«Детский мир»

Детский мир (fb2) - Детский мир [litres] 2566K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Марина Михайловна Ли

Марина Ли Детский мир

© Марина Ли, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Пролог

Сирена панически кричала, заглушая все мысли и мешая сосредоточиться на главном, а бортовой компьютер равнодушно вещал:

– Внимание! Угроза внешнего нападения. До сбрасывания капсул осталось 15 минут. Угроза нападения. Угроза нападения. До сбрасывания капсул осталось 14 минут.

– Да выключи ты к эту тарахтелку! – взревел капитан, трясущимися руками щёлкая по тумблерам и раз за разом вводя в главный компьютер одну и ту же команду.

– Слушаюсь, кэп, – ответил первый помощник, и через секунду в рубке наконец наступила тишина.

– Что случилось? – капитан был взволнован и даже немного напуган. Впрочем, ни первый помощник, ни второй пилот не могли с уверенностью сказать, нервничает их высокое и почти бессмертное начальство, или нет. Они были всего лишь обычными людьми, где уж им до королевского спокойствия тех, в ком течёт голубая кровь.

– Кэп… – сержант заглянул в рубку, бледный, как смерть. – Кэп, у нас тут…

– Помолчи, Ёж, – рявкнул капитан, не глядя на младшего брата. – У нас тут полный бардак!

Через секунду непрестанно мигающая лампочка на табло успокоилась, и все посмотрели на неё с настороженным вниманием.

– Неужели всё? – прошептал первый помощник.

– Уф… – выдохнул капитан и отвалился на спинку кожаного кресла. С секунду посидел с закрытыми глазами, а потом обратился к сержанту:

– Так что там такое смертельно-неотложное, Ёжик?

– Именно, что неотложное, – ещё больше бледнея, произнёс брат капитана. – Кто-то сбросил две капсулы.

Капитан посмотрел на экран молчаливого компьютера, наклонил немного голову и хрипло уточнил:

– Только не говори мне, что это…

– Не скажу, – поспешил заверить сержант.

Хозяин судна почернел лицом и обречённо прошептал:

– Она убьёт меня.

Глава 1 Я знаю пять имён

По правилам игры участники подбрасывают мяч вверх или бьют им по земле со словами: «Я знаю пять имён мальчиков (девочек, названий городов, животных, цветов и т. д.), при этом считая: Дима – раз, Вася – два, Лёша – три и т. д. Когда кидается мяч – произносится только одно имя (название). Если игрок ошибается или долго думает – мяч передаётся другому участнику. Побеждает игрок, который дольше всех играл с мячом и ни разу не ошибся.

На сегодняшнем ужине кроме меня, Цезаря, Мастера Ти и Палача были её величество Кло с сыном, а также их невыносимость Клиф и генерал Цветков, чтоб его разорвало, наконец! А также его супруга, да постигнет её та же участь.

Поэтому не было никакой возможности отправить на ужин Тень. Самой пришлось идти.

– Лялечка, вы сегодня удивительно молчаливы, – проворковала вышеозначенная супруга. Она почему-то решила, что раз нас с ней посадили рядом, мы автоматически становимся подружками.

– Не обращайте внимания, – проворчала я, изо всех сил стараясь, чтобы моё ворчание долетело до Сашки. – Просто критические дни.

Мастер Ти отвратительно громко царапнул вилкой о тарелку и поднял на меня пугающие чёрные глаза.

Я замерла, ожидая Сашкиной реакции, но Цезарь только раздражённо дернул плечом и продолжил что-то нашёптывать королеве на ушко.

Зато Мастер Ти оживился.

– Дорогая, – потянулся ко мне через стол и перехватил мою правую руку. – Если вам по этому поводу нужен совет, то я…

– Руки убрал! – Сашка повернул голову в нашу сторону, и я увидела, как возле ямочки у него на подбородке пульсирует синяя жилка.

Мастер Ти только ещё сильнее сжал мои пальцы и скороговоркой выпалил:

– Вы же знаете, Лялечка, в Доме мы вас всегда встретим с распростёртыми объятиями…

– Ты озверел, Могилевский!?? – рявкнул мой старший брат так, что в люстре над головой две висюльки ударились друг о друга и спикировали прямо в тарелку к той самой супруге, которой вдруг захотелось стать моей подружкой.

А в тарелочке был острый помидорный суп, красный, обжигающий. И, как оказалось, очень оригинально играющий на белом атласном платье. Супруга раздражённо вскрикнула и сделала вид, что ничего не произошло:

– Лялечка, – произнесла она все тем же елейным тоном, следя за тем, как Могилевский медленно прячет руку под стол, – А что вы думаете по поводу последнего номера «Цезарь навсегда»?

– Нам ещё не приносили, – сказала я, не подумав, и застыла под ледяным Сашкиным взглядом.

– Вам? – генерал оторвался от королевского декольте и обернулся ко мне. – Я думал, цесаревна живёт в Башне Одиночества.

– Живёт, – промямлила я, торопливо затыкая свой болтливый рот гигантской креветкой. – И ещё активно изучает эпоху Вассального подчинения. Вот её и заклинило на множественном числе… Так и говорю теперь: мы поели, мы попили, мы сдали экзамен, мы прочитали журнал, у нас критические дни…

Сашка опалил меня гневным взглядом, а Мастер Ти липким. Сразу захотелось пойти и помыться, а потом прыгнуть в кровать к Тени и прошептать:

– Тоська, хочешь, расскажу сказку?

Но тут в распахнутую дверь галопом влетел посыльный и проскакал до Сашкиного кресла, которое больше всего напоминало чудовищный зелёный трон, шепнул что-то на ушко. Что-то, от чего Цезарь нахмурился, оскалился, словно сглатывал горький спиртовой коктейль, повернулся к её величеству Кло и процедил:

– Прошу пройти в переговорную.

А затем, не глядя в мою сторону:

– Ольга, иди к себе.

Я замерла на месте с ложкой помидорного супа у рта, в положении полусогнутом и слегка униженном. Он серьёзно? Вот так вот, вышвырнуть меня, словно щенка? Облизала ложку и потянулась за второй.

– Оля, ты меня плохо слышишь?

Он даже не посмотрел в мою сторону. Неужели Палач прав, и у Цезаря действительно есть глаз на затылке?

– Я просто хотела… – «спасти свою гордость перед всеми этими шакалами»?

– Марш к себе! – приказал Сашка, а с люстры сорвалась еще одна висюлька, и снова в тарелку с не моим помидорным супом.

Я встала. На негнущихся ногах гордо дошла до двери, брезгливо оттолкнув руку Мастера Ти, чтоб его разорвало! Прокляла Сашку ледяным взглядом, когда за собой закрывала дверь. А потом подобрала юбки вечернего платья, задрав подол почти до пояса, и помчалась в комнату, которая примыкала к переговорной.

Когда ты живёшь в Башне Одиночества, то хочешь-не хочешь выучишь все тайные ходы дворца. Самым сложным во всей этой ситуации было отдышаться. Потому что дышала я громко и со свистом, и все законы физики указывали на то, что если слышу я, то, вероятно, слышат и меня.

Дверь распахнули ударом ноги, и в помещение влетел злой, как тысяча чертей, Цезарь. Вихрем метнулся к пульту управления и, пробарабанив на клавиатуре какую-то команду, стал ждать.

Королева Кло перепуганно мялась за его спиной.

– Можете присесть, – бросил Сашка и добавил презрительно: – Ваше величество.

Не спуская перепуганных глаз с мужской спины, женщина присела на край стула, а затем экран визора вдруг переключился на незнакомую мне местность, и королева несдержанно застонала, закрыв лицо руками.

– Это война, моя дорогая, – произнес Цезарь и постучал пальцем по монитору.

– Я… не… – пробормотало её Величество, всё ещё пряча лицо в ладонях.

– Я не… – мерзким голосом передразнил Сашка. Уж мерзким-то он умел быть, я об этом знаю лучше всех во дворце, в Яхоне и, возможно даже, на всей планете. – Какого хрена, я тебя спрашиваю, люди в твоей форме делают у дикарей?

После его слов я внимательнее присмотрелась к картинке на визоре и поняла, почему местность мне показалась незнакомой. Просто в диких землях я никогда не была. Ну, оно и понятно. После того, как Сашка двенадцать лет назад узурпировал власть, меня не выпускали даже из дворца… Что уж говорить о границе.

– Прости, прости, пожалуйста, – лепетала королева Кло. – Это Клиф, его идея, я просто…

– Доставить сюда этого мозгоеда – рявкнул Цезарь, и я услышала, как за моей спиной по коридору прогрохотали чьи-то торопливые шаги. По поводу эпитета, которым Сашка наградил третьего соправителя, я не возмутилась. Но едва удержалась от того, чтобы не проворчать ехидно, что чья бы корова насчет мозгоеда мычала, а Сашкина уж пусть бы молчала в тряпочку. Другого такого как Цезарь не найдёшь, хоть излазь вдоль и поперёк весь Яхон и Дикие земли впридачу. Клиф явился на удивление быстро. И, судя по звукам, доносившимся из коридора, его заслуги в этом не было. Их Невыносимость принесли в переговорную на руках. Я мысленно погладила себя по головке за хороший каламбур и обратилась в слух.

– Клифик, мальчик мой, – слишком ласково проговорил Цезарь, забыв о том, что третий соправитель старше его лет на сто или даже двести: точный возраст старика скрывали все учебники по истории и энциклопедии, а я искала очень усердно. – Правда ли то, что мне рассказали сегодня?

Не понаслышке зная о степени скверности характера моего брата, Клиф молчал. Молчал, и, если верить бледности, залившей его всегда омерзительно-розовые щёки, вспоминал: успел ли он оставить завещание и точно ли указал там, кому выносить какашки за его любимым мопсиком.

– Кло? – Сашка посмотрел на вмиг постаревшую королеву. Не то что она была слишком молода до этого, но точно моложе Клифа. – Что ты мне тут только что мямлила о Диких землях?

Её Величество громко всхлипнула, а его Невыносимость безмолвно зашевелил губами, молясь древним богам… И в этот момент я действительно за него испугалась. Нет, Клиф, несомненно, был липким занудой, меня трясло от отвращения, когда он прикасался к моей руке своими всегда потными ладонями и склонялся над запястьем для влажного поцелуя. Но это не означало, что я желала бедолаге смерти. Ну, не более трех-четырех раз, точно. И то не всерьёз, а так, гипотетически и в минуты обострения моей мизантропии.

Сейчас же Сашка зацепился мрачным взглядом за старческие губы, безмолвно шепчущие древние слова.

– Скажи, что мне показалось, Клиф… – попросил Цезарь и в притворном недоумении развёл руками. – Ты что же, сейчас… молишься?

– …на чёрных крыльях свободы… – уже не скрываясь, торопливо произнёс третий соправитель, поднимая правую руку, чтобы закрыть лицо от удара. – Сквозь время летящие птицы…

И в следующий момент я испугалась, потому что мир вдруг стал красного цвета. Я отшатнулась от глазка и зажала рот руками, чтобы не заорать, когда до меня дошло, что это в переговорной на стены брызнула кровь.

– Никогда. При мне. Никто. Не смеет. Вспоминать. Проклятых. Тварей, – раздавалось с той стороны стены. И за каждым словом следовал отвратительный чавкающий звук.

Не знаю, сколько это продолжалось, по-моему, бесконечно долго. Я стояла зажмурившись, зажав уши руками, и всё равно до меня долетало свистящее бешеное дыхание Цезаря. Когда, наконец, наступила тишина, я не решилась открыть глаза, но руки опустила, на слух пытаясь определить, что происходит в переговорной.

– Уберись тут, Кло, – велел Сашка спокойным голосом, словно и не было ничего.

– Да, я распоряжусь… – пролепетала королева и, наверное, вздрогнула. Я не видела, я стояла с закрытыми глазами, но она точно отшатнулась, когда её жалкое бормотание было прервано решительным окриком:

– Я приказал убраться, а не позвать слуг. Будет тебе наука на будущее… Как всё вымоешь, пришли ко мне своего сына.

В переговорной что-то грохнуло, и я подумала, что это, видимо, её Величество упало на колени.

– Цезарь, прошу тебя… – взмолилась королева.

– Пришли, – спокойно повторил Сашка. – Будем нового соправителя вводить в курс дел.

Я подождала, пока в коридоре утихнут шаги, пока женщина за стеной перестанет рыдать, а после этого осторожно выскользнула из своего укрытия и опрометью бросилась в башню. В такие дни Сашка грустит, а значит, придет мириться. За жалостью и любовью, как он это называет.

Что же касается меня, то я не знала, как я смогу после всего увиденного гладить его по голове и где найду слова утешения. Наш брат – чудовище, а Тень – единственное существо в мире, которое этого ещё не понимает.

Цезарь пришёл ближе к полуночи, когда Тоська уже лежала в кровати, ожидая вечерней сказки, присел на диван рядом со мной и, приобняв, прошептал:

– Прости меня, Осенька.

Я дёрнула плечом, сбрасывая его руку. Не потому, что всё ещё держала на него зло. Просто так бы я повела себя вчера, до того как увидела своими глазами, на что он способен.

– Я же знаю, что ты умничка, – откровенно подлизывался Сашка. – Самая талантливая, самая красивая…

– А я? – послышалось с кровати. – Я тоже самая?

– А ты ещё лучше, – улыбнулся Цезарь, я же с неприязнью заметила, что у него совершенно холодные, вымораживающие душу до дна глаза.

– Простишь? – под этим взглядом сердце испуганно трепыхнулось в груди и рухнуло в пятки.

– Конечно, прощу… – прохрипела я. – Куда ж я денусь…

Цезарь ещё раз улыбнулся, на этот раз уже мне, и быстро чмокнул в лоб.

– Ну, вот и славно, Лялечка! Ты же знаешь, не могу уснуть, если мы поругались…

– Знаю, – прошептала я, стараясь не отводить взгляда от его лица и не вспоминать о том, что он сделал с Клифом.

Спросить или не спросить, зачем он ходил в переговорную? Я вчерашняя задала бы этот вопрос? Не выдам ли я себя неуместной дрожью в голосе? Не то чтобы я верила в то, что он ответит… но не заподозрит ли он неладное, если я не спрошу?

– Саш… – неуверенно произнесла я, а он замкнул мои губы невидимым замочком и искренне попросил: – Давай не сегодня… Я так устал…

Я подумала: «Для того чтобы забить человека до смерти действительно нужно потратить много сил!»

Выдавила из себя замученную улыбку, словно мантру повторяя один из последних уроков по искусству лжи.

– Конечно, я понимаю.

Цезарь обернулся к Тоське и похлопал себя по коленке:

– Иди ко мне, сладкая, – позвал он мою Тень. – Я тебя тоже пожалею, а потом ты меня проводишь, оки?

– Оки! – она захлопала в ладоши и опрометью кинулась в объятия. Моя счастливая, глупая Тень.

– Саша, – попыталась возмутиться я. – Мы еще сказку не читали…

– Не читали? – он закусил губу, скользнув по мне странным задумчивым взглядом. – Ну, и ладно… Оставлю её у себя на ночь… Сладкая, хочешь, сегодня я прочитаю тебе сказочку перед сном?

– Про пони? – синие глаза восторженно загорелись, а я поклялась себе потренироваться у зеркала, чтобы никогда такая улыбка не появлялась на моем лице, потому что со стороны безмозглая я смотрелась совершенно омерзительно.

– Ну, как хотите… – я притворно зевнула и демонстративно зацепилась взглядом за часы.

– Тогда не будем тебе мешать, – заторопился Цезарь и, обняв Тень за талию, повёл её к выходу.

Когда они ушли, я ещё с минуту сидела на месте, думая о том, что же не так. А потом поняла: щелчка запирающего устройства не было, а это значит, что…

Вскочила на ноги, руками пытаясь удержать сердце в груди.

…это значит, что сегодня ночью в спальне не будет бесхитростной Тоськи, которая обязательно бы меня заложила, уйди я из башни. Откровенно говоря, это была далеко не первая её ночевка у брата, но никогда раньше Цезарь не забывал запереть дверь…

Сегодня ночью я впервые за двенадцать лет выйду в город без сопровождения.

Голова закружилась от счастья, а во рту сам по себе вдруг появился терпкий марципановый вкус. Сашка держал нас на строжайшей диете, лично взвешивая обеих раз в неделю и ревностно следя за тем, чтобы ни капли сладкого не попало в наше меню.

Сегодня ночью я устрою вылазку в город.

Несколько секунд я потратила на то, чтобы извлечь из шкафа старый костюм для занятий борьбой. Не знаю, почему Сашка однажды запретил мне посещать спортзал. Тем более, не представляю, как у меня хватило смелости спрятать от него форму, но сейчас я этой своей нечаянной смелости была страшно рада. Не в моих же платьях появляться в городе. А носить брюки Цезарь нам запретил лет десять назад.

Эластичный костюм ласково прильнул к обнажённому телу, и я не удержалась от того, чтобы погладить синтетические бока руками. Посмотрела на свое бледное от вечного сидения в четырёх стенах отражение и задумалась о том, красивая ли я. Сложно думать о своей внешности и о том, как её воспринимают окружающие люди, когда у тебя есть сестра, словно копирка повторяющая тебя. Каждую родинку на твоём теле, каждую выпуклость, причёску, манеру наносить макияж… Пожалуй, лишь пустота в глазах сестры и отличала нас…

Тоська была глупа. Болезнь ли, военные ли невзгоды раннего детства или просто прихоть природы, но в наши девятнадцать моя сестра оставалась пятилетним ребёнком. Не помню, когда я стала замечать, что что-то не так, а когда заметила…

– Помнишь свою старую таблетку, Осенька? – спросил тогда Сашка, держа меня на коленях и следя за тем, как Тоська строит башню из кубиков. – Ты накачала много игрушек и у неё память забилась. Помнишь? Так и с Тоськой… Разница в том, что апгрейд человеку не сделаешь. И систему не переустановишь. И уж точно нельзя докупить дополнительную карту памяти… А жаль…

Тоська взрослела только телом, оставаясь наивным, впечатлительным и ласковым ребёнком, забота о котором почти полностью легла на мои плечи.

Башня Одиночества.

– Помни, Осенька, никто не должен знать о том, что у тебя… у нас есть сестра!

В какой-то момент жизни эта фраза стала непреложной истиной и основным законом.

– Мы не можем позволить себе казаться слабыми, – говорил Сашка. – Учись быть взрослой и делай всё сама.

И Башню Одиночества перестали посещать даже слуги.

– Мы не станем рисковать цесаревной, – улыбался Цезарь. – Кроме тебя у меня никого нет, жизнь моя.

И на массовые мероприятия, когда нужно было просто стоять на платформе и махать людям из-за братского плеча, стали брать не меня, а Тоську. Мою ласковую, глупую Тень.

От всех этих грустных мыслей расхотелось не только марципанов и шоколада. Даже картинка, на которой было изображено мороженое с амаретто, уже не вызывала привычного слюноотделения… но не отказываться же из-за этого от прогулки!?

Волосы в косу, на руки перчатки, шёлковый платок на шею, чтобы не светить своей бледностью в темноте и – здравствуй, Кирс, большая стеклянная столица, я иду к тебе!

Это была не первая и даже не десятая моя незаконная вылазка, но ночью из дворца я еще не выходила даже в сопровождении Цезаря и охраны. И сейчас немного нервничала, больше прислушивалась к своим внутренним ощущениям, чем к тому, что происходило вокруг меня.

Поэтому прикосновение крепкой руки к моей талии и негромкий звук голоса взорвались для меня свето-шумовой гранатой:

– От Цезаря возвращаешься, сладкая?

Сердце разбухло в горле, мешая поступлению воздуха, мозг немедленно изголодался по кислороду, и я, глядя в чёрные глаза Мастера Ти, пискнула что-то среднее между «ага», «просто» и «я тут».

Мужчина улыбнулся и небрежно свободной рукой сжал мою правую ягодицу, напрочь лишив меня способности к мышлению:

– Может, и меня приласкаешь, раз на сегодня ты уже освободилась?

Я почувствовала себя героиней какого-то фантастического фильма. Там женщина, помнится, проснулась в теле другого человека и первые минут двадцать картины пыталась понять, что происходит вокруг неё, почему к ней все относятся не так, как обычно.

Оторопь и молчание Мастер Ти принял за положительный ответ и влажно облизал моё ухо, после чего, обдавая меня винно-луковыми парами, потянулся к губам.

Захват. Подсечка. Удар.

«Я действовала на рефлексах, меня не за что винить…» – немедленно мысленно оправдалась я, глядя на бездвижное тело Мастера Ти.

– Сашка запрёт меня ещё на десять лет, но я должна ему рассказать. Сейчас.

Я думаю, что желание немедленно во всём сознаться Цезарю было вызвано не острым приступом вины или шёпотом израненной совести. Скорее, повлияли мысли о том, что больше поверят тому, кто признается первым.

Поэтому я побежала, срезая путь тайными коридорами.

Побежала, вместо того, чтобы остановиться и задуматься о словах Мастера Ти.

Побежала, торопясь наябедничать, и ещё не зная о том, что этот мой безумный ночной забег по дворцовым коридорам станет лишь первой стометровкой в череде последующих бесконечных марафонов.

Двери в покои Цезаря были приоткрыты, а охрана отсутствовала. Это удивительно и, мягко говоря, странно, потому что Сашка был тот ещё параноик, но я, взволнованная и напуганная недавней стычкой, в тот момент не придала этому значения.

Бесшумно скользнула в приёмную Цезаря и замерла, размышляя над тем, в которую из двух дверей стоит постучать – в спальню или в кабинет.

Всё говорило за то, что Тоська дремлет под Сашкино бормотание про пони и прекрасную принцессу в розовом платье. Но я шагнула к двери, ведущей в кабинет, подняла руку, чтобы постучать, и зависла, потому что там, в кабинете, Цезарь был не один.

– Палачинский, не выноси мозг, – степень Сашкиного раздражения я бы оценила на троечку по десятибалльной шкале. – То, что я взял тебя в дело, не означает, что я позволю тебе совать свой нос в дела моей семьи.

– Семьи? – раздалось странное чавканье и тихий стон следом за ним. – Это ты называешь семьёй? Или может то, что ты, как собака на сене? Сам не гам и другому не дам?

– Замолчи!

Кто угодно бы после этого окрика наделал в штаны, но не Палач.

– Вы с Могилевским мне уже всю душу вынули. Пусть уже кто-нибудь её трахнет, и мы все успокоимся, а? Сил же нет больше смотреть на этот суррогат.

– Можно подумать, ты этим суррогатом не пользуешься, – Сашка чертыхнулся. – Ты мне всё настроение испортил… Иди в кроватку, сладенькая, я скоро приду.

Секунда ушла на то, чтобы осознать, что с ними в кабинете находится какая-то женщина. Цезарь – потаскун и раз вратник!

Ещё секунду я потратила на то, чтобы понять: я не хочу встречаться сейчас с Сашкиной любовницей. Пять секунд на то, чтобы спрятаться за высоким креслом. И целая вечность на переваривание увиденного.

Блистая бледной наготой, знакомым движением закидывая за спину длинную черную прядь, из кабинета Цезаря вышла моя Тень, моя самая любимая в мире Тоська.

Во имя всех запрещённых богов, что здесь происходит?!

Тоська закрыла за собой дверь в спальню, а я едва не кинулась следом за ней, но замерла в последний момент, осенённая внезапной мыслью: бесхитростная Тень не обмолвилась и словом о том, как именно ее любит наш брат.

– Палач, такое впечатление, что в школе ты не учился, – прошипел тем временем Цезарь. В его голосе усталость странным образом переплеталась с раздражением. – Это так не работает. Она сама должна, понимаешь, сама, иначе…

Я подалась вперёд и почти высунулась из своего укрытия, чтобы узнать, что я должна сделать сама, а главное, что произойдёт, если я этого не сделаю. Но в последний момент осторожность победила.

А в следующее мгновение я была благодарна судьбе за то, что мой внутренний тормоз задержал меня на какой-то миг в моей засаде. Потому что едва не слетев с петель дверь распахнулась и в приёмную, бешено вращая глазами и громко дыша разодранным в астматическом приступе ртом, вломился Мастер Ти.

Когда он скрылся в кабинете, я благоразумно перепряталась в шкаф и запретила себе даже дышать.

И очень вовремя. Потому что спустя мгновение в кабинете раненым зверем взревел Цезарь, а затем ворвался в приёмную с жутким грохотом и не менее жуткой руганнью.

– Цезарь, стой!

– Сашка, не кипятись!

– Где она?

– Возьми себя в руки, куда она денется из дворца? Найдём, запрём… Цеза-а-арь!

Шум, с которым упало кресло, сообщил мне, что место дислокации я поменяла не зря.

– Цезарь, – Палач говорил негромко и несколько шепеляво, наверняка он уже попал под горячую руку. – Что ты собираешься делать?

– Объявить перехват, что же ещё? Закрыть все выходы и… что это такое?

Чем именно было то, что заставило замолчать мужчин, я поняла спустя томительную минуту.

– На платок похоже, – прохрипел Мастер Ти.

– Это её платок.

– Цезарь…

– Это её платок! Я же вижу! Я сам ей его покупал. И духи её… Она была здесь.

Шорох, топот ног, скрип двери и отдалённое:

– Сладенькая, ты тут одна?

Короткий всхлип и следом обиженное:

– Одна, а ты мне сказку обещал…

– Через минутку, Тосенька, обещаю.

Томительная, напряжённая тишина, а потом:

– Послушай, может она его здесь вчера забыла… Или в другой какой день… – предположил Мастер Ти.

– А вот я думаю, что забыла она его именно сегодня, – не согласился с ним Палач. – Она после стычки с тобой побежала сюда… Само собой, побежала. А уж что она здесь услышала или увидела…

– Я не знал, что это Ольга, клянусь, они совершенно на одно лицо! – заорал Мастер Ти.

– Конечно они на одно лицо, – пробухтел Палач и чем-то звякнул.

«Интересно, Сашка настолько в шоке, что разрешил ему приложиться к своим винно-коньячным запасам?»

– Так и было задумано изначально.

– Прости. Цезарь, правда, прости, я не хотел…

– Надо было разобраться с тобой ещё тогда, пятнадцать лет назад, – ответил Сашка как-то уж слишком спокойно. И вдруг закричал: – Второй раз! Второй раз, всё срывается едва ли не в самый последний момент, потому что ты, Могилевский, не можешь держать себя в руках!

– Прости, – снова повторил Мастер Ти.

– Я убью тебя, – пообещал Цезарь. – Если мы не вернём Ольгу к утру, я тебя лично кастрирую, а потом убью.

– Це…

– Молчи… Палач, ты прав. Про побег мы никому сказать не можем. От запасного варианта отказываться нельзя. Подключи к поискам только самых близких и смертников.

– Понял. Займусь лично. А ты не пори горячку, ладно? Мы её обязательно найдём. Увидишь. Самое позднее – завтра к вечеру. Не только твоя жизнь зависит от того, вернётся цесаревна в Башню или нет. Найдём и запрём.

Внутри все клокотало от обиды и страха. От того, что я не понимаю, что происходит, от того, что я увидела и услышала, от всех непрозрачных намёков…

Найдём, значит, говорите… Запрём, значит, пугаете… Ну, что ж… Ищите, тогда, ловите. Мышка знает все норки в этом дворце. И неважно, что наивная мышь не представляет, как жить во внешнем мире, уж как-нибудь приспособимся. Как-то вдруг я поняла, что в Башню Одиночества больше не вернусь. Не сейчас, когда меня предали все, даже моя глупая ласковая Тень. Когда любящий брат в один день стал жестоким убийцей и извращенцем в придачу.

Я дождалась, пока в кабинете всё утихнет, а затем, не вытирая со щёк горячие слёзы, выскочила в коридор. Отодвинула крайнюю панель и тенью нырнула в подземный ход. Прости, Цезарь, но цесаревна уходит гулять!

Ту ночь я потратила на то, чтобы выбраться из дворца. В этот раз я была предельно осторожна, не торопилась, не рисковала. Сидела тихонько в укрытии, прислушиваясь к тому, что происходит за стеной… И не прогадала. В восемь утра я стояла на центральной площади и слушала мелодичный перезвон на ратуше. Из вещей у меня был небольшой рюкзак, где лежало несколько золотых элов, таблетка, наладонник и карточка с электронными деньгами, которую я выкинула в ближайшую урну.

Хотелось спать и есть. Адреналин отпустил, и я уже почти начала сожалеть о своём побеге. Когда городская платформа окрасилась в жёлтый цвет, и из ратуши вывели несколько десятков подростков, одетых в чёрные спортивные костюмы, как две капли похожие на тот, что был на мне.

– Лёшка!!!! – запричитала женщина бомжеватого вида и кинулась к невысокому пареньку с ангельскими глазами и соломенными, сказочными просто, кудрями. – Лёшка, прости мамку. Не уберегла!..

И сразу же, словно её слова послужили сигналом для всех остальных людей на площади, народ заголосил, закричал, падая на колени и выкрикивая имена своих детей. В поднявшейся суете никто не заметил, что ряды тех, кого сегодня отправляли в Детский корпус, пополнились на одного человека.

Не то чтобы у меня были суицидальные наклонности, и уж точно я не прочила себе карьеру военного. Но если я смогла сбежать из дворца, то и из корпуса самоубийц я найду выход, если понадобится. Но прямо сейчас я была согласна на всё, только бы не встречаться с Цезарем.

Поэтому, легко вскочив на жёлтую линию и прижав ладонь к прохладному стеклу, я мысленно попрощалась с дворцом, со столицей, со своей прошлой жизнью.

Подобно гигантскому кракену раскинулся Яхон по планете, хищный клюв он нацелил на богатый сильными мужами север, а множеством щупалец оплёл побеждённый юг. На спине его вознёс к самому небу свои стеклянные башни величественный город Кирс, гроза диких народов и защитник слабых. А его щупальца, словно присоски, покрывали небольшие города и деревеньки. Тысячи и сотни тысяч.

Я так долго жила в Башне, что и забыла о том, какова она, жизнь за стенами дворца. Теперь же, если верить моим спутникам, мне предстоит отправиться на один из островов. Нет, я, конечно, знала, что Детский корпус располагается где-то на юге, но, откровенно говоря, мне было всё равно, где именно. Подобно всем столичным жителям, я предполагала, что за границами Кирса цивилизованная жизнь заканчивается. Что уж говорить об островах. В их существование я верила, как и в то, что материк, на котором расположился Яхон – это гигантский кракен, плавающий по бесконечно огромному океану. Пожалуй, в кракена я верила даже больше, ведь материк действительно по форме напоминал осьминога. Правда, ног у него больше, чем восемь. То есть, не ног, а щупалец, конечно – щупалец у нашего Яхона аж девятнадцать. И помимо них ещё две с половиной сотни островов, бывших колоний, а нынче свободных членов великого и счастливого государства.

На одном из этих островов и находится Детский корпус, где мне, видимо, предстоит провести какое-то время. Как максимум – два года, как минимум – увидим на месте. Пока же я стояла в первом фобе за жёлтой линией платформы и с тоскою думала о том, что не стоило торопиться, что самую большую ошибку я сделала в тот момент, когда вступила на платформу с первой партией. Но тогда я, если честно, не знала, насколько важной для Цезаря стала идея возвращения к традициям и истокам, и даже абстрактно не представляла, как много юных жителей Кирса именно сегодня отправятся вместе со мною в свою самостоятельную жизнь.

Сглупила я, выбирая день для побега… Но с другой стороны, выбирать не приходилось…

Учебники по социологии гласят: разделение возрастных групп – неотъемлемый фактор здорового общества. Вот нас и разделяют. Отделяют, отрывают, отдирают мускулистыми руками рыдающих младенцев от материнской груди.

Неудивительно, что к полудню площадь стенала.

Плакали родители, лишённые детей. Плакали дети, напуганные неизвестностью, плакали, по-моему, даже офицеры, что привезли к платформе тех, из-за кого изначально построился Детский корпус: будущих военных.

Изначально. Теперь же это был скорее отстойник. Клоака, куда стекались отбросы из остальных секторов, забракованные варианты, лишенцы, беглые, ну и авантюристы, само собой. Хотя, если честно, не думаю, что на всей платформе был хоть один человек, который пересёк жёлтую линию добровольно. А если судить по количеству силовиков на площади, Корпус давно уже из элитной военной академии превратился в колонию для несовершеннолетних преступников.

Всё те же социологи, кстати, утверждают, что при таком строении общества преступность рано или поздно исчезнет вовсе. Но я в сказки перестала верить очень давно. По-моему, вообще никогда в них не верила.

Я доверяла только фактам и цифрам, а они были неутешительными. Они утверждали, что восемьдесят два процента учащихся Детского корпуса – малолетние правонарушители.

– Чего смотришь? – словно в подтверждение моих мыслей один из мальчишек-попутчиков больно ткнул меня кулаком в бок. – Или думаешь тебе, как перестарку, в Корпусе какие-то льготы предусмотрены?

В первую минуту я растерялась, потому что и не думала смотреть в его сторону, а парню, видимо, просто надо было выплеснуть на кого-то свой страх, вот он и напал на первого, кто попался под руку. Мальчишка был лет на пять меня младше и на полторы головы ниже, поэтому при желании я легко могла дать сдачи, не боясь проиграть. Но его неоправданная агрессия, злобный взгляд и оскал затравленного зверёныша были настолько неожиданными и пугающими, что я сразу позабыла обо всех приёмах самообороны, которые так успешно опробовала не далее как сегодня ночью, на Мастере Ти. Глядя в яростные звериные глаза, я отшатнулась, совершенно забыв о том, что стою у самого края. Несколько запоздало взмахнула руками, уже понимая, что не смогу удержать равновесие и выпаду из фоба, привлекая к себе всеобщее внимание. Однако уже в следующую секунду я поняла, что это не самая большая моя проблема. Коварный тычок под рёбра совпал с рывком под ногами и громким жужжанием пчелы, которым обычно сопровождается начало движения платформы.

И я бы точно упала за черту.

И меня размазало бы давлением по стеклу, если бы тот самый соломенный мальчик Лёшка, с которого началось это сумасшедшее утро, не схватил меня за руку и не втащил в безопасную зону.

– Ты спятила? – возмутился он, распахнув огромные, как блюдца, глаза. – Не смей! Оно того не стоит! И в Корпусе люди живут, честное слово.

«Он решил, что я пыталась покончить с собой».

– Володька, брат мой старший, был в Корпусе, – продолжил мальчишка, не обращая внимания на моё молчаливое отрицание его предположения. – И вернулся. Между прочим живой…

Мой тоже был. И тоже вернулся, но вряд ли едущих вместе со мной на этой платформе подростков я бы порадовала рассказами о юности Цезаря. И вряд ли кто-нибудь из них разделил бы со мной радость по поводу того, что Сашка окончил Детский корпус. Да я и сама, если честно, уже не знала стоит ли мне этому радоваться так, как раньше.

А нахмурившийся Лёшка тем временем продолжил свой рассказ:

– Живой. Да. И даже при медали, – он так и сказал, с ударением на последний слог. – А то, что без руки… Так то ж с войны… С войны – это… главное, что живой…

– У меня тоже есть брат, – зачем-то призналась я. – Военный…

– Правда? – мой случайный попутчик, собеседник и совершенно искренний спаситель оживился. – Надо же… И как? Не бьёт он тебя?.. То есть я не это… Прости.

Что-то, наверное, отразилось на моём лице, потому что паренёк понимающе кивнул и не стал расспрашивать дальше, а я искренне подумала, что лучше бы Цезарь меня бил, чем…

– А меня Алевтина зовут, – неожиданно представился мальчишка, полностью ломая шаблон моего мировосприятия.

– Как?

– Алевтина, – он широко улыбнулся и заправил кудряшки за уши. – Можно просто Лёшка.

– Ты девочка? – «Браво, Оля, очень умный вопрос!»

– Ага. А ты?

За спиной заржал Зверёныш.

– В смысле, тебя как зовут? – исправилась Лёшка, а я решила не обращать внимания на двух других наших соседей по фобу.

– Оль… Лёль… – «Почему я ни на секунду не задумалась над тем, могу ли я в новой жизни называться старым именем?» – Ольга.

В конце концов, девятнадцать лет это слово было главным в моей жизни. Не хочу ничего менять, но Алевтина, которая Лёшка, смешно сморщила щедро усыпанный веснушками нос и заявила:

– Не-а, Ольга – это слишком просто и ни капельки не оригинально.

Оригинально? Как-то я не рассматривала свою жизнь с этой стороны. Ранее.

– И уж точно ни капельки не романтично.

«Романтично?»

– Знаешь, вот я в одной книге читала про двух девчонок… У настоящих подруг всегда есть тайные прозвища. Лёля, например. Или Муля… Хотя Муля тебе не подходит, потому что ты очень красивая. Жуть до чего. И волосы длинные, а у меня – вот, – она взлохматила свои невероятные соломенные кудри и преданно заглянула мне в глаза. – Нет, знаешь, ты будешь Лёка. Лёка и Лёшка – обалдеть до чего здорово звучит! Только не говори никому, это ж тайные прозвища, правда?

Внезапное озарение было подобно удару кулака в живот.

– Лёшка, – осторожно спросила я, понижая голос до шёпота и оглядываясь на наших спутников, переговаривающихся у заднего стекла фоба. – А сколько тебе лет?

Она сначала покраснела, потом придвинулась ко мне, порывисто обняла за шею, для чего ей пришлось привстать на цыпочки, и жарко прошептала в ухо:

– Десять… Только, пожалуйста, не говори никому! Я не хочу к ней возвращаться… Она… У неё, знаешь…

Лёшка поймала мой понимающий взгляд и не стала продолжать, потому что я и без её объяснений вспомнила женщину на площади, устойчивый запах перегара и гниющего тела… Нет, мне не нужны были подробности.

Девчонка смотрела на меня каким-то влюблённым взглядом, наивным и преданным, как щенок из детского фильма. У бедняги фактически не было семьи, брат бил ее, мать…

Я почувствовала себя старой, подлой лицемеркой. Хуже того злодея из фильма, который подманил к себе щенка, чтобы попытаться убить. Утешало одно. Мотивы у меня, может, и были гнусными, но предавать свою неожиданную подругу я не собиралась.

Ни за что.

– Слушай… Я вот тут подумала: у тебя, конечно, есть брат и мама, и не только они, наверное… – Лёшка усиленно затрясла головой, подтверждая мои подозрения. – И я пойму, если ты не захочешь… У меня-то, в отличии от тебя, никого нет…

– А брат? – она удивлённо изогнула брови. – Ты же говорила, что…

– Мы с ним не дружим. Неважно. Это совсем другая история, тебе неинтересно будет, – заторопилась я, а Лёшка, по-моему, слегка обиделась, поэтому я поспешила озвучить своё предложение: – Короче, я слышала, что в Корпусе проще устроиться семейным людям… Может, сёстрами назовёмся?

Я знала, что случится после того, как я замолчу. Девочка была слишком наивна и слишком эмоциональна, чтобы поступить иначе. Ей мое предложение, наверное, казалось жутко крутым и романтичным, я же руководствовалась исключительно низменными целями и страхом: уж очень не хотелось, чтобы Цезарь меня нашёл. А если мы на новое место прибудем как члены одной семьи… что ж, какое-то время уйдёт на то, чтобы проверить, правда это или нет, а там увидим.

Малявка взвизгнула и немедленно бросилась мне на шею и, клянусь, едва не удушила меня, прежде чем выдохнуть мне прямо в ухо:

– Да-да-да! Пожалуйста! Хочу! Очень хочу!

– Подожди! Задушишь, сумасшедшая, – прохрипела я, улыбаясь.

– Это так не работает, – неожиданно заговорил Зверёныш.

– Что, прости?

– Я говорю, что, во-первых, не семейные, а семейники, – Зверёныш раздражённо цыкнул на своего приятеля, когда тот поднял руку, пытаясь привлечь его внимание. – А во-вторых, это не совсем то, что ты себе представляешь. Вы, конечно, можете хоть сто раз назваться сёстрами. И даже братьями. Да хоть мужем и женой, – он рассмеялся. – Но легче вам от этого не станет. А вот если вы вступите в одну из Фамилий Корпуса… тогда, конечно… некоторые льготы у вас появятся.

– Откуда знаешь?

– От верблюда, – буркнул Зверёныш и повернулся к нам спиной, а мы с Лёшкой ещё какое-то время посовещались и решили, что к чужой Фамилии мы всегда успеем примкнуть, а вот назваться одной, общей – это «совершенная круть и абсолютная романтика».

Фамилию мы взяли, само собой, Лёшкину. Тут и говорить не о чем.

Моя названная сестра вскоре успокоилась и, устроив голову на моих коленях, мирно задремала. Я рассматривала своё отражение в стекле. Смотрела и не верила, что это я. Действительно я. Новая, другая, свободная ото всех.

Неожиданно, вырывая меня из моих невесёлых мыслей, платформа дёрнулась и почти остановилась, а потом медленно-медленно, скрипя и кряхтя, как древняя паровая машина в музее транспорта, стала подниматься вверх. И теперь я со страхом наблюдала за приближающимися облаками, стараясь не думать о том, как далеко за моей спиной остаётся Яхон.

Мы так не договаривались! Мне никто не говорил о том, что платформы летают! Я, сколько себя помню, боюсь высоты. Да я в Башне даже на балкон ни разу не вышла, а тут такое!

Лешка буркнула что-то в полудрёме и предплечьем закрыла глаза от яростных солнечных лучей. Что же касается меня, то я даже не моргала. Не от восторга, естественно, а от первородного страха. Когда же на пике своего подъема платформа дёрнулась, качнулась назад и, наконец, лениво перевалившись через край невидимого холма, стремительно ухнула вниз, я закричала.

Орала я знатно. Так, что даже Зверёныш уважительно глянул в мою сторону.

– Ну, ты, Старуха, горазда орать… Какого чёрта в первый фоб села, если высоты боишься!?

Я, само собой, ответить ничего не могла. Я как раз воздуха в грудь набрала, чтобы продолжить орать, потому что платформа затормозив у самого Океана, начала новый подъём. И теперь-то я уже знала, чем он закончится.

Зверёныш размахнулся, чтобы ударить меня по лицу. Наивный. Он думал, что таким банальным способом получится остановить мою зарождающуюся истерику. Однако он не учёл двух вещей. Первое. На такую глупость, как оплеуха, я уже давно не реагирую. Второе. Ещё до того, как я начала заниматься борьбой, я поклялась, что ничья ладонь, кроме Сашкиной, больше не коснётся моей щеки. Но рано или поздно, и Цезарь утратит это право воспитателя и опекуна. Уже утратил.

– Ещё раз меня ударишь, – я перехватила тонкую руку мальчишки и сильно ухватилась за запястье, – будешь месяц в гипсе ходить.

После чего закрыла глаза и внезапно сузившимся горлом попыталась сглотнуть горькую слюну.

– Глаза закрой, – внезапно посоветовал товарищ Зверёныша, который, в отличие от меня, был полон восторженного энтузиазма, потому что фоб снова пополз вверх. – Сейчас ещё одна яма будет.

Я застонала.

– Плохо тебе, Олюшка? – Лёшка заботливо заглянула мне в глаза. – Ты что, боишься? Не бойся, а?

– Хоть бы не вырвало её, – проворчал Зверёныш.

– Меня первый раз тоже рвало, – заметил Товарищ, а я поклялась себе, что лучше сдохну, но точно не ознакомлю присутствующих с содержимым моего желудка. – Надо было в хвост садиться.

– Там народу было много, – процедила я, стараясь дышать через нос.

– Оно и понятно, – судя по звукам, Зверёныш почесал голову. – Тут же половина платформы в первый раз…

Я вздохнула. Не объяснять же, почему такой «перестарок» как я не знает о том, что мне лучше не садиться в ведущий фоб платформы, даже если я боюсь высоты.

А потом нас снова понесло вниз, и я решила, что в такой ситуации лучше вообще не думать. Попыталась вспомнить уроки медитации и отключиться от внешнего мира, полностью сознавая, что трачу время впустую, потому что удивлённые вздохи и радостные крики моих спутников мне ни капельки не помогали.

– Эй, ты живая там? – Зверёныш решил не рисковать рукой и пнул меня по ноге кончиком кроссовка. Не сильно.

Хотелось попросить пощады и взмолиться: «Убейте меня!» – но из груди вырвалось странное бульканье.

– Оль, мы уже не скачем больше, – радостно сообщила моя названная сестра, и я открыла глаза. – Мы теперь под водой едем.

Мне доводилось читать, что на некоторые отдалённые острова Яхона пути сообщения проводились по дну океана. Говорят, когда их строили, океана здесь не было и в помине, а планета вообще представляла собой пустыню. Но я думала, что это сказки. Теперь я могла сама убедиться в том, что хотя бы часть из всего написанного в учебниках по Древней истории было правдой.

Пути сообщения действительно шли по дну Океана. И от одной мысли, сколько лет страховочному стеклу, становилось дурно.

– Тут главное не вспоминать псевдоисторические факты, – Зверёныш почесал кончик носа и спросил, демонстративно не глядя в мою сторону: – Слушай, а ты правда можешь руку сломать? Мускулатура у тебя как-то не очень…

– Поверь, мускулатура в этом деле не главное, – заверила я и прикрыла глаза.

– М-м-м… понятно… это хорошо, что не главное. Слушай, Старушка, когда подъезжать будем, я сигнал дам, лучше ухватись за что-нибудь. Там еще одна яма. Тряханёт так, что все кишки точно выблюешь, – сообщил он и щедро протянул мне флягу с водой.

– Откуда знаешь? – я не стала играть в гордую девочку и отказываться от питья, но прежде чем сделать первый глоток, предложила попить Лёшке. Зверёныш нахмурился, хотя спорить не стал.

– От верблюда, – мальчишки переглянулись. Товарищ выглядел удивлённым, а Зверёныш совершенно счастливым, но мне было плевать, я решила не лезть с расспросами. Пока. Но взяла на заметку его не первый намёк на то, что он уже бывал в Детском корпусе.

До конца пути мы не разговаривали. Я пыталась справиться со спазмами обиженного желудка, а мои спутники радовались красотам подводного мира.

Солнце давно упало за левый край океана, когда я стала очень сильно сомневаться в том, что поступила правильно, когда переступила жёлтую черту платформы. Может, стоило пробежаться по Кирсу? Определённо, в этот день подростков отправляли не только в Детский корпус, но и в Дипломатический, и в Медицинский, и в Развлекательный… Зачем я так сглупила? Откуда во мне эта самонадеянность и уверенность в том, что я смогу отсюда выбраться?

Дело близилось к десяти вечера, и нас, всех кто прибыл на платформе, пересчитали. Приехало сто пятьдесят семь человек – странно, на площади Кирса казалось, что одетых в чёрные спортивные костюмы детей гораздо больше. Затем нас разбили на группы и пропустили в ПВМ – Первое Внутреннее Междустенье. Первое! Я боялась думать о том, сколько их ещё нам предстоит преодолеть, сможем ли мы сегодня поспать и получится ли сегодня поесть. Последний вопрос меня волновал особенно, потому что острый помидорный суп, который я лениво дегустировала на обеде, и королевская креветка растворились в моём обиженном желудке, как прошлогодний снег.

– Старушка, пожевать ничего нет?

– Зверёныш, я на этот вопрос тебе уже отвечала.

По какому принципу приёмная комиссия, состоявшая из пяти подростков в ярко-зелёных строительных жилетах, делила нас на группы для меня осталось загадкой. Не по возрастному и не по половому, однозначно. Но каждый пропускной пункт мы проходили неизменно одним и тем же составом в одном и том же порядке: Товарищ, я, Лёшка и Зверёныш как замыкающий.

– Номер шестьдесят семь! – объявил громкоговоритель, и Товарищ радостно взметнулся, потрясая выданной счетной машинной бумажкой.

– Ну, наконец-то! – проворчал Зверёныш в спину своему другу. – Картошки на меня тоже начисти, если достанешь в это время… – крикнул он приятелю, а затем повернулся ко мне и подмигнул: – Слушай, точно можешь руку сломать?

– Ну, могу, – я тихонько потрясла задремавшую Лёшку за плечо.

– Я потом тебе покажу того, из-за которого мы тут столько времени торчим. Начистишь ему рожу? Северу уже давно никто рожу не чистил… А, Старушка?!

– Номер шестьдесят восемь! – равнодушно объявил механический голос, избавив меня от необходимости хамить.

Он заставил Алевтину вцепиться десятью пальцами в мою правую руку:

– Не уходи!

Я с трудом сдержала болезненный стон.

– Пожалуйста, не бросай меня!

– Лёш, – я наклонилась к ней и шепнула тихонечко на ушко: – Всё будет хорошо. Мы же теперь семья, помнишь?

Она яростно затрясла соломенными кудряшками.

– Я боюсь!

Кудряшки не останавливались ни на миг, но я всё-таки умудрилась отлепить от себя девчонку, не без помощи Зверёныша, надо сказать, и прошла к двери, над которой мигал мой номер.

Первым, что я увидела, зайдя в комнату, была девушка.

Красивая, с собранными на затылке каштановыми волосами, в чёрных облегающих джинсах-стрейч. Ее лениво обнимала чья-то рука.

Я кажется сглотнула, после чего упёрлась взглядом во внимательно наблюдавшие за мной чёрные глаза. Заметила изогнутую бровь и искривлённые в понимающей улыбке губы в обрамлении небрежной щетины.

Волшебство разбилось, осыпалось мелкими осколками у моих ног, и я, наконец, смогла оглядеться по сторонам.

За компьютерным столом сидел худощавый парень и, не отрывая глаз от монитора, насвистывал веселенькую мелодию.

– Еловая? – по-прежнему смотрит в голубоватый экран.

– Она, – согласилась я, стараясь не обращать внимания на левую щёку, горящую от постороннего чёрного взгляда.

– Ольга?

– Ольга, – демонстративно не замечать наглый взгляд становилось всё сложнее.

– Пожелания, вопросы, требования, просьбы?

– Пожалуй, одна, – призналась я и, не выдержав напряжения, раздражённо посмотрела в сторону обнимающейся парочки.

Парень сидел на подоконнике, а девушка фактически лежала на нём – неприлично до ужаса – и что-то нашёптывала ему на ухо. Наглец подмигнул мне чёрным глазом, бессовестно игнорируя спутницу, и даже не подумал отвести взгляд.

– И какая именно? – компьютерщик оторвался, наконец, от монитора и посмотрел на меня странными разноцветными глазами.

– Можно мне комнату в семейном общежитии? У меня сестра и…

– Нет.

Парень порылся в столе и бросил мне ключ.

– Место в семейном еще заработать надо.

Ну, нет – так нет.

– У коменданта возьмешь расписание занятий, – продолжил он, протягивая мне ордер на заселение, в котором был указан номер общежития и комнаты. – Тренировки и военную дисциплину посещать обязательно. Женский душ по чётным дням. Кухня общая. Я ничего не забыл?

– Ты всегда что-то забываешь, Светофор, – парень на подоконнике зевнул и решительно отстранил от себя свою девушку. – Светка, проводишь новенькую до общаги?

– Не стоит, – я спрятала ключ в карман и отвернулась от окна. – У меня есть провожатый.

Не то чтобы я была уверена в том, что Товарищ будет меня ждать, но Зверёныш определённо точно дал понять, что нам с Лёшкой лучше не терять его из виду.

– Уверена?

– Абсолютно, – главное не думать о его пальцах, и голос не задрожит смущённо. – Могу идти?

– Ну иди, – компьютерщик махнул в сторону другой двери, и я вышла из пропускного пункта прямиком на территорию Детского корпуса.

От стены немедленно отделилась тень и шагнула в мою сторону. Будь я из пугливых, обязательно бы заорала, потому что темно было – хоть глаз выколи. Но я же всё-таки занималась борьбой, да и голоса за спиной напоминали о том, что я здесь не одна.

– Ордер покажи, – проворчал Товарищ. – Хотя не показывай. Темно очень, в общем, всё равно ничего не увижу. В какую общагу хоть заселили?

– В «Тройку», кажется… А ты чего тут?

– Не в «Тройку», а в «Подкову», – лениво исправил он. – Это хорошо. У нас тоже там комната. Пошли, что ли, картохи где-нибудь раздобудем. Есть охота – страх. Я бы и слона сожрал, если бы дали, честное слово.

– Ты иди, – не очень уверенно разрешила я. – А я Лёшку подожду. Боюсь, как бы она не потерялась в темноте.

Товарищ громко вздохнул, заглушая возмущённый рев собственного желудка, но без возражений прислонился к стене, ожидая явления моей названной сестры.

– Кто у тебя на ПП был? – прошептал, нарушая тишину ночи.

– Светофор, – ответила я, вспоминая разноцветные глаза компьютерщика.

– Странно, – Товарищ зевнул. – Сегодня не его смена.

– Откуда ты всё это знаешь? – прямо спросила я. – Вы со Зверёнышем ведете себя так, словно регулярно ездите в Кирс на каникулы.

– Вот странный ты человек, – Товарищ рассмеялся. – Со Зверёнышем так точно угадала, а самых простых вещей не видишь.

– Что угадала-то? – растерялась я.

– Ну, с кликухой его. Его все так зовут, не ты одна.

– Зверёнышем?

– Тс-с-с! Зверем. Он за Зверёныша голову оторвет!

Странно, мне же не оторвал. А может, поверил в то, что я могу ему руку сломать, потому и терпит? Странный он всё-таки.

– Вот так вот, – Товарищ снова зевнул. – Спать охота – сил нет. Устал, как собака, за эту неделю. А ты говоришь, каникулы…

– Слушай…

– Не, все вопросы к Северу. Пусть он тебя сам в курс дела вводит. У меня на его лидерство претендовать, знаешь ли, нос не дорос.

– Вы тут как в зоопарке прямо, – поделилась я своим наблюдением. – Зверь, Светофор, Север… А нормально, по именам, нельзя общаться?

– Не мы такие – жизнь такая, – пробормотал Товарищ и отлип от стены. – Меня, кстати, Соратником звать.

– И ты туда же, – обиделась я. – Опять кличка.

– Не-а! – Товарищ рассмеялся. – Промазала. Не кличка. Фамилия. Тимур Соратник, приятно познакомиться, Старуха! Пойдём уже вас заселим, что ли. Твою Нюню, кажется, отпустили.

Я оглянулась и увидела, как на пороге той самой комнаты неуверенно топчется Лёшка.

– Она конечно балласт, – задумчиво продолжил Соратник. – Но кто я такой, чтобы спорить со Зверем.

– Нос не дорос, – догадалась я.

– Вроде того… Идем, горемычные. С меня картошка, с вас – ужин. Готовить-то хоть умеете?

– А то! – я гордо хмыкнула, впервые порадовавшись тому, что Цезарь запретил нам с Тенью пользоваться слугами.

Глава 2 Верю – не верю

Один игрок произносит какое-либо утверждение. Любое. Например – вчера был дождь. Другой игрок должен сказать, правда это или ложь. После ответа наступает его очередь придумывать вопрос. Вопросы могут быть самые разные, эта игра отлично развивает фантазию и расширяет кругозор.

Глубокой ночью, когда я уткнулась лицом в пахнущую свежестью и стиральным порошком тощую подушку. Когда мои рёбра с удивлением привыкали к твёрдой, как доска, кровати, а плечи не могли расслабиться под тощеньким одеялом, я думала не о том, что жизнь встала с ног на голову. И не о том, что бесконечно длинный день, наконец, подошёл к концу. И даже не о Цезаре или Тоське. И нет, не о том, что Зверь с Товарищем явно имеют на меня какие-то планы… Нет, ни о чём из этого я не думала. Я вспоминала слова Сашки о том, что этим вечером я должна быть в Башне иначе Мастеру Ти, который больше не был моим Мастером, очень и очень сильно не поздоровится. И эта мысль заставляла мои губы растягиваться в улыбке.

Той ночью мне снилось что-то лёгкое и воздушное, как пирожное безе. А ещё смуглая рука на талии. И эта талия была моей…

Проснулась я с лёгким чувством голода и сердцем, застрявшим в горле. Необычные и волнительные ощущения надо сказать. Всё-таки не есть подолгу до этого мне не приходилось. Но другое чувство было гораздо острее голода.

Лёшка уже вернулась из комнаты, которую мне ещё предстояло посетить, и зевая яростно и весьма заразительно, попыталась сказать:

– Ам ыо ада… – тряхнула соломенным гнездом, в которое за ночь превратились её волосы. – Вот гадство. Я так не выспалась.

– Я догадалась, – рассмеялась я в ответ и заставила себя выбраться из-под одеяла. Вроде же говорили, что Детский корпус на юге, а холодно здесь по утрам было, как на самом настоящем севере. – Что сказать-то хотела?

– Нам в Доме надо новый аккаунт зарегистрировать… Вряд ли нам теперь разрешат старой Книгой пользоваться. Как думаешь? А? У меня, конечно, не так много лиц… Но жалко.

Я схватила вафельное казённое полотенце и, погрозив Алевтине пальцем, предупредила:

– Одна в Дом не смей соваться. Я у Зверя спрошу, что там с нашей Книгой лиц и как лучше поступить…

Расслабленное утреннее настроение стремительно рушилось, как карточный домик, не выдержавший заигрываний беспечного сквозняка.

Лёшка сказала про Книгу лиц, а я поняла, что осталась без средств к существованию. Я теперь точно не смогу воспользоваться моими многочисленными элами и пэпами… Наверное, проще забыть о том, что где-то там, в другой вселенной у меня остались вожделенные виртуальные деньги…

Облокотившись руками о раковину, я придвинулась почти вплотную к зеркалу и прошептала:

– Всё из-за тебя, Сашка!

Закрыла глаза и, прижавшись лбом к холодному стеклу, попыталась вспомнить, сколько золотых у меня было с собой, когда я выходила на свою неожиданную охоту за сладостями. Которая потом так внезапно обернулась билетом в новую жизнь. И эти размышления меня совсем не радовали. Абсолютно. Как и понимание того, что посещение Дома впервые в жизни стало насущной необходимостью, а не досадной обязанностью.

– Я им Лёшку не отдам, – поклялась я зеркалу, решительно отбросив воспоминания о том, как я однажды решила сходить в Дом без Сашки. – Обойдутся. Без сладкого.

Дело было тем жарким летом, когда над Кирсом пролетал кометный дождь, и пасмурные душные дни ничем не отличались от изнурительных в своей жаркой серости ночей. Кирс задыхался, плавился, словно свеча на праздничном торте. В густом и дрожащем словно желе воздухе не было и намёка на прохладу.

А Цезарь решил устроить мне экзамен по всем предметам сразу. Признаться, тогда я впервые задумалась над тем, почему он так жесток, так непоколебим, так настойчив в своём желании видеть меня лучшей во всём. Если кто-то из моих немногочисленных репетиторов намекал на то, что я выложилась в последнем реферате всего лишь на сто пятьдесят процентов, Сашка усиливал мне нагрузку. Лишал прогулок и отбирал рукоделие. Я сутками сидела в библиотеке, не спала неделями, загибалась, действительно загибалась, от переутомления… И при всём при этом я была благодарна Цезарю за то, что он так строг. Потому что будь он мягким и ласковым я бы, наверное, кончила как Тень.

Возможно, эти же мысли одолевали и Сашку.

Тем летом он был особенно жесток.

Я ненавидела его тогда.

Молилась запрещённым богам, мечтая о его смерти. И не потому что верила, а потому что он взбесился бы как чёрт, если бы узнал об этом…

В один из тех жарких дней, когда мозг уже почти полностью растаял, покорившись зною, я полезла в Книгу лиц. Исключительно для того, чтобы позлить Цезаря. Запретить мне иметь свой аккаунт он не мог, но и разрешать не хотел. Поэтому мы сохраняли нейтралитет. Я почти не пользовалась Книгой, он не устраивал истерик из-за того, что только «почти».

В тот день в Книге было два личных сообщения. Классическое, от Мастера Ти, с приглашением посетить Дом в канун моего грядущего четырнадцатилетия. И второе, от одного из моих немногочисленных лиц.

Лицо звали Пончиком, она была старше меня на три года, опытнее, красивее, успешнее у мужчин – я-то у мужчин успехом не пользовалась. Цезарь постарался, чтобы они рядом со мной вообще не появлялись. Не знаю, что нас объединяло, скреплял нашу странную дружбу уж точно не уровень интеллекта, но мы дружили. В тот день сообщение было странным. Пончик прислала четыре слова и удалила моё лицо из своей Книги. «Не пиши мне больше».

Не пиши мне больше. И всё? И как это понять? Как на это реагировать?

Я вцепилась в запотевшую таблетку рукой и выбила нервно пальцами:

– Эй! Пончик! Что случилось?

«Пользователь добавил вас в чёрный список, и ваше сообщение не было доставлено».

– Так не пойдёт, – сообщила я таблетке, которая равнодушно мигала красным предупреждением. – Не пойдёт.

И дело было не в деньгах, которые автоматически списались с моего счета, когда моя Книга уменьшилась на одно лицо. Плевать я хотела на деньги. Просто… За что? Что я сделала-то?

Пончик вычеркнула меня из своей жизни. Пожалуйста. Я не стану устраивать скандалов, но мне нужны были объяснения.

Едва не плача, я спрятала таблетку в стол, схватила наладонник и убежала в Дом. Я надеялась, что Мастер Ти не откажет, что ему стоит? Столичный глава гильдии Мастеров без труда должен найти мне адрес одного Пончика. Один физический адрес одного конкретного Пончика.

Бесшумно отодвинулась дверь Дома, впуская меня в парафиновую мглу Зала откровений.

– Мастер? – мой шёпот эхом отразился от витражных окон. – Мастер Ти, у меня к вам серьёзный разговор.

В Доме было непривычно тихо и темно. Я сделала несколько шагов в сторону алтаря и остановилась, привлечённая странным звуком. Словно кто-то по столу бил мокрым, скрученным в жгут полотенцем. И при этом стонал. Ритмично и восторженно.

– Мастер?

Быстрым шагом, непонятно чем напуганная, я прошла до низкой деревянной двери и… не рванула её на себя только потому, что там, за дверью, заговорили.

– Ты хорошо справляешься, я смотрю…

– Мастер? – петушиный почти мужской голос и торопливый вжик молнии. – Мастер, всё совсем не так, как кажется…

– Не так? – удивление в голосе того, кто был лучшим другом Цезаря в детстве, звучало почти искренне поэтому я, всё-таки не утерпев, заглянула в щёлку.

На дряхлом от старости столе лежала тощенькая девчонка, по виду младше меня на пару лет. Она была обнажена ниже пояса, а лицо закрывала руками. В её ногах, раскинутых широко и неприлично, стоял ученик Мастера. Красный, то ли от смущения, то ли от злости.

– А как я должен это понять?

– Мастер…

– Кто, я? – Мастер Ти по-шутовски развёл руками. – По-моему, в этом Доме уже давно новый Мастер.

Ученик закусил губу и перепуганным взглядом обвёл помещение, на секунду задержавшись на полуоткрытой двери. Мне даже показалось, что он меня заметил…

Но нет. Парень вдруг улыбнулся и уверенно произнёс:

– Я думаю два собрата по цеху, Мастер, смогут разделить приятные обязанности, связанные с началом половой жизни?

Я почувствовала, как на затылке волосы встали дыбом, а от омерзения свело зубы. Прав был Сашка, когда запрещал мне ходить в Дом одной. Ох, прав. Я сделала осторожный шаг назад, стараясь абстрагироваться от звуков, которыми сопровождалось исполнение «приятных обязанностей».

И только когда, вернувшись в Башню, я яростно терла себя мочалкой, глотая обидные слезы по поводу того, что теперь точно не найду Пончика, подумала о том, что Цезарь все это знает. О приятных обязанностях, о Мастерах, о Доме. Он всё знает, но оградил от этого только нас с Тоськой, наплевав на сотни других девчонок и парней.

Как он с этим живёт?

И как с этим теперь буду жить я?..

Воспоминания были не из самых приятных, ничего не скажешь.

Снова ополоснула лицо холодной водой, второй раз почистила зубы и вернулась в комнату.

Я Лёшку им не отдам. Я знаю закон.

Алевтины на месте не оказалось, зато в нашей комнате обнаружились Зверь, Товарищ и стоящий у окна владелец рук, мечты о которых мне полночи не давали спать.

Незнакомец – нас же официально пока не представили – демонстрируя нам свой благородный профиль, смотрел в окно. Разворот плеч, руки, сцепленные за спиной в замок, гордо откинутая назад голова – всё указывало на ленивую усталость и безбрежную тоску.

Зверь поглядывал на парня заискивающе, а Товарищ, который Соратник, шагнул ко мне и, прежде чем поздороваться, испуганно оглянулся на профиль задумчиво темнеющий у окна.

– Привет.

– Угу, – весьма недружелюбно ответила я и, смущаясь до дрожания под коленками, сбросила казённый халатик и синими от холода руками вцепилась в свои спортивные штаны.

– Пошли вон, – раздалось со стороны подоконника, и Зверя с Товарищем вынесло в коридор, а я… Я не стала оглядываться на того, кто остался в комнате.

Найти силы чтобы посмотреть на него удалось только когда тёмно-синяя майка скользнула по рёбрам на живот, а руки нырнули в рукава спортивной куртки.

– Значит говоришь плевать ты хотела на мою Фамилию? – уточнил Арсений Северов и, отвернувшись от окна, вперил в меня уже знакомый мне чёрный внимательный взгляд.

Лицо у него было очень загорелым, а длинные чёрные ресницы и брови, почти сросшиеся над переносицей, выдавали уроженца южных гор. Кажется, южных. Я слегка растерялась от его откровенно изучающего взгляда, а потом глупо ляпнула:

– Прости.

И, разозлившись на себя, рывком застегнула мастерку, оцарапав молнией горло.

– Ваши авантюры не входят в число моих планов на будущее… – надеюсь, прозвучало это уверенно а не жалко, потому что ощущалось это именно жалко.

Северов всё так же смотрел на меня, то ли равнодушно, то ли зло, никак не реагируя на мои слова… Ничего нельзя было прочитать по его замкнутому выражению лица и тяжелому взгляду. И это бесило неимоверно!

– А ты бы на моём месте поступил иначе? – не выдержала я его молчания и скрестила руки под грудью.

Он улыбнулся.

– Не могу представить себя на твоём месте.

– Потому что ты слишком умён, да? – непонятно почему вспылила я и едва не сорвалась на крик, когда Северов громко рассмеялся.

– Не поэтому, – ответил коротко. – Ты же… Неважно. Просто ответь, почему отказываешься.

Я закатила глаза, раздосадованная тем фактом, что Зверь оказался прав. От личной беседы с их королевским величеством Севером, страшным и ужасным, отвертеться не получилось.

– Может Зверь плохо объяснил?.. Всё на самом деле не так скверно, как выглядит.

О! Зверь объяснил все отлично. Доходчиво очень. Вчера, в разгар нашего совместного ужина.

– У меня к тебе предложение, Старуха, – сказал он, когда первое чувство голода было удовлетворено.

– Предложение?..

– Ну да, физуха у тебя хорошая, – неожиданно похвалил Товарищ, а его приятель рассмеялся, добавив:

– Да и сама ты ничего. Приятно будет с тобой… побороться.

Больше, чем нахалов и хамов, я не терплю только пошляков. И даже понимая, что под борьбой Зверь подразумевал именно борьбу, я разозлилась. Отложила в сторону ложку и наградила мальчишку мрачным взглядом.

– Что? – он затолкал в рот целую картошину и, постанывая от удовольствия, заявил:

– Не психуй, ничего такого я не имел в виду… Да и Север за такие дела руки повыдергивает.

– У Зверя просто чувство юмора дурацкое, – вступился за друга Тимур Соратник. – Уже сто раз от девок по морде получал…

– Оно и видно, – буркнула я и потянулась к салату.

– Ты здорово на цесаревну похожа, – вдруг произнёс Зверь и задумчиво посмотрел на кусочек помидоры, выпавший из моей дрогнувшей ложки прямо на стол. – Тебе говорили?

Я неопределённо пожала плечами, неожиданно осознав, что голосовые связки мне полностью отказали.

– Вы же с Нюней будете новый аккаунт регистрировать. Даже два, так ведь?

– Что тебе надо? – прохрипела я и послала Лёшке молчаливый сигнал, мол, готовься дать дёру.

– Хорошие деньги можно заработать… – протянул Зверь. – Если правильно записи в Книге делать. И вообще…

Я поднялась, и Алевтина тоже вскочила, бросив на тарелку недоеденную картошину.

– Мне это неинтересно.

Изображать из себя себя же в попытке заработать побольше элов и пэпов? Ну уж, нет. Я не самоубийца! Лезть на рожон когда Сашка роет землю, разыскивая меня?.. Да что там Сашка! Тот носки в ящике с носками найти не может. Но вот Палач и его люди – это опасно. Палача Палачом прозвали, увы, не только из-за схожей фамилии. Поэтому, когда я говорю «опасно», я имею в виду – смертельно.

– Абсолютно.

Зверь и ухом не повёл, продолжая неспешно жевать, вальяжно откинувшись на спинку стула.

– От кого ты бежишь, Старуха? – спросил он, пытаясь изобразить из себя бывалого человека. Я вдруг отчетливо поняла, что кого бы он тут передо мной ни изображал, он остается собой: мальчишкой лет пятнадцати-шестнадцати, самоуверенным и глупым.

Соратник зло посмотрел на приятеля и попытался меня задержать, заслонив собою выход из комнаты.

– Подожди, – выпалил он, хватая Лёшку за руку, – Не торопись, все совсем не…

– Мне неинтересно, я же сказала уже, – и оттолкнула его от своей новой сестры. – Мы уходим.

– Вы убегаете, а не уходите, – хмыкнул Зверь. – И я спрашиваю, от кого?

– Иди к черту! Не твоё дело!

– Не моё, – мальчишка пожал плечами, – но Северу рассказать придется. Север глава нашей Фамилии, вожак, если хочешь. Арсений Северов. И он подписался под твоей заявкой, так что…

Гнев на вкус похож на шипучий чили-леденец из лавки «Все для веселой вечеринки». Я на такой вечеринке никогда не была, конечно, не тот у меня брат был, чтобы по вечеринкам ходить. Но пачку с леденцами нашла на полу в библиотеке. Не знаю, кто и когда их там обронил, но съела я их самолично одна, не поделившись даже с Тенью.

Они были волшебные просто. Взрывались во рту бешенством вкуса и просто шикарно прочищали мозг.

– Я тебя просила? – прошипела я, одарив Зверя таким добрым взглядом, что мальчишка побледнел. – Просила я тебя о чем-нибудь? Давала повод думать, что соглашусь на вашу авантюру? Скажи мне, Зверёныш, просила?

– Я…

– Последняя буква в алфавите! Закрой рот, когда старший по возрасту говорит. И слушай внимательно. Повторять не буду: катитесь подальше, вместе с вашим Севером. Дорогу знаешь или тебе указать направление?

Зверь оторопело моргнул, а Соратник совершенно несчастным голосом в последний раз попытался меня убедить:

– Ты напрасно боишься, Север – он хороший на самом деле…

– Не хватало ещё его бояться. Никто вашего Севера и не думает бояться!

Бояться надо того, в чьих руках больше силы. Того, кто пугает даже самых близких. Того, кто убьёт меня, если поймает. Или не убьёт. И то, что сделает со мной Сашка, если решит оставить мне жизнь, пугало в разы больше. Что же касается глупых самонадеянных мальчишек… Думать о том, какая судьба их ждёт, узнай Цезарь, что они просто были со мной в одной комнате, не хотелось.

Бояться Арсения Северова? Ерунда какая!

Смущаться возможно. Особенно, когда стало понятно, что именно его руки мне снились. Нервничать и злиться. Но точно не бояться.

– Почему ты всё воспринимаешь в штыки? Зверю впервые в голову пришла хорошая идея, я бы на твоём месте…

– Мы уже выяснили, что ты не на моём месте и никогда на нём не будешь, – раздражённо перебила я. – Что же касается Зверя… Он это всё замутил, с ним и разбирайся. Я никому ничего не обещала и не просила о помощи. Поэтому мне дела нет до неприятностей, которые могут у тебя возникнуть в случае моего отказа.

Север небрежно махнул рукой, давая понять, что плевать он хотел на неприятности.

– Не бери в голову, – словно в подтверждение моих мыслей произнёс он, но затем почти сразу исправился:

– Какие неприятности, из-за чего? Из-за того, что ты не отдаёшь себе отчета, в том, что здесь на самом деле происходит? Ерунда, – он улыбнулся. – Даю тебе неделю времени на то, чтобы ты оценила обстановку и поняла, что на самом деле, – поднятыми вверх указательными пальцами он словно взял свое лицо в рамочку. – Понимаешь? На самом деле означает тот факт, что тебя приписали к моей Фамилии даже без испытательного срока.

С такими самоуверенными людьми мне еще не приходилось встречаться, поэтому я после его слов просто не нашлась с ответом.

– Ты просто упрямишься… Что я не понимаю что ли… У вас, у девчонок, так бывает. Упретесь рогом и с места не сдвинешь…

– Тебе виднее, – я поняла, что спорить с ним бесполезно, и поэтому просто шагнула к двери. – Ты извини, но мне надо Лёшку найти…

– Слушай, – Северов внезапно оказался совсем рядом, поймал меня за руку и сощурился подозрительно довольно, словно собирался мне какую-то гадость сказать. – А ты же пялилась на меня вчера на ПП.

– Я?

– Смотрела-смотрела, не отпирайся! Я всё видел. – теплые пальцы забрались под манжету и осторожно погладили внутреннюю сторону запястья. – И как? Понравилось, любишь подсматривать?

– Дурак, – я вырвалась из его захвата и попятилась. – Во-первых, не пялилась, а смотрела. И не на тебя, а на твою подружку. Джинсы у неё хорошие, а я, в силу обстоятельств, лишилась всего своего гардероба.

Север самодовольно улыбнулся, не поверив ни одному моему слову. И правильно сделал, что не поверил.

– А во-вторых, если кто-то обнимает кого-то в общественном месте, то пусть потом он не удивляется, что у его маленького спектакля были невольные зрители.

Север хмыкнул, совершенно точно пропустив мои слова мимо ушей. Выглядел он как человек, пришедший к каким-то своим определённым выводам. И не уверена, что мне хотелось знать, что он там себе напридумывал.

– Давай сделаем так, – он внезапно наклонился ко мне и прошептал. – Через неделю просто скажи мне, что согласна. Со своей стороны обязуюсь не издеваться и не ржать очень громко.

Шипучие леденцы чили. Глубокий вдох. И мысленные пощёчины, сопровождаемые словами: «Воспитанные девушки не матерятся!»

– Тебе пора, – я распахнула двери, а он неспешно отодвинулся от меня, подмигнул и, шагнув за порог, со общил:

– Она в Дом пошла.

– А?

– Нюня твоя сказала, что встретится с тобой в Доме.

Я задохнулась от гнева и беспокойства. Просила же её не ходить туда без меня.

– Какие же вы гады!

– Что? – Северов на миг утратил свою невозмутимость и посмотрел на меня недоумённо и рассеянно.

– Пока мы с тобой тут разговаривали, Лёшка что, была там одна?

Он схватил меня за руку, лишая возможности немедленно бежать на подмогу.

– Да ничего не…

– Ей десять лет, – прошипела я, вырываясь. – И если хоть один местный Мастер Ти хотя бы посмотрит на неё…

Северов чертыхнулся и вдруг потянул меня на выход.

– Балда! Зачем позволила ей вступить в Корпус?

– Я не позволяла.

– Надо было сразу сказать. Зверь, паразит мелкий…

– Не понимаю, – на один его шаг приходилось два моих, и я злилась и задыхалась.

– Должна будешь, – предупредил Северов, коварно улыбнувшись. – С ней, конечно, ничего не случится. Все-таки вы в вместе пришли, но подстраховаться стоит. Мало ли что Светке в голову придет…

– Светке? – я споткнулась, но Север ловко меня поймал, не позволив упасть. – У вас Мастер Ти женщина? А так вообще можно? Ведь…

Парень посмотрел на меня странно.

– Откуда, говоришь, ты к нам перевелась?

– Не скажу, это не твоё дело.

– Ну-ну… Светка, как ты правильно догадалась, действительно Мастер Ти. И, чтобы знала, в Детском корпусе она не одна. Их у нас целый табун. Десять человек… Не зеленей. Никто тебя там и пальцем не тронет. Ну, если сама не захочешь, конечно.

Сама? Да ни за что в жизни!

– Правда, – Север легонько подтолкнул меня к выходу из общежития. – Абсолютно не из-за чего переживать.

Не скажу, что я ему поверила, но выхода у меня всё равно не было. Не так мне виделся первый визит в новый Дом, я надеялась, что к встрече с Мастером успею подготовиться, но сейчас придётся действовать наобум.

В свете дня Детский корпус выглядел не так зловеще, как ночью, но всё равно мрачновато. По-военному симметрично, по-детски небрежно. И в чем-то, пожалуй, даже пугающе. И больше всего меня страшила мысль о его оторванности от всего остального мира. Всё-таки материк я не покидала раньше.

Как и полагается военной академии, если верить историческим документам, выстроен Корпус был по принципу классического укрепления. Стены по периметру, четыре обзорные вышки и строгое расположение внутренних зданий.

Левый сектор жилой, правый – учебный. А в центре огромная площадь, выложенная потрескавшимися от старости плитами, и флагшток, на котором вообще не было никакого флага.

Угнетающее зрелище.

Серые проплешины бетона. Кирпичные казармы, переоборудованные под общежития ещё в прошлом веке, выглядели убого и требовали уже не ремонта. Перекошенными окнами они грустно смотрели на равнодушное небо, безмолвно крича: «Добейте нас! Пусть на наше место придут новые».

Но нет. В Корпусе своих не бросают. И этим товарищам тоже, видимо, суждено умереть своей смертью.

– Говорят, весной пришлют ремонтников, – прокомментировал мое выражение лица Север, а я сказала, не подумав:

– Это вряд ли. Цезарь не одобрил финансирование, и все Корпуса с этого года окончательно переходят на самоокупаемость.

– Врёшь! – он окинул меня насмешливым взглядом. – Он на такое не пойдёт. Это во-первых. И во-вторых, – Север замедлил шаг, а его взгляд из насмешливого стал задумчивым. – Я очень внимательно читаю «Законодательный вестник». И там об этом ни слова… Оленька, а ты больше ничего не хочешь мне сказать?

«Нет конечно!»

– Не называй меня Оленькой, – я раздражённо нахмурилась и развернулась на девяносто градусов, чтобы замереть немым истуканом.

Этот Дом я видела раньше. Над широким крыльцом нависал кривой треугольный козырёк, украшенный пятью кривоватыми звёздами и большой надписью «Дом детей и молодёжи». Щербатая лестница вела к огромным деревянным дверям, выкрашенным почему-то в зелёный цвет. И эти двери мне были до ужаса знакомы, они годами преследовали меня в кошмарных снах: большие, зелёные, забрызганные кровью. А на крыльце, раскинув руки, лежит безголовое тело, и из открытой раны на шее течет совершенно чёрная кровь.

– Что с тобой? – Север удивлённо заглянул мне в лицо. – Ты вообще тут?

– Тут… – как объяснить ему, что в Детском корпусе я раньше не была, а между тем он так красочно и так давно живёт в моих снах? Что это, во мне неожиданно проснулся мифический дар провидца? Или это было банальным дежавю, о котором я так много слышала, но с чем мне пока не приходилось сталкиваться?..

– Если ты всё ещё боишься, то имей в виду: здесь к исполнению декрета о «Половой зрелости и сексуальном образовании» подходят спустя рукава. Клянусь, никто твою Нюню и пальцем не тронет.

Декрет о половой зрелости. Конечно. Ему было лет двести или триста, если не больше. Как-то до изучения законодательных актов у меня всё руки не доходили, а Сашка и не настаивал. Согласно этому декрету подростки вступали в половую жизнь в четырнадцать лет. Наверное, изначально этот закон должен был защищать детей. А может, я ошибаюсь и романтизирую правителей древности. Может, всё это сразу задумывалось лишь для того, чтобы горстка любителей сладкого имела беспрепятственный доступ к десертному столу. В теории, каждый, кому исполнилось четырнадцать лет, был обязан посещать Дом для сексуального образования. На практике… на одном занятии мне «посчастливилось» присутствовать.

Дикость. Глупость. Пережиток.

История. Традиция. Канон.

К этому можно относиться по-разному. Меня это, к счастью, миновало. Но много ли таких как я в Яхоне? Десять? Сотня? Пара тысяч? Говорят, в некоторых регионах от родителей вообще ничего не зависит. Декрет так глубоко проник в кровь огромного государства, такими сетями оплёл сознание жителей, что захочешь – не вырвешься.

Замкнутый круг. Пока ребёнок, ты боишься Дома, но стоит вырасти – ты отправляешь в него собственных детей, потому что так принято. Потому что так поступали твои родители, их родители и родители их родителей.

И если к традиции раздельного проживания народ не хочет возвращаться, до последнего отказываясь отдавать своих чад государству, то декрет о сексуальном образовании играет в жизни Яхона большую роль.

– Мне плевать, – сказала я и рывком расстегнула молнию на мастерке. – Я не поэтому. Просто не могу туда войти сейчас.

Мне надо время, чтобы прийти в себя. Таймаут, чтобы собраться с мыслями и выработать стратегию поведения.

То, что мой спутник меня услышал, я поняла только тогда, когда он почти минуту спустя, немного приподнял в удивлении бровь и пробормотал:

– Даже так?.. Извини, я понимаю… В таком случае просто подожди тут и не уходи никуда.

Я не стала анализировать его слова, мне было искренне наплевать на то, что он подумал. Опустилась на деревянную скамеечку у крыльца и закрыла глаза.

Про Лёшку, к своему стыду, я вспомнила только тогда, когда над моей головой раздалось деликатное покашливание.

– Ой, – я почему-то смутилась, увидев вчерашнюю девушку. На меня смотрела высокая красивая брюнетка в длинном сером платье в пол, но я точно знала, что там под платьем, находится то, что вчера прилюдно лапал Арсений Северов.

– Привет. А ты Севера ищешь, да?

– Севера? – тонкие ноздри гневно затрепетали. – Он разрешил тебе называть себя Севером?

Я растерялась. И даже не потому, что он мне должен был это разрешить – я надеялась, что мне вообще никак не придется его называть. Но немного удивилась из-за того, как девушка на меня смотрела. В её взгляде было столько неприкрытой злобы, что мне даже страшно стало.

– Он не запрещал, – я пожала плечами и отвернулась, всем своим видом пытаясь показать, что разговор окончен.

– Он не говорил мне, что ты так на неё похожа, – вдруг произнесла девушка.

Видимо, мне пора начинать привыкать к этой фразе.

– Не зеркально, конечно. У цесаревны кожа не такая бледная и волосы длиннее. И грудь больше… И губы другие… Но действительно, похожа…

Да-да, расскажи мне ещё о том, как сильно я от себя отличаюсь. Я едва удержалась от ядовитого замечания, а моя неожиданная собеседница вдруг поменяла тон:

– А ты почему тут сидишь, и где твой наладонник? Как ты собираешься регистрировать новый аккаунт без наладонника?

Я перевела на неё ошарашенный взгляд и только сейчас заметила, что на груди у девушки висит не золотой кулончик, а маленький ключик – знак принадлежности к Гильдии.

А Север действительно крут! Вчера на ПП он прилюдно обнимал не просто какую-то девицу. А одного из местных Мастеров по работе с тинейджерами, в простонародье именуемых Мастерами Ти.

– Что смотришь, где твой наладонник спрашиваю?

– Я здесь не за этим…

– Я не спрашивала у тебя зачем ты здесь! – отрезала девушка. – Я спросила… как не за этим? Северов однозначно дал понять, что ты…

Она вдруг замолчала и нахмурилась. Затем попыталась разгладить морщинку, образовавшуюся на переносице между тонкими бровями и, наконец, царственно махнув в мою сторону рукой, спросила:

– Так что ты хотела?

Не так я представляла себе свою первую встречу с новым Мастером. Ну, что ж… Может, оно и к лучшему. Этот по крайней мере не станет одарять липкими взглядами и не будет предпринимать попыток зажать в углу, пока Цезарь не видит. Наверное.

– Я? Я хочу, чтобы в этом Доме раз и навсегда забыли о моей сестре. Навсегда, понимаешь?

– Декрет о…

– Декрет – это только рекомендация, а не руководство к действию, – напомнила я.

– Это уже не тебе решать, – Мастер зло усмехнулась. – В конце концов, может у меня оказаться рычаг давления на Северова или нет, после всех этих лет?

– Алевтина не будет ничьим рычагом.

– Кто сказал?

– Я. – Внезапно, устав от этого разговора, поднялась, и заметила, что пугающие меня зелёные двери открылись, выпуская из Дома Севера и абсолютно ничего не понимающую Лёшку. – Я сказала, а тебе советую подумать над тем, так ли уж сильно я не похожа на цесаревну.

Девушка задохнулась от возмущения и залилась злым румянцем:

– Ты хочешь мне сказать, что ты…

– Я ничего не хочу сказать, – перебила я, – Просто советую мне поверить. И подумать над этим. И над тем, что согласно Декрету о трудоустройстве, женщины в Яхоне больше не могут работать на государство. А Гильдия, насколько я помню, всё-таки государственный институт. Нет?

– Ты… – она наконец выдохнула.

– Ольга Еловая. Когда мне за новым аккаунтом прийти, Мастер? – и улыбнулась вежливо, потому что к нам как раз подбежала Лёшка.

– Уже познакомились? – Север посмотрел на меня почему-то подозрительно.

– Угу. Договариваемся со Светланой… Я же могу вас так называть, Мастер?

– Не во время службы, – нехотя буркнула девушка.

– Договариваемся, когда мне за новым аккаунтом прийти.

– Не надо никуда приходить, – совершенно неожиданно и безапелляционно заявил Северов. – Свет, вечером забежишь ко мне? Сделаем Ольге аккаунт…

– На ночь? – Светлана явно оживилась и, подхватив парня под руку, прижалась к нему всем телом. – На ночь мне не позволят декодер взять.

– На ночь не получится, Цветочек. На ночь у меня, к сожалению, другие планы…

Я вдруг почувствовала, что у меня заболели зубы. А ещё стало противно. Северов ожидает от меня благодарности за то, что мне не придется входить в Дом? Напрасный труд. Хотя разве это труд? Судя по его довольному лицу, он только радовался тому, что Мастер Ти нанесёт ему сегодня вечером визит.

Бабник.

Мы с Лёшкой оставили парочку ворковать наедине. Я лично надеялась, что ни с одним, ни с другой мне не придётся часто встречаться. Что касается Лёшки, она не могла от прекрасного Мастера Ти оторвать влюблённых глаз, шепча восторженно:

– Обалдеть, до чего она красивая. Лёка, ты видела, какие у неё волосы, а?

Угу. И не только волосы…

Об Арсении Северове я в тот день не вспоминала, пока вечером он не постучал в нашу дверь с хмурым видом и не потребовал наладонники. Это было против всех мыслимых и немыслимых правил, но я почему-то поверила, что ничего плохого он не сделает. И оказалась права. Через два часа он нам их лично вернул, вместе с двумя запечатанными конвертами, в которых хранился пароль, выбранный для нас декодером и пока ещё не известный никому.

– Должна будешь, – буркнул он, вручая мне документы.

Я перевела удивлённый взгляд на сопроводительные бумаги, опасаясь увидеть там своё настоящее имя, мало ли. Вдруг Северов решил, что ему не нужно моё разрешение, чтобы провернуть свою авантюру. Но на белом листе чёрными буквами было написано «Ёлка», а далее следовали все мои данные с ПП. Мило. Я поймала несчастный Лёшкин взгляд и, заглянув в её документы, обнаружила неутешительное «Нюня». Что ж, пожалуй, Севера надо поблагодарить хотя бы за то, что я не Старуха…

В первый же день занятий стало понятно, что идею «учёба без учителя» Цезарь не из головы взял, а воспользовался уже существующей моделью. Ни одного взрослого преподавателя мною на территории Института замечено не было. Здесь вообще было на удивление безлюдно и тихо. Оно и понятно – учёбой тут никто особо не занимался. Зачем, если место куда я попала неофициально называлось Корпусом самоубийц. Никому никакого дела не было до того, умеет боец читать или писать. Главное, чтобы он умел стрелять и правильно умирать, захватив с собой в мир иной как можно больше врагов.

Я умирать не собиралась. Потому всё отведённое на учебу время решила проводить не на полигоне, не в тренировочном зале и не в тире, как это делало большинство местных, а именно в Институте. В конце концов, военная подготовка в нашем насыщенном графике тоже присутствовала – успею ещё.

Так или иначе, первую половину дня я решила посвящать учёбе. Тем более, что почти сразу под моим чутким руководством у нас сколотилась группа из двенадцати человек, в которой каждый готов был поделиться с собратом по несчастью своими знаниями, умениями и навыками. Правда, если уж быть до конца откровенной, то началось наше тесное сотрудничество не с моей лёгкой руки, а с подачи Данилы Муравьёва. С которым мы познакомились, столкнувшись в библиотеке у полки с учебниками по социологии.

Он был, наверное, единственным в мире человеком кому шла зелёная строительная жилетка – непонятно было только для чего он её нацепил. Впрочем, Даниле пошло бы всё, начиная от дорогих костюмов, которые носил Цезарь, и заканчивая лаптями или фиговым листком. Фиговым листком особенно. Потому что выглядел он, как один из запрещённых богов, запечатлённых древними скульпторами в мраморе. Могущественный, сильный и очень-очень красивый.

– Девушки, вам помочь? – поинтересовался он, когда я задумчиво листала учебник по социологии детства, пытаясь сообразить, смогу ли я вытянуть что-то из него для полугодового отчёта по изучению предмета.

– Ох, – ответила ему Лёшка и стала похожа на симпатичную свёклочку со светлыми кудряшками. Моя названная сестра в отличие от меня за знаниями не рвалась, но кто её спрашивал о желаниях? У меня был лучший учитель по любящей тирании. Поэтому она тоскливо переминалась с ноги на ногу, ожидая, пока я дам ей свободу.

Я перевела взгляд на того, кто предлагал свою помощь, и едва не повторила вслед за Лёшкой коротенькое слово из двух букв.

Данила смотрел на нас совершенно невозможными фиалковыми глазами в обрамлении длинных пушистых ресниц и белозубо улыбался, демонстрируя ямочку на чисто выбритой левой щеке. Его прямые русые волосы притягивали взгляд и, не знаю как Лёшке, а мне хотелось до них дотронуться, хотя бы только для того, чтобы проверить, такие ли они шелковистые на самом деле.

– Привет, – я смогла мило улыбнуться только благодаря бесконечным тренировкам по лицемерию, в которые неизменно превращались все наши совместные обеды с Цезарем. – Я не уверена, что мне стоит тратить твоё время. Видишь ли, история и социология мой конёк, так что…

– Ох, – в голосе Лёшки появились панические нотки и, провалиться мне на этом месте, если она не мечтала убить меня за отказ от божественной помощи.

– Но вот несколько вопросов по… химии у меня есть. Если бы ты мог конечно…

Он рассмеялся тихим мягким смехом и протянул руку для знакомства:

– Котик, но мне больше нравится, когда меня называют Данилой, – верхняя губа у него была немного коротковата, и от этого он больше походил на зайчика, а не на котика, но я всё равно не стала спрашивать, почему именно Котик.

– Ольга, – представилась я и, немного смущаясь, уточнила: – Ёлка, – ну, если ему вдруг захочется найти меня в Книге лиц. Мало ли.

А Лёшка почему-то назвалась Тамарой и всё время, пока мы с Данилой обсуждали планы по поводу учебного сотрудничества, нервно грызла ногти, явно сожалея о своем опрометчивом поступке.

Так что начинали-то мы с троих человек, а остальные подтянулись в процессе нашего первого занятия по социологии, потому что мы с Данилой спорили до хрипоты, выбрав темой до дыр затертую проблему: должны ли родители сами воспитывать своих детей.

– Система «Дети – отдельно, старики – отдельно» – идеальная система для здорового функционирования современного общества, – отрывисто, словно по учебнику, говорил Данила. – Среднее мощное звено в этом случае ничем не отягощено и может полноценно работать, создавая лучшие условия существования того же потомства.

– Какие условия, Данила? – я подскочила к окну и распахнула хлипкие створки. – Посмотри сюда. Что ты видишь? Это достойное существование потомства? Это вырождение! Как ты не понимаешь? Это закон джунглей. Мы живём по принципу «выживает сильнейший». Ты смотрел статистику? Ты видел, как увеличилась детская смертность после того, как Цезарь решил возобновить традицию отдельного проживания? Да мы за пять лет потеряли больше, чем за все годы Освободительного движения!

– Значит, так надо, – упирался парень. – В мире животных закон «выживает сильнейший» работает прекрасно. Почему он не может работать на примере человечества, чем мы хуже?

– Мы хуже, – я кивнула. – Хуже уже тем, что у хищников в лесу просто нет возможности позволить слабому выжить. А у нас такая возможность есть. Нам просто наплевать. Мы хуже хищников, мы отказываемся от своих детей.

– Нам не наплевать. И мы не отказываемся, – упрямо мотнул головой парень. – У нас просто ситуация такая, приближенная к естественной среде… Согласен. Живи мы в другую эпоху, всё было бы по-другому, но, Ёлочка, у нас ведь война…

– У нас всегда война, – проворчала я, закрывая окно. – И эта война не даёт нам жить счастливо, самим растить своих детей и строить сильную экономику.

– Кстати, об этом! – подхватился Данила, обрадованный тем, что я неосмотрительно отклонилась от тупиковой и проигрышной для него темы. – Ты видела этот экономический всплеск? Нет, положительно, в возвращении к истокам что-то есть. Да, страдаем в этой ситуации мы. Наше будущее будет прискорбным, как ни крути, потому что на нас ставят эксперимент. Мы – потерянное поколение. Но после нас, Оля, после нас! Подумай, как хорошо будут жить наши дети на почве, которую мы сейчас закладываем и удобряем…

– …своими потом и кровью, – перебила я. – Ты говоришь чепуху. И что самое обидное чепуху популяризированную. Не смотри визор, твоему мозгу это вредно. Что касается меня, то, если в нашем обществе ничего не изменится, я не стану заводить детей. Зачем? Если государство заберёт их себе, чтобы превратить в зомби или роботов. Или убить, что при таком раскладе не самый худший вариант.

Поднятая рука говорила о том, что у оппонента есть контраргумент, но тут за моей спиной раздалось негромкое:

– Я согласна с Ёлкой. Я уже давно решила, что рожать не стану.

Я огляделась вокруг и увидела, что наша аудитория из одной зевающей Лёшки разрослась до десяти человек, напряжённых и внимательно слушающих.

– Почему? – Данила явно не собирался сдаваться. – Почему нет?

– А ты знаешь, Котик, почему я ушла в Корпус добровольцем? – спросила невысокая рыжеватая блондинка, та самая, что выступила на моей стороне в споре.

– Добровольцем? Не знал… Почему?

– Потому что Мастеру Ти в моей деревне было пятьдесят четыре года. И он очень, я бы даже сказала очень-очень, любил проводить уроки по сексуальному образованию.

– Фу, Берёза, – Данила скривился так, словно гнилой виноград съел. – Ты умеешь быть изумительно пошлой.

– Умею, – она кивнула и вдруг расстегнула чёрную кожаную куртку, а затем рванула ворот футболки, почти оголяя грудь, которую пересекал белый кривой шрам. – Но это, Котик, не пошлость. Это жизнь. Вон Ёлка говорит, что в нашем обществе выживает сильнейший. И она права, потому что я выжила, а старый Мастер кормит червей. Вопрос в другом, смогу ли я сохранить свою жизнь здесь, среди других хищников.

После небольшой паузы Данила всё-таки продолжил:

– Ладно, допустим… Но ты же сама сказала, что Мастеру Ти было пятьдесят четыре года. А если бы он согласно предписанию Цезаря…

– Скажи мне, Данька, – произнёс ещё один наш слушатель, парень примерно моего возраста. – А если бы уроки по твоему сексуальному воспитанию проводил, например, молодой и полный сил мужик. Ты бы получил больше удовольствия от процесса?

Данила искривил красивые губы, а Лёшка заёрзала смущённо. Незнакомый парень продолжил:

– А вообще, демагогия это все. Предлагаю свернуть диспут без голосования как не имеющий смысла. Ничего из того, что здесь сегодня говорилось, всё равно никто из нас не станет использовать в итоговой работе. А если использует, то пальцы в разных местах покажутся цветочками по сравнению с ягодками, которыми нас накормят, если узнают об этих разговорах. Меня, кстати, Стасом звать.

Это было явным преувеличением, по тому же правилу «дети – отдельно, старики – отдельно». И законы тоже были отдельно. В Детском корпусе народ жил по одним правилам, а в Дипломатическом совсем по другим.

Но в написании работы нам этот диспут действительно не помог бы. Поэтому мы рассыпались по читальному залу и до конца отведённого на учёбу времени переговаривались только по делу, отложив споры на вне урочное время.

Впрочем, и в свободное время поспорить нам не удалось, потому что на центральной площади, которую старожилы называли Облезлой, кто-то поднял флаг – жёлтый, с чёрной каёмочкой и с маленьким воробьём в центре.

– И что бы это значило? – вслух поинтересовалась я.

– А, – Берёза небрежно махнула рукой, – новый указ Цезаря зачитывать будут… Или ещё что… Короче, тоска и политика… Пойдём лучше в Продмаг, сегодня должен быть завоз.

– Вы идите, я догоню.

Согласиться с тем, что новости из столицы – это тоска, я не могла. В конце концов я не в том положении, чтобы отказываться от информации. Я проследила за тем, как моя новая знакомая в сопровождении Стаса и Лёшки скрылась из виду. Перевела взгляд на флагшток, возле которого как раз едва заметно задрожал воздух, намекая на то, что с минуты на минуту начнётся прямая трансляция из Кирса.

– Удивительное дело, – пробормотал Данила, решивший остаться вместе со мной.

– Что именно? – отстранённо спросила я, заметив Севера, стоявшего с другой стороны Облезлой площади и кого-то высматривавшего в толпе.

– Транслировать голограмму на Корпус довольно хлопотно, да и дорого, – пояснил парень. – Вот я и думаю, что там такого могло случиться, что руководство решило раскошелиться…

У меня немедленно появилось очень нехорошее предчувствие и я, заранее предполагая самое плохое, нахмурилась. Голограмма тем временем пискнула противным звуком, мелькнула на мгновение трёхголовым оскалившимся псом – гербом Яхона – и наконец мы увидели Цезаря. Он стоял на своём любимом балконе. За левым его плечом мелькал рассеянный Тоськин взгляд, а за правым – сосредоточенный и серьёзный – Палача.

– Народ Яхона, – провозгласил Сашка, поднимая вверх левую руку, демонстрируя всем траурно-чёрный наладонник. – Сегодня ночью нас покинул глава Гильдии Мастеров. Это тяжёлый удар. Это страшная потеря для всего государства, для его учеников и для меня лично. Он был со мной рядом с самого детства, поддерживал меня в трудные минуты жизни, был моим соратником в Корпусе. Он стоял у истоков нашего движения, мы вместе прошли войну… а теперь его не стало.

Цезарь опёрся двумя руками о перила и опустил голову, всем своим видом изображая глубокую скорбь и тоску. Я же постаралась не думать о том, что в смерти Мастера Ти была виновата исключительно я.

– Тяжёлый недуг подрубил корни этого могучего духом человека, – продолжил Сашка и вдруг послал острый взгляд в камеру. Я непроизвольно поднесла руку ко рту, чтобы сдержать рвущийся наружу крик, потому что на миг показалось, что он смотрит прямо на меня. – Я был рядом с ним до самого конца.

От этих слов мне стало совсем нехорошо. Хочется верить, что Могилевского не постигла судьба Клифа. И что Сашка очень сильно преувеличивал, когда грозил Мастеру каст рацией.

– И последними его словами было: «Я не хотел».

Цезарь всё-таки изумительная садист. Не то чтобы я не знала об этом раньше, но теперь, когда он напрямую давил на мою излишне чувствительную совесть, я просто взбесилась.

– Он не хотел покидать нас, – продолжил Сашка, по-прежнему глядя мне прямо в глаза. – Но болезнь не спрашивает о ваших желаниях, ей наплевать на ваши надежды, она просто приходит, и вы умираете.

Мерзавец обнял Тоську за талию и нежно поцеловал её в щеку.

– Мне остаётся только надеяться, что этот внезапный… вирус не затронет других близких мне людей. Что… лекарство найдётся вовремя.

Я почувствовала, как желчь разлилась по моей крови, затуманила взгляд и наполнила горечью слюну. Ненавижу. Как же я его ненавижу.

Тень улыбалась рассеянно, счастливо и по-доброму так, как только она умеет. Я, например, не смогла бы изобразить на своём лице эту вселенскую любовь и абсолютное всепрощение. Как бы я ни старалась и сколько бы ни репетировала перед зеркалом.

Она улыбалась. А наш брат, ласково поглаживая сильными пальцами её талию, только что в прямом эфире, глядя в лицо всем людям Яхона, угрожал, что убьёт её, если я не вернусь. Я не могла глаз оторвать от его руки, забыв обо всём и вмиг разучившись дышать. Я пыталась разобраться в себе и решить, достаточно ли во мне жертвенности для того, чтобы отказаться от своей жизни во имя Тоськиной.

Я честно искала в себе силы, чтобы прямо сейчас пойти к себе в комнату, взять в руки таблетку и отправить Цезарю прямое сообщение: «Прости меня. Я в Детском корпусе. Забери меня домой. Я виновата. Я больше не буду». Ну, или что-то в этом роде, над текстом можно было бы поработать в процессе. Беда в том, что я не находила в себе этих сил. Я в своём эгоизме, видимо, была слишком сильно похожа на Цезаря. Наверное, пришло время признаться в этом самой себе.

– В эти тяжёлые для нас дни, – продолжил Цезарь и сделал приглашающий жест левой рукой, вызывая из тени королеву Кло и его высочество Леопольда, – рядом с нами самые близкие. Семья, – кивок на Тоську, – друзья, – короткий взгляд на Палача, – и соратники.

Её величество гордо расправила плечи но, прежде чем начать говорить, бросила неуверенный взгляд на Цезаря. Со стороны казалось, что она смотрит на него с благоговением, но я-то знала – это не благоговение, а тихий ужас.

– Двенадцать лет назад, – голос королевы был по-молодому звонок, а обновлённая кожа сияла юностью, но взгляд выдавал состарившуюся женщину, – войска Детского корпуса под предводительством Цезаря вошли в Кирс и свергли тирана вместе с завравшимися жрецами и…

Да, мы все прекрасно помним и в обязательном порядке учим Новейшую историю. Чтобы, упасите запрещённые, не забыть про Цезаря-освободителя, про жадных жрецов и про богов, которым больше нет места в нашем мире. Хотя о последних как раз лучше забыть. А ещё мы помним о том, что упомянутый тиран был твоим мужем, глупая ты королева Кло.

– Двенадцать лет назад юный правитель одарил мою семью своим доверием, поручив управление северными территориями. Сегодня… – королева сглотнула и несколько раз моргнула, пытаясь избавиться от слёз. – Сегодня моя благодарность не… – Она снова запнулась и судорожно вдохнула, боясь бросить взгляд на Сашку.

Я видела, что она боялась. Видела, как расширились её зрачки, как побледнели губы и задрожал подбородок. Это видела я. Остальные, несомненно, наблюдали до слёз растроганную женщину.

– Я не знаю, как выразить свою благодарность, – её Величество всё-таки собралась с силами и продолжила выступление. – Потому что Цезарь своим указом и южные земли тоже доверил заботам моей семьи.

Его высочество Леопольд встал рядом с матерью и, вскинув вверх правую руку, выкрикнул:

– Слава Цезарю!!

И площадь по ту сторону экрана взорвалась многоголосым:

– Слава! Слава! Слава!

Небо над Кирсом расцвело многочисленными воздушными шариками и лазерными проекциями, тысячи перепуганных воробьёв метнулись навстречу многочисленным камерам под улюлюканье и свист… Там, по ту сторону экрана. Здесь же было довольно тихо.

С десяток хлопков сиротливо всколыхнули воздух на Облезлой площади, кто-то присоединился к восхвалениям. Однако большинство хранило зловещее молчание, размышляя, чем смена соправителя обернётся в плане военных действий для нас, Корпуса самоубийц, который всегда стоит в авангарде.

Я вдруг почувствовала на себе посторонний взгляд и, подняв голову, увидела Севера. Он стоял всё там же, с противоположной стороны площади, и смотрел на меня внимательно, пожалуй даже оценивающе. И я в этот миг как никогда была благодарна Сашке за то, что он вытащил Тоську на балкон. Считать Северова слепым дураком нельзя ни в коем случае. Наглость, несомненно, второе счастье. И самое ценное лучше прятать на виду… Но не нравится мне его пристальный взгляд.

– Что? – произнесла я одними губами и приподняла вопросительно брови.

Север дёрнул уголком рта, а затем поднял вверх левую руку, показывая мне большой палец. Я растерялась, не понимая, что он имеет в виду, а он ухмыльнулся и поднял правую руку с растопыренной пятернёй, шевельнув губами:

– Шесть дней.

Шесть дней до того, как я смиренно прибегу к нему, соглашаясь на их авантюру. По его версии, не по моей. У меня на себя были совсем другие планы.

Отвернулась, разрывая зрительный контакт, и немедленно наткнулась на злой взгляд Данилы.

– Что ему от тебя надо? – прямо спросил он.

– Неважно.

– Важно, – не согласился мой новый друг. – Правда, Ёлка, ты здесь новенькая и во многих вещах не ориентируешься. С Северовым лучше не связываться, можешь мне поверить.

– Спасибо за предупреждение, – вяло поблагодарила я.

– Это не предупреждение! – Котик вдруг довольно больно схватил меня за руку чуть выше локтя. – Это не предупреждение, а констатация факта. И если ты поведёшься на его заигрывания и красивые глазки, то в лучшем случае кончишь на Доске почёта, а в худшем – в Лесу Самоубийц.

– Миленько у вас здесь, – проворчала я, освобождаясь из его захвата. – Облезлая площадь, Лес Самоубийц… Правда, Дань, спасибо за предупреждение, но мне надо идти.

В фиолетовых глазах на мгновение появилось какое-то странное, голодное выражение. Затем Котик моргнул и посмотрел на меня уже нормальным, немного грустным взглядом, в мягкой улыбке приподнял и без того короткую верхнюю губу и немного смущённо выдохнул:

– Прости. Не хотел тебя разозлить.

– Я не злюсь, честно.

– И пугать не хотел.

– Даня, все в порядке, – поспешила заверить я.

– Тогда пойдёшь со мной в пятницу на вечеринку?

Он изловчился и снова поймал мою руку.

С вечеринками мне не приходилось сталкиваться раньше. Но в моей ситуации, исправить это упущение просто невозможно.

– Даня! – простонала я. – Давай в другой раз… Мне…

Что ему сказать? Что в пятницу меня здесь уже может не быть, что я пока ещё не договорилась со своей совестью, что я ещё не взвесила всё окончательно перед тем, как стать предателем и совершить подлость?

– Пойдём, – он умоляюще заглянул мне в глаза и легко сжал пальцами мою ладонь. – Ну, пожалуйста… Это единственный свободный вечер в неделю. В субботу с утра Колесо Фортуны, и неизвестно, может, мы вообще на следующей неделе не увидимся…

Я вздохнула, капитулируя перед его настойчивостью, но всё ещё пытаясь возражать, пояснила:

– Мне надеть нечего…

– Ерунда, – он отмахнулся от этой вечной женской проблемы, как от надоедливой мухи. – Я что-нибудь придумаю… И это… Я тебе пришлю запрос, можно? Подтвердишь?

– Ладно, – проворчала я, рассчитывая на то, что до пятницы ещё много воды утечёт. В конце концов, я всегда могу сказать, что передумала.

Настроения ходить по вечеринкам у меня не было никакого. Не сейчас, когда с одной стороны на меня давит Цезарь, а с другой – Север. Умереть можно от такой жизни.

Я в детстве читала книги и мечтала о приключениях. Осуждала малодушие героев, когда они смели задуматься над тем, стоит ли расстаться с жизнью во имя светлой цели. Мне всегда больше нравились персонажи, которые не раздумывая шли на смерть – во имя любви, во славу Родины… Или для того, чтобы спасти от смерти свою глупую ласковую Тень… Без разницы. Они совершали это красиво, решительно и гордо, восходя на окровавленный эшафот славы.

Я так не могла.

Я хотела жить и, желательно, счастливо. Но о каком счастье может идти речь, если твоя кровь отравлена ядом предательства?

Простившись с Данилой и отказавшись от его предложения проводить меня до общежития, я, едва переставляя ноги, брела к себе в комнату. Я была занята саморефлексией и ненавистью к себе, когда наладонник вдруг мигнул зелёным. Я не сразу сообразила, что это Книга лиц реагирует на личное сообщение. После случая с Пончиком личных сообщений мне не присылали.

Указательным пальцем ткнула в клавишу приёма и чуть не упала, прочитав в некотором роде анонимное послание. Нет, писавший представился Севочкой, но это был чёрный ник. И это сильно напугало меня, потому что людей, умеющих обойти декодер, в Яхоне было не так уж и много. Кроме того, если верить Цезарю и официальной статистике, все они были на учете у СБ.

Севочка решил прыгнуть сразу с места в карьер, без предисловий и вступлений. Он просто написал: «Не думаю, что ОН станет рисковать ЕЁ здоровьем. Представляешь, какой вой поднимется, если с Лялечкой что-то случится?»

В горле пересохло, а в голове раздался сигнал тревоги. Бежать. Срочно бежать, куда угодно. Подальше от Детского корпуса и от того, кто меня раскусил.

Но как? Ведь Тень стояла за Сашкиным плечом, он обнимал её на глазах у всех, она не произнесла ни звука, а когда она молчит, отличить нас практически невозможно… Да и Светлана вон вчера говорила, что не так уж я нынешняя на себя официальную и похожа… Это понятно – без макияжа, без укладки, без парадных платьев…

Проклятье, только этого «Севочки» мне сейчас не хватало! Он словно следил за мной со стороны, потому что наладонник мигнул еще одним сообщением: «Будь хорошей девочкой и не дёргайся».

Я с ненавистью посмотрела на наладонник, экран которого вдруг посинел, сообщая, что в Книге появился запрос. Скрипя зубами, я открыла гостевую и увидела улыбающуюся фотографию Котика, и окончательно взбесилась из-за его безмятежного вида.

Я зло сощурилась и, недолго думая, выбила прямо в эфир: «Когда тебе советуют быть хорошей девочкой, больше всего на свете хочется послать подальше и поступить в точности наоборот».

Не самый плохой вариант для первой записи в Книге лиц. Денег с неё вряд ли будет много и точно не на нал. Кому может понравиться такая злобная, не насыщенная особым смыслом фраза? Но зато будет чем перед Мастером оправдаться, если она вдруг заявит о моей социальной неактивности. Ну и ещё я надеялась, что мне полегчает.

Не помогло. Я вздохнула и спрятала левую руку поглубже в карман, решив что глупо было отказываться от старых привычек и брать наладонник с собой. В конце концов, во Дворце я прекрасно жила и без него. Додумать мысль о том, что наладонники и таблетки привязывают нас поводками друг другу, мне не позволил безрадостно взвывший желудок. Он грустно напоминал, что я не во Дворце, и окончательно испортил и без того плохое настроение. Есть хотелось просто от слова «жрать», до болезненных спазмов. Настолько сильно, что я едва не забыла про таинственного «Севочку», который, судя по всему, был прав.

Все указывало на то, что Цезарь блефовал. Не станет он сейчас пренебрегать спокойствием в государстве. Если подумать, то сейчас Тоська находилась в большей безопасности, чем тогда, когда я была рядом с ней. А все потому, что народ Яхона и жители Кирса, в первую очередь нежно и беспричинно любят свою цесаревну, называя её ласково Лялечкой. Сашка слишком хитрый и жестокий, чтобы рисковать… как они её называли? Суррогатом? Не станет он рисковать Тоськой, пока не получит меня обратно. Это и есть, видимо, тот самый запасной вариант, о котором они тогда говорили. Непонятно было, правда, как они поступят, когда придется давать торжественный обед или произносить речь в честь открытия очередной платформы и ещё какой-нибудь ерунды, где Цезарь неизменно появлялся в моем присутствии.

Тень была моей точной копией исключительно до того момента, когда приходило время открыть рот и что-то сказать. Ртом Тоська пользовалась в основном для еды.

Я горько улыбнулась, мысленно прося прощения у своей глупой сестры. Она ведь даже не поймёт, что мой поступок очень сильно похож на предательство. Ведь я её бросила там одну…

«Не думать, не думать, не думать об этом сейчас!» – прошептала мысленно я. И попробовала спрятать лицо в ладонях, но вздрогнула от неожиданно грозного рычания, которое раздалось где-то в районе моего пупка.

Несколько секунд понадобилось на то, чтобы осознать: рычит не страшный хищник, а мой собственный оголодавший желудок.

И с этим надо было что-то делать.

Индикатор на запястье снова подмигнул синим, сообщая мне о том, что Берёза просит доступа в мою Книгу. Я сегодня популярна, как никогда. Движением пальца одобрила запрос и вздрогнула, когда за спиной раздалось радостное и бес печное:

– Ну что, Старуха, готова стать плохой девочкой?

– Что простите? – Зверь сиял, как мой первый выменянный на пэп золотой, и потряхивал бутылкой с мутной жидкостью. – Это что такое?

– Ну, ты сама сказала, что достало тебя быть правильной и ты готова хоть сейчас предаться разврату!

– Я такое сказала?!

– Ну да, – Зверь недовольно ткнул в собственный наладонник и прочитал:

– Вот же… «Когда тебе советуют быть хорошей девочкой, больше всего на свете хочется послать всех нахер и поступить в точности наоборот».

Я покосилась на наладонник, не зная, как реагировать.

– Ну, так что? – Зверь подмигнул и призывно тряхнул бутылкой. – Развращаться будем или как?

– Или как, – бездумно ответила я, с ужасом глядя на то, как мой наладонник подмигивает мне всеми цветами радуги. – Что означает фиолетовый индикатор?

Я испуганно глянула на хохочущего мальчишку.

– Чего ты ржёшь? Я в панике…

Именно, в панике. Десяти минут не прошло после того, как отправила в Книгу свое необдуманное послание.

– Как такое возможно вообще?

Зверь хохотнул и, приобняв меня за талию, подтолкнул в сторону общежития.

– Старуха, ты иногда ведёшь себя как ребёнок, – менторским тоном проговорил он. – Такое впечатление, что тебя к нам прямо из Диких земель перебросило.

Не из Диких, но предположение в чём-то близко к правде. Я точно чувствовала себя дикарём в этой новой для меня жизни.

– Объясняю малышам. Зелёный – личное сообщение, синий – запрос на добавление, красный – новый эл, жёлтый – пэп, фиолетовый, моя радость… фиолетовый означает приглашение на встречу в реале. Это я тебе послал.

Словно нехотя я ткнула в экран и в шоке уставилась на мигающую тремя пэпами статистику. Ничего себе!

А я ещё думала, что в вопросе пропитания Книга лиц мне не поможет. Как глупо с моей стороны. Весь детский социум она же как-то кормит…

Её придумал не Сашка, но пользовался он ею весьма охотно. Но не менее охотно переписывал историю, рассказывая о том, как ему в голову пришла гениальная идея «правильной социализации подростков», и почему Книгу должны контролировать Мастера Ти.

Он говорил о том, как Книга учит детей жить в социуме, но недовольно кривился, если заставал меня с наладонником. Он уверял, что нет ничего более правильного, чем научить ребёнка отвечать за свои слова и поступки с самого раннего детства, но я не могла отправить в эфир ни одного предложения без предварительной братской цензуры.

Официальный источник гласил: Книга лиц – это лучшая школа жизни, она научит будущего члена общества правильно выбирать друзей, научит немногословию и внимательному отношению к близким, корректности, грамотности…

В теории.

А на практике получалось примерно как с законом о сексуальном образовании.

При помощи Книги Цезарь следил за каждым юным членом своего прекрасного и сильного государства. Поощрял и наказывал. Манипулировал, влюблял, разводил и даже убивал. Цезарь и Мастера Ти, конечно. Первые помощники подростков на тяжёлом пути к взрослению.

На практике никто и не думал взвешивать слова и заботиться о близких. Все мечтали только о том, чтобы заработать побольше виртуальных элов, которые начислялись за каждый просмотр твоего сообщения.

Моей первой записью в Книге стало предложение: «Мне брат на день рождения подарил розовую таблетку».

Сашка пришёл к нам в Башню через полтора часа и, раздражённо хмурясь, велел:

– Ольга, сотри эту запись.

– Почему? – расстроилась я. И было из-за чего расстраиваться: за полтора часа я на одном предложении заработала больше ста элов.

– Потому что это глупость. Тебе вчера исполнилось десять. Конечно же, тебе подарили твою первую таблетку. Её всем дарят на десятилетие. Наше положение не позволяет нам быть предсказуемыми.

– Неправда! – возмутилась я. – Видел, сколько у меня элов?

– Малыш, – он тяжело вздохнул и покачал головой. – Это не тебе элы, а цесаревне, понимаешь?

– Я и есть цесаревна! – выкрикнула я, с трудом удерживаясь от того, чтобы некрасиво разреветься.

– Ты моя Осенька, а не цесаревна. Иди сюда, покажу что-то…

Он извлёк из кармана супертонкую таблетку и быстро вывел на экран общую страницу Книги.

– Сейчас… погоди минутку… – он водил пальцем, отбрасывая ненужные сообщения в сторону, а потом, наконец, повернулся ко мне. – Смотри.

На странице осталось десять записей.

Моя: «Мне брат на день рождения подарил розовую таблетку».

Незнакомой мне Татьяны: «Мне мама с папой таблетку подарили».

Виталик: «Ура! У меня теперь своя таблетка».

И в таком же стиле ещё семь предложений. И только моё собрало более ста элов.

– Теперь понимаешь? – спросил Сашка, и я кивнула вместо ответа, хотя на самом деле поняла, чего он от меня хотел, только спустя несколько лет.

А между тем разговором и моим осознанием действительности было ещё много стычек и упрёков. Например, насчет пэпов. О, вожделенные пэпы. Покажите мне хоть одного десятилетку, который не мечтает обменять свой первый пэп на настоящий, «взрослый» золотой!

– Я и без всяких пэпов знаю, Осенька, что ты у меня умница, – говорил Цезарь, когда я на первых порах обижалась и не понимала почему он не хочет, чтобы я активно заполняла страницы своей Книги. – Я понимаю, тебе хочется признания. Я признаю тебя, малыш, это должно быть для тебя самым главным признанием. А на остальных – плевать.

Мне плевать не хотелось. Тогда я мечтала о том, чтобы кто-то перепечатывал мои слова или восхищался моим чувством юмора и неземной красотой.

Про красоту пришлось забыть сразу.

– Никаких фотографий, Оська, – категорично стукнул по столу Сашка. – Это пошлость. Мы занимаем слишком высокое положение, чтобы опускаться до пошлости. Хочешь заполнять страницы? Заполняй их со смыслом.

Со смыслом, значит.

Я ухмыльнулась, глядя на подмигивающий экран. Ну, что ж. Смысл тоже бывает разным.

Хотя насчет фотографий Цезарь был прав. Никаких фотографий!

Осторожно я освободилась от Зверских объятий и, похлопав парня по плечу, сообщила:

– Извини, Зверёныш, но не сегодня. Давай мой разврат отложим на другой день. У меня тут одна идея появилась… не до разврата мне сейчас.

Глава 3 Бутылочка

Участники рассаживаются по кругу, соблюдая очерёдность «мальчик-девочка». По центру круга кладут на бок стеклянную бутылку – и несильно, но уверенно раскручивают её. Когда, проделав несколько вращений, она останавливается, определяют, на кого из сидящих в кругу показывает её горлышко. Далее таким же образом определяется следующий «активированный» – и после этого случайно сформированной паре полагается торжественно поцеловаться, не выходя из круга.

– Девять! – равнодушным голосом произнес Светофор и хлестнул по напряжённой обнажённой спине сложенным вдвое кожаным ремнем. – Десять!

– Я не могу на это смотреть, – простонала я сквозь зубы и закрыла глаза.

– Прекрати! – немедленно прохрипел Зверь и сжал мои пальцы, нисколько не заботясь о том, что делает мне больно. – Возьми себя в руки, пока не поздно.

Я выдохнула и распахнула глаза.

– Одиннадцать!

Север не кричал и не стонал, он вообще не произносил ни звука, а только вздрагивал, когда на кожу опускался ремень.

– Двенадцать!

Справа от меня несдержанно всхлипнула Лёшка, и Берёза грубоватым движением зажала ей рот ладонью. Затем на всякий случай прижала девчонку лицом к своей груди.

– Тринадцать!

Когда же это закончится? Почему так медленно тянется время? Пятнадцать ударов по спине растянулись в мучительную бесконечность. Я заметила в толпе Котика, его правый глаз подпух и налился бордовым, оригинально оттеняя его необычный цвет. Данила стоял, сверля меня молящим о прощении взглядом. Но я не была настроена на всепрощение. Мягко говоря. На самом деле, мне хотелось убить его прямо сейчас.

Поэтому я просто отвернулась, успев обратить внимание на то, как напрягся Зверь, заметив мой мимолётный интерес.

– Послушай, Старуха…

– Четырнадцать!

И снова чёрная кожа ремня опускается на смуглую спину, рассекая до крови. Я закусила губу, почти физически ощущая чужую боль, а Север по-прежнему молчал и сосредоточенно рассматривал землю у себя под ногами. И мне хотелось стать этой землёй в тот момент, хотелось взорваться, заорать… Не знаю. Всё, что угодно сделать, только бы он посмотрел на меня, чтобы понять, что он меня за всё это не ненавидит. Понять, о чём он вообще думает.

– Замолчи, пожалуйста, Зверёныш. Без сопливых скользко.

– Пятнадцать!

Наивная. Как будто по его взгляду можно что-то понять.

С последним хлёстким ударом Северов поднял глаза и выпрямился, отталкиваясь от флагштока за который держался. Слегка шатаясь, он повернулся в нашу сторону, скользнул по мне непонятным взглядом. Ядовито произнёс, обращаясь к своему другу:

– Всё-таки, Светофор, тебе надо чаще практиковаться. Клянусь, я бы с этой задачей справился лучше.

– Иди лесом, Север, – парень в бешенстве швырнул своей жертве под ноги орудие наказания. – Иногда ты в своем скотстве превосходишь даже самого себя, – сплюнул сквозь зубы и стремительным шагом покинул Облезлую площадь.

Спустя минуту за ним потянулись и остальные.

У флагштока остались только мы вшестером да ещё Мастер Ти, хотя в её присутствии уже не было никакой необходимости. Светлана ощущалась тут как совершенно лишний элемент. Похоже, она и сама чувствовала себя рядом с нами не в своей тарелке, потому что бросила недовольный взгляд и буркнула, надеясь остаться с Севером наедине:

– Ну, чего ждём, попутного ветра?

– Стоять, – Север остановил наш порыв немедленно смыться и повернулся к Мастеру:

– Цветочек, – поморщился, когда подскочивший к нему Соратник отработанным до автоматизма жестом приложил к израненной спине холодное полотенце. – Мне надо решить пару вопросов со своими. Поэтому уйди отсюда, а?

Девушка некрасиво покраснела и прошипела сквозь зубы:

– Забыл, кто тебя сделал?

Теперь уже не только Светлана чувствовала себя не в своей тарелке. Мне лично, тоже совсем не хотелось присутствовать при этом довольно личном разговоре, но кто меня спрашивал? Когда же я попыталась незаметно смыться, воспользовавшись тем, что Север на секунду зажмурился, Зверь резко дернул головой из стороны в сторону, придерживая меня за руку. Заметивший попытку побега глава Фамилии буквально пригвоздил меня взглядом к месту. И уже затем, нехотя отведя от меня глаза, ответил Мастеру Ти:

– Детка, – он попытался улыбнуться, но вместо этого болезненно скривился. – Эй, осторожней там… Это всё-таки моя спина… Детка, ты путаешь понятия. Не ты меня, а я тебя, довольно регулярно и весьма приятно, не спорю. Но, откровенно говоря, я как-то подустал.

– Ой, баран… – едва слышно выдохнул Зверь.

Ситуация из плохой стремительно превращалась в очень плохую, потому что даже Север не может себе позволить разговаривать с Мастером в таком тоне. И плевать, что этого Мастера связывают с ним какие-то личные отношения… А может и не плевать. Может это просто мой мозг ещё не вышел из ступора, когда Светлана минут тридцать назад огласила вердикт:

– Пятнадцать ударов!

Пятнадцать ударов? Я растерялась в тот миг и подумала, что вижу дурной сон. О чем она говорит? Я недоверчиво оглянулась по сторонам, ожидая увидеть схожую реакцию на лицах остальных участников скандала. Но немного удивлена была только Лёшка. Остальные молча отводили глаза. Да ещё Котик сверлил меня просительным взглядом.

Тогда Светлана выглядела более уверенной и сильной. Но не теперь.

– Пятнадцать ударов! – повторила она и посмотрела на соперника Севера. – Светофор, приступай!

– Я? – Светофор моргнул. – Светка, ты в своём уме? Он мой лучший друг!

– Вот и будет вам обоим наука на будущее, – усмехнулась девушка, никак не реагируя на панибратское «Светка». – Я жду.

Север посмотрел на неё тяжёлым взглядом, а затем неожиданно его губы растянула злая ухмылка.

– Ну что ж, – неспешно он расстегнул собственный ремень, со свистящим звуком выдернул его из шлёвок и вручил Светофору. – Пусть будет мне наука.

– Арсений, – Светлана снисходительно улыбнулась. – Ты же понимаешь, это мой долг как вашего наставника. Я обязана следить за соблюдением правил.

– Я понимаю, – Северов плавным движением стянул майку и швырнул её мне. – Ёлка, отдаю на хранение.

Я ухватилась за нагретую телом ткань двумя руками, все ещё не веря, что прямо сейчас на моих глазах один человек будет избивать другого, и ещё два десятка будут за этим наблюдать.

– Соратник, – Север взялся двумя руками за флагшток и немного наклонил голову – Полотенце приготовишь?

Через плечо посмотрел на своего лучшего друга, который с несчастным видом рассматривал ремень, и попросил:

– И не отлынивай, пожалуйста. Не хочется, чтобы она заставила кого-то другого исправлять твои недоработки.

Мастер Ти одёрнула на груди серое платье и уверенно поправила волосы.

Сейчас ей этой уверенности явно не хватало.

Тридцать минут прошло, а выглядела девушка так, словно состарилась на год.

– Светка, слушай, – в голосе Северова вдруг появились какие-то мягкие, сочувственные нотки, но у Зверя этот тон отчего-то вызвал совершенно необъяснимую реакцию:

– Ой, баран… – снова повторил он и прикрыл глаза рукой, словно ему было стыдно смотреть на происходящее.

Спустя мгновение я поняла причины его волнения. Ничего мягкого в Севере не было и в помине:

– Сколько тебе? Двадцать пять, двадцать семь? К этому возрасту уже должна была научиться читать… Сходи в библиотеку, возьми толковый словарь и посмотри значение слова «нет».

– Ты же не серьезно… – пробормотала Светлана, и мне захотелось последовать примеру Зверёныша и закрыть лицо руками. Только в отличие от приятеля я не собиралась просовывать между пальцами любопытный конопатый нос и подсматривать рыжим глазом.

Потому что мне действительно было неловко за неё. Так унижаться из-за парня…

Но следующие слова Севера убедили меня, что унижалась она вовсе не из-за его красивых глаз:

– Я не пойду к тебе в ученики, даже если ты будешь доставлять мне удовольствие по десять раз за ночь, – и по слогам, со злостью выдавливая из себя каждый звук: – Меня это не интересует.

Светлана несколько раз сжала и разжала кулаки, я видела, как побелели костяшки её тонких пальцев, как от лица отхлынула кровь. Как растерянно Мастер переводила взгляд с Севера на Соратника, на меня, опять на Севера, как моргнула, словно не понимала, как такое могло случиться с ней… А затем шагнула к парню и дрожащим голосом напомнила:

– Ты не можешь так поступить со мной в последний год. Арсюш, у нас же был договор…

– И после сегодняшних событий я разрываю его в одностороннем порядке.

Светлана побледнела еще больше и пустилась в какие-то путаные объяснения и вялые оправдания, которые всех, даже меня, убеждали в том, что во всей этой неприятной истории она сыграла не последнюю роль. Я искренне не понимала, где и когда успела перебежать Мастеру дорогу. Что я могла за своё недолгое пребывание в корпусе совершить, чтобы вызвать у девушки такую ненависть? И несмотря на это, мне было её даже жаль. Потерять потенциального ученика – не самая приятная вещь, которая может приключиться с начинающим Мастером, а возраст Светланы прямо говорил о том, что она совсем недавно вышла из подмастерья.

Однако от моей и без того слабенькой жалости не осталось и следа, стоило мне вспомнить о Даниле.

Неужели Котик говорил правду, утверждая, что не виноват? Может, я погорячилась, засветив ему в глаз? Всё-таки в поведении моего товарища по учебным часам ничто не указывало на то, что он может поступить подло.

Север тем временем отвернулся от Светланы, вырвал из моих рук свою майку и, не глядя мне в лицо, велел:

– У Колеса в субботу стоишь рядом со мной.

Я открыла рот, чтобы незамедлительно высказать своё согласие, прямо сейчас я не была готова к новым спорам. Откровенно говоря, я не уверена, что вообще буду готова к ним в будущем. Не после наглядной демонстрации того, на что готов пойти Север, чтобы добиться своего. Моё затянувшееся молчание было немедленно воспринято им как безмолвный протест, взгляд немедленно стал напряжённым и жёстким, а голос заскрипел ледяной крошкой:

– И по-хорошему прошу, никаких больше споров!

Он не просил. Не уверена, умеет ли вообще Арсений Северов просить. Пока при мне он либо отдавал приказы, либо ставил перед фактом. Это я для себя уяснила ещё в первый день знакомства, поэтому тон его требования не удивил, но заставил задуматься.

Северов совершенно точно был в ярости, она кипела в крови, натягивая мускулами смуглую кожу, плескалась в глазах девятибалльным штормом. И, признаться, я не была уверена, кто был причиной рождения этой бурной эмоции: Котик с его навязчивой идеей, Светофор с желанием «поступить по правилам» или я.

– Хорошо, – выпалила наконец неожиданно тонким голосом, завороженно следя за тем, как на мужских скулах проявляются два белых пятна, а через секунду откашлявшись добавила уже нормально: – Я поняла.

Северов разорвал зрительный контакт, просовывая голову в ворот майки, и не мог видеть, как Зверь, покрутил пальцем у виска, повторяя беззвучно:

– Ой, баран…

Совершенно точно не мог видеть, но, вероятно, умел слышать мысли. Потому что глянул на мальчишку мрачно, заставив того попятиться со словами:

– Ну, повеселились и хватит. В смысле, дел же много еще… У меня в тире мишень зарезервирована…

Я подумала, что все последуют его примеру, Лёшка так сразу, как только услышала слово «тир», воспользовалась моей временной невменяемостью и сбежала вслед за Зверёнышем, понимая прекрасно, что я захочу опять утянуть её в библиотеку.

Так и получилось. Соратник вручил мне всё ещё влажное полотенце, а Берёза, глазами изображая то ли взбесившуюся лошадь, то ли человека, севшего голым задом на муравейник, постучала ладонью по лбу. После этого они тоже смылись, оставив меня наблюдать за тем, как глава их Фамилии, свистя от боли сквозь зубы, пытается натянуть майку.

– Север, – я смущенно кашлянула. – Ты это…

– Я в порядке! – мне было понятно, что он не в порядке, но спорить с ним я не стала. – Не в первый раз. Не нужно.

Наплевав на грозный взгляд, я шагнула парню за спину и, едва сдерживая слезы, провела рукой над одним из рубцов, не решаясь коснуться кожи.

– Может надо чем-то помазать… – пробормотала я.

– Угу, есть одно надёжное средство, – он покосился на меня через плечо и, кривовато усмехаясь, предложил: – Говорят, если поцеловать и подуть, то заживёт быстрее. Самому мне не дотянуться, так что…

Не говоря ни слова, я опустила иссиня-чёрную майку до пояса, краем глаза отметив, что ремень уже успел занять свое привычное место, а потом всё-таки нашла в себе силы, чтобы сказать:

– Север, прости, я…

Он жестом остановил мое невнятное лепетание, пробормотав уже привычное:

– Должна будешь.

Да уж. При такой скорости наращивания долгов я с Севером никогда в жизни не рассчитаюсь, кажется.

А ведь ничто не предвещало неприятностей. Наоборот, я была уверена, что обхитрила всех и нашла способ левого заработка.

– Извини, Зверёныш, – сказала я Зверю, отказываясь от его щедрого предложения, – но не сегодня. Давай мой разврат отложим на другой день. У меня тут одна идея появилась… не до него мне сейчас.

На голодный желудок о разврате не думается. На голодный желудок вообще мало о чём хорошо думается. Может, только если об алгебре да физике с геометрией в придачу…

– Ты куда? – прокричал мне в спину Зверь.

– Зарабатывать на кусок хлеба…

Куда же еще? Одна удачно написанная фраза не могла изменить моего отношения к Книге лиц. Наверное, слишком долго Цезарь объяснял мне намёками и полутонами, чем она является по своей сути, чтобы сейчас в один день я отказалась от старых привычек.

Ошибка была совершена мной изначально. Вообще не надо было появляться в эфире, врываясь на общедоступные страницы со своим наивным гневом. К счастью, у меня хватило ума ограничиться одним предложением. Будь текст моего сообщения чуточку длиннее, не Цезарь, так Палач и его люди обязательно вычислили бы меня по построению фраз, по использованию определённых слов, по тональности, по стилю.

Вне всякого сомнения, детский социум в ближайшее время ждёт ряд встрясок и проверок. В первую очередь, полагаю, они затронут новых пользователей Книги. А в частности тех, которые пишут в моём стиле. Тут Сашку обмануть не получится. Он слишком хорошо меня знает. Иногда мне вообще казалось, что он видит меня насквозь. Реши я начать пользоваться Книгой на полную, разоблачение было бы неминуемым.

Но кто сказал, что я буду пользоваться по полной? Пара-тройка подслушанных фраз, а главное – никакой отсебятины впредь. И лучше не высовываться, а, как говорил Сашка, заполнять страницы со смыслом.

В тот день я не стала тратить все свои случайно заработанные элы на еду, хотя желудок громко протестовал, пугая звериным рычанием продавца в Бытпроме, где я спустила все деньги на шерстяные нитки, замеченные мною ещё утром в отделе уценённых товаров. Не знаю, кто и зачем заказал несколько десятков мотков первоклассной шерсти, вряд ли на весь Корпус найдётся другой подобный мне псих, но, судя по желтизне упаковочной ленты, случилось это точно ещё до моего рождения.

Продавцу в текстильном отделе на вид было лет тринадцать, но, судя по тому, как он уверенно себя чувствовал за прилавком, я ошибалась и это был его не первый год в Корпусе. Впрочем, первогодки, как меня радостно просветил Котик, займут свои места у Колеса Фортуны уже в эту субботу. Нам просто повезло с отсрочкой, так как судьбы местных «самоубийц» решались исключительно раз в неделю – в десять утра каждую субботу. Без исключений, даже если эта суббота выпадала на праздничный день и день рождения Цезаря, который отмечался дружно и весело всем Яхоном.

– Если не секрет, – мальчишка бросил на меня оценивающий взгляд и продолжил заталкивать мотки в, купленную здесь же, большущую, с меня ростом, сумку. – Что ты с этим будешь делать?

– Секрет, – ответила я, любовно поглаживая ласковую чёрную шерсть.

Говорят, у каждого человека есть страсть. Кто-то встает посреди ночи, чтобы записать приснившуюся фразу. Кто-то царапает, едва удерживая в торопливых пальцах карандаш, ноты на обрывке бумаги. А лично я из тонких нитей создаю шедевры. Не знаю, кто и когда научил меня вязать, по-моему, я умела это делать всегда. И, что самое приятное, об этой моей страсти, благодаря навязчивой идее Цезаря спрятать Тень от посторонних глаз, не знал никто. Даже он сам.

Узнай он о том, что я по ночам вместо того, чтобы спать или учиться, вяжу свитера для Тоськиных кукол, или что мой любимый синий кардиган я связала себе сама, после чего намертво пришила к изнанке лэйбл, споротый с купленного накануне платья… Думаю, в лучшем случае, меня бы ожидал разговор в стиле «не пристало белым ручкам цесаревны заниматься чёрным трудом». А в худшем, мне раз и навсегда запретили бы делать покупки самостоятельно. Но Цезарь ничего не узнал, а я надёжно прятала свою страсть от посторонних глаз.

К счастью. Потому что теперь можно было одним ударом убить двух зайцев, даже трех, если получится: и денег заработать, и удовольствие при этом получить, и, при благоприятном стечении обстоятельств, даже страницы заполнить. Со смыслом.

Начать я решила с чего-то не очень большого, чтобы как можно быстрее получить конечный результат. Вязалось хорошо и быстро. Нитки, повинуясь самодельному крючку, ровными петлями послушно строились в столбики, выплетая незамысловатый узор. И, признаюсь откровенно, восторженный Лёшкин взгляд только способствовал увеличению скорости вязания.

Идея была не оригинальна и очень проста. Пусть элы и пэпы горят синим пламенем, а лично я перехожу на натуральный обмен.

Уже к обеду следующего дня моя Книга пополнилась новой записью. Я, злорадно вспоминая все Сашкины нравоучения, разместила на своей странице фотографию мужской серой шапочки с подписью «Моя работа».

Подписчиков у меня немного, да это и неважно, потому что эту работу я продавать не собиралась.

– Это подарок? – спросил Данила удивлённо, примеряя шапочку, которая, к слову, ему очень шла.

– Вообще-то не совсем, – честно призналась я. – То есть, да. Подарок конечно, но ты в обмен должен всем рассказать о том, что я с радостью работаю за натуру.

Котик отвернулся к большому зеркалу. Наш разговор состоялся на первом этаже Института возле закрытого ещё в позапрошлом веке гардероба.

– За натуру? – парень круговым движением стёр со стекла пыль и поймал в отражении мой взгляд. – Зачем тебе это?

Я пожала плечами, не собираясь рассказывать о своих сложных взаимоотношениях с Книгой лиц.

– Не знаю о твоей старой Книге, но эту ты удачно начала, – Данила повернулся ко мне и улыбнулся неожиданно мягко.

– Считай это моей прихотью, – предложила я.

– С огромным удовольствием!

Внезапно оказалось, что Котик стоит слишком близко, что его пальцы сжались на моих запястьях. Что парень наклоняется к моему лицу, замирает, словно в раздумьях, в миллиметре от моих губ, а затем выдыхает протяжно и с сожалением тихим шёпотом прямо в ухо:

– У хорошеньких девушек всегда такие очаровательные прихоти…

Я отшатнулась от него, раздосадованная на свою заторможенную реакцию и изумлённая внезапным поворотом со бытий.

– Дань, – заглянула парню в глаза, пытаясь вложить в свои слова как можно больше уверенности и искренности. – Это просто шапочка. Я ничего такого не хотела. Не думала…

Он широко улыбнулся и на короткое мгновение стал похож почему-то на Севера, хотя между этими двумя вообще ничего общего не было.

– Просто у тебя, должно быть, много друзей, – продолжила убеждать я, дрогнув на «должно быть». Потому что в этом месте смело можно было говорить «я точно знаю», потому что я проверяла.

– И я подумала, что ты сможешь сделать мне хорошую рекламу…

– О, да. Это я смогу, – Котик кивнул, подхватывая меня под руку и всё с тем же выражением на лице.

Не скажу, что его интерес был неприятен. Не был. Данила симпатичный парень и… И, в конце концов, все мои воспоминания об интересе такого рода, который кто-либо когда-либо проявлял в мой адрес, ограничивались взглядами покойного Могилевского. И этот опыт сложно было назвать приятным…

Но как это всё не вовремя.

Возможно, я смалодушничала, не расставив в наших отношениях все по своим местам. Надо было сразу отрезвить Данилу решительным «нет». Но это было действительно лестно: ловить на себе задумчивые взгляды, заставлять чужие глаза загораться огнём. И, наверное, я всему этому потакала, позволяя себе наслаждаться этими совершенно незаслуженными жаркими взорами, хотя я заранее знала, что дальше зайти не позволю.

Всё надо было прекратить, например, в среду, когда Котик, протягивая мне снятую с верхней полки книгу, задержал мои ладони в своих руках. Надо было не сбегать, когда он открыл рот для того, чтобы что-то… Я уже тогда знала, что именно – сказать, а выслушать и ответить. И прекратить это всё.

Хотя бы в четверг, раз уж во вторник и среду я не смогла найти в себе сил.

Я же, вместо того, чтобы задуматься к чему может привести такое безалаберное поведение, активно изучала жизнь в Корпусе, училась и вязала всё своё свободное время.

К утру пятницы серое пончо с тонкими чёрными вставками было готово. Лёшка сказала, что оно офигенное. Данила же в своей характеристике был более конкретен:

– Тепло, функционально – сама поймёшь во время первой же ночёвки в поле. А главное, унисекс. Мне нравится, – посмотрел на меня одним из тех самых своих взглядов и добавил: – Очень-очень нравится, – ловко перехватил мою руку и прижался к ней губами. – Оль, ты же видишь…

Нет. Нет-нет-нет! Ничего не вижу и видеть не хочу. Пожалуйста, Данька, давай оставим всё, как есть!..

– …видишь, что я с ума от тебя схожу…

– Дань…

– Нет, подожди, не перебивай. Я готовился. Я думал. Много. С самого понедельника, когда ты попросила помочь тебе с химией… Ёлка, ты совсем не умеешь врать!

Я вдруг почувствовала себя актёром в незнакомой пьесе, когда рампы зажжены, занавес поднят, полный зал зрителей не сводит с тебя глаз, а ты просто не понимаешь, что происходит.

– Э-э-э…

– И это до чертиков приятно! – продолжил Данила, прожигая меня счастливым взглядом. – А потом шапочка эта…

– Даня! – я зажмурилась и застонала. – Я же объясняла!

– Да-да, я помню. Я же сразу тебе сказал, что я всё понял! – его слегка глуповатая улыбка говорила о том, что ни черта он не понял. А если и понял, то совсем не то, что я хотела сказать. Следующие его слова только убедили меня в этом предположении. – И про химию, которая тебе якобы не нужна, и про рекламу, и про натуру… Ты такая выдумщица!

Давно, когда Тоська ещё была Тоськой, а не моей Тенью. До Башни Одиночества и даже до Цезаря, потому что Цезарь тогда ещё не был Цезарем, но уже всё говорило о том, что он им станет. Во время одного из очередных переходов Сашка оставил нас в какой-то усадьбе. Не знаю, кто с нами там был, далеко ли был Цезарь, где мы были, была ли там охрана – была конечно, просто я не помню – вообще ничего не помню, кроме одной светлой комнаты с окнами до пола. Там были горы игрушек, и мы играли там целыми днями, а потом с нашей нянькой случилась странная штука: она вдруг застыла посреди комнаты столбом, выпучив глаза и, кажется, даже не дыша. Стояла так до тех пор, пока на наш голодный, захлёбывающийся горем крик, не явился мужик в резиновых сапогах и с косматой бородой. Он всплеснул руками и хмуро констатировал:

– Кататония.

Да, примерно так я себя чувствовала: беспомощной, замершей в пространстве и времени. И обязательно с выпученными глазами.

Я выдумщица? И я уже не говорю о том, что я – кто угодно, но не Олька… Я?

Данила притянул меня к себе за руку и ласково прижался губами к моей щеке.

– Не понимаю, почему ты смущаешься и, если честно, это твоё право. Ты от того только более очаровательной становишься… В общем, я всё сделал сам.

– Сам? – мой псевдокататонический приступ, слава Цезарю, действительно был только псевдо. – О чём ты говоришь?

– О разрешении, конечно!

Данька полез в карман за сложенным вчетверо листом бумаги, на который я после только что произнесённой речи вообще не обратила внимания.

Котик без предупреждения притянул меня к себе вплотную для поцелуя. Я сработала на инстинктах. И моим инстинктам, вероятно, показалось что самое лучшее, что они могут сделать в этой ситуации – это засветить со всей силы в глаз.

– Уй! – Данила шарахнулся от меня в сторону. – Ты с ума сошла?

Во мне немедленно подняла голову недремлющая совесть.

– Ты мне глаз подбила! – не знаю, чего в его голосе было больше: удивления или обиды. Он недоверчиво смотрел на мои руки и, по-моему, не мог поверить в то, что они способны нанести удар такой силы.

– Сумасшедшая, – проворчал Котик, прикладывая к глазу золотой пэп, и я уже собралась просить у него прощения.

– Я же всё по правилам… даже заявление Мастеру на писал…

Следующие пятнадцать минут стали одними из самых ужасных в моей жизни.

Новость первая. Я узнала о том, что в Книгу надо заглядывать всё-таки чаще, чем раз в неделю. Потому что ещё вчера вечером Котик разместил на своих страницах сообщение о том, что я согласилась стать его девушкой.

– Но я же не соглашалась! – возмутилась я.

– Кто думал, что ты можешь отказаться? – раздражённо выпалил Данила, отнимая от глаза совершенно не помогающий золотой.

Новость вторая. Заявления такого рода в Корпусе можно делать только с благословения Мастера Ти. И это благословение Котик исправно получил, воспользовавшись щедрым советом сделать мне сюрприз. Девушкам такие вещи нравятся, оказывается…

– А что, романтично же! – он зло засунул монету в карман и посмотрел на меня обиженно.

Новость третья. После подобного заявления у того же Мастера Ти необходимо испросить разрешение на секс.

– На что? – заорала я, и эхо от моего голоса многократно отразилось от стен вестибюля.

– На секс, – буркнул Данила. – Нормальные пары занимаются сексом, любовью, если хочешь, а не колошматят друг друга.

– Мы не нормальная пара, – прошипела я.

– Я об этом и говорю…

– Мы вообще не пара, Данька! Ты спятил? Иди немедленно в Дом и…

– Поздно, – Котик вздохнул. Его убежавший в сторону взгляд сказал мне о том, что есть и четвертая новость. – Поздно, потому что ты член другой Фамилии. Я уже подал заявление своему главе.

Мне захотелось завыть и зарычать одновременно, но вместо этого я спросила почему-то шёпотом:

– И?

– Да не пугайся ты, – Котик небрежно махнул рукой. – Светофор сказал, что обо всём договорится… Не бледней ты так! Зелёная почти стала. В самом крайнем случае тебя вызовут для освидетельствования в Дом… А потом делай, что хочешь. Не стану я с тобой… принуждать не буду, если тебя это так волнует.

Слегка дезориентированная упоминанием Светофора, который, кажется, тоже имеет ко всему происходящему какое-то отношение, и сбитая с ног благородным отказом Котика от моего изнасилования, я всё-таки смогла уцепиться за главную мысль:

– Для какого освидетельствования? – с голосом творилось что-то неладное, теперь из шёпота он превратился в писк.

– Не будь ребенком. Ясно, для какого! На предмет заболеваний. Не может же Мастер Ти одобрить официальные отношения без справки от врача.

– Я тебя убью.

При мысли о том, что врач напишет в справке и как отреагирует на некоторые особенности моего организма, стало дурно.

– Оль, ты чего?.. Да ничего же страшного не происходит… Ты что, совсем не хочешь? Мне казалось, что я тебе нравлюсь…

Он замолчал под моим злобным взглядом и пробормотал:

– Прости.

– Идиот!

– Я виноват, да? Прости, пожалуйста. Светка сказала, что это так романтично и всё такое… С чего бы мне ей не верить?

– А если я не хочу?

Парень нахмурился.

– У тебя кто-то есть, да? Нелегально? Я так и знал, всё неправильно понял! Но ты же не отрицала. И должна была видеть.

– Да не было у меня никого! – я устало закрыла глаза.

Жизнь в Корпусе – как пробежка по минному полю без карты расположения зарядов. Каждый следующий шаг может стать последним.

– Я просто не хочу, понимаешь? Ни освидетельствования, ни отношений, ни тебя… Вообще ничего и никого не хочу сейчас, понимаешь?

– Сейчас? – Данила оживился. – А если не прямо сейчас, а скажем… – и немедленно сдулся, когда мои брови сошлись над переносицей. – Прости.

– Я так понимаю, что к врачу мне придется идти в любом случае?..

– Оля!

– Иди лесом, Котик. Откуда ты только взялся на мою голову?

Вцепившись руками в волосы, я выскочила из Института. В голове звенела пустота, пугая отсутствием мыслей и неизбежностью очевидного.

– Оля, подожди! – Данила не внял моей просьбе и выбежал вслед за мной. – Мы что-нибудь придумаем.

Я вдруг затормозила, вспомнив, о чем забыла спросить у него:

– А при чём тут Светофор?

Вспомнилось, как в день моего приезда в Корпус парень заполнял бумаги, как вальяжно в его присутствии вёл себя Север… Северов. Надо срочно идти к Северову. Прямо сейчас, не ожидая шестого дня, и…

– Так он же глава моей Фамилии, – проговорил Данила, остановившись на расстоянии трёх шагов от меня и явно опасаясь подойти ближе.

– Северов?

– При чём тут Северов? Светофор, – а затем скользнул взглядом куда-то мне за спину.

На долю секунды его красивое лицо перечеркнула некрасивая злобная гримаса, а в фиалковых глазах полыхнуло что-то тёмное и нехорошее… Но уже в следующее мгновение рядом со мной стоял всё тот же немного расстроенный милый Котик.

– Кажется, тебе все-таки не придётся идти к врачу.

Свинцовые тучи низко клубились, раздумывая, пролиться дождём или подождать ещё с полчасика. Серые здания, стоящие по периметру Облезлой площади, только добавляли картине мрачности.

Двое мирно беседовали о чём-то, остановившись в трёх шагах от изнывающего под тяжестью грозного неба флагштока. И мне не нравилось, как хмурился Северов, вслушиваясь в слова своего приятеля. Не нравилась нервная суета Соратника, о чём-то нашёптывающего на ухо Зверю, взволнованная краснота щёк Лёшки… И вообще, для учебного времени на площади собралось слишком много народу.

За спиной пискнул принятым сообщением наладонник, после чего Данила произнес:

– Северу ты видимо нужна больше, чем может показаться со стороны.

– Что? – растерянно посмотрела на навязчивого кавалера.

– Будет дуэль.

Котик снова как-то нехорошо хмыкнул и снизошел до объяснения:

– Набить морду мне он не может. Не по дуэльному кодексу это. Дуэль возможна только между равными – это главное условие, без выполнения которого все остальные теряют смысл. И то, что в этой драке ещё неизвестно, кто кому рыло начистит, никого не волнует. Ему по статусу не положено со мной драться.

– Ему не положено, – прошипела я зло, – Так я сама тебе во второй глаз засвечу!

Парень, уже успев познакомиться с моим ударом левой, решил не рисковать и, сдавленно хохотнув, отступил на шаг.

– Почему он вообще должен с тобой драться? – я последовала за ним и почти схватила его за грудки.

– Ну, права свои заявляет… Ёлка, что ты привязалась! Есть правила. Он тебя первым заметил, ты член его Фамилии, так что ему решать, с кем тебе быть и… ну, всё такое.

– Бред какой-то! – я схватилась руками за голову. – Документальный фильм из цикла «Животный мир». Да кто вам вообще позволил?

– В том-то и дело, что никто, – Котик неуверенно почесал нос, глядя в сторону Дома. – Дуэли категорически запрещены. И если об этом станет известно кому-нибудь из Мастеров…

– Что здесь происходит?

Откуда взялась Светлана никто не понял, она словно из-под земли вынырнула ровно в тот момент, когда Светофор и Север пожали друг другу руки, договорившись о месте и времени встречи.

– Всё в порядке, Цветочек.

– А мне кажется, что не всё в порядке, – Мастер Ти прижимала руку к груди и тяжело дышала, как после быстрого бега. – Мне достоверно известно, что здесь затевается дуэль.

– Света, тебе показалось, – Светофор подмигнул девушке карим глазом. – Мы тут просто обсуждаем некоторые вопросы…

– Ты! – Светлана резко повернулась в мою сторону. – Почему до сих пор не посетила врача? Разрешение ещё вчера было подписано…

– Ей не надо к врачу, – нахмурился Северов. – Котик со своим разрешением может сходить в комнату раздумий. Я не отпускаю Ёлку в другую Фамилию.

– Значит, всё-таки дуэль… – Светлана посмотрела на Светофора мрачным тяжёлым взглядом и произнесла: – И это уже не в первый раз. С этим надо что-то делать. Я думаю, созывать комиссию для такого простого дела не стоит. Приговор всё равно будет однозначен. Пятнадцать ударов.

* * *

Ни на какую вечеринку в ту пятницу я, конечно, не пошла. О какой вечеринке может идти речь, если утром у меня сначала появился парень, потом я стала счастливой обладательницей официального разрешения на секс, затем состоялась первая условно-семейная ссора, развод, участие в показательной порке и, наконец, практикум по оказанию медицинской помощи при телесных повреждениях средней тяжести?

Какая вечеринка? Я даже на учёбу не пошла, впервые прогуляв отведённые для занятий в Институте часы. Прекрасно понимая, что в библиотеке меня для выяснения отношений может поджидать Котик. А в спортзале кто-нибудь из Северовской Фамилии, с теми же целями. Я направилась туда, где меня точно никто искать не будет.

Наше общество устроено так, что существовать без разного рода мифов и сказок определённого устрашающего содержания просто не может. Ему обязательно нужны драконы, вампиры, чёрные руки, унитазы-людоеды, взбесившиеся мясорубки и прочая жуть, чтобы оправдать свои страхи и свою несостоятельность перед неутешительной реальностью. Вот и в Детском корпусе была своя легенда, своя чёрная дыра и, в некотором роде, свой огнедышащий дракон, чью территорию каждый более-менее здравомыслящий абориген старался обходить стороной.

Туда я и направилась.

Огромная зелёная цистерна была наполовину вкопана в землю, а в её покрытых ржавчиной боках были аккуратно прорезаны круглые окошки, оснащённые неожиданно весёленькими резными ставнями в цветочек. На надёжном деревянном крыльце под большим жестяным навесом, украшенным надписью «С каждым днём всё радостнее жить!», в кресле-плетёнке дымила самокруткой гроза всего Детского корпуса – Просто Полина Ивановна.

Её все именно так и звали: Просто Полина Ивановна. Ни когда она появилась на территории Корпуса, ни кто она такая, ни почему она в свои почтенные полсотни лет всё ещё находится в мире вечного детства, никто не знал. И вообще, зелёный вагончик старались обходить стороной, что напрямую было связано со склочным характером Просто Полины Ивановны и её не самой лучшей привычкой сначала стрелять, а потом говорить. И хотя стреляла старушка исключительно из пневматики, меткостью для своего возраста она обладала исключительной. Зверь даже порывался в доказательство показать шрам на собственной заднице, но я сказала, что верю ему на слово.

Лично мне с этой острой на язык пожилой дамой сталкиваться пока не приходилось. Поэтому я слегка растерялась и даже забыла зачем пришла, поражённая внешним видом женщины.

На коротких волосах цвета ранней весенней морковки весьма органично сидел красный с чёрным околышем берет, лихо заломленный за маленькое ухо, в котором красовалась жемчужина кокетливой сережки. Помада была подобрана под цвет берета, и носки, выглядывающие из чёрных, совершенно неимоверных ботинок с коваными квадратными носами и красными каблуками тоже. Помимо этого, на женщине был надет короткий зеленовато-серый жакет какого-то агрессивного полувоенного стиля и галифе такого же цвета. Огромные глаза за аквариумом толстых линз, заключённых в круглую оправу, медленно моргнули, изучая мою оторопевшую персону. Скрюченные артритом пальцы во время пристального осмотра не останавливались ни на секунду и споро управляясь со спицами, которые словно сами по себе, без участия маленькой женщины, вязали шарф в комплект к берету.

– Чего надо? – спросила Просто Полина Ивановна. При этом сигарета, прилипшая к уголку подковообразных губ, и не подумала выпасть. Вместо этого она, плавно переместилась в левый уголок рта и пыхнула оттуда в меня зловонным облачком.

– Доброе утро! – вежливо поздоровалась я и едва удержалась от желания отогнать сизую тучку дыма от своего лица.

– Пассивное курение губит детей! – прокаркала хозяйка зелёного вагончика и, дёрнув густо накрашенной бровью, велела: – Брысь!

Я тяжело вздохнула и уселась на крыльцо у ног пожилой дамы – импульсивной, импозантной и, если верить слухам, оригинальной.

– Если ты скажешь, что нет в жизни счастья, я тебя пну, – предусмотрительно предупредила Просто Полина Ивановна. – Больно.

– Не скажу, – пообещала я и сообщила: – А я ваши нитки в Бытпроме купила.

– Чёрные? Ну и ладно. Мне чёрный цвет не идёт. – Женщина, язык не поворачивается назвать её «старушкой», скрипнула креслом и щелчком отбросила окурок в сторону урны, промазав метра на два. Может, врали про её меткость?

– У ружья прицел другой, – без труда прочитала мои мысли она. – Пойдём в дом, будем повышать процент кофеина в крови.

Хозяйка зелёного вагончика поднялась, и я поняла, что моё первое впечатление о её миниатюрности было ошибочным. Роста она была довольно высокого, навскидку сантиметров на пять выше меня. И ещё очень стройная. Вид её прямой спины заставил меня втянуть живот, выпятить грудь, сзади всё убрать… Ну, в общем, достойную цесаревны осанку заставил принять.

– Только не пукни там от усердия, – проворчала Просто Полина Ивановна, которая, видимо, имела третий глаз на затылке.

Я благоразумно решила промолчать и только мысленно показала хозяйке зелёного вагончика язык да ещё обозвала её старой стервой, тоже мысленно, решив не рисковать лишний раз.

– Хотя женщине никогда не поздно начать думать о своей осанке, – не замечая скепсиса на моём лице, она продолжила развивать начатую тему, – Если она женщина, конечно.

Полина Ивановна неожиданно оглянулась, вперив в меня свои пугающие светло-голубые глаза, казавшиеся почти огромными за толстыми линзами, и вдруг спросила:

– Ты женщина?

Я растерялась под этим пронизывающим взглядом. Он, словно рентген, просматривал душу до самого глубокого дна, пробираясь в такие закутки и закоулки, куда я и сама ни разу не заглядывала. А если и заглядывала, то, боюсь, ничего хорошего или интересного там не находила.

– Женщина, – ответила я скорее испуганно, чем уверенно. Проклиная Зверя и Соратника за то, что они целый час травили байки, рассказывая о том, что и когда сказала хозяйка зелёного вагончика, в кого выстрелила, а кому наподдала, но и словом не обмолвившись о том, что она выжила из ума.

– Это хорошо, – Полина Ивановна шагнула к кухонному столу и задумчиво взяла ручную кофемолку. – А то у меня с неженщинами как-то общий язык не находится. А с мужчинами и вообще, того… Н-да. Ты проходи, не стесняйся.

Я решила не задумываться над странными словами о женщинах и неженщинах, а вместо этого оглядеться по сторонам.

На выбеленных стенах, всюду, где не было мебели, в рамочках разных размеров и цветов висели фотографии. Преимущественно черно-белые, но я заметила и несколько цветных. На узких подоконниках ютились тонколистые цветы, честно говоря, немного страшные на вид. Уверена, реши я потрогать один из острых листьев – обязательно отрезала бы себе палец. Всё небольшое помещение было разделено на две зоны: кухонную – сразу от порога, и жилую – обозначенную толстым ковром.

– Разувайся, – велела гостеприимная хозяйка, бренча посудой. – Тапочки у кровати возьми.

– Угу!

Я быстро сбросила кроссовки вместе с носками и прошла к дальней стене, где из-за старинной ширмы, разрисованной огромными красными маками, выглядывала спинка антикварной кровати на высоких металлических ножках.

Тапочки нашлись тут же, у тумбочки: розовые, со смешными пушистыми ушками и на небольшом деревянном каблучке. Я быстро нырнула в них ногами и с любопытством уставилась на гору книг, лежащих у кровати. Воровато оглянулась, проверяя не смотрит ли хозяйка в мою сторону, и двумя пальцами приподняла одну обложку: хотелось узнать, чем же странная женщина зачитывается по ночам.

Щёки загорелись, а пальцы, касавшиеся страниц, словно обожгло. Таких развратных картинок мне видеть не приходилось, если же рассказывать о тексте…

– Самое лучшее в жанре тяжёлой эротики, – похвасталась Просто Полина Ивановна, бесшумно подкравшись ко мне со спины. – Есть и порно. Интересуешься?

Я немедленно убрала руки за спину и затрясла головой.

– Нет, вы что?! Это… У меня учёба. У меня на… э-э-э… художественную литературу времени нет! Я просто посмотреть!

– Значит, не за книжками пришла? – она удивлённо приподняла густо накрашенные брови. – А зачем тогда?

– Да так, – я изобразила в воздухе абстрактную фигуру и вдруг совершенно неожиданно для себя искренне при зналась: – Если честно, некуда было больше пойти.

– Ну-ну… – она вдруг ласково потрепала меня по щеке сухонькой ручкой и велела. – Иди на стол накрывай. Голодная?

– Голодная, – не стала отказываться я и поскакала в кухонную зону, где мною был замечен открытый пенал с посудой. – Я в последнее время всегда голодная…

– Оно и понятно, – Полина Ивановна завозилась у рабочего стола, размышляя вслух: – Куда катится мир? Раньше хоть ваших в Корпус не присылали, а теперь всё к одному… Живи как хочешь… Тебе бы мяса съесть сейчас, стейк с кровью, а?

Я сглотнула.

– Вижу, что не отказалась бы… Увы. Я мясо давненько из своего рациона исключила. Так что придётся ограничиться салатиком.

– Да вы не переживайте, Полина Ивановна, – я пододвинула вилку ближе к тарелке и виновато посмотрела на пожилую женщину, – я же не за едой к вам пришла. В конце концов, у меня с Книгой, может, и не очень всё складывается, но с голоду не помираю…

Хозяйка хмыкнула, нарезая белый хлеб большими ломтями, и пробормотала:

– Не помирает она… Знаем мы, как таких Книга кормит… Можно подумать, меня сия чаша минула. Это вы сейчас дурака валяете, фотографии постите и анекдоты друг другу рассказываете. В моё время всё было намного серьёзнее…

– Вы тоже были в Книге? – я недоверчиво покосилась на лучшего снайпера Детского корпуса. Я себе как-то слабо представляла её с таблеткой в руках или с наладонником последней модели. – Ого! И какой у вас был… есть аккаунт?

– «Старая падла», конечно, какой же ещё? – невозмутимо ответила хозяйка и только снисходительно улыбнулась через плечо, когда я громко рассмеялась. – Сыру в салат добавить?

– Добавить, – кивнула я, расставляя приборы. Возможно, соглашаться было не очень красиво с моей стороны, но, во-первых, Полина Ивановна сама предложила, а во-вторых, она не была похожа на человека, которого можно заподозрить в том, что он станет делать что-либо исключительно из вежливости.

– Вот и славно. А после салата – тортик, – она подмигнула, извлекая из холодильника нечто волшебное, шоколадное, со взбитыми сливками. У меня, кажется, потемнело в глазах. – По чуть-чуть, да?

– Угу, – я сглотнула и пожалела о том, что согласилась на салат, на сыр и на всё остальное. Надо было сразу с торта начинать, все рецепторы взбунтовались только от вида этого кулинарного шедевра, рот наполнился слюной, а мозг попытался вспомнить, когда в последний раз мы с ним ели нечто настолько прекрасное. Кажется, никогда – сладкое в Башне Одиночества было под строжайшим запретом.

– Полина Ивановна, – спросила я, когда мы, сидя за круглым столом, обедали страшно вкусным салатом, – А вот эти фотографии на стенах – это просто красивые люди, или вы их всех знаете?

Женщина задумчиво огляделась и грустно ответила:

– Правильнее будет сказать, знала. Потому что большинство из них дали дуба физически, а остальные – метафизически, так сказать…

– Это как?

– А вот так, – она вдруг нахмурилась и посмотрела на меня так, что сразу стало понятно: вопросов на эту тему лучше не задавать. – Я их всех похоронила. Для себя.

Полина Ивановна отодвинула от себя тарелку и вышла из-за стола в кухонную зону, чтобы приготовить нам кофе. От моей помощи женщина отказалась, поэтому я, чтобы чем-то себя занять, не подходя при этом к стопке опасных книг у кровати, принялась рассматривать покойников физических и метафизических.

Вот женщина с лицом, закрашенным белой краской, с кровавыми губами, нарисованными бровями и глазами прозрачными, как вода в весеннем ручье. Вот мужчина с маленькой девочкой на руках. Снова та же женщина, только уже на черно-белом фото. Девочка лет шести держит на руках симпатичного мальчугана, умилительно похожего на бурундука. Групповой снимок молодых мужчин. Каждому не больше двадцати-двадцати двух. Они одеты в одинаковые белые костюмы, широкополые шляпы держат в руках. Я наклонилась ближе, чтобы рассмотреть крайнего справа парня, отдалённо напомнившего мне кого-то. Сходство было прямо на поверхности, и вместе с тем никак не удавалось поймать его и понять, на кого этот человек похож.

– Я в кофе немного коньяку добавила, Оля, – сообщила Полина Ивановна, вручая мне мою чашечку. – Ты не против?

– Не-а, спасибо, – я растерянно отхлебнула, продолжая рассматривать породистое условно знакомое лицо, и закашлялась, когда кофе обжёг коньячным вкусом пищевод. Щедрая хозяйка явно перепутала пропорции, потому что это был не кофе с коньяком, а коньяк, в который чуть-чуть добавили кофе. Для аромату, так сказать.

– Не крепко? – женщина заботливо похлопала меня по спине.

– Самое то, – прохрипела я, прислушиваясь к внутренним ощущениям.

– Ну и славно. Что ты тут рассматриваешь? – Полина Ивановна пальцем подцепила рамочку с групповым снимком и протянула задумчиво:

– А… главы Фамилий… Давно это было, сейчас белое не носят почти. Да и вообще нынешняя мода, откровенно говоря, как-то не в моём вкусе…

Меня как обухом по голове стукнули. Вот. Вот он, тот сапёр, который может провести меня по заминированной местности запутанного устоя жизни Детского корпуса. И, если правильно задавать вопросы, эта славная женщина, которую совершенно неоправданно так боится Зверь и компания, может стать моим самым главным помощником в вопросе выживания.

– Полина Ивановна, – несмело обратилась я. – Скажите, а сколько вам лет?

– Женщинам таких вопросов не задают, – немедленно ответила она.

– Я не к тому, – смутилась я. – Я хотела спросить, вы же давно в Корпусе живёте?

– Так родилась я здесь… Бросай ты это старьё, – небрежным жестом она перевернула недорассмотренный снимок лицом к стене. – Пошли-ка лучше еще дёрнем… по кофейку, а? Я тебе и тортика кусочек положила.

Я окинула голодным взглядом шоколад со взбитыми сливками и тяжело вздохнула – кусочек был действительно очень маленьким.

– Много сладкого тебе никак нельзя, – правильно расценила мой скептический взгляд хозяйка и своим заявлением заставила меня незаметно под столом ощупать свой живот и бедра. Может, прав был Сашка, наложив вето на десерт? Может, у меня лишний вес?

Однако мысли о лишних, вполне возможно, метафизических килограммах, аппетит мне не испортили, и торт исчез в мгновение ока.

Как говорит Лёшка: «И не напилась, и не наелась. Только во рту намусорила».

Отхлебнув из чашечки коньячно-кофейной смеси, я передёрнула плечами и спросила:

– А про нынешних глав Фамилий вы знаете?

Полина Ивановна брезгливо скривила губы, бросила на меня укоризненный взгляд и покачала головой, переведя взор в свою кружку:

– Кофе здесь явно лишний! – неспешно прошла в кухонную зону, и я уже было решила, что она не станет отвечать, просто проигнорировав мой вопрос, когда она заговорила, хлопая дверцами кухонных шкафчиков:

– Про нынешних-то? Само собой… Мелочь пузатая, все как один. Гонору много, а мужчины… никто не дорос… Да куда ж я тебя засунула?

Я подошла к хозяйке и подала ей широкий бокал для коньяка, светивший пузатым боком с верхней полки пенала.

– Ага, вот ты где! Про нынешних-то и сказать нечего, – продолжила она, возвращаясь в жилую зону. – Измельчал мужик, что ни говори. Фактически весь измельчал… А тебе зачем, ты за кем записана?

Я погрустнела.

– В смысле, за чьей Фамилией?

– Я так и спросила.

Совсем погрустнела и недовольно ответила:

– В том-то и дело, что хотелось бы, чтобы ни за чьей…

– Ты это брось! – Полина Ивановна больно щёлкнула меня по затылку, прежде чем грациозно приземлиться на свой стул. – Кофе ещё налей. Да не мне! Себе лей. Придумала тоже, ни за чьей. Жить хочешь?

– Хочу, – я растерялась от её грозного вида и автоматически потерла ушибленное место.

– Хочет она… Одиночки в Корпусе, Лялечка, не выживают, – я вздрогнула, услышав свое столичное прозвище. – И дело даже не в Лесе Самоубийц, не все его гости были бесфамильными. Дело в Колесе Фортуны. Ты рядом с кем завтра на распределении стоять будешь?

– Рядом с Севером… С Арсением Северовым, – и снова дёрнулась, как от неожиданного сквозняка.

– Замерзла?

– Нет… Неприятно просто…

Я вяло помешала кофе в чашке и зачем-то нажаловалась Полине Ивановне на Котика, на Зверя и на Севера со всей его Фамилией. Услышав историю о разрешении на секс и о несостоявшейся дуэли, женщина ехидно рассмеялась и покачала головой.

– Вот вам смешно, – я отодвинула в сторону остывший кофе: хуже тёплого кофе только чай с сахаром, хоть я и без ума от сладкого. – А я не знаю, что теперь делать, и как людям в глаза смотреть.

– А нечего тут делать, – Полина Ивановна щедро плеснула в бокал коньяку и пододвинула его ко мне, сама же приложилась прямо к бутылке. – Северов хуже бульдога. Уж если вцепился, зубы клещами не разожмёшь… Что до дуэли… Это вообще всё фарс, мальчишечья дурь. На самом деле, никто даже взглянуть в твою сторону не посмеет без разрешения главы Фамилии. Тут самая большая проблема не в этом.

– А в чём?

– Зачем Светке так понадобилось тебя под Котика подложить? Вот в чём.

Полина Ивановна пожевала губы, поправила очки и, глотнув ещё раз из бутылки, задумчиво произнесла:

– А Северов парень неплохой, хоть и пришлый.

– Пришлый? – не поняла я.

– Ну, да… Видела фото? – кивок в сторону повернутой к стене фотографии. – Вот их потомки ведущие роли в Корпусе и играют. Только цели у них теперь иные. Не скажу, что лучше прежних… Но и не хуже точно. Коньяк пей. Он вкусный.

Я засунула нос в бокал и блаженно зажмурилась, втягивая резковатый запах вишнёвой косточки.

– Спасибо, мне отлично и так…

Полина Ивановна внезапно, ничего не объясняя, поднялась и сняла всё то же фото со стены, а затем, вглядываясь в лица мужчин в белых костюмах, произнесла:

– Двенадцать Фамилий было, двенадцать и осталось… Петя Смирнов, Саша Муровей, Алёшка Котов… – перечисляла она имена, водя пальцем по снимку. – Двенадцать секторов одного круга. Двенадцать к одному, что тебе повезёт и ты выиграешь джек-пот…

Полина Ивановна опустила веки, уронив на нарумяненную щёку одинокую слезу.

– Двенадцать фамилий… – тыльную сторону ладони прижала к лицу, а затем вдруг потянулась через стол и цепкими пальцами до боли сжала мой подбородок, прошептав: – Скажешь кому про то, что я тут течь дала – язык вырву, зажарю и съем. Поняла?

Я не испугалась ни капли, я дёрнула шеей, вырываясь, и нагловато заявила в ответ:

– Не съедите. Вы же мясо не едите. Не захотите лишаться своей вегинности.

– Молодец, быстро учишься, – похвалила, усмехнувшись, Полина Ивановна. – Пошли на крыльцо, курить хочу.

А после крыльца был ещё коньяк. И разговоры. И мы прикончили салат. И обсуждали последние новинки в журнале «Вяжем сами». И кажется, ещё ели торт, потому что Полина Ивановна, которая потребовала называть её тётей Полей, сказала, что невозможно смотреть на то, какие взгляды я бросаю на холодильник.

Потом я видимо уснула, вслушиваясь в то, как непьянеющая тётя Поля усыпляюще постукивает спицами и тихонько рассказывает мне о запрещённых богах, о днях своей юности и о том, как завтра Колесо Фортуны будет выбирать, чем мне предстоит заниматься всю следующую неделю.

– Когда-то давно Решальный зал был выкрашен во все цвета радуги, – пробивался сквозь дрёму скрипучий голос. – А оконные витражи рассказывали истории из жизни запрещённых богов. Раньше буйство красок решало судьбы поколений, теперь чёрно-белое уныние определяет твоё будущее на ближайшую неделю. Ты спишь что ли там?.. Ну, спи-спи…

Я не спала, я бредила наяву. Жилая зона зелёного вагончика вдруг расширилась, ковер под ногами исчез, превратившись в камень, разукрашенный многоцветными квадратиками витражей. Большое колесо, похожее на рулетку, занимало весь центр разноцветного пола. А по окружности стояли перепуганные девушки, в среднем, шестнадцати-восемнадцати лет. Колесо всё крутилось и крутилось, а рисунки и буквы на нём сливались в гипнотизирующую спираль.

Я не была единственной, кто вслушивался в едва различимый скрип рулетки, по правую и по левую руку от меня стояли другие девушки. Мы крепко держались за руки, и мне всё казалось, что кто-то сейчас запоёт:

– Ой, как на Олины именины испекли мы каравай…

Но тишина, разбавляемая монотонным скрипом, была нарушена не песней, а одной из участниц этого застывшего хоровода. Светловолосая девушка, стоявшая слева от меня, вдруг подняла взгляд на парня за пультом управления и произнесла:

– Пожалуйста.

– Правила для всех одни, – ответил молодой человек.

– Руслан, я прошу тебя.

– Всё на общих условиях. Пойми же, глупая, это не моя прихоть. Я просто не могу рисковать всем проектом из-за личных привязанностей.

– Просто не можешь… – повторила девушка.

Колесо остановилось, и моя соседка, опустив взгляд, прочитала вслух:

– Муровей… Ну, что ж… Пусть повезет кому-то другому…

Воздух вдруг задрожал, как знойная августовская рябь перед глазами, я громко застонала и рывком села, осознав, что всё привидевшееся было только сном.

– Жуть какая-то, – прошептала я, потирая лицо руками и пытаясь сообразить, где я. Из-за того, что я заснула на коротеньком диванчике, для сна не предназначенном, ныло всё тело и болезненно выкручивало мышцы.

– Спи ещё, – прохрипела откуда-то из темноты Полина Ивановна.

Я повернулась на голос и увидела, что хозяйка вагончика лежит в постели и, подсвечивая себе фонариком, читает одну из своих ужасных книг.

– Нет, я пойду, – неуверенно пробормотала я, со скрежетом спуская ноги на пол и потягиваясь. – Завтра тяжёлый день… Вы страшный человек, тётя Поля… я впервые в жизни нанюхалась коньяку до полубредовых красочных снов.

Женщина посмотрела на меня задумчивым долгим взглядом, словно собиралась как-то прокомментировать моё заявление о сне, но в последний момент передумала:

– Ну-ну, – криво усмехнулась она и вернулась к чтению, бросив напоследок: – Иди. И глупостей, смотри, не делай.

– Ага, спасибо за всё.

Какие глупости, о чём вы?

По внутренним ощущениям сейчас немного перевалило за полночь. Самое время для того, чтобы ополоснуться в душе и доспать оставшиеся часы до Колеса Фортуны. Я потрясла головой, отгоняя остатки сна, явно навеянного страхами по поводу предстоящего дня.

В комнате я обнаружила спящую Лёшку, поправила сползшее на пол одеяло, схватила полотенце, переоделась в хлипкий халат психоделической расцветки и поспешила в подвал общежития, где располагался общественный душ.

Миновав три лестничных пролёта и длинный, пахнущий крысами коридор, я свернула в тесный предбанник. Он почти пустовал из-за позднего времени, повесила на крючок свой одинокий халатик и проскользнула в дремлющую душевую.

На сегодняшний день самым сложным для меня в Корпусе было привыкнуть к неутешительной мысли о том, что отныне у меня нет своей собственной ванной, которой я могу воспользоваться, когда мне заблагорассудится. Отныне и до неопределённого времени мне придется делить двенадцать открытых душевых ячеек со всеми остальными жителями общежития. И чёрт! Только по чётным числам!

Я шагнула в крайнюю кабинку – хотя какая она кабинка, если дверей нет? – и раздражённо крутанула вентиль, подняла голову, подставляя слегка помятое коньячным ароматом лицо тугим струям живительной, почти обжигающей кожу воды, и наконец, расслаблено выдохнула.

Счастье есть. Даже без ароматной пены, без любимого цветочного мыла и без махровых простыней, греющихся на тёплых сушилках. Есть, несмотря ни на что и вопреки всему, оно струится по телу горячей водой, взбивается в тугую мыльную пену на мочалке и…

– Ух-ты, – выдохнули сзади неожиданно мужским голосом. – Сюрприз…

Я испуганно дёрнулась, поскользнувшись на плитке. Левая нога предательски уехала вперёд, и я приложилась бы затылком о кафель, если бы меня не подхватили чьи-то руки. Вода хлестнула по запрокинутому лицу, заливая глаза и нос, я закашлялась, одновременно пытаясь вырваться и встать на собственные ноги.

– Не дёргайся, – негромко произнесли у меня над ухом, и я узнала голос.

Конечно же, ночным посетителем душевой не мог стать кто-то другой. Не с моим везением. Хотя, наверное, мог. Хуже того, кто только что избавил мой череп от знакомства с полом, мог быть только мой несостоявшийся партнер.

– Какого чёрта, Север! Пошёл вон отсюда! Сегодня женский день.

– Не-а… – он помог мне принять вертикальное положение и продемонстрировал водонепроницаемые часы. – Уже мужской…

Зелёные циферки подмигнули, сообщая мне, что сейчас ровно без одной минуты час. Я скрипнула зубами, не в силах посмотреть Северову в лицо. Я вообще не хотела куда-либо смотреть.

– И если тебя интересует мое мнение, то я не против, – заверил он, обволакивая моё тело взглядом. Ни одного сантиметра точно не пропустил.

Я набрала в грудь побольше воздуха, чтобы высказать всё, что думаю. О нём, о его наглости, о том, что здесь ещё полно свободных кабинок, а сюда его никто не приглашал… Но Север внезапно закатил раздражённо глаза, оглянулся через плечо и, вместо того, чтобы убраться, шагнул вперёд, оттесняя меня к дальней стене и полностью загораживая собой выход.

– Ты… Ты что!? – возмущённо прошипела я.

– Тихо, – парень раздражённо дёрнул бровью. – Нам же не нужны зрители, правда?

Нам? Я задохнулась от бессильного гнева, судорожно сжимая в руке мочалку. А ты кто, если не зритель?

– Север, кого ты там прячешь? – хохотнул кто-то, кого мне не было видно из-за парня.

– Иди мимо, Кощей, – Северов скрипнул зубами и взглядом велел мне молчать. Словно я собиралась что-то говорить. Мне только лишней популярности и сплетен не хватало.

Невидимый мне Кощей начал насвистывать какой-то мотивчик и прошёл к дальней кабинке, но не успела я выдохнуть, как услышала ещё один голос:

– Север! Неужели нельзя другого места найти? Каждый раз одно и то же!

«У них тут что, общий сбор назначен?»

– Проваливай, Светофор!

– У тебя что там, новая птичка? – Светофор не внял грозным ноткам в голосе друга и продолжил допытываться. – Да?

И уже обращаясь ко мне:

– Эй, колибри, подай голос. Любопытно, кого Север так прячет.

– Еще одно слово, Стас, и тебе придётся искать новый логин для аккаунта, – пообещал Северов, не отводя от меня взгляда. – Потому что одноглазых светофоров не бывает.

Приятель на угрозу не обратил внимания, весело рассмеявшись, но и говорить что-либо ещё не рискнул. Спустя мгновение из соседней кабины раздался шум воды, сопровождаемый веселенькой песенкой.

– Пусти, – прошипела я, пряча от Севера глаза. Всё остальное он же рассмотрел уже.

– Подожди, – пальцем подцепил мой подбородок, заставляя посмотреть ему в лицо. – Шесть дней прошло. Говори.

Он не собирался все упрощать.

– Выбора у меня всё равно нет, – я пожала плечами, рассматривая его взволнованное лицо, и мысленно дала себе установку не опускать глаза ниже его груди.

– А если бы был? – пальцы с подбородка осторожно спустились на шею, погладили ухо и пробрались на затылок, распутывая собранные в узел волосы. – Что бы ты сказала, если бы выбор был?

Он склонился к моему лицу, а я вдруг по-настоящему испугалась. Только сейчас. Хотя пугаться надо было тогда, когда Север только появился. Или хотя бы, когда вслед за ним в душевую пришли ещё два парня. Ситуация всё-таки была весьма и весьма неоднозначная. А я всю двусмысленность своего положения осознала только сейчас, испугавшись того, как Север на меня смотрит.

Воздух стал густым, наполнившись нашим дыханием и шорохом падающей воды.

– Скажешь что-нибудь?

– Колибри, подпевай, – позвал из-за стены Светофор и затянул припев из популярной песни.

Север мягко улыбнулся и медленно опустил голову, скользя по моему телу до внутренностей прожигающим чёрным взглядом. Я не сразу сообразила, что меня трясёт. А когда сообразила, втянула в себя воздух с тихим стоном, злорадно отметив, как приоткрылся в удивлении рот парня. А после этого ударила мочалкой по его лицу.

Никто не смеет так на меня смотреть.

– Мыло! – взвыл Север, схватившись руками за лицо.

Воспользовавшись его временной недееспособностью, проскользнула под поднятым локтем и ринулась к выходу. Надеясь, что никто не пялится мне в спину. Мечтая о том, чтобы сегодня ночью общежитие вымерло полностью.

– Стой! – раздалось за спиной, а следом короткий вскрик, звук падения и несдержанная ругань. На скользком кафеле надо быть очень и очень осторожным.

Путь от подвала до комнаты я преодолела в рекордно короткие сроки. И только захлопнув дверь и запершись на все замки, я выдохнула и рассмеялась. Поняла, что удрала, схватив чужой халат – чёрный, махровый, приятно пахнущий.

Минут пятнадцать спустя, когда я уже успела успокоиться и устроиться под тонким одеялом, в дверь тихонько поскребли и зашептали с той стороны:

– Эй, бойцовая колибри, не спишь?

Сплю.

– Слышишь?

Молчу.

– Если тебе это интересно, то тебя никто не успел узнать. Они были слишком заняты тем, что ржали надо мной.

Мило, но не настолько, чтобы подать голос.

– У тебя изумительный халатик. Маленький, короткий и… в цветочек. Мне идёт. Не хочешь глянуть?

Очень хочу. Но, пожалуй, не стоит. Тяжёлый вздох и разочарованное:

– Оля…

Тихий шелест шагов и, наконец тишина, разбиваемая моим шёпотом:

– Я согласна… Увидимся в Решальном зале.

Не стоит и говорить, что той ночью заснуть мне не удалось.

Глава 4 Войнушка

Играть можно даже вдвоём, в качестве оружия можно использовать что угодно, даже ветку от дерева, напоминающую пистолет или автомат. Если противника заметил первым, то после выстрела кричишь: «Ты убит!», вот и всё. Просто, но интересно.

Размазывая слёзы по окровавленному лицу, я всё ещё пыталась остановить кровь. Наверное, в тот момент я уже понимала, что парень молчит не потому, что впал в забытьё и не потому, что рана вдруг перестала болеть. Но думать о том, почему он вдруг замолчал, я себе запрещала.

– Пожалуйста, пожалуйста… – бормотала я.

Я уговаривала своего товарища по несчастью потерпеть. Просила его не умирать. Умоляла мальчишку не бросать меня здесь одну, совсем одну посреди снежной пустыни. На много километров вокруг, если верить карте, не было ни одного населённого пункта… Какой там населённый пункт? Визор не выдавал ни одного тёмного пятна отсюда и до горизонта. В единственном пятне находились мы: измятый снег, три мёртвых тела, я и…

– Пожалуйста, не умирай! Я что-нибудь придумаю, обязательно что-нибудь придумаю. Нас найдут. У меня маячок всё ещё работает… По-жа-луй-ста!..

Не знаю, сколько я ещё плакала. Не помню, в какой момент кровь под моими руками загустела и перестала быть тёплой. Наверное, я замёрзла настолько, что заснула прямо там. А может, потеряла сознание, но в себя я пришла только тогда, когда кто-то начал трясти меня, выбивая из лёгких остатки воздуха. И требовательным тоном приказал очнуться и не бросать его одного.

– Дежавю, – прохрипела я пересохшим горлом. – Это мои слова. Это я просила меня не бросать.

– И не надейся… Иди сюда, колибри, будем тебя в сознание приводить.

И только после этих слов я поняла, что наши нас всё-таки нашли. Поняла и расплакалась.

– Север! Мы так тебя ждали, а ты всё не приходил…

– Прости, ну прости… Нас задержала метель…

– Что вы там возитесь? – проскрипели откуда-то из Северовского кармана. – Холод нечеловеческий, идите скорее. Платформа ждать не будет.

– Я же обещала ему! Обещала! – рыдала я, цепляясь ледяными пальцами за горячую шею. – Это ты виноват, эгоист чёртов!

– Я. Только я, – покорно соглашался Северов, держа меня на руках и куда-то шагая. – Покажи мне свои пальчики, Оленька. Давай посмотрим, нет ли обморожения.

Под его ногами скрипел снег, звёзды бриллиантами подмигивали мне с неба.

– Ненавижу тебя! – рыдала я, не находя в себе сил, чтобы отодрать руки от твёрдых плеч.

– Я знаю… Прости меня, пожалуйста, прости. Больше ни шага, клянусь… Оля, ну не плачь так!

– Староста требует, чтобы ты с ним связался, – снова протрещало из кармана.

– Пусть идёт к черту, – рявкнул Север, а едва слышное шипение открывшейся двери и поток тепла сообщили мне о том, что мы куда-то вошли. – Так и передай ему, слышишь? Дословно.

– Да не проблема, – раздалось ворчливое и знакомое до слёз. – Я даже счастлив… Эй, ты зачем дверь блокируешь? А, Соратник? Я не понял, где Соратник?

И я зарыдала, проклиная тот день, когда вступила вместе с Северовым в Решальный зал почти две недели назад.

Почти две недели. Мне казалось, что полжизни прошло, а не несколько дней…

Неужели всего несколько дней назад я стояла в сердце Детского корпуса, оглядывалась по сторонам и сравнивала реальную комнату с той, которую мне навеяли коньячные пары в вагончике Полины Ивановны. Зал был меньше, чем мне приснилось, но гораздо мрачнее. Голые каменные стены, узкие окна, больше напоминающие бойницы. Пол, выложенный чёрно-белой мозаикой, и круг в центре комнаты. Тоже чёрно-белый. Все это нагоняло тоску и ужас.

– Хочешь о чем-то спросить? – поинтересовался Север, заметив, как мой взгляд блуждает по залу.

Мы столкнулись в холле общежития. Подозреваю, после нашего совместного посещения душа он боялся, что я могу наплевать на его требование стоять рядом с ним у колеса. Поэтому решил подстраховаться, подкарауливая меня внизу. Когда мы с Лёшкой спустились, он первым делом поймал меня за руку и всмотрелся в моё лицо подозрительным взглядом.

– То, что я согласилась стать частью твоей Фамилии, – решила расставить акценты я, – Не означает, что я стану играть в ваши рискованные игры. Понятно?

– А ты согласилась? – он изогнул губы в полунасмешливой улыбке и слегка приподнял левую бровь. – Я как-то упустил этот момент…

– Никаких авантюр, связанных с тем, что я таким удивительным образом похожа на цесаревну. Ясно?

Я храбрилась. Думаю, Север прекрасно понимал, что стоит ему сказать одно слово и мне, по местным законам, нечем будет крыть его карту. Понимал но, кажется, решил играть по моим правилам.

– Слушаюсь и повинуюсь, моя королева, – хмыкнул он весело, и я не нашла следов злого умысла в его глазах, утративших за ночь свою обжигающую черноту.

Сейчас мы стояли в круге, ожидая начала распределения, и я немного нервничала.

Все места тут занимались строго по регламенту: члены Фамилий рядом со своими лидерами у колеса и группа молчаливых подростков в стороне. Одиночки. О них мне Полина Ивановна тоже рассказывала, но я не думала, что их так много. Человек тридцать, если не больше. Кто из них не доживёт до конца недели?

– Хочешь о чём-то спросить?

Я посмотрела на парня и небрежно пожала плечами:

– Мне уже обо всём рассказали, спасибо.

– Кто?

– Один хороший человек, – отмахнулась я от Севера, не желая выдавать свой источник информации. – Я себе это немного иначе представляла, не так театрально, что ли… Но, в общем и целом, мне всё описали точно.

Театральность в Решальном зале действительно присутствовала.

Колесо Фортуны было разделено на двенадцать секторов, как и говорила Полина Ивановна. Шесть белых – цивильных, так сказать. И шесть чёрных – военных. На чёрных секторах было написано белыми буквами: «Север», «Юг», «Запад», «Восток», «Экзекутор» и «Цезарь». На белых – чёрными: «Институт», «Управление», «Дом», «Полигон», «Мастер-класс» и «Корпус».

– Единственное, что меня тревожит, – призналась я, не сводя взгляда с коротенького слова из шести букв, – Что будет, если…

Звук гонга не позволил мне закончить предложение. Внезапно наступившая темнота заставила вздрогнуть.

– Ч-ш-ш, – прошептал Север, который оказался за моей спиной. – Не дергайся.

Колесо задрожало и с легким скрипом сдвинулось с места, набирая обороты. И одновременно с этим моей талии коснулась мужская рука и, немного переместившись вперёд, легла на живот. Легонько надавила, заставив прижаться спиной к парню, стоявшему за мной.

– Чего ты боишься, а? – шепнул он, едва касаясь губами моего уха. – Какого сектора?

Я возмутилась. Кто дал ему право совать свой нос в мои дела?

– Не твоё дело.

– Скажи мне, – настойчиво потребовал Север, передвинув руку вверх. Теперь его пальцы точно чувствовали, с какой скоростью колотится моё сердце. – Который?

Внутри меня вдруг что-то зазвенело и потянулось навстречу парню. «Расскажи ему, расскажи», – шептал внутренний голос. «Ему можно верить», – уговаривала интуиция. «Не смей раскрывать рта, дура», – мозг был как всегда категоричен.

– Оленька, – подкупляюще ласково прошептал коварный Север.

Я открыла рот, чтобы ответить на его вопрос. Не знаю, собиралась ли я тогда сказать правду или посоветовать Северову прогуляться в гости к чёртовой бабушке. Не знаю, как бы поступила, задай Север свой вопрос на несколько секунд раньше, но тогда я ничего не успела сказать. Колесо, издав протяжный стон, дёрнулось и остановилось. И сразу же под потолком вспыхнули десятки ярких лампочек, освещая сотни взволнованных хмурых лиц.

– Выбор сделан, – объявил Мастер Ти, стоявший за пультом управления. Я приклеилась взглядом к своей судьбе на ближайшую неделю. К белым буквам, которые снежинками легли на чёрное небо войны.

– Главы Фамилий, отметьтесь в управлении и получите пропуска.

Про пропуска и остальное я слушала вполуха, размышляя о степени своего везения или, правильнее будет сказать, невезения. Ситуация могла бы быть более пугающей, если бы колесо вздумало остановиться на секторе «Цезарь». Забавно было бы послужить одним из охранников во дворце. Сашка бы порадовался, увидев меня в тёмно-синей форме с золотыми эполетами. Однако и нынешнее положение вещей совсем не радовало.

– Север, – произнесли у меня над ухом и усмехнулись.

Либо Северов сошёл с ума, либо он извращенец. Чему здесь усмехаться? Тому, что нас отправляют на северные границы? Это словно попасть между молотом и наковальней: с одной стороны вечно огрызающиеся сикры, готовые вцепиться в горло любому, кто осмелится хотя бы глянуть в их сторону. С другой – Дикие земли с их безумной фауной, смертельными болезнями и жестокими кочевниками. А посередине мы.

Мы все умрём – это совершенно ясно.

Я слабовольно подумала о возвращении во дворец, а потом паника окончательно захлестнула меня, потому что я наткнулась взглядом на безмятежные Лёшкины кудряшки.

– Мы не можем взять её с собой, – сказала я испуганно и схватилась руками за голову.

– Отставить истерику! – велел мне Север. – Она никуда и не поедет.

– Лёка? – Лёшка почувствовала неладное и вцепилась в мою правую руку десятью пальцами. – Я с тобой. Я не останусь тут одна!

– Не нервируй меня, – тихим голосом предупредил Север, и моя капризная сестрёнка встала по стойке смирно. – Мы с тобой, кажется, договорились.

– Когда это вы договаривались, о чём? – вспылила я.

– Не паникуй, – Север небрежно опустил руку мне на плечи, игнорируя моё возмущение. – Всё нормально. Для таких моментов и существуют одиночки. Ими затыкают дыры.

И ещё до того, как я осмыслила услышанное, отдал приказ:

– Зверь, возьми там кого-нибудь на замену.

Мой испуганный взгляд метнулся к кучке одиночек, обречённо жавшихся у стены.

– Это неправильно… – прошептала я, но меня никто не услышал.

– Крыска вчера ногу на тренировке повредила сильно, – сообщил Зверь, яростно тыкая в наладонник.

– Значит, двоих возьми, – бросил Север, не позволяя мне вырваться из его объятий. – А лучше четверых. Всё-таки северные границы. И пошевеливайтесь. Платформа ждать не будет. Нюня, беги к Берёзе. Скажи, чтобы выдала тебе задание на всю неделю. Оль, у тебя тёплые вещи есть?

– Тёплые вещи? – переспросила я, рассеянно глядя на Лёшкину спину и вспоминая накануне довязанное пончо. – Какие тёплые вещи, Север? Ты только что велел выбрать из одиночек четверых смертников, чтобы затыкать ими дыры. Так нельзя.

Парень тяжело вздохнул и подтолкнул меня к выходу.

– Нельзя, – согласился беззлобно и равнодушно. – Но я так делаю. Светофор так делает. Карась так делает… Впрочем, если хочешь, я скажу Нюне, чтобы она вернулась.

Я задохнулась от беспомощного гнева и стыда. Потому что Лёшкиного возвращения я не хотела, но и спасать её ценой жизни других людей неправильно.

– Ты напрасно паникуешь, Ёлка, – тяжёлая рука переместилась с плеч на мою талию. – Неделя на северном кордоне не означает обязательную и неминуемую смерть. Поверь, если бы там на самом деле всё было так ужасно, совсем скоро Детский корпус лишился бы всех своих студентов. Мы, конечно, щит между защитниками Яхона и его врагами, но поверь мне, Цезарь не просто так выставляет в авангард детей. – Север усмехнулся. – Если верить статистике, количество военных смертей значительно уменьшилось после изменения стратегии.

Я закрыла глаза. Статистика, конечно… Джокер, который бьёт любую карту.

– Всё будет хорошо, обещаю. Ты же знаешь, что дикие не охотятся на молодняк, – продолжал утешать меня Север, подталкивая к складу. – А против сикров Корпус почти никогда не выставляют.

Почти. Я горько улыбнулась.

– Ты хочешь сказать, что эта четверка будет рисковать так же, как и мы? – я бросила на парня скептический взгляд, не желая начинать бессмысленный спор о том, что происходит и что должно происходить в цивилизованном обществе.

– Нет, – Северов недовольно поджал губы. – Они будут рисковать даже больше. И по собственной инициативе рваться в самые горячие точки только для того, чтобы заслужить себе право остаться в моей Фамилии навсегда. Оля, пожалуйста, давай ты расскажешь мне о том, какой я эгоист на платформе. Сейчас на это совершенно нет времени.

– Тебе на них наплевать, – ужаснулась я, стараясь не смотреть в сторону четверых парней, которые сейчас хмуро слушали Зверя.

– Мне на всех наплевать, – признался Север. – Идём, надо тебя утеплить.

Сейчас, спустя десять дней, эти слова вспыхнули красными буквами у меня в мозгу, заставив выгнуться в Северовских руках.

– Пусти, ненавижу тебя! – кричала я, пытаясь вырваться и не обращая внимания на робкие попытки привести меня в чувство. – Это ты виноват! Ты с самого начала решил… они не… мы же… люди… не… дырки…

Воздуха не хватало, чтобы произнести всё, что вертелось сейчас в голове. Дыхание вырывалось со всхлипами, но лёгкие отказывались вновь наполняться кислородом.

– Где, Соратник?? Я не собираюсь возвращаться в лагерь без… – зло кричал Зверь, а мне слышались за его словами боль и страх.

– Замолчи и отпиши нашим, что мы возвращаемся, – велел тот, кто всё ещё отказывался выпускать мое рыдающее тело из своих рук. – И кто-нибудь, дайте мне наконец ампулу с успокоительным!

Почти в то же мгновение я почувствовала укол в плечо и услышала удивлённый шёпот Берёзы:

– Одного не пойму: где она так в синюю краску перемазалась… Откуда там краска вообще? Это какое-то новое оружие?

Я истерически рассмеялась, тряся головой и впервые в жизни проклиная свою исключительность. Свою «изумительную способность» как говорил Сашка.

Платформа дёрнулась, приводя фоб в движение, но я успела скользнуть уплывающим в небытие взглядом по снежной пустыне. По алому пятну, по четырём таким маленьким с высоты полета мёртвым телам. Закрыла глаза и отвернулась, уткнувшись носом Северу в грудь.

– Лучше бы я умерла.

Северов почти до боли сжал меня, безмолвно протестуя против моих слов, и прошептал:

– Завтра будет легче, обещаю. Это пройдёт.

– В первый раз всегда плохо, – поддакнула Берёза. А потом лекарство победило истерику, и я все-таки уснула.

Проснулась уже на подлёте к лагерю. Разбитая, несчастная и злая, потому что легче не становилось. Я всё ещё чувствовала себя виноватой из-за того, что мы потеряли Соратника. Я видела свою вину в смерти Ватрушки, ведь я обещала ему, что всё будет хорошо. Но больше всего я ненавидела себя за то, что осталась жива. Мне было противно от мысли, что Север так или иначе оказался прав. Впрочем, он всегда был прав, чего бы ни касался спор. Его манера дискутировать была весьма оригинальной и действенной. Нельзя проиграть в споре, если у тебя только два мнения, одно твоё, а второе – неправильное.

– Ёлка, ну хватит дуться, – проговорил он, когда мы устраивались в одном из фобов, отправлявшихся на север. На мне был водоотталкивающий ультратонкий термокостюм, зимние ботинки и собственное пончо, но Северов всё равно недовольно хмурился, считая меня недостаточно утеплённой. – Это давно принятые правила. Не надо изобретать велосипед.

– Я не изобретаю велосипед. Я просто хочу немного справедливости.

– Справедливости? – парень хмыкнул, заметив, что к нашему разговору прислушиваются. – Справедливо будет по отношению к другим членам Фамилии, если я начну брать всех слабаков только потому, что они жалкие неудачники? Справедливо будет, если погибнет, например Берёза, защищая какого-нибудь болвана, который не может приспособиться к жизни?

– Я уже сказала тебе, что я думаю по этому поводу, – ответила я, не поднимая на него глаз. – Эгоистично плевать на всех. Неправильно, а ты этого не понимаешь.

– То есть, если бы я сокрушался и лил слёзы по тому поводу, что я должен поступить по-другому, было бы лучше? – вспылил Север. – Извини, это не для меня. Моя задача состоит в том, чтобы выполнить задание с наименьшими потерями для Фамилии. Я хочу, чтобы мои друзья и люди, которые мне доверяют, вернулись в Корпус живыми. И мне действительно плевать, если для этого придётся пожертвовать чужаком.

– Я чужак, – напомнила я, тоже переходя на повышенный тон. – Лёшка чужак… Так брось нас вперед, чтобы мы не были балластом для всей вашей группы!

– Ты – другое дело, – проворчал Север, отводя глаза. – У меня на тебя… планы.

– Иди к чёрту!

Я отвернулась от него, и как он ни старался завести разговор, до конца пути я не произнесла ни слова. С недовольством чувствуя тоску из-за того, что то хрупкое доверие к нему которое зародилось, пока мы ждали решения Колеса, так быстро лопнуло.

Северный кордон представлял собой небольшую военную базу. Здесь по периметру на равном расстоянии друг от друга были расположены обзорные вышки с прожекторами. КПП, корпус руководства, две казармы, столовая, колючая проволока и тонны снега на километры вокруг. Вот и вся северная граница Яхона.

– Не понимаю, зачем здесь вообще нужно было устраивать кордон, – проворчала я, замерзая на холодном ветру и переступая с ноги на ногу. – Нападающих здесь можно увидеть за сто километров до того, как они смогут подойти на расстояние выстрела.

Командир базы откашлялся в кулак и довольно громко произнёс:

– Север, ты снова приволок каких-то наивных идиоток. Бери пример с других своих коллег. Вози сюда шлюх.

Северов наклонил голову и процедил сквозь зубы:

– Мы уже обсуждали этот вопрос ранее, полковник. Я уже имел честь докладывать вам, что в моей Фамилии этот вид деятельности не приветствуется.

– А зря, – полковник внимательно посмотрел на меня и скривил губы, изображая воздушный поцелуй. – За хорошую бабу мы бы неплохо заплатили.

– Зверь, проводи девчонок до детской казармы, – отрывисто приказал Север, не отрывая взгляда от начальства. – Будь при них неотлучно до моего возвращения. Соратник, Ферзь, останьтесь со своими людьми.

Зверь кивнул мне и Берёзе, свистнул блондинке, что ехала во втором фобе, и проворчал:

– Он нас со своими принципами в могилу вгонит.

– Помолчи, Зверёныш.

– Он в чём-то прав, – высказалась в защиту Зверя блондинка. – Тогда бы у них точно не возникло желания выступать с походом, а так, кто их знает…

– С походом? – я растерялась. – О чём ты говоришь? Мы не нападём. Мы только защищаем свои территории. Политика Цезаря…

Договорить мне не позволил дружный взрыв смеха. Хохотали все, даже одиночки, которые шли в казармы вместе с нами.

– Нет, ты точно с луны свалилась, – всхлипнул один из них, вытирая выступившую слезу. – Защищаем свои территории, надо же…

– Старуха, – Зверь покачал головой. – Ты невероятная просто. Мы сейчас даже не на материке. О каких своих территориях может идти речь? Уже давным-давно Яхон усиленно расширяет свои границы во всех направлениях. Мы почти на пятьдесят километров углубились в Дикие земли только за то время, что я в Корпусе.

Мне стало нехорошо, я растерянно оглядела присутствующих, ожидая, что они сейчас радостно завопят: «Шутка!!!»

Но ничего подобного, конечно же, не случилось.

– Уже месяц нет никаких серьёзных военных действий только потому, что дикие не стреляют по детям. А сикры заняты тем, что делят с нашими дипломатами счастливо освобождённые от гнёта диких захватчиков восточные острова.

Какая-то несусветная чушь. Я вдруг почувствовала себя маленькой и глупой. Если всё, что сейчас говорит Зверь, правда – а это правда, зачем ему врать-то? – то как мне жить в этой новой системе координат?

– Это всё политика, – блондинка сморщила симпатичный носик. – Ты лучше с Севером на эту тему поговори, он проведёт для тебя персональный урок по ОБЖ и политической грамотности.

И они снова рассмеялись, хотя я в последних словах совершенно точно ничего смешного не было.

Само собой, что за разъяснениями к Северу я не пошла. В свете полученной информации, его слова о том, что одиночками затыкают дыры, выглядели ещё хуже и отвратительнее. Получается, опасность не такая уж и мифическая, как он пытался мне доказать.

Я исправно придерживалась объявленного в фобе бойкота и не разговаривала с главой своей Фамилии. Откровенно говоря, я вообще старалась видеть его как можно меньше. Он особо и не настаивал, что по непонятным причинам злило.

Не то чтобы мне хотелось продолжить наш спор, но Северов вёл себя так, словно это я была не права. Словно мне снова надо дать шесть дней на то, чтобы мои мозги встали на место. Словно я глупая женщина, которой вздумалось поистерить и пообижаться немного.

Два дня я провела за сортировкой данных в центре управления. Как выяснилось, местные вояки не особенно-то любили заниматься отчетами. Поэтому полковник Шульгин, уточнив точно ли я не хочу отработать эту недельку, лёжа на спине, и получив мой отрицательный ответ, выдал мне все ключи и коды. И вызвал этим мой молчаливый внутренний протест, так как, по моему мнению, начальник одной из самых проблемных пограничных застав не должен допускать к секретной информации человека, которого видит впервые.

Так что с вопросами политической грамотности я прекрасно справилась и без Севера. Что касается моего мировосприятия и нового места в оси координат… Что ж… После того, как я узнала, как именно Мастера Ти образовывают подростков в сексуальном плане. После того, как я увидела, чем занимается Сашка с нашей сестрой. Информация о том, что Цезарь – воинственный беспринципный тиран, воспринялась как-то легко и почти безболезненно.

Откровенно говоря, у меня просто не осталось времени на размышления и переоценку ценностей, потому что к вечеру вторника на нас напали.

Почему радары не засекли автономные военные фобы, кто инициировал атаку, кем был отключен внешний купол. И как вышло так, что после бомбардировки целыми остались лишь детская казарма да продуктовый склад – неясно. Но факт остается фактом. В ночь со вторника на среду, ближе к утру, когда небо было еще чёрным, но рассвет уже витал в воздухе, мы оказались одни посреди снежной пустыни. С минимумом запасов, без оборонительного периметра и фактически без надежды вернуться в Корпус – стационарная платформа тоже стала жертвой бомбардировки.

Той ночью северный кордон был уничтожен полностью, если не считать двух раненых солдат, которые успели выскочить из обзорных башен. В числе представителей Детского корпуса потерь не было.

Уже к обеду раненые были загружены в беспилотные санки. Из-под руин было поднято всё, что могло принести хотя бы минимальную пользу. А весь наш отряд построился для того, чтобы двинуться на юго-запад. К пятнице мы надеялись добраться до Новокопска, ближайшего к кордону населённого пункта, где можно было найти мобильную платформу или, в крайнем случае, связаться с Корпусом.

Мы шли почти без остановок по рыхлой заснеженной дороге, иногда проваливаясь по колено и тихо завидуя умирающим в санях солдатам.

– Надо было бросить их на базе, – бурчал Зверь, бросая на раненых кровожадные взгляды, – Тогда мы хотя бы могли ехать по очереди. Зачем нам это мясо, Север? С каких пор ты стал таким жалостливым?

Северов на выпады Зверёныша не отвечал. Он мрачно поглядывал на ярко-синее небо, скалился почти белому солнцу и непрестанно нас подгонял.

– Да ты озверел совсем! – Птица повисла на Соратнике и тяжело дышала, вытирая мокрый рот концом длинного шарфа. – Я уже ноги едва передвигаю, а ты всё гонишь. Куда мы торопимся?

– И я о том же, – согласился Зверь. – Давай передохнём. Старуха вон совсем зелёная.

Арсений Северов, который раньше просто игнорировал всё недовольное бухтение, вдруг остановился, резко обернулся, сделал два шага в нашу сторону, а затем отвесил Зверю увесистый подзатыльник.

– Ещё раз услышу эту дурацкую кличку…

– А что сразу я? – обиделся Зверь и потер ушибленное место, глядя на меня обвиняющим взглядом. – Ёлка, между прочим, твоих нормативов не сдавала! – поправил шапку и, отходя от злобного начальства подальше, буркнул: – А ты всё подгоняешь. Её же шатает уже, как пьяную. И синяки под глазами на всё лицо…

Не знаю насчет синяков, в зеркало я не смотрелась, но чувствовала я себя действительно мерзко. От холода почему-то особенно сильно болели плечи и шея, а ещё чудовищно жгло глаза и хотелось спать.

– Пять минут привал, – объявил Север, заглядывая мне в лицо. – Ёлки зелёные, Оля, ты когда пила в последний раз?

– Не помню… – проворчала я и потрясла своей бутылью с водой. – У меня регулятор сломался. Вода ледянющая, а мне и так холодно.

– Что сразу не сказала?

Север снял с шеи свой термос и протянул мне:

– Пей!

– Спасибо, – я зубами стащила перчатку с правой руки, подышала на озябшие пальцы и, нажав на кнопочку, заставила выдвинуться соломинку. Никогда не думала, что тёплая вода – это такой неземной кайф. Когда-то раньше у меня такое словосочетание вызывало неосознанное отторжение.

– Оставь себе, – велел парень, снимая с меня мой поломанный термос. – Правда устала?

Я пожала плечами, попыталась сделать независимый вид, а потом обречённо выдохнула и кивнула:

– Правда.

Северов посмотрел на небо, поморщился, как от зубной боли, и заявил:

– Так, народ, слушаем меня внимательно! Всё указывает на то, что к вечеру начнётся буран. Так что вариантов у нас два: либо ускоряемся ещё больше, чтобы добраться до подлеска, который, если верить карте, километрах в пятнадцати впереди, либо окапываемся и ночуем здесь.

– Здесь? – испуганно спросила я. – Холодно же.

– В лесу будет не намного теплее, – заметил Соратник. – И если мы потратим все силы на дорогу, то вряд ли сможем устроить достойный зимней ночёвки лагерь.

Ночёвка посреди заснеженного поля или в морозном зимнем лесу? М-м-м-м… И то, и другое так вкусно, прямо и не знаю, что выбрать. Почему я не подумала об этом, когда мы покидали руины базы? Почему не задумалась о том, что спать придется в сугробе?

– Мы все умрём, – поделилась я своими мрачными мыслями.

– Меня радует твой оптимизм, – улыбнулся мне Северов. – Решено. Роем норы.

– Какие норы? – мысленно я представила себе вырытую в сугробе пещеру, в которой меня заставят ночевать. Там я и сдохну, с вероятностью в сто процентов.

– Для теплокапсулы, конечно, – сообщила Берёза, извлекая из своего рюкзака небольшую лопатку.

– Что такое теплокапсула?

Мой вопрос заставил замереть всех, кто его услышал. Те же, кто был достаточно далеко от меня, уже во всю начали швырять снег, врываясь в придорожные сугробы.

– Оленька, – в голосе Севера звучала недоверчивая осторожность. – Ты же сказала, что тебе нужен термокостюм и ботинки, а остальные тёплые вещи у тебя есть…

– Есть, – я потрясла перед его носом своим пончо, но парень не оценил мой труд, просто закрыв глаза и довольно громко скрипнув зубами.

– Восхитительно, – вздохнул тяжело и потер рукой лицо. – Теплокапсула, Ёлка, это та вещь, без которой категорически запрещено выходить за пределы Корпуса. Даже если тебя Колесо отправит на юг или в столицу, всегда бери её с собой!

Он достал из кармана овальный предмет, больше всего похожий на кусок лавандового мыла и показал мне.

– Вот эта вот маленькая вещица поможет тебе пережить снежный буран, ураган, землетрясение и даже наводнение, если прикрепить её к земле. Это вещь первой необходимости в любом походе.

– Я никогда не ходила в поход, – ответила я и достала из своего рюкзака такую же, как у Берёзы, лопатку. – Но точно где-то читала, что переждать буран можно, если вырыть правильную нору. Там что-то было про корпус и про узкий вход…

На Севера я старалась не смотреть, чтобы он не увидел, как дрожит мой подбородок и что слёзы в глазах подобрались к самому краю. К счастью, он просто негромко обозвал меня дурьей башкой, отказавшись комментировать мои суицидальные идеи, и начал копать заземление для своей капсулы недалеко от меня. Ну и ладно.

Так как всем тридцати двум участникам нашего похода надо было всего лишь дорыться до мёрзлой земли, чтобы прикрепить к ней свою капсулу, вскоре кроме меня в снежной пустыне не осталось никого, если не считать одной палатки, в которую загнали сани.

Все верно. Так и должно быть. Я сама говорила о том, что это джунгли, в которых выживает сильнейший. Всегда знала, что слабакам тут не место. Себя было жалко до слёз. В свою холодную нору я забралась последней, когда уже опустились серые сумерки, а под ногами начинала виться колючая позёмка. Скрутилась калачиком, бессмысленно подышала на скрючившиеся от мороза пальцы и бесшумно заплакала, глотая злые слёзы.

Я и не надеялась, что получится заснуть. Во-первых, было до ужаса холодно, а во-вторых, в той же степени обидно. Тридцать два человека зарылись в своих норах, зная, что я тут замерзаю, и никто даже не посочувствовал. Правильно, нечего тратить свои эмоции на такую дуру, как я. Они-то не забыли взять с собой на выезд чёртову капсулу. И я бы не забыла конечно если бы вообще знала о её существовании.

Где-то надо мной гудело и выло, с «потолка» моего сугроба мне периодически капало и сыпалось на нос, а я думала о том, что скоро моя хлипкая берлога рухнет, покорившись непогоде и я, наконец, умру. На секунду подумалось, что, может, стоит выбраться из укрытия, чтобы разом решить все проблемы и не мучиться, но потом природное упрямство всё-таки победило.

– Не дождётесь, – проворчала я, вытягивая затёкшую от холода и неудобного лежания левую ногу. – Я ещё вас всех переживу-у-у-ухх!!

Я не сразу сообразила, что произошло. То ли рухнул мой сугроб, то ли на меня напал полярный медведь… Набрала в грудь побольше воздуха, чтобы позвать на помощь, а вместо этого закашлялась, подавившись колючим ветром.

– Я… кхе… что…

Мне казалось, что я оказалась в центре стихийной воронки. Вокруг меня всё выло, ревело и крутилось. И, несмотря на то, что всё ещё должны были быть сумерки, тьма стояла такая, словно я продрыхла часов восемь и сразу очутилась в безлунной полночи.

То, что это был не медведь, я поняла когда чья-то ладонь, промазав в темноте, скользнула по моему лицу. Именно за неё я и ухватилась двумя руками. К сожалению, попытка применить борцовский приём с треском провалилась. А спустя ещё мгновение, меня всё-таки скрутили, почти обездвижив – я всё ещё продолжала брыкаться – и куда-то понесли.

Несли совсем недолго: я успела ещё два раза глотнуть колючего воздуха, попыталась укусить своего похитителя, после чего меня, наконец, швырнули в очень мягкий и очень тёплый сугроб.

И наступила тишина, прерываемая лишь моим тяжёлым дыханием да ворчанием того самого медведя, который только что разрушил так тщательно построенную мной нору.

– Сволочь ты, Север, – заявила я, отдышавшись. – Я два часа берлогу себе копала, можно сказать, почти с ней сроднилась, а ты всё испортил.

Парня я не видела в темноте, но отлично чувствовала, потому что он почти сразу рухнул рядом и прижался к моей спине. И не было ведь ни одного доказательства тому, что это именно он, но я отчего-то просто чувствовала его. Как тогда в Решальном зале, когда я едва не ответила на заданный им вопрос.

– Мог бы сразу сказать, а не заставлять меня копаться в снегу и мерзнуть.

У меня над ухом хмыкнули, а затем глубокомысленно ответили:

– Чтобы ты отшила меня с моим щедрым предложением у всех на виду?

– Я не…

– Не отшила бы? – на мою талию немедленно опустилась тяжёлая рука.

Я задумалась. Как бы я поступила, если бы Северов сказал, что в теплокапсуле можно устроиться вдвоём? Согласна, тесно, не очень комфортно, приходится довольно плотно прижиматься друг к другу, но всё-таки жить можно. Что-то мне подсказывает, что закончилось бы всё строительством берлоги. Только я при этом была бы более злой.

– Теперь мы этого уже не узнаем, – ответила я, снимая его руку со своей талии. – Правда?

Он снова хмыкнул и, игнорируя мое недовольство, крепко прижал меня к себе, заявив:

– Так теплее.

Я поворочалась, устраиваясь, несколько раз вздохнула, а затем всё-таки прошептала, глядя в темноту:

– Спасибо.

– Должна будешь, – зевнул в ответ Север и добавил: – Спи уже.

И перед тем как всё-таки провалиться в сон, я с досадой подумала, что с этим щедрым кредитором мне никогда не рассчитаться.

* * *

Сашка стоял у зеркала и поправлял воротник белого, как снег, мундира. Я прилипла взглядом к золотым пуговицам на его груди.

– Скажи мне, Осенька, – его отражение улыбнулось мне одними губами, а глаза оставались холодными. – Стоило оно того?

Я молчала, потому что знала: когда он так смотрит, лучше ничего не говорить. Потому что помнила, что он сделал с Клифом. Потому что просто не хотела отвечать.

– Вся эта беготня и нервотрёпка. Стоило это того, чтобы в конечном итоге оказаться здесь?

Я рассматривала маникюр, на котором резвились перламутровые нарисованные бабочки, и продолжала играть в молчанку.

– Я задал вопрос! – выкрикнул Цезарь и развернулся ко мне, резко крутанувшись на каблуках. – Я заботился о тебе, ни разу не поднял на тебя руку, исполнял любой твой самый дурацкий каприз, разрешал тебе фактически всё… И что я получил в ответ?

Я пожала плечами, решив, что смотреть Сашке в глаза сейчас опасно для жизни.

– Я просто хотел, чтобы ты любила и уважала меня. Это так много?

– Безмерно, – ответила я шепотом.

– Осень… Осенька моя! – Цезарь упал передо мной на колени, а я, испугавшись, вскочила из кресла. Воспользовавшись ситуацией, он обнял меня за ноги и прижался лицом к моему животу. – Пожалуйста! Я так долго тебя ждал.

Он бросился целовать мои руки, а я закричала, пытаясь увернуться:

– Нет! Не надо! Пожалуйста, прекрати! Я не могу!

Он впился болезненным поцелуем в моё запястье и прорычал:

– Не хочу больше ждать!

Я дёрнулась так, словно он меня ударил, и закричала:

– Я НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!

– Тихо! – выдохнул Сашка чужим голосом, отводя мои руки от своего лица. – Тихо, – повторил, целуя центр моей ладони. – Тихо, – и мне отчего-то стало трудно дышать. – Не ори, весь лагерь разбудишь.

– Что?

Я вынырнула из сна в сумеречную темноту теплокапсулы. Сердце колотилось в горле. Кровь шумела в ушах, а я всё ещё не могла осознать до конца, что это был всего лишь сон. Дурацкий кошмар. Мне ничего не угрожает.

– Такая ерунда снится в последнее время, – призналась я Северу, который лежал рядом, подперев голову рукой, и рассматривал моё лицо подозрительно-внимательным взглядом. – И вроде же не пила вчера ничего, кроме воды… И даже не нюхала.

Чёрная бровь изумлённо приподнялась над задумчивым глазом.

– Ты что ещё и пьяница?

– Я? – возмутилась я громким шёпотом. – С ума сошёл? Просто мы с… Неважно, в общем. Не твоё дело!

– Вот я смотрю, ты страшно наглая, когда согреешься, – проворчал Север. – Вчера такая славная была, вежливая… спасибо… да будьте любезны… я ваша навеки… А сегодня снова колючки выпустила и в бой, да?

– Ничего такого я не говорила… И нет у меня никаких колючек.

– Есть-есть, – парень улыбнулся. – Маленькие, но очень острые… Я когда тебе логин выбирал, хотел вместо Ёлки Ёжика взять.

– Почему Ёжика? – я вдруг смутилась.

– Забавно пыхтишь, когда злишься.

– Кто такой Сашка? – вдруг спросил он.

– Никто, – прохрипело моё вдруг пересохшее горло.

– Никто, о ком ты могла бы рассказать или просто никто?

– Послушай…

– Как много имён ты шепчешь во сне? – он наклонился ещё ближе. – Твоё сердце колотится так, что я слышу его стук даже отсюда. Кто-то другой, более самоуверенный и менее сообразительный, мог бы принять это за возбуждение. Но я полагаю, что это от страха.

Сердце действительно колотилось о рёбра в каком-то невообразимом темпе. Не припомню, чтобы оно когда-либо ранее двигалось с такой скоростью.

– И боишься ты не меня.

– С чего ты взял, что не тебя? – я попыталась увеличить расстояние между нами, но потерпела поражение. – Может, как раз…

– О, нет! – он покачал головой и, убрав одну руку, поправил мои волосы, зацепившиеся за пуговицу на рукаве его куртки. – Если бы ты опасалась меня, ты бы не спала так сладко всю ночь рядом. Правда, Оленька? Кроме того, не моё имя ты кричала во сне. Не мне сообщала о своей категоричной нелюбви. Кто такой Сашка? Оля, он тебя обидел?

Можно ли сказать, что Сашка меня обидел? О, нет. Он сделал что-то более страшное. Пугающее, я бы сказала.

– В этот раз ты мне будешь должен, а не наоборот, – ответила я, повернув голову на бок, чтобы избавиться от пристального взгляда.

– Почему это?

Потому что я не открою тебе свою тайну, как бы меня ни уговаривали это сделать моё глупое сердце и длинный язык. Потому что я не расскажу о том, что может тебя убить.

Тёплые пальцы мягко, но настойчиво коснулись подбородка, возвращая мою голову в исходное положение. Что ж, у меня есть другой способ спрятаться от требовательного взгляда. Я закрыла глаза, чтобы не видеть Северова, и самым холодным голосом, на который только была способна, произнесла:

– Это не твоё дело.

Я ожидала, что он возмутится или рассмеётся. Или хотя бы как-то отреагирует на мои слова. Но он просто молчал и не двигался до тех пор, пока у меня не сдали нервы, и пока я не открыла глаза, признавая своё поражение в этой молчаливой битве.

Он смотрел на мой рот. И я не настолько наивна, чтобы не понимать, что означает такой взгляд. На какой-то очень-очень коротенький миг мне захотелось, чтобы парень склонился чуть ниже и поцеловал.

– Северов, – прошептала я, вдруг сообразив, что не отвожу взгляда от его губ. – Северов, – моё сердце вновь постучалось изнутри о рёбра, словно требовало выпустить его наружу. – А тебе не кажется, что нам пора вставать? У нас экстренная ситуация. Ты не забыл?

Парень моргнул, оторвался от созерцания моих пересохших губ и недовольным тоном произнёс:

– Пожалуй, ты права… Вечером договорим.

Он перевернулся на спину, поднял руки и совершил движение пальцами, словно расстёгивал невидимую молнию. Было удивительно и немного странно наблюдать за тем, как эластичные стенки капсулы раздвигаются, являя моему взору голубое небо, умытое морозным воздухом и ярким солнцем.

Удивительно, но настроение с самого утра было просто замечательным. Его не испортили ни хмурые взгляды предостерегающего характера, которые бросала на меня Берёза, ни язвительность Птицы, ни привычная хамоватость Зверя, ни утомительный однообразный путь. Впервые в жизни я поняла, что на самом деле означает выражение «душа поёт».

Душа пела морозно-солнечную песню, искрилась слепящим настом, хотела бежать, скрипя хрустящим снегом под ногами. Душа хотела раскинуть руки и подставить ветру румяное улыбающееся лицо. С чем это было связано? Хотелось бы ответить, что я не знаю. Но беда в том, что я знала. И как бы нелогично и абсурдно это ни звучало, причиной моего восхитительного настроения был Арсений Северов.

Все те тридцать-сорок минут, что мы потратили на то, чтобы поднять лагерь и полноценно собраться, я искоса наблюдала за тем, как Север о чём-то спорит с Соратником, время от времени бросая в мою сторону тревожные взгляды. Наконец он довольно громко произнёс:

– Закрыта тема. Я сказал, – и широко шагая, подошёл ко мне. Злой, недовольный, нервный.

– Ты поела? – спросил, проверяя, работает ли мой термос.

Вместо ответа я показала ему крекер из выданного мне сухпайка.

– Отлично, – он поглубже натянул на мою голову капюшон от пончо и предупредил всё с теми же ворчливыми нотками в голосе:

– Переход будет долгим и тяжёлым. Скажи мне, если устанешь. Я что-нибудь придумаю.

И ушёл проверять, как там раненые и готовы ли они начать движение, потому что номинально именно они, а точнее, один из них – сержант – считался командиром в нашем походе.

Никогда бы не подумала, что такие простые вещи могут заставить мою душу петь.

Наверное, именно поэтому тот дневной переход не показался мне таким утомительным, как предыдущий.

К сумеркам мы добрались до леса и основательно в него углубились. А потом Север наконец объявил привал. Мы, словно кегли, попадали в неглубокий снег. Приказа ставить лагерь уже никто не ожидал. Минут через пятнадцать народ закопошился, прорывая доступ к земле, а я решила помочь Зверю поставить палатку для саней.

– Тебе не стоит выглядеть такой счастливой, Старуха, – произнёс мальчишка, ощутимо понизив голос, когда произносил запрещённую Севером кличку. – Среди наших крыс нет, но мы здесь не одни. Есть одиночки и мясо, – мясом парень упорно называл раненых. – И я не стал бы их осуждать, если бы они сделали выводы и озвучили бы их при посторонних.

Я замерла в неудобной позе, раскатывая палатку по снегу, и подняла голову:

– Что ты имеешь в виду?

– Я говорю о Доске почёта! – шёпотом выругался Зверь. – У Севера крыша поехала, если он сам тебе об этом не сказал, но можешь ты убрать со своего очаровательного личика эту дурацкую улыбку?

– Что? О Доске почёта?

Почему мне кажется, что я уже слышала это словосочетание в подобном контексте? И было это не так давно. Интуиция заскреблась где-то в районе солнечного сплетения, однозначно нашёптывая, что разъяснений лучше не требовать – они мне не понравятся.

– Я не понимаю…

– Почему все бабы так реагируют на Севера, он волшебник? Знает какие-то тайные приёмы? У тебя нет разрешения на секс, Старуха. В твоём возрасте пора уже знать, что такие вещи безнаказанно не проходят.

Я покраснела. Уверена, что покраснела, хотя до этого момента я думала, что мой организм на это не способен. Уши, щёки, шея и даже глаза вдруг нестерпимо загорелись и, одновременно с этим, внезапной судорогой сжало горло.

– Ничего подобного. Мы не… то есть я… это так гадко.

– Это Детский корпус, Старушка, – Зверь вдруг смягчился и осторожно взял меня за руку. – Оглядывайся по сторонам и не показывай своих эмоций, если хочешь выжить. Мне всё равно, что у вас там, но… Идёт сюда, – мальчишка отшатнулся от меня. – Только не говори, что это я тебе о Доске почёта сказал.

Что сказал-то? Если бы он действительно сказал, а так – одни намёки. В общем, довольно неприятные, но… Но этого хватило, чтобы душа перестала петь, замолчав на недотянутой ноте, и немедленно на первый план выступили скрипки совести.

– Не смотри на меня так, – пискнул Зверь шёпотом.

Я выпрямилась и, чтобы не вызывать подозрений, принялась рассматривать кору ближайшей сосны.

– Оля, не забываешь пить? – Северов подошёл к нам и посмотрел на Зверя подозрительно, а на меня растерянно.

Могу понять причины его растерянности. Сосна была самой обычной: чешуйчатой, коричневой, очень холодной.

– Не забываю.

– Я уже капсулу установил.

– Хорошо.

– Если ты замёрзла… – он понизил голос.

– Не замёрзла.

Смуглая рука с аккуратными овальными ногтями поднялась к щеке, не бритой с самого начала недели, и неспешно поскребла щетину. Я вынуждена была сцепить пальцы за спиной, потому что их закололо от желания помочь той самой руке. Но вовремя опомнилась, наткнувшись на предостерегающий взгляд Зверя.

– Хочешь шоколадку?

Это был удар ниже пояса. Шоколадка.

– С орехами и изюмом. Молочная.

Челюсть свело в судорожном приступе, а рот немедленно наполнился слюной. Любовь к сладкому меня погубит.

– С изюмом?

За спиной тяжело вздохнул Зверь, но мне уже было наплевать. Всё как-то вдруг отступило на второй план, и душа снова запела, пока ещё шёпотом.

– Изюм – моя тайная страсть, – призналась я совершенно искренне, заставив Севера улыбнуться, открыто и по-доброму.

– Это радует, – шепнул он. – А горячий шоколад? Как ты относишься к горячему шоколаду?

Я в приступе нестерпимого блаженства зажмурилась и как-то пропустила тот момент, когда Северов увлёк меня поглубже в лес.

– Не думаю, что ты найдёшь здесь какао, – пробормотала я, оглядываясь по сторонам. – Пеньки и сугробики – это, несомненно, прелестно, но…

Север неожиданно дёрнул меня за руку, прижав к себе, а потом склонил голову и сделал то, о чём я мечтала сего дня утром.

Он коснулся своими губами моих. Секунду назад мы были два отдельных человека, а теперь у нас вдруг стало одно дыхание на двоих. Жаркое. На вкус как миндаль в шоколаде.

– Когда я тогда в душе увидел, как светится твоя кожа под струями воды, – признался Север каким-то больным голосом, – я понял, что проиграл. Уже тогда я знал, что обязан попробовать её на вкус…

Обжигающе нежное касание языка.

– Ох, – неосознанно всхлипнула я.

– М-м-м… Самый изысканный десерт в моей жизни.

– Не надо…

– И волосы, на твоём теле не было ни волоска. И мысли об этом сводят меня с ума.

– Север, прошу!..

– По имени, – потребовал он, прожигая меня чёрным взглядом. – Назови меня по имени, – и раскрытым ртом провел по незащищённому одеждой горлу.

– Арсений, – с чего вдруг эта покорность и услужливость?

– Хорошо. Ещё раз, ладно?

– Арсений, я…

– С ума сойти! – он выдохнул и, рванув ворот моего пончо, зубами прихватил ключицу, а потом:

– Ещё, – жаркий язык лизнул ямочку внизу шеи, – один, – поцелуй в подбородок, невесомое касание губами, – раз.

– Ар… се… – проклятье, с каких пор я вдруг стала такой слабовольной? И почему чьи-то губы так влияют на моё мышление, почему мои собственные шевелятся, словно сами по себе, подчиняясь чужой воле? Подстраиваясь под незнакомый ритм, отдавая, забирая и требуя ещё…

– Оля… – Северов без труда приподнял меня над землёй и, прижав к ближайшему дереву, вернулся с поцелуями. И все его действия воспринимались мною на ура, одобрялись и…

Где-то недалеко раздался странный звук, совершенно неуместный в своей неожиданности, словно кто-то с размаху хлопнул дверью, и это заставило нас оторваться друг от друга. Я тяжело дышала, не понимая толком, как позволила случиться тому, что случилось, и Северов, казалось, тоже пребывал в смятённых чувствах. Наконец, он медленно моргнул и растерянно произнёс:

– Что это было?

Я порадовалась окружающей темноте и тому, что парень не может видеть цвета моих щёк. А в следующее мгновение вознесла благодарственные мольбы небу за то, что невидимые силы не позволили мне открыть возмущённого рта. Потому что, как выяснилось, Север говорил о странном звуке, а не о том, что только что произошло.

– Ты это слышала?

Я кивнула.

И тут это случилось снова. Раз. Второй. И третий. Короткой очередью в ночное небо улетели сразу несколько захлопнувшихся дверей.

– Кажется, это в лагере… – почему-то прошептала я.

– Не кажется, – ответил парень, быстро расстегивая свою куртку. – Чтоб меня разорвало, не кажется!

Он сорвал с шеи маленький медальон – квадратную монету с дыркой посредине, в которую был вдет чёрный кожаный шнурок – и самолично надел кулон на меня.

– Это маяк, – сбивчиво произнёс, поправляя свою одежду. – Хорошенько спрячь и не говори о нём никому, ладно?

– Ладно. А что ты…

– Если вдруг что-то случится, я тебя найду. Слышишь?

– Не глухая, – раздражённо бросила я, дрожащими пальцами запихивая под пончо амулет и прислушиваясь к участившимся со стороны лагеря неуместным звукам, которые пугали своей частотой.

– Оля, могу я тебя попросить? – Северов вдруг схватил меня за руки и заглянул в лицо.

– Ну?

– Пожалуйста, никуда не лезь. Постарайся просто остаться невредимой.

Словно об этом меня надо было просить. Словно мои цели в этом отношении могут расходиться с его планами на меня, какими бы они ни были.

– Оружия у тебя, конечно, никакого нет?..

Это даже не было полноценным вопросом.

Я грустно хмыкнула и показала ему маленькую ракетницу. Ещё на кордоне, когда я вдруг оказалась лицом к лицу с войной, вытаскивая тела из-под завалов, поняла, что вряд ли смогу когда-нибудь выстрелить в живого человека. Одно дело – слышать об этом или видеть в кино. Совсем другое – иметь с этим дело в реальности.

– Просто будь осторожна.

Возвращаясь на поляну, где обосновался наш лагерь, мы даже не особо таились. Какой смысл тратить своё время на излишнюю предосторожность, когда пневматические выстрелы уже слились в нескончаемый пугающий своей слаженной музыкальностью ручей.

Я до последнего была настроена на воинственный лад, не забывая о словах Севера и думая, в первую очередь, о себе. Я планировала выйти из этого сражения живой и невредимой, но лимит везения, видимо, был мною уже исчерпан в этот вечер. Свой удар по голове я получила ещё до того, как мы успели выяснить, кто на нас напал и что происходит в лагере. Я ещё успела заметить спину Севера, который не услышал моего сдавленного вскрика, а потом потеряла сознание, думая о том, что сотрясение мозга мне обеспечено.

Впрочем, полного расставания с реальностью не произошло, окружающая действительность воспринималась мною как сквозь плотный слой ваты… Нет, скорее, словно я нырнула в ванной, пытаясь спрятаться от вечно говорящей Тени хотя бы на секунду, но даже сквозь толщу воды до меня доносилось её пение и бормотание.

Только на этот раз это не было ласковым Тоськиным лепетом. Это были крики, выстрелы и стоны. И голоса, спорящие о чём-то на неизвестном мне языке. И отборная ругань Севера, а сразу за этим спокойный голос Соратника:

– Не кипятись, я присмотрю.

Потом, кажется, меня куда-то довольно бесцеремонно тащили. И кто-то, вроде бы, пнул меня больно по рёбрам. И снова ругательство. И кажется, моё. А потом дрожание пола под щекой, которое сообщило мне о том, что мы видимо на мобильной платформе. Осталось только понять, кому она принадлежит.

В какой-то момент моего затылка коснулось что-то омерзительно мокрое и холодное, и я распахнула глаза, чтобы уставиться на чьи-то ботинки, находящиеся в опасной близости от моего лица.

– Очнулась? – голос Соратника доносился из-за моей спины. Я, постанывая, приподнялась на локтях и оглянулась.

Это был какой-то странный фоб, с непрозрачными стенами, без окон и кресел. Кроме меня и Соратника тут же обнаружились двое из одиночек и Птица. Она не подавала признаков жизни. Я понадеялась, что девчонка всё-таки жива, и посмотрела на Соратника.

– Товарищ, я очень и очень напугана, – призналась я негромко, с ужасом рассматривая жуткий кровоподтёк на лице одиночки с какой-то булочной кличкой, которую я никак не могла вспомнить. – Что происходит?

– Голова не кружится? – спросил мальчишка, отбрасывая в сторону мокрую тряпку. – Пить хочешь?

– Я хочу, чтобы ты объяснил, где мы и что случилось.

Ответ был произнесён спокойным, я бы даже сказала, равнодушным голосом, что совсем не вязалось с содержанием предложения.

– Мы у диких. Прямо сейчас нас везут в Посёлок.

– У диких? – я окинула странный фоб безумным взглядом. – Как же так? Вы же говорили, что дикие не воюют с детьми…

Не то чтобы я считала себя ребёнком, но до моего совершеннолетия ещё оставалось несколько лет.

– Не воюют, – Соратник почесал переносицу. – Поэтому никто и не погиб. Если ты не заметила, они использовали исключительно травматику.

– Но зачем?

– Видимо, так надо… На вот, – он внезапно извлёк из кармана жёлтый леденец и протянул мне. – После удара по голове может тошнить. А леденцы, говорят, помогают…

Мальчишка вручил мне конфету, после чего принялся раздражённо грызть ноготь. Я, чтобы чем-то себя занять, запихнула леденец за щёку, подобрала мокрую тряпку и склонилась над Птицей, надеясь привести её в чувство.

– Оставь, – буркнул второй небулочный одиночка.

И, по-моему, это было впервые, когда парень при мне заговорил.

– Почему? – я удивлённо замерла над девушкой.

– Потому что, – буркнул Соратник. – Оставь её, Ёлка. И вообще когда прилетим не делай резких движений. Это, между прочим, всех касается. У нас с дикими договор, так что я всё утрясу. В самом крайнем случае…

Что будет в самом крайнем случае парень не сказал, а нахмурился ещё больше и с утроенной силой принялся грызть ноготь на большом пальце левой руки. А я в очередной раз подумала о том, что почти ничего не знаю о своём приятеле. Начиная с того, каким образом он оказался за пределами Корпуса в тот день, когда мы встретились в Кирсе. И заканчивая моими полубредовыми воспоминаниями, в которых Соратник совершенно точно говорил с кем-то на неизвестном мне языке. А если учитывать, что напали на нас дикие…

– Тимур, – я придвинулась к парню и, понизив голос до шёпота, спросила:

– Ты как-то причастен к тому, что северный кордон разгромили?

У Соратника сразу две брови подскочили вверх, а глаза ощутимо увеличились в размере.

– К чему я причастен? – он закашлялся, подавившись воздухом. – Нет! Во имя неба, как тебе вообще такая чудовищная глупость могла прийти в голову?

Мне стало обидно, потому что мои выводы казались мне очевидными, но я ничего не ответила мальчишке на его не самое вежливое замечание о моих умственных способностях. С его стороны это было не только некрасиво, но даже подло. Потому что он в этом котле варился уже несколько лет, а я должна была вливаться в эту жизнь самостоятельно без какой-либо помощи со стороны. И вообще непонятно, в какие неприятности я могла бы вляпаться, если бы мне не посчастливилось познакомиться с Полиной Ивановной.

– Снижаемся, – вдруг произнёс Соратник и вскочил на ноги.

Как он определил, что мы идём на посадку не знаю. Лично я ничего не почувствовала, да и монотонное жужжание механизма фоба не меняло своего ритма, однако спустя минуту или две мы оказались в полной тишине, нарушаемой лишь шумом нашего дыхания. А потом одна из секций стены, возле которой стоял Соратник, отъехала в сторону, и я не смогла сдержать испуганного вскрика.

Дикий человек, вошедший в кабину фоба, выглядел совершенно… дико. Во-первых, он был абсолютно гол, если не считать набедренной повязки и ожерелья из зубов животных. Во-вторых, человек был совершенно чёрен, как сажа, как самая тёмная безлунная ночь. Вокруг его глаз были белой краской нарисованы круги, в левой ноздре красовалась маленьким бриллиантом серёжка. Пухлые губы вдруг раздвинулись, обнажая розовые-розовые десны в недружелюбном оскале, и мой испуганный вскрик мгновенно перерос в вопль ужаса.

Соратник выругался и, стараясь перекричать меня, произнёс:

– Небо свидетель, Гога, это не было смешным и первые двадцать раз, а сегодня уже перебор.

Тот, кого мой приятель назвал Гогой, громко рассмеялся и хлопнул ладонями по своим обнажённым бедрам.

– Не скажи, – его голос искрился неразделяемым мною весельем. – А по-моему, это уморительно.

– А по-моему, ты дебил, – Соратник хмуро проследил за тем, как я пячусь к таким же, как я, перепуганным и озадаченным одиночкам. – Ёлка, ты всё не так поняла…

– Действительно, – проворчала я. – Как такая мысль мне вообще могла в голову прийти?..

Мальчишка шагнул в мою сторону, но я, выставив вперёд руку, предупредила:

– Не смей подходить, а то я… я… знаешь, что?

На жутком лице дикого человека расцвела заинтересованная улыбка, а я испугалась. Потому что никак не могла придумать, что я смогу сделать, если Соратник откажется выполнить моё требование.

– Ладно, – Соратник поднял руки вверх. – Я клянусь тебе, что…

Именно этот момент Птица выбрала для того, чтобы прийти в себя и открыть глаза. И конечно же, первым, кого она увидела, был дикарь. Не стоит и говорить о том, что реакция девчонки на этого странного человека мало отличалась от моей.

– Гога! – Соратник схватился за голову.

Примерно полчаса спустя мы сидели в маленькой комнате и слушали, как за стеной с кем-то спорит Соратник. То есть, конечно, все слушали, как Соратник орет на кого-то, а этот кто-то отвечает не менее темпераментно и для кого-то непонятно. И ключевыми здесь являются слова «для кого-то». Не для меня. Я с ужасом для себя осознала, что понимаю почти каждое чертово слово в этом гортанном музыкальном языке.

– Вы – ненормальные! – проговорил Соратник после того, как проводил меня в эту комнату. В очередной раз попытавшись наладить контакт, говоря, что всё не так, как кажется.

И вслед за этим сразу послышался звук удара, после которого кто-то проворчал:

– Совсем там от рук отбился. Ты как с отцом разговариваешь?

С отцом. Если я и раньше не хотела верить Соратнику, то после этих слов он раз и навсегда перешёл для меня в категорию предателей.

– Я? – Соратник задохнулся от возмущения. – Я отбился от рук? Батя, да это Витька же дядин Колин…

– Молчать! – рявкнул кто-то третий, и «батя» пробор мотал:

– Что сразу молчать-то? Я не прав?

– Семейные проблемы обсудим потом. Тимка, сядь и не мельтеши.

Тимка, который Тимур Соратник, либо сел, либо успокоился каким-то другим способом. И теперь его голос хоть и клокотал от ярости, но от его звучания, по крайней мере, не закладывало уши.

– Почему нарушили договоренность? – спросил в соседней комнате мой бывший приятель у своего невидимого родственника. – Решили же, что раньше Новокопска не стоит соваться, там свидетелей больше.

– Потому, – ворчливо ответили Соратнику. – С тобой забыли посоветоваться, сопляк.

Послышался звук ещё одного удара, и тот, который «батя», искренне возмутился:

– Да за что?

– А нечего мужика сопляком называть.

Минута тишины была наполнена недовольным сопением после чего «не сопляк» уточнил:

– Я совершенно серьёзен.

– Я тоже был серьёзен, когда говорил о том, что кое-кому давно пора вернуться домой, – выпалил «батя». – Дед, только руки не распускай, ладно? Не предупреждал ли я? Ты сам учил, что отец всегда должен держать своё слово. Кроме того, Зверь мне обещал четверых, четверых я и взял.

Наверное, после того, как стало понятно, что в этом заговоре участвовал ещё и Зверь, я побледнела или вскрикнула. Или, может, ещё как-то привлекла внимание своих сокамерников, но Птица, которая уже и так смотрела на меня подозрительно, вдруг выдохнула и, ткнув пальцем в мою сторону, категоричным тоном выпалила:

– Ты понимаешь, о чём они говорят!

– Т-ш-ш! – зашипела я на неё, призывая к тишине, потому что прямо в этот момент «батя» произнёс:

– Мне нет дела до ваших планов. Девчонка ошивалась в Центре управления. Северный кордон – её работа, не иначе. Ты сам знаешь, нам сейчас новая война не нужна. А оставить мерзавку безнаказанной…

– Вы не воюете с детьми, – напомнил Соратник.

– Наше правило на предателей не распространяется, – сухо ответил «дед».

– Хорошо. Пусть, ничего не имею против, в принципе, – Соратник издал долгий протяжный звук и несмело спросил:

– А вторая девушка? На вторую у нас… планы.

Я зажала рот рукой.

– Что? – прошептала Птица.

– Они думают, что я виновата в падении северного кордона, – прошептала я, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

– Да? – проговорили одновременно Ватрушка – тот самый булочный одиночка – и Молчун, с которым мы познакомились, как только за Соратником закрылась дверь.

– Не может быть, – ахнула Птица.

Я отвлеклась от разговора за стеной, чтобы объяснить:

– Ты же помнишь, я с документацией в Центре управления работала, вот они и решили…

Я замолчала на полуслове, смущённая внезапной мыслью. Ладно, то, что у диких шпионы по всему Яхону – это уже не новость, но какое им дело до северного кордона? Как их коснётся падение этого пограничного пункта?

– Что? Что ещё? – нетерпеливо поторопила Птица.

– Ничего, – я раздосадованно махнула рукой. – Обсуждают, как поступят с тобой. Соратник говорит, что ты нужна сейчас Фамилии… Типа, ты тёмная лошадка и вообще… Мне сложно перевести это слово… Что-то промежуточное между бабочкой и цветком…

Молчун вдруг выпрямился и решительно ударил кулаком по раскрытой ладони:

– Бабочки, цветы… Бежать надо, вот что я вам скажу. Как только дверь откроют – схватить гадёныша, нож ему к горлу… И пусть выводит нас отсюда.

– А нож где возьмёшь? – спросила Птица.

– А вот он, – Молчун расплылся в улыбке и вытащил из воротника своей куртки короткое, но очень острое по виду шило.

– Нож – это хорошо, – Ватрушка кивнул. – Это даже очень-очень хорошо… Но куда бежать? Далеко ты по сугробам упрыгаешь?

– Угоним фоб, – немедленно предложила Птица. – Один у них точно есть, нас на нём привезли… В Транспортном корпусе на таком мобильные платформы осваивают. Я бы справилась.

После этих слов все трое посмотрели на меня, словно за мной было решающее слово.

– Мне не очень нравится эта идея, – призналась я.

Кроме того, квадратная монетка на чёрном шнурке греется под одеждой, о чём я не собираюсь вам сообщать. А интуиция вообще вопит, словно бешеный мозгоед, требуя сидеть на месте и не дёргаться.

– Давайте не будем торопиться. Надо всё-таки разобраться в том, что здесь…

– Да что мы её слушаем? – вспылила Птица. – Она же предательница. Надо её с собой забрать и сдать Службе безопасности, там знают, что с такими делать.

– Это мысль… – пробормотал Молчун и посмотрел на меня нехорошим взглядом.

Мне стало дурно.

– Неправда, – сказала я обиженно и испуганно. – Я не предательница. Они ошибаются, разве вы не видите?

За всеми этими спорами я, мало того, что пропустила конец разговора за стеной, так ещё и не заметила, что сам разговор как-то вдруг закончился, а дверная ручка медленно опускается.

– Время вышло! – оскалилась Птица и, выхватив у Молчуна шило, рванула к выходу.

Не знаю, почему я винила себя за то, что произошло дальше. Моей вины в этом не было. Не я кинулась с ножом на вошедшего. Не я полоснула по чёрному сильному телу. Не я приставила Соратнику нож к горлу и под крики толпы пробивалась к фобу. Я вообще не делала ничего. Не могла. Меня плотным захватом держал Молчун, радостно бормоча при этом, что уж теперь-то его обязательно возьмут в Фамилию, а дырки пусть другими затыкают.

Ничего из этого я не делала. Испугалась очень сильно – это правда, но… но совесть грызла мои внутренности нестерпимо и болезненно. Намекая мне на то, что надо было рассказать о маячке сразу, а не тогда, когда стало уже поздно.

Я в самом деле не понимаю, как трое подростков, самому старшему из которых было не более шестнадцати лет, смогли захватить двух заложников – меня и Соратника – и прорваться к фобу. Не последнюю роль в этом деле, полагаю, сыграло то, что у горла Соратника все время находилось шило Птицы. Девчонка скалилась на окружающих и ни у кого, даже у меня, не возникло сомнений в том, что она не раздумывая воспользуется своим оружием.

А может быть, всё дело было в том, что парень крикнул на чужом языке:

– Не стреляйте! Не смейте стрелять! Во имя неба, неужели вы не видите!? – не знаю, что уж они там должны были увидеть, но в нас действительно никто не выстрелил. Хотя толпа продолжала плотным медленным кольцом двигаться за нами. Соратник не сводил с меня тёмного взгляда и быстро-быстро говорил, не обращая внимания на впивающееся в кожу шило:

– Ёлка, пожалуйста, не дай ей пересечь границу. Делай, что хочешь, хоть выпрыгни из фоба… – от страха ли, на нервной ли почве, но мальчишка по-прежнему использовал чужой язык.

– Заткнись, – раздражённо прошипела Птица, злясь из-за того, что не понимает о чём кричит Соратник.

– Монета у тебя? – спросил он, никак не реагируя на угрозу. А из-под ножа тем временем вытекла тонкая струйка крови. Он бессмертный или просто сумасшедший?

– У меня, – ответила я хрипло и, прокашлявшись, повторила громче:

– Она у меня.

Толпа громко и слаженно ахнула, отшатнувшись назад дружной разноцветной волной. И в наступившей тишине я вдруг услышала, как сдавленно вскрикнув, заплакала женщина, а Соратник рассмеялся.

– Север найдет, – пообещал мальчишка, продолжая улыбаться.

– Я. Сказала. Заткнись! – Птица взвизгнула и вонзила в основание тонкой шеи своё оружие. Раз. Второй и третий. Словно точку поставила после каждого слова.

А я испуганно смотрела, как чёрные глаза расширяются в изумлении и прячутся от меня под тяжёлыми веками. Навсегда.

– Зачем ты это сделала? – закричал Молчун, когда мы были уже внутри фоба. Птица, убрав перегородку, устроилась за пультом управления.

– Тебя забыла спросить, – буркнула она в ответ, и фоб стал набирать высоту. – О чём он тебе говорил там, бледная немочь?

Вопрос был явно адресован мне, но у меня перед глазами всё ещё стояла залитая кровью шея Соратника, и отвечать я была не способна. Птица же, не глядя в мою сторону, колдовала над пультом, отсылая в ночное небо сообщения и команды. И я понимала, что связывается она не с Корпусом и не со Службой безопасности.

– Куда мы летим? – спросил Ватрушка. – Ты знаешь координаты Корпуса?

– Знаю, – не моргнув глазом, соврала девчонка. – Не бойся. Скоро дома будем! – и рассмеялась счастливым смехом, щёлкнула по какому-то очередному тумблеру и, выдохнув громко, отвернулась от компьютера, сосредоточив своё внимание на мне.

– А теперь подробно, быстро и не раздумывая: откуда ты знаешь язык диких?

Я даже не обиделась, я пыталась привыкнуть к мысли о том, что мы бросили мёртвого Соратника в Поселке диких. Птица сложила руки на груди и предупредила:

– Советую не врать и поторопиться. Поняла?

– Поняла, – я оттолкнулась от стены и шагнула к девчонке. – Я всё скажу.

– И без фокусов!

– Какие фокусы? – я улыбнулась ей дрожащими от страха губами. – Я не из фокусников. Информация просто несколько интимного характера. Я подумала, что ты не захочешь, чтобы об этом узнал кто-то ещё.

Она и в самом деле не захотела, а я выяснила, что для того, чтобы убить человека, оружие нужно не всегда. Иногда может хватить навыков, полученных на уроке борьбы.

Глава 5 Гуси-лебеди

– Гуси, гуси! – Га-га-га! – Есть хотите? – Да-да-да! – Ну, летите, раз хотите. Только волка берегитесь! Серый волк под горой Не пропустит вас домой!

– Бывает такое, что человека ударили ножом в горло, а он остался жив?

Северов переглянулся со Зверем и осторожно заметил:

– С некоторыми и не такое случалось. И ничего… выжили… Оля, ты сейчас про Соратника говоришь?

– Наверное, хорошо, что он там остался, – пробормотала я. Это были первые мои слова после истерики, которую я устроила Северу, когда он меня нашёл. Поэтому обращался он со мной, как с хрустальной вазой, боясь даже дышать в мою сторону, не то что задавать вопросы о том, что случилось.

– Он остался… у диких? – спросил Зверь и облегченно выдохнул.

Они не дикие. Дикие, скорее, мы. Последние три дня меня в этом убедили.

– Давно ты знал? – я посмотрела Северу в глаза, а он не отвел взгляда. – И как я должна к этому относиться?

Мы сидели в углу большого спортивного зала, выделенного мэрией Новокопска для беженцев с Северного кордона, и ждали платформу из Корпуса.

– Что мне думать, Арсений Северов? – странно, но я совершенно не была напугана. Мне, если честно, было совершенно всё равно. Даже если бы парень вдруг решил, что я знаю слишком много и лишнего свидетеля необходимо убрать. – Мне безмерно льстит, что ты бросил все свои дела ради того, чтобы найти меня. Но меня пугает то, что вы все связаны с теми людьми.

Север открыл рот, чтобы что-то произнести, но я подняла руку в предостерегающем жесте.

– Когда ты говорил про то, что одиночками затыкают дырки – ты это имел в виду? Это что, какая-то проклятая работорговля? Четыре человеческих жизни в обмен на что?

– Всё не так… – проворчал Зверь.

– Всё именно так, – огрызнулась я. – Я пока ещё в своём уме.

Ладно, маленькая оговорка, о которой моим собеседникам не стоит знать. Я, определённо, была слегка не в своём уме, когда сделала изначально неверные выводы насчёт того, кого дикие винят в падении северного кордона. Но мою легкую невменяемость легко можно списать на шок от произошедшего накануне. Что же касается остального…

– Я прекрасно слышала, как тот мужик сказал Соратнику, что Зверь обещал им четверых, вот они четверых и взяли.

– Они что же, обсуждали это при тебе? – Север изумлённо приподнял брови.

– Почти… Неважно… – нет сил думать о том, почему я понимала, о чём тогда за стеной говорил Соратник и его семья. Боюсь представить, откуда в моей памяти взялся этот скрытый резерв.

В голове снова взвизгнула не отпускающая уже несколько дней боль, и я уже привычным жестом попробовала запихнуть её поглубже, прижав холодные пальцы к вискам.

– Оля, тебе плохо?

Столько заботы в голосе.

– С чего бы? – не открывая глаз, ответила я. – За последние три дня столько всего произошло. Я почти приняла участие в постановочном бою, который условно дикие люди провели с условно самоубийцами из Детского корпуса, чтобы похитить четверых человек. Я узнала, что окружающие меня люди ведут двойную жизнь…

Совесть жалобно всхлипнула после этих моих слов, намекая, что цесаревне должно быть стыдно, что у цесаревны у самой не один скелет спрятан в шкафу. Но стыдно не было ни капли.

– Плохо ли мне? Точно не из-за того, что у меня открылись пугающие способности. Не из-за того, что на моих глазах убили человека, которого я считала своим другом. И эта смерть послужила толчком к тому, что я и сама едва не стала убийцей. Фоб, в котором мы летели, был сбит направленным ударом со стороны Яхона, хотя на нём были наши опознавательные знаки.

Я замолчала, переводя дыхание и думая о том, что если бы тот снаряд не попал в нас, моё «едва» трансформировалось бы в «уже». Маленькие человечки в моей голове стучали маленькими молоточками по моим усохшим мозгам, заставляя меня вспоминать снова и снова, как я лежу на полу фоба, а к моей груди прижимаются лопатки Птицы. Мои руки на её шее. Она дёргается и безжалостно раздирает ногтями кожу на моих предплечьях, но я терплю, зажмурившись, и вслушиваюсь в хрип. Жуткий хрип, который прорывается даже сквозь стук маленьких молоточков в моей голове. А затем мир перевернулся с ног на голову, нас закружило и затрясло, болтая по фобу, как кусочки фруктов в блендере.

Нет, это не то, о чём хочется вспоминать и рассказывать. И моя аудитория, видимо, это понимала. Они не подгоняли и не перебивали. Молчали выжидательно и сочувствующе.

– Мы были вынуждены всё время двигаться, а трёхдневная прогулка по снежной пустыне – это не тот опыт, о котором я могла когда-либо мечтать. Из еды у нас была одна шоколадка и семь штук овсяного печенья на двоих. Мы постоянно прятались. Знаете, как сложно спрятаться, когда на тебе чёрная одежда, а на километры вокруг нет ничего кроме ослепительного снега? Я больше часа пролежала, зарывшись в снег так, что снаружи был только мой нос, потому что ваша выжившая из ума Птица оказалась шпионкой сикров.

Эти воспоминания были болезненно свежи. Тело до сих пор ломило при воспоминании о холоде и леденящем страхе. «А что, если я замёрзну насмерть ещё до того, как идущие по следу от места крушения фоба ищейки уйдут. Что, если я окажусь спрятанной под этой тонкой коркой льда на долгие-долгие годы?» Неожиданно показалось, что под чьей-то ногой снова заскрипел снег… Я хмурым взглядом окинула полутемный спортзал и обхватила себя руками, продолжая:

– Плохо ли мне? Нет, мне не плохо. Мне недостаточно плохо, вот что я скажу. Недостаточно плохо для того, кто выжил за счёт чужой смерти. Слишком много желания жить. Тогда как человек, которого я успела зачислить в свои друзья, умер только потому, что очень хотел попасть в твою Фамилию, Север… А ведь я просила его не соваться…

Глупо было надеяться на то, что мы сможем прятаться от следопытов долго. В конце концов, Ватрушка сказал, что даже загнанная в угол крыса нападает на своего преследователя. А он никогда не был крысой.

– Я либо умру, либо перестану быть одиночкой, – поклялся мальчишка. – Мной больше никто и никогда не станет затыкать дырки, Ёлка. Веришь?

Ему я верила, в отличие от своих глаз. Потому что мои глаза, когда преследователи подошли к нам на расстояние выстрела, сказали мне о том, что всё это время по нашему следу шли не сикры, а лучшие из команды Палача. Цезарь. Не передать словами, что я почувствовала в тот момент. Невероятное количество мыслей и предположений хлынуло в мой скованный морозом мозг.

– Это и вправду она! – выкрикнул один из тех людей, который просто не мог меня не узнать. – Не стрелять!

На истерику не было времени. На страх не осталось места. Приказ не стрелять не распространялся на Ватрушку. У него была моя ракетница, один патрон в собственном оружии и голые руки для третьего из оставшихся в живых.

В Детском корпусе действительно хорошо учат убивать…

– Пообещай, что не умрёшь, ладно? – попросил Ватрушка окровавленными губами и добавил: – Ты так на неё похожа… Ёлка?

Он смотрел прямо на меня и, совершенно очевидно, не видел.

– Ёлка?

– Я здесь, здесь… – слёзы смешались с кровью на моём лице.

– У меня дома на стене висела твоя фотография, – шептал мальчишка. – Но в реальности ты намного лучше. Тебе идёт быть живой.

Я старалась не плакать громко и не смотреть в сторону трёх ищейских трупов. Я вгрызалась зубами в костяшки своих пальцев, чтобы немного прийти в себя, и неустанно уговаривала Ватрушку не оставлять меня там одну…

И снова это всё не то, о чём я могу кому-то рассказать. По крайней мере, не сейчас.

– Я клянусь, все эти дни меня грела одна-единственная мысль, – продолжила я в абсолютной тишине. – Я думала о том, что хочу спросить у тебя, Север, какое отношение ты имеешь ко всему этому. И ещё очень хочу посмотреть тебе в глаза, когда ты станешь лгать, что всё не так, как мне кажется.

– Я не стану лгать, – парень упорно отказывался стыдливо краснеть или прятать свои бесстыжие глаза.

– Север, – словно предостерегая от излишней разговорчивости, шепнул Зверь.

– Молчи и не лезь. А лучше уйди отсюда, – впервые на моей памяти кто-то кроме меня проигнорировал приказ Арсения Северова. – Если ты хочешь услышать эту фразу, то я скажу: всё действительно не так, – он скользнул рас строенным взглядом по моим губам, которые искривила горькая усмешка. – Мы не продаём одиночек в рабство, а о том, что Птица работает… работала на сикров, я впервые услышал от тебя. Только что. Причём, для меня осталось загадкой, как ты пришла к таким выводам… Что же касается всего остального… – Северов наклонился ко мне и, почти касаясь своим носом кончика моего, негромко проговорил: – Что, если я попрошу тебя просто поверить мне на слово? Что, если я скажу, что не могу сейчас рассказать тебе всего?

Я почувствовала, как защипало в носу. Откровенно говоря, я не была готова к такому ответу. И почему, спрашивается, я наивно верила, что получу ответы на свои вопросы? Годы жизни в Башне Одиночества – не то, что могло научить меня разбираться в людях.

– Не в этот раз, – я отодвинулась от парня. – Прости, но мне нужны доказательства. Ты для меня ничего не значишь, совершенно чужой человек. Скажи, почему я должна верить тебе на слово?

Брови над переносицей Севера сошлись в гневно изогнутую линию, а затем парень выдохнул:

– А ты сама?

– Что?

– Ты сама болеешь той же болезнью. Ты требуешь от меня ответов, а сама не хочешь отвечать ни на один вопрос. Я не знаю, откуда ты появилась такая неземная. Не представляю, где жила и училась раньше? Я даже не знаю, как тебя на самом деле зовут! Почему я должен тебе верить? Баш на баш. Не хочешь рассказать о себе?

Я покачала головой.

– Вот видишь, – Северов ухмыльнулся, скопировав мою недавнюю кривую улыбку. – Что и требовалось доказать.

– Что?

– Ты хочешь, чтобы я открыл тебе свои тайны. Чтобы я доверил тебе жизни сотен людей, но при этом сама не желаешь ничего рассказывать о себе, – прошипел Север и обвиняющим жестом указал на меня. – Откуда я знаю, что могу тебе доверять? Где гарантия, что ты умеешь хранить секреты? Почему я вообще должен отвечать на твои вопросы?

Вместо того, чтобы объяснить мне всё или хотя бы частично рассказать о том, что происходит, Северов только что перевел стрелки с себя на меня. Внутренняя волна протеста поднялась, заставляя гневно забиться сердце и запечатывая мой рот семью печатями. Он требует объяснений, которые я не могу ему дать.

Это замкнутый круг.

Я вдруг почувствовала себя самым уставшим на планете человеком. Молча растянулась на служившем мне постелью мате и, отвернувшись от трёх пар встревоженных глаз, произнесла:

– Все ясно.

– Ёлка, – Берёза погладила моё плечо.

– Уйди. Уйдите все. К чёрту, вместе с вашими тайнами. Я хочу остаться одна, – натянула одеяло на голову и закрыла глаза.

– Я могу тебе сказать только одно, – ворвался в мои мысли голос Севера. – Мы никому не желали зла. Веришь?

Я не ответила. Даже не шевельнулась, чтобы дать понять, что он был мною услышан.

– Всё с самого начала пошло неправильно. Никто не должен был пострадать…

Тяжёлая рука опустилась на моё плечо, и я непроизвольно напряглась.

– Попросила же!

Тяжёлый вздох, после чего меня, наконец оставили наедине с моими мыслями и обидами. Ну, по крайней мере, на какое-то время.

Я вслушивалась в свои тревожные мысли, стараясь отогнать неприятные воспоминания. Надеясь выкинуть из звенящей от боли головы вообще все мысли, но стоило мне только смежить веки, как перед глазами немедленно вспыхивала одна из кроваво-красочных картинок. Безопасность спортивного зала отступала на второй план, а вперёд выдвигалась паника. Я снова оказывалась в крутящемся в бессмысленной агонии фобе. Крики, скрежет металла, кровь на моих руках и удивлённый всхлип Птицы:

– За что?

Девчонка недоверчиво и испуганно смотрела на мигающий монитор пульта управления и её последние слова не были обращены ко мне.

– Ты… виновата… – выдавила она из себя, прежде чем куском металла ей снесло полголовы.

Наверное, я закричала, компенсируя своё молчание в момент смерти девчонки. Закричала и проснулась от собственного вопля. Слепыми глазами посверлила какое-то время высокий потолок спортивного зала и, вытерев сухие щёки перевернулась на бок, чтобы уже спустя мгновение провалиться по пояс в снежную яму, наполненную ледяной водой.

– Держу! Я держу тебя! – рычал Ватрушка, а я царапала его руки ногтями, ничего не слыша и не видя вокруг. Боясь, что он меня отпустит, и я закончу свою жизнь на дне засыпанного снегом озера.

На этот раз я не кричала, я очнулась от дрожи и жуткого холода, хотя, как подсказывала мне память, в зале было довольно тепло, да и одеяло плотным коконом охватило моё тело.

– Ох, – выдохнула я, понимая, что собственные кошмары не позволят мне заснуть этой ночью. Темнота и одиночество откровенно угнетали, а собственные мысли пугали настолько, что мне казалось, я не доживу даже до утра. Я уже подумывала о том, чтобы потихоньку встать и выбраться из спортивного зала на улицу, когда за моей спиной раздался шорох, сообщающий о том, что не мне одной сегодня не спится. А затем рядом со мной на мат опустилось тяжёлое тело, и кто-то лёгким ласкающим движением провёл от моей шеи до кончиков пальцев и, сжав мою ладонь, вежливо поинтересовался:

– Бессонница?

Я напряглась, раздумывая, стоит ли мне прогнать незваного гостя или поблагодарить за то, что он своим присутствием избавляет меня от ночных страхов. Лучшим ответом в этой ситуации я посчитала молчание.

– А хочешь, сказку расскажу? – прошептал голос а рука, удерживающая в плену мою кисть, не позволила мне оглянуться. Как будто мне было недостаточно голоса, чтобы узнать того, кто решил составить мне компанию этой ночью.

– Сказку? – я слепо улыбнулась темноте, вспоминая, как часто я произносила эту фразу в своей прошлой жизни. – О прекрасных принцессах и злобных драконах?

– Я мог бы рассказать тебе что-нибудь о прекрасной принцессе, которая влюбилась в ужасного дракона, например, – согласились за моей спиной, – Но эту историю ты, наверное, уже знаешь…

– Прекрасные принцессы, как правило, влюбляются в отважных рыцарей, – исправила я.

– Вот видишь, я совсем ничего не понимаю в принцессах. Да и рыцарь из меня… – он тихонько рассмеялся, обжигая моё ухо близким дыханием. – Зато мою сказку тебе точно не приходилось слышать ранее… Рассказать?

– Да, – я кивнула и почувствовала, как длинные пальцы обхватили моё запястье, потирая место, под которым прятался беспокойный пульс.

– Ну, слушай, маленькая колибри. И не говори, что не слышала. За высокими горами, за широкими реками, посреди мрачного дикого леса жил-был дикий-предикий человек. По утрам на маленькой кухне он варил чёрный, как дёготь, кофе и в синей фарфоровой чашечке носил его в светлую спальню, где в широкой кровати спала его прекрасная дикая жена. Их маленький дикий сын почти каждое утро врывался в родительскую опочивальню, дико крича о том, что он страшный пират и требовал громким голосом отдать ему на выбор кошелёк или жизнь…

Голос замолчал, подбирая слова, а я поняла, что ни при каких условиях не хочу слушать продолжение сказки.

– Рассказывать дальше?

– Да, – прошептала я, проклиная себя за бесхребетность.

– «Кошелёк или жизнь!» – кричал маленький дикий мальчик и уточнял, чтобы ни у кого не возникло сомнений, нещадно картавя и веселя своих диких родителей: «Я разбойник с большой дороги, страшный и кошмарный Рыхг!» Дикий мальчик был слишком мал и слишком дик, чтобы знать о том, что страшные разбойники с большой дороги на самом деле не оповещают заранее о своих намерениях. Они приходят незваными, когда солнце лишь планирует подняться над лесом. Врываются в дом, всё круша на своём пути, вламываются в родительскую спальню и, схватив за волосы дикую маму дикого мальчика…

– Не надо! – выдохнула я. – Пожалуйста, это…

– Думаешь, это не та история, которая поможет тебе избавиться от кошмаров, да, маленькая птичка? – я спиной чувствовала, как тяжело стучит сердце парня, а он всё поглаживал мой беснующийся пульс. – Я знаю, что не поможет, – парень вздохнул с сожалением. – Но нехорошо оставлять историю недосказанной, ведь так?

– Так…

Тёплые пальцы оставили моё запястье и, прокравшись вверх по моей руке, затаились у кромки волос, за ухом.

– Когда страшные разбойники уходили из разграбленного дома, дикий мальчик выскочил на них, размахивая своим деревянным мечом. Он не требовал кошелёк, он вообще ничего не сказал, мечтая лишь об одном: пронзить чёрное сердце того, кто заставил плакать его мать. «Каков зверёныш!» – восхитился один из разбойников и без труда схватил мальчишку за шиворот. «Убей его!» – брезгливо посоветовал второй, вытирая окровавленный нож о мёртвое тело дикого папы. «Ещё чего! – возмутился первый. – Зачем портить такой ценный трофей. Живым он принесёт гораздо больше пользы…» Убийцы думали, что дикий мальчик был слишком мал, чтобы запомнить лица своих обидчиков, но он запомнил. Они думали, что он не сможет долго держать в своей памяти воспоминания о двух диких людях, которые называли себя папой и мамой, но он держал. Каждое утро, много недель подряд он просыпался, мечтая об аромате чёрного, как дёготь, кофе. Выходил на улицу и заглядывал в лицо каждому встречному, надеясь найти светлые глаза своего врага. Одна мысль грела его и не давала умереть: рано или поздно разбойник с большой дороги приедет сюда, в это страшное место, где мальчик жил теперь вместе с другими детьми. Он приедет, потому что разбойники кормили маленькими мальчиками своих страшных драконов.

Я поняла, что не могу больше лежать безучастно и, не без труда преодолев сопротивление удерживающей меня руки, повернулась на другой бок, чтобы заглянуть в темноту Северовских глаз.

– Не поняла метафору про драконов, – растерянно призналась я. – Драконов не существует.

– Не в придуманных историях, – Север растянул губы в натянутой улыбке. – Это же только сказка на ночь для девочки, которая не может уснуть. Не нужно искать скрытый смысл в моих словах… Прости, – парень выдохнул, по-прежнему кривя губы в странной ухмылочке, – по-моему, я пьян.

Я рассматривала его лицо молча, настойчиво, недовольно, пока он не сдался, протяжно выдохнув. Не прижался лбом к моему плечу, не заговорил снова, уже не пытаясь делать вид, что всё это только дурацкая сказочка:

– Не забывай о том, что маленький мальчик был диким мальчиком. А фобы, платформенные или мобильные, не видел даже на картинках. Поэтому не стоит удивляться, что они казались ему страшными драконами, пожирающими маленьких детей.

– Почему пожирающими? – снова не поняла я.

– Потому что ни один из малышей после полёта не возвращался, – прошептал Север. – Дикие люди очень быстро научились побеждать в этой навязанной им войне. Надо было просто убить дракона, пока он в небе, не дать ему приземлиться.

– Не понимаю, – повторила я.

– Молчи и слушай, птичка, – в голосе Севера явно послышалось недовольство, и я испугалась, что он вообще больше ничего не скажет. – Я и так уже жалею, что начал этот разговор… А всё Зверь со своей заначкой. Ну её к черту, эту сказку, что-то я вдруг стал туго соображать… На чём я остановился?

– На драконах, – тихонько ответила я.

– Да… Знаешь, птичка, дикие всегда в жизни больше всего ценили и ценят жизнь. Единственный бог, в которого они когда-либо верили и верят – это бессмертие. Именно поэтому они никогда не воюют с детьми. Свои ли, чужие – им, в принципе, всё равно. Тогда разбойники использовали только диких. Поэтому мальчика и оставили в живых.

Сумбурный и не вполне трезвый рассказ парня рождал во мне миллионы вопросов, которые я с трудом удерживала в себе.

– Когда дикая война ещё только-только начинала набирать обороты, разбойники с большой дороги придумали привязывать к животу своих драконов маленьких дикарей, уверенные, что эта мера предосторожности позволит им долететь до точки назначения и при этом…

Я всхлипнула.

– Ты что, плачешь? – Северов удивлённо замолчал и недоверчиво посмотрел на меня. – Оля, Ты чего? Корпус всегда был в авангарде, ты же знала… Мы просто щит, который научился выживать…

Локтем закрылась от него, мечтая выжечь из своего мозга картинку, на которой маленького Арсения Северова привязывали к днищу платформенного фоба. Я прекрасно поняла, почему именно к днищу: потому что непосредственно там находилось единственное действительно уязвимое место этого транспортного средства. Прямо там, под крышкой, которой закрывался бак с топливом. Я поняла, почему в этих целях использовались маленькие дети: потому что большой там бы не поместился, его элементарно размазало бы по рельсам. А ещё я подумала: неужели именно с этой целью страховочный корпус делался прозрачным.

– Оля? Чёрт… – по-моему, Северов расстроился. – Я не этого добивался…

А чего? Чего он мог добиться своей дикой историей? Моя богатая фантазия услужливо подкинула мне ещё одну красочную картинку: словно я стою на земле, задрав голову, и наблюдаю за тем, как надо мной, пульсируя цветной линией, проявляется платформа, а между ней и фобом виднеется искажённое от ужаса, заплаканное маленькое лицо.

– Мне так жа-а-аль!..

Его жаль, его растерзанного детства, его родителей, других детей, которых постигла та же участь. Жаль тех малышей, чьи маленькие сердца не выдержали ужаса такого полета.

– Я не… не знала…

– Чего ты не знала, Оленька? – голос растерянный и испуганный. Непоколебимый и самоуверенный Северов, судя по всему, просто не знал, что делать с плачущей девчонкой.

– Не знала, что он… что он так… что он такая сво-олочь.

– Кто? – парень погладил моё плечо.

– С-са… – я вдруг замерла, поняв, что едва не оговорилась, назвав Цезаря домашним именем.

Впрочем, меня можно понять. Я была глубоко шокирована. До дна души иссушена стыдом. Пока меня растили, словно тепличный цветок, я лелеяла свои обиды в Башне Одиночества и по-детски психовала из-за каждого Сашкиного «нельзя». Пока я думала, что мои беды и несчастья – самые горькие в мире, здесь умирали дети. И как бы глупо это ни звучало, я чувствовала себя виноватой перед ними. А ещё мне подумалось, что Северов сразу же изменит своё отношение ко мне, как только узнает, что Сашка мой брат. И точно никогда уже не посмотрит на меня горящим чёрным взглядом.

– Сам знаешь, кто, – я довольно быстро нашла выход из положения. – Цезарь. Я не знала, что он делал с вами такое.

Мне на миг показалось, что в глазах Северова мелькнуло сожаление, словно он ожидал от меня какого-то другого ответа. А потом его губы изогнулись в снисходительной улыбке, и парень произнёс:

– Ну, если быть до конца откровенным, то к тому времени, когда Цезарь появился в Детском корпусе, маленький дикий мальчик в низу фоба уже не умещался.

– А?

– Я говорю, что Цезарь может и скотина, кто спорит? И да, он в некотором роде унаследовал методы борьбы с дикими, но малышей к днищу фобов он всё-таки никогда не привязывал.

– Нет?

– Нет. Но это не мешает ему быть сволочью во всем остальном. Хотя, знаешь, сразу он показался мне нормальным.

– Ты был здесь уже тогда? – ужаснулась я. – Уже тогда, когда он поднял воробьиные стяги? Ты всё это помнишь?

– Был, – он согласился легко и быстро. – Помню.

И снова странно посмотрел на меня. Какой-то вечер странных взглядов просто.

– Бедный… – я не смогла удержаться от того, чтобы провести рукой по Северовской щеке. – Столько лет здесь… Как ты выжил?

Северов обхватил пальцами моё запястье и поцеловал центр ладони:

– Это ты скажи мне, – негромко произнёс парень. – Ты скажи, как тебе удалось выжить? Когда я нашёл тебя там, замерзающую и всю в крови…

Я громко вздохнула, не желая вспоминать, а он обхватил ладонями моё лицо и недоверчиво произнёс:

– Одна царапина, – провёл пальцем по розовому шраму от уголка правого глаза до мочки уха, который я обнаружила, когда пришла в себя. Я опустила веки, не в силах видеть его взволнованное лицо. Зная, что всё равно не смогу ничего рассказать об этой «царапине».

– Прости. Я не должен был снова поднимать эту тему. Виноват. Я эгоистичное чудовище, ты верно угадала.

– Север!..

– Подожди. Я знаю, если бы не Зверь со своей заначкой, я вряд ли бы пришёл к тебе с этой уже поросшей мхом историей. Наверное, нужно было подождать, пока мы вернёмся в Корпус. Или пока твои воспоминания не будут причинять такую острую боль… Но я и в самом деле эгоист. Мне нужно, чтобы ты доверяла мне немного больше, чем просто незнакомцу, – он втянул воздух сквозь зубы и крепче прижал меня к себе. – Мне казалось, что стадию «никто» и «совершенно чужой человек» наши отношения уже миновали.

Я благоразумно промолчала, прислушиваясь к себе. Нашли ли во мне отклик его слова? Действительно ли мы миновали станцию «чужие люди»? И есть ли эти отношения, о которых он говорит, либо это просто желание с его стороны и не пойми что – с моей?

– Надеюсь, на часть твоих вопросов я ответил?

Я неуверенно кивнула. Парень выдохнул и ощутимо расслабился.

– Я только не понимаю, что ты делаешь в Корпусе. Не похоже, что тебя здесь удерживают силой…

– Не удерживают. Свой двадцать первый день рождения я уже отпраздновал.

– Тогда… – я растерялась. – Я не понимаю, почему тебе до сих пор не указали на дверь.

– На этот и другие твои вопросы я с радостью отвечу тогда, когда ты будешь готова не только слушать, но и говорить. Расскажешь о себе?

– Север… – как же мне не хотелось, чтобы в моём голосе не звучали эти нотки сожаления, но они были отчетливо слышны. Я не была готова открыть парню свои тайны, даже в обмен на печальную историю его детства.

– Не расскажешь, – понял он и расстроенно нахмурился.

– Нет.

Я думала, он будет настаивать или разозлится. А он, если судить по поджатым губам и сузившимся глазам, просто обиделся, хмуро предложив:

– Тогда давай спать, – и уверенно, по-хозяйски, жестом, не терпящим возражений, натянул на наши плечи одеяло, а затем положил свою руку на мою талию и опустил веки.

Я какое-то время размышляла над тем, хочу ли я, чтобы он спал рядом со мной. Затем попыталась убедить себя, что его присутствие под моим одеялом спасёт меня от ночной тьмы и холода, а возможно, и от кошмаров. Проиграла в борьбе с самой собой, махнула рукой на все противоречия и решила пойти на одну маленькую уступку. В конце концов, он же рассказал мне о себе. И, вспоминая о том, как Север возмущался, говоря что даже не знает моего настоящего имени, прошептала уверенная, что он ещё не спит:

– Меня на самом деле зовут Ольга.

– Я знаю, – улыбнулся он в ответ, обезоруживая и завораживая меня тем, как его пальцы скользят по моему позвоночнику, вырисовывая какие-то незамысловатые иерог лифы. – Спи.

Вздохнул и, кажется, на самом деле уснул. Мне же не спалось. Я рассматривала его лицо, размышляя о том, что у Северова ситуация гораздо хуже моей. Я никогда и нигде не чувствовала себя на своём месте. Я задыхалась от Сашкиной заботы, ненавидела Башню, которая двенадцать лет была моим домом. На самом деле у меня в жизни не было места, где бы я себя чувствовала уютно и спокойно. Места, которое я смело могла бы назвать своим домом. А у Арсения Северова всё это было в прошлом и, очевидно, кому-то он был нужен там, в диких землях. Где-то там у него мог бы быть собственный дом, до потолка заполненный солнцем и счастьем… Я вспомнила, как переругивался Соратник со своим отцом и дедом. Подумала о том, сколько горя вошло в жизни этих людей по моей вине. И поняла, что сейчас снова заплачу.

– Не думай, – Северов медленно открыл глаза. По всей вероятности, он и не думал спать, а просто тихо лежал рядом, считая удары моего сердца и бессовестно подслушивая мысли.

– Выбрось всё из головы. Боль отступит, дай себе время.

Время. Я подумала о людях Палача, что остались лежать посреди снежной пустыни, и зажмурилась. Есть ли у меня время? Может, Цезарь уже знает, где меня искать?..

Глава 6 Дочки-матери

Дочки-матери – детская ролевая игра, имитирующая взрослую семейную жизнь.

Возвращение в Корпус прошло тихо. Я не была до конца уверена, но, по-моему, нашего отсутствия вообще никто не заметил. Возможно, для тех, кому «посчастливилось» работать в поле, это было нормой. Не знаю. Возможно, самоубийцы частенько воскресали из мёртвых и появлялись на территории альма-матер через несколько дней, а то и месяцев… Но Северов велел мне из-за этого не переживать, и я не думала об этом.

Хотя, говоря о том, что отсутствие четырёх человек прошло незамеченным для всех, я все-таки погорячилась. Лично моего возвращения в Корпусе ожидали, как минимум, два человека. Первый из них, маленький и светловолосый, разрыдался, стоило мне только войти в комнату. Ураганом Лёшка бросилась мне на шею и, прижавшись мокрым лицом к груди, громко зарыдала.

– Ну, ладно, ладно… – немалый опыт общения с Тенью научил меня, по крайней мере, одну вещь делать хорошо – успокаивать детей. – Испугалась? Ну, хватит…

– Лёка-а-а… Я думала, что… а ты…

Я шептала какую-то ласковую чепуху, уговаривала, что всё будет хорошо. Клялась, что ничего плохого со мной не может случиться, особенно теперь, когда меня всегда ждёт такая замечательная и самая лучшая в мире сестра. Но поток детских слёз не прекращался, а только усиливался в геометрической прогрессии после каждого моего заботливого слова.

Случись эта истерика в другой день. Не будь я в то время измотана физически и психологически, я бы конечно задумалась над этим несвойственным Лёшке поведением и поняла, что за этими слезами должно крыться что-то ещё. Но тогда мне, выхолощенной в эмоциональном плане под ноль, всё показалось почти нормальным. Тем более, что успокоиться девочке помог неожиданный гость.

В дверь коротко стукнули и, не дожидаясь ответа, в комнату вошел Котик. Скользнул взглядом по рукам, цепляющимся за мою шею, и выдохнул:

– Жива.

И это слово, произнесённое негромким голосом, словно выключило поток слёз, казавшийся до этого нескончаемым. Лёшка всхлипнула в последний раз и, вытерев ладонью нос, проговорила слегка охрипшим от рыданий голосом:

– Как хорошо, что ты вернулась! Я… Я пойду умоюсь, ладно? – и, не поднимая на Котика глаз, смущённой розовой тенью выскочила в коридор.

– Она в тебя влюблена, ты знал? – заметила я, когда за девчонкой закрылась дверь. – Только не говори ей, что я проболталась.

– Не скажу, хотя думаю, ты ошибаешься, – приятель опустился на корточки возле моей кровати и взял меня за руки. – Оль, давай помиримся, а?

Помиримся? Я прислушалась к себе, проверяя, на месте ли обида и злость, которые совершенно точно были там после его выходки. Наверное, в какой-то степени, в произошедшем была виновата и я сама. Внимательнее надо было относиться к традициям и правилам нового места. А меня жизнь ничему не учит, как видно, потому что я вдруг вспомнила слова Зверя о Доске почёта. А ещё вспомнила, что так и не нашла времени, чтобы что-то разузнать об этом. Следом за этим память услужливо предложила картинку, на которой я проснулась сегодня утром в Северовских объятиях, нескромных, но страшно притягательных. Вспомнила задумчивые взгляды Зверёныша и Берёзы и покраснела.

– Не злись, прошу! – воскликнул Котик, приняв моё смущение за злость. – Я страшно переживаю из-за того, что сделал. Прости, пожалуйста, – он прижался лицом к моим коленям, а я приподняла руки вверх, не зная толком, что делать в такой ситуации. Раздражённо закусила губу, понимая, что, очевидно, нынешний момент не самый лучший для того, чтобы спросить у парня о Доске почёта.

– Даня, прекращай!

– Не-а! – он мотнул головой, отказываясь подниматься и менять положение. – Сначала прости!

– Да я давно уже не обижаюсь, – неискренне призналась я, решив не говорить ему о том, что за все эти дни я про него даже не вспомнила ни разу.

– Правда?

– Только, прошу, не надо больше… всего этого, хорошо?

– Клянусь! – он сверкнул фиалковыми глазами и, вскочив, прижал руку к груди. – Только по твоему предварительному согласию и…

– Котик! – вскричала я. – Ты не понял! Я вообще не хочу… ты очень хороший, но нет. Мы просто друзья.

Данила помрачнел и, нахмурившись, произнес:

– Просто друзья меня не устраивают. Мне этого мало. Но я обещаю, что буду твоим другом до тех пор, пока ты не захочешь большего.

Я вздохнула, уже начиная жалеть, что так опрометчиво одарила Котика своим прощением. Потом вернулась Лёшка и, по-прежнему не глядя на нашего гостя, прокралась к своей кровати.

– Эй, мелкая, с тобой всё в порядке? – спросил парень, а моя названная сестра заалела маковым цветом и спряталась за дверцей шкафа, пискнув оттуда:

– Всё… нормально, не из-за чего волноваться.

И, пока Котик не ушёл из комнаты, Лёшка так и не выглянула из своего укрытия.

Той ночью я проснулась от крика, для разнообразия, не своего. Кричала Лёшка. Я позвала её к себе, без слов включив ночник у своей кровати и приподняв край одеяла. Она долго всхлипывала под боком, обняв меня дрожащими жаркими руками, а я тревожно прислушивалась к её горячечному дыханию и бессмысленным бесконечным извинениям.

Не знаю кто заснул раньше, я или она, но проснулись мы одновременно с будильником. Причём я чувствовала себя разбитой, а Лёшка порхала по комнате и щебетала как птичка. Ни своего кошмара, ни рыданий в моих объятиях она не помнила.

– Лёш, ничего не хочешь мне рассказать? – я запила бутерброд холодным чаем и вопросительно посмотрела на девчонку.

– Не-а, – она облизала ложку от йогурта и с независимым видом посмотрела в окно. Врать Лёшка не умела абсолютно. И я бы совершенно точно добилась бы от неё ответа, если бы в дверях нашей комнаты не появился Север.

– Привет! Позавтракали уже? – он подмигнул Лёшке и внимательно посмотрел на меня.

– Ага, – моя сестрёнка явно радовалась тому, что ей удалось избежать расспросов. Я с тоской подумала о том, что за время моего отсутствия наши финансы приказали долго жить. И позавтракать-то мы позавтракали, а вот будет ли у нас обед – это, как говорится, вопрос вопросов. Что же касается мыслей о том, как заработать – их не было. Будь она проклята, эта Книга лиц!

– Отлично! – Север довольно потёр руки. – Тогда собирайтесь, работа не ждёт!

Лёшка смешно скривила симпатичный носик, а я вполне оправданно поинтересовалась:

– Какая работа?

– Наша, – парень пожал плечами. – Или ты думала, что в наше отсутствие Колесо запускать не станут? Подождут, пока вернемся?

Я качнула головой. Если честно, я про Колесо фортуны напрочь забыла. И Северов, судя по тому, как помрачнел его взгляд и как сошлись брови над переносицей, понял, какой оборот приняли мои мысли. Он посторонился, пропуская Лёшку, затем взял меня за руку и решительно произнёс:

– Ёлка, если ты будешь оплакивать каждого погибшего, ты очень быстро сойдёшь с ума. И меня это категорически не устраивает.

Мы шли по коридору в сторону лестницы, а глава Фамилии по-прежнему не выпускал моей ладони из захвата своих пальцев.

– Можешь обругать меня жестокой и равнодушной сволочью, но не думать – это лучший выход в данной ситуации. Принять, оплакать и отпустить. Всё. Конец истории.

Я подумала о молчаливом и заботливом Соратнике. Вспомнила, как он прикладывал полотенце к израненной спине Севера, и решительно отобрала у парня свою руку. Он так же решительно поймал её обратно и мрачно произнёс:

– Мой тебе совет: не подпускай к себе людей. Смерть чужих не так больно по тебе бьет. Оля… – он неуверенно поджал губы и за стремительно опущенными веками попытался скрыть сожаление. – Оля, – повторил ласковым голосом и нежно поцеловал кончики моих пальцев, – у тебя такое большое сердце, не рви его на куски, пожалуйста.

– Я не могу, – я снова смутилась из-за его странного взгляда и из-за этого стремительного перепада его настроения. – Я просто… такая.

– Это я уже понял… – он вдруг обернулся к Лёшке и подмигнул ей снова, – Нюнечка, ты же ведь ещё не сказала своей любимой сестрёнке, где нам предстоит работать до вечера пятницы?

– Нет, – односложно ответила Лёшка и поглубже засунула руки в карманы. – Решила предоставить эту возможность тебе.

Мы с Севером удивлённо переглянулись. Он был восхищен её смелостью, а я шокирована несвойственной наглостью и явной агрессией, которая проявлялась на её лице, когда она смотрела на парня.

И это почему-то тревожило безмерно.

– Ну, мне так мне, – усмехнулся Север. – Ёлка, будем бороться с твоими страхами. Колесо отправило нас в Дом.

Сердце упало в колени и там, разбухнув, лопнуло.

– Помнишь, о чём мы говорили?

– Когда? – я посмотрела на него, как на безумного.

– Вчера ночью, – он улыбнулся так, словно прогулка в Дом для него – это такое же весёлое мероприятие, как участие в еженедельной пятничной вечеринке. – Мы говорили о доверии, да? И если я настаиваю, что переживать не из-за чего, значит, действительно, не из-за чего.

– Ты и в прошлый раз утверждал, что всё будет хорошо, – подло напомнила я, но он даже глазом не моргнул. – И ничего хорошего не вышло. Пусти! – напрасно попыталась отобрать свою руку. Наградила Севера злым взглядом, когда он улыбнулся шире, глядя на мою возню. – Так что, ты как хочешь, назначай штрафные санкции или что там у вас в вашем дурдоме ещё положено за отказ от работы, а меня в этот Дом детей и молодёжи внесут только вперёд ногами. И исключительно после того, как под горой рак свистнет.

Кто бы мог подумать, что рак свистнет уже через пятнадцать минут, и Север на этот свист не обратит ни малейшего внимания, как, впрочем, и на моё сопротивление.

Он внёс меня в здание Дома на руках. Спасибо, хоть не через центральный вход. Не знаю, выдержала бы это моя психика или нет. С момента моего появления в Корпусе и по сей день странные сны наяву с моим участием и с элементами окружающей действительности случались всё чаще и чаще.

Посмеиваясь, Север усадил меня за один из мониторов в большом компьютерном зале и прошептал, щекотно касаясь губами моего виска:

– Ну, видишь? Совсем ничего страшного. А ты боялась.

Я наградила его злобным взглядом и вытерла вспотевшие ладони о брюки.

– И что от меня требуется? – я наклонилась немного вправо в надежде отодвинуться от слишком навязчивого соседа. Он, вместо того чтобы избавить меня от своего общества, упёрся левой рукой в компьютерный стол, а правой потянулся к моему экрану, таким образом, окружив меня почти со всех сторон и просто не оставив места для побега. После чего, споро переключая сенсоры на экране, стал объяснять:

– А ничего сложного. Работа – не бей лежачего. Систематизируй данные, группируй в папки. Если будет что-то интересное – зови меня.

– Ладно.

Значит, в Корпусе самоубийц всё и в этом вопросе вывернуто наизнанку. И если всюду систематизацией данных всегда занимались Мастера Ти, то здешние традиции и Колесо Фортуны предлагали овцам пасти себя самим.

– Ладно, – он всё ещё не уходил, стоя за моей спиной и щекоча дыханием мои висок и щёку.

– Хотел что-то ещё?

– Очень, – он сокрушённо выдохнул и, наклонившись, уточнил: – Мне очень сильно не хватало тебя сегодня ночью. Мне кажется, я становлюсь абсолютно ёлкозависимым.

Ладони немедленно вспотели вновь и я спрятала их, зажав между коленей. Северов немедленно отметил коротким смешком этот жест, так громко кричащий о моей слабости. Потом отступил, устроившись за соседним столом.

– Зови, если что. Я рядом.

Мне понадобилось несколько секунд для того, чтобы привести свои мысли в порядок и сообразить, что он говорил о работе, а не о чём-то другом…

Что творится с моим организмом? То я вдруг чувствую себя в незнакомых местах так, словно уже ранее здесь бывала, то понимаю незнакомый язык, то вспыхиваю, как спичка, под взглядом чёрных глаз. Это симптомы какой-то одной болезни или я подхватила сразу несколько?

Вдох. Выдох. Вдох.

И я повернулась к монитору, оторвавшись от созерцания чужого профиля, чтобы окунуться в работу, которая на первый взгляд оказалась и вправду простой. Надо было просто разбирать записи из Книг обитателей Детского корпуса для ежедневной отправки лучших в общую Книгу Яхона. Как это работает, я знала ещё со времени своего пребывания в Башне. Не то чтобы мне приходилось когда-либо участвовать в самой сортировке информации – у Сашки бы корона свалилась, если бы он позволил своей любимой сестрёнке замарать белые ручки чёрной работой. Но присутствовать при обсуждении результатов мне приходилось.

На практике всё выглядело так.

Возьмём, к примеру, запись некоего Авы. Она ничего не сообщает, а просто показывает нам, что у Авы волосатые ноги и сорок восьмой, навскидку, размер стопы. Не знаю, чем думал Ава, когда фотографировал свои нижние конечности, и для чего он забросил эту фотографию в Книгу, но факт остается фактом. А жаль. Итак, берём конечности Авы, открываем раздел «Душа», как ни прискорбно, находим папку «Картинки», пропускаем подпапки «Котики», «Собачки» и прочую мимимятину и помещаем Авины ноги прямо в отделение «Шлак». Прости меня, Ава.

Или, например, другое сообщение, о том, что Сёма в душе дрочил на фотографию Вилки. Не уверена, что эта информация как-то обогатила мой внутренний мир: ни с Вилкой, ни, тем более, с Сёмой я знакома не была, но открываем раздел «Социум», заходим в папку «Отношения», а там уже находим подпапку «Брак и пр.»

И так далее, по накатанной. Разделов было всего четыре, помимо названных присутствовали ещё «Политика» и вообще редкий для Корпуса зверь – «Экономика». «Экономика» грустно пылилась в самом низу экрана, и за целый день я открыла её всего один раз. А вот «Социум» в Корпусе бурлил, как клубничный кисель, издавая временами довольно неприличные звуки.

В общем, работалось легко, весело, а временами даже познавательно. Я на какое-то время полностью отключилась от внешнего мира. Пока внешний мир не вломился в мой мозг внезапно выхваченной из общего вороха сообщений записью от Травушки-муравушки: «Ставлю три эла на новую фотку на Северовской доске до конца месяца». И под ней зашкаливающее количество лайков и комментариев.

Я покосилась на Северова, тот с хмурым видом вчитывался в текст, занимающий весь экран. Ладно. Попробуем разобраться без посторонней помощи. Однозначно, «Социум». Что дальше? «Отношения»? «Слухи»? «Спорт»? «Развлечения»? Попробуем «Развлечения»… Я провела пальцем по экрану и довольно улыбнулась, обнаружив папку «Доска Почёта». Ну, наконец-то! Хоть с одной проблемой получится разобраться уже сегодня!

В «Доске Почёта» все подпапки были именными. «Светофор», «Ферзь», «Горец», «Котик», «Север» и многие другие. Не в алфавитном порядке. Папка «Север» занимала в списке лидирующую позицию и я, не устыдившись ни на секунду, ткнула в неё пальцем, открывая.

Здесь были только фотографии. Много женских фотографий, разных возрастов, расцветок и размеров. А под каждым изображением были цифры, которые я сразу приняла за даты рождения и смерти девушек, но, ещё не успев испугаться, сообразила, что ни одного младенца на фотках нет, а любая из дат включала в себя не более нескольких месяцев. А точнее, от пары дней до полугода.

Осознание ситуации неспешным приливом докатилось до моего мозга, когда я увидела фотографию Светланы и дату Северовской показательной порки на Облезлой площади. Бессмысленно хватанув кислорода, я испуганно огляделась по сторонам и прошептала:

– Северов, иди сюда!

Он удивлённо посмотрел на меня, а я вдруг вспомнила предостережения Зверя и Котика. Только лишнего внимания к моей скромной персоне мне и не хватало для полного счастья. Нет, я не боялась, что кто-то из жителей Корпуса посчитает, что Цезаря может заинтересовать количество зарубок на ножках кровати Арсения Северова. Но вот если одна из этих зарубок будет причудливым образом походить на цесаревну…

– Нет, я передумала! Отсядь от меня как можно дальше!

– Что? – недоумение на его лице переплелось с обидой. – Оля, что происходит?

– Немедленно! – я ещё раз проверила, не смотрит ли кто в нашу сторону, шикнула на любопытствующий Лёшкин взгляд, после чего постучала ногтем по экрану. – Ты чем вообще думал?

Да, чем он думал, когда заигрывал со мной в душе? И когда затаскивал в свою капсулу? И когда… когда целовал в лесу перед нападением диких, в спортзале, а сегодня утром? Полкорпуса видело, как он тащил меня в Дом на руках!

– Да что такое-то?

Не поднимаясь, он подъехал к моему столу на своём кресле и мельком глянул на причину неправедного, с его точки зрения, возмущения. Поморщился.

– Светка… Не волнуйся по этому поводу.

После чего похлопал меня по коленке, мило улыбнулся и отъехал назад, с серьёзным видом углубившись в чтение какого-то документа.

Я почувствовала, как дёрнулся уголок глаза, и посмотрела на запись, которая привлекла моё внимание.

– Северов, – позвала я снова и через секунду встретилась с его недовольным взглядом. – Скажи мне, что это не на меня сейчас целый Корпус делает ставки!

Он снова подъехал ко мне, используя кресло как транспортное средство, и попытался обнять, за что немедленно получил по рукам.

– Не весь Корпус, – он сделал брови домиком и заискивающе заглянул мне в глаза. – Никто из наших не посмеет…

Я услышала пугающий звук, а потом поняла, что это скрипят мои собственные зубы.

– Север…

– Обещаю, твоей фотографии на этой чёртовой доске не будет, – поклялся он и предпринял ещё одну попытку провести стыковку.

– Конечно не будет!

Теперь за нами наблюдала не только Лёшка, я успела поймать несколько заинтересованных взглядов прежде, чем Север просканировал пространство, движением брови заставив всех вернуться к работе.

– Ну, не злись, а? Честное слово, не я это придумал!

Я подумала, что не стану обзывать его бабником. Потому что, во-первых, если верить рейтингу – это комплимент. А во-вторых, просто стало обидно.

– Да мне всё равно, правда! – я искренне прижала руку к груди и, оглядевшись, склонилась к парню: – Но ты… ты же при всех меня…

– Что? – он заинтересованно посмотрел на мой рот тем самым своим взглядом.

– Лапал! – прошептала я, снова косясь по сторонам. – Ты же ни на секунду не подумал… И не предупредил… – продолжила я обиженным тоном. – И знаешь, что?

– Что? – он упрямо не сводил взгляда с моих губ и, вдруг улыбнувшись, попытался притянуть меня к себе поближе.

– Руки убрал и отъехал от меня за свой компьютер вообще! – я просто вскипела от такой наглости. Я тут пытаюсь объяснить ему, что балансирую на лезвии бритвы, а он…

– Оля… – он чертыхнулся сквозь зубы, попробовал было завести уже успевшую мне надоесть песенку о доверии.

А потом всё-таки отъехал, осознав, что я абсолютно не настроена на диалог, и предупредил напоследок:

– Ладно. Потом поговорим. Без свидетелей.

А вот этому не бывать. Никаких больше встреч с глазу на глаз! Запрет на поцелуи в частности и на всего Арсения Северова в целом.

Недолго думая, отправила запись Травушки-муравушки в «Шлак». Мелочно, глупо и бессмысленно, но мне немного полегчало.

– Лёка, с тобой всё в порядке? – прошептала Лёшка, глядя на меня перепуганными, полными слёз глазами. – Он что, он тебе что-то сделал?

Видимо, наша перепалка была воспринята моей младшей сестрёнкой неправильно и болезненно.

– Нет, что ты! – я поторопилась уверить её в обратном. – Всё хорошо! Я сама кому угодно что угодно сделаю. Веришь?

Девчонка криво улыбнулась и хмуро посмотрела на Севера, прошептав:

– Ненавижу его!

Я чуть со стула не свалилась от таких заявлений.

– Да с чего бы?

– С того, – Лёшка повернулась к своему экрану и пробормотала невнятно: – Как бы славно всё было, если бы не этот…

Перемены, произошедшие с моей названой сестрой за время моего отсутствия, мне совсем не нравились. И я решила, что обязательно должна найти первоисточник этой непонятной агрессии по отношению к Северу. А заодно причину её ночных кошмаров и истерик. Не прямо сейчас, но в обозримом будущем.

С чего начать, если разговаривать она не хочет? Как объяснить, что мне можно сказать всё, как на духу? Чем доказать, что я желаю ей исключительно добра? И почему так сложно общаться с детьми? Разница в возрасте у нас с Лёшкой меньше десяти лет, а я чувствую пропасть поколений между нами.

Примерно с такими невеселыми мыслями я дожила до обеда. Значит, и до конца рабочего дня, который принёс две новости. Классически, хорошую и плохую. Хорошая заключалась в том, что работникам аналитического центра – нам – полагалось десять процентов от рассортированных записей. То есть уже завтра к утру мне на Книжку что-то накапает, и Север уверял, что накапает нормально. Плохой же новостью стал глава нашей Фамилии, который отказался внимать моим предупреждениям и помогать моей беспомощной перед его напором силе воли.

– Ты в библиотеку? – он поймал меня за руку, когда я пыталась удрать из компьютерного зала.

– А что?

– У меня вдруг возникла непреодолимая тяга к учебе, – он одарил меня счастливой улыбкой, а я его – хмурым взглядом.

– Тогда я на полигон.

– Отлично! Я как раз хотел прогнать тебя по полосе препятствий – помнится, на переходе у нас с тобой возникли проблемы. А ещё я приглашаю тебя на обед, – посмотрел на Лёшку, вздохнул и исправился: – Вас.

Я не знала, плакать мне или смеяться. Что бы я ни говорила, его забота обо мне была очень приятна, а нескрываемые знаки внимания лили бальзам на мою слабую душу.

Лёшка наградила главу нашей Фамилии взглядом злобным, но голодным, а я просто раздосадованным. Он мало того, что был исключительно любезен, так ещё и потряс перед моим носом пакетиком с изюмом и недвусмысленно намекнул на то, что является счастливым обладателем термоса с горячим шоколадом.

Расчётливый. Знал, на что давить.

В тот день избавиться от Северова получилось только вечером, у дверей нашей комнаты. По плану, это должно было произойти не у дверей, а за дверями. Но Север в очередной раз нарушил все мои планы. Втолкнул Лёшку в помещение – очень аккуратно, но настойчиво – и всем своим видом дал понять, что и у его терпения есть предел. Что девчонке сейчас лучше прислушаться к инстинктам самосохранения, которые у подростков и детей ещё не очень сильны, но всё-таки есть, и не высовываться в коридор.

– Значит, так, – Северов решил не ходить вокруг да около. Выдохнул и, по-деловому загибая пальцы, произнес: – Первое. Ты мне нравишься. Очень… Слово какое-то девчачье, «нра-а-авишься»… – он смешно растянул упомянутое слово, которое немедленно стало казаться девчачьим даже мне. Поэтому Северов выбрал более мужской вариант: – Я тебя хочу, – мне стало немного страшно. Не оттого, что его желания стали для меня новостью, скорее оттого, с какой смелостью и уверенностью он об этом заявил.

– А если я тебя не… в смысле, если ты мне не нравишься? – пробормотала я.

Северов снисходительно улыбнулся.

– В связи с этим второе. Я настаиваю на том, чтобы в наших отношениях не было вранья.

– Я…

– Не хочешь рассказывать о себе – молчи, рыбка, – я почему-то с тоской подумала о том, что ещё вчера он называл меня птичкой. – Но то, что я тебе… хм… нравлюсь, мы уже выяснили, – и посмотрел мне в глаза тяжёлым взглядом.

Я же, проклиная на чём свет стоит своё смущение, сглотнула сухим горлом и затравленно глянула в сторону, прервав зрительный контакт.

– Третье, – глубокий вдох и выдох, а вслед за ними слегка затянувшаяся пауза подсказали мне, что «выяснили» мы озвученное выше прямо сейчас и что кое-кто только выглядит таким самоуверенным, а на самом деле сомневается. – Я обещал, что твоей фотографии не будет на этой Доске, значит, я сделаю всё для того, чтобы её там не было.

– Вообще ничего не хочу слышать на эту тему, – проворчала я.

Одна мысль о чёртовой Доске вызывала судороги и перебои с дыханием.

– Вот и отлично! – Север улыбнулся. – И правильно. Это как раз четвёртое. Учись доверять своему мужчине.

И, конечно же, именно этот момент моя бледная кожа, которая не краснеет даже в горячей ванне, залилась краской.

– Я готов решить любые твои проблемы. Достаточно просто попросить, – выдохнул Северов и потянулся к моим губам.

– Меня всё это пугает, – выпалила я, отклоняясь от неизбежного, казалось бы, поцелуя.

– Что именно? – парень замер, ожидая моего ответа. – Я?

– И ты тоже. Всё, – обречённо выдохнула я. – Понимаешь, я просто хочу жить, спокойно и лучше незаметно. А всё это, – я начертила в воздухе абстрактную фигуру, – от этого у меня голова кругом. Не скажу, что это неприятно, но очень несвоевременно.

– Оль…

– У меня и без того всё с ног на голову встало. Или ты думаешь, я от хорошей жизни в Корпус подалась? А тут Котик с разрешением, ты давишь, Доска Почёта… Всё одно к одному! Я ничего этого не просила, мне вообще лишнее внимание не нужно. Даже если оно твоё, – наконец закончила я и выжидательно посмотрела на парня.

Он улыбался. Я тут душу наизнанку вывернула, а он улыбается.

– Я тебя услышал, – Север кивнул и сделал маленький шаг назад, безмерно радуя меня своей понятливостью и сговорчивостью. Но одновременно огорчая ими же. – Давить буду более… аккуратно, а Котику вырву руки.

Я испуганно выдохнула.

– Только если ты меня об этом попросишь, конечно, – милостиво отложил он казнь моего приятеля. – А за ликвидацию по твоей просьбе Доски Почёта ты меня поцелуешь. Два раза. А лучше три.

– Слушай, ты её ликвидируй сначала, а потом уже торгуйся, – совершенно оправданно возмутилась я.

– Я не торгуюсь, я оглашаю условия сделки, – рассмеялся Северов, а потом вдруг замер с серьёзным видом, поднял руку и дотронулся до моего виска.

– Понимаю, что это звучит глупо… – он на самом деле выглядел слегка озадаченным. По-моему, даже смущённым, хотя тут я не была до конца уверена. Слова «смущение» и «Северов» были какими-то неправильными соседями. – И на комплимент, наверное, не похоже… Но меня просто с ума сводит твоя кожа. Как мрамор. Только тёплая, – едва касаясь, погладил скулу. – Нежная… И, чтоб мне провалиться, светится.

Наклонился вперед, чтобы мазнуть по щеке невесомым поцелуем и прошептать:

– Спокойной ночи.

– Ага… – невежливо выдохнула я, не находя в себе сил для построения более сложной фразы, вроде «И тебе того же».

Спокойной эту ночь назвать было нельзя. Мне снова приснился кошмар, удивительно яркий, с тактильными ощущениями и даже запахами.

Свои тайны лес скрывал в тумане, выступая в белёсых клубах пугающими остроугольными тенями. Пахло ранней весной или, возможно, поздней осенью. Я опустила взгляд, чтобы обнаружить, что из одежды на мне только длинная синяя майка, в которой я обычно сплю, да незавязанные кеды.

– Эй! – просипела я простуженно. – Есть здесь кто-нибудь?

– Уху! – совсем рядом ухнула сова, а следом испуганно заверещал заяц.

– Мне не страшно, – проговорила я вслух и сделала ещё один осторожный шаг.

Под ногой хрустнула ветка, оборвав на мгновение барабанный бой моего сердца.

– Что за шутки? Холодно же! – снова прохрипела я и чихнула, вспугнув громким звуком невидимых обитателей леса. Они зашелестели, забегали, кто-то невидимый задел краем крыла мою макушку. Я, испуганно вскрикнув, сорвалась на бег. Богатое воображение немедленно нарисовало мне картину моей бессмысленной гибели в лапах ночных хищников. Я припустила ещё быстрее, налетела с разгону на что-то, что сначала легко подалось вперед, а потом, качнувшись, ударило меня, опрокидывая навзничь.

Больно стукнулась головой, приложившись о мёрзлую уже землю, и зажмурилась, прислушиваясь к себе. Лопаткам было больно и холодно, а попе отвратительно мокро. Кроме того, во время падения я подвернула ногу, которая сейчас неприятно ныла и мёрзла – кед я, видимо, потеряла во время своего сумасшедшего забега.

– Вот же я дура, – простонала, открывая глаза.

Вокруг по-прежнему было темно, но звуки леса уже не казались такими страшными. Я попыталась сесть, но снова стукнулась обо что-то головой. Что висело раскачиваясь, прямо надо мной. Не поднимаясь, протянула руку вверх. Пальцы коснулись чего-то твёрдого, рифлёного, чего-то удивительно лишнего в этом ночном лесу. Я несколько раз моргнула, пытаясь рассмотреть то, чего касались мои руки. А когда рассмотрела, закричала, отползла, не переворачиваясь, на пару метров. Затем встала на четвереньки, не сводя глаз с пары небольших кроссовок, белеющих в темноте леса. Подняла взгляд выше, отметила разноцветные носки, джинсы, порванные под правым коленом, до боли знакомый зелёный свитер и грустно поникшие светлые кудряшки.

– Не-е-ет! – закричала, срывая голос и не замечая того, что пальцы, прижатые к щекам, до крови царапают кожу…

– Нет, – повторила, осознав, что это всего лишь сон. Что это не ветер, а кровь гудит в ушах, и барабанная дробь сердца заглушает невыносимую головную боль.

Ну, здравствуйте, маленькие человечки с дрелями и молоточками. Давно не виделись. Я упала на подушку, повернулась на бок, скользнула бездумным взглядом по коврику у входной двери. И вскочила снова, осознав, что Лёшкиных кроссовок нет на месте, кровать её пустует, а на мне надета майка для сна. Та самая, растянутая, казённая, из моего кошмара.

Свои дальнейшие действия я могу оправдать только паникой. Паникой и временным помешательством. Потому что сначала я распахнула Лёшкин шкаф, проверяя, на месте ли её зелёный свитер. С которым она не расставалась с того момента, как мы прибыли в Корпус. Не обнаружив вещь на положенном ей по случаю ночного времени месте, я решила исключить второй параметр из уравнения. Стащив с себя до неприличия растянутую майку, я вооружилась ножницами и искромсала ни в чём не повинную пижаму в лоскуты.

Дыхание срывалось с моих губ, наполняя комнату странными звуками. Полагаю, больше всего это было похоже на то, что где-то здесь всхлипывает не самый лучший в мире бегун.

А потом дверь медленно-медленно открылась, и я едва не оглохла от жуткого визга. Честное слово, я не знала, что человеческое существо вообще способно издавать подобные звуки. Закричала я чисто рефлекторно, но уже через секунду сообразила, что у меня-то для этого никаких причин нет, а вот Лёшку стоило пожалеть. Думаю, будь я на её месте, тоже выступила бы не хуже. Бледное, лохматое, полураздетое существо, рвущее в клочья пижаму твоей соседки по комнате, вряд ли может вызвать иные чувства, нежели ужас или испуг.

– Это я, Лёш! – я сделала свет в лампе ярче и повторила. – Я.

– Лёка… – девочка прикрыла рот ладошкой и привалилась к стене.

Я выглянула в коридор и проворчала прежде, чем закрыть дверь:

– Надеюсь, ты своими воплями не разбудила всю общагу…

– Лёка, ты меня так напугала…

– А уж ты меня как… Ты где была?

Большие глаза в момент наполнились слезами, а уголки губ медленно поползли вниз.

– Не смей давить на жалость! – я не на шутку разозлилась. – Ты представляешь, что я подумала, когда поняла, что тебя нет?

– Прости, пожалуйста!

– Где ты была?

Лёшка кулаком вытерла слёзы и всхлипнула, наблюдая, как я выбрасываю в урну невинно убиенную майку.

– Мне надо было…

– Понимаю, что надо… Но я спросила у тебя, куда ты ходила, а не зачем. Зачем – это мой второй вопрос.

– Лё-о-о-ока… – нарушительница моего спокойствия прижала к своему лицу ладони с растопыренными пальцами и смотрела на меня несчастными, виноватыми глазами: – Я не могу сказать… Прости! Прости, пожалуйста.

– Почему не можешь? – растерялась я.

Серия всхлипов, а затем обескураживающее:

– Я слово дала.

– Кому?

Лёшка упала на кровать и разрыдалась, накрыв голову подушкой.

– Ладно, – я легла рядом с ней и обняла её за дрожащие плечи. – Не хочешь говорить, не говори. Я просто боюсь за тебя. Мы вроде как семья теперь… И я, как старшая, должна за тобой присматривать.

Лёшка развернулась ко мне лицом.

– Я плохая, – всхлипывала она, заливая горючими слезами мою шею. – Я думала, что так лучше будет…

Ни уговоры, ни утешающие слова, ни лёгкие поглаживания – ничего не помогало. Заснула Алевтина в слезах, не разжимая рук, намертво вцепившихся в мои плечи. Мне было холодно, так как лежали мы поверх одеяла, а трусики и эластичный топ, заменяющий мне лифчик – не лучшая пижама для второй половины сентября в ещё не отапливаемом общежитии. Мне было неудобно. Но, по крайней мере, не было страшно. Я точно знала, что Лёшка рядом со мной, и что она никуда не денется, если я буду крепко держать её в своих объятиях.

Сейчас, когда её дыхание горячим ветерком обдувало мою мокрую от её слез шею, недавний сон воспринимался так, как и должен был восприниматься: просто кошмаром, который не имеет ничего общего с реальностью.

Глупышка, не хочет рассказывать, что случилось. Что ж, пусть не рассказывает. Если верить литературе и кинематографу, дети не умеют долго хранить секреты. Не сегодня – завтра Лёшка раскроет мне свою страшную тайну, а до того я с неё больше глаз не спущу.

Я расслабленно улыбнулась, радуясь принятому решению. Но прежде чем окончательно провалиться в царство сна, решила что прямо с утра проведу ревизию в Лёшкином шкафу. Не нужны нам в гардеробе рваные джинсы, а зелёный свитер моей сестрёнке вообще не к лицу.

Проснулась я, как ни странно, от того что мне вдруг стало тепло. Блаженство сладко разлилось по закоченевшим мышцам. Я распахнула глаза, не понимая, где и как я здесь оказалась.

Лёшка всё так же прижималась ко мне, хотя теперь мы были укрыты одеялом, стянутым с моей кровати. Я повернула голову и наткнулась на задумчивый фиалковый взгляд.

– Ты что здесь делаешь?

– Мимо проходил, – шёпотом ответил Котик.

– М-м-м… – я закрыла глаза и устроила голову на подушке.

Плевать, что Котик живет в другом общежитии. Плевать, что он вошёл в комнату без разрешения. На всё на свете плевать, кроме того, что до зубной боли хочется спать. Завтра. Я обо всем расспрошу его завтра.

Но назавтра снова была работа в Доме. И организованный Северовым внезапный переезд, который выбил почву из-под моих ног уже тем, что нашим соседом теперь стал глава нашей Фамилии.

– Зачем? – хмуро спросила я.

– Исключительно ради моего спокойствия, – подмигнул мне парень. – Ну, и чтобы в случае чего не приходилось бегать через пять этажей. Ничего не хочешь мне рассказать?

Его слова заставили Лёшку посмотреть на меня молящими глазами. Весь её вид кричал об одном: «Нет! Нет! Нет! Не рассказывай ему ничего!!»

И я не рассказала. Я окунулась в заброшенную мною учёбу, к которой прибавились тренировки на полигоне, изнуряющие и бесконечные.

– Это для твоей же пользы, – уверял меня садист Северов, когда я трупом падала на финише его чёртовой полосы препятствий. – У тебя неплохая физуха, но до основной команды ты пока немного не дотягиваешь.

А потом наступила суббота, и Колесо отправило нашу Фамилию работать на благо Института. Тем утром я, наблюдая, как Котик встаёт на красную платформу, чтобы отправиться в южном направлении, подумала, что так и не расспросила его о том, зачем он той ночью приходил в нашу комнату. Прислушалась к себе и осознала, что это в принципе неважно.

Лёшка больше не пропадала по ночам. Стала более спокойной, почти без следа исчезли вспышки направленной в адрес Севера ярости. И я немного расслабилась, хоть и не оставила своих попыток разобраться в том, что случилось с моей маленькой сестричкой за те десять дней, что меня не было в Корпусе.

Дни утекали, как вода между пальцев. Я давно заметила, что чем лучше день, тем быстрее он заканчивается. Что и говорить, а время проведённое за работой в Институтской библиотеке, вселило в меня обманчивое чувство покоя и счастья. Я даже едва не поверила в то, что могу жить спокойной жизнью нормального человека.

Глава 7 Арам-шум-шум

Перед началом игры один из участников по жребию становится водящим, и ему завязывают глаза. Остальные участники встают в круг, взявшись за руки. Водящего ставят в центр круга, он должен вытянуть вперёд руку и крутиться на месте. Остальные должны ходить по кругу со словами: «Арам-шум-шум, арам-шум-шум, арамия гусия, покажи-ка на меня». Проговорив эти слова три раза, они останавливаются. Тот участник, на которого показывает водящий, выходит и встаёт спиной к водящему. Круг должен считать: «И раз, и два, и три». После счета «три» стоящие в центре круга должны повернуть головы в сторону. Если оба повернулись в одну сторону, то, согласно правилам этой игры, они должны поцеловаться; а если в разные – то пожать друг другу руки.

«…И было их одиннадцать и один. И один был главным. И слово одного звучало как закон. И имя закону было Ру», – прочитала Лёшка и проворчала, перелистывая страницу:

– А завтра Колесо Фортуны, между прочим…

Очередной взрыв фейерверка зажёг причудливые фонари в небе над зданием Института и не позволил нам услышать, как это замечание прокомментировала наша гостеприимная хозяйка. Не думаю, что мы что-то потеряли. Лёшка – точно нет. Потому что пятничные вечеринки Просто Полина Ивановна не жаловала, называя их рассадником зла. Ещё в ту, самую первую пятницу, которую я провела на её маленьком диване, она предупредила:

– Ты уж сразу определись: либо по шабашам ходи, либо ко мне в гости. У меня с вертихвостками, знаешь ли, отношения не складываются.

Знать бы с кем они у неё складываются…

Я вздохнула. Вторую пятницу подряд мы с Алевтиной проводили в гостях у тёти Поли. Я вязала, а женщина занималась, как она это называла, «приобщением неучей к прекрасному». А точнее, заставляла Лёшку читать вслух то, что я и сама бы внесла в список необходимой к изучению литературы, если бы девчонка позволила мне это сделать. От учёбы она отлынивала всеми известными и неизвестными мне способами, готовая на всё что угодно, лишь бы не корпеть над учебниками.

Сегодня мы читали запрещённую во всем Яхоне книгу «Бесстрашный волк и Одиннадцать смелых», а по-простому, «Сказки о запретных богах».

– Не отвлекайся, читай-читай … – окликнула тётя Поля, и Лёшка послушно опустила глаза. – А ты не вздыхай там в углу. Лучше свитер вяжи, вторую неделю мучаешь…

Я снова непроизвольно вздохнула. Если бы у меня было время на вязание… Откуда? Да и сложно вязать, когда все мысли заняты не петлями и узором, а тем, что Север элегантно обозвал «аккуратным давлением».

– Что вздыхаешь? Жалеешь, что я нагляка твоего про гнала?

Нет, прогнала Полина Ивановна не главу моей Фамилии. С Арсением Северовым у них был нейтралитет. Женщина не угрожала парню ружьём, а он взамен не сильно мозолил ей глаза и, по слухам, исправно снабжал коньяком и патронами.

Нет, орден почетного нагляка сегодня был торжественно и абсолютно незаслуженно вручён Котику, который часа три назад вернулся с задания. Не знаю, кто уж ему рассказал, где мы с Лёшкой обитаем, но парень не постеснялся явиться к зелёному вагончику с пьяноватой улыбкой на губах и слегка помятым букетом ромашек.

– Олька, выходи! – проорал он, предусмотрительно остановившись на некотором расстоянии от крыльца. А когда я показалась из тени, встав за креслом Полины Ивановны, радостно махнул мне рукой:

– Я соскучился. Пошли со мной на вечеринку!

Попытка номер три. Сколько раз мне ещё надо отказать, чтобы он перестал меня приглашать?

Чёрная как смоль бровь тёти Поли изогнулась над правым глазом, а алые губы искривила неприятная улыбка.

– Ступай, откуда пришёл, мальчишка, – предупредила хозяйка зелёного вагона и качнула лежащим на коленях ружьём.

– Можно подумать, ты станешь стрелять! – Данила криво ухмыльнулся и свободной рукой отбросил с глаз чёлку.

Красивый. Наглый. Глупый.

– Можешь не думать, – милостиво позволила Полина Ивановна. – Мыслительный процесс никогда не был твоей сильной стороной. Ступай прочь, ты меня знаешь.

– Оля! – снова позвал Котик. В его голосе были отчетливо слышны жалобные нотки, но я решила не рисковать дружбой с тётей Полей и прокричала с крыльца:

– Иди к себе, Дань… Завтра поговорим. Тем более, сегодня ты пьян, кажется.

Я покраснела от собственного двуличия, вспомнив о том, что не так давно мне ничто не мешало общаться с не вполне трезвым Северовым.

– Я хочу сейчас! – Котик насупился и наклонил голову вперёд. – Не так много я и выпил. Подумаешь… Ёлка, ну пожалуйста! Я что многого прошу? Я же даже цветы принёс! Вот.

Он потряс перед собою зажатыми в кулаке ромашками. По-прежнему не рискуя приближаться к крыльцу, и я непроизвольно качнулась ему навстречу. Не потому что во мне вдруг заговорила совесть. Просто мне стало жалко парня.

– Стоять, не дёргаться, – негромко велела мне Полина Ивановна и, переложив ружьё с колена на локоть, обратилась уже к Котику: – Послушай девочку, нагляк. Иди домой, а то всё закончится как в прошлый раз.

– А как в прошлый раз закончилось? – поинтересовалась спустя минуту Лёшка, несчастным взглядом следя за тем, как Котик покидает поле боя. Меня больше волновало, что означает слово «нагляк», волшебным образом соединившее в себе «сопляка» и «наглеца», но я решила благоразумно промолчать.

– Характерами не сошлись… – тётя Поля опустила ружьё и погрозила Лёшке пальцем. – Так, я не поняла? Чего сидим, кого ждем? Читай, не отвлекайся, пока бабушка не разозлилась… На мальчишек будешь потом засматриваться.

Женщина отпила янтарной жидкости из широкого бокала, щёлкнула зажигалкой, прикуривая очередную сигарету, а Лёшка вздохнула горько-горько и продолжила чтение.

– «Сказ о том, как грозный Ру покорял сердце чернобровой Ади»…

– Нет, эту давай в следующий раз, – перебила тётя Поля. – Я недостаточно пьяна для того, чтобы слушать о чернобровой Ади… Что там дальше по содержанию? А что так тихо-то стало?..

Действительно, в какой-то миг над Корпусом повисла несвойственная пятничному вечеру тишина, а затем воздух рассёк звук сирены, созывающей всех на Облезлую площадь.

– Не к добру это, – Полина Ивановна серией колец выпустила сигаретный дым, полюбовалась им, наклонив голову к левому плечу, и затянулась снова. – В последний раз такое было лет семь назад, когда…

Она вдруг замолчала, задумчиво сверкнув в мою сторону любопытным глазом из-за толстых линз, проворчала что-то не вполне цензурное и, кряхтя, поднялась из кресла.

– А что, мои красавицы, не прогуляться ли нам до Облезлой площади?

– Мамочки… – выдохнула Лёшка, а я прижала к груди вязание и едва не уронила челюсть.

Воистину, должно быть, случилось нечто действительно экстраординарное, раз Просто Полина Ивановна решила прогуляться по территории Корпуса.

– Чего ждём? – женщина недовольно покачала головой, глядя на меня, и нетерпеливо подсказала: – Наладонник достала – и быстро сделала запись о том, что Старая падла выходит в люди! Боюсь представить, сколько мы на этом заработаем…

– Я с собой не ношу, – испуганно пролепетала я и зачем-то добавила: – Наладонник.

– Мозги ты с собой похоже тоже не всегда носишь…

– Я! Можно я сделаю? – защебетала Лешка, включая панель с клавиатурой. – Тёть Поль, только можно я не стану вас Старой…

– Не льсти мне, малявка. И потом, Молодая падла звучит гораздо хуже, – Полина Ивановна достала из кармана зеркальце, подмигнула своему отражению и с довольным видом заключила: – Хороша, чертовка…

Грудь, обтянутая френчем военного образца, по-молодому заколыхалась, а я все-таки выпустила вязание из рук.

– Тётя Поля, Лёка, – Алевтина растерянно на нас по смотрела. – Сигнала нет.

– В смысле? – не поняла я.

– В смысле, нет доступа к Книге. Вообще…

Я растерялась. Не знаю, случались ли подобные сбои ранее, но если бы случались, думаю, мне бы пришлось об этом услышать. Вряд ли столь вопиющее нарушение смогло пройти мимо Цезаря. О, нет! Думаю, отголоски его гнева долетели бы даже до Башни Одиночества.

– Что, прямо ко всей Книге? – развеселилась Полина Ивановна. – Однако… Красавицы, рысью, рысью. Лёшка, закладку сделай, дочитаем в следующий раз. Ольга, свисток подкрась… А впрочем, не стоит напрасно переводить добро. Погнали, девоньки.

И мы погнали, весьма резво для почтенного возраста тёти Поли. Но на Облезлую площадь всё-таки пришли одними из последних.

Небольшая толпа в серых традиционных одеждах Мастеров Ти суетливо паниковала под дремлющим в связи с безветрием стягом и пыталась призвать к тишине и порядку изрядно тёплую по случаю пятничной вечеринки толпу. Самоубийцы ржали и призываться к порядку отказывались, буйствовали, пели, негромко перешёптывались между собой и даже стреляли шариками из плевательной трубочки в круглую лысую голову главного Мастера.

Пока не увидели Полину Ивановну. В полной красе и с любимой двустволкой на плече.

– Ну, наконец-то! – выдохнул Мастер Ти, наивно предполагая, что тишина, повисшая над площадью, возникла вследствие его небывалого авторитета. – Думаю, все уже знают, почему мы здесь собрались.

– Мастер, закругляйтесь, а? – послышалось из толпы. – А то у меня разрешение только до полуночи… Потом же сами штраф вкатите за несанкционированный трах…

Лицо, шея, уши и голова главы налились краской. Тем прекрасным насыщенным алым цветом, который так любила Просто Полина Ивановна.

– Молча-а-ать! – взревел разгневанный Мастер. Я вздрогнула, потому что по моей спине снизу вверх скользнула чья-то рука и, остановившись над последним позвонком, на давила, заставила выгнуться от удовольствия и легонько погладила.

– Привет, – к первой руке присоединилась вторая, и на пару они принялись разминать затекшие за вязальный вечер плечи. – Уже знаешь?

Я откинула голову, заглядывая в искрящиеся весельем чёрные глаза. Северов выглядел счастливым, довольным и… и красивым ещё. Очень.

– О чём? – я с трудом заставила себя прекратить разглядывать гладко выбритый подбородок и перевела взгляд на хмурую Лёшку. Подумала что, кажется, её неприязнь к главе нашей Фамилии снова обострилась. – О том, что у Корпуса нет доступа к Книге?

– Правда? – парень в деланном изумлении приподнял брови. – Ко всей Книге?

Склонился к моему уху и проговорил заговорщицким шёпотом:

– А до меня дошли слухи, что кто-то снёс Доску Почёта. Без возможности восстановить информацию…

– Ты серьёзно?

– Ага, – он едва не лопался от самодовольства. – И кое-кто мне кое-что теперь должен. В тройном размере.

– Я тебе ничего не…

– Т-с-с-с…

Северов подмигнул мне и повел бровью в сторону бушующего в центре площади Мастера Ти.

– …столь вопиющего и беспардонного случая. Попрать святая святых! Замахнуться на устои общества…

Чем дольше он говорил, тем больше я напрягалась, думая о том, чем мне грозит проделка Севера. Я не знала, как он смог провернуть такую авантюру и, откровенно говоря, знать не хотела. Прямо тогда я была очень зла. Чем он думал? Неужели он не понимает, во что обернётся его выходка не только для меня, но и для всех обитателей Детского корпуса? Сашка никогда в жизни не простит такой оплеухи своему любимому детищу. Покуситься на Книгу лиц! Да уже завтра утром здесь будет вся Служба безопасности с Палачом во главе!

Конец мне.

Я всё больше и больше хмурилась, а движение рук на моих плечах всё замедлялось и замедлялось, пока не прекратилось вовсе. Северов в последний раз приласкал ямочку на моей шее, а затем тихонько позвал:

– Оля?

Я дёрнула плечом в попытке сбросить с себя его руки, но сделать это мне не позволили. Меня развернули на сто восемьдесят градусов и заглянули мне в лицо.

– Что происходит?

От необходимости отвечать меня избавила Полина Ивановна.

– Тихо вы там! – она шлёпнула Северова по пятой точке, от чего у парня изумлённо вытянулось лицо. – Дайте насладиться моментом. Когда ещё увидишь лысого в таком состоянии…

– Ладно, – Север скрипнул зубами и даже не сопротивлялся, когда я от него отвернулась. Но отодвинуться не позволил, а положил свою правую руку мне на талию, левой поймал мою ладонь и сжал пальцы, не больно, но достаточно крепко, чтобы я не могла вырваться.

– Книга лиц – это не помойка, в которую вы сбрасываете ненужные мысли. Это сокровищница идей… – ворвалось в мой кипящий возмущением мозг.

Со стороны мы были, наверное, похожи на парочку поссорившихся влюблённых: друг на друга не смотрим, злимся, но при этом трепетно держимся за ручки. Я терпела молча понимая, что попытки вырваться только привлекут ко мне лишнее внимание, и только накручивала себя всё больше и больше.

Вот какое оно Северовское аккуратное давление. Он что, серьёзно думает, что после такого я стану его целовать? Я ничего не обещала, ни о чём не просила…

Мой блуждающий взгляд выхватил из толпы лицо Котика, и сердце в моей груди болезненно заныло, пропустив удар. Данила не отрывал от меня глаз. Ромашек при нём уже не было, и трезвее за истекшие полчаса он не стал. Но во взгляде уже не искрилось веселье, а брови не складывались в умоляющий домик. Парень был в бешенстве.

Я трусовато посмотрела в сторону, но так или иначе всё равно возвращалась взглядом к хмурому лицу. Северов, словно почуяв что-то, решил только усугубить ситуацию. Когда Мастер Ти пошёл на третий круг нотаций, требуя, чтобы провинившийся немедленно сдался, рука с моей талии скользнула вперёд и удобно устроилась на животе, ещё теснее прижимая меня к парню.

– И я уже не говорю о том, что полетит моя голова. Моя и всех моих подчиненных. На этот раз своё получите и вы. Вы совершенно отбились от рук. Вы забыли, что такое страх…

Я заметила, что Лёшка хмурится, а Полина Ивановна едва сдерживает улыбку. Заметила, что Котик развернулся, наплевав на общее собрание, и стремительно ушёл в темноту. Показалось что все, абсолютно все на Облезлой площади уже давно не слушают Мастера, а потихоньку перешёптываются, обсуждая нас с Севером. Ведь я же просила, просила его! Не надо привлекать ко мне внимания!

– Значит, признаваться никто не хочет, – сделал заключение Мастер Ти и протёр свою лысину белым платочком. – Что ж, вы сами напросились…

Вот! Вот то, о чём я думала. Сейчас он скажет, что завтра в Корпус явятся представители Службы безопасности…

– Радость моя, – ласково перебила Мастера Полина Ивановна, и все «самоубийцы» дружно посмотрели в нашу сторону. – А с чего ты вообще взял, что это работа наших недоучек?

– Вольнопоселённая, – у «радости» порозовели уши. – Попрошу без панибратства.

– Ты ж моя прелесть, – умилилась хозяйка зелёного вагончика. – Такой забавный, когда злишься…

Мужчина побагровел шеей и рванул ворот рубашки.

– П-полина Ивановна!! Я бы вас попросил…

– Грозный какой, ты подумай. Ну ладно, не буду тебя дразнить, раз ты сегодня не в духе. – Просто Полина Ивановна выставила вперёд ружьё, как посох, и пов торила свой вопрос: – Так с чего ты взял, что это работа наших?

Где-то в толпе пискнул принятым сообщением наладонник, затем ещё один, и ещё. Потом кто-то произнёс:

– Мастер, мне сеструха из Дипкорпуса пишет, что у них сеть висела тридцать минут.

– И в медицинском тоже…

– И в Центре развлечений…

Мастер Ти растерянным взглядом окинул волнующуюся толпу «самоубийц», отметил видимое облегчение своих коллег и хрипло выдохнул:

– Что? – откашлялся. – Всюду, что ли? То есть, это не мы… не нас… не нам… Уф-ф-ф!

Мужчина достал из кармана фляжку и основательно к ней приложился. Затем вытер рот тыльной стороной ладони, взболтал содержимое и приложился во второй раз. После чего властно махнул рукой в спину разбредающейся толпе и постановил:

– Все могут быть свободны.

Полина Ивановна стрельнула в Мастера накрашенным глазом, заставив мужчину попятиться, и негромко велела:

– Так, дети мои, ступайте к себе и ведите себя прилично…

– А вы? – Лёшка подозрительно проследила за тем, как тётя Поля оправляет френч на груди.

– А я, красавица, сегодня буду очень-очень занята… – поманила меня к себе пальцем и прошептала на ушко: – Советую сделать запись о том, что у Старой падлы новый роман. Пятьдесят процентов с выручки – мои, если что!

Я закашлялась, глядя на то, как женщина игриво шевельнула бровями и, забросив ружьё на плечо, походкой от бедра двинулась в сторону перепуганного Мастера Ти.

– Что она тебе сказала? – Северов подозрительно сощурился.

– Поверь, – я зажмурилась, стараясь не думать о книгах, лежащих у кровати Полины Ивановны, – Тебе лучше не знать. Лёшка, одолжишь наладонник?

Я отправила в эфир короткое сообщение и предусмотрительно выключила звук. Зная, что реакция последует незамедлительная.

– Я-то верю, – проворчал парень обиженно, когда я вернула Алевтине наладонник. – А вот кое-кто, кажется, ни в грош меня не ставит.

Он с минуту помолчал, ожидая, что я на это отвечу. А когда понял, что отвечать я не собираюсь, взял меня за руку, большим пальцем начертил кружок на моей ладони и произнёс:

– Что ж… раз другого выхода нет, – ещё один долгий пронзительный взгляд отскочил от меня, как резиновый мяч от асфальта. – Оля, я давно должен был тебе сказать…

– Север!

К нам подлетел красный, потный и запыхавшийся Зверёныш. Так не вовремя. Видел же – люди разговаривают. Точнее, говорит только один, а второй очень и очень внимательно слушает. Слушает и пятой точкой чувствует, что парень собирается сказать что-то важное. Но нет.

– Север, срочно надо, чтобы ты посмотрел!

Зверь глянул на наши руки, оценил сошедшиеся над переносицей Севера брови. Затем в хитрых лисьих глазах блеснуло раздосадовавшее меня понимание, и мальчишка пробор мотал:

– Э-э-э… Прости, что помешал, но там такое дело, что… – ребром ладони рубанул себя по горлу. – В общем, до зарезу надо. Понимаешь, до-за-ре-зу!! – а когда Северов никак не отреагировал, загадочно добавил: – Один баран возомнил себя фениксом, – и бровью так поиграл многозначительно, хотя я лично ничего не поняла.

А вот Север, судя по тому, как он выругался, понял.

– Птичка моя, – посмотрел на меня с сожалением. – Придётся отложить наш разговор.

Попытался улыбнуться, но я видела, что ему не до улыбок. В тёмных глазах поселилась тревога. Когда парень разворачивался, чтобы уйти вместе со Зверем, я схватила его за руку и спросила:

– Арсений, это что-то очень плохое?

На этот раз он улыбнулся ярко и искренне, забыв на миг о проблемах. Наклонился к моему уху и шепнул:

– Обожаю, когда ты называешь меня по имени…

– Север! – нетерпеливо окликнул Зверёныш.

– Иду я, иду… Я за долгом попозже к тебе загляну.

Автоматически кивнула, завороженная тем, как преобразила его улыбка. И только когда мы с Лёшкой добрались до своей комнаты, поняла, что он сказал. Что и говорить, сон как рукой сняло. Я проворочалась, едва ли не до утра, а стоило мне только провалиться в тревожный сон, как зазвенел будильник, и Лёшка защебетала над ухом:

– Вставай, соня! Судьбу проспишь.

Я посмотрела на пасмурное утреннее небо и поняла, что Северов не пришел. И понимание того, что долг, под которым я даже не подписывалась, остался невостребованным, по непонятным причинам портило и без того мрачное настроение этого субботнего утра.

На входе в Решальный зал мы столкнулись с Котиком. Лёшка пискнула что-то и проскользнула в здание, а я криво улыбнулась приятелю:

– Привет, как жизнь?

– Ты теперь с Севером? – спросил он меня прямо, забыв поздороваться, а я вместо ответа пожала плечами. – Скажи.

– Не могу.

– Тебе старая вешалка обо мне что-то наврала, да? – Данила схватил меня за руку и больно сжал пальцы. – Не верь. Это всё враньё. Она меня терпеть не может.

– Мы вообще о тебе не разговаривали, – я попыталась шагнуть назад, но Котик притянул меня обратно. – Ты делаешь мне больно. Пусти.

– Прости, я… – он нервным движением почесал лоб. – Не знаю, что на меня нашло… Просто как подумаю, что ты с Севером… Ты многого о нём не знаешь, Ёлка. Пожалуйста, не поступай опрометчиво! Ему нельзя верить.

– Я о нём вообще ничего не знаю, – соврала я. – Как и о тебе. Как и о каждом в этом Корпусе самоубийц. Так скажи мне, Дань, почему я должна верить не ему, а тебе? Что ты сделал для того, чтобы получить моё доверие?

Последние слова я почти выкрикнула, раздосадованная этой ситуацией и, в первую очередь, самим разговором.

– Ты какая-то нервная сегодня… – пробормотал Котик. – Случилось что-то?

Случилось. Арсений Северов случился. А точнее, не случился. Не появился. Ни вечером, ни утром, ни сейчас. Его даже сейчас нигде не было видно. И это… злило.

– А ты хотел, чтобы я радовалась и щебетала как птичка в преддверии запуска Колеса Фортуны.

– Нет… просто…

– Извини, – я сама себя сравнила с птичкой и снова вспомнила о Севере. Уверена, он сделал это специально. Специально сказал, что придёт, чтобы я мучалась в ожидании, а сам… – Пойдем в зал. До запуска минут пять осталось.

В зале было привычно тихо и темно. Я подошла к сектору, в котором стояла моя Фамилия. Едва удержалась от разочарованного стона: Северова тут не было. Неожиданная мысль о том, что с ним могло что-то случиться, заставила быстрее биться сердце. Я заозиралась по сторонам, выискивая в толпе Зверя, чтобы расспросить его о произошедшем. Но в тот момент, когда я заметила медовые вихры мальчишки, в Решальном зале погасили свет, и одновременно с этим раздался первый скрип Колеса.

Движение воздуха за моей спиной и легкий аромат автошейфа сообщили мне о том, что пропажа нашлась, раньше, чем шёпот над ухом:

– Чуть не опоздал. Скучала?

– Иди к лесом!

– Ага, я тоже… Показать как?

– Что?

Он развернул меня к себе лицом и безошибочно, словно мог видеть в темноте, нашёл мои губы и на долю секунды накрыл их своим ртом. Отшатнулся, давая мне возможность осознать происходящее. Не дождавшись от меня протеста, нежно касаясь, очертил контур моего лица, задержавшись на миг на скулах, погладил шею и, задевая грудь, болезненно занывшую от мимолетного касания, двинулся ниже, остановившись на талии.

Замер, выдохнул рвано и, противореча несдержанности, звучащей в дыхании, осторожно поцеловал уголок моих губ; секунда на раздумье – и ещё одна неспешная ласка. И снова. Касаясь выдыхаемым воздухом дрожащих в предвкушении губ.

Довольно заворчал, когда я нетерпеливо приоткрыла рот, прижал меня к себе крепче, приподняв над полом. И, наконец, поцеловал по-настоящему. Полностью покорив меня, завоевав, играючи и без объявления войны, вытянув наружу какие-то доселе скрытые от меня резервы и перво бытные желания. Я и не знала, что умею так отвечать, само отверженно повторяя движения языка, полностью окунаясь в волшебство поцелуя.

Этого было до обидного мало. Я нуждалась в большем. Ещё больше тепла, согревающего до самого нутра, ещё больше дрожи в удерживающих меня руках, ещё больше срывающегося дыхания…

Мы стояли в зале, где собрались, наверное, все студенты Детского корпуса. Через минуту должно было остановиться Колесо, решая, жить нам или умереть, а я забыла обо всём на свете.

Северов вдруг с едва слышным шипением оторвался от меня и, развернув спиной к себе, уткнулся носом в волосы на моей макушке. Я слышала его тяжёлое дыхание, чувствовала, как мощно бьётся сердце, и ошалевшими глазами пыталась что-то высмотреть в темноте, которая уже в следующий миг испуганно отступила, побеждённая включенным светом.

Мои ощущения были схожи с ощущениями человека, на которого посреди спокойного летнего дня обрушился шквал зимнего урагана. Дыхание восстанавливаться не спешило, а грохот крови в ушах заглушал все остальные звуки, кроме, разве что, голоса, шепнувшего напоследок:

– Не удержался. Прости.

Я медленно моргнула, пытаясь сфокусировать зрение, чтобы выяснить, какую судьбу нам уготовило Колесо Фортуны. И прежде, чем взгляд остановился на коротком слове, написанном на чёрном секторе белыми буквами, я услышала голос Севера:

– Только не паникуй…

Парадоксально, но я не паниковала. Я знала, что рано или поздно это должно было случиться. Почему не сейчас? Наверное, я всё ещё пребывала в шоке после внезапной атаки Севера. Или может, просто устала бояться. Но в тот момент на меня приятным тёплым водопадом опустилось умиротворение, я даже почувствовала некоторое облегчение, словно всё то время, что я жила в Корпусе, я носила на плечах неимоверно тяжёлый груз. И вот сейчас он свалился, позволяя мне дышать свободно полной грудью.

– Я не паникую, – нашла в себе силы ответить и отвела взгляд от Колеса.

– Это только работа, помнишь?

– Помню, – я кивнула. – Арсений, всё в порядке, правда. Тебе надо, наверное, руководить сборами… Не стоит всё своё внимание уделять мне.

Он заставил меня поднять голову и недовольно произнёс:

– Мне очень нравится, когда ты называешь меня по имени, но сейчас это пугает. Не придумывай ничего, ладно? Цезарь – это только работа. И ты увидишь что она, как бы странно это ни звучало, в некотором роде даже лучше других.

«Цезарь – это только работа», – мысленно повторила я. Что ж, пусть будет так. Парень внимательно вглядывался в моё лицо, словно пытался найти в моих глазах ответ на какой-то вопрос. «Я позабочусь о тебе», – говорил чёрный взгляд. «Верь мне», – умолял он.

И мне захотелось ответить, что жизнь научила меня рассчитывать только на себя, что я вообще мало кому верю и, скорее, привыкла отдавать, а не брать. Я даже рот открыла для того, чтобы произнести всё это, а Северов только головой качнул, словно и без слов всё прекрасно понял.

– Палачинский за опоздание по голове не погладит, – вклинился в наш безмолвный разговор Зверь, который стоял рядом и с автоматной скоростью что-то набирал на наладоннике. – Мне не улыбается всю неделю мыть сортиры.

Услышав знакомую фамилию, я вздрогнула и непроизвольно шагнула назад.

– Да, поторопиться стоит, – Север вздохнул и отпустил мою руку, оглядываясь по сторонам, ища кого-то взглядом.

– Берёзка, – позвал он, увидев ту, которую искал.

– Я тут.

– Помоги Ёлке с формой.

– Хорошо, – подруга подмигнула мне весёлым зелёным глазом. Очевидно, что её тоже совершенно не пугала перспектива работы на Цезаря. – Что-то ещё?

– Нет. И поторопитесь, – Север всё ещё смотрел на меня, когда мы двинулись к выходу. – Хотя нет… Оля, это было не в счёт долга. И не надейся.

Чёрт, если он хотел изменить направленность моих мыслей, то это ему удалось. Я смущённо закашлялась, стараясь не думать о том, что только что произошло в Решальном зале.

– Что за долг? – странно было бы, если бы Берёза не заинтересовалась этим вопросом.

– Да так… Слушай, а почему форму надо подбирать только для меня? А как же Лёшка?

Девчонка удивлённо округлила глаза:

– Она же мелкая. По указу главы Службы Безопасности, тех, кто младше пятнадцати и ниже метра шестидесяти, сразу бракуют. Ты не знала?

Мне как-то сразу захотелось стать ниже ростом и помолодеть лет на пять. Я вздохнула и промямлила без особой надежды на ответ, который может меня порадовать:

– Служба безопасности? Мы что, работать на них будем?

– Ага. Вроде того, – Берёза улыбнулась. – По сути, мы числимся за охраной дворца. Но «самоубийц», как ты понимаешь, в сам дворец пускают редко. Только если у них мероприятие какое-то. Или чрезвычайная ситуация, а так…

Я погрустнела, услышав о чрезвычайной ситуации. Интересно, побег цесаревны относится к этой категории или нет? С другой стороны, они же Тоську за меня выдают. Может, бояться на самом деле нечего? Ну, погуляю по дворцовому парку, пооколачиваюсь у въездных и выездных ворот… Если повезет, меня может и не увидит никто из знакомых. А если увидит…

Воображение вдруг любезно предоставило картинку, на которой я стою в одном из коридоров, одетая в форму Службы безопасности, а мимо меня проходит Сашка. Проходит, делает ещё несколько шагов, а затем оборачивается и, глядя на меня удивлённым недоверчивым взглядом, выдыхает:

– Осенька?

Кошмар.

Пока я размышляла о своём возможном нерадостном будущем, мы дошли до склада. Берёза, толкнув дверь, громко выругалась и раздражённо поморщилась:

– Ну, вот же гадство! Договаривались сто раз, что бытовики пост в субботу сдают, а не в пятницу, как все. Надо ждать…

Она, словно извиняясь, развела руками:

– Так что ты не переживай, – вернулась она к прерванному разговору. – Это совсем не то, что на кордоне. Вообще никакой опасности, в теории. Считай это просто выездной практикой, а лучше – маленькими каникулами. Кстати, ты слышала? Ходят слухи, что Цезарь в следующем году откроет Охранный корпус. У нас тогда на Колесе свободный сектор появится…

Берёза мечтательно зажмурилась. А я задумалась над тем как мало, оказывается, я знаю о жизни во дворце.

Что знала я о том, как работает Служба безопасности и где её глава берёт добровольцев? Ничего. Откровенно говоря, я ни одного из охранников и не видела ни разу. Нет, видела-то я их ежедневно и многократно, но они были словно привычная часть интерьера… Не то, на чём я могла задержать своё внимание. Не помню фигур, не помню лиц, об именах даже не задумывалась никогда.

Мне вспомнилось, сколько раз я проходила мимо стоявших вдоль стен чёрных теней. Как часто злилась, когда дорогу преграждала фигура в чёрно-серебряной форме. И ни одного раза я ни одному охраннику не заглянула в лицо. А ведь среди них, наверное, могла быть Берёза. Или Зверь. Или Северов. Ведь не первый же раз наша Фамилия попадает на сектор «Цезарь».

Мне вдруг стало жарко. Остаётся загадкой, за что цесаревну так любит народ. За синие глазки и медовые речи? За скромные улыбки? Когда как она всего лишь маленький самовлюбленный сноб. Я прокашлялась, отгоняя неприятные воспоминания и мысли. В следующую минуту на склад вошёл мальчишка из Фамилии Светофора.

– В Кирс летите? – спросил он, когда Берёза попросила найти мне форму. – Везунчики. А мне тут целую неделю с бумажками возиться.

Ох, я бы с большим удовольствием поменялась с парнем местами, но вряд ли Северов позволит мне это сделать.

Оставшиеся до отлета полтора часа я провела за сборами, переодеванием и прощанием с Лёшкой и Полиной Ивановной. Полина Ивановна «по случаю нескучно проведённой ночи» подарила мне косметичку, в которой я нашла светло-голубые тени, тональный крем и кроваво-красную помаду. А Лёшка снова плакала и просила взять её с собой.

– Я вернусь, и ты обо всём мне расскажешь, – решительно заявила я, наблюдая за тем, как по веснушчатому лицу катятся крупные слёзы.

– Я не могу…

– Расскажешь! – в одной руке я держала рюкзак, а второй взялась за ручку двери. – И если не захочешь объясняться со мной, будешь разговаривать с Северовым.

– Лёка! – мелкие кудряшки испуганно вздрогнули. – Ты не можешь ему рассказать!

– Поспорим? – я отошла от двери и, опустившись перед сидящей на кровати девочкой на колени, произнесла: – Я вижу, что с тобой что-то происходит. Я не знаю, куда ты влипла, но мне это не нравится.

– Я дала слово.

Вот упрямое создание!

– Да плевать я хотела! – я разозлилась. – Ты мне слово ещё раньше дала, когда согласилась стать частью моей семьи. Ты теперь просто не имеешь права что-то скрывать! Мы вместе, помнишь? Ты и я. Кроме того, я старше, и знаю как лучше. Слышишь?

Она всхлипнула и кивнула.

– Я вернусь, и ты мне всё-всё расскажешь.

Ещё один кивок и несчастное:

– Северов ругаться бу-у-у-дет!..

Я улыбнулась. С Северовым я как-нибудь справлюсь. Наверное.

– Не будет. Ничего не бойся. Мне пора. Не встревай никуда, хорошо? И по ночам не выходи из комнаты, а лучше вообще на всю неделю переберись к тёте Поле. Тебя, кстати, озадачили на то время, что нас не будет?

– Угу, – она почесала кулаком нос. – В основном, по учебной программе.

– Вот и славно! Полина Ивановна тебе как раз с книгами поможет. Пообещай, что уже сегодня к ней переберёшься.

– Ладно, – ещё один короткий всхлип, перешедший в хлюпанье носом. – Я люблю тебя, Лёка!

– Я тоже тебя люблю, кучеряшечка. Веди себя хорошо!

Глава 8 Шапка-невидимка

Играющие образуют круг таким образом, чтобы стоя они смотрели в затылок друг другу, в центре круга лежит мяч. У одного из игроков находится шапка, которую он передаёт впереди стоящему игроку. Шапка передаётся по кругу до тех пор, пока кто-то не решит, что его соседу пора стать невидимкой. Тогда игрок с шапкой неожиданно надевает шапку на впереди стоящего со словами «Берегись невидимки!» После чего все играющие разбегаются, а невидимка должен добежать до мяча и, схватив его, крикнуть: «Стой, ни с места!» Все игроки останавливаются, а невидимка со своего места должен мячом попасть по любому игроку.

За время моего отсутствия ничего не изменилось. Небо не упало на землю. Кирс не стёрло с лица земли. Дворец Цезаря всё так же стоял в центре столицы, грозно взирая на город чёрным глазом Башни Одиночества.

Я развернулась в сторону западных ворот, потому что именно через них лежал самый короткий путь к Башне, служившей мне домом большую часть моей жизни. Но была остановлена движением руки, властно опустившейся на мою талию.

– Ты куда, торопыга? Нам к чёрному ходу.

Привычка – страшное дело. Это же надо было додуматься! Едва не погорела на такой ерунде. Впрочем, оправданием мне могло послужить то, что я не красотами Кирса любовалась, а думала о том, какую взбучку мне устроил Север в фобе. И всё из-за того, что мне не удалось скрыть от него следы волнения и тревоги за Лёшку. Пришлось сначала во всём сознаться, перепуганно следя за тем, как хмурятся чёрные брови, а потом долго выслушать обидную лекцию на тему «Отсутствие мозга у одной глупой птички».

– Следить за вашим комфортом и обеспечивать максимально возможное спокойствие членам Фамилии – это моя прямая обязанность, – строго напомнил он. – Как долго это продолжается, почему я узнал об этом только сейчас, когда всё равно ничего не могу сделать?

– Она просила не рассказывать, – призналась я, понимая, как жалко это звучит. – Прости… Я думала, может, это вроде ревности… Она в Котика влюблена… ну, и…

– Ольга! – Северов укоризненно посмотрел на меня, а затем отвернулся к окну, проворчав: – А если нет? Если это что-то серьёзное?

Я тяжело вздохнула.

– Прости, пожалуйста.

– Что уж теперь, – он оглянулся и провёл рукой по моим волосам. – Вернёмся – я разберусь, не переживай. Просто на будущее…

– Я поняла! – кивнула торопливо. – Если что, сразу к тебе.

Одна беда: от того, что я осознала свою ошибку, легче не стало. Правильно Северов меня отругал. Правильно. И с отсутствием мозгов не ошибся. Задумалась и едва не выдала себя, свернув на привычную дорожку. Интересно было бы посмотреть на его лицо, если бы я набрала на замке отпирающий код.

– Конечно, извини. Про чёрный ход я не подумала…

Парень направил меня в другую сторону, не выпуская из своих объятий. Мало того, он прямо на глазах у всех коснулся губами моего виска, вызвав мое недовольное шипение.

– Обиделась? Прости, я был слишком резок в фобе…

– Не был, – без особой охоты призналась я.

– Тогда в чём дело? – он заломил бровь и недоверчивым шёпотом поинтересовался: – Стесняешься? Не надо. Здесь все свои. Не от кого прятаться.

– Северов!

Да, я стесняюсь, что непонятного? Я не привыкла к таким вещам и к такому вниманию. Мне неловко, стыдно, страшно, в конце концов. Но слова теряются, разбиваясь об улыбку на смуглом лице.

– И из-за Доски Почёта уже можешь не переживать…

– Ну, не знаю, – ворчливо обронила я. – Что вам мешает восстановить всё назад?

– Ничего… – признался парень и посмотрел на меня обиженно, когда я предприняла попытку выскользнуть из его объятий. – Мало того, я уверен, что она непременно возникнет снова, но на этот раз без моего участия. Потому что меня это больше не интересует.

– А раньше? – мне стало неприятно и противно от мысли, что раньше Северов по собственному желанию участвовал в этой постельной гонке. Почему-то мне казалось, что это было нечто вроде местного Корпусного правила. Как разрешение на секс.

– Когда всё это началось, мне было четырнадцать, – пояснил этот тиран таким тоном, словно эти слова всё объясняют и оправдывают.

Я повела плечом, раздражаясь из-за своей иррациональной злости. А парень, почувствовав мою напряжённость, успокаивающим жестом погладил мой позвоночник и, минуя лопатки, остановился на том чувствительном месте, где шея соединяется с плечом. После чего улыбнулся довольно и снисходительно, проговорив вполголоса:

– Оля, правда, с тех пор мои приоритеты претерпели значительные изменения. Веришь?

Мы подошли к чёрному ходу, и это избавило меня от необходимости отвечать. Зато нагрузило другими, куда более неприятными мыслями. Я выдохнула, уговаривая себя успокоиться, и шагнула на дорожку, ведущую к зданию охраны.

Мне нечего бояться. Меня никто не узнает. Эксперимент с использованием тайного оружия красоты – косметики, подаренной Полиной Ивановной – провалился еще в фобе. Берёза сказала, что я похожа на недокормленного вампира, а Север коротко заметил:

– Мне не нравится, – и вручил пакетик с влажной салфеткой.

Мне, откровенно говоря, тоже не очень нравилось. Поэтому я и не стала спорить, умылась и волосы в две косы заплела.

Меня никто не узнает и так. Без макияжа, без высокой прически и без дорогих платьев опознать во мне цесаревну могли бы считанные люди, с которыми, надеюсь, мне не придётся столкнуться. Все же остальные… Как там Светка Цветочек говорила? Не очень-то я на неё и похожа? Ну и славно, отсюда и будем плясать.

Мы шагнули на Аллею акаций, по которой я так любила гулять, вслушиваясь в пьяное жужжание шмелей и вдыхая полной грудью одуряющий сладкий аромат. Только пошли мы не в сторону возвышающейся над стенами дворца Башни Одиночества, а налево, к старому кирпичному зданию, обсаженному жасмином. На крыльцо, заложив руки за спину, вышел мужчина, и у меня ёкнуло сердце в груди, когда я узнала в нём лучшего Сашкиного друга. Начальника Службы безопасности господина Палачинского, именуемого в узком семейно-дружественном кругу Палачом.

Мужчина качнулся, переступая с носка на пятку, и повернул голову в нашу сторону. Я услышала, как где-то далеко сначала разбились мои надежды на счастливое будущее. А потом я судорожно вздохнула и едва не упала, споткнувшись о невесть откуда взявшийся камень на дороге.

– Всё хорошо? – Север подхватил меня, и взволнованно заглянул в моё позеленевшее от страха лицо.

– Да, – прохрипела я. Затем откашлялась и бросила один короткий взгляд в сторону крыльца.

Как бы Сашка ни следил за тем, какие книги я читаю. Как бы ни сортировал новинки кинематографа. Как бы ни оберегал меня от уроков по сексуальному образованию в Доме детей и молодежи, но что такое оргазм, я всё-таки знала. По крайней мере, в теории.

И сейчас это был именно он. Экстаз в чистом виде. Присутствовало всё: и подкосившиеся ноги, и учащённое сердцебиение, и трудности с дыханием, и замутнённый мозг, и чувство абсолютной эйфории…

Я обозналась. Это был не Палач.

– Всё хорошо, – я громко рассмеялась и отмахнулась от встревоженного недоумения Северова. – Правда.

Ох, велики глаза у страха, а у моего они, видимо, размером с блюдце.

– Ладно, – парень неуверенно улыбнулся. – Тогда, может хочешь посмотреть как тут всё устроено? Или сразу с Берёзой в казарму пойдешь?

– Казарма! – выдохнула я ещё до того, как он закончил предложение.

– Жаль, – разочарованно посмотрел на невысокий кирпичный домик, – Люблю, когда ты рядом.

Я смущённо отвела глаза, немедленно вспомнив о задолженности, о которой кое-кто пока только говорит и не спешит требовать оплаты по счетам. Вместо этого он обнимает ладонями моё лицо.

– Устала? Зверь говорил, что ты боишься летать.

– Устала, – от того, что он так обо мне заботится, а мне приходится ему лгать, стало стыдно.

Северов странно хмыкнул и, быстро чмокнув меня в нос, шепнул:

– Тогда убегай.

Дважды мне повторять не пришлось. Остаток субботы я провела на своей койке в «Спальне № 3», завернувшись в одеяло с головой и прислушиваясь к звукам за окном. В какой-то момент я, видимо, всё-таки заснула, устав от собственных мыслей и страха.

Воскресенье встретило меня серым пасмурным небом, набухшим от почти пролитого дождя, и ломотой во всём теле. Закончив гигиенические процедуры, я вышла на улицу и глубоко вдохнула. Ветер донёс до меня запах приближающегося шторма и крики суетливых осенних птиц. Сезон дождей в этом году, видимо, начнётся немного раньше обычного. За спиной заскрипел гравий, и я оглянулась на приближающуюся ко мне Берёзу. Она держала в руках таблетку и, бросив на меня короткий взгляд, сообщила, продолжая листать какие-то таблицы и диаграммы:

– Север график дежурств составляет. Хочет тебя в парке поставить, у западной калитки, а я ему: «Совесть имей, дождь же начинается». А он…

– Я бы и вправду лучше в парке подежурила.

Девушка оторвалась от таблетки и удивлённо посмотрела на меня.

– Ты серьёзно?

– Люблю дождь, – бессовестно солгала и вдруг спросила:

– Берёза, а как тебя зовут?

– Берёза, – ответила она и нахмурилась.

– Нет, я про твоё настоящее…

– Я поняла. Не надо. Ты – Ёлка, я – Берёза. Этого достаточно, – она снова посмотрела в свой девайс. Спустя минуту произнесла наигранно беспечным голосом: – Ну, смотри… Парк, так парк. Я думала, мы вместе подежурим, но на улице под дождём – я пас, подруга. Пусть тебе Северов другого напарника ищет, – и добавила с хитрой улыбочкой:

– Что-то мне подсказывает, что с этим у него не возникнет проблем.

Я не смутилась и не разозлилась даже. Северов постарался, чтобы это стало очевидным для всех в нашей Фамилии, а я из-за этого не впадала в панику. И именно это заставляло задуматься и, откровенно говоря, пугало меня.

Дождь начался ровно в ту минуту, когда мы сменили караул, встав на стражу у западной калитки. Не представляю, зачем здесь вообще нужна была охрана, потому что сторожить здесь было совершенно нечего. За всю мою жизнь во дворце я ни разу не видела эту дверь открытой. Подозреваю, Северов об этом знал, потому что, как только наши предшественники исчезли из поля зрения, раскрыл над своей головой бесконтактный зонтик и притянул меня к себе.

– Ну? – подышал на мои озябшие пальцы, спрятав их в ковше своих ладоней. – Долги когда отдавать будешь?

– А разве я тебе что-то должна? – я посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц и отвесила себе мысленный подзатыльник: «Съешь лимон, бесстыжая девка! Не выгляди такой счастливой! Не смотри на него так, словно он самый вкусный торт в любимой кондитерской!»

– А как же! – Северов начал загибать пальцы. – За то, что я тебя в Фамилию взял, за избавление от Котика, за капсулу и за Доску Почёта. За Доску – четыре поцелуя.

– Не было речи о четырёх!

– Тогда три, – покладисто согласился парень. – Плюс еще три. Итого десять.

Я рассмеялась.

– Кем был тот талантливый учитель, что научил тебя такой арифметике? Познакомишь?

– Я самоучка.

Он склонился, почти касаясь своими губами моих, и мне сразу же расхотелось смеяться.

– Поцелуешь?

Почему нет? Несмело я положила руки на мужские плечи, игнорируя безумное поведение сердца, которое разбухло в груди так, что стало почти невозможно дышать. Но отдать свой долг хотя бы частично мне не позволили непредвиденные обстоятельства. Нет, сначала-то я подумала, будто у меня в ушах зазвенело от нехватки кислорода: рядом с Северовым это уже начинало превращаться в хроническое заболевание. И только потом, когда парень разочарованно застонал, поняла, что кто-то звонит в ворота. Я удивлённо моргнула и посмотрела на красный огонёк сигнальной лампочки.

Соблазнитель юных дев поджал губы и наградил калитку убийственным взглядом.

– Не выходи под дождь и запомни, на чём мы остановились. Я вернусь и продолжим с этого момента.

Он почти до самого носа натянул мне на голову капюшон и шагнул к мини-визору, который был вмонтирован справа от калитки, одновременно связываясь по рации с центром охраны.

Из центра что-то буркнули на Северовский запрос. Мне не было слышно, что именно, но по тому, как вытянулся и напрягся мой напарник, можно было догадаться, что дело нешуточное.

Калитка открылась, по-старчески скрипнув ржавыми петлями, и на усыпанную гравием дорожку шагнули двое. Один из них был высок и широкоплеч. Светлые волосы были подстрижены очень коротким ёжиком, весьма гармонично смотрящимся на мужчине, хотя мне короткие стрижки никогда не нравились. Как не нравились и мужчины слащавой внешности. У этого внешность была именно такой: сладкий мальчик из слезоточивой мелодрамы. Тоська такие очень любила смотреть, а я делала вид, что терпеть их не могу. Впрочем, от сладкого мальчика этого мужчину отделял возраст – на вид пришедшему было около сорока – и хищный взгляд колючих голубых глаз. Мужчина вошёл в парк. Оглянулся по сторонам, словно проверяя, нет ли поблизости врагов, смахнул с лица холодные капли и уверенной походкой, нетерпеливо и раздражённо, в такт каждому шагу постукивая открытой ладонью по бедру, двинулся в сторону дворца.

Тем временем его спутник, которого я и заметила-то не сразу, завороженная удивительной внешностью незнакомца, раздражённо отбросил капюшон, холодным взглядом окинул Севера, скользнул по моему перекошенному от страха лицу, и медленно сделал шаг в мою сторону.

Цезарь выглядел уставшим, брови хмурились над запавшими глазами. Я знала, что хмурится он так, когда его мучают головные боли. Знала, что он хотел бы послать все дела к чёрту, подняться в Башню, улечься на диванчик у высокого окна, устроив голову на моих коленях и тихонько дремать, пока я буду гладить его виски.

В другой жизни я бы сама предложила ему свою помощь. В той жизни, где он был моим любящим, чрезмерно опекающим, заботливым старшим братом. А не свихнувшимся извращенцем, чужаком, о котором я, как выяснилось, совсем ничего не знаю.

Сейчас, стоя у западной калитки, я расширившимися от страха глазами следила за тем, как этот чужак идёт в мою сторону. Один его неспешный шаг – один болезненный удар моего сердца.

– Генерал! Вам не кажется, что ваш визит несколько… – ещё один взгляд в мою сторону, и я на секунду умерла, наверное. Ждала удивления, восторга, яростной вспышки, гневного оклика, чего угодно, но только не того, что Сашка посмотрит сквозь меня, не замечая, не видя. Словно я – это только испуганная девочка из Детского корпуса, которой вдруг посчастливилось увидеть самого Цезаря.

– Что ты суетишься? – незнакомец посмотрел на моего брата так, словно страдал от нестерпимой зубной боли. – Надоело.

Незнакомец был либо богом, либо самоубийцей. Никто не смеет так разговаривать с Сашкой, уж я-то знаю.

– Вы забываетесь, генерал, – в Сашкином голосе отчётливо прозвучали нотки едва сдерживаемого бешенства, но приступа ярости не было. Стремления убивать и рвать на куски тоже.

Кто ты, незнакомец, обрядившийся в костюм Цезаря? Мое удивление по полноте ощущений можно было сравнить только со страхом. Который немного стих, когда я поняла что Сашка слишком занят своими мыслями, чтобы в бледненькой ненакрашенной Ёлке рассмотреть цесаревну Ольгу.

– Я? – генерал горько усмехнулся. – Забылась Ариана, когда согласилась на условия твоего шантажа. Я не она. Покажешь дорогу, или мне искать её самому?

Что ответил Цезарь, услышать к сожалению не удалось, потому что его слова были заглушены шелестом дождя и шорохом гравия под ногами.

А потом я почувствовала, как меня обнимают за плечи, прижимают к тёплой груди. Услышала, как Север что-то неразборчиво шепчет над ухом и поняла, что я не могу с этим парнем так поступить. Мысль о Сашке калёным железом выжгла из моего успевшего расслабиться мозга все романтические бредни и всю любовную чушь. Мысль о старшем брате, у которого напрочь сносило крышу, когда он замечал косые взгляды в мою сторону. О человеке, трепетно оберегающем меня от всего много лет. О мужчине, который растил меня для себя. Что сделает Цезарь с Северовым, если узнает о том, как тот относится ко мне, а главное, если догадается, что к парню чувствую я? Нет, это слишком жестоко с моей стороны. Я не могу.

К середине моих невесёлых размышлений Северов заглянул мне в лицо и одной мягкой улыбкой практически разрушил тщательно выстроенную цепь рассуждений. Почти заставил забыть о том, почему мне следует держаться от него подальше.

Не только улыбкой, но ещё и тем, что, глядя в мои растерянные глаза понимающе хмыкнул. Не дал мне возможности что-либо сказать, а подцепив большим пальцем мой подбородок, поцеловал.

И робкая нежность уступила место благодарной страсти. Где-то на периферии сознания промелькнула мысль, что Северовские поцелуи надо разливать в бутылочки и продавать как слабоалкогольный напиток. А потом на смену глубокому поцелую пришла череда лёгких, сопровождаемых срывающимся шёпотом:

– Ты же видишь, что ты для меня…

Сигнал от проклятой калитки заставил почувствовать себя сиротой, потому что поцелуи прервались, а Северов застонал:

– Да что ж за день открытых дверей сегодня?!

За воротами оказалась женщина. Вид у неё был такой несчастный, что я задумалась над тем, точно ли капли дождя блестят на её фарфоровой коже.

– Вы молодой человек, – она смерила Севера долгим взглядом, – Простите, начальник охраны?

– Я? – очевидно, парень смутился, потому что кусочек его шеи, что виднелся между воротником и кромкой волос на затылке, вдруг стал кирпичного цвета. – Нет, что вы… я тут… э?

Я удивлённо приподняла брови и сделала аккуратный шажок в сторону, чтобы спина Севера не загораживала мне обзор. Просто очень хотелось рассмотреть ту, которая заставила его покраснеть.

– Я полагаю, сюда не так давно пришёл один человек… – женщина выглядела немного потерянной. Она нервным движением заправила за ухо выбившуюся из причёски иссиня-чёрную прядь и сморщила аккуратный, немного вздёрнутый носик, словно пыталась не заплакать. – Мне бы… я…

Она посмотрела на меня и судорожно всхлипнула. «Сейчас заплачет», – подумала я, не в силах оторвать взгляда от наливающихся влагой тёмно-голубых глаз. Женщина схватилась за завязки на платье с такой силой, что стали заметны ярко-белые пятна, выступившие на костяшках её стиснутых рук.

– Если вы подождете, я наверное мог бы… – неуверенно проговорил Северов, оборачиваясь ко мне. Не вовремя. Потому что как раз в этот момент из уголка правого глаза женщины выкатилась прозрачная слеза и стремительно понеслась вниз.

В носу у меня защекотало.

– Зачем? – женские губы искривила обида, а подбородок мелко задрожал, намекая на близкую истерику. – Так ведь нельзя…

– Послушайте, – Северов попытался взять женщину за руку, но та отпрянула от него с удивительной скоростью и попятилась к незапертой калитке.

– Я передумала, – проговорила она хрипло. – Ничего не надо, извините меня, я ошиблась.

Она убежала раньше, чем мы успели опомниться. У меня перед глазами ещё долго стояло её несчастное лицо, и нестерпимо хотелось плакать. Такое у меня бывало и раньше, когда посреди солнечного дня вдруг накатит девятым валом совершенно беспричинная тоска. И я вдруг понимаю, что в целом мире совершенно одна… Глупость дикая, в которой и признаться стыдно.

Северов, заметив моё неадекватное состояние, сначала пытался выяснить, что случилось. Но осознал, что я и сама не понимаю толком, что произошло, только вздыхал, качая головой. Но вид у него при этом был такой мрачный, что моя бессмысленная депрессия только усиливалась, а желание расплакаться стало просто невыносимым.

В калитку больше никто не звонил. Но мы вообще не разговаривали. Не знаю, о чём думал парень. Я следила за тем, как с ещё зелёных листьев беспородного куста срываются мелкие капли, и размышляла о жизни в целом и о том, как бы повидаться с Тенью.

Не знаю, сколько времени мы молчали. Наверное довольно долго, потому что в какой-то момент вернулся тот самый симпатичный генерал. Один. Прошествовал мимо нас, мрачный и какой-то даже постаревший. Молча велел открыть ворота и, проворчав что-то ругательное, вскочил в странного вида фоб, дожидавшийся его у стены.

Дни в охранной службе и вправду чем-то походили на каникулы. Про западную калитку снова все забыли, и мы с Северовым наслаждались обществом друг друга и, наверное, учились быть вместе. Наш покой больше никто не нарушал, и мы болтали обо всём и ни о чём. По обоюдному молчаливому согласию обходя в разговорах краеугольные камни нашего прошлого. Бывало, мы молчали по несколько часов кряду, просто слушая непрекращающийся дождь.

Не знаю, куда пропала та умная и совестливая девушка, которая решила во имя общего блага отдалить от себя Арсения Северова. Может, она растаяла после первого поцелуя. Или после второго. Не знаю, я не считала. Север отдаляться не захотел и, к счастью, мне не позволил. Поэтому теперь мне всего было мало, я жадно впитывала в себя каждую секунду его внимания. Каждое слово, каждую ласку и каждый поцелуй. Думаю, где-то на уровне подсознания я не верила в то, что мне может быть так хорошо. Жизнь чётко научила меня основному правилу: за всё надо платить. За бессонные ночи – снулыми днями. За радость встречи – разлукой. За безудержное веселье – одиночеством унылых ночей.

И думать, что за то счастье, которым меня так щедро одаривал Арсений Северов, тоже придётся расплачиваться, я себе запретила. Решила, что один раз в жизни можно просто побыть бездумно счастливой. Даже если потом будет очень больно.

Впрочем, это было не единственным, что омрачало дождливые каникулы. Мысли о том, что возвращаться в Корпус всё-таки придётся, а там мы уже не сможем вести себя столь беспечно. Север эту тему пока не затрагивал, и я была ему за это благодарна. Но это не мешало мне прекрасно осознавать: рано или поздно парень захочет большего. И, возможно, я даже это большее ему позволю. Но мысли о разрешении на секс и о том, как я стану объяснять ему и Корпусному медику, как так вышло, что я последняя двадцатилетняя девственница на планете, убивали. Не девственность, которая вдруг стала болезненно ощущаться лишней, а моё двадцатилетие. Наше с Тоськой, к которому активно готовился весь дворец.

Это будет первый день рождения, который мы не будем отмечать вместе.

Не помню, осчастливила ли нас погода солнцем хотя бы однажды. По-моему, этот праздник навсегда связан для меня с моросящим за окном дождём. Но разве это когда-нибудь печалило?

Утром, только проснувшись, я обычно выскакивала на улицу и делала несколько радостных кругов по парку вокруг дворца. Затем возвращалась в Башню и долго млела в горячей ванной, мечтая о неизменном бале, который каждый год готовил для меня Сашка. Не для нас – только для меня. Тень на этом празднике жизни, полном сюрпризов и фейерверков, не присутствовала ни разу. Оно и понятно…

У нас с ней были другие традиции. И праздник другой. Только для двоих. Любой третий на этом празднике был бы лишним. Даже Сашка.

Я никогда не задерживалась на балу допоздна.

– Я же Золушка, – смеялась я, когда Сашка уговаривал остаться. – Мне нужно вернуться до полуночи, или моя голова превратиться в тыкву.

– Не ври, – улыбался Цезарь. – Не голова, а карета. Я знаю… Мне Тоська сто раз рассказывала…

Не голова…

Тень никогда не любила сезон дождей. В этот период она всегда грустила, без конца смотрела сказки или глупые мелодрамы с неизменно счастливым концом. Либо просила ей почитать.

В наш день рождения, вечером, когда я прибегала в Башню, избавившись от гостей, мы сначала разбирали подарки. Они все, за исключением двух – от меня и от Сашки – были моими, но я с сестринской щедростью отдавала Тени больше половины. Справедливо считая, что мне вполне достаточно и бала. Затем мы превращали обеденный стол в волшебный замок, застелив его цветастой простынёй. Наряжали Тоську в прекрасное платье, сшитое мною из белого атласа и прозрачного шёлка, не забывали об удивительных хрустальных башмачках, которые на самом деле были из стекловидной пластмассы. И расцветив наш замок заколдованными огнями – новогодней гирляндой – забирались под стол, чтобы до утра читать сказки. Сначала про Золушку, а уже потом про других Тоськиных фавориток.

Интересно, читает ли ей Сашка? Кто теперь заботится о моей глупой ласковой сестре? И будет ли у неё праздник в этот нерадостный двадцатый день рождения?

В ночь с четверга на пятницу у меня сдали нервы. Я поняла, что больше не могу. Что не прощу себе если хотя бы не попытаюсь увидеть Тоську. Бесшумно оделась, на цыпочках прокралась до выхода из спальни и выскочила в коридор.

Я планировала пересечь парк, открыть вход в Башню, код от наружной двери мне был известен. Подняться в спальню, надеясь на то что Сашка оставил дверь незапертой. В самом крайнем случае, я просто вернусь в казарму ни с чем.

Это было временное помутнение рассудка, не иначе. Что ещё могло заставить меня пойти на такой риск? Может, только внутренний голос, который шептал что-то невнятное и требовал движения. Я не подумала о том, что по пути в Башню могу встретить кого-нибудь из своих нынешних друзей. Не вспомнила о Сашкиной привычке зайти пожелать нам спокойной ночи, не боялась встретить кого-нибудь из своей прошлой жизни.

Спрятавшись под капюшоном от моросящего дождя, я пробежала до Башни Одиночества и замерла с поднятой рукой перед кодовым замком. Дверь была открыта, и в поле моего зрения не было ни одного охранника. Впрочем, удивило меня не отсутствие охраны, такое бывало и раньше, но двери… Про Цезаря можно говорить что угодно, но только не то, что он не учится на своих ошибках. Он бы ни за что не наступил на одни и те же грабли дважды.

– Высшие силы помогают мне, – прошептала я и вошла внутрь.

Тоська стояла посреди холла и рассматривала потолок. Когда я её увидела, у меня заболело где-то под грудью и зачесались глаза.

– Тось, – вместо привычного голоса из горла вырвался какой-то нечленораздельный хрип.

– Тосенька, – позвала я, прокашлявшись.

Она резко повернулась в мою сторону и улыбнулась тепло и нежно.

– Ося моя, – нахмурилась, словно пыталась вспомнить что-то. – Ты вернулась? Ты больше нас не бросишь? Нам без тебя очень-очень плохо… – и с надрывом: – Я так скуча-а-а-ю…

Она хлюпнула носом. И я подбежала к ней, обняла крепко и зашептала, глотая собственные слезы:

– Прости, прости меня, моя Тенька. Я тоже очень скучаю. Очень.

– Ты вернулась? – всхлипывала Тоська. – Пойдем к Сашке, он так обрадуется!..

Он-то обрадуется…

– Т-ш-ш… Я не вернулась… Просто ты спишь и видишь меня во сне. Не на самом деле, а понарошку. Ты же помнишь, что значит «понарошку»?

Она кивнула и с важным видом ответила:

– Да, я умная, я знаю. Это как посичение.

– Как что?

Тень нахмурилась и почесала переносицу одним пальцем, как делала всегда, когда пыталась вспомнить сложное слово.

– Хичение… Щитение… Ось, ну как?.. Как прогулка, только с плохими людьми?

– Похищение?

– Точно, – Тоська улыбнулась счастливой ласковой улыбкой. – Меня сегодня будут похищать дикие. Только никому ни слова, – и грозно пальцем потрясла перед моим носом. Снова почесала переносицу и, похлопав меня по плечу, «успокоила»: – Но ты не бойся, это понарошку. Просто теперь я буду жить в другом месте.

Я обречённо закрыла глаза. Кажется, Сашка нашёл способ, как сказать миру о том, что цесаревна пропала, и одновременно сыграть на этом в свою игру.

Наверху хлопнула дверь и послышались быстрые шаги. Не сейчас, так быстро! Дайте мне ещё хотя бы пять минут!

Я обняла сестру ещё раз, шепнув:

– Мне пора.

Она вцепилась в меня, не желая отпускать. Я испугалась, что так меня сейчас и застукают, но Тень только посмотрела печально мне в глаза и спросила:

– Ты мне ещё приснишься?

– Обязательно, моя хорошая!

Она нахмурилась и, выпятив нижнюю губу, выдохнула:

– Я люблю тебя.

– И я. Я тоже очень тебя люблю. Очень, – я провела рукой по её щеке, вытирая слезы, и шагнула назад к двери.

Выскочила под дождь, не думая о том, что оставляю за спиной. Честно, я не боялась, что Тоська расскажет кому-либо о том, что видела меня. Кому? Там рядом с ней сейчас могли быть двое: Сашка либо Палач. Либо оба сразу. И оба они знали о том, что не всему, что Тень говорит, можно верить. Вымысел она часто выдаёт за реальность, а реальность, порой, не замечает вовсе. Конечно, если она будет настаивать. Если мне не повезёт, то Цезарь может и поверить… С другой стороны, пока же везло…

Нет, я не боялась, что за мной сейчас погонятся. Но всё равно бежала со всех ног. Цезарь решил сделать ход конём. Если дикие похитят обожаемую цесаревну, народ схватит вилы в руки и попрёт на них единым строем. Удобно, ничего не скажешь… Не надо бояться, что глупая Тень выдаст себя на балу в честь дня рождения, переживать, что ляпнет что-то во время официального обеда… Просто спрятать её понадежнее и ждать.

А самым противным в этой ситуации было то, что исправить уже ничего нельзя. Уверена, даже моё возвращение не заставит Цезаря отказаться от задуманного. Полноценной вой не с дикими быть, если только не…

Я вдруг поняла, что рыдаю, едва сдерживаясь от громких всхлипов. А это не лучший помощник при быстром беге. Закрыла лицо руками и мысленно обратилась к неведомым силам с немым вопросом: «Как? Как вы позволили мне любить это чудовище? Почему раньше не открыли глаза? И главное, что же теперь делать?»

Вдохнула через рот, выдохнула через нос. Досчитала до десяти, прислушиваясь к тому, как обрывки мыслей складываются в чёткий план. Рассмеялась горько, поражаясь иронии судьбы. Кто бы мог подумать, что идея Зверёныша всё-таки воплотится в жизнь.

А потом я открыла глаза и увидела его.

Мужчина почти вплотную подошёл ко мне. Увлечённая своими мыслями, не слышала ни шагов, ни звука его голоса. Он рассматривал меня так, словно я была забавным зверьком. Задумчиво, заинтересованно, брезгливо.

– Занятно… – наконец, произнёс он, а я узнала в нём того самого генерала, который Цезаря ни в грош не ставил.

– Вы меня напугали, – прошептала я.

– Что? – брови генерала подскочили до кромки волос. – Что ты сказала?

– Вы меня напугали, – повторила я испуганно и попятилась. – Извините, но мне надо идти… – и зачем-то добавила:

– Мой командир, он уже наверное…

– Командир? – он злобно сощурился. – Командир, говоришь? Так это из-за тебя весь лагерь уже неделю стоит на ушах?

Какой лагерь? Какие уши?

– Простите, я не понимаю о чём вы… Вы что вообще здесь делаете? Знаете, что это закрытая территория? Я буду вынуждена доложить.

Ну, да. Нападение часто лучшая защита. Тем более, что цесаревну мужчина во мне точно не видит.

– Странно… речь совершенно связная.

Или видит. Я оглянулась на Башню Одиночества. Точно видит. А ещё, судя по последним словам, знает о существовании Тоськи. И словно в подтверждение моих мыслей, мужчина в мгновение ока преодолел разделяющее нас расстояние и схватил меня за шею.

– Кто ты такая? – он тряхнул меня так, что я услышала, как мои зубы лязгнули друг о друга. – Я тебя спрашиваю! Оська или Тоська, или ни та, ни другая? Неужели маленький засранец сумел расшифровать записи?

Чем больше он говорил, тем больше я пугалась. О чём он бормочет?

– Подождите, – просипела я, когда меня толкнули, опрокидывая на землю. – Постойте! Я не понимаю…

– Впрочем, не отвечай, если не хочешь, – казалось, он меня вовсе не слышит, думая о своём. – Есть ведь и другой способ узнать правду, верно? – мужчина улыбнулся, от чего на его левой щеке образовалась симпатичная ямочка. – Уверен, Анька простит меня в случае положительного ответа.

Генерал, продолжая удерживать меня левой рукой и не давая встать с земли, из невысокого сапога достал внушительного размера нож. Я сразу всё поняла. И то, почему генерал был так смел в общении с Цезарем. И то, почему он набросился на меня. И вопросы его пугающие… Нет тут никакого секрета. Он просто маньяк. Сумасшедший.

– Я только чуть-чуть поцарапаю, не трясись, – скривился он и прижал кончик лезвия к основанию моей шеи, прошептав удивлённо и недоверчиво:

– Неужели всё, наконец, закончится?

Калейдоскоп из картинок моей жизни промелькнул перед глазами в одно мгновение, наполняя глаза слезами сожаления и страха. Я не хочу умирать, точно не сейчас. Не после этой волшебной недели неожиданных каникул, не на пике счастья. Пожалуйста.

– Пожалуйста… – прохрипела, следя за тем, как к моему лицу приближаются безумные чёрно-зелёные глаза. – Я не хочу…

– Ну конечно же ты хочешь, малыш! – мужчина улыбнулся ласково и почти по-отечески. – Просто ты не знаешь, не понимаешь… Я объясню потом… Обещаю, больно почти не будет!

«Только комарик укусит», – неожиданно вспомнилось мне из детских посещений медкабинета.

Больно действительно не было. Лезвие легко вспороло кожу. Я почувствовала, как щекотно на шею брызнула горячая кровь. А потом мир закружился вокруг меня с такой скоростью, словно я стояла в центре гигантской воронки. В глазах у меня потемнело, и я почти оглохла от раздавшегося над ухом радостного стона. Я изловчилась, повернула голову и изо всей силы вцепилась зубами в белеющее в темноте запястье. Мужчина выругался. Потом ещё раз, уже громче. А затем, видимо, ударил меня по голове. Потому что после ослепительной вспышки боли я подумала о том, что у этого человека самая сладкая в мире кровь, и потеряла сознание.

Глава 9 Кошки-мышки

Выбирается двое водящих – кошка и мышка. Остальные игроки становятся в круг, взявшись за руки, тем самым образуя между собой ворота. Кошка стоит за кругом, мышка – в круге. Задача кошки – войти в круг и поймать мышку. При этом кошке разрешается прорывать цепь игроков, подлезать под сцепленные руки или даже перепрыгивать через них. Игра заканчивается победой кошки и, соответственно, поражением мышки.

У меня тряслись поджилки. Так, словно это был мой самый первый выход в свет. Впрочем, когда был самый первый, они так не тряслись.

– Волнуешься? – мой спутник наклонился ко мне, чтобы быстро поцеловать.

Я неуверенно кивнула, поправила платье на груди и негромко пожаловалась:

– Я знаю, что это был мой план… Но, может, стоило придумать что-то другое? Менее…

– Твой план идеален. Ты идеальна. Не бойся, всё будет хорошо.

«Всё будет хорошо», – мысленно повторила я. Поправила маску на лице и шагнула на ковровую дорожку, которая вела к главному входу Малого дворца – столичной резиденции королевы Кло.

Сегодня здесь в честь начала сезона дождей традиционно устраивался бал-маскарад. И именно этот праздник, где соберутся все сильные мира сего, мы и выбрали для того, чтобы воплотить в жизнь мой идеальный план.

Не скажу, что Север согласился сразу. Сначала он пытался спорить, но когда на мою сторону встали Берёза и Зверь, а Ферзь негромко заметил, что кое-кто начинает превращаться в курицу-наседку, Арсений Северов сдался.

– Чёрт с вами… Давайте сделаем так, как вы говорите…

А теперь, когда что-либо отменять было уже поздно, мне вдруг стало страшно.

– Не бойся, – Север ещё раз нежно коснулся губами моей щеки. – Я рядом.

Моя рука непроизвольно взметнулась к горлу. Я точно знала, что там ничего нет. После стычки в парке уже прошли почти сутки, и даже розовый маленький шрамик давно исчез без следа, но пережитый ужас не позволял о нём забыть.

Не знаю, что собирался сделать со мной генерал. Весьма кстати появившийся в ночном саду Северов не позволил ему завершить своё дело. Когда я пришла в себя и поняла, что моей жизни ничего не угрожает, то впала в странный ступор и за всем происходящим наблюдала как бы со стороны. Отстранённо следила за тем, как Северов проверяет генеральский пульс и бормочет тихо:

– Пока жив, но не думаю, что надолго…

Смотрела, как парень обыскивает карманы маньяка, как поворачивается ко мне и хмуро спрашивает:

– Ничего не хочешь мне рассказать?

В тот момент я точно поняла, что у меня нет времени на истерику. Моя слабость может стоить жизни сотням людей, но ничего не могла с собой поделать и разрыдалась, прижавшись лицом к надёжной тёплой шее.

– Я отлуплю тебя. Потом, – угрожал Арсений, вытирая мои слёзы. – За каким чёртом ты вообще попёрлась ночью в парк?

– Я прибью тебя, клянусь, – предупреждал, пока мы волокли бесчувственное тело генерала к западной калитке.

– Ты мне очень многое должна объяснить, – заметил безапелляционно, когда я дрожащей рукой набрала код на воротах.

Мы оставили генерала в одной из тупиковых улочек, прислонив его к стене какого-то ресторана.

– Будем надеяться, что всё сойдёт за ограбление… – Северов болезненно скривился, глядя на мужчину. – Хотя что-то мне подсказывает, что у нас из-за него ещё будут проблемы…

И тут я поняла, что у меня кончилось горючее. Так бывает: кто-то невидимый нажимает внутри тебя маленькую кнопочку, и ты вдруг чувствуешь, как наливаются тяжестью руки и ноги, что позвоночник не справляется с весом тела, а виски ломит от нестерпимой боли.

Я выдохнула и, пока силы не оставили меня окончательно, произнесла:

– Арсений, мне надо тебе сказать что-то…

– Давай в казарме – мы вышли из тупичка, но я остановилась у дворцовой стены, заставив парня посмотреть на меня.

– Нет. Я не уверена, что там об этом можно говорить… Это касается, – я мучительно подбирала слова, – Персонажей одной сказки о… О голубой кофейной чашке. Понимаешь?

Он моргнул и, кивнув, выбил на своём наладоннике какую-то команду.

– Теперь можно говорить, – и заметив мой вопросительный взгляд, уточнил: – Без метафор.

– С минуты на минуту, самое позднее к утру станет известно о том, что цесаревна была похищена и увезена в Дикие земли. Возможно, даже будет раскрыт заговор. Или, может быть, пойман шпион… Но доказательство вмешательства решено предоставить народу.

– Откуда знаешь?

– Я… Случайно! Услышала кое-что и сделала выводы. Если хочешь, можешь подождать… но я уверена, что права. Увидишь.

Северов нахмурился и снова напечатал что-то в наладоннике.

– Времени нет. Единственное, что я могу сделать – это предупредить, – наконец выдавил он.

– На самом деле, у меня есть план, – тревожно прошептала я и замолчала, заметив совершенно неадекватную реакцию Севера на мои слова.

– М-м-м, – он как-то слишком заинтересованно посмотрел на мою шею, а потом вдруг протянул ко мне руку и недоверчиво произнёс: – У тебя что? Кровь посинела?

Я испуганно прижала к уже почти зажившей ране ладонь. Знала, что это когда-нибудь случится. Откровенно говоря, даже была удивлена немного тем фактом, что в прошлый раз меня не стали подробно расспрашивать о «синей краске».

– Оля? – он выглядел действительно шокированным.

– Посинела, – я покаянно вздохнула и умоляюще посмотрела на Севера. – Это что-то вроде побочного эффекта. У меня, видишь ли, немножко аномальная регенерация. Заживает всё, и глазом моргнуть не успеешь…

Парень недоверчиво хмыкнул. – Ты так спокойно об этом говоришь…

– Ну, не плакать же мне теперь! Надеюсь, ты понимаешь, что об этом никто не должен…

– Нет, ты не птичка, – Северов тихонечко рассмеялся. – Ты маленькая вёрткая ящерка.

– Не шути, пожалуйста, – я обиделась и немного разозлилась. – Это не шутки. Не тебе отрезали палец, чтобы проверить, вырастет ли он снова! Так что не надо шуток про ящериц и хвосты. Я просто не хочу снова стать объектом исследования, ясно?

Даже в темноте было видно, как Арсений побледнел.

– Палец? Тебе отрезали… – он задохнулся.

Парень шагнул ко мне, ладонями обнял лицо и потребовал ответа:

– Кто?

С ветки дикого винограда, оккупировавшего всю дворцовую стену с этой стороны, сорвалась большая холодная капля и прозрачной слезой упала на его щёку. Северов только раздражённо тряхнул головой и ближе наклонился.

– Скажи, кто это сделал?

Привстав на цыпочки, я нежно поцеловала его в губы и выдохнула, надеясь, что мой голос звучит достаточно уверенно и равнодушно:

– Это ерунда, правда. И давно было. Я уже всё забыла, и ты забудь.

– Оля! – он нахмурился.

– Пожалуйста, Арсений, – я немного повернула голову и поцеловала центр его ладони, – Нам обязательно сейчас об этом говорить?

– Не обязательно… – парень задумчиво погладил меня по голове и грустно усмехнулся. – Об этом – не обязательно. Давай уже свой гениальный план по спасению человечества…

Я подумала, что на пренебрежительный тон я обижусь позже, когда всё останется позади, а мы при этом будем живы и здоровы. Сейчас же решила не мелочиться и выдала всё как есть.

– Ни в коем случае! – резюмировал Северов, даже не позволив мне привести все аргументы. – Об этом не может быть и речи.

– Арсений!

– Я сказал – нет, – обнял меня за плечи и ласково уточнил: – Это опасно, я не хочу, чтобы ты так рисковала… Возвращаемся в казарму, подключим наших. Что-нибудь придумаем, не переживай.

Ему легко говорить, он не знает, что во всей этой ситуации я виновата напрямую. Не сбеги я от Сашки, устроил бы он этот цирк с похищением…

– Ладно, – я пожала плечами, уверенная, что если вопрос встанет на голосование. А он обязательно встанет, потому что мой план был некоторым образом сплагиачен у Зверя – то мнение Севера уже никого не будет волновать.

Что ж, немного времени у меня ещё есть.

Парень недоверчиво покосился на меня, словно был удивлён моей покладистостью, но я только невинно улыбнулась. В конце концов, он же не запретил мне рассказывать другим о своей идее.

У западной калитки снова никого не было, поэтому я вяло заметила:

– Нам прямо повезло, что сегодня здесь охраны нет…

– Повезло… – Арсений нехорошо усмехнулся и заглянул в монитор на ладони.

– Что делаешь?

– Контролирую, чтобы мои люди не пострадали в результате чужих интриг, – и пояснил: – Если всё случится, как ты говоришь, полетят головы. И в первую очередь, у охраны. Очень не хочется, чтобы эти головы принадлежали близким мне людям.

– А не близким? – насупилась я.

– Оль, мы с тобой уже говорили об этом: я волнуюсь только о близких мне людях. Об остальных пусть волнуется кто-то другой.

Меня немного покоробило от его слов. Но я не могла не согласиться, что Северов в чём-то прав. Мы неспешно двигались по тропинке к казарме и думали каждый о своём. Потом парень вдруг остановился и запрокинул лицо, всматриваясь зажмуренными глазами в затянутое тучами ночное небо.

– Оля, – проговорил он несчастным голосом, – Я бы хотел, чтобы всё было по-другому, правда. Чтобы не надо было выбирать, кому жить, а кому умереть. Знаешь, о чём я на самом деле мечтаю?

Он так и стоял: руки глубоко в карманах, на смуглое лицо неспешно падают капли дождя. Красивый.

– О чём? – спросила я неожиданно охрипшим от нежности голосом.

– Чтобы не было Корпуса, войны, Цезаря и Колеса Фортуны. Чтобы дети не изображали из себя взрослых, а взрослые не были стадом овец… Я бы хотел попасть на необитаемый остров, где нет никого, только ты и я.

Он вдруг перевёл на меня взгляд, а затем без слов подхватил на руки и, шагнув под сень одного из парковых деревьев, крепко прижал к стволу, выбивая из меня дыхание жалящим, горьким поцелуем. Отстранился, рвано дыша и прожигая меня тяжёлым чёрным взглядом, а затем зашептал, прижавшись лбом к моему лбу:

– Ты, я и много солнца, чтобы видеть, как розовеет твоя мраморная кожа под моими поцелуями. И ещё очень много ласкового моря, чтобы шум не заглушал музыку твоих вздохов.

– К-каких вздохов? – по-моему, я порозовела и без поцелуев, по-моему, от моих щёк можно было уже прямо сейчас зажигать свечи.

– Сладких, – Арсений тихонько рассмеялся. – Ты так сладко стонешь, когда я целую тебя вот здесь, – провёл пальцем от мочки уха до ключицы. – И здесь, – прикоснулся к уголку моего рта, прошёлся по нижней губе и легонько надавил, заставляя раскрыться.

– Да, вот так, – усмехнулся, когда я издала какой-то совершенно дикий и совершенно нетерпеливый звук, и втянул мою губу в свой рот, посасывая в томительном, мучительно медленном темпе, от которого всё скручивалось внутри в дрожащий узел.

– Не могу ничего с собой поделать. Просто не могу… Когда я увидел, как этот тип… – где-то в районе его груди зародился пугающий вибрирующий звук, – у меня в глазах потемнело. Я же… – вздох и ещё один тягучий, как карамель, поцелуй. – Я не могу тобой рисковать…

От его слов захотелось плакать и смеяться одновременно. И ещё целовать его, целовать, целовать бесконечно.

– Глупый, – я больше не сомневалась, – Разве же это риск? Я ведь…

Признаться в том, кто я есть на самом деле, мне помешала аварийная сирена, которая разрезала ночь пугающим воем, да сигнальные огни, раскрасившие дворец тревожными красно-синими пятнами.

– Началось, – констатировал Арсений. – Надо торопиться.

Спустя пятнадцать минут мне начало казаться, что я очутилась в центре гигантского муравейника. Вокруг всё деятельно бурлило, градус суеты и паники зашкаливал, охрана носилась с выпученными глазами, и, хотя сирена смолкла, тревожные огни по-прежнему освещали плачущее дождём небо.

– Сиди в спальне и даже носа на улицу не высовывай! – приказал мне Арсений перед тем, как убежать в центр, якобы для того, чтобы узнать о причине тревоги.

Я, если честно, и не собиралась. Не хватало, чтобы меня сейчас кто-нибудь узнал. Полагаю, именно сегодня цесаревну будут видеть в каждой достаточно бледной брюнетке. Хоть перекрашивайся, честное слово!

Часа в три ночи вдруг прекратился дождь, и на Кирс упала зловещая тишина. Я сидела на неудобном узком подоконнике и из-за прозрачной шторки наблюдала за тем, как хмурый Север выслушивает начальника ночной смены. Тот кипятился, махал руками и брызгал слюной.

После начала тревоги прошло всего два часа, но он поседел и постарел лет на пятнадцать. Мне очень-очень хотелось спасти этого незнакомого мне человека, но своя жизнь была дороже. Внутренний эгоист снова победил.

Я спрыгнула с подоконника, дошла до кровати и упала на неё, накрыв голову подушкой. Не знаю, кого Сашка назначил на роль виновного, но начальник смены, в лучшем случае, лишится работы и звания, а в худшем – головы.

К семи утра пятницы все, за исключением главы Фамилии, собрались в спальне, но сидели тихонечко, как мышки в научно-исследовательской лаборатории. Белые глупые пушистые мышки, дрожащие от страха. Гадающие, кто станет следующей жертвой страшного бога в белом халате.

На мою кровать кто-то опустился и осторожно дотронулся до моего плеча.

– Старуха, не спишь?

– Вот я на тебя Северу пожалуюсь, – проворчала я, снимая с головы подушку.

– Пожалуйся, – Зверь равнодушно поскрёб макушку, – Но сначала скажи, вы где пропадали полночи?

– Нигде, – я с деланным равнодушием поправила подушку, потянулась и отвернулась к окну, поджав под себя ноги.

– О… – протянул мальчишка и зачем-то добавил, сверля мой затылок любопытным глазом: – О-о-о-о!

– Не «О-о-о-о!», а слезь с чужой кровати, сопляк, а то я тебе по шее надаю, – проворчали за моей спиной, и я радостно оглянулась. – И это касается каждого!

Арсений Северов стоял на пороге спальни, и его мрачный взгляд не обещал Зверёнышу ничего хорошего.

– У меня была безумная ночь, перешедшая в сумасшедшее утро, и я предупреждаю…

– Да все уже давно всё поняли, – Зверь зевнул и перебрался на свою кровать. – Страсти какие!

Арсений упал на ближайшую к нему тумбочку, и та жалобно скрипнула под его весом, окинул уставшим взором спальню и пробормотал:

– Платформа через тридцать минут. Корпус переводят на чрезвычайное положение. Боюсь, это были наши последние каникулы.

Кто-то несдержанно вскрикнул, Берёза зажала рот рукой, а я тяжело вздохнула.

– Официально это ещё не объявили, – негромко проговорил Север, – но Колеса Фортуны с завтрашнего дня не будет. И вообще, – вздохнул, – если не случится чуда, жить нам осталось не очень долго.

Народ зашелестел возмущённо и испуганно.

– Да что случилось? – Ферзь опёрся двумя руками о спинку своей кровати. – С чего столько шуму? Неужели кто-то решился обокрасть Цезаря?

– Язык не распускай, – беззлобно бросил Север и выбил на наладоннике команду, очевидно, ту самую, которая позволяла «говорить без метафор». – По официальным данным, сегодня ночью пропала цесаревна.

– Да неужели! Быть этого не может! – проворчал Зверь, не сводя с меня задумчивого взгляда.

– А по неофициальным, – Арсений повысил голос, и мальчишка изобразил пантомиму, которая называлась «Мой рот на замке, ключ спрятан в кармане». – По неофициальным, цесаревна была похищена, как бы странно это ни звучало, дикой агентурой.

Кто-то охнул.

– И когда я говорю «дикая агентура», я цитирую одного несдержанного на язык начальника Службы безопасности.

– Мамочки… – раздалось откуда-то справа от меня. – Что ж теперь будет?

Северов потёр лицо руками и устало поднялся с тумбочки.

– А будет вот что. Сейчас вы все быстренько соберёте свои манатки, и пока их злодейство не передумало нас отпускать, ближайшей же платформой отправитесь в Корпус, – и пока я думала над тем, кого Север туманно обозвал злодейством, моего братца или его лучшего друга, парень продолжил: – Сёма за главного. Отчитаешься Светофору по синему коду.

Про синий код я слышала впервые, но благоразумно решила не задавать вопросов.

– Понял, – Сёма кивнул и записал что-то в наладоннике. – А ты сам что?

– А мы с моей командой останемся ненадолго. Дело есть. Оля, ты, конечно, со мной.

«С тобой», – мысленно улыбнулась я и отошла к окну, чтобы не мешаться под ногами, пока Фамилия экстренно собирается домой.

Домой.

Давно ли я стала считать Корпус самоубийц своим домом?

Восемь часов спустя я шла по узкому тротуару под руку с Арсением Северовым и умирала от волнения и страха.

– Ничего не бойся, – шепнул он и по-хозяйски опустил руку на моё бедро. – Всё идёт строго по плану. Готовься.

Прямо сейчас мы воплощали в жизнь не мой план, который, собственно, и планом назвать было бы неправильно. А так, по словам Берёзы, всего лишь идеей к размышлению.

– Нельзя так просто взять и прийти на королевский маскарад, как бы тебе этого ни хотелось, – поучал меня Зверь. Я не нашлась, что на это ответить, потому что фраза: «Почему нельзя, я же знаю пароль», – в данном случае не подходила.

– К делу надо подходить основательно, даже если на основательность у нас не хватает времени.

– Зверь намекает, что сначала надо подготовить пути к отступлению, – перевёл мне Ферзь, изучая план королевской резиденции, – Даже если эти пути уже были сто раз отработаны, – бросил укоризненный взгляд на мальчишку и вернулся к своим чертежам.

– Тебе понравится, – подмигнул мне Северов. – Это весело.

Но весело мне пока не было. В огромных, как у стрекозы, очках с ярко-зелёными линзами, в костюме взбесившейся бабочки, под цветастым зонтом я шла вдоль улицы Победителей. Неотрывно следя за парой, которая прогуливалась по тому же тротуару. Пара была удивительна тем, что в мужчине я, с ужасом для себя, опознала бывшего соратника бывшего тирана, полковника в отставке Гая Юлиановича Веселовского, известного любителя юных дев. Роль же юной девы талантливо играл Зверь, облачённый в светлый парик, игривый плащик и полусапожки на высоком красном каблучке. Полина Ивановна за такие пристрелила бы.

Бывший приближённый к трону павшего тирана смотрел на мальчишку благосклонным влюблённым взглядом и непрестанно оглаживал его пальчики в чудных замшевых перчаточках, лежавшие на сгибе мужской руки, то и дело наклонялся к уху и что-то шептал, похабненько при этом улыбаясь. Зверь же громко охал, испуганно округлял глаза и препротивнейше хихикал, что было прекрасно слышно, когда мы, наконец, почти поравнялись.

Северов галантно приподнял шляпу, а Зверь послал ему воздушный поцелуй.

– Маленькая кокетка, – полковник ревниво пожурил… хм… свою спутницу и одарил нас грозным взглядом. – С кем это вы там пытаетесь заигрывать прямо у меня под носом?

– О, нет-нет, мой дорогой! – Зверёныш нежно погладил медную пуговицу на большом полковничьем животе. – И не думала даже. Я просто увидела старшего братца, вам не стоит ревновать, милый. Хотите, я вас познакомлю? – сложил губки бантиком и моргнул приклеенными ресницами.

Подлец явно веселился, пока я тут потела от страха.

– Я вас познакомлю, – ненавязчиво, но неуклонно проговорил Зверь, не дожидаясь одобрительного кивка со стороны своего спутника, отбуксировал его ближе к нашему берегу. – Это Севочка, мой самый любимый, самый старший, самый единственный брат, честно-пречестно. Он обо мне с самого-самого детства заботится. А это…

Зверь перевел обожающий взгляд на оплывшее полковничье лицо. Мальчишка играл блондинку и явно слегка переигрывал, однако влюблённого в его искусственную грудь полковника это ни капельки не смущало. Что же касается меня, то меня тревожила не игра приятеля, а что-то в его словах, за что зацепилась моя мысль – зацепилась, споткнулась, выпрямилась и бессильно захлопала ресницами, наблюдая за спектаклем, разворачивающимся перед моими глазами.

– Вы ещё сущее дитя, моя прелесть, – произнёс пожилой ловелас и после этого заявления левой рукой по-отечески ущипнул Зверя за задницу, а правую протянул «самому единственному братцу», представляясь:

– Гай Юлианович, большой Таечкин поклонник.

– Всеволод, брат этой егозы, – представился Северов, ласково глянул на меня и добавил: – Моя невеста.

Я смущённо потупилась:

– Прошу извинить мою невежливость, – пролепетала, усиленно пытаясь покраснеть. – Но мой опекун… он не последний человек в Яхоне, – правду говорить всегда так приятно! – И он против нашей помолвки, – Зверь сокрушённо закудахтал, – поэтому я вынуждена сохранить инкогнито.

– О, понимаю, понимаю… – полковник расплылся в хитрющей улыбочке. – Юность, горячая кровь… Я тоже был молодым когда-то.

– Мой дорогой, – «Таечка» нежно потрепала мужчину по брыластой щёчке и без зазрения совести, даже не моргнув ярко накрашенным глазом, заявила: – Вас и сейчас ещё рано называть старым.

Мы обменялись ещё парой дежурных фраз, а затем устроились в одном из небольших ресторанчиков, прямо там, на улице Победителей.

Через тридцать минут у меня от пошлых шуточек и сладких улыбок болела голова, но я продолжала стоически улыбаться и играть смущённую деву. Что же касается полковника, он не оставлял попыток раскрыть мое инкогнито.

– Ну, хотя бы намекните старику, – ворковал он, рассматривая цветы на платье Зверёныша, – Кто вы на самом деле, моя таинственная деточка? – покосился на меня, но не удержался и снова вернулся к созерцанию искусственного Зверевского бюста. – Вы мне кого-то напоминаете, но я не могу понять кого…

Как же, напоминаю я ему, да он уже давным-давно ничего не видит дальше этих резиновых сисек.

«Стыдно врать в таком возрасте. Не могу я тебе никого напоминать. Во дворце ты не бывал, а в общественных местах к цесаревне такого старого извращенца и на пушечный выстрел не подпустили бы», – хотела сказать я, а вместо этого смущённо царапнула кончиком носа по плечу своего «жениха» и туманно намекнула:

– Моё имя слишком известно, чтобы его называть… Но вы очень удивитесь, если пойдёте сегодня на маскарад.

– Ах, – полковник хлопнул в ладоши. – Нам обязательно надо пойти туда вместе! А после продолжить праздник на моей вилле! У меня своя вилла на побережье…

Про побережье нам слушать не хотелось, а вот про королевскую резиденцию – очень даже.

– Гайчик, вы серьёзно про маскарад!? – взвизгнул Зверь, и меня едва не снесло со стула мини-ураганом, который создали его приклеенные ресницы.

– У меня собственная ложа, – благосклонно кивнул Гайчик. – Не очень близко к королевской, но и не последняя в ряду, между прочим. Я приглашаю!

Мальчишка победно ухмыльнулся, Северов с деланным сомнением посмотрел на меня.

– Родная, ты уверена, что мы не торопимся?

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – залепетали мы с «Таечкой» в унисон, и «жених», он же «самый единственный брат», «сдался».

– У нас места на третьем балконе, – пояснил он и полез во внутренний карман, якобы за билетами. – Не уверен, что нас пропустят в центральные ворота… Мне, наверное, нужно будет докупить флаер. Даже не представляю, сколько это может стоить… Где, вы говорите, ваша ложа?

– Пустяки! – полковник остановил его небрежным жестом. – Какие могут быть счёты между друзьями! – облобызал Зверскую ручку, а затем достал внушительного размера бумажник и вручил нам с Севером две золотые карточки, на которых было написано «Личные гости семьи Веселовских», с третьей же он обернулся к довольному, как слон, Зверю.

– А вам, моя сладкая кокетка, придётся за свой билет заплатить.

– А? – кокетка расстроенно надула губки.

– Поцелуй, прелестница. Один поцелуй за один билет!

Я едва удержалась от смешка, а Зверь блеснул хищным взглядом и облизнулся.

– Поцелуй? – переспросил он. – Ну, смотрите, баловник, вы сами просили…

Пальчиком провёл по морщинистой полковничьей щеке, склонился к круглому лицу и прижался покрытыми розовым блеском губами к стариковскому рту. По-моему, подлец использовал язык. Нет, полной уверенности у меня, конечно, не было, но влажный чмокающий звук и движение челюсти на это весьма явно намекали.

На мгновение я лишилась дара речи, а затем Северов деликатно покашлял. И Звереныш, мелкий извращенец, всё-таки изволил оторваться от своей полностью выбитой из колеи жертвы.

– Чаровница, – выдохнул полковник сипло.

– О, вы даже не представляете, какая… – проворковал мальчишка и, достав из миниатюрной сумочки блеск для губ, ловко обновил макияж.

Час спустя мы смеялись как ненормальные, катались по полу секретной Северовской квартиры, вспоминая подробности нашей авантюры, рыдали от смеха и кое-кто даже повизгивал.

– Чаровница!! – выла Берёза, размазывая слёзы по лицу. – Зверь, я тебя теперь только так и буду называть.

– А эпическая сцена поцелуя! Я чуть не померла от зависти, – хохотала я.

– Да, ладно, – давешняя Таечка сидела верхом на стуле и по-кошачьи довольно щурилась, наблюдая за нашим весельем. – Лично для тебя, Ста… э-э-э… Ёлочка, я готов повторить представление на бис, если согласишься быть моим спарринг-партнером.

– Губу закатай! – Северов категорически отказывался понимать такие шутки, и это вызвало вторую волну веселья.

– А кроме шуток, – уже вполне серьёзным голосом спросила я, когда мы всё-таки смогли успокоиться, – Зверь, ты так ловко скачешь на каблуках, так уверенно подаёшь ручку для поцелуя… Что-то мне подсказывает, что в подобном шоу ты участвуешь не впервые.

Зверёныш бросил короткий встревоженный взгляд на Севера и, неожиданно растратив всё своё красноречие, мекнул что-то невразумительное:

– Ну… эм-м-м… а?

– Ну, что ж ты засмущался, – Арсений насмешливо искривил губы. – Как с поцелуями лезть, так ты первый, а как рассказать о своём интересном прошлом, так кишка тонка?

– Не лез я к ней с поцелуями, – проворчал Зверь, – Что ты прицепился?

Мальчишка наклонился, чтобы расстегнуть молнию на сапожках и буркнул скороговоркой:

– Некоторые в Корпус, Ёлка, по приговору суда попадают. Ты не знала?

– Суда? – растерялась я, окончательно утратив хорошее настроение. – Извини, я…

Я знала, просто не думала никогда об этом в отношении своих друзей.

– Не за непристойное поведение, если что, – Зверь хмыкнул и стянул второй сапог. – За шантаж. Знаешь, сколько в мире вот таких вот славных полковников? – он внимательно посмотрел на меня, а затем нахмурился, зашвырнул обувь под кровать и зло проговорил: – Откуда тебе знать… Извини, я не хотел тебя обидеть, просто жизнь иногда такая грязная… Вот ты спрашивала недавно, как же так, ведь мы подставляем бедняжку полковника под удар. И не задумалась ни на секунду о том, что он совсем не бедняга. У него договор с районным Домом, между прочим. Местный Мастер ему то ли племянником, то ли приёмным сыном приходится, вот и поставляет ему прямо в спальню девочек помоложе для практических занятий…

– Зверь, – в голосе Арсения послышались предостерегающие нотки.

– Нет, пусть говорит, – потребовала я.

– Думаешь, он один такой? Да их тысячи, – Зверёныш рванул через голову платье, не расстегивая и не заботясь о его сохранности. – Мне иногда кажется, что таких вообще больше, чем нормальных. И не все они любят девочек…

– Морковка, ты заводишься, – негромко произнесла Берёза, а я не сразу сообразила, что Морковкой она обозвала нашего Зверя.

– Да, про суд, – Зверь вздохнул и поднялся со стула, чтобы накинуть поверх своей искусственной груди халат. – Было нас пять человек в команде. Жили мы все впятером вот на этой самой квартирке. Неплохо жили, надо сказать, облапошивая таких вот пентюхов, как твой генерал.

– Полковник, – автоматически исправила я.

– Да мне все равно! – Зверь махнул в мою сторону рукой. – Он же по девочкам, вот что главное. А представь себе, что вот он меня лапает вовсю, целоваться лезет, комплименты разные на ушко шепчет. А бывает, даже со своими дружками-извращенцами знакомит, а потом в один прекрасный день его рука оказывается у меня между ног, а там…

– Зверь!!

– А там и напарник выскакивает из шкафа с таблеткой и фотоаппаратом наперевес. И говорит, мол, уважаемый, Гай Юлианович, а что скажут ваши близкие, если узнают о том, что вы возлюбили мальчика неплатонической любовью?.. В общем, платили все как миленькие. Хорошее было время.

Зверь вдруг развернулся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

– Кто-то отказался платить, – догадалась я шёпотом.

– Отказался, – Берёза собрала разбросанные Зверем вещи. – Вот судья, который его в Корпус отправил, и отказался. Он теперь в себе закроется и работать не сможет… Не надо было его вообще об этом спрашивать!

– Надо было, – отрезал Север, – ему давно пора научиться говорить об этом спокойно, без разбрасывания одежды и хлопанья дверьми. Его прошлое – его слабое место. Я об этом знаю, ты об этом знаешь… А слабость – это не то, что помогает нам выжить.

– А остальные? – я вдруг поняла, что мальчишка так переживает не из-за того, что ему приходилось зарабатывать себе на жизнь довольно грязным способом. – Зверь же говорил, что их пятеро было…

– А остальных больше нет, – подвёл черту под разговором Ферзь. – Народ, давайте экскурс в прошлое и самоанализ оставим на потом. Готовиться надо. Времени у нас не так чтобы и много…

Не много, но мы успели.

В лучах софитов, под вспышками фотоаппаратов я чувствовала себя неуверенной, маленькой и… голой. Нет, мой карнавальный костюм закрывал всё, что должен был закрывать, правда, при этом плотно обтягивал всё спереди и полностью обнажал спину.

Когда Арсений увидел меня в моём наряде, он прочистил горло и хрипло уточнил:

– Ты что-то надела на себя или просто покрасила тело в голубой цвет? – и зажмурился на мгновение. – Как это вообще называется?

– Это называется «Русалка», – авторитетно заявил Зверь. – Ёлка, чешую на хвосте разровняй и не хватай ты юбку руками! Это так не носят.

Я думала, что о том, что и как носить, я знаю все. Какое платье надеть на официальный приём, какое на праздничную вечеринку. У меня были костюмы для обедов с членами семьи, для завтраков с дипломатами, для романтических ужинов, званых коктейлей и, конечно же, несколько маскарадных нарядов. Но это…

– Повернись! – проговорил Север, а когда я выполнила его, пусть будет, просьбу, пообещал: – Я убью тебя, Зверёныш.

– Не кипятись, – Берёза тоже была в костюме, и это был костюм официантки, в сегодняшнем мероприятии у нее была своя роль. – Мы же решили, что она должна обратить на себя внимание.

И, судя по тем взглядам, которые я ловила на себе, нам это удалось. Я нервничала и то и дело поднимала руку к лицу, проверяя, на месте ли моя маска, пока Арсений не поймал меня за запястье, затем поцеловал кончики моих пальцев и произнёс:

– Ты совершенно замечательная. Перестань дёргаться, всё идёт по плану.

Мы слонялись по холлу, восхищались красотою чужих нарядов, сплетничали с незнакомыми людьми и следили за тем, чтобы Зверь не переигрывал. Он был в костюме Красной Шапочки, только не той, которая из детской сказки, а совсем другой девочки, скорее всего, героини одной из книжек, которые так любит Полина Ивановна. Само собой, полковник захлебывался слюной и непрестанно вытирал свои потные ладони о юбку на попе нашего приятеля.

Наконец, ударил первый гонг, и мы немного расслабились, закрывшись в персональной полковничьей ложе, где для нас уже накрыли столик с фруктами, сладостями и вином.

Свет в зале погас, занавес поднялся, и луч одинокого прожектора высветил на сцене высокую фигуру в чёрном плаще.

Ложа любвеобильного полковника находилась довольно далеко, но мне не понадобился бинокль для того, чтобы узнать того, чьё лицо скрывала серебристая маска. Мужчина на сцене молча смотрел в зал, и под его тяжёлым взглядом весёлая публика испуганно затихала, начиная подозревать недоброе. Наконец, когда последний шепоток умолк, взвившись под своды зала и разбившись о многоламповую люстру, он заговорил:

– Сегодня я буду веселиться вместе с вами.

Я бросила на Севера испуганный взгляд. Это не входило в наши планы. Цезарь никогда раньше не посещал праздник Дождя.

– Всё нормально, – успокоил меня парень одними губами и повел бровью в сторону сцены, мол, не отвлекайся.

– Я буду танцевать и смеяться, хотя моё сердце плачет. Моё сердце тоска рвёт на части… – что-что, а красиво говорить Сашка всегда умел. Говорить и держать театральную паузу. – Многие из вас уже, конечно, слышали о беде, которая обрушилась на нашу семью. Я пришёл, чтобы подтвердить эти слухи… – поднял вверх правую руку и прокричал: – Народ Яхона! Сегодня ночью из собственной спальни была вероломно похищена наша любимая сестра, цесаревна Ольга.

Зал ахнул.

– По горячим следам удалось выяснить, что к её похищению причастны дикие люди, – Сашка печально опустил голову и бессильно, недоумённо развел руками. – Мы долго терпели их нападки на нашу страну, их коварные вылазки и злобные выпады в наш адрес, но сегодня нашему терпению пришёл конец. Это война! – прокричал Цезарь. – Это война! Уничтожим змею, заползшую в наш счастливый дом, чтобы украсть самое ценное, что у нас есть! Раздавим гадину! Отомстим!

Возмущённая волна прокатилась от сцены до самых верхних балконов, ударилась о стену и вернулась назад.

– Вернём домой нашу маленькую жемчужину, сделаем всё для того, чтобы… – Цезарь замолчал и сквозь сцепленные зубы громко втянул в себя воздух, запрокинул голову, якобы борясь с накатившими слезами, и я услышала, как в партере заплакала какая-то женщина.

Как же всё это мерзко и противно! В какой-то миг я поняла, что меня сейчас вырвет, дёрнулась, чтобы встать, но была удержана на месте захватом крепкой руки.

– Тш-ш, – зашипел мне на ухо Арсений. – Что ты творишь? Вдохни глубже и успокойся!

Если бы я могла глубоко вдохнуть в этом чёртовом платье! Прикрыла глаза и, стараясь не прислушиваться к редким всхлипам, доносившимся из зала, попыталась успокоиться.

– Но мы не будем плакать сегодня, нет! Мы не позволим диким выродкам испортить этот великий праздник, пришедший в нашу жизнь с далёких времен. Мы не будем сегодня горевать и лить слёзы, мы будем смеяться и веселиться! Традиции не должно нарушать! Веселись, славный народ Яхона! Торопись жить! Славь Дождь сладким кубком и горькой чаркой! Танцуй до упаду, потому что завтра ты должен будешь заставить заплакать тех, кто посмел покуситься на наши святыни сегодня.

Сашка театральным жестом сорвал маску со своего красивого лица и, зашвырнув её в центр партера, прокричал:

– Заплакать и заплатить!

И в тот же миг, повинуясь жесту невидимого дирижёра, в оркестровой яме грянули литавры, выколачивая из себя пугающий походный ритм, завыли трубы, заплакали скрипки, предсказывая реки крови и неминуемую смерть.

– Иди ко мне, – не дожидаясь моей реакции, Север перетащил меня к себе на колени, обнял, коснулся губами запястья точно в том месте, где бешено колотился пульс, и я немного успокоилась.

А на сцене, тем временем, пружиной, которая вдруг получила свободу, стремительно разворачивалось представление. Поначалу я пыталась обнаружить сюжет или хотя бы запомнить, как зовут персонажей, но Северов, видимо, решил свести меня с ума, постоянно касаясь кончиками пальцев моей обнажённой спины. Кто бы мог подумать, что там столько чутких и отзывчивых на ласки мест!

Я и представить не могла, что лёгкое поглаживание кожи между лопатками может заставить ускориться моё сердце, а ненавязчивый массаж позвонков не расслабляет, а вызывает желание выгнуть спину и замурчать сытой кошкой.

– У тебя соски натянули платье, – словно мимоходом заметил Арсений, я опустила глаза и, осознав правоту его слов, попыталась прикрыть грудь руками, но парень ловко перехватил мои запястья и, не отрывая глаз от острых вершин, попросил:

– Не надо, пожалуйста.

Я зажмурилась и закусила губу, пытаясь справиться с бурей внутри себя, которую вызвали эти несколько слов.

– Если ты делаешь это для того, чтобы я перестала нервничать, – срывающимся голосом проговорила я, – то это плохая тактика.

– Почему? – мурлыкнул он и бесстыже прикусил кожу на моём затылке.

– Ох… – я дёрнулась, как от удара током. – Потому что так я вообще ничего не соображаю.

Северов то ли засмеялся, то ли застонал, а потом признался:

– Я не знаю, зачем я это делаю… Кажется, я мазохист.

С явным сожалением он уронил свои руки на мои колени и откинулся на спинку кресла, а я едва не застонала от разочарования, желая и одновременно страшась продолжения.

А представление тем временем подошло к концу, и над дверьми, ведущими в танцевальные залы, загорелись огни.

Зверь хихикнул и радостно хлопнул в ладоши:

– Что, Гайчик, зажжём сегодня ночь? – мальчишка с сердитым видом оправил юбку, и я поняла, что нервничаю здесь не я одна.

– Два часа до полуночи, – оповестил Север, словно я сама не проверяла едва ли не каждую минуту, который час.

Два часа.

Я поискала глазами в толпе светлую голову Берёзы, попыталась определить, за каким прожектором может прятаться Ферзь, подала руку своему кавалеру и одобряюще улыбнулась Зверёнышу.

– Вы удивительно гармоничная пара, – вдруг произнёс полковник, вырывая меня из моих мыслей. – Вы, деточка, этакая шаловливая наяда, а ваш спутник – мрачный преданный рыцарь.

– Очень мрачный и очень преданный, – хихикнула «Таечка». – Гайчик, милый, ты подержишь мою корзиночку?

– А что у нас в корзиночке? – Гай Юлианович попытался заглянуть под зелёный платок, который укрывал от посторонних глаз содержимое корзинки, но немедленно получил по рукам от Зверя.

– Пирожки и горшочек маслица, конечно, – жеманно протянул он. – И не смейте прикасаться! Помните, высоко сижу – далеко гляжу!

Полковник рассмеялся, отчего его живот, обтянутый бархатным жилетиком в голубой цветочек, мелко-мелко задрожал.

– Какая вы затейница, моя дорогая! Нам обязательно надо будет сыграть в эту игру потом, – прохрюкал мужчина и добавил многозначительно:

– На моей вилле.

Зверь игриво поиграл бровями, а потом мы подошли к двери танцевального зала.

– Что в корзине? Показать! – охранник подозрительно посмотрел на ношу весёлого гномика, и с полковника в тот же миг слетело всё добродушие.

Очень медленно он поднял руку к лицу, снял маску и, глянув на побледневшего стражника жутким чёрным глазом, произнёс:

– Как звать?

Охранник сглотнул. И, откровенно говоря, я могла его понять. Куда-то исчез маленький смешной толстячок, которого Зверёныш-Таечка так умильно трепал по щёчкам. Сейчас рядом с нами стоял страшный человек, не понаслышке знающий, что такое смерть и привыкший к беспрекословному подчинению.

– Я, может, и не занимаю былых позиций у трона, – прошипел он, глядя на перепуганного стражника снизу вверх. Он был на целую голову ниже, но, что парадоксально, сейчас казалось, что всё совсем наоборот. – Но уверяю, я всё ещё могу сгноить нахамившего мне рядового.

– Я… я прошу про… я не узнал…

– Фамилия и номер части! – рявкнул полковник, а я, не выдержав, дотронулась до его локтя:

– Гай Юлианович, пожалуйста! Не омрачайте мне праздник сегодня, – Арсений до боли сжал мою ладонь, но не сказал ни слова. – Помните про сюрприз?

Полковник снова превратился в гномика и улыбнулся мне тепло и ласково:

– Только ради вас, моя прелесть, – в последний раз глянул на всё ещё трясущегося охранника и погрозил ему пальцем:

– Смотри у меня!

И после этого мы вошли в уже полный народу танцевальный зал. Я под руку с недовольным Арсением Северовым – чувствую, он ещё отчитает меня за несвоевременное заступничество, Таечка-Зверь и полковник-гномик – с маленькой корзиночкой в руках, которую, конечно, никто уже и не думал досматривать. А там, под зелёным шерстяным платком, вместо пирожков с маслом лежала записывающая аппаратура и портативный транслятор – жутко дорогой и совершенно незаконный. Даже не представляю, каким образом Северову и его команде удалось его заполучить, но сегодня он, наконец, себя окупит.

Зверь огляделся по сторонам, подманил к себе наманикюренным пальчиком Берёзу, сновавшую между гостей с шампанским в высоких тонких бокалах, ловко удерживая их на небольшом подносике.

– Девушка, – Зверь неуверенно огляделся по сторонам. – Где бы мне оставить вот эту ценную вещь? – всё тот же пальчик начертил в воздухе дугу и замер около плетёной корзинки, висевшей на сгибе руки весёлого гномика.

– Организаторы праздника… – начала Берёза, но немедленно умолкла, стоило только гномику превратиться в полковника.

– За корзинку отвечаешь головой! – мужчина отдал корзину с транслятором нашей сообщнице и поцеловал Зверю ручку, бормоча: – А может, к чертям эти танцы, моя чаровница? Может, сразу рванём на виллу?

– Хочу танцевать! – Красная Шапочка надула алые губки и утянула своего гномика к уже топтавшимся в центре зала принцессам и прочим мушкетерам.

Есть в жизни люди злые, есть скромные, есть глупые, есть талантливые, а есть идеальные. Арсений Северов, несомненно, относился к последней категории. Улыбаясь, я смотрела в глаза цвета самого чёрного кофе и думала о том, что я со скоростью сорвавшегося с платформы фоба мчусь к краху, к катастрофе, после которой от меня останется только кучка пепла.

Арсений Северов был красив, я обратила на это внимание ещё во время нашей первой встречи, а мысли о его смуглых руках тревожили мои сны довольно долгое время. Он был, несомненно, умён. И кто бы там что ни говорил, но ум – это самая привлекательная черта в мужчинах. Особенно, если к мозгу прилагается высокий рост, широкие плечи и руки, умеющие сводить с ума.

А ещё Северов танцевал так, словно всю свою жизнь до сегодняшнего дня ежедневно, с восьми утра и до восьми вечера, стоял у станка и делал сложные па, растяжки и наклоны. В его руках я чувствовала себя невесомым пёрышком, с которым играет весенний ветерок, послушной глиной – лепите, что хотите.

Никогда не думала, что от танца можно получить столько удовольствия.

Никогда не думала, что танец может привести к тому, что все мои мысли будут сосредоточены на одном желании, том самом, о котором порядочные девушки не говорят вслух. Порядочные девушки о таком даже не думают.

– Когда ты так улыбаешься, – сообщил мне Арсений, скользя руками по ставшей чрезвычайно чувствительной спине, – я чувствую себя супер-человеком.

– А разве ты не он? – хмыкнула я, надеюсь, насмешливо. Но, видимо, парень каким-то образом услышал за моей хлипкой иронией сокрушительную правду и застонал, крепче прижимая меня к себе.

– Оленька, счастье моё, прекращай это страшное дело, иначе весь наш план полетит к чертям, потому что я не дождусь полуночи.

– Страшное дело? – сбиваясь с шага, переспросила я.

– Соблазнять меня, – уточнил он, улыбнулся моему смущению и проникновенно шепнул на ушко: – Невозможно хотеть тебя ещё больше. Не мучай! – в его взгляде за самоиронией пряталась страстная мольба, и я зажмурилась, чтобы не видеть этих просящих глаз.

Катастрофа не просто приблизилась. Она, по-моему, уже случилась.

С первым ударом часов погас свет. В точности, как и было задумано организаторами праздника. Ферзь лишь чуть-чуть поработал с прожектором, чтобы он светил в нужном нам направлении, давая возможность присутствующим в зале людям в подробностях рассмотреть разыгрываемую для них сценку.

Со вторым ударом зал наполнил шорох снимаемых масок, радостные возгласы и смешки, игривые взвизгивания и суетливые звуки торопливых поцелуев.

Ударе на пятом-шестом, тут я уже не считала, пятно света выхватило из темноты страстно целующуюся парочку. Вот рука парня поднялась по обнажённой девичьей спине до затылка, воровато потянула за завязки, удерживающие маску на месте, и легким движением отбросила её в сторону. Пальцы девушки запутались в коротких тёмных волосах, её взгляд затуманен страстью, она с восторгом смотрит на скрытое под маской лицо… не она – я.

И тут раздаётся первый удивлённый вскрик:

– Чтоб мне провалиться, да это же пропавшая цесаревна!

О, да. Именно она. Кто бы мог подумать…

– Ой, – смущение мне даже не пришлось изображать, я прижала к горящему после поцелуя рту пальцы, а затем вдруг послала в сторону стоявшей на столике для цветов плетёной корзинки воздушный поцелуй и пролепетала:

– Сюрприз!

Наш транслятор не был единственным в танцевальном зале королевской резиденции. Праздник Дождя традиционно передавался на все приёмники Яхона. Однако мы посчитали, что предосторожность не бывает лишней, и Ферзь постарался сделать так, чтобы все камеры того вечера были направлены в мою сторону, а затем замкнул передачу в трёхминутный цикл: чтобы каждый житель Яхона успел убедиться, что цесаревну никто и не думал похищать – она сбежала сама.

Удар ниже пояса по Сашкиному самолюбию. По его самомнению. Его стремлению всегда и во всем контролировать каждого, а меня в особенности. Даже боюсь представить, что он сделает и скажет, когда мы с ним останемся один на один.

Слева от меня, судя по звукам, рухнуло дерево, но, подозреваю, это был гномик, который либо упал в обморок от осознания всего ужаса своего положения, либо его в этот обморок «уронил» Зверёныш (уж больно ласковые взгляды мальчишка бросал на своего «возлюбленного»). Наверное, мне стоило пожалеть несчастного, но жалости не было.

Гости карнавала, кажется, на какую-то микроскопическую долю секунды разучились дышать и шевелиться, а затем из королевской ложи донеслось взбешённое:

– Перекрыть все выходы из дворца! Остановить трансляцию! – а в следующее мгновение, повинуясь приказу Ферзя, погас единственный источник света, и Арсений, обняв меня за талию, проскользнул в один из тайных ходов, спрятанных в стене за колонной, у которой мы целовались.

Впереди с миниатюрным фонариком бежал Зверь, не забывая сверяться с наладонником, куда Ферзь поместил подробную карту – запутаться в бесконечных переходах, которые, словно муравьиные ходы, испещрили едва ли не все стены замка, было очень и очень просто. Позади пыхтела Берёза. Наш главный электрик, взорвав дворцовый трансформатор, уходил другим ходом, а маленький автономный транслятор так и остался стоять там, где его установили, передавая повторяющуюся голограмму моего неожиданного явления народу в каждую точку страны, оборудованную приёмником.

Лететь на мобильном фобе ночью было не так страшно, как днём. Всё из-за темноты, которая милостиво не позволяла мне увидеть, как высоко или глубоко мы находимся.

Из королевской резиденции мы выбрались без приключений, оставив за собой мигающие огни и тревожный вой сирен. Сначала было чертовски весело, тело дрожало от пережитых эмоций и требовало продолжения банкета, а сейчас, когда адреналиновая волна схлынула, оставив за собой холодное пепелище, я зябко куталась в рыцарский плащ Северова и неотрывно вглядывалась в пролетающую за окном тьму.

– Ты какая-то слишком тихая, – Арсений дотронулся до моего плеча, вырывая меня из невесёлых мыслей. – Что случилось?

Он говорил вполголоса, чтобы не разбудить уснувших Берёзу и Ферзя. Что же касается Зверя, тому было не до сна. Он целиком ушёл в свой левый аккаунт – я разучилась удивляться после того, как узнала о наличии тайной квартиры, суперскоростного мобильного фоба и прочих удивительных вещей, даже не намекающих, а открыто говорящих о том, что я вообще ничего не знаю об Арсении Северове, его жизни и его окружении.

Мельком глянув на мальчишку, я с грустью подумала о том, что его счастливый вид напрямую связан с моим несчастьем, которое ещё не случилось, но обязательно случится в будущем, стоит только Сашке добраться до меня. Потому что сегодня по всей Книге лиц с лёгкой зверевской руки разлетелись фотографии, на которых цесаревна страстно целуется с таинственным незнакомцем в маске. По крайней мере, Северову ничто не угрожает до тех пор, пока Цезарь не узнал, чьё лицо она скрывает.

Я снова мрачно подумала о своей погубленной репутации хорошей девочки. Был ли у нас другой выход? Наверное, мне можно было просто мелькнуть перед камерами, чтобы стало понятно: меня никто не выкрал, по крайней мере, точно не против моей воли – вон она я, счастливая и вполне довольная жизнью. Очевидно, абсолютно необязательно было устраивать это эротическое шоу… С другой стороны, я должна была дать какое-то объяснение своему экспрессивному поступку: цесаревне не просто попала вожжа под хвост, она всего лишь человек, который в принятии решений часто руководствуется глупым романтичным сердцем.

В конце концов, не я всё начала!.. Сашке изначально не нужно было пытаться играть в свою игру, прикрываясь моим именем.

Нет. Всё-таки правильно Зверь настаивал на показательном выступлении – пусть он и имел тут свой меркантильный интерес – от Цезаря можно было ожидать чего угодно, он мог, например, сказать, что всем только показалось, и девушка в костюме русалки была просто девушкой в костюме русалки, пусть и очень похожей на цесаревну Ольгу. Но не после вспышки бешенства и приказа перекрыть все выходы из дворца, чем он только подтвердил нашу легенду.

Пугало одно: если любвеобильный Гай Юлианович выживет после первых пяти минут общения с Сашкой, братец может прийти к выводу, что мой побег изначально был связан с тайным поклонником. Хорошо это или плохо?

Я вздохнула.

– Тебя что-то тревожит.

Он не спрашивал, он констатировал очевидное, а на меня вдруг снова накатила волна сомнений и тревог. Сутки назад я готова была рассказать ему обо всём, а сейчас едва не рыдала от мысли, что станет со всеми ними, когда правда откроется. Почему-то именно события на празднике Дождя убедили меня в том, что нет никакого «если», я просто откладываю неизбежное. «Если» бывают только в сказках, в жизни всё, к сожалению, гораздо прозаичнее.

– Я просто устала, – ответила я и снова прилипла взглядом к темноте за окном.

Северов проворчал что-то о моём нечеловеческом упрямстве, но у меня не осталось сил на выяснение отношений. Упрямство? Пусть. Я бы назвала это осторожностью, которая сейчас тревожно подняла голову и с параноидальной подозрительностью всматривалась в окружающих меня людей.

Ферзь – тёмная лошадка. Берёза – человек не чужой, но и не близкий. Назвать её подругой я не могла, потому что идти на сближение она сама не захотела, но и отказаться от попыток навести мосты было выше моих сил. Зверёныш изначально планировал использовать меня как средство хорошо заработать.

И Арсений Северов, требующий от меня откровений, но при этом не желающий открываться в ответ. Или, может, он ждёт первого шага с моей стороны?

– Наверное, мне надо тебе кое-что сказать, – прошептала я, не отрывая взгляда от тьмы.

– Наверное, – осторожно согласился Северов и, щёлкнув кнопками на пульте управления, полностью сосредоточил своё внимание на мне.

– Тебе это, скорее всего, не очень понравится.

– Вряд ли мы узнаем, так ли это, пока ты не скажешь то, что хочешь.

– Не хочу, – я застонала и беспомощно поймала его взгляд в отражении. – Должна.

Я заметила, как хищно блеснули его глаза, а затем едва не вскрикнула, потому что Северов вдруг развернул меня к себе, удерживая моё лицо за скулы большим и указательным пальцем.

– Давай проясним одну вещь, – он прижался носом к моему носу и выдохнул: – Я не хочу, чтобы ты делала что-то только потому, что тебе кажется, что ты должна. Забудь о том, что должно, хотя бы иногда делай только то, что хочется… Ты покраснела.

Очевидно, да. Потому что, когда он вот так говорит о моих желаниях, в моём мозгу возникают почему-то совершенно неприличные картинки. Я попыталась отвернуться, но мне, конечно же, никто не позволил этого сделать.

– Я никогда не краснею! – возмутилась я, физически ощущая, как горит лицо.

– Номинально – нет, но розовеешь весьма очаровательно, – игнорируя мои попытки вырваться, продолжил Арсений и провёл пальцем по моей правой щеке. – Вот здесь. И здесь, – коснулся шеи. – Что в моих словах заставило тебя покраснеть?

Как будто он не знал! Дрожащие в попытке удержать улыбку губы и смеющиеся глаза говорили об обратном.

– Моя богатая фантазия, – ответила я, досадуя на свою внезапно очнувшуюся честность.

– Какая ты, однако, фантазёрка, – рассмеялся Арсений, а я задержала дыхание, ожидая поцелуя, но вместо этого парень только легко щёлкнул меня по носу и с самым серьёзным видом произнёс: – Я хочу, чтобы ты чувствовала себя счастливой, а не обязанной. Видишь разницу?

Я кивнула, прислушиваясь к тому, как по телу разливается расслабляющее тепло от внезапно принятого решения, как неуверенность ещё легко щекочет нервы, но уже начинает сдавать позиции перед стремительно накатывающим предвкушением, и выпалила прежде, чем успела передумать:

– Хочу остаться у тебя на ночь сегодня.

Он медленно моргнул, растерянным взглядом окинул тесное пространство фоба, выдохнул и спросил:

– Ты серьёзно?

Хорошо, что хоть не комментирует мои горящие щёки. Ответить нормально я уже не смогла, потому что боролась с желанием схватиться двумя руками за сердце, которое так и норовило выскочить из груди, поэтому просто кивнула и, закусив губу, отвернулась к окну.

– Я, – начал он сипло, затем прокашлялся и уже почти нормальным голосом: – Я не позволю тебе передумать.

– Хорошо, что не позволишь, – едва ворочая языком от не к месту очнувшегося смущения, пробормотала я. – Кому-то из нас придётся взять на себя эту роль, потому что я… у меня не так много опыта в этом… в этих вещах.

Не получив ответа на своё признание, я всё-таки оглянулась и наткнулась на такой горячий взгляд, что испугалась за сохранность корпуса нашего фоба. Арсений, не говоря ни слова и не предпринимая ничего, смотрел на меня невыносимо долго, а затем всё так же молча отвернулся к пульту управления фобом и, задав какую-то команду, увеличил скорость до максимума.

Я прикрыла глаза и спрятала глупую улыбку в собственное плечо.

Следующие полчаса прошли в абсолютной тишине, если не считать несдержанного счастливого шёпота Зверя, считавшего в углу прибыль Фамилии от проведённого мероприятия.

Когда на горизонте появился наш остров, Северов вдруг направил фоб прямо к темнеющей внизу воде, отвечая на мой невысказанный вопрос:

– Ну, не можем же мы приземлиться на мобильном фобе в центре Облезлой площади. Представляешь, сколько бы вопросов это вызвало?

– А как же мы тогда объясним наше появление? – растерялась я – Не по воде же мы сюда пришли.

Арсений хмыкнул.

– А не надо будет ничего объяснять, мы ещё вчера вернулись в Корпус, вместе со всей своей Фамилией, – и весело подмигнул. – Скажи-ка, птичка, а приходилось ли тебе слышать о Потерянном городе древних?

О Потерянном городе я, конечно, слышала. У меня же была Тень, которая так любила послушать волшебную сказку на ночь.

– Не понимаю, как истории о Потерянном городе могут быть связаны с Детским корпусом, – проворчала я. – Ты, может, привык за столько лет? Я открою тебе правду. Ничего сказочного и романтичного в нём нет.

– В каждой сказке есть доля сказки, – проговорил подошедший к нам Зверь. – Смотри, что сейчас будет.

Мальчишка устроился в третье кресло и, нетерпеливо ерзая, предупредил:

– И если ты не скажешь, что это лучшее, что тебе приходилось видеть в жизни, ты мой враг до гробовой доски.

Фоб скользнул под воду, и я непроизвольно задержала дыхание, ожидая обещанного чуда. Сначала за прозрачными стенами ничего не происходило, и всё, что я видела – это толща воды, по цвету не очень сильно отличающаяся от ночного неба. Небо где-то даже было интереснее, особенно когда мы взлетали над облаками, и можно было любоваться щербатым месяцем и лунной дорожкой. Здесь же всё было тихо и мрачно. И не давали покоя мысли о тоннах воды над моей головой. А затем в свете фар стали появляться странные тени.

– Это… это… – я сорвалась с места, выскочила из кресла и прижалась лицом к стеклу, забыв обо всём на свете, потому что за стенами фоба, там, куда доставали лучи от сигнальных огней, которые включил Север, вдруг появился самый настоящий город. Сквозь брусчатку улиц давно проросли водоросли, а колония кораллов облюбовала лавку сапожника с большим металлическим ботинком над входом, от булочной осталось только крыльцо, над которым печально качался ржавый кекс, а у всадника на площади не было головы… Но это всё-таки был город. Когда-то по этим тротуарам ходили люди, мороженщик стоял со своей тележкой у фонтана, играла музыка, а вместо мелких рыб тут и там сновали юркие воробьи…

– Он существует?

– Они существуют, – важно кивнул Зверёныш. – Говорят, у Цезаря есть целый институт, который занимается исследованием древней цивилизации.

Врут. Если бы Сашка знал об этом, он бы обязательно нам рассказал. Да он бы отвёз нас сюда, чтобы показать всё это волшебство! Я представила, какое выражение лица было бы у Тоськи, будь она сейчас рядом со мной, и загрустила.

– Но про это место точно никто не знает, – хвастался Зверь.

– Это потрясающе, – призналась я. – Я ничего подобного никогда не видела.

– Подожди, – мальчишка махнул рукой. – Ещё увидишь тоннель.

Фоб влетел в страшно чернеющую дыру, и я увидела разноцветную плитку по бокам, рельсы, свисающие с потолка фонари на тяжёлых цепях…

– Впечатляет? – мальчишка вертелся в своем кресле, как юла. – Я всё хочу заказать костюм для подводных прогулок, да Север не разрешает… Слушай, Ёлка, – он наклонился ко мне и быстро зашептал, бросая настороженные взгляды в сторону главы нашей Фамилии: – Попроси у него, он тебе не откажет… Всего один костюм. Лучше, конечно, два, для страховки… Ты только представь, какие там сокровища.

Я представила, и мои глаза загорелись. Перевела восторженный взгляд на Севера, но он не разделил моего восторга:

– Нет.

Хмуро глянул на Зверёныша и проговорил:

– Зверь, не глупи. Это очень опасно. Я тебе уже говорил. Хочешь заняться исследовательской работой – иди к старосте.

– Сам иди, – разочарованно буркнул мальчишка.

– Почему опасно? – удивилась я. – Всё так надёжно выглядит.

– Выглядит… – передразнил Арсений. – Туннель и вправду очень надёжен. Знаешь, сколько мы денег потратили на его укрепление? А вот насчет остального… – покачал головой, поджав губы. – Да и нет у нас сейчас денег на игрушки… Ладно, подлетаем… Будите засонь. Нам ещё семь километров пехом переть…

Семь километров, к счастью, мне не пришлось преодолевать в вечернем платье и туфлях на каблуке: в гроте, где мы спрятали фоб, нас ждала сменная одежда. Я не стала задавать вопросов, но по тому, как вели себя мои спутники, стало понятно, что они не впервые возвращаются в Корпус тайком.

Мы подошли к стенам, когда в воздухе уже отчетливо чувствовалось утро.

– Я думала, – призналась я, когда Арсений помогал мне спуститься в подземный ход, который, по словам Ферзя, должен был вывести нас в здание тира, – что из Корпуса нельзя сбежать.

– Сбежать-то можно, – парень взял меня за руку. – Вопрос в том, куда…

Где-то над нами раздался громкий хлопок, и до меня долетели отголоски чужого веселья.

– Пятничная вечеринка всё ещё не закончилась, – озвучил мои мысли Зверь.

– Ага, – Берёза кончиком кроссовка подбросила камушек. – Веселятся по тому поводу, что вместо завтрашнего Колеса Фортуны мы все отправляемся на войну.

– Почему на войну? – от удивления я споткнулась. – Не будет войны, мы же всё сделали, чтобы…

Зверь демонстративно громко вздохнул.

– Иногда ты, Ёлка, просто поражаешь своей наивностью. Ведь вроде не дура и должна бы понимать… – сверху снова что-то взорвалось. – Давайте поскорее, а? Может, это моя последняя пятничная вечеринка.

– Север? – я растерянно посмотрела на Арсения. – Что он имел в виду?

– Политика, – парень вдруг широко зевнул. – Извини, устал, как чёрт… Как бы там ни было, уже в ближайшее время всё станет понятно… – и вдруг без какого-либо перехода, тем же уставшим голосом: – Смотри, рассвет.

За разговором я не заметила, как подземный ход вывел нас к двери, ведущей в одну из подсобок тира. Мне не приходилось бывать в этой комнате ранее, я вообще не очень много времени проводила за стрельбой. И сейчас начинала жалеть об этом. Потому что вид из разбитого окна открывался удивительный. Ну, если забыть о том, что лес, над которым медленно розовело небо, был Лесом Самоубийц. Я замерла, глядя на розовеющее небо и, кажется, даже немного выключилась из реальности.

Когда же я, наконец, пришла в себя, в помещении кроме нас с Северовым уже никого не было.

– Все ушли? – спросила очевидное и устало потёрла лицо ладонями. – Так ты тоже думаешь, что войне быть?

– Думаю, – он подошёл ко мне и обнял за плечи, утешая. – И очень хочу ошибиться. Но ты же понимаешь, если решение о начале военных действий было принято, то…

Я понимала, но искренне надеялась на лучшее.

– Идём, – Северов ласково поцеловал меня. – Ночь уже почти закончилась, но я не против, если день ты проведёшь в моей комнате.

– Арсений, – при утреннем свете моя идея уже не казалась мне такой смелой и правильной.

– И никакие возражения не принимаются, – отрезал он и потянул меня к выходу. – Сжалься, я слишком устал для споров.

Пререкаясь и подшучивая друг над другом, мы дошли до нашего этажа, а когда я остановилась около своей двери, Арсений нахмурился.

– Оля, я совершенно серьёзен.

– Сень, – одну руку я положила ему на грудь, а второй обняла за талию, подняла голову, чтобы поцеловать парня в подбородок, и предложила: – Ну, подумай сам. Ты зеваешь, я на ногах не стою…

– Именно об этом я и думаю.

– Мне с Лёшкой надо поговорить, ты забыл?

– Не забыл, – он подхватил меня на руки и решительно развернулся к своей комнате.

– Арсений!

– Ключ достанешь? – глазами указал на нагрудный карман, и я, вздохнув, потянулась за пластиковой карточкой, проклиная себя за мягкотелость и нерешительность.

Север опустил меня на свою кровать и произнёс:

– Идеально. Ты здесь выглядишь идеально.

Сердце колотилось, как ненормальное, а дыхание сбилось.

Наладонник на руке парня пискнул принятым сообщением, но Северов не обратил на это внимания, продолжая пристально меня рассматривать.

– Я просто хочу, чтобы ты поспала сегодня здесь. Пожалуйста, – в чёрных глазах мольба и нежность. – Что тебе стоит?

– Мне неудобно, – почти сдавшись, простонала я.

– Очень удобно! – заверил Северов и растянулся на кровати рядом со мной. – Смотри.

Опустил голову на подушку, а руку положил на мою талию.

– А как же Лёшка? – вспомнила я.

– Всё равно она ещё спит. Поговоришь с ней после обеда. Или вместе поговорим.

В его словах было рациональное зерно. Всё равно ведь я не стану начинать разговор в пять тридцать утра.

– А у меня тебя никто не потревожит, – продолжал соблазнять парень, но, судя по его подрагивающим губам и смеющимся глазам, прекрасно понимал, что сам является моим главным раздражителем и нарушителем спокойствия. – Обещаю, спать будешь, как младенец.

– Мне надо умыться, – я уже фактически выкинула белый флаг, но всё ещё продолжала сопротивляться.

– Умывальник за ширмой.

– И переодеться, – сама обняла его за шею, притягивая к себе для поцелуя.

– Я дам тебе свою майку, – он склонился надо мной, языком провёл по контуру нижней губы. – Пожалуйста!

– Ох…

– Я просто хочу немного полежать рядом с тобой. Вот так, – перекатился на бок и прижал свою ладонь к моему животу, – чтобы чувствовать твоё дыхание.

Медленный очень нежный поцелуй, искушающий, сладкий.

– Я даже расскажу сказку, чтобы тебе крепче спалось. Хочешь?

Я фыркнула.

– Про Потерянный город, – он уже понял, что я сдалась, но по-прежнему продолжал уговаривать. – Уверен, такой истории тебе слышать не приходилось.

– И что же в ней особенного? – я удивлённо изогнула бровь, и Северов немедленно отзеркалил мой жест.

– Вряд ли тебе приходилось слушать легенды диких, – этот коварный искуситель потёрся носом о мою шею и прошептал: – Но ты всегда можешь уйти к себе, конечно…

– Ты и святого уговоришь, – капитулировала я, и за верное решение немедленно была вознаграждена совершенно сумасшедшим поцелуем.

Вместе со своей синей майкой Арсений вручил мне мой собственный халатик, я же и виду не подала, что смутилась, вспоминая, каким образом он у него оказался. Если быть до конца честной, то стоит признаться: всё то время, что я возилась за ширмой, переодеваясь и умываясь, я ожидала вторжения Севера. Более того, я на это вторжение надеялась. С замиранием сердца представляла, как он войдёт в самый неподходящий – подходящий! – момент, как вытрясет меня из моих одёжек, как поцелует… ну, и всё остальное, в принципе, тоже представляла.

Чисто теоретически о том, что происходит между мужчиной и женщиной, я знала всё. Ну, то есть, всё что можно было узнать в плане теории. В плане практики было негусто – исключительно то, с чем Северов уже соизволил меня познакомить. Поэтому чувства в тот момент меня одолевали самые противоречивые: любопытство, трепет, желание, страх, томление… В общем, самый гремучий коктейль, к которому незамедлительно присоединилось разочарованное удивление, когда, выйдя из-за ширмы, я увидела Арсения, стоявшего у кровати с лёгким покрывалом в руках.

Он тоже успел переодеться в домашнее… по крайней мере, ниже пояса он был в домашнем, в мягких льняных брюках. Выше пояса не было ничего, кроме Арсения Северова. Я поспешила отвести глаза от обнажённого торса и, выхватив из рук парня предложенное мне покрывало, юркнула в кровать и немедленно отвернулась к стене, прислушиваясь к тому, как парень фыркает за ширмой – умывается.

– Ты так забавно смущаешься, – рассмеялся он, опускаясь на одеяло за моей спиной, а я решила не уточнять, что большая доля моего смущения приходится на страх, и пробормотала, испуганно рассматривая трещинки на штукатурке:

– Я же говорила, у меня не так уж много опыта в этих вещах… – и с тоскою подумала о том, что, может, стоит рассказать парню всю правду до, а не после… Но он вдруг признался:

– Не буду врать, что меня это очень сильно расстраивает, – и я решила промолчать, тем более что он, словно в подтверждение своих слов, прижался ко мне (не пытаясь, правда, к моей досаде, пробраться под покрывало) и провёл губами по шее, а затем заметил: – И потом, сейчас у нас в некотором роде повторение пройденного материала.

– М? – мой мозг млел и отказывался воспринимать какую-либо информацию.

Арсений хмыкнул.

– Я говорю, что мы с тобой уже лежали вот так рядом… Дважды… И я даже рассказывал тебе сказку.

Его рука легла поверх моей и легонько сжала запястье.

– Мне нравится, как ты рассказываешь, – просипела я и повернула руку ладонью вверх. – Завораживает.

Поёрзала, устраиваясь удобнее, и довольно зажмурилась, услышав сдавленный стон за спиной.

– Точно хочешь сейчас разговаривать? – спросил Арсений и шевельнул бёдрами, намекая на то, что он давно готов приступить к действиям практического характера, тем самым заставив меня серьёзно задуматься, чего же я на самом деле хочу. Но тут снова пискнул наладонник, извещая, что кому-то – и точно не мне, потому что мой девайс был как обычно выключен – пришло письмо. А следом за писком разочарованный выдох и расстроенный шёпот:

– Чтоб их всех разорвало. Придётся всё-таки отложить всё самое вкусное на вечер.

– Ты обещал мне сказку, – напомнила я и попыталась развернуться лицом к парню, но он удержал меня на месте, сердито потребовав:

– Лежи тихонько! Я, кажется, несколько переоценил свою выдержку, а тебе действительно надо отдохнуть, – и добавил недовольно:

– Ты с прошлой ночи на ногах.

Я почувствовала, как Северов коснулся губами моей макушки и едва не заплакала от вдруг накатившей нежности. Обо мне, по-моему, никто и никогда так не заботился. Даже Сашка. Хотя Сашка был хорошим братом, хоть и чрезмерно строгим… Наверное, был. Как выяснилось, я о нём даже ничего толком не знала…

– Мне в детстве мама рассказывала много сказок, – произнёс Арсений, рисуя пальцами узоры на моей ладони. – Так обидно. Я помню свою спальню, одеяло с нарисованными оленями, потолок, разукрашенный звёздами, и то, как тёмный силуэт сидит в кресле рядом с моей постелью. А лицо, голос, истории, которые она мне читала – ничего не помню.

Я замерла после его слов. Это было впервые, когда он говорил о себе прямо, не используя намеков и иносказаний.

– Мне очень жаль, – прошептала я, завидуя ему самым бессовестным образом. Потому что я свою жизнь до Башни Одиночества помню очень и очень смутно. И откровенно говоря, такие понятия, как мать и отец, для меня всегда были чем-то из области фантастики.

– Эту историю мне рассказала гораздо позже одна… м-м-м… дама, в некотором роде, моя нянька. Она вообще была большой сказочницей. Хотя иногда её истории носили несколько пикантный характер.

– Она умерла?

– Почему умерла?

– Ну, ты сказал «была».

– Нет, не умерла, – Арсений помолчал какое-то время, и я поняла, что ему неприятно об этом вспоминать, поняла, хотя парень говорил довольно ровным голосом, стараясь аккуратно подбирать слова.

– Просто однажды, очень давно, я поступил глупо и подло по отношению к ней и к… ещё одному человеку. А она, моя добрая нянюшка, как выяснилось, совсем не умеет прощать. Я тебе о ней в другой раз расскажу, если ты не против. Сегодня, по-моему, ты хотела послушать о городах-призраках.

– О Призрачных городах, – исправила я.

– Не-а, это ваше слово. Дикие называют их городами-призраками, потому что то, что от них осталось – это лишь призрак былого величия. Говорят, там жили дети старых богов, тех, кого вы нарекли Запрещёнными, а до этого звали Новыми, а ещё раньше, давно, когда о Яхоне никто и знать не знал, они были Единственными. Единственно правильными, теми, кто создал жизнь на этой планете.

В городах-призраках жили их дети. Только тогда эти города ещё не стали призраками, они были самыми красивыми поселениями из белого, как снег, камня. Такими прекрасными, что ты даже представить себе не можешь. Все современные города – лишь жалкая тень, бездарная пародия на величие древних. Нынешние архитекторы и в подмётки не годятся старым мастерам. Оно и понятно, говорят, что города-призраки строили сами боги.

Я опустила веки, с улыбкой на губах вслушиваясь в неторопливый рассказ, представляя себе историю в картинках. Арсений действительно умел рассказывать.

– И было их числом двенадцать, – убаюкивал он плавностью своей размеренной речи, – по одному городу на каждого бога, по одному храму, в котором неустанно возносились молитвы. Что-то есть волшебное в числе двенадцать, правда? Двенадцать богов, двенадцать месяцев в году, в сутках два раза по двенадцать… двенадцать игроков на хоккейной площадке, двенадцать членов в баскетбольной команде…

– Ты отвлекаешься, – сонно заметила я.

– Я просто проверял, не спишь ли ты, – рассмеялся Северов, продолжая играть с моей ладонью и пальцами. – Шли годы, а может столетия, кто знает… Но дети богов забыли о молитвах, обратив свои взоры в иную сторону. В чудо больше никто не верил, а богов перестали считать богами. «Они всего лишь наши предки, – вещали с кафедр бывшие священники. – Жестокие предки, спустившиеся на землю со звёзд и утаившие от нас секрет бессмертия».

– Это ты так тонко намекаешь на то, что жизнь на нашу планету пришла из космоса? – уже фактически сквозь сон уточнила я.

– Это я так тонко намекаю на то, что тебе полагается лежать тихонько и, будучи послушной девочкой, внимательно слушать, а не отвлекать рассказчика разными вопросами. Рассказчик в гневе страшен.

Я хихикнула.

– И ещё у него слишком богатое воображение, – в голосе Арсения послышались мечтательные нотки. – И он вместо того, чтобы думать об истории, думает о разных неприличных способах наказания за невнимательность.

– Тогда я молчу, а ты не отвлекайся, – хмыкнув, посоветовала я.

– Легко тебе говорить, не отвлекайся, – проворчал Северов и, отпустив мою руку, погладил ухо, – просто слушай… Итак, дети богов решили всё взять в свои руки. Они отказались от прежних верований и превратили храмы в университеты, где пытались отыскать путь к бессмертию. Сначала они просто играли с кровью, потом стали проводить опыты над животными, но не прошло и ста лет, как место подопытных кроликов заменили людьми. И поначалу это были преступники, приговорённые к смерти, затем бродяги, затем нищие… В конце концов, история, сделав круг, замкнулась. И теперь кровавые жертвы приносились не в храмах, а в университетах. Один раз в год каждый из великих городов должен был отправить в центральный университет по двенадцать юношей и девушек. Что делали там с этими людьми, никто не знает, потому что тот, за кем закрылись университетские ворота, назад уже не возвращался никогда. Боги отвернулись от своих детей… И знаешь, что случилось потом?

– Они все умерли? – едва ворочая языком от усталости, предположила я.

– Не все, но большинство из них, – исправил меня Арсений и, кажется, поцеловал. Впрочем, в последнем я уже не была так уверена, потому что его плавный рассказ тесно переплёлся с волною накатившегося на меня сна, и я утратила связь с реальностью.

– За гордыню ли. Или за то, что они слишком близко подобрались к разгадке, – продолжал мой персональный сказочник, – но боги покарали своих нерадивых детей. Однажды Океан поднял свои воды высоко-высоко, закрывая небо и солнце, и накрыл непокорные города тяжёлой губительной волной, разрушив всё, что было построено. Стерев с лица земли даже упоминание о детях богов… Устала, сонная птичка? Совсем спишь уже… Спи. Я расскажу тебе о том, что стало с теми, кто выжил, завтра.

Мне хотелось возмутиться, сказать, что я и не думала спать, что я очень внимательно слушаю. Но веки отказывались подниматься, а язык разучился говорить. В какой-то момент я, наверное, всё-таки провалилась в сон окончательно, поэтому не могу сказать точно, что из услышанного мною было произнесено Северовым на самом деле, а что додумало моё подсознание.

– Отдыхай, моя хорошая, – крепко сжимая мою ладонь в своей, нашёптывал мне то ли реальный Арсений, то ли Арсений из моего сна. – У меня в запасе ещё очень много историй для тебя. Я научился рассказывать их давным-давно, в прошлой жизни, когда ещё верил в то, что все сказки обязательно заканчиваются хорошо. Тогда я тоже дружил с одной птичкой, она спала в этой же кровати, вот только росту в ней было чуть больше метра… Если попросишь, я обязательно расскажу тебе о ней и о том, как весело мы проводили время вместе…

По-моему, он шептал что-то ещё. Что-то безумное и мало похожее на правду, а затем, когда откуда-то издалека долетел писк наладонника, поднялся, тихонько скрипнув кроватью, коснулся губами уголка моих губ и оставил меня наедине с моими странными снами.

Мне снилось жёлтое, как солнце, поле одуванчиков. Синее-синее небо над головой дышало зноем и поздней весной. Жужжали шмели. Пахло тёплой землёй и травяным соком. А посреди поля, над колышущимся жёлтым морем возвышалась тёмная голова, покрытая белой в голубой цветочек панамкой. Девочка плела венок, её прелестный, в комплект к шапочке, сарафанчик был измазан зелёным соком и одуванчиковым молоком, но её это не волновало ни капли, она тихонько напевала:

– В поле мы нашли ромашку, Василёк, гвоздику, кашку, Колокольчик, мак, вьюнок… Начинай плести венок!

– Эй, малявка! – раздалось за спиной, и девочка оглянулась на спешащего к ней мальчишку. – Я что, нанимался за тобой бегать?

Мальчишка хмурил тёмные брови и недовольно поджимал губы. Он был значительно старше и выше на целых три головы, поэтому девочка запрокинула голову, преданно заглядывая в его недовольное лицо.

– Я же говорил, чтобы ты не смела сюда ходить. Чем тебе на полигоне не играется? – сердито спросил он.

– Там нет цветочков, – ответила маленькая мастерица и протянула мальчику свой довольно корявый, надо признать, веночек. – Смотри, что я для тебя сделала.

– Он уродский, – не собираясь щадить нежных девичьих чувств, заявил паренёк и с раздражением воскликнул: – Эй! Только не реви!

– Неправда, он красивы-ы-ый, – несчастно разевая рот, заплакала малышка. – Скажи, что красивый.

Мальчуган вздохнул и присел на корточки перед плачущей девчушкой:

– Ладно, красивый.

– Ты наврал?

– Наврал, – покорно согласился он и склонил голову, чтобы малышка могла возложить своё произведение искусства ему на макушку.

– Врать нехорошо.

– Я знаю… Где ты так измазалась вся? Мне старая ведьма голову оторвёт, – он достал из кармана не самый свежий носовой платок и попытался оттереть цветочный сок и пыльцу хотя бы от личика малышки.

– Ты красивый, – сообщила она, стоически терпя его не самые нежные прикосновения.

– Ты уже говорила… И платье всё измазала… Кто его стирать будет, как ты думаешь?

– Я вырасту и женюсь на тебе.

– Это я женюсь, а ты замуж выйдешь.

– Правда?

– Нет, – мальчишка поднялся и дёрнул девочку за руку, поднимая и её тоже. – Пойдём домой, растрёпа.

– Я не растрёпа.

– Растрёпа-растрёпа! – рассмеялся мальчик. – Мой персональный маленький растрёпанный воробей. Иди сюда.

Без какого-либо труда он забросил её себе за спину и, улыбаясь звонкому смеху, побежал по полю в сторону леса.

Это был самый замечательный сон из всех, которые мне когда-либо приходилось видеть. Тёплый и сладкий, как мёд. Так что, нечего и удивляться, что проснулась я глубоко за полдень. Назевалась вволю, наслаждаясь приятной, ленивой ломотой во всём теле, а потом всё-таки выбралась из-под одеяла и нехотя вышла из комнаты, раздумывая сразу над несколькими насущными проблемами: где раздобыть еды – есть хотелось зверски – и с чего начать беседу с Лёшкой.

Стараясь оттянуть неизбежно неприятный разговор, я посетила комнату раздумий, долго плескала в лицо холодной водой в общей умывальне, и только после этого направилась к себе.

Позже я много раз упрекала себя, кляла за медлительность и задавалась вопросом, сложилось ли бы всё иначе, не медли я тогда. Случилось бы то, что случилось, не останься я тем утром у Севера? Арсений требовал, чтобы я прекращала рефлексировать и не искала своей вины там, где её нет, но я искала. И, что самое печальное, находила.

Впрочем, обо всём по порядку. Тот человек, который придумал выражение «улыбка сползла с лица», несомненно, был гением. То, что улыбка именно сползает, а не уходит, не сбегает и не даёт стрекача, я поняла в тот момент, когда толкнула дверь в нашу с Лёшкой комнату. Ну или, наверное, правильнее будет сказать, в помещение, которое ею когда-то было.

Несколько лет назад, когда Сашке пришла в голову гениальная идея, на свет родился проект «Стоп нищета». Он возил меня на окраины Кирса, чтобы сделать картинку, как он это называл «Цезарь и цесаревна протягивают руку помощи». Нищие жили в жутких условиях. Я, откровенно говоря, вообще не представляла, как так можно жить. В тот момент мне казалось, что смерть – прекрасная альтернатива такому существованию. Всюду была грязь, обрывки одежды, какие-то лоскуты, помои… и запах. Ни с чем не сравнимый, невыносимый до рези в глазах. Аромат немытых тел и аммиака.

В нашей комнате неприятных запахов не было, но все остальное… Я не могла понять: это кто-то делал обыск или просто крушил всё в приступе ярости. Потому что непонятно, зачем иначе было вырывать страницы из книг или выливать из банок йогурт. Кому понадобилось резать на лоскуты мою немногочисленную одежду и…

– Лёшка! – я схватилась рукой за сердце.

В комнате моей названной сестры не было. Я старалась не думать о том, что она могла пострадать от столкновения с тем безумцем, который устроил здесь всё это.

– Она, конечно же, у Полины Ивановны, – пробормотала я вслух. – Ведь я просила же её пожить там до моего возвращения. Просила же?

До заветного вагончика я добралась в кратчайшие сроки.

Полина Ивановна сидела в своём излюбленном кресле, сигарета привычно висела, прилипнув к уголку губ, на коленях вязание. Женщина бросила на меня один короткий взгляд и сразу потянулась за ружьём.

– Что она сделала?

Я заплакала. Почему-то до последнего верилось – кого я обманываю? Не верилось ни на секунду! – что всё обойдётся. Но если даже тётя Поля только по одному моему виду догадалась, что проблемы не у меня, а у Лёшки, то, наверное, пора начинать бояться.

– Я не зна-а-а-ю! – всхлипнула я. – У нас комнату разгромили.

Женщина кивнула и со скрипом поднялась на ноги.

– Не реви. В лес она убежала. Минут двадцать назад. Наладонником пискнула, свисток намазала и умчалась.

От вагончика до леса было метров сто, которые я преодолела в рекордно короткие сроки. Северов точно бы мной гордился и, наверное, стань он свидетелем этого забега, перестал бы гонять меня по полосе препятствий.

– Лёшка! – прокричала я, влетая в небольшой парк, романтично именуемый местными жителями Лесом Самоубийц. – Лёшка!

Где-то за спиной хрипела Полина Ивановна и костерила Алевтину на чём свет стоит.

– Лёшка! – снова бесполезно позвала я. – Отзовись, зараза!

Где-то слева хрустнула ветка, и послышался то ли вскрик, то ли стон.

Не помню, как продиралась напролом через кусты, из воспоминаний только разбухшее в основании горла сердце, которое колотится так, словно их у меня два. Тук. Тук-тук. Тук. Тук-тук. Ту…

Она была там. В порванных на колене джинсах и старых кедах. Я пошатнулась, неотрывно глядя, как крутится вокруг своей оси её маленькое худенькое тело. Во рту стало горько. Я даже кричать от ужаса не могла.

Нет. Это было не так, как в том моём сне. Не было ночной мглы. И лес не пугал меня странными звуками.

«Я проснусь. Пожалуйста, пусть я проснусь сейчас», – подумала я и зажмурилась, чтобы не видеть этих висящих над землей ног. А затем я услышала щелчок взводимого курка, и поющую птичьими голосами тишину Леса Самоубийц разрезал звук выстрела.

Не сразу сообразила, что стреляла Полина Ивановна, и что стреляла она не в меня, а в верёвку. Лёшка с мёртвым стуком упала на землю, а я, даже не пытаясь вытереть слёз, бросилась к ней, прижалась ухом к худенькой грудной клетке.

– Не будь дурой, – прокричала издалека Полина Ивановна. – Я даже отсюда вижу, что она умерла.

Я судорожно вздохнула, а женщина добавила:

– В некотором роде. Неси её в мой вагон. И если ты хочешь, чтобы маленькая засранка и дальше доставала нас своим невоспитанным присутствием, неси очень и очень быстро.

Не стала задавать вопросов, схватила бездыханное тело под мышки и потащила. Я задыхалась, я плакала, я, крича от натуги, взвалила свою названную сестру на плечо и побежала. Мне казалось, что я двигаюсь с максимальной скоростью, на пределе своих возможностей, но не смогла догнать даже Полину Ивановну, которая торопливо ковыляла впереди, опираясь о ружьё как о клюку.

К тому моменту, когда я добралась до вагончика, женщина успела отодвинуть к другой стене кровать и «неприличную тумбочку» и откинуть люк, который скрывался под ковриком на полу.

– Туда, – указала она, держась рукой за грудь. Я сунулась было вниз, но тётя Поля строго цыкнула:

– Ты – нет, только она.

– Но я же не могу отнести её туда, не спустившись… – растерялась я.

– Просто сбрось Лёшку вниз и убирайся.

– Ей же больно будет, – я неосознанно прижала кудрявую голову к себе.

– Мёртвые не испытывают боли, дура! – прокаркала Полина Ивановна, а я вдруг поняла, почему её боятся почти все в Корпусе. – Я сказала, бросай её вниз, или катитесь обе отсюда!

Не говоря ни слова, я сделала шаг вперед, остановилась у люка, даже не пытаясь рассмотреть, что скрывает в себе темнота, и столкнула бездыханное Лёшкино тело в подполье.

– А теперь уходи, – Полина Ивановна стояла всё там же, у двери, и не смотрела в мою сторону.

– Тётя Поля, я ничего…

– Уходи. И не говори ничего там. Сделаю, что могу. Ну?

Я проглотила обиду и ненужные сейчас слова, тихо вышла из вагончика и остановилась, не зная, куда теперь идти и что делать. В траве у крыльца лежал Лёшкин розовый наладонник. Видимо, выпал, когда я затаскивала девчонку на ступеньки. Подняла его и засунула в карман, думая о том, что надо бы вернуться в лес и осмотреться там. Мало ли, что я ещё могла потерять. Или найти.

«Сделаю, что смогу», – сказала Полина Ивановна. Разве можно что-то сделать, если смерть уже случилась? Как теперь жить? Как жить с этим гложущим чувством вины? Как дышать, зная, что твоё равнодушие привело к такому? Ведь всё же можно было исправить! Ведь можно же было не допустить этого!

В кармане пискнул Лёшкин наладонник, и я автоматически достала его, чтобы прочитать сообщение.

Писала Берёза, спрашивала, придёт ли Нюня к ним, как они договаривались.

Она не придёт. Ни сегодня, ни завтра, вообще никогда. Она умерла. Я провела пальцем по экрану, чтобы написать ответ, но по ошибке нажала на кнопку «Полученные сообщения». Их было много. Больше тысячи, если верить маленькой букве К, стоявшей рядом с цифрой 150. Я ткнула в предпоследнее, и в следующее мгновение мой желудок скрутило от рвотных спазмов, а рот наполнил омерзительный желчный вкус.

Глава 10 Сломанный телефон

Участники игры располагаются цепочкой, один за другим. Ведущий тихим голосом, так, чтобы не было слышно остальным, произносит на ухо первому участнику заранее заготовленную короткую фразу или труднопроизносимое слово. Первый участник должен так же тихо повторить сказанное на ухо второму, тот – третьему и так далее, до конца цепочки. Повторять и переспрашивать нельзя. Последний участник громко произносит то, что он услышал, после чего ведущий громко зачитывает с бумаги то, что было им сказано первому участнику. Как правило, при достаточной длине цепочки и необычной, труднопроизносимой фразе, выбранной ведущим, на выходе цепочки получается совсем не то, что было на входе. Далее, если это требуется, участники могут обсудить результаты, сказать, что каждый из них услышал и выяснить, где произошли искажения.

«Не придёшь – я обо всём расскажу Ёлке». Короткое сообщение, которое перевернуло мой мир с ног на голову.

Я сама во всём виновата. Острая горечь вины перебивала даже вкус желчи во рту. Всё же было так очевидно, почему же я не заметила все пугающие признаки раньше, когда ещё можно было всё исправить?

«Не придёшь – я обо всём расскажу Ёлке».

И то, как Лёшка смотрела на него, и то, как затихала в его присутствии, как плакала, как пропадала вдруг неизвестно куда. Я думала, это было влюблённостью и смущением, а это был самый банальный стыд.

«Не придёшь – я обо всём расскажу Ёлке».

Ей было стыдно за то, что она делала. Десять минут в компании чужого наладонника рассказали мне печальную историю любви и предательства. Влюблённая Лёшка следила за мной и доносила о каждом моём шаге. Не знаю, с чего всё началось, но закончилось печально.

«Не придёшь – я обо всём расскажу Ёлке».

А я? Что сделала я, чтобы помочь той, которую назвала своей сестрой? Я была преступно равнодушна. Я эгоистично занималась только собой, своими проблемами, своими страхами, своими чувствами.

И даже в последний момент, увидев её там, в лесу, я не бросилась искать виновника, я малодушно подумала, что Лёшка сделала это с собой сама. И я бы продолжила так думать и дальше, если бы не случайность и моё неумение пользоваться наладонником.

«Не придёшь – я обо всём расскажу Ёлке», – писалось в сообщении. Но самым ужасным был даже не текст, а то, от кого этот текст пришёл.

Мерзавец. Интересно, он просто довёл Лёшку до самоубийства или приложил к этому руку непосредственно? Я думала, что он один из немногих в этом мире, рядом с кем можно чувствовать себя спокойно. Я доверяла ему, а он в это время вёл двойную игру.

Сказать, что мне стало нехорошо – ничего не сказать. Я сглотнула горькую слюну и, пристроившись тут же, на нижней ступеньке пыльного крыльца, стала читать другие сообщения. Часть из них была от меня, другие от Берёзы. От кого-то, кто звался Синичкой, от Травушки-муравушки несколько, но большинство были от Котика. От того самого Котика, который объяснялся мне в любви, смотрел на меня грустным фиалковым взглядом и утверждал, что быть просто друзьями – это не для него, что ему надо больше.

Я поднялась на ноги и, прижав ладони к щекам, растерянно посмотрела в сторону общежитий. Что теперь делать? Вернуться в лес и поискать доказательства тому, что Котик помог Лёшке повеситься? Найти его и потребовать объяснений? Рассказать обо всём Северу?

Я бросила беспомощный взгляд на зелёный вагончик. Что происходит за его тонкими стенами? Я запретила себе надеяться и решительно выдохнула.

Полина Ивановна велела не трепаться. Ладно. Я не буду трепаться. Северов всё время говорит о доверии? Вот и отлично! Я доверю ему свою проблему. Эгоистично переложу её на его широкие плечи.

Отбросив сомнения, я зашагала к общежитию.

Не знаю, зачем Котику понадобилось следить за мной. Даже думать не хочу о том, как он заставил Лёшку рассказывать ему о том, где мы были, что делали, с кем разговаривали и так далее. Надеюсь, Север во всём разберется. А ещё, надеюсь, он сделает так, что никогда больше я не увижу этого человека.

Первым делом я заглянула в комнату Арсения, но парня там не оказалось, и я нехотя поплелась к себе. Сердце снова болезненно сжалось, когда я перешагнула порог. Интересно, к этому обыску Котик тоже приложил руку? Я наклонилась, чтобы поднять то, что осталось от Лёшкиной майки, и застыла на месте, настигнутая негромким голосом:

– Мне казалось, я научил тебя поддерживать чистоту в комнате.

Кровь отхлынула от сердца, я медленно моргнула и повернула голову, чтобы увидеть Сашку. Он сидел верхом на стуле, опустив подбородок на сложенные на спинке руки.

– Неужели всё дело в этом, Осенька? Я был слишком строг, ты поэтому убежала?

Он улыбался мне спокойной доброй улыбкой старшего брата. Слегка замученной, чуть-чуть уставшей, с большой примесью гордости и чего-то ещё, мне совершенно непонятного.

– Ты… как здесь? – прохрипела я, уже зная ответ. Возможно, я догадалась бы обо всём раньше, но, задумавшись о Лёшке, я не обратила внимания на удивительную для послеобеденного времени безлюдность и на поднятый над Облезлой площадью флаг.

Цезарь пожал плечами.

– Я за тобой.

Неосознанно попятилась и увидела, как Сашка нахмурился и едва заметно покачал головой.

– Хочешь по-хорошему или по-плохому? Мне, в принципе, всё равно. Я просто подумал, что тебе легче будет смириться, если я дам слово, что не трону никого из тех, кто тебе помогал. Честно, я даже не стану спрашивать, с кем ты целовалась вчера. Я готов забыть об этом неприятном инциденте.

И вдруг вскочил на ноги, со злостью отбросив стул в сторону.

– Но если ты собираешься закатить истерику, если хотя бы пискнешь о том, что я увожу тебя отсюда против твоей воли, если хоть одна собака не поверит в то, что у нас тут сейчас происходит счастливое воссоединение семьи… – Сашка сжал руки в кулаки и, дёрнув ноздрями, втянул в себя воздух, – Ты меня знаешь. Плохо будет всем. И тебе в первую очередь.

Я сухо сглотнула и отвела глаза. Страха не было. Усталость только. Ну, и ещё немного досадного разочарования.

– Осенька, поверь, – в голосе ни следа ярости, только нежность, ласка и забота, но от этого почему-то только противно, – Я меньше, чем кто-либо хочу причинить тебе боль. Но я сделаю это, если ты меня вынудишь. Сделаю, хотя и знаю, что пожалею потом.

– Мне никто не помогал, – наконец, прошептала я, заранее зная, что он всё равно мне не поверит. – Никто даже не знал, что я – это я.

И тут Сашка рассмеялся, громко, заливисто, красиво откинув голову назад.

– Что, совсем никто? – он покачал головой, хитро улыбаясь. – Даже глава твоей Фамилии?

Я напряглась.

– Он тоже.

– Маленькая моя, не нужно меня обманывать. Во-первых, я пообещал же. А во-вторых, если бы это был кто угодно другой, я бы может и поверил, но Северов точно знал. Как, по-твоему, я узнал где тебя искать?

Вот теперь мне стало страшно. И больно. Словно кто-то воткнул раскалённую спицу точно в центр моей груди. Я ничего не ответила, но, призвав в помощь весь свой хиленький актерский талант, безразлично пожала плечами и произнесла:

– Что ж, пусть так. По крайней мере, он узнал об этом не от меня.

Я не стану плакать. Не стану. Не здесь. Не сейчас. Не при нём. Никогда. Я не стану требовать доказательств. Я просто сделаю вид, что мне всё равно. Немножко обидно, но, в принципе, всё равно. Ведь именно такой реакции он от меня ждёт? Или нет?

– Так по-хорошему или по-плохому? – Сашка сложил руки за спиной, посмотрел на часы с мышонком из детского мульт фильма, которые Лёшка привезла с собой из дома, и брезгливо поморщился. – Определяйся, пожалуйста, поскорее, нам нужно успеть к ужину во дворец. У нас назначена важная встреча.

Я окинула презрительным взглядом его наигранно-деловой вид и, кажется, даже услышала лёгкий звон, с которым разбились вдребезги все мои надежды, но ответила, надеюсь, достаточно равнодушным тоном:

– По-хорошему, – и наклонилась, чтобы поднять дорожную сумку, которую ещё не успела разобрать.

– Ты не возражаешь? – Цезарь выхватил у меня из рук ремень и, легко поставив мой нехитрый скарб на Лёшкину кровать, расстегнул замок. – Прости, но моё доверие тебе ещё придётся заслужить, – как же они достали все со своими разговорами о доверии! – Я должен проверить, что у тебя здесь лежит. Ты же понимаешь. Без обид?

– Делай что хочешь, – я отодвинулась от него, радуясь, что Лёшкин наладонник всё ещё лежит в моём кармане. – Личный досмотр тоже будешь устраивать?

– Только если будешь дерзить, – он наградил меня не-зли-меня-детка взглядом и вернулся к обыску моей сумки, мимолетно бросив: – Кстати, о личном досмотре. Чтобы нам не тратить время зря, можешь пока переодеться.

Теперь взгляда что-за-нечеловеческая-мерзость были удостоены мои старенькие, купленные за два эла джинсы.

– Это лучшее из того, что у меня есть, – с вызовом ответила я.

Он даже не посмотрел на меня, просто махнул в сторону моей кровати, где было аккуратно разложено простое голубое платье с отложным тёмно-синим воротничком и застёжкой на спине. Тёмно-синяя же кожаная сумочка, в которую немедленно перекочевал контрабандный наладонник, и в тон к ней туфли.

Боковым зрением я проследила за тем, как к валяющимся на полу изодранным вещам присоединился мой спортивный костюм и набор для вязания, неслышно выдохнула – что ж, платье так платье, но я тебе когда-нибудь всё припомню – и стянула с себя майку, слушая, как Сашка листает мои конспекты.

Глаза жгли непролитые слёзы, а скулы сводило судорогой от усилий, что я прилагала для того, чтобы держать лицо.

– По социологии неплохой реферат получится, – мои записи были одобрены. – Я не согласен с тобой в некоторых вопросах, но меня радует, что ты пытаешься высказывать своё мнение.

– Я не пытаюсь, – выдохнула я.

– Что, милая?

Я заскрипела зубами и стащила с себя джинсы, предварительно опустив платье до колен.

– Я сказала, что я не пытаюсь высказывать свое мнение – я его высказываю.

– Конечно-конечно. Давай помогу, – Сашка подошёл ко мне сзади и легко дотронулся до моей спины, а я шарахнулась от него, как от прокажённого, зашипев:

– Не прикасайся ко мне!

Нахмурился, злобно сверкнув глазами.

– Я просто хотел застегнуть платье.

– Я сама, – не сводя с него подозрительного взгляда, я завела руки за спину и потянула за собачку.

– Осенька, не глупи, иди сюда, – тепло улыбнулся и протянул руку ладонью вверх.

– Спасибо, я…

– Подошла ко мне, быстро, я сказал!

Молния, вжикнув, соединила края платья, а я без страха заглянула в сверкающие бешенством глаза и не сдвинулась с места.

– Ладно, – он первым отвёл взгляд и несколько раз громко вдохнул и выдохнул. – Ладно, с этим разберёмся дома. Если ты готова, то я хотел бы вылететь как можно быстрее, – закинул на плечо сумку, в которой, судя по тем вещам, что валялись на полу, остались лишь мои конспекты, таблетка и наладонник, и открыл двери в коридор.

Я быстро обулась и шагнула за ним. Внутри всё дрожало. Удивительная смесь ярости, разочарования, злости, страха и беспокойства. Гремучая смесь, которая ворочалась где-то под сердцем и требовала выхода. Хотелось покончить со всем как можно быстрее, запереться в своей комнате и поплакать. Сегодня я потеряла сестру, друга и надежду, зато нашла брата, которого не искала. Может, достаточно для одного раза?

Но Цезарь, видимо, решил, что не достаточно, поэтому на лестнице взял мою руку и положил её на свой согнутый локоть, когда же я дёрнулась, стараясь вырваться, напомнил:

– Точно по-хорошему?

Ненавижу. Я вдруг поняла, что я ненавижу его до тошноты.

– Умничка, – Сашка правильно оценил молчание и погладил кончики моих пальцев. – И улыбнись уже, наконец, я тебя не на казнь веду, а домой.

А затем наклонился ко мне близко и, почти касаясь носом напряжённой шеи:

– Я так скучал! А ты?

Раздвигаю губы в холодном оскале и получаю ещё один одобрительный кивок, а затем мы выходим из общежития, и я с ужасом понимаю, что проклятый Цезарь велел согнать сюда весь Детский корпус.

Они выстроились в две шеренги, создавая для нас живой коридор – от двери до Облезлой площади, на которой стоит сверхскоростной бронированный фоб. И все глаза обращены в мою сторону. Я скольжу взглядом по морю лиц, пытаясь отыскать одно, желая заглянуть в чёрные, как горький кофе глаза, чтобы узнать правду. И я вижу его у флагштока, он необычно бледен, взъерошен и зол, его губы что-то шепчут, но я не могу разобрать что. А затем я вдруг оказываюсь в вакууме, легкие сжимаются от недостатка кислорода, а глаза наливаются горькими слезами. Поворачиваю перекошенное улыбающееся лицо к Сашке и шепчу, пытаясь выдрать свою руку из его крепкого захвата:

– Мне надо… я… пожалуйста.

Но он только сжимает мои пальцы, до боли, до хруста, до светящихся точек перед глазами. Из последних сил цепляясь за реальность, я продолжаю улыбаться. Я выдержу, до фоба осталось метров десять, не больше.

Это были самые длинные десять метров в моей жизни.

Это были самые медленные десять метров в моей жизни.

Это были самые болезненные, раздирающие душу на части десять метров, но я всё-таки смогла их преодолеть с гордо поднятой головой и улыбкой на устах. Ничего не видя, ничего не слыша, ничего не чувствуя, кроме щемящей боли в сердце.

Не знаю, как долго это продолжалось, но когда я пришла в себя, мы были уже в воздухе. Я сидела в кресле, слепо глядя в окно, а Сашка стоял на коленях возле меня и непрестанно целовал мои руки:

– Прости, прости меня, Лялечка! Я не хотел делать тебе больно! Просто не надо было пытаться вырваться при всех. Прости меня, хорошая моя, самая красивая, самая… я спать не могу, когда мы в ссоре… Прости…

Я опустила взгляд, отстранённо замечая, что левая рука всё ещё синяя и опухшая, хотя регенерация уже началась, потому что боли я не чувствовала, и прохрипела:

– Нет.

Сашка не смог удержать облегчённого выдоха. Видимо, я его здорово напугала своим коматозным состоянием.

– Что, милая?

– Не прощу. Уйди, пожалуйста, меня тошнит.

Он побледнел.

– Что?

– Меня от тебя тошнит, – произнесла я, сложила руки на коленях и отвернулась к окну.

– Оля! – я слышу в голосе звенящие горькие нотки, но мне всё равно, мне на самом деле всё равно.

– Мне надо в туалет. Можно?

– Оля! – отчаяние в чистом виде. Надо же, а я и не знала, что он способен на такие глубокие чувства. – Ты не должна об этом спрашивать!

В абсолютной тишине я поднялась и прошла до небольшой дверцы в другой части салона. О да, Цезарь предпочитает путешествовать в комфорте. Мобильные платформы – это не для него. Я закрыла дверь и, зажмурившись, бессильно прижалась лбом к тёплому пластику.

Сейчас я тоже не стану реветь. На это нет времени.

Решительно стерев усталость с лица и загнав поглубже ужасающее чувство голода, я придирчивым взглядом осмотрела кабинку, опустила крышку унитаза и достала из сумочки Лёшкин наладонник. Чересчур доверчивая, не по возрасту наивная, глупая Кучеряшка, пусть только с тобой всё будет в порядке! Я качнула головой, отгоняя грустные мысли – и без того хватает проблем, не буду сейчас думать об Алевтине, всё равно помочь я ничем не могу, а тётя Поля сделает всё возможное, если в этой ситуации вообще возможно что-то сделать. Я никогда не верила в чудеса, а воскрешение из мёртвых – разве это не самое что ни на есть чудо? Нет, не буду думать, не буду верить. Пусть Лёшкино возвращение из мира мёртвых станет для меня сюрпризом.

Сейчас мне надо думать о себе. Я открыла список контактов и тяжело вздохнула: Книга лиц моей названной сестры вмещала в себя, наверное, каждого жителя Детского корпуса, а уж глава-то нашей Фамилии там просто обязан был быть.

Две минуты ушло на то, чтобы рассказать Арсению о том, что случилось утром, как я нашла наладонник и о своих подозрениях в адрес Котика, не больше, а потом в дверь решительно постучали.

– Лялечка, с тобой всё в порядке?

– Насколько это возможно в данной ситуации.

– Тебе нужна помощь? – дверная ручка дёрнулась несколько раз. – Зачем ты заперлась?

– Затем, – негромко проворчала я, опуская взгляд к наладоннику. – Мне от тебя ничего не нужно.

– Открой!

Я спрятала наладонник в сумочку и, ополоснув лицо, повернула кнопочку замка.

– Впредь чтобы не смела от меня запираться! – заорал Цезарь, стоило только двери приоткрыться.

– Боишься, что наложу на себя руки? – ухмыльнулась я. – Не бойся. Пока это в мои планы не входит.

– Ты злишься, – Сашка вздохнул и огляделся по сторонам, словно пытался найти выход из ситуации, в которую сам же нас и загнал. – Давай всё обсудим, как раньше.

Смотреть на него было неприятно, поэтому я опустилась в кресло и, отвернувшись к окну, произнесла:

– Как раньше уже не будет никогда.

– Значит, вот так, да? – движение воздуха за моей спиной сообщило о том, что Цезарь сел рядом. – Я честно дал тебе возможность сделать вид, что ничего не было, но тебя, очевидно, не устраивает такое положение вещей.

– Не после того, как вы с твоими друзьями насиловали Тоську, – я нервно дёрнула плечом, когда он попытался меня погладить.

– Тоську, – рассмеялся, заставив меня скрипнуть зубами, потому что я ничего смешного в этом не видела. – Ты ничего не понимаешь.

– Пусть так, – я посмотрела ему в глаза и повторила: – Пусть я не понимаю. Пусть не знаю чего-то. Но даже если ты нам с ней не родной брат, даже если инцеста не было, всё это мерзко и подло! Она же как ребёнок. Наивная, доверчивая, а вы…

– Во-первых, она не ребёнок, – перебил меня Сашка. – А во-вторых, никакого насилия не было. Это не то, из-за чего тебе стоит волноваться.

Он смотрел на меня чистым честным взглядом и улыбался, совершенно точно не чувствуя за собой вины по этому поводу. Он даже ещё большее чудовище, чем мне представлялось.

– Ты правильно догадалась – мы не являемся кровными родственниками, – Сашка взял мою руку и поцеловал кончики пальцев. – Я не хотел, чтобы ты узнала об этом вот так, но что уж теперь… Может, оно и к лучшему.

– К лучшему?

Он окинул меня задумчивым долгим взглядом и кивнул своим мыслям.

– Определенно. Через неделю, на празднике в честь твоего дня рождения мы объявим о помолвке.

– Что? – проклятый, проклятый день, который с каждым мигом становился всё хуже и хуже. – О какой помолвке?

– О нашей, глупышка, – растянул губы в улыбке. – Об этой романтичной истории ещё будут слагать легенды.

– Какие легенды? – я попыталась вскочить на ноги, но Сашка легко толкнул меня назад в кресло. – Ты с ума сошёл? Все думают, что ты мой брат… Я сама до недавнего времени так думала!

Цезарь, всё ещё улыбаясь, закинул руки за голову и, прикрыв глаза, проговорил довольным-довольным голосом:

– Лялечка, тебе напомнить уроки истории? Наших предков это не останавливало, они повально женились друг на дружке, так почему это должно останавливать нас? Думаешь, народу эту не понравится? Меня умиляет твоя наивность! Люди и не такое схавают, ещё и добавки попросят, главное, новость подать под хорошим соусом…

– Я не пойду за тебя замуж, – прошипела я.

– Пойдёшь, побежишь вприпрыжку, радостно распахнув объятия. И будешь делать всё, чтобы заслужить мое одобрение, – он плотоядно облизнулся, а затем вдруг подался вперёд, схватил меня за подбородок и прижался ртом к моим губам. Я дёрнулась, пытаясь вырваться, и едва не закричала от отвращения, когда почувствовала, как его язык скользит по моим зубам, требуя впустить его внутрь.

– Открой рот!

– Нет! – обеими руками я уперлась ему в грудь и толкнула изо всех сил. – Нет!

– О, да, – он, без труда преодолев моё сопротивление, притянул меня к себе и с каким-то животным рычанием провёл языком от уха до ямочки в основании шеи. – Я так долго ждал, так долго мечтал об этом… Моя девочка, Осенька моя, только моя!

– Пожалуйста, перестань, – паника поднялась из глубины моего сердца и хлынула наружу потоком слёз.

– Плевать на закон! – почувствовала, как его рука скользнула по моей ноге, задирая узкое платье. Я просто забилась в истерике, захлёбываясь слезами. – Здесь и сейчас.

Зачем я рассказала ему о том, что всё знаю? Почему не подумала о последствиях? Нельзя злить психопата, а я ведь знала, что Цезарь психопат! Проклятье, надо было играть по его правилам и делать вид, что ничего не произошло, ходить по струнке, молчать и улыбаться…

Я не хочу. Не хочу так. Не с ним. Пожалуйста, кто-нибудь, не дайте этому случиться!

Послышался треск ткани, не знаю, что это было, платье или моё нижнее бельё, которое Цезарь нетерпеливо срывал с меня, но именно этот звук послужил сигналом к отступлению для моего измученного организма, и я потеряла сознание.

Не знаю, сколько времени продлился мой обморок, но в себя я пришла как по щелчку выключателя. Раз – и глаза распахнулись. Два – нахлынули воспоминания. Три – я закричала испуганно и попыталась сесть, а в следующий момент поняла, что моё тело меня не слушается. Мысль о том, что меня парализовало, окатила холодом сердце, я испуганно ахнула, и немедленно где-то сверху что-то запищало и захрипело, а затем мою правую руку в районе локтя пронзила довольно ощутимая боль. Я опустила взгляд и увидела робота-капельщика, который присосался к моей вене. То есть, конечно, наоборот, моя вена присосалась к нему, вытягивая из машины неизвестное мне лекарство.

Я огляделась по сторонам, увидела компьютер в изголовье моей кровати, который, видимо, и отдал приказ капельщику, среагировав на моё волнение. Раньше мне не приходилось сталкиваться с этим изобретением медицины лично, но на картинках в учебниках по Основам травматологии мне его, конечно, приходилось видеть.

Белые стены, приоткрытое большое окно, приглушённый свет и лёгкий запах лекарств подсказали мне, что я нахожусь в больнице, а вошедший через минуту в комнату мужчина в белом халате подтвердил мои подозрения.

– Слава Цезарю! Вы очнулись! – смотрел он не на меня, а на монитор компьютера. – Как себя чувствуете? Говорить можете?

– Могу, – ответила я и ужаснулась тому, как хрипло звучит мой голос.

– Это хорошо, – доктор нажал какую-то кнопку на компьютере, после чего неприятный писк прекратился. – Руки чувствуете?

Прежде чем ответить, я подняла левую руку и сжала пальцы в кулак.

– И ноги тоже, – прохрипела, неотрывно глядя на врача. – А что со мной?

– Уже ничего, – он вдруг протяжно выдохнул и сел в моих ногах, закрыв лицо руками.

– С вами всё в порядке? – я бросила быстрый взгляд на капельщика, раздумывая, не предложить ли мужчине помощь мини-робота.

– Простите, – он виновато посмотрел на меня. – Это от нервов. У нас тут последнюю неделю все на ушах стоят из-за вас.

– Извините, – промямлила я, а доктор махнул рукой.

– Да вы-то тут не виноваты. Что я, не понимаю, что ли? Это все братец ваш… – выдохнул он и вдруг схватился рукой за сердце. – Простите, ради всего святого, простите! Я ошибся! Я хотел сказать, жених!

Теперь настала моя очередь хвататься за сердце, компьютер запищал, а капельщик недовольно дёрнул наполовину пустым «брюшком».

– Только не теряйте сознание! – взревел врач и, вскочив с моей кровати, вцепился двумя руками в копну волос на своей голове. – Миленькая, славненькая, хорошенькая моя! У меня же жена беременная!

– Какое мне дело до вашей жены? – грубовато отмахнулась я.

– Никакого, конечно! – он погрустнел и, виновато пряча глаза, начал объяснять.

Привезли меня в больницу в субботу ближе к вечеру и, по словам Дмитрия Николаевича, признаков жизни я не подавала вообще никаких. Говорят, даже не дышала.

– Нет, сам-то я вас в момент поступления не видел, – пояснял мужчина. – Не поймите меня неправильно, но я, к счастью, с прошлой субботы и до вчерашнего утра лежал с тяжелейшим приступом радикулита. Он-то мне жизнь и спас, проклятый.

Цезарь влетел в приёмный покой, держа меня на руках и, бешено вращая глазами, потребовал позвать лучшего специалиста, потому что его невеста умирает.

В этом моменте рассказа меня перекосило, и доктор понимающе кивнул.

– Вот вы кривляться изволите, а у нас вчера за оговорку трёх человек выпороли. А Маргарита Львовна, между прочим, профессор с тридцатилетним стажем. Не знаю, оправится ли от такого позора.

И посмотрел на меня так, словно я сама эту неизвестную Маргариту Львовну порола.

– Я ему своего согласия не давала, да он и не спрашивал, – призналась я грустно. – И мы не родные с ним, на самом деле.

А мысленно добавила: «По крайней мере, это он так говорит».

Дмитрий Николаевич пожал плечами, как бы говоря, мол, это не моё дело, и вернулся к рассказу.

Врач, дежуривший в больнице в субботу, бледнея лицом и дрожа губами, пояснил взволнованному правителю:

– Все жизненные процессы в организме вашей… невесты замедлились, отсутствие же видимых признаков жизни позволяет мне сделать вывод, что цесаревна впала в анабиоз.

– Анабиоз? – Цезарь одарил медика злобным взглядом. – Разве с людьми такое бывает?

– Не бывает, – покаялся доктор и тяжело вздохнул. – По всей вероятности, это первый зафиксированный случай. В животном же мире это довольно распространённое явление. Я, конечно, не специалист в этом вопросе, однако в животном мире подобное встречается, если организм посчитает окружающую среду непригодной для жизни. Тогда он временно прекращает жизнедеятельность до более благоприятных времен. Видимо, что-то заставило вашу сестру…

– Стены в приёмной всем этажом отмывали, – шептал Дмитрий Николаевич, бросая испуганные взгляды в сторону двери. – Уборщица тётя Нина с инфарктом слегла, – и добавил, растерянно крутя пуговицу на халате: – А вы говорите, согласия не давала… Тут, милочка моя, не до жиру – быть бы живу. Я вам, как доктор, говорю, не злите зверя.

На меня накатил очередной приступ чудовищной безнадеги, а мужчина тем временем продолжил рассказ.

Второй врач продержался почти тридцать часов, но коварная я упорно отказывалась приходить в себя. Были испробованы все методы, а результат нулевой.

– Лежали вы, милочка, аки красавица спящая и знать не знали о том, что вокруг вас люди за свою жизнь борются, спасая вашу. Такие дела…

Я, видимо, заразившись от доктора, посмотрела в сторону дверей и прошептала:

– Его, это второго доктора, он что… тоже убил?

– Не сам, – Дмитрий Николаевич качнул головой и грустно поджал губы. – Всех остальных расстреляли.

Мне стало плохо.

– Остальных? – просипела, борясь с тошнотой. – Сколько?

– Я восьмой, – признался Дмитрий Николаевич. – Но, будем надеяться, меня всё-таки оставят в живых. Вы-то очнулись. Скажу честно, не знаю, как бы вёл себя я на его месте. Не факт, что иначе. Это же знаете, как водится. Рассуждать о том, что да как, хорошо со стороны, а попадёшь как кур в ощип – не так запоёшь. У меня случай был в практике…

– Отпустите меня, а? – перебила я мужчину и вцепилась в рукав его халата. – Ну, пожалуйста!

– Да вы что? – от страха бедняга стал сначала синим, а потом зелёным. – Я не могу.

В его голосе мне послышалась неуверенность и я торопливо зашептала, срываясь на нервные всхлипывания:

– Вы просто выйдите вон, а я быстренько убегу, только меня и видели. Куда угодно, только подальше. Ну, что вам стоит? – мужчина побледнел и решительно вырвался из моих рук. – Он же вам ничего не сделает, если вы пойдете ему говорить о том, что я пришла в себя, а я в этот момент дам стрекоча. Пожалуйста, Дмитрий Николаевич. Вы же врач. Вы же слово давали помогать людям. Так помогите мне! Я не могу! Прошу вас! Вы не представляете, вы даже понятия не имеете…

– Простите меня, – доктор отвёл глаза и попятился к двери. – Я очень хочу жить.

И, словно извиняясь, пробормотал:

– У меня жена беременная.

– Тогда просто убей меня, чёртов сухарь! – сорвалась на крик я.

Но Дмитрий Николаевич пулей выскочил в коридор, отсекая меня дверью от свободы и не оставляя мне ни единой надежды на благополучный исход.

– Охрану к покоям цесаревны! – прокричал он. – И пошлите кто-нибудь за Цезарем, девушка очнулась!

Маленький робот-капельщик, заглушая суетливым шумом мои рыдания, вскарабкался вверх по руке до плеча и присосался, усиленно накачивая меня успокоительным, но оно больше не работало.

Цезарь влетел в палату минут тридцать спустя. Замер в дверях, окидывая меня нетерпеливым, ревнивым, жадным взглядом. Я увидела, как расширилась его грудная клетка, когда он с громким стоном втянул в себя воздух, и закрыла глаза. Хочу в другую реальность. На необитаемый остров, о котором мечтал Север.

– Лялечка, – Сашкин голос раздался прямо над моим ухом, и я рывком отвернулась от него к стене. Протестующе пискнул капельщик, а машина в изголовье моей кровати недовольно заворчала. – Прости меня.

Молчу. Не потому, что мне нечего сказать. Просто боюсь до точек перед глазами. Боюсь спровоцировать его неосторожным словом на насилие. Боюсь, что меня вырвет, стоит только открыть глаза. Боюсь.

– Я сорвался, – несчастный вздох. – Пожалуйста, посмотри на меня.

Пожалуйста. Я тоже просила. Я умоляла, чтобы ты остановился. На моё плечо опустилась его рука, заставив меня замереть и задержать дыхание.

– Рядом с тобой сложно держать себя в руках. Ты как сладкий приз, которым судьба всё время дразнит, а в руки не даёт. Но я исправлюсь, правда, – осторожно дотронулся до моей напряжённой шеи. – Давай начнем всё сначала? М?

По-моему, он в самом деле верил, что это возможно. Возможно забыть о том, что я всегда считала его старшим братом, пусть чрезмерно строгим, но неизменно заботливым и любящим. Забыть о том, что он чудовище. Забыть об отвратительной выходке в Корпусе, о попытке изнасилования…

– Прошу тебя. Ну, что мне сделать, чтобы ты меня простила?

– Я хочу увидеть Тоську, – омерзительно дрожащим голосом произнесла я и обернулась.

– Спасибо! – моего лица коснулось рваное Сашкино дыхание, и я поняла, что ещё одного его «поцелуя» просто не переживу, вжалась в подушку, надеясь спрятаться от чёрной бездны, которая воронкой разворачивалась в его глазах. Рот наполнила уже знакомая горечь, блестящие мушки запрыгали перед глазами, а от кончиков пальцев вверх медленно покатилась щекотная волна, сковывающая меня ледяной коркой безразличия.

Медицинский компьютер захрипел и исторгнул из себя звук, больше всего напоминающий предсмертный стон барана, над которым уже занесена рука с кинжалом, когда он уже видит смерть, но пока ещё продолжает чувствовать жизнь. А может быть, этот звук издала я, потому что Сашка вдруг побледнел и попятился от моей кровати.

– Всё-всё! – поднял вверх обе руки, демонстрируя мне открытые ладони. – Я никого не трогаю!

Странно, но у меня сложилось впечатление, что в данный момент он обращается не ко мне.

– Лялечка, ты как?

– Я хочу увидеть Тоську, – повторила я охрипшим от слёз и испуга голосом. – Но это не значит, что я тебя простила.

Я смотрела на Цезаря настороженно, в любой момент ожидая… чего? Да чего угодно! А он хмурился и кусал нижнюю губу, молча глядя на меня.

– Я приготовил для тебя подарок ко дню рождения, который ты пропустила. Очень красивый. Тебе понравится.

Сомневаюсь. Только если это будет абсолютной свободой от тебя.

– И объявление о скорой свадьбе тоже пришлось делать без тебя. Ты не против?

– Я не…

– Я так и подумал.

– Не пойду за тебя замуж, – упрямо закончила я.

Сашка вздохнул и посмотрел на меня укоризненно, с усталой родительской заботой в печальном взоре.

– Просто прими это как факт, милая. Ты будешь моей женой, – правая рука решительно рубанула воздух. – Это не обсуждается. Понимаю, тебе надо время, чтобы привыкнуть. И я готов его тебе дать. Но я своих решений не меняю.

Подошел вплотную к моей кровати, опасливо поглядывая в сторону компьютера.

– Не хочешь спросить, на какой день я назначил свадьбу?

«Хочу спросить, что мне сделать, чтобы ты оставил меня в покое навсегда, а лучше издох», – подумала я, но не произнесла ни слова, памятуя о совете Дмитрия Николаевича не злить зверя.

– Ты смущена, я понимаю.

Я не смущена. Я в ярости, меня колотит от злости и отвращения, о смущении и речи не идёт.

– Я хочу увидеть Тоську, – повторила я, следя за тем, как хмурится Цезарь.

– Что касается этого, – он как-то смущённо и неуверенно качает головой. – Не знаю, как сказать…

– Ты убил её, – выдохнула я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы.

– Нет! – поторопился заверить меня Сашка. – Она… ты увидишься с ней завтра, пусть это будет моим подарком к помолвке, но тебе стоит понять одну вещь, Лялечка. Тоська другая. Знаю, мне давно надо было вас разделить, я тут проявил непростительную слабохарактерность, а всё ты виновата и твоя аномальная к ней привязанность. Впрочем… Тебе ещё надо научиться с этим жить. Тебе вообще о многом надо узнать. И поверь, я бы хотел сам тебе обо всём рассказать!

Он осторожно погладил мою руку и расстроенно вздохнул, когда я сжалась под его прикосновением.

– Но, во-первых, ты просто не захочешь мне поверить. Я же вижу, ты каждое моё слово воспринимаешь в штыки!

И без всякого к тому основания, конечно.

– Совершенно беспочвенно, между прочим, – озвучил мои мысли Цезарь. – Не я ли о тебе заботился все эти годы? Чёрт!

Сцепив за спиной руки в замок, он совершил стремительную прогулку по палате. Я настороженно следила за тем, как он в раздумьях ходит туда-сюда, и молчала. Наконец, Сашка принял решение, знакомым жестом убрал волосы с глаз и вернулся к прерванному разговору:

– А во-вторых, есть человек, который справится с этим лучше меня. Меньше всего я хочу сейчас расставаться с тобой, но другого выхода у нас, по всей вероятности, нет. Завтра утром ты уезжаешь.

– Куда? – испугалась я. Я, честно говоря, думала, что он вернёт меня в Башню Одиночества.

– Туда, где тебя научат быть моей женой. И я очень прошу тебя, Лялечка, подумай о будущем. Нам с тобой жить вместе, детей растить. Так что, советую забыть о бессмысленных обидах и глупых мыслях и просто смириться с тем фактом, что ты станешь моей женой. Считай, что ты уже ею стала. Хорошо?

– Я тебя ненавижу, – прошептала я.

– Ничего страшного, – он улыбнулся. – Ты же знаешь, от ненависти до любви один шаг. Я больше не стану торопиться и допускать ошибок.

Он нежно коснулся моего лба своими губами, от чего меня ощутимо передёрнуло, и тихонько велел:

– Отдыхай и набирайся сил. Завтра вылетаем. И ради всего святого, будь послушной девочкой, а то я же могу и передумать насчёт Тоськи!

Сашка ушёл, оставив меня в ещё более взвинченном состоянии, чем я была до его прихода. Что он задумал? Куда вылетаем? Какие учителя? Какое будущее? От своего будущего я уже давно не жду ничего хорошего, но всё-таки хотелось какой-то определённости.

Я расстегнула мягкий кожаный браслет с датчиками, который обнимал моё запястье, посылая информацию о самочувствии пациента в компьютер, спустила ноги с кровати и сделала один осторожный шаг в сторону двери.

Если честно, в тот момент я о побеге даже не думала. Не знаю, что двигало мною, понятия не имею, зачем я вообще встала. Я просто знала, что мне нужно дойти до чёртова выхода из палаты и выглянуть в коридор. Зачем? Может быть, для того, чтобы убедиться, что за дверями есть охрана, чтобы заглянуть в лица своим тюремщикам. Точнее, одному из них.

Он стоял в чёрной униформе, отличавшейся от формы сотрудников Службы Безопасности жёлтыми нашивками на груди, и лениво рассматривал интерьер. А потом он заметил меня. Фиалковые глаза удивлённо округлились, он улыбнулся и неосознанно подался в мою сторону.

Значит, Север не получил моё сообщение. Или получил, но не смог ничего сделать. Или не захотел. Или – я обречённо закрыла лицо руками – просто Цезарь не посчитал нужным держать своё слово.

Я вдруг осознала, что с того момента, как я покинула Корпус, прошла уже целая неделя. А я ничего не знаю о Лёшке, о Полине Ивановне, об Арсении и о тех, кого я уже привыкла считать своими друзьями… Я вообще не знаю, что происходит за стенами больницы.

От двери прогулялась до окна, раздвинула жалюзи и выглянула наружу.

То, что некогда было Центральным парком, окружавшим Правительственный госпиталь, нынче представляло собой жалкое зрелище: жёлто-красные, по-осеннему пасмурные руины, траншеи, изломанные деревья и разрушенные беседки. А посреди гладкого, как зеркало, озера, лежал человек. Отсюда не было видно его лица, только размытое белое пятно, но то, как слепо он смотрел в серое небо, как пассивно колыхалось его тело, позволяло сделать вывод, что этот человек мёртв.

– Зачем вы встали? – окликнул меня вернувшийся Дмитрий Николаевич. – Вам ещё рано. Мышцы не окрепли.

Мужчина с несчастным видом стоял у компьютера и старался не смотреть мне в глаза.

– Там в озере труп, – сообщила я, присаживаясь на край кровати.

– Да? – он равнодушно посмотрел в сторону окна. – Наверное, один из пилотов. Я отдам распоряжение, его уберут.

– Из пилотов?

– Ах, да! – Дмитрий Николаевич стукнул себя по лбу раскрытой ладонью. – Конечно! Вы же не знаете ещё. Яхон официально вступил в военную кампанию против Альянса диких земель.

– Война?

– Ну, да… Не думали же вы, что ваш… что наш правитель стерпит то, как эти варвары с вами обошлись.

– Варвары? – я опустила голову на подушку и бездумно уставилась в потолок. – Значит, он сказал, что это со мной сделали Дикие? Понятно…

– А разве это не так? – осторожно спросил Дмитрий Николаевич, но я проигнорировала его вопрос, задав свой.

– И Детский корпус, конечно же, в авангарде?

– Естественно…

– А вот в коридоре люди, охрана. Я видела. Они разве не из Корпуса?

– В коридоре? – врач растерянно поскрёб подбородок. – Нет. Это ваша личная охрана. Новый отряд. Его после вашего похищения создали.

Какая мерзость. Значит, Северов и остальные в авангарде, а Котик тут. Охранять меня собрался. Видимо, он же Сашке меня и сдал, а Арсений тут совершенно не при чём.

– Не было никакого похищения, вы же понимаете, – я закрыла глаза и отвернулась к стене. – И если вы не принесли мне случайно яду, то уходите. Не хочу никого видеть.

Дмитрий Николаевич ещё какое-то время помялся за моей спиной, бормоча извинения и объясняя, что мне пока нельзя принимать нормальную пищу, поэтому мне придётся потерпеть еще нескольких капельщиков с успокоительным и питательным раствором. Врач рассказывал, где находится уборная и как, в случае необходимости, я могу вызвать дежурную сестру, но я его не слушала. Я все свои силы потратила на то, чтобы не разреветься, пока он ещё здесь.

Глава 11 Жмурки

Детская игра, в которой один из участников с завязанными глазами ловит других.

– Напрасно вы отказываетесь от медицинского вмешательства, – в сотый раз за эту неделю повторила тонар Евангелина и постучала остро заточенными коготками по столешнице. – Ваш самоконтроль всё ещё оставляет желать лучшего. Вы же понимаете, если в течение ближайших дней изменений в анализах не появится, я буду вынуждена доложить об этом вашему опекуну.

– Вы доложите ему в любом случае, – пожала плечами я. – Особенно если эти изменения появятся. Разве не их вы все так ждёте?

Я посмотрела на наставницу равнодушным взглядом. Надеюсь, что равнодушным, потому что проявление любых эмоций тонар причисляла к неповиновению, а неповиновение в замке Гвоздь Бога каралось довольно строго – карцером, который, правда, назывался «Комнатой для медитаций».

Почти месяц назад Цезарь привёз меня на скалистый остров, всю вершину которого занимал пугающий своими башнями старинный замок, окружённый лабиринтом парковых дорожек. Крепко держа за руку, он подвёл меня к женщине, вышедшей нас встречать, и без предисловий и приветствий заявил:

– Я хочу, чтобы ты огранила этот алмаз для меня.

Алмазом Цезарь назвал меня, а должен бы этим почётным титулом наградить хозяйку скалистого замка, так как именно она была здесь самой красивой. По-моему, она вообще была самой красивой из всех женщин, которых мне доводилось видеть. Прекрасная, светловолосая – идеальная злая волшебница из сказки. Впрочем, не до конца идеальная: правильные черты лица несколько портило выражение лёгкой брезгливости. Тогда я ещё не знала, что это единственная эмоция, которую на протяжении многих дней будет демонстрировать мне моя наставница.

– И насколько ценной должна быть… оправа?

– Полный комплект.

Они говорили обо мне, как о неодушевлённом предмете, но меня это не задевало ни капли. Полёт с Цезарем в одном фобе вынудил признаться себе: я не просто его боюсь, меня тошнит от одного его вида. В прямом смысле слова. Я была измучена, измочалена этим полётом, выжата, как лимон, физически и эмоционально. Поэтому моё желание как можно скорее распрощаться с тем, кто требовал называть себя моим будущим мужем, было даже больше, чем страх перед неясным будущим, больше, чем желание увидеть Тень.

– Не старовата ли она для полного комплекта? – усомнилась ледяная красавица, которую я мысленно уже успела наречь Госпожой Метелицей. – И я не видела, как вы выгружали саркофаг.

– Не надо считать меня таким дураком, – Цезарь неприятно улыбнулся. – Я бы не привез сюда саркофаг, даже если бы он был нужен Ольге, а он ей не нужен.

Женщина не смогла сдержать своего изумления, я, кстати, тоже. Правда, причины к этому у нас были разные. Хозяйку скалистого замка явно поразил тот факт, что я не нуждаюсь в персональном гробике, я же терялась в догадках по поводу того, зачем он вообще может кому-то понадобиться. Ну, если только ты не вампир.

– Что же касается возраста – это не твоя забота, – спокойно продолжил Цезарь, даже не подозревая о том, что я судорожно пытаюсь вспомнить всё, что мне известно о вампирах и саркофагах. – Я сказал, полный комплект.

– Вам стоило только пожелать, – произнесла женщина и за покорно опущенными ресницами спрятала светло-голубой океан жгучей ненависти.

– Именно, – Цезарь кивнул и перевёл свой взгляд на меня. – Ну, что? Будем прощаться?

– А Тоська? – вскинулась я. – Ты обещал, что я увижу её здесь.

– Тонар Евангелина как раз с неё и начнёт, – произнёс Цезарь загадочно и жестом велел женщине оставить нас одних, а когда она скрылась за буйно цветущим кустом пионов, пальцем подцепил мой подбородок и, нехорошо ухмыльнувшись, спросил: – Не поцелуешь на прощанье?

– А сам как думаешь?

– Даже в благодарность за подарок? – с подбородка опустил руку на мою шею и нежно погладил мягкую кожу бархотки.

– Не терпится проверить уровень моей покорности? – прохрипела я, уклоняясь от его прикосновений. – А заодно провести полевые испытания?

То, что он называл подарком, имело форму довольно милого украшения. Скорее всего, оно бы мне даже понравилось. Раньше. До того, как я узнала, кем на самом деле является даритель. И уж точно без сведений о том, какими уникальными дополнительными возможностями эта бархотка обладает.

– Ты же понимаешь, что я больше глаз с тебя не спущу? – ласково шептал Цезарь, застёгивая на моей шее замочек украшения. – Я буду следить за тобой день и ночь, – коснулся кончиком среднего пальца голубого камня в центре чёрной полоски. – Вот здесь вот встроен маячок, который всегда покажет мне, где ты находишься. А вот здесь и здесь, – дотронулся поочерёдно до каждого из маленьких серебряных паучков, с двух сторон обнимавших камень, – находятся миниатюрные металлические контакты, через которые ты получишь весьма болезненный удар током, если попытаешься снять украшение.

– И, видимо, если не буду слушаться, – дрожащим от негодования голосом произнесла я. – Называй вещи своими именами. Будешь дрессировать меня, как собаку.

– Ох, Лялечка, что же ты делаешь со мной?! – воскликнул он так, словно испытывал боль от каждого моего слова, а затем стремительно обнял, прижал мою голову к своей груди и сбивчиво зашептал: – Думаешь, я этого хочу? Думаешь, мне приятно причинять тебе боль? Осенька, ради нашего общего блага, прошу, будь хорошей девочкой! Сладкая моя, не заставляй меня использовать этот метод давления.

Сейчас он хотел, чтобы я поблагодарила его за эту мерзость. Верх цинизма.

– Я думал, тебе будет приятно, что я, щадя твои чувства, замаскировал устройство под очень красивое и, между прочим, дорогое украшение, – произнёс обиженно Цезарь.

– Лучше бы ты, – я всё-таки не сдержалась, – щадя мои чувства, умер.

Он вздохнул и устало потёр виски, а затем вдруг сощурился, склонился к моему лицу и, касаясь своим дыханием моих губ, заявил:

– Через неделю все изменится, вот увидишь. Максимум, через две. А через три ты сама меня позовешь.

И он ушёл, широко шагая и махая в такт каждому шагу левой рукой.

С тех пор прошло чуть больше месяца, но изменилось только одно: моё представление о мироустройстве.

– На вашем месте мечтает оказаться любая из обитательниц Пансиона, – тонар Евангелина сцепила руки в замок и аккуратно возложила их на папку с моим делом. – А вы упрямитесь, как маленькая. Мне казалось, я достаточно ясно объяснила, что у вас отсюда только один путь, и только в сопровождении того, кто вас привёз.

Громким словом «пансион» Госпожа Метелица называла это место – жуткую помесь элитной школы для девочек с исправительной колонией для трудных подростков. Нас жило здесь около двух десятков, но ни с кем из других пансионерок я не встречалась благодаря строгому режиму и сложной системе охраны, однако видеть их прогуливающимися в саду мне приходилось.

– Возможно, – в очередной раз закинула удочку я, – если бы вы подселили ко мне кого-нибудь из этих «мечтательниц», я бы смогла оценить всю привлекательность такого завидного жениха, как…

– Имена! – рявкнула Госпожа Метелица и хлопнула ладонью по столу. – Не забывайте об именах, которые нельзя называть!

Я закатила глаза и тяжело вздохнула.

– Так что с соседкой? – от одиночества временами хотелось выть на луну. И кстати о луне: ночи в Гвозде Бога были ужасающими, кошмарными, наполненными мрачным лунным светом и жуткими стонами древнего здания.

Подолгу я лежала, закрутившись в одеяло по самый нос, и перепуганно вслушивалась в дикие звуки, которые издавали старые стены, мечтая скорее уснуть, чтобы не слышать этого, и одновременно страшась грядущего сна, потому что с момента моего поселения в Гвозде Бога и по сей день меня преследовали неприличные в своей эротичности, пугающе откровенные, совершенно безумные сны.

Каждое утро я встречала разочарованным стоном, изумлённым вскриком, ноющей болью внизу живота и болезненно чувствительной кожей. Каждое утро для меня начиналось с холодного торопливого душа, потому что надо было успеть прийти в себя до того, как ко мне явится их ледяное величество Госпожа Метелица.

Я не была уверена, являлось ли это эротическое безумие нормой в сложившейся ситуации или нет. Но если верить всему, что тонар мне рассказала, ответ, скорее, был положительным. И женщина, несомненно, порадовалась бы, расскажи я ей о своих снах. Порадовалась и сообщила бы Цезарю. Хотя… учитывая то, что главный герой моих снов обладал смуглыми руками, обжигающе чёрными глазами и губами жаркими, как июльские ночи, может быть, и не сообщила бы.

Каждую ночь, неустанно, Северов изводил меня настойчивыми ласками, ни разу так и не дойдя до самого конца. Мне казалось, что я схожу с ума. Ночи в его эфемерных объятиях, дни, наполненные мыслями о нём и о том, где он и что с ним… Неудивительно, что я мечтала о соседке. О ком угодно, лишь бы иметь возможность разбить тишину моей кельи звуком произносимых слов. Лишь бы не быть наедине со своими мыслями.

Но нет. И в этот раз тонар Евангелина качнула светлой короной своих волос и, растягивая гласные, произнесла:

– Пока нет достойных кандидатов, это во-первых. А во-вторых…

– …только после того, как я пойду на сотрудничество, я поняла.

Иногда мне даже становилось жаль свою наставницу: она до сих пор наивно верила, что я «возьмусь за ум», и совершенно искренне считала, что моё «нежелание полноценно сотрудничать» напрямую связано с «детским упрямством, которое простительно ослам, но никак не наследницам древнего рода».

Наследница…

Очередной ярлык, который кто-то навесил на меня, и не подумав спросить, хочу ли я этого, надо ли оно мне.

– Вы не в том положении, чтобы выбирать, – из тонар Евангелины никогда бы не получилось хорошего дипломата. Из неё и плохого бы не получилось, потому что она не миндальничала, не пыталась смягчить удар, она всегда била прицельно, по больному, не оставляя даже минимального шанса на надежду. Все надежды она ампутировала сразу, в первый же день в Гвозде Бога, который вылился в экскурсию по замку.

Острым скальпелем она вырезала из моего сердца всё, что могло мне помочь убежать от неприглядной действительности. Попыталась вырезать, потому что регенерация у меня всегда была на высшем уровне. И не важно, что организму надо отрастить: новый палец или новые надежды.

Но понимание этого пришло позже. Тогда же я чувствовала себя несчастной, обманутой и одинокой. И первый день в Гвозде Бога совершенно точно вошёл в десятку худших дней моей жизни.

– Прежде чем я отведу вас к вашей… Тени, я бы хотела, чтобы вы узнали, как здесь всё устроено, – тонар тогда ещё считала должным объяснять, что и для чего она делает.

Она жестом пригласила меня следовать за собой, и мы вступили на тенистую аллею, огибающую замок с правой стороны:

– Начнём с того, что покинуть Пансион вы сможете только в сопровождении вашего опекуна. И только в качестве его супруги. И если вы скажете мне о том, что вы лучше останетесь здесь навсегда… – женщина замолчала и наградила меня взглядом, открыто говорящим о том, что она думает по поводу глупостей такого рода. – Имейте в виду, ни одна из моих учениц не провела здесь больше двух месяцев.

– Учениц? – хмыкнула я. – Что, и диплом об окончании вручаете?

– А как же, – Госпожа Метелица холодно улыбнулась. – Добровольное согласие на брак и торжественное бракосочетание в традициях предков – лучший из возможных дипломов для девушки из хорошей семьи.

Мы неспешно двигались по парку вокруг замка, но мне не хотелось наслаждаться мастерством местных садовников – садовниц, как я выяснилось чуть позже – направление беседы как-то не располагало к любованию деревьями и цветами.

– Уверяю вас, вы не первая и не единственная, кого не устраивает будущее, выбранное родителями…

– Не родители мне эту роль навязали, – перебила я. – Вы знаете об этом прекрасно. Мои родители умерли.

Тонар Евангелина не смогла удержаться от короткого ехидного смешка и с видимым удовольствием спросила:

– А вы уверены?

– В чём? В том, что умерли, или в том, что не навязывали? – начала раздражаться я.

– И в том, и в другом, – спокойно ответила женщина, игнорируя вызов, прозвучавший в моём голосе. – Или вы по-прежнему думаете, что всё, о чём ваш… опекун рассказывал вам, было правдой? Я полагала, что избавиться от детской наивности вам помогли до меня. Я ошибалась?

Я не нашлась, что ответить. Не было слов. Тонар ошиблась, Цезарь не обманывал меня в этом вопросе, я просто никогда не спрашивала у него о том, что стало с нашими родителями, благоразумно полагая, что раз их нет рядом с нами, значит, они умерли. Я не спрашивала, а он не стремился рассказать мне о них. Неужели возможно, что где-то…

– Детская наивность и преступная доверчивость впридачу, – проворчала Госпожа Метелица, читая по моему лицу, как по открытой книге. – Я давала вам повод верить себе? С чего вы взяли, что я говорю правду?

– Чего вы от меня хотите? – разозлилась я. – Я не знаю правил этой игры.

– Я хочу, чтобы вы повзрослели. И как взрослый человек взвешенно и разумно подходили к сложившейся ситуации. Ваше будущее предопределено. И всё, что от вас требуется сейчас – это принять его. Добровольно.

– Вряд ли это возможно, – искренне призналась я. – Я лучше добровольно лягу в гроб.

Тонар Евангелина одарила меня снисходительной улыбкой и загадочно заметила:

– Как будто ваше мнение и ваши желания кого-то интересуют. Ваша кровь выбирает за вас.

Я откровенно психанула и, сощурившись, бросила женщине её же слова:

– Идите вы к чёрту с вашими загадками и противоречиями! То вы говорите о добровольном сотрудничестве, то намекаете, что от меня всё равно ничего не зависит. На доело!

– Держите себя в руках. Излишняя эмоциональность в наших кругах считается дурным тоном, а за вспыльчивость вам полагается ночь в комнате для медитаций, – предупредили меня, не меняя снисходительного тона. – В этот раз я вас прощаю, потому что с правилами вы ещё не ознакомлены, но только в этот. Понятно?

Ничего не понятно! Что здесь может быть понятным? Чувствую себя глупым котёнком, которого сначала поманят ложкой сметаны, а потом пнут за излишнюю навязчивость сапогом в бок.

– Пожалуй, начнём нашу экскурсию не с питомника, как я планировала, а с лаборатории. Вы всё-таки на удивление запущенный случай. Не понимаю, чего ваш опекун хотел добиться тем, что поместил вас в информационный вакуум.

– Просто ещё один способ контроля, – проворчала я, и то, как Госпожа Метелица кивнула, подсказало мне, что она склонна разделить со мной это мнение.

Мы вошли в замок через одну из боковых дверей, спустились по мрачной винтовой лестнице на несколько этажей вниз под землю и, наконец, остановились у тяжёлой обитой чёрным деревом двери.

– Прежде, чем мы зайдём, – тонар Евангелина, не глядя на меня, набирала на пульте, вмонтированном в стену, какой-то сложный пароль, – давайте договоримся: фраз в стиле «этого не может быть!» не произносить.

Дверь почти беззвучно отъехала в сторону, и я шагнула в лабораторию Гвоздя Бога.

Обстановка внутри меня несколько разочаровала – не было здесь ничего пафосного или ужасающего. Не было пугающих клеток, в которых томились бы животные, ожидая, когда подойдёт их очередь лечь под нож. Не было тревожащего сердце запаха формальдегида, сумасшедших учёных в белых халатах и тихо жужжащих компьютеров.

Здесь было окно, нарисованное на стене. У окна простой письменный стол, на котором среди вороха бумаг стоял самый обычный микроскоп. Всё же остальное едва ли не в точности повторяло зелёный вагончик Просто Полины Ивановны. Нет, не мебелью и разделением на жилую и нежилую зоны, и не подборкой порнографической литературы, но количеством разнообразных фотографий на стенах.

– Это совсем не похоже на лабораторию, – пробормотала я. – Зачем вы привели меня сюда?

– Ну, строго говоря, сейчас это помещение лабораторией не является. В былые времена – да. Нынче же здесь нечто вроде музея, – в одном из шкафчиков, стоявших у дальней стены, тонар взяла контейнер с прямоугольными стёклышками, на которых обычно хранят образцы крови и, шагнув к письменному столу, махнула мне в сторону единственного в комнате стула. – Садитесь.

Женщина щёлкнула кнопкой проектора, присоединённого к микроскопу, и на стене передо мной загорелся экран.

– Мне уже доводилось смотреть на кровь под микроскопом, – не скрывая злорадства, прокомментировала я.

– Уровень вашего образования радует, – дохнула холодом Госпожа Метелица. – Я попрошу вас обратить внимание на форму эритроцитов.

– Обычная форма, – проворчала я. – Что не так-то? На шипучие леденцы похожа…

– Двояковогнутый диск, а не шипучий леденец!

Тонар постучала розовым ногтем по микроскопу, и я проворчала тихонечко:

– Конечно-конечно.

– Перед вами образец крови условно здорового homo sapiens, – начала она свою лекцию. – Я говорю «условно», потому что у этого вида абсолютно здоровых представителей не бывает.

Тут бы я с ней поспорила, потому что себя, например, я считала абсолютно здоровой, ибо не болела ни разу за всю свою жизнь. Однако свои возражения я оставила при себе.

– Кровь человека разумного – это жидкая подвижная соединительная ткань внутренней среды организма, которая состоит из плазмы и форменных элементов: лейкоцитов, тромбоцитов… – в этом месте я зевнула, потому что информация, мягко говоря, была не новой.

– Вы, как я посмотрю, изволите скучать? – немедленно отреагировала Госпожа Метелица, и в лаборатории сразу на несколько градусов понизилась температура. – Что ж, обойдёмся без вступительной лекции.

Евангелина надела тонкие перчатки, достала из другой коробочки с образцами ещё одно стёклышко и очень осторожно поместила его под линзу микроскопа. Я нетерпеливо уставилась на экран и почти сразу разочарованно застонала:

– И? Такая же капля крови…

– Будьте внимательны! Не такая же, а принципиально иная!

Лазерной указкой наставница высветила маленького хвостатого уродца, замершего у одного из шипучих леденцов.

– Что это? – спросила я. – Какой-то одноклеточный паразит? Вирус? Извините, но микробиология и биохимия как-то меня никогда особенно не привлекали. Основы я знаю, но не более того.

– Это, скорее, из разряда нанонауки, а не биологии… Хотя теперь уже, наверное, даже мифологии… – женщина тряхнула головой, отгоняя какие-то свои мысли и вернулась к объяснению: – Это не вирус и не паразит. Это вообще не живой организм. Ну, изначально он не был живым. Это робот, созданный, скажем так, для ремонта клеток.

Робот, созданный для ремонта клеток? Я что, вдруг попала на лекцию по фантастической литературе и не заметила этого?

– Лечение, регенерация, омоложение… – перечисляла на фоне моих разбежавшихся мыслей тонар. – Взаимодействие с каждым органом…

– Стоп! – я почесала лоб. – Но если бы это было правдой… – фразу «этого не может быть!» я не кричала только из вредности. – Ведь если бы это стало действительно возможно, мы бы сейчас с вами говорили о фактическом бессмертии?

Как я ни старалась, но утвердительное предложение всё равно вылилось в вопрос.

– Именно о нём мы и говорим, – Госпожа Метелица кивнула с довольным видом, но тут же добавила: – Фактически. На практике всё выглядит несколько сложнее.

Мне казалось, что я сплю или стала жертвой какого-то дикого розыгрыша, но женщина, стоявшая у стола с микроскопом, и не думала шутить.

Она говорила о совершенно мифических вещах, как о свершившемся факте, сожалела о том, что технологии были утрачены, а изначально сильная кровь разбавилась едва ли не до уровня воды.

– Нет, фактического бессмертия человечество так и не достигло, – говорила она. – И в былые времена всё зависело от количества роботов в крови, от, скажем так, техобслуживания, от поколения… Много от чего, но всё равно это не давало абсолютного бессмертия, потому что нельзя, например…

– Подождите! – снова остановила я Евангелину и потрясла головой, надеясь, что это незамысловатое движение поможет улечься мыслям в моей голове. – У меня голова идёт кругом! Это всё слишком. Слишком для того, чтобы я могла поверить. Я имею в виду, не сразу и не безоговорочно. В былые времена? То есть это не новейшие разработки?

Женщина грустно рассмеялась.

– Новейшие? О, нет… Этому образцу более трехсот лет. И, к нашему сожалению, добиться такого же результата нам пока не удалось.

Тонар Евангелина сняла перчатку, выхватила из карандашницы на столе ручку с тонкой иголкой вместо колпачка и, даже не поморщившись, проткнула кожу на своём безымянном пальце, размазала выступившую алую каплю по чистому стеклу и поместила его рядом с тем, что уже лежало под линзой.

Я, откровенно говоря, напряглась, на секунду представив, что вот сейчас мне продемонстрируют доказательство бессмертия человека. И пугало даже не то, что это бессмертие возможно как научный факт, сколько то, что оно напрямую касалось сидящей передо мной женщины. Холодной и равнодушно-отстранённой, как ледяная богиня северных краев. Одно дело верить или не верить в божественное происхождение мира, совсем другое – находиться в одной комнате с богом. Сначала я недоверчиво всматривалась в экран, а потом, когда тонар, повозившись с чёткостью, вывела оба изображения одной картинкой, не смогла сдержать громкого облегчённого выдоха.

– Так и знала, что всё это враки! – не посчитала должным скрывать своё ехидство я. – Бессмертие, роботы… Чушь! Ничего этого у вас и в помине нет!

– Именно об этом я и говорю, – к моей досаде, презрение, отчетливо прозвучавшее в моей фразе, совершенно Евангелину не затронуло. – И если бы вы слушали внимательнее и не торопились с выводами, вы бы и сами это заметили. Я же сказала – мы не достигли подобного результата.

Лазерной указкой женщина высветила один из своих эритроцитов, возле которого вяло качался хвостатый уродец. Несомненно, он имел что-то общее с роботом из другого образца, но при этом полностью от него отличался.

– Мы устойчивы к вирусам, – проговорила Евангелина. – Сильнее обычных людей и выносливее, у нас не рождается слабых и больных детей, мы обладаем исключительной интуицией, даром убеждения… Но мы стареем. И с каждым следующим поколением срок жизни неумолимо снижается. Полной регенерации клеток не происходит. Омоложения нет. А когда ты останавливаешься в одном шаге от бессмертия, когда видишь его за тонкой чертой, которую не в силах переступить… Это злит.

– Это всё интересно, не спорю, – я кивнула и поменяла позу, забросив ногу на ногу. – Но какое это всё имеет отношение ко мне? Если вы хотите сказать, что я одна из вас… – я прислушалась к себе, ожидая внутреннего протеста после этих слов, но моя интуиция молчала, видимо, находилась в лёгком шоке. – Если даже так. Я не понимаю, что это меняет в сложившейся ситуации? Почему я должна мало того, что выйти замуж за человека, который мне глубоко неприятен, которого я не люблю и даже более того, так я ещё и должна пойти на это добровольно. Как вы сказали? Кровь делает за меня выбор? Так вот, ей право голоса никто не давал.

Тонар раздражённо приподняла брови и поджала губы, а затем пробормотала едва слышно:

– И с этим я вынуждена работать… У вашего опекуна сильная кровь. Её надо беречь, а не смешивать с неподходящим образцом. Ваши же анализы, по его словам, идеально совпадают со структурой его крови. Возможно, если нам повезёт, то в ваших общих детях «бессмертный ген» проявится сильнее, и это позволит нам ступить на новый этап в изучении…

– А при чём тут добровольность?

– При том, – Евангелина нахмурилась и вышла из-за стола. – У наших пар никогда не рождается больше одного-двух детей. Нашему виду для размножения недостаточно просто вступить в половой контакт. Дети рождаются только в результате абсолютного слияния: духовного и физического. У обоих партнёров происходит мутация клеток. Происходит взаимное проникновение одного в другого и наоборот.

– И? Хотелось бы всё-таки услышать про добровольность…

– Если один партнёр против, то ничего не получится…

Я рассмеялась.

С этого и надо было начинать! В нашей с Цезарем ситуации один из партнёров совершенно точно был против. В нашей ситуации одного партнёра от другого тошнило.

– Вы напрасно веселитесь, – на лице Евангелины не дрогнул ни один мускул. – Во-первых, вы должны знать, что если ваши клетки начнут мутировать, а духовного слияния к тому времени не произойдёт, то детей у вас уже никогда не будет. Вы к этому готовы? Уверены, что не пожалеете лет через пятьдесят?

Отвечать я не стала. Откровенно говоря, в свои двадцать лет вообще не задумывалась об этих вещах. И прямо сейчас, очутившись перед проблемой выбора, почувствовала себя растерянной и слегка обманутой. Так нечестно! Я ещё не успела начать мечтать о детях, а мне уже надо от них отказываться?

– Кроме того, – продолжила Евангелина, не дождавшись от меня какой-то внятной реакции на свои слова, – я же говорила, мой Пансион славится исключительной, я бы сказала, стопроцентной, результативностью. Это аксиома, правило, не требующая доказательств.

– А каждое хорошее правило, – хмуро согласилась я, – Обязательно подтверждается парой-тройкой исключений… Я всё поняла. И мой ответ по-прежнему отрицательный…

Подняла руку, чтобы почесать внезапно загоревшуюся под бархоткой кожу и замерла под алчным женским взглядом. Тонар, утратив на мгновение напускную холодность и брезгливость, совершенно выйдя из образа Госпожи Метелицы, смотрела на моё ненавистное украшение с такой нескрываемой жаждой, так яростно сверкая обжигающе ледяными глазами, что я испуганно попятилась.

Мне захотелось бежать отсюда сломя голову, куда угодно, только бы подальше от неё. Женщина моргнула, а когда в следующий раз посмотрела на меня, то в её глазах уже не было ничего, кроме скуки.

– И всё равно, – пробормотала я, прислушиваясь к суматошному стуку собственного сердца, – мне всё это кажется розыгрышем. Подумайте сами. Если верить вам, то как объяснить болезнь моей сестры? Ведь такие, как мы, не болеем.

– Такие, как мы – нет, – тонар кивнула. – Она – не такая, как мы.

– То есть? – мне вдруг захотелось прекратить этот разговор, почему-то подумалось, что объяснение Госпожи Метелицы мне не понравится. – Мы с ней, как зеркальное отражение, совершенно одинаковые…

– В её крови вообще нет «гена бессмертных». Не спрашивайте, как такое возможно. У меня нет ответа, а проводить исследования ваш опекун мне запретил. Одно могу сказать точно: ваша сестра не относится к нашему виду, она простой человек… И это то, о чём я должна была сообщить вам в первую очередь. Ваш будущий муж не хочет, чтобы вы растрачивали на неё свои силы и энергию. Когда у вас появятся дети, вам будет не до неё. Свою роль в вашем становлении как личности ваша Тень уже сыграла, поэтому теперь вам надо избавиться от этой умственно отсталой обузы.

Никогда в жизни я не испытывала более яростного желания кого-то ударить.

– Вы не смеете, – проскрипела я, – не смеете так о ней говорить. Она моя сестра! И я за неё… я кого угодно…

– Слова-слова, – женщина громко вздохнула. – Детская наивность, как я и говорила. О том, как вы меня ненавидите, поговорим в другой раз. Сегодня эта беседа не входит в мои планы.

Это было месяц назад. И тогда я ещё не знала о том, каким именно образом тонар Евангелина собирается добиться моего положительного ответа. После разговоров о свойствах крови я ожидала, что мне назначат какие-нибудь «витамины» или будут колоть что-нибудь, подавляющее волю. И я готова была сражаться, сопротивляться до последней капли крови… Но тонар быстро развеяла мои подозрения, сообщив, что ничего из перечисленного на таких, как мы, не влияет.

Таких, как мы.

Нет, такое деление было не для меня. Я не готова была провести границу между собой и всем остальным несовершенным миром. И не только потому, что к этому несовершенству я должна была причислить всех своих друзей. Несовершенству, как Тоська, как Лёшка, как Север.

– Вы снова меня не слушаете! – Евангелина встала из-за стола и подошла к окну, чтобы закрыть его, а я, воспользовавшись тем, что она смотрит в другую сторону, яростно почесала раздражение на шее. Кто бы мог подумать. У такого совершенства, как я, оказывается, аллергия на кожу. – А я ведь не шучу. Мы с вами над вашим нежеланием открыть глаза на реальное устройство мира работаем не один день…

Не один. Двадцать девять дней ежечасного промывания мозгов, двадцать девять попыток погрузить меня в гипнотический сон. Двадцать девять раз я вынуждена была произнести:

– Нет! И даже теперь я не выйду за него замуж.

Откровенно говоря, за этот месяц я так и не поняла, в чём была оригинальность метода Евангелины. Почему от других пансионерок она добивалась положительного ответа? Фотографиями счастливых невест были увешаны все стены в коридорах первого этажа.

Жуть какая-то!

Я громко вздохнула и ещё раз почесала пятно под бархоткой. К счастью, оно было достаточно маленьким, поэтому пока его удавалось скрывать от наставницы. Боюсь, узнай она об этом моём недомогании, отвертеться от посещения врача не удалось бы. А интуиция кричала пожарной сиреной, что этого допускать нельзя ни в коем случае.

– Зачем тянуть? Предлагаю с завтрашнего дня начать атаку крови… Ваш опекун на это не давал своего разрешения, но, как говорится, то о чём Цезарь не узнает, ему и не навредит.

Женщина хмыкнула.

– Ему нужен результат, и он его получит. Ещё и спасибо скажет… Это что такое? – Госпожа Метелица замерла у наполовину закрытого окна, что-то увидев снаружи. – Кто позволил?.. Боюсь, Ольга, я вынуждена перенести наш разговор на более позднее время.

Я проследила за взглядом Евангелины, и едва смогла сдержать радостный вскрик.

Этот бюст я не перепутала бы ни с чьим другим никогда. Даже в темноте (а сейчас светило яркое солнце), даже через сто тысяч лет, потому что этот бюст был самым выдающимся из всех, какие мне доводилось когда-либо видеть.

– Это какой-то кошмар, – пробормотала Евангелина, когда мы подошли к воротам.

Нет, меня, конечно, сюда никто не звал, но прямого запрета озвучено не было, поэтому я не стала бороться с собственным любопытством и радостным нетерпением, и в данный момент, улыбаясь во все тридцать два зуба, рассматривала красное в белые сердечки платье с по-игривому пышной, короткой юбкой.

– Что здесь происходит?

А происходило здесь следующее: Зверёныш резвился, во всю заигрывая со всей моей личной охраной, которая по случаю такого веселья толпой собралась у главных ворот. По ту сторону от меня. А жаль, что не по эту. Я бы не побоялась карцера и выцарапала бы Котику его наглые глазенки за всё, что он мне сделал.

Прямо сейчас, правда, Котик меня не видел. Прямо сейчас он пускал слюни на Зверскую грудь, и я довольно улыбнулась, представив себе, какая у него рожа будет, когда он узнает, кто под этим бюстом скрывается на самом деле.

– Что здесь происходит? – полюбопытствовала тонар Евангелина, и новоприбывшая девица испуганно выронила белоснежную перчатку, страдальчески воскликнув.

Моя личная охрана во главе с Котиком стремглав бросились эту самую перчатку поднимать, а когда сбежавшая часть гардероба была возвращена владелице, повторила:

– Вы такая строгая, у меня чуть разрыв сердца не случился, – оглянулась на поблескивающий зеркальным стеклом фоб и позвала:

– Гайчик, ну где же ты? Меня тут без тебя не хотят пускать!..

Однако. Призрачная надежда на скорое спасение, которая возникла где-то в районе моего солнечного плетения в тот момент, как я опознала грудь под красным атласным платьем, начала принимать какие-то более реальные формы.

Гай Юлианович с лицом, идеально попадающим в тон платья своей спутницы, выбрался из транспортного средства и с видом несчастным, но решительным, подошёл к воротам.

– Прошу прощения, что мы без предупреждения, – пролепетал он. – Но если Таечке что-то пришло в голову, то отговорить её невозможно… Так что, уважаемая тонар, на вас вся надежда…

Тонар Евангелина окинула названную Таечку долгим пронизывающим взглядом, затем наклонила к плечу голову, словно уже приняла решение, но пока ещё сомневалась в его верности, посмотрела на меня, на Зверёныша, на полковника…

– Очень интересно… – произнесла нараспев, а моё сердце пропустило удар. – А главное, как своевременно! Я жду вас у мужского входа… Проводите кто-нибудь достойного человека к нужным воротам!

И когда двое из моей охраны рванули исполнять приказание, уточнила:

– А ваша спутница может войти здесь… Ольга, вы покажете нашей гостье парк, пока мы будем решать все финансовые вопросы?

Я кивнула и со всем возможным равнодушием и холодностью пожала плечами.

– Можно подумать, вы позволите мне отказаться…

Тонар снисходительно улыбнулась.

– Похвальное смирение и понимание ситуации. Я найду вас в беседке у Зеркального пруда. Ступайте.

Таечка впорхнула в открытую для неё калитку, которая находилась сбоку от главных ворот и, радостно улыбаясь, помчалась в мою сторону. Мне стоило огромного труда, чтобы не сорваться с места с распростертыми объятиями, и удержало меня от этого не опасение, что Госпожа Метелица может заподозрить что-то нездоровое в таком проявлении эмоций, а грустный, какой-то даже больной взгляд Котика.

С того нашего столкновения в Правительственном госпитале мы ни разу не пересекались даже взглядами, а теперь он смотрел на меня с жадностью и страданием. Так путник смотрел бы на колодец в пустыне, не зная, реальность это или мираж: с надеждой и страхом.

Я первой прервала зрительный контакт, без сожаления и жалости. Не знаю, виновен ли Котик в случившемся с Лёшкой, не знаю, он ли сдал меня Цезарю, но то, что он согласился выступать в роли моего персонального тюремщика, автоматически вычеркивало парня из моих друзей и жизни. Он просто умер для меня.

Зверёныш ловко подхватил меня под локоток и защебетал:

– А вы настоящая цесаревна? Потому что если нет, то очень на неё похожи!

Я изумлённо приподняла брови и открыла рот, чтобы обратить внимание мальчишки на то, что в зоне слышимости никого постороннего нет, но он только едва заметно качнул головой и продолжил:

– Я вся трепещу! Идёмте же скорее, покажите мне здесь всё-всё-всё!

И в следующую секунду, выпустив из крепкого захвата мой локоток, принялся расстегивать пуговички на своей необъятной груди.

– Жарковато сегодня… – ляпнула я, не зная, стоит ли спрашивать о том, что парень делает.

– Сегодня? – Таечка хмыкнула. – По-моему, эта нереальная для поздней осени жара держится уже почти полтора месяца.

Я виновато опустила глаза, а Зверь достал из розового кружевного лифчика наладонник, инкрустированный белыми и голубыми стразами, и подмигнул мне.

– Однако вращение планеты вокруг звезды никто же не отменял, да? Поэтому зима когда-нибудь придёт, в этом я уверена так же, как в том, как меня зовут.

Поколдовал немножко над своим гаджетом, а затем произнёс недовольным голосом, в котором не было и тени глуповатой Таечки:

– Умеешь ты, Старуха, влипать в ситуации.

Я вдруг поняла, что смертельно устала, и почувствовала, как слёзы навернулись на глаза.

– Не смей реветь! – Зверь показал мне наладонник, на котором секундомер стремительно отсчитывал назад три минуты. – Шумовые помехи не позволят им разобрать, о чем мы говорим, но потом нам надо будет сделать паузу. И ради всего святого, не надо больше про погоду!

– А про что?

– Про цветы! – Зверь с корнем выдрал растущую у дорожки ромашку и помахал ею в воздухе. – Что тебе колют?

– А?

– Я спросил, знаешь ли ты, что именно тебе колют? Не тупи!

– Ничего…

– Значит, что-то дают орально… Полагаю, с первого дня?

– Ты не понял, особенность моего организма не позволяет внешним…

Зверь закатил глаза и громко вздохнул:

– Ну, ты как маленькая, честное слово! Тебе кто сказал такую чушь?

– Евангелина… – прошептала я.

Мальчишка кивнул с довольным видом:

– Ну, и конечно, ты сразу же поверила этой милой женщине.

– Я…

– Глупость и наивность – это то удовольствие, за которое в нашем мире платят жизнью! – и уже другим голосом, честное слово, не понимаю, как ему это удается: – Я, например, люблю ромашки, они нежные. А вам какие цветы больше нравятся?

– Одуванчики…

– Фи! Как неромантично…

Снова быстрая манипуляция с наладонником, и деловым тоном:

– Ладно, значит, с этим пунктом разобрались. Чем тебя здесь опаивают, ты не знаешь. Симптомы?

Я вспомнила о своих бессонных ночах и почувствовала, как заливаюсь краской.

– Ага… Судя по тому, что ты расцвела, как маков цвет, какие-то симптомы всё-таки есть. Ну?

– У меня аллергия странная появилась, вот здесь, – я оттянула бархотку, чтобы продемонстрировать Зверю своё красное пятно. – И эта штука не снимается, если ты не догадался.

– Догадался. Ещё что-то?

– Сны. Эротические. Каждую ночь. Только не смейся, пожалуйста.

– Похоже, что мне смешно? – после моих слов о снах Зверь ощутимо погрустнел и добавил: – Мы в ужасном положении, Ёлка.

Порадовало меня только одно: употребление местоимения первого лица множественного числа. Я-то думала, что одна сижу в этом интересном месте, но вдруг выяснилось, что бросать меня здесь не собираются. У счастья, оказывается, бывают совершенно неожиданные оттенки.

До беседки у зеркального пруда мы дошли довольно быстро, сделав паузу в работе глушилки, а уже здесь Зверёныш упал на скамейку и прикрыл глаза ладонью:

– Устал я, Старуха, хоть вой… – пожаловался он. – И есть хочется…

– Тут хорошо кормят. Обед, кстати, минут через сорок.

– Издеваешься? Чтоб я стал есть что-то в этом гадюшнике? Сам не буду, и тебе не советую. И вообще, бросай тянуть в рот всякую гадость, это может плохо кончиться.

– Зверёныш, всё совсем плохо? – спросила я, присаживаясь рядом с ним. – Вы как меня нашли, и что это за место вообще? А Север… он в порядке? Он тут, злится? Ты злишься? Прости меня, пожалуйста! Наверное, надо было сразу рас сказать…

– Не злится. И я не злюсь… Ёлка, серьёзно, ты на самом деле думала, что мы не знали, кто ты такая?

Мне вспомнились слова Цезаря, и я испугалась. Да, только на миг, но всё-таки…

– Вы знали? Все?

– Я, Берёза, Соратник… Соратник-то раньше всех и догадался… Ну, если не считать Севера. Тот, по-моему, знал всегда, но среди нас дураков нет, чтобы сейчас задавать ему вопросы о тебе, когда у него так крышу рвёт… Но я тебе ничего не говорил, если что. Сами разбирайтесь, когда мы вытащим тебя из этой тюрьмы… Кстати, я так понимаю, ты пребываешь в счастливом неведении насчет того, где очутилась?

– Я бы счастливым его не называла…

– Поражаюсь тебе, Ёлка! Тебя в зоопарк надо поместить, в секцию «Вымирающий вид». Гвоздь Бога – это же известный зомбицентр для благородных девиц.

– Что?

Зверёныш невесело рассмеялся, а потом я поняла, что пролетели очередные три минуты, потому что мальчишка заговорил голосом Таечки:

– Однажды мне подарили целую корзину роз, я поставила их у своей кровати, и мне всю ночь снились реки крови. Всё-таки в этом сладком аромате есть что-то от смертельного тлена, правда?

Затем снова активировал глушилку и пояснил:

– Здесь девиц учат, как доставить удовольствие мужу. Девиц, Ёлка, понимаешь? Без помощи Мастеров Ти. А тем, кто доставлять удовольствие не желает, промывают мозги при помощи медикаментов. До конца покорной ты, может, и не станешь… Но выполнять все приказы будущего мужа точно будешь… И у меня только один вопрос: почему тебя до сих пор волнует, злится ли на тебя Север.

– То есть?

– На самом деле, о том, где тебя держат, мы узнали только три дня назад. Спасибо одному доброму человеку. Скажу сразу, я был против того, чтобы тебя вытаскивать. Даже несмотря на наше правило не бросать своих. Видишь ли, ни в ком из нас, кроме Севера, само собой, не было стопроцентной уверенности, что ты всё ещё наша. Скажи, старуха, ты всё ещё с нами?

– А с кем я, по-твоему, должна быть?

Не то чтобы я не подозревала, в какой направленности работают мысли мальчишки, но всё-таки хотела, чтобы он произнёс это вслух.

– Лично я делал ставки на то, что ты уже вовсю оглаживаешь портрет Цезаря и мечтаешь о том, в какой позе раздвинешь перед ним ноги… Прости за грубость, но я привык называть вещи своими именами. И знаешь что?

– Что? – прохрипела я.

– Наличие эротических снов – это новость не из приятных… Так что…

Он раздражённо поморщился, явно думая о том, что зря он ввязался в эту авантюру, что мне уже нельзя верить. А я смущённо отвела глаза и прошептала:

– Знаешь, в чём-то ты прав. Я понимаю. Но только мне снится не кто-то там, а Северов. Каждую ночь.

Зверёныш едва не свалился со скамейки от удивления, а я досадливо поморщилась и продолжила:

– И если ты у меня сейчас начнешь спрашивать о подробностях, то я тебя ударю. Очень сильно.

Мальчишка поёрзал на скамье и вдруг рассмеялся:

– Ну, ты даёшь!..

– Не вижу ничего смешного. Я уже месяц почти не сплю.

– Прости, просто это… Это же… А мы тебе уже мозгоправа думали искать, хотя после Гвоздя Бога никакой мозгоправ не поможет, конечно… – рассуждал он вслух, а затем замолчал, споткнувшись о какую-то мысль, и пробормотал: – Я ничего не понимаю, как тебе это удалось… Но слушай, это же всё меняет!

Целый месяц я сидела в Гвозде Бога, полностью отрезанная от мира. Каждое утро я просыпалась, умывалась и шла завтракать, мечтая о том, что этот день внесёт какие-то изменения в мою жизнь.

Целый месяц я и слова не слышала о том, что происходит за стенами замка. Я не знала, где мои друзья, ничего не слышала о войне, а единственным средством связи, которым мне разрешалось пользоваться, был огромный визор в кабинете тонар Евангелины. Каждый вечер после ужина у нас был обязательный сеанс связи со дворцом.

И я всегда ждала его с замиранием сердца. Из-за Тоськи.

Цезарь сдержал своё слово – я действительно увидела свою сестру в Гвозде Бога. Наше счастье длилось чуть менее суток, потому что Госпоже Метелице хватило первых десяти минут нашей встречи, по истечении которых она удручённо покачала белоснежной головой и произнесла:

– Всё очень и очень серьёзно. Боюсь, нам с этим придётся что-то делать.

Утром следующего дня Тоську вернули в Башню Одиночества.

– Это всё для твоего же блага, – произнёс Цезарь во время нашего ежевечернего разговора, а я ничего не ответила.

– Я тоже люблю её, Оленька, но она не вписывается в картину нашего будущего.

Я только зло усмехнулась, услышав его слова о любви, но не раскрыла рта.

– Лялечка, скажи хоть что-нибудь! – взмолился Цезарь, когда наш «разговор» отсчитал уже десять минут, а я всё ещё не произнесла ни звука.

– Заставь меня, – предложила я и поправила бархотку на шее.

Лицо мужчины по ту сторону экрана исказила болезненная гримаса.

– Я не хотел, чтобы так получилось, – произнёс он. – Всё должно было быть по-другому… Когда мы поженимся, когда ты привыкнешь к своему новому статусу, а я смогу доверять тебе полностью, тогда я расскажу тебе обо всём, и ты поймешь, ради чего я затеял всё это.

Я демонстративно громко зевнула, и не подумав прикрыть рот ладонью, и посмотрела на часы.

На всех остальных наших свиданиях, к большому неудовольствию Евангелины, присутствовала Тоська.

– Я искренне не понимаю, как вы собираетесь избавить её от пагубной привычки, если сами же ей и потакаете, – тонар Евангелина при всём прочем обладала ещё и раздражающей привычкой говорить обо мне в третьем лице, якобы не замечая моего досадного присутствия. – Уж вы определитесь, наконец, чего вы хотите. Мой долг лишь напомнить: домашний любимец подобного рода, – кивок в сторону Тоськи, – довольно проблематичное удовольствие, отнимающее уйму времени и не приносящее отдачи.

Я закрыла глаза и мысленно напомнила себе, что уже совсем скоро я уеду отсюда навсегда, жаль только не смогу удушить перед отъездом эту ледяную стерву.

– Саш, – я пересилила себя и впервые после попытки изнасиловать меня в фобе обратилась к Цезарю по имени, – раз уж мы заговорили о том, как ты мне потакаешь…

Он нетерпеливо подался вперёд, обжигая меня надеждой, плещущейся в его взгляде:

– Что ты хочешь, Осенька моя?

«Больше всего на свете я хочу, чтобы ты умер», – хочется произнести мне. – Хочу, чтобы ты корчился, умирая. Чтобы знал о том, как я тебя ненавижу. Чтобы вспомнил лицо каждого человека, который умер по твоей вине».

– Тонар Евангелина на прошлой неделе упоминала о подводных городах… – произнесла я, отметая гневные мысли, надеясь, что мой голос звучит достаточно ровно и не выдаёт моего истинного настроения. – А также о том, что один из них тут есть неподалеку…

– Нет, – Цезарь не позволил мне закончить. – Тебе запрещено покидать пределы замка.

Я громко вздохнула и пробормотала сквозь зубы, обращаясь к себе, но надеясь, что буду услышана всеми:

– И зачем спрашивала? Знала ведь, что он ответит…

А ещё знала, как он помрачнеет после этой реплики, как закусит нервно губу, до крови, как взъерошит волосы и растерянно посмотрит по сторонам, словно в поисках помощи. Почему когда-то все эти жесты казались мне такими трогательными, почему я раньше всегда таяла, когда он становился таким?

– Теперь ты будешь обижаться на меня из-за того, что я беспокоюсь о твоей безопасности, – наконец произнёс он раздражённо. – Ты просто ищешь повод, чтобы…

– Не думаю, что мне нужен ещё один повод, – перебила я. – Их и так у меня предостаточно.

– Это уже становится невыносимым! – воскликнул Цезарь, пугая Тоську.

– А я говорила, – немедленно встряла Евангелина, – Не единожды намекала на интенсивную атаку…

– Я сказал, нет! – рявкнул Цезарь, наклонившись к визору вплотную, и мы с тонар синхронно отшатнулись назад, словно он мог выйти из экрана на стене и придушить нас собственными руками.

– Если тебе так приспичило посмотреть подводный город, – после минутной паузы предложил мой личный тиран, – Я мог бы приехать, и мы…

– Спасибо, уже расхотелось!

Евангелина бросила на меня короткий взгляд, полный скрытой мольбы, а я равнодушно дёрнула плечом. Плевать я хотела на её мольбы, надежды и страхи. Цезарь тем временем вскочил и куда-то умчался, скрывшись из поля зрения.

– Умоляю вас, – тонар не выдержала и, воспользовавшись его отсутствием, взмолилась вслух. – Не злите его. Вы вот куражитесь, а страдают невинные люди.

На мгновение мне стало стыдно. Только на мгновение, а потом я эгоистично двинула кулаком в челюсть своему альтруизму и равнодушно спросила:

– Думаете, мне до этого есть дело?

Госпожа Метелица, утратив всё своё ледяное равнодушие и забыв о брезгливости, внимательно искала в моём лице признаки… человеколюбия, пожалуй. Но я их надежно спрятала, днём с фонарём не найдёшь.

– Если вы ему поулыбаетесь, хотя бы минуту, я сама отвезу вас в проклятый город! – наконец, прошипела она, а я изумлённо моргнула.

– Это что, взятка? – пробормотала я.

– Скажем так, взаимовыгодное предложение…

В этот момент вернулся Цезарь, и я заулыбалась, яростно растягивая губы.

– Иногда ты бываешь совершенно невыносимой, – недоверчиво глядя на моё радостное лицо, пожаловался он. – Я уже забыл, что ты умеешь улыбаться.

Просто иллюстрация к пасторали, блин! Разлучённые злыми завистниками влюблённые. Она молчит и улыбается, а он восторженно вздыхает, глядя на неё собачьими глазами… Что удержало улыбку на моём лице? Наверное, только желание как можно скорее выбраться отсюда. И слова Зверя о том, что если план с экскурсией не сработает, сидеть нам здесь ещё не менее полумесяца, а что за эти дни произойдет с моим организмом и с настойчивым желанием тонар поэкспериментировать с моей кровью – неизвестно.

Поэтому, когда спустя ещё минут двадцать я ввалилась в свою спальню, то была счастлива, хоть и выжата, как лимон. Непотопляемый айсберг в лице тонар Евангелины сделал основательный крен в мою сторону. Госпожа Метелица, кривясь от досады, пообещала в ближайшие же дни, в строжайшей тайне не только от Цезаря, но и ото всех обитателей Пансиона, вывезти меня на экскурсию.

Осталось только придумать, как взять на прогулку Зверя. Но думать ещё и об этом сегодня уже не было сил. Голова и без того гудела от новой информации, от подозрений, от страхов и от призрачных надежд.

– Вот полежу ещё чуть-чуть, – прошептала я, бесстрашно игнорируя скрип внутри стены, – а потом в ванную и спать.

Прикрыла глаза, уговаривая себя, что это только на минуточку, только чтобы собраться с силами, необходимыми для завершения этого дня. Тяжелого, бестолкового, изнурительного, полного бесконечных тревог. И этот день сегодня обязательно закончится в душе!

Не знаю, сколько времени я так пролежала – две минуты или два часа, но в себя пришла от странного звука, словно где-то скреблась мышь. Скреблась и ругалась при этом.

Я осторожно села и ещё секунд двадцать поуговаривала себя спустить ноги на пол. Почему-то казалось, стоит мне это сделать, как немедленно две длинные волосатые руки вылезут из-под кровати и вцепятся в мои обнажённые лодыжки, чтобы утащить и убить, жестоко и кроваво.

– Детство какое-то, – прошептала я и, добежав на цыпочках до двери, выглянула за порог, чтобы найти там злющего Зверёныша в очаровательном салатовом пеньюаре, полупрозрачном, с белой лентой по краю.

– Ты спишь что ли?! – изумился мальчишка громким шёпотом, вталкивая меня в комнату и вваливаясь следом за мной. – Нашла время! Я тут уже минут десять торчу у всех на виду!

– Я не сплю, – промямлила я неуверенно. – Я просто задумалась, извини…

– Ну, что? – он беспардонно залез на мою кровать прямо с ногами и положил рядом с собой неизменный наладонник с уже включенной глушилкой. – Что он сказал?

– Ай, – я махнула рукой. – Будет нам экскурсия… Ты лучше расскажи, как у тебя всё с Евангелиной прошло. Она не догадалась?

Зверёныш засиял и кокетливо поправил короткие кудряшки, уложенные в модную причёску.

– Обижаешь… Меня ещё годика два ни одна собака не рассекретит. А там сложнее придётся, конечно…

– Почему? – не поняла я.

– Наследственность у меня плохая. У бати на морде волос было дофигища, жёстких, как щётка. А у меня, видишь, пока, к счастью, не растут. Но это ж только пока… А потом какая из меня красавица, с бородой и усами?

– Ты здесь вообще на каких правах, бородатая красавица? – рассмеялась я, усаживаясь рядом с ним. Всё-таки один вид мальчишки вызывал во мне чувство легкости и уверенности в завтрашнем дне. – Полковник твой не сильно изумится, когда узнает, что собрался под венец пацанёнка вести?

Зверь хихикнул.

– Ты же не знаешь. Я забыл, – он пододвинулся ко мне ближе и зашептал на ухо, то и дело сбиваясь на смешки.

Оказывается, после маскарада Гай Юлианович не был арестован, он даже допрошен не был. В суматохе, которая поднялась после нашего выступления, на него вообще никто не обратил внимания, поэтому полковник, зеленея от страха, пробрался в свой особняк и заперся в спальне, ожидая неминуемого ареста и жестокой расплаты.

Любой, кто знал Цезаря, не стал бы сомневаться в том, что эта расплата обязательно придёт. И ничто не остановило бы её. Ну, разве что какой-нибудь форс-мажор. И этим, во всех смыслах положительным для полковника, форс-мажором стала я. Ну, и ещё объявленная война.

Цезарь попросту забыл о нём.

– Когда Север узнал, где ты…

– А как он узнал? – перебила я.

Зверёныш запнулся об очередное слово и как-то нехотя произнёс:

– Да, так. Один человек… поделился информацией. Не важно.

Мне не понравилось, как омрачилось его лицо, когда он упомянул об этом, на секунду сердце захлебнулось в неприятном предчувствии, но весь вид мальчишки прямо указывал – разговаривать на эту тему он не настроен, и я не стала настаивать.

– Короче, когда стало ясно, что нам надо как-то проникнуть в Гвоздь Бога, – продолжил свой рассказ Зверь, – я предложил попробовать вариант с Гайчиком.

И как бы полковник ни злился на наивную Таечку, которая и знать не знала о том, что невеста её брата, оказывается, сбежавшая цесаревна. Как бы ни боялся справедливого возмездия, но трепетный романтик, спрятанный глубоко внутри рыхлого тела Гая Юлиановича, всё-таки победил.

– Он просто не мог не помочь несчастным влюблённым! – расхохотался Зверь, а мне вдруг стало страшно.

– Зверёныш, – прошептала я, пытаясь преодолеть свой испуг, – полковник Веселовский только с виду такой милаха и добряк. Поверь, его увлечение юными девушками – меньшее из зол… Я прожила рядом с этими людьми всю свою жизнь, они ничего не делают просто так.

Зверь одобрительно крякнул и подмигнул мне.

– Положительно, ты начинаешь меня радовать. Никто и не собирался верить ему на слово.

– Тогда как?

– А так, – мальчишка до скрипа сжал челюсти, полностью выйдя из образа Таечки и на секунду превратившись в злобного, никому не доверяющего зверёныша. – Закон джунглей, Старуха, работает в обе стороны.

– О котором из законов ты сейчас говоришь?

– О том, который гласит: никогда не рассказывай врагам о своих слабостях. А у полковника их немало. Первая – это, конечно, не девочки, о которых ты упомянула, а единственный нас ледник, что сейчас тайно гостит в одном из северных селений.

– Гостит?

– Выкрали мы его, – пояснил мальчишка и на играл пальчиками коротенькую мелодию на невидимой флейте. – Как раз перед тем, как я к Гайчику заявилась, вся такая из себя.

Я покивала головой и неуверенно заметила:

– Наследник?.. Я как-то не уверена, что из-за племянника полковник Веселовский станет так рисковать. В прошлом году ходили слухи, что он его сам хотел в Детский корпус отправить. Так сказать, сделать мужиком.

– Мы знаем об этом, – важно кивнул Зверь. – А ещё мы знаем, что вторая слабость нашего общего друга – вилла на побережье.

– Погоди, я что-то об этом слышала…

– Конечно, слышала! Он же предлагал нам там устроить группничок после маскарада.

– Ничего такого он не предлагал, – смутилась я, перебирая в уме события той ночи.

Мальчишка довольно рассмеялся и пояснил:

– Вилла на побережье, куда он нас так настойчиво завлекал – не новодел, а самый что ни на есть памятник архитектуры. Говорят, один из самых древних в Яхоне. Род Веселовских этим замком владеет чёртову кучу поколений. И вот над этой виллой Гайчик трясётся, как курица над яйцом, я тебе клянусь.

Я, откровенно говоря, слабо себе представляла, как можно надавить на человека, зная о его любви к родовому поместью, но, как выяснилось, это совсем не сложно. Если в уравнении есть «икс», любящий молоденьких девушек, и «игрек», не имеющий постоянного дохода. И учитывая тот факт, что за двумя неизвестными скрывается одно и то же лицо…

– В общем, мы выкупили все долговые расписки, – Зверь пожал плечами. – И тут уж сомневаться не приходится: ради своей обожаемой виллы Гайчик сырую землю жрать станет. А тут всего-то делов, отвезти меня в Пансион для благородных девиц, дабы в глазах современного общества я приобрела необходимый статус.

– То есть?

– Бумажку мне надо, корочку о достойном уровне образования, – пояснила Таечка, трепеща накрашенными ресничками. – Гвоздь Бога, конечно, зомбицентр, но его хозяйке ещё же и жить на что-то надо, а на лекциях «Молодая жена» заработать можно гораздо больше, чем на курсах «Как сделать из жены рабыню». Да и желающих там гораздо больше… Слушай, а что это за шум?

Я и сама уже некоторое время прислушивалась к странному гудению, доносившемуся снаружи, но классифицировать его у меня пока не получилось.

– Не знаю, такого раньше не было, – ответила я, и мы одновременно посмотрели в сторону окна. – Там, кажется, ещё и горит что-то…

– Хорошо бы, пожар, – с каким-то маньячным предвкушением произнёс Зверь и, спрыгнув с кровати, подбежал к подоконнику и отодвинул штору.

Спальню моментально окатило волной красноватого света.

– Неужели и в самом деле пожар? – пробормотала я, уже начиная мысленно прикидывать, как это можно использовать для побега.

– О, нет! – ответил Зверь. – Это что-то… я не знаю, что это такое, но это просто уф-ф-ф…

Я подошла к мальчишке и замерла за его спиной. Действительно, уф-ф-ф – лучший эпитет для описания того, что сейчас возвышалось – возносилось? – над парком, прямо над элегантным фонтаном, в котором плескались три мраморные русалки.

Неясно, что именно создало этот странный красный луч, опускавшийся с неба, он словно бы выливался из ниоткуда, но заканчивался совершенно точно на парковой траве, очерчивая идеально ровный круг, большой, метра три в диаметре. И этот круг гудел и пульсировал, а прямо возле него стояла тонар Евангелина. Нервным движением женщина подняла руку к лицу и бросила взгляд на запястье, очевидно, проверяя, который час, и в тот же момент луч ослепительно вспыхнул, и в самом центре круга оказалась мужская фигура.

– Чтоб я сдох… – пробормотал Зверь и немедленно поинтересовался:

– Есть предположения, что здесь происходит?

Губы Евангелины шевельнулись, и я поняла, что она что-то говорит.

– Только предложение, – ответила я.

– М?

– Надо спуститься вниз. Ничего не слышно.

Мы выскочили из спальни и, наплевав на всякую конспирацию, бегом помчались вниз. Где-то на третьем пролёте Зверь затормозил и удивлённым шёпотом заметил:

– Слушай, а где все-то? Почему никого нет? Ни охраны, ни прислуги… Даже пансионерок не слышно, а они не из тихонь, как я успел заметить… Э… успела.

– Я не знаю, – ответила, прислушиваясь к пугающе безмолвному замку. – Но это странно…

Если честно, было жутковато вот так вот шептаться на тёмной лестнице. Казалось, что со стен на меня смотрят глаза невидимых чудовищ, тех самых, что любят прятаться ночью под кроватями и хватать за пятки тех, кто неосмотрительно спустит ноги на пол.

– Признайся, что трусишь! – потребовал Зверь, и я без зазрения совести призналась:

– Очень! Пойдем уже в парк, хочется узнать, что там происходит.

Мы выскользнули через боковые двери, и я немедленно споткнулась о что-то в темноте, растянувшись на посыпанной гравием дорожке и едва сдерживаясь от того, чтобы болезненно зашипеть.

– Ты нормально? – наклонился ко мне Зверёныш, и не успела я хоть что-то ответить, как прямо над нашими головами раздался низкий мужской голос:

– Ты это слышала?

Мы затаили дыхание. Обидно будет, если поймают прямо сейчас.

– Это парк, Антон, может мыши или птицы… Какая разница? Никто из двуногих обитателей нас сегодня потревожить не сможет.

– Уверена?

– Я с дозировкой снотворного пока ни разу в жизни не ошиблась.

– Да уж, по дозировкам ты у нас мастерица, – издевательски протянул мужчина, и в голосе Евангелины стальными нотками звякнула обида:

– Я же не спрашиваю у вас, почему вы прилетели сюда совершенно один! Вы просили обеспечить уединение, я его вам обеспечила. Все обитатели Гвоздя Бога спят здоровым крепким сном, все живы, никто не пострадал. Я что же, ещё и извиняться за это должна?

Мы со Зверем переглянулись. Ох, правильно мы всё-таки отказались от ужина, хотя он был до безобразия аппетитен.

– Не должна, – устало ответил мужчина. – Ты вообще мне ничего не должна, Ева, но ты же понимаешь – немного помощи с твоей стороны могло бы повлиять на моё желание поговорить с Советом… Напомни, сколько прошений ты подала в этом году?

Почему этот голос кажется таким знакомым? Почему, когда я его слышу, хочется смеяться и плакать одновременно? Осторожно, стараясь не шуметь, я встала на четвереньки и, прожигаемая бешеным взглядом Зверя, требующим сидеть на месте и не двигаться, отползла к краю куста.

Теперь разговаривающие были отлично мне видны, но легче от этого не стало, потому что мне уже приходилось видеть этот хищный нос и тонкие губы. Сердце испуганно пропустило удар, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

– Это надо вашей семье, вам лично или Совету? – спросила Евангелина и сцепила за спиной руки в замок.

Мужчине не было видно, зато я смогла заметить, как нервно вздрагивают бледные пальцы. Голову на отсечение даю: Госпожа Метелица либо боялась, либо находилась в крайней степени возбуждения.

– А ты сама как думаешь?

Задавший вопрос опустился на скамейку, не забыв поддернуть брюки, закинул ногу на ногу и, сложив руки на колене, произнес, глядя на Евангелину, как на нашкодившую девчонку:

– Мне нужен анализ крови. Это ведь она?

Госпожа Метелица горько усмехнулась.

– Хотите, чтобы я нарушила правила?

– Плевал я на правила! – рыкнул мужчина, медленно поднимаясь, и мне сразу же захотелось стать невидимой и слиться с землей. – Ты же не думаешь, что меня может остановить какая-то закорючка на бумажке?

– По закону… – всё-таки Евангелина бесстрашная женщина, я бы не рискнула препираться с этим разгневанным мужчиной.

– Правила, законы, Совет, традиции – нахрен всё! Просто покажи мне чёртовы анализы.

Госпожа Метелица распрямила плечи, откинула голову назад и, упрямо выдвинув подбородок, словно выплюнула:

– Нет.

Мужчина усмехнулся.

– Значит, я напрасно прилетел.

Он развернулся в сторону красного луча света, и мы со Зверем одновременно глянули друг на друга. Это что, всё? Он что, вот так вот просто уйдёт?

– Антон! – тонар сделала движение, чтобы схватить мужчину за руку, но, не решившись дотронуться до него, замерла на расстоянии шага. – Послушайте, я бы могла… если бы вы, например…

– Я не торгуюсь, – перебил мужчина, а когда Евангелина всё-таки прикоснулась к его локтю, отшатнулся, вздрогнув от отвращения. – И не веду переговоров с преступниками. Я задал вопрос, ты отказалась отвечать. Больше мне здесь нечего делать.

– С преступниками? – прошептала тонар. – С преступниками? – повторила громче и вдруг истерично захохотала, пугая резкими звуками ночных обитателей парка. – О, да, – издевательски протянула она, насмешливо глядя на хмурого мужчину. – Что позволено Юпитеру – не позволено быку, так, Антон? Плевала я на ваше щедрое предложение. Можете его засунуть в ваш благородный зад. Я не покажу вам анализов, даже если вы станете меня пытать, я…

– Не стану, – он усмехнулся, а Госпожа Метелица вдруг побледнела. – Зачем мне это? Я просто подожду, пока ты, скукожившись от старости, станешь похожа на сморщенную сушёную грушу… – из груди женщины вырвался какой-то булькающий звук, а мужчина, всматриваясь в её лицо, продолжил сцеживать злые слова: – И знаешь что? Судя по количеству морщин на твоём лице, ждать мне осталось не так уж и долго.

– Нет, я…

– Да, – он жёстко схватил её за локти, притянул к себе и просвистел, с ненавистью заглядывая в бледное лицо: – Если я узнаю, что у тебя было то, что по праву принадлежит мне, а ты это скрыла, я…

– Это не она! – всхлипнула Евангелина. – Клянусь вам, я бы никогда… Пожалуйста, простите… Я забылась, я…

– Не у меня проси прощения, Ева. Мне ты жизнь пока не испортила. Только нервы немножко.

Череда судорожных всхлипов и вздохов и раздражённое:

– Анализы, Ева. Мы, наконец, их увидим? Или мне тут до утра торчать?

– Да, – тихо прошептала тонар, покорно опустив голову. – То есть, нет… У меня их нет…

– Ну, так пойдём и возьмём их. Ты же меня только что уверяла, что в замке все спят. Так даже лучше, потому что девчонка ни о чём не узнает.

Они торопливо скрылись в темноте, направляясь к замку, а мы со Зверёнышем испуганно переглянулись.

– Ты поняла, куда они пошли?

– Ага, – я тоскливо кивнула, представляя, что начнется, как только тонар обнаружит, что меня нет в спальне. – Трындец мне, кажется.

Даже не знаю, кто хуже: Цезарь или маньяк, который без какой-либо жалости колол меня иголками и отрезал мне пальцы в детстве.

Мальчишка засмеялся.

– Это же самая большая удача! Я о таком и мечтать не мог!

– Удача? – я скептически вздохнула.

– А то! Знаешь, что это такое? – он указал пальцем на красный луч, а когда я приподняла плечи и качнула головой, заявил:

– Зуб даю, это лифт!

– Даже если так, – не знаю, как эта идея пришла мальчишке в голову, потому что, на мой взгляд, это на лифт похоже не было, – не представляю, как нам это поможет.

– А еще тонар сказала, что мужик прилетел сюда один.

– Ну?

– Баранки гну!

Зверёныш вскочил на ноги и, схватив меня за руку, потянул к кругу света на траве.

– Там, – кивок на небо, – бесхозное транспортное средство, ты это понимаешь? И не будь я лучшим в Корпусе технарём, если не разберусь, как им управлять.

– Зверь, ты спятил! – я попыталась остановить неминуемую катастрофу, которая, как мне казалось, обязательно случится, как только мы столкнёмся с таинственным красным лучом, и упёрлась пятками в землю. – Мы понятия не имеем, что это такое…

– Ой, я тебя умоляю! – мальчишка, хоть и был чуть-чуть ниже меня ростом, хоть и выглядел в своем пеньюаре, как волшебная нимфа лёгкого поведения, силой обладал внушительной, поэтому тянул меня без особых проблем. – Что это может быть? Портал в другой мир? Врата ада? – он подтащил меня почти вплотную к кругу, и я уже подумала, не применить ли к наглецу один из приёмов борьбы, когда Зверь привёл убийственный контраргумент:

– В любом случае, особого выбора у нас нет. Ты знаешь, что они сделают с нами, если выяснят, что мы были свидетелями их рандеву? Я – нет, но, подозреваю, что ничего хорошего.

– Мне страшно, – призналась я и, подняв правую руку, окунула пальцы в красный свет.

– И это нормально, – мальчишка ухватился за мою левую ладонь, – Не боятся только психи конченные, а у нас с тобой, вроде как, пока всё в порядке с головой. Хотя…

Смешно наморщив нос, он посмотрел на свою одежду, я же вспомнила о преследующих меня в последнее время сновидениях…

– Трансвестит и скрытая нимфоманка? – озвучил мои мысли Зверёныш. – Что ж, мир знавал парочки и похуже.

Мы расхохотались, скорее истерично, чем весело, а затем синхронно вступили в красный круг.

Сначала ничего не происходило, а затем земля под нашими ногами довольно ощутимо вздрогнула.

– Наверное, тебе стоит закрыть глаза, – запоздало предупредил Зверь и, забежав вперед, обнял меня за талию свободной рукой.

– Заче… – попыталась спросить я, а потом нас потянуло куда-то вверх. Мгновения хватило на то, чтобы осознать: мы парим на расстоянии нескольких десятков метров от земли, а у нашего «лифта» вообще нет стен.

– Ой… – я зажмурилась и вцепилась в Зверя двумя руками, жалея о том, что их только две. – Ой, мамочки мои… – до смерти хотелось вцепиться в него и ногами тоже, но чувство самосохранения подсказывало: вряд ли мальчишка выдержит вес моего тела.

– Задушишь! – прохрипел он, пытаясь оторвать мои пальцы от своей шеи.

– Зачем я только тебя послушала? – причитала я, чувствуя, как с волосами играет ветер, и слушая свист воздуха, стремительно отдаляющего меня от земли. Отдаляющего? Приоткрыла один глаз и увидела луну, которая нереально близко сияла жёлтым боком. – Мамочки…

– Лучше не думай о том, как мы высоко, – попросил Зверь, а моё воображение немедленно ухватилось за эту мысль и стало подбрасывать мне одну за другой картинки моей неминуемой смерти. Интересно, когда человек падает с очень большой высоты, о многом он успевает подумать до того, как его тело разобьётся о камни? Хочется верить, что я в этой ситуации умру от разрыва сердца…

А потом вдруг всё прекратилось. Ветер оставил в покое мои волосы, гудение смолкло, исчезло дрожание пола под ногами, а красный свет сменился на приглушённый электрический.

– Живы, – всхлипнула я и сделала два шага вперёд.

– Конечно, живы, – снисходительно согласился Зверь. – Теперь осталось только выяснить, где мы, – и тут же ответил на собственный вопрос: – Я бы сказал, что в космическом корабле… как бы странно это ни прозвучало.

Место, в котором мы оказались, действительно, больше всего походило на космический корабль из какого-нибудь фантастического фильма: странный, пугающий, чужой. Чужой и, вместе с тем, какой-то… домашний, что ли: с этажеркой, полной книг, с деревянным комодом, на котором стоял самый настоящий граммофон с большой золотистой трубой и с зеркалом во весь рост, отражавшим удивительную пару: бледную брюнетку в голубой ночной сорочке и распахнувшемся на груди тёмно-синем домашнем халате и рыжую растрёпанную девицу в зелёненьком пеньюаре. Поймав своё отражение в зеркале, девица обеими руками приподняла свою внушительную грудь, чтобы уложить её в декольте более выгодным образом, но вдруг чертыхнулась и сплюнула сквозь зубы:

– Вот же!

– Что такое? – испугалась я.

– Наши оборжутся все, когда мы в лагерь заявимся в таком виде… Впрочем, сразу туда нам всё равно нельзя…

Зверёныш покосился на мою бархотку, и я застонала.

– Чё-о-о-о-рт! Как же я о ней забыла? Всё пропало?

– Не сказал бы, – Зверь задумчиво почесал макушку, а потом решительно двинулся к пульту управления, занимавшему всю стену под окном, которое, видимо, являлось лобовым стеклом… Или иллюминатором? Не знаю, какая терминология в данной ситуации была бы более уместной.

– Есть у меня одна идейка… В любом случае, это сейчас не самое важное, – бросил мальчишка, усаживаясь в кресло водителя – пилота? – и подстраивая под себя его высоту. – Давай сначала уберёмся отсюда, а уж потом будем думать, как замести следы…

Я подошла к Зверю и остановилась у него за спиной. Глаза разбегались от количества кнопочек и разноцветных лампочек, которые спорадически вспыхивали то тут, то там.

– Ужас какой-то… – пробормотала я. – Зря мы всё затеяли. Не представляю, как ты собираешься с этим разбираться…

– Я тебя умоляю! Что тут разбираться? – Зверь рассмеялся. – Ты не запомнила, этот Антон не блондинка, случайно?

– Почему блондинка?

– Потому что машинка для блондинок… Смотри, – мальчишка указал на кнопочку, под которой было написано «Закрыть лифт», затем весело хохотнул, щёлкнув по тумблеру «Заблокировать двери».

За спиной раздался шипящий звук, я оглянулась и громко вскрикнула, наткнувшись взглядом на портрет в золотой раме, висевший справа от входа.

– Ты чего? – Зверь и не думал разделять моего изумления.

– Не знаю, – я подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть картину. – Он мне напоминает кого-то.

У мужчины, смотревшего на меня с холста, был цепкий взгляд хищника, холодный и безжалостный, он смотрел на нас, презрительно поджав губы, одну руку заложив за спину, а вторую опустив на голову огромного пса, сидевшего у его ног.

– Это кто? – почему-то прошептал Зверь, вдруг оказавшись прямо за моей спиной. – Их инопланетянский император?

– Правильно говорить – инопланетный, – тоже шёпотом исправила я, внутренне соглашаясь с определением «император», потому что на простого смертного мужик с портрета ну совсем не походил.

– Какая к чертям разница?.. – Зверь наклонил голову к плечу и посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом. – А знаешь что?

– Что?

– Ты только не нервничай, ладно?.. Но, по-моему, он на тебя чем-то похож.

Я испуганным взглядом жадно вцепилась в портрет, выискивая сходство, которого не было. Да, волосы тёмные, но гораздо светлее моих и с каким-то рыжеватым отливом. Глаза голубые… Нет, не голубые, скорее, серые, на мои совсем не похожие. Губы тонкие, на носу горбинка и россыпь круглых веснушек…

– Ничего и не похож, – выдохнула разочарованно.

– Нет, так-то не похож, – согласился Зверь. – Но вот, как он голову держит… И плечи… Не знаю, – он неожиданно засуетился, – может, просто показалось… Слушай, как-то мне вдруг моя идея угнать этот корабль больше не кажется гениальной.

– Угу, – мне она такой никогда не казалась.

– Надо побыстрее убираться отсюда, – Зверь с решительным видом вернулся к пульту и, нажав ещё пару каких-то кнопок, проворчал немного презрительно:

– Инопланетяне-инопланетяне, а противоугонный пароль пятилетка вскроет…

Где-то под нашими ногами загудели, разгоняясь, турбины, а уже в следующее мгновение я поняла, что мы падаем, и завизжала.

– Тихо! – рявкнул Зверь, схватившись за какой-то рычаг. – Дай мне минутку, чтобы с системой управления разобраться.

– Ты псих, – сообщила я, когда корабль выровнял свой полет. – Ты это знаешь?

– Поверь, ты не первая, кто мне об этом говорит, – рассмеялся мальчишка, а в следующее мгновение монитор, который ранее показывал нам лишь зелёные цифры, противно запищал.

– А вот и хозяин кареты проснулся, – Зверь поиграл бровью и ответил на вызов.

Экран полыхнул голубым светом личного кабинета Евангелины, и я мысленно отметила, что по эту сторону визора я на него ещё не смотрела, и непроизвольно сжалась, ожидая увидеть брезгливо поджатые губы и ледяной взгляд, а вместо этого наткнулась на яростно полыхающие зелёные глаза.

– Ты кто такая? – взревел тот, кого тонар называла Антоном. – И что делаешь в моём шлюпе?

– Старуха, ты слышала? – Зверёныш поправил грудь и оглянулся. – Эта тарахтелка для блондинок, оказывается, называется шлюп… Дядя, транспортное средство на сигнализацию ставить надо, чтоб его разбойники не угнали, вам мама не объясняла в детстве?

– Вернитесь назад! – рявкнул дядя.

– Ну, сейчас, – мальчишка покрутил пальцем у вис ка. – Я не до такой степени блондинка. Мужик, ты себя в зеркало видел? У тебя же на лбу написано, что ты сожрёшь меня живьём, как только я пришвартуюсь на территории Гвоздя Бога.

Антон зарычал. Нехорошо так, с обещающими скорую расправу нотками в голосе, дёрнул острым, выпирающим над воротником кадыком, а затем прикрыл глаза, громко выдохнул и процедил сквозь зубы:

– Клянусь именем моего рода, я ничего тебе не сделаю. Просто верни мне корабль, – бросил короткий злой взгляд на Зверя, а затем перевёл взгляд на меня и добавил: – И мою женщину.

Я удивленно охнула, а Зверь совершенно спокойным голосом поинтересовался:

– С какого такого перепугу она твоя?

– С такого.

Как-то у меня поклонники в последнее время плодятся просто с астрономической скоростью.

– А она об этом вообще знает? Нет, мне-то до всего до этого дела нет, – паясничал Зверь. – Но говорят, что у неё, – кивок в мою сторону, – женишок немного помоложе будет.

– Просто разверни шлюп назад, – прорычал мужчина.

– Кстати, – мальчишка поёрзал в кресле. – Где ты такую машинку взял вообще, я себе такую же хочу… Хотя о чём это я, она же и так уже моя!

Антон на зверские провокации больше не вёлся, он сцепил перед собой руки в замок и хмуро сообщил:

– Вы и близко себе не представляете, во что ввязались. Если вы не вернётесь в замок немедленно, то единственное, что я вам могу пообещать совершенно точно, так это очень, очень большие неприятности.

Я громко хмыкнула, а затем, поймав удивлённый взгляд мужчины, широко зевнула:

– Слушайте, – обращаться к незнакомцу на «ты» мешало проклятое воспитание, – придумайте уже что-нибудь новенькое, а? У меня от этих ваших неприятностей, которыми вы так усиленно все меня кормите, уже изжога. И вообще, – я наклонилась к экрану, – вы мне надоели. И вы, и Цезарь, и Евангелина, и ваши тайны, враньё вечное, закулисные игры…

Воздух внутри корабля вдруг загустел и приобрёл неприятный горьковатый вкус. Я открыла рот, чтобы предупредить: не собираюсь больше быть игрушкой в чужих руках, а вместо этого засипела, испугав Зверя странным звуком.

– Старуха? – мальчишка вскочил на ноги, забыв о роли ядовитой на язык красотки. – Что происходит?

Слова взялись из ниоткуда и сами легли на язык:

– Виновные получат по заслугам, кровью своею клянусь.

Антон некрасиво оскалился, приподняв дрожащую верхнюю губу, и прошептал, то ли восхищённо, то ли испуганно:

– Я знал, что ты вернёшься…

От звука его голоса было больно почти физически, воспоминания о том, когда этот мужчина впервые появился в моей жизни болезненно разрывали сознание.

– Ну, хватит, – где-то за границами круга восприятия произнёс Зверь и оборвал разговор с Антоном.

– Зачем? – я моргнула мокрыми ресницами.

– Я тоже умею клясться, – ответил мальчишка, направляя корабль к появившемуся на горизонте острову. – Я Северу слово дал, что отвечаю за тебя головой.

– И что? – я ухватилась рукой за спинку кресла, в котором сидел Зверь.

– И то. В зеркало на себя посмотри. У тебя всё лицо в крови.

Я провела пальцами по горячей мокрой щеке и с удивлением поняла, что это не слёзы текут из моих глаз.

– Что со мной происходит, Зверёныш? – прошептала растерянно, потому что кровь была привычного для нормальных людей красного цвета.

– Я не знаю, но мы выясним, обещаю, – мальчишка посадил корабль на каменистую поверхность острова и, повернувшись ко мне, спросил:

– Скажи мне, Оль, ты хорошо переносишь боль? – я молча собрала волосы на затылке, перекинула их через плечо и, опустившись перед Зверёнышем на колени, наклонила голову, открывая доступ к бархотке на шее.

Глава 12 Дворовой футбол

Играется на любом покрытии на полях любого размера любым количеством людей. Правила и условия победы оговариваются на месте непосредственно перед началом игры.

– Слушай, – Зверь осторожно провёл по замочку бархотки, щекоча мягким пальцем кожу на моём затылке, – Тут защита, как в правительственном банке.

– Ты знаешь, какая там защита?

– Ну, как тебе сказать…

Я поняла, что мальчишка нервничает и сомневается. Понимает, что другого выхода нет, и всё равно не хочет делать мне больно.

– Просто сделай это, – мягко попросила я. – Не представляешь, как я мечтаю избавиться от этой удавки.

Перед тем, как взяться за замок, Зверь выдохнул, словно заранее извинялся за боль, которую собирался мне причинить. Я открыла рот, чтобы ещё раз подбодрить приятеля, но тут в мою кожу вонзились сотни маленьких игл, и мне стало не до того.

Как там Цезарь сказал? Небольшой разряд тока?

Меня прострелило от макушки до пяток и обратно, и от боли просто в глазах потемнело. Тело скрутило судорогой такой силы, что я прокусила себе губу и упала на пол, как подкошенная.

– Вставай, – Зверь помог мне подняться и дойти до кушетки в зоне отдыха. – Знаю, что больно, но придётся потерпеть.

– Подожди! – взмолилась я. – Я сейчас, мне только надо немного…

– Времени нет, – он виновато отвёл глаза. – Подозреваю, что в замок встроена сигнализация, и хозяин уже получил звоночек о попытке взлома.

Я обречённо зажмурилась, понимая, что он прав, что «хозяин» ещё раньше мог заметить моё исчезновение с территории Пансиона.

Зверь велел мне лечь на живот, всучил какую-то книгу, чтобы я могла зажать зубами корешок, а не грызть собственный язык, а сам сел мне на спину и прошептал:

– Прости.

А потом я мысленно возблагодарила парня за то, что тот догадался дать мне эту самую книгу. Потому что боль, пронзившая моё тело, была такой сильной, такой обжигающей и невыносимо острой, что я точно заорала бы, срывая голосовые связки и оглушая себя и Зверя, которому сейчас совершенно не нужен был лишний стресс. Изо всех сил я сжала челюсти, вгрызаясь в чёрную обложку, и прежде, чем боль полностью затопила мой мозг, успела подумать о том, что выражение «глотать книги» теперь мне подходит как никогда точно.

Я запах книг любила всегда. Новых, пахнущих вкусной типографской краской. Библиотечных – с ароматом чернил и чужих домов. Старинных – с загадочной ноткой пыли веков. Книга, выхваченная Зверем с этажерки, совершенно точно была старинной, потому что зубы увязли в жёсткой коже – теперь таких переплетов никто не делает – а рот наполнился горьковатой слюной.

Я замычала, ощущая пыльный бумажный вкус на языке, зажмурилась до разноцветных кругов перед глазами и только после этого то ли потеряла сознание, то ли впала в лёгкий транс, то ли просто провалилась в одно из потерянных воспоминаний.

В очередное из, не раз виденное мною в дурных снах.

Я сидела в комнате с белыми стенами на столе, обтянутом холодной клеёнкой, неприятно липнущей к коже. Глаза болели и чесались, потому что до этого я долго и надрывно плакала. И лет мне было пять. Или четыре. И я баюкала свою левую руку, забинтованную окровавленной марлей, а над моей головой разговаривали двое. Нет, не так. Ругались двое.

– Ты не в своём уме? – произнёс тот, кто стоял справа от стола, я подняла голову и узнала Цезаря. Нет, тогда ещё не Цезаря, а Сашку. – С ней нельзя так!

– А как можно? – прорычал в ответ мужчина. С тех пор он не изменился ни на каплю, словно и не прошло полтора десятка лет. Те же злые зелёные глаза, та же косая челка, падающая на левую бровь. – Сколько мне ещё ждать?

– Не знаю, – Сашка протянул ко мне руки, и я, доверчиво всхлипнув, прижалась лицом к его шее. – Но ожидание не будет напрасным, поверь.

– Проклятье! Зачем я только связался с тобой, с сопляком? Не надо было спешить с похищением. Не мог подождать до дня рождения?

– Случай подвернулся, – проворчал обнимавший меня человек.

– Случай… Мы должны её стимулировать, понимаешь?

– Понимаю, – Сашка напрягся. – Но не позволю и дальше проводить над ней опыты, я…

– Я тебя проспонсировал, я прикрыл твою глупую жопу, я тебя сделал, в конце концов. Хочешь поиграть в доброго братца? Что ж, поиграй. Но имей в виду. Если окажется, что это всё-таки она…

Мужчина многозначительно замолчал, а затем вышел вон, не прощаясь.

– Если… – прошептал Сашка, целуя мою макушку. – Ты моя, Осенька. И пусть он свои претензии засунет себе в свой высокородный зад. Я тебя нашёл и я тебя никому не отдам, сокровище моё.

Потом, когда всё закончилось, Зверь уверял, что сознание я потеряла почти сразу, мне же казалось, что я целую вечность качалась на обжигающе холодных волнах океана боли. Я словно вынырнула из беспамятства и, рывком оседлав кушетку, осмотрелась по сторонам.

Зверя я увидела сразу. Мальчишка сидел в кресле пилота и, если бы я его не знала, то подумала бы, что он только что плакал. За то время, что я была без сознания, он успел избавиться от образа кокетливой Таечки и сейчас был одет в костюм с чужого – явно Антоновского – плеча. Свитер ему был велик, а штаны он подкатал, превратив их в модные бриджи.

– Ты очнулась! – выдохнул он и моргнул подпухшими веками.

– Что случилось? – я потрогала рукой шею и улыбнулась, обнаружив, что Зверю удалось избавиться от ошейника.

– У меня не получилось снять так, как я планировал, – признался приятель. – Замок заклинило, пришлось срезать.

Я удивленно приподняла брови. И как мы сразу не догадались просто перерезать кожаную бархотку? Кому вообще надо было возиться с замком?

– Вместе с кожей, – прохрипел Зверь и закрыл лицо руками. – С твоей кожей, Ёлка, потому что один из дурацких серебряных пауков намертво присосался к шее. И я… я думал, что убил тебя.

Он поднял лицо из ковша своих рук и посмотрел на меня несчастными глазами.

– Сколько времени прошло? – спросила я, водя пальцами по слегка саднящей коже на шее, чуть выше и правее ямочки между ключицами.

– Сорок три минуты с того момента, как ты потеряла сознание, – ответил приятель и, опасливо покосившись в мою сторону, добавил: – Двадцать с того, как твоя кровь посинела.

Я поморщилась.

– Это не кровь, – время, проведённое в Пансионе, я потратила не впустую. По крайней мере, на один из множества вопросов, роившихся в моей голове, мне удалось отыскать ответ.

– А что же?

И тут, заставив нас подпрыгнуть на месте от неожиданности, завыла сирена, а механический женский голос скупо сообщил нам, что программа самоликвидации корабля включена.

– Антон, – выдохнула я.

– От свидетелей избавляется! – согласился со мною Зверь, а я не стала спрашивать, почему он так уверен в инопланетном происхождении зеленоглазого садиста.

Я, кажется, чуть-чуть заразилась безумием от своего приятеля. Ну, и времени на разговоры особо не было, потому что мы наперегонки рванули к выходу. Зверь в свитере, почти достающем до колен и босиком, а я в ночной сорочке с воланами, мягких ночных туфлях и чёрной книжкой под мышкой.

Под дикое завывание мы мчались от корабля, оставляя за своими спинами метр, пять, пятнадцать, тридцать метров, а потом наступила звенящая тишина, и Зверь кинулся в сторону небольшого углубления в скалистой поверхности острова, простонав:

– Сейчас рванёт!

Спрятаться вдвоём в этом природном окопе было довольно сложно, однако искать другое укрытие времени не было, поэтому мой приятель попытался втолкнуть меня в яму, чтобы самому занять более опасную позицию сверху.

– Не в этот раз, – я решительно отмела его благородное стремление бессмысленно погибнуть.

– Мало мне твоей шеи? – взбрыкнул Зверёныш. – Меня же Север в асфальт закатает!

Но я была настроена решительно. В результате короткой борьбы мальчишка занял положение “ничком” на дне расселины – пусть радуется, что я ему руку не сломала, как обещала в момент нашего знакомства – а я упала сверху, закрывая парня своим телом.

– Со мной всё будет в порядке, – пообещала я, а в следующую секунду мы почувствовали взрыв. Не увидели, потому что зажмурились от страха оба, не услышали, так как звук, с которым корабль взлетел на воздух, был так громок, что мы на какое-то время совершенно оглохли, успев ощутить лишь неприятно-болезненное давление на уши. Именно почувствовали. Воздух встал на дыбы, наполнившись запахом плавящейся пластмассы и горечью копоти и дыма. Мою спину лизнуло пламя, вырвавшееся из недр корабля, и синтетическая ткань сорочки, моей единственной на данный момент одежды, расплавившись, намертво прилипла к коже. Я вскрикнула, не сдержавшись, и почти сразу зашипела, потому что Зверь подо мной дёрнулся, очевидно, желая мне помочь, но принося каждым движением лишнюю боль.

– Не двигайся! – взмолилась я и прижалась к мальчишке так сильно, что, наверное, могла бы залезть ему под кожу.

Второй взрыв разорвал корабль на куски, и наш окоп накрыло частью обшивки. Что ж, теперь, по крайней мере, угроза сгореть заживо отступила на задний план, о том же, как мы станем выбираться из-под завала, я решила подумать потом.

Постанывая от боли, я скатилась со Зверёныша.

– Сильно обожгло? – хмуро спросил он, повернувшись на бок. – Дай посмотрю.

– Сильно, – я не стала лукавить. – Но это не страшно. На мне быстро всё заживает.

Осторожно двигаясь, стараясь ни до чего не дотронуться спиной, которая ощущалась, как плохо прожаренная отбивная, я легла на бок, открывая мальчишке обзор на своё ранение.

– Чтоб я сдох! – выдохнули сзади. – Север мне точно шею свернёт.

Видимо, всё намного хуже, чем ощущается. Я с запозданием поняла, что не стоило показывать Зверю спину. Боль почти выносима, а это значит, что регенерация уже началась. И всё равно.

– Не свернёт, – пробормотала я, непонятно радуясь словам приятеля. – Уже к вечеру станет полегче, а дня через три даже шрама не останется.

– Ты в уме, вообще? – в голосе Зверя дрожали слёзы. – У тебя тут фиолетово-синий слегка подкопчённый фарш. Как ты вообще можешь это терпеть. И волосы…

– А что с ними? – я подняла руку к затылку и вместо привычной гривы поймала пальцами коротенькие обгоревшие кончики. – О, так вот чем это так отвратительно пахло! Зверёныш, это ерунда. Волосы отрастут. Главное же, что мы живы. И потом, я не успела объяснить про синюю кровь. Понимаешь, я, наверное, немножко мутант. В моей крови живут микроскопические роботы, искусственно созданные… пусть будут, бактерии. Во время регенерации они гибнут, а погибнув, синеют. Поэтому кровь и кажется синей. Но там, внутри, она красная, честное слово. И в остальном такая же, как у всех… Зверь?

За моей спиной молчали и, по-моему, даже не дышали. И мне на миг стало страшно. Чёрт его знает, как приятель воспримет мои слова. Посмеётся и назовёт сумасшедшей, не поверив ни слову? Или испугается, отшатнувшись?

Я шевельнулась в попытке оглянуться, но мальчишка удержал меня на месте, опустив на талию неожиданно сильную руку.

– Подожди, – растерянно пробормотал он, а я облегчённо выдохнула, не услышав в голосе ни насмешки, ни отвращения. – Я только немного переварю информацию.

– Так ты… мне веришь?

– Ёлка, не льсти себе. Врать ты не умеешь совершенно. Кажется, этот момент мы с тобой уже прояснили…

Я удрученно хмыкнула, а Зверёныш осторожно, почти невесомо, дотронулся до моей израненной спины и спросил:

– И не больно?

– Больно, – простонала я и выгнулась, когда Зверь попытался отнять от раны расплавившуюся ткань сорочки. – Не надо.

Перевернулась на другой бок и, заглянув во встревоженное лицо друга, пояснила:

– Без воды не справиться: по ощущениям, всё насмерть приросло…

Зверь поморщился так, словно я ему больно своими словами сделала, а в следующее мгновение мы услышали звук, который заставил нас замереть и обменяться перепуганными взглядами. Шипение приземляющегося стандартного мобильного фоба на миг заглушило даже стоны ревущего на острове пламени.

– Кажется, у нас гости, – пробормотал мальчишка, осторожно выглядывая в щель, которая образовалась между скалой и обшивкой.

– Чтоб их разорвало, – я едва не заплакала от расстройства, увидев, как из не до конца открытой двери фоба выпрыгнул Цезарь. Огляделся по сторонам, по-хищному дёргая кончиком носа и сверяясь с наладонником в руке, а затем рванул, перепрыгивая через камни, в сторону догорающего остова корабля.

– Туда нельзя, – на его пути, словно по волшебству, вырос начальник службы охраны. – Опасно.

– Убью! – взревел невменяемый правитель Яхона, бешено раздувая ноздри.

– Не могу позволить, – охранник был напуган, но настойчивости не терял, а зря – я бы с удовольствием посмотрела на то, как почернеет и потрескается от жара кожа моего самопровозглашённого жениха. У Цезаря регенерация была намного слабее моей, но и моя бы тут не помогла, потому что белое пламя пожара обжигало моё лицо даже здесь, в десятке метров от очага и за надёжной защитой.

– С дороги!

Потенциальный самоубийца не сдвинулся с места даже тогда, когда Цезарь выхватил из кобуры пистолет и прижал чёрное дуло к побледневшему круглому лбу. И я уже было решила, что прямо сейчас снова увижу, как мой брат… мой ненастоящий брат убивает невиновного человека, но в этот момент прямо над нашими головами раздалось шипение ещё одного фоба, и мы со Зверем инстинктивно напряглись.

– Не сходи с ума! – голос Палачинского мы узнали оба.

– А вот это плохо, – шепнул Зверёныш, глядя на пару военных ботинок, мелькнувших перед нашими лицами, видимо, парень тоже знал, что Палач более спокойный, более уравновешенный, а главное, более въедливый и дотошный.

– Убив начальника собственной охраны, который, кстати, просто хорошо выполняет свою работу, ты ничего не решишь.

– А убив начальника Службы Безопасности? – Цезарь опустил руку с пистолетом и посмотрел на своего старинного приятеля.

– Очень смешно.

– Похоже, что я смеюсь?

– Свиридов, – Палач посмотрел на несостоявшегося смертника. – Возьмите моего пилота и осмотрите остров, нам с вашим руководством надо кое-что обсудить.

– Я и твоё руководство тоже, – проговорил Цезарь спустя полминуты.

– Угу. Я в курсе. Сашка, если она внутри, ты всё равно ничего уже не сделаешь.

– Я знаю, – Цезарь громко выругался. – Я просто поверить не могу, что после стольких лет ожидания, после всего… Мы снова остались ни с чем.

– Я говорил ранее и повторюсь. У нас ещё есть время, а цесаревна не единственный носитель во вселенной.

Цезарь устало опустился на землю, упёрся локтями в широко расставленные колени и произнёс:

– Ей было почти пять, когда я понял, чья кровь ей досталась.

– Что?

– Ты никогда не задавался вопросом, откуда у меня тогда появилось так необходимое нам оружие?

– Задавался, – Палач присел рядом со своим другом. – И знаешь, что? Я решил, что просто не хочу знать ответ.

– Мудро… Ты всегда думал на пять ходов вперед.

– А ты, пока я думал, действовал и побеждал, – примирительно уточнил начальник Службы Безопасности. – Сашка, ты опять? Я не претендую на твоё место. По-моему, мы это выяснили ещё лет двадцать назад.

– Не опять, – Цезарь поднял с земли камушек и зашвырнул его в ревущее пламя. – Я пошёл за помощью к Зимовскому.

– И я эту помощь получил.

– В обмен на неё?

– Нет.

Я посмотрела на Зверя, чтобы убедиться, что тот тоже не особо понимает, что происходит. Мальчишка лежал рядом, затаив дыхание, и недоумение на его лице зеркально отражало мои чувства.

– Нет, – повторил Цезарь. – Но он настоял, чтобы мы применили метод Ястребова… Не морщись, я к этому не имею отношения.

– Ну, да… Ты просто закрыл глаза, чтобы не видеть.

– И, попрошу заметить, открыл их в самый нужный момент.

– То есть?

– Метод, может, и варварский, но результат он дал. И я заметил это сразу, а вот Зимовский – нет. Тогда он решил, что либо ей надо время, а он никогда не отличался особой терпеливостью, либо она очередная пустышка, и отступил. А я следил, я ждал, я видел, как медленно, но верно укрепляется организм, как бледнеет кожа, как глаза меняют цвет… И сны. Сначала она рассказывала мне о том, что ей снится. Потом, к сожалению, перестала. Вас никого тогда не было рядом, чтобы заметить все эти перемены, но, Палач, я в первые дни был в шоке просто. Это было точно как в учебнике, над которым мы ржали в школе, не понимая, зачем нам нужны эти сказки.

– Врёшь! – выдохнул Палачинский.

– Как думаешь, благодаря кому мы сейчас сидим в Кирсе, а не гниём в Корпусе? Честно скажу, наблюдая за тем, как прогрессирует её интуиция, я уже начинаю думать, что она могла бы быть дочерью самого.

Цезарь многозначительно замолчал, а Палачинский, прокашлявшись, неуверенно пробормотал:

– Не говори ерунды. Они стерильны, это каждый школьник знает.

– Ага, – самопровозглашённый жених скептически усмехнулся. – А между тем, она…

Он вдруг замолчал на полуслове и вскочил на ноги, шагнув прямо к нашему укрытию, и я, кажется, разучилась дышать от страха, подумав, что вот нас и рассекретили.

– Всё-таки мертва, – мрачно произнёс Цезарь.

– Мы ещё не знаем, – попытался возразить Палач.

– Я знаю, – тот, кто называл себя моим братом и женихом, наклонился, чтобы поднять что-то с земли – сильные пальцы мелькнули прямо перед моими глазами и сжали кожаный ремешок с серебряным паучком, который тонкими лапками обнимал почерневший от огня камень.

– Я сам надел это на неё. Никто не смог бы справиться с замком…

Рядом со мной кое-кто сдавленно хмыкнул.

– Ты что? – Палач выхватил то, что осталось от бархотки, из рук приятеля. – Ты нацепил на неё своего хранителя? Ты совсем рехнулся?

– Не всего хранителя, – Цезарь поморщился. – Только небольшой талисманчик, чтобы ускорить процесс слияния.

– Ты полный псих. Это вообще против всех законов. Если бы кто-то узнал… Нас бы уже ничто не спасло.

– Никто не узнал.

– Ну, ты и придурок… – пробормотал Палач. – И это после всего, что ты мне только что рассказал? Ольга не просто часть Высокой семьи, она…

– Сказал же! Я лучше всех знаю, кто она такая! – Цезарь яростно пнул обшивку корабля, под которой мы со Зверем затаились и навострили ушки. – И что с того? Теперь всё равно никто ничего не узнает, потому что она мертва.

В минутном молчании, наступившем после последней фразы, мне отчетливо послышался звон колокольчиков счастья, ведь если ничего не изменится, и эти двое улетят отсюда, уверенные в том, что я мертва, свобода у меня в кармане!

– И что теперь будешь делать? – наконец, заговорил Палач.

– Слава небесам, мне хватило мозгов скрывать ото всех двойника. Пока дурочка жива, мы ещё поиграем. А там видно будет.

Значит, Тоська окончательно займёт моё место… Интересно, он и жениться на ней собирается? Как он вообще себе всё это представляет? Она же совсем ребёнок! Никогда не знаешь, что она выкинет в следующий момент, с ней надо быть нежным, терпеливым и ласковым. Надолго ли хватит Цезаревского терпения? И что он сделает, если Тень опозорит его прилюдно? Я вдруг почувствовала лёгкое прикосновение чужих пальцев к своей ладони и недоуменно глянула на Зверя. Мальчишка покрутил пальцем у виска, а затем прижал его к губам, и я поняла, что, забывшись, видимо, издала какой-то неуместно громкий звук.

– Генерала сложно будет обдурить, – заметил Палач.

– Нет ничего невозможного, особенно, если в деле замешана одна чересчур сентиментальная женщина, которая вертит бесстрашным главой гарнизона, как хочет… Он прилетал, кстати, буквально вчера.

Вот тут я удивлённо приподняла брови. Прилетал? Разве мы с Севером не убили его той ночью во дворце? Или это другой генерал, сколько их здесь вообще? И почему им всем что-то нужно от скромной и несчастной меня?

– Что хотел?

– Всё то же. Просто посмотреть.

– Ничего нового… Слушай, – Палачинский неожиданно присел на корточки перед нашим укрытием, так близко, что я смогла рассмотреть красную жилку, которая лопнула в его левом глазу, задумчиво поскрёб пальцем по куску обшивки, под которым мы прятались, и спросил:

– А как Ольга здесь вообще очутилась?

– М?

– Я говорю, что ты же её у Евки оставил, так? А вот эта вот вещица точно не является частью фоба. Ни мобильного, ни платформенного, ни сверхскоростного улучшенного. И если я ещё не выжил из ума, то я бы сказал, что это кусок обшивки межпланетного шлюпа.

Мы со Зверёнышем стали дышать через раз, опасаясь, что эти двое сейчас приподнимут крышу нашего укрытия и обнаружат двух спрятавшихся перепуганных мышек.

– Да ну… – Цезарь недоверчиво хмыкнул. – Откуда у Евангелины шлюп? Ей даже саркофаг собственный запретили иметь, а хранителя выдают только по предварительной письменной заявке и в случае действительных проблем со здоровьем.

– Вот и не мешало бы спросить у неё, что она скажет по этому поводу.

Как-то вдруг мне даже стало жалко Госпожу Метелицу. Она, само собой, змея гремучая, но с другой стороны, я знаю, как Палач проводит допросы. А уж Цезарь-то… До сих пор перед глазами картина допроса несчастного Клифа.

– Давай со мной, – Палачинский махнул рукой в сторону фоба, на котором прилетел, – моя машина без брони, лёгкая, быстрее доберёмся. А эти тут пускай всё зачистят. Я, конечно, не представляю, откуда здесь взялся шлюп, но я же не конченный псих, чтобы позволить местным найти его обломки.

– Твой пилот разве не местный?

– Свиридов с ним разберётся. Давай, чего время зря терять?

Палач подозвал к себе начальника службы охраны Цезаря и, пошептавшись с ним с полминуты, скрылся в фобе, стоявшем вне поля нашего зрения. Ещё пару минут спустя мы увидели, как над нами, блестя зеркальным боком, неспешно набирает скорость машина Палачинского.

– Ужас какой-то, – наконец шепнул Зверь.

– А? – на секунду мне показалось, что мальчишка понял суть разговора, но только на секунду, потому что приятель поспешил меня разочаровать: – Я себя иностранцем чувствую. Вроде и на понятном языке говорят, но ничего не понятно…

– Тебе хорошо, – с какой-то болезненной осторожностью я прислушалась к тому, как мысли укладываются в моей голове. – Я, к примеру, себя чувствую инопланетянской, как ты говоришь, принцессой. И это, скажу тебе честно, не самое приятное в мире чувство.

– Привыкай, – приятель перевернулся на спину, руками и ногами упёрся в нашу крышу и попытался сдвинуть её с места, натужно прохрипев:

– По ходу, ты она и есть.

– Иди к чёрту, Зверёныш, – беззлобно огрызнулась я, а в следующий момент кусок обшивки, закрывающий нас от всего мира, взлетел на воздух.

Мы не сразу поняли, что произошло, а когда поняли, что-то предпринимать было уже поздно. Да и что вообще можно предпринять, когда ты смотришь в дуло наведённого на тебя оружия.

– Ух-ты, – выдохнул тот, кого, по словам Палача, должен был убрать Свиридов. – Вот это находка!

Мужчина довольно ухмыльнулся и, не выпуская нас из-под прицела, медленно вытер о штанину левую руку, оставив на бежевой ткани размазанный кровавый отпечаток.

– Ну, что смотрите? Дуйте наверх, партизаны.

Отступил на шаг, следя за тем, как мы, стараясь не делать резких движений, выбираемся из расщелины. Нахмурился, когда я вскрикнула от боли, стукнувшись спиной об один из выступающих камней, и непреклонным голосом велел:

– Ну-ка, повернись! – и ружьём нетерпеливо двинул, мол, пошевеливайся, давай.

– Не могу отказать, когда так вежливо просят, – проворчала я, демонстрируя нашему захватчику свои тылы. Не знаю, какой реакции я ожидала. Может быть, сочувствия. Или брезгливого любопытства. Милосердного вздоха. Отвращения.

– Рассказать кому – не поверят, – вместо этого хохотнули за моей спиной, а затем мужчина, глядя на то, что Зверь назвал фиолетово-синим, слегка подкопчённым фаршем, рассмеялся. Так искренне и легко, так по-детски непосредственно, словно ему только что подарили самый долгожданный, самый вожделенный, самый лучший в мире подарок.

Это не пилот, поняла я, это маньяк или сумасшедший? Или сумасшедший маньяк?

– Прости! – опустил ружьё стволом вниз, когда я через плечо наградила его взглядом возмущённым, испуганным и одновременно обиженным.

– Прости, – повторил и улыбнулся, от чего на бронзовой от загара щеке образовалась симпатичная ямочка. – Это нервное. Ты, конечно же, подумала, что я полный псих. Я бы, на твоём месте, точно так подумал. Просто у нас уже давно никто не верит, что ты всё ещё жива. Ну, кроме Аньки, само собой, а тут… Не бойся меня, ладно?

Он снова рассмеялся и шагнул ко мне, дотронулся кончиками пальцев до ладони, переместил руку на мой локоть, сжал легонько и извиняющимся тоном шепнул:

– Это в самом деле ты? Я не сплю?

Я смущённо кашлянула и высвободила руку из его захвата, не зная, что ответить. А мужчина вдруг стал серьёзным и, вмиг утратив весёлый настрой, спросил:

– По десятибалльной шкале, спина на сколько болит?

Я подумала секунд пятнадцать, повела плечами, оценивая нанесённый ущерб и честно ответила, вглядываясь в светящееся от счастливой радости лицо и ничегошеньки не понимая:

– На семь, наверное. А вы, вообще, кто?

– Это плохо, – мужчина попросту проигнорировал мой вопрос. – У меня с собой ничего нет на такой случай, но мы что-нибудь…

Тут он как-то странно крякнул и, закатив глаза, вдруг стал заваливаться вперёд.

– Что? – я безуспешно попыталась удержать падающее тело, с каким-то отстранённым недоумением следя за тем, как соломенные волосы на затылке пилота окрашиваются в красный цвет, и только после этого перевела взгляд на своего товарища по несчастьям. И на камень, который тот сжимал в правой руке.

– Никогда не поворачивайся к Зверю спиной, – пробормотал Зверёныш и, словно извиняясь, добавил: – Терпеть не могу, когда на меня наводят ствол.

– Ну, ты и скотина! – вспылила я, чувствуя, как от злости даже слегка зазвенело в ушах. – Он же мог рассказать, кто я такая на самом деле!

– Мог, – буркнул приятель, наклонился, чтобы поднять с земли ружьё, и при этом неласково пнул лежавшего ничком человека.

– И совершенно точно не собирался причинять нам вред! – продолжала возмущаться я.

– Тебе – нет, – согласился парень. – Насчёт себя не уверен… Да не переживай ты. Я его не очень сильно приложил. Кажется.

– Что?

– Зато теперь он нам точно всё расскажет. Только связать его надо понадёжнее. Видела, как он легко кусок обшивки снёс? – Зверёныш сверкнул медовым глазом и радостно зажмурился. – Прикинь, что наши скажут, когда мы такого языка притащим! Думаешь, он тоже инопланетянин? Посмотри, кровь у него там не посинела?

Я наклонилась к пилоту, чтобы проверить, верна ли догадка приятеля, и почти сразу заметила лежавшую около тела книгу, ту самую, которую использовала не по назначению, когда Зверь снимал с моей шеи бархотку. Возможно, лежи она заглавием вниз, я бы так и оставила её на скалистой поверхности острова, но книга смотрела на меня, подмигивая золотой надписью, такой неожиданной для безумного дня, для скалистого острова и уж для библиотеки межпланетного фоба точно.

«История становления Футбола или Сказка о том, как стать Богом» золотыми буквами было выведено на обложке, а чуть ниже серебряными уточнялось «Воспоминания. Дневники. Письма». Как вообще все эти вещи можно соединить в один рассказ?

– Старуха, ты книжный червь, – буркнул Зверь, заметив, что я подняла книгу.

– Ага, – не стала спорить я и засунула книжку под мышку, а затем повернула голову лежавшего на земле человека, чтобы не без удовольствия отметить, что его кровь, хоть и не стала такого насыщенного голубого цвета, как моя, но красной её точно назвать было нельзя. Ну, только если красной в синюю крапинку.

– Давай-ка сматываться отсюда, Зверёныш, – прошептала я, когда приятель присел рядом со мной на корточки. – Чёрт его знает, как быстро он регенерирует и когда придёт в себя.

– Ага, – согласился мальчишка. – Кроме того, мало ли, кто здесь ещё появится. Как-то я устал сегодня от сюрпризов.

Мы загрузили пилота в фоб, не забыв предварительно его связать, поднялись в воздух, повисели с минуту над скалистым островом, а затем с разгона нырнули в океан.

– Так медленнее, – объяснил свои действия Зверь, – но безопаснее. Сейчас автопилота включу, и твоими ранами займёмся. Посмотри, есть там что в аптечке?

Помолчал с минуту, следя за тем, как я пытаюсь отыскать чемодан с лекарствами, и неожиданно произнёс:

– И меня Марком звать, если что.

Я замерла, не понимая, что стало причиной этого неожиданного откровения.

– Так проще, – пояснил мальчишка.

– Что проще?

– Держать человека на расстоянии. Понимаешь? Никто из нас не знал, кто умрёт следующим, – неловко дёрнул плечом, перехватив мой удивлённый взгляд. – Одно дело горевать по Ольге Еловой, хорошей девчонке и близкому другу. И совсем другое – по Ёлке или Старухе.

Я с трудом проглотила ком, внезапно вставший поперёк горла и, прокашлявшись, уточнила:

– Так значит, мы друзья?

Зверь неопределённо пожал плечами.

– Тогда мне, наверное, стоит признаться, что Еловая – это Лёшкина фамилия, не моя…

Воспоминания о Лёшке болезненно заныли, стукнувшись о замершее сердце.

– Это понятно.

– Марк, – произносить имя было непривычно, но приятно. – А ты ничего о ней не знаешь?

Зверёныш качнул головой и, послав мне извиняющуюся улыбку, пробормотал:

– Мы Корпус покинули в тот же день… – уточнять, в какой именно, было не нужно, потому что свое шествие сквозь строй самоубийц я запомнила на всю жизнь. – Так что про Нюню я знаю даже меньше, чем ты.

– В тот же день?..

Нехорошие подозрения насчёт того, что Цезарь и не думал держать своё слово, терзали меня уже давно, но чтобы вот так сразу…

– Угу, – Зверь взял из моих рук баночку с антисептиком и жестом велел повернуться спиной. – Всю Фамилию в карантин, а Севера в госкарцер…

– В карцер? И… надолго?

Я представила себе Арсения в коробке размером полтора метра на метр семьдесят, где никогда не выключался свет, а из стен от сырости сочились живые слёзы. Там нельзя было встать в полный рост, чтобы размять кости – Северу точно нельзя, потому что он был намного выше, чем метр семьдесят, там нельзя было нормально лечь, потому что пол, как правило, на добрых сантиметров десять был покрыт водой. Либо стоять, неудобно ссутулившись, либо сидеть в воде.

Долго сидеть не давали. И каждый раз, когда охранник замечал, что ты спишь, тяжёлая железная дверь открывалась, чтобы впустить в коробку карцера немного боли и отчаяния.

Откуда я об этом знаю? Наверное, оттуда же, откуда мне стало известно о смерти Клифа: во всем виноват мой длинный любопытный нос.

– Почти две недели, – проворчал Зверь. – А потом мы его вытащили.

Я прикрыла глаза и, по-моему, даже покачнулась от ужаса из-за того, как много времени Арсений провёл в таком страшном месте, и одновременно от облегчения. Теперь он на свободе.

– Как? – прохрипела я и, прокашлявшись, уточнила: – Как вытащили?

– Кверху каком… – проворчал приятель. – Все любят деньги, а благодаря вашему с Севером выступлению на Празднике дождя их у нас было много… Слушай, Старуха, давай не будем об этом. Мне вообще не стоило начинать этот разговор. Он тебе сам обо всём расскажет, если посчитает нужным.

– А что считаешь нужным сказать мне ты?

Мальчишка по-птичьи нахохлился и нехотя признался:

– Ненавидел я тебя страшно. Вот что. Казалось, все беды из-за тебя. И война, и карантин, и карцер этот. А главное, деньги же все до последней копейки спустили, когда Севера вытаскивали, – недовольно добавил он и, подумав, сделал совсем уже неутешительное заключение: – Думал, увижу – убью.

– Увидел? – я едва сдерживала слёзы, до того было обидно и жалко себя. Потому что Зверёныш только что озвучил все мои мысли и страхи. Прав он, как ни крути. Моя вина. Тысячу раз моя.

– Увидел, – мальчишка поднялся из кресла и вышел в уборную, его не было минуты три, но этого времени мне хватило, чтобы немного успокоиться и привести свои мысли в порядок.

– Спиной повернись, – Зверь вернулся с мокрым полотенцем в руках. – Надо всё-таки как-то убрать присохшую ткань… И если что, я всё ещё злюсь. Наверное. Просто решил, что смерть – слишком милосердный вариант. В нашей ситуации, похоже, жизнь – это худшее наказание из возможных.

Я невесело хмыкнула, а Зверёныш по имени Марк решительно прижал полотенце к моей спине.

Я громко охнула и поёжилась от холода. Больно почти не было, но я понимала, что это только пока. Понимал это, по всей видимости, и мой персональный врач.

– Потерпи, пожалуйста, – буркнул он. – Мне, кажется, снова придётся причинить тебе боль.

Я обречённо выдохнула, мол, чего уж, понятно, что придётся, но тут из угла, в котором мы устроили связанного пилота, раздалось хриплое:

– Не нужно.

– У тебя спросить забыл, – буркнул Зверь и осторожно перевернул полотенце, а я рискнула встретиться взглядом с пленником.

Мужчина смотрел на меня странным задумчивым взглядом, немного удивлённым и растерянным при этом. Моргнул, спрятав за пушистыми ресницами любопытствующую синеву и повторил:

– Не нужно. Правда. Просто глюкозы ей вколи. Ускорит регенерацию.

– Глюкоза? – переспросила я.

– Можно, конечно, сахару нажраться или шоколаду, но от него приход странный и голова потом болит, – мужчина усмехнулся, словно что-то вспомнил весёлое, а затем тряхнул головой и рассмеялся, точно как тогда, когда мою рану увидел, а отсмеявшись, заявил: – Чтоб мне провалиться! Два цыплёнка сделали меня, как младенца! Слушайте, партизаны. Вы меня развязывать собираетесь?

– Нет, – ответили мы с Зверёнышем синхронно.

– А если я писать хочу? – мужчина красиво изогнул светлую бровь и снова рассмеялся, когда Марк равнодушно пожал плечами. Точно псих. Всё-то ему весело.

– Тогда, может, хотя бы познакомимся? Меня Сергей зовут. Для тебя, – подмигнул мне смеющимся глазом, – можно просто дядя Серёжа.

Называть ещё недавно безымянного пилота-незнакомца дядей Серёжей я, конечно же, не собиралась. Во-первых, это было как-то слишком интимно, что ли. А во-вторых, не тянул он на дядю, хоть убейте. И дело даже не в улыбочках его странных и не менее странных приступах веселья, и не в том, что выглядел он лет на тридцать, не больше.

– Как же, дядя, – ухмыльнулся Зверь после эпического представления пилота. – Что-то, Старушка, родня у тебя множится в геометрической прогрессии просто. Брат, сестра, теперь вот дядюшка объявился. Глазом моргнуть не успеешь, как выяснится, что у тебя есть муж и семеро детей.

Зверёныш был прав: не верила я, что незнакомец и вправду мой родственник. Мысли мои приятель озвучил как нельзя точно, за одним исключением.

– Сестру не тронь, – предупредила я. – И насчет глюкозы плюнь. Я лучше потерплю.

– Оль…

– Потерплю, я сказала. Ещё неизвестно, можно ли этому доброму дядюшке верить. Может, он все врёт. Мало ли какая там реакция начнется после инъекции. Давай лучше не будем рисковать.

– Дурочка, – проворчал мужчина и вздохнул, покачав головой. – Глупая, да я с тебя пылинки готов сдувать. Я и вся наша немногочисленная родня. Да и не родня тоже. А ты говоришь…

На самом деле, я ничего не говорила. Как-то вдруг расхоте лось разговаривать с кем-то кроме того, кого я действительно считала частью своей семьи. Фамилии.

– Марк? – я посмотрела на Зверя. – Так ты сделаешь что-то с моей спиной?

– Сделаю, – буркнул приятель, проворчав что-то насчёт пресловутого женского упрямства. – Тем более что глюкозы в аптечке всё равно нет.

Ещё неизвестно, кто из нас двоих упрямее.

С раной Зверь провозился минут тридцать. И, что странно, больно почти не было. Когда же с перевязкой было покончено, я переоделась в свитер Зверя и носки, которые он торжественно вручил мне, достав их из кармана. Дядя Серёжа настаивал, что я должна воспользоваться его рубашкой, а лучше брюками, потому что наследнице голубых кровей не пристало ходить в таком виде – в почти приличном, между прочим, виде: свитер мне доходил примерно до середины бедра, – но мой приятель сказал, что у него есть ещё одна пара носков, та, которая на ногах, и если настырный родственничек не заткнётся, то он, Зверь, готов использовать их в качестве кляпа.

После чего наступила блаженная тишина, и я, наконец, устроилась в кресле с книжкой в руках. Пусть его. Зверёныш правильно сказал: расспросить я дядюшку всегда успею, пока же мне нужно было как-то ужиться с уже полученной информацией. Ну, и книжка жгла руки. Да.

Минут двадцать спустя, когда, преодолев удивительно нудное вступительное слово, в котором автор благодарил всех тех, кто помог ему написать эту книгу, я перешла к основному действию, стало понятно, что либо автор был сумасшедшим, либо это просто какой-то глупый розыгрыш.

Я неуверенно посмотрела на связанного дядю Серёжу, а тот демонстративно широко зевнул и, важно кивнув, ответил на мой безмолвный вопрос:

– Чистая правда. От первого и до последнего слова.

И я почему-то поверила.

Всё началось с футбола, как бы удивительно и странно это ни звучало. С футбола и с того, что некая команда с громким названием «Слава» не могла победить в Лиге Чемпионов. Из года в год она выходила в плей-офф, чтобы проиграть первому же сопернику. Или вовсе не выходила, вылетев в первом круге. Или как-то раз её, например, дисквалифицировали из-за допинга, что было страшной подставой и абсолютным враньём, как уверял автор книги, потому что футболисты «Славы» никогда, даже под страхом исключения из команды, допинг не принимали.

Ну, как же. Ага. И вся общественность взяла и сразу поверила этому заявлению.

Именно после случая с допингом новый владелец команды и понял, что существующую проблему им не решить известным способом, потому что не помогало ничего – ни знаменитый тренер, ни всемирно известные футбольные звёзды, купленные за баснословные деньги, ни даже проплаченное руководство ФИФА – знать бы ещё, что это такое. Проклятый мячик отказывался влетать в ворота соперника, а если и влетал, то игру это уже не делало.

В общем и целом, новый тренер пошёл не к медикам за новым, пока не рассекреченным антидопинговым комитетом лекарством, а к учёным. Благо, «Слава» изначально считалась командой одного знаменитого на всю страну – автор уверял, что на весь мир – НИИ.

В НИИ над владельцем команды дружно посмеялись, а затем посоветовали продать команду кому-то, кто хоть чуть-чуть разбирается в футболе, не вгонять многострадальную «Славу» ещё глубже в то место, где она и так находится не один десяток лет, купить пишущую машинку и заняться сочинительством в жанре «научная фантастика».

Посмеялись и долго еще после этого случая перекидывались ехидными шуточками, вспоминая наивного простофилю. А наивному простофиле было плевать, потому что его идея нашла неожиданный отклик в одном из младших научных сотрудников НИИ. Даже не так: юный учёный, которого звали Руслан Стержнев, был поражён, ослеплён, глубоко шокирован, если хотите, когда владелец их футбольной команды озвучил мысли, которыми Руслан не делился даже с собственным дневником.

«Не хлопай варежкой, – немедленно шепнул внутренний голос, – второго случая может не представиться».

– Господин Сулковский, – младший научный сотрудник выскочил в коридор вслед за раздосадованным представителем спорта.

– Что вам, юноша? Недостаточно повеселились за мой счёт?

– Я не веселился, – Руслан протянул тонкую руку и представился: – Стержнев, эмэнэс… И ваша идея не кажется мне ни смешной, ни глупой.

Сулковский удивлённо приподнял брови.

– Я согласен работать в этом направлении. У меня только одно условие.

– Какое же?

– Даже два, – исправился Стержнев. – Первое. Вы создаёте исследовательский фонд, и кроме меня к нему никто не будет иметь доступа… Простите, господин Сулковский, но я знаю, как быстро в нашей стране исчезают фондовые денежки… И второе. Все исследования будут строго засекречены, то есть никто кроме нас о них не должен знать.

Владелец «Славы» с минуту сверлил молодого человека странным тяжёлым взглядом, и за эту минуту Стержнев вспомнил обо всех странных слухах, которые ходили об этом невысоком полноватом человеке, и даже успел немного перетрусить. Наконец, Сулковский медленно опустил тяжёлые веки и, откинув полу пиджака, на мгновение мелькнув светло-коричневой кобурой на боку, засунул руку в карман брюк.

– Ладно, – кивнул он. – Я согласен. Но раз уж на то пошло, у меня тоже будет условие.

– И? – Стержнев нервно почесал ладонь.

– Если к началу следующего сезона ты не дашь мне результат, я тебя закопаю в землю. Живьём.

Молодой человек ни на секунду не усомнился, что выражение «закопать живьём в землю» в данный момент носит какое-то метафорическое значение, но появившийся было страх вдруг исчез.

– По рукам, – кивнул он. – Когда я могу начать?

– Вчера, – хмыкнул Сулковский. – Утряси тут все свои дела. В понедельник жду тебя в офисе. Оформим всё официально.

В понедельник, 27 октября, эмэнэс Руслан Стержнев вошёл в главный офис «Славы», ещё не зная о том, что именно этот день станет той самой точкой опоры, при помощи которой он перевернёт мир. Для города, для страны, для человечества, но, в первую очередь, для себя и ещё одиннадцати человек, которые были основным составом футбольной команды «Слава».

Конечно же, успех пришёл к нему не сразу. Не к началу следующего сезона и даже не к концу его, однако месяцы упорного труда, в конце концов, дали первый результат: миниатюрный робот, очищающий кровь от допинговых отходов, активно трудился в жилах всех одиннадцати игроков. В крови Руслана Стержнева он тоже был: будучи учёным от сердца, бывший эмэнэс не мог не использовать себя в качестве подопытного кролика.

Всё шло просто замечательно, теперь уже ничто не могло помешать победе «Славы», но за неделю до полуфинала случилась катастрофа. Лёшка Котов, капитан команды, постучал в комнату Стержнева часов в шесть утра. Из одежды на нём были только голубые боксеры и один шлепанец. На правой, бьющей ноге.

– Руслик, все плохо, – выдохнул он, стоило Руслану открыть дверь.

– То есть?

– Вот! – Котов потряс пробиркой, в которой плескалась золотистая жидкость. – Что это?

У капитана «Славы» была одна изумительная особенность: разговаривал он исключительно матом. Как-то во время одного из тренировочных матчей судья удалил его на второй минуте игры за нецензурную брань, но даже это не научило Лёшку подбирать слова.

– По-моему, это моча, – ответил Стержнев на поставленный вопрос. – Ты бы ею тут так не размахивал, а?

– Моча? А почему она жёлтая, умник? – Котов замысловато выругался и, перемежая свою короткую речь длинными матерными конструкциями, сообщил, что накануне, как он, Стержнев, и предписывал, вся команда дружно приняла выводящий раствор, чтобы избавиться от отработанных нанороботов. Это не было чем-то экстраординарным. Такую чистку Стержнев устраивал регулярно, два-три раза в месяц, чтобы избавиться от ненужных отходов и усовершенствовать процесс уничтожения улик. И процесс действительно уже почти дошёл до совершенства. На полный вывод нанороботов из крови требовалось не более шести-семи часов… Однако в этот раз роботы не вышли, окрасив мочу в ставший привычным голубой цвет. Они остались бродить где-то по спортивным венам футболистов.

– Ты раствор часом не перепутал? – неуверенно предположил Стержнев, вмиг вспомнив о том, что его когда-то обещали закопать в землю живым. Ответить Лёшка не успел, потому что в коридоре появился Сашка Муравьёв, в махровом халате, босиком и с пробиркой в руках.

– Кто скажет Сулковскому?

Все трое побледнели и переглянулись.

– Никто, – наконец, принял решение капитан команды. – Пока лучше помолчим. Если что, отыграем и так… В конце концов, можно игру и слить. Не выиграли в этом сезоне – победим в следующем, – и добавил, наградив Руслана злобным взглядом: – А ты, умник, чтоб решил эту загадку.

Стержнев покачал головой.

– Нет, так не пойдёт, – выхватил из рук футболистов пробирки с анализами и велел: – Ничего сливать не придётся, – встряхнул золотистую жидкость, – я с этим разберусь.

И к последней предматчевой тренировке он действительно разобрался, ввалился в раздевалку в перерыве между таймами, вытолкав в коридор тренера с его помощниками, массажистов и всех остальных, кто не был посвящён в детали «научного эксперимента», обвёл безумным взглядом одиннадцать потных уставших мужчин и сообщил:

– Поздравляю вас, господа, это восстание машин.

Игроки молча смотрели на умника, безуспешно пытаясь переварить услышанное.

– В смысле? – наконец, переспросил вратарь Петя Смирнов. – Hasta la vista, baby, и всё такое?

– В смысле, что эти машины, – Руслан постучал двумя пальцами по сгибу своего локтя, – уже нельзя вывести из организма. Они теперь и есть наш организм. Так что, полагаю, если уж использовать киношную терминологию, нам не в футбол играть надо, а идти на концерт роботов-гитаристов.

В гробовой тишине бывший младший научный сотрудник известного НИИ, нынешний почти успешный учёный Руслан Стержнев подпрыгнул на месте и голосом робота Вертера, потешно качая головой, повторил:

– Ги-та-рис-тов. Ги-та-рис-тов, – запрокинул голову и добил всех контрольным:

– Ха. Ха. Ха. Ха.

Это была истерика. Но никто не смеялся. И вообще, единственным ответом ему послужил короткий монолог капитана команды, в котором он в недвусмысленной форме предлагал всем присутствующим воспользоваться своим половым органом, в основном орально, но и другими способами тоже, с обязательным привлечением к процессу Стержнева, его мамы, его микроскопа и его пробирок. Котов бегал по раздевалке, выдавая очередную порцию ругательств, а остальные по-прежнему безмолвно привыкали к мысли, что, кажется, больше не являются людьми. Вдруг разом всем стало не до игры. Какой футбол, если все мысли об одном: а что же дальше?

А дальше было следующее. Сначала они заболели. Все как один. Слегли с изматывающим вирусом, наполненным бредовыми снами, жаром и болью. Сулковский рвал и метал, звонил по сто раз в день и, скрежеща зубами, угрожал всеми мыслимыми карами, смертями и даже казнями египетскими. Один раз плакал в телефонную трубку и, пьяно икая, жаловался на несправедливость судьбы. Чем он, Артём Сулковский, хуже того же Абрамовича? Почему проклятому губернатору Чукотки – всё, а ему, скромному отечественному олигарху – ничего?

Стержнев поселился с основным составом на базе и объявил карантин. Больной, едва передвигаясь от стенки к стенке, он пытался ухаживать за одиннадцатью сильными мужиками, которые в своей болезни немедленно превратились в вечно ноющих, капризных детей.

Шли дни, а лучше не становилось никому, когда же из глаз Лёшки Котова потекли кровавые слёзы, Руслан заперся в собственной ванной, достал из блестящей коробочки стерильный скальпель и, жалобно всхлипнув, резанул по собственному запястью. Раз, ещё один и ещё. Умирать в неполных двадцать девять лет совсем-совсем не хотелось. Но был ли у него выбор? Что делать, если глаза выжигает стыд, а спать мешает понимание того, что ты, кажется, убил одиннадцать человек и себя в том числе?

Кровь хлынула ленивым, исчерна-красным потоком, Руслан смежил веки и приготовился ждать окончания жизни. Говорят, когда кровь покидает тело таким образом, сначала начинают немного болеть руки, а затем просто приходит сон, после которого ты уже не проснёшься. Но боль, как и сон, не торопились приходить. Минуты капали тяжёлыми каплями на пол, дыхание хрипло вырывалось из часто вздымающейся груди… По-прежнему было стыдно, а смерть всё не появлялась и не появлялась, не скрипнула входной дверью, не дохнула холодом с порога ванной, она даже на горизонте не возникла пугающе-серой тенью с косой. Прождав бесполезно с полчаса, Стержнев распахнул глаза. И первым, на что он посмотрел, были собственные руки, почему-то перемазанные в синюю, как небо, краску.

Молодой ученый рванул к раковине и, включив воду, принялся судорожно смывать с себя свою посиневшую кровь, понимая, что на коже не осталось ни ранения, нанесённого скальпелем, ни даже следа от шрама.

– Смирнов точно скажет, что я терминатор, – прошептал он и, поймав в зеркале свой испуганный, слегка обалдевший взгляд, рассмеялся.

Изначально, работая над проблемой Сулковского, Руслан стремился к одному: создать миниатюрную скорую помощь, робота быстрого реагирования, который будет летать по кровеносной системе и латать появившиеся дыры, возможно, предотвращать появление новых, очищать кровь, уничтожать следы медикаментозного вмешательства.

То, что сейчас жило какой-то своей самостоятельной жизнью в венах Стержнева и ещё одиннадцати человек, не было тем, что создал бывший эмэнэс. Это было что-то новое, в разы мощнее и самостоятельнее. Да, самостоятельнее. Этим роботам не нужно было отдавать приказаний и направлять на уборку или укрепление, они сами знали, что им надо делать, где и когда.

В качестве первого эксперимента Руслан ввёл себе клещевой боррелиоз. Невидимые борцы за Стержневское здоровье расправились с ним ещё на стадии инкубационного периода. С энцефалитом они расправились за сутки. Грипп, педикулез, сифилис, коклюш, менингит, ветряная оспа, ангина, герпес, ботулизм, гонорея – всё отскакивало от Стержнева, как твёрдый резиновый шарик от асфальта.

– СПИД, – пробормотал почти свихнувшийся от невозможности понять и осознать происходящее учёный. – Мне срочно нужен образец ВИЧ!

В голове зазвучали фанфары и трубы, а богатое воображение немедленно предоставило страничку из Википедии – почему именно из Википедии? – «Руслан Стержнев – человек, нашедший лекарство от СПИДа».

Мечте о славе и всемирном признании суждено было прожить ровно девять дней. Именно столько понадобилось для того, чтобы вывести новый образец нанороботов, которые исправно выполняли свои изначальные функции и ни в какую не соглашались становиться универсальным лекарством.

– Да что за нафиг! – возмущался Стержнев, раз за разом проводя опыт с образцами.

Он почти не спал, из еды в его желудке бывал только омерзительный растворимый кофе да шоколадные батончики из автомата в коридоре, но не мог понять, когда, а главное, что он сделал. Из-за чего обычные уборщики отходов превратились в гениальных и всемогущих врачей? Когда всё пошло не так?

От странного вируса все одиннадцать игроков избавились через сутки после того, как несостоявшийся изобретатель универсального лекарства пытался покончить жизнь самоубийством. Каждый из них обладал ускоренной регенерацией и полной нечувствительностью к любому из известных вирусов. Тогда Стержнев ещё только подозревал, что неизвестные вирусы им также не страшны, много позже он убедился, что так оно и есть.

В тот день, обводя взглядом одиннадцать изумлённых лиц, Руслан понял, что их жизнь изменилась навсегда. Понял и испугался так, как не боялся никогда за все свои прожитые двадцать девять лет.

– Чего он испугался? – пробормотала я, не замечая, что говорю вслух.

– А ты как думаешь? – Сергей, кажется, без труда отгадал, какой именно момент в книге вызвал моё оправданное недоумение. – Ты бы не испугалась на его месте?

И, не дав мне возможности задуматься, сам же начал отвечать на свой вопрос:

– Подумай сама. В один прекрасный день ты узнаёшь о том, что внутри тебя есть лекарство от всех болезней, фактически делающее тебя бессмертной… О чём это я? Тебе и представлять ничего не надо. Всё так и есть, – он подмигнул мне и указал глазами на книгу. – Ты можешь мне не верить, но всё, что там написано – чистая правда, имеющая к нам с тобой самое прямое отношение.

– Не факт, что эти ваши нанороботы во мне есть, – упрямо проворчала я. – Анализ крови я не делала, поэтому…

– Они есть, – он мягко улыбнулся. – Это неоспоримый факт… А анализ… Ну, что ж, анализ мы тебе, конечно, сделаем, если захочешь… Впрочем, сейчас же мы не об этом, а об удивительном лекарстве, которым ты не делишься со всем остальным миром… Не фыркай так, – Сергей рассмеялся, когда я собралась оспорить его последнее высказывание. – Когда ты так делаешь, то страшно на Деда становишься похожей, боюсь представить, что он скажет, узнав, как вы меня сделали. Нет, Оленька, – я вздрогнула, когда он ласково уменьшил моё имя, вздрогнула и загрустила, потому что так меня только Север называл. – Нет, не потому не делишься, что не хочешь. Ты просто не можешь этого сделать. Видишь ли, хорошо это или плохо, однако эти чудесные машинки работают так, как работают, только в твоей крови. Стоит их извлечь и передать другому носителю – сбой системы. А теперь, когда мы прояснили этот маленький нюанс, скажи мне, что сделают добрые люди, узнав, что ты самым коварным и жестоким образом украла у них бессмертие?

– Украла? – от такого поворота я искренне растерялась. – Почему украла?

– Именно украла, дорогая моя! Рано или поздно через это проходил каждый из нас. Ты живёшь, работаешь, влюбляешься, а потом о твоей тайне узнают посторонние. И сначала один человек, потом два, потом толпа приходят к твоему дому и просят о помощи. Обезумевшая от горя мамаша, стоя на коленях, просит спасти её ребенка. Сын умоляет продлить дни умирающей матери, старик, не желающий умирать, старуха, мечтающая о второй молодости… Сначала они просят, затем требуют, не желая слышать твоих объяснений, разочаровываются, проклинают, завидуют и, как итог, ненавидят. А ненависть толпы, девочка, это всегда смерть. Даже для таких, как мы с тобой.

Я безмолвно смотрела на своего потенциального родственника и не знала, что сказать.

– Молчишь? – Сергей нахмурился и негромко произнёс:

– Всё правильно. С чего бы тебе мне верить? Думаю, за все эти годы ты вдоволь наелась вранья и теперь, обжёгшись на молоке, станешь дуть и на воду… Тебе просто нужно время. Дома есть лаборатория, где ты сама сможешь провести все интересующие тебя опыты. И библиотека… У Деда просто сумасшедшая библиотека, ты такого точно никогда не видела… Нет, правда, я понимаю.

Сомневаюсь, что этот весёлый и, казалось бы, не знающий никаких бед мужчина мог меня понять. Он говорил о семье, о доме, об общих родственниках так легко и спокойно, как о каких-то обыденных вещах. Мне же всё происходящее казалось сном. И да, я очень хотела поверить этому удивительному дяде Серёже, развязать его, заварить чаю и разговаривать, разговаривать, пока от усталости не заболит голова.

Я прервала зрительный контакт и вернулась к книге, которая пока толком не ответила ни на один из роящихся в моей голове вопросов, зато породила уйму новых. Нет, не готова я была считать этого незнакомца членом своей семьи. Не сейчас. Может быть, потом. А скорее всего, никогда.

Я перевернула страницу и прочитала название второй части – «Становление Олимпа, или Божественная иерархия». Удивлённо хмыкнула, но не успела прочитать и двух слов, как в разговор неожиданно вступил до сих пор молчавший Зверёныш.

– Вот мне интересно, если эти ваши нанороботы так заколдованы на одну кровь, как тогда вообще Ёлка могла на свет появиться?

– Ого! – Сергей одобрительно глянул на моего приятеля. – Хороший вопрос. Ты, партизан, смотрю, не только со спины нападать и противно бубнить умеешь, но ещё и головой пользоваться. Удивлён.

– Ха-ха три раза, – кое-кто наотрез отказывался оценивать «инопланетянский» юмор. – А по сути дела есть что сказать?

– Есть. Но тебя это не касается.

– А меня? – встрепенулась я.

– Тебя – да, – весёлый дядюшка поёрзал на месте, вдруг растратив всю свою весёлость, – Но сейчас мы об этом не будем говорить.

– Ага! – воскликнул Зверь и подпрыгнул на месте, потрясая указательным пальцем с таким видом, словно только что раскрыл самую страшную тайну. – Я так и знал! Всё враньё!

– Да отчего враньё-то? – растерялся Сергей. – И не думал врать!

– Мели, Емеля…

Они беззлобно переругивались, причём, судя по всему, оба получали от данного процесса удовольствие. Мне же участвовать в словесных баталиях совсем не хотелось, поэтому я решила вернуться к чтению, открыла книгу на недочитанной главе, но в последний момент всё-таки передумала и отложила её в сторону.

– Ладно, допустим, – произнесла, прежде чем успела передумать. – Но при чём тут сладкое?

– А? – Сергей замер на полуслове и перевёл растерянный взгляд со Зверёныша на меня. – Сладкое?

Голубые глаза – похожие, действительно так сильно похожие на мои! – вдруг подозрительно сощурились, и мужчина, наклонившись вперёд, напряжённым голосом задал вопрос:

– Ты почему сейчас об этом спросила? – дёрнулся, когда в тело врезалась верёвка, и раздражённо зашипел на Зверя: – Чёрт! Да развяжи ты меня уже, рыжий. Достал этот детский сад.

Приятель показал Сергею средний палец и, демонстративно закинув ногу на ногу, уткнулся в наладонник, а я подошла к пленнику и, взявшись за узел на его правой руке, проговорила:

– Ну, вы говорили, что глюкоза ускорит регенерацию… Просто хотела уточнить.

Мне показалось, что мужчина облегчённо выдохнул.

– Регенерация? Ну, да… – усмехнулся и пошевелил освобождённым запястьем. – Дальше я сам, спасибо.

– И напрасно, – проворчал Зверёныш, уже успевший подобрать отложенную мной книгу. – Я бы этого болтуна связанным до самой базы держал.

Я пожала плечами, что ж, может, Марк и прав. Может, я ещё пожалею о том, что решила освободить пленника.

– Я никуда не сбегу и не обижу, – Сергей на мгновение прекратил распутывать верёвку, которой к стулу были привязаны его ноги, поднял голову и, заглянув мне в глаза, пообещал: – Ни тебя, ни твоего ворчливого дружка. Клянусь… Так что там насчёт сладкого?

Поджав под себя одну ногу, я устроилась в соседнем кресле и объяснила:

– Только не думайте, пожалуйста, что теперь я вам буду верить. Но я готова выслушать, потому что в ваших словах о глюкозе, о сахаре что-то есть. У меня…

– Сладкое любишь? – подмигнул он и, поднявшись, широко потянулся, разминая затекшие мышцы.

– Это сложно назвать любовью, – без особой охоты призналась я. – Скорее, зависимость.

– Верю, – Сергей кивнул. – В твоём возрасте это нормально. Ты же всё ещё растёшь, плюс, полагаю, ещё и генная память восстанавливаться начала…

– Генная память?

– Или она правильно родовая называется? – засомневался мужчина. – Ты извини, у меня с терминологией ещё со школы туго, а школу я посещал ой как давно.

– Да хрен с ней, с терминологией, – нетерпеливо разозлился Зверь. – Ты суть давай. Что там не так с Ёлкиной памятью?

– Да, в принципе, всё так… Просто так уж мы устроены, что иногда помним вещи, которые происходили не с нами, а с нашими предками. Это как программа, которую ты скачиваешь на свою таблетку или наладонник, только скачивает её твоя кровь. Чаще всего такие «воспоминания» приходят во время сна, поэтому так сложно определить, где игра подсознания и где картинки не из твоего прошлого… Я помню, у меня был случай…

– В другой раз про ваш случай, – перебила я, вспоминая, как побывала в гостях у диких. Что же это получается? Я тогда понимала их речь, потому что их язык выучила моя бабушка? Или тётя? Или дядя, например, вот этот вот, нагло ухмыляющийся и до зубной боли раздражающий?

– Какая ты тактичная и терпеливая, – восхитился Сергей. – Вся в дедушку, честное слово!

В районе солнечного сплетения вдруг протяжно и болезненно заныло. От усталости, от страха, от понимания того, что вот этот посторонний мне человек так весело говорит о том, что я похожа на своего дедушку… На нашего общего с ним дедушку? А я… я о том, что у меня где-то может быть живой и самый что ни на есть настоящий дед, даже не задумывалась ни разу.

– Прости, – в который раз мужчина догадался о том, что меня терзает, по моему выражению лица. Словно мысли читает, честное слово! – Хочешь, я расскажу тебе о нём?

Я покачала головой.

– Нет, – соврала, трусливо уводя взгляд в сторону. – Лучше, знаете что? Лучше расскажите мне обо мне. Кто я, по-вашему, такая?

Дядя Серёжа вздохнул так, словно я ему вопросник по высшей математике цитирую, а затем осторожно произнёс:

– Ты одна из нас. С этим, полагаю, ты спорить уже не станешь. Ну, и само собой, ты дочь моей сестры… – протянул руку, чтобы дотронуться до моего лица, заправил короткую рваную прядь мне за ухо и пробормотал:

– Долгожданный, выстраданный, выплаканный ребёнок. Ты даже представить себе не можешь, сколько пришлось пережить твоей матери, чтобы ты смогла появиться на свет!

Слова о матери молнией прошили моё тело, выбив из горла какой-то замученный писк.

– В нашем мире ребёнок – это невероятное счастье, – продолжал говорить Сергей, не замечая моего состояния. – Драгоценность, с которой вся родня сдувает пылинки.

– Наверно, это хорошо… – неуверенно проговорила я, думая о своём детстве, о детстве моих собратьев по Корпусу, об отношении к потомкам во всём нашем гнилом и несовершенном мире. – Это естественно. Для нормальных людей.

– Пожалуй, – согласился Сергей. – Только у нас дети рождаются очень редко. Слишком много условий для того, чтобы женщина могла забеременеть. Понимаешь, нанороботы, они хоть и умные, но всё-таки машины. Ей не объяснишь, что беременность – это, конечно, стресс для организма, но желанный стресс. Они же воспринимают зародившийся плод как паразита и избавляются от него.

Мне вдруг стало холодно и я, обняв себя за плечи, поджала под себя вторую ногу.

– Однако чудеса случаются. И если женские клетки совпадают с мужскими, беременность случится рано или поздно. Само собой, если разрешит Совет…

– Совет? – от количества информации голова шла кругом.

– Это политика, – отмахнулся дядя Серёжа. – Тебе неинтересно будет.

– А знаешь, что будет интересно? – вдруг произнёс Зверь, который во время нашего разговора потихоньку листал удивительную книгу о футболе. – Откуда у вас вообще взялись женщины?

– То есть? – не поняла я и даже успела испугаться, потому что вопрос приятеля вдруг основательно расшатал и без того шаткие опоры моего нового видения мира.

– Я про то, что здесь вот пишут про одиннадцать мужиков и этого Стержнева, который воссоздать нанороботов не смог, как его ни просили.

– Не смог, – согласился Сергей.

– Тогда как? Как вы размножаетесь? Нет, если допустить, что всё здесь написанное правда, – Зверь постучал указательным пальцем по чёрной обложке, – то можно, конечно, предположить, что ваши мужики научились вынашивать детей… Хотя, признаюсь, словосочетание «беременный мужик» меня несколько пугает… А уж думать о том, каким образом этот мужик может забеременеть, я вообще не хочу.

– Действительно, – я перевела взгляд на мужчину, который после слов Зверёныша досадно поморщился.

Выражение лица Сергея даже не говорило, оно кричало о нежелании мужчины разговаривать на эту тему. И вместе с тем мой якобы родственник понимал, что если промолчит, то сразу же утратит намёк на хрупкое доверие, которого ему от меня удалось добиться. Мне даже жалко его стало. Чуть-чуть. Не настолько, чтобы благородно дать ему возможность оставить вопрос без внимания.

– Вообще-то, на каждом углу мы об этом не кричим… – произнёс мужчина, наконец, приняв решение в пользу откровенного разговора.

– Серьёзно? – Зверь даже подпрыгнул на месте. – Я хочу это видеть! – принялся листать книгу, бормоча под нос: – Тут обязательно должна быть фотка хотя б одного беременного мужика!

– Не об этом не кричим, придурок! – вспылил дядюшка. – Не может мужик родить, у него матки нет… Да и вообще… Половым путём наши нанороботы передаются, понял?

– Как гонорея? – переспросил Зверёныш.

– Не как гонорея! – прокричал, уже откровенно разозлившись. – Прекращай паясничать. Это всё очень серьёзно. Да, половым путём передаются. Мы не кричим об этом на каждом углу, потому что можешь представить, что начнётся, если это станет достоянием общественности? Знаешь, сколько наших женщин прошло через насилие? Скольких мужчин держали в клетке, прикованными к кровати? Мы через всё это уже проходили, и не раз. Так что, попрошу не шутить на эту тему.

Он вскочил и прошёлся по фобу от стены до стены и обратно. А мы со Зверёнышем молчали, не рискуя даже перекинуться шокированными и перепуганными взглядами. Наконец, остановившись, Сергей положил обе руки на прозрачную часть стены фоба, за которой медленно плыла почти непроглядная водяная мгла и проговорил:

– Я лучше не буду об этом говорить сейчас, это всё так сложно и тонко, а дипломат из меня хреновый. Просто поверь, пожалуйста. Ты не цесаревна, не Ёлка, не студентка Детского корпуса, ты – Оля Стержнева, дочь моей сестры и, когда мы вернёмся домой, она сама всё тебе расскажет. О тебе, о себе, о нашем мире, обо всём, о чём ты только захочешь узнать. Подари ей эту маленькую радость, она это заслужила, прошу. Что же касается меня, я очень рад, что ты нашлась, но…

Меня вдруг накрыло волной небывалого разочарования. Не знаю, почему я не задумалась об этом сразу, и не пойму, что в последних словах Сергея натолкнуло меня на неутешительную мысль, но доверие вдруг лопнуло, осыпавшись к моим ногам кучкой стеклянных брызг, а в сердце снова поселился холод.

– Я? – голос вдруг осип и почти пропал. – Я нашлась?

– Ты, конечно. Кто же ещё? – он удивлённо посмотрел на меня и отошёл от стены.

Нет, совершенно точно, Сергей и не собирается вспоминать про Тоську. Для него, как и для всего остального мира, она была просто дурочкой, идиоткой, моей глупой ласковой Тенью. Она была ею для Цезаря, для Могилевского и Палача, для Евангелины… Мои неожиданно нашедшиеся родственники не стали исключением. Кто она для них? Пустое место, ноль без палочки, ненужное, досадное, раздражающее существо. Она вообще никому не нужна, кроме меня.

– Я не находилась, – прошептала я.

И я им тоже не нужна, это же очевидно. Вся ценность, которую я представляю для этих людей, заключается в нанороботах, плавающих в моей крови и делающих меня почти бессмертной. У Тоськи их нет, поэтому они даже воспоминания о ней вычеркнули из своей памяти.

– Что? – Сергей впился растерянным взглядом в моё лицо, совершенно явно не понимая, что происходит.

– Я всегда была здесь, на виду. Меня не заметил бы разве что слепой. Так почему вы появились только сейчас?

– Оля, послушай…

– Нет, это вы послушайте. Не знаю, что из того, что вы тут мне говорили, правда, но уверена, если бы вы хотели меня найти, вы бы нашли. Вы просто не искали, признайтесь!

– Это не так, – Сергей потянулся ко мне, желая обнять, но я отшатнулась от мужчины, как от прокажённого.

– Нет. Не прикасайтесь. Я жалею, что заговорила с вами, жалею, что развязала, что вы вообще появились в моей жизни!

Сердце болело так, что хотелось плакать.

Человек, которого я считала своим старшим братом, оказался никогда не любившим меня маньяком, охотящимся за призрачным бессмертием. Девочка, о которой я клялась заботиться, повесилась. Мой друг меня предал ради тёплого местечка под крылом у Цезаря. Моя жизнь лопнула, словно мыльный пузырь. И я наивно думала, что хуже уже не может быть. Я ошибалась. Гораздо хуже, когда при всём при этом ты ещё и знаешь, что твоя собственная семья отвернулась от тебя.

А что если бы я была такой же, как Тоська? Они бы наплевали и на меня тоже?

Мне казалось, что ответ очевиден.

– Не придумывай, пожалуйста, ничего! – взмолился Сергей. – Будь проклят мой длинный язык! Вообще не надо было ничего рассказывать… Ты даже представить себе не можешь, что мы все…

Я решительным жестом остановила поток его речи и произнесла:

– Вы сказали, что моя настоящая фамилия Стержнева. Так?

– Да.

– Могу я предположить, что тот самый Руслан Стержнев из книги – какой-то наш дальний родственник?

– Родственник, – кивнул и улыбнулся уголком губ.

– Полагаю, он занимает довольно высокое положение в вашей иерархической системе… И не говорите мне, что её у вас нет, потому что она есть в любом обществе!

– Занимает, – обречённо согласился дядя Серёжа, уже понимая, к чему я веду.

– Тогда скажите, пожалуйста, почему вы не могли найти меня столько лет?! И я не поверю, что возможностей у вас меньше, чем у Цезаря. Ему понадобилось чуть больше месяца, чтобы отыскать меня, а вы… а вам… ваш рассказ…

Я вдруг поняла, что прямо сейчас позорно разревусь, и зажала рот руками, глядя на своего родственника широко распахнутыми глазами и мысленно обращаясь ко всем возможным высшим силам сделать хоть что-нибудь, что избавит меня от этого позора.

– Старуха, мне твоя помощь нужна, подлетаем, – вдруг позвал Зверёныш, и я рванула к нему, не задумываясь о том, что и близко не знаю, чем бы я могла ему помочь.

– К-какая помощь? – опустилась в соседнее кресло, всей кожей ощущая на себе посторонний недовольный взгляд.

– Моральная поддержка, – у Зверя вдруг покраснела шея, и он потёр её каким-то дёрганым жестом, – Если ты не против.

Я растроганно посмотрела на веснушчатый профиль и призналась:

– Ты самый лучший Зверь в мире, тебе говорили?

– Угу, – он улыбнулся и потянул на себя рычаг управления. Вода за стеклом фоба начала стремительно менять окраску, и уже через мгновение мы вынырнули в залитом каким-то странным зеленоватым свечением гроте.

– Здесь поменяем транспортное средство, – пояснил приятель. – Сама понимаешь, Цезарский фоб они отследят без труда.

– И как ты предлагаешь передвигаться дальше? – Сергей положил руку на спинку моего кресла, и я неосознанно задержала дыхание, не желая впускать его в своё личное пространство. Мужчина бросил короткий взгляд на мои напряжённые плечи и сделал один шаг назад.

– Мне достоверно известно, – проговорил он, – что Служба Безопасности может без проблем отследить любой находящийся в движении мобильный фоб, а не только этот. У этого есть даже преимущество: к нему они не могут подключиться с прослушкой.

– Мобильный фоб? – Зверь хохотнул и стрельнул в меня предупреждающим взглядом. – Откуда у несчастных самоубийц деньги на такую роскошь?

– Тогда я не понимаю…

– Платформа, дядя. Обычная общественная платформа. Где уж вашему инопланетянскому… простите, инопланетному высочеству знать о таком банальном средстве передвижения… Здесь в двух километрах небольшая деревня, центральный пересадочный узел для этого региона. Вот там мы сначала раздобудем Старушке приличную одёжку, а потом, перекладными, на базу.

– На базу, – эхом повторила я. – Домой…

«К Северу!» – добавила мысленно и, прежде чем счастливо зажмуриться, успела заметить задумчивый взгляд дяди Серёжи.

Глава 13 Горячо-холодно

Первый из участников прячет где-нибудь любую вещь (чаще, подарок) – а второй (как правило, именинник) отправляется на поиски. Приближение к цели считается потеплением, удаление от неё – похолоданием. Стандартные комментарии: «Холодно! Горячо!» можно образно-художественно варьировать. Например: «Ну, это ты на Северный полюс забрался! Смотри, не замерзай! О, уже немножко теплее, снег тает… Нет, опять заморозки! Куда ты в холодильник полез? А вот тут – жарища, можно обжечься!» Найденный подарок под общий смех вручается имениннику.

Большие Коты, а именно так называлась деревенька, в которую нас привёл Зверь, правильнее было бы назвать Малыми. Стоя на холме, где заканчивался подземный ход, ведущий из грота наружу, я с любопытством рассматривала два десятка разноцветных домиков, тесно облепивших жёлтый грунтовой Т-образный тупик. Единственный перекрёсток деревни украшало миниатюрное зеленоватое озерко, обсыпанное коричневыми веснушками рогозника, стеклянный ларёк, закрытый, по-моему, ещё в прошлом веке, ну и, конечно, отливающий алым в свете заходящего солнца платформенный стык.

Мне хотелось остаться здесь навсегда, на этой покрытой шелковистой травой вершине, подставить лицо ветру и, обняв колени, просто рассматривать деревню, пустынную дорогу, фиолетовеющее в связи с приближением вечера небо и чернеющую на горизонте нитку леса.

– Ёлка, ты с нами?

– Ох! – окликнув, Зверь хлопнул меня по спине, и я болезненно скривилась.

– Прости! Прости, пожалуйста!

– Осторожнее нельзя? – это не я, это возмутился дядюшка, который с тех пор, как мы покинули фоб, и вовсе забыл о своём статусе пленника и теперь пытался навязывать нам свои идеи по поводу дальнейшего развития событий. – Зачем мы вообще сюда притащились?

По уже сложившейся традиции мы не стали ничего отвечать, а неспешно побрели с холма в сторону деревни.

Зверёныш огородами довёл нас до голубого деревянного домика и велел ждать, а сам, поднырнув под металлическую сетку ограды, проскользнул во двор.

– Ты так и будешь молчать и злиться непонятно из-за чего? – спросил дядя Серёжа, стоило моему приятелю исчезнуть из поля зрения.

– Если вам непонятно, то мне остаётся только одно…

– Что?

– Пожалеть вас. Ибо на убогих не обижаются и зла не держат.

Мужчина что-то проворчал себе под нос, а затем ехидно поинтересовался:

– Скажи, вас, женщин, этому в школе учат? – а когда я подняла на него недоумённый взгляд, уточнил: – Есть тайный женский кодекс «Как при помощи слов довести мужика до белого каления»? Признайся, я никому не скажу!

Наверное, он хотел вызвать мою улыбку. И в другой раз я, несомненно, усмехнулась бы. Но не сегодня, когда уставший мозг, измученная душа и недоломанное тело категорически отказывались воспринимать любые шутки. Я присела на деревянную колоду, стоявшую тут же, у едва видневшейся в густой траве тропки, и отвернулась.

– Вижу, что есть, – проговорил за моей спиной Сергей и опустился на землю. Мне хотелось верить, что он, наконец, отстанет от меня с разговорами, но у мужчины были другие планы.

Он вдруг недовольно прорычал что-то ругательное, а затем легко дотронулся до моего колена и выпалил:

– Девочка моя, послушай, я в чём-то определённо накосячил, хоть и не могу понять в чём. Забудь всё, что я тебе рассказал, из меня рассказчик так себе… И прости, если обидел.

– Не обидел, – нехотя призналась я, – Но мне, правда, не очень приятно с вами разговаривать.

– Чё-о-о-о-о-о-рт!!! – взвыл Сергей, лохматя свою соломенную шевелюру. – Мне твоя мать голову оторвёт.

Наверное, его слова должны были всколыхнуть во мне волну каких-то чувств. Любовь, сожаление, нежность, огорчение, надежду… Не знаю, какие-то же чувства испытывают сироты, когда при них говорят о матери. Не о какой-то потенциальной и чужой женщине, а о твоей, персональной, единственной в мире маме. Я прислушалась к пустоте внутри себя и с тоскою подумала, что ничего этого нет. Видимо, орган, который у нормальных людей отвечает за чувства такого плана, мои нанороботы посчитали вредоносным.

– Давайте без этих игр, – мрачно попросила я, ловя напряжённо изучающий меня взгляд. – Если вы думали, что я, услышав о своей матери, растекусь перед вами карамельной лужицей, то либо вы глупы, либо очень плохо меня знаете. У меня были хорошие учителя. Я умею держать лицо.

– Я вообще тебя не знаю, – Сергей вздохнул и, запрокинув голову, посмотрел в уже совсем тёмное небо. – Когда бы я мог тебя узнать?

И снова тишина внутри меня не дрогнула и не отозвалась на слова мужчины.

– Оля, зачем мы здесь? Куда-то бредём с этим смешным мальчишкой, какие-то секреты. Подводные течения… Это всё чужое, совершенно нас не касающееся. Чужие люди, чужая жизнь. Ты не принадлежишь этому месту, пойми.

Я подумала о том, что всё, произнесённое мужчиной, будет верным, только если поменять направленность вектора. Зверь, Северов, Берёза, Тоська, даже Котик, даже Цезарь с Палачом – они были мне ближе и понятнее, чем те люди, которые претендовали на место в моём сердце. Я усмехнулась. Какая ирония судьбы! Ещё недавно я расстраивалась из-за того, что в целом мире у меня нет никого, кроме Тоськи, сейчас же я злюсь, потому что это не так.

Сергей заметил улыбку, скользнувшую по моим губам, и в его глазах полыхнула надежда:

– Одно твоё слово – и мы уйдём отсюда прямо сейчас! – вдохновлённый моей якобы одобряющей усмешкой, продолжил он. – Одно слово, и нас заберут отсюда. Ты же не думала всерьёз, что два маленьких партизана могли взять меня в плен? Вижу, что так и думала… У меня была и есть возможность связаться с лагерем… Веришь?

Я неопределённо качнула головой, решив предоставить мужчине возможность выговориться. Глядишь, узнаю о себе ещё что-нибудь интересное.

– Не спорю, – Сергей осторожно взял меня за руку и погладил прохладные пальчики, – ещё два месяца назад я о тебе даже не думал, давно похоронив в своих мыслях. Да что я? По-моему, тебя похоронил почти каждый в нашем сообществе. Я, например, свято верил в то, что Дед не разнёс здесь всё к чертям, наплевав на все законы и обязательства, только потому, что Анька всё ещё питала какие-то призрачные надежды, а отказывать ей он никогда не умел. Кто бы подумал, что она была права!

– Два месяца назад? – всполошилась я, и Сергей осёкся. – Значит, два месяца назад произошло что-то, что воскресило меня в ваших мыслях?

– На самом деле, полтора… – признался он. – Полтора месяца назад у нас появился свидетель…

Я моментально произвела подсчёты и невесело хмыкнула:

– Что и требовалось доказать.

– Что, прости?

– Полагаю, свидетелем был тот самый генерал, что напал на меня с ножом в дворцовом парке.

– Напал с ножом?

Я отмахнулась от наигранного удивления, как от назойливой мухи. Я так тоже умела. Цезарь настаивал на изучении методов лицемерия и способов вранья, которые он деликатно называл дворцовым этикетом, и продолжила мысленно выстраивать свои подозрения в цепочку, завороженная тем, как ровно ложатся мои мысли. Как гладкие бусины на нитке, одна к другой.

О да, теперь все становится куда понятнее. Сумасшедший в парке не пытался меня убить, он просто хотел проверить, какого цвета у меня кровь. И если бы оказалось, что она красная… Что ж. Подумаешь, ерунда какая – смерть одной глупой девчонки. Как же я сразу не догадалась! Ведь он же тогда спрашивал у меня, кто я – Оська или Тоська. А я удивилась ещё, откуда он про Тень знает.

– Оля! – Сергей тряхнул меня за плечи. – Кто нападал на тебя с ножом?

– Да ладно, – без труда сбросила с себя его руки и поднялась с колоды. – Хватит уже тут наивную простоту изображать. Тот напал, кто вам потом рассказал, что во мне течёт голубая кровь.

– Оль, ну какая теперь разница, как мы узнали? Мы узнали, и всё. Ты жива и здорова. Что может быть важнее этого?

Вот мы и подобрались к нашей основной проблеме.

– Всюду двойные стандарты, – шепнула я.

– Что?

– Сначала вы говорите о том, что дети – это сокровище, исключительная ценность, а потом выясняется, что бракованное сокровище вы просто выбрасываете на свалку.

– Да о чём ты говоришь, чёрт возьми!? – растерялся Сергей.

– Не о чём, а о ком, – шепнула я. – О своей сестре, – добавила чуть громче. – О больном, дефективном близнеце без голубой крови, – почти прокричала я. – О моей ласковой глупой Тоське! – закончила, почти сорвавшись на истерику.

– О Тоське? – мужчина посмотрел на меня шокированно. – О глупой Тоське? – переспросил он и подался в мою сторону. – Она что же, до сих пор жива? Невероятно! Просто невероятно! Я о таком вообще впервые слышу. Так вот, значит, как он… Никто и представить не мог! Мы же… Говоришь, Тоська? И что? Как она? Совсем дурочка или функционирует более-менее нормально?

Только когда руку пронзила острая боль, я поняла, что мой кулак только что сходил на свидание с одной очень наглой челюстью. Я, конечно, занималась борьбой, да и Север хорошо подтянул мою физическую форму на полосе препятствий в Корпусе, но вряд ли этого было достаточно для того, чтобы справиться с молодым сильным мужчиной. А вот эффект неожиданности сыграл свою роль. Сергей по-птичьи взмахнул руками, пошатнулся, правая нога его скользнула по шёлковой траве, уводя тело назад и в сторону, и мужчина со всей силы рухнул на землю, приложившись затылком о деревянную колоду.

– Вот и поговорили, – проворчала я, наклоняясь к Сергею. – По-семейному, по-родственному, я бы ска зала…

Размахнулась и довольно сильно – надеюсь, что сильно – пнула мужчину носком под рёбра. Не бей лежачего? Нет, в наших джунглях мы о таком правиле и слыхом не слыхивали.

– Никто не смеет говорить о моей сестре в таком тоне, – прошипела я, прекрасно понимая, что лежащий на земле человек меня не слышит. – Никто. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Это понятно?

Я сцепила перед собой дрожащие руки и отвернулась. Меня трясло. От злости ли, от холода, от страха, может, от усталости. Хотелось упасть тут же, прямо на этом месте, и проспать лет тысячу, надеясь, что к моменту пробуждения все мои проблемы развеются, как дым.

Не скажу, что я переживала из-за того, как поступила с Сергеем. Не переживала. Мало того, будь у меня другая возможность, я бы поступила точно так же.

– Никто, – повторила я шёпотом и оглянулась на послышавшийся из темноты смех.

– Старуха, ты страшный человек! За что ты его так?

– За дело. Фонарь есть? Посвети. Как думаешь, вы живет?

Зверь включил наладонник и опустился на колени рядом с телом. А я вспомнила другую ночь, дождливую и безлунную. Глухой тупик, рядом со мной Арсений, а на земле лежит безымянный генерал, который выжил вопреки нашим ожиданиям. История всегда движется по спирали. По ходу, даже та, которая касается каждой отдельно взятой личности.

– Выживет. Наверное, – Зверь двумя пальцами коснулся шеи Сергея, нащупывая пульс. – Что ему сделается? Говно не тонет… Ты вон тоже скачешь, как козочка, а вы с ним одной крови же.

Зверь замолчал на мгновение, видимо, прислушиваясь к отголоску собственных слов, и поспешил исправиться:

– Прости. Я не о том. Я, в смысле, что на вас же заживает всё, как на собаке… Прости!

Я только рукой махнула, мол, чего уж там, а Зверь продолжил, оценивающим взглядом рассматривая лежащее в траве тело:

– Нет, мне-то его не жалко. Я бы и сам ему с удовольствием врезал. Потом. Потому что сейчас я не представляю, как мы его потащим на платформу. А главное, что скажем, если вдруг будет контроль. Об этом ты не задумывалась, когда так основательно приложила доброго дядюшку?

Нет, об этом я не думала. В тот момент, когда моя рука взметнулась вверх для удара, я, кажется, вообще ни о чём не думала, потому что мозг разъедало от ядовитой ярости.

– Я не специально. В любом случае, нам, видимо, придётся отказаться от идеи взять языка, – призналась я. – Едва ли я смогу спокойно находиться рядом с этим человеком.

Зверь гневно сощурился и спросил:

– Что он сказал тебе?

– Это неважно… Достаточно того, что он дал понять: у него есть возможность связаться со своими.

– Странно, я же обыскал его… Ничего такого у него…

– Марк, – перебила я, – давай просто уедем отсюда поскорее, пожалуйста.

Зверёныш вдруг схватил меня за руку и зашептал, преданно заглядывая в лицо:

– Послушай, Ёлка, ты уверена, что хочешь уйти со мной? Потому что там, – он поднял вверх указательный палец, привлекая моё внимание к звёздам – далась ему эта идея с инопланетянами! – Где-то там тебя ждут влиятельные родственнички, греют тебе тёплое местечко. Там ты не будешь смертником в Детском корпусе, понимаешь?

– Понимаю, – я улыбнулась и пожала его ладонь. – Моё место здесь, Зверёныш. Рядом с тобой, со всеми вами.

– Под всеми нами ты, я так полагаю, подразумеваешь Севера? – усмехнулся приятель.

– Не только его, – смущённо пробормотала я и уточнила: – И если после всего вы захотите оставить это место за мной, конечно.

Вместо ответа Зверь вручил мне свёрток с одеждой и отвернулся, предоставляя мне возможность переодеться и бормоча при этом:

– Всё-таки бабы дуры, все, как одна.

Чёрт! Я была так счастлива в тот момент, что его беззлобное бормотание восприняла как самый лучший, самый изысканный комплимент. Со слезами радости на глазах я развернула пакет, в котором обнаружилось лёгкое ситцевое платье, мягкие туфли, упаковка влажных салфеток и тёплая шаль.

– Платье простенькое и не новое, но зато совсем чистое, – не оборачиваясь, словно оправдывался Зверёныш. – Ещё туфли – другого размера не было, так что, если вдруг выяснится, что они тебе малы, придётся тебе, Старуха, до базы в носках пилить. И платок, но если тебе не нравится, можешь оставить свитер…

– Марк, не болтай. Всё замечательно. Спасибо тебе.

Я закончила переодеваться, радуясь тому, что туфли подошли идеально, накинула на плечи тёплый платок, вдруг осознав, что ночи в районе Больших Котов довольно холодные. Что ни говори, а привыкла-таки я к теплу за месяц жизни в Гвозде Бога.

Затем настояла на том, чтобы Зверёныш надел ставший мне ненужным свитер, и только после этого мы побрели к центру посёлка, надеясь успеть на полуночную платформу.

Я даже не оглянулась, чтобы в последний раз посмотреть на лежавшего в траве родственника. В душе звенело нетерпение. Всего две пересадки – и мы дома, где бы он ни был, этот дом. Главное же не место, а люди.

На полуночную платформу мы, к счастью, успели. Четырёхместные фобы все как один были пусты. Мы устроились в предпоследней кабине, и мне даже удалось подремать пару часов до пересадки. Правда, проснулась я ещё более разбитая, чем засыпала, потому что эротические сны с Арсением Северовым в главной роли никто не отменял. Проклятым снам было наплевать на общую степень моей усталости и на то, что я почти двое суток на ногах: они по-прежнему изнуряли меня несбыточной лаской и жарким обещанием наслаждения.

На второй пересадке мы потеряли почти два часа, когда же, наконец, оказались на платформе приграничного северного городка, я была настолько уставшей, что едва передвигала ноги.

– Потерпи ещё немного, – уговаривал Зверь. Под его глазами залегли чёрные, как ночь, синяки, но он держался сам и старался подбадривать меня. – У нас тут резервный транспорт. Ещё какой-нибудь час – и мы на месте.

– Резервный? – я подозрительно сощурилась, когда приятель свернул к мрачному хостелу, чьи двери украшала дюжина флагов, половина из которых мне была неизвестна. О чём-то пошептавшись с хозяином, Зверь велел мне ждать у крыльца, а сам скрылся за углом здания. Спустя несколько минут сначала раздался странный звон, словно кто-то колотил алюминиевой ложкой по дну небольшой кастрюли, а вслед за звоном, а точнее, вместе с ним, в поле моего зрения появился Зверёныш, ведя в поводу ярко-зелёный тандемный велосипед.

– Ты даже не спросишь меня, умею ли я на этом ездить? – спросила я, скептически глядя на местами заржавевший корпус и основательно потёртые седла.

– Считаю это излишним, – важно ответил Зверь, а затем улыбнулся совершенно детской, шальной какой-то улыбкой, и заговорщицким шёпотом: – Ёлка, это же велик!! Кто угодно умеет на нём кататься.

Пока мы ждали хозяина, собиравшего нам кое-что из еды в дорогу, мальчишка, начисто забыв об усталости и проблемах последних дней, прямо подпрыгивал от нетерпения, любовно протирал маленькие овальные зеркала, щёлкал звонком… И вообще ласково щебетал вокруг резервного транспорта, называя его своей девочкой и игнорируя мои замечания насчёт того, что велосипед, уж если на то пошло, предмет мужского рода.

И только когда владелец хостела вынес нам две фляги с водой и пару увесистых свёртков с какой-то снедью, я догадалась спросить:

– Зверь, слушай, сколько нам ехать-то? Далеко?

– А, ерунда, – махнул рукой. – Километров двадцать.

– Двадцать три с половиной, – уточнил гостеприимный хозяин, устраивая в багажнике тандема наш нехитрый скарб.

– Сколько? – у меня глаза полезли на лоб. Это что же, после всего мне ещё и больше двадцати километров на велике проехать надо? Я точно сдохну.

– До границы, – брови Зверя подпрыгнули к чёлке, а губы сложились в извиняющуюся улыбку. – И потом с той стороны ещё немножко… Километров десять, может двенадцать… Ой, да не так это и страшно! Часа за три допрём. Может, за четыре… Зато представь: солнышко, жёлтая дорожка, птички поют, а ты сидишь себе сзади и только педали крутишь да по сторонам глазеешь… Обещаю, управление, так и быть, возьму на себя.

Я смерила велосипед обречённым взглядом и, уже не испытывая прежней радости по поводу того, что конец нашего пути близится, спросила:

– Куда мы едем, хоть скажешь?

– Сюрприз, – Зверёныш вдруг воровато отвёл глаза, а хозяин хостела, двинувшийся было в здание, сдавленно охнув, остановился на середине крыльца и, резко оглянувшись, выпалил:

– Эй, ты мне сказал, что девчонка в курсе!

– В курсе чего?

– Это совершенно неважно, – мальчишка легко взлетел в седло и кивком пригласил меня повторить его действия.

– Ты прямо сейчас расскажешь ей обо всем, или слезай с велосипеда и катись отсюда!

Мужчина неожиданно гневно сжал кулаки и с решительным видом надвинулся на Зверёныша.

– Ну, ладно-ладно! – мальчишка взмахнул руками, раздражённо и, как мне показалось, немного нервно. – Это всё равно ничего не изменит.

Посмотрел на меня с вызовом и таким голосом, словно он мне одолжение делает:

– Да, мы едем к диким. А ты думала, где ещё для нас найдётся местечко после всего того, что мы устроили в последние несколько недель? Ой, не бледней ты! Всё, что касается твоих поисков, лишь немного ускорило то, что и так было запланировано на середину будущего года. По крайней мере, теперь мы знаем, за что бороться, – тяжёлый вздох, кивок на небо. – Но ты всё ещё можешь передумать. Зная правду, никто из нас тебя не осудит.

– Я… – как-то все слова растерялись вмиг. – Не знаю, что сказать.

Посмотрела вокруг, словно ожидала найти ответ написанным на кирпичах старого здания, или, может, хозяин хостела подскажет мне его громким шёпотом. Одно дело знать, что дикие совсем не дикие. И совсем другое – стать одной из них. Отказаться от всего мира, который я уже привыкла считать своим. Жестоким, безумным, но своим же… Люди по ту сторону границы – хорошие ли, плохие ли – они, может, и не дикие, но уж точно не родные и не близкие мне.

Наверное, придётся жить в стареньких домах.

И мыться в бане по воскресеньям.

И в туалет – о! это хуже всего! – ходить в туалет на улицу зимой и летом…

Чёр-р-рт! Откуда все эти мысли в моей голове? Когда я успела превратиться в сноба? Я же уже была «в гостях у диких», и они, как мне помнится, были вовсе не так страшны, как их малюет современная яхонская пропаганда.

Вдруг я почувствовала, как в жилах, медленно закипая, начинает бурлить злость. На собственное малодушие, на лицемерный страх, на понимание, мелькнувшее в глазах Зверя, на то, как устало хмыкнул безымянный хозяин хостела. Как назло, вспомнилась сказка, однажды рассказанная Севером, и я едва удержалась, чтобы не застонать от стыда, торопливо, словно боясь передумать, перекинула ногу через раму и, ни на кого не глядя, выдохнула:

– Едем.

– Ты уверена? – два человека, не менее минуты наблюдавшие за тем, как я боролась с внутренним сомнением, задали вопрос синхронно.

– Нет, – честно ответила я. – Но уж если я решила поменять свою жизнь полностью, так какого, спрашивается, чёрта?

Минут тридцать мы ехали в тишине, нарушаемой лишь свистом ветра в ушах, шуршанием шин да лёгким скрипом педалей, а затем Зверь махнул рукой, требуя остановки, соскочил ногой на землю, обернулся и виновато пробормотал:

– Прости.

– Ничего, я уже привыкла.

К тому, что меня обманывают или пытаются использовать втёмную. К тому, что в этой жизни никому нельзя верить. К тому, что я по эту сторону баррикад, а все остальные люди – по ту. Наверное, в прошлой жизни я была каким-то очень плохим человеком и сделала что-то поистине ужасное, за что и расплачиваюсь сейчас извечным одиночеством. Не заслужила я ни преданных друзей, ни любящей семьи, ни…

– Может, мы уже поедем? – я развернулась, чтобы достать из багажника флягу, сделала несколько обжигающе холодных глотков и закинула воду обратно. – Хотелось бы выспаться, хотя бы этой ночью. И вымыться, наконец. Такое чувство, что ко мне прилипла вся грязь Яхона.

Зверь виновато вздохнул, завёл руку за голову, чтобы стянуть свитер, забросил его к нашим флягам и обеду, после чего вернулся на своё место, и мы продолжили путь.

Пусть так. Пусть лучше так.

Я бездумно крутила педали, радуясь этой неожиданной монотонности, как самому ценному подарку.

В три часа мы не уложились.

Потому что, во-первых, десять километров по ту сторону границы вдруг – кто бы мог подумать? – превратились в девятнадцать. А во-вторых, на семнадцатом километре диких земель у нас лопнуло колесо. Разумно решив, что отвинчивать колесо прямо сейчас, когда до дома осталось каких-то два километра, совершенно точно не стоит, мы побрели пешком.

Сначала мы услышали какой-то шум, в котором смутно угадывалась музыка. Затем к нему присоединились какие-то другие звуки: стук металла по металлу, лай собаки, чей-то смех. Задиристо прокричал петух, обозначая границы своего куриного царства, подумал с полминуты и почти было уже начал выводить второе «кукареку», но перед последним «ку» вдруг передумал, оборвав своё пение.

Мы неспешно брели по желтоватой дороге, прислушиваясь к лесным ароматам, с удовольствием выхватывая за запахом хвои и сосновой смолы, разогретой на неожиданно жарком для конца осени солнце, горьковатый запах дыма со вкусом варёной картошки и чего-то ещё, страшно притягательного. Наверное, курицы, а может быть, котлет.

– Жрать хочу, – Зверёныш гулко сглотнул и в приступе блаженства прикрыл глаза. – Я бы сейчас слона сожрал… Небольшого, но зато целиком.

– А я бы от куриной ножки не отказалась, – согласилась с ним я, едва ли не впервые заговорив с момента нашей первой остановки, и глаза приятеля радостно заблестели.

Не то чтобы я полностью простила парня, не простила, обида кислотой выжигала маленькие круглые дырочки где-то в районе сердца, и никаким нанороботам не под силу было справиться с ранением такого характера.

Я продолжала злиться на Зверёныша, частично понимая его мотивы. Жизнь наша поганая виновата во всём. С одной стороны, мальчишка не хотел потерять моё дружеское расположение и честно предоставил возможность уйти. С другой, боя лся подорвать доверие Севера, провалив операцию по моему возвращению в родную Фамилию. Всё было сложно, запутанно и неправильно. А самым неправильным было то, что я пыталась оправдать возникшую ситуацию и людей, к ней причастных, подстроить её под свои рамки, прекрасно зная, что жизнь такого не прощает. Она в каноны не вписывается, а если ты всё равно пытаешься её ломать под себя, то страшно мстит, накрывая разочарованием, водоворотом событий затягивая в пучину невероятного отчаяния, из которого тебя уже ничто не вырвет.

Я хмурилась, стараясь отогнать тяжёлые мысли и дурное предчувствие, сверлившее меня изнутри, но не очень-то это у меня и получалось. Когда же лес по сторонам тракта вдруг оборвался, открывая нам вид на небольшой поселок, с комфортом устроившийся на перекрёстке двух лесных дорог, я увидела кованые ворота, у которых дремал незнакомый паренёк в форме Детского корпуса, а над ним, на флагштоке, вытесанном из тонкого молодого дерева, грустно вздрагивало на лёгком ветру воробьиное знамя. Именно об него мой глаз и споткнулся.

– Ох! – выдохнула, почувствовав внезапную боль за грудиной, а Зверь, немедленно всполошившись, спросил:

– Ты чего?

И проследив за моим взглядом, недоумённо нахмурился, без пояснений угадав причину моей тревоги, потому что жёлтое знамя было приспущено на расстояние, равное его высоте. Вряд ли в Корпусе Самоубийц был хоть один человек, не знавший, что означает этот сигнал.

– Траур? – брови моего приятеля скрылись под рыжей чёлкой. – Какой, к чертям, траур? Что могло случиться за те несколько дней, что меня не было?

Он подпрыгнул, чтобы сорвать со свисавшей над дорогой еловой лапы липкую шишку и, размахнувшись, почти не прицеливаясь, запустил ею в нерадивого часового.

– Кто здесь? – хрипло прокричал тот, подскакивая на месте, как ужаленный, когда снаряд встретился с его лбом.

– Не спать на посту! – Зверёныш, бросив прямо посреди дороги велосипед, который ещё недавно так нежно называл своей девочкой, и подлетев к сонно моргавшему мальчишке, поинтересовался ласковым голосом:

– Что это значит?

– Пошёл ты! – часовой, которому на вид было не больше двенадцати лет, недовольно потёр шишку, появившуюся на его лбу. – Достал со своими проверками! Не докажешь, что я спал!

– Угу, – брезгливо сморщившись, Зверь сплюнул сквозь зубы, – ты не спал. Просто моргал очень медленно, я понял. Но мне не до этого сейчас. Вот это как понимать? – привлёк внимание провинившегося парня к приспущенному знамени. – Кто умер?

– Поплюй! – паренёк три раза сплюнул через левое плечо и зачем-то постучал себе по голове. – Жив он ещё. Хотя, наверное, уже ненадолго…

– Кто? – просипела я, проклиная свою интуицию и себя саму вместе с ней. Ну почему бы мне не предчувствовать что-нибудь хорошее?! Глядишь, тогда бы оно и случалось со мной всегда!

– Так Север вторые сутки в себя не приходит, – вздохнул. – Говорят, дикая хворь… А знамя… не знаю, закрепили хреново просто. Слушай, не знаешь, кто место Северова займёт, а? Наши говорят, у Соратника все шансы…

Я пошатнулась так, словно эти слова тяжёлым боулинговым шаром врезались в мои колени, и едва не упала, но Зверь ловко подхватил меня под локоть и потащил куда-то вглубь посёлка, остановился у одного из домиков, стукнул в дверь – исключительно для проформы – и, не дожидаясь ответа, вошёл.

Северов полулежал на разворошенном диване с какой-то книгой в руках и действительно выглядел не вполне здоровым. Бледный до синевы, с тёмными кругами под глазами, губы обветренные и потрескавшиеся, а влажные волосы прилипли ко лбу. Да, он был похож на больного человека. Но умирающий? Дикая хворь? С чего они взяли вообще?

– Ты? – Арсений явно удивился, узнав Зверя. – Это ты? – тяжело поднялся, пошатнулся, едва не упав, шагнул нам навстречу. – Выжил, значит, – пробормотал, блуждая злобным взглядом по лицу Зверя.

Я непроизвольно прижала ладонь к губам. Во всех учебниках пишут, что внезапное безумие – это неотъемлемый признак болезни, которую у нас принято называть дикой хворью, хотя к диким она не имеет вообще никакого отношения. Дикие ею даже не болеют, в отличие от коренных жителей Яхона, которые, заразившись однажды, закончат тем, что рано или поздно окончательно одичают, утратив человеческий облик. Если, конечно, не сгорят от высокой температуры. И если головные боли не сведут их с ума.

Чудовищная, безумная, страшная болезнь!

Сначала приступы безосновательной агрессии. Затем паранойя. Потеря памяти. В лучшем случае, смерть. В худшем – ещё одна стадия. Животная. Даже думать об этом не хочу.

Во время эпидемии, случившейся лет десять назад, была изобретена вакцина, которая не излечивала полностью, но позволяла жить почти нормальной жизнью. Само собой, если до конца этой самой жизни делать регулярные инъекции.

Почему никто не озаботился вопросом, где её взять? Почему так уверены в смерти Арсения, что уже начинают делить шкуру неубитого медведя? Скотство. Какое скотство вокруг. И я думала, что смогу убежать от такой жизни? Я надеялась, что здесь всё по-другому? Дура, какая же я наивная дура! По-другому бывает только в моём изнеженном воображении.

– Убью тебя! – не подозревая о моих внутренних терзаниях, прорычал Северов и, сжав кулаки, надвинулся на Зверя. Мальчишка не испугался, он шагнул в сторону, оттесняя меня плечом, и пробормотал:

– Вот только бы пообзываться…

– Самодур! Несобранный, неорганизованный…

– Это уже переходит все… – Зверёныш тряхнул головой, убирая чёлку с глаз, и Север воспользовался тем, что мальчишка отвлёкся, чтобы мазнуть кулаком по его челюсти. Именно мазнуть, потому что болезнь, очевидно, основательно подточила силы парня, но этого всё равно хватило, чтобы Зверь пошатнулся и почти потерял равновесие.

– Арсений! – испуганно вскрикнула я, когда Север занёс руку для второго удара, – Что ты делаешь?

Не задумываясь над тем, какие последствия могут быть у моих действий, я выскочила вперёд, отталкивая своего незадачливого защитника к дверям.

– Что с тобой?

И тогда он посмотрел на меня. Увидел. Слегка ошалевший, неуверенный, тоскующий, удивлённый и совсем-совсем не безумный. Вот какой он был. А ещё такой потерянный, что я невольно всхлипнула:

– Ты же не сошёл с ума? Скажи, что нет…

Северов потянулся ко мне дрожащими пальцами, недоверчиво погладил скулу, очертил брови, провёл по носу, задержавшись на миг на его кончике, скользнул на губы, почти невесомо прошёлся по подбородку и замер в ямочке между ключицами.

– Теперь уже не уверен, – прохрипел он, а мне понадобилось какое-то время, чтобы вспомнить, о чём я его спрашивала. Губы сами сложились в радостную улыбку, когда в кофейных глазах растерянность постепенно сменилась счастливым узнаванием. Сердце бухало как ненормальное, почти оглушая меня своим грохотом.

– Ёлка, – громкий шёпот за моей спиной на секунду вырвал из эйфории. – Ты уверена, что…

– Уйди, – я даже не глянула на Зверёныша, потому что не было сил оторваться от глаз напротив.

– Уйди, – послушно повторил за мной Арсений и вдруг рассмеялся, откинув голову назад, а я немедленно прилипла взглядом к его горлу, к кадыку, который двигался под туго натянутой кожей, и тут же вспомнились все сны, терзавшие меня последний месяц, а рот наполнился вязкой слюной. – Уйди, зараза.

– Ты в себе? – Зверь с самоубийственным упрямством отказывался оставлять нас наедине, но Северов не разозлился, как это было минуту назад, а только внимательно посмотрел на мальчишку и почти спокойным, разве что немного усталым голосом произнёс:

– Я с тобой потом разберусь. А прямо сейчас исчезни, будь человеком!

– А что сразу разберусь-то? – недовольно проворчал Зверь, не упуская возможности оставить за собой последнее слово. – И я, между прочим, не слышал, чтобы Ёлка…

Я оглянулась через плечо, почувствовав себя осиротевшей уже от того, что была вынуждена отвести взгляд от Севера, и прошептала:

– Пожалуйста.

Негромко скрипнула дверь, и в тот же миг Арсений меня порывисто обнял, уткнулся лицом в основание шеи и громко втянул в себя воздух, будто впитывая мой запах.

На минуту меня захлестнула паника. Я же потная, грязная с дороги. И платье мне велико, а волосы вообще на птичье гнездо похожи. И палёным, наверное, до сих пор воняют…

Проклятье, о чём я только думаю!

Разве об этом надо думать, когда он смотрит так жарко, когда пальцами рисует на коже загадочные иероглифы и дышит, дышит, снова дышит мной… И прожигая насквозь расширившимися на всю радужку зрачками, медленно-медленно слизывает запах моего тела со своих губ…

В мозгу ядерным грибом взрываются все мысли, оставляя за собой лишь одно желание: двумя руками обвить сильную шею, прижаться к ней носом в ответной ласке и, не зная, куда деться от внезапно накатившего смущения, пролепетать:

– У меня новая причёска.

И не успела я закончить предложение, как Северов сгрёб в тугие горсти волосы на моём затылке и несильно потянул вниз, заставляя меня откинуть голову назад.

– Причёска? Чуть больше суток я живу в уверенности, что ты мертва, – прохрипел он и прикрыл глаза, словно держать их открытыми вдруг стало неимоверно сложно. – Дай мне минутку, чтобы привыкнуть к тому, что ты здесь, а потом мы обо всём поговорим. Давно надо было…

Он вдруг пошатнулся, негромко выругавшись, и я поспешила поддержать его, обняв за талию.

– Прости, я слегка не в форме… – извиняющимся тоном.

– С ума сошёл, – проворчала я и, пользуясь тем, что Арсений не смотрит, поплевала через левое плечо и три раза стукнула себе по голове. Чем чёрт не шутит!

С того момента, как мы вошли в комнату, парень стал ещё бледнее. Поэтому целую минуту мы потратили на то, чтобы добраться до дивана, где Северов упал на подушку. Видимо, закончилось действие адреналина, который выпрыснуло в его кровь, когда Зверь вошёл в комнату. Не забыть бы узнать причины такой неадекватной реакции… И откуда пришли известия о моей смерти.

– Побудешь со мной?.. Голова кружится.

Я дотронулась до раскалённого лба.

– Так хорошо, – он повернул голову, прижавшись щекой к моей ладони. – Не уходи…

– Не уйду, – пообещала я, устраиваясь на диване рядом с ним и следя за тем, как трепещут ресницы, длинные-длинные. Почему-то раньше я не замечала, что у него такие замечательные ресницы.

– Сень, ты спишь? – позвала минут пять спустя. Нельзя же вот так просто лежать, надо что-то делать. Надо бежать куда-то, не знаю…

– М-м-м… Я говорил, что мне ужасно нравится, как ты звучишь, произнося моя имя? – пробормотал он сквозь сон и коснулся губами центра моей ладони.

Смотри-ка, на ногах едва стоит, а по-прежнему дамский угодник. Я улыбнулась, чувствуя, как приятно покалывает кожу в месте поцелуя. Не удержалась и опустила руку на его шею. И вздрогнула от того, какой он горячий.

– Ты жаропонижающее принял? – я прижалась губами к его лбу, чтобы на глаз определить, насколько высокая температура, и едва не обожглась. – Север!

– Принял, – он приоткрыл один глаз, чтобы посмотреть на меня. – Прямо перед твоим приходом… Вот я поправлюсь, и мы ещё раз сыграем в медсестру и смертельно больного человека. Только по моим правилам, ладно? – Игриво приподнял бровь и выдохнул: – Меня даже сейчас эта идея… жуть до чего вдохновляет. Хотя ещё полчаса назад я был уверен, что никакая идея не сможет поднять мне настроение.

– Не смешно! – я слегка осипла от смущения, а он ответил самым серьёзным тоном, который абсолютно не вязался с дурашливым заявлением:

– Птичка моя, я такими вещами никогда не шучу.

Похлопал по свободному месту справа от себя и попросил:

– Иди сюда.

Без лишних споров и смущённых возражений я вытянулась рядом – как же всё-таки хорошо! – положила руку на размеренно вздымающуюся грудь и тихонько спросила:

– Что с тобой, Сень? Я так испугалась, когда этот дурак сказал, что ты умираешь, потому что у тебя дикая хворь…

– М? Ну, ты же сама сказала, что дурак, – рассеянно погладил меня по голове. – Кто такой, кстати? По ушам надаю…

– Северов! – я возмущённо хлопнула его по плечу. – Прекращай эти шуточки. Просто скажи мне, чем ты болен.

Арсений поймал мои ладони, прижав их одной рукой к своей груди и, громко выдохнув, признался:

– Понятия не имею. Единственное, что я знаю точно, так это то, что это и близко не дикая хворь.

Я помолчала, пока парень скажет что-то ещё, и, не дождавшись продолжения, пробормотала:

– И откуда такая уверенность?

– Знаешь, почему Зверь ушёл, оставив тебя со мной наедине, ни на секунду не усомнившись в том, что я не безумец?

– Почему?

– Потому что он один из тех немногих, кто знает правду. Ты её тоже знаешь, кстати, – Северов бросил на меня короткий насмешливый взгляд и, прижавшись губами к моему уху, прошептал: – Я дикий человек из диких лесов, птичка. Помнишь сказку? – дождался, пока я кивну, и продолжил: – Нам эта болезнь не страшна. Разве ты не знала?

– Знала, – удивлённо прошептала я. Знала. Я помнила об этом ещё совсем недавно, только забыла от волнений и переживаний, наверное.

– Ну, вот и славно, – Арсений снова погладил меня по волосам, одним уголком губ улыбаясь каким-то своим мыслям.

Я лежала, прикрыв веки, слушала его дыхание и думать могла не о безумном количестве вопросов, которые всё ещё были без ответов, и не о проблемах и подозрениях. Я забыла о страхах, о тревогах. Мне было спокойно.

В какой-то момент я почувствовала, что начинаю проваливаться в сон, и, распахнув глаза, осторожно попыталась выскользнуть из-под обнимавшей меня руки:

– Куда? – Север прижал меня к дивану и посмотрел осоловелыми глазами.

– Мне в душ надо, – я погладила его по щеке. – Грязная же после дороги и всего остального. Опять-таки, запах…

– М-м-м… замечательный запах, – он и не думал со мной соглашаться, а чтобы доказать свою правоту, облизал мочку моего уха и довольно зажмурился. – Очень вкусный. Не уходи.

– Сень…

– Пожалуйста, Оля, – несильно сжал мои пальцы в своей руке. – Пожалуйста. Ты моя лечебная колибри. Так хорошо, когда ты рядом…

Разве могла я уйти после этого? Точно не сейчас, когда парень не спит и, по его словам, нуждается во мне. Может, позже, когда его сон станет крепче, я смогу незаметно сбежать в душ. Пока же можно полежать рядом, наслаждаясь минуткой покоя.

Я была уверена, что после тревог последних дней, после всего, что я узнала с того момента, как покинула Гвоздь Бога, после всего пережитого, мне совершенно точно не удастся заснуть. Каково же было моё удивление, когда спустя какое-то время я нашла себя совершенно отдохнувшей и выспавшейся всё на том же диване, только Арсения теперь не было рядом.

Никаких эротических снов. Никаких пугающих кошмаров. Просто спокойный отдых. По-моему, я с детства так не высыпалась. Села, поправляя платье и вглядываясь в сумрак комнаты. Сколько же я спала? Уже утро следующего дня или ещё вечер этого? И где Север? Рухнув обратно на подушку, я потянулась, повалялась ещё с минуту, надеясь, что парень всё-таки появится. А осознав, что никто в ближайшее время не собирается тревожить мой покой, поднялась, чтобы пройтись по спальне в поисках выключателя, которые оказались безуспешными, зато привели меня в ванную.

Это была огромная комната, едва ли не больше той, в которой мы с Арсением изволили почивать. Уборная, отгороженная от остальной части комнаты шёлковой ширмой, зеркальная стена, душевая кабина с водяным массажёром и мобильной сауной – самая последняя модель, у меня в Башне Одиночества точно такая же была – и огромная, на всё остальное помещение ванная.

– Восхитительно, – прошептала я, зажмурившись от восторга. – Дурочка ты, Лёлишна… Думала, что придётся писать на улице, а тут такой дворец!

Одна беда: выключателя здесь тоже не было.

Впрочем, это не было такой уж большой проблемой, потому что сквозь стеклянный потолок в ванную попадало достаточно света для того, чтобы не убиться, но при этом привести себя в порядок. Я провела рукой по тяжёлому махровому халату, висевшему на крючке у двери, и, на миг прижавшись к нему лицом, окунулась в аромат знакомого парфюма. Потрогала банное полотенце и, решив оставить ванную на другой раз, остановила свой выбор на душевой.

Дикие люди, говорите? Однако… Что, интересно знать, ещё было неправдой из того, что говорили об этом народе в Яхоне? И было ли в этих россказнях хоть слово правды?

Не знаю, как долго я плескалась, наслаждаясь горячей водой и ароматным мылом. Я из этой кабинки вообще не выходила бы до тех пор, пока у меня жабры не выросли, но, к сожалению, на улице совсем стемнело – всё-таки вечер – и я была вынуждена выбираться из ванной.

В спальне по-прежнему никого не было. Начиная понемногу волноваться, я завернулась в огромный халат и как была, босая и с мокрой после душа головой, вышла из домика.

Тёплый вечер тут и там был расцвечен жёлтыми и красными фонарями, увидев которые я искренне порадовалась – всё-таки здесь есть электричество, просто я не поняла, как зажечь свет. Метрах в пятнадцати от меня сначала раздался чей-то голос, вслед за которым послышался смех. Я повернулась в ту сторону, надеясь, что там, где есть люди, есть и ответы хотя бы на некоторые мои вопросы. Например, где Север. Или, на худой конец, Зверь. Я сделала решительный шаг вниз с коротенького крылечка, неожиданно почувствовав себя чужой в этом незнакомом лагере, а затем замерла, потому что совсем близко, прямо за углом дома, из которого я вышла, раздался весёлый голос:

– Так ты мне покажешь её или нет?

– Она не обезьянка в цирке, чтобы её кому-то показывать, – ответил Северов. Мне показалось, что он из-за чего-то злится, и следующая его фраза убедила меня в моей правоте: – Зачем ты приехал? Надо было тянуться через весь континент, чтобы задать мне этот вопрос?

Мне подумалось, что будет неловко, если меня сейчас тут застукают за подслушиванием, и я подалась вперёд, чтобы показаться на глаза невидимым собеседникам, но тут второй рассмеялся неожиданно знакомым смехом, и я застыла. Пытаясь вспомнить, где я его слышала.

– Не ревнуй, Север, – произнёс он, смешно растягивая слова. – Или тебя лучше Севочкой называть, как мы дома привыкли?

Я едва сдержала смешок, представив себе, как у Севера перекосилось бы лицо, назови я его Севочкой, а в следующий момент лицо перекосило у меня, и кровь отхлынула от моего ещё не всё выстрадавшего сердца.

Севочка? Постойте, но разве не так звали вымышленного братца вымышленной Таечки, когда мы пытались… Я беззвучно ахнула, потому что до меня только сейчас дошло!

Севочка? А не он ли прислал мне сообщение в мой первый учебный день в Детском корпусе? Он что же, с самого начала знал, кто я такая?

«Знал-знал, – ехидно зашептал разум. – И Цезарь тебе говорил, что уж Северов-то не мог не знать, кто ты такая. Говорил? Говорил».

«Знал», – подсказало сердце. Знал и требовал довериться ему. И на жалость давил. А я, идиотка такая, даже не замечала, как профессионально мне вешают лапшу на уши. Обида, круто замешанная на стыде, гремучей смесью вспыхнула в груди.

«А как же не знал? – уязвлено шептала гордость. – И даже не скрывал этого особенно. Вспомни. И про планы говорил. А ты только ресницами хлопала, как овца, да о руках его смуглых мечтала».

Страшным усилием воли я заставила замолчать все свои разбушевавшиеся внутренние голоса и теперь уже осознанно прислушалась к разговору..

– Да ладно, не скрипи зубами, – говорил тот, чей голос показался мне знакомым, – до дёсен сотрёшь – новые не вырастут. До нас дошли слухи, что ты помираешь. А ты, гляди-ка, скачешь горным козликом. И вообще ничего так, только с лица чуток сбледнул.

– Зачем ты приехал? И что тут делает Соратник? Представляешь, сколько мне пришлось наврать, чтобы объяснить всем, откуда он взялся.

«Значит, Соратника спасли, – поняла я. – Он спокойно себе живёт среди своих… Но разве кто-то посчитал нужным сообщить об этом мне?»

Сволочь. Я столько слёз пролила, а он и словом не обмолвился.

– Ну, как зачем? Я же сказал – хочу её видеть. А то в прошлый раз она мне особой красоткой не показалась. Тощая какая-то…

– Послушай…

– Да я что? Я не претендую. Я только если посочувствовать. В конце концов, тебе досталась короткая соломинка…

Хуже мне быть уже не могло. Соломинка, значит. Ладно. Пусть так. Ты мне, Севочка, за всё ответишь! Я сглотнула горькую слюну и вдруг услышала глухой звук. Словно чем-то тяжёлым, но мягким со всей силы ударили о стену.

– Ольга сейчас спит, – прорычал Северов. – Я не стану её будить, чтобы удовлетворить твоё любопытство. Она устала, она много пережила. Оставьте её в покое.

Минута тишины, разбавленной тяжёлым дыханием, а затем:

– Старейшинам так и передать?

– Как же вы мне все… – Северов вздохнул. – Я со старейшинами сам поговорю, когда время придёт. Выметайся из моей деревни!

Я серой тенью метнулась к стене и затаила дыхание, всматриваясь в темноту. Кем же был этот таинственный собеседник? Чёрт! Ни зги же не видно! Буквально в метре от меня прошёл человек, а я всё ждала и ждала, когда появится второй, а его всё не было и не было. И я уже серьёзно начала задумываться над тем, что, может, он просто ушёл в другую сторону, а я тут торчу в темноте, как дура. Хотя почему как? Дура и есть…

По-моему, я там, боясь даже вздохнуть полной грудью, проторчала целый час, но как только я уже решилась пошевелиться, раздались тяжёлые шаги, и мимо меня прошёл Северов. Смешно, но его я узнала даже в темноте. Он дошёл до угла дома, а потом вдруг замер, резко повернул голову и посмотрел прямо на меня. Ну, то есть, он ПОСМОТРЕЛ БЫ, если бы вдруг умел видеть в темноте.

– Давно ты здесь? – глухо спросил, доказывая тем самым, что и невозможное возможно. – Всё слышала.

Второе предложение не было вопросом.

– Не знаю, всё ли, – я вышла из тени на дорожку, залитую лунным светом, и подошла к парню. Злость на него почему-то прошла. Я ожидала, что вместо неё придет пустота, но нет. Мне было тоскливо и немного боязно. Я так боялась ошибиться, но просто не могла поверить в то, что Арсений всего лишь использует меня, как и все остальные. Разве он своим поведением хоть раз дал повод усомниться в себе? Разве не доказывал раз за разом, что достоин доверия?

«Он врал тебе!» – зловредно зашипел мозг.

«Умалчивал правду», – немедленно вступилось за Севера сердце.

«А сама ты была достойна доверия?» – спросила я у себя и, нервно обняв себя за плечи, с трудом узнавая собственный голос, произнесла:

– Ты говорил, я должна доверять своему мужчине. Скажи, Арсений, – я споткнулась на секунду о его имя, – скажи мне… И после всего, что я услышала, о чём догадалась и что недопоняла, ты – мой мужчина?

Я стояла напротив Северова и пыталась отыскать правду в его глазах, проклиная свою мягкотелость, слабохарактерность свою, старательно пряча боль и обиду в дальний угол, боясь нечаянным вздохом выдать свою уязвимость. Потому что где-то там, между шестым и седьмым ребром, тем временем зародилась и крепла уверенность: Север мой мужчина. Всегда им был. Всегда будет. И если вдруг выяснится, что я ошиблась, мне останется только умереть.

Кто-то назовет это интуицией, я же больше склонялась в пользу глупости.

Ровно до того момента, как Север, взволнованно глядевший на меня в ожидании вердикта, не подхватил на руки, с громким всхлипом втянув в себя воздух.

– Мой, – захлебнулась в безбрежной нежности.

– Твой, – заверил Арсений, поднимая меня над землёй. – Веришь?

Когда всё началось? Арсений довольно часто пытался найти отправную точку для тех событий, что закрутили его жизнь в бесконечный водоворот, и, в зависимости от возраста, от обстоятельств, от влияния окружающих людей, точка отсчета менялась.

Сначала ему казалось, что весь этот водоворот закрутился исключительно из-за того, что два яхонских отморозка перерезали горло его отцу и до смерти замучили мать. Долгие месяцы, если не годы, Арсений видел во сне её раскрытый в немом крике рот и полуопущенные веки, из-под которых виднелась белая полоска глазного яблока.

Люди, убившие его семью, сожгли дом и всё, что могло связать маленького Арсения с прошлым. Ещё вчера он был старшим сыном старшего сына, к которому от деда перешло бы всё, чем владел древний род свободных людей, а сегодня он стал никем. Пятилетним безымянным найдёнышем, грязным дикарем, проданным в Детский корпус за копейки.

Озлобленным волчонком он озирался вокруг, пытаясь запомнить как можно больше лиц, чтобы потом, в будущем, убить каждого из них.

У самого главного врага, того самого, который убил маму, были светлые-светлые голубые глаза и волосы цвета зрелой пшеницы, а курносый нос украшала россыпь круглых веснушек. Арсению было чуть больше восьми лет, когда он убил его. Сам. Один. Вытесанной из осины острой пикой.

Насильник упал в кучу осенних листьев, из его горла вместо стонов вырывались отвратительные булькающие хрипы, а побелевшие от боли и страха смерти глаза кинжалами впились в лицо Арсения, стоявшего рядом. Он с ужасом наблюдал за тем, как жизнь покидает тело недруга и едва не плакал от отвратительного чувства холодной пустоты, затопившего все его внутренности.

Что это? Где чувство удовлетворения? Где радость мести? Почему во рту этот странный горький вкус?

В золотой берёзовой роще Арсений оставил мёртвое тело, содержимое своего желудка, последний день детства и надежду на то, что в тот момент, когда он расправится с последним из своих врагов, былое счастье к нему вернётся.

А два дня спустя его нашёл младший брат отца, и этот момент стал новой точкой отсчёта.

– Плохо, ох, плохо! – сказал мужчина, когда, сбиваясь на по-девчачьи надрывный плач, племянник закончил рассказывать о трёх последних годах своей жизни.

– Плохо?

– Именно. Негоже мужчине начинать взросление с убийства. Временами без него не обойтись, и зло должно быть наказано, но это не детское дело, не детское.

Арсений шмыгнул носом и, не зная, чего ожидать от человека, которого он видел третий раз в жизни, на всякий случай втянул голову в плечи.

– Что ж, – брат отца почесал затылок и озвучил приговор: – Раз уж ты замарал свои руки в крови, придётся официально считать тебя мужем… Ох, как глазки заблестели! Не радуйся, дурачок! У большого человека и проблемы большие. А уж об ответственности я не говорю.

Ответственность… Всю прелесть этого отвратительного на вкус блюда Арсений ощутил, когда ему, как взрослому теперь мужчине, поручили занять место одного из глав двенадцати Фамилий Детского корпуса. Как он это сделает, какими средствами будет пользоваться – ни дядю, ни старейшин, ни кого-либо другого из свободных людей не волновало.

– Ты должен, – сказали они восьмилетнему мужчине, не посчитав нужным объяснить, кому и за что. Впрочем, тогда Арсений не задумывался над этим вопросом, а с рвением юного дарования бросился исполнять приказ, почти сразу наткнувшись на неутешительную реальность: пришлый в Детском корпусе никогда не дослужится до самого верха. Потому что должность главы Фамилии наследуется из поколения в поколение с самого момента основания Корпуса.

Бялявский Кешка, Яницкий Артём, Никитин Денис, Юрочкина Настя, Синицын Тимофей, Фёдор Стержнев, Зимовская Нина, Женька Трофимов, Котов Роман, Светочка Муравьёва, Николай Смирнов и Сашко Кац. Вот они, двенадцать столпов маленького сообщества «Детский корпус». Старшему из них было почти девятнадцать, младшей недавно исполнилось тринадцать лет.

Как организовать кампанию, направленную на то, чтобы вытеснить одно из имён из списка, девятилетний мужчина по имени Арсений Северов не знал. Но начать решил с малого: изучить весь Корпус вдоль и поперёк, каждое его здание, подвалы и чердаки, закрытые зоны и открытые полигоны. И уже в процессе изучения познакомиться с местными жителями.

Если бы Арсению тогда сказали, что именно эта его идея приведёт к тому, что он познакомится с женщиной, которая перевернёт весь его мир, он бы, наверное, сбежал из Корпуса, наплевав на гордое звание «мужчина». Но рядом не было никого, кто обладал бы даром предвидения, поэтому в одно пасмурное утро, улизнув от охотников за подопытными образцами, хмурый, как небо, Арсений Северов прибрёл к побитому ржавчиной, когда-то зелёному вагончику, в котором жила гроза всего Корпуса, женщина без возраста, Просто Полина Ивановна.

Она сидела на провалившемся от старости пороге и курила тонкую коричневую сигарету, пуская в небо серые кольца ароматного дыма. Арсений потоптался у белой черты, вдоль которой кривыми красными буквами шла надпись «Не входить – убьёт!», а затем утёр локтем залитое дождём лицо и решительно шагнул вперёд.

– Ты смотри-ка, – пробормотала женщина, не глядя в сторону мальчишки и непонятно к кому обращаясь. – Маленький, а не боится.

Арсений до боли сжал кулаки и покраснел. Высказывания, в которых так или иначе говорилось о его росте, он воспринимал крайне болезненно, так как был ниже всех своих ровесников почти на голову (уже год спустя он смеялся над своими комплексами, так как за одно лето он догнал и обогнал всех тех, кто обзывал его карликом и мелюзгой).

– Я не маленький! – выпалил он, раздумывая, по-мужски ли будет вступить в драку с пожилой дамой, пусть и вооружённой двустволкой. – И потом, настоящий мужчина ничего не боится!

Полина Ивановна рассмеялась неожиданно звонким, совсем молодым смехом, а Арсений прилип взглядом к миниатюрной шляпке, непонятно каким образом державшейся за рыжие волосы.

– Ничего, говоришь? – отсмеявшись, уточнила женщина, и мальчику ничего не оставалось, как кивнуть. – Тогда иди сюда, настоящий мужчина. Хорошая работа тебя тоже не должна испугать.

Наверное, Полина Ивановна была тайным и очень сильным гипнотизёром или распылила что-то, лишающее воли, в воздухе вокруг своего вагончика. Ничто другое не смогло бы объяснить, почему Арсений покорно и беспрекословно пошёл вслед за женщиной, а, увидев фронт предстоящих работ, не удрал. Любой мальчишка девяти лет от роду сбежал бы, не задумываясь. И никакая двустволка его не испугала бы.

Работать предстояло с сопливым младенцем лет четырёх, чумазым, в светло-голубом шерстяном платье. Младенец стоял на стуле, вплотную придвинутом к высокой кухонной стойке, по локоть запустив руку в трёхлитровую банку с вишнёвым вареньем.

– Ах, ты ж! – Полина Ивановна всплеснула руками и бросилась к ребёнку. – Ну, ни на секунду одну оставить нельзя! Шило у тебя что ли в одном месте?

– Я больше не буду, – преданно глядя ярко-синими глазами, пообещала девочка и, зажмурившись, провела языком от запястья до локтевого сгиба, мурлыкнув от удовольствия.

– Не будет она… – проворчала Полина Ивановна, переставляя банку на верхнюю полку. – Опять извазюкалась вся… Горе моё… Надо было тебе что-нибудь тёмненькое раздобыть. Вот свяжу тебе платье чёрное или серое. Будешь как ворона.

– Не хочу как ворона! – и без того большие глаза стали ещё больше, вмиг наполнившись слезами.

– А как кто хочешь? – Полина Ивановна наклонилась, чтобы вытереть розовый от варенья нос, и девочка, ни на минуту не задумываясь, ответила:

– Как воробей. Воробьи смешные.

Женщина хмыкнула и через плечо посмотрела на Арсения, жестом подзывая его к себе:

– Значит так, голубь мой ясный, берёшь вот этого воробья и глаз с него до завтрашнего утра не спускаешь, – и мягче, словно извиняясь: – Я её, понимаешь ли, одну оставить никак не могу, а мне надо срочно уехать.

– Уехать? – у мальчишки от удивления едва глаза на лоб не полезли. – Отсюда? А разве можно?

Он-то был уверен, что выход из Детского корпуса заказан всем и каждому. Ну, если только твой дядя не шпион свободного народа.

– Можно, если осторожно… – ответила женщина и вдруг подозрительно сощурилась. – А ты чего так обрадовался-то, а? За стену хочешь?

Арсений небрежно пожал плечами. Что он там не видел, за стеной? Его единственная нечаянная самоволка – мальчика потеряли во время очередного марш-броска и, посчитав убитым, не стали искать – закончилась чужой смертью и неожиданным взрослением. Да и дядя велел сидеть в Корпусе до дальнейших распоряжений. С другой стороны, кто осведомлён – тот вооружён. Поэтому Арсений как можно более равнодушным голосом ответил, стараясь не встречаться с проницательной женщиной взглядом:

– Да так… Интересно было бы узнать. На всякий случай…

– Интересно ему, – Полина Ивановна вручила парню сумку с какими-то детскими вещами и пробормотала:

– Не заработал ты ещё на хорошие знания… Ну, что стоишь? Бери Ляльку и мотай отсюда.

– К-какую ляльку?

– Вот эту вот, – Полина Ивановна осторожно подтолкнула к нему того самого липкого младенца. – Других тут нет, хвала небесам. И это… Её никто не должен видеть.

Удивлённо моргнув, Арсений перевёл взгляд с перепачканной мордочки на «стрекозьи» очки на лице женщины.

– А почему нельзя? Может, тогда мы здесь останемся? – такой шанс всё здесь изучить вряд ли ещё представится! – Где я её в общаге спрячу?

– Не знаю, где, – ответила Полина Ивановна. – Только уж как-нибудь спрячь. А здесь вам нельзя оставаться…

Женщина почему-то посмотрела в сторону кровати на высоких металлических ножках, нахмурилась так, словно у неё что-то заболело, и задумчиво пробормотала:

– Уж точно не сейчас, пока она в таком состоянии…

Северов снова бросил взгляд на девчонку. Что не так с её состоянием? Разве что физиономия в варенье, ну, так это же можно и отмыть. Наверное.

То, как девчонка посмотрела на него, перевернуло всё внутри Арсения с ног на голову и обратно. На него никто так не смотрел. Никогда. Ну, разве что, может, мама, но этого мальчик не помнил. Он вообще мало что помнил о той своей прежней жизни. Теперь же под ярким взглядом синих глаз давно и, казалось бы, навсегда забытые чувства почти болезненно ворочались в груди.

– Что уставилась? – грубовато спросил он, растерянный из-за эмоций, зарождающихся под этим взглядом.

– Ты красивый, – ответила она голосом, полным искреннего восторга и, улыбнувшись, доверчиво вложила свою ладонь в протянутую руку. – Красивее, чем тётя Поля.

Арсений, задумавшись над этим спорным комплиментом, посмотрел на бледные пальчики, которые даже на фоне его небольшой руки казались совершенно миниатюрными, и осторожно сжал их.

Ни в тот день, ни на следующий, ни спустя неделю Полина Ивановна не рассказала, от кого она прячет смешливую малышку. Но её таинственные и внезапные исчезновения, полунамёки и бормотание, когда она думала, что её никто не слышит, только усиливали и без того недремлющее любопытство.

А ближе к Новому году появился Цезарь.

Нет, тогда-то он ещё не был Цезарем, тогда он был одним из кадетов, и от восстания его отделяло полгода в Корпусе и кровавая война, начавшаяся убийством на Облезлой площади и закончившаяся во дворце смертью короля.

В вечер знаменательной встречи Арсений вышел из общежития, чтобы посмотреть на первый снег. Мальчик замер недалеко от флагштока, на котором безвольно обвисло воробьиное знамя, и задумался, стоит ли сбегать за мелкой. В последнее время он почти каждое своё действие расценивал с позиции, что могло бы понравиться девчонке и отчего она, вне всякого сомнения, пришла бы в восторг. И он уже почти что решился, представив, как она будет суетиться и ловить хаотично кружащиеся в воздухе хлопья – благо, что в такое позднее время их на полигоне никто не увидит – свернул на улочку, ведущую к вагончику Просто Полины Ивановны, и замер, обнаружив, что он не один на площади. Здесь же, прислонившись плечом к колонне, поддерживающей козырёк Дома, стоял молодой человек. Запрокинув к небу хмурое лицо, он словно что-то высматривал среди низко висевших облаков, непрерывно шевеля губами. Парень выглядел потерянным, несчастным, и совершенно не подходил этому месту.

Когда месяц спустя чужак подмял под себя все двенадцать Фамилий и ходил по Корпусу, будто король, Арсений только диву давался, как он мог тогда так ошибиться, как не смог заметить в этом жёстком расчётливом человеке будущего лидера Детского корпуса и фактически единственного правителя Яхона, готового по головам идти и перешагивать через трупы на пути к своей цели.

А поздней весной, когда Детский Корпус уже не номинально, а фактически, полностью, бесспорно и беспрекословно подчинялся ему одному, Александру Королёву, уже тогда начавшему называть себя Цезарем, Арсений узнал, от кого Полина Ивановна прячет своего маленького воробья.

Нет, старая ведьма не снизошла до объяснений, но как-то, вернувшись из своего очередного похода за стену, достала с верхней полки буфета пузатую бутылку коньяка. То, как обречённо женщина пила, закусывая лишь ароматным сигаретным дымом, то, с каким мрачным видом она смотрела на Ляльку, игравшую с полосатым мячом, наводило Арсения на грустные мысли, а из-за нехорошего предчувствия почему-то хотелось бежать. Всё равно, куда. Лишь бы быстро, так, чтобы ветер свистел в ушах, а грудь болела от нехватки воздуха.

Когда первая бутылка закончилась, Полина Ивановна достала вторую и впервые за вечер заговорила. Ни к кому не обращаясь и, кажется, даже не замечая, что говорит вслух.

Из сбивчивого рассказа, который Арсений слушал, за таив дыхание и боясь, что в любой момент женщина замолчит, мальчик понял две вещи. Первая: маленькая девочка – пропавшая наследница какого-то там Руслана, о котором Полина Ивановна вспоминала со слезами на глазах и дрожью в голосе. И вторая: новая звезда Детского корпуса Александр Королёв озолотит того, кто расскажет ему, где находится смешная синеглазая девочка.

Северов не знал, откуда эта информация появилась у женщины. Не знал, можно ли к ней относиться всерьёз. Понятия не имел, почему тот самый загадочный Руслан, который вот уже несколько месяцев отказывался отвечать на послания, в которых Полина Ивановна молила о встрече, не приезжает за своим ребёнком, но план уже созрел в голове.

Даже годы спустя Арсений помнил, как отстранённо катал с маленькой Лялькой мяч, полностью обратившись в слух, как зашлось сердце, категорически отказываясь принимать выдвинутое разумом предложение. Помнил, как, не прощаясь, выбежал из зелёного вагона и долго-долго бегал по полигону, пытаясь убежать от собственных мыслей.

– Другого выхода нет, – уговаривал он сам себя. – Я должен.

Той же ночью дядя прислал весточку, состоявшую всего из двух слов и одного вопросительного знака: «Когда уже?» И Арсений понял, что обречён.

Впрочем, прямо тогда ни о каком обречении он не думал, само собой. В девять лет как-то не задумываешься о фатуме, о судьбе. В девять лет ты выдыхаешь от облегчения, когда сложный выбор за тебя делают родители. В случае Арсения Северова – дядя.

«Ты слишком много думаешь, – написал он в ответ на сбивчивую историю. – И, к сожалению, думаешь не о том. Ты переживаешь из-за того, что подумают о тебе чужие нам люди. Вряд ли ты дождёшься ответного сочувствия, проживи ещё хоть сотню лет. Просто будь мужчиной. Сделай то, что должно».

Несомненно, человек, писавший эти слова девятилетнему мальчику, не ставил перед собой каких-то глобальных целей. Он хотел всего лишь подстегнуть Арсения, поторопить с выполнением задания. И в своих стремлениях он не думал о том, что чувствует мальчик. Для него он и не был мальчиком. Впрочем, мужчиной тоже не был. Только средством достижения цели, орудием в умелых руках.

– Просто будь мужчиной, – перечитал Арсений и решительно уничтожил уже подготовленное для Цезаря письмо.

Он уговаривал себя, что время есть. Что одна-другая неделя всё равно ничего не решает, зато он, Северов, за эти несколько дней попытается разузнать, зачем Цезарю синеглазый воробей.

Годы спустя Арсений вспоминал о событиях тех дней с горькой усмешкой. Как наивно было думать, что его неуклюжие поиски и расспросы останутся незамеченными, как глупо было полагать, что маленький мальчик сможет обыграть взрослого мужчину, сумевшего за несколько недель подмять под себя весь Корпус. Откуда ему было знать, что Александр Королёв, ещё не тот Цезарь, которого нынче знает весь мир, но уже почти он, всегда добивается своего. Всегда поступает по-своему. И из каждой, даже заведомо проигрышной, ситуации извлекает выгоду.

Сейчас, когда стыд уже не так болезненно обжигал сердце и щёки, Арсений понимал, что та встреча не была случайной. Скорее всего, Цезарь уже знал и о расспросах Северова, и о его библиотечных попытках найти хоть что-то про таинственного Руслана. Возможно, даже о том, что Лялька, которую он зачем-то ищет, живёт прямо у него под носом. А если и не знал, то узнал бы об этом в ближайшие дни. Тогда же ему просто захотелось проучить наглого пацанёнка, поиграть. Впоследствии игра с чужими жизнями станет любимой забавой правителя Яхона.

Он наткнулся на Арсения якобы случайно. То есть, сейчас-то эта воображаемая случайность была очевидна. Тогда же, с позиции девятилетнего мальчика, всё было естественно.

– Привет, – сказал Цезарь, лениво покусывая какой-то стебелек.

– Привет, – ответил Арсений и осторожно осмотрелся, удивляясь, что забыла звезда Детского корпуса в такое время дня на полигоне. И главное, где вся его свита? Где Мастер Ти, где поклонницы, где Палачинский, в конце концов, который ходил за ним, как привязанный?

– Цветочки собираешь? – ленивая усмешка и любопытный взгляд в сторону охапки одуванчиков. Чёрт бы её побрал, эту Ляльку, с её веночками!

– Из них варенье вкусное получается… – пробормотал Арсений. – Я рецепт знаю.

– М-м-м… – травинка задумчиво перекочевала из одного уголка губ в другой. – Да ты повар? Видимо, мои источники ошиблись, утверждая, что ты на место одного из глав метишь. Или не ошиблись?

– А что, если так?

– А если так, то советую подумать, – достал изо рта изжёванный стебелёк и, покрутив его тонкими пальцами, небрежно отбросил в сторону, – кто сегодня решает в Корпусе всё. И кто умеет хорошо награждать своих людей.

Своих людей? Арсений не был уверен, что он хочет стать своим человеком для Цезаря, но стоило только этой мысли мелькнуть в его голове, как тут же пришла другая. Точнее даже не мысль, а отголосок дядиных слов. Просто будь мужчиной? Что ж, ладно.

– Зачем она тебе? – прямо спросил Арсений.

– Зачем? – мужчина довольно улыбнулся. – Зачем, – повторил задумчиво. – Ты не поймёшь. Но кто бы и что бы тебе ни говорил, обо мне, о Лялечке – не верь. Я никогда не причиню ей зла и другим не позволю. Она, если хочешь, смысл всей моей жизни. Веришь?

– Да.

Арсений ухмыльнулся, пытаясь за резковатым движением губ скрыть волну захлестнувшего его презрения, чувствуя себя трусом и предателем. Бесконечно себя ненавидя.

– Это хорошо, что веришь, – осторожно произнёс Цезарь. – Мне незачем тебе лгать.

И после короткой заминки:

– Идём.

Шли они недолго. Мимо маленького озерца, оставляя по правую руку и сзади полигон. Арсений мысленно порадовался тому, что вместе с полигоном они оставляли и зелёный вагон, где сейчас были Полина Ивановна и Лялька.

Мимо Леса Самоубийц. Минуя Институт и два корпуса общежитий. Пока не вынырнули из узенькой улочки прямо у крыльца Дома детей и молодёжи.

– Зачем мы здесь? – спросил Северов, прислушиваясь к суматошному стуку сердца и оглядываясь по сторонам.

Облезлая площадь была слишком пустынна для обеденного времени, и Арсений заподозрил, что это неспроста. Как и то, что на ступеньках дома устроились все двенадцать глав Фамилий.

– Ну, как же, – Цезарь сделал приглашающий жест рукой, махнув в сторону откровенно перепуганной дюжины подростков. – Выбирай.

– Выбирать? Я?

Северов искренне не понимал, чего хочет от него мужчина, но подспудно осознавал, что ничем хорошим это обернуться не может.

– Ну не я же, – развеселился Цезарь. – Хотя, конечно, могу и я. Мне не трудно. Или, может, попросим Палача, а? Эй, Палачинский, – из тени, которую отбрасывала одна из колонн, поддерживающих козырёк крыльца, шагнул молодой человек.

– Ну?

– Сделаешь за нас выбор?

– Достал ты, Цезарь, со своими игрищами, – перевёл ленивый взгляд на глав Фамилий. – Особые пожелания есть?

– Да мне все равно, ты же знаешь, – ответил ему будущий правитель Яхона и подмигнул Северову безумным глазом, в котором зрачок почти полностью затопил радужку.

И именно в этот момент Арсений всё понял.

– Не надо! – выкрикнул он ещё до того, как успел подумать. – Стой!

Не думать, от чего отказываешься. Не представлять, что скажут старейшины. Не гадать, какими глазами посмотрит дядя.

– Пожалуйста! – Арсений из последних сил сдерживался, чтобы не разреветься, словно сопливая девчонка, у всех на глазах. – Я… мне…

– Ты же хотел стать главой, – Цезарь в деланном изумлении изогнул бровь. – А по-другому никак.

– Не так, – пробормотал в ответ, упрямо опустив голову. – Так не хочу…

– Ох, молодёжь, – Палачинский сплюнул себе под ноги. – Учить вас и учить. Эй, ты, как тебя? – поманил пальцем сидевшего на последней ступеньке Федьку Стержнева. – Подойди.

Парень поднялся, затравленно посмотрел на своих товарищей, а товарищи поспешили отвести глаза, прекрасно понимая, что сейчас произойдёт.

– Не надо, – повторил Арсений, чувствуя, как щёки обжигают дорожки слёз.

Тем временем Палачинский спокойно и уверенно подошёл к побелевшему от страха Стержневу, положил левую руку ему на плечо, наклонился вперёд, словно собирался что-то сказать и мягким, идеально отточенным движением вогнал короткий нож куда-то под левое ребро.

Федька сдавленно вскрикнул и пошатнулся, а Палач обнял его, по-отечески поддерживая за плечи, и пробормотал едва слышно, вынимая лезвие из груди, которая всё ещё двигалась под давлением лёгких, не желающих признавать, что это молодое и полное сил тело уже умерло:

– Ч-ш-ш-ш! Уже почти всё… Всё… – затем помог парню лечь, заботливо пристраивая тяжёлую голову на порог Дома, и опустился рядом на колено, с любопытством наблюдая за тем, как из Федьки вытекает жизнь.

В мёртвой тишине Северов смотрел, как Стержнев в последний раз закрывает глаза, смотрел на залитое кровью крыльцо и совершенно ни о чём не думал до того момента, пока Цезарь, наклонившись, не прижал два пальца к вене парня, проверяя пульс. И убедившись, что тот мёртв, удовлетворённо хмыкнул и пробормотал:

– Вот так-то, дорогой дедушка. Вот так-то…

А затем поднялся и, подойдя к Северову почти вплотную, провёл перепачканной в крови рукой по его зарёванному лицу, заменяя дорожки слёз на кровавые.

– Учись жить взрослой жизнью, – произнёс он в горячечно пылающие глаза. Наклонил голову, словно любуясь результатом своих трудов и припечатал: – Получите и распишитесь.

– Я… Мне не… – Арсений вдруг подавился воздухом, кашлянул и, согнувшись пополам, ознакомил Цезаревские ботинки с содержимым своего желудка. Цезарь зашипел раздражённой кошкой и поспешил отойти в сторону.

– Мерзость какая! – пробормотал, пытаясь вытереть обувь о негустую траву на клумбе у Дома детей и молодежи. – Не думал я, что ты окажешься таким слабаком. Мне начинает казаться, что я поторопился, решив отдать тебе одну из Фамилий Корпуса. Что скажешь, Палач?

– Ты в людях редко ошибаешься, – ответил убийца и, бросив рассматривать мёртвое тело Федьки Стержнева, холодно глянул на живого пока Арсения Северова. – Но если ты прикажешь…

Палач качнулся на пятках, плавно перетёк вперёд, оказавшись перед Арсением, и уверенно положил руку тому на плечо. Вся короткая жизнь промелькнула перед глазами: калейдоскоп из отрывочных воспоминаний, наполненных эмоциями и шелестом убегающих мыслей. Северов зажмурился, приготовившись к смерти, но вдруг услышал перепуганный писк:

– Сенечка?

Взволнованно выхватил из шаткой реальности знакомую голубую панамку и почувствовал, как сердце сначала остановилось на миг, а затем помчалось вперёд, беспомощно колотясь о клетку рёбер. Что она здесь делает? Как Полина Ивановна не досмотрела? Нельзя Ляльке к Цезарю, ни при каких условиях, никогда, не к этому чудовищу.

А чудовище тем временем расплылось в довольной улыбке и медленно двинулось к девчонке, не отводящей от Арсения зарёванных синих глаз.

– Привет, малыш! – проворковал Цезарь и опустился перед девочкой на колени. – Не смотри туда, не надо. Лучше на меня, на меня посмотри, маленькая моя. Помнишь меня?

– Нет, – Лялька всхлипнула и, сжав ручки в кулачки, на всякий случай отошла от мужчины. – Ты сделал Сене больно?

– Я? – возмутился совершенно искренне. – Да ни за что на свете! Он просто испачкался немножко. Правда, Сеня?

Даже не повернулся, только головой слегка повёл в сторону Северова.

– Правда, – просипел мальчишка и, откашлявшись, добавил: – Со мной всё в порядке, воробушек.

Девчонка моментально успокоилась и, наконец, соизволила посмотреть на Цезаря.

– А у меня зуб вывалился, – похвасталась она, широко раскрыла рот и ткнула грязным пальцем в образовавшуюся между резцом и клыком дырку. – Вот.

– Просто класс, – согласился Цезарь и аккуратно, но настойчиво вынул пальчик изо рта. – Пойдём-ка помоем тебя немножко, поросёнок.

Мужчина сделал приглашающий жест, но девочка не торопилась вложить свою ладонь в его руку.

– А Сеня? – спросила она, пятясь в сторону Арсения.

– А Сеня… потом придёт.

Лялька оценивающе посмотрела на мужчину совсем как взрослая, и вдруг сорвалась с места. Северов не успел моргнуть, как она уже взлетела по ступенькам и двумя руками обняла его за колени.

Хотелось бы сказать, что он не помнил ужасной сцены прощания, что мозг милосердно отключился, чтобы не участвовать в этом кошмаре, что память стёрла из воспоминаний надрывный плач и крики.

Не стёрла.

Полина Ивановна не разговаривала с ним неделю, а заговорила лишь для того, чтобы сообщить Северову новость, которая новостью для него уже давно не была.

В тот день он отрабатывал полосу препятствий, снова и снова срываясь с не самого сложного турника, который ему никак не давался. Свалившись в очередной раз, Арсений не торопился подниматься, а растянулся на земле, прижавшись потным лбом к мягкому речному песку. Седьмой день подряд он изматывал себя тренировками до полусмерти, чтобы, придя в комнату, рухнуть на кровать и тут же провалиться в бесцветный сон.

– Ты маленький, эгоистичный паразит! – раздалось у Северова за спиной, но он даже не вздрогнул.

– Я знаю.

На плечи вдруг тяжёлым грузом упала неимоверная усталость, никак не связанная с двумя часами, проведёнными на полосе препятствий. Мальчик, по-стариковски опираясь о колени, поднялся и нехотя посмотрел на Полину Ивановну.

– Плохо тебе? – без доли сочувствия поинтересовалась она, и Арсений отвёл глаза. – Засранец.

– Я знаю, – повторил он и вытер вспотевшие ладони о спортивные брюки. – Вряд ли вы сможете подобрать слово, которым я ещё себя не называл.

Она смогла. И даже не одно. Это был добрый десяток эпитетов, от которых маковым цветом полыхнули щёки и шея.

– Что краснеешь, как девица на выданье? – не унималась Полина Ивановна. – Краснеть надо было, когда ты свой сопливый нос всунул в дела взрослых людей.

– Я…

– Лучше молчи, – она любовно огладила ствол неизменной двустволки, словно сожалела о том, что не может пристрелить Северова прямо сейчас. Мальчишка проследил за движением узловатых женских пальцев и с каким-то извращённым наслаждением подумал о том, что вариант быть пристреленным на месте – не самый плохой вариант. В его случае.

– Что ты ему рассказал?

– Ничего, – проворчал Арсений, отворачиваясь от ружья. – Не успел. Он словно сам всё знал.

– Сам… – Полина Ивановна взяла поудобнее ружьё и коротко велела:

– За мной! – после чего развернулась, создав мини-вихрь из шёлковых юбок вокруг своих колен.

Дойдя до Полигона, они прошмыгнули в пустующее по вечернему времени здание тира. Какое-то время они шли в тишине, но когда стали спускаться в подземный ход, Северов не выдержал:

– А что там? – почему-то шёпотом спросил он.

– Смерть твоя верная, – ответила Полина Ивановна, доставая из кармана пачку сигарет. Остановилась на мгновение, чтобы прикурить, а затем хмуро спросила: – Ты почему, гадёныш, Фамилию не принимаешь?

– Не ваше дело, – проворчал Арсений в ответ.

– Не моё, – согласилась женщина, зубами зажала кончик сигареты и вдруг отвесила Арсению тяжёлый унизительный подзатыльник. – Не моё, говоришь? Чтоб завтра же явился к Мастеру за бумагами!

– Я…

– Гордость – не лучший советчик в таких делах, поверь мне.

Арсений почувствовал, как на глаза навернулись злые слёзы. Гордость тут совершенно не при чём. Обида. Стыд. Отвращение к самому себе, в конце концов. Федьку Стержнева убили из-за его, Северовской, глупости. И теперь он должен занять его место?

– Винишь себя? – Полина Ивановна словно мысли его читала. – Правильно, вини. За глупость, за излишнюю самоуверенность. Будет тебе наука. Но в Федькиной смерти ты не виноват.

Как же, не виноват.

Арсений потёр ещё горящий затылок и ничего не ответил, а Полина Ивановна, попыхивая сигареткой, произнесла:

– Давай я тебе сначала покажу одну вещь, а потом ты задашь мне столько вопросов, сколько посчитаешь нужным. Один раз. Сегодня ночью. А утром мы сделаем вид, что не знаем друг друга. Я слишком зла, чтобы простить тебе твою глупость. А ты слишком молод, чтобы осознать, в какое дерьмо ты втянул Ляльку и себя вместе с ней. Идём.

Они шли около часа, а затем тоннель закончился неожиданно широким гулким гротом, пологий пол которого терялся в совершенно чёрной воде.

Наощупь отыскав выключатель, Полина Ивановна рассветила своды пещеры разноцветными гроздьями миниатюрных лампочек. Пару секунд Арсений потратил на то, чтобы привыкнуть к освещению, а затем увидел мобильной фоб последней модели, а рядом с ним странный предмет, больше всего напоминающий гигантскую – чуть больше метра в длину – серебряную пулю.

«Или гроб, – подумал Северов и мысленно же добавил, заметив, что сверху в пуле было сделано небольшое окно из толстого – в руку толщиной – стекла, которое откидывалось в сторону, словно дверца в кукольный домик, – для беспокойного покойника.

Провел рукой по неожиданно тёплому гладкому боку, тут и там инкрустированному тёмными камнями, и спросил:

– Что это за хреновина?

Опасливо покосился на мёртвые микросхемы, что густо оплели крышку, и запустил руку внутрь «гроба», выстланного изнутри мягким розовым бархатом. Нащупал подушечку, украшенную белым кружевом, и удивлённо пробормотал:

– Это для сна?.. На хрустальный гроб спящей красавицы похоже… Только маленький очень, словно…

Арсений вдруг осёкся, осенённый внезапной догадкой, а Полина Ивановна, глубоко затянувшись, выдохнула вместе с облаком сероватого дыма:

– Словно красавица была ребёнком? – рассмеялась хрипловатым каркающим смехом, будто ведьма из той сказки, которую они сейчас обсуждали, и добавила: – Забавное сравнение. Особенно если учесть, что мой народ этот «гроб» называет саркофагом.

Женщина подошла к предмету разговора и постучала острым ноготком по серебристому боку.

– Хотя на самом деле это самая обыкновенная капсула жизнеобеспечения. Вот здесь вот, смотри, – она нажала какую-то кнопку, и нижняя половина крышки отъехала, позволив Арсению увидеть сложную сеть из разноцветных проводов и тонких капельниц, которая опутывала саркофаг изнутри, – видишь?

– Что это?

– Жизнь… Чёрт, потухла, – Полина Ивановна отбросила в сторону окурок и немедленно достала из кармана ещё одну сигарету. Прикурила.

– Жизнь, мой мальчик. Устройство, которое помогает женщине поддерживать красоту и здоровье. Много. Очень много лет.

Арсений ещё раз потрогал розовый бархат и вдруг зачем-то перегнулся через край и понюхал маленькую подушечку. Пахло чем-то сладким. Виноградом?

– Изюм, – Полина Ивановна усмехнулась. – Маленькая сладкоежка ещё вам всем покажет.

Северов удивлённо посмотрел на женщину. Что Лялька может кому-то показать? Её бы вернуть для начала, живую и здоровую.

– Полина Ивановна, а вы вот сказали, что ваш народ называет это саркофагом.

– Теперь уже мой, – невесело произнесла она. – Хотя родилась я на западном побережье в семье охотников за розовым жемчугом. В те времена его было так много, что моему отцу и думать не надо было о приданом для своих семи дочерей… Женихи толпились под окнами, словно стайка мальков в тёплой воде… А получилось вон как… Я тут, а они… – Полина Ивановна шумно затянулась и закрыла глаза, – хотя в каком-то смысле замуж я всё-таки вышла.

Она прислонилась к круглому боку большого валуна и вдруг поинтересовалась:

– О чём ты думаешь, Арсений Северов, когда смотришь на звёзды?

Мальчик растерялся. Не то чтобы в его жизни было много моментов, пригодных для любования звёздами… Да и время не самое подходящее для философских разговоров, но он всё-таки ответил:

– Они меня немного пугают. Ну, знаете… Я не могу себе представить что-то, чему нет конца. И вместе с тем страшно представить место, где заканчивается звёздное небо. А почему вы спросили?

– А я думаю о мужчине, – неожиданно призналась Полина Ивановна.

Арсений даже испугался на секунду, что она сейчас снова впадёт в меланхолию и начнёт страдать насчёт того самого таинственного Руслана, который так долго не отвечает на её письма, но ошибся.

– Говорят, наша планета не самая прекрасная в мире, – тихо проговорила женщина, внимательно глядя на Арсения. – История цивилизации типовая. И полезных ископаемых у нас не шибко много. А в плане климата, флоры и фауны – вообще тоска. Зато наши женщины, голубь ты мой, наши женщины, как оказалось, единственные во Вселенной, кто может от них зачать.

– От кого? – встрепенулся Арсений, но Полина Ивановна его даже не услышала: – Знал бы ты, как он мне руки целовал, какие золотые горы обещал… А я, дурочка малолетняя, поверила с первого слова. Да и как не поверить. Видел бы ты его. Волосы – вороново крыло, а глаза синие-синие, как самые чистые сапфиры. Хотя глаза у них у всех необычные…

– У кого? – снова попытался уточнить Северов, и снова не был услышан.

– А чем всё закончилось? «На общих условиях», – сказал он, и я встала в круг. Вот так-то. А ты говоришь, романтика. Одна лишь грубая физиология, а вместо дома, который полная чаша – селекционная ферма и бык-производитель. По жребию. И после тщательного медицинского осмотра… А я же много не просила, Арсений Северов. Веришь? Я просто хотела родить от него ребёнка. Чтоб обязательно с глазами синими, как сапфиры…

Арсений неловко потоптался на месте и, кашлянув в кулак, предпринял третью бесполезную попытку:

– Так откуда они, говорите, взялись?

– Нет, в целом-то они ничего плохого не сделали. Не могу сказать, – продолжала гнуть свою линию Полина Ивановна, полностью отключившись от внешнего мира. – Заботились о нас. И деток любили очень, особенно девочек, конечно… Хотя и мальчиков некоторых выделяли, редко, правда. Мальчикам их ген отчего-то почти никогда не передавался… А потом Руслан уехал. И всё рухнуло.

Полина Ивановна замолчала, чтобы достать очередную сигарету, покрутила её между пальцев, неторопливо оглядела пещерные своды и громко выдохнула, всполошив пугливое эхо.

Арсений молчал. Он не задавал больше вопросов, не пытался повернуть общее русло повествования, осознав, что фраза «задашь столько вопросов, сколько захочешь» имела, как и все фразы этой удивительной женщины, второе дно. Он ждал, жадно следя за нервным танцем тонких морщинистых рук.

– А знаешь, почему я говорю с тобой сейчас? Почему удерживаюсь от того, чтобы выплюнуть своё презрение в лицо предателю? – вдруг спросила Полина Ивановна и опустила голову, чтобы посмотреть на носки своих высоких сапог.

– Почему? – прохрипел Северов. – Почему?

Он вдруг понял, что из всех возможных вопросов ответ именно на этот ему совершенно необходим и как никогда важен.

– Потому что не ты один в жизни совершал глупости. И подлости…

Она всё-таки прикурила и за облачком дыма спрятала от Арсения своё лицо.

– Ты веришь в богов, настоящий взрослый мужчина, а?

«Кто кому здесь вопросы задаёт?» – ворчливо подумал мальчик, но вслух ответить ничего не успел. Видимо, сегодня вечером все вопросы Полины Ивановны носили исключительно риторический характер.

– Может, и не веришь. Нынче это не в моде. Но легенду-то о грозном Ру и чернобровой Ади ты слышал?

Слышал. Разве среди свободных людей есть хоть кто-то, кому мама в детстве не читала сказок о жестоких древних богах? О волшебных подвигах одиннадцати смелых, о беспристрастном и проницательном Ру, о прекрасной, как утренняя заря, Ади и…

– Это не легенды, – шёпотом проговорила Полина Ивановна и выжидательно посмотрела на Арсения. – Я знаю точно, потому что я одна из героинь этих историй.

– Да? – переспросил Северов и почему-то вспомнил совсем другие истории. Не о богах и красавицах, а о свихнувшихся старухах, которые питались кровью маленьких мальчиков, чтобы вернуть себе былую силу и красоту. Покосился на лениво прислонённое к боку валуна ружьё, сделал осторожный шаг в сторону подземного туннеля и вдруг, словно его сам чёрт за язык дёрнул, зачем-то спросил: – Полина Ивановна, а сколько вам лет?

И снова каркающий ведьмин смех, означающий, что никто не собирается сегодня отвечать на вопросы, и наводящий на воспоминания об обескровленных маленьких мальчиках.

– Голубь мой, кто ж задаёт такие вопросы женщине? Особенно, если свой девятнадцатый день рождения она отпраздновала очень и очень давно? – ироничная улыбка скользнула по ярко-красным губам. – И потом, после четвёртой сотни как-то перестаёшь считать.

После четвёртой сотни? Сначала Арсений растерялся, а потом с досадой подумал о том, что напрасно тратит время. Сказки старые вспоминает, словно младенец. Едва в штаны от страха не надул. Ясно же, что Полина Ивановна окончательно свихнулась на старости лет.

– Я не стала такой, как они, это невозможно, – женщина продолжила свой рассказ, а Арсений, несмотря на желание немедленно уйти, остался на месте, чтобы дослушать историю до конца. – Но первый саркофаг был придуман именно здесь, а я, всё ещё надеясь на то, что когда-нибудь Руслан передумает и выберет меня, поспешила им воспользоваться. Он говорил мне: «Дело в первую очередь. Я не поставлю весь эксперимент под угрозу из-за намёка на какие-то чувства к тебе». Намёк на чувства. Это должно было звучать унизительно, а звучало, как божественная музыка, дарующая надежду. И ведь я верила ему, каждому его слову. И прощала всё, что нельзя прощать. Унижение, отобранных детей, презрительные усмешки, холодность. Я ничего этого не замечала, я видела лишь, что он строгий, принципиальный, старательный учёный. Очень красивый. И ещё верила, что когда-нибудь он, вопреки… Рухнуло всё, когда он всё-таки забыл о принципиальности и в синих глазах загорелся любовный костёр, но не для меня, а для другой. Молоденькой, наивной, влюблённой в него до безумия. Спроси, как я это пережила? Спроси, что я сделала?

– Что? – хрипло прошептал Арсений.

– Я рассказала ей обо всём. Обо всех экспериментах, об опытах над детьми, о Селекционно-исследовательском корпусе при Регенерационной Академии, про Колонию имени Руслана Стержнева. Чтобы она знала, кого любит, чтобы не верила в его чувства, чтобы поняла, какое он чудовище… Не знаю… – Полина Ивановна выпрямилась, прошагала до кромки тёмной воды, что лениво облизывала пологий берег, и тихо-тихо продолжила: – Без всяких чтобы. Мне просто до мушек перед глазами хотелось сделать ей больно. Унизить.

Она снова взяла паузу, и Арсений перевёл дух, пытаясь уложить полученную информацию в голове. Если на секунду допустить, что Полина Ивановна говорит правду, что какие-то безумные учёные проводили здесь опыты… Что они искали? Лекарство от смерти? Пытались создать идеального человека? Чем бы это ни было – неважно. Основные вопросы так и остались без ответов. Как всё это увязать со стоящей возле мобильного фоба капсулой? С Лялькой? С Цезарем? Как они связаны? И откуда синеглазый воробей вообще здесь взялся?

– Только этого. Только этого, – тем временем прошептала женщина, судорожно прикуривая очередную сигарету. – Смерти – никогда.

И всхлипнула громко, а торопливое эхо, живущее в этом гроте, поспешило повторить этот звук и полностью заглушило другой, изумлённый и сомневающийся, который издал Северов, когда вспомнил последнюю историю о чернобровой Ади. История была совершенно девчачья, и, впридачу с плохим концом, не та, которая может заинтересовать мальчишку четырёх-пяти лет, но всё же он её слышал и помнил. О том, как грозный Ру любил свою единственную Ади, как подарил ей луну и звёзды, и как завистливая и злая ведьма, чьё сердце насквозь было пропитано ядом, околдовала юную жену грозного Ру. И весёлая красавица, чей смех был подобен звону хрустальных колокольчиков, загрустила и умерла от тоски.

Кто вообще умирает от тоски? Разве такое возможно?

– И конечно, после всего он даже не взглянул в мою сторону, – продолжила Полина Ивановна. – Ни тогда, когда я стояла перед ним на коленях, ни после. Он свернул лабораторию, объявил свои же эксперименты бесчеловечными и просто бросил нас, покинув планету вместе со всей своей командой.

У Арсения голова шла кругом. Рассказ был запутанный. И, само собой, не всему можно было верить – уж точно не тому, что Просто Полина Ивановна живет в Детском корпусе несколько сотен лет – но какие-то выводы Северов сделал.

Первое. Просто Полина Ивановна не так проста, как кажется.

Второе. Здесь замешаны либо инопланетяне, во что верить совсем-совсем не хотелось, либо сикры. Кто ещё мог настолько обогнать Яхон и Кирсовских изобретателей, которые и слыхом не слыхивали о разработках, подобных серебряному саркофагу?

Третье…

– Что молчишь?

Арсений рассеянно посмотрел на хмурящуюся женщину и без особой надежды на ответ спросил:

– А Лялька? Она какое ко всему этому имеет отношение?

Полина Ивановна подошла к саркофагу, обвела наманикюренным пальчиком один из тёмно-серых, почти чёрных камней, украшавших крышку «гроба», и задумчиво пробормотала:

– Лялька? Лялька, мой хороший, это словно несбыточная мечта, которую кто-то взял и воплотил вместо меня в жизнь. Точно такая же, как мне мечталось, а не моя… Она ведь совсем на него не похожа… Нет, если знать заранее, сходство, конечно, можно найти. А я, если честно, даже на синеву её глаз не обратила бы внимания, если бы не это.

– Что это? – Северов наклонился, чтобы рассмотреть камень, о котором говорила женщина.

– Хранитель крови, – она грустно улыбнулась. – У каждого рода он свой. У Руслана тёмно-серый, гладкий и холодный, как гематит… Нет, в этих-то камнях крови, конечно, нет. Пустышка, единственное назначение которой – показать, чьему роду принадлежит ребёнок… Пойдем, выпить хочу, а фляга пустая…

– Но как же? – Северов растерянно посмотрел на саркофаг и с досадой подумал о том, что лучше бы Полина Ивановна ему вообще ни о чём не рассказывала. Теперь вопросов стало ещё больше.

– Я обещала – я расскажу, не стоит убивать меня взглядом. Мою шкуру твои смешные уколы всё равно не пробьют.

И она действительно рассказала – неспешно, путано, пьяно, но Северов был терпеливым слушателем и из многочисленных отступлений, из язвительных замечаний, из горестных вздохов и подтрунивания над собой сумел вычленить главное, и общая картина происходящего всё четче прорисовывалась, в очередной раз переворачивая картину мира.

Много лет назад, гораздо больше, чем четыреста, гораздо больше, чем Арсений мог позволить себе представить, к берегам их планеты причалило судно, на котором было двенадцать одиноких мужчин. Никто не знал, откуда они прилетели, никто не спрашивал, сколько лет они провели в своих скитаниях, но мужчины были сильны телом и духом, молоды и хороши собою, с лёгкостью брались за любую работу, и свободный народ принял их у себя. Шли годы, и те, кто был детьми в тот день, когда пришельцы сделали свой первый шаг по землям свободного народа, состарились и умерли. Двенадцать же чужих мужчин, которые за это время почти успели стать своими, не изменились ни на морщинку, ни на один седой волосок, только в глазах их появилось ещё больше тоски и одиночества, потому что шестеро из них за эти годы похоронили своих жён. Пятеро не шли на сближение ни с кем, а последний, двенадцатый, ожидал рождения первенца. И это взбудоражило маленькую общину пришельцев, как ничто и никогда. Одиннадцать человек буквально носили на руках смеющуюся и ничего не понимающую женщину, а двенадцатый – отец малыша – находился в состоянии глубокой депрессии.

– Что я наделал? – бормотал он, кусая локти. – Теперь я должен буду пережить и его смерть тоже? Своего ребёнка? Я готов отдать ему всю свою кровь, своё сердце, жизнь, что угодно, лишь бы больше не быть одному.

– Мы что-нибудь обязательно придумаем, – пообещал тот, кого они считали главным, и они начали думать.

Переехали вместе с будущей мамой в лагерь, обнесённый высоким забором, и объявили свою территорию суверенной, обозвав её Сикрой – Селекционно-исследовательским корпусом при Регенерационной Академии. Академия была там же, спешно перестроенная из бывшего космического корабля.

– Зачем нам лететь куда-то сейчас? – удивился на чьё-то возражение главный. – Своё настоящее бессмертие мы нашли именно в этом уголке Вселенной. Разве нет?

– Пока не нашли, – загрустил будущий молодой отец, но к его депрессии уже все давно привыкли и попросту не обратили на неё внимания.

Нельзя сказать, что они кого-то принуждали. Родить рёбенка от бога хотела едва ли не каждая свободная женщина, начиная с тех, кто едва успел войти в детородный возраст и заканчивая теми, кто из него уже почти вышел. Наверное, именно этим изначально и была обусловлена высота стены, что окружала Сикру, а потом… потом всё как-то изменилось.

Нет, поначалу-то всё было просто прекрасно. Свободный народ устраивал праздник по случаю каждого божественного выбора, надеясь, что уж эта-то девушка вернётся под родительский кров с божественным ребёнком во чреве.

Ни одна не вернулась. Зачем? Куда им было возвращаться, если здесь их холили и лелеяли, с их детей здесь сдували пылинки, о них заботились так, как никто и никогда. Они даже чувствовали себя почти равными… Какое-то время.

Однако женщины старели и умирали, дети отказывались наследовать отцовский ген бессмертия, а время, которое не было страшно лишь двенадцати грозным богам, летело.

И, как водится, появилась зависть, которая медленно переросла в злобу и страх. Пришельцы уже не были пришельцами, они давно стали своими. Жестокими, грозными, но своими… богами.

– С этим надо что-то делать, – сказал главный из них, когда насчитывавший когда-то тринадцать человек лагерь разросся до тринадцати сотен. – Я чувствую себе проклятым Адамом, который породил Исаака, а главное, каждую секунду боюсь, что случайно трахну собственную дочь. У богов это, может, и в порядке вещей, а меня такая ситуация не устраивает. Нужен строгий учёт.

Так появился Детский корпус, в котором дети богов учились и росли. Так появились Дома детей и молодёжи, где с божественными потомками занимались лучшие учителя, Мастера, помимо прочего следившие за тем, чтобы кровь потомков одного рода не смешивалась. Вначале это практиковалось только в Корпусе, где деление на двенадцать Фамилий, фактически, лишало Мастеров работы. Затем это перекинулось и на Кирс – Колонию имени Руслана Стержнева, куда переезжали все те, в ком божественная кровь была слишком слаба либо её не было вовсе.

А уж как это всё превратилось в то, во что превратилось… Как получилось так, что матери, отдававшие своих дочерей в Сикру, стали посылать всех своих отпрысков в Корпус, где произошёл сдвиг в восприятии действительности, какой поворот окончательно разделил свободный народ и их божественных предков? Об этом уж никто не упомнит. Человеческая память коротка.

– У них было основное правило, – ядовито шипела Полина Ивановна, – своеобразная этика поведения. Никакого насилия. Всё должно быть исключительно добровольно и по обоюдному согласию.

Но что стоит взрослому мужчине, за плечами которого не одна сотня соблазнённых женщин, свести с ума юную неопытную девушку? Нет, боги не были белыми и пушистыми, в чём-то они были даже хуже, чем о них говорили в народе. На пути к своим целям они использовали женщин свободного народа, словно племенных кобыл, пытаясь вывести наиболее сильное потомство, создать себе богинь, достойных жизни рядом с ними. Однако никогда они не брали своё силой.

Война между ними началась ещё здесь, на Яхоне. Только воевали боги не за территорию и ресурсы, а за наследников и более сильную кровь. Когда они покинули планету, их сообщество из двенадцати мужчин разрослось до нескольких сотен, среди которых были женщины и дети. И да, они научились продлевать жизнь своим близким. При помощи саркофагов, при помощи камней-хранителей, которые, при необходимости, вбрызгивали в слабое тело сильную божественную кровь, ускоряя регенерацию и делая потомков сильнее. Не навсегда, но на время.

– Но как же так? – Арсений всё-таки не выдержал и перебил запутанный поток воспоминаний. – Если вы… если всё так, как вы говорите, почему тогда вы… вы…

– Такая старая и страшная?

Северов покраснел и кивнул.

– Всё просто, голубь мой. Я слишком принципиальна для того, чтобы жить после того, что сделала. И слишком труслива, чтобы умереть. Мой саркофаг уже давно забыл, как я выгляжу…

– Это его вы прячете там? – Арсений с любопытством посмотрел в сторону кровати. – И почему Ляльке нельзя было… как вы там сказали?

– Никак! – отрезала Полина Ивановна и нахмурилась. – Забудь обо всём, что касается моей спальни, а то тебя, голубь мой, могут неправильно понять.

Она вдруг подмигнула Арсению ярко накрашенным глазом, и мальчишка, совершенно неожиданно для себя, покраснел ещё больше.

– Что же касается Ляльки… ей просто нужно немного больше времени, – женщина подманила Арсения указательным пальцем и, прижавшись напомаженными губами к розовому от смущения уху, прошептала: – Я проверила её кровь на старых машинах Руслана. Мир, который на Яхоне всё ещё наивно считают божественным, вздрогнет, когда эта малышка дозреет. Поверь мне.

Нахмурилась и шаткой походкой прошла к столу в кухонной зоне, чтобы обновить янтарную жидкость в бокале.

– Если конечно, ей позволят дозреть… Потому что любить эти всемогущие боги так и не научились. По крайней мере, мне хотелось верить, что Руслан просто не умеет любить, – говорила Полина Ивановна, грустно всматриваясь в свой коньяк. – С другой стороны… Когда я впервые увидела Ляльку, когда я поняла, кто она, я осознала, как ошибалась. В её жилах определённо течёт его кровь, но её поведение, её слова, её жесты – всё выдавало в ней глубоко любимого, обожаемого ребёнка. Я не знаю, что изменилось за долгие годы моего одинокого угасания, но этот ребёнок и близко не похож на тех, что рождались когда-то в Сикре. Слишком открыта. Слишком наивна. Слишком зависима. Лялька была счастлива там… Думаешь, он любил её? Любит?

Женщина бросила на Арсения растерянный вопросительный взгляд, а мальчик лишь неуверенно пожал плечами в ответ.

– А ведь я могла улететь с ними тогда, – задумчиво протянула Полина Ивановна. – Не захотела. Мне всё казалось, что это не на самом деле. Что не могут они взять и бросить всё в один день. Секретные лаборатории, пути сообщения, коммуникацию… Представь моё удивление, когда системы, молчавшие не одну сотню лет, вдруг ожили, и я услышала ЕГО голос, совсем не изменившийся и всё такой же любимый… Я просто хотела увидеть Руслана ещё раз. Может, это помогло бы мне собраться с силами и, наконец, умереть… а потом ты всё испортил.

Северов почувствовал, что краснеет под гневным взглядом, но нашёл в себе силы, чтобы поспорить и выпалил, едва не плача от обиды:

– Во-первых, я ничего не портил! Я просто не успел, он сам узнал, сам! А во-вторых, во-вторых… С чего вы взяли вообще, что ей с ним будет плохо? Он, может, и мразь, но вы не видели, как он на неё смотрел, не слышали, каким голосом он с ней разговаривал. А я видел и слышал! Откуда вы знаете? Может, он её вообще вернёт этому вашему обожаемому Руслану!

– Не вернёт, – Полина Ивановна яростно тряхнула головой, от чего очки уехали на самый кончик носа, поправила их раздражённо, а затем, опустившись на одно колено, открыла соседствующий с холодильником шкафчик.

Северов был уверен, что она там хранит свои бесконечные алкогольные запасы, и несказанно удивился, когда обнаружилось, что за белой деревянной дверцей скрывается не батарея коньячных бутылок, а небольшое устройство, по виду напоминающее радио со встроенным в него визором, на экране которого пульсировала одна ярко-красная точка.

– Знаешь, что это такое?

– Откуда? – Арсений даже обиделся немного.

– Отличная штука, скажу я тебе. Называется «Большой брат», – Полина Ивановна постучала ноготком по мигающему огоньку и пояснила: – Придумали этот своеобразный радар давно, ещё когда в Корпус детишки пробивались по конкурсу… Как подумаю, что я была одной из них – мороз по коже. Надо же было быть такой идиоткой… Представляешь?

– Угу… А что радар? – напомнил Северов, испугавшись, что Полина Ивановна снова ударится в ненужные воспоминания, и толком не понимая, как эта машинка может быть связана с его словами о том, что Цезарь вернёт Ольгу Руслану.

– О, – к счастью, Полина Ивановна ничуть не обиделась на его хамскую выходку, – он показывает только тех, в ком течёт на самом деле сильная кровь. Я вашего Цезаря так и обнаружила. Вот тут он у меня появился, – ещё раз постучала по экрану. – Так что пусть он обманывает кого другого, не меня.

Арсений перевёл взгляд с одинокой красной точки на экране на Полину Ивановну. Почему-то очередное подтверждение тому, что Лялька и Цезарь покинули Детский корпус, отозвалось странной болью в самом верху живота.

– А её вы тоже так нашли? – и то, что он не мог произнести имя вслух, было напрямую связано с этой самой болью. – Увидели на радаре?

– Нет. Её пока этот радар не видит, я же объяснила уже. Наверное, поэтому и найти никто нашу Ляльку не смог… Хотя поди разберись, какие там у них законы? Может, этой штукой уже и не пользуется никто давно… Увидела я Цезаря вашего, а как увидела, так сразу и помчалась к нему. Шутка ли, столько лет никто здесь с такой сильной кровью не появлялся… Не знаю, что заставило меня слегка притормозить на поворотах, но выскакивать с обнимашками я не стала, а – не пойми превратно, исключительно на всякий случай – взяла мальца на прицел.

Северов покосился на стоявшую в углу двустволку.

– У меня ещё снайперская винтовка есть, – пробормотала Полина Ивановна, – там оптика хорошая… В общем, смотрю я на этого мальчонку бледненького, перепуганного, но злого, как собака, и не понимаю, что ж он мечется-то туда-сюда, словно что-то потерял. Мечется, и в ладошку свою всё время поглядывает – видимо, у него там карта или ещё что, типа радара. Только я знаю, что порода на побережье никакой сигнал не пропустит ни за что на свете. Сверяйся не сверяйся – всё одно… А потом меня как обухом по голове ударили – это ж он Лялькин саркофаг пытается найти.

Арсений моргнул, не зная, упустил он момент, когда Полина Ивановна нашла Ляльку или женщина об этом ещё не рассказывала.

– Так, стоп! – он молитвенно сложил руки и просительным взглядом впился в лицо Полины Ивановны. – Я не понял, а Ляльку-то вы как нашли?

– Не я её – она меня, – неохотно ответила Полина Ивановна. – Как-то утром открываю дверь, а она сидит на пороге и в пыли палочкой что-то рисует.

– И?

– Что и?

– Как это, – Северов и сам не заметил, что перешёл на крик, – вот это, – жест в сторону «Большого брата», – и то, что Цезарь не вернёт Ляльку родителям связано между собой?

– К другому роду он относится, что непонятного, – разозлилась Полина Ивановна. – Я же говорила, что по камням на саркофаге, к которому она меня сама, между прочим, привела, я определила, чей она ребёнок. Мой радар красный, Лялька, дай только время, засветится голубым, а Цезарь зелёный был. Понял?

– Нет, – честно ответил Арсений и от злости на себя скрипнул зубами, потому что логики в рассуждениях женщины он не видел, хоть убейся.

Она выдохнула сквозь зубы и закрыла глаза. Подумаешь, нервная какая…

– Прошло много лет с тех пор, как я стала отшельницей, но я не знаю, что должно произойти с миром, чтобы мужчины перестали играть в Царя горы. Победителю достаётся всё. Самый высокий титул, самые красивые женщины, самая сильная кровь и все сокровища мира. В тот день, когда ты пришёл ко мне в гости, я впервые за много-много лет покинула Корпус, чтобы узнать последние новости из другого мира, бывшего когда-то моим. Раз уж здесь появился саркофаг, подумалось мне, раз уж в нём обнаружилась наследница Руслана, чем чёрт не шутит, может он и сам решил вернуться… Мне пришлось лететь на континент. Я не знала, работает ли коммуникатор, после стольких-то лет. Он работал. Его разрывало от количества тревожных сообщений. Там-то я и узнала о том, что Ляльку разыскивают все, кому не лень. Тогда-то я и отправила своё первое сообщение Руслану.

– И? – шёпотом спросил Северов, начиная хоть что-то понимать.

– И Руслан не появился. Вместо него спустя какое-то время приехал Цезарь. В первое мгновение я едва не рассказала ему о Ляльке сама, спасибо паранойе – уберегла от глупости. И ладно я, которая вообще ничего не знала о том, какую кашу нынче варят боги в своём божественном мире, и отправляла сообщения прямым текстом, даже не думая о шифре. Но они-то, они должны были понимать. Должны были подумать об элементарных правилах безопасности.

– Вы перехватили их разговор, – догадался Арсений, за что был награждён скептическим взглядом и невнятным бормотанием:

– А толку? Мы с тобой всё равно всё испортили.

Полина Ивановна вдруг сгорбилась, закрыла лицо руками и пробормотала:

– Уходи.

– Но я хотел спросить ещё…

– Уходи, – повторила она, и мальчику показалось, что женщина собирается заплакать, – а то я договорюсь до того, что это из-за меня, из-за моих сообщений, из-за моих неправильных решений, а не из-за твоих поисков Ляльку забрали. А быть виноватой во всём снова мне не хочется. Этого он мне точно не простит никогда… Уходи, Арсений Северов, и возвращайся, если придумаешь, как нам всё исправить. Хотя, что ты можешь придумать?.. Старый да малый – вот вся наша команда.

– Полина Ивановна…

– Уходи. Я готова признать, что твоей вины в произошедшем нет. Но не ври хотя бы себе: ты собирался нас с Лялькой предать. И предал бы, не сложись всё так, как сложилось.

Предал бы. Арсений зажмурился и до крови закусил губу. Предал бы, потому что у него не было выбора. Из сложившейся ситуации он не мог выйти, вообще не замаравшись.

И он убежал.

Глава 14 Царь горы

Уличная игра, задача игрока в которой – занимать вершину горы или любую другую определённую правилами игры область и не пускать туда остальных игроков. Как потенциально травмоопасная, игра часто запрещена в школах.

– Так ты всё знал с самого начала? – спросила я, когда Арсений замолчал, чтобы передохнуть и собраться с мыслями, потому что с тех пор, как мы вошли в домик, он говорил и говорил, запретив мне произносить хоть слово.

– Я просто должен, понимаешь? – сказал он, виновато глядя на меня. – Как бы болезненно это ни было. Даже зная, что, возможно, ты разозлишься или вовсе не захочешь меня видеть.

– Сеня…

– Пожалуйста! – он усадил меня на подоконник, коснулся губами виска и отошёл к письменному столу. Вогнал в столешницу кулаки, издав рычащий полустон, опустился на стул с высокой спинкой и заговорил, вообще не глядя в мою сторону, упрямо наклонив голову вперёд и время от времени морщась, словно от зубной боли.

– Все те дни, во время которых я была уверена, что так удачно вожу весь мир за нос, ты знал? – повторила я свой вопрос.

Из окна тянуло по-летнему приятным холодком, но я уже ничему не удивлялась. Нежное лето в самом конце осени? Эка невидаль! Лимит моего удивления закончился минут через десять после того, как Север начал говорить. Я то злилась на него, то обижалась, то едва не плакала от жалости, то порывалась сочувственно обнять, не уставая поражаться тому, как он выжил и сумел остаться при этом человеком. Ведь сумел же?

Арсений вдруг улыбнулся, словно я сказала что-то по-настоящему смешное, и одновременно с этим задал вопрос, который никак не вязался с его весёлым выражением лица:

– Знаешь, что хуже всего? Сами по себе мои знания ничего не значат. Плохо, что я не смог их удержать при себе. И пусть это было давно, но старейшины – у них же память, как у слонов, они ни о чём никогда не забывают. И теперь, когда ты снова появилась на горизонте, они дружно решают, как использовать тебя ради достижения своих целей. И это целиком моя вина.

Я обняла себя за плечи, внезапно почувствовав нечеловеческую усталость. Сколько может выдержать один человек? Говорят, каждому судьбой отмерена такая ноша, которую он в силах выдержать. Так ли это? Остались ли во мне силы, чтобы жить и продолжать тянуть этот воз?

– Понимаешь? – Арсений поднял голову, вглядываясь в моё лицо. Что он хотел там найти? Гнев? Обиду? Презрение? Вполне возможно, помни я хоть что-то из того, о чём он рассказывал, его поиски были бы более успешными. Но я вообще ничего не помнила, словно рассказывал он не обо мне, а о какой-то другой девочке.

Его слова о планах старейшин меня, бесспорно, расстроили, но это такая мелочь на фоне всех остальных моих проблем и нерешённых вопросов. Да, Арсений дал ответы на часть из них, однако это же даже не половина.

Я задумчиво рассматривала открытое лицо парня, отметила взглядом морщинку, тревожно залёгшую между бровей, усталые синяки под глазами и бледность как последний отголосок недавней болезни.

Не всё ли мне равно? Не пойти ли на поводу у своего желания? Не наплевать ли на весь мир, один раз в жизни забыв обо всём?

– Оля?

О чём он думает? Чего боится? Того, что я отвернусь от него сейчас? Того, что не смогу принять его теперь? Имею ли я право судить его за ошибки? Не доказал ли он мне свою преданность? Не открылся ли мне полностью, вывернув душу наизнанку? Не он ли ждёт приговора, почти не дыша? Такой неуверенный. Ранимый.

Я спрыгнула с подоконника, на котором просидела половину ночи, и с уверенным видом – хотелось бы мне, чтобы у этой уверенности была не только видимость – подошла к Арсению. Он запрокинул голову и обежал взглядом моё лицо, а затем едва слышно прошелестел:

– Мне так жаль.

Это было больше, чем моё сердце могло выдержать. Я провела ладонью по колючей щеке, улыбнулась, когда он блаженно зажмурился, а затем наклонилась и поцеловала. Впервые сама. По-моему, он растерялся, совершенно очевидно ожидая от меня принципиально другой реакции на его рассказ, но уже в следующий миг простонал мне в рот что-то удивлённо-восхищённое, притянул к себе и полностью перехватил инициативу.

Впервые между нами не было никаких тайн, никаких тёмных мыслей и подозрений. И от этого было так легко и так сладко, что у меня в прямом смысле слова кружилась голова, а во всём теле образовалась такая лёгкость, что мне казалось, я готова взлететь под облака от счастья.

– Оля, – то, как Северов простонал моё имя, едва не заставило меня заплакать – столько в его голосе было нежности и благодарности.

Его руки по-хозяйски забрались под мой халат и жадно гладили дрожащее тело.

– Ты… уверен? – отрывисто прошептала я, когда он несдержанно и торопливо пытался освободить мои руки из рукавов.

– Издеваешься? – его смешок коротким жарким ветерком ударился о моё горло, заставив выгнуться навстречу губам.

– Мне сказали… – так сложно говорить, когда кто-то нежно покусывает твою ключицу, – что после этого… тот, с кем я буду… понимаешь?

– Хочешь сказать, после секса?

– Да. Подожди… Это серьёзно. Это может изменить тебя, навсегда. Се-е-е-ня!..

– Чтоб я сдох! – он полностью стащил с меня халат и теперь жадным взглядом впился в моё обнажённое тело. – Ты что же, всё это время была почти голой? – обвиняюще-обличительным тоном пробормотал он, проводя большим пальцем от ключицы до центра моей груди.

Я издала какой-то странный звук, нечто среднее между нервным хихиканьем и нетерпеливым стоном, а Северов поцеловал мою скулу, висок, зарылся носом в ушную раковину и произнёс:

– Изменюсь? Вряд ли меня это остановит, – сладкий, опьяняющий поцелуй, – даже если ты скажешь, что я превращусь в чудовище, что умру, окаменею… всё, что угодно… лишь бы узнать, каково это – быть с тобой на самом деле, а не в проклятых снах.

– Снах? – я повернула голову, подставляя шею его губам и пытаясь сосредоточиться на том, что Арсений говорит. Определённо что-то жаркое и безумно возбуждающее…

– Угум… С того утра в моей комнате, в Корпусе…

Он прижал мою руку к своей груди и провел ею вдоль всего своего тела, остановившись на миг у края домашних брюк, словно давал мне возможность вырваться.

– Постоянно, – накрывая моей ладонью подтверждение своего желания. – До одури, до боли, до сумасшествия… Эти сны, совершенно реальные, с музыкальным сопровождением из твоих стонов, с тобою, раскованной, податливой, позволяющей мне абсолютно всё…

Я задыхалась от его слов, от того, как уверенно он руководил движением моей руки, от обоюдного желания, от реальности происходящего.

– В Корпусе, в фобе… – осторожно надавил на мои пальцы, заставляя несильно сжать пульсирующую под тканью брюк плоть, сопровождая этот жест блаженным стоном.

– …в душе, на столе… Я и не думал, что моя фантазия способна так красочно надо мной измываться… – страстный шёпот вскружил и без того пьяную голову. – Сотню раз, всевозможными способами. Везде… Я каждый раз не хотел просыпаться, и каждый раз пробуждение было, как серпом по… – порывисто обхватил ладонями моё лицо и смял в бешеном поцелуе исстрадавшиеся без него губы. – И ты спрашиваешь, уверен ли я? Да я рехнусь, если ты передумаешь. Скажи, что я не сплю! – взгляд умоляющий и слегка безумный. – Я просто сдохну, если это снова сон!

– Это не сон, – заверила я. – Надеюсь, не сон…

Потому что у меня тоже, как оказалось, извращённая фантазия. Потому что я знаю, как бывает больно после пробуждения, потому что я так мечтаю, чтобы это, наконец, стало явью. Зеркально повторив жест Арсения, я обняла его за щёки, а он зажмурился, выдохнув сквозь зубы:

– Не сон, – и вдруг встал, поднимая меня вместе с собой, заставляя прижаться к нему всем телом. Так сладко и стыдно.

– Не сон, – прошептал, в три шага преодолев расстояние до дивана, опуская меня на небрежно наброшенное покрывало и немедленно накрывая моё тело своим.

Мне кажется, я уже в тот момент совершенно ничего не соображала, отчаянно желая продолжения банкета, удивлённо понимая, что ласки Арсения, его поцелуи грозят обратиться в зависимость похлеще шоколада. Но Северов, прежде чем окончательно дать волю желанию, почти полностью захватившему нас обоих, медленно, словно через силу, отстранился и охрипшим голосом повторил мой недавний вопрос:

– Ты уверена?

Я уверена. Я уверена очень давно. Я слишком уверена для того, чтобы думать о возможной ошибке. И всё-таки я прижала руку к натянутой, как струна, мужской шее – кончики пальцев поглаживают скулу, а венка на запястье прижимается к ключице, повлажневшей от выступившего пота, – и произнесла:

– Только один момент. Объяснишь?

Он словно окаменел, обжигая мою обнажённую кожу кофейным взглядом. Напряжённый, тяжело дышащий. Второй рукой я провела по его предплечью, чувствуя под пальцами нетерпеливую дрожь мышц. У меня буквально крышу сносило от мысли, что это я с ним сделала. От этого и ещё от того, что, несмотря на беснующееся в чёрных глазах пламя, я знала: Арсений остановится по первому моему слову.

– Что… – начал он сипло и накрыл ладонью мою руку на своей шее. – Что тебя тревожит?

– Помнишь, ты как-то говорил, что у тебя на меня планы? У тебя тоже.

Правая бровь медленно изогнулась вопросительным знаком, а губы дрогнули в легком подобии улыбки.

– Мне надо знать. Сейчас. Пожалуйста. Ты. Чего от меня хочешь ты?

Арсений задумчиво улыбнулся, а я выдернула руку из его захвата и провела ею по твёрдой груди, отчаянно желая, чтобы он снял майку, и до покалывания в кончиках пальцев мечтая дотронуться до его кожи, попробовать её на вкус. Горячую, бронзовую, упругую. Подалась вперёд, чтобы поцеловать его шею, и неожиданно испугалась. Нет, не внезапно проявившей себя чувственности и не того, что между нами должно произойти – это, как ни странно, меня вообще не тревожило. Я испугалась, что Арсений банально не станет отвечать, попробует обратить всё в шутку. Или вовсе признается в чём-то таком, что вынудит меня встать и уйти, отказавшись от всего, так и не узнав, каково это – быть с Арсением Северовым.

Закусила губу, не зная, как поступить, а парень, внимательно всматривавшийся в моё лицо, завёл одну руку за голову и ловко стянул майку, исполняя моё неозвученное желание, а затем перецеловал мои дрожащие пальцы и спросил:

– Всего-то?

Я выдохнула и не стала лукавить:

– Сейчас – да.

Потом ещё будут вопросы. Обиды. Ссоры. Выяснения отношений. Но это, это нам надо решить прямо сейчас, ещё до того, как я окончательно растворюсь в Севере. Хотя кого я обманываю? Я уже давно по самые уши в нём.

– Расскажи! – потребовала я, а Арсений качнул головой, словно отказываясь отвечать.

Внутри что-то испуганно ёкнуло, и в тот же миг Северов прижал мою раскрытую ладонь к своей груди. Я почувствовала, как хаотично колотится его сердце, ударяясь прямо в центр моей ладони, и словно хотела сжать его – такое открытое и трепыхающееся, из-за меня, для меня – вдавила в кожу растопыренные пальцы. Арсений шумно выдохнул, проворчав что-то одобрительное, и пробормотал:

– Нет. Я лучше покажу. Позволишь?

В два рывка втянула в себя воздух, наивно полагая, что внезапно появившееся головокружение – это результат того, что я, кажется, разучилась дышать. Воздух со свистом ворвался в лёгкие, и кислород, ударив в голову, словно ароматный коньяк Полины Ивановны, сделал меня неожиданно смелой и раскрепощённой.

– Позволю, – приподнялась, чтобы прижаться к мужским губам, едва не рыча от нетерпения, снедаемая любопытством, томимая нестерпимой жаждой, что вдруг иссушила моё горло и губы. Арсений счастливо рассмеялся, легко уходя в сторону и без труда перехватывая мои руки, дотронулся кончиком языка до мочки уха, проложил коротенькую дорожку из поцелуев до того места, где шея соединяется с плечом и, довольно мурлыча, пробормотал:

– Да, именно такой я хочу тебя сейчас… Такой моей, такой доверчивой. Ты же веришь мне?

– Да, – торопливо, искренне, стараясь извернуться так, чтобы поцеловать самой. В этот раз Арсений не стал противиться моему желанию, встретив меня на середине пути, позволив нашим губам столкнуться в жарком поцелуе, таком жадном и нетерпеливом, словно не было вовсе предыдущих.

На периферии сознания мелькнула мысль, что, наверное, пока не поздно, стоит сказать Арсению, что мой сексуальный опыт гораздо меньше, чем он может себе представить, что он ограничивается лишь скудной теорией да несколькими практическими занятиями, которые он успел провести для меня. Но руки парня продолжают уверенно знакомиться с моим телом, и я понимаю, что время для разговоров прошло.

Арсений оторвался от моих губ и немного сдвинулся вниз, ведя полуоткрытым ртом по натянутой шее, безошибочно угадывая, где надо дотронуться и как, чтобы вырвать из моего горла восторженный стон. Мне определённо нравилось, как осторожно его пальцы подобрались к моей груди, как деликатно поприветствовали невероятно чувствительные соски. А ещё мне нравились звуки, которые Северов при этом издавал. И то, как эти звуки переплетались с моими прерывистыми вздохами, нравился шальной взгляд, обежавший моё лицо перед тем, как пальцы уступили место рту.

Это было лучше, значительно лучше моих снов. Острее. Безумнее.

И где-то там, паря в невесомости, я поняла, что это, кажется, навсегда.

Когда дыхание пришло в норму, а мозг снова включился в работу, мне просто категорически не захотелось возвращаться к прерванному разговору, хотя мы, конечно, многого друг другу не досказали. Хотелось урчать довольной кошкой, подставляя спинку под ленивую ласку тяжёлой руки, уверенно лежавшей поперёк моей талии.

Я залюбовалась тем, как она смотрелась на фоне моей кожи, скосила глаза на мирно вздымающуюся грудь, любопытным взглядом пробежалась вдоль едва заметной дорожки волос вниз, снова сбиваясь в дыхании от восторга и острого счастья. Нестерпимо захотелось дотронуться до того, кто теперь по праву мог называться моим мужчиной, и я не стала отказывать себе в такой малости. Повернула голову на бок, чтобы заглянуть Арсению в лицо и, поймав его внимательный взгляд, положила свою ладонь на его предплечье.

– Ты как? – он переместил мою руку себе на грудь, подался вперёд и поцеловал меня в уголок глаза, в висок и в ухо.

– Хорошо, – прошептала без всякого смущения. – Немножко странно, но хорошо.

– Почему странно? – не понял он и наклонился к моему лицу. Я думала, поцелует, но он только смешно потерся носом о мой нос.

– Не знала, что это так… – попыталась подобрать подходящее слово. Удивительно? Замечательно? Все эпитеты были бледными и даже близко не подходили для того, чтобы описать мои чувства. Поэтому я просто обвила свою руку вокруг его шеи и поцеловала, шепнув: – Спасибо.

– Обращайся, – улыбнулся он и пробормотал, почти полностью затаскивая меня на себя: – Иди сюда… Вот так. Хочу чувствовать тебя всю.

Я немного смутилась, но не стала возражать, тем более что тёплые пальцы пробежались вдоль моего позвоночника, воплощая в реальность мои недавние желания. Почти воплощая. Потому что Северов не был бы Северовым, если бы не был наглым и совершенно бесстыжим.

– Болит? – заметив моё напряжение, спросил Арсений, и я покачала головой.

– Нет. Не знаю.

– Я тороплюсь? – он с сожалением вздохнул и переместил руку на мои лопатки. – Прости.

Я дотронулась губами до середины его груди и ещё раз прошептала:

– Спасибо.

– Оля, ты самый вежливый воробей в мире. Ты знаешь об этом? – рассмеялся Арсений и внезапно переменил тему, став совершенно серьёзным: – Я бы хотел сказать, что ты должна была меня предупредить. Но боюсь, скажи ты мне правду, я бы до чёртиков перепугался. Может быть, даже всё испортил.

Я растерялась от такого перехода, смущаясь и совершенно не представляя, что на это ответить, но уже следующей фразой Арсений заставил меня забыть о таких мелочах, как смущение.

– В ту ночь, когда ты сбежала из дворца, – проговорил он, поглаживая позвонок на моей шее, – я был в приёмной Цезаря.

– Что? – я бы взвилась над постелью, если бы Северов не удержал, прижав мою голову к своей груди. – Где ты был?

Память услужливо напомнила мне о том вечере, когда мой унылый мирок рухнул, словно карточный домик от случайного сквозняка.

– Не кричи, – у него хватило наглости поцеловать меня в макушку. – А то кто-нибудь припрётся, и все мои планы на сегодняшнюю ночь пойдут псу под хвост.

– Планы? – я в который раз порадовалась, что не умею краснеть: кажется, от этого простого слова я буду теперь смущаться до конца жизни. – К-какие планы?

– Показать? – он погладил мою спину кончиками пальцев и, легонько пощекотав подмышки, попытался добраться до расплющенной о его торс груди.

– Северов! – возмущённо зашипела я и, скатившись с парня, села так, чтобы видеть его лицо. – Ты не можешь сказать, что был там, а потом просто продолжить дурачиться!

– Не могу? – он с сожалением вздохнул, опустил взгляд на мою обнажённую грудь и вздохнул еще раз. Жалобно. Когда я прикрылась простыней. А затем свесил руку с дивана, пытаясь что-то нащупать на полу.

– Что ты делаешь?

– Свет, – пояснил он, выуживая откуда-то пульт. – Я же вижу, что ты смущаешься.

Я недоумённо моргнула. Иногда меня действительно поражало то, как Северов чувствовал моё настроение. С самого начала. Когда приносил горячий шоколад в термосе или затаскивал меня в свою теплокапсулу. Или когда прятал от взглядов своих приятелей в душе…

Комната погрузилась в расслабляющий полумрак, а Арсений упал назад на подушку, заложив руки за голову, и проворчал несколько растерянно:

– Откровенно говоря, не думал, что ты так сильно удивишься.

– Это почему? – я неуверенно посмотрела на него, раздумывая, будет ли уместно сейчас прилечь рядом с парнем или при серьёзном разговоре всё-таки стоит держать дистанцию.

В конце концов, махнула рукой на все принципы и пристроила голову на его плече. Арсений довольно вздохнул и, бросив на меня благодарный взгляд, уверенно переместил моё колено на своё бедро.

– Спасибо, – искренне поблагодарил он, а мне ничего не оставалось, как ответить ему его же словами:

– Ты самый вежливый Север на свете. Ты же знаешь?

Он улыбнулся и, подцепив пальцем мой подбородок, поцеловал, сводя с ума неспешным движением губ, а спустя минуту, с сожалением разорвав поцелуй, Арсений усмехнулся разочарованному стону и, поглаживая мою ногу, вернулся к разговору.

– Знаешь, чего я боялся тогда больше всего? – спросил он. – Что кто-нибудь обязательно заметит, что у покоев Цезаря в ту ночь не было охраны.

– Я заметила… – изумлённо прошептала я, вспоминая свой ночной забег по дворцовым коридорам. – Потом ещё много думала об этом. И если честно, решила, что он сам убрал охрану, чтобы никто не узнал о…

Осеклась, вспоминая свой шок в тот момент, когда увидела обнажённую Тоську, выходившую из кабинета нашего брата. Арсений сочувственно погладил меня по щеке, и я подняла взгляд к его лицу.

– Его никогда это не волновало, – тихо проговорил он.

– Что?

– Правила приличия… Думаешь, во дворце был хоть один человек, который не знал о том, чем занимаются цесаревна и её брат за закрытыми дверями спальни?

Один совершенно точно был.

– Ты тоже так думал?

– Вы с ней очень похожи, – извиняющимся тоном ответил Арсений. – И в ту ночь я впервые понял, что ты не одна живешь в Башне Одиночества.

– А остальное? – мне стыдно было смотреть на него, хотя на самом деле стыдиться было нечего. – Когда ты догадался об остальном?

Он виновато отвёл глаза, и я пробормотала:

– Сегодня?

– Прости! – он обнял меня, пряча лицо в моих волосах. – Прости, пожалуйста! Тебя утешит, если я скажу, что после нашей первой совместной ночёвки я стал думать, что он заставлял тебя?

И уточнил, заметив моё недоумение:

– В теплокапсуле. Тебе кошмар приснился, и ты кричала его имя, помнишь? – и ещё раз повторил: – Я свинья. Прости, пожалуйста!

Я лежала тихонько, пытаясь подавить волну горечи, поднявшуюся со дна моей души.

– Интересно, – пробормотала, наконец, – Так думали только дворцовые? А я всё гадала, почему никого не возмущает факт нашей с ним помолвки…

– Забудь! – Северов ласково провёл по моим плечам. – Это всё дурной сон, забудь! Наверное, мне не нужно было вообще говорить об этом!

– Нужно, – не согласилась я. – Не хочу, чтобы между нами остались какие-то секреты. Хорошо?

Вместо ответа Арсений крепче прижал меня к себе, без слов давая понять, что в этом вопросе я могу полностью на него рассчитывать.

– Расскажешь мне о ней? – я всхлипнула и кивнула. – Необязательно прямо сейчас, если тебе тяжело.

Необязательно, и всё же…

– Её зовут Тоська. И в умственном развитии её обгонит любой пятилетний ребенок, – прошептала я. – Но она ведь сестра моя, хотя все и говорят, что она дурочка, что у нас разная кровь… Мне всё равно. Она моя сестра. И я… я же…

– Мы что-нибудь придумаем, – пообещал Арсений, и я поняла, что готова расцеловать его за эти простые слова, за понимание, промелькнувшее в тёмном взгляде.

– Расскажешь, что делал в его приёмной? – спустя пять минут и один долгий поцелуй спросила я, а Северов вдруг улыбнулся совершенно шальной улыбкой.

– Не поверишь, но мы готовили твоё похищение!

Я недоверчиво рассмеялась. Похищение? Серьёзно? Кто у кого украл идею – Цезарь у диких или наоборот?

– Тебе смешно, – проворчал Арсений, – а я едва не поседел, когда ты удрала от меня, без следа растаяв в лабиринтах дворца.

– Подожди, – я помахала рукой, призывая к тишине. – Давай по порядку.

– Да какой уж тут порядок, когда полный бардак, – проворчал Северов и нехотя начал рассказывать: – С год назад, когда стало понятно, что Цезарь готовит новую военную кампанию – ему, видишь ли, хочется подгрести под себя весь материк – старейшин осенило. Ни для кого ведь не было секретом то, как Цезарь к тебе относился. Да он и не делал из этого тайны, каждым поступком заявляя, что ты – его самая главная ценность. Вот они и решили, что, если возьмут тебя в заложники, то смогут диктовать условия фактически единственному правителю Яхона… Нет, сначала-то они пытались действовать не столь прямолинейно, но ты же знаешь, что из себя представляют соправители на самом деле. Толку от них, как от козла молока.

Я рассеянно кивнула и вспомнила беднягу Клифа. Интересно, дикие его шантажировали или переманили на свою сторону каким-то другим способом… Знал ли Северов о судьбе неудачливого шпиона? И если знал, посочувствовал ли он бедолаге хотя бы мысленно? Мне казалось, что это маловероятно. Ведь ещё в начале нашего возобновлённого знакомства Арсений довольно чётко обозначил свою позицию: есть он и то, что принадлежит ему, и есть весь остальной мир, на который ему, в большинстве своём, наплевать.

– Сеня, – я прижала кончики пальцев к его губам, требуя тишины, – но ты же знаешь, Цезарю никто не может диктовать условия.

– Знаю, – Арсений кивнул с серьёзным видом. – Поверь, и я… и наш человек в правительстве…

– Дядя Коля? – переспросила я, пытаясь сообразить, кто из дворцовых обитателей подходит на эту роль. Ясно же, что я его знаю, обязана знать…

– Да. Мы пытались донести до старейшин эту простую истину. Но они никогда не меняют принятых решений. Никогда. И потом, кто я такой, чтобы отказываться от помощи и финансирования, когда появилась возможность вернуть тебя.

– И? Как вы это собирались сделать?

– Напрасно ты так ехидно улыбаешься, – Арсений отзеркалил мою самоуверенную улыбку и поцеловал в кончик носа. – Всё бы у нас получилось, если бы я знал о твоей Тоське. Думаешь, Цезарь забыл запереть тебя тогда? Ты-то лучше всех должна знать: он ничего никогда не забывает, особенно, если это касается тебя… Это Ферзь немного с замком поколдовал. Так, чтобы твой тюремщик лишь подумал, будто запер дверь. Понимаешь? Мы дождались, пока он придёт к тебе, Ферзь размагнитил замок, и оставалось только дождаться, когда Их злодейство выйдет вон.

– А вышел он не один, – пробормотала я.

– Именно. Что нам оставалось? Я велел Зверю страховать Ферзя, а сам остался на страже у дверей приёмной. По регламенту, конечно, положены два охранника, но в те ночи, когда Цезарь приводил к себе… в общем, им всем, как правило, было не до этого.

– Всем? – переспросила я внезапно охрипшим голосом. – Они что же… все сразу?

Арсений чертыхнулся, явно злясь на себя и пробор мотал:

– Бывало, что и все… Оль, только не плачь, пожалуйста. Обещаю, мы придумаем, как достать оттуда твою Тоську…

Плакать я не собиралась, но настроение от того, что я лежу здесь, счастливая и спокойная, а Тоська там, с Цезарем… Возможно, с Цезарем, и Палачом, и ещё черт знает с кем… От всех этих мыслей становилось тошно.

– Зачем тебе это? – неожиданно выпалила я. – Ты-то и Лёшку обузой считал, а Тоська – это… это же хомут на всю жизнь, навсегда. Она не повзрослеет и не поправится.

– Мне всё равно. Если этот хомут нужен тебе, что ж…

Арсений вдруг замолчал, и я посмотрела на него, чтобы заметить недовольно нахмуренные брови и задумчивый взгляд, но стоило парню заглянуть мне в глаза, как черты лица разгладились, а по губам скользнула ленивая улыбка.

– Пить хочу, – он перевалился через меня, прижавшись на мгновение всем телом и поцеловав куда-то под ухо, поднялся с дивана и, ни на секунду не озаботившись своей наготой, вышел в дверь, за которой, я знала, находилось нечто среднее между большим шкафом и кладовой.

Вернулся минут пять спустя, держа в одной руке запотевшую бутылку красного вина и два высоких бокала, а в другой сифон с минералкой. Молча разлил по бокалам, добавив в мой немного газированной воды, в очередной раз поразив меня своей предусмотрительностью, а затем опустился рядом со мной, небрежно бросив на бёдра угол простыни, и вернулся к прерванному разговору:

– На чём я остановился? А, да… – разговор о Тоське он демонстративно замял, и я немного напряглась, задумавшись, с чем это может быть связано. С тем, что он не хочет брать на себя лишние обязательства – и я не могу его за это винить – или с чем-то другим? – Они втроём закрылись в кабинете. Я торчу под дверями. И тут от Ферзя приходит сообщение, что цесаревна только что вышла из Башни. Что за чёрт, думаю? Как? Осторожно захожу в приёмную и слышу, что и Цезарь, и Палач, и … дама, – короткий виноватый взгляд, – по-прежнему там. Такое зло взяло, не представляешь… Серьёзно, попадись мне в тот момент Ферзь – удавил бы. Я видишь ли, решил, что это он так пошутил. Чувство юмора у него весьма специфическое, скажу я тебе, но чтобы быть дураком настолько… В общем, стою я возле двери в кабинет, и любой, кто вошёл бы в тот момент в приёмную, догадался бы, что подслушиваю, и тут в коридоре раздаются торопливые шаги.

– Мои, – догадалась я.

– Твои, – Арсений кивнул и подлил себе ещё вина. – Ну, и дальше – как в дурном анекдоте про вернувшегося из командировки мужа.

– Это в том, где «Сижу я себе в тумбочке»?..

– Нет, это в том, где любовник мечется по спальне и думает, куда спрятаться. Под стол – не влезть, за креслом найдут… Конечно же, в шкаф!

– Стоп! – я погрозила пальцем, почему-то уверенная, что Арсений меня разыгрывает. – Враньё! В шкафу пряталась я.

– Угу… – Северов наградил меня мрачным взглядом. – У меня едва крыша не поехала, когда я тебя увидел. Ещё одну. А когда ты ко мне в шкаф полезла, по-моему, даже не дышал от шока. Думал, вот сейчас обнаружишь, что не одна там прячешься, вскрикнешь испуганно или ещё как себя выдашь… Говорю же. Едва не поседел в ту ночь.

Он забрал из моих рук опустевший бокал, поставил его на тумбочку рядом со своим, а затем перетянул меня к себе на колени и поцеловал жадно, требовательно.

– И потом тоже… В состоянии близком к безумию. Остаться в Кирсе для поисков не могу – как глава Фамилии я обязан быть в Корпусе, когда прибудут новички, а все мысли только о том, где ты и что с тобой. И Зверь ещё со своей инициативой! Чтоб его. Говорит, мол, нашёл девчонку, дико на цесаревну похожую. Это, конечно, не она, думаю – не ты, то есть – но, как говорится, с худой овцы хоть шерсти клок… Счастье, что я вообще решил посмотреть, так ли она на тебя похожа, как Зверь говорил.

– И как, похожа?

Арсений хмыкнул, а я рассмеялась, представляя его мысли в тот момент, когда он меня увидел. Действительно, ситуация, как в анекдоте, нарочно не придумаешь. А я ещё гадала, что Зверь и Соратник делали в Кирсе без Фамилии, за каким таким делом туда мотались одни. А они, оказывается, пытались меня найти. Или хотя бы информацию обо мне.

– И что ты подумал, когда меня увидел? – выдавила сквозь смех.

– Захотел Зверя придушить, – честно ответил Северов, а я захохотала ещё громче, всхлипывая от смеха.

– Умора!

– А ты? – мурлыкнул на ушко Арсений, поглаживая мою ягодицу, и я моментально забыла о веселье. – О чём думала ты, когда пялилась на меня?

– Я не…

– Пялилась, – он зубами прихватил кожу на моей шее, несильно, но очень возбуждающе. – Ну, признайся!

И я честно кивнула, не чувствуя при этом ни капли смущения. О каком смущении может идти речь, когда на тебя смотрят взглядом, обещающим океан наслаждения?

– Пялилась, – шепнула, всматриваясь в довольно загоревшиеся глаза. – И всю ночь потом о…

Договорить я не успела, потому что сначала мою спину обдало порывом прохладного ночного ветра из внезапно распахнувшейся двери, а затем мне стало уже не до того, ибо в нашей спальне появился третий лишний. Хотя в данной ситуации, пожалуй, правильнее было бы сказать, лишняя.

– Какого хрена!? – прорычал Арсений и бешено глянул на ворвавшуюся к нам девушку, а я слетела с его колен и, не зная, куда глаза деть от смущения, до подбородка закрутилась в простыню. И только после этого, несмело выглядывая из-за плеча парня, посмотрела на смертницу, осмелившуюся отвлечь Севера от воплощения своих планов в жизнь.

Растрёпанная, с гневным румянцем во всю щеку, в криво застёгнутой рубашке и в узких джинсах, она была не просто красива, она было изумительна, трогательно-беззащитна. В огромных глазах цвета первой майской сирени плескалось недоверие и боль. А затем полные губы изогнулись в презрительной злобной усмешке, и я, наконец, узнала в ночной гостье Светлану, Мастера Ти из Детского корпуса, бывшую пассию Северова.

– Значит, гадёныш не наврал, – произнесла она и недовольно поджала губы.

– Светка, ты белены объелась? – недружелюбно поинтересовался Арсений, и девушка, перестав сверлить меня взглядом, посмотрела на парня.

– Ты не имеешь права, – прошипела она.

– Отчего же? Мы больше не в Корпусе, Мастер. На этот посёлок законы Дома не распространяются. Да и Дома здесь ни одного нет и никогда не будет.

– Плевала я на Дом, – Светлана с каким-то полубезумным видом запустила пальцы обеих рук в запутанную гриву своих волос и немного наклонилась вперед. – Плевала я на законы! Ты, ты не можешь вот так вот… Не после того, что я для тебя сделала.

И вдруг упала на колени, напугав меня до чёртиков, и завыла жалобно:

– Арсюша!

– Проклятье! – Северов раздражённо подхватил с пола халат, тот самый, который я у него позаимствовала и, злясь из-за того, что не сразу попал в рукава, повторил:

– Проклятье! Светка, какого чёрта тебя забрало? Я думал, мы всё выяснили три дня назад.

– Не выяснили, – она всхлипнула и, не поднимаясь, быстро-быстро подползла к Северову и вцепилась в его колени. – Не выяснили, Арсюш! Ну, как же так?

Никогда не думала, что может быть до такой степени стыдно за кого-то. Я зажмурилась, чувствуя, как от чужого стыда загорелись мои щёки, но перед глазами всё равно стояло её запрокинутое вверх, зарёванное лицо.

– Я же ради тебя от всего отказалась, – мне хотелось оглохнуть, чтобы не слышать её умоляющего голоса. – От семьи, от Фамилии… Я даже карьеру не стала делать, только чтобы в Корпусе остаться…

– Света, я никогда тебя ни о чём не просил, – ровно произнёс Арсений, отталкивая её от себя. – Разве не так?

– Не просил, – она то ли всхлипнула, то ли хохотнула. – Но ты же вообще никогда ни о чём не просишь.

– Прекрати.

– Тебе нужно было укрепить свои позиции в Корпусе, – словно не слыша его, продолжила Света, – и я позволила Стержневу сместить меня. Я отказалась от всех учеников, потому что ты слишком брезглив, я записала тебя в подмастерье, когда ты не захотел уезжать из Корпуса. У меня же ничего нет теперь, Арсюш. Ничего!

– Я ничего тебе не обещал. Так что прекрати этот цирк! – недовольно произнёс Северов и, грубо схватив Светлану за локоть, потащил незваную гостью к выходу. – Не надо прибедняться, ты всегда делала только то, что хотела. В данном случае ты хотела меня. И ты меня получила на какое-то время…

Не выдержав, я вскочила с дивана и, путаясь в простыне, поспешила в ванную. Закрыться там, включить воду, чтобы не было слышно, о чём они говорят, не думать о том, что чувствует незадачливый Мастер Ти, так унижаясь перед парнем на глазах у счастливой соперницы. А заодно, спрятаться от собственных мыслей, потому что я, вопреки всему, чувствовала себя виноватой.

– Ты, – прошипела Светлана, вдруг вспомнив о моём существовании, – надо было не доносить на тебя, а придушить, когда возможность была…

Моя рука застыла в сантиметре от дверной ручки.

– Придушить? – прошептала я, оглядываясь.

– Доносить? – уточнил Арсений и с каким-то странным любопытством посмотрел на девушку. – Вот, значит, как…

– Значит так! – зашипела Светлана, ненавидящим взглядом впившись в лицо Северова. – Тебе всегда было мало. Всегда требовал самое лучшее. Лучшая комната, лучшие люди на сортировке, девки всегда самые красивые! Теперь цесаревна? А хрен тебе, а не цесаревна! – проорала она, и я заметила, как из некрасиво искривившегося рта в сторону Арсения брызнула слюна.

– Так кому ты, говоришь, на Ёлку донесла? – как-то уж слишком спокойно уточнил парень, но Светлана не обратила никакого внимания на его странное поведение.

– Кому надо, – проворчала она и попыталась вырвать локоть из крепкого Северского захвата. Не тут-то было. Северов толкнул её к письменному столу и силой усадил в кресло.

– И не побоялась ошибиться? Я бы на твоём месте побоялся, – он повернулся ко мне и попросил: – Оля, налей мне вина, пожалуйста! – а затем снова Светлане: – Представить страшно, что бы сделал Цезарь с тем, кто подарил ему ложную надежду.

– Не побоялась, – Светлана усмехнулась. – Даже весело было в какой-то степени вертеть её маленьким сопливым хвостом.

– Маленьким сопливым хвостом? – я замерла с бутылкой в руке. – Маленьким сопливым хвостом?

– Нюней твоей, дура! – нет никого в мире страшнее отвергнутой женщины, никого. – Сначала она на тебя стучала по доброте душевной, а после потому что боялась, что я тебе о её предательстве расскажу.

– Это неправда, – прошептала я, опуская наполненный бокал на тумбочку, а Светлана только рассмеялась.

– Все интереснее и интереснее, – не сводя глаз с Мастера Ти, Арсений подошёл ко мне, нежно провел рукой по щеке и шепнул едва слышно: – Если тебе тяжело всё это слушать, можешь пока…

– Всё в порядке! – поспешила заверить я, хотя всё было совсем-совсем не в порядке. Всё было ужасно.

– Уверена?

Я кивнула и посмотрела на сгорбившуюся у стола девушку. Её руки плетьми висели вдоль тела, а голова была опущена на грудь, словно на тот яростный всплеск, свидетелями которому мы только что стали, несчастная истратила все свои силы.

– Так что ты там говорила насчёт нашей Нюни? – покручивая в пальцах бокал, спросил Арсений и облокотился бедром о край стола.

Мне никогда не нравилось, что Лёшку называют Нюней, недовольно сморщилась я и в этот раз, подавшись вперёд и открыв рот для протеста, но Северов остановил меня коротким кивком и взглядом указал на диван.

– Света?

Я присела и с недоумением стала наблюдать за Мастером Ти. Что-то было странное в том, как она поднесла руки к своему лицу, внимательно всматриваясь в ладони, как медленно моргнула и огляделась по сторонам, будто не понимала, где она и как здесь очутилась.

– Мне жаль, – произнесла она внезапно осипшим голосом. – Правда, жаль.

– А вот это вряд ли, – ухмыльнулся Арсений. – Сомневаюсь, что ты вообще способна на жалость, помнится, Берёза меня уверяла, что у тебя отсутствует орган, который её вырабатывает.

– Берёза? – с лица Мастера схлынули все краски. – О, нет.

Я переводила недоумённый взгляд со Светланы на Арсения и обратно. Что здесь происходит? При чем здесь Берёза? И почему упоминание о ней едва не довело нашу ночную гостью до инфаркта?

Или это не из-за этого Светлана испуганно прижала пальцы ко рту? Не поэтому из уголка её глаза выкатилась одинокая слеза.

– Так ты объяснишь нам, что сделала с Лёшкой? – не стал затягивать паузу Северов. – Или предпочитаешь унести эту тайну с собой в могилу?

– Арсений…

– Я всё равно узнаю, – холодно перебил он. – В этом-то ты, надеюсь, не сомневаешься?

Она закрыла лицо руками и потрясла головой.

А я не узнавала Северова. Я таким его ни разу не видела. Куда исчез терпеливый любовник? Где спрятался заботливый парень? Передо мной в обманчиво-расслабленной позе стоял жесткий и холодный мужчина. Он терпеливо ждал. Словно хищник, загнавший жертву в тупик, прекрасно понимая, что ей никуда не деться, один рывок – и мощные когти разорвут тонкое горло, выпуская кровь из вен. В его глазах не было сочувствия или сомнения. Решение уже принято, приговор обжалованию не подлежит.

Я передёрнула плечами, вдруг осознав, что в комнате стало очень холодно, поднялась, чтобы закрыть распахнутые двери и пробормотала, стараясь не смотреть в сторону этого нового, совершенно не знакомого мне Арсения:

– Я думала, что это Котик рассказал обо мне Цезарю. Я видела его в больнице. И потом тоже, на острове… А оказалось…

– Даньку не трожь! – тут же взвилась Светлана. – Данька ничего не знал, это я, я всё… Он только в самом начале Нюню обработал немного… Она же влюблена в него была, как идиотка.

И снова на красивом лице ни капли страха, никакого раскаяния, одна бесконечная ярость и злость. И злые слова, щедро сдобренные ругательствами, сыплются на меня, словно просо из прохудившегося мешка: о том, как Котик выспрашивал у Лёшки всякие мелочи обо мне, как узнал, что мы не настоящие сёстры. О том, как заставляла девчонку доносить о каждом шаге: где мы были, что делали, с кем… Зачем? Я искренне не понимала, зачем ей это было нужно. И главное, за что она меня так ненавидит. Разве виновата я в том, что Северов её бросил? Неужели виновата?

Я виновата совсем в другом: в том, что не заметила, когда влюбленная стеснительность превратилась в жгучий стыд.

– Маленькая засранка хотела мне всё испортить. Разве могла я ей это позволить? Нет…

Меня зашатало. От голода – ведь мне так и не удалось поесть – от усталости, от отвращения. От внезапного осознания: Лёшка не сама залезла в петлю.

– Ты? – я не могла поверить, что кто-то способен на такую подлость. – Ты убила её?

Светлана небрежно дёрнула плечом и замолчала, а я растерянно посмотрела на Арсения.

– Сеня, что же это? – слёзы нестерпимо жгли глаза.

Мой вопрос был риторическим и касался исключительно той волны растерянного негодования и боли, что рвалась из сердца наружу, грозя утопить меня в жестокой истерике, однако Северов, видимо, решил, что я спрашиваю о странном, ничем не объяснимом поведении Светланы. (Я действительно не могла понять, для чего она вылила на нас всю эту грязную правду, разрушающую, в первую очередь, её саму).

– Это очень неприятная, но очень полезная штука, птичка моя, – задумчиво глядя на опущенную голову Мастера Ти, пробормотал Арсений. – Тебе не понравится.

– Что мне не понравится?

– Секунду, – перегнувшись через стол, Арсений достал из ящика свой наладонник, провёл по нему несколько раз указательным пальцем, а затем, выругавшись, буркнул: – Забыл про вышки… – из того же ящика достал переговорник и произнёс в шипящий эфир: – Приём! Есть кто живой?

Сквозь вой ветра и скрежет несмазанных петель до меня долетели отголоски чьего-то бормотания, отдаленно напоминавшего ворчание старого пса.

– Меня слышно вообще?

– Хрр… ка… уф.

– Хрень какая-то, рацию ненавижу. Пришлите кого-то ко мне, у нас тут срыв, – зашвырнул переговорник назад в стол и повернулся ко мне.

– Выглядишь дико сексуально, – интимным шёпотом сообщил он, казалось бы, полностью забыв о том, что мы в комнате не одни. Я смутилась и покрепче затянула узел на груди. – Мне очень нравится.

Он решительно шагнул к большому платяному шкафу и, распахнув дверцы, пробормотал:

– И делиться этим зрелищем с кем-то ещё я совершенно точно не намерен. Держи, – он вручил мне свою майку и длинные спортивные шорты. – За Светкой сейчас придут. Не хочу, чтобы тебя кто-то видел такой.

Я без возражений взяла предложенную мне пижаму и скрылась в ванной, решив заодно принять душ, а когда вернулась, Мастера Ти уже не было, а у перестеленного дивана стоял низкий столик, на который Северов уже успел поставить фрукты и вазочку с печеньем. На тихий скрип двери Арсений поднял голову, улыбнулся мимолётно и сообщил:

– Ты же голодна, наверное. Я совсем выпустил из виду. Извини, – обнял за талию, когда я подошла, тепло поцеловал в шею и проворчал: – Меня нереально заводит то, что ты в моих вещах.

Я тихонько рассмеялась и, чтобы скрыть смущение, с заинтересованным видом стала рассматривать то, что Арсений приготовил мне в качестве позднего ужина, впрочем, уже секунду спустя заинтересованность моя перестала быть наигранной. А когда первое чувство голода было утолено, Северов протянул мне бокал вина и произнёс:

– Знаешь, нас ведь всё-таки неспроста называют диким народом. И нравы наши, порой, и вправду цивильностью и не пахнут… Никто из нас не хотел верить Светке, но и прогнать её было нельзя. Мы же ведь заранее объявили, что дадим убежище каждому. Поэтому всё то время, что она провела здесь, ей в пищу подмешивали сок степной травы.

Я едва не подавилась вином и отставила бокал в сторону. Это было слишком даже для Северова.

– Вы травили её?

– Ну, наверное, на это можно посмотреть и так. Однако, видишь ли, мы, как ты говоришь, травим каждого, кто хочет стать частью свободного народа.

– Не понимаю, – честно призналась я, и Север объяснил.

Традиция эта восходит к далёким предкам и изначально была связана с инициацией, впоследствии же выяснилось, что сок степной травы, если соблюдать дозировку, не вызывает галлюцинаций и не приводит к смерти, но пробуждает скрытые инстинкты, выдвигает вперед альтер-эго.

– Можешь назвать это своеобразной сывороткой правды, если хочешь, – пояснил Север. – Однако случай со Светкой подтверждает, что это работает.

– И что с ней теперь будет? – спросила я, заранее зная, что ничего хорошего не услышу.

– Можно было бы увеличить количество яда в крови, – холодно произнёс Северов, – и тогда она бы просто не проснулась утром. Но в данном конкретном случае я, пожалуй, отступлю от традиций.

Я молчаливо ждала, пока Арсений огласит приговор, и только когда он, зевнув, предложил ложиться спать, поняла, что никто не собирается отвечать на мой вопрос.

– Давай поспим, птичка, – шепнул он, притягивая меня к себе. – Завтра будет тяжёлый день.

– Можно подумать, у нас бывали лёгкие.

Северов хмыкнул.

– Думай только о хорошем, хорошо? – попросил он, устраивая мою голову на своём плече. – Мне так жаль, что сегодняшняя ночь закончилась так, как закончилась. Так жаль, что Светка всё испортила.

– Мне тоже, – согласилась я тихо, прислушиваясь к беспокойно стучавшему сердцу Арсения. – О чём ты думаешь?

Северов так долго молчал, что я уже было решила, что он уснул. Поэтому вздрогнула от неожиданности, когда у меня над ухом раздался голос:

– Наверное, я всё-таки в чём-то виноват перед ней. И даже если я руководствовался благими целями, я действительно её использовал. Но как бы там ни было. Все так делают. Разве не так?

– Не так, – прошептала я, испытывая непонятную радость из-за того, что Северов заговорил на эту тему.

– Оленька! – он рассмеялся. – Ты такая идеалистка! Абсолютно все. И даже ты. Или, хочешь сказать, что ты не стала бы использовать посторонних для достижения своих целей?

– Все эгоисты оправдываются именно этими словами! – выпалила я, вложив в свой голос изрядную долю уверенности и немножко обиды. – Какими бы мотивами ты ни руководствовался, ломать чью-то жизнь – это… неправильно.

Северов с минуту смотрел на мои упрямо поджатые губы, а потом негромко уточнил:

– И даже, если бы дело касалось твоей Тоськи?

Нечестный приём. Я опустила веки, не желая показывать парню своих болезненных терзаний и не собираясь отвечать на вопрос.

– Оля?

– Я не знаю, – наконец сдалась я.

– А я знаю, – решительно и весомо проговорил Арсений и крепче прижал меня к себе. – И, может, я не самый совестливый человек в мире, эгоист и вообще, жестокая сволочь, но я умею защищать своё. Вот ты спрашивала, зачем мне нужен хомут в виде твоей сестры. Не нужен. Скажу больше: видимо, ты единственный в мире человек, кому он вообще нужен. И можешь назвать это эгоизмом с моей стороны, – продолжал Северов, полностью игнорируя мои попытки вырваться, – но моё спокойствие, моё довольство, моё счастье, если хочешь, теперь напрямую зависит от твоего спокойствия, от твоей удовлетворенности, от того, чувствуешь ли себя счастливой ты.

Я затихла, прекратив вырваться – так сильно меня поразили слова Арсения, а он улыбнулся только моему ошарашенному взгляду и тихо закончил:

– Тебе нужна Тоська? Мне нужна ты. И как бы эгоистично это ни звучало, но если мне надо будет сделать что-то не вполне красивое для того, чтобы заполучить тебя спокойную и всем довольную – я сделаю это не задумываясь.

Северов выдохнул и глянул на меня не терпящим возражений взглядом, решительно, даже мысли не допуская, что я могу не захотеть остаться с ним. На таких условиях или на любых других. И я откровенно струсила.

– Я не знаю, что сказать, – пробормотала, пугливо пряча глаза.

Как-то до сих пор я ни на секунду не задумалась о том, что будет завтра, как будут развиваться наши отношения и будут ли они вообще. В своих мечтах я ни разу не заходила дальше того, что сегодня случилось. Да, меня тянуло к Северову с самого первого дня. Я много раз представляла себе, как это – быть с ним. Но никогда не думала о его чувствах. И у меня хватило наглости обвинять Арсения в эгоизме? Я съежилась от стыда и зажмурилась, не в силах смотреть в чёрные глаза.

– Не надо, – Северов мягко поцеловал меня в губы. – Пожалуйста… Оля. Я давлю? Тороплюсь? Прости…

– Нет, это ты, – заторопилась я, – ты прости… Я просто испугалась…

– А уж я как испугался! Для меня всё это внове… – ещё один нежный поцелуй. – Всё. Я вот только что, когда ты заговорила о своей сестре, понял, что ты не просто очередной эпизод в моей жизни. Понимаешь? Не хочу, чтобы ты стала эпизодом. Не позволю. Поэтому не надо, не смущайся. Не прячься от меня. Оленька, ты нежная, солнечная девочка! Я понимаю причины твоего возмущения. Правда. Понимаю, что ты никогда не станешь такой же жёсткой, как я. Как большинство в этом мире. И не надо. Я готов целиком и полностью принятие всех жёстких решений взять на себя.

Я вздохнула, смущаясь из-за трогательности неожиданных слов, из-за нежности, звучавшей в голосе Арсения, из-за откровенно ранимого взгляда, из-за осторожных, ни к чему не обязывающих объятий. Всё было так пронзительно, остро и ново!

– Ты прав, – я поцеловала Арсения в шею и, заглянув в его напряжённое лицо, прошептала: – Я идеалистка, я знаю… Но я постараюсь исправиться.

– Не надо.

Северов забрался рукой под мою майку и повторил:

– Не надо меняться. Хочу, чтобы ты всегда была такой.

– Наивной?

– Доверчивой, – не согласился Арсений. – Мягкой, – лизнул мою нижнюю губу и не сдержался от стона, когда я повторила его жест, предлагая углубить поцелуй. – Такой сладкой! Хочу тебя!

Наверное, если бы всё зависело от Северова, мне бы действительно не пришлось меняться. Если бы он мог, он бы создал для меня маленький мирок, в котором всё было бы только по-моему. Он бы смог, если бы ему дали время. Я видела это по решимости, с которой загорелись его глаза, я чувствовала это в крепости обнимающих рук.

К сожалению, как раз времени у нас и не было.

Глава 15 Вышибалы

Выбираются «вышибалы». Они встают напротив друг друга на расстоянии десяти – пятнадцати метров. «Вышибаемые» встают в центре площадки. Задача «вышибал»: попасть мячом во всех игроков. Задача «вышибаемых»: быть ловким и быстрым и уворачиваться от мяча.

Проснулась я от стона, раздавшегося над моим ухом, и тихого шёпота:

– Ты как наркотик. Кажется, мне тебя всё время будет мало.

И прежде, чем я окончательно пришла в себя, прежде, чем поняла, что происходит, до того, как осознала, из-за чего в голове сладкий туман и почему бёдра выгибаются навстречу уверенным движениям длинных пальцев, Арсений накрыл меня своим телом и прошептал прямо в удивлённо приоткрытый рот:

– С добрым утром!

Когда ко мне всё-таки вернулось умение говорить, я прижалась губами к влажному мужскому плечу и благодарно шепнула:

– Спасибо. Ты лучше, чем все будильники мира вместе взятые.

Арсений хмыкнул и приподнялся на локтях, чтобы заглянуть мне в лицо. И именно в этот момент в нашу дверь постучали. Я усмехнулась, радуясь тому, что этого не случилось двумя минутами раньше, а Северов, игнорируя повторный стук, сдвинулся вниз, а когда его рот оказался напротив моей груди, пробормотал:

– Убил бы за возможность оказаться на необитаемом острове. Давай пошлём всех к чёрту, а?

– Давай, – я выгнулась, поражаясь своей смелости и полному отсутствию какого-либо стыда, и предложила: – И табличку на дверь повесим «До весны не будить».

Северов тихонечко рассмеялся и качнул головой.

– Не-а, так не пойдёт.

– Почему?

– Боюсь, не управимся до весны, – Арсений поцеловал маленькую круглую родинку на моей груди и шепнул, щекотно обдавая дыханием сосок: – Я же сказал, мне всё время мало…

– Север, вы там спите, что ли? – раздалось снаружи, и я изумлённо ахнула, узнав голос Соратника. – Я вхожу.

– Я тебе войду! – выкрикнул Арсений, пытаясь удержать меня на месте.

Какое там! Услышав голос Тимура, я ужом выскользнула из крепких объятий и, схватив майку и шорты Северова, которые теперь составляли едва ли не весь мой гардероб, помчалась в ванную, бросив на ходу:

– Сенька, я из-за тебя обо всём забыла!

– Это радует, – изогнул губы в довольной сытой усмешке и лениво поднялся, оборачивая вокруг бёдер простыню. – Не понимаю только, почему ты так всполошилась.

– Там же Соратник, – выкрикнула я, открывая кран и погружая руки в холодную воду.

– Соратник, – ворчливо согласился Северов. – Мне начинать ревновать?

– Глупый, – рассмеялась я, удивляясь тому, что его слова о ревности стали причиной совершенно неоправданной радости.

Арсений заглянул в ванную, поймал в зеркале мой взгляд и серьёзно спросил:

– Не злишься на меня из-за того, что не рассказал тебе о нём?

– Наверное, у тебя на это были причины, – просто пожала плечами и с благодарностью приняла из его рук запечатанную зубную щетку.

– Не устаю тобою восхищаться, – Северов улыбнулся и, обняв, прижался к моей спине. – Как в тебе уживаются понимающая умница и наивная идеалистка?

В двери снова нетерпеливо забарабанили, и Арсений выкрикнул, не скрывая раздражения в голосе:

– Да какого чёрта? Что там такое неотложное?

Коротко поцеловал меня в шею, шепнув:

– Я скоро, – и исчез, а когда я, закончив умываться, вернулась в нашу спальню, встретил меня встревоженным взглядом и совершенно бессмысленной просьбой: – Ты только не волнуйся очень сильно, ладно?

– Что случилось? – спросила я почти обречённо, и парень вместо ответа протянул мне последний выпуск журнала «Цезарь навсегда».

Осторожно, словно ядовитую змею, я взяла в руки главный еженедельник страны, и только один взгляд на обложку выбил из моих лёгких весь воздух. Пару, чья фотография украшала экстренный выпуск журнала, любой бы назвал красивой. Мужчина высокий, подтянутый, с пронзительным взглядом, с идеальной в своей небрежности прической, с ямочкой на подбородке. И худенькая девушка: простое платье, коса переброшена через плечо, а в синих глазах плещется любовь и обожание. Эти глаза на всех смотрят с одинаковым выражением, потому что Тоська не умеет по-другому.

– Зачем ему это? – прошептала я растерянно, прочитав кричащий заголовок. – Я не понимаю…

Арсений вынул из моих ослабевших рук журнал, открыл его на середине и, полистав, вернул мне, пробормотав:

– Вот здесь…

Под статьёй, которая называлась «Ход конём или Интересное положение» тоже была фотография, на ней Тень была без Цезаря, но зато на пороге правительственной клиники и почему-то в инвалидном кресле, к которому был привязан букет из семи воздушных шариков. Ещё до того, как прочитать заметку, я впилась встревоженным взглядом в её привычно бледное лицо, ища на нём следы болезни, того, что заставило Цезаря поступиться принципами и обратиться в больницу.

Наконец, сообразив, что чем строить догадки, проще будет прочитать статью, я перевела взгляд на коротенькую подпись под фотографией: «Врачи сообщили, что несмотря на тяжёлую форму токсикоза, здоровью цесаревны ничто не угрожает». И уже в следующий миг поняла, что выражение «земля ушла из-под ног» – это никакая не метафора, а самая горькая правда.

Я бы точно упала, если бы Арсений не удержал меня, подхватив под локоть. Заглянула в его встревоженное лицо и разревелась, прижавшись щекой к мужской груди.

– Ну, что же ты? – несчастным голосом бормотал Северов, участливо поглаживая мои лопатки. – Ну?.. Глупенькая моя, ну что ты плачешь?

Потому что, стоит произойти чему-то хорошему, как судьба немедленно ткнёт тебя мордой в грязь, чтобы не расслаблялась, чтобы и подумать не могла, что всё может быть иначе. Потому что дерьмо случается, отчего-то, только с хорошими людьми, уверенно обходя стороной тех, кто этим самым дерьмом щедро поливает всех вокруг себя. Потому что мне до боли было жалко мою Тоську, которая даже не понимала, что происходит. Жалко и одновременно с этим стыдно. Так невыносимо стыдно! Потому что, узнав о предстоящей свадьбе, о беременности, я на короткий миг почувствовала облегчение – из-за того, что это она, а не я.

– Оленька, – Арсений прижал меня к себе, и я до дрожи была благодарна ему за то, что он рядом, что всё понимает, что обнимает крепко, не позволяя соскользнуть в истерику. – Ну, не надо. Давай, ты лучше будешь радоваться, а?

– Радоваться?

Я подняла голову. Из-за слёз его лицо расплывалось перед глазами.

– Радоваться?

– Конечно, – большим пальцем провёл под моим левым глазом, вытирая слёзы, и поцеловал в скулу, повторил ту же процедуру со второй щекой и уточнил: – Ты, кажется, станешь тёткой, воробей.

Я почувствовала, как снова защипало в носу, и зажмурилась.

– Правда, не плачь, – Север уже не успокаивал, а откровенно умолял, – завтра же… Нет, сегодня выезжаем в Кирс. На месте будем решать, что к чему… В конце концов, я почти выкрал одну цесаревну, может, со второй мне повезёт немного больше. Оля, Оленька, – он сцеловывал с моего лица слёзы, которые всё лились и лились, даже не думая прекращаться, словно где-то там, глубоко внутри меня прорвало плотину. – Помнишь, что я говорил? Я пойду на всё… Пожалуйста! Не плачь только. Всё будет хорошо.

Именно в тот момент я с какой-то поразительной ясностью почувствовала, что не будет ничего хорошего, что не нужно никуда ехать, что, что бы мы ни предприняли, исправить ничего не удастся, но надежда… Надежда – это та штука, которая заставляет тебя жить даже тогда, когда жить уже совсем не хочется, заставляет тебя сорваться с места и бежать куда-то в поисках счастья, в попытках исправить ошибки. И ей плевать, что по пути ты наделаешь новых и ещё больше разочаруешься в действительности, потому что надежда на лучшее просто заставляет твоё сердце биться. И я промолчала, засунув нехорошее предчувствие в самый дальний уголок своей души.

Покинуть посёлок в тот же день мы, конечно, не смогли: слишком многое нужно было сделать перед отправкой, но наутро следующего дня я сидела у прозрачной стены мобильного фоба и с интересом, забыв о боязни высоты, смотрела на голубоватую полусферу, куполом накрывавшую весь посёлок и часть окружающего его леса.

– Что это? – спросила я у сидевшего справа от меня Зверя.

– Слепое пятно, – ответил мальчишка не глядя, полностью увлечённый новой игрушкой в наладоннике. – Не слышала о таких?

Не то чтобы не слышала, скорее, не верила в их существование, как люди обычно не верят в вампиров и драконов. То есть, теоретически, каждый знает, кто это такие, но думать о них, как о живых существах – увольте. И со слепыми пятнами примерно так же. Народные предания утверждают, что это волшебство, магия, которой когда-то был наполнен мир. Проклятый остров ли, зачарованный лес или гора отшельника – все эти таинственные места объединяет одно: тот, кто пересёк черту однажды, назад уже никогда не вернётся.

В общем, сказки, детские страшилки, Тоська такие очень любит, особенно, если там ещё и про принцессу.

– Слепое пятно, значит, – пробормотала я, не особо удивившись – не после нанороботов и прочей бессмертной чепухи. – А на самом деле, что это такое?

– А на самом деле, – слева от меня в кресло опустился Северов, и я непроизвольно улыбнулась ему. – Если это не следы инопланетных пришельцев, то, скорее всего, дело рук той же цивилизации, что когда-то строила подводные города, в которых тебе уже приходилось бывать. Без карты вход под купол найти практически невозможно, можно хоть сто лет плутать в двух метрах от него, а внутрь так и не попадёшь… Один минус – пришлось строить проклятые вышки, чтобы можно было наладонниками пользоваться… Оль, осталась бы в посёлке, а? – он поцеловал кончики моих пальцев и умоляюще взглянул на меня. – Тут, по крайней мере, безопасно.

Я покачала головой и напомнила свой главный аргумент:

– Тоська не любит чужих, Сеня. И объяснить ей, что ты мой друг, тоже нельзя. Забыл?

– Да и старейшины, – согласился со мной Зверь, который только по виду был полностью увлечён игрой. – Не думаю, что Ёлке стоит встречаться с ними без тяжёлой артиллерии за спиной. Она ж наивная, как ребёнок…

Ребёнок. Зажмурилась, чтобы снова не расплакаться, стараясь отрешиться от всех неутешительных мыслей. Северов утешающе погладил мои пальцы, и я благодарно сжала его руку в ответ. А когда открыла глаза, то заметила, что в кресле напротив, на самом краешке, устроился Соратник и нетерпеливо ёрзает, словно хочет о чём-то спросить.

– Ёлка, – заметив мой взгляд, мальчишка ещё больше наклонился вперёд и положил одну руку на моё колено, – слушай, я вот спросить хотел…

Над левым ухом раздалось негромкое недовольное ворчание, и я бросила на Севера весёлый взгляд.

– Что? – он сделал большие глаза и осторожно сковырнул пальцы Соратника с моей ноги. – Я ничего не говорю.

Я негромко хрюкнула, и это послужило сигналом ко всеобщему веселью. Соратник прикрыл рукой смеющийся рот, а Зверёныш, всё-таки отбросив наладонник, захохотал, тыча в улыбающегося Севера пальцем и втягивая в смешливое безумие остальных участников нашего отряда. Со стороны это, наверное, было похоже на истерику. Впрочем, не только со стороны, потому что мы все дико волновались.

Первопричиной же этого приступа стал не веселящий газ, а моё любопытство и, как результат, обнаружившаяся в Северове внезапная ревность.

Это началось во время вчерашнего обеда, когда я целый час болтала с Соратником, спрашивала, уточняла, не в силах окончательно поверить в его воскрешение.

– Я думала, что ты умер, Тим, – всё повторяла я, раздумывая над тем, что у диких, возможно, тоже есть все эти пока малопонятные мне саркофаги и хранители. – Это просто чудо какое-то!

– Да ладно, чудо, – смущённо бормотал мальчишка. – Повезло просто, что батя рядом был. Он знаешь какой врач у меня? Ого-го!! Если б не он…

Соратник опустил ворот водолазки, демонстрируя мне розовый кривой шрам, а я, в неосознанном желании пожалеть, протянула к нему свою руку, которая на полпути была перехвачена Северовым.

– Обойдётся, – во внезапно образовавшейся тишине проворчал Арсений и недовольно посмотрел на хихикающего Зверя.

К концу дня глава Фамилии успел поссориться едва ли не с каждым, кто обращался ко мне с тем или иным вопросом. Не могу сказать, что во мне такое поведение вызывало какую-то негативную реакцию. Не вызывало. Наоборот, мне петь хотелось после каждого ворчливого замечания, после каждого собственнического жеста. Однако то, что Арсений вдруг стал совсем на себя не похож, немного пугало.

А когда я прямо спросила у него, что происходит, он нахально заявил, глядя на меня смеющимися глазами:

– Я не готов сейчас делить твоё внимание с кем-то ещё.

– Врёшь же, – хихикнула я, заметив довольную улыбку.

– Совсем чуть-чуть, – признался Арсений. – Просто ты так очаровательно смущаешься каждый раз, а глаза при этом горят так довольно, что невозможно же удержаться… А вообще ревную, да.

Он огляделся по сторонам, проверяя, нет ли рядом посторонних ушей, и произнёс, вмиг растеряв всю свою весёлость:

– Мысль о том, что ты никогда, ни разу, ни с кем… кроме меня… Что ты моя, только моя, понимаешь? Эта мысль делает меня малость неадекватным. Мне не хочется, чтобы до тебя не то что дотрагивался кто-то другой, мне не нравится, когда кто-то просто смотрит в твою сторону. Я за собой подобного раньше не замечал.

Кончиками пальцев погладил мою щёку и задумчиво добавил:

– Это пройдёт. Наверное.

Сейчас же, во время приступа всеобщего веселья, я вспомнила этот наш короткий разговор и бросила быстрый взгляд на Арсения. Его губы улыбались, но взгляд, взгляд прожигал насквозь, являясь явным доказательством того, что Северов ни капли не преувеличивал, когда говорил о своих чувствах.

Заметив моё внимание, парень понимающе ухмыльнулся, чем окончательно меня смутил, и, лениво потянувшись, достал из кармана таблетку, давая тем самым Соратнику негласное разрешение на разговор со мной.

Меня же должно это раздражать, разве нет? Разве не наелась я за всю жизнь тотального контроля? Так почему тогда я улыбаюсь, словно безмозглая дурочка? Наваждение какое-то. Головой тряхнула, словно это могло мне помочь, и посмотрела на Соратника:

– Так что ты хотел спросить?

За лёгкой, ничего не значащей болтовнёй я и не заметила, как пролетело время, и искренне удивилась, когда на горизонте показались сверкающие крыши Кирса.

– Подлетаем, – сообщил Ферзь, всё время полета молча сидевший за пультом управления, и в фобе повисла напряжённая тишина.

– Ещё раз повторю, – негромко произнёс Северов, – никто из вас ничего не должен. Это моё личное дело, поэтому…

– Поэтому хватит строить из себя благородного рыцаря, – пробормотала Берёза, поднимаясь из кресла и сладко потягиваясь. – Роль беспринципного бабника тебе подходила больше… Да не сверкай ты глазами, Север, всё нормально. Просто жалко же дурочку… Прости, Ёлка, дипломатии не обучены. Да и ребёнок. Кто его знает, кем его вырастит этот высокородный извращенец.

Чтобы не сильно выделяться в общем потоке, мы состыковались со стандартной платформой, и теперь медленно ползли по улицам столицы, которая вовсю готовилась к празднику.

– К чему эта спешка, – хмурилась я, рассматривая множество разноцветных флажков, гирлянд из белых голубок и воздушных шариков в форме сердечек. – Я не понимаю, почему он так спешит. Для чего ему это? Если об интересном Тоськином положении всё равно уже всем известно, то явно не для того, чтобы это скрыть.

– Разве можно понять, что творится в голове у психа? – пожал плечами Зверёныш, внимательно следя за человеком, который, прикрепляя гирлянду, балансировал на самом крае одной из стеклянных крыш.

– Ты не прав, – коротко заметил Арсений, и я поспешила его поддержать.

– Цезарь не псих. Кто угодно: продуманная сволочь, беспринципный убийца, извращенец, холодная скотина, но он не псих. И абсолютно все его поступки имеют под собой веское основание.

– Тогда нам надо трижды подумать, прежде чем что-то сделать, – Берёза облокотилась сзади о кресло Зверя.

Наш план не предполагал никакой сложной подготовки, никаких многочисленных участников, ничего – Северов исключил все шаткие обстоятельства, которые могли нам помешать. Это был очень простой и очень смелый в своём нахальстве план.

Мы должны были просто войти во дворец через ту же калитку, возле которой мы с Севером провели нашу волшебную влюблённую неделю, пройти дворцовым парком до Башни Одиночества и забрать Тоську. Ну, а если за это время Цезарю пришла в голову идея поменять коды на замках, что ж, Север подумал и об этом.

– На этой неделе во дворце дежурит Фамилия Светофора, – сказал он. – А Стас мне должен.

– Не думаю, что его долг равен цене его жизни, – скептически заметила я, разумно полагая, что Светофор и его люди первыми подпадут под подозрение, когда обнаружится, что Тень сбежала.

Этот разговор состоялся ещё в посёлке, вечером того дня, когда я узнала о беременности Тоськи. Мы пораньше ушли к себе, надеясь немного поспать, но сон не шёл, вместо него в голову лезли разные мысли, большинство из которых начиналось фразой «что если».

– Не равен, – согласился Арсений, закидывая одну руку за голову и продолжая обнимать меня второй. – Хотя это тебе решать…

– В смысле, – я растерялась.

– Всё из-за Светки. Помнишь, она говорила, что отказалась от всего ради меня? Не сверкай глазами. Я её об этом и не просил. И пусть она знала, что меня мучают кошмары и совесть из-за смерти Федьки Стержнева, знала, что я до чёртиков хочу, чтобы Стас стал главой. Это ничего не значит. Когда Светофор бросил ей, как самой слабой из глав, вызов, она даже не пыталась бороться или выставлять подменного бойца, она сама решила отказаться от должности в его пользу, предпочтя карьеру Мастера Ти. И я не уверен, что она это сделала ради меня, особого альтруизма я за ней никогда не замечал… Посмотри на меня.

Я заглянула ему в глаза и с удивлением обнаружила, что он нервничает и страшно встревожен. Боится, что я снова буду его осуждать?

– Я не пытаюсь оправдываться, не подумай, но знаешь, что? Вся эта ситуация с Котиком, с тем, как он увивался вокруг тебя, с разрешением на секс, со слежкой за тобой и Лёшкой наводит меня на мысль, что они пытались отыграть всё обратно.

– Кто они?

– Котик, Данька Муравьёв – Светкин младший брат. Ты разве не знала?

– Не знала… – прошептала я и вдруг вспомнила слова Полины Ивановны о том, что она не понимает, зачем Светке нужно подложить меня под Котика. – Но что бы это дало? Я имею в виду, если бы мы с Котиком, ну…

Арсений хищно оскалился и, не успела я и глазом моргнуть, перевернулся так, что я оказалась прижатой его телом к кровати.

– Ты с ним целовалась? – прошептал, пристально глядя на мой рот, и, не дожидаясь моего ответа, проворчал: – В чём Светка всегда хорошо разбиралась, так это в людях. Полагаю, она в тот момент лучше меня знала, что я не позволю этому случиться. И знала, что у Стаса пунктик насчёт негласного кодекса чести… Так что наша стычка была неминуема… Но вот, если бы Светофор отказался исполнять тогда роль экзекутора, Мастер Ти имела бы полное право подать на него в трибунал, – пояснил Арсений, мягко целуя мой подбородок. – И Котик, конечно же, сломя голову кинулся бы с прошением на освободившееся место. Не удивлюсь, если это прошение было Светкой приготовлено загодя… И поверь мне, им бы не отказали, учитывая тот факт, что изначально эта должность наследовалась их семьёй. А вообще, – Северов лёг рядом, скатившись с меня, – Светофору в любом случае ничего не угрожает, мы давно решили, что к концу месяца он перевезёт всех своих людей в посёлок.

Я готова была бежать во дворец тем же вечером, хотелось как можно быстрее обнять Тоську и избавиться от этого зудящего чувства, словно с минуты на минуту обязательно случится что-то плохое.

– Не торопись, – сдерживал меня Арсений. – Давай сначала свяжемся со Светофором. Узнаем последние новости…

Не то чтобы я не понимала, насколько в нашей ситуации важна любая, даже мало-мальски незначительная информация. Конечно, понимала, но понимание того, что мы всё делаем правильно, что спешка в нашем деле ни к чему, не помогало мне избавиться от чувства пронзительной обречённости.

Быть может, прислушайся я тогда к этому нетерпеливому зуду, мы бы ещё успели что-то придумать, но всё словно нарочно складывалось против меня.

Следующим же вечером мы с Арсением тихонько проскользнули в калитку, где нас уже ждал яростно зевающий Светофор, стоявший рядом с двумя мальчишками, в которых я смутно узнавала его ближайших помощников.

– Привет, колибри, – подмигнул он мне. – Ты здорово изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз.

А затем протянул руку Северову и вместо приветствия спросил:

– Ты как?

На лице Арсения проступило явное недовольство, и я непроизвольно задумалась, чем оно могло быть вызвано. Тем, что Стас назвал меня колибри, тем самым обозначив, что знает, кого Север тогда прятал в душе, или чем-то другим?

– Уже лучше, – односложно ответил Арсений, притягивая меня к себе за талию и увлекая вглубь парка, подальше от мальчишек, навостривших в нашу сторону любопытные уши.

– Что лучше? – заволновалась я, переводя встревоженный взгляд с одного лица на другое. – Вы о чём сейчас?

– Это… – начал Светофор. – …неважно, – закончил Северов и бросил на приятеля предостерегающий взгляд.

– Сеня? – это совершенно точно не было неважным: будь это ерундой, Стас не стал бы спрашивать об этом сейчас, когда у нас каждая минута на счету.

– Оленька, это ерунда, правда, – самым наглым образом попытался соврать Арсений. – Забудь.

Я ни о чём не собиралась забывать, но и для выяснения отношений времени не было, поэтому наградила Северова взглядом, который означал «Наш разговор не окончен!». И, конечно же, получила в ответ ухмылочку «Вообще не о чем разговаривать».

– Может, поторопимся? – Светофор, напустив на себя страшно деловой вид, вклинился в наш молчаливый диалог. – Сколько времени Ферзю понадобится, чтобы замок вскрыть? И где он вообще?

Арсений на ходу достал из кармана куртки маленький приборчик, похожий на самый обыкновенный карманный фонарь, который наш мастер на все руки вручил нам накануне, и сообщил:

– У Ферзя сегодня другое задание, но всё необходимое у меня с собой. Если, конечно, они не поменяли замок.

– Только код, – вздохнул Стас, а когда мы уже отошли от калитки на приличное расстояние, вдруг заметил: – Кое у кого с недавнего времени обострилась паранойя. Палач сегодня все коды три раза поменял, сука, так что…

Мы с Арсением переглянулись.

– И давно у него этот приступ начался? – спросил Север, хмурясь каким-то своим мыслям.

– Да с утра, – Светофор недовольно запыхтел, – устал, как собака, честное слово. А всё из-за этой мёрзлой селёдки, как пить дать. Вот уж где стерва…

– Из-за какой селёдки? – от удивления я даже споткнулась, почему-то вспомнив одну свою знакомую, которая под это нелестное определение подходила как нельзя лучше.

Остаток пути мы преодолели в абсолютной тишине, и только у самых дверей в Башню, когда Арсений уже приготовился открывать замок, я спросила у Стаса:

– Она внутри?

Не знаю, чего мне хотелось больше: застать тонар Евангелину – а я почему-то была уверена, что внезапная гостья Цезаря именно она – или избежать неприятного свидания.

С одной стороны, видеть её не хотелось. Хватит. Насмотрелась за месяц жизни в «Гвозде Бога», с другой – хотелось ехидно улыбнуться и посмотреть, как перекосится её всегда равнодушное лицо, когда она меня увидит.

А ещё хотелось задать много-много вопросов. И не столько о себе, сколько о том, зачем она понадобилась Цезарю и не связано ли это с Тоськиной беременностью.

– Да нет, – ответил Светофор. – Минут сорок назад ушла, у них там вроде какой-то праздничный ужин.

Я честно постаралась не думать о том, что они могут праздновать, отбросила в сторону все идеи насчет того, что может связывать тонар и Цезаря, а за время жизни в «Гвозде Бога» таких идей у меня появилось более чем достаточно. Более чем достаточно для того, чтобы найти правдоподобный ответ на вопрос. Потом, не сейчас.

Поэтому, как только Северов открыл дверь, я проскользнула внутрь Башни и опрометью бросилась наверх, в комнату, которую мы с Тенькой делили на двоих долгие годы.

– Оля! – вскрикнул за спиной Арсений. – Не торопись ты так! Там может быть опасно.

Плевать.

Я влетела в спальню, залитую чуть приглушённым голубоватым светом. Всё правильно, Тоська боится темноты, а теперь, когда меня нет рядом, она, конечно же, вынуждена спать при свете. Первым делом я посмотрела на кровать и с удивлением обнаружила, что Тень и не думает тихонько спать под одеялом. Тень сидит у моего трельяжа и задумчиво рассматривает своё отражение в зеркале. Такой взгляд я за ней замечала и раньше, но в последние годы он появлялся всё реже и реже.

– Лялечка, – она улыбнулась, заметив меня, и я поспешила раскрыть объятия.

До дрожи хотелось обнять мою любимую глупышку, которая не спешила ко мне бежать. Вместо этого Тоська медленно развернулась и нахмурила брови, словно силилась что-то понять.

– Ты вернулась? – спросила моя Тень, а я заметила, что её подбородок слегка подрагивает, словно сестрёнка собирается заплакать.

– Оля? – наконец догнавший меня Арсений встал за моей спиной и пытался определить, что происходит.

– Подожди, – отмахнулась я от него. – Ты разве не рада?

– Так нечестно! – по бледному личику покатились крупные, как горох, слёзы. – Нечестно! Сашка сказал, что теперь я буду принцессой. Хочу быть принцессой!

Она завыла. Горестно. Громко. Навзрыд.

– Тосенька, – я медленно подошла к ней и попыталась обнять за вздрагивающие плечи, но она вывернулась из моих рук и вскочила на ноги.

– У меня будет платье, розовое, как я хотела. И туфельки. И фата. И волосы мне Ева поднимет вот так вот вверх и уложит короной. И будет музыка. И… и торт!

Она всё плакала и плакала, бормоча, как всё будет здорово и красиво, и как она об этом мечтала, и как они с Сашкой будут, словно принц и принцесса из сказки, красивые-прекрасивые. Они встанут на открытой платформе и будут улыбаться и махать людям, а люди выпустят в небо белых голубок и разно цветные воздушные шарики.

Я хватала сестру за руки, старалась поймать её взгляд, гладила по растрепавшимся волосам и шептала, как сильно я её люблю, что я сама сошью ей самое красивое платье в мире. И голубки у нас тоже будут. И шарики. И всё-всё, что бы она ни захотела… Но Тоська меня не слышала, она упала на кровать, уткнулась лицом в подушку и продолжала рыдать.

– Если я её не успокою, – я удручённо посмотрела на Севера, – то начнётся приступ, и без лекарств мы не справимся.

Арсений помрачнел, поджал губы и, бросив на ревущую Тоську сердитый взгляд, предложил:

– В таком случае я вижу только один выход. Спеленать покрывалом, вставить кляп, а врача найти можно будет, когда уже выберемся из дворца.

Меня слегка покоробило от такой варварской идеи, и я уже открыла рот, чтобы сказать Северову всё, что я думаю по поводу его чёрствости, объяснить, что с Тоськой так нельзя, она же ведь…

– Серьёзно, Оля, – парень посмотрел на часы, подошёл к окну и выглянул наружу. – Если бы она была ребёнком не только внутренне, но и внешне, долго бы ты пыталась привести её в чувство? Или сразу бы схватила на руки, стремясь унести отсюда как можно скорее?

Прекрасно понимая, что Арсений прав, что из этой ситуации, кажется, нет другого выхода, я в последний раз попыталась достучаться до сестры. Присела рядом с ней на край кровати, положила руку на плечо и прошептала:

– Тень-тень-потетень, выше города плетень… А я тебе батончик принесла.

Тоська застыла и, не поднимая головы, уточнила:

– С жёлтой начинкой?

– С жёлтой, – улыбнулась и провела рукой по её волосам.

Тоська ещё раз всхлипнула, а затем вдруг повернулась ко мне с совершенно спокойным, счастливым лицом. Только стрелки мокрых ресниц немного выдавали её недавнюю истерику.

– Хочу! – она требовательно протянула ко мне руку, а я словно остолбенела, потому что только сейчас заметила на шее сестры знакомую бархотку, правда паучок на ней держал не голубой камень, а насыщенно зелёный. Я бы сказала, что это был изумруд.

– Оля! – снова поторопил меня Северов, и я посмотрела на него потерянным взглядом. – Что случилось?

– Мы не можем её забрать.

Я отдала Теньке принесённую сливочно-шоколадную помадку и поднялась с кровати, почувствовав, как на мои плечи опускается тяжёлый груз сожаления и вины.

– Почему? – Арсений был скорее шокирован, чем удивлён. – Теперь-то мы как раз просто должны её забрать, потому что в противном случае она может рассказать вашему Сашке о том, что мы были здесь. И знаешь, чем нам это грозит?

Я знала.

– Он не наш Сашка.

Я лучше Северова знала, что Цезарь будет носом землю рыть, что камня на камне не оставит от Яхона и диких земель впридачу, чтобы меня найти. И дело тут даже не в неземной любви – в чувства со стороны «братца» я не верила ни секунды, потому что такие люди не умеют любить – и не в скрытых мотивах, какими бы они ни были. Но уязвленное самолюбие…

Он никогда не оставит меня в покое. Никогда.

– У Тоськи на шее маячок, – не глядя на Арсения, обронила я. – От него не избавиться.

В двух словах я рассказала о том, что я пережила, когда Зверёныш пытался справиться с замком на моей бархотке, и как мальчишка в итоге от неё избавился.

– Мы не можем срезать украшение вместе с кожей, – объясняла я. – Регенерация у Тоськи самая обыкновенная, мы убьем её.

– Вот же чёрт, – Северов взлохматил волосы и затравленно огляделся по сторонам. – Знать бы заранее…

Да, знай мы об этом заранее, можно было бы что-то придумать. Ферзь бы точно придумал. Но Ферзя здесь не было, а брать Тоську с собой и рисковать, что накроют всех сразу – нет, на это я не пойду и Северову не позволю.

– Проклятье!

Если Арсений был зол из-за сложившейся ситуации, то мне, наоборот, почти полегчало. Так чувствуешь себя, когда понимаешь, что всё плохое уже случилось и хуже быть не может. Или может?

– Ты понимаешь, что, если мы сейчас уйдем, вернуться уже не сможем?

– Я наивна, но не глупа, – ответила я. – Тенёк, если ты доела, то иди и почисти зубы, а затем ложись, уже поздно.

С секунду Тоська поразмышляла, не закатить ли истерику по поводу «не хочу спать», но в конечном счёте победила усталость. А когда дверь в ванную закрылась за её спиной, я повернулась к Арсению и произнесла:

– Я никогда не смогу избавиться от чувства вины, я знаю.

Он поднял в протестующем жесте руку, но я не позволила ему перебить меня.

– Я не про болезнь, я про… другое. Как я могла не заметить, что они делают с ней? Всего-то и надо было, что задать правильный вопрос, она ведь совсем не умеет хранить секреты… А тут такое. Как они могли, Северов? Как это возможно, она же совсем ребёнок. Наивный, глупый и самый ласковый в мире. Она просто любит, понимаешь? Вопреки всяким «за что» и «почему». И никогда ничего не требует взамен. Помню, я её однажды дурой обозвала, устала страшно от капризов, от того, что она каждую минуту нуждается в моём внимании. Говорю, мол, как же ты мне надоела, дура такая! А она на меня посмотрела так, словно я её ударила и отвечает: «Я буду умной. Прости, пожалуйста!» И целый вечер картинки в моей энциклопедии рассматривала, представляешь?

– Оля, – Арсений дёрнулся, чтобы меня обнять, но я снова остановила его движением руки.

– Знаешь, сколько раз я думала, что, может, с Цезарем ей будет лучше? Что он, хоть и сволочь, всё-таки заботился о ней… Что мне делать, Северов, а? Я не могу её здесь оставить.

Тоська вышла из ванной, а я, подождав, пока она ляжет в кровать, подоткнула ей одеяло и обняла крепко, прижимаясь лицом к её макушке.

Наладонник Арсения призывно пискнул, и парень окликнул меня громким шёпотом:

– Нам пора. У них ужин закончился. Кто-нибудь может захотеть проверить, как она здесь.

– Да.

В носу нестерпимо защекотало, и я мазанула по нему тыльной стороной ладони, а затем наклонилась над сестрой и прижалась губами к закрытым глазам.

– Это ещё не конец, – попытался успокоить меня Арсений, – у нас ещё есть немного времени до свадьбы.

Как мы покидали башню, как закрывали двери за собой, пересекали парк и добирались до фоба, помню нечётко: картина окружающего мира словно смазалась, отступила на задний план перед неутешительными мыслями. Да и Северов не приставал с вопросами, словно чувствуя, что сейчас мне больше всего необходимо побыть наедине с собой.

Но стоило нам открыть дверь в квартиру, как все тревожные мысли были выбиты из моей головы, словно кегли шаром для боулинга, потому что уже в коридоре я услышала голос Цезаря.

В глазах потемнело от страха, и я шарахнулась назад, едва не сбив Арсения с ног. Он устоял. Мало того, тихонько рассмеялся, обняв меня за талию, и прошептал на ухо:

– Всё хорошо, не бойся.

Сердце колотилось прямо в ушах, словно ненормальное, а голос внезапно осип:

– Что? Я не…

– Просто Ферзь вернулся раньше нас, вот все и прилипли к монитору, как пить дать.

В большой комнате действительно уже собрался весь наш отряд, и все они, как Арсений и сказал, прилипли к развёрнутому над журнальным столиком визору. Со стороны могло показаться, что несколько подростков собрались, чтобы посмотреть среднего качества ситком или телефильм из тех, что так модно было снимать в конце прошлого века. Только главные роли в этом фильме исполняли не малоизвестные актёры третьего плана, а Александр Королёв, он же Цезарь, и тонар Евангелина или, по меткому определению Светофора, мёрзлая селёдка.

– Ты снова начинаешь… – Цезарь повернулся спиной к камере, и мы услышали, как тихонько звякнула стеклянная пробка графина, а вслед за этим раздались булькающие звуки. – То, что нас с тобой связывают кровные узы, не означает, что ты имеешь право читать мне морали.

– Ева!

– Можно было бы меня, хотя бы наедине, хотя бы раз в год называть мамой. Нет?

– Ох, ни хрена ж себе! – несдержанно воскликнул Зверёныш, и на него все зашипели, наконец, заметив наше присутствие.

– Привет! – Ферзь помахал нам и виновато улыбнулся. Он почему-то всегда улыбался именно так, словно извинялся перед присутствующими за то, что, в отличие от всего остального мира, умеет думать на десять ходов вперед. – Вот, поставил жучок в курильной комнате, сам не знаю, зачем. Лишний остался, думаю, не тащить же его назад. Ничего?

Ферзь – это Ферзь. Не знаю, что надо сделать, чтобы парень, наконец, понял, какой он гений, и перестал тушеваться.

– Право называться матерью, – тем временем продолжил Цезарь, даже не подозревая о том, что у этой милой семейной сцены появилось сразу несколько свидетелей, – ещё надо заслужить. Припомни, когда ты это сделала? Когда бросила меня у старого козла? Или когда отказалась принять у себя в мой первый день на Яхоне?

– Я тебя не бросала! – воскликнула тонар.

– Нет. Ты просто нарушила закон, я помню. Давай не будем снова лить воду на это колесо.

– Мы должны, – в вечно равнодушном и отстранённо-холодном голосе прозвучала непривычная нежность. – Хотя бы ради малыша.

Цезарь ничего не ответил, а я затаила дыхание, надеясь услышать что-то о Тоське и её беременности, о планах на ребёнка, может, что-нибудь ещё, что приподнимет завесу тайны над моим происхождением.

– Ты сделал очень большую ошибку, когда решил назваться её братом. Если бы не это…

– Да вы сговорились! – мужчина взвился на месте и, подскочив к побледневшей Евангелине, зашипел ей в лицо: – А мне дали такую возможность? Кто виноват, что у Оськи память, как у слона? Я целый год вливал ей в уши, что я её принц, рыцарь на белом коне, возлюбленный, чёрт возьми, жених! А она заладила, как заведённая – братик мой, братик… Да и не до того мне было…

Цезарь устало махнул рукой.

– Не до того, – кивнула тонар, и в её голосе прорезался знакомый лёд. – Да и кровь у девочки, напомни-ка мне, когда себя проявила? В пять лет? В шесть?

– В пять с половиной, – недовольно ответил Цезарь. – Надеюсь, Зимовскому не успела об этом сообщить?

– Не успела, а жаль, – теперь уже Евангелина прогулялась до бара и чем-то там забулькала. – Он-то смог бы оценить, кто перед ним, и поступить с девчонкой правильно, вместо того, чтобы вешать на неё часть семейного хранителя.

– А толку? – Цезарь опустился в кресло и со знакомой картинной трагичностью прикрыл глаза правой рукой.

Я знала, что в такие моменты он любил бросить короткий взгляд в ближайшее зеркало, чтобы убедиться, что его поза выражает достаточную степень усталости. Сегодня опущенные плечи и рука, крепко сжимающая бокал виски, говорили о некоторой обречённости правителя Яхона.

– Что толку в этом хранителе, – повторил Цезарь, – если всё оказалось неправдой? Где обещанное усиление связи? Где непреодолимое желание обладать? Где первобытные инстинкты? Пустота… Не знаю, что там было у Оськи, но за собой я не заметил никаких изменений, хотя искал их очень настойчиво. Я вообще начинаю подозревать, что всё, чему нас учили на уроках этики и взаимоотношений, было вымыслом. С первого дня в школе нам твердили: нет и не может быть ничего более важного, чем найти достойного бессмертия спутника. Непонятно только, почему никто не уточнил, что тот, кого нашел ты, может найти кого-то другого. Сколько раз нам говорили об абсолютной добровольности!? Так, словно кровь может думать и чувствовать, словно это не жидкость, которую по венам неустанно прокачивает сердце, а отдельный организм. Брехня это всё. Нет никакого мифического симбиоза. Есть человек и человек. Сильнейший выживает и берёт от жизни лучшее, а слабакам достаются объедки.

Цезарь повернул голову, и я почувствовала, как сердце испуганно ёкнуло в груди, потому что он смотрел прямо мне в глаза.

– Без паники, – проворчал Ферзь. – Он просто смотрит в зеркало. Я камеру на зеркало прилепил.

– Сколько человек умерло, чтобы у нашего рода появился хранитель, Ева? Ты когда-нибудь думала о цене своего бессмертия?

– Это было давно, – тонар высокомерно глянула на Цезаря, – пусть за это отвечают предки, не мы. Это они ставили кровавые эксперименты…

– А мы радостно пожинаем плоды с взращенных ими деревьев, – мужчина криво ухмыльнулся и достал из кармана синий камень с мой кулак размером. – Мне на самом деле плевать, не буду лицемерить. Сотни, тысячи, миллионы… Всё равно. Меня даже не особо это напрягает, – посмотрел сквозь камушек на свет и пробормотал: – Но если есть возможность избавиться от этого поводка – я от него избавлюсь, чего бы мне это ни стоило. Вот ты говоришь, Зимовский. И у этого дурака был шанс. Правда. Но вместо того, чтобы подождать, он резал Оське пальцы и литрами выкачивал из неё кровь. Не ради удовольствия, не подумай, а всё строго в соответствии с методом Ястребова. Исключительно для ускоренного пробуждения крови… Я презирал его в тот момент, а спустя месяц уже трясся над девчонкой, понимая, что он её никогда не получит. Не отдам.

– Хочешь сказать, что в ней течёт мужская кровь?

– Не мужская, а первоначальная. Как у двенадцати божественных.

– Ты поэтому запретил мне делать анализ? – шёпотом спросила тонар, пока я пыталась разгадать, что могут означать слова «первоначальная кровь». – А я себе всю голову сломала, пытаясь понять, почему ей не нужен саркофаг. Если бы ты сказал…

Цезарь издевательски хмыкнул и посмотрел на свою мать.

– Напомни-ка мне, за что тебя услали в этот райский уголок? Не за то ли, что ты воспользовалась наивностью одного простака и позаимствовала у него несколько литров крови для купленного на чёрном рынке саркофага? Что бы ты сделала, узнав, что за сокровище попало в твои руки?

– Во-первых, он мне сам предложил. Сам. Добровольно, никто этого дурака не заставлял, – вспылила Евангелина. – А во-вторых, я за свои проступки ответила сполна. Ты напрасно судишь всех по себе. Я бы на многое могла открыть тебе глаза…

– Ну-ну, мне очень интересно послушать, – Цезарь медленно поднялся и, сжав кулаки, шагнул к тонар. «Сейчас ударит!» – подумала я и ошиблась. Потому что в следующий момент двери в курильную комнату распахнулись, и мы увидели Палачинского.

– У меня три новости, – произнёс он. – Плохая, очень плохая и хорошая. С какой начать?

– Не паясничай, – рыкнул Цезарь.

– Как скажешь, – лёгкое пожатие плечами. – Радары заметили на орбите имперский флот. Одновременно с этим, из лагеря Стержнева пришло официальное предупреждение: если в течение недели мы не вернем им их ребёнка, то они готовы опустить под воду не только Кирс, но и весь Яхон с прилегающими к нему островами. Мол, срать они хотели на все законы Совета и на советников вместе с ними.

– Они блефуют! – вскипевшим чайником зашипел Цезарь. – Они не станут рисковать ею!

– Ага, – Палач лениво постучал свёрнутым листом бумаги по краю своего сапога. – Именно на это я им и указал, на что получил ответ, что теперь-то им достоверно известно, что Оська унаследовала материнскую кровь, и бояться нечего. Небольшое наводнение, землетрясение, любой катаклизм и армагеддон она переживёт и даже не поморщится.

Несколько секунд понадобилось, чтобы осознать, что последние слова были произнесены обо мне, а потом Цезарь с кислой миной на лице поинтересовался:

– И какая из этих новостей была хорошей?

– Третья, – осклабился Палач. – Камеры наблюдения показали, что цесаревна приходила навестить свою сестрёнку в Башню Одиночества.

Что и говорить, что Цезаря с экрана словно корова языком слизала, правда, до этого я успела заметить, как загорелись радостно-недоверчивым огнём его глаза. И именно этот огонь, словно встречное пламя, потушил искру надежды на спокойную жизнь, всё ещё теплившуюся в моей груди.

В абсолютной тишине Северов поднялся на ноги, взял меня за руку и хмуро сообщил:

– Оля, собирайся. Ты отправляешься в посёлок.

Я вздохнула и покачала головой. Во-первых, собираться мне не нужно было, так как личных вещей у меня с тех пор, как я сбежала из дворца, не прибавлялось. Убавлялось только. Ну, а во-вторых…

– Я прекрасно и сама могу разобраться с тем, куда, когда и в чьей компании мне ехать.

На скулах Арсения появилось два пятна насыщенного кирпичного цвета, а его пальцы сильнее вцепились в мою ладонь.

– Оля, – в его голосе явно звучало предостережение, которому я внимать не собиралась.

– Подожди! – бросила извиняющийся взгляд на наших спутников, которые никак не могли определиться с тем, что им интереснее: следить за тем, как Ферзь пытается найти выскочившего из курилки Цезаря на других своих камерах, или подслушивать, как мы с Арсением выясняем отношения.

Мы с полминуты поиграли в гляделки со Зверем, и мальчишка, наконец, отвернулся к экрану, а я рискнула снова посмотреть на злющего Северова.

– Сеня, я никуда сейчас не поеду, – произнесла негромко, но решительно. – И можешь беситься и обижаться. Но мне надоело бегать. Я хочу решить всё сейчас. Только узнай мне, пожалуйста, где Цезарь собирается встречаться с… – произнести словосочетание «моя семья» оказалось невыносимо трудно, невозможно просто, словно это было не два слова, а два булыжника весом в тонну. – С ними.

– И что дальше? – угрюмо спросил Арсений. – Просто пойдёшь к ним, и всё?

– Просто пойду, – кивнула я. – Спрошу, где они были все эти годы. Почему появились только сейчас? И обо всём остальном тоже расспрошу.

О нанороботах, о хранителях, о саркофагах. Пусть объяснят, а потом катятся ко всем чертям. Моей семьёй они никогда не были, да, боюсь, уже и не станут.

– Они заберут тебя, – Арсений обречённо провел рукой по глазам. – Заберут, и я тебя больше никогда не увижу…

– Не думаю, что…

– Ты не понимаешь! – взвился он и, схватив меня за руку, потащил из комнаты как раз в тот момент, когда Ферзю удалось, прыгая с одной камеры на другую, отследить Цезаря. – Нам потом всё расскажут. Идём, хочу тебе кое-что показать.

Я недоумённо пожала плечами, искренне не понимая, что сейчас может быть важнее происходящего во дворце, но спорить не стала.

Мы вошли в пустующую кухню, и Арсений, заперев за собой дверь, начал стремительно раздеваться.

– Что ты делаешь? – вместо раздражения из-за несвоевременности его поступка я почувствовала смущение.

– Увы, не то, чего бы мне сейчас хотелось, – с шокирующей серьёзностью произнёс парень и повернулся ко мне спиной, бросив вопросительное:

– Видишь?

– Ничего не вижу, – пробормотала я, откровенно любуясь его мощной спиной. Положила руку между напряжённых лопаток, и, едва сдерживаясь от того, чтобы прижаться к этой горячей бархатной коже губами, уточнила: – Что ты хочешь, чтобы я увидела?

– Первый шрам, на левой лопатке, я получил в детстве. Ещё когда с родителями жил, – медленно проговорил Северов и изогнул спину, откровенно наслаждаясь моими лёгкими прикосновениями. – Неудачно упал на торчавший из земли кусок стекла. Затем уже в Корпусе, шесть маленьких белых пятен вдоль позвоночника. От креплений в днище фоба. Ещё с десяток от розг… Ты же не думаешь, что тот случай, когда меня Светофор порол, был первым в моей жизни?

– Не думаю, – растерянно проговорила я, бездумно водя по спине Арсения, пытаясь кончиками пальцев нащупать те следы, о которых говорил парень. Потому что я совершенно ничего не видела, кроме гладкой, идеальной в своём совершенстве кожи.

– И правильно, – Северов развернулся, широкой ладонью поймал оба мои запястья и притянул к себе. – Я тоже об этом уже не думаю… Не знаю, винить мне за это кого-то или благодарить, но началось всё в карцере. Я же в госкарцере был, воробушек, чуть больше двух недель.

– Мне Зверь говорил.

– Трепло, – Арсений улыбнулся и поцеловал меня в лоб. – Так и знал, что не сможет удержаться… Да и чёрт с ним. Я не об этом сейчас. Именно в карцере у меня шрамы начали болеть. Да так, как болели в тот момент, когда я себе их тем или иным способом приобрёл. И ещё кровоточить. Очень сильно.

– Я не понимаю, – растерялась я и почувствовала, как почему-то защипало в носу.

Он прижал мою ладонь к своей ключице и спросил:

– Слышала про фантомные боли?

Я кивнула, не понимая, при чём здесь эта психосоматика, Арсений же, видя мою растерянность, поторопился объяснить:

– Только не смейся. Я сначала думал, что это мой воспалённый мозг играет со мной в игры. Всё-таки госкарцер – это не шутки, и к седьмому дню я там реально начал сходить с ума. Мне казалось, что каждая из отметин на моём теле начинала болеть уже после того, как исчезла. Словно вместе с ней исчезала часть моего прошлого: шрам на колене, который я заработал, когда мы с отцом ходили на рыбалку. Плохо сросшийся перелом на левом мизинце… Словно что-то забирало часть моего прошлого, не спросив на то позволения. А я не готов был расстаться с этими воспоминаниями… Я как последний псих каждое утро тщательно рассматривал себя, словно ребёнок, только знакомящийся с особенностями своего тела… А потом мне стали сниться сны.

Мы одновременно задержали дыхание, потому что говорить об этом даже сейчас было странно. Даже после того, что между нами было. После всего случившегося со мной и после историй о нанороботах поверить в то, что нам целый месяц снились одинаковые сны, совершенно неожиданно оказалось просто невозможно.

– И однажды ночью, – прокашлявшись, продолжил Арсений, медленно подбирая слова, – уже не в карцере, в посёлке, в очередной раз проснувшись после просмотра порнофильма с тобой в главной роли, изнывая от желания, которое не ослабляли освоенные ещё в подростковом возрасте методы, я…

Северов гулко сглотнул, дёрнув острым кадыком, и вдруг смущённо отвел глаза.

– Ты? – подсказала я, уже догадываясь, что вызвало его стыд.

– Я не пытался покончить с собой, – пробормотал Арсений. – Я просто подумал, что если старые шрамы исчезли без следа, то новые мне не грозят.

– И?

– И я отправился в лазарет, – тяжело вздохнул и всё-таки спрятал от меня свои невыносимые кофейные глаза, прижавшись лбом к моему плечу. – Было очень поздно, как я и сказал, поэтому мне пришлось забираться через окно. Свет включать не хотелось. И долго рылся в шкафчиках в темноте, пытаясь найти скальпели и кровоостанавливающие средства, на случай, если я всё-таки сошел с ума и никакой повышенной регенерацией моё тело не обладает. Так меня и нашла Берёза. Посреди процедурной, с красными от бессонницы глазами, с закатанным до локтя рукавом и со скальпелем, который я прижимал к запястью.

Я недоверчиво хмыкнула, представив себе общую картинку.

– Угу, – разделил со мной веселье Северов. – Только я всё равно завершил свой эксперимент, правда, уже утром, когда брился. А Берёза до сих пор думает, что тогда ночью удержала меня от необдуманного поступка.

Меня вдруг накрыл приступ совершенно немотивированной ревности. Захотелось спросить, каким образом она его удерживала, и почему именно она, а не кто-то другой пришёл за ним ночью в лазарет. От странной злости зазвенело в ушах. Я рванулась, выворачиваясь из тёплых объятий, но Арсений мягко удержал меня на месте.

– Не надо, – попросил он. – Так хорошо. Давай ещё постоим.

И я успокоилась, точно так же быстро, как вспылила. Закрыла глаза, окунаясь в исходящую от Северова надёжную силу.

– Я порезался, когда брился, – повторил Арсений. – И даже расстроился немножко, когда выяснил, что в моих жилах по-прежнему течёт красная кровь. Тогда как я уже почти уверовал в голубую.

– Ведь неспроста же это, я чувствую! – воскликнул, заглядывая мне в лицо. – Шрамы, сны, болезнь, волшебным образом испарившаяся, стоило тебе ступить на порог… Ты нужна мне!

И вдруг сжал так сильно, что я едва смогла сдержать болезненный стон. Болезненный и в то же время восторженный. Нужна!

– Чем я отличаюсь от Цезаря? – сбивчиво зашептал парень. – Я точно такой же: не хочу тебя отпускать, не хочу тебя ни с кем делить. Проклятье! Ты, должно быть, меня ненавидишь. С одной стороны он, с другой – долбанные пришельцы, теперь ещё и я пытаюсь урвать свой кусок. Мы, словно стая взбесившихся псов, что дерутся, ничего не видя вокруг, из-за сахарной косточки…

Я решительно накрыла ладонью его рот и произнесла:

– Я выбрала тебя. Прекрати. Не сравнивай себя с ним.

Стало немного зябко от мысли, что в чём-то Северов, пожалуй, прав. Он так же непримиримо добивается своего, так же эгоистичен в выборе методов, пожалуй, даже в чём-то жесток. И вместе с тем, между ним и Цезарем пропасть шириной в моё расположение.

– Я выбрала тебя, – повторила и, поднявшись на цыпочки, потёрлась носом о его щёку. – Меня никто никуда не заберёт. Но мы должны с ними встретиться, понимаешь? Хотя бы для того, чтобы выяснить, что с нами происходит. Чтобы расставить все точки. Пожалуйста, Сеня. Ты не представляешь себе, как я устала от этой беготни. И ещё мне очень страшно.

– Страшно? – невнятно выдохнул он в мою ладонь.

– Не знаю, смогу ли я жить, если божественные, как говорит Цезарь, выполнят свою угрозу. Не хочу, чтобы из-за меня гибли люди.

Глава 16 Сардинки

В эту игру можно играть на улице, но площадку надо строго ограничить – «от этого дерева до той песочницы», например.

Затем выбирают ведущего, и все остальные игроки закрывают глаза и отворачиваются. Ведущий прячется.

Досчитав до тридцати, все остальные порознь отправляются искать «сардинку». Тот, кто первым находит ведущего, не визжит от восторга, чтобы никто из остальных игроков не догадался о его удаче, а наоборот, тихонько присоединяется к ведущему, прячась вместе с ним в том же месте – он тоже теперь «сардинка».

Постепенно и другие «сардинки» набиваются в «банку» – разыскивают спрятавшихся и присоединяются к ним. Проигравшим считается тот, кто останется последним и в одиночестве бродит по площадке.

Поспать той ночью не удалось никому. Да и о каком сне может идти речь, когда на карту поставлена жизнь на планете?! Нет, если говорить откровенно, то я ни на секунду не допускала мысли, что в чьих-то руках может быть заключена мощь, достаточная для того, чтобы уничтожить Яхон. Я уже не говорю об этических аспектах этой проблемы. Лично меня волновало только одно: нездоровая упёртость Цезаря, который решил, что в свете последних событий свадьбу, назначенную на выходные, надо перенести на завтрашнее утро.

– Обойдёмся без народных гуляний, – отмахивался он от зудения Евангелины. – В конце концов, веселье можно будет закатить и постфактум, когда Стержнев утрётся и свалит домой, не забыв прихватить с собой имперцев.

Не знаю, сколько камер расклеил по дворцу Ферзь, но мы за перемещением Цезаря теперь могли следить онлайн, буквально, не теряя его ни на секунду. И еще не понимаю, почему эти камеры оставались невидимыми для дворцовой службы безопасности, в которой не принято было держать слепых дураков. Наш компьютерный гений в ответ на все мои вопросы только улыбался загадочно и бормотал:

– У всех свои секреты, – и переключался на следующую камеру, чтобы мы смогли увидеть, как Цезарь разговаривает с новым действующим лицом.

Это была высокая женщина с длинной рыжей косой с руку толщиной и с больным горячим взглядом.

– Это кто? – глава Яхона вопросительно изогнул бровь, глядя женщине в лицо.

– Это моя бывшая выпускница, – зашептала Евангелина, явно смущаясь из-за беспардонности своего сыночка. – Я вам рассказывала, она врач.

– Мозгоправ?

– Психиатр. Елизавета Михайловна, – холодно представилась женщина. – Тонар попросила о помощи, но если я вам не нужна…

– Нужна-нужна… – правитель Яхона панибратски обнял женщину за плечи и доверительно сообщил: – Но милая моя, вам стоит уяснить одну вещь. Говорить с кем-либо о том, что происходит во дворце, нежелательно и опасно для вашей жизни и жизни ваших близких. Вы замужем?

Елизавета Михайловна тонкими пальцами сжала кончик собственной косы и негромко ответила.

– Я вдова.

На лице Цезаря мелькнуло сожаление. Непосвящённый человек мог бы принять его за соболезнование, но я-то знала, чем была вызвана эта эмоция: он банально расстроился из-за того, что не сможет влиять на женщину, угрожая её мужу.

– Ну, дети-то, полагаю, есть? – ворчливо осведомился глава Яхона, бросая на тонар Евангелину недовольные взгляды.

– Дети есть, – ответила Елизавета Михайловна, продолжая терзать свои волосы. – Сын.

– Сын – это хорошо, – улыбнулся Цезарь. – Это очень хорошо. Впрочем, что мы всё о вас, да о вас… Давайте, наконец, о деле… У меня есть пациентка для вас… Ева сказала вам, что лекарства нельзя использовать?

– Лиза работает с гипнозом, – прошептала Евангелина. – Я же говорила вам. Она лучший специалист по эту сторону границы.

– И по ту тоже, – всё тем же ровным голосом уточнила Елизавета Михайловна и добавила, осторожно подбирая слова: – В юности, ещё при прежней власти, меня звали работать в один из исследовательских институтов Сикра.

А затем троица свернула за угол, и мы потеряли их из виду.

– Откуда я её знаю? – проворчал Зверёныш, пока Ферзь переключал свои камеры. – Или, может, она просто похожа на кого-то… Север?

– Впервые вижу, – отмахнулся Арсений, бросая на меня тревожные взгляды. Наверное, боялся, что я снова начну плакать или волноваться. Не начну.

– Всё! – Ферзь с недовольным шипением оттолкнул от себя портативный компьютер. – Вышли из зоны, теперь уже я их не накрою.

Оставшуюся часть ночи мы строили предположения на тему, зачем Цезарю мог понадобиться гипнотизёр, просматривали прилегающую к цесорату территорию (хоть никто до конца не верил в то, что у нас появится возможность украсть невесту прямо со свадьбы). А ещё ждали вестей от Соратника, который в компании Берёзы отправился к старейшинам. Как бы дико это ни звучало, но место эпохальной встречи, на которой Цезарь должен был обменять меня на мир во всем мире, было в трёх километрах от того места, где я впервые познакомилась с дикими.

А утром, когда стеклянные крыши Кирса залило багровым огнём рассветное солнце, мы уже заняли свои места по периметру площади Влюблённых, где, несмотря на столь ранний час, было людно и шумно. Никакого конкретного плана мы так и не придумали, но сидеть в квартире и просто ждать новостей не согласился бы ни один из нас.

Основная масса народу толпилась у фонтана, в котором обнажённая мраморная русалка томно расчёсывала свои струящиеся волосы. Городская легенда гласила, что та пара, которая проведёт, бодрствуя, ночь у этого фонтана, ни разу не поцеловавшись и не обмолвившись ни словом, будет навеки вместе. Чушь, конечно, но я всё равно не смогла удержаться от того, чтобы покоситься на Севера. Интересно, что бы он сказал, предложи я переночевать в гостях у мраморной русалки.

Арсений заметил мой взгляд и немедленно склонил голову с явным желанием поцеловать.

– Не дёргайся, – пробормотал он, заинтересованно ощупывая ту мою часть, которая уже не спина, но ещё и не ноги. – А то все подумают, что мы два заговорщика, а не парочка влюблённых.

– Не подумают, – ответила я, сканируя площадь и краем глаза отмечая, что Зверёныш завис с ведром и шваброй для мытья окон на самом краю одной из крыш. – Ты слишком откровенно помечаешь территорию, чтобы у кого-то могли возникнуть сомнения.

Положила ладонь поверх его руки и заглянула в наглые чёрные глаза.

– Прости, ничего не могу с собой поделать, – без доли смущения и сожаления произнёс Северов. – И ты напрасно возмущаешься. Просто мне по душе моя роль, и я к её исполнению подхожу со всей ответственностью… Оля, что случилось?

К концу своего шутливого оправдания Арсений заметил, как я напряглась и проследил за моим взглядом.

А там, где улица Трёх Королевств вливалась в площадь Влюблённых, в арке синего дома, прислонившись спиной к одному из фонарей, стоял дядя Серёжа и улыбался, глядя на влюблённую парочку, что самозабвенно целовалась под одним из по-осеннему красных клёнов, что украшали площадь.

– Кто это? Ты его знаешь? – напрягся Арсений.

– Знаю, – ответила я и поспешила надвинуть на глаза кепку: не хватало ещё, чтобы он меня узнал. – Это тот самый мой родственник, о котором я тебе рассказывала.

– М… жертва твоей тяжёлой руки?

Взгляд Северова из тревожного стал задумчивым.

– Так ты говоришь, его Сергеем звать?

– Серёжей, ага. Видимо, он один из тех, кто должен будет меня забрать у Цезаря.

– Видимо, – согласился Арсений и добавил: – И не он один. Гляди – ещё два наших знакомых.

Он кивнул в сторону, привлекая моё внимание к паре, спешащей к дяде Серёже по кленовой аллее. Женщина мне только показалась отдалённо знакомой, а вот мужчину я узнала сразу. Во-первых, такого сложно забыть, а во-вторых, я успела досконально изучить его лицо, пока мы с Северовым волокли его из дворцового парка.

– Живучий какой, – пробормотала я, а Арсений весело хрюкнул. – Что?

– Как-то не заладились у нас взаимоотношения с твоей родней. Одного ты сама чуть не прибила, второго мы вместе вывели из строя…

– Они мне не родня, – напомнила я, и парень торопливо закивал. – И я не понимаю, что они здесь делают, когда должны быть совсем в другом месте.

Арсений, конечно, мог бы со мной поспорить, мол, с чего это я решила, что именно эти люди должны будут встретиться с Цезарем по истечении установленного времени, но он, видимо, как и я, понимал, что без дяди Серёжи там не обошлось бы. Поэтому парень ещё раз мазнул задумчивым взглядом по лицу моего недавно объявившегося родственничка и отвернулся.

– Пойдём к фонтану, – шепнул мне на ухо. – Оттуда сразу вся площадь видна.

– Пойдём, – не стала спорить я.

Мне не нужна была вся площадь, мне достаточно было широкой лестницы цесората, где должна была появиться моя сестра в сопровождении человека, которого я всю жизнь считала своим братом.

Довольно жёстким, если не сказать жестоким, строгим, придирчивым, но любящим. За его любовь я прощала ему многое, тем больнее было выяснить, что всё это было игрой. Ступенькой на пути к гипотетическому бессмертию, борьбой за власть.

Сашка, Сашка…

Я зажмурилась, внезапно осознав, как близко Цезарь был к тому, чтобы у него всё получилось. Ведь не окажись я той ночью в приёмной его кабинета, он точно нашёл бы способ убедить меня в том, что мы не родные брат и сестра. И добиться того, чтобы сегодня в цесорат вместе с ним, надев традиционно красное платье невесты, шла я, тоже не составило бы труда.

И я называю Тоську глупой, тогда как сама столько лет не замечала очевидных вещей.

– Ты в порядке? – встревожился Арсений, и я покачала головой.

– Нет. Не обращай внимания, просто я вдруг поняла, какая я всё-таки дура.

Северов сел на мраморный край бассейна, в котором плавали золотые рыбки, и усадил меня между своих широко расставленных колен. Я блаженно откинулась затылком на его плечо и, наполовину опустив веки, следила за зданием цесората.

А тем временем народу на площади становилось всё больше. Мы давно потеряли из виду и дядю Серёжу, и двух других инопланетных родственничков. Северов развлекался тем, что выхватывал из толпы знакомые лица и нашёптывал мне на ухо, кто из них и в каком звании состоит. Я сначала недоверчиво хмыкала, а потом заметила, что у всех мужчин, о которых говорил Арсений, были одинаковые чёрные лаковые ботинки, что пиджаки на широких плечах смотрелись как нечто инородное. Эти люди явно чаще носили военный китель, а не модные костюмы. То у одного, то у другого я замечала маленький кружок переговорника, приклеенный за левым ухом.

Когда же мимо меня, цепко стреляя глазами по сторонам, прошла моя наставница по борьбе, мне стало уже совсем не до смеха.

– Сень, здесь что, вся служба безопасности собралась?

– Не вся. Палача я пока ещё не видел…

Он вдруг прикусил мою правую мочку, а когда я вздрогнула, едва не выгнувшись от наслаждения, несдержанно застонал и зашептал, горячо щекоча дыханием кожу за ухом:

– Оль, я как подросток, честное слово. О чём бы ни думал, думается только о том, как я тебя…

– Северов! – неискренне возмутилась я. – Ты бесстыжий чёрт!

– Бесстыжий, – покаянно согласился он и вдруг произнёс совершенно другим тоном: – Слушай, а что все так затихли-то?

И действительно. Люди замерли, с ожиданием глядя куда-то поверх наших голов. Мы оглянулись и увидели открытую мобильную платформу, плавно летевшую на высоте крыш Кирса со стороны дворца.

– Цезарь всё-таки решил устроить шоу, – пробормотала я обречённо.

– Оленька, ну мы же знали, что с похищением сегодня ничего не получится.

Знали, только от этого знания легче мне не становилось. И понимая, что после сегодняшней церемонии Цезарь не оставит Тоську в Башне Одиночества, я внезапно осознала, что я скажу своим «родственникам», когда мы, наконец, с ними встретимся. Чего бы они от меня ни хотели, о чём бы ни потребовали, ничего не получится до тех пор, пока они не вернут мне мою Тень.

Платформа медленно опустилась перед зданием цесората, и из толпы раздался первый восторженный крик. И почти сразу же, словно из-под земли, выскочили журналисты, защёлкали объективы, зажужжали камеры.

«Как он всё это успел? – испуганно подумала я. – И зачем? Ведь говорил же, что не хочет праздника?»

Мы, как и многие другие, давно уже стояли на краю фонтана, чтобы видеть хоть что-нибудь, кроме чужих спин и того, что находится пониже, но Арсений всё так же крепко обнимал меня за талию. Именно его руки удержали меня от падения, когда один из репортёров, больно толкнув меня штативом, попытался втиснуться между мной и стоявшей слева от нас парочкой.

Северов без какого-либо сожаления пнул бедолагу носком ботинка, а когда тот обернулся, шипя от боли и потирая ушибленное место, участливо посоветовал:

– Осторожнее надо быть, а то некоторые неудачливые журналисты, я слышал, часто себе зубы своей собственной камерой выбивают.

Стоявшие вокруг нас люди засмеялись, а репортёр злобно сощурился, но ничего не сказал, потому что именно в этот миг толпа зашлась в радостном крике. А потом мы увидели, как над площадью разворачивается огромная, во всё небо шириной, голограмма, позволяющая каждому из присутствующих увидеть, что сейчас происходит у здания цесората.

Цезарь был в бело-золотом, Тоська, ожидаемо, в красном. Оба улыбались так счастливо – Тень со всей возможной искренностью – что у меня защемило сердце. И не только у меня, если учесть, что восторженный визг сменили редкие всхлипывания и вздохи умиления.

За спиной правителя Яхона маячила ледяная прическа тонар Евангелины, там же я увидела и Елизавету Михайловну. И выражение лица, с которым доктор-гипнотизёр сверлила спину Тоськи, мне совсем-совсем не понравилось. Было в нём что-то хищное, неправильное что-то, я открыла было рот, чтобы привлечь к этому внимание Северова, но в ту же секунду женщина шагнула вперёд, ласково дотронулась до Тоськиного локтя и что-то шепнула ей на ушко. Цезарь повернулся, недоумённо изогнув бровь, но, выслушав ответ, благосклонно кивнул. А я, даже не пытаясь скрыть раздражения, поискала взглядом оператора трансляции, который должен был находиться на одной из крыш, надеясь понять, почему картинка идёт без звука.

Тем временем Тоська шагнула с платформы на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей к золотым дверям цесората, оглянулась через плечо на толпу, восхищённо следившую за каждым её шагом, сдержанно улыбнулась и помахала в одну из камер. В длинном полупрозрачном платье, с маленькой диадемой в сложной причёске, в элегантных перчатках, обтягивающих руку до локтя, она походила на принцессу из сказки. Именно такой она всегда мечтала быть.

Честно, не знай я о её болезни, ни за что бы в этот момент не догадалась, что внутри этой элегантной девушки живёт наивный ребенок. Тенька была спокойна, как никогда, уверена в себе и прекрасна. Вот, значит, зачем Цезарю понадобились услуги Елизаветы Михайловны. Хотел быть уверенным, что бракосочетание пройдёт без сучка без задоринки…

Но тут, прерывая мои размышления, распахнулись двери цесората, выпуская служителя, облачённого в торжественную белую хламиду и золотой венец. Цезарь, видимо, решил снова сделать упор на традиции и провести обряд по всем канонам, за тем лишь исключением, что обычно молодых связывают узами брака под сводами цесората, а не на виду у многосотенной толпы. Впрочем, Цезарь не был бы Цезарем, если бы не воспользовался своей свадьбой, как лишним поводом для собственной популяризации.

Служитель тем временем неспешно спускался по лестнице, держа в правой руке пылающий факел, символизирующий страстное мужское начало, а в левой – чашу с водой, символ женщины, чьё предназначение поглотить мужской огонь, укротить его.

И в тот момент, когда мужчина поравнялся с Тоськой, воздух задрожал, потревоженный первыми нотами нежной мелодии. Очередная восхищённая волна прокатилась от ступенек до зданий, окружавших площадь, разбилась о старинные стены и покатилась тихим шёпотом назад, чтобы замолкнуть, вслушиваясь в музыку, чтобы, затаив дыхание, следить за тем, как цесаревна берёт из рук служителя чашу с водой и протягивает её будущему мужу, не забыв одарить того смущённой улыбкой. (Что сделала эта докторша с моей сестрой? Я просто не узнавала её в тот момент!) Снова короткий внимательный взгляд на служителя, губы поджаты сосредоточенно, словно Тоська, боясь запутаться, раз за разом повторяет про себя порядок действий. Моя глупышка!

Протягивает руку к факелу, а пламя, вместо того, чтобы остаться там, где ему и положено быть, вдруг перепрыгивает на рукав красного платья и, стремительно разрастаясь, охватывает руку, добирается до высокой причёски, перепрыгивает на подол, струится по ногам…

Мгновение площадь хранила гробовое молчание, а когда докторша прыгнула вперёд и прижалась к пылающей невесте всем телом, что-то выкрикивая сквозь яростно стиснутые зубы, толпа взорвалась испуганным криком. И начался кошмар.

Северов что-то кричал мне в ухо и тряс меня, обнимал ладонями лицо, но я не могла оторвать глаз от ужасающего зрелища, разворачивавшегося на лестнице цесората, тем более что картинка продолжала транслироваться на всё небо.

Тоська кричала. Я не слышала её голоса, но видела как она широко раскрывает рот, как плещется боль в синих глазах, как слёзы катятся по бледным щекам. Она пытается вырваться из объятий, хочет упасть на землю, чтобы сбить с себя пламя, но женщина-врач не позволяет ей этого сделать. Пламя уже перекинулось и на неё тоже, однако она словно не замечает этого и, вовсе не чувствуя боли, хохочет, сверкая безумными глазами, и что-то кричит.

И я, кажется, кричу вместе с ней, пытаясь выкрутиться из крепких рук, что не позволяют мне бежать к Тоське. Не понимаю, почему никто ничего не предпринимает. Сотни охранников не могут потушить одно внезапно загоревшееся платье? Что происходит?

Я вижу, как безопасники бегут к пылающей парочке, но в двух шагах от них останавливаются, словно наткнувшись на невидимую стену.

Стена и есть.

– Купол, – рыдаю я, цепляясь за Арсения. – Она включила защитный купол!

Какая ирония судьбы. Приспособление, призванное защитить цесаревну от покушения, станет причиной её смерти.

– Не смотри! Не смотри! – пытаясь перекричать толпу, требует Северов, хочет закрыть своей широкой ладонью мне глаза, но я яростно отталкиваю его руку, содрогаясь от уже несдерживаемых рыданий.

Вижу, как тело Тоськи обмякает, как в последний раз закрываются ее глаза, как бессердечная сука, называющая себя врачом, срывает со своей руки какой-то браслет, одновременно с этим дезактивируя защитный купол. То, что она его дезактивировала, я понимаю, когда вижу, как безопасники неуклюже заваливаются внутрь недоступного прежде периметра, и всё ещё слабо надеюсь, что Тоська жива, что её можно будет спасти… Но и эта надежда умерла очень быстро, скончавшись во взметнувшемся к небу столбе яростного пламени.

По-моему, примерно в этот момент я начала терять связь с реальностью. Почувствовала, как отяжелели руки, повиснув плетьми вдоль тела, а голова стала такой неподъёмной, что я уронила её на плечо Арсения.

– Оля! – он подхватил меня на руки и прыгнул к золотым рыбкам, надеясь, что вода в бассейне защитит нас от ревущего на площади пламени. Краем глаза я заметила, как горит одежда на девушке, ещё несколько минут назад смеявшейся над невезучим репортёром, увидела репортёра, он лежал тут же, сжимая в мёртвой руке штатив своего аппарата, только вместо головы у него было кровавое месиво. Глубоко вздохнула и закашлялась, потому что от запаха горелого мяса воздух стал густым.

В глазах потемнело. Одной рукой я опёрлась о плечо Севера, второй облокотилась на обнажённое колено русалки и склонилась к самой воде, широко разевая рот. А потом меня всё-таки вырвало. Золотые рыбки бросились суетливо лакомиться содержимым моего желудка, и я завыла, не замечая утешительного бормотания Арсения.

Подняла голову к небу и сквозь хлопья чёрного дыма – не думать, не думать, что и кто там горит! – снова наткнулась взглядом на голограмму, чтобы успеть заметить отлетающую от площади платформу, на которой, обеими руками вцепившись в волосы, одиноко стоял грозный правитель Яхона, и по лицу его текли злые слёзы.

«Наверное, он всё-таки любил её, – подумала я. – И где Евангелина?»

А затем стала заваливаться на бок, с каким-то ленивым удивлением успев различить в толпе истошный женский крик:

– Держи её!

И это было последнее, что я выхватила из угасающий реальности, провалившись в такое знакомое и тёплое ничто. Спокойное. Пустое.

Наверное, это очень эгоистично с моей стороны, но позже, когда мне рассказывали о том, что происходило на площади после того, как я потеряла сознание, я радовалась.

Радовалась, что мне не пришлось видеть, как сообщники убившей мою сестру женщины, разместившись на крышах зданий, отстреливают тех, кто пытается выскочить из гигантского костра, в который превратилась площадь. Тогда ещё никто не знал, что это за люди, и Северов подозревал в них представителей службы безопасности.

Я радовалась, что мне не пришлось ни секунды своей жизни прожить с мыслью, что Цезарь имеет к развернувшейся на площади Влюблённых трагедии хоть какое-то отношение. Когда я пришла в себя, правда была уже известна, а выжившие заговорщики арестованы. Это были члены опозиции, старая аристократия, недовольные тем, что Цезарь пришёл к власти и как именно он правит страной. Что же касается Елизаветы Михайловны, тут Зверь был прав. Он действительно её где-то видел. Она была женой того самого врача, который помогал мне прийти в себя после моего странного анабиоза. Дмитрия Николаевича. Той самой, которая тогда была беременна, той самой, которой пришлось пережить смерть мужа после того, как безопасникам стало известно, что это именно от него Северов получил информацию о том, где меня искать. Той самой, которая винила цесаревну во всех своих бедах. Той самой, которая, сжигая себя на площади, была уверена, что убила меня.

Наверное, она действительно убила часть меня. Потому что я, слушая рассказ Зверя о том, как прячась за вентиляционной трубой, он отстреливал снайперов на соседних крышах, я не сочувствовала ему, а радовалась тому, что ничего этого не видела. Радовалась, что не слышала, как хрустели под ботинками Севера человеческие кости, когда он нёс меня к спешно вернувшемуся из разведки фобу. Не слышала, как кричали умирающие люди, не видела, как рыдающая Берёза пристрелила корчившегося в агонии мальчишку.

Я радовалась, что, провалившись в обморок, оказавшийся глубоким анабиозом, я не стала свидетельницей того, как Арсений, поймав одного из снайперов, тяжело раненого, но ещё живого, щедро поливает его авиационным топливым. Не видела, как тот молит о пощаде, не слышала, с каким звуком ломается его челюсть, познакомившись с кулаком Северова. Как рычит мой парень, с яростью глядя в залитое кровью лицо:

– Зачем? Что она вам сделала? Чем провинились перед вами люди на площади?

– Пусть Цезарь знает, что мы настроены серьёзно, что он на очереди, – ответил снайпер и заплакал, когда Арсений, отвернувшись, прошептал:

– Вы не люди. Вы проклятые ублюдочные твари!

Я радовалась, что не видела, как Соратник разрядил в заговорщика пистолет. Я была счастлива, что мне не пришлось слышать злое Берёзино:

– Напрасно. Надо было его всё-таки сжечь.

Во время всех этих событий я пребывала в пустоте. И возвращаться оттуда, совершенно точно, не планировала. Зачем?

Там, где я оказалась, было спокойно, тихо и пахло липой и скошенной травой. Яркое солнце заставляло весело жмуриться, а тело плавилось от спокойной неги. Но главное, я совершенно ни о чём не думала, ничего не помнила и просто забыла о тревогах.

Не знаю, сколько времени я там пролежала, закинув руки за голову и вслушиваясь в ненавязчивое жужжание редких пчёл – это прекрасное место было вне времени, вне боли, вне предательства, вне жестокости реального мира.

– Оля…

…Вне жизни. Отмахнулась от тихого шёпота ветра и распахнула глаза навстречу закатному небу.

Хорошо.

Ещё целую вечность я рассматривала розовые облака, пока и они не начали нашёптывать:

– Оля. Оля. Оля…

С чувством какой-то непонятной досады села, оглядываясь по сторонам.

До самого горизонта раскинулось маковое поле. Красные лепестки неспешно шевелились, дышали и двигались, словно море алой крови. И пахло почему-то тоже морем, жарким песком, хвоей и совсем чуть-чуть йодом. Я дышала и не могла надышаться, хотелось ложкой есть этот вкусный воздух. Красная волна ласково лизнула мои колени, и я пошла вперёд, к горизонту.

– Оля, – шептал взволнованно ветер. – Оленька…

Я жмурилась, подставляя щёки солнцу, и отмахивалась от преследующего меня шёпота, как от назойливой сентябрьской мухи.

– Оля моя… Вернись!

– Не хочу! – я прижала уши к ладоням и побежала. Не хочу возвращаться.

– Вернись, – уговаривал ветер, тёплыми поцелуями касаясь лица и плеч.

– Вернись, – дурашливо играл с короткими волосами.

– Вернись ко мне, мой глупый воробушек…

– Не хочу!

Я всё бежала и бежала, пока хватало дыхания, пока в боку не начало колоть, пока перед глазами не появились разноцветные круги. Пока не споткнулась о неизвестно откуда появившуюся корягу и не упала, разбив колени и ладони в кровь. Ноздрей коснулся металлический запах крови, и я почувствовала, как на затылке волосы от ужаса встали дыбом. Попыталась вздохнуть и закашлялась, когда вместо воздуха в мои лёгкие ворвался густой чёрный дым, пахнущий авиационным топливом и горелым мясом.

Воспоминания неповоротливым монстром шевельнулись в мозгу, и я, ещё не до конца осознав, что происходит, закричала, срывая горло.

– Вернись, вернись, вернись! – тревожным набатом звучало где-то за моей спиной. Я медленно-медленно вдохнула и выдохнула протяжно и громко, собираясь с силами.

– Пожалуйста!

Обернулась рывком и пришла в себя.

Я лежала на узкой скамье в помещении, похожем на спортивный зал, а Северов стоял на коленях рядом.

– Где мы? – хрипло спросила я и испугалась, не узнав свой голос, звучавший так, словно я столетняя старуха, выкуривающая по три пачки сигарет в день. Арсений в тот же миг распахнул глаза и просипел, вскакивая на ноги:

– Очнулась.

Несколько мгновений просто смотрел на меня, громко вдыхая и выдыхая воздух, а затем подхватил на руки, словно я совсем ничего не вешу и, прижавшись лицом к моей макушке, прошептал:

– Ты обещала мне. Обещала, что никто тебя не заберёт.

Потряс за плечи легонько, издавая при этом странные, то ли хныкающие, то ли рычащие звуки. Я всхлипнула, обняла его за шею и расплакалась, не в силах справиться с лавиной обрушившихся на меня воспоминаний.

– За-а-ачем? – еле выдавила из себя. Я хотела спросить, почему ты заставил меня вернуться, почему не позволил остаться на маковом поле навеки, но вместо этого жалобно простонала одно лишь слово: – Зачем?

Он, как и всегда, понял меня сразу. Нахмурился и потёрся носом о мой нос.

– Потому что я не могу без тебя. Совсем не могу.

Зарылся лицом в мои волосы, продолжая шептать:

– Не могу, не могу, – а потом плечи под моими руками вдруг задрожали, и я испуганно подняла голову, чтобы заглянуть парню в лицо.

– Север, – прохрипела недоверчиво. – Ты… плачешь?

– Я люблю тебя, – он наморщил нос и грубовато прижал мою голову к своей груди.

– Люблю, – повторила я, безмолвно шевельнув губами.

Не было ни радостного удивления, ни восторга от услышанных слов, лишь абсолютное удовлетворение и ощущение правильности происходящего.

– Я долго была без сознания? – спросила, начиная понимать причины разбитого состояния Северова. – Долго, да?

Парень искривил губы в невесёлой усмешке и ответил:

– Я сначала не знал, что ты без сознания. Думал, ты умерла. Твоё сердце билось так медленно, и казалось, что совсем не дышишь… Это потом мне уже объяснили, что к чему, а сразу…

Он качнул головой и поцеловал меня в висок.

– Объяснили? – удивилась я. – Кто?

– Я думал, ты сначала спросишь, что мы делаем в Корпусе, – проворчал Арсений и вдруг поднялся с кушетки, не выпуская меня из рук. – Хочешь в ванную?

– Хочу, – ответила немного удивлённо, потому что до его вопроса просто не задумывалась над этим, а сейчас почувствовала себя ужасно грязной, провела языком по зубам и сморщилась от отвращения. – Только вряд ли я сейчас смогу принять душ, – и пояснила извиняющимся тоном: – Не уверена, что ноги удержат…

Северов хмыкнул и уверенно двинулся к одной из двух дверей, которые я заметила в комнате.

– У меня для тебя сюрприз, – проговорил, внося меня в ванную, половину площади которой занимал небольшой бассейн.

– Ого! – выдохнула я. – А мы точно в Корпусе?

– Точно-точно, – ворчливо ответил Арсений, опуская меня на бортик и отворачиваясь к кранам, чтобы отрегулировать воду. – Но об этом чуть позже, хорошо? После того, как я схожу за вторым сюрпризом.

– Ого, – повторила я уже без прежнего энтузиазма, и Северов сразу же бросил на меня внимательный взгляд.

– Что такое? Не хочешь оставаться одна?

Я затрясла головой и от резкого движения едва не свалилась в наполняющуюся ванну прямо в одежде, ухватилась за руку парня и пояснила:

– Не хочу, чтобы ты уходил.

А в следующую секунду я забыла обо всём: о головной боли, о непричёсанных волосах, о зубах, которые неизвестно сколько не видели щётку. Потому что Арсений меня поцеловал. Бешено, дико, с какой-то жадной торопливостью. Отклонился, пряча за длинными ресницами голодный блеск в глазах и хрипло предостерёг:

– Не провоцируй, пожалуйста.

Я прижала руку к пылающим губам, а Северов, удивляя своим сосредоточенным видом, начал медленно, почти торжественно снимать с меня одежду, мягко отводя в сторону мои руки, когда я пыталась принять участие в своём разоблачении. Без какого-либо намёка на чувственность, словно не налетел только что на меня, вышибая дух своей страстью. Опустил в горячую воду, на мгновение задержал руки на моей талии и мягко поцеловал закрытые от блаженства глаза. А затем подложил под опущенную на бортик голову свёрнутое полотенце и шепнул:

– Я очень быстро вернусь с сюрпризом. Не засни, ладно?

– Не засну, – пообещала я, а когда он отошел к выходу, отвернулась в другую сторону и тихо спросила: – Сеня, а Тоська? Она точно?..

– Мне очень жаль, – негромко посочувствовал он, и я кивнула. Конечно, странно было надеяться на чудо. Я и не надеялась, если честно, спросив только для того, чтобы убедиться, что пожар на площади Влюблённых реальность, а не плод моего больного воображения.

Тихонько скрипнула дверь, а я осталась наедине со своими мыслями. И, надо сказать, ничего радостного в них не было. Мне было больно от воспоминаний, я не хотела думать о смерти сестры и чувствовала себя виноватой.

Я лежу в горячей ванной, наслаждаюсь жизнью, бессовестно сожалея о том, что Арсений не зашёл дальше поцелуев, а Тоська мертва. Утихнувшая было боль вспыхнула с новой силой, и я, задержав дыхание, ушла под воду.

Мне просто нужно время, чтобы научиться жить со своим горем и не быть малодушной, думая о смерти. И как бы отвратительно это ни звучало, но моя жизнь не кончена.

Я вынырнула, схватила мочалку и принялась яростно тереть заплаканное лицо. Не время для слёз. Сначала надо разобраться со всем, найти виновных, раз и навсегда распрощаться с Цезарем, а потом уже можно будет погоревать, поплакать и проститься.

Я почувствовала движение воздуха, а затем меня поцеловали в плечо.

– Я чувствую себя беспомощным, – негромко произнёс вернувшийся Северов. – Тебе больно, а я ничего не могу сделать. И нужные слова, как назло, не находятся.

Закусив губу, я потрясла головой, не в силах выразить, насколько я благодарна ему за то, что он просто рядом.

– Не плачь, – пробормотал Арсений, касаясь поцелуем виска. – Или плачь, если тебе от этого станет легче… Но только если ты не избавишься от боли и снова впадёшь в это странное состояние, так похожее на смерть… Оля, пожалуйста, не надо… Мне сказали, что это может быть опасным. Я так боялся, что ты никогда не очнёшься. Пожалуйста!

– Я постараюсь, – произнесла я, не вполне понимая, что именно обещаю, и одновременно недоумевая, кто мог стать источником его информации. А потом спросила капризным от непролитых слёз голосом: – Ты нашёл мою книгу про футболистов?

Он улыбнулся и покачал головой.

– Сначала сюрприз. Потом еда. Потом серьёзные разговоры.

Поймал на палец клочок ароматной пены, шутливо мазнул меня по носу и заговорщицки подмигнул:

– Я настаивал на подарочной упаковке, но она наотрез отказалась приводить себя в порядок, когда я сказал, что ты очнулась. Так и припёрлась. В грязных штанах и с пятном на носу. Не Нюня, а Чуня какая-то, честное слово.

Я недоверчиво ахнула, но именно в этот момент в ванную влетел маленький светловолосый кучерявый вихрь по имени Лёшка.

Не стоит, пожалуй, и говорить, что рыдали мы синхронно, удручая друг друга взаимностью, и я не выскочила нагишом из ванной, чтобы придушить девчонку в мокрых объятиях не из-за того, что внезапно вспомнила о присутствии Севера. Нет, именно он удержал меня в воде, положив руку на плечо.

По Лёшкиному кукольному личику горохом катились слёзы, а я обнимала свою названую сестрёнку. И мысли о том, что теперь она моя единственная сестра, что настоящей у меня больше нет, вызвали очередной всплеск горя и слёз.

– Оль! – укоризненно застонал Арсений. – Птичка моя, ну я же просил.

– Всё хорошо, хорошо! – торопливо плеснула воды себе в лицо и посмотрела на парня честными глазами. – Просто я не думала, не верила даже… Ты же понимаешь, ну? Лёшка, что ты молчишь? Рассказывай давай, я хочу всё-всё знать!!

Но Лёшка не ответила на призыв, не зазвенела колокольчиком своего заразительного смеха, не поторопилась рассказать мне, что случилось с ней за время нашей разлуки. Нет. Она закрыла лицо руками, и я увидела, как мелко-мелко задрожали её худенькие плечики.

– Не может она говорить, – мрачно объяснил Арсений, явно уже сомневаясь в гениальности своего сюрприза. – Боится.

– Кого? – растерялась я. – Меня? Лёш, бестолочь, я же люблю тебя!

Лёшка затрясла головой, а Север глянул на меня хмуро, вручил бутылочку шампуня и холодно заметил:

– И теперь мы об этом знаем.

Мыло немедленно попало в глаза, и я часто-часто за моргала.

– Ой!

– Прости, – ворчливо извинился Арсений, однако в голосе не было ни капли сожаления.

Я с недоумением посмотрела на парня, откровенно не понимая причин его недовольства, он же странно дёрнул головой и, наклонившись, поцеловал меня в плечо.

– Прости, – на этот раз искренне повторил он и невесело улыбнулся. – Не тебя она боится. Полина Ивановна говорит, что по всем показателям она должна говорить, а не говорит. Видимо, это что-то нервное, а душевные болезни саркофагу не под силу. Ты же слышала уже о саркофагах?.. – Северов вдруг оглянулся на расстроенно сопящую девчонку, а затем прошептал, склонившись к моему уху: – Боится, что ты её предательницей считаешь.

Я тяжело вздохнула. Да, это не разговор на одну минуту. Но хорошо уже то, что Лёшка жива, а со всем остальным как-нибудь разберёмся. И с её страхами. И с моими, потому что я боялась едва ли не того же самого, чувствуя свою вину в том, что произошло с девочкой. Сначала втянула наивного ребёнка в свои проблемы, навязав ей своё общество, а потом бросила, увлёкшись собственной влюблённостью.

Я виновато посмотрела на Севера, в очередной раз вспомнив, как называла его эгоистом.

– Хочешь выбираться? – неправильно расценил мой взгляд он, и я кивнула. Купание как-то вдруг перестало доставлять удовольствие. – Я сейчас.

Он выскочил из ванной, а я глянула на Лёшку – она уже не плакала, но всё ещё потерянно смотрела на меня. Провела рукой по своим волосам и показала на моё каре.

– Отрастут, – я махнула рукой. – Вот уж из-за чего не стоит расстраиваться… Лёш, нам поговорить надо, только сейчас, наверное, не получится.

Она яростно закивала, достала из кармана наладонник и, игнорируя моё удивление, принялась печатать.

«Не получиться, – было написано там. – Все только и ждали, когда ты очьнешся».

Я ужаснулась из-за количества ошибок, но не стала говорить что-либо на этот счёт. Не время.

– Кто все? – спросила вместо этого, но сестрёнка лишь неопределённо шевельнула пальцами в воздухе и снова напечатала: «Я за тетей Полей збегаю. Хорошо?»

– Нюня, не хочешь за старой ведьмой сбегать? – Арсений вернулся, держа в руках большую махровую простыню. – Поужинали бы вместе…

Она кивнула, ещё раз радостно улыбнулась и убежала, а Северов помог мне подняться и, закутав в полотенце, подхватил на руки, словно маленького ребёнка.

– Давай-ка мы тебя вытрем, – прошептал, осторожно поддерживая под спину, и я разозлилась. Он меня совсем немощной считает?

Сейчас, когда вся жизнь и без того трещит по швам, получить взамен страстного парня няньку? Нет, это не то, в чём я на самом деле нуждалась, и согласиться на это я совершенно точно не могла. Мне нужно было снова почувствовать себя живой и отвлечься от изнуряющего чувства вины. Забыть о горе. Получить физическое подтверждение словам Арсения о любви. Поэтому я тихонечко выдохнула:

– Люблю тебя.

А затем Северов нежно поцеловал меня, втягивая в рот мою нижнюю губу и поблагодарил:

– Оля, мне надо тебе кое-что сказать. Только не злись, пожалуйста. Я просто не знал, что мне делать, и…

– Сеня, – в другой раз я бы после подобных слов, конечно же, напряглась или испугалась, сейчас же я их даже не расслышала толком, потому что мой взгляд споткнулся о доказательство моей несдержанности на шее парня.

– Это ерунда, – улыбнулся он, заметив, куда я смотрю, и перехватил мои пальцы, когда я потянулась, чтобы дотронуться до маленькой ранки.

– Не ерунда, – я испуганно заглянула в смеющиеся глаза. – Северов, у тебя кровь синяя.

– Синяя? – он провёл по ранке рукой и недоумённо посмотрел на окрасившиеся в синий цвет пальцы. – Действительно…

Наградил меня растерянным взглядом и, наклонившись вперёд, решительно вытер краем моего полотенца пятно на шее. Поднялся и стремительно скрылся в ванной, а уже оттуда:

– Мы об этом никому не станем говорить пока… Проклятье, да где этот чёртов пластырь? О, нашёл… Никому, ладно? Не то чтобы это было так важно, но всё-таки… Даже не представляю, как они отреагируют на эту новость.

Арсений вернулся в комнату.

– Ну как? – повернулся боком, демонстрируя прямоугольник телесного цвета на шее. – Сильно заметно? Не подумают, что я там засос прячу?

– Технически, это засос и есть, – я попыталась за брюзжанием скрыть смущение, но, если судить по довольному блеску в глазах Арсения, удалось мне это на хилую «троечку». – И я вообще не понимаю, почему ты к этому так легко относишься. Давно с тобой это?

Северов обнял ладонями моё лицо и медленно, тщательно подбирая слова, произнёс:

– Я не отношусь к этому легко, просто ожидал чего-то подобного. Оля, после событий на площади, после того, как ты… потеряла сознание и нам не удавалось привести тебя в чувства, я логично предположил, что Полина Ивановна могла бы нам помочь и привёз тебя сюда. Подземный ход помнишь?

Я кивнула.

– Хорошо. Нас никто не видел, ну, если не считать «Большого Брата», который Полина Ивановна не выключает вот уже несколько месяцев. Как ты, наверное, догадалась, он-то нам и сказал о том, что я изменился. Но до сегодняшнего дня кровь у меня была обычной, я проверял.

– Ладно, – я подтянула к себе лежащий на крае кушетки халат. – Думаешь, это то, о чём говорил дядя Серёжа?

Услышав имя моего родственничка, Северов скривился.

– Ты про то, что нанороботы половым путём передаются? Нет. Не думаю. Всё-таки началось это ещё в карцере…

Я задумчиво кивнула. Действительно, Арсений же рассказывал мне о шрамах. Да и вообще, после того, как он сказал, что мы в Корпусе, я могла бы догадаться, что именно Просто Полина Ивановна помогла парню, пока я была без сознания.

– Так тебя тётя Поля информацией снабжает? – спросила я, заранее зная ответ, и удивленно моргнула, когда Северов отрицательно покачал головой.

– К сожалению, – мягко возразил он, – она с таким явлением столкнулась впервые. Поэтому я был вынужден искать помощи у другой стороны.

Я замерла, недоверчиво глядя на виновато опущенную голову.

– У другой стороны?

Этих «других сторон» было не так уж и много. Я задумчиво покрутила поясок от халата и, проклиная себя за дрожащие нотки в голосе, спросила:

– И? Какие они?

Парень бросил на меня косой взгляд и ласково погладил нервно дрожащие пальцы.

– Обыкновенные. Мама молчаливая. Папа бешеный.

Ему снова не нужно было объяснять, о ком именно я спрашиваю. Удивительно, как он всегда понимал, что именно я хочу, с полуслова, довольствуясь одним лишь намёком на намёк.

– Я не хотел, – ворчливо объяснял он. – Правда, не хотел. Но если выбирать между твоей жизнью вдали от меня и смертью, то я выбираю жизнь.

Я вздрогнула.

– Вдали? Северов, я не хочу вдали! С чего вдруг вдали-то?

– Не хочешь? – Арсений внимательно на меня посмотрел. Задумчиво. Тревожно. А я мысленно отвесила себе подзатыльник.

– Это же очевидно, – я обвела пальцем кусочек пластыря на шее и заглянула в чёрные глаза.

– Не для меня, – заупрямился он. – Скажи.

Я улыбнулась, по-детски радуясь неприкрытой нужде, пылающей в глазах моего Северова. Моего. Боднула лбом колючий подбородок и потянулась за быстрым поцелуем, когда дверь без стука распахнулась, и в комнату с жутким грохотом вкатилась Просто Полина Ивановна собственной персоной. Именно вкатилась.

Женщина была в белой рубашке, заправленной в чёрные брюки-галифе, в чёрной шляпке таблеткой с кокетливо откинутой вуалькой, в высоких сапогах и с неизменной двустволкой. Однако, при всём при этом, она сидела в инвалидной коляске, которая устрашающе скрипела, кряхтела надсадно, словно столетняя старуха, давно отжившая свой век.

Да и сама Полина Ивановна выглядела ненамного моложе своего транспортного средства. За те несколько недель, что я её не видела, она очень сильно постарела и осунулась. На коже появились старушечьи пигментные пятна, пальцы, удерживающие ружьё, подрагивали, а в рыжих волосах отчетливо проглядывали седые пряди.

Неизменным остался только стиль и характер.

– Разврат хоть был? – молодо блестя голубым глазом, поинтересовалась тётя Поля и одобрительно хмыкнула, глядя на шею Арсения. – Можете не отвечать. Вижу, что был.

Лёшка подкатила кресло к окну и попыталась незаметно выскользнуть из комнаты.

– Стоять! – рявкнула Полина Ивановна и недовольно спросила то ли у меня, то ли у Лёшки, то ли у воздуха, заполнившего пространство между нами: – Что ж вы у меня такие болезные все, а?

Я смотрела на женщину, искренне не понимая, что могло приключиться с ней за те несколько недель, что я её не видела. Вскользь посмотрела на обиженного Северова, говоря безмолвно: «Не обижайся, любимый. Я всё скажу, я покажу и докажу. Замучаю тебя своими признаниями, достану, требуя доказательств любви, но не сейчас. Прости».

Парень устало вздохнул и погладил рукав моего халата, когда я поднялась с кушетки, чтобы подойти к Полине Ивановне, уже открывшей для меня свои объятия.

– Тётя Поля, что с вами произошло?

– Это старость, детка, – ответила женщина и цыкнула на всхлипнувшую Лёшку. – А может, расплата за грехи… Балбес уже успел рассказать?

Под балбесом, судя по обречённому ворчанию за моей спиной, подразумевался Северов, что же касается остального, то я терялась в догадках.

– Впрочем, если бы рассказал, ты бы не спрашивала… Лёшка, кончай реветь! В сотый раз говорю, что ни о чём не жалею. Я даже рада, что так получилось, если этому, конечно, можно радоваться… Северов, открой окно. Курить хочу.

Арсений поторопился выполнить – пусть будет – просьбу, и Полина Ивановна глубоко и вкусно затянулась синеватым дымом.

– Да, – прохрипела она, откашлялась и повторила: – Да. Рада. Жалею только, что Лёшке не понадобилась вся моя кровь. Она хорошая девочка, хоть и глупая пока. Пусть живёт.

– Ничего не понимаю, – пробормотала я, а Лёшка кулаком вытерла слёзы.

– Да просто всё, – тетя Поля стряхнула пепел на макушку унылого кактуса, стоявшего на подоконнике, и спросила: – Про саркофаги что знаешь?

– Ну, что они как-то помогают восстанавливаться людям с такой кровью, как у нас.

– Можно и так сказать, – кивнула женщина. – Но по большому счёту, это работает как заправка. В машине заканчивается бензин, в людях со слабой кровью нанороботы не справляются с нагрузкой, требуют дозаправки. Вот в саркофаге мы Лёшку и дозаправили.

– Нанороботами? – уточнила я. – А где вы их взяли-то?

Полина Ивановна окинула меня мрачным взглядом, и до меня, кажется, начало доходить. Я вспомнила подслушанный между Евангелиной и Цезарем разговор, по крупицам сложила всё узнанное мною об особенностях моей крови и пробормотала:

– Погодите. Эти ваши саркофаги, они что же, как капельница для переливания крови работают? Или нет, – паззл складывался, и картинка становилась всё яснее. – Они как сито, да? Фильтруют кровь, отцеживая этих самых нанороботов. Но ведь законы физики никто не отменял, да? И если вы хотите, чтобы у вас что-то появилось, вам надо что-то отдать, – и повторила шёпотом известный с детства закон сохранения энергии: – Ничто не возникает ниоткуда и не исчезает никуда.

– Умненькая девочка, – улыбнулась тётя Поля. – Я тоже никогда не верила в халяву.

– Хорошо, – я вскочила на ноги и пробежалась по комнате из угла в угол, остановилась у столика, на котором, пока я была в ванной, волшебным образом, а скорее при помощи Северова, появились фрукты, белый хлеб, немного сыра и бутылка вина. Взяла в руки яблоко и положила обратно.

– Хорошо, – повторила решительно. – Но мы же теперь можем взять немножко крови у меня и…

– Нет, – Полина Ивановна и Северов были на удивление единодушны.

– Не можем, – женщина затушила о несчастный кактус сигарету и достала вторую.

– Но почему?

– Во-первых, потому что я не хочу, – ответила она.

– А во-вторых?

– И во-вторых тоже поэтому. Всё, кончай эти сопли. Я ещё вас всех переживу, а в коляске даже удобнее.

Я мрачно посмотрела на колёса с кривыми ржавыми спицами и поняла, что не собираюсь сдаваться. Возможно, Полина Ивановна и упёртая «старая падла», но я-то гораздо упрямее и точно знаю, что выход есть из любой ситуации.

– Послушайте, а может где-то есть банк крови? Какой-нибудь запасник. За столько-то лет они должны были что-то придумать?

Правильнее было бы сказать «мы», конечно. Не они, а мы. Потому что теперь я, как ни крути, часть этого народа. Но мысли об этом поднимали такую внутреннюю волну протеста, что я едва удержалась от желания сорваться с мес та и убежать.

– Банк крови есть, конечно, – Полина Ивановна довольно кивнула. – У каждой семьи свой банк-хранитель. Но к саркофагу ты его не подключишь. Нужен живой донор…

– Ерунда какая-то… мы что же, чёртовы вампиры?

– Тогда уж комары, – рассмеялась женщина. – Комарихи. Знаешь, почему они пьют кровь?

– В зависимости от вида, – растерянно пробормотала я. – Но в основном, всё замешано на размножении.

– И у нас так же… Север, не хочешь ли предложить даме бокал вина?

– Вы же не пьёте вино, – проворчал парень.

– Не пью, но коньяка же у тебя нет… Наливай-наливай, не жадничай, – и пока Арсений возился со штопором, пояснила уже мне: – Всё в жизни крутится вокруг инстинкта размножения. И мы ничем не отличаемся от остального животного мира. Это мужиков могут устраивать консерванты, а нам, женщинам, всегда нужен натурпродукт. Ну, что ты смотришь так несчастно?

– Думаю о том, где может находиться та ферма, на которой выращивают эти продукты, – мрачно ответила я и посмотрела в окно.

– Сама догадалась? – удивилась Полина Ивановна.

– И уже жалею об этом.

Я ещё не познакомилась со своей семьей, но уже заочно считаю их всех чудовищами. Тётя Поля взяла из рук Северова бокал и примирительно произнесла:

– Ну, будет. Не сгущай краски. Не заставляй меня пожалеть о том, что я назвала тебя умной. В истории каждого народа есть период, за который ему стыдно. Мы, по крайней мере, никого не убили. А Корпус… Ну, что ж. Когда-то здесь действительно была селекционная ферма, – женщина отпила из бокала, поморщилась и вытерла рот тыльной стороной руки. – Как вы это пьёте? Проклятый лимонад… Была, но никто не умер же. У слабых кровь забирали, сильных на размножение оставляли. Твою мать! Это действительно звучит так отвратительно, как я это слышу? Неудивительно, что Адка на себя руки наложила. Я бы и сама наложила, будь я лет на триста моложе. Или на четыреста…

Полина Ивановна замолчала, хмуро рассматривая плывущие по небу за окном тучи, а спустя минуту встрепенулась, словно очнувшись от затяжного сна, и наигранно растерянно спросила:

– О чем это я?

– О селекционных фермах, – напомнил Север, наполняя бокал.

Просто Полина Ивановна посмотрела на меня и вдруг ухмыльнулась:

– Когда ты второй раз появилась на пороге моего дома, я на минуту словно в прошлое окунулась. Вдруг представилось, что всё так, как было раньше. Руслан. Институт. Колесо. Девочки, что надеются понести от бога… Хотя кому я вру? Никогда таких, как ты, сюда не присылали – Руслан всегда очень ревностно следил за своей кровью. Просто ты так на него похожа…

– Похожа? – я нервно заправила коротенькую прядь за ухо, не зная, обижаться мне или злиться. – Вы что же, сразу меня узнали? Сразу знали, кто я? Почему не сказали?

– Не сразу узнала, – проворчала женщина, – а только когда ты фотографии рассматривать начала. Когда маленькая была, у той стены часами торчала с точно таким же выражением на лице – словно пытаешься вспомнить, но не можешь. А почему не сказала? А ты бы мне поверила?

Полина Ивановна сощурилась и наклонилась вперёд.

– Скажи я тебе тогда правду про нанороботов, про Руслана, про космические корабли и про то, сколько мне лет, поверила бы? Не посчитала бы меня сумасшедшей старухой? Не прислушалась бы более внимательно к тем сплетням, что ходят обо мне по Корпусу?

– Я не знаю, – едва не плача, призналась я. – Не знаю.

– То-то и оно… – женщина вздохнула и села ровнее. – Но как бы там ни было, никогда и никого здесь ни к чему не принуждали. Девки сами сюда бежали толпами, но исключительно на добровольных началах. Можешь мне поверить.

– Легко добиться добровольности, – прошептала я. – Если умеешь играть на чувствах людей.

– Это да, – женщина кивнула. – Тут я даже спорить не стану. Играли они виртуозно, да что уж теперь. Всё давно в прошлом. Селекционная ферма, Корпус Самоубийц… Ничего нет.

Сердце испуганно ёкнуло, и я почувствовала, как холодок ужаса, пробежав по позвоночнику, приподнял волосы на затылке. После случившегося на площади Влюблённых я даже думать не хотела о том, что могу увидеть, если решусь выглянуть в окно.

– Почему нет? – прохрипела не своим голосом и, пересилив себя, подошла к Полине Ивановне и перевесилась через подоконник.

Облезлая площадь была на месте. И зелёная крыша Дома, и жёлтое знамя вяло трепыхалось на осеннем ветру.

– Север, чем вы тут занимались всё время? – хохотнула тётя Поля, не замечая моей тревоги. – Ты хоть что-то объяснил своей зазнобе, или на разговоры у вас времени не было?

– Не было, – беззлобно отмахнулся Арсений и, положив руки на мою талию, втянул меня обратно в комнату. – Осторожно, не упади. И не пугайся. Никуда Корпус не делся, на самом деле. Просто он теперь, как бы сказать, немножко автономный.

– Это как? – совершенно искренне удивилась я. – Как можно быть автономным наполовину? Как дворовый пес, который думает, что свободен только потому, что его сегодня с утра забыли посадить на цепь?

Полина Ивановна хрипло захохотала. Нет, всё-таки Северов в чём-то был прав, когда уверял меня, что она ведьма.

– Милое сравнение. И в чём-то даже верное, – выдавила она сквозь смех.

– Неверное, – Арсений тряхнул головой и вытащил из горшка с кактусом окурки, затем выбросил их на улицу и с мрачным видом закрыл окно. – Но после случившегося в Кирсе поток беженцев усилился в разы, и места в посёлке стало не хватать. Да и глупо это. Проще отсюда убрать тех, кто против нас, чем устраивать проверки там. Да и твои… родители, – короткий, немного испуганный взгляд на меня, – любезно согласились накрыть весь Корпус защитным щитом.

– Согласились они… – проворчала тётя Поля, а я произнесла раньше, чем успела подумать:

– В обмен на что-то?

И едва не застонала, когда Арсений болезненно сморщился и отвёл глаза. Да что со мной не так? Почему я раз за разом причиняю боль тому единственному, кто ни разу не отвернулся, не дал ни одного повода не доверять. Я вдруг вспомнила о четвёртом правиле взаимоотношений, с которым меня когда-то познакомил Северов. Учись доверять своему мужчине. Я научусь.

– Прости, – я обняла парня и почувствовала, как быстро колотится его сердце. Переживал, что не поверю? Что снова начну обвинять неизвестно в чём? Какая же я всё-таки эгоистичная свинья.

Полина Ивановна, деликатно кашлянув, потянулась к карману за пачкой сигарет, Лёшка же, наоборот, смотрела на нас, открыв рот. И меня ничуть не волновало, что мы были не одни. Ни капли смущения. Никакой неуверенности. И если бы прямо сейчас я выяснила, что мы стоим посреди Облезлой площади, и к нам приковано внимание всех местных самоубийц, я всё равно сделала бы это.

– Я люблю тебя. Ты же знаешь, – произнесла негромко, снизу вверх заглядывая в родное лицо.

– Знаю, – он широко улыбнулся, сжимая меня в объятиях. – Скажи ещё раз.

– Люблю, – я потянулась за поцелуем, остро сожалея о том, что мы не наедине, что здесь тётя Поля, и Лёшка, и сто тысяч проблем, и двери, скрипнувшие несмазанными петлями, и посторонний мужской голос:

– Мило. Кто-то собирался ставить нас в известность о том, что девочка очнулась?

Я оглянулась на вошедшего, раздосадованная тем, что нам помешали. Откровенно говоря, я ожидала увидеть недобитого Северовым генерала. Не знаю, почему. Наверное, это можно назвать предчувствием. Которое, как выяснилось, оказалось ошибочным, потому что в дверях, гневно хмурясь, стоял высокий – выше Арсения – мужчина. В простом чёрном свитере грубой вязки, в голубых джинсах, тёмные очки небрежно подняты на высокий лоб. Так и не скажешь, что это, если верить увиденному когда-то портрету, и есть их инопланетянское величество. Вот только гневно сведённые над переносицей брови да недовольно поджатые губы выдавали человека, который не привык сталкиваться с неподчинением. И глаза, синие-синие, которые сейчас цепко всматривались в меня, прожигая до самого нутра.

– Значит, вот ты какая, – произнёс он и вдруг улыбнулся. Тепло, солнечно. Такая улыбка всегда вызывает ответную реакцию у собеседника. Почти всегда.

– Иди-ка сюда, девочка.

Он нетерпеливо поманил меня пальцем, но я и не думала улыбаться, тряхнула головой, словно сбрасывая наваждение, и решительно отказалась:

– Нет.

Мужчина нахмурился, и Северов крепче прижал меня к себе. И от этого по телу разлилось приятное тепло. Вот она, та поддержка, та нерушимая скала, которой мне не хватало всю жизнь.

За спиной грозного мужчины мелькнула светловолосая макушка, и на порог нашей комнаты шагнула женщина. Маленькая, даже миниатюрная, в лёгком сером пальто до колен, в полусапожках, с маленькой чёрной сумочкой в руках. Она выглядела так, словно только что вышла из машины времени, перенесшись сюда из позапрошлого века. Немного растерянная, любопытная, удивлённая. И совершенно точно не от мира сего.

– Русь, мне холодно даже в пальто. Так что либо выключи холодильник, либо я включу свой. И мы с тобой знаем, кто в этой ситуации переедет жить на кушетку, – незнакомка мягко улыбнулась и постучала наманикюренными ноготками по предплечью мужчины.

– Малыш, – зашептал он, преданно заглядывая в лицо своей миниатюрной спутнице, напрочь забыв об образе грозного правителя, – Но я же ведь только спросил!

И уже в следующий миг, коротко вскрикнув, Полина Ивановна начала заваливаться вперёд и, если бы не подскочивший Север, выпала бы из кресла и разбилась о пол.

Глава 17 Прятки

Сначала игроки собираются вместе, выбирают того, кто будет водой. Потом все убегают, кроме самого водящего, и прячутся в различных местах. Водящий же, тем временем, должен считать до определённой цифры (от десяти и больше), закрыв глаза и прижавшись лицом к чему-либо (дерево, стена и т. п.), а затем искать всех спрятавшихся. Тот, кого водящий нашёл первым, должен быть водой в следующей игре. Играют в прятки лишь на отведённой территории, которую устанавливают сами игроки.

Когда-то давно, когда Цезарь был для меня всего лишь Сашкой, когда жизнь в Башне Одиночества не казалась чем-то из ряда вон выходящим, когда всё в жизни было понятным и простым, я, наверное, была счастлива. По утрам я занималась в библиотеке, в обед читала Тоське, или просто валялась в дворцовом парке, наблюдая за движением облаков, или следила за жизнью суетливых муравьёв. А по вечерам мы смотрели фильмы. Вдвоём или вместе с Сашкой, но обязательно каждый вечер. Приключения, пираты, космические рейнджеры, детективы, сказки.

И каждый раз, когда у героя была большая счастливая семья, когда они собирались все вместе за шумными завтраками, когда бабушка пекла пироги, а мама заботливо подтыкала одеяло в кроватях спящих детей, я завидовала. Сама себе в этом не признавалась, но завидовала.

Сейчас я тихонько сидела за круглым столом кают-компании частного межпланетного судна «Чайка» и не замирала от мысли, что, стоит мне только пожелать, и корабль взлетит выше звёзд. Выше звёзд! И сердце не щемило от вида собравшихся за этим столом людей.

Я вообще чувствовала себя деревом. Старым, разбитым и совершенно неживым. Я и похожа в тот момент, наверное, была на старую яблоню или вишню. Спина напряжена, руки нервно двигаются, пальцы дрожат, словно тонкие веточки на ветру.

Семь человек. Девять, если считать меня и Арсения. Двенадцать, если вспомнить об отсутствующих здесь детях. Тоська была бы тринадцатой. Откровенно говоря, Северову тут никто не обрадовался, но его присутствие было единственным условием, при котором я согласилась подняться на борт корабля.

И всё равно я не хотела здесь находиться. Я была здесь явно лишней, и ничто не могло меня переубедить: ни тёплые взгляды, ни ласковые прикосновения, ни заверения в любви, ни слёзные истории о том, как долго они меня искали.

– Давайте просто поужинаем, – мягко предложил молодой человек, очень сильно похожий на дядю Серёжу. Тоже, кажется, какой-то мой дядя, но я, хоть убейте, не могла вспомнить, как его зовут.

– Конечно, хотелось бы чего-то более торжественного, но торжество можно будет устроить и дома, когда наш маленький найдёныш немного свыкнется с положением вещей.

Я скрипнула зубами, и в тот же миг Арсений поймал мою дрожащую ладонь и, наклонившись к моему уху, прошептал:

– Мы можем в любой момент уйти отсюда.

– Не можете! – слух у отца-основателя моего довольно многочисленного семейства, как выяснилось, был отменный.

– Руслан, – сидевшая справа от него женщина похлопала по сжавшейся в кулак руке и виновато посмотрела на меня.

А я обвела затравленным взглядом присутствующих и зажмурилась, вспоминая момент «счастливого воссоединения». Северов с перепуганным видом держит на руках Полину Ивановну, Лёшка суетится, я недоумеваю, а божественный Ру и божественная Ади смотрят на меня с отеческим умилением. И на красивом лице моей бабки расцветает мягкая улыбка.

– Здравствуй, – голос ласковый-ласковый.

– Здравствуй, Осенька!

Мне стало нехорошо, потому что так меня только Цезарь называл. И Тоська, редко-редко. Впрочем, Тоська меня и Зимушкой называла, и Вёснушкой, и Леточкой. А когда я спрашивала, почему так, отвечала:

– Ты летом Леточка, осенью – Осенька, а зимой Зимушка. Понятно же, глупенькая!

– Ты меня совсем-совсем не помнишь? – спросила незнакомка и, обманутая грустной улыбкой, скользнувшей по моим губам, сделала шаг вперёд, а я попятилась за Севера, не в силах даже головой качнуть. – Русь, ты видишь? С ума сойти, как она на тебя похожа!

– Похожа, – благосклонно проворчал Русь. – Чего бы ей не быть на меня похожей? Внучка же. Первая.

Внучка.

Я тряхнула головой, отгоняя воспоминания о том, как мы приводили Полину Ивановну в чувство, как она, постарев сразу ещё лет на триста, отводила взгляд, как дрожали её руки, когда она, забыв о валяющейся на полу двустволке – забыв!!! – поправляла шляпку и прятала под вуалькой свои старушечьи очки, как ворчливо подгоняла Лёшку. Как искоса взглянула на элегантного мужчину и густо покраснела. И как рассмеялась тихо, когда элегантная дама – моя бабушка? – подалась вперёд, пытаясь заглянуть ей в лицо, и вежливо поинтересовалась:

– Вам плохо? Может, помощь нужна? Мой младший сын врач, я бы могла…

– Отсутствие мозгов не лечится, – скупо возразила Полина Ивановна и резко крутанула колесо коляски, едва не проехав по ногам Руслана. – Лёшка, шевелись, копуха. Не задерживай важных господ.

– Тётя Поля! – взвыла я.

– Всё потом, Ёлка, – успокоила меня женщина. – Если захочешь.

Потом.

Я вздохнула раз-другой и с тоской посмотрела в тарелку с обжигающе-острым помидорным супом.

– Дежавю, – усмехнулась негромко и подняла глаза на дедушку.

Дедушку, чтоб мне провалиться! Он выглядел не намного старше Севера, и я никак не могла уверовать в то, что этому человеку больше лет, чем мне часов. Или минут? Сколько свечей он задувает в свой день рождения?

– Я не то хотел сказать, – вздохнул мужчина. – Конечно, вы можете уйти, но мне бы хотелось, чтобы вы остались. Хотя бы ради…

Он покосился на бледную женщину с синими – как у меня, как у него самого – глазами и замолчал.

Мама. Самый родной человек в мире. Чужая женщина, при взгляде на которую во мне даже ничего не дрогнуло.

– Ради чего? – я помешала давно остывший суп, нервно звякнув серебряной ложкой о край тарелки. Хотелось в зелёный вагончик, к Полине Ивановне, к Лёшке. К Зверю с его неприличными историями, к Берёзе и её вечно плохому настроению, даже к Ферзю, который за всё время нашего знакомства сказал мне от силы пять слов.

Да что уж! Даже предатель Котик был мне роднее и ближе любого из присутствующих за столом. Кроме Арсения, конечно.

– Может, хотя бы ради приличия, – ядовитым тоном предложил мой дядюшка. Не тот, который Серёжа, второй. Денис с ударением на первый слог.

– Олю можно понять, – тихо вступилась за меня его жена, Валентина, молчаливая девушка с длинным, как у пони, лицом, и грустными коровьими глазами. Впрочем, может не было ничего лошадиного в её лице, а просто я относилась к своим родственничкам более, чем предвзято, потому что позже, глубокой ночью, когда мы с Арсением делились впечатлениями о прожитом дне, парень уверял, что она вполне ничего и очень даже симпатичная, чем вызвал гневную ревнивую волну. И радовался этому, как ребёнок, между прочим.

– Нельзя её понять, – упрямо проворчал дядюшка.

– Дениска, – тихо попеняла ему Арианна, которую мне даже мысленно было сложно называть матерью. – Не нужно.

– Что не нужно? – мужчина отбросил ложку, и белая скатерть украсилась каплями помидорного супа, словно россыпью кровавых брызг. – Что вы носитесь с ней, как с хрустальной! Не рассыпалась до сих пор – не рассыпется и теперь. Серый сказал, что кровь у неё посильнее твоей будет, так что хватит этого сиропа уже! Хватит! Пусть знает, сколько было бессонных ночей, сколько лет мы потратили на её поиски, сколько тревог было, сколько мошенников, сколько напрасных надежд…

Он так смотрел на меня, словно это я была виновата во всех тех мифических бессонных ночах. И тут меня такое зло взяло, что в глазах потемнело от ярости, я схватила первое, что подвернулось под руку, и запустила в дядюшку тарелкой с супом, окончательно испортив скатерть.

Тишину, повисшую над столом, можно было резать ножом.

– Прошу прощения, – пробормотала я и спрятала глаза за стаканом с водой, который протянул мне Арсений. – Обычно я не устраиваю истерик. Просто… Чего вы ждёте от меня? Любви? Вы сами-то знаете, что это такое, а?.. Да и не за что мне вас любить…

Сделала несколько глотков, прислушиваясь к звенящей от напряжения тишине, и вдруг заявила:

– Я не хрустальная и не фарфоровая, тут ваш Дениска прав. Поэтому давайте уже заканчивать с политесами и просто поговорим. И начнём с того, что я вам не верю.

Дедушка Руслан изумлённо изогнул брови, а бабушка Ади восторженно прошептала:

– Вся в Руслика!

Я подвисла немного после этих слов, в очередной раз поразившись тому, что я могу быть похожей на глыбу льда, которая называет себя Руслан Стержнев.

– Почему я должна верить в то, что вы меня вообще искали? – не позволила сбить себя с мысли. – Если бы искали, то давно уже нашли бы, разве не так?

– Так, – согласился папа и недовольно поморщился, размазывая красные помидорные брызги по бежевому свитеру. – И если бы не этот засранец, – гневный взгляд в сторону Севера, – ты давно бы уже была…

– Сами виноваты, – взбрыкнул молчавший до этого Арсений. – Вы же Ёлке хотели горло перерезать! Мало я вас тогда придушил.

Папочка мучительно покраснел под шестью шокированными взглядами и проворчал:

– Никто её не собирался резать… Я просто проверить хотел.

– Да-да, – я подалась вперёд. – Что проверить? Я это или Тоська? Не пойму я вас. – я посмотрела на бабушку, – Вы так восхищаетесь тем, что я на вашего Русю похожа, а мы с Тоськой, между прочим, на одно лицо были.

Были.

Арсений опустил руку под стол и успокаивающе похлопал меня по колену, я посмотрела на него с благодарностью, желая успокоить – впадать в истерику или глубокий обморок я не планирую – а затем посмотрела в глаза удивлённой маме: – Бракованный ребёнок вам не нужен, так я понимаю? – сухо сглотнула и поднялась на ноги. – Вам же плевать. Она умерла, а вам плевать. Вы даже не горюете. Вы… какие вы люди после этого, а?

Мамочка громко всхлипнула в ладони, спрятавшись от моего обличительного взгляда, а папочка бросился её утешать.

– Боги они, разве ты ещё не догадалась, – грустно улыбнулась лошадиным лицом Валентина, и все мужчины за столом, кроме Северова, то ли застонали, то ли проворчали что-то невразумительное. А я неожиданно сдулась, растратив весь свой пыл, и опустилась на стул.

Было стыдно за эту вспышку ярости и противно из-за того, что я так открылась перед этими чужаками.

– Объясните, – попросила я, мечтая побыстрее убраться отсюда, – зачем мне сближаться с вами.

Они смотрели на меня молча. Мама болезненно кривилась, её тонкие пальцы теребили золотую пуговицу на жакете, а я не могла оторвать взгляда от аккуратных, покрытых прозрачным лаком ногтей. Интересно, каково было бы жить рядом с ней?

На мгновение я позволила себе уплыть в мир фантазий, представив, что последние пятнадцать лет моей жизни прошли не так, как прошли, что я росла среди этих людей. Меня, наверное, любили. И баловали, конечно. Мягкие черты лица матери говорили о том, что такая женщина умеет баловать от души. И папа, видимо, баловал тоже, потому что мы с мамой были бы его единственным и самым любимым сокровищем. Дядя Серёжа стал бы моим лучшим другом и потворствовал бы всем моим авантюрам, а дядя Денис – с ударением на первый слог – отчитывал бы нас за шалости. Бабушка кормила бы пирогами с вишнёвой начинкой, а дедушка…

Мой дедушка бог.

Усилием воли я отогнала от себя пасторальную картинку и виновато посмотрела на стюарда, бесшумно уничтожающего следы моего помидорного гнева. Неосознанно подвинулась ближе к Арсению, остро нуждаясь в его поддержке, в силе его рук, в тепле, исходящем от его надёжного тела и тут же поймала на себе задумчивый взгляд дяди Серёжи. Он кивнул своим мыслям, словно что-то понял, словно только что решил какую-то сложную задачу, криво улыбнулся мне, подмигнул Северову и качнул в нашу сторону бокалом с вином.

– У богов свое видение мира, – проговорила Валентина, когда стюард отошёл от стола и замер у двери рядом с двумя другими своими коллегами, – свои правила и своя мораль… Я так сочувствую твоей боли, правда. Я понимаю, она всегда была рядом с тобой. Ты привыкла. Ты не знала всей правды. Вас не подумали разлучать. И рано или поздно трагедия всё равно бы случилась. Хотя лишней жестокости можно было бы избежать… Но знаешь что, – она виновато посмотрела на мою маму, которая уже не плакала, но сидела тихо, как мышка, и всё ещё крутила пуговицу на жакете, – легко обвинять кого-то в бесчеловечности, но стоит поставить себя на место обвиняемого, и ты поймёшь…

Я нервно тряхнула головой. О чём вообще она говорит? О какой правде? Её грустная сочувствующая улыбка, её успокаивающий тон. Я так Тоську утешала, когда у нас хомячок умер.

Когда умирает близкий человек, нормальные люди используют другие слова.

Нормальные. Я мысленно усмехнулась своей наивности. Ёлка-Ёлка, глупое ты дерево, где ты видела здесь нормальных людей.

– Подожди! – Валентина заметила мой скептический взгляд и подняла руку, призывая меня к спокойствию. – Я договорю, хорошо? Из всех присутствующих я, наверное, лучше всех тебя понимаю, хотя бы потому, что я, как и ты, выросла за границей Высшего круга, и об обычаях и нравах своего народа узнала уже после свадьбы. Поэтому я понимаю, правда. И твоё недоумение, и чувство брезгливости…

– Брезгливости? – я моргнула. – О чём ты?

– О твоей Тени, конечно, – Валентина вздохнула.

У меня перед глазами заплясали светящиеся искры, и стало трудно дышать. Вот значит, как. Разве нужны мне ещё какие-то доказательства? Если они знают даже о прозвище, которым Тоську называла только я, разве можно предположить, что они не знают всего остального. Всегда знали. Не искали. Не нужна была. Никому не нужна.

– Сеня! – крикнула я, и Северов, ни слова не говоря и игнорируя мрачные взгляды присутствующих на обеде мужчин, перетянул меня к себе на колени.

– Слухи пойдут, – уныло прокомментировал его жест дядя Денис и кивнул в сторону замерших, словно безмолвные статуи, стюардов.

– Наплевать, – проворчал дядя Серёжа и, перегнувшись через стол, схватил бутылку вина. – Разберёмся.

– Тени нынче вне закона, – продолжила Валентина. – Оно и понятно. Я не спорю. Но если бы у меня была дочь, я бы поступила так, как поступил твой отец. Ни на секунду не задумываясь об этике. Ради здоровья своего ребёнка я готова пойти на всё. На предательство, на низость, на подлость, на убийство.

Предательство и низость. Очень точное определение. Я слушала, забыв, как дышать, не в силах оторвать взгляда от крупного лица жены моего дяди. Я слушала, а она рассказывала о своей беременности, о жутком токсикозе, о страхе потерять ребёнка, о том, как она, заперевшись в ванной, рыдала, обхватив большой живот руками и молилась всем известным ей богам, всем стихиям и матери-природе, судьбе, чтобы та позволила ей родить.

– Наша кровь – это наше проклятие, – шептала она. – Организм обычной женщины воспринимает будущего ребёнка как инородное тело, пытается избавиться от него, отторгая, и не желает мириться с маленьким оккупантом, паразитом, вытягивающим из женщины все соки. Наши женщины переживают всё в разы острее, в миллионы раз хуже, и беременность всегда заканчивается выкидышем, если в крови зародыша есть нанороботы.

А если в крови зародыша нанороботов нет, то он рождается, конечно, хоть и не всегда. Хоть и в этом случае выкидыши случаются, но уже реже.

– И вот представь себе, – Валентина наклонилась в мою сторону, её глаза безумно горели, а дыхание было прерывистым, словно она пыталась сдержать слёзы, – представь, что долгожданный малыш появился на свет. Твоё единственное солнце, центр твоей вселенной. Желанный, выстраданный, идеальный, а вокруг несовершенный мир с его болезнями, с несчастными случаями, катаклизмами и сквозняками. И если от всего этого ты ещё можешь избавить своего наследника, то от старости – никогда. И сначала он растёт, затем взрослеет, создает свою семью, стареет и умирает. А ты всё так же молода, всё так же сильна телом, всё так же любишь его, своего идеального малыша, и ничего не можешь сделать для того, чтобы он жил.

Валентина выдохнула и замолчала на мгновение, а я не нашла в себе сил, чтобы заполнить образовавшуюся паузу вопросом о том, пережила ли она всё это сама.

– К счастью, – снова заговорила она, – мы научились продлевать жизни наших близких почти до бесконечности. Современная медицина даёт гарантию: твой малыш будет жить очень долгой, лишённой болезней жизнью, даже если родится с очень слабой кровью. Но никто не говорит ни слова о том, что делать, если в крови твоего ребёнка не обнаруживают ни одного, даже самого тощенького наноробота.

– Поэтому вы предпочитаете отказываться от таких детей сразу? – спросила я, вмиг забыв о сочувствии, которое пробудил во мне рассказ женщины. – Раз Тоське всё равно суждено было умереть…

– При чём тут Тоська! – Валентина всплеснула руками. – Я говорю о тебе. Ты родилась слабым ребенком. Ты. Тоська появилась только потому, что твой отец хотел сберечь тебя. Она даже не человек, понимаешь? Поэтому не нужно винить нас в том, что мы не горюем по поводу её смерти. В этой ситуации нам жаль только тебя. Тебя.

Шокированным взглядом я обвела лица присутствующих.

Сочувствие. Жалость. Нежность. Участие. Вина. И… зависть?

Я недоумённо всмотрелась в черты лица Дениса. Определённо, злость и зависть. Чему он завидует? Что ж, я готова поделиться с ним каждым мигом своей жизни на Яхоне!

А впрочем… Запрокинув голову, я посмотрела на Арсения. Нет. Ни за что на свете я не променяю свою жизнь на другую. Ведь в той, другой, я бы не встретила его. Такого родного, понятного, так остро реагирующего на каждый мой эмоциональный всплеск.

Разделяющего весь ужас происходящего.

– Валюш, не пугай ребёнка, – мягко пожурила Валентину бабушка. – Она и так смотрит на нас, как на монстров.

«Почему как?» – подумала я и, оторвавшись от изучения глубины кофейных глаз, воровато глянула на вечереющее за окном небо. Вдруг все традиции Яхона с его системой Домов, с Мастерами Ти, с Книгой лиц и Корпусами, показались милыми и родными.

Домой хочу. Поплакать в ванной, погреться о Севера и осознать, что у меня нет ничего. Что даже воспоминания мои – сплошная ложь. Не было у меня никогда сестры. Была комнатная собачонка, мой собственный клон, холодильник с запасными органами. Тень моя, Тень! Как же я хочу сейчас себе твой мозг, ты бы только знала!

– Клонов давно уже не создают. Ни в благих целях, ни для опытов, – успокоила меня бабуля. – И то, что появилась твоя Тоська – это не только вопиющее нарушение всех законов, но и физическое подтверждение глупости твоего отца.

– Мама, – негромко попыталась осадить свою мать Ариана.

– Ему просто нужно было верить тебе, Анюта. Верить и не быть упрямым ослом. Впрочем, видимо, это наш семейный крест – все наши мужчины отличаются изумительной упёртостью.

Божественная бабуля снисходительно улыбнулась, а я только благодаря обнимающим меня рукам смогла удержать рвущуюся наружу волну раздражения. Сейчас мне меньше всего хотелось милых посиделок с обсуждением недостатков характера того или иного члена семьи.

– Давайте закончим на сегодня, – вдруг произнесла моя самая старшая родственница, внимательно вглядываясь в моё лицо, и я даже полюбила её за эту короткую фразу, отчаянно желая заменить слово «сегодня» на слово «навсегда». – Ты устала, ты не пришла в себя после стресса. Тебе надо подумать. Мы все для тебя всего лишь чужие люди, я понимаю, девочка, правда. Поэтому мы вот как поступим. Я дам тебе свой дневник…

– И мой! – встрепенулась мама.

– И твой, – кивнула бабуля. – А завтра вечером… Или послезавтра. Или тогда, когда ты всё дочитаешь, мы снова соберёмся и поговорим. Тогда и сделаешь выбор.

– К-какой выбор? – руки на моей талии напряглись, и я не на шутку испугалась.

– Хочешь ты улететь с нами или остаться здесь, конечно, – ответил вместо своей супруги Руслан.

– То есть, – я недоверчиво покосилась на него, – если я решу остаться, вы меня… отпустите?

– Ну, уж точно не стану заворачивать в ковёр и силой тащить под крышу отчего дома, – недовольно фыркнул мужчина. – Ты большая девочка, вольна сама выбирать, с кем тебе жить и как. Прошу лишь об одном: не обижай мать, она не виновата в том, что произошло.

Я посмотрела на Ариану. Мать. Молчаливая, бесхарактерная женщина, не сказавшая мне и двух слов. Она смотрела на меня пугливыми Тоськиными глазами и на мгновение мне даже подумалось, что на самом деле нас с Тенькой в детстве перепутали. И это она была Ольгой, цесаревной и наследницей Руслана Стержнева, тихой, как мышка. А я – её беспокойным, суетливым клоном.

– Так что? – Руслан вырвал меня из размышлений. – Согласна?

Я облегчённо выдохнула и несмело улыбнулась.

– Да.

И тут же дядя Серёжа рассмеялся, громко хлопнув себя по коленям.

– Какой выбор? – он снова отсалютовал мне бокалом, словно поздравлял с чем-то. – Они свой выбор давно уже сделали, полагаю. Я прав?

Арсений поцеловал меня в плечо и ответил:

– Я – давно. Но я не намерен держать любимую женщину в клетке и приму любое её решение.

Моё сердце радостно подпрыгнуло на словах «любимая женщина», и я благодарно посмотрела на парня.

– Вот и хорошо, – глава семейства Стержневых махнул стюардам, и один из них, повинуясь безмолвному приказу, выскочил из комнаты, чтобы вернуться спустя минуту с огромным трёхъярусным тортом.

– Раз выбор всё равно уже сделан, – божественная Ади весело мне подмигнула, – можно побаловать себя сладким без каких-либо последствий для окружающих.

Не в первый раз за сегодняшний вечер я почувствовала себя пациенткой психиатрического отделения, следя за кривыми усмешками, что озарили лица всех мужчин, и мне впервые захотелось отказаться от десерта. А Северов потребовал объяснений. И выслушал, задумчиво поглаживая моё колено. И, игнорируя насмешливые взгляды, отодвинул тарелочку с тортом подальше от меня, словно я после услышанного стала бы это есть. Точно не при свидетелях.

Поэтому, когда стюард принёс мне две довольно упитанные тетради, аккуратно перевязанные ленточкой, я с независимым видом попросила упаковать мне мой кусочек с собой.

– Соблазнять будешь? – мурлыкнул мне на ушко Север.

Я фыркнула. Будто мне нужен для этого торт. В вопросах соблазнения мы прекрасно обходились без сладкого.

Флюиды, видите ли, я излучаю. Кожа у меня, значит, светится, потому что нанороботы обновляются под воздействием глюкозы. Ну-ну.

Арсений может сколько угодно улыбаться и делать намёки, меня же в услышанном гораздо больше взволновали слова о том, что сладкое в разы повышает интуицию и работоспособность. И будит кровь. Именно то, что надо, чтобы осилить два дневника, переварить информацию и остаться при этом здравомыслящим человеком.

– Опыты проводить, – ответила я на провокационный вопрос Арсения и опустила глаза.

Ну и, может быть, соблазнять немножко. В профилактических целях.

Вообще, слова о том, что меня никто насильно не потащит в другой конец вселенной, придали мне какой-то уверенности в себе, щедро приправленной здоровым пофигизмом.

В конце концов, что я цепляюсь к каждому слову. Пусть говорят. Пусть объясняют. Никто же не заставляет меня безоговорочно верить каждому их слову. Тем более, что в моей ситуации никакая информация не будет лишней. Как говорится, кто осведомлён, тот вооружён.

Я любовно огладила корешок одной из тетрадей и решительно подвинула стопку к краю стола. Не время. Подожду, пока мы с Севером окажемся в нашей комнате. У нас ведь теперь комната одна на двоих, я правильно всё поняла? Та самая, в семейном общежитии, в которой я очнулась сегодня. Я повернулась к Арсению, намереваясь прояснить этот вопрос, и с удивлением обнаружила, что десерт подействовал расслабляюще не только на меня – хоть я к торту даже не прикоснулась – но и на всех моих сотрапезников. Они не стреляли в нас пронизывающими холодными взглядами, не тянули из меня жилы сложными разговорами, а просто переговаривались вполголоса, обсуждали какие-то дела, пересмеивались, подшучивали друг над другом.

Мне вдруг стало неловко, я почувствовала себя нищенкой, пробравшейся на королевский бал. И пусть на мне было дорогое платье, с минуту на минуту все заметят, что оно с чужого плеча, и меня с позором выгонят вон. И будто услышав мои мысли, бабушка Ади вдруг повернула голову, встретилась со мной взглядом и, улыбнувшись, проговорила неожиданно певучим голосом:

– Так и живём, – повела тонким плечиком и кивнула в сторону смеющегося дяди Серёжи, – а ты? Ты как?

Женщина совершенно неприемлемым в высшем обществе образом поставила локти на стол и подалась в мою сторону всем телом.

– Расскажи о себе, Осенька, – попросила она, и в нашу сторону, моментально прекратив разговоры, посмотрели все.

– Да что рассказывать-то? – смутилась я и потянулась за бокалом, в который Арсений накапал вина и щедро разбавил его газировкой. – Я, если честно, очень обычно жила… училась. Нечего мне рассказывать.

Я почувствовала, как на спинку моего стула легла рука Северова, а сам он, деликатно покашляв, противным голосом произнёс:

– Ну, я бы так не сказал, моя скромная колибри.

Я испуганно моргнула, не понимая, почему мы от воробья снова вернулись к маленькой экзотичной птичке, а мой парень продолжил:

– И если ты позволишь, – успокаивающий быстрый поцелуй в висок, – я немного расскажу о твоей жизни. Как я её видел. А я видел много, ты же знаешь.

Знаю? Я заинтересованно посмотрела на парня и кивнула. Расскажи.

– Одна проблема, – он мрачно посмотрел на хмурого дедушку (Чёрт! Как же дико называть дедушкой того, кто не выглядит старше тридцати), – не представляю, с чего начать?

Насупился, наклонил голову к левому плечу, к правому, постучал средним пальцем по белоснежной скатерти, а затем:

– С того, как её нашла тётя Поля? Как заботилась о ней, как прятала, как пыталась с вами связаться, как переживала? Она ведь на самом деле… а вы даже не узнали её! Хотя нет, это не о Ёлке, это совсем другая история. А если о ней… Вы знали, что своё детство она провела в тюрьме?

– Сень, – вдруг занервничала я, но парень поднёс к своим губам мою руку, быстро чмокнул кончики пальцев и продолжил:

– Не спорь, птичка. Ты можешь что угодно говорить, но твоя Башня Одиночества – это же ходячий ужас, хуже Детского корпуса. Мы там хотя бы никогда не были одни.

– Ты драматизируешь, – шепнула, проклиная себя за совершенно иррациональное чувство вины, – всё не так и плохо было.

– Потому что ты не знала, как это, когда хорошо, – возразил Арсений. – Не знала, как нормально. Ты скажешь, что не была одна, но у меня и на это есть аргумент. Прости.

Я не сразу поняла, за что он извиняется, а когда парень заговорил, снова отвернувшись от меня к деду, едва справилась с собой, чтобы не зажать уши руками и не выскочить вон из кают-компании, в которой изначально обречённое на крах семейное торжество проживало очередной трагический виток.

Северов рассказывал о Тоське. О том, как она ночевала в покоях Цезаря, о сплетнях, ходивших по дворцу, о сеансах, как он выразился, групповой любви, о Мастере Ти, который любил зажать дурочку в углу… К середине рассказа моя мама застыла с выражением ужаса на лице. Её глаза были широко распахнуты и, по-моему, она не дышала.

– И знаете что, – подытожил Арсений, – я счастлив.

Если бы взглядом можно было убить, Северов бы скончался на месте – так на него посмотрели все мои родственнички, а я осознала простую истину: Арсений не называл имён. Они думают, что он рассказывает обо мне. Правильно, он же сказал, что расскажет так, как это видел он.

– Это мерзко, низко, подло, – произнёс парень. – Но у меня голова кружилась от счастья, когда я понял, что всё это происходило не с Ольгой, а с той бедняжкой, которая погибла на площади Влюблённых.

Бабуля всхлипнула и зажала рот рукой.

– Да, – Арсений кивнул. – Наша Ёлочка тепличная девочка. Оранжерейная. Особенная. И я понимаю, почему её так охраняли, берегли, как зеницу ока. Почему Цезарь трясся над ней, как дракон над кучей награбленного добра. Её нельзя не беречь, потому что она – сокровище. Моё сокровище, – ревниво уточнил Север, заметив проскользнувшую по лицу Сергея улыбку. – И в связи с этим, у меня назрел вопрос. Потому что я, хоть и не дракон, делиться своим не намерен ни с кем. Как вообще так получилось, что Ольгу у вас выкрали? На необразованных фермеров вы не похожи, вокруг пальца вас не обведёшь, на невнимательных менеджеров среднего звена, которых ежесекундно волнуют проблемы на работе, тоже не тянете. Так объясните мне, как получилось так, что моя Ёлка оказалась в руках у психопата Цезаря?

– Мы уже говорили об этом, – подал голос мой папа, а я, глядя на него, подумала, что не знаю, как его зовут. Представляясь, он произнёс: «Твой папа», – а вот, какое имя скрывается за этим сомнительным титулом, для меня всё ещё было загадкой. Впрочем, уже в следующую секунду я забыла об этом, сообразив, что они с Северовым – видимо, пока я была в беспамятстве – обсуждали уже снова всплывший вопрос. А я снова ни сном, ни духом…

– Я помню, помню, – отмахнулся Арсений и посмотрел на главу семейства: – Меня другое волнует. Понятно же, что действовали изнутри. Что предатель здесь, среди вас. И если не здесь, то из числа других ваших приближённых. Мне популярно объяснили, насколько засекреченным был полёт, разъяснили, что никто – даже мама Ольги – не знал, что девочка на борту. Мне даже, без особого удовольствия, правда, сообщили, что недалеко от Кирса сохранилась последняя в Империи лаборатория, в которой можно вырастить полноценно функционирующего клона… Я только одного не понял. Вы радуетесь встрече, празднуете, тортик вот приготовили тоже… Нет, торт вкусный, не спорю, и вообще общая атмосфера счастья умиляет… Но где гарантии, что тот, кто участвовал в похищении тогда, не предпримет ещё одну попытку? Кто-то вообще ответил за то, что произошло?

Эта тема моему семейству была явно неприятна и, если судить по тому, как изволил скривиться папа, в чём-то даже болезненна. Да и Руслан Стержнев, до этого не сгибавший своих широких плеч, вдруг как-то ссутулился, и я заметила сеточку едва-едва заметных морщин возле глаз, и глубокие складки у рта, и то, что взгляд у молодо выглядевшего дедушки совсем не молодой. Впрочем, и не старый тоже, взгляд у него был усталый и грустный чуть-чуть, как у грузного вислоухого бассета, которого хозяин давно уже не берёт с собой на охоту. И вроде бы надо огорчаться тому, что не берёт, а огорчения нет, вместо него, под быстро бьющимся собачьим сердцем, медленно разливается безразличие.

– Виновный, конечно, был найден, – произнёс он без особой охоты, – а вот насчёт того, чтобы держать ответ по закону… Хм, с этим, мой дорогой дракон, возникли некоторые проблемы.

Не знаю, о чём подумал Северов, а я немедленно решила, что возникшие проблемы как-то связаны с тем, что преступник является одним из членов семьи. Дядя Денис, например – не нравится мне его высокомерная рожа и взгляды, холодные, как февральский ветер с гор.

Но я ошиблась. Дедушка в своем пояснении ситуации неожиданно вильнул куда-то в сторону:

– Человека разумного от варвара, в первую очередь, отделяет то, что он, человек разумный, живет в социуме, являясь его частью, завися от него и соблюдая его законы. Каждому отведена определённая роль и статус…

– Социология – это очень интересно, – перебила я главу семейства. – Я не один реферат написала на тему «Человек и общество», но как это связано с обсуждаемой темой?

– Элементарно, – вдруг заговорила моя мать и гневно глянула в сторону Руслана, – перед человеком стоит выбор: соблюдать законы общества либо жить вне его.

– Человек, виновный в том, что тебя похитили, – пояснил Руслан, – стоявший за каждым из исполнителей, согласно законам нашего общества, за свои поступки отвечает только перед своей совестью… Но, может, тебя утешит тот факт, что Антон уже не вхож в нашу семью и я никогда уже не назову его другом.

Офигеть.

Я попыталась переварить услышанное, но оно перевариваться отказывалось, оно скреблось в горле и просилось наружу.

– То есть вы просто разругались, набили друг другу морды – и всё? – уточнил Северов, недоверчиво глядя на того, кого Зверь называл инопланетянским императором.

– Типа того, – проворчал дядя Серёжа, – только без битья морд. У них это не принято.

– Нас слишком мало, – виновато глядя на меня, пояснил дедушка, – и каждый из нас является носителем исключительной крови, которая меняется, развивается, совершенствуется, словно отдельный живой организм, понимаешь? Мы дружили с Зимовским столько лет, что я со счета успел сбиться, он был мне как брат. Равный по силе, умный, единственный из всех, кого на самом деле интересовала наука. Только с женщинами ему не везло. В том плане, что ни одна из них так и не ответила на его призыв.

– Просто он не влюблялся ни разу, – проворчала бабушка Ади. И в её глазах тоже не было осуждения. Мол, как это так, человек, похитивший её единственную внучку, живёт себе припеваючи и горя не знает? В её глазах была только грусть и тоска.

– Это Антон предложил мне помощь. Клон – это его идея, не моя, – пробормотал мой папа, – сказал, что знает, где именно находится лаборатория… Конечно же, он знает. Он сам её создал в своё время… Он был так взволнован, так искренен в своём стремлении помочь, так уверен в том, что мы всё делаем правильно. Он просто повторял мои мысли, которые я не осмеливался произнести вслух. «А если они ошибаются?» – настаивал он. «Кровь древней богини. Ха! Кто вообще верит в такую чушь?» – спрашивал он, а я не мог не согласиться. Действительно чушь, не имеющая под собой никаких оснований. «Они не шевелятся, ничего не предпринимают, а время уходит… Что, думаешь, станет с твоей обожаемой Анюткой, если и этот ребенок умрёт?»

Мужчина скрипнул зубами и упрямо наклонил голову:

– И на моём месте так поступил бы каждый. Я защищал своё. Своё сокровище, – воинственно посмотрел на Северова. – Как мог.

Кровь богини. Социум. Антон Зимовский.

Права была бабушка, надо было всё-таки оставить этот разговор на потом.

– Он не признается, – продолжил отец, – но изначально, уверен, он планировал подменить Олю клоном. А я ещё удивлялся, зачем клону саркофаг… Это потом уже стало известно, что он вмонтировал во второй своего хранителя. Видимо, планировал сразу начать атаку на слияние… а потом вмешался Сашка… Мы виноваты, что мальчик вырос таким. Слишком сильно баловали его в детстве, позволяли всё, исполняли любой каприз… Вот он и привык.

Я схватилась рукой за горло и простонала:

– Сашка? Сашка – это же вы о Цезаре, да? Он что же, он всё-таки и в самом деле мой брат?

Затошнило.

Как он мог?

И как они все могут так спокойно об этом говорить?

– Не родной, – успокоил меня отец, но я успокаиваться не спешила. – Он сын моего погибшего брата. Но рос он здесь, среди нас. И баловали его все одинаково. И о семейных преданиях он тоже знал. Я не стану предлагать ознакомиться с содержанием своего дневника, я никогда его не вёл. Я так скажу. Мой племянник связался с дурной компанией, раньше я думал, это они его подбили на преступление, теперь уже не уверен. Я ведь тогда не только из-за тебя сюда прилетел, я всё ещё надеялся на его исправление. Подумал, если его оставить в заповеднике одного, без влияния семьи, без помощи, среди дикарей и преступников, он чему-нибудь научится… Он научился, – мужчина грустно усмехнулся, – он выкрал тебя.

Я слушала рассказ отца и общая картинка, наконец, полностью проявилась, сложившись в понятный сюжет. Я словно смотрела фильм с собою в главной роли.

Несложно было представить Сашку-подростка. Готова спорить, он был тот ещё подарочек. Воображение без труда нарисовало его жизнь. Там, в другом мире, до Яхона, до Корпуса, до меня. И какие бы цели он ни преследовал, то, что его сослали в Заповедник, ему было только на руку.

Заповедник. Кому сказать! Вся наша планета для них была лишь закрытым сектором. Исторически неприкосновенной зоной. Единственной точкой в доступной им Вселенной, куда они могли ссылать своих заблудших овец.

И даже тут всё вывернуто и исковеркано. С одной стороны, колыбель цивилизации, с другой – чистилище. Отстойник для отбросов общества.

Я без труда увидела Сашку – ещё не Цезаря – оказавшегося в центре этого мира, испорченного богами и подгнившего изнутри. Один. Амбициозный. Жадный до внимания. Злой.

Не знаю, за что его сослали сюда, отец не рассказал, а я не стала уточнять, но, зная Цезаря, уверена, ссылку он считал незаслуженной. То, как он ставил таймер на обе капсулы, я видела так ярко, словно присутствовала при этом. А чем чёрт не шутит! Может, и присутствовала. Моя инфантильная амнезия не позволит найти ответ на этот вопрос. Я видела, как Сашка переводил недоумевающий взгляд с одного саркофага на другой, видела, как он задумчиво потирал подбородок, слышала, как чертыхался, когда с первого раза не получилось правильно настроить сигнал, как удивлялся:

– Зачем ему два саркофага?

Мы летели в Заповедник. Я должна была улететь назад, обретя Теньку-Тоську, а Сашка был приговорён к изгнанию. Надолго ли? Теперь думаю, что навсегда. И он остался, а двух маленьких девочек положили в капсулы жизнеобеспечения, одну из них поцеловали, пожелали сладких снов и тихонько опустили крышку саркофага, не зная о том, что следующая встреча произойдёт спустя много лет.

Интересно, Сашка сильно удивился, когда понял, что девочка в саркофаге, похожая на меня, как две капли воды, не я, а моя Тень? О чём он подумал тогда? На ком сорвал зло? Сошёлся он с Зимовским в то же время? Или раньше? Или только тогда, когда понял, что без посторонней помощи не сможет определить, которая из нас настоящая.

Я всё ещё не понимала, чего именно он хотел добиться, зачем ему понадобился ребёнок, в крови которого не было ни одного наноробота, но надеялась, что это прояснят ожидавшие чтения дневники.

Сейчас же я пыталась понять чувства человека, благодаря которому я появилась на свет.

– Он связался со мной через месяц, – произнёс мой отец. – Сказал, что ты у него. Что он готов вернуть нам нашу девочку.

– В обмен на что? – спросила я. – На возвращение?

– Нет. Теперь ему это было не нужно. Он хотел военно-технической поддержки и денег. Много.

– И, конечно же, вы отказались, – я кивнула. Для меня выбор был очевиден. Дать в руки преступнику оружие, которое может уничтожить весь мир, или спасти своего ребёнка.

– Я согласился, – удивил меня мужчина. – Разве мог я поступить иначе? Я немедленно перевёл всю сумму, почти полностью обнулив свой счет, но перед тем, как выдвинуться на Яхон со всей армией семьи, прилетел сюда сам. Один. Чтобы убедиться, что маленький засранец не водит меня за нос.

– И как? – Северов брезгливо, как мне показалось, скривился. – Убедились?

– Не на сто процентов. Отличить Ольгу от Тени тогда не смог бы даже самый опытный генетик.

– И что вы сделали? – спросила я, хотя ответ мне был уже известен.

– Пойми же, я не мог отвезти Тень своей жене и сказать, что это наша пропавшая дочь. Рано или поздно она бы сломалась. И что тогда? Лучше всю жизнь гоняться за призраком, чем пережить одни похороны. И я решил подождать. Пока тебя благословит богиня, либо пока Тоська перестанет нормально функционировать. Кто ж знал, что хранитель Зимовского так на неё повлияет! Кто ж знал, что ждать придётся почти пятнадцать лет!?

Он смотрел на меня и искренне ждал сочувствия или хотя бы понимания. А все остальные просто молчали и смотрели в мою сторону так, как смотрят на мину замедленного действия. И я поняла, что не могу больше. Хватит. Чем больше они пытаются мне объяснить, тем больше я запутываюсь. Чем тщательнее оправдываются, тем сильнее загоняют себя в яму непрощения.

– Осуждаешь, – констатировал отец, и я просто не смогла задать вопрос о том, знали ли обо всём остальные: мама, бабушка, дед…

Я вскочила на ноги, схватив дневники и коробочку с куском праздничного торта и, пробормотав извинения, выскочила из комнаты.

На воздух. Задыхаюсь здесь.

– Это и в самом деле немного слишком для неё, – объяснил Северов за моей спиной и скрипнул стулом, поднимаясь, а затем исправился: – Для нас.

Он догнал меня в коридоре, который вёл к выходу.

– Ты как?

– Я напиться хочу, Северов, сильно. Организуешь?

Он хмыкнул и обнял, притягивая меня к себе за талию.

– Девочка моя, любое твоё желание. Теперь ты знаешь.

Я фыркнула.

– Что? – покосился подозрительно.

– Ничего, – улыбнулась, отбрасывая всю боль последних дней, и не удержалась от маленькой подколки: – Мой дракон…

Был поздний вечер, но не настолько поздний, чтобы заставить бывших самоубийц и нынешних свободных кадетов Детского корпуса сидеть по домам. И между тем, на улицах студенческого городка было на удивление пустынно и тихо. Никто не пьянствовал, не призывал халяву, не тренировался в стрельбе по ночным мишеням, и даже у лифта, такого же, при помощи которого мы со Зверем увели из-под носа у Зимовского его транспортное средство, никого не было.

– Одно из двух, – пробормотал Северов, осматривая окрестности, – либо все так испугались грозных бровей твоего деда, либо всё-таки померли от любопытства. Шутка ли, настоящий космический корабль, а нельзя ни посмотреть, ни потрогать, ни нацарапать гвоздём на обшивке «Здесь был Марк по прозвищу Зверь».

Арсений, конечно, шутил, надеясь отвлечь меня от грустных мыслей, но вряд ли это было возможно в сложившейся ситуации. С тихим вздохом я взяла парня под руку и прошелестела:

– Скорей бы они уехали, а?

– Оля…

– Сеня, – мне не нужны были слова, и без них же ясно, что парень хотел сказать. Что это моя семья, какой бы она ни была. Что в отличие от его родственников, мои живы. И я в любой момент могу сказать им обо всём, что у меня на душе. У Арсения такой возможности нет и никогда не будет. Позволь я ему договорить, он обязательно затронул бы тему моего настороженного к ним отношения и нежелания слушать. И конечно же, спросил бы, уверена ли я, что не хочу улететь с ними. Спросил бы, верен ли мой выбор.

На самом деле, никакого выбора передо мной даже не стояло. Всё было решено ещё в тот момент, когда я сказала Северу, что хочу встретиться с теми, кто так «настойчиво» пытался меня найти.

– Пойдём домой, Север, – я подняла голову, чтобы посмотреть на звёздное небо. Оно было всё таким же – далёким, холодным, прекрасным и неизменным. Ему не было никакого дела до семейных трагедий и внутренних терзаний. – Никуда я от тебя не денусь, можешь даже не надеяться.

У себя в комнате мы, не переодеваясь, рухнули на кровать. Увы, не для того, чтобы заняться тем, чем обычно занимаются влюблённые парочки, оставшись наедине. Вооружившись дневниками, мы с головой ушли в чтение.

Мне досталась бабушкина тетрадь.

Скажу прямо, открывала я её, испытывая противоречивые чувства. Начать с того, что я ожидала чего-то более глобального, чем одна исписанная мелким почерком тетрадь. Для женщины, прожившей не одну сотню лет, у моей бабки было совсем немного воспоминаний. Если, конечно, это были воспоминания, а не прилизанная отредактированная версия, которую она готова подсунуть каждому, кто не хочет её слушать.

– Чёрт! – негромко выругалась я и поймала удивлённый взгляд Арсения. – Всё нормально. Просто у меня приступ паранойи.

Он понимающе хмыкнул и похлопал меня по вытянутой ноге, одним простым жестом словно говоря: «Ничего страшного. Мы справимся. Не волнуйся. Я рядом».

– Если хочешь, – он перелистнул первую страницу, а я всё ещё не решилась открыть доставшийся мне дневник, – можем поменяться. Мне немного неловко, потому что твоя мама вела дневник для тебя. Знаешь, какие тут первые слова.

– Какие?

– «Сегодня тебе исполнилось пять, моя девочка. Не представляешь, как я хочу быть рядом с тобой в этот день».

– Лучше ты… я сейчас не могу… я потом, хорошо?

И игнорируя задумчивый взгляд парня, я, наконец, открыла дневник бабушки. По большому счёту эти записки нельзя было назвать дневником. Это, скорее, были воспоминания, мемуары. Фактически, полноценная книга о том, как моя бабушка стала женой дедушки. Откровенно говоря, я была несколько растеряна из-за того, что Ада дала мне почитать именно эту тетрадь (уверена, она у неё не одна), и не понимала, как это поможет мне лучше понять мою семью.

Её рассказ начался с того момента, как она впервые увидела Руслана, как он посмотрел на нее пронзительными синими глазами, навсегда украв её сердце. Я никогда не любила любовные романы, а откровения божественной Ади прямо сейчас раздражали и казались неуместными, но уже к двадцатой странице бабушка начала рассказывать о том, какую роль в её жизни сыграла девушка по имени Поля, и я в стройной рыженькой красотке узнала Полину Ивановну.

«Можешь ли ты любить его так, как люблю его я, – читала я слова, написанные рукою моей бабушки. – Зная о том, что он не идеальное совершенство, а если в нём что-то и есть от бога, так только равнодушие к смертным и холодность, граничащая с жестокостью».

Мне было грустно от того, сколько горя и разочарования она выплеснула на страницы своих мемуаров. Наверное, узнай я, что Северов ставил жестокие социальные эксперименты, а вместо лабораторных крыс использовал людей, я бы, наверное, наложила на себя руки.

«Последнее, что помню из событий того дня, – писала Ада, – это несчастные глаза Руслана, а я кричу на него: «Чудовище! Ты чудовище! Я не могу, не хочу, никогда…» А потом темнота и холод. Чудовищный холод, не дающий вздохнуть полной грудью. И мёртвая тишина.

В себя пришла от звука чьего-то плача и, открыв глаза, с удивлением обнаружила себя в больничной палате в компании рыдающего Руслана. И пусть меня осудят, но Поля была не права. Я всё равно его любила. Наверное, это болезнь, но я не хотела лечиться. Наоборот, я окликнула любимого, а когда он вскинул на меня недоверчивые мокрые глаза, произнесла: «Никогда больше». И он пообещал мне. А через месяц мы покинули планету».

Мне не нужно было читать дальше, чтобы понять, что произошло с моей бабкой тогда. Видимо, это наследственное. Оставалось только надеяться, что в будущем мне больше не придётся сталкиваться с холодом анабиоза и с маковым полем, где, несомненно, было очень хорошо и спокойно, но рядом с Севером всё-таки лучше.

– Северов, – позвала я, и он, не отрываясь от чтения, изогнул чёрную бровь, промычав что-то невразумительное. – Надеюсь, ты от меня ничего не скрываешь.

Он удивлённо посмотрел на меня.

– В том плане, что, не разочаруй меня, пожалуйста.

– Я постараюсь, – серьёзно ответил он и вернулся к чтению.

Так просто.

«Я постараюсь», – сказал мой мужчина, и у меня нет повода думать, что он обманет.

Вернулась к чтению и больше уже не отвлекалась, потому что события закружились. Да такие, что мне оставалось только удивлённо ахать.

Не знаю, знал ли Руслан Стержнев о том, какую роль сыграла Полина Ивановна в его прошлом, но если знал, то он должен был на руках её носить только за то, что она открыла правду бабушке, что заставило последнюю выдвинуть условия, среди которых первым пунктом значилось: «Мы навсегда покидаем эту планету и никогда больше не играем в богов». Кто знает, как сложилась бы их жизнь, не покинь они планету тогда, потому что всего год скитаний в пределах нашей галактики столкнул их лоб в лоб с теми, кто был в божественности на голову выше каждого из футболистов.

Почему я полагала, что все легенды мира, который я до недавнего времени считала своим и от которого не собиралась отказываться в будущем, завязаны на удивительной истории двенадцати футболистов? Почему ни разу не удивилась тому факту, что предания диких идут вразрез с тем, что рассказывала Полина Ивановна, с тем, что я вычитала в украденном у Антона Зимовского справочнике?

Я была шокирована, узнав, что божественный Ру никакой не Ру, а мой бессмертный дедушка Руслан Стержнев? Мой шок не шёл ни в какое сравнение с тем, что истории Северова о потерянных городах тоже оказались правдой.

Божественные футболисты не были первыми богами на нашей планете. Ни первыми, ни уникальными.

Они нарушили основной закон цивилизации атанасиев: не вмешиваться в ход развития цивилизации. Они напрасно изуродовали планету и бессмысленно искалечили судьбы не одного поколения. Все их изобретения: саркофаги, камни-хранители, клонирование Теней – фактически, всё – было уже давно придумано, введено в жизнь и усовершенствовано теми, кто дарами бессмертия наслаждается так давно, что цифра миллион утратила для них своё величие.

На фоне цивилизации атанасиев двенадцать футболистов и их немногочисленные потомки выглядели как малыши рядом со столетним дедушкой.

Очень быстро они поняли, что не было никакого чуда в том, что люди Заповедника – именно так атанасии называли покинутую футболистами планету – принадлежали к тому же биологическому виду, что и футболисты. Принадлежали бы, если бы множество поколений не вымыло из крови современных жителей Яхона ген бессмертия.

Миллионы лет назад молодой атанасий, какой-то местный Руслан Стержнев, чьё имя уже давно забыто за давностью лет, исследователь и мечтатель, изобрёл лекарство от смерти. Философский камень, который тщетно искали люди бесконечного множества вселенных.

Как часто случается, два исследователя, тщательно изучая какой-то вопрос, синхронно приходят к правильному ответу. Так и в этой ситуации Руслан Стержнев – младший научный сотрудник с одной планеты и некто, увлекающийся наукой, с другой, пришли к одному знаменателю. С той лишь разницей, что местные генетики умели выводить нанороботов и были в силах обеспечить вечной жизнью любого жителя планеты.

Что там у них случилось, Ада не писала, упомянув лишь, что города они затопили сами. Может, в легендах диких скрывалась часть правды, и в этом были повинны исследования, в которых люди экспериментировали со своим бессмертием. Может, речь, как и всегда, шла о переделе территорий и борьбе за власть. Думаю, последнее больше похоже на правду.

Так или иначе, боги покинули планету, раскурочив её напоследок, исковеркав судьбу целой цивилизации, которая, зная о существовании бессмертия, теперь крутилась вокруг него, словно зачарованная, чувствуя, что оно есть, но не имея никакой возможности к нему прикоснуться.

А потом появился Руслан Стержнев и история, вильнув, пошла по кругу.

– Сеня, ты не поверишь, – хихикнула я, прежде чем перевернуть очередную страницу, – но всё говорит в пользу того, что ты, как минимум, сын бога.

Арсений ничего не ответил, и я, подняв голову, с удивлением обнаружила, что парень спит. Правильно, это я выспалась, пока в обмороке валялась, а он неизвестно сколько на ногах. Не спал. Волновался.

Осторожно поднялась с постели и, взяв лежавшее на стуле покрывало, укрыла своего мужчину. Вынула из ослабевших пальцев вторую тетрадь и, приглушив верхний свет, устроилась на кушетке.

Сна не было ни в одном глазу.

Не сейчас, когда бабушка перешла к рассказу о том, какой родилась моя мама.

Она родилась обычной. Без какого-либо намека на нанороботов в крови.

Несколько долгих месяцев бабушка молчала. Она не разговаривала с мужем, который сходил с ума от беспокойства, не общалась с друзьями, десятой стороной обходила места скопления детей и плакала по ночам, когда малышка засыпала. Когда думала, что Руслан тоже спит. Она считала, что это её вина.

Когда она выясняла отношения с мужем, тогда, после разговора с Полиной, Ада ещё не знала о беременности. И не удивительно. Все женщины, кому посчастливилось родить от бога, говорили, что токсикоз начинался едва ли не в момент оплодотворения. А у неё – ничего. Ни сразу, ни через неделю, ни когда первый триместр подошёл к концу.

Руслан уверял, что они найдут выход, а Ада молчала. Мысленно она решила, что найдёт способ покончить с собой, если ей «посчастливится» пережить своего ребёнка.

Вот тогда-то они и стали частью цивилизации атанасиев. К армаде кораблей футболистов бессмертные сразу отнеслись настороженно, а выяснив, что из себя представляют чужаки, с радостью распахнули для них двери своего дома. Кто бы сомневался. Как я поняла, в этом мире считается дурным тоном отказываться от новых генов.

Божественная Ади вспоминала. «Врач в детском центре трясся над моей Анькой как полоумный, выспрашивал у меня о родителях, интересовался, хам, в какой позе мы зачинали ребёнка, в какое время суток и в какой фазе находились созвездия в той части вселенной, где мы это сделали. А когда я пригрозила пожаловаться мужу, тому самому, что нынче в фаворитах у Императора, мне очень вежливо объяснили, насколько мне повезло. «Я думаю, – говорил врач, – всё дело в том, что у господина Стержнева гены очень сложные, а у вас, прошу прощения, примитивные донельзя. Удивительно, что слияние вообще случилось. У нас уже и не помнят о случаях, чтобы зов услышала такая слабая кровь». Я потребовала, чтобы он перешёл на человеческий язык и популярно объяснил мне, примитивной, почему кровь моего ребёнка отличается от моей. И он ответил: «Считайте, что она просто не дозрела ещё. Это больше относится к древним легендам, чем к существующим реалиям. Даже наш народ считает это сказкой. Говорят, что это дети, благословлённые богиней. Придёт время, и её кровь дозреет, проснётся, если хотите. Нужно только подождать чуть-чуть». Я растерялась, не понимая, как такое возможно. «Всё просто, – ответил словоохотливый доктор. – Это ваш ребёнок так защитил себя от ваших же роботов-кровников (у них так нанороботов называют). Малышка их спрятала где-то в своей цепочке ДНК, чтобы ваши маленькие агрессоры не уничтожили её пока ещё слабеньких защитников. Понимаете?» Я кивнула, хотя абсолютное понимание пришло ко мне гораздо позже, когда Руслан вплотную занялся изучением данного вопроса».

Я потёрла разболевшийся висок и с тоскою посмотрела на спящего Арсения. Как же некстати он заснул! Нечеловечески хотелось с кем-то обсудить полученную информацию. Впрочем, я знала, кто ещё не спит в это время. Остаётся только надеяться, что она не спит не в компании пузатой бутылки коньяка.

Я взяла коробочку с праздничным кусочком так и не съеденного торта и тихонько, стараясь не разбудить Северова, выскользнула из комнаты.

На улице всё ещё было темно, хотя мои часы недвусмысленно указывали на то, что сейчас скорее слишком рано, чем очень поздно.

– Не самое лучшее время для визита вежливости, – проворчала я и поежилась от неожиданно сильного порыва ветра. – С другой стороны, тётя Поля всегда плевать хотела на условности любого порядка.

Прижимая одной рукой к груди угощение и тетрадь, я в такт движению похлопывала себя второй рукой по бедру. Состояние было какое-то странное, словно я слегка пьяна и одновременно бесшабашно смела. В груди всё пело и ликовало, но объяснений этой странной эйфории у меня не было.

– Одно из двух, – прошептала вслух, – либо снова чудят нанороботы, либо родственнички что-то подсыпали в помидорный суп.

Я увидела его, когда до вагончика Полины Ивановны оставалось метров сто. Хотя нет, не так. Сначала я его почувствовала, учуяла шестым чувством, как чует дичь охотника в лесу, замерла, прислушиваясь к ночным шорохам, ещё надеясь, что мне показалось, но заранее зная: он здесь.

Он принёс с собой запах авиационного топлива, дыма и грозы. Я знала, что это, скорее всего, причуды моего богатого воображения, что это адреналин услужливо впрыснул мне в кровь ароматы самого страшного в моей жизни дня, но, как бы странно это ни было, я не испугалась. Я сделала ещё несколько шагов, пока не увидела его, прислонившегося к одному из привычно выключенных фонарей. Где-то на уровне его бедра красным огоньком тлел уголёк сигареты, и я обрадовалась, поняв, что по крайней мере запах дыма относился к реальности, а не к моим пугающим фантазиям.

– Привет, братишка, – прохрипела я, сбившись с шага, будто споткнулась о длинную тень, что макушкой уткнулась в носки моих туфель.

– Смелая стала, как я посмотрю, – ответил Цезарь, медленно поднял вверх руку с сигаретой и затянулся, подсветив лицо пугающим красным светом. Но я не испугалась даже теперь, словно не верила в происходящее. Так во сне бывает, когда тебе снится самый страшный кошмар, а тебе не страшно, потому что ты знаешь – всё не на самом деле.

– Как ты попал сюда? – спросила я и огляделась по сторонам. – Ты один?

– А ты как думаешь, – мужчина оскалился, – один я или нет? С кем, полагаешь, я мог сюда явиться? Сейчас, когда меня предал последний друг.

Предал, значит. Что ж, мне не надо было спрашивать о судьбе Палача. Впрочем, как и о том, было ли следствие по делу.

– Как тебе удалось пройти сквозь щит? – не то чтобы меня на самом деле это интересовало, я почему-то была уверена, что использовать своё умение в будущем Цезарь уже не сможет.

«Он не уйдёт отсюда сегодня, – неожиданно поняла я, и это понимание испугало больше, чем неожиданная встреча с самым страшным кошмаром последних месяцев, – он никогда отсюда не уйдёт».

– А как тебе удалось снять хранителя, Осенька? – вопросом на вопрос ответил мужчина. – И главное, почему он не подействовал?

Хранитель. Конечно. После того, о чём я прочитала в дневнике бабушки, стало понятно, чего хотел добиться мой любящий тиран, и почему бархотка вызвала у меня отторжение, вылившись в бешено зудящую аллергию.

– Потому что слияние так не работает, – прошелестела я и, качнув головой, процитировала врезавшуюся в память строчку из дневника:

– «Душа к душе, сердце к сердцу, кровь к крови, тело к телу». Именно так и в таком порядке. И забудь ты, ради богов, о половом контакте. Всё это очень приятно, не спорю. Но слияние – это лишь дополнительный бонус, награда влюблённым за долгое ожидание.

Я знала, что после этих слов он сорвётся. И, откровенно говоря, я специально его провоцировала. Во мне проснулась злая жестокая девочка, которая хотела воткнуть палку в рану умирающему зверю и ворочать ею там, причиняя агонизирующему животному страдания, понимая, что хищник может сделать последний рывок, но не имея сил остановиться.

Но Цезарь не рванулся вперёд, не протянул к моей тощей шейке свои скрюченные от злости пальцы. Вместо этого он хрипловато рассмеялся и, затянувшись в последний раз, шагнул ко мне, одновременно отбрасывая сигарету в сторону. Красный уголёк оставил в воздухе едва заметную полоску света и вскоре затух, растворившись в ночной мгле Корпуса.

– Не знаю, какие книги читал ты, – смело произнесла я, – Может вам там, в ваших атанасийских школах, читают лекции о том, как правильно провести слияние… Ты не те книги читал, братишка. Для того, чтобы слиться с любимым человеком, не нужны ни хранители, ни блокада крови. Здесь не помогут никакие методы Ястребовых и иже с ними. Надо просто любить. Любовь. Слышал о таком?

Я знала, что играю с огнём, но остановиться не могла. Слишком долго я боялась. А Сашка улыбался.

– Вижу, – улыбнулся он, подходя ещё ближе, – о слиянии ты знаешь больше меня. Моя малышка выросла, а я и не заметил…Сколько раз ты утёрла мне нос за последние несколько месяцев, сестрёнка, а? Мой мир второй раз рухнул. И второй раз по твоей вине, хоть и косвенно, – тут я бы с ним могла поспорить, разумно полагая, что все Сашкины беды от его дурного характера.

– Без друзей, без силы, без власти. Мой ребёнок умер, не родившись. Моя семья прилетела сюда полным составом – после стольких лет!! – не за мной. За тобой, – мне захотелось крикнуть, что это и моя семья тоже, но я промолчала, потому что, положа руку на сердце, понимала, Сашка прав: в сложившейся ситуации люди, оставшиеся на корабле наверху, больше походили на его родню. Больше подходили ему, чем мне.

– Но самое обидное во всём этом знаешь что? – он подошёл ко мне вплотную и нежно провёл рукой по моей щеке, а я испугалась. Зачем я играла с ним в эти игры? Зачем разговаривала? Зачем подпустила так близко к себе? Бежать надо было, как только почуяла опасность. Бежать и звать на помощь. – Что я так тебя и не трахнул.

Я рванулась в сторону, но он предугадал мой порыв и, схватив за руки, прижал к словно по волшебству выросшему за моей спиной фонарному столбу. Кричать я не могла, потому что рот мне подлец сразу зажал рукой, довольно скалясь при этом.

– Впрочем, лучше поздно, чем никогда, – Цезарь наклонился и больно укусил меня за ухо. – И знаешь что, малышка? Я рад преподать тебе этот последний урок.

– И если ты вдруг решишь поиграть в опоссума, то имей в виду: я так долго фантазировал насчёт тебя подо мной, голой, с раздвинутыми ногами, что не побрезгую показаться извращенцем и с удовольствием и на полную катушку попользую твоё бессознательное тело.

Если бы взглядом можно было убивать, я бы убила его на месте, к сожалению, такой особенностью мой организм не обладал. Зато я сильная, я занималась борьбой и я очень-очень злая. А ещё я знаю, как это, когда тебя целует любимый мужчина, как это, когда он любит тебя так, что ты готова имя своё забыть от восторга. И омрачать эти воспоминания грязью, которую выливает на меня Цезарь, я не собиралась.

Он был старше. Он был сильнее. Он был мужчиной. И шансов у меня против него, откровенно говоря, не было никаких. Но в тот момент я этого не понимала, в голове пульсировала ярость, окрашивая мир в алые тона, я дёргалась, я вертелась, словно уж на сковородке, я пыталась зарядить насильнику коленом в пах – почти удачно. Почти.

И после этого Цезарь меня впервые ударил. Очень сильно, а если учитывать, что за всю мою жизнь на меня никто никогда руки не поднял, это, я вам скажу, оказалось для меня шоком. Я даже не сразу поняла, почему перед глазами запрыгали серебряные звёздочки, а левую щёку обожгло горячим ветром.

Воспользовавшись моим секундным замешательством, насильник сделал подсечку и опрокинул меня на дорогу, коленом прижал меня к земле и торжествующе уставился на моё перепуганное лицо, на губы, приоткрытые в попытке поймать больше воздуха, на грудь, которая ходила ходуном.

– Я не против легкого сопротивления, – произнёс Цезарь, а я едва не застонала, потому что он даже не запыхался. – Это бодрит и неимоверно заводит, но не советую очень сильно усердствовать: покалечить – не покалечу, но больно сделаю. Очень.

– Лучше сразу убей, – рыкнула я, но мужчина только рассмеялся.

– Ну что ты, малышка. Не такой уж я и монстр. Не бойся. Тебе, может быть, даже понравится, мне так точно.

– С-сука!

Он хмыкнул и, не сводя с меня пристального взгляда, расстегнул молнию на брюках.

– У моей девочки, как оказалось, неожиданно грязный ротик, – пробормотал он. – Ну ничего, его мы тоже найдём, чем занять.

Я набрала в грудь воздуха, чтобы позвать на помощь, даже не надеясь, что буду услышана, но ещё до того, как я успела закричать, Цезарь снова ударил меня по лицу.

– Будешь кричать – хуже будет, – прошипел он мне в лицо, и я почувствовала, как сильные пальцы сдавливают моё горло.

Дурочка я, дурочка! Бежать надо было в тот момент, как я только его увидела, а теперь уже поздно.

Одной рукой Цезарь ухватился за ворот моей майки, и она жалобно затрещала, оголяя моё тело.

– Поразительно, – пробормотал мужчина, жадно рассматривая показавшийся в разрыве ткани сосок, – до чего вы похожи. Маленькие сладкие ведьмочки…

Он склонился надо мной, обежал глазами лицо, на секунду задержался на полыхающей от боли скуле и скривился так, словно сожалел о том, что ему пришлось меня ударить. И именно этот его полный сожаления взгляд заставил меня поднять руку и медленно опустить её ему на шею, ласкаясь, покоряясь сильнейшему. Он улыбнулся и склонился ещё ниже.

– Какая понятливая девочка, – довольно прошелестел он.

– Всегда была, – согласилась я, захватила в горсть волосы на его затылке, так много, сколько могла, и рванулась навстречу склоняющейся голове. Его переносица, встретившись с моим лбом, противно захрустела, а сам Цезарь заорал и схватился руками за лицо.

– Козёл! – я вывернулась из-под него и вскочила на ноги.

– Убью, – прорычал он, медленно поднимаясь и вытирая почерневшее от злости и крови лицо.

– Поймай сначала, – огрызнулась я, осторожно пятясь в сторону освещённой улицы.

– Я не в том возрасте, чтобы за девками бегать, – хмыкнул Цезарь.

Я не знаю, что он сделал, но только что он прижимал ладонь к лицу, а в следующее мгновение он сжимает этой ладонью маленький короткоствольный пистолет.

– Но не думай, что всё будет быстро. Не теперь, когда ты меня так разозлила. Плохая, плохая девочка. Теперь мы с тобой поиграем. Здесь недалеко есть чудесная пещерка, твой умоляющий о пощаде голосок будет славно звучать под её сводами. И там мне никто не помешает, – и вдруг рявкнул зло: – Шевели ногами, давай, пока я их тебе не прострелил!

– Ну, надо же, какой романтик, – неожиданно раздавшийся из темноты голос подействовал на меня, как действует кружка горячего вина со специями в морозный день: я почувствовала тепло и счастье, и едва не рухнула, когда по моему телу прокатилась волна облегчения.

– Клянусь, будь я лет на сто моложе, ни за что не отказалась бы от такого романтичного предложения. Ночь, пещера, молодой и горячий любовник… Милота!

Я даже не успела толком осознать, что спасена. Или улыбнуться в темноту. Или крикнуть, чтобы Полина Ивановна была осторожна, потому что у ненавистного Цезаря есть пистолет. Единственное, что я успела сделать, это испытать невесомое, словно майский ветерок, чувство облегчения и какого-то щемящего восторга: я не одна. А затем мой личный кошмар вскинул руку и, не говоря ни слова, просто выстрелил на голос.

Сначала послышался короткий стон, болезненный и, я бы сказала, нарочито страдающий, а затем он перерос в хриплый смешок и язвительное:

– Сопляк, кто тебя стрелять учил?

Я всхлипнула от облегчения, а Цезарь некрасиво выругался и выстрелил снова. На этот раз Полина Ивановна не стала паясничать и притворяться мёртвой, а просто констатировала:

– Мазила, – и скрипнула колесом коляски.

– Достало всё! – Сашка дёрнул шеей, словно ему вдруг стал тесным воротник, и шагнул навстречу противному скрипу, а я наоборот попятилась, торопясь убраться с линии огня. Не то чтобы я сомневалась в меткости тёти Поли – не настолько, чтобы набраться смелости и придать своим сомнениям словесную форму – но сейчас всё-таки была глубокая ночь, плюс жуткая темень, плюс любительница двустволок была не в лучшей физической форме.

– Ты мой зайка, – ласково пропела Полина Ивановна, и я ничком рухнула на землю. – Решил облегчить бабушке задачу?

– Надо было сравнять с землёй твой вагончик, ещё когда ты там пря… – начал Цезарь, а потом грянул гром, и мужчина завопил. Не закричал, именно завопил, завизжал даже, я бы сказала. Пронзительно. Испуганно. Недоверчиво.

Я приподняла голову и с ужасом увидела Сашку. Он стоял там, где его застал выстрел из двустволки и жутким взглядом смотрел на обрубок своей правой руки. Не знаю, чем Полина Ивановна заряжает свою «любимую девочку», но разоружила она насильника мастерски. Я бы даже сказала, виртуозно.

– Ну, что разлеглась? – толкая колесо коляски правой рукой, женщина вкатилась в полосу света у одиноко светящегося фонаря и качнула ружьём – слава богам, не в мою сторону. – Закрой этому малахольному рот, а то перебудит же, к псам, весь Корпус, а это не входит пока в мои планы.

– Ага, – я подскочила на ноги, огляделась по сторонам, подхватила с земли большой булыжник и, не особо задумываясь над тем, что делаю, подскочила к слегка обезумевшему от боли Цезарю, и основательно тюкнула его по темечку.

Мужчина замолчал, оборвав свой крик на высокой ноте, а Полина Ивановна тяжело вздохнула.

– Хвалю за рвение, – проворчала, тяжело поднимаясь из кресла, – но как ты его теперь собираешься до моего дома транспортировать? На своих широких плечах?

Я недоумённо хлопнула ресницами и почему-то посмотрела на свои руки. Они дрожали, как у пьяницы, не выходившего из запоя несколько лет и вдруг столкнувшегося с первым трезвым днем. И чувствовала я себя примерно так же. Мерзко. Тошно. И холодно. Запахнула обрывки блузки и недоверчиво покосилась на женщину.

– Вы можете ходить?

– Глупый вопрос, – она медленно развернулась в сторону своего дома. – Надеюсь, Лёшке не вздумается притащиться ко мне среди ночи… Грузи это мясо в коляску и двигай за мной.

Я испуганно покосилась на Цезаря. Грузить? Зачем? Нет, я не жестокосердная и вообще не злопамятная, но вся моя интуиция прямо сейчас верещала пожарной сиреной: добей его сейчас, пока есть возможность!! Что задумала Полина Ивановна? И не обернётся ли её самоуверенность против нас?

– Шевелись же, ну!

Вздохнув, я взялась за мужские плечи, чтобы втянуть бессознательное тело в коляску. И когда мои попытки всё-таки увенчались успехом, я была мокрой от пота и злой, как собака. А ещё меня мутило, и во рту было мерзко, потому что стоило мне лишь раз глянуть на торчащие из изуродованной конечности кости в обрамлении сочащегося кровью мяса и обрывков кожи, как вся еда, которую я с таким трудом запихнула в себя во время торжественного семейного обеда, радостно поспешила наружу. В общем, я тысячу раз пожалела, что пошла у тёти Поли на поводу.

– Ты там уснула, что ли? – поторопила меня хозяйка зелёного вагона, и я, ни капли не смущаясь, показала темноте средний палец, а затем громко выдохнула и взялась за ручки коляски.

– К чему это всё? Не проще ли было избавиться от него там? – ворчала я, прекрасно понимая, что убить сама я, пожалуй, всё-таки не смогла бы. Даже Цезаря. Даже после того, как он поступил с Тоськой. Даже после того, что едва не изнасиловал меня. Дважды.

Я размазня. Не той девчонке Север выбрал прозвище Нюня.

Всё ещё оставаясь в неведении относительно планов Полины Ивановны, я втащила тело Цезаря в зелёный вагон и услышала уже знакомое:

– Давай его под кровать.

– З-зачем?

Теперь я знала, что находится под кроватью этой изумительной женщины, и это знание меня очень сильно беспокоило.

– Затем. Тащи, говорю.

– Вы его лечить собираетесь? – я почувствовала, как на глаза накатились слёзы. – Серьёзно? После всего, что он сделал? Зачем тогда надо было в него стрелять? Пусть бы закончил то, что начал… Не понимаю.

– Молодёжь, – Полина Ивановна вздохнула и, тяжело дыша, опустилась на стул. – Спусти его вниз, девочка, пока он не очнулся. У меня у самой сил не хватит, а потом я объясню. Лады?

Я внимательно посмотрела на подозрительно румяные щёки и горячечно блестящие глаза и совсем уже собралась отрицательно покачать головой, но тут заметила лежащее на диванчике моё чёрное пончо, выстиранное и заботливо отреставрированное. И вместо того, чтобы отказаться я, чувствуя себя полнейшей дурой, которой все вертят, как хотят, подошла к кровати на высоких металлических ножках, чтобы оттолкнуть её в сторону и открыть дверь, ведущую в тайную комнату Полины Ивановны.

Минут пятнадцать спустя пленник был водружён в кресло, отдалённо напоминающее гинекологическое, а я впервые с того момента, как оставила спящего Севера в комнате, посмотрела на часы, с удивлением обнаружив, что с тех пор ещё не прошло и пятидесяти минут. Полина Ивановна, скрипя деревянными ступеньками, медленно спустилась вниз, прошла к одной из стен своего подвала, поколдовала там, щёлкая невидимыми мне выключателями и зажигая свет, а затем обернулась ко мне и спросила:

– Вопросы задавать будешь или всё подряд гнать?

Тяжело дыша, женщина подошла к Цезарю и, нажав какую-то кнопку, зафиксировала пленника в кресле, пробормотав тихонько:

– Ну, вот и всё, красавчик. Теперь не сбежишь, – и уже обращаясь ко мне:

– Чего молчишь? Осуждаешь?

Осуждаю?

Я огляделась по сторонам. На стенах сплошь провода и лампочки. Огромный… Нет. Гигантский пульт управления, как на космическом корабле в одном из старых фантастических фильмов. Два кресла, на одном из которых сейчас лежал постанывающий Цезарь, а о другое облокотилась хозяйка этой лаборатории.

– Я думала, у вас тут саркофаг спрятан, – наконец, заговорила я. – А тут прямо лаборатория сумасшедшего ученого. Или зал для пыток… Тётя Поля, я его ненавижу, это правда. Он мне всю жизнь исковеркал… Но давайте не будем его мучить, а просто…

– Просто прирежем, чтобы не мучился? – хмыкнула женщина, а я смутилась.

Действительно. Что я предлагаю? Убить не могу, лечить не хочу… Подождать, пока сам умрёт?

– Святая простота, – Полина Ивановна подманила меня пальцем, – помоги взобраться. У меня сил не хватит.

Трясущейся старческой рукой она ухватилась за моё плечо и застонала громко, когда я обняла её за талию, чтобы помочь сесть в высокое кресло.

– Простите, – пробормотала я, испуганно глядя, как лицо старушки – старушки!! Кажется, с нашей последней встречи она состарилась ещё больше! – перекосило от боли. – Я не хотела.

– Не твоя вина, – отмахнулась она. Подышала хрипло с пару минут, а потом заговорила: – Так значит, ты – Адкина внучка. Так получается?

– Получается, – согласилась я без особой охоты, раздумывая над тем, сказать ли женщине о том, что быть её внучкой мне было бы гораздо приятнее. В конечном счете, решила не говорить, справедливо полагая, что эти слова её могут расстроить. Или разозлить. С Полиной Ивановной на сто процентов ни в чём нельзя было быть уверенной.

– А я все эти годы думала, что убила её, – проговорила хозяйка зелёного вагончика. – Корила себя. Видишь, даже наказание сама себе постановила: никаких саркофагов. Никакой красоты. К чертям собачьим молодость… Хотя кому я вру. Не за это я себя корила. Злилась, что сама Руслана прогнала. Останься он здесь, может, у меня ещё и был бы шанс, а так…

Она закрыла глаза и устало откинула голову на спинку кресла, а я молчала, потому что не знала, что сказать. Не знала, за что можно любить Руслана Стержнева в принципе. И в частности так, как тётя Поля. Бесконечно, безнадёжно, безответно.

– Вот же я дура, а? – она открыла один глаз, чтобы посмотреть на меня, а потом снова зажмурилась. – Дура и есть. Обидно только, что столько лет потратила впустую. Детей прогнала. Заперлась здесь, святую отшельницу из себя всё корчила…

Святую отшельницу? Я тихонечко покашляла, чтобы скрыть ехидный смешок. Уж на святую-то Просто Полина Ивановна походила меньше всего.

– А надо было жить, – продолжила она, не услышав моего кряхтения. – Жить, детей рожать. Внуков растить… Знаешь сколько во мне нерастраченной любви? Ого-го-го сколько! А любовь, Ольга, скажу я тебе, такая штука забавная. Она, если её передержать, превращается в злость. Как ты думаешь, я злая?

– Вы язвительная, ехидная, – пробормотала я. – Ворчливая ещё. Но точно не злая.

Тётя Поля хмыкнула.

– Не подлизывайся.

– Я не…

– Помолчи, – она вдруг прижала правую руку к левой стороне груди, словно пыталась успокоить разболевшееся сердце, а я заозиралась вокруг. Проклятье, если ей сейчас станет хуже, я же даже не знаю, как тут всё работает! Чем я смогу помочь?

– Эта комната и есть саркофаг, – словно прочитав мои мысли, снова заговорила Полина Ивановна. – Самый первый. Экспериментальный. Будешь смеяться, но его не Руслан изобрел, а Сашка Муравьёв. Страх, как боялся меня потерять. Трясся надо мной, что твой Север, плакал от злости, что люблю я не его, а всё равно трясся. Хороший мужик. Надежный. И дети у нас получились хорошие.

Полина Ивановна горько рассмеялась, а из соседнего кресла раздался громкий стон, оборвавший женский смех. Тётя Поля повернула голову в сторону нашего пленника и ласково спросила:

– Очнулся, охальник?

– Где я?

– Где-где? – Полина Ивановна задумчиво почесала подбородок. – Обойдёмся без рифмы. Скажем проще: тебя торжественно избрали на роль добровольца.

Цезарь приподнял голову и испуганно огляделся по сторонам.

– Это что? – он побледнел ещё больше, хотя мне казалось, что больше некуда. Всё-таки, пока я его сюда волокла, крови он потерял очень много. – Только не говорите мне, что та самая лаборатория, о которой говорил Зимовский, всё время была здесь!

– Не скажем, – охотно согласилась Полина Ивановна. – Потому что, во-первых, это не она. Душка Антошка предпочитает технологии сикров. А во-вторых, это, милый друг, саркофаг.

Глава Яхона захрипел и попытался содрать ремни, удерживающие его в кресле. Но там и двумя руками вряд ли получилось бы справиться, а уж одной…

– Саркофаг? Чей? – он потряс головой. – Почему такой огромный? Чёрт.

– Размер не имеет значения, – холодно улыбнулась Полина Ивановна. – Что же касается твоего первого вопроса, то мой саркофаг, в некотором роде, станет гробом твоему бессмертию, – а когда Цезарь снова задёргался, пытаясь вырваться из объятий кресла, добавила: – Так получилось, парниша. Ещё утром я думала, что не доживу до следующего рассвета, а тут такой подарок… Мальчик мой, я просто не могу тобой не воспользоваться. От такой удачи не отворачиваются.

– Я не хочу, – Цезарь посмотрел на меня и вдруг взмолился: – Осенька, ты же не позволишь ей убить меня? Да, я не самый хороший человек. Но ведь я же был хорошим братом тебе. Я же заботился. Я… Прости меня, прости! У меня крышу сорвало, я не должен был…

Я закрыла уши руками и отвернулась от него.

– Вы не имеете права! – продолжал бесноваться Цезарь.

– Ты был плохим мальчиком, – попеняла ему Полина Ивановна. – И теперь будешь наказан. Надо отвечать за свои поступки.

– Так пусть меня судит Совет! – на миг показалось, что мой самый ужасный кошмар сейчас разрыдается, как девчонка.

– И что он тебе присудит? Погрозит пальчиком? Скажет: «Ну-ну-ну, Сашенька! Ты опять плохо себя вёл. Постой пару годиков в углу, пока не осознаешь свою вину». Знаю я, как ваш Совет работает. Не одно столетие в Заповеднике живу. Тётя Поля, может, и отстала от жизни, но не полная же дура. Так что без обид, но это мы уже проходили. Они у тебя даже хранитель крови не забрали. Разве это наказание?

– Они забрали! – воскликнул Цезарь. – Мне его дядя отдал. Потом. Когда привёз сюда. Сказал, что это единственное, что он может сделать в память об умершем брате.

– Всегда будет какой-нибудь дядя, – устало вздохнула Полина Ивановна. – Или мама, или тётя. Брат. Сестра…

– Ты… – Цезарь стукнул сжатой в кулак рукой по краю своего кресла. – Старая ведьма! Ты просто ищешь оправдание тому, что собираешься сделать!

– Ведьме никакие оправдания не нужны, – спокойно возразила женщина. – Ведьма уже давно научилась договариваться со своей совестью. А ещё ведьма знает, за что тебя сослали в Заповедник, малыш. Ты удивишься, но сарафанное радио работает даже в нашей глухомани. Вы с дружками не ту девочку выбрали для своих целей. Я была плохой матерью. Я не улетела со своими детьми, когда мне предлагали выбор. Я для них умерла, но они для меня нет.

– Да не насиловал я её! – взревел Цезарь. – Все об этом знают! Это Могилевский. Могилевский не смог утерпеть и…

– Могилевский, – тётя Поля кивнула. – Но план изначально был твой. Ты так хотел свободы, что ж, я тебе её обеспечу. Оля, подай мне, пожалуйста, вон тот маленький пульт.

– Осенька, прошу! – хрипло взмолился Сашка. – Прошу тебя, девочка моя, солнышко, самая умная, самая ласковая, прости! Пожалуйста, прошу тебя!

Я почувствовала, как по лицу текут горячие слёзы, взяла с панели управления маленький чёрный пульт и вернулась с ним к тёте Поле. Я проклинала себя за неуместную жалость, я ненавидела себя за слабохарактерность, но если выбирать между ним и Просто Полиной Ивановной… Проклятье! Как же я ненавижу, когда выбора нет!

– Я не могу, – прошептала я, не глядя на того, кого всю жизнь считала братом. Он и был мне братом, пусть не родным, но всё-таки. – Я не могу.

Торопливо протянула пульт хмурой женщине и сразу же отвернулась, чтобы не передумать.

А он рассмеялся. Рассмеялся неожиданно хорошим, весёлым смехом.

– Да чтоб мне сдохнуть, – выдавил он сквозь смех. – Расскажи кто – не поверил бы. Я просто эпический неудачник.

Он подмигнул мне левым глазом и спокойно улыбнулся.

– Хрен с ним со всем, раз уж всё равно не вышло. Хотел свободы и бессмертия, а получил шиш на постном масле. Что ж, в одном старая ведьма права: надо уметь расплачиваться по счетам, а я тебе задолжал, Осенька. Ох, задолжал.

Кресло под ним, загудев, вздрогнуло, и бледное лицо с ямочкой на подбородке исказила болезненная судорога.

– Может, оно и к лучшему, – простонал он. – По-другому жить я всё равно не умею.

Я сжала кулаки так, что ногти до боли впились в ладони и, захлебываясь в слезах, выдохнула:

– Почему ты не отдал меня им?

– Может, они плохо просили, – усмехнулся Сашка. – Я ведь тебя особо не прятал никогда. Башня Одиночества? Чушь какая. Ты сама из неё удрала, когда припекло, так что уж о них говорить?.. А не просили, потому что боялись. Спросишь меня, чего?

А когда я отрицательно качнула головой, закрыл глаза, пробормотав:

– Я всегда знал, что ты умная девочка. Уходи.

Я ревела уже вслух, размазывая слёзы по лицу. Потому что каким бы скотом он ни был, как бы я ни кричала о том, что ненавижу его, я его всё равно любила где-то. За то, что он был строг со мной, за то, что любил. Наверное, даже за то, что выкрал тогда. Кто знает, кем бы я выросла, останься с родителями.

И уж точно не встретила бы Севера.

И ещё мне его, вопреки всему, было жалко. Десять минут назад я хотела попросить Полину Ивановну пристрелить гадёныша, а сейчас ревела, потому что сердце разрывалось от боли за него.

Не чувствуя ног, ничего не видя вокруг, я побрела к выходу.

– Не кори себя! – крикнула мне в спину Полина Ивановна, когда я поднялась до середины лестницы. – Он будет жить, обещаю.

– Разве это жизнь? – вздохнул Сашка. – Прости меня, Осенька.

Я пулей вылетела из зелёного вагончика и бежала до тех пор, пока мой взгляд не зацепился за лежавший на земле дневник моей бабки. Упала на землю, прижавшись лицом к потерянной тетради, и закрыла голову руками, мечтая спрятаться от всего мира.

Почему это всё должно было случиться именно со мной? Почему похитили меня, а не какую-то другую девочку? Почему у меня оказался такой брат? Что мне сделать, чтобы научиться прощать? Я должна радоваться, что мои родители живы, что нашлись, а я переживаю и не могу им простить… Чего? Того, что они не замечают своей ущербности? Кто сказал, что ущербны они, а не я? Чем я лучше? Разве только что я не поступила жестоко? Разве не сделала выбор, в результате которого пострадает человек, которого я любила всю жизнь? Злилась на него, временами ненавидела за строгость, но любила. Любила же! Боги, кто мне ответит, что правильно, а что нет? Я запуталась. Я так запуталась. Я ничего уже не понимаю.

На мои плечи опустились тяжёлые руки и хриплый со сна голос пробормотал:

– Я проснулся, а тебя нет. Напугала меня. Ты к Полине Ивановне ходила? С ней что-то случилось? Почему ты плачешь?

Запрокинув голову, я посмотрела на Северова.

– Сень, – прошептала, глотая слёзы, – как ты живёшь со всем этим? Со смертями, с неправильными и тяжёлыми решениями? Как?

Он поднял меня на руки, прижав к своей груди, как ребёнка, и я благодарно обвила крепкую шею руками.

– Я в твоих объятиях всё время реву, – пробормотала, когда он уже подходил к общежитию.

– Мы исправим эту неправильную статистику в более приятную сторону, обещаю, – ответил мой парень. – Только объясни, что происходит.

И я объяснила, всхлипывая, жалуясь на жизнь, обзывая себя тряпкой. Объяснила, не зная толком, какой реакции на свой рассказ ждать.

– Как же ты устала, – прошептал Арсений, когда я замолчала. – Совсем мы тебя замучили, мой воробей.

Я так и заснула в его объятиях, зарёванная и несчастная, запутавшаяся в своих чувствах, бестолковая размазня.

Но, как это часто случается, проснулась со свежей головой и чётким планом.

– Пойдём к ним, – позвала Северова. – Сейчас.

– Но как же… – он кивнул в сторону стола, где лежали благополучно забытые дневники моей мамы и моей бабушки.

– Она сама сказала: возьми столько времени, сколько тебе нужно, – жалобно пояснила я. – Я просто сейчас не могу.

Они улетели вечером того же дня, безропотно приняв моё решение.

– Но ты позволишь хотя бы навещать тебя? – спросила на прощание мама, и я обречённо кивнула. Разве я могла отказать?

Мы даже обнялись и поцеловались, и я скрепя сердце пообещала, что да, конечно, когда-нибудь не сейчас, обязательно приеду в гости.

Когда разберусь в себе. Когда научусь прощать. Может быть, когда повзрослею. Север долго обсуждал с отцом и дедом вопросы безопасности, категорически отказался от того, чтобы при Корпусе остался дядя Серёжа, который, прощаясь, спросил у моего парня:

– И как оно?

– Что?

– Ощущаешь изменения после слияния?

Арсений хмуро глянул на него, а я прижалась испуганно к теплому боку. Почему-то подумалось, что если Руслан Стержнев узнает о том, что в жилах Арсения течёт голубая кровь, нас никогда не оставят в покое. Они же так трясутся над генофондом!

– Да не дёргайтесь вы, – проворчал дядя Серёжа. – Никто вас не тронет. Но от помощи не отказывайтесь. В Заповеднике сейчас чёрт-те что начнётся. Думаю, затрещит по швам ваш Яхон, да и не только он.

– Затрещит, – Арсений кивнул, крепче прижимая меня к себе. – Но мы справимся.

Они улетели тем же вечером, а спустя ещё три дня в Корпусе неизвестно откуда появились два новых человека: женщина лет сорока, рыжеволосая, смешливая, со снайперской винтовкой в чёрном кожаном чехле, и парализованный однорукий старик в инвалидном кресле.

У старика были молодые злые глаза, он не мог разговаривать и только мычал, сжимая левую руку в кулак.

– Дедушка мой, – представила нам его женщина. – Слегка не в себе, но ещё очень крепкий.

Мне понадобилась неделя, чтобы понять: Сашка не выжил из ума и ни о чём не забыл, его острый, кипящий от жажды деятельности – от ненависти? – ум заточён в этом немощном теле. Даже думать не хочу о том, что он чувствовал, о чём думал все те годы, что жил рядом с нами в Корпусе, что скрывалось за его мычанием и гневными плевками в сторону молодой и смеющейся Полины, к которой очень быстро вернулся ядовитый, как у болотной гадюки, характер. Но когда однажды вечером дедушку Александра нашли лежащим лицом вниз поперёк ручья, протекавшего через Лес Самоубийц, я выдохнула с облегчением. И только тогда нашла в себе силы признаться в очевидном – все эти годы я боялась, что он найдёт способ вернуться, боялась, понимая, что прощать и раскаиваться Сашка не умел. И я не знаю, покончил он с собой или это был несчастный случай – желающих расследовать его смерть не нашлось. А если б объявился кто любопытный, Север, думаю, нашёл бы безболезненный способ объяснить бедолаге, почему этого не стоит делать.

Примерно в эти же дни заговорила Лёшка. Она просто вошла в нашу кухню – мы давно уже не жили в общежитии, да и Детский корпус расширился далеко за пределы своих стен. От стен мы избавились в первую очередь.

Так вот, она вошла в нашу маленькую кухню, где я, психуя и ругаясь на чём свет стоит, пыталась печь блины, которые так любил Северов и которые у меня получались либо сырыми, либо горелыми, либо вместе со сковородкой вылетали в окно. Вошла, плюхнулась на стул, деловито понюхала содержимое моей кружки, отхлебнула жасминового чая и задумчивым голосом сообщила:

– Я думаю, что влюбилась, – от греха подальше я выключила плиту и спрятала руки за спину.

Очень сильно хотелось отвесить мерзавке подзатыльник – а как иначе? Молчать столько лет! – и не менее сильно хотелось задушить её в объятиях.

– И если он с этим ничего не сделает, – продолжила моя уже совершенно взрослая, по её мнению, сестрёнка, не подозревая о моих внутренних терзаниях, – я… я сама его изнасилую!

И победителем объявляется подзатыльник!

– Я тебе изнасилую, – рявкнула я, удобнее перехватывая так вовремя подвернувшееся под руку полотенце. – Не в пятнадцать лет же!!

Впрочем, история Лёшкиной любви – это уже совсем другая история, и к моей отношение имеет весьма опосредованное.

Что же касается истории моей, то стоит сказать ещё об одном: дядя Серёжа всё-таки оказался прав, когда говорил о том, что Яхон затрещит по швам. После событий на площади Влюблённых, после прокатившейся за ними по стране волне репрессий, под которую попал лучший друг Цезаря Палач и несчастная тонар Евангелина, но главное, после того, как правитель Яхона исчез в неизвестном направлении, по швам затрещало не только наше государство. Словно мыльный пузырь лопнул весь Заповедник.

Сикра развалилась на три больших государства. Острова стали суверенным государством. Дикие земли перестали быть дикими, и только Детский корпус оставался Детским. Мы решили ничего не менять. Нас устраивал наш остров таким, каков он был. В том плане, что здесь, в месте, которое когда-то большинство из нас воспринимало как тюрьму, мы все чувствовали себя свободными.

Свободными от сильных мира сего – никто не хотел связываться с безголовыми, обученными убивать, совершенно безбашенными самоубийцами. Яхон откровенно боялся своих отвергнутых детей, Сикре мы были не нужны, а дикие… что ж, у диких были свои дети. Зачем им чужие? Зачем им дети, которые так давно изображали из себя взрослых, что уже успели забыть о том, что значит быть ребёнком. Кто-то сожалел об этом? Я точно нет. И не Арсений. И даже не Марк Зверёныш, потому что его лучший друг, Тимур Соратник, почти всё время находился здесь же, в нашем собственном детском мире, в качестве посла свободных людей.

Свободных. Мы были свободны от кровавой войны, которая кипела за стенами защитного купола, возведённого моими родственниками. Нет, конечно, война затронула и нас. Кто-то из наших ушёл в наёмники. Наверное, там, за стенами Корпуса, они не раз сталкивались друг с другом на баррикадах, будучи по разные стороны. Наверное, гибли и убивали друг друга. Не хочу об этом думать. Как бы там ни было, они все возвращались. Часто искалеченными. И, если душевные раны я залечить не могла, то физические… Когда во время своей безумной вылазки в один из затопленных городов атанасиев была смертельно ранена Берёза, когда Зверь рыдал, умоляя её спасти, виня себя в глупой трагедии – а кого же ещё? – саркофаг Полины Ивановны получил своего первого реального добровольца. Того, которого не нужно было привязывать ремнями к креслу.

Почему первого? Потому что мы с Северовым понимали, что не можем спасти всех. То есть Северов понимал, а я с самого начала трепыхалась и хотела мира во всём мире, и светлого и чистого будущего для всех. В том, что прав всё-таки Арсений, меня убедила жизнь. Устав от моих слёз, Северов согласился помочь, когда один из наших кадетов вернулся в Корпус изуродованным и умирающим. Через месяц после полного выздоровления (сделать камень-хранитель крови при наличии Полины Ивановны и секретной подземной лаборатории, как выяснилось, не так уж и сложно) он попытался убить Арсения, мечтая разлить его кровь по баночкам и продавать богатым людям как лекарство от смерти.

Больше мы подобных ошибок не совершали.

Кто знал о том, что мы с Севером отличаемся от остальных людей? Полина Ивановна, Лёшка, Зверь да Берёза. Знал, наверное, и Ферзь, да разве ж он признается? Стас Светофор знал – мой дальний родственник, если брать во внимание, что мы с ним носили одну фамилию. Ну, то есть какое-то время носили, пока Северов не решил, что я должна стать частью его Фамилии во всех смыслах, а не только в том, в каком это было принято в Корпусе раньше.

Котик, наверное, знал. Точно знал. Не мог не знать. Я это поняла, когда осознала, что его связывает с Полиной Ивановной. Впрочем, это не успело меня обеспокоить. К концу третьего года войны Котик вернулся в Корпус в простом деревянном гробу. Почему-то каждая из стран, за которую воевали наши кадеты, считала своим долгом отправить нам их тела. И пусть Котик никогда не был частью нашего государства, пока был жив, похоронили мы его именно здесь, за полигоном, на военном кладбище.

– Ещё один из моих потомков закончил свою жизнь, – глядя на жёлтый могильный холмик, произнесла Полина Ивановна, и я удивлённо вскрикнула. – Ты не знала? Мой правнук. Жалко его, дурака.

Тётя Поля махнула рукой и отвернулась.

– Жизнь – ужасна, – пожаловалась она хрипло, выуживая из кармана сигарету. – Даже не знаю, что теперь делать? Напиться или сделать новому завхозу исключительно неприличное предложение? Ты что посоветуешь?

Я смутилась, за все годы знакомства я так и не привыкла к манере, с которой Полина Ивановна вела разговор. Кроме того, новому завхозу только на прошлой неделе исполнилось семнадцать лет, и он смотрел на тётю Полю такими глазами… Такими глазами, что становилось ясно: от предложения, каким бы неприличным оно ни было, он отказываться не станет.

– Ой, плохо тебя Север воспитывает, – тем временем буркнула та, которая могла стать моей бабушкой, – как была скромницей, так и осталась. Вот рожу себе девку, воспитаю в роковую красавицу, мир вздрогнет!

– Корпус так точно, – проворчала я, провожая женщину глазами. – Вторую роковую красавицу он определённо не переживёт…

Хотя, может, я напрасно на Корпус наговаривала. Он пережил период экспериментов и лабораторных исследований, пережил эпоху Домов и Мастеров Ти, пережил Цезаря и даже регулярные нашествия инопланетных пришельцев – именно так о периодических визитах моих родственников отзывался Марк по прозвищу Зверь – а воробьиное знамя по-прежнему резво реяло над Облезлой площадью.

Ничто не менялось в нашем мире. Пожалуй, кроме одного.

Этим утром я разбудила мужа, поставив на тумбочку у нашей кровати маленькую фарфоровую чашечку с чёрным, как дёготь, кофе. Синюю. И тихонько сидела на кровати рядом с любимым, ревниво наблюдая за тем, как он просыпается, как вздрагивают тонкие веки, как хмурятся брови, как дрожат бледные крылья носа – да-да! Арсений навсегда распрощался со смуглым загаром: нанороботы не терпят никаких дефектов, а любой загар, как ни крути – это ожог. Наконец, он открыл глаза, вяло подгрёб меня к себе под бок и, уткнувшись носом в мою макушку, поинтересовался:

– По какому поводу?

– Воплощаю в жизнь твою сказку, – прошептала я, изворачиваясь и целуя его куда-то в плечо.

Он с минуту подумал над моими словами, затем я почувствовала, как напряглось его тело, наглая рука соскользнула с моего плеча на грудь, по-хозяйски облапала, пробралась ниже и распласталась где-то в районе пупка.

– Ты серьёзно? – хрипло спросил Арсений, вмиг растеряв остатки сна. – Воробейка, ты даже представить себе не можешь, как я тебя люблю!

Как я и сказала, ничто не менялось в нашем мире. И это было здорово. И это полностью меня устраивало. Возможно, всё изменится, когда родится наш ребенок, но это случится не сегодня и не завтра. Но любые перемены будут обязательно в лучшую сторону. Я стану взрослой, я научусь прощать и смотреть в лицо своим страхам, я подарю своему малышу Вселенную, наполненную солнцем и счастьем. Мы подарим. Мы с Севером. Мы сделаем так, что детский мир нашего ребенка будет именно детским, наполненным приятными воспоминаниями, объятиями, запахом сладких блинчиков по утрам и весёлыми играми. Всем тем, чего обитатели Детского корпуса были лишены до недавнего времени. Всем тем, о чём мы с Арсением не смели даже мечтать. Всем тем, что делает любой мир детским – любовью.

Оглавление

Пролог

Глава 1 Я знаю пять имён

Глава 2 Верю – не верю

Глава 3 Бутылочка

Глава 4 Войнушка

Глава 5 Гуси-лебеди

Глава 6 Дочки-матери

Глава 7 Арам-шум-шум

Глава 8 Шапка-невидимка

Глава 9 Кошки-мышки

Глава 10 Сломанный телефон

Глава 11 Жмурки

Глава 12 Дворовой футбол

Глава 13 Горячо-холодно

Глава 14 Царь горы

Глава 15 Вышибалы

Глава 16 Сардинки

Глава 17 Прятки Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg