«Последний фронтир. Черный Лес»

Последний фронтир. Черный Лес (fb2) - Последний фронтир. Черный Лес [litres, авторский текст] (Город [Вероника Мелан] - 13) 880K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вероника Мелан

Вероника Мелан Последний Фронтир. Том 2. Черный Лес

Часть 1

Глава 1

Blue Stahli – Mystique

Она неслась в сплошной черноте, не разбирая направления, а враги возникали на пути, как призраки, один за другим. Светящемуся и полупрозрачному мужику в плотной шапке и тяжелой одежде она снесла голову мечом, во второго – вдали – выстрелила из пистолета. От третьего – не человека вовсе, а клыкастой твари – сумела унести ноги, лишь пригнувшись, а после притаившись в тени возникшей на пути каменной гряды. Схоронилась, переждала. Снова бросилась бежать.

– Точка три «В» пройдена, – звучал откуда-то ровный голос.

И почти сразу же тьма рассеялась, просветлела – окружение стало походить на туман. Впереди обрыв – перепрыгнуть.

Перепрыгнула. Почти. Сорвалась по камням, упала на дно – к счастью, неглубокое, – взобралась, как обезьяна, по стене, ободрала в кровь ладони. А на той стороне на земле пять видов оружия: палаш, секира, арбалет, меч, автомат… Что выбрать?

– Быстрее, – гнал голос невидимого собеседника.

Он – Джон – всегда был рядом, всегда следил, но никогда не подпадал под удар, не мешал. Всевидящее Око.

Секира – тяжело, арбалет – долго взводить, меч…

И уже вылетел из мутной пелены очередной враг – зверь, похожий на разъяренного буйвола.

Белинда схватилась за автомат – глухо затарахтела очередь, заходил ходуном под руками приклад.

Зверь рухнул в шаге от нее, напоследок взглянул на нее красным глазом – заплывшим и диким.

– Впереди точка четыре «А»…

Выбившаяся из сил Лин всхрипнула, как загнанная лошадь, бросила ствол, схватила с земли меч и ринулась вперед, пробивая грудью ненавистный туман.

Они вот уже третий месяц тренировались не в Тин-До, а в центральном здании Комиссии, но она все никак не могла привыкнуть, что в закрытом помещении по щелчку чужого пальца вот так запросто перестраивается реальность: обрушивается в овраги пол, корежатся в высокогорья стены, из воздуха налетают опасные твари – пропусти одну, и ты мертв.

Мертв. Наверное. Нет, Мастер Мастеров никогда бы не допустил настоящей смерти, но заставил бы ее за подобную ошибку тренироваться до упада, до полного обессиливания и физического и морального опустошения. Джон не любил ошибки.

Белинда крутилась, отбиваясь от чужих атак, как волчок. С выбрасываемыми поочередно в стороны руками и ногами она походила на обезумевший перочинный нож. Одному по горлу, второму по промежности, третьему стальным пальцем в межреберье…

Ей объясняли: это Пантеон Миражей. Место, в котором изначально нет ничего, лишь материя, по команде разума свыше складывающаяся в объекты. Разумом свыше был конечно же он – Джон. И количеством врагов он не обделял.

За один лишь час тренировки Лин превращалась в дрожащую лужу – мешок с мышцами, едва способный самостоятельно передвигаться, – зато какой результат!

– Отрезок четыре «А» пройден. Выбор оружия…

А на земле лом, грабли и рыболовная сеть. Сеть?!

Сбоку недобро засвистело, захлопало крыльями.

– Противник – не человек. Прощупай энергетическую структуру. Реши, допустим ли бой.

Прежде, чем что-то решать, Лин в панике схватилась за грабли.

* * *

(Lara Fabian – Demain N'Existe Pas)

После тренировки начиналась часть, которую Белинда любила больше всего, – «починка». Ее тела.

Ее в зависимости от полученных повреждений либо укладывали на длинную кушетку, либо просили сесть в неудобное кресло с прямой, но короткой спинкой, а после… ее касались его руки.

В перчатках, конечно же.

Но все-таки.

Белые стены, белый кабинет – всегда пустой и тихий. Много света. Только она и человек в серебристой форме. Ее всегда раздевали почти донага – до тонких эластичных плавок и спортивного бюстгальтера.

– Видишь эту рану? Если бы на отрезке два «С» ты выбрала нож, тебя распороли бы до ребер.

Краев разорванной кожи осторожно коснулся палец; Лин со свистом втянула воздух.

– А если бы метнула копье, сумела бы избежать повреждения.

Она в какой-то мере радовалась, что не сумела, – глупо, но ничего не могла с собой поделать. Бок, впрочем, саднило страшно.

Но здесь, после тренировок, Джон проводил с ней не меньше часа – латал кости, мышцы и кожу. Касался, поглаживал, на длительное время прикладывал к ней свои ладони. Все по делу – ничего лишнего.

А Белинда испытывала тайный восторг. Старалась не смотреть на того, кто находился рядом, и им же жила – то выхватит краем глаза незакрытый кусочек кожи у воротника, то выбритый подбородок, то тихонько втянет ставший их общим воздух.

Джон почти не пах, и хорошо. Потому что, если бы пах, она сошла бы с ума – сбрендила бы окончательно. Она и так в последнее время лезла к нему с двусмысленными фразами все чаще, и ее, к удивлению, не упрекали и не осаживали. Однако на провокации не отвечали тоже.

– Ложись.

Кушетка под ее весом даже не скрипнула.

Белинда так и не поняла, что ей нравится больше – сидеть или лежать. Когда лежишь – интимнее. Когда сидишь – Джон ближе.

– Ты вовремя распознала, что с последним драться не имело смысла – он был сильнее тебя физически раз в пятнадцать.

Занимаясь ее телом, Джон раскладывал ход прошедшего боя по кирпичикам: хвалил, упрекал, объяснял, как было бы лучше, правильнее, быстрее. Она слушала и не слушала. В его поле, как бывало всегда, она плыла, теряла ясность мыслительных процессов, зато приобретала потрясающую чувствительность. Рядом с ним воздух становился колюче-холодным, зато ее собственное дыхание предательски-горячим. И хорошо, что этот факт никогда не комментировался.

– У тебя вывихнута лодыжка. В настоящем бою недопустимо. Будь противников на один или два больше…

Да где в реальной жизни она возьмет такое количество врагов?

Куда сильнее ее сейчас занимали прижавшиеся к животу ладони – шло сканирование ее ранений.

– От удара смещен позвонок, рястянуты два сухожилия, множественные порезы, трещин в костях нет…

Она не слушала.

Между ними сохранилась та нить, которая связала в Тин-До. Все вроде бы было просто: он Учитель, она ученица, однако существовало что-то еще. Всегда сквозящее между ними в воздухе и звучащее сквозь слова, как второй немой диалог, который слышат сердца.

«Слышал ли его Джон? – всегда вопрошала себя Белинда. – Или же это только «ее»? Как узнать, как?»

– Джон…

Здесь она могла называть его по имени.

Тихий вопрос, и его ресницы дрогнули. В глаза ей не посмотрели. Не изменился и ровный взгляд – и теплый, и холодный, строгий, и как будто чуть насмешливый. Странный взгляд – он всегда ее пленил.

– А что Вы делаете этим вечером?

Она уже не в первый раз шагала туда, куда не следовало, но не могла остановиться. Хоть бы один жест, хоть бы дополнительный градус в его глазах, и она рванула бы навстречу.

Человек рядом с ней долго молчал – помнится, когда он впервые явил ей себя в форме, Белинда долго не могла оправиться от шока. Потом приняла это, как данность – ну и что, что Представитель Комиссии? Ведь… учит дальше? Ведь… может быть?

– Работаю.

Отозвался просто и сложно. Сделал вид, что не понял намека.

– А после работы? – его ладони на ее животе вибрировали, и у Лин почему-то чесались пятки. Побочные эффекты быстрой регенерации. – Вы выпьете со мной пива? Я приглашаю.

Он смотрел на нее так долго, что она вновь запуталась во взгляде серо-зеленых глаз, проросла в нем.

– Вы любите кольца кальмаров в кляре?

Ей хотелось знать о нем так много – все, – но на данный момент хватило бы просто «люблю». И сердце обратилось бы бабочкой, и в следующей битве она победила бы за них двоих всех врагов.

– Если Вы освобождаетесь не поздно – «даже если поздно», – я знаю одно хорошее место…

– Назови мне энергоструктуру врагов на отрезке шесть «В».

Лин осеклась.

Вот и все.

Ей никогда не отказывали. И никогда не принимали ее приглашений.

Вздохнуть она постаралась неслышно.

– Энергия текучая, древовидная, плотность от нуля до четырех, разрушительная способность примерно три.

– Четыре.

Ладно. Попробует повторить приглашение на следующей неделе.

* * *

Автобус, идущий на улицу Вананда, попался старенький, дизельный и все время застревал в пробках. Вместе с низким гулом двигателя, передаваясь через жесткое сиденье, дрожали и внутренности Белинды.

За окном снова сентябрь. Как и два года назад – капризный, дождливый, похожий на тот, который она когда-то встречала в Ринт-Круке. Куда утекло время, когда?

Снаружи моросило.

Пассажиров помимо нее и кондукторши, пятеро: долговязый парень в наушниках у двери, морщинистый мужик с потертой тростью напротив, парочка влюбленных на сиденье возле кабины водителя и усталая тетка, глядящая в никуда. Пассажиров пять, а присутствующих ни одного. Парень утонул в словах и нотах, льющихся в уши, мужик жамкал губами и хмурился, вспоминая что-то из прошлого, парочка существовала в иллюзорном мире, выдуманном на двоих. Довольно хрупком, как предположила Лин, глядя на капризничающую по поводу и без девчонку, которая то улыбалась, то поджимала накрашенные губы. Тетка и подавно ушла в печальные грезы о несбывшемся. Кондукторша неприязненно пересчитывала деньги – видимо, дневная выручка оказалась меньше ожидаемой.

И потому в автобусе была одна Белинда. Какое-то время рассматривала остальных, слушала монотонный рокот мотора, стекала вместе с холодными каплями по стеклу. Была здесь и нигде.

Зачем она вернулась во внешний мир? Для чего поспешила возвращаться сюда, где даже поговорить ни с кем не выходит? Она теперь инопланетянин, она теперь устроена по-другому, она может разговаривать, глядя собеседнику в глаза и созерцая душу. Но с кем? Если людские сердца в основной массе закрыты плотной пеленой бесконечных желаний и недовольства от того, что все эти чудесные, на первый взгляд, желания не спешат претворяться в жизнь. И отсюда раздражение, тоска, кусачие слова, бесконечные обиды, злость…

Она была такой же. С «подселенцем» в голове, окруженная паутинным коконом стрессов, смертельно уставшая от борьбы с жизнью и самой собой.

«Она могла такой и остаться…»

Могла. Но долгие год и восемь месяцев, наполненные тренировками, медитациями и гармоничным, хоть и непростым режимом, не прошли даром.

Тин-До.

Белинда до сих пор вопрошала себя, зачем ушла оттуда так скоро? Могла задержаться еще на пару лет, но не задержалась, вдруг однажды в солнечный полдень, стоя на гребне холма, где всегда исполняла танец тела, с кристальной ясностью поняла: ей пора. Пора двигаться вперед, уходить из безопасной и привычной бухты, начинать применять полученные знания на практике. Зачем учиться грести, если не выходить в море?

Что ж, вот оно – море. Укрытый сумерками город, запруженные машинами дороги, чужая спешка и куча замков – не на внешних дверях, на внутренних. Быстро или медленно автобус мчит ее к дому. На телефоне нет новых смс, и, значит, сегодня не на работу.

Гудели после тренировки мышцы – несмотря на то, что Джон латал раны, усталость все равно наваливалась на Лин после часа в тренировочном зале невидимым плотным покрывалом. Ничего, доберется до дома, заварит чаю, а потом поспит – имеет право.

Парень в наушниках вышел за остановку до ее собственной; пробки рассосались сразу же, стоило маршруту номер четыре покинуть центральную часть города. Дальше три километра по прямой, а от последней остановки семь минут пешком под дождем. Ничего, ей не привыкать. Поднялся, приготовившись выходить, и мужик с тростью; кондукторша апатично созерцала окрестности сквозь умытое щетками лобовое стекло.

– Только до Рутгера Брамса, – раздался в динамиках голос водителя. – Маршрут укороченный.

Значит, еще плюс десять минут ходьбы. Раньше бы Лин мысленно выругалась, костеря на чем свет стоит поганых водителей и их привычку ничего не сообщать заранее. Теперь спокойно поднялась с места, накинула на голову капюшон, взялась за поручень. Вскользь отметила грусть от того, что Мастер Мастеров и в этот раз проигнорировал ее приглашение провести время после работы вместе. Вздохнула, ощутила, как родившаяся в глубине униженность взглянула на нее черными злыми глазами – мол, отпусти, не держи, – и Белинда мысленно распахнула клетку вокруг сердца. Ни к чему держать внутри стрессы – чем быстрее те уходят, тем меньше вреда причиняют. Шагнула на улицу, когда скрипучие дверцы разъехались в стороны, молча забалдела, втянув в легкие сырой, пахнущий размоченной землей вечерний воздух. Быстро зашагала по грязной обочине к улице Вананда – туда, где в тупичке ждал возвращения временной хозяйки крайний перед пустырем дом.

Тогда.

(Ashram – All' imbrunire)

– Значит… пора? – карие глаза Рим сделались непривычно глубокими. Конечно же, только на мгновенье. – Знаешь, а ты продержалась здесь гораздо дольше, чем я думала. Малявка.

И в ухмылке обнажились кривые зубы.

Лин улыбнулась тоже. Они вновь сидели на самом верху, там, где за колоннами прятался ветер, смотрели, как холмы обнимает закат. Уриманна привычно смолила самокрутку мелкими нервными затяжками. Белинда к тому времени не курила – бросила.

И они обе знали, что Лин уже давно не «малявка» и что она способна уложить одной левой и Лума, и отличника в боевых искусствах Тугала, и даже, скорее всего, Бурама. Если бы им однажды предложили выступить друг против друга. Ведь Мастер Мастеров не шутник, и, если учил, то учил хорошо, а Лин его тренировки не пропускала ни разу.

– Пойдешь, значит, в город? Уже знаешь, в какой?

– Не знаю, – ответ получился хриплым, неуверенным. Белинда до сих пор не понимала, зачем вняла голосу интуиции, зачем восприняла позыв уходить из Тин-До всерьез.

Над крытыми лесами холмами воцарилась первозданная безмятежность. Еще не отцвел на полях схровник, еще жужжали в воздухе шмели и стрекотали теплыми ночами цикады.

Рим тщательно прятала за маской равнодушия растерянность. Все-таки долго вместе.

– А Мастер Шицу что сказал?

– Что я знаю дорогу назад, если что.

И ухмылка на узком лице подруги расплылась шире.

– Тебе всегда везло – все двери для тебя открыты.

– Ну да, я же «халявщица».

А внутри ни капли обиды или злости, лишь тягучее сентиментальное спокойствие. И та самая сладкая грусть, когда понимаешь, что было хорошо, но уже не вернуть. Над Тин-До застыли золотистые облака.

– И это несмотря на то, что ты испортила им Тхар.

– Да я потом им пять новых Тхаров зачищала.

– Фигня, не считается.

– Тебе никогда ничто не считается.

Они препирались, как в самом начале. Раньше враги – теперь подруги. И чувствовалась, что Рим неуютно будет одной, в чем она, конечно, никогда не признается. Молчаливо и жадно распахивал на бритой голове пасть дракон; чиркнул о каменный пол край бычка – разлетелись искры.

– Ты… это… – и Рим, что случалось редко, стала вдруг честной, серьезной. – Ты ведь знаешь, что я твой друг?

Белинде хотелось закрыть глаза и зачем-то растянуть этот миг, где она сидит на теплой крыше, привалившись спиной к колонне, на очень-очень долго.

– Знаю. Я тоже твой друг.

– И судьба, она, если будет нужно, сведет нас снова.

Да, сведет. А у них ничего, чтобы обменяться – ни адресов, ни телефонов.

– Я знаю, Рим, все знаю.

Голова с ирокезом качнулась; расстроено поджались тонкие губы. Именно сейчас им страшно не хотелось расставаться друг с другом – не вот так скоро, без предупреждения, без моральной подготовки. Но обе вроде бы сильные, мудрые – справятся.

И нечего добавить.

– Но ты ведь еще побудешь здесь пару дней? Пока собираешься?

– Да, пару дней побуду.

– Здорово. Я успею плюнуть тебе в тарелку с лапшой.

– Угу. И пернуть через матрас.

И они рассмеялись. А после, оставив ласковый ветер гладить колонны в одиночестве, зашагали к полуразвалившейся винтовой лестнице.

Сейчас.

(Ashley Wallbridge feat. Elleah – These Walls (Album Mix))

На старенькой оцарапанной сковороде разогревалось масло.

Белинда достала из холодильника охлажденное куриное филе, которое прикупила утром. После выставила на стол сметану, кусочек сыра, хлеб. Помыла помидоры.

Замороженные продукты, полуфабрикаты? Раньше – может быть. Теперь – никогда. Пища являлась слишком важным атрибутом поддержания здоровья и сил, чтобы можно было, как раньше, пихать в себя мертвые, заполненные красителями и консервантами калории. В прошлом, пожалуйста: чипсы, котлеты из коробки, заказ пиццы на дом – все, приготовленное или автоматами, или чужими руками и чаще всего без души. Более она так не рисковала – научилась относиться к своему телу бережно.

Плита – почти что единственный предмет интерьера ее просторной кухни, помимо мойки и холодильника, – работала отлично; минуту спустя масло уже пахло и пузырилось. Лин покидала в него кусочки филе. Принялась чистить одну из трех картофелин, найденную в пакете на нижней полке холодильника. После поставила на дальнюю конфорку алюминиевую кастрюлю с водой.

Посуда досталась ей вместе с домом. Надолго ли?

Джон не сказал.

Тогда – будто в прошлой жизни, – когда она приняла решение уходить из Тин-До, ее волновало лишь одно: смогут ли они продолжить тренировки? Она научилась существовать без всего: комфорта, друзей, общения, ненужных потребностей, научилась довольствоваться малым. Но взвыла бы волком, узнай, что на этом ее общение с Мастером Мастеров прекратиться навсегда.

Собственно, она и взвыла, потому что решила, что именно так и будет. Помнится, в последние дни ходила серая лицом и молчаливая, как тень. Не могла понять, как ей жить без того, что сделалось смыслом ее жизни.

А после в хитросплетении коридоров – вечером накануне ухода – ее отыскал Бахрай. Сказал: «Девка, тебя в комната ждать. С печка». Она поняла бы его на манольском, но плосколицый мужик с косичками и в халате предпочитал изъясняться коряво, но на ее родном языке.

– Кто?

И на нее загадочно зыркнули, приподняв лохматую бровь.

В комнату с печкой она неслась, скользя по плитам и не вписываясь в повороты.

Именно там, в душной и натопленной каморке, Джон впервые предстал перед ней в серебристой одежде с белой полосой на рукаве, и Лин, помнится, поначалу обессилела от ужаса и накатившей вдруг дурноты. За ней все это время следила Комиссия? Она в чем-то провинилась? Что… вообще… происходит?

А ее собеседник не стал ничего пояснять. Лишь поинтересовался:

– Все поняла?

А она почему-то боялась смотреть ему в лицо. Сидела на краю койки, сжавшись в комок, и отводила глаза. Затем кое-как взяла себя в руки, чуть осмелела, спросила нервно:

– Вы ведь не пришли… за мной?

– Нет.

– А теперь уйдете? Насовсем?

В ответ пренебрежительно фыркнули:

– Все, тренироваться больше не хочешь?

– Не хочу?! – и она забыла про всякий страх. – Хочу! Больше всего на свете хочу.

– Тогда – вот, – и в ее сторону полетел серебристый ключ. – Нордейл, улица Вананда, дом восемьдесят семь. Пустует. Можешь пока занять.

Ключ она поймала жадно, как выплюнутую золотой рыбкой волшебную монету.

Дом оказался деревянным, простым, одноэтажным. Почти без мебели, зато с ровной площадкой на заднем дворе, подошедшей для ее занятий, и высокими от пола до потолка окнами. От окон, хотя вид из них открывался так себе – забор из сайдинга, а дальше поле и овраг, – Лин балдела особенно.

Здесь было пусто, тихо и… замечательно.

До той поры она не подозревала, что однажды окажется так далеко от расположившегося на краю Четырнадцатого Пембертона. За тысячи километров, аж в северной Столице.

Но Джон сказал, что здесь ему удобно. И этого хватило бы для того, чтобы она переехала куда угодно.

Курица шкворчала, пузырилась в масле и собственном соку; Белинда снова и снова думала о том, чьи руки сегодня снова касались ее тела.

«Надо сказать ему…»

Да, надо признаться во всем – что дура, что чувствует слишком много, что… Черт, давным-давно нужно было набраться храбрости и расставить все точки над «i». Услышать, что идиотка, что ничего не получится, увидеть равнодушие в серо-зеленых глазах или же сочувствие. В общем, увидеть что-то, что раз и навсегда обрубит в ней росток пробивающейся надежды. Эта самая надежда чрезмерно долго скребла душу и порождала в голове фантазии о том, чего не может быть никогда. Выпивала все душевные соки желанием обнять того, кто, наверное, и не помышлял о таком. Так больше нельзя – больно. Сегодня она ляжет в постель и перед тем, как провалится в привычную пустоту, вновь позволит себе несколько минут представлять запретное. Терзать собственное сознание, как мазохист.

Представив, насколько густой ушат говна, будь она прежней, вылил бы на нее «подселенец» за подобные мысли, Белинда усмехнулась.

А после прозвенел звонок.

Прежде чем двинуться в сторону двери, она вытерла руки полотенцем и выключила плиту.

(Blue Btahli – I Am the Beast)

Раньше.

Сколько всего изменилась с этого пресловутого «раньше».

Раньше бы она вообще не двинулась в сторону двери, находясь дома в одиночестве, – перепугалась бы, что за ней окажется незнакомец/насильник/маньяк, – теперь же распахнула ее, не спросив «кто там?»

А «там» стоял Кей Рамчини – ее коллега по работе. Невысокий, жилистый, в пропитанной дождем синей куртке и влажными волосами. Вьющиеся черные локоны не добавляли очарования владельцу желтоватой кожи и слишком узкого лица. Лин он не нравился.

– Здорова.

С улицы дохнуло стылой моросью.

Одетая в домашние трико и майку, под которой отсутствовал не нужный ей вечером бюстгальтер, Лин не шелохнулась.

– Цель визита?

Спросила ровно, как робот. Не улыбнулась, не попыталась повилять хвостом, лишь потому что коллега, – давно отлепилась от желания производить на кого-то ненужное впечатление.

– Поговорить – такая цель пойдет?

Кей ухмыльнулся криво, почти гнусно, и его передние зубы, наползающие друг на друга вдруг напомнили ей о Рим.

– Я пройду или нет?

Отодвигаясь в сторону, Белинда подумала о том, что для того, чтобы вырубить нежеланного гостя, ей понадобится примерно две секунды.

– А хорошо у тебя тут, просторненько.

Рамчини топтал пол ее гостиной, не сняв ботинки, – на досках отпечатывались мокрые следы.

Она уже поняла, что у этого не самого тактичного мужского образчика имелась слабость к равнодушным к нему женщинам. Либо к женщинам с полным отсутствием форм, как в ее случае.

– О чем ты хотел поговорить?

– А ты торопишься? У нас же вроде есть время?

Ей вдруг представилось, как она будет его вытаскивать на улицу, если вырубит посреди гостиной. Ей не нравились ни его наглые черные глаза, ни этот ощупывающий фигуру взгляд, ни слишком поздний при отсутствии приглашения визит.

– Я собираюсь ужинать.

– Вот! – Кей комично выставил вверх указательный палец. – Об этом я и хотел поговорить. Может, сходим в ресторан?

Лин сложила на груди руки, потому как выделяющиеся через ткань соски, по-видимому, оказывали на гостя магнетическое воздействие.

– Можем. Но ем я молча.

– Почему?

Она могла бы ответить «по кочану», но промолчала. Бессмысленно тратить слова и смыслы на того, кто их все равно не улавливает.

– Я смотрю, у тебя тут курочка? Может, тогда поедим у тебя?

– Я приготовила на одного.

Вместо того, чтобы внять намекам, Кей деловито кружил по гостиной – разглядывал сначала воткнутые в горшок с песком палочки, которые она на несколько минут поджигала перед сном. Нет не «духи гнать», но прихоть. После молча глазел на прикрепленный к стене затейливый рисунок мандалы, который подарил ей Шицу.

– А ты странная, да?

Его взгляд переместился на расстеленное прямо на голом полу одеяло – ее спальное место. Ухмылка неуловимо изменилась на неприязненную.

– Неласковая совсем.

– Совсем, – очень ласково ответила Лин.

– Ладно, – с фальшивой легкостью отмахнулся Рамчини. – Не хочешь в ресторан – как хочешь. Слышь, а ты правда во дворе вырыла яму, чтобы прыгать в нее по утрам? Прям, хоп-хоп-хоп?

И он пальцами с утолщенными от постоянных ударов костяшками изобразил человечка, запрыгивающего и выпрыгивающего из ямы.

Ответом ему вновь послужила тишина.

Кей покинул ее дом минуту спустя, прикинувшись, что не покороблен поведением хозяйки.

Белинда захлопнула дверь с выражением крайнего отвращения на лице.

Глава 2

(Gossip – Heavy Cross)

Каждый новый день начинался для нее так же, как в Тин-До, – с пробежки. Жара, туман, дождь или слякоть – все это более не имело значения. Белинда выскакивала через дальнюю в заборе дверь и неслась (пустырь – лес – вокруг оврага), пока не выдыхалась. А, учитывая, что теперь она почти никогда не выдыхалась, побуждающим сигналом к возвращению служила стрелка на часах.

Далее круг из обязательных упражнений уже во дворе: отжимания, подтягивания, прыжки с поджиманием коленей, кросс с преодолением препятствий, ледяная купель…

Если бы вчера Кей смог рассмотреть через окно ее оборудованный под спортивную площадку двор (Джон дал добро), то назвал бы ее уже не странной, а сумасбродной.

Она и сама себе иногда казалась таковой.

Зачем с каждый новой зарплаты рыть во дворе ямы, устанавливать турники, втыкать в землю бамбуковые палки с подвесными мостами? Зачем тренироваться до изнеможения, когда можно, например, поспать до обеда? Ведь здесь некому упрекать – Мастер Шицу далеко.

Собственно, он не упрекал и раньше.

Но совесть бдела.

Как и Мастер Мастеров.

Лин больше не могла не тренироваться – ее тело знало и умело слишком многое, чтобы слить все это в угоду лени. Каждое занятие – не просто заряд бодрости, но уже насущная необходимость до налитых и голодных по движению мышц. Каждое активное движение – набор энергии огня, купание в самодельном бассейне – балансировка энергией воды. Далее растирание – голышом и на свежем воздухе, после танец стихий и поклон земле.

Рамчини вообще не зашел бы к ней в гости, если бы видел с каким упорством и сжатыми от упрямства зубами Белинда по два часа сидела на шпагате, а после, напоминая приваленную к стене статую, медитировала.

Не зашел бы?

И черт с ним.

Завтракала она тем, чего хотело тело, – неторопливо оглядывала холодильник и внимательно прислушивалась к внутренним ощущениям: хлеба, сыра, творога? Не ограничивала себя ни в чем и не переедала. Кивала интуиции даже тогда, когда та просила странного – возникала вдруг в воображении морковь, корень редьки или оливковое масло. Если продукта в холодильнике не было, приходилось совершать дополнительный рейд в магазин.

Этим утром обошлось – выбор пал на мягкий творог с зеленью и кусок свежего хлеба с маслом. Все есть, хорошо.

Если на работу не вызовут, через часок она приступит к отработке ударов стальными пальцами, а после на полчаса нырнет в сложную и уже такую нужную тишину.

Смс: «Водитель приедет за тобой через пятнадцать минут» пришла тогда, когда Лин допивала чай.

Они всегда присылали за телохранителями машину. Обязывали всех, кого принимали в штат охранного агентства «Кордон», носить маячки. Белинда носила его тоже, и водитель зачастую встречал ее у выхода из магазина, парка или, как теперь, за воротами собственного дома, где она уже ждала его, одетая в неприметную темную одежду. В офисе ей назовут сложность сегодняшнего задания, а также подготовят подходящий случаю гардероб.

Машина всегда штатская, водитель сухощавый неприметный мужичок – нигде логотипов «Кордона». Они не светились.

– Доброе утро, мисси.

– Доброе, Джим.

Она плюхнулась на заднее сиденье и поежилась от холодного кожаной обивки.

Центральный офис «Кордона» располагался в центре города, но ее повезли не к нему – к западной окраине Нордейла, складским помещениям, в одном из которых для них оборудовали специальные территории: учебную часть, штаб, гардеробную, оружейную, а так же тренировочный зал, который она никогда не использовала. Предпочитала заниматься самостоятельно у себя во дворе.

«И с Джоном».

Бонни не протестовал. Бонни вообще оказался на удивление проницательным типом.

Бонни Трайт. Невысокий, не перекачанный, со светлыми вьющимися волосами и с прозрачными, резонирующими с небом голубыми глазами. Глядя на него, никто не узнал бы в нем бойца, но бойцом он являлся. Отменным. Как и руководителем.

Когда она вошла, Трайт уже восседал за столом, читая распечатанные документы.

– Приветствую, Белинда.

– И вам здравия.

Она прошагала к столу, остановилась, ожидая пока шеф закончит чтение, и не в первый раз принялась рассматривать довольно симпатичное лицо, которое не портила примостившаяся у носа бородавка. Но внутри, как и прежде, ничего не екнуло – не ее тип.

– Сегодня должно быть просто. Категория «А», сложность два. Сопровождение бизнесмена на сделку. Тебе придется там поторчать, а после убедиться, что он благополучно добрался до дома. С ним будут еще двое – его собственные.

Лин могла бы спросить: «Для чего ему мы, если там уже двое?» Но не спросила. Людям свойственно за себя бояться, и потому перестраховываться. Видимо, те двое не стопроцентно надежные парни.

– Ясно. Одежда?

– Чинная, деловая. Тебе уже приготовили блузку и костюм. Переодевайся, оружие получишь на складе.

* * *

Ей платили от двух до семи тысяч за сопровождение – бешеные деньги. Две, если все прошло спокойно, больше, если во время выполнения задания проявлялся предотвращенный ей впоследствии фактор риска, максимальную сумму, если спасла заказчику жизнь.

Жизнь она еще не спасала ни разу – в ее смены на клиентов не покушались (пока), а вот те самые риски изредка проявлялись. Однажды ей пришлось отвести с пути душевнобольного, который почему-то решил, что Джед Олсон, которого она в тот день охраняла, является виновным в моральной травме женщины по имени Дринна. Олсон позже признался, что ни о какой «Бринне или Дринне» он слыхом не слыхивал. Белинда аккуратно уберегла его от проблем и получила в тот вечер четыре тысячи вместо двух. В другой раз она не позволила клиенту войти в лифт, который был испорчен и позже сорвался с верхнего этажа в шахту – как узнала об угрозе? Сама не знала – почувствовала и доверилась интуиции. Наверное, это все Тин-До и жизнь в монастыре, а еще тишина во время медитаций, которая учила ощущать пространство. Так или иначе, вечером в офисе ей досталось пять с половиной тысяч новеньких хрустящих долларов – Бонни был доволен, как сытый питон. Подобные случаи держали репутацию «Кордона» на высоте, и шеф на деньги не скупился. Все счастливы.

Да, Рим оказалась права в одном: навыки бойца открывали двери в мир иных профессий – более опасных, но и более привлекательных, а также высоко оплачиваемых. Но ошиблась в другом – в том, что для получения рабочего места хватило бы одного только «диплома» Тин-До.

Белинде за место под солнцем в жестком бизнесе пришлось побороться.

* * *

Дондик Чертлен.

Лин сочла это имя дурацким и уже какое-то время задавалась вопросом: «А как называла бы Дондика любимая женщина?» Донни? Додди? Дуди? «Ты моя Дулечка…» Бред, пусть и ласковый.

Чертлен на сидящую позади и зажатую двумя громилами по бокам Белинду не смотрел вовсе – он потел. Изредка протирал толстую шею потерявшим свежесть платком, звякал цепью, соединяющей его запястье со стальным чемоданом, ворчал на водителя из-за скорости и бросал недовольные взгляды на циферблат золотых часов.

«Выйди пораньше, если боишься опоздать».

Дондик явно опаздывал.

Очередной бизнесмен, очередная встреча. Для Белинды – работа, после которой ей заплатят немалые деньги, и потому вместо глупых мыслей ей следовало сосредоточиться на знакомых уже рисках – на окружении.

Вместо того чтобы бороздить окрестности пристальным взглядом, Лин закрыла глаза и сосредоточилась на ментальном рельефе пространства – чует ли опасность?

Слева от нее презрительно хмыкнули – один из «шкафов» решил, что она прикорнула прямо в машине.

Спустя полминуты ее толкнули в бок.

Белинда не пошевелилась и глаз не открыла.

От встречи веяло скукой. Дондику докладывали о том, что «товар доставлен на склад»; бесконечно звонил в кармане его пиджака сотовый, надрывался словами песни «А ты одна такая, а я тебя…»

«Что я тебя?» Любил? Убил? Хотел, но так и…?

Дальше слова музыкального отрезка прерывались.

Лин сидела в углу хорошо освещенного панорамными окнами офиса, расположенного на двадцать четвертом этаже небоскреба «Тойрон», и наблюдала за присутствующими, трое из которых занимались подписанием бумаг, а еще четверо сверлили друг друга злыми глазами – телохранители обеих сторон.

Ее разум пребывал в покое.

Дверь заперта – за ней длинный коридор – шаги услышит издалека; зданий напротив «Торона» не существовало – снайперский выстрел исключался.

Текли своим чередом минуты солнечного дня.

Где-то далеко отсюда, дома, ее ждала уличная купель, обед и жесткая лежанка. До встречи с Джоном долгих шесть дней.

Если бы она вновь однажды встретила Рим, то обязательно сказала бы: «А знаешь ли ты, что баб в бойцовском деле все-таки не любят? И Ума-Тэ был прав…»

Сказала бы. Не скажет, потому что Рим далеко – наверное, все еще в Тин-До – гоняется по утрам за Бурумом, отрабатывает удары на узкоглазых учениках, плюет в одиночестве на пол крыши, прежде чем погасить бычок.

А, может, Уриманна уже далеко оттуда – не узнать. Однако, выдайся им совместный вечерок в баре под кружку пива, Лин обязательно поведала бы подруге историю о том, как по прибытию в Нордейл искала работу. Не историю даже – целый квест.

* * *

– Мне только что сообщили, что в прибывшем грузе не хватает пяти позиций.

Перестали шуршать в пальцах пересчитываемые купюры. Тишина в кабинете сделалась вязкой и запахла потенциальной гарью. Сквозь полуприкрытые веки Белинда на сверхсветовой скорости просчитывала возможные варианты нежелательного развития событий. Самый молодой телохранитель ее смущал – неуверенный, дерганный.

От такого жди беды…

– Так дела не делаются, Контон, ты знаешь об этом?

Контон – мордастый чернявый мужик, направивший Дондику груз, набычился, зло поджал губы:

– Я отправлял тебе все.

– Мне только что сказали…

– Мне похрен, что тебе сказали, – я отправлял все!

Что «все», Лин не имела понятия, но не отрывала взгляда от молодого нервного «шкафа», щеки которого уже покрылись неровными пятнами, а рука потянулась к кобуре. Она напряглась.

– Твои люди плохо считают! Прикажи им заново осмотреть товар…

– Мои люди отлично считают, но если ты решил…

– Я никогда никого не кидаю, понял меня?! – Контон подался вперед и поставил массивные кулаки на стол. – Может, это ты решил оставить себе груз, а заодно и деньги? Тогда, знаешь ли, будем действовать иначе…

И молодой, будто услыхав призыв действовать, потянулся к пистолету, взялся за кобуру. И следом за ним за кобуры похватались все.

Время для Белинды тут же растянулось, сделалось едва ползущим и текучим – она сгруппировалась на стуле, приготовилась к очень быстрому и точному прыжку. Потому что молодой – дурак, он выстрелит, потому что страшно боится первым получить пулю…

Из кармана пиджака зазвучала песня «А ты одна такая…», но Чертлен на телефон не обратил внимания. В этот момент он увидел, что стоящий позади Контона парень в костюме уже целит в него.

– Ах ты… – раздался пронзительный визг.

Запуганные дураки. Не умеют трактовать жесты и мимику других верным образом, идиоты…

Но было уже не до размышлений.

Белинда прыгнула за секунду до того, как пальцы додавили курки – снесла стул, а вместе с ним и Дондика, который рухнул на пол.

Выстрелы раздались почти синхронно.

Она не обязалась спасать жизни ни Контону, ни «шкафам», и потому за дверь войлоком, проскальзывая подошвами ботинок по натертому воском паркету, вытащила только жирняка-Чертлена. После чего заблокировала дверной замок отмычкой.

Тот факт, что люди Дондика действительно обсчитались – часть товара прибыла с другим грузом – выяснился позже. Но то были уже не ее проблемы.

Чертлен проехал с ней до офиса, лично обрисовал Бонни ситуацию и премию за спасение жизни Белинде выплатил своими.

Почти весь обратный путь в автобусе домой Лин потряхивало от адреналина и пережитого напряжения. Она сумела, успела.

«Идиоты, проклятые идиоты…»

Смотрела на темноту за окном, силилась унять внутри тряску и дребезг, морщилась от того, что даже потонувший в сумерках мир казался слишком ярким, болезненно-царапающим мозг.

Дондика домой провожали другие. Что стало с телохранителями, она не знала.

В кармане хрустела пятерка Дондика и честные семь от шефа.

Таких денег за день она не зарабатывала никогда.

* * *

Два года назад она была обычной женщиной – слабой, неуверенной, человеком с нестабильной психикой. Уходило это не сразу, постепенно, – растворялось в том воображаемом безмолвии, в котором она научилась тонуть почти без страха. Стать стабильной Белинда помогла себе сама. Стать полноценным бойцом ей помог не хмурый Бурам, не спарринги с учениками и даже не Шицу мудреными речами, но по большей части Джон. Все, что творилось в ее сознании после тренировок, она до сих пор не могла охарактеризовать одним словом – там шла сложнейшая перестановка блоков. Иногда часами напролет, иногда сутками. Жизнь текла своим чередом, а кубики, шестеренки и невидимые пластины меняли подолгу положение где-то на фоне. Сей процесс она не могла ни толком увидеть, ни даже отчетливо почувствовать, ни, тем более, каким-либо образом на него повлиять. Лишь твердить себе, что все идет верно, что к лучшему.

За два года изменилось многое – все: ее сознание, отношение к жизни, к чужим словам и поступкам, а также к своим собственным. Изменилось тело, его умение воспринимать информацию на клеточном уровне. Она, пусть не подолгу, умела теперь жить с открытым сердцем… Было бы еще для кого.

Белинда не научилась одному – жить для самой себя, стать себе полноценно нужной.

Но на то и время в виде жизни – длинный и непрерывный урок.

Когда ей, разместившей объявление в газете: «Ищу работу, обучена боевым искусствам» – предложили должность охранника торгового зала в супермаркете (наблюдать за покупателями, проверять ассортимент покупок при срабатывании сигнала контроля), она поначалу обрадовалась, но быстро сообразила – тело скиснет. Ему теперь требовалось гораздо больше, нежели стойка в течение восьми часов с редким перетоптыванием на уставших ступнях, – ему требовались настоящие тренировки. Напряжение, адреналин, занятия и, значит, свободный график работы. Чтобы утром пробежки, чтобы днем медитации, чтобы вечером тренировки. Пусть не каждый день, но все же. Так же поняла Белинда другое: о документе из Тин-До она в газете не упомянет (доверилась интуиции), а, если не напишет, значит, из серьезных контор к ней не обратятся.

Она оказалась права. Пришлось побегать.

(Gossip – Get a Job)

Первым частным охранным предприятием, куда она пришла самостоятельно, явилась фирма под названием «Блок-5».

Местный директор, имени которого она даже не узнала – сухопарый и желтолицый сморчок со злыми глазами, – при виде ее «диплома» из Тин-До лишь цинично фыркнул.

– Это что такое? Где это место? Сама, может, напечатала? Выглядит красивенько. Но бабы, знаешь ли, редко умеют драться.

Пренебрежительно отодвинув ее бумагу к краю стола, он продолжал говорить что-то обидное, но Белинда его не слушала. Она вдруг, чего с ней не случалось вечность, моментально вскипела и положила обе ладони на чужой стол, подалась вперед:

– Подготовку можно проверить, – давай, мол, действуй.

– Ух ты! – даже обрадовался сморчок. – Проверить, говоришь?

И он сделал то, что она запомнила на всю оставшуюся жизнь – резко и почти незаметно выбросил правую руку вперед.

Она поймала ее в пальцы-капкан возле своей ключицы. Сжала до боли.

– Урод, – выдохнула холодно. – А ты знаешь, что мог бы сломать мне ключицу?

Этот придурок либо не рассчитал силу удара, либо намеренно собирался жестоко ударить женщину, чего она с некоторых пор терпеть не намеревалась.

– Отпусти! – гном с черными волосами и нездорово-желтой в свете единственной лампы кожей попытался выдернуть схваченную руку. Не тут-то было.

– Мудак.

И она провернула чужое запястье – совсем чуть-чуть – до слабого треска костей.

– Вали отсюда, сука! – орали ей вслед. – Вали и больше никогда не возвращайся!

К выходу она шла спокойно, аккуратно засовывая свернутый диплом во внутренний карман.

Вторая попытка оказалась успешней.

Но ненамного.

Название агентства подкупало – «Щит», – расположение офиса тоже. Самый центр города, отдельное здание в три этажа – внутри все чисто, сверкает и сияет. Престижно.

На этот раз на ее диплом взглянули с откровенным удивлением и даже уважением. Но и с недоверием тоже.

– А где он располагается этот храм, скажешь?

– Нет.

В Тин-До приводила судьба, Мира, Духи или кто-то там еще… Но точно не ученики.

В чистом и просторном кабинете напротив нее сидел настолько же «престижный», как и сам офис, директор – лицо компании. Перекачанный до вздутого мяса некий Итан Кросс, которому вся одежда казалась малой. Торопилась отлететь в сторону горловая пуговицы рубахи, растянулась на широченных плечах вязка тесного пуловера.

Белинда по опыту знала: люди с избыточной мышечной массой уступают в скорости боя и реагирования «сухарям». И потому директор, скорее всего, сам телохранителем уже давно не являлся. Так, имиджевый представитель.

Итан продолжал внимательно разглядывать ее диплом – сложную вязь рамки, тер края бумаги, будто проверял на прочность и плотность, разве что не принюхивался. И все пытался выведать о Тин-До больше. Возможно для того, чтобы позже отправить туда кого-нибудь из своих ребят.

– Так, значит, прямо закончила?

– Получила то, что требовалось.

– И там тренируют монахи?

Она сдержанно кивнула.

– Ну, хоть в каком городе он есть, скажи?

«Сам узнаешь, если будет нужда».

Лин в ответ молчала. А перевозбужденный Кросс ерзал на стуле.

– Слушай, милочка, ты принесла очень редкую бумагу. Я таких за свою жизнь не видел. И потому…

«… я тебе не верю».

Его недоверие читалось в круглых, глубоко посаженных глазах.

– Знаешь, вот, если бы ты принесла мне тест «М-23», я бы и то меньше сомневался.

– Что это такое?

Она нахмурилась.

– Это тест Комиссии, который почти никогда не проходят люди. На выносливость. Вот эту бумагу я в своей жизни видел. Правда, на фотографии.

С недобрым уже предчувствием Лин предложила:

– Можно устроить проверочный бой.

– Ой, – тут же отмахнулись от нее. – Мужики, они знаешь, пощадят женщину, даже если сделают вид, что дерутся в полную силу. Сейчас поддадутся, а потом пострадает репутация.

Ей было непонятно, для чего поддаваться и почему по бою для Итана невозможно определить навыки.

– А если бы я принесла «М-23»?

– Ты? Принесла бы?

– Да.

– Вот тогда и поговорили бы.

К Джону она отправилась в тот же день.

Мастер Мастеров вышел к ней – подтянутый, деловой. Оторвался от своих дел.

– Слушаю тебя.

На улице жара – она в футболке и широких штанах. А в здании Комиссии прохлада, все в форме. Лин поежилась.

– Джон, скажите,… а существует ли возможность пройти тест «М-23»? Правда, я не знаю, что это такое.

– «М-23»? – серо-зеленые глаза смеялись. – Уверена, что он тебе нужен?

– Требуют при приеме на работу.

И человек напротив неуловимо изменился в лице. Будто за долю секунды успел подумать о том, а не помочь ли ей с трудоустройством, но решил, что ее самостоятельные собственные достижения будут ценнее.

Пытливо взглянул на нее, вздохнул укоризненно и как будто с насмешкой.

– Знаешь, «М-23» обычно проходят только мужчины из отряда специального назначения. Уверена, что хочешь испытать свои силы?

– А Вы верите, что я смогу его пройти?

Насмешка во взгляде пропала. Появилась сталь, а вместе с ней странное овеявшее ее изнутри тепло.

– Верю.

– Тогда допустите.

Джон допустил.

И после того марафона, который длился почти сутки и во время которого она, как бешеная, бегала, прыгала, плавала, взбиралась на километры вверх по разрушенным зданиям, а после спускалась с них (и все это на время), Лин проспала шестнадцать часов подряд.

Бумагу ей выдали.

Красивую, с красивой голограммой, с ее именем под строгим названием «Комиссионный Тест на выносливость. Категория: люди».

«Люди». Как будто «М-23» проходит кто-то еще…

И на следующий день, распираемая от гордости за саму себя, она отправилась в «Щит».

Недоверие на лице Итана на этот раз проступило крупными буквами – где-ты-это-взяла?!

И видно было, что вопросов у Кросса десятки, если не сотни, но задавать их – значит, снова не верить ей, значит, выставлять себя идиотом.

Спустя минуту напряженного молчания он сообщил ей:

– Хорошо, проверочный бой. Выпущу на тебя всех своих бойцов разом. В полную силу.

У Лин дернулось веко. Нет, она не стала ныть: «А как же Ваши слова про сертификат, про работу? Я же все принесла, а Вы обещали. Ведь сами же говорили, что один бой не показатель…»

Вместо этого она равнодушно пожала плечами и прищурила глаза:

– А кто будет работать, если я переломаю всем Вашим ребятам кости? В полную силу?

Поднялась со стула, развернулась и пошла к выходу.

До того, как предпринять третью попытку, Белинда долго листала газеты и пересматривала в интернете сайты. Уже чувствовала, где повезет, а где нет. И по всему выходило, что не повезет ей нигде.

Спорное ощущение внутри осталось лишь насчет «Кордона» – уж очень скромно они себя рекламировали. Тихо, ненавязчиво и оттого для нее привлекательно.

Бонни Трайт, когда она увидела его впервые, не показался ей ни злым сморчком, ни перекачанным идиотом. Что ни о чем хорошем, впрочем, не говорило.

«Если предложит проверочный бой, несмотря на документы, пойду работать охранником в супермаркет…»

Тогда Лин решила, что Рим насчет бумаги Тин-До и ее пробивной силы в мире силового бизнеса однозначно ошиблась.

Но Бонни взглянул на диплом Тин-До. После на сертификат «М-23».

Затем на нее.

И изрек: «Принята».

Глава 3

Тогда.

(Yanni Hrisomallis – Softly)

Над холмами расползался и постепенно мрачнел живописный закат, уступал место наползающей тьме, манил за собой наползающую следом ночь.

Вот и кончился еще один день – маленькая жизнь.

Белинда сидела на поваленном бревне, давно приспособленным под лавочку, и натирала Тхары.

– Чисть! – приказал плосколицый, когда неожиданно возник на ее пути и наградил ношей в виде трех бубнов и одной тряпицы. – Шорк-шорк. Чтобы блеск.

«Чтобы блеск».

Белинда едва ли знала, сколько кругов нужно совершить податливым куском ткани, чтобы добиться блеска старой и желтой поверхности, но чистила прилежно. Ей все равно некуда торопиться – время течет, она течет вместе с ним. Она живет и не спешит, потому что уже поняла: чему коснуться ее в жизни, то коснется, а чему пройти мимо, то пройдет, какие усилия к тому, чтобы задержать, ни прилагай. И все из того, что коснется или не коснется, станет ей уроком.

И в этом есть правильность.

Шорк-шорк.

Чуть выпуклые тарелки украшал орнамент и письмена, но их Лин прочитать не могла. Да и не хотела. Ей нравилось сидеть здесь, совершать монотонные движения, вдыхать вечер и спокойно прогорать вместе с фиолетовыми и синими всполохами на небе. Монастырь за ее спиной будто плыл сквозь невидимые пространства, ощущался ей незыблемым и в то же время эфемерным, прозрачным.

Шорк-шорк.

Когда явился вдруг плосколицый манол и уселся справа на бревно, Белинда лишь взглянула на него, вытянула руку с бубном и полюбовалась проделанной работой – первый Тхар блестел.

– Так хватит?

Она не думала, что ей ответят. Человек, имени которого она до сих пор не знала, хоть ей однажды называли его во время церемонии приема Лин в ученики (в тот день она от волнения позабыла все имена, включая свое собственное), что-то крякнул и закурил. Дым от его трубки пах необычно – несколько навязчиво, но приятно. Аромат казался ей сложным, как абрис далекого и незнакомого города на горизонте, – множество домов, зданий, слоев, и все это мерцает. Удивительный дым. Трубка, впрочем, тоже необычная – длинная, изогнутая.

Манол делал вид, что Лин не существует. Курил, молчал, как будто медитировал.

Она принялась осторожно натирать тряпицей второй гонг.

Где он их взял? Наверное, снял с трех ворот по периметру.

– А как вы их слышите? С такого далекого расстояния? – вдруг спросила она, позабыв, что с ней разговаривают. И неожиданно поняла, что уже знает ответ: все гонги соединены с плосколицым не видимыми ей связями-нитями. И угрюмому манолу не обязательно слышать их звук, чтобы уловить вибрацию – при касании латунной поверхности вибрирует окружающее его пространство.

Поняла, и сама удивилась – откуда? И почему таких простых вещей она не могла понять раньше?

И, значит, она совершенно напрасно когда-то колотила по Тхару камнем: если бы ей не желали открыть, это бы не помогло. И звук здесь ни при чем.

Ничего, исправит свою ошибку теперь – начистит все святыни так, что станут лучше новых.

– Хех, – усмехнулся манол. Будто почуял, что ответ ей больше не требуется, затянулся и вновь ушел в прострацию.

А Белинда задалась вопросом: а нужно ли, пока чистишь, восстанавливать эти самые связи с монахом? Которые вибрируют? И сама себе ответила: нет, она не знает, как. И потому, пусть восстанавливает сам. Ее дело – натереть.

Неслышно и мягко, будто большой пушистый зверь, подкрались и улеглись сверху сумерки; ярче разгорелись по периметру стены факелы. Плыл в воздухе запах чадящих урн. Но для того, чтобы сидеть рядом и заниматься своими делами, им хватало света. Сосед все тянул из трубки воздух – шипел и потрескивал табак.

«Надо спросить Рим или Мастера Шицу, как его зовут – местного Привратника».

Она взялась за третий гонг, когда ей вдруг протянули трубку.

И Лин не стала ни о чем спрашивать – приняла изогнутый рог с горячей чашей, коснулась деревянного наконечника губами, затянулась и вся пропиталась странным горячим многослойным дымом – навязчивым, но приятным.

И тут же поплыла голова.

Прежде чем отправиться в келью, пришлось посидеть на крыше, прочистить сознание, подышать – манол однозначно курил что-то очень крепкое и совершенно иное, нежели Рим или Мастер Шицу.

«Траву, что ли?»

Она дышала медленно, подолгу задерживала внутри чистый ночной воздух и созерцала темные холмы, которые вынырнувшая луна сделала синевато-зелеными и таинственными. Дремал на их загривках пушистый лес; белый диск купался в ложе из кружевных облаков.

Не в первый уже раз за долгое время Белинда задумалась о том, почему же больше не посещает ее Мира? Ведь не зря отправила в Тин-До, наверняка чего от нее – Лин – хотела?

Да и Рим после говорила про миссию.

«Где же ты, Богиня Любви? Почему не придешь, не расскажешь, в чем был заключен великий смысл? Ведь я здесь, не уехала по четырем направлениям, проявила терпение, научилась стоять за себя, но не мстить. Дальше что? Что дальше?»

В неведомые дали тянулся до линии горизонта и за него холмистый ландшафт, скатывался по пологим бокам прозрачный лунный свет. Вдалеке белой ребристой дорогой виднелось вольно гуляющее в стороны русло реки.

Продышавшись, Белинда отправилась спать.

Тихо посапывала Рим, распластавшись на матрасе верхнего этажа койки, похожей на вагонную. Свесилась в пространство чужая мягкая и безвольная рука – чтобы улечься и не задеть ее, Лин пришлось пригнуться.

Скрипнули доски. Подушка, как всегда, пахла сыростью.

Белинда прикрыла веки и поняла, что под ними все еще плывет.

Мысленно ругая себя за то, что так беспечно курнула дурман, она провалилась в тягучий, похожий на засосавший ее омут сон.

И снилось ей странное.

(Roberto Cacciapaglia – Il Salto Dell'Angelo)

Все, что принадлежало ей в физическом мире, там и осталось – спящее на кровати тело.

Однако Лин теперь висела вниз головой. Другая она – легкая, как перышко, прозрачная, совершенно невесомая. Двинь пальцем, и полетишь в сторону; двинь рукой, и перевернешься – невероятная подвижность.

Она смотрела на ночное небо – невероятно яркие в этот момент звезды-алмазы. Внизу под ней храм, сверху бескрайний ночной купол. И мириады кристаллических огней в вышине. Она наблюдала за всем этим, зная, что спит.

Да, она спала и в то же время находилась здесь, ежесекундно ожидая, что сейчас ее разум встрепенется, поддастся панике, и странная невесомость рухнет – Лин откроет глаза в келье и поймет, что видела, возможно, самый короткий и самый необычный в своей жизни сон.

Но разум висел вместе с ней неподвижно – ни дуновения, ни мысли. И она, чрезвычайно удивленная и чуть-чуть напуганная, продолжала висеть вниз головой. Неудобно, чудаковато, но… по-своему здорово. Здесь и сейчас стало возможно больше, нежели в обычной жизни.

Лин пошевелила пальцем, а, может быть, сознанием. И ее новое почти неощутимое ей самой тело легко совершило проворот, и вместе с ним провернулись по спирали звезды, выровнялся горизонт, монастырь переместился под ноги, а луна на законное место в вышине.

Мир просторный и вязкий; ночь хрустальная, подвластная ей.

Вперед Белинда двинулась робко. Куда – сама не знала; направления слились. Кругом лишь гребни холмов и звон истончившейся реальности, а в голове немой восторг – здесь, во сне, она может летать, она умеет,… она потренируется, она хотя бы успеет насладиться этим ощущением, прежде чем вернется «назад».

И забилась радостью мысль о том, что не зря медитировала, сидела в тишине, знала, что однажды случится чудо. И случилось. Пусть короткое и маленькое.

Пьянила невесомость и новая контролируемая мощь, вливался внутрь эйфорией тот факт, что рамки сознания, наконец, расширились, что она… была права: Тин-До – волшебное место, и вот он… под ней со всеми крышами и башнями, отсвечивающими при луне стенами и темными оконными проемами. Вот плоские луга, вон стена, вон…

И тут она заметила свет. Вдалеке, на самой верхушке соседнего холма, там, где редел лес.

Заметила – и зачем-то, не задавая лишних вопросов, устремилась к нему.

Каким-то образом прошла сквозь плотную стену дома и зависла в углу, под самым потолком.

«Вот она, вот она, вот!..»

Мира.

Лин боялась выдохнуть.

Светящаяся женщина вышивала, и вышивка ее оживала под пальцами – колыхались на белом полотне тканые цветы, играли красками нити, ныряла в натянутую пяльцами поверхность полотна и выныривала обратно тонкая игла.

Белинда нашла дом Богини Любви. А также черного Мора, дремавшего в соседнем кресле – неприятного и отталкивающего даже здесь, в ином восприятии.

Хозяева сидели к ней вполоборота и гостью, кажется, не видели.

«А здесь здорово – обои поют, спит на плите чайник, колышется снаружи серебряным покрывалом за стеной сад», – все это Белинда не думала, но ощущала.

Значит, вот где они живут, значит, существует это место… их пристанище.

Наверное, ей нужно было уходить – все-таки чужое место и пространство, – но Лин не могла себя заставить. Когда еще в жизни она увидит во сне подобное? Лучше повисит, напитается невероятной атмосферой, послушает, как переливается звоном маленьких колокольчиков воздух. И проснется. Потом. А пока здесь, еще чуть-чуть…

– Тебе не кажется, что у нас гости? – вдруг проскрежетал сонным голосом тот, кого Белинда воспринимала сгустком подвижного гудрона.

– Да, гости, – спокойно и легко кивнула его соседка.

Мор крякнул.

– Пришла, надо же. Ты говорила – я не верил.

Сознание Лин дернулось – говорили однозначно про нее.

– Еще не пришла. Но придет.

– Висит, вон…

«Он сейчас обернется!»

Мысль о том, что мужик в черном пиджаке сейчас обернется и взглянет прямо на нее, почему-то оказалась настолько пугающей, что Белинда в мгновение ока вывалилась обратно сквозь стену.

И вновь оказалась в ночи.

Под яркими алмазными фонарями, на свободе, она успокоилась и присмотрелась к окрестности: точно, Тин-До напротив, не так далеко, как ей поначалу показалось.

И полетела к громаде монастыря.

Над плотным и густым лесом – тем самым, в котором обитали Духи.

* * *

Бурам еще не постучал в дверь, за единственным окном темень, а Рим отчего-то проснулась, повернулась на бок; заскрипели шаткие деревянные балки.

– Че, не спишь, что ли? – уловила каким-то образом.

– Не сплю, – Белинда лежала, глядя широко распахнутыми глазами прямо перед собой.

– А чего?

– Я видела ее, – выдохнула Лин.

– Кого?

– Миру.

– Где? – Уриманна еще толком не проснулась, но интерес в ее тоне проскользнул.

– Во сне.

– А-а-а, это не считается…

«Считается. Я видела ее дом – настоящий дом».

Белинда была уверена в том, что этот дом в самом деле там стоит – на вершине соседнего холма.

Интересно, знал ли Мастер Шицу?

– Слышь, Рим, а как зовут мужика, который следит за Тхарами?

– Не знаю. Бадма, что ли… Не помню точно, – послышался зевок. – А тебе зачем?

– А курит он что?

– А я почем знаю. У тебя табак, что ли, кончился?

– Не кончился. Просто дым у него интересный,… пахучий.

– Ты спи, а? Вставать скоро.

– Сплю.

Но Белинда не спала. Она думала о том, что Бадма (или не Бадма?) случайно, либо намеренно позволил ей курнуть чего-то такого, отчего ее сознание впервые вышло в астрал.

Вышло. И отыскало дорогу к Мире.

«Я дойду туда, – думала она решительно. – Через черноту, через лес с Духами, но дойду…»

Стоило прикрыть глаза, постучал Бурам.

* * *

Сейчас.

(Chris Spheeris – Pavane)

Суть вещей Белинда постигала непрерывно: вникала в нее тем глубже, чем дольше наблюдала за миром. Когда сидела дома в тишине, когда ходила в магазин за продуктами, когда гуляла, когда возвращалась с работы с деньгами или пустыми карманами. С пустой головой, с полной мыслей, с эмоциями или без них.

И чем больше наблюдала, тем сильнее убеждалась в том, что осознала ранее: все в природе циклично, а противоположности тяготеют друг к другу. День притягивает ночь, ночь – день, холодное жаждет горячего, горячее холодного. Голодный – быть сытым, сытый – голодным, ибо все стремится к уравновешенности. И потому той же самой уравновешенности всегда будет искать женщина, тяготея к мужчине.

Только где его взять – мужчину?

Ее дом с каждым днем казался ей все более пустым, притихшим, «однобоким». И все потому, что в нем была она, но никогда не было его. И мир не бурлил, не вспенивался, не остывал, чтобы спустя какое-то время вспениться вновь, расцвести, стать полновесным. Ее мир старел в одиночку и, кажется, начал забывать о том, что существуют другие состояния.

Чтобы не прокиснуть окончательно, Лин с трудом и с моральным боем выталкивала себя из дома: гуляла по общественным местам, дважды заворачивала в музеи, один раз даже в театр, но быстро поняла, что ищет не там.

Потому что мужчина, который ей нужен, – даже если он окажется неспособным постигать суть вещей, как она, – должен иметь схожее с ней увлечение. Увлечение боевыми искусствами. Иначе не о чем говорить, нечем вместе заниматься. И пусть в остальном они будут разными.

И тогда она принялась посещать боевые клубы – сидела, зажатая плотной орущей толпой, смотрела туда, где на ринге не особенно умело колошматили друг друга молодые, но уже агрессивные парни, и вновь приходила к мысли: не то, не там, не так… Какое-то время продолжала перетаптываться снаружи подвальных помещений вместе с нервными, курящими и пустоголовыми, несмотря на часто достойный внешний вид, мужиками, – после сдалась. Поняла: чем больше желает притянуть, тем сильнее отталкивает приход в жизнь кого-то нужного. Обкрадывает сама себя.

И, значит, остается Джон – человек с ярко-выраженной мужской (пусть и чужеродной) энергией, чьим присутствием она может наслаждаться.

Хоть от этого присутствия затягивалась на сердце петля…

* * *

Три следующих дня в плане работы стояло затишье, а на четвертый прислал необычное сообщение Бонни:

«Жду в офисе в три. Машина за тобой приедет».

И ни тебе указания сложности задания, ничего – куце, сухо и необычно.

Не надумывая лишнего, Белинда в половину третьего уже шагнула на скрипучее крыльцо, заперла за собой дверь и подняла лицо к небу – посмотреть на облака, подышать осенней прохладой.

* * *

Их клиент оказался человеком для «Кордона» необычным – немолодым мужчиной, с седой, коротко стриженой бородой. Интеллигентом. Одет неброско, но ладно – в выглаженную голубую рубаху и брюки со стрелками; коричневая курточка висела у двери.

Остальные уже расселись за столом; она вошла в кабинет последней. Упала туда, куда указал шеф, и, кажущаяся себе глистом из-за того, что облачилась в тесную черную водолазку и такие же узкие черные штаны, принялась слушать.

– Меня зовут Иан. Иан Роштайн. Здравствуйте! – дядька зачем-то кивнул ей – видимо, с другими уже поздоровался. – И я у вас по такому вот странному вопросу…

Он умолк. Потеребил старомодный платок на шее, потер запястье под ремешком часов, несколько раз моргнул, отчего Белинде на ум пришло слово «кроткий». Весь Иан был аккуратным, тихим и довольно «кротким». Говорил тихо и ненавязчиво, длинных фраз старался не строить.

– Я – филателист. Собираю марки. У меня довольно большая и в целом редкая коллекция, состоящая из множества наборов. Конечно, для большинства моя довольно безобидная забава не представляет интереса, но для некоторых… Как выяснилось…

– Дорогие у вас марки? – Бонни привык задавать вопросы в лоб.

– Да, – на этот раз Иан потер шею под платком, – есть очень дорогие. И из-за них я, собственно, здесь.

Оказалось, что днем мистер Роштайн преподает в университете Нордейла науку под названием «Прогнозирование социальных объектов и связей», а по вечерам часто встречается с соратниками по увлечению – другими филателистами. Все спокойно, чинно. Но недавно Иан, несмотря на то, что в средствах стеснен не был, поддался на уговор друга и выставил ценный набор Туллийских марок на аукцион. И с той минуты покой кончился. Коллекция была замечена и даже оценена по достоинству. Но, несмотря на желание Роштайна обменять свои марки на другие – не менее редкие с острова Лайяте, – а не продать, как того хотели многие, – на его телефон начали поступать звонки. Ценники озвучивались от смешных до баснословных, но мужчина был непреклонен: (не менялся –) «Нет, желаю обменять, а не продать».

Вот тогда настало время угроз.

– Понимаете, поэтому я и хочу, чтобы со мной теперь кто-то был. Не подумайте, я не трус, но в доме одному мне стало некомфортно. Вашему человеку я оплачу и еду, и питье, но пожить он должен будет у меня. Днем, конечно же, у него будет свободное время – отменять занятия в университете я не намерен, но с вечера до утра…

Почти одномоментно с этим высказыванием Белинда потеряла к разговору интерес: понятно ведь, что Роштайн выберет мужчину. Мужчине с мужчиной всегда проще, комфортнее и легче. Одна логика, одни и те же мыслительные цепочки. И ладно бы работа на день, но тут совместное проживание. Это однозначно кусок хлеба не ее – зря Бонни позвонил. Хотя он должен был показать клиенту всех – вот и показал.

Теперь вместо того, чтобы прислушиваться к дальнейшим пояснениям Роштайна, Лин втихаря разглядывала коллег: насупленного Рамчини, который, заметив ее взгляд, подмигнул; собранного Алека Тугана, выступавшей вперед челюстью напоминавшего ей бульдога; неприметного, но юркого и цепкого умом Квентина Ороро; рыжеватого, но в целом симпатичного Нейтана Буча.

«Почему она не может заболеть, например, им – Бучем? Что еще нужно? Высокий, крепкий, приятный, неглупый… Почему все время Джон?»

Вот только между Мастером Мастеров и Бучем разница была, как между каньоном на севере от Альвелло и трещиной на асфальте. И плевать, что на внешность оба хороши, а вот энергия…

Далась ей эта энергия.

Но ведь сердцу не прикажешь?

– …оплатой не обижу – за месяц готов заплатить тридцать тысяч. Если вдруг окажется, что тот, кто угрожает мне, обнаружит себя и услуги телохранителя более не понадобятся, я не буду требовать частичного возвращения средств.

Предложением Иана заинтересовались все, включая Бонни, – Лин видела, как тот сцепил в замок лежащие на столе пальцы и почти незаметно напрягся. Желал, чтобы выбрали его? По насупленным бровям видно, что уже продумывает схему удаленного командования «Кордоном» и жизнь под чужой крышей…

Ей плевать. У самой наличности хватает, еда в холодильнике есть. Когда встреча завершится, она вернется домой и займется приготовлением теста – давно не баловала себя варениками…

– Можете выбрать любого из нас. Здесь присутствует полный состав.

– Тридцать тысяч – ведь это более чем достаточная плата?

Мужчины благодушно кивнули, нацелили взгляды на заказчика. Одна лишь Белинда, откинувшись на спинку стула, смотрела в окно.

«Вареники с творогом или вишней? Творогом или ви…»

– Хорошо. Я, если вы все не против, выбираю ее.

И тут же зашуршала одежда – взгляды присутствующих синхронно сползли с профессорского лица и переместились на Лин. Которая от неожиданности качнулась на стуле.

– Да, – кивнул Роштайн. – Вашу… женщину.

На этот раз Рамчини не подмигнул – его веко на секунду свел нервный тик.

* * *

В коридоре она стояла все еще оглушенная и не могла понять, что чувствует. Радость? Страх, потому что только потеряла гибкость собственного графика? Беспокойство из-за того, что в Тин-До ее учили, как драться, но не обучали премудростям жизни в роли личного охранника?

Нет, радость все не приходила, а вот волнение росло.

– У меня тренировки вечером в пятницу, которые я не могу отменить, – довольно угрюмо призналась Лин Роштайну.

Но тот махнул рукой:

– Ничего, в это время я могу задерживаться в университете. Так что, все в порядке.

И она не нашла больше слов – зашагала следом за бородатым мужиком, как раб на невидимой веревочке.

Дальнейшие пояснения сыпались уже в машине:

– Водителя я тоже нанял недавно – опасаюсь передвигаться по улице. Но это восприняли нормально – в последнее время у меня ныли ноги, и я часто использовал трость. Так что он подозрений не вызвал, как не вызовете и Вы, если я одену Вас в одежду горничной. Вы ведь не будете против?

Против костюма? Да ей почти все равно – лишь бы не стеснял боевых движений, а там хоть в карнавальный колпак клоуна да перчатки фокусника…

Иан от молчания смутился:

– Простите, если оскорбил Вас. Понимаете, присутствие постороннего мужчины в моем доме покажется странным. К тому же, если поползут слухи о том, что я нанял телохранителя, мой недоброжелатель может залечь на дно. А я бы этого не хотел. Не хотел жить в постоянном страхе, понимаете?

Это Белинда понимала хорошо – когда-то она сама жила в состоянии перманентного беспокойства и возвращаться к нему не желала. Как не желала испытывать его другим.

Наверное, в ее глазах мелькнуло сочувствие, потому что Роштайн выдохнул облегченно.

– И не думайте, пожалуйста, что Вам на самом деле понадобится убирать в моем доме, мыть посуду, полы или что-то такое. Это другие пусть думают, что я нанял Вас именно для этого. Правда, иногда прикидываться, что Вы делаете это, придется. Вы сможете?

– Смогу.

Конечно, придется. Наблюдать за всеми, кто приходит в дом и уходит из него – помахивать пипидастром, подливать гостям кофе, улыбаться в ответ на шутки. Возможно, скабрезные. И хорошо, если ее новая юбка не окажется слишком короткой.

Неужели придется вернуться к каблукам?

Лин передернула плечами.

– Встречать Вас из института мне нужно будет с водителем?

– Необязательно. Этот автомобиль бронированный. Ивар тоже имеет кое-какую военную подготовку – если покидает машину, то после обязательно осматривает ее перед заведением мотора. В общем, я продумал все, что сумел.

Да, страх – великая вещь. Он заставит продумать все на эту жизнь, а также на следующую. Чтобы точно не страшно.

– А как насчет еды? Кто ее покупает?

Лин нервничала, потому что не успела морально перестроиться из-за внезапно нагрянувших в жизнь изменений, а чужая машина уже уносила ее прочь от офиса Бонни.

– Еду тоже покупает Ивар. Готовим мы по очереди; признаюсь, я это делаю лучше, – от усмешки в уголках глаз залегла сеть из морщинок. – Готов составить для Вас специальное меню, если потребуется. Ой, простите, я ведь не предложил Вам перевести ко мне вещи. Вам есть что перевозить?

– Есть.

– Конечно, еще раз простите старого болвана. Диктуйте адрес.

Спустя мгновенье автомобиль вывернул в том нападении, где над воображаемой картой Нордейла – над домом номер двадцать четыре по улице Вананда – мигала невидимая стрелка.

В собственной гостиной она стояла вот уже минуту и все никак не могла сообразить, что из вещей брать – хотела ведь делать вареники…

И следом: «Придется отложить. На месяц».

Трусы, носки, полотенце, бритвенный станок… – поползли, словно точки и тире по бумажной полосе, монотонные мысли.

Какую-то одежду…

Торчали из цветочного горшка воткнутые в песок ароматические палочки – их брать с собой точно нельзя. Мало ли: аллергия, незнакомый запах, куча ненужных вопросов. Тоже отложить на месяц.

А следом по-волчьи голодный взгляд через панорамное окно во двор – а тренировки? Ведь там ее купель, там ее дорожка для утренней пробежки, там…

Белинда обрубила саму себя жестко, как это сделал бы Бурам – Иан сказал, что у меня будет свое время. На тренировки его хватит. И пора уже собираться.

Вещи в сумку она покидала быстро: одежда, обувь, белье, гигиенические принадлежности.

Долго стояла, не в силах решиться на что-то конкретное, перед мандалой.

После подошла к стене, осторожно открепила рисунок Мастера Шицу, свернула его трубочкой и сунула в боковой карман сумки – так, чтобы не помялся.

* * *

Дом Иана ей понравился неожиданно просторным холлом, обилием деревянных панелей на стенах, старинными часами ростом почти до потолка в фойе и потертыми комодами. Все на месте и всего в меру – редкое сочетание для любого интерьера. Пара кадок с цветами в каждой комнате, мягкие кресла, много полок с книгами; Белинда вдруг поняла, что здесь ей не будет тяжело. Старая усадьба каким-то образом отражала характер хозяина – выглядела опрятной, но не заносчивой, со своим непростым характером, но… «доброй».

– Комната наверху Вам подойдет? Или есть предпочтения?

Прежде чем определиться с комнатой, Лин обследовала их все.

– Я займу ту, что соседствует с Вашей спальней.

– Я так и думал.

Роштайн действительно хромал, но присутствие в доме не просто женщины, но женщины-защитницы заметно поднимало ему настроение. Хозяин старался быть любезным изо всех сил:

– Белинда, верно? Могу я называть Вас Лин? Для Вас я всегда Иан. Не желаете ли перекусить, отдохнуть? Разложить свои вещи? Осмотреть дом, может быть. Простите, я, наверное, слишком на Вас наседаю…

Оказавшись в месте, которое ей следовало тщательно изучить, Лин будто пришла в себя: успокоилась, обрела былую ясность мышления; кое-как усадила хозяина дома на диван, сама уселась напротив. Задала тот вопрос, который хотела задать еще в машине:

– Мистер Роштайн…

– Иан.

– Иан. Вы, может быть, хотели бы увидеть мои бумаги? Дипломы?…

– Нет-нет-нет, – ее новый сосед по «дому» замахал руками. – Не стоит.

– Но почему?

Ее действительно это интересовало.

– Потому что «Кордон» на весь Нордейл славится лучшими бойцами.

Да? Она не знала. Хоть и не удивилась.

– И, если Вы сидели в кабинете Бонни Трайта, значит, Вы тоже одна из лучших. По-другому быть не может.

Ей впервые за все это время стало тепло и чуть-чуть «гордо» за себя.

Приятно, черт возьми, когда тебя хвалят и принимают. И почему-то снова вспомнилась Рим.

– Так Вы хотите отдохнуть?

– Я бы предпочла послушать о Ваших угрозах. Все в деталях.

– Без чая?

– Чай позже.

– Хорошо.

Глухо стукнулась о деревянный край дивана отложенная резная трость.

Тогда.

(Cesair – The Ruin)

С тех пор как случился сон с полетом, Белинда потеряла всякий покой и теперь – медитируй-не-медитируй – вернуть его не могла. Голова ее, как флигель на высокой башне, все время смотрела в сторону южного холма – того, где, как ей помнилось, стоял средь высокого леса домик Миры.

Она должна туда добраться. ДОЛЖНА.

Эта идея-фикс взбудоражила весь привычный мирок, растрясла его, как выбиваемый хозяином половичок, и вскоре привела к тому, что Лин более не могла должным образом сосредоточиться ни на одном выполняемом задании. Ругался, глядя на непоседу во время растяжки, Бурам. Ругался, когда она вдруг стала заглатывать пищу кусками, Ума-Тэ.

– Эй, ты чего? Ты не есть – ты жрать!

Но Белинду несло.

Вся ее тщательно сдерживаемая жадность до мирского неожиданно взорвалась неукротимым вулканом: проснулась нужда в информации, проснулся заодно и волчий аппетит. Она перестала наедаться мелкими порциями, просила добавки.

После обеда подловила Рим и принялась требовать:

– Расскажи мне про лес с Духами, а?

Пордруга набычилась.

– Отвали.

И вернулась к чтению свитков.

– Ну, расскажи, мне надо…

– Дай посидеть в тишине, а? Я занята.

– Рим, ну…, ну, жалко, что ли? Мне очень надо, слышишь?

– Очень надо – так иди туда и узнай все сама!

К Лин демонстративно повернулись задом.

Идея добраться до Миры не отступала – Белинде казалась, что вот теперь, наконец, сложилась вся картина ее пребывания в монастыре. Мира привела, монахи обучили, а теперь Лин должна снова отыскать Богиню Любви для того, чтобы та поведала ей великий смысл своей сложной затеи. Ведь не зря звезда на ладони? Не зря Рим проболталась про миссию… Все сложилось один к одному, как в мозаике.

Осталось пройти через лес.

Но к кому же обратиться? Кого спросить?

И вспомнилось ей вдруг про Бадму.

– Скажите, где искать человека с Тхарами? Бадму. Привратника…

В имени она до сих пор не была уверена, и главный повар – высокий, плотный, если не сказать толстый, – монах поначалу нахмурился, не понял вопрос.

– Монах. Тхары. Ворота.

Она вовсе не была уверена, что манолы на кухне знали язык внешнего мира.

– Будму?

Через паузу переспросили ее, и Белинда, потея на кухне, как рыбина на жаркой сковороде, быстро и часто закивала.

В проводники ей выдали тощего парнишку на переднике которого красовались разводы жира и висели крошки капустного листа.

Плосколицый жил в комнате с печкой, похожей на ту, куда ее временно поселили после апартаментов с дырой в стене. И, когда она вошла, он заваривал не то чай, не то настой из трав в ковшике на закопченной чугунной плите; ноздри трепал ярко-выраженный запах кардамона.

«Здорово, дядька…» – почему-то хотелось сказать Лин, но вслух вырвалось, как у школьницы:

– Здрасьте!

Манол развернулся грузный, как медведь, глянул на нее хмуро, почти сразу потерял интерес. Вернулся к ковшику.

– Послушайте, я хотела у Вас кое-что спросить…

Ее жажда поговорить перерастала всякий страх перед недоброжелательностью.

– Дрась, – буркнули ей.

«Спасибо хоть не «дрись»».

От слова «сдрисни».

– Будма? Вас ведь так зовут?

Она и сама знала, что он мог ответить: меня звать не надо, я сам приду, когда потребуется.

Но разговор завязать нужно.

– Вы можете мне рассказать про лес с Духами? Пожалуйста. И еще – не знаете ли Вы, стоит ли на вершине южного холма домик. Вы туда не ходили?

Ходил или не ходил – она не узнала.

Но узнала – частично и кривовато перевела с манольского – про любопытных людей, которые суют свой нос туда, куда не требуется, про дураков, которые тревожат духов, а после про хороших людей, которые от этого страдают. И еще что-то про Великие Молитвы, дожди, шеи, которые нужно намылить. А так же пару новых манольских ругательств впридачу.

Дверь с обратной стороны она закрыла пристыженная и еще более потная, чем пришла с кухни.

И ладно. И черт с ним.

Все равно она найдет способ.

Потому что уже надулись в душе у странника невидимые паруса, потому что задул из ниоткуда волшебный ветер, потому что пришла ей пора действовать.

В ту ночь Мастер Мастеров прервал тренировку, не дождавшись окончания. Взглянул на ученицу так, будто собственноручно был готов дать ей по шее.

– Ну? В чем дело? – спросил отрывисто, непривычно грубо.

– Не ругайтесь, пожалуйста, не злитесь…

Она походила на избитого и напуганного зайца – вся в синяках, трясется.

Джон медленно вдохнул, еще медленнее выдохнул. Его фигура привычно тонула в лунном свете; вокруг стеной стоял лес, между черными стволами которого ей приспичило вскоре прогуляться.

– Говори. Чем у тебя голова забита?

– Духами.

– Какими духами?

Она любила эти глаза – цепкие, проницательные. Даже поджатые губы любила. А еще ощущение, что хоть и злится, все равно всегда поможет.

– Теми, которые в лесу.

– Откуда мысли? Зачем тебе?

И она поняла – придется врать. Потому что даже под пытками она не признается в том, что собирается попытаться отыскать домик Богини, что готова идти к нему, даже если дорогу ей преградят чудовища. Не зря же она учится драться.

– Понимаете, мне сон приснился. Как будто сон… и не сон. В нем я поняла,… что должна пройти через лес.

– Ты?

– Вы только не смейтесь, ладно? Я знаю, что, наверное, не готова… Но расскажите мне, пожалуйста, про духов – что это? Кто это?

Мастер мастеров, глаза которого в неверном серебристом свете казались темными, а лицо, наоборот, бледным, состроил выражение лица, напомнившее ей про Будму – мол, задаешь не те вопросы, думаешь не о том.

– Пожалуйста, хоть что-нибудь. Вы ведь к ним ходили, елку принесли, и они Вас не тронули…

– Меня. Да, – отрывисто и довольно цинично изрек Джон.

– А меня тронут? Причинят мне какой-то вред – физический или моральный? Что у них за… структура?

Ей помнилось про Рим – про ее временное помутнение рассудка после подобного похода.

– Тебе что-то даст объяснение структуры? – над ней насмехались. – Хорошо, слушай: аморфная, нетипичная, с растекшимися G-полями, атропированная под изменение под воздействием пространственно-временной кривой типа Атрион…

Лин казалось, что в нее только что плюнули и что теперь с лица, с волос и тела стекает склизкая, густая и вонючая жижа. Куда там Будме с его ругательствами?

– А насчет причинят вред или нет, – как ни в чем не бывало завершил Мастер Мастеров, – это зависит от личности. И ее зрелости.

В ту ночь, шагая назад к монастырю, они впервые не проронили ни слова. У дверей попрощались комкано и сухо, как интеллигентные и частично разочарованные друг в друге любовники.

Джон ушел в ночь. Лин нырнула во мрак коридора.

* * *

Стеклянные шарики, падая в пыльное потушенное костровище, звонко ударялись друг о друга боками.

Рим выигрывала. Она, неспособная внять наставлениям Лин на тему «учись быть собой», браво пыталась казаться лучшей среди парней. Чтобы после стать лучшей для Лума. Но последний на соперников по игре не смотрел вовсе.

Рим постепенно мрачнела и теряла азарт. Наблюдало за игрой и влезшее в комнату сквозь узкое окно постаревшее к вечеру красное солнце.

Белинда вычищала грязь из-под ногтей. Ей вообще не до игры – ей бы потухнуть, как угольку, на который многократно плеснули воды, но она все еще тлела изнутри, хоть и не представляла, в каком направлении теперь двигаться. Без подготовки в лес не сунешься, а перестать думать о домике Миры она не могла. Интуитивно чуяла, что если бросит задуманное, жизнь пойдет не так, неправильно.

– Эй, чего не играишь? Потому что чужие шарики? Смотри, что я принес…

И подсевший по соседству Ума-Тэ вдруг достал из-за пазухи закрученный веревочкой тканевый мешочек. Развязал узел, показал Белинде содержимое.

– Это тебе.

Красивые, нежно-зеленые. Здесь шарики у каждого были свои, но, где их доставали, Лин не имела ни малейшего понятия – выдували в некоей мастерской? Заказывали из внешнего мира? Каким-то образом покупали? Подарку Умы она подивилась, обрадовалась и чуточку смутилась, хоть и знала, что тот предлагает от «открытого сердца» и безо всякого подвоха.

– Спасибо.

Зеленых в игре не было. Были фиолетовые, розоватые, темно-красные, коричневые, желтые…

– Ты одна с зеленый.

Она вместо ответа улыбнулась. И тут же снова скисла. Шарики – здорово, но ее проблемы они не решали. С тех пор как она пыталась поговорить с Будмой, а после с Джоном прошло два дня. И ни единого шага вперед – обидно.

– Чего не веселыя?

– Да… так.

Ума отлично чуял ее настроение. Не отстал и на этот раз.

– Расскажи, легче стать.

Арвай, сумевший выбить шарик Рим из центра, неожиданно подобрался ближе всех к победе и потому разулыбался. Соперница с ирокезом бросила на него циничный взгляд – мол, еще не вечер. Освещенные солнцем камни делались все темнее; лучи уползали за гору.

– В лес я хочу, Ума, – призналась нехотя Лин. Сама не зная, зачем.

– В лес?

– Да, в лес – с Духами.

– Пройти, что ли?

– Угу.

– Вот это ты придумыла! Хочешь экзамен сдать досрочно?

– Какой еще экзамен?

Она теребила в руках завязки от мешочка. Нужно, наверное, спросить Уму, где достал, восхититься, – тому будет приятно.

Но он и так не обидится – не тот человек. А ей не до восхищений.

– Лес с Духами – это один из последних и самых сложных экзаменов.

– И его никто не прошел?

– Почему же? Тоно прошел…

– Правда?

И от того, как она вздрогнула, выскользнул вдруг из рук мешочек, и раскатились по полу нежно-зеленые шарики.

К чужой келье она шла, волнуясь. Вновь гулко стучало сердце, трепал в груди ветер не опущенные еще паруса корабля под названием «Надежда».

«Он сейчас медитирует», – пояснил Ума. И Белинда надеялась, что Тоно – самый старший из всех учеников, похожий больше на зрелого мужчину, нежели на пацана, – не обидится, что его прервали, и не выставит гостью за дверь.

В деревянную дверь она постучала дважды – сначала тихо, затем громче. После отворила ее сама, заглянула и охрипшим от страха голосом спросила: «Можно?»

– Ты ведь прошел – расскажи мне. Пожалуйста!

– Что именно ты хочешь знать?

– Про Духов – какие они? Кто они? Как с ними бороться?

– Бороться?

Она все-таки выдернула его из медитации, но манол не обиделся – мудро сообразил, что даже непрошенные гости – явление всегда неслучайное. И потому удалиться Лин не попросил – наоборот, указал ей на единственный стул, сам же остался сидеть на кровати, лишь босые ноги спустил на пол, чтобы не затекали.

Их с Арваем келья выглядела чуть уютнее, чем та, в которой они ночевали с Рим. Кровать не двухэтажная, а две напротив, как и полагается. Окна в стене нет, но зато несколько рисунков на стенах – видимо, подарки Шицу. А, может, нарисовали сами. В углу ютилась деревянная тумба с двумя дверцами.

– Пока ты думаешь, что нужно бороться, не ходи туда – не пройдешь.

«Хорошо, что он говорит на моем чисто, как Лум. Хорошо, что понимает все слова…»

– А что же делать?

Лин ерзала на стуле, как девчонка в цирке, дожидающаяся выхода гвоздя программы – самого большого и красивого льва.

– А что ты вообще о них знаешь, о Духах?

– Ничего.

И стало от собственного ответа на душе тускло, как будто пропечатался штамп на входном билете – «льва не показывать».

Тоно вздохнул. Но надменным или поучающим, как она того боялась, не стал. Решил объяснить:

– Духи там – это не совсем духи. Это энергия – чужие и наши высвобожденные эмоции, понимаешь?

– Нет…

– Эмоции в чистом виде. В сгустках.

– То есть монстров нет? И совсем не страшно?

– Страшно, – манол нахмурился, – потому что эти энергии, если их в себе задержать, становятся куда страшнее монстров.

– Поясни. Пожалуйста, поясни еще…

И он пояснил: когда войдешь в лес (а ночь – это время «духов», та точка, когда они активируются), эмоции устремятся к тебе, потому что ты живая, ты человек и, значит, возможное пристанище для них. Кому же хочется существовать без пристанища? И, нет, они когда-нибудь расформируются окончательно, устремятся в своей форме к абсолютному нулю, но их место займут новые. И, нет, они не заканчиваются. Нападать они на тебя будут не разом, а по очереди, если сможешь эту очередь выдержать. А чтобы выдержать, нужно уметь пропускать их через себя, не задерживая. Стала пустой, освободилось место, и его тут же займет новая. И надо снова освободить…

Лин переваривала эту информацию, как камнедробилка порцию щебня, – жадно, но с трудом.

– Значит, отбиваться от них не нужно?

– Не нужно. Как от своих, так и от чужих. Ты поймешь, если готова, если действительно хочешь себя испытать.

– Если не отбиваться, значит, это просто?

– Просто? – и на нее посмотрели, как на глупого щенка, пытающегося зубами вытянуть из земли фонарный столб. – Если ты научишься этому, ты поймешь… многое. Саму жизнь в ее основе.

– И ты понял? – не удержалась она от вопроса.

– Я понял. Еще до леса. Но чтобы научиться жить так каждый день, нужно время. И потому я здесь.

Из Кельи Тоно Белинда вышла, сбросив с души один камень, но тут же водрузив туда другой.

А она готова пройти лес?

* * *

– Мастер Шицу, а… если я скажу, что хочу пройти лес с Духами, Вы мне запретите?

– Человеку никто не может ничего разрешить или запретить, кроме самого человека.

– Значит, не запретите?

– Нет.

– Но и не похвалите, возможно.

Старик курил молча. Лин иногда казалось, что он вообще никогда не слезал с этого узорчатого коврика, и реальность его состояла из клубов дыма и неких внутренних видений, заменяющих настоящую жизнь. И хоть она знала, что на самом деле все не так, думать об этом было странно и заманчиво, словно раскручивать сюжет фантастической книги.

– Я ведь могу и ошибиться, так?

– Можешь.

– Но и ругаться Вы не будете…

Не вопрос – утверждение.

– Не буду.

– Почему?

– Потому что это твоя жизнь. И в ней у тебя есть право на ошибки.

* * *

(Yanni Hrisomallis – Whispers In The Dark)

Еще никогда ответственность за собственные действия настолько всецело не лежала на ней самой.

Вновь ночь и вновь крыша монастыря. Никого вокруг – тишина и безмятежность, покой далеких холмов.

Что же делать?

Крутилась в голове последняя фраза Тоно: «В лес нельзя сделать шаг и податься обратно, нельзя попробовать. Если ступил, придется идти до конца».

Рим не прошла.

А она – Белинда – пройдет?

В нее не верил Будма, и, судя по всему, не верил Джон. Шицу оставил право выбирать.

Но верила Мира.

Верила, иначе когда-то не нарисовала бы звезду на ладони, не привела в монастырь, вообще не появилась бы на мосту.

А Лин в себя верит? Сможет теперь сделать шаг вперед, не зная, к чему это приведет? Умеет ли она делаться пустой от эмоций?

Навряд ли, потому что дрожит даже сейчас – теплой и безветренной ночью.

А звезды над головой сияли ярко – почти как во сне. И там ей было не страшно летать – там простое шевеление пальца претворяло в жизнь чудо полета; там она видела, как Богиня Любви сидит в кресле, вышивает. В том сне цветы на обоях тихонько пели, и светились золотым растения в ночном саду. Там Мира сказала: «Еще не пришла, но скоро придет…»

А придет ли?

На внешне спокойную Лин накатила вдруг жалость к себе, и проложили по щекам дорожки теплые непрошеные слезы.

* * *

Сейчас.

(Danny Wright – Daydreams)

Делать два дела сразу – занятие утомительное и неблагодарное. Насколько именно, Белинда оценила только сейчас, когда две равные по значимости задачи боролись, как дворовые хулиганы, пытающиеся кулаками и пинками выяснить, кому быть «царем горы». Горой, понятное дело, являлось ее внимание.

И от этой драчки в собственной голове она уже порядком утомилась.

Роштайн преподавал в институте. Потому что за окном два часа дня и дождь, под которым она мокла, снова глядя на забор. Проверяла, хорошо ли получилось установить мысленную сигнализацию – все ли сделала верно, все ли сработает?

Должно. Потому что трудилась по инструкции, которой с ней некогда поделился Будма. Поделился щедро и совершенно неожиданно, когда она, перед тем как покинуть Тин-До, решила отплатить Тхарам за гостеприимство – без разрешения сняла их с четырех ворот, принялась начищать. Вот тогда-то к ней и подошел немолодой и недобрый обычно манол – присел рядом, вопреки обыкновению заговорил первым. Рассказал, как настроить пространство так, чтобы оно «звучало».

И теперь она настроила. Впервые в жизни. Отчаянно хотелось верить, что все сварганено верно, что зазвучит, когда сунется враг. Если сунется.

Нити, которые Лин мысленно натянула еще вчера, виделись ей и сегодня – значит, все будет хорошо. Будет… Нужно только еще раз обойти периметр – приглядеться, убедиться, проверить…

А в голову, как назло, лезло другое: завтра тренировка с Джоном. Та, после которой она (по своему же решению) хотела ему признаться в личных чувствах. Чтобы либо «да», либо «нет», либо «иди к черту». Ей бы проще хоть как – даже «к черту» и то лучше, чем как сейчас…

Но так неожиданно случился весь этот поворот – переезд, смена обстановки, новые обязанности, – и она совершенно не подготовилась морально, не продумала речь.

Белинду внутренне гнуло и корежило. Она не готова, она… И при мысли о будущем разговоре у нее завязывался в морской узел желудок и подкатывал к горлу похожий на комок затвердевшей ваты ком.

«Осмотри периметр…»

«Готовь эту долбанную речь…»

Кажется, в ее голове снова ожила херня. Даже две.

Она не успеет подготовиться, потому что никак не может сосредоточиться, потому что нужно в который раз пройтись по дому – проверить пути доступа внутрь, осмотреть оконные и дверные замки, потому что…

Хотелось взвыть.

Завтра тренировка. Завтра она хотела ему сказать… Уже завтра.

Почему Мастер Мастеров – единственная тема в жизни, при мыслях о которой почва под ногами становится не твердой, но непрочной, жидкой и даже как будто вязкой? Опасной, как каток, и дурной, как чмокающая под подошвами гудроновая лужа.

На лицо капало. Из кухни тянуло жареной рыбой.

– Поджарил три. Тебе, себе и Иану на вечер, – сообщил стоящий у плиты Ивар. Сегодня была его очередь кашеварить. – Ты ешь рыбу?

– Я все ем.

– Молодец.

Она до сих пор не любила оценки. «Молодец/умница/дурочка/криворучка/кривожопка»… Как можно быть «молодцом» только потому, что способен без отвращения на лице съесть любой или почти любой продукт? Все можно напитать правильной энергией и употребить так, чтобы не взбунтовалось, но вобрало в себя нужные элементы тело.

Ивар же о подобных материях очевидно не задумывался. «Жрешь все? И молодец» – коротко и ясно.

Солдафон – он и есть солдафон, и это несмотря на чуть горделивое и в то же время удивленное выражение лица – лица, творив которое природа явно поскупилась на время. Приделала маленький, не вздернутый и без горбинки, ровный и чуть пухловатый носик, добавила ничем не примечательные голубые глаза. Наградила ртом, который явно остался после кого-то другого, и мелкими, оттопыренными в стороны ушами. Высокий рост, широкие плечи, идеальная укладка коротких волос – все это смотрелось отлично, пока Ивар не поворачивался. И не начинал говорить.

Чтобы ненужные беседы не провоцировать, она старалась на него не смотреть.

– Тебя ведь Белиндой зовут?

Тишина в ответ.

Опустившаяся на корточки Лин осматривала щеколды балконных дверей.

Надежные? Пинка не выдержат, но от пинка рассыплется и стекло… Отмычками не вскрыть – только если вырезать или выставить одну из ячеек…

Ивар не отступал.

– И что, прямо хорошо дерешься?

Поднявшись и отряхнув руки, она посмотрела на него таким же пустым взглядом, как до того на шкафчики на стене и на свисающий с потолка почти до самого обеденного стола плафон.

Вечером Роштайн разжег огонь в камине, уселся в кресло напротив и принялся читать; Лин, переодевшись в униформу горничной, скучала на стуле в углу – следила за обстановкой.

Сначала Иан действительно читал – его макушка надолго замирала; шуршали переворачиваемые страницы. Минут через сорок они шуршать перестали, а макушка нетерпеливо запрыгала.

Но Иан продолжал сидеть. Так протекли очередные долгие двенадцать минут – часы в холле мягким звоном оповестили о наступлении девяти часов вечера.

Спустя еще десять минут хозяин дома не выдержал, повернулся к Лин с просительным выражением в глазах:

– Простите, я знаю, что Вам не хотелось бы за мной целый день бегать, но можно мне отлучиться в туалет?

Белинда аж подпрыгнула от удивления:

– Конечно.

– Просто… Вам туда-сюда…

– Мистер Роштайн…

– Иан.

– Иан, никаких проблем. У меня достаточно натренированные ноги, чтобы пробежать за Вами километров тридцать и не устать.

– Тогда я… схожу?

Когда он на скорости бросился к ближайшему туалету, пропала даже его хромота.

Она стояла неподалеку от уборной. Слышала, как шуршала ткань рубахи, как звякнула пряжка ремня… А после – тишина. По всей видимости Роштайн боялся смутить гостью непристойными звуками и оттого «целился» по борту унитаза, чтобы беззвучно.

Ей стало смешно.

И точно – спустя минуту звук смываемой воды, после включенный над раковиной кран.

Из туалета хозяин дома показался с лицом куда более спокойным, нежели до того. Благодушно спросил, стараясь скрыть стеснение:

– А Вы правда могли бы пробежать тридцать километров?

– Правда.

Но Белинда думала о другом: «А что случится, если он попытается тихо пернуть? Случится конфуз…» Ей бы объяснить ему, чтобы не сдерживался – все в этой жизни пердят, все люди-человеки…

Но Иан к тому времени уже вернулся на диван и с облегчением вновь взялся за чтение.

В тот вечер завести разговор на «конфузную» тему она так и не решилась.

* * *

Ее ночь в плане сна оказалась дырявой, как прогрызенный мышами сыр: пробуждения, пробуждения, пробуждения… Сказалось волнение: спит ли человек в соседней спальне, ровно ли дышит, не слышится ли неожиданный и тихий скрип половиц в коридоре?

Слишком медленно и в то же время слишком быстро настал для Белинды рассвет.

Профессор отбыл на работу; спустя сорок минут лязгнули тяжелые кованые ворота – вернулся Ивар.

Его она попросила коротко – имела на то право:

– Отвези меня пока домой.

И ленивый солдат, только что усевшийся почитать перед погасшим камином свежую газету, вздохнул, нехотя поднялся, вышел наружу и завел машину.

В собственном дворе мимо спортивных снарядов и купели она протащила себя волоком – нельзя! Неумно трудить мышцы перед боевой тренировкой – не успеют к вечеру восстановиться, – и потому тебе ни отжиманий, ни прыжков, ни приседаний.

А вот бег – да. Он всегда помогал очистить голову.

(Calogero – La baiser sans prenom)

Вчера у Белинды в животе был один узел. А сегодня как будто заплетенный за ночь на всю длину и скрученный в кольцо корабельный канат. Ей нужны правильные слова, нужна речь…

Она даже не стала переобуваться – как явилась сюда в стареньких кроссовках, так в них и побежала.

Лес успокаивал. Была в его картине некая определенность: вертикальные росчерки стволов, багряный ковер под ногами, редкие всполохи оранжево-алых листьев рябины на фоне сплошной, чуть туманной утром серости.

Лин бежала – не очень быстро, по привычной и знакомой дороге. Сейчас разгонится по венам кровь, сейчас ровно забухает в грудной клетке сердце, и станет привычно пустой голова…

Еще пучками поверх остывающей ночами земли зеленела трава, но уже вовсю осыпались листья, и свободно стало проникать сквозь чащу солнце, рисуя на земле стройные ряды бесконечно длинных теней.

Шуршали рукава тонкой мембранной курточки – обновки с последней зарплаты; приятно пружинила под подошвами земля.

Все будет хорошо сегодня. Вдруг будет… совсем не так, как она всегда думала? Вдруг Джон не показывает своих чувств вовсе не потому, что не испытывает их, а потому, что просто ждет, чтобы Белинда достаточно осмелела? Призналась первой?

И нарисовалась вдруг в голове, будто сорвалось в дикий и бурный полет все это время сдерживаемое воображение, картина – яркая, сочная и бесконечно теплая.

Вот она призналась… Наконец-то. А Джон не отпрянул, наоборот, шагнул ближе, коснулся рукой, затянутой в перчатку, ее щеки:

– Я ждал. Я очень долго ждал.

И светит в окно кабинета яркое и веселое солнце – любуется только что сложившимся из двух сердец союзом:

– Ждал? Зачем ждал? Ведь я не смелая…

– Очень смелая.

Мастер Мастеров смотрит ей в глаза, и теперь они совсем не холодные – наоборот, теплые и бархатные.

– Не побоишься, что я не такой, как ты? Как все?

И она отчаянно и дерзко качает головой, улыбается сквозь слезы…

– Не побоюсь.

– Молодец. Я ждал, я тебя дождался.

И на затылок ей ложится теплая рука, притягивает к себе, утыкает носом в плечо. И выдыхают мужские губы:

– Я дождался…

И все хорошо и совсем не страшно. А что у Джона непонятный фон – так она привыкнет, дорастет до его уровня, и однажды он снимет при ней перчатки…

Лин не разбирала дороги. Воображение погрузило в почти уже достижимую мечту так глубоко, что вынырнуть не представлялось возможным.

И вот уже кончилась знакомая дорога, оказался позади овраг, а ноги все бегут… Рассеялся туман, взобралось на небосклон светило. Трижды наваливалась усталость, и трижды открывалось вдруг «второе-третье-четвертое» дыхание – Белинда почему-то больше совсем не уставала.

Потихоньку они со всем справятся, все смогут, наладят быт… Да, разные… Но ведь оба люди, оба любят…

В себя она пришла только тогда, когда поняла, что майка под ее курткой насквозь мокрая от пота, когда увидела, что развязался на правом кроссовке шнурок, отрезвела окончательно, когда не узнала обступивший ее со всех сторон лес…

Назад возвращалась по наитию, по внутреннему компасу – дошла.

Вошла в калитку, заперла за собой створку, ступила в дом. И обалдела от того, что бегала, оказывается, два с половиной часа подряд.

* * *

(Blue Stahli – Rebel Yell)

– Ну как, готова к тренировке?

– Готова.

Она шагала за ним по равномерно освещенному коридору и улыбалась, как поддатая. Никогда не могла сдержать эйфорию, стоило ей очутиться в тягучем и бесконечно манящем биополе, состоящем из эфемерных запахов силы, власти и столь очевидной сдерживаемой мужественности.

– Надеюсь, не утомила мышцы с утра?

– Нет. Только бегала.

– Молодец.

Они приближались к уже знакомой ей двери, откуда через маленькую комнату – «операционную» с креслом – можно было попасть в постоянно меняющий очертания зал – «Пантеон Миражей».

И впервые Лин не думала о том, что ждет ее на сегодняшней тренировке – она ощупывала затылок Джона глазами. Понимала, что зря, что, наверное, нельзя, но никак не могла избавиться от любопытства, какое тело предстало бы ее глазам, увидь она Мастера Мастеров голым. Какой формы ноги… Гладкий ли, волосатый? Рельефный ли пресс? Вот спина – спина точно рельефная, потому что даже сквозь форму…

– Заходи.

Пропуская вперед через придерживаемую распахнутую дверь, на нее смотрели, как обычно – со смешинками на дне зеленоватых глаз. И чуть-чуть с осуждением.

Она ожидала того, что стало для нее обычным: бега до горящих легких, натянувшихся до стали собственных нервов, свиста воздуха, рассекаемого шашками полупрозрачных врагов…

Но случилось необычное – вокруг них в темноте зала загорелась голубоватая сфера. И раздалось:

– Сегодня мы будем проходить то, что называется «интуитивное ориентирование» – новое для тебя знание. Через минуту ты закроешь глаза и не будешь их открывать до момента, пока я не отдам приказ. Видишь эту точку?

К Белинде неспешно плыл во мраке крохотный фонарик – сгусток светящейся энергии.

– Да.

– Тебе предстоит отыскать его с закрытыми глазами. Понять его положение, почувствовать и верно указать. Сегодня я настрою твою собственную сферу так, чтобы ты могла по желанию в любое время дня или ночи проделывать тот же трюк – запускать в шаре появление точек и пытаться их отыскать. На этом занятии мы всего лишь попробуем это сделать, а дальше сама. У тебя будет неделя. Верно найденные огоньки будут записываться цифрами, словно счет. Потом проверю.

– А как же… Как же…

– Что?

Лин внезапно охрипла. Сообразила, что если не будет привычных боевых действий, значит, не появятся на ее теле и раны. И, значит, Джону нечего будет лечить. И они не поговорят – он попросту уйдет, завершив описание теории.

– А биться сегодня я ни с кем не буду?

– Нет.

И ухнул тяжелый камень куда-то в желудок. Зря настраивалась все утро, зря паниковала вчера, зря любовалась распустившим вдруг радужные лепестки цветком надежды.

– Мы приступаем, готова?

Белинда чувствовала себя обманутым посетителем десертной лавки, надеявшимся на шоколадное пирожное, а взамен получившим сухой позавчерашний батон.

– Готова.

– Вот и славно. Закрывай глаза.

(Lara Fabian – Painting In The Rain)

А спустя час был кабинет. Почти такой же, какой виделся ей в воображении во время пробежки в лесу, – светлый, залитый вечерним уже солнцем. Единственная ученическая парта, восседающий на месте учителя Джон, большой и чистый телевизионный экран за его спиной.

– Записывай: «Формирование энергетического защитного блока. Укажи: «параллельного» – потом объясню.

Еще одна теория – новый предмет. Ей даже выдали блокнот и ручку. И никаких ран, касаний, интима, возможности собраться с мыслями, а после… рассказать ему о чувствах.

Не выйдет – сегодня снова не выйдет. И стало на душе тускло, а в мыслях прогоркло.

Жить с этим еще одну неделю… А, может, и не одну…

Она, кажется, писала, только не помнила и не понимала, что именно. На экране плыли сложные цифры и формулы, абрисы человеческого тела, центр сборки энергии.

Ей было плевать на сборку…

Он казался таким близким – осталось только поговорить. И потеплеют, может быть (конечно же,…наверное…), серо-зеленые глаза, и им обоим станет не до щита. И она впервые дотронется пальцами до короткой и едва-заметной щетины на его щеках…

«Ты такая смелая, … я ждал…»

Мастер Мастеров не видел замешательства – он вещал о сложных материях.

Белинда отложила ручку. Она вплотную подошла к моменту, когда пора что-то менять, когда необходимо что-то поменять, иначе потонет, захлебнется, треснет…

– Лин?

Ее впервые так назвали… Ее собственное имя, произнесенное Джоном, выплыло будто из глухого тумана, из немого вакуума.

А она все молчала. Когда он прервал объяснение, когда отложил карандаш, который использовал, как указку, когда подошел к ее столу.

– Что происходит? Ничего не хочешь мне рассказать?

Его упругий внимательный взгляд аккуратно нанизал ее на вертел, как птичью тушку. Кроме той комнаты-бункера, где она скрыла себя настоящую. Там, в этой скрытой от всего мира комнате, уязвимая Белинда стояла в дальнем углу и боялась подойти к двери, за которой теперь стоял тот, кому она больше всего мечтала вручить ключи от замка.

– Ничего.

А он тянул за ручку. Он все больше напирал – своими глазами, присутствием, – он вплотную подбирался к замку.

– Ты, очевидно, сегодня не способна воспринимать информацию. Не хочешь со мной поделиться причинами?

Наверное, он мог сказать это жестче, но слова скользнули по ее сердцу мягко, шелково.

Она не решится. Нет. Не тот момент, не такой, не подходящий.

«Слабачка, слабачка, ты – размазня…» – сообщила в голове херня едким голосом Рим.

И Лин вскинулась – не то на себя, не то на стоящего слишком близко Джона, который ни разу не решился на первый шаг сближения сам.

– Вы правы. Я сегодня не способна адекватно воспринимать информацию.

И она поднялась со стула, не обращая внимания на исследующий ее внутренности сканер, сложила в карман рюкзака новый, с одной-единственной исписанной страницей блокнот, а также чужую ручку.

– Причины?

Человек в форме начинал давить.

Не на нее. Не сегодня.

– Я скажу причины. Когда настанет верное время. Вам ли не знать?

И она отправилась на выход. Деревянными руками закрыла за собой дверь кабинета, на негнущихся ногах зашагала по ровному, как вагонный состав без перегородок, коридору.

Лишь внутри орало то, что у людей называлось логикой: «Дура! Дура, ты куда? А если после этого он откажется тебя учить?»

Душа уже пыталась порваться на части, уже приготовилась рыдать, как только ноздри вдохнут свежий воздух.

«Надо позвонить профессору, сказать, что я вернулась раньше…»

Лин уходила от кабинета прочь, ощущая, как собственноручно рушит любимый и привычный ей мир. Рушит и равнодушно наблюдает, как разлетаются по галактике отсеченные от стабильной плиты осколки.

Глава 4

О последнем занятии Белинда решительно предпочла не вспоминать – не прокручивать внутри неудачные диалоги, не упрекать себя за несдержанность и проявленный вдруг норов, не предсказывать, на что и как в дальнейшем это можно повлиять. Отгородилась от самой себя будто куполом – пусть снаружи хоть дождь, хоть снег, хоть камни – ей тихо внутри.

Тренировки отвлекаться помогали хорошо, а вот по возвращении в профессорскую усадьбу вновь наваливалась нудная, как зубная боль, тревога, и тогда Лин переодевалась в униформу горничной и принималась взаправду убираться. Чистила книжные полки и статуэтки от пыли, поливала цветы, пылесосила паласы – постоянно что-нибудь терла, полировала, шоркала – где-нибудь да возила тряпкой.

Ивар косился на нее с любопытством, но комментарии держал при себе. Лишь однажды хмыкнул:

– Слышь, тебе же за это не платят?

Он отправился на кухню, в который раз не дождавшись ответа.

И, как в зеркале, на его лице она увидела собственное выражение лица – тогда, в прошлом, когда она спрашивала, а ей молчали в ответ – недоуменное, чуть раздраженное, с печатью на лбу – «ну и ладно, мне пофиг…»

Хорошо отвлекала еще и настроенная Джоном на новый лад сфера – Белинда постоянно ловила вокруг себя светящиеся точки. Протирала корешки толстых и умных книг, а сама силилась почувствовать, в каком направлении плывет новая? Чаще всего не чувствовала – выбрасывала руку левее, правее, а то и вовсе в противоположном направлении.

И за прошедшие три дня точно она поймала лишь четыре. Из примерно двухсот.

«Мастер Мастеров скажет…»

И тут же обрубала себя – «что скажет, то и скажет». И погружала разум в вакуум. Продолжала удивлять Ивара, когда, например, пылесося, вдруг замирала, вскидывала к потолку руку, сжимала кулак, а после разжимала и разглядывала, словно пойманную муху, невидимое содержимое.

Только мух вокруг не было. И на строгом лице солдафона сменяли друг друга выражения: «Дура? Что ты ловишь? Может, рехнутая? Сказаться профессору? Хотя, может, я чего не понимаю?»

Лин, начищая до блеска чужой дом, продолжала «что-то ловить».

Ивар профессору не жаловался, молчал.

Роштайн по возвращении из института Белинду никогда не напрягал. Не навязывал свою компанию, не приставал с беседами, никогда и ни на что не жаловался. Лишь спрашивал: «Вас покормили?» Она кивала и всегда возвращала ему встречный вопрос: «Как сегодня?»

– Не звонили.

Раньше ему почти каждый день поступали звонки с угрозами, но в последнее время звонки стихли. Прошла неделя – и ни одного.

– Может, все наладилось? – вопрошал Иан не то ее, не то себя с надеждой.

«Может быть», – могла бы кивнуть Белинда, но предпочитала молчать. Ни к чему усиливать бессмысленную и преждевременную радость. Вот когда врага поймают…

На телефонной станции, как сказал Роштайн, его линию теперь в целях безопасности постоянно прослушивают – за плату, разумеется – «авось, поэтому негодяй и притаился…»

Как-то ее любопытство пересилило.

– Иан, а Вы могли бы показать мне ту коллекцию?

– Какую, душа моя?

Она легко прощала ему безобидную фамильярность в виде подобных, слишком интимных фраз – понимала, Роштайн не со зла.

– Ту самую…

– Из-за которой Вы здесь?

– Да.

– Конечно, мог бы. Я почему-то даже рад, что Вы спросили…

И он принес сверху из кабинета толстенный альбом с картонными страницами.

– Ее называют «Пророческая». Знаете, почему?

Белинда, временно позабыв и о тревогах, и о нужде ловить светящиеся точки, с жадным любопытством и некоторым разочарованием рассматривала совершенно обычные на вид почтовые марки. Блеклые, неяркие, совсем не такие, как ей представлялось.

– Скучные на вид, да?

– Да, – не стала врать. Коллекция, за которую по ее мнению, стоило бы пытаться перегрызть другому шею, должна была выглядеть, как набор искуснейших и филигранных кусочков гениального арта. Как чей-то очевидный неподражаемый талант, а не… вот это.

С восьми белых вертикальных прямоугольников, выполненных из довольно тонкой и почти прозрачной бумаги, на нее смотрели символы-рисунки, которые она не могла ни прочесть, ни интерпретировать – треугольник с расходящимися в стороны линиями – лучами солнца. Многократные, спрятанные одна в другой окружности, тыльная сторона ладони, а посредине глаз…

– А почему «Пророческая»?

– Потому что многие считают, что эти символы скрывают в себе истинное Знание – уж не знаю, что это такое. Некий великий смысл, который мог бы подсказать людям, куда и как следует двигаться дальше.

– Да это просто… каракули…

– Шизофреника?

– Возможно.

– Да, возможно, я тоже так считаю. Но тот, кто желает заполучить марки, верит в обратное.

Белинда потерла лоб.

«Люди – дураки. В поисках смысла готовы обратиться ко всему, кроме самих себя…»

Роштайн, сидящий рядом, пах одеколоном и на альбом смотрел с любовью.

– Иан, а как эти марки попали к Вам?

Он рассмеялся так светло и задорно, что ей вдруг захотелось, чтобы ее будущий избранник – моложе и, может быть, красивее – умел так смеяться.

– Вы не поверите! Но их выбросила на помойку одна женщина. От нее, как я понял, ушел муж – то ли изменил, то ли совершил досрочный Переход – в общем, исчез без вещей.

– Наверное, он тоже не понимал, чем владел.

– Да, скорее всего. А она так обиделась, что побросала его скарб в мешок и вывернула его у меня на глазах в мусорный бак. Точнее, даже не донесла, и содержимое рассылалось.

– А марки. Разлетелись?

– Нет, они оказались вставлены в линеары маленького альбома. Крохотного.

– Который Вы…

– Подобрал, да, – и Роштайн наивно и широко улыбнулся. – Так что я тоже, душа моя, помоечник.

И в треск прогорающих в камине поленьев вновь вплелся смех.

Почти до самого сна профессор читал, сидя на диване; Белинда за его спиной привычно ловила «мух», и за сорок минут непрерывной практики на ее счету прибавилось «плюс две». Задача «ощути точки интуицией» казалась ей, чем дальше, тем сложнее. Как почувствовать то, чего ты не видишь и не слышишь? Каким местом? «Мухи», которых она поймала – совпадения, так она себе говорила, потому как ни мысленно, ни воображением, ни «спиной» ей до сих пор не удавалось понять, когда возникнет и в каком направлении поплывет очередной сгусток энергии.

«Точно совпадения, всяко». Потому что, когда ты вслепую пытаешься что-то ухватить, ты все равно один раз из ста на это случайно наткнешься. Статистика…

Когда профессор неожиданно посмотрел на нее, Лин в очередной раз сидела с глупым видом, воздев руку к потолку.

– Чего Вы ютитесь в углу, как не родная, душа моя? Я тут подумал, может, выпьем чаю? С печеньем?

Белинда почему-то не отказалась.

Ивар неуклюже прислуживал за столом: принес сервиз, расставил чашки, вскрыл для них жестяную банку с печеньем – выложил сахарные крендельки на тарелочку.

– Белинда, а, правда, что Вы обучались в монастыре? Простите, я накануне зашел в Вашу комнату – хотел пригласить Вас на ужин, а Вы, оказывается, были у меня за спиной… Так вот, я успел увидеть тот свиток, который скатился с Вашей тумбы. Я его поднял.

Она не стала ни лгать, ни увиливать от ответа. Действительно, свиток из Тин-До она зачем-то носила с собой всегда – иногда осторожно раскатывала его пальцами, перечитывала написанное, любовалась искусным орнаментом рамки.

– Правда.

Уши солдафона, не успевшего еще уйти на кухню, повернулись в ее сторону, как локаторы.

– Прямо в настоящем монастыре?

Роштайн от того, что видел в своем воображении, очевидно, приходил в восторг.

– Да, в настоящем.

– И тренировались, как монахи? То есть бегали, прыгали, подтягивались?

Она мягко улыбнулась наивному и восторженному профессору.

– Да. Мы вставали еще до рассвета, выдвигались на пробежку, переплывали ледяное озера, оббегали вокруг очень длинную стену…

– И зимой? В озеро?

– И зимой.

– Голые?!

– Нет, в одежде.

– А как же… она потом сохла?

– На нас. Во время бега.

– А обувь?

– Мы бегали без обуви. Босые.

Солдафон не удержался, на секунду выпучил на Лин круглые глаза. Звякнула в его руках неосторожно поставленная на блюдце тонкая фарфоровая чашка.

– Скажите, а далеко он отсюда – Ваш монастырь? Вы как туда попали? И долго ли там пробыли? Много я задаю вопросов – опять впал в бестактность, да?

– Все в порядке.

– Вы можете ответить только на тот, на который хотите. Если хотите.

Она не ошиблась – ей было тепло здесь, в этом доме. Да, здесь не было друзей и не было тех, кто ее любил, но усадьба своими стенами грела тех, кто находился внутри. А Лин старалась ежедневно обновлять уборкой энергию.

– Я провела там достаточно времени для того, чтобы узнать все то, что знаю сейчас.

– Загадошный ответ!

Он весело смотрел на нее, как смотрел бы, наверное, на мастера Шицу – как на диковинную и чудную статую, которую здорово пощупать на память.

– А что для Вас был самым сложным? Учиться бою? Соблюдать режим? Жить в непривычном укладе? Может, учить чужой язык? Или они говорили на «нашем»?

– Нет, – Белинда мягко усмехнулась, – они говорили на «своем». И учить его было действительно сложно.

Она задумалась – что ей было сложнее всего? Преодолевать себя? Каждую минуту, каждый час, каждый день…

– Значит, это было самым сложным? Язык?

Крендельки оказались хрупкими, невесомыми и вкусными – она откусила от второго.

– Самым сложным для меня было не это…

Роштайн от нетерпения и любопытства подался вперед.

– Самым сложным для меня был лес, который однажды нужно было пройти.

– Лес, в котором обитали дикие звери? Знаете, а ведь на Четырнадцатом очень мало территорий, где водятся…

Она бесцеремонно перебила Иана – покачала головой.

– В нем не было диких зверей, но в нем было другое. Все то, что мы не хотим принимать в этом мире, и то, что нам очень требуется принять.

– И что же это?

Лин подняла на профессора глубокие и чуть печальные глаза и поняла – не ответит. Не потому что не хочет, а потому что не сможет объяснить. Потому что вот такого ответа, который запросто можно было бы облечь в слова, попросту не существует.

* * *

Тогда.

(Secret Garden – Celebration)

Сначала – еще тогда, когда одевалась в келье, и после, когда толкала высокие створки дверей, ведущие из монастыря наружу, – Белинда думала, что идет танцевать свой ежедневный танец для того, чтобы попросить у мира силы. Силы для того, чтобы грядущий поход прошел удачно, чтобы достойно выдержать испытание, чтобы не рухнуть лицом в грязь.

Но, придя на луг, обнятый закатным светом, вдруг поняла – не за тем. Не для молитвы, не для «попрошайничества» – ведь сил человеку дано ровно столько, сколько требуется для всех испытаний. Уже. Дано.

И потому танцевать она будет для другого – чтобы восславить данный ей жизнью момент, называемый «сейчас». Ведь еще до похода у нее есть этот самый луг и трава под ногами, есть чарующая мягкость вечернего бытия, есть безмятежный покой гор вокруг и благословенная тишина природы.

Да, она приняла решение – идет сегодня. И будь что будет.

Лин поклонилась до самой земли, скинула обувь, отставила ее в сторону и предалась движению. Раскинула руки в стороны и задвигалась, повинуясь единственному в мире ритму – ритму собственного сердца. Сделалась проницаемой, впустила в душу ветер, на мгновенье примерила на себя его крылья: «Спасибо, воздух, за легкость и невесомость, спасибо за тебя». Покружилась, впитала в себя энергию воды, и нутро трепетно задрожало – Белинда ощутила себя текучей, гибкой, способной обойти все в мире препятствия: «Спасибо тебе, вода, за тебя. За твою ласковую силу». А дальше земля – устойчивость, стабильность, мощь. «Когда твоя энергия во мне, я несокрушима и несгибаема, спасибо». Небу спасибо за знания, миру за любовь, энергии за величие и разнообразие.

Лин кружилась, чередовала состояния, как прекраснейшие платья, наслаждалась каждым. А, когда случайно, не прерывая танца, приоткрыла глаза, вдруг увидела, что справа от нее танцует Мастер Саин – танцует близко, всего в пяти шагах. И тело его повторяет те же движения, что и у нее – чудно, диковинно, невыразимо приятно. Она и почти незнакомый ей старик неожиданно стали командой, тандемом – двумя людьми, славящими мир за дары.

Выпустив из головы вопрос «почему он здесь?», она продолжила четкий ритм движений – есть бытие, есть настоящий момент и вся жизнь в нем.

Открыв глаза еще раз, заметила слева от себя еще одного человека, которого очень давно не видела вне кельи – Мастера Шицу. И он, прикрыв веки, танцевал тоже. Двигался, вопреки старости, легко, свободно, грациозно.

И навалилась вдруг радость – Мастера будто пришли поддержать ее. Сообщить, что она не одна, что она все делает верно, что у нее получится.

Такого бурного и в то же время тихого восторга Белинда не испытывала давно – с последнего дождя, со времен Большой Молитвы в золотом зале. Но там было «для всех».

А здесь «для нее».

И сделалось ей вновь кристально ясно, каково это – быть не одному; в груди безудержно ширилось и росло чувство единения – Лин казалось, что еще чуть-чуть, и она воспарит – оттолкнется босыми ступнями от земли и взлетит…

* * *

– Смотри-ка – танцует опять! – крякнул Мор. – Никак к нам собирается?

Черный пиджак его окрасился от заползающего за гору солнца бордовым. Ему шло. Но Мира смотрела не на пиджак – на девчонку на лугу.

– К нам, точно.

И на лице женщины в белом розовыми лепестками расцвела улыбка. И делалась все сочнее – танец набирал силу.

– Смотри, ведь делает все верно – общается с «сейчас».

– Им бы всем почаще с ним общаться.

Мор достал из кармана пиджака пустой кисет и потряс им – внутри забились о стенки крошки табака.

– Черт, остался без сигарет.

Он почему-то всегда забывал, что не курит – не курит по-настоящему. Да, может воссоздать из воздуха самокрутку, может даже прикурить ее и выпустить к потолку дым, может посмотреть, как она тлеет в его пальцах над пепельницей. Но к настоящим сигаретам человек слева не прикасался никогда.

– Слушай, – вдруг произнес он удивленно. – А ты знаешь, что ты хуже, чем я?

– Правда?

– Правда. Ведь это любовь толкает людей на необдуманные поступки. На идиотские, я бы даже сказал, поступки. И из-за тебя она сегодня собирается побывать там, где ей не место.

– Верно, из-за меня.

– То-то же! – обрадовался мужчина в пиджаке. – Из-за меня бы она точно не сунулась в лес. А вот ты…

И он не закончил фразу. Лишь растянул тонкие губы в улыбке: «Ты точно хуже».

* * *

Еще никогда, несмотря на то, что исполняла его каждый вечер, Белинда не получала такого удовольствия от танца. Будто сама только что побывала и грозовыми облаками, и скалами у горизонта, и дикими морскими брызгами, бьющими об утес. Это по ее ладоням катилось только что небесное светило, это ее платье украшали звезды, это ее мягкими и короткими волосами стелилась вдоль земли трава.

Когда танец завершился, Мастер Саин приблизился к Лин, поклонился и аккуратно взял ее за руку. Потянул ее за запястье, будто хотел поцеловать ладонь, но вместо поцелуя лишь указал на нее пальцем.

– О! – сказал восхищенно и удовлетворенно. А после развернулся и зашагал прочь.

Белинда опустила на свою руку взгляд, и сердце тут же ухнуло вниз.

На ладони смелыми белыми линиями светилась звезда Миры.

* * *

(Ramin Djawadi – The North Remembers)

У кромки леса она стояла, как у невидимой границы, – с ухающим в груди сердцем всматривалась в пространство между стволами, откровенно боялась.

Я должна отпустить страх…

Но страх – дрожащий и холодный, как мокрый дворовый кот, – будто приклеился к ее ногам. Чем больше Белинда вглядывалась в спокойный с виду ночной лес, тем темнее от паники делалось ей в сердце.

«Дыши, дыши, – учила она саму себя, – ты его пройдешь. Манол же прошел. И Рим прошла…»

Только умом тронулась.

Пришлось вспомнить засветившуюся после танца на ладони звезду.

– Я пройду… я пройду, – как зачарованные, шептали губы.

Пройдет. Только постоит у границы, не входя, еще минуту-другую.

Кажется, там ухали птицы. И вопреки опаске, что не будет хватать света, тропка виднелась разборчиво – помогла всплывшая из-за холма луна.

Средь деревьев никто не ходил – по крайней мере, заметный.

Почему она не спросила, как они выглядят? Почему ей так страшно? Так должно быть? Или это знак о том, что ходить ей не надо?

Не позволяя себе одуматься, ухватив мелькнувшую на секунду решимость за хвост, Лин сделала шаг вперед.

И сразу же под ногой, словно сигнал для призраков, отчетливо хрустнула ветка.

Вперед она шагала на деревянных ногах, как узник на казнь. Где-то там (неизвестно на каком шаге) ей станет плохо. Где-то там ей завладеет отчаяние, где-то там навалится нечто непостижимое – то, с чем она не справится…

Ее распахнутые глаза-плошки все время выискивали что-либо, способное спровоцировать рефлексы на бег – некое движение, тени, хлопки крыльев, злой смех?

«Это хуже, чем монстры…» – некстати повторял в голове голос Тоно.

Блин, лучше бы драться, лучше бы сразу в рог… Бить она умела. Не бояться – нет.

Но лес плыл по сторонам – ночной, пустой, тихий. Подозрительно тихий. В противовес ему непозволительно громко бился боем барабана под кожей пульс.

Еще три шага – ничего. Еще десять шагов – ничего. Пятьдесят, сто, сто пятьдесят…

Страх Белинды постепенно сменялся подозрительностью, подозрительность недоумением, недоумение поверхностным облегчением – здесь никого нет! Совсем.

«Может, это просто пугалка для учеников?… Сказка? Чтобы преодолевали себя, чтобы учились идти туда, куда страшнее всего. А внутри самого страха уже не страшно – ведь так говорят…»

Ни монстры, ни тени все не появлялись – никого.

«Так я дойду до холма, – мыслила Лин, – так потихоньку, пока ничего не происходит, я дойду до Миры».

Попыталось было проглянуть сквозь тучи беспокойства хмельное веселье. Попыталось и испарилось – не выдержало нервозности.

Пока никого. Но это не значит, что так будет дальше.

Хуже всего, что она не могла измерить расстояние до южного холма. Сколько до него – три километра, четыре? Если так, то идти ей, даже если медленным шагом, час-полтора. Если тропка виляет, то два или три.

Долго. Но терпимо, если вокруг пусто.

Зачем Тоно наврал ей? Тоно врал… Они все ее тестируют, проверяют, пугают… И ни один (почти ни один) не может просто взять и объяснить что-либо. Похлопать по плечу, поддержать. Ведь человека не всегда нужно тестировать, иногда его просто необходимо оставить в покое – не унижать, не проверять на прочность, не давить на больные места.

Лин злилась.

Лес пустой – пустой лес. И зачем тогда врала ей Рим? Про то, что вернулась отсюда едва ли не сумасшедшей? Чтобы поддержать легенду?

А Мастер Мастеров?

От возникшего в голове образа человека с волевым лицом и равнодушными глазами Белинда моментально впала в тоскливое уныние – все они заодно… Даже он.

То продержись ему месяц, то по имени не называй, то смей, это не смей, «ходь туда, ходь сюда…»

Неужели ее просто нельзя полюбить? Ведь не уродина, не кромешная дура, не трусиха – сколько раз доказывала им всем, что не трусиха. Да и в этом ли достижение женщины?

Этой спокойной и тихой ночью на Белинду навалилась вдруг вся та невыпущенная наружу злость, которая, оказывается, вопреки постоянной тишине разума и медитациям, копилась внутри.

Они – сволочи.

Люди вообще все сволочи… Никому нет до ближнего дела, все обеспокоены лишь собственным алчным внутренним миром: Джордан, Кони, все ее бывшие знакомые – все чмошники! Все одинаковые: придурошные, эгоистичные, бесчувственные… Все, кого она встречала, – бесчувственные твари!

Она не заметила, когда психологически расклеилась окончательно. Тропка вилась меж стволами; Лин утирала слезы.

Сколько раз в этой жизни она открывала душу? Зачем? Сколько раз надеялась на чужое тепло – нахрена?

С нее, словно слишком долго пролежавшее на одном месте и вдруг соскользнувшее пыльное покрывало, слетело всякое напускное спокойствие. И наружу проступило другое – нечто старое, глубинное и отнюдь не растворившееся, но полусгнившее под досками того нового сверкающего дома, который Лин мысленно вокруг себя строила, находясь в Тин-До.

«Она никогда никому не была нужна…» Никогда. Никому. Ее били, унижали, ее отпихивали с дороги, как бродячую псину, об нее вытирали подошвы. В прямом смысле.

И вот она настоящая – вот! Под этими старыми досками…

Медитации-хредитации – ничего никуда не делось. Вот оно все дерьмо, и вот она правда: она – уродка и неудачница.

Лин разрыдалась, опала на колени. Впервые взвыла в голос, по-волчьи задрав лицо к луне.

Зачем она идет к Мире? Чтобы та тоже сообщила ей: «Ой, милочка, ну, подумаешь, звезда? Хотела тебе помочь немного, сделать так, чтобы тебя, дуру, приютили хотя бы монахи…»

И какая, в задницу, секретная миссия? Зачем она сама себе постоянно врет? Жалкая, несчастная, разгребающая землю в поисках ростков надежды – и сама же губящая ее корни.

Почему все это стало ясно только здесь, только в лесу?

Нет, она врет себе и верит в то, что хочет верить. Но не видит того, кем на самом является, – ничтожеством. Ничтожеством в полном смысле этого слова – апатичным, уже наполовину умершим человеком изнутри. Постоянно боящимся чего-то, так и не научившимся жить.

И ей не нужно к Мире… Ей вообще больше никуда не нужно.

Когда она заползла под ближайший куст? Когда уселась у дерева, навалилась на него спиной, поджав под себя ноги?

Кто ее ждет в чужом домике? Кто ее вообще где-то ждет?

Никто.

И, может, пора перестать себе лгать? Просто закрыть глаза, просто успокоиться, принять жизнь и себя такой, каковой она на деле является?

Белинда горько плакала, закрыв глаза, – от души жалела саму себя.

Вот все и стало понятно, вот все и открылось.

И больше не нужно никуда идти. Можно возвращаться.

Уходить. Возвращаться. Чего непонятного?

Лин по какой-то причине продолжала сидеть под деревом. Тепло, сухо, не кусают; с неба за ней наблюдал молчаливый лунный диск.

Да, она вернется. И Шицу ей ничего не скажет. Промолчит Рим, ни о чем тактично не спросит Ума, заглянет в глаза и распознает затравленное выражение Тоно: «Я же говорил: не готова».

Потихоньку Белинда успокоилась, перестала плакать, вытерла слезы ладонью и на этой же ладони, приложившись к ней щекой, уснула.

Во сне ей увиделось странное. Во сне она стояла чуть в стороне от себя и видела ту Белинду, что спала поодаль от тропки за кустом.

И в той Белинде кто-то сидел. Прямо внутри. Он влез в нее целиком, но даже не уместился весь, и часть черного клуба плавала по сторонам от ее тела. А вокруг – между древесными стволами – неторопливо перемещались другие – подобные тому, что сидел внутри, темные сгустки. Не то наблюдали за чем-то, не то ждали своей очереди…

Проснулась она рывком – вынырнула из сна, как из-под поверхности ледяной воды, – резко и хрипло втянула в легкие воздух.

После сжалась, притаилась, замерла.

И вдруг поняла, что этот кто-то в ней так и сидит. Не она – кто-то чужой.

«Страх, – вдруг впервые помог осознать происходящее подселенец, – это не ты, это страх».

«Неужели мой?»

«Чужой».

Чужой.

Но почему он в ней? Зачем?

Поворочалась, опустила ладони, уперлась ими в комковатую и сухую землю – ощутила, что страх притаился тоже и уже почти не чувствуется.

Она похолодела, когда поняла, что может так и уйти с ним из леса. Забрать его с собой и носить всю оставшуюся жизнь.

«Страх одиночества».

Эта мысль вдруг пролила свет – озарила ее пыльный умственный чердак и все разрозненные лежащие на нем предметы, с первого взгляда не подходящие друг к другу.

Но только с первого…

Конечно! В ней всю жизнь был страх одиночества – так долго, сколько она себя помнила… Страх не найти правильного мужчину, страх не быть кем-то любимой, страх, что в болезни никто не принесет воды. И этот новый страх – утрированный и усиленный кем-то до бесконечности – притянулся к ней из-за того маленького, который уже нашел место на ее чердаке.

«Он пришел за своим… ребенком».

Мысль о детях, которая никогда не посещала ее на Уровнях, здесь показалась ей совершенно естественной.

«Он пришел, чтобы быть со своим чадом…»

– Прости, – тут же вырвалось у Белинды вслух, и впервые свой звучащий посреди ночи голос не напугал ее саму. – Я никогда не выпускала его на свободу, я его не видела, прости…

На нее из собственного сознания взглянули бесконечно печальные черные глаза – ни белков, ни радужки – лишь одиночество с примесью надежды. Мол, ты поняла?

– Я поняла, – едва не закашлялась Лин. – Я его тебе отдаю, выпускаю из себя. Тебя и твоего… маленького…

Она мысленно сделалась прозрачной. Растворила все свои мысленные формы, рамки и перегородки, стала «никем» – но не тем «никем», беспомощным и скулящим существом, которым являлась некоторое время назад, но ровным и спокойным «никем». Собой. Миром.

И так поднялась с земли. Сделала один шаг вперед, другой… Назад к тропинке.

Обернулась к стволу и поняла, что страх остался сидеть под деревом – за ней не пошел.

Ей сделалось одновременно легко и неуютно.

– Ты прости, – попросила вновь, – ты мне учитель. Я не знала, что ношу в себе часть тебя… Потому и притянула.

Она вдруг с точностью до нейрона, микрокристалла поняла, что представляют из себя «монстры». Это утрированные до самого крайнего предела эмоции. Каждая, что сидит в ней, вскоре притянет себе подобную, и та наполнит Лин до макушки, прольется потопом из переполненной ванной на пол, попробует заставить захлебнуться в себе.

Возможно, Лин захлебнется. Возможно, сумеет отпустить их все.

Она поняла одно: путешествие будет «веселым».

И крайне непростым.

«А Мастер Шицу ни разу задницу с коврика не оторвал. Легко мудрствовать, сидя в удаленном от городов монастыре. А ты попробуй побыть мудрым, сидя на городском рынке… Вот там быстро бы проявились все его навыки, и куда бы только подевалось хваленое спокойствие…»

Она видела эти мысли, слышала и чувствовала их. А за ними чувствовала другое – клубящуюся муть – очередную. На этот раз муть звалась иначе – «Презрение», – и глаза ее не распознавали, как не распознавал и разум.

Но распознавало сердце.

Сердце обнимало клубящуюся субстанцию, часть которой всегда сидела в Белинде и благодарило за урок. После отпускало.

И тут же воображение рисовало новую ситуацию, новый урок, новое болото, в котором когда-то утонула и до сих пор смердела ступня.

«А Джон… Это же какая у человека гордыня, чтобы так выпендриваться! По имени не называй, до моего уровня никогда не дорастешь, и вообще ты никто и звать тебя никак!»

Ненависть… Теперь ей овладела именно она.

Лес плыл, но из-за крон ей не виделось главное – приближался ли холм. Быть может, она уже давно заплутала и двигалась в неверном направлении?

Может быть. Все может быть. Главное, выпустить изнутри дерьмо…

«Рим – та еще паскуда… Ведь действительно уродка, действительно ведет себя, как мужик, и после этого еще мечтает о любви! Какая ей любовь?! С такой бритой башкой и дурацкой татуировкой?!»

Высокомерие.

«А Килли – вот уж точно никто. Мразь! Такому не место среди людей, его, если отбросить дурную человечность, давно бы следовало прибить…»

Мстительность.

Лин раздавала чужих детенышей, как подарки под новый год. Открывала клетку за клеткой, выпускала их на волю, чувствовала, как благодарные родители (да-да, она спиной чувствовала их облегчение) смотрели ей вслед.

Шаг – освобождение. Шаг – новая ловушка.

«Я смогу, я справлюсь, я всегда знала, что я лучше, чем всякие там ученики-манолы. Возможно, я лучше самих мастеров – я сунулась в лес так рано…»

Гордыня.

«Что, если меня не ждут? Что, если отправят прочь или даже наорут?»

Снова страх…

Страх, страх, страх.

Не успевала она становиться, как учил Тоно, «пустой», как эту пустоту мгновенно что-то занимало. Опять не свое, чужое, но уже понятное, не такое пугающее, как поначалу. И ей вдруг сделалось понятно, почему Тоно до сих пор сидел в Тин-До. Действительно, одно дело понять это раз, другое дело понять это на всю жизнь – так, чтобы каждый день по мудрости и с открытым сердцем.

«Тоно – просто идиот. А ты справишься!»

Добро пожаловать, гордыня. Дубль два.

Лин шла по тропинке, криво ухмыляясь.

Счет времени она потеряла. Прошел ли с заката час или два? А, может, дело уже к утру?

Ей все еще не виделся холм – тропа, как вихлялась собачьим хвостом по равнине, так и продолжала стелиться плоско, ничем не намекая на приближение горы.

Белинда умаялась.

Жизнь в интенсивном режиме постоянной осознанности измочалила ее похлеще скоростной разгрузки вагонов. «Распознать-что-пришло/переосмыслить/отпустить».

Просто? Если бы.

Кажется, она забыла, куда и зачем шла.

Да, лес – это просто новая жизнь, отдельная. Та, в которой ты до старости будешь заниматься пересмотром ситуаций, в которых однажды оказался. Сначала недавних, затем отдаленных, потом и вовсе из позабытого, казалось, прошлого.

Только, если уж ступил на тропу, будь добр ее пройти.

И она проходила. Наполнялась вонючей жижей до краев, переживала ее, ощущала затылком и кончиками пальцев, кипела, булькала, плавилась, изрыгала пламя, а после, как сдутые меха кузницы, опадала. Обретала минуту спокойствия. А после наполнялась вновь.

Спустя какое-то время она забыла не только направление, но и собственное имя – стала вместилищем чужих чувств, а так же рабом и священником. Бесконечно страдала, исповедовалась, каялась, отпускала себе же грехи. Чтобы тут же вспомнить новые.

Устала до беспамятства. До того, что, когда неожиданно вышла к подножию холма, оставив лес позади, уже не обрадовалась ни мягкой траве под ногами – той самой, шелковой и нежной (из сна), ни тому, что в нее, кажется, больше никто не вселялся, ни даже взошедшему над головой солнцу.

Когда колени подкосились и Лин, ударившись грудной клеткой, повалилась навзничь, глаза ее все еще были открыты.

А вот ум уже спал.

Он отключился.

* * *

(Michael Whalen – Life Is A Circle)

А далее был самый странный день в ее жизни – самый пустой и одновременно самый наполненный, не «бессмысленный». У ног, поглаживаемая ветром, качалась трава; по небу бежали, меняли форму, рвались на части, соединялись и растворялись облака.

Белинда не помнила, когда проснулась.

Она сидела на лугу перед южным холмом, и ей казалось, что она, наверное, сидела здесь всегда. Одна жизнь закончилась, другая еще не началась – а здесь и сейчас короткий, как секунда, и такой же вечный момент покоя. Мысли в голове плыли подобно облакам: меняли форму, содержание, растворялись, возникали вновь – Лин провожала их тем же пустым взглядом, каким провожала и собратьев на небосклоне. Без эмоций, без грусти, без радости.

Она впервые в жизни была самой собой и впервые видела день, являющийся просто днем. Не плохим, не хорошим, не коротким и не длинным – таким, каким он был. А наблюдала ли она хоть один-единственный день раньше, в прошлом? Нет. Всегда смотрела сквозь шоры из эмоций, сквозь запутанный кокон чувств, сквозь пыльную бойницу, в которую этому ветру было попросту не влететь.

Ночной поход ее очистил.

Он состарил ее и родил заново – он позволил единственный раз в жизни ей побыть самой собой – человеком, женщиной, всем и никем. Белиндой.

Конечно, она помнит, что собиралась взобраться на холм, помнит, что еще чуть-чуть, и нужно будет подняться с земли и вновь шагать через лес – уже другой, уже не страшный.

Хотя, был ли Лес Духов страшным? Страшнее того человека, которым она являлась изнутри?

Нет. Войди она в него пустой, и прошла бы, не задерживаясь, не размениваясь на переживания. Но ведь на то люди и люди, чтобы учиться…

Когда перезрелое солнце начало превращаться в «апельсин», Лин поднялась с земли.

Вероятно, пребывай она в другом состоянии – не в состоянии пережившего клиническую смерть наркомана – страшно расстроилась бы тому, что увидела: дома Миры на холме не было.

Была лысоватая опушка; шумели сосны, качались клены.

И ни одного строения.

Белинда вдруг поняла странное: что сам ее поход и то, что она пережила ночью, явилось для нее опытом куда более ценным, нежели та награда, к которой она так стремилась.

Сон. В Тин-До она просто спала и наблюдала абстрактные картины – летала, кого-то посещала, слышала… Звезда. Мерцала ли хоть раз на ее ладони звезда? Время стерло четкие очертания и понимание, этот угасающий день размыл все, что когда-то являлось для Лин оплотом. И ни грусти, ни разочарования, ни тоски.

Она прошла через лес сюда. Она пройдет через него обратно. Как-то. Возможно, это будет сложно. А, может, не так сложно, как было впервые.

Лин сидела на крохотной полянке и смотрела на другую, непривычную линию холмов, любовалась чуть иным изгибом реки и абрисом далекого отсюда Тин-До. Где-то там сидит в келье с трубкой Мастер Шицу, и уже отужинали, наверное, в столовой послушники. Где там скоро взобьет перед сном тонкую подушку Рим и пробубнит, что б «тот, кто ее сшил, сам бы на ней спал», – эти слова, словно мантру, она произносила каждый вечер. Будь у Белинды полноценная возможность дарить подарки, она бы съездила в город за новой, чтобы на следующий новый год положить для Рим не что иное, но новую толстую и мягкую подушку. Длинная стена; и отсюда не видно, как чадят, отпугивая «духов» чащи. А за вратами следит молчаливый и иногда ворчливый Будма.

Каким образом, почему ее сморил возле дерева сон? Лин этого не заметила. В какой-то момент лишь ощутила, как тепла под ней земля и каким бархатным кажется темнеющее над головой небо.

Когда кромки далекой горы коснулся край солнца, она уже спала, свернувшись у корней калачиком.

Все повторялось вплоть до мельчайших ощущений – тот же самый сон: тело спит на земле, но Лин – подвижная и невесомая – наблюдает за тем, как над южным холмом повисла ночь. Хочешь, шевельни пальцем и вновь взлетишь, хочешь, просто наблюдай за невероятно крупными и кажущимися такими близкими белыми виноградными звездами.

Каким-то непостижимым образом она вновь покинула собственное тело. Наверное, это все усталость сознания, наверное, миражи от перенапряжения – глюки, побочные эффекты. И пусть – ей нравилось.

Какое-то время Белинда-призрак рассматривала темный абрис стоящего вдалеке монастыря, размышляя о том, а не перелететь ли лес поверху, не соприкасаясь с духами, а потом вдруг услышала, как тихонько поют за ее спиной сияющие в ночи золотые цветы. Цветы из сада… богини Любви.

Резкий разворот – такой быстрый, что покачнулся мир. А после шокированный выдох и дрожь сознания.

Дом Миры – он находился за ее спиной, совсем не далеко от того места, где дремало утомленное Белиндино тело.

Дом. Стоял. На холме.

Снова.

И входная дверь его была приоткрыта.

(Vasta Mavela – MANTRA – Clean Energy of Love)

– Неужто гости у нас? Смотри-ка, пришла! Явилась!

И правда – явилась.

Лин неосознанно терзала пальцы, позабыв о том, что практически не имеет тела, – все пыталась сложить ладошки так, чтобы перестать терзаться чувством вины, потому что встретила ее отнюдь не Мира, а тот самый страшный, язвительный дядька Мор. И смотреть ему в глаза не хотелось.

– Пришла! Вот же упрямая маленькая дрянь…

Белинду будто хлестнули по щекам наотмашь.

– Я не дрянь!

И колыхнулось от ее злости пространство; стены чужого дома на миг покрылись рябью. А внутри клокотало.

– На колени! – вдруг зло заорали на нее. – На колени!!!

И Лин пала. Потому что, увы, не могла противиться приказу хоть и не уважаемого ей, но все-таки, бога, а во-вторых, потому что за человеком в пиджаке стояла женщина в белом платье – та, к которой она явилась.

Нужно извиниться за негаданное вторжение? Хорошо, извинится. Нужно поклониться и попросить прощения? Попросит. Лишь бы дали пообщаться…

– Смотри, стоит.

Кажется, над ней издевались. Кажется, ее презирали и ненавидели одновременно.

– Глянь, какая покладистая!

– Мор…

Голос Богини любви скользнул, как шелк, – обнял, погладил.

– Что, Мор? Она, между прочим, приперлась из-за тебя – это она так думает. А на самом деле она приперлась из-за себя. Хочешь, проверим? Легче легкого… Эй, ты (уже Белинде), зачем пришла? У тебя есть одна попытка – не просри…

Мда, здесь не церемонились.

Как ни странно, но стоящая позади мужчины Мира не вмешалась – тоже выжидала. А Лин, упрямая, как черт, стояла на коленях и таращилась в пол. Нет, стояла не из покаяния или раскаяния (за что ей каяться – за собственную храбрость?), но судорожно подыскивала правильный ответ. Зачем же она все-таки пришла? Ах, да – спросить про свою миссию…

– Ну?

Время ее молчания истекало, требовалось срочно подать голос.

– Я хочу…

– Видишь?! – весело заорал человек в пиджаке, будто гостья только что нагадила на порог, как шкодливая кошка, и теперь с виноватыми глазами пыталась загрести дерьмо чужим ковриком. – «Я. Хочу». Все, на этом можешь проваливать!

– Но почему?! – тут же обозлилась Белинда и впервые отняла взгляд от пола и подняла его на неласкового хозяина. – Почему проваливать? Я всего лишь хотела спросить про свою миссию…

– Гордыня, – он смотрел на нее, как на одноклеточное существо, не сумевшее додуматься до того, что нужно делиться. – Мира, она ничего не поняла. Ничего. Выгоним?

– Впусти, – после паузы отозвались тихо.

Лин думала, что поумнела. Что, пройдя лес, сделалась мудрее, чище, что совершенно обновилась от старых чувств…

Выходит, не обновилась.

Потому что то, что ей теперь говорили, вызывало в ней такой поток недобрых ощущений, что хотелось попросту наплевать «на миссию», подняться из кресла, в которое ей милостиво позволили сесть, и под грохот входной двери удалиться.

– …вы все одинаковые – род людской. Вы. Все. Одинаковые. В вас нет ничего, кроме собственного «я», и потому мир однажды разделился. На черное и белое, на «хорошее/плохое», на «прав/не прав». А знаешь ли ты, что когда-то люди умели славить Единство? Что не отгораживались стеной от первого встречного, не возводили самим себе мысленный трон, который создала в своей башке ты, дура мелкая?

Лин втягивала голову в плечи так упорно, будто сверху поливали горячим дегтем.

Какой еще трон? Ничего она не возводила…

– Ваша гордыня чинит вам столько препятствий, но вы даже задуматься об этом не в состоянии, полагая, что вы всегда и все время правы. Веду себя хорошо? Прав. Не делаю подлянок? Хороший. Да не просто хороший – лучше всех! Задумывалась ты хоть раз об этом? Нет? А ты попробуй?

Белинде пробовать не хотелось. Она и так знала, что не самая лучшая.

Вот только не могла понять, почему огребает за весь род людской?

Но Мор кипел. Он коптился, как котел над разгорающимся костром, булькал вонючей жижей слов и смотрел так, как, наверное, не смотрят на низшие касты грешников в аду.

– Вы все разделили, – орал он на нее, – все! Своей гордыней, между прочим. Думаешь, мы с Мирой когда-то были отдельными существами?! МЫ СТАЛИ ОТДЕЛЬНЫМИ благодаря вам! Вам, идиотам! И после этого вы просите себе хорошего мужа? Хорошую работу? Денег побольше? «Создатель, дай мне всего и получше. Человека поумнее, богатства побыстрее, здоровья покрепче…» А другому здоровья? И отводите глаза в сторону: «Сначала мне, а потом, может, если захочешь, и ему…» Все мне-мне-мне!

– Мор… – в очередной раз попыталась вмешаться в поток желчных излияний Мира, но ее попросту проигнорировали.

– Ваше «я» безгранично. Но знаешь ли ты, мелкая мисси, что энергия циклична? Что она всегда имеет два конца – белый и черный? И что ни один из них не хуже другого? И что, получая хорошего мужа, вы получаете человека, который проверит ваши самые слабые качества. Получая работу мечты, вас проверит на эгоизм коллектив; что за богатство, которое вы получили не служением другим людям, а требованием собственного эгоизма, вы расплатитесь здоровьем – знаешь?!

Кажется, Белинда потихоньку начала понимать, что к чему. Мужчина в пиджаке ругал как будто ее, а как будто весь человеческий род сразу. И от нее, как от центральной точки на тянущейся в разные стороны паутине, вдруг пошли во всех направлениях искры – цепочки эмоций, вины, понимания. Бог Смерти изрыгал пламя, но как будто учил чему-то важному. И она впервые отодвинула уязвленное самолюбие подальше и принялась слушать. Даже осмелилась прервать:

– Почему здоровьем, уважаемый… Мор?

– Почему? – ее не одернули, что заговорила, не заткнули, не пристыдили. Кажется, дядька в пиджаке наоборот приостыл, продолжил чуть спокойнее. – Да потому что вы не умеете быть искренними в первую очередь с самими собой. А после с остальными. Говорите одно, а думаете другое, обещаете «дать», а сами «берете», потому что вы не умеете думать ни о ком, кроме себя…

Действительно. Здесь она нехотя согласилась – не умеем. А как научиться? Шицу учил – непонятно, Ума учил, да так и не научил. Объяснял Лум – мимо.

– Через страдания вы учитесь, разве неясно? Каждая боль, вами пережитая, учит одному – слезть с трона. А знаешь почему? Потому что там, в вышине, ты всегда один – ни соседей, ни друзей, ни любимых, ни родных. Из-за вашего трона у вас забирают деньги, когда заканчиваются деньги, а вы все еще дураки, забирают здоровье…

– А что же такое «я»? – вдруг качнулась вперед Лин, позабыв, что еще минуту назад ежилась болезненных уколов.

– «Я»? – Мор впервые на ее памяти усмехнулся и даже сделался похожим на человека. – «Я» заканчивается там, где начинаются другие люди, поняла? Не ты.

Она поняла. Может быть. Вроде бы. Но додумать ей не дали.

– А ты пришла сюда с вопросом о своем извечном «Я». «Скажите, пожалуйста, моя королевская персона явилась знать, что мне со своим «я» делать в этой жизни? Ведь должна же быть у такого великого «я» великая цель в жизни?» Так?

– Так, – прошептала почти неслышно. И сделалось вдруг стыдно. Действительно, она пришла сюда из-за себя.

– И из-за таких, как ты «я», мы с Мирой никогда не сможем быть вместе. В ней не будет черного…

– Так ведь это хорошо?

Лин прикусила себе язык, поймав ответный взгляд.

– Хорошо? Ты ведь знаешь, что такое «хорошо», верно? Ты ведь лучше всех это знаешь? Потому что это «ты».

– Простите…

– Я-то прощу. Может быть. Только пока вы не перестанете ставить себя выше других, во мне никогда не появится белого. Ясно?

Ей почему-то было ясно. Может быть, она все забудет, когда проснется, может, не вспомнит ни слова. И про себя уже не спросишь – все и так доходчиво объяснили…

– Так что же делать-то?

– Тебе?

– Нам… – Белинда впервые в жизни спросила за всех – голос хриплый, а внутри уже ворочается понимание чудовищных ошибок, совершенных в прошлом. Оно еще нахлынет, еще прояснится, и придется тогда взглянуть в глаза всем своим «я». И то будет не Лес Духов – хуже.

– Определи свою цель в жизни, Лин, – мягко ответила за Мора женщина в белом. Ступила ближе, опустилась на колени – Белинде сделалось неудобно, что Богиня стоит на коленях.

– Вы не стойте… так,… пожалуйста…

– Стыдно? Нет, не стыдно. Любовь ничего и никогда не стыдится – ни прощения, ни раскаяния, ни быть ниже кого-то, понимаешь? Тогда это Любовь.

– А все остальное – Трон, – наставительно вставили сбоку.

Белинду взяли за руки. Чужие пальцы мягкие, теплые, ласковые; и потекли вдруг по щекам слезы. Зажглась на правой ладони звезда – засияла ярко, отчетливо, красиво.

– Ты ведь из-за нее пришла?

Лин плакала, как ребенок, перед статуей матери Бога.

– Да.

– Хочешь знать, зачем я поставила на тебе знак?

– Пожалуйста, скажите…

– Чтобы однажды ты обрела себя. Чтобы тебя приняли те, кто помогает тебе в этом. Чтобы однажды ты ответила себе на вопрос: для чего и зачем ты живешь?

– А для чего же я живу? Как же мне понять? Что делать?

– Через других обретешь это знание. Когда начнешь заботиться о ком-то помимо себя, когда начнешь находить в этом радость.

Лин не помнила ни того, как уходила из домика, ни того, как проснулась.

Помнила только, что шла назад через лес Духов и никто ее не трогал. Обычная тропка; луна над головой, шорох листьев под подошвами.

К утру показались впереди высокие башни Тин-До.

Глава 5

(Lara Fabian – Je t'aime encore (radio edit))

Сейчас.

– Белинда? – она смотрела на лицо Джона, но не видела его – не замечала. – Мы будем сегодня заниматься?

– Нет.

Первый честный ответ за два последних года (или за всю жизнь?) Почему она никогда не позволяла себе этого – быть честной, даже если это кому-то не нравится? Даже если это не нравится ей самой?

Почему? Хороший вопрос. Отличный вопрос.

Пятница, вечер. Знакомый кабинет с экраном – здесь была лекция в прошлый раз. И этой дверью она после хлопнула, оставив на месте себя недоумение.

– Тебе этого больше не хочется?

– Хочется. Дело не в этом.

– Тогда в чем?

В чем?

В чем.

В том, что она все предыдущие дни до этой самой пятницы думала об одном и том же – почему она забыла прописную истину? Ведь Мастер Шицу, а после и другие ученики твердили ей об одном и том же: чувства нельзя присваивать. Она не понимала. Не понимала, что, присвоенные, они начинают разрушать ее, гнить внутри, превращаться в отходы. «Если ты испытываешь чувство, – говорил Шицу, – его нужно отдать тому, для кого оно родилось. Ведь чувство – это, как пушка. Если она не стреляет вовне…»

…то она стреляет по твоим собственным потрохам.

Сколько Лин выстреливала себе в кишки? В голову, в живот, локти, колени и пах? Через какое время ее настигла бы физическая болезнь? Скоро. А пока не настигла лишь за счет интенсивных тренировок.

Все равно недуга ждать оставалось недолго.

Почему она забыла?

Сколько она любила Джона, но не говорила ему об этом?

– Джон…

Она снова забыла про запрет на произнесение его имени, но человек в серебристой одежде не обиделся – он смотрел на нее пытливо, с беспокойством. Наверное, она закрылась так глубоко, так сильно, что даже он, обладающий сверхнавыками по чтению эмоций, более не мог ее распознать.

«Чувства, как еда… Что станет, если вы навсегда присвоите себе еду?»

Дура. Она начала разлагаться изнутри.

– Я должна Вам кое о чем сказать. Я должна была уже давно, но я… боялась.

С чего начинать? Сейчас ей будет больно.

И поделом…

Но как же страшно – до паники, до дрожи.

«Джон, я Вас люблю?»

Не сможет. Лучше упадет на пол и умрет от стыда с навсегда заклеившимся ртом. Но ведь за этим сюда и пришла – отдать принадлежащее не ей чувство…

– У меня есть кое-что не свое. Ваше.

Взгляд серо-зеленых глаз сделался недоуменным, вопросительным. И Лин пояснила:

– Чувство. Для Вас…

Она больше не могла на него смотреть – только на свои руки.

– Я не говорила Вам всей правды, простите меня, – ей себя теперь надо прощать… Это потом. – Я испытывала к Вам больше, чем ученица должна чувствовать к учителю.

Теперь, наверное, он смотрит на нее, как на идиотку и извращенку. Наверное, с осуждением, но она не узнает этого, не поднимет глаз.

– Не знаю, когда это началось – наверное, тогда, когда Вы пришли ко мне в келью с печкой – лечили. А после предложили свою помощь. И я вдруг увидела в Вас друга – первого в своей жизни. А после захотела большего…

Теперь она чувствовала себя Рим – бритой, некрасивой, с кривыми зубами – в общем, страшной. А еще так, как будто по ее башке туда-сюда бегали вши. Стыдной.

Почему она никогда не растила ногтей? Не красила их лаком, не следила за собой? Может, тогда у нее был бы шанс, может, тогда Джон бы сам…

Пришлось прервать попытавшийся ее спасти от горестной участи мысленный поток «не в ту степь».

– Я мечтала о Вас. Думала постоянно. Даже думала о том, что мы… мы…

Тут в горле и вовсе встала кость. И пришлось поднять глаза.

Она никогда не видела, чтобы Мастер Мастеров смотрел так – так глубоко, с печалью, с затаенной болью где-то так далеко, что и не добраться. И в то же время так открыто.

– Простите меня…

Он молчал. И его молчание оголяло ее душу, как оголяет капустную кочерыжку, отрезая листы, острый нож.

– Я думала, что мы можем быть вместе. Потому что я Вас… – скажет? Сможет? Должна. – …любила.

Произнесла. И прикрыла глаза, понимая, что, наконец, позволила себе быть идиоткой – полной и беспросветной. И почему бы тогда не быть ей до конца, с триумфом?

– Да, каждую минуту, каждый день. Я мечтала, что однажды Вы сможете стать моим мужчиной… Представляете, насколько я глупая? Ведь если Вы хотели бы, Вы бы…

– Я не могу, – ответили ей хрипло, и то были первые слова Мастера Мастеров. – Даже если бы захотел, не смог бы.

«Если бы захотел… Если…» – это вспороло капустные листы вместе с кочерыжкой.

– Белинда, мне жаль это говорить, но я не человек. Мы – представители Комиссии – другие. Человеческие женщины не могут нас касаться. Хочешь, я сниму перчатки, и ты проверишь?

– Я верю, – отозвалась Лин легко и грустно, как будто ей только что сказали, что Волшебник, приносящий подарки на Новый Год, не Волшебник вовсе, а кусок теплого дерьма – хочешь потрогать? Зачем трогать, если сказки уже и так нет.

– Нельзя касаться, значит…

Она не понимала, что именно испытала в этот момент? Боль? Или облегчение?

– Значит, я ошибалась. И Вы не могли быть моим мужчиной…

Сколько времени и эмоций она сохранила бы, признайся она во всем с самого начала?

– Не мог бы. Прости меня.

Перед ней никто и никогда так не извинялся – с такой искренностью.

– Что Вы… Это Вы…

– … но я могу быть тебе другом. Всегда.

Большое предложение, щедрое. Но Лин слышалось другое: «Вы не выиграли джекпот, увы, но мы можем предложить вам поощрительный приз – набор носовых платочков…»

– Спасибо.

Сколько они провели в молчании? В тупом, колющем ее, как шипы.

– Я пойду, ладно? Вы не обижайтесь.

Ей почему-то было стыдно за ту печаль, которая затаилась в его глазах. Она совсем этого не хотела…

– Помни, что ты всегда можешь сюда прийти. В любое время.

– Я буду, – Лин уже шагала к двери, которой хлопнула в прошлый раз. – Помнить.

«Спасибо», – добавила уже в коридоре.

«Ну и как? – спрашивала себя, шагая к лифтам. – Было просто или сложно?»

Препарированной душе было плевать на вопросы с психологическим подтекстом – душе хотелось плакать – надрывно и долго.

И не трогайте меня никто.

Вместе с закрывшимися дверями лифта, Белинда прикрыла веки.

* * *

Сиблинг не знал, придет ли она еще – он знал другое: он только что соврал. В нем все смешалось воедино – сожаление и радость. Сожаление, от того, что Белинде пришлось отказать – она ему нравилась, но он ее не любил. Уважал – да, относился с заботой, учил.

Пальцы нащупали в кармане записку, некоторое время назад подброшенную ему в машину неизвестным отправителем: «Твоя вторая половина существует. Яна Касинская. Мир: Земля. Город: Екатеринбург. Проверь».

В его жизнь вернулась надежда. И дурная, почти сумасшедшая, не имеющая ничего общего с логикой радость.

Джону как никогда сильно хотелось курить.

За окном впервые за долгую дождливую осень хлопьями валил снег.

* * *

(Massive Attack – Silent Spring (feat. Liz Fraser))

После признания ей стало легко и сложно: не терзали более невысказанные вслух чувства, но неожиданно рассыпались и раскатились ладно работающие ранее в голове шестеренки. И уже не первый день Белинда мысленно поднимала то одну из них, то другую, силилась приладить друг к дружке, но механизм, как будто, испортился бесповоротно. Пропал интерес к медитациям, а заодно и размышлениям о жизни; исчезло желание смотреть на мандалу Шицу. Даже свиток – ее ненаглядную грамоту, награду – не хотелось больше брать в руки.

Беда.

Предстоящую пятницу Лин ждала не с радостью или беспокойством, как ранее, а с тоской. Не потому что вновь увидит Джона (или не увидит – ей вдруг стало все равно), а потому что разошлись во мнениях голова и сердце. Ум твердил, что тренировки продолжать стоит, иначе как стать лучшей женщиной-бойцом на Уровнях и заслужить всеобщую любовь и уважение? «А что ты скажешь Шицу? Что бросила? Значит, все зря?»

А она собирается увидеть Шицу?

«А что ты скажешь Рим? Ой, прости, я передумала практиковаться. Я – ленивая жопа. Надоело».

Но Лин знала, что она не «ленивая жопа», – дело было в другом. Сердце после слов, прозвучавших перед Мастером Мастеров, окаменело и оглохло. Ему стало наплевать на тренировки, на знания и занятия, ему стало наплевать на себя. И по утрам Белинда бегала и отжималась исключительно по старой привычке, пугаясь того, что вскоре забросит и это.

Неужели она скатилась в хандру? Начала себя жалеть?

А выбираться почему-то не хотелось, и от того на душе становилось все муторнее. Что-то в ней сломалось.

Роштайн все чаще сомневался, верно ли сделал, пригласив в дом телохранителя, ведь звонков больше нет. Угроз тоже. Может, домой?

Лин решительно крутила головой – нет, домой не поедет. Из-за оплаченных денег? Нет, не из-за них. А потому что беспокойства добавил увиденный пару дней назад сон, в котором стояли в чужой темной комнате Мира и Мор (кажется, там кто-то спал на диване – другой мир, ночь). И Мира вдруг учуяла ее, Белинды, присутствие, и произнесла: «Знаешь, я ведь так и не сказала ей о том, что ее миссия – спасти человека…»

Лин совершенно четко уловила – те слова были о ней и для нее. И с той поры напряглась до предела: «спасти человека» означало спасти Роштайна. И, значит, уходить ни в коем случае нельзя, ни сейчас, ни позже. Пока не минует опасность, которая еще не случилась.

Иан качал головой:

– Все пустое. Это отнимает у Вас столько времени, что не хватает ни на что другое.

– Хватает.

Она и так ничем не занималась: не медитировала, не тренировалась толком, сбила себе весь режим. А в чужом доме, хоть она принципиально больше не ловила энергетические точки (надоело ошибаться и пугать идиотскими позами служаку-Ивара), она хотя бы прибиралась. И пыль не так сильно скапливалась в собственных мозгах, не позволяла остаткам мудрости превратиться в труху и зарасти паутиной.

– Мне нормально. Правда.

А в голове фраза «Ее миссия – спасти человека».

Роштайн сдался после пятой попытки «уволить» Лин с работы.

Ей полегчало, когда он отстал, но с каждым днем становилось все страшнее: а что, если она в таком состоянии проспит приближение беды? Что, если зазевается, отвлечется, не заметит? И вернулось вдруг дерьмовое и забывшееся давным-давно самобичевание.

Что сделало с ней это признание Джону? Зачем? Лучше бы… как раньше.

Однако как раньше уже не получалось. И винить некого.

Только как же быть с предчувствием беды? Что делать?

Будь рядом с ней Шицу, она незамедлительно призналась бы ему: «Мастер, я потеряла покой и в голове, и в сердце. Я чувствую беду, но не знаю, откуда она придет, я боюсь…»

И тот ответил бы ей умно и точно. И унялась бы тревога, отступил бы страх, улеглось волнение.

Но старика рядом не было.

Прав был Тоно, когда решил еще чуть-чуть пожить в монастыре.

Она ушла слишком быстро, поторопилась. Хотя, реальная жизнь – она ведь здесь, а в храме будто зеркало, отражение реальной жизни. Застывшее и нестрашное – там есть время его рассмотреть и подумать.

На худой конец ей бы выплакаться Рим – получить пару оплеух, услышать презрительное «ну ты и дурында, малявка!», и, глядишь, полегчало бы…

Вот только Рим не рядом.

И в Тин-До не позвонить.

Лин день за днем жила в собственном зазеркалье, где комната ужасов становилась все темнее, а демоны подкрадывались все ближе.

* * *

Коллапс пришелся на утро субботы.

Все потому, что она впервые в жизни сознательно пропустила тренировку с Джоном (бесценную тренировку – бесценные знания!), а после корила себя так, что почти до рассвета не могла уснуть. Проснулась, ясное дело, вялая, помятая и с черными кругами усталости под глазами.

Роштайн заметил.

И тут же нашелся:

– Эй, моя хорошая, так не пойдет! А знаете ли Вы, что сегодня я весь день проведу вне дома? И Вам советую.

– Конечно, я буду с Вами, – Белинда выпрямилась солдатиком.

Черт, ей придется слоняться по городу в таком состоянии…

– Нет-нет, я не о том. Я буду у друга. Киллан, мой знакомый профессор, празднует день рождения, и я буду там, у него в поместье.

– И я…

– Нет необходимости, – махнул рукой Иан, – со мной будет Ивар, который отвезет и привезет меня, к тому же я буду окружен гостями, которых будет около десятка. Так что, я в безопасности. А вот Вам я очень советую взять выходной – отправиться домой, выспаться и вообще… почистить перышки.

Лин едва ли подозревала о том, что означала последняя фраза, но совершенно точно уловила другое – точнее, уловила она это еще вчера, но не сумела ничего с этим поделать. Пушка снова выстрелила в потроха – Белинда печалилась. А наружу печаль вывести не умела – ей бы поплакать, только отвыкла. А вот, если выходной, если бутылка вина, грустная музыка и… сигаретка…

Предательская мысль о сигарете посетила ее впервые и тут же стала (сделалась) настолько заманчивой, что глаза Лин остекленели, как у осла при виде морковки. Если она сегодня выходная, то можно что угодно – покурить, выпить…

– Ну, что, берете?

«Нельзя! – голосила интуиция. – Нельзя!!! Ты на службе…»

«Но мне нужно вывести печаль.

Выведешь позже.

Я с ней внутри недееспособная.

Дееспособная. Такая ты лучше, чем никакой тебя…

Он будет в гостях. Ничего не случится. Автомобиль у него брониро…

Наверное, она поступила малодушно – кивнула до того, как закончила звучать в голове последняя мысль.

– Да. Я беру выходной.

Ей казалось, что все повторяется: бегущий непонятно куда коротко стриженный подросток – за плечами рюкзачок, на голове капюшон, а на ногах промокшие от холодной грязи кроссовки. Черт бы подрал рано выпавший и постоянно тающий снег.

На улице шум, гам от машин, протяжные и злые клаксоны, ор невовремя ступивших на проезжую часть пешеходов; и хмурое небо над всеми.

«Надо было остаться с Роштайном…» – попыталась было постучаться в голову логика, но Лин ловко засунула ее в задницу: «Не сегодня, милочка, сегодня хочу без тебя…»

Самый близкий супермаркет находился на углу Ортон и Тамат-драйв.

В него Белинда и завернула.

С выбором спиртного проблем не возникло – она еще со времен жизни с Килли любила красное терпкое вино марки «Вилата», его и взяла.

На подошедшую к продуктовой транспортерной ленте покупательницу кассирша взглянула неприязненно, и этот взгляд почему-то чиркнул по Лин лезвием перочинного ножа. Раньше бы прошел насквозь, не задев, теперь ранил. И захотелось тут же доказать всему миру, что «она не такая, что она – отличный человек и пьет раз в столетие…», но Белинда себя обрубила.

Хватит!

Да, нутро действительно запылилось, надо чистить. И не медитацией.

– Мне еще пачку сигарет «Трон».

– Это все? – спросили язвительно, подразумевая «может, еще какую дрянь добавить в этот набор – жвачку, гондоны, средство от похмелья?»

– Все, – огрызнулась Лин и оплатила покупки картой.

В такси она слушала радио и думала о том, что ей бы край как не помешала музыка – хорошая, заунывная, настраивающая на плакательный лад. Раньше у нее был плеер, наушники и любимый трек-лист, но то раньше. А теперь чужой дом и ничего в нем.

Накатывало злое и циничное настроение – стреляла и стреляла «эмоциональная» пушка. Куда попадала? Кажется, все время в мозги.

Вот если бы подруга, как когда-то Кони, то Лин бы не понадобилось ни вино, ни сигарета, ни музыка – хватило бы вопроса «ну, как дела?» И полились бы водопадом сопли и слезы. Но не теперь.

Кони далеко, но дело даже не в этом – Кони в пролете.

А смогла бы она признаться Рим? – усмехнулась Белинда мысленно. Смогла бы выплакаться, несмотря на слова «размазня, сопливая дура, никчемная тупорылая малявка?»

И сжала челюсти – смогла бы. Потому что с Рим они вместе прошли огонь и воду: сраного жесткого Бурама, а так же стылое, как кишки покойника в камере морга, ледяное озеро. Каждое утро. Вместе.

Да, Рим она рассказала бы все с самого начала и до самого конца: про Джона, про чувства, про свое недавнее идиотское признание. И вместе они разделили бы и вино, и сигареты, и одно на двоих горе.

А так придется искать музыку.

Дома ни радио, ни ноутбука.

Но нашелся вдруг в углу пыльный музыкальный центр, который она никогда раньше не замечала и не включала, а так же подборка дисков: Лана Крер, «Кеккелин», «Трое на двоих», Омелия и… такая знакомая и родная Фаби Ториан.

Все, сопли ей обеспечены!

Осталось найти зажигалку, пепельницу и штопор.

(Lara Fabian – I am Who I am)

Сигаретный дым творил с головой странное: одевал ум в пуховик, набитый глупостью, превращал видение с объемного в тоннельное, – но ясность ума Белинде сегодня и не требовалась. Ей требовалось одно – чувствовать.

И чтобы делать это, выпив сразу полстакана вина, она вышла на крыльцо, уселась на перила.

Еще не стемнело; с неба повалил снег – такой легкий и густой, как будто с обратной стороны – той, где всегда светило солнце, – кто-то озорной и несдержанный вовсю колотил палкой по облачным подушкам.

Но ей виделся не задний двор, усыпанный тающими кляксами снега – ей виделся Тин-До.

И вернулась к истоку мысль: почему она не сказала Джону о чувствах сразу?

Тогда не умела. И все равно не хватило бы смелости.

Опять же: сумела бы, и что? Разложила бы на части собственный мотиватор, а собрать его назад не сумела, как не сумела теперь. Кем тогда она стала бы? Еще более несчастной девахой, чем та, которая пришла в монастырь? Стала бы она тренироваться и испытывать собственную волю на прочность? Нет. Стала бы мириться с положением вещей и жить в одной келье с ненавистной ей тогда Рим? Нет. Стала бы внимать Шицу?

Нет.

И, значит, она все сделала верно. Что не тогда – что сейчас.

Ей помнилось и другое: то, как Джон почти по минуте стоял у дверей Храма, проводив ее обратно. И только теперь стало ясно, для чего – он напитывался ей. Чувствовал ее чувства. Она его обожала, и он об этом знал – каким-то образом купался в ее эмоциях. Теплых, волнующих, ласковых…

Конечно, кто еще ему их дарил, если с женщинами нельзя?

Вот только, если он знал об обожании, знал ли о ее любви? Ведь знал? Не мог не догадываться…. И молчал.

На этом моменте сигарета вдруг показалась ей спасительной и, несмотря на горечь, вкусной, потому что хлестануло по нервам чувство вины, а никотин, как всегда, сгладил удар.

«Мог бы и сам… Жестоко ведь…» – злилась Белинда.

Но нет, мужики – они и есть мужики. Если их любят, ни в жизнь сами от этого не отопрутся! Зачем говорить: «Эй, у нас все равно не получится?» Пусть любит, дура, – потом сама придет и все узнает…

Как противно. Как унизительно, как гадко.

Почему об нее всегда трут ноги? Неужели за все свои добрые дела, которых, может быть, было не так уж много (но ведь были!), она не заслужила нормального мужчину? Простого женского счастья? Любви?

Кажется, настало время песни. И таких нужных, давно просящихся наружу слез.

Плакала она долго и от души. Впервые вошла в мысленный бункер – туда, где скрывалась от всех уязвленная душа, – и долго обнимала саму себя. Слушала и вопли ненависти, и крики отчаяния, и вой тоски. Не понимала, почему не вошла туда раньше – например, дома у Роштайна прошлой ночью? Ведь всего-то, что требовалось, это обнять саму себя, выслушать. Поплакать вместе, признать, что все, что случилось, обидно, покачать себя, уязвленную.

И в наступившей тишине уснуть.

Осилившая чуть более половины бутылки вина Белинда спала, сидя на матрасе и привалившись спиной к стене. Пустой стакан лежал рядом с ее ладонью; на щеках сохли дорожки от слез.

На часах начало пятого.

(Evanescence – Farther Away)

В восемнадцать двадцать две она проснулась резко, будто ужаленная. И долго не могла понять, что случилось – плохой сон? Кто-то стучал в дверь? Откуда такое явное и чертовски тяжелое предчувствие дурного? Свершившейся уже беды?

Почему она не на работе? Выходной? Какой, к черту, выходной?!

Она выпала из реальности, заснула наяву, перестала слушать пространство – принудительно выключила себя из него алкоголем и сигаретами – и теперь скакала по дому, одевалась со скоростью новичка в казарме, которого командир наотмашь ударил плетью.

«Я оставила Иана…»

«Все нормально, он сам сказал…»

Какая разница, что он сказал? Ведь есть жизнь, которая диктует правила и устраивает проверки «на вшивость» – давай, мол, посмотришь, как быстро ты откажешься от ответственности, если я пообещаю тебе «выходной»?

И ладно бы интуиция не орала. Но она орала так, что Белинда, запирая входную дверь с обратной стороны, в прямом смысле глохла.

Такси заказывала по пути на остановку, сама себя не понимала – зачем спешит? У Роштайна все хорошо, он на дне рождении… И себе же отвечала: «Было бы все хорошо, я бы продолжала сейчас спокойно спать…»

Но она проснулась и бежала по стемневшей и вымерзшей улице Вананда, не соображая даже, куда именно ей вызвать такси. Кое-как отыскала на карте и ткнула значок ближайшей автобусной остановки, пробежала глазами по предупреждающей надписи: «Высокий спрос. Цены временно увеличены», впечатала подушечку указательного пальца в кнопку «Заказать».

Спустя самые длинные четыре минуты она сидела на заднем сиденье старенького «Пинто», как на битом стекле, и едва сдерживалась, чтобы в третий раз не гаркнуть «быстрее!»

Дважды ей уже огрызнулись про скользкую дорогу, про пробки, почти вежливо попросили не лезть под руку.

Быстрее было попросить машину у Бонни.

Но тогда бы он узнал…

«Узнал что?»

То, что через десять-пятнадцать минут узнает она сама – возможно, ничего. Возможно, она узнает, что ее интуиция просто дала ложную тревогу, и тогда пустой особняк с темными окнами и запертой дверью покажется ей искуплением и прощением за все прежние жизненные грехи. Подумаешь, ошиблась… Вздохнет испуганно и облегченно, решит, что внутренняя сирена просто решила ее пробудить, чтобы ошибок вскоре не случилось. Лин поблагодарит, даже встанет в пустом дворе на колени, прямо на холодную обледенелую дорожку.

Роштайна она дождется там же – объяснит ему, подъехавшему, мол, «наотдыхалась», хочу обратно.

И уже никогда-никогда до конца службы не возьмет выходной.

На том же самом углу Ортон и Тамат-драйв, где утром она забегала в супермаркет, такси снова попало в пробку.

Белинда зло выругалась вслух, высыпала мятые купюры водителю на плечо и выскочила из салона, не попрощавшись.

В своей жизни Лин не единожды испытывала страх. Разный. Что не заплатят за работу вовремя, что не то блюдо приготовила на ужин Килли и добрых слов от него не услышит. Боялась его преследования, когда украла деньги, боялась побоев. Боялась похода в Лес Духов.

Но так, как испугалась сейчас, когда увидела, что окна особняка темны, а входная дверь открыта настежь, она не боялась никогда – до моментальной потери ориентации, до спазмов удушья и приступа сердцебиения.

Машины Ивара на подъездной дорожке не было.

«Беда – орал разум, – беда!»

Вор, если бы то был просто вор, никогда и ни за что не оставил бы открытой дверь…

В дом Лин влетела с широко распахнутыми от ужаса глазами и полной, насколько это возможно при панике, боеготовности.

Тусклого света опрокинутого торшера в гостиной оказалось достаточно, чтобы моментально разглядеть лежащего на ковре перед диваном, одетого в парадный выходной костюм Иана. Иана с перерезанным горлом.

Она рухнула на колени рядом с ним, уже задыхаясь от собственных слез…

– Иан… Опоздала, Иан…

Он еще дышал. Лежал, зажав себя за подбородок так крепко, будто пытался удушить, а сквозь плотно сомкнутые пальцы лилась, будто и не было преграды, горячая кровь.

Роштайн хрипел, а глаза – почти уже стеклянные – были полны ужаса и смотрели куда-то вдаль. Не то на потолок, не то на второй этаж.

– Скорая? Пожалуйста, быстрее, ножевое ранение в шею! – Лин орала в трубку адрес усадьбы так громко и четко, будто на том конце работал глухонемой.

Роштайн силился вытолкнуть из искромсанного горла звуки.

– Вам нельзя говорить! – Белинда бросила сотовый на ковер; приложила свои пальцы поверх его руки, попыталась вспомнить, знает ли, что нужно делать при подобных ранах, но память схлопнулась, как словившая фатальный вирус система. – Лежите, врачи сейчас приедут… Простите меня, я опоздала, простите… Дура, дура!

Он продолжал смотреть за нее. А после неимоверным усилием поднял с пола руку и указал куда-то пальцем.

Интуиция тут же взвизгнула резаной свиньей – Лин молниеносно обернулась.

На втором этаже, одетый во все черное, стоял человек – вор.

«Точно, дура!»

Она должна была подумать о том, что он еще в доме…

Оставить Роштайна, броситься в погоню?

Думать ей не дали. Человек, стоящий на балконе второго этажа, вдруг совершил движение, которое боевая система Белинды-бойца моментально распознала как угрозу с приоритетом высшего порядка, – выдернул чеку.

И бросил мини-гранату, из тех, что использовались не для того, чтобы разрушить дом, но нанести максимум ранений людям, прямо в них.

Темно-красное свечение вокруг кольца Белинда уловила на автомате (значит, у нее нет даже трех секунд, и Иана оттащить она не успеет), а после упала на Роштайна сверху, целиком прикрыв собой.

Когда раздался хлопок, от которого в комнате повылетали стекла, она почувствовала себя так, будто ей в спину, бедра и ноги одновременно воткнули тысячу ножей.

* * *

Кажется, когда носилки с Ианом закатывали в Скорую, а ей настойчиво предлагали поехать в больницу – «девушка, вы истекаете кровью!», – разум Лин был не здесь, где-то еще. Он был где-то, когда ее глаза смотрели на то, как на фоне ночного неба крутятся мигалки – красная и синяя – вестники беды. И она в эпицентре. Кто-то в форме объяснял ей, что вор к моменту прибытия служб безопасности скрылся, что бежать за ним не имеет смысла – данные автомобиля, на котором он уехал, уже помещены в базу розыска.

Ей помнилось, как лязгнула тяжелая дверь медицинской кареты – Иан лежал в ней с закрытыми глазами и дышал через кислородную маску.

С неба валил снег; всю заднюю поверхность тела жгло иголками, но боли Белинда не чувствовала – она не могла выкарабкаться из шока. От того, что предала Бонни. Предала Иана. Предала Мастеров Тин-До и всю их науку своим сегодняшним забытьем… Предала Миру.

Не спасла. Она его не спасла…

Но, может, спасет Джон?

После она цеплялась за кого-то, умоляя отвезти ее к центральному зданию Комиссии – от нее шарахались, как от чумной.

Разбитый сотовый остался лежать на полу в гостиной, недалеко от торшера.

* * *

Все то, что происходило до момента «сейчас» помнилось ей крайне мутно.

Чужой мобильник… Такси. В нем она лежала на заднем сиденье на животе – на задницу сесть не могла. В «Реактор» ворвалась, как пьяный забулдыга, требуя, чтобы к ней срочно вывели Джона Сиблинга.

Сиблинга, судя по тому, что она очнулась лицом вниз на кушетке незнакомого ей кабинета, не вывели.

Она потеряла сознание на пороге? Или ее отключили?

– Где… – прохрипела сразу, как повернула голову вбок, – Джон?

Ей чем-то мазали обнаженную спину и ягодицы сразу двое незнакомых людей в серебристой форме.

– Где я?

Боли, терзавшей ее все это время, не было – ее спины касались чужие руки, и нервы не взвизгивали от ужаса. Пока она лежала в отключке, ее вылечили – навалилось и тут же схлынуло облегчение. Ее вылечили – Роштайна нет!

И отвечать, сволочи, не торопились.

– Слышите? – она резко оттолкнулась от кушетки, свесила ноги и села, не замечая того, что на ней даже нет плавок. – Где Джон Сиблинг?

Тот, который пониже, смотрел не ей в глаза, он смотрел на сережку в ее ухе, причем так пристально, будто та вещала ему неслышные команды. Мужчина повыше молчал и делал вид, что ничего не происходит – он вообще старался на Белинду не смотреть.

– На данный момент Джон Сиблинг занят.

– Занят?! Он обещал мне, – Лин от возмущения задыхалась, – обещал, что я в любое время могу сюда прийти, и он уделит мне время. В любое! СЮДА!

Последнее слово она выкрикнула в бешенстве.

– Позовите его сюда. Сейчас же, слышите? – прошептала с такой угрозой в голосе, будто в ее ухе висела не серьга, а граната. – Позовите!!!

Ей пришлось прождать, полыхая немым гневом, много-много долгих секунд, прежде чем мужчины покинули кабинет, и она вдруг обнаружила, что все это время сидела перед ними голая.

Мастер Мастеров вошел тогда, когда Лин заканчивала натягивать на себя испещренную дырами и залитую кровью одежду, которую нашла в углу на стуле (спасибо, не выбросили).

– Да?

Слово-вопрос прозвучало неожиданно жестко, непривычно для ее слуха.

– Джон, – Лин вдруг едва не расплакалась, сообразив, что стоящий напротив человек практически единственная ее надежда на спасение. – Пожалуйста, помогите ему выжить. Роштайну! Я не успела, понимаете? Я опоздала… У меня был… выходной.

Последняя фраза прозвучала и вовсе глупо – жалкая попытка оправдаться, мол, «лежала пьяная под забором и ничего не соображала».

– Он теперь в больнице, может быть,… уже мертв… Джон, пожалуйста, пожалуйста… – она тянула к нему руки, как к Богу, который, возможно, смилостивится и даст добро на другую, счастливую судьбу. – Пожалуйста, не оставьте меня в беде…

Сиблинг приблизился к ней вплотную, заглянул в глаза стальным взглядом, насадившим ее на кол.

– Тебя я в беде никогда не оставлял.

– Я знаю, пожалуйста, не оставьте сейчас его…

И тишина. А после фраза, повергшая ее в очередной шок:

– За него и его судьбу я не отвечаю, прости.

– Как же так? Но Вы же… можете.

– Не могу, – обрубили ее, – без разрешения сверху.

– Но мне же помогаете?

И вновь долгое безмолвие в кабинете.

– Пожалуйста, что Вам стоит?

– Все. Комиссия не вмешивается в судьбы просто так. Потому что кто-то попросил, – «кто-то». Человек в форме смятения в ее глазах будто не видел. – Мы не караем и не милуем без причины.

– А ранения не причина для помощи?

– Нет.

Белинда временно онемела.

– Но мои… Вы же лечили мои?

– Я тебя учил.

– И потому лечили?

– Да.

– Тоже… с разрешения сверху?

– Тоже.

В который раз за сутки небо превратилось в бетонную плиту, грозящую похоронить ее заживо.

– Значит, Вы не поможете?

Когда в ответ покачали головой, по ее щекам покатились горячие капли-слезы.

– Вы… Вы… Бездушный… робот. Вы просто… – впервые ужасные, но такие правильные слова не находились. – Вы никто… Вы умеете драться, да. Вы можете побить всех и каждого на этом Уровне. Но, знаете, Вы от этого не сделались… достойным.

Куртку, похожую на кусок посеченного паруса с рукавами, она натягивала уже на ходу. И, хлопая дверью, точно знала, что больше никогда сюда не вернется.

Название больницы ее память выудила из непонятных и очень глубоких закромов – «Госпиталь на шестьдесят первой». Именно эти слова произнес в гарнитуру водитель Скорой Помощи, выворачивая от дома Иана.

– Госпиталь на шестьдесят первой, – бросила она первому попавшемуся таксисту, который согласился подобрать пассажирку странного вида.

– Двойной тариф.

– Хоть тройной.

И мужик принялся забивать в навигатор адрес.

Что она скажет ему? Что она вообще теперь может сделать для него?

Ничего. Просто побудет рядом, сколько сможет. Купит любые лекарства, если он еще… если…

На дворе поздний вечер; впереди освещенные окна госпиталя. Скользкие ступени, посыпанные песком и оттого грязные; хлипкая и некрасивая дверь, ведущая в теплый, пахнущий хлоркой после влажной уборки холл.

– Вы к кому?

За столом, не поднимая глаз, сидела немолодая администраторша с некрасивым лицом. Будто не женщина, а пародия на женщину: выпуклые рыхлые щеки, слишком большой нос и такие же большие мясистые губы, давным-давно не знавшие помады.

У дальней лестницы возила отжатой шваброй по сырому мрамору уборщица, звенела металлической ручкой, когда переставляла с места на место ведро.

– Иан Роштайн…

– Не помню такого. Может, еще не зарегистрировали? С документами прибыл?

– Не знаю.

– Вы ему кто вообще?

– Родной… человек.

И сама же подавилась этими словами. Да она ему… убийца почти что.

Бабе за стойкой дела не было до чужих бед, видимо, слишком много их прошло перед мясистым лицом – миллионы встревоженных глаз, миллиарды слез, квадриллионы «тупых» вопросов.

– Дед, – пояснила Лин, пританцовывая от нетерпения. Она купит ему все, что потребуется… Все, на что хватит ее денег и зарплаты… – С резаной раной…

– А, старик с ножевым? – подняла от бумаг круглые глаза женщина и неожиданно сделалась печальной. – Так умер он, милочка. Не доехал до больницы. В машине.

– Как… умер…

Белинда не помнила, как шла к выходу, не слышала, как скрипнула ржавая дверь.

Помнила только, что ночное небо на этот раз показалось ей собственным погребальным саваном.

Рыдала, всхлипывала и кричала она, скрючившись и обняв холодный фонарь, под сочувствующий взгляд курящего на крыльце санитара.

* * *

В эту ночь по грязным подмерзшим тротуарам, по ступеням и пыльным доскам бара ее вела не голова, а ноги. Ноги заводили ее в каждое питейное заведение, встречавшееся на пути, и в каждом Белинда пыталась унять не боль, нет, – пустоту. Она вдруг поняла, что перестала что-либо чувствовать, – умерла внутри самой себя, все еще находясь по злой иронии в живом теле. И ежесекундно ощущать это – пытка.

Она пила все, что ей наливали в низкие и высокие стаканы, в надежде забыться и хоть на пару минут стать снова самой собой – пусть не веселой, но «чувствующей», – но единственное, что просачивалось наружу после каждой третьей (пятой?) стопки, была лишь спазмирующая кишки тошнота. И тогда Лин блевала в недочищенных вонючих публичных туалетах и один раз на улице за углом все того же притона, в который никогда бы не посмела сунуться при свете дня.

Она не видела вокруг себя ни лиц, ни людей, вообще никого. И потому ей было глубоко наплевать на то, где именно выворачивать наизнанку содержимое желудка.

Ей на непокрытую голову, пролетая под лампами фонарей белой ватой, ложился и не таял пушистый снег.

До дома на улице Вананда она добралась лишь под утро: добралась – громко сказано. Кто-то, закрывая питейное заведение, грубо растолкал ее, спавшую щекой на столе, и настойчиво попросил вызвать себе такси. Лин мычала и просилась обратно в сон (вокруг умиротворяюще пахло жидким мылом для полов); незнакомые мужики вновь разбудили ее, когда запихивали в салон автомобиля.

Там, быстро и нехотя трезвея от холода, она кое-как припомнила адрес.

Входить в чужое жилье не хотелось – это не ее дом. У нее своего нет. Это – железнодорожная станция, на которой она почему-то, забыв кто такая, случайно прижилась. Даже выкопала во дворе купель, поставила турники, подвесила бамбуковые кольца. Зачем?

Ах, да, – она кому-то что-то пыталась доказать. Давно это было – в прошлой жизни.

Ее тело после ночной гульбы и чрезмерной выпивки стонало – казалось, что из него вынули мышцы, в вместо них всунули полоски коричневого и мягкого дерьма – дерьма крайне непрочного и непрактичного. С ним внутри ноги держали слабо, а руки постоянно дрожали.

Чтобы хоть как-то прийти в себя, ей пришлось дважды умыться ледяной водой.

Того, чем она занималась теперь, ей всеми силами прошлой ночью хотелось избежать – она думала. Сидела поверх застеленного покрывалом матраса и смотрела в окно, за которым продолжала лететь и вьюжить ледяная крупа. Голова – на удивление трезвая и ясная – выдавала логичные после произошедшего выводы:

• Она больше никогда не сможет вернуться к Бонни. Даже если тот, рассмотрев ситуацию под разными углами, согласится оставить ее в агентстве, Лин напишет заявление на увольнение собственноручно. Она не телохранитель. И, судя по всему, никогда не умела им быть. Хватит.

Горькие мысли о том, что Роштайн умер и сейчас его тело, наверное, лежит в морге (возможно, его вскрывают для уточнения причин смерти), она отпихнула, как настойку с ядом, которую предложила себе же выпить.

Пустое. ПУСТОЕ – думать о мертвом, когда уже ничем не можешь ему помочь!

«Ты могла бы помочь ему найти вора… Вернуть коллекцию».

«Зачем, – вопросила она саму себя с бешенством. – Что это даст теперь Иану? Теперь?»

Ничего. И тема закрыта, ибо месть ради самой мести – гнилая дорога.

• Она никогда больше не сможет и не захочет вернуться в Тин-До. Даже для того, чтобы навестить и выразить свое почтение Мастерам.

• С этого момента и, видимо, навсегда, она не хочет спать и видеть сны. Чтобы случайно не провалиться в осознанный сон и не встретиться с Мирой, которой она хочет смотреть в глаза еще меньше, чем Мастерам. И если она не хочет видеть сны, то ей, вероятно, нужно очень много пить. Или курить что-то крепкое. Или колоться.

Мысль о том, чтобы снова вернуться к медитациям ради того, чтобы отпустить нахлынувшие страхи, казалась ей до абсурда смешной – легким способом отпустить себе самой грехи. Конечно. Все равно, что несмышленой девочке сказать: «Слышь, ты посыпь сверху черного белым, авось никто копоти и не увидит».

Нет, это только снег мог прикрыть дерьмо белизной и сделать всякого своим деянием счастливым. У Лин так не выйдет: можно сколь угодно долго наблюдать за кишащими в самой себе червями, но стыда от этого меньше не станет. Нет, нет и нет.

Тогда что?

Кем она будет с этого момента? Кем работать, как жить, каким образом пытаться взаимодействовать с людьми? Каким образом будет каждый вечер пытаться забыть, как однажды поддалась слабости, а после проиграла все хорошее, что скопила за жизнь?

Она сидела и понимала одно: она больше не может смотреть на воткнутые в песок палочки, она не хочет и не будет больше заниматься спортом. Все впустую? Значит, да. Она не желает по возможности нигде и никак взаимодействовать с людьми: попробовала – не получилось. Надежда на хорошее? Загнулась вместе с вестью о гибели профессора.

К вечеру Белинда пришла к одной-единственной, лишенной всяких эмоций мысли: она желает умереть. Нет, не как истеричный псих, орущий направо и налево о том, что он все ненавидит. Не как гордец, который что-то кому-то пытается «втереть», и не как идиот, который страстно желает наказать себя за проступки.

Нет, она просто лишилась сил и не желает двигаться дальше. Быть мертвым внутри живого тела – это не жизнь. Смерть при жизни. То, что ее тело еще движется, вероятно, ошибка.

Только как быть с тем, что она, получая сертификат бойца, дала клятву? Как бишь она там звучала: «Я – человек, зовущийся Воином и обладающий навыками и знаниями атаки и защиты, клянусь использовать их для помощи слабым и нуждающимся, клянусь оберегать и хранить покой близких, клянусь следовать пути сердца и быть человеком слова. А так же клянусь, что никогда и ни при каких условиях не наложу на себя руки…»

Черт.

Говорила?

Говорила.

Тогда как быть? Жить не вариант. Умереть так просто не выйдет. Что же делать?

Очередная ловушка.

Лин надеялась, что это ловушка на ее пути – последняя.

* * *

– Все, сдалась твоя девка. Чего ты хочешь – отправить ей любви? Тогда я буду вынужден добавить ей же стыда, – не унимался Мор, наблюдая за непроницаемым в этот момент лицом Богини Любви. – Она уже не выдержит стыда, она его уже не выдержала, разве не видишь?

– Я не собираюсь посылать ей любви.

Белинда так и сидела на матрасе, привалившись к стене. Снаружи стемнело; в доме ни звука. За окном с почти неуловимым шорохом наслаивались друг на друга, образовывая первый слой, которому не суждено растаять, снежинки.

– Зачем мы здесь? Она сдалась.

Лин не слышала гостей. Весь ее вид говорил о том, что она вообще более никого в этой жизни слышать не желает.

Мира, глядя на нее, покачала головой.

– Жаль, что она пока не знает, как много хорошего принесет ей плохое.

– Они никогда этого не знают. Только и умеют, что костерить себя и судьбу. А попробовали бы хоть раз взглянуть сквозь свое сраное, раздувшееся до размеров кита эго, и стало бы ясно, что ими только и правит, что «я-мне-мое-еще-мне-дай!». Ах, да, «мне же больно, мне же стыдно», мне-мне-мне…

Последние слова человек в пиджаке выплюнул с такой неприязнью, будто они откровенно горчили.

– Смотреть на мир сквозь собственный эгоизм и не замечать его – это высший пилотаж. И ты это знаешь.

– Она не умеет!

– Но у нее еще есть шанс научиться.

Мор осклабился:

– Она решила умереть.

Женщина с волосами, убранными в красивый узел, приподняла бровь:

– И что? Это не значит, что она сдалась.

– Сдалась! А ты слепая дурочка, если этого не видишь!

– Я знаю, что ты меня любишь…

Мор смущенно заткнулся.

Мира вернулась к изучению Белинды – не ее внешности, но сердца.

– Она не сдалась. Она просто боится не чувствовать. Верно ощущает, что эмоции – их главный ключ, а, потеряв его, по судьбе с улыбкой не пройдешь.

– И? – мужчина в костюме нетерпеливо перетаптывался на месте. – Добавить ей стыда после твоей любви?

– Нет.

– Тогда какого черта…

Он не договорил – его перебили:

– Я буду действовать через подставное лицо, – Богиня Любви, приняв решение, просветлела лицом. – Сейчас мы пойдем к разносчику газет и позаботимся о том, чтобы завтрашний визит на это крыльцо мальчишка не проспал. Пусть бросит сюда «Вестник Нордейла», а заодно и брошюру «Рекрут».

– Эй, ты, дама в платье…

Дама в платье уже развернулась и зашагала к выходу – но не через дверь, а через стену.

– Если ты действуешь через подставное лицо, то и я должен действовать через подставное лицо, так?

– Верно.

Их голоса стихали по мере того, как гости удалились.

– И где я, по-твоему, должен теперь искать это подставное лицо?

– Ты же Мор? Ты и решай.

– Вредина. Поняла? Ты – вредина. И морс твой ягодный я сегодня не пью.

От женского смеха снежная крупа над палисадником на секунду окрасилась радужными цветами. Окрасилась – и вновь стала белой.

* * *

Белинда смотрела на плавающие в миске с молоком разноцветные веселые колечки и никак не могла понять, зачем купила именно такой завтрак? Сухой, без пользы для тела и со вкусом синтетического сахара и консервантов. Обалдела?

И сама же себя обрубила вопросом: «Каково это, чувствовать себя «обычной»? Не лучше других, не умнее – а-ля: «посмотрите на меня, я училась в Тин-До…»». Оказывается, она привыкла к удивленно-восхищенным взглядам тех, кто видел ее боевой сертификат. Привыкла, что они (не они, но их отношение) моментально менялись: ой, оказывается, передо мной не обычная страшненькая девчонка, а «кто-то».

Именно. «Кто-то».

До позавчерашнего дня.

Теперь слетели гордость, спесь и превосходство, обнажив под собой тот же тощий и полусгнивший от вечной неуверенности костяк. Знакомьтесь: Белинда Гейл…

Колечки качались в ложке, как разноцветные спасательные круги в белом море. Лин поняла, что находиться в момент «сейчас» стало ее привычкой – даже плавая в неприятных мыслях, она продолжала отчетливо видеть комнату: сероватые стены, черный деревянный пол, уползающий за дверь шнур от музыкального центра.

Жрать намоченный сухой завтрак не хотелось.

Ей вдруг вспомнилось другое: укрытые по утрам туманом верхушки холмов, прохладный ветер, обитающий между соснами, лоснящееся лицо повара и запах тушеных овощей, расползающийся по всему нижнему этажу. Тин-До. А следом тот момент, когда из «никто» она сделалась «кто-то», когда в руки ей перекочевал документ, подписанный Шицу, когда далеко не старый, спокойный и тихий голос Мастера давал заключительные наставления:

«Пройденный Путь никогда не конец. И не цель. Цель – двигаться и жить, замечая все, что даровали нам небеса: большое и малое, красивое и некрасивое, важное и неважное. Но тебе уже известно, что неважного нет. Теперь ты – воин. Самая доблестная смерть воина – смерть в бою, но пусть тебе не доведется ее испытать. Живи мирно и, зная о боли и смерти, дари радость и мир всем, с кем соприкасаешься, – это и есть цель. Вечная. Навсегда…»

Веки уже начало щипать от слез, когда ум холодно и рационально, как мясник на фабрике, вдруг выбил из туши общего текста кость-фразу:

«Доблестная смерть воина – в бою…»

Ну, конечно… Как все просто. У нее есть шанс умереть, и не просто умереть, а с пользой и доблестно. В бою.

Где найти бой?

Тарелка была отодвинута в сторону так резко, что молоко плеснуло через край на скатерть; Белинда, глянув на него, нахмурилась.

И где найти достойного противника, чтобы бил, не играя, но по-настоящему?

Мысль о рингах показалась ей отвратительной – там «зрелище», там умереть невозможно. Ей нужна… война. И желательно, чтобы противники сильнее, чем она… Но где?

Да уж, вопрос без шуток, когда у тебя такой «диплом».

Ей бы «войну», фронт, какую-нибудь границу. И чтобы лезли через нее не люди (убивать людей душе никак не хотелось), а твари – вот бы такие же, как у Джона в Пантеоне Миражей…

Сказка.

Но сказка ли?

И вспомнилось вдруг, как этим утром она дважды (когда ходила в магазин и когда возвращалась из него) наступала на крыльце на тонкий журнал. Что на нем было написано?

Фокус памяти навелся в прошлое, словно объектив кинокамеры. После приблизил изображение, увеличил резкость и прочитал одновременно с шевельнувшимися губами:

– Рекрут.

Лин моментально поднялась со стула.

Действительно, «Рекрут».

Кто и зачем забыл его на чужом крыльце? Сама точно не выписывала… Ай, важно ли? Важно, что забыл.

Теперь она внимательно листала его и вчитывалась в мелкий текст так настойчиво, будто между строк ей была обещана награда.

«Охранники, телохранители, наемники, тренеры, работники оружейного зала, тира, спортивного центра» – все не то, мимо. Спокойная постоянная работа не нужна, опасная разовая тоже. А везде категории D0, D1, D2 – ерунда какая-то.

Ноль, один и два означали, что опасности либо вовсе никакой, либо крайне низкая.

Низкая ей не нужна.

Неужели нигде нет по-настоящему очень сложной работы? Чтобы с высоким риском? Чтобы на грани выживания?

Крайне разочарованная кучей предложений категории «ноль» и «один», Лин с раздраженным вздохом перевернула последнюю страницу и почти сразу же наткнулась на странное объявление, занимающее почти четверть страницы:

«В опасную зону (Уровень BF) для защиты периметра зоны требуются квалифицированные наемники. Контракт: один год. Оплата: двести пятьдесят тысяч».

От удивления она присвистнула – сумма за год выглядела очень внушительной. Нет, деньги ей не интересны, однако, за что же столько платят? Тем более, платит, похоже, Комиссия?

Все вопросы пропали, стоило Лин отыскать глазами категорию сложности «заказа» – D5.

И она глазам своим не поверила – D5! Максимальный уровень сложности, редко совместимый с жизнью – то, что нужно!

Журнал отправился в сторону лишь для того, чтобы на его место поместился блокнот для записей. Зашуршал по странице, бетонируя адрес в памяти, карандаш.

* * *

– Слушай, ты со мной заигрываешь, что ли? Вот я думал, что ты – Богиня, а ты, хоть и Богиня, все равно женщина. Я знал, между прочим!

Мор кипел. А на него смотрели так хитро и улыбались так ласково, что он вдруг почувствовал в области груди щекотку. Обычно там он не чувствовал ничего, кроме злобы и гнева (ну, еще покоя, когда не работал), а тут вдруг закралось в одеревенелое сердце что-то новое.

И он подвис.

Мира тут же воспользовалась моментом:

– Ну, чего тебе стоит использовать «месть» не где угодно, а тут?

– Ты мне уже начала советовать, где мстить? Может, и всю работу за меня сама начнешь делать?

В ее ласковых темных глазах просительное выражение, звучащее на языке людей: «Ну, дорогой!».

Дорогой, как же… Мор поперхнулся.

– Ты хочешь, чтобы я пристыдил девку? Чтобы она передумала?

– Нет, я хочу, чтобы ты пробудил алчность у этого мужчины.

Алчность, похоть, ревность, отчаяние, гнев – ему было все равно, что пробуждать. Мужчина в пиджаке неприязненно взглянул на человека, которого выбрала «для мести» Богиня Любви.

Черт подери – она уже выбирает за него!

Но щекотка в груди делала свое дело – Мор занервничал. Откуда взялось это новое чувство? Все свои он давным-давно знал наперечет.

– Почему алчность?

– Потому что сейчас в нем сидит страх, и этот страх говорит ему: «Что сделает с тобой начальство, если узнает, что ты принял в ряды бойцов женщину? А если выговор, если уволят?» А алчность заставит вспомнить его, что с каждого принятого новенького ему платят хороший процент, который позволит погасить кредит…

– Понял, понял, – замахал рукой Мор и вдруг почувствовал себя всесильным. Его просит женщина. Богиня. – Сделаю. Но тебе не кажется, что это ты уже должна стать черненькой, а я беленьким? Ну, вот хоть пальчик твой уже должен почернеть, манипуляторша…

Мира смеялась так, что вокруг таяло время, таяли все беды и проблемы. И он – пусть всего на короткую секунду – действительно показался себе «беленьким».

* * *

Белинда с каждой минутой раздражалась все явственнее. Этот мудак (мудаком оказался сидящий за столом парень в белой футболке с тщедушными плечами и слишком большой головой) продолжал мяться: и отказывать ей не отказывать, и брать не брал. Утомил.

– Вы – женщина…

– Я – боец. И у меня полно бумаг, доказывающих, что я отлично умею драться. А в вашем уставе имеется запрет на прием женщин? Да? Покажите мне его? Или я напишу петицию в Комиссию!

Она блефовала. Она знать не знала, кому и что требовалось писать, чтобы повлиять на этого глиста в футболке.

Но «глист» вдруг задумался. Крутил-крутил в пальцах ручка, а после в его глазах будто включили лампочку – просветлел. Сделался хитрым, заинтересованным и сопротивляться стал будто бы для приличия. Наверняка подумал о какой-то пользе для себя.

– Послушайте, зачем туда даме? Вы знаете, какой там уровень опасности?

– Знаю.

– И все равно желаете туда попасть?

Теперь в голубых глазах парня, имени которого она не знала, ясно читалось: «Ну, раз ты такая тупоголовая курица, мне не остается ничего другого… Я предупредил».

– Хорошо, – не то выдохнул, не то промычал, – я подготовлю бумаги. Приходите завтра к одиннадцати, я провожу вас до портала. Перед этим подпишете электронный договор, укажете в нем свой счет. Туда вам переведут деньги за тот период, который вы пробудете на Уровне. Если (сдохнете)… умрете раньше, деньги все равно поступят. Поэтому, лучше напишите завещание.

– Напишу.

– Я серьезно.

– Я же сказала – напишу.

– Тогда все. До завтра.

Лин уже было приготовилась уйти, когда надумала спросить:

– А брать с собой туда что? Какое-то оружие, вещи?

– Ничего, – парень от долгой беседы устал. Все, уже решил тягостную дилемму, в которую попал, увидев на пороге женщину, но теперь его внимание влекли другие дела, а гостья все еще находилась в приемной. – Оружие получите на месте, комплекты одежды тоже.

– А личные вещи – предметы гигиены? Обувь?

– Это можете купить. Не полагаются.

Покидая душную комнату, она чертыхалась. Хорошо, что спросила. А если бы нет?

И себе же ответила: «А есть ли разница в чем помирать?»

В Нордейл пришла зима.

Улицы подмерзли; проскальзывали на светофорах автомобильные покрышки ретивых, спешащих побыстрее тронуться с места, водителей. Уже не таял снег, и рано темнело. Совсем скоро по всему городу зажгутся гирлянды – те самые, удивительные, которые появляются в одночасье (и никто не знал, кто же их развешивает); завращаются в окнах витрин на нитках снежинки. В зимнем парке зальют чудесный ровный каток, зачиркают по его поверхности лезвия на ботинках держащихся за руки влюбленных; толпа заспешит по магазинам – выбирать подарки. Скоро.

Ей вспомнился прошлый год – Новый год в Тин-До – мирный, яркий, не омраченный думами о тяжком. Тогда ей казалось, что во внешний мир она выйдет совсем другой – наученной, мудрой и неподвижной, как дремлющий кит, которого более не касаются вселенские проблемы.

Ошиблась.

Белинда шагала по тротуару осторожно – не рифленые подошвы летних кроссовок по ледяной корке легко проскальзывали.

«Черт, я не спросила про погоду на BF. Тепло там? Холодно?» А следом снова мысль про смерть – она там ненадолго, нечего беспокоиться.

Последний день здесь, в Нордейле. На свободе, с людьми. Может, передумать?

Нет, не передумает. Ей потому и сделалось легко, что она здесь в последний раз. Пока она здесь и сейчас, она в безопасности, потому что в сейчас нет страхов – есть только умиротворение. Но чуть позже она соскользнет, погрузится в воспоминания, даст волю думам, и все – заснула наяву. И тогда ее съедят кошмары.

Уж лучше она прогуляется по улицам. Прикупит новый удобный рюкзак и одежду, выберет для себя новую обувь, подумает о личных и необходимых вещах там, где никому ничего не дают. Зачем давать, если высокая текучка? А там в любом случае текучка – если D5. По-другому быть не может.

На сегодня у нее есть дела: помыть перед уходом дом, вызвать в памяти всех, кого любила, поблагодарить, попросить прощения. В общем, попрощаться.

«А как быть с ключами?»

Мысль эта будто отключила ноги, и Белинда замерла аккурат напротив вывески «Ключи/Чипы/Замки – быстро и недорого».

Если повезет их Джону, то тот может спросить ее о планах. Может прознать о ее решении, а после вмешаться, запретить.

Ну, уж нет. Ключи ему она не повезет – положит снаружи под коврик. И если их найдет не Мастер Мастеров, а кто-то другой, то будут уже не ее проблемы.

Неверное решение, неправильное. Но похожее на мяуканье взывание совести она придушила в зародыше.

Часть 2.Черный Лес

Глава 6

Ей совсем не нравилась эта местность.

Нет, она знала, что едет не на курорт, не на базу отдыха и не в летний лагерь, но здесь было однозначно что-то не то. На первый взгляд, обычная дорога под ногами, не дорога – поросшая травой колея, – но обычной она казалось именно на первый взгляд. А присмотришься и задумаешься – вокруг ни домов, ни людей, ни машин, лишь странная липово-умиротворяющая тишина и туман в подлеске.

Туман. В полдень при сухой погоде.

Где-то плюс пятнадцать – так Белинде ощущалось по внутреннему термометру. Небо не хмурое, чистое, но какое-то неяркое, сероватое и будто низкое.

Если бы у нее на загривке росли волосы, они однозначно стояли бы дыбом.

Подписание договора, недавняя прогулка по длинному коридору, а после тошнотворный и болезненный переход через портал – все это, несмотря на то, что свершилось не более сорока минут назад, отсюда ощущалось уже другой жизнью. Сном, мелькнувшим в полночь, а после оказавшимся под слоем других свежих впечатлений.

Новые впечатления ей не нравились – от них у нее паникой орало и скреблось изнутри нечто дикое. Дорога-колея, взрезав пейзаж надвое, катилась вдаль до самого горизонта, а по бокам от нее стоял лес – слева чуть ближе, справа чуть дальше и не такой густой. Но до леса еще идти. Сперва пустынное травяное поле – растянувшаяся на пару километров «поляна». Белинда шагала по ней, настороженно глядя то прямо перед собой, то на носки своих новеньких коричневых сапог – мягких, кожаных, удобных. В них не потели и не стирались ноги, за голенищами было удобно хранить ножи.

Ножи она взяла свои, точнее «Джоновы», в общем, те, с которыми долго тренировалась и к которым привыкла, – посчитала, что глупо соваться в опасную зону совсем без оружия. Штаны с «карманами» для лезвий купила днем ранее в супермаркете военной униформы. И теперь, наверное, походила на сумасшедшего боевого эльфа.

И ладно. Она пришла сюда драться. Умирать.

Но о последнем, глядя на сероватый и тревожный полдень, думать сейчас не хотелось.

Будку, похожую одновременно и на вагон, и на гараж, как и говорил парень в офисе, она нашла стоящей по левую сторону от дороги спустя минут десять не быстрой ходьбы.

«Приемный пункт, блин…»

Хлипкая дверь заперта.

Хорошо, что ее заранее предупредили о том, что потребуется нажать похожую на звонок кнопку.

Нажала. Ни дребезга, ни звона.

Усевшись на перила, Лин принялась ждать.

* * *

– Сдохнуть решила?!

Эту фразу человек за столом произнес таким жестким и неприязненным тоном, что Белинда моментально почувствовала себя студенткой, предложившей декану «сдать все экзамены» крупной взяткой.

«В яблочко, урод».

Вот только грубый коммандос, вертящий в руках ее «диплом» из Тин-До, как никчемный листок разгаданных кроссвордов, знать этого не мог.

– Думаешь, что, если отучилась в каком-то сраном храме, можешь разгуливать здесь с кольчуге и с ножиками? «Эй, взгляните, какая я крутая!» Дура!

Слова били ее наотмашь. Они заставляли чувствовать ее жалкой, лживой и низкой. Хуже – они унижали в ней женщину, человека.

– Я работала телохранителем…

– Да хоть кем ты работала! Курица…

Последнее слово, выплюнутое тише других, и вовсе поставило на ней печать «недалекой идиотки».

Лин зло поджала губы – теперь ей жали и сапоги, и штаны, и даже куртка в плечах – все казалось неудобным.

– Я хочу поговорить с главным…

– Я здесь главный!

– С Уорреном Бойдом…

– Я – Бойд! Дальше что?!

Он оказался не таким, как ей думалось. Ей казалось, главнокомандующий отрядом – человек, конечно, немногословный и угрюмый, но спокойный и справедливый. Дальновидный в какой-то степени. Понимающий, что не стоит портить отношения с составом, ведь еще сражаться бок о бок, прикрывать друг друга. Но за столом сидел человек недальновидный – мерзкий зловредный тиран и, судя по всему, шовинист.

– Не надо смотреть на то, что я – женщина.

– А я и не буду! Смотреть не на что. Но ты приперлась в место, где работают наемники и смертники. И последние уж точно будут совсем не прочь размять член перед смертью. За счастливку.

Он был не просто груб – он был настолько прямолинеен, что у нее выворачивалось наизнанку нутро.

– Я умею за себя постоять…

Она однозначно чем-то его бесила.

– Постоять? Да ты только и будешь делать, что стоять за себя. Или я только и буду заниматься тем, что отрывать от тебя очередного ухажера с голым хреном. Мне что, делать больше нечего?! – заорал он так громко, что голова Лин непроизвольно втянулась в плечи. И добавил уже спокойней, скрутив вентиль ярости с максимума до середины: – Давай, ты просто уйдешь отсюда. По-хорошему. Заработаешь где-нибудь еще, найдешь себе местечко. И мы не будем тратить время и нервы на разборки, не будем плодить твоим присутствием суету в лагере. А-а-а? Мир?

Белинду начинало трясти. У нее отбирали последнее место, где она хотела, где могла… умереть как достойный Мастеров Воин, – в бою. И нужно было срочно спасать положение.

– Я же подписала договор.

– Он может быть расторгнут в течение первых двадцати четырех часов. Давай завяжем на этом, а? Давай, просто иди. Иди.

Уоррен отодвинул от себя чужой документ, откинулся на спинку и сцепил пальцы на пряжке ремня. Приготовился проводить ее взглядом.

– Не уйду.

И взгляд странных по цвету глаз сделался и вовсе тяжелым. В них Белинде смотреть расхотелось, и потому она принялась рассматривать треснувшее окно, пыльный подоконник и лежащую на нем черной точкой муху.

«Она уже сдохла, – мелькнуло в голове безрадостно. – Отмучилась. А мне еще предстоит».

Черт, даже здесь за место под небом нужно драться. Чтобы сдохнуть.

Бойд молчал. И ей пришлось посмотреть ему в глаза; в вагончике тишина, тяжелое дыхание, а за стенами шелест травы и сосен.

Лин вдруг поймала себя на мысли, что Бойд ей чем-то симпатичен. Но чем? Внешне он выглядел так себе: здоровый, жилистый и очень крепкий мужик. Высокий, сильный, не перекачанный. В застиранной и несвежей одежде, коротко стриженый, с некрасивым шрамом над левым ухом и жестким, будто провел в тайге последние лет сто, хмурым лицом. Не человек, а отшельник.

Кто назначил такого командиром? Почему? Ведь вспыльчивый, несдержанный, грубый до неприличия, скорее всего, жестокий.

– Влюбиться в меня не вздумай, – вдруг расшифровал ее изучающий взгляд тот, кто сидел за столом, и Лин моментально вскипела.

– Да я лучше камни жрать буду, если на безрыбье… Чести много. Последним на земле будешь, и то…

– Заткнись, – оборвали ее неласково.

И глаза его сузились. Интересные глаза, необычные по цвету – она только сейчас это заметила, когда злость вытеснила страх, – серо-голубовато-фиолетовые. Она никогда таких не видела. Такой цвет, наверное, можно было увидеть в высокогорных пещерах, в глубине ледников, если чем-нибудь подсветить.

– Я не могу тебя взять. Ты – баба.

– Можешь. Я – воин.

Теперь они не орали друг на друга, но констатировали факты.

– Ты помрешь здесь за сутки.

– Посмотрим.

– Я таких, как ты, за свой век видал сотнями.

– Таких, как я, ты еще не видал.

– А ты дерзкая. Я почти уже жалею, что тощая.

Видно было, что он шутит, лишь зло язвит. Что плевать ему на Белинду во всех возможных смыслах. И тогда в ход пошло очередное оружие – соскользнул с плеча рюкзак, на свет появилась еще одна бумага.

– Это тебя убедит. Если не конченый дурак.

Ох, ей бы не портить отношений с начальником. С другой стороны, чего бояться, если она «берет номер на сутки»?

– Тест «М-23»?

И Бойд вдруг сделался странным – мягким, человечным, ностальгирующим. Долго изучал подлинность печати, рассматривал голограмму, а после и вовсе потонул в своих собственных воспоминаниях. Вынырнул из них рывком, как она из кошмаров, проснулся.

– Ты хочешь сказать, что ты прошла «М-23»? Для чего?

– Не твое дело.

– Не дерзи мне. Не привыкай.

И по ее спине прополз холодок. Черт, мужик этот был крепким не только внешне, но внутренне. И она вдруг ответила себе, чем он ей симпатичен, – эмоциями. Тем, что они были настоящими, явными и не прятались под толстой броней из маски, как у Джона. Если Бойд злился, то он злился, если кипел, то кипел – он не притворялся.

– Хорошо! – звонкий хлопок по столу ладонью на секунду ее оглушил. – Переночуешь. И если не свалишь до завтра, устроим на рассвете тестовый бой. Посмотрим, из чего ты сделана. Свободна, Гейл.

И он оставил ее бумаги лежать на столе. Сам поднялся со старого кресла, размял затекшие плечи и прошагал мимо нее к выходу. Спохватилась лишь тогда, когда ей качнули головой, мол, забирай бумажки и шуруй на выход.

– А ночевать-то где?

– А где найдешь.

Где найдет? А тут есть, где искать?

– Есть поблизости дома? Городки, деревушки?

– «Городки-деревушки?»

Она уже стояла на крыльце, когда Бойд повернулся и взглянул на нее с близкого расстояния сверху вниз.

– Ты, правда, не знаешь, куда приперлась, да?

А после звякнул ключами, оттеснил с пути и спустился с крыльца, бубня что-то про «придурков, посылающих в лес глупых куриц».

Лин обиделась.

И вдруг снова ощутила, насколько ей здесь страшно.

* * *

– Шеф, а это правда,… ну… про бабу?

– Что «про бабу»? – осклабился Бойд.

Давно стемнело; уверенно пожирал дрова высокий костер. Дров, конечно, было жалко, однако огонь отгонял подальше тварей, и потому горел ночь напролет. Сегодня за ним следил Олаф.

– Вы свой… пейджер на бревне оставили, – узкоглазый Чен смотрел на босса напряженно – тоже чуял неладное.

– И?

– И там было написано на экране: «Плюс один Ж».

«+1 Ж».

Черт, он и сам подобной надписи до этого момента никогда не видел. Всегда было «+1 М», редко когда «+2 М». Но «Ж» означало одно – полную жопу.

Бойд смотрел в огонь. Рядом на толстом, обтесанном под скамейку бревне лежало то, что Чен назвал «пейджером», – примитивный радар, следящий за их цепочкой лагерей, раскиданных полукругом в той части леса, где монстры пытались прорваться к порталу чаще всего. И самым любимым для этих гнид местом был именно пятый «проход» – Бойдов лагерь. Слабое звено.

С появлением бабы оно станет еще слабее… Ну кто, спрашивается, в здравом уме, мог прислать сюда женщину? Она навлечет смуту, она оттянет на себя внимание. Конечно, в том случае, если пройдет тестовый бой – «если», потому что он сделает все, чтобы она его не прошла. И все-таки, если она его пройдет, Уоррен будет вынужден поселить ее среди своих – Чена, Олафа и Фрэнки. Но и это не гарант того, что кто-нибудь не сорвется.

Все люди, все мужики…

Черт, вот дерьмо-то!

Чен, не дождавшись ответа от босса, принялся готовить котел, чтобы варить вечернюю порцию каши; Олаф чистил секиру. Он всегда ее чистил, хотя та от едкой зелено-черной крови почти не оттиралась. Нет, все равно прилежно шоркал притупившееся лезвие песком – тем самым, который им каждый месяц поставляли «из мира». Кто бы знал – зачем.

Бойду хотелось помереть. Нет, не прямо сейчас, но когда-нибудь – сегодня-завтра-через-год – лишь бы отдохнуть. Создатель свидетель: он устал быть здесь. Слишком. Но еще остались те, кого следовало защищать. И даже добавлялись новые.

Отдохнешь тут…

Покряхтывал со своего места бородатый здоровяк:

– Слышь, Фрэнки, если к нам пригонят бабу, станет веселее. А то грустим мы вечерами вокруг костра…

– Как будто она нам песни петь будет, – хмыкнул иррашиец.

Бойд иногда хотел спросить, хорошо ли он видит сквозь столь узкие глаза-щелки, но все никак не решался. Сам не раз удостоверялся – отлично. Чен дрался лучше многих из тех, кто уже никогда не вернется из поганого леса.

Отлично сражался и Олли, и даже вечно пьяный оборванец Фрэнк, который литрами гасил спирт, предназначенный для обработки ран. Гасил литрами, а дрался все равно славно – Уоррен лишь головой качал. Как тот, кто едва стоит на ногах между соснами, постоянно остается жив? И даже почти без ран…

Поэтому он и держал их здесь – лучших из лучших, – где гнило, и где лезли чаще всего, несмотря на костер.

– Баба – она везде баба, веселей станет точно! – ухмылялся обросший и похожий на бомжа пьянчуга. – Если песню не споет, так хоть приласкает, может…

– Приласкает она тебя, ага! Топориком-то.

Чен смотрел на русоволосого здоровяка с секирой недоверчиво. Видать, тоже питал надежды.

– Если кого выберет, так…

– Никого она не выберет! – зло заорал Бойд. – Молчать всем! Спать!

И у костра тут же стихло. Прервавшийся на середине глотка Фрэнки сидел с мокрой бородой; Олаф перестал шоркать секиру, лишь костер продолжал трещать искрами так, как будто не слышал команды.

– Босс, мы даже не поели еще…

– Значит, Чен варит, а остальные сидят молча. Еще раз услышу про эту бабу, и вы будете спать голодными.

– И трезвыми, – покачал головой «бомж».

– И трезвыми, – огрызнулся Уоррен.

– Тогда, лучше без бабы.

Фрэнк засунул флягу во внутренний карман поближе к груди.

В Черном Лесу Бойда раздражало многое, но особенно сильно доставали по ночам москиты. Большие, почти бесшумные и кусающие так, как будто у них вместо хоботка сверло номер шесть. Чтобы убить такого, требовалось вылезти из-под теплого одеяла, найти фонарик, а после отловить юркую, забравшуюся в палатку тварь. Не спасали ни защитные сетки, ни постоянно закрытый полог – комары-гиганты каждую ночь оказывались внутри и крали минуты драгоценного отдыха. И всегда после того, как обессилевший после тяжелого дня и со звенящей от беспокойства головой Бойд тратил по сорок минут на то, чтобы уснуть. Безжалостные гады. Уоррен лично придушил бы того «создателя», который сотворил Уровень с названием «Черный лес». Не только за комаров, впрочем…

И вот он ворочался снова.

Спали не только ночами, но тогда, когда выдавалась минутка. Сейчас как раз такая была, но вместо отдыха командир тратил время на очередную прокрутку мысленного плана: с собой утром он возьмет Чена. Попросит его переломать новенькой кость или две, чтобы та, скуля и поджав хвост, отправилась залечивать раны обратно в Нордейл.

Ей там как раз самое место. А они продолжат существовать тихо, как будто ее никогда не существовало.

Звучало отлично.

И только он закрыл глаза и попытался очистить голову от мыслей, как возбужденно зазвенел в темноте под тентом очередной москит.

– Сука, – послышалось в темноте, – тебя мне еще не хватало…

А следом щелкнул фонарик.

* * *

Лин переживала кошмар наяву.

Нет, ничего ужасного пока так и не происходило, но ей хватало осознания того, что она пытается уснуть в чужой машине. Машине, которая не завелась после поворота ключа, но которая выглядела, как новая – ни царапины, ни ржавчины. Откуда она взялась на дороге? И, самое главное – где хозяин?

Все четыре двери она заперла вручную; за окнами перетекал и рисовал в свете взошедшей луны зловещие фигуры плотный молочный туман.

«Я – килька в банке. Очень привлекательная для кого-то килька…» Знать бы еще, кто враг. Люди? Не люди? В офисе об этом говорить отказались, а Бойда она спросить забыла. Мог ли он оставить ее там, где грозит опасность?

«Навряд ли».

«А если мог? Специально, чтобы наутро меньше проблем?»

Комиссии было наплевать, сколькие из тех, кто ушли в Черный Лес, возвращались обратно – Комиссия исправно переводила на указанные счета средства и этим облегчала себе любые терзания совести. А после того, как счетом не пользовались три года, возвращала все деньги обратно в свой банк.

Удобно.

Ее деньги они тоже вернут себе. И от Белинды останется лишь запись в чужом офисном журнале.

И почему от этого так неприятно?

Передние сиденья не откидывались, и ютиться калачиком ей приходилось на холодном заднем – кожаном, конечно же.

«Жаль, что не завелась. Что нет отопления».

А ночь выдалась холодной.

Но лучше здесь, в относительной безопасности, чем на улицу, даже если захочется поссать.

Уснула она спустя битый час терзаний и с полным мочевым пузырем.

* * *

Рассвет едва забрезжил, когда они тронулись в путь. Ночь прошла спокойно, и это означало одно: твари попытаются прорваться сквозь кордон позже. Когда? И справятся ли двое оставшихся?

– Я должен сломать ей кость? Какую?

Чен все хватал на лету.

Бойд приминал сапогами покрытую инеем траву; туман в подлеске еще не сошел.

– Плевать, какую. Чтобы могла потом сама дойти до портала.

– Может, ребро?

– Ребро опасно – легкое рядом. Лучше руку.

– Руку. Понял.

Низкорослый парень, которого Уоррен давно стал считать не подчиненным, а товарищем, больше не проронил ни слова.

Не доходя до будки, они увидели машину, в которой кто-то шевелился.

– Я говорил тебе, что она будет ночевать там.

Уоррен радостно хлопнул себя по плечу. И Чен тут же улыбнулся:

– Я проиграл Вам свою вечерню самокрутку, босс.

– Я верну тебе ее обратно, если немножко помнешь эту клушу. И выделю ром из собственных запасов, если она сегодня уйдет домой.

– Все понял. Сделаем.

Иррашиец в себе не сомневался.

* * *

– Все просто, Гейл. Если ты победишь Чена, ты в отряде. Если проиграешь, катишься домой. Согласна?

– Согласна.

Белинда внимательно рассматривала своего будущего противника – невысокого узкоглазого парнишку, гибкого и юркого, как уж. Не обманула ее ни тщедушная фигура, ни расслабленная поза – иррашийцы всегда хорошо дрались, и этот явно не был исключением. Джон научил ее определять параметры соперников, разглядывая их не снаружи, но изнутри. Чену она поставила бы пять из десяти (на десять, понятное дело, дрался только сам Мастер Мастеров), но и пять – это хорошая оценка, можно сказать, отличная.

– А что будет считаться победой? Если я нанесу ему увечья, уложу на землю или отключу?

На нее впервые посмотрели внимательно.

– Сделай хоть что-то.

Вместо ответа она лишь кивнула, и все прочие параметры восприятия информации, как то: дальнее сканирование пространства, чувствительность рецепторов в температуре и анализ окружения – тут же отключились.

Только она. Только противник.

Чен напал молниеносно. Попытался достать ее раз, второй, третий, но Лин привычно, будто танцуя, ускользала от его приемов: готовых раздробить ей кости кулаков, подсечек, подножек, летящих в лицо грязных подошв сапог.

Ей вдруг стало хорошо, почти весело – ее тело вновь работало. Тут же вскипели мышцы, задвигались связки, завелся отлаженный механизм, забурлила спавшая кровь. Ей даже не понадобилось активировать боевую сферу – противник был уязвим и без нее. Слишком медленным для нее, слишком предсказуемым…

Лин бесновалась. Доставала Чена то кулаком в челюсть, то в живот, то подсекала за долю секунды до того, как узкоглазый успевал убрать опорную ногу. В тот момент, когда юркий для кого-то, но не для нее, иррашиец упал на землю, Белинда моментально села ему на спину, схватила за волосы и, сконцентрировавшись энергетически, ткнула в затылок – в точку моментальной отключки сознания.

…и тут же увидела летящий в ее сторону сапог.

Бойд хотел сшибить ее с Чена – проучить раз и навсегда за вольности, но не тут-то было. Лин перехватила чужую ногу и вывернула ее так, что коммандосу пришлось сильно извернуться, чтобы не упасть.

Белинда маневр оценила.

«Блин, восемь из десяти. Успел».

А на нее сейчас смотрел не Уоррен – на нее смотрел бездушный боец, убийца, отлаженная машина для увечий. И губы Белинды холодно растянулись в стороны.

«Ну, давай, попрыгай… Зайчик, бл№».

Бойд задвигался так, как она не ожидала – быстрее ее самой, – и пришлось тут же вызвать к жизни красный огненный шар – энергию огня. С бешеной скоростью завращались, предсказывая будущий удар, шестерни в мозгах…

«Это не твои игрушки из Пантеона, Джон… Вот с кем меня надо было тренировать…»

Командос обладал практически теми же знаниями, что и она: он нападал непредсказуемо, он бил смертельно и наповал, он каждый раз почти дотягивался до нее. Почти. И она чувствовала, что еще чуть-чуть, и дотянется. И тогда в ход пошли ножи – она выудила их из-за голенищ в прыжке.

«Так не пойдет, собака, у тебя длиннее руки…»

Это она усвоила еще в Тин-До: если соперник выше тебя ростом и конечности его, соответственно, длиннее, никогда не пытайся одолеть его на ближней дистанции. Предыдущие шестьдесят секунд она держалась лишь за счет отполированных Джоном инстинктов.

«Черт, а он хорош…»

Хорош. Но он пропустил тот момент, когда она достала клинки, и успел затормозить собственное нападение лишь тогда, когда понял, что еще пара сантиметров вперед, и он напорется горлом на услужливо подставленное под верным углом лезвие.

Они больше не играли. Но не потеряли способности вовремя остановиться.

– Сука, а ты хороша…

Секунду назад они еще вращались, кипели в битве, а теперь замерли друг напротив друга с холодной яростью в глазах.

Она могла бы сказать ему то же самое.

– Но целый год я тебя терпеть возле себя не собираюсь, – добавили плевком в лицо.

Он так и не убрал направленный ей в лицо кулак, а она ножей.

– А целый год и не нужно. Потерпи меня месяц.

– А дальше что?

«Хорошее лицо, жесткое». И ей до сих пор нравился необычный цвет его глаз.

– А дальше меня не будет.

Лин только теперь убрала оружие в ножны.

– Сгинешь?

– Сгину, – ответила спокойно. – Я пришла сюда не для того, чтобы жить.

– Эй, ты! – гаркнули ей в спину, когда Лин сделала шаг туда, откуда к ней пожаловали гости. – Думаешь, я теперь на спине его потащу?

И указали на мирно лежащего на траве Чена.

– Включай его обратно.

– Сам включай.

На этот раз Белинда не заметила летящей в ее сторону руки. Ее схватили за горло жестко и очень умело, развернули к себе и прижали подушечку большого пальца к точке под ухом, давление на которую парализовало плечевой пояс.

– Ах ты…

Она впервые за долгое время оказалась в ловушке, и почему-то вспомнился вдруг Килли; захотелось пнуть Бойда по яйцам.

– Дернись, и отключу на сутки, поняла?

Он сказал это таким бесцветным тоном, что ей сделалось не по себе. Поняла: дернется – так и будет. Отключит. И будет отключать каждые сутки с перерывом на час, чтобы пожрала.

– Ты все еще под моим началом. Тебе это ясно?

– Ясно.

Она вырвалась, потирая себя за шею.

– Включай его, я сказал.

И не посмела ослушаться. Нагнулась «включать» Чена со смесью удивления и восторга – надо же, ее только что «победили».

Жаль, что у нее не длинные волосы. Если улыбнется, заметят.

Шагали по направлению к лесу; брошенная машина осталась позади – возможно, позже в ней переночует кто-то еще.

Чен брел, пошатываясь. Тер затылок, на Белинду косился хмуро. Молчал.

Бойд и подавно выглядел недовольным; Лин вдруг поняла, что он автоматически выбирает, куда поставить ногу, да так, чтобы не хрустнула ветка, чтобы случайно не привлечь внимание. Чье? А внимание ее нового командира здесь и как будто не здесь, а сразу везде.

Как у нее самой…

Интересно.

– Введете меня в курс дела?

– На месте разберешься.

К рыку в ее сторону, похоже, придется привыкать. Или просто забить на него. Лин не удивилась тому, что до боя была с Бойдом на «ты», а теперь перешла на «вы» – когда сцепились, заглянула Уоррену в глаза и увидела там такого страшного зверя, мимо которого только на цыпках. Невольно зауважала.

Хотела, было, расспросить об этом месте Чена, но передумала – тот навряд ли захочет «дружить», пока не заживет самолюбие. А у мужиков оно заживает долго.

Ну и ладно, скорее всего, все просто: граница, кто-то в кого-то стреляет, потери несут обе стороны. Главное разобраться, в какой форме ходят «свои», а в какой «чужие», и где именно проходит пограничная зона – вот и все.

– А какое оружие вы используете?

Хотя вопрос она адресовала Чену, Бойд, не отрывая внимания от дороги, задал ей встречный:

– А ты каким владеешь?

Лин стушевалась.

Каким? Джон обучил ее главному: оружием может стать что угодно – ветка под ногами, пряжка ремня, шариковая ручка… Белинда виртуозно владела холодным оружием, прекрасно стреляла, могла убить обычным ломом. И потому ответила просто:

– Любым.

– Тебе же лучше.

На нее даже не посмотрели.

Вскоре их обступил лес – по большей части высокий, хвойный. Но селились между кряжистыми соснами и гибкие осины, и пытающиеся дотянуться до света ясени, и довольно чахлые кустарники. Кое-где радовали глаз мшистые пихты.

В лесу Бойд зашагал быстрее, целиком превратился в локатор. А спустя минуту прислушался, остановился, замер:

– Чен, слышишь?

Узкоглазый врос стопами в хвойный ковер:

– Нет, босс.

– Звонит…

– Не слышу.

И тут даже Белинда различила, как где-то вдалеке, откуда тянуло костровым дымом, тревожно звонил колокол. И тут же раздался рев:

– Бежим!!!

Он рванул первым – человек с глазами ледника, – за ним прыткий иррашиец; Белинда в конце цепочки.

(Blue Stahli – Battleground)

Апокалипсис ее сознания случился, когда они достигли просторной поляны-проплешины; именно в этот момент Белинда увидела, как на них что-то несется. Именно что-то – разрозненная масса, огибающая, облетающая и оползающая стволы.

«Не люди! – взвизгнуло сознание. – Это не люди!»

– Гейл справа! – орал Бойд. – Чен слева! Никого не выпускать отсюда живым, никого!!!

Их отряд споро перегруппировался. Лин краем глаза заметила, как Чен принял боевую позицию и обнажил загнутый меч, а после в ужасе уставилась туда, откуда на них что-то «текло» – черви-змеи, хищные птицы, волосатые мутанты…

– Что это… Создатель, что это?!

– К бою! – заорал командир и ударил первым по самой прыткой твари, которая налетела на него вихрем; в стороны брызнула черная жижа.

Лин больше не думала, она вертелась сумасшедшей и смертоносной юлой – снесла ножами кому-то зубастый клюв, всадила лезвие в пытающийся укусить ее за руку голодный зоб, выколола мутный черный глаз… Летели в сторону конечности, куски плоти, головы. Но продолжали сверху налетать новые птицеящеры, выползали из-за стволов черви такого размера, что она всерьез беспокоилась за собственную психику, щелкали в опасной близости чужие и очень длинные клыки.

Создатель, куда она попала?!

«Там было написано D5… D5, дура!»

Теперь ей на собственной шкуре стало ясно, что это такое. Это не тренировочная площадка, не игра и не зона, где всегда спасет и прикроет Мастер Мастеров, – тут каждый сам за себя и все по-настоящему.

Но не за себя в этот момент бился Бойд – он летел на помощь заоравшему Чену, которому в руку вцепилась огромная жучина… Белинду при взгляде на нее чуть не вырвало на валяющиеся под ногами ошметки и перья.

– Гейл, не зевай!

Окрик начальника, видевшего даже затылком, вывел ее из транса, и Белинда развернулась как раз вовремя для того, чтобы не потерять в пасти очередной жирной змеи правую руку. А после, озверевшая, она рубилась так, что и ей самой казалось, будто на поляне зарядил черный плотный ливень из чужих кишок.

– Все целы?

Бойд оглядывал своих людей деловито, как мамаша публичного дома любимых проституток.

Укушенный Чен уже стоял с перемотанной рукой, а Лин никак не могла оторвать взгляда от тех, кто теперь валялся на земле.

– Кто это? …Что это? – шептала оглушенная.

– Твои новые соседи, дура, – отозвался Уоррен. – Хотела сюда? Пришла? Радуйся.

Радуйся? Да ей кошмары по ночам сниться будут. Как они… эти люди… вообще тут живут?

– Хотела войны? – не унимался коммандос. – Вот твоя война. Нравится?

Лин наткнулась взглядом на отрубленные кости шеи и торчащие ниже окровавленные позвонки, и ее все-таки вывернуло наизнанку – поверх перьев и черной крови добавилась зловонная желчная лужа.

– Баба, – процедил начальник, после чего деловито обежал фигуру Белинды глазами. – Ничего, зато почти целая. Царапаная только. Идем.

(Deuce – World on Fire)

В лагере все выглядело перевернутым вверх дном. Всюду упаковки поврежденной крупы – трупы, как черный и неровный ковер перед новобрачными, были сплошь усеяны рисом.

– Твари, – наступал прямо по поверженным врагам подошвами шатающийся и заросший щетиной человек, – все наши запасы распотрошили. Бойд, они же вроде как не должны были утром? Или как, или чего? О, баба… Эх, потонет наш корабль, точно потонет.

И в Белинду полетела подкопченная алюминиевая фляжка. Та поймала ее на лету:

– Хлебни. Баба, – посоветовал ей пьянчуга. – Полегчает. С почином тебя, что ли?

И он принялся выгребать из углей чью-то обгоревшую одежду.

– Чен, твоя кофта?

– Была, – процедил узкоглазый.

– Ну, не уследили. Маловато нас тут осталось. Зато я мазь видел… шагов пять назад… Вот.

Забулдыга нагнулся и в Чена полетел скрюченный тюбик.

Несколько палаток, три бревна, устланная брезентом и заваленная провиантом (преимущественно банками тушенки и коробками с крупой) яма – вот и весь лагерь. Ни домов, ни склада с оружием, ни забора – ничего…

– Это… лагерь?

– А ты чего хотела? – имени пьянчуги она не знала, но тот оказался самым разговорчивым. – Ковров не имеем, не обессудьте. Зато есть, что пожрать и где поспать.

Бойд тем временем хмуро разглядывал радар, а после гаркнул:

– Тихо всем!

И человеческие фигуры замерли: Лин на месте, где стояла, Чен с размотанным бинтом, пьянчуга у сосны с расстегнутой ширинкой, а здоровяк с обнаженным торсом и в каске медленно сел на бревно у костра.

– Тихо, я сказал!

Уоррен прислушивался долго. Затем прищурился:

– Ведь не звонит?

– Нет, не звонит.

– Тихо.

Значит, остальные лагеря нашествие миновало – поняла Лин. Задело только их, иначе другие колокола до сих пор звонили бы.

«Ну, и древняя же здесь система оповещения».

– А сигнальных ракет нет?

– А ты их тут увидишь?

Бойд бросил на нее полный презрения взгляд и вновь ушел в радар.

Белинда посмотрела наверх: а ведь он прав – крыша из крон, ничего не видать.

«Глупо спросила».

И приготовилась хоть в первый раз быть полезной – поддела ногой отрубленную руку с тремя пальцами, в очередной раз сдержала рвотный позыв и спросила Чена:

– Этих хоронить? Куда?

– Не надо их хоронить, – ответил за него алкаш. – Сами растворятся через минут тридцать. Уйдут в землю, увидишь – они всегда так…

– Так они… ненастоящие?

– А раны у тебя настоящие? Бл%ь, баба нам не к добру.

Он покачал обросшей сальными редкими волосами головой.

Лин мысленно огрызнулась.

И впервые подал голос сидящий на бревне мужик – расстроенно изрек, глядя на почерневшую секиру:

– Я ж ее только очистил?! Сраный ебубентос, ну что за жизнь такая?

* * *

(Lansdowne – Savage)

– Оружие никогда не убирай, носи с собой. Не снимай ножны, даже когда спишь, – чтобы всегда под рукой, – учил Фрэнки новенькую вечером. – Незадолго до нападения всегда трещат сучья, и раздается неприятный такой звук, мерзотный – он нам вместо будильника.

Гейл медленно жевала невкусный ужин, и на лице ее застыло отвращение.

К чему – к этому месту, к ним, к каше?

Олаф заметил его тоже и вступил в беседу:

– Каша невкусная? Ну, ты ж баба – свари вкусную. Варить умеешь? А то нам присылают пакетики с травой какой-то или порошками, но мы в них ни бум-бум. Да и времени особо нету. Сваришь, разберешься?

Бородач снова тщательно и с любовью чистил секиру. Бойд, привалившись спиной к толстому стволу, наблюдал за отрядом сквозь полуприкрытые веки – особенно за новенькой.

Гейл по поводу своих кулинарных навыков не ответила. Кажется, ее вообще здесь не было – только тело.

И Уоррена это скребло.

Скребло все насчет нее: ее умение драться, напускное равнодушие, даже некое презрение к миру. Что она за фрукт? Откуда владеет навыками профессиональной битвы. Что за монастырь? И почему тест «М-23» – ведь это их тест? Ребят отряда специального назначения – он для них был изобретен Комиссией…

– Ссать и срать ходить только в сторону дороги, а то вернешься без…

Пьяный Фрэнки задумался – хотел сказать «без яиц», но вовремя понял, что шаров и висящего хрена у женщины нет.

Бойд усмехнулся. Белинда, судя по всему, наставления все равно не слушала. Хотя, насчет ее внимания он не мог быть уверен – человек без внимания не становится хорошим воином.

«Потерпите меня месяц…»

«А потом сгинешь?»

«Сгину…»

Зачем, черт возьми, она сюда приперлась? И куда собиралась деться через месяц? Контракт годовой – Бойдов «думательный» механизм использовался сейчас на сто десять процентов. Нельзя оставлять детали без внимания. Нельзя. Со временем он растерял всякую любовь к сюрпризам.

– А нападают часто?

Она впервые подала голос. Отставила миску, повертела головой, пытаясь понять, где мыть посуду.

– Часто, – пыхтел Олаф, – все время. Никогда не знаешь, когда навалятся, но по одному редко. Кучей. Босс у нас пытается высчитать их график, но не всегда выходит предсказать верно. Вот как сегодня…

В сторону Уоррена отправился быстрый, скользнувший пером, невесомый взгляд.

«Что-то в ней не так. Или с ней…» – это не давало командиру покоя.

Зачем здесь быть бабе? Не за деньгами пришла, это точно – с такими навыками она могла хорошо зарабатывать во внешнем мире.

«Через месяц сгину…»

А после вспомнилась ему фраза, брошенная в будке:

«Не влюблюсь, даже если на безрыбье одни камни останутся…»

И его, как рубануло, – ну, конечно! Пришла сюда, обиженная на неудавшиеся дела сердечные, решила поквитаться с жизнью, на которую обиделась. Дура! Тупорылая курица! Черт, вот он, как знал, что от нее жди беды.

Поднимаясь на ноги, Уоррен гаркнул:

– Гейл, встать! Шагай за мной.

За его спиной кто-то хмыкнул в усы, что «босс решил первым девку приласкать».

Поодаль от лагеря он прижал ее к дереву. Сдавил шею, навис грозный, клокочущий злостью:

– Решила здесь поквитаться с судьбой? Сука! Дура малохольная! На жизнь обиделась? Сердце тебе разбили?!

Под его локтем, как птичка в клетке, колотился чужой пульс. Бойд срать хотел на ее страх – он разъярился до белых глаз, до желания собственноручно ее придушить.

– А ты знаешь, что они – эти чужие тебе люди – будут за тебя драться до последнего? Что будут плакать, когда будут тебя хоронить, потому что решат, что не уберегли?! Или твоим пластиковым мозгам чуждо думать о чем-то, помимо собственной дешевой шкуры?!

Он видел, как расширились ее зрачки, – конечно, ведь он ударил в яблочко.

– Сраная девка… – у него не находилось слов. – Только попробуй сдохнуть без моей команды! Поняла меня? Здесь сдыхают только по моей команде. Тебе слышно?! СЛЫШНО???

Он орал ей прямо в лицо.

А когда отпустил, то увидел, как она схватилась за горло и хрипло втянула воздух.

– Быстро в лагерь! – приказал жестко. И яростным шепотом добавил, когда она потопала обратно к костру: – Только попробуй сдохнуть. Достану из-под земли и сам башку снесу…

* * *

(Yasuharu Takanashi – Theme Of Solitude)

Как он догадался?

Как-как… Она же сама себя выдала парой фраз – несложно было выстроить потом общую картину. Глупая.

Над головой свод палатки; снаружи трещал костер. Сегодня за ним смотрел похожий на гнома-переростка мужик в каске – Олаф.

Лин давно не испытывала таких противоречивых чувств. Она не пробыла здесь и суток, но уже совершенно точно осознала, что помирать в Черном Лесу не желает. Раньше хотела? Хотела. Теперь нет – не вот так… сожранной, обглоданной, с выеденными глазами и без пальцев…

Бойд прав: они будут сражаться за нее – эти люди. Потому что они – команда, и команда, наверное, более сплоченная, нежели монахи в Тин-До. Эти люди выживали здесь каждый день, они защищали друг друга, они умели ценить то малое, что у них осталось: эти тканевые крыши, невкусную шпаклевку из котла, небо над головой.

И Бойд снова прав: она – тупой, обиженный подросток. Да, прошляпила убийцу Роштайна, но ведь она старалась помочь. Старалась, как умела. И кто она такая, чтобы судить себя за то, что получилось, и за то, что нет, – Создатель? Шицу сколько раз повторял, что они не вправе судить ни других, не самих себя – она не слушала. Она слышала слова, но оставалась глухой.

Спала.

Черный Лес ее пробудил.

Она живая. Пока. Она дышит и, оказывается, хочет дышать и дальше. Джон вылечил, но не захотел ее как женщину? Не захотел помочь? Да плевать на Джона…

Зачем она здесь? Для чего?

И как же сильно хочется назад.

Лин вдруг с ужасом осознала, что, похоже, проведет в месте, где нет ни проточной воды, ни нормального туалета (и где все время нападают монстры) весь ближайший год.

* * *

Где-то далеко.

«Какой снег!» – так воскликнул Мор, и потому они были здесь – в этом абсолютно заснеженном мире. Ехали вечером в переполненной маршрутке и любовались проплывающими за окном грязными дорогами и укутанными снежными шапками елями.

– Красиво, ну, скажи? У нас в холмах редко когда столько выпадает.

– Красиво, – кивала Мира.

Они сидели, тесно прижатые друг к другу, и она, будто спутница жизни – в пальто и теплой шапке, – держала его за руку.

А Мор всей душой желал вновь ощутить их единство – где еще, если не здесь? Где много обычных людей, где вечно тесно, где существовать, иначе как прижавшись друг к другу, невозможно.

Мира делала вид, что не замечает, как ее ладонь сквозь перчатку, поглаживают мужские пальцы.

– Я его не бил, – заплетающимся языком втолковывал кому-то непреложную истину пьяный парень в вязанной шапке-колокольчике, стоящей на его макушке вертикально, – я его один раз только ударил. Он мне денег должен, поняла?

Слово «поняла» он произносил зло и с ударением на «О», и слушалось это вкупе с шепелявым произношением забавно.

– Пусть только попробует, я ему так еще заеду, так…

Мор раздраженно вздохнул и отправил в сердце человека в проходе черный луч. И тут же получил тычок в бок от Миры:

– Эй, ты зачем?

– Зачем-зачем? Право имею. Потому что, если этот придурок не совершит настоящего преступления и не попадет впервые в жизни в изолятор, он не испугается. А если не испугается, то так никогда и не проснется. И вообще, есть ли разница, чем их будить – агрессией или любовью? Лишь бы эмоции были сильными – сама знаешь.

Другая бы его запилила, но не она – всегда ласковая женщина, с теплыми темными глазами. Кажется, незаметно для себя он любил ее все сильнее. И скучал по чувству их единения, которое испытал однажды, когда они провожали Белинду на ее «войну».

На них по обыкновению не смотрели. Отчасти потому, что сейчас они выглядели иначе – как обычные, одетые в теплые одежды люди, усталые и спешащие с работы домой. А отчасти потому, что все в этом мире спали.

Девушка через сиденье у окна смотрела в экран телефона – там ей не прислал сообщение тот, на кого она возлагала большие надежды и от которого ждала любви. Ждала, не умея проявлять ее сама. Тетка в дальнем конце маршрутки думала о таблетках, которые нужно принять, как приедет домой, – иначе снова боли в желудке, а ее совсем никто не жалеет, даже дети – сколько лет для других старалась, а все напрасно…

Молодая мать в синей спортивной куртке пилила десятилетнюю дочь:

– Ты снова брала мой телефон? Что ты скачивала? Что делала?

– Мам, я только смотрела в соцсетях фото!

– А почему двух ярлычков на рабочем столе не хватает?

– Я не двигала и ничего…

– Почему ты всегда оправдываешься? Ну, почему ты просто не можешь сказать: «Да, брала, извини меня, пожалуйста. Да, случайно что-то стерла». Почему юлишь? Кому ты такая лживая будешь нужна?

– Запустила программу, – грустно констатировала Мира. – Сейчас девочка напугается, что мать может быть права, а как только напугается – программа заработает. Потом она много лет будет доказывать себе, что она не лживая и что она «кому-нибудь» такая нужна. Сотни тысяч одинаковых случаев…

– Потому что они спят.

– Да, спят.

Мира не удержалась – аккуратно подняла ладошку и направила золотой поток света в сердце мрачной девочки. Девочки, которая не верила в материнскую любовь, которую стыдили столько, что спасаться ей, когда вырастет, алкоголем, табаком или таблетками.

– Вылечила-таки.

– Не удержалась. Имею право – ты сам мне его дал.

Мать говорила что-то еще, но ее дочь теперь улыбалась – высохли в душе непролитые слезы. Она больше не слышала материнские упреки, но видела, что за окном снег и зима, что за окном красиво, хоть и вечер. А дома отец и брат, и с ними всегда тепло. А телефон она когда-нибудь сама себе купит – будут еще в жизни социальные сети, друзья, лайки, обмены новостями. И мама тоже не плохая, мама не со зла – она просто беспокоится. А если беспокоится, то любит…

Девочка вытянула руку и сжала мокрой варежкой материнские пальцы.

– Прости, мам.

Поток упреков тут же прервался.

– Да я знаю, что ты не хотела, я знаю, что ты у меня умница. А нам уже и выходить через остановку. Хочешь, чего-нибудь к чаю купим?

Странная пара – не имевшие возраста мужчина и женщина – ехала почти до конечной. Уже давно вышел парень в вязаной шапке и мама в голубой куртке, волокущая за руку дочку. Давно покинула салон и женщина, думавшая о таблетках, а эти двое все смотрели в окно, где пушистыми сугробами вдоль дороги лежал снег.

– Мир?

– М-м-м-м?

Им было хорошо и уютно в настоящем моменте, ибо никакого другого у них попросту не было.

– А как получилось вот то наше единение, помнишь?

«Флирт», – хотел пояснить Мор, но почему-то не стал. Как не стал добавлять и то, что скучал по нему.

– Когда ты говорил, что у меня должен почернеть пальчик?

– Угу.

– Это все Белинда, – женщина ласкала взглядом то улицу, то лицу своего угрюмого спутника. – У нее в голове немножко стерлись грани между понятиями «хорошо» и «плохо», и потому мы рядом с ней чуть-чуть объединились тоже.

Мору стало ясно, что этим вечером для «объединения» он пожаловал не в тот мир – нужно было выбирать Черный Лес.

– Так это мы только при ней можем… э-э-э… шутить и веселиться?

– Или с такими, как она.

– Может… позовем ее… жить с нами?

Он никогда не слышал, чтобы Мира так громко и весело хохотала.

– Может, позовем Мастера Шицу?

– Ну, со стариком в доме как-то… кхм… не то.

Они вышли на конечной. И растворились в переулке, ведущем к гаражам.

Глава 7

(Plazma – Brilliant Water)

Третий день походил на первый, как две капли воды: если из глубин леса не приползали твари, которых приходилось рубить, своих подопечных без устали муштровал Бойд. Орал, чтобы они построились «квадратом», «звездой», «цепью» и еще восемью способами – требовал максимальной быстроты и точности. Учил, что делать, если нападают стаей, если налетают пернатые птицы, если окружили кольцом, если подкрались с тыла. Объяснял, как лучше защищаться, если вдруг остались втроем, вдвоем и даже в одиночку, хотя каждый понимал, что в одиночку – смерть. И все же Бойд тратил на это силы. И на каждого он смотрел по-особенному, кроме нее – Белинды: она оставалась для командующего пустым местом.

Лин злилась. Находясь в постоянном напряжении, она пока не научилась копить силы и быстро восстанавливать энергию, а презрительные взгляды Уоррена дополнительно выводили из себя.

Казалось бы – какое ей дело? Ну, не любят ее, ну и плевать.

А почему-то не плевать.

Эти взгляды к ней замечали все, и потому перед обедом ее отволок от костра в сторону Чен. Спросил грозно:

– Ты – смертница, что ли? Босс хорошо относится к наемникам, но плохо к смертникам. Нам тут такая не нужна.

Белинда молча жевала губы. В лес ее теперь, что ли, одну отправит?

Сегодня впервые распогодилось, и хмурый обычно лес расцвел многочисленными золотыми бликами. Даже хвоя пахла иначе – гуще. Казалось, в такой погожий день не может случиться ничего плохого. Но глубины меж стволами всегда были полны неприятных сюрпризов, и об этом никто не забывал.

– А почему он так плохо к смертникам относится?

– Дебилы потому что, – огрызнулся соратник по оружию, – неуправляемые, непредсказуемые, на них нельзя положиться. Ты такая? Такая? Признавайся!

– Не такая! – рыкнула Белинда. – И сдыхать тут не собираюсь.

Шагая обратно к костру, она чувствовала облегчение Чена даже спиной.

Обедали опять невкусной кашей, а после ходили мыть посуду к роднику – единственному самому близкому к лагерю источнику воды. Родник, конечно, никакой – струйка вниз по скользкому камню. Ледяная, кристально чистая.

Она как женщина управилась первой и вернулась туда, где у костра сидел на корточках Бойд – кипятил воду на чай.

На нее по обыкновению не взглянули – коммандос знал всех по шагам.

«И плевать».

Но внутри болезненно царапало неприятное чувство – про нее вновь думали плохо.

«И поделом. Есть ли разница, что думают другие?»

Стараясь отвлечься, она разглядывала лицо начальника – жесткое, битое ветром и постоянными тревогами. Долго рассматривала короткие волосы, в солнечных лучах отливавшие сединой, шрамы над ухом – глубоко, должно быть, порвали, если так зажило. Как это случилось? Чьи когти дотянулись? Наверняка та тварь давно полегла и растворилась в земле…

То и дело менял направление дым от костра, иногда устремлялся на Лин, и тогда она жмурилась.

«К ней относятся плохо, потому что до сих пор считают смертницей».

Надо развенчать миф… А надо ли?

Уоррен был покрыт шрамами, как карта линиями и пунктирами. Многократно поцарапанные и укушенные кем-то руки, отметины на шее, под ухом, белые, так и не заросшие после ран линии в волосах.

Сколько его били, кусали и рвали? Сколько нужно здесь пробыть, чтобы вот так?

– А Вы…

Ее перебили так быстро, будто ожидали, что она заговорит.

– Здесь не «выкают». Думаешь, это выделит тебя из толпы?

Белинда не думала. Она уже знала, что для Бойда, судя по всему, ее ничто и никогда уже не выделит из толпы. Не в этой жизни и не в следующей.

– Сколько… ты… уже здесь?

Нет ответа. Свист выгорающей влаги из поленьев; жадный огонь лакомился сучками потоньше.

– Вы из-за денег здесь?

На этот раз на нее взглянули – Белинда глаз Бойда не разглядела из-за метнувшего в сторону клуба дыма, но взглянули, как ей показалось, снова презрительно.

Черт… Достал!

– Слушайте… Слушай, я не собираюсь больше умирать. Передумала.

– Да что ты?

– Да, и, значит, будешь терпеть меня рядом с собой весь год.

– Заманчиво.

Он язвил такими теплыми словами, что ей отчего-то хотелось в них верить, хоть и понимала, что сарказм и шутка.

– Заманчиво или нет, а деваться тебе некуда. Переставай ждать, что я брошусь в пасть первому попавшемуся монстру и смотреть на меня… так презрительно, будто я волосатая и с клювом.

Уоррен хмыкнул, а после закашлялся – вдохнул дыма. Отодвинул котелок с закипевшей водой в сторону.

– А с чего вдруг передумала? Решила, что некрасиво вот так помирать – сожранной? Или решила, что на безрыбье лучше камни пожрать, чем одной? И приглядела себе кого симпатичного – меня, например?

И он взглянул на нее так, что у Лин екнуло сердце – со смешинкой на дне вечно холодных глаз, с глянувшей сквозь толстый слой пепла искрой.

А после отвернулся и сразу же сделался прежним – серьезным, неприступным.

Когда со спины послышались шаги – вернулись остальные, – Белинда продолжала сидеть с открытым ртом, силясь понять – комндос только что пошутил? Или нет?

До вечера было на удивление спокойно, и это нервировало. Уоррен ждал подвоха – говорил: «Значит, навалятся ночью или рано утром. И много…»

Готовили оружие – командиру верили.

Уже впотьмах Лин отправилась в сторону дороги, чтобы справить нужду и только успела подняться, чтобы застегнуть ширинку, услышала чужие грузные шаги.

К ней приближался Олаф.

Чтобы избежать встречи за кустами, она первая шагнула ему навстречу, выдавая свое местоположение, и тут же спросила, что давно хотела у кого-нибудь спросить:

– Слушай, а Бойд здесь давно?

Ей не ответили. Зато аккуратно оттеснили к ближайшей сосне и принялись тискать:

– Слушай, давай, а? – шумно шептали в ухо. – Уже восемь месяцев без бабы – х№й-то стоит…

– Я тебе его сейчас отрежу, – процедила Лин и пихнула здоровяка в грудь. – И стоять нечему будет. Не веришь?

– Ну, что ты так неласково? Я ж страдаю… – Олаф искренне расстроился, но шарить руками по ее груди прекратил, чуть отстранился. От бородача пахло жареным луком, который Чен сегодня просыпал в вечернюю кашу – неудачно вскрыл пакетик. – Знаешь, каково это, когда даже подрочить не можешь? Здесь же война, все нервные.

– Вернешься домой и подрочишь, – Лин оттеснила здоровяка в сторону и зашагала к лагерю – хорошо, хоть поссать успела до «визита». А то штаны бы потом снимать и вовсе расхотелось.

– Так еще ж четыре месяца? А-а-а? Ну, может, хоть разок? Тьфу, что за бабы пошли…

Она ненавидела местных москитов.

Как они пробирались в палатку? Ее спасало одно – знание о том, как ловить «Джоновы» шарики – теперь этим же методом она отлавливала комаров. Закроешь глаза, настроишься на звенящую в темноте точку – и хвать! Писка нет. Вот только следующий снова будил ее тоненьким звоном. Сволочи!

Наружу она вылезла за водой – у костра одиноко сидел Олаф. Этой ночью он снова дежурил.

– Садись, баба. Раз уж трахаться не хочешь, так хоть посиди со мной.

Лин долго стояла в нерешительности – Чен спал, Фрэнки тоже – из их палатки доносился синхронный храп. Кажется, пили они этим вечером вместе – Бойд разрешал. Чем бы люди ни расслаблялись – лишь бы расслаблялись.

Летели в черное звездное небо искры. Ночь стояла студеная, кусачая – вдали от костра Лин мерзла.

– Садись, – похлопал по бревну здоровяк.

Торс его, как всегда, был обнаженным, на ногах широкие штаны, в руках ненаглядная секира – чистая. Олаф аккуратно водил по краю лезвия точильным камнем.

– Скучно мне одному.

Белинда села рядом – чутьем поняла, что бородач на сегодняшний отказ не обиделся. Расстроился, вздохнул, но зла держать не стал – хороший мужик.

– Про Бойда ты спрашивала…

– Т-с-с-с… – Лин приложила палец к губам – дурак, мол, начальник все услышит.

– Да нету его, куда-то на разведку ушел. Не спалось ему.

– Один ушел?

– Один. Он не в первый раз так… Все что-то разнюхать, понять пытается.

Огонь приятно согрел ладони и колени, но теперь мерзла спина – хоть вертись, как поросенок на вертеле…

– А не сожрут его… одного?

– Его? Не сожрут, – каска Олафа в свете костра сияла золотом. – Он за годы здесь так научился драться, что его сам черт не одолеет.

– За годы?

Лин навострила уши – сделала вид, что ей не очень-то и интересно, потянулась за кружкой, набрала из алюминиевой посудины воды. Напугалась, что скребанула по дну слишком сильно и разбудила мужиков, но нет, те продолжали мирно сопеть.

Ей и самой бы поспать.

– Да, давно он здесь – не говорит, за что. Вообще на эту тему молчит. Раз только обронил, что дни считал первые два года, потом перестал. Так что, может, и пять, и десять – не знаю. Знаю только, что люди вокруг него меняются, а он всегда здесь остается.

– Зачем?

– А леший знает – зачем. Только думается мне, что если бы он мог отсюда выйти, давно бы уже вышел, потому что только больной человек добровольно сидел бы здесь годами. А коммандос – человек жесткий, но точно не больной. Согласна?

Он повернулся и подмигнул ей.

– Сама-то зачем в Лес пришла?

Лин отпила из кружки холодной воды.

– Дура потому что.

Назад в палатку она возвращалась под сиплый, сдавленный смех мужика в каске.

Ночь. А сон не шел.

Вспоминался город и его далекие огни – вновь поплыл перед глазами тот день, когда умер Роштайн. Тяжело, и ничего не сделать – ей с этим камнем жить всю оставшуюся жизнь, придется привыкать. Вину ничто и никогда не смоет, даже собственная смерть. И кому от нее сделается легче – ушедшему на тот свет Иану? Он, как раз наоборот, желал бы, чтобы Белинда жила…

А Бойд, оказывается, – сложная личность, личность-загадка. И историю свою он ей – бабе-курице – не расскажет никогда. Жаль. Очень бы хотелось ее послушать.

На жестком матрасе Лин ворочалась с боку на бок, пыталась согреться под тонким одеялом – как же тут жить в этом Лесу? Ни помыться, ни подмыться, ни согреться.

«Первые два года считал…»

«Сколько же ты здесь, Бойд? И почему?»

Прямолинейный, жесткий, грубый, но он был ей симпатичен. Вот этой своей прямотой и отсутствием лицемерия, честностью. Поставь в ней ряд всех мужиков из лагеря, и она выбрала бы его – татуированного шрамами Уоррена. Да и вообще, скорее всего, выбрала бы его из всех мужиков, которых когда-либо встречала в своей жизни.

С этой нехитрой мыслью Лин провалилась в дрему.

* * *

Проснулась она, когда рассвело даже в палатке, под доносившийся снаружи хохот мужиков.

– Не дала? Да потому что не тебя она в кустах ждала.

– А кого – тебя?!

– Меня!

– Нет, меня! – глумились ее соратники.

– Вот и проверим в следующий раз.

Белинда закатила глаза. Они теперь отлить ей спокойно сходить не дадут – так и будут искать мужицкую удачу, вламываясь к ней в кусты. Мочиться ей отныне, что ли, прямо у костра?

– Тихо! – вдруг раздался голос Бойда. – Слышите?

И далекий отрывистой звон колокола услышала даже она; спокойный солнечный день, до того напоминавший ей обыкновенный туристический поход с друзьями в лес, вдруг сделался надрывно-мрачным. Запахло близкой смертью.

Белинда резко выбралась из-под одеяла.

– Я туда! – бросил командир. – Просят одного.

И затрещали под ногами ветки.

(Brian Tyler – Assassin's Creed IV Black Flag Main Theme)

Бойд давно скрылся из вида, а тварей все не было видно. Замерло солнечно-зловещее утро и люди вокруг прогоревшего костра. Все с оружием наготове.

– Где они? Ведь был же звук…

– Был.

Был. Его слышала даже Белинда – мерзкий, пакостный, похожий на шипение и тоненький свист – он всегда предварял приход врагов (и слава Богу, иначе что их давно сожрали бы).

– Слушайте, нас окружили, – пристально вглядываясь в густые заросли папоротников, процедила Лин, – нужно перегруппироваться.

На нее глянули с недоверием и беспокойством, но препираться не стали – быстро сменили позиции.

– Они отсекли от нас главного. Это засада.

– Типун тебе, баба… – Олаф перехватил секиру двумя руками.

Чен уже встал в боевую полуприсядь; Фрэнки жадно глотал все, что осталось во фляге.

«Не свалился бы… – ей хотелось зарычать в его сторону, – нас и так мало, а ты пьешь!» Но кто она такая, чтобы указывать?

С минуту вокруг них стояла полная тишина – стих даже ветер.

А после понеслось: навалились сразу со всех сторон.

Она прыгала, кружилась, вертелась и испытывала кураж – рубила и секла в полную силу, ни одной зверюге не позволяла уйти. Собака с тремя ушами? Нет головы у собаки. Мутант с когтистыми лапами в размере четырех штук? Нет мутанта… Птицы сыпались с неба, как в тире, – Лин вспарывала им брюшины, отсекала крылья и заодно умудрялась видеть все, что происходило с остальными и задорно орала:

– Олаф, справа!

Здоровяк развернулся как раз вовремя для того, чтобы припечатать щитом чей-то слишком быстро несущийся на него нос.

Чену помогла со зловешей сколопендрой, после пару минут билась с узкоглазым спина к спине, но атаки лишь усиливались.

Танцевал и уворачивался от укусов Фрэнки – плясал сам, плясали и его мечи, и пьяных движений не могла предсказать наперед ни одна тварь. Пьянчуга двигался так, будто его кто-то вел, дергал за невидимые ниточки и помогал. Спроси Белинду, она ответила бы, что там точно не обошлось без ангелов.

А после ей в поле зрения попало странное: на ветку сосны, где висел колокол, уже взобрался волосатый краб и силился перерезать клешнями веревку.

Вот черт… Она метнулась туда как раз вовремя для того, чтобы предотвратить падение.

– Им нужен колокол! Все к нему – держать оборону!

И точно – почему она не догадалась раньше: круговая атака тварям нужна была лишь для того, чтобы отвлечь внимание от главного – их сигнального средства. Не будет его – не будет подмоги. И тогда все слягут…

Первым ей на помощь подлетел борода – взял на себя уродливого клыкастого черного кабана, – следом присоединился Чен. После вальяжно дотанцевал Фрэнки.

У сосны они встали барьером.

И никто в течение последующих долгих минут не смог проскочить мимо шести острых лезвий и одной голодной до черной крови секиры.

– Это все баба…

– Точно, это Гейл догадалась, что они пришли за колоколом. И что окружили.

– Они тебя просто увели подальше от лагеря, представляешь?

– Я так и понял, – соглашался Бойд, – потому что там атаковали слабо, как будто больше отвлекали.

Белинде было не до похвалы в собственный адрес – ее очень сильно смущало то, что она увидела сегодня: твари были с мозгами. С интеллектом. Они совершали диверсии и засады, они очень желали пробиться к Порталу. И наличие у них мозгов ее совершенно не обрадовало – то, что им не удалось сейчас, возможно, удастся завтра. Всего лишь вопрос времени.

И, значит, времени у них на самом деле в обрез.

Сколько они смогут удачно предотвращать нападения? Сколько продержаться, и почему, черт возьми, в этом месте все идет циклично и по кругу?

Она шагала в сторону заросшей колеи – туда, где спокойно и тихо. Ей срочно нужно было сосредоточиться.

* * *

Он заметил, что ее нет почти сразу же.

– Где Гейл?

– Черт ее знает…

– Ушла куда-то. Кажется, в сторону дороги.

Бойд выругался, бросил радар и пустился за девчонкой, которая после боя сразу же улизнула в неизвестном направлении.

«Разве ей не говорили, что в одиночку здесь не гуляют?»

Мочиться они всегда ходили в невысокие заросли – если бы она была там, его внутренняя сигнализация не сработала бы.

– Гейл? – заорал он на всю округу. – Гейл?!

Он нашел ее, стоящей на равнине с закрытыми глазами, будто спящую в вертикальном положении. А когда подошел, положил ей руку на плечо и тряхнул, она согнула руку в локте, сжала кулак и выставила вверх палец: не мешай, мол.

И Уоррен, опешив, отнял от чужого плеча ладонь.

* * *

Чужое присутствие нервировало и мешало сосредоточиться, а ей очень нужно было почувствовать пространство и понять, что же здесь все-таки происходит? Ведь у тварей должен быть «улей» – место, откуда они появляются на свет.

А Бойд дышал прямо в ухо.

– Что? – нервно спросила Лин, когда открыла глаза.

– Тебе не говорили не отходить от костра?

– Говорили.

– И-и-и?

– И ничего. Мне надо почувствовать пространство.

Удивленный взгляд, прищур. Пауза.

– А ты умеешь?

– Умею. Если тихо и никто не мешает. Слушай, ты знал, что у них есть мозги?

– У кого?

– У тварей.

– Знал, потому что вскрывал им череп.

– Я не о том. Ты знал, что они интеллектуальны? Сегодня они пытались лишить нас сигнального оповещения, завтра, скорее всего, попробуют снова. Бойд, у нас есть дополнительные колокола?

– Есть. Этого дерьма навалом.

– Прикажи во всех лагерях развесить еще штук по пять, чтобы они не знали, к какому тянуться, – это заставит их растеряться. Хотя бы на время.

На нее впервые смотрели иначе – не как на курицу, но как на человека, предложившего нечто дельное.

– И еще: мне нужна карта этого Леса. Желательно всего Уровня. Есть такая?

– Гейл…

– Что? Без карты это сделать сложно. Если вы обеспечите мне тишину в течение суток или двух, я смогу понять, почувствовать место, откуда они выползают.

– Гейл…

– Что?!

Зачем он ее перебивает, ведь она дело говорит? Белинда раздражалась все сильнее – ей казалось, что время-песок течет у них сквозь пальцы.

А Бойд молчал. Он смотрел на нее пристально и тяжело, смотрел странно.

– Кто тебя этому учил?

– Чему? Сканировать пространство? Драться?

– Да.

– Монахи. Манолы. Их имена тебе ничего не скажут.

– Они обучали тебя приемам битвы?

– Частично.

– А кто еще? Кто показывал тебе, как видеть врагов затылком, как вращаться во время боя по сфере, как чувствовать энергетические поля?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что я не обеспечу тебе тишину, пока ты не ответишь на мой вопрос!

Дул боковой ветер – холодил правое ухо, трепал завязки на капюшоне куртки.

«Сказать ему имя? А вправе ли я выдавать его?»

– Мне нельзя… Не могу.

– Я унесу его с собой в могилу, обещаю.

Этот унесет – она верила. Лин колебалась долго – обдумывала, взвешивала, силилась предугадать последствия того, что скажет ей Джон, если узнает…

«Да ничего он мне не скажет!»

Его здесь нет и никогда не будет. И она решилась:

– Джон Сиблинг меня учил. Доволен?

И коммандос застыл, на секунду сделался неживым, как сломавшийся робот: неподвижное тело, стеклянный взгляд. А когда отмер, практически за шкирку потащил ее в лагерь, привел к костру и приказал:

– Дайте ей карту!

Глава 8

(Peter Heppner – Suddenly)

Шел второй день у костра в холостяцком кругу – так, как будто новенькая Гейл никогда не появлялась. Курили, подбрасывали сучья в костер, шутили, лениво отбивали редкие атаки – дополнительные колокольчики и впрямь заставили монстров притихнуть.

– Замышляют чего-нибудь новое, – предполагал Чен, который теперь ходил в старой командирской кофте.

– Ага, вычисляют, какой правильный.

– Они до адова заката теперь будут вычислять. Лет сто еще как минимум…

– Фрэнки, ты зачем нам адов закат так быстро пророчишь?

– Да я не пророчу. Просто видно, что призадумались они – я бы и сам призадумался…

– Ты бы точно, – подначивал Олаф, – а если выпьешь еще флягу, так и вовсе в ступор впадешь.

– Я никогда не впадаю!

– Мозгами – впадаешь!

– Но не телом…

– Уговорил. Телом не впадаешь.

Уоррен тоже курил и обменивался ничего не значащими фразами, но ум его вот уже вторые сутки был не здесь, не с отрядом, а в памяти раскатами грома грохотало имя Джона Сиблинга.

Как так? Как могли его и Белинды дороги пересечься? Джон никогда не тренировал людей с улицы, никогда. И не изменил бы этому правилу – Бойд отчего-то был в этом уверен. Надо же, они учились у одного и того же Мастера, поди за одной и той же «партой» еще сидели, если, конечно, она тренировалась в центральном офисе… Так почему же Сиблинг принялся тренировать женщину? Или она… из отряда?

«Быть того не может».

Он должен выяснить, должен.

Когда имя «Белинда Гейл» только высветилось на «пейджере», он предполагал, что появление бабы растрясет мирный уклад мужской лагерной жизни, но на деле вышло иначе: ее появление растрясло не столько мужиков, сколько его собственную память – те ее пласты, которые он думал, что давно похоронил под слоем повседневной рутины.

Не тут-то было.

Воспоминание о Сиблинге потянуло за собой другое – о Дрейке Дамиен-Ферно, Начальнике всех Начальников и самой большой «суке» мужского рода.

Как можно было?…

Бойд снова невидимо белел от ярости. Как можно было запихнуть его сюда? И за что? За то, что Бойд, выполняя задание, получил пулю в спину, а друзья за ним вернулись? Бред. Да, звучала команда «за ранеными не возвращаться», но срать на команду, если она в высшей степени бесчеловечна. Чертова отговорка, чтобы попросту избавиться от того, кто стал не нужен.

Наверное, он еще тогда хотел, чтобы я полег там…

А не полег, так давай в Лес, пока не сгинешь.

Уоррен давно привык к мысли, что сгинет здесь.

Когда? Тогда, когда иссякнут силы, когда вдруг отвлечется, потеряет хватку, устанет. И он устал. Но пока еще вокруг были люди, которых он защищал, которым помогал дожить «до выхода», о которых заботился, и это придавало его поганой жизни хоть какой-то смысл. Пусть Фрэнки, Чен и Олаф выйдут отсюда, как вышли их прежние товарищи, – та часть, которую он сумел спасти. Были те, кто умер, – Бойд помнил их всех. И хорошо, что ему не снились сны, потому что все они были бы кошмарами.

– Босс, а чего наша девка сидит там с картой?

«Вот, она уже стала «их» девкой».

– Сил набирается, – шутил командир.

– Так она еще не воевала толком, а уже набирается?

Кажется, они по ней немножко скучали. Да и он тоже – женщина, хотел он того или нет, придавала их жизни в лагере какой-то иной чуть более уютный оттенок. Наверное, энергией…

«Сумеет ли она?»

Он сам не сумел, хоть и пытался не раз. Сиблинг ведь учил их чувствовать энергетические пласты пространства, но тогда Уоррен Бойд – молодой душой, веселый и злой – воспринимал теорию одним ухом. Или половиной одного уха – думал, не пригодится. Теперь бы пригодилось, но у него выходило лишь ощутить направление, в котором располагался улей, но не его точное местоположение или дистанцию до него.

«А что, если получится?»

Что…

Наверное, ничего. Его никогда отсюда не выпустят в любом случае – он подохнет здесь. Потому что Дрейк так хотел. Когда-то эти мысли заставляли его ножи вращаться лопастями бешеного вентилятора – на монстрах Уоррен срывал обиду, злость, ярость и застилающий глаза гнев.

Шли годы… Сколько? Он запутался, давно перестал считать – гнев стих, ярость ушла, да и ненависть тоже. Осталась пустота и гора пепла от огня, который когда-то полыхал в душе.

Но пришла Гейл и колыхнула воспоминания.

Что будет, если у нее получится?

Беда, но он не знал ответа на этот вопрос.

* * *

Вторые сутки самого странного за всю ее жизнь существования.

Белинда, отодвинув стол и старое кресло, сидела на пыльных досках, привалившись спиной к шкафу. Рядом на полу лежала карта, которую она впечатала в собственную память.

Иногда снаружи скрипела лестница – приносили еду. Кашу, конечно же. Ставили миску на ступени и уходили без слов. Наверное, Бойд приказал не тревожить или не тревожил сам – она не тратила силы на то, чтобы распознать личность гостя, или на то, чтобы подняться и посмотреть в окно.

Она не шевелилась. Сидела немая внутри и снаружи, слушала говор ветра и леса снаружи – собирала силы. Из воздуха, из земли, из могучих стволов места, которое хоть и было осквернено нечистью, но все еще жило, дышало и передавало информацию пространству. Тому самому, которое Лин силилась почувствовать.

Она уже несколько раз в абсолютной мозговой пустоте, вакууме, представляла карту Уровня и видела в одной ее точке – той, что ближе всего к южной окраине и по центру, – свечение. Там, мол, то, что ты ищешь. Когда увидела это в первый раз, попросту выкинула ответ из головы, очистила разум. Увидела вновь, снова очистила, почувствовала вспышку еще раз. Опять очистила…

Ей не нужно «что-то» – ей требовалось настоящее чувство. Не чувство даже – скорее, уверенность, знание, что это «оно». Ум зачастую играл в свои изощренные игры: подкидывал ей ложные ответы лишь для того, чтобы она более не игнорировала его (ибо нет для ума большей пытки, нежели быть незаметным), чтобы поднялась с пола и вновь поддалась страхам – принялась жить, как раньше. Но Белинда не поддавалась. Все, чему когда-то научили ее Мастера, она могла использовать здесь и сейчас. Если не поленится сделать все, как полагается.

И она не ленилась. Теперь она медитировала двадцать четыре часа в сутки с редкими перерывами на сон, но даже во сне видела одно и то же – светящуюся точку на южной окраине карты.

Значит, она. Должно быть, она.

Она до состояния доски отсидела себе задницу. Когда становилось невмоготу, поднималась и принималась бродить по «вагону» – благодарить Бойда за то, что позволил ей побыть здесь, где тихо, относительно тепло и нет москитов.

«Последний Фронтир» – вот что это за место. Граница, которую не должны пересечь чужие. А они – охранники, люди, стоящие на защите мира, который любили.

Она должна это сделать. Должна отыскать улей… Если отыщет, опасность минует, и все эти люди получат свободу.

«Включая Бойда».

Ведь никто не станет держать здесь человека, если сражаться будет не с кем?

Хотелось на это надеяться.

Знать бы еще его историю…

За грязными окнами то светало, то смеркалось, то темнело полностью. Днем в углу на трещине сидел солнечный зайчик – если было солнечно. Ночью Белинда старалась в них не смотреть.

Вечером второго дня, когда за окнами начало синеть, она вновь соскользнула в поверхностный сон, и в этом сне рядом с ней стояла Мира. Не злая, не с упреком на лице, не с осуждением – с улыбкой.

– Хочешь найти место? – спрашивала она. – Это легко. Поднеси мою звезду с обратной стороны карты, и она найдет. Чего сидишь? Делай…

И в том сне Лин сделала: увидела, как снова зажегся на ладони сложный контур, подсунула ладошку под карту и точно в том месте, которое раньше отмечалось свечением, теперь была блямба черноты.

– Это здесь, – всхрипнула, проснувшись, – здесь!

И тут же взялась за карандаш – нарисовала неподалеку от южной границы Черного Леса аккуратный крестик.

После бросилась на выход – успеет к ужину, кашу еще не приносили.

* * *

– Наотдыхалась, пропажа?

– Чего-то ты хлипкая – не успела подраться, как уже два выходных взяла. Выпить хочешь?

Белинда не хотела – она внутренне ликовала. Не глядя на Фрэнки и Олафа, отыскала ящик со специями, вывалила безымянные пакетики на разложенный платок, принялась нюхать. После отодвинула Чена от костра:

– Сегодня кашу варю я.

– Ну, хочешь, вари.

Он не стал спорить, но помог ей вскрыть банку с тушеным мясом. Сухо кивнул на «спасибо».

И все это время глазами сверлил Белинду Бойд. А когда поймал ее веселый взгляд, дернул головой чуть вверх, спрашивая: ну как, получилось?

Лин хитро улыбнулась. А после едва заметно кивнула.

* * *

Поговорить удалось тогда, когда остальные разошлись по палаткам.

– Это вот здесь! – волновалась Лин и стучала концом карандаша по крестику так усердно, будто Бойд был слепым. – Дальше все просто: собираем всех, кто есть, пробиваем себе дорогу к улью, а там закладываем взрывчатку.

– У нас нет взрывчатки.

– Совсем?

– Совсем.

– А-а-а, почему?

– Потому что ее нет – не выживает она в местном климате.

– Ясно. А огнестрельное оружие есть? Оно бы нам сильно пригодилось…

– Нет. Огнестрел сюда пытались приносить много раз, но все одно – разваливается почти на глазах максимум за тридцать минут.

– Разваливается?!

– Да, такая особенность воздуха, как я понял.

Белинда поежилась и зависла на полувдохе, осознав, что она дышит чем-то, что вызывает мгновенную коррозию металла. Тревожное чувство – она прогнала его быстрее, чем успела по-настоящему испугаться.

– А если запросить «наверх», во внешний мир? Что-то, что держалось бы…

– Во внешний мир? Ты, правда, думаешь, что можно просто отправить им открытку, и они пришлют сюда удобный коврик, душевую кабину и двуспальную кровать? Мне, узнику?

Тишина. Уханье далекой птицы и слабый шорох листвы в вышине.

– П-п-почему… узнику?

Сидящий рядом Бойд тяжело и длинно вздохнул.

Следующие двадцать минут он хранил молчание. Курил, ворошил палкой костер, подбрасывал дрова – иногда садился на бревно и смотрел в глубины Черного Леса.

Лин уже потом поняла, что Бойд ждал момента, когда все уснут.

«Не желал, чтобы другие знали? Почему?»

– Моя история не слишком интересная, – наконец подал он голос.

«Мне интересная».

– Расскажи.

– Расскажу, – командир не стал противиться. Но тут же добавил: – Расскажу, но и ты расскажешь мне свою. Дашь на дашь, как говорится. Согласна?

Белинда поежилась.

– Моя… тоже… не сильно интересная.

– Я готов выслушать даже самую скучную.

– Со множеством деталей?

– С тем количеством, которым ты решишь меня побаловать.

Теперь умолкли они оба.

Обрадовавшийся новым дровам костер теперь трещал весело и ярко – танцевали макушки пламени выше людских голов. Белинда колебалась, но недолго: вот он – ее шанс узнать правду. И если для этого нужно открыться – она откроется. Ей, собственно, и скрывать-то нечего, всего лишь заново поведать, какая она дура…

– Ну, что?

Бойд уловил, когда она внутренне сдалась, уселся на противоположное бревно, нагнулся, свесил сцепленные руки меж колен.

– Хорошо, согласна. Твоя первая.

Он улыбнулся косо – краешком рта.

– Договорились.

Спустя пару сотен перемигиваний звезд на небе, Белинда не смогла сдержать негодование:

– Чтобы так поступил собственный Начальник? Да что же он за скотина такая?!

Уоррен молчал. Ему нечего было на это ответить раньше, не было слов и теперь.

– Это ведь тебя ранили! Ты получил сначала пулю в спину, а после ссылку?

Голова с коротким ежиком волос качнулась вверх-вниз, как у игрушечного клоуна, в котором никогда не чувствовалось настоящего веселья, несмотря на прилипшую улыбку.

– И сколько ты уже здесь?

– Давно.

– Давно-давно?

– Давно, Белинда. Тебя ведь так зовут?

– Так.

Ей сделалось нехорошо – злость мутила разум. Она думала, что встречала на своем пути скотов? И поздравила саму себя – не встречала! Потому что не была знакома с неким уродом по имени Дрейк.

– Послушай, может, он просто задал тебе загадку? Мол, отыщи улей, сломай его, а после выходи. Давай попробуем?

– Дрейк никогда не был так прост и даже за годы, я уверен, не изменился. Он никогда не страдал созданием сценарием дешевых компьютерных игр.

– Возможно, ты его переоцениваешь.

– Возможно. Но я сомневаюсь.

– Бойд, ты этого не узнаешь, если…

Командир усмехнулся и качнул головой. А после принялся крутить самокрутку – достал сложенные в мешочек бумажки, пустой кисет и баночку с табаком.

– Притормози, Гейл, не гони коней. У меня впереди твоя история – забыла?

Да, точно, она забыла. На улице глубокая ночь, им бы спать, а не разговоры вести, но ей нравилось вот так сидеть с ним – темно, кругом стража из древесных стволов. Затерянный Уровень – Создателем забытое место. Выспаться они могут, когда отобьют очередную атаку.

А рассказывать о себе не тяжело. Если уж осудил сам себя, боишься ли чужого суда? Нет.

Прежде чем заговорить, она долго терла переносицу, искала слова.

– У меня все просто – из-за мужиков. Одного любила – избил, второго любила – отказал. Третьего пыталась защитить – умер.

Командос от такой краткости вдруг зашелся не то смехом, не то кашлем. Утер рот тыльной стороной ладони, взглянул с любопытством:

– А чуть подробнее можно?

– Можно. Но это будет долго.

– Я согласен на долго.

– Тогда завари, командир, чай.

Ненасытный костер ел сучья, поленья, траву, кору, хвою – костер был рад всему, до чего дотягивался. Он дотянулся бы и до зелени, но мешали разложенные кругом камни, бока которых полыхали оранжевым. Текла в лесу ночь, текли из души Белинды слова. Долго текли.

В какой-то момент, сложив дважды два, Уоррен громко расхохотался – так громко, что под тканью палаток ненадолго стих храп.

– Ты что, влюбилась в представителя Комиссии? Дура совсем? Они же не люди! Вот клуша!

Он смеялся так долго, что принялся вытирать набежавшие на глаза слезы.

Ей бы обидеться на подколки, но Лин лишь печально и светло улыбалась – к чему теперь обиды? Бойд прав: она глупая клуша, – но все уже в прошлом.

– Теперь я знаю, что не люди. Тогда не знала.

Отсмеявшись, коммандос уставился на нее с неподдельным весельем. Покачал головой:

– Слушай, ну, ты даешь. В Сиблинга, в рот мне ногу… Никогда бы не подумал, что в этого робота можно влюбиться. А за что – за то, что хорошо дрался?

Правдивый ответ звучал бы так: «За то, что с ним я почувствовала, что не одинока в этом мире, что есть кто-то, способный меня защитить». Но она не стала углубляться в детали, ограничилась более коротким:

– В том числе.

– Так я тоже хорошо дерусь. Рассмотришь мою кандидатуру?

Ночь преломилась на этом моменте – Бойд выглядел серьезным, с остатками усмешки на лице, но лишь с остатками. Белинда вдруг растерялась, ощутила, что ее слова будут что-то значить для него.

– Ты… ты меня смущаешь, когда так шутишь.

Она опустила взгляд, приклеилась им к углям.

– А кто сказал, что я шучу?

Теперь не к месту весело (вероятно, от смятения) сделалось ей:

– Пробуешь удачу, как Олаф?

– Пробую. А вдруг мне повезет?

Она не понимала его – обычно чувства рождаются не так, но здесь никто не говорил о чувствах. Здесь ей как будто предлагали… перепих.

Он прочитал ее мысли по лицу и пояснил:

– Я умру здесь, Белинда, я это знаю. Возможно, это последний момент в жизни, когда мне может обломиться кусочек тепла.

Ей бы снова обидеться, но она, как ни странно, его понимала. Действительно понимала. Однако вместо возмущения ощутила другое: этот человек, живущий здесь из года в год, достоин другого – не скоротечного перепиха. И, тем более, не последнего в его жизни.

– Ты не умрешь здесь, – отозвалась она жестко. – Я не позволю.

Поставила пустую кружку на землю, поднялась и пошла к своей палатке. Обернулась уже у полога.

– Мы выйдем отсюда вместе, Бойд, понял? Ты. И я.

И скрылась под тентом.

* * *

Он бы обрадовался, если бы его коснулись. Подержали, прижали к себе, провели пальцами по щеке. Если бы поцеловали, приняли внутрь, позволили ощутить женское тепло. Еще один раз – последний раз.

Но она сделала что-то другое – то, отчего весь слой пепла внутри дрогнул, потому что под ним дрогнуло сердце.

Она сказала: «Мы выйдем отсюда вместе – ты и я».

«Я не позволю тебе умереть».

И, лежа в своей палатке, Бойд вдруг ощутил то, чего не чувствовал много лет, – как будто его погладили по душе. Приложили свою теплую ладонь к живому, пообещали «я теперь не уйду, я здесь, я с тобой».

Он был не один – с ним рядом кто-то был…

«Дурак, – костерил он себя, – дурак, о чем ты думаешь? Очнись!»

Удивительно, ему больше не хотелось просто секса… ему хотелось, чтобы его погладили еще раз. Так же нежно, ласково, очень нужно. Где она? Почему она ушла? Он был так благодарен ей в этот момент, что спал бы ночь напролет, просто обняв…

В эту ночь Белинда два раза пыталась решиться на непостижимое – тихонько выбиралась из своей палатки и направлялась к той, в которой спал Бойд.

Можно ли так женщине? Чтобы первая…

И что это даст, если просто перепих? А в груди тесно от непонятных чувств.

Нет, всему свое время – твердил Мастер Шицу, а она этому морщинистому узкоглазому старику верила до сих пор.

И потому сколько раз выходила наружу, столько же раз возвращалась назад.

* * *

Глава 9

Что-то изменилось в Лин после посиделок у костра. Если раньше она окидывала фигуру Бойда взглядом вскользь, то теперь залипала на нем глазами, как муха на меду. Украдкой рассматривала черты лица: губы, нос, подбородок, короткие, будто опаленные, но густые ресницы. И рот ей нравился больше всего – каким ей показался бы их поцелуй? Понравился бы?

И сама же себя ругала – так не делается! Отношения с такого не начинаются, потому как сначала ухаживания, знаки внимания… И сама же рубила – ага, конфеты в лесу! И вообще, кто ей навязал стереотип о том, как именно должны развиваться отношения? Почему как раз не с этого – не с секса? Потому что женщина, желающая сначала секса, – это стыдная женщина? Проще говоря, шлюха?

«Да сколько можно верить чужим языкам, а не собственному сердцу?»

А сердце к Бойду тянулось.

Вот только Уоррен теперь ускользал. С их разговора шел второй день, а у нее все не появлялось возможности задать ему главный вопрос – «когда идем в улей?»

Стоило им остаться у костра одним, как коммандос тут же (конечно же, под благовидным предлогом) ускользал. То навестить соседние лагеря, то отлить, то посуду помыть. И, понятное дело, когда Лин моментально кидалась к роднику, чтобы присоединиться к мытью посуды, Уоррена у камня уже и след простывал.

И она кипятилась: что за идиот? Ведь дело же предложила! В конце концов, не сам ли намекал, что желал бы во всех смыслах «пообщаться»? А теперь этого самого общения избегал.

Хотя ведь смотрел на нее. Смотрел так, будто уже проникал внутрь, – Белинду все чаще кидало в жар.

И от этих взглядов мысли ее окончательно запутывались.

Почему не идет на разговор? Почему стал избегать?

Мужики балагурили о своем: кто бы что сейчас пожрал, на что потратил деньги, если бы вышел прямо сейчас – «кто, что, да, как…»

Лин оглядывалась по сторонам, хмурилась, потому что Бойда не было рядом, и кусала губы.

Вечером напали. Навалились так внезапно, что почти застали врасплох – впервые никто не услышал от тварей перед атакой ни звука. Отбились потом, кровью и большими усилиями – настроение у всех синхронно упало.

Чену зацепили за руку, Олаф и Белинда отделались испугом, Фрэнки потерял клок волос и теперь отчаянно матерился. Бойду оцарапали плечо.

И она впервые увидела его торс без одежды. Крепкий, поджарый и мускулистый. Да, весь испещренный старыми отметинами от чужих зубов и когтей, но оттого не менее привлекательный. И поняла кое-что: не важно, с чего все начинается, чем продолжается и чем заканчивается. Важно – тянет ли? И если да, не нужно ни себе, ни другому об этом врать. Жизнь научила.

Незаметно для других, поднялась, нацарапала на листке «Жду тебя у старой сосны» и бросила скомканный клочок Бойду в палатку.

Найдет. Прочитает.

Сама же сделала вид, что отправилась по нужде. И у кустов свернула направо.

Старая сосна – лучший вариант. Это кряжистое дерево, старше и толще других, стояло в чаще, в относительно безопасном месте, почти у самой дороги.

Над головой смеркалось. Еще час, и прилетят москиты, но пока тихо. Этот сумеречный час ей особенно нравился – синий и прозрачный. Когда лес еще не темный и страшный, как ночью, а с примесью загадочности, когда все цвета – зеленый и коричневый – становятся голубоватыми. Миллионы оттенков ультрамаринового; пахнет влажным мхом и немного грибами. Белинда видела эти грибы – белые, на тонких ножках. Фрэнки учил, что несъедобные.

Шаги послышались тогда, когда она начала терять терпение.

«Не прочитал? Вдруг до полуночи не прочитает?»

А теперь переполошилась, вдруг впервые задалась вопросом: а сама-то знает, для чего позвала?

Знает… наверное.

Ничего, разберутся.

Бойд пришел хмурый, на Лин взглянул исподлобья. И вдруг заговорил сам:

– Я знаю, о чем ты хочешь спросить, – когда пойдем, – и сам же хрипло ответил: – Я не готов туда идти.

Белинда растерялась.

– Почему? Соберем всех…

– Вот потому и не готов. Все, кого мы соберем, погибнут. А людьми ради своей свободы я рисковать не готов.

– Почему погибнут? Ведь все – отличные бойцы…

– Много ты знаешь?

Уоррен поджал губы, сделался вовсе неприступным.

– Забыла, что я провел здесь годы? И я знаю то, чего не знаешь ты.

– И чего я не знаю?

– Того, что твари с каждыми ста метрами вглубь, становятся сильнее. Я разбил лагеря на точках, где они слабее всего, – потратил месяцы, чтобы их отыскать. А если в лес углубиться хоть на километр, ты этих червяков по силе не узнаешь – они тебя вместе с ножами сожрут.

Она молчала. Не ожидала такого поворота событий.

Бойд же пыхтел, как озлобленный пес, – желал расставить все точки над «i».

– Решишь считать меня трусом? Считай! Но людей я на смерть не поведу!

И он развернулся, чтобы уйти обратно к костру.

Она поймала его за руку.

– Стой…

– Чего еще?

Белинда вдруг растерялась, оробела и осмелела одновременно, поняла, что сейчас сделает то, чего никогда не делала раньше, – пригласит мужчину. Ведь не зря же так тщательно после боя плескалась в ледяном ручье – жаждала быть почище. Совсем чистой. И в новых плавках.

– Я… – язык отказывался выталкивать наружу слова, но Лин пересилила волнение. – Я соскучилась по горячему и крепкому… мужчине.

И испугалась, замерла.

Неужели уйдет? Оставит?

Но Бойд не ушел. Она даже в темноте увидела, как расширились у него зрачки – как у наркомана в предвкушении дозы. И он не стал ничего ни говорить, ни переспрашивать. Вытянул вперед руку и взял Белинду за шею, как кобылу, чтобы не сбежала. Поцеловал жестко, жадно и властно. Да, грубо, но настолько возбуждающе, что у Лин в башке вдруг столкнулись галактики – ее повело, как пьяную. Она зашарила пальцами по его шее, затылку, коротким волосам, не удивилась, когда ей проникли под кофту, принялись тискать грудь.

Замычала. И ей тут же закрыли ладонью рот.

Верно, у костра все слышно…

Ей хотелось быстрее – впервые в жизни хотелось быстрее, – и потому ширинку Бойду расстегнула она сама. А он не стал церемониться с ее штанами – сдернул их вниз, позволил выступить из штанины одной ногой, чтобы развести бедра в стороны, а после втиснулся с таким напором, что она вновь застонала. Правда, тут же прикусила себе губу.

Ее тискали, ее трахали, ее держали за волосы, а она ног не чуяла от счастливого кайфа – раньше просила бы медленно и в комфорте, а теперь плевала на лес, на шершавую кору за спиной, на то, что без предварительных ласк. Бойд работал, как заведенный: вбивался в нее быстро и глубоко, вжимал в дерево так, что она почти задыхалась, все наращивал темп…

А потом содрогнулся. Вдохнул хрипло, постарался не издать ни звука, и только ее лоно чувствовало, как спазмирует внутри перенапряженный член.

Она держала его, пока он не расслабился. Не выдохнул, не оплыл, как потекший воск, не выскользнул изнутри.

Стемнело. Лица не было видно, но она чувствовала каждую эмоцию Уоррена. Что ему неудобно, что сейчас придется либо шутить, либо оправдываться, как-то извиняться за то, что отстрелялся так быстро, что не «позаботился» сначала о женщине…

И быстро закрыла ему рот пальцами.

– Т-с-с-с… – выдержала паузу в несколько секунд, затем совершенно искренне добавила: – Ты обалденный. И я еще приду к тебе сегодня ночью.

Командир, как готовый быть побитым и прогнанным волк, расслабился. Прижался к ней лбом, кивнул:

– Я буду ждать.

После звякнула пряжка его ремня.

* * *

(Conjure One Featuring Poe – Endless Dream)

Он ждал ее, как нетерпеливый пацан. Принудительно сменил на посту Чена, едва ли не пинками вытолкал его, желающего поболтать ни о чем, спать. Специально не шумел у костра, чтобы все поскорее заснули – готов был залить им пойло в глотки, а после сутки сражаться в одиночку. Лишь бы пришла…

Когда из ближнего тента показалась та, кого он ждал, Бойд едва не размурчался, как тигр.

Она не потребляла его – она давала. Насаживаясь на него и стараясь не слишком сильно шуметь, она не забывала постоянно целовать его. Гладить по щекам, подбородку, волосам.

Бойд не помнил, кто и когда в последний раз гладил его по волосам. Ему казалось, что с ним не трахаются, что его любят. На самом деле любят. Он оттаивал не только телом, но душой, он оживал.

И даром, что в штанах и кофте она выглядела пацанкой, – под его руками она оказалась настоящей женщиной с гибкой фигурой, нежной грудью, очень чувствительной кожей. Он ощущал ее, как продолжение себя. И понимал, что не может разжать пальцы и выпустить ее запястья.

– Выйдем. И бросишь? – шептал ей в губы.

– Бросить такого мужчину? Никогда.

И почему-то верил ей, не чувствовал лжи. Хотел лишь глотнуть ласки, а теперь требовал все больше, не мог напиться. Знал, что не должен просить, но чувствовал – загнется теперь. Не телом, так душой.

– Я теперь не могу туда пойти, понимаешь? Совсем. Не могу… тобой рисковать.

Они продолжили этот разговор позже, когда под утро лежали, обнявшись. Давно прогорел и перестал трещать костер – за ним сегодня никто не следил.

– Мы должны туда пойти.

– Не могу, Лин… Не могу, – и впервые позволил себе открыться. – Я боюсь.

Долго смотрел на тканевый потолок над головой.

– Неужели ты не боишься? Совсем страха нет?

– Страхов вагон, – отозвались тихо. – За всю жизнь не разгрузить.

– Вот видишь…

– Вижу. Только вижу и другое: ты и я – мы пока живы и здоровы. И, значит, должны попробовать – пусть без остальных. Вдвоем.

– Дуреха.

– Ты загнешься здесь, я чувствую. Ты пока силен, но душевно на исходе.

– Теперь со мной ты…

– Это не изменит… ничего не изменит. Мы должны попробовать выйти отсюда вдвоем. Ты знаешь.

Он знал. Знал каждое слово, которое она говорила, чувствовал его и был с ним согласен. И все же не мог решиться.

– Давай выждем три дня. А там решим. Дай мне подумать.

– Три дня…

– Три дня.

– А после пойдем.

Уоррен не ответил. Наверное «пойдем», но как же тяжело, как страшно. Он ни за что и никогда больше не хотел бы рисковать именно ей – Белиндой.

Но что ей сказать: «Давай жить здесь?» Конечно, нет.

– Если мы умрем, Гейл… Они не выживут тоже.

– Значит, мы не должны умереть. Вот и все.

* * *

В Тин-До она искала это состояние. Гонялась за ним, пыталась подловить, делала вид, что вовсе не заинтересована в нем, но всегда, каждую секунду надеялась его поймать.

А поймала здесь, в Черном Лесу. Состояние покоя и безмятежности.

Он сказал «три дня», и она теперь проживала их – каждое мгновенье, как последнее и единственное. Видела копоть на котелке, блестящую росу с утра на провисших боках палатки. С удивительным для нее самой счастьем вдыхала запах отсыревших бревен, принесенных из леса Олафом, с интересом рассматривала, какие у него большие и широкие ногти. На удивление чистые там, где для чистоты нет никаких условий.

И утренняя каша задалась на славу – Белинда колдовала над ней почти полтора часа. Чтобы не привычная «шпаклевка», а настоящее мясное ризотто с приправами, сушеным стеблем порея и укропом.

Мужики облизывали ложки так, что те блестели. Фрэнки и Чен съели по две порции, Олаф утрамбовал в себя три. Попросил на обед такую же – «если, конечно, можно». Белинда радостно улыбнулась.

Командир уже с утра убежал по делам – ему завтрак оставили в закрытой посудине сбоку на жердине, чтобы теплый; Лин собрала у всех миски, отправилась к роднику. Слышала, как развалился на бревне Олаф, сказал, что такая жизнь ему по душе.

Словно почуяв, что придется к месту, выплыло из-за облаков и распустилось солнце.

Когда шумят над головой ветки, когда поют в кронах птицы, а рядом журчит вода, и не подумаешь, что этот лес особенный. Просто лес – сосновый, пахнущий хвоей. И в нем такие же, как и везде муравьи, паучки, гусеницы… Даже дятел где-то стучит.

На дне ручья янтарным ковром лежали листья; стыли в воде пальцы.

Бойда она услышала еще издали – быстро оглянулась, убедилась, что он. А после подумала о том, как это здорово вдруг заволноваться о том, как ты выглядишь. Вспомнить, что у тебя есть абрис лица, прическа, фигура, на которую сейчас кто-то смотрит. И специально, чтобы подразнить, встала на четыре конечности – «к лесу задом», – принялась полоскать в ручье ложки.

Тот, кто пришел, опустился с ней рядом. Сначала смотрел, после принялся поглаживать горячими ладонями ягодицы, затем водить пальцем по промежности. Аккуратно водить, с толком.

Белинда почти моментально вскипела. Уоррен действовал на нее, как зажженная спичка на фитиль: когда тот занялся, уже не остановить. И хорошо, что сегодня она надела эластичные штаны… С нее их стянули тогда, когда ощутили, что готова. А после, тугой и горячий, Бойд вошел внутрь, распер ее в стороны, навалился. И она задвигалась резво и быстро, как будто стараясь убежать, а на деле лишь плотнее насаживаясь на то, чего ей так долго недоставало внутри, – на своего мужчину. Они более не ощущались ей разными людьми, но одним целым.

Белинду словно включили. Включили как человека, как женщину, и теперь она каждую секунду желала быть ей – женщиной.

Если бы он не дотянулся до ее промежности рукой и не начал нежно ласкать ее пальцами, то закончил бы первым, но тут, совершенно очарованная напором вкупе с нежными поглаживаниями, взорвалась Лин. Да так, что Бойду снова пришлось зажимать ей рот. А после она вялая и размякшая, пыталась распластаться прямо на земле у ручья.

– Эй, они сюда в любой момент придут! – шипел Уоррен.

– Дай мне полежать, – смеялась та, кто теперь походил на кусок талого мармелада.

– Давай полежим не здесь…

И ее куда-то понесли. Донесли до маленькой поляны, уложили на траву, и Лин долго смотрела на видневшееся над головой небо – голубоватое с белыми облаками. Шумели от ветра листья лип, качались из стороны в сторону негибкие стволы.

– Скажи, я красивая?

– Очень.

Рубашка на ее груди снова была расстегнута, и вставшие соски ласкал ветер, но Белинда больше не стеснялась наготы.

– Как хорошо мне… Хорошо, Бойд.

Теперь она привыкла носить с собой чистый платок и флягу с кипяченой водой, чтобы, если что, подмыться. И балдела от чувства, что можно вот так… в любой момент…

– Иди ко мне…

– Я тебя сотру.

– До адова заката не сотрешь. Хочу тебя, иди…

И Бойд перекатился на нее, зажал лицо между ладонями, втиснулся во влажную глубину, как к себе домой.

– Женщина… Создатель, помилуй… Вот не ожидал испытать такого счастья.

Она думала об этом позже – о том счастье, которое так остро ощущали они оба. Почему так, слепяще, почти болезненно, до нереальности ярко? И пришла к выводу: потому что в Лесу. В Нордейле размякшей была обстановка и люди. И эмоции их, соответственно, были размякшими – не у всех, но у большинства – энергия города настраивала. Но тут, в Чернолесье, где балом правила старуха с косой и каждая минута могла стать последней, их счастье засияло, как рванувшая в атомном взрыве планета, породившая новое светило.

Их собственное солнце.

И мир сдвинулся. Был Лес, а стал почти дом родной. Просто люди стали вдруг друзьями, чумазые котлы сверкающей посудой, отвратный спирт Фрэнка дорогим и изысканным шампанским, чтобы отпраздновать единение.

И Лин больше не хотела разъединяться. Пусть у нее будут эти три дня.

А потом они выиграют самую главную битву своей жизни.

В обед она наварила суп – да какой! Выгребла из ямы старую картошку, обжарила на крышке котелка в сале из банки жухлый лучок, всыпала в него по щепотке порошка из понравившихся ей по запаху пакетиков, бросила полкружки риса… Олаф ходил кругами, гладил голое пузо и стонал – сияли на его каске начищенные рога.

– Женщина, что ж ты делаешь? Ты сюда сейчас всех наемников запахом привлечешь…

– Ага, и всех тварей заодно, – бубнил Фрэнки, прихлебывая алкоголь.

– Эй, ты зачем все время пьешь? – впервые беззлобно спросила его Белинда.

– Зачем? А зачем пьют вино? Из-за вины, понятное дело. Топят…

– Да, несчастная любовь у него. Пришел сюда «топиться», – хмыкнул усач, – да все никак утонуть не может.

– Ты, смотри, в супе не утони.

– А мне супа-то тут – на глоток!

– Тебе точно… Не прокормишь.

– А тебя не «пропоишь».

Белинда их не слушала. Она была счастлива – жила в настоящем моменте. Помешивала суп, смотрела, как поднимаются со дна пузырьки, как сидит на кончике старенького ножа блик от солнца.

Где-то здесь был тот, к кому она шла всю жизнь, – Уоррен Бойд. Она вдруг как никогда ясно ощутила это теперь.

Все шаги, все километры… они все были к нему.

И она, наконец, пришла.

К вечеру она отправилась к вагону, села на крылечко, долго смотрела на свою ладонь.

– Спасибо, Мира.

Качалась рядом со ступенями трава с высокими стрелками-кисточками в небо – щекотала брюхо ветру.

«Спасибо, что привела меня к нему».

Угасал закат; если зазвонит колокол, она услышит. А пока есть момент – такой, который ей бы растянуть в вечность.

– И тебе, Мор, спасибо…

«Что учил про гордыню». Кажется, она впервые поняла, как это здорово, если засунуть ее себе в задницу. Как легко и здорово на душе становится.

– Спасибо вам обоим.

* * *

– У меня белый пиджак! – хохотал и носился по поляне, как пацан, Мор. Иногда останавливался и оглядывал себя вновь. – Ты видела, у меня белый пиджак! А мне ведь идет!

Мира смеялась рядом с ним, развевались мягкие волосы – у Богини Любви на платье вдруг обнаружились черные бархатные полоски и черная шнуровка. И в унисон им черные туфельки.

– Мадам, вы великолепны!

– Нравится? Как необычно!

– Замечательно просто…

Чуть поодаль на крыльце сидела девчонка, которая больше не пыталась переделать мир, а принимала его таким, каким он был, – целым.

– А можно пригласить Вас на танец?

Мор коснулся рук своей спутницы, осторожно притянул ее к себе. Заглянул в глаза, прошептал:

– Любовь, как это здорово… Когда ты способен любить… я немножко белый внутри…

– А у меня внутри чуть-чуть страха, – отвечали ему, – и это так здорово.

– Здорово?

– Да, немножко стыдно и волнительно. И так по-настоящему, как будто я человек. Послушай, да они ведь должны быть счастливы… Когда есть тьма, свет сияет ярче. Я не знала.

Мор впервые не хотел говорить.

Он танцевал, он двигался, он любил. И будто впервые жил. Вдруг понял, что трава зеленая, и это прекрасно, небо синее – и оно идеально. Вдруг впервые простил людей за грехи, хотя и не знал, что обижен на них.

– Мира…

– Мор.

– Давай отныне будем так делать, а?

– Как?

– Не по отдельности, как раньше, а вместе? Чтобы они, как эта Белинда, приходили к гармонии. Давай, а?

Он смотрел на нее с трепетом, как мальчишка.

– Давай.

И он прижался к той, с кем танцевал, лбом. И душой.

* * *

(Lara Fabian – Intoxicated)

Бойд пришел к вагону, когда стемнело. Не стал рычать «куда пропала?», хотя было видно, что искал, – просто опустился рядом на ступени, достал из кармана самокрутку.

– Ты куришь?

– Курю иногда. Если хочется.

Ей протянули сигарету, но Лин качнула головой – не сейчас.

Уоррен закурил. Луна осветила их фигуры, фанерные стены хлипкого штаба, поросшую колею. Короткая трава казалась иссиня-пепельной.

Они синхронно удивлялись одному и тому же – как получилось, что встретились здесь, в Лесу? И в городе друг друга навряд ли отыскали бы за жизнь, но в Чернолесье? Оба непостижимым образом подошли к последней черте, чтобы вдруг обрести казалось бы ненужную надежду. И оба боялись предполагать, что будет дальше. И каким будет их «дальше».

– Знаешь, что мы сделаем первым делом, когда выйдем?

Белинду особенно порадовали два слова: «выйдем» и «мы».

– Что?

– Надерем жопу твоему мудаку Килли.

Она хмыкнула.

– А стоит ли?

– Конечно.

– Думаешь, сама не могу?

– Не в том дело.

– А в чем?

Ее спутник замялся. Долго смолил молча, глядя вперед. Затем пояснил:

– В том, что ты женщина. И, значит, нуждаешься в защите.

Ей вновь сделалось тепло, хоть ночь остывала все ощутимее.

– А как быть с тем, что я женщина, которую учил бою Джон Сиблинг?

– Все равно женщина. Баба.

– Клуша, курица, – Лин рассмеялась.

Бойда не переделать, но она и не хотела.

Лишь расслышала в его молчании главное – «моя курица». Какое-то время вдыхала дым от его сигареты – крепкий, дерущий горло даже ей.

– Знаешь, я пришла к выводу, что действия, совершенные по злости или из чувства мести, ни к чему хорошему не ведут. Если ты когда-то злился, значит, боялся. А боялся потому, что тебя самого у себя в тот момент не было. Это неосознанность. Проще говоря: действие по шаблону, когда ты еще не проснулся…

Уоррен долго слушал про «пробуждение», «сон наяву», про способы проверки наличия присутствия у внутреннего «я», а после бросил бычок в траву.

– Я понял: это твоя монастырская херня. Но жопу Килли я все-таки надеру.

Поднялся и протянул ей руку – пора в лагерь, мол.

У старой сосны он свернул отлить, и вот тогда они ей встретились – два незнакомых человека. Вынырнули тихо, будто из ниоткуда – оба вооруженные до зубов. Чернявый и бородатый с золотыми зубами сразу слащаво зацыкал:

– Глазам своим не верю – крошка-крошка-крошка. Не бойся, дядя не обидит, кис-кис…

Белинда моментально достала ножи, интуитивно ощутила – смертники.

– Иди сюда, моя хорошая…

Она приготовилась отсечь им головы.

Но тут, словно ледокол-таран, ввинтился в их напряженное пространство Бойд. Взял Лин за локоть, повел в лагерь. Мужикам бросил:

– Не отставать.

– Чего хотели?

– Нам бы банки четыре мяса, две упаковки перловки и табачку, если есть. Закончился.

Лин сидела на бревне рядом с Олафом – рассудила, что так надежнее. Наемники то и дело озирались на нее, как на зверушку из зоопарка, – зыркали дико и похотливо, – таких бы не остановил вид ее ножей, перли бы напролом.

Второй понравился ей еще меньше первого – с узким лицом и выпуклым сверху черепом. А взгляд пристальный, но пустой – про таких говорят: «дома никого нет».

Даже Фрэнк временно прекратил пить и как будто сделался трезвым.

Уоррен быстро отыскал гостям необходимое, вручил холщевую сумку «яйцеголовому».

– Все, шуруйте.

– Это, босс, слышь, какое дело, – златозубый покосился на Белинду, – может, девку нам дашь? Пусть поживет с нами чуток, ну, хоть пару деньков. А то и недельку.

– Нет.

– Жалко, что ли?

– Девка – моя.

Рыкнул Бойд так, что все вопросы у смертников отвалились. Они даже в глаза ему смотреть перестали, отвернулись в стороны, как от тигра, который пометил сразу весь лес.

– За табачок…э-э-э… спасибо.

– Растягивайте. Следующий приход только через неделю.

– Ага…

Неприятные и пугающие типы удалились в чащу.

Почти сразу же пихнул в бок Олаф, да так пихнул, что Белинда чуть с бревна не свалилась.

– Хороший выбор, – усмехнулся в усы. – Одобряю.

И достал давно не чищенную секиру.

Почти полночь, а никому не спалось.

Официально дежурил Фрэнки, от костра никто не отходил. Олаф то и дело кидал взгляды на сидящую у палатки парочку, которая разглядывала карту Леса и о чем-то спорила. Бородач прислушался:

– … в дождь они становятся слабее раза в два. Не любят влагу.

– И как часто дождь?

– Месяц на месяц не приходится. Бывает, через день зарядит, а иногда по месяцу нет.

– Значит, полагаться на дождь мы не можем.

– Но очень бы нам помог.

– Сколько его ждать, Бойд?

И тишина в ответ.

– Чего-то затевают, – хмыкнул Олаф. И подумал о том, что затевают как будто что-то серьезное, – чуялка у него работала.

– Да, девки, они и есть девки, – с горечью сплюнул на землю Фрэнк, которому любой женский силуэт напоминал лишь о сердечной болию. – Думаешь, чего хорошего ему предлагает? Сейчас составят они план, ага, а потом – р-р-раз! – и след ее простыл. Все ветреные.

– Эта не ветреная, – улыбался усач в каске. – Эта надежная.

– Ты жил с ней как будто.

– Не жил, но вижу. Никому не далась, ему далась – выбрала. Значит, не уйдет.

Забулдыга достал флягу и выругался протяжным и обреченным звуком «э-э-э-э!». Один только Чен поглядывал на Белинду с интересом, но чуть обиженно.

– Интересно, есть у нее подруга?

– А ты спроси.

– Да, зачем я буду спрашивать. Все равно…

«В Лесу», – прозвучало безнадежно.

– А ты все равно спроси, – улыбнулся Олаф. – Никогда не знаешь.

– Бабы! – скривился Фрэнк, демонстративно повернулся ко всем спиной и запрокинул назад голову – приложился к спирту.

* * *

Утром.

– Чен, держись, я сейчас!

Мужики волокли его к костру – бледного, содрогающегося в конвульсиях, со слюной у рта, а злополучный шип все еще торчал из шеи.

Слова Бойда «опасайтесь шипов!», которые он трижды орал во время битвы она всерьез восприняла только теперь, когда увидела, во что всего за одну минуту превратился их товарищ.

– Где же оно, где…

Летели в сторону из мешка медикаменты – бинты, крема, мази, таблетки; «улитки» все еще лежали сразу за бревнами – точнее, то, что от них осталось. Ошметки. Бойд рылся в полиэтиленовом мешке, силился найти противоядие.

Белинда никогда в жизни не видела таких «улиток», размером с рослых медведей. Склизких, медлительных, без панцирей сверху, но плюющихся острыми, как заточенная спица, палочками. Ядовитыми.

– Босс, надо быстрее, – волновался Олаф.

– Я ищу!

– Если за пять минут не успеть, – пояснил Фрэнки стоящей рядом Лин, разволновавшейся до паники, – то будет поздно. Начнет разлагаться изнутри.

Ей хотелось материться – кто придумал этих тварей? Откуда они ползут?

Нет, их однозначно следует покрошить. Всех! И место, откуда они вылупляются…

– Нашел! – радостно проорал Уоррен и вприпрыжку добежал до дергающего на одеяле Чена. Влил ему в рот белую жидкость – узкоглазый друг несколько раз попытался блевануть, но чудом удержал лекарство внутри.

А через минуту перестал метаться, затих.

– Мы успели?

– Успели.

– Но он такой горячий?

– Так и должно быть. К завтрашнему утру оправится.

Белинда понемногу освобождалась от паники. Вновь привычно и спокойно потрескивал костер – кашу варил Фрэнки. Уоррен ушел проверять, как обстоят дела в других лагерях – бросил, что «улитки» появляются редко, но, если появляются, то везде сразу.

– Уродливые какие…

Ей даже не хотелось вспоминать о том, какие они поганые, – б-р-р-р, по телу сразу мурашки. Слизевые мутанты.

Олли нагнулся, подобрал песка, положил на колени секиру – собрался чистить.

– Да, они на моей памяти приходили всего два раза. Беда от них, если не успеть дать противоядие.

– А кто присылает противоядие?

– Наверное, тот же, кто сотворил улиток.

Лин надеялась, что Олаф шутит, но серые глаза смотрели из-под каски серьезно.

Шумел в кронах ветер; тревожно каркали вороны. Романтика схлынула – здесь опасно, отсюда надо уходить…

– О чем думаешь, девка?

Она держала голову Чена на своих ногах. Сама не знала, зачем сидит рядом и почему беспокоится так сильно. Срабатывало, наверное, чувство вины – Роштайн умер почти на ее глазах. Не хотелось, чтобы рядом погиб кто-то еще – пусть даже человек не близкий.

– Ни о чем… не знаю. А в соседних лагерях есть медикаменты?

– Есть.

– А зачем тогда Бойд…

– Он всегда проверяет, не может иначе. Сама же видела, какой он.

Видела. Чувствовала. И, чем больше чувствовала, тем скорее мечтала ему помочь.

Фрэнки перестал мешать брошенную в воду крупу, добавил соль, громко хлопнул крышкой.

– Я – спать. Олли, раскидай дрова, когда закипит?

– Угу.

Фрэнки прилег у дерева, между корней. Устроился спиной к стволу, прикрыл лицо старой и драной шляпой, непонятно откуда добытой, сложил руки на груди. Затих.

– Всегда спит после битв. Хрен его знает, как он устроен – этот алкоголик…

– Я все слышу!

– Ты спи-спи, – миролюбиво посоветовал Олаф, – а то кашу сам будешь доваривать.

Фрэнк демонстративно захрапел.

Каша еще не сварилась, когда Чен вдруг начал метаться в бреду – вздрагивал, шептал непонятное, а сам белый-белый, как будто вернувшийся с того света. Глаза не открывал, но зрачки испуганно метались под веками.

– Бредит. Тяжело ему. Но он все слышит – веришь, нет? В меня попадали, я знаю.

– Правда?

– Ага. Так что ты расскажи ему чего-нибудь. Лучше чего-нибудь интересное.

Лин призадумалась. Усиливался ветер; колыхались бока палатки, трепыхались края незакрытого полога. Сегодня она сама от крика «к бою!» вскочила так резво, что едва не выдернула из земли все колья…

– Про подругу расскажи…

– Про подругу?

– Ага. Он спрашивал, есть ли у тебя подруга, чтобы боевая, как ты.

– Как я?

И Белинда тепло и широко улыбнулась. Погладила Чена по черным жестким волосам, доверительно ему поведала:

– Эй, Чен, ты меня слышишь? Есть у меня одна подруга, рассказать? Уриманной зовут. Мы учились вместе, у монахов тренировались, вместе с ней по утрам ледяное озеро переплывали – каждое утро, представляешь? Ух, деваха – боевая, спортивная, с ирокезом. Половина головы у нее выбрита, и там, где волос нет, – дракон.

– Правда, что ли? – подивился Олаф. Оказывается, он тоже слушал с интересом.

– Правда. Я звала ее… называю… Рим – так проще и короче. Знаешь, может, не самая красивая женщина в мире, но сильная, несгибаемая, надежная. Замечательная просто…

* * *

Тогда.

– Урод, ненавижу! Урод! Мудак!

Рим металась по келье раненым зверем, колотила кулаками в стены, а по щекам ее текли слезы.

– Эй, ты чего?!

Влетевшая в комнату Лин бросилась к подруге, сгребла ту в охапку, едва сумела удержать. Рим рвалась прочь, наружу, желала где-нибудь, как-нибудь излить свою боль.

– Отпусти меня! Ненавижу его!

– Кого?

Рим била крупная дрожь.

– Лума!!! Ненавижу мудака! Даодэ он выбрал, слышишь? ДАОДЭ!

– Что это? Да стой! Куда ты рвешься? Куда ты сейчас пойдешь? Что такое это твое даодэ?

(Dj Rostej – Love Me…)

Ей пришлось силком утащить ее на крышу и самой прикурить сигарету – руки Рим ходили ходуном так, что из пальцев выпадала зажигалка, а голос дрожал.

– Даодэ – это когда человек, монах, отказывается от радостей жизни в угоду следованию пути. От всего – общества, почти всей еды. Живет три месяца только на воде, а дальше уходит в ущелье.

– И женщин? – невпопад спросила Белинда, ошарашенная услышанным.

– И женщин! Мудак! – снова взорвалась Уриманна, как ранее в келье. – Урод выбрал легкий путь, решил, что давление общества ему ни к чему. Так ведь проще, когда общество не давит, когда не надо общаться…

Дальше она не смогла – полились слезы. Рим закапала ими половину сигареты – пришлось подсушивать бумагу пламенем.

– Ты что, пришла ему и все рассказала?

– Ну, не могла же я всю жизнь это скрывать. Плохо мне, Лин, плохо… Все зря как будто. Как будто жизнь без смысла…

Белинде было плохо заодно. Потому что давно вместе, потому что друзья. Она понимала, что Лума судить не за что – у каждого свой путь, даже если такой странный. Но тяжело от этого не меньше.

И как в такой момент найти слова для сердца, которое разорвано в клочья? Когда не добавить боли, но уменьшить ее? Что сказать.

– Рим… Значит, не твой. Не плачь.

Но Рим плакала так, как никогда раньше. Содрогалась, опустив лоб на поджатые колени, – забыла, что курила, что рядом кто-то есть, что надо жить дальше.

– Я не верю, что для меня в этом мире вообще кто-то есть, понимаешь? Не верю…

Тогда они долго сидели на крыше, слушали ветер. Смотрели, как ныряет за гору солнце, как наползает на лощины туман. Поднялись тогда, когда снизу прозвонил колокол.

* * *

– …и, знаешь, что самое замечательное? – Белинда, вынырнув из воспоминаний, погладила бледный лоб Чена, который, будто прислушиваясь к тихим словам, перестал бредить и метаться. – Что она абсолютно свободна. Ну, как, поправишься, чтобы я вас познакомила?

Сдували вбок из-под котелка пламя порывы ветра; улыбался Олаф.

Спустя полчаса вернулся командир – бегло осмотрел «больного», сообщил, что другие управились без потерь. Сел выпить чая.

В какой-то момент ветер сдул с лица Фрэнки шляпу, и тот закряхтел, принялся шарить рукой по земле.

– Дождь будет, – пробормотал он себе под нос.

– Когда?! – синхронно спросили Лин и Уоррен.

Фрэнк встрепенулся, открыл глаза, затем недовольно передернул плечами – чего, мол, разбудили?

– Не знаю, ночью… Или утром. Ветер крутит, не ясно, что ли? И птицы поют иначе – всегда так перед дождем.

И он увидел, как Гейл и Бойд обменялись многозначительным взглядом.

* * *

– Давай ночью, так никто не кинется за нами в погоню…

– Ночью нельзя – нам не видно, а им видно.

– Они видят в темноте?

– Лучше, чем мы.

– Тогда утром.

– Утром – да. Едва рассветет. Если пойдет дождь.

– Если пойдет.

«Да будет так», – прозвучала немая синхронная молитва.

* * *

(Seven24 – One Moment (Chris Wonderful Vocal Mix))

Этим вечером она впервые попросила у Бойда сигарету. Не стала с ней уходить или прятаться – уселась на бревно, закурила рядом с Олафом. Тот ничего не сказал.

Задумалась о жизни… Жизнь. Какая она? Почему иногда такая сложная, порой невыносимая, но всегда прекрасная?

Белинда вспомнила саму себя прежнюю и давнюю, еще в Пембертоне – ту, которая страстно мечтала кому-нибудь нравиться и готова была из шкуры вон вылезти за теплое слово. Тогда она не знала, что любить – это счастье от того, что тебе позволено быть рядом. А не потому что «рядом он», и делает все так, как ты хочешь. «Как ты хочешь» – это эгоизм, так ей больше не нужно.

Да, тогда она многого не знала. Например, того, что каждый момент неповторим, уникален. И того, что у тебя есть всего лишь один шанс сказать этому моменту «спасибо». Упустил – и не вернешь. Сколько «спасибо» она не сказала? Сколько тысяч, миллионов «спасибо»…

Она не смогла стать счастливой ни в монастыре, ни в городе, но стала вдруг тут – где так сложно и страшно, где нет условий для нормальной жизни, но сплошная нервотрепка.

А все потому, что здесь были глаза… Те, в которые ей хотелось смотреть долго-долго. Быть может, она никогда не услышит «люблю», но ведь уже поняла, что слышит «люблю» в своем сердце, потому что любит сама.

Ей всегда так хотелось: чтобы встретился глазами, зацепился и потонул. Чтобы на пересечении взглядов открылся в пространстве новый мир – мир двоих. Где только одним им понятные слова и шутки, только их тайны и секреты. В этом мире обнимаются, глядят друг на друга глубоко, нежно целуют пальцы… Да, снаружи они с Бойдом грубые, но внутри очень мягкие, настоящие. Жаль только, могут многого не успеть вместе пережить…

Лин вдруг сделалось тоскливо от того, что переполняющую ее любовь нельзя выразить, как хочется, от незнания того, что будет дальше, от постоянно ускользающей надежды.

Ей вдруг посреди бушующего океана захотелось капли стабильного, крохотного островка, знания, что есть оно и она, что так будет всегда.

Дура. Вот и поддалась собственному эгоизму.

Лин поднялась и зашагала прочь от костра.

Бойд нашел ее позже – сидящую на плоском замшелом камне, смотрящую в сторону дороги, в конце которой стоял Портал.

Устроился рядом. И не стал ничего говорить.

Лин любовалась закатом и в который раз мысленно восхваляла природу за красоту. Разве мог бы самый искусный художник передать все эти оттенки, полутона? Такие близкие по цвету, но неуловимо отличающиеся друг от друга, всего на чуть-чуть, на крохочку? И с каждый минутой полутона менялись, густели, уплотнялись. Нет, фотоаппарату не под силу, кисти, впрочем, тоже…

– Жалеешь, что не ушла тогда? – по-своему растолковал ее грустный взгляд Бойд.

Вместо ответа она взяла его за руку, сжала ладонь.

– Как я могу об этом жалеть? Тогда бы я не нашла тебя.

– И осталась бы в безопасности.

– Иногда опасность кроется в этой самой безопасности…

– Неправда.

– Правда. Доведись мне выбирать еще раз, я бы сделала все то же самое.

– Дурочка. Сумасшедшая, – рядом тяжело вздохнули. – Знаешь, о чем я тут подумал? Может, я и сам дурак…

«Но ведь сегодня можно?» – завершили фразу его глаза.

– Завтра… Я не знаю, что будет завтра, понимаешь?

Она понимала.

– Но хочу спросить… – слова давались ему нелегко, Уоррен то и дело умолкал, делал долгие паузы. – Я знаю, что мы недолго знакомы. Но… Ты… Ты ведь что-то чувствуешь ко мне? Только не лги – я не обижусь, если скажешь…

– Я люблю тебя, Бойд, – правда выкатилась изо рта Белинды легко. Совсем не как с Джоном. И от этого признания самой сделалось на душе легко и свободно. Правильно.

А человек напротив нее застыл. Затем сполз с камня, оказался стоящим перед ней на коленях.

Она видела, как дрожали его руки, когда он снимал с мизинца единственное тоненькое колечко.

– Будь моей женщиной, Белинда… Пожалуйста.

– Уоррен… Здесь Лес… Ты выйдешь, потом решишь…

– Нет, сейчас. Я уже решил.

– Бойд…

– Да? Это – да?

Он так и стоял перед ней, смотрел не в глаза, а вбок. Боялся отказа.

– Дурак, ты же потом передумаешь? – шептала Лин. – Что, если передумаешь?

И сама же знала – не передумает. Такой, как Бойд, либо не предлагал себя никому, либо предлагал навсегда.

Она сама помогла ему надеть кольцо себе на палец. Подняла его лицо за подбородок, заглянула в глаза.

– Да… Да-да-да…

Ее сделали женой. По-настоящему, как всегда мечталось.

– Дураки мы с тобой…

Она смеялась сквозь слезы. А он сел рядом, обнял за плечи, прижал к себе.

– Я клянусь до конца своих дней защищать тебя ценой своей жизни…

– Не надо ценой. Я сама могу.

– Сама – нет. Я.

Смеркалось. Позади верхушек деревьев небо апельсиновое, выше серое, а еще выше, если задрать голову, уже темное-синее, глубинное, как океан.

Они были поодиночке, а стали двое, стали целым. И невероятно тепло, даже горячо внутри. Она жалась к нему, как к надежным стенам своего собственного дома, – обрела вдруг и тыл, и крышу.

Пусть всего до утра…

Ей сделалось промозгло, стоило подумать о завтрашнем дне.

Бойд почувствовал.

– Пообещай мне, что выживешь. И я надену тебе настоящее…

Он погладил ее ладонь, провел подушечкой пальца по тонкому ободку серебряного колечка.

Обещать? Как она могла обещать ему выжить? Они оба знали, что обещать в этой жизни ничего нельзя, – у судьбы свои планы.

– Ты уже надел мне настоящее.

Белинда закуталась в руки Бойда, как в одеяло, пригрелась, впервые в жизни позволила себе расслабиться, выдохнуть.

– Нам нельзя сегодня… ты ведь знаешь?

– Знаю, нам надо выспаться.

– Потом.

– Да, потом.

«Когда выйдем…»

Сумерки слизнули апельсиновый цвет с неба, навалились на дорогу.

– Я люблю тебя, Бойд, ты ведь знаешь? Если что…

За это «если что» он грубо сжал ее подбородок пальцами – не от злости, но от того, что задела за живое.

– Не смей мне, слышишь?

– Слышу.

На душе муторно, на душе скребло.

Кто бы знал, что все так повернется? Лин улыбнулась сквозь печаль. А Бойд прорычал:

– Еще слово, и не пойдем, поняла?

– Пойдем, – она погладила его по щеке. – Конечно, пойдем.

* * *

Этой ночью, когда по палатке тихонько настукивал дождь, Белинда спала особенно плохо и то и дело просыпалась – пора или еще нет? Вчера Бойд якобы вызвался дежурить, но она знала, что сразу после полуночи он ушел в палатку.

Костер давно затих и перестал потрескивать. В мерный перестук дождевых капель вплетался размеренный храп соседей.

Еще не рассвет?

Время замерло.

А вдруг дождь кончится? Он и сейчас-то мелкий…

Беспокойство скрадывало минуты положенного сна, заполняя их страхами. Белинде казалось, что ночь тянется бесконечно, а следом за страхом накатывало раздражение – ей нужно поспать…

Спустя какое-то время по крыше тента глухо постучали снаружи.

Лин спешно зашуршала одеялами.

– Готова? Отдохнула?

Едва светало. Промокший и дремлющий лес в этот час казался неприветливым.

– Чуть-чуть.

Уоррен смотрел обеспокоенно.

– Отложим?

– Идем. Завтра я лучше спать не буду.

– Хорошо, я тут все приготовил и собрал.

«Собрал» Бойд следующее: полбулки хлеба и флягу с водой, фонарик, наручный радар, на котором указал координаты улья, а так же положил в карман странный полупрозрачный шарик непонятного назначения, из-за недостатка света показавшегося Белинде похожим не то на стекляшку, какими играли Манолы, не то на круглый пластиковый футляр для бахил.

– Это щит, – пояснили ей тихо. – Друзья, когда приходили, оставили. Я никогда его не использовал, потому что не знал, куда – он работает всего двадцать секунд. Но на эти двадцать секунд защищает абсолютно от всего. Нам пригодится.

– А как включается?

– Надо сильно сжать в ладони.

– От бега не сожмется в кармане?

– Не должен.

Накрапывало. За ту минуту, что они простояли возле костра, почти не сделалось светлее.

– Пора?

– Мы хоть что-нибудь увидим?

– Нам сначала нужно дойти до реки – это метров триста. Заодно посветлеет.

Начиналось самое неприятное приключение в жизни Белинды. Почти сразу же промокли штаны – на них сбрасывали при касании сотни капель листья папоротников. Но оставались еще сухими сапоги, и Бойд держал за руку. Луч от его фонаря скользил по блестящей траве, по влажной и местами хлюпающей под ногами хвое.

– Ты не говорил, что рядом есть река.

– Это черная река – к ней не стоит ходить. Их граница.

– А разве граница не там, где стоят лагеря?

– Нет, у реки. Когда дойдем, от нее до улья останется примерно два километра триста метров. Совсем немного, ведь так? – ее холодные пальцы сжали теплые Уоррена. – Там же, когда перейдем, нужно будет активировать боевые сферы. На полную мощность.

– А река глубокая?

– Не переживай, я тебя перенесу.

– Не нужно…

Ее ладонь снова сжали – просительно и требовательно, мол, «я ведь говорил, что теперь не сама – я».

И Белинда притихла. Шла за своим спутником, как привязанная, и, кажется, только теперь начала осознавать, во что ввязалась.

На «переносе» он настоял. И хоть Лин не весила много, подошвы Бойдовых сапог все равно проскальзывали по камням на дне – ступать мешало течение. Вода доходила Уоррену до середины бедер, а лишняя «поклажа» делала его неуклюжим. Но он нес ее бережно, а она, сжавшись в комок, крепко обнимала его за шею. Обрадовалась, когда ее поставили на землю уже с другой стороны, – с нежностью запечатлела момент, в котором успела побыть «девочкой». Чьей-то любимой и бережно охраняемой женщиной.

А когда вокруг вспыхнула красным активированная боевая сфера, Белинда вычеркнула из памяти свой пол.

Все, есть боец. И еще один. Они равноправны и одинаково важны.

Из-за дождевых облаков светало медленно.

– Все, здесь становится по-настоящему опасно. Смотри в оба.

И рядом красноватым светом, на несколько секунд зловеще озарив растительность, вспыхнула еще одна боевая сфера.

Ей здесь не нравилось.

Вперед двигались медленно – повсюду висела черная паутина, которую приходилось обходить. Одну она попробовала срезать ножом, но паук издал такой жуткий звук, что у нее волосы на загривке поднялись дыбом.

– Не трогай… В дождь они не опасны, если не задевать.

Пауков была масса. Крупных, размером с хищных птиц, провожающих их неподвижными глазами-точками. Вокруг стоял запах гнилостного болота – отвратный, мерзкий.

– Это из-за их яиц, – прошептал Бойд. – В сухую погоду они опасны, но реку пересечь не могут.

«Сколько же ты здесь пробыл, что успел стать арахнологом?»

Почти полчаса они пересекали паучий лес – долго. Зато когда он кончился, с облегчением уселись у сосны – чистой, без паутины, – сделали привал.

Сухой хлеб не лез в горло, но Бойд приказал есть – нужны силы. Белинда жевала мякиш упорно, как солдат, запивала его из фляги.

– Пока, вроде, тихо… Легко идем.

– Типун тебе… Подожди еще, сейчас сунемся вперед, и начнется.

– Но – дождь?

– Вот потому и было тихо. Иначе твари были бы уже здесь.

Радар показывал, что они продвинулись вперед всего на триста метров.

– Значит, осталось всего два километра.

На слове «всего» Бойд недобро хмыкнул.

– Кто это?

Сбоку хрюкали и фыркали огромные и клыкастые звери – не то кабаны, не то мутанты-собаки. Опустив головы, вынюхивали что-то в траве.

– Черт, не повезло…

В этот момент под подошвой Лин хрустнула ветка.

И твари тут же вскинулись, а следом послышался рык.

– Мечи к бою, – прошептал командир, – нужно вырезать всех, иначе пойдут следом…

Белинда кивнула, и сердце в ее груди вдвое ускорило темп.

«Собаки» оказались прыткими и очень злыми – окружали стаей, кидались сразу по несколько, нападали молниеносно. Взлетали и опадали мечи Бойда; то и дело секла чьи-то оскаленные морды Лин – рычание сменялось визгами, визги новым рычанием. Иногда чьи-то зубы щелкали так близко к запястьям, что Лин на мгновенье становилось муторно – она привыкла к врагам, но не тогда, когда они нападали сразу по десять-двенадцать особей…

На выручку приходил Бойд. Он видел затылком, ушами, плечами – он всегда все и кругом видел.

– Цела? – спросил, когда яростная борьба стихла, и лес на короткий промежуток времени снова стал просто лесом.

– Да, нормально.

– Пойдем, нам бы поторопиться. Знаешь, нам очень повезет, если к тому моменту, когда нас окружат, мы продвинемся вглубь еще хотя бы на полкилометра.

– Нас окружат?

– Уверен.

Дерьмо. Белинда точно знала, что окружения допустить нельзя – их схоронят заживо.

– Почему ты думаешь, что они окружат? Может, с одной-двух сторон… Это нормально.

– Лин.

Слово прозвучало укоризненно. И Белинда поняла – Бойд уверен в том, что говорит. Значит, знает, значит, видел.

– Тогда нам нужно бежать, Уоррен.

– Что?

– Бежать прямиком до улья.

– Знаешь, какой шлейф мы соберем, если побежим? Сколько их придет следом за нами.

– Знаю. Но выхода нет. Если окружат плотным кольцом, мы – трупы. Думаешь, пробежишь пару километров? Сможешь? Не выдохся?

Она подначивала намеренно. Каким-то образом почувствовала, что улей их уже «ощутил» и что спокойные времена в виде паучьего леса или псов, через минуту-другую останутся в прошлом.

– Ты… сумасшедшая. Мы приведем следом всю толпу.

– Она уже собирается – эта толпа. Вопрос лишь в том, успеет ли она взять нас в кольцо. Ты чувствуешь то, что чувствую я?

Бойд какое-то время стоял тихо, сканировал внутренние ощущения; почти рассвело.

– Нет.

А она точно знала: улей встревожен.

– Он на нас отреагировал, Бойд. Он знает, что мы идем.

– Черт, дерьмо!

Дерьмо или нет, но она обрадовалась, когда услышала долгожданную команду.

– Тогда погнали, любимая!

(Within Temptation – What Have You Done)

Она бегала в своей жизни много раз: кроссы, дистанции, просто так – для души. Бегала по пересеченной местности, в гору, с горы, на скорость… Но еще никогда в жизни она не бегала, ощущая пространство каждой клеткой нервной системы. Ее тело стало ее глазами, мозг – скоростным анализатором, а руки и ноги – орудием робота, нацеленным на достижение цели.

Цель одна – убить.

Их лица хлестали ветки, за ноги цеплялись корни, а навстречу вылетали то зубастые птицы, то рокочущие яростью и слюной криворукие мутанты. Последние имели во лбу один выпуклый глаз и пугали Лин больше всего – их пасть в половину лица вполне могла вместить в себя всю ее голову…

Бег стал адской гонкой.

Вокруг с каждой минутой все светлее из-за дневного света, но все темнее от монстров. Их уже стало столько, что приходилось прорубаться.

– Не тормозить! – орала Лин Бойду. И они, разделавшись с теми, кто мешал пути, ступали по спинам и головам следующих. А после вновь срывались на бег…

На тех, кто гнался за ними следом, они старались не смотреть.

– Еще полтора километра… – хрипел сбоку Уоррен.

– Много.

Пот заливал глаза; лес все гуще, все плотнее. Сверху свисали лианы, а на лианах черные и толстые ленты питонов.

– Берегись! Справа… Слева…

Змеи валились им на головы.

Никогда в жизни она не думала, что будет бежать «ни на жизнь, а на смерть». Вспомнился вдруг тест «М-23» – вспомнился и показался смешным.

– Быстрее!

Когда она начинала сдавать или запиналась, ее тут же хватала горячая рука, тянула вперед. Когда запинался Бойд, она выдергивала его из капкана бульдозером – потеряла мерило того, сколько осталось сил, сколько уже израсходовано. Последняя битва в ее жизни – если не достигнут улья, умрут оба.

– Мы не сгинем, Бойд…

За ними ревела, хрипела, шипела и пузырилась яростью толпа тварей.

– Сколько еще?!

– Километр…

– Давай-давай-давай, прибавь…

Они секли, не разбирая, кто и что попадается на пути: ломились сквозь чащу, сквозь чьи-то тела, автоматом сбрасывали все, что обвивалось вокруг шеи, не замечали, что кусают, цепляются, жгут ядовитой слюной.

– Семьсот метров…

– Пятьсот пятьдесят…

Сколько их за спиной? Тысячи?

Белинда боялась об этом думать. Здесь не выстоял бы и сам Джон… Во что она втравила Бойда? Теперь они умрут…

И, сжав зубы, выпинывала из головы страх.

Махать ножами стало так привычно, как дышать; на одежде больше не осталось сухого пятна – вся в поту, в крови – в своей и чужой.

– Триста метров…

– Близко…

Лес вдруг начал расступаться; Лин чувствовала, как тело взывает к жизни один резерв сил, другой, третий – сколько у него всего в запасе?

Перед ними вдруг растянулась дорога, в конце которой что-то светилось.

– Оно, Лин!

Там вдалеке что-то стояло – светилось, рябило поверхностью, замирало, рябило вновь… И когда рябило, наружу вываливалась новая толпа тварей. Как из воздуха, из ниоткуда.

Они выскочили на широченную круглую поляну и опешили оба:

– Твою за ногу, Лин, это не улей!

Она и сама это видела. Ожидала, что когда придут к точке, обнаружат либо глубокую черную зловонную яму, либо гигантскую яйцекладку, либо действительно инопланетный улей, но… не энергетический экран.

– Экран! – надрывался Бойд. – Его не уничтожить! Поворачиваем назад!

В его голосе скользнула обреченность – за ними бушующей стеной стоял океан тварей.

– Вперед! – тянула его Белинда.

– У нас нет взрывчатки, экран не пробить…

– Вперед! – заорала она так зло, что он подчинился. – Включай щит!

– Что?!

Вот и настал момент, когда их взяли в кольцо. И от вида этого кольца ей делалось холодно – у них только одна попытка. Она уже успела заметить, что, когда экран рябил, то выпускал в лес новую партию мутантов, а когда замирал, делался на несколько секунд уязвимым.

– ЩИТ!!!

На них напирали, их сдавливали, их спрессовывали в тисках, состоящих из чьих-то когтей и челюстей.

Бойд глянул на нее лишь единожды, затем вытащил из кармана шарик, сжал его, что было силы.

Приблизившаяся почти вплотную толпа тут же отхлынула – ее отодвинуло энергетическое поле. Ту часть, что оказалась снизу, попросту раздавило в кровавую лужу.

– У нас двадцать секунд…

«Зачем они нам?» – молили его глаза.

– Доведи меня до него, – хрипела Лин.

– Что ты будешь…

– Доведи!!!

Они двинулись, плотно укрытые чужеродным и зловещим полем, которое давило тех, кто попадался на пути, в кашу из костей и плоти. Но за стенками этого поля бесновались, кидались, скребли, разевали пасти.

Двигались медленно – их силились не допустить с обратной стороны. Осталось четыре метра, три, два…

– У нас восемь секунд, Лин…

– Хватит.

– Шесть…

Они придвинулись вплотную к дерьму, которое время от времени изрыгало из себя монстров.

– Четыре…

– Люблю тебя, Бойд…

Она посмотрела на него пронзительно, как в последний раз. Лицо грязное, волосы слиплись, глаза отрешенные и дикие одновременно. А потом он увидел то, что никогда впоследствии не сможет забыть.

Чтобы дотянуться до центральной точки рябящей поверхности, Лин подобралась и подпрыгнула. Подпрыгнула так высоко, как обычный человек не смог бы, и в прыжке тело ее вспыхнуло белым. Белое пламя за долю секунды успело перетечь в нож, а после удар…

Бойд не понимал, что случилось дальше, – он оглох. Что-то хлопнуло, лопнуло, как шина гигантского самосвала, и то, что раньше было экраном, начало медленно гаснуть. Уоррен ждал, что сейчас его будут рвать на части – щит издох, – но вокруг стояла такая зловещая тишина, что он убедился – он мертв. Потому что более ничего не слышит и не чувствует…

Где толпа? Где чужие зубы, где боль?

Он ошарашено обернулся и посмотрел назад – все лежали. Куча шерсти, рук, щупальцев, зубов… Гора из трупов – они умерли одновременно? Смешалось пространство, смешалось время, пошатнулось его восприятие.

Монстры… умерли?

Он крутанул головой и чуть не упал: Белинда лежала на земле – бледная, неподвижная, и изо рта ее текла кровь.

– Лин, нет… Лин!!!

Упал на колени, притянул к себе, зарыдал раньше, чем осознал, что рыдает.

– Лин, нет…

Она улыбалась – той прощальной улыбкой, которая дается титаническими усилиями.

– Мы… победили… – ее тихий голос сипел, выходил не звуком, но воздухом.

– Молчи! – он орал и завывал в небо.

– …победили… Бойд.

Заляпанные грязью веки закрывались, взгляд под ними ускользал из этого мира, делался пустым, безразличным.

– Лин! ЛИН!!!

Она затихла, спокойная.

– ЛИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИН!

Он плакал, как пацан, он качался из стороны в стороны, он больше не видел никого и ничего.

– ЛИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИН!

Его кто-то тащил назад.

– Бойд? Чен, они тут, нашел. Надо их на выход…

Он видел, что вокруг странно потемнело, и недалеко открылась дверь; медленно, ничего не соображая, обернулся. Двери стояли везде – белые, яркие. И кто-то на весь лес металлическим голосом объявлял: «Разрушен генератор пространственных полей. Срочно пройдите в эвакуационные порталы…»

– Разрушен?! – он хрипло смеялся в голос. – Она его разрушила!

Хохотал, как сумасшедший.

– Она смогла! Уроды!!! Разрушила ваши сраные поля!

Он смеялся сквозь слезы и не выпускал из рук тело, которое холодело.

– ОНА СМОГЛА!

– Бойд! – кричал сзади Олаф. – У нас всего минута, чтобы убраться отсюда. Забирай девчонку…

Командир поднялся, поднял тело любимой женщины на руки, шатаясь, зашагал к выходу – там ее вылечат…

– Только живые, – изрек Портал, когда его коснулась висящая рука Белинды. – Только живые.

Бойд упал со своей ношей на колени и заорал так, что перестал слышать самого себя.

– Бойд…

Его кто-то тянул, силой заставил разжать пальцы, которые не разжимались, заставил выпустить ее тело.

А после за ноги тащил к Порталу, а Бойд все цеплялся – за хвою, камни, обдирал в кровь ногти и видел только ее – оставленную в лесу, с белым лицом и струйкой крови, стекшей к уху.

– Ли-и-и-и-ин… Нет!

Он не хотел в Портал.

Но кто-то ударил его по голове, и мир померк.

Часть 3. Возвращение

Глава 10

Уровень четырнадцать. Нордейл.

Воспроизведение. Пауза. Перемотка назад.

Воспроизведение. Пауза. Перемотка назад…

И так еще трижды.

На развернутом в воздухе экране всякий раз застывал кадр из «кино», в котором Белинда Гейл, собрав всю энергию воедино, разрушает генератор полей. Рядом Бойд с перекошенным лицом, рычащий, как те звери, что собрались вокруг него. С ножа свисает чья-то плоть; на остатках одежды грязь. Плечо Бойда порвано – кровь залила кожу до запястья.

– Просто фильм ужасов какой-то… – хмыкнул Дрейк, глядя на экран.

Всякий раз он делал стоп-кадр там, где ножи девчонки становились белыми от свечения.

– Это ты ее этому учил?

Сиблинг сглотнул нервно, но с гордостью.

– Я.

– Я так и понял. Больше некому.

И неясно, зол Начальник или так же горд, как и его заместитель.

– Между прочим, она разрушила отличный генератор.

– Я его починю.

Дрейк Дамиен-Ферно на какое-то время умолк, задумался, принялся стучать по столу пальцами.

А Джон вспомнил случившееся с ним час назад – тот момент, когда его прямо в личном кабинете подкинуло со стула. Сработала внутренняя сигнализация, завизжала о том, что с кем-то приключилась беда, а он, ошалевший от энергоудара, несколько секунд не мог прийти в себя – где случилась, с кем?

Когда понял, что сигнал пришел от Белинды, моментально открыл персональный портал, ступил в Лес, в котором к этому моменту уже закрылись все эвакуационные двери. Нашел ее, лежащую на земле, с одним-единственным процентом жизненной энергии в теле – и в теории, и на практике трупа. Потому что с одним процентом не живут…

Хорошо, что никто не слышал, как он ругался сквозь зубы, когда нес ее обратно, как спешно перекодировал портал, чтобы тот пропустил «неживого», как силился не упустить уже начавшую рассеиваться искру.

– Ты успел поймать душу?

– Да. Все вернул обратно, добавил телу своей энергии.

– Надеюсь, человеческой составляющей?

– Конечно.

Джон знал: добавь он «нечеловеческой» составляющей, и Дрейку бы пришлось удалить Белинду с Уровней навсегда. Она и теперь-то, с «человеческой» составляющей энергии представителя Комиссии станет сильнее, чем была раньше. Рискованно. Но Сиблинг в своей подопечной был уверен – в ее воспитании, намерениях, человеческих качествах.

– Предлагаешь мне по этому поводу быть спокойным? – хмыкнул Начальник, и его серо-голубые глаза прищурились.

– Предлагаю. А генератор я починю…

– Не надо чинить, – остановили его, – не надо. Он больше нам не нужен – Бойд выполнил то, что от него требовалось. Черный Лес мы деактивируем с этого момента.

И Сиблинг впервые с момента запуска «кино» выдохнул с облегчением – Лин оставили на Уровнях, несмотря на ее клиническую и физиологическую смерть.

«Исключение».

Спасибо, за него, Дрейк.

Главный человек Комиссии уже выходил из кабинета, когда Джон окликнул его и предупредил:

– Шеф, Бойд в наручниках и наколот успокоительным.

– Все так плохо?

– Он невменяем. Диалог с ним невозможен.

– Посмотрим, – хмыкнули от двери, – есть ли в этом мире невозможное.

* * *

Белинда лежала с закрытыми глазами и чувствовала себя усталой, как после чрезмерно долгого сна. Наверное, уже пора встать, но тело слушалось плохо, веки казались тяжелыми. Светило солнце – это она чувствовала тыльной стороной ладони, на которую падал луч.

Сейчас она проснется окончательно, пошевелит рукой, а вокруг чудесный день… Вот только, что же было вчера? Где она?

От копания в памяти отвлекали казавшиеся знакомыми голоса.

– Она его спасла, сумела!

– Да, признаю, она первая из людей, вызвавшая у меня уважение. Хотя, я думал, что на уважение я не способен. Только не вздумай ей помогать выздоравливать!

«Выздоравливать? Я больна?»

– Не буду. Ей уже помогли. К тому же, ты не применишь воспользоваться случаем кому-нибудь навредить.

– Ну, так уж я устроен…

– Мира? – прохрипела Лин тихо. Горло саднило, хотелось пить. – Мор?

– Она просыпается, уходим…

Шорох стих, голоса тоже, вокруг воцарилась тишина.

Так и не сумевшая открыть веки Белинда вновь провалилась в дрему.

* * *

(Audiomachine – The Last One)

Дрейк никогда не видел Бойда таким – потрепанным, пыльным, изодранным и разломанным изнутри на куски.

– Садись.

Тот, закованный в наручники, демонстративно упал на колени. Глянул зло, как зверь, а в глазах все капилляры порваны; в углах обветренных губ запеклась кровь.

«Хотел видеть раба, – говорил этот взгляд, – вот он, твой раб. Готов к новой тюрьме, в которой сгниет, ненавидя тебя».

– Прекрати этот цирк, садись. Снимите с него наручники.

Как только Уоррен лишился кандалов, то моментально с ревом кинулся на бывшего начальника – решил хоть напоследок вырвать клок из его волос – маленькая месть перед смертью, маленькое утешение, но все же…

Не тут-то было – одного жеста пальцами хватило, чтобы Бойд уперся в прозрачный силовой щит.

– Тварь! Ты тварь, Дрейк! – орали по ту сторону так громко, что тут же засипели связки. – Мудак, змея в форме!

Для того чтобы иметь возможность раскрыть собственный рот, Дрейку пришлось приказать вновь использовать наручники – Джон оказался прав насчет «невменяемости».

Успокоительное не помогало.

– Сядь, – приказал самый главный так жестко, что Уоррен не смог не подчиниться. Рухнул на стул, как подкошенный, надломленный во всех возможных местах, во всех костях, в каждом нервном окончании. – Сядь и послушай меня, наконец. Твоя Белинда жива.

Тишина.

И во взгляде бешеных глаз, поначалу стеклянных, скользнула надежда. Злобу сменило недоверие, надежда, растерянность, снова надежда.

– Жива? – не вопрос, хрип.

А после подозрительность.

– Где она? Что ты с ней сделал?!

– Успокойся, – Дрейк говорил спокойно и тихо, но жестко. – Еще раз перебьешь меня, и разговор придется отложить, а это не в твоих интересах, поверь мне. Твоя Белинда в порядке – мы спасли ее, успели. Сейчас она восстанавливается.

И Уоррен обмяк, раскис, сделался практически безразличным ко всему – жива, и это главное. Остальное ему не важно – новые тюрьмы, новые ссылки…

– Куда теперь?

– Куда?

– Ну, да… Ты ведь не собираешься оставить меня в покое, пока не похоронишь. Хотел сгноить в Лесу – не вышло…

Человек в серебристой форме молчал так долго, что даже Уоррен занервничал. Он и в былые времена не любил молчание Дрейка, а сейчас, когда не ждал от него ничего хорошего, ненавидел вдвойне.

Но его спросили спокойно, даже удивленно:

– Ты действительно считаешь, что, если бы я хотел тебя убить, то не убил бы в этом кабинете? Зачем было отправлять тебя в Лес?

– Чтобы я мучился! – заорал пленник. – Ты желал, чтобы я мучился. Но зачем? ЗА ЧТО?!

– За что? – на этот раз человек за столом хмыкнул. – Давай я расскажу тебе, за что…

«Уж точно не из-за нарушения приказа», – прочел он в светлых глазах, отливающих фиолетовым. И не к месту подумал о том, что Белинде, наверное, очень нравится этот цвет.

– Ты прав, не за нарушения того приказа, – длинная тишина. Дрейк рассматривал свои пальцы так пристально, будто на их подушечках рождались и умирали за секунды сотни новых миров.

– Что ты помнишь из своей прежней жизни, Бойд? Той, до Уровней?

Вопрос застал Уоррена врасплох – он не помнил практически ничего. Гарь, дым, беду везде. Бесконечную тревогу… Войну.

– Верно, войну, – кивнули ему. – Помнишь, скольких в той войне ты убил?

– Нет.

Он действительно не помнил. Да, в его мире кто-то зачем-то дрался и бесконечно что-то делил, но он лишь защищал тех, кого любил, – чувство потери до сих пор колыхалось, как невидимый лоскут, глубоко в сердце.

– До того, как я вытащил тебя оттуда, ты убил шестьдесят семь человек, Уоррен. И убил бы больше. Но и этого числа хватило для того, чтобы на твоей судьбе нарисовались черные кресты – семь черных крестов. О, как я только ни пытался их исправить…

– Но это… война. Там я… защищал родных мне людей.

– Я знаю. И потому крестов только семь. Но и их хватило для того, чтобы смерть ходила за тобой по пятам. Семь раз, рождаясь где-либо, ты должен был умереть. И в первый раз здесь, на Уровнях. Знаешь, что творил для тебя Лес, куда я тебя поместил? Он был твоим персональным Чистилищем. Защищая других, ты отмывался сам. Каждый раз, когда ты не отдавал кого-то смерти, ты потихоньку оттирал дрянь со своей судьбы. Спросишь, мог ли я поступить иначе, мог ли обойтись без Леса? Поверь, я старался. Я предотвращал твою гибель столько раз, сколько любящая мать никогда не смогла бы. Три года я отгонял от тебя старуху с косой, а потом понял – не смогу. Она все равно найдет тебя. И тогда я создал для тебя Лес. Для тебя, Уоррен, чтобы однажды ты решил пожертвовать ради кого-то жизнью. И дал тебе время.

– Пожертвовать?

– Именно. Потому что один лишь раз, когда ты решаешь отдать свою жизнь за кого-то другого, убирает с карты судьбы все дерьмо. Справедливая сделка, не находишь?

– Почему… – в памяти Бойда текли дни, месяцы, годы одной и той же тяжелой жизни, – не сказал мне сразу?

– Сказал? – Дрейк цинично усмехнулся. – Чтобы обнулить любой результат? Тогда ты не сделал бы все сам, тогда бы это снова был я. Но решение должно было быть твоим.

– Я… жил там… годы.

– Жил. И жил бы еще дольше, если бы не пришла Белинда, верно? А сейчас послушай меня очень внимательно Уоррен. Очень внимательно. И ответь честно: ты до сих пор готов пожертвовать ради нее жизнью? Ее жизнь в обмен на твою, согласен?

– Согласен, – Бойд не раздумывал ни секунды. Он был готов умереть за нее там, он умрет за нее здесь. Где угодно. Чтобы она жила…

И почему-то ему вдруг вспомнилось ее лицо, ее родные теплые губы, темные глаза – иногда очень печальные, иногда со смешинкой на дне. Она сказала: «Я тебя не оставлю…» – и не оставила.

А он не оставит ее теперь.

– Я готов, Дрейк.

Пауза. Внимательный взгляд серо-голубых глаз мужчины-змеи, мужчины-питона – человека, наделенного великой властью.

– Но… ты позволишь нам попрощаться?

И тут же подумал – может, не стоит? Пусть Белинда помнит этот мир уже без него, без Бойда. Чтобы не с чем было сравнивать.

– Вот и все, – раздались тихие слова.

– Позволишь?

Уоррен все еще пребывал на своей волне.

– Все, Бойд. Ты свободен. Крестов больше нет, – и усталый взгляд. – Знал бы ты, чего ты мне стоил. Я с тобой, если честно, упарился.

– Лин будет жить?

– И ты будешь жить! – разозлился Начальник. – Я же сказал: свободен! Крестов нет. Твоя Лин лежит в палате номер тридцать два. Комиссионная больница – тебя проводят.

* * *

(idenline – Terrestrial gravitation)

Пока снимали наручники, он тер влажные веки пальцами. Никак не мог поверить, что находится во внешнем мире, что получил статус «свободен», что больше не должен куда-то бежать, сражаться, чувствовать себя изгоем. После шел за чужой спиной в серебристой форме – не смотрел, куда. Переживал о том, что не помыт, не одет, но тут же наплевал на приличия – она любила его в Лесу, грязным…

Коснувшись двери палаты, почему-то застыл, испугался, что все это шутка, очередное издевательство, чтобы причинить ему боль, что сейчас комната окажется пуста. На кровати никого, а сзади едкий голос Дрейка: «Ой, прости, ошибся, умерла она…»

А после новая тюрьма, где он сведет счеты с жизнью при первой же возможности, потому что уже не захочет сражаться один и ради себя. Ради себя ему уже ничего не нужно.

– Входите, – его легонько подтолкнули сзади. – Она пришла в себя.

И тогда Уоррен робко, как пацан, который боится ступить в свой самый большой кошмар, приоткрыл дверь.

Сначала увидел ее руку – чистую, розовую… Затем плечо, лицо, глаза.

И вместо кошмара нырнул туда, куда не надеялся попасть, – в мечту.

* * *

– Я же еще и «мудак»…, – бухтел Дрейк, подписывая бумаги о выплате Бойду причитающихся за проведенное в Лесу время средств. – Я мог отправить ее с Уровней домой, и тогда бы ты отправился вслед за ней, чтобы жить в незнакомом мире с женщиной, у которой даже не осталось о тебе воспоминаний. Змея, надо же… Нашел змею.

* * *

(Secret Garden – Song For A New Beginning)

– Тебя отпустили, скажи? Тебя отпустили?

– Да…

– Не верю, не слышу… Скажи еще раз?

– Да!

– Как здорово, Уоррен!

– Ты умерла там, у меня на руках… – он прижимал ее к себе так крепко, как мог, и вновь тер пальцами свои повлажневшие веки. Понял, что до смерти боялся того, что уже никогда не почувствует ее тело теплым. – Они успели, из Комиссии… Они тебя спасли.

– Тс-с-с-с, все уже позади.

– А я… Я так боялся…

Она гладила его небритый подбородок, щеки, целовала потрескавшиеся губы.

– Теперь же все хорошо? Они уже сказали – тебе можно идти?

Он кивнул так, будто не верил в это сам.

А она смеялась, и Бойд вдруг понял, что никогда раньше не слышал ее смех – такой чистый, такой счастливый.

– Я же говорила: мы уйдем вместе! Видишь?! Все получилось! Всего-то – ножик воткнуть в экран…

– Сумасшедшая…

«И не в экране», – мог бы добавить он, но не стал этого пояснять. В любви – как в сказке. В том, что она вернула его к жизни, что сделала его снова живым, что разбудила в нем теплое, и он, сам того не зная, совершил то, что должен был.

Вслух спросил другое:

– Ты как себя чувствуешь?

Солнечный день, за окном ранняя зима.

– Нормально. Но у меня даже нет одежды, – прикусила губу. – И денег.

В этот момент дверь палаты распахнулась – на пороге возник невысокий человек с неприметным, но волевым лицом, чуть изогнутым носом, острым подбородком. Как всегда в пресловутой форме с белыми полосками.

– Бойд? – мужчина на пороге помахал кредитными картами. – Тут твоя и твоей подруги. Белинде Гейл платили по ставке наемника, а тебе помесячно переводили, как действующему члену отряда специального назначения. В общем, круглая сумма у тебя поднакопилась.

Карты перешли из одних рук в другие.

– Кто это? – зашептала Лин, когда представитель Комиссии ушел.

– Дрейк.

– Тот самый Дрейк?!

– Угу.

Она поразилась тому, какой он… обычный. Обычный и не совсем.

– Такой… простой. На первый взгляд.

Уоррен хмыкнул.

– Только на первый.

И подумал о том, что Начальник в его жизни, оказывается, сыграл большую роль. И что это еще предстоит обдумать и заново осознать. Возможно, осознать не единожды.

Лин зашуршала простыней.

– Эй, мистер, забирай меня уже отсюда.

Бойд улыбнулся – все еще напряженно, с привычным разуму беспокойством.

Сколько еще всего предстоит выяснить – куда ехать? Как заказать такси? Где найти сослуживцев, чтобы оставить свои координаты? Да и какие координаты…

– Мы выписываемся или нет?

– Выписываемся.

И он не удержался – обнял ее так крепко, что едва не придушил. Держал долго, не мог отпустить. А после тихо спросил:

– Думаешь, приживемся мы в этом мире?

– Вдвоем? – ответили ему тоже шепотом. – Вдвоем мы приживемся где угодно, даже у черта на рогах.

И он понял, что улыбается на этот раз расслабленно.

* * *

Вечер.

В жизни всегда есть только один момент – настоящий. И ты либо переживаешь его – каждую эмоцию, каждый полутон, каждый оттенок, не пытаясь сознанием сбежать в момент иной, либо не живешь. Спишь наяву. Есть твое тело, есть движения, речь и мыслительные шаблоны, но тебя самого нет…

Лин текущий момент переживала.

Впитывала в себя полумрак дорогого номера отеля, слушала псевдотишину – чей-то разговор в конце коридора, шаги, смех. Слушала, как беспокойно дышит во сне Бойд – он выключился сразу, едва его голова коснулась подушки.

Лин понимала. Годы драки, страха, вечного беспокойство, и тут впервые тишина и мир на сердце – он расслабился. Все же во сне ее любимый вздрагивал, иногда стонал.

А она вспоминала их первый вечер в Нордейле – недолгую прогулку по городу, визит к банкомату, от которого Уоррен отошел с удивленными глазами и фразой «я же богат…». Оказалось, что за проведенные в Лесу месяцы ему платили не просто, как солдату из отряда спецназначения, но солдату в максимально тяжелых боевых условиях…

Белинда не спрашивала сумму – ей хватило его растерянного счастья.

А после ресторан. В котором он ел и не мог наестся – точнее, наелся сразу, но все желал попробовать разные и давно забытые вкусы. Назаказывал столько разного, что официант начал выставлять тарелки на соседние столы, к счастью пустующие.

Ее Уоррен. Ее собственный настоящий Воин, мужчина, дорогой человек – как же долго она к нему шла.

Интересно, осталась ли на ее ладони Мирина звезда? Или исчезла – зачем теперь?

В какой-то момент Бойд вдруг принялся стонать громче, заметался по постели, начал сжимать и разжимать кулаки, подергивать.

Ей стало ясно – кошмар. Он однозначно видел в своем сне Лес и, наверное, их последнюю битву, в которой настоящая Лин не участвовала.

«Так не пойдет, милый… Не нужно без меня».

Она слышала об этой технике лишь однажды – от Лума. И то рассказывал он не ей, а Уме, но Белинда запомнила: ко сну другого человека можно подключиться. Если соединить определенные точки тонких тел, макушечный маятник, а после нырнуть в тоннель…

Белинда закрыла глаза – рядом с беснующимся во сне Бойдом задышала ровно, глубоко. И спустя минуту скользнула, как кролик по норе, в чужую пещеру…

Он рубился, как в последний раз: в порванной майке, со здоровенным мечом, которого она никогда не видела в жизни. А у нее в руках топоры – сойдет. Отступал все дальше, терял силы, а заодно и надежду, едва держался на ногах, спотыкался.

– Подмога нужна? – крикнула ему из-за спины, и Бойд резко, как ужаленный, обернулся.

– Лин?!

– Хотел один?!

Она улыбалась той самой сумасшедшей улыбкой, которая появлялась лишь тогда, когда заводила свое вращение красная сфера убийцы. А вокруг знакомый ей лес; зубастые псы-мутанты и даже парочка никогда ранее не виденных ею монстров – их Бойд видел где-то в чаще раньше, еще до нее.

– Всегда и везде вместе, ведь так?

Она ввинтилась в напирающих на него собак с такой агрессией, что те бросились врассыпную – уловили, что пожаловала смерть.

– Рад мне?

И заработали синхронно, совсем как раньше, меч и топоры, отпугивая оставшихся врагов.

– Куда дальше, – здесь во сне командир потерял ориентацию. – Я забыл, где лагерь.

– Ну, забыл и забыл… – зато Лин не забыла, что это сон и что в нем можно порезвиться, но невозможно умереть. – Как насчет того, чтобы выиграть эту битву еще раз? Согласен?

На нее смотрели удивленно, как на сумасшедшую….

– Разве это не здорово – переживать кошмары вместе? Тогда они и не кошмары вовсе…

Она гладила его по короткому ежику волос – успокаивала уже проснувшегося, стирала со лба капельки пота.

Сон не завершила – Бойд вылетел из него с рыком после того, как получил в грудь сильный удар, которого, по-видимому, боялся наяву.

Лин не сказала, что присоединилась к любимому осознанно. Для чего?

– Первый сон и сразу ужасы…

– А чего ты хотел? Столько лет там.

– Неужели каждую ночь так будет?

– Даже если каждую. Однажды пройдет.

– А ты там дралась так же хорошо, как…

Уоррен почему-то притих, будто перестал дышать. За окном глубокая ночь; шумный проспект под окнами умолк.

– Белинда, я хочу сказать… – и снова тишина. Беспокойная, напряженная. – Здесь внешний мир… Если хочешь быть свободной – не важно, что говорила в Лесу…

– Перестань, – она положила на его губы палец, – я не хочу быть свободной. Не от тебя. Я с тобой не потому, что однажды сболтнула лишнего, а потому что полюбила. Но ты прав – мир. Если свободным хочешь ты…

Бойд перекатился на нее, навис грозный, жесткий, такой же, как в Чернолесье.

И ничего не сказал. Смотрел долго, пронзительно, будто давлением веса своего тела указывая на новый порядок вещей, который отныне и впредь не сломать. Затем добавил коротко, но емко.

– Моя. И никому.

Лин после этой фразы открылась новая глубина слова «счастье».

Не спали до самого утра. Любили друг друга, касались, чувствовали, обнимали, просто лежали. Уже рассвело, когда Бойд спросил:

– Знаешь, что мы сегодня будем делать?

– Когда, наконец, выспимся?

– Пойдем в риэлторское агентство.

– Снимем квартиру? Дом?

– Купим дом.

– Купим?

Белинда после этих слов распахнула слипающиеся веки.

– Да. Любой.

Неужели у них будет дом? Один на двоих? Где каждый из них – часть целого?

– Правда?

– Угу. Оказывается, Дрейк за то, что я резал этих тварей, отсыпал мне прилично деньжат. Вот уж не знал, когда махал мечами. Но ты спи, я пока побреюсь, если не забыл, как это делать станком, а не лезвием. Потом принесу сюда завтрак, когда проснешься. Я подожду, спи.

* * *

Ехали по широкой окружной дороге; снаружи летел снег. Машина среднего класса – новая, юркая, удобная – все, как и положено риэлтору. Сам риэлтор – тщательно причесанный мужчина средних лет – успевал все: и отвечать на телефонные звонки, и крутить руль, и говорить с сидящим рядом Бойдом:

– Почему до сих пор не продали? Причины две. Во-первых, объект появился у нас всего две недели назад, так что попросту не успел уйти, как говорится, «с пылу, с жару». А во-вторых, удаленность. Нет, понятно, что сейчас все на машинах, но все равно – восемнадцать километров от города…

Белинде – хоть все пятьдесят. Она, когда увидела этот дом на фотографии, ахнула – особняк стоял на холме. На покатом и пологом, совсем как Тин-До.

«Свой Монастырь, – гладили фото подушечки ее пальцев, – своя крепость», – ласкали контуры двухэтажного особняка жадные глаза. И она все никак не могла отпустить страницу.

Конечно, Уоррен присмотрит что-то другое – что-то для себя и себе по нраву. Прежде чем отдать каталог своему спутнику, Белинда пыталась сфотографировать дом глазами, – может, когда-нибудь она сама…

Маловероятно. Пять с половиной миллионов – такую сумму ей не поднять.

– Мы хотим его посмотреть, – вдруг объявил в офисе Бойд.

– Этот? – удивился консультант.

И удивилась Белинда – подняла недоверчивые распахнутые глаза.

– Нравится?

Нравится ли ей? Нравится?!

Ее поняли без слов.

– Когда сможем выехать? Сейчас?

– А у вас уже готова вся сумма? Потребуется ли вам кредит, ипотека?

– Ничего не потребуется – все готово.

И темноволосый мужичок впервые с прихода гостей засуетился – уловил, что наклюнулась крупная рыба.

Вокруг застыла сказка – кусочек чудесного мира. И тишина. Такая, когда слышен каждый поворот ветерка, когда только трава и облака…Позади дома пушистые елки, впереди склон, по которому расставь руки в стороны и несись – к радости, к свободе, к себе навстречу.

– Нравится?

Ей так нравилось, что она временно перестала говорить – просто боялась уйти отсюда, боялась, что станет неадекватной, когда скажут «пора». Зацепится за камень, за лавку, за дверную ручку.

– Твой дом, верно?

Бойд стоял рядом, вместе с Белиндой смотрел, как сыплется на траву снег. Эту картину она могла бы наблюдать вечно. А на веранде плетеные стулья, и можно разжечь настоящий огонь….

Ей бы сказать «давай посмотрим то, что нравится тебе» – так было бы верно, но Лин продолжала молчать. А снег все шел и падал на траву с тихим шуршанием.

– Но… не твой?

Она очень боялась этого вопроса. Боялась, что после придется ехать куда-то еще, кивать головой – да, хороший. Конечно, нравится, Бойд… Но не так сильно, как тот, первый…

Наверное, со временем она привыкнет.

Вместо ответа Уоррен сжал ее пальцы, и глаза его льдистого цвета тепло улыбались.

Она подумала: «Нужно обязательно купить ему шапку».

– Эй, мистер Томсон! – окликнул ее спутник стоящего в стороне мужичка. – Мы готовы совершить покупку. Нам все нравится.

И Лин чуть не подпрыгнула на месте. От счастья зажмурилась, стиснула кулаки и совершенно не по-взрослому издала высокий и восторженный звук «У-и-и-и-и!».

* * *

– Здесь совсем… как там!

– Так же мрачно?

– Нет, ну что ты – так же… мирно.

Вечер. Они пили чай, сидели на диване перед широким панорамным окном, за которым на раскатившийся до самого горизонта пейзаж падали сумерки.

– Ты счастлива – это главное.

– Я не дала тебе посмотреть другие…

– Плевать. Я не хотел долго выбирать. Твое лицо для меня все решило.

Белинда все никак не могла поверить, что очутилась в месте, где точно так же, как на далеких холмах у Ринт-Крука, застыло время.

– Хочешь, мы как-нибудь съездим туда? И ты все увидишь своими глазами. Поздороваешься с теми, кто меня учил.

Она думала, что Бойд откажется, но он неожиданно согласился.

– А, давай. Почему нет?

Белинда гладила лежащую на ее колене ладонь – всю в шрамах. Для нее будет честью появиться в монастыре с человеком, прошедшим Черный Лес. Просто со своим человеком.

– Наверное, тебе сначала нужно будет решить какие-нибудь дела?

– У меня нет дел.

– Совсем?

Им обоим не верилось – иной мир, свобода, тишина, свой первый угол.

– Но ведь у тебя же есть друзья?

При этих словах Уоррен надолго ушел в свои мысли.

Потом кивнул. Притянул Лин к себе поближе, обнял, потерся о ее висок подбородком:

– Есть. Только я давно их не видел.

– Хочешь, мы пригласим их к нам на новоселье?

– Нет… Пока не надо. Потом. Когда-нибудь.

Она не стала давить. Всему свое время – свои час и минута.

При выключенном свете пейзаж за стеклом казался и вовсе мистическим – бесконечной черной посадочной полосой.

Знала ли она, что однажды окажется здесь – в далеком доме, на вчера еще чужом диване, с человеком, роднее которого у нее теперь нет?

И вновь накатило странное ощущение течения жизни – сегодня они здесь. И никто не знает, что случится завтра, послезавтра. Люди могут надеяться, но не могут знать наперед: если в дверь войдет судьба и протянет руку – пойдешь.

Только идти теперь они будут вдвоем, и потому не страшно.

– Спасибо, Уоррен, – прошептала Лин тихо.

– За дом? – ее погладили по плечу.

– За тебя. За что, что ты есть. За то, что я могу находиться с тобой рядом.

Он промолчал.

Но только он умел так молчать, что ей делалось спокойно на уме и тепло на сердце.

Сегодня она вновь будет охранять его сон. И еще молиться – говорить «спасибо» жизни. И благодарности ее – Лин точно знала – хватит на то, чтобы обнять целый мир.

Глава 11

Прическа, безупречный макияж, «женские» манеры – она делала все это для Килли, но никогда не становилась для него красивой. А для Бойда являлась нежным цветком, одетая в неброскую спортивную куртку, с рюкзаком за плечами и без следов косметики на лице.

– Бежим, а то опоздаем!

Они ловко рассекали толпу автовокзала – огибали препятствия, словно камни рыбешки, – неслись к выходу на перрон.

Автобус на Ринт-Крук оказался темно-синим, блестящим, с покатыми боками.

Место пять и шесть; у Уоррена в рюкзаке бутерброды, у Белинды в кармане корешки от двух билетов.

Водитель объявил, что в пути они проведут без малого шесть часов.

* * *

Здесь снова было сыро; мела снежная крупа – опускалась в извечные лужи на темном асфальте и тут же таяла.

Ринт-Крук.

Как давно…

По странному стечению обстоятельств для Белинды здесь все, начиная от угла здания маленького вокзала, до поворота на единственный отель, казалось безнадежно знакомым, почти родным.

Здесь она курила… Отсюда смотрела на единственное такси.

– Ты чего?

Бойд уловил ее напряженный взгляд и, как случалось, напрягся сам.

– Он догнал меня здесь, в этом городе, – и администратор в отеле, наверное, тот же – как же его звали?

– Твой бывший?

– Угу.

«Бывший» прозвучало, как «мудак», а взгляд Бойда пообещал, что с этим моментом они еще однажды разберутся.

– Куда дальше? Будем делать здесь стоянку на ночь?

– Нет смысла. Просто, – Лин окинула взглядом окрестности, – давай на обратном пути погуляем по этому городку? Посидим на мосту.

– Как скажешь. Чем он тебе дорог – этот мост?

Белинда не ответила.

Водитель такси, совсем как тот, который вез ее в прошлый раз, удивился:

– Просто к холму?

– Да. К подножию самого высокого – там еще дорога поворачивает.

– Я понял… Но вы знаете, что там даже телефоны не ловят?

И снова елочки с висящей паутиной, узкая и почти незаметная тропка – путь наверх. Поначалу они брели в молочном тумане – густом и плотном. Затем пелена рассеялась. Изо рта Белинды на выдохах валил пар; Бойд молча шагал следом – час, второй, третий. Поразительно, но он ни разу не спросил ее: «А ты уверена, что верно помнишь дорогу?»

Спустя еще минут сорок Белинда разулыбалась:

– Ты настолько мне веришь?

– Ты о чем?

Ее волк, ее скала.

– А вдруг я потерялась?

– Значит, мы потерялись вместе.

Он совершенно этого не боялся – Лин внутри парила. Она парила с тех пор, как Бойд вошел в ее сердце и жизнь.

Когда-то она взбиралась на этот холм иначе – дольше, с другим настроением. Желала прыгнуть с обрыва, если пресловутый монастырь так и не найдется.

Как хорошо, что не прыгнула.

Она задохнулась от восторга, когда увидела башни Тин-До. Думала, уже все знает, привыкла – ан-нет. Легко и быстро забилось от радости сердце, застрял в легких воздух – Белинда снова забыла, как дышать.

– Скажи, красивый, да? Ну, скажи? Похож на то место, где мы сейчас живем?

Уоррен тихо трясся от хохота.

– Эй, ты чего? Эй?!

Бойд притиснул к себе спутницу и признался:

– Помнишь, когда ты показала мне свой «диплом»?

– В Лесу?

– Да.

– Помню.

– Я подумал, что ты сама его «нарисовала». Прости, но я не поверил, что он из монастыря.

– Ах, вон оно как?! Противный! Догоняй теперь! Догоня-я-я-яй!

И она проворно понеслась с холма вниз – по направлению к далекой каменной стене.

(Secret Garden – Niall)

Белинда нырнула в знакомую среду и засияла, заискрилась, ожила. А ему в диковинку было все: бубен, в который она стучала осторожными и почти невесомыми движениями, линии на нем. А после лицо привратника, отворившего ворота, – не само лицо его, но улыбка, которая (Бойд был готов в этом поклясться) почти никогда не растягивала в стороны узкие потрескавшиеся губы.

– Балинда-По!

Пока шагали к храму, Уоррен глазел на окрестности – длинные, уже укрытые снежком луга, курящиеся чаши, – слушал слова чужой речи, дивился. Здесь и впрямь время текло иначе – подобное он чувствовал. Разлилась вокруг Тин-До неспешность и размеренность, пропадала внутри стены-змеи всякая спешка, отступали страхи. И хотелось молчаливо созерцать.

Он вдруг неожиданно пожалел, что никогда не учился здесь сам – в месте, где секунды имеют ценность, а каждый жест смысл.

– Мастер Шицу у себя? – интересовалась Лин у проводника.

Тот кивал.

Уже вошли внутрь, когда Бойд спросил:

– Слушай, а покурить здесь где-нибудь можно?

Ему указали на лестницу.

– На самый верхний этаж. Там колоннада – на ошибешься.

Наверх он взбирался долго – потому что непривычно по винтовой. И открытый зал колонн, между которыми гулял ветер, действительно увидел. Прошагал его до середины, устроился там, откуда открывался хороший вид во внутренний двор. Щелкнул зажигалкой.

И не успел затянуться второй раз, когда увидел ее – шагающую к нему девчонку с ирокезом.

Лин говорила о ней лишь однажды – бойкая, мол, стали подругами. С татуировкой дракона на голове – ну, точно она.

Девица приблизилась настороженная, недоверчивая, как воробей. Клыкастый, впрочем, воробей – движения выдавали в ней неплохого бойца, – Уоррен давно научился различать людей по походке.

«Как же ее?… Умаринна?»

– Привет. Новенький? – та, полного имени которой он так и не вспомнил, глянула на него с прищуром. Закурила, дым выдохнула через ноздри, и Бойд едва не закашлялся с крепости местного табака.

– Старенький, – ответил едко.

– Старенького бы я помнила.

– Старенький, чтобы учиться.

– Учиться никогда не поздно.

Уоррен в ответ хмыкнул.

– А ты точно такая, как она описывала.

– Кто?

– Подруга твоя.

– Нет у меня…

Девчонка с сигаретой прервалась на полуслове – забыла про то, что держит в пальцах самокрутку, подалась вперед:

– Эй, ты про какую подругу?

– Белинду.

– Белинду?!

И Бойду тут же стало ясно, что девчонки – они и есть девчонки. Выскользнула из неловких рук зажигалка, расширились зрачки, моментально слетел весь пафос:

– Она здесь? Вы вместе приехали? Здесь? Говори же!

– Она у какого-то Мастера вашего …

И девица с ирокезом унеслась туда, откуда пришла, даже не попрощавшись.

* * *

– Здравствуй, Белинда-Сайдэ.

– Белинда-По.

– Нет, – покачал головой Мастер и еще раз внимательно заглянул ей в глаза. – Сайдэ мы называем воина, которого в бою закалила смерть.

Лин не нашлась, что ответить. И почему-то потупила взгляд – не хотелось рассказывать ни про Черный Лес, ни про то, зачем вообще когда-то пошла в него.

Но Шицу ни на чем не стал настаивать – было видно, что гостям он очень рад.

– Ты ведь не одна пришла?

– Нет. Со своим… Воином.

– Это большая честь для нас. Почтите ли вы своим присутствием наш обед?

– Конечно.

– Я рад. Мы все вам очень рады.

Не успел Мастер выпустить ладони Лин из своих, как в келью, нарушив все правила приличия, с радостным воплем ввалилась Рим.

* * *

Тринадцать новых учеников. Шестеро старых выпустились.

Все так же висело над холмами по-зимнему тяжелое небо.

Час назад закончился ритуальный обед и приветственные речи – по случаю прибытия гостей открыли легкое сливовое вино Такэ. Белинде махали с дальнего конца стола Арвай, Данзан и Ням. Ни Тоно, ни Лума, ни Умы – время текло здесь, словно вода на перекате, и одни лица сменяли другие.

Теперь на лугу танцевали Мастера – кланялись небу, земле, воздуху, живой творящей энергии мира. Сидящей слева от Лин Бойд смотрел на них зачарованно.

А справа шептала Рим:

– Говоришь, работу легко нашла? А я все никак не могу решиться. То, вроде, подумаю, что пора, то вдруг что-то остановит, и дальше сижу. Медитирую, блин.

– Ну, когда почувствуешь, что пришло время, найди меня.

– Зачем?

– Хочу тебя кое с кем познакомить.

– Это с кем еще?

– Узнаешь. Когда выйдешь.

– А ты далеко поселилась?

– Не очень, в Нордейле. За полдня доберешься.

«С этим?» – спросила Рим глазами, и Лин, улыбаясь, кивнула.

«Хороший», – одобрила всем видом Уриманна. Вслух ничего комментировать не стала.

Тихо падал снег; плавно, словно возраст не наложил отпечатка на тела, двигались Мастера – благодарили мир за людей, за открытые сердца, за текущую в них любовь.

– Мне этого не хватало, – прошептала Лин. Всего этого: размеренности, весомости тишины, кристальной осознанности о том, что ценность заключается не в знании, но в приятии мира без границ, в приятии себя.

– Значит, мне тоже будет не хватать, – хмыкнула Рим.

А Бойд вдруг изрек:

– Монастырская хрень, поди ж ты. Но жаль, что я здесь не учился.

И подруги переглянулись.

Эпилог

Неделей позже.

Нордейл. Уровень четырнадцать.

– Уоррен, она возвращается! Рим приезжает – решилась!

Белинда махала письмом, как сумасшедшая.

Решилась-решилась-решилась! Наконец-то!

Бойд не слышал, говорил по телефону. Лин забежала к нему лишь для того, чтобы сообщить, что ненадолго уезжает в город. Ей кивнули.

Запищали кнопки мобильного; диспетчер такси приняла новый заказ: от Хальтт восемнадцать до пересечения Сорок Второй и Лэнгтон.

А оттуда квартал пешком.

До центрального здания Комиссии.

* * *

– Джон, скажите, Вы могли бы пригласить двух людей пройти тест «М-23»?

– В теории, могли бы.

– Только так, как будто это Вы, я не я, ладно?

Сиблинг смотрел на нее с мягкой полуулыбкой и привычным упреком в глазах – мол, вечно ты пытаешься меня под что-то подставить. Но Лин было тепло – Джон остался ее «медведем», ее настоящим плюшевым другом. Он спас ее тогда, в Лесу – она откуда-то совершенно точно знала это.

– И спасибо Вам. За Лес.

Мастер Мастеров вздохнул.

– Разве для этого я тебя учил?

– Для этого. Чтобы однажды я стала счастливой.

– И ты стала.

Она стала. Настолько, насколько это вообще было возможно.

– Я этому рад. Действительно рад.

А Белинда радовалась другому – она не потеряла Сиблинга. Как человека знакомого и ценного, как человека давно уже не чужого. Того, кто, возможно, однажды продолжит ее учить.

– Скажи мне, заговорщица, а ты уверена, что те, кого мы пригласим, смогут пройти «М-23»?

Чен и Рим? Белинда задумалась: вроде бы, должны. И хорошо, что они встретятся «случайно», а после выдержат совместное испытание – это всегда лучше для начала знакомства. Ей ли не знать?

– Существуют тесты чуть проще двадцать третьего – например «М-17», для физически выносливых людей. Или «М-19» для хорошо тренированных.

– Хорошо, пусть будет «М-19».

Действительно, вдруг двадцать третий они завалят? А на девятнадцатом порезвятся вместе.

Сиблинг хмыкнул.

– Что ж, называй мне имена.

Она собиралась уходить, когда он окликнул ее.

– Белинда?

– Да?

Мастер Мастеров на секунду изменился в лице, как от зубной боли.

– Кстати, у меня для тебя есть две новости – хорошая и плохая. С какой начать?

Залитые светом стены кабинета; теплый прогретый солнцем стол, шуршание серебристой формы. Ей не нужны плохие новости – не сейчас, когда счастливая жизнь только наладилась.

«Только не про Бойда», – барабанным боем билась в голове мысль. – Только не опять что-нибудь…»

– Это… ведь не про Бойда?

Сегодня они собирались пройтись по магазинам – заказать новые кольца. Такой счастливый момент…

– Так с хорошей или плохой?

– Давайте с плохой.

Черт, если нужно выдержать что-то еще, она выдержит.

Сиблинг, глядя на ее полное решимости лицо, хмыкнул.

– Тебе знаком человек по имени Джордан Макгир?

Килли?

– Конечно.

Причем здесь Килли? Она не вспоминала о нем с тех пор, как… Вообще не вспоминала. Давно.

– Жаль сообщать, но он умер вчера. Убит в бандитской перестрелке.

При этих словах Лин не почувствовала ничего, кроме облегчения – облегчения, что новость не про Бойда.

«Мир его духу. Куда бы Килли не отправился теперь, он всегда сам будет выбирать свою судьбу».

– А хорошая? Вы сказали, что есть еще одна новость, – хорошая?

– Да. Есть. Один человек, сообщая тебе новости, ошибся.

Она так и стояла в дверях, силясь сообразить, о чем идет речь.

– Хочешь подробностей? – Джон смотрел лукаво, в первый раз без упрека. – Тогда будь сегодня в два тридцать в городском парке перед университетом. Все поймешь.

* * *

14:30

Здесь шумели и гомонили, смеялись и спорили. Здесь пахло лапшой, соевым соусом и жареной картошкой – всем тем, чем торговал «на вынос» киоск по соседству. Здесь носили под мышками книги, а к рюкзакам крепили десятки значков. Здесь жили «братствами», группами и сообществами – вдыхали знания, а выдыхали скабрезные шутки. Здесь текла самая настоящая, бурлящая, как река, студенческая жизнь.

А Лин сидела на лавочке и ежилась от холода.

«Почему Джон не сказал, где именно ждать?» И кого ждать в четырнадцать тридцать в парке?

Тихий, показавшийся ей знакомым голос, она услышала, когда часы на ее запястье показали четырнадцать тридцать одну:

– … да, сегодня выписали. Сразу на работу? Конечно, я уже належался, сколько можно? Шов не болит, говорить могу спокойно…

У нее защипало веки прежде, чем она успела обернуться.

Роштайн.

Живой.

«Старик? Без документов…? – зазвучал в голове голос санитарки. – Умер он еще в машине…»

«Ошиблась, сообщая новость…»

Белинда терла веки, а из-под пальцев катились по щекам слезы: живой. Живой. И скользнул, будто смазанный маслом, в сторону тяжелый камень с сердца.

«Ошиблась, сообщая новость…»

Та женщина ошиблась – умер кто-то другой, не Роштайн.

– … а вора нашли, да. Уже через два дня – мне позвонили прямо в палату. Нет, от марок я сразу отказался – право, не хочу повторения этой истории.

Иан прошел мимо Белинды, не заметив последнюю, – его отвлекал коллега, а так же на каждом шагу здоровающиеся студенты.

– …если бы не та девушка, которая меня охраняла – мой телохранитель…

– Тебя охраняла девушка?

Лин шагала прочь из парка, прочь от университета.

Не по-зимнему ярко светило солнце и синело над головой небо.

Прогорклые слезы вдруг сделались солеными, счастливыми.

Им сегодня выбирать кольца…

– Такси! Такси-и-и-и!

Когда Иан Роштайн замер и обернулся, потому что услышал знакомый голос, подзывающий машину, чья-то темноволосая макушка уже скрылась в салоне. Хлопнула дверца.

За затемненным стеклом улыбающаяся Белинда Гейл диктовала водителю адрес.

Конец

Послесловие

«Последний Фронтир» – один из самых долгих двухтомников в моей жизни. И один из самых сложных романов, в который я попыталась вложить все свои знания о мире и жизни, какие имелись в моей голове… до тех пор пока не поняла, что там, где есть любовь, не нужны никакие знания. Именно так. От знаний мы вновь приходим к «незнанию», и в этом есть своеобразная правильность.

Кстати, а знаете ли вы, что дальше случилось с Лин? Они вместе с Рим открыли школу боевых искусств – очень простеньких искусств, конечно. Скорее, школу самообороны для тех, кому требовалось дать отпор таким, как Килли.

С Фрэнки и Олафом они до сих пор контактируют, а Чен… Чен нашел свою судьбу, когда пришел по приглашению Комиссии проходить тест «М-19». Кто ему его послал, как вы думаете?

Немного жаль расставаться с книгой. С великолепными холмами, холодными и монументальными стенами Тин-До, теплой печкой в комнате рядом с кухней, со здешним краснощеким поваром и молчаливым привратником.

Мы уже перейдем к какой-нибудь новой книге, а где-то в Ринт-Круке так и будет шуметь река и скрипеть под подошвами Мора и Миры старенькие доски моста. Эти двое всегда найдут себе работу, я уверена. Покуда мы стараемся быть лучше и истреблять в себе «худшее», этой паре всегда найдется, чем заняться, не так ли? А принять себя целиком – что может быть сложнее? Но в том и интерес.

Закономерный вопрос: а о чем будет следующая книга? Пока, увы, не знаю. Но знаю, что она точно будет. Главное, сделать вдох, паузу, краткосрочный момент отдыха, а после снова в путь, который начнется с пустой страницы, проложит дорожку в сердце и не закончится уже никогда.

Вернулся ли Бойд в отряд? Думаю, что вернулся.

И я очень рада, что у нас теперь есть такая пара, как Уоррен и Лин. Вот уж с ними в любой передряге спокойно.

Ну, что, по чайку? И по пироженке?

Удачи Вам, счастья, радости и сил для каждого дня этой порой нелегкой, но всегда интересной жизни.

До новых встреч!

Ваша,Вероника Мелан19.02.2018

Оглавление

Часть 1

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть 2.Черный Лес

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Часть 3. Возвращение

  Глава 10

  Глава 11

Эпилог

Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg