсерка, — сказала Хейли.

Превращение могли спровоцировать сильные эмоциональные потрясения, вроде ареста и ссылки в концлагерь. Или показательное убийство лучшей подруги.

Я закусила губу, чтобы не потерять над собой контроль.

Я глубоко вздохнула и произнесла:

— А я удивлена, что его не поймали раньше. Семнадцать лет без единого визита к доктору…

Хейли наклонилась ко мне.

— Его мать медсестра или что-то вроде того. Его семья жила в лесу вдали от цивилизации. По крайней мере, он так сказал.

Она взглянула на Джейдена.

— Он пытался убедить нас сплотиться и захватить контроль над лагерем. Ты когда-нибудь слышала что-то более нелепое? — Хейли ткнула вилкой в сосиску. — Что ж, он хотя бы забавный. Мы делаем ставки, сколько он продержится до своего следующего ареста. Поучаствуешь?

— Нет. Я уже проиграла Дорин и две недели меняла вонючие подгузники вместо неё.

Хейли сморщила свой крошечный носик.

— А я за нее тарелки мыла. Дорин всегда выигрывает, по-моему, она жульничает.

Поскольку денег у нас не было, победительница получала право поменяться с проигравшей своими самыми нелюбимыми обязанностями. До меня вдруг дошло, что если я сбежала бы, мне понадобились бы деньги. Что еще могло мне понадобиться? Я взглянула на Джейдена. Возможно, стоило с ним поговорить.

Прозвенел звонок на первый урок. Это был самый длинный, самый утомительный день в моей жизни. На каждом уроке нам сначала зачитывали инструкции, а после мы занимались физическими упражнениями: играли в вышибалы, захват флага и «футбол» консервными банками, а также многое другое. И на всех занятиях я должна была притворяться нормальной, в то время как мое тело жаждало похвастаться улучшенными рефлексами и скоростью. Но я сдерживалась.

Никогда раньше я не задумывалась о смысле этих занятий. Но когда в меня попали мячом в вышибалах, я смотрела на все со стороны и размышляла, зачем мы столько времени тратим на эти игры и вообще на физические упражнения. Возможно, учителя хотели спровоцировать нас на превращение в берсерков. Такое случалось довольно часто, однако, и на простых занятиях ребята тоже иногда обращались.

Наблюдая за обеими командами, я обратила внимание, что лидирующая команда работала сообща. Мячи в ней отдавали самым метким ребятам, а их стратегия заключалась в том, чтобы выбить лучших игроков из команды соперника.

— Тренировка, — произнес чей-то голос рядом со мной.

От неожиданности я дернулась и крепко прижала руки к бедрам, чтобы не ударить собеседника еще до того, как я повернусь к нему лицом.

Я встретилась взглядом с Джейденом. Глаза у него были светло-голубые.

— Они тренируют вас, чтобы вы были хорошими бойцами, когда станете берсерками.

Услышав такое раньше, когда Молли была жива, я бы засмеялась. Но сейчас я лишь спокойно поинтересовалась:

— Провел пару дней в лагере, и уже заделался экспертом?

— Я здесь уже пятнадцать дней, — произнес он напряженным голосом.

— Дни в камере не считаются.

— Знаю…

— Ничего ты не знаешь, — резко заявила я, вдруг разозлившись. — Я здесь уже семнадцать лет.

Он спокойно взглянул на меня.

— Ты права. Об этой тюрьме я ничего не знаю. Но тренировочные упражнения я распознать могу.

Услышав слово «тюрьма», я мгновенно совладала с охватившей меня злостью. Я никогда не думала об этом месте, как о тюрьме. Мы же не преступники. Нас здесь держали из осторожности: чтобы обезопасить наши семьи и все оставшееся население планеты. Однако сейчас я не знала, что и думать.

— Пару дней назад ты побывала в административном корпусе. Что-то произошло, пока ты была внутри, не так ли? — поинтересовался Джейден.

Я промолчала, поскольку воспоминания о Молли едва не подтолкнули меня к потере контроля. Весь день прошел в таком же духе. Я старалась избегать участия в любых играх, а Джейден следовал за мной по пятам, привлекая мое внимание к очевидным несостыковкам в окружающем мире. Очевидным, если смотреть на мир безумными глазами берсерка.

— Ты заметила, как мало среди семнадцатилетних ребят со светлыми глазами? — спросил Джейден, пока мы дожидались своих освободителей в игре с захватом флагом. — Это рецессивные…

— Да, знаю, рецессивные гены, — прервала его я. Он что, специально провоцировал меня его убить? — Светлые волосы тоже к ним относятся. Что с того?

Я взглянула на его недавно подстриженные светлые волосы.

— Держу пари, следующим в берсерка превратится Пит. У него оба признака. К тому же он ведет себя нервно.

— Я больше не участвую в пари.

— Разве? Ведь сейчас на кону твоя собственная жизнь.

Прежде чем я успела потребовать объяснений, появилась Хейли и высвободила нас из тюрьмы. Я сразу же отправилась на базу. Жаль, из самого лагеря так легко не сбежишь. И как я не додумалась спросить Джейдена об остальном мире?

На восьмом уроке, когда я проходила полосу препятствий, меня подрезал Дэвид. Я споткнулась и упала, болезненно приземлившись на правый локоть.

Мной овладела безумная ярость. Без раздумий поддавшись желанию убивать, я рванулась за Дэвидом.

Кто-то схватил меня за левое запястье, вынуждая остановиться.

— Что с твоим локтем, Кейт? — спросил чей-то голос.

Я попыталась избавиться от преграды, но это оказалось не так-то просто.

— Твой локоть, Кейт? — на этот раз голос прозвучал громче. — Кейт?

Спокойный голос Джейдена прорезал окутавший меня туман. Моргнув, я взглянула ему в глаза. Он взволнованно смотрел на меня, продолжая крепко сжимать мое запястье.

— С тобой всё хорошо? — обратился ко мне мистер Телерико. — Доктор не нужен?

Я вдруг заметила, что все смотрели на меня. Наверняка гадали, не стала ли я берсерком.

— Нет, сэр. Я просто ударилась.

Мистер Телерико кивнул и крикнул остальным, чтобы возвращались к упражнениям.

— Кейт, отдохни пока немного. Потом начнешь заново.

— Спасибо, сэр.

Он вернулся на свое место.

— Можешь меня отпустить, — обратилась я к Джейдену.

Но он меня не послушал.

— Если сможешь продержаться еще пару дней, то пройдет все само собой.

— О чем ты говоришь? — я дернула руку сильнее, чем стоило, но он все равно меня не выпустил.

Он оказался удивительно силен.

— Чтобы ярость берсерка затихла, требуется пять-семь дней. После этого ты сможешь контролировать свои эмоции.

— Что за бред. Тебе-то откуда об этом знать?

Я попыталась освободить запястье. Тщетно.

— Я сам через это прошел.

— Невозможно, — усмехнулась я.

— Тогда почему ты не можешь вырваться из моего захвата? — спросил он.

— Джейден, твоя очередь, — позвал его мистер Телерико.

Он выпустил меня и побежал к линии старта. Я наблюдала за тем, как он преодолел препятствия. Телосложение у Джейдена было такое же, как и у прочих парней. Он не превосходил их в силе или скорости, однако его движения были так грациозны, что упражнение выглядело элементарным.

Надо было поблагодарить его за то, что не дал мне убить Дэвида.

* * *

Следующие пару дней я изо всех сил старалась сдерживать ярость и жажду крови. Джейден всё время был рядом и, когда меня одолевал очередной приступ бешенства, я сосредоточивала свое внимание на нем.

Друзья, разумеется, заметили мое необычное поведение и молчаливость.

— Кончай хандрить, Кейт, — сказала мне Хейли на шестое утро после моего обращения в берсерка. — Ты почти не разговариваешь с тех пор, как Молли ушла. Вы с ней еще встретитесь снаружи.

— Я плохо себя чувствовала…

— Да брось ты. Матушка Джин на эту ерунду бы купилась, но я-то лучше тебя знаю.

— Я скучаю по ней, — призналась я.

Она сжала мое плечо.

— Мы все по ней скучаем, но теперь она на свободе. Ты тоже освободишься, если будешь держаться подальше от Джейдена.

— Что ты имеешь в виду?

Она взглянула на меня, как на дуру. Ее светло-карие глаза идеально подходили по цвету к волосам.

— Никто не купится на его хорошее поведение. Все мы знаем, что он опять планирует побег, и я не хочу, чтобы тебя поймали вместе с ним. Тебе скоро стукнет восемнадцать. Знаю, он горячий парень, но если ты сейчас превратишься в берсерка, то лишишься возможности попасть домой.

Речь была эмоциональной. Я открыла рот, собираясь рассказать ей правду, но вдруг осознала кое-что, и едва удержалась от стона. Я была так увлечена собой, что совсем забыла о друзьях. Черт, а ведь семнадцатилетние стали для меня семьей. И в течение года всем им предстояло умереть.

Я ухватилась руками за край сиденья, стараясь сохранить спокойное выражение лица. Кто-то должен все это прекратить. Но как? У них ведь сотни охранников, ограда, колючая проволока, камеры и оружие.

Хейли, похоже, не заметила моей паники и приняла мое молчание как знак согласия.

— К тому же, если Матушка Джин или Отец Брайан заметят, что ты проводишь с ним слишком много времени, тебя переведут в другой лагерь. Я не хочу терять тебя сразу после Молли.

Двое влюбленных с рецессивными генами берсерков — этого в агентстве Внутренней Безопасности хотели меньше всего на свете. Если кого-то в общежитии подозревали в наличии романтических отношений, пара исчезала, вероятно, их отправляли в другой лагерь. Впрочем, сейчас я сомневалась, что хоть кто-то из них выжил.

Мои пальцы дырявили виниловую обшивку сидения.

Сосредоточиться. Дышать. Никого не убивать.

* * *

На восьмое утро после убийства Молли я проснулась с таким чувством, будто выздоровела после лихорадки. Я снова обрела способность трезво мыслить. Ярость улеглась и бурлила в где-то самой глубине моего сердца. Теперь она подчинялась мне, а не произвольно рвалась наружу, требуя от меня реакции на малейшее происшествие.

После слов Хейли я стала избегать Джейдена. Сегодня, однако, я сама искала его общества. Мне удалось поговорить с ним, пока мы ждали своей очереди в совместной эстафете.

— Ты справилась, — сказал он. — Немногим из берсерков это удается.

Вопросы так и норовили слететь с губ, но времени у меня было не так много.

— Из лагеря вообще можно уйти живым?

— Да.

— Как?

— Стать берсерком. Им позволяют поддаться жажде крови, а затем передают их в спецподразделения агентства Внутренней Безопасности.

— Это безумие. Их же невозможно контролировать.

Джейден натянуто улыбнулся.

— Они многое узнали благодаря этим тюрьмам. Они вовсе не хотят зазря терять своих покорных машин-убийц.

Горечь в его голосе сказала мне куда больше, чем простые слова.

— В таком случае, мы должны их остановить.

Джейден засмеялся.

— Желаю удачи. Лично я просто хочу выбраться отсюда.

— Но ты же не можешь просто смотреть…

Он шагнул ближе. Выражение его лица не изменилось, когда он прорычал низким голосом:

— Ты понятия не имеешь, что я могу, а что нет. Все эти годы ты провела в своем драгоценном лагере, откуда тебе знать, через что прошел я.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями.

— Хейли сказала, ты подбивал всех на восстание?

— Чтобы обеспечить себе прикрытие. Но вам тут всем промыли мозги, и иметь с вами дело бесполезно. Никто не поверит, если я расскажу правду об этом месте.

— Какую правду, Джейден? — спросила я.

— Это место — фабрика по производству берсерков. Его единственная цель — снабжать армию берсерками.

* * *

Позже я не могла вспомнить, что же я тогда сказала Джейдену. Следующий день прошел как в тумане, я снова и снова прокручивала в голове наш с ним разговор и заметила несколько несовпадений. Почему Джейден был здесь? После поимки его наверняка протестировали и обнаружили, что он уже стал берсерком. Возможно, он работал на военных.

Я решила, что лучше будет избегать общения с ним. Вот только он намека не понял и не отставал от меня.

— Я помог тебе. А ты собираешься помочь мне? — спросил он после третьего урока.

Я ответила отказом.

— У тебя осталось не так много времени. Рано или поздно они о тебе узнают, — сказал он, когда закончился четвертый урок. — Ты можешь уйти со мной.

— Я не брошу своих друзей.

— Тогда ты умрешь.

Его уверенность лишала меня силы духа.

— И ты тоже, — парировала я.

— Тем больше у нас причин отсюда уйти.

— Как будто это так легко сделать.

— У меня есть план, но в нем должны участвовать мы оба.

Я молча ждала продолжения.

— Нам нужно попасть внутрь административного корпуса. Это единственный выход.

— Нет, — коротко ответила я и пошла прочь.

В следующий раз он поймал меня после седьмого урока.

— Ты ничем не сможешь помочь остальным, пока ты здесь, Кейт. Снаружи люди уже много лет пытаются свергнуть агентство внутренней безопасности и восстановить демократию.

— Много лет? Серьезно?

— Да, а что?

— А им удастся это сделать?

— Для этого нам понадобится привлечь на свою сторону больше берсерков, — ответил он, понизив голос.

Джейден быстро огляделся вокруг. Большинство ребят шли в сторону спортивного поля.

— Ты единственная, кто знает правду об этом месте, и ты нужна мне.

Мысль о настоящем предназначении этого места преследовала меня всю ночь. Мое желание помочь всем детям в лагере конфликтовало с обещанием, которое я дала Молли. В течение долгих лет, проведенных здесь, никто не пытался нас вытащить отсюда. И если мы на самом деле не воссоединяемся с нашими семьями, что же тогда говорили нашим родственникам, когда забирали нас?

После бессонной ночи я решила, что мне нужна информация. К сожалению, получить я ее могла только от Джейдена, а это могло привлечь внимание охраны или наших надзирателей в общежитии. Я смотрела на красный огонёк, сияющий на потолке. Когда темнело, они включали тепловые сенсоры, чтобы быть уверенными в том, что мы в своих комнатах. Должны быть еще помещения, помимо ванной комнаты, которые не находятся под наблюдением. Узнать это я могла только у одного человека. Дорин.

* * *

— Итак, нашей Милашке нужна информация о потаенных уголках, — сказала мне Дорин на следующее утро за завтраком.

Ей не удалось спровоцировать меня этой издевкой. Пару дней назад я бы наверняка взбесилась, но не сейчас. Я могла запросто разорвать ее на куски, и это знание придало мне уверенности.

— Так какова цена?

— А откуда мне знать, что ты не пойдешь ябедничать к Матушке Джин?

— Хватит нести чушь, Дорин. Ты же знаешь, я не стану ябедничать.

Не отводя от меня взгляда, она принялась грызть ногти.

— Да, ты не ябеда. Но обычно ты всегда исчезаешь при первом же признаке грядущих неприятностей. Так что это что-то новенькое. Откуда вдруг у тебя появился интерес к таким вещам?

Я взглянула на сидевшего на другом конце столовой Джейдена.

Дорин проследила за моим взглядом и фыркнула.

— Вау, Кейт. Если уж нарушаешь правила, то по полной программе. Ты же понимаешь, что вас все равно поймают, да? Отношения у нас тут длятся недолго.

— Я знаю, чем рискую. Что ты хочешь взамен?

— Зависит от твоих потребностей. Ты хочешь узнать о паре мест или обо всех?

— Обо всех.

— От этого мало пользы, если хочешь сбежать. Нужно знать намного больше.

Пугающая проницательность Дорин была одной из причин, которая помогала ей с такой легкостью обыгрывать людей. Она наклонилась ближе:

— Что на самом деле происходит?

Слова Джейдена: «Ты единственная, кто знает правду об этом месте», — эхом прозвучали у меня голове. Семнадцатилетние не доверяли ему, зато они доверяли мне. Зазвенел звонок, и я приняла спонтанное и, надеюсь, не роковое решение.

Будучи защищенной от подслушивания гулом столовой, я рассказала Дорин о Молли.

Она схватила меня за руку.

— Серьезно?

— Да.

— Чтоб мне оберсеркить! Я знала, что что-то тут нечисто. Если задуматься, все факты налицо. Например, никто из нас не получает от своих семей писем или чего-то еще. Но убийства!

— Спокойно, Дорин, — произнесла я, пытаясь ее успокоить. — Дыши.

Она старалась глубоко дышать, пока мы шли на наше первое занятие. Дорин больше не проронила ни слова, пока мы не дошли до класса.

— Никогда бы не подумала, что лучше превратиться в берсерка.

— Я собираюсь это прекратить.

Она засмеялась неровным, почти истеричным смехом.

— Как?

— План пока в разработке. Что ты хочешь взамен на информацию?

Дорин смотрела на меня так, будто никогда раньше не видела.

— К концу шестого урока я подготовлю для тебя карту.

Дорин сдержала обещание и подсунула мне клочок бумаги с нарисованной на ней картой лагеря. Недоступные для камер места были помечены красным.

— Запомни и смой в унитаз. Охране лучше с этим не попадаться.

— Спасибо.

Она помедлила.

— Только не уходите без нас, хорошо?

— В этом-то и весь план.

* * *

По середине упражнений в беге на восьмом уроке мне удалось оказаться рядом с Джейденом, который игнорировал меня весь день.

— Если тебе нужна помощь, найди меня в свободное от занятий время.

Я рассказала, где именно.

Он не изменил позы и все также продолжал следить взглядом за бегунами. Лишь кивком головы он показал, что слышал мое предложение.

— Сможешь добраться туда незамеченным?

Он взглянул на меня с нескрываемым раздражением.

— Разумеется. А ты?

— Думаю…

— Не задумывайся об этом слишком сильно, Кейт. Веди себя естественно. Не дергайся и не озирайся вокруг. Поняла?

— Да.

Дорин сообщила мне, что на верхнем этаже общежития никто не жил, и камеры там отключили для экономии энергии. Поскольку берсерки уничтожили все электростанции, выработка электричества стала огромной проблемой.

За лестничными пролетами в общежитиях наблюдали, но в свободное от занятий время на них было весьма людно. К тому же, в это время охрана больше следила за общими зонами. Если мы с Джейденом сможем пробраться на третий этаж, не взбудоражив охранников, то, предположительно, будем в безопасности. Ключевое слово — предположительно.

Я вспомнила совет Джейдана и поднялась по ступенькам так, словно хожу тут каждый день. Солнечный свет сочился сквозь окна по обоим концам коридора, но центр помещения оставался в полутьме. По крайней мере, не было видно красных огоньков на потолке.

Джейдана не было видно. Пока я ждала, во мне нарастало беспокойство и нетерпение. Наконец-то открылась дверь в самом конце коридора. Мы встретились на середине. Сначала он изучил потолок и после указал на комнату слева. Мы вошли в комнату, в которой пахло плесенью, поднимая в воздух слой вековой пыли. Здесь тоже не было никаких признаков красных огоньков, но тем не менее Джейдан отвел меня в ванную комнату.

Он прислонился к раковине и скрестил руки на груди.

— Так значит, ты мне поможешь?

— Вроде того.

Джейден промолчал.

— Сперва мне нужны ответы, — заявила я.

Жестом он дал мне знак продолжать.

— Почему никто не распознал в тебе берсерка, когда тебя поймали?

На мгновение на его лице отразилась боль, и он моргнул, вновь придавая лицу спокойное выражение.

— Наш отряд предали. Агенты из внутренней безопасности застали нас врасплох. Они превосходили нас числом. Мать сказала мне вести себя как обычно, чтобы они… — каждый мускул его тела напрягся, растягивая ткань комбинезона, — не зарезали меня вместе с остальными.

Я сжала ладони.

— Они всех..?

— Кроме носителей гена берсерка. Их отправили в лагерь размножения.

Понадобилось несколько секунд, чтобы слова «лагерь размножения» дошли до моего сознания.

— Ты имеешь в виду…

— Ага. Без генетиков агентству Внутренней Безопасности приходится выводить берсерков старомодным способом.

Мной овладел ужас, и я постаралась сфокусировать на положительном моменте:

— По крайней мере, твоя мать жива.

Впившись пальцами в предплечья, Джейден произнес:

— Она была уже не в том возрасте, чтобы иметь детей. У отца не было гена, а двух старших братьев убили, когда они пытались нас защитить. Только я выжил. Я бы убил столько ублюдков, сколько смог, но я дал обещание матери, что найду способ сбежать.

Все шло совсем не так, как я себе представляла. Я постаралась найти менее болезненную и менее жестокую тему для разговора.

— Значит, доктора тебя не проверяли?

— Меня просканировали на наличие гена, но поскольку я не вел себя соответствующе, они решили, что я либо превращусь в лагере, либо пройду очищение и отправлюсь к размножителям.

У меня перед глазами возникло удивленное лицо Молли.

— Тогда почему они убили Молли?

— Ты из-за этого превратилась?

Я кивнула.

Он ненадолго задумался.

— Либо она не могла иметь детей, либо их план был в том, чтобы ты увидела ее смерть. А может, и то, и другое.

— Но…

— Сейчас берсерки им нужнее, чем размножители. Ты явно была в числе главных кандидатов в берсерки, — он наклонился ближе. — Как ты сдержала свою жажду крови?

Я рассказала ему о проволочной вазе Молли.

— Потрясающе.

— Что в этом такого? Ты ведь тоже справился.

Он тяжело вздохнул.

— Потому что мои братья пять дней меня сдерживали, — грустная улыбка исчезла с его губ. — Так ты мне поможешь?

От услышанного у меня голова пошла кругом. Можно ли ему верить?

— Еще один вопрос.

— Давай побыстрее, перерыв вот-вот закончится.

— Почему никто из ваших не пытался нас спасти? Наверняка в их планы входит закрытие фабрик по по производству берсерков.

— С чего ты решила, что мы не пытались? — парировал он.

Я промолчала.

Он вздохнул.

— Фабрики слишком хорошо защищены. А взорвать их мы не могли, поскольку не хотели, чтобы пострадали дети.

Слабая отговорка. Возможно, я мало знаю о том, что происходит за стенами лагеря, но если бы я участвовала в восстании против агентства Внутренней безопасности, то первым делом нейтрализовала бы армию берсерков, а не освобождала кучку детишек. Но пусть будет так.

— Ладно, я помогу.

Джейден с подозрением взглянул на меня.

— Вот так просто?

— Ну, я же не гарантирую тебе успех. Каков твой план?

Он быстро описал свою задумку, как мы проберемся в административный корпус и с боем вырвемся на свободу.

— Там у них нет камер, а нас будет всего двое, и элемент неожиданности на нашей стороне. Мы сбежим еще до того, как они соберутся с силами.

Снаружи раздались голоса, и я не успела сказать ему, что план отстой. Джейден прижал палец к губам и слегка приоткрыл дверь ванной.

— …больше некуда.

— …последний раз его засекли в общежитии семнадцатилетних, на второй лестнице.

— …проверьте справа, мы — слева.

О нет. Нас разыскивали охранники.

Джейден оттащил меня подальше от двери.

— Они ищут меня. Оставайся здесь, пока все не утихнет.

Я схватила его за руку, не давая уйти.

— Ты что делаешь? Тебя же поймают и возьмут под арест.

— Уж лучше меня, чем тебя.

— Но…

— Тебе нужно поддерживать свою… — На его губах мелькнула улыбка. — …невинность. Не принимай поспешных решений, пока меня не будет, хорошо?

Похоже, я кивнула, когда он выходил из комнаты. Через несколько секунд до меня донеслись звуки борьбы и приглушенные крики, которые отдавались дрожью в моём теле. Я свернулась калачиком, чтобы не кинуться ему на помощь, и ждала. В эти ужасные минуты я поняла, как Джейдан себя чувствовал, когда не стал сражаться, хотя рядом умирала его семья. Во мне затаилось чувство глубокого уважения к нему.

* * *

Пока Джейден отбывал наказание, у меня было даже слишком много времени на то, чтобы изучить лагерь и придумать фантастический план побега. К сожалению, в голову приходили только отстойные варианты.

Кроме того, я не знала, что делать с ещё одной проблемой — все остальные ребята. Смогли бы семнадцатилетние поднять восстание? Некоторые, скорее всего, превратились бы в берсерков, испытывая стресс. И что мы тогда бы делали? Был ли какой-то способ определить заранее, кто мог обратиться, и вычеркнуть их из списка? Приблизительно пятьдесят моих одноклассников превратились в берсерков. Я стала припоминать и записывать любые зацепки, которые могли спровоцировать превращение. Список получился впечатляющим: проще говоря, любая мелочь могла стать причиной. Бесполезно.

Но вернёмся к Джейдану. Пускай мы нашли места, скрытые от камер, но не стоило забывать об охране и учителях на территории лагеря. Джейдан прав. Если мы хотели бы сбежать, нам надо было бы проникнуть в административное здание, вот только охрана всегда настороже. Мне казалось невозможным проникнуть туда незамеченными, особенно когда я стала наблюдать за сменой дозоров. От этого мне все больше казалось, что его слова о том, что мне намеренно дали увидеть её смерть, были не такими уж и глупыми.

От мысли, что ее убили ради того, чтобы я превратилась в берсерка, по телу начала разливаться ярость.

Сосредоточиться. Дышать. Никого не убивать.

Я должна была узнать, могла ли Молли иметь детей. Эти сведения можно было получить в кабинете у врача. Пришла пора воспользоваться репутацией хорошей девочки, однако сперва нужно было переговорить с Дорин.

* * *

— Размножители? — мускулистые руки Дорин обвились вокруг талии. — Это хуже смерти.

— Может, тебе повезет стать берсерком, — сказала я.

Шел шестой урок, и у нас был короткий перерыв между играми в вышибалы.

— Несмешно, — она изучающе взглянула на меня. — Как дела с подготовкой плана?

— Ужасно.

— Неудивительно. У этого места отличная защита.

— Мне нужно больше информации. Как насчет маленькой хитрости?

— Всегда готова. Что тебе требуется?

Я пересказала ей свой план.

— Тебе придется действовать быстро. Времени будет мало.

— Знаю.

— Когда?

— На восьмом уроке.

— А, полоса препятствий. Хороший выбор.

Для того, кто почти превратился в берсерка, было противопоказано нервничать. Я суетилась во время седьмого урока, мои эмоции колебались от спокойствия до паники. Наконец-то начался восьмой урок. Стараясь держаться рядом с Дорин, я пробежала пару кругов, чтобы выветрить своё беспокойство.

Приведя нервы в порядок, я перешла к испытанию с веревками. На полпути к финишу я споткнулась и грохнулась на землю. Сжимая правую лодыжку, я заорала, словно мне было очень больно, и продолжала кричать до прихода мистера Телерико.

— Вывих или перелом? — спросил он.

— Не знаю, — простонала я.

— Можешь опереться на правую ногу?

Я попыталась встать, вскрикнула и рухнула обратно на землю.

Мистер Телерико заметил стоящую рядом Дорин.

— Дорин, отведи ее в лазарет.

— Есть сэр, — отозвалась она.

Она помогла мне встать на здоровую ногу, закинула мою руку себе на плечи и повела меня к кабинету доктора.

Как я и предполагала, за нами увязалась пара охранников.

— Как думаешь, внутрь они за нами последуют? — прошептала Дорин.

Я коснулась земли «больной» ногой и взвизгнула. Теперь они точно пойдут за нами. Боль была одним из способов спровоцировать обращение в берсерка.

— В следующий раз предупреди меня, прежде чем визжать, ладно? — проворчала Дорин.

Вы вошли в лазарет, и медсестра отвела нас в приемную палату. Пока она искала мое досье в компьютере, Дорин усадила меня на стол и вернулась в коридор. Один из охранников загораживал дверной проем, пока не появился доктор и не прогнал его, захлопнув за собой дверь.

В приемных палатах камер не было.

Доктор улыбнулся мне.

— Что произошло?

Я изложила историю моего «ранения», и он занялся моей лодыжкой.

— Не похоже, что…

— … вечно за нами следите! — раздраженный голос Дорин звучал громче и громче. — У нее травма, в берсерка она не превращается, идиоты!

Послышались зловещие щелчки.

— Прекратите. Прекратите за нами следить!

Доктор и медсестра взволнованно переглянулись. Затем он вытащил из кармана шприц и распахнул дверь в коридор. Медсестра последовала за ним.

Как только они вышли, я спрыгнула со стола и рванулась к компьютеру. Мои пальцы поспешно застучали по клавишам. Наконец-то нашлось достойное применение способностям берсерка.

Отыскав досье Молли, я пробежала его глазами, затем вернулась к своему досье и быстро его пролистала.

Я заскочила назад к столу за миг перед возвращением доктора.

— С ней все хорошо? — спросила я.

— Да. Просто небольшое переутомление. Сейчас она отдыхает. Теперь займемся твоей лодыжкой.

Я притворилась пострадавшей. Доктор сделал вывод, что у меня растяжение связок. Он забинтовал мне щиколотку и дал пару болеутоляющих таблеток.

Хромая, я направилась к общежитию, надеясь, что у Дорин не будет серьезных неприятностей.

Добравшись до ванной комнаты, я позволила себе переварить раскопанную информацию. Я смотрела в зеркало и вглядывалась в свои голубые глаза. Маленькие серые крапинки точками рассыпались по радужной оболочке. Забавно, что я раньше их не замечала.

В моем досье было написано, что для потенциального берсерка я слишком уравновешенная. В досье Молли говорилось, что ее здоровье в полном порядке.

Согласно моему досье для моего превращения потребовались радикальные меры. А в досье Молли упоминалось, что она могла доставить много хлопот, когда узнала бы правду.

Иными словами, ее убили, чтобы спровоцировать меня. Я закрыла глаза, сдерживая нахлынувшую ярость. Когда ко мне снова вернулась способность думать, я составила план: с небольшой долей вероятности он мог сработать, но лишь в том случае, если меня снова попытались бы насильственно превратить в бресерка. Лучше бы Джейден оказался прав, когда сказал, что берсерки им нужнее размножителей. Он еще не был в курсе, что от этого зависела его жизнь.

* * *

За нападение на охранника Дорин два дня провела под арестом.

— Чуть не сорвалась, — сказала она, подходя ко мне в перерыве между занятиями. Я впервые увидела Дорин испуганной. — Да, чуть не стала берсерком.

Она покачала головой и улыбнулась.

— Но я не могу быть следующей. Я заключила пари с пятью семнадцатилетками и еще с четырьми шестнадцатилетними, что следующим будет Пит. Не могу же проиграть из-за самой себя.

Я замерла, услышав ее замечание о Пите. Джейден сказал то же самое.

— Почему он?

— Он рыжий, у него сросшиеся мочки ушей, а еще его бесят жулики.

— Сросшиеся мочки? Серьезно?

— Ага. Проявление рецессивного гена, как и…

— Знаю. А на меня кто-нибудь ставил? — спросила я.

Ее лицо оставалось серьезным, но в коричневых глазах мелькнули смешинки.

— Никто.

— Но я же…

— Во всем лагере не найти более спокойного человека, чем ты. Заранее проигранная ставка.

Ха. Я могла бы показать ей, как сильно она ошибалась, но тогда меня бы оглушили и утащили в военный лагерь берсерков.

Тем не менее, я кое о чем призадумалась, когда Дорин упомянула о Пите. Знали ли в агентстве Внутренней Безопасности, что превращение в берсерка можно «пережить»?

* * *

Джейден провел под арестом десять дней. Самое долгое заключение из всех. Когда он брел назад в общежитие, его лицо было все в синяках и порезах, а шел он на негнущихся ногах. Другие ученики таращились на него с открытыми ртами или уважительно кивали.

Я подавила желание пойти за ним, поскольку хотела выждать пару дней перед нашим разговором. Однако, на следующее утро, когда он сидел в углу столовой, поставив локти на стол и уткнувшись в лицом ладони, вид у него был жалкий. Я понадеялась, что он притворялся, чтобы обмануть охрану.

Когда прозвенел звонок на первый урок, Джейден не пошевелился. Когда все ушли, я подошла к нему и присела рядом.

— Уходи, Кейт, — произнес он, не глядя на меня.

— Если ты опоздаешь…

— Я не вернусь в камеру. Сначала им придется меня убить, — он поднял голову и посмотрел на меня взглядом побежденного. — Я обдумал свой план. Отстойный. Отсюда нет выхода. Когда они придут за мной на этот раз, я не стану притворяться слабаком.

— Нет, ты идешь на первый урок, — я схватила его за запястье и заставила встать.

Выйдя из столовой с Джейденом на буксире, я направилась к научному корпусу.

Он брел на шаг позади меня, не оказывая сопротивления, но и не проявляя инициативу.

По пути я продолжала говорить:

— Ты не можешь сейчас сдаться. Ты дал обещание матери, а я — подруге. Если мы нарушим данные им обеты, они якобы будут нас преследовать вечно. — Я посчитала смешок Джейдена добрым знаком. — К тому же, у меня есть идея, как можно проникнуть в административный корпус.

Дернув меня за руку, он вынудил меня остановиться.

— Как?

— Тебе, возможно, не понравится…

— Я готов на всё, чтобы выбрать отсюда.

А готова ли я?

— Расскажи.

И я рассказала.

Он смотрел на меня, переваривая услышанное. Когда он собрался заговорить, я влезла с еще одним замечанием:

— Подумай хорошенько. Ты окажешься в большей опасности.

— Когда приступим?

Недолго же он думал. По пути на урок я продолжила объяснять:

— Нужно действовать постепенно. Сначала простые жесты, потом нечто более… откровенное.

— Ладно, предоставляю инициативу тебе.

Я спросила Джейдена, знали ли в агентстве внутренней безопасности, что с превращением в берсерка можно справиться.

— Да, но они не хотят, чтобы такое случалось. Безмозглые солдаты не спорят с приказами, и их не волнуют такие вещи, как мораль или приличия.

Перед тем, как войти в здание, Джейден помедлил.

— Так значит, от плана по всеобщему спасению ты отказалась?

— Нет.

Он промолчал.

Я вздохнула.

— Проблемы надо решать постепенно.

* * *

С этого момента в столовой мы с Джейденом сидели вместе. Хейли не замедлила снова меня предупредить.

— Вас выгонят отсюда, — сказала она.

— Мы будем осторожны, — ответила я. После этой лжи в желудке появилось неприятное ощущение тошноты.

Дорин с подозрением наблюдала за нами, а на шестом уроке подошла ко мне:

— Ты что творишь? Ты должна искать выход отсюда, а не крутить роман с новичком.

Есть. Мне в голову пришла идея, как решить вторую мою проблему, а вместе с ней и десять причин, почему у меня ничего не получится. К тому же, Джейден был бы против. Жаль.

Я постаралась придать лицу нейтральное выражение и спокойно произнесла:

— Отсюда нет выхода. И раз уж мы все равно здесь застряли, я не хочу терять времени даром.

— Лгунья из тебя никакая, — огрызнулась она и в бешенстве умчалась прочь.

* * *

Джейден и я продолжали наше… как бы это назвать? «Ухаживания» звучит слишком старомодно. Наш лже-роман?

Время от времени мы исчезали из поля зрения камер, а затем через пару минут появлялись вновь. Узел на моем комбинезоне был завязан кое-как, а на лице Джейдена бродила глуповатая улыбка. С каждым разом мы рисковали все сильнее и сильнее.

Как-то ночью в свободное время, когда мы ускользнули в слепую зону за зданием математиков, к нам неожиданно заявилась Дорин.

Она выглядела готовой к драке и без колебаний перешла к сути своих претензий:

— Вы планируете сбежать вдвоем, бросив нас всех, так?

— Да. Невозможно вытащить всех, так что мы спасаемся только мы.

Джейден растерянно посмотрел на меня.

Дорин сделала глубокий вдох.

— Ты не заслуживаешь освобождения, Дорин, — произнесла я. — Ты просто обыкновенная задира. Только болтать горазда. Серьезно. И ты надеялась, что я тебя спасу? Я же избегаю любых неприятностей. С твоей глупостью может сравниться только твое уродство.

— Ты что, спятила..? — зашипел на меня Джейден.

— Ты покойница!

В Дорин проснулся ген берсерка, и ее руки с поразительной скоростью оказались у моей шеи. Ее пальцы сильно сдавили мне шею, из горла вырвался приглушенный рык, а глаза наполнились жаждой крови.

Боль и ужас на мгновение парализовали меня. Мне не хватало воздуха.

Тут проснулись мои собственные инстинкты берсерка, и благодаря помощи Джейдена, Дорин оказалась прижата к стене.

Он снова и снова спокойным голосом повторял ее имя, как ранее со мной. Она перестала сопротивляться, но все еще не пришла в себя.

— Готова поспорить, что ты не можешь контролировать собственные эмоции, Дорин, — произнесла я, подстраиваясь под ровные интонации Джейдена. — Тобой сейчас правит жажда крови. Ставлю целый месяц домашних обязанностей на то, что ты не сможешь пересилить свои гены, как это сделала я, Дорин.

— Ты спятила, — произнес Джейден.

С заметным трудом Дорин сфокусировала взгляд на мне.

— Ты проиграешь, Кейт.

— Надеюсь.

— Ты хотела, чтобы она превратилась! — набросился на меня Джейден. — А если бы она не очнулась? Ты могла все разрушить!

— Это единственный способ сдержать обещание и помочь друзьям.

— А права узнать о твоей маленькой диверсии я не заслужил, — каждое его слово было пропитано злобой.

— Я не знала, получится ли у меня.

Он огрызнулся, и Дорин, реагируя на наши эмоции, вновь начала сопротивляться.

— Соберись, — мягко произнесла я. — Представь, что это как спазм в мышцах. Он скоро пройдет. Ты справишься.

Когда Дорин успокоилась, Джейден отпустил ее.

— Теперь она твоя, Кейт. Удачи тебе с твоей домашней зверушкой. С меня хватит.

И он ушел.

* * *

Следующие пять дней я следила за Дорин и помогала ей себя контролировать, как ранее помогал Джейден. Он держался от меня подальше, и все вокруг поверили в наш разрыв. Забавно, именно так оно и ощущалось. Во время наших лже-свиданий мы только разговаривали, но мне все равно их не хватало.

Когда ярость берсерка улеглась, Дорин немедленно выбрала следующую цель:

— Я собираюсь поиграть с Питом в карты и сжульничать. Тогда-то и он обратится.

Так она и поступила, а я помогла ему очнуться. Однако, постоянно держаться с ним рядом оказалось сложнее. На четвертом уроке, во время игры в баскетбол Пит потерял контроль, и к нему потянулись охранники.

Мы с Дорин не могли вмешаться, не вызвав подозрений. Если он поддался бы ярости, мне пришлось бы задержаться здесь дольше. И вот это было бы проблематично, поскольку мой восемнадцатый день рождения всего через неделю. Я же не могла оставить Дорин одну. В лагере должны были остаться как минимум двое берсерков, иначе его не захватили бы. Мною овладела тревога.

Казалось, Пита уже не спасти, но к нему вдруг подошел Джейден и своим голосом вывел его из этого состояния. Испытав облегчение, я наблюдала за Джейденом и гадала, заговорит ли он когда-нибудь со мной.

* * *

— Так каков твой план? — Джейден качнул головой в сторону Пита. В это время у нашей группы шел урок преодоления препятствий. — Спровоцировать всех семнадцатилетних, чтобы создать себе личную армию берсерков? — его голос звучал предельно напряженно.

— Да, но только это будет армия Дорин. Через пять дней у меня назначено очищение, — я поймала его предостерегающий взгляд. — Не волнуйся, я планирую превратиться в берсерка до визита к врачу. Устрою представление и завалю парочку охранников, пока меня не вырубят.

— Не слишком толковый план.

— Нет, но исходный я завалила, так что… — я нервно ковыряла землю носком ботинка. — Прости, что не рассказала тебе про Дорин, но я знала, что ты бы…

— Отказался помогать?

— Ага.

— Ты права. Я бы отказался, но откуда мне было знать, что ты можешь ее спровоцировать?

— Это еще один довод. Я этого не знала. Я слышала, что она уже пару раз была на грани, и мне были известны ее слабости, — я криво улыбнулась. — Быть хорошей девочкой на самом деле сложная работа. Чтобы избежать любых неприятностей, я со всеми держалась по-дружески. Так что я многое узнала о других семнадцатилетних. Когда я думала о своих одноклассниках, которые стали берсерками, то есть, когда размышляла о причинах превращений, я обнаружила некую закономерность.

— Почему ты не рассказала мне обо всем?

— Это была просто догадка.

— Ну, она оказалась верной, — признал он. — Надеюсь, твоя остальная часть плана также хорошо сработает.

— Уверен? У нас не так много времени.

— Тогда не стоит медлить.

Он на секунду схватил мою руку, сжал и отпустил. Джейдан вернулся на свое место намного более оживлённым, чем раньше.

Среди семнадцатилетних незамедлительно пошли сплетни о нашем воссоединении.

Когда мы шли на ужин, Хейли заблокировала мне проход к лестнице:

— Тебе осталось всего два дня до очищения! Ты что, спятила? О чем ты думаешь?

Я наклонилась к ней и прошептала:

— Поговори с Дорин. Она всё тебе объяснит.

* * *

— Готова? — спросил меня Джейден.

Да. Нет. Да. Живот скрутило. Не сумев совладать с собственным голосом, я кивнула. Мы вместе сели за обеденным столом на виду у всех семнадцатилетних.

Джейден встал и громко произнес, чтобы его голос был слышен по всей столовой:

— Мне наплевать, кто нас увидит.

Он притянул меня к себе и поцеловал, обняв за талию.

За всеобщим удивленным вздохом мгновенно наступила тишина. Пути назад больше не было. Поцелуй Джейдена стал глубже, и я забыла обо всех волнениях, как странный трепет разливался по телу.

Поцелуй был долгим. Почему бы нет? Не было смысла упускать наш, возможно, последний шанс на… вообще на всё.

Нас грубо оттащили друг от друга. Четверо охранников бранили нас всю дорогу до административного корпуса, предварительно вколов нам что-то. Я упорно сдерживала любые эмоции. Попытались бы они снова спровоцировать мое превращение?

Н-да, нас повели вниз, в отделанную пластиком комнату. Туда, где убили Молли. Трое охранников вытащили шокеры и прицелились в меня. Но на этот раз, когда четвертый взялся за револьвер, на него бросился Джейден.

Окружившие меня трое повернулись к источнику шума, и в этот момент я рванулась вперед. Было так приятно использовать свои возможности на полную. Я могла бы запросто убить всех троих: по сравнению со мной, они действовали очень медленно. Я уклонилась от шокеров и, выбив оружие у них из рук, вырубила их сильными ударами по вискам.

— Забавно, правда? — Джейден стоял над мужчиной, который собирался пробить ему голову.

— Очень.

— Готова выбраться отсюда? — один шокер он бросил мне, а второй оставил себе.

— О да.

Он взял меня за руку, и мы помчались по коридорам. Наш план состоял в том, чтобы выбраться отсюда, не более того. Несколько раз мы натыкались на охранников и вырубали их. Затем схватили офисного работника, и Джейден заставил его вывести нас наружу. И мы рванулись в лес.

Я знала, что побег удался легко и не был по-настоящему тяжелой задачей. Тяжелой задачей было бы убедить остальных повстанцев вернуться с нами в лагерь, чтобы вызволить оттуда армию берсерков Дорин и всех остальных.

Но, как я уже говорила, проблемы нужно решать постепенно.

Сейчас я вместе с Джейденом наслаждалась бегом в полную силу, позволив неумной энергии берсерка наконец выплеснуться наружу.

§ 7. «Восставший из поэзии» Стив Берман

Аллард съежился в тесном, жарком фургоне. Положив подбородок на колени, обтянутые потертыми брюками, он наблюдал, как паук прятался в щелочке под дверной щеколдой. Лишь крупицы света проникали сквозь беспорядочно разбросанные отверстия от пуль, которые напоминали оспины на противоположной стене фургона. Толстое тельце паука, его ножки похожи на заостренное остриё иголки, тряслось, пока фургон ехал по неровной дороге, а это означало, что они были уже далеко от столицы. Инструкторы Алларда упоминали, что пауки умели плести паутину различных видов, некоторые прочнее стали, а некоторые легче пёрышка, чтобы маленькие паучки могли перемещаться на них в полёте.

Алларду было жаль, что он не мог улететь. Металлический наручник обвивал его левое запястье, стертое до мяса. Наручник был прикреплен к крепкой пластиковой веревке длиной в два фута, которая в свою очередь была прицеплена к одной из сторон фургона. Она была настолько коротка, что не позволяла ему дотянуться до двери. Устойчивая боль пронзала его плечо: он просидел в фургоне уже два часа. И Аллард волновался, что это был не предел.

Его захватчики включили подборку патриотических песен через динамики достаточно громко, чтобы он мог услышать, находясь в грузовом отсеке фургона. Хор школьников пел уже устаревший гимн, но сейчас для Алларда он звучал как насмешка:

Никто не даст нам избавленья: Ни бог, ни царь, ни герой! Добьёмся мы освобожденья Своею собственной рукой. [7]

Он почти уже был на станции, когда они забрали его. Фургон петлял по дороге и чуть было не сбил его. Они стали смеяться, когда он сказал им, что являлся Гражданином. Им было все равно, что у него было с собой ID. Им не стоило его забирать. Родители Алларда работали на Партию. Его отец был высокопоставленным служащим в Министерстве сельского хозяйства и пищевой промышленности. А мать публиковала самые популярные, но немного скучные стихи, восхваляющие Государство на портале «НейшнВэб».

Фургон провонял потом. Аллард представил его до отказа забитым горестными мужчинами и мальчиками, которых забрали с улиц. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, глаза их были закрыты. Некоторые даже начинали молиться, в надежде, что Государство совершило ошибку, что абстрактное божество где-то там наверху утешило бы их и спасло, когда они приехали бы на Линию Фронта.

Тормоза фургона внезапно заскрипели, и он резко остановился. Алларда откинуло в сторону, сильно потянув левую руку, и на него накатил новый прилив боли. Пот выступил на лбу, в подмышках, потёк вниз по спине, из-за чего футболка прилипла к нему, как вторая кожа. Он где-то потерял один ботинок, когда они схватили его.

Грубые голоса его захватчиков-вербовщиков сдавленно посмеивались и фыркали, они произносили слова с акцентом, который явно указывал на то, что они не принадлежали к миру роскошных вилл и офисных клерков, возможно, они даже не были из густонаселенных городов, а их разум, очевидно, был затуманен тошнотворными патриотическими гимнами. Добрались ли они уже до места? У Алларда не было ни малейшего представления, что такое Линия Фронта, — граница или пропускной пункт? Что или кто был на другой стороне? Ни один инструктор не дал бы ему этой информации, ни единого намека. Никто из служащих не рассказал бы ему об этом. Когда он задавал вопросы, его отец замолкал, а мама начинала бормотать: «Там враги Государства».

А затем она просила почитать её последние стихи, озабоченная тем, что они звучали слишком сухо.

И как он мог позволить своим гормонам затмить здравый смысл прошлой ночью? И зачем только соврал родителям, что у него были уроки после обеда, ускользнул из виллы и сел на скоростной поезд до города, чтобы добраться до Рабочего района, и к тому же нарушил комендантский час, лишь бы повидаться с Китом, зачем захотел испытать свою судьбу? Он должен был проснуться в своей мягкой постели. У него заурчало в желудке. Должность отца позволяла им хорошо питаться три раза в день. Но лучше всего был завтрак из свежих фруктов, кусочка мяса и даже с настоящим мёдом, намазанным на белый хлеб.

Он надеялся, что наряд милиции, который дежурил на Линии Фронта, проявил бы благоразумность. Они проверили бы его ID, позволили бы один видео-звонок домой, и всё было бы хорошо. Да, конечно, он был бы наказан, но Аллард с радостью был готов принять наказание, лишь бы избежать того, что его могло ждать впереди, когда его выпустили бы из фургона.

Шаги прозвучали прямо за задними дверьми фургона. Паук замер, а затем пополз обратно в своё убежище за секунду до того, как открылись двери.

Аллард зажмурился от дневного света. Позади людей он заметил пустошь, которая простиралась на многие мили вокруг ленты потрескавшегося асфальта, уходившей вдаль до самого горизонта. Кроме дороги, там ничего не было: лишь сухая безжизненная земля. Никаких ферм, никакой растительности. Только пыль, гонимая ветром.

Двое из трех мужчин тащили раненного парня на руках. Они швырнули его в фургон, прямо под ноги Алларду, как будто он был мешком мусора.

— Я не должен тут быть, — закричал на них Аллард.

Мужчина рядом с ним сильно ударил его по лицу, но боль исчезла, как только они отцепили наручник от стены фургона. Слабая надежда затеплилась в душе Алларда: они собирались освободить его, пускай даже в этой богом забытой дикой местности, но лишь до тех пор, пока второй мужчина, у которого были неопрятные косматые усы, поднял руку лежащего на полу парня и пристегнул наручник к его запястью.

— Вот тебе немного мёртвого груза, — сказал он Алларду. Его дыхание воняло специями, которыми государственные продовольственные магазины частенько приправляли самые дешевые куски собачьего мяса. По крайней мере, так говорила его мама.

Но она была лгуньей. И доказательство тому лежало у него в кармане.

Парень у его ног не был мёртвым: Аллард видел, как его грудь вздымалась под грязным комбинезоном, который выдавал в нём Рабочего. Не то чтобы у Алларда были какие-то предрассудки; Кит мог никогда и не стать Гражданином, но от одного лишь его взгляда у Алларда перехватывало дыхание. У этого парня было красивое смуглое лицо, красоту которого портила лишь запекшаяся кровь и всё еще кровоточащая рана на виске.

Возможно, Аллард бы предпочел выбрать парня, который никогда не читал стихотворений. Возможно, это было бы предательством Государства. Его родители предпочли бы, чтобы он бегал за инженерами в университете.

Он ткнул парня ногой. Тот зашевелился.

* * *

Тетч проснулся от тошноты, которая наложилась на невыносимую головную боль, хуже любого похмелья: когда он успел напиться до чертиков и что это чесалось внутри черепа? Он попытался сжать свои пульсирующие виски пальцами, но почувствовал, как что-то его тянуло, какое-то давление на правую руку. Он потянул сильнее и тут услышал, как кто-то закричал в окружающей его тьме.

— Не делай этого.

— Не делать чего? — выпалил Тетч, садясь прямо. Он почувствовал рвотный позыв, который, казалось, принес бы облегчение, но засомневался, что это уняло бы боль в его голове. Он ощутил под собой слой раскаленного металла, который двигался и странно вибрировал. Он с трудом открыл глаза. Кровь, которая струйкой лилась из виска, склеила их намертво. Он был в машине. Но как?

— Мы с тобой прикованы друг к другу.

Тетч открыл глаза и окинул взглядом парня, который сидел в метре от него. Молодой. Обеспеченный. Одежда немного грязная. Похоже, их обоих загребла милиция за нарушение комендантского часа. Хотя парень выглядел не так уж и плохо, вот только Тетчу показалось, что он был слабоват, он даже носил очки, что было всего лишь манерностью и вычурностью с тех пор, как Государство пообещало каждому Гражданину хорошее зрение на всю жизнь.

Тетч поднял свою руку и увидел наручник, крепко пристегнутый вокруг запястья. В прошлый раз, когда его поймали, такого с ним не делали. Они решили добавить новую жестокость в наказание за такую пустяковую оплошность?

— Как тебя зовут? — спросил его парень.

— Имеешь в виду, как меня называет Государство?

Он закрыл глаза и попытался вспомнить, что произошло. Он возвращался домой после незаконной второй смены, где он начищал оборудование в Министерстве Хронометрии до часу ночи…

— Я знаю, что ты не Гражданин. Но у тебя же есть имя.

Тетч застонал. Он стал ощупывать всё вокруг в поисках того, на что можно было бы облокотиться, нашел металлическую планку, на которой сидел парень, и подтянулся к ней. Он специально сильно потянул за веревку, сковывающую их, чтобы проверить, насколько тяжелым и сильным был парень. Тот чуть было не свалился. Тетч улыбнулся.

— Если бы Государство заботилось о людях, обо всех людях, а не только о тех, у которых красивые дома, никто бы из нас тут не сидел.

Тетч высморкался. Он уловил запах одеколона.

— Быть может, ты и не уличный, но всё равно воняешь.

Парень, сидящий на планке, замер.

— Я не воняю.

— Ещё как. Правда не мусором и не мочёй. Дай-ка угадаю. Какой там парфюм, что сейчас брызгают на себя новички Партии? Преданность № 4?

Он наклонился ближе к парню и поглубже вдохнул.

— Нет, думаю это Непотизм[8]. — Он рассмеялся и сморщился от боли в голове.

— Это не парфюм. Это одеколон. К тому же не мой…

— Что ж, ты насквозь провонял им. Либо ты лжешь, как мальчик-паинька из Партии, либо ты дал кому-то попотеть в твоей футболке…

— Попотеть в футболке?

— Точно. Не слышал разве о таком?

— Нет.

Через секунду парень подавил смешок.

— Но ведь неплохой же одеколон.

— Нет, конечно, нет.

Они сидели в тишине какое-то время.

— Это не из-за того, что мы нарушили комендантский час.

— Нет.

— Дерьмо. В чем они меня обвиняют?

— Не знаю. Я вообще ничего не знаю. Они вербовщики.

Вербовщики. Он вырос со своей старшей сестрой, которая только и делала, что рассказывала страшные истории о таких людях, которые похищали детей, стоило лишь приоткрыть окно для проветривания комнаты. Любой Рабочий мог рассказать о ком-то, кто настолько разозлил Государство, что «исчез» или был «завербован» на службу.

Теперь и он был на грани исчезновения.

Тут Тетча вырвало, и вся еда, на которую он потратил свой заработок, чтобы ненадолго забыть о голоде, после того как он слишком долго и часто работал, вышла наружу. Не так уж и много жижи было на полу, но вонь быстро перебила запах одеколона.

— Они везут нас на Линию Фронта, — сказал Тетч, утирая губы.

— Думаю, да. Я пытался образумить их. Они не могут вот так просто забрать Гражданина с улицы… То есть, я имею в виду…

Тетч пялился на него, заметив смущение на лице парня и красноту его щёк.

— Прости. Послушай. То, что ты Рабочий, а я нет, ещё не делает нас врагами, мы не обязаны ненавидеть друг друга. Мне нравятся Рабочие…

— Сейчас умру от счастья. Всё сразу меняется к лучшему, ведь я теперь знаю, что ко мне прикован Тот, Кто Симпатизирует Рабочим.

Парень заморгал. Затем отвернулся. Очень вовремя. Тетч закрыл глаза и притворился, что спал. Быть может, его сердцебиение угомонилось бы. Линия Фронта. Вот дерьмо.

* * *

Фургон замедлил ход. Аллард посмотрел на молодого Рабочего, который открыл глаза.

Вдруг раздался звук взрыва. Лопнули шины. Фургон затрясся, стал наклоняться и заваливаться на бок.

Аллард оказался верхом на парне. Он ощутил, насколько потной и горячей была его кожа по сравнению с его собственной. У Рабочего были ореховые глаза.

— Ты в порядке? — спросил Аллард.

— Буду в порядке, когда ты слезешь с меня. Что произошло?

Они прислушались. Кто-то начал кричать. Вербовщики в ужасе выкрикивали слова на незнакомом языке. Выстрелы. Эти звуки парализовали Алларда. Он вплотную прижался к Рабочему так сильно, как только мог. Это инстинкт, твердил он себе, инстинкт схватиться за кого-нибудь в поисках спасения, когда ты напуган. Рабочий попытался оттолкнуть его и подняться, но Аллард прошептал ему на ухо, чтобы он не двигался. Он точно не был уверен, какое решение было бы самым мудрым, но в его представлении было бы глупо привлекать к себе внимание, находясь в кузове фургона. Он не знал, что творилось снаружи, но пока никто не знал, что они были внутри, они были бы в безопасности. Хотя бы отчасти.

Крики прекратились. Их не стало хуже слышно. Они просто оборвались.

— Что это такое? — беззвучно произнес Рабочий одними губами.

Он не знал, кажется, все годы инструктирования прошли впустую. Аллард просто смотрел в прекрасные ореховые глаза. У Кита были красивые глаза, но не орехового цвета. Чудесные ореховые глаза, к которым не прикасалось Государство, которые просто были результатом творения генетики.

Что это было?

Тяжелые шаги. Множество. Как будто вокруг фургона вышагивала толпа людей. Нет, не толпа, потому что в их шагах был четкий ритм, как будто они маршировали на военном параде. Это замечание, которое было таким неуместным, но тем не менее, таким точным, что заставило Алларда улыбнуться, что должно быть привело Рабочего в замешательство: он был совсем растерян.

— Как будто тысячи людей на параде, — прошептал Аллард.

Затем тот, кто был снаружи, начал колотить по стенам фургона. Удары заглушили всё еще играющую музыку, хотя динамики в фургоне почти что умерли, как будто им хотелось превратить фургон в металлический барабан и передать сигнал о своей жестокости всему Государству. Аллард закусил губу. Он улавливал ритм, размеренность, которая мучила его сознание, которая была так знакома ему. Где он мог слышать это раньше?

Дробь была недолгой. Снова послышался звук бесчисленных шагов, которые в унисон топтали твердую почву. Но они удалялись прочь, и скоро всё стихло.

Пот капал с его лба прямо на подбородок парню, на котором росла первая редкая бородка. Он на секунду засмотрелся, как вздымалась грудь Рабочего под ним. Вверх и вниз. И вдруг понял, что еще пару часов назад он бы отдал всё за то, чтобы оказаться в такой же позиции с Китом. Кит стал бы отталкиваться, смеяться, но вот теперь Аллард находился с тем, кто, возможно, являлся более соблазнительным.

У него появилось сильное желание приблизиться к нему и поцеловать Рабочего. Он еще никогда никого не целовал. Он смотрел много видео о том, как это делалось, и хотел познать эти ощущения. Оно было бы только у него во рту? Он подозревал, что всё тело откликнулось бы на поцелуй, хотя только губы касались бы друг друга.

Запах пота и какой-то интимный аромат, исходящий от Рабочего, наполнили его легкие. Это был вовсе не неприятный запах. Совсем не противный. Он сфокусировался на своих чувствах, а не на том, что происходило снаружи и не на Ките, а затем глубоко вздохнул.

— Думаю, они ушли, — прошептал Рабочий.

— Фууух.

Рабочий зашевелился под ним, затем замер.

— Тебе это нравится.

Аллард вдруг понял, что у него была эрекция, и он невольно прижался им к ноге Рабочего.

— Прости.

Но Рабочий самодовольно ухмыльнулся, что одновременно и смутило, и успокоило Алларда, который уже поднялся на ноги. Рабочий, конечно же, сделал тоже самое, ведь веревка всё еще соединяла их запястья. Пока он высматривал что-то сквозь одну из дыр от пуль в фургоне, Аллард неотрывно смотрел на него.

* * *

Тетч не знал, должен ли он был рассказать Гражданину то, что увидел сквозь пулевые отверстия. Он и сам не был в этом уверен. Разве могли существовать металлические пауки? Должно быть, он просто увидел кусок металла, который оторвало от фургона.

— Всё выглядит… достаточно спокойно.

Он обернулся к Гражданину, чей интерес уже снизился достаточно, чтобы не быть таким заметным, но выглядел он всё ещё румяным и смущенным. Тетч просто не мог не улыбнуться: вот каким оказался Тот, Кто Симпатизирует Рабочим. Плюс к этому, ему льстило то, что похищение ничуть не лишило его привлекательности.

— Твоя семья знает, что ты предпочитаешь парней? — спросил он. Затем наигранно потянул за кончики застёжек-липучек на своём воротнике. Теперь была видна часть его груди. Глаза парня-Гражданина расширились от удивления.

— Эээ… нет.

Он сделал шаг навстречу Гражданину и свободной рукой поднял провисшую часть веревки, которая соединяла их.

— Мне кажется, тебе всё это начинает нравится.

Не было ничего плохого в том, чтобы заверить парня, что он делал то, что как раз нужно было Тетчу. Или то, что ему хотелось бы. Их ждал долгий путь обратно в столицу.

— Мне… мне… — Гражданин сглотнул. — Возможно.

— Давай выбираться отсюда, — сказал Тетч.

Двери всё ещё были заперты. Вместе они навалились на неё и толкали до тех пор, пока не сломалась щеколда.

Тетч замигал от яркого света и пришел в восторг от прохладного воздуха, который обдувал его кожу.

Они обошли фургон вокруг. Было непонятно, что произошло с передней частью фургона, но она была искорежена и сломана. Искромсанные шины стали похожи на повисшие куски черной резины и металлической проволоки. Все окна были выбиты, а земля была усыпана мерцающими осколками армированного стекла. Дверь со стороны водительского места была вырвана и валялась в двадцати футах от фургона. Но что могло с такой силой её отбросить?

Тетч увидел кровь на земле. Ему нужно было пойти проверить: нет, не посмотреть мертвы ли были они, в этом он не сомневался, но у вербовщиков мог быть видео-коммуникатор или что-нибудь ещё полезное.

Что-то легко прошмыгнуло у ног Тетча. Гражданин вскрикнул, когда заметил то, что напоминало помесь человеческой руки и паука, ноги которого еле заметно скользили по блестящему металлу и оставляли за собой след аккуратной сети, в то время как он полз вверх на крышу фургона.

— Что это было за существо?

— Я не знаю.

Спустя мгновение, он медленно стал пробираться обратно к распахнутым дверям фургона и тут понял, что взял парня-Гражданина за руку. Он опустил взгляд на их пальцы, потные от жары, затем снова посмотрел на лицо Гражданина, которое всё ещё выражало страх, и понял, что парень ещё не осознал его действия. Поэтому он сжал его руку. Не сильно. Мягко.

— Держись позади меня.

— Я так и планировал.

Он увидел тень и замер, подняв кулак, чтобы атаковать, прежде чем увидел саму фигуру. Затем он увидел лицо и сделал два шага назад, чуть было не завалившись на Гражданина. То лицо было беспокойным, механические глаза вращались из стороны в сторону, рот был дряблым и полон крошечных щупалец или, быть может, антенн, которые двигались как поршни, высовываясь туда и обратно, пробуя на вкус воздух. Существо было одето в красно-черную военную форму и у него не хватало одной руки. Но руки не было всего долю секунды, потому что безумное паукообразное существо, которое они только что видели, теперь карабкалось вверх по фигуре и трансформировалось в металлическую культю.

— Чёрт, — пробормотал Гражданин позади Тетча.

Голова фигуры повернулась одним резким движением. Оно заговорило, вернее голос, раздающийся из его груди, зазвучал:

Подкашивались ноги сколько? Запаян рот, сказать готовый, Сорвать попробуйте заклёпку, Из этой стали снять оковы. [9]

— Нет, не может быть. Я знаю эти слова, — сказал Гражданин. И его голос прозвучал так, словно его только что ударили локтём под дых.

* * *

Аллард не мог понять, спал он или нет. Фигура, стоящая перед ним под раскаленным солнцем, принадлежала к миру кошмаров, но слова, которые она цитировала, заставляли его усомниться в этом. Слова, поэтические строки произносились точно с таким же ритмом, как и удары, которые кто-то отбивал по металлическим стенам фургона чуть ранее. Строки стихотворения принадлежали перу его матери и были наиболее читаемыми на портале «НейшнВеб».

Свободной от наручника рукой он потянулся к карману брюк и крепко стиснул библиотечную палочку, которую он обнаружил в мамином терминале вчера ночью. Библиотечные палочки считались контрабандой, тексты, которые Государство разрешало к прочтению, можно было прочесть только на портале НейшнВеб. Инструкторы Алларда показывали ему такие палочки и предупреждали его, что в них содержилось только омерзительное чтиво, которое раньше писалось для Первых Граждан. Он никак не мог понять, зачем его маме понадобилось приобретать эту палочку, но лишь до тех пор, пока он не вернулся в её комнату и не воткнул палочку в терминал.

В этой палочке были стихотворения. Множество страниц поэзии. Он просмотрел каждую строку и нашел все те стихи, которые его мама когда-либо размещала на портале и которые, как она утверждала, явились ей в порыве вдохновения и патриотического пыла. Аллард теперь даже и не знал, как назвать её. Не предательница, но вероятно хуже, чем просто лгунья. Быть может, воровка.

Или даже хуже. К нему пришла беспокойная мысль: его мама обнаружила пропажу палочки, пока он находился в столице. В ярости, которая оказалась настолько ужасной, она взяла папин видео-коммуникатор и попросила кого-нибудь из Партии отправить группу вербовщиков за своим сыном. Или это всё была его паранойя. Вербовщики могли просто прочесывать станции. Быть может, это было просто совпадение. Но почему же они тогда не дали ему возможности доказать, что он был Гражданином, почему они рассмеялись, когда он пообещал, что его родители заплатили бы любое вознаграждение или выкуп?

Человека могло предать не только Государство.

— Мы — Линия Фронта, — процитировала фигура. И снова начала повторять стихотворение.

— Ты понимаешь, что оно говорит? — мягко спросил Рабочий Алларда.

Аллард кивнул. Он прошептал Рабочему на ухо:

— Теперь мы знаем, что происходит с завербованными людьми. Их превращают в механических солдат. Вот только иногда их программа даёт сбой. Стихотворение… я думаю, оно сподвигло их на восстание.

— К чертям Государство, — пробормотал Рабочий.

— И не только Государство.

Впервые в жизни Аллард произнес такие слова. И они прозвучали сладко и свободно, словно поцелуй. По крайней мере, так он себе это представил.

— Судя по всему, мы живы лишь потому, что оно припомнило, что когда-то было таким же, как мы?

— Надеюсь. Это бы объяснило убийство вербовщиков.

Аллард вытащил библиотечную палочку.

— Что это такое? — спросил Рабочий.

— Ключ. Возможно. Или сознание. Или вообще ничто. Но они заслужили её больше, чем мы с тобой.

Он протянул палочку к Линии Фронта, и моментально удлинившиеся ногти существа схватили её, отправив в свой причудливый рот, где что-то щелкнуло, как будто установилось соединение.

Линия Фронта протянула вперед руку и одним легким и быстрым движением срезала веревку, соединяющую наручники. Существо повернулось и последовало по следам от шин фургона.

— Подожди, — закричал Рабочий. — Что там находится? — Он указал на горизонт.

Голова Линии Фронта обернулась к ним, в то время как тело продолжало идти.

— Другие. Такие же, как ты.

— Что?

Аллард скинул второй ботинок. Он чуть было не упал, и ему пришлось ухватиться за руку парня, чтобы устоять.

— Другие, как я.

Рабочий пожал руку Алларду.

— Меня зовут Тетч.

Аллард улыбнулся.

— Другие, как мы. А я Аллард.

— Мы. Хочется скрепить это слово поцелуем, — произнес Тетч и взял Алларда за обе руки.

— Ну или можно процитировать какой-нибудь стих.

— Нет.

И поцелуй, такой великолепный поцелуй, стал новым началом.

§ 8. «Красный» Аманда Даунам

Мне снится, что я в саду. Во сне я не одна. Рядом со мной стоит девушка со злобными, словно налитыми кровью, глазами. Она берет меня за руку холодными пальцами.

— Мы должны идти на север.

Я просыпаюсь с неприятным ощущением, в сильном смятении от воплей, раздающихся эхом в коридоре. Заторможенная и сонная, не до конца понимаю, где нахожусь, но вскакиваю на ноги с пистолетом в руке, прежде чем окончательно продираю глаза.

Через секунду вздыхаю, левой рукой потирая слипшиеся ресницы: это всего лишь Эмбер с её кошмарами. Мне тоже снился сон, но теперь он разрушен, как замки из песка. Как раз привычные крики и не стоит игнорировать, поэтому я осторожно приоткрываю дверь и осматриваюсь по сторонам, прежде чем выскользнуть в коридор.

Когда я добираюсь, Эмбер уже не спит, всхлипывая и судорожно вздыхая, в то время как Кайла поглаживает её по спине и приглушенно бормочет утешительные глупости. Кай кивает мне, и я опускаю пистолет. Тяжелый холодный металл касается бедра.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, всё еще сонная.

Эмбер кивает, утирая слезы. Ее волосы торчат во все стороны, как у взъерошенного попугая. Их цвет, выкрашенный в ярко-красный с использованием «Кул-Эйда[10]», теперь поблёк до грязно-розового.

— Да, прости. Просто…

Она машет рукой в сторону окна с решетками и ставнями, на шумящий снаружи дождь.

— Да.

— Все в порядке? — кричит Дейв из коридора. Он очень застенчив, особенно когда дело касается комнаты девушек.

— Всё чисто, — выкрикиваю я в ответ.

Кайла зажигает свечу, и я искоса смотрю на жутковатые часы фирмы «Kit Kat», принадлежащие Эмбер. Почти одиннадцать часов утра. Рановато для меня, но сомневаюсь, что смогу снова заснуть или увидеть сон, если все же получится.

— Отдыхай побольше, — говорю я Эмбер. — Я поработаю за тебя сегодня.

Кайла улыбается мне, возможно думая о моей хорошей карме. Она больше не называет себя Ведьмой (если это не вредит другим[11]), её увлечение культом не продлилось долго после конца света, но от старых привычек трудно избавиться.

Я умываюсь и одеваюсь в своей комнате с мыслями, что больше всего скучаю по проточной воде. Пинта холодной воды и мочалка не могут сравниться с настоящим душем. Кайла делает для нас масляные скрабы, варит шампуни и всякие прочие штучки в стиле хиппи, но это совсем не то.

Дождь стихает, едва барабаня по стеклу. Гроза почти ушла. Я бросаю взгляд на дверь, повторно проверяю хлипкий крючок. Лишь мельком посмотреть бы…

Осторожно приоткрываю ставни, вздрагивая от малейшего скрипа. Окружающие никогда не простят меня за такой проступок. Это глупо и рискованно — подвергать весь дом опасности. Но я должна увидеть.

Изогнутые решетки позади ставней, за ними испещрённое трещинами стекло. Еще и гроза в придачу.

Небо, пронзаемое молнией вдалеке, — черно-красное, цвета мира внутри меня. Конец света окрашен красно-фиолетовым и малиновым, рубиновым и тёмно-красным, переплетёнными полосами алого на оконном стекле. Конец света прекрасен.

Запах просачивается сквозь щели — медный и железный, горький и соленый, приторно-сладкий. Не совсем кровь, но близко к ней. Я помню ее вкус и тяжело сглатываю.

Раскаты грома вдалеке как голос из моего сна. «На север», — говорит он. Я вздрагиваю, когда мысленно представляю картинку: сад с ядовито-красными цветами, распускающими свои побеги в сумерках; девушку с глазами цвета мака. Север.

У меня дрожат руки, когда я плотно закрываю окно. Мы снисходительны друг к другу за всевозможные уловки и причуды, но окружающие не простят меня за секрет: вкус красного дождя на губах. Я вкусила дождя и до сих пор жива — всё ещё человек, всё также в здравом уме, — но теперь чувствую приближающиеся бури и монстров, которые растут после них, как грибы. Кайла думает, что я психопатка, ну и пусть. Они убьют меня или выгонят, если узнают.

Я уже потеряла две семьи из-за апокалиптического дождя. Я никак не могу сдаться в этот раз.

* * *

Сегодня Эмбер должна быть в бригаде по уборке, поэтому я помогаю Себу подметать и мыть посуду. Это дополнительная уборка, завтра мы будем принимающей стороной в групповой встрече. Мы связываемся друг с другом при каждом удобном случае, но раз в три месяца одна группировка приглашает остальных на официальный сбор. У меня появляется гнетущий страх перед каждой встречей, и я знаю, что у других тоже: «Что, если в этот раз кто-то не придёт?»

Возможно, Себ расстроен из-за того, что я на подмене, но ничего не говорит. Он редко вообще что-нибудь говорит, насколько я могу судить. Определённо, Себ никогда ни признается, что сильно увлечён Эмбер, но моя интуиция все ещё работает, в отличие от водопровода и электричества. Он самый младший из нас, и был совсем ещё ребенком, когда случилась первая буря. Сейчас он стал чёрствым, с тяжелым взглядом, умеет быстрее всех из нас выстрелить первым. Никогда не скажешь, что ему всего лишь пятнадцать.

Иногда у меня такое ощущение, что он старше меня на сотню лет, а не младше на два года.

Кайла спускается к тому моменту, как мы заканчиваем работу. Я варю кофе, и мы сидим в мрачной кухне, пережидая, пока красная буря наберет силу, а затем стихнет. После нее всегда идёт дождь, настоящий дождь. Мы не знаем почему: зарождается ли новая буря или, возможно, мир пытается истребить заразу. Мы не знаем ровным счётом ничего, кроме того, что должны приспособиться, иначе умрём.

После длительного молчания Кайла толкает мою ногу под столом. Я поднимаю глаза, осознав, что пялилась на остатки своего кофе.

— Что случилось, малышка?

— Мне снова приснился сон, — сказала я, хотя и не собиралась.

— Север?

Я киваю и делаю глоток холодного кофе, чтобы не сболтнуть лишнего. Я рассказала ей о громе, но не о саде. И не о девушке с красными глазами — эта часть сна новая.

— Он снится при каждой буре, верно?

Если бы Кайла не была такой умной и проницательной, она бы никогда не удержала Сирот вместе так долго. Хотя иногда мне хочется, чтобы она была чуточку глупее.

— Да, довольно часто.

— Как ты думаешь, что это значит?

— Я не знаю. Но это кажется важным. Хотят, чтобы я ответила, — я криво ухмыляюсь. — Хоть это и плохая идея.

Теперь Кайла с недовольным видом впивается взглядом в чашку. Снаружи доносится привычный лязг и грохот. Ник и Джефф устанавливают дренаж. Чистая дождевая вода скапливается в этом месте.

— Возможно. Мы поговорим об этом позже. После собрания.

Как только дождь прекращается и парни подают сигнал отбоя тревоги после бури, я одеваюсь и иду на обход. С недавних пор здесь тихо, и это начинает беспокоить меня. Не до раздражительности, означающей что-то действительно плохое, а до смутного подозрения. Снаружи всё замерло, но рука на пистолете, пока я осматриваю окрестности.

Наш дом — это замок. Небольшой, расположенный на холме в деловом центре Остина. В 1800-х годах здесь была военная школа. Я не знаю, что потом случилось с замком, он был закрыт и заколочен, когда мы въехали сюда. Замок не так хорошо защищен, как штаб-квартира Черепов, и он не так роскошен, как у Призраков, но с него открывается прекрасный вид.

Последние дождевые облака зависают клочьями над небоскребами. Стеклянные шпили и ступенчатые пирамидальные башни постепенно исчезают в дымке, их грязные окна, отражающие зигзагами свет от вспышек молний, покрыты трещинами. Под башнями растёт молодой лес. Теперь, когда привычный людям мир развалился на части, природа вовсю наступает.

Иногда это происходит слишком быстро. Деревья нависают над забором, хотя мы только неделю назад их подрезали. В последнее время растения также начали меняться: появились странные новые цветы и грибы, растущие в тени. Кайле не нравится, как они выглядят. Она внимательно следит за теплицей, с тех пор как мы заметили первый цветок, но до сих пор никакие кровожадные томаты или кабачки нам не угрожают.

Плющ вьется сквозь забор, листья и закручивающиеся спиралью побеги сглаживают резкие линии проволочного ограждения. Я вырываю плющ руками в перчатках, пытаясь не думать о саде из своих снов. Забор в своем первоначальном виде не мог бы задержать даже лентяя, не говоря уже о зомби, поэтому мы возвели забор из сетки-рабицы и колючей проволоки. Джефф и Дейв поговаривают о строительстве настоящей кирпичной стены, но мне нравится возможность наблюдать, что притаилось по ту сторону.

На середине маршрута обхода меня охватывает противная дрожь, но она проходит так быстро, что и не определить, чем была вызвана. Я не вижу, чтобы в зарослях кто-то передвигался, кроме пары белок, да и те не более злые, чем обычно. Все ворота закрыты, мины-растяжки установлены. Я меньше остальных напугана монстрами, правда. У нас крепкое перемирие с Призраками и Черепами, но как знать… Хуже всего было во время бандитских войн, когда нельзя доверять ничему, что движется: ни живому, ни мертвому. Все стихло после того, как Короли и Молоты перерезали друг друга, но я беспокоюсь. Мы, люди, всё ещё смертны, и даже хороший катаклизм не может излечить нас от глупости. И я не чувствую, что человечество подает надежду в этом.

После обхода я связываюсь с Дейвом. Он последний из Молотов, один-единственный, кто не примкнул к монстрам или другим бандам. Теперь он действительно не такой плохой, когда не называет себя Тором. Потребовалось некоторое время и проигрыш достаточного количества боев с Джеффом, чтобы выбить наконец расистскую чушь из его головы. Мы даже больше не вздрагиваем от его татуировки со свастикой — там просто еще один шрам. Мы здесь все сироты.

* * *

После обеда я беру свое вязанье и этюдник наверх в башню. Я уже наполовину связала шарф, который, думаю, станет подарком для Эмбер на день рождения, если успею закончить его вовремя. Моя бабушка учила меня вязать целую вечность назад. Не считая фамилии, это все, что осталось у меня от нее. А еще двенадцать дюймов[12] остроконечного холодного оружия, которые неплохо иметь под рукой. Этюдник — это как раз то, что мне нужно, последняя частичка меня из времен до дождя, когда я была дочерью и внучкой, сестрой и подружкой, студенткой и художницей. Все то, что я утратила, когда стала выжившей — Сиротой.

Под холодным серым ноябрьским небом я почти могу делать вид, что мир по-прежнему существует. Если бы не тишина. Больше нет уличной суеты, гудящих проводов, голосов в отдалении. В последнее время нет даже криков и выстрелов. Лишь ветер и последние дождевые капли, стекающие по водосточным трубам, да мягкий скрип моего карандаша по найденной в мусоре акварельной бумаге.

Дрожь возвращается, да так, что стало покалывать под кожей. Я отрываю взгляд от рисунка и внимательно осматриваю двор, одной рукой потянувшись к пистолету. По периметру и на дороге все спокойно…

Вон там! На склоне ниже дома, среди крошащихся цементных террас и ржавеющей арматуры — костей мертворожденных многоквартирных домов, — что-то движется.

Девушка.

Она стоит там, наблюдая за мной через забор. В первую очередь меня поражает ее поза: не полубессознательное покачивание и не насторожённый полуприсед, как у монстров. Она стоит подбоченясь, засунув большой палец в карман порванных джинсов. Словно живая. Я взмахиваю рукой, губы разомкнуты, чтобы позвать ее, но тут до меня доходит всё остальное: ее болезненно-серая бледность; безобразная рана, тянущаяся поперёк правого плеча; кровь, стекающая по лицу. Я опускаю руку…

Она поднимает голову и машет в ответ.

Я с минуту стою на месте, разинув рот. Клянусь, она ухмыляется мне. Никогда не видела, чтобы зомби так двигались — полные бодрости; это слишком и для более мерзких тварей. Но и дождь эволюционирует. Все, что мы можем сделать, — стараться не отставать.

Звуки шагов грохочут по лестнице, и я, прежде чем успеваю засомневаться в себе, качаю головой, прогоняя ее жестом. Не могу ручаться, что Себ и Дейв будут сначала думать, а потом стрелять. Но это всего лишь Ник. К тому времени, как он взбирается наверх, девушка исчезла.

У меня новый секрет.

У Ника с собой даже нет пистолета, и я бы поворчала на него, но слишком озабочена, пытаясь не выглядеть нервной.

Зря старалась, так как он спрашивает:

— Прости, я напугал тебя?

— Это все из-за тишины. Со временем она начинает меня раздражать.

Ник кивает.

— Не возражаешь? — интересуется он, стоя в нерешительности одной ногой на лестнице.

— Нет, поднимайся.

Я убираю с его дороги сумку с пряжей, украдкой бросая взгляд на холм, чтобы убедиться, что девушки по-прежнему нет.

Ник на год старше меня, он мог бы пойти в колледж в этом году. Высокий, тощий и носатый, с темными волосами, вечно свисающими на лицо. Когда-то он любил азартную игру, кино, компьютеры и скалолазание. В общем, парень, с которым бы я дружила. Или даже начала бы встречаться. Иногда проведённое с ним время ранит — в груди пронзительное, опасное чувство. Мы все приговорены к такой боли, и имя ей — «прежде».

Мы стоим в тишине, прильнув к бойницам на башенке, и смотрим, как проплывают и рвутся в клочья облака. А я жду, когда наступит неловкий момент. Ник пытался — в своей скромной манере — пригласить меня на свидание. Не потому, что только свидание и оставалось. Не поймите меня неправильно: он милый, и это заманчиво. Очень заманчиво. Я даже не могу припомнить, когда в последний раз целовалась. Но слишком многое может пойти не так, помимо любых самых обычных запутанных взаимоотношений.

Мишель была на шестом месяце беременности, когда попала в бурю. Она умирала медленно, пронзительно крича на протяжении пяти дней, пока наконец Кайла не застрелила ее. Никто не говорит об этом, но забыть мы не можем. И даже если ребенок не убьёт меня при рождении, как знать, что могли сотворить в моей крови следы давнишнего дождя?

Я сглатываю горькую слюну и поворачиваюсь, чтобы забрать блокнот для зарисовок. В глаза бросается мой рисунок: лес, небрежный и смазанный, с густыми графитовыми тенями между деревьев и цветущими лозами, свисающими с ветвей, словно пауки.

Со щелчком закрыв этюдник, я собираю свои вещи.

— Одра…

Ник выглядит таким печальным, что я понимаю: мы больше не можем откладывать разговор.

— Я что-то сделал? Ты продолжаешь избегать меня…

Прядь волос падает на его тёмные глаза, обрамленные густыми ресницами, и мне хочется откинуть её назад.

— Прости. Ты не сделал ничего. Дело не в тебе.

Ник фыркает, и я не могу договорить — некоторые слова не становятся менее неприятными даже после конца света.

— Это всё.

Звучит по-прежнему ужасно, но это правда.

— Ага, — он криво и понимающе улыбается.

«Интересно, а не идиотка ли я», — думаю я про себя.

— Не похоже, что кто-то из нас смог бы двигаться дальше, если бы мы плохо расстались.

— Мне жаль, — я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в щёку.

Моя сумка между нами как щит. Запах его волос чуть было не губит мою весьма ограниченную добродетель.

— Все нормально. — Он неловко касается моей руки. — В любом случае, мы ещё увидимся.

Мы смеёмся, но как-то деланно. Мои глаза затуманились, пока я шла обратно в дом. Я виню гормоны.

* * *

Весь день я не нахожу себе места, то хватаясь за дюжину дел, то снова откладывая их. В конце концов надеваю пару кожаных сапог и еще раз обхожу периметр. Чего я действительно хочу, так это прогуляться снаружи, спуститься с Касл Хилл и пройтись по разрушенным улицам — сменить обстановку, чтобы прочистить голову. Но в одиночку снаружи слишком опасно.

Я улавливаю в северо-восточной части какое-то движение. К северу проходит заросшая подъездная дорога и лежат разрушенные остатки дома, почти поглощённые деревьями и зарослями куманики. С востока примыкает центр города, а за забором куски разбитых, заросших сорняками цементных плит. Я ничего не вижу, кроме нескольких птиц, порхающих среди деревьев, и листьев, шелестящих на ветру. Я быстро оглядываюсь, но во дворе никого, на башенке тоже.

Хруст листьев, один осторожный шаг. Я оборачиваюсь, положив руку на пистолет.

Девушка. Она стоит у подножия ступенчатой стенки, наблюдая за мной сквозь ограждение. Когда я вздрагиваю, она медленно и осторожно показывает, что у нее в руках пусто, будто я могла напасть.

Она моего возраста. Была его. На ней грязные джинсы и майка на лямках, густые черные волосы заплетены в косу. Ее кожа, должно быть, когда-то была теплого золотисто-коричневого цвета, на пару оттенков темнее, чем моя. Теперь она холодного землистого цвета. Рана, которую я видела утром, всё там же, на плече, — отвратительная и глубокая, лоскут кожи свисает, оголяя сырую плоть. Никакой крови или заражения, просто тёмное красное мясо с бледно-мраморной жировой прослойкой. Густые изогнутые брови защищают от света ее широко распахнутые глаза.

Ее красные глаза. Но не налитые кровью и затуманенные, как у зомби, а ясные и блестящие, цвета ярко-красного сердолика или полевого мака.

У меня перехватывает дыхание:

— Я видела тебя…

Она приподнимает брови — живой жест на мертвенном лице.

— Да-а, этим утром, — голос у неё тихий и скрипучий, но человеческий.

Перед тем как сказать, она переводит дыхание. Прежде казалось, что она и не дышала вовсе.

— Нет. Я видела тебя во сне.

Она улыбается, сверкая белыми зубами:

— Это так романтично, но мы немного торопимся, тебе не кажется? Я даже не знаю твоего имени.

Я краснею. Зомби так не улыбаются. Они не дразнят. Во всяком случае те, которые бродят по ночам вокруг лагерей, плачущие и причитающие, как потерянные дети, — как раз они не заигрывают.

— Ты другая, — шепчу я главным образом самой себе.

Ее улыбка стала шире, обнажив массивные и острые верхние клыки.

— А ты всё ещё не выстрелила в меня, так что, возможно, ты тоже другая.

— Что ты такое? — я снова краснею, бормоча в этот раз заплетающимся языком.

Я застрелила с десяток монстров, так что эти слова были просто грубостью.

— Прости. Я имела в виду…

Мертвая девушка смеется надо мной:

— Меня зовут Натали.

Одной ладонью она упирается в забор.

— Одра.

Я приседаю на корточки, так что мы оказываемся ближе, но я не касаюсь ее руки. Быть может, я и схожу с ума, но я не тупица.

— Что ты там делаешь?

— То же, что делаешь здесь ты: выживаю.

— Ты… голодна?

— Всегда, — ее перекошенная улыбка постепенно исчезает. — Но я больше не ем то, что ешь ты.

Я боялась, что она скажет это.

— Тебе больно, — звучит глупо, учитывая, что она мертва, но при взгляде на ее порез у меня мурашки по коже.

— Это?

Она тычет пальцем в лоскут свисающей кожи. Я поёживаюсь.

— На самом деле, совсем не больно. Скорее чешется. Но я должна избегать микробов.

Она гримасничает, и это ужасает.

— Мне нужно идти, — лепечу я, во рту пересохло. — Не… не говори с остальными. Они не…

— Так беспокоишься, потому что я другая?

— Мне жаль.

Она пожимает плечами:

— Тут нет твоей вины. Спасибо, что не стреляешь в меня.

— Я… пожалуйста.

Это не самый странный разговор, который у меня был со времен конца света, но очень близко к этому.

— Что ты собираешься делать?

Натали делает шаг назад:

— Идти на север.

Я открываю рот от удивления, а она останавливается в нерешительности.

— Это тебе тоже приснилось, да?

Прежде чем я успеваю ответить, кто-то зовет меня по имени. Я оборачиваюсь и вижу Джеффа, который уже прошел половину двора. Когда я оглядываюсь, Натали уже исчезла.

— В чём дело? — спрашивает Джефф, когда я тороплюсь навстречу ему, старательно пытаясь не показать этого.

— Кошка. На вид здоровая, но она убежала.

Джефф сочувственно хмурится. Его рубашка промокла, а в чёрном облаке волос были хлопья пены.

— Мне жаль, Од. Ты же знаешь, мы не можем держать домашних животных.

— Знаю. Я просто скучаю по старому коту.

Он хлопает меня по плечу:

— Да. Иди постирай одежду, детка. Не хотим же мы дурно пахнуть перед нашими гостями.

Я не оглядываюсь, пока мы идём домой. Не открываю окно. Но когда этой ночью я вижу сон, то он о красных глазах.

* * *

Остальные прибывают до полуночи следующего дня. Я стою на башенке вместе с Ником и Эмбер, наблюдая за приездом, и размахиваю голубым флагом, означающим, что все чисто.

Трудно выглядеть крутым, когда едешь на велосипеде, но благодаря цепям и разрисованным курткам Черепам это удается. Позади них вверх по холму на велосипедах едут Призраки, все в черном, как обычно. Иногда мы смеемся над выбором цвета, но должна признать, что выглядят они довольно впечатляюще.

В этот раз Черепа прислали шестерых, пятеро от Призраков, итого число временное житеелй замка увеличилось до восемнадцати. Примерно десять процентов от нынешнего населения города. Математика никогда меня настолько не угнетала.

Встреча банд подразумевает подарки. Наши гости принесли печенье, в термопакете всё еще теплые тортильи, две бутылки вина, мешок пряжи, две упаковки пальчиковых батареек по десять штук в каждой и набор ножей высшего качества. Мы одариваем их свежими овощами, кожаной курткой, авторучкой с запасным стержнем и чернильницей, парой пледов, которые связали мы с Кайлой, и игрушечным медвежонком — «зомби», всё еще в фабричной упаковке. Быть может, это и не смешно, но мне кажется это довольно милым. Кэт, главная из Призраков, воркует над ним, словно это младенец, и крепко обнимает Кайлу. У нас иссякли запасы еды, одежды и предметов обихода, но у Кэт, казалось, никогда не закончится подводка для глаз и краска для волос. Начинаются обнимашки и фразы: «Отлично выглядишь!», а парни обмениваются крепкими рукопожатиями.

Обычно мы тянем жребий, чтобы выяснить, кто идет на собрание, а кто стоит в дозоре, но сегодня все по-другому. Марисела, главная у Черепов, попросила всех девушек присоединиться к ним, а парней подождать снаружи. Джефф недовольно хмурится, а Ник приподнимает брови, но никто не спорит с ней — она умеет готовить тортилью. Я сижу в самом конце рядом с Эмбер, стараясь не чувствовать себя так, словно у меня на лбу написано: «Побраталась с врагом».

— У Лупе родился ребенок, — сообщает нам Марисела, после того как мы расположились на кухне, поделив на всех кофе и печенье.

— Мальчик. Она назвала его Карлосом, в честь отца.

Карлос-старший умер шесть месяцев назад, поэтому поздравления с оттенком печали. Марисела принимает их как счастливая бабушка. Ей нет еще и сорока, но ее индейское лицо покрыто морщинами, а волосы уже поседели.

— Здесь мы подошли к моей главной тревоге, — продолжает она. — Я немного обсудила её с Кэт, но это касается всех. Нам нужны дети, иначе мы никогда не восстановимся.

Я дрожу, несмотря на жар, заполнивший кухню. Эмбер рядом со мной вздрагивает тоже. От одной только мысли у меня сводит желудок. Она бы не стала так говорить, если бы видела Мишель. Или стала бы. Марисела сполна хлебнула горя. У нее была дочь, прежде. Я не знала, что случилось, и, кроме того, она права.

— Нам нужно больше ресурсов для детей, — произносит Кайла. — Больше охраны.

Марисела кивает.

— Мои люди уже работают над этим для Карлоса. Благодаря детям мы станем развиваться. Легко отмахнуться, сказать, что, возможно, я решусь в следующем году. А потом пройдет еще десять лет и половина из нас будут мертвы. Если мы хотим здесь выжить, отстроиться, это должно случиться.

С минуту Кайла ничего не отвечала, ее плечи ссутулились.

— Я пыталась. Точнее, я и Джефф. Последние шесть месяцев. Я знаю, это не так долго, но… Я пыталась.

Я с недовольным видом откинулась назад, услышав такие новости. Эмбер потрясена новостью. Приятно знать, что я не единственная Сирота, у которой есть секреты.

Марисела кивает, и ее темные глаза сощурились в знак сочувствия.

— Дай себе время. Это не только твое бремя.

Она окидывает взглядом комнату, и я пытаюсь не отклониться от ее пристального взгляда.

— Это не должно быть ничьим бременем, — ответила Кайла, уловив этот взгляд. — Я хочу ребенка. Эмбер — нет, а Одра еще слишком юна.

Эмбер никогда так или иначе не заводила разговор о детях, но я знаю, что имела в виду Кайла на самом деле. Ночные кошмары, панические атаки, то, как замыкается в себе Эмбер, когда буря усиливается, — в этом смысле она самая хрупкая из нас, и я сомневаюсь, что ребенок поможет. Особенно после случая с Мишель.

— Я тоже не хочу детей, — говорит Кэт, сковыривая лак на ногте. — Никогда не хотела. Но Мари права — нам нужно это сделать, или Остин опустеет за двадцать лет.

Она кивком указывает на одну из своих спутниц, худощавую девушку немногим старше меня:

— Энджел хочет попробовать.

Марисела снова смотрит на меня, и мне хочется пройти сквозь стену.

— Сколько тебе лет, Одра?

Я проглатываю застрявшую в горле крошку от печенья:

— В следующем месяце будет семнадцать.

Марисела мрачнеет и кивает:

— Молода, но не настолько, чтобы не думать об этом.

Кайла сердито смотрит:

— Ты не можешь заставить…

— Конечно, нет. Но я могу попросить. И ты можешь обдумать это. У меня есть еще одна идея. Мы должны обсудить обмен представителями. Один или несколько человек, на несколько месяцев, временно. Так мы можем обменяться навыками, завести новых друзей.

Встретив новых людей, мы могли бы захотеть от них детей. Меня подташнивает от переизбытка сахара и кофеина. У меня есть дюжина причин отказаться. Я слишком молода. Нет никого, кто бы настолько нравился. Эта идея пугает. Но я никогда не смогу поделиться настоящей причиной: внутри меня красное семя.

— Мы подумаем об этом, — выдавливает Кайла, поджав губы. — Есть еще новости?

Кэт садится прямо.

— Мы видели парочку сборщиков утиля, шастающих вокруг центра города. Люди. Мы пытались поговорить, но они убежали. Не знаю, психи ли они, представляют опасность или нет, может, просто напуганы, но смотрите в оба.

— У меня вопрос, — встреваю я, прежде чем собрание закончится и перетечет в неформальное общение и обед. Все взгляды устремляются на меня, так что щёки горят.

— Я… Некоторые из вас знают, что я… предчувствую события, да?

Последние слова звучат как писк. Должно быть, я сейчас наглядно доказываю, что слишком молода для чего бы то ни было. Марисела и Кэт кивают. Кайла неодобрительно смотрит, но жестом говорит мне продолжать.

Я глубоко вздыхаю, быстро и напористо выдавливая из себя:

— В последнее время мне снится сон. Всегда один и тот же. Я слышу голос, приказывающий мне идти на север. Хочу узнать, снился ли кому-то еще такой сон.

Kухню заполняет тишина, прерываемая шарканьем обуви и шорохом одежды.

— У Тии Соледад похожие сны, — наконец произносит Марисела. Соледад — родоначальница Черепов, курандера[13], как они говорят.

Я встречала ее лишь однажды, но склонна верить, что она ведьма.

— Она рассказывает, что ей снится сад, место смерти.

Марисела крестится, хотя она такая же католичка, как Кайла викканка.

— Сон пугает ее. Но даже если бы не пугал… — она на мгновение перехватывает мой взгляд, — понятие «север» слишком расплывчато, чтобы идти искать.

Все остальные кивками выражают одобрение, и я не могу спорить. Я не могу доказать, что в моем сне сад — это место не смерти, а всего лишь иной жизни. Место перемен. Средство, которое изменило меня. Быть может, и Натали тоже. Всё же я не могу сказать ничего из этого, так что я замолкаю и помогаю готовиться к обеду.

* * *

Призраки и Черепа остались на ночь, которая выдалась странной, но приятной. Странно, что в замке гости, люди, которых мы не знаем и не доверяем, как самим себе. Но приятно слышать смех и новые голоса, видеть с десяток людей, которые расположились на нижнем этаже, словно это была пижамная школьная вечеринка. Кэт притащила горячий шоколад. Крошечные кусочки маршмеллоу зачерствели, но никто не жалуется.

Приятные ощущения не покидали меня до тех пор, пока Марисела не нашла меня на кухне, я как раз ополаскивала чашки. Ее присутствие должно бы вселить уверенность — она сильная и умная, с грубовато-бесцеремонной манерой общения, чем напоминает мне мою мать. Но после сегодняшнего собрания я лучше встречусь с зомби.

— Я напугала тебя сегодня. Прости.

— Дело не в тебе.

Это звучит не лучше, чем когда я говорила подобное Нику. Я поставила последнюю чашку в сушилку для посуды и начала вытирать насухо столовое серебро.

Марисела фыркает. Она двадцать с лишним лет слышит нелепые отговорки.

— Мне бы хотелось, чтобы ты пошла со мной. Не для того, чтобы забеременеть, — добавила она, пока я неуклюже вожусь с вилками. — Просто немного погостить. Тия Соледад хотела бы услышать о твоих снах.

А я хочу знать о ее. Если мне снится сад, потому что я заражена, значит ли это, что и Соледад тоже? Или причина в другом? Не знаю, как я спрошу ее об этом, не выдавая секрета, но я почти готова попробовать.

— Не знаю, — ответила я. — Нужно спросить у Кайлы.

— Я уже переговорила с ней.

Я наклоняю голову, чтобы скрыть гримасу, но она, конечно же, увидела.

— Она говорит, что решать тебе. Я, конечно же, пошлю кого-нибудь, чтобы заменить тебя, так что Сироты не пострадают.

Сироты — самая малочисленная группа, у нас едва хватает рук, чтобы обеспечить себе безопасность и пропитание после смерти Мишель и Джейми, которая умерла до нее. Но нам здесь нравится, нравится быть вместе. Программа Мариселы по обмену учениками — хорошая идея, но, боюсь, это приведет к тому, что Сироты найдут новые семьи.

— Спасибо за приглашение, — сказала я, отваживаясь посмотреть ей в лицо. Если у нее и есть скрытые мотивы, я не могу прочесть их по глазам. — Дай мне подумать об этом.

— Конечно.

* * *

Зарево рассвета отбрасывает яркие персиково-голубые отблески, когда я выхожу из комнаты. Сновидения отдаются болью где-то в глубине живота — не сны о буре, а кошмары о Нике, Мишель и детях с красными глазами. Я запихиваю под куртку аптечку первой помощи, затылок прожигает чувство вины, как от прикосновения горячей руки.

Кайла сегодня с утра в дозоре, что и хорошо, и плохо. Ей не нужны объяснения, когда я говорю, что хочу прогуляться одна.

— Ты тревожилась в последнее время, не правда ли? — спросила она. Дело плохо. — Еще до вчерашнего дня.

Я не думала об этом, но она права. Ответ очевиден: с тех пор, как начались сны.

— Ты хочешь отправиться на север.

Я пожимаю плечами, ссутулившись, чтобы скрыть выпуклость от аптечки под курткой:

— Знаю, это глупо, но да. Что, если это нечто реальное? Что, если это важно?

— Я не знаю. Думаю, ты должна решить, что для тебя наиболее важно.

— Марисела считает, что Тиа Соледад может помочь мне понять сны.

— Может, и так. Ты хочешь пойти с ней?

— Нет, — признаюсь я настолько честно, насколько это возможно. — Но если ты хочешь, чтобы я…

— Я не хочу. Но, может, это хорошая идея. Марисела будет счастлива, и ты чему-нибудь научишься. Я не хочу, чтобы между нашими группами испортились отношения.

Никто не выживет в еще одной войне.

— Дай мне подумать об этом. И разреши мне прогуляться. Снаружи. Я буду осторожна.

Она морщит лоб:

— Хорошо. Но не ходи далеко, ладно?

— Не буду.

Натали ждет меня на том же месте, притаившись под стеной, где никто из замка не может увидеть ее.

— Привет, — роняет она. В мягком свете утренней зари ее улыбка похожа на улыбку живой девочки.

Я пытаюсь улыбнуться ей в ответ, но это кажется неуместным и нечестным:

— Если я выйду за ограждение, ты меня не съешь?

— Не съем. Обещаю, — произносит она и чертит воображаемый крест в виде буквы Х над левой половиной груди. — Провалиться мне на этом месте и пусть меня заклюют ястребы, если я совру.

— Ты одна?

Ее улыбка угасает:

— Совершенно.

Одиночество на безжизненном девичьем лице — это самое печальное из того, что я когда-либо видела.

Я открываю навесной замок на калитке, осторожно придерживая цепь, поэтому звенья не гремят. У меня мурашки бегут по коже от внезапной уязвимости, но я переживаю не из-за этого, а из-за привычного зуда у Натали.

Она сохраняет дистанцию, пока я сползаю по склону, пытаясь не испугать меня. А возможно, она тоже напугана.

Я низко пригибаюсь, чтобы не быть в поле зрения кого-нибудь из замка, пересекая широкое пространство с цементными плитами, исписанными граффити, пока мы не оказываемся позади разрушенной стены.

— Я скоро отправляюсь, — произносит она, засовывая руки в карманы.

«На север?» — чуть не спрашиваю я, хотя ответ и так известен.

— Одна? — интересуюсь вместо этого.

— Больше у меня никого нет, — пожав плечами, отвечает она.

— Ты могла бы остаться… — я осознаю, как это глупо звучит, еще до того, как заканчиваю предложение.

Она приподнимает брови:

— И ждать, когда получу пулю? Кроме того, я слышала слова твоего друга: вам нельзя заводить домашних животных.

Я отшатываюсь, а Натали резко поникла головой.

— Извини, — невнятно бормочет она. — Это было нечестно.

Я сдерживаюсь, чтобы не выдать дюжину реплик, которые ничем не помогут.

— Садись, — вместо колкого ответа указываю на кусок бетонной плиты. — Я собираюсь залатать тебе плечо.

— Что?

— Рана сводит меня с ума. Ты ведь не боишься иголок, а?

Это смешит её, но она садится. Она вновь смеётся, когда я промываю резаную рану перекисью водорода, но я помню, что она говорила о микробах. Слава богу, сейчас рана чиста.

Чувство вины возвращается ко мне с новой силой. Я не ощущала бы себя настолько ужасно, дай я ей еды, но это ведь медицинские препараты, которые нам ничем не заменить.

— Расскажи мне о снах, — прошу я, вдевая нитку в иголку.

Температура ее кожи такая же, как и воздуха, на ощупь она сухая и упругая. Запаха разложения нет, что приятно удивило. Немного похоже на запах опавшей листвы, но в основном ничего более.

— Они начались весной.

Я слышу хлопок, когда игла прокалывает кожу. Она сидит неподвижно, наблюдая, как нить скользит по мясу.

— Так больно?

— Странные ощущения. Как будто продеваешь сережку в заросшее отверстие.

Руки, лежащие на коленях, дергаются, словно ей хочется жестикулировать при разговоре.

— Они приходят с бурями. Сны, в смысле. Я окончательно привыкала к… ну, ты представляешь. Затем начались они. Сначала гром сказал мне идти на север. Затем я увидела сад.

— Ты… — Я очень старательно концентрируюсь на том, чтобы удерживать края рваной кожи сомкнутыми. — Ты меня видела?

— Не с самого начала. Пока не подобралась близко. Я пришла из Сан-Маркоса[14].

— Пешком?

Ее плечи трясутся от смеха, и я жду, пока она не замирает, чтобы продолжить зашивать.

— Зомби на велосипеде — это было бы немного нелепо, не думаешь? Кроме того, я больше не устаю. Вот только…

Голод. Всё же я рада, что она не озвучивает это. Ее лицо всего в нескольких дюймах от моего, в нескольких дюймах от горла и других лакомых частей. Щёки горят от прилива адреналина, я колю руки об иголку. Натали отворачивает голову в сторону, и за это я ей тоже признательна.

Я с усилием продёргиваю последний стежок и перерезаю нитку. Не очень ровно, но это намного лучше, чем смотреть на лишённое кожи мясо.

Натали потягивается, проверяя нить.

— Так намного лучше. Спасибо.

Ее красные глаза встречаются с моими, и она наклоняется ко мне.

Я застываю на месте. Нет, жизнь не проносится перед глазами, но у меня есть целая секунда, чтобы подумать: «Обоженеттупаяидиоткатольконелицо».

А потом она целует меня.

Ее губы холодные и сухие. На вкус она как бури. Ее пальцы, такие нежные, как крыло мотылька, ласкают мою щеку.

Когда она отстраняется, пульс тяжело колотится во рту, желудок, сжавшийся в комочек, будто в невесомости.

Натали поднимает руку, снова опускает её. Солнце встает над разрушенными башнями, купая ее лицо в бледно-золотистых лучах. По крайней мере, у неё живые глаза: расширенные черные зрачки сужаются на свету.

— Я не хотела этого делать, — шепчет она.

— Я… — облизываю губы. Я не сожалею, и, вероятно, это означает, что я сумасшедшая. — Всё в порядке.

Мы смотрим друг на друга, пока занимается утренняя заря. Я не знаю, что сказать, и на мгновение это не имеет значения. К тому же у Натали трепещут крылья носа и двигаются глаза, выслеживая что-то позади меня, и момент упущен. По щебню с хрустом раздаются звуки шагов.

Я оборачиваюсь, неуклюже и медленно. Воздух, густой и липкий, словно мед, обволакивает мои руки и ноги. Я ожидаю раскатистого звука выстрела, но его нет.

Ник стоит на уступе холма, одна рука на пистолете, вторую оттягивает тяжелый рюкзак. Он мой, и это озадачивает меня больше, чем что-либо ещё. Теперь всё встало на места: он принес мои пожитки, потому что знал, что я ухожу. Кайла и Марисела, должно быть, подумали, что я решилась.

Натали шипит, сверкая острыми зубами. Ник поднимает пистолет от бедра.

— Нет! — кричу я, заслоняя собой Натали. Это не самый глупый поступок за сегодня. — Не надо. Ник, пожалуйста. Она другая.

— Одра? — его голос вкрадчивый и смущенный, но он не стреляет.

— Все нормально. Я не… — Не инфицирована. Но это неправда. — Она не причинила мне вреда, — говорю я вместо этого. — Она не тронет тебя.

— Что происходит? Кайла сказала, что ты можешь уйти.

— Она была права. — Я уже приняла решение, и внезапное осознание этого вызывает головокружение. — Но я ухожу не к Черепам.

Позади меня Натали издает негромкий возглас удивления. Теперь я не могу вернуться к Сиротам. Ник мог бы не выдавать мой секрет, но я не стану просить его. Я не могу ни с Сиротами остаться, ни с Мариселой уйти.

— Куда? — спрашивает он, опустив, но не спрятав пистолет.

Я мельком взглянула на Натали. Она кивает, слегка касаясь моей руки.

— На север. Скажи Кайле, что я ушла на север. Мне нужно знать, что там. Я… я вернусь, если смогу.

Даже если я вернусь, смогут ли Сироты принять меня обратно? Вижу, как эта мысль отразилась в глазах Ника. Он кивает, на расслабленном лице печаль. Мои вещи падают на землю с глухим стуком. Ника передёргивает, когда я подхожу ближе.

Целовать его на прощание — не лучшая идея.

— Спасибо.

— Они скоро придут искать, — прощается он, отступая на шаг назад.

Я закидываю рюкзак на плечо. Когда мы начинаем спускаться по холму, в моей руке холодная и сухая рука Натали.

§ 9. «Найденыши» Диана Петерфройнд

Секрет достижения цели — разбить процесс на цепочку выполнимых шагов. Я пыталась объяснить это Эмили ранее, но она всегда думала сердцем, а не головой. Мои попытки быть рациональной всегда расценивались как что-то скучное до тех пор, пока ее тест на беременность не показал положительный результат. И тогда тот факт, что я могла составить план действий, внезапно показался самым заманчивым во вселенной. Намного заманчивее, чем Робби, который мгновенно (как самый настоящий трусливый неудачник, о чем я ей уже не раз говорила) исчез с лица земли.

Первый шаг — обмануть анализаторы мочи, конечно же. Большинство девушек подловили именно так. В кабинках туалета установлены датчики, которые непременно зафиксируют, что ты не появляешься в уборной уже девять месяцев, и, хотя все знают, как очистить мочу для теста на употребление запрещенных препаратов, обойдется тебе это неразумно дорого, особенно если требуется долгосрочная поставка ресурсов.

Тут мы были под прикрытием, пускай даже благодаря мне. Вполне можно приспособиться писать в старую банку из-под арахисового масла и прятать ее, чтобы отдать Эмили. А Эмили утаивала свою баночку в сумке и выливала в саду каждую ночь — не так уж это и отвратительно, как вам может показаться.

К нашему счастью, Эмили чувствовала себя совсем неплохо, потому что Шаг № 2 моей стратегии: разузнать о том, как больные булимией умудряются скрывать то, что их рвет, — был не самым приятным моментом.

Шаг № 3 — набор веса. То, что Эмили полнеет, будет не так заметно, если я постараюсь весить столько же, сколько и она. Забавно: мы всегда делали все возможное, чтобы не выглядеть похожими. А теперь сражались за то, чтобы стать одинаковыми.

А вот что делать дальше, было немного непонятно. Никто из нас не знал, чего еще можно было ожидать в ее положении, и было не так просто найти информацию, не вызывая подозрений у «Колыбели». Мы даже не могли притвориться, что это было школьное исследование. В конце концов, они не могли утверждать, что мы были неспособны уладить проблему, если сами нас учили, как с этим справиться.

Время от времени из-за гормональных изменений Эмили становилась все более раздражительной и начинала бояться будущего, но, вне зависимости от того, когда это случалось, я просто напоминала ей, что нужно фокусироваться на маленьких шагах к нему, а не на страхе. Будущее само о себе позаботится, если мы будем действовать последовательно. Не беспокойся о том, что случится по истечении девяти месяцев. Думай о завтрашнем дне. Думай о том, как получить достаточное количество фолиевой кислоты при каждом приеме пищи (Шаг № 4) и что надеть, чтобы лучше скрыть живот (Шаг № 5). Мне бы сесть, подумать и задать себе вопрос: а не были ли Найденыши на самом деле агентами «Колыбели» под прикрытием или не сдаст ли ее Робби. Я могла разобраться с этим. Я была благоразумной. Верила в планомерные действия и шаги. Просто нам нужно было им следовать.

Семь месяцев по плану — и все полетело к черту.

* * *

«Колыбель» тоже верила в шаги. Организация возникла не за одну ночь, вместе со своими центрами материнства, анализаторами, школьными надзирателями в опрятной красно-серой униформе. Наша мама рассказывала, что, когда она была маленькой, они были всего лишь группой обеспокоенных матерей. Тогда началась волна убийств: сумасшедшие женщины настолько отчаялись иметь своих собственных детей, что могли убить беременных и забрать плод. Бывало, некоторые врывались в больницы, переодевшись в медсестер, и похищали младенцев прямо из палаты. Другие без устали слонялись по окрестностям, выискивая почтовые ящики с нежными пастельно-голубыми или розовыми воздушными шариками и открытками с надписью «У нас мальчик/девочка!». «Женская организация для матерей и детей[15]» была основана для защиты новорожденных и их матерей от тех, кто мог причинить им вред.

Отсюда встал вопрос, что же считать вредом.

* * *

В четверг у Эмили выдался скверный день. Она пропустила третье за месяц занятие по физкультуре, а это значило, что ее отправили в кабинет медсестры. По этой причине она так долго маячила у двери математического класса, чтобы я могла это заметить и попросилась выйти из класса. Конечно, мы совершали старый добрый трюк с подменой и раньше, меняясь футболками в туалете. За исключением того, что ты близнец, возможно, и не осознаешь, как мало на самом деле подмечают в тебе люди, даже самые близкие друзья. Большинство школьников считало, что я была прагматичной, практичной близняшкой с собранными наверх волосами, а сестра — красивая, женственная близняшка, которая носит волосы распущенными. Эмили могла бы стать одной из самых популярных девчонок в школе, но правда состояла в том, что если хочешь обмануть людей, то одной прической тут не обойтись.

В туалете я заметила, как она внезапно раскраснелась, а под глазами залегли темные круги, что в общем-то было нормой в последний месяц. Каждую ночь она постоянно вертелась в кровати с одного бока на другой, хотя я не была уверена, по какой причине: физиологической или психологической. В конце концов, я тоже не очень-то хорошо спала.

Но проблема была не во мне. За такими девушками, как Эмили, стоит приглядывать. За девчонками, которые вышли прогуляться, а вернулись беременными… что ж, у правительства была причина отправлять помещать их в «Колыбель».

— Sakasaka, да? — спросила я. По взаимному согласию мы свели наш «язык близнецов» к минимуму, с тех пор как перешли в старшие классы, но иногда просто нельзя было подобрать других слов.

Она согнула указательный палец у виска.

— Sakasaka. Похоже на схватки, но они, кажется, ложные.

Скотт, наше контактное лицо с Найденышами, объяснил нам, что нам нужно понимать, как отличить настоящие схватки от ложных, которые прекратятся, если поменять позу.

— Я просто устала.

— Хорошо, только не усни в классе, — сказала я. — Как в прошлый раз.

Мне нужна была компенсация за то, что меня оставили после уроков. Все по-честному.

— Я больше боюсь внеплановой контрольной. — Эмили не сильна в математике.

В кабинете медсестры я разыграла приступ головной боли, хотя, естественно, медсестра не заметила у меня никаких признаков болезни. Там присутствовала наблюдательница из организации «Колыбель», она окинула меня быстрым, но внимательным взглядом, даже просмотрела карту Эмили в своем планшете.

— Ты прибавила в весе, Эмили, — сказала она.

Фамилия нашей надзирательницы из «Колыбели» — Стриктер[16]. Не правда ли, иронично? Выглядела она соответствующе: зализанные и собранные в пучок волосы, настолько тугой, как будто она сделала дешевую подтяжку лица. Она была скорее костлявой, чем худой, а ее рот искривляла постоянная морщинистая неодобрительная ухмылка. Я всегда смотрела ей в глаза. Отсутствие зрительного контакта действовало как красный маячок — именно так я подловила Эмили.

Я пожала плечами, пока расправляла футболку на рыхлом животе:

— Наверное, мне следовало более усердно тренироваться в этом году.

— С тобой все в порядке? — спросила она. — Ты же знаешь, одна из моих задач в школе — быть консультантом для молодых женщин.

— Молодых беременных женщин, — уточнила я.

Невозможно улыбаться и хмуриться одновременно. Надзирательница Стриктер с треском провалила свою попытку.

— Для любой молодой женщины, — сказала она. — Важно, чтобы вы, девушки, понимали: я здесь, только чтобы помогать.

— Я полностью вас понимаю.

Понимаю, зачем вы здесь и для чего. Они думают, что мы не замечаем, как пропадают девушки. Обычно все очень просто: анализаторы мочи в туалете помогают выявить их. А если не они, то их выдают слухи, предавшие друзья или парни, которые направляют девушек, просящих о помощи, в эту женскую организацию. Или, возможно, девушки сами приходят с повинной, как нас и учат делать.

Но не моя Эмили. Ей не нужна «Колыбель», которая станет заботиться о ней. У нее была я.

— Вам не нужно беспокоиться обо мне, — произнесла я. — Мы сестрой не принимаем наркотики и не пьем алкоголь.

Это было слишком? Может, мне не стоило упоминать об этом. Если бы нас обеих протестировали одновременно, то мы бы попали.

— Эмили, — произнесла медсестра, — седьмой урок уже почти закончился.

Я спрыгнула со стола, понимая, что Стриктер все еще не сводит глаз с моего живота. Притворилась, будто подтягиваю штаны, чтобы она могла увидеть складку жира, свисающую через пояс джинсов, — зря, что ли, я её так усердно наедала. Толстая, но не беременная, Стриктер. Она сделала пометку в планшете, и я издала вздох облегчения.

Как и многое другое, это было преждевременным.

* * *

Вы бы удивились, как легко выиграть любой спор о безопасности с помощью нескольких простых формулировок: «Можно ли оправдать этот риск? Стоит ли рисковать жизнью своего ребенком ради бутерброда с ветчиной, пускай даже доктора твердят, что такой перекус может вызвать пищевое отравление? Стоит ли рисковать и пить пиво, когда твой ребенок может родиться умственно отсталым?»

Я использовала этот прием на Эмили. Стоило рисковать и спать с гнусным засранцем Робби, когда ты знала, что могла забеременеть? Стоил этот риск твоего разбитого сердца? Ответ был очевидным для меня, но не для нее. Она никогда не думала, просто следовала зову сердца.

Ответы предельно однозначны для всех, когда дело касается детей, независимо от того, чем люди руководствуются: сердцем или разумом. Никто не собирается заходить слишком далеко и утверждать, что детей нужно защищать меньше. Но впоследствии для «Колыбели» стало недостаточно только защищать матерей и младенцев от психопатов с ножами и в медицинской форме. Сначала при женской организации был создан совет по защите прав потребителя. Они следили за детскими товарами, одеждой для беременных, молочными смесями и вакцинами.

Прошло не так много времени, и они начали преследовать мамочек. Слишком многое вокруг несло в себе потенциальную угрозу для матерей и детей. Нельзя было рисковать. Благодаря неустанным стараниям лоббистов «Колыбели» вскоре беременной женщине было противозаконно пить алкоголь, курить, принимать обезболивающие, пить кофе, заказывать суши или плавленый сыр, покупать малярную краску — даже если она клялась, что это не для нее. Стоили ли все эти бармены, фармацевты, разносчики суши во всем мире того, чтобы рисковать? Они не устанавливали анализаторы у двери каждой кофейни, но целая армия агентов «Колыбели» проникала повсюду, чтобы напомнить людям о законе.

Что же происходило, если вы нарушали закон? Сначала в ход шли предупреждения и штрафы. При повторных нарушениях правительство согласовывало действия с «Колыбелью» — не стоило рисковать.

* * *

Наибольший риск, на который мы пока что пошли, — это встречаться с Найденышами, хотя у нас не было особого выбора. Я составила для Эмили схему, обрисовав в общих чертах возможное развитие событий.

Вариант № 1: Психопат с вешалкой для одежды. Против этого варианта было то, что она могла серьезно заболеть или же парниша мог работать под прикрытием, а наказанием даже за угрозу прерывания беременности, в лучшем случае, было пожизненное заключение без права на досрочное освобождение.

Вариант № 2: Оставить ребенка на ступеньках больницы и надеяться, что тебя не поймают. Трудность была в том, что мы обе не имели ни малейшего понятия, как принести туда ребенка и скрыть тот факт, что это сделали мы.

Вариант № 3: Найденыши.

Вариант № 4: Сдаться на милость «Колыбели», чтобы они поместили ее на один из объектов. Я рассматривала этот вариант как крайнюю меру.

Название нашей игры, говорила я ей, — управление рисками. Вариант № 1 закончится тем, что нам будет необходимо скрыться, но ставки при этом были слишком высоки, а наказанием вполне может стать смерть. Вариант № 2 — стратегия «тихой гавани» — мог тоже ударить по нам, особенно если что-то пойдет не так при родах. Вариант № 3 — Найденыши — был лучшим, так как, если слухи были правдивыми, они могли обеспечить медицинской помощью своих девушек. Но с ними было опасно связываться: никогда не знаешь, с кем имеешь дело, — с агентом «Колыбели» под прикрытием или нет.

Скотт говорит, что Найденыши испытывают точно такой же страх, когда встречаются с новой девушкой, думая, что она подсадная утка. Скотт не понравился Эмили. Она ему не доверяла.

Я подумала, что ей было уже немного поздно относиться к мужчинам с подозрением.

* * *

Сегодняшний день не был запланирован для встречи со Скоттом раз в две недели, но я увидела его старенький побитый «Приус» на школьной парковке, покидая учебную территорию. Когда мы встретились с Эмили около шкафчиков после моего посещения кабинета медсестры, то не стали заморачиваться переодеванием, разницы было никакой. Скотт всегда знал, кто есть кто из нас двоих. Как я поняла, этот навык он приобрел, много общаясь с беременными женщинами. Но если дело было в этом, разве не раскусила бы Стриктер Эмили несколько месяцев назад?

Скотт стоял рядом с дверцей машины, долговязый и похожий на ботана в своих выцветших джинсах, клетчатой рубашке и очках в квадратной оправе. Он мог бы сойти за студента-практиканта или чьего-либо старшего брата, который приехал домой из колледжа. Он мог бы быть чьим-то парнем.

— Залезайте, — сказал он, когда мы подошли.

— Что происходит? — обеспокоенно спросила я, оглядываясь на школу.

Даже с парковки я могла разглядеть Стриктер в темно-красной униформе. Она стояла у дверей и разглядывала толпу расходящихся учеников. И вдруг, словно из ниоткуда, появились еще две женщины в красном. А потом еще пять.

— Быстро.

— Нас кто-то сдал? — спросила я, в то время как Скотт открыл заднюю дверцу и почти затолкнул Эмили внутрь.

Мы были так осторожны. Мы следовали всем инструкциям. Ни одна душа не знала о положении Эмили, кроме Робби, и она клялась и божилась, что он бы никогда никому не рассказал, поскольку слишком боялся штрафа за отцовство. Даже если так, у меня были сомнения, что он стойко смог бы выдержать допрос.

Я поспешила на пассажирское сиденье, обходя машину, в голове вертелось немало вопросов. А если это я? Не дала ли я зацепку Стриктер? Или Эмили оставила следы мочи в туалете, и это запустило анализаторы? Не споткнулись ли мы на одном из шагов?

Три двери захлопнулись, и автоматически сработала блокировка для безопасности детей (обязательное условие для всех моделей после 2015 года, спасибо «Колыбели»). Скотт увозил нас молча. Я смотрела в зеркало заднего вида. Надзирательницы рыскали в толпе. Они кого-то искали. Они искали Эмили.

Скотт не разговаривал с нами, пока не проехал первый пропускной пункт на шоссе.

— Это не ваш промах, девчата, — буркнул он, не сводя глаз с дороги. — Это мы просчитались.

* * *

Мы всегда знали, что достаточно сломаться всего одному звену, чтобы цепь развалилась на части. Эмили могла забыть о своей баночке из-под арахисового масла. Я могла надеть футболку, которая не налезла на нее, когда мы менялись. Приступ утренней тошноты. Крыса из Найденышей.

Кроме того, все могло пойти по-другому из-за «Колыбели», контролирующих не достигших двадцатилетнего возраста. Или если бы не было такого пугающего всплеска рождаемости в 2016. А может, всё было бы иначе, если бы они не перевернули с ног на голову дело Роу против Уэйда[17] или не запретили сексуальное образование в школе. Может быть, если бы Оппозиция не проиграла те выборы Партии. Так много факторов повлияло на принятие закона «О защите несовершеннолетних».

Существовало так много вещей, которые мы не могли контролировать, от этого они становились еще более важными, и мы держались как можно крепче за то, что было нам подвластно. Я держала это в голове — контролировала свои эмоции, контролировала сексуальные желания. Эмили же не контролировала — или не могла. А теперь именно мне придется расхлёбывать последствия.

Скотт предположил, что у нас было около сорока пяти минут, прежде чем наши лица покажут в новостях. И тогда он тоже станет изгнанником, за что спасибо законам Эмбера. Вот так внезапно мне пришлось сверх плана внести целый ряд дополнительных шагов и инструкций. Нужно было составить маршрут, чтобы избежать пропускных пунктов. Нужно было найти место для ночлега. Объяснить сестре, что ничто не закончится через месяц, как мы надеялись, и что нравится нам это или нет, но нас поймали.

— Куда вы отвозите других девушек? — спросила Эмили, когда мы свернули с шоссе.

Было слишком опасно оставаться на государственных дорогах, на которых полно пропускных пунктов. Близнецы были слишком приметными.

— Есть ли безопасное место? — не унималась сестра.

Скотт ничего не ответил. Я уловила отражение Эмили в зеркале заднего вид и, чтобы подбодрить ее, поднесла согнутый указательный палец к виску — наш тайный «близняшный» жест. Она посмотрела на меня, испуганная, но не настолько, какой она должна была быть. В конце концов, с ней была я, не так ли? Девочка, у которой был план. Девочка, у которой были ответы. Но она, как обычно, просчиталась.

У Скотта не было плана. Не было никакого безопасного места. Не было других девушек. Он был сам по себе, так же как и мы.

* * *

В конечном итоге «Колыбель» решила, что самую большую опасность для еще не родившихся детей представляет безответственность матерей. Какую мать можно было назвать самой безответственной? Наркоманку? Конечно же, каждый с этим согласен. Засуньте их в «Колыбель» и лечите. Женщина с пошатнувшимся здоровьем, которая в любом случае забеременеет? Даже такая думает, что нуждается в круглосуточном уходе. А как насчет беременной девочки-подростка? Настолько безответственной, что забеременела случайно. Такая безответственная, что государство еще даже не относит ее к категории взрослых. Столь безответственная, что не может ни голосовать, ни занимать какую-либо должность, ни присоединиться к Партии, ни водить машину. Совсем без царя в голове — ей ли взращивать человеческую жизнь? За ней самой нужно следить, заботиться. Ей определенно нельзя позволять выбирать, кто будет ухаживать за ребенком.

Родственники тоже не подходят для этой роли. В конце-концов, они были недостаточно ответственны, чтобы уберечь ее от ранней беременности. Моя мать облажалась. Я облажалась. Но ни за что, черт возьми, я сейчас не позволю себе подвести Эмили.

* * *

Одной из причин, по которой мне так понравился Скотт, было его умение всегда мыслить трезво, пускай даже мир вокруг него рушился. Например, он смог найти время в своем напряженном графике, можно сказать, на бегу, чтобы убедиться: его машина укомплектована палатками и спальными мешками, запасами еды, так что можно теперь спрятаться в лесу. Мы вырубили все планшеты из страха, что они могли удаленно активировать встроенные локаторы для определения местонахождения.

Уже совсем стемнело к тому времени, как мы разбили лагерь. От Эмили было мало толку. Когда она не билась в истерике, то была близка к состоянию комы. Это было ожидаемо, учитывая ее гормоны и прочее, — еще одна причина, по которой «Колыбель» утверждала: беременные подростки не вправе выбирать, что лучше для их детей. Как только мы разбили палатки, я уложила сестру в нашу, свернулась калачиком рядом с ней и гладила по спине, пока рыдания не стихли.

— Что мы будем делать? — всхлипывала она.

— Тише, — сказала я, гладя ее по волосам. — Sakasaka. Все будет хорошо.

Ничего подобного — не будет. Прямо сейчас, в эту самую минуту, Эмили считалась преступницей. Угроза для плода и нарушение «Закона о защите несовершеннолетних». Я прижалась плотнее и положила руку ей на живот. Почувствовала, как ребенок толкается. Вовсе не казалось, что здесь, в нашей уютной палатке, ему грозила опасность.

— А как же мама? Возможно, прямо сейчас они увозят её на допрос.

— Да, — сказала я. — Вот почему мы предприняли все возможное, чтобы ей не пришлось ничего утаивать или же лгать. На случай вот такого происшествия. — Конечно, гарантий не было, что государство ей поверит. Бедная мама. — Не волнуйся за нее. Просто попытайся расслабиться. Стресс вреден для ребенка.

— А как же его родители? — спросила Эмили. Она уверяла, что будет мальчик, хотя мы точно не могли знать. — Они тоже в беде… что обратились на черный рынок?

— Я не знаю, — ответила я.

Найденыши позволили Эмили выбрать, кто из их претендентов получит ребенка. Она выбрала Брукнеров, которые не были членами Оппозиции, как большинство ожидающих родителей. (Пока ты состоишь в Партии, практически невозможно получить одобрение на усыновление легальным путем). Это и повлияло на мою сестру, которая решила, что жизнь ребенка достаточно трудна и без всяких политических убеждений. Это было самое разумное, что я слышала от нее.

Хотелось бы мне знать, где сейчас были Брукнеры. Может, их тоже допрашивали. Смогут ли они вообще забрать ребенка. Я слишком многого не знала.

Я гладила Эмили по волосам, заправляла пряди за ухо, когда она поймала мой палец своим. Она согнула палец у виска, наше маленькое приветствие, но это не успокоило мои нервы. Наконец-то ее дыхание стало ровным, и я поняла, что она заснула. В этом была вся Эмили. Она могла спать при любых обстоятельствах. Потому что у нее была я.

— Sakasaka, — прошептала я ей на ухо. Но было все не так, как в нашем детском словечке.

Как только я убедилась, что она уснула, то вышла из палатки. Скотт ворошил угли.

— Все хорошо? — спросил он.

Я пожала плечами:

— Ты сделал нужник или что-то вроде того?

Он жестом указал на юг:

— Вон там. Увидишь красный флажок — точно не пропустишь.

Я схватила фонарик и отправилась в лес, при этом прошла мимо нужника. Тридцать шагов, пятьдесят, семьдесят пять… Уже достаточно далеко. Я впилась зубами в кулак и закричала. Пнула сухую листву. Схватила упавшую ветку и стала колотить по стволу дерева.

Мы были так близко к цели. Совсем-совсем близко. А теперь все разрушено. Месяцы жизни, вся эта ложь коту под хвост. Отвратительная вонь банок из-под арахисового масла, одежда, которая больше мне не подходила, контрольные, которые Эмили завалила от моего имени, бессонные ночи, постоянный стресс. Рыдания Эмили в темноте, когда она лежала на своей половине кровати. Я сделала все, что могла, чтобы спасти ее, но этого оказалось недостаточно.

Ветка переломилась, поэтому я бросила ее на землю и стала дубасить по дереву руками. Кора оцарапала костяшки пальцев, на запястьях остались синяки, но мне было все равно. Больше ничего не имело значения. Ничего.

Пара рук, возникшая позади, сгребла меня в охапку, прижав мои руки к телу. Я снова закричала, но в этот раз от ужаса.

— Тише, — прошептал мне на ухо Скотт.

Я вывернулась из его хватки, по инерции упала на кучу листьев и завыла.

— Какой смысл? — плакала я. — В чём был смысл всего этого?

Его голос оставался раздражающе спокойным:

— Я думал, чтобы держать твою сестру подальше от «Колыбели».

И все равно облажаться.

— Может, они правы. Может, там ей и место. Мы бы не замерзали сейчас в палатке в лесу, если бы просто следовали правилам.

— Они хотели бы, чтобы вы думали именно так, — сказал он. — Именно из-за них мы вмешались в это. Они лишили вас других вариантов. «Колыбель» говорит, что Эмили не может сама о себе позаботиться, — но они даже не дают ей шанса. Если бы Эмили могла, она бы получала медицинскую помощь. Она бы не пряталась по углам.

— Почему же? Эмили и до беременности часто пряталась по углам.

Я запихнула руки в карманы, чтобы не врезать по чему-нибудь еще. Так я избегу соблазна побить его.

— Я отказалась от всего. От своих оценок, от тела, даже от чертовой мочи. Я ничего плохого не сделала, но теперь я в бегах! Все потому, что она не смогла держать свои ноги вместе, а не раздвигать их.

Я услышала, как он шуршит листвой, подходя ко мне.

— Я знаю. Ты пошла на огромные жертвы…

— А знаешь ли ты, что Эмили почти не разговаривала со мной те четыре месяца, когда бегала на свидания к Робби? — сказала я, словно Скотту было до этого дело. — Будто я для нее больше не существовала.

Слезы текли по щекам, но даже это не остановило мой словесный поток:

— Я для нее ничего не значила. Но вдруг, в ту секунду, как он исчез, она внезапно снова меня полюбила. Потому что я была единственной, кто мог помочь ей. Такая самовлюбленная. Жуткая эгоистка.

И это было совсем не похоже на мою сестру, поэтому ранило так сильно.

— Я ненавижу ее, — прошипела я. — Ее место в «Колыбели».

В ту секунду, когда слова сорвались с моих губ, мне захотелось забрать их обратно.

— Нет, — твердо сказал Скотт. — Ты так не думаешь. Ты любишь ее. Любишь настолько сильно, что… — он надолго замолчал. — Моя сестра ушла в «Колыбель», — он снова замолчал, как будто сейчас не был уверен, что хотел мне рассказать. — Восемь лет назад. Гвен было пятнадцать, мне десять. Мои родственники думали, что поступают правильно, как и говорится в объявлениях. Как гласит закон. Она была на третьем месяце, когда ее поймали. Но она так и не вернулась.

Этого я и боялась. Слухи о девочках в «Колыбели». Я никогда никого не знала, кто побывал в «Колыбели». Никого. Куда они ушли после рождения ребенка? Почему не вернулись домой?

Я потянулась к нему, но не смогла найти в темноте. Тут не было светового загрязнения, подсветки от витрин магазинов, не было жужжания вышек. Ничего, кроме ветра, наших голосов, ужасных слов, которые мы смогли в итоге произнести.

— Мои родители целую вечность пытались выяснить, что с ней случилось, и у них теперь много разных историй. Что ее перевели в клинику на другом конце страны. Что она решила стать агентом «Колыбели» и что сменила имя, пытаясь скрыть свой позор. А еще она якобы просила и получила свободу, и теперь не хочет иметь ничего общего с родителями, которые не смогли воспитать ее достаточно хорошо, научить важности воздержания. Что она сбежала из учреждения и теперь в бегах. Что она… умерла при родах. Родители наняли детективов, наняли адвокатов, но не смогли получить четкого ответа. Разумеется, и о судьбе ребенка им ничего не сказали.

Вот почему я не могла позволить Эмили уйти в «Колыбель». Я не могла рисковать тем, что потеряю ее. Только не снова.

— Вот так они задолжали Найденышам. С тех пор мы обманываем их.

Теперь Скотт подошел близко. Так близко, что я слышала его дыхание, чувствовала его тепло.

— Мы не знаем, что случилось с Гвен. Но мы можем попытаться, чтобы этого не случилось с Эмили.

— Да, но что нам делать сейчас? — прошептала я.

Я повернулась туда, где в этой темноте предположительно было его лицо.

— Ты точно с ума сошел, раз помогаешь нам. Ты же знал заранее об опасности. Ты мог бы сбежать.

— Нет, я не мог.

— Нет, мог, — настаивала я. — Я даже фамилии твоей не знаю. Если бы «Колыбель» поймала нас или даже если бы мы сдались, тебя бы они никогда не нашли.

— Нет, — повторил он. — Я не мог.

На какое-то мгновение умолк даже сам лес, слова Скотта заглушили всё: ветер, шуршание листьев, звук нашего дыхания и бег крови в моих венах. Я нащупала его руки в темноте, но было совсем не важно, что никто из нас ничего не видел, потому что я знала, что Скотту никогда не нужны были глаза, чтобы в любой момент разглядеть меня. Я могла прибавить хоть двадцать килограммов, быть одетой в точности как моя сестра — даже наша мама иногда нас путала, — но Скотт всегда знал, кто есть кто.

— Сегодня я приехал не из-за Эмили, — сказал он, склонив голову ко мне. — Я приехал за тобой.

* * *

Даже если вы скрупулезно выполняете все пункты плана, вы можете быть удивлены, куда в конечном итоге они вас приведут. Я могла бы вам рассказать о каждом шаге следующего месяца. Могла бы рассказать об этой первой ночи, когда сидела у огня, а Скотт держал мои руки в своих, таких теплых и ободряющих. Я могла бы рассказать, как не спала той ночью, — не от волнения, найдет нас полиция или нет (а стоило бы бояться), а потому, что мое сердце билось так сильно в груди, что я не могла расслабиться. Могла бы рассказать о днях, проведенных в попытках найти безопасное место для Эмили, или в заботе о ее здоровье, или как оставаться на шаг впереди от полиции. Я могла бы рассказать, насколько тщательно я сосредотачивалась на первостепенных задачах, как я никогда не теряла головы, как Скотт успокаивал Эмили, как заставлял нас двигаться вперед, как мы обе говорили, что помогаем друг другу выдержать всё это.

Вместо этого я расскажу, как мы обе ошибались.

Скотт все ещё не вернулся с разведки. Мы уже неделю жили в летнем домике на берегу озера. Была зима, и семья, которой принадлежал дом, вряд ли приедет сюда, чтобы месить грязь или блуждать в тумане. Я подумала, что Эмили задремала, и присела у окна, выходящего на подъездную дорогу к нашему убежищу. Кружка с чаем остывала в руках, пока я ждала возвращения Скотта.

Но тут я увидела Эмили, которая с трудом тащилась вверх по дороге, ее походка вперевалку, характерная для беременных, безошибочно угадывалась даже с такого расстояния. Казалось, что пальто, слишком маленькое для нее, сейчас треснет. Мы уже никак не смогли бы скрыть ее живот. Даже если бы я поправилась еще сильнее, все равно не смогла бы походить на неё.

Я встретила ее в дверях, закипая от злости.

— Что ты там делаешь? — закричала я. — Ты была внизу на главной дороге? Что, если кто-то увидел тебя?

— Успокойся, сестренка.

Эмили слегка запыхалась. У нее все эти дни была одышка.

— Мы можем снова поменяться. Я спрячусь, если кто-нибудь явится в дом. Одну толстушку не отличишь от другой в такую погоду.

— Наши лица в каждом выпуске новостей — сказала я, — нам слишком опасно выходить наружу.

— Вот именно. — Она протиснулась мимо меня и зашла внутрь, где начала развязывать шарф и расстегивать пальто. — Мы все это затеяли не для того, чтобы прятаться, и больше не можем бежать.

— Это кто так говорит? — ответила я.

— Ребенок. — Эмили повернулась ко мне. — Я не буду вечно беременной.

— Мы разберемся с этим.

— Я уже разобралась, — сказала она. — Я связалась с Брукнерами. Они все еще хотят ребенка.

— Ты… что? — Я захлопнула дверь, словно это могло каким-то образом обезопасить нас. — Ты связалась с ними? А вдруг они заодно с «Колыбелью»? Ты нас всех подвергаешь опасности!

— Мы уже в опасности, — парировала она. Голос её звучал так спокойно. — Все мы, и что важно, ребенок тоже. — Она снова погладила свой живот. — Я думала об этом. Мы в бегах уже несколько недель. И если меня все равно поймают, мне не хотелось бы отдавать своего ребенка «Колыбели», а если я так и буду вечно в бегах, то мне не хотелось бы, чтобы он рос вот так. Попытать удачи с Брукнерами — наш единственный шанс.

Я открыла рот, чтобы возразить, наорать, не согласиться, но я не могла сказать ни слова. Эмили была права. Пока мы со Скоттом пытались решить, как нам прикрыть свои задницы, она думала о том члене нашей компании, который пока не мог говорить сам за себя.

— Откуда ты знаешь, что можешь доверять им? — спросила я вместо этого.

— Я и не знаю, — она посмотрела в окно и на какое-то время замолчала, прежде чем продолжить: — Я имею в виду, что не уверена по поводу «Колыбели» и насчёт нас. Но знаю, что могу доверить им ребенка. Они хотят этого малыша. Хотят для себя. — Она повернулась ко мне. — И я тоже хочу, чтобы он был у них.

Я посмотрела на нее, в лицо, которое знала лучше всех в этом мире. На человека, которого я с момента моего рождения любила сильнее всех. Всё, чему меня научили верить, — это то, что Эмили не могла позаботиться о себе; что она не знала, что было правильным, а что нет; что ей нельзя было доверять, так как она оплошала в первостепенном для девушки деле — блюсти свое тело.

Но что, если все это было неправдой? Я всегда думала, что поступаю правильно, но я раньше никогда не чувствовала себя так хорошо, с тех пор как начала нарушать правила ради безопасности Эмили. И даже сейчас, когда мой разумный, практичный инстинкт, которым я всегда гордилась, твердил мне, что план Эмили опасен, существовало нечто большее, сильное, говорящее, что план Эмили был хорош.

Я услышала скрип щебёнки снаружи. Скотт возвращался. Эмили все еще смотрела на меня, ожидая вердикта. Как будто он был ей нужен. В конце-концов, разве ей не было позволено делать со своим телом и ребенком то, что она хотела?

Я открыла рот, чтобы поддержать ее, но Скотт появился в дверях.

— Новый выпуск новостей, — сказал он без предисловий, — Вы не поверите.

* * *

Надзирательница Стриктер стала почти неузнаваемой. Ее волосы были распущены и каскадом волн лежали на плечах. Яркая красная помада покрывала морщинистую складку рта. Она выглядела на десять лет моложе. И она плакала.

— Я должна была понять, что что-то было не так, — сказала она, вытирая глаза носовым платком. — Обычно она не такая.

Репортерша выразила обеспокоенность на лице и покачала головой в знак сочувствия:

— Что вы имеете в виду?

— Ну… — сказала Стриктер. — Мне неприятно это говорить, но Эмили всегда была такой… очаровательной. Действительно обаятельной. Она могла любого заставить поверить ей. Она одна из наиболее популярных девочек в классе. А ее сестра… нет. Естественно, Эмили было просто манипулировать своей сестрой-близнецом. Бедная девочка.

Мы втроем уставились на экран с откровенным недоумением. В какой-то момент мне даже показалось, что с планшетом Скотта что-то было не так. Как и его «Приус», возраст планшета исчислялся несколькими поколениями.

— Кто знает, как долго они принуждали ее помогать им?

— Принуждали? — запнулась я. — Принуждали меня?

Изображение на экране сменилось на интервью с моей мамой, записанное ранее:

— Она всегда была такой хорошей девочкой. Всегда следовала правилам.

В сюжете продолжили показывать доказательство, чтобы подкрепить это утверждение: сравнивались списки, сколько раз оставляли меня и мою сестру после уроков. По иронии судьбы, единственное задержание на моем счету произошло по вине Эмили.

— Хотелось бы мне, чтобы она не боялась тогда поговорить со мной, — заговорила Стриктер, ее глаза все еще были наполнены крокодильими слезами. — В последний раз, когда я ее видела, она намекала мне, говорила о сестре — но на самом деле о самой себе, как я теперь понимаю. Если бы я только обратила на это внимание.

— Они же не серьезно? — спросила я.

Скотт фыркнул.

— Нет, это все специально. Подожди…

— Моя бедная девочка, — они показали мою мать. — Ее втянули в это. Если бы только она могла позвонить мне. Еще не поздно спасти всех троих.

— Они говорят не обо мне, да? — спросил Скотт.

— Да, — ответила Эмили. — Они говорят о ребенке.

Я посмотрела еще несколько минут, как ведущие программы изложили свою версию событий. Как будто это был настолько продуманный заговор, что я вряд могла бы разработать его… вот только они не подумали, что всё это действительно придумала я. Так нет, они верили, что это моя харизматичная, способная на манипуляции сестра убедила или вынудила меня — смиренную, законопослушную — сделать всю грязную работу за нее. Скотт же коварный соблазнитель, парень Эмили, отец ребенка.

Эмили громко рассмеялась над этой частью, но я уже кипела.

— Ой, не могу, — сказала она, — ты же видишь, это они так шутят! — Она закатила глаза. — Я имею в виду… Скотт?

— Эй! — решил защититься Скотт. — Вообще-то я рядом с вами тут стою.

Он вел себя, как будто шутил, но его уши слегка покраснели, и он старался не встречаться со мной взглядом.

А мне было не до смеха.

Эмили посерьёзнела и огорошила меня:

— Слушай, сестренка, а что тебя так рассердило? Что они не отдали тебе должное за твой подлый план или то, что они думают о тебе как о слабом звене, которое вероятнее всего пойдет стучать?

— И то, и другое, — проворчала я.

Была ли права «Колыбель»? Я помогала сестре из благих побуждений или только потому, что она втянула меня в это?

— И то, и другое враньё. — Скотт неловко похлопал меня по плечу, затем убрал руку.

Я чуть было не прикоснулась к нему, почти поймала его руку, чтобы вернуть обратно… Я не была такой, как Эмили. Идея быть вместе с ним мне не казалась смешной. Конечно, я играла в равнодушие последнюю неделю, но это была необходимость. У меня не было времени на романы ни в старшей школе, ни, естественно, находясь в бегах от «Колыбели».

— Они так делают в расчёте на ответную реакцию.

— Значит, они считают меня кроткой маленькой овечкой? — отрезала я.

— Или надеются, что ты разозлишься, что тебя так называли, и совершишь ошибку, — пожал плечами Скотт. — А если это не сработает, на следующей неделе они придумают новую историю.

— Интересно, держат ли они свое слово? — Эмили склонила голову набок, изучая планшет. — Интересно, можно ли использовать этот репортаж и заставить их сдержать слово?

— Что ты имеешь в виду? — спросила я.

— Ну, — сказала она, — по существу, они говорят, что у тебя проблем нет, так? Если их официальная история гласит, что мы со Скоттом тебя похитили — что тебя заставили сделать все эти вещи, чтобы помочь нам, — что ж, если ты вернешься назад, тебя не накажут.

— Назад я не вернусь!

— Если бы ты вернулась, — размышляла она. — Ты могла бы.

Я перевела взгляд с нее на планшет, а потом обратно… Посмотрела на Скотта, который вел себя так, словно его вовсе не было в этой комнате.

Да, полагаю, я могла бы. Но теперь, узнав столько всего, я не могла представить, что мне захочется.

* * *

Оглядываясь назад, мне кажется, я могла увидеть каждый шаг на пути. Ночью я начала анализировать увиденные ранее репортажи «Колыбели». Теперь, когда я знала, как они исковеркали нашу историю, было легко увидеть нестыковки во всех остальных историях. Все эти улыбающиеся девушки из «Колыбели» не были её служащими, они были актрисами. Я узнала одну из них по рекламе зубной пасты, другую на рекламном экране в торговом центре. Я также начала замечать испуганные лица беременных женщин на улице, если неподалеку проходила представительница «Колыбели». Видела, что они носили большие значки Партии, сверкали обручальными кольцами, нервно улыбались каждому, словно крича: «Я безобидна. Пожалуйста, не забирайте моего ребенка».

Не могла поверить, что не замечала этого раньше. Скотт сорвал пелену с моих глаз. Так что, хотя весь мой полноценный, идеальный, продуманный план лежал в руинах… я была в порядке. Мой план был разработан, чтобы тайком проскользнуть внутрь системы. Системы, которая убеждала меня ненавидеть свою сестру за совершенную ошибку. Системы, которая говорила, что у «Колыбели» есть право на наши тела и на судьбы наших детей. Системы, которая твердила, что мы сами не в состоянии позаботиться о себе, принять нелегкое решение или пойти на жертву ради тех, кого любишь.

Все это было неправильным.

Конечно, не во всех случаях я была готова помочь Эмили. Например, рожать. Я могла сжимать ее руку, конечно же, или шептать на ухо ободряющие слова. Даже смогла перерезать пуповину, соединяющую ее с новорожденным мальчиком, который появился на свет после, как нам показалось, нескончаемых мук.

(Да, это был мальчик. Эмили вновь оказалась права).

Но всё, что я действительно смогла сделать, — это довериться людям, которые могли нам помочь. Скотту, который нашел нам сочувствующую Найдёнышам акушерку. Брукнерам, которые и вправду ничего не хотели сильнее, чем этого ребенка. Они могли бы нехило разбогатеть и получить похвалу от Партии, если бы сдали нас, но тогда бы они не получили в награду своего ребенка. Они выбрали его.

Вот так, в холодную и слякотную субботу, через восемь месяцев, как Эмили сообщила мне о своей беременности, моя сестра-близняшка родила ребенка. Когда все закончилось, я сидела в комнате рядом с Эмили, пока она в первый и последний раз баюкала своего сына. Я удивилась, насколько он был крошечным, — такой кроха и такой одинокий. Мы с Эмили родились и тут же оказались в объятиях друг друга. Мама рассказывала, что мы частенько сосали друг у друга большие пальцы в нашей кроватке. Но этот маленький мальчишка был сам по себе. Он никогда не узнает, каково это — быть нами. Глаза наполнились слезами, и я отвернулась в смятении.

Эмили не плакала. Она была совершенно спокойной, даже блаженной, как на одной из старых картин с религиозным сюжетом о матери и ребенке. Она прижимала и целовала его, всматривалась в его темно-голубые, чужие глаза.

— Sakasaka, малыш, — сказала она, и я даже не возразила. Казалось правильным, что она заговорила с ним на нашем языке. — Прощай.

В какой-то момент веки малыша дрогнули, и он приподнял крошечную ручку, согнул указательный палец около виска. Я удивленно ахнула.

Когда пришло время отдавать малыша его родителям, Эмили так сильно сжимала мои руки, что оставила повсюду кровоподтеки в форме полумесяцев. Она держала меня крепче, чем тогда, когда тужилась и рожала. В этот раз она по-настоящему расставалась с ним.

— Как вы хотите назвать его? — спросила она миссис Брукнер срывающимся голосом.

Женщина залилась румянцем. Она была симпатичной, белокурой и высокой. Ее муж был таким же. Они совсем не были похожи на нас. Я представила, как она будет на какой-нибудь детской площадке оправдываться, почему у него такие темные волосы и крупная конституция: «Разве генетика не забавная штука? Ох, он совсем как мой дедушка по маминой линии…»

— Мы думали назвать его Эмметт, в честь вас, — сказала она. — Не возражаете?

Эмили выдавила улыбку. Вероятно, никто, кроме меня, не знал, как тяжело ей это далось в тот момент.

— Прекрасно, — сказала она. — Спасибо вам.

И его унесли. Всего минуту назад он был тут, этот маленький сморщенный красный комочек с невозможно крошечными пальчиками, которыми он инстинктивно хватался за твои, и вот уже в следующую минуту он исчез навсегда, а мы снова остались вдвоем. Даже Скотт оставил нас наедине. Мы лежали на кровати, обняв друг друга. В течение трёх дней мы оставались там. Эмили принимала лекарства, которые ей давали, чтобы скрыть послеродовые симптомы, а Скотт приходил каждые несколько часов с едой. Мы смотрели старые фильмы, много спали и мало разговаривали.

А на четвертый день Эмили проснулась, повернулась ко мне и сказала:

— Что теперь?

Я была девочкой, у которой был план. Но теперь, когда мы достигли цели, идей у меня не было.

* * *

Иногда планы — это результаты длительных периодов изучения и построения стратегии, а иногда — это работа одного мгновения. Мы были неосторожны? У нас был невероятно наблюдательный сосед? Кто-то заметил, что две девушки — не одна — снимали комнату в мотеле? Близнецы привлекают внимание в любом случае. Мы выделялись как герои репортажей «Колыбели», которые они продолжали повторять, и мы выделялись везде, куда ходили вместе. Люди были не способны нас различить, но когда вы видите двух одинаковых людей, вы запоминаете такие вещи.

Тем не менее это случилось, причём внезапно. Как обычно, я стояла у окна, ожидая, когда Скотт вернется из магазина. Эмили смотрела местные новости, которые она предпочитала больше, чем мои громкие сцены негодования по поводу лжи в последних выпусках «Колыбели». Я слышала, как она резко вдохнула, как раз когда «Приус» Скотта шумно подкатил к дому в облаке пыли, разбрасывая гравий.

— Они едут, — закричал он, как только вошел. — Нужно уходить, сейчас же!

— Хватай пальто, — закричала я Эмили, впихивая ноги в ботинки.

— Что они могут теперь сделать? — спросила я Скотта. — Эмили больше не беременна. Они не могут заставить нас идти в «Колыбель».

— Они могут задержать нас для допроса, — тревожился он, схватив сумку и запихивая туда наши вещи. — Могут попытаться выследить ребенка. Они могут использовать меня, чтобы заставить родителей сдаться.

Эмили не шелохнулась. Ее взгляд был по-прежнему сфокусирован на экране.

— Местные новости транслируют это, — прошептала она. — Смотрите, они собираются арестовать нас в прямом эфире.

Она повернула ко мне экран, и я заметила чиновников из «Колыбели» в серебристых фургонах, едущих по знакомым дорогам. Они направлялись прямиком к нам. Были, скорее всего, в десяти минутах от нас.

— Эм, давай! — я потянула ее за руку. — Нам нужно уходить сейчас же.

Она покачала головой и выдернула руку:

— Нет. Они найдут нас.

Скотт застегнул спортивную куртку.

— Конечно, найдут, если мы останемся! Подумай об Эмметте!

— Я думаю, — сказала Эмили.

Она посмотрела на меня.

— Они ведут прямой эфир. Никто не знает, на каком месяце беременности я была, когда сбежала. Никто не знает, что Эмметт уже родился.

— И что? — спросила я.

— Вот что, — сказала Эмили. — Помните выпуск «Колыбели»? Помните, как они говорили, что просто хотят, чтобы ты вернулась домой? А если так и сделать? Что будет, если ты сдашься в прямом эфире? Им придется сдержать свое слово. Они не могут наказать тебя.

— С чего бы мне это делать? — сказала я. — Я не хочу обратно.

— Ты не вернешься обратно, — сказала Эмили. — Вернусь я.

Мы со Скоттом в шоке уставились на нее. Скотт первым подал голос.

— Это глупо, — сказал он. — Надо бежать.

— И вам понадобится кто-то, кто собьет их с вашего следа, — приводила аргументы Эмили. — Я скажу им, что Эмили и Скотт убежали, оставив меня. Скажу, что Эмили все еще беременна. А затем укажу ложные места для поиска.

— Ты станешь мной? — спросила я в отупении. — Навсегда?

— Это не сработает, — в ярости произнёс Скотт. — Они ни за что не поверят сказанному. Тебя посадят в тюрьму. Тебя допросят — особенно если будут уверены, что все еще могут прибрать к своим рукам ребенка.

— Впрочем, она будет в прямом эфире на местном телевидении, — сказала я. — «Колыбель» совершила ошибку — слишком много шума подняли вокруг моей амнистии. Им придется отвечать за свои слова или рисковать тем, что они могут потерять добровольных помощников. — Я повернулась к ней. — Но почему ты, Эмили? Я тоже могу остаться.

Она посмотрела на меня:

— Нет, не можешь. Ты уже слишком многим пожертвовала ради меня. Я не хочу, чтобы ты жертвовала им тоже.

Скотт закашлялся и отвернулся. Я поперхнулась.

— Ну же, — сказала она. — Я, быть может, не такая умная, как ты, но и не идиотка. Ты любишь его, а он любит тебя.

— Эмили…

— У нас, на самом деле, совсем нет времени на все это прямо сейчас, — сказал Скотт, подпрыгивая на месте.

Эмили схватила меня за руки:

— Я знаю, ты думаешь, что будешь осторожна, что если никогда не позволишь себе влюбиться, то никогда не будешь страдать. Но Скотт не Робби. Он хороший. Он подходит тебе.

И тут до меня дошло. Она неделями смеялась над историей «Колыбели», что она якобы забеременела от Скотта, не потому, что сама идея встречаться с ним казалась ей смешной. А потому, что мысль о том, что он мог быть безответственным, — какими проявили себя она и Робби — была невозможной.

— Доверься своей сестре, — сказала Эмили. — Доверься мне так, как я доверилась тебе.

Я посмотрела на нее, на мою зеркальную копию даже после всего, что произошло, и кивнула:

— Sakasaka.

* * *

Иногда — особенно когда проходит несколько месяцев и ни одна девушка не появляется с сообщениями от Эмили, закодированными на нашем языке, — Скотт беспокоится, что «Колыбель» раскусила ее и она нас сдала. Но я знаю, что Эмили сильнее этого. Так странно видеть ее теперь в новостях, в этой красно-серой униформе, с собранными в пучок волосами. Она действительно похожа на меня. Я всегда говорила, что одной прически недостаточно, чтобы одурачить людей. Забавно: ей пришлось стать мной, а мне превратиться в Эмили, чтобы каждая из нас стала сама собой.

Эмили достаточно неплохо разглагольствует о линии Партии в новостях. В эти дни она пример для подражания, обаятельная, как всегда. Но мы двое знаем правду: она ясна как белый день. Каждый раз, в самом конце, она смотрит в камеру и прижимает к виску согнутый указательный палец.

Всё sakasaka. Просто нужно быть терпеливыми и следовать инструкциям.

§ 10. «Искатели в городе» Джин ДюПре

Одним серым, ветреным, февральским днем Миранда Уильямс получила письмо, которое изменило ее жизнь. Она только вернулась из школы, и мама протянула ей нераспечатанный пакет. Миранда прочла обратный адрес: Департамент муниципальной инспекции, Государственное здание 51, отдел № 22, 19442 Гранд Бульвар Е, Зона 31, Квартал Монумент, Берг 12, таможенный отдел 602857.

— Ты прочитала, откуда оно? — сказала она. — Ты уверена, что оно адресовано мне?

— Я не знаю, — сказала ее мама. — Почему бы его не открыть.

На кухне было шумно, впрочем, как всегда: мама кормила близняшек, их забавные мордашки были запачканы тыквенным пюре; телевизор изображал крупные планы визжащих мультяшных персонажей. Одна из сестер Миранды болтала по телефону, а ее бабушка, отключившись от этого бедлама, сидела за кухонным столом и что-то тихо бормотала про себя, аккуратно вырезая купоны из журналов.

Миранда открыла конверт и прочитала письмо вслух.

«Для Мисс Миранды Уильямс:

Ваша деятельность в соответствии со Статьей № 12 Муниципального Кодекса 98 не осталась без нашего внимания. В соответствии с данной информацией вы обязаны явиться по указанному выше адресу в среду семнадцатого февраля в 14.20. В случае неявки будет выписан штраф, который может включать в себя судебные пошлины в пределах двадцати пяти тысяч долларов».

Подпись: Феррис Слокум, Директор.

— Что? — закричала Миранда. — Что это такое?

Мама Миранды поставила баночку детского питания, взяла письмо и нахмурилась, глядя на него.

— Должно быть, это ошибка, — сказала она. — Просто позвони и скажи им.

Но на письме не было ни номера телефона, ни адреса электронной почты.

— Тебе придется пойти и выяснить самой, — сказала мама Миранды.

— Что, если они посадят меня в тюрьму?

— Не думай об этом, это ошибка, — сказала мама Миранды, но голос ее звучал не слишком уверенно.

В этом городе людей арестовывали за нарушение законов, о которых они ни разу не слышали. Они получали штрафы за нарушение правил парковки, сумма которых равнялась их месячной зарплате: бедолаги тратили годы, пробираясь сквозь дебри бумажной волокиты и оплачивая нескончаемые взносы, чтобы доказать собственную невиновность в смехотворных обвинениях. Все до одного знали, что самый лучший вариант сотрудничества с городским управлением — не стоять у него на пути.

Итак, семнадцатого февраля Миранда надела строгий коричневый костюм. Она хотела выглядеть невзрачно и неприметно, словно человек, который никогда бы не стал причиной неприятностей. Длинные волосы собрала в обычный «конский хвост». Ноль косметики. Но, бросив последний взгляд в зеркало, ужаснулась от собственного вида. Все коричневое. У нее были карие глаза и каштановые волосы, и в сочетании с выбранным нарядом, она выглядела так, словно извалялась в грязи.

Немного подумав, Миранда достала огненно-красный шарф и обернула его вокруг своей шеи. В крайнем случае, она сняла бы его по дороге.

Она спустилась вниз на лифте, вышла через дверь здания, в котором находилась ее квартира, и ступила на тротуар, где сразу же слилась с бурным потоком толпы людей. В жизни Миранды едва ли был момент, когда она не была в окружении людей: в школе, в огромной аудитории на пятьсот учеников, наблюдающих за учителем на обучающем экране; на загруженных людьми улицах города или в переполненном метро; дома — семья: двое безумно занятых родителя, пять братьев и сестер, больная бабушка и кузен дядиного друга, который приехал в город из какой-то далекой распадающейся страны и оставшийся у них на неопределенное время. Странно, часто думала она, как среди такого количества людей вокруг ты могла все еще чувствовать себя одинокой.

Снаружи злобный ветер гонял щебень по тротуару. Миранда плотнее завязала шарф вокруг шеи и устремилась вперед. Между ее домом в здании 3423, Гранит Авеню 990, Зона 51, Квартал Грейвлярд 4, и зданием, к которому она направлялась в Зоне 31, располагалась обширная территория города: металлические конструкции, петляющие улицы, проходы сквозь длинные арки, по которым можно было срезать путь, подземные туннели и поезда надземной железной дороги, небоскребы, усеянные в шахматном порядке темными и освещенными окнами, которые никогда не открывались, движение машин между бетонными стенами, словно по дну глубокого каньона. И повсюду были люди: дышали, говорили, шли, приходили и уходили, прорывали туннели, чтобы смогли освободить себе местечко в необъятности города, словно они земляные черви в почве.

Чтобы вспомнить, что твоя собственная жизнь имела здесь какой-то смысл и значение, нужно было приложить немало усилий в этом сумасшедшем мире.

Миранда спустилась вниз по лестнице в просторный зал метро, наполненный терминалами автоматической продажи билетов, и встала в очередь за высоким молодым человеком в черной куртке. Он нес что-то наподобие клетки, удерживая ее пальцем, продетым сквозь кольцо вверху. Она была куполообразной и накрыта темно-зеленой тканью. Миранда заметила ее лишь когда кто-то налетел на нее, и она оступилась на шаг вперед прямо на клетку, которая, покачнувшись, больно ударила ее по колену.

— Ой, — сказала она, и когда человек, державший клетку, повернулся и посмотрел на нее, она добавила: — Прошу прощения. Кто-то толкнул меня.

У него были каштановые волосы, и он был не намного старше ее.

— Ты не ушиблась? — сказал он.

— Нет, — сказала Миранда. Она указала на клетку. — Просто она меня толкнула.

Потом еще несколько секунд она не могла отвести от него глаз, потому что его взгляд сразил её и попал прямо в жизненно важное место в центре грудной клетки. Она неотрывно на него смотрела еще какое-то время, секунд пять или шесть, что было достаточно долго, учитывая, что она смотрела в глаза незнакомца в метро, в очереди у билетного терминала.

Парень моргнул и снова заговорил.

— Это канарейка, — сказал он, — для моей сестры.

Он отодвинул в сторону край накидки, и Миранда увидела желтую птичку внутри. Когда свет проник внутрь клетки, птичка подняла голову и просвистела длинную мелодию — словно в воздухе лопались золотые пузырьки. Даже посреди шума на станции, среди лязга дверей, скрипа тормозов, гама человеческих голосов, ноты прозвучали высоко и чисто.

Хриплый голос отвлек от волшебства:

— Твоя очередь, парень.

Он обернулся, чтобы купить свой билет. Миранда быстро купила свой, сразу после него, и как только она взяла его из терминала, она обернулась налево и увидела, что он идет на поезд № 93, в противоположную сторону от её поезда под номером 17. На долю секунду у неё появилось непреодолимое желание догнать его и спросить о канарейке, или узнать его имя, или спросить, куда он ехал, — неважно, лишь бы продлить общение; но толпа поглотила его, а она знала, что у неё не хватило бы смелости сделать это. Она была слишком застенчивой. Она ненавидела свою стеснительность! Она повернулась направо и двинулась вместе с потоком людей вниз по туннелю, который вел к поезду.

Она видела, что парень не остановился и не обернулся. Она была уже на приличном расстоянии к тому времени, убеждая себя, что случившееся только что ничего не значило, и она полная идиотка, потому что думала об этом больше секунды.

* * *

Здание 51, отдел № 22 было из серого бетона, ничем не обозначенное, кроме номера на тяжелой двустворчатой двери. Миранда сняла свой красный шарф и убрала в сумочку. Она зашла в лифт и нашла Мистера Ферриса Слокума в Офисе 27 а.

— Прошу, присаживайтесь, — сказал он, смотря не на неё, а на бумаги на своём столе.

Миранда села.

— Вы Миранда Уильямс, — сказал он, — сорок четыре года, проживаете одна в Здании 29, Айронвуд Стрит, Зона 78…

— Нет, — вежливо сказала Миранда, но Мистер Слокум читал, не останавливаясь.

— Квартал Лидволл, 14. Подозреваетесь в ведении торговой деятельности без лицензии, а именно…

— Простите, — сказала Миранда, намного громче в этот раз.

Мистер Слокум взглянул на неё.

— Это не я, — сказала она. — Должно быть, кто-то еще с таким же как у меня именем.

Он скептически поднял брови и поджал губы.

— Мне нужны документы, — сказал он, — в том числе свидетельство о рождении в трех экземплярах и подтверждение адреса…

— Но, сэр, — сказала Миранда. — Я не могу быть тем человеком, который вам нужен, потому что, вам достаточно просто посмотреть на меня, — она встала. — Мне шестнадцать.

Он нахмурился, глядя на неё, и сузил глаза.

— Хмм, — сказал он. Он снова перепроверил свои бумаги, пальцем перебирая уголки страниц внизу. Потом взглянул на неё.

— Верно, — сказал он, — если вам сорок четыре, то вы очень молодо выглядите для вашего возраста.

Он улыбнулся, улыбка была еле заметной, но недоброй.

— Административная ошибка. Примите наши извинения. Хорошего дня.

Вернувшись в холл, Миранда глубоко вдохнула застоявшийся офисный воздух. Она снова надела свой красный шарф. Весь путь до станции метро она чувствовала себя легко и невесомо, все вокруг вселяло надежду. У неё совсем не было проблем! Она была благодарна, что её вызвал Феррис Слокум, потому что в противном случае она бы никогда не оказалась на станции 47 и никогда бы не увидела мальчика с птицей. Быть может, она встретила бы его когда-нибудь снова? Она могла бы поискать его. Почему нет? Это был своеобразный квест, о которых она читала в старых рассказах, где искатель начинал своё трудное путешествие, чтобы найти сокровище. Но в её случае — истинную любовь.

Миранда улыбнулась своим мыслям. Это было так глупо: она видела незнакомца всего один раз, на пару секунд, и уже возвела его в ранг «идеального парня». Ну и что? Ей было все равно. Она решила, что будет искать его.

Но с чего начать? Она размышляла над этим всю долгую поездку до дома. У неё были две зацепки: он ездил на поезде № 93 со станции 47, и он купил канарейку. Что она могла сделать с этими двумя подсказками? Продолжать ездить на поезде № 93 до тех пор, пока не увидела бы его снова? Обойти все места в городе, в которых ему могли продать канарейку?

«Неважно», — подумала она. — «По крайней мере, я могу попробовать сделать это».

* * *

Парня звали Оуен Маркс. Он был симпатичным, но не таким красавцем, какие бывают в фильмах; его уши слегка торчали, и он был немного худощав для своего роста. Он не привык к тому, что девушки смотрят на него так, как смотрела на него сегодня девушка в метро.

Он сел в свой поезд и поставил птичью клетку между ног. Всю дорогу домой он думал о девушке. У неё были карие, широко распахнутые глаза, и он смотрел в них чуть дольше, чем собирался, возможно, дольше, чем нужно было. У него было такое чувство, которое бывало когда идешь по твердой, как тебе кажется, поверхности, но она вдруг начинала рушится, и ты падал. Именно так он и провалился в омут её глаз.

Свет в поезде мигал, в чем не было ничего необычного, а сам поезд скрипел, пока входил в поворот. Оуен вдруг остро ощутил, как ему хотелось бы снова увидеть эту девушку. Она, должно быть, живет неподалеку от станции 47. Обычно, он никогда не бывал на этой станции. Но сегодня ему пришлось сделать пересадку по пути домой, после того как он купил канарейку. Как здорово, что он решил поехать именно сегодня! Иначе, он бы никогда не увидел эту девушку.

Когда поезд остановился на станции 49, зашло так много людей, что Оуену пришлось поставить клетку на колени и обхватить её руками. Он мог слышать мягкий, шепчущий шелест перьев внутри. Странно, подумал он, что всего один взгляд и пара слов так его встрепенули. Он бы хотел увидеть девушку снова. Так почему бы не поискать её? Он подумал, что это был бы своего рода квест. Он, конечно же, никогда не нашел бы её. Тоже самое, что искать одну единственную песчинку в водовороте песчаной бури. Но в этом и была суть квестов: сложные поиски того, что практически невозможно найти.

— Почему бы и нет? — подумал он снова. — Я сделаю это.

* * *

Солнце почти село к тому времени, когда Оуен вернулся домой. Его сестра Эмма, свернувшись калачиком, лежала на диване и смотрела футбольный матч по телевизору. У Эммы была болезнь, которая ослабила её настолько, что она могла пройти только до коридора и обратно. Оуен носил в своём сердце непрекращающуюся боль за неё.

— Эмма, — сказал он. — Где мама?

— Она вышла за сигаретами.

— И снова оставила тебя одну.

— Да.

Пару месяцев назад отец Оуена ушел из дома. Он сказал, что ему нужно было выбраться из города или он умер бы. Он сказал, что нашел бы местечко получше и дал бы им знать, чтобы они приехали и присоединились к нему. Но он так и не прислал ни слова, и мать Оуена стала постепенно разваливаться на части. Она мучилась от бессонницы, она перестала следить за собой, порой она настолько забывала покупать продукты, что в доме из еды оставалась лишь старая банка с консервами. Она иногда оставляла Эмму одну на несколько часов.

Поэтому Оуену пришлось взять на себя ответственность за сестру. Он не мог вылечить Эмму. Никто, пока что, не смог найти средство от ее болезни. Но он мог сделать её счастливой или, по крайней мере, немного порадовать. Вот почему он купил птицу. Ей нужен был кто-то живой, что-то прекрасное, что-то ещё кроме телевизора.

Он раздвинул шторы, чтобы впустить свет в комнату, а затем подошел к сестре.

— Смотри, — сказал он, снимая накидку с клетки.

Эмма поднялась на локте. Она заглянула в клетку. Птичка проснулась, стала прыгать из стороны в сторону на жердочке, посмотрела на свет, наклонила головку на бок и запела.

Эмма улыбнулась.

— Она такая красивая! Я люблю её, — сказала она. — Спасибо тебе, большой «О».

Оуен был так счастлив, что ощущение счастья придало ему смелости. Этим вечером, он сделал первый шаг в своем квесте. Он подал заявление на работу в компании под названием «Твисто Снэкс», которая продавала соленые крендельки на станциях метро. Он запросил станцию 47.

— Вам нужно предъявить ваш запрос в письменном виде, — сказал человек по телефону. — Скачайте форму Y33 с нашего веб-сайта и отправьте её, прилагая пятидолларовый налог. Обработка заявления обычно занимает два или три месяца.

— Два или три месяца!

— Все верно. Если только вы не хотите ускорить обработку заявления, заплатив тридцать пять долларов.

Оуен вздохнул. Он был совершенно уверен, что дополнительные тридцать долларов отправились бы прямиком в чей-то карман. Но он ощущал на себе груз важности своего квеста, поэтому он отправил форму и деньги, и всего неделю спустя, он получил электронное письмо, в котором говорилось, что он получил работу. Он работал с шести утра до полудня пять дней в неделю. Ему пришлось пропустить утренние занятия в школе, но ему было все равно. Никто и не заметил в этом огромном, хаотичном классе, что какой-то определенный студент отсутствует.

Итак, первый шаг сделан. Это было хорошим знаком.

«Я идиот», — сказал Оуен самому себе, но он не мог проигнорировать будоражащее возбуждение, которое возникало при мысли, что он снова смог бы увидеть девушку.

* * *

Его напарником по работе оказался парень по имени Клемент, высокий молодой человек с тихим голосом и выцветшими рыжеватыми волосами. Клемент был новеньким в городе и всегда был в движении. Когда приходили покупатели, его длинные прозрачные пальцы танцевали вдоль прилавка, работая быстро, а когда покупателей не было, он протирал прилавок тележки, занимался кассой или просто ходил взад и вперед, скрестив руки на груди и барабаня пальцами по своим локтям.

Поначалу Оуен плохо справлялся с работой. Он не сводил глаз с проходящей мимо толпы, выискивая девушку, поэтому он часто давал покупателям не тот кренделёк или неверную сдачу.

— Что с тобой такое? — спросил его Клемент в конце первой рабочей недели. — Кажется, ты невнимателен к работе. Прошу будь внимательнее. Мне не нужны проблемы. Если ты уйдешь, то могу уйти и я, а мне нужна эта работа.

Оуен старался работать лучше. Он видел, что Клемент был бедным: он носил одни и те же черные брюки и потрепанную куртку каждый день. Поэтому Оуен сделал над собой усилие, чтобы мысленно настроиться на работу. Но все же, в перерыве, когда не было покупателей, он рассматривал толпу, в поисках девушки в красно-рыжем шарфе. Но он так и не увидел никого, хоть отдаленно напоминающую ее по единственной примете. По крайней мере, никого похожего на ту девушку. Конечно, он напомнил себе, что у нее могли быть и другие шарфы. Вряд ли она стала бы носить один и тот же шарф каждый день, возможно ему стоило бы искать девушку с каштановым волосами и среднего роста.

Так он и сделал. К сожалению, таких было миллионы.

Однажды, мужчина в длинном пальто приблизился к палатке «Твисто Снэк».

— Рональд Рипли, государственный инспектор, — сказал он. — Предъявите ваше разрешение, пожалуйста.

— Оно тут, — сказал Клемент, указывая на бок тележки, к которой было прикреплено разрешение.

Мужчина в пальто наклонился и стал изучать его.

— Как я и думал, — сказал он. — У вас есть долг. Пятьдесят долларов.

Глаза Клемента расширились от страха.

— Но мне ничего не говорили…

— Мистер Рипли, — сказал Оуен. — Мы бы хотели взглянуть на ваше государственное удостоверение личности. У нас есть право знать, что вы тот, за кого себя выдаете.

Рипли засунул руку в карман пальто и вытащил карточку, обернутую в поцарапанную и помутневшую пластиковую обложку. Всего одного взгляда на неё было достаточно для Оуена.

— Я просто хочу позвонить, чтобы подтвердить вашу личность, — сказал он и вытащил свой телефон из кармана и стал набирать номер.

Рипли стукнул кулаком по тележке с крендельками, от чего специи, стоящие на ней подпрыгнули.

— Одна неделя! — сказал он. И указал пальцем на Клемента. — Я даю тебе одну неделю, чтобы ты заплатил деньги. Я еще вернусь. И он убрался прочь.

Клемент так сильно дрожал, что мог говорить только шёпотом.

— Из-за тебя все стало еще хуже! — сказал он. — Теперь у меня будут проблемы не только из-за неуплаты, но и проблемы от того, что я неуважительно говорил с ним и…

Оуен положил руку на плечо Клемента, чтобы успокоить его. Он объяснил, что ни один государственный «служащий» не стал бы утруждать себя и приходить сюда лично, чтобы забрать долг.

— Он не вернется, — сказал Оуен. — Он найдет себе новую жертву. Он ушел с концами.

Клемент был благодарен, что Оуен стал работать намного более внимательно, и отношения между ними наладились. Но дни шли своим чередом, а девушка в красном шарфе всё не появлялась. Оуену становилось всё труднее верить в свой квест. В конце-концов, были и другие девушки. Миллионы девушек. Иногда он даже сомневался в том, что девушка в красном шарфе ему понравится, когда он познакомится с ней. Но все же каждый раз, когда он вспоминал, как они обменялись взглядами, его сердце сотрясало землетрясение.

* * *

К этому времени Миранда составила список всех зоомагазинов в городе — их оказалось всего шестьсот сорок три. Даже если бы она посещала по одному магазину в день, у неё бы ушло два года, чтобы зайти в каждый из них, и, к тому же, она бы не смогла каждый день бывать хотя бы в одном магазине.

От станции, на которой они встретились, было легко добраться до двадцати двух магазинов. А еще парень направлялся к поезду № 93. Тут должна была быть связь. Сначала она ходила в зоомагазины недалеко от станции 47. А после школы, около двух часов дня, она садилась на поезд № 93 и каталась до конечной и обратно. Это было нелегкое задание для скромного человека, ей приходилось набираться смелости, каждый раз, когда она заходила в магазин, где она задавала продавцу один и тот же вопрос:

— Я ищу мальчика, который купил канарейку. Он высокий и худой, примерно моего возраста.

И каждый раз продавцы говорили примерно одно и то же:

— Думаешь, я помню всех своих покупателей? Ты, наверное, с ума сошла.

Даже после таких ответов, Миранда писала своё имя и номер телефона и просила позвонить ей, если они увидят этого парня снова.

* * *

Прошел месяц, и в потоке людей, который протекал мимо «Твисто Снэкс» на станции 47, Оуен так и не увидел девушки в красном шарфе. Но однажды, после работы, он остановился на станции 79, чтобы купить овощей. Нагруженный пакетом, он спустился обратно в метро, и, конечно же, опоздал к поезду, стоящему на платформе — его пассажиры уже заняли свои места, двери закрылись. Внезапно, в одном из окон он уловил красное мельтешение, и даже сквозь грязные окна, он увидел, что этот красный цвет оказался шарфом, и он был обернут вокруг шеи девушки. Девушка смотрела на него и это была именно она — та девушка, которую он выглядывал в толпе каждый день.

Он остановился и замер, не веря своим глазам. Их взгляды встретились. Оба открыли рты, словно пытаясь что-то сказать, а девушка прижала свою ладонь к окну. Но поезд тронулся. Оуен приложил палец к стеклу и, прыгая приставным шагом в сторону, чтобы поспеть за поездом, написал несколькими поспешными мазками: О М А Р К С. Хвостик буквы С превратился в длинный след, так как поезд набрал ход. Он стоял и смотрел, его рука всё еще была поднята, как будто он махал на прощание.

Поезд скрылся, а он подумал, каким был дураком. Почему он не написал свой телефонный номер вместо имени? Как его имя поможет ей найти его? В городе, наверное, миллионы людей по фамилии Маркс и тысячи по имени О.Маркс — Оливер, Отис, Орвилл, Орландо, Оскар…

Идиот, идиот! У него был один шанс на миллион и он его упустил! Но в то же время, он подумал: Она видела меня! Она смотрела на меня тем же взглядом!

Значит, он не придумал эту связь между ними. Какой бы зыбкой она ни была, она была реальной.

* * *

После месяца бесцельных поисков, Миранда взяла перерыв от своих походов в зоомагазины. И в тот же день увидела парня. Она совсем упала духом — ей не везло. Чтобы подбодрить себя, она надела красный шарф и села на поезд № 82 до огромного торгового центра в западном конце города, где она собиралась купить какой-нибудь милый пустячок.

Именно тогда, когда поезд остановился на станции 79, она увидела парня сквозь окно. Его лицо возникло перед ней внезапно, видно было, что он в таком же шоке, как и она, и не мог отвести взгляда от нее. Прислонившись близко к окну, она прижала ладонь к стеклу. Их глаза встретились, между ними словно проскочила искра. Она открыла рот, чтобы позвать его, и слова застряли в горле. Что ему сказать? Слова не шли на ум. Поезд начал движение. Он подскочил и стал писать на окне, но поезд быстро набирал скорость, оставляя его позади.

Что он написал? Она в уме перевернула буквы, и у неё получилось О М А Р К С. Должно быть, это его имя или часть его имени. Но что это за имя? Было похоже на имя Омар. К — могла быть первой буквой его фамилии. Но что тогда значила буква С? Омар К. С. Быть может, К — инициал его второго имени. Но она ни за что не найдет его всего лишь по имени. Наверное, он думал, что у него хватит времени написать и имя и фамилию.

Поезд мчался вперед, а она изучала буквы на стекле, как будто они были ключом к её жизни. Может, он написал свою фамилию. Омаркс. Или О`Маркс. Это натолкнуло её на мысль, что Маркс — это фамилия. Быть может, его звали О. Маркс. Но в городе, должно быть, тысячи людей под именем О. Маркс. Что бы он не написал, ей это никак не могло помочь.

Но все же, она чувствовала себя окрыленной. Он её увидел. Он написал ей своё имя, а значит — это не было её воображением. Он хотел, чтобы его нашли.

* * *

Теперь, когда Оуен снова увидел девушку, его стали мучить мысли. Он совершил ошибку, устроившись работать на станцию 47? Она чаще бывала на станции 79? Нужно ли ему ездить на этом поезде и искать её там? Он просто не знал.

— Оуен, — сказала ему Эмма как-то вечером. — Моя птичка больше не поёт.

— Совсем?

— Да.

Он даже не заметил. Каким же ужасным был он братом, восхищаясь девушкой, которую даже не знал, при этом забросив свою сестру! Он чувствовал себя отвратительно. Он достанет еще одну птицу, решил он, чтобы та составила компанию первой. Вместе они будут петь. Проблема была в деньгах. На первую птицу он копил около шести месяцев и ему не хотелось ждать так долго, чтобы купить вторую. Ему нужна еще одна работа. Не другая, а дополнительная.

Клемент не заставил себя ждать с ответом. С тех пор, как Оуен избавил его от поддельного чиновника (который так и не вернулся), Клемент был чрезмерно благодарным. Он ухватился за возможность оказать Оуену услугу в ответ.

— Я поспрашиваю, — сказал он.

Клемент общался с множеством таких же как он людей, которые прибыли из разных мест, и иногда встречались, чтобы составить друг другу компанию и обменяться полезной информацией. Очень скоро, он поприветствовал Оуена нетерпеливой улыбкой и сказал:

— Я нашел работу!

Он знал парня, который подметал станцию 178, сказал он. У этого парня был друг, который подметал станцию 179 и который знал уборщика со станции 212 — тот уволился из-за пневмонии.

Оуен получил работу. Он на время оставил школу. Его жизнь была занята только работой: он продавал крендельки на станции 47 с шести утра до полудня, затем ехал на поезде № 89 на станцию 212 и подметал платформы с трех часов дня до семи вечера. Он жил во тьме, под землей, словно крот. Но это знал, что это не будет длиться вечно. Он заработал бы деньги на птицу за месяц или два, если все прошло бы хорошо. А если все прошло бы очень хорошо, то он снова увидел бы ту девушку.

* * *

Спустя несколько недель, Миранда обошла уже девятнадцать зоомагазинов. Пока что никто не вспомнил мальчика, который купил канарейку. Её квест постепенно заходил в тупик, но её знания о зоомагазинах росли с большой скоростью. И ей не всегда нравилось то, что она видела.

Например, магазин «Стоп энд Пэт» на Роклэнд Бульваре. На задворках огромного магазина стояли решетчатые клетки, где в одной куче спали щенки со слезящимися глазами. Вода в их мисках была грязной, а клетки воняли. Миранда пожаловалась продавцу.

— Об этих щенках не заботятся, — сказала она. — Им нехорошо.

— А ты у нас эксперт, как я вижу, — сказал продавец.

— Я это вижу, — сказала Миранда. — И чувствую по запаху.

— Какая молодец, — сказал продавец. — Это наши заботы.

В других магазинах всё было приблизительно так же: белый кролик, который свернулся в комочек в вымазанной экскрементами клетке, котята с жуткими лишаями в их шерстке, птичий вольер, полный порхающих с места на место зябликов, который кажется вполне нормальным, до тех пор, пока вы не замечаете, что две мертвые птички лежат на дне клетки.

Когда она указывала на эти вещи продавцам, они чаще всего поспешно говорили: «О, да, да, мы сейчас обо всем позаботимся» или отвечали, что она ошибается и что всё в полном порядке. Таким образом, у Миранды появилась идея: она предоставит шанс Феррису Слокуму призвать к ответу тех, кто этого заслужил. Она стала вести список магазинов, в которых плохо обращались с животными, делая пометки о том, что она видела.

Время не стояло на месте, и оставалось все меньше надежды, что кто-нибудь вспомнит парня, который купил канарейку, и девушку все больше и больше расстраивал вид бедных зверюшек, запертых в ужасных местах. Они никогда не вышли бы на свободу, их никогда никто не полюбил бы. Миранда начала чувствовать нечто подобное к самой себе. Она решила обойти еще три магазина. И на этом она остановилась бы.

В двадцатом магазине мужчина за прилавком грубо сказал, что он не продает канареек.

В двадцать первом магазине грязная белая собака лежала в клетке за витриной, расчесывая свою кожу до сырого мяса. Внутри Миранда обнаружила двух женщин, которые чистили клетки для хомячков. Одна из них, худощавая рыжеволосая женщина, держала извивающегося хомяка в руке. Другая женщина была низкой и полноватой, и на ней был надет заляпанный и грязный передник. Миранда задала ей вопрос. Женщина с хомячком в руке просто рассмеялась в ответ, закатила глаза и сказала:

— Невероятно!

Низенькая женщина сверлила её взглядом из-под тяжелых черных нахмуренных бровей.

Миранда почувствовала, как её бросило в жар, а сердце забилось чаще, но она сохранила спокойствие в голосе:

— И еще я хочу вам кое-что сказать, — проговорила она. — Собака за витриной больна. Её нужно отвести к ветеринару.

— Не лезь в наши дела, — сказала рыжеволосая женщина.

«Это отвратительное место», подумала Миранда, но даже, несмотря на это, она оставила своё имя и номер телефона, прежде чем уйти.

В последнем магазине, опрятной лавке, которая называлась «Ваш зоопарк», красно-белый навес отбрасывал тень на смотровую витрину. Внутри всё было красочным и начищенным до блеска. Ухоженная блондинка позади прилавка выслушала вопрос Миранды и покачала головой.

— Нет, — сказала она, — я не помню. Понимаешь, слишком много людей покупают канареек. С ними веселее, вроде как.

Миранда оставила своё имя и номер, и на этом поиск в зоомагазинах прекратился. Я никогда не увижу этого парня снова, подумала она. Мне нужно его забыть. Она села на поезд № 93 и отправилась домой, чтобы дописать свой список недобросовестных зоомагазинов и отправить его Феррису Слокуму.

* * *

На новой работе на станции 212 Оуен был постоянно занят, потому что платформа всегда была усыпана мусором, который было необходимо подметать — фантики от конфет, бумажные стаканчики, сигаретные окурки, крошки от поп-корна и крендельков, грязь и пыль от миллионов ботинок. Он подметал пол и драил шваброй стены, пока люди спешили мимо по обе стороны от него, словно он был камнем в реке.

Он был тут уже два месяца, но так и не смог накопить денег так быстро, как надеялся. Его мать была слишком неорганизованной из-за своей депрессии, чтобы распределять финансы на домашние нужды. Оуен не мог cпокойно наблюдать, как рушился семейный порядок. Он оплачивал счета за электричество, когда об этом забывала мама. Он платил за сигареты, когда она твердила, что умрет без них. Он платил за книги и карандаши для Эммы, потому что его мать и не думала покупать их ей. К концу месяца он потратил половину той суммы, которая нужна была на покупку еще одной птицы.

Он устал от двойной работы и подумывал, что ему, возможно, стоило уволиться из «Твисто Снэкс». Он оставил надежду увидеть девушку на станции 47, но ему нравилось продавать крендельки больше, чем таскать метлу. И ему нравился Клемент. Возможно, ему стоило бы оставить работу уборщика и удвоить часы за прилавком с крендельками. Да, именно так он и сделал бы. Он принял решение во вторник днем, в начале часа пик. Когда его смена по уборке была окончена, он отправился к начальнику и сказал, что уходит.

В тот самый момент, когда он принял решение, он услышал крик посреди привычного шума. Затем множество криков, громких и встревоженных:

— Помогите! Быстрее! Человек на путях!

Оуен прорвался сквозь толпу к краю платформы и увидел его, прямо внизу на глубине двух метров — седого мужчину, лежащего на спине, с одной ногой подогнутой под него, с раскинутыми руками и искаженным от ужаса лицом, который старался побыстрее подняться. Люди на платформе глазели и кричали, но никто не спрыгнул ему на помощь, хотя поезд должен был прибыть через несколько секунд.

Оуен сориентировался за секунды. Он опустил свою метлу длинной рукоятью вниз и закричал:

— Хватайся!

Мужчина схватился за рукоять метлы, Оуен потянул за неё со всей силы, и мужчина поднялся и встал на ноги. Зеваки так и остались бесцельно глазеть неподалеку.

— Вытаскивайте его кто-нибудь! Скорее! — кричал Оуен. Ему пришлось кричать дважды, орать во все горло, прежде чем несколько мускулистых парней сделали шаг вперед. Они растянулись на животах, свесились вниз и схватили мужчину за свободную руку. Они и Оуен потянули его, и вытащили седоволосого мужчину, который стонал и с трудом дышал, сначала из туннеля, а затем на бетонную платформу.

Поезд прибыл спустя несколько секунд.

Спасенный мужчина взглянул на Оуена и попытался заговорить.

— Спас мне жизнь, — только и смог он выговорить.

Тра-та-та…

— Всегда пожалуйста, — сказал Оуен.

Как Оуен узнал позже, имя мужчины было Эрнест Боновик, и он был вице-президентом компании, которая занималась укладкой износостойкого дорожного покрытия. Он настоял на том, чтобы Оуену выдали щедрое вознаграждение, которого было более чем достаточно, чтобы купить птицу для Эммы.

* * *

Пускай она и забросила зоомагазины, Миранда не была готова отказаться от своего квеста. Все, что она смогла придумать — продолжать ходить на станцию 47, где она впервые увидела парня. Она стала сидеть на скамейке рядом с терминалами для продажи билетов, и пускай она так и не встретила парня, ей нравилось там сидеть, ничего не делая, наблюдая за толпами людей, думая о своем посреди бушующего людского потока. Она испытывала облегчение от того, что не нужно было ни с кем говорить или слушать кого-либо: ни вечно спешащих родителей, ни своих неугомонных братьев и сестер, ни вечно дребезжащий телевизор или радио, ни свою бабушку и её кряхтящий, печальный голос, ни Клемента, кузена друга её дяди, который все еще оставался в их доме в ожидании, пока не заработает достаточно денег, чтобы позволить себе отдельное жилье, продавая крендельки. Здесь на станции 47 у неё была крупицы времени и места, которые она могла назвать только своими.

* * *

Иногда в «Твисто Снэкс» покупала кренделек девушка с короткими, под ежик, светлыми волосами. У неё была милая улыбка и ногти, накрашенные красным лаком, и она всегда обменивалась с Оуеном парой фраз, когда делала покупку. Он мог бы познакомиться с ней. Он мог бы пригласить её куда-нибудь. Он мог бы забыть о своём квесте ради неё.

Но когда он ехал в метро на работу или в те моменты, когда он засыпал ночью, он думал только о девушке в красном шарфе. Ему было интересно, искала ли она его.

Взяв деньги, полученные в награду, он наконец-то отправился за второй птицей для своей сестры. Он сел на поезд № 93, так же как и тогда, когда он увидел девушку в красном шарфе в первый раз. Конечно же, он не увидит её снова, сказал он сам себе.

И он оказался прав. Все остальное было в точности таким же как в первый раз: большой магазин, пухленькая продавщица, клетка с желтыми птицами на выбор. Он пересаживался на поезд № 93 на станции 47 и встал в очередь к терминалу, чтобы купить билет. Но в этот раз позади него стоял пожилой мужчина в вязаной шапочке.

— Что у тебя в клетке? — спросил старик.

Оуен разозлился на мужчину за то, что он не был той девушкой. Но ответил ровным голосом:

— Канарейка, — сказал он. — Для моей сестры.

Его сердце погрузилось в сумрак. Он купил билет и отправился домой.

* * *

В марте чуть позже пяти вечера телефон Миранды зажужжал. Она ужинала в этот момент. Малыш ползал вокруг её ног, а её братья сражались на пластиковых мечах. Миранда ответила на звонок и услышала незнакомый голос женщины, низкий и немного хриплый.

— Это Миранда?

— Да.

Плохое предчувствие. Снова городское управление что-то от неё хочет?

Женщина заговорила мягко, доверительно и очень быстро.

— Это Нэн из зоомагазина, дорогая, ты, быть может, вспомнишь меня. Я там была, когда ты спрашивала про мальчика, который купил канарейку. Ты еще разговаривала с Пэтти, она держала хомяка. Помнишь? Я та, что пониже и пополнее.

— Ох!

Миранда покрепче прижала телефон к уху. Она выскочила из-за стола и вышла в коридор, где было потише.

— Да! — сказала она.

— Я помню того мальчика, дорогая, — заговорил голос Нэн снова. — Канарейка была для его сестры. Я поэтому его и запомнила, а еще он был очень вежливым мальчиком и симпатичным к тому же. Ты мне тоже понравилась, такая милая и решительная. Здорово ты стояла на своём, когда сказала Пэтти про больную собаку, которую мы, кстати, отвезли к ветеринару. Я сохранила твой номер на всякий случай.

Она выпалила это так быстро, её слова сливались воедино, поэтому Миранде было трудно их понять.

— О, — сказала она снова. — Вы хотите сказать…

— Я знаю, что это не совсем по правилам, но ведь это безнадежная романтическая история, правда же? А я не могу устоять перед романтикой. Поэтому, я хотела бы, чтобы ты знала.

Сердце Миранды стало биться сильнее.

— Знала что?

— Но сначала я хочу задать тебе один вопрос, дорогая. Голос на том конце стал говорить еще быстрее и тише. — Он хочет, чтобы ты нашла его?

Образ лица того парня всплыл у Миранды в голове. Она вспомнила взгляд, который он бросил на неё. Она видела его отчаянное рвение, когда он царапал буквы на окне поезда. В её сердце что-то щелкнуло.

— Он хочет, — сказала Миранда. — Я уверена, что хочет. Так вы хотите сказать, что видели его?

— Да, видела, — сказала Нэн, и Миранда услышала удовлетворенный смешок в её голосе. — Точно видела, милая моя. Он только что был тут, покупал еще одну птицу. Он сказал, что она для сестры. Может, первая умерла, но надеюсь, что нет, потому что…

Миранда перебила её.

— Он все еще у вас?

— Нет, нет. Он ушел.

— Как давно?

— Только что. Минуту назад. Я сказала ему: «Снаружи холодно. Вам далеко ехать до дома?». А он ответил, что далеко, прямо до Клей Стрит в Зоне 19, поэтому я дала ему накидку на клетку потеплее, вот и все, что я смогла узнать.

— О, спасибо вам! — сказала Миранда. — Вы такая добрая, я вам так благодарна. Мне нужно идти, но правда, спасибо вам, спасибо.

— Всегда пожалуйста, дорогуша, — быстро сказал мягкий голос по телефону. — Удачи.

Своей маме Миранда сказала, что ей нужно было встретиться с другом, и её мама, занятая оттиранием загустевшего молока с детского кресла, не стала задавать вопросов.

Миранда схватила своё пальто с крючка около входной двери, ринулась в конец коридора, в нетерпении прыгая с ноги на ногу, выжидая, пока лифт полз вверх на тридцать восьмой этаж, а затем так же медленно стала скользить на нем вниз. Она на полной скорости летела к ступенькам метро. Она купила билет, побежала к платформе справа и снова стала ждать, вспотев в тяжелом пальто, закипая от нетерпения. Когда поезд наконец-то прибыл, она ехала в нём стоя, прямо рядом с дверью, чтобы выпрыгнуть на остановке Клей Стрит.

Она самая первая сошла с поезда, когда они прибыли. Она уклонялась от входящих и выходящих пассажиров, стараясь стать как можно выше, высматривая темные волосы и худощавую фигуру парня по имени О. Толпа окружала её плотной стеной. Она не могла посмотреть по сторонам, прижатая спинами в плотных пальто, склоненными головами в шапках или капюшонах. Ну почему они не шли вперед? Она протискивалась между ними, всматривалась поверх них в поисках парня, который, возможно, давно позабыл о ней.

Но его нигде не было видно. Поезда прибывали и уезжали, потоки людей вырывались наружу и бурлили вокруг неё. Море из людей как в воронку затягивало внутрь и уносило прочь безликих пассажиров. Она не видела никого из тех, кого когда-либо встречала, не говоря уже о том, кого она хотела увидеть. Он был уже где-то далеко впереди, должно быть, он уже ушел, выбрался наружу на улицы. Она знала, что если она не сможет найти его здесь, то у неё не будет никакой надежды найти его снаружи, среди миллионов людей.

Она остановилась, устав бороться с толпой. Её воодушевление испарилось. Пришло время отправиться домой и позабыть об этом квесте раз и навсегда. Она села на скамейку, чувствуя пустоту внутри. С квестом покончено. Он оказался пустой тратой времени. По крайней мере, никто не знал об этом — это был единственный положительный момент. Не было никого, кто посмеялся бы над ней и сказал бы, что она была идиоткой.

Прибыл поезд. Люди потоком зашли внутрь, и именно в этот момент Миранда услышала легкое щебечущее пенье, трель, которую могла спеть только желтая канарейка.

Она повернулась в сторону звука. Толпа была плотной; лица тысячи незнакомцев были обращены к ней. Она позабыла о своём стеснении: какой-то новый человек внутри неё управлял ею. Она вскочила на скамейку, на которой сидела, и прокричала таким громким голосом, о наличии которого даже не подозревала:

— Омар! — Она перебирала все возможные имена. — Омар! Омарк! О Маркс с птицей! Где ты? Где ты?

Люди пялились на неё, но она снова услышала птицу, спрыгнула вниз и побежала на звук. Вытянув вперед руки, она расталкивала толпу, и видимо, люди почувствовали, что случилось нечто экстраординарное, они организовали для неё проход. В конце прохода стоял парень лицом к ней, клетка была в его правой руке, накрытая тканью лишь наполовину, на его лице было написано удивление.

— Сюда, — кричал он. — Я здесь, прямо здесь!

Вы могли подумать, что чары между ними тут же развеялись, когда эти два человека, которые были едва знакомы, так внезапно встретились. Но нет. Они были незнакомцами, которые не чувствовали себя чужими, ибо они жили в мыслях друг друга уже очень давно. Они стояли лицом к лицу, а толпа расступалась вокруг них. Он удивленно улыбался, слегка приоткрыв рот.

— Оуен, — сказал он, когда она встала напротив него. — Меня зовут Оуен Маркс. Я не успел написать имя целиком на стекле.

Миранда дышала слишком тяжело и не могла говорить, но тоже улыбнулась. На глазах навернулись слезы, но она их смахнула.

— Миранда, — сказала она. Она сделала вдох. — Это моё имя. Я услышала птицу.

— Я проверял, всё ли с ней в порядке, — сказал он. — Когда она увидела свет, то запела.

— Она такая красивая, — сказала она.

— Может, уйдем отсюда? — сказал он, и она кивнула. Он снова накрыл клетку, и они пошли вверх по лестнице на улицу, где полуденный свет пускал блики на капотах машин. Они остановились под навесом магазина.

— Эта птичка будет подружкой для еще одной канарейки, — сказал Оуен.

Миранда просто кивнула и улыбнулась. В ту минуту она не могла подобрать подходящих слов.

— Грустно жить в клетке, — сказал Оуен. — Но, по крайней мере, они теперь будут вместе.

* * *

Спустя неделю, как Миранда нашла Оуена, Клемент уволился из палатки с крендельками. Он накопил достаточно денег, чтобы переехать в квартиру, и нашел работу получше, в пекарне. Но тем не менее, он не переставал общаться с семьёй Миранды, он был им благодарен. И как-то вечером, когда он навещал их, Миранда пришла вместе со своим новым другом.

— Оуен! — закричал Клемент.

— Клемент! — закричал Оуен.

В течение вечера, слушая вопросы и восклицания семьи, Оуен и Миранда рассказали запутанную историю своих квестов.

— Если бы я знал, кого ты ищешь! — сказал Клемент. — Я бы избавил тебя от стольких сложностей! Он сморщил свой бледный лоб и размахивал руками в великом расстройстве. — Если бы я знал! Вы бы встретились намного раньше, намного, намного проще! Так было бы намного лучше!

Оуен и Миранда обдумали всё, что произошло: преграды, тоску, краткие проблески надежды, шанс сделать добрые дела, их упрямую настойчивость.

— Не переживай, — сказал Оуен Клементу. — Квест должен быть трудным.

§ 11. «Подъем» Нина Кирики Хоффман

Я пряталась за занавесом натечного камня рядом с Плантацией, подглядывая через щелочки в камне за Пиллером, мужчиной, с которым я, предположительно, должна начать встречаться на моё пятнадцатилетие, не в таком уж и далеком для меня будущем. Две другие девочки моего возраста в Подземелье считали его привлекательным. Он был высоким, сильным. Он мог стать отличным отцом, к тому же у него все еще достаточно густых темных волос на голове, хотя ему уже перевалило за тридцать. Возможно, он понравился бы мне больше, если улыбался.

Пиллер облокотился на трость, наблюдая за группой из четырех подростков, которые выливали переработанные отходы в канавки для удобрений вдоль ряда посаженных зерновых культур. Панели искусственного освещения свисали с потолка в пещере, где была Плантация, яркий, всеохватывающий свет был ослепительно белым и лился на всё вокруг. Тени приобретали острые углы под таким освещением. Вовсе не те размытые тени от мягкого оранжевого света, которым мы пользовались в наших жилых пещерах.

Поле рядом с натечным камнем было засажено рядами зерновых. Ростки бледно зеленого цвета устремлялись вверх из невзрачного слоя земли. Отходы портили прохладный воздух запахом навоза.

Фингал, мой лучший друг, споткнулся, и часть отходов разлилась на тропинку между грядками. Прежде чем Фингал смог выпрямиться, Пиллер выхватил ведро из рук Фингала, вылил содержимое, затем заставил его расставить руки в стороны и ударил Фингала по спине своей тростью. Три резких глухих стука пластмассовой палкой по мешковатой одежде и телу — и Фингал распластался по земле, лицом в пыли, животом на смеси из отходов с дрожащими пальцами.

Я обхватила себя руками, мне так хотелось побежать на помощь своему другу, но я боялась, что меня могли обнаружить вдали от моей работы, в месте, в котором я не должна находиться. Я прижалась щекой к прохладному, словно из воска, каменному занавесу.

Арн, хороший друг и молчаливый напарник Фина, пошатнулся, и отходы в ведре заколыхались. Пиллер обернулся, чтобы зыркнуть на него, но Арн уже опустил голову и вернулся к работе, ссутулив плечи.

Свет замигал.

— Разрази их гром, — выругался Пиллер, смотря на лампы.

Быть может, лампы его услышали. И не стали мигать снова.

Пиллер посмотрел на двух других из своей команды девушек, которых я недолюбливала, обе они так же по плану должны были начать с ним встречаться, как только им исполнилось бы пятнадцать. Рука Пиллера сжалась и ослабла на ручке трости. Уголки губ опустились вниз. Его густые, темные брови насупились, скрывая глаза в тени. Обе девочки стояли, склонив головы к земле, работая в едином ритме вдоль рядов, спиной к Пиллеру, и шагали как можно быстрее, чтобы смогли оказаться от него подальше.

Пиллер нахмурился, затем повернулся и огрел Фингала своей тростью.

— Вставай. Возвращайся к работе.

Фингал оттолкнулся, чтобы смог разогнуться и встать с земли. Он был уродцем: у него были лишние позвонки в позвоночнике, лишние суставы в пальцах рук и ног, которые были чересчур длинными, худощавые руки и ноги. Когда он выпрямлялся, то становился выше Пиллера, поэтому он никогда не стоял в полный рост, работая на Плантации. Он отвернулся от Пиллера, пока брал ведро и ковш, и вернулся к своему делу. Лицевая сторона его костюма была запачкана отходами.

Я больше не могла на это смотреть. Я поднялась и, встав на носочки, пошла вдоль натечного камня к проёму, через который могла протиснуться. Я выглянула и, убедившись, что Пиллер смотрел в другую сторону, незаметно проскользнула на тропинку, которая вела обратно в жилые пещеры, где я могла бы продолжить свою работу.

* * *

Я проводила большую часть времени с Ноэлем, который в свои пятьдесят три был самым старшим из ныне живущих в Подземелье На. Он заведовал компьютерами, которые у нас остались после двухсот лет подземной жизни, а я была его лучшей ученицей. Я какое-то время тренировалась и с Реви, нашим доктором. Все подростки проходили через это, и все подростки работали с Ноэлом и старались научить малышей тому, что знали сами. Мы боялись, что может произойти еще один похожий инцидент, когда убили наставницу Ноэла, но она успела рассказать ему всё, что знала о компьютерах. Мы утеряли много знаний, когда её убило обвалившимся камнем. После этого Буфо, лидер в Подземелье На, постановил, что все мы должны были учиться с любым из взрослых, который обладал полезными знаниями, затем должны были выбрать специальности, которые были бы полезны для На в будущем.

В Подземелье На нас осталось всего сорок два человека: семь мужчин, семь женщин, тринадцать подростков и пятнадцать младенцев. Здесь проживало более пятисот человек, когда люди впервые спасались бегством от стихийных бедствий под землю. Наш пророк, Сайлас Смит, использовал свои житейские надземные знания, чтобы оборудовать пещеры для своих избранных людей, в то время как на Поверхности все еще были города, отрасли промышленности и продовольственные запасы. Первые несколько поколений в Подземелье На создавали, расширяли и расчищали место после того, как на Поверхности почти все умерли из-за чудовищных катастроф. Когда оставшихся в живых на Поверхности охватила чума, внук Сайласа, пророк Джейкоб Смит, закрыл вход в пещеру, и с тех пор мы его не открывали.

Мы начали свою жизнь в Подземелье На в полном изобилии: запасы товаров, продуктов питания и медикаментов, а также машины, которые могли перерабатывать то, от чего мы избавлялись. С помощью бумажно-формирующей машины большая часть наших вещей, что пришли в негодность, перерабатывались в новую: посуду, одежду, листы фанеры, из которых мы могли вырезать мебель, и прочее, что мы не могли изготовить из мягкого известняка в стенах нашей пещеры. Река Эхо протекала через нашу пещеру, запуская наши генераторы, поливая Плантацию, наполняя водоёмы. Пророк Сайлас оставил нам правила, благодаря которым мы оставались в живых.

Я затянула воротник своего комбинезона туже, чтобы согреть шею. В открытой жилой пещере температура постоянно держалась на пятидесяти четырех градусах. Компьютерная комната, пожалуй, теплее.

На тропинке больше не осталось людей, но я всё равно продолжала наблюдать. Я была там, где не должна была быть, и я не хотела, чтобы кто-то заметил меня и доложил об этом. Мне уже и так приходилось стыдиться на этой неделе.

Скорее всего, все остальные были там, где им полагалось быть. Колокол на обед пробил бы только через час, к тому же у всех была работа, которую нужно было выполнять.

Я тайком пробралась мимо общего зала — высокого, круглого сооружения, высеченного из камня в центре пещеры, пересекла реку Эхо по каменному мосту и отправилась в компьютерную комнату, одну из более мелких пещер, выбитых в стенах жилого подземелья, ни на кого не натолкнувшись. Я была счастлива открыть дверь и оказаться в тепле и при свете, среди явного запаха электричества. Компьютерная была моей тихой гаванью.

Ноэль кивнул, когда я присоединилась к нему за консолями трех компьютеров, работу которых он поддерживал. У него было четыре работающих резервных аппарата и шесть трупов, которые изжили себя, но их можно было разобрать на запасные части. Складская пещера рядом с компьютерной была забита оборудованием, которое уже не работало. Для некоторого у нас были бумажные схемы, и иногда мы пытались починить эти вещи.

У нас все еще были работающие средства связи, а у Ноэля было три камеры. Иногда он мне разрешал попользоваться одной из них, но всегда под его контролем. Один из его бывших учеников разбил линзу и угробил предыдущую камеру, поэтому он теперь излишне переживал за те, которые остались. У нас был целый сервант со сломанными камерами, всех сортов, от крошечных до больших.

Марьям, одна из младших, сидела за третьей консолью, тыкая по клавишам и изучая экран. Она была одной из тех, кто тренировался у меня. У каждой из нас четырех, девушек подростков за компьютерами, был свой собственный маленький ученик. Я показывала Марьям всякие разные вещи на консоли, но она никак не могла справиться с чтением. Она могла играть в игры, где надо было передвигать разноцветные предметы и устраивать взрывы, но она не умела читать, хотя ей было уже семь.

У всех малышей были проблемы с чтением.

Среди подростков умели читать Фингал, девушки, которые занимались компьютерами, и я. Арн с трудом мог запомнить хоть одну букву, впрочем как и цифры. Две другие девочки моего возраста знали названия буков, но, казалось, не могли распознать их, когда те были сложены в слова, а один парень, помимо Арна в сущности был безнадежен, но очень неплохо управлялся с приборами, поэтому значения это не имело.

— Куда ты ходила, Дайна? — спросила меня Марьям.

— До выгребной ямы, — сказала я.

Она поджала губы, зажала комбинацию клавиш и сделала так, что на её экране появился большой циферблат часов. Она дотронулась до цифры три, затем провела кончиком пальца по нижней дуге до девятки, где в данный момент находилась большая стрелка.

— Достаточно долгий отрезок времени для выгребной ямы, — сказала она.

— Марьям, это чудесно! Когда ты научилась понимать время на часах? — сказал Ноэль.

Она улыбнулась ему, её глаза блестели от отражения экрана.

— Я наблюдала на занятиях.

Ноэль часто давал своим ученикам задания на время, выводя циферблат часов на экран и проверял, сможем ли мы напечатать отрывок текста на двух других консолях за определенный период времени. Наши малыши иногда наблюдали за нашими занятиями.

— Прекрасная наблюдательность, Марьям! Этот отрезок времени называется «полчаса».

— Я знаю это слово! Так говорят нам нянечки в саду, когда мы просим рассказать сказку перед сном. Полчаса на сказку!

— А как насчет этого отрезка? — Ноэль наклонился вперед и провел дугу от девятки поверху до тройки.

Марьям нахмурилась, глядя в экран.

Обрадованная тем, что Ноэль успешно отвлек её, я уселась за свою привычную консоль и вывела на экран электронную таблицу с указанием зерновых, посаженных тридцать дней назад. Кукурузу посадили уже довольно давно. Пиллер поручал нам производить измерения каждые десять дней, чтобы мы могли увидеть, растут ли наши посевы так же, как в прошлый раз или в позапрошлый раз или в позапозапрошлый. Ячейки, в которых надо было указывать высоту, пустовали. Пиллер все больше и больше раздражался, когда Ноэль запрашивал у него информацию. Он говорил Ноэлю: «Я тебе скажу, если расти не будет. Если растет, то кому какое дело до высоты?»

Он также сердился, когда Ноэль просил посчитать точное количество собранного урожая. Быть может, потому что он не хотел признавать, что стебли и побеги росли медленнее, приносили меньше, плоды и зерна становились мелкими.

Я переключилась на брачную карту Подземелья На. В колонии остались четыре детородных женщины, а мы — восемь девушек подростков считались способными зачать ребенка до тех пор, пока не выявилось бы обратное. У каждой юной девушки была пара из числа самых дальних родственников. Предполагалось, что мы будем работать над тем, чтобы забеременеть, как только нам исполнилось бы пятнадцать. Как только мы смогли бы родить наших первенцев и им исполнилось бы год, нам нужно было принять решение, кто стал бы нашим вторым партнером. Если первые дети оказывались нормальными, нас снова поставили бы в пару с их отцами. Если же они родились бы с отклонениями, мы вступили бы в связь с другими.

Ноэль был моим отцом. Лидер Буфо дядей. Пиллер был дальним кузеном, самым генетически дальним родственником из всех.

Мне нравился Мэтт, главный пекарь, из всех остальных взрослых мужчин, но он тоже был моим дядей. Табу запрещало мне выбирать его, по крайней мере для первого ребенка.

Но вскоре табу потерпело поражение, нас было слишком мало.

Из всех пятерых парней Фингала и Арна стерелизовали еще в младенчестве. Доктор Реви, конечно же, понял с самой первой минуты рождения, что Фингал был другим, был мутантом. Любой бы догадался, глядя на него. Любого, кто отличался от обычного человека, стерелизовали еще младенцем по приказу Пророка Сайлеса.

Глупое правило. Фингал был намного лучше во многих вещах, чем другие мальчишки и мужчины. Его мутации были лишь положительными. Он был умнее всех остальных подростков. Никаких проблем с чтением или счетом. Мы были бы счастливы, если бы у нас было побольше таких, как он. Но мы узнали это слишком поздно.

Диагноз для Арна ставили дольше. Он медленно учился. Совет принял решение отстранить его от отцовства.

Один из мальчишек был потомком Ноэля и моим биологическим братом, двое других были детьми Буфо, близкими кузенами.

Пиллер. Мой партнер. Моя судьба.

Я видела спины женщин, которые носили его детей: усеянные полосами от побоев тростью.

Ноэль сжал моё плечо. Я ударила по клавише, чтобы спрятать брачную карту, но я знала, что он её видел.

— Пора связаться с Джорджи, — сказал Ноэль.

— Ага, — Марьям выскочила из-за консоли и заплясала позади, почти вплотную ко мне. — Ура!

Я кинула взгляд на часы в верхнем правом углу экрана. Ноэль был прав: всего полчаса до звонка на обед.

Мы отправились к радио уголку компьютерной комнаты, и Ноэль разрешил мне включить и настроить аппарат.

Отслеживая природные катаклизмы, мы часто ловили сигналы от других шести подземных коммун. Каждый из нас согласился связываться друг с другом раз в неделю и удерживать сигнал как можно дольше. Моя мама рассказывала мне, что когда она была маленькой девочкой, все собирались в общем зале, чтобы послушать вещание людей, которые находились вне наших пещерных стен. Когда мама была ребенком, у нас все еще была связь с тремя другими поселениями, но мы её утратили с Подземельем Чи и Подземельем Са. Только Подземелье Яп все еще поддерживало наши радио встречи.

Нашим контактным лицом в Подземелье Яп был Джорджи. Он сообщал нам новости. У меня было чувство, что я знала всё о Подземелье Яп, а из всех, кого я знала в этом мире, единственным с кем мне больше всего хотелось встретиться и, возможно, стать парой был Джорджи. У него был мягкий, глубокий голос и акцент, которого не было ни у кого в Подземелье На. Он выражался неясно, но звучал по-доброму.

— Приём, народ На, приём, — произнес его голос, пока я настраивалась. Я повернула колесико обратно, и его голос больше не был слабым и натянутым, а зазвучал более правдоподобно через колонки.

Я нажала кнопку передачи.

— Мы слышим тебя, Джорджи. Привет!

— А вот и моя милашка Дайна, — сказал он. — С кем еще я разговариваю в этот чудный подземный денек?

— Здесь Ноэль и Марьям, — сказала я.

— Приветствую вас, обитатели На! Что нового?

— Никто не забеременел, — сказала я. — Один из генераторов барахлит. Свет мигает на Плантации. А как дела в Яп?

— Как жаль, что у вас такие дела с генератором! Надеюсь, вы его почините! Тоже самое и со светом. Надеюсь, все не так страшно. У нас прибавление в Подземелье Яп, — сказал Джорджи. — У Сержанта Флинна родился мальчик. Они назвали его Юпитером.

— Поздравляем! — закричали все мы.

— Ауч, мои уши! Что ж, его мама услышит это даже из больницы, даже не сомневаюсь, — засмеялся Джорджи. Мне нравился его смех. — Как у вас с припасами, а?

— Все еще живем за счет новых зерновых и накапливаем запасы. У вас взошла пшеница?

— Есть небольшой прогресс с семенами, за которыми мы ухаживали. Джина сама о них заботится. Мой сын хочет съесть маленькие ростки, настолько они выглядят сочными! Я бы и сам их съел, если бы не знал, насколько нам нужно, чтобы они выросли. Его мама раздобыла откуда-то старую соску, можете представить себе? Мы то думали, они все сгнили. В любом случае, это сработало, и он прекратил жевать зелень.

Ноэль наклонился и нажал на кнопку передачи.

— Чем вы удобряете свои посевы?

— Щепотка корбоната калия! Паренек Вилли отправился исследовать неизведанные туннели вблизи пещеры с гидропоникой, и как думаете, на что он наткнулся? На старый лагерь. Его не было на карте, и в какой-то момент кто-то замуровал выход наружу. Вилли нашел несколько костровых мест и набил мешок угля. У Майора Льюиса была книга по основам выживания, и в ней было написано, как получать щелочь из золы, и мы попробовали это сделать. Сгодилось как удобрение.

— Спасибо за информацию, — сказал Ноэль.

— Конечно, — сказал Джорджи. — Дай поговорить с моей дорогой. Дайна, любовь моя, когда ты заглянешь к нам с визитом?

Я желала, чтобы был способ проложить туннель в пещеры, где был Джорджи. Иногда, у меня даже болело сердце от желания увидеть его. Я чувствовала себя опустошенной и печальной и не хотела есть.

Марьям нажала на кнопку.

— Не обращай внимания на Дайну, — сказала она. — Я навещу тебя, Капитан Джорджи! Ты напоишь меня чаем?

— Милая Марьям, конечно напою, а еще у меня есть бисквиты. Забегай в любое время.

— Обязательно. Я приду завтра.

Раздался звон на обед.

— Джорджи, нам пора отключаться. Береги себя, хорошо? — сказал Ноэль.

— Пока-пока, сэр, — сказал Джорджи. — Желаю всего самого наилучшего вашим друзьям.

— Вам так же.

Ноэль выключил радио.

Марьям выпрыгнула из комнаты вперед нас всех. Ноэль коснулся моей руки, прежде чем я пошла следом. Я стояла в дверном проходе компьютерной комнаты, наблюдая как Марьям продирался сквозь сумрак жилой пещеры к освещенному общему залу. Я ждала, когда Ноэль заговорит.

Он подошел сзади меня, теплый и выдаваемый дыханием, выше, чем я, пахнущий мылом и потом.

— Куда ты ходила в этот раз? — пробормотал он, когда Марьям оказалась вне зоны слышимости.

— На Плантацию. Посмотреть на Пиллера, — прошептала я.

Я нечасто ускользала в рабочее время. Обычно со мной были остальные девушки, работающие с компьютерами. Они стучали на меня, если я вела себя не так как следовало. Ноэль никогда не предавал меня, но я не была уверена, сможет ли Марьям молчать.

Он коснулся моего плеча.

— Сам процесс будет быстрым. Тебе не придется долго терпеть.

— Это не просто процесс. Я слышала, что говорят женщины.

У двух нянечек были дети от Пиллера, а еще одна спала с ним, когда мне было десять. День за днем она приходила на работу измученная и больная, с ссадинами и синяками на спине и руках. Другие женщины смазывали её раны и брали на себя её работу. В конце концов, Реви объявил о её беременности. Нянечки отпраздновали это маленькой рюмкой запретного напитка и украли по клубнике для каждого малыша.

Ноэль ничего не сказал.

Реви пригласил меня на роды тремя годами ранее. Мать и дитя умерли. Прежде чем она умерла, она кричала и рыдала, бормотала что-то о Пиллере. На ее плечах были шрамы от его трости. Она не хотела жить.

— Если мой ребенок мальчик, то он проклят. Я не хочу смотреть, как он станет таким как его отец. Если это девочка, то она обречена жить как я. Если моему ребенку повезет, то он умрет еще до рождения, — прошептала она после часов труда.

Реви пытался выгнать меня, но я не уходила. Эта женщина была моей любимой учительницей в детском саду, и я хотела помочь ей. Я вытирала пот с её лица и пыталась успокоить, когда она кричала, и вены выступали на лбу и шее. Она хваталась за меня так крепко, что сломала руку. Реви наложил шину. Кости срослись, но воспоминания оставили рубцы.

Кровь хлынула из моей учительницы. Она умерла прежде, чем ребенок появился на свет, и Реви разрезал её, пытаясь спасти малыша, но он тоже умер. К тому моменту, как все было кончено, мы все были перепачканы красным и пахли железом и смертью.

Я никогда, никогда в своей жизни не хотела рожать.

Это была самая важная женская работа. Мы должны были продолжать наш род. Каким бы стал мир, если бы все мы умерли, наши воспоминания и надгробия сравнялись бы с землей и покрылись пылью? Тысячи лет человеческой истории стерты с лица земли природными катаклизмами. Это не должно случиться. Так нас учили с самого рождения.

* * *

Фингал сидел рядом со мной за обедом, а Арн по другую сторону от него. Бабушка Тордис принесла кастрюлю каши и наливала еду в миски.

Общий зал был построен так, что мог бы вместить сотни людей. Он был слишком большим, чтобы обогревать его, поэтому все носили плащи или куртки поверх своих костюмов во время еды. Столы были расставлены полукругом. Когда мы их сдвигали вместе, они образовывали круг, где наше крохотное количество людей могли сесть лицом друг к другу. Круг был неподалеку от кухонных дверей, поэтому раздатчикам еды не приходилось ходить далеко. Вокруг нас по всем направлениям протянулась молчаливое, темное пространство, дальние углы которого были захламлены ненужной нам мебелью и тем, что осталось с прошлых времен. Каждый раз, когда мы теряли кого-либо, кто-нибудь шел в его жилую пещеру и освобождал её от личных вещей, чтобы сгрудить их здесь.

Когда я была маленькой, наши нянечки иногда приводили нас покопаться в вещах, сваленных в темноте. Мы строили свои собственные пещеры из одеял, накинутых на старые столы и стулья. Иногда мы находили сокровища. А бывало попадались старые, изношенные вещи, которые стоило скормить бракомолке и сделать из них новые.

Я посмотрела в тень. Уже сейчас я искала укромные места, где могла бы спрятаться, но Пиллер тоже вырос здесь, исследовал все вокруг и знал все потайные места.

— С тобой все в порядке? — спросила я Фингала, когда съела половину своей каши.

— Что ты имеешь в виду?

— Я видела, как он ударил тебя, — прошептала я. Я дотронулась до его ноги, затем оглянулась через плечо. Моя биологическая мать сидела рядом со мной. Она была одной из моих нянечек, но я даже не знала, что мы были такими близкими родственниками, когда была ребенком. Теперь мы жили вместе.

Она разговаривала с Ноэлем. Отлично.

— Что ты делала на Плантации? — пробормотал Фингал.

— Шпионила.

Он должен был догадаться. Я всегда шпионила.

— Дайна. Если кто-нибудь поймает тебя, они бросят тебя на дно колодца.

— Я знаю. Просто ничего не могу с собой поделать.

Колодец был холодным и сырым, стены скользкими от влаги, за которые невозможно было уцепиться. Я была там много раз. Надо было ждать в кромешной темноте, пока кто-нибудь не вытащит тебя, каждый раз осознавая, что ты полностью зависим от других людей твоего общества. Они всегда говорили: «У нас есть только мы, мы ничто друг без друга», когда приходили вытащить меня, и мне приходилось повторять это, прежде чем они спускали лестницу.

Я научила себя рассказывать истории в темноте. И колодец больше не заставлял меня цепенеть от страха.

Лидер Буфо встал и позвонил в колокольчик для привлечения внимания. Все разговоры стихли.

— Ноэль. Какие новости сегодня в Подземелье Яп?

— В их коммуне появилась новая жизнь, — сказал Ноэль, — мальчик по имени Юпитер.

Кто-то из людей радостно закричал. Остальные что-то бормотали. У нас дети не рождались уже четыре года. Смерть моей учительницы и её ребенка убила нашу надежду. С тех пор еще ни одна взрослая женщина не забеременела и не из-за того, что не пыталась, если слухи, конечно, правдивы. Мужчины перешептывались об этом, а женщины шептались о мужчинах.

Мы, трое девочек подростков, в следующем месяце станем совершеннолетними, и у Пиллера есть все шансы на всех нас. Его дети были сильными и здоровыми. Один из парней подростков скоро станет достаточно взрослым, чтобы стать отцом, но он сперва должен попытаться со взрослой женщиной.

— Капитан Джорджи сказал, что они ускорили рост пшеницы с помощью карбоната калия, — произнес Ноэль.

На счет этого разыгралась дискуссия. Наша пшеница была достаточно вялой в последнее время.

Через какое-то время Пиллер встал, поднимая руку. Лидер Буфо снова призвал всех к вниманию своим колокольчиком.

— Три лампы на Плантации вышли из строя, — сказал Пиллер в полной тишине, — и у нас больше нет запасных лампочек.

Все разом загалдели.

Арн склонился ко мне перед Фингалом.

— Он избил нас.

— Он и тебя бил, Арн? — спросила я. Арн практически никогда не говорил вслух. Большинство подростков дразнили его, когда он начинал разговаривать, потому что он запинался. Хотя, сегодня он говорил четко.

— Ага. Когда свет погас. Он сбил меня с ног, а затем Фина тоже, а потом и девочек. Мы все разлили из-за него.

— Если у нас не будет света, — отозвался Пиллер поверх беспокойных голосов, — то плевать нам будет на тупой трюк с карбонатом калия.

Взрослые решили потратить день на обсуждение ситуации. Остальные вернулись к работе.

* * *

После завтрака все подростки отправились на смену, чтобы добыть немного энергии. Мы пошли на Плантацию, где одно из полей, расположенное в стороне, было обустроено велосипедами, на которых мы могли крутить педали и заряжать батарейки. Пока мы крутили педали, свет с плантации светил на нас в течение двух часов. Пророк Сайлес постановил, что каждый нуждается в двух часах плантационного света в день. Нам приходилось для этого работать, кроме детей и нянечек, которые сидели рядом с велосипедами, пока мы крутили педали и делили с нами свет, производимый нами.

Одна из ламп над велосипедами вырубилась. Я сидела на велосипеде, находившемся в тени, когда на всех остальных вокруг меня лился яркий свет.

— Ты заболеешь, — сказала мне одна из девочек. Было еще много велосипедов на свету.

— Этот тоже вполне работает, — сказала я. Некоторые из велосипедов не были уже подсоединены к батарейкам. Люди обычно выбирали те, на которых было легче крутить педали.

Она пожала плечами. Прозвучал стартовый звонок, и одна из нянечек начала ударять ложкой по кастрюле в такт, чтобы мы крутили педали как можно быстрее.

Фингал выбрал велосипед рядом с моим. Я не любила разговаривать, когда мы были на велосипедах, потому что остальные находились слишком близко к нам, а некоторые из них любили посплетничать, словно это могло обезопасить их от позора и уберечь от колодца, если они отправили бы туда кого-нибудь другого.

Фингалу пришлось сгорбиться, чтобы устроиться на велосипедном седле. Его колени почти касались плечей, когда педаль оказывалась наверху. Люди по началу смеялись, когда он садился на велосипед, пока кто-то не обратил внимание на его экран энергии, который показывал, что он накопил больше энергии, чем любой из нас.

Я была так зла, что Реви стерилизовал его. Он был таким же дальним кузеном как и Пиллер. Если бы мне нужно было родить ребенка, я бы предпочла…

Конечно же, это не имело значения. Продолжение рода для Фингала было невозможно.

Джорджи. Где-то вне этих стен, под землей…

* * *

За ужином Лидер Буфо объявил: взрослые решили, что кому-то нужно отправиться на Поверхность и выяснить, достаточно ли там все успокоилось, чтобы мы могли использовать солнечный свет для земледелия.

— Это рискованная задача, — сказал Буфо. — Мы не открывали двери сто лет, и мы не знаем, бушуют ли там по прежнему эпидемии, ждут ли в засаде животные или даже одичавшие люди. Никто из нас не имеет боевых навыков. Все мы знаем, что случилось, когда люди Чи, Са, Осс и Кон ушли на Поверхность. Точнее, мы не знаем, мы ничего о них с тех пор не слышали.

— Без исследователей, — продолжил он, — мы можем и не выжить. Есть те, кто пойдет добровольно?

Фингал немедленно встал, за ним последовал Арн.

— Я был бы рад пойти, — сказал Фингал. Арн кивнул.

Моё сердце забилось чаще.

— Спасибо, Фингал. Я ценю твою готовность, — сказал Буфо.

— Взрослый тоже должен пойти, — сказала мама.

Разразилась дискуссия. Я откинулась назад, вцепившись руками в бедра, пока люди обсуждали риски. У Арна и Фингала никогда не будет детей. Они делали ценную работу для общества, но другие знали их работу так же хорошо, как и они сами. Любой взрослый, чьи гены стоило бы передать, должен быть освобожден от путешествия на Поверхность. Мы должны были беречь все гены, которые только можно, если хотели, чтобы у нашего рода было будущее.

Фингал. Конечно же, он бы вызвался добровольцем. Возможно, я это и так знала.

— Я пойду, — сказала бабушка Тордис. Она была бездетной уже долгое время. Моя мама была её последним ребенком. Бабушка заведовала кухней, но у неё были ученики, которые могли её заменить.

— Мы принимаем твою жертву, — сказал Буфо до того, как кто-либо успел высказаться.

— Я тоже пойду, — сказала я. Крошечный узелок жара прожигал мне грудь, твердое, горячее место надежды, страха и любопытства, обернутое удовлетворением, потому что наконец-то, наконец-то моя маленькая коллекция потаённых секретов получила возможность существования.

— Дайна, — сказал Буфо, — ты не можешь пойти. Нам нужно твоё материнство. Мы нуждаемся в твоём потенциале и навыках. Мы не можем рисковать твоей потерей.

— А кто будет поддерживать связь с Поверхностью, если я не пойду? — спросила я. Я работала со средствами связи, в то время как никто из подростков этого делать не умел. — В чем смысл выходить на Поверхность, если мы не сможем рассказать вам, что мы там нашли? У вас есть еще семь девушек на роль матери. Я указала на других девочек примерно моего возраста. — Я пойду.

— Отложим вопрос до завтра, — сказал Буфо. — Подробнее поговорим за завтраком.

* * *

После собрания мы пропустили прослушивание вечерней музыки. Мама и я отправились в нашу пещеру.

Когда Роуз заботилась обо мне, так же как и остальные в детском саду, я не знала, что она была моей биологической матерью, но мне она нравилась больше всего из всех нянечек, а она шептала мне, что я её любимица, даже тогда когда у меня были неприятности, потому что я хотела больше, чем мне полагалось или слишком долго читала, украла или разбила что-то, так как мне хотелось понять, как это работает. Когда мне исполнилось двенадцать, и я могла выбрать свою собственную пещеру, я заселилась вместе с мамой Роуз.

У мамы было множество потаенных мыслей, и когда мы отправлялись в нашу пещеру на ночь, она иногда делилась ими.

Она включила один из светильников — мягкое желтое свечение, которое подсветило пейзаж наших подушек-холмов и скомканных покрывал наших спальных гнездышек. На её вешалке висело четыре светло-зеленых мятых комбинезона. На моей было два, один светло голубой, а другой розовый. На мне был третий, желтый. Их переработают, когда они износятся, но я не могла получить еще один, пока не сношу эти, потому что я все еще росла.

Я направилась к моему гнездышку из зеленых, голубых и бледно желтых подушек и шелковых простыней, нагроможденных с краю. На некоторых из моих подушек была вышивка. Я обняла подушку с изображением животных, которые вышил для меня Фингал уже давным-давно. Мы частенько проводили наше учебное время в компьютерной, рассматривая фотографии былых дней. Мы смотрели на людей из далекого прошлого и на странных животных, которые жались к ним. Мех. То, чего я никогда не касалась. Фингал смастерил мне подушку с собакой и кошкой на ней. Шелк, который он выбрал был очень мягким. Прикасаясь к его подарку, я практически прикасалась к нему самому.

Мама стояла в пещерном проеме и всматривалась в огни зданий внизу, в некоторых из которых еще горел свет, когда большинство людей уже спали. Большинство из нас соблюдали одинаковые циклы сна и бодрствования. Пещера казалась просторной в темноте, большой, заполненной текучим воздухом и шумом реки. Мне нравилось ощущение мягкого прохладного воздуха, звук воды неподалеку, чистый запах камней. Уют. Дом. Мои ноги знали эти тропы. Кожа знала воздух. Я не хотела покидать то, что я знала и чему доверяла. Я не могла остаться, потому что будущее сулило нечто другое.

В конце пещеры была опечатанная комната, в которой находилась стеклянная трубка, тянувшаяся на Поверхность, и мы наблюдали за светом, который виднелся из нее, чтобы понять, когда наступал день. Календарь и часы были установлены по этой трубке. Всего трое взрослых работали ночью, готовя припасы для тех, кто бодрствовал днем.

После того, как мама закрыла дверь на ночь, я спросила:

— Зачем ты хочешь, чтобы взрослый человек пошел с Фингалом и Арном на Поверхность?

Мне всегда хотелось знать скрытые мысли мамы. Она мыслила намного шире, чем любой в нашем Подземелье, включая Ноэля и Буфо.

Мама взбила покрывало на кровати. Цвет её подушек и простыней был темнее моих: полночные голубые тона и фиолетовые, называемые индиго.

— Почисти зубы, — сказала она.

Я подошла к уборной нише, потерла зубы солью, прополоскала рот и плюнула в миску для отходов. Я вернулась в своё спальное гнездышко, взбила одеяло и устроилась поудобней.

— Почему нельзя отпустить их одних? — спросила я снова. Иногда мама не хотела делиться своими мыслями, но порой, если я не отставала от неё, она сдавалась.

— Мы не слишком-то хорошо обращались с Фингалом и Арном, — сказала она. — У них нет надобности сообщать нам, что они нашли, как только окажутся на Поверхности. Если бы я была Фингалом, я бы отправилась на Поверхность и пошла бы дальше. Если бы была Арном, то последовала за Фингалом, куда бы он ни пошел. Нам будет намного хуже, чем сейчас без этих двоих. Кто-то должен присмотреть за ними, заставить выполнить задание, а затем вернуть домой. Бабушка может это сделать. Она учила их в школе. Они привыкли подчиняться ей… Дайна, ты не должна идти на Поверхность.

— У меня есть на то разумные причины, — сказала я.

— Да, это так.

Мама сидела тихо, затем потянулась, чтобы выключить свет, погрузив нас в кромешную тьму лишь только в компании звуков собственного дыхания.

— Этого не достаточно, — сказала она. — Ты должна дождаться, когда они вернутся обратно и все доложат. Нужно убедиться, что мы можем дышать без защиты воздухом с Поверхности, не заболеем от микробов и нас не атакуют существа с Поверхности. Тебе не нужно участвовать в этой первой пробной миссии.

— Я хочу все увидеть сама, прежде чем кто-нибудь испортит впечатление своей ложью, — сказала я. — Я хочу рассказать Джорджи, что я вижу! Мне интересно, все ли точно так же на поверхности Подземелья Яп. Возможно и нет! Я хочу знать, мам, ты же знаешь. Кроме того, я могу воспользоваться камерой, а другие не могут. Мои слова повисли в темноте. Под присмотром Ноэля я сделала фотографии людей за работой, некоторых сняла за отдыхом, когда было время музыки и историй. Мои фотографии находились в нашем архиве, документально подтверждая наши дни. Ноэль сказал, что у меня цепкий глаз.

Мама вздохнула, и я больше ничего не говорила.

Она наблюдала за всем. Её мысли были глубоки. Возможно, она знала мои истинные причины.

* * *

Утром все мы встретились за завтраком в общем зале. Все собрались здесь, даже самые маленькие, сидя на коленях у нянечек. Бабушка Тордис приготовила особенную кашу с измельченными кусочками сушеной клубники и легким привкусом корицы. Я думала, что эта специя закончилась у нас два года назад. Было похоже на прощальный завтрак, подумала я, но не сказала этого.

Лидер Буфо позволил нам какое-то время поесть, затем встал. Ему не пришлось использовать колокольчик для привлечения внимания; все ждали, когда он заговорит.

— Я всё обдумал, и я одобряю, что Дайна отправится вместе с Фингалом, Арном и Тордис в путешествие на Поверхность.

Маленький горячий узелок в груди, который жег меня с прошлой ночи развязался, и тепло потекло сквозь меня.

— Я распечатал карту, которая раньше соответствовала Поверхности до природных катаклизмов, — сказал Ноэль. Он положил большой кусок бумаги на стол перед Буфо. Фингал, Арн, Бабушка Тордис и я подошли, чтобы взглянуть на него. Ноэль сказал:

— Возможно, все теперь изменилось, но, может, что-то осталось прежним. Дайна, тебя учили как ориентироваться по карте.

— Да.

На карте был обозначен вход в нашу пещеру, а вокруг него простиралась земля. Коричневые линии на зеленом фоне, и две линии голубых рек, пересекающих местность. Горы должны были быть там, где коричневые линии подчеркивали места породы. Я видела, с каким старанием были выведены некоторые линии, когда те практически соприкасались, и я старалась представить в голове картину земли, но никак не могла заставить себя сложить единый образ. В нашей пещере были возвышенности и низины, открытые пространства и узкие места, извилистые тропы между стен, норовящих раздавить тебя и огромное количество сталактитов, устремившихся вниз и сталагмитов, устремившихся вверх. У нас были натечные занавесы и ниши с пещерным жемчугом. У нас была река, которая бурным потоком текла от одного конца пещеры до другого, у нас были свои структуры и углубления в стенах, тропы и пути. Я никогда не видела карты всего этого. Но я видела карту Поверхности. Но не могла сказать, что понимала то, что видела.

— Я собрала нам походные наборы, — сказала бабушка Тордис. — Еда, вода, спички, ножи, брезент, тросы и скотч. В каждом по одеялу и еще куртка. Несколько носков. Фонарики. Мыло, антисептик, зубная соль и щетка, медицинские припасы.

Она передала набитые рюкзаки, и мы взгромоздили их на себя.

— Дайна. Вот средства связи и камера, а еще парочка заряженных батареек.

Ноэль передал мне пухлую черную сумку, внутри которой были отделы, в которых уютно расположились мои приборы. Он застегнул часы вокруг моего запястья, затем показал, что на его руке есть тоже часы и соответствующий прибор связи.

— Докладывайся мне каждый час, ладно? Хотя бы для начала. Рассказывай нам, что происходит. Мой прибор будет включен до тех пор, пока мы не поймем, что вы в каком-нибудь безопасном месте. Рассказывай нам все, что сможешь.

— Спасибо, Ноэль. — Я поцеловала его в щеку.

Мама передала каждому из нас налобный фонарик. Я им не пользовалась со времен исследовательских уроков, когда мне было тринадцать. Я щелкнула выключателем. Сильный луч света светил по направлению общего зала. Я выключила его.

Все мы надели налобные фонарики.

Все последовали за нами к большой запертой на засов двери. Там, где кончались границы нашего жилого пространства, было множество заблокированных туннелей, шахты, которые нас учили избегать, туннели, в которых мы могли потеряться, расстояния, которые нам не были нужны. Эта дверь была выше троих людей, стоящих друг у друга на плечах и шире чем четверо человек, которые встали бок о бок и раскинули руки. На трех больших засовах висели громадные замки, которые и запирали дверь. Мы смазывали эти замки и дверные шарниры каждую неделю, но я никогда не видела, чтобы их открывали.

Буфо вытянул три ключа из кармана и открыл каждый из них. Они громко лязгнули. В большой двери тут и там были щели, и воздух проникал сквозь них.

— Мы знаем, что воздух там хороший, такой же, каким мы дышим, — сказал он. — Мы не знаем, что еще вы найдете. Если там окажется слишком опасно, возвращайтесь прямиком домой. Пиллер будет охранять дверь. Я собираюсь закрыть её за вами, но только на один замок.

— Хорошо, — сказала бабушка Тордис. В руках у неё была трость, тоньще чем у Пиллера. Хотелось бы мне, чтобы и у меня была такая.

Буфо снял замки с засовов. Пиллер помог ему открыть большую дверь. Позади неё был черный туннель. Холодный воздух окатил нас. Волосы раздувало назад. Как и у всех остальных. Я чувствовала новые запахи. Я не знала, чем они были, но от некоторых из них у меня урчал желудок, хотя я только что поела.

Во мне проснулась радость. Я чувствовала себя так, слово сейчас воспарю.

Мама поцеловала меня в щеку.

— Удачи тебе, — сказала она, а затем поцеловала Фингала и Арна тоже. — Присматривай за ними, мам, — сказала она бабушке.

— Обязательно.

Мы все включили налобные фонарики и сделали шаг в туннель. Каменные стены были обработаны, с пластами новых, блестящих слоев кальцита, покрывавших их тут и там. Пол был вязким от пыли. Ногами мы поднимали её вверх. Ветер набрасывался на нас до тех пор, пока Буфо не закрыл дверь, приглушая водопад добрых пожеланий от всех остальных.

Мы стояли в темноте, и только наши четыре луча разрезали её, а я глубоко вздохнула.

— Идем, — сказал Фингал. — Идем. Он взял меня и Арна за руки и направился вперед по туннелю.

— Не так быстро, — сказала бабушка, ковыляя с тростью за нами следом.

Но мы не могли медлить. Мы ринулись вперед, вверх, вверх, только вверх, за повороты туннеля, а затем мы увидели свет, яркий и ослепляющий, сильнее, чем лампы на Плантации. Такой яркий, что мне было больно на него смотреть. Мы услышали пение птиц, пение птиц! Раньше я слышала подобное только на компьютере.

Я выключила свой фонарик. Арн и Фингал выключили свои. Мы стояли лицом к лицу к Поверхности с закрытыми глазами против самого яркого света, который только видели и ощутили первое теплое прикосновение, исходившее от чего-то другого, а не от обогревателя. Так много запахов! Воздух практически утопал в них. Звук ветра, колыхавший листья, — я слышала его в некоторых видеороликах, которые нам разрешали смотреть, видела, как трепещут и дрожат листья. Я хотела увидеть это в живую.

Трость бабушки застучала позади нас, и мы все вместе двинулись вперед. Я прищурила глаза. Теперь уже свет казался мягче, но таким белым в небесах над нами! Я никогда не видела таких сияющих облаков!

Мы добрались до внешнего пространства и выглянули на Поверхность. Было так много открытой местности, что у меня закружилась голова, и я почувствовала, что могу упасть. Цвета бросались в глаза — зеленые, коричневые, серые, ярче, чем я когда-либо видела, а рябящая поверхность воды текла все дальше и дальше, ни на что не наталкиваясь. Цвет неба сменился с белого на голубой. Все яростные огни мерцали из одной горячей точки низко в небесах. Тепло давило мне на лицо. Я покачнулась, и Фингал поймал меня. Он обхватил меня руками сзади и склонил голову вниз так, что его рот оказался рядом с моим ухом.

— Это того стоило? — прошептал он. — Стоило выводить из строя электричество и забивать песком генератор?

Мне хотелось выронить черную сумку, которую мне дал отец, и которая связывала нас с остальными, пускай даже невидимыми нитями радиоволн и слов. Хотела выбросить часы, которые он застегнул у меня на запястье, чьё время было синхронизировано с его. Мне хотелось порвать костюм все еще пахнущий пылью и ароматом Подземелья На.

Было слишком рано для любого из этих поступков, но я уже знала, что я их совершу.

— О, да, — выдохнула я, положив ладони поверх рук Фингала у меня на животе.

§ 12. «Лишающая мечтаний» Керри Райан

Искупительница знает всё.

Я должен быть в постели. А еще лучше — спать. Сжимая кулаки в карманах брюк, ощущаю, как приятно скользит по костяшкам лист бумаги. Дурацкая записка. Втянув голову плечи, в темноте толкаю локтем толстую деревянную дверь и вхожу в башню. Петли скрипят так громко, что звук разносится в ночи. Остановившись, я прислушиваюсь.

Мне не следует здесь быть. Я не из тех людей, кто нарушает правила и тайком выбирается из комнаты, чтобы проникнуть в запретные места, собираясь без разрешения увидеть Искупительницу.

«Это не твои эмоции. Она забрала их у тебя».

Записка была втиснута в небольшую трещину в стене за дверью. Мне казалось, что о тайнике знал только я один. И возможно, это и до сих пор так, поскольку записка накарябана моим неразборчивым почерком.

Я покачиваю головой из стороны в сторону. Не помню, чтобы писал записку. Не помню, чтобы прятал её в тайник. Я даже не знаю, что означают эти слова, но почти уверен, что должен просто развернуться и пойти спать.

Если не считать того, что в записке что-то говорилось о неудаче. «Ты подвел Искупительницу».

Не знаю, что это значит. Не знаю, почему возникла необходимость рассказать это самому себе таким странным способом.

Потому что если и есть то, в чём я уверен, так это что никогда никого не подводил. Не такой я человек.

Я крадусь по первому этажу башни, под ногами шуршит грязная солома. Перешагивая по ступенькам через одну, спускаюсь в подвал по узкой винтовой лестнице. Каменные ступени выщерблены — так много людей прошло по этой дороге до меня. Я вспоминаю, как это было впервые несколько лет назад: в тринадцать лет я думал, что буду участвовать в своего рода торжественном посвящении.

Я шумно вздыхаю в темноте и, чтобы удержать равновесие, хватаюсь пальцами за кривые стены. Мое сердце уже бьется быстрее, поскольку в этот раз я знаю, что увижу. Я готов к этому. Почти.

У меня есть друзья, которые спускались сюда после Посвящения, — думаю, из-за чувства долга или нездорового любопытства. Но я не приходил. С меня хватило и первого раза. Я увидел ее, понял, что за сделку она заключила, и чувствовал себя прекрасно, не вспоминая о ней с тех самых пор.

Сначала появляется запах, хотя ты действительно не осознаешь этого, поскольку он едва ощутим. Похоже на смрад от гнили, который просачивается в затхлый воздух подвала. Не осознаешь до тех пор, пока не услышишь это — завывание. Тогда начинаешь понимать, насколько сильно всё вокруг изменилось. Как тяжело дышится, как от рези слезятся глаза.

Звук становится громче, когда попадаешь в подвал, а еще надо пройти по коридору — нужная дверь на другом конце; на стуле сидит охранник, сгорбившись и обхватив голову руками.

В городе, где нет такого понятия, как «страдание», мне кажется, его работа любого делает несчастным. Один здесь, в темноте, слушающий Искупительницу и окружённый её смрадом.

И в этот момент, когда пристально разглядываю, куда идти, мне хочется остановиться, порвать записку, развернуться и убежать. Но не поступаю так. Потому что не такой я человек. Я не из тех, кто легко сдается. Не из тех, кто подводит и не оправдывает ожиданий.

Пригнув голову, поскольку здесь низкий потолок, я заставляю себя идти дальше, пока не останавливаюсь в нескольких шагах от цели. Нижняя часть двери сделана из плохо пригнанных деревянных реек, как попало скрепленных металлическими полосками.

Охранник мельком взглянул на меня снизу. Я говорю, что хочу просто посмотреть, и он пожимает плечами. Ему вообще плевать, что я здесь, его заботит, чтобы я не вздумал прикоснуться к девушке. И насколько я знаю, никто прежде не пытался побеспокоить её — по крайней мере, я о таком не слышал.

Я прохожу мимо охранника и невольно закрываю глаза. Как бы я хотел отгородиться и от всего остального! Здесь действительно сильно воняет, а звук почти невыносим. Я представляю, что так кричала бы кошка, если бы из нее медленно выдавливали жизнь, одновременно кромсая плоть.

Но мне необходимо увидеть её. Мне нужно узнать, что означает записка. Потому что она не имеет смысла. Не понимаю, с чего бы мне писать самому себе. Почему должен прятать ее в том месте, где только я мог найти.

Почему же не могу вспомнить, что делал хоть что-то из этого когда-нибудь?

Я опускаю голову к груди и стараюсь глубоко вдохнуть. Затем наклоняюсь к щелям в двери и заглядываю в комнату. Смотрю на Искупительницу, на девочку, чье имя, кажется, я знал. С которой, думаю, вместе вырос.

Там очень мало света: в самой комнате его нет, только тот, что проникает из коридора, где я стою. Вначале я вижу пальцы на ее ногах, с длинными желтыми ногтями, потрескавшимися по краям. Грязь глубоко въелась во все трещинки на коже, испещрив ее полосками. Комната крошечная, более узкая, чем коридор, а в длину едва позволяет ей лёжа вытянуться во весь рост, поэтому она вынуждена свернуться клубочком; мебели нет вообще.

Длинная ночная рубашка такая замусоленная, что свисает с ее тела, расползаясь по швам. Глаза закрыты, а веки трепещут под спутанными волосами, которые закрывают большую часть лица. Кожа так натянута на костях, что она выглядит почти как труп.

Она воет низким и грубым голосом, качаясь по земляному полу, то сжимая, то разжимая кулаки. Это Искупительница — та, что принимает на себя все несчастья.

Я содрогаюсь, но не могу не смотреть на живое существо. Я жду, пока пройдёт горечь во рту и перестанет подташнивать. У меня так же перехватывает в горле, как в первый раз, когда я ее увидел.

Непостижимо, чтобы это существо в комнате когда-то было ребенком — девочкой, человеком. Она жалкая, отвратная, уродливая и непотребная. Она источает зловоние, год за годом дыша смрадным воздухом и пребывая в вонючей жиже без возможности передохнуть.

Вот на чем построено мое счастье — вот на чем зиждется всё наше счастье. Эта девочка в этой клетушке в этой башне. Я наблюдаю, как она спит, вижу, как сотрясается ее тело и как она кричит, готовясь войти в людские сны и оттянуть прочь их несчастья, принять их на себя.

Каждую ночь она исполняет свой долг: рассеивает страдание, не подпускает зло и обеспечивает процветание.

На долю секунды мне интересно, что она видела в моих снах. По утрам я никогда ничего не помню — а как раз в этом весь смысл.

Я наблюдаю, как она содрогается, и пытаюсь вспомнить, какой она была в детстве. Я наверняка знал ее, потому что она моя ровесница. Должно быть, когда-то я играл с ней в салки, или щипал, или был в паре на каком-то занятии. Хоть что-то.

Но все эти воспоминания исчезли. Как и все другие горестные моменты, что когда-либо были в моей памяти. Их вобрала Искупительница, пока я спал.

«Твои эмоции тебе не принадлежат. Она унесла их. Ты подвел Искупительницу».

Я мог бы окликнуть её. Протянуть руку в темноту, чтобы немного утешить. Намекнуть, что она не одинока.

Я мог бы спросить, что означает записка. Что именно она знает о моей неудаче, потому что, насколько мне известно, я никогда не допускал промаха. От одной лишь мысли об этом мышцы на спине и плечах напрягаются.

Но тогда сделка будет нарушена. Всё вокруг меня рухнет, а я, как уже сказал, не из тех людей, которые поступают неверно. Я человек, который следует правилам, а правила предельно ясны, когда они касаются Искупительницы: оставить ее в покое.

Я отворачиваюсь от двери и чувствую себя не в своей тарелке рядом с охранником, будто мне следует что-то сказать.

— В последнее время сюда приходил кто-нибудь? — спрашиваю я, ничего больше не пришло на ум. Он опять пожимает плечами и зевает. Мне становится любопытно: когда он засыпает, пропадает ли из его снов вся убогость его работы или, если он пытается вспомнить свои былые дни, предстают ли они перед ним пустым и ограниченным мирком.

Я задерживаюсь там чуть дольше и чувствую себя неловко, так как стенания Искупительницы доносятся до нас.

— Тогда спокойной ночи, — бормочу в конце концов и, когда начинаю подниматься по ступеням вверх, слышу ответ охранника.

— Приятных снов, — его слова с оттенком сарказма.

В темноте извилистого коридора я снова достаю из кармана полоску бумаги. Мне не нужен свет, чтобы иметь представление о словах, что там написаны. Слишком девчачий завиток у буквы «у» и ужасный наклон «т» и «к». В записке полная чушь. Почему я должен напоминать себе об Искупительнице? Все в возрасте старше тринадцати знают о ней, это часть нашего долга как жителей Алини, именно так мы принимаем Сделку: жертвуя одной ради счастья всех остальных.

Несовершенство момента невыносимо, мне не хватает воздуха и становится не по себе. Я не привык к такому и не знаю, как избавиться от новых эмоций. Чувствую себя по-дурацки, оттого что жду здесь в темноте, будто в тишине могу что-то узнать. Будто в крошечной каморке с жалким существом где-то глубоко в подвале подо мной хранится секрет, о котором я не знал до сих пор. Но это неправда. Искупительница такая же, как и всегда: несчастная и убогая. И я такой же, как и был, — счастливый, всегда удачливый, что бы там ни было написано в записке.

Чтобы доказать свою правоту, я рву записку, и звук рвущейся бумаги отдается эхом под просторным сводом башни. Легкий ночной ветерок подхватывает обрывки с моей ладони и разбрасывает их по полу, устланному соломой. Хватит с меня записок для одного вечера. Мне пора спать, а Искупительнице приниматься за работу.

На мгновенье я задаюсь вопросом, заберет ли она одно из этих воспоминаний: то, как я стою здесь в темноте, как стены башни вздымаются ввысь и исчезают во мгле небес; то, как воркуют голуби, устраиваясь на ночлег в старых расщелинах между камнями.

Я закрываю глаза, пытаясь запечатлеть это мгновенье. Просто как эксперимент. Даже подумываю собрать обрывки записки и спрятать в крошечный тайник, туда, где я их нашел. И чуть не начинаю смеяться от одной только мысли, что придет мне завтра на ум, когда я найду их.

Возможно, поэтому я сначала положил записку туда. В следующий раз мне не следует быть таким скрытным.

Я выскальзываю из башни и по пустым улицам направляюсь домой. Вокруг меня в большинстве квартир темно и тихо, хотя за некоторыми занавешенными окнами я вижу, как люди танцуют, и слышу смех. Это звук Алини, квинтэссенции радости, так знакомый мне.

Дома я раздеваюсь до белья и ныряю под одеяло, завернувшись в него, как в кокон, свесив ногу с края кровати. Закрываю глаза, погружаюсь в сон и жду прихода Искупительницы, чтобы она сделала то, что в ее силах.

* * *

Стеганое одеяло тяжелое. Неимоверно тяжелое. Мне хочется кричать. Хочется бороться. Хочется двигаться, но я не могу, хоть и прилагаю усилия. Всхлипываю. Я стараюсь изо всех сил, чтобы открыть глаза и проснуться, но ничего не получается. Набираю воздух в легкие, чтобы закричать, но звука нет.

Она приходит из темноты, облаченная в белое. Руки вдоль туловища, пальцы слегка согнуты. Сейчас её облик далёк от образа существа, каким она была в своей грязной комнатушке. Она выглядит сильной, когда идёт ко мне размашистым шагом, а во взгляде едва ли не сердоболие, хотя и смотрит гневно. Пальцы на ногах чистые и розового цвета.

Охранник из башни стоит возле двери, как обычно прислонившись к стене, будто видел все это сотни раз, а, возможно, сегодня вечером так оно и было. Кто знает, какой я по счёту в списке ее обязанностей?

Мне хочется молить о помощи. О милосердии. Но охранник не сделает ничего, чтобы посодействовать мне. Каждый в Алини боролся на каком-то этапе, а потом был подчинен. Каждому придётся встретиться с Искупительницей, по своей воле или нет.

Она приходит ко мне глубокой ночью, когда я, подволакивая онемевшую ногу, встаю перед ней. Какая-то часть меня знает, что последует дальше. Ведь некий затерявшийся уголок моего разума испытывает всё это на себе каждую ночь. Та частичка меня, которая в ужасе взывает ко мне так истошно, что это оглушает.

Я хочу дать ей отпор. Поднять руки и ударить её в грудь. Никогда прежде я не испытывал желания бить женщину. Никогда в жизни у меня не возникало такой глубокой потребности применить насилие вообще к кому-нибудь.

— Нет, испытывал, — шепчет она, подходя ближе.

«Я не такой, — хочу ответить ей я. — Я не жестокий».

— Нет, ты такой, — говорит она.

Я перевожу взгляд на охранника, задаваясь вопросом, осуждает ли он меня так же, как и она. Его лицо ничего не выражает, кроме скуки.

Сейчас она прямо передо мной, и я со стыдом замечаю, как ее соски слегка касаются моей груди. Щекочущее ощущение от её ночной сорочки отзывается трепетом внутри меня. Ткань словно ореол вокруг ее, почти прозрачна от источника света, который я не могу определить.

Мне хочется рукой обвить ее за талию, позволить пальцам пробежаться по ее спине все ниже, и ниже, и ниже… Это не похоже на то, что я испытывал раньше, и ненависть к самому себе взрывается внутри меня неожиданными горячими волнами.

Она улыбается. Ее губы покрыты розовым блеском. Порочные. Между ними проглядывает чёрная полость рта — она прищёлкивает языком.

«Сжалься, — хочу умолять я. — Пожалуйста, будь милостива».

— Нет такого понятия, как «милосердие», — говорит она, склоняясь ко мне.

Когда эти ее порочные губы прижимаются к моим, я замираю.

Боль такая острая и сильная, что я не могу дышать. Не могу думать. Я едва существую.

В голове проплывают картинки — непрерывный поток ужасов. Каждое злодеяние, которое я созерцал или совершал, каждое незначительное желание, все омерзительные мысли или поступки. Искупительница наполняет меня своим дыханием, у него такой тошнотворно-кислый вкус, что я испытываю отвращение.

Я не могу оттолкнуть ее, она крепко ухватилась руками за мои волосы, прижимаясь губами к моему рту, и выдыхает, выдыхает, выдыхает… Сначала идут воспоминания: когда мне было двенадцать лет, умер мой кот; а в девять не стало моей бабушки. Её лицо было пепельно-бледным, когда она хрипло вздохнула в последний раз.

Я помню каждый кошмар, зловоние болезни, желание причинять боль и калечить.

Помню свои промахи. Как изо дня в день пытаюсь выполнить одни и те же задания, и делаю все неправильно: неразборчиво пишу левой рукой в разных направлениях; сжимаю руками канат, пытаясь взобраться по нему; играю на флейте, извлекая хриплые и неинтересные, плоские звуки. Помню, как девушки отворачиваются от меня, а парни издеваются.

Я помню проваленные тесты и презрение родителей.

А Искупительница все еще наполняет меня своим дыханием, и вкус ее уст ничто на фоне всех эмоций, которые проходят сквозь меня. Страдания. Ужас. Словно все, кого я любил, умерли нелепой смертью и вернулись, чтобы вновь повторить свой жизненный опыт каждой частичкой моего тела.

Когда с воспоминаниями покончено, настает очередь эмоций: желание, неудача, депрессия, бедность, опустошенность, поражение, отказ, насмешки, смущение. Чувства такие новые и сильные, что я не знаю, как совладать с ними.

Это слишком для меня. Такое количество всех моих поражений, травм и провалов. Я тону под их весом.

Её губы, не отрываясь от моих, изгибаются в нечто похожее на улыбку. Она всем телом прижимается ко мне. Ещё ближе. На мгновенье я ощущаю ее смущение, сильное желание выдержать крошечную паузу. Будто она чего-то ждет, но я не знаю чего и просто стою в ожидании, порабощенный болью, которой Искупительница наделила меня.

Кончиком языка она касается моей нижней губы. Я бы никогда до этого момента не понял, что это было не потому, что у меня пересохло во рту, а потому, что я отчаянно нуждался хоть в каком-то утешении. Дыхание перехватывает, а внутри разливается тепло.

— В этот раз ты запомнишь? — её голос пропитан болью.

Мысленные образы того, где мы вместе и что я чувствую, хлынули потоком. Мои глаза широко открыты, а в груди щемит. Сила эмоций от этих видений почти невыносима.

— Я никогда не смог бы забыть, — шепчу я ей в ответ.

А затем она вдыхает, вытягивая всё это из меня. Изымает все мучения из каждой молекулы моего тела. Сегодня я наконец-то вижу ее за работой: как она забирает моё замешательство, оттого что я нашел записку, написанную собственным почерком; беспокойство, что это может быть правдой, — то, что я когда-то оплошал; неловкость оттого, что стою возле охранника; смущение, что наблюдаю за Искупительницей — за ней самой — в ее каморке; растерянность, когда ухожу и рву записку.

Она принимает всё это от меня: все темные эмоции, все тревожные мысли. Весь негатив, который может помешать мне наслаждаться жизнью.

Наконец, она отступает от меня. Я чувствую спокойное свечение, осознаю радость бытия.

— Кто я? — спрашивает она.

— Искупительница, — отвечаю, и внезапное раздражение проявляется горьким вкусом, как от жёлчи.

Ее глаза наполняются слезами. Интересно будет, если она ждала другого ответа. Я никогда в жизни не получал ответа, на который не рассчитывал. Я не такой.

* * *

— Ты разговаривал сам с собой. — Лит стоит в дверях. Ее тусклые каштановые волосы убраны назад в небрежный конский хвост.

Мои щёки мгновенно покрываются румянцем, и я отворачиваюсь к столу с большим количеством пустых глиняных горшков, которые нужно наполнить влажной землей. Ногти уже черные от грязи.

— Неправда, — отвечаю я.

Лит заходит в теплицу. Я чувствую, куда она идет, вокруг нее поток воздуха.

— Я слышала тебя.

Здесь уже невыносимо жарко. Мне следовало открыть вентиляционные отверстия час назад, но я пытался вывести вместе с потом свое замешательство. Я ставлю горшок поверх записки, которую нашел этим утром под выступающим из-под стопки кашпо кирпичом.

— Я говорил с растениями. Они лучше растут, если с ними общаешься, — вступаю я в дискуссию, понимая всю неубедительность аргумента. Это новое ощущение — подбирать слова. Я к этому не привык, но сегодня утром еле ворочаю языком.

Она проходит вдоль ряда столов, скрепленных между собой, заглядывая в каждый горшок.

— Они пусты, — подмечает она. — Здесь не с чем разговаривать. — И останавливается возле меня. — Более того, не похоже, чтобы у нас здесь были проблемы с выращиванием культур.

Я еще ниже наклоняюсь над рабочим столом и хмурюсь, погружая руки в грунт.

— Что тебе нужно, Лит? — почти срываюсь на резкость.

Глубоко вдыхаю, пытаясь расслабить плечи. Мне не следует быть грубым с ней, это не ее вина, что она наткнулась на меня не в то время.

Она раздраженно вздыхает, убирает вьющийся локон с лица, и тут я замечаю, насколько усталой выглядит кожа вокруг ее глаз.

— Просто я подумала… — Лит замолкает.

Она протягивает руку к стеклянной стене и проводит пальцем по конденсату, отчего струйка воды стекает по ее запястью.

— Что?

Я скрещиваю руки на груди и опираюсь на стол позади себя. Я сейчас груб, и знаю это. Мне совсем не свойственно быть таким немногословным, и я почти готов попросить прощения за это, но держу язык за зубами, чтобы не сболтнуть лишнего.

Она плотно сжимает губы, отчего становится заметнее шрамс левой стороны верхней губы:

— Я не спала ночью. Видела, как ты шел к башне. Мне просто интересно почему.

Я резко вдыхаю, и все внутри меня замирает. Не имею ни малейшего понятия, о чем она говорит.

— Прошлой ночью я не выходил из дома, — ровным голосом отвечаю ей я. — У меня не было повода.

Я думаю о крошечных клочках бумаги, которые нашел сегодня утром на полу своей комнаты и на которых был четко виден мой почерк, хотя разобрать слова не смог.

Там не было этого, когда я ложился спать. По крайней мере, из того, что я мог вспомнить.

Я думаю о записке, которую спрятал под цветочным горшком на столе за спиной. Каждая частичка моего тела сосредотачивается на ней. Мне хочется обернуться кругом. Перевернуть горшок, посмотреть на знакомый почерк. Но вместо этого я крепче обнимаю себя, кожа на моих руках загрубела от грязи.

— Я видела тебя… — говорит она, наклоняясь ко мне. Она запинается, прежде чем продолжить: — Я видела, как ты ходил туда и раньше. К Искупительнице каждый вечер.

Я заставляю себя сделать глубокий вдох, чтобы дать утихнуть гневу, прежде чем я выдыхаю его со словами:

— Тебе померещилось, Лит.

Лучше казаться беспечным, чем сердитым, но абсолютно уверен, что мне это не удается. Никогда раньше я не лгал и знал, что не очень хорош в этом деле. Прежде у меня не было причины лгать — нечего было что-то скрывать.

«Но я не вру», — напоминаю я сам себе, а по рукам пробегает дрожь.

Лит смотрит на меня так, будто я ударил ее, и в этот момент, когда она повернулась ко мне, я вижу изнеможение на ее лице и как истощено ее тело.

— Ты выглядишь измученной, — говорю я ей, возвращаясь к посадке растений. — Может, тебе это все привиделось.

Она смотрит на меня в ответ, и я вызывающе вздёргиваю подбородок. Меня распирает от желания напасть, защитить себя, сбежать. Я — клубок противоречий, и Лит в любом случае видит это.

Она первая отводит глаза, скользя взглядом вниз на пустые горшки, которые стоят передо мной, а потом вверх — на виноградные лозы, оплетающие оконные ручки.

— Ты помнишь, кем она была раньше? Когда мы были детьми?

Я фыркаю. Над этим вопросом и не стоит задумываться, я легко нахожу ответ:

— Искупительница? Никем.

Кажется, она вздрагивает, и мне хочется спросить ее об этом, но меня больше интересует записка, спрятанная под горшком, и я плотнее сжимаю губы.

— И ты думаешь, это честно? — наконец не выдерживает она. — Мы так счастливы, а она остаётся несчастна?

Я смотрю на нее до тех пор, пока наши взгляды снова не пересекаются. Прежде чем каждый из нас стал Посвящённым, мы могли свешиваться из окон, дотрагиваясь друг до друга через узкий проход между нашими домами; вечерами могли смеяться и обмениваться историями. Сегодня мне не хватает тех моментов, и я задаюсь вопросом, скучал ли по ним раньше или просто не помню об этом, поскольку Искупительница забрала мои страдания.

— Она сама пожелала взять это обязательство на себя, — напоминаю ей я.

Лит пожимает плечом:

— Это то, что они нам говорят.

Внезапное чувство тревоги пронзает мое сердце.

— Это то, что мы знаем, — отвечаю я.

Она едва заметно улыбается, но когда берет меня за руку, то ее хватка настойчиво выражает мысль:

— Это то, что нам позволено помнить.

* * *

Мне следует быть в постели. Или, по крайней мере, дома, или же где-нибудь с друзьями — где угодно, но не вышагивать в башне, мешкая, не решаясь спуститься по лестнице, ведущей в темницу. Хотя я не был здесь с самого Посвящения, мою кожу покалывает от осознания того, что ждет меня внизу.

Ужасная вонь от Искупительницы. Мрачная затхлая атмосфера.

Меня бы здесь не было, если бы не записка, которую я нашел сегодня утром в теплице, и если бы не странные вопросы Лит, от которых по венам разливалось беспокойство.

Я порвал записку и бросил обрывки в воду, наблюдая, как их уносит течением. Большую часть дня я пытался забыть слова: «Ты знаешь Искупительницу. Ты можешь любить Искупительницу».

Но они всё еще в моей памяти. Я мог дождаться ночи, когда она придет ко мне и заберет мою неуверенность, но ноги сами несут меня сюда, а в голове вертятся мысли о том, что же значила эта записка.

Я не могу понять, как кто-то может любить такое гнусное существо. Она отвратительная, ужасающая и жестокая. Единственное плохое воспоминание, которое позволено жителям Алини воспринимать как своё, — это Посвящение и первое знакомство с Искупительницей.

* * *

Был прекрасный солнечный день, идеальный день, когда Архитектор повел меня и других Посвящаемых в башню. Мы друг за другом по цепочке спустились вниз, и я помню, как те, кто шел впереди меня, начинали выть, когда подходили к дверям.

Мы не были подготовлены к тому, что нас там ожидало.

Передо мной стояла Лит, а это значило, что она уже видела в комнате то, чего я еще пока не мог. Я помню, как широко округлились ее глаза, как побледнело лицо. Шрам на губе превратился в отвратительный алый порез, когда она открыла рот и начала кричать, кричать, кричать…

В тот момент я понял, что не хочу смотреть на то, что находится за той дверью. Что не стану заглядывать туда. Я пытался отказаться, но толпа Посвящаемых подтолкнула меня вперед, не сомневаясь в своих действиях.

Я бы хотел быть храбрым — достойным, — когда впервые увидел Искупительницу. Она была источником нашего процветания, причиной, по которой моя жизнь так мирно протекала. Мне хотелось каким-то образом поблагодарить ее за жертву и понять, в чем она заключалась.

Но когда я увидел ее, то все понял. Она была самым ужасным существом, которое я только мог представить. Прошло несколько лет, с тех пор как я увидел ее в первый (и в последний раз!), но помню, насколько жалкой, грубой и злобной она была.

Помню, как Лит упала на колени возле меня, обхватив себя руками и открыв в немом крике рот. Её стошнило, и лужица рвоты растеклась перед ней по земле, просачиваясь в щели меж камней. Глаза Лит были плотно закрыты, а я не мог оторвать взгляд от Искупительницы.

Я не мог поверить в то, что именно на этом была построена наша жизнь. Что это несчастное существо было основой моего счастья. Что все в Алини видели эту девушку и приняли как должное.

Я помню одну мысль: все в моей жизни встречались с Искупительницей, видели то же, что и я, и смирились с этим. Такой уклад жизни был в Алини, заодно он станет и моим.

Той ночью она впервые пришла в мою комнату, в ниспадающем белом платье. Нам разъяснили, как себя вести: стоять не двигаясь, никогда не поднимать на нее руку, будь то проявление любви или гнева. Позволить ей вобрать в себя наши невзгоды. Охранник следил, чтобы правила не нарушались, хотя если я когда-то и возражал, то никогда не узнаю об этом. Она заодно заберёт и это воспоминание.

Есть еще один момент о Посвящении, который я отчётливо помню. До этого дня у меня есть нескончаемая череда воспоминаний обо мне и Лит, где мы вместе: как растём по соседству, как коротаем долгие вечера, высунувшись из окон через узкий проход между нашими домами; как рассказываем друг другу истории и играем в игры. А после Посвящения мое окно всегда закрыто. Возможно, Искупительница и развеяла любые неловкие чувства между нами, но никогда не сможет стереть момент, когда Лит увидела, как я пристально смотрел на Искупительницу, впервые встретившись с ней, — в то мгновенье я ощущал ужас и крах всего, пока не смог успокоиться. Искупительница никогда не забирала прочь мое смятение, проявившееся оттого, что я тогда дал слабину или что кто-то видел это.

* * *

Сейчас, когда я подхожу к двери Искупительницы, то кажется, что охраннику все равно, что я здесь. В принципе любому позволено рассматривать Искупительницу, чтобы понять, какую жертву она приносит ради благополучия всех нас, но всё-таки я предполагаю, что и работа охранника навевает тоску.

Почему-то эта мысль вызывает вопрос, и я, не успев его хорошенько обдумать, спрашиваю, заходит ли кто-нибудь сюда ещё.

Он пожимает плечами:

— Сегодня не было никого.

— А вы помните? — спрашиваю я. Интересно, должен ли он каждую ночь подчиняться Искупительнице так же, как все мы, после того как проведет ее по всей Алини.

— Нет, — он широко улыбается, — к счастью, нет.

Я киваю головой и бросаю взгляд на существо за дверью, движимый любопытством, изменилось ли в ней хоть что-то с момента моего последнего прихода сюда много лет тому назад. Ее ночная сорочка порвана, кожа немытая, а волосы в таких колтунах, что расчесать их уже невозможно.

В записке говорилось, что я мог быть влюблен в Искупительницу, но я не имел ни малейшего представления, как такое было возможно.

* * *

Когда в сумерках Лит тарабанит пальцами по моему окну, я лежу в кровати и прислушиваюсь. Было время, когда я бы стремглав бросился впустить ее, но воспоминания об Искупительнице слишком придавили меня. Я жду, когда она придет ко мне и заберет эти чувства. Они невыносимы. У меня недостаточно сил перенести такие страдания, и я боюсь даже представить, какой мощью обладает Искупительница, чтобы вбирать в себя все это.

* * *

Сердце бешено колотится в ожидании Искупительницы. Я, полностью одетый, сижу на краешке кровати, ногами отстукивая беспорядочный ритм по полу. Когда она приходит, то совсем не похожа на ту себя, какой была в башне. Сейчас она облачена в белое, вся свежая и опрятная.

Охранник ждет в коридоре возле моей комнаты, а она подходит, кладя руки мне на плечи. Я вздрагиваю от ее прикосновения, ведь помню, как от нее пахло раньше. Целиком и полностью осознавая ее убожество.

Меня передёргивает, когда она приникает к моим губам, а потом выдыхает, наполняя меня до краёв воспоминаниями, яркими и мрачными. Вся злоба и ярость, что годами копились во мне, — это мои неудачи и неуверенность. Моя никчёмность.

В этот момент я сам себе противен. Я даже хуже, чем Искупительница, потому что она хотя бы служит определенной цели в этом городке. Во всяком случае, является вместилищем страданий, чтобы остальные могли познавать только яркость бытия.

Я совсем не такой, как она. Искупительница — сосуд достоинства, а я совсем бесполезен, в любом понимании этого слова.

От огорчения на моих глазах выступают слезы, она задерживает дыхание, а я дрожу, умоляя ее вдохнуть и избавить меня от плохих воспоминаний. Но она не поддается просьбам. Не сразу, но мое тело потряхивает от необходимости такого освобождения.

Затем во время этой бесконечной паузы в памяти всплывает то яркое и чистое, что перекрывает поток моих страданий.

Это о том, как она, прижавшись к моему уху, шепчет о себе. Каждую ночь она медлит в нерешительности, после того как обратно изливает в меня мое безысходное отчаяние, но потом говорит со мной, как будто я друг.

И тогда я понимаю, что я и в самом деле друг. Что из-за невероятности таких моментов я влюбился в нее.

— Ты, — произношу задыхаясь.

Ее глаза сияют, а губы расплываются в широкой улыбке. Поверх ее плеча я вижу, что охранник слоняется в коридоре, игнорируя то, что происходит между нами в комнате. В прошлом он пытался помешать нам, теперь я об этом знаю, но она остановила его. Стерла его воспоминания и желание встать между нами.

Дрожащей рукой я перебираю ее волосы, притягиваю Искупительницу к себе и целую. Позволяю страсти нахлынуть на нас обоих, прижимаясь к ней настолько сильно, что больше не существует такого понятия, как несчастье.

В этот момент она сама красота и свет. Она больше не Искупительница, а девчонка, с которой я рос. Девчонка, которая была в нашем трио со мной и Лит.

— Ты позволила мне вспомнить, — наконец говорю я, не размыкая наших губ. — Записка. Ты позволила мне написать записку и самому для себя спрятать ее.

Ее щеки пылают румянцем и она кивает:

— Ты умолял.

Конечно, умолял.

— Потому что не мог вынести того, что забываю это. Забываю тебя. Пожалуйста, можешь оставить мне хоть одно? Крохотное воспоминание.

Она прикусывает нижнюю губу и, раздумывая, посасывает ее, и этот жест мне так знаком, что от этого жжет в груди.

Она в смятении:

— Это положит конец Сделке.

— Пожалуйста, — настаиваю я, почти запаниковав в ожидании беспамятства.

Она склоняет голову набок, рассматривая меня.

— Ты бы обменял их страдания наше счастье? — ее вопрос эхом вторит словам Лит, прозвучавшим ранее, и я хочу немедленно противостоять возможным последствиям.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — говорю ей. — Ты заслуживаешь права быть счастливой.

Она подходит ближе, обнимает меня за шею и шепчет на ухо с придыханием:

— Я счастлива.

Отходя назад, хихикает:

— Теперь пиши записку и прячь. Быстрее.

Я быстро строчу, прикрывая правой рукой левую, так что она не видит написанного. Когда записка спрятана в стене, я поворачиваюсь к ней лицом в ожидании поцелуя.

Когда она вдыхает, я чувствую, как всё покидает меня, последнее уходящее воспоминание — это отчаяние, оттого что моя память умерла.

* * *

«Искупительница заслуживает быть счастливой». Поначалу я думаю, что в записке говорится только об этом, но когда провожу пальцами по листку с непонятными словами, то чувствую, что край оторван, и понимаю, что было еще одно послание. Осознание всего этого приходит, когда я стою в теплице, и теперь ковыряюсь пальцами в земле не засаженного растениями горшка, перетирая ее, пока не появляются слова «Спаси ее».

Смеясь, я фыркаю над абсурдностью происходящего. Искупительница — мерзкий монстр, сосуд невзгод, который была сотворен, чтобы наш городок процветал. Только благодаря ей посевы вырастают, не болея, солнце светит, не испепеляя, музыка всегда благозвучна.

За моей спиной открывается дверь, и в теплицу проникает сухой воздух, который овевает мою вспотевшую кожу. Я поднимаю голову, и кровь на мгновенье застывает в жилах от осознания того, что меня поймали, будто я сделал что-то противозаконное.

— В очередной раз декламируешь стихи растениям? — спрашивает Лит, рассматривая клочок бумаги, который я зажимаю в руках.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не смять его и спрятать подальше, поскольку боюсь, что это привлечет еще более пристальное внимание.

— Тебе следует больше высыпаться, — в ответ говорю я, чтобы отвлечь ее, кивком головы указывая на ее уставшие глаза и тусклые волосы.

Порозовевшие от пребывания на свежем воздухе щёки слегка побледнели, и она останавливается в проходе между столами с рассадой. Лит скрещивает руки на груди, и от нее отскакивают невидимые искры гнева.

— Кажется, прошлой ночью Искупительница провела намного больше времени в твоей комнате, чем обычно, — колко подмечает она. — Похоже, тебе больше, чем всегда, потребовалось времени на искупление вины?

Настала моя очередь ощетиниться:

— Шпионить невежливо.

Я отчаянно хочу опять взглянуть на записку, словно каким-то образом могу убедить себя в том, что написанное не принадлежит мне — слова «Спаси ее», испачканные влажной землей и неразборчиво выведенные от руки моим почерком. Вместо этого я направляюсь по узкому проходу, протискиваясь мимо Лит, но она хватает меня за руку и останавливает.

— Мы когда-то были друзьями.

Ее голос пропитан отчаянием, и про себя я думаю, что сейчас еще слишком раннее утро, чтобы наполнять сосуд невзгод, который потом опустошит Искупительница.

— Я что-то не то сказала? — продолжает Лит. — Что-то можно изменить?

Я думаю о Посвящении, когда в последний раз видел Искупительницу. Помню свое унижение и как это все увидела Лит. Она единственная из всего городка, кто хранит воспоминание о моей слабости. И когда я смотрю на нее, то понимаю, насколько плохим мог бы быть без вмешательства Искупительницы.

Но я не говорю ей об этом.

— Если бы ты что-то такое и сделала, Искупительница не позволила бы мне это запомнить, — отвечаю я.

Какое-то время она молчит, но не ослабляет хватку на моей руке. А я не нахожу в себе сил вырваться. Словно это может привести к тому, что мы безоговорочно расстанемся.

Иногда я думаю, что было бы, если бы Искупительница могла вбирать только наши душевные воспоминания, а не физические. Если бы я ударил Лит, подрался с ней, помнили бы об этом наши тела? Вздрагивала бы она от моих прикосновений на следующее утро?

— Ты когда-нибудь интересовался, кто такая Искупительница? — в ее голосе явно слышится уныние, чего не было раньше.

Я хочу угодить ей — в этом весь я. Мысленно пытаюсь найти ответ, будто он оставил свой отпечаток, прежде чем однажды ночью его забрали. В кармане я сжимаю записку в кулаке.

— Почему меня должно заботить, кто она такая? — отвечаю ей я, сжимая в кармане записку в кулаке.

* * *

Мне следует быть в кровати. Хотя солнце еще не опустилось за горизонт и дневная усталость тяжелой ношей давит мне на плечи, мне ничего не хочется, кроме как лечь спать, встретиться с Искупительницей и покончить с воспоминаниями об этой записке. Она словно камень оттягивает карман, бумага пропиталась влагой, оттого что я много часов подряд сжимал ее в руках.

В отчаянии я направляюсь к Башне, словно если увижу Искупительницу, то это позволит вычеркнуть из памяти смысл слов, которые собственноручно написал сам себе. В моем городке есть люди, которые всю жизнь избегают Башни, словно ее тень, как от гигантских солнечных часов, вовсе не простирается до границ Алини в течение дня. Другие же один-два раза возвращаются после Посвящения, как будто они должны так или иначе увидеть ее, чтобы понять и отдать дань уважения ее жертве.

Я принадлежу к первой группе людей, у меня никогда не возникало желания вернуться на место Посвящения, словно я мог каким-то образом предать забвению мой стыд от этого события. И даже несмотря на то, что прошло много лет, с тех пор как я впервые спускался в подземелье, запахи кажутся хорошо знакомыми, как будто они настолько въелись в мой мозг, что мне от них никогда не избавиться.

Охранник сидит у двери, откинув голову на стену, — похоже, скучает. Я бормочу что-то о том, что хочу увидеть ее, и он пожимает плечами.

— Никаких прикосновений. — Можно подумать, у кого-то возникнет желание просунуть руки меж реек и прикоснуться к жуткому существу.

Я еще даже не вижу ее, а моя кожа съёживается от отвращения. Воздух холодный, наполнен запахом гниющей безысходности и запустения. Свет из коридора просачивается в ее каморку, освещая измазанную грязью, в ссадинах и шрамах кожу, которая натянута на тонких костях ее тела.

Мой желудок бунтует, и я отворачиваюсь.

— Кто-либо пытался прикоснуться к ней?

Он прищуривает глаза, будто от меня исходит угроза, а не бесхитростный вопрос.

— Это нарушит Сделку, — снизошел охранник, но он должен понимать, что это не ответ на поставленный вопрос.

— Но кто-нибудь пробовал? Пытался хоть кто-то когда-либо забрать ее отсюда? — яс трудом подавляю нервозность, но мне нужно знать.

Его тело напрягается в готовности наброситься на меня, словно я мог заставить себя подойти достаточно близко, чтобы прикоснуться хоть пальцем к ужасному существу, не то чтобы следовать указаниям записки в кармане и спасти ее.

— Она сама вызвалась на эту роль, — растолковывает мне охранник. — Мы чтим ее жертву ради нашего счастья и благополучия. Разорвать Сделку — это осквернить то, от чего она отказалась.

С его языка легко слетают настолько знакомые слова, что я мысленно заканчиваю его высказывание.

Но затем он говорит следующее:

— Кроме того, она так долго была в таком состоянии, что, возможно, безумна. Даже если бы ее действительно разбудили, что от нее останется, чтобы можно было этим насладиться?

Я пристально смотрю на то, как ее утолщённые желтые ногти на ногах закручиваются вокруг больных разбитых пальцев. Его слова приносят облегчение, мышцы спины вдоль позвоночника расслабляются, а кулак с запиской разжимается. Он прав. Почему я вообще должен ее спасать, если спасать нечего?

* * *

Когда Искупительница наполняет меня моими же порочными воспоминаниями, мне хочется отстраниться, но я этого не делаю, потому что это против правил, а я всегда был тем, кто делает то, что ему говорят. Вместо этого я остаюсь на месте и вбираю всё это, пусть даже мою кожу раздирает изнутри на кусочки, как будто поддаюсь добровольной пытке.

Как только я начинаю думать, что меня переполнит отвращение к самому себе, к тому, кем я был, появляется чистая яркая мысль, подобная волнению, разливающемуся у меня в груди, и напоминает о любви, сердечном тепле и страсти к Искупительнице. Это затмевает все другие эмоции.

— Позволь увезти тебя отсюда, — я запечатлеваю эти слова прямо на ее губах, как будто целую, словно могу каким-то образом заставить их проникнуть внутрь, чтобы она приняла их за правду. — Только разреши мне помнить, и я завтра же спасу тебя. Пожалуйста.

Я чувствую, как ее губы расплываются в улыбке, не отрываясь от моих, и издаю стон.

* * *

Когда я утром захожу в теплицу, Лит уже там, стоит на моем привычном месте спиной ко мне, погрузив руки в горшки с землей, но без растений.

Я оставляю дверь раскачиваться — закроется сама, и радостно кричу ей:

— Доброе утро, Лит.

Она с трудом поворачивает голову, едва показав щеку, но и то, что я вижу, заставляет меня остановиться в нерешительности. Покрасневшая кожа, опухшие глаза, блестящие дорожки слез. Я оглядываюсь через плечо и понимаю, что зашел довольно-таки далеко внутрь, чтобы развернуться и уйти совсем, поэтому заставляю себя идти вперед, с неприятным ощущением в животе.

— Лит? — спрашиваю я.

Она вынимает руки из грунта, и на мгновение у меня перехватывает дыхание. Я думал, что увижу, как ее пальцы роняют полоски бумаги, будто она рылась в грязи, чтобы откопать мои тайны.

Но в руках у нее ничего нет, кроме воздуха, и она поворачивается ко мне, но прежде чем я успеваю сказать хоть слово, обхватывает мое лицо ладонями, тянет к себе и припадает к моим губам в страстном и глубоком поцелуе. На вкус она как земля, как утренняя роса или первый распустившийся весенний цветок.

Я пытаюсь отстраниться, но она удерживает меня, влажная земля соскальзывает с ее пальцев и остается на моей коже, когда она прижимается ко мне, подталкивая меня к скамейке позади.

Она меньше меня и слабее. Я мог с легкостью оттолкнуть ее, но не делаю этого, потому что мне нравится вкус ее губ, ее свежий аромат и то, как от ее прикосновений вибрирует мое тело и все живое вокруг нас.

Когда Лит наконец отстраняется, я тяжело дышу, бисеринки пота выступают на лбу, а она спрашивает:

— Ты мог бы любить меня?

И мне хочется ответить ей «да», но я помню, как она посмотрела на меня, когда мы впервые увидели Крус, и мою грудь сковывает острая боль от смятения. Лит — единственная во всем мире, кто знает о моей слабости. Как она вообще могла хотеть меня?

Когда я ничего не отвечаю, она почти отворачивается от меня и ее взгляд опускается на запястья, измазанные грязью.

Я заставляю себя спросить:

— Ты помнишь Посвящение?

На долю секунды ее глаза широко раскрываются, но она не смотрит на меня, и у меня внутри всё сжимается. Я мог сейчас остановиться, просто выйти из теплицы и прожить день, словно этого разговора и не было вовсе. А вечером Искупительница смогла бы стереть из памяти воспоминания о неловких чувствах и всё снова вернулось бы на круги своя.

Раз уж Искупительница способна забрать мучение из-за этой ситуации, то я могу задать и вопрос, на который действительно хочу получить ответ:

— Помнишь, что я сказал? Как я выглядел?

Она поднимает голову, якобы разглядывая что-то вдали, а когда переводит взгляд на меня, то смотрит куда угодно, но не мне в глаза.

— Это мешает тебе меня любить?

Я пожимаю плечами.

Она поднимает выпачканный грязью палец и проводит им от моего лба к носу и губам. Вкус плодородной земли напоминает мне ее поцелуй.

— Нет, — в конечном итоге отвечает она. — Я помню только Крус. Больше ничего.

В этот раз именно я прижимаю ее к себе. Именно я впиваюсь в ее губы, а жар страсти внутри меня разливается по венам.

* * *

Той ночью, вспомнив, как сильно люблю Искупительницу, отчаяние так скручивает меня, что я падаю на колени.

— О, нет, — стону я и дёргаю себя за волосы, вспоминая, как безостановочно целовал Лит после полудня.

Я обнимаю Искупительницу за талию, утыкаясь головой ей в живот, и молю о прощении.

— Забери это у меня, — призываю я. — Заставь забыть то, что произошло. И ее тоже. Заставь нас обоих забыть. Ты же можешь лишить нас воспоминаний. Пожалуйста.

Она ласково поглаживает пальцами мое лицо, и от этого прикосновения я вздрагиваю.

— Так не бывает, Вент. Я могу забрать только несчастье, а не радость.

Я смотрю на нее снизу вверх и чувствую себя опустошенным и изнуренным.

— Тогда позволь оставить для себя записку. Пожалуйста. Только разреши мне знать, что я не могу быть с ней.

С мгновенье она раздумывает над моей просьбой, а я, не дожидаясь ее ответа, ползу к столу в углу комнаты и строчу послание: «Ты не любишь Лит. Ты любишь Искупительницу».

* * *

Каждый новый день становится открытием: тела Лит, ее мечтаний. Каждую тайну, которой она делится со мной, я присоединяю к остальным в моём сердце, которое становится все больше от поцелуев и крупиц счастья.

Я никогда не знал, что такая любовь и страстное желание могут слиться воедино.

Сегодня утром я насвистываю, когда захожу в теплицу, и вижу, как она склоняется над рядом горшков, стоящих возле дальних окон.

— Что там новенького? — кричу я ей, поскольку мы неделями пытались вырастить хоть что-нибудь в этом грунте. Тот факт, что в горшках до сих пор ничего не взошло, весьма странно для Алини.

Плечи Лит напрягаются, и я немного обеспокоен. Нерешительно приближаюсь к ней и замечаю, что даже в воздухе витает напряжение. Когда я подхожу ближе, то вижу, что горшки перевернуты, а на столе и по полу рассыпана земля. В комочках почвы виднеются грязные клочки бумаги, которые она старательно совмещает воедино.

Там, должно быть, где-то с десяток обрывков, и большая часть из них уже собрана.

Мои глаза суживаются, так как я узнаю свой почерк, прежде чем могу прочесть отдельные буквы.

— Лит? — спрашиваю я, потому что чувствую себя не в своей тарелке от напряжения, которое исходит от нее. Воздух буквально наэлектризован.

Я читаю первую попавшуюся записку: «Ты не любишь Лит. Ты любишь Искупительницу».

Читаю еще одну и еще: «Ты не любишь Лит. Ты любишь Искупительницу». И так снова и снова одни и те же слова. Те же буквы с лёгким наклоном в моём неразборчивом почерке.

«Ты не любишь Лит. Ты любишь Искупительницу».

«Ты не любишь Лит. Ты любишь Искупительницу».

«Ты не любишь Лит. Ты любишь Искупительницу».

«Ты не любишь Лит. Ты любишь Искупительницу».

«Ты не любишь Лит. Ты любишь Искупительницу».

«Ты не любишь Лит. Ты любишь Искупительницу».

Я разбрасываю рукой клочки бумаги, по кромке которых видно, что они когда-то были одним целым.

— Что все это такое? — выкрикиваю я в порыве гнева, надеясь скрыть за ним правду.

Я жду, когда она обернется и посмотрит на меня, боясь увидеть на ее лице такое же отчаяние, которое сковывает мое сердце. Но она просто продолжает складывать кусочки бумаги, собирая словесное доказательство моего предательства.

— Я не понимаю, — говорю ей я, вытаскивания ее ладони из грязи и накрывая своими. — Я люблю тебя, Лит. Тебя.

Когда наши взгляды скрещиваются, в ее глазах нет страдания. Нет гнева. Только легкий намек на чувство долга.

— Тогда спроси у нее. Искупительница знает все.

Потянув упирающуюся Лит за собой, я вывожу ее из теплицы и крадучись пробираюсь через городок к башне. Она не протестует, и ни у кого по поводу нас, идущих рука об руку, не возникает вопросов. А даже если и замечают напряжение на моем лице и в каждом моём шаге, то ничего не говорят, а просто кивают в знак приветствия и радуются, что так долго стоит хорошая погода.

Вдалеке слышится звон колоколов, который дает старт к открытию фестиваля, слышно ликование толпы, следящей за лошадиными бегами, и крики чаек, которые, сбившись в стаю, лениво кружат над водной гладью озера, усыпанного кипенно-белыми треугольными парусниками. Идеальная панорама Алини, как и в любой другой день.

— Ты была там после Посвящения? — спрашиваю я, придерживая тяжелую деревянную дверь башни, за которой тьму разрезает солнечный свет, струящийся через узкие окна-бойницы, расположенные высоко на каменных стенах.

Она отрицательно качает головой.

— А ты? — задает она встречный вопрос, и я говорю ей правду.

— Никогда.

Воздух в неосвещенных местах более прохладный, и мы ощущаем это на себе, когда спускаемся по лестнице в темницу. Едкие запахи нечистот, гниения и немытого тела Искупительницы атакуют меня. Поборов желание прикрыть нос рукавом рубашки, чтобы не дать Лит увидеть такую слабость, прохожу побыстрее, надеясь покончить с этим делом.

Охранник приветственно кивает, когда мы приближаемся к нему, но я прохожу мимо и стучу кулаками по двери, ограждающей Искупительницу.

— Объясни мне записки! — кричу я ей, и охранник хватает меня за руку, оттягивая назад.

— К ней нельзя прикасаться, — объясняет он.

Я бросаю на него быстрый взгляд, и меня охватывает отвращение от запаха и вида мерзкой девчонки, растянувшейся на полу по ту сторону двери.

— Кто бы стал прикасаться к такой твари? — спрашиваю его я и, чтобы доказать свое отношение, плюю на нее.

Она не шевелится, не реагирует, только еще сильнее сворачивается в клубок, ноги с въевшейся грязью появляются из-под рваного подола ночной сорочки.

Когда я поворачиваюсь к Лит, она все еще стоит посередине коридора, ее лицо побледнело, а пальцы дрожат.

— Все хорошо, любимая, — шепчу я ей у виска, притягивая к себе сильнее. — Я рядом. Я твой.

* * *

— Зачем ты делаешь это со мной? — той ночью спрашиваю я Искупительницу, после того как она вернула мне воспоминания и позволила пройтись губами по ее плечу. — Почему ты позволяешь вспомнить то, как я предал тебя и ничего не сделал, чтобы исправить ситуацию? Пожалуйста…

Я становлюсь на колени, пальцы запутываются в отливающей блеском снежно-белой ночной сорочке, теребя кромку подола.

— Позволь, я увезу тебя из деревни. Позволь мне каждое утро после сна помнить, как сильно я тебя люблю. Позволь сделать тебя счастливой.

Она поглаживает пальцами мой лоб, потом нос и губы, и от воспоминания, что так ласкала меня Лит, когда мы впервые поцеловались, крутит в животе.

— Ты согласился на Сделку, как и все остальные, — уклоняется она от ответа.

— Я не знал, — оправдываюсь я. — Я не понимал, что это будет значить.

— Ты бы сделал их всех несчастными?

— Я бы позволил им самим определять свое счастье — просто чтобы дать тебе шанс найти собственное.

Она опускается на колени передо мной, так что наши лица находятся на одном уровне. Она пахнет головокружительно, словно пьянящий проливной летний дождь.

— Ты бы сделал так и для Лит?

И тут слова застревают у меня в горле.

— Ты любишь её, — убеждает меня Искупительница.

— Только когда ты заставляешь меня забыть о тебе.

Уголки ее губ поднимаются вверх:

— Я никогда не заставляю тебя забыть обо мне. Ты всегда знаешь о моем существовании. Приходишь ко мне каждый день после обеда, и каждый раз я всегда вызываю у тебя презрение.

Я хватаю ее за руки:

— Ты забираешь мою способность помнить, что я люблю тебя.

Она смотрит мимо меня, в окно, и я прослеживаю ее взгляд. Невдалеке в своей комнате сидит Лит, вглядывается в ночь. На щеках блестят дорожки от слез, льющихся из глаз.

— Ты знаешь, она каждую ночь наблюдает за нами, — огорошивает меня Искупительница. — Когда я прихожу к ней, она кричит и борется со мной. Говорит, какой ты никчемный, если предаешь ее. Она просит забрать все воспоминания о том, что она когда-либо чувствовала к тебе.

Кажется, кровь отхлынула от моего лица.

— Почему же ты не повинуешься?

Она улыбается.

— Я могу забирать только несчастливые воспоминания, — напоминает она мне.

— Но ты же забираешь все это, — я охватываю рукой ее щеку, пробегаюсь большим пальцем по ее ресницам. — Ты забираешь мою любовь.

Она прижимается ко мне:

— Эта любовь несчастна.

— Тогда зачем же ты возвращаешь мне ее? Каждую ночь ты позволяешь мне вспомнить о ней. Почему же просто не оставить всё?

Она долго и пристально изучает меня, будто копируя для себя каждую мою черточку.

— Это то, чего бы ты хотел?

Про себя я думаю, что нет.

— Да, — отвечаю я ей. Это самое мучительное слово, которое мне доводилось произносить.

Мы молчим, затем она отстраняется, собираясь стать у окна и смотреть на Лит, которая всего в нескольких шагах.

Я смотрю на ее спину, гадая, чего же я лишился, как мог я быть таким слабаком? Мне бы увезти ее прочь из Алини прямо в горы. Моя любовь должна быть достаточно чистой, чтобы спасти нас обоих.

Но мне слишком страшно.

И я не могу поступить так с Лит.

Искупительница чертит что-то на запотевшем стекле, а я отворачиваюсь, хватаю со стола карандаш, быстро вывожу каракули и прячу записку в щель на стене, у которой стою, а затем подхожу к ней.

«Искупительница знает все. Это не твои собственные эмоции. Она забирает их у тебя. Ты предал Искупительницу».

Возможно, однажды я обнаружу эту записку, пойду проведать Искупительницу и потребую объяснения. Может, в будущем я стану лучше. Буду сильнее и мудрее и найду способ как-то иначе сложить эту головоломку, чтобы сложилась новая картина, где каждый выигрывает и нет проигравших.

— Я люблю тебя, — шепчу я, уткнувшись Искупительнице в шею.

Она поворачивается лицом в моих объятиях.

— И всегда любил, — говорит она, а глаза полны слез.

— Почему ты позволяешь мне забыть прямо сейчас?

Она с улыбкой целует меня:

— Потому что я люблю тебя.

А затем вдыхает, забирая у меня всё.

§ 13. «357» Джесси Карп

На триста пятьдесят седьмом этаже ночи не существовало. Болезненный свет заливал обшарпанные, бетонные коридоры, часто срываясь на судорожное мерцание, в ложном обещании, наконец, угаснуть. Но, в конце концов, мрачный, напоминающий по цвету гематому, свет загорался с новой силой, как бесконечная кара. Лампочки прятались за прозрачным экраном, который никакой молоток не мог взять. Даже если выключить свет в комнате, его отблески, подобно грибку, просачивались внутрь сквозь дверные щели. Темнота, которая могла скрыть гибель и отчаяние повседневной жизни, здесь очень ценилась.

Экил привык к темноте. Он был сиротой, а сирота — это лишний рот, поэтому на хорошее отношение рассчитывать не приходилось. Один раз проявил бы доброту, и это проклятое отродье взяло бы в оборот тебя и твою семью и в момент поглотило бы все ваши припасы. Сирот стоило остерегаться. Кричали на них, если подоходили слишком близко, а если не слушали, можно было и пнуть. Поэтому Экил, осиротев в восемь лет, не без причины старался держаться от людей подальше. Он стремился найти такие места, которые другой не стал бы искать: тесные, скрытые ото всех. Такие, куда едва ли проникал свет. Он стремился в темноту заброшенных помещений — грязных, покрытых плесенью, которые порой оказывались и вовсе не заброшенными, но населенными тихими, всеми забытыми и бесчеловечными обитателями. Или в темноту старого коридора, который все обходили стороной.

Сквозь центральные кварталы с их бесконечными закоулками, минуя технические помещения, в дальний конец триста пятьдесят седьмого этажа, безлюдный коридор уходил за угол. Туда никто не заглядывал. Свет здесь постоянно мерцал, стены были испещрены множеством трещин, словно кожа на старом лице. Влага заполняла эти трещины, капая с потолка в серые лужи на полу.

Говорили, что много лет назад на триста пятьдесят восьмом этаже произошел прорыв канализации, и его коридоры медленно затапливало. На поверхности плавали сотни раздутых тел, растворяясь в ядовитой воде и собственных испражнениях. Говорили, будто однажды потолок безлюдного коридора обвалится, извергая из себя этот поток, и обрекли бы жильцов триста пятьдесят седьмого на ту же судьбу — утонуть в дерьме.

Но правда была в том, что никто не знал. Никто не знал, что произошло этажом выше, и существовал ли он вообще. Никто не знал наверняка, что находилось на триста пятьдесят седьмом этаже. На это указывал лишь выведенный синими поблекшими чернилами на каждом углу номер триста пятьдесят семь. Если они были на триста пятьдесят седьмом, ниже было триста пятьдесят шесть этажей, и выше могло быть столько же.

Однажды, когда Экилу было двенадцать, его обвинили в краже металлолома. Трое мальчишек погнались за ним, и он рискнул скрыться от них в безлюдном коридоре, где тусклый свет, чуть ярче слабого проблеска, освещал бетонные стены, которые гноились и разлагались от постоянной влажности, подобно открытым ранам. Наконец, отступая к тупику бетонной стены, Экил обнаружил, что свет совсем угас, оставив клочок безупречной темноты.

Сегодня Экил пришел сюда, потому что снова наблюдал за Джендейи, за ее совсем короткими волосами, ее большими яркими глазами, за дрожанием и суетой её изящных рук. Она, как и Экил, закончила базовое обучение в пятнадцать. Вскоре Джендейи ждали курсы по специальности инженера или специалиста по гидропонике.

Сегодня настало ее время. Шрамы на лицах говорили о том, что остальные через это уже прошли. Джендайи сделала вид, что сопротивлялась, однако, хихикая, позволила себя увести.

Внутри у Экила все похолодело, и он последовал за ними. Он мог всматриваться в даль длинного коридора из-за углов, словно бы становясь его частью.

Её вели в потрескавшуюся даль, откуда до Экила доносилось эхо их разговоров.

— Не надо, — прошептал он ей вслед. — Не надо.

Миновав пульсирующий гул коридоров с тепловым оборудованием, которое заставляло пол вибрировать и делало воздух сухим и горячим, они подошли к внешней стене. Окно.

Окно закрывала стальная пластина, которую поднимали раз в день, чтобы можно было впустить свет. Этот свет совершенно не походил на тот, что испускали лампы. Его желтизна выжигала слезы восхищения из глаз смотрящих. Каждый день в течение четырех минут свет падал на решетку у дальней стены, обеспечивая триста пятьдесят седьмой энергией. Когда свет гас, стальная пластина возвращалась на место до следующего дня.

Порой эта красота так завораживала некоторых людей, что они просили поднять их к свету. Они купались в нем, и улыбки священного озарения застывали на их лицах. Остальные ходили за ними по пятам целый день, слушая о квинтэссенции света. Спустя пару дней, плоть на лицах, испытавших свет, начинала шелушиться и отваливаться кровавыми кусками, оставляя после себя сочащиеся язвы, похожие на мокрые трещины в бетонных стенах.

Это повторялось годами — настолько сильным было притяжение света. До тех пор, пока не погибло слишком много, поставив судьбу триста пятьдесят седьмого под угрозу. Тогда выходить на свет запретили.

Обо всем этом Экилу рассказала мать. Рассказала ему о болезни, которую вызывал свет, а точнее нечто невидимое в нем под названием радиация. Мать Экила была блестящим лидером, заслужившая, однако, ненависть за свой блеск. По большей части это все, что Экил о ней помнил: ее знания и все то, что она ему рассказывала.

Порой он слышал ее голос. Он рассказывал о механизмах, людях, числах.

— Повтори, — говорила она снова и снова. Так много вещей, которые Экил не понимал, но мог повторить. Постепенно, он стал внезапно понимать какую-то из них, наталкиваясь на дверь, которую никто не мог открыть, или механизм, который никому не поддавался. Наследие его матери.

Вот что он помнил о ней. Это и прикосновение ее ладони к лицу. Возможно, испытанное только однажды. Мягкое, прохладное прикосновение к его горящей от лихорадки щеке. Не ласковое слово. Не любящий взгляд. Только прикосновение.

Она лишила их света, и они не смогли с этим смириться. Несколько человек оторвали стальную пластину от стены, и теперь в окно мог смотреть каждый в любое время, даже когда свет не проникал внутрь.

И люди смотрели. Когда свет мерк, они все смотрели в окно и не могли остановиться. Спустя месяцы, а иногда и годы, на лицах появлялись шрамы. Кровавые трещины испещряли их вдоль и поперек, но они не были смертельны. По крайней мере, от них умирали не сразу. Не настолько быстро, чтобы можно было связать эти события. Взрослые, среди них родители и те, на лицах которых не было живого места, запрещали детям смотреть слишком часто. Однако нередко дети пробирались в комнату, чтобы украдкой взглянуть в окно. Это было чем-то вроде обряда посвящения для многих из них.

Экил никогда не смотрел. Он обещал матери не смотреть, когда был слишком маленьким, и не понимал, что обещает.

— Похоже на туннель, — говорила Риса. — Бетонная стена очень толстая. Но за ней… живой туман. Он движется, подобно дымку от машин. Он дышит.

В голосах, зазвучавших вокруг, слышалось одобрение и благоговейный трепет.

— Давай же, — продолжала Риса. Она была близкой подругой Джендей, всегда готовой прийти на помощь. — Я тебя подсажу.

Джендей не двигалась с места, переводя взгляд с окна на Рису и обратно.

— Ну же, — с улыбкой подбадривала Риса.

Джендей сделала шаг вперед.

Риса опустилась на колени, соорудив из сцепленных ладоней импровизированный уступ. Взобравшись на него, Джендей потянулась к окну.

— Нет! — прокричал Экил.

Ненадежная конструкция пошатнулась, и Джендей приземлилась на ноги.

— За ним! — закричала Риса, указывая на Экила. И все, как один, устремились в его сторону.

Но он уже скрылся из поля зрения. Спотыкаясь, он несся по коридорам, ударяясь о стены, отталкиваясь руками и ногами от встречающихся на пути преград, чтобы можно было набрать скорость.

Сначала преследователям не удавалось за ним угнаться, но Риса и Свейн, самые быстрые из них, не упускали Экила из виду. А пока они его видели, его можно было догнать, ведь триста пятьдесят седьмой этаж не был бесконечен.

Он бежал туда, куда можно было убежать на триста пятьдесят седьмом. На другой конец, в безлюдный коридор.

Оттолкнувшись от одного угла и свернув за следующий, он устремился дальше сквозь падающую с потолка коричневую жижу и мерцающий свет ламп.

Он слышал эхо их голосов и приближающийся топот.

— Он побежал туда, — задыхаясь и кашляя, выпалил Свейн.

— Нет, — голос Рисы был грубым и хриплым. — Он побежал по коридору. Туда.

Экил отступал все дальше. Мимо луж, полных мутной воды с потолка, туда, куда не дотягивалось даже мерцание ламп, в манящую тьму. Они никогда не решились бы побежать за ним.

— Там и сиди! — эхо донесло до него голос Рисы.

— Да, сиди там, — на этот раз говорила Джендей. — И никогда, слышишь, никогда не выходи!

Джендей, сама о том не подозревая, была его надеждой, его связующей нитью. Без нее он бы просто плыл по течению, не зная, куда и зачем. Экил свернулся клубком на полу в темноте безлюдного коридора, стараясь игнорировать душевные страдания.

Обессиленный и одинокий, он прижался к стене, сотрясаясь от горя, когда, во второй раз за последний час, его мир изменился навсегда.

Луч света прорезал в бетоне квадрат, и пространство за этим участком стены будто бы осветилось.

Кусок бетона со скрежетом устремился назад в пространство за стеной, а затем в сторону. Яркий свет обжигал грязь бетонного коридора в трех метрах от того места, где сидел Экил. Это был тот же грязный шершавый бетон, что и везде. Яркий свет залил цифры на стене напротив, те самые, которые были выведены на каждом углу, за каждым поворотом: три, пять, семь.

Он отползал назад в угол, все сильнее вжимаясь в стену. В объятия тени, которые теперь были не такими крепкими. Его глаза вылезали из орбит. И тут любопытство — то, что он унаследовал от матери, поманило его вперед. Да, ее частичка внутри него говорила, что там что-то было. Иначе, какой смысл в проходе, который никуда не ведет?

Внезапно он отпрянул назад. Тени заслонили свет, предвещая чье-то приближение. Из стены появились три серых фигуры.

— Она у вас? — спросил ровный, тихий голос.

— Персифона у меня, координаты 29° северной широты, 32° западной долготы, — ответил другой голос.

— Под замком?

— Под замком.

Повернувшись спиной к Экилу, который оставался не обнаруженным, один из них направился прочь по коридорам триста пятьдесят седьмого. Двое оставшихся последовали за ним. Их тяжелые отрывистые шаги звучали в такт друг другу. На один короткий миг Экил увидел их в профиль. Казалось, у них не было глаз. На их месте было нечто серебристое, плоское и сияющее на свету, когда они поворачивались.

Они исчезли вдали, свернув за угол. Экил вновь отпрянул, когда скрежет заполнил коридор. Свет снова стал очертанием, а когда скрежет внезапно прекратился, он угас совсем. Воцарилась мертвая тишина.

Экилу потребовалось мгновение, чтобы решиться. Он встал и пошел за ними.

Он останавливался, чтобы держать дистанцию. Они шагали синхронным выверенным маршем, будто бы наверняка знали, куда шли, и что их ждало за каждым поворотом.

Но Экил никогда их прежде не видел. И никто не видел. Обитатели триста пятьдесят седьмого были потомками тех, кто жил здесь до них. Несмотря на годы попыток связаться с теми, кто жил выше или ниже, никто посторонний на триста пятьдесят седьмом замечен не был. Никто кроме тех, кто родился или умер здесь.

Серые фигуры достигли центральной зоны, где были люди. Два машиниста застыли, как вкопанные, наблюдая за приближением призраков. Один из машинистов отпрыгнул в сторону, давая серым фигурам пройти. И они, безмолвные и непостижимые, прошли мимо, даже не взглянув в его сторону.

Тот, что говорил, что держит Персифону «под замком», остановился перед входом в машинный отсек. В нем было жарко и душно от гула и вибрации оборудования. Натолкнувшись на три фигуры в коридоре, другие жильцы триста пятьдесят седьмого также замерли в оцепенении. Экил стоял в углу и изучал каждую деталь напряженными темными глазами, впечатывая каждую секунду происходящего в память.

Двое вошли внутрь, третий остался стоять снаружи спиной к двери, высунув лицо в коридор.

Кто-то протискивался сквозь праздно глазеющую толпу. Это был Каркул, старый Каратель. Его лицо было неподвижным, будто бы он собирался остановить драку или увести кого-то за правонарушение. Он остановился в метре от серой фигуры.

— Кто ты? — спросил Каркул твердо. — Откуда ты пришел?

Серая фигура изучала его. Стоя в углу, Экил видел нечто отсвечивающее серебром, вместо глаз в тусклом свете коридора. Ответа не последовало.

— Что ты здесь делаешь? — не успокаивался Каркул.

— Похоже… — женщина, стоящая за Каркулом, вытянула шею и склонила голову набок, чтобы можно было разглядеть, что происходило за дверью. — Там… там в отсеке есть еще одна комната. Я никогда не видела эту дверь. Она ведет… не могу сказать точно.

— Дай пройти, — потребовал Каркул и шагнул вперед. Серая фигура не двинулась с места. Когда Каркул снова заговорил, его голос звучал, как удары молота о наковальню. — Дай. Мне. Пройти.

Серый двигался почти неуловимо. Он развернулся лицом к Каркулу, чье тело казалось напряженным до предела. Однако никаких действий не последовало. Слова у Каркула закончились, и ситуация зашла в тупик.

Двое серых появились в дверном проеме, и толпа заволновалась. Они несли продолговатый груз — ящик размером с человека. Его без особых усилий вынесли в коридор, и серые фигуры двинулись в том же направлении, откуда пришли, в сторону Экила.

— Что это? — спросил он у фигуры, преграждающей ему путь, низким скрипучим голосом.

Серый развернулся и скрылся в толпе, предлагая в ответ свою спину.

С быстротой молнии Экил оказался за углом и тут же поспешил завернуть за следующий. Он прижался спиной к стене и, не оборачиваясь, вслушивался в гулкие ритмичные шаги. Сорвавшись с места, он украдкой пошел за ними назад в безлюдный коридор, беззвучно ступая между луж мягкими подошвами своих поношенных туфель.

Он нашел темноту снова и вжался в нее. Серые продолжили движение со своей ношей, а затем остановились. Экил уловил движение в стене напротив той, через которую они пришли. Затем снова раздался скрежет. Экил ощущал его вибрацию кончиками пальцев. И вновь незнакомый свет из прохода залил выведенные на противоположной стене цифры. Серые фигуры вошли внутрь вместе с ящиком и тем, что в нем было, с «ней», с «Персифоной».

Последняя серая фигура скрылась в стене. Со скрежетом полоска света становилась все тоньше, пока не исчезла совсем, возвестив возвращение священной тьмы. Серые фигуры исчезли так же необъяснимо, как и появились.

Вместе с девушкой.

* * *

Экил дождался, когда жильцы триста пятьдесят седьмого вернулись в свои комнаты, и коридор рядом с машинным отсеком опустел. Он вошел в маленькую комнату, ощутив жар и гул старой ржавеющей махины. В стенах было много машин, и о предназначении некоторых из них было известно только жильцам триста пятьдесят седьмого.

Кусок бетонной стены был отодвинут в сторону, словно дверь, а за ней была еще одна комната. Экил остановился в проёме.

Внутри все еще был Каркул, обыскивавший все вокруг, чтобы понять, что же все-таки произошло. Когда Экил вошел, старик поднял на него глаза.

— Что тебе здесь нужно, мальчик? — глубокие морщины и шрамы перекрещивались на лице Каркула. Шрамы он заработал не от того, что смотрел на свет. Они достались ему в противостоянии с людьми: мужчинами и женщинами; их гвоздями, инструментами и самодельным оружием.

— Хотел посмотреть. — Собственный голос иногда казался Экилу странным. У него не было поводов говорить слишком часто.

Потайная комната была маленькой, а воздух в ней плотным с запахом старого масла и мазута. На полу валялся мусор.

— Посмотреть на что? — настойчиво поинтересовался Каркул.

— Я видел серые фигуры и…

— Кто они тебе?

— Никто. Я просто видел их.

— Откуда они пришли?

— Не знаю. Я встретил их в коридоре.

Каркул уставился на него.

— Ты всего лишь видел их, — повторил Каркул, понижая грубый голос. — У твоей мамы тоже были секреты. Она была упряма и полна ненависти. — Его суровый взгляд, острый, как нож, сверлил Экила.

— Но она… — он осекся. Его лицо напряглось, и шрамы на нем побелели. — Ладно. Смотри. — Он отступил, открывая взору пространство маленькой комнаты.

Тусклый свет проникал внутрь из машинного отсека, частично освещая ее скудными лучами. Место, по прикидкам Экила, размером с тот ящик, что унесли с собой серые, было пустым. Вокруг были разбросаны детали механизмов, мотки проводов, куски ржавого металла. Но была здесь также и гниющая органика; то, в чем однажды теплилась жизнь. Грызуны и паразиты, даже гидропонные продукты… многое сплошь изъедено. Здесь кто-то был. Персефона. Экил представлял ее, как она сидела тут в одиночестве и питалась тем, что только попадалось под руку. Достаточно юная и миниатюрная, чтобы протиснуться в промежутках между стен. Ровесница Экила, может, немного старше. Она могла быть одной из забытых жильцов. Экил представлял, как она убегала от серых, боролась с ними там, где жильцы триста пятьдесят седьмого не могли этого видеть. Между стен, совсем одна.

— Откуда пришли серые? — спросил Экил вслух. — Куда они ушли?

Тишина. А затем:

— Говорят, ниже и выше есть этажи, — ответил Каркул почти шепотом. — И говорят, есть этаж в самом низу, ниже всех остальных, под землей. Иногда твоя мать говорила о нем, прежде чем пламя ее поглотило. Говорила, что властители этого места живут там, под землей. Возможно, они и есть серые.

Экил устремил взгляд прямо Каркулу в лицо.

— Куда они уходят, — Каркул пожал плечами. — Никто не знает. — Его собственный взгляд был тверд и полон осуждения. — Ведь так?

* * *

Некоторые смастерили себе фонарики, весьма неказистые на вид. Но Экилу, который привык к темноте, они были ни к чему. Поэтому он вернулся в безлюдный коридор, укутанный тьмой. Подойдя к тупиковой стене, он начал ощупывать шершавый бетон, пока не добрался до того места, откуда, предположительно, пришли серые. Пальцы нащупали швы в бетоне и влагу, которая в них проникла. Вот. Эта плита была теплее остальных?

Он взял с пояса маленький молоток, который смастерил давным-давно из куска трубы и плотного металла. У него был набор похожих самодельных инструментов, распределенный по тайникам в разных частях триста пятьдесят седьмого. Впрочем, он не часто был ему нужен.

Однако теперь все же пригодился. Экил бил молотком по стене, что было силы, и вскоре ощутил характерное тепло. Коридор наполнил звук ударов, к которым он прилагал такие усилия, что мышцы на руках моментально напряглись. Мелкие камушки шрапнелью летели ему в лицо. Он зажмурился и увидел Персефону. Совсем одну в руках серых, которые зажимали ее тонкий выразительный рот, чтобы она не могла кричать, которые затягивали грубый провод на ее запястьях, чтобы без сопротивления засунуть ее в ящик и унести прочь. Эта картина придала ему сил, и он стал бить в стену еще сильнее и громче. Так громко, что этот звук, должно быть, устремился вдоль коридоров, чтобы добраться до остальных жильцов этажа.

Стена не поддавалась. Однако не угасала и мощь ударов Экила, подпитываемая образом Персефоны. Сердце его выскакивало из груди от прикладываемых усилий и от желания ее увидеть. Первым не выдержал молоток. Ударная головка отлетела от ручки, приземлилась на плечо Экила и опрокинула его на пол.

Сердце и плечо пульсировали от боли, дыхание стало прерывистым. Он всматривался в стену в полной темноте. Из темноты Персефона протянула к нему руку. Сначала, он подумал, что это была мольба о помощи. На самом же деле, она тянулась, дрожа от напряжения, чтобы коснуться его щеки холодной рукой. Ее пальцы приблизились, оставляя за собой блестящую темноту ее глаз. Темноту, полную искорок жизни.

Цифры.

Экил поднялся на ноги и стал лицом к противоположной стене. На ней были цифры. Экил видел их в свете, исходящем из стены за его спиной. Однако эти цифры не выцвели, как остальные. Яркие и отчетливые, они пробудили нечто в его сознании. Эхо голоса матери.

Ищи цифры.

Его пальцы ощупали стену и наткнулись на место, откуда исходило тепло. На цифры 357 на поверхности стены.

Голос матери говорил ему потрогать цифры, ощутить их поверхность, понять их значение. Много лет назад, через несколько месяцев после ее смерти, он неделями искал каждую выцветшую цифру на триста пятьдесят седьмом, трогал их своими маленькими пальцами. Ничего не произошло, ничего из этого не вышло — просто еще один из ее бесполезных заученных наказов.

До сих пор эта часть ее наследия казалась бесполезной, пока он не оказался в нужное время в нужном месте.

Он нашел первую цифру — 3.

За ней следующую — 5.

И последнюю — 7.

Из-за стены, позади Экила, раздался скрежет, а затем в коридор проник свет. Экил подобрал тяжелый кусок метала, который когда-то служил ему молотком, и с ним в руке пошел в свет. В другой мир.

Он стоял в железной коробке высотой с человеческий рост, в ней могло поместиться человек пять. Весь потолок состоял из испепеляющего белого света, а на одной из стен были цифры от нуля до девяти.

Экил, не задумываясь, начал жать на кнопки: пять, восемь, два, семь, семь, один…

На экране над кнопками загорелись зеленым цифры пять, восемь и два.

Плита со скрежетом вернулась на место.

И коробка пришла в движение.

Экил прижался к стене. Было такое ощущение, что он падал… но не вниз. А вверх. Он физически это ощущал. Экил снова бросил взгляд на цифры: 582.

Ощущение движения потоком пронзило все его нутро, живот, уши, голову, а затем сошло на нет. Дверь снова со скрежетом отворилась, впуская свет.

Он опять оказался в безлюдном коридоре. С одной лишь разницей: теперь на стене были цифры 582.

Экил высунул голову, чтобы взглянуть на другой мир, при этом, не решаясь погрузиться в него с головой. Но он и так знал, что там увидит. В коридоре за углом лихорадочно мигали лампы, капала вода, и ощущался запах грязи и ржавчины.

На пятьсот восемьдесят втором был безлюдный коридор. «Как и на других этажах», — подсказывал голос матери в голове. «Потому», — говорил голос, — «что властители не желают, чтобы кто-то знал, где они и как передвигаются».

Должно быть, Персефона тоже это понимала. Другие, конечно же, ей бы не поверили. И она действовала в одиночку, невзирая на тьму и страх. Находила другие этажи, преследуя серых все это время. Пока они не настигли ее на триста пятьдесят седьмом. Так близко, что Экил почти видел ее лицо. Еще немного, и он мог бы взглянуть ей в глаза, ощутить тепло ее руки.

Вместе они могли бы пройтись по этажам, собрать людей, показать им все. Вместе. Но Персефона была внизу.

Внизу.

Экил вернулся к кнопкам.

Ноль. Он нажимал на ноль снова, и снова, и снова.

Он продолжал до тех пор, пока на экране не появилось пять нулей. Дверь закрылась, и чувство движения, а точнее, на этот раз падения, впилось в его внутренности. Он забился в угол и ждал, ощущая скорость в груди. Сжимая металлическую головку молотка в потных ладонях.

Наконец падение замедлилось, раздался резкий глухой стук, и коробка затряслась. Экил распластался на полу, прижимаясь к нему всем телом. Стук и вибрация повторялись снова и снова, в общей сложности пять раз. Затем скрежет, на этот раз металлический. Экил поднял глаза.

Коробка открылась, обнажая освещенный коридор. Этот был не из бетона, а из металла, кое-где поеденного ржавчиной, но все еще не потерявшего способность отражать тусклый верхний свет. Экил встал, выбежал из коробки, прижался к стене и посмотрел по сторонам. Коридор уходил вдаль, и он увидел перед собой еще один портал в стене. «Еще одна движущаяся коробка», — предположил Экил. Свет здесь был совсем другим. Не иссиня-болезненным, а скорее стерильным.

Звуки шагов и голоса донеслись до Экила из одного конца коридора, и он поспешил в противоположном направлении.

Он бежал мимо дверей, петлял между поворотами и ответвлениями в надежде, что инстинкт приведет его обратно. Здесь все выглядело по-другому, и в то же время похоже: все было из металла, выглядело более ухоженным и несколько чище. Но структура была та же: такого же размера двери с теми же промежутками между ними, та же высота потолка.

— Стой, — услышал он чей-то крик. Даже не обернувшись, он отпрянул от стены и побежал дальше.

Это привело его в место, которое отличалось от всего, что он видел до сих пор. Оно было шире, всего с одной дверью в самом конце, которая была в два раза больше обычной.

Он замер в растерянности, пока периферическое зрение не уловило движение. Он бросился к двери, которая отворилась перед ним посередине. Экил забежал в нее головой вперед, шатаясь и спотыкаясь. В полнейшем ужасе он упал на колени.

Серые были повсюду. Они управляли машинами, если их можно было так назвать. Блестящие, без намека на ржавчину, они не имели ничего общего с теми машинами, которые Экилу приходилось видеть до сих пор. За исключением формы и принципа работы. Дополнял необъятность пространства куполообразный потолок, уходивший далеко вверх намного выше триста пятьдесят седьмого. И на потолке образ из его грёз или кошмаров.

Это окно? Нет, они же в самом низу, разве не так? Властители ведь живут на уровне пять нулей.

Это не окно, а экран.

Вокруг Экила, везде, куда падал взгляд, было нечто, что перевернуло его мир с ног на голову — область за пределами триста пятьдесят седьмого, пятьсот восемьдесят второго и других этажей, о которой все говорили. Место по другую сторону окна, которое подпитывало решетку в коридоре триста пятьдесят седьмого.

Внешний мир.

Пол был не из бетона, а из черно-коричневого материала, покрытого трещинами и кое-где прожженного. Там, где он прорывался, тянулись вверх, заполняя пространство, мутно-серые клубы…но чего именно? Нечто похожее на дым, но более густое, подвижное, меняющее форму — как говорила одна из друзей Джендэй — дышащее. А за ними — свет. Его лучи проглядывали сквозь пустоты, огнем обрушиваясь вниз, словно неисчерпаемое оружие массового поражения.

Повсюду из трещин в земле уходили в серое небо башни, в которых бы, похоже, уместилось шестьсот этажей с жильцами. Десятки, тысячи башен, на разном удалении друг от друга, растущие во всех направлениях, все из бетона, почерневшие и потрескавшиеся там, где свет касался их.

Не тысяча живущих в страхе пленников, а миллионы, миллиарды, несчетное количество людей.

Из глаз Экила хлынули слезы. Мышцы живота напряглись и бесконтрольно задрожали. Вот что Персефона, должно быть, увидела. Вот почему она сбежала от властителей, в чьих руках была сосредоточена власть контроля. Физическое желание ее увидеть сжимало тело, словно тиски. Лишь им двоим удалось вырваться за пределы стен триста пятьдесят седьмого. Это неразрывно связало их крепче, чем если бы они поженились и провели вместе всю жизнь. Их связала правда, которая была доступна только им, и которую они уже не могли забыть.

Он попытался отступить, но сзади уже возникли два серых с оружием в руках. Наконечники этого оружия состояли из ярко-голубого пульсирующего света. Яркая вспышка полоснула по глазам, будто лезвие и впилась в голову миллионом иголок. Мышцы лица Экила ослабли, и челюсть поползла вниз. Казалось, грудная клетка, руки и ноги были заполнены жидким бетоном и тянули его к земле. Его мозг поглотил пылающий голубой свет.

* * *

Его пробуждение сопровождал уже другой свет. Часть потолка непосредственно над ним и часть пола под ним источали резкое белое сияние, как будто они были большими квадратными лампами. Казалось, что сквозь участки тела, на которые попадало это сияние, внутрь проникал электрический разряд. Осмотревшись, он понял, что был заперт в маленькой комнате из металла. Серый стоял так, что сияние на него не попадало. Плоские глаза отражали белый свет, будто его внутренности были им заполнены и не могли вместить больше.

Экил сидел на чем-то, что обтекало его тело. Он не был связан, однако, не смотря на то, что он мог двигаться, конечности были бессильными и истощившимися, как во сне. Даже такое простое действие, как сгибание пальцев, посылало сквозь все тело электрические разряды. Рядом с серым стоял небольшой столик. На нем лежал бесформенный кусок металла, служивший головкой молотку Экила, и несколько других предметов, которые у него были при себе: кусок веревки, небольшой моток проводов и плоскогубцы. Он мог дотянуться и схватить их, если бы только собрал достаточно сил.

— Как ты нашел лифт? — голос серого отдавался резким гулом в ушах Экила, подобно звуку искр в электрической дуге. То, что свет сделал с его головой, искажало окружающие звуки.

— Не… я не знаю этого слова, — его невнятная речь походила на бурление вязкой жижи.

— Движущаяся коробка, с помощью которой ты сюда попал, называется лифт. Как ты ее нашел?

— Я был… в коридоре, когда вы… когда ваши люди пришли. Я увидел, как… как она открывается.

— Ты был в коридоре? — лицо серого совершенно ничего не выражало. Сложно было уловить интонацию, но, кажется, его удивили слова Экила.

— Да… в коридоре.

— И часто люди с твоего этажа заходят в этот коридор?

— Никогда. Только я.

Серый стоял, наклонив голову, будто изучал механизм, который оказался намного сложнее, чем он предполагал.

— Как ты управлял им? — спросил он.

— Кнопки. Цифры.

Серый оборвал его речь нетерпеливым взмахом руки.

— Да, да… Как ты узнал, что нужно делать?

Экил рыскал в своей не вполне оправившейся голове в поисках правильного ответа. Он не знал наверняка. Просто… что еще он мог сделать?

— Просто… просто знал.

Серебристые плоскости на месте глаз отразили свет, когда серый опустил голову, переваривая неожиданные ответы.

— Почему? — спросил серый, подняв наконец глаза. — Почему ты спустился сюда? Разве тебе не было страшно?

— Было. Страшно.

— Ну и? Почему?

— Ради… Девушки.

— Девушки? Какой девушки?

Сквозь электрические разряды на Экила накатила волна гнева. Серый был готов отрицать само ее существование? Отрицать самое важное, что Экил когда-либо чувствовал?

— Персефона, — попытался прокричать он в ответ, но из-за жужжания в голове голос прозвучал вяло и натужно. — Персефона.

Серый отступил на шаг, будто в миг Экил вдруг стал опасен.

— Персефона, — наконец произнес серый, — не девушка. Персефона — машина.

— Не врите мне, — сквозь сонное оцепенение Экил вдруг почувствовал, что контролирует разговор. — Я слышал… как они говорили о ней. Видел… как они уносят ее. Видел… где она жила. Узнал ту же правду, что и она.

Эти слова стоили его телу огромных усилий. Пот со лба скатывался на грудь.

— Она связала нас… навечно.

Серый недоверчиво качал головой.

— Персефона — это сокращение от ПЕРвый Стабилизатор элЕктрического резОНАнса, — произнес он с холодной отстраненностью, нанеся Экилу смертельный удар. — Это фрагмент двигателя необходимый для работы машины, которая по сути очищает воздух, обеззараживает его. Понимаешь? Мы очень долго его искали. Люди построили его много лет назад, а затем спрятали, когда враги пытались их уничтожить.

— Люди, которые приходили к нам, называли ее «она».

— Иногда мы говорим о машинах так, будто они существа женского пола, — объяснил серый. — Своего рода суеверие, наверное. Так они больше похожи на нас.

Экил с трудом направлял свой изможденный взгляд на светящиеся плоскости на лице серого. Сетчатка горела от напряжения, и слезы наполняли его глаза.

— Я знаю, Персефона живая. Я… чувствую ее. Где она? Скажите… где она.

— Он, — произнес серый. — Он находится под нами, глубоко в основании. — Ее помещают, — серый осекся. — Механизм помещают на его место. Это одна из последних деталей машины. Если она заработает, — в голосе серого слышалось нечто похожее на благоговейный трепет. — Если она заработает, еще у одного или двух поколений может появиться шанс выжить.

«Внизу», — подумал Экил. Внизу еще что-то есть? И Персефона заперта там.

— Пожалуйста, — взмолился Экил. Последние крупицы энергии покидали его. — Пожалуйста, просто позвольте… мне хоть раз увидеть ее. Поговорить с ней.

Серый вновь медленно покачал головой.

— Мне жаль, мальчик. Правда, жаль.

Сияние, отраженное от его глаз, на мгновение задержалось на лице Экила. В стене открылся проем, серый развернулся и вышел в него, и тот вновь закрылся за его спиной, вновь превратив комнату в темную тюрьму.

Оставшись в одиночестве, Экил сразу попытался податься вперед. Тело было налито свинцом, и ему удалось подняться совсем чуть-чуть, прежде чем электрические иглы пронзили его и вновь повалили на спину. Он мог бы соскользнуть с кресла на пол, где свет, возможно, не попадал бы на него, но был на это не способен. Экил изо всех сил старался не закрывать глаза. Каждая его частичка казалась невыносимо тяжелой.

Он пошевелил пальцами, вытянул их вперед в надежде, что рука последует за пальцами, и таким образом ему удалось бы добраться до головки молотка, лежавшей на прикроватном столике. Рука подалась вперед на дюйм-другой, а затем боль стала нестерпимой. Будто бы иглы вонзились ему в кости.

Что они делали сейчас с Персефоной там, внизу? Подсоединяли ее к какой-то машине, так ведь говорил серый?

Экил дернул ногой и смог задеть край прикроватного столика, на котором лежали его вещи. Тот с треском задрожал, и все, что лежало на его поверхности заскользило вниз, а затем столик вновь обрел равновесие.

Он снова дернул ногой, и его тело пронзили тысячи горячих игл. Он бы закричал, но не было сил. Нога снова задела столик, и тот задрожал. Плоскогубцы упали на пол. Кусок металла слегка подпрыгнул и соскользнул ближе к краю.

Силы совсем его оставили. Тело пронзали раскаленные иголки.

Только бы почувствовать прохладное прикосновение Персефоны к его горячей щеке.

Он попытался повторить движение ногой, но усилий хватило ровно на его половину. Ступня скользнула по ножке стола, от чего головка молотка завибрировала и опрокинулась на пол.

Раздался громкий треск пола от ее приземления, и свет снизу замигал. Экил напрягся. Электрический ток все еще пронизывал его тело, но уже не так интенсивно. Он чувствовал, как мышцы рук и ног наливаются новой силой. Достаточной, чтобы можно было схватиться за край кресла, приподняться и повалиться на холодный металлический пол, подальше от отблесков света.

Он хватал ртом воздух, когда покалывание усилилось, а затем пошло на спад. В нескольких дюймах от его лица бесформенный кусок металла приземлился на пол, пустив огромную трещину. Эта трещина покрывала всю поверхность тарелки, от которой исходил свет. Тарелка из металла и пластика теперь испускала мерцание, совсем как лампы на пятьсот тридцать седьмом.

Экил встал на колени и стал глубоко дышать, чтобы спертый воздух прогнал вялость из тела. Затем протянул руку в свет и резким движением взял оттуда головку молотка.

Подобрав плоскогубцы, веревку и провода, он встал и подошел к части стены, которая открылась перед серым, но теперь оставалась закрытой.

Он прижался к стене так, чтобы если дверь открылась и кто-то вошел, его было видно не сразу. Он осмотрелся, но не увидел ничего нового. В конце концов, они пришли бы за ним и, возможно, потащили бы вниз, чтобы подсоединить к машине. Возможно, даже рядом с Персефоной. Если так произошло бы, и она была бы последним, что он мог увидеть, пока жизнь перетекала из него в машину, он взял бы ее образ с собой на тот свет. Он мог бы с этим смириться. Но возможно, они просто вернули бы его на триста пятьдесят седьмой и сделали бы так, что он больше не смог бы попасть в «лифт». Он навсегда остался бы там в одиночестве. И хуже того, Персефона стала бы частью механизма, отдавая свою драгоценную жизнь.

Дверь отворилась, и Экил метнул в серого головку молотка. Он ощутил, как напряжение от броска прошло сквозь руку по всему его телу. Серый, спотыкаясь, потерял равновесие и рухнул на пол без чувств.

Экил собирался выбежать из комнаты, но в проеме уже стоял еще один серый с оружием наперевес. Экил зажмурился так сильно, что его челюсти сжались от напряжения. Прижав свободную ладонь к глазам, он попытался ускользнуть.

Он услышал световую вспышку и на мгновение почувствовал жар на теле, затем открыл глаза, развернулся и швырнул кусок металла, как только увидел цель.

Он попал серому в грудь, отбросив его к стене, от чего тот разразился кашлем. Экил боролся с инстинктом убежать. Успокаивающий голос матери в голове нашептывал ему план, который сработает.

Он прыгнул на серого, схватил кусок металла и уже готов был расколоть ему череп, но серый не двигался. Экил быстро осмотрел коридор, а затем затащил тело серого в комнату. Дверь за ним тихо закрылась, и на секунду он запаниковал. Что если он опять в ловушке?

Но звук голоса матери успокоил его, и он обыскал тела. Их пояса были укомплектованы настолько непонятными приспособлениями, что Экил мог только догадываться о том, что это и для чего это нужно. Он отстегнул один из поясов, и так как был слишком мал, чтобы носить его на талии, он повязал его через грудь на манер нагрудной сумки для инструментов у машинистов с триста пятьдесят седьмого.

В этот момент дверь перед ним открылась, и он побежал из коридора в коридор, избегая тех, по которым шли серые. Одни его не видели, другие двигались слишком медленно, чтобы за ним угнаться. Экил бежал, пока не добрался до знакомого места рядом с гигантской комнатой с большими экранами. Он вверил инстинктам поиск пути назад к лифтам.

Он свернул за угол и увидел двух серых впереди, они шли к нему спиной. Отскочив от стены, он в момент оказался впереди них и унесся прочь прежде, чем они успели издать какой-либо звук.

Он вновь стоял перед лифтами. В одном он спустился сюда, но был и еще один. И если тот, в котором он приехал, шел вверх…

Около каждой двери на стене была панель. Экил ощупал ее, и из какой-то штуки на поясе серого послышался треск. Заработала подсветка панели, и дверь открылась.

Звук множества шагов за углом стремительно нарастал. Он бросился внутрь лифта, взглянул на экран и кнопки. Это этаж пять нулей, а выше были стандартные первый, второй, третий… и так дальше до триста пятьдесят седьмого и выше.

Так что же под нами, мама?

Грохот шагов обрушился на коридор снаружи. Экил нажал на кнопки ноль-ноль-ноль-ноль-один.

Двери закрылись, и лифт пришел в движение.

Вниз.

Он ехал долго, дольше, чем, по мнению Экила, потребовалось бы, чтобы преодолеть расстояние между двумя этажами, даже между десятью этажами. Но внизу было основание, как сказал серый, что бы это ни значило. Возможно, внизу столько же этажей, сколько и наверху. Возможно, основание бесконечно.

Лифт остановился, и двери открылись. Свет из лифта осветил решетку с поручнем, которые должны были предотвратить падение в глубокую, бесконечную темноту.

Он сделал шаг вперед на решетку и почувствовал поток горячего воздуха, будто где-то глубоко внизу была раскочегаренная печь. Дверь за ним закрылась, лишив света. Теперь он видел тонкие полосы света внизу: красные, белые, мерцающие, вспыхивающие где-то далеко за углом. Огоньки были повсюду, куда только мог достать глаз, и еще дальше. Это были гигантские машины, размером с невообразимо огромные структуры, которые Экил видел на тех экранах. Машины, которые поддерживали функционирование всех этажей, и возможно, всех башен в этом невероятном строении, и выполняли прочие задачи, известные и понятные только им.

Где-то внизу, в этом мире машин, была Персефона. Ее тихое приветствие, добрый взгляд, приятная прохлада ее руки на горячей щеке.

Экил выбрал направление и побежал искать свою любовь во тьме.

§ 14. «Эрик и Пэн» Уильям Слейтор

Все учителя — копы.

Я видел по телевизору, что раньше на уроках дети нашего возраста передавали записки или кидали друг в друга скомканную бумагу. Невероятно. Попробовав сделать подобное в наше время, и ты был бы наказан электрошокером.

Дети дрались, возражали учителям, и даже срывали уроки в тех старых шоу. И все их наказания — это задержка после уроков или запрет ходить в школу на определённое время. Сейчас это невозможно. Нарушил строгое правило — сразу же попадаешь на исправительные работы в трудовой лагерь. Много нарушил, и ты здесь навсегда. Или еще хуже.

Моя мама говорила, что школы обязаны иметь «безопасную территорию». Именно поэтому учителя становятся копами, так они могут заставить всех соблюдать правила и «защитить» учеников.

Так что я не мог общаться с Сюпэном или с Пэном. Пэн — его прозвище, которое нравилось ему больше, чем имя. У нас всего было два урока в день вместе. Но дело в том, что даже если бы я мог передать ему записку, мы всё равно не смогли бы общаться во время скучных уроков. Мои оценки значительно выше, чем его, но нас рассаживали в зависимости от среднего балла аттестата. Так я оказался на первой парте слева, а он — на последней справа. Он значительно умнее меня, но учителя не могли понять этого, потому что он из Тайланда. Он говорил с небольшим акцентом, но его устный английский был довольно хорош. Разве что пока у него были проблемы с чтением на английском, и именно поэтому он не мог хорошо учиться в школе. Если бы школа не была бы настолько строгой, то он блистал бы. Но этих учителей-копов не волновало, насколько он умён. Всё основано на тестах и оценках, включая их работу и школьный бюджет.

Была всего лишь одна учительница, которая хорошо относилась к Пэну. Он рассказал мне о ней, когда мы тайно встретились после школы. Ей оказалась мисс Вэн Хутэн, которая преподавала английский язык. Она занималась с иностранными детьми и понимала, насколько умён Пэн. Когда я пришёл забрать Пэна с её урока, так как он был последним в нашем расписании, она вела себя тактично. Вэн Хутэн не видела ничего ужасного в том, что два мальчика могли побыть вместе. Остальные учителя сдали бы нас в полицию, как только узнали об этом. С момента Распада и принятия новой конституции, которые произошли ещё до того, как я родился, это было незаконно.

Мы собирались пойти вместе в мотель «Правда или последствия». Там не было полицейских камер в номерах, и именно поэтому комнаты были настолько дорогими, что на них уходили все мои карманные деньги. Но не существовало ничего, на что мне бы хотелось потратиться, кроме места, в котором я мог бы быть ближе к Пэну. Я постоянно переживал, что родители могли бы обо всём узнать. Они молниеносно натравили бы настоящих копов. Законы были очень строги. Члены семьи всегда выдавали полиции своих родственников, детей, мужей или жён.

Я уже заказал комнату в мотеле на этот вечер, потому что тренировку по борьбе отменили, так как тренер заболел. Я забронировал номер по телефону.

И в обеденный перерыв вышел на улицу, чтобы спрятаться за одним из мёртвых деревьев. За таким же мёртвым, как и все остальные деревья в этом городе. Охрана, постоянно патрулировавшая здание школы, не заметила бы меня. Конечно, даже это было рискованно. Телефоны запрещены на территории школы. У нас с Пэном не совпадало время обеденных перерывов, так что пока он даже не догадывался о том, что я собирался сделать. Я с нетерпением ждал, когда закончатся уроки, чтобы я смог рассказать ему.

Вернувшись в кафетерий, я надеялся найти хоть что-нибудь поесть. Подносы с едой были почти опустошены, голодные дети были не против есть эту гадость, так что я подошёл к паровым столам, находящимся перед невидимыми проекторами электронной еды. Сообщения прокручивались один за одним: «Попробуйте нашу жареную рыбу с новым соусом!», «Возьмите тушеное соевое удовольствие!», «Как насчёт синтетического яблочного пирога?»… Я прошёл мимо до автоматов с закусками. Шоколадный батончик стоил пятнадцать жетонов, но я уже потратил слишком много на номер в мотеле. Мне очень повезло, что мои родители не отслеживали, на что уходили мои карманные деньги, как это делали большинство мам и пап. Мотель списывал деньги с моей карты с пометкой «расходы», но суммы были достаточно большими, чтобы они вызвали вопросы и подозрения.

Позади я слышал, как некоторые мои друзья шептались: «Педик Эрик и его парень должны уйти жить в лес за границу, в тот самый безбожный штат, к остальным чудикам».

Я уже слышал подобные насмешки об этом месте раньше. Оно сразу за границей штата. И всегда поражался тому, что существуют штаты с другими законами, нежели наши. Это одна из причин, по которым произошёл Распад.

Я остался без обеда и вышел из кафетерия. Я был не против того, чтобы уйти голодным, ведь нахождение рядом с Пэном было гораздо важнее еды. Если мне повезёт, то отец Пэна предложит мне ужин, когда я подброшу его домой. Его папа готовил тайскую еду, и у него есть какие-то связи на чёрном рынке. Несмотря на бедность, он мог покупать овощи, а иногда даже курицу, свинину или свежую рыбу. Благодаря дому Пэна, я узнал про настоящую еду. То, что моя мама подавала на ужин из морозильной камеры, размороженное в микроволновой печи, даже рядом не стояло.

Тем не менее, голодание помогало мне сохранять деньги для часа или больше в мотеле с Пэном. Мне нет восемнадцати, так что я не могу легально снять номер, а Пэну всего лишь шестнадцать, но «Правда или последствия» игнорировали наш возраст ровно так же, как они игнорировали тот факт, что мы два парня, которые заказывали комнату всего на пару часов. Они не задавали вопросов. Конечно, они смотрели на номера наших паспортов, но не считывали их, а лишь забирали номер моей карты или телефона и списывали деньги.

К сожалению, несмотря на то, что всё это стоило очень дорого, (ведь владельцам мотеля приходилось откупаться от полиции и всех остальных, кто знал про эти нарушения), тут было очень грязно. Туалеты не мыли никакими средствами, а иногда они были даже засорены, то же самое можно было сказать и про ванные, так что лучше не заглядывать в уборные ни под каким предлогом. Кровати тоже были несвежие: мы даже видели на них насекомых. Грязь здесь была повсюду. Мы пользовались туалетами перед уходом из школы, они тоже были не слишком хороши, но точно лучше, чем в «Правде или последствиях», а душ мы принимали по приезду домой. Мы всегда быстро раздевались, заходя в комнату мотеля, но не потому что всё, зачем мы приходили — это побыть голыми вместе, ведь иногда мы просто разговаривали и обнимались. Таким образом наша одежда оставалась чистой. Мы не хотели, чтобы родители заметили что-нибудь странное на наших вещах и начали выяснять, откуда это появилось.

Когда мой урок закончился, я вышел из класса и остановился около кабинета мисс Вэн Хувэн. Пэн до сих пор был там, как обычно. Мы не хотели встречаться в школьном коридоре и уходить из школы вместе, потому что другие дети заметили бы нас и сразу же пожаловались бы. К этому времени все ученики уже покинули классы, но если мы подождали бы еще несколько минут, тратя драгоценное время, то мы смогли бы проскользнуть, ни с кем не встречаясь. Мы доверяли мисс Вэн Хутэн, так как знали, что она не сдала бы нас.

Она была единственным учителем без полицейского значка.

Но камеры и микрофоны были повсюду.

Мы доверяли ей настолько, что я мог сидеть за партой прямо позади Пэна и трогать его за плечо. Именно так я обычно привлекал его внимание. Он обернулся и поймал мой взгляд. Мы противоположности. Он с тёмными глазами и смуглой кожей, серьёзным и спокойным лицом, а я — голубоглазый блондин со светлой кожей. Я смотрел на него так же серьёзно, как и он на меня.

Затем я положил на парту три пальца, изображая букву «М». Это был наш секретный код, означающий «сегодня в мотеле». Его глаза загорелись.

Пэн второклассник. Они с отцом приехали в Америку полтора года назад. Пэн очень быстро осваивал английский язык, но чтение — это уже другое дело, потому что в тайском языке алфавит совсем не похож на наш алфавит.

Мисс Вэн Хувэн тепло улыбнулась нам, обернулась посмотреть на дисплей электронных часов, расположенных наверху посередине стены, а затем развернулась обратно к нам.

— Ребята, я думаю, вы можете быть свободны. Остальные ученики уже ушли. Знаете, иногда они задают мне вопросы про вашу… дружбу, — сказала она обеспокоенно. — Я знаю, что ты, Эрик, просто хочешь помочь Пэну с чтением, но остальные… Они всякое говорят. Они могут нажаловаться на вас, и тогда вам придётся пройти допрос. Насколько я знаю, это очень неприятно. Вы должны отвечать им, но если вы не сможете доказать, что ваши слова — «правда…»

Она не закончила предложение, но, конечно, мисс Вэн Хувэн знала. Ей тоже следовало быть осторожной.

— Конечно, мисс, я вас понял, — улыбнулся я. — Я даже не догадывался, что уже так поздно!

Я встал и вышел из кабинета, пока Пэн спрашивал, нет ли ещё каких-либо домашних заданий для него. Ни в коем случае нельзя, чтобы кто-либо видел, как мы уходим в одно и то же время.

Для нас было бы лучше идти разными дорогами, а потом встречасться в мотеле, но семья Пэна была слишком бедной, чтобы позволила себе покупку мотоцикла, а «Правда или последствия» находилось довольно далеко. Он знал, где мы встречались, мой мотоцикл был припаркован через дорогу от церкви на Хартбрейк-Хилл.

* * *

В старшей школе 4 года обучения. Пэн пришёл в школу в начале прошлого учебного года. Мы встретились, потому что встречались взглядами, где бы нам ни приходилось столкнуться в переполненных коридорах. В прошлом году у нас совпадало время обеда, а Пэн всегда сидел за столиком в одиночестве. Учителя были уверены, что это случается со всем новыми детьми. Они не доверяли никому из новичков. Особенно если те были иностранцами.

— Эй, куда ты пошел? — спросил меня Джамбо, когда мы взяли еду, и я направился к столику Пэна. Джамбо был человеком, с которым я общался. — Мы же всегда едим за столиком 33С!

— Я подумал, что было бы мило с нашей стороны сесть с новеньким.

— Да? Он странный. Ещё и иностранец, — сказал Лютер. — Сосунок. А что если учителя поймают тебя за чужим столиком? Ты определённо получишь наказание электрошокером.

Кроул прищурился.

— Какое тебе дело до этого парня? — спросил он меня. — Ты какой-то извращенец или что-то в этом роде?

— Заткнись! — огрызнулся я. — Знаете, я пойду с Дезби. Мне не нравится то, что все игнорируют этого парня лишь потому, что он из другой страны! Я просто пообедаю с ним один раз. Я хочу узнать, откуда он и всё такое. И если у вас только половина мозга, то знайте, интересоваться другими странами — это круто!

Я развернулся и ушёл, не желая видеть выражения их лиц и того, как они пялились на меня. Быть другим — это, пожалуй, самая ужасная и опасная вещь здесь.

Да, даже подсаживаясь к нему один раз там на виду у всех, я сильно рисковал, но не мог остановить себя. Я сделал это из-за того, как он смотрел на меня в коридорах. Хотя возможно, это было лишь игрой моего воображения, но я чувствовал, что видел желание в его глазах. И точно так же смотрел на него я. Я понимал, что меня физически привлекает другой парень и это было неправильно. Это было извращением, как и сказал Кроул. Но в то же время, я чувствовал себя прекрасно. Я не хотел признаваться себе в этом, но мои чувства к этому новенькому оказались гораздо сильнее, чем к Дезби, одной из самых горячих девчонок класса. Но больше она меня не интересовала.

Иностранец поднял глаза на меня. Он удивился, когда я подошёл к его столику.

Невозможно было даже представить что то, что рисовало моё воображение, могло действительно произойти между нами. Даже одинокий иностранец не решился на такой опасный поступок. Я пообещал себе, что буду нейтрально вести разговор, не буду говорить ничего двусмысленного и непристойного, просто спрошу, откуда он родом и что-то в этом духе. И никогда больше не сяду с ним. И не заговорю с ним снова. Я не мог позволить себе так опуститься, но мне было необходимо поговорить с ним. Я не мог сопротивляться.

Я поставил свой поднос напротив него и скованно присел на стул.

— Эм… Привет, — сказал я.

Его глазая широко раскрылись, и рот был полуоткрыт от удивления. Его зубы выглядели идеально белыми в контрасте с его тёмной кожей. Он не говорил ничего.

— Эм, как тебя зовут? — спросил я его, пока поднимал с подноса свою пластиковую вилку, даже несмотря на то, что в моей порции не было ничего, что я мог бы съесть. — Я Эрик.

— Я знаю, — сказал он мягко.

— Откуда ты знаешь моё имя? — Меня это сильно шокировало.

— Все знают тебя, потому что ты в школьной сборной по борьбе.

— Ты хорошо говоришь по-английски. — Я не мог сдержать слов. Он улыбнулся. Выражение его лица было тёплым, а улыбка красивой. — Но ты так и не назвал мне своё имя.

— Сюпэн, — скромно сказал он. — Но дома все звали меня Пэн.

— Где дома? — спросил я у него.

Он держал ложку. Он собирался есть ложкой!

— В Тайланде, — ответил он. — В маленькой деревне на выезде из страны.

— География — не самый лучший мой предмет, — сказал я. — Я знаю, что Тайланд в Азии, но где точно?

— Юго-Восточная Азия, Тайланд на юге от Лаоса, на востоке от Мьянмы, на севере от Малайзии, на западе от Камбоджи.

Я смущенно ухмыльнулся.

— Это не сильно помогло мне, но теперь я, возможно, смогу найти это место на карте. — Я наклонился вперёд. — Как ты попал именно в этот штат? Военные с трудом пропускают сюда иностранцев.

— Двоюродный брат моего папы провёл здесь всю свою жизнь. Его родители переехали сюда очень давно, ещё до нового правления. Они организовали наш переезд сюда после ужасного урагана, который произошёл у меня на родине. Даже несмотря на их помощь, всё равно эмигрировать очень страшно. — Он пожал плечами. — Я хотел просто остаться дома, но мой отец не позволил мне.

Я не знал, что ещё сказать, и после нескольких секунд в тишине, казалось, что он больше не заговорит. Я посмотрел на свой поднос. Варёный осьминог с каким-то жирным, вязким, пахучим соусом. Затем я услышал, как Пэн сказал:

— Однажды я видел, как ты дрался в спортивном зале. Ты… очень сильный.

Я ещё раз взглянул на его лицо. Оно казалось мне таким красивым в тот момент! Похоже, что тогда он думал обо мне то же самое.

— Ты занимаешься каким-нибудь спортом? — спросил я у него.

— Футболом. Дома у нас была своя команда. Ещё я там много плавал, когда ходил на озеро с отцом и помогал ему доставать рыбу из сетей. А ещё я лазал по деревьям, доставал кокосы и фрукты, но здесь у вас нет фруктов. — Он сделал паузу. — Я видел тебя в раздевалке однажды. У тебя хорошее тело, как у мужчин, которые работали в моей деревне.

Я с трудом сдерживал улыбку, но у меня ничего не вышло. Я был уверен, что его тело тоже «хорошее».

Потом он лучезарно улыбнулся, без стеснения или смущения.

— Мне хотелось бы чтобы мы, — он оглянулся, — пошли куда-нибудь в другое место, где нет людей повсюду.

Это поразило меня. Я чувствовал, что мы были на одной волне. Раньше со мной не случалось ничего подобного.

— Мне тоже, — сказал я, — раз уж ты помогал отцу на озере, значит ты должен быть хорошим пловцом. — Он кивнул, всё ещё сияя. — В центре города есть крытый бассейн. Он находится внутри здания, так что там можно плавать хоть всю зиму. Плавание — это хорошее упражнение для поддержания себя в форме для борьбы. Моё членство там позволяет привести с собой одного гостя. Хочешь, сходим вместе как-нибудь?

Он кивнул головой. Я впервые видел такое довольное выражение лица у кого-либо.

Так каждые выходные мы стали ходить в бассейн, расположенный довольно далеко от всех, кого мы знали. Никто из нашей школы не ходил сюда, даже другие члены спортивной команды. Больше всего я каждую неделю ждал выходных. Он был довольно маленьким, но его тело было идеально пропорциональным, все мускулы очерчены. Мы стали близкими друзьями. Я был восхищён тем, как много он знал о жизни людей и мог сказать это на английском. Но нас очень раздражало то, что приходилось переодеваться и плавать, а потом ещё и принимать душ в окружении других людей, видевших нас. Нам хотелось большего.

А потом я узнал про мотель «Правда или последствия», и всё поменялось. Я понимал, что это неправильно. Я понимал, что это очень опасно. Но в то же время, я чувствовал, что ничего более прекрасного со мной никогда не случалось.

* * *

Сегодня после того, как я покинул класс мисс Вэн Хутэн, я взял шлемы из своего шкафчика, затем в одиночестве поднялся на холм к церкви. Утром я оставил свой мотоцикл через дорогу отсюда. Любая церковь была опасна не менее, чем школа, но именно эта была закрыта сегодня, так что я был уверен, что поблизости не было людей. Как только я решил поехать в мотель сегодня, я припарковался здесь, довольно далеко от школы. Я ждал за безжизненным деревом.

Пять минут спустя Пэн взбежал на холм мне навстречу. Нам не нужно было разговаривать — мы делали это много раз прежде. Мы оба надели шлемы, потому что ездить без них — противозаконно, но в этом так же было и одно преимущество в случае, если кто-то нас увидел бы. Сейчас в продаже была только одна модель мотоцикла и, когда мы были в шлемах, людям было довольно сложно узнать нас. Я сел на мотоцикл и завёл двигатель. Пэн залез на заднее сиденье. Он не мог обнять меня руками, даже несмотря на то, что это наиболее безопасный способ езды с пассажиром, потому что копы остановили бы нас, как только увидели бы это. Он взялся руками за металлическую ручку сзади. Я надавил на газ, и мы выехали на улицу.

Дороги здесь были довольно хорошими и чистыми, но я знал, что рёв двигателя заглушил весь наш разговор. Я прокричал ему назад:

— Как же нам повезло, что у тебя последний урок вела Вэн Хутэн!

— Да, она единственный учитель, который понимает!

На главных улицах города машины почти не двигались. Это стало ещё одной причиной, урезавшей наше время, которое мы могли провести вместе. По шоссе мы добрались бы немного быстрее, но для мотоциклистов оно закрыто. Так что мы не могли ехать быстро, как мы оба любили. Да даже если бы не было такой огромной пробки, и у нас была возможность поехать быстрее, копы остановили бы нас и выписали мне штраф. Тем не менее, это было лучше, чем быть на машине, потому что так можно было объезжать машины на красном сигнале светофора и вставать вперёд на перекрестке, где уже и так было достаточно мотоциклов, которые ядовито плевались выхлопными газами прямо в наши лица. Несмотря ни на что, мотоцикл — это весело.

Начиналась весна, но ничего не зеленело и не цвело. В городе не было живых деревьев, кустов или цветов, по которым можно определить наступление весны. В городе ты мог угадывать времена года только по температуре и погоде.

Пэн рассказывал мне, что наш город совсем не похож на деревню, в которой он жил в Тайланде. Там было много полей, даже джунгли, рек и озёр, а все жители фермеры или рыбаки, как его отец. Но его папа настаивал на переезд сюда, надеясь, что он сам смог бы зарабатывать больше денег, а его сын получил бы более качественное образование.

Наконец, мотель. Тут была автостоянка, разделённая на отдельные кабинки, у каждой из которых был закрывающийся тяжёлый пластиковый занавес. Это помогало предотвратить слежку или преследование, а так же скрывало марку автомобиля и его номерной знак. Мы не единственные люди, которые тайно приходили сюда, чтобы побыть наедине друг с другом.

Я припарковался, мы быстро ушли из гаража, и пока Пэн поторапливал меня, стоя перед дверью отеля, я опускал занавес. Затем я пошёл за ним в вестибюль.

Грязно-коричневый ковёр был сильно протёрт и местами продырявлен. Голые цементные стены, увешанные фотографиями молодых женщин в крохотных бикини и мускулистых мужчин, втиснутых в слишком маленькие для них купальники. Так же нелегально, так же дорого это было, чтобы откупиться от копов. Но руководство мотеля, вероятно, решило, что подобные картинки привлекли бы платежеспособных гостей и придавали бы им нужное настроение.

Разные люди, которые в одиночестве работали здесь каждый день сидя за столом, уже узнавали нас. Сегодня работал лысый толстый мужчина с большими, белыми, запятнанными табаком усами, нависающими над его верхней губой. Из его рта исходил ужасный запах сигарет. Я ненавидел эту вонь, но мне нравилось находиться там, где почти каждый закон мог быть нарушен.

Толстый лысый мужчина неохотно отвернулся от телевизора, висевшего на стене. Он смотрел репортаж про толпу людей, которые пришли этим утром на работу и застряли в лифте, после чего он сорвался с девяносто третьего этажа. С трудом можно было отличить одного человека от другого: это было кровавое месиво из рук, ног и лиц.

— Привет, парни, — со скукой сказал сотрудник, не выпуская изо рта сигарету. — Можете проходить в триста девяносто восьмой.

Он протянул руку, чтобы я дал ему свою кредитную карту.

— Я бронировал номер по телефону и заплатил, — ответил я ему. — Разве там не видно?

Он наклонился ближе к компьютеру.

— А, да-да, вижу. — Он был слишком ленив и увлечён телевизором, чтобы смотреть на экран брони. — Проходите.

Он протянул мне маленький грязный конверт с пластиковой картой и немедленно вернулся к просмотру передачи, чтобы смог увидеть последние изображения людей из разбившегося лифта.

Комната триста девяносто восемь находилась на третьем этаже. Мы не очень хотели пользоваться лифтом после того репортажа, но лестниц в мотеле не было. Большинство людей всё равно ими не пользовались, так что владельцы решили сэкономить на их строительстве. Я слышал, что раньше существовали законы о том, что и как нужно строить. Но не здесь, не после того, как прошло столько времени. При пожаре было очень небезопасно отсутствие лестниц: лифты застревали на этаже, где был засечён огонь. Гости сидели в своих номерах, как в ловушках, и даже не могли совершить суицид, потому что окна были слишком маленькие, чтобы в них протиснуться. И тем более их невозможно было открыть.

Лифт был рассчитан на троих человек, но нас внутри было только двое. Как только двери закрылись, мы взяли друг друга за руки и крепко сжали их. Наша боязнь лифтов прошла.

В комнате был постелен такой же коричневый ковёр, как и в вестибюле. Ванна, как обычно, выглядела не пригодной для использования. Пахла она ужасно. Кровать тоже была грязной, как и все остальные кровати, которые мы видели в этом мотеле. Посреди потолка была полоска флюоресцентной лампы. Мы скинули с себя одежду и положили её на стул, который являлся единственный предметом в комнате без тонны пыли и грязи. И завалились на кровать.

Даже в этом отвратительном месте я чувствовал себя замечательно. С Пэном мне всегда и везде было замечательно.

Позже, когда нам уже было пора уходить, мы лежали и разговаривали, а Пэн укачивал мою голову на своей груди.

— Я нервничаю из-за слов мисс Вэн Хутэн о том, что ученики спрашивают про нас. Мне это не нравится, — сказал Пэн.

В этом году он проходил множественное число и иногда даже хорошо его употреблял. Но пока что у него не совсем получалось правильно определять время речи. Он объяснял это тем, что в тайском языке только одно время. Такая сложная тема не всегда давалась даже тем, кто был умён так же, как Пэн.

— Мне тоже не понравилось то, что она сказала, — ответил я. — Ребята считают меня подозрительным с того момента, как я сел за твой столик на обеде в прошлом году. И Дезби! — Я тряхнул головой и тяжело вздохнул. — Возможно, она тоже подумает, что между нами что-то есть.

Я почувствовал, как рука Пэна напряглась, и он сжал кулаки.

— Я не понимаю, почему они просто не оставят нас в покое?! — Пэн недовольно повысил голос. — Кому мы мешаем? Кому мы создаём проблемы? В моей стране всё не так. Мужчины встречаются с мужчинами, а женщины с женщинами, если они этого хотят. И никого не волнует это, никто им не мешает, никто не говорит, что это ненормально. Лучше бы я никогда сюда не приезжал!

Это было очень неприятно.

— Но… что насчёт меня?

Он обнял меня крепче.

— Ты замечательный, Эрик, ты лучшее, что когда-либо случалось со мной. Только если бы мы были в моей деревне, у нас была бы свобода. Нам не пришлось бы нервничать из-за людей вокруг, просто потому, что им не было бы до нас дела, не пришлось бы бояться копов, но здесь…

Ему было не обязательно договаривать до конца.

— Но мы всё ещё побеждаем. Наша победа предопределена! Ой, ты понял слово «предопределена»?

Он грустно помотал головой.

— Это значит, что я не позволю никому и ничему встать между нами. Я буду делать это несмотря ни на что, и, надеюсь, ты тоже.

— Я понимаю, о чём ты говоришь, но для меня всё по-другому. — Начал рассуждать он. — Я из другой страны, а ты американец. Твои родители богаты, а у моего отца совсем нет денег. У меня здесь будет больше проблем, чем у тебя. Нет, конечно, у тебя тоже будут проблемы, но копы, скорее всего, отпустят тебя, но не меня. Меня накажут. Посадят. Без выяснения обстоятельств.

Как бы жестоко ни звучали его слова, нам приходилось верить в них. Какая-то неведомая сила усиливала законы штата. Пэн много раз говорил мне, что наш Бог совсем не похож на их Будду, доброго и понимающего. Но он не мог официально принадлежать буддизму, он был обязан ходить в церковь и молиться как христианин. Американского Бога сложно назвать реальным, в отличие от воя сирен с улицы. Мы подбежали к окну.

В это время две полицейские машины останавливались у входа в мотель. Два копа направились внутрь здания. Мы оторопели. Единственный выход отсюда был через вестибюль.

Не произнося ни слова, мы кинулись одеваться. Чтобы ни случилось, если мы будем голыми — это только усугубило бы ситуацию.

Мы решили помолчать, так как если из нашей комнаты не будет слышно голосов, то копы, вероятно, решили бы, что здесь никого нет. В любом случае, нам не нужно было говорить, чтобы понять друг друга. Я видел всё в глазах Пэна, испуганно застывших на двери в номер. Он не имел представления о том, что нам делать дальше.

И я тоже.

Мы услышали громкий стук в дверь, а затем щелчок, с которым пластиковая карта открыла дверь. Мужчина за столом в вестибюле, вероятно, сказал копам, в каком мы номере, и выдал им ключ.

За дверью стояли три копа, ровно столько, сколько влезло бы в лифт. Сначала они просто уставились на нас, одной рукой зажимая носы, чтобы не чувствовать ужасной вони из ванной. Хорошо, что мы смогли быстро одеться. Свободной рукой они достали пистолеты. Их форма была им явно тесна и обтягивала животы. Сложно представить, как они смогли влезть в этот крошечный лифт.

— Документы, — сказал один из них.

Мы быстро достали паспорта. Один из копов взял мой, а второй Пэна, и начали внимательно их изучать.

— Всё верно, те же самые имена назвала нам Вэн Хутэн, — подытожил коп. — Отель тоже назвала нам она.

Они убрали наши документы в карманы, но их пистолеты всё ещё были направлены на нас.

Вэн Хутэн выдала нас? Но мы же доверяли ей! И наши паспорта… Мы не сможем ничего сделать без них. Я мельком взглянул на Пэна. Он не посмотрел на меня в ответ. Выглядел он спокойным и безучастным: глаза смотрели в никуда, а лицо застыло.

— Подождите минутку, — осмелился сказать я, начиная паниковать. — Вы ведь должны вернуть нам наши паспорта. Что вы собираетесь сделать с ними?

— Мы покажем их сержанту, когда он будет регистрировать ваше противозаконное поведение. А после этого они вам уже не понадобятся.

Это означало, что нас посадят? Я снова посмотрел на Пэна. Его лицо было абсолютно безучастным, не выражало никаких эмоций, в отличие от моего. Возможно, его научили вести себя так, когда они с отцом эмигрировали.

Я вернулся к своим размышлениям. Это было очень рискованно, но я решил попытаться:

— Мы можем позвонить нашим родителям?

Копы переглянулись. Один из них сдвинул кепку набок и задумчиво почесал затылок. Он повернулся ко мне с уродливой улыбкой на лице, убрал руку от носа и начал женственно жестикулировать рукой.

— Конечно, педик, маменькин сынок, — сказал он фальцетом.

Остальные полицейские рассмеялись. Голос первого вернулся к своему нормальному тону:

— Ни за что, педик. Мы сами позвоним вашим родителям из полицейского участка. Пора уходить из этой помойки, я больше ни минуты не могу выносить этот ужасный запах.

Нам с Пэном заломили руки, вывели из комнаты и повели к лифту. Тем не менее, они не надели наручники на нас, да и не было в этом необходимости. Они были крупнее, у них было оружие, и я был уверен, что внизу их ждало подкрепление. Я видел, как шестеро из них выходили из машин. Мы были в меньшинстве.

Когда мы подошли к лифту, я удивился, как они собирались перевозить пятерых человек, трое их которых были толстыми, в лифте, рассчитанном на троих максимум. Я подумал про лифт из новостей, где искорёженные тела лежали в одной куче. Сейчас я ещё сильнее испугался, сердце бешено колотилось. Возможно, один из них поехал бы с нами, а двое подождали бы здесь, пока лифт вернулся бы.

Но нет. Все трое протиснулись в лифт с нами. Что-то скрипнуло из-за перевеса. Когда двери закрылись, кабина тяжело завибрировала. Я крепко зажмурил глаза и начал мысленно прощаться с родными, живот скрутило. Я каждую секунду ждал, когда мы упадём и разобьёмся о пол лифтовой шахты. Тросы скрипели.

Мы не разбились, и вышли в вестибюль. Двери лифта быстро закрылись, и я услышал, как кабина стала подниматься вверх.

Меня удивило то, что в вестибюле не было остальных полицейских. Куда они делись?

— Ключи.

Лысый толстый мужчина за столом любезно протянул руку, как будто этот ночной кошмар являлся для него обыденностью, на которую он смотрел с удовольствием. Возможно, так оно и было.

Я вытащил пластиковую карту из кармана. Один из копов дал мужчине такую же. Затем они направились к выходу из вестибюля.

— Подождите секунду, — сказал сотрудник отеля, пробивая пластиковые ключи. — Мне нужно пометить вашу кредитную карту, чтобы больше никто здесь её не принимал.

Один из копов громко рассмеялся:

— Вы думаете, они правда смогут прийти сюда после приговора, который скоро получат?

Но мужчина задержался.

В это время мы увидели, как три других копа вывели из лифта мужчину средних лет и молодую женщину. Но почему они арестовали мужчину с женщиной? Возможно, один из них в браке с кем-то другим. Если это так, то изменять мужу или жене — наказуемое преступление.

Копы подтолкнули нас.

— Давайте, мы отправляемся на станцию.

— Подождите, — сказал я. — Мой мотоцикл закрыт в гараже. Я не могу просто оставить его здесь, зная, что никогда не вернусь.

Копы опять переглянулись. Мы уже были достаточно далеко от мужчины за столом, и он мог уже забрать ключи у другой группы.

Коп, видимо, главный в группе, говорил больше остальных. Потом кивнул другому и сказал:

— Ага, надо забрать себе мотоцикл. Его ведь использовали в совершении преступления, теперь он пригодится полиции.

Он подмигнул остальным и продолжил:

— Цыпочки, вы поедете за нами, а педики останутся с нами в машине. Будет здорово иметь на станции на один мотоцикл больше!

То, как копы переговаривались между собой, заставляло меня чувствовать себя никем. Но мы довольно долго были изгоями и именно тогда полюбили друг друга.

Они вытолкали нас наружу. Я заметил, что на дорогах стали появляться пробки, а это значило, что нам пришлось бы довольно долго ехать до станции, где бы она ни находилась.

Я не знал, что собирался делать отец Пэна, когда узнал бы об этом, но мои родители могли даже отречься, отказаться и от меня, и в помощи. Хотя если они захотели бы, то могли бы помочь мне, потому что моя мама работала на правительство, но у меня было мерзкое предчувствие, что они не станут делать этого. Это был конец моей жизни. И жизни Пэна тоже.

— Где твой грёбаный мотоцикл?

— Там.

Я указал на номер кабинки, где стоял мой мотоцикл. Она была довольно далеко от машин копов, её было не видно с улицы.

— Давай сюда ключ от гаража. — Тот, кто собирался повести и, вероятно, украсть мой мотоцикл, протянул руку.

Я залез в карман и почувствовал в нём пластиковую карту от кабинки. Я вытащил руку и сказал:

— Пусто. Наверное, выпал из кармана, когда мы были в номере.

Пэн посмотрел на меня. Он точно знал, что ключ был у меня всё время.

Глаза копа округлились.

— Ты тупой педик! — сказал он и повернулся к остальным. — Ждите здесь, пока я поднимусь и найду ключ.

Он торопился, пытаясь втиснуться в узкий вход мотеля.

Пэн и я переглянулись. Я чувствовал, что он понял, что я собираюсь сделать. И он собирался попытаться сделать то же самое.

Я резко пнул копа, который держал мои руки, поставил свою ногу на его и быстро наступил. Всё шло нормально: я неспроста был капитаном школьной команды по борьбе. У меня не было времени посмотреть на то, что делал Пэн, но я слышал, как его коп заворчал в то же время, что и мой. Я набросился на копа сверху. Было отвратительно чувствовать, как его жирное пузо касалось моего живота. Их телосложение сильно замедляло движение, и именно это помогло нам спастись. Одной рукой я сдавливал его шею под подбородком, а другой тыкал в глаза. Он пытался оттолкнуть меня, но даже несмотря на то, что крупнее, я сильнее. Пока я нападал, то волновался за Пэна. Он был меньше меня.

Но он тоже сильный.

Я видел, что из глаз моего копа пошла кровь. Это именно тот момент, когда начинаются проблемы со зрением. Я сильно надавил на его трахею и его свела судорога.

Я встал на ноги, чтобы помочь Пэну, но его коп тоже валялся на земле. Я не знал, как Пэну удалось это. Может быть, это было какое-то азиатское боевое искусство, но у меня не было времени хвалить его. Я разблокировал пластиковый занавес гаража, поднял его, надел шлем, второй шлем дал Пэну, и мы запрыгнули на мотоцикл. Пэн сидел прямо за мной. Я вдавил на газ, и мы стремительно удалялись от мотеля. На дороге мы объезжали машины, замершие в пробках. Мы обгоняли их, не превышая лимит скорости. Было понятно, что копам из мотеля нас уже не поймать.

Мы поняли это одновременно и начали смеяться. Но смех не мешал мне ехать так быстро, как это было возможно, обгоняя при этом машины.

— Куда мы едем? — прокричал Пэн сквозь рёв двигателя и шум машин.

Он сомкнул свои руки вокруг моей талии.

— Есть одно место, — прокричал я ему в ответ. — Я слышал много насмешек про него. Это на выезде из страны, на границе штата. Больше похоже на твою деревню, потому что там мало домов. И нет небоскрёбов. Место, которое не контролируют ни армия, ни копы. Место, где скрываются неудачники. И только там мы можем спастись.

— Но у нас же нет паспортов! — завопил Пэн.

— Они больше нам не нужны. Даже если бы они были у нас, они бы нас выдали. Копы разошлют нашу информацию на каждый компьютер нашего штата и других штатов Альянса тоже. Но я не думаю, что в этом месте кого-либо волнуют документы. Возможно, мы оба будем счастливее там.

Пэн обнял меня ещё крепче. Даже сквозь шлем он попытался поцеловать меня в шею.

* * *

Четыре некомфортных, голодных, почти бессонных дней спустя, мы перебрались от асфальтированных дорог и государственных контрольно-пропускных пунктов к лесам с живыми деревьями, покрытыми листьями и цветениями! Мы остановились через дорогу от деревянных ворот, дорога была покрыта грязью. На другой стороне были пышные цветочные клумбы, и я не мог ехать по ним на мотоцикле.

Прямо перед воротами небольшая группа людей устроила пикник на траве. Некоторые из них были такими же молодыми, как мы, и похоже, что ели они настоящего жаренного цыплёнка с картошкой. Огромный шоколадный торт ждал своей очереди на тарелке. У меня потекли слюнки. Мы с Пэном довольно долго ничего не ели.

Когда эти люди увидели нас, они поднялись, широко улыбнулись и распахнули ворота, не задавая никаких вопросов.

Пэн посмотрел мне в глаза.

— Дом, — пробормотал он.

А люди из-за ворот подошли и приветливо обняли нас.

§ 15. «Пустой карман» Сет Кадин

Время, проведенное в автобусе, прошло мимо меня, будто его никогда и не было. Они все просто ехали вместе, лениво ссорясь и всматриваясь в пространство, устав друг от друга, и испытывали скуку и тесноту, чтобы переживать о чем-либо. Омика парила в облаке шума и грохота плохих дорог до своей остановки, где она вышла и поплелась вдоль квартала в свою лачугу. Пройдя прямо к заплесневелому дивану, она бросила, не заботясь куда, провисший пакет с разными мелочами и глупый рюкзак, полный маленьких толстых озвученных книжек. Утром она оставила свой флэт-топ 3Z включённым, так что он возобновил свой нормальный режим работы. Флэт-топ был теплым, подобно огню, но без присущего ему жара, под каким бы углом ты его не рассматривал.

В данный момент рядом со стеной искрился «Час Большого Шара». В наборах подороже — тех, что сделаны из тончайших стопок чипов и проводов — изображение было всегда чистым и могло заполнить комнату. Тем не менее, когда хост подключался, даже слабая настольная установка позволяла устанавливать зрительный контакт друг с другом. Или, по крайней мере, с изображениями друг друга.

Мерцая множеством ярких измерений дешевого проектора Омики, всё на шоу-площадке было освещено оттенками корпоративной помады, частично покрытых инеем, частично матовым. Ведущая расположилась на двухместном темно-вишневом диване, вся в белом и с серебристыми волосами, уложенными сзади в форме айсберга. Её пальцы на ногах с ярко алыми ногтями были согнуты в тёмно-красных кожаных сандалиях. Свет стал розовым, и ведущая засияла улыбкой, но старый 3Z Омики из-за молекулярной неподвижности так исказил её зубы, что они стали выглядеть как китовый ус.

У неё кольнуло в локтях и коленях от этого эффекта. Это было нечто большим, чем просто рефлексом — зловещий знак, предвестие или, возможно, просто случайные проектирующие лучи из соседней вселенной. Кто знал? Реальность не была прежней после Большой Катастрофы. Не то, чтобы кто-нибудь знал, что точно произошло. Кроме самой Большой Катастрофы. Всё, что угодно могло просочиться через внезапно возникшую воронку на дороге или разбитые окна, подлатанные скотчем, пластиком и отчаянием вместо стекла — вообще всё, даже кусочки мечтаний других людей.

Её странное чувство могло прийти откуда угодно и могло значить всё или ничего.

Чтобы это ни было, в последнее время с ней происходило многое. Маленькие знаки, приступы боли в суставах и коже. Её ощущения обострялись бы до тех пор, пока не обнулились бы в источнике своего происхождения. Это её раздражало; еще больше дерьма, о котором надо было думать в её и так уже разрушаемой временем бесцельной жизни.

Но она чувствовала это, поэтому она выключила звук и услышала… мгновение или два спустя… неприятно обыденный звук: шуршание и треск, которые, вероятно, издавало насекомое. Настолько большое, что оно двигало застарелую грязную посуду на «кухонном столе» (расколотая старая дверь, лежавшая на древних покрышках недалеко от входа), когда шло по ней.

Это был один сплошной мусор, всё это — огромный мешок дерьма, привязанный к её спине, якорным канатом тащил её между сменами в школе на полуразвалившемся автобусе в рассыпающуюся лачугу и обратно в школу. (И это была настолько «школа», насколько её стол был столом).

После последнего потопа, Конца Света Майя, люди говорили обо всём и в то же время ни о чем, но никто больше не пытался построить мир заново. Взрослые бездельничали, торгуя файлами вблизи сигнала в полуразрушенных зданиях, волочась, как троллейбусы по маршрутам. Они разыгрывали видимость работы. Тем временем стены просто продолжали рушиться при каждом повторном толчке, и половина пожаров всё ещё не была потушена, потому что каждый день начинались новые. Только Корпорация «Сигнал» и ее производственные башни были относительно неповреждёнными, и только работающие там были весёлыми, или, по крайней мере, безумными в пригодных пределах. В конце концов, они работали для сигнала, а кроме сигнала мало что осталось.

Детей, достаточно подросших, проигнорировали или бросили беспомощными, когда их близкие ушли в поисках менее ядовитой родины… А большинство детей постарше разбрелись в места, куда Омика идти не хотела, чтобы заниматься тем, до чего ей не было дела. Хотя они, в основном, контролировали городские кварталы и маленькие городки, каждый называл свою территорию Дикой Местностью, как будто чрезмерное разрастание было безвредным растением по сравнению с глубоко укоренившимся сорняком анархии.

Оставшиеся дети постоянно торчали на парковке для школьных автобусов. Как и Омика, они бродили вокруг и ждали друг друга, пока все не проснутся. Недели превратились в месяцы, и вскоре они привыкли к этому, так что это стало чем-то нормальным. Они были сомнамбулами на разоренном ландшафте и знали об этом. Но это было лучше, чем быть мясом. Так что они оставались, потому что знали: мясо — это то, во что, так или иначе, Дикая Местность в конце концов их превратит.

Омика встала и убила мельтешащее существо аккуратным разрезом её ржавого хлебного ножа, затем разделала его, ловко, даже если не с хирургической точностью, намереваясь продать хитин торговцу жуками. Но она оставила себе глаза и положила их в банку на полке над флэт-топом. Она долго смотрела на них. Они были переливающимися пустыми маленькими драгоценностями. Иногда они ловили случайные лучи из рез-каста, которые заставляли их внезапно расцветать в призматической вспышке.

Однажды, спустя несколько месяцев, она вынесла банку наружу и похоронила. Ей стало лучше. У неё был план. Она старалась оставаться в стороне, но пришло время выбирать. Омика должна была стать частью сигнала. Но она должна была быть осторожна. Много плохих вещей могло случиться с людьми, сделавшими это, особенно если у них был 3Z.

* * *

В тех краях Нгузе был настоящим гангстером. Он бесшумно ходил по земле. Большинство парней производило много шума, но Нгузе говорил, что знает как ступать легко, чтобы взобраться, затаив дыхание по этим толстым, потрескавшимся уступам, для того, чтобы Ибо вскрикнул, ведь его никогда не щекотали, никогда не заставали врасплох. Никогда, то есть с прошлого раза, о котором никто уже не помнил, ни минуту назад, ни пять минут назад, пять лет назад, словно и не было — но только не Нгузе.

Это было место, где картинка оживала, словно сети, полные рыбой в твоем желудке, или порхающие вокруг большие мотыльки — так он пытался объяснить, но его мать никогда не могла это сделать, а Нгузе мог, и поэтому Ибо брал его с собой поговорить о картинах и жизни, пока они ели улиток и ягоды.

Было хорошо занять чем-то свой разум. Вскоре должен наступить холодный сезон, и они замедлились бы, пока не остановились бы полностью с последней мыслью, что придет им в голову. Это будет долгое время, без имен или чего-либо ещё, только созерцание.

— Заставь мёртвые картинки двигаться, — Нгузе твердил Ибо на ухо, влажные шорохи урчали в его горле. Соедини их вместе!

Но в этом не было смысла. Ибо демонстративно двигал своим телом, великолепными плечами и крепкими бедрами. Картина не могла войти одна в другую, как валун в дверной проем, чтобы защититься от ветра.

— Нет, — говорил Нгузе, снова и снова, но Ибо не знал, только начинал ощущать.

— Словно дерево, которое сбрасывает листья? — гадал он с надеждой. В этот раз он получил в ответ чуть менее раздраженный вздох.

* * *

Проходя через лабиринт отдела Найма и Пропусков Корпорации «Сигнал», пока она наконец не достигла встречного, Омика хранила молчание, чувствуя, что в данный момент нужно было дать возможность Мистеру Форма № 3 обдумать то, что бы не пришло сейчас в его аккуратно подстриженную голову.

Он ждал, глядя на нее, но она выиграла, и он заговорил первым:

— Вы говорите, произошла авария?

— Технически говоря, я… ээ… прибор.

Выдумывать прошлое становилось легче. Детали просто формировались вокруг нескольких песчаных зерен реальности и лжи. Но историй было не так уж и много, к тому же они могли быть правдой, или были достаточно правдивы для ее целей.

Вот она жизнь, наконец-то осознала она. Если ты разобрался в правилах и следуешь им, ты мог быть кем или чем угодно.

— Мои инженеры были с Машиной Понедельника. Потом произошла авария, ну, их лаборатория…

— И вы говорите…

Поначалу Омика удивлялась, почему он так часто использовал эту фразу, но сейчас она поняла. Так говорили журналисты, не кабинетные работники, а те, чья работа — надоедать людям, и они были слишком заняты, чтобы разговаривать. Вы говорите, они говорят, кто-то говорит.

Повествование в настоящем времени… «Его дело — работа в команде», — решила Омика. Поэтому в этот раз она перебила, выводя его из равновесия:

— Извините, как Вы сказали Ваше имя?

Она смотрела прямо ему в лицо и ждала, стараясь не качать своими порванными кедами на металлическом стержне под ее стулом, в пространстве между ее ногами и ковром (или что бы это там ни было, корпорация положила это на пол, чтобы было меньше грязи). Строго говоря, в ее возрасте ей даже не было позволено находиться в комплексе Корпорации «Сигнал», встречаться с их агентами, но как часть ее нового прозрения, она выучила, что, если ты выглядела бы серьезной и занятой, большинство позволило бы тебе идти куда угодно и поверит всему, что ты заполнишь в их формулярах.

— Свифт, — сказал осторожно Мистер Форма, как будто он отвечал на что-то более сложное.

— На самом деле я не говорил. Мое имя Мистер Свифт, и, может быть, я забыл выразить почтение от встречи с Вами, это так, — он указал на свой стол, почти беспомощно, словно это был дракон, которого он должен был постоянно кормить, а иначе он съел бы живьем его самого.

— Конечно, — сказала она, стараясь подражать грации хозяйки 3Z, милосердно освобождая его от всего неназванного. Она не пожимала руки месяцами, может быть, годами, но такое не забывается, не так ли? Это простая процедура. Тем не менее его ничто не взволновало в её поведении.

— Мистер Свифт. — Она, как смогла, изобразила фальшивую улыбку, пряча зубы. — Я тоже рада встречи.

В первый раз он улыбнулся ей в ответ. Удивительно, но он выглядел, как малыш на прогулке, которого кто-то только что отстегнул от ремней и выпустил из автокресла поглядеть на утят в пруду (если утята не были все покрыты сажей и маслом). Сейчас он целиком и полностью был весел, его досада рассеялась полностью. Но Омика когда-то помогала заботиться о младших детях, сиротах, и поэтому знала, что его настроение может быстро измениться вновь.

Эта реакция дала Омике новую идею:

— Мне кажется, я видела двор с небольшим фонтаном снаружи.

— О да, — с энтузиазмом ответил её, по-видимому, новый лучший друг, подбирая перо и важные бумаги и прижимая их локтями. — Свежий воздух, да и дождь с утра прекратился, не так ли?

Она заметила, что он был цвета застарелого пепла и часто моргал, когда его голова поворачивалась к свету. В последний раз дождь шел три дня назад, но у нее не хватило духу сказать ему об этом.

* * *

— Смерть — удивительная вещь, — сказал Нгузе.

Ибо думал и об этом, и об идее сходящихся друг к другу картинок, и, в конце концов, он нашел способ держать рисунки в уме так, что он начал воспринимать их как серию моментов.

Прошло не слишком много времени, и моменты начали течь в реке системного мышления. Он пошел к трещине в мире: разбежался и прыгнул в неё, умер для себя и обнаружил, что сказанное Нгузе было правдой, более или менее. Ты умирал, души на твоих глазах устремлялись вниз, как падающие листья или рассыпающиеся кости, и потом ты получал очки. Всем нравилось знать, где их начало. После того, как твой холст оказывался в твоей руке, ты мог только ждать, что делало тебя более или менее свободным.

Он всё ещё нуждался в терпении и хорошем поведении, но это был не слишком большой вызов для натренированной сущности. Каждый раз, когда качающиеся верёвки останавливались, ты рассчитывал вероятность того, что ты перепрыгнешь, и ты был так дисциплинирован, что не сдвигался с места, пока они не были выстроены точно в ряд.

Ибо слышал историю Нгузе много раз прежде, хотя только теперь ему стало понятно, что каждый раз она была разной. Тем не менее, когда это случилось с ним, все смертные заботы отпали, и он увидел цель. Нечто большее, чем его собственная жизнь, или его матери, или всё, что у них было на земле. Взаимодействие. Он понял. Это было намного сильнее и важнее, чем когда планеты выстраивались в ряд.

* * *

Мисс Омика и мистер Свифт продолжили их встречу снаружи за столом для пикника. Она пристально смотрела на него в поисках признаков болезни. Очевидно, он так долго не покидал свой офис, что у него могла развиться аллергия на солнечный свет или фобия на хлорофилл. Но он казался достаточно крепким, возможно потому, что он замечал вокруг него только мир внутри маленькой сферы с логотипом Корпорации. А всё происходящее за его пределами, было красочной, но не имеющей значения местностью.

— Фактически, мы не можем получить сигнал здесь, — признался он, когда они сели на скамейку. Он указал на сорняки, начинающие перелазить через высокие защитные стены двора и ржавые куски труб, уложенные на некоторые рассыпающиеся кирпичи. — Так что мы используем это место только для аварийных собраний.

— Как часто они проходят? — поинтересовалась она, глядя на сломанный стол, подпертый с короткой стороны рассыпающейся грудой цементных блоков. Она заметила, каким покоробленным и вздутым был стол, как выброшенный на берег труп, сделанный из непрочного дерева, или как мёртвый пупс, сбитый мультяшным танком.

— Официально, они не могут проходить, — сразу ответил мистер Свифт, но вновь слегка улыбнулся. Он знал, это было невозможно. — Аварийные процедуры активируются только из-за непредсказуемых изменений погоды или крупномасштабных возмущений планетарной нестабильности, которые, безусловно, исключают возможность встречи снаружи.

Когда она попыталась думать так, как он, то всё поняла.

— Вы имеете в виду землетрясения?

— Это не совсем верный термин, — сказал он очень осторожно. И она догадалась, что он пытался сказать ей нечто более серьезное.

Возникла неловкая пауза, когда они оба думали об этом. И вот почему он не решился сделать это сейчас — здесь и сейчас, где они могли общепризнанно видеть солнце, но только сейчас, из-за того, какими толстыми и высокими должны были быть стены, окружающие внутренний двор.

Потом он, казалось, передумал или, может быть, осознал, что он подразумевал. И следующие слова его были несвязанными.

— Иногда я приезжаю сюда работать, когда не могу уснуть.

Это внезапное проявление личности было интересным, и она снова увидела его по-другому: более сосредоточенным, то, как его нос немного склонён влево, прямые волосы убраны вверх от брови. Он был старым, как минимум 25-летним. Он был скучным, но милым, и она могла видеть, как он нуждался в ком-нибудь, похожим на ту, кем она притворялась, чтобы продвинуться куда-угодно по его карьерной лестнице.

— Без этого? — спросила она.

— Вы кажетесь удивленной, — сказал он тоном, который, вероятно, считал хитрым. — Я думал, вы поймете.

— Я не знаю многого об этих шоу, несмотря на… инцидент, — сказала она, радуясь шансу любопытничать. — Я не знала, что вы можете что-то без сигнала.

— Они всё ещё учат нас, как держать карандаш, — ответил он сухо, и она вынужденно улыбнулась ему, и он тоже улыбнулся в ответ. — Я держу небольшую записную книжку на случай отключения…

— Не волнуйтесь, мистер Свифт, я поняла, — сказала она. Она чувствовала размер пространства вокруг них, слишком яркое небо, крадущееся над ними, как большая собака. Она хотела войти внутрь и что-нибудь подключить, но ситуация изменилась, и она просто должна разобраться с ней.

Снова волшебные слова.

— Меня… Некоторые люди зовут меня Эшер, — попытался сказать он смущённо. Теперь Омика знала, что у неё есть агент, и всё в порядке. Он, может быть, и бюрократ, но не был так плох.

— Эшер Свифт, — повторила она. — Эффектно. Ты когда-нибудь пробовал хостить?

Эшер открыто рассмеялся, но не над ней, а над её смелостью. Он был в восторге от неё.

— О, брось, — скромно сказал он.

— Почему нет, — удивилась она. Это было, как лотерея или игровые автоматы, надо было просто повернуть переключатель, включить или выключить. В основном, выключить. Если рез-моды были там, а у него не было бы работы, если бы их не было, в любом случае, он их видел.

— Я бы не хотел ставить себя в неловкое положение, — признался он, и она почувствовала, что это признание выдалось для него нелегко. Он бы расплавился под открытыми рез лучами, ну точнее, просто разлетелся на кусочки. — Я счастлив на моей работе. Находить таланты.

Она могла сказать, что это было правдой, хотя что-то ускользнуло снова; нотки неуверенности, казалось, проскальзывали в его тоне.

Он поборол их, прищелкнув зубами.

— Мы должны закончить c документами внутри, — сказал он твердо, размахивая дорогой ручкой. — Дождь может пойти снова в любую минуту.

Она снова посмотрела вверх на кристально-чистое небо, но ничего не сказала.

* * *

Ибо за свою жизнь верил в разных богов, но никто из них не объявился, когда он умер. Вместо этого, дрожащий маленький монстр махал рукой в момент, когда он приземлился в месте перерождения, или как бы ни называлась эта странная маленькая комната, расположенная вне времени и пространства.

Создание было каким-то пурпурным с металлическим блеском. И это можно было бы назвать красивым, если бы не выглядело гнилым. Ибо было ясно, что оно было больным, или старым, или чем-то в этом роде. Оно было неуклюже согнуто, казалось выше и старше него, но оно так сутулилось, словно не выдерживало тяжести своих костей, от чего создавалось впечатление, что оно ниже.

— Мы, конечно, обожаем вас, — сказало оно или, казалось, сказало посредством некой вибрации, покалывающей барабанную перепонку.

— Мы много значим для вас. — Не точное, но даже излученное чувство в его черепе мистическими лучами было обнадеживающим. — Хотя мы и не можем помочь, но чувствуем, что ошибки были сделаны. В ближайшее удобное для Вас время… Оно прыгало вокруг, беспокойно и с надеждой.

Ибо поежился от его неопытности.

— Вы просите меня о помощи? — решился он спросить. Монстр не пытался его съесть или даже попробовать, так что, может быть, это был космический тест, или еще какая-нибудь штука в духе Нгузе.

— Весьма признателен, — сказал монстр, скаля зубы, — за ваше терпение. Прошу, пойдёмте встретим моих приятелей, и после я не стану мешать вашей тренировке.

Ибо обнаружил, что его ведут через замкнутое пространство со спертым воздухом и странными людьми вокруг, и удивился. Сейчас он мог делать это, точно как говорил Нгузе, соединять воедино идеи. Его воображение стало линейным и фиксированным во времени. Но он не беспокоился, только гадал, куда это все его приведет. Теперь он знал, что даже если это была прямая дорога к смерти, для него это стало бы только следующим перемещением, возможно даже возвращением домой, как это случилось, когда Нгузе умер в месте, куда он попал после смерти.

* * *

Снова вернувшись в офис мистера Эшера, Омика размяла спину и руки и стала ждать, чтобы он провел ее через море форм — что было, очевидно, его призванием и, возможно, судьбой. Позже она попыталась вспомнить, что было на самом деле, а что нет, и сомневалась бы. Но потом она сравнила бы воспоминания о его офисе с теми со двора и, словно сон, который кажется реальным до момента пробуждения, она опять смогла бы увидеть разницу.

В конце бесконечной встречи, он сказал, что покажет ей аппаратную комнату, ну или одну из них, по крайней мере.

— Я должен кое-кому тебя представить, — сказал он. — Её зовут Бетти, и она управляет CRZ. Не беспокойся о металле. Она совершенно славная.

Омика задумалась об этом тщательном выборе слов, пока следовала за Эшером через заржавевшие, но в целом неповрежденные мили кубических стен, которые были символами статуса для своего времени. Однажды их снесли бы или отдали бы в дар, но они бы стоили так мало, что вам пришлось бы заплатить кому-нибудь, чтобы их забрали. Она помнила то время, но очень смутно. Большая Катастрофа грянула, когда ей было только три, и двенадцать лет спустя шок не прекращался. Любая стоящая стена была знаком силы, успеха, другими словами, знаком, что вы имели какое-то отношение к Корпорации.

Поэтому, если вы не хотели имплантаты, вы могли забыть про крепкие стены. Или про работу, если на то пошло. Сигнал нуждался в приёмниках, а у Сигнальной Корпорации были свои стандарты. Но также у неё было множество доступных имплантатов, несмотря на риски и потерю частной жизни, потому что главной заботой рабочих было то, будут ли они есть старые консервы, печеные бобы или друг друга.

Конечно, всегда было дешевле сделать свой собственный, поэтому Омика и крутилась в этом месте, не говоря уже о компании такой крепкой посредственности, как Свифт. Если бы она даже была слишком тупая или странно выглядела, потенциальный бесплатный труд для них был бесценен. Но она никогда не рождалась, она была сконструирована, атом за атомом, и поэтому не была ни тем, ни другим. И ей не нужны имплантаты или любые другие устройства и провода. Если бы они могли заставить её говорить по команде, они могли использовать ее всю ночь, ни потерь, ни сбоев.

При входе на CRZ станцию была очередь, и все они должны были пройти один за другим через стерильную камеру безопасности. Первым Мистер Свифт, потом странный мальчик-ящерица, которого агент представил как Иии-боу или что-то вроде того.

— Не беспокойся о нем, это просто рекрут, — едва успел объяснить Эшер. Омика шла последней, так что она могла видеть и копировать их действия, не спрашивая, что делать.

Внутри они оба с мальчиком-ящерицей в ошеломлении остановились при виде поля алмазных нитей, наполнявших пространство, которые переплетались друг с другом по всей протяженности, окружая ряд рабочих существ всех размеров и конфигураций, подсоединенных различными способами к своим станциям. Каждая видимая нить плавилась под давлением бесчисленных операций в бесконечных цепях сборки. Застенчиво стоя рядом друг с другом, наблюдая за вспышками работников, передающих живой сигнал, Ибо и Омика интуитивно чувствовали связь с органической конфигурацией этого места, несмотря на то, как ново это было для них обоих. Это все было неизвестно, но смутно знакомо.

Эшер привёл Омику и мальчика-ящерицу на станцию, где они быстро обменялись именами и рукопожатиями. И она могла сразу сказать, что в отличие от неё, Бетти, вероятно, была рождена, согласно её бумагам, но Омика могла поспорить, что большинство людей бы в этом усомнились, встретив её. Её блестящий череп неприлично выставлял напоказ свою металлическую сущность и вызывал беспокойство, рассылая вокруг блики, как фрагменты сигналов. Еще большее беспокойство вызывало то, что круглые, грубо очерченные глазницы Бетти никогда не мигали, в них постоянно отражались металлические вспышки, отчего возникал стробоскопический эффект, если вы смотрели в ее глаза.

Вместо этого Омика смотрела на ее руки и на полированные пластинки слоновой кости на ее запястьях. Когда у нее был тридцатисекундный перерыв, и они обменялись именами и рукопожатиями, Бетти небрежно опустила рукав над открытой аппаратурой, но это не могло скрыть стойкое ощущение шарнирного механизма от ее пожатия.

Все же, ее руки были лучше, чем нормальные, насколько могла судить Омика. Особенно в том, что касалось направления работы Бетти. Она с усердием пыхтела над крошечными серебряными проводками, двигаясь так быстро, что ее руки казались размытым металлическим пятном, когда она работала. Волосы, собранные в хвост, со свистом развевались над блузкой в такт ее движениям и отбрасывали яркие радужные блики на черную ткань.

«Это тоже было информацией», — решила Омика. Информацией, передаваемой через кожу, вниз по позвоночнику, к стулу, что спокойно сигнализировало о ее статусе, мудрости и стрессоустойчивости.

— Как тебе нравится работа, Ибо из Долины над Пропастью? — Бетти не переставала работать, даже спрашивая. — Ваш вид, кажется, особенно приспособлен к технологии, которую мы здесь используем, и твой, ээ, кажется кузен Нгузе, да? Он решил прервать контракт, так что мы думали… Возможно…

Прежде чем он мог ответить, нужно было объяснить множество терминов и понятий, но все они знали, что он скажет да. Ни имплантаты, ни часы, ни весь странный опыт не могли его отвратить. Все его чешуйчатое тело с волнением напряглось, и его отправили в хирургическую зону, потому что они не теряли времени, если видели хороший экземпляр, готовый к работе.

Омика поняла, что Бетти и мальчик-ящерица не были намного старше ее. А для него это хорошая сделка. Но он принял её, что ещё ему оставалось? Вернуться обратно в джунгли и знать обо всем этом, сияющем в своей недоступности? Она позволила увести себя в более скучное место, гадая про себя, как это, когда у тебя есть имплантаты, и ты становишься часть самого сигнала.

У неё тоже было рабочее предложение на рассмотрение. Её собственная программа — Пустой Карман Омики, или что-нибудь такое же броское.

Это было необычно, но не беспрецедентно. Мистер Эшер Свифт дал понять это совершенно ясно. Технически, Омика считалась заброшенным IP, но так как она также была гражданином, она могла юридически претендовать на владение своим существованием. Она внутренне улыбнулась тому, как серьезно он это сказал, словно она могла медленно раствориться в воздухе, если они не могли бы поставить соответствующую подпись на листе бумаги, доказывающую, что она имеет право на существование.

Ей казалось, что прошло много времени с тех пор, как она оставила свою лачугу, вооруженная планом, но он работал. Вроде бы.

* * *

Когда имплантаты Ибо были готовы, а режим утвердился, то со временем (таким реальным для него сейчас, как никогда прежде), Ибо понял, что улыбка Бетти была не такой уж и непостижимой, как ее руки. Она тренировала его на работе и в то же время обучала его с помощью работы имплантатов, они жили и работали вместе, и ее руки, улыбка, и вся Бетти в целом — все это стало частью его жизни, и даже больше. Их мысли переплетались, они делили между собой синапсы, включая те, что они создали вместе.

В 17:00 они заканчивали свои смены. Бетти освещала комнату своей несложной улыбкой, пока они спешили наружу, и продолжала улыбаться, когда достигла обочины, где их ждал пятиместный cinq.

— Ты заметил? Чит Девять опять угробила свою смену, — сказала она ему, опуская свою прохладную металлическую голову на его чешуйчатое плечо, пока она набирала код для дома. — И она знает, просто это ее не волнует. Специально, я считаю. Она думает, им нужны на это новые регистраторы…

Сквозь спутанные локоны на его лице она увидела, что его новые светящиеся глаза расфокусированы.

— Ибо? Ты меня слышишь, дорогой?

Он не слышал. Через тонированные очки она могла видеть его дико искрящиеся глаза, и отражающий эффект сделал его шлем созвездием аварийных сигналов. Ее механические запястья вращались и поворачивались, быстро поднеся руки к мягким ремням, державшим его и позволявшим ему вращаться вокруг спирали, но ее ловкие пальцы сорвали петли. Ремни дали слабину, и она поймала Ибо, соскользнувшего с сиденья, крепко держа его сзади руками за грудь.

Они были на полдороге между штаб-квартирой и домом, на маршруте, который, как знала Бетти, простирался от побережья к краю железа. Длинные белые рельсы отмечали просторы песка, по которому они ехали, и она не могла сказать, были ли темные извилистые линии впереди, образующие абстрактные узоры, просто тенями или следами шин. Зубчатые очертания неизвестных деревьев и шелест странного, густого подлеска, казалось, подползал ближе к рельсам с каждым моментом.

* * *

Омика раздумывала над предложением, вспоминая мальчика-ящерицу, и то, как явно его подсадили и обработали, а он даже ничего не понял. Пространство и время очевидно были для них ничем иным, как сигналом, который приходил от людей через имплантаты, по одному выходу энергии за раз. Это было главной заботой Эшера, помимо правовых вопросов, что правильно сконструированного хозяина следовало научить держать его живую рез энергию в том же диапазоне, как у тех, кто работали с имплантатами, и потребовалась значительная практика, чтобы научиться избегать чрезмерного распространения сигнала.

Наверное, с меня хватит, решила она, и подумала о последнем плане.

Эшер Свифт никогда этого не понимал. Взрослые не могли понять, что попытки жить вечно — это только мечта, временный способ существования, не потому что они пережили слишком большую катастрофу, а слишком маленькую. Все это должно было пройти прежде, чем они начали бы что-то новое.

Их всех поддерживал сигнал. Только поэтому корпорация смогла продержаться так долго против быстро растущей Пустоши. Все, что Омика должна была сейчас сделать, это вернуться назад в сердце башни, тогда она смогла бы задуть ее, как свечу — как праздник, отмеченный тьмой, и тогда они наконец смогли бы начать все сначала. Она видела достаточно на рез-станции, чтобы понять. Все, что ей потребовалось бы, это найти пустой рез-распределительный сет — что нетрудно, учитывая как мало приемников работали в течение нескольких лет — и ее тело сделало бы все остальное.

* * *

Ибо пристально смотрел на дуги, держащие его, и желал, чтобы они исчезли, до того как он заснул бы. Это тоже было смертью — еще одно скольжение в еще один мир, хотя каким-то образом, как будто во сне, он узнал достаточно символов, чтобы смог сориентироваться, и не чувствовать себя потерянным. Он нашел платформу, поднимающуюся в комнату с машинами и книгами и задал общий поиск работников в сфере Бетти. Список имен и номеров прокручивался, как рухнувшие деревья. Он постучал когтем по экрану, чтобы остановить этот поток на нужной отметке.

Бетти: прекращено. Записей было слишком много в слишком многих диапазонах, чтобы быть уверенным, но чтобы не значило слово «прекращено», оно не применялось часто.

Хотя он знал, что это значило. Ничего сложного не было в этом слове, что-то больше не производилось, не пользовалось спросом и не работало. Это был другой способ сказать — мертва. Бетти даже не была сном — она была сказкой, как гоблин в шахте. Иногда за стенами слышался стук, и вы не знали почему, и говорили, что это, должно быть, духи, что то таинственное и не совсем дружественное. Если она и была здесь, сейчас ее не было.

Ибо почти поверил в это полностью, прежде, чем услышал шепот старого Нгузе в своей памяти…зачем им вести запись об отсутствии записи? Зачем писать именно так…

Прекращено… чтобы все видели? Просто на случай, что он посмотрит?

Конечно они знали, что он посмотрит.

Теперь, когда он знал, как заставить картинки в голове двигаться, они, казалось, никогда не останавливались. Он думал, что видел Бетти, под сигналом светофора, ждущую сигнала, чтобы начать движение, и неон отражался от ее головы. Он думал, что видел Омику — он часто видел ее, слоняющуюся вокруг CRZ, с ее старым скучным агентом, который что-то бормотал и показывал — прячущуюся под столом с подтянутыми к подбородку коленями. Ему казалось, он видел их обеих в тусклом зеркале, повернувшись через плечо. Там, снаружи, и везде вокруг него, они слушали и отвечали на вопросы. Перебрасывались словами. Если вы умели танцевать один танец, то сумели бы и другой. Если вы могли следовать партитуре, вы смогли бы сыграть с листа.

Они работали вместе, вместе ходили в группах, каждый день. Они очень хорошо понимали друг друга. Любой мог это остановить, но никто бы не стал, пока они не проснулись. Он не умирал, он только перемещался вверх и вниз по связке миров. Во всех из них, история, структура, когда вы смогли это увидеть и понять, была одинакова. Они предупредили его довольно ясно: если имплантаты вышли бы из строя, его тело исчезло бы, и он стал бы невидимым работником, частью бесконечного источника собрания молекул и агрегатов, необходимых для поддержания сигнала живым.

Поэтому Ибо решил быть, как Нгузе — он разговаривал с последней командой своих новых коллег нано-работников, продвигал среди них идеи, новые способы мышления до тех пор, пока не пришла бы волна Омики, и они были бы готовы вместе со своих станций перенаправить сразу все, проталкивая до тех пор, пока не сломалась бы.

* * *

Пока Бетти обдумывала это, она тащила бессознательное тело Ибо так близко к краю, как только могла, подперев его ноги, и прижав его грудь к рельсам, и плотно прижалась сама к его спине. Сам Cinq был слишком большим, чтобы его можно было убрать с дороги, но она надеялась, что кто бы ни подъехал сзади, он заранее увидел бы неподвижную преграду, чтобы успел затормозить и подать сигнал о помощи.

Она чувствовала себя неполноценной, но небесполезной. На работе ее хроматический конский хвост уже бы послал пять различных сигналов тревоги увеличивающейся срочности, и она бы скоро услышала свист вертолетов корпорации, приближающихся по частному маршруту полета.

Но здесь и сейчас не было утешительных звуков машин. Не было ничего, кроме шума леса, который она не могла идентифицировать, и надеялась, что это был только ветер.

Затем вздыбилась земля, и она узнала это… Она почувствовала дрожь, но сначала подумала, что это что-то, пришедшее с неба, потому что облака, казалось, вибрировали. Она подумала, что само небо раскалывалось на части, как будто длинная инопланетная рука приближалась к трещине и собиралась отдернуть занавес. Но потом она увидела луну и вспомнила, что в галактике есть правила, одно из которых гласит, что планета только кажется стабильной в краткосрочном масштабе.

Землетрясение. Это было землетрясение, не просто толчок, а землетрясение, которое она ждала. Сигнал держал всех вместе, проводя энергию от одного к другому, из имплантатов к сигналу и опять обратно, и теперь он, наконец, прервался.

Она чувствовала, что ее металлические ноги скребли по асфальту, плавно стаскивая ее тело вниз по трассе.

Слетая с обочины дороги, она потянулась и распустила хвост, почувствовав, что ее волосы уже начали расти. Зубья были смяты, провода спутаны, где-то внутри нее происходила перемена.

Сигнал умирал, он был почти мертв, но Бетти оживала. Ее слишком крупный металлический череп никогда не изменялся, потому что он был установлен в пещере-матке под водой командой нанитов, но остальные ее части, которые никогда не были рождены, отпадали, и на их месте возникали новые. Весь мир менялся, собираясь заново — сигнал прерывался, рассеивался и преобразовывался, и они позволили ему так переплестись со всем, что с ним преобразовывался весь мир.

* * *

— Думаете, если будете делать это достаточно долго, вы натрете мозоль на голове?

Юноша, все еще странно бледно-зеленый, но уже не чешуйчатый, покачивался, чтобы сохранить равновесие в покосившемся автобусе. Эй, просыпайся! Я тебе говорю, Посмотри на меня, если слышишь. Посмотри на меня.

Она посмотрела. Они поняли. Автобус волочился над сыпучими гравийными карьерами, и ее склоненный череп отскакивал от окна, как в игре в настольный теннис.

— Нет. Это глупо. Я слышу тебя. Я не сплю. Я все время не спал.

— Глупо намеренно зарабатывать себе головную боль.

Он чувствовал, будто он притворялся кем-то, но прошлое опять ушло. По крайней мере, будущее казалось неповрежденным, его разум все еще был способен удерживать его вместе в упорядоченной модели, даже если там было слишком много размытых пятен.

— Останови автобус.

Это прозвучало, как приказ, и она засмеялась.

— Верно. Сейчас сделаю.

— Разве ты не знаешь, что ты можешь?

Крадущийся гул машины продолжался. Шум стоял между ними, как стена. Затем автобус остановился, и они вышли, игнорируя гул. Это был долгий путь для обеих сторон, но это уже не имело значения, верно?

— Точно, — ответила она.

Они были свободны. Она подняла дорогу и повертела ее, слепив из неё мост. Автобус упал, как старая игрушка, приоткрылся, и оттуда вывалились люди.

— Эй, — сказал он, предупреждая, но она уже легко поставила шифровальщиков на ноги.

Это было весело. Как будто она была яркой трубочкой, которую окунули в стакан с пузырьками, начавшими кружить вокруг неё.

— Но почему ты не можешь этого делать? — гадала она вслух, пока они мягко проплывали мимо новообразований.

Он долго не отвечал, а затем просто спросил:

— Как твое имя? Но она больше не знала этого, и он осознал, что тоже забыл свое, оно выветрилось из его головы, когда вибрирующие миры слились воедино.

Однажды, он споткнулся, и она схватила его руками, отчаянно, стараясь вспомнить, для чего нужны руки.

— Я думаю, все ушло, — сказала она. — Сила ушла.

— Да. Мне пришлось впитать её в себя, чтобы выпустить, но она уже иссякла. Прости.

— Почему ты не предупредил меня?

— Я надеялся, что это случится только с тобой, что я сохраню ее.

Она поставила его на ноги и отряхнула.

— Ты особенная, — сказал он. Прошлой ночью она сделала им лес, и теперь он будет стоять тысячи лет.

— Больше нет.

Она, казалось, не жалела об этом. Он придвинулся ближе.

— Навсегда, — сказал он. — Всегда.

За плоской кирпичной стеной, под висячим деревом они ловили рыбу у грубой скальной плиты около двенадцати футов. В качестве удочек они использовали карнизы от занавесок, обернутые в пластик.

Боковым зрением они могли видеть мелких животных, мелькавших так быстро, что они становились почти невидимыми. Она была почти уверена, что некоторые из них могут ходить по линии приливов и отливов, между землей и водой. Она видела жука с семью ногами, одна из них как изогнутое лезвие, вспенивала воду снизу, продвигая его вперед.

Она продолжала просто наматывать катушку, и она наматывала, воображая тонкую прозрачную леску, врезавшуюся в ее ладони. Внезапно он резко налетел на нее, потому что он никогда не учился, как следовать указаниям.

С запада пришло наводнение, высокая гряда воды заслонила весь пейзаж за собой.

— Холмы, — сказала она, и они направились туда на велосипедах, но пришлось вспомнить, как на них ездить.

Они нашли лагерь — призрак на склоне утеса, оставленный, как многие другие, что они находили, с обычными задачами, явно незавершенными. Она всегда ходила вокруг и складывала книги, ставила на место чайники, закрывала ящики. Они использовали все, но ничего не хранили.

Так они и жили, все лето. Бродили, спали в пещерах, поднимали с земли то, что хотели съесть. Не останавливаясь, позволяя оберткам упасть и быть унесенными ветром.

Она нашла камеру, что разбухла от влаги и грязи. Он стер владельцев, открыв отсек. Они перетягивали пленку между своих рук, передавая ленту друг другу, как поток волшебных огней в черной дыре мультфильма. В тусклых лентах они видели друг друга мерцающих, как вид через петлю, или, как в старом кино, как металлический звук ножа, когда вы его откуда-то вытягиваете.

В этом был смысл, говорили они друг другу. В фильмах никогда не бывало пустых кадров.

Они похоронили все сразу, сунув ленты и камеру в грязь. Пузыри продолжали появляться на поверхности, но она затоптала их, к своему удовлетворению.

Они последовали за волной в следующий город, сунув свои носы в старый Джип, плывущий по воде и плыли, пока он не врезался в кучу подобных транспортных средств. Они заблокировали дорогу на мили, как будто кто-то решил сделать Великую Стену из машин.

— Потребуется вечность, чтобы обойти это, — сказала она. — Я не думаю, что у нас достаточно запасов, чтобы сделать это.

— Мы должны попробовать, — ответил он. — К счастью, у нас есть вечность.

Он все еще мог заставить ее улыбнуться. Как он сказал, больше было не важно, тогда или сейчас. Даже если время закончилось, у них была вечность.

Примечания

1

Анасази — Культура Анасази, или предки пуэбло — доисторическая индейская культура, существовавшая на территории современного региона на юго-западе США, известного как Четыре угла (штаты Колорадо, Юта, Аризона, Нью-Мексико). Для культуры анасази был характерен собственный стиль керамики и сооружения жилищ.

(обратно)

2

Пласгласс — сплав металла, пластика и стекла. Более прочный, чем обычное стекло.

(обратно)

3

Космополитизм (космополит — человек мира) — идеология мирового гражданства, ставящая интересы всего человечества в целом выше интересов отдельной нации или государства и рассматривающая человека как свободного индивида в рамках Земли.

(обратно)

4

Ло — сокращенно от Долорес.

(обратно)

5

C’est la flippin vie — фр. «Такова жизнь, малыш».

(обратно)

6

Спейс-Нидл (англ. Space Needle — «космическая игла») — самая узнаваемая достопримечательность на северо-западе тихоокеанского побережья США и символ города Сиэтл.

(обратно)

7

Отрывок из «Интернационала» — международного пролетарского гимна, гимна коммунистов, социал-демократов и анархистов, гимна РСФСР (затем СССР) с 1918 по 1944 годы.

(обратно)

8

Непотизм — (кумовство) (от лат. nepos, род. п.nepotis — внук, потомок) — вид фаворитизма, предоставляемый родственникам или друзьям, вне зависимости от их профессиональных качеств, назначение родственников на важные посты.

(обратно)

9

Отрывок из стихотворения Эмили Дикинсон «Подкашивались ноги сколько?» (Перевод — Сергей Долгов).

(обратно)

10

«Кул-Эйд» — популярный в США растворимый напиток в виде порошка с искусственными красителями.

(обратно)

11

Ведьминская заповедь (Wicked Rede) приверженцев культа виккианства: Если это не вредит другим, делай что угодно.

(обратно)

12

Двенадцать дюймов — около 31 см.

(обратно)

13

Курандера — целительница, знахарка — пер. с исп.

(обратно)

14

Сан-Маркос — город в штате Техас, недалеко от Остина.

(обратно)

15

«Женская организация для матерей и детей» — в англ. абрревиатура от The Women’s Organization for Mothers and Babies — WOMB — созвучна слову womb (в переводе «чрево», «утроба», «лоно», «колыбель»).

(обратно)

16

Стриктер — строгая, требовательная, не допускающая снисхождения — в дословном переводе с англ.

(обратно)

17

Роу против Уэйда — историческое решение Верховного Суда США относительно законности абортов. Является одним из наиболее противоречивых и политически значимых решений в истории Соединённых Штатов.

(обратно)

Оглавление

Предисловие Паула Джуран

§ 1. «Скрытая лента» Джон Ширли

§ 2. «Соленое море и небо» Элизабет Бир

§ 3. «На полянке» Кира Касс

§ 4. «Иные» Низи Шаул

§ 5. «Любви алая рана» Керри Вон

§ 6. «Бешеные глаза» Мария В. Снайдер

§ 7. «Восставший из поэзии» Стив Берман

§ 8. «Красный» Аманда Даунам

§ 9. «Найденыши» Диана Петерфройнд

§ 10. «Искатели в городе» Джин ДюПре

§ 11. «Подъем» Нина Кирики Хоффман

§ 12. «Лишающая мечтаний» Керри Райан

§ 13. «357» Джесси Карп

§ 14. «Эрик и Пэн» Уильям Слейтор

§ 15. «Пустой карман» Сет Кадин Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg