«Эверлесс. Узники времени и крови»

Эверлесс. Узники времени и крови (fb2) - Эверлесс. Узники времени и крови [litres] (пер. Анна Александровна Сибуль) (Эверлесс - 1) 3289K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сара Холланд

Сара Холланд Эверлесс. Узники времени и крови

Sara Holland

Everless

© 2018 by Glasstown Entertainment, LLC

© А. Сибуль, перевод на русский язык, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Моим родителям, за все их истории

1

Многие люди боятся леса, потому что верят в старые сказки о фейри, от которых течение времени навсегда застывает в крови, или ведьмах, способных с помощью заклинаний забрать человеческую душу в белое безмолвие. И дух самого Алхимика, говорят, блуждает в этих лесах, заманивая в ловушку даже вечность одним лишь дыханием.

Меня же эти истории не пугают, потому что в лесах есть и кое-что пострашнее: воры, затаившиеся с грубыми клинками и алхимическим порошком за поясом, готовые украсть время у каждого, кто покинул безопасные пределы деревни. Мы называем их кровососами. Именно из-за них папе не нравится, когда я охочусь, но у нас нет выбора. К счастью, зимой они не могут укрыться в подлеске, а песни птиц не заглушают их шагов.

Кроме того, я знаю эти леса лучше всех. Мне всегда здесь нравилось, особенно то, как переплетенные кроны над головой закрывают солнце и не пропускают холодный ветер. Я бы могла проводить здесь дни напролет, гуляя среди деревьев, мерцающих паутинками чистого льда, проходить сквозь солнечные лучи, пронзающие кинжалами землю.

Фантазии. Я никогда не оставлю отца одного, особенно если он…

– Нет, это не так, – говорю я себе.

Ложь застывает в зимнем воздухе, падает на землю, словно снег.

Я пинаю ее носком ботинка.

Папа говорит, что некоторым деревьям в лесу тысячи лет. Они уже были здесь до рождения всех ныне живущих, даже самой Королевы, даже до того, как Алхимик и Колдунья привязали время к крови и металлу – если такие времена бывали. Эти деревья все еще будут тянуться ввысь, когда нас всех не станет. Корни под моими ногами живут веками не за счет других растений. И их время нельзя забрать вместе с кровью.

Если бы мы только были больше похожи на деревья.

Старый мушкет отца оттягивает спину. Он бесполезен. На мили вокруг не встречается никакой дичи, а всего через несколько часов стемнеет, и рыночные прилавки начнут один за другим закрываться. Значит, мне придется отправиться в город и встретиться с ростовщиком времени. Я надеялась, что охота успокоит мои нервы, подготовит к тому, что я должна сделать. Но мне только стало еще страшнее.

Завтра нужно заплатить за аренду коттеджа в Крофтоне. Как и каждый месяц, семья Герлинг пополнит свои сундуки кровавым железом, утверждая, что мы должны им за защиту. За их землю. В прошлом месяце, когда мы не могли заплатить, их сборщик отпустил нас с предупреждением – папа выглядел больным, а я – такой юной, – но это не было милосердием. В этом месяце он попросит двойную плату, а может, и больше. Теперь, когда мне исполнилось семнадцать и закон позволяет отдавать годы из моей крови, я знаю, что нужно делать.

Папа разозлится, если он еще может соображать.

Еще одна попытка, говорю я себе, встречая на пути маленький ручеек, бегущий между деревьями. Его бег затих, воды замерзли, но подо льдом – блеск зеленого, коричневого и золотого: одинокая извивающаяся форель в каком-то невидимом потоке. Живая, несмотря на слой льда.

Я быстро опускаюсь на колени и разбиваю корку льда прикладом ружья. Потом жду, пока вода успокоится, в надежде увидеть блеск чешуи, в отчаянии посылая молчаливую молитву Колдунье. Эта форель не принесет достаточно кровавого железа, чтобы покрыть долг за аренду, но я не хочу отправляться на рынок с пустыми руками. И не отправлюсь.

Я сосредотачиваюсь, пытаюсь успокоить биение сердца.

А потом – как иногда случается – мир словно замедляется. Нет, не словно. Ветки действительно прекращают шептаться на ветру. Даже почти беззвучное потрескивание тающего снега затихает, словно мир затаил дыхание и ждет.

Я смотрю вниз, на еле заметный отблеск в мутной воде – он тоже замер в дыхании времени. Прежде чем момент ускользнет, я наношу удар, погружая голую руку в ручей.

Ледяная вода обжигает запястье, заставляя пальцы неметь. Рыба не двигается, когда я тянусь к ней, словно хочет быть пойманной.

Когда я хватаю ее скользкое тело, время снова ускоряется. Рыба бьется в моей руке – непослушный комок плоти, и я почти упускаю ее. Прежде чем она успевает вырваться на свободу, я вытаскиваю ее из воды и кидаю в сумку точным, отработанным движением. Секунду просто смотрю, как рыба бьется внутри, заставляя сумку дергаться.

А потом она замирает.

Не знаю, почему время так замедляется, это может случиться когда угодно. Я слушаюсь совета папы и никому не рассказываю об этом – однажды он видел, как у мужчины забрали двадцать лет из крови, просто заявив, что он умеет поворачивать время вспять мановением руки. Ведуний, таких как Калла, в нашей деревне терпят как развлечение для суеверных, пока они платят ренту. Я, бывало, ходила слушать их истории о волнениях времени, замедлениях, которые иногда вызывают разломы в земле и землетрясения, пока папа не запретил мне посещать их лавку, боясь привлечь к нам внимание. Я все еще помню аромат духов – специй, смешанных с кровью древних обрядов. Но если папа чему-то меня и научил, так это не высовываться, а значит, оставаться в безопасности.

Я засовываю руки подмышки, чтобы согреть, а потом снова сажусь на корточки над рекой и пытаюсь опять сосредоточиться. Но рыбы больше нет, и солнце медленно опускает свои лучи-руки сквозь деревья.

Тревога сковывает все внутри.

Нельзя дальше откладывать поход на рынок.

Я всегда знала, что все в конце концов придет к этому, но не перестаю чертыхаться. Повернув в сторону города, забрасываю сумку, с которой стекает вода, на плечо. Я ушла дальше обычного и теперь об этом жалею. Из-за снега мои поношенные ботинки промокают, а деревья не пропускают солнечных лучей, несущих остатки дневного тепла.

Наконец лес редеет, и я оказываюсь на грязной дороге, ведущей в город, которую сотни телег превратили в замерзшее месиво. Я бреду по ней, пытаясь настроиться на посещение рынка. Меня преследуют мысли о ноже ростовщика времени, сосудах, ожидающих, когда их заполнят кровью. А потом кровь будет превращена в железо. Говорят, истощение накрывает, когда он вытягивает время из твоих вен.

Но еще хуже слышать через тонкие стены коттеджа, как папа мечется на своем соломенном матрасе. Самой Колдунье известно, ему нужен отдых. За последний месяц я видела, как на моих глазах он истончается, словно убывающая луна.

Клянусь, его глаза становятся серее – знак того, что время на исходе.

Если бы только не было такого простого объяснения его поведению тем утром, когда он забыл про мой день рождения.

Никогда прежде папа не забывал про мой день рождения. Если бы он только признал, что продавал время, несмотря на все мои мольбы не делать этого, и позволил отдать ему несколько лет. Если бы только Колдунья и Алхимик были настоящими и я могла бы их запереть, потребовав, чтобы они подарили ему долголетие.

Что если – я не могу спокойно размышлять об этом – ему остался всего лишь месяц или день?

В голове всплывает воспоминание о старой крофтонской попрошайке, которая отдала из крови последнюю неделю за миску супа, слоняясь от двери к двери, приветствуя всех в городе и моля о железе на день-другой или хотя бы кусочке хлеба. Сначала она забыла имена людей, потом перестала понимать, где находится, и бродила по полям, вздымая руки к небу, чтобы постучать по воздуху.

Мы с папой нашли ее, свернувшуюся калачиком в пшенице. Она была холодна как лед. Ее время вышло. А все началось с забытья.

При мысли о ней я перехожу на бег. Желание превратить кровь в монету заставляет меня двигаться вперед.

* * *

Крофтон заявляет о своем присутствии сначала столбами сизого дыма, а потом лоскутными крышами, выглядывающими из-за холмов. Узкая дорожка, ведущая к нашему коттеджу, поворачивает на восток от главной дороги задолго до самой деревни. Но я прохожу мимо и иду дальше, на шум и дымы рынка.

Внутри низкой каменной стены, которая окружает деревню, ряды домов жмутся друг к другу, как сбившаяся в кучу толпа, словно близость поможет им спастись от холода, или тьмы, или медленного оттока времени. Люди спешат мимо меня тут и там, их тела скрыты под слоями одежды, головы наклонены против ветра.

Рынок – всего лишь длинная полоса грязной брусчатки там, где встречаются три дороги. Сегодня днем здесь людно и шумно: пришло время платить ренту, и рынок забит продавцами. Мужчины в грубой одежде фермеров и женщины с детьми на спинах спорят из-за рулонов ткани или костей животных, полных костного мозга, и не обращают внимания на нескольких попрошаек, слоняющихся от лотка к лотку, нараспев повторяя: «Час? Один час?. Их слова смешиваются с общим рыночным гвалтом. Воздух потемнел от дыма чадящих маслом костров, на которых готовят пищу.

К магазину ростовщика времени Эдвина Дуэйда выстроилась очередь; папа и я далеко не единственные, кто из кожи вон лезет, пытаясь свести концы с концами. При виде этого у меня сводит желудок: десятки людей толпятся у стен, ожидая, когда из их крови заберут время и превратят в монеты из кровавого железа. Я знаю, что мне нужно присоединиться к ним, но почему-то не могу заставить себя встать в очередь. Если папа узнает…

Надо хорошенько подкрепиться, прежде чем продать свое время и попробовать продать улов, каким бы мелким он ни был.

Я иду к лавке мясника, где моя подруга Амма за прилавком раздает полосочки вяленого мяса стайке школьниц в чистых фартуках, и испытываю нечто похожее на ностальгию вперемешку с завистью. Я могла бы быть одной из этих девочек. После того как папу выгнали из Эверлесса, поместья Герлингов, – ярость овладевает мной при одной лишь мысли об этом – он потратил все свои сбережения на книги и бумагу для меня, чтобы я могла пойти учиться. Когда же зрение его ухудшилось и он потерял работу, денег на книги и бумагу не стало.

Я гоню эту мысль прочь и машу Амме, когда она замечает меня. Подруга улыбается, и шрам через всю щеку становится еще заметнее. Это напоминание о нападении кровососов на ее родную деревню, в котором погиб отец Аммы, а в крови матери осталось лишь несколько дней. Она цеплялась за жизнь достаточно долго, чтобы перевезти своих дочерей в Крофтон, прежде чем ее время истекло. Амма осталась одна приглядывать за младшей сестрой Алией.

Для Аммы – а возможно, и для многих школьниц, столпившихся у прилавка, – моя ненависть к Герлингам может показаться ерундой. Герлинги защищают свои города от кровососов и бандитов, подобных тем, что убили родителей Аммы, регулируют торговлю. Взамен за свое покровительство они ожидают преданности и, конечно же, кровавого железа каждый месяц. Границы Семперы охраняются, чтобы никто не смог сбежать и унести с собой ее секрет, вот почему мы с отцом остались на землях Герлингов даже после того, как нас изгнали из Эверлесса за поджог кузницы много лет назад.

Я помню Эверлесс: его украшенные гобеленами коридоры и сияющие бронзовые двери. Местные обитатели расхаживают в золоте, шелках и драгоценностях. Ни один из Герлингов не станет подстерегать тебя в лесу, чтобы перерезать горло, но они все равно воры.

– Я слышала, они назначили дату на первый день весны, – взахлеб рассказывает одна из школьниц.

– Нет, раньше, – настаивает другая. – Он так влюблен, что не может дождаться весны, чтобы жениться на ней.

Даже слушая вполуха, я знаю, что они обсуждают главную новость, которая, кажется, у всех на устах в последние дни, – свадьбу Роана, объединение двух самых могущественных семей Семперы.

Свадьбу лорда Герлинга, поправляю я себя. Он больше не тот приставучий мальчишка с дырками на месте выпавших молочных зубов, всегда готовый поиграть в прятки с детьми слуг. Как только лорд женится на Ине Голд, воспитаннице Королевы, он фактически станет сыном ее величества. Королевство Семпера разделено между пятью семьями, но Герлинги контролируют более одной трети земель. Свадьба Роана сделает их еще более могущественными. Амма закатывает глаза, глядя на меня.

– Давайте, идите, – говорит она, прогоняя школьниц. – Хватит болтать.

Они убегают прочь, и в водовороте пестрых рыночных красок их лица кажутся такими счастливыми. Амма же, наоборот, выглядит измученной, волосы туго завязаны сзади, под глазами темные круги. Она, должно быть, на ногах с самого рассвета, развешивала и нарезала мясо. Я вытаскиваю из сумки форель и кладу на ее весы.

– Долгий день? – Она уже протягивает руки, чтобы завернуть рыбу в бумагу.

Я улыбаюсь, как только могу:

– Весной будет лучше.

Амма – моя лучшая подруга, но даже она не знает, как плохи дела у нас с отцом. Если бы она узнала, что я собираюсь сдать кровь, то пожалела бы меня или, что хуже, предложила бы помощь. Я этого не хочу. У нее и своих проблем достаточно. Она отдает мне кровавую часовую монетку за рыбу и добавляет полосочку сухого мяса в подарок. Когда я принимаю их, она не сразу отпускает мою руку.

– Я надеялась, что ты придешь сегодня, – тихо говорит она. – Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Ее пальцы ледяные, а тон слишком серьезный.

– Что? – спрашиваю беззаботно. – Неужели Джейкоб наконец попросил тебя сбежать с ним?

Джейкоб – местный парень, чья очевидная влюбленность в Амму – предмет для шуток уже долгие годы.

Она качает головой и даже не улыбается.

– Я покидаю деревню, – говорит она, все еще крепко держа меня за руку, – буду работать в Эверлессе. Они нанимают слуг, чтобы помочь с приготовлениями к свадьбе. – Она смущенно опускает глаза.

Улыбка исчезает с моего лица, в груди чувствуется холодок.

– Эверлесс, – повторяю я за ней.

– Джулс, я слышала, что они платят один год за месяц работы. – Ее глаза теперь горят. – Целый год! Ты можешь себе представить?

Год, который они украли у нас, думаю я.

– Но… – В горле ком. Большую часть времени я пытаюсь заглушить воспоминания об Эверлессе и о своем детстве. Но выражение лица Аммы, полное надежды, обрушивает их на меня потоком: похожие на лабиринт коридоры, улыбка Роана. А потом воспоминание о пламени сжигает все остальные. Внезапно во рту чувствуется горечь.

– До тебя не доходили слухи? – спрашиваю я. Ее улыбка меркнет, и я замолкаю, мне не хочется омрачать ее радость. Но я не могу забрать слова обратно и потому продолжаю: – Они нанимают только девушек, красивых женщин. Старший лорд Герлинг обращается со слугами как с игрушками прямо под носом у жены.

– Это риск, на который я должна пойти, – тихо отвечает подруга, выпуская наконец мою руку. – Алия тоже отправляется туда, и Карина: ее муж проигрывает время в азартные игры. – Я вижу злость в ее глазах: Карина ей как мать, и Амма испытывает ярость, видя страдания той. – Ни у кого нет работы. Эверлесс – мой единственный шанс, Джулс.

Мне хочется поспорить еще, убедить ее, что судьба девушки в Эверлессе неблагодарна и унизительна, что все они рано или поздно становятся безымянными вещами, но не могу. Амма права. Служащим у Герлингов хорошо платят, по крайней мере, по стандартам Крофтона, хотя кровавое железо, которое им выплачивают, взято – точнее, украдено – у простых людей, как Амма, я или папа.

Но я знаю, что значит голодать, и Амма не разделяет моей ненависти к Герлингам, не знает об их жестокости. Поэтому я улыбаюсь ей как можно веселее.

– Уверена, все будет замечательно, – говорю я, надеясь, что она не услышит сомнений в моем голосе.

– Только подумай, я собственными глазами увижу Королеву, – вырывается у нее. В то время как папа втайне презирает Королеву, в большинстве семей она сродни богине. Возможно, она и есть богиня: живет со времен Колдуньи. Когда кровавое железо распространилось по венам всех людей, появились захватчики из других королевств. Королева, тогда еще командир армии Семперы, разгромила их и с тех пор правит.

– А Ина Голд, – продолжает Амма. – Говорят, она очень красивая.

– Ну, если она выходит замуж за лорда Герлинга, то, должно быть, это правда, – отвечаю я спокойно. Но внутри все переворачивается при мысли о леди Голд. Все знают ее историю: сирота, как и многие другие, брошенная на скалистых пляжах возле дворца на берегах Семперы как жертвоприношение Королеве. Из-за многочисленных покушений на жизнь Королевы, особенно в начале ее правления, она отказывалась заводить собственных детей или выбирать супруга; вместо этого Королева пообещала выбрать ребенка и воспитать как принцессу или принца. И если они окажутся достойными, то унаследуют корону, когда Королева будет готова передать трон. Возможно, родители Ины были в еще большем отчаянии, чем крестьяне Крофтона. Она привлекла внимание одной придворной дамы, и Королева выбрала Ину Голд в дочери, а два года назад официально объявила ее своей наследницей.

Теперь ей семнадцать, столько же, сколько Амме и мне, но она унаследует трон и королевские запасы времени и будет жить веками. Ее дни будут наполнены пирами, и балами, и вещами, которые я даже не могу представить. Она не будет переживать обо мне и всех остальных, прожигающих свои никчемные жизни за стенами дворца.

Я говорю себе, что эта появившаяся ниоткуда зависть связана именно с королевским наследием, а не с тем, что она станет женой Роана.

– Ты тоже могла бы пойти, Джулс, – тихо говорит Амма. – Мы могли бы там приглядывать друг за другом.

На секунду воображение рисует узкие коридоры для слуг и широкие лужайки, великолепные мраморные лестницы.

Но это невозможно. Папа никогда не согласится. Нас заставили сбежать из Эверлесса, сбежать от Герлингов. Именно из-за них мы голодаем.

Из-за Лиама.

– Я не могу бросить папу, – отвечаю я. – Ты же знаешь.

Амма вздыхает.

– Тогда увидимся, когда я вернусь. Я хочу заработать достаточно времени, чтобы вернуться в школу.

– Зачем на этом останавливаться? – дразню я её. – Может, какой-нибудь дворянин влюбится в тебя и заберет в свой замок.

– Но что тогда будет делать Джейкоб? – смеется она и подмигивает, и я тоже выдавливаю из себя смешок. Внезапно я понимаю, как одиноко будет все эти месяцы без Аммы. Меня охватывает страх, что я больше не увижу подругу, и я крепко обнимаю ее. Несмотря на долгие часы, проведенные за отделением костей и хрящей, ее волосы все еще пахнут как полевые цветы.

– Ну, до встречи, Амма.

– Я вернусь до того, как ты заметишь мое отсутствие, – говорит она, – с историями.

– Не сомневаюсь, – говорю я, а про себя добавляю: «Надеюсь, они будут счастливыми».

* * *

Я хочу остаться с Аммой так долго, как только могу, но солнце неуклонно садится. Страх сковывает движения, пока я иду к ростовщику времени. Я прохожу между прилавками, чтобы найти конец по-прежнему длинной очереди, заворачивающей к двери Дуэйда с выжженным на ней символом – песочными часами. За ней меня ждут блеск лезвия и порошок, превращающий время и кровь в железо.

Я смотрю себе под ноги, чтобы не видеть несчастных, выходящих из магазина, – бледных, со сбивчивым дыханием, ставших еще чуть ближе к смерти. Пытаюсь сказать себе, что некоторые из них больше никогда не придут к ростовщику снова, – на следующей неделе они непременно найдут работу, придут домой, растворят кровавое железо в чае и выпьют его. Но такое не случается в Крофтоне, по крайней мере, я никогда ничего подобного не видела. Мы всегда только отдаем свою кровь.

Через несколько минут столпотворение привлекает мое внимание. Из магазина выходят три человека: два сборщика из Эверлесса – семейный герб Герлингов сверкает на их груди, а короткие мечи раскачиваются на бедре, – и между ними ростовщик времени Дуэйд. Они крепко держат его за руки.

– Пустите меня! – кричит Дуэйд. – Я не сделал ничего плохого.

В толпе начинают шептаться, и я чувствую, как зарождается паника. Нет сомнений, что в магазине Дуэйда проворачивается огромное количество незаконных операций, но полиция Герлингов всегда одобряла их, кивая и подмигивая при передаче месячного железа из рук в руки. Ростовщик времени может быть скользким и жадным типом, но не сегодня завтра может понадобиться кому угодно.

Мне он нужен сегодня.

В то время как Дуэйд безуспешно борется с офицерами, на площади раздается стук копыт. Все сразу затихают, Дуэйд замирает в руках сборщиков, когда молодой человек на белой кобыле появляется из-за угла. Его капюшон поднят, чтобы спастись от холода.

Роан. Я испытываю что-то вроде облегчения. Вот уже несколько месяцев после своего совершеннолетия Роан Герлинг посещает деревни, находящиеся во владении семьи. Когда он появился в первый раз, я едва узнала его: стройный и ослепительно красивый – таким он стал, и теперь, когда бы я ни пошла на рынок, втайне надеюсь увидеть его, хотя знаю, что он не должен увидеть меня. Мне хочется ненавидеть его за то, как хорошо он одет, как осматривает владения с едва заметной благожелательной улыбкой, напоминая нам, что каждое дерево, каждый коттедж, каждый камешек на дороге принадлежат ему. Но мои воспоминания о Роане слишком хороши, чтобы вызвать ненависть, как бы я ни старалась. Даже сборщики податей более снисходительны рядом с ним. Что бы ни случилось с Дуэйдом, Роан разберется.

Но когда я снова замечаю лицо Дуэйда, которого крепко держат двое стражников, на нем не видно облегчения, а только чистый страх.

Ничего не понимая, я поворачиваюсь, когда молодой человек сдергивает свой капюшон. У него широкие прямые плечи, золотистая кожа и темные волосы. Но он сама суровость – буйные брови, прямой нос, высокий аристократический лоб.

Я с шумом выдыхаю.

Не Роан. Лиам, старший брат Роана. Я думала, он спокойно учит историю в какой-нибудь заросшей плющом академии возле океана. Лиам, который десять лет приходил ко мне в страшных снах. Мне так часто снилась ночь, когда мы сбежали, что я не могу отделить кошмар от воспоминания, но папа позаботился о том, чтобы я запомнила одну вещь: Лиам Герлинг не был нам другом.

Лиам пытался убить Роана, когда мы были детьми. Втроем мы играли в кузнице, и Лиам толкнул брата в огонь. Если бы я не вытащила Роана до того, как его охватило пламя, он бы сгорел заживо. В награду за это нам пришлось сбежать из единственного дома, который я когда-либо знала, потому что папа боялся того, что со мной сделает Лиам, если мы останемся в Эверлессе, зная, что я видела.

Позже, когда мне исполнилось двенадцать, Лиам нашел меня и папу в нашем коттедже возле Родшира. Их потасовка разбудила меня посреди ночи, и, когда я вышла из спальни, отец схватил меня за руку – он прогнал Лиама, и мы снова сбежали.

Боязнь, что мой самый страшный кошмар воплотился в жизнь, парализует меня: после всех этих лет он нашел нас. Снова.

Знаю, что должна отвернуться, но не могу оторвать от него взгляд: в памяти всплывает его полное ненависти лицо, уставившееся на меня сквозь пелену дыма, когда десять лет назад мы навсегда покинули Эверлесс.

В голове раздается папин голос: «Если ты когда-нибудь увидишь Лиама Герлинга – беги».

2

Даже в свои десять лет Лиам был холодным и отстраненным. Он уехал в школу-пансион меньше чем через год после того, как мы покинули поместье, но слухи о нем продолжали разлетаться по землям его семьи. Слуги в Эверлессе говорили, что, внешне спокойный, он мог вспыхнуть от ярости в мгновение ока, что родители боялись сына и потому отправляли прочь. Но не ярость заставила Лиама толкнуть брата в огонь кузницы или погнаться за нами в Родшир. Это была жестокость. Могу только представить, как эта злоба приумножилась в последние годы.

Прижимаясь к ближайшему дверному проему, я гадаю, как вообще спутала его с Роаном. Мальчики одного роста, одинаково крепко сложены, у них те же темные кудри, но волосы Роана непослушные, Лиам же укротил свои, зачесав их назад. Его губы тонкие, без намека на улыбку; глаза с тяжелыми веками, взгляд невозможно прочесть. Возвышаясь над толпой на своей лошади, он держится в седле прямо, отчего похож на статую, – гордый, непреклонный и непоколебимый. Он оглядывает людей, выстроившихся в очередь на встречу с Дуэйдом.

Я поднимаю руку к капюшону, но уже слишком поздно – он наверняка заметил меня. Возможно, мне только кажется, но он на секунду задержал взгляд на моем лице. Внутри все сжимается от страха, руки трясутся, когда я натягиваю капюшон на голову. Мне хочется развернуться и бежать прочь из очереди, но это лишь привлечет ко мне еще больше внимания.

К счастью, низкородные горожане, кажется, не интересуют Лиама. Он скользит мимо меня взглядом и смотрит вниз на стражников, зажавших между собой Дуэйда.

Старый ростовщик времени в ужасе. Роан бы отозвал своих людей, но в Лиаме нет его доброты.

– Пожалуйста. – Стоит такая тишина, что я со своего места слышу мольбу Дуэйда. – Мой лорд, это настоящая ошибка, больше ничего.

– Ты нарушил закон, забрав время из крови ребенка. – Голос Лиама стал ниже, но такой же холодный, как и в детстве. – Ты это отрицаешь?

Я вижу боль на лицах вокруг меня и знаю, что это лица несчастных родителей. Время детей непредсказуемо, его сложно отмерить и связать, и очень легко забрать слишком много и случайно убить донора. Но у многих нет выбора. Смотреть, как твой ребенок отдает свою кровь, – наказание более жестокое, чем все, что могли бы придумать Герлинги.

– Откуда мне было знать, что она ребенок? – Дуэйд дикими глазами смотрит на Лиама. С губ одно за другим срываются бесполезные оправдания. – Я верю только в то, что мне говорят, мой лорд, я всего лишь слуга…

Голос Лиама, холодный и острый как нож, пронзает воздух.

– Отвезите его в Эверлесс и заберите год.

Это заставляет Дуэйда замолкнуть.

– Год? – Ростовщик шокирован. Потом на лице его появляется паника. – Лорд Герлинг, пожалуйста…

Сборщики тащат Дуэйда в сторону поджидающей конки. Лиам поворачивает ногу, словно собирается спешиться, и я чувствую, как подступает тошнота. Внезапно я понимаю, что могу упасть в обморок. Пока Лиам отвлечен, я наклоняю голову и спешу прочь от очереди в сторону переулка, по которому могу срезать дорогу домой.

На краю рынка я оглядываюсь и сразу же жалею об этом. Люди бредут от лавки ростовщика времени, но Лиам все еще там и смотрит прямо на меня. Сердце замирает, и какое-то время я стою, не двигаясь с места, пойманная в ловушку его пронзающим взглядом. Если он узнает меня…

Беги. Голос моего отца.

Но Лиам пришпоривает лошадь и разворачивает ее обратно к главной дороге, словно ждет не дождется, когда покинет столь презираемое место, как наша деревня. Дыхание прерывисто отдается в ушах, когда я разворачиваюсь и бегу домой.

Как только я покидаю деревню и оказываюсь на нашем пустынном пшеничном поле, паника, затуманившая мой разум, понемногу стихает, оставляя лишь липкий страх внутри, который Лиам впустил туда своим взглядом. Меня мучили ночные кошмары о пожаре с той ночи, когда нас выгнали из Эверлесса, – наполненные дымом, они переросли в сны, в которых меня преследует безликий убийца. Сны об огне и ужасе – и горький запах горячего металла и горящей соломы, который снова наполняет мои ноздри при воспоминании о глазах Лиама.

Последний раз он видел меня десять лет назад, напоминаю я себе снова и снова. Папа и я были лишь слугами. Я – семилетняя девочка с костлявыми коленками в чепчике служанки. Он мог бы узнать папу, но едва ли узнает меня.

Только когда я вижу коттедж – тоненькая струйка дыма поднимается из трубы, – я вспоминаю, что мне нужно было принести домой ужин. Придется сегодня обойтись полосочкой вяленой оленины, подаренной Аммой. Надеюсь, монета, которую я выручила за форель, стоит пустого желудка.

Солнце садится ниже. Я смотрю в сторону горизонта, где небо расцвечено серым и золотисто-красным. Еще один день позади.

Сухой вечнозеленый венок висит на задней двери, и украшение в виде свернувшейся лисицы, которое я сплела из проволоки и гвоздей, когда была ребенком, стоит на окне. Мама верила в талисманы. Папа говорит, что она проводила часы, сплетая веточки сосны вместе с помощью ниток или полируя свою древнюю деревянную фигурку Колдуньи – грациозную фигурку с часами в одной руке и ножом в другой, которая стоит на подоконнике для защиты и долголетия. Похожая статуя, но намного больше и красивее, стоит возле западной стены Крофтона, где набожные – или отчаявшиеся – просят благословения. Папа не признает, но хранит все эти вещи в память о маме. Он верит в них не больше, чем я. Если Колдунья существует, она не прислушивается к нашим молитвам.

Зайдя внутрь, я задерживаюсь в неосвещенной кухне, пока глаза не привыкают к темноте, желая отсрочить момент, когда придется встретиться с отцом – с пустыми руками. Папа не подаст виду, что расстроен, – он никогда и не расстраивается, – но я не могу без боли смотреть на его худую фигуру и трясущиеся руки. Что на этот раз он забыл, пока я отсутствовала, – мое имя, лицо? Из-за паники и суеты, вызванной появлением Лиама Герлинга, я забыла о ренте. И теперь, когда Дуэйда забрали в Эверлесс, чтобы сурово наказать, каков шанс продать ему кровь до появления сборщиков подати?

Я замираю, услышав в комнате незнакомый голос. Слова заглушаются потрескиванием очага, но я могу сказать, что голос мужской. Меня снова пронзает страх. Неужели Лиам узнал меня? Послал ли он кого-то за мной?

Я подхожу к порогу, приоткрываю занавес и замираю.

Мне хватает секунды, чтобы понять, что за сцена разворачивается на моих глазах. Сборщик ренты, человек из Крофтона, посещающий один коттедж за другим каждый месяц, словно болезнь, сидит возле очага напротив отца. Он пришел раньше обычного. Между ними на грубом деревянном столе ряд предметов: маленькая медная миска, стеклянный сосуд, серебряный нож. Те же самые инструменты, что валяются на прилавке в магазине ростовщика времени. Инструменты, помогающие забирать время.

Папа смотрит на меня. Его туманные глаза становятся шире.

– Джулс, – говорит он, пытаясь встать из-за стола. – Я не ожидал, что ты вернешься до темноты.

Сердце замирает. Уже темно.

– Что здесь происходит? – спрашиваю я; в голосе слышны слезы, ведь я и так знаю ответ. Сборщик смотрит в мою сторону. Он кажется слишком большим для нашего маленького домика.

Мой отец садится обратно в кресло.

– Я выплачиваю ренту, – спокойно говорит он. – Почему бы тебе не подождать на улице, насладиться теплым деньком?

Сборщик встревает в разговор раньше, чем я успеваю ответить.

– Тогда четыре месяца, – говорит он слегка скучающим деловым тоном. – Рента за два месяца.

– Четыре месяца? – я делаю шаг вперед к столу, повышая голос. – Папа, ты не можешь.

Человек Герлингов бросает на меня упреждающий взгляд, а потом пожимает плечами.

– Это штраф за опоздание, – он снова смотрит на меня и поворачивается к своим инструментам. – Время – для того, чтобы его сжигать, девочка.

В деревне все знают это выражение: зачем копить время, если каждый следующий день страшнее предыдущего? Я злюсь, услышав эти слова от человека, ни в чем не испытывающего нужды. Чтобы отвлечься, достаю часовую монетку из кармана и протягиваю ему:

– Возьмите это, или я…

Сборщик прерывает меня коротким невеселым смешком.

– Сохрани себе этот час, девочка, – говорит он. – И не расстраивайся так. Когда время твоего отца истечет, ты унаследуешь его долги. Я не хотел бы испортить отношения с тобой.

Проклятие, которое я собираюсь высказать ему в лицо, застревает в горле. Когда папино время истечет. Словно он знает, что это случится скоро. Измерил ли он уровень времени в его крови?

Отец сосредоточен. Когда человек тянется к ножу, папа успевает схватить его первым. Затем ведет аккуратную линию через всю ладонь, спокойно, словно рисует углем на бумаге, а не ножом по коже. Выступает кровь.

– Да, четыре месяца, – повторяет он, берет стеклянный сосуд и прижимает его к порезу, сцеживая слабую струйку крови. – У меня еще хватит.

Его лицо бледнеет с каждой секундой, тени под глазами проступают сильнее. Когда он передает наполненный сосуд человеку Герлингов, то уже еле держится на ногах, и я успеваю перехватить его руку до того, как отец успевает взять второй сосуд.

– Нет, – другой рукой я убираю нож, чтобы он не мог дотянуться. Сборщик с удивлением наблюдает за мной, и теперь я обращаюсь к нему. – Четыре месяца за двухмесячную ренту? Должен быть другой способ.

– Джулс.

Я не обращаю внимания на мягкое предостережение отца и поворачиваюсь к сборщику. На его лице читается скука, и это приводит меня в не меньшую ярость, чем сам факт, что он забрал время у моего отца. Но я справляюсь с эмоциями, натягиваю благодушную улыбку и стараюсь, чтобы мой голос звучал любезно.

– Позвольте меня продать мое время, сэр. Вы можете взять пять месяцев.

В глазах мужчины на секунду вспыхивает интерес, и я точно знаю, о чем он думает: сборщик может отдать ренту Герлингам, а лишний месяц оставить себе. Но тут встревает мой отец.

– Ей всего шестнадцать.

– Мне семнадцать, – перебиваю я, и отец хмурится из-за этих слов. – Папа, сегодня одиннадцатый день месяца. Мне семнадцать.

Сборщик смотрит то на меня, то на отца, не понимая, кому верить, а потом кряхтит и качает головой.

– Нет, я не стану вызывать гнев Колдуньи на свою голову за забор крови у ребенка.

Колдуньи или Лиама Герлинга?

– Пожалуйста, – я обращаюсь сразу к обоим мужчинам. – Я никогда не отдавала время, но могу заработать и вернуть его позже.

– Легко сказать, что ты заработаешь и вернешь его позже, – упорствует отец. – Сложнее действительно его заработать. Сборщик, подайте мне второй сосуд.

– Я буду работать в Эверлессе. – Слова слетают с губ, прежде чем я успеваю осознать смысл сказанного.

Резким движением отец поворачивается ко мне и смотрит с предостережением.

Сборщик не двигается.

– Ты будешь что?

– И… – я пытаюсь вспомнить, что Амма рассказывала мне на рынке, – они платят год за месяц. Если вы немного подождете, я выплачу вам долг вдвойне, и заплачу за два месяца вперед, – добавляю я, пытаясь скрыть отчаяние в голосе.

Взятка. Сборщик заинтересован. Он оценивающе осматривает меня с головы до ног, и я ужасно смущена, но держу подбородок высоко и выдерживаю его навязчивый взгляд. Я знаю, как Герлинги ценят молодость и красоту. Я не Ина Голд, но, по крайней мере, унаследовала от матери длинные ноги и красивые волосы. В подходящей одежде я вполне сошла бы за девушку из Эверлесса.

– Джулс! – Отец пытается подняться из-за стола, опираясь на трость, встает во весь рост, возвышаясь над нами, и я вспоминаю, каким человеком он был: гордым и достаточно сильным, чтобы заставить отступить любого прихвостня Герлингов. Я опускаю взгляд в пол, делая вид, что не замечаю его. Мне нелегко, но я не знаю, сколько времени он уже отдал и сколько еще осталось.

– Я запрещаю тебе…

– Сядьте, – нетерпеливо говорит сборщик. – У меня есть дела поинтереснее, чем слушать пререкания крестьян.

Отец медленно садится обратно в кресло; на его лице я вижу выражение страха вперемешку со злостью.

– Я позволю вам разобраться с этим, – говорит сборщик снисходительным тоном и встает из-за стола. – Если собираешься отправиться в Эверлесс, увидимся на рассвете на рынке. Посмотрим, подходишь ли ты. В противном случае я вернусь завтра, чтобы забрать остаток ренты.

– Спасибо вам за понимание, – отвечаю я. Папа неотрывно смотрит на меня. – До завтра.

Сборщик бормочет что-то себе под нос. Когда он выходит и захлопывает за собой дверь, в комнате повисает звенящая тишина.

– Сколько времени у тебя осталось? – вопрос срывается с губ сам собой.

Отец или не слышит меня, или решает проигнорировать. Он отводит глаза, вытирая порез на ладони тряпкой.

– Джулс…

– Сколько времени у тебя осталось? – настаиваю я.

– Достаточно, – звучит как упрек. Он делает глубокий вдох. – Ты ребенок. Тебе надо вернуться в школу.

– Ты должен был сказать мне, что пришло время вносить ренту. Я могла бы заплатить. У меня достаточно времени.

– Нет, – резко отвечает отец. – Я не позволю этому случиться.

– Но работы мало. – Злость, которую я не могла сорвать на сборщике подати, рвется наружу. – Ты понимаешь, что это значит для нас, для тебя? Ты мне нужен, папа. – В отчаянии я чувствую, как слезы льются из глаз. – Ты подумал об этом, прежде чем позволить сборщику забрать твою кровь?

– Есть вещи, которых ты не понимаешь, Джулс. – Спор изрядно измотал отца. Меня терзает чувство вины: он только что отдал месяц жизни и наверняка истощен. – Герлинги – зло, ими движет алчность, – кипит он. – Тот парень, Лиам, скорее бы отправил нас на казнь, чем рассказал правду о пожаре…

Он не успевает договорить и разражается сильнейшим приступом кашля. Следующие слова звучат так тихо, что я задаюсь вопросом, уж не выдумала ли я их.

– Я не позволю им заполучить тебя.

– Они не получат меня. Они меня даже не заметят, – говорю я, стараясь подавить раздражение и отчаяние в голосе. Я устала прятаться, ждать. – И если заработаю достаточно, то смогу вернуться в школу.

– Нет. – Голос его твердый как сталь. – Ты не вернешься в Эверлесс. Я запрещаю тебе.

– Папа, пожалуйста. Никто меня не узнает. – Мои мольбы звучат словно детский каприз. Я потрясена вспышкой папиного гнева. Он ненавидит Герлингов так же, как и я, но не стоит отдавать жизнь по капле, чтобы уберечь меня. Неужели страх подчинил его разум?

– Я все еще твой отец, – говорит он. – И, пока ты живешь под моей крышей, будешь делать, что я скажу.

Я хочу продолжить спор, но отвратительная мысль приходит в голову.

Он не может остановить меня.

После того как папа выгнал Лиама в ту ночь, когда мне было двенадцать, он решил покончить с прошлым. Деревенские жители, знающие, что кузнец Герлингов оказался среди них, недоумевали: почему тот оставил такое почетное место ради нищенской жизни в деревне? Но папа находился в постоянном страхе, что Лиам снова найдет нас, чтобы свершить-таки свою ничтожную месть. Поэтому легче было придумать обычную историю: фермер и его дочь бросили земледелие после череды неурожаев. Он научил меня врать так, чтобы никто не задавал нам лишних вопросов. И сам не понимает, насколько хорошо это сделал.

Я тяжело вздыхаю.

– Амма уезжает в Эверлесс, – говорю я. – Может быть, мясник даст мне ее место.

Взгляд папы становится мягче.

– Может.

Он тянется ко мне и накрывает мою руку ладонью.

– Мне так не нравится, что тебе вообще приходится работать. Но, по крайней мере, здесь мы вместе.

Я улыбаюсь. Если бы я могла сказать правду: что от одной мысли вернуться в Эверлесс мне становится плохо и страшно, но я все равно туда отправлюсь. Папа довольно улыбается, и я понимаю, что он меня не раскусил. Я встаю, целую его в лоб и иду в кухню, чтобы приготовить ужин.

Пока папа не видит, я беру фигурку Колдуньи с окна – ту, что принадлежала маме, – и кладу ее в карман. Возможно, Колдунья принесет мне удачу. Может, мысль о ней придаст мне сил.

На рассвете и то, и другое мне понадобится.

3

Я ложусь спать раньше папы. В кровати у камина, под тонким одеялом, с закрытыми глазами, я прислушиваюсь, как он делает записи в своем учетном журнале. Я знаю: он подсчитывает свое время, словно, проверяя и перепроверяя цифры, он вдруг найдет способ купить все то, чего мы не можем себе позволить. Затем слышу скрип входной двери: он отправляется к старому колодцу, чтобы принести воды; огонь в камине потрескивает громче, когда он подбрасывает еще одно полено. Наконец папа целует меня в лоб и, тяжело вздыхая, уходит в свою комнату.

Я жду, пока его дыхание становится ровным и он засыпает, а потом осторожно выскальзываю из постели и собираю свои вещи, так тихо, как только могу. Я беру несколько буханок черного хлеба из кухонного шкафа – этого хватит ненадолго, – выбираю самое красивое платье, хотя потертая голубая льняная ткань все равно будет казаться скромной рядом с нарядами дам Эверлесса, засовываю свой охотничий нож в чехле за пояс и складываю еще кое-какие вещи в заплечный мешок.

Задерживаю взгляд на рисунке на стене – на нем отец изобразил маму. Он любил рисовать, пока его зрение не ухудшилось, – однажды я нашла у него под матрасом рисунок, словно он не мог выносить напоминание о нашей потере. Мне пришлось умолять его позволить повесить его на стену. Бумага пожелтела от времени, но сходство все еще потрясающее: молодая женщина с волосами, вьющимися, как у меня, и с карими глазами смотрит и смеется. Протянув руку, я касаюсь маминого лица. Интересно, одобрила бы она мой выбор? Статуэтка Колдуньи по-прежнему в моем кармане. Удача, думаю я, а стук сердца замедляется.

На обратной стороне одного из листов бумаги, разбросанных на столе, я намеренно небрежно царапаю записку: «Пошла к мяснику. Вернусь до темноты».

Оставляю ее на видном месте, надеясь, что папа сразу не подумает, что это ложь. А если догадается, могу поспорить, приковыляет в деревню сам, чтобы догнать кареты Герлингов.

Что он станет делать, когда поймет, что я натворила?

Если думать очень долго о папе и о том, как сильно он будет волноваться, нервы не выдержат. Поэтому я быстрее натягиваю сапоги и хватаю сумку. Меня не будет месяц, максимум два, и я напишу ему письмо из Эверлесса, чтобы дать знать, что все хорошо. Когда вернусь домой, кошелек, полный кровавого железа, компенсирует мой обман.

На рассвете я наконец отправляюсь в путь; небо светлеет, и воздух свеж. Я иду быстро, а на востоке алеет рассвет. Сегодня холоднее, чем вчера, и я дрожу из-за пронизывающего ветра. Запах прелой земли поднимается из-под снега. Вскоре передо мной появляется Крофтон: соломенные крыши в предрассветной дымке похожи на кривые шляпки диковинных грибов. Единственные признаки жизни – попрошайки, спящие в дверных проходах. Я наблюдаю, как худая рука зажигает свечку в окне над пекарней. В деревне безопасно: Герлинги защищают нас от внешних угроз – но мне все равно немного жутко.

В нескольких кварталах от рынка я слышу приглушенный шум голосов, поворачиваю за угол и вижу самое большое количество девушек, когда-либо собранных в одном месте. Должно быть, нас здесь больше пятидесяти; все вымыты, аккуратно причесаны и одеты в лучшие наряды. Некоторых из них я знаю: вон Амма с младшей сестрой Алией, маленькой и чересчур серьезной в свои двенадцать, и Нора, швея, на которую я когда-то работала, пока она могла мне платить. Многих девушек я не узнаю. Возможно, они приехали с ферм, простирающихся на мили за пределами нашей деревни, ради возможности работать в Эверлессе.

В толпе ходят мужчины с гербами Герлингов на одежде. Они кричат, выстраивая девушек в одну длинную очередь. Внутри разливается неприятный холодок, когда я узнаю одного из них – Айвана Тенбурна, сына капитана стражи Эверлесса. Теперь он сидит на своей лошади и с собственным гербом. Он был жестоким ребенком, неотступно следовал за Лиамом, все дети слуг боялись его. Однажды, когда отец Айвана был в отъезде, он заставил мальчиков с конюшни выстроиться в ряд и бил их по очереди по коленям хлыстом. Если кто-то кричал, то он ударял соседнего мальчика пять раз подряд. Он называл это игрой в щелчки. Я помню темные синяки на голенях моего друга Тэма. Они не сходили неделями.

А еще я помню голос Роана, требующий, чтобы Айван прекратил это.

По телу пробегает страх, острый, как клинок на бедре Айвана. Прошло десять лет, но по тому, как Айван рявкает на девушек, чтобы они двигались, я понимаю: ничто не изменилось.

Я перехожу площадь, направляясь к Амме и Алии. Амма выглядит растерянной. На ней дорожный плащ, а за плечами висит сумка. Когда она замечает меня, на ее лице появляется улыбка облегчения.

– Поверить не могу! – она хватает меня за руки и заключает в объятия. – Все-таки уговорила отца отпустить тебя?

– Только на месяц-другой, – вру я, – если они выберут меня.

– Ну, думаю, он будет доволен, когда ты вернешься домой с двумя годами кровавого железа.

Я пытаюсь найти утешение в словах Аммы, пока она тянет меня в очередь. Я чувствую под своей ладонью ее пульс, быстрый и легкий.

– Я рада, что ты здесь. Это будет прекрасно, что мы все вместе. – Алия тоже улыбается мне.

Когда мы занимаем свои места, Айван и другие люди Герлингов совещаются, тихо переговариваясь, прежде чем повернуться к очереди девушек. За ними две открытые телеги с сеном, которые худосочные мальчишки с выступающими зубами, не старше двенадцати, вкатывают на площадь и останавливают. В это время Айван и его люди идут вдоль очереди, изучая подбородки, глаза и руки, заставляя девушек вертеться словно волчки.

– Что происходит? – шепчу я Амме.

Она лишь качает головой.

В животе появляется неприятное чувство. Я слышала, что лорду Герлингу нравятся молодые и симпатичные слуги, но никогда не думала, что с нами будут обращаться таким образом: сгонять, словно скот, и проверять, как лошадей, оценивая стройность ног и состояние зубов. Мне хочется сбежать, но я не могу заставить ноги двигаться.

С другого конца очереди мужчина изучает круглолицую незнакомую мне девушку с растрепанными волосами. Он хмурится и качает головой. Губы девушки дрожат. Она хочет что-то сказать, но он ее игнорирует и двигается к следующей в очереди, стройной женщине чуть старше двадцати лет. Он жадно улыбается ей и шепчет несколько слов. Женщина краснеет, выходит из очереди и спешит к телеге.

Осмотр продолжается. Примерно четверть девушек уже отправили к телегам, а остальных отвергли. По коже бегут мурашки каждый раз, как кто-то из людей Герлингов плотоядно ухмыляется или заставляет девушку поднять юбки, чтобы показать свои икры, но я хочу получить место в Эверлессе и потому молчу. Амма стала белой как снег, все еще лежащий сугробами на краю площади. Чтобы подбодрить ее, да и себя, я крепче сжимаю ее руку.

До нас остается пять девочек, три, потом одна. Я закусываю щеку, когда страж Герлингов возникает передо мной, и надеюсь, что отвращение не написано на моем лице. Я лишь благодарна, что это не Айван. Он улыбается, стоя так близко, что я чувствую его смрадное дыхание. К моему отчаянию, он берет меня за подбородок и поднимает лицо вверх. Я дергаюсь: иначе не получается. Мужчина смеется и тянет руку к моей груди.

Что-то происходит, и я снова вижу, как все вокруг замирает: время останавливается, даже воздух не двигается – хотя, кажется, никто, кроме меня, этого не замечает. На лице мужчины застыла гаденькая ухмылка. Я смотрю на испуганное выражение лица Аммы – крик готов вырваться из ее горла, – тянусь к ножу на поясе и заношу его перед собой, собираясь остановить мужчину.

Но потом внезапно жужжание в ушах исчезает, и мир снова начинает двигаться.

Страж и я смотрим в ужасе на тонкую, словно волос, красную линию, пересекающую его выдающийся живот: капли крови собираются по краям, пачкая его униформу. Я едва поцарапала его, но все равно… Внутри все переворачивается, когда я понимаю, что натворила.

Секунду он просто молча смотрит на меня, и вдруг остальные мужчины разражаются смехом. Лицо стража становится багровым от гнева.

– Маленькая паршивка, – плюет он, прижимая платок к царапине. – Я заберу из твоей крови десять лет…

Я опускаю нож и со слезами на глазах начинаю пятиться. Один необдуманный порыв – и я перечеркнула все шансы попасть в Эверлесс.

Но вдруг…

– Подожди-ка, Босли. – Айван неторопливо направляется к нам, его бархатный плащ развевается за спиной, на губах играет усмешка, и я в панике: что если он узнает меня?

Но потом понимаю: он не злится – добродушная улыбка обращена ко мне, Айван меня не помнит.

– Мне нравится эта, – смеется он. – Быстро реагирует. Знает, как постоять за себя. Удивляюсь, что она не проткнула тебя, как свинью. – Другие мужчины смеются, а тот, который пытался облапать меня, награждает взглядом, полным ненависти, но не спорит.

Вместо этого его внимание переключается на Амму.

– Не с таким шрамом, – злобно говорит он.

Амма не верит своим ушам.

– Я буду усердно работать, – говорит она. – Клянусь. – И беспомощно смотрит на меня.

– У нас достаточно усердных работников, девочка, – огрызается мужчина. – Нам нужны красивые лица. Иди домой.

На глаза Аммы наворачиваются слезы.

– Пожалуйста, сэр… – Ее просьбу игнорируют, мужчина уже шагает дальше, к Алии, которая стоит и дрожит рядом со старшей сестрой.

Слишком поздно я понимаю, что Айван все еще смотрит на меня, но его улыбка исчезла. Он напрягся, готовый в любой момент меня ударить.

– Ну! Пошла к телеге.

Я в панике смотрю на Амму: мне и в голову не приходила мысль отправиться в Эверлесс без нее.

– Сэр, – прошу я, – она моя лучшая подруга. Пожалуйста, позвольте ей тоже поехать. – Боковым зрением я вижу, как другой мужчина подталкивает Алию к телегам, когда та оглядывается на сестру.

– Мне все равно, даже если она твоя чертова мать, – спокойно отвечает Айван. – Она остается здесь. Хочешь остаться с ней?

– Иди, – Амма смахивает слезы.

Под пристальным взглядом Айвана я крепко обнимаю подругу и прижимаю ее к себе.

– Приглядывай за моей сестрой, – шепчет она мне.

Она легонько толкает меня в плечо, чтобы я наконец выпустила ее из объятий.

– Иди!

Под молчаливые тяжелые взгляды толпы на ватных ногах я забираюсь в телегу, к другим отобранным девушкам: молодым, симпатичным, испуганным. Мы все оглядываемся на наших отвергнутых друзей, сестер. Очередь уже наполовину разошлась, и те, кому не повезло, исчезают в утреннем тумане. Когда площадь начинает пустеть, я вижу сборщика налогов, облокотившегося на прилавок лавки бакалейщика и наблюдающего за происходящим со скрещенными руками. Я неотрывно смотрю на него, пока он не встречается со мной взглядом и еле заметно кивает, словно ставя печать на нашем соглашении: он придет за долгом, когда я вернусь. Я наконец выдыхаю и бормочу еще одну молитву Колдунье.

Позаботься о моем отце.

Да простит он меня.

Мужчины ходят среди оставшихся девушек. Тридцатилетняя Нора отправлена домой. Маленькая Алия уже сидит в телеге. Внезапно я вспоминаю, как в детстве спросила отца, почему в Эверлессе так много детей.

– Они работают почти так же, как взрослые, а платят им меньше, – ответил он раздраженным голосом. – Им больше некуда идти.

Смотр закончен, и около двадцати девушек расселось по телегам. Я заполучила свое место в Эверлессе, но совсем не чувствую, что меня удостоили какой-то особой чести. Для меня очевидно, что Амма, а не я, победила в этой игре, даже если подруга еще об этом не знает.

Но уже слишком поздно поворачивать назад. Телега трогается с места, в ней слегка пахнет навозом. Двенадцать девушек плотно, плечом к плечу, сидят на тюках с сеном. Я обнимаю Алию за плечи – она тихо плачет и неотрывно смотрит на Крофтон, исчезающий позади нас. Напротив меня сидит женщина, Ингрид, с фермы в нескольких милях от нашей. Унизительный утренний отбор и пронзительный ветер, кажется, не испортили ей настроения.

– Слышала, что Эверлессу пять сотен лет, – щебечет она, когда деревня позади нас исчезает. Я нарочно не смотрю назад, потому что в глубине души боюсь, что просто выпрыгну из телеги и побегу домой. – Только представьте себе! Должно быть, младшие колдуны охраняют его стены!

Эверлесс не нуждается в магии, чтобы поддерживать стены, потому что для этого вполне годятся и деньги. Но у меня нет желания обсуждать восторженные догадки девушки, так что я просто отворачиваюсь и делаю вид, что крайне увлечена ландшафтом Семперы. Когда папа чувствовал себя лучше, он брал напрокат лошадь у друга и возил меня за пределы деревни. «Мы должны знать свою страну», – учил он меня, и я гадаю, собирался ли он когда-нибудь сбежать из Крофтона, если бы мы снова привлекли внимание Герлингов.

Помимо Ингрид, все остальные большей частью молчат. Мне передается нервозность девушек, когда равнины превращаются в леса, взгромоздившие над нами огромные старые сосны. Земля принадлежит Герлингам, но даже они не охотятся здесь: эти леса пугающие, старее, чем тот, по которому я бродила вчера, и намного мрачнее.

Наконец Алиа решается заговорить:

– Калла сказала, что в этих лесах живут фейри. – Она смотрит по сторонам широко распахнутыми глазами. Как и большинство в Крофтоне, она не выходила дальше чем на три мили за границы деревни, кроме как во время того путешествия с матерью, которое они проделали, чтобы спастись.

– Сущая правда! – восклицает девушка, сидящая спереди. – Они заманят тебя своей красотой, а потом выпьют время из твоих вен. – Очевидно, что она дразнится, но в ее голосе слышатся тревожные нотки.

– Это правда! – поддерживает другая девушка; ее рыжие волосы вьются так, как не может быть от природы. – Был случай с моей тетей. Она потерялась однажды в лесах и проснулась старой женщиной.

– Скорее всего, соврала, а время продала, – бормочет кто-то.

– Фейри – не самое худшее. – У этой девушки красивая темная кожа и живые голубые глаза, она была одной из первых отобранных. – Именно в лесу бродит Алхимик. Он все еще носит сердце Колдуньи с собой в бумажном мешке.

– Нет, он съел ее сердце, – поправляет Ингрид.

– Ну, – говорят другие, закатывая глаза, – он заберет и ваши сердца, если будете бродить среди деревьев. Даже Колдунья не сможет вас спасти.

Алия тревожно вскрикивает:

– Почему? Зачем он забирает сердца?

– Он ненавидит людей, так что отдает время из их сердец деревьям! – начинает одна из девушек.

– Прекратите этот бред, – встревает кто-то еще.

Но губы Алии дрожат, так что я наклоняюсь к ней ближе.

– Не обращай на них внимания, – шепчу я. – Это всего лишь легенды. В лесах нет ничего страшного. – Я не заканчиваю мысль: уж не знаю насчет Алхимика, но монстры, с которыми она встретится в Эверлессе, опаснее любых фейри.

Потом лес внезапно редеет, и мы оказываемся в Лаисте, маленьком процветающем городе, окружающем стены Эверлесса, где не разрешено строить дома выше одного этажа. Помню, как папа рассказывал, что предки Герлингов вырубили деревья и выровняли холмы на мили вокруг Эверлесса, чтобы люди на стенах могли видеть всех, кто приближается к поместью. Впереди уже маячат стены из песчаника, на которых дежурят дюжины стражников. Издалека они похожи на кукольные фигурки.

Я невольно пригибаюсь, когда телега скрипит по узким улицам Лаисты, направляясь к воротам. Когда мы оказываемся совсем близко, один из стражников на стене приказывает нам остановиться.

Мир вокруг затих, все замерло, кроме биения моего сердца. Алия сидит рядом со мной с открытым ртом, прядь волос приклеилась к нижней губе. Сверху на стене неподвижно стоят стражники с каменными лицами. У меня такое чувство, словно весь мир сейчас сосредоточен в одном-единственном моменте.

Потом слышится громкий скрежет: деревянно-металлические плиты в фут шириной, с железными вставками, сотрясаясь, приходят в движение – и наша телега двигается вперед.

Мы оказываемся внутри.

4

Эверлесс – лес башен и частоколов, трехстворчатых окон с витражными стеклами, балконов, увешанных зелеными и золотыми флагами. Аллея ухоженных деревьев делит местность напополам. На одной стороне дорога оканчивается воротами, через которые мы прибыли. А на другом конце – я точно знаю, хоть мне и не видно, – чернеет старое озеро.

Я наслаждаюсь видом: лужайка покрыта сверкающим снегом, серебряные капли дрожат на голых деревьях. Больше всего Эверлесс мне нравился летом, когда на клумбах благоухали цветы и садовники привлекали детей вырывать одуванчики, портящие изумрудную лужайку. Но бледный зимний свет делает поместье еще более красивым, словно вырезанным из серебра и хрусталя.

Мы спрыгиваем с телег и ждем во дворе, когда старый лакей с обрюзгшим лицом загонит нас в узкий коридор для слуг. Я низко наклоняю голову, сердце колотится в груди: уверена, что кто-нибудь вот-вот узнает меня, но слуги едва смотрят на нас.

Мы идем сквозь лабиринт коридоров и череду комнат слуг. Память подбрасывает воспоминания: Роан узнал, что если прижать ухо к стене, то иногда можно услышать, как взрослые разговаривают в главном коридоре над нами. Аристократы большей частью сплетничали о том или ином знакомом, развлекающем себя очередной интрижкой, или обсуждали перспективы собственных вложений. Мы были слишком малы, чтобы понять, что они имели в виду: купленные, проданные или обменянные столетия. Время от времени Роан говорил со мной через стену, когда не мог спуститься в коридоры для слуг, чтобы поиграть. Даже тогда его голос, его смех заставляли мое сердце биться быстрее.

Мы в молчании идем дальше по коридорам мимо снующих туда-сюда слуг. Не знаю, то ли все ужасно заняты, подготавливая замок к визиту Королевы и свадьбе Роана, то ли Эверлесс так изменился, что теперь здесь еще меньше терпят болтовню и смех.

Вскоре мы оказываемся на кухне, которая чем-то напоминает пещеру, где поместились бы целых три моих коттеджа в Крофтоне. В кухне полно слуг и стоит невероятный гвалт: разные языки и акценты смешиваются и звучат словно диковинная мелодия. Как и Семперу, Эверлесс населяют выходцы из разных стран. После восхождения на трон Королева ужаснулась, увидев, каким слабым и уязвимым государством управляет, и предложила сотню лет каждому, кто захочет переехать в Семперу, но закрыла границы для путешествий и торговли. Переселенцы могли въезжать, но не могли покидать страну.

Вокруг огромного таза сразу несколько розовощеких молодых слуг разделывают огромный кусок говядины. Я с сожалением вспоминаю о том, как ловко Амма годами разделывала и высушивала мясо – по сравнению с ее умелыми руками эти слуги очень медлительные. Если так дальше пойдет, мясо испортится до того, как они закончат.

Я выхожу из толпы и иду к ним, чтобы предложить помощь, но один из слуг чуть ли не рявкает на меня:

– Найди себе работу.

Я отхожу и замечаю у него на руке белую тонкую линию. Это шрам от продажи крови. Интересно, он зарабатывает кровавое железо для себя или еще для кого-то?

Вдоль огромной деревянной столешницы выстроились в ряд молодые слуги и режут горы овощей. За следующим столом, покрытые мукой с ног до головы, другие месят, раскатывают и режут валики теста, придавая им форму. Из двух внушительного размера печей вырываются языки пламени, а дюжина горшков шипит, булькает и брызгается, наполняя комнату ароматным паром. Запахи кружат мне голову. Я не ела ничего, кроме хлеба, который утром взяла из шкафа.

Невероятно красивая высокая девушка с копной кудрявых волос, одетая в цвета Герлингов, заходит в кухню с серебряным подносом в руках и опускает его на деревянный прилавок. Сразу несколько слуг в коричневой униформе ставят на него тарелки с подрумяненными пирожками, маленький бронзовый чайничек и украшенные узорами столовые приборы. В ожидании девушка хватает лежащую тут же веревочку и подбирает волосы.

– Лорд Герлинг отвел меня в сторону сегодня утром, – говорит она со светящимися глазами. Ее руки усыпаны веснушками. – Он хочет, чтобы я прислуживала Королеве, когда та приедет. Леди Верисса согласна.

Другая девушка фыркает.

– Мы все знаем, почему он так решил, – говорит она, не отрывая глаз от лука, который нарезает.

Седовласая женщина в красиво украшенном фартуке прокладывает себе путь по кухне, и несколько слуг следуют за ней, словно утята за мамой.

– Эдди, – обращается она к высокой кучерявой девушке. – Ты все еще служишь леди Герлинг, а не Королеве, – резко замечает она. Эдди быстро берет в руки поднос. – А теперь иди.

Лицо женщины кажется знакомым и вызывает чувство теплоты и безопасности, хотя я не могу вспомнить ее имя. Она приветствует каждую новую девушку поместья Эверлесс коротким вопросом, а потом распределяет между ними обязанности.

Подойдя ко мне, она останавливается. Мгновение хмурится. Узнает ли она меня? Но момент неуверенности быстро проходит.

– Как тебя зовут? – спрашивает она.

Я подумываю о том, чтобы назваться выдуманным именем, но потом вспоминаю первое правило папы насчет вранья: говори правду, когда это возможно.

– Джулс, – отвечаю я. Достаточно распространенное имя. – Из Крофтона.

– Джулс, – повторяет она за мной. – Ты уже раньше прислуживала? Мне нужно, чтобы кто-то доставлял подносы в покои леди и лордов без лишней суеты. И, ради Колдуньи, мне нужна девушка, которая не разнервничается и не уронит поднос.

За ней одна из служанок краснеет до кончиков ушей: она выглядит как та, что легко уронит поднос.

Я качаю головой. Когда она хмурит лоб, я добавляю:

– Но я быстро учусь. И меня сложно смутить.

Я жду еще вопросов. Но вместо этого женщина еще раз меня осматривает, а потом кивает.

– Давай тогда испытаем тебя, Джулс из Крофтона. – И, вскинув бровь, она разворачивается и уходит прочь.

* * *

В детстве в Эверлессе я жила с папой в трех комнатах в хижине кузнеца. У нас, как и у придворных дам, дворецкого и его помощника, имелись собственные комнаты. Они были маленькие, пропахшие насквозь дымом, но наши.

Теперь я понимаю, как нам повезло. Спальня служанок – длинный холл, напоминающий улей, – заставлена по меньшей мере двумя сотнями кроватей, придвинутых так близко к друг другу, что если мы на них ляжем, то можем легко взяться за руки.

Я рада, что оказалась права: никто не узнает меня, даже слуги, которых я помню еще с тех дней. Десять лет голода и холода изменили меня – никто теперь не признает во мне дочь кузнеца; может, только если папа встанет рядом, на десять лет моложе и в своем фартуке. Ни у кого нет времени разглядывать меня, и я легко смешиваюсь с толпой новых слуг, приглашенных в Эверлесс для подготовки свадьбы. Застолбив себе одну из узких кроватей и переодевшись в коричневую униформу кухонной прислуги, я спешу вниз по лестнице.

Главная повариха в узорчатом фартуке – Лора – говорит так быстро, что едва успеваешь уловить ее инструкции. Она ходит вразвалку, словно качается вниз и вверх на невидимых океанских волнах. У Лоры до колена ампутирована левая нога – вместо нее аккуратно выструганный деревянный протез со ступней, на которой нарисован красный ботинок, весь в пятнах и разводах от овощей. Лора родилась в деревне на юге и девушкой переехала в Эверлесс, чтобы заработать достаточно денег и прожить дольше тридцати лет, отведенных ее отцу и матери. Думаю, она не питает большой любви к Герлингам, но хорошо устроилась у них на службе.

Лора перечисляет правила, связанные с Королевой, в третий раз: не говорить, если тебя не спрашивают, не поднимать глаза и никогда не касаться ее ни при каких обстоятельствах, – а потом внезапно замолкает и прищелкивает языком.

– Кажется, ты сейчас свалишься. – Затем берет со стола маленькую булочку с кусочком сала и большое яблоко. – На, поешь, – мягко говорит она. – А потом отнеси остальное парням в конюшне. Найдешь, как туда добраться?

Я киваю, гоня прочь воспоминания о запахе лошадей и влажного сена и смехе Роана: мы носимся между стойлами, и я пытаюсь догнать его, хотя мне едва удается ухватить кончик его бархатного плаща, когда он исчезает за углом.

– Хорошо, – она треплет меня по щеке.

Я жадно съедаю хлеб там же, за столом. Распределение новичков еще не закончилось: они будут швеями, прачками, прислужницами, встречающими сотни гостей, которые съедутся на свадьбу. Эдди вернулась в кухню, чтобы раздать им задания. Самые красивые девушки станут прислуживать леди и лордам.

Доев яблоко, я беру поднос и выхожу из кухни. Сейчас Эверлесс кажется меньше, чем когда-то, словно это его искаженная копия из моего кошмара. Вон там я пряталась за реликварием и бросала косточки от оливок в зал в надежде, что очень старый дворецкий Джирольд поскользнется на них. Там нацарапала свои инициалы на камне, когда мы вместе с Роаном сидели здесь и прятались от Лиама, обозвавшего меня. Кто-то потом стер их, но я все еще могу разглядеть едва заметные призрачные буквы.

Я касаюсь их и улыбаюсь, а потом быстро отдергиваю руку. Фантазии. Те года, те счастливые воспоминания были стерты, как надпись с этих камней. Теперь они просто призраки прошлого.

Всего лишь на мгновение я прижимаю ухо к стене в коридоре для слуг, надеясь услышать голос Роана Герлинга.

За углом встречаю маленького мальчика лет девяти. Он держит еще один поднос, серебряный, не жестяной, с мясом, пирожными и фарфоровым чайником. Мальчик сидит на ступенях у подножия лестницы слева и, кажется, вот-вот расплачется.

– Ты потерялся?

Мальчик вскакивает, едва не опрокинув поднос, но тут же расслабляется, увидев меня.

– Леди Сида никому не позволяет подняться к ней, кроме Харлоу, – говорит он, запыхавшись. – Но Харлоу уехала домой, чтобы родить, так что я должен принести ей это. Но леди не нравятся мальчики. Том говорит, она откусит мне уши. – Он вздрагивает, опускает взгляд в пол.

Я предполагаю, что Харлоу – служанка леди Сиды. Мой взгляд скользит по узкой темной лестнице за спиной мальчика, и я вспоминаю, куда она ведет. У аристократов есть традиция: самые старые из них живут на самых высоких этажах замка. Леди Сида занимала эти покои со дня моего рождения. Никто точно не знает ее возраст, но все дети шепчутся, что ей больше трех сотен лет. От мысли о ней по коже бегут мурашки. Она уже на пределе того, как долго кровавое железо может поддерживать человеческую жизнь, кроме Королевы, чье невероятное долголетие, как говорят, – дар Колдуньи до ее исчезновения. Пять веков назад, когда слухи о кровавом железе расползлись повсюду, захватчики пришли со всего мира, чтобы завладеть невероятным даром. Королева, в то время всего лишь одаренный молодой генерал, привела армию Семперы к победе.

Что видела леди Сида за свои три века? Меня охватывает нездоровое любопытство, и я сажусь на корточки перед мальчиком.

– Это предназначено для конюших, – я ставлю на ступени свой поднос. – Обмен?

Он моргает:

– Ты не боишься?

Когда в детстве мне было грустно или страшно, папа отвлекал меня шуткой или историей. Не уверена, что я тоже так умею, но протягиваю мальчику руку:

– Меня зовут Джулс. А как тебя?

– Хинтон, – он пожимает руку, поглядывая на меня с сомнением.

– Не бойся стариков, они безвредны. – Хотя сама я боюсь их и всегда боялась. Некоторые старейшины рода Герлингов выглядят на сорок, но многим из них около ста сорока лет. Сложно определить по виду, пока не подойдешь достаточно близко, чтобы увидеть голубые вены, пульсирующие под кожей, или не услышишь, как они теряют нить разговора посреди предложения. Поговаривают, что когда кто-то живет столетиями, как леди Сида, он уже и не человек вовсе. Легко рассуждать об этом, так как никто из нас точно ничего не знает.

– Но я все равно отнесу поднос за тебя, если хочешь.

– Спасибо, – на его лице появляется улыбка.

Мальчик успевает исчезнуть еще до того, как я поднимаю его поднос.

Я иду по лестнице в темноте, пытаясь унять дрожь в руках. Леди Сида принадлежит к роду Герлингов не по крови. Старшие слуги рассказывают, что ее мать была ведуньей и будущий муж привез леди Сиду в Эверлесс, чтобы выведать секреты времени. В детстве я видела ее лишь издали, когда она спускалась из башни по праздникам. Леди Сида всегда требовала странные, изысканные и старомодные блюда: медовое вино, засахаренные лепестки роз, запеченных певчих птичек. И если вы ее рассердили, согласно слухам, она могла украсть год из вашей крови одним лишь взглядом и проглотить его целиком.

В конце лестницы деревянная дверь, украшенная резьбой: четырехконечная звезда – символ столетия, как луна символизирует месяц, а солнце – год. Я поднимаю медную колотушку и стучу ею по центру звезды.

Какое-то время никто не отвечает.

– Войдите, – произносит голос так тихо, что я едва слышу.

Плечом я открываю дверь и захожу внутрь, держа поднос перед собой как щит.

Огромная и темная комната освещается лишь слабым огнем в камине и жидким дневным светом, льющимся из окна. Она заставлена бархатными креслами и шелковыми подушками, полками, прогибающимися под тяжестью кожаных томов, а туалетный столик завален украшениями и серебряными расческами. Большая часть всего этого покрыта густым слоем пыли, словно леди Сида веками не позволяла слугам ни к чему прикасаться.

– Принеси поднос.

В слабом дневном свете я вижу старую женщину, которая смотрит на покрытую снегом лужайку Эверлесса. Она высокая, элегантная, но какая-то бескровная. Ее кожа потемнела и истончилась с возрастом, длинные, некогда черные волосы теперь белы как кость. Глаза светло-карего цвета. На женщине платье с прямой юбкой – такие никто уже давно не носит, – кружева украшают запястья и горло, и я гадаю: она не знает ничего о моде или просто больше не следит за ней?

– Ты не Харлоу, – говорит она. Ее голос колючий, как старая шерсть, но громкий. – Что случилось с Харлоу?

– Харлоу уехала домой рожать, миледи, – отвечаю я.

Осторожно приближаюсь к ней, обходя подушки.

Леди Сида молча, пристально рассматривает меня, руки сложены на коленях. Возможно, она так и провела целый день, просто глядя в окно. Я злюсь. Она прожила дольше, чем половина Крофтона вместе взятая, – годы, полученные от налогов на землю, как те, что сборщик забрал из крови папы вчера, – и вот как она проводит их! Пялится из окна на замерзшие лужайки Эверлесса!

– Это ромашка? – она рассматривает чайник на подносе. – Харлоу знает, что я ее не пью. Ромашка – к неудаче, знаешь ли.

Я не знала.

– Нет, мэм, – говорю я. – Мы специально сварили его для вас.

Она двигает челюстью, словно что-то жует, прежде чем ответить.

– Какие новости ты принесла?

– Новости, миледи?

– Бесполезная девчонка, – плюется она, маша рукой, словно отгоняя муху. – Как скоро приедет Королева?

– Через два дня, миледи. – Я слышала, как взволнованный персонал внизу обсуждал дату приезда. Один месяц на приготовления Королевы и леди Голд к свадьбе, а накануне весны Роан женится. Я напоминаю себе, что у меня нет никаких прав на Роана, никаких.

– А девушка? Девушка Роана?

– Она приедет с Королевой, миледи. – Девушка Роана. Грудь сжимается от ее слов. Я чувствую, что к лицу приливает жар, и надеюсь, что леди Сида не заметит этого.

– Никто из приемных детей ее величества не прожил достаточно долго, чтобы занять трон, не так ли? Почему Роан думает, что с его девушкой будет по-другому? – бормочет она, снова обращая свой взгляд на окно.

Я колеблюсь, не зная, должна ли игнорировать ее бормотание или отвечать на него. Это правда, у Королевы и раньше были приемные дети. Согласно историческим записям, один ребенок умер от чумы, пронесшейся по стране десятилетия назад. Другой – во время нападения на дворец. Третий утонул. Все они умерли до моего рождения. В действительности меня не особо волнует королевская семья или что-либо во дворце – папа всегда говорил, что сплетни и пустая болтовня не купят тебе хлеба, – но меня заинтересовал намек старшей Герлинг: королева никогда не умрет и никогда не передаст свой трон.

Чувствуя прилив храбрости, я отвечаю ей:

– Но Королева назвала Иду Голд своей наследницей, миледи.

Леди Сида, прищурившись, смотрит на меня, и улыбка расползается по ее лицу.

– Говорю тебе, она ест их сердца, чтобы оставаться молодой.

Ее слова повисают в воздухе. Я не питаю особой любви к Королеве, но дикие обвинения все еще заставляют меня дрожать, словно в предчувствии удара. Это попахивает безумием, хотя леди Сида не выглядит безумной: она стара, но ее голос крепок, а разум ясен. Она дразнит меня. Хинтон был прав, что боялся. Я как можно быстрее ставлю поднос на столик рядом с ней и жду, когда меня отпустят.

Но она делает кое-что, отчего внутри меня все еще больше холодеет: достает нечто сверкающее из нагрудного кармана. Через мгновение я понимаю, что это годовая монета, шириной практически с мою ладонь и отливающая золотом. Год жизни. Я еле сдерживаюсь, чтобы не выхватить монету из иссохшей руки и не броситься домой к папе.

Интересно, как далеко я убегу, прежде чем меня настигнет Айван.

– Размешай ее, – нетерпеливо говорит она. – Поспеши, пока чай не остыл.

Колеблясь, я протягиваю дрожащую руку – эта вещица может подарить папе целый год жизни.

В руках леди Сиды – жизнь, которую забрали у кого-то другого.

Монета, такая тяжелая и плотная в руке, растворяется словно мед, когда я кладу ее в чашку. Леди Сида подносит напиток к сухим губам и делает долгий, неспешный глоток. Возможно, это только кажется, но румянец приливает к ее щекам.

Не ожидая, когда меня отпустят, я приседаю в реверансе и спешу вон из комнаты, потрясенная переменами в старухе, в чью кровь попадает очередной год. Теперь чувства, которые вспыхивают во мне при упоминании Роана, кажутся еще большим предательством – себя, Крофтона, папы. Как может нравиться человек, для семьи которого год жизни – что кусочек сахара? Человек, чья семья разрушила мою и еще многие жизни?

5

Когда вечером я наконец падаю на свою нижнюю койку, мои руки и ноги налиты свинцом от усталости. Но, как только закрываю глаза, вижу восковое лицо леди Сиды, а ее странные слова не дают мне уснуть. Мне доводилось слышать много слухов и перешептываний о Королеве, но я не ожидала услышать их от Герлингов.

Снова и снова прокручивая ее слова в голове, я начинаю думать, что не такие уж они и абсурдные. Сама мысль о том, что ей подарила жизнь Колдунья, куда более абсурдна. Раньше мне никогда не приходилось задумываться о Королеве – все наши с папой мысли были о выживании. Но…

– Джулс, – я слышу шепот. Алия свешивается с верхней койки в паре метров от меня. Даже в темноте я вижу, как она напугана, хоть день в прачечной, куда ее распределили, порядком вымотал Алию. – Мальчик сказал мне, что Алхимик действительно бродит по лесу, – говорит она. – Сказал, что он когда-то жил здесь. Он сказал…

Но соседка по кровати, немолодая швея, мягко шикает на нее.

– Дорогая, если я расскажу тебе настоящую историю, ты перестанешь болтать и дашь мне поспать? – В голосе женщины слышится намек на озорство, но не злобу. Алия кивает. Женщина улыбается и смотрит на меня понимающим взглядом. – Никто не знает, откуда они пришли – двое детей, бродивших по Семпере до кровавого железа, никогда не расставаясь и не взрослея. Алхимик превратил землю в свинец, а свинец – в золото. Колдунья сделала так, что цветы распускались зимой.

Я улыбаюсь, думая о том, как бы Амма ворчала, если б узнала, что Алиа поздно ложится, чтобы послушать сказки. Сложно поверить, что существовал мир без кровавого железа. Да и к чему эта вера, если мы в ловушке окружающей действительности? Но если этот мир когда-то и правда существовал, то после рассказа швеи я начинаю скучать по нему.

– Но лорд, живший в этом поместье, стал завидовать. Поэтому он заточил их здесь и потребовал, чтобы они нашли способ сделать его бессмертным, ведь он видел, как это делала Колдунья с деревьями и цветами.

Она прекрасный рассказчик, и ее история захватывает меня словно песня. Мне и папе пришлось оставить книги, когда мы бежали из Эверлесса, и он с тех пор скрывал презрение ко всякого рода историям. «Ты не можешь позволить себе витать в облаках», – сказал он однажды, когда я попросила рассказать одну историю, лежа в холодной кровати в Крофтоне. Больше я никогда не просила.

– Именно в чаще леса на его землях Колдунья, заточенная в маленькой комнатке, при помощи самых примитивных инструментов вплетала время в кровь, а Алхимик нашел способ связать кровь и железо, чтобы лорд мог красть время у своих подданных и есть его сам! – Я не вижу, но чувствую: уже и другие в комнате слушают ее рассказ. – Какое-то время лорд был доволен. Но вскоре заметил, что его глаза теряют цвет, а память пропадает. Смерть подкрадывалась к нему. Вне себя от ярости, он потребовал, чтобы они нашли для него способ жить вечно. – Алия садится прямо, прижимая колени к груди. – Однажды Алхимик объявил, что совершил невозможное – превратил кусок свинца в чистое время. И лорду нужно было лишь съесть его.

– Но Алхимик был умен, – шепчет Алия.

– Верно, – отвечает довольная швея. – Жестокий лорд был отравлен и умер, и это позволило Алхимику и Колдунье сбежать. Они расстались и вскоре поняли, что их магия такая сильная, что проникла в кровь всех людей Семперы.

– Но почему они расстались? – спрашивает Алия.

– Алхимик не сказал Колдунье, что за их магию, создавшую кровавое железо, им пришлось дорого заплатить – бессмертием самой Колдуньи. Она разозлилась из-за его предательства. – Интонация швеи становится трагической. – Хотя только через многие поколения первый волос на ее голове поседел, она старела. В отличие от Алхимика, Колдунья любила жизнь и этот мир и не хотела его покидать. В конце концов она поборола свою гордость и вернулась к старому другу в поисках бессмертия.

В другом конце спальни еще одна женщина слабым, тонким голосом подхватывает рассказ:

– Алхимик сказал ей: «Чтобы сделать тебя бессмертной, мне нужно получить на хранение твое сердце». Тогда она превратила свое сердце в слово и прошептала ему на ухо. Его горло двигалось, словно он проглатывал его. А потом он передал ей несколько камушков и велел их съесть: и тогда она будет жить вечно.

Со всех сторон слышен шепот: «Лжец!», «Вор!». Я закрываю глаза и пытаюсь представить, каков камень на вкус.

– Девочки, тише, дайте мне закончить, – говорит старая швея. – Но Колдунья помнила, как Алхимик обманул богатого лорда. Подозревая еще одно предательство, она решила, что нужно заставить Алхимика съесть маленькие камушки – всего двенадцать – и потом утопить его. Так она и сделала.

Алия вскрикивает.

– Дальше произошло нечто интересное, – продолжает швея театральным шепотом. – Колдунья увидела, как серебряная тень поднялась из бездыханного тела Алхимика и бросилась прочь, слишком быстрая, чтобы ее догнать. Внутри этого серебра что-то горело темно-красным огнем и пульсировало. Очень поздно Колдунья поняла, что Алхимик действительно ее обманул: он украл ее сердце.

– И она не смогла его вернуть? Сердце? – спрашивает Алия. Но я не слышу ответа швеи: тяжелый, беспокойный, кошмарный сон проглатывает меня.

* * *

На следующий день Лора сообщает мне, что я буду прислуживать на небольшой вечеринке знати в одном из самых красивых павильонов Эверлесса: закрытом садике, который круглый год обогревается с помощью костровой ямы, питаемой расплавленным кровавым железом. Время заставляет огонь гореть ярко и долго. Я пытаюсь скрыть злобу, которую вызывает у меня это воспоминание.

Весь день она учит меня и нескольких других служанок искусству прислуживать незаметно: наша роль, объясняет Лора, состоит в том, чтобы Герлинги думали, что еда вдруг возникает из ниоткуда. Моя задача – следить, чтобы вино в бокалах не заканчивалось.

Из погреба, выходящего в окруженные стеной сады, доносится аристократический, музыкальный смех Герлингов, звон бокалов. Друзья, родственники и другие благородные семьи, связанные временем, собрались в Эверлессе в последние недели перед свадьбой. Скорее всего, они хотят похвастаться, что одними из первых встретились с Королевой и ее наследницей. Аристократов больше, чем обычно: я насчитала почти двести знатных господ. Каждый вечер обеденный зал полон и сияет обилием украшений и роскошными нарядами. Я нервничаю, представляя, что надо будет прислуживать им, зная, что папа хотел больше никогда не возвращаться в поместье.

А если я увижу Роана? Помнит ли он то происшествие? Винит ли папу, своего брата или меня? Не забыл ли меня вообще?

– Ну-ну, хватит хмуриться. – Лора толкает меня, проплывая мимо с огромным тортом в руках, украшенным сахарной ватой. – Сегодня они выпьют слишком много вина, чтобы заметить ваши ошибки.

– Или, наоборот, придут в ярость, – замечаю я.

Но Лора уже ушла.

Я сжимаю ручку графина с вином так сильно, что боюсь сломать ее. Мне пришлось прикрыть лицо волосами: хоть я больше не та тощая девочка с костлявыми коленями, мне все еще ужасно страшно, что Лиам вспомнит меня. И я очень боюсь, что Роан не вспомнит.

Маленький по сравнению с огромными залами Эверлесса садик, окруженный стеной, мерцает в свете фонарей. Дым от них тонкими струйками поднимается в небо. Ивы слегка покачиваются на ветру. В воздухе смешались терпкие запахи цветов и вина. Такое чувство, словно наступила весна, хотя небо над головой по-зимнему холодное. За стеной я вижу флаги Эверлесса, развевающиеся на ледяном ветру, но здесь он превращается в мягкий, прохладный бриз, укрощенный огнем времени.

В середине сада в бронзовой клетке потрескивает огонь, обдавая все вокруг теплом. Он горит красиво, но, когда я думаю о потраченном впустую времени, внутри все вскипает от гнева. Я быстро отворачиваюсь.

Аристократы плавают по саду: женщины в роскошных бархатных и шелковых платьях, мужчины, высокие и статные, с темными или серебристыми волосами. Золотые кольца блестят на десятках пальцев. Трио музыкантов наполняет сад слащаво-нежными аккордами.

Я ищу взглядом Роана, но, к своему ужасу, первым замечаю Лиама: он прислонился к увитой виноградной лозой стене в другом конце сада и разговаривает с матерью, леди Вериссой.

Один его вид сразу заставляет меня почувствовать себя ребенком. Лиам всегда держался особняком в нашей маленькой компании друзей, молчал и наблюдал со стороны, в отличие от общительного Роана. Иногда он появлялся в дверях, тихий, словно тень, и наблюдал, как мы играем. Я опасалась его уже тогда, но Роан боготворил брата.

Теперь я прихожу в ярость, думая о том, как добр он был к нему и как легко тот предал его. Хотя, чтобы предать, нужно что-то чувствовать к тому, кого предаешь, а я сомневаюсь, что Лиам Герлинг вообще знает, что такое чувства. Да и откуда ему знать?

Точно не от своей холодной матери, леди Вериссы. Ей, должно быть, пятьдесят или даже шестьдесят, хотя выглядит она на тридцать, сияет в изумрудном шелковом открытом платье. Она как-то пугающе красива, с острыми скулами и темными сине-сиреневыми глазами.

Я обхожу их стороной и начинаю прислуживать.

Графин быстро пустеет – еще один прекрасный способ провести так много столетий, потратив их на выпивку, хотя какая разница, когда у тебя в распоряжении столько времени, – и я собираюсь вернуться на кухню, чтобы наполнить его, когда женщина щелкает пальцами в мою сторону.

– Ты. Подойди.

Я поворачиваюсь, взгляд опущен. Незнакомая загорелая аристократка, на чьем кулоне герб Ренальди – танцующий медведь, – смотрит на меня, выжидающе держа бокал для вина. Она всего в нескольких футах от Лиама и Вериссы.

Понимая, что отказ налить вино привлечет внимание, я спешу к ней, надеясь, что мой чепчик служанки скроет лицо, а темнота и время – все остальное. Внезапно до меня доносится голос леди Вериссы, хотя она, очевидно, пытается говорить как можно тише.

– Здесь дочь лорда Шайлера, – слышу я. – Познакомься с ней.

– Ты не знаешь, как ее зовут, но знаешь, что из нее выйдет отличная жена? – интонация Лиама саркастична.

– Это не имеет значения… – она замолкает, а потом добавляет спокойнее: – Ты не можешь унаследовать Эверлесс, оставаясь холостяком.

– Достаточно, дура. Ты что, не видишь, что бокал полон? – резко говорит женщина с гербом Ренальди, и я быстро отхожу от нее. Она разворачивается и уходит, по пути кидая в бокал что-то маленькое и блестящее.

Но я все еще остаюсь в тени, потому что жажду дослушать разговор леди Вериссы и Лиама. Мне приятно представлять, как Лиам делает что-то, что ему не нравится, хотя мне и жаль бедную девушку, которой придется выйти за него замуж.

– Пусть Роан наследует. Ему это понравится больше, чем мне. – От этого голоса у меня мурашки по всему телу. Я не вижу лица Лиама, но хорошо представляю его рассерженный взгляд.

Леди Верисса суетится:

– Ты, как и я, знаешь, что Роан…

Ее слова тонут в пьяных приветственных криках гостей. Я ищу источник шума – и чуть не вскрикиваю. Я видела Роана Герлинга несколько раз за последние годы, когда он навещал Крофтон, но всегда только издали: наблюдала из-за прилавка, пока он объезжал деревню на лошади.

Сейчас все по-другому. Роан стоит у ворот сада рядом со своим отцом, лордом Николасом, всего в нескольких метрах от меня. На нем элегантный черный костюм, золотой платок повязан вокруг шеи. Отблески пламени мерцают в голубых, как небо, глазах.

Я забываю все при виде него: и тот факт, что его семья – причина нашего падения и бедности, и то, что он помолвлен с девушкой, чья красота, как говорят, – доказательство существования колдовства. На мгновение мне кажется, что этот сад – единственное место во всем мире, где я хотела бы быть этой ночью и наблюдать, как Роан улыбается.

В следующую же секунду отчаянный крик заглушает шум разговоров. Краснолицый аристократ держит другую служанку за запястье. Это Бея, я раньше встречала ее на кухне. На его голубом камзоле расползается пятно от вина, в ее трясущейся руке – графин.

– П-простите меня, – заикается она.

– Глупая девчонка, – рычит он, – я заберу твой месяц, и тогда ты, может, научишься следить за руками. – Его слова звучат нечетко, а глаза вылезли из орбит от ярости. Он выхватывает нож из-за пояса. Кажется, время плавится, замедляется, тает, как сосулька на солнце.

В следующую же секунду я вижу, что Роан стоит за ним и держит за плечо, одновременно аккуратно забирая нож.

– Лорд Болдвин, – говорит он с усмешкой, – не нужно пугать бедное создание. В любом случае это ужасная рубашка. Вы должны благодарить ее за оказанную услугу.

Все смеются. Мужчина моргает, и создается такое впечатление, что заклятие снято: он отпускает Бею, которая бросает благодарный взгляд на Роана. Тот берет графин из ее рук, и она исчезает в толпе.

– Вот, – Роан хлопает Болдвина по спине и наливает ему вино из графина сам. – Вино может исправить многое, не так ли? Выпейте со мной, мой друг.

Сама того не желая, я подошла к ним ближе, влекомая голосом Роана, его улыбкой, добротой, как пробившийся росток, который по весне тянется к солнцу.

А потом мы встречаемся взглядами, и я забываю, как дышать. Он поднимает бокал и подмигивает мне, выпивает, а потом разбивает бокал под одобрительные крики. Я успеваю заметить, что Лиам по-прежнему злится в углу.

Вступает музыка, гости начинают танцевать, и Роана уносит толпа. Мое сердце бешено стучит. Я вся дрожу от страха: Роан узнал меня. Сомнений быть не может.

6

В ту ночь мне наконец удается написать два письма: одно – Амме, другое – отцу. В день, когда ожидают приезда Королевы и ее свиты, у меня есть пятнадцать минут, чтобы проглотить скудный завтрак и сбегать в конюшню и поймать одного из курьеров, ежедневно наведывающегося в деревню.

Я написала Амме правду: что Лора, кажется, благоволит мне, хотя странно это проявляет, отправляя меня на задания с утра до ночи, поэтому когда я добираюсь до постели, то едва могу расчесать волосы перед сном.

Но скрыла, что каждый раз, раздавая жалование, Айван задерживается возле нас и ухмыляется и что я могу это выносить только благодаря тому, что вокруг меня другие девушки, всякий раз радуясь, что не Лиам раздает кровавое железо, которое звенит в моем кошельке. Не написала я и о том, что пытаюсь гнать от себя мысли, у какого несчастного мужчины или женщины Герлинги забрали его, вспоминая очередь готовых отдать часы, дни, годы из крови.

Я не спала часами, согнувшись над свечкой, подбирая правильные слова, чтобы написать письмо отцу. В итоге ограничилась одной фразой: «Прости меня». Этого недостаточно, хоть я и не жалею о том, что сделала. Я пробыла здесь всего два дня и уже заработала четыре недели, которые непременно послала бы с письмом, если бы не воры на дороге. Если кто и узнал меня, то они не подали виду. И единственная мысль занимает меня: вскоре я заработаю достаточно денег, чтобы оплатить нашу ренту, а потом придет весна и будет легче охотиться. В конце месяца я вернусь в Крофтон с достаточным количеством кровавого железа, чтобы восстановить то время, которое сборщик забрал у отца.

Я подсчитываю монетки в голове. Это всего лишь маленькая часть того, что они отняли у нас, у Крофтона. Но я душу гнев и позволяю ему раствориться во мне, словно кровавое железо в чае леди Сиды. Ради папы. Ради настоящего. Ради будущего.

В конюшне широкоплечий парень подковывает лошадь курьера. Кожаные сумки, набитые письмами, привязаны к седлу. Услышав мои шаги, он оборачивается.

Не думая, я кричу:

– Тэм!

Слишком поздно я понимаю, что выдала себя с головой. Но мне все равно. Мой старый друг – сын двух стражей, но в детстве мы оба хотели стать кузнецами, как папа. Он вертелся вокруг кузницы, пока тот не приглашал его внутрь, и мы проводили часы вместе, сидя на папином верстаке и болтая ногами, наблюдая, как он обращается с раскаленным железом.

Он щурится, пытаясь понять, кто перед ним. Тогда я снимаю чепец.

– Это я, Джулс. – Парень все еще не узнает меня, и тогда я улыбаюсь и показываю на передние зубы: – Видишь, я же говорила, что они снова вырастут. – Когда оба моих передних зуба выпали, Тэм четыре месяца звал меня грызуном.

Парень меняется в лице. Добродушная улыбка играет на его губах. Он обнимает меня, и я растворяюсь в знакомом запахе дыма и металла.

– Ты работаешь на новой кузнице, – я делаю шаг назад, чтобы рассмотреть его. Тэм теперь на фут выше меня, но лицо у него такое же красивое и серьезное. – Не верится, так много времени прошло! – Слова вырываются сами собой, и неожиданно для себя я смеюсь. – Как ты? Ты теперь здесь главный? Этта и Меррил тоже по-прежнему здесь?

Но Тэм печально улыбается и делает странный жест, касаясь пальцами одной руки губ, а потом отводит руку. Он качает головой, повторяя жест, и я понимаю: он не может говорить.

Веселье сразу же улетучивается.

– Что случилось? – вырывается у меня, но он не может ответить. Мы растерянно смотрим друг на друга, и я чувствую, как что-то нарастает внутри меня. Перед глазами всплывают образы Тэма и Роана, сражающихся в одной из шуточных схваток, гоняющихся друг за другом с деревянными мечами по всему Эверлессу.

Тэм протягивает ко мне руку и сжимает плечо. Я понимаю, что он пытается выразить, как рад видеть меня.

– Я вернусь, – неловко говорю я. Сердце бьется, словно мотылек в освещенное оконное стекло.

Он снова сжимает мое плечо, а потом с улыбкой берет мои письма. Я почти забыла о них. Он поворачивается ко мне широкой спиной. Не говоря больше ни слова, я отправляюсь на кухню.

По дороге гадаю: что случилось с моим старым другом?

* * *

На кухне покрытые мукой слуги яростно месят тесто, словно сама Королева наблюдает за ними. Я собираюсь к ним присоединиться, когда Лора хватает меня за руку.

– Мне нужно, чтобы ты спустилась в погреб, – говорит она, – принеси как можно больше лука.

Я удивленно смотрю на нее. Ведь кладовую уже заполнили гирляндами из лука и толстыми связками чеснока, и этого явно больше, чем нужно. Я киваю, но задерживаюсь.

– В конюшнях есть немой парень, – осторожно начинаю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Что с ним случилось?

– А, Тэм. – Лора перестает улыбаться, затем вываливает на стол тесто и начинает его месить, и я понимаю, что сглупила: только когда расстроена, Лора начинает работать сама, а не поручает это кому-то из нас. – Бедный мальчик. Он… – Она обрывает себя на полуслове и внезапно будто становится старше. – Он оскорбил молодого капитана, и за это ему отрезали язык. Больше он так делать не будет.

По спине пробегает холодок, когда я вспоминаю холодные глаза Айвана, сталь его клинка. Я знала, что он жесток, но это переходит все границы, и я чувствую прилив ненависти к нему.

Лора гневно смотрит на тесто, словно это Айван.

– А теперь займись своим делом, – говорит она мне. Такого резкого тона я еще от нее не слышала. – И тогда ничего плохого не случится.

Прежде чем я успеваю узнать побольше, в кухню, лавируя между поварами, вбегает мальчик, который так боялся отнести поднос с едой леди Сиде, и резко останавливается перед нами.

– Хинтон Карстеирс, – строго говорит Лора. – Притормози.

– Только что прибыл гонец для лорда Герлинга. – Он не может отдышаться, лицо раскраснелось. – Скоро здесь будет свита Королевы! – Он чуть ли не визжит. – Королева едет!

Один из мальчиков роняет скалку, а девочка прижимает испачканную в муке руку к груди и ахает. Хотя я не испытываю к Королеве почти никаких чувств, по коже пробегает холодок при мысли, что я увижу женщину, которая привела Семперу к победе в войне и вот уже сотни лет находится у власти, женщину, которую, по слухам, благословила сама Колдунья. В голову лезут слова леди Сиды: «Говорю тебе, она ест их сердца, чтобы оставаться молодой».

Я дрожу.

– Да-да, мы знаем, что Королева едет, – бормочет Лора, с упреком глядя на взволнованную кухонную прислугу. Потом берет Хинтона за плечо. – Сколько времени осталось?

– Час, – говорит Хинтон, все еще тяжело дыша. – Может, меньше.

Кухня взрывается разговорами. Но Лора хмурится, отпускает Хинтона и поворачивается ко мне.

– Погреб, – говорит она. – Сейчас же.

– Но… – начинаю я.

– Выполняй, – резко продолжает она, и я рада, что у меня есть причина покинуть кухню: паника теперь витает в воздухе, и от этого мне становится не по себе.

Когда я спускаюсь в подвал, прохладный воздух ударяет в лицо, и это приносит облегчение после жаркой кухни, но темнота и близость подземных залов пугают меня. Или, может, это просто потому, что они заброшены, а я привыкла к толкотне слуг день и ночь. Я беру факел со стены и держу его высоко над головой, освещая путь.

Поворачиваю в погреб и прохожу мимо бочек с мочеными яблоками с едва уловимым кислым запахом. В углу замечаю нечто, чего здесь раньше не было, делаю шаг вперед, и слабый, мерцающий свет озаряет фигуру мужчины, свернувшегося на грязном полу, трясущегося в старом плаще. Несмотря на то что мои глаза еще не успели привыкнуть к темноте, я его узнаю́.

– Папа, – слово вырывается шепотом, а он с трудом поднимается на ноги и хватается за полку, чтобы не упасть. Я бросаюсь к нему и хватаю за талию, помогая держаться прямо. Он выглядит ужасно: бледный и худой, лицо в грязи, взгляд отсутствующий. Под его плащом можно нащупать ребра.

– Что ты здесь делаешь?

Он смеется, звук – мягкий рокот в его груди, а потом сразу же начинает кашлять.

– Мне нужно было повидать тебя.

– Тебя не должны видеть в Эверлессе, папа!

Какой же он худой!

– Это не остановило тебя, – говорит он. Несмотря на слабость, голос у него игривый. Я слабо улыбаюсь.

– Никто меня не узнает, я тогда была ребенком. Как ты мог?! Черт знает что может случиться, если кто-то из Герлингов тебя увидит! Ты сказал…

– Никто меня не увидит, – отрезает он, и в его словах я чувствую усталость после дороги. – Мне удалось убедить фермера, выращивающего пшеницу, позволить мне спрятаться в его телеге. Я тут недолго пробуду.

– Ты мог послать мне письмо, папа. Я бы сразу вернулась домой. – Когда я представляю, как он ковылял вдоль дороги весь день, превозмогая усталость, мне становится не по себе от чувства вины.

Папа улыбается, но в его взгляде какое-то чувство, которое я не могу распознать.

– Я не мог ждать гонца или довериться ему. – Он подносит руку к моему лицу. Его пальцы очень холодные. – Джулс, моя предприимчивая девочка, я снова говорю тебе: ты должна вернуться домой.

– Папа, все хорошо, – мой голос звучит неуверенно. Я уже строю планы, как вернуть его в деревню. Я могу нанять телегу с помощью кровавого железа в моем кошельке. Лора знала, кем был папа, так что она знает, как он рискует здесь. Я не могу просить ее о помощи, но, может, смогу заплатить Хинтону, чтобы он вывел его, или Тэму. – Еще пару недель, и нам не нужно будет переживать из-за ренты. Разве ты не понимаешь? Все будет хорошо. Никто меня не узна́ет.

Это самый худший момент, чтобы вспомнить, как Роан подмигнул мне, но я не могу совладать с собой, и в груди разливается тепло. Да я и не хочу этого делать.

– Нет, – голос папы низкий, настойчивый. – Это место опасно для тебя. – На какое-то мгновение я представляю, что мне снова семь и я держусь за его руку, когда он тащит меня прочь из Эверлесса; запах дыма все еще на наших одеждах. – Скоро приедет Королева.

– Нам нужны деньги. – Мною овладевает злость из-за его упрямства. Мне не семь лет, он не вправе указывать мне, что делать.

– Я найду деньги, – он берет мои руки. Его ладони холодные, а пальцы твердые, как камень. Свет факела подчеркивает тени на его лице и синяки под глазами. – Пожалуйста, покинь это место.

– Не могу, они заметят мое отсутствие. – Я не уверена, что это правда. Злость и чувство вины борются друг с другом. Отец защищал меня семнадцать лет – теперь я буду защищать его, как бы опасно это ни было. – Свита Королевы приедет в любую минуту, – говорю я. – Сельская местность будет кишеть стражниками и дворянами, желающими посмотреть на процессию. Ты должен уйти сейчас же, до их приезда.

– Как и ты, Джулс, – руками он сжимает мои плечи, сверлит меня настойчивым взглядом. – Ты не можешь подпустить Королеву близко к себе. Она узнает тебя. Это небезопасно.

– Королева? – ничего не понимаю. – Разве не Лиама ты имеешь в виду, папа?

Кажется, он меня не слышит.

– Она вор, и очень опасный. – Слова льются потоком, дыхание его тяжело; когда я поднимаю факел, то вижу, как горят его глаза, словно от лихорадки или чего-то хуже. – Я объясню по пути. Но нам нужно уходить…

– Папа, нет, – прерываю я его. – Если я не вернусь к обязанностям на кухне, наказание будет серьезным.

Он продолжает слабо тянуть меня за руку. Неужели отец сходит с ума?

– Жди здесь. Я найду кого-нибудь, кто проводит тебя домой. – Когда же замечаю, что он собирается спорить, добавляю: – Я вернусь домой завтра, после того как поговорю с Лорой.

Папа хмурится:

– Готова поклясться?

Я открываю рот, но почему-то обещание застревает в горле.

«Никогда не клянись, если ты действительно не имеешь это в виду, иначе такой клятвой ты отправишь Алхимика за своей душой».

Старая песенка-предупреждение, которую мы повторяли в детстве.

Я надеюсь, что это не так. Потому что правда заключается в том, что я не могу покинуть Эверлесс завтра. Папа одной ногой в могиле, и сейчас больше, чем когда-либо, ему нужно пополнить время. Но есть еще кое-что: в глубине души я хочу узнать, улыбнется ли Роан мне снова.

– Клянусь, – внутри все переворачивается от этой лжи. – Я люблю тебя.

Он наклоняется вперед, обнимает меня и целует в лоб. Я прижимаюсь к нему, вдыхая запах металла и соломы – запах дома.

– И я люблю тебя, – бормочет он в мои волосы. – Всегда помни это.

– Увидимся завтра, обещаю, – говорю я. Лгать – словно удерживать рыбу в руках: правда хочет вырваться наружу.

Я уже привыкла к этому чувству.

7

Вернувшись на кухню, я оглядываюсь в поисках Лоры и вижу, что она чистит рыбу на другом конце. Наши взгляды встречаются, и она быстро отводит свой в сторону. Не забыть бы поблагодарить ее, что отправила меня к папе.

Но сначала мне нужно помочь ему выбраться отсюда. В углу я нахожу Хинтона, он играет в палочки, в то время как горшок с супом, за которым ему поручено следить, кипит и булькает.

Увидев, что я его заметила, он сметает палочки в кучу и встает с виноватым видом. Но я не обращаю на это внимания – мои руки уже тянутся к монетам в кошельке на поясе. Если бы у меня было время подумать, составить план получше… Но как только Королева окажется близко к Эверлессу, ворота закроют и повсюду расставят стражников. Они будут обыскивать каждую въезжающую и выезжающую карету. После этого у меня не получится вытащить отсюда папу.

Я хватаю маленькую деревянную миску и наливаю в нее суп. Хинтон удивленно наблюдает за мной, когда я достаю три медные недельные монеты из кошелька и бросаю в горячий суп.

– Ты не можешь взять этот суп. Он для…

– Знаю, – говорю я и опускаюсь на колени перед ним. Он смотрит на меня подозрительно, так что я открываю свой кошелек и протягиваю ему кое-что. Еще одна недельная монетка, только что отлитая, блестит как утреннее солнце. Глаза мальчишки широко распахнуты.

– Мне нужна услуга, – говорю я. – Пока не пришла Королева. Ты поможешь мне?

Он сомневается. Но монета слишком соблазнительная, чтобы отказаться.

– Я постараюсь.

– Ты найдешь путь в погреб? – Кивок. – Возьми вот эту миску. Там тебя будет ждать мужчина. Убедись, что он все съест. Это мой отец. – Я запинаюсь, ведь давно привыкла охранять свои секреты от всех, но теперь это неважно. – Ему нужно незаметно покинуть Эверлесс, но он болен и не сможет выбраться сам.

– Почему ему нужно покинуть Эверлесс? – подозрительно спрашивает Хинтон.

– Долгая история, – отвечаю я. – У него плохие отношения с… капитаном Айваном. – Я не хочу произносить имя Лиама и вызвать вопросы, на которые не смогу ответить.

Это были правильные слова. Хинтон кивает с пониманием: он боится Айвана, как и все остальные.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Выведи его, – говорю я. – Прямо сейчас. Отведи его в Крофтон, если получится. Знаешь, где это? – Он кивает, а я кладу монетку на его ладонь и улыбаюсь в попытке скрыть напряжение. Если бы все это не происходило здесь и сейчас, я бы посмеялась над идеей доверить жизнь отца девятилетнему мальчику. Но я в отчаянии.

Он переворачивает монету, потом подносит ее к зубам и задумчиво грызет.

– Сегодня вечером в Крофтон везут партию кожи. Я попрошу мальчиков на конюшне спрятать его в карете.

Мы оба вздрагиваем от глубокого чистого звона колокола. Кипящая кухня замолкает, пока стены гудят вокруг нас, вибрируя от богатства звука. На мгновение я забываю свой страх, зачарованная им. В детстве я слышала многие из колоколов Эверлесса: есть те, что извещают о свадьбах и смертях, праздниках и официальных объявлениях. Но никогда раньше я не слышала колокол короны, предназначенный лишь для Королевы.

Из всех колоколов, которые я помню с детства в Эверлессе, песня этого – самая глубокая и самая красивая. Это значит, что мы должны собраться к приезду ее величества и что у меня кончается время.

– Мы не можем ждать, – говорю я ему.

– Я пойду сейчас же, – говорит Хинтон, поднимая подбородок. – Через южные ворота.

– Будь осторожен, – я едва выговариваю слова: так сильно колотится сердце.

Снова звучит колокол, теперь к нему присоединяется еще один – более высокая нота, и еще, и еще, пока все двенадцать колоколов не затягивают свои песни. Я выхожу в коридор, вливаясь в поток слуг, устремившийся к воротам. Девушки подбирают юбки и бегут, и даже старые служанки и подметальщицы спешат вместе со всеми. Их болтовня летит эхом по коридорам поверх звона колоколов. Шум доносится до меня словно через стеклянную стену. Страх за отца все еще жужжит в ушах, затуманивая взор.

Но я стараюсь изо всех сил выбросить его из головы. Папа так просто не сдастся. Он ведь проделал весь этот путь, не так ли? И, если ветер будет попутным, а удача не покинет его, он окажется дома к наступлению темноты.

Я как можно быстрее присоединяюсь к группе служанок в углу главного холла. Лора ходит между нами, оттирая муку с лиц и расправляя платья.

– Джулс, – с укором говорит она, – мы ждали.

Я наклоняю голову:

– Простите, мэм.

Лора подносит руку к моим волосам: несколько прядей выбились из узла на затылке и упали на лицо. Она заправляет их за уши, неодобрительно прищелкивая языком, когда они снова выбиваются.

– Какие непослушные, – бормочет она, а потом поднимает голос: – На улицу, девочки, быстро!

На лужайке сотни слуг выстраиваются в ряд вдоль дороги, ведущей от ворот Эверлесса к холлу, – маленькая армия, одетая в зеленые и золотые цвета Герлингов. Я замечаю Алию среди других собравшихся детей-слуг. Она стоит на цыпочках, чтобы видеть дорогу. Стражники ходят по дороге на определенном расстоянии друг от друга – Айван впереди, – их руки лежат на инкрустированных камнями рукоятях мечей. Это самое большое сборище людей, которое я когда-либо видела, и я чувствую себя такой маленькой.

Герлинги выходят все вместе из парадных дверей Эверлесса, словно поток расплавленного железа. Справа и слева от лорда Герлинга – его жена и сыновья. За ними выстроились десятки родственников, поражающие дорогой одеждой из шелка и бархата. Я морщусь, узнав женщину, стоящую позади леди Вериссы: герцогиня Корин выглядит едва ли старше дочери, хотя ей должно быть уже по крайней мере шестьдесят. Я наблюдаю, как она берет что-то из кошелька и засовывает в рот.

Во мне нарастает злость, когда я представляю, как час тает на ее языке. Я поднимаю взгляд на окно башни, где, должно быть, сидит леди Сида и наблюдает за происходящим своими странными бледными глазами. Но вдруг мне хочется увидеть выражение ее лица, услышать, что она скажет при виде Королевы.

Лиам держится немного в стороне от семьи; глаза его полузакрыты, словно празднования наскучили ему. Знакомая смесь страха и злости накрывает меня, когда я вспоминаю, как он толкает собственного брата в ревущее пламя. Как извращен, должно быть, этот мальчик, у которого есть власть, чтобы разрушить две невинные жизни в стремлении скрыть свою жестокость.

Но Роан. Роан.

Старики в деревне говорят, что в венах Герлингов течет древняя кровь – кровь сумасшедшего лорда, который заключил Колдунью и Алхимика так много столетий назад, чья жадность заставила их привязать время к крови и обрекла нас всех на жизни, полные лишений. У них точно достаточно кровавого железа, чтобы это было правдой. Легко поверить, что Герлинги – само зло во плоти, что в их крови есть нечто, делающее их такими. Но смотря на Роана – его сумеречно-голубые глаза, улыбку, от которой замирает само время, – я не вижу ничего даже близкого ко злу.

Он галантно предлагает свою руку бабушке с пустым взглядом. На нем безупречный темно-золотой жилет, но его волосы неряшливо торчат во все стороны, как обычно. Я вспоминаю их споры с матерью из-за этих волос – один из них я подслушала в детстве, – и, несмотря ни на что, мне приходится скрыть улыбку. Я смотрю, как он пихает Лиама локтем, видимо, после какой-то тайной шутки, и гадаю, как он мог простить брата, который однажды пытался убить его.

Глупая, ругаю я себя. Да, Роан красивый и очаровательный и будет оставаться таким, когда я состарюсь, если доживу до старости. Он будет очаровательным даже после моей смерти.

Ворота со скрипом отворяются, и благоговейный шепот слуг разносится по двору. Я отрываю взгляд от Роана и смотрю на свиту Королевы.

Пять сверкающих карет, запряженных гордыми белыми лошадьми, въезжают одна за другой. Несколько стражников идут рядом с ними, их мечи блестят в полуденном солнце. Сердце начинает биться чаще, когда первая карета подъезжает достаточно близко, чтобы я смогла увидеть женщину, сидящую внутри.

Как и все, кто стоит рядом со мной, я не могу не вскрикнуть. Она высокая, сильная, на лице нет морщин, хотя я знаю, что она выглядит так уже много веков подряд. Слабая улыбка играет на ее губах, когда она приветствует толпу, и я чувствую недостойное желание рассмеяться, похлопать или сделать и то и другое.

Стоящая рядом Ингрид наклоняется ко мне.

– Я слышала, что она красива, но это… – Она делает паузу. – Такого я не ожидала.

– Мама говорит, что за ней ухаживает ведьма, – вставляет Бея. Она одета по случаю, насколько это возможно для нас, слуг. На ней голубая шаль поверх кухонного платья, которая красиво оттеняет ее смуглую кожу. Запах лаванды доносится от ее одежды.

Была бы здесь Лора, приказала бы им обеим замолчать. Если Айван услышит, как мы болтаем, – кто знает, что он с нами сделает в назидание другим.

Подъезжает еще одна карета, поменьше, но столь же роскошная. Когда она проезжает мимо, я впервые вижу невесту Роана Ину Голд. Короткие темные волосы едва касаются мочек ушей и красиво обрамляют лицо. Она так прекрасна, что практически светится. Ее идеальная улыбка адресована точно Роану, и она в нетерпении приникла к окну кареты, словно ждет, когда стекло исчезнет и она сможет кинуться к нему. Мое сердце сжимается, когда я вижу, что он улыбается ей в ответ. Я отворачиваюсь, мой взгляд возвращается к карете Королевы, и я замечаю глубокие бороздки на деревянном остове, словно кто-то стрелял по ней из лука. Странно.

Кареты с Королевой и Иной Голд останавливаются, за ними и остальные. Когда Королева выходит по узким, украшенным жемчужинами ступенькам, алые одеяния ниспадают вокруг нее, а Герлинги встают на колени и кланяются. Слуги следуют их примеру, и мы все опускаемся на траву. Мои юбки намокают от росы.

После долгой паузы лорд Герлинг поднимается и подает сигнал всем остальным тоже встать.

– Ваше величество, – громыхает он, – какая невероятная честь принимать вас в нашем доме.

Королева коротко кивает, окидывая взглядом лорда Герлинга, прежде чем отвернуться. Даже издалека я вижу, как он вздрагивает под ее взглядом.

– Спасибо, Николас.

Ее голос кажется далеким, словно она говорит из длинного темного туннеля. Королева красивая, как будто неземная, элегантная и излучает силу. Красный водопад ее плаща придерживает темноволосая придворная дама. Когда Королева осматривает Эверлесс, странные слова папы – «Не дай ей увидеть тебя» – эхом раздаются в моей голове.

Что он вообще имел в виду?

Где он сейчас?

Ступая вперед, Роан берет леди Голд за руку и целует ее; она откидывает голову назад и смеется. Звук, чистый и хрустальный, наполняет воздух, словно звон колокола.

– Джулс, – говорит Бея слишком громко, – ты пялишься.

Я вздрагиваю и отрываю взгляд от них; мое лицо краснеет. Вместо того чтобы смотреть на Роана и леди Голд, я наблюдаю, как поток мужчин и женщин появляется из кареты, следовавшей за экипажем Ины. Свита, одетая в королевские цвета: мужчины в жилетах и женщины в платьях с длинными рукавами и шляпках, все темного красно-фиолетового цвета. Их меньше, чем я ожидала, и что-то в них кажется странным. Выражения лиц у вновь прибывших разнятся от настороженности до облегчения. Никто не улыбается. Одна женщина кутается в не подходящую случаю льняную шаль, забрызганную странными красными пятнами, а платье свисает из-под нее под странным углом, словно разорванное. За ней хромает мужчина, его красный камзол испачкан чем-то коричневым.

Потом мое внимание переключается на леди Вериссу, которая легким движением руки подает нам знак – намек двигаться вперед.

Айван ходит среди нас, расставляя в фалангу. Королевские слуги в бордовых одеяниях идут вперед и берут самые ценные из вещей Королевы: стеклянные вазы, огромные книги в кожаных переплетах с позолоченными обрезами, бутылки со спиртным и парфюмом. Айван грубо хватает Эдди за запястье и выводит вперед. Несколько других слуг Эверлесса тоже делают шаг вперед, заполняя пробелы в королевской процессии. Я обмениваюсь взглядом с Ингрид – ее тоже смутила необычно маленькая свита.

– Смотри, – шепчет она, – они не привезли достаточно людей, чтобы даже нести свои вещи.

Когда свита расходится по местам, Айван рявкает на нас:

– Построиться! – И мы спешим подчиниться.

Меня пихают вперед, и я оказываюсь прямо за королевскими слугами с бархатной шляпной коробкой в руках. Вокруг меня другие слуги берут кожаные футляры и платья в тканевых чехлах, картины, завернутые в полотно, даже стулья и подушки, слишком тяжелые, чтобы нести их в одиночку. «Королева просто посещает нас или переезжает?» – думаю с негодованием.

В конце концов мы бежим, словно поток муравьев, ко входу по пять в ряд – маленькая армия, предназначенная, чтобы служить, служить и служить. Сколько стоит то, что мы несем? Как много лет мы держим в руках прямо сейчас?

От мысли о папе мне внезапно хочется бросить шляпную коробку на пол. Но если я так сделаю, то умру в следующую же секунду, судя по взгляду ястребиных глаз Айвана.

Королева останавливается прямо в дверях, где по обеим сторонам расположились Герлинги, и, прищурившись, наблюдает за процессией из слуг.

– Полагаю, меня проводят в мои покои? – спрашивает она, и ее вопрос эхом разносится по всему залу.

Голос Айвана во главе колонны приказывает нам остановиться. Я подчиняюсь вместе со всеми, по коже пробегает легкий холодок. Мы слишком дисциплинированны, чтобы издать хоть звук, но я чувствую, как одновременно и возбуждение, и беспокойство проносится по толпе. Клянусь, я чувствую запах мяты и лимона от волос Эдди, хотя она за несколько человек до меня.

Леди Верисса выглядит растерянной, но через секунду кивает.

– Конечно же, ваше величество, – говорит она и жестом подзывает Эдди, которая чинно подходит к ней, хотя мне видно, как крепко она вцепилась в декоративную шкатулочку для украшений. – Эдди будет вам прислуживать. Она знает Эверлесс и всех в нем и сможет хорошенько о вас позаботиться.

Королева молча смотрит на Эдди. Та нервно улыбается и опускает взгляд в пол.

Леди Верисса поворачивается к сыновьям.

– Роан, Лиам, отведите леди Голд в ее покои.

Пока она говорит, Королева плывет в сторону головы колонны. Темноволосая служанка подходит и что-то шепчет на ухо Ине Голд. Я замечаю, что свита Королевы кланяется и приседает, когда она проходит мимо, и мгновением позже слуги Эверлесса начинают делать то же самое, следуя их примеру. Мои ладони вспотели. Когда Королева проходит в нескольких футах от меня, воздух вокруг как будто становится вязким. Я приседаю в глубоком реверансе, опуская голову. Снова предупреждение папы крутится в голове: «Ты не можешь подпустить Королеву близко к себе».

Несмотря на его слова, что-то во мне хочет, чтобы она меня заметила.

Когда я встаю и поднимаю глаза, вижу, что взгляд искрящихся, словно стеклянных, глаз Королевы устремлен на меня. Внутри появляется странное чувство узнавания, но я не могу понять, чего именно.

А потом что-то происходит. Не могу точно сказать, как это получилось – возможно, Королева обо что-то споткнулась, – но она падает, руки ее неподвижны, высокая фигура неестественно грациозна. Эдди бросается вперед, чтобы предотвратить падение, и Королева обрушивается на нее, погребая фигуру Эдди в груде красной струящейся ткани. Шкатулка падает из рук девушки, раскрывается от удара об пол, и драгоценности рассыпаются. Темно-красный камень подкатывается к моим ногам.

Через несколько секунд Эдди и Королева встают. Но вместо того чтобы отойти, служанка замирает, не отнимая руки от запястья Королевы. А потом резко отдергивает ее, словно коснулась раскаленной печи.

Процессия замолкает. Никто не дышит, когда Королева встает; на ее лице читается ярость. В глазах Эдди неподдельный страх – так выглядит тот, кого только что ударили. Она подносит руку, которой только что коснулась Королевы, к груди, крепко сжимая дрожащие пальцы.

Не касайтесь Королевы. Я не обращала внимания на указания Лоры, не думая, что мы будем достаточно близко, чтобы это стало возможным. Эдди должна была получить то же предупреждение. Никто – даже королевские слуги – не двигается.

Не смотри на нее, хочется крикнуть мне. Но девушка не может отвести взгляд, словно превратившись в камень.

Желая сделать хоть что-то, я падаю на колени и начинаю собирать рассыпавшиеся по полу драгоценности. Вскоре у меня в руках горка рубинов, сапфиров и изумрудов в золотых оправах, каждый из которых стоит год, а то и больше. Я поднимаю шкатулку. Крышка с вырезанными угловатыми листьями и ягодами висит криво, одна из петлей сломана. А потом женские руки тянутся ко мне и забирают шкатулку. Кто-то наклоняется, волосы падают, словно занавес, между мной и сценой с участием Королевы и Эдди. Поднимая глаза, я вижу, что это темноволосая служанка.

– Я возьму, – говорит она мне мягко с сочувствующей улыбкой на симпатичном лице. Я отпускаю драгоценности без колебаний, и она кладет их в шкатулку, закрывает ее и засовывает под мышку. Одним грациозным движением девушка просит меня подняться и встать обратно в ряды служанок Эверлесса.

Эдди наконец двигается с места, желая вернуться в ряд возле меня.

– Каро, приведи ее ко мне, – говорит Королева.

Служанка – Каро – берет Эдди за руку.

– Ваше величество, – начинает леди Верисса, но Королева одним взглядом заставляет ее замолчать. Айван приблизился на несколько шагов и стоит за ними. Его ухмылка пугает меня больше всего – словно он чует кровь. Я пытаюсь унять дрожь. Взгляд Королевы пылает и направлен на Эдди.

– Как тебя зовут? – спрашивает Королева.

– Эдди, ваше величество, – отвечает она едва слышным голосом.

– Скажи мне, Эдди, как ты осмелилась коснуться Королевы?

Девушка дрожит:

– Ваше величество… я только пыталась помочь…

– Молчать, – резко обрывает Королева. Роан, Лиам и леди Голд остановились и наблюдают в растерянности за происходящим. Леди Голд закусила нижнюю губу, рука Роана лежит на ее талии. Лиам же пристально смотрит на Королеву, прищурив глаза.

– Уведите ее, – приказывает Королева. – Я больше не желаю видеть здесь эту девчонку.

Эдди открывает рот, и я ощущаю ужас, пронзивший слуг.

– Пожалуйста, – в голосе Эдди мольба. – Эверлесс – мой дом. Я не хотела сделать ничего плохого!

Прежде чем она успевает еще что-то сказать, Айван оказывается рядом с ней и стальной хваткой сжимает ее руку. Вскоре фаланга стражников смыкается вокруг них, скрывая от посторонних взглядов.

Я слышу, как она плачет, когда ее уводят. Мы все слышим.

– Примите мои извинения, ваше величество, – говорит леди Верисса Королеве. Даже она кажется потрясенной, лицо бледнее обычного. – Мы убедимся, что девушку как следует накажут.

– Она будет изгнана, – Королева даже не пытается понизить голос. Он звучит над толпой слуг; мое сердце холодеет. – И заберите год за каждый ее протест.

Верисса недолго колеблется, потом говорит:

– Будет сделано.

Она едва заметно вздрагивает, приходя в себя, и кивает Лиаму. Он отходит от Ины и Роана и направляется к собравшимся за нашими спинами. На него можно положиться в приведении суровых наказаний в исполнение.

– Вы, должно быть, устали, – продолжает леди Верисса; волнение снова слышно в ее голосе. – Позвольте нам показать ваши покои.

Последний, едва слышный всхлип доносится по коридору, когда мы идем вглубь замка. Он обрывается, когда ворота Эверлесса со скрипом закрываются.

8

В ту ночь, все еще думая об Эдди и отце и желая вернуться домой, я проваливаюсь в темные сны.

В них есть лес, густой и черный. Голые деревья поднимаются ввысь словно башни. Их ветви живые, тянутся, извиваются, хватают меня за волосы, одежду.

Я бегу. Страх сковывает движения.

Потом я замечаю кровавый след за собой, красные отпечатки стоп на темной земле. Они мои. Меня ранили. Я не могу спастись. Все вокруг переворачивается, деревья вскидывают руки-ветви, превращаясь в знакомый силуэт…

Пара глаз.

Я резко просыпаюсь и вглядываюсь в холодную темноту безмолвной спальни. Готова поклясться, что чувствую, как земля сотрясается подо мной, словно кошмар перенесся в настоящий мир.

Потом замечаю темную фигуру, склонившуюся надо мной, и собираюсь закричать. Кто-то закрывает мне рот рукой.

Я чувствую едва уловимый запах чеснока.

– Тсс! – шепчет Лора. – Это всего лишь я. Вставай, дитя.

Я сажусь на постели и жду, пока глаза привыкнут к темноте. Лора стоит возле моей кровати в халате. Вокруг меня другие служанки на узких койках храпят, вздыхают, дрожат и бормочут что-то во сне, вымотанные после тяжелого трудового дня.

– Еще очень рано, – смущенно говорю я, не до конца очнувшись от странного сна. От кого я убегала? Не могу вспомнить.

– Джулс, – Лора хватает меня за руку, пальцы впиваются в кожу. Она понижает голос. – Твой отец.

Эти слова пронзают мое сонное сознание, словно самый острый кухонный нож. Схватив платье, висящее у кровати, я дрожа выскальзываю из-под одеяла и натягиваю его поверх рубашки. Я спешу и почти теряю равновесие. Женщина рядом со мной ворчит во сне, а Лора подхватывает меня и тянет мимо спящих слуг в коридор.

Когда она закрывает за нами дверь, сотни вопросов готовы сорваться с моего языка.

Вот тогда-то я вижу его – Хинтона, которому заплатила, чтобы он отвез отца обратно в Крофтон. На нем та же одежда, только теперь она порвана и перепачкана грязью, и он выглядит заплаканным, Лора – тоже: на щеках пятна, глаза красные. Тогда я прогоняю последние остатки сна.

Внутри все холодеет.

Лора кладет руку Хинтону на плечо.

– Скажи ей, – говорит она мягко, но, видя, что он сомневается, добавляет: – Не бойся. Расскажи все.

Хинтон смотрит на свои ботинки, избегая смотреть мне в глаза.

– Расскажи мне, – приказываю я, но слова кажутся не моими, словно их произнес кто-то другой.

– Я нашел твоего отца в погребе, как ты и сказала. – Он весь дрожит. Волосы у меня на руках встают дыбом. – И отвел его наверх прямо тогда, когда Королева въезжала в Эверлесс, и потому никто не обращал на нас внимания. Потом я пошел за телегой и лошадью, а когда вернулся, его уже не было. – Во взгляде Хинтона мольба. – Он не стал ждать. Я сказал ему подождать. Мне так жаль. Я хотел рассказать тебе, но Королева…

– Все нормально, – говорю я, желая, чтобы он замолчал.

– Я искал его повсюду, а потом меня остановил стражник и начал задавать вопросы. Когда взошла луна, я наконец нашел твоего отца рядом с южным входом у озера. Он был ранен.

Был. Был. Был.

– Как ранен? – вырывается у меня.

– Он упал, – тихо говорит Хинтон. – И его руки были покрыты фиолетовыми пятнами.

– Фиолетовыми? – я в недоумении смотрю то на Лору, то на мальчика. – Не понимаю.

– От него странно пахло? – спрашивает Лора.

Хинтон энергично кивает.

– Немного. Горько, словно от испорченного фрукта.

– Мава, краска из фрукта, используется для отслеживания. Стража Королевы покрывает ею свое оружие на случай, если кто-то от них сбежит. Но… – она делает паузу, поворачиваясь ко мне: – Хранилище Эверлесса также покрыто мавой. Так что, если кто-то пытается туда проникнуть, на нем останутся метки.

У меня кружится голова.

– Ты хочешь сказать, он попытался украсть что-то из хранилища Герлингов? Он бы никогда… – Я замолкаю, вспомнив полный отчаяния взгляд его тусклых глаз.

Лора ничего не говорит, но на ее лице написана жалость.

Хинтон продолжает рассказ.

– Я пытался отвести его к телеге, но он не хотел. – Его слова стали тише, и мне приходится подойти ближе, чтобы услышать, хотя все мои инстинкты кричат, что надо бежать, зарыться в одеяло и притвориться, что это еще один ужасный кошмар. Но слабый голос Хинтона пригвождает меня к месту. – Ему что-то мерещилось. Он разговаривал с людьми, которых там не было.

– Джулс, сколько времени у него оставалось? – голос Лоры мягкий, и я понимаю, что она имеет в виду: у папы кончалось время, он сошел с ума и попытался проникнуть в хранилище Герлингов, чтобы… Чтобы что?

Ее вопрос повисает в воздухе без ответа. Мне нужны все силы, чтобы удержаться на ногах.

Хинтон такой бледный.

– Я пытался привести помощь, но он не позволил, а вместо этого попросил меня посидеть с ним, сказал, что я уже ничего не смогу сделать.

– Он упрямый, – шепчу я. Я слушаю рассказ Хинтона, и смысл слов мальчика, темный, ужасный, постепенно доходит до меня. Я смотрю на него, ожидая продолжения. Его взгляд полон мольбы.

– Я сидел с ним, как он и попросил. Думал, он спал. А потом понял… – Слезы полились по щекам Хинтона. – Я не знал, что еще сделать. – Лора кладет руку ему на плечо.

– Так и моя мама ушла. Ее дни закончились, а она не сказала ни единой душе. Рано отправилась в постель, и во сне ее время истекло и сердце остановилось. – Лора изображает циферблат, двигая два пальца по кругу над своей грудью, а потом делает шаг вперед, чтобы обнять меня, но я отступаю, дрожа всем телом, словно раненый зверь.

– У него было время, – эти слова я произношу с трудом. – У него было по крайней мере несколько недель.

Оба просто смотрят на меня: на лице Хинтона – печаль, у Лоры – ужасное сожаление.

– Я знала твоего отца, Джулс, – говорит она. – Не хорошо, но знала, что он разумный человек. Если он отправился в хранилище… А последний месяц нестабильный, – сухо добавляет она, – ты это знаешь. Разум покидает тело вместе с годами.

Распространенная поговорка в Крофтоне. Слишком распространенная. Когда ты теряешь время, то теряешь и разум.

Я отворачиваюсь от них, прикрывая рот рукой, чувствуя, что мне вот-вот может стать плохо.

– Я укрыл его как смог. Они приехали в обтянутой кожей телеге, сказали, что позаботятся о нем. Я покажу тебе, если хочешь. – Хинтон опускает голову. – На дороге есть воры, готовые забрать зубы у человека, чтобы потом продать их. – Слова Хинтона звучат виновато, и, несмотря на мое горе, мне жаль его: такой юный, а уже так много повидал. – Я нашел это у него.

Мне становится трудно дышать. Хинтон держит в руке папин угольный рисунок мамы.

Я чувствую приступ тошноты, но не забираю рисунок. Это не может быть правдой. Не может. Но, глядя на них обоих, я знаю, что случилось непоправимое.

Я разворачиваюсь и бегу прочь.

Бегу, пока силы не оставляют меня, а мои ноги больше не могут двигаться. Небо уже успело превратиться из черного в серо-стальное. Я обнаруживаю себя на скалистом утесе на северной стороне озера. В полутьме оно похоже на зеркало, отражающее только туман, плывущий над его поверхностью, и сам особняк вдалеке.

Я падаю на колени перед водой. В голове все тоже как в тумане. Я понимаю, что босая и что ступни изранены и так замерзли, что я их не чувствую. Горе вот-вот поглотит мой разум.

Что-то мерцает среди камней передо мной. Не раздумывая, я протягиваю туда руку: на какую-то благословенную секунду мысли об отце отступают, и я просто смотрю на блестящую вещичку на своей ладони.

Это монетка. Золотая, сверкающая, размером со сливу, с двенадцатью зарубками по краю.

Год жизни.

Безрадостный, полуистеричный смех вырывается из горла. Только Герлинг мог уронить нечто настолько ценное. Чего стоит год, если у тебя есть столетия?

И почему я не нашла монетку вчера, не передала отцу и не спасла его?

Я представляю себе безликого Герлинга, обронившего эту драгоценность, который почувствовал, что его кошелек стал легче, но не озаботился тем, чтобы найти потерю. На его месте я бы ползала на коленях в грязи столько, сколько потребовалось бы. Я рылась бы в камнях, пока пальцы не начали бы кровоточить. Они назвали бы меня безумной. Но были бы неправы.

Я отказываюсь верить, что папа потерял рассудок. Он знал что-то о Королеве. Иначе не велел бы мне держаться от нее подальше и не потратил бы свой последний день, пытаясь проникнуть в хранилище Герлингов как вор. Но пятна, которые описал Хинтон, – откуда они появились? Я сжимаю монетку в руке так сильно, что почти вижу, как из ладони течет кровь. Его взгляд, когда мы расставались, – безумный, да. Но, скорее, обезумевший от горя, от необходимости прощаться.

Внезапно я понимаю: в подвале папа прощался со мной.

На этот раз меня тошнит.

Не дай ей увидеть себя, снова слышу я.

Он не растратил бы свою жизнь просто так. У него должна была быть причина, по которой он сделал то, что сделал.

Причина, по которой он умер на снегу за стенами Эверлесса.

Всхлип наконец вырывается из груди, и я бью кулаком по камням; в пальцах все еще плотно зажата монетка. Я встаю, ничего не видя от слез, и швыряю ее так далеко, как только могу. Описывая дугу, маленькая золотая вспышка исчезает в темных водах.

Голова мигом просветляется, оставляя лишь холодную ярость.

Мой отец умер здесь, и я узнаю почему. А потом заставлю виновных в этом заплатить за мою потерю.

Клянусь.

9

В деревне жил мужчина, которого мы за глаза звали Призраком. Азартный игрок, он отдавал свою кровь и кровь своего сына почти постоянно и победил Эдвина Дуэйда в сложной партии, выиграв две сотни лет – достаточно, чтобы восстановить собственное растраченное время и дать даже больше им обоим. Но, вернувшись домой с кошельком, тяжелым от кровавого железа, он увидел, что мальчик лежит на полу. Его сердце остановилось. Несмотря на всю свою удачливость в картах, Призрак просчитался: забрал слишком много времени у сына в погоне за наживой.

Теперь он спит на улице, проживая каждый злополучный час своих двух столетий на глазах у общественности, как ходячее предупреждение для всех.

Я раньше считала, что это очередная байка отца, пока сама не увидела Призрака в переулке с тавернами, в которых спокойно заберут ваш последний час в обмен на выпивку – тела появлялись в сточной канаве каждую неделю. Жалкий человек провожал меня взглядом, когда я шла мимо, и его глаза, такие же запавшие, как и глаза старейшин Герлингов, заставили меня замереть на полпути. Они прожили слишком долго: он действительно напоминал призрака своей серой кожей и худым, похожим на скелет телом.

Горе, отпечатавшееся на его лице, грозило поглотить меня целиком. Я никогда больше не ходила в тот переулок.

До сих пор чувствую на себе его взгляд, пока смотрю на незнакомый каменный потолок. Проснувшись, я не сразу поняла, где нахожусь, и очень обрадовалась мягкому матрасу под спиной вместо обычного тюфяка на грязном полу коттеджа.

А потом, словно медленное весеннее наводнение, воспоминания нахлынули на меня: Лора забинтовала мои ноги, отвела в свою комнату, умоляя отдохнуть. Мой плач эхом отдавался в маленьком пространстве, пока я не свалилась на стеганое одеяло, пахнущее мукой, и не погрузилась в кошмарный сон. Лицо и горло болели от рыданий, ноги горели, но эта боль казалась ничтожной в сравнении с бездной, которая открылась в моей груди.

* * *

Лора жалеет меня и позволяет остаться в своей комнате, где я провожу первые сутки после смерти отца. Свернувшись под одеялом, я прислушиваюсь к радостному бормотанию слуг за стеной, разговорам о жареных птицах, о предпочтениях Королевы. Мой мир рухнул, а все поместье Герлингов только и думает, что о свадьбе Роана и Иды Голд.

Королева. Когда болтовня стихает, а ветер за окном успокаивается, готова поклясться, я слышу, как она ходит по коридорам надо мной.

В какой-то миг – не уверена, когда именно – я поднимаюсь с кровати с неясным желанием пройтись. Не думая, натягиваю халат и брожу по коридорам, придерживаясь только тех, что отведены слугам, чтобы не встретиться со стражей, патрулирующей Эверлесс по ночам. В движении я чувствую себя лучше, отвлекаясь от мыслей о папе.

Бинты Лоры на моих ногах развязались, и на белой ткани проступили красные пятна. Я сползаю вниз по стене, чтобы перевязать их, но у меня не получается. Руки трясутся очень сильно. Через ночную рубашку я чувствую ледяной холод каменных стен и пола. Был ли папа такой же холодный, когда умер?

– …Убили? Их всех? – шепчет голос. Я осматриваю коридор, но он тусклый и пустой, подсвеченный лишь мерцающими масляными лампами.

– Зарезали на дороге как псов, – снова звучит голос, он кажется мне знако́м. Я не сразу понимаю, что оперлась о стену рядом с той, что Роан звал шепчущей – местом, где из-за какого-то изъяна в архитектуре можно услышать разговоры в главном холле.

Я прижимаю ухо к стене.

Уверена, это голос Роана я слышу по другую сторону.

– Да, но Королева не хочет, чтобы кто-либо знал, – умоляет женский голос. – Роан, ты бы видел, как они гнались за нами. Кровососы убили бы меня, убили бы нас всех, если бы не Каро. Она пошла поговорить с кровососами и каким-то образом убедила их отпустить оставшихся. – Ее голос надрывается. – Королева отправила людей за ними, как только мы сюда добрались, но кто знает. – Она делает паузу, и я слышу быстрое, приглушенное «пока» и «спокойной ночи».

Зачарованная, я прижимаю ухо к стене, но там снова тишина. Голос мог принадлежать только Ине Голд, и она говорила о смерти. Нет, об убийствах. Мысли скачут в голове, я гадаю, что она хотела сказать. А потом вспоминаю бороздки на карете Королевы и пропитанные кровью подолы одеяний королевских слуг. Вывод напрашивается сам собой: на Королеву напали по пути в Эверлесс.

Сколько всего убитых? Какие еще ужасы принес приезд Королевы, кроме смерти папы?

Картины жестоких расправ всплывают в воображении, и, словно быстрый поток, воспоминание о смерти отца уносит меня. Я снова ощущаю почти физическую боль, как будто что-то внутри сломалось, подтягиваю ноги к груди и начинаю плакать, пряча голову между колен, чтобы заглушить звуки.

– Эй, – шепчет кто-то.

Роан.

Я должна вернуться в спальню, но оклик Роана похож на веревку, брошенную утопающему, тонкую и ведущую в никуда, и я не могу не ухватиться за нее.

– Привет, – шепчу я в ответ, голос дрожит от слез.

– Почему ты плачешь? – спрашивает он.

Я не могу говорить об отце. Не сейчас. Так что я рассказываю ему другую версию:

– Мое сердце разбито. – Надеюсь, Роан подумает, что я несчастная влюбленная служанка, плачущая по поклоннику, оставшемуся в деревне. Я просто хочу услышать его голос.

– Мне жаль, – звучит ответ Роана. Он делает паузу, а потом добавляет: – Я понимаю.

– Правда? – спрашиваю я дрожащим голосом. – Но ты… – я обрываю себя на полуслове. Глупо. Мне непонятно, как Роан или любой другой Герлинг может знать, что такое разбитое сердце, особенно когда он женится на дочери Королевы.

– Нет, продолжай, – просит он из-за стены. – Я что?

– Герлинг, – говорю я осторожно.

Любой мог бы понять по его акценту. Эти слова не выдадут меня. Надеюсь.

Он мягко смеется. Я хотела бы наклониться к этому звуку, закутаться в него, словно в одеяло.

– Виновен, признаю, – говорит он. – Но у нас, Герлингов, тоже есть сердца, знаешь ли.

– Иногда так не кажется, – мягко отвечаю я.

Роан вздыхает; звук его дыхания бежит по стенам ко мне, словно маленький ручеек.

– Знаю, – наконец говорит он. – Было намного легче, когда мы были младше. Тогда не было таких вещей, как разбитое сердце, или смерть, или что-либо подобное.

Неправда, думаю я. Мое сердце разбилось, когда Лиам заставил нас бежать из Эверлесса. Но молчу.

– Ты похожа на добрую девушку. Кто бы ни разбил твое сердце, он дурак. – Я закрываю глаза: если бы он только знал правду, то не говорил бы так. – Могу я что-то для тебя сделать?

Улыбка сама собой появляется на губах. Голос Роана – словно целебная мазь.

– Просто продолжай говорить, – шепчу я в ответ. – Что ты имеешь в виду, говоря, что было легче, когда мы были младше? – я добавляю последнюю часть, желая проверить, не забыл ли он меня.

– Хм, – могу представить выражение лица Роана прямо сейчас, его озорную улыбку, когда он вызывает воспоминания о диком детстве. Нашем детстве. – Ну, жизнь состояла из игр. Я в основном бегал с детьми слуг, знаешь ли. Я не презирал – не презираю их, как брат или родители.

– Моя… кузина всегда рассказывала, что он дразнил ее, – говорю я, осторожно подбирая слова. – Лиам, я имею в виду. Он называл ее ведьмой. – Я слышу горечь в собственном голосе.

– Не сомневаюсь, – он вздыхает. – Мои родители положили конец нашему общению со слугами после пожара.

Мое сердце сжимается; внезапно мне становится страшно, но я продолжаю:

– Пожара?

Он медлит.

– Думаю, мы играли в «захвати недельную монетку»… или нет, в «Лису и Змею», когда старая кузница загорелась.

Он больше ничего не говорит, но я и так помню.

– В «Лису и Змею», – шепчу я.

– О, – смеется Роан, – эту игру придумала девочка-служанка. Один человек изображает Лису, другой – Змею. И Лиса охотится за Змеей.

По телу пробегают мурашки: той девочкой-служанкой была я.

Я не успеваю ответить, потому что с противоположной стороны доносится приглушенный голос.

– Кто-то идет, – шепчет он. – И лучше, чтобы никто не видел меня разговаривающим со стеной. Надеюсь, твое сердце скоро излечится.

– Я тоже на это надеюсь, – шепчу я в ответ, хотя то, что он говорит, невозможно. – Спокойной ночи, – добавляю я, но, кажется, он уже ушел и коридор снова безмолвный. Радость от разговора смешивается с горем внутри меня. Это лишь капля в море, но в такой момент она стоит целого мира.

10

На следующее утро я неуверенно захожу в кухню. На мне черное простое платье, которое подготовила Лора. Хинтон с подносом в руках сразу же бросается ко мне. На подносе хлеб, сыр и чашка чая. Я сажусь с ним за боковым столом и молча ем. Мои чувства притуплены: сплетни кухонной прислуги кажутся неясным далеким шумом, вкуса еды я тоже не чувствую.

– Моего отца тоже убили, – говорит Хинтон через некоторое время. Его голос тихий, глаза прикованы к узору древесины на столешнице. – Его звали Кормер. Он был извозчиком лорда Лиама… раньше.

Я вздыхаю, и Хинтон искоса смотрит на меня. Я знала Кормера: статный, сильный мужчина с волшебной способностью успокоить любую лошадь, всегда готовый пошутить или рассказать историю. Неужели Лиам его убил?

Должно быть, вопрос написан на моем лице.

– Капитан Айван, – Хинтон снова переводит взгляд на столешницу и продолжает со злобой в голосе: – После того как отец подготовил ему упряжку лошадей, тот проиграл на скачках лорду Вистану с востока. Капитану это не понравилось. И отец поплатился.

В моей памяти всплывают старые сплетни из Крофтона: извозчик Герлингов, которого после проигрыша на скачках привязали сзади к карете и волочили по земле, пока он не умер. На секунду собственное горе отходит на второй план, и я в ужасе смотрю на мальчика.

Я всегда знала, что порядки в Эверлессе жестоки и деспотичны: если ты стал бесполезен, постарел, заболел или потерял конечность, Герлинги выкинут тебя в мгновение ока. Но сейчас это место стало еще более мрачным, чем во времена моего детства. Я наклоняюсь к мальчику, обнимаю его и не отпускаю некоторое время:

– Сочувствую.

Через мгновение Хинтон вздрагивает, словно хочет прогнать воспоминания.

– Это было очень давно. В любом случае я хотел сказать тебе: займись чем-нибудь. Хуже, когда остаешься наедине с собой. – Он протягивает мне руку. Монета, которую я дала ему два дня назад в обмен на безопасный выход папы из поместья, блестит на его ладони. Я вижу, как дрожит его рука.

Вместо того чтобы забрать у него монету, я протягиваю руку и закрываю его ладошку.

– Ты так много для меня сделал, – говорю я и убираю прядь выбившихся волос за ухо. Я действительно так думаю.

Он качает головой. Его глаза – все еще такие живые после всех потерь – полны слез.

– Я так сожалею, Джулс, – говорит он, роняя голову на грудь. Я знаю, что он думает: это моя вина. Я читаю свои собственные мысли на его лице.

Затем прижимаю его к себе.

– Ты сделал все правильно. Он сам выбрал свой путь. – Если я что и знала об отце, так именно это. – Никакие твои слова или действия не заставили бы его изменить решение.

Если кто и виноват в его смерти, то это я, потому что не ушла, когда он просил, солгала и бросила его, вообще покинула Крофтон.

Хинтон колеблется, а потом кивает. Слезы высыхают, и лицо светлеет. Он тоже потерял отца, но по-прежнему улыбается, добр и старается быть хорошим.

Я смотрю, как мальчик пробирается между столами слуг, приветствуя людей по пути, и знаю, что никогда не буду снова такой беззаботной.

Остаток дня я занята работой: срываю пахучие листья с колючих стеблей, солю мясо, взбиваю масло из сливок. Другие слуги в основном избегают меня. Я не против: мне не хочется разговаривать. Не хочется чувствовать.

Вечером по дороге в спальню я вижу компанию служанок и одного мальчика возле двери, откуда коридор слуг ведет в главный холл. Среди них я узнаю Бею и Алию и спешу к ним, чтобы увидеть, что случилось. В своем потрепанном сером одеянии прачки Алия выглядит еще меньше, чем помнится. Я чувствую вину, ведь обещала Амме, что присмотрю за ее младшей сестрой, но почти не вспоминала о ней еще до приезда Королевы в Эверлесс.

Бею окружили служанки и ловят каждое ее слово. Я встаю рядом с Алией.

– Но они поймали кровососов? – спрашивает ее веснушчатая девочка.

Кровососов?

Я чувствую, как Алия дрожит рядом со мной. Она тянет меня за рукав и, когда я наклоняюсь, шепчет:

– Бандиты напали на Королеву по пути сюда. Бея слышала, что около двадцати ее служанок и стражников погибли, Джулс.

Внутри все переворачивается. Значит, это правда.

– Некоторые кровососы были убиты во время нападения, – рассказывает она. – А остальные еще живы. Но Королева отправила своих солдат за ними, так что это лишь вопрос времени. – Бея обнимает хнычущую девочку, прижимая ее к себе, пока плечи той не перестают трястись.

– Надеюсь, Королева заберет у них всю кровь, – мрачно бормочет кто-то.

Но я не могу больше слышать о смертях, не сейчас. В то время как остальные снова начинают задавать вопросы, я пожимаю плечо Алии и разворачиваюсь к спальне, спеша прочь, склонив голову.

На кровати я вижу то, что Хинтон уже пытался отдать мне раньше: рисунок отца. Я хватаю его сначала с намерением похоронить на дне сундука или выкинуть вместе с отходами с кухни, чтобы больше никогда не видеть. Я не хочу помнить.

Но что-то останавливает меня. Вместо этого я сажусь на кровать и отворачиваюсь, чтобы другие женщины не заметили слезы в моих глазах. Это все, что осталось от отца.

Бумага пожелтела от времени и пахнет так знакомо, что сердце сразу замирает: я вдыхаю аромат сгоревшей соломы и древесины, смешавшийся с острым запахом стали. На изображении мама смотрит прямо на меня; она так искусно запечатлена, что я не удивилась бы, если бы она открыла рот и рассмеялась.

Я кладу лист на кровать рисунком вниз и замираю, потому что на обратной стороне что-то есть.

Я снова поднимаю лист, подношу к пламени свечи и вглядываюсь. Он покрыт текстом, хотя буковки со временем выцвели. Похоже, лист вырвали из очень старой книги. Сам язык тоже древний – старый язык Семперы, насколько я могу понять; наверное, на таком Королева говорила, когда была девочкой. Хотя некоторые буквы и слова мне незнакомы, я могу прочитать достаточно, чтобы понять, что это история о Колдунье и ее враге – Алхимике.

Я смеюсь впервые за эти дни: конечно же, отец пожертвовал бы страницей из собственной книги ради того, чтобы нарисовать маму. Папа ненавидел суеверия.

Но еще более странным, чем сам текст, кажется то, что написано на полях: пометки, сделанные рукой ребенка. Чернила так выцвели и размазались и написанное так сложно прочитать, что я могу разобрать лишь отдельные фрагменты.

Лиса

в лес

Змея

из свинца

Лиса, лес, Змея, свинец. Игра Роана. Слова оживляют еще одно воспоминание: сгорбившись над огнем в кузнице, отец читает мне рассказ из своей кожаной книги про Лису и Змею, которые были лучшими друзьями.

Тихий голос раздается прямо возле моего уха, заставляя подпрыгнуть.

– Что это, любовное письмо? – чирикает он.

Я напрягаюсь: это всего лишь Бея. Она уже далеко не та дрожащая девушка, что пролила вино на камзол аристократа. Наоборот, теперь она держится намного увереннее. Бея падает на кровать рядом со мной.

– Ничего интересного, – тихо говорю я, убирая рисунок под подушку. У меня возникает вопрос: зачем папе приносить рисунок матери с собой – на удачу, по той же причине, что я принесла статуэтку Колдуньи?

– Ты будешь пробоваться на место Эдди? – спрашивает Бея. Ее веселость нравится другим, но мне она неприятна. Я качаю головой, но она продолжает: – Леди Верисса расстроена. Сначала Эдди, а теперь Королева отослала всех девушек, которых она пыталась предложить на замену. Заставила их пройти через какое-то испытание.

В голове возникает идея.

– Какое испытание?

Бея закатывает глаза:

– Без понятия. Думаю, она не хочет провинциальных служанок. Леди Верисса отправила многих девушек на собеседование, но их всех сразу же выставили вон после того, как они ответили неправильно на ее вопросы. Думаю, они сделали это намеренно.

– Почему? – но, кажется, я уже знаю ответ.

– Конечно же, из-за того, что случилось с Эдди. Кто хочет быть изгнанным или убитым?! – Бея вздрагивает и поворачивает голову вбок, рассматривая меня. – Но, бьюсь об заклад, ты Королеве понравишься, если захочешь: ты красивая и не робкая. Тем более что скоро никого другого и не останется.

Она подпрыгивает и направляется к своему матрасу в другом конце комнаты, даже не пожелав спокойной ночи. Я не успеваю лечь: перед глазами появляются свалявшиеся светлые волосы Ингрид и ее гордое лицо, свисающие вверх тормашками с кровати надо мной. С той самой поездки в одной карете до Эверлесса она решила давать мне непрошеные советы.

– Она излишне самоуверенная, – говорит Ингрид.

Но предложение Беи прочно засело в моих мыслях. Я никогда не подберусь близко к Королеве, если останусь на кухне; мне повезет, если я хотя бы услышу отрывки фраз между бокалами вина.

Если я хочу узнать хоть что-то о том, зачем отцу понадобилось пробираться в хранилище и как это может быть связано с Королевой, не помешало бы подобраться к ней поближе. Тихий голос рассудка в голове предупреждает меня, что я встаю на очень опасный путь, но разве можно оставить без ответа вопросы, терзающие мое сердце? Кроме того – что мне терять, когда уже и так все потеряно?

С этими мыслями я с головой забираюсь под одеяло и засыпаю.

11

Лора больше не делает мне никаких поблажек, хоть и предоставила свою комнату после смерти отца. Кажется, она, как и Хинтон, считает, что тяжелая работа – лекарство от горя. Я пытаюсь забыться: каждый раз, когда свите Королевы требуется что-нибудь с кухни, я вызываюсь услужить, но пока так и не смогла попасть в покои, охраняемые похожим на быка стражем с каменным лицом. Как бы я ни изнуряла себя целый день, пытаясь угодить Лоре и размышляя о Королеве, ночью сон часами не идет ко мне. Дни проходят как в тумане, перетекая один в другой. Не помню точно, когда Лора подходит ко мне на кухне: на лице тревога.

– Я устроила так, что у тебя будет свободное время после обеда, – тихо говорит она. Рядом со мной Ингрид прекращает работу и с любопытством смотрит на нас, и Лора прикрикивает на нее: – У тебя что, своих дел нет?

Она тянет меня в коридор и наклоняется ближе:

– Возьмешь телегу и лошадь, поедешь назад в Крофтон и… заберешь вещи отца у ростовщика времени, – заканчивает она, похлопав меня испачканной в муке рукой.

По пути к конюшням я гадаю, что меня ждет у ростовщика: у папы не было ничего, кроме долгов. Заставят ли меня смотреть, как разбирают коттедж, черепица за черепицей, доска за доской, на моих глазах? Заберет ли Дуэйд – если он уже поправился после того, как у него отняли время, – мою кровь в счет возможного долга? Мысль растворяется в горе, словно кровавое железо в чае. Мне нужны все силы, чтобы не упасть.

В конюшне уже ожидают лошадь и телега, как обещала Лора. Мой старый друг Тэм сидит на козлах. Он быстро, но крепко обнимает меня: возможно, услышал о том, что случилось. Тэм хватает меня за плечо, поддерживая, пока мы залазим в телегу, и я прислоняюсь к нему, чувствуя ткань грубой шерстяной накидки, в надежде впитать хоть часть его силы.

День необычайно теплый для этого времени года. Снег вокруг нас превратился в грязь, и несколько птичек храбро чирикают на ветру. Слабые лучи солнца сверкают в бело-коричневом месиве.

Минула неделя с того дня, как я покинула Крофтон, но кажется, что прошли годы. Когда мы наконец проезжаем через сломанные ворота, низкая каменная стена по обеим сторонам вдруг кажется мне жалкой. Она не сможет удержать даже корову. Улицы Крофтона выглядят ничтожными, тихими и серыми. Я пытаюсь представить, какими могли быть наши жизни – моя и папина, – если бы мы не оказались здесь, сбежав из Эверлесса. Если бы жили в другом мире, в котором Королева не изолировала Семперу от других государств, чтобы защитить тайны кровавого железа. В мире, где мы могли бы просто брести вдоль дороги, пока не доберемся до моря, а потом сесть на корабль и отправиться в плавание. Я знаю, что должно быть другое место, где нет кровососов, Герлингов или Королевы. Но фантазии, выходя за границы моих знаний, растворяются в тумане.

В деревне Тэм привязывает лошадь к столбу рядом с лавкой мясника. Я подумываю побежать к Амме, но у меня нет сил, чтобы все ей рассказать. Или она уже и так знает?

Тэм чистит кобылу. Я благодарна, что он без лишних объяснений понял, что мне нужно побыть одной.

Возле лавки ростовщика времени я в нерешительности замираю. Воротничок черного платья, которое мне дала Лора, кажется очень тугим. После зарплаты у меня в кошельке больше денег, чем когда-либо за многие годы, даже после щедрого подарка Хинтону, но я бы обменяла Эверлесс и всех в нем на шанс вернуться в тот миг, когда последний раз стояла на этой площади. Я никогда не ушла бы на рынок, к поджидавшим телегам, разрешила бы отцу продать несколько месяцев или убедила бы его позволить сделать это мне. Мы выжили бы. Как всегда и бывало.

Я беру себя в руки и захожу в лавку – я проходила мимо нее, должно быть, тысячу раз, но никогда не заглядывала внутрь. Здесь тесно, в воздухе улавливается запах меди, на грязном полу следы запекшейся крови.

По телу пробегает дрожь, несмотря на жар от очага, но я иду к прилавку с высоко поднятой головой. Пожилая пара – две женщины со сгорбленными от тяжелой работы спинами и отнятыми годами – склонилась над маленьким столиком в углу. Они по очереди режут друг другу ладони и сцеживают кровь в пустые сосуды. Интересно, откладывают ли они время для своих детей? Женщины наблюдают за мной с любопытством и жалостью. Полагаю, что все еще выгляжу слишком юной для этого места.

– Мой отец умер четыре дня назад, – говорю я Эдвину Дуэйду, надеясь, что голос звучит твердо. – Я пришла, чтобы забрать его вещи.

Мы встречаемся взглядами, а потом он утыкается в бухгалтерские книги.

– Его полное имя. И ваше.

Никаких слов утешения и прочей чепухи. Я замечаю красную линию на ладони Дуэйда. Еще одно напоминание, что лишь неделю назад все было по-другому и одного приказа Лиама было достаточно, чтобы потрясти меня.

– Пер Эмбер, – в этот раз мой голос дрожит. – А я Джулс.

Дуэйд исчезает в задней комнате, и слеза – две слезы катятся по моей щеке. Я быстро вытираю их, когда он снова появляется, держа в руках письмо и холщовый мешок размером с два моих кулака, который, судя по звону, полон кровавого железа.

– Тебе повезло, – говорит он. – Его долги были оплачены сборщиком.

Я в недоумении:

– Но… кем?

Дуэйд недобро смеется.

– Все было оплачено. Только это и должно тебя волновать.

Могла ли Лора заплатить? Но, что еще более важно, где все остальные вещи?

Он склоняет голову, глядя на меня:

– Это все.

Я в недоумении.

– Что вы имеете в виду? – Я думаю о нашем доме. – У нас был коттедж. Рисунки на стенах, сломанные карманные часы. Вы забрали их?

Он снова фыркает и делает в воздухе жест руками, словно я муха, от которой нужно отмахнуться.

– Эти вещи не для тебя.

– Что… – слезы вот-вот снова польются. Я делаю глубокий вдох, беру себя в руки. – Должно быть, это ошибка. Вы сказали, что его долги были оплачены, а это значит, что его вещи переходят ко мне. – Я хватаюсь руками за прилавок. – Больше родственников у него не было – только я.

Дуэйд вздыхает.

– Остальное принадлежит Герлингам, милая. Ты говоришь, что Пер Эмбер был твоим отцом? Но у меня нет никаких записей об этом. Вообще никаких записей о тебе.

Повисает звенящая тишина, нарушаемая лишь шарканьем уходящей пары, отдавшей кровь.

Мой голос звучит слабо:

– Никаких записей?

Он кивает на конверт на прилавке.

– Только вот это, – говорит он. – Больше я ничего не могу для тебя сделать.

Оказавшись подальше от лавки, я ныряю под потертый навес и разглядываю письмо. Имя на конверте написано папиным аккуратным почерком. Руки трясутся, когда я раскрываю его и вытаскиваю записку. Плотная стена текста расплывается перед глазами, и приходится вытереть слезы, чтобы прочесть ее.

Джулс,

этим утром я отправился в Эверлесс, чтобы забрать тебя. Надеюсь, что ты вернешься домой со мной и завтра в это же время я кину письмо непрочитанным в огонь. Эверлесс – опасное место, сейчас даже больше, чем раньше. Так что у меня нет выбора, кроме как учесть вероятность, что я не вернусь.

Если ты читаешь это, значит, я мертв. Джулс, как бы я хотел оставить тебе больше, чем простое письмо, девочка моя. Ты заслуживаешь намного большего. Но боюсь, что сейчас это все, что я могу тебе предложить.

Возможно, ты уже начала догадываться, что я не твой отец по крови или закону. Я все равно попросил Дуэйда передать тебе наши вещи, хотя знаю, что он не сделает этого. Закон есть закон, как мир любит напоминать нам. Я считал тебя своей дочерью – ты и есть моя дочь, – так что я никогда другого тебе не говорил. Прошу тебя делать то же самое. Сохрани наш секрет.

Я скажу тебе это при встрече, но если все же не успею, позволь мне повториться: держись подальше от Эверлесса, держись подальше от Королевы. Я не могу объяснить, только не в письме, которое может попасть в руки кому угодно, но рядом с ее величеством ты в опасности. Знаю, у тебя должно быть столько вопросов, Джулс, но, пожалуйста, поверь мне.

Прежде чем уехать в поместье, ты сказала, что нуждаешься во мне, но это не так. Ты сильная, храбрая, добрая, и я знаю, что ты продолжишь идти вперед, когда меня не станет. Каждый день, каждый час, отданные мной, того стоили. Я лишь желал бы увидеть, какой прекрасной женщиной ты станешь.

Знай, ты моя дочь, а я твой отец, хоть и не родной. Никогда не забывай этого. Храни наш секрет и будь в безопасности. Люблю тебя.

Папа

Я брожу по закоулкам Крофтона, как сумасшедшая, избегая главного рынка, хотя мне и хочется повидать Амму. Тэм может чуть дольше подождать у телеги. Очень холодно, несмотря на солнце, висящее в безоблачном небе, но от мысли о том, чтобы зайти в магазин или таверну и притворяться, что ничего не случилось, мне становится плохо.

Ноги, еще не полностью зажившие после того, как я босиком пробежалась к озеру, разъезжаются на грязном, тающем снегу. Несколько людей бросают взгляды в мою сторону, проходя мимо, но отворачиваются, обходя меня. Очевидно, они боятся меня так же, как я когда-то боялась Призрака. Должно быть, они видят безумие на моем лице, ведь горе забрало мой человеческий облик.

Я сжимаю папино письмо в руке. Строчки всплывают в голове, словно припев песни: Я не твой отец по крови или закону. Я не твой отец по крови или закону. И образы, описанные Хинтоном, – пятна на папиных руках, пустой взгляд, лишенный времени.

Его слова звучат здраво, это не слова человека, сошедшего с ума. Хотя я не понимаю, но чувствую, что в каждом предложении и завитушках чернил скрывается ужасная правда.

Я ощущаю его руки на своих плечах, сильную хватку, когда он требовал, чтобы я немедленно покинула Эверлесс, но потом понимаю, что это мои руки, мои собственные пальцы впиваются в тело. Я дрожу, но вовсе не из-за холода.

Мешочек кровавого железа на моем бедре тяжелый, словно свинец. Еще одна загадка. Может, Дуэйд ошибся и папа копил кровавое железо, но почему он не использовал его, чтобы спасти себя?

Кто-то окликает меня:

– Джулс!

Знакомый голос. Амма. Я разворачиваюсь.

Подруга спешит ко мне по переулку, пробираясь через поток людей с опущенными головами и поднятыми до ушей воротниками. В подмышке зажат перепачканный кровью рабочий фартук. Она останавливается в нескольких шагах, протягивает руки, чтобы обнять меня, а потом отступает, внимательно изучая мое лицо.

– Джулс, – шепчет она, – что… – Краска покидает ее лицо. – Что-то случилось в Эверлессе?

Я не могу говорить, но из-за ее сочувственного взгляда слезы снова начинают литься. Несколько секунд она в ужасе смотрит на меня. А потом берет под локоть и ведет к ближайшему дверному проему, где мы становимся близко друг к другу. Она обнимает меня, прижимает к себе. Мой голос все еще слаб, так что я просто даю ей почитать письмо.

Она пробегает по нему глазами, и в них появляются слезы.

– Должно быть, он продал свое время, – потрясенно шепчет она. – Сочувствую, Джулс.

Мой голос, хриплый от рыданий, дрожит, когда я говорю.

– Тут нечто большее, – хриплю я. Но следующие слова застревают в горле. Как мне объяснить Амме правду, что он провел свои последние часы, отправившись в поместье, а потом, когда я проигнорировала его просьбу вернуться домой, попытался зачем-то проникнуть в хранилище Герлингов. Что из-за этого он умер за стенами Эверлесса, а рядом был только Хинтон, незнакомый ему мальчишка.

Боюсь, она рассудит как Лора: разум вытекает из вен вместе с годами.

– Он нужен мне, – говорю я вместо этого, и слова превращаются во всхлип.

Она притягивает меня к себе. Теперь, когда я ближе к ней, чувствую запах крови животных, но это неважно: она – земля, а я – утопающий. Я снова разражаюсь рыданиями, и они эхом отдаются в узком переулке, пока у меня не остается сил даже плакать. Амма все еще держит меня в объятиях, а улица вокруг нас постепенно пустеет.

– Что он имеет в виду, говоря про Эверлесс и Королеву? – наконец спрашивает она.

Я вытираю глаза.

– Она ему никогда не нравилась, и Герлинги – тоже. – Это веская причина: мы не оказались бы без денег, если бы не Лиам. Хотя письмо в моей руке, кажется, кричит о чем-то большем. – Но все равно опасность… Не знаю, что он имеет в виду.

Амма секунду молчит.

– Джулс, может, тебе не стоит возвращаться?

Я дрожу.

– У меня нет выбора. – И это наполовину правда. Мысль об Эверлессе, его теплой кухне и пылающих очагах – утешение, но мысль о Герлингах и Королеве в покоях – яд. Опасность, по словам моего отца. Если я сейчас покину поместье, то никогда не узнаю, что он имел в виду.

Амма касается мешочка с кровавым железом на поясе.

– На мой взгляд, это похоже на выбор.

Ее слова повисают в воздухе между нами. Внезапно мешочек с монетами кажется намного тяжелее, когда они обретают новое значение: возможно, меня ждет новое будущее. Как бы я распорядилась годами в нем?

– Тебе не нужно возвращаться, – говорит Амма. Ее лицо светится при мысли о новых возможностях. – Алия написала мне, что хочет вернуться домой. Ей там все ненавистно. Она заработала достаточно, чтобы нам прожить несколько месяцев. – Амма делает паузу, ее голос полон эмоций. Интересно, боится ли Алия все еще духа Алхимика, гоняющегося за ней по коридорам Эверлесса, или чего-то другого. – Я была неправа, Джулс. Эверлесс не стоит того. Для чего все эти годы, если приходится их так проводить?

Воображение рисует новые возможности, но радость от них притуплена горем. Я могла бы вернуться в Крофтон, снять коттедж, купить небольшую ферму. Могла бы снова пойти в школу и научиться ремеслу. Могла бы путешествовать, испытать свою удачу в одном из процветающих городов на берегах Семперы, наконец, увидеть океан.

Или… могла бы вернуться в Эверлесс. Работать как можно усерднее и подслушивать в коридорах, как мы с Роаном делали раньше, в надежде, что что-нибудь приведет меня к разгадке письма папы. После того как леди Голд выйдет замуж, Королева вернется в свой дворец у моря. Если я не буду действовать сейчас, то упущу свой шанс.

Коттедж будет пустым и ничего не стоящим без папы. Вся деревня будет такой. И я не представляю, как стану путешествовать, не вспоминая о его последних часах. Мне нужно знать, почему он сделал то, что сделал, и почему предупреждал меня по поводу Королевы. Холодок пробегает по спине, когда я понимаю, что уже знаю свой первый шаг. Заменить Эдди в свите Королевы. И если меня тоже изгонят – что ж, это со мной уже бывало.

– Мне не нужно возвращаться, – говорю я, и голос дрожит. – Но я хочу. – Затем снимаю мешочек с кровавым железом с пояса, достаю несколько монет и кладу их в свой карман, а остальное протягиваю Амме.

Подруга сурово смотрит на меня.

– Нет, Джулс.

– Мне он больше не нужен, – говорю я. – Возьми его ради Алии, если не хочешь ради себя.

Эти слова заставляют ее взять деньги. Я достаточно хорошо знаю Амму: она такая же, как я, гордая, но не настолько, чтобы не сделать что-то во благо своей семьи.

Моей семьи больше нет. А у нее – есть.

Амма закрывает глаза, позволяя слезам литься по щекам.

– Спасибо, – выдыхает она, зарываясь лицом в мое плечо. – Спасибо, Джулс.

Наши головы соприкасаются. Как бы я хотела, чтобы этого было достаточно, чтобы я могла сделать то, чего хотел папа. Пусть вопросы, похороненные под плитами Эверлесса, остаются там или улетят, как перышко на ветру. Я хотела бы продолжить жить здесь, в нашем коттедже с садом, школой, подругой.

Но тайна папиного предупреждения, его запятнанные руки и стремительная смерть сведут меня с ума.

Я вернусь. Я должна.

У меня есть незаконченные дела с Королевой.

12

Тэм высаживает меня у конюшен, оставляя с коричневым бумажным пакетом медовых сладостей из булочной в руках.

Спальня пуста, только одна женщина лежит на кровати у дальней стены, завернувшись в одеяло, и тихо дышит – должно быть, она заболела, иначе Лора собственноручно выгнала бы ее на работу. У меня уходят все силы на то, чтобы не поддаться порыву, не заползти под тонкое одеяло и спрятаться от мира. Тяжесть папиных секретов давит на меня. Я не знаю, что делать, кроме как пойти и постучать в дверь Королевы, требуя ответов. Единственный выход – пройти ее глупый тест, если у меня получится попасть к ней на аудиенцию. Тогда, возможно, мне позволят ей прислуживать.

Но провести день вдали от кухни – подарок. Если я хочу что-то узнать о Королеве, прежде чем подобраться к ней, нужно начинать сейчас.

Я надеваю свое лучшее платье из голубой шерсти с длинными рукавами вместо обычного коричневого до колен, которое мы носим на кухне. Надеюсь, в паре с чепцом служанки это позволит мне сойти за горничную. Беру фартук и тряпку для вытирания пыли из подсобки в коридоре и направляюсь в сторону библиотеки. Если меня найдут там без разрешения, то могут и побить. Или даже хуже.

Я успокаиваю себя, что в этот раз повезет и никто меня не заметит, стараясь не думать о том, что мне никогда не везло.

Папе было дозволено пользоваться библиотекой: он сказал им, что ему нужно изучать кузнечные техники, а вместо этого тайно приводил меня туда ночью, чтобы почитать сказки при свете свечи. Это была одна из моих любимых комнат: полки, возвышающиеся на два этажа вверх, пол из темного блестящего дерева с золотыми прожилками, благословенная тишина, пронизанная лишь шорохом переворачиваемых страниц и моим удивленным шепотом.

Сейчас в библиотеке практически пусто, комната освещена длинными лучами закатного солнца, и предметы обстановки отбрасывают на стены еще более длинные тени. Несколько аристократов сидят за столами и в креслах, читают или пишут письма. В отличие от времен моего детства, эта тишина не сулит никаких историй, которые только и ждут, когда их расскажут, никакого звона магии в воздухе.

К счастью, обстановка осталась прежней. По кругу огромного открытого пространства находятся проходы в коридоры между стеллажами и укромные уголки. Содержание полок выбито на медных табличках над проемами. Я просматриваю их и понятия не имею, с чего начать. В нашей школе в Крофтоне мы слышали лишь восхищенные рассказы о Королеве: ее великая красота, победа над захватчиками, мудрость на престоле. Ничто не объясняло, почему отец боится ее.

Я читаю таблички: «Популярные легенды», «Поместье Эверлесс», «Экономика», – пока не нахожу надпись «История» в другом конце библиотеки. Кажется, стоит начать отсюда. Я пересекаю комнату, притворяясь, что нахожусь здесь вовсе не бесцельно, но при этом стараюсь оставаться незаметной, и проскальзываю в проход.

Книги стоят по обеим сторонам, блестя позолоченными корешками в приглушенном свете. Я открываю тоненький том под названием «Семпера: история» и начинаю читать с середины страницы.

«По словам командира королевского флота, Королева Семперы сама перерезает горла захватчиков клинком, подаренным ей Колдуньей, который, как говорят, поглощает любую магию в крови. У нее свой ростовщик времени, темная женщина в капюшоне, сопровождающая ее на поле битвы. Она забирала кровь у людей на месте, превращая ее в кровавое золото, пока тяжелораненые обречены были смотреть и ждать своей очереди».

Я закрываю книгу и прижимаю ее к груди, дрожа от холода, несмотря на жар в комнате. Папа никогда не рассказывал мне о вторжении и восстаниях, которые происходили в первом веке эпохи кровавого железа после того, как магия Колдуньи и Алхимика распространилась по стране. Но приемный дедушка Аммы утверждал, что один из его предков воевал в армии Королевы. Я, бывало, ходила к коттеджу Аммы, мы сидели перед его стулом, а пожилой мужчина рассказывал нам истории о ворах, которые проливали кровь людей по ночам, о потерянных конечностях и отрубленных головах, пока Амма не просила его прекратить. Захватчики, говорил он, убили бы всех в Семпере и унесли бы кровавое железо к себе за моря. Но вместо этого Королева приказала своей армии использовать кровавое железо павших и стала могущественнее.

Все еще прижимая книгу, я осматриваюсь в поисках места, где можно сесть и почитать. Но потом вижу его: Лиам Герлинг сидит за столом на балконе над моей головой, склонившись над стопкой бумаг.

Я замираю на месте, сердце колотится в груди. Если он только посмотрит вниз, то увидит меня через отполированные деревянные прутья балконного ограждения. Медленно, чтобы не привлекать внимания, я пячусь в тень высокого книжного шкафа.

Разрываясь между желанием сбежать и продолжить поиски, я осторожно наблюдаю за ним. Даже если Лиам не узнает меня, возможно, заметит, что горничная читает, вместо того чтобы вытирать пыль. Но, кажется, он вообще не смотрит по сторонам. Герлинг сосредоточенно хмурится и нетерпеливо постукивает ногой, словно его раздражает то, что он читает, чем бы это ни было. Каждые несколько секунд он хмурится, царапает что-то в своем блокноте и снова возвращается к чтению.

При виде его острых черт, так долго приходивших мне в ночных кошмарах, в душе вскипает ярость, быстрая как пламя в кухонном очаге. Воспоминание о нашем изгнании из Эверлесса возвращается ко мне отрывочными изображениями, обрывками фраз и ощущением жара.

Я помню, как Лиам толкнул Роана в очаг. Краткий миг, словно время между молнией и раскатом грома. А потом огонь рычал в печи, словно нечто живое, а языки пламени вырывались в воздух. Ужас застыл в глазах Роана.

Я медленно закрываю глаза, пытаясь прогнать воспоминание, и снова их открываю. Что бы Лиам так увлеченно ни читал, это должно быть очень важно. После возвращения из академии в конце лета он стал активно помогать в управлении финансами Герлингов и делами Эверлесса в целом – по крайней мере, так я поняла из жалоб слуг на него. Приняла бы семья его назад с той же готовностью, если бы они знали, что он пытался убить Роана? Помнит ли Роан, как чуть не встретил свою смерть?

Слуга – Стефан, если я правильно помню, – проскальзывает мимо меня. Я улавливаю запах одеколона. Стефан оборачивается ко мне, прищуривая глаза, словно что-то подозревает. У меня перехватывает дыхание, но Стефан идет вперед по проходу, а потом поднимается по лестнице в конце него, подходит к столу Лиама и касается его плеча.

Лиам резко вскидывает голову, раздражение написано на лице, а потом слуга что-то шепчет ему. Он вздыхает и открывает ящичек, убирая книгу и блокнот внутрь, перед тем как закрыть и запереть его.

Я уже собираюсь отвернуться, как что-то привлекает мое внимание: вспышка странного цвета, когда Лиам встает. Его ладони испачканы, словно он окунул их в вино.

В голове всплывают слова Хинтона. Его руки были покрыты фиолетовыми пятнами. Папины руки.

Прежде чем я успеваю все обдумать, ноги сами несут меня вперед. Я кладу книгу и следую за Лиамом и слугой на расстоянии, когда они направляются к выходу из библиотеки, Лиам идет впереди.

Я пытаюсь держать дистанцию в полкоридора от них, мой взгляд направлен на подол длинного плаща Лиама. Мы идем вдоль одного из главных коридоров Эверлесса, и он полон лордов и леди, выходящих с вечерней трапезы и направляющихся в свои комнаты, сверкая шелками и бархатом и качаясь от выпитого. Мой взгляд прикован к полу. Надеюсь, никто не будет рявкать на меня. Лиам игнорирует все их приветствия.

В конце концов коридор сужается и пустеет, а я увеличиваю дистанцию между мной и двумя мужчинами. Ладони вспотели от нервов. Мужчины поворачивают за угол, и несколько секунд спустя их шаги стихают. Я тоже останавливаюсь и рискую заглянуть за угол. Перед мужчинами огромная дверь из красного дерева. Я оглядываюсь: гобелены не такие роскошные, как в других частях Эверлесса, но и более древние и элегантные, с затейливыми переплетениями геометрических узоров. От волнения мое дыхание учащается. Я никогда здесь раньше не была и вообще не должна быть. Если меня поймают…

Чтобы успокоиться, я делаю медленный глубокий вдох и задерживаю дыхание – как учил меня отец, когда я просыпалась, мокрая от пота после детских ночных кошмаров. Этот навык я практиковала очень часто в последние несколько дней. Два старых повторяющихся кошмара, кажется, вернулись вместе с моим возвращением в поместье: один – о ночи, когда я и папа были изгнаны, и другой, более странный, – о девушке, которая преследует меня с ножом в руке, а ее лицо все время скрыто тенью.

Лиам и Стефан совещаются с двумя другими мужчинами в коридоре, в одном из которых я узнаю сборщика налогов, практически неотличимого от того, что посещал меня и папу в нашем коттедже.

Должно быть, это хранилище Герлингов, где они держат свои богатства. Я всегда представляла, что эти люди поглощают время Крофтона за один присест каждый месяц, словно свиньи – помои из корыта. Конечно же, Герлингу нужно присутствовать при передаче налогов в хранилище. И я не удивлена, что это Лиам, – Роан не выглядит тем, кому интересно проводить целый день в продуваемой башне, подсчитывая барыши.

Я отхожу за угол и пытаюсь различить их голоса. Разговор затихает на мгновение, слышится громкий треск, тяжелый скрежет двери по полу.

– Поднимайтесь, – командует Лиам, и я, как всегда, вздрагиваю, услышав его низкий голос. – Я встречусь с вами через мгновение.

Я прижимаюсь к стене; сердце учащенно бьется, заставляя взглянуть, что там происходит. Мысль о том, чтобы проникнуть внутрь хранилища, манит, вызывая одновременно ужас и восторг.

А потом Лиам заворачивает за угол и видит меня.

Я достаточно далеко от него, чтобы попробовать сбежать, но ноги не слушаются: ужас парализовал их. Через мгновение Лиам уже стоит передо мной.

– Ты следила за нами от самой библиотеки, – говорит он. Этот парень умеет хорошо маскировать свою ярость. – Зачем?

Я открываю рот, но ничего не могу сказать. Теперь, когда он смотрит на меня в упор, страх быть узнанной возвращается. Снова мелькают воспоминания, мерцание расплавленного металла и мой собственный крик, горьковатый привкус дыма на языке.

Даже если он не узнает меня, я нахожусь там, где не должна. Клинок Айвана маячит в воображении.

Было глупо, очень глупо следовать за ним.

Но я заставляю себя встретить взгляд Лиама и стараюсь, чтобы мое лицо выглядело спокойным, непроницаемым и бесстрашным. Я тянусь к своему кошельку на поясе и достаю первую попавшуюся монетку – месячное железо, из тех денег, что мне дал Дуэйд в Крофтоне. Старые инстинкты кричат, что я не должна расставаться с деньгами, но я протягиваю руку и роняю монетку на ладонь Лиама – она перемотана, а кончики пальцев испачканы фиолетовыми пятнами.

– Я видела, как вы это уронили, – вру я, – в библиотеке. – А потом изображаю любопытство. – Вам нужно что-то для руки, милорд? На кухне есть гамамелис.

Лиам щурится. Он сжимает монетку в кулаке и кладет ее в карман, не отрывая взгляда от моих глаз.

– Уверен, ты знаешь, где мы, – говорит он.

Мгновение я думаю о том, чтобы соврать, но не решаюсь. Конечно же, Лиам распознает ложь.

– Хранилище поместья.

– И ты слышала истории об этом месте. Я прав?

Я медленно киваю, не понимая, куда он клонит. Голос Лиама низкий и сочится ядом.

– Ну, – говорит он, – что ты слышала?

– Если кто-то, кроме Герлингов, попытается туда проникнуть, то двери высосут все время через его пальцы.

Он смеется – звук такой резкий, словно колючка застряла в горле.

– Но ты все равно собиралась попробовать? – спрашивает он.

– Нет, – твердо и быстро говорю я.

– Необходимо отдать время, чтобы зайти, и ты никогда не знаешь, сколько именно, – поясняет Лиам, в его словах слышится угроза. – Может быть, день, может, пятьдесят лет. И когда дверь забирает у тебя кровь, дверной механизм пачкает твои руки, вот так. – Он поднимает свои. – Так он дает знать, что кто-то заходил в хранилище Эверлесса или пытался зайти. Но это должно беспокоить тебя меньше всего: капитан Айван сделает нечто похуже, если найдет тебя в неположенном месте.

Я едва слышу предостережение – голова кружится при воспоминании о пятнах на руках отца. Так это правда, что хранилище забирает время. А у папы его уже почти не оставалось. Это объясняет, почему он приехал в поместье и умер возле его стен и почему суп, который я дала, не смог спасти ему жизнь.

Но нет. В каком бы отчаянии он ни был, отец не стал бы красть кровавое железо или драгоценности. Неважно, что он старался достать оттуда, главное – оно стоило того, чтобы за это умереть.

– Как тебя зовут? – спрашивает Лиам.

– Джулс, – бормочу я, все еще думая об испачканных руках отца. А потом мой желудок сводит, когда я понимаю, что сболтнула.

Я поднимаю взгляд на Лиама. Я достаточно близко, чтобы разглядеть покрасневшие белки его глаз. Джулс – распространенное имя, в отчаянии думаю я. Он не вспомнит о событиях десятилетней давности.

– Ты также была в библиотеке, – говорит он. – Еще одно место, где ты не должна находиться.

Его тон будничный, словно это не угроза, а просто констатация факта. Уходит секунда на то, чтобы распознать опасность в его словах.

– Я… я искала книгу, – правда невольно слетает с губ. Я должна была сказать «убирала», но он бы все равно распознал ложь. – Мне нравится читать. – Я проклинаю собственную несообразительность и отступаю на шаг, желая спастись.

– Лорд Герлинг! – слышится голос сверху.

Я пользуюсь возможностью, чтобы отойти еще дальше.

– Хорошего вечера, милорд.

– Подожди, – он протягивает руку и хватает меня за запястье.

Теперь его взгляд немного безумен. Чувствуя опасность, я замираю, надеясь, что он не заметит, как пульс бешено бьется под кожей.

– Какую книгу? – спрашивает он и, когда я смущенно смотрю на него, добавляет. – В библиотеке?

– А, – я лихорадочно думаю, но названия всех книг, которые я когда-либо читала, сразу же вылетают из головы. Не знаю, что он решит, если узнает, что я искала информацию о Королеве. – Ничего важного, просто старую детскую книгу. – Я хватаюсь за обрывок воспоминания. – История Элизы…

– Путешественницы, – заканчивает за меня Лиам. Его взгляд прикован ко мне, в нем все еще заметно безумие. – Я однажды знал девочку, которая любила эту книгу. – В его голосе слышится какой-то намек, от которого волосы у меня на руках встают дыбом.

А потом что-то в нем меняется. Он напрягается и отходит от меня.

– Служанки не должны быть любопытными, – говорит он. – Если тебя снова найдут в неположенном месте, я сообщу об этом капитану Айвану. Советую не испытывать мое терпение.

Его слова резкие. Хотя всего секунду назад я пыталась придумать, как уйти, теперь просто смотрю на него, не в силах двинуться с места.

Придя в себя, я молча разворачиваюсь на каблуках и ухожу.

Руки трясутся от ярости, пока я почти бегу по коридорам, желая убраться подальше от Лиама, насколько это возможно в Эверлессе. На мгновение, когда он вспомнил название той книги, я почти забыла, кто передо мной, – мальчик, из-за которого нас изгнали с позором, чтобы скрыть его жестокость. Причина нашего падения.

Никогда не следует забывать об этом.

Я нагибаюсь, проходя через маленький дверной проем в коридоры для слуг, спеша убраться из виду. В отличие от главных коридоров с их роскошным красным ковром и солнечным светом, льющимся из высоких окон, узкие, извивающиеся коридоры для слуг темные и безопасные. Они знакомые, и мне хочется раствориться в них. Я не замечаю приближающейся с противоположного конца фигуры, пока мы не сталкиваемся на углу, больно ударившись плечами. Я спотыкаюсь и почти теряю равновесие.

– Простите, – бормочу я, спеша подняться. А потом замечаю подол бархатного плаща. Это не слуга.

Незнакомец протягивает руку, помогая подняться. И это рука Роана Герлинга.

В его взгляде изумление, когда он видит мое лицо.

Плащ застегнут криво, щеки покраснели, а глаза ярко блестят. Он делает полшага назад, чтобы лучше видеть меня. А потом на его губах появляется легкая улыбка.

Я знаю, что должна бежать, но в глубине души жажду, чтобы Роан Герлинг узнал меня.

– Лорд Герлинг, – говорю я, язык заплетается. Я приседаю в реверансе, чувствуя, как горят щеки. – Примите мои извинения.

– Ничего страшного, – радушный смех приглашает меня подняться, и я так и делаю – да и как иначе, когда его голубые глаза притягивают мой взгляд как магнит.

– Куда ты так спешишь?

Я моргаю.

– Никуда, милорд.

Он снова смеется. А потом внезапно замолкает и изучает мое лицо.

– Ты та служанка, что помогла в день прибытия Королевы, – говорит он. – Подняла ее упавшие вещи.

Это не то узнавание, на которое я надеялась после того, как он подмигнул мне в саду, но приходится смириться с ним. Возможно, он все-таки не помнит.

– Да, сэр.

– Как тебя зовут? – он спрашивает немного задумчиво, склонив голову набок, словно разглядывая что-то смутно знакомое.

Сердце трепещет. Рассказать ли ему правду?

Возможно, Лиам уже знает, а ведь он меня ненавидит. Если со мной что-нибудь случится, то этого не избежать. А самое худшее с отцом уже произошло.

– Джулс.

– Джулс, – повторяет Роан. – Дочь кузнеца.

Я так долго ждала этого момента!

– Мы были друзьями, – шепчу я.

– Конечно, – по его лицу медленно расползается улыбка, – прятки, дерево на северной лужайке.

Воспоминания обрушиваются на меня потоком: лето, запах скошенной травы, игры без перерыва, рука Роана поверх моей. Я киваю, не в силах говорить.

– Я видел тебя на вечеринке. А в коридоре тогда ночью?.. – последнее Роан произносит очень осторожно, несомненно, боясь обсуждать мое разбитое сердце там, где другие могут услышать.

Моя первая мысль: надеюсь, он не подумает, что я влюблена в кого-то другого. Жар разливается по мне при мысли об этой возможности. Но…

Я гоню прочь эти глупости. Он женится на дочери Королевы.

– Так и знал, – Роан с улыбкой приближается ко мне. – Ты была такой загадочной: только что здесь, и вот уже исчезла.

– Я не хотела уезжать, – говорю я, надеясь, что мой голос не дрожит. В другом мире я спрашиваю: «Ты искал меня?»

Целая жизнь, полная пустых мечтаний, возникает в моей голове – жизнь, в которой я не уезжала из Эверлесса, – а потом резко исчезает.

Что помнит Роан? Что сказать ему, чтобы объяснить все, при этом не раскрыв тайну?

– Мой отец… он…

– Мой брат вас прогнал, не так ли? – Роан улыбается, сказав это, но я не понимаю, в шутку ли. Прежде чем я успеваю что-то ответить, он машет рукой в воздухе, словно может перечеркнуть прошлое одним движением. – Теперь, когда ты вернулась, это неважно. – Его взгляд едва заметно скользит по мне вверх-вниз, и по телу пробегает волна жара. – Куда они отправили тебя, Джулс?

– На кухню. – Это положение намного ниже, чем положение кузнеца, и я чувствую, как щеки вспыхивают от стыда.

Роан вздыхает и подходит еще ближе. Я чувствую тепло его дыхания на шее. Если бы я была другой девушкой, то протянула бы руку и коснулась его.

– Мне жаль, что я врезался в тебя, – говорит он через секунду. – Я спешил: у меня аудиенция у Королевы.

Но он не уходит, и я удивлена, увидев, что он краснеет. Это делает его уязвимым и похожим на ребенка.

– Ну, – вырывается у меня. Мой голос звучит высоко, вопрошающе. Роан снова смотрит на меня. – Ваш плащ, милорд.

Роан оглядывает неправильно застегнутые полы плаща – одна висит ниже другой – и в спешке пытается исправить положение.

Не задумываясь я шагаю вперед, чтобы помочь, и только потом понимаю, что делаю, и чувствую, как краснею. Еще более странным будет остановиться сейчас, потому я не убираю руку, ощущая тепло его тела через рубашку и жилет.

– Спасибо, Джулс, – ласково говорит он.

Я чувствую слабый знакомый запах лаванды, исходящий от него, и понимаю: он только что был с Иной Голд. Неправильно застегнутые пуговицы, раскрасневшиеся щеки – сердце сжимается. Я быстро отхожу и склоняю голову.

– Да, милорд. – Комок в горле немного мешает выговаривать слова, но, кажется, Роан этого не замечает.

Вместо этого он берет мою руку в свою. Его прикосновение очень нежное. Недавние расспросы Лиама кажутся теперь такими далекими.

– У тебя зоркий глаз, – говорит он, улыбка играет на его губах. – Надеюсь, наши дороги снова пересекутся.

Мне хотелось бы спросить, когда, но я отвечаю:

– Возможно.

Роан удивлен – улыбка становится шире.

– Каким образом?

Моя надежда растет вместе с ней. Никогда не думала, что у меня будет прямой путь к Королеве. Теперь он стоит прямо передо мной в лице Роана Герлинга.

– Я хотела бы пройти испытание на место девушки, которая была изгнана Королевой. – Говорю я быстро. Его улыбка меркнет. – Знаю, что им не хватает служанок. – Роан бледнеет, потому я замолкаю и пробую другой подход: – Я хочу быть в свите Королевы, чтобы служить Ине. Вот откуда я шла прямо сейчас – из библиотеки, я читала. Я так мало знаю об истории Семперы… – пытаюсь, чтобы мой голос звучал как можно убедительнее, словно я ничего другого так не хотела за все свои семнадцать лет, как усердно служить дочери Королевы.

Но улыбка Роана возвращается, и тепло разливается по мне.

– Испытание – всего лишь формальность, Джулс. Много всякой чепухи, если хочешь знать мое мнение. – Он улыбается. – Королева завтра уезжает, но я замолвлю за тебя словечко Каро, ее личной служанке. Это она решает, кого можно подпускать близко к ее величеству, а не какое-то смехотворное испытание, – объясняет он, и в его голосе слышится больше чем просто намек на гордость. Он отступает назад, наклоняя голову набок – новая привычка, которая у него появилась за последние десять лет, – словно ищет ответ на вопрос. – Действительно, почему бы тебе не подавать завтрак мне и Ине, чтобы она поняла, какая ты милая? Я пошлю за тобой, когда у нас будет свободное утро.

– Спасибо, милорд, – шепчу я.

– Джулс, зови меня Роан, – исправляет он.

– Лорд Роан, – говорю я, выдавив из себя слабую, кривую улыбку.

Его смех, долгий и громкий, эхом несется по коридору для слуг.

– Я рад, что врезался в тебя, Джулс, – его губы совсем рядом с моим ухом, – больше, чем ты можешь представить.

13

Роан сдерживает обещание. На следующий день, рано утром, едва солнце успевает превратиться из кроваво-красного в желтое, он посылает за мной. Я медленно привожу в порядок волосы, достаю голубое шерстяное платье из-под подушки и надеваю его, застегивая на все пуговицы. Готовлюсь к встрече с Иной Голд.

Когда я ухожу, Бея удивленно присвистывает:

– Для кого вырядилась, Джулс?

Другие девочки обращают на меня внимание.

– Сегодня утром я прислуживаю Ине Голд, – отвечаю я, хотя кажется, что эти слова произнесены не моим голосом. Бея радостно вскидывает руки, на лицах других девушек немое удивление, но они стараются не подать виду: принимаются старательно заправлять уже убранные кровати.

Я спешу на кухню, чтобы рассказать обо всем Лоре, но даже не успеваю рта открыть – она хватает меня под руку и отводит в угол. Лора выглядит измученной, ее лицо раскраснелось, а волосы выбились из-под платка.

– Джулс, – говорит она, ее голос напряжен. – Тебе нужно пойти со мной, дорогая.

– Но, Лора, – мой же звучит по-детски, – лорд Роан пригласил меня прислуживать ему и королевской воспитаннице за завтраком. – Лора делает шаг назад и осматривает меня, все еще держа под локоть. – Лорд Роан…

– У лорда Лиама есть другая работа для тебя. Ты должна подчиниться ему.

Я закусываю губу. Никогда. Но он старший, и он… беспощадный.

Я иду за ней в погреба с опаской, останавливаюсь в дверном проеме; в нос бьет прелый запах земли, овощей и железа. В последний раз я была здесь, когда обнаружила папу, валяющегося среди мешков с репой и картошкой. Сколько дней назад это было? Шесть? Семь? Лора берет меня за руку и нежно, но твердо тянет за собой вниз по лестнице.

– Сегодня ты чистишь маву, – говорит она, не глядя мне в глаза, – запасы краски кончаются.

– Что? – на секунду прилив злости заглушает страх от нахождения в подвале. Запасы мавы Эверлесса хранятся подальше от кухни, чтобы тошнотворно-сладкий запах фрукта не отвлекал нас. Для получения краски нужно голыми руками проткнуть жесткую кожицу и достать едкие и неприятные внутренности, оставляющие пятна и шрамы. Иногда я видела несчастных, выходивших из подвала, еле стоящих на ногах от дурманящего запаха.

Но не поэтому все боятся мавы. Известно, что во фруктах могут прятаться маленькие ядовитые скорпионы, путешественники из южных пустынь, где она произрастает. Хотя эти нежданные гости редки, помню, как в детстве была на похоронах поварихи, погибшей от единственного укуса.

Чистка мавы – наказание, практически такое же, как сбор времени.

Кроме того, теперь мне известно, что эта краска – метка смерти на тех, кто осмелился зайти в хранилище, как папа.

– В чем я провинилась? – возмущенно спрашиваю я.

Хотя ответ мне известен: перешла дорогу Лиаму Герлингу.

Лора вздыхает.

– Это не мой приказ, Джулс. Он исходит напрямую от лорда Лиама.

– Лиам, – слово срывается с губ, и одновременно страх пронзает меня: он помнит мое имя, мое лицо. Это должно быть так, раз он выбрал именно меня для этого задания. Дикая мысль проносится в голове: знал ли он о приходе отца в Эверлесс? Его руки были перепачканы после попытки проникнуть в хранилище. А за хранилище отвечает Лиам.

Лора кивает, прерывая мои мысли:

– Не знаю, как ты привлекла его внимание, но будь благодарна, что он не забрал день. Хотя разницы никакой: ты проведешь там достаточно много времени.

Так вот мое наказание за любопытство. Я сжимаю кулаки, ногти впиваются в ладони, пока я пытаюсь подавить ярость и страх. Я думала, что мне больше нечего бояться, когда папа мертв. Но если Лиам знает меня – если он будет лезть из кожи вон, чтобы мучить меня, – безопасно ли мне оставаться в Эверлессе?

И как мне теперь подобраться ближе к Королеве?

Пока мы спускаемся в темноту, в голове возникает еще одна мысль: Роан тоже знает, что я в Эверлессе. Воспоминание о нашей встрече в коридоре, его близость – спасение. Я цепляюсь за эту мысль.

Больше, чем ты можешь представить.

Фантазии улетучиваются, когда Лора приводит меня в подвал. Она открывает узкую дверь в конце коридора, и я чуть не падаю в обморок при виде горы мавы в темной комнате. Тысячи фиолетово-черных фруктов размером с куриное сердце навалены грудой у стены, достигая потолка; некоторые раскололись, и растекшаяся мякоть блестит на куче. Запах осязаем: стена тошнотворно-сладкого воздуха с примесью чего-то терпкого, вина или уксуса.

Несколько уродливых плотных фруктов скатываются вниз к нашим ногам. Я подавляю желание раздавить их ботинком. Лора кашляет рядом со мной.

– Поднимайся, если начнет кружиться голова, – говорит она, разглядывая кучу. – Мне жаль, моя дорогая. – В следующую секунду она закрывает за собой дверь, оставляя меня лишь с одним мерцающим факелом.

* * *

Очищенная мава не переносит тепла, поэтому в подвале ужасно холодно: зубы стучат, ноги на каменном полу онемели даже в ботинках. Кожура каждого фрукта твердая, как ореховая скорлупка, а мне нужно разрывать ее, не раздавив мякоть внутри. После пяти очищенных плодов пальцы начинают кровоточить.

Сначала кажется, что я привыкла к запаху; но, по мере того как корзины, оставленные Лорой, заполняются, он снова берет верх надо мной. Ногти ломаются о неподатливую кожуру. Сок пачкает руки в цвет вина. Лиам не смог бы придумать худшей пытки для меня. Каждый раз, опуская глаза, я вспоминаю свою потерю и чувство вины. Понимаю, что могла бы вернуться к хранилищу и попробовать попасть туда, пока мои руки все равно запачканы, но если то, что сказал Лиам, правда, то оно может забрать у меня любое количество времени. Выпить пятьдесят лет за мгновение и оставить без сознания или мертвую на полу.

Оценив риски, я возвращаюсь на кухню, чтобы отнести корзины очищенной мавы и перекусить. Лора не позволяет мне долго оставаться в тепле и, поджав губы, посылает обратно вниз с булочкой и кусочком масла. Я знаю, что она помнит Тэма, отца Хинтона, помнит всех, кто перешел дорогу Герлингам. Мое настроение хуже некуда.

Внезапно кто-то стучит в дверь. Я поднимаю глаза и вижу взволнованную Лору. Выражение беспокойства на ее лице вызывает во мне страх.

– Лорд Герлинг спускается, чтобы поговорить с тобой. Быстро приведи себя в порядок. – Она исчезает.

Страх быстро сменяется надеждой. Воспоминания о встрече с Роаном в коридоре для слуг – его близость, его тепло – возвращаются ко мне. Возможно, он услышал, что произошло, и пришел все исправить.

Я вытираю лоб рукавом, стараясь не запачкать лицо темно-винными пятнами, а затем руки о фартук так хорошо, как только могу, когда слышу еще один стук.

Дверь открывается, и мое сердце уходит в пятки. Не Роан стоит в дверном проеме, а Лиам.

Он прищуривается при виде возвышающейся горы фруктов, меня и моих испачканных фартука и рук. Злость и разочарование накрывают меня, словно цунами, и десятки проклятий готовы сорваться с языка. Я смотрю на него, не пряча злости, словно одна только сила моей ненависти может отправить его прочь.

Лиам заходит внутрь, оставляя дверь открытой. На нем длинный плащ, чтобы защититься от холода подвала, а руки неловко засунуты в карманы.

– Лорд Герлинг, – говорю я сквозь зубы.

Он всего в двух шагах от меня.

– Джулс.

Я проклинаю себя за то, что назвала свое имя. Жестокость, которую я слышала в его голосе всего несколько дней назад, когда он столкнулся со мной возле хранилища, исчезла. Теперь тот звучит более устало.

– Я хотел посмотреть, как ты тут, – говорит он, а потом добавляет: – То есть проверить, как твои успехи.

– Как вы добры, – бормочу я.

Мне хочется съежиться, опустить плечи и скрестить руки на груди, спрятаться от его слишком прямого взгляда. Но я заставляю себя сидеть ровно, смотреть ему в глаза, не желая показывать слабость.

Взгляд Лиама скользит мимо меня к груде мавы, все еще возвышающейся за мной, наполненным корзинам и разбросанной кожуре, устилающей пол.

– Я не знал, что ее столько, – его голос звучит расстроенно.

– Возможно, вам стоит перестать вмешиваться в вещи, в которых вы ничего не понимаете, – вырывается у меня.

– Мог бы сказать то же самое о тебе, – бросает он в ответ, его взгляд внезапно становится жестоким. А потом он вздыхает. Проходит секунда, другая, и видно, что он борется с гневом. Лиам наклоняется и поднимает целый фрукт мавы, который скатился с горы и остановился у его ноги, потом выпрямляется и рассматривает его. – Покажи мне, – просит он.

– Как чистить маву? – мой вопрос звучит едко, скептически, но Лиам просто кивает. Я чувствую, что краснею от досады, и надеюсь, что приглушенный свет скроет это. Он пришел сюда, чтобы оценить мои способности?

В ярости я хватаю фрукт. Он подходит и наблюдает с напускным интересом, в то время как я демонстрирую умение, которое обрела за последние несколько часов: нахожу шов на верхушке фрукта, в месте, где он крепится к кусту, и разрываю его на две части ногтями. Лиам берет свой фрукт и повторяет мои действия чересчур грубо, сок попадает на плащ. Он хмурится.

Я осторожно выдыхаю. Если я что-нибудь скажу, то либо разозлю его еще больше, либо выдам себя, а Лиам Герлинг уже и так достаточно знает обо мне. Я беру еще несколько плодов и начинаю очищать их, но краем глаза вижу, что Лиам наблюдает за мной. Я сосредотачиваюсь на своей работе и жду, когда он заговорит.

– Насчет вчерашнего, – наконец начинает Лиам. Он произносит это неуверенно. – Мой тон был неуместен. Ты застала меня врасплох.

Это подобие извинения удивляет меня, но я продолжаю молчать. Знаю, что была беспечна и позволила Лиаму поймать меня во время слежки за ним. Возможно, он думает, что если будет добр ко мне, я выдам ему свои секреты: я видела, как Айван ведет похожую игру. Но я тоже умею играть.

– Я всего лишь служанка, милорд, – я стараюсь, чтобы голос звучал беспечно. – Не было ничего неуместного.

– Ты не боишься? – сдержанно спрашивает он.

Это меня удивляет:

– Что вы имеете в виду? – я забываюсь, и в моем голосе слышится интерес.

– Я имею в виду… – он запинается и начинает сначала: – Слуги этого ужасно боятся. Говорят, что скорпион может украсть твое время одним лишь укусом. – Он бросает фрукт в корзину. – Но, знаешь ли, некоторые люди на дальнем берегу едят их. Они думают, что если поймают того, кто уже кого-то укусил, то получат их время.

Такого Лиама я помню с детства: ходячая энциклопедия никому неинтересных фактов. Но то, что раньше просто раздражало, теперь действует как оружие. Я позволяю собственной злости вырваться наружу.

– Вы же поручили мне это задание, помните?

– Ты не ответила на мой вопрос. – Лиам сжимает фрукт в ладони, а потом разжимает и протягивает мне. – Ты не боишься того, что может там прятаться?

Вопрос повисает в воздухе, пока он сосредоточенно чистит фрукт. Я думаю о кровавом железе, которое проходит через эти руки – руки, запачканные красным, словно вином. Что-то подсказывает мне, что он не угрозу укуса имеет в виду.

Я моргаю.

– Нет, – мой голос спокоен. – А вы?

Лиам улыбается мне, сверкая белыми зубами.

– Иногда – да.

Его слова заставляют что-то внутри меня шевельнуться. Чего бояться Лиаму Герлингу? И, что более важно…

– За что вы меня наказываете? – Я хочу, чтобы он признал это.

Лиам Герлинг выдает информацию так же, как его семья раздает кровавое железо: нехотя.

– Ты нарушила правила дома, – говорит он. – Могло быть и хуже. – Но это ложь. Я точно знаю. «История Элизы Путешественницы» – моя любимая книга детства. Он вспомнил ее – вспомнил меня. Его ненависть ко мне горела так же ярко все эти годы, как моя к нему, как папа и говорил, хотя я не могу понять, почему. Для человека его положения я ничто. Еще одна девушка из Эверлесса.

– Почему ты здесь, Джулс? – настала очередь Лиама задать вопрос. Его глаза темнеют. Меня это немного пугает.

– Чтобы заработать время.

– Где твой отец? Питер, верно?

Я мгновенно вскакиваю, сжимая кулаки; мава падает с моих колен на пол, я больше не могу себя сдерживать.

– Ты знаешь его имя, – цежу я сквозь зубы. Лиам играет со мной – заманивает в ловушку дикого зверя, но это неважно, хотя голос в моей голове кричит, что надо быть осторожной, остановиться. – Ты так и не забыл никого из нас. Так и не дал нам пережить то происшествие, которое было… – Твоей виной, хочу сказать я, но проглатываю слова, внезапно снова испытывая страх. – Почему бы тебе не найти другое место, чтобы проявлять свою жестокость?

– Осторожно, – мягко говорит Лиам. – Это мой дом.

– Он был и моим тоже. Прежде чем ты нас прогнал. – Теперь я уверена, что он все помнит. Никогда и ни в чем я не была так уверена с тех пор, как приехала в поместье Герлингов. Пусть он этого и не признает.

Но знает ли он, что мой отец мертв?

– Джулс, послушай, – начинает он.

– Нет. Просто оставь меня в покое, Лиам, пожалуйста. – Мое самообладание исчезает, когда я вспоминаю о папе, о том, как сильно он мне нужен и как бы я хотела, чтобы он все еще был здесь, со мной. Сердитые слезы щиплют глаза. – За что ты меня так ненавидишь?

Лиам не отвечает. Он вздыхает, но прежде чем кто-либо из нас успевает заговорить, по коридору раздается эхо приближающихся шагов.

Я отворачиваюсь от Лиама и прижимаю тыльную сторону ладони к глазам, пока слезы не исчезают. Он поворачивается лицом к двери.

В проеме стоит Роан. Его глаза распахиваются от удивления при виде старшего брата.

– Лиам? – его взгляд скользит мимо брата ко мне. – Джулс, я искал тебя. Что происходит?

– Ничего, – не сразу отвечает Лиам. Даже когда он разговаривает с братом, его голос холоден и беспристрастен. – Страже Королевы понадобилось больше краски мавы для оружия. Так что я кое-кого назначил почистить ее. Надеюсь, ты не против?

– Мавы? – повторяет Роан, не веря своим ушам. – И ты заставил бедную служанку чистить ее здесь, в темноте, вместо того чтобы, как обычно, приказать привезти пасту?

От этих слов Роана волна нежности захватывает меня, хоть я слегка разочарована, что он назвал меня служанкой, а не по имени.

– Тогда другой слуга в соседней провинции чистил бы ее, – безразлично отвечает Лиам. – Думаешь, паста растет на деревьях? Или тебя это не волнует, если не происходит на твоих глазах?

Роан хмурится и игнорирует едкое замечание Лиама. Он осматривает меня, мой перепачканный фартук, раскрасневшееся лицо.

– Джулс, из-за этого ты пропустила нашу встречу сегодня утром?

Глаза Лиама вспыхивают так ярко, что, клянусь, меняют цвет. Я читала о морских существах, чьи тела делают то же самое, прежде чем их поглощает хищник.

Он переводит взгляд с меня на брата, потом наконец открывает рот, но ничего не произносит.

Роан продолжает:

– Ты провела здесь целый день?

– Твоя забота о ее благополучии трогательна, – резко замечает Лиам, внезапно становясь самим собой. – Но ты в этом эксперт, не так ли?

– Это не твое дело, – тон Роана стал холодным, таким холодным, что сложно различить голоса братьев.

Лиам подходит ближе, он немного выше Роана, но разница, кажется, увеличивается в темноте: свет факела делает светлее голубые глаза Роана и темнее черные глаза Лиама, заостряя черты лица.

– Тогда ты помоги ей почистить маву, если так заботишься о ней. – Он проходит мимо Роана и шагает прочь из погреба, с силой захлопывая дверь за собой.

Звенящая тишина нарушается проклятиями, которые Роан бормочет вслед брату, такие используют слуги. Я бы рассмеялась, но вместо этого нервно вздыхаю, а он поворачивается ко мне.

– Жаль, что тебе пришлось присутствовать при этом, – мягко и дружелюбно говорит он. – Мой брат… ну ты сама видела. – Он подходит ближе и нежно берет меня за руку. – Пойдем. Я отменяю приказ Лиама. Мы вытащим тебя отсюда.

Я с благодарностью следую за ним. Тревога в груди успокаивается по мере того, как мы удаляемся прочь от подвала и сильного запаха мавы. Наконец впереди маячит яркий свет кухни.

Я ожидаю странных взглядов со стороны других слуг, но Роан внезапно останавливается у подножия лестницы и поворачивается ко мне.

Я тоже останавливаюсь.

– Мне жаль, что я стала причиной вашей с братом ссоры, – говорю я.

– Мне жаль, что Лиам заставил тебя. Вот почему я пришел, – быстро говорит Роан.

Я моргаю, надеясь, что он не видит, как краснеет мое лицо в темноте. Ладони вспотели.

– Ина все еще хочет встретиться с тобой, – добавляет Роан. – Но, кажется, тебе придется немного привести себя в порядок. Если поспешишь, то успеешь на ее примерку.

Я быстро киваю. Идеи приходят в голову одна за другой. Возможно, это лучший шанс подобраться совсем близко к Королеве прежде, чем она вернется во дворец. Я не могу потерпеть неудачу сегодня.

– Подожди, что за примерка?

– Леди Голд сегодня примеряет свадебное платье.

Конечно же, платье. Для свадьбы с Роаном, мужчиной, стоящим сейчас прямо передо мной. Мужчиной, который смотрит мне в глаза с легкой улыбкой на губах, задерживая взгляд чуть дольше, чем следовало бы.

Несмотря на пятна на одежде, ссору с Лиамом и плачевное состояние рук, я чувствую, как никогда раньше с приезда в Эверлесс, что меня заметили. Странное ощущение возникает внутри, словно я стою на краю обрыва и смотрю вниз на зелено-синее море, которое видела лишь на картинках в книгах. Его волны плещутся, красивые, бесконечные и – с такой высоты – смертельные.

14

Практически час у меня уходит, чтобы привести себя в порядок с помощью едкого мыла Лоры, благодаря которому пятна мавы исчезают, хоть и не до конца. Я привлекаю любопытные взгляды других слуг, когда появляюсь на кухне.

Вместе с Лорой там меня уже ждет служанка, которая помогала мне собирать украшения Королевы, когда они рассыпались по полу. Но она так странно смотрится в обстановке кухни, что я не сразу узнаю ее. Миловидная, темноволосая, с россыпью веснушек на коже; возможно, она на несколько лет старше меня. Служанка одета элегантнее остальных. На ней добротно сшитое платье из красного бархата такого оттенка, что кажется почти черным, и такое длинное, что касается пола. И только белый чепчик, приколотый к волосам, отмечает ее как прислугу. Она смущенно улыбается мне.

– Джулс, это Каро, – говорит Лора, а потом намеренно добавляет: – Служанка Королевы.

Это намек, что нужно проявлять уважение к кому-то, кто превосходит меня положением. Я нехотя быстро присаживаюсь в реверансе.

– Простите, мисс.

– Ничего страшного, – мягко говорит Каро, скорее, шепчет. Почему-то я все равно слышу ее сквозь шум кухни, словно эхо внутри огромной ракушки. Она грациозным жестом предлагает мне встать. – Рада встретиться с тобой, Джулс. Роан говорил мне, что ты заинтересована в месте служанки ее величества и леди Голд. Ты же умеешь шить, не так ли?

– Немного, наверное, – говорю я, переводя взгляд с нее на Лору. – Я иногда штопала вещи в… – Слово Крофтон замирает на моих губах. – В моей родной деревне. Но ничего даже близко похожего по качеству на одежду леди Голд. – Неприятное чувство охватывает меня при мысли о свадебном платье Ины.

– Ты подойдешь, я уверена. Мы все равно лишь помогаем заколоть ткань платья для швеи. – Каро берет меня за руку, удивляя этим дружелюбным жестом, а потом поворачивается к Лоре.

– Забирайте ее на столько времени, на сколько понадобится, – говорит Лора, смотря на меня пронзительным взглядом. – Лорд Лиам поручил ей задание, но…

– Я уверена, что желания Королевы важнее Лиама Герлинга, – просто отвечает Каро. Я пытаюсь подавить улыбку, слыша это явное презрение к старшему из братьев. Шум на кухне стихает, и Лора кивает, быстро соглашаясь.

А потом служанка Королевы тянет меня прочь.

В коридоре она берет меня под руку, и мы идем бок о бок, словно старые подруги, пока она объясняет мне, что Королева не доверяет незнакомцам, так что большую часть времени я буду прислуживать леди Голд. Она рассказывает, что три придворные дамы леди Голд заболели по пути в Эверлесс. Ложь так легко слетает с ее губ, что я начинаю думать: могла ли я неправильно понять Роана и Ину, когда услышала их у шепчущей стены. Но Бея тоже говорила, что погибли люди.

– Другие девушки не будут помогать нам? Я думала, больше…

Каро еле заметно замедляет шаг, слегка повернувшись ко мне. Что-то вспыхивает в ее глазах бледно-зеленого оттенка.

– Что ты думала? – спрашивает она, но у меня нет ответа. Я отворачиваюсь в страхе, что сказала что-то не то. Но она снова широко улыбается и ускоряет шаг. – У тебя нет соперниц, если ты об этом. Людей пугает настоящая власть, Джулс. Ты не должна об этом забывать.

Пока Каро тянет меня за собой, я не убираю с лица глупой улыбки на случай, если она вновь обратится ко мне. Я не привыкла находиться так близко к другому человеку; удивительно, но близость и веселость Каро согревают меня.

– Ты хорошо знаешь поместье, – говорит Каро, когда мы уже в третий раз поворачиваем на пути к королевским покоям. – Ты тут уже давно?

– Всего несколько недель, – я сомневаюсь, но потом вспоминаю горькую правду: папы больше нет, а Лиам и Роан знают, кто я, так что я мало чем рискую, если буду собой. – Но мой отец здесь работал, когда я была ребенком. Я выросла в Эверлессе.

– Понятно, – интонация Каро становится еще мягче, словно она услышала что-то в моем голосе. – И почему ты вернулась?

Лицо папы, когда я видела его в последний раз, одного в темном холоде погреба, возникает в голове, и мне становится трудно дышать. Внезапно я чувствую, что нужно рассказать правду, иначе она раздавит меня своей тяжестью.

– Он умер, – просто говорю я. – Недавно. – Я не думаю, что могу дать более подробное объяснение. Каро немного замедляется и смотрит мне в глаза, а потом сильнее сжимает мою руку.

– Мне жаль, – мягко говорит она. – А твоя мать?

Молчание красноречивее меня.

Каро кивает, снова пожимая мне руку.

– И мои родители тоже, когда я была моложе. Если захочешь сделать это в другой раз…

Я качаю головой, благодарная за простое сочувствие в ее словах.

– Нет. Спасибо. Мне нужно отвлечься.

– Думаю, это лучшее решение после потери, – говорит Каро.

Она улыбается, и ее лицо выражает сочувствие и понимание, и кажется, словно камень свалился с души.

Когда мы поднимаемся на верхние этажи, до меня доносятся изящные звуки нежной музыки и светские разговоры. Кожу покалывает от волнения: между мной и Каро повисает оглушительная тишина. Какими разговорами я смогу развлечь леди Голд, если стану ее служанкой? Надеюсь, она не ожидает кого-то столь же идеального, как Каро.

Словно читая мои мысли, та заполняет тишину, напевая нежную, грустную мелодию, пока мы идем вперед, – она знакома мне, но я не могу ее вспомнить. Каро начинает петь: «Твой голос – роза часа, твоя душа – влюбленный вор. Я последую за тобой через молодой лес, пока твое сердце не станет моим».

– Эта песня, – спрашиваю я, – откуда она?

– Она очень старая. Любимая песня Королевы.

Мелодия незатейливая, хотя слова рассказывают историю о любви, потере и жестокости.

Вскоре Каро останавливается у двери справа, поворачивается ко мне и смотрит с удивлением:

– Джулс, ты плачешь?

Я подношу руку к щеке, удивляясь, что пальцы становятся влажными. Мое лицо горит.

– Все нормально, – заверяю я ее и улыбаюсь. – Это была такая красивая песня.

Каро тоже улыбается и кивает.

– Королева написала ее в честь Колдуньи.

– Это правда? Колдунья встречалась с Королевой? – спрашиваю я.

– Каро! – слышится голос по другую сторону двери. – Ты нашла подругу Роана?

Подруга Роана.

Эти слова эхом раздаются в голове.

Мое сердце быстро бьется – раз, два, три, – а в голове крутится мелодия песни, пока Каро достает ключ из платья. Я склоняю голову, сбитая с толку тем, что леди Голд запирают.

Каро видит мой взгляд, наклоняется ближе и говорит тише обычного:

– Стража леди Голд недавно пропала. А ей не нравится, когда ее окружают незнакомцы, поэтому она отказалась брать стражников Эверлесса. Королева разозлилась из-за этого.

Каро открывает дверь и ведет меня в богато обставленные покои: повсюду роскошные красные ковры и тонкие занавески, ниспадающие с огромных окон. Пространство залито холодным солнечным светом, но здесь тепло и витает запах розовой воды.

В одном углу я замечаю внушительных размеров, похожую на облако кровать, на которой разбросаны платья всех расцветок. Сама леди Голд стоит с распущенными волосами в шелковой сорочке и нижней юбке возле кровати. Из украшений на ней несколько простых металлических браслетов. Она берет одно платье – такое же блестящее и воздушное, как она сама, – и подносит к свету, изучая его критическим взглядом. Когда дверь за нами закрывается, она поворачивается ко мне и Каро.

Я опускаю глаза, чтобы не видеть ее частичную наготу.

– Миледи, – слышу я снова шепот Каро. – Это Джулс Эмбер.

Я поднимаю взгляд; мои щеки горят, когда я встречаюсь глазами с Иной Голд. Она моего роста, моего возраста, но из совершенно другого мира. Кажется, сам факт, что у нее никогда не было никаких тяжелых забот, запечатлен на ее лице и теле. Кожа сияет, лишенная даже намеков на шрамы или мозоли.

Холодок пробегает по спине от случайно возникшей мысли: однажды, много лет спустя после того, как я умру и меня похоронят, эта девушка станет королевой.

А потом появляется еще одна: она проведет все эти годы с Роаном.

Ина непринужденно улыбается, тянется и берет меня за свободную руку.

– Мисс Эмбер, – говорит она. У нее глубокий голос, гласные звенят колокольчиками, и можно расслышать странный акцент, характерный только для нее, Королевы и Каро. – Спасибо, что пришли. Я так рада, что вы смогли к нам присоединиться. Роан сказал, вы сокровище. Не знаю, почему он сразу не сообщил о вас своей матери, до того как мы растратили впустую столько времени…

Не понимая, как реагировать, в ответ я приседаю в неуклюжем реверансе, мой взгляд устремлен в пол.

– Лорд Герлинг не знал, что я в Эверлессе, до вчерашнего дня, леди Голд. Я тоже очень рада знакомству.

Она поворачивается к кровати, указывая рукой в сторону коллекции платьев, разбросанных там:

– Мы с Каро поспорили. Традиция такова, что невеста надевает цвета семьи жениха, семьи, в которую она входит. Но зеленый мне не идет. Кроме того, я превосхожу Роана по положению, не так ли?

Несмотря на вызывающие слова, в ее голосе слышится некоторое удивление, когда она говорит о свадьбе и о Роане, поэтому я решаю, что Ина не просто хвастается. Ее лицо светится, словно у маленького ребенка, проснувшегося и увидевшего первый снег.

Мне уже понятно, что она влюблена в Роана Герлинга. По тому, как она улыбается, ясно, что он тоже любит ее. А кто бы не полюбил?

Смешанные чувства бушуют внутри меня. Легко ревновать к будущей королеве, которая выходит замуж за Герлинга ради политических целей, но совсем другое – видеть перед собой искренне влюбленную девушку.

– Каро думает, что мне нужно надеть зеленое, – продолжает леди Голд. Она бросает зеленое платье на кровать. Даже растрепанная она прекрасна. – Но мне нравится вот это. – Она прикладывает к себе другое платье – красное, в цветах Королевы. – Пожалуй, оно чересчур вызывающее для Эверлесса?

– Вовсе нет, – я удивляюсь собственной смелости. – Вы еще не видели, но леди Герлингов надевают намного более смелые вещи и по менее важным случаям.

Приятное чувство возникает внутри меня, когда я слышу, как Ина благодарно хихикает. Каро выглядит рассерженной, словно проиграла пари.

– Но тебе-то оно нравится, Джулс? – Ина переходит на ты. – Ни одна девушка в Эверлессе не говорит мне правды. Все боятся меня расстроить.

В детстве в Эверлессе я была зачарована платьями и драгоценностями богатых леди; они приводили меня в такой же восторг, как и девушек высшего сословия. Папа звал меня маленькой сорокой из-за того, что я подбирала драгоценные камни недостаточно красивые, чтобы украсить мечи Герлингов, обрывки лент, поломанные серьги и хранила их в миске на прикроватном столике. Это были самые настоящие сокровища для меня. Когда мы были изгнаны и уехали в Родшир, а потом в Крофтон, я перестала интересоваться подобным, притворившись, что презираю это.

Но сейчас леди Голд смотрит на меня, прикладывая красное платье к своей фигуре, и, похоже, действительно ждет моего ответа. Мне хочется протянуть руку и разорвать ткань юбки в лоскуты, но я прикусываю губу и складываю руки перед собой.

– Может, что-то золотое? – предлагаю я через несколько мгновений. – Это второй цвет обеих семей. И, в конце концов… – Я многозначительно киваю в сторону Ины Голд, удивляясь, что пошутила, в надежде, что хоть одна из девушек поймет шутку.

Через мгновение леди Голд разражается таким искренним и заразительным смехом, что я сама улыбаюсь вслед за ней.

– Знаешь, а я ведь об этом даже не подумала, – говорит она. Потом поворачивается к Каро. – Золотой – Голд. Как ты считаешь?

Каро улыбается.

– Это немного нетрадиционно, – шепчет она. – Но вы очень мило выглядите в золотом. – Она наклоняет голову, рассматривая Ину. – Я прикажу швеям сшить такое, а пока давайте примерим остальные, чтобы у них был фасон, который нужно повторить. – Ина машет руками и, театрально вздохнув, поднимает наполовину готовое зеленое платье с кровати, расправляет складки, а потом аккуратно ступает в него и поворачивается к Каро, чтобы та могла застегнуть пуговицы на спине.

Справившись с пуговицами, Каро складывает ткань на фигуре Ины и распоряжается, чтобы я придержала ее, пока она сама проворно вставляет булавки, ни разу не уколов леди Голд. Каро говорит шепотом, но от этого ее голос не звучит мягче.

Пока я стою, краснея и пытаясь держаться на почтительном расстоянии от Ины Голд и при этом удерживать ткань на месте, Каро и Ина сплетничают о ведунье, которую служанка недавно видела и которая сказала, что та вскоре воссоединится со своей первой и настоящей любовью. Когда Ина иронично спрашивает, кто бы это мог быть, Каро краснеет и переводит тему на какую-то аристократку, которая родила ребенка, невероятно похожего на ее красивого лакея.

– Джулс, – голос леди Голд пробивается сквозь мои фантазии, – ты наверняка знаешь. Лиам всегда такой угрюмый? Или только когда остальные хорошо проводят время?

Услышав имя Лиама, я чувствую неприятный холодок внутри и почти роняю складку зеленой ткани, которую держу.

– Я не очень хорошо знаю лорда Лиама, миледи, – заикаюсь я. Они посторонние в поместье, хотя можно ли назвать посторонними тех, в чью честь в Эверлессе звонит сам колокол Королевы. Но все равно никто из местных не отважится его критиковать. – Он всегда был… отчужденным.

Леди Голд кривится, старательно высоко задирая нос.

– Я Лиам Герлинг, – она нарочно искажает свой аристократический акцент. – Я не буду ни с кем разговаривать на этом вечере. Я лучше постою в углу, испепеляя взглядом любого, кто осмелится заговорить со мной.

Я подавляю смешок – никогда не видела, чтобы кто-то открыто потешался над Лиамом Герлингом, – а Каро качает головой.

– Бедная его мать, – шепчет она. – Леди Верисса предлагала десятки возможных невест, как я слышала, но он отверг их всех.

– Возможно, они сами изменили свое решение, когда увидели, какая он грозовая туча, – предполагает леди Голд. – А он говорит, что отверг их, чтобы избежать неприятной ситуации. Не могу представить, что кто-то даже за пределами Семперы захочет выйти за него замуж.

– Роан унаследовал красоту и приятный характер, – дразнящим шепотом говорит Каро.

– Согласна, – говорю я не подумав, а потом быстро опускаю взгляд, чтобы скрыть жар, который прилил к щекам.

Кажется, что Ина не заметила или ей все равно, но я чувствую на себе взгляд Каро.

– Как давно вы знаете лорда Роана, миледи? – быстро спрашиваю я. Когда слова слетают с губ, я вижу свое отражение в зеркале: бледное и угловатое лицо, с синяками под глазами. Контраст между мной и леди Голд не мог быть ярче.

Но принцесса невозмутима.

– Прежде всего зови меня Иной. А Роана я встретила, когда Герлинги посещали дворец два года назад.

В памяти всплывает смутное воспоминание: пока Герлингов не было, в Крофтоне на рыночной площади поставили шатры с играми для детей, звучала музыка и песни, и было такое количество сладких лакомств, сколько мы могли себе позволить. Шатры простояли целую неделю – отчаянная попытка повеселиться в отсутствие господ.

– Мы сразу поладили, – продолжает Ина. Она снова издает смешок, который завораживает меня, одновременно разрывая сердце. Я знаю, что мне будет больно услышать это, но хочу знать все об их отношениях. – После этого мы стали обмениваться письмами, – продолжает Ина, – но нам приходилось хранить это в секрете, ведь Королева сама должна была выбрать мне супруга. Но благодаря Каро ее выбор пал на Роана. – Ина дружелюбно улыбается своей придворной даме. – Каро нашла одно из писем, и Королева предложила заключить брачный союз с Герлингами, прежде чем наступил новый день. Конечно же, я ничего не знала об этом, пока не было объявлено о помолвке. А ведь она недооценивает свое влияние. – Ина с любовью смотрит на Каро, а та краснеет.

– Это прекрасная история, – шепчу я, а в груди все сжимается.

– Не правда ли? – Радость в голосе Ины такая неподдельная, что я не могу плохо к ней относиться, хотя мое сердце болит за себя саму. Как только я и Каро отпускаем ее, Ина отходит и кружится: зеленая ткань поднимается светящимся куполом вокруг ее лодыжек. Платье еще не закончено, но из-за ее грации и красоты оно выглядит словно самый изысканный наряд в мире.

– Вся жизнь Ины – прекрасная история, – шепчет мне Каро тише, чем обычно, когда та пересекает комнату, чтобы посмотреть на нашу работу в зеркале в полный рост. – Ты наверняка слышала об этом?

Я киваю, стараясь не пялиться на Ину. Кажется невозможным, что она родилась совсем другой, а не такой – сверкающей, смеющейся, красивой и благословенной. Но все в Семпере знают ее историю: она была одной из сотен детей, кого родители бросили на берегу возле дворца или оставили в приюте в отчаянной надежде, что их ребенок может стать наследником Королевы, как та и объявила столетия назад. Стоящая передо мной девушка – живое воплощение исполненного обещания.

Мне, как и большинству, знакома обратная сторона блестящей истории Ины Голд: почти все дети, подброшенные Королеве, растут в детском приюте. Повзрослев, те, кого не усыновили, нанимаются работать слугами в поместьях или на полях. Папа всегда презирал обещания Королевы. На деле оно обернулось кошмаром: Королева жила так долго, что наследника выбирали раз в несколько десятилетий, но только для того, чтобы потом счесть его недостойным и определить ему менее значительную роль. Иногда они погибали от болезней или – от этой мысли я дрожу, вспоминая намеки леди Сиды, – становились жертвами капризов Королевы, когда та решала, что больше не хочет отдавать трон. Но это не останавливало родителей, и они оставляли детей сотнями каждый год, ведомые обманчивой надеждой, что их ребенок окажется тем самым.

Ина подходит к нам с тканью, зажатой в кулак, – немой приказ, чтобы мы убрали ее. Засунув булавку между зубов, я становлюсь на колени перед будущей королевой.

И Ина была избрана. Новости в мгновение ока разошлись по всему королевству. Я смутно вспоминаю сплетни слуг об избрании Ины. Гладкий камушек, найденный у нее во рту при рождении, должно быть, стал благословением Колдуньи. Новости дошли до королевского дворца, собственная фамилия Королевы, Голд, была присвоена девушке и ее забрали во дворец, словно она была настоящей дочерью ее величества.

Интересно, кем были ее мать и отец. Живы ли они еще? Знают ли, что Ина – безымянный ребенок, которого они бросили на берегу? Мое сердце сжимается от этой мысли.

Может быть, то же самое случилось и со мной.

С тех пор как я прочитала записку папы, я пыталась не думать о том, что в ней написано. Что на самом деле он не мой отец. Но если это правда, то я и мать свою никогда не знала, а значит, и я могу быть одной из тех брошенных сирот, а папа забрал меня слишком рано, чтобы кто-то об этом вспомнил.

Следовательно, я тоже могла стать избранной Королевой. Но не стала.

Я чувствую укол и отдергиваю руку, пока кровь не испачкала платья, и пытаюсь остановить ее, но что-то происходит. Ина поворачивается в мою сторону очень медленно, словно воздух вокруг стал вязким, и мои руки возвращаются на место, прежде чем успевает что-то заметить, а потом она просто моргает и снова отворачивается, словно забыв, что привлекло ее внимание. Каро смущенно смотрит на госпожу некоторое время, словно в забытье.

Я, конечно же, понимаю, что случилось. Когда я уколола себя, время замерло – или замедлилось, – как тогда, когда я ловила форель в ручье, много дней назад, или когда бросила вызов стражнику Герлингов на рынке в Крофтоне, ожидая отбора в Эверлесс. Я начинаю нервничать. Этого не происходило с тех пор, как я приехала, или случаи были слишком незаметными для меня.

К счастью, обе, кажется, не придали значения произошедшему. Ина соглашается на дальнейшие изменения, а Каро загадочно улыбается:

– Это счастье, что родители решили отдать тебя Королеве, Ина. Ни одно другое дитя так не заслуживало этого.

Часы бьют несколько раз, прежде чем Ина благосклонно улыбается. Она точно не помнит своих родителей, но ясно, что эта тема все еще ранит ее: не думаю, что мне показалось, как боль промелькнула в ее глазах. Сложно поверить, что есть вещи, которые могут огорчить эту красивую смеющуюся девушку, суженую Роана, будущую королеву, но я сама испытала, как тяжело могут ранить вопросы о родителях, оставшиеся без ответа.

Ина осторожно выскальзывает из ткани, когда Каро наконец решает, что складки будущего платья легли идеально, и мы сворачиваем материю, чтобы отнести вниз швее.

Когда мы соприкасаемся плечами, Каро говорит:

– Джулс, я посоветую Королеве взять тебя в качестве новой служанки.

– Если ты хочешь, – быстро добавляет Ина. – Надеюсь, что хочешь.

Нужна секунда, чтобы ее слова улеглись в голове, но, когда это происходит, мне приходится остановить себя, чтобы не выронить платье и не обнять Каро.

– Спасибо! – говорю я задыхаясь. – Большое спасибо!

– Ты будешь больше служить мне, чем Королеве, конечно же, – говорит Ина. – Она предпочитает, чтобы за ней присматривала Каро, и то иногда.

Радость в сердце кажется чем-то инородным после стольких лет горя. И если подумать, есть что-то темное, что омрачает ее: странно ликовать, оказавшись на шаг ближе к женщине, от которой меня предостерегал папа и которая, возможно, довела его до смерти.

Но радость слишком сладка, чтобы сейчас думать о тьме. Я гоню тревожные мысли прочь, чтобы разобраться с ними, когда придет время.

– Сначала, – говорит Каро, – Королева должна тебя одобрить. Мы сейчас же пойдем к ней.

15

От Каро я узнаю, что Королева предпочитает оставаться в своих покоях, подальше от бесполезных сплетен обитателей поместья. Стражники по обеим сторонам ее двери служат доказательством тому. Когда мы подходим, они остаются неподвижными, словно скалы; я разглядываю их пепельные лица, и мне кажется, что время снова остановилось.

Каро проходит между стражниками без страха и сомнений. Ина следует сразу за ней, судорожно перебирая пальцами. Интересно, всегда ли она так нервничает в присутствии женщины, которая ее вырастила.

Королева Семперы сидит на стуле с высокой спинкой, вырезанном из темно-коричневого дерева. Ина и Каро приседают в глубоком реверансе, и я следую их примеру. Мой взгляд направлен на толстый золотисто-зеленый ковер под ногами.

Первой начинает говорить Каро:

– Моя Королева, позвольте представить вам Джулс Эмбер. Ина и я хотели бы, чтобы она присоединилась к королевской свите и служила вам. – Королева продолжает молчать. – Она жила в Эверлессе в детстве и хорошо знает поместье. Джулс, посмотри на меня, – просит Каро.

Я выпрямляюсь, поднимаю взгляд и вижу, что Королева безучастно смотрит на меня: скука и презрение застыли на лице. Ее красота как красота звезды – недоступная и холодная. Но все равно взгляд пронзает насквозь, а голос пробирает до мурашек.

– Ина, это тебя обрадует? – спрашивает Королева.

– Да, – быстро отвечает та. – Джулс в детстве была подругой Роана. Ничто не доставит мне большей радости.

Каро и Королева обмениваются едва заметными взглядами – немой приказ, после которого Каро вступает в разговор.

– Джулс, служить Королеве и ее дочери – не то же самое, что прислуживать семье аристократов. Существуют определенные опасности. – Мой взгляд прикован к Каро, и сердце начинает бешено биться в груди. – Ты не должна никому рассказывать о Королеве, не должна заходить в ее покои без приглашения, касаться ее, даже чтобы помочь. Если кто-то станет расспрашивать тебя о ней или замыслит что-то дурное, ты сразу же мне расскажешь. Королева часто получает угрозы, ты наверняка уже слышала, – объясняет она. – С большой властью приходит и большая опасность, враги есть со всех сторон. – Речь Каро звучит отрепетированно. Интересно, как много раз она ее повторяла? – С угрозами разделываются без сожалений или угрызений совести и в полной секретности, – тихо продолжает Каро. – Если ты хочешь нам служить, то должна это понимать.

Мне кажется, что серьезность ее тона может вселить страх в сердце любого, не говоря уже о тех, кто вынашивает предательские мысли. Я едва дышу и надеюсь, что лицо не выдает меня. К счастью, Каро принимает мои эмоции за что-то другое и пытается подбодрить меня улыбкой. Я склоняю голову, стараясь унять дрожь.

– Я понимаю.

– Это же касается и Ины, – эти слова Каро произносит медленнее, словно с трудом их выговаривает. – Если будешь служить ей, мы должны знать, что ты защитишь ее ценой собственной жизни.

Я киваю:

– Защищу.

Каро слабо улыбается.

Королева рассматривает меня, а потом грациозно поднимается над нами.

– Мы скоро это увидим. Выйди вперед, девочка, – приказывает она.

Я медлю, и Каро кладет руку мне на плечо – молчаливый знак встать рядом с Иной. Я вздыхаю и на трясущихся ногах шагаю вперед. Ина бросает на меня одобрительный взгляд.

– Мы собираемся провести что-то вроде испытания на верность, Джулс, – говорит Каро, вставая рядом со мной. – Чтобы убедиться, что у тебя есть необходимые для этой должности инстинкты.

– Все что вам угодно…

Какое-то движение заставляет меня поднять взгляд на Королеву. Она откуда-то достала нож. Лезвие в ее руке поблескивает. Я в ужасе замираю, когда она отводит его назад.

Затем бросает прямо в грудь Ины.

Серебро мерцает в воздухе.

Не успев толком подумать, я молниеносно становлюсь перед Иной, моля Колдунью замедлить время, ожидая, что в любую секунду в грудь вонзится острый металл.

Но не чувствую ничего, кроме учащенного биения собственного сердца. Ничего не происходит. Наверное, мне это почудилось, но открыв глаза, я вижу, что Каро стоит с вытянутой рукой, сомкнув пальцы вокруг рукояти ножа. Она поймала его в нескольких дюймах от моей груди. Я поражаюсь ее ловкости. Она даже не выглядит взволнованной.

Я выдыхаю. Испытание на верность. Моя жизнь за жизнь Ины.

Королева смотрит на меня, на ее лице невозможно ничего прочитать, когда Каро возвращает ей нож. Не знаю, мое ли воображение или ее ледяной тон тому причина, но, кажется, холод, исходящий от нее, проникает мне под кожу.

– Отлично, – говорит она, – это и тебя касается, Каро. Вижу, на этот раз ты не ошиблась. – Когда Королева обращает свой взгляд на меня, щеки служанки вспыхивают от стыда. – Запомни: если ты не сможешь защитишь Ину от опасности ценой собственной жизни, то лишишься всех лет.

Во рту пересохло, но мне приходится ответить:

– Я понимаю, ваше величество, – стараясь, чтобы мой голос звучал бесстрастно.

Правительница Семперы снова садится на стул и кивает, и кажется, что сама комната оживает. Я слышу тихое дыхание Каро и Ины. Когда Королева взмахом руки отпускает нас, я поворачиваюсь к ним. Они улыбаются мне, и в их взглядах я замечаю что-то, похожее на благодарность или жалость.

16

Вечером того же дня в ногах моей кровати появляется сундук с одеждой и длинное красное платье, похожее на платье Каро, – подтверждение, что я буду служить в свите Королевы в качестве новой служанки Ины. Ина предложила мне отдельную комнату рядом с ее покоями, но я не хотела оставлять Алию в общей спальне. Да и компания других девушек меня успокаивает, а присутствие отца здесь чувствуется больше, чем в безмолвных незнакомых коридорах, которые я посетила сегодня. Мне удалось подобраться к Королеве и, надеюсь, приблизиться к пониманию папиного предупреждения. А это означает, что я как никогда в опасности.

Я раскладываю одно из платьев на кровати, а стайка девушек вертится вокруг, словно мотыльки возле ночника. Некоторые из них смотрят с завистью, другие – почти с жалостью. Алия протягивает маленькую ручку, чтобы погладить ткань юбки. Она должна уехать из Эверлесса в Крофтон через несколько дней, так что я решаю спрятать одно из платьев, перешить его на девочку-подростка и привезти ей, когда вернусь.

Но когда я вернусь?

Бея завистливо замечает, что мой бархатный сундук роскошнее, чем кровати слуг.

– Зеленое платье должно было принадлежать Эдди, – говорит девочка помладше, Селена, не обращаясь ни к кому конкретно. – Его так и не надели. – Она подмастерье швеи, ей виднее. Другие бредут прочь, никак не реагируя на ее слова.

Я никому не сказала, что случилось во время встречи с Королевой, потому что очень боюсь как ее саму, так и того, что мне никто не поверит, и уговариваю себя, что это было лишь испытание на верность и Ине ничто не угрожало: как кто-то мог кинуть нож в собственную дочь, если знал, что это опасно?

Моим первым заданием, детально расписанным в записке, которую я обнаруживаю внутри сундука, становится сбор ледяного остролиста для свадебной арки Роана и леди Голд. Разочарованная, что не смогу быстро оказаться рядом с Королевой, я заканчиваю завтракать, надеваю одно из платьев и теплый плащ, причесываю волосы, прикрываю их чепцом служанки, а потом отправляюсь в сады в самом сердце Эверлесса.

Герлинги ревниво хранят их только для себя и своих гостей – приходится показать записку стражу у дверей, чтобы меня впустили, – так что раньше я видела сад через окна, но никогда не гуляла по его чистым мозаичным дорожкам. Маленькие цветные плитки засыпаны снегом. Цветочные клумбы уже разрываются от роз и плюща, хотя зима пока не отступает под натиском весны. Я слышала, что садовники орошают почву расплавленным кровавым железом, чтобы цветы появлялись как можно раньше и цвели дольше. Какой бы расточительной ни казалась эта идея, сложно отрицать красоту кроваво-красных роз на снегу.

Позади меня раздаются шаги. Я оглядываюсь и, к своему удивлению, вижу Роана, шагающего мне навстречу и придерживающего плащ на плечах. Его голова не покрыта, и кудри развеваются на легком ветру. У меня возникает внезапное желание попросить его надеть шапку. Он улыбается и ускоряет шаг.

– Я надеялся снова увидеть тебя, – говорит он и одобрительно оглядывает мою одежду. – Я думал, Лиам бросил тебя в темницу, или заставил чистить его ботинки, или приказал еще что-нибудь ужасное.

– Теперь я королевская служанка. Еще раз спасибо за помощь.

Он смеется. Я должна испытывать стеснение, потому что это неправильно – находиться рядом с ним на глазах у всех, но, когда мы идем по тропинке сада, это кажется таким же естественным, как в детстве. Я бы не удивилась, если бы он предложил сыграть в догонялки.

Как бы я хотела завязать непринужденную светскую беседу, но с трудом могу подобрать правильные слова.

– Я никогда здесь раньше не бывала, – наконец говорю я, указывая в сторону цветов. – Сад красивый.

К моему удивлению, Роан вздыхает:

– Думаю, да. Но у меня есть ощущение, что он не настоящий. – Мимоходом рукой он задевает розу и смотрит, как та раскачивается вперед-назад, словно маятник. Его улыбка озорная, заговорщицкая. – Я всегда предпочитал лесные цветы садовым розам.

В памяти всплывает воспоминание: другой день, Роан и запах лаванды, исходящий от него.

– У южных ворот все еще растет лаванда? Там, где мы частенько играли в форт?

Сначала он хмурится в задумчивости, словно пытается вспомнить, а в его глазах появляется блеск.

– Ее можно найти в теплице, – говорит он, кивая в другую сторону сада. – Можем пойти и сами посмотреть.

– Мне нужно дождаться здесь Каро, – быстро отвечаю я, и Роан грустнеет.

– Значит, в другой раз. Как тебе жизнь королевской служанки? – Он берет меня за руку и не отпускает, пока мы бредем по дорожке. От его прикосновения краска заливает мое лицо, и мне нужны все силы, чтобы сохранять невозмутимое выражение лица, хотя, клянусь, он держит мою руку чуть дольше, чем следовало бы, прежде чем отпустить. – Платье идет тебе, – замечает он как бы между прочим.

Мой смех выходит немного неестественным.

– Не очень-то сложно превзойти те льняные мешки, что мы носили на кухне.

Роан смеется в ответ:

– И это тоже. Но я думал о нашем детстве, о том, как ты хотела стать кузнецом по примеру отца и бегала вся перепачканная сажей.

Восторг и горе борются в моей груди. Сложно не восхищаться Роаном, который забыл неприглядное прошлое и начал общение с чистого листа, но его непреднамеренная жестокость ранит.

Он не знает о папе, говорю я себе, он не может знать. Если бы отец тогда увидел, какой Роан добрый, может быть, все было бы по-другому.

– Расскажи мне что-нибудь еще, – говорю я, желая сменить тему. – Что еще ты помнишь?

– Ну, – улыбается он, – ты всегда была дикой. Помню, как ты придумывала истории о лесных животных или заставляла нас разыгрывать древние битвы.

Я не сразу могу воскресить из памяти воспоминания, погребенные под долгими годами голода и попыток хоть что-то заработать. Но при взгляде в голубые глаза Роана, такие же, как в детстве, обрывки постепенно возникают в голове: вот мы прячемся под столом в главном зале, словно шпионы, вот катимся вниз с покрытых травой холмов, притворяясь, что за нами гонятся волки…

Внезапно Роан отводит взгляд, поднимая руку и приветствуя кого-то вдалеке. Я слежу за ним и вижу, что Каро направляется к нам. Она хмурится, увидев нас вместе.

– Лорд Роан, мисс Эмбер, – говорит Каро, оказавшись достаточно близко, чтобы мы услышали ее тихий голос, – доброе утро.

– Доброе утро, Каро, – наигранно-весело отвечает Роан. Краем глаза я замечаю, как он поднимает руку, словно хочет коснуться моей, а потом опускает ее в нерешительности.

– Еще раз спасибо за вашу доброту и рекомендации, лорд Герлинг, – говорю я ему и отхожу на почтительное расстояние, – это честь – служить Королеве.

Он одаряет меня еле заметной улыбкой.

– Рад был помочь, – и кивает мне, потом Каро. – Теперь, если вы позволите, леди, у меня назначена встреча с невестой.

– На которую вы уже опаздываете, – с мягкой улыбкой добавляет Каро.

Роан еще раз ловит мой взгляд, прежде чем направиться к замку.

Каро берет меня под руку, а я глупо улыбаюсь, пытаясь скрыть нервозность. Возбуждение, которое я испытываю рядом с Роаном, такое сильное, что невозможно поверить, что кто-то этого не видит, словно свет лучится прямо из глубины души.

В ответ Каро одаряет меня беззаботной улыбкой:

– Я так рада, что Королева одобрила твое назначение. Лишь немногие проходят испытание. Оно скорее для того, чтобы напугать людей, чем для чего-то еще, – произносит она скороговоркой, словно ей стыдно вспоминать об этом. – Если честно, с этой свадьбой я провожу больше времени, бегая по заданиям Ины, чем разговаривая с ней. И вскоре… – ее голос затихает, и она смотрит вдаль. – Ей нужен кто-то, кому можно довериться, на кого можно положиться. После того как ты ушла, Ина говорила, как сильно ты ей понравилась.

– Она скоро выйдет замуж за Ро… лорда Роана, – замечаю я. – Тогда все изменится.

Каро немного грустно улыбается.

– Ты права, Джулс. Все изменится. – Она сжимает мою руку и оценивающе осматривает сад. – Ты уже раньше видела ледяной остролист?

Я отрицательно качаю головой, улыбаясь, несмотря ни на что, а она ведет меня дальше. Мы углубляемся в сад, и прямые ухоженные дорожки становятся узкими и извилистыми. Через пару метров Каро останавливается, присаживается на корточки и запускает руку в розовый куст, стараясь не уколоться, а затем достает что-то маленькое и серебристое.

– Вот, в точности как описывал садовник, – говорит она, держа на ладони тонкую блестящую веточку. Кажется, что она светится. Я наклоняюсь ниже, чтобы красивый, с декоративными краями крошечный побег – такого я раньше не видела. Стебель черный, листья серебряно-белые, а ягоды глубокого темно-синего цвета. Я вспоминаю, что такое же растение – вьющийся стебель, острые узкие листья – было изображено на шкатулке с драгоценностями, которую Эдди уронила в день прибытия Королевы в Эверлесс.

– Это знак королевского дома, – объясняет Каро, словно прочитав мои мысли. – Говорят, растение заставляет рассказывать правду и встречается только в тех местах, где действовала магия Колдуньи.

Я начинаю смеяться, но быстро затихаю, увидев, как удивленно Каро смотрит на меня.

– Ты в это не веришь? – спрашивает она.

– Прости, мой отец… – быстро говорю я. – Во мне не воспитывали веру в магию Колдуньи. – Я забываю упомянуть, что отец выказывал презрение даже к самим историям об этом. Когда Роана нет рядом, мое детство снова становится темным воспоминанием о том дне, когда нам с папой пришлось бежать из поместья Герлингов.

– Но смотри, – Каро протягивает руку и аккуратно раздвигает ветви розового куста, чтобы мы могли заглянуть внутрь. Присмотревшись внимательнее, я вижу ледяной остролист в глубине. Он растет пучком, как кустарник, но в высоту достигает всего лишь нескольких дюймов, образуя на земле своеобразный узор, похожий на отпечаток ступни.

Я встаю на колени, испытывая внезапное желание прикоснуться к растению. Холод каменной дорожки чувствуется даже через платье. Коснувшись пальцем обратной стороны листа, я вдруг вижу яркую картинку: ледяной остролист на таком же клочке земли, но только посреди дикого леса. Я словно наблюдаю в течение нескольких дней за тем, как он растет.

Испытывая головокружение, я встаю. Каро внимательно смотрит на меня, но ничего не говорит. Затем указывает в самый центр сада.

– Вот почему сад таков. Герлинги создали его вокруг ледяного остролиста. – Она наклоняется ближе, понижая голос. – Этот цветок теперь редкость. Королева потребовала, чтобы куст Герлингов сразу же вырвали. Подозреваю, что Верисса в ярости.

– Понятно. – Я не уверена в его магических свойствах, но странное видение по непонятной причине беспокоит. Сев на корточки рядом с Каро, я внимательно наблюдаю, как собирать остролист, чтобы не уколоться и не повредить корень.

Мы складываем веточки в принесенную Каро корзину. Растение такое маленькое и нежное, что уйдет весь день на то, чтобы заполнить ее, но после мавы я не против получить несколько царапин, собирая красивый ледяной остролист под мелодичную успокаивающую болтовню Каро. Своими быстрыми, отточенными движениями, музыкальным голосом и блестящими глазами она напоминает мне птицу.

Когда корзина на треть заполнена, Каро говорит:

– Роан, кажется, очень увлечен тобой. – Ее слова беспокоят меня, даже если она не имеет в виду ничего дурного. В голосе нет осуждения, просто любопытство, но я все равно должна быть настороже.

На ум приходит: «Я спасла его». Но даже в моей голове фраза звучит по-детски: тоскующее сердце превращает грезы десятилетней давности в реальность. Лиам толкнул Роана в огонь. Может, я его поймала, может, папа, а я придумала собственную историю, как делала не раз, когда мы были детьми.

– Мы дружили когда-то, – наконец говорю я. – Когда отец работал в Эверлессе. Я в долгу перед ним, что он порекомендовал меня тебе. Лорд Лиам отправил меня чистить маву в тот день, а Роан отменил приказ.

– Маву! – ужас застывает в глазах Каро. – А я гадала, что за следы у тебя на руках. Что ты сделала?

– Возможно, я это немного заслужила, – небрежно говорю я, пытаясь приуменьшить значение собственных слов. – Оказалась в коридоре, в котором меня не должно было быть, и, конечно же, рядом с хранилищем. Лиам меня там нашел.

– Ты пыталась проникнуть внутрь? – запросто спрашивает Каро.

Я решительно качаю головой. В последнюю очередь мне нужно, чтобы она считала меня воровкой.

– Я бы не осмелилась. Это была случайность.

– Хм, – Каро рассматривает меня, а потом улыбается самой добродушной улыбкой. – Случайность для девушки, так хорошо знающей Эверлесс.

Я собираюсь оправдываться, но вовремя останавливаюсь, не успевая выдать себя.

Каро вздыхает, а потом срывает ягодку с побега ледяного остролиста и катает ее между пальцами.

– Тебе не нужно лгать мне, Джулс, – ее голос почти грустный. – Я не жестокая, умею прощать, в отличие от Королевы, и не закую тебя в кандалы.

Мне неловко, но она продолжает смотреть на меня, очевидно, ожидая признания.

Я медленно вздыхаю.

– Думала, что какие-то вещи моего отца могли остаться в хранилище. – Я не хочу говорить ей, что следила за Лиамом. Удивительно, как легко признание срывается с языка, словно я должна была рассказать все сразу. Каро сказала, что ледяной остролист заставляет говорить правду, но ведь этого не может быть на самом деле… или может? – Когда нам пришлось покинуть Эверлесс, мы оставили много дорогих вещей, – быстро добавляю я в качестве объяснения. В конце концов, это не такая уж и ложь. – Может быть, они оказались там. – Я качаю головой. – Это глупо, я…

– Нет, не говори так, – говорит Каро. – Это не глупо или нелепо. Твой отец умер, и ты хочешь сохранить то немногое, что осталось от него. Но даже теперь, находясь в услужении у Королевы, тебе лучше не попадаться за подобным занятием. Герлинги слишком защищают свое драгоценное кровавое железо, особенно Лиам. – Она делает паузу. – Если хочешь, я поищу их для тебя. Как думаешь, что может быть внутри?

– Нет! – восклицаю я громче, чем хотела, и быстро добавляю: – Лиам сказал, если посторонний постарается проникнуть туда, то может умереть. Дверь заколдована.

К моему удивлению, Каро смеется. Звук такой музыкальный, громче ее голоса, он плывет по саду словно звон колокольчиков.

– Уверена, это простая оплата временем, – отвечает она.

– Ты действительно не должна этого делать.

– Сегодня вечером я уезжаю вместе с Королевой на несколько дней, – говорит она, отметая мои протесты. – Мы посетим менее родовитые семьи на севере. Но когда вернусь, смогу осторожно проверить хранилище для тебя. Или можем пойти вместе – оплату временем я возьму на себя. Будет весело, – в ее бледных глазах пляшет дикий огонь.

– Пожалуйста, не надо, Каро. Это очень опасно, – молю я, чувствуя себя жалкой и напуганной. – Даже не уверена, есть ли там вещи папы.

– Но это кажется важным, – улыбается Каро. – Ты окажешь мне услугу в ответ?

– Конечно же, – сразу же соглашаюсь я, желая увести ее мысли от взлома хранилища. – Что угодно.

– Если поведение Роана покажется тебе странным, ты скажешь мне! – Ее голос сладкий, на лице написана забота. Эта просьба заставляет меня онеметь, вспоминая время, проведенное с ним наедине.

– Да, с радостью. Уверена, этого не понадобится.

– Спасибо, – говорит она, приобнимая меня. – Ты теперь мой друг, Джулс. И Ины тоже. Нам нужно держаться вместе.

Вдалеке звенит колокол. Каро вскакивает на ноги, прежде чем я успеваю ответить, и сует корзину мне в руки.

– Мне нужно к Королеве. Сможешь отнести это обратно на кухню? Они будут украшать арку.

Мои мысли все еще заняты словом «друг». Не понимаю, как это возможно, ведь я знаю Каро все два дня, но это кажется правдой. Мне хочется угодить ей.

– Что мне сделать? – спрашиваю я. – Я буду сопровождать тебя и Королеву? – Мой пульс учащается от одной этой мысли.

– Нет, – быстро отвечает Каро. Я разочарована. – Мы будем наносить визиты вежливости, это довольно скучно. Ты должна остаться здесь и присматривать за Иной, пока нас не будет. Ей понадобится твоя компания. В остальное время можешь делать что хочешь. Когда не будешь нужна Королеве, мне или Ине, твои вечера, как правило, будут свободны.

Я смотрю на нее как помешанная, но закрываю рот и сдержанно киваю, словно мысль о свободном вечере – не драгоценный подарок, словно мне не хочется плакать от благодарности из-за такой перспективы. Радостное волнение охватывает меня, но оно непохоже на то, которое я испытала вчера, узнав о новом назначении. Это чувство другое, чище. Оно родилось из единственной мысли – о дружбе.

17

Странно и неловко снова находиться среди кухонной прислуги, но не быть одной из них. Если честно, даже до того, как меня выбрали Ине в служанки, я словно существовала отдельно: считалась новичком в Эверлессе, хотя на деле это было не так – секрет, бродящий по коридорам поместья Герлингов. А потом личное горе вытеснило из моей головы подготовку к свадьбе, и я не хотела общаться с людьми, окружающими меня каждый день.

В комнате за кухней компания слуг вплетает остролист и толстую серебряную ленту в деревянную решетку арки. Дени, юная девушка с короной из косичек, забирает у меня корзину и начинает раскладывать ледяной остролист на длинном столе, а незнакомый мне мальчик разворачивает тонкую проволоку в руках.

Передо мной появляется Бея. Она берет мерцающую веточку остролиста со стола и начинает переплетать ее с проволокой.

– Ну и каково это, – спрашивает она, – работать на Королеву?

Другие девушки за столом поднимают взгляды в ожидании ответа. Я помню о вчерашних словах Каро – не обсуждать Королеву или то, что знаю о ней.

– По правде сказать, я пока не часто ее вижу. Надеюсь, скоро это изменится.

– Не стоит, если знаешь, что лучше для тебя, – замечает Ингрид. Она катает ягодку между пальцами. Я беспокойно ожидаю продолжения, пока другие кивают в знак согласия. – Она выкинет тебя, Джулс, как и Эдди.

– Она превратит тебя в монету! – вырывается у Дени.

– Не обращай на них внимания, – говорит Бея, бросая на Дени и Ингрид сердитый взгляд. – Кучка паникеров, если хочешь знать мое мнение. – Она поворачивается к компании. – Отец моего отца служил в юности Королеве, и она позаботилась о его образовании.

– Поэтому ты здесь? – фыркает Ингрид. Бея хмурится – эти слова явно задели ее – и сосредотачивается на разложенном на столе ледяном остролисте. – Прости, Бея, – говорит Ингрид. – Но это для твоего собственного блага, вас обеих…

– Со мной все будет хорошо, – вклиниваюсь я, хотя все во мне кричит, что это не так. Кивком я обращаю внимание девушек на серебряные листья на столе. – У вас есть вещи поважнее меня.

Ингрид смотрит так, словно хочет поспорить, но потом замечает маленькую фигуру в дверном проеме и осекается, прежде чем хоть слово срывается у нее с языка. Кажется, я уже так давно не видела Хинтона. Он бросается ко мне, я наклоняюсь и обнимаю его, но мальчик, кажется, нервничает в моих объятиях.

– Кое-кто пришел повидать тебя, Джулс, – тихо говорит он. – В коридоре. – Потом хватает меня за рукав и тащит прочь из кухни.

К моему удивлению, это Лиам. Он стоит, прислонившись к стене и убрав руки в карманы плаща. Кажется, он не в настроении. Лиам бросает монетку Хинтону, тот ловит ее и исчезает на кухне, словно кролик в своей норке.

– Что ты здесь делаешь?

Теперь, когда Роан и Каро на моей стороне, у меня меньше причин бояться Лиама, но старые страхи напоминают о себе, и я не могу заглушить тревожный звон в ушах, возникший при виде него.

Он вытаскивает листок бумаги из нагрудного кармана и протягивает мне.

– Ина потребовала, чтобы я доставил это тебе.

Я улыбаюсь, вспоминая, как Ина изображала Лиама во время примерки, – кажется, она не может отказаться от соблазна напомнить ему, что, несмотря на свое рождение, она выше его по положению. Я чувствую определенное удовлетворение от этого. Лиам сердито смотрит на меня, когда я беру листок и отхожу в сторону, чтобы развернуть и прочитать. Почерк красивый, но немного неровный, словно автор спешил закончить письмо.

Джулс, завтра я собираюсь отправиться на прогулку верхом за пределы Эверлесса и хотела бы, чтобы ты присоединилась ко мне. Пожалуйста, жди меня в конюшне с первыми лучами солнца, чтобы у нас было больше времени до темноты.

Люблю, Ина

– Ты всего лишь служанка, но уже успела по уши погрязнуть в интригах Эверлесса, – замечает Лиам, когда я засовываю записку в карман платья.

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты понравилась леди Голд, – говорит он. – И моему брату.

Дерзкий ответ, который я подготовила, так и остается при мне. Неотрывно глядя ему в глаза, я пытаюсь понять, что известно Лиаму, но вижу в них лишь беспристрастную решимость. Не могу представить, чтобы Роан доверился ему. Когда мне доводилось видеть их вместе, они казались разными вселенными: Роан – центр внимания, сам свет и смех, а Лиам – молчаливый наблюдатель, устроившийся в каком-нибудь углу, изучающий присутствующих своими темными глазами, чей взгляд заставляет трепетать даже пламя свечей, не говоря уже о моем сердце.

– Мы провели вместе детство, – отвечаю я. – Ты это знаешь, ведь тоже там был. – Хотя всегда в стороне, всегда наблюдал, всегда молчал. – Роан и я… – Но обрывок фразы повисает в воздухе.

На губах Лиама усмешка.

– Друзья? – его ответ сочится ядом. – Думаю, у моего брата на уме нечто другое.

Я чувствую, как внутри все сжимается – не от боли или удовольствия от его намеков, а от злости. Прошло столько лет, но ничто не изменилось.

– Ты ставишь под сомнение честь своего брата, своей будущей невестки и мою, – говорю я равнодушно. – Впечатляет. Ты так гордишься собой, что не можешь вытерпеть власть других даже несколько минут?

Лиам моргает, на его лице появляется странное выражение, как будто уязвленности, но быстро обретает контроль над эмоциями.

– Мне нет дела до титулов, – говорит он, – никогда не было.

– А, так это личное. – Прежде чем он успевает ответить, я разворачиваюсь и направляюсь по коридору к спальне.

Следует пауза.

– Ты и твой отец были не на своем месте здесь! – кричит Лиам мне вслед.

Кровь холодеет от этих слов, словно все часы, дни и годы, бегущие сквозь меня, остановились. Я поворачиваюсь к Лиаму: его взгляд ничего не выражает. Подойдя ближе, я не замечаю в его глазах ни намека на жизнь.

– Что ты сказал о моем отце? – надеюсь, в голосе хорошо слышна вся моя злость.

На несколько секунд он задерживает на мне взгляд, потом опускает в пол, не удостаивая меня ответом. Теперь он выглядит как мальчик, которого только что поймали за кражей сладостей.

А затем громко и яростно звенит колокол, словно в такт тому, как я сжимаю и разжимаю кулаки. Развернувшись, я иду прочь, надеясь, что Лиам Герлинг не преследует меня.

18

Утром я надеваю одно из самых теплых – и по совпадению самых роскошных – платьев, которые мне дала Каро, сапожки и серый плащ. После разговора с Лиамом настроение все еще ужасное, но я не могу не восхититься мягкостью ткани плаща. За все холодные зимы в Крофтоне у меня никогда не было ничего теплее.

Выйдя в коридор, я с удивлением вижу там Роана. Он что, ждал меня? Рассказала ли Ина ему о своей просьбе?

Но, кажется, он удивлен не меньше моего.

– Джулс, – говорит он вместо «доброго утра». А потом берет себя в руки. – Ина сказала, что ты сопровождаешь ее на прогулке. Куда вы направляетесь?

Мне не удается ответить. Тихо ступая, из общей спальни появляется Бея. Она замечает Роана, и на ее губах появляется счастливая улыбка, но потом она видит меня и не может скрыть удивления. Я не успеваю поприветствовать ее – девушка разворачивается и исчезает, словно внезапно вспомнила что-то очень важное.

Роан провожает ее взглядом, прежде чем снова повернуться ко мне: он ждет ответа.

– Просто на прогулку верхом, – без раздумий отвечаю я. Очевидно, даже Роан не знает, куда мы направляемся. Меня бросает в жар от его взгляда. – Не волнуйся, я хорошо знаю местность.

Кажется, ответ его устраивает. Он глубоко вздыхает и проводит рукой по взъерошенным волосам.

– Конечно, я немного переживаю, что она становится беспокойной. Спасибо, что составляешь ей компанию, Джулс, – серьезно говорит он. – Позаботься о ней и о себе.

А потом машет рукой и уходит в том же направлении, что и Бея. Крик «подожди» застывает на языке.

По дороге в конюшни я все время думаю, почему Ина Голд делает тайну из нашей поездки даже для своего жениха. С каждым шагом приходит понимание, что я становлюсь марионеткой в руках умелых кукловодов: Герлинги, Ина, Королева и их секреты – все тянут меня за веревочки в разные стороны. Мне хотелось лишь узнать правду о папе – как в итоге я оказалась в центре этой шахматной доски?

На прохладном воздухе посреди двора мне становится легче. Ночью выпал снег и прикрыл большую лужайку тонким, искрящимся белым полотном. Если бы я могла прогуляться, посмотреть на палисады и башенки Эверлесса издалека, взглянуть на озеро. Но солнце уже стоит высоко над горизонтом, и вместо этого я спешу в конюшни, на встречу с Иной.

Она уже ждет меня. На ней дорожное платье и серый плащ, кожаная сумка перекинута через плечо. Увидев мои голые руки, она достает из плаща перчатки и предлагает мне. Я удивлена даже не ее щедростью, а фактом, что она оделась, как и я – служанка.

Ина стоит возле двух лошадей, мышастой и гнедой. Мышастая лошадка уже готова, позади нее Тэм седлает гнедую. Мой желудок начинает предательски урчать, и я чувствую, как потеют ладони. Неужели мы не поедем в карете?

Хотя я умею ездить верхом, мне не хватает уверенности, и огромные холеные лошади с норовом из конюшен Герлингов заставляют меня нервничать. Через секунду я понимаю, что застыла на месте и неприлично уставилась на Ину, так что быстро склоняю голову и приседаю в глубоком реверансе.

– В этом нет необходимости, – говорит она.

Несмотря на простое платье, она так же красива и величественна. Но что-то в ней выдает сомнение, даже недовольство. Ее короткие волосы спрятаны под простой шерстяной шапочкой.

– Хорошо, что ты со мной, Джулс.

Я с опаской подхожу к лошадям, приветствуя Тэма кивком и улыбкой. Он с любопытством переводит взгляд с меня на леди Голд, и в нем читается вопрос: почему я стою здесь, рядом с королевской дочерью? Я слегка качаю головой, беззвучно говоря: «Объясню позже». Тэм кривит губы и напряженно кланяется. Я добавляю его в список тех – Лора, Бея и Хинтон уже там, – с кем должна объясниться.

– Какая лошадь тебе больше нравится? – вежливо спрашивает Ина, словно интересуется, предпочитаю ли я чай с сахаром или с молоком. – Это Медок, – она гладит мышастую лошадь по носу, – а это Мава.

– Медок, – говорю я так быстро, что Ина смеется. – Я выбираю Медка.

– Хорошо, – она дает мне поводья мышастой лошади, и я пытаюсь скрыть испуг, когда животное поворачивается в мою сторону. Кажется, лошадь меня оценивает. Я помню слова папы о них: никогда не показывай, что нервничаешь.

То же самое можно сказать и о королевских особах.

Почему-то я представляла, что приготовлений будет больше, но Ина уже в седле, так что Тэм подходит ко мне, чтобы помочь забраться на Медка. Я неуклюже сажусь, нервно хватаясь за луку.

Ина видит мои напряженные плечи, и на ее лице появляется удивленное выражение, а затем смущение. Похоже, она и не подумала, что я могу не уметь ездить верхом, теперь ей стыдно и она старается придумать, как это исправить. Все чувства Ины Голд сразу отражаются на ее красивом лице. Ей никогда не приходится скрывать свои эмоции – это роскошь, но я не могу вменять ей это в вину. Она знает меня лишь два дня, но по-настоящему заботится о моем удобстве.

– Я нормально езжу верхом.

Мне хочется убраться из Эверлесса, вдохнуть полной грудью, пусть даже на один день. Я выпрямляюсь в седле и берусь за повод, стараясь не думать, как высоко над землей нахожусь. Ина грациозна, как танцор. Она натягивает капюшон на голову и правит прочь из конюшен. К моему облегчению, Медок послушно следует за Мавой.

– Я хочу отправиться в приют, расположенный между Крофтоном и Лаистой, – тихо говорит Ина, когда Тэм уже не может нас слышать. – Около часа езды. Я никому не сказала об этой маленькой прогулке. Ни Роану, ни Каро, ни Королеве. Они все думают, что на меня нападут и убьют, как зайца на охоте, – она говорит так непринужденно, что я смеюсь. – Поэтому я буду благодарна, если ты… ну, знаешь…

Ина поворачивается ко мне, покусывая губу. Леди Голд непохожа на ту, что хранит секреты, особенно от суженого или Королевы, ее приемной матери, но потом я вспоминаю, что и сама не кажусь таковой.

Я киваю и улыбаюсь.

Ина замечает что-то за моим плечом и закрывает рот. Она жестом указывает мне следовать за ней, когда мы подъезжаем к южным воротам. Они меньше центральных, через которые Королева въехала неделю назад. Через них ходят слуги и доставляют продукты. Два застывших стражника без интереса наблюдают за нашим приближением и встают по стойке смирно, как только видят лицо Ины. Они низко кланяются.

– Леди Голд, – заикается один из них, когда оба снова встают прямо. – Разве… разве… вам стоит выезжать за пределы поместья без эскорта?

Ина отвечает не раздумывая, и в ее голосе звучит легкая веселость, которой не было, когда мы были наедине.

– Я с эскортом, если вы не думаете, что эта девушка – призрак, – говорит она, взмахнув рукой в мою сторону. – Я просто хочу удивить Роана на охоте.

Я снова поражаюсь, с какой легкостью ложь слетает с ее губ. Взгляд Ины спокойный, ясный и ничего не выражающий. Совесть требует рассказать ей, что Роан посещал крыло слуг сегодня утром, но я гоню эти мысли прочь, оставляя на потом, как и многие другие мои секреты.

Ложь Ины срабатывает – стражники отходят и пропускают нас. Мы выезжаем в долину за стенами Эверлесса, двери с грохотом захлопываются за нами. Поразительно, как легко я начинаю себя чувствовать, словно с плеч свалился тяжелый груз.

Ина скачет к главной дороге. Еще достаточно рано, путешественников мало, и они на большом расстоянии друг от друга. Мы проезжаем мимо нескольких телег, нагруженных сеном, древесиной или мешками с зерном и ползущих в Эверлесс, но не встречаем попутчиков. Ина не опускает капюшона, но за стенами Эверлесса никто и так не узнает ее. Люди обращают на нее внимание лишь потому, что она невероятно красива. Но никто из фермеров или торговцев, проезжающих мимо, кажется, не догадывается, что перед ними дочь Королевы, будущая правительница Семперы.

Когда она поворачивает Маву на более узкую дорожку, ведущую через лес, я еще крепче сжимаю поводья, и они становятся скользкими от пота. Интересно, шел ли мой отец через эти леса во время своего последнего путешествия в Эверлесс.

– Ты же не думаешь, что в лесу будут кровососы? – Ина в страхе осматривается по сторонам.

В окружении мрачных вековых деревьев она уже кажется не такой уверенной. Интересно, сильно ли ее испугало нападение, в котором погибли слуги.

На мой смущенный взгляд она отвечает:

– Ты не слышала? Ведунья была убита вчера в Эйлстоне.

По спине пробегает холодок. Папа всегда говорил, что ведуньи и другие так называемые колдуны – шарлатаны, но не все в это верят, и те, у кого, по слухам, особые отношения со временем, становятся идеальными жертвами воров.

Я отрицательно качаю головой.

– Мы в безопасности вблизи от Эверлесса. – Раз от меня ждут, что я умру за Ину при необходимости, надеюсь, что это правда. – Но я плохо знаю эту часть леса.

– Ничего страшного, – говорит Ина, вытаскивая сложенную карту из кармана платья.

В кронах деревьев появляется просвет, и в чащу пробиваются солнечные лучи. Я нервничаю, сидя на спине у Медка, – каждый раз, как лошадь слегка поворачивается вслед за Мавой или объезжает очередное препятствие, я крепче сжимаю седло бедрами, чтобы не свалиться. По крайней мере, с появлением солнца стало немного теплее. Пейзаж вокруг нас по-своему прекрасен: все искрится от снега и тающего льда.

Хоть я и благодарна Ине за возможность провести день вне стен Эверлесса, но пока не могу избавиться от подозрений, что дочь Королевы что-то скрывает.

– Ина… – я обрываю себя на полуслове. Задавать вопросы подопечной Королевы все еще кажется неестественным – могущество Ины витает в воздухе, как некое существо, готовое нанести удар. Но я собираюсь с духом и продолжаю: – Можно мне спросить? Зачем мы едем в приют?

– О, – Ина издает неестественный смешок. – Знаешь, я была так сосредоточена на дороге, что забыла тебе рассказать.

Она грациозно поворачивается в седле, словно сидит не верхом на лошади, а в шезлонге на лужайке дворца. Проходит немало времени, прежде чем Ина начинает говорить, и речь ее звучит медленно и печально.

– Я хочу узнать, кем были мои настоящие родители, – спокойно отвечает она. – Я люблю Королеву и благодарна ей, но должна узнать, кто был до нее.

Она снова смотрит вперед, и мне не видно ее лица:

– Я хотела спросить Роана, но он такой беззаботный. Не желаю, чтобы он грустил или считал, что я несчастна. – Мне ясна ее мысль, ведь я тоже хочу избавить Роана от всей тьмы и горя этого мира. – А если Королева узнает…

Я мысленно заканчиваю предложение за нее: «Она будет разочарована. Обвинит меня в измене. Потребует мою голову».

Гадая, что из этого правда, я так и не решаюсь спросить, вспоминая о ноже, запущенном в Ину.

– А Каро? – спрашиваю я.

Ина разочарованно вздыхает.

– Она знает, что я могу отправиться на прогулку в одиночестве, но не знает, куда. Каро тоже не одобрила бы это. В любом случае она сопровождает Королеву в очередной странной поездке.

– Что за странная поездка? – спрашиваю я из любопытства и тут же ругаю себя, что сую нос не в свои дела.

– Ничего особенного, – отмахивается Ина. – Ты же знаешь, Королева помешана на Колдунье. Ей нравится посещать старые места, поля сражений, кладбища и тому подобное, и она всегда берет Каро с собой.

В голове возникает мысль.

– Как Каро получила расположение Королевы? Была ли она… – я замолкаю, хотя по тому, как Ина сжимает поводья в руках, догадываюсь: она понимает, о чем я.

– Была ли она брошена, как и другие? – тихо заканчивает Ина.

Я молча киваю.

Ина снова поворачивает голову и улыбается, хотя грусть все еще едва заметна на ее прекрасном лице, словно легкая дымка.

– Она говорит, что никогда не интересовалась тем, кто ее родители, и я тоже не должна. Она думает, что судьба привела ее во дворец, и ей все равно, что было до этого. Она очень преданная, словно член семьи. Если бы Каро попала к Королеве в более молодом возрасте, думаю…

В голосе Ины слышны разные чувства: сомнение, вина, зависть – сложно выделить что-то одно.

Она украдкой смотрит на меня.

– Я благодарна за твою рассудительность. Хорошо поговорить с кем-то или… – Ина внезапно останавливает Маву. – Я так глупа. Я не хотела говорить о семье так скоро после смерти твоего отца.

– Все хорошо, – заверяю я, хотя мое сердце сжимается от боли, но это светлая боль, если такая существует. Слышать и произносить такие слова – «родители», «сирота» – странно, но лучше не держать эмоции в себе. Никак не пойму, почему Ина Голд так доверчива. Но с чего бы ей не быть такой? Это я привыкла относиться с опаской ко всему, потому что храню очень много секретов.

Ина смотрит так, словно знает мои мысли.

– Такое облегчение доверять тебе, Джулс, я чувствую, что могу с тобой разговаривать, что ты понимаешь. – Она немного застенчиво улыбается. – Скажи мне прекратить, если я несу чепуху. Знаю, это слишком прямо…

Я качаю головой: мне понятны чувства, которые она испытывает по поводу родителей. Я постоянно возвращаюсь мыслями к папе. Его письмо в нагрудном кармане уже почти рассыпается на части от того, сколько раз я разворачивала и складывала его, чтобы прочесть. И я хочу, чтобы Ина об этом знала, чтобы доверяла мне.

Ина пускает Маву вперед. Медок следует за ними. Мы странная пара: принцесса и служанка, одна когда-то была сиротой, другая недавно ею стала, одна в милости у Королевы, другая любима отцом. Думаю, будь такая возможность, я ни за что не поменялась бы с ней местами, не променяла бы папу на Королеву.

От этих мыслей я снова чувствую боль утраты и пытаюсь быстро найти другую тему для разговора, прежде чем горе поглотит меня.

– Я полагала, сиротский приют Королевы находится на восточном побережье, возле дворца. – Про себя же отмечаю, что поездка туда займет недели, а у нас с Иной запасов на день.

– Это был первый приют, – говорит Ина. – Я уже почти все посетила. Их так много, Джулс, по всему королевству: семьи продолжают бросать своих детей под стенами дворца. Мы могли бы создать свой собственный город.

Я качаю головой, представляя город сирот, растущих на свободе, не знающих своего прошлого.

– Я посетила все, которые смогла найти, чтобы посмотреть их записи, – продолжает Ина. Понятно, что она думала об этом тысячи раз. – Правда в том, что я даже не знаю, из какого я приюта, и не могу спросить ее величество.

– Конечно, нет, – бормочу я и глубже кутаюсь в шерстяной плащ.

– Знаю лишь, что Иной меня назвала настоящая мать, – она недолго молчит. – Но все равно не могу быть в этом уверена. – Я и без дополнительных разъяснений понимаю, что чувствует Ина: боль оттого, что больше никогда не ощутить тепла родного прикосновения, не услышать слов одобрения и поддержки, оставила зияющую рану в моем сердце. – Так что я побывала почти в каждом приюте в королевстве. И ничего не нашла.

Теперь нездоровое любопытство берет надо мной верх. Живы или мертвы мои настоящие родители? Зачем они оставили меня возле стен дворца: чтобы я стала приемной дочерью Королевы, чтобы меня забрали в приют или чтобы я умерла, вдыхая соленый морской воздух? Как папа удочерил меня? Связана ли с этим его смерть?

Солнце уже высоко в небе, но я снова вся дрожу, и лишь мысли о письме в нагрудном кармане греют меня. Должно быть, папа нашел меня в одном из этих приютов и дал мне то, чего нет даже у Ины Голд, принцессы Семперы: любовь.

После мрачного разговора остаток пути мы проезжаем в относительной тишине. Карта Ины ведет нас по все более узким дорогам, равнинам и лесам, пока наконец в березовой роще мы не находим огромные, украшенные орнаментами ржавые ворота из кованого железа. Слова наверху покрылись снегом и льдом, но я все равно могу разобрать надпись: Пристанище детей Семперы, ведь у всех должен быть дом.

Мы в нерешительности останавливаемся, точно не зная, кого позвать, – за воротами лишь белое безмолвие. Но, прежде чем успеваем спешиться, у ворот появляется ребенок – маленькая девочка с короткими черными волосами и большими-пребольшими глазами, не старше шести-семи лет. Она внимательно рассматривает нас, вцепившись голыми пальцами в железные прутья. На ней потертое пальто и штаны, которые ей велики. Она одета совсем не по погоде.

– Ты фейри? – спрашивает девочка.

Ина открывает рот, замирает, а потом смотрит на меня. Обычное самообладание, кажется, покинуло ее: она выглядит встревоженной и неуверенной, губы потрескались оттого, что она их кусает. Кроме недавнего случая перед дверью королевских покоев, я никогда не видела ее такой растерянной, даже когда она впервые ступила в Эверлесс рядом с Королевой. Но теперь она нервничает. Поэтому я спрыгиваю с лошади, тяжело приземляясь на снег.

Маленькая девочка стоит на месте, когда я подхожу ближе и присаживаюсь на корточки по другую сторону ограды, чтобы наши глаза были на одном уровне, пытаясь вспомнить, как папа говорил со мной, когда я была в ее возрасте.

– Фейри не существует, милая, – я стараюсь, чтобы мой голос звучал приветливо и весело, хотя не могу отбросить мысль, что ей, должно быть, очень холодно.

Девочка кивает и смотрит мимо меня на лошадей. Я оборачиваюсь и вдруг вижу их глазами ребенка: блестящую шерсть Мавы и шелковую гриву, гордый изгиб шеи Медка.

– Ты можешь погладить их, – говорю я девочке. – Давай.

Она моргает, а потом едва заметная улыбка озаряет ее лицо. Ребенок хватает металлические прутья и пятится, таща ворота за собой. Я киваю Ине – та неуверенно смотрит на меня, а потом спешивается, берет поводья обеих лошадей и ведет их через ворота. Девочка поднимает руку, чтобы погладить бок Мавы, когда Ина проводит их мимо, – она зачарована.

Между деревьями перед нами вырастает сам приют – огромное обветшалое здание: кажется, что кто-то пытался повторить Эверлесс, но у него не было достаточно кровавого железа или расчетливости Герлингов. Два крыла из черного камня образуют огромный голый двор, по которому друг за другом бегают десятки мальчиков и девочек, играя в снежки. На вид все они не старше десяти лет. Их крики и визги эхом отдаются среди деревьев.

Ина берет меня за руку. Она отстает, тревожно посматривая на здание.

– Ты зайдешь туда вместо меня? – спрашивает она. – Мне нужно пройтись.

Я удивлена.

– Ты сама не хочешь посмотреть?

– Мы практически одного возраста… – Ина избегает моего взгляда, вместо этого рассматривая детей, с любопытством глазеющих на лошадей. – Спроси, можем ли мы посмотреть на записи того месяца, когда Королева нашла меня. Думаю, этого будет достаточно. Но скажи, что это для тебя, ты интересуешься своим прошлым. – Ее речь становится все быстрее и быстрее, она нервничает, называя день своего рождения, который ей сказала Королева, – шестое марта, – и я понимаю, что она всего на несколько дней старше меня. Я родилась одиннадцатого.

Ясно, почему она хочет, чтобы я притворялась, что ищу информацию, – ведь люди не должны знать, что Ина тайком пытается узнать о своей жизни до того, как попала под опеку Королевы. Сердце сжимается от боли и жалости к себе. Я по-прежнему лишь вещь, которую можно использовать, когда это понадобится тому, кто обладает достаточной властью, – даже Ине Голд, девушке, которая лишь час назад сказала, что может доверять мне, что мы понимаем друг друга. Но я согласно киваю.

Ина уходит искать конюшню, а я иду в дом. Подойдя ближе, вижу, что здание приюта давно не реставрировали. Некоторые кирпичи в стене, кажется, расшатались, и я ступаю на пол из древних прогнувшихся досок. Слабый огонь горит в камине. Маленький лысеющий человек сидит за столом на другом конце комнаты и что-то записывает в учетный журнал. Услышав щелчок входной двери, он поднимает взгляд и вздрагивает, увидев меня.

– День добрый, – говорит он скрипучим голосом. – Чем могу вам помочь, мисс?

– Добрый день. – Я собираюсь с духом и повторяю слова, вложенные в мои уста Иной: – Я сирота из Лаисты, хочу изучить записи приюта, чтобы найти информацию о своем рождении зимой семнадцать лет назад.

Мужчина внимательно слушает, потом поднимается со стула – я слышу, как хрустят его кости, – и идет к полке у стены, заполненной огромными старыми журналами. Его пальцы парят вдоль них, следуя какой-то неведомой мне логике, и наконец снимают с верхней полки один том.

Управляющий кладет его на стол с тяжелым стуком, и в воздух поднимается облако пыли. Когда он открывает книгу, я подхожу ближе, чтобы посмотреть записи. Все огромные желтые страницы заполнены рядами слов и чисел: имя ребенка, дата рождения, если известна, день недели и состояние, в котором он попал в приют, имя усыновителей, если таковые были. Последняя колонка заполнена лишь на треть. Потом я дохожу до страниц, где вся информация записана хаотично. Вместо имен – числа и много пустых мест.

Мужчина видит недоумение на моем лице.

– Женщина, управлявшая приютом до меня, безобразно вела записи, – объясняет он. – А несколько десятилетий назад происходили ужасные случаи, когда детей усыновляли, чтобы украсть их время. Королева повесила виновных и уволила работников приюта, допустивших такое. Чтобы сохранить порядок, знаете ли. – Он смеется, но в его голосе нет радости. – Ради безопасности мы стали следить за тем, как ведутся записи. Но все равно… – он хмурится, приглядываясь. – Это был год тех сотрясений.

– Сотрясений? – повторяю я. – Земли? – Мы не почувствовали их в Крофтоне, но истории не давали мне уснуть: в городе рядом с дворцом образовалась трещина, поглотившая здания и людей целиком.

Управляющий удивленно смотрит на меня:

– Нет, сотрясений времени. – Смутно вспоминаю, как отец критиковал истории о сотрясениях времени. – В ту зиму, которая вас интересует, мы видели всевозможные нарушения. Замершие моменты, слишком длинные дни. Однажды мы все потеряли час. Люди были в ужасе. Паника нарастала по всему побережью, начались грабежи, а потом было то дело Брайарсмура. – Мужчина закусывает губу, уставившись в какую-то точку позади меня.

Папа ничего мне об этом не рассказывал.

– Что такое Брайарсмур?

– И что за образование в наши дни? – в голосе управляющего звучит осуждение, но оно направлено не на меня. – Это город, Брайарсмур, в нескольких милях к северу отсюда. У нас с ним двенадцатичасовая разница – если бы мы с вами сидели сейчас там, то была бы уже темная ночь. Время замерзло там на полдня в ту зиму. Люди начали шептаться, что дети оттуда были прокляты.

Он подпирает рукой подбородок и наклоняет голову, ожидая моей реакции, но я все еще пытаюсь сообразить, о чем он говорит. Бывает, что время замедляется, ускоряется или замирает на целое мгновение, ветер и солнце застывают, пока мы продолжаем проживать жизнь, не осознавая, что оказались вне временного потока. Но все всегда возвращается на круги своя. Невероятно, чтобы где-то время могло отстать на день.

– Королева приказала всех эвакуировать, – продолжает он, – но ущерб уже был нанесен.

Полчаса спустя я уже трижды пролистала журнал от корки до корки, но не нашла никаких упоминаний о младенцах с именами Ина или Джулс. Кроме того, записи за целую неделю в журнале отсутствуют. Возможно ли, что нас бросили именно в неделю, выпавшую из времени?

Брайарсмур. Название кажется мне знакомым – но как, ведь папа никогда не упоминал его?

– Джулс, – Ина зовет меня с улицы, я благодарю мужчину за помощь и возвращаю бесполезный журнал на полку. Потом спешу к королевской дочке.

Снег слегка припорошил ее капюшон.

– Ничего? Никаких записей?

– Никаких имен, – говорю я. – Но…

Прежде чем я успеваю рассказать ей о Брайарсмуре, Ина вздыхает и отворачивается.

– Эти дурацкие места и их убогие записи, – говорит она едва слышно. Видно, что внутри нее бушует буря. Хотя я не очень хорошо ее знаю, клянусь, она на грани истерики. – Я обыскала почти все приюты в королевстве.

Мне хочется сказать что-нибудь утешительное, но Ина уже решительно шагает к покосившимся конюшням приюта. Толпа любопытных детей, восхищавшихся нашими лошадьми, рассыпается, когда мы заходим, и растворяется до того, как кто-то из нас успевает сказать хоть слово.

Пока мы седлаем лошадей, в моей голове возникает идея.

– Клерк упомянул кое-что… – начинаю я, и Ина поднимает на меня взгляд. – Он сказал, что к северу отсюда есть город…

– Я знаю, – прерывает меня Ина, – Брайарсмур. – Она кривит губы, словно съела гнилой фрукт.

– Ты там была?

– Нет, но я его знаю, – отрезает Ина. – И там ничего нет. Он в руинах.

– Там точно должно быть что-то, – настаиваю я. – Может, не люди, но книги, документы…

– Я не могу поехать в Брайарсмур. Королева это запрещает, – ее голос твердый как камень, и я догадываюсь, что между ними случился конфликт, о котором еще слишком рано рассказывать мне. – Она говорит, город проклят.

– Может быть… – начинаю я, но Ина уже забралась в седло и смотрит на меня, а потом на дорогу в сторону севера. Почти сразу решимость покидает ее, она опускает плечи и становится похожа не на принцессу, а на простую, несчастную девушку, которую можно встретить за тяжелой работой в Крофтоне.

– И что мы будем там делать, даже если Королева не узнает? – грубо спрашивает она в несвойственной ей манере. – Нет. Я устала от неудач и странных городов.

Во мне нарастает раздражение, но я беру себя в руки и забираюсь на лошадь. Мне ли спорить с Иной Голд?

Мы возвращаемся в Эверлесс в молчании: у Ины нет настроения, а мои мысли все еще заняты тем, что рассказал мне служащий приюта о Брайарсмуре. Как могло случиться, что папа ни разу не упомянул этот городок, выпавший из времени?

Но сложно перечислить все, что отец держал в секрете от меня. Даже его смерть – загадка.

Другая мысль резко возникает в голове: может быть, я сама загадка – секрет, который тоже нужно раскрыть. Эта идея овладевает мной: где-то в глубине души я знаю, что должна как можно скорее найти дорогу в город вне времени.

Если правда, что дети Брайарсмура прокляты, я уверена, что Ина, самый благословенный ребенок Королевства, не могла родиться там.

Но это не значит, что и я тоже.

Время всегда странно двигалось вокруг меня, замирая в какой-то момент, а потом спешило дальше, чтобы догнать остальной мир. Может быть, это Брайарсмур не отпускал меня все эти годы.

И я определенно чувствую себя проклятой. Все мои потери – словно подтверждение тому. Мать и отец – самые тяжелые, но есть и тысячи других, поменьше, утрат: наш маленький сад в Крофтоне, дружеские объятия Аммы, пылающее тепло кузницы, детская улыбка Роана. Я натягиваю поводья Медка и отстаю, чтобы Ина не заметила несколько слезинок, скатившихся по моим щекам.

* * *

Солнце уже садится, когда впереди возникает Эверлесс. Поместье – колючий темный силуэт на фоне оранжевого неба. Ина останавливается на пустой дороге, и я торможу лошадь возле нее, не понимая, что случилось, но она просто смотрит на него, этот временный дом для нас обеих; любопытная смесь изумления и горя читается на ее красивом лице.

– Может, лучше, чтобы я не знала, – говорит она, как будто обращаясь к себе. Я наклоняюсь к ней поближе. – До свадьбы осталось меньше трех недель, помилуй Колдунья. Может, это знак, что я не должна носиться по всему королевству в поисках ответов, которых, возможно, не существует… У меня уже есть все что нужно.

Она смотрит на меня, и хотя я не понимаю, почему Ине Голд, дочери Королевы, нужно одобрение служанки, очевидно, что она его ждет.

Что-то наподобие раздражения возникает во мне: почему я должна успокаивать Ину, когда у нее есть все, о чем только можно мечтать, и однажды она взойдет на трон?

У Ины взгляд затравленной лани, которая ищет пропитание в суровых лесах Крофтона. Наше с папой выживание зависело от моих навыков охотника. Но даже в те времена, когда лань смотрела мне прямо в глаза, я не могла заставить себя выстрелить.

Несмотря ни на что, мне хочется помочь ей, потому что я знаю, каково это – быть потерянной.

– Отец воспитал меня как родную дочь, но потом признался, что это было не так, Ина, – говорю я. Она сжимает мою руку так сильно, что я морщусь от боли. – Мне известно, каково это – не знать. Но… – я делаю паузу, подбирая слова, – мне еще более одиноко, потому что он не сказал мне правды, боясь, что я перестану любить его как родного отца. Но он ошибался.

Ина отнимает свою руку от моей, закрывает лицо и начинает плакать. Этот звук пронзает меня: я сказала что-то не то, позволила горю вырваться наружу.

– Все в Эверлессе любят тебя, – говорю я. Она наклоняется и утыкается мне в плечо. – До твоего приезда все только и говорили, как красива и добра Ина Голд, как Роану повезло с невестой. – Когда я произношу имя Роана, в груди все сжимается, но я не обращаю внимания. – И это только начало. Все видят, как Королева любит тебя, как Каро любит тебя, как Роан, – я делаю паузу, – обожает тебя.

Улыбка, слабая, но настоящая, появляется на лице Ины.

– Спасибо, Джулс, – она смотрит на Эверлесс. – Я выхожу замуж за Роана Герлинга. Уверена, ни у одной девушки не было больше причин для счастья.

Воспоминание всплывает в голове: случайная встреча с Роаном в узком коридоре, он возбужден, от него исходит тонкий запах духов. Лаванды, а не розовой воды.

– Это не мое дело, но… ты любишь его? – я не успеваю обдумать вопрос.

Ина удивленно смотрит на меня, потом переводит взгляд на Эверлесс и снова на меня.

– Да, – отвечает она, – больше всего на свете.

Ина пускает свою лошадь вперед, а я медленно плетусь за ней на Медке, словно бледная тень своей блестящей госпожи. Я с эскортом, если вы не думаете, что эта девушка – призрак, сказала она. Но прямо сейчас я именно так себя и чувствую.

* * *

По дороге из конюшен к восточному входу в поместье Ина быстро шепчет мне:

– Не подумай, что я несчастлива, Джулс, ты должна знать это.

– Я понимаю, – заверяю я, – каково это – одновременно чувствовать и горе, и радость; смотреть в светлое будущее и оплакивать все, что потерял.

Я замечаю, что Ина остановилась, и поворачиваюсь к ней: она заламывает руки, словно хочет решиться на какой-то отчаянный шаг.

– Ина, что случилось?

– Ты должна пообещать мне, что никому не скажешь, – говорит она. – Ни Каро, ни кому-либо другому из слуг.

Мое сердце бешено бьется.

– Обещаю.

– Был мужчина, – ее голос тихий. – Несколько лет назад на празднике летнего урожая в провинции Эльзен Королева обращалась к толпе. Я стояла среди них, чтобы тоже посмотреть. – Ее голос дрожит. – Мужчина подошел ко мне и взял за руку. Конечно же, я закричала, позвала охрану, как меня учили. Но, прежде чем убежать, он сказал мне… – Она останавливается, оглядывается.

– Что? Скажи мне, что он тебе сказал? – я сама удивляюсь дерзости собственного приказа.

Губы Ины дрожат.

– Королева хочет навредить тебе. Она тебя убьет. – От этих слов Ина меняется в лице, словно проглотила яд, и учащенно дышит. – Я думала об этом снова и снова. Мужчина подошел ко мне, рискуя собственной жизнью. Почему он это сделал? Непохоже было, что он желает мне зла.

– Возможно, он безумен, – шепчу я. Хотя после того, как увидела нож, пущенный Королевой в Ину, слова незнакомца уже не кажутся мне такими безумными. Я вспоминаю леди Сиду. Возможно, и она вовсе не выжила из ума…

Ина кивает:

– Должно быть, так оно и есть. Я убеждала себя в этом, пока мне не стало плохо от подобных мыслей. На мгновение я даже подумала, что он может быть… – она поджимает губы, – моим отцом, что Королева украла меня у родителей, как фейри крадут детей в ночи. – Она горько смеется. – Звучит глупо. Никому не рассказывай, Джулс, пожалуйста. Это уничтожит меня.

– Конечно же, – бормочу я и замолкаю. Но знаю, что одна и та же мысль сейчас терзает нас обеих.

А что если он сказал правду?

19

Королева возвращается в Эверлесс на следующее утро, еще до восхода солнца. Привычка путешествовать ночью многое говорит о ней.

Я возвращаюсь в женскую спальню в тот самый момент, когда карета въезжает в Эверлесс. На моей кровати лежит маленькая бархатная сумочка – еще один подарок, который породит новые сплетни обо мне. Рядом с мешочком записка, написанная почерком Ины: «Спасибо за благоразумие, Джулс».

Я беру сумочку в руку – в ней кровавое железо. Вся дрожа, я роняю ее, и сверкающая месячная монета падает на тонкое покрывало. Все в спальне поворачиваются в мою сторону: они намеренно не смотрели, но теперь их привлек блеск золота.

Я с горечью подбираю ее и вижу, как другие девушки быстро отводят взгляды. Они думают, я решу, что одна из них стащит монету. Но не они причина безграничной грусти, накрывшей меня с головой.

Вчерашняя близость, которую я чувствовала с Иной, родственность душ, разделенные секреты – все это оказалось мыльным пузырем, лопнувшим в один миг. Конечно, глупо было бы думать, что Ина – мой друг. Тем не менее я решила, что я не просто служанка, которая получит вознаграждение за оказанную услугу. В сумочке по меньшей мере несколько лет. Щеки горят от унижения. Яростно запихивая деньги под подушку, я слышу в голове расчетливый спокойный голос, который говорит, что мне стоит злиться не на милую, рассеянную Ину, а на себя: осмелилась думать, что могу что-то значить для будущей королевы Семперы.

Буря эмоций бушует в душе. За все время я ничуть не приблизилась к разгадке смерти отца, точнее, его убийства, как я теперь считаю. Годы, забранные из крови, убили его вернее вонзенного в сердце клинка. Неужели возможны красивые платья Ины, дружеские сплетни Каро или улыбки на берегу озера после смерти папы?

Я осталась в Эверлессе не для того, чтобы подружиться с Иной Голд. Если мне суждено провести свои дни, служа Герлингам, я хочу, чтобы смерть папы была не напрасной. Желание знать правду разгорается ярче, чем когда-либо.

Мне нужно увидеть Королеву.

Следующие несколько дней я стараюсь придумать повод подойти к ней, берусь за мелкие поручения, которые приведут меня в длинный коридор, где находятся ее покои, в надежде увидеть Королеву хоть мельком. Я говорю Каро, что доставлю любые послания для нее. Ношу королевские наряды, груды бархата и шелка, из прачечной. Завариваю чай по утрам и вечерам и оставляю его у двери под суровыми взглядами стражи.

Удача улыбается мне, когда однажды вечером, на закате, я подхожу к двери Королевы на закате, чтобы подать ей вечерний чай, и не вижу стражников. Я стучу и ставлю поднос прямо за дверью. Но решаю задержаться и стою в пустом коридоре, пока чай не остывает, в ожидании появления Королевы. Когда я уже на грани того, чтобы сдаться и отправиться назад в спальню, дверь открывается.

Я застываю в нерешительности, прежде чем понимаю, что передо мной стоит действительно Королева Семперы. Сейчас она больше похожа на одного из завсегдатаев злачных мест Крофтона, вываливающегося под утро из очередной таверны. Пламенно-рыжие волосы спутаны, а платье она, кажется, надевала впопыхах: пуговицы застегнуты лишь наполовину и открывают полоску белой кожи на груди. В уголках рта запеклось что-то красное: может, помада, а может, и кровь.

Шатаясь, Королева делает шаг вперед, и я чуть не падаю с ног, спеша убраться с ее пути. Но спиной врезаюсь в кого-то: маленькие, но сильные руки смыкаются вокруг моих плеч, удерживая меня на ногах. Крик уже готов вырваться из моей груди, когда Каро разворачивает меня к себе.

– Тсс, Джулс, – бормочет она, ее глаза кажутся огромными в темном коридоре. – Все хорошо.

Она отодвигает меня в сторону, как маленькое дитя, и идет к Королеве. Ничего не понимая, я смотрю, как Каро кладет ладонь ей на сердце. Неприкасаемая правительница закрывает глаза и припадает к руке Каро, словно тянет из нее силу. Мгновение спустя она разворачивается и исчезает в своей комнате, не сказав ни слова. Ты не будешь касаться ее, даже чтобы помочь, вспоминаю я, но, кажется, для Каро правила другие.

Каро поворачивается ко мне и тяжело вздыхает.

– Мне жаль, что ты это видела, Джулс, – говорит она. – Иногда ее величество позволяет обязанностям вредить собственному здоровью и не отдыхает должным образом. У нее ночные кошмары.

«Я видела кошмары, – думаю я, – но ни один из них не был похож на что-то подобное». Страх мешает ответить, так что я просто киваю. Каро кладет руку мне на плечи, и по телу разливается тепло. Интересно, Королева почувствовала то же самое несколько секунд назад?

– Это должно остаться между нами, Джулс, – тихо говорит Каро. Еще один секрет. – Если молва о ее слабости разлетится…

– Конечно, – быстро говорю я, вновь обретая голос. – Я служу Королеве.

Каро наклоняется ближе.

– Джулс, ты должна кое-что понять. Ты знаешь Королеву, ты видела ее… – она останавливается и смотрит на меня, словно хочет убедиться, что я слушаю. – Королева скоро умрет. Кровавое железо не может спасти ее. Ничего нельзя сделать. Совсем скоро Ина выйдет замуж, и у Семперы будет новый правитель.

Сотни вопросов возникают в голове, но главный: узнаю ли я когда-нибудь, виновата ли Королева в смерти отца? Пытаясь хоть чем-то себя занять, я наклоняюсь и поднимаю чашку с чаем, оставленную для Королевы. Чашка позвякивает на блюдце. Каро мягко забирает у меня чайную пару.

– Теперь, – нежно говорит она, – пока Королева отдыхает, почему бы нам не заняться чем-нибудь приятным? – Я смотрю на нее. – Скоро у Ины не останется времени на себя с этой подготовкой к свадьбе. Она хотела еще раз повеселиться, прежде… – Каро хмурится. Несмотря на напускную непринужденность ее тона, слова о смерти Королевы повисли в воздухе. – Чем она станет замужней женщиной.

Веселье и свадьба сейчас так же далеки от моих мыслей, как и луна. Но я позволяю Каро утащить меня, не зная, чем еще заняться.

– Я только что была в конюшне, – рассказывает она мне низким возбужденным голосом, пока мы спешим по коридору, – и организовала карету, которая отвезет нас в одну известную мне таверну в Лаисте. У нас будет вечеринка.

Роскошные ковры приглушают наши шаги по пути в покои Ины. Она открывает почти сразу же. Сперва я не узнаю ее: Ина подняла волосы наверх с помощью серебряных заколок и цветов. На ней платье из легкой ткани и кружева с таким вырезом, что я краснею.

– Так мило, что ты присоединилась к нам, Джулс, – говорит она, хихикая, когда Каро заталкивает меня внутрь. – Выпьешь? – Она уже держит зеленую стеклянную бутылку шипучей жидкости и предлагает ее мне.

Должно быть, выражение моего лица очень красноречиво, потому что Каро обнимает меня за талию, словно хочет защитить.

– Ина, дай бедной девушке время привыкнуть, – шепчет она, подталкивая меня к массивному открытому шкафу, из которого так и струятся шелка и бархат всех расцветок; некоторые из них я прежде и не видела. – Сначала нам нужно подобрать ей наряд.

– О, – мой слабый протест отметается, когда Ина начинает вытаскивать платья одно за другим, пока в ее руках не образуется целый ворох.

Она жестом подзывает меня к кровати, где в волнении раскладывает наряды: все они яркие, обтягивающие, откровенные. Ина уже выбирает платье из голубого шелка, которое кажется чересчур маленьким в ее руках, затем передает его мне, и поверить, что эта легкая вещица – платье, просто невозможно.

Ина стоит, уперев руку в бок, а Каро – чуть поодаль за ней, склонив голову, и в ее глазах озорство. У меня нет выбора: я тянусь и расстегиваю платье, вспоминая, как Ина танцевала в белье несколько дней назад, примеряя свадебные наряды. Но мне никогда не сравниться с природной красотой Ины. Перед ней я чувствую себя неуклюжей деревенщиной. Острые локти и колени, болезненная худоба – верные признаки многолетнего недоедания и изнурительной работы.

Каро скользит по мне взглядом, слегка хмурится, но молчит. В то же время Ина ничего не видит и просто машет передо мной платьем. Я поднимаю руки и позволяю натянуть его на себя через голову, пока Каро становится сзади меня и пытается справиться со шнуровкой.

Ина ведет меня к туалетному столику, где на полированной поверхности уже разбросаны косметические краски, сурьма и разные бутылочки, которые я не могу определить. Комната наполняется необычными ароматами. Ина берет пуховку для пудры, а Каро – деревянную расческу. Я закрываю глаза и позволяю им приняться за работу.

Наконец я смотрю на себя в зеркало, и увиденное удивляет меня. Я все еще похожа на себя, но тени под глазами исчезли, на впалых щеках – румянец, в подведенных сурьмой карих глазах – янтарный блеск, которого я раньше не замечала. Каро зачесала мои волосы в легкомысленный пучок на затылке. Тусклая кожа светится, усталость в глазах исчезла.

– Ина, – я продолжаю удивленно разглядывать себя, – должно быть, ты волшебница.

Она смеется и похлопывает меня по плечу.

Пока они наносят финальные штрихи на свои лица, меня одолевает любопытство, и я поддаюсь ему – еще один маленький бунт против настойчивых требований Лиама Герлинга, чтобы я вела себя так, как положено простой служанке. Я делаю глоток из зеленой бутылки на ночном столике. Жидкость по вкусу напоминает фрукты и мед и шипит на языке. Когда Каро и Ина наконец готовы, у меня внутри уже разлито удивительное тепло, и я готова улыбаться любому прохожему, а тяжелые мысли кажутся далекими воспоминаниями.

Смеясь, мы направляемся в конюшни. Смутно я понимаю, как это странно – сбегать из Эверлесса в компании принцессы и ее служанки. Лицо Эдди возникает в памяти, когда я замечаю драгоценности на шее Ины, но видение быстро проходит.

Как только мы заходим в конюшни, кто-то слева предупредительно кашляет. Перед нами красивая, но простая черная карета и незнакомый мне лакей на козлах. Довольная Ина поворачивается к Каро, а та в ответ загадочно улыбается.

– Ина, – восклицаю я, – давай надеяться, что эта поездка будет успешнее, чем… – я собираюсь напомнить ей о поездке в приют, конечно же. Но она быстро разворачивается ко мне с широко распахнутыми глазами и слегка качает головой. Я проглатываю слова. Каро прищуривается. Я помню, как старательно Ина хранит свой секрет: даже лакей не должен о нем услышать.

Все намного легче, когда за организацию берется Каро. Лакей, молодой человек примерно одного с нею возраста, – очевидно, их сообщник. Он широко улыбается Ине, когда мы забираемся в карету.

– Не находите себе места, ваше высочество? – шутит он.

Ина посылает ему легкую улыбку и насмешливо грозит пальцем.

– Я буду жить в душном дворце всю свою жизнь. – Лакей коротко кивает, словно боится вызвать гнев Герлингов за клевету, которая так легко слетает с губ Ины. Каро смотрит на нее с тоской. Интересно, знает ли Ина про скорую смерть Королевы. – Хочу немного повеселиться, пока это еще возможно.

Маленькая масляная лампа над нами освещает бархатные сиденья и облицованные деревянными панелями стенки кареты. Ина смотрит в окно. В ее глазах внезапно появляется грусть. В их компании я испытываю неловкость. Пока Каро разговаривает с лакеем, я слежу за взглядом Ины, пытаясь увидеть то, что видит она, – высокие стены дворца Семперы, позолоченный трон, узкое и тугое официальное платье.

Каро откидывается на сиденье рядом со мной. Я отрываю взгляд от окна и не решаюсь посмотреть на нее, боясь, что в моих глазах она увидит то, что я вдруг поняла об Ине: вовсе не эта вечерняя нелегальная вылазка, а копание в собственном прошлом станет для нее смертельным, если приемная мать узнает об этом.

От выпитого игристого я не чувствую холода, и карета несет нас сквозь ночь навстречу веселью. Все, что грызло меня с начала службы в Эверлессе: страх быть узнанной, ощущение, что здесь я не на своем месте, даже мое постоянное отчаянное желание справедливости и поиск ответов – отошло на задний план. Мысли легки и голова светла. Мы с Иной соприкасаемся коленями, когда карета подпрыгивает на кочках. Принцесса непринужденно болтает с Каро, в ее лице нет ни намека на былую грусть.

Вскоре впереди мы видим мерцающие огни Лаисты. Карета останавливается перед ничем непримечательной дверью из полированного дерева на узкой, но ухоженной улице. Мы в благополучной части Лаисты. Когда папа служил кузнецом у Герлингов, он каждый год водил меня на летний карнавал, чтобы посмотреть на странных животных и съесть ледяную стружку с медом. Даже после того как мы переехали в Крофтон, я просилась снова там побывать, но папа отказывался, говоря, что там будет чувствовать запах дыма из Эверлесса.

Улицы такие же, как в детстве. Чистая мостовая звенит под копытами упряжки, и факелы освещают пространство вокруг. Даже снег на крышах чистый, покрывает ряд зданий словно пуховое одеяло, белое и искрящееся. Пока Каро расплачивается с кучером, Ина показывает на венки, украшающие двери домов. Мой взгляд останавливается на запотевшем оконном стекле – за ним виднеется стройная фигура с кучерявыми волосами, вытирающая тряпкой чайник…

Она поднимает руку, чтобы протереть запотевшее окно, а потом вглядывается через стекло, смотря прямо на нас, прежде чем резко отойти. Кажется, я знаю ее.

– Ина, Джулс! – Каро жестом показывает нам следовать за ней.

Когда я снова оборачиваюсь, девушки уже и след простыл. Я иду за Каро. Она заходит внутрь одного из зданий по узкой, но ухоженной лестнице.

В таверне, где я работала, грязном и унылом месте, собирались мужчины и женщины с преждевременно постаревшими лицами и мутными глазами, отдающие бесценное время за еще одну кружку, хотя и пили они для того, чтобы забыть, как мало жизни в них осталось. Сейчас же я попала в другой мир – не кричаще-роскошный, как Эверлесс, а уютно-элегантный. У меня и деньги имеются. Вместе с этим приходит осознание, что есть люди, которые живут в свое удовольствие, а не стремятся забыться в хмельном угаре, лишь бы заглушить боль от тяжелой жизни.

Из-за такой несправедливости я начинаю сердиться.

Просторная комната, в которой мы оказались, тускло освещена; высокие мраморные столы блестят, а стена за стойкой рябит от бутылок всех форм и цветов. Пряный дым плывет от бара, где несколько людей потягивают жидкость из хрустальных бокалов. Красивый молодой человек быстро проводит нас к отдельному столику в дальнем углу. Я начинаю гадать, со всеми ли здесь так обращаются или это тоже привилегия Каро.

– Одну бутылку вашего лучшего красного вина и одну бутылку мадели, пожалуйста, – игриво шепчет Каро.

Я даже не успеваю заметить, как на столе появляются две бутылки: одна темно-зеленая, другая красная. Официант ставит три тяжелых хрустальных бокала перед нами.

Сделав глоток мадели, я чувствую, как напиток шипит и пузырьки щекочут горло, тепло расходится по телу намного быстрее, чем в комнате Ины. Я чихаю, и Каро смеется. Смех похож на легкий звон колокольчиков.

– Вот, – шепчет она, – позволь показать тебе.

Она наливает в стакан немного красного вина, а потом осторожно добавляет чуточку золотой мадели. Вино сперва шипит, а потом успокаивается. Каро протягивает бокал мне.

Я осторожно делаю глоток. Вино, разбавленное маделью, на вкус кажется странным и дымчатым. Оно все еще обжигает, попадая в рот, но не до слез. Видя, как Каро довольно ухмыляется, а Ина смеется, я начинаю испытывать чувство абсолютной радости. Мгновение растягивается – смех Ины оборачивается песней, а улыбка Каро расплывается на лице и превращается в блестящий растущий пузырь. А потом мягкий голос Каро возвращает меня в действительность.

– Начни с этого, – говорит она, – и, возможно, к концу вечера сможешь попробовать чистую мадель. – Она делает большой глоток из собственного бокала.

Ина хихикает, осматривая комнату; ее лицо светится настоящей радостью. Она поднимает бокал.

– Выпьем, – говорит она, – за трех девочек-сирот с рождения, нашедших свой дом.

Я улыбаюсь и начинаю поднимать бокал, но выражение лица Каро останавливает меня. Сперва она выглядит шокированной, но потом на ее лице я замечаю нечто, похожее на злость. Каро широко раскрывает глаза и переводит гневный взгляд то на меня, то на Ину.

– Джулс, – говорит она спокойным голосом, но в ее глазах напряжение, – я думала, твой отец недавно умер.

Этот прямой вопрос ранит в самое сердце.

– Так и есть, – заикаюсь я. – Но несколько недель назад я узнала, что меня удочерили. Но это неважно, – быстро добавляю я. – Он воспитал меня как родную.

Ина наконец понимает, как невыносимы для меня ее слова, и смотрит полным раскаяния взглядом.

– Она может быть одной из тех детей из Брайарсмура, Каро. Мы должны убедить Королеву отвезти нас туда. Ради Джулс.

– Возможно, – безучастно отвечает Каро.

Я опускаю смущенный взгляд в стол: теперь Каро решит, что я намеренно что-то скрывала от нее. Но в то же мгновение лицо Каро светлеет, и на ее губах снова играет дружелюбная улыбка.

Она машет рукой, указывая на наше окружение.

– Ина, даже если в следующем году у тебя во дворце будет все самое лучшее, не думаю, что ты сможешь воссоздать эту атмосферу.

Ответ Ины не заставляет себя ждать.

– О, я думаю, компания Роана компенсирует это. Он не хочет оставаться рядом со старшим братом ни дня после свадьбы, а мне нравится Эверлесс, но он не сравнится с Береговой Гаванью.

В следующем году у тебя во дворце. Я издаю какой-то невнятный звук, призванный обозначить мою заинтересованность, и принимаюсь внимательно изучать свой напиток в надежде, что Ина и Каро не видят слезы, уже выступившие на моих глазах.

Несмотря на весь ажиотаж и суматоху, охватившие Эверлесс из-за свадьбы, я никогда не задумывалась, что случится потом.

Ина покинет Эверлесс. Роан покинет Эверлесс. Королева тоже исчезнет, и я останусь один на один с тайной смерти отца и злобными взглядами Лиама.

Я бормочу, что принесу еще выпивки, и встаю из-за стола, стараясь не поворачиваться лицом к Каро и Ине. Несколько секунд назад мадель согрела мою кровь и подарила неимоверную легкость рукам и ногам. Теперь же я чувствую себя почти так же, как рядом с кучей мавы: разум в тумане, и голоса вокруг слились в один монотонный бессмысленный шум. Я направляюсь к бару нетвердой походкой.

В голове пульсирует лишь одна мысль: Ина и Роан переедут во дворец, а я снова останусь одна, любовь моей жизни покинет меня.

Может быть, не только поиски правды давали мне силы эти последние две недели.

Внезапно я чувствую жар, который мешает дышать. Таверна словно в огне. Лица размываются, голоса и смех смешиваются в один неприятный звук. Я хватаюсь за стойку, чтобы удержаться на ногах. Голова кружится.

Воздух. Мне нужен воздух.

20

Не помня себя, я ковыляю от бара к двери – никто не замечает паники в моих глазах. Выйдя на тихую улицу, я жадно глотаю ночной воздух. Он пахнет тающим снегом. Слабый туман начинает опускаться на город, и капельки искрятся в маленьких островках света от уличных фонарей. На улице ни души; я прислоняюсь к кирпичной стене – успокоить сердцебиение.

А потом ноги сами несут меня прочь от таверны. Я задерживаюсь у приземистого кирпичного чайного домика, снова всматриваюсь внутрь через запотевшее окно, сквозь которое почти ничего не разглядеть. Но в месте, где остался след от руки, мне удается снова увидеть девушку. Даже через мутное стекло я узнаю ее.

Эдди.

Открыв дверь, я захожу внутрь: здесь тускло, бедно и тихо. Горожане пьют горячий чай, от кружек поднимается белый пар, посетители негромко беседуют. Эдди стоит за стойкой в фартуке поверх скромного платья.

– Эдди? – осторожно зову я.

Девушка вскидывает голову. Я вижу, что она замечает мой плащ и королевский герб, вышитый на нем.

– Ты девушка из Эверлесса, – говорит она с неприкрытой злобой. – Чего ты хочешь? – ее взгляд направлен мимо меня. – Королева послала тебя за мной, чтобы еще больше наказать?

– Нет, – быстро отвечаю я. – Она не посылала меня. Ты меня не знаешь, но… – мне стыдно посмотреть ей в глаза. Я осталась, а ее выгнали. Теперь я заняла ее место. – Что случилось?

Выражение лица Эдди становится мягче:

– Ты помогла мне поднять драгоценности.

– И смотри, как это помогло тебе, – бормочу я.

– Возможно, мне здесь даже лучше, – Эдди осматривается, словно хочет убедиться, что нас не подслушивают, и через секунду продолжает: – У меня не было возможности объясниться, прежде чем Айван утащил меня. – Она наклоняется вперед, взгляд прыгает на ближайших посетителей, прежде чем Эдди снова начинает говорить тихим шепотом: – Я прикоснулась к Королеве, когда она упала. Я пыталась помочь. Но она была холодна как лед. Холодна – это слабо сказано. Она была… – Эдди замолкает, закусив губу. – Как будто мою жизнь высасывает одно лишь прикосновение к ней.

Мне кажется, что на меня вылили ушат ледяной воды, когда я вспоминаю, в каком виде Королева предстала передо мной в дверях всего несколько часов назад, как забрала у Каро жизненную силу.

– Для меня все могло закончиться и хуже. Айван попытался… – Эдди замолкает, натирая стойку, хотя она идеально чистая. – Я бы умерла, если бы не лорд Лиам.

Должно быть, она замечает выражение крайнего изумления на моем лице, потому что спешит продолжить.

– Он поговорил со мной, нашел мне здесь работу. Лорд Лиам дружит с хозяином этого заведения. Думаю, он приходит сюда, чтобы сбежать из-под надзора родителей и спокойно проводить исследования.

– Исследования?

– Он снова там, – она большим пальцем указывает за плечо на неприметную дверь, которую я раньше не замечала.

Кровь стынет в жилах от мысли, что пришла мне в голову. Может быть, выпитое вино делает меня храброй, но я хочу что-нибудь у него узнать. Зачем ему вообще нужно прятаться в чайном домике в Лаисте?

Я вхожу в помещение, и Лиам поднимает на меня взгляд. Длинный шерстяной плащ надет поверх белой рубашки и брюк. На столе разложены книги и документы. Но даже самая простая одежда не может скрыть его благородного происхождения. Тысячи мыслей проносятся в голове. Я вспоминаю слова отца: «Если когда-нибудь увидишь Лиама Герлинга – беги». Инстинкты велят мне подчиниться, но вместо этого я подхожу и сажусь напротив, сбрасывая плащ с плеч. Он пристально смотрит на меня.

– Лорд Герлинг, – говорю я, стараясь придать голосу ледяное спокойствие. – Почему мне кажется, что, где бы я ни оказалась, вы будете там же?

Ему не по нраву мои слова.

– Этот город принадлежит моей семье, – отвечает он, – и я могу идти куда захочу. Правда, не могу сказать о тебе то же самое, Джулс. – Когда он называет меня по имени, по спине пробегают мурашки. – Разве ты не должна быть в Эверлессе?

– Твоя будущая родственница пригласила меня сюда, – резко отвечаю я. – Так что, если не хочешь видеть меня в своем городе, разбирайся с ней.

Лиам качает головой и подергивает плечами, словно ему холодно. Я вспоминаю, как легко одета сама. Тепло после мадели исчезает, и внезапно мне становится холодно, я чувствую себя уязвимой.

– Дело не в том, чего хочу я, – говорит Лиам так тихо, что приходится наклониться ближе, чтобы расслышать. – Ты одна здесь, в городе. Ты всегда ищешь приключений на свою голову?

– Единственное, что мне здесь угрожает, – это ты и твоя семья. Ты, – слова буквально сочатся ядом, – причина, по которой мы все в опасности. – Я не могу сдерживаться. – Тебе ли не знать, что Эверлесс опаснее Лаисты!

– Но ты все еще там, – хмурый взгляд Лиама прикован ко мне, он изучает меня, словно я головоломка, которую никак не получается решить. А потом вдруг его лицо светлеет, и он улыбается, запрокидывая голову, словно возносит молитву Колдунье. Эта странная смесь удивления и отчаяния на его лице такая неожиданная, что я чуть не забываю, где нахожусь и с кем разговариваю.

– Ты права насчет того, что Эверлесс опасен, – продолжает он, не отводя взгляда. – Особенно для того, кто находится так близко к Королеве.

– Так ты думаешь, что ее величество опасна? – спрашиваю я.

– Я этого не говорил, – спокойно отвечает Лиам. – Но и тебе лучше не говорить подобного, кем бы ни были твои друзья. – Он наклоняется вперед, в его глазах внезапно появляется мольба. – Прислушайся к моим словам.

– Почему мне не стоит этого говорить? – с вызовом парирую я, снова чувствуя жар от мадели, а затем мотаю головой и продолжаю, делая вид, что говорю с толпой: – Если с ней ты в безопасности, если она хорошая, если, если, если…

– Прекрати, – Лиам не двигается, – Джулс…

– Мне надоело слушать жадных воров времени.

– Не меня тебе нужно бояться, – продолжает настаивать он.

– Ты… – голос дрожит от страха, но я беру себя в руки и ловлю его взгляд. – Ты пытался убить Роана. Толкнул его в огонь, когда мы были детьми. Конечно же, я боюсь тебя.

Он дергает щекой, словно я ударила его, но быстро берет себя в руки.

– Память подводит тебя, – говорит Лиам. – Спроси его сама – он ответит, что ничего не помнит.

На мгновение сомнение закрадывается в душу, но я гоню его прочь, потому что доверяю себе больше, чем Лиаму Герлингу. Память о папе придает сил. Я хочу выбить Лиама из равновесия, как он поступил со мной, поэтому продолжаю:

– Королева умирает. Ты это знаешь?

Лиам откидывается на спинку стула.

– Королева Семперы не умирает, – его голос тихий, но уверенный. – Все не так просто. Поверь мне, Джулс.

– Почему? Почему я должна верить тебе?

– Если ты не будешь осторожной, то пострадаешь, Джулс. Уезжай из Эверлесса. Сегодня же ночью. Перестань разгадывать тайны прошлого. – Он вздыхает. – Пер не был твоим отцом, но он хотел бы того же для тебя.

От услышанного я застываю на месте.

– Откуда ты знаешь? И почему… – голос дрожит.

– Неважно. Всего лишь немного удачи и усилий – и любой может узнать что угодно.

– Расскажи мне, – требую я, рассерженная тем, что Лиам, кажется, знает больше о моей жизни, чем я сама.

Лиам склоняется над столом, начиная отбивать пальцами незатейливый ритм по блокноту. Я сразу же узнаю узкий корешок и коричневую кожаную обложку: его личный блокнот, в котором он писал в день, когда я следила за ним в библиотеке.

Он знал о моем сиротстве, кажется, еще до того, как я сама узнала. Какие еще записи скрывает блокнот?

– Я провожу тебя назад, – Лиам отодвигает стул от стола. – Оставайся тут, а я пока оплачу счет.

От его предложения злость вскипает во мне. Я замечаю узкую заднюю дверь. Через маленькое смотровое окошко льется свет уличных фонарей. Решение приходит мгновенно. Хватит с меня делать то, что приказывает Лиам Герлинг. Не раздумывая больше ни секунды, я хватаю коричневый блокнот и выскальзываю через заднюю дверь.

Обойдя здание кругом, иду вниз по улице к таверне, склонив голову на случай, если Лиам выглянет в окно. Оказавшись возле таверны, я прислоняюсь к кирпичной стене и открываю журнал, пролистывая страницы, замечая тут и там цифры, даты и выносы на полях. Почерк Лиама, аккуратный, крупный. Одна страница притягивает мой взгляд. Кажется, я уже видела что-то подобное: странные, простые, но до боли знакомые истории.

Однажды ночью Лиса и Змея хотели поиграть в палочки. Но мужчина в башне запретил им. Лиса так рассердилась, что разбила миску супа вдребезги, а Змея превратила ее в пламя…

Я проглатываю страницу. Строчки бегут одна за другой, горячие и обжигающие, словно воск, капающий со свечи. Я не обращаю внимания на слезы, которые катятся по моим щекам.

«Я освобожу нас, – говорит Змея, – тебе нужно лишь довериться мне…»

Истории. Это мои истории, игры из детства. Зачем они вообще понадобились Лиаму? Потеряю ли я все, что у меня было, из-за него?

А потом слышу за спиной голос Ины, выкрикивающей мое имя, поднимаю взгляд и вижу, как они с Каро выходят из таверны.

Ина и Каро спешат ко мне с тревожными лицами. Тем временем я быстро засовываю книжечку во внутренний карман плаща. Ина видит слезы на моих щеках и берет меня за руки. Но Каро настороженно смотрит мне за спину.

Я слежу за ее взглядом, замечаю, как сквозь снег к нам направляется Лиам – он, должно быть, понял, что я украла его блокнот, – и начинаю придумывать оправдание. Мне не хочется, чтобы Каро и Ина узнали о моем проступке.

Но он останавливается в паре метров от нас и низко кланяется.

– Леди Голд. Не ожидал встретить вас здесь.

– Лиам, – приветствует его Ина. Ее голос звучит настороженно. – Что привело тебя сюда?

– Я увидел Джулс на улице и хотел поговорить со старым другом, – холодно отвечает Лиам. Он обращается к Ине, но его взгляд прикован ко мне. – Я вспоминал те истории, которые ты рассказывала, Джулс. Помнишь?

Лиса разбила миску супа вдребезги, а Змея превратила ее в пламя. Чепуха маленькой девочки. Что это значит для него? Блеск в его глазах говорит о том, что Лиам знает про блокнот, спрятанный в моем плаще. Словно мы ведем два параллельных разговора: один – с Иной и Каро, другой – между собой.

– Детские истории, – говорю я.

Лиам элегантно пожимает плечами.

– Это были хорошие истории. Тебе стоит их помнить.

Каро с прищуром смотрит то на меня, то на него.

– Как бы мило это ни было, – говорит она вежливо, – нам нужно сделать еще одну остановку сегодня вечером, лорд Герлинг. Я уверена, вы позволите леди Голд еще одну фривольность перед ее свадьбой. – Каро двигается еле уловимо, так, что я даже не замечаю, как она оказывается передо мной, наполовину закрывая меня от взгляда Лиама, и я испытываю благодарность.

– Конечно же, – говорит Лиам, его голос и любезный, и резкий одновременно. – Уверен, мой брат занимается тем же, не стану вас задерживать.

Ина корчит рожицу, когда Лиам уходит, а мне приходится сдержать вздох облегчения. Я поворачиваюсь к Каро, чтобы поблагодарить, но она смотрит на меня с недоверием, словно чувствует какой-то подвох.

– Я замерзаю, – говорит Ина. Когда никто из нас не отвечает, она берет меня под руку и тянет Каро за рукав. – Пойдем.

В ее глазах появился блеск, означающий, что она задумала нечто безрассудное, – такое же выражение лица у нее было во время поездки в приют и в ее покоях в тот вечер, когда она рассказала мне о своих планах на последнюю гулянку перед свадьбой. Она косится на меня.

– Джулс, – говорит она, – почему ты плакала?

– Просто думала об отце, – отвечаю я, – мне нужен был свежий воздух.

– Ну, – она делает паузу, ее голос звучит неуверенно, а потом продолжает: – Каро тут подумала, она знает одно место – расскажи же ей, – заканчивает она, повернувшись к Каро. Ину слегка пошатывает, она все еще опирается на мою руку. Я думаю, принцесса пьяна от мадели.

Каро одаривает нас таинственной улыбкой и подхватывает Ину за талию.

– Ина проговорилась, что интересуется своими настоящими родителями, – рассказывает она тихим голосом. – И у меня появилась идея: я слышала истории о ведуньях в этих местах, способных делать регрессии крови.

– Регрессии крови? – повторяю я.

Сердце начинает биться чаще. Скорый отъезд Ины и Роана, встреча с Эдди в таверне, столкновение с Лиамом заставляют чувствовать себя разбитой. Мне нет места в этом элегантном дымчатом городе, поэтому я хочу бежать; снова оказаться в Эверлессе, распахнуть двери в покои Королевы и потребовать, чтобы та раскрыла свои секреты.

Где-то в тумане уличных ламп Каро все объясняет, что такое регрессия крови: старый деревенский ритуал, когда ведунья гипнотизирует тебя, и ты снова попадаешь в уже прожитые годы, воскрешая забытые воспоминания, – но я не слушаю. Чувствуя себя совершенно изможденной, я только сейчас начинаю понимать, как глупо было с моей стороны прийти сюда с Каро и Иной, думать, что могу быть такой же беспечной, как они, с их красивыми платьями и странными забавами.

Но это не мой вечер, и спорить с ними бесполезно, поэтому я оставляю при себе возражения, когда Ина берет нас обеих под руки и идет вперед.

Я потеряла счет времени, но по низко висящей луне, темным окнам и усталости, пробравшей меня до костей, могу определить, что уже далеко за полночь. Тем временем Каро ведет нас по переулку к маленькому ветхому магазину, притаившемуся между двумя пабами. Я перестала пить раньше Ины и Каро, поэтому больше не чувствую тепла, подаренного вином, и вся дрожу, когда мы стучим и смотрим на тоненькую полосочку света под дверью.

Я никогда не бывала так поздно на улице, и мое недовольство Каро и Иной растет. К тому же меня не покидает ощущение, что Лиам Герлинг следит за нами.

Но на улицах ни души, слабый ветерок гуляет над спящими зданиями. Я никогда не решилась бы стучаться в дверь к незнакомцу глубокой ночью, но Каро заверила нас, что ведунья работает без отдыха и сна. Если, конечно, ты можешь заплатить, уточняет она.

Время тянется медленно, но наконец дверь открывается, и мы видим маленькую сгорбленную старушку с седыми волосами до пояса. На ней поношенное и залатанное платье, которое чем-то похоже на платье леди Сиды из Эверлесса: вышло из моды уже больше сотни лет назад. Но, рассматривая так называемую младшую колдунью, я сразу могу сказать, что она больше похожа на меня в старости, чем на патриарха рода Герлингов: на загорелом лице – отпечаток тяжелых лет, хотя она и попыталась скрыть его под слоем белой пудры и накрасила губы в кроваво-красный.

Хитрость кажется мне очевидной, но Ина выглядит немного испуганной. Она делает неуверенный шаг вперед:

– Мы хотели бы провести регрессию крови.

Женщина осматривает нас, ее взгляд задерживается на нашей хорошей одежде, пуговицах и кружевах и чуть дольше – на красивом лице Ины. Наконец она отходит в сторону и жестом показывает нам заходить.

– Следуйте за мной.

Ина цепляется за руку Каро и, несмотря на мое мрачное настроение, я чувствую, как на губах появляется улыбка. Возможно, я тоже должна бояться, но из-за сильного акцента женщины – смеси говора простолюдинов Лаисты с псевдоаристократическим произношением – мне хочется смеяться. Я встречаюсь взглядом с Каро, которая с изумлением смотрит на груды опавших листьев вдоль стен.

Ведьма ведет нас по плохо освещенному коридору в маленькую темную комнату, наполненную всевозможными вещицами и безделушками: стопками старых книг в кожаных переплетах, масляными картинами, стоящими вдоль стен. Тут же я замечаю хитроумные металлические устройства, свисающие на проволоке с потолка, – медную птицу с часовой монеткой в клюве и статуэтку женщины с фигурой в виде песочных часов. Ина тянется и касается ее металлической руки. Песок, собранный в груду, сыпется вниз через талию. Комната освещается лишь несколькими свечами, расположенными так, что свет от них, падая, увеличивает в размерах все странные вещи, которые заполняют комнату, делая обстановку какой-то зловещей.

В воздухе разлит тошнотворно-сладкий запах, от которого у меня неспокойно в желудке, а стол в середине комнаты покрыт тонкой тканью. Интерьер кажется чересчур продуманным, словно иллюстрация образцового дома деревенской ведуньи.

Мы втроем задерживаемся в дверях и ждем дальнейших указаний, пока ведунья неспешно движется к столу. Ина выходит вперед и с сомнением оглядывается на нас.

– Может, кто-то из вас пойдет первым? – спрашивает она, обращаясь к нам с самой очаровательной улыбкой.

Я обмениваюсь взглядом с Каро, которая слегка хмурится. Если обе мои подруги боятся этой шарлатанки, пойду первой, лишь бы побыстрее вернуться в Эверлесс. Может быть, мой пример докажет, что все это фарс.

Женщина нетерпеливым жестом приглашает меня присесть на подушку возле стола. Я перевожу взгляд с Каро на Ину – Каро хмурит лоб, изучая ведьму, Ина пожимает плечами, словно говоря мне: «Почему бы и нет?».

Я сажусь не без сомнений, и старуха располагается напротив меня. Она достает маленькую бутылочку с мутной темной жидкостью, и сердце замирает. Мне уже более чем достаточно загадочных субстанций на сегодня.

– Это зелье искаженного времени, – говорит она, словно это что-то объясняет. – Время, попавшее в твою кровь, обманет тело, и оно будет думать, что ты снова молода, позволит воспоминаниям, погребенным очень глубоко в твоей голове, всплыть на поверхность.

Я хочу вернуться в Эверлесс, поэтому открываю бутылочку, и меня едва не тошнит, когда я узнаю запах мавы, исходящий от фиолетово-черной жидкости внутри сосуда. Ведунья замечает это и хмурится.

– Перед тобой алхимическая смесь, – объясняет она, на мгновение забыв, что для пущей таинственности нужно говорить с акцентом. – Она должна быть сильной, чтобы унести тебя прочь из настоящего.

Я медлю, прежде чем поднести бутылочку к губам, а затем делаю маленький глоток. Жидкость на вкус как забродивший сок мавы, возможно, смешанный с медом, чтобы скрыть это.

Когда я заставляю себя сделать еще один глоток, женщина берет пыльный том в одной из книжных стопок, кладет его на стол, открывает на помеченной закладкой странице и начинает читать. Ее голос звучит так тихо, что сложно что-то разобрать. Она говорит на языке, который похож на старосемперский, но не совсем. Я слышу эхо знакомых слов: «время», «кровь» и «вернуть», но они звучат мелодичнее.

– Не используй мою кровь, – слышится резкий голос молодой женщины.

Я в страхе открываю глаза, осматриваюсь и вижу, что Ина и Каро смотрят на меня: Каро с любопытством, а Ина так, словно вот-вот рассмеется. Меня пробирает холод, когда я понимаю, что голос звучал только в моей голове.

– Закрой глаза, – снова приказывает ведьма. – Подумай о самом раннем воспоминании, а потом о времени до него.

Вновь закрыв глаза, я ощущаю, что голос старой женщины действительно успокаивает. Ритмичность ее пения рождает в памяти поток изображений: красивое лицо Ины и поникшее лицо Эдди, резная дверь хранилища, скрывающая так много секретов, Роан, стоящий рядом со мной в коридоре для слуг, Лиам, пронзающий меня взглядом черных глаз.

Я позволяю мыслям двигаться свободно, и моя жизнь проносится в обратном направлении, картинки становятся размытыми, воспоминания – отрывистыми. Я устала, а мадель делает меня неповоротливой и медлительной. Кровь течет по венам как мед, но я вспоминаю дальше. Сердце сжимается от боли, когда перед глазами мелькают картинки нашей с папой жизни в Крофтоне, маленького летнего сада, рисунок мамы на стене. Прежние годы в Эверлессе, свет огней кузницы, маленький Роан, сидящий на ветке дуба, запах горящей плоти и мои руки, вытаскивающие его из огня.

Сердце бешено колотится, пока я продираюсь к своему первому воспоминанию – никогда точно не знала, придумала ли я его или оно настоящее. В нем я в безопасности, у мамы на руках. Ее лицо светится и неподвижно, как луна, но я замечаю на нем кровь.

– Моя маленькая змейка, – мурлычет она. – Дорогая и любимая.

Я слышу ее голос, чего никогда прежде не случалось. Он поет мне милую знакомую песню. Моя личность словно раздваивается.

Часть меня по-прежнему находится в комнате с Каро, Иной и ведьмой, та, которой все еще семнадцать, и желает очнуться немедленно… но ничего не выходит. Лицо мамы расплывается и исчезает, хотя песня продолжает звучать. Я вижу зеленую, залитую солнцем лужайку.

А потом песня оборачивается криком.

Я тоже кричу, и воздух вокруг меня обращается в кровь. Проходит, кажется, вечность, прежде чем крик женщины прекращается.

– Возьми ее, – я слышу, как она тяжело дышит где-то надо мной. – Возьми ее, сейчас же.

Подождите…

Сцена меняется. Я на руках у человека, и мы бежим, бежим по траве, через площадь города, который я не смогу вспомнить. Мужчина, чье лицо – размытое пятно надо мной, но чье присутствие успокаивает, останавливается лишь на секунду у большой серой статуи, нависающий над ним на фоне бледного неба. Статуя странная: молодая женщина держит в сложенных вместе руках камешки, словно принимая подношение или предлагая его. Традиционная поза Колдуньи, изображающая момент, когда она получает подарок от Алхимика и знает, что он предал ее. Мужчина держит меня одной рукой, а другой берет камешек из неподвижных пальцев статуи.

Внезапно темнота накрывает меня, и новые картинки проносятся сквозь нее: незнакомые изображения странных мест, я не знаю, существуют ли в Семпере такие. Круглые строения на ледяном поле, сделанные из шкур; каменные ступени, поднимающиеся откуда-то вверх из дымящейся чаши, – это, вероятно, и есть Великий дворец Семперы, но сейчас он наполовину разрушен и горит.

Молодая женщина на темной равнине, чье лицо скрывает тень, протягивает ко мне ладонь. Она похожа на ожившую статую. Ветер теребит ее темные волосы, и я чувствую, как этот же ветер бьет по мне, пока я бегу к ней навстречу. В моей руке нож, мне нужно от женщины что-то, что можно купить только кровью.

Приблизившись, я замечаю, что у моего врага тоже есть нож. Она бросает его, и он рассекает воздух, летя прямо мне в сердце…

21

Я просыпаюсь, хватая ртом воздух, жадно вдыхая приторный аромат дома ведуньи, словно меня только что подняли со дна морского. Старуха смотрит на меня широко открытыми глазами. Ина бледна, а Каро глядит, словно я незнакомка.

Что-то проливается мне на колени – бутылочка с зельем, которую я, должно быть, опрокинула в трансе. Темное пахучее пятно расползлось по столу.

Собственный голос звучит тревожно:

– Что случилось?

Ведьма не отвечает. Кажется, она немного пришла в себя, протягивает руку и поднимает бутылочку, жидкость из которой по-прежнему сочится на стол.

Ина нарушает тишину.

– Ты разговаривала, – с удивлением сообщает она. – Мы… мы не могли понять всего. Кое-что не было похоже на семперский.

По спине пробегает холодок, и я отодвигаюсь от стола.

– Простите за этот беспорядок.

– Ничего, – колдунья выглядит еще бледнее, чем раньше. Спустя некоторое время она молча кивает и снимает испачканную скатерть со стола. – Кто-то из вас хочет попробовать? – спрашивает она скрипучим, испуганным голосом, глядя на Каро и Ину, забывая про акцент.

Каро сразу же качает головой, а Ина смотрит на меня, на ведунью, потом снова на меня. Широко распахнутые глаза и дрожащие руки выдают в ней желание точно так же, как и у ворот приюта в тот день. Возможно, она чувствует, что у нас одно на двоих всепоглощающее фатальное желание знать, кто мы и откуда родом, – даже если история окажется ужасной.

Она неуверенно кивает, садясь на мое место за столом, напротив ведьмы.

На трясущихся ногах я подхожу к Каро. Она прислоняется к стене и, скрестив руки, внимательно наблюдает. Пока Ина пьет из бутылочки, а старая женщина читает по книге, я наклоняюсь и шепчу ей на ухо:

– Ты думаешь, это все по-настоящему? – даже не знаю, какой ответ хотела бы услышать: что видение – лишь плод моего воображения или правда?

Каро бросает на меня хмурый взгляд:

– И ты не разыграла это все?

Я отчаянно мотаю головой.

– В напиток могли подмешать что-то, вызывающее галлюцинации, – она смотрит на Ину. – Скоро мы узнаем.

От лаконичного ответа Каро по коже бегут мурашки: об этом я и не подумала. Мы одновременно поворачиваемся к столу: Ина уже выпила из зеленой бутылочки.

Но по выражению лица принцессы – сложив руки на коленях, она хмурится, стараясь сосредоточиться, – ясно, что она ничего не испытывает. Каро внимательно наблюдает, переводя взгляд с Ины на старуху. Женщина тоже искоса смотрит на Ину: кажется, та не замечает ничего необычного.

Через мгновение колдунья замолкает. Ина открывает глаза, испытывая и разочарование, и глубокое облегчение.

– Ничего не чувствуешь, Ина? – спрашивает Каро.

Принцесса опускает взгляд на свои руки:

– Ничего.

Какое-то время все мы стоим в молчании. Настроение в комнате изменилось – даже Каро и Ина больше не воспринимают это как игру. А потом служанка, придя в себя, тянется к поясу, достает три дневные монеты и отдает их ведунье. Над улицами Лаисты занялся рассвет.

По дороге к выходу колдунья хватает меня за руку своими длинными костлявыми пальцами:

– Можешь немного задержаться и помочь мне вытереть пятно, дорогая? – По ее взгляду сразу понятно, что это очень важно.

Каро и Ина в нерешительности смотрят на меня, но я киваю им на дверь:

– Буду через минуту.

Когда они выходят, я поворачиваюсь к ведунье: внутри возникает странное пугающее чувство, словно я наперед знаю, что она скажет. Но я все равно спрашиваю:

– Что такое?

Она отпускает мою руку и начинает говорить без акцента, который имитировала для Каро и Ины, прямо и по делу, на языке, к которому я привыкла с детства.

– Ты уже, должно быть, догадалась: все, что я делаю, – шоу, девочка. Ничего особенного нет в той книге или стихотворении, которое я читала. – Она перебирает в руках монеты.

Я нервничаю: одно дело – подозревать, но совсем другое – услышать подобное признание.

– А что насчет напитка?

– Мава, мед и немного мадели, – говорит она. – Вот и все.

У меня кружится голова.

– Что тогда это было?

– Не знаю, – говорит она, – но это сделала не я.

* * *

Мы возвращаемся в Эверлесс, немного пошатываясь и поддерживая друг друга, и сразу спешим в комнату Ины, чтобы повалиться на огромную кровать. Голова кружится от увиденного и услышанного в доме ведуньи. Блокнот Лиама, кажется, жжет кожу под плащом, но это теперь не так беспокоит меня.

Отперев дверь в комнату, Ина замирает на пороге, и я врезаюсь в нее. Кровь леденеет, когда я вижу Королеву, поджидающую нас в темноте. Ее фигура огромная, величественная. Волосы заплетены в простую косу и совсем непохожи на тот хаос на голове, который я видела раньше.

Королева могущественна и ужасна.

– Ваше величество, – Ина, кажется, дрожит при виде нее, – что вы здесь делаете?

– Это дерзкий вопрос, – взгляд Королевы, кажется, направлен прямо сквозь Ину и прожигает меня насквозь. Похоже, Каро, стоящая рядом со мной, вот-вот потеряет сознание. – Пойдемте, – говорит она, – все вы.

Мы покорно следуем за Королевой в скудно украшенную боковую комнату, где стоят всего несколько стульев и стол. Здесь Ина может принимать пищу, если не хочет идти в обеденный зал. Но когда Королева садится на один из стульев и направляет свой взгляд на нас, она выглядит столь же величественной и ужасной, как и на троне в приморском дворце. Сначала она обращается к Ине.

– Чтобы загладить ваши проступки, ты и лорд Роан отправитесь завтра со мной к статуе Колдуньи в Тилдене и будете просить у нее прощения. – Я дрожу от напоминания о статуе из моих видений. – А вы двое, – я сжимаюсь, когда она пронзает меня своим взглядом, – не смейте покидать Эверлесс. Я разберусь с вами, когда вернусь.

Я склоняю голову вслед за Иной и Каро.

– Да, ваше величество, – хором отвечаем мы с Каро.

– Мы исправимся, – добавляет Ина, и я чувствую, как она дрожит.

Когда Королева уходит, мы тихо умываемся и переодеваемся в ночные рубашки. Вместе со стыдом и испугом прошли последние следы опьянения, оставив внутри лишь пустоту, и, глядя на Каро и Ину, их землистого цвета лица и тусклые глаза, я могу с уверенностью утверждать, что они чувствуют то же самое.

Ина засыпает, едва коснувшись подушки, но я еще долго слышу беспокойное дыхание Каро, расположившейся на другом конце кровати. Под ночной рубашкой у меня спрятан блокнот, и, несмотря на усталость, мне очень хочется достать его и прочитать еще что-нибудь. Но по какой-то причине слова на этих страницах кажутся слишком личными даже для Каро.

– Прости, что я не рассказала тебе правду об отце, – говорю я как можно тише. Каро отвечает не сразу, но я знаю, что она слушает.

– Все нормально, – наконец до меня доносятся слова. – Это твой секрет, и ты сама решаешь, с кем поделиться. Я не должна была так расстраиваться из-за этого. – Каро замолкает, и я начинаю думать, что она уснула, но она снова подает голос: – Жаль, что я втянула тебя в это. – Мне очень хочется спросить, что она имеет в виду, но я не решаюсь. – Стража завтра будет расслаблена, ведь Королева уедет, – продолжает Каро. – Мы отправимся к хранилищу и поищем вещи твоего отца.

– Я же сказала тебе, – мягко возражаю я, – мы действительно не должны этого делать. Мне не стоило говорить тебе.

– Тогда обсудим это завтра. У нас впереди долгий день, – продолжает Каро сонным голосом, потом тянется ко мне и берет за руку. – Завтра, Джулс.

Она отворачивается и натягивает на себя одеяло. Убедившись, что все спят, я вытаскиваю блокнот и начинаю читать, стараясь разобрать почерк Лиама в тусклом лунном свете, падающем на кровать через маленькое окошко.

Первые несколько страниц касаются дел Эверлесса: цифры, таблицы и рутинные записи о сумме полученных налогов или выплаченных долгов, и я чувствую, как тяжелеют веки. Каждые несколько страниц я замечаю что-то: Лису, Змею – прежде чем сон приходит ко мне.

* * *

Я просыпаюсь от звона колоколов и не сразу могу понять, где нахожусь: одна в огромной кровати Ины. За окном позднее утро, и солнечный свет заливает комнату. Мелодичный перезвон рождает внутри чувство тревоги.

Сев на кровати, я глубоко вздыхаю: кажется, я уже слышала что-то подобное в детстве – этот звон собирает слуг для объявления наказания. Игнорируя тупую боль в голове, я выскакиваю из кровати и скидываю ночную рубашку. Быстро влезаю в униформу, которую бросила здесь прошлой ночью, и перекладываю блокнот Лиама из-под подушки в карман фартука.

Все слуги в столовой – в предчувствии чего-то нехорошего; разговоров почти не слышно. Я присоединяюсь к группке девушек и впервые желаю стать одной из них.

Сердце замирает, когда в дверях я замечаю Айвана с широкой ухмылкой на лице, деловито осматривающего собравшуюся толпу. На нем униформа: темно-зеленый плащ свисает поверх кожаной туники. Еще два стражника стоят по обе стороны от него. А сразу за ними – мрачный Лиам Герлинг.

В метре от меня – крайне встревоженная Лора: опустив взгляд, я вижу, как она теребит край фартука, который так и не сняла.

Решив, что все в сборе, Айван выходит вперед.

– Добрый день, – говорит он радостным голосом, от которого, как всегда, по коже бегут мурашки. – Сегодня днем мне, к сожалению, придется объявить о наказании одной из вас. Той, кто был пойман на попытке взломать древнее хранилище Герлингов, семьи, которая кормит и дает кров всем вам.

Тело цепенеет. Хранилище. Айван осматривает нас угрожающим, сердитым взглядом. Он наслаждается всем этим – упивается ужасом в комнате. Я замечаю нескольких стражников в королевских темно-бордовых цветах – их меньше, и они стоят отдельно от Айвана и стражи Эверлесса.

Прежде чем я успеваю подумать, что это значит, Айван отходит в сторону, и дверь за ним открывается. Двое вошедших тащат за руку плачущую веснушчатую девушку с бледными зелеными глазами…

Нет.

– Каро Элизия была поймана в коридоре у хранилища при попытке взломать дверь, – зачитывает Айван. – В качестве наказания за вторжение, как офицер семьи Герлингов, я накладываю максимальное наказание: сорок лет будут отняты у нее. – Он бросает взгляд на Лиама, и тот одобрительно кивает.

Каро слабо сопротивляется удерживающим ее стражникам, слезы льются по ее щекам. Тихое «нет» срывается с моих губ.

Сорок лет? Даже со стороны Айвана это варварство.

И это моя вина.

Я протискиваюсь сквозь толпу слуг, слушая их недовольные перешептывания, но продолжаю упрямо прокладывать себе путь. Именно я хотела увидеть содержание хранилища, а Каро потеряет из-за этого сорок лет жизни. Она лишь пыталась помочь вернуть что-нибудь из вещей папы. Потому что ей не все равно.

– Подождите! – сама не понимая, что делаю, я бросаюсь вперед к Айвану и хватаю его за плащ.

Он удивленно смотрит на меня, словно я домашняя зверушка, показавшая новый трюк.

– Чего ты хочешь?

– Вы… вы не можете забрать сорок лет, – я задыхаюсь. – Это слишком много за один раз. – В памяти всплывают ужасные картинки, как папа вернулся домой от ростовщика времени в Крофтоне, бледный, больной, отдав всего несколько месяцев. Может ли человек вообще выжить, потеряв так много времени, даже если у него столько есть?

Каковы шансы, что у служанки вообще будет сорок лет?

Наказание может убить ее.

Айван вырывает плащ из моих рук.

– Это не моя забота, – протягивает он. – Если ты волнуешься, можешь сходить к ростовщику и отдать немного своего времени, чтобы подарить этой воровке.

Тяжелая рука опускается Айвану на плечо – рука Лиама, который, словно привидение, незаметно возник за его спиной.

– Давай, Айван, – разъяренно рычит он, – выполняй свою работу!

Айван подчиняется и уходит, делая жест стражникам, удерживающим Каро, чтобы следовали за ним. Все четверо исчезают, и последнее, что я вижу, – профиль залитого слезами лица Каро.

Слуги медленно начинают расходиться, грустно бормоча что-то себе под нос, когда Лиам протягивает ко мне руку, словно желает поддержать.

– Не дотрагивайся до меня. – Своим едва заметным кивком несколько минут назад он фактически подписал Каро смертный приговор. – Где Роан? – Он точно остановит это.

Лиам замирает, меняясь в лице, а потом говорит:

– Мне жаль, Джулс, – и вслед за Айваном выходит из комнаты.

Я в оцепенении смотрю на дверь, за которой они исчезли. С каждым ударом в сердце словно проворачивается острый кинжал.

Конечно, Айван не всерьез говорил о походе к ростовщику времени. Это была жестокая шутка. Но он подал мне идею…

Безусловно, Ина может спасти свою служанку: любое из ее элегантных платьев или сверкающих драгоценностей стоит годы. Но принцессы здесь нет, как и Королевы, из-за нашей глупости. Возможно, уже не осталось времени, чтобы дождаться их. В моем кошельке и в тайнике под матрасом в спальне есть почти три года кровавого железа. Я могла бы побежать туда сейчас и отдать их Каро. Но этого недостаточно. Совсем недостаточно – если у нее изначально нет сорока лет, то это не спасет ее.

Во мне растет уверенность, что существует только один способ все исправить.

Я должна найти ростовщика времени.

22

Вырвавшись из замка, я мчусь по лужайке к южным воротам, от которых дорога приведет меня прямиком к Лаисте. Страх тянет назад, легкие домашние туфли сразу же промокают от снега. Но я знаю, что, если хотя бы замедлю шаг, он возьмет надо мной верх. В голове звучит предательский шепот: «Ты не обязана этого делать».

«Каро умрет, – шепчет другой голос, – и это будет твоя вина».

Наконец передо мной лавка ростовщика времени – простое маленькое деревянное здание, затерявшееся в переулке среди черных ходов магазинов Лаисты. Вероятно, здесь все намеренно закрывают глаза на его заработок. Над входом висит неприметная табличка, свидетельствующая, что я пришла в нужное место, – непокрашенная деревянная дощечка с выжженными песочными часами. Темный узкий переулок завален грязным снегом, на котором видны пятна крови. Ростовщик времени Лаисты – Вик, как я узнаю у стражника возле двери, – сегодня нарасхват. Он мрачно улыбается мне, пропуская внутрь.

Когда я занимаю место в очереди, сразу несколько человек обращает на меня внимание. В отличие от других жителей Лаисты, которых я видела прошлой ночью, люди, сидящие в очереди, выглядят несчастными и испуганными. Передо мной на столе валяются отполированный нож и серебряные чаши, чуть поодаль топится печь для обжига. Дешевое бальсовое дерево, сгорая, источает кислый едкий запах. Мужчина за столом, должно быть, и есть Вик. Если не обращать внимания на неопрятно свисающие волосы и запачканный кровью фартук, ростовщик выглядит молодым и здоровым по сравнению с людьми, пользующимися его услугами. Кожа покрывается мурашками, но у меня нет выбора.

Спустя непродолжительное время, которое кажется мне вечностью, и все же летит слишком быстро, наступает моя очередь подойти к столу. Какая-то женщина ковыляет прочь, прижимая к груди перебинтованную руку. Я подхожу к столу и сажусь на расшатанный стул. Вик игнорирует меня, стряхивая несколько капель крови на стол, и вытирает начисто тряпкой нож.

Я борюсь с приступом тошноты, подступившим при виде инструментов для кровопускания. Мне доводилось видеть подобное в Крофтоне, но, наблюдая, как Вик держит лезвие над пляшущим огоньком масляной лампы, чтобы подготовить его для следующего клиента, я понимаю, почему папа старался отгородить меня от этого.

Вик берет мою руку и кладет на стол. Каро рисковала всем ради меня, стараясь достать хоть что-то из вещей отца. Малюсенькое воспоминание. Одна ничтожная попытка добиться справедливости.

То, что с ней случилось, – моя вина. Мой долг – спасти ее.

Я ожидаю, что Вик что-то скажет, постарается утешить меня перед процедурой, но он настроен по-деловому.

– Сколько? – слышу я короткий вопрос.

– Что?

– Сколько времени ты хочешь отдать? – нетерпеливо повторяет он.

Мой голос дрожит:

– Сорок лет.

На лице Вика появляется удивление, а потом недоверие.

– Ты шутишь, – говорит он. – Сколько тебе лет?

– Семнадцать. – Вся жизнь проносится перед глазами, семнадцать лет потерь, лишений и боли. В это мгновение я не думаю об Эверлессе или Королеве, а вспоминаю драгоценные моменты настоящей радости: Роан крепко держит меня за руку, мы над чем-то громко хохочем; улыбка Аммы, когда она отсылает Джейкоба прочь; запах древесного угля от папиных рук, когда он пытается собрать мои непослушные волосы.

Они теперь навсегда со мной, но сколько возможных счастливых моментов я отдам сейчас? Доживу ли до них вообще?

– Сначала мне придется посчитать все имеющееся в твоей крови время, – объясняет Вик, очевидно, заметив решимость на моем лице. – Я не хочу, чтобы кто-то упал замертво у моего стола.

Я молча киваю. Сердце быстро бьется, и, как я ни стараюсь, мне не удается его успокоить. Вик устало качает головой и опускает нож.

– Не смотри, – приказывает он.

Я смотрю (а как иначе?), вскрикиваю, и дрожу, когда он прокалывает мне палец кончиком лезвия, собирая кровь в стеклянный сосуд. Его отточенные навыки завораживают, и я не могу оторвать глаз от того, как он работает с набором инструментов на импровизированном столе. У него есть хитроумное устройство, состоящее из маленького стеклянного блюдца, удерживаемого проволокой над свечой, и сейчас он зажигает свечу и сливает капли крови в него. Затем посыпает кровь щепоткой зеленого порошка: мы оба наблюдаем, как она шипит и дымится. Он смотрит на часы, а я гадаю, что из этого всего – лишь шоу, а что – настоящая алхимия.

Смесь из крови и порошка на блюдце вспыхивает и горит маленьким стойким пламенем, словно огонь на кончике спички. Вик с деловым видом изучает его, бросая быстрые взгляды между пламенем и секундомером. Но, пока секунды продолжают тикать, он медленно опускает часы и хмурит брови. Мне раньше никогда не доводилось видеть, как забирают кровь, но по лицу ростовщика я понимаю: что-то не так.

– Что случилось?

Он качает головой.

– Дай мне руку.

Я нехотя протягиваю ему руку, и ростовщик выжимает еще одну капельку крови из кончика пальца, а затем повторяет весь процесс, снова смешивая ее с порошком и зажигая, с тем же результатом. Сбитый с толку, он наблюдает, как два язычка пламени горят и горят.

– Что происходит? – мой голос дрожит от страха и досады. – Что не так?

Вик в раздумье поджимает губы и наконец отвечает:

– Смесь должна выгореть, чтобы мы узнали, сколько времени у тебя осталось. Например, если бы она сгорела быстро, я бы решил, что у тебя меньше года.

То есть у меня должна быть долгая жизнь. Это слабое утешение.

– Так если я могу прожить долгую жизнь, то могу позволить себе отдать сорок лет. – Возможно, я успею заработать и вернуть эти годы, хотя бы частично.

– Никто не может позволить себе отдать сорок лет, – огрызается Вик, все еще глядя на пламя свечи.

Краем глаза я замечаю в очереди старого мужчину, с любопытством наблюдающего за нами. Мною овладевает огромное желание вернуться в стены Эверлесса.

– Это неправильно, – он поднимает карманные часы, стуча ногтем по стеклу. – Пламя уже должно было потухнуть, даже если тебе суждено прожить сотню… Может, что-то не так с моим порошком. – Он вытаскивает второй набор инструментов и, прежде чем я понимаю, что он делает, режет свой собственный палец ножом. Он даже не берет склянку, а сразу капает кровь на блюдце, посыпает порошком и зажигает свечу. Кровь вспыхивает.

Пока мы с Виком наблюдаем, я считаю: раз, два, три, четыре, пять, шесть – пламя затухает где-то на семи. Вик моргает.

– Видишь, – говорит он безразлично, – думаю, это пятнадцать лет.

Я не знаю, как на это реагировать, – Вику кажется неважным время до его смерти, мой же взгляд прикован к собственной крови, которая все еще горит. Теперь ростовщик наблюдает за мной с недоверием, поджав тонкие губы и скрестив руки на груди. Я замечаю, что несколько других людей вокруг нас замерли в ожидании.

– Я не понимаю, – тихо говорю я. Неужели он думает, что в моей крови, как в крови Герлингов, сотни лет? – Я не… я из Крофтона. Я раньше никогда не отдавала время, ни разу.

Вик строго смотрит на меня, но проходят секунды, и выражение его лица становится мягче.

– Может, что-то не так с моими инструментами, – с сомнением говорит он.

– Но вы все еще можете забрать время? – отчаянно настаиваю я. У Каро наверняка уже отняли сорок лет. – Это для моей подруги. Ей это очень нужно.

– Могу попробовать, – через секунду говорит Вик. Он изучает свои инструменты – набор ножей и иголок, от вида которых мне становится дурно, – и выбирает короткий нож, сделанный, кажется, из голубого стекла. Потом берет маленькую потускневшую жестяную кружку и протирает оба предмета тряпкой.

– Вытяни руку, – приказывает он, и я подчиняюсь, радуясь, что пришла на пустой желудок.

Вик профессионально прижимает мою кисть одной рукой, а второй делает длинный неглубокий надрез на ладони. Через несколько секунд я начинаю испытывать боль, наблюдая, как тонкой алой струйкой сочится кровь. Вик подставляет кружку, и ручеек стекает в нее. Я чувствую, как силы начинают покидать меня.

Когда она полна, Вик останавливает кровотечение, а потом отставляет чашку и аккуратно и умело перебинтовывает мне руку. Я не спешу вставать, держась второй рукой за край стола, чтобы не упасть из-за головокружения.

Мне и прежде доводилось видеть, как кровь превращают в монеты, но сейчас кажется, что этот процесс длится целую вечность. Словно в тумане я наблюдаю, как ростовщик переливает мою кровь в чашу на весах, затем ложкой добавляет точное количество какого-то порошка, темного и блестящего, как обсидиан. Едва порошок вступает в контакт с кровью, содержимое всей чашки вспыхивает белым пламенем. Меня обдает волной тепла, а в воздухе чувствуется запах меди.

После нескольких секунд пламя гаснет. Вик берет чашу и наклоняет, чтобы я могла видеть. Затуманенным взглядом я смотрю на яркую жидкость на дне. Она блестит, как масло, и светится, как ртуть, – если бы та была красно-золотой. Чистое время. Мое время.

– Теперь я превращу его в монету, – спокойно говорит Вик.

Он берет тяжелый стальной брусок со знаком Королевы, символом, украшающим все монеты в Семпере. На столе лежат формы для всех видов кровавого железа, от маленьких, легких часовых монет размером с ноготь до годовых – с ладонь.

Вик осторожно наливает немного времени в формочку, и я заворожено смотрю, как монета на моих глазах обретает форму. В блоке десять формочек, и Вик наполняет их все расплавленным временем. Дважды ему приходится остановиться, чтобы заново растопить остывающую субстанцию над пламенем.

– Вернись позже, и я возьму еще десять, – говорит он угрюмо. – Не хочу отнимать всё сразу.

Меня терзает мысль, что за каждую потраченную мной монету кто-то страдал так же, как я сейчас. Кому-то пришлось сидеть и смотреть, как жизнь покидает его вместе с кровью, чтобы превратиться в кусок железа, на который можно купить тонкую полосочку сушеного мяса, пинту пива или оплатить ночлег.

Когда все монеты застывают, Вик переворачивает брусок, немного трясет его, и только что отлитое кровавое железо с тяжелым бряцаньем падает на деревянный стол. Я протягиваю руку и беру одну монету, испытывая противоречивые чувства. Это время текло в моих венах семнадцать лет…

– Как ты? – спрашивает Вик, когда я встаю из-за стола. У меня нет времени рассиживаться в этой лавке и размышлять над несправедливостями жизни. Прямо сейчас у Каро могут отнимать годы. Она, возможно, умирает, если уже не умерла. Из-за меня она отправилась к хранилищу, и это было глупо с ее стороны. Хотя в глубине души я понимаю, что этот поступок – проявление истинной доброты. Никто так не заботился обо мне, кроме папы. Но его больше нет.

Мне нужно отнести ей это кровавое железо.

Я жду, пока Вик заворачивает монеты в ткань и передает сверток мне. Даже через ткань я все еще ощущаю их тепло.

Он кладет руку мне на плечо.

– Полегче там, – говорит он. – Ты только что отдала много времени. Можешь потерять сознание или еще что похуже, если будешь сильно напрягаться.

У меня действительно кружится голова и стены плывут перед глазами, но я должна идти.

– Все хорошо, – с трудом выговариваю я. – Со мной все будет хорошо. – Я дергаю плечом, сбрасывая его руку, и собираюсь идти, когда понимаю, что он прав: расстояние до двери кажется непреодолимым. Но мне некогда рассиживаться, набираясь сил, – надо спасать Каро.

* * *

Голова словно в тумане, я чувствую жесткий деревянный настил под собой и плавное покачивание, словно меня несет по волнам. Я протягиваю руку, чтобы дотронуться пальцами до воды, но потом надо мной склоняется чье-то размытое лицо, и пара рук тянется ко мне. Придя в себя, я вижу, что это всего лишь торговец на своей телеге доставил меня к воротам Эверлесса.

Мне никогда прежде не доводилось видеть море. У меня пока забрали десять лет, но скоро заберут еще тридцать – возможно, я так никогда его и не увижу.

Еле держась на ногах, я несусь в комнату Каро.

Когда у тебя забирают десять лет, ты чувствуешь себя как пьяный, но без приятной теплоты, разлитой по телу. Аккуратно ступая вдоль стены, чтобы не упасть, я замечаю людей, проходящих мимо, но не могу различить их лица. Они обходят меня стороной, наверно, думая, что я пьяна. В свете факелов, освещающих коридор, их тени поднимаются и, словно монстры, тянутся ко мне.

Чьи-то руки не дают мне упасть. С надеждой я шепчу:

– Роан.

– Нет, милая, – голос тихий и нежный. Бея. Я опираюсь на нее. – Ты слишком хороша для этой змеи, – ее голос звучит где-то далеко. Змеи. Я снова ощущаю чувство свободного падения, какое испытала в доме колдуньи. Гнилой запах серы бьет в нос, и я переношусь в какое-то темное и тесное место. Холод. Снова запах серы вызывает во мне приступ тошноты. Но он смешан с запахом лаванды – волосы Беи, волосы Беи, говорю я себе, пытаясь вспомнить, где нахожусь. Я тянусь к ней в поисках опоры:

– Теперь скажи мне, что ты наделала…

Кто говорит со мной? Бея, это Бея зовет меня.

– Что ты наделала?

В звонком испуганном голосе Беи слышится что-то другое – нечто глубокое, сердитое, словно кто-то обращается ко мне из-за ее спины.

Я чувствую, как чьи-то пальцы обхватывают мое запястье. Резкий вздох.

– Джулс, ты же не… ты это сделала для Каро, не так ли? Джулс!

Каро. Имя заставляет меня вернуться к реальности. Цепляясь за руки Беи, я пытаюсь твердо встать на ноги. Она смотрит на меня, во взгляде – тревога.

– Джулс, тебе нужно отдохнуть. Пойдем в спальню…

– Нет, – ответ звучит грубо, и Бея отходит в сторону. – Мне нужно идти к Каро, – говорю я вместо «извини».

Она собирается еще что-то сказать, но я разворачиваюсь в сторону покоев Королевы. Девушка не решается идти за мной.

Непостижимым образом я оказываюсь в нужном коридоре, который ведет в гостевые комнаты. Мне приходится прилагать немало усилий, чтобы идти прямо, но я стараюсь держать голову высоко и крепко сжимаю сверток с кровавым железом под плащом. Я толкаю дверь ладонями. Меня пронзает боль, но дверь поддается.

Атмосфера в спальне мрачная: занавески задернуты, перекрывая доступ дневному свету и превращая уютную комнату в царство странных теней, танцующих в слабых отблесках огня, потрескивающего в камине. Мгновение я думаю: кто же организовал все это для провинившейся служанки, – но потом замечаю Каро. Она дрожит во сне от каждого вздоха. Я сажусь на пустой стул рядом с постелью… Каро шевелится во сне, но не просыпается.

Сперва я гадала, заберут ли они время сразу после оглашения приговора, но, глядя на нее, ответ очевиден. В глубине души теплилась надежда, что будет больше времени, что Каро, занимающая важную должность при леди Голд, выступит на суде, у нее будет шанс доказать свою невиновность. Или Королева вступится за нее. Но стоило догадаться, что не так работает правосудие капитана Айвана.

Она молода, убеждаю я себя, стараясь сохранять спокойствие. Говорила ли она когда-либо, сколько лет у нее осталось? Должно быть, намного больше, чем сорок. Конечно же, Айван не проверял этого, как сделал Вик. И Айван не стал бы переживать, что никто не может позволить себе просто так отдать сорок лет. Голова кружится от подобной мысли. Может быть, прямо сейчас Каро находится в смертельной опасности. Не в первый раз у молодых людей забирают кровь, думая, что ее достаточно, а те падают замертво через год, месяц или день.

Я беру сверток с кровавым железом и кладу его на ночной столик.

– Это для тебя, – говорю я, желая, чтобы она почувствовала мою благодарность за ее заботу. – Десять лет.

Каро, конечно же, никак не реагирует, а лежит едва дыша, и я боюсь: вдруг она умирает?

Раньше мне никогда не приходилось принимать время, но я хорошо знаю, как это делается, поэтому бросаюсь к полкам и возвращаюсь с маленькой бутылочкой вина, наливаю вино в чайник и подогреваю над огнем. Через несколько минут, когда головокружительно-ароматный пар поднимается из чайника, я убираю его с огня и подношу к ночному столику, беру деревянную чашку, кладу туда три свежеизготовленные годовые монеты, добавляю немного горячего вина и завороженно наблюдаю.

Когда металл и горячая жидкость встречаются, слышится тихое шипение, и из чашки поднимается пар, пахнущий жженым сахаром и пеплом. Размешав содержимое, я ставлю чашку на стол и аккуратно трогаю Каро за плечо.

Она медленно просыпается, моргая и дрожа, несмотря на то что в комнате темно и тепло, и постепенно фокусирует взгляд на мне.

– Джулс, – говорит она. Ее голос звучит скорее уставшим, чем удивленным, когда она пытается сесть. – Ты здесь.

– Мне жаль, Каро, – грустно говорю я, беру чашку с горячей смесью и протягиваю ей. – Выпей.

Каро аккуратно принимает чашку у меня из рук. Голова все еще кружится от потери крови, тело ломит, но я все равно не могу представить, как чувствует себя она, потеряв в четыре раза больше. Ее ладони не перебинтованы, как мои: возможно, Айван забрал у нее кровь из вен. Мне становится дурно. На ней бархатное платье с длинными рукавами, поэтому следов не видно.

– Спасибо, Джулс, – хриплым шепотом говорит она и пьет дальше.

Эффект заметен сразу же: слабый румянец появляется на ее бледных щеках, а хватка кружки становится крепче. Даже ее поза кажется более уверенной. Каро вздыхает, дыхание уже не такое тяжелое, как прежде, и она тянется, чтобы поставить пустую кружку обратно.

Но внезапно замирает. Кружка выскальзывает из ее рук и с шумом падает на пол. Каро вскрикивает от боли и подносит руку к горлу.

Мое сердце бешено бьется.

– Каро, что случилось? – Я недостаточно растворила кровавое железо? Неужели я использовала его неправильно?

Каро открывает и закрывает рот, но не может произнести ни слова.

Кажется, ей тяжело дышать, лицо искажается от боли, когда она напрягается, а потом начинает биться в конвульсиях на простынях, брызгая слюной и задыхаясь. Звуки такие резкие и сильные, вскрики беспомощно обрываются до того, как воздух попадает в легкие. Ее лицо побагровело, а глаза вылезли из орбит.

Она задыхается.

– Каро, – я словно слышу себя со стороны. Меня охватывает паника, и я кладу одну руку ей на макушку, а другой насильно разжимаю челюсть. Что-то блестит в ее горле.

Трясясь от страха, я поворачиваю голову Каро набок и лезу в горло двумя пальцами, но она сопротивляется, и я не могу вытащить застрявший предмет. По телу Каро пробегает судорога, лицо еще больше краснеет, и остается только умолять Колдунью спасти ей жизнь. Мое сердце колотится так сильно, что, кажется, проломит ребра и вырвется из груди.

Каро закатывает глаза и обмякает в моих руках.

Все вокруг погружается в безмолвие.

Она отключилась. Я тяжело дышу, затем поднимаю глаза и почти кричу.

Со стороны кажется, что в комнате ничего не изменилось, но есть едва уловимые детали, которые приводят меня в ужас: занавески не развеваются на ветру, а застыли, раздутые, словно паруса. Розовый лепесток из букета в вазе на столе, упав с цветка, замер в воздухе.

Каро неподвижна, словно статуя: дыхания не слышно, взгляд застыл. Я в ужасе. Не знаю, жива она или мертва, но, когда присматриваюсь, замечаю блестящую капельку пота на щеке. Кажется, она вот-вот должна скатиться вниз. Но она застыла на месте.

Внезапно я с ужасом понимаю: что-то не так со временем.

В этом застывшем безмолвии я чувствую себя еще более одинокой, чем раньше, обнимая неподвижную, словно мертвую, подругу. Она не шевелится, и горестный стон вырывается из моей груди.

Когда я выпускаю Каро из рук и встаю на колени возле ее кровати, она падает обратно на подушки. Ее лицо пунцовое, но совершенно неподвижное. Доски пола скрипят под моим весом, перина снова расправляется, когда я слезаю с нее, но обстановка в комнате остается такой же неподвижной, словно внезапно все поместили за стекло. Это похоже на кошмар, от этого кружится голова и на глаза наворачиваются слезы. Я уже чувствовала замедление времени раньше, но оно никогда не замирало полностью. А что если я застряла, как город Брайарсмур?

Страх подгоняет мысли. Наконец взяв себя в руки и глубоко вздохнув, я встаю на ноги, наклоняюсь над Каро и осторожно переворачиваю ее на бок. Потом забираюсь на кровать рядом с ней и, вспоминая наставления Лоры о том, как помочь жертвам удушья, бью ее между лопаток ребром ладони.

Ничего не меняется. На этот раз я бью сильнее. Затем снова и снова, пока недавно перебинтованная рука не начинает кровоточить.

С четвертым ударом, кажется, мне что-то удается: из горла Каро вылетает какой-то предмет, с тяжелым стуком падает на пол и закатывается под шкаф. Мне сложно разглядеть сквозь пелену пота и слез, застилающих глаза, но кажется, что выпавший предмет больше, чем годовая монета.

Странный, сдавленный полузвук-полувсхлип раздается рядом со мной. Я разворачиваюсь и вижу, как Каро делает судорожный и, судя по всему, болезненный вздох.

– Слава Колдунье, – говорю я и склоняюсь над ней. Она с трудом дышит, а на губах запеклась кровь, но лицо постепенно розовеет, и я чувствую ее сильный и ровный пульс под своими пальцами. Я смотрю в сторону, куда покатился золотой предмет. – Ты задыхалась.

Плач стихает. Каро смотрит на меня красными от напряжения и слез глазами, затем следит за моим взглядом, и я понимаю, что она не верит моему объяснению.

Неужели она думает, что я предала ее, что хотела ей навредить?

Наконец Каро переводит взгляд с меня в сторону шкафа, видимо, желая увидеть выпавший предмет, и я испытываю облегчение, с готовностью наклоняясь, чтобы найти его, но облегчение быстро сменяется страхом при мысли, что́ я найду под шкафом.

Это не монета. Я встаю на колени, чтобы присмотреться. На полу лежит золотой шарик размером с грецкий орех. По блеску металла похоже, что это новое кровавое железо, получившееся из трех монет, растворенных мной в вине.

Возникает ощущение, что я попала в ловушку: вид этого шарика пугает меня, но я словно слышу зов и тянусь к нему.

Взяв его в руку, я чувствую, что он чуть теплый, словно нагрелся на солнце. А еще он гладкий и, кажется, что-то напевает, словно кто-то живой находится внутри. Он тяжелый и…

Я вскрикиваю, когда пальцы начинают вязнуть в нем, словно он плавится от моего прикосновения. Я роняю шарик и пячусь.

– Возьми его, – шепчет едва различимый голос.

Я поднимаю взгляд на Каро, которая пытается подползти к краю кровати. Ее лицо все еще красное и блестит от пота, но она с тревогой смотрит на необычный предмет в моих руках.

– Посмотри, что случится, – снова шепчет Каро. В ее взгляде на мгновение вспыхивает эмоция, которую я не могу распознать, но через секунду она снова опускает глаза на золотой шарик. Мне хочется возразить, уйти и спрятаться, пока я не пойму, что в конце концов происходит, но Каро жива и она ждет – сейчас это самое важное.

Я протягиваю руку и нехотя касаюсь пальцем шарика.

Сначала ничего не происходит, но потом поверхность двигается, и мой палец утопает в ней, словно она тает. Когда шарик становится мягче, полужидкий металл начинает ползти вверх по моему пальцу. Мне страшно, но я не отнимаю руки, пока золотой ручеек не добирается до ладони. В комнате слышно лишь наше тяжелое дыхание, когда струйка золота подползает к бинту, которым Вик недавно обмотал мою руку, и исчезает под ним.

Вскоре весь шарик исчезает, и струйки расплавленного металла бегут по моей коже, словно кровь по венам.

– Сними бинт, – мягко говорит Каро. Решительность в ее голосе заставляет меня повиноваться, и я разматываю заляпанную кровью ткань. Повязка падает, открывая свежий разрез, оставленный ростовщиком времени, и крошечный ручеек золота проникает сквозь него.

23

Ночью Кару все еще лихорадит, но она снова и снова требует, чтобы я рассказала ей, что произошло. И я терпеливо повторяю, что сама понятия не имею, как могло случиться, что время, полученное из моей крови, восстанет против нее и вернется обратно. Мне никогда не доводилось видеть и слышать о подобном. Я кладу семь оставшихся годовых монет на прикроватный столик, не решаясь снова предложить их Каро.

Как только я собираюсь уйти на поиски кровавого железа, Каро умоляет меня остаться. После всех этих критических часов она наконец засыпает в моих объятиях. Неужели из-за моего кровавого железа ей хуже? Она бледная, но ее пульс бьется ровно. Усталость наконец одолевает и меня, я тоже засыпаю с мыслями о том, что скоро вернется Ина и поможет нам.

Сновидения, пришедшие ко мне, на этот раз не пугают.

В темноте я зову девушку, чье лицо скрыто в тени, уже зная, что должна победить ее или умереть сама. Она подходит ко мне с поднятыми руками. Ужасный мир материализуется вокруг меня: мы стоим лицом к лицу на темной равнине, трава вокруг нас выжжена.

Девушка подходит ко мне, и там, где она ступала, вспыхивает пламя. Черный плащ развевается на ветру, скрывая под капюшоном ее лицо.

Я сейчас умру, думаю я во сне.

Девушка останавливается на расстоянии двух вытянутых рук от меня и тянется ко мне, словно умоляя о чем-то. Ветер разносит ее дикий издевательский смех.

– Друг мой, – со всех сторон я слышу нежный высокий голос, – разве ты мне не веришь?

Картинка растворяется, и вот я уже сижу на своей кровати, в нашем коттедже в Крофтоне, рассматривая мамину статуэтку Колдуньи. Неподвижность в комнате пугает меня больше, чем видение той девушки. Все, что я могу, – это неотрывно смотреть на фигурку.

А потом статуэтка двигается. Она открывает рот и смеется, поднимает вверх руки, в одной из которых зажат нож.

Я резко просыпаюсь в кровати Каро. Воротник моего платья мокрый от пота и слез. Я испытываю смутное чувство дежавю, вспоминая позу девушки из сна: корпус слегка наклонен вперед, руки сложены спереди в форме чаши. Это совпадает с тем видением, что приходило ко мне в доме ведуньи, в котором мужчина, несший младенца, остановился перед статуей Колдуньи и забрал камень из ее рук.

А потом – та же женщина, но живая, не каменная.

И мамина статуэтка, снова превратившаяся в камень.

Я дрожу и, обняв себя за плечи, стараюсь согреться. Неужели отец пытался скрыть от меня какую-то связь с самой Колдуньей?

Каро рядом со мной начинает ворочаться, потому что во сне я скинула одеяло, раскрыв нас обеих. Руки Каро холодные. Укутав ее потеплее, я впервые замечаю, как она бледна.

Мысли беспорядочно скачут. Ее поймали возле хранилища только вчера. После времени, проведенного в погребе с мавой, у меня ушли дни на то, чтобы полностью отмыть руки. Я с сомнением смотрю на ее бледные ладони, затем аккуратно, чтобы не разбудить, закатываю ей рукава и замираю: нет никаких следов сбора времени: ни пореза, ни перевязки.

Она солгала. Или кто-то заставил ее это сделать. Что бы ни случилось с Каро, это не то, что мне сказали.

Ложь, темная, непрозрачная, как река, полная ила, сквозь который не видишь дна, струится по телу, словно мое собственное время, превратившееся в жидкий металл в моих венах.

Строчка из блокнота Лиама, или моих снов, или моего прошлого проникает в мысли.

– Змея, – говорит Лиса, – что ты наделала?

Должно быть, это какая-то ошибка.

Аккуратно, стараясь даже не дышать, чтобы не разбудить Каро, я встаю с кровати и выхожу.

Бреду по едва освещенным коридорам. Лишь несколько факелов горят, отбрасывая в пустых помещениях жутковатые отсветы, а единственные звуки – это треск пламени и мои неуверенные шаги.

Голова идет кругом от беспорядочных мыслей: обман Каро, тайна папы, его ложь во благо, обманное заклинание так называемой ведуньи и его действие на меня; то, как время неправильно вело себя вокруг меня всю жизнь.

Постоянные сны о девушке, желающей убить меня, и остальные кошмары о побеге от темной фигуры, которые мы с папой решили не брать в расчет, списав все на повышенную тревожность. Даже обрывки слов и изображений из моих любимых детских историй о Лисе и Змее, те, что Лиам записал в своей книжечке…

Все эти вещи как-то связаны вместе, но как? Понимание того, что папа всю жизнь врал мне, сродни тому, как смотреть вниз, ожидая обнаружить под ногами твердую землю, а вместо этого видеть лишь воздух.

Мне нужно пробраться в хранилище, чтобы понять, почему соврала Каро и ради чего умер папа.

Я поворачиваю ручку, и еще одна строчка всплывает в памяти, заставляя поежиться от холода.

– Лиса, – говорит Змея, медленно обвиваясь вокруг сердца своей подруги, – пришло время нам узнать правду.

24

В темноте пустых коридоров, увешанных зеркалами и портретами покойных Герлингов, расстояние до хранилища кажется бесконечным, и, как бы я ни ускоряла шаг, мне никак не удается его преодолеть. Ветки деревьев скребутся в окна, а вдалеке завывает ветер, словно сама зима царапается в каменные стены Эверлесса, желая найти трещину, через которую сможет проникнуть внутрь и схватить меня.

Каро не заходила в хранилище. У нее вообще не отнимали времени.

За окном все еще ночь. Я прохожу мимо спален, за дверями которых слышится возня служанок, начинающих работать засветло, поддерживая огонь в каминах Герлингов, чтобы аристократы не почувствовали утреннего холода, покидая теплые постели. Мне кажется, звуки доносятся издалека. Мысли несутся, подгоняемые непрошедшим после тревожного сна возбуждением, словно я еще не проснулась, хотя глаза широко открыты.

Коридорами для слуг я спешу к крылу, где находится хранилище, стараясь держаться как можно незаметнее: неизвестно, где прячется Лиам Герлинг, если не спит.

В пустом коридоре хранилища тишина, лишь пылинки кружатся в тусклом лунном свете, льющемся сквозь окна. Застыв перед массивной лакированной дверью, я задумываюсь о том, как мало у меня власти. Дверь очень искусно украшена различными картинами: с птицами, змеями, драгоценностями, сыплющимися из чаш, которые ниже превращаются в фигуры людей – женщин в шелковых платьях, кружащихся в хороводе. Если смотреть на дверь издалека, можно увидеть лицо с драгоценным камнем в форме сердца во рту. Этот образ заставляет меня вспомнить об Ине, гадая, что она подумает, когда вернется из поездки с Королевой и Роаном и узнает о наказании Каро… и обо всем, что за этим последовало.

Положив руки на гладкое дерево – на ощупь она твердое как камень, – я толкаю дверь, но ничего не происходит: не слышно ни скрипа, ни грохота, а ладони остаются чистыми.

Я наклоняюсь и вижу едва заметные маленькие механизмы, вплетенные в резной рисунок двери, спускающийся вниз, словно серебряная вышивка по плащу вельможи. Я скольжу по ним взглядом и замечаю тонкую красную неглубокую бороздку. По спине пробегает холодок.

Лиам говорил, чтобы открыть дверь, нужно пожертвовать кровью и временем, но никто не знает, как велика жертва. До сегодняшнего дня я никогда не пошла бы на такой риск. Но теперь нисколько не сомневаюсь и продолжаю водить пальцами по панели, осторожно исследуя ее устройство.

Несомненно, стенки маленького канала красновато-бурые не от времени. Наверху находится небольшая ручка в форме хвоста скорпиона, острого как лезвие. Его назначение ясно. Всего лишь плата кровью, но ее может позволить только тот, кто не жалеет времени. Жестокая, элегантная, совсем как Герлинги.

Я провожу кончиками пальцев вдоль канала, гадая: есть ли в нем кровь папы? Злость, страх, горе одновременно пронзают меня. Я прислоняюсь головой к двери и выплескиваю все эмоции в одном сдавленном всхлипе. Папа не мог не знать, как устроена дверь, и понимал, как близок к смерти, но все равно решил, что риск оправдан.

Не оставляя себе возможности передумать, я тянусь и прижимаю палец к жалу скорпиона. Меня бросает в жар – удивительно неприятное ощущение испытываешь, когда время вытекает из твоей крови. Правда, голова кружится не так сильно, как в тот раз, когда Вик забрал сразу десять лет.

А потом что-то за дверью щелкает. Когда я нажимаю руками на полотно, оно поддается без сопротивления, а руки сразу становятся фиолетовыми. Мгновение я восхищаюсь механизмом и его создателем, а потом восхищение превращается в злость. Я ступаю в темноту, оставляя дверь чуть приоткрытой, чтобы не оказаться в ловушке.

Постепенно мои глаза привыкают, и я могу различить каменную лестницу, подсвеченную факелами, очень похожую на ту, что ведет в покои леди Сиды. Я карабкаюсь вверх, пока не оказываюсь на площадке в абсолютной темноте, беру один из факелов из крепления и поднимаю высоко над головой.

Моему взору открывается странное зрелище: комната из темного камня, без окон, со светящимся, покрытым плитками полом. Стены по форме напоминают башню: комната, наверное, всего лишь шагов двадцать в диаметре, а вот потолок уходит высоко вверх.

Присмотревшись, я замечаю, что земля под моими ногами выложена не плиткой, а кровавым железом всех размеров и цветов, перемешанным с другими сокровищами: золотые и серебряные чаши, жемчуг и кольца, неограненные драгоценные камни разбросаны по полу как мусор. На стене развешаны покрытые ржавчиной церемониальные мечи с тупыми от времени лезвиями.

Папы больше нет, и деньги для меня практически ничего не значат. Я не испытываю никакого желания наклониться и наполнить карманы месячными и годовыми монетами, как сделала бы раньше. Я осматриваю комнату в поисках чего-то, что позовет меня, напомнит о папе и о том, почему он приходил сюда и за что умер. Но ничего не могу найти.

От горького разочарования, настигшего меня, становится трудно дышать.

Но потом кое-что на одной из полок привлекает мое внимание: древняя на вид книга. Я подхожу ближе, пиная кровавое железо по пути. Зачем хранить среди всех этих богатств простую книгу? Сердце бешено стучит. Я открываю ее и чувствую знакомый запах соломы, железа и древесного дыма. Первая страница пуста. На ней лишь нацарапано незнакомым косым почерком: Антония Ивера.

Имя незнакомое, но отчего-то мне все равно тревожно.

Я замечаю, что кто-то вырвал соседнюю страницу, достаю из кармана мамин портрет, который всегда ношу с собой, и приставляю его – он идеально подходит.

Так, значит, отец умер за эту книгу!

Я перелистываю страницы и вижу на полях многочисленные рисунки спиралей, деревьев и лесных жителей. Эти рисунки мне знакомы, ведь все они мои.

Из глубин памяти всплывают воспоминания: я сижу у папы на коленях, пока он читает мне о Лисе и Змее своим глубоким, ритмичным голосом. Тьма коснулась наших жизней, но ничего непоправимого пока не произошло. Я утаскиваю книгу в кровать, чтобы оставить свой след на страницах. По непонятной причине папа никогда не возражал. Держать эту книгу – словно на мгновение снова стать той Джулс, которая никогда не лгала, не знала голода, не скучала по родителям и не заключала ужасных сделок с совестью.

Я переворачиваю первую страницу, чтобы почитать истории, но, пока читаю, кажется, что чернила растекаются и строчки плывут перед глазами. Сознание затуманивается. Я не успеваю заметить, когда реальность уступила место видениям, но после моего опыта с ведуньей готова к этому и, хотя страшно напугана, заставляю себя не отключаться. Я просто стою и позволяю воспоминаниям проноситься сквозь меня.

Перед моими глазами девочка, намного младше меня сегодняшней, темные волосы скрывают ее лицо. Она сидит, прислонившись к стене и обхватив руками колени, наполовину освещенная пламенем свечей. Запястья скованы тяжелыми железными цепями. Она роняет голову на руки.

– Мы никогда отсюда не выберемся, да? – ее голос знаком мне так же, как биение собственного сердца.

Когда я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее, то ощущаю тяжесть цепей на своих запястьях. Затем протягиваю руку, касаясь ее плеча, и обещаю, что мы выберемся, ведь у меня есть идея.

Это правда. Идея зреет в глубинах моего разума, пока едва различимая, как камни на дне бегущего ручья.

Одна картинка сменяет другую: снова пламя свечи, под мышкой зажата книга, а в руках тоненькое перо. Сквозь затуманенное сознание я чувствую, как болит рука, и замечаю пятно крови в углу кремовой страницы. Хотя кожаная обложка книги выглядит новее, я знаю, что это та же книга, которую я сейчас держу в руках, стоя посреди хранилища Герлингов. Связь поражает меня: словно со стороны я наблюдаю за собственной рукой, которая начинает выводить пером знакомое название: Брайарсмур.

Брайарсмур. Только это слово имеет хоть какой-то смысл. Я цепляюсь за него.

И вот уже бегу через древний лес. Ветви хлещут по лицу, корни словно пытаются дотянуться и схватить за лодыжки. За спиной лай собак, крики охотников. Впереди видны город, просторная зеленая лужайка, статуя Колдуньи на площади. Все, кого я люблю, – там. Брайарсмур, шепчет голос. Если я доберусь туда, то смогу их спасти, смогу спасти себя. Каждый шаг, каждое биение сердца, каждый тяжелый вдох отзывается одинаково: мой друг, мой друг, мой друг, мой друг. Что ты наделала?

Потом до моих ушей доносится совершенно иной звук, не из мира видений. Резко открыв глаза, я не сразу понимаю, почему лежу на полу, устланном кровавым железом, а драгоценный камень больно впивается в щеку.

Постепенно звук шагов возвращает меня в реальность. Свет факелов озаряет лестничный колодец, и я вижу тени людей на стене, слышу голоса: стража Эверлесса.

Я оставила дверь открытой, и любой мог это заметить. Глупый поступок, из-за которого я теперь могу умереть!

Когда кто-то появляется в дверном проеме, я поднимаю руки. Мозг в панике начинает убеждать, что если я не вижу пришедших, то и они меня – тоже. Повисает тишина, и я жду, что вот-вот раздастся крик и чьи-то руки схватят меня и поволокут прочь.

Но ничего не происходит. Я опускаю руки и вижу мужчину, выглядывающего из дверного проема. Он замер, не дышит, и даже пламя его факела не колеблется.

Нет времени размышлять, кто передо мной. Вместо этого я аккуратно крадусь по ковру из драгоценностей и обхожу этого и других стражей, расположившихся за ним на лестнице, осторожно, чтобы никого не задеть, а потом бросаюсь прочь. Сзади меня раздается шум.

Только оказавшись на лужайке, на полпути к конюшням, я понимаю, что книга осталась там.

25

Ветер пробирает через плащ до самых костей. Кобыла подо мной идет галопом, камушки вылетают из-под ее копыт, пока мы несемся по пустой дороге. Все тело болит, и нужно бы остановиться и принять кровавого железа, которое я не смогла отдать Каро, но желание покинуть Эверлесс берет верх надо всем остальным. Нелегко было оседлать коня, держаться в седле прямо и лгать стражникам у ворот, но страх придал мне дикой энергии.

Теперь адреналин уходит, и я чувствую себя такой изможденной, что боюсь заснуть прямо на спине кобылы, несмотря на морозный воздух, обжигающий руки и шею. Но почему-то я знаю, куда ее направить, и, кажется, проходит всего пара минут, прежде чем лошадь резко останавливается.

Пустынные поля раскинулись по обеим сторонам дороги, нетронутый снег искрится в лунном свете. В сотне метров впереди сгрудились, на первый взгляд, заброшенные домики и постройки. Они странно сияют в свете луны, словно сейчас лето, и между мной и деревней висит полупрозрачная дымка. Кажется, дома подсвечиваются, хотя улицы выглядят пустыми, а в окнах темно.

Как бы я ни пихала лошадь, она отказывается идти дальше, нервно бьет копытами по замерзшей земле и вскидывает голову. Оно и понятно: вид Брайарсмура впереди кажется нереальным. Я сама из последних сил борюсь с желанием развернуться и броситься прочь.

Мне придется пройти пешком остаток пути, и я пытаюсь унять страх, пока привязываю лошадь к столбу возле дороги, и, закинув сумку на плечо, поворачиваюсь лицом к Брайарсмуру. Дорога к городу кажется бесконечной, и странное мерцание, висящее над ним, только усиливается по мере моего приближения. К тому времени, как я подхожу к нему, искажение такое сильное, что здания за ним кажутся лишь слегка подсвеченными силуэтами, словно я с улицы всматриваюсь в мутное окно. Сердце в ужасе колотится. Все тут кажется нереальным, но пути назад нет, так что я протягиваю руку к границе между Брайарсмуром и внешним миром. Тепло распространяется в месте, где я касаюсь странной пелены, но ничего необычного не происходит, так что я спокойно прохожу сквозь завесу.

Оказавшись внутри, я щурюсь от солнечного света. Голова кружится, пока я осматриваюсь вокруг. Секунду назад надо мной простиралось ночное небо, усеянное звездами, а теперь наверху серо-голубое покрывало, и солнце пригревает почти по-весеннему.

Истории правдивы.

Постепенно глаза привыкают, яркий свет тускнеет, и я вижу некогда прекрасный город: мостовую, испещренную дырками, словно оспинами, группу разваливающихся домов с выбитыми стеклами. Я разворачиваюсь: за пеленой, отделяющей Брайарсмур от остальной Семперы, едва заметна темная линия заснеженного горизонта, перечеркнутого длинным серо-белым шрамом – дорогой.

По телу бегут мурашки. Слушать рассказ управляющего из приюта о городе-призраке – одно, а оказаться здесь собственной персоной – совсем другое. Ветер завывает в пустых домах.

Я медленно бреду по окраине города, размышляя, что делать дальше. Что именно мне искать: статую, книжный магазин, любой признак жизни? Все вокруг выглядит абсолютно безжизненным. Деревья прорываются сквозь разбитые окна. Крыши проседают под снежным покровом. Я чуть не падаю, спотыкаясь обо что-то, похожее на сломанный стул.

Взглянув вниз, я понимаю, что такие засыпанные снегом реликвии разбросаны повсюду: остовы мебели, разбитые тарелки и миски, игрушки и книги – все неузнаваемо раздулось от влаги и времени. Я вспоминаю слова работника приюта о мародерствах после кризиса времени и прихожу в ужас при мысли о царившем здесь хаосе.

Какое-то движение в небе заставляет меня посмотреть вверх, я замечаю тонкую струйку дыма, поднимающуюся в небо откуда-то из центра города, и дыхание замирает. Кто может жить в таком месте?

Ну ты же здесь, напоминает беспристрастный внутренний голос. Несомненно, всевозможные исследователи и старьевщики набросились на Брайарсмур, когда люди его покинули. Даже если здесь никого нет, я все равно ничего не узнаю о своем прошлом, слоняясь по окраинам. К тому же я пока так и не успела заметить статую из своих снов.

Так что я расправляю плечи и иду на дым.

Дорога выводит меня к маленькому домику, который сохранился немного лучше, чем его соседи. Бледный дым поднимается из трубы. В снегу видна узенькая тропинка до входной двери. Не оставляя себе времени на раздумья, я подхожу, стучу в дверь и жду, кажется, целую вечность, пока наконец не раздаются медленные, неуверенные шаги, и дверь передо мной не открывается.

Не знаю, кого я ожидала увидеть, но женщина передо мной похожа на любого обитателя Крофтона или другого города: длинные каштановые волосы заплетены в косу, лицо и руки обветрены, домотканое платье висит на ее худой фигуре. Кажется, она папиного возраста, может, немного моложе.

– Кто ты? – спрашивает женщина. Кажется, сперва она удивлена, но удивление быстро проходит. – Добрый день.

– Э-э-э… – заикаюсь я, прежде чем обрести дар речи. – Джулс. Джулс Эмбер. Я ищу… информацию. Думаю, моя семья раньше здесь жила.

Секунду женщина рассматривает мое лицо, а потом жестом приглашает:

– Входи.

Прижимая сумку к груди, я следую за ней внутрь. В очаге горит слабое пламя, а над ним кипит чайник. Меха навалены возле одной стены, а сухое мясо и травы развешаны под потолком. Как давно эта женщина живет одна в заброшенном городе?

– Меня зовут Ринн, – представляется она, садясь за грубый деревянный стол и приглашая меня сделать то же самое. – Я здесь живу. Всегда жила.

– Привет, – дружелюбно отвечаю я. – Я думала, Королева приказала эвакуировать город.

Ринн улыбается.

– Кто заметит во всем этом хаосе, если одна женщина останется? – отвечает она. – Пока огонь не разгорится. – Она говорит так, словно пламя, дикое и голодное, может выпрыгнуть из своей клетки в любой момент. И мне кажется, это правда.

– А как же твоя семья?

– Мой сын умрет, – словно между прочим сообщает Ринн, но за этими словами я слышу всю ее боль. – Он болезненный, и… для него это чересчур. Со мной была еще одна женщина. Но она умерла от лихорадки.

– Мне жаль, – я прогоняю страх при мысли об одиночестве и смотрю на нее, пытаясь понять, как она видит мир. Возможно, время разлетелось на осколки вокруг нее, так же как и вокруг города. – И ты с тех пор здесь одна? Как же ты выжила?

Ринн пожимает плечами:

– Охота, растения, консервирование. Иногда сюда заходят люди. Так что я не одна. Чаю?

Я киваю, а Ринн поднимается, чтобы заварить чай.

– Ты пришла на фестиваль? – спрашивает она.

Что за черт? Сегодня нет никакого фестиваля и быть не может. Это призрачный город, место, застрявшее во времени навсегда. Она передает мне чашку, и я потягиваю чай, не сразу отвечая: не хочу разрушать ее иллюзии.

– Если получится. Но пришла я сюда по другой причине – потому что здесь родилась, – медленно говорю я. – Теперь ищу… – внезапное понимание правды мешает продолжить. – Меня разлучили с родителями. Я совсем их не помню. – Роюсь в памяти, пытаясь вспомнить Брайарсмур, кровь, кричащую женщину и мужчину, уносящего меня прочь. – Помню лужайку и статую Колдуньи, держащую камушки вот так, – я складываю руки на столе, а потом, смутившись, убираю их. – Прости. Я понимаю, странно такое помнить.

Взгляд Ринн становится напряженным.

– Я знаю, чей это дом: Морсов, торговца и его жены Наоми Морс.

Во мне растет разочарование: кто же такая Антония Ивера?

Ринн продолжает:

– Она, ее муж, сестра и их дети – все живут в старом особняке к западу отсюда, на окраине города. – Ринн наклоняет голову, рассматривая меня, словно отчаянно желая вспомнить мое лицо. – Я повитуха Наоми.

Внутри все холодеет от сообщения, что они еще живы. Я приказываю себе не питать надежды: вдруг это еще одно ее искаженное понимание настоящего?

– Не могла бы ты мне сказать, где находится этот особняк? Думаю… мне хотелось бы осмотреться.

Ринн моргает.

– Дорогая моя, – говорит она наконец, – дом горит.

Сердце замирает.

– Горит? – повторяю я вслед за ней.

Ринн протягивает свою смуглую руку и кладет поверх моей, в ее глазах внезапно появляется ужас.

– Мы должны идти! – почти кричит она. – Мы должны…

– Ринн, – я кладу руки ей на плечи, – никакой дом не горит.

– Джулс, послушай, – Ринн немного успокоилась, – Наоми Морс… говорят, она ведьма. Настоящая.

– И потому они сожгли ее дом? – слезы начинают душить меня, и становится сложно произносить слова. – Они ее убили?

Она качает головой.

– Наоми умирает, – говорит она. – Я вижу. Думаю, это милосердие: ее сестра, муж, дети – все погибают в пожаре. Мы все умрем в конце концов, но огонь не заберет меня. Она это сделает. – Эти слова Ринн произносит шепотом.

Я крепко сжимаю глиняную кружку.

– Кто? Кто она?

Она смотрит на меня, а потом моргает.

– Дом падает. Нужно выбираться.

Ее взгляд становится отрешенным, глаза стекленеют, словно она снова оказалась в прошлом. А потом женщина начинает плакать: новое горе омрачает ее лицо, и я тоже его чувствую, к своему удивлению. Я помню крики, размытые лица, собравшиеся вокруг моей кровати в видениях. Если моя догадка верна, то Наоми Морс была моей матерью, а те лица – тетей и кузенами. И все они давно мертвы.

– Ты знала моего… мужа Наоми? – спрашиваю я хриплым голосом, вовремя останавливая себя, чтобы не сказать моего настоящего отца. У меня уже есть отец, пусть даже не кровный.

– Эзра странный, – говорит она наконец. – Появляется внезапно на улице в дорожном плаще и с сумкой совершенно нового кровавого железа. И никому не говорит, откуда пришел. Я даже не уверена, знает ли Наоми. – Она делает глоток чая, на ее лице грустная улыбка. – О нем разные слухи ходят.

– Какие слухи? – пальцы болят от того, как сильно я сжимаю кружку, но ослабить хватку не выходит.

– Что он одержим временем и темной магией. Бывало, он задержится в таверне или в гостях у друга, и… будет казаться, что ночь длится дольше обычного. Люди говорят, он подмешивает кровавое железо им в чай. Со мной это случалось не раз, когда Эзра и Наоми приходили в гости. Кажется, мы едим и смеемся сутками, но, когда они уходят, я смотрю на часы и вижу, что прошел только час или два. – Она улыбается своим воспоминаниям. – Он смущает людей, у него странные идолы. Он плохо отзывается о Колдунье.

По спине пробегает холодок оттого, что мне знакомы все эти игры со временем.

– А ребенок? – нетерпеливо спрашиваю я.

Ринн меняется в лице – счастливые воспоминания об ужине с Эзрой и Наоми пронизаны ужасом того, что случилось потом.

– Девочка родилась с камушком во рту, – наконец говорит она. Лицо Ины появляется в моей голове. – Знак. Люди испуганы, думают, что ребенок – причина всего… – Она опускает взгляд на свои ладони.

Я тяжело дышу, голова кружится, словно я стою над обрывом. Ина родилась с камушком во рту. Все это знают. Но если дом в моих снах – мой дом, если Наоми – моя мать…

– Среди нас есть друзья Наоми, пойдем к ней в дом, вернее, в то, что от него осталось, после пяти. Мы хотим похоронить Морсов до того, как все уедут, – она делает паузу. – Королева… – говорит она, – Королева хочет его.

– Кого? – выдыхаю я.

– Ребенка, – отвечает Ринн. Грустная улыбка появляется на ее лице. – Но брат Наоми не позволит ей. – Она поднимает на меня взгляд, в ее глазах – страх. – Нам нужно помочь сбежать.

– Кому? – спрашиваю я. – Брату Наоми?

Ринн кивает:

– Кузнецу.

Мое дыхание обрывается.

– Перу?

– Да, так он…

У меня нет времени размышлять над этим открытием, потому что Ринн морщится от боли и кричит, прижимая руку к сердцу. Я роняю кружку и бросаюсь к ней. Оказавшись совсем близко, я замечаю, что ткань ее платья испачкана.

Она цепляется за меня.

– Другую, возьми другую, – с трудом бормочет она.

– Кого другую, Ринн?

– Двойняшку. Но… но… Слишком поздно. Она ее забирает…

Голос Ринн затихает, и руки безвольно падают. Я опускаю взгляд и вижу красное пятно, расплывающееся над ее сердцем.

Медленно и осторожно я оттягиваю толстую шерсть платья на груди.

Ее плоть разрезана пополам, и кожа вокруг рубца темно-фиолетового цвета – след, который я так хорошо знаю, – мава, королевский знак смерти. Кровь льется из раны, как в тот день, когда ее нанесли.

Я не сразу выпускаю ее из объятий, потому что слишком напугана, чтобы двигаться. Теплая кровь сочится по моим коленям в трещины между досками пола. Наконец я отпускаю Ринн и стою в замешательстве, собираясь найти простыню, чтобы накрыть ее, а потом бежать из этого города и больше никогда не возвращаться.

Внезапно я слышу сзади какой-то звук, и крик ужаса застывает в горле. Я вижу Ринн, рассматривающую меня с удивленным выражением. Ее платье чистое и целое, хотя мое все еще мокрое от крови.

– Привет, – говорит она. – Ты кто?

26

Когда я снова пересекаю границу между Брайарсмуром и остальным миром, сразу же попадаю в кромешную темноту: ясный холодный зимний день превратился в морозную ночь, ожидающую холодный рассвет. Из-за столь резких перемен кружится голова. Люди не должны так перемещаться во времени. Когда глаза привыкают к темноте, я различаю очертания кобылы, привязанной к забору чуть дальше, у дороги.

Лошадь благодарно ржет, когда я разворачиваю ее и пускаю обратно в сторону Эверлесса, по тому же пути, по которому мы приехали сюда. Если бы я могла разделить ее прыть…

Слова Ринн все еще эхом звучат в моей голове. Платье перепачкано кровью, которую она проливает снова и снова уже семнадцать лет. Как только дар речи вернулся, я просила ее уйти со мной, думая, что смогу спасти из ловушки времени, в которую она, судя по всему, попала, но, едва она дошла до порога дома, ее глаза остекленели. Когда я попыталась вытащить женщину на улицу, она начала кричать и перестала только тогда, когда я отпустила ее и ушла.

Глупо было думать, что я могу кого-то спасти от такой могущественной магии. Сердце обливается кровью от жалости к Ринн, к этому городу и превратившейся в пепел семье, которую я никогда не знала.

Но прежде всего мои мысли занимает правда, которая медленно, но верно вырисовывается в законченную картину. Не могу перестать думать об Эзре Морсе, человеке, который останавливал время, когда был счастлив. Разумеется, когда его жена родила, время полностью остановилось, как сделало вчера, когда Каро была в опасности.

Человек, которого я считала отцом, на самом деле был моим дядей. Должно быть, Морсы – мои настоящие родители; мой кровный отец был незнакомцем, появившимся в Брайарсмуре из ниоткуда. Человек, презиравший Колдунью, но установивший возле дома ее статую и, по слухам, экспериментировавший с магией. Если я была спасенным младенцем, значит ли, что это я остановила время? А Ина Голд…

Моя сестра-двойняшка?

Невозможно. А Роан…

Моя сестра выходит замуж за Роана Герлинга, ее коронуют. И она понятия не имеет, кто я, ничего не знает о ночи крови, магии и смерти, породившей нас.

Единственная мысль не дает покоя: отец умер, чтобы уберечь меня от Королевы. В день смерти он предупредил меня, что я должна держаться подальше от нее.

Но почему? И как это связано с Колдуньей, продолжающей появляться в моих снах со сложенными чашей ладонями, пока я бегу к ней с ножом в руке…

Как Королева связана с историями, рассказанными Ринн? Зачем ей нужен был ребенок из Брайарсмура, чье рождение остановило время?

Только если Королева… и есть Колдунья.

Но я гоню прочь эту мысль.

Меня спасли, разлучили с Иной, которую забрала Королева. Значит ли это, что только в моей крови сокрыта сила?

Если Королева и Колдунья – одно лицо, что ей вообще от меня нужно? Она холодная и жестокая, но никогда не причиняла вреда моей сестре. Если Королева думала, что Ина – ребенок, родившийся с камушком во рту, поймет ли она свою ошибку?

И, конечно, мне не дает покоя еще один вопрос: почему я? Почему именно мое рождение остановило время? Почему время из моей крови застыло и застряло в горле Каро, а потом вернулось ко мне?

Наконец другая, более ужасающая, мысль вытесняет все остальные, словно струя черного удушающего дыма, такого тяжелого, что от него слезятся глаза. Я вспоминаю истории, которые писала в детстве, в которых невинные игры Лисы и Змеи становились мрачнее, пока Змея не свернулась вокруг сердца Лисы, украв ее жизнь. А что если бояться нужно совсем не Королеву? Вдруг единственный человек, которого нужно бояться, – это я?

Папа похоронен в безымянной могиле где-то в лесах. Он был бы сейчас жив, если бы я не отправилась в Эверлесс. Он был бы жив, если бы семнадцать лет назад позволил мне умереть в Брайарсмуре вместе с Наоми Морс.

Я смотрю на трясущиеся, испачканные мавой и кровью руки. Кобыла подо мной несется со скоростью молнии. Я не могу туда вернуться. Мне нужно уехать далеко-далеко отсюда. Но как путешествовать без денег, и куда я поеду?

В голове быстро рождается план: я вернусь в Эверлесс, но лишь чтобы забрать личные вещи и чистую одежду. Если бы я могла и книгу взять с собой… Но, думаю, Герлинги поставили охрану у хранилища, так что я выбрасываю эту идею из головы. Придется уехать без нее, выскользнуть и сбежать через ход для слуг. Если мне посчастливится, я буду уже далеко, когда мое отсутствие заметят.

От мысли о том, что я не попрощаюсь со своими друзьями Лорой и Хинтоном, которые поддерживали меня в дни горя, с Иной, моей сестрой, словно нож вонзается в сердце. В голове всплывает лицо Каро и ее не запятнанные мавой руки, без следов проникновения в хранилище. Ее руки, на которых нет порезов после забора крови. Айван солгал ради нее. Она солгала мне.

Возможно, когда я буду далеко от Эверлесса, то смогу распутать тайны, чтобы разделаться с ними и однажды вернуться свободной.

Фантазии.

Я пришпориваю лошадь.

* * *

Поездка назад в Эверлесс проходит как в тумане, вскоре ворота остаются позади, и я спешу по коридорам для слуг в спальню, которая, к счастью, пуста. Сейчас разгар рабочего дня. Уходит совсем немного времени на то, чтобы собрать все необходимое. Я переодеваю платье, бросая испачканную кровью вещь в камин, и надеваю пару мягких перчаток, которые мне подарила Ина, чтобы скрыть запачканные руки. А потом спешу к черному входу, изо всех сил стараясь забыть обо всем, что собираюсь оставить позади. Только когда кто-то зовет меня по имени – знакомый бархатный мужской голос прорывается через туман в моей голове, – я останавливаюсь.

Впервые после того, как покинула спальню, я замечаю что-то вокруг себя: оказывается, я забрела прямиком в королевские сады, зимой не менее красивые, чем летом. Роан Герлинг стоит посреди нетронутого снежного великолепия в зеленом охотничьем плаще. Его щеки раскраснелись, снежинки искрятся на волосах и ресницах.

В последние дни я почти не видела Роана и теперь, глядя на него во всей красе, чувствую, как меня накрывает волна эмоций. Он непринужденно держит в одной руке элегантное ружье с бронзовым прикладом, а другой убирает волосы с лица.

– Джулс, – снова говорит он. Его улыбка более ослепительная, чем слабое утреннее солнце над нами. – Где ты была?

Пытаясь сдержать горькую усмешку, я вспоминаю таверну, переулок ростовщика времени, хранилище, заброшенный город. Мне хочется все ему рассказать, глядя в его небесно-голубые глаза, обещающие утешение и понимание. В конце концов, он знает меня дольше, чем кто-либо. Но в последнюю секунду прикусываю язык.

– Была занята работой, лорд Герлинг, – говорю я, избегая его взгляда. – И, кроме того, вас с леди Голд не было в замке. – От собственных слов мурашки бегут по телу. Произнося их, я понимаю, что Ина и Королева, должно быть, тоже вернулись в Эверлесс, раз Роан здесь. Мне нужно уходить сейчас же, прежде чем наши пути пересекутся. Не уверена, что смогу посмотреть в лицо Ины и не выпалить правду о нас и Королеве…

Но мои мысли улетучиваются, когда Роан наклоняет голову. Его непременная улыбка исчезает, взгляд становится серьезным. Он подходит ближе, и я крепче сжимаю свою сумку.

– Джулс, – мое имя из его уст звучит так мягко. – Ты в порядке?

Как во сне я вижу Роана ребенком, тянущимся вниз со своего насеста на дубе, чтобы помочь мне забраться и сесть рядом с ним. Слова вырываются потоком, и я не в силах остановить их.

– Ты ее любишь?

Роан замирает на месте от неожиданности и хмурится.

– Что?

Стыд и страх заставляют почувствовать себя маленькой и беззащитной. Но я ухожу и никогда снова не увижу Роана Герлинга после сегодняшнего дня, так что…

– Ина, – повторяю я. – Ты любишь ее?

Роан глубоко вздыхает и делает шаг мне навстречу, остановившись достаточно близко, чтобы я чувствовала запах сосны на его коже. Ни следа лаванды или розовой воды сегодня. Снова слышится тяжелый вздох.

– Нет, – наконец говорит он. – Не люблю.

Я замираю как громом пораженная и не могу двигаться, даже когда Роан берет мою ладонь в свою.

– Ты здесь, – начинает он сбивчиво. – Ты здесь, и я скучал по тебе, и я… не могу больше смотреть на Ину так, как раньше. Теперь, когда я знаю, что ты в Эверлессе. – Он подходит ближе. От его теплого дыхания по коже бегут мурашки.

– Роан… – Я не уверена, что именно собираюсь сказать: признаться в своих чувствах, обвинить его в трусости, раз он, не смотря ни на что, все равно женится на Ине, попросить его отпустить меня или подойти ближе.

Роан, юноша, меняющий запахи в зависимости от дня недели.

Роан, мальчик, который со смехом гонялся за мной по полям с дикими цветами, который вырос, любя лишь Эверлесс с его пудингами и жареными перепелками, брызгами искрящегося шампанского и вечеринками в летних садах посреди зимы.

Слова так и остаются невысказанными.

Теперь они не имеют значения, потому что Роан уже принял решение. Он наклоняется, сокращая расстояние между нами, и, прежде чем я успеваю подумать и уйти, его губы находят мои.

На мгновение я замираю: два противоречивых желания – бежать прочь и прижаться еще сильнее – борются внутри меня. Последнее стремительно побеждает. Роан гладит меня по волосам, берет за подбородок, в ответ мои руки сами обвивают его талию, и я крепче прижимаюсь к нему. Желание – не только лишь самого Роана, но и быть любимой так же сильно, как я люблю его, обрести целостность, быть настоящей – вспыхивает во мне, унося прочь все темные открытия этой ночи.

Роан проводит рукой по моей щеке, и его касание вызывает волну жара, разливающуюся по всему телу. Я ощущаю биение чьего-то пульса на своей шее. Все беспорядочно: руки, дыхание, губы. Только когда мы останавливаемся, чтобы перевести дух, я понимаю, что вокруг абсолютная тишина.

Я не различала звуков сада, пока они не исчезли. А теперь их отсутствие звенит намного громче. Мир вокруг нас безмолвен.

Нет.

Роан чувствует мое напряжение. Он отстраняется, вопросительно глядя мне в глаза, на его губах легкая улыбка. Кажется, он тоже заметил отсутствие звуков. Я точно могу угадать, о чем он думает, потому что знаю, что случилось. Все выглядит обычным, но нельзя не заметить абсолютную тишину. Я вижу замешательство на лице Роана, когда он понимает, что ветви деревьев не раскачиваются, две птички, купающиеся в соседнем фонтане, замерли, а легкие облака не бегут по небу, застыв на месте, словно нарисованные.

Я снова заморозила время. И на этот раз не одна. Роан смотрит на меня, а я наблюдаю, как в его голубых глазах замешательство медленно сменяется страхом. Мне становится больно.

Растянутое мгновение не длится вечно. Тишину нарушает грохот захлопнувшейся двери: слышится какая-то возня за пределами сада.

– Вон она! – кричит мужчина.

Вернувшиеся звуки сада сразу же тонут в грохоте бегущих ног. Я отхожу от Роана, мы оба поворачиваемся и видим троих стражников Эверлесса, несущихся к нам. Я так шокирована, что не могу двигаться, и самый быстрый из них хватает меня за руку.

– Что… что это значит? – голос Роана звучит слабо. Он выглядит потрясенным. – Лиам!

Я резко разворачиваюсь и вижу, как Лиам идет по саду, черный плащ развевается за спиной. Он весь – лед и острые шипы, в то время как Роан – цветы и жизнь.

– Отойди, Роан, – холодно говорит Лиам, словно ни капли не удивлен, найдя своего брата рядом со мной. – Арест мисс Эмбер тебя не касается.

Дыхание замирает в груди, а Роан делает шаг вперед, сжимая кулаки.

– Арест? По какой это причине?

Но его слова повисают в воздухе, когда стражник стягивает с меня перчатки, обнажая ладони, испачканные темно-красным соком.

Вот и ответ!

Лиам пронзает меня взглядом, обращая мое сердце в лед. Он воплощение злобы, его глаза бесконечно черные, в них ничего нельзя прочитать. Он живо машет стражникам:

– Уведите ее.

Роан стоит неподвижно, пока стражники тащат меня прочь из садов. Двое из них сжимают мои руки так сильно, что остаются синяки. Я смотрю на него, надеясь, что он что-то скажет, чтобы остановить их, но Роан молчит. Он просто смотрит, как они уводят меня. Сердце сжимается от разочарования – не столько в Роане, сколько в себе, ведь я мечтала о том человеке, который даже не хочет попытаться спасти меня.

Лиам легкой походкой шагает рядом со стражниками.

– Не кричи, – приказывает он мне.

Я стискиваю зубы в ярости, когда мы выходим на пустой двор, где ожидает неприметная карета без окон с открытыми дверцами.

Стражники бесцеремонно поднимают меня и запихивают внутрь, и я больно приземляюсь на спину, не сумев охранить равновесие. Двери закрываются, оставляя меня в темноте. Последнее, что я вижу, прежде чем меркнет дневной свет, – это Лиам, опускающий капюшон, чтобы скрыть лицо.

27

Кажется, мы едем уже целую вечность, но вот на смену безумному метанию мыслей приходит липкий страх. Вернувшись из Брайарсмура, я была близка к правде как никогда, а теперь наверняка никогда ее не узнаю и закончу свою жизнь как папа, лишенная времени, умирая в одиночестве и холоде.

В какой-то момент я замечаю, что карета едет более плавно, как будто мы движемся по траве. А потом она резко останавливается. Двери распахиваются, и внутрь льется ослепительно-яркий свет. Я сажусь, прикрывая глаза, пока фигура в дверном проходе не принимает отчетливые очертания Лиама, стоящего одной ногой на подножке. Кажется, за ним открытое поле и дороги не видно.

Жгучая неприязнь поднимается во мне: он что, решил убить меня здесь?

Лиам смотрит молча. Моя ненависть к нему так сильна, что я с наслаждением представляю, как сжимаю руки вокруг его шеи. Но если я постараюсь воплотить эту сцену в жизнь, то меч, свободно висящий на бедре Лиама, за секунду найдет дорогу к моему сердцу.

– Посмотри туда, – говорит Лиам и отходит, чтобы я смогла увидеть то, на что он указывает. Сперва я думаю, что он показывает на стражников, стоящих неподалеку от нас, – вряд ли они что-нибудь слышат, но точно успеют выстрелить в меня, если я попытаюсь сбежать.

А потом мой взгляд скользит дальше, в направлении, куда указывает Лиам, и я замечаю несколько маленьких темных силуэтов и тоненькие струйки дыма. Город, намного больше Крофтона или Лаисты.

– Это Эмбергрис, – говорит он. – Портовый город в Охотничьей бухте. Ты бывала здесь раньше?

Я скрещиваю руки на груди.

– Будем считать, что нет, – говорит Лиам. – Здесь проживает более сотни тысяч человек. Ты сможешь исчезнуть. – В его голосе нет злобы, наоборот, он словно пытается меня в чем-то убедить. – Создай себе новое имя, новую жизнь.

Лиам тянется, чтобы взять что-то, и бросает сумку на пол кареты между нами. К своему удивлению, я понимаю, что это маленький, но тяжелый кошелек с кровавым железом.

– Ты не можешь оставаться в Эверлессе.

– Знаю, – слезы ярости душат меня. – Но скажи: если у тебя есть доказательства, что я вломилась в хранилище, почему просто не лишить меня жизни?

Кажется, мои слова задевают Лиама. Он вздыхает, поднимает руку и нервно теребит застежку плаща.

– Я не ненавижу тебя, Джулс, – говорит он дрожащим голосом. – Но разве ты не понимаешь, что в Эверлессе ты в опасности?

– Из-за тебя! – я почти кричу. – Ты солгал. Не притворяйся, что не знаешь, о чем я. Если бы ты рассказал, что толкнул Роана в огонь, нам бы не пришлось бежать. Ты обвинил моего отца и мучил нас, несмотря на то что он отдал свое здоровье на служение твоей семье. Это был наш дом, а ты выгнал нас. – Мой голос набирает силу, и я не могу остановиться. – Ты виноват, что с нами все это случилось. Ты виноват, что он мертв.

Лиам выглядит так, словно его ударили, но потом что-то меняется в его лице.

– Джулс, – говорит он низко и твердо. А я вспоминаю его блокнот с записями моих детских историй.

– Ты что-то знаешь обо мне, не так ли? – прерываю я прежде, чем он успевает продолжить.

Несчастный случай.

– Ты раньше звал меня ведьмой, – шепчу я.

Пламя выпрыгнуло из очага к Роану. Оно бы убило его.

Возможно, я подчинила себе огонь так же, как остановила время в саду, когда Роан поцеловал меня.

– Ты видел, как я остановила время, – шепчу я. Мне нужно было произнести эту мысль вслух, чтобы она обрела значение.

Он молчит, а когда наконец отвечает, его голос тихий:

– Нет, намного больше. Я видел, как ты повернула время вспять. Я толкнул Роана, и жидкий металл из котла пролился на него, но ты схватила его и оттащила назад, так что он не обжегся. – Лиам опускает глаза в пол. – Ты спасла его. Я не хотел ему навредить, клянусь. Но если бы ты осталась, если бы кто-то узнал, что ты можешь делать…

Паника понемногу стихает, освобождая место разочарованию. Мне нужно унять злость и сосредоточиться на смерти отца, но под тяжестью сказанных слов я еле стою на ногах.

Ненависть папы к Эверлессу и Герлингам была гораздо больше, чем я думала. Если только он не преувеличивал, стараясь выстроить глухую стену между мной и опасной правдой.

Слова Лиама прерывают мои мысли.

– Твой отец не доверял мне. Он знал, что тебе было опасно находиться в Эверлессе, – Лиам горько улыбается. – Могу представить, что он тебе про меня рассказал, чтобы держать подальше. Я прочитал это в твоем взгляде, когда встретил возле хранилища. Я не виню его, ведь я правда был тогда ужасен и сделал бы что угодно, лишь бы узнать нужную информацию. Но та ночь изменила меня. Ты изменила меня. – Он опускает глаза. – Прости, Джулс, за все страдания, которые я тебе причинил. Но я пытался тебя защитить.

Защитить меня. Возможно ли это? Во всем хаосе мыслей я не могу понять: его слова – еще одна ложь или самая чистая правда, которую я когда-либо слышала? Он что-то держит в руке, а потом осторожно кладет на землю между нами. Я сомневаюсь, но когда вижу, что бумага исписана неровным папиным почерком, тут же хватаю ее. Однако мир, кажется, останавливается, когда я понимаю, что письмо адресовано Лиаму.

– Я действительно искал тебя, – он останавливается, когда я бросаю на него угрожающий взгляд. – Но только чтобы помочь. – Голос Лиама такой тихий, словно он разговаривает сам с собой. Он смотрит мне прямо в глаза, желваки на скулах двигаются. – После того как вы уехали, я написал тебе, чтобы убедиться, что ты в безопасности, посылал гонцов во все деревни округи, но, должно быть, ты так и не получила эти письма. Наконец, после моего визита, твой отец сказал, что ты мертва. – Лиам выглядит усталым. – Думаю, он хотел, чтобы я перестал тебя искать. Когда ты снова приехала в Эверлесс, я думал, что лучший способ защитить тебя – заставить покинуть Эверлесс навсегда, сделав твою жизнь здесь невыносимой. – Его голос начинает звучать увереннее. – Я не враг тебе, Джулс, – говорит он, аккуратно подбирая слова. – Но у тебя очень много врагов.

Мне отчаянно хочется не слышать всего этого, хочется ударить его, но я сдерживаюсь, внутри меня растет уверенность, что сейчас Лиам не лжет. Может быть, дело в его лице, начисто лишенном обычной ухмылки, или позе, открытой и уязвимой.

– Благодаря тебе Роан не помнил, что произошло в мастерской Пера, – говорит он. – Но то, что ты сделала сегодня, – совсем другое. Мой брат неразумный, но не дурак. Теперь еще один человек будет знать.

– Роан никогда… – Но я останавливаюсь, вспоминая испуг в его словах.

– Ты всегда была такой… доверчивой, – говорит Лиам. Он садится на нижнюю ступеньку кареты, свешивает ноги и опирается о стенку. Я замечаю, что он перекрывает выход, но желание сбежать исчезло. Я чувствую, что приросла к месту, и жажду правды.

Я вздыхаю. Он намеренно держал меня подальше. Он знает, кто я.

Сны о статуе.

В этом нет смысла. Этого не может быть. Но у меня нет других предположений.

– Думаешь, я как-то связана с Колдуньей?

Сперва Лиам никак не реагирует. А потом, к моему глубочайшему удивлению, на его лице появляется широкая, искренняя улыбка, словно солнце проглядывает сквозь тучи. Она длится лишь мгновение, но, улыбаясь, он похож на Роана. Нет, возможно, это и есть настоящий Лиам.

А потом он качает головой.

– Не совсем, – говорит он. – Но возможно.

Замешательство и раздражение борются внутри меня.

– Не понимаю. Ты сказал…

– Когда я уехал учиться, – перебивает меня Лиам, – то не мог перестать думать о твоих историях о Змее и Лисе и о том, что видел в кузнице. Тот момент, когда ты… – Повернула вспять время. Он не произносит эту фразу. – Я был одержим историей кровавого времени и провел несколько лет, изучая старые мифы, – продолжает он. – Не только в академии, но и по всей Семпере. Нашел все ученые книги и древние рукописи, которые только мог, но в конце концов мне пришлось бросить все. Учителя считали, что я гоняюсь за сказками, попусту растрачивая свой талант. Поползли слухи.

Правда, которой он делится со мной, поражает, но заученный характер речи заставляет относиться к сказанному настороженно.

– Однако направив свое внимание на другие предметы, – продолжает он, – я не переставал думать о Колдунье, Алхимике и историях, рассказываемых о них. Существуют разные версии – образ самой Колдуньи противоречил тому, чему меня учили верить с детства. Полагаю, ты знаешь стандартную версию.

Я роюсь в памяти, вытаскивая истории, которые читали детям слуг в библиотеке Эверлесса рано по утрам много лет назад.

– В них говорится, что Алхимик украл бессмертие Колдуньи, привязав его к металлу, чтобы они могли спастись от злого лорда. Позже он заявил, что знает, как вернуть его, но это был лишь трюк – хитрость, чтобы украсть сердце Колдуньи.

– И двенадцать камней… – намекает Лиам.

– Он сказал Колдунье, что ей просто нужно проглотить двенадцать камней. Но Колдунья не поверила ему. Она убила Алхимика, заставив его самого проглотить камни, после чего он утонул. – Я чувствую себя почти глупо, пересказывая истории, но в выражении лица Лиама есть какая-то беспощадная настойчивость, которая разрушает ощущение, что это всего лишь дурацкая игра.

– Все верно. Но в чем истории различаются, – продолжает он, – так это в том, что большинство представляют Алхимика вором, обманщиком, лжецом, который отверг Колдунью и умер, забрав ее сердце. А другие легенды говорят, что и Колдунья, и Алхимик все еще в этом мире и она преследует его, чтобы вернуть свое сердце. Я гадал: если Алхимик выжил, то как?

Я совершенно ничего не понимаю.

– Магия?

– Двенадцать камней. Существует теория, о которой я просто не мог забыть. Она состоит в том, что каждый камень представляет собой…

– Жизнь, – говорю я, смутное воспоминание шевелится во мне.

– Именно. Двенадцать. – Лиам слегка наклоняется вперед. – Что если Алхимик не соврал о своей идее, а действительно нашел способ вернуть Колдунье назад ее бессмертие, но другим путем? Рождаться, проживать нормальную жизнь, умирать… И потом снова возрождаться, с той же душой, но в новом теле, с мудростью всех предыдущих лет.

Ужасная догадка рождается у меня, постепенно обретая форму.

– Сбрасывая жизнь снова и снова как…

– Как змея, – заканчиваю я за него.

– Но она заставила его проглотить их. – Лиам говорит быстрее, его лицо краснеет от холода и возбуждения. – Однако если это правда, если у Алхимика двенадцать жизней, то почему мы так мало слышали о нем с тех пор?

– Ты хочешь сказать, что весь миф – ложь? – Воспоминания о Брайарсмуре снова накатывают на меня. Эзра Морс, мой настоящий отец, со злостью говоривший о Колдунье, был одержим временем.

– Более того, он неполный, – говорит Лиам. – А если Алхимик не хочет, чтобы его нашли, и он знал, что Колдунья убьет его, если найдет?

Я медленно киваю, думая о Королеве, действительно бессердечной, старше всех других в Семпере.

Лиам вздыхает.

– Слушай, я знаю, каково это – делать то, что другие строго осуждают. – При этих словах его глаза блестят, и я понимаю, что он собирается сказать что-то важное, но не уверена, готова ли это услышать. Он проводит рукой по волосам. – Что если Алхимика просто неправильно поняли… и он хотел остаться ненайденным? Это могло бы объяснить, почему мы веками о нем не слышали. Но это все еще не объясняет одной вещи.

– Какой? – Солнце начинает садиться, и холод пробирает до костей.

– Тебя, Джулс. Это не объясняет тебя. – Он кладет руки мне на плечи, и я тут же напрягаюсь, но потом чувствую тепло его прикосновения.

Несмотря ни на что, Лиам словно светится.

– Истории, которые ты рассказывала… Я записал их как мог, а позже понял, что они значат. – Лиам выразительно смотрит на меня. – Годами я не мог собрать все воедино и сдался. До того дня, пока на занятии по математике и философии профессор не рассказал об элегантности и простоте законов математики и логики. Он произнес: «Кратчайшее расстояние между двумя объектами – прямая».

Повисает долгое молчание.

– Я провел так много времени, пытаясь найти связь между тобой и Алхимиком. Но видишь, как элегантно-прост настоящий ответ?

Я делаю глубокий вдох.

– Мой отец был Алхимиком?

Когда я это произношу, что-то внутри говорит «нет».

А потом Лиам хрипло смеется.

– Ты сама Алхимик, Джулс, – говорит он.

Должно быть, с широко открытым ртом я похожа на только что пойманную рыбу. То, что он говорит, совсем лишено смысла. Но в его словах есть логика.

– Но… мой отец, – говорю я, пытаясь зацепиться за свою мысль.

– Джулс, – говорит Лиам, и его голос звучит странно нежно. – Младшие маги могут вмешиваться во время, замедлять его или ускорять, но только Алхимик может полностью его остановить. Есть и другие вещи… Если бы у меня было время показать тебе… – Он вздыхает. – Насчет твоего отца… Есть люди, несущие знание об Алхимике, о твоих прошлых жизнях, твоих вещах, отрывках твоей памяти. Они словно защищают тебя. Может, он был одним из них. Но только ты – Алхимик. – Он снова улыбается, и мне кажется, что я покидаю свое тело и наблюдаю за нашим разговором со стороны.

– Но… – выдавливаю я из себя и тут же замолкаю. Существует тысяча причин, почему это невозможно, и я хватаюсь за первую попавшуюся. – Я не помню ничего о… прошлых жизнях.

Лиам пристально смотрит мне в глаза, словно пытается разглядеть что-то внутри меня. И когда я ловлю его сосредоточенный взгляд, то вспоминаю сны и истории.

Книга.

– Лиса и Змея, – медленно говорю я. Мои мысли как в тумане, который скрывает от меня всю полноту произносимых Лиамом слов. Я знаю, что если он рассеется, то страх овладеет мной, так что я благодарна за спокойствие. – Если я Змея, – говорю я, – то Лиса…

Лиам с опаской оглядывается по сторонам, словно кто-то может нас услышать.

– Кто крадет время в Семпере?

– Твоя семья, – говорю я, не раздумывая ни секунды.

Взгляд Лиама становится жестким, но потом снова смягчается.

– Да, но не мы одни.

– Королева, – я сама не могу понять, чего больше в моих словах: удивления или страха. В голове та же мысль, которая возникла после отъезда из Брайарсмура. Королева – Колдунья.

Лиам кивает.

– Она крадет время в Семпере уже веками.

– И Колдунье нужна я, а не Ина. Она искала меня в Брайарсмуре. Но… почему?

– У тебя ее сердце, Джулс. Если она поймает тебя, то убьет. И если она тебя убьет, то получит назад свою власть, а потом… – Алхимик украл сердце Колдуньи. – В тебе скрыта сила. Если твоя кровь смешается с ее кровью во всех тех жизнях… – После паузы он продолжает. – Возможно, никто не знает, как много силы в твоем сердце, Джулс. Даже Королева.

Тяжелый стон вырывается из груди. Мои подозрения не были ложными. Вот почему папа не хотел, чтобы я оказалась близко к Королеве.

Лиам отворачивается. В наступающих сумерках он внезапно выглядит очень усталым, маленькие морщинки в уголках его глаз становятся глубже.

– Так что уезжай, – шепчет он. – И не возвращайся в Эверлесс никогда.

И, прежде чем я успеваю хоть что-то ответить, он разворачивается и бредет через поле прочь.

28

Я смотрю ему вслед, и одна-единственная мысль крутится в голове.

Этого просто не может быть.

Вся тяжесть полученного знания накрывает меня, грозясь поглотить, но здесь есть кое-что поважнее, чем невероятная история Алхимика и Колдуньи.

Ина Голд.

Королева думает, что Ина – Алхимик, а не я. Вот почему она удочерила ее много лет назад. И если Лиам прав, то Королева планирует уничтожить Ину и забрать назад свою силу. Непонятно только, чего она ждет… Но, что бы это ни было, мне нужно предупредить ее, спасти сестру, прежде чем она пострадает из-за меня.

Я беспомощно смотрю вслед уходящему Лиаму. Сейчас все мои мысли сосредоточены на том, что если он сядет на лошадь и уедет, то ворота Эверлесса навсегда закроются для меня.

Желание остановить его так горячо, что я почти вижу: секунды проходят словно ниточки, за которые можно ухватиться. Я чувствую, как древняя первородная сила проносится сквозь меня.

Это ощущение совсем непохоже на то, которое я испытывала, когда Каро задыхалась или когда я поцеловала Роана. Тогда остановка времени казалась чем-то случайным, неправильным. Теперь же мир застывает, потому что я так хочу. Холодный ветер внезапно стихает, и любой другой звук – тоже, даже далекий шум волн океана, на который я не обращала внимания, пока он не исчез. Впереди я вижу размытые фигуры Лиама и его стражников, собирающихся оседлать лошадей.

Останови их.

Кровь кипит в жилах, и время повинуется, волны холода кругами расходятся из-под моих ног, замораживая траву. Всего за несколько ударов сердца он распространился метров на двадцать, что отделяют меня от стражников, и сковал их.

Секундой позже волны добираются и до Лиама. Видно, как они замораживают его. Он оборачивается ко мне, одна рука держит поводья, в глазах застыл ужас.

Он понял, что я сделала, прежде чем холод сковал его. Но я не могу беспокоиться о нем сейчас. Надо бежать; скрип ботинок на морозной земле и мое тяжелое дыхание – единственные звуки во всей вселенной. Тяжело дыша, я останавливаюсь перед молодым стражником и его лошадью, маленькой крепкой гнедой кобылкой, пробуждая ее своим прикосновением.

Она оживает и дергается назад, фыркая. Я отскакиваю, поднимая руки. Конечно, ей кажется, что незнакомый человек вдруг появился из ниоткуда.

– Все хорошо, – говорю я самым спокойным голосом, но сердце бешено колотится. – Все в порядке.

Кобыла топает и ржет, но позволяет мне подойти и забрать повод из замерзших рук стражника. Я глажу ее по щеке, как учил Тэм, и она вскоре успокаивается. Нервно переступая с ноги на ногу, пока я забираюсь в седло, она наконец повинуется, когда я сжимаю ее бока коленями и правлю в направлении к Эверлессу.

С высоты я вижу, что наша маленькая компания оставила след на снежном поле – следы подков и колес кареты. Мне остается надеяться, что они выведут к дороге, по которой я смогу вернуться обратно, и что время не возобновит ход, пока я не окажусь на достаточном расстоянии от Лиама и его стражи.

Снова оглянувшись, я в последний раз смотрю на Лиама, застывшего на месте с открытым ртом. Раньше я думала, что он похож на статую из-за своих точеных черт и холодного, безжизненного взгляда. Но сейчас на его лице застыла буря эмоций, губы приоткрыты, а глаза широко распахнуты.

В них не только ужас и страх, но и что-то вроде восхищения… и тоски.

* * *

Путь назад, в Эверлесс, кажется молниеносным. Кобыла стражника галопирует так, словно мы вместе ездили уже многие годы. Возможно, она чувствует силу в моей крови или, скорее, нетерпение в сердце. Мой путь лежит на юг, и, когда я добираюсь до окраин Лаисты, солнце уже давно взошло, и колючий силуэт Эверлесса разрезает небо.

Ворота открыты для непрекращающегося потока телег, везущих цветы, вино и ткани. Я обгоняю его, ловко маневрируя между телегами.

Двое стражников удивленно поворачиваются ко мне, глазея на платье служанки и хорошую лошадь, но я быстро миную их и бегу во двор. Все вокруг, кажется, замедлилось, словно воздух стал вязким для всех, кроме меня. Не знаю, искажается ли время вокруг или это адреналин гуляет в крови, придавая мне небывалое ускорение.

Оставив лошадь возле конюшен, я захожу в замок через боковую дверь и оказываюсь в коридорах для слуг. Даже столь ранним утром в них полно народу: подготовка к свадьбе теперь добавилась к обычным обязанностям, и это заставляет слуг без остановки сновать туда-сюда.

Я боюсь привлечь к себе излишнее внимание, хотя мне не терпится побежать в комнату Ины. Но вместо этого я быстро иду, склонив голову и опустив руки по бокам. Сначала я не вижу лица человека, схватившего меня за руку. Я поднимаю взгляд в испуге, и в горле пересыхает, когда я вижу бледное красивое лицо, обрамленное темными кудрями. Лиам. Неужели он так быстро нашел меня? Но…

– Джулс, – выдыхает Роан и тянет меня за собой. Кажется, год прошел с тех пор, как он поцеловал меня во дворе, и его близость возвращает былые эмоции: возбуждение, стыд, замешательство и панику. Но я стараюсь не обращать внимания на внезапное биение сердца. То, что произошло между нами, сейчас абсолютно неважно. – Я искал тебя. Все искали. Где ты была? – восклицает он, когда мы оказываемся в алькове, вне поля зрения остальных. – Что случилось? Куда делся Лиам?..

– Не могу объяснять сейчас, – перебиваю я его. – Роан, где Ина?

– Ина? – Роан хмурится, на его лице появляется серьезное выражение.

– Она в безопасности? – Моя сестра. Что Королеве нужно от нее? Что она планирует?

– Что ты имеешь в виду? Я только что ушел от нее, – отвечает Роан, но на его лице тревога. – Почему бы ей не…

– Не могу объяснять сейчас, но она в опасности, Роан.

У меня возникает подозрение, знает ли он, что опасность – это Королева, приемная мать Ины, ее единственная семья?

– Роан, пожалуйста, поверь мне. Забери ее из комнаты и отведи в свою. Оставайся с ней, пока я не скажу тебе, что она в безопасности.

Роан молча смотрит на меня, на его лице страх.

– Пожалуйста, Роан, – надрывно умоляю я. – Ина – мой друг. Ничто другое не имеет сейчас значения. Если она вообще тебе небезразлична, побудь с ней, пока я не приду, и запри дверь. Пожалуйста.

Роан медленно отпускает мои руки.

– Хорошо, – наконец говорит он. – Я побуду с ней. Но потом ты придешь за нами и все объяснишь?

– Объясню, – выдыхаю я, чуть не плача от облегчения. – Обещаю. Теперь иди. Запри дверь и никого не впускай, что бы они ни сказали. – Я отворачиваюсь от него и иду по коридору, заставляя себя не оглядываться.

Ноги сами несут меня в правильном направлении – к Королеве.

29

С вытянутыми руками я поворачиваю в коридор, где находятся покои Королевы, готовая в любой момент остановить время, если стражники, охраняющие ее, попробуют мне помешать. Но в коридоре никого нет.

Может, Королева куда-то ушла? Я могу подождать здесь и встретить ее, когда она вернется. Подойдя к ее покоям, я на всякий случай пробую открыть дверь. К моему удивлению, ручка поддается, и дверь отворяется. Я сомневаюсь, тоненький голосок внутри меня шепчет, что здесь что-то не так.

Покои Королевы блестят, украшенные золотыми тканями и подсвеченные тусклым пламенем свеч. Огромное окно задернуто кроваво-красными занавесками, и мои глаза не сразу привыкают к сумраку. Просторная комната раза в два больше комнаты Ины, стены увешаны зеркалами и книжными полками. Я ожидала увидеть здесь Айвана или больше стражников, но комната практически пуста.

Королева Семперы стоит спиной ко мне, возле великолепного туалетного столика в углу. Единственная свеча освещает ее отражение в зеркале. На ней халат цвета индиго, а распущенные темно-рыжие волосы каскадом ниспадают на спину. Она не реагирует на звук закрывающейся двери.

– Ваше величество, – мягко зову я, прокручивая в голове придуманную мной историю. Ина болеет и послала меня попросить Королеву прийти в ее покои. Сомнительная история, но мне не нужно, чтобы она долго верила мне. Если я просто смогу заморозить ее, то успею рассказать правду Ине, и мы вместе решим, что делать.

Я подхожу ближе, но Королева по-прежнему не оборачивается.

На то, чтобы пересечь эту похожую на пещеру комнату, нужна целая вечность. Есть в ней что-то жутковатое: акустика заглушает одни звуки и усиливает другие, так что не слышно никаких посторонних шумов, кроме биения моего сердца, которое, кажется, заполнило всю комнату.

– Ваше величество, – уже громче повторяю я.

Но Королева не обращает внимания. Она стоит перед зеркалом с высоко поднятым подбородком, такая же могущественная, как на троне в своем дворце или перед толпой обожателей. Я замечаю движение ее рук, когда она аккуратно накладывает краску на глаза, а потом покрывает губы красным. Эта гнетущая тишина заставляет меня нервничать больше, чем что бы то ни было в этой комнате. Прилив силы и воли, которые унесли меня прочь от Лиама, покидает меня, и я снова чувствую себя не Алхимиком, а маленькой девочкой, намеренно зашедшей в пасть зверя.

Королева поворачивается ко мне. В глаза бросается ее неестественная бледность. Каково это – пребывать в теле, повидавшем пять столетий? Я лицом к лицу с горой, богиней, старым врагом, хотя не вижу в ней ничего знакомого.

– Джулс, – говорит она. А потом: – Антония.

Правда всплывает откуда ни возьмись. Да, я Антония. Автор книги, которую пытался выкрасть отец, чтобы сохранить мой секрет, и ради которой он умер. Это знание скрыто глубоко во мне. Еще одно воплощение Алхимика, понимаю я. Возможно, первое. Но это чувство быстро исчезает. Знание не гарантирует мне большей безопасности.

Под тяжестью взгляда Королевы мне хочется раствориться. Это какая-то осязаемая сила, поражающий луч, направленный прямо на меня. Но я заставляю себя стоять прямо, с высоко поднятой головой.

Королева смеется, низко, раскатисто, как далекий гром.

– Мы все встречаемся, встречаемся и встречаемся.

– Это я нужна тебе, а не Ина, – говорю я. – Что бы ты ни планировала, можешь отпустить ее.

Снова тот же смех. Я пытаюсь сохранить самообладание.

– Тебе не нужно переживать за Ину, – отвечает Королева. – Она мне больше не нужна. – Ее голос странный, очень тихий. – Однако было мило с твоей стороны поручить Роану Герлингу охранять ее, когда ты сама любишь его.

– Я… что? – я задыхаюсь, страх и замешательство овладевают мной. Как она узнала, что я сказала Роану?

Королева делает шаг вперед и кладет руку на мою грудь, прямо поверх бешено колотящегося сердца. Даже через ткань платья я ощущаю холод ее ледяного прикосновения. Мороз распространяется по телу с неимоверной скоростью.

– Ты права. У Ины Голд нет нужного мне сердца. – Теперь голос Королевы словно разделяется на два: один – ее собственный, а другой – озорной и заговорщицкий. От звука двух голосов мне становится еще страшнее.

Сердце.

Едва ее слова стихают, я пытаюсь сдвинуться с места, но не могу пошевелить и пальцем. А потом мои колени подгибаются, и я падаю, больно ударяясь о пол.

Последние остатки сил покидают меня, словно все тело превратилось в желе. Я вспоминаю слова Эдди о прикосновении к Королеве, выражение ее лица, как у испуганной лани: «Время как будто покидает тебя».

Я едва могу поднять голову, не говоря уже о том, чтобы защищаться, когда слышу, как дверь за мной открывается, и кто-то еще входит в комнату.

– Нет, – повторяет Королева, и теперь ее голос звучит отовсюду. – Ина не нужна мне. И никогда не была нужна.

А потом маленькая холодная рука касается моего подбородка. Я продолжаю держать глаза закрытыми, не желая видеть блеск клинка, который вспорет мое горло или пронзит сердце, не желая признавать, что я подвела Ину, подвела всех. Если Лиам прав и Колдунья – зло, то я по своей глупости только что передала ей мир.

Но…

– Открой глаза, Джулс, – зовет кто-то. Не Королева.

Я повинуюсь.

Каро стоит на коленях передо мной улыбаясь, ее рука лежит на моей щеке. За ней стоит Королева, но ее взгляд направлен куда-то вдаль.

– Каро! – я с облегчением вздыхаю. – Королева, она…

– Она ничто, – прерывает меня Каро.

Впервые с тех пор, как я увидела ее, она не говорит шепотом. Ее голос высокий, чистый и знакомый, как биение моего сердца. На ней черное бархатное платье, а не униформа служанки, а волосы распущены.

Непохоже, что она больна или в лихорадке.

Она не глядя дергает Королеву за безжизненно повисшую руку. Та сразу же падает, так быстро и тихо, словно марионетка, чьи веревочки подрезали.

Я издаю истошный крик, но некому прийти мне на помощь: Королева растянулась на боку – гора бархата, шелка и костей. От вида произошедшего меня начинает трясти.

Каро вздыхает, словно что-то недостающее внезапно вернулось к ней. Даже стоя на коленях передо мной, она выглядит величественной и могущественной.

Я молчу, но слезы капают прямо ей на руки. Она отпускает меня и вытирает руку о юбку. Глаза Королевы закрыты, ее грудь едва заметно поднимается и опускается.

– Не стоило говорить, что она ничто, – говорит Каро, цыкая на саму себя. – Когда-то Королева была моим другом. Мы обе тогда были молоды. Даже тогда я видела в ней потенциал.

Она улыбается давнему воспоминанию.

– А потом началось вторжение. Вскоре она вела войска Семперы к победе. После окончания битвы ее провозгласили Королевой. А я оставалась в тени все это время.

Мурашки бегут по коже. Каро повторяет урок истории: все дети Семперы знают, как Королева пришла к власти.

Но в ее рассказе о войне пятисотлетней давности чувствуется любовь, в голосе звучат ностальгические нотки, а в глазах какое-то тоскливое выражение. Должно быть, она сошла с ума, потому что если это не так, то я ужасно ошиблась.

– Сначала я сама подумывала стать Королевой, – продолжает она. – Без меня армия никогда не победила бы: это я убила врагов, раскрыв их секреты. Ах, Джулс, – она произносит мое имя как проклятье, – ты не поверишь, но восхождение на трон делает тебя целью. – Она смотрит на меня, словно это утверждение – самая большая несправедливость в мире. – В конце концов я поняла, что власть не связана с положением, особенно если ты слаб, – шипит она, бросая взгляд на валяющуюся Королеву. – Так даже лучше. Королева не могла бы делать то, что делала я: отправляться в места, в которых бывала я, оставаясь незамеченной и невидимой, как слуги. И власти у меня тоже хватало, когда она, – Каро жестом указывает на Королеву без сознания, – впустила меня. – Затем делает паузу и выразительно смотрит на меня, словно теперь мой черед говорить.

– Что значит, – хриплю я, – впустила тебя?

– Ты бы тоже могла научиться этому, если бы у тебя было больше времени. Прошепчи кому-то на ухо заклинание и подчини себе его разум. – Она рассматривает меня. – У меня было время, Джулс, и это немного компенсирует силу, которую ты у меня украла.

Ужасная правда начинает открываться мне. Так вот что я упустила! Но все мое тело бунтует против нового знания.

Каро тихо смеется, глядя мне в глаза.

– Не удивляйся так, Джулс, – упрекает меня она. – Если бы не я, Королева уже давно умерла бы, по крайней мере, была бы дряхлым мешком с костями, как та старая карга в западной башне. Мы помогали друг другу: я давала ей жизнь, а она мне – власть. Но она никогда не была тобой. – Каро снова оглядывается на распростертую Королеву и вздыхает. – И я устала скрываться в тени, прислуживать. Устала от кровавого железа. Я пила кровавое железо, стоящее сотни лет, и ненавижу его вкус.

– Сотни лет, – удивляюсь я. – Неужели никто не заметил, что ты не старела?

– Никто не замечает, Джулс. Никому нет дела до служанки. Ты-то должна это понимать. – Каро улыбается белозубой улыбкой. – А если и заметили бы, разобраться с ними не составило бы труда.

Ее слова чертовски правдивы. Я легко могу представить, как аристократические семьи не замечают эту самую служанку, вечно без морщин, стройную и ясноглазую.

Я смотрю на нее в ужасе, не в силах двигаться, а она смеется своим словам. Солнце за окном начинает садиться, из-за чего в комнате становится еще темнее. Черты ее лица превращаются лишь в контуры: острые скулы, белые зубы и невозможно темные глаза. Я видела это лицо раньше, среди огня, молний и теней.

– Как ты узнала? – мой голос дрожит.

– Твое кровавое железо, конечно же, – говорит Каро и начинает ходить передо мной как дикая кошка. – Я начала подозревать раньше, когда поняла, что ты солгала о своем происхождении, и после того, что случилось с ведуньей, но окончательно убедилась, когда увидела, как время возвращается к тебе. Я уже видела это раньше, когда ты была Эрин, и Мэй, и Сесилией, и так далее.

– Но Айван арестовал тебя и протащил перед всеми, он… – Мой голос затихает, ведь я понимаю правду еще до того, как она довольно усмехается. Конечно же, Айван был под ее контролем все это время. Вся история с хранилищем была уловкой, чтобы поймать меня в ловушку, проверить меня. – Ты знала, что я отдам время, чтобы спасти твою жизнь.

– Кажется, я знаю тебя лучше, чем ты сама.

Настоящий друг.

Невероятный враг.

– Ты действительно Колдунья, – шепчу я, облекая свои худшие страхи в слова, все еще надеясь, что она рассмеется мне в лицо и скажет, что я ошиблась, что я безумна. Но она этого не делает.

– Знаешь, мне стоит обидеться, – вместо этого говорит она, – на то, что ты никогда не помнишь меня так хорошо, как я помню тебя. Хотя, признаю́, в этот раз у меня ушло какое-то время, чтобы убедиться. Ты всегда была изворотливой, Антония, во всех жизнях. Но что хуже всего, – тебе все время помогали. – Она выплевывает последнее слово словно проклятие.

Я едва успеваю подумать о папе, Лоре, Лиаме, всех, кто был рядом, когда она тянется к моему лицу. Она не перестает улыбаться, в ее взгляде – настоящая любовь. А еще – голод, сильный, древний, ни на что не похожий голод.

– Чего ты хочешь? – вздыхаю я.

– Я хочу снова не зависеть от времени, – говорит она. – Столетиями я старела. Медленнее, чем большинство, но все равно. Я хочу быть прежней, не бояться старения или смерти, не пить кровь крестьян, как треклятый оборотень. – Ее глаза буравят мои, в них все еще эта ужасная смесь любви и голода, а в голосе появляется что-то темное и глубокое. – Я хочу то, что ты украла у меня так давно.

Все ее легкомыслие исчезает. Она отпускает меня, и внезапно мое тело снова принадлежит мне. Я с трудом поднимаюсь на слабые ноги и хватаюсь за спинку кровати, чтобы не упасть.

Каро отходит, оглядывая богатую комнату с выражением отвращения на лице.

– Все снова будет так, как было до того, как ты привязала кровь к железу, – шипит она. – Ты забрала мое бессмертие. Ты обрекла нас обеих. Я все исправлю, но обе мы жить не сможем.

Когда я вздрагиваю, она смеется.

– Почти пять сотен лет моя сила была заключена в твоем сердце. Я думала, что смогу освободить ее, убив тебя. Пришлось убить тебя не один раз, чтобы понять, что этого недостаточно. – Она стучит по собственной груди одним пальцем. – Сначала нужно разбить твое сердце.

– Тебе не повезло, – хриплю я, отступая и стараясь нащупать на ночном столике что-то, что можно использовать как оружие, но там ничего нет. – Отец мертв. Мать мертва. Я смотрела, как друзья голодают; мое сердце уже разбито.

Но Каро нетерпеливо качает головой.

– Нет, – говорит она, – ты не знаешь, каково это – быть разбитым. И не узнаешь, пока человек, которого ты любишь больше всех в этом мире, не умрет на твоих руках. – Теперь она смотрит на меня с кривой ухмылкой. – А сейчас, если ты не против компании, – говорит она, словно у меня есть выбор, – думаю, есть кое-кто, кого ты будешь рада увидеть.

Она подходит плывущей походкой к двери и открывает ее. За дверью стоит Айван вместе со связанным Роаном Герлингом.

30

Я не верю, что передо мной действительно Роан, испуганный, с широко распахнутыми глазами и связанными спереди руками. Он делает несколько шагов внутрь покоев Королевы – Айван пихает его вперед. Капитан-предатель держит нож в опасной близости от него. Взгляд Айвана решительно устремлен вперед, но Роан видит Королеву на полу и раскрывает рот от удивления.

Мне хочется крикнуть, что ему нужно бежать, сражаться, но не могу произнести ни слова: не знаю, магия ли это Каро или страх парализовали меня. На ее губах довольная ухмылка. Айван тоже улыбается.

Интересно, как много времени ушло у Каро на то, чтобы взять его под контроль? На что еще он готов пойти ради нее? В глазах капитана страх, хотя он твердо держит нож в руке. Айван боится Каро, и это пугает меня не меньше, чем вид рухнувшей на пол, словно тряпичная кукла, Королевы.

– Спасибо тебе за помощь, капитан, – мурлычет Каро. – Помни: пять минут.

Айван кивает. Эта странная команда наполняет меня неведомым ранее страхом.

На мгновение на лице Каро появляется выражение животной ярости.

– Иди, – рычит она. – И оставь нож.

Айван отступает к выходу, бросая мимолетный взгляд на Роана. Прежде чем закрыть за собой дверь, он разворачивается и бросает нож. Тот описывает в воздухе дугу – вспышка серебра – и падает у ног Каро. Я замираю.

Она поднимает его и поворачивается к Роану.

– На колени.

Выражение ее лица снова дружелюбное, но скрытая угроза все еще кроется в голосе. Роан повинуется, подчиняясь абсолютному страху, словно животное, приведенное на убой. Думаю, в моих глазах можно увидеть то же самое.

Ты не знаешь, каково это – быть разбитым. И не узнаешь, пока человек, которого ты любишь больше всех в этом мире, не умрет на твоих руках.

Теперь мне ясно, что она задумала. Забывая о всяких предосторожностях, я бросаюсь через комнату и встаю между замершим на месте Роаном и Каро. Кажется, один из самых страшных кошмаров воплощается в жизнь.

Она смеется.

– Тебе не сойдет это с рук, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. – Он – Герлинг, практически принц.

– Что значит принц для богини? – говорит Каро. – А на самом деле, – отвернувшись от меня, она наклоняется к Королеве, все еще распластанной на полу, – что значит Королева для богини?

Каро протягивает руку и хватает Королеву за платье. Кошмарный, хриплый звук вырывается из ее горла. Я даже не подозревала, что Королева все еще жива. Ее голова запрокидывается назад, а темная красная кровь струится из одной ноздри. Она открывает глаза и видит Каро, затем бросается вперед, пытаясь удержать равновесие.

Каро готова. Я в ужасе смотрю, как она отступает в сторону и одной рукой обвивает талию Королевы, другой вонзает нож ей в грудь – одно движение, и все кончено, – а потом толкает хрипящую женщину ко мне.

Мой крик наполняет комнату. Стоя на дрожащих ногах, я не могу двинуться с места. Королева падает на меня, и я машинально вытягиваю руки, чтобы поймать ее, успевая увидеть большие бледные глаза, грудь, мокрую от крови, заливающей мои руки и лицо. Я чувствую тяжесть обмякшего тела на своих руках, замечаю, как жизнь покидает ее. Ужасная пустота растет во мне. Все это время она была лишь марионеткой в руках настоящего монстра.

Мне удается скинуть с себя тело, и я падаю на пол, больно ударяясь руками и коленями. Мне едва удается побороть приступ тошноты. Запах крови окружает меня как красный туман, замутняя сознание.

Пока крик Роана не пронзает его.

Я поднимаю голову. Роан в ужасе смотрит на безжизненное тело Королевы, а Каро стоит за ним. Быстрым движением она хватает его за волосы, другой рукой запрокидывая его голову назад, и подносит окровавленный нож к горлу. Я замираю, стоя на коленях над Королевой, боясь пошевелиться, чтобы не спровоцировать ее снова.

– Ты облегчила мне задачу, Джулс, – говорит она. – Все видели, как лорд Герлинг смотрит на тебя. Никто не будет сомневаться в моей истории: ты предательница, которая соблазнила его, убедила пропустить тебя в покои Королевы, а потом убила обоих.

Роан бросает на меня отчаянный взгляд, потом безнадежно отводит глаза в сторону, понимая, в какой опасности находится.

– Каро, пожалуйста, – хрипит он.

– А ты, – Каро слегка прижимает нож, и струйка крови Роана смешивается с кровью Королевы на лезвии. – Ты красивый дурак: привел настоящего Алхимика прямо к моим ногам. – Потом она обращается ко мне. – Ты сделала ошибку, вернувшись сюда, Джулс. Если бы ты осталась в Крофтоне и довольствовалась любовью к Роану Герлингу издалека, я никогда не нашла бы тебя.

Но я едва слушаю ее. Мой взгляд прикован к Роану. Воспоминания обрушиваются на меня: о солнце, пробивающемся сквозь листья дуба, изматывающих сражениях на деревянных мечах, безудержном смехе и отсутствии каких-либо намеков на неравенство, всегда существовавшее между нами. Может, сегодняшний Роан – трус и дурак, но он не заслуживает такой смерти.

– Пожалуйста, – тихо говорит Роан. Он вздыхает, его кожа касается лезвия ножа, и кровь течет на воротник. – Прошу, Каро. Я сделаю что угодно.

Я перебиваю его.

– Я не люблю его. – Краем глаза я вижу, как Роан моргает. – И он не любит меня. – Я смотрю на Каро, надеясь, что она поверит в мою ложь. Пожалуйста…

Сомнение мелькает в ее взгляде, но уже слишком поздно – и всегда было поздно. Я знаю Каро, знаю, что ее желание сломать меня выжгло все остальные стремления.

– Если ты хотела, чтобы я была милосердной, – рычит она, – не стоило отнимать мое бессмертие.

И она проводит ножом, образуя глубокую красную борозду поперек горла Роана.

Я открываю рот, чтобы закричать, но не могу. Родившийся крик застрял в груди, которую словно сковали железными обручами.

Когда Каро отходит в сторону, Роан поднимает руки к горлу – кровь сочится сквозь его пальцы и льется на грудь. Он снова и снова открывает и закрывает рот, пытаясь что-то сказать. Потом наклоняется вперед и падает лицом вниз рядом с Королевой.

Мне кажется, что время снова остановилось, и я хочу повернуть его вспять, исправить произошедшее.

По полу растекается кровавое пятно. Нет, время не остановилось. Просто в комнате стало абсолютно тихо, как в могиле.

Каро смотрит на меня, выжидая, когда же я сломаюсь и сила вернется к ней. Но ничего не происходит. Она хмурится – на ее лице выражение плохо сдерживаемого разочарования.

Ярость, которую я никогда прежде не испытывала, загорается в моей груди. Злость заставляет встать на ноги. Она говорит мне, что я жива, не сломлена.

– Ты действительно его не любила, – говорит Каро. – Но это неважно. Я найду способ сломать тебя, даже если мне придется убить всех в Семпере. А пока ты будешь снова заперта в Эверлессе. Какая ирония.

Едва она замолкает, как я в звериной ярости прыгаю к ней и выкидываю вперед руки, желая, чтобы время заморозило ее на месте и чтобы я успела сомкнуть пальцы на ее шее. Пока круг времени несется к ней, я вижу, что Каро тоже поднимает руки, запрокидывая голову, и смеется.

Наши силы с грохотом сталкиваются, и меня откидывает на пол. В ушах звенит, книги валятся с полок, десятки украшений падают с комода на пол.

Когда звон в ушах понемногу стихает, я слышу вдалеке крики и тяжелый стук шагов, приближающихся по коридору. Потом дверь распахивается, и стражи Эверлесса забегают внутрь. Первый из них резко останавливается и начинает громко кричать при виде тел.

– Помогите! – вопит Каро. Я поворачиваю голову и вижу, что она показывает на меня; на ее лице застыл ужас. Айван стоит рядом с ней и смотрит на тело Роана Герлинга. До меня наконец доходит: пять минут потребовалось на то, чтобы стражники ворвались и стали свидетелями этой ужасной сцены.

Каро продолжает кричать, когда они окружают меня, хватают за руки и поднимают. Я даже не пытаюсь сопротивляться, потому что сил на это просто не осталось.

Когда они волокут меня прочь, Каро замолкает, провожая меня довольной улыбкой.

Эпилог

Кап.

Кап.

Ка…

Капля замирает в воздухе. Я едва могу различить ее в кромешной тьме подземелья. Но вон она, висит в воздухе, маленький шарик, отражающий свет факелов в коридоре, словно драгоценный камень – красивый и бесполезный.

Я отпускаю время и позволяю капле упасть на землю. На камне уже собралась приличная лужица, которая вскоре достигнет угла, в котором я дрожу от страха и холода, обхватив колени руками. Моя способность управлять временем сейчас менее чем просто бесполезна. Я могу играть с капельками воды или заставить пламя факела в коридоре замереть. Но не могу сделать свою камеру теплее или покинуть ее.

Я могу держать время в руках, но, как бы ни сосредотачивалась, не могу заставить его повернуть вспять. Я пыталась, кажется, уже тысячу раз.

Имя Антония засело в моем мозгу. Наконец я знаю, кто я, но от этого становится только горше, потому что я умру здесь, а Каро, Колдунья, победила меня. Я подвела Антонию, подвела все одиннадцать своих прошлых жизней, даже не зная, как отчаянно они сражались. Я подвела Роана, мальчика, которого когда-то любила. Подвела Семперу, оставив страну в ее власти, а Ину – на ее милость.

При мысли об Ине внутри все холодеет.

Должно быть, она ненавидит меня всеми фибрами души. А почему бы и нет? Я слышала, как шептались стражники, знаю про слухи, которые Каро распустила обо мне. Я ведьма, соблазнившая Роана и использовавшая его, чтобы получить доступ к Королеве, а затем убила Королеву и его, когда он попытался остановить меня. А потом Каро застала меня над их телами с ножом, брошенным у моих окровавленных ног.

Я могла бы закрыть глаза и потерять себя в видениях, уйти в многочисленные воспоминания. Но я прижимаю руки к холодному каменному полу, пытаясь найти опору в настоящем. Если я потеряюсь в приятных воспоминаниях, то, возможно, не захочу возвращаться. Но если я постоянно буду думать о крови Роана на полу или представлять лицо Ины, когда она узнала о его смерти, то отчаяние разрушит меня.

Поэтому я предпочитаю сосредоточиться на своих знаниях.

Я нужна Каро живой, иначе была бы уже мертва. Ей нужно разбить мне сердце, чтобы получить силу, каким-то образом скрытую внутри. Это должно утешить меня, но боль от потери тех, кого я любила, не проходит.

Внутренний голос советует надеяться, что я умру до того, как она сломает меня. Но сама мысль отказаться от жизни, когда я наконец знаю, кто я, когда чувствую силу на кончиках пальцев, заставляет все мое существо протестовать.

Нет, я отказываюсь умирать.

Звук шагов раздается в холодном влажном коридоре. Шаги становятся все громче, приближаясь к камере. Я остаюсь на месте. В этом нет смысла – стражники никогда не подходят достаточно близко к решетке, чтобы я могла достать их и выхватить ключ.

Но на этот раз шаги звучат легче, чем обычно, периодически вообще затихая, словно кто-то останавливается, чтобы заглянуть в камеры.

Я поднимаю взгляд, как раз когда возле решетки появляется Лиам. Увидев меня, он несется к двери моей камеры – и мое раненое истощенное сердце словно оживает и бьется сильнее.

Нет, это мираж. Лиам не может находиться здесь. Перед глазами всплывает ужасная картина: Роан дрожит с ножом у горла, потом он уже на земле, безжизненные глаза широко раскрыты, алая кровь растекается по полу. Если она узнает, что Лиам помогал мне, то поступит с ним так же или еще хуже.

– Что ты делаешь? – мой голос хриплый от долгого молчания. Я поднимаюсь на трясущихся ногах. Он ужасно выглядит: бледное лицо осунулось, темные круги под глазами стали еще заметнее.

– Джулс, – тихо зовет он. – Ты в порядке?

– Тебе нельзя сюда спускаться, – резко отвечаю я, пытаясь скрыть свой страх. – Каро…

– Я знаю, что сделает Каро, – перебивает он меня. В его голосе горе и отчаяние: он потерял брата. – Я должен был понять, что она такое. Если бы я… – Он замолкает, отводя взгляд, и мне кажется, я вижу блеск слез в его глазах.

– Мне так жаль Роана, – говорю я так мягко, как только могу. Даже если они не ладили друг с другом, не могу представить, каково это – увидеть, как твоего брата или сестру убивают с такой жестокостью без какой-либо причины.

Страх сковывает меня, когда я задумываюсь об Ине.

– Роан – всего лишь начало, – с горечью говорит Лиам. – Пока Ина готовится сесть на трон, Каро закрыла поместье и вызывает на допрос всех, кто хоть как-то связан с тобой.

Кровь стынет в жилах. Лора. Хинтон.

– Ей нужно разбить мое сердце, – говорю я, обращаясь, скорее, к самой себе. – Она ищет тех, кого я люблю.

Лиам заканчивает мысль за меня.

– Тебе нужно выбраться отсюда, прежде чем она начнет их убивать. – Он крепко сжимает прутья решетки. – Нужно уходить. У нас есть несколько минут.

Я закрываю глаза, стараясь успокоить взволнованный разум и спокойно подумать. Лица любимых людей проносятся перед моими глазами. Прогоняя страх от мыслей, что другие могут тоже стать жертвами Каро, я встречаюсь взглядом с Лиамом и подхожу к нему.

Накрыв ладонью его руку, я чувствую, как он дрожит, но не двигается с места. Я наслаждаюсь его теплом – единственным теплом, которое я чувствую за последние дни.

– Закрой глаза, – говорю я ему и закрываю свои, взывая к скрытой внутри силе, способной остановить ход времени.

Камера и коридор пусты, поэтому, открыв глаза, я не сразу понимаю, сработало ли. И только потом замечаю, что звук капающей воды не слышен и пламя факела за спиной Лиама замерло.

Только Лиам рядом со мной тяжело дышит. Тело, ослабевшее от нехватки еды и сна, дрожит. Но я крепко сжимаю руки Лиама. Он открывает глаза, медленно и удивленно моргает, а потом понимает, что случилось.

Как бы мне ни хотелось, я выпускаю его руки и показываю на коридор.

– Ключи у стражи.

Лиам сразу все понимает и твердым шагом уходит вглубь коридора. Я вся дрожу от страха за него.

Но через несколько минут он возвращается с зажатым в кулаке ключом. Пока Лиам возится с замком, сердце бешено колотится в груди. Дверь открывается быстрее, чем я думала. Отвыкнув ходить, я делаю неуверенный шаг вперед. Лиам подхватывает меня, и секунду мы стоим вот так: его рука вокруг моих плеч, а моя щека прижата к его груди. Тепло окутывает меня, и на короткий миг я чувствую себя почти в безопасности. Но я знаю, что мы не можем здесь оставаться. Время замерло в подземелье, но наверху – для Каро, Ины и всех, кого я люблю, – секунды тикают.

Лиам отходит первый и берет меня за руку.

– Я знаю секретный ход, – говорит он низким, не терпящим возражений голосом. – Следуй за мной.

Он тянет меня по коридору, стараясь идти не очень быстро, хотя я вижу, что ему хочется бежать. Лиам ведет меня по все более узким коридорам. Воздух здесь холодный и тяжелый и пахнет водой. Сначала я считаю секунды до начала погони, но вскоре все, о чем я могу думать, – это как удержаться на слабеющих ногах и продлить заморозку.

Наконец мы подходим к узкой винтовой лестнице, карабкаемся по ней, и мне начинает казаться, что ей нет конца. Но мы оказываемся в маленькой хижине, освещенной масляной лампой. Я выглядываю из окна и вижу озеро, а за ним – замок. Должно быть, мы в одной из хижин для стражников у северной стены, где они могут погреться. Здесь есть кровать и стол, заваленный провизией.

Я выпускаю руку Лиама и сажусь на кровать, пытаясь отдышаться. Все мои конечности кажутся мягкими как желе. Я наблюдаю за тем, как Лиам засовывает провизию в два заплечных мешка, а потом поворачивается и протягивает мне один.

– Эдди сможет спрятать нас сегодня ночью, – говорит он. – А завтра мы покинем поместье.

Искреннее, открытое выражение его лица причиняет мне боль: Лиам рискует жизнью ради меня и готов отказаться от всего, что имеет. Я не могу принять такую жертву.

– Каро убила Роана, потому что думала, что я его люблю, – говорю я.

Глаза Лиама вспыхивают.

– Но это не так.

Боль пронзает грудь.

– Может, нет. А может, недостаточно. Не в этом дело. – Я смотрю прямо в глаза Лиама, желая, чтобы он почувствовал всю опасность нахождения рядом со мной. – Ты не можешь идти со мной, Лиам. Ты погибнешь.

Он кривит губы. Я жду, что он начнет спорить, но Лиам задерживает на мне взгляд чуть дольше, а потом наконец кивает. Я одновременно испытываю облегчение и разочарование.

– Если бы я доверился тебе раньше… – наконец говорит он. Его голос обрывается, и он делает глубокий вдох, прежде чем продолжить. – Если бы рассказал тебе, что знал, ничего бы этого не случилось… – Слова, которые он не произносит, повисают между нами. Королева была бы жива. Роан был бы жив.

– Как не случилось бы ничего подобного, если бы я отправилась в Эмбергрис, как ты просил, – мягко возражаю я. – Мы можем винить себя сколько угодно, но это не поможет остановить Каро. – Голос дрожит, когда я произношу ее имя.

Лиам ловит мой взгляд, а я протягиваю руку и беру собранную им сумку.

– Подожди, – он открывает ящик стола и вытаскивает маленькую потертую книжечку в кожаной обложке. При виде нее я погружаюсь в воспоминания: холодные ночи в нашем коттедже, я сижу у папы на коленях, пока он читает мне истории из этой книги. Я сама открываю ее и вожу пальцем по словам, зная, что они принадлежат мне, хотя я слишком мала, чтобы читать сама. Разные воспоминания, мои и чужие, мысли Антонии и других людей, чьи жизни я проживала, их надежды, любовь и страхи звучат в голове. Вот что папа искал в хранилище, вот за что он отдал жизнь!

– Мне не нравится мысль, что ты будешь одна, – мягко говорит Лиам.

Слабая надежда теплится во мне.

– Я не одна, – отвечаю я, забирая книгу. Я не могу быть одна, когда со мной мое прошлое, которое обращается ко мне с этих страниц.

Лиам смотрит на меня, и кажется, борется с желанием протянуть ко мне руки.

– Что ты будешь делать? – тихо спрашивает он.

– Не знаю, – признаюсь я. – Прятаться. Узнавать о себе. А когда буду готова, постараюсь встретиться с Каро.

– Еще не поздно исчезнуть, – говорит он. – Ты можешь изменить имя и уехать из Семперы. Она никогда тебя не найдет.

– Она найдет меня, – с уверенностью отвечаю я. – Ты не знаешь ее. Я не исчезну, оставив тебя и остальных в ее власти навсегда, – я беру его за руку. – Оставайся здесь, в Эверлессе. Ты мне понадобишься, прежде чем все закончится.

Он медленно кивает.

– Я помогу чем смогу. И не стану прощаться, Джулс, – шепчет он. – Теперь беги.

Я бросаю еще один взгляд на него: мальчик, которого я ненавидела так долго, оказывается, защищал меня с самого детства. Его глаза – темные озера, полные тоски и страха. Мне вдруг хочется поцеловать его, но я сдерживаюсь, вспоминая, что мое прикосновение – знак смерти.

– Спасибо тебе, Лиам, – говорю я.

А потом разворачиваюсь и ухожу в ночь, направляясь в будущее, такое же таинственное и неизвестное, как мое сердце.

Благодарности

Любая книга в той или иной мере – работа целой команды, но это особенно касается «Эверлесса». Так много людей сделали свой вклад, чтобы этот роман появился на свет, и я им всем бесконечно благодарна.

Спасибо всей команде Glasstown Entertainment за то, что сделали мечту реальностью: Лекса Хиллер, Лорен Оливер, Рода Беллеца, Камилла Бенко, Тара Сонин, Адам Сильвера, Эмили Берж и, в частности, Алекса Вейко. Алекса, этой книги не было бы без тебя. Спасибо за бесконечные часы, проведенные со мной и с этими страницами. Было весело, и это точно стоило всех тех странных взглядов, которыми нас награждали, когда мы обсуждали убийство и реинкарнацию в кофейнях.

Спасибо моим замечательным редакторам Эрике Суссман, Таре Вейкум, Кари Сазерланд и всем в HarperTeen за контроль и помощь в создании этой книги с начала до конца. Ваши профессиональные замечания, эта прекрасная обложка, выход этой книги в свет благодаря вашей работе – все это много значит для меня. Особый крик благодарности выпускающим редакторам, которые мирились с моей хронической неспособностью умещаться в сроки.

Спасибо Стивену Барбара и Линдси Блессинг из Inkwell за то, что нашли «Эверлессу» дом и отправили его по всему миру. Мысль о том, что мои слова появятся в странах, в которых я никогда не была, на языках, на которых я не говорю, не перестает мне казаться в чем-то нереальной.

Спасибо всем в Curtis Brown за то, что подбадривали меня, делили хорошие новости и всегда принимали меня с открытыми объятиями, когда нужен был совет. Я так счастлива работать там, куда хочу возвращаться каждый день!

Всем учителям и наставникам, помогавшим мне на моем пути, которые убедили меня добиваться большего, особенно Сонье Сондерс, Дженнифер Нелсон, Келли Бант, Мэгги Шеа и Эми Блум.

Мой семье – Рейчел, Бену, Ханне, бабушке и дедушке, которые читали мои первые литературные «попытки» и подбадривали меня в этом начинании.

Генри – за то, что был рядом со мной на всех этапах этого путешествия, за то, что радовался хорошим новостям даже больше, чем я, и не жаловался, что мне приходилось отдаляться от мира на целые дни, чтобы писать. За то, что заставляешь меня улыбаться и смеяться каждый день. Я знаю, мы часто это говорим, но мне так повезло с тобой!

Папе – за сотни ночей, проведенных на полу в коридоре, на равном расстоянии от всех детских, за чтением «Гарри Поттера», «Хроник Нарнии», «Обитателей холмов» и многих других книг. За то, что каждый раз находил новую историю, которая начиналась жутко, а заканчивалась счастливо.

Маме – за поддержку в неизведанных дебрях написания книг и жизни и за то, что никогда не переставала верить в то, что я смогу это сделать. Тем, что я прошла такой долгий путь от дружелюбного морского монстра Штельцена, я обязана только тебе.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg