«Копье и кость»

Копье и кость (fb2) - Копье и кость [litres] (Змеиные дети - 2) 1487K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анастасия Машевская

Анастасия Машевская Копье и кость

© Анастасия Машевская, 2017

© Художественное оформление, «Издательство Альфа-книга», 2017

* * *

Глава 1

Лето стояло в разгаре.

Воинство под пурпурными и голубыми стягами двигалось на северо-запад. Люди быстро загорали, изнывая от духоты. Ничего удивительного – в Долине тысячи рек летом всегда стоит нестерпимая жара.

– Великая Мать, как в пропаренной купальне!

– И не говори! – иногда ловила ухом танша на дневных биваках.

«Если это купальни, то ласбарнские пустыни – печь для сжигания людей заживо», – думала Бану в такие моменты. Интересно, а мог Гор податься именно в Ласбарн? Хотя с чего бы…

Тренироваться в это время было трудно, и Бану с Маатхасом решили как можно быстрее совершить бросок до Бенры – одной из самых могучих и полноводных рек Яса.

Переходы были стремительны, и разговоров было немного. Отличный шанс оглянуться и окинуть взглядом все, что осталось за плечами. Или на плечах? Ритмично раскачиваясь в седле, Бансабира невольно вспоминала, как уже в пять, в доме отца, влезала на лошадь, цепляясь за гриву тонкими пальчиками. В шесть – теперь Бану помнила хорошо – она впервые встретила Маатхаса в урочище Акдай, куда поехала с отцом, таном Сабиром Свирепым. Сейчас танша поглядывала на Маатхаса, что скакал сбоку и держал коня вровень с Бану, и спрашивала себя: помнит ли он?

В семь вышла в море с братом-бастардом Руссой – незабываемые впечатления! Бьющие в борта яростные волны и удаляющийся китовый хвост – Бану многое отдала бы, чтобы увидеть их вновь. Может, шанс еще представится, если ей посчастливится выжить в Бойне Двенадцати Красок.

Ее начало Бансабира тоже помнила отлично. И стоило подумать об этом, губы женщины вытянулись в прямую линию.

Ей тогда по-прежнему было семь, они семьей гостили в крепости Сулаввах, недалеко от границы ее родного Пурпурного танаара и земель соседа – лазурного тана Маатхаса. Была свадьба и торжество, и – коварная атака Алого дома за право выхода к Северному морю. Началась Война Розы и Бирюзы – Шаутов и Маатхасов, – но в считаные недели в нее втянулись все двенадцать танов Яса, и континент потонул в крови.

Бансабиры эти дни уже не коснулись: потерявшая мать во внезапной стычке с алыми, она скиталась по Ясу несколько месяцев, пока не встретила Гора. Он спас ее и увез. Когда Бану вошла в Храм Даг, что раскинулся белой крепостью посреди Великого моря, ей все еще было семь.

Гор – легенда из легенд Багрового храма, первый номер в сто шестом поколении Клинков Матери Сумерек, наставник Храма Даг – измывался над ней до последнего дня обучения. Он научил ее убивать врагов, как она и мечтала; он позволил ей разделить свое девичество с юношей, который был дорог; он заставлял ее пытать людей, показал море и красные пески Ласбарна; он спасал ее жизнь всякий раз, когда кусали змеи или били люди, он даже взял ее в странствие, в котором Бансабира встретила Верховного друида Этана – почтенного Таланара Тайи! И тем не менее он измывался над ней. Потому что все самые суровые раны подарил своей рукой. Потому что едва ли не каждую зашивал сам. Потому что Астороше, который стал для Бану первой любовью, Гор искалечил жизнь.

И ей тоже. Поэтому, когда обучение закончилось, Бану сбежала из храма. Чтобы вернуться к отцу и убивать врагов. А иначе зачем еще было терпеть этого выродка почти восемь лет?!

Бансабира перевела дух в седле, когда конь прыгнул через брошенное на тракте бревно.

Навыки в конной езде часто помогали выжить. Отец принял вернувшуюся воительницу-дочь без вопросов, вернул ей право наследования, как первенцу. А потом всучил три тысячи солдат и отправил воевать. Бойня Двенадцати Красок горела всеми огнями на карте Яса, и Сабиру нужны были любые силы. Он наказал дочери невидимой тенью следовать за Маатхасом и помочь ему, если у лазурного тана будут проблемы при атаке оранжевого.

О, у Маатхаса тогда была масса проблем! И у Бану – тоже. Со всех сторон ее обступали то синие Наадалы, то черные Дайхатты, то оранжевые Ююлы, то – чаще всего – алые Шауты. И всегда, всегда в спину дышал недовольный их родством дед – тан Сиреневого дома Иден Ниитас. Если бы не помощь Рамира Внезапного, давнего товарища по Храму Даг, Бану точно не справилась бы: только разведка этого малого позволяла ей маневрировать среди врагов с тающими тремя тысячами.

Многое легло на плечи за первый год участия в походе: выжженные дотла крепости, запытанные офицеры, вырезанные безоружные селяне. Но страшнее всех были осады, особенно та, когда на помощь осажденным оранжевый тан выслал подкрепление, превосходящее силы Бану вчетверо. И когда атаку удалось разбить – Гобрий, отличный командующий, потерял в той битве глаз, – оранжевые выгнали тысячи женщин и детей, чтобы продовольствия, запасенного за стенами крепости, хватило дольше.

Бансабиру передернуло прямо в седле. Так сильно, словно судорогой свело все мышцы разом. Плач детей и женщин, которых, если не разойдутся сами, она приказала расстрелять из луков и арбалетов, снился всякий раз, как удавалось заснуть. Благо это случалось нечасто: то Рамир приволок ей плененную Сциру Алую, в чьей засаде погиб отец Маатхаса; то она сама, особенно в последние дни, стала ночами размышлять о попутчике.

Сагромах Маатхас просидел в окружении оранжевых Ююлов несколько месяцев и, когда Бану перетянула на себя часть их сил, пробил кольцо осады изнутри. Он был признателен за помощь. Освободившись, взял ставку дома Ююл, чем полностью сокрушил Оранжевый танаар, и отправился сказать «спасибо». Однако, как выяснилось при встрече, Сагромах оказался стократ благодарней за возможность снести голову Сциры Алой собственными руками – Бану вручила ему молодую генеральшу Шаутов как трофей.

С тех пор они проводили вместе много времени, и если сначала Бансабира говорила себе, что лазурный тан просто напоминает ей нравом Астароше, то теперь была вынуждена признать: она все реже искала в поведении Сагромаха черты возлюбленного из Храма Даг. Может, все дело в том, что отец, посылая ее на запад страны в качестве подмоги союзному тану, имел какой-то умысел на их счет? Когда слишком долго смотришь на то, что должно стать твоей судьбой, перестаешь понимать: а было ли так предначертано на самом деле.

Бансабира присматривалась к Сагромаху искоса, украдкой. Как он держит поводья, как сидит верхом, как хмурит черные брови, как щурится, вглядываясь вдаль. Его невозможно прочесть, но он тоже наверняка все понимает. В негласном союзе северян Яввузы всегда держали за собой право последнего слова, поэтому, если Сабир Свирепый что-то задумал, их с Сагромахом спросят только из вежливости.

Недалеко от выбранного тракта пролегла Вильха – крупная широкая водная лента, пересекающая открытую со всех сторон равнину. Гулявшие в долине ветра обдавали легким бризом, местность позволяла в случае опасности увидеть врага издали, словом, таны дали добро ненадолго стать лагерем.

Отрабатывать индивидуальное мастерство и групповые маневры стало легче – свежесть прибавила сил. В один из дней, закончив с учениями своих солдат, Маатхас отправился к Бансабире. Они быстро обрели привычку вместе обедать и ужинать, и тан успел привязаться к размеренной речи Бану. Кажется, на его памяти она одна могла говорить так бесстрастно о любых на свете вещах, и только глаза – мертвые с другими – с ним всегда выдавали какое-то чувство. Удивительные глаза, признавал Сагромах, особенно в полумраке, когда в них одновременно читались печаль, усмешка и какая-то роковая решимость. Да и сама Бану с наступлением темноты делалась совсем другой.

Он не мог понять, что Бану научилась у солнца блистать, отвлекая внимание от истины, которую познавала от луны, но уже безошибочно знал, что Бансабира – дитя тьмы. Верное, послушное чадо, не страшащееся родителя, даже если что-то в нем и внушает тревогу.

Сагромах догадывался, что именно, но даже не думал спрашивать наверняка. Если Владыка Вод и Мать Земли будут милостивы, в одну прекрасную ночь Бану сама расскажет все как есть.

– Где тану Яввуз? – спросил Сагромах, не застав Бансабиры у себя.

– Не возвращалась еще с утренних упражнений.

До сих пор? Ладно, не в первый раз.

– Охрана с ней?

– Да, – ответил стражник.

– А Юдейр?

– Тоже.

– Далеко отсюда?

– Не знаю, – пожал плечами стражник. – Но уезжали утром в ту же сторону, что обычно.

Маатхас кликнул оруженосца, вскочил в седло и с летящим сердцем поехал в указанном направлении.

Далеко впереди показался человек. Он неторопливо шел вдоль берега с таким видом, будто ничто в мире его не волновало. Не то чтобы лениво слонялся от нечего делать – просто шел, останавливался, шел в обратную сторону, останавливался, смотрел на другой берег и вновь шел. Одет в черное, в руке – сверток ткани. Он давно приметил всадников, а всадники его – недавно.

– Должно быть, лазутчик, – подсказали Бану охранники.

Танша промолчала и велела ехать навстречу страннику. Последний, поняв, что конная группа направляется к нему, перестал разгуливать и замер.

«Ага, должно быть», – хмыкнув, мысленно подтвердила Бансабира, когда смогла опознать путника. Она воздела правую руку, левой натянув вожжи.

– Ждите здесь. – Спешилась, вручив поводья сидящему по соседству Одхану, и в одиночку продолжила путь.

По мере того как она уходила от телохранителей, Маатхас, напротив, их нагонял.

– Не боишься, что нас заметят? – спросила Бану.

– Парням, которых взял с собой, я доверяю, как тебе, а те, что могут доставить проблемы, уже давно заподозрили неладное и метят на мое место. Ну понятно, что через мою же собственно голову, преподнесенную старому Шауту. Я, само собой, делаю вид, будто ничуточки не понимаю происходящего.

– Стало быть, мне стоит поторопиться?

Рамир покачал головой:

– Не настолько, чтобы перестать получать удовольствие от событий.

– Все равно, не ожидала встретить тебя здесь. К тому же так открыто.

– Сам не ожидал, что наткнусь на тебя именно тут. Думал, придется подгадать ночь и опять через поверенного вытаскивать из лагеря или пробираться самому под видом твоей тренировки. Но пару дней назад уловил, что к чему, и решил хоть раз увидеться под солнцем, – ответил Рамир. – Правда, не думал увидеть здесь стольких свидетелей. Они что, повсюду за тобой таскаются?

– Забудь о них, – отмахнулась женщина.

– Тебе виднее.

– Наконец-то перестал «выкать», – хмыкнула Бану. – Как ты здесь оказался?

– Я же разведчик, – усмехнулся Рамир, присаживаясь на песок. – Я обязан уходить далеко вперед. Например, сейчас моя задача – посмотреть, что делается на этой стороне переправы, в тридцати милях от лагеря алых, и убедиться, что здесь никого нет, – улыбнулся, взглянув снизу вверх на стоявшую рядом женщину.

– Ты пришел пешком? – Бану спросила так, будто сама уже ответила «нет».

Рамир наигранно развел руками:

– Мы с тобой ласбарнские пески переходили, а ты удивляешься такой незначительной прогулке.

Бансабира молчала и смотрела на мужчину до того выразительно, что тот, вновь отвернувшись к реке, вынужден был продолжить:

– Меня ждут милях в трех отсюда, велел им уложить коней на землю, сесть рядом и укрыться зелеными плащами.

Бану кивнула.

– И ради чего ждут?

Рамир посерьезнел:

– Мы кое-что нашли в одной из захваченных Маатхасом крепостей оранжевых. Кое-что, прекрасно увязывающееся с тем, что я прежде украл у старого Шаута. Кое-что, имеющее прямое отношение к дому нашей светлейшей государыни.

Бансабира огляделась – телохранители стоят неподалеку, где велено. И с отрядом, судя по всему, еще Маатхас ждет. Что он тут забыл? Может, какие новости.

Наклонилась, сняла полусапожки, развязала шнуровку вдоль голеней, закатала штаны до колен и зашла в воду. Блаженная улыбка расплылась по лицу. Наблюдавший Рамир вздернул бровь:

– А твои удальцы не решат сейчас, что это я склонил тебя к разголению, и не помчатся выкалывать мне глаза?

Бану запрокинула голову от удовольствия, вызванного прикосновением воды к разгоряченным после тренировки ступням. Потом нехотя ответила:

– Нет, я же их потом заставлю себе глаза повыкалывать.

– Ну, это будет потом, а пока тебе может угрожать какой-то чудаковатый недомерок.

– Знаешь, среди них есть один, здоровый такой, я ему больше полугода не разрешала подходить ко мне ближе чем на двадцать шагов. Один раз он тоже решил, что это не относится к ситуациям, когда мне что-то угрожает, потом поумнел. И остальных он убедит, поверь.

Рамир пригляделся к стоявшим поодаль всадникам и засмеялся.

– Точно, такой может. Ну, раз так… – Мужчина стянул через голову тунику, оставшись в тонкой безрукавке. – Жарко.

Бансабира потянулась, глядя вперед, на сияющее солнце.

– Шаут захоронил голову дочери? – спросила довольно громко. Однако вода и ветер поглощали звук, и Рамиру пришлось напрячь слух, чтобы расслышать.

– Да, и прилюдно поклялся водрузить на ее могиле твою. Насаженную на пику, разумеется.

– Разумеется, – согласилась Бану.

– Возможно, он подобреет, если ты вышлешь ему остальное.

– Остальное кормило псарни двое суток.

– Рачительная ты хозяйка, Бану, – неопределенно сказал Рамир.

– Да уж, – проговорила женщина.

Рамир заметил, как дрогнуло до того прямое плечо.

– Ты чего? – напрягся мужчина.

Танша глубоко вздохнула, обернулась и вышла из речки, сев рядом с разведчиком. К нескрываемому недовольству или недоумению тех, кто ожидал неподалеку.

– Больше года минуло с тех пор, как я ушла из храма и рассталась с Гором. И знаешь, Рамир, я, кажется, начинаю его понимать. Прежде я искренне верила, что он изверг, а сейчас понимаю – это не совсем так. Потому что, Рамир, мы все, все – Гор, ты, я, Шавна, Астароше, Ирэн Безликая, Габи, Ишли – все, кто прошел обучение в Храме Даг, мы все – изверги. Как будто нам вместе с черной саблей вбивают в кровь зверство. И боюсь, с годами нам все больше и больше будет чуждо человеческое.

Бану замолчала, точно связками зажимая ком в горле. Рамир понял все безошибочно.

– Бойня – страшная вещь, мы с детства знаем. Но бойня – для бойцов, это мы знаем тоже. При чем здесь те, кто не носил оружия и не отирал лоб кровью? Ты ведь об этом думаешь? – Бану продолжала молчать, закрыв глаза. – Они тебе снятся?

Она покачала головой:

– Нет. Они не дают мне уснуть. Всякий раз, когда я слышу громкий звук или, того хуже, лай собак – а эти треклятые волкодавы воют каждый день, – я вспоминаю тот плач. Пятидневный плач женщин и детей, сначала от безысходности, потом – от жгучей ненависти. Меня еще никогда никто так не ненавидел, Рамир, как они, когда поняли, что ворот я не открою, а весь провиант в округе давно зачищен.

Рамир не удержал вздоха:

– Ба…

Она перебила:

– Каждый раз, когда вижу командиров лучников, вспоминаю, как отдавала приказ перестрелять тех, кто не уйдет. Каждый раз, когда… кхгм, – осеклась, чувствуя, как от слез стекленеют глаза.

– Разве ты могла решить иначе?

– Не знаю.

Рамир нахмурился – явно надеялся услышать другой ответ.

– Гор учил тебя не сомневаться и не колебаться. Да и я, помню, пару раз говорил нечто подобное.

– Но не Гору пришлось отправить на тот свет тысячи непричастных к бойне, безоружных людей. Ты сам носишь черную метку Матери. Ты знаешь, что Багровый храм велит беречь тех, через кого Великий Род вершит свой замысел. Это грех, в котором я не могу обвинить Гора, тебя или еще кого бы то ни было.

– Чтобы ты стала такой, Гору – как и многим из тех, кто вел групповые тренировки, и тем, кто вообще заложил основы Храма Даг, – приходилось изо дня в день быть жестоким. Думаешь, ты одна терзаешься собственной бесчеловечностью? Думаешь, Гор не думал, что ты и есть маленький вариант той, которую надо беречь потому, что через нее вершится промысел Рода? Ты ведь вошла в храм в свой первый день, не рабыней, а гостьей. Думаешь, Гор забывал об этом хоть на день? Ты, сколько тебя помню, хотела убивать врагов, и Гор сделал все от себя зависящее, чтобы помочь тебе. Разве ненависть и злость, что он растравил в тебе, не сделали тебя сильнее и свирепее, волчица? – Вопрос не требовал ответа, и Рамир продолжил: – Поверь мне, это решение каждый день давалось ему не без труда.

Бансабира замерла, оглушенная.

– Что ж, думаю, – проговорила женщина, переживая едва ли не самое сильное удивление в жизни, – думаю, имеет смысл поверить. В конце концов, вы из одного поколения. Ты его неплохо знал.

Рамир кивнул, не глядя на женщину и потирая саблю на левом плече.

– Верно, Бану. Поэтому вспоминай о том, что я рассказал тебе, всякий раз, как надумаешь терзаться. Беспощадным может быть только тот, кто сумел заставить себя быть таковым.

Возразить было нечего.

– Сила заставлять себя вообще присуща слишком немногим, – проговорила женщина вслух и неожиданно откинулась назад, распластавшись на земле. – Дан становится все лучше. Думаю, он имеет все шансы со временем стать отличным лидером. Точно не хочешь рассказать ему о себе?

– Точно. Даже если человек сильно и долго сожалеет о прошлом, он на самом деле не хочет, чтобы оно возвращалось, когда он наконец научился жить в настоящем. Независимо от того, что человек потерял и что говорит окружающим.

– Ты слишком умен.

– Нисколько. У каждого есть часть прошлого, которую, представься шанс, прожил бы иначе. Только этим сожалением люди и учатся. Я же дурак дураком.

– Ну не такой уж дурак, – ответила Бану, принимая сидячее положение. – Ты ведь понимаешь, ради чего я снимала сапоги?

– Чтобы постоять в воде? – Два взгляда встретились. Взгляды, которые не были ни добрее, ни честнее за последний год ни с кем иным.

Рамир потянулся за сапогами танши и, подавая их, как-то неловко завалился на землю, что-то поправил в собственной штанине и, кажется, случайно что-то обронил в женскую обувь. Бансабира начала медленно надевать сапожки, оправляя форму, закрывая обратно голени и неспешно затягивая шнуровку.

– Как же неловко их прятать-то, – тихонько пожаловалась Бансабира, шелестя небольшими свитками. – Так, чтобы я еще и прочесть потом смогла.

– Уж изловчись. Мне все это тоже достается не без потерь.

– Мне вот интересно, Рамир… – Теперь, когда мужчина поднялся, Бану смотрела на него снизу вверх. – Ты точно не происходишь из знати? Я понимаю, почему такой дрянью занимаюсь я: это дело моей семьи и обязанности дома, к которому я принадлежу, – но никак не уловлю, почему во всей этой каше замешан ты. Больше того, почему ты жертвуешь столь многим и делаешь столь непростое за не самую значительную плату?

– А что такое «значительная плата», Бану? – добродушно улыбнулся Рамир, натягивая тунику. – Если мне хватает, значит, цена уплачена и вполне достаточна.

– В таком случае он будет жить столько, сколько тебе нужно. Но, – воздела указующий перст, – только после того, как проживет столько, сколько нужно мне.

– Да понял уже, – засмеялся мужчина и протянул Бансабире руку, помогая встать. Женщина отряхнулась и огляделась. Ждут. Хорошо, как борзые на изготовку.

– Я бы спросила, что ты намерен делать дальше, после того как для тебя все закончится, но, думаю, уже знаю следующий твой шаг.

– Пожалуй, – хмыкнул мужчина с пониманием. – Береги себя, Бану.

– И ты себя, Рамир.

Они улыбались, солнце играло в их волосах, и река с шепотом уносила все печали. Особенно те, что так и не сошли с уст.

Бансабира возвращалась к ожидавшим ее мужчинам. Солнце жгло спину.

– Доброго дня, тан, – вежливо сказала женщина, принимая от Одхана уздцы коня и забираясь в седло. – Не стоило утруждать себя ожиданием.

– А вам не стоило заставлять меня изнывать от голода. Признаться, время обеда. – Маатхас почесал бороду, усмехнувшись. В груди закопошилось какое-то страшное древнее чудовище, которое подначивало мужчину тотчас же вцепиться в Бану, затрясти и потребовать ответа – что это за недомерок с ней флиртовал?! Сагромаху стоило немалых трудов сдерживать зверя.

– Тогда пойдемте, растрясем толстопузых кашеваров! Я, честно говоря, сама готова съесть медведя, – как ни в чем не бывало отозвалась Бансабира.

– Боюсь, с ними здесь не так просто, – пошутил тан, пока они еще сдерживали коней. Те нетерпеливо переминались с ноги на ногу, пофыркивая. Маатхас еще разок почесал подбородок – с другой стороны.

– Да сбрейте вы эту свою ценность! В таком пекле совсем не холодно, – усмехнулась женщина, старательно скрывая желание самой хоть раз дотронуться до его бороды, до его худого лица. Хотя бы – до его ладони сейчас.

– А вдруг я скоро вернусь на север?

Пустились галопом. Маатхас всю дорогу, стараясь не выглядеть сильно мрачно, размышлял над тем, что Бану, должно быть, нравятся гладко выбритые мужчины. Вон тот выродок, которому она битый час улыбалась и с которым вела себя естественнее, чем иные держатся с лучшими друзьями, совсем не носил ни бороды, ни усов. И еще был скорее среднего сложения. Возможно, Бансабира недолюбливает крупных мужчин – не зря же она вечно гоняет несчастного Раду больше всех остальных.

Может, в свое время ее обидел какой-нибудь увалень?

Думать об этом было совсем неприятно, и Маатхас продолжил оценивать того неуклюжего недоумка, который даже сапог нормально подать не может.

Когда тан и тану наконец уединились за обедом, Бансабира в ответ на расспросы Маатхаса рассказала о четырех новобранцах в личном отряде телохранителей, а заодно о намерении сняться с лагеря в течение суток.

Выставив мужчину за полог после трапезы, развернула послания Рамира, велев страже снаружи под страхом смерти никого не впускать. Пристально вглядываясь в каждую строчку, Бансабира со все бо́льшими усилиями сдерживала нараставшую ярость.

Бенра под солнцем блистала. Полноводная, могучая жила, питавшая всю середину Яса. Богатая рыбой и птицей, она соединяла многие земли – от владений черных Дайхаттов на западе до Зеленого дома Аамутов на востоке; многочисленные рукава и притоки ее, подобно вьюнам, стелились во все стороны на далекие мили, образуя щедрую, плодородную Долину тысячи рек.

С тех пор как Война Розы и Бирюзы – Шаутов и Маатхасов – разрослась в Бойню Двенадцати Красок, Бенра утратила часть богатств, поглотила множество кораблей, железа и мореходов, не желая того, очернила себя грязью человеческих междоусобиц. Но, кажется, совсем не убыло от этого ее величие, не оскудели тучные стаи рыб, и по-прежнему большая волна прибывала к берегу седым серпом пены.

Здесь-то и ждал единственную дочь-тану и союзника-тана Сабир Свирепый.

Он вышел встречать прибывающих лично. Не сдерживаясь, Бану быстрее загоняла коня, привстав в седле, отрываясь от остальных вместе с телохранителями и Юдейром. В последний момент, натянув вожжи, ловко соскочила на землю.

– Приветствую, отец! – улыбнулась молодая женщина. – Да пребудут с тобой боги! – Стоило ей попытаться встать на колено, Сабир удержал дочь за плечи, коротко обняв. – Это не положено, отец. – Бану слегка смутилась.

– Здесь я решаю, что положено, – так же тихо ответил Сабир. – Пребудут и с тобой, Бансабира, – сказал громко. – Маатхас!

– Будь здоров, Сабир! – Маатхас спрыгнул на землю, пожал руку Свирепому. Бансабира уже здоровалась с братом.

– Ты тоже здесь? – Бансабира искренне удивилась.

– Точно, – улыбаясь, ответил Русса. – Мы решили, что пора северянам устроить небольшой общий кутеж. – Бану недоверчиво посмотрела на Руссу, боковым зрением подмечая неподалеку кузена Хальвана. – К тому же и повод есть. – Русса обнял сестру, положив тяжелую руку на плечо. На лице Бансабиры отразилось еще большее недопонимание.

Ближайшие мужчины засмеялись, Маатхас сделал шаг в их с Руссой сторону:

– Не помните, тану? Я говорил вам, что в этом месяце мне стукнет тридцать первый год.

Праматерь, и впрямь. Да какое тут дело до чьих-то дней рождения? Она и свой-то последний «пропустила», а все предшествующие имели ценность только потому, что с их помощью можно было отсчитывать срок пребывания под рукой Гора.

– Да, простите. – Бансабира попыталась изобразить смущение. – Надеюсь, я не пропустила день, когда вас следовало поздравить?

– Надеюсь, и не пропустите: это будет послезавтра.

– Устроим игры и состязания! Пора заставить вздрогнуть этих теплолюбивых хлюпиков не только булавами да топорами! – прогремел Сабир, победно воздев кулак.

– Да! – проревело окружение.

– ДА! – дружно подхватили дальние ряды приближенных, не вполне понимая, о чем речь.

Сразу после совместной трапезы с полководцами и командующими Сабир и Бану уединились в шатре последней. Тан сообщил дочери, что Яфур Каамал разбил наголову одну из армий Вахиифов. Правда, не без помощи новоявленных союзников Раггаров.

– Ты ведь знаешь, что Раггары договорились с Шаутами о ненападении? – спросил Сабир.

– Я знаю, что все куда хуже, и эти двое готовят династический брак. Свадьба назначена на середину августа.

– Уверена?

– Больше, чем в твоем Юдейре.

Сабир, рыкнув, вздохнул.

– Каамалы превращаются в обоюдоострую спицу, не так ли, отец? – без тени улыбки спросила Бансабира.

– Восемь лет назад я верил, что северная кровь роднит сильнее всех союзов.

– Восемь лет назад ты верил, что я мертва.

– Не напоминай. Я рад, что ты вернулась. – Что-то неведомое зажглось, заалело в глазах и заалело в сухом голосе немолодого мужчины. – И я рад, что тебе хватает мужества вести людей. Ты женщина и не была обязана делать это.

– Но я выбрала это. И, если быть честной, выбрала задолго до того, как вообще начала понимать значение слова «выбор».

– Жалеешь об этом?

– Нет, – ответила Бану. – Это честный путь. Грязный, но честный. Будучи по эту сторону меча, ты видишь мир, каков он есть, и готов принять его зло. Лучше так, нежели с легкостью быть обманутым жизнью. – Сабир молчал, исподлобья наблюдая за дочерью. – Кстати о выборе. Я хочу переформировать отряд.

– Я думал об этом. Тебе нужно больше людей.

– Мне нужно больше лошадей – людей мне и так хватает.

Сабир покачал головой:

– Прости, но, как главнокомандующий пурпурного войска, здесь я решил сам. У тебя будет пять тысяч и из них пять сотен – из «меднотелых».

Бану всколыхнулась:

– Но они твоя личная гвардия, отец!

– «Меднотелые» – личная гвардия правителя, и ты – такой же правитель Пурпурного дома, как и я, – назидательно сообщил тан, воздев руку и сделав указующий жест пальцем. Тут же немного нахмурился, опустив руку, замолчал, подвигал плечом вверх-вниз.

– До сих пор болит? – спокойно осведомилась дочь.

Сабир поднял на Бансабиру глаза. О том, что Бану заметила его недуг еще прошлым летом, в дни воссоединения, Сабир узнал быстро. Дочь оказалась весьма глазастой, так что сейчас вопрос не удивил.

– Пустяки, старая травма. – Он улыбнулся, потерев место, куда недавнее движение послало болевой импульс. – Не говори никому, эти вороны не должны знать.

– В таком случае избегай личного участия в сражениях. – Бансабира села обратно и вернулась к прежней теме: – Как соправитель, я требую полного снабжения лошадьми и возможность работать на югах. Месть за мою мать и прочих родичей, погибших от рук Шаутов, оставляю тебе и нашим союзникам. И, к слову, все осадные орудия и инженеров тоже.

Сабир улыбнулся уголком губ:

– Как пожелаете, тану.

Повисло неловкое молчание – еще бы, кроме происхождения и общих дел, их совсем ничто не роднит, с грустью и отчаянием подумал Сабир. Надо, надо найти нечто такое, что бы их сблизило!

Бану тихонько усмехнулась, будто могла слышать, о чем думает отец.

– В чем дело? – подался он к дочери.

– Нам нужен надежный союзник. Не такой, как Каамал.

Сабир пронзил дочь стрелами серебристых глаз. Праматерь создала мир не без доброты, подумал тан: спустя восемь лет пустоты Всеединая вернула ему человека, с которым его не связывало ничто, кроме крови и долга, но который понимал Сабира лучше всех тех, кто провел подле него жизнь.

После воссоединения отец и дочь на двоих устроили небольшую охоту в близлежащей от берега роще.

Сабир с удовольствием обнаруживал, что Бансабире нравится.

Его девочка будто от природы любила то же, что и он: нагонять зверя, поджидать в засаде, заставлять других делать то, что ей нужно, якобы по их собственному выбору, ломая волю, лишая альтернатив. Инстинкта охотника Сабир не спутывал ни с чем. И как любой охотник, Бансабира любила верховую езду и собак. Это тан тоже приметил и оценил. Сейчас дочка уже не помнит наверняка, но в раннем-раннем детстве первым животным, которого она оседлала, был танаарский волкодав Яввузов. И сейчас по необъяснимому стечению обстоятельств псы, охотничьи и бойцовые, сытые и голодные, ластились к ней, как заколдованные.

Бану подмечала эти их с отцом сходства тоже, будто удивляясь, открывая самой себе себя настоящую, ту, какой она родилась по предрасположению, а не ту, которую взрастил Гор. У нее, девчонки, не было силы удара ее отца, она не могла также далеко метать тяжелое копье на охоте. Зато она была стократ проворнее и легче мужчин, быстрее верхом. И время от времени ей удавалось по примеру отца управляться с конем, не удерживая поводьев. Сабир был существенно тяжелее, и сила его велика: он мог замучить любого скакуна под собой, сдавливая коленями бока, заставляя животное двигаться куда нужно, останавливаться и срываться с места по танскому желанию, безмолвному и безоговорочному, добиваясь в итоге послушания даже от самых норовистых лошадей и жеребчиков. Бансабире не хватало веса, чтобы делать это столь же виртуозно, как отец. Но толстеть ради подобного, смеясь крикнула танша отцу на всем скаку на обратном пути в лагерь, она не намерена.

Вечером дня воссоединения знатная часть громадного воинства устроила попойку. Бансабира, как одна из шести женщин в командном составе (но, безусловно, наиболее высокородная из них), приказала Юдейру подготовить для нее из награбленного тончайшей работы длинную тунику, широкий пояс с золотыми нитями, плетеный золоченый воротник, украшения. Косы плести за год Юдейр научился, казалось, непревзойденно. Ловкие у него руки, да и сам он стал гораздо ловчее и пронырливее, чем был, думала та, что сама стала украшением небольшого праздника в стане.

Этот вечер ощутимо сблизил Бану и ее охранников, командиров, семью.

Смеясь, Бансабира шла к своему шатру, опираясь на Руссу почти всем весом. Бастард выглядел вменяемее, хотя не менее счастливо. Ему действительно нравилось болтать с сестрой о всякой ерунде. Бансабира немного тормозила продвижение, путаясь в собственных ногах. Причем это обстоятельство не только не вызывало в женщине смущения, но и, напротив, казалось, веселило еще больше.

– Праматерь, Русса, кажется, я и впрямь впервые в жизни напилась, – с трудом проговорила она сквозь смех. Благо отголоски сознания удерживали Бану от повышения голоса.

– Да вижу я, Бану, – отозвался мужчина. – Но все равно будет лучше, если мы побыстрее доберемся до твоего шатра. Иначе с утра могут возникнуть проблемы с командованием.

– Кто это не примет моего командования? – прошипела женщина, отбившись от поддерживающих рук брата. Остановилась и приросла к земле как гвоздь. – Пусть попробуют противоречить Бансабире Изящной.

Грозно сведенные брови над осоловелыми глазами и упертые в бока кулачки выражали всю решимость женщины. Если бы еще ее не шатало, ухмыляясь, подумал Русса.

– Боги, Бану, ты бы себя видела! Впрочем, надо, чтобы тебя не увидел кто-нибудь еще.

– Издеваешься надо мной? – невнятно проговорила женщина.

– Нет, – ответил Русса, протягивая к сестре руки. – Все будет хорошо. И с командованием тоже.

– Точно? – подозрительно прищурилась она. Кажется, Бансабиру обещание не убедило. Она отступила от брата на шаг.

– Точно. В крайнем случае я тебе помогу. Иди сюда.

Бану еще какое-то время хмурилась, потом смысл сказанного дошел до нее, и женщина просияла.

– Тогда пойдем, – шагнула в объятия брата. Правда, тут же опять споткнулась о свои ноги.

Русса успел вовремя удержать сестру от падения.

– Ну и что мне с тобой делать? – скалясь, спросил он, закинув сестрину руку себе за шею. Потом подхватил Бану на руки.

– Беречь, – просопела молодая женщина. И как этот замечательный человек мог напоминать ей по первости Гора? Ничего общего с тем подонком.

– Давай я, – предложил помощь мужчина уже в шатре, когда Бансабира не слишком ловко снимала короткие сапожки. Танша сидела на табурете, силясь сосредоточиться на двоящемся лице брата. – Надо же, какие напряженные, – нахмурился, ощупывая женские ступни. Бансабира развеселилась.

– Щекотно, Русса! – пожаловалась она. Сладко потянувшись, не удержала равновесие и чуть было не повалилась на спину, если бы брат не удержал ее за ногу.

– Не дергайся ты! Так, сядь-ка на пол, разотру тебе ноги.

– Еще чего!

– Брось, Бану, все нормально. Знаешь, когда я был юнцом и Гистасп только начал всерьез меня гонять, наша бабушка иногда растирала мне ноги. Ну, когда стоять уже не мог. – Брюнет, ухмыляясь, почесал затылок.

– Но я-то могу стоять! – возгласила Бансабира и, подскочив, с рвением принялась доказывать обратное.

Русса схватился за живот от хохота.

– Праматерь, Бану. – Утирая слезы, он поднялся и потянул к сестре руки, явно стараясь утихомирить. – Тише, весь лагерь перебудишь.

– Да кто в нем спит?!

Наконец Руссе удалось обнять сестру и поцеловать в висок.

– Я люблю тебя.

– Как ты можешь меня любить? Мы же почти не виделись с моего детства.

Мужские руки на ее спине сжались крепче.

– Мы одной крови, мы помним одно и то же, вершим одно и то же, и нам дороги одни и те же люди. Ну и нам обоим совсем незнаком наш младший брат, Бану. Мы с тобой практически одно и то же, а человек всегда любит самого себя.

– То есть ты любишь во мне себя? – Бану немного отстранилась, весело поглядев на брата.

– Я люблю тебя в себе, – примирительно произнес мужчина. – Я вложил в твою ручку лук, Бану. Я вывел тебя в море. Я тебя купал и воровал для тебя с кухни мед. С тех пор прошло много времени. Твои руки стали крепче и теперь уверенно обращаются с любым оружием. В море, если соберешься, выйдешь на своем корабле, и купать тебя я больше не могу, – наигранно раздосадовался Русса. – Да и воровать сладости больше нет надобности. Но разве это что-то меняет?

Бану, не зная, что ответить, обняла брата за талию и спрятала лицо на его груди.

– Для любви нужно не так много, как ты думаешь. – Русса погладил сестру по волосам.

– Слушая тебя, я думаю, что совсем не разбираюсь в любви.

Русса с пониманием кивнул.

– Ты еще юна.

– Я любила. – Она прижалась сильнее, чтобы тот ненароком не надумал отстраниться и посмотреть ей в глаза.

Русса глубоко вздохнул:

– Возможно, спустя время тебе покажется иначе.

– Мне не кажется, – упрямо настояла Бану. Сама отстранилась и откинула голову. – Я хотела, чтобы он был счастлив со мной.

Русса не стал удерживать сестру, разомкнув кольцо рук.

– Тогда почему ты сейчас не с ним?

– Потому что у меня не получилось. Я принесла ему только проблемы, – икнув, сообщила женщина.

– Он сам сказал?

Бансабира отошла от брата и села на табурет.

– Нет. Но он постоянно рисковал из-за меня жизнью.

– Ну-у, это ведь был его выбор, – пожал плечами Русса, усмехаясь. – Может, ему нравилось?

– Сомневаюсь.

– В любом случае ты решила за него.

Бану ощерилась:

– Да уж, похоже, единственное, что я умею, – решать за других и раздавать приказы.

– Не самое плохое качество.

– Плохое, – махнула рукой, – но приятное. Правда, не думаю, что моему мужу оно будет нравиться так же, как мне.

– Какому еще мужу? – Все-таки она хмельна, подумал Русса.

– Увидишь, месяца не пройдет, отец заговорит о моем браке.

Мужчина покачал головой:

– Ты совсем недавно вернулась в семью, не думаю, что он захочет расстаться с тобой снова так быстро.

– Но нам надо хоть что-то поставить против неожиданного союза алых и золотых. И серебряных Каамалов вместе с ними. Из детей Сабира Свирепого для брака, по понятным причинам, годна только я.

Разговор приобрел совсем неожиданное и малоприятное направление. Русса попробовал отшутиться:

– Хотел бы я посмотреть, кто в разгар бойни захочет жениться на Бану Злосчастной, Бану Проклятой и, кажется, еще Матери лагерей.

Бансабира прыснула.

– Клянусь, это самое дурацкое прозвище, которое мне могли дать.

– Но не могли же они обозвать тебя дочерью лагерей! – Русса понимающе вскинул брови.

– Отец бы не простил.

– И старый Ниитас тоже. Кстати, полагаю, не будь он твоим дедом, отец все же, надумай выдать тебя замуж, выбрал бы в родичи именно Сиреневый дом.

– Не думаю.

– Вот это верно, – похвалил брат. Зря он сам вернулся к теме. – Союзу Шаутов и Раггаров мы всегда противопоставим альянс северных кланов, и думать тут нечего.

– Каамал в союзе с Раггарами, – напомнила Бану. – Отец так долго добивался их вмешательства и так рассчитывал на их помощь, а в итоге союзный договор объединил не четыре дома, а два.

– Это не твоя забота, Бану. Ты еще не до конца освоилась со здешними порядками. Северяне грозная сила и единая, особенно с тех пор как нас заставили присягнуть Яасдурам. Так что, в конечном счете, Каамал будет на нашей стороне. И Маатхас тоже. Без всяких там браков.

Мужчина подошел к сестре, наклонился, поцеловал в темечко и пожелал добрых снов.

– Ляжешь сама или позвать служанок?

– Ну, сидеть же сама я ухитряюсь. Так что лечь подавно смогу, – смахнула она ладонь брата с волос и поднялась.

– Да благословит тебя Мать Сумерек.

– Мм… чего? – не понял Русса.

Ох уж эта привычка, упрекнула себя танша.

– Береги себя.

Дождавшись, когда брат уйдет на достаточное расстояние, Бану выглянула на улицу и кликнула стражника.

– Приведи оруженосца.

Еще немного прожевывала слова, но в голове медленно прояснялось.

Юдейр, всклокоченный, заспанный и недовольный, явился быстро:

– Да, тану.

– У тебя завтра выходной.

– Ч-чт… чего? – наконец выпалил юноша с таким видом, будто не знал, радоваться ему или оскорбляться.

– Если плохо слышишь, попросись к лекарю. Разбудишь меня за час до рассвета, и чтобы была готова холодная вода и завтрак. Дальше можешь отсыпаться хоть весь день.

– Понял, – кивнул мужчина с видом, будто не понял ничего.

Маатхас, пошатываясь, добрался до шатра, завалился внутрь, рухнул отяжелевшим расслабленным телом на ложе. И без тени сна в глазах уставился в темноту перед собой.

Что за дрянь такая? Почему, едва он потянулся, увидев захмелевшую Бану, чтобы проводить до пристанища, Сабир осуждающе взглянул на него и коротко мотнул головой? А когда Сагромах решил спросить, в чем дело, еще и угрюмо рыкнул, пресекая любую возможность разговора на эту тему? Да чем он ей не подходит?!

Сагромах повернулся на бок. Он, в конце концов, тан. Тан, северянин, полководец и воин, способный защитить женщину, которая согласится стать его спутницей! Он не так богат, как Каамал – да и пусть найдет Сабир в стране тана, который имел бы больше золота, чем Каамал Льстивый Язык! – но он далеко не беден! Он союзник Пурпурного дома, он Сабиру почти что родственник! Не жалуется на здоровье, лицом вышел, порядочный, он…

Сердце у Сагромаха заколотилось как бешеное, в безумном беспорядочном ритме. Он было вскочил, но из-за выпитого потерял равновесие и вновь плюхнулся на расстеленное ложе. Покачался, маясь. Завалился на спину.

Праматерь, он совершенно не знает, что делать. Бану никогда не подавала никаких признаков своего к нему отношения. Равнодушная вежливость, дружелюбие, радушие – вот все, на что он натыкался. Иногда ему казалось, что в ее взгляде мелькает что-то сродни приязни, но не более того. Да и в этом Маатхас стал сомневаться после того, как увидел встречу Бану с каким-то недомерком по дороге сюда.

Мужчина зарычал. Вокруг нее вечно терлась какая-то прорва мужиков, что бесило несказанно. Однако он ни разу не видел и не слышал, чтобы Бансабира хоть сколько-нибудь проявляла интерес к ним больший, чем того требует отношение к подчиненным. Пару раз до него, разумеется, доходили слухи про маленькую таншу и ее оруженосца, уже давно, но, право, не верить же в столь абсурдную сплетню. Ко всему, Маатхас своими глазами видел, что Бану видит в Юдейре лишь хорошо обученного и не в меру болтливого раба.

Одинаково бесцветная, сухая, сдержанная. Шестнадцатилетняя, упрекнул самого себя тан. Что творилось у нее на сердце? Как с ней быть?

Не в силах найти ответ, он понадеялся на разговор с Сабиром. Двое мужчин, давние соратники и, как ни посмотри, друзья – они сумеют договориться! Будь проклят тан Сабир Свирепый, честное слово! Если бы он хоть что-то объяснил, если бы не мотал головой из какой-то никому не понятной гордыни и придури… Или все дело в том, что он просто не готов так быстро расстаться с дочкой, которую едва обрел? Что ж, Маатхас готов подождать – все равно разгар войны явно не то время, когда следует устраивать свадьбы. Хотя, конечно, как посмотреть.

Маатхас скрипнул зубами, потер лоб, широко раскинул длинные руки и ноги. Даже не будь у них за спинами войск, он бы дал Бану срок. В конечном счете, заставлять ее нельзя. Он знает наверняка, что сумел бы понравиться танше…

Почему Сабир запретил ему проводить Бансабиру сегодня до шатра? Он, Сагромах, не идиот, чтобы спутать эту ситуацию с какой-нибудь другой.

Никогда прежде ему не было так тяжело заснуть, будучи пьяным.

Когда Сабир открыл глаза, на его походном табурете сидела Бансабира. И выглядела так, будто не она захмелела на минувшем ужине до того, что Русса, побоявшись, вызвался отвести ее в шатер.

– Бану? – сонно позвал мужчина.

– С добрым утром, отец. – В руках женщина вертела бокал с водой. – А теперь давай ты расскажешь мне, что происходит.

– О чем ты, Бансабира? – Тан поднялся на ложе, приняв сидячее положение.

– Давай ты расскажешь мне, что придумал, – пояснила Бану. Сабиру яснее не стало.

– Честно говоря, не совсем понимаю тебя, дочка. Дай-ка мне пару минут, и мы поговорим.

Спал тан в штанах. Поднялся, накинул рубаху, вышел, а когда вернулся, Бансабира подала таз с водой для умывания. Сабир все еще выглядел сонным, и Бану помогала ему с утренними процедурами, насколько возможно. Лагерь за пологом, не считая караульных, тоже только просыпался.

– Так о чем ты хотела поговорить? – спросил, ополаскивая лицо.

– Яфур Каамал как-нибудь объяснил то, что из возложенного на него союза всех северян и Раггаров вышел альянс всего двух домов?

– Бану, мы в содружестве с Маатхасом. Пока вы добирались сюда с востока, ты объяснила ему хоть один свой поступок?

– И то верно, – признала женщина. – Яфур все еще действует из-за стен или наконец показался на карте?

– Любопытно, что ты спрашиваешь. Судя по всему, у тебя хорошие шпионы.

– Хороших не так много, и они заняты большей степенью на востоке страны. Так что насчет Каамала? – Бансабира принялась раскладывать одежду отца.

– Насколько я знаю, к Раггарам ездил Этер.

– Тот заносчивый старший из братьев? – подняла глаза.

Сабир неопределенно хмыкнул.

– Именно, – принял из рук дочери тунику и посерьезнел: – С ним надо быть осторожней, Бану. Этер – лис с когтями льва.

Тан потянулся за поясом в руках дочери, но Бансабира отстранилась.

– А Яфур, видимо, тот самый лев?

– В том, что у него золотая грива, сомневаться не приходится.

Тан не опускал рук, ожидая, когда дочь подаст пояс, но Бансабира повязала его сама.

– Это вполне оправдывает рвение Раггара подружиться с соседом. – Бану обошла отца и, застегнув пряжку, подняла на Свирепого глаза. – Но не объясняет твоих поступков.

– Что? – остолбенел тан. Бансабира отошла на несколько шагов. Смотрела прямо, вызывая.

– Я часто задавалась вопросом, и никто не мог помочь мне найти ответ. Поэтому я спрашиваю у тебя, отец. Что происходит? Какого черта мы торчим здесь?

Как не вовремя она засомневалась, подумал Сабир. Попытался обойти угол:

– Бану, – шагнул к дочери, протягивая руку.

Бансабира отступила, сохраняя дистанцию.

– Мне приходится принимать решения, которые не доставляют мне никакого удовольствия, я имею право знать – зачем.

– Обещаю, однажды ты все узнаешь, – клятвенно заверил Сабир.

– Я имею право знать сейчас.

Сабир вздохнул. Настырная девчонка!

– Ты ведь знаешь, кому мы обязаны смертью твоей матери и моего брата.

– Доно-Ранбир погиб от рук бежевых, а не красных. А про мою мать и говорить нечего. Так что другим рассказывай, что ввязался в войну из-за мести.

– Б-Бансабира! – Тан даже заикнулся от подобной наглости.

– Я хочу услышать подлинную причину, тан, – взметнула она бровь. – Не узнать, а услышать.

– Месть – весомейшая из причин, как и древнее соглашение северян о взаимопомощи! – Сабир зарычал.

– Только не начинай снова петь про старые обиды танов! Думаешь, я поверю, что ты семь лет готовился к походу из-за старых обид?!

– А ты думаешь, я мог позволить собственному гневу послать неподготовленных солдат в гущу сражений? Отправить на верную гибель?! Я все тебе сказал еще год назад, и нечего сочинять всякую ерунду!

– Подумай, прежде чем соврать мне, отец! – вцепилась она взглядом в Сабира, как клещами. – Думаешь, я не вижу, что ты делаешь? – отбросив маску высокомерия, разошлась женщина. Тем не менее слова цедила довольно тихо. – Все эти попойки, совместные лагеря, теперь еще и празднование дня рождения Маатхаса! Не помню, чтобы ты торопился отпраздновать свой, мой или других наших родичей! Не держи меня за дуру, тан Сабир. Я не Русса, который слепо верит в братское родство северян! Нас предают, улыбаясь в лицо, а мы с предателем пьем одно пиво!

Хоть немного совладав с собственной яростью, Бану зашипела:

– Мне слишком хорошо видно, чего ты хочешь. Я твоя дочь, не буду ни осуждать, ни отговаривать. Напротив – у тебя куда больше шансов добиться целей с моей помощью. Я не откажусь, сколь бы ни претила сама мысль о браке. Кровавая Мать! – вскинула руки, вновь повысив голос и зашагав внутри шатра. – Насколько же низкого ты обо мне мнения, тан!

– Я настаиваю, чтобы ты звала меня отцом! – От голоса дочери грудь и горло перетянуло каленым железом обиды.

– Тогда, отец, – приблизилась она к Свирепому вплотную – два одинаково твердых взгляда схлестнулись, как мечи, – вспомни, что детей рожают и растят матери, а северяне со стародавних времен хранят мудрость: «Пусть руки отпадут у того, кто не радеет о родственниках».

Хитро прищурилась. В черном, с собранными в тугой узел волосами, при оружии. Слишком гордая, слишком сильная, слишком строгая, признал Сабир.

– Бансабира, – почти жалостливо протянул мужчина, моргнув первым. – Девочка моя, – ласково проговорил он, чувствуя, как в груди сжимается еще сильнее. Протянул руку, надеясь обнять дочернее плечо, но Бану ударом тыльной стороной ладони оттолкнула ее и вновь отдалилась от тана.

– Во всем твоем окружении, отец, – проколотила каждое слово, – нет ни одного человека, который бы смотрел так же далеко и видел так же много, как я. Оглянись – ни один из них не поспевает за тобой, – оскалилась, вновь напомнив Сабиру дикую кошку. – Научись доверять мне хоть немного! Или Раду, Юдейр и Гобрий плохо делали свою работу в прошедший год?!

Тан окаменел на мгновение. Не давая ему опомниться, Бану вышла на улицу, широким замахом взметнув полог. Их ссора с Сабиром привлекла внимание нескольких человек. В числе первых был Маатхас – с опухшей физиономией и красными глазами. Не спал, сообразила Бану, приветственно кивнула и, обведя глазами ротозеев, прошла к своему убежищу, игнорируя все и вся.

Рядом с шатром, заметив приближение танши, поднялись с земли и выстроились семнадцать бойцов личной дружины. От одного взгляда женщины стало ясно, что она в бешенстве. Быстро пробежав глазами, Бансабира выбрала:

– Вал.

Воин кивнул и поспешил вслед за госпожой. Они отдалились совсем немного, когда Бану остановилась, расцепив пряжку. Пояс, звякнув, упал. Меч с ножнами остался в руках. Присвист – и женщина метнулась в атаку.

Тан Сабир сел за стол. Каждое ее слово, каждое действие той, ради которой когда-то его сердце снова забилось, заставляло закусывать губы. Неведомое чувство вгрызлось Яввузу в межреберье – как? Как ее вообще можно хоть кому-то отдать?!

Но не отдать – нельзя. И только что Бансабира добровольно предложила себя на торги.

Бансабира согнулась пополам, упираясь ладонями в бедра чуть выше колен. Сбивчивое дыхание с сипом вырывалось из легких. Оружие валялось на земле. Как и Вал – в нескольких шагах. Нет, не потому что Бану уложила его на лопатки – танша никогда бы не доверила подбор ее личной охраны человеку, которого сама может победить без труда, – телохранитель тоже умотался. Исподлобья женщина бросила короткий взгляд на морщившегося мужчину.

– Неплохо.

Вал согласился молча, с трудом приподнялся на локтях, кивнул Бансабире за плечо. Женщина обернулась:

– Я впечатлен, – отозвался тан Маатхас, примостившись на бревне неподалеку.

Танша распрямилась, вздохнула, немного нахмурилась. В любой другой ситуации она бы обрадовалась его компании, но сейчас в душе столкнулись смешанные чувства. Почему он всегда стоит в стороне? Зачем без конца наблюдает за ее тренировками? Почему преследует, ходит по пятам, как тень?! Ярость от ссоры с отцом она благополучно выместила в пылу тренировки, а как быть с раздражением от неопределенности?

– Неужели, – ледяным тоном отозвалась женщина. Маатхас отпрянул от такой реакции. – Вал, – обернулась к телохранителю, – можешь идти.

Боец с усилием перевел туловище в вертикальное положение и, едва поклонившись, ретировался. Провожая его взглядом, Бану констатировала:

– Вы уже сто раз видели мои упражнения. Не стоит делать удивленный вид.

Тан быстро взял себя в руки:

– Я впечатлен вашей склонностью выпускать пар скорее по-мужски, чем по-женски.

Бану поглядела на мужчину с недоверием и принялась собирать оружие. Через пару минут спросила, чего он хотел. Тан признался честно – увидеться. Убедиться, что все в порядке. Бансабира тихонько с недовольством хмыкнула и направилась в сторону шатра. Сагромах мягко придержал женщину за предплечье и с нежностью посмотрел в глаза – право, не стоит раздражаться по пустякам, к тому же срываться на тех, кто не сделал ничего дурного.

Бану почувствовала, как краснеет от стыда. Да уж, и впрямь, кто-кто, а Сагромах перед ней безвинен. Вполне возможно, он сам понимает, чего от них ждут, и потому, тоже не имея выбора, действует соответственно. Женщина со смущенным смешком отвела глаза и попросила прощения, вздернув брови. Извинения дались легко – как ни крути, а время, проведенное с Маатхасом, оказалось самым лучшим в этом походе.

– Зачем ты это сделала? – спросил Русса незадолго до ужина. – Отец рассказал мне! – сокрушался брат. – Мне казалось, мы выяснили вчера, что тебе не нужен никакой брак!

– А мне он и не нужен, – отозвалась Бансабира. Выглядела женщина хмуро, будто ее безмерно раздражало то, что Русса мешал сосредоточиться на штопанье ремешков подвязок для ножей. – Он нужен танаару.

– Сдался он танаару! – озверел Русса. – Или тебе нравится думать, что, жертвуя собой, ты всех спасешь? – Упал на пол рядом с сестрой и схватил монотонно двигающуюся руку с иглой, заставив Бану посмотреть на себя.

– Нет, – отрезала сестра. – Но когда будущее очевидно, я предпочитаю не ждать, пока судьба заставит меня принять неизбежное, а самой явиться за ним! Даже будь это трижды иллюзией, я лучше буду верить, что сама выбрала свою жизнь. В конце концов, в каком-то смысле все так и есть, – добавила тише, взглядом заставив брата отпустить ладонь.

– Что ты имеешь в виду?

– В жизни всегда нужно ясно понимать, на чьей ты стороне, и, выбрав, надо держаться ее, что бы ни случилось. Я определилась год назад, Русса, и теперь буду делать все, чего эта сторона потребует от меня. Даже если с неба повалятся разом все звезды.

– Откуда ты набралась такой идиотской решимости? – Русса нахмурился и встал. Это упрек, что ли?

– Сегодня прибыли Каамалы. Если дадут повод, стоит быть готовым пойти на любую гнусность, – безэмоционально закончила Бану.

– Владыка Вод, – прорычал Русса, вскакивая. – Сколько раз я твердил тебе, что северные кланы никогда…

– Никогда, Русса, солнце не взойдет на западе. А все то, что относится к людям, меняется ежедневно.

Мужчина глубоко вдохнул.

– Тану, – раздалось с улицы, – к ужину зовут.

– Передайте отцу, я не голодна, – громко ответила Бану.

– Что с тобой?

– Ничего. Ты иди, нехорошо заставлять тана ждать, – пресекла женщина протест.

– Ладно.

Полог взметнулся и опустился больше четверти часа назад, а Бансабира по-прежнему сидела, почти не шевелясь. Неужели звезды с неба вот так и валятся?

Щека повлажнела. Бану судорожно прижала слезы пальцами, будто это могло помочь. Повлажнела другая.

– Госпожа, с вами все в порядке? – обеспокоенно спросил голос Юдейра. – Я войду? – Оруженосец, не дожидаясь реакции танши, вошел.

Бану успела повернуться к выходу спиной.

– Тебе чего-то нужно, Юдейр? – как могла строго выговорила тану.

– Русса-Акбе сказал, что вам нехорошо, и я поспешил узнать, не надо ли вам чего. Я могу помочь?

– Помнится, я дала тебе выходной. Так иди и отдыхай – справиться с головной болью из-за недосыпа мне и Праматерь не поможет, – соврала женщина.

– Хорошо, тану, – понуро согласился юноша.

Великая, да что же она делает?

– Со мной правда все в порядке, – окликом задержала парня у выхода, обернувшись. – Но если вдруг что, я пошлю за тобой.

Юдейр обернулся, растерянно заозирался, расцвел.

– Хорошо, госпожа.

– И не опаздывай утром, завтра важный день, я полагаюсь на тебя, – улыбнулась женщина.

– Слушаюсь, тану! – отрапортовал воин и, точно пущенный с тетивы, выскочил из шатра.

Бансабира еще недолго улыбалась, восхищаясь искренностью влюбленного мальчишки, потом вновь загрустила. Мать Сумерек, как же не хватало женской заботы и ласки. Шавна, родная, дорогая Шавна, думала Бану, где ты? Где ты, о сестра по дому? Сестра по вере. Сестра по выбору…

Утром было парадное построение «меднотелых» – личной гвардии танов Пурпурного дома. Сабир шел впереди, дочь – вровень, справа от него, Русса – слева и чуть отставая.

– Не будь они похожи и не знай я, что они родственники, решил бы, что она новая жена тана, – сказал один из офицеров на ухо другому, пока Яввузы шли вдоль рядов.

– Да уж, Яввуз Свирепый в этом смысле переплюнул весь Яс – не завел ни одной водной жены, зато трех земных сменил.

– Думаешь, она правда его дочь?

– Ба! А ты думаешь, Старый Волк признал бы кого-то не своей крови?

– Да поди разбери этих танов, что у них на уме.

– Бросьте вы! Видно же, что они родственники. Лицо девчонки как по отцовскому лепили.

– Не скажи, мордашка у нее милая.

– Только нрав, говорят, кошмарный.

– Вам-то какое дело?

– Вот-вот.

– Как – какое? Такие не задумываясь режут людей вперемешку со свиньями, к ужину.

– Я слышал, она сама пытала кого-то из Ююлов.

– И голова Сциры Алой тоже на ее совести.

– Ты красных, что ли, жалеешь?

– Да заткнитесь уже. Вам с ней детей не растить. А то, что мы пока видели, и то, что о ней болтают, дает надежду, что, когда старый пес помрет, наше подразделение не развалит сопливый мальчишка, который всю войну пешком под стол ходил и в собственные штаны гадил.

– У Яввуза два брата.

– Кто их пустит?

– Есть еще акбе.

– Он не акбе. Бастардов родичи не признают и, как правило, ими помыкают.

– Развели тут галдеж. Можно подумать, вас в итоге кто-то спросит, кому служить.

– То-то и оно. Ешь, когда дают, спи, когда позволяют, дерись, когда приказывают, – вот и все правило солдата. А то ишь, в большие дела надумали лезть.

Пышный праздник прошелся судорогой веселья по растянувшемуся, как удав, лагерю. Казалось, на один день, приуроченный к именинам Сагромаха Маатхаса, все сомнения, раздумья и недоверие отступили.

Песни, пляски, игры, состязания…

Люди, не таясь, громко шутили, ели, пили, заигрывали с пленными женщинами. Кому какое дело, что обычно в них видят только рабынь? Сейчас – они просто женщины.

Заигрывали и с теми, кого не пленили в боях и не уводили из родных поселений: помимо Бансабиры, которую в тот день впору было именовать Изящной, Прекрасной и Божественной, в объединенном офицерском составе трех танских армий насчитывались десятки воительниц – от рядовых до командующих полками.

В состязаниях многие бойцы-северяне, в жизни порой ленивые и неуклюжие, преображались до неузнаваемости. Однако всех их в итоге с легкостью бросал на лопатки или огромный Раду, или, с тихим смешком, Маатхас, уступавший первому в размерах, но одолевавший в маневренности. Шутливо, но от этого не менее колко, подтрунивали над проигравшими юнцы, девушки и старики из обозов.

И когда, восседая на коне, остался один Сагромах, призывающий еще хоть кого-нибудь сразиться с ним, на поле выехала Бансабира. Вороной конь под ней блестел, как отполированный агат. Привычно черная форма из мягкой ткани была утяжелена золочеными наплечниками, нарукавниками, поножами. На тонкой талии красовался широкий кожаный пояс, на волосах – шлем. Все убранство требовало полюбоваться всадницей родом из высокого дома.

Маатхас растерялся. Он, конечно, признавал мастерство Бану, но не желал посрамить ее перед отцом и будущими подданными. Ситуация превращалась в сложную задачу – сражаться с тану не хотел, да только как отказаться от боя, не обидев танши, Яввуза и всех пурпурных? Сагромах обратился глазами к Сабиру – тан лишь в недоумении развел руками. Пока Маатхас размышлял, как быть, Бану, ткнув коня пяткой, занесла меч.

Одно дело – признавать ее воином, мгновенно сообразил Сагромах, отбив первый натиск, совсем другое – столкнуться с ней в бою. Не время думать о том, что Бану девушка, и к тому же совсем юная. Иначе, того гляди, головы недосчитаешься.

Бой получился рваным, тяжелым, стремительным. Маатхас оказался противником куда более сложным, чем Бану могла представить.

…Уходя в развороте от очередного несдерживаемого удара, натянула поводья, заводя коня в сторону, удилами разрывая губы.

От всегда выручавших ножей верхом проку не было. Да и на земле, позже признавалась Бану, ее ловкость и гибкость, которые она с легкостью противопоставила Руссе и могла бы даже, при удаче, противопоставить невиданной тяжести Раду, разбивалась об опыт Маатхаса. Держась на одной воле, Бану поняла, что единственный ее шанс – не дать победить себя.

Наблюдавшие затаив дыхание замерли. Воздух задрожал от напряжения.

Отбивая и парируя град ударов, противники сошлись лоб в лоб в последней волне атаки. Бансабира осадила коня, тот вспружинил, посланный вперед могучей силой задних ног. Казалось, Бансабира взвилась в прыжке вместе с ним. Мельком увидела открытую спину бойца, рубанула наотмашь… Опережая мысль, дернулась рука Сагромаха и… оглушительно – как, кажется, никогда прежде за ее короткую жизнь – звякнул клинок о клинок.

Рука больше не слушалась, мышцы затекли, онемевшие пальцы отказывались подчиняться. Безвольно опустилась женская длань, победоносно вознеслась мужская – в решающем рубящем жесте. Напрочь забыл Сагромах, с кем и ради чего бился. И вдруг…

Бансабира демонстративно хмыкнула и, принимая посланное Кровавой Госпожой, сняла шлем, бросив на землю. Маатхас неотрывно смотрел в лицо, в глаза девушки. «Родиться в крови и умереть в крови – лучшая участь любого, кто носит метку Матери Сумерек», – будто говорили они. Та́ну казалось, что она вот-вот, как всегда, улыбнется и пожмет плечами – мол, так даже лучше.

Она поправила волосы, оголяя шею под удар. Но Маатхас не двигался. Замер с занесенным клинком, ошарашенный увиденным. Когда наконец вновь обрел способность здраво соображать, отбросил меч и гортанно вскрикнул. Аргат, командир личной гвардии Маатхаса, бросил свое копье. Сагромах поймал на лету, не глядя. Видит Праматерь, нет смысла торжествовать победу. Нет никакой победы, кроме той, которую Бану уже одержала над ним.

Маатхас, неотрывно глядя Бану в глаза, подъехал вплотную, воткнул копье в землю и склонил коня перед таншей, признавая поражение. Толпа изумленно вздохнула: несомненно – благороднейший жест.

Бансабира, легонько улыбнувшись, повела плечом – «ну кто бы сомневался», прочел Маатхас – и бросила к ногам скакуна противника девичий пояс.

В небо взвился радостный рев.

Тан Сабир обалдел, ошалел, ужаснулся и… выругался.

«Неужели в милости своей боги послали ему возможность стать счастливым хотя бы в этом?» – подумал Маатхас. Шатаясь, как пьяный, он зашел в шатер (каких было множество вокруг ристалища для обслуги празднующих) и склонился над тазом с водой, смывая пот поединков. Сколько времени он заводил об этом разговор с Сабиром, пытаясь попросить ее руки, но Яввуз всегда резко уходил от темы. Теперь у Старого Волка не будет шанса смолчать. Маатхас смирился бы, если бы причиной отказа Сабира был отказ Бану: танша не производила впечатления человека, который позволит решить за себя хоть что-то. Но, как выяснилось, удача на его стороне! Он нравился Бану!

Ну а даже если нет, даже если она пошла на это из политических соображений, он, Маатхас, будет обращаться с Бану так хорошо, как ни один мужчина прежде не обращался со своей женой! И у нее просто не останется выбора, кроме как полюбить его. Она всегда честна и искренна в том, что добром отвечает на добро.

Надо поскорее переодеться и идти к ней. Но перво-наперво поговорить с Сабиром. А то нехорошо получится. Все-таки он глава Пурпурного дома.

Лагерь веселился так, что казалось, сунься сейчас сюда любой другой тан со своими ордами – осоловелые, безудержные, неистовые в удали северяне перемнут их в труху, даже не заметив, как так вышло. Однако среди празднества Маатхас Сабира не нашел – тан, как ему сообщили, ушел к себе в шатер.

Окрыленный, Маатхас долетел до пустыря, где были установлены шатры командования. Он регулярно срывался с быстрого шага на бег, так что казалось, еще немного – и Сагромах просто покатится по земле через голову, толкаемый вперед ударами бешено колотящегося сердца.

Сюда доносился гвалт толпы, но чем ближе подходил Маатхас, тем отчетливее слышал два других голоса, исходящих из шатра.

– Я спрашиваю: что это за ребяческая выходка?! Прилюдно объявить Сагромаха избранником! – орал Яввуз.

Маатхас остановился неподалеку.

– Мне казалось, мы обо всем договорились, разве нет?! – в тон ему ответила Бансабира.

– Мы договорились, что ты выходишь замуж! О Маатхасе речи не шло!

– Так ты недоволен тем, что я не сказала тебе о своих намерениях перед поединком?!

– Это не может быть Маатхас! Вот чем я недоволен! Не Ма-ат-хас!!!

– И почему нет, отец?! Чем он плох? Союзник, имеющий под началом пятнадцать тысяч копий!

– У Каамала столько же!

– У Каамала меньше! – безоговорочно отрезала Бану и была права, Сабир знал.

– Не в этом дело! – рявкнул тан.

– Тогда в чем?!

– В том, что Маатхас и так обязан нам многим, он пойдет за нами при необходимости, хотя бы чтобы вернуть долг, а Каамалов нам нечем связать по рукам и ногам! Мы не можем допустить, чтобы они выбились из альянса!

– Да гнать в шею твоих Каамалов, отец! – прошипела Бану.

– Выйдешь, и все!

– Нет!

– Если в Ясе и есть золотой тан, то это не Раггар, сократи его дни Праматерь, а Яфур Каамал! И нам, черт подери, нужно его золото!

– МНЕ ИДТИ ЗА СТАРИКА СТАРШЕ ТЕБЯ?! – вконец сорвалась Бансабира.

Возникла затяжная пауза. Кажется, даже с расстояния в десять шагов Сагромах слышал, как тяжело дышат эти двое.

– За Этера, – тише произнес Сабир.

– За этого задиристого выродка?! – завелась танша с новой силой.

– Осторожней выбирай выражения, когда кричишь, Бану! – прорычал тан.

– Я отказываюсь.

– Я не давал тебе выбора.

Бансабира молчала очень долго. Маатхас, слушавший происходящее, не мог понять, что происходит. Возможно, Сабир намерен ударить дочь? Да ну, ему ли, Сагромаху, не знать, как Сабир боготворит девчонку… Но то, что он слышал…

– Хорошо, – наконец раздался голос тану. – Но только второй.

– Что? – спросил Сабир. Маатхас тихонько сделал несколько шагов, приблизившись к шатру, чтобы ясно слышать и теперь.

– Убей меня, а за Этера я не пойду. А вот второй из братьев – как его там? Не помню имени…

– Нер?! – изумился отец, округлив глаза.

– Ну, видимо, Нер, – повторила Бану, – вполне бы подошел.

– Невозможно. Дочерей не выдают за вторых сыновей.

– Не в нашем случае, отец. Если ты не намерен оставить Пурпурный танаар моему младшему брату, выставив все так, будто я непреднамеренно оказалась замужем черт-те где, выйти за Этера я не могу не только из-за неприязни.

Сабир стал слушать внимательнее.

– Если я выйду за наследника другого дома, как жена, я буду вынуждена уехать за ним. Но если выйду за ахтаната, которому никогда не стать таном, он поедет за мной, в Пурпурный танаар. Я ведь тану.

Маатхас услышал привычные и по-своему любимые нотки сарказма в женском голосе.

Дальше двое в шатре заговорили еще тише, и разобрать что-то не было возможности. Подходить ближе Сагромах не стал, но и не ушел, ожидая, что может услышать еще что-нибудь. Между тем Сабир, обратившись к дочери, нахмурился.

– Мне нужен этот брак не для того, чтобы просто смотреть, как ты, страдая, выходишь замуж.

– Я понимаю, отец. Но то, что таном со временем не сможет стать мой муж, не значит, что им не сможет стать мой сын, – вздернула бровь.

Незамысловатая логика, признал Свирепый.

Очередная затяжная пауза далась та́ну серьезными раздумьями.

– Хорошо, – громко выдохнул, сел и уронил лоб на сцепленный замок рук, упертых локтями в стол. – Пусть будет так. Свадьбу надо сыграть быстро.

– Понимаю, – сухо отозвалась молодая женщина.

– Надо отправить гонца Яфуру. Но перво-наперво – поговорить с Маатхасом, извиниться и все уладить. Как бы оно ни было, я все-таки признаю его другом.

– Это твои заботы, отец. Мне и моих хватит.

– Которых именно?

Бану села напротив за тот же походный столик.

– Мучиться терзаниями совести, что добровольно согласилась засыпать и просыпаться с человеком, к которому в лучшем случае не буду ничего испытывать.

– Ну зачем так, Бану, – попытался утешить Сабир. – Пути Богини неисповедимы, вдруг ты полюбишь Нера?

Бансабира не разделила примирительного настроения отца. Проклятый лицедей!

– Когда ты женился на моей матери, когда спал с ней, ты представлял мать Руссы? – спросила в лоб.

– Не твое дело, – отозвался Свирепый, оценив выпад.

– Тогда ты поймешь меня как никто.

Сабир в сотый раз за разговор натужно выдохнул. Злиться на дочь трудно. Особенно в том, через что сам прошел.

– Постарайся улыбаться на свадьбе. Улыбка украшает даже красивую женщину.

– Любую женщину, – подчеркнула Бану, – украшают титул и богатство. Не знаю насчет последнего, а вот титул у меня есть, и при других обстоятельствах на него слетелась бы половина Яса.

– Весь.

В иной ситуации Сабир разворчался бы, а то и просто влепил дочери пощечину за такое признание: все же девица из танского дома при вступлении в брак обязана быть девицей, а не представлять в постели мужа кого-то из прошлых мужчин. Но Бансабира ведь не выросла в Ясе, а это все объясняет, решил тан.

Протянув по столу руку, он сжал пальцы дочери.

– Какой он?

Бану отвела глаза в сторону:

– Похож на Маатхаса, только моложе лет на семь.

Отчего-то Сабир облегченно выдохнул:

– Я уже переживал, что это Юдейр, – с извиняющимся видом улыбнулся тан. Бансабира донельзя дерзко хмыкнула. – Ну, знаешь, до меня доходили кое-какие слушки. Люди всякое болтают.

Бансабира высвободила руку и, смерив отца взглядом, пренебрежительно проговорила:

– Точно, а еще говорят, будто я избранница самой Матери Сумерек, будто бегаю как молния, невидимая, как тень, будто мои ножи вырастают из тела и меня нельзя убить. Да только ты, тан Сабир, первым в этом лагере увидел мою спину.

Вышла. Вновь не дав отцу закончить. У Сабира в глазах темнело от самоуправства дочери. Она, конечно, в итоге делает, что ему надо, но всегда все ухитряется подать так, будто сама соблаговолила принять решение и снизойти до просьб молящего – его, Сабира. Тьфу, капризная девчонка!

Но разве не ради нее он с новой силой принялся воплощать задуманное? И разве не благодаря ей у него вообще появился для этого шанс?

Высокое солнце слепило. Бансабира вышла на улицу и встретилась глаза в глаза со стоявшим поодаль Маатхасом. И чуть не задохнулась от одного взгляда на него. Чувство было таким, будто грудь насквозь пробило копьем. На глазах выступили слезы. Бансабира отвела взгляд, сдерживая капли, собралась с духом и пошла навстречу. Выбора не было – ее шатер располагался далеко за спиной Маатхаса.

Мужчина держался, не скрываясь. Проходя мимо него, танша немного задержалась.

– Мне жаль, – выговорила тихо. А чего он еще от нее ждет?! Люди – хозяева только невысказанных слов и рабы тех, что обронили вслух. Маатхас слышал все.

Мужчина с упавшим сердцем заметил, что глаза Бану блестели.

– Могу я вас проводить, тану? – вежливо и даже немного ободряюще спросил Сагромах. Бансабира кивнула, не глядя на мужчину, потому что смотреть на него стало невыносимо больно. Последние пять недель она как дурочка втайне радовалась, что наконец-то ее цели, ее долг и ее желания, кажется, совпали! Рядом с ним, с Сагромахом – за обедами, за ужинами, на тренировках, на биваках, – Бану впервые за минувший год перестала вспоминать Астароше. А последнюю пару недель – перестала искать его в Маатхасе…

Когда двое в молчании зашли в шатер танши, Бансабира села на застланную землю, обхватив колени и подперев ладонью лоб.

– Мне нечего вам сказать, тан, – проговорила женщина. – Полагаю, кричали мы много.

– Увы, к середине разговора вы заметно снизили… тон речи, – легко усмехнулся тан, сверкнув темными, словно маслины, глазами.

Кровавая Мать, как раздражает эта его веселость! В такой-то ситуации! Идиот! Если хочет помочь, мог бы просто обнять.

Тряхнула головой. Дура. Того гляди, еще разревется.

Маатхас, точно услышав мысли девушки, сел за ее спиной, опираясь на широко расставленные колени.

– Идите, тан. Вам нечего здесь делать, – попросила Бансабира. – То немногое, что могло нас связывать, отныне закончилось.

– Бансабира, – тепло позвал Сагромах, заметив, как танша вздрогнула. Еще бы, он впервые позволил себе назвать ее по имени.

Мужчина потянул руку, намереваясь положить девушке на плечо, ненадолго замер в дюйме, заколебался на миг, которого хватило, чтобы все перечеркнуть.

– Идите! – бросила Бану, развернувшись вполоборота.

Маатхас мгновенно – инстинктивно – сжал пальцы в кулак, отдернув руку.

– Как пожелаете, тану.

Полог дернулся, и Бансабира, ощущая, как сдерживаемое напряжение находит выход, распласталась на полу, задрожав всем телом.

Праматерь, ну почему, почему она не уговорила Шавну Трехрукую поехать в Яс вместе с ней?! На правах молочной сестры…

Перекатилась на живот, приподнялась. На четвереньках поползла к столику, под которым лежало два заполненных водой меха. Облокотившись о ножку стола, откупорила один и приложила к губам. Пила и пила, пила и пила, совсем не испытывая жажды. Просто для того, чтобы отвлечься хоть на какое-то действие, которое нужно отслеживать само по себе.

«Вот так, Бансабира, – шептал внутренний голос. – Вот так. Глотай. С каждым глотком заглатывай все обиды, всю злобу, ненависть, боль. Терпи и глотай свою жизнь, как лекарство».

Сагромах не собирался сдаваться просто так. Сердце колотилось сильнее прежнего, решимости прибавилось. Полный готовности стоять на своем до конца, получить желаемое любой ценой, он ворвался в шатер Сабира сразу, как покинул Бану.

Ни один из двоих мужчин до конца дня больше не показался на праздновании. Сабир – оттого, что всем сердцем хотел оставить дочь рядом с собой и вообще никому не отдавать, а Маатхас – оттого, что в сделанном выборе Сабир остался непреклонен.

Этер, наследник Серебряного дома, против не был, и с решением решили не затягивать. Гонец быстро доставил послание будущему свекру. Надо же, наконец этот Старый Волк согласился поженить детей, осклабился Яфур Каамал. Еще его дед жаловался на то, что заносчивые Яввузы никогда не устраивают браков с Каамалами! Видите ли, эти выскочки женятся да замуж выходят только за силу, а из северных танов войско Серебряного дома наименьшее, как и надел. Что с того! За последние полвека Каамалы сколотили такое состояние, что теперь при желании могли бы перекупить все несчетное воинство самого Сабира Свирепого!

Видимо, старик понял, что чаши весов переменились, да и согласился на брак! Ай да я молодец, думал Яфур, чьи седины были так же посеребрены, как знамена. Получил в невестки наследницу Пурпурного дома! Наконец сбудется давнее чаяние! Его внук сядет в кресло танаара Яввузов, богатство и сила сложатся воедино! А там и Маатхаса под себя подмять будет недолго.

А когда север объединится под одной рукой – его рукой, будем честны, ну а потом уже Этера, – можно подумать и о центре страны. Раггары на их стороне, оранжевые разгромлены, они присягнут кому угодно, лишь бы их не трогали, а Сиреневый дом Ниитас в родстве с Бансабирой. И пусть старому Яввузу не удалось добиться возрождения союза, сам виноват, дряхлый идиот! Ему, Яфуру, это всяко удастся – не зря ведь его за спиной уже четверть века называют «Каамал Льстивый Язык»!

А когда и это удастся… Раман и раману Яса заперлись в своей Гавани Теней, им нет дела до танов, а танам – до них. Когда еще представится такая замечательная возможность отбить север или даже, если боги будут милостивы, усадить собственного внука на трон всей великой державы мореходов?

– Ай да я! Ай да сынок мой, – приговаривал мужчина, приглаживая длинные усы. – Испортив планы Яввуза, подружится с Раггарами, Этер заполучил в жены весь север! Ну и в придачу к нему девчонку, от которой всего за год четырем танским домам добавилось столько проблем! Ай да сынок! Надо, чтобы он заставил ее рожать каждый год или два, и все, куда ей потом таскаться по стране с боевыми кличами, а? – весело подмигнув, обратился Яфур к верному гонцу из своих.

– Мм, не хочу разочаровывать, мой тан, – обронил посланник, – но девица Яввуз согласна на брак только в том случае, если ее мужем станет ваш второй сын, Нер.

– Что? – Кошачье удовольствие не сразу развеялось с лица тана.

Гонец повторил.

– А-а, ну-ну, понял. Ты иди, голубчик, иди. Я пошлю за тобой, когда приму решение.

Когда дверь за гонцом закрылась, Яфур насупился, глухо засопел, водя по столешнице кулаком, будто растирая кровь заклятого врага.

Вот же подлая девка… Бансабира Изящная… Бансабира Изящная… Тьфу! Бану Хитроумная! – и будет с нее!

И ведь этот трухлявый белобрысый тюфяк Сабир с готовностью борзой побежит же выполнять любые просьбы дочери! Выдвигать требования с их стороны неразумно…

Как ни крути, на брак согласиться стоило – другого шанса породниться с пурпурным волком может не представиться, а уж он, Яфур Каамал, сумеет придумать, как развернуть сложившуюся ситуацию себе на пользу.

Сабир зашел в шатер. Бану была собранна и готова. Только в глазах отражалось такое немыслимое отчаяние, что отцу как никогда стало жаль дочь. Он протянул к ней руки и с заботой сказал:

– Я не должен был настаивать на этом решении. Нам совсем не удалось побыть вместе.

– Теперь поздно что-то менять, – отозвалась Бану. – Ряды не забудут и не умолкнут, если танская семья будет брать назад каждое сказанное во всеуслышание слово. Хватило того, что мой прилюдный выбор пришлось выдать за глупость.

– Не говори так, Бану, – через силу улыбнулся тан.

– Но, по крайней мере, мне это смогли единожды спустить с рук, найдя тысячу оправданий: я слишком юна, я всю жизнь среди мечей, откуда мне знать о делах такого рода? Да и выросла я там, где, наверное, брошенный к ногам пояс означает признание победы или равенство, но точно не брачное предложение. И потом, я просто Мать лагерей. Ты таких привилегий лишен, отец.

Бану говорила не скрываясь, печально. Сидя на походном стуле, ссутулив спину, упавшим голосом. Ни тени радости в лице.

Сабир не выдержал – подошел к дочери вплотную, прижал к груди ее голову, поцеловал в волосы и вскинул лицо, широко раскрыв покрасневшие глаза.

– Не такой должна была быть твоя свадьба.

И не сейчас, согласилась Бану.

– Надо идти, – тихо ответила девушка, коснувшись руки отца.

Тот только крепче сжал объятия. Бану на миг показалось, что это вообще захват.

Склонившись к голове Бану, мужчина горячо признался, что ничего дороже ее в его жизни нет.

Жрецы освятили новоявленное супружество двух чужих, почти незнакомых людей прямо здесь, в военном лагере.

Если бы Бансабиру попросили описать новоявленного мужа, пожалуй, «никакой» было бы лучшей характеристикой. Роста среднего, ни блондин, ни брюнет, глаза почти бесцветные, широкий тупой подбородок безволен, когда говорит – мямлит. Ничего общего с дерзким и – нельзя отрицать – решительным Этером. Природа, очевидно, поделила от щедрот своих между братьями неравно.

В постели Нер представлял собой нечто столь же унылое: вскарабкался на Бану, попыхтел, быстро закончил, перевалился на спину и засопел.

Убедившись, что муж спит, Бансабира поднялась и вышла на воздух. Брак был консумирован – для подтверждения близкие родичи и приближенные могли находиться за дверью или – в данном случае – за пологом. Сейчас здесь сидели Сабир, Русса, Этер и, как ни странно, Гобрий с Гистаспом.

– Все в порядке? – обеспокоенно спросил тан.

– Разумеется, – непроницаемо ответила дочь. – Однако спать я предпочитаю в своем шатре. Не проводишь меня, брат? – перевела глаза.

– Да, конечно. – Русса удивился, но поднялся на ноги мгновенно, не задавая вопросов.

Этеру ситуация явно не нравилась. Бану это проигнорировала.

– Ты хотела о чем-то поговорить? – заботливо спросил мужчина, ведя сестру к шатру.

– Нет.

Русса не настаивал.

– Спи спокойно, сестра, – пожелал перед прощанием, поцеловал Бану в лоб и скрылся.

Бансабира переоделась в тунику и штаны, в которых спала всегда. Перетерпеть то, что вытворяли с ней не самые умелые руки, рот и член Нера, казалось не такой сложной задачей в постели, но сейчас, наедине с собой, Бану поняла, что к горлу подступает ком, а в глазах темнеет. Праматерь не лишена чувства юмора! И нет его страшнее, чем у Той-Что-Улыбается-Когда-Гибнут-Люди!

Бансабира вцепилась в ткань под горлом. Не помогло. Закусила большой палец, чтобы не выть, не ругаться, не проклинать весь свет, – все внутри переворачивало калеными щипцами. Нет, не потому, что еще не одну ночь ей придется провести с этим бесхребетным сопляком, который наивно верит, что сможет «понравиться ей так же, как она ему, и боги сделают их брак счастливым», но потому что сейчас – в эту самую минуту! – она немыслимо, до дрожи в запястьях, хотела Гора. Не Астароше, не Маатхаса даже, а Гора – ту грубую скотину, жестокое чудовище, которое навсегда осталось в ее памяти образцом неодолимой мужской силы.

Маатхас в ту пору не мог уснуть каждую вторую ночь. Особенно после случившейся свадьбы ходил сам не свой. Повсюду ловил голос Бану. Повсюду искал таншу глазами и находил. Но – ни разу не подошел без воинской надобности и не сказал ничего, кроме вежливого «Доброго дня». Только Русса изредка замечал в обычно смешливых глазах молодого тана отблески волчьей тоски, зависти и злости, а в сжатых до хруста кулаках – неудержимую дрожь.

Вскоре пришло письмо с поздравлениями от свекра. Ужас какой, чертыхнулась про себя Бану, разбирая велеречивые изыски Яфура, который, кажется, перед тем как диктовать этот бред писцу (ну не сам же он писал, право), объелся сахара на три года вперед.

Глава 2

Женщина отпустила прислужницу и теперь стояла перед зеркалом. Темно-красное с золотым узором платье ей шло. Высокая прическа добавляла роста, строгая осанка выдавала стать. В волосах боролись две масти – черный шелк и белесые седины.

Да, она немолода, признала Нелла Сирин. С тех пор как она получила свои символы власти, воды утекло много, а сделано – всего ничего.

Она отошла от зеркала и, глубоко вдохнув, сама пошла за Айхас – старшей жрицей, которая за время отсутствия Шиады стала для храмовницы правой рукой. Такое случалось нечасто, чтобы Первая среди жриц искала кого-то из подчиненных, но сентябрьское утро было слишком заманчивым, чтобы отказаться от прогулки.

Айхас возвращалась в Обитель по тропе из березовой рощи. Было не по сезону прохладно, но она не показывала виду, что мерзнет. Завидев госпожу, жрица склонилась в приветствии, ожидая, когда храмовница заговорит первой.

– Светел твой рассвет, Айхас. Да пребудет с тобой Богиня в этот славный день.

– Праматерь в каждой из нас, в сердце и разуме, на земле и на небе, госпожа.

– Некоторые земледелы упускают из внимания осеннее равноденствие, но оно важно, и без него нет Круга. До начала чествования передай мое приглашение Верховному друиду: нам есть о чем поговорить.

Жрица молча удалилась, предварительно сделав жест, что исполнит наказ матери в вере.

«Заходить в обитель не хочется, – подумала храмовница. – Солнце и Луна сегодня стоят вровень, Мужчина и Женщина идут рука об руку. И как истинно поклоняющиеся Богу и Богине, вне стен, выстроенных руками человека, мы славим Отца и Мать. Такова Их воля, наш долг и подлинное желание всякого служителя».

Сердце женщины наполнилось усталостью и спокойствием. Да, она всю жизнь занималась тем, что умела и любила больше всего. В этом и есть счастье – быть на своем месте. И чем старше, тем меньше тебя волнует, выбрал ли ты это сам или выбрали за тебя.

В середине десятого утреннего часа начался обряд чествования великого Равенства. Жрицы, и друиды, главы храмов и еще обучавшиеся послушники, образовав Круг, приближались к таинству. И сотни молитв, сплетенных в плотный неведомый узор Силы, заполняли остров.

Завершив ритуал, Нелла вернулась к себе. Через несколько минут Айхас доложила о прибытии Верховного друида, отворила перед Таланаром дверь и склонилась в почтительном поклоне.

Едва Айхас скрылась из виду, храмовница широким жестом пригласила Таланара сесть в одно из кресел, устроившись напротив.

– Умелая она жрица, эта Айхас, – проговорил Таланар.

– Так и есть.

– Доверяешь ей?

– Я доверяю каждой жрице.

За седой бородой мелькнула старческая ирония.

«Ровно настолько, насколько тебе это необходимо. Нелла, мы слишком давно знакомы, чтобы лукавить», – подумал друид.

Храмовница с полуулыбкой чуть наклонила голову в знак согласия.

– Айхас для тебя особенная, – заключил Таланар вслух.

– Почему нет? Она проворна, энергична и проницательна.

– Но этого мало, чтобы посвятить ее в тайны тайн. – Друид наконец сел.

– К сожалению.

Действительно жаль, признал друид. Айхас достаточно мудра, из высокородной семьи – сводная сестра одному из сыновей храмовницы, – но, увы, не происходит от Змеемудрых. К тому же в Этане может быть лишь одна из Сирин, не считая храмовницы, которой доступны таинства, и таковая уже есть.

– Тебя долго не было, – задумчиво заметила Нелла.

– Переговоры затянулись.

– Возникли трудности?

Таланар рассмеялся:

– Нет, просто их обычай не велит говорить о делах, пока не будут соблюдены все традиции гостеприимства. И коль уж я Верховный друид, меня величали по три дня в каждом племени.

Храмовница тоже посмеялась.

– К делу, – продолжил Таланар. – Союз свободных племен и Архона уже совсем не похож на бредовую затею. Вожди пяти племен в разной степени рассматривают присягу королю Удгару.

– Думаю, ближе всего саддары? – поинтересовалась женщина. Еще бы, другому племенному союзу – северным скахирам – иметь тесные контакты с югом мешает Иландар.

Таланар не ответил. И впрямь, если подумать, Иландар с незапамятных времен мешает и тем, и другим: саддарам нужен весь юг, который они считают издревле своим, у скахиров те же претензии на север. Не дай Праматерь, оба племенных союза объединятся или, того хуже, присягнут Архону, Иландар сможет спасти лишь мудрость короля. Если Нироху Страбону хватит ума, он обернет союз варваров и Тандарионов себе на пользу: государства-братья объявят племенам жесткое табу на набеги. Если ума у Страбона окажется поменьше, его зажмут, и Нироху останется подчиниться, объявив себя вассалом Архона. В этом случае только принцесса Виллина будет гарантией неприкосновенности Иландара от сил ее родичей. И срок этой гарантии – покуда живы Агравейн, его будущий сын и малыш Норан. Если же Нироху ума недостанет совсем, Удгар попросту объявит Иландар колонией, задавит страну податями, свергнет Страбонов и назначит Виллину регентом при малютке Норане.

Впрочем, у любой державы всегда есть тысячи поводов и шансов развалиться и без помощи внешнего врага.

– Вожди еще слабы после последних войн, но свободные племена быстро встают на ноги, – продолжал друид. – Мы должны подтолкнуть их к союзу. Я думаю послать к Тандарионам Сайдра.

Нелла нахмурилась:

– Почему не ты сам? Сайдр молод, а это важное дело.

– Шиада была почти вдвое моложе, когда ты поручала ей серьезные встречи: со жрецами Адани, с владыками племен. Сайдр достаточно опытен, и потом, ему стоит вникнуть в отношения между домами Этана как можно глубже – мое время заканчивается. – Старик улыбнулся в длинную бороду.

Нелла обреченно вздохнула.

– К тому же, – добавил Таланар, – Сайдр прошел То’он Надара. А кто еще из всех друидов, кроме меня и Артмаэля, бывал в святая святых Храма Нанданы?

Безвестные и несуществующие практически для всех Дороги Нанданы, позволявшие пройти испытание храма Матери Смерти в обряде То’он Надара, открываются единицам. О том, что Сайдр прошел обряд, знал весь Ангорат, и одно это делало его достойнейшим преемником Таланара во всех делах.

– Мы всегда, все мы, служители Ее культа, умираем в Ее окружении: кормим рыб в Летнем море, возносимся пеплом, очищая Ангорат, идем на корм хищным птицам на вершине холма. Но никакое из наших погребений не приносит Праматери жертву столь великую, как То’он Надара, – выдохнула Нелла. – Ты прав, Таланар. Не стоит недооценивать твоего преемника. Я, кажется, становлюсь слишком беспокойной. – Храмовница попыталась посмеяться над собой.

– Мы всегда были посвящены в планы друг друга, Нелла. – Таланар встал, опираясь на посох из орешника. – Ибо все, что делали, делали вместе. Сейчас же ты начинаешь какую-то неясную мне игру. И я хочу знать, есть ли твоим действиям причины более значительные, чем желание изменить судьбу Второй среди жриц?

– Эта игра начата давным-давно, и совсем не нами. Ты ведь помнишь, Таланар? Наш удел – вовремя подхватить кости, выпавшие из рук предков. А что до Шиады – ее судьба предопределена Великой Матерью задолго до рождения, как и всякого из нас.

– Но с Агравейном ее свела ты.

– Ты был их сыном в прошлый раз. Сам знаешь, они не могли не встретиться.

– Они должны были встретиться как друид и жрица, и возможно – всего один раз и на одну ночь. Три с половиной года назад ты могла послать на свадьбу Тройда и Виллины только Ринну, а в спутницы ей дать любую из жриц, более старших и опытных, чем Шиада в ту пору. Однако вышло так, как вышло. Ты вмешалась в нечто, не зависящее от нас. Стоило ли оно того?

– Я готова принять любые последствия, – не колеблясь, ответила жрица.

– А Шиада? – Друид вздернул лохматую седую бровь. – Она готова принять последствия твоих решений?

– Я следую тому, что вижу, Таланар. Тому, что ты тоже видишь. Готова Шиада или нет – никого не волнует. Согласись, на Ангорате есть еще женщины и девочки из священной династии Змеемудрых. После отъезда Шиады я могла приблизить и взять на воспитание любую из них, передав звание Второй среди жриц. Видит Праматерь, я люблю Шиаду, но она мне не дочь, так что не составило бы труда переложить обязанности одной Сирин на другую. Не в первый раз. Однако я не делаю этого. Почему? – Храмовница заглянула в лицо друида. – Потому что никто не может взять на себя чужую судьбу. Сейчас я понимаю, что и Ринна умерла только для того, чтобы на моем месте оказалась женщина, которой начертано соединять распадающееся. И увы – Шиаде придется принять неизбежное, независимо от желаний. То же касается и Архона: независимо от того, нравится это кому-то или нет, но чем крепче будет альянс между Удгаром и племенами к определенному сроку – тем надежнее. Пусть Сайдр не затягивает с отъездом.

– Согласен, – отозвался Таланар. – Думаю, перед его отправкой нам всем стоит провести час в священном Круге.

– Пошлешь за мной, когда я понадоблюсь, – одобрила храмовница.

– Благослови тебя Праматерь, – попрощался друид, уходя. И вдруг замер на пороге. – Нелла, – обернулся через плечо. – Ты уверена, что хочешь вбить этот клин? Нирох все-таки твой брат.

– Я уверена, что поступаю правильно.

– В таком случае светел твой день, храмовница. – Таланар чуть склонил голову и вышел.

– Богиня в каждом из нас, в сердце и разуме, на земле и на небе, – тихонько прошептала женщина в закрытую дверь.

Нелла поднялась, прошла к столу поодаль, достала из шкатулочки кулон из морской раковины. Надо же, подумала храмовница, для Шиады ей бы и в голову не пришло делать нечто подобное. Неужели правда священная кровь Сирин давала силы, недоступные другим людям? Силы не колдовские, а совсем иные? Кто знает… Шиада никогда не давала поводов себя утешать. Даже если им обеим этого хотелось.

Спрятав кулон в ладони, Нелла вернулась в кресло и кликнула Айхас из-за дверей.

Несколько минут спустя в приемную палату храмовницы вошла девушка. Каштановые волосы до лопаток были заплетены в многочисленные косы, но Нелла знала, что стоит их распустить и непокорная копна быстро собьется в крупные пряди, волнами прячущие спину. Серо-зеленые глаза добры. Девице едва пошел восемнадцатый год, и она не далее как два месяца назад получила свою метку Богини в левом уголке лба.

В очередной раз, окинув жрицу взглядом, Нелла подумала, что не ошиблась с выбором – девчонка обаятельная, но красавицей не назовешь. А главное, до странного походит лицом и фигурой на принцессу Виллину. «Уж не приходится ли она старому Удгару какой-нибудь внебрачной дочерью?» – мысленно усмехнулась Нелла, зная ответ.

– Проходи, Линетта, – подозвала старшая из женщин младшую. Та остановилась недалеко от кресла храмовницы, сцепив от волнения вытянутые руки. – Скажи, кто я?

Жрица с недоумением поглядела на госпожу.

– Ты голос и длань Той-Кому-Мы-Посвящаем-Жизнь и которая Мать всего сущего.

– Именно. Не я вершу твою судьбу, но Она, Та, в верности Которой ты поклялась еще на заре лет. Помни об этом. У меня есть к тебе поручение. И оно уведет тебя из Ангората надолго.

– Я исполню волю Богини, в чем бы та ни состояла, – робко отозвалась девушка.

– Завтра отправишься в Этан, и твоя дальнейшая судьба будет связана с королевской семьей Иландара. Испросишь аудиенции короля, чтобы тебя допустили, я дам письмо с оттиском, тебя примут. Скажешь брату, что я отправила тебя для двух целей.

Линетта отчаянно бледнела – не каждый день ей вот так доводилось говорить с храмовницей в ее-то доме! Да, если подумать, такое вообще происходит впервые. Девица осторожно подняла глаза от собственных влажных ладоней, но, заметив прямой взгляд храмовницы, тут же опустила обратно.

– Во-первых, для поддержания духа Праматери в столице, для облегчения его ноши в противостоянии священникам и балансировании на грани меж двух миров, – продолжала Верховная жрица. – Во-вторых, скажешь, что с возрастом сила моего Взора ослабевает. Поэтому для того, чтобы иметь возможность и дальше помогать ему, мне уже мало одного кровного родства и требуется служительница Богини в сердце его страны.

– Я все поняла, храмовница. Но… дело в том, что его величество ведь может, несмотря на письмо, отправить меня обратно, вручив какое-нибудь послание с вопросом, почему бы тебе, госпожа, не назначить на мое место Шиаду? Вторая среди жриц приходится ему кровной племянницей, а я? Я безродная сирота. На Ангорате это практически не имеет значения, если ты смог постичь часть истинного знания, но, как я поняла, в Этане знание стоит немного.

– Нирох никогда не посмеет мне отказать, помни об этом, когда будешь там, – осадила ее храмовница. – Что до Шиады, она замужем и пребывает там, где сейчас может приносить пользу Всеединой лучше всего.

Линетта кивнула, а Нелла мысленно хмыкнула – так лихо она даже себе еще не врала.

– В чем будет моя задача?

– В Кольдерте ты обязана позаботиться о наследном принце Тройде, его жене и особенно об их сыне. Заботься о них и сделай так, чтобы король был тобой доволен, видел твое благотворное влияние на семью, чтобы Гвен, в смысле королева, не смогла убедить его в обратном. Ты должна внести свет и тьму Праматери в сердца тех, к кому приставлена; сделай все, чтобы в конечном счете маленький Норан не знал сомнений.

– Да, госпожа.

– И еще – не забудь, что твоя девственность принадлежит Великой Матери, отдать ее тому, кого назначит Праматерь, меньшее, что ты можешь сделать во имя Ее. Я подскажу тебе, когда придет время.

Жрица, перепуганно округлив глаза, кивнула.

– Да, разумеется, владычица! Я и не думала… ни о чем таком.

Храмовница пропустила это мимо ушей:

– В тебе не особо силен Взор жриц, но я смогу держать с тобой связь и направлять твой путь. Поверь, то, что я сказала тебе, только начало.

– Да пребудет со мной воля Праматери, – почти обреченно смирилась девушка. Уезжать из дома совсем не хотелось.

Смерив девицу взглядом, Нелла глубоко вздохнула и заговорила совсем иначе. Так, как когда-то говорила с маленькой девочкой, подобранной ею в деревушке на берегу Тарса, недалеко от дома Хорнтеллов.

– Ты уезжаешь из мира, который стал твоим домом, Линетта. Таков твой долг. Ты будешь скучать по Обители и, чтобы облегчить тоску, возьми его. – Храмовница протянула жрице кулон, выделанный из сверкающей морской раковины с высеченным на ней изображением четырех мечей: два центральных были скрещены, два крайних смотрели остриями вверх. Таков символ Часовых. – Если будет особенно трудно, если будет казаться, что все бессмысленно и Мать покидает тебя, приложи его к груди, вспомни великое слово Силы, заклинающее Часовых, почувствуй Богиню в себе. Это все, что я могу тебе дать.

Приблизившись, жрица дрожащими пальцами взяла украшение.

– Бл-благодарю вас, госпожа. – Линетта поспешила отойти от высокого кресла храмовницы.

– Да, у меня будет еще одна просьба, личного характера. По приезде в Кольдерт передай приветственное слово моим сыновьям, Гленну и Тиранту, и спроси, скоро ли они навестят свою мать. Гленна, думаю, ты помнишь, с Тирантом он тебя познакомит. Правда, Тирант воспитывался в христианской семье и теперь сам христианин, не сказать что слишком набожный, но все же в разговорах с ним лучше не говори о богах.

– Как прикажете, ма… матерь, – осмелилась Линетта. Глаза подозрительно заблестели.

– Тогда ступай. Не забудь завтра утром встретить с нами рассвет, к полудню отправишься. Настройся как следует.

– Спасибо, владычица.

Нелла улыбнулась, дожидаясь, когда девчонка уйдет. Она и впрямь по-своему любила Линетту – робкую, тихую, такую преданную и честную. Но все сущее должно быть обращено на пользу Праматери, его породившей, независимо от чувств. Только если принять это, только если признать, что в конечном счете существует лишь одна любовь – любовь к Всеединой, – только в этом случае и можно стать храмовницей.

Грей по-прежнему не скрывал презрения и недовольства, едва Шиада появлялась в его комнате. Сыпать оскорблениями перестал, но все так же возмущался и ворчал при каждом удобном случае. Ему не нравилось все: настои, мази, то, как невестка дышит, как сидит, ее молодое лицо. Однако стоило жрице пропасть на день-другой, Грей орал, что велит высечь девчонку, забывшую о своих обязанностях. Да орал так, что замок ходуном ходил. Такого не скажешь вслух, но Грей прекрасно чувствовал, как без лекарств жрицы боль его возрастала. И уж тем более никому бы Грей не сказал, как ненавидел себя и Шиаду за эту треклятую зависимость.

– Зачем ты ходишь за мной? Мужу слово дала? – спросил однажды свекор.

– Обучаюсь терпению.

– Или думаешь, что тебе после смерти зачтется за доброе дело? Надеешься, что это спасет твою душу от адского огня?!

– Я не верю в ад, старик. А богов никакой ложной добродетелью не обманешь – они от начала времен знают каждый наш поступок и кто чего заслуживает.

– И за какие, интересно, поступки я так мучаюсь?! – крикнул Грей и тут же отвернул от женщины искаженное злобой лицо.

– Долго умирают или в знак жертвы, или за грехи. Думаю, ты знаешь, что из этого относится к тебе.

Грей трижды переменился в лице, подбирая в голове ответ, но жрица перебила:

– Не ври хотя бы себе.

Уходя, Шиада плотно закрыла за собой дверь, задавшись вопросом: и впрямь, что за грех совершил Грей, если его искупление столь долго? Ответ не заставил себя ждать.

Спустя еще две луны Грей, недобро покосившись на невестку, наконец сказал:

– Шиада, твоя душа уже проклята и хуже тебе не будет, так будь добра, помоги мне умереть.

– Воздержусь, – вежливо отказала жрица.

– Сама же понимаешь, – рявкнул Грей, – тебе больше не придется ходить за стариком, которого ненавидишь так же сильно, как он тебя.

Жрица, безмятежно возясь со склянками и чашками, кивнула:

– Я понимаю – безусловно, мои умственные способности не столь ограниченны. Смею предположить, они даже превосходят твои. Но это не решает проблемы: если я выполню твою просьбу, Берад через четверть часа раскудахтается, как петух при виде соперника в курятнике. Или, того хуже, назначит мне стражу, заключение, учудит еще какую-нибудь дурь. Так что, дорогой свекор, – женщина заговорила недавними интонациями Грея, – будь добр, сойди в могилу сам.

– Чертова рыжая дрянь! Я ведь предлагаю облегчить себе жизнь!

– Ты предлагаешь мне в клочья разорвать перемирие, которого мы с Берадом достигли большими трудами.

– Дура! – с вызовом бросил старый герцог.

– Мешок с костями, – резюмировала женщина.

– Я приказываю тебе!

– Боюсь, приказывать здесь могу только я.

Грей завозмущался, как никогда за всю жизнь.

– Поговори с сыном. Если Берад одобрит эту затею, я принесу тебе зелье смерти.

Женщина вернулась в спальню и села у окна. Закуталась в шаль – из щелей в стенах тянет. Новая затея свекра – рожденное в муках решение – не шла у нее из головы. Жрица прекрасно знала, что ни о чем подобном Грей с сыном говорить не будет: он оставил роль вестника ей, невестке. Нравится или нет, лучше сказать мужу сейчас, пока конфликт не разросся. Но как о таком скажешь? За утренним чаем, между поглощением лепешки и творога, невзначай бросить: «Ты знаешь, Берад, твой отец попросил его отравить. Ты ведь не против?»

Шиада иронично хмыкнула и отмахнулась. Берад это даже за плохую шутку не примет.

Но в любом случае лучше сказать, нежели дождаться момента, когда она уступит напору старика, а Берад не сможет примириться с фактом. Дурные вести вообще всегда нужно доносить через слово – от слова можно отгородиться, насколько хочется, банально заявив: «Не верю!» – но от дела или вещи, доказывающей его совершенность, не отгородишься. Вот он – аргумент – перед глазами: меч, как символ погибшего воина, стяг в крови в знак разорванного союза, нож и красная лужа – в знак состоявшегося убийства…

А слово надо просто произнести – жрица прогнала непрошеные видения.

Когда Берад вошел в ее комнату, рассыпался в признательности и попытался подарить янтарное колье, Шиада отвела руку с подарком и рассказала о просьбе Грея. Берад заморгал, надеясь, что сейчас проснется и все сказанное женой окажется сном. Но пробуждение упорно не наступало.

– Это… это он сгоряча, – наконец выговорил мужчина.

– Ты сгоряча не просил отравить тебя, когда валялся без сил в лазарете Кольдерта.

– Ну я ведь моложе отца.

Шиада устало вздохнула и – Берад готов был поклясться, что луна сошла с небес! – приблизилась, положила руку ему на щеку и улыбнулась.

– Ты чище отца, Берад. – Шиада показалась герцогу на удивление мягкой и отзывчивой. Судя по всему, сей факт делал ее довольной.

– Не думаю, что Грей согласится поговорить с тобой о том, чего наворотил в прошлом, но все же попробуй. Если нет – приведи отцу священника и заставь исповедаться.

Берад ушам не поверил. Исповедаться? Исповедаться?!

– Шиада? – осторожно спросил мужчина, накрывая ее ладонь на лице своей.

Женщина тут же высвободилась:

– Чем дольше и сильнее страдает, умирая, человек, тем, как правило, хуже прожил жизнь или он, или кто-то из его ближайших предков. Исповедь могла бы помочь.

Несмотря на то что Шиада слегка отстранилась от него, Берад просиял:

– Господь Всемогущий! Шиада, не знаю даже, что сказать…

Но лирическое настроение супруги, кажется, уже иссякло.

– От тебя требуется не говорить, а действовать, Берад. Я полгода делаю для него все, что могу, но, чтобы сделать следующий шаг, нужно, чтобы ты сделал свой.

– Я понял, – согласился герцог.

– Тогда добрых снов, – напутствовала женщина, пряча улыбку.

Оценив намек, Берад ретировался из спальни супруги, зацепив по дороге очередную служанку, которая по всем формам вполне подходила ему в постели.

Шиада ткала. Многие женщины замка сидели здесь же, кто за прялкой, кто за станком. От жары и монотонной работы жрица почти задремала.

…Было пасмурно. Дул ветер. Воздушные потоки бушевали вдоль берега. Их продроглость и пронизывающий холод жрица чувствовала кожей. Шиада узнала побережье Бирюзового озера.

По дороге на запад шли трое: мужчина и две маленькие девочки вослед. Мужчина казался похожим на Берада, но со спины было непросто определить. Впрочем, незнакомец был ниже и худощавее нынешнего герцога. В левой руке он держал какое-то кольцо и время от времени вертел его, не разглядывая. Девочки Шиаде вовсе никого не напоминали. Одной из них было лет одиннадцать, второй – не больше шести. Каштановые косы обеих выглядели так, будто их не расчесывали несколько недель. Понурые, одетые едва ли не в рубища, слишком холодные для такой погоды.

Тропа постепенно сужалась. Извивалась змеей и поднималась вверх, в начинающуюся на западе вереницу гор. Тех самых, что с незапамятных времен отделяют Иландар от Западного Орса.

Клочья тумана с шелестом размыли видение, будто перелистнув страницу книги. Мужское лицо выглядело отдаленно знакомым. Девочки брели, спотыкаясь и не поспевая за мужчиной. Старшенькую Шиада прежде никогда не встречала, а в младшей уловила едва знакомые черты. Хотя, может, это печать животного страха кажется ей знакомой, а не сам образ?

По каменистому тракту забарабанил дождь. Камни скользили под ногами, грязь утяжеляла шаг. Мужчина плутал сильнее, и вскоре былой тропы и след простыл. Внезапно трое оказались у крутого спуска, и незнакомец выбросил вперед руку с кольцом. Перстень исчез средь скал. Мужчина гаркнул какое-то имя, и старшая из девочек подбежала на зов.

– Я обронил перстень твоей матери. Он ведь дорог нам, достань.

– Но…

– Достань, я сказал!

Девчонка посмотрела на обрыв, заметно бледнея. Спуститься вниз, не свернув шеи, было невозможно. Не говоря уже о том, чтобы искать среди скал такую мелочь, как кольцо.

– По-пожалуйста, – дрожащим голосом взмолилась девочка, вцепившись в собственное горло. Стеклянные от слез глаза остановились на незнакомце. – Пожалуйста, папа.

– Не полезешь сама – отправлю твою сестру!

Девочка, скуля, начала спускаться. Неуверенно, с опаской; платье мешало ей, и не было никакого шанса заткнуть подол за пояс. Один край оборвала почти сразу. С трудом, временно повиснув на слабеньких ручках, нашарила какую-то опору сначала для одной ноги, затем для другой. По щечкам стекали капли, никак не связанные с тучами. Спустившись не дальше чем на метр, замешкалась: куда теперь поставить ногу? Оглядывалась по сторонам, опасаясь поднять глаза вверх. Наконец приметила небольшой выступ в скале где-то слева. Если бы ей удалось дотянуться, она бы сумела спуститься ниже – там складывалась даже хорошая дорожка вниз!

Она сверзлась с пронзительным воплем. Тонкий девичий голосок разлетелся высоким эхом по окрестностям. Раздался хруст, где-то внизу распласталось, неестественно изогнувшись, тело. Из надтреснутого черепа, заливая камни, струилась кровь. Застывшие в ужасе глаза смотрели в небо.

На лице второй девочки мгновенно отразился весь кошмар Этана. Не помня себя, ребенок приблизился к взрослому, вцепившись в его штанину:

– П-папа? – позвала малютка, не понимая, почему влажнеет в глазах.

Мужчина же от ее прикосновения с отвращением дернулся и отшвырнул дочь ногой.

– Останься с сестрой. Когда звери растащат ее тело, можешь вернуться домой. – Он повернулся и пошел прочь.

– Папа! Папочка! – кинулась следом малышка.

– Уберись, жалкая сучка!

Девочка вновь вцепилась в отцовскую ногу:

– Папочка, пожалуйста, не оставляй нас здесь!

– Пошла вон, я сказал!

– Папочка, миленький! Я все сделаю, как ты скажешь! Всю жизнь буду в монастыре жить, только не оставляй меня здесь!

От рыданий девочка начала задыхаться. Мужчина не выдержал и с силой ударил девочку по лицу, едва не сломав шею. Малютка тут же, всхлипывая, притихла. Поняв, что дочь наконец замолчала, незнакомец немного угомонился.

– Ладно, дрянь, тащись за мной. Но отстанешь – я ждать не буду.

Ребенок судорожно кивнул.

– А сестра? – спросила робко.

– А твоя сестра заслужила то же, что и ее мать! Всем суккубам полагается смерть в муках! Запомни, Гвендиор, расскажешь кому то, что произошло, – станешь следующей. Тебе ясно?

Кроха растерянно кивнула, утирая непрерывающийся поток слез, и побежала за отцом, спотыкаясь и всхлипывая время от времени…

Шиада втянула ртом воздух, ощущая, как по телу проходит волна судороги.

– Ваша светлость? – заоборачивались женщины.

– Вам недужится?

Жрица вдохнула полной грудью, стерла с лица выражение испуга и недоумения и легко покачала головой:

– Нет-нет, Лили, просто задремала от жары и чуть со стула не навернулась, растяпа, – улыбнулась.

Женщины захихикали в ответ.

Шиада методично доделала запланированную на сегодня часть работы, поддерживая беседу и сохраняя дружелюбный тон. Потом отдала распоряжения насчет ужина и заперлась в комнате для молений. По сей день комната оставалась тайной святыней жрицы, никто, кроме самой Шиады, не бывал в этом уголке старой веры в герцогстве Лигаров. Да и – будем честны – почти никто не стремился переступать порог помещения, где «по пять раз на дню герцогиня взывала к дьяволу и лжебогине».

Итак, подумала жрица, закрывая за собой дверь, головоломка сложилась.

«Гвендиор», – произнес напоследок мужчина из видения. С этим именем Шиада мгновенно осознала, что маленькая девочка, являвшаяся в картинах Праматери, – нынешняя королева Гвен, ее отец – тот самый старик, что сейчас лежит немощным мешком с костями этажом выше. Да, он расплачивается за самый тяжкий из грехов: дето– и, судя по всему, женоубийство.

Так странно, подумала жрица, у нее никогда не возникало чувства, что Грей хоть сколько-нибудь привязан к сыну. Вот уж задача. Ведь Берад, казалось, соответствовал всем Греевым параметрам достойного человека: был христианином и мужчиной к тому же. Так почему?..

Ах да, отмахнулась Шиада, ясно как день: в сердце, где властвует ненависть – не так важно к кому именно, – нет места ни для какой любви.

…И фанатизм королевы, и ее нелюбовь к мужу, о которой нередко болтали при дворе, и ненависть к староверам – все стало ясным для Шиады, как звездный блеск. Гвендиор воспитывалась в Гуданском монастыре, как и обещала отцу, извращенцу заповедей богов, который не выносил женщин и воспринимал в них лишь их детородную суть. Монастырская обитель заузила и сполна насытила догмами разум Гвен, но не она научила ее бояться, презирать и осыпать проклятиями язычников. В конце концов, что запомнила эта девочка с детства? Из-за веры в языческую богиню умерли ее мать и сестра.

Замужество за старовером только подлило масла в огонь.

На брачном союзе с христианской девой Гвендиор настояла, как ни странно, Нелла. Юная в ту пору жрица, наследница Матери и госпожи Нилианы, она часто появлялась при дворе мужа матери, Элория, тогдашнего короля. В политических целях и согласно воле Праматери, сказала однажды Нелла отчиму, в невесты брату больше всего годилась одна из послушниц Гуданского монастыря. Когда девицу представили ко двору, отец Нироха недолго думая дал добро. Грея поставили перед фактом. Впрочем, тот не думал сопротивляться: надо же, так удачно сбыть девчонку с рук!

Не прошло пяти лет, как Элорий скончался. Нирох стал владыкой Иландара.

У Гвендиор появился шанс склонить к ногам государство и стать истинной его госпожой. Но каково же было ей жить с язычником?! Рожать от него детей? Хоронить их?.. Каждый день женщина замаливала грех собственного замужества с нечестивцем до ломоты в коленях, умоляя Господа послать ей ребенка и уберечь его. Но раз за разом Бог наказывал: из четверых рожденных детей в живых остался только Тройд – младшие его братья скончались вскоре после родов, старшая сестра упала с коня, сломав шею, а еще один ребенок погиб во чреве, недоношенным.

Интересно, подумала Шиада, знала ли Нелла ту часть жизни Гвендиор, которую сегодня узрела она сама? Жрица была уверена, что да. Но отчего же тогда Нелла настояла на браке брата с набожнейшей из всех христиан?

Ответ на это мог быть только один: рано или поздно христианские вожди из знати восстали бы, усадив на трон своего брата по исповеданию. Чтобы обеспечить воину и полководцу Нироху поддержку его вассалов, приходилось идти на компромисс – поддерживать равноценный баланс двух вер. Нирох прилагал все усилия, чтобы как можно дольше сохранять религию предков в королевстве. Именно это заставило его искать невесту для сына в Архоне – последнем союзном оплоте язычества. И если бы не стойкость Виллины, Гвендиор уже давно удалось бы заставить молодую женщину принять крещение – так крепко она нападала на бедняжку.

Счастье было неведомо королеве: хотя вера в Праматерь прежде всего требовала от первого до последнего возможного дня держаться собственной матери, Нирох попрал эту заповедь, все детство ограничивая Тройда в его общении с Гвен. Королевские жрецы поддерживали его – женщины хранят традиции и обычаи. Доверь наследного принца в руки той, что несет в себе разрушение привычного уклада, – и твои внуки вырастут в другой стране. В результате Тройд, зная все законы христианства, до мозга костей остался язычником (который, к слову, находил свое супружество беспредельно счастливым и удачным).

Таким образом, потеряв всякую надежду вразумить и наставить на путь сына, рассудила Шиада, Гвендиор рано или поздно сосредоточит все внимание на внуке. Этому маленькому мальчику, Норану, не посчастливилось родиться человеком, с которым связаны все самые благочестивые чаяния королевы Иландара.

Солнце за окном уже заметно опустилось, когда женщина прошла в кухни, в дальнюю их часть, где по ее указу готовили нехитрые снадобья для Грея. Когда ей не хватало времени готовить сложные лекарства, она всегда добавляла в общеизвестные отвары особые травы, способные усилить их врачевательный эффект. В комнате стоял пряный запах томящихся на огне зелий. Он напоминал жрице ее дом. Она сняла с огня котелок, обернув ручку тряпьем, раскрошила в него в соответствующих пропорциях листья и дробленые корни растений, влила по несколько ложек других, холодных настоев. Опять поставила на огонь, дала настояться минут пять, а после велела служанкам делать припарки из этого варева.

Час спустя герцогиня, закончив с лекарствами для свекра, села у изголовья его кровати и спросила:

– Ты говорил с сыном?

– Я каждый день говорю с ним.

– Не о том, судя по всему.

– Я его отец! Я не собираюсь спрашивать сына, что мне делать! – Лицо старика скривилось. – Дай мне яд, ведьма!

– Я говорила, что без согласия Берада ни о чем подобном даже не проси. Выбор твой, Грей, можешь мучиться, сколько хочется, – доброжелательно заметила жрица.

– Ты опять издеваться пришла?

– В отличие от тебя, я не издеваюсь над людьми. И не измываюсь. И не зверствую. Язычники куда добрее, чем ты думаешь, старый лорд.

– Господи, за что ты послал эту напасть в мой дом?! – взвыл старик.

Отставив деревянные чашки с лекарствами, Шиада села на стул возле кровати Грея.

– Это правда, что ты убил свою первую жену, старшую дочь, едва не убил младшую?

Грей осекся, прекратив завывания лишь для того, чтобы через мгновение накинуться на невестку с новой силой:

– Ты с ума сошла?

– Грей, ты прекрасно понимаешь, что уже одной ногой в могиле. Ответь хоть раз честно: ты убил свою дочь на глазах Гвендиор?

Грей мгновенно помрачнел, позеленел, а после и вовсе приобрел такой вид, будто его огрели в основание черепа.

– Как ты узнала?

– А ты не догадываешься?

– Сатана нашептал тебе? – проговорил старик, вновь обретая уверенность в голосе.

– Сатана нашептал, – не стала спорить жрица. – Но он умолчал – за что.

– За дело.

– Жена была язычницей?

– И девчонка ее тоже! – Старик опять впал в раздражение. – Она так радовалась ей, ведьма, рыжая, как и ты! Так радовалась дочке! Дочке, когда мне нужен был сын! Все твердила, что лжебогиня благословила ее!

– Постой, – улыбнулась жрица. – Я верно поняла, ты был женат на жрице?

– Не на жрице. Но она выросла в этой вашей Обители.

Шиада расхохоталась. Праматерь любит шутки, это правда.

Грея между тем, видимо, сам черт потянул за язык.

– И она без конца твердила о том, что дочь надо посвятить служению богине. А потом она родила мне двух мертвых сыновей, и я понял, понял тогда! Все понял! Суккубы, соблазняющие мужчин ночами, а в их отсутствие выхолащивающие чертоги Люцифера, сами убивают сыновей! Это в вашей природе!

– Ты бы себя слышал, – сказала жрица, подавив смешок. Потерла висок.

– Заткнись! Я оставил в живых дочь, понадеявшись на монастырское воспитание. И вновь женился, на христианке, конечно, которая родила мне Берада. Скажешь после этого, что я рассуждал неправильно?! Разумеется, в благодарность я решил избавиться от всей дьявольщины и ее носителей в своей семье.

– От дочери?

– Да. Но жена отговорила меня. А потом померла от лихорадки.

– Хорошо, а Гвен-то чем провинилась?

– А на что мне девчонка, как заботиться о которой, я представления не имею?! Да и смысла в ней не было.

Шиада впервые, кажется, за жизнь буквально чуть со стула не упала, похолодев от ужаса. Вот так человек! И ведь он искренне верит в праведность своего дела… Такие люди дальше всех от Матери и Отца. И хотя Шиаду учили, что путь к Великим Высшим открыт каждому и каждый может при желании приблизиться к Ним, жрице думалось, что от таких людей, как Грей, Бог отвел длань, а Богиня отвернула лик.

– Берад знает? – спросила жрица, когда вновь смогла говорить спокойно.

– Нет.

– А о том, что ты и раньше был женат?

– Знает. Но про дочь не знает. Я всему замку под страхом смерти приказал молчать о ней.

– Думаю, как последовательница Всевластной Шиады, я поступлю мудрее, если заставлю тебя мучиться от боли и умирать так медленно, как только возможно, – процедила жрица. – В воздаяние за грехи.

На лице старика отразился страх.

– Да что ты можешь знать, мелкая…

– Попрощайся с сыном, – перебила она, уходя.

Последние проклятия от Грея летели жрице уже в спину.

День был длинным. Жрице казалось, что начался он непонятно когда и непонятно когда закончится. Игнорируя прохладу, женщина вышла во внутренний двор, направилась к берегу озера. Вечерний ветер вымел из мыслей лишнее. И впрямь, разве что-то из происходящего имеет какой-то смысл, подумала Шиада, подняв голову. Сумерки. Время Шиады, Богини Воздаяния, Кровавой Госпожи Ворон… Ее серп уже блеснул в небесах темно-серой сталью. Как поступить? Все-таки подобная милость – милость быстрой кончины – не полагается незаслуженно. Праматерь дала жрице знание, но не подсказала решения. С одной стороны, воздаяние всегда одинаково, а с другой, нынче клинок Шиады и коса Нанданы – не что иное, как гнутый хвост Ядовитого. «Жаль врага до смерти», – гласит время Скорпиона. Возможно, если поспеть к сроку, Великая Мать не взыщет с самой жрицы за ошибку?

Срок Скорпиона – самый краткий в году, чуть больше шести дней. Потом наступит срок Заклинателя Змей – священное время для всех язычников Этана. Время, когда каждый ритуал, каждая мысль, каждый поступок – все взвешивает Праматерь и с удесятеренной силой карает недостойных… Странно чествовать Змееносца здесь, где змеи не водятся вовсе.

На рассвете жрица зашла в покой мятущегося Грея с горячим, дымящимся отваром.

– Это я, – проговорила она, отерев его лоб. Как и ожидалось, старик не спал. – Я принесла лекарство.

Грей приподнялся в кровати не без труда. Кряхтя и закашливаясь, выпил все, без остатка, с жадностью.

– Вот и славно. – Она подтянула ему одеяло из шкур выше к горлу. – А теперь засыпай, лекарство уймет лихорадку. Я посижу с тобой.

«Пока колесо не совершит полного круга и, сыграв сейчас роль Нанданы, я не уподоблюсь Тинар, дав тебе шанс возродиться».

К десяти утра в комнату Шиады пришел Берад, сообщивший, что ночью Грей отказался говорить со священником: «Нет во мне грехов!» – сквозь муки промычал старик. Шиада поняла, что самую суровую исповедь в жизни Грей прошел в беседе с ней и повторить еще раз оказался не в силах. К полудню Грей заснул крепче, чем спал когда-либо прежде. На старом восковом лице застыла маска удивления.

Отказ старого герцога от последней исповеди скрыли от всех – Берад не мог допустить, чтобы отца не отпели в церкви. Епископ Ваул и сам не был против оправдать все лихорадкой старика. А потому через два дня состоялись пышные похороны. Шиада отказалась носить траур, как Берад ни причитал. «В нашем кругу черное носят только истинные ведуньи, совершенно мудрые, жрицы храма Нанданы. Я не имею права носить этот цвет».

В следующие несколько дней Шиада доделала для Берада тунику и плащ, но пока не сказала ему о них. Тогда же возобновились встречи с Неларой.

– Наверное, – проговорила ближе к ночи последняя накануне похорон, – теперь начнется какой-то новый этап в жизни замка? Старый герцог жил долго, и его жизнь висела над озером, как тень. А теперь все изменится, ведь так?

– Разумеется, – ответила жрица, не задумываясь.

Первым и главным требованием, которое Бану выдвинула перед отцом и Сагромахом, задержавшись после одного из ужинов, была немедленная атака Синего дома.

– Но ведь синие нас особо не беспокоили пока, – удивился Маатхас. – У них своих забот по горло, и они вряд ли выступят, пока у нас Бут.

– Бут не у нас, а у меня, – оборвала танша. – И его голова принадлежит человеку, который мне помог в Оранжевом танааре.

– Кто это? – напряглись мужчины.

Маатхас, кажется, сообразил, о ком речь.

– Не имеет значения. Долг платежом красен. Разбей синих, отец.

Через две недели пятитысячное конное войско, включавшее Нера с его пятидесятью бойцами, пять сотен «меднотелых» и Бансабиру во главе, двинулось на юг. Десять дней часть войск, доверенная Руссе, держалась рядом, и брат с сестрой могли проводить вместе все свободное время, вызывая немыслимое недовольство Нера. Еще бы – наущенный старшим братом, он делал все, чтобы сблизиться с женой, но эта грубая и нетерпимая девка, кажется, знать не знала, что такое брак. Даже хуже – Бану либо считала его своим подчиненным, либо, если оказывалась довольно благожелательной, не замечала вовсе. Для маленькой танши муж существовал только ночами. Да и то! Пока войско ее брата двигалось в том же направлении, после соития женщина уходила о чем-то с ним болтать. Нер даже взял на душу грех, как-то прикинув, что, может, они там и не болтают вовсе.

Однако Русса и Бану действительно проговорили не одну ночь напролет, и далеко не все это время обсуждали дела. Пока брат был рядом, Бану могла прогонять мысли о Маатхасе. А потом дела вновь захватят ее целиком и в сознании останутся только слова «командующий», «офицер», «солдат», «боец», «юнец», «тан», «болван», «пленник», «придурок». Никаких имен, лишь звания, титулы, личное мнение. Обязательства – лучшее лекарство от чувств.

Вскоре бастард увел армию партизанить по Синему танаару Наадалов, а Бану (в чьей клетке до сих пор сидел Бут Наадал) возглавила летучий отряд убийц, ставший наказанием богов для всей страны.

Везде, где не ждали, появлялся отряд Бану. Одни таны планировали заключать союзы – дружеские отношения сбивали лазутчики Бансабиры. Другие планировали занять какую-нибудь крепость – Бану не давала даже подобраться к ней, нанося по врагу несколько прицельных жалящих ударов. Третьи перебрасывали войска через переправы – Бану была тут как тут. Четвертые переходили громадными силами равнины – Бану ловко провоцировала сражение, уводя части воинства к ближайшим теснинам, где давила засадами. Пятые шли водным путем – Бану брала лишь часть воинства, рассаживала на отбитые прежде корабли, загоняла противника (только если знала, что он не слишком умен) в глухие бухты и, дождавшись, пока подойдет оставшаяся часть армии, давила, как тараканов.

Почти никогда Бансабира не гоняла по этим «заданиям» все пять тысяч – заняв выгодную позицию, она нередко ограничивалась тем, что посылала к очередной стратегической точке только одно подразделение, а иногда и его половину.

Расставшись с братом, Бану реорганизовала вверенное ей войско от и до.

– Все эти ваши дивизии, батальоны и полки – мне от них спасу нет! – заявила она на общем собрании офицеров утром четырнадцатого дня от начала похода.

Собрание проходило на воздухе, потому что вместить всех в шатер не было возможности. Несколько столов по приказу танши составили вместе прямо под открытым небом. Во главе сидела только Бану, Нер расположился по ее левую руку. Юдейр был на подхвате, держась рядом и по первости ничем не выдавая собственного присутствия. Раду с Одханом каменными истуканами стояли за спиной танши, положив руки на рукояти мечей.

– В итоге у меня в армии какое-то немыслимое количество командиров, в чьих рангах я толком не могу разобраться. Я перераспределю вас иначе. – Она сделала знак, и Юдейр разложил перед мужчинами несколько листов с одинаковыми записями. Среди собравшихся пробежал первый шепоток. – Поскольку численность войска составляет пять тысяч копий, я сгруппирую их в пять подразделений. Арифметика несложная, я думаю, – с тонким ехидством заметила женщина. – Каждое из подразделений будет возглавлять командир, которому разрешается иметь десять сотников, имена и заслуги которых должны быть согласованы со мной. Каждому тысячнику также надлежит назначить из числа сотников вицекомандира. Каждый сотник, он же капитан отряда, по своему усмотрению может назначить десять десятников, – быстро пробежала глазами по офицерам: кто-то пристально разглядывает предоставленные бумаги, кто-то в упор, почти с жадностью смотрит на нее. Хорошо.

– Таким образом, весь офицерский состав с этого дня делится на старшее, среднее и низшее командование – для меня более отчетливо, чем прежде. Пятьсот «меднотелых», которыми нас снабдил тан Яввуз, будут распределены между подразделениями по одной сотне в каждом. Однако все капитаны отрядов «меднотелых», как личной гвардии правителя, подчиняются в первую очередь напрямую мне, а во вторую – своему командиру. Единым командующим над бывшим полком «меднотелых» назначается Раду.

По столам прошел ропот. Этот безродный громадина? Чертов выскочка! Мало, что ли, что он и так уже полгода трется возле танши, как щенок, которому перепадает половина костей со стола?

Сам Раду не отреагировал никак – только о ребра шарахнуло так, что раздался шум в ушах.

– Кто-то хочет выразить свое несогласие? – безмятежно спросила тану, осматривая ряды.

Ну и что прикажете на это отвечать? Мужчины примолкли.

– Хорошо, – спокойно продолжила женщина. – Также мне напрямую подчиняется все старшее командование, как вы понимаете. Первое подразделение я возглавлю сама, второе – Гистасп, третье – Гобрий, четвертое – Нер, пятое – Бугут.

Одновременно раздалось два выдоха. Один, полный возмущения, принадлежал Неру – он с трудом сдерживал собственное бешенство. Еще бы, жена только что объявила его подчиненным! Прилюдно понизила, подмяла под себя, ноги вытерла, сука! Да гореть в пламени таким женам! Глядя на благоверного, Бансабира внутренне усмехнулась – кажется, этот недотепа хоть чем-то похож на своего безбашенного братца.

Другой выдох издал коротконогий темнокожий Бугут, один из опытнейших бойцов Сабира, немного старше Гистаспа, который до этого утра был командующим полка «меднотелых» в воинстве Бану. Когда последняя передала его полномочия Раду, он трех ударов в груди недосчитался – малыми трудами, что ли, ему достался этот пост?! Но, разумеется, виду не подал. А вот сейчас от сердца отлегло: повысили, значит.

Бансабира, отметив происходящее и ничуть не поменявшись в лице, продолжала уверенно и ровно:

– В остальном многое остается по-прежнему, однако об обязанностях каждого подразделения я бы хотела поговорить только в присутствии командиров. Если вопросов нет, можете расходиться.

Вопросов не было – только тотальное возмущение, которого большинству никак не удавалось скрыть. Да что же она творит, зарвавшаяся девчонка?! Так думали те, кого прежде с ней не было. Это ей, родившейся в семье тана, жизнь в ручки вложила статус и войска в подчинение, а среди офицеров среднего звена было прежде немало таких, кому должность обошлась ценой жестоких побоев и половины жизни.

– Дан, Серт! – окликнула Бану, достаточно насладившись их понурым видом. – Задержитесь. Юдейр, перенеси все необходимое в мой шатер, мы продолжим внутри. Вы двое, – оглядела оставленных офицеров, – ждите снаружи.

– Да, тану, – не очень живо отозвалась парочка.

Когда группа людей отгородилась от мира сводами и пологом шатра, Бану продолжила заметно тише, но так же властно:

– Второе подразделение, Гистасп, как и прежде, будет ответственно за пленных. Под твоим началом будет вся элитная конница. Тех, кто может стрелять из лука на всем скаку с обеих рук, собери в отдельный отряд.

– Понял, госпожа, – он улыбнулся глазами.

Бану уже очень хорошо знала смысл такой улыбки. Гистасп больше всех остальных попервости внушал Бансабире тревогу: он почти со всеми был неизменно вежлив; в общем, безоговорочно подчинялся ее приказам; осаждал не в меру горячего Гобрия. Но когда дело доходило до решений, Бану отчетливо видела, что Гистасп мог без тени сомнения или сожаления проявить невиданную прежде безжалостность; не меняясь в лице, смотреть на зверство в адрес даже, казалось, приближенных к нему людей; мог пойти на самую вопиющую гнусность, будь то подкуп или предательство товарища. Граница между его учтивостью и истинной благожелательностью – той самой, которую танша быстро научилась отличать только по выражению в действительности удивительно добрых глаз, – казалась почти неприметной, но на деле оказывалась непреодолимой и громадной до того, что поначалу доводила Бансабиру до холодного пота. Нередко Бану приходила к мысли, что уж кому-кому, а Гистаспу больше других пошло бы носить на левом плече черную саблю из Храма Даг.

– Бугут, – танша перевела взгляд, – твое подразделение ответственно за все переходы, переправы, возню с реками и кораблями. Всех легких на подъем, с крепкими и сильными ногами, всех, способных покрывать большие расстояния пешком, преодолевать горы и трясины, распределят к тебе. Имей в виду, именно твоя обязанность в сражениях добывать знамена врага.

«Ну хотя бы не за пленных отвечать», – подумал мужчина и послушно отрапортовал:

– Слушаюсь, тану!

– Нер…

– Бану?

Вот же! Бансабира проглотила желание цокнуть языком.

– Все вспомогательные войска, обоз, лекари, фуражировка, – отчеканила женщина.

– Бану, это почти пятьсот человек! – взвыл Нер. – А биться-то в моем отряде кто будет?

– Оставшиеся пятьсот, это же очевидно, – сказала Бану так, что Гистасп вновь услышал ее циничное «Арифметика несложная, я думаю».

– А ты не забываешься?

Присутствовавшие, как обычно, Раду и Юдейр переглянулись. Не было ни дня с тех пор, как в их лагере появился этот молокосос, чтобы им обоим не хотелось ему врезать. За то ли, что рот открывал чаще положенного, как вот сейчас, или просто за то, что находился рядом с таншей, – без разницы, ей-богу! Кажется, еще ни в чем и никогда эти двое не были столь единодушны.

– Я ахтанат дома Каамал, – повысил бесцветный голос Нер. Его крупные губы-вареники при этом как-то смешно двигались, заметила Бану.

– О, я не забываю об этом ни на минуту, дорогой супруг, – вежливо отозвалась женщина. – Именно поэтому, я полагаю, тебе следует попросить у своего отца больше войск. В конце концов, чтобы сделать тебя командиром подразделения, мне пришлось поставить под твое командование девятьсот пятьдесят человек из пурпурных.

Гистасп хохотнул в кулак, Гобрий в усы, Бугут тоже не удержал смешка, но, еще совсем не привыкший к повадкам молодой госпожи, замаскировал под кашель. Раду с Юдейром вновь понимающе переглянулись – дескать, знай свое место, сопостельник, – и тут же поотворачивались. Нечего делать вид, будто они хоть о чем-то думают одинаково.

У Бану происходящее, похоже, не вызывало вообще никакого интереса.

– Если вопросов больше нет, Нер, Бугут, можете идти.

Бугут выглядел довольно растерянным, но взял себя в руки, поклонился, поблагодарил за повышение и ретировался. Нер, будто намереваясь что-то еще сказать, мялся дольше, чем вызывал особую усмешку, в первую очередь у Юдейра. Еще бы – за первый месяц своей службы оруженосец выслушал окрик «Не мямли!» больше, чем оставшееся войско, вместе взятое, за последующий год.

Когда наконец вышел и Нер, Бансабира перевела дух и продолжила:

– Гобрий, в твое подразделение надо определить всех наиболее отважных, быстрых, обладающих силой и сноровкой – крушить боевые порядки врага будешь именно ты.

Старый вояка заметно разгорячился.

– Кроме того, у меня для тебя еще две принципиально важные задачи. Первое – как хочешь, сделай так, чтобы сотники под командованием Нера были из проверенных людей. Всех провинившихся, утративших заслуги, поддавшихся панике, словом, так или иначе опозорившихся – всех собрать в четвертом подразделении. И больше того, мне нужно, чтобы за Каамалом постоянно следили.

– Хм, – Гобрий потер морщинистую щеку. – Я бы, конечно, перво-наперво предложил определить в четвертое подразделение Дана.

Бансабира качнула головой:

– Дан слишком выделяется. К тому же Дан и Серт остаются в моем подразделении.

– Тогда, может, Такул? – направил Гистасп. – Нужен кто-то, кто с первых дней возглавлял отдельные группы и имеет представление о ваших требованиях. К тому же Такул достаточно неприметен.

Бану покачала головой и в этот раз:

– Не считая того, что Такул начисто лишен воображения, он на моей памяти не смог самостоятельно принять ни одного сто́ящего решения. Его бы, кстати, я определила к тебе, Гистасп, – заглянула в глаза командиру.

– Ну, как скажете, – отозвался мужчина.

– Словом, Гобрий, подумай об этом сегодня-завтра. Потом поговорим.

Гобрий кивнул:

– Постараюсь подобрать людей как можно быстрее. А в чем вторая задача?

– Защищать меня, – безапелляционно заявила танша. Повисло молчание.

– Не понял? – наконец честно признался Гобрий. – Разве это не обязанность всего войска?

– Это, конечно, верно, но я говорю о другом. Ты будешь ответственным за внутреннюю дисциплину армии. Мне нужен хороший хлыст на привалах, прочный щит в обороне и острый меч в авангарде. Так яснее?

– Так – да, – с облегчением отозвался командующий.

– Тогда, – Бану указала рукой на полог, – приступай к обязанностям, командир третьего подразделения.

Гобрий поднялся, поклонился и вышел. Бану, велев на этот раз и охранникам подождать снаружи, перевела взгляд на последнего командира в шатре. Да уж, если Гобрия можно было увлечь за собой только силой, то этот признавал исключительно хитрость. Не хитрость против него самого, а хитрость, его достойную. Как ни крути, у Гистаспа крайне необычное представление о чести и порядках, признала Бану.

– Все, что я хочу знать, Гистасп, понял ли ты суть своих обязанностей?

– Я ответственен за пленных.

– За всех пленных.

– В том числе и за тех, знать о которых можем только мы.

Бансабира оскалилась, Гистасп прищурился.

– Скажи, пусть Раду зайдет один.

– Слушаюсь, – поклонился, исчез.

Увалень не услышал ничего особо нового. Командование ему полагалось временное и лишь в тех случаях, когда бы госпожа собирала «меднотелых» в отдельный отряд. В бою – всегда действовать по приказу. А в остальном как был главным телохранителем, так и остался.

Бану приказала позвать Юдейра – нечего отлынивать – и заодно ожидавших Серта с Даном, но Раду отчего-то не кинулся выполнять поручение, а произнес:

– Могу я спросить?

– Ну, давай представим, что именно сейчас ты не телохранитель, а командир «меднотелых». Говори.

– Я бы хотел на самом деле внести предложение в задание, которое вы дали Гобрию. – Раду замолк, ожидая реакции танши, но поскольку та не возражала, осторожно продолжил. – Возможно, подобрать нужного человека командиру Гобрию и удастся. Но может возникнуть одна проблема. Новым перегруппированием войск вы уровняли многих офицеров прежде разных рангов. Те, кто командовал полком, то есть пятью сотнями, теперь стоят в ряду собственно с сотниками – до этого утра самыми низко поставленными офицерами среднего звена. Больше того, вчерашний полководец сегодня может оказаться никем просто потому, что его не выберет командир. Словом, даже если нужные вам для слежки за Каамалом люди отыщутся, может статься, из-за определенной обиды, они начнут мутить воду в четвертом полк… подразделении. А тут и лидер – ваш муж, с которым, судя по всему, у вас не самые хорошие отношения.

– О моей семейной жизни ты бы помолчал, – одернула Бану. – К чему ведешь?

– К тому, что, может, Такул – не самый плохой вариант? Он, как вы сказали, не самый великий стратег, но он вам предан. Или, может, стоит направить в подразделение ахтаната Нера кого-то из вашей охраны?

Бану пришлось опять помотать головой:

– Назначить кого-то из охраны – слишком очевидно, сам понимаешь. А что до твоих опасений, уверена, ничего подобного не случится. Спроси у Гистаспа с Гобрием, Раду, хорошие офицеры на дорогах не валяются. Есть вполне определенные требования, которым каждый из них обязан соответствовать. Короче, именно на среднем звене установленное мной распределение никак, в сущности, не отразится. Просто теперь их больше, все они – сотники и у каждого есть шанс стать вицекомандиром. Вот и вся разница. Потом, слушал ты, видимо, невнимательно. В конечном счете, сотников тоже утверждаю я, а потому – на собраниях офицеров мне светит видеть те же лица, на которые я уже год смотрю. Пожалуй, единственные, кому сейчас стоит держаться за место волчьей хваткой, – десятники. Но ведь на то и была ставка – заставить этих оболтусов стать ответственнее и сильнее. Каждый человек вынужден становиться сильнее, если понимает, что кто-то с легкостью может отнять у него все, а за спиной на это «все» еще девять очереди ждет. Вот глянь на Юдейра – он и без того неплохо понимал свое положение, а однажды и вовсе огреб от меня так, что теперь захочу – не найду, за что его отстранить, – засмеялась женщина.

Раду втайне возликовал, но постарался скрыть чувства. Танша заметила. Праматерь, такой огромный недотепа, в сердцах улыбнулась женщина.

Наконец дошел черед и до Серта с Даном.

– К вам у меня разговор короткий, – проговорила Мать лагерей. – Как вы уже поняли, вы оба будете находиться под моим непосредственным командованием. Серт, ты возглавишь карательный отряд.

– Карательный? – Светлая бровь с прорехой взлетела на лбу.

– Именно. Разумеется, никому не нужно говорить, что он карательный, номинально ты будешь обычным сотником. Однако твой отряд должен в первую очередь сообщать мне обо всех умонастроениях в подразделениях – что болтают под знаменами и у костров, а во вторую – тайком рубить головы тех, кто будет болтать лишнее.

– П-понял, – заикнулся Серт. Вот так прямо? Да еще при посторонних?

А кому еще я могу это поручить, будто в ответ думала Бану, если именно ты приносил на хвосте почти все по-настоящему важные сплетни и слухи за прошлый год?

Танша сдержанно кивнула, переводя взгляд на Дана. Тот мгновенно приосанился. Лицо одновременно светилось и было серьезно. Прикажи ему сейчас влезть на стол и спеть кабацкую – не погнушался бы, ради повышения не погнушался бы, мысленно усмехнулась Бану. Да уж, придется поработать, чтобы научить его быть спокойнее. И как ему удавалось вести за собой полк?

Дан действительно разве что не елозил на походном табурете – чуть не озверел от любопытства, пока ждал снаружи, а теперь еще здесь, танша такие паузы делает и смотрит… будто насквозь видит, чем он завтракал! Ну почему она смотрит и молчит? Что ему-то придется делать? Надзор за пленными? Вряд ли… Разведка? Да такое вообще на грани вымысла… В личный отряд охранников? Черт знает… В отряд Гобрия? А чего бы ему тогда столько ждать у ее шатра…

– Поздравляю с повышением, вицекомандир первого подразделения, – с непроницаемой миной проговорила тану, не сводя глаз с лица подчиненного.

Дан от неожиданности вздрогнул и даже икнул.

– Я? – Огляделся: может, кто еще вошел в шатер.

– Будешь задавать глупые вопросы – разжалую, – предупредила Бану еще более бесцветно.

– Готов служить! – отрапортовал новоявленный вицекомандир.

– Тогда приступай, – велела Бану.

Праматерь, потянулась танша, сколько шума, сколько разговоров, сколько людей… а ведь еще только утро! Стоит взяться за меч, потренироваться и трубить отход. За этот день хорошо бы сделать бросок миль на десять.

Установленные порядки прижились быстро. Как Бану и говорила, среднеофицерский состав внакладе не остался и довольно быстро вернул Бану прежний положительный статус. Зато возможностей для дружеского сговора у многих убавилось – почти каждый, несмотря на хорошие или неплохие отношения с другими сотниками подразделения, радел теперь в первую очередь за собственный шанс стать вицекомандиром.

Грабили ведомые Бану пять тысяч охотно и много. Простое правило войны гласило: солдат бери из дому, а еду для них – у противника. Так что Бану было с чего щедро вознаграждать тех, кто достигал заслуг. Причем награждать именно в зависимости от заслуг, а не от рангов. Храм Даг научил простому и безукоризненному закону: человек, имеющий надежную перспективу получить материальную выгоду, берется подчас за самое трудное дело. А уж если перспектива обещала помимо золота или серебра еще и определенное уважение в рядах – нередко хватался и за то, которое прежде счел бы невыполнимым.

С наказаниями женщина обходилась так же: карала строго, невзирая на ранги и прошлые заслуги, без промедления. Исключением стал один-единственный Ул, но пожалеть о своей пристрастности Бану не пришлось – он как нельзя лучше вписался на место лидера многочисленных провинившихся бойцов, алчущих вернуть положение, уважение и добиться наград. Иными словами, ему идеально подошла должность вицекомандира в четвертом подразделении, так что теперь тысячная орда под рукой Нера Каамала твердо и уверенно подчинялась воле Бану.

Давая бойцам заслуженный отдых, позволяя праздновать, когда была возможность, нет-нет да и отправляя подарки семьям особенно отличившихся солдат, Бану, однако, сама держалась довольно просто. По обыкновению. Недостижимая и равнодушная в приказах и на поле боя, женщина могла безапелляционно отругать, как мальчишек, Гобрия с Гистаспом (наедине, конечно), а могла дружески потрепать по плечу рядового, которого прежде вообще не видела в рядах, если у того после сражения слишком дрожали руки. Мол, молодец, хорошо справился, так держать.

Ничего хмельного танша не допускала, да и в рядах был установлен строжайший норматив в потреблении пива или вина на пирушках, превышать который было запрещено под страхом смерти. Зато, если получалось захватить селения со скотоводческими угодьями, все знали, что первая чаша парного молока уйдет госпоже. Это даже начинало напоминать какой-то обычай. Довольно трогательный, как говорил Гистасп.

Как и прежде, Бану не давала возможности слишком долго сокрушаться или причитать в ее присутствии, от похвал отмахивалась – дел еще тьма. Что ведь самое главное в воинстве? Обучение. Так что надо бы посмотреть, как хорошо сейчас в пятом подразделении делают повороты направо и налево, особенно в каре; как быстро меняют построения в третьем, как ловко разделяются и соединяются сотни – во втором, насколько скоро и правильно реагируют на звуковые сигналы в четвертом…

Ах да, еще личная гвардия… Мастера по оружию и конюхи с какими-то докладами и запросами… Юдейр и Раду опять поцапались? Благо пока только за грудки хватаются, не дальше, но ведь это дело времени… Оба зарвались вконец, по клеткам, что ли, рассадить? Нер опять напился и задирает солдат… Этого смертной казнью не накажешь. Вообще никак не накажешь, пока Бойня Двенадцати Красок не кончится… Скорей бы разведка добыла столь нужные сведения, чтобы все наконец завершить. И надо бы сдвинуться еще на тридцать лиг – тан Шаут изрядно гоняет их по всей стране, надеясь отомстить за позорную смерть Сциры Алой…

В моменты получения подобных новостей или размышлений Бану всегда молча вертела в руках нож, не позволяя себе меняться в лице. Ведь, несмотря на все казалось бы мелочные неурядицы, ее пятитысячное воинство не без причин начало внушать ясовцам, в том числе танским домам, самый искренний страх. Даже раману Тахивран, государыня Яса, снабжаемая тайком от мужа сведениями от разведчиков со всей страны, невольно вздрагивала, получая донесения. Ну так еще бы, обычно бурчал Гобрий, «что бы то ни было, а выросла девчонка на войне».

Глава 3

Королева Гвендиор вышла на балкон. Обхватила себя руками, кутаясь в шаль: от предрассветного тумана знобило. Третье утро женщина поднималась засветло, размышляя, как обратить невестку ко Христу. В целом Гвен давно наплевала на вероисповедание Виллины, но с появлением Норана все изменилось. Чтобы христианство утвердилось по всему Иландару, нужен решающий шаг – принятие его в семье правителя. Если владыка земель, Норан, восходя на престол, будет приверженцем Христа, все язычники рано или поздно последуют примеру. Но так уж заповедал Господь, что детям невозможно принять крещение Христово прежде матери, а сломить языческий дух архонки оказалось трудно.

Гвендиор перепробовала многое: просьбы, внушения, угрозы; ненавязчивые предложения прогуляться к обедне или настойчивые требования явиться к заутрене – все было без толку.

За что Господь наказывает ее? За что дал мужа-язычника, который не считается ни с одним словом в Писании? За что отнял от церкви сына и теперь не помогает привести к Нему хотя бы эту женщину, мать Норана? Почему Бог позволил, чтобы в ее, Гвендиор, доме появилась малолетняя жрица, рассадница гнусной заразы? Прелюбодейка, поправшая Его Всесвятое имя, которой до́лжно взойти на очистительный костер, которую Гвен должна принимать как гостью по указке мужа, который не ставит жену ни во что! Неужели Бог так проверяет ее веру?

Гвен терзалась этими вопросами не первый день, но не было дня, чтобы Владыка Сущего ответил. Тем не менее происходящее казалось Гвендиор высшей несправедливостью.

Закон велит женам принимать веру мужа. И Тройд – как ни сопротивлялась Гвен, пока сын был мал, – вырос язычником. Так как заставить Виллину стать христианкой? Как вообще можно искоренить зло в стране, где сами христиане лояльны к старой вере?! За примером и ходить далеко не надо – племянница Нироха ведет себя с мужем, который старше нее более чем в два раза, так, будто ровня ему. Никакого смирения и почтения, только своенравие, вместо того чтобы убояться мужа, устыдившись собственной природы. И Берад хорош! Нянькается с ведьмой, точно она Дева Пречистая! Знай он, чего семье стоило язычество, ни за что бы не стал таким слабаком!

Ветер подул сильнее, заставив королеву вернуться в покой, где на огромном ложе раскинулся Нирох. Женщина смерила мужа презрительным взглядом и пошла в смежную комнату – служанки уже должны были подготовить одежду.

Рачительная хозяйка, королева, воспитанная в лучших традициях аскетизма, не любила двух вещей: расходовать ценные и малочисленные продукты в непраздные дни и кормить чужие рты.

В ту пору при дворе было несколько гостей – молодых рыцарей. Среди них двое сыновей барона Одоара (после минувшей войны у него еще осталось шесть здоровых увальней), совсем юный четырнадцатилетний мальчишка сэра Гатлорна и Ронелих, герцог Мэинтарский.

После разрушительной бойни Нирох принялся укреплять границы королевства. И начать решил с возведения новых фортов на севере и западе. Потому предполагалось, что после разговора с Ронелихом и Хорнтеллом – герцогом западных земель – эти двое разъедутся восвояси, всерьез принявшись за строительство. Оставив жену и сына на попечение младшего из братьев, Растага, Ронелих прибыл в Кольдерт. Роланда, среднего из сыновей покойного Рейслоу Стансора, Ронелих взял с собой: нрав у него склочный, мало ли что.

После переговоров герцог Клион Хорнтелл вернулся в надел, не затягивая, а Ронелиху, как племяннику, Нирох разрешил погостить пару дней, учитывая, что со дня на день должны были прибыть еще два его родича.

Сыновья храмовницы Гленн и Тирант разнились как земля и небо – несхожи во всем. Каждый пошел в отца: Гленна Нелла зачала от Таланара, а Тирант приходился бастардом Клиону Хорнтеллу (который в прежние времена весьма добропорядочно соблюдал все Нэлеймы – празднества плодородия). Гленн вырос смуглым, стройным, жилистым, как саксаул, не слишком высоким широкобровым молодым мужчиной. Волосы цвета воронова крыла, почти до лопаток, носил на друидский манер заплетенными вдоль висков в тонкие косы. Заостренные черты лица, четко очерченные губы и точеный подбородок делали его похожим на кинжал, как говаривала его мать. Все в лице Гленна – от узкого подбородка до выведенных вайдой двух крыльев, вбитых у правого виска, как символ причастности культу жрецов, – предостерегало: он носитель древней крови. Друид словно призывал: «Бойся меня, христианский сын, ибо я змей – я опасен, и хитер, и мудр». И как всякий змей, Гленн был златоуст.

Тирант, напротив, был сероок, светлокудр и огромен, как раскидистый клен. С короткими вьющимися волосами, крупными чертами и носом-картофелиной Тирант выглядел самым истым дружинником короля и, кажется, вообще никогда не слышал о переговорах. Он любил бойню, женщин, хмельное пиво. Называть его набожным было глупо, однако он регулярно, каждое воскресенье ходил в церковь, что, впрочем, не мешало спать всю мессу и отправляться к причастию, выкарабкиваясь из объятий очередной трактирной девицы.

Однако представить сыновей Неллы порознь было невозможно. Когда завершилась последняя война со скахирами и король отправил Гленна с посольством в Адани, Тирант без промедлений последовал за братом. Теперь молодые мужчины возвратились, и вряд ли кто-то не обратил внимания, что скакали они во главе кавалькады плечом к плечу. Люди даже шутили порой, что эти двое, мол, даже женятся непременно на сестрах и обязательно в один день.

К вечеру королева Гвен без удовольствия подготовила праздник. Нирох выглядел довольным, и молодое поколение родичей – дети Неллы, Нироха и Мэррит – тоже. Боевые товарищи больше всего напоминали юнцов: в голос смеялись над грубоватыми байками, не забывая шутки ради пихать друг друга локтями под дых.

В начале застолья, пока пиво и вино еще не ударили в голову, Нирох настоял на рассказе братьев о новостях, которые те привезли с запада. Гленн взял слово:

– Владыка Адани Тидан пребывает в добром здравии и шлет тебе привет. – Голос жреца и впрямь отдавал какой-то змеиной породой: он легонько шелестел, точно струился из уст, убаюкивая и лаская. – Его супруга также здорова, хотя три месяца назад родила дочку.

Нирох удивился:

– Эйя уже немолода.

– Верно. Говорят, роды были тяжелыми, но царица поправилась. Возможно, малютке со временем удастся сыграть свою роль, чтобы помочь родителям отделаться от Западного Орса. Их тяжбы все еще не закончилась.

– Адани и Орс? – Ронелих почесал висок. Сам он никогда не был в землях, даже приграничных с Адани, поэтому текущий разговор его не особо занимал. – Разве они не были союзниками? – попытался вспомнить какие-то сведения.

– Были, да кончились, – ответил Тирант и с новым пылом набросился на еду.

Гленн, сообразив, что в ситуацию стоит внести ясность, добавил:

– Не поделили реку Антейн.

Нирох кивнул:

– Пограничье между этими двумя оспаривается уже много лет. Недавно Тидан попытался прийти к соглашению через брак – сосватать дочь за наследника Орса, но…

Тирант звучно проглотил недожеванный ком пищи, икнул и резюмировал:

– Но сидеть царевне в девках. Йэк, – Тирант еще икнул, маша рукой. – Дай-ка, – протянул руки к идущему мимо слуге с выпивкой. Взяв здоровенную кружку, Тирант любовно поглядел на пенный эль.

Гвендиор, наблюдая за мужчиной, с отвращением скривилась.

– Ну а что?! – пригубив, Тирант возмутился. – Эль сам себя не выпьет, пока вы болтаете.

Гленн спокойно опустил глаза – только уголки губ предательски дрогнули в усмешке. Нирох предпочел игнорировать происходящее.

– Что еще? – спросил король.

– Да много чего, – пожал Гленн плечами, медленно поджимая губы. Собирался с мыслями, понял Тирант. – К слову о союзах, – добавил Гленн, взяв необходимый тон. – Ходят слухи, мой король, Архон собирается заключить союз с некоторыми из племен.

– А по-моему, Таланар сказал, что союз уже заключен, – влез Тирант, поглощая ужин. – Или почти заключен. Ну или как-то так, да.

Гленн бросил на брата короткий взгляд.

– Что?! – спросил Нирох.

– Так Таланар в курсе? – Гвен свирепо уставилась на мужа: «Вот видишь, к чему ведет твоя лояльность к ангоратским ублюдкам!»

Гленн, отчетливо услышавший недовольство королевы, не подал виду.

– По дороге в Иландар мы встретили моего отца, – размеренно проговорил друид. – Из его слов я понял, что присяга некоторых из саддар Архону дело времени, не больше. Однако я полагаю, поговорив с храмовницей и почтенным, вы могли бы использовать сложившееся обстоятельство Иландару во благо, мой ко…

Гвендиор затрясло крупной дрожью.

– Гвен, не стоит так переживать. – Король, заметив состояние жены, успокаивающе накрыл женскую ладонь собственной. Но та отбросила ее и гневно взвизгнула:

– Есть ли измена больше этой?! Зная, сколько проблем приносят нам эти войны, зная, сколько наших земель вытоптали эти скоты, сколько перерезали людей, скольких изнасиловали женщин, Удгар смел заключить с ними союз?!

– Гвен, – строже выговорил Нирох. – Возьми себя в руки.

Королева не унималась:

– Тогда нам следует заковать его дочь в цепи, запрятать в темницу и заморить голодом! – Гвендиор ткнула пальцем в Виллину.

Невестка вздрогнула, вжавшись в стул: о властности ее величества в столице ходило немало пересудов.

– Замолчи уже, – осадил жену Нирох. В зале притихли. – Королю Удгару виднее, что делать со своей страной. Он не порывал с нами альянса, а прочие дела Архона нас не касаются.

«Будем надеяться, – думал Страбон, – подчинив себе племена, Архон облегчит нам жизнь, обезопасив хотя бы южные границы Иландара».

Гвендиор притихла, поджав губы и скрипя зубами. Нет, не потому что боялась мужа, а потому, что наконец увидела свой путь к цели.

Гуляние возобновилось. Покинув помост короля, Гленн и Тирант уселись ярусом ниже, рядом с Ронелихом, по другую сторону которого сидел Тройд.

– Ну, про наши дела вы слышали, теперь о ваших, – бодрее обычного произнес Гленн.

– Да-да, – весело поддержал его Тирант. – Не приелась семейная жизнь? Я-то вот не прочь бы покрушить вражеские черепа. – Громила потряс кулаками, случайно при этом зацепив бокал с пивом. Тот грохнулся на пол. – Ох, вот же!

Тирант запыхтел, ворчливо сокрушаясь о пролитом добре.

– Женись – сам узнаешь, что и когда наскучит, – ответил Ронелих, снисходительно глядя на кузена.

– Ша! – выкрикнул Тирант, жестом велев слуге принести новую кружку, побольше. – Каждый день по собственной воле просыпаться с одной и той же бабой! Я что, болван? – добавил он, повысив голос и заметно подмигнув разносившей снедь девушке. Цветущий вид розовощекой красавицы с аппетитными формами здорово будоражил воображение.

– Не слушай его, Ронелих, он всегда такой, – усмехнулся Тройд. И дело не в возрасте, подумал принц. Да, Тирант среди кузенов самый младший, но, например, сам Тройд вообще никогда таким не был. Замыслов Богини не разгадаешь.

– Виллина светится, – спокойно проговорил Гленн, глядя на родственницу. – Правы мудрецы и ведуньи: девство украшает девушку, но лишь материнство – женщину. Норану ведь скоро будет год, я правильно помню? – обратился к Тройду.

– Точно. – Тройд зачарованно посмотрел на супругу, которая осталась подле Нироха и о чем-то с ним оживленно беседовала. Правда, чему-то улыбнувшись, Виллина неожиданно поднялась и направилась в противоположный конец зала. К ней почти сразу подошла девушка, чертами отчасти схожая с самой принцессой. Они поцеловались в щеки и вернулись за стол, где прежде сидела незнакомка.

– С кем это разговаривает твоя жена, Тройд? – спросил Тирант, приглядываясь к девушке. – Я не помню ее. Недавно в замке, правда?

Тройд пригубил хмеля и кивнул:

– Линетта, прибыла из Ангората пару месяцев назад.

Гленн заметно оживился, уставившись на кузена:

– По какому поводу?

– Мне кажется или на Ангорате все вообще поводы упираются в волю храмовницы? – пошутил Тройд. Подошел слуга, передал, что король намерен поговорить с сыном. Принц коротко кивнул и ушел к отцу.

– Не помню ее среди сестер общины. – Гленн, хмурясь, почти не моргая, смотрел на несчастную девчонку поодаль в компании Виллины.

– Ох ладно, – встал Ронелих, приосанился, – ждите здесь.

Оставив кузенов недоумевать, Стансор стремительно пересек залу и, извинившись, обратился к Виллине:

– Любезная кузина, не найдется ли в твоем кругу дамы, которая могла бы составить компанию Роланду, а то больно тоскливая у него сегодня физиономия, и мужские толки вряд ли пойдут ему на пользу.

Ронелих был обезоруживающе обаятелен. Виллина улыбнулась в ответ, сказала собеседнице, что у них еще полно времени на разговоры, и ушла с герцогом. Линетта проводила Виллину и Ронелиха взглядом, раздумывая, чем себя занять, и вдруг услышала над ухом мужской голос:

– Ал твой закат, госпожа.

Вздрогнув, Линетта обернулась. Друид перед ней был хорошо знаком: Гленн, сын Первой среди жриц. А вон тот здоровенный, за его спиной, наверняка Тирант, хотя с ним Линетта не встречалась прежде.

– Богиня в каждом из нас, в сердце и разуме, на земле и на небе, – безотчетно отозвалась жрица. Гленн улыбнулся. В руке его была чаша с вином, и он протянул жрице напиток. Не сводя с друида глаз, Линетта пригубила, отдала Тиранту. Тот, отпив, впихнул сосуд обратно в руки Гленна: по закону гостеприимства предлагающий всегда пьет последним.

– Я – Линетта, – опустила она глаза.

– Тирант, – влез светлокудрый громадина.

– Гленн, – закончил друид. – Я, к своему стыду, совсем не помню тебя.

– Я приехала недавно по велению храмовницы, которая просила передать вам материнский привет и интересовалась, когда сыновья навестят ее.

Братья сели по обе стороны от жрицы.

– Да как только, так сразу! – ответил Тирант. – Разберемся с варварами, уладим дела в дружине – и, ежели король дозволит, навестим.

Гленн с трудом удержал смешок: хорохориться Тирант всегда горазд, но по доброй воле он бы еще сотню дел придумал (хоть червей на крючки насаживать кинулся, ей-богу), а на Ангорат не сунулся. Великой храмовницы Этана, кровной матери, он боялся куда больше, чем помереть в бою.

– Как поживает уважаемая мать? – вкрадчиво спросил Гленн.

– Госпожа в добром здравии, свято и неутомимо исполняет высокий долг храмовницы. – Линетта потерла висок: голова немного кружилась от духоты.

– Ладно, – нетерпеливо протянул блондин, чувствуя себя лишним, – нашли время разводить болтовню о… непонятно о чем. – Тирант не нашелся с претензией и, гаркнув имя какого-то дружинника, который первым попал в его поле зрения, размашисто и неуклюже зашагал к нему.

Линетта вздрагивала с каждым удаляющимся шагом Тиранта: пол под скамейкой, где они сидели, дрожал, пока увалень удалялся. Гленн, почувствовав девичье неудобство, проговорил, словно извиняясь:

– По правде сказать, Тирант не особо набожен, хоть и приходится сыном той, что стоит к богам ближе всех.

Линетта улыбнулась, не понимая, как Гленн может находить это нормальным. А тот между тем предложил жрице руку и увлек от столов к скамейкам, расставленным вдоль стен. Линетта даже не поняла, как оказалась на лавочке у входной двери, из-за которой в залу вливался свежий воздух. По дороге сюда Гленн сумел выхватить какого-то слугу и попросил два бокала колодезной воды. Протянув один девушке, жрец улыбнулся:

– Сколько знал жриц, здешнее вино им не в радость.

Линетта посмотрела на друида с благодарностью и сделала несколько жадных глотков.

– Давно ты закончила обучение?

– В конце июля.

– Совсем недавно, – сорвалось у Гленна.

– Точно. И я тебя хорошо помню.

– Кажется, я устыжен, – признал друид.

– Нет-нет, я не хотела тебя упрекнуть, – забеспокоилась девица. – Оно и понятно, ты происходишь от обеих династий, всегда находился подле матери или отца или рядом со Второй среди жриц как ее брат – в конце концов, такова была твоя обязанность долгое время, – тараторила девушка. – А я… я самая обычная среди сестер, и когда мы в последний раз пересекались на обрядах, едва вступила в пору взросления. Естественно, что ты не мог меня ни приметить, ни запомнить. – Она отвела взгляд.

Заметив ее неловкость, Гленн спросил:

– Надолго ты здесь?

– Не знаю точно, – жрица пожала плечами, – госпожа сказала надолго, но сроков не называла.

– Да, – Гленн почесал бровь, – я иногда отвыкаю, что все, кто выходит из Ангората, неукоснительно и без расспросов следуют воле моей матери.

– Ибо ее слово – это слово Богини, ее длань – лишь продолжение другой всемогущей длани.

Гленн неслышно усмехнулся: в семнадцать он рассуждал так же. Да и сейчас, в двадцать шесть, Гленн не изменил взглядов, просто общение с Тирантом спасает его от привычной жреческой одержимости.

– А ты в каком возрасте получил их? – спросила жрица, взглядом указав на вайдовые крылья на лбу мужчины.

– В девятнадцать. – Увидев, как расширились глаза собеседницы, пояснил: – Да, для сына храмовницы и Верховного друида я несколько поздний жрец.

– Удивительно, насколько вы несхожи с братом, – только и нашлась девушка.

– Верно, каждый из нас…

На другом конце зала взмыленный, наскоро прибывший гонец от Берада Лигара сообщил королевской чете о смерти старого Грея.

– Отец, – тихонько вымолвила Гвендиор, поднимаясь и пошатываясь. – Надобно прекратить пир, сказать на кухне о постной пище на неделю и отдать распоряжения по ношению траура, – прошелестела женщина, как-то странно поглядев на мужа.

– Мы обо всем позаботимся, – неспешно отозвался Нирох, хотя Гвендиор не особо походила на скорбящую дочь. – Виллина, – позвал король.

«Нет, только не она! – подумала Гвен. – Только не эта маленькая сучка! Виллина будет распоряжаться в ее доме? Виллина будет отдавать указания в честь самого ярого из всех христиан страны? Кто угодно, но не она!»

– Нет, пусть этим займется Изотта, – указала королева на свою служанку. – Я пойду в молельню. Не беспокойте меня.

– Как пожелаешь, – не глядя, кивнул король. Реакция ее на смерть родителя была мало сказать что странной, но навязываться Нирох не стал.

Шепоток успел пробежать по рядам, все разговоры затихли. Нироху не составило труда обратиться к присутствующим. Он сообщил известие и велел расходиться: христиане или язычники – смерть уважают все люди.

Гвендиор зашла в покои, даже не подумав идти в часовню. Стоило запереть за собой дверь, женщину затрясло. Ни о какой любви речи не шло: со слезами находили выход напряжение и усталость долгих десятилетий, которые, даже будучи королевой, Гвендиор прожила в страхе перед Греем. Она ненавидела его: отец сломал ей жизнь. Она нуждалась в нем: отец был тем оплотом христианства, который незримо, но ежечасно поддерживал силу ее собственной веры. Грей был символом догмата, непримиримости со всей языческой мерзостью. Гвендиор не застала его умирающим, гнилым и тщедушным стариком, и в ее памяти отец навсегда остался олицетворением железной булавы, сокрушающей весь мир за стенами монастырей.

Только к глубокой ночи королева смогла наконец признаться себе, что жить стало легче. А обнаружив честность и приняв свой грех, самое время замолить его. В храме.

На рассвете по ушедшему герцогу в придворной часовне королевского замка прошло отпевание.

Ронелих испросил у слуги письменных принадлежностей. Не в пример многим знатным мужчинам Ронелих, как наследник Мэинтарского герцогства, был обучен грамоте, поэтому услугами писцов пользовался редко. Вот и сейчас мужчина сам принялся за послание сестре, которая, со слов Элайны (они постоянно поддерживали переписку), серьезно враждовала со свекром. Хотя и согласилась выхаживать старика до конца.

Ронелих крутил в пальцах перо, время от времени грызя его кончик: сочувствовать или поздравлять сестру – было неясно.

Вошел Роланд:

– А я все думал, куда ты пропал… – Брат заглянул через плечо Ронелиха на стол и почти безучастно добавил: – Кому пишешь?

– Герцогине Лигар, более известной как «сестра».

Роланд, не изменившись в лице, со скукой спросил:

– Зачем?

Ронелих не нашелся с ответом: что значит «зачем»?

– У нее есть муж, – заметил Роланд. – Правда, едва ли у него еще остались силы радовать женщин.

– Это не наше дело, – оборвал старший из братьев.

– Зато, если бы у Кэя нашлось для нее внимание и время, думаю, наша сестра-жрица была бы счастливее. Особенно теперь, когда старый Грей помер, как…

– Заткнись.

Роланд смерил брата оценивающим взглядом.

– Я зашел сказать: лошади готовы. Можем ехать.

Ронелих кивнул и мотнул головой в сторону двери. Наскоро закончив письмо, велел поживее сыскать гонца и отправился в родное герцогство.

Шиада ужинала в безмолвии – Кэй, наскоро перехватив еды, оставил ее в одиночестве, а Берада за столом вовсе не было. После ужина жрица несколько часов провела в молельне, а когда отправилась спать, в одном из коридоров замка увидела, как из покоев Берада вышла обнаженная пышнотелая служанка, закутанная в простыню. Последняя, поняв, что обнаружена, пискнула и убежала. Берад задержался в дверях, недоумевая, и вскоре узрел жену. Шиада прошла мимо с таким видом, будто сам факт нахождения рядом с мужем вызывал у нее острые приступы дурноты. Осторожно затворив дверь, герцог вернулся в комнату и, сев на кровать, громко выругался.

Заснула Шиада быстро и глубоко. Великое предначертание Второй среди жриц требует от нее прожить долгую жизнь и вложить в исполнение Замыслов все силы. Поэтому их нужно беречь.

В последующие дни Шиада украдкой бросала любопытствующий взгляд на служанку всякий раз, когда пересекалась с ней. И всякий раз женщина не осмеливалась поднять глаз. Через неделю жрица застала ее на кухне, рыдающей, уткнувшись лицом в колени старшей поварихи. Еще через пару недель жрица поняла, что служанка немного прибавила в весе.

«В конце концов, это в его природе», – рассеянно подумала жрица, минуя вечером коридоры замка. Глубоко вздохнув, постучала и вошла в спальню Кэя. Тот стоял раскинув руки – его раздевала служанка. Завидев мачеху (Кэя передернуло, едва она появилась), молодой человек велел служанке выйти.

– Чем обязан? – проговорил удивленно, когда остался с Шиадой наедине. С самого первого дня их сосуществования молодые люди условились, что никаких обращений вроде «мачехи», «матушки», «пасынка» или «сынка» не примут – в конце концов, прежде они знались вполне дружески. До выходки Берада с женитьбой.

– Хочу спросить кое-что, так, чтобы об этом никто не узнал.

– Я слушаю, – ответил молодой человек, подал Шиаде руку и проводил в кресло. Сам сел на кровать.

– Сколько у твоего отца бастардов?

Кэй выпучил на жрицу глаза, но быстро взял себя в руки.

– Два сына и дочь.

– И где они все?

– Шиада, неужели…

– Где? – спокойно повторила жрица.

– За пару недель до женитьбы отец распорядился, чтобы братья переехали к Ардену. Ну, ты помнишь его, это папин крестник.

– Зачем это потребовалось?

– Не хотел задевать твоих женских чувств. Ну, так, во всяком случае, выглядело и так он нам сказал.

Жрица немного отклонилась, моргнула и расхохоталась. И чего здесь смешного? Кэй свел брови.

– А дочь? – спросила, немного успокоившись. Надо же, присмотрелась жрица к мужчине: когда Кэй хмурится, становится до жути похож на деда в молодости.

– Мира, ей четырнадцать, ты видела ее среди служанок.

Жрица взметнула брови – и впрямь частенько видела девчонку, которая в присутствии герцогини держалась больно уж раболепно. Рукастая.

– Отец переживал, что тебя это будет беспокоить, – продолжал Кэй. – «Будущая герцогиня слишком молода для подобного», – сказал он. Ну или как-то похоже. Короче, замковым строго-настрого запрещено болтать в твоем присутствии о папиных бастардах.

Ага, а вот плодить их он по сей день себе не запретит». – Жрица взметнула бровь.

– Я не знаю, как у вас в Мэинтаре, но здесь ни одной женщине ни мой дед, ни отец не позволяли той свободы, какой располагаешь ты. Я бы даже сказал, что отец вообще никому не позволял такой свободы… – Кэй неожиданно утих.

– Если Берад не хотел, чтобы я знала, зачем ты мне рассказал?

– Потому что ты спросила.

– И ты ответил, зная, что отец против?

– Я не отец, – просто и уверенно ответил Кэй, стягивая рубашку. Видя недоумение Шиады, молодой мужчина пояснил: – Я не верю, что тебя это может ранить, обидеть или еще что-нибудь подобное. К тому же всем известно, что вы не любите друг друга, так что ваши отношения тоже не пострадают.

«Идеальный Лигар, – подумала жрица, глядя на мужчину. – До последней кровинки».

Шиада поднялась:

– Спасибо за ответы и прости за беспокойство.

– Да чего уж, – отозвался Кэй. – В конце концов, мы живем под одной крышей.

Кэй смолк, не сводя с Шиады чернющих глаз. Жрица кивнула, не улыбнувшись, и вышла.

На другой день Шиада отправила Гвинет с подарком к мужу. Женщины, кроме одной, были не вхожи в кабинет и покои герцога без приглашения. Но о том, чтобы передать пошитые тунику с плащом собственноручно, жрица даже думать не думала. Берад был удивлен, услышав от стражника о визите «служанки ее светлости». Ну право, такие вещи не случаются каждый день, должна же быть причина, по которой Гвинет что-то забыла в его кабинете.

– Пусти.

Гвинет бухнулась в пол у самого порога.

– Я п-прошу прощения, – заикаясь, сказала она, – госпожа велела передать вам э-это, – она протянула руки со сложенными на них плащом и туникой.

– Поднимись ты, – велел Лигар, отрываясь от просмотра описаний древних фамилий Иландара. – И подойди ближе. Что там?

– Туника и плащ. Ее светлость сготовила их для вас и велела передать.

«Подарок? От Шиады? Что за напасть… Не дай бог, снег выпадет раньше времени или, наоборот, боярышник во дворе зацветет».

Гвинет ждала.

– Разверни! – прочистив горло, приказал Берад.

Служанка послушно разложила тунику поверх бумаг и развернула плащ, держа в руках. Берад обомлел – искусная работа, плащ прекрасного кровавого оттенка, расшитый серебряными нитями. У оторочки плаща жрица вышила грифона – фамильный герб Лигаров.

Он немного помолчал, коснулся мягкой ткани и проговорил:

– Герцогиня выделала это в последние дни?

– Нет, милорд. На такую работу уйдет не один месяц.

Берад кивнул:

– Отнеси в мои покои и передай госпоже благодарность.

«И всего?» – чуть было не вырвалось у служанки, но она вовремя убежала.

На этом поводы для изумления Гвинет не кончились. Когда она передала благодарность Шиаде, та и бровью не повела.

– Вас не удивляет, что он даже не захотел примерить их? Даже плащ не накинул!

Если уж кто из слуг знал больше всего нюансов в отношениях герцогской четы, то именно она, Гвинет. И после такого явного изъявления благосклонности, полагала женщина, герцог не мог остаться равнодушным. Обязан был расцвести, как подснежник, и кинуться к ногам ее светлости.

Шиада между тем ничего не ответила, заплетая волосы Неларе.

– Спасибо, Гвинет, – проговорила наконец. – Можешь идти.

Когда Шиада с Неларой остались вдвоем, девица поинтересовалась:

– А почему вы сами не поднесли?

– Жрица выткала, служанка отнесла. Каждому свое дело, – неопределенно ответила Шиада.

– А как же дело жены?

Шиада со всей силы дернула одну из прядок.

– Ой! – взвизгнула Нелара. – Простите, миледи.

Молча улыбнувшись, Шиада помедлила с ответом, но потом объяснила:

– В свете некоторых событий, боюсь, герцог весьма неблаговидно воспринял бы такой мой жест, как собственноручное подношение подарка.

– А по вас не скажешь, что вы дорожите мнением окружающих.

– Я и не дорожу. В конце концов, я не первый месяц практически ежедневно заплетаю твои волосы, хотя должно быть наоборот. Но некоторые обстоятельства независимо от меня высветили бы мое подношение в искаженном и оскорбительном виде. Это недостойно Второй среди жриц.

– Вы все еще тоскуете по дому? – спросила Нелара, верно уловив последние интонации госпожи.

Проницательная, чтоб ее.

– Это больше, чем дом, Нелара. Я просыпаюсь и засыпаю с мыслью о нем.

– Это, должно быть, удивительное место.

– Это святыня, – ответила жрица, вправляя последнюю тонкую косичку в своеобразный венок из подобных кос, надо лбом. – Ну все, ты готова.

– Благодарю, ваша светлость.

– Пойдем, надо заняться делами.

За обедом Шиада смерила мужа надменным взглядом – надо же, даже на обед не надел. Впрочем, ей какое дело, свою работу она выполнила, попыталась отмахнуться жрица. Но женское самолюбие поведение Берада поскребло. Лигар втайне ликовал от ее замешательства.

«Твое право!» – вздернула подбородок и едва не поперхнулась. Когда трапеза завершилась, Берад, проходя мимо, предупредил жену:

– Я зайду вечером.

Шиада не соизволила даже кивнуть.

Берад явился далеко за полночь.

– Какой ранний у тебя вечер, – проговорила жрица, сидя напротив тускло горящего камина.

Много часов они проговорили в этом месте, думала женщина. В полумраке ее лицо, по которому плясали тени прожорливого пламени, казалось устрашающе далеким и заманчиво близким одновременно. У чудищ с женскими ликами из легенд были, должно быть, такие же.

– Уже часы Нанданы.

Должно быть, это значит, что он опоздал. Но ведь они и не договаривались о каком-то конкретном времени.

– Ты все-таки ждала?

– Как видишь.

– Прости, что поздно. – Герцог сел в соседнее кресло. Через мгновение раздался легкий женский смешок. – В чем дело?

– Мы сидим перед камином поздним вечером, в день, когда ты пребываешь вне ратного поля, и беседуем – все, что ты хотел. Помыслы, страхи, чаяния создают нашу жизнь из ничего. Твоя мечта исполнилась, Берад. Не так, как ты хотел, но исполнилась.

– Конечно, – прозвучало с той иронией, какую может позволить себе только человек, который страдал всю жизнь.

Шиада поняла, что глубокомысленные беседы о сотворении сущего сейчас лучше опустить. Она быстро подхватила тон супруга:

– Другие твои мечты, как я понимаю, с успехом выполняют прочие женщины замка.

– Я бы сказал, они выполняют твой долг.

– Око за око, – благосклонно кивнув, улыбнулась женщина. – Ладно тебе, Берад, мы стоим друг друга.

Несколько минут спустя Берад признался:

– Твой подарок шикарен и очень мне понравился. Спасибо.

– Однако не настолько, чтобы примерить его.

Глупая. Разумеется, он уже пять раз его примерил. Наедине, чтобы никто не видел.

Берад потянулся в сторону, к женщине, взял ладонь Шиады, заставив обернуться.

– Он мне понравился, – повторил мужчина, – но я не покажусь в этой одежде, пока ты сама ее на меня не наденешь. Зачем ты послала Гвинет?

– Не суть важно, – холодно ответила Шиада и вновь уставилась на огонь. Правы древние – вечно можно смотреть на пламя.

Берад не выдержал: соскочил с места, встал перед креслом жены, схватил за предплечья и хорошенько потряс.

– Ради всего святого, Шиада! Перестань уже играть в напыщенные игры и побудь хоть немного просто женщиной! Перестань одергивать себя от каждого жеста и слова только из стремления сохранить свое пресловутое жреческое достоинство! Поверь, эту часть твоей жизни я давно оценил, давно признал, и с тем, что ты до конца дней останешься в первую очередь жрицей, я давно смирился!!

Жрица уставилась на Берада, не моргая. Что это с ним?

– Да чтоб тебя! У тебя что, вообще нет чувств?! – взвыл мужчина, не дождавшись от жены хоть какой-нибудь реакции. Шиада начала понимать, что под его хваткой останутся синяки.

– Ты слишком нетерпелив…

– Я нетерпелив?! – заорал он, не в силах совладать с собственной яростью. Толкнул Шиаду в плечи так, что она отодвинулась вместе с креслом. Вскинулся, зашагал из стороны в сторону.

– Постарайся не орать так больше, – выговорила жрица, потирая плечо и немного морщась. – Я не прощу тебя, если станешь таким же, как мой отец.

Лигар шумно сопел, сжимал кулаки до белизны фаланг, но обратно в кресло все-таки сел. И уставился на жену так, что стало ясно: не объяснит, в чем дело, – он ей ноги переломает.

– Не хочу, чтобы ты думал, будто я сделала плащ с туникой только потому, что хочу отвадить тебя от шлюх.

– Я знаю, Гвинет сказала мне, что ты сделала его еще до того, как…

– Стало быть, ты так и подумал, – ехидно прищурилась жрица.

Берад смолк.

Мерно потрескивали поленья, за ставнями выл ветер.

– Почему ты не говорил мне о своих детях?

Берад усмехнулся:

– Тебя познакомить с Кэем? Ты наверняка встречала его в замке, видный такой юноша…

– Я имею в виду внебрачных.

Лучше бы он слушал ветер. Берад вздохнул:

– Дошло все-таки? Шиада, я, в конце концов, не святой.

– Прекрати. Трое бастардов за десяток лет безбрачия. То есть четверо.

– Трое, – поправил мужчина.

– Четверо, – не уступала Шиада. – Твоя новая девка беременна.

Берад вздрогнул.

– С чего ты взяла?

– Застала ее на кухне рыдающей в коленях поварихи. Стенала она что-то бессвязное, но общую суть уловить было вполне можно.

Берад не выказал сочувствия:

– Это от радости.

– Несомненно, – пренебрежительно согласилась Шиада.

– Брось, Шиада! – снова вскипел Берад, доказывая правоту. – Все они сначала рыдают, а потом на всех углах с гордостью трындят, что понесли от «самого его светлости»!

Жрица нашла слова мужа не лишенными смысла.

– Возможно, ты прав, – проговорила она. – Хотя, может быть, раньше, когда ты был вдовцом, им действительно хватало ума задирать голову. Но теперь, когда есть я, кто знает, вдруг эта женщина боится, что я прикажу убить ее или ребенка? Или попрошу тебя изгнать их из замка?

«Я ведь, в конце концов, приспешница дьявола, что мне стоит?» – мысленно хохотнула жрица.

– Ради всего святого, Шиада! Ты выглядишь вполне здравомыслящей, чтобы не устраивать скандала из ничего! Что до бабы, она прекрасно знает свое место, как и все в замке… ну кроме тебя, конечно, – добавил он со снисходительной улыбкой. – И потом, овдовел я не так давно, как тебе кажется. Валес и Мира родились, когда еще мать Кэя была жива. Только последний, скажем так, никому не мешал.

Шиада не без иронии выслушала мужа – кто бы мог представить эту его сторону?

– Сколько младшему лет?

– Семь или около того.

– Он в замке Ардена?

– И об этом рассказали?! – Казалось, дерево подлокотника хрустнуло под молотом кулака. – Да, – суше ответил герцог.

Шиада кивнула, ничего не ответив. И зачем спрашивала, интересно.

– Тебе надо женить Ардена, чтобы, коль уж он воспитывает твоего сына, у мальчишки были отец и мать, – наконец снизошла Вторая среди жриц. – Либо отправить его в замок какого-нибудь лорда, где уже есть состоявшаяся чета, которая о нем позаботится. Например, к Одоару.

– У Одоара своих сыновей шестеро, – хмыкнул Берад. – На что ему еще и мой, к тому же внебрачный?

– Совершенно ни к чему, – согласилась Шиада. – Но там он сможет затеряться среди многолюдья.

– С таким же успехом я мог бы вернуть его сюда, – заметил мужчина.

– Я сказала – туда, где есть состоявшаяся чета, – не менее трезво заметила женщина. – Ты думаешь, мы подходим? – вздернула изящную, изогнутую луком бровь.

«Рассудительность в женщине хуже, чем заноза в заднице!» – подумал Берад, ничего не ответив вслух.

– А наша вера учит, что мудрость женщины – благо. Вообще любое благо является благом само по себе и представляет собой цель для всякого человека. Мы ведь не запрещаем мужчинам стремиться к тайнам тайн на Ангорате. Здесь, конечно, иначе, – быстро увела она разговор в сторону, заметив, как помрачнел супруг. – Но и в вашем, христианском, случае, коль уж вы считаете, что женское тело стало той тропой, по которой в мир проник дьявол, женщинам надлежит стремиться к добродетелям. А значит, и к рассудительности. Что-то такое есть в вашей Библии.

Берад едва с кресла не навернулся:

– Ты изучаешь Писание?

Шиада посмотрела на него так, будто они говорили о вещах совершенно будничных, как, например, сбор капусты для пахаря, сбор меда для пасечника…

– Разумеется. – Шиада наклонила голову. – Вторая среди жриц обязана знать все о религиях Этана.

И вдруг, точно решившись, жрица продолжила:

– В конце концов, вера всего одна и исходит от богов, – внушительно заявила она. – А уже людям приходит в голову идиотская блажь выдумывать всякие учения, давать им дурацкие названия и составлять толстенные своды правил, по которым власть или силу имущим удобно жить и до которых самим богам нет никакого дела.

Берад вцепился в подлокотники так, будто и впрямь боялся навернуться. Ей-богу, язык ей отрезать однажды все-таки придется.

Шиада покосилась на мужа с нескрываемым ехидством.

– Ну-ну, лучше подумай над тем, что я сказала. Если ты не согласен на фигуру Одоара, то я внимательно слушаю другие предложения.

Берад превозмог себя.

– Я подумал насчет Хорнтелла.

– Он в прошлом язычник, – подсказала жена.

– Твоя правда, – согласился Лигар. Правда, ему ли жаловаться?

– А что, если Гудан?

– А что, если ты женишь Ардена. Мальчишка все-таки живой ребенок, пора бы приткнуть его куда-то наверняка и смотреть в оба. Поскольку мужчины воспитывать детей совсем неспособны, найди женщину, которая заменит ему мать, и дело с концом.

– Тогда я точно верну его домой, – зло выговорил Берад. Вот же несносная, несносная баба!

– Я не баба и воспитывать твоего бастарда не намерена.

А что ж ты об этом вообще заговорила?! Берад явно выходил из себя. Говорить с ним становилось бессмысленно.

– Праматерь, – протянула женщина. – Этот разговор ни к чему не ведет.

Берад понял, что их совместный вечер сейчас закончится, а он еще не был готов расстаться с женой. К тому же расстаться в очередной раз так и тогда, как и когда ей хочется.

– Я еще поразмыслю над этим, – повысил тон, давая понять, что разговор не окончен. – Ну? Помнится, ты еще там что-то хотела спросить, – посмотрел на жену презрительно, как на очередного просителя в своем кабинете.

– Помнится правильно. – Жрица усмехнулась, как вдруг…

– Шиада! – взметнулся герцог с кресла, не выдержав очередной дерзости.

Женщина от неожиданности расширила глаза и схватилась за горящую щеку.

– Ты с ума сошел?!

– Это ты совсем утратила совесть и стыд!

«Но если это тебя так задевает, может, мне всегда тебя бить? Так я вижу, что у тебя есть хоть какие-то чувства», – нарочито громко думал герцог, надеясь, что Шиада, как всегда, все услышит. Жрица никак не отреагировала, заставляя Берада продолжить.

– Так что ты там еще хотела спросить? – грубо бросил мужчина.

Шиада ответила не сразу – приосанилась и вновь натянула маску бездушной жреческой рассеянности. Точь-в-точь как выглядела до пощечины, только припухшая красноватая щека смазывала все впечатление.

– Я нередко размышляю вот над чем: для чего люди вступают в брак? Ради объединения состояний, ради установления дружеских отношений между семьями, ради красивых детей и внуков, ради соседства и укрепления границ; ради связей и кровных уз с высокими семьями; встречаются браки, заключаемые принципиально только в каком-то узком кругу семейств, и тогда у людей сам выбор нареченных небогат; иногда в брак вступают для того, чтобы иметь единоверное потомство; и редко из-за любви, но обязательно при совпадении хотя бы одного из некоторых названных условий. А еще брак нередко заключают семьи и родители, но не молодожены. При этом во всех этих случаях есть нечто общее: сын остается в роду, дочь растят для другой семьи. Поэтому на любой женщине без исключения женятся ради ее приданого. Люди не вступают в брак, чтобы досадить друг другу, – это точно. Теперь смотри: ты решил жениться сам, без согласия отца; ты и так был дружен с Рейслоу, ты происходишь из древнего иландарского рода, ты знатен и уважаем, при этом ты не то чтобы был в меня влюблен или был единоверцем мне. Чего такого, – женщина заглянула мужу в лицо, – ты получил от моего отца в приданое, что взял меня в жены?

– Все сказанное тобой верно, но зачастую только для первого брака. Приданое твое и впрямь велико: сохранное герцогство примерно четыре года назад и моя собственная жизнь, спасенная уже дважды. Кроме того, ты всегда была весьма ценным и желанным трофеем для многих, так разве не лучшему другу короля должна достаться его племянница? Наконец, я знал, что твои дети все равно не наследуют мне. Ну, правда, я не ведал, что их не будет, но не о том речь. Словом, Шиада, я мог себе позволить жениться из благодарности и развлечения ради. А твой отец тем самым увеличил состояние твоих братьев, не растрачиваясь на приданое.

У Шиады померкло в глазах. Правы древние: прежде чем задать вопрос, удостоверься, что готов услышать ответ. Сердце от ярости колотилось так, что с каждым толчком кровь подступала к горлу до тошноты.

– Пожалуй, турнир при Нироховом дворе был бы развлечением куда более безобидным, – сдавленно проговорила жрица, поднимаясь.

– Несомненно. – Берад выглядел удовлетворенным эффектом, который произвели его слова. Впрочем, не похоже, чтобы Шиада хоть сколько-нибудь старалась скрыть свое возмущение.

– Доброй ночи. – Она поднялась.

Ну нет, почти весело подумал Берад. Он еще не закончил.

– Доброй ночи, – повысила женщина голос.

– Осторожней, Шиада. – Берад тоже встал, посерьезнев. Твердо взял жену за плечо. – Я не какой-нибудь Таланар, который будет терпеть твои выходки только потому, что ты Вторая среди жриц. Я – твой муж. Муж по вполне христианским обычаям, и мне решать, какая из ночей будет доброй.

У Шиады заблестели глаза. Паскуда! Решил, что загнал ее в угол? Решил, что научился защищаться от ее выпадов? Как бы не так!

Жрица положила руку мужу на грудь – Берад вздрогнул, едва не утратив твердости. Есть ведь тайны, которые и Второй среди жриц не узнать, если они не лежат на поверхности. А вот если дотронуться до сердца, до средоточия душевных сил человека, можно докопаться до того, что он прячет даже от себя самого.

– Наверное, добрых ночей у тебя не было очень давно, Берад? Да и спишь ты, говорят, неважно в последнее время, – проникновенно посочувствовала жрица. – Еще бы, я бы тоже не могла заснуть, зная, что родной человек умер потому, что я попросила о его смерти приверженца веры, которую он осуждал всю жизнь.

Теперь пусть хоть трижды отлупит по щекам – ему всяко больнее. В конце концов, древние правы: нет больнее ударов, чем по совести.

Шиада не сводила с мужа глаз. Но его рука на ее плече стала мягче. Он… настолько слаб? Или напротив: настолько винит себя, что даже не наорал? Надо же, ей ведь даже не пришлось облачаться в чары, которые всякого способны заставить умолкнуть, опустить глаза и согласиться с тем, с чем в обычные времена и на плахе не смирился бы.

Берад отстранился немного, но рук не убрал. Больше того, свободную положил поверх ладони Шиады на груди:

– Каждый раз, когда я остаюсь один, в темноте, я вижу лицо отца, – проговорил, будто выискивая в глазах супруги поддержки. Если бы не частично сохранившаяся злость, Берада вполне можно было бы назвать растроганным.

– Это пройдет, – сухо вымолвила жрица. – Возьми пример с отца, попробуй чаще молиться.

– Вот, значит, как, – неопределенно протянул мужчина, не сразу уловив ситуацию. – Иногда я думаю, может, отец был прав и мне стоит упрятать тебя в монастырь? – Берад отошел от жены окончательно, разорвав неполноценное объятие, что их соединяло. – Хотя, пожалуй, не поможет: можно выбить из женщины дух скверны, но точно не дрянной характер!

Шиада надменно посмотрела на супруга:

– Не трудись сыпать проклятиями, Берад, я и так уже проклята всеми богами, какие есть.

Напряжение в комнате можно было черпать ложкой, как патоку или мед.

– Стоило предупредить у алтаря.

Шиада села, только когда за Берадом закрылась дверь. Она предупредила задолго до алтаря. Задолго до свадьбы она стала жрицей. Каким идиотом надо быть, чтобы не понимать, что жрицы – не для мужчин, а только для богов? А боги, если на то пошло, могут и проклинать, и награждать, и все что угодно.

А уж Праматерь…

Шиада задолжала Всеединой слишком много. Она не воздала Тинар кровью первого раза с мужчиной (ведь их с Берадом брачная ночь не имела ничего общего с Нэлеймом, да и сам Лигар вряд ли был тем, кого для нее избрала Богиня) и сейчас не воздает Иллане.

Люди подражают богам во всем, в том числе в стремлении верить только делам и мыслям. Бессмысленно мяться – Четырехликая жаждет действия. В конце концов, нет никакого значения, кто это будет – Берад или кто-то еще. В свое время она безмерно хотела бы видеть на месте Лигара Агравейна Тандариона, но, может, и к лучшему, что ничего не сложилось. Жреческое сердце не должно биться быстрее размеренной поступи, а ее, Шиады, в присутствии архонца скакало, как сайгак. С ним она наверняка забыла бы о главном.

Великий Род вершит свой промысел через женщин, и мужчины созданы лишь для того, чтобы защищать их. Берад в этом смысле справлялся с возложенными на него обязательствами вполне прилично. Пора бы и ей знать честь.

Глава 4

Один из новичков в отряде телохранителей нанес госпоже удар, и Бану его пропустила. Танша проверяла навыки тех бойцов охраны, которых Вал рекомендовал на днях. Общим счетом их было пятеро: с одним сражалась Бансабира, четверо других разбились по парам. И еще четверо, обосновавшиеся в отряде пару месяцев назад, тренировались тут же.

В полста метрах от них сидели одиннадцать бойцов, которые первыми вошли в отряд танской охраны. Здесь же были Юдейр и Раду. Кто-то расположился на длинном бревне, кто-то прямо на земле. Сгущались сумерки.

– Слушай, неужели она правда больна? – озадаченно спросил Ниим, пепельный блондин с почти бесцветными серыми глазами, ростом ненамного выше Вала, зато в плечах догонявший Дана.

Раду в ответ на вопрос только угрожающе нахмурился и покосился на Юдейра.

– Прекрати смотреть так, будто я виноват в чем-то, – сердито проворчал оруженосец и ответил Нииму нарочито громко, явно при этом провоцируя Раду.

– Да, Ниим, тану слегка нездорова.

– Слегка нездорова? – прошипел командир отряда, обернувшись. – Танша в таком состоянии, когда с ее головы и волос упасть не должен, а этот ублюдок вчера не уследил за Каамалом!

– Так это правда? – нахмурился Ри, единственный рыжий в дюжине «старших» телохранителей. – Щенок распустил руки? Странно, что тану не скрутила его.

– Я же говорю, что она нездорова.

– Закрой рот, – процедил Раду сквозь зубы, с трудом сдерживаясь. – Если бы ты лучше выполнял свою работу, этого бы не случилось.

– Серьезно? – Юдейр мгновенно утратил самоконтроль. – А разве не ты должен следить за ее безопасностью?! Я оруженосец, а не телохранитель! – вскочил на ноги.

Раду ответил тем же. В последнюю пару месяцев эти двое совершенно утратили всякий контроль и теперь мгновенно заводились, переходя на личности просто из-за попадания в поле зрения друг друга. Мелькнувшее было между ними перемирие, связанное с появлением в армии Нера Каамала, оказалось настолько кратковременным, что нынче выглядело натуральным миражом.

– Тише вы, – попытался осадить их Одхан.

На мгновение Юдейр и Раду обернулись к нему, что-то рыкнув, и опять вернулись друг к другу.

– Ты, мелкий зарвавшийся молокосос! Где ты был? Вместо того чтобы находиться подле главнокомандующего днем и ночью и предотвращать все возможные опасности, опять баб трахал?

– Завидуй молча, гнида! – угрожающе прорычал Юдейр.

Ситуация принимала гиблый оборот.

– Замолчите, оба, – прошипел Вал, пытаясь усмирить срывавшихся. – Танша смотрит в нашу сторону.

– И пусть! – Юдейр взмахнул руками. – Этот умник мне с первого дня проходу не дает! Видать, спишь и видишь, как бы на моем месте оказаться, поближе к танше? – ядовито бросил оруженосец.

– Ах ты!..

У Раду в глазах потемнело:

– Сучий ты потрох! – Он схватил Юдейра за грудки.

Тот вскинул голову, чтобы напрямую смотреть в глаза Раду, и схватил за грудки в ответ:

– А что я, по-твоему, должен был делать?! Свечку, что ли, над ними держать?!

– Я бы посоветовал танше вырезать вам языки, – пропел из-за спин сидящих подошедший Гистасп. – Вы что, правда думаете, будто вас некем заменить, раз цепляетесь каждый день на пустом месте, как вздорные торговки в базарный день? Вы уже всех достали, – добавил суше. Гистасп был до того взбешен, что даже его самообладание и лицемерие не могли до конца этого скрыть.

Некоторые поотводили глаза, кто-то даже прокашлялся – нечасто услышишь выволочку от обычно добродушного Гистаспа.

– Командир Гистасп, – обратился Юдейр. Спорщики расцепились, но отойти друг от друга нужным не сочли.

– Помолчи, Юдейр, – оборвал его Гистасп и обратился к обоим. – Может, вы не знаете, но недуг тану с глухотой никак не связан, и не думаю, что ей так уж легко игнорировать ваши выходки.

– Тану! – подался вперед Одхан, завидев, как Бану пропустила очередную подсечку и оказалась на лопатках.

Совсем перестала координировать, обреченно признала женщина. Поваливший ее новичок протянул в помощь руку. Бану поднялась, не опираясь, и направилась к остальным, давая понять, что тренировка окончена. По дороге убрала оружие, бойцы заторопились вослед.

Одхан встретил ее на середине пути, но Бансабира сделала вид, что телохранителя не существовало.

– Тану, – сказал Гистасп, когда все собрались вместе, – вы в порядке?

– Разумеется, – немного недовольно отозвалась женщина – дескать, ты что, слепой? Я в идеальной форме!

Не обращая внимания на царившее напряжение, перевела взгляд на Вала. Тот мгновенно подобрался, уставившись на госпожу во все глаза.

– Вполне годны, – вынесла Бансабира вердикт. – Правда, такие же однорукие калеки, какими были Маджрух и Ри. Поэтому именно вы, – указала на последних двух, – ими и займетесь. Как товарищи по несчастью. Ниим, утихомирь любопытных, вижу, кое-кто еще глазеет в нашу сторону. У остальных, кажется, тоже есть работа, если нет, могу добавить.

Парни молчали.

– Гистасп, – обратилась мягче, – проводи-ка меня до шатра, поговорим.

– Слушаюсь, – улыбнулся мужчина. Они двинулись к шатрам. Раду за их спинами сделал какой-то знак остальным.

– С чего это мы калеки? – обиженным шепотом спросил кто-то из новичков.

– Можешь стрелять из лука так, чтобы стрела пролетала по меньшей мере через три подвешенных в ряд кольца? – усмехнулся Ри.

– Я могу прострелить пять колец! – горячо выпалил новобранец.

– С обеих рук? – с пониманием хмыкнул Ниим.

– Вам точно ничего не нужно? – уточнил Гистасп.

– Ничего. Доброй ночи, Гистасп, – ответила женщина. – Юдейр, зайди, – и исчезла в шатре.

По-свойски скинула тунику, оставшись в одних черных бинтах, налила воды и, взяв бокал, села на походный стул, откинувшись на спинку. Юдейр стоял в нескольких шагах, опустив глаза в пол и отлично понимая, что лучше молчать и ничего не делать. Бансабира смерила его ледяным взглядом.

– Знаешь, я никак не могу понять по твоему виду: ты жаждешь оправдаться или осудить меня за что-то?

Совсем не то, чего он ожидал. Юдейр сжал кулаки, стиснул зубы, опустил голову еще ниже и с надрывом произнес:

– Поймите меня верно! Раду стал совершенно…

– О, оказывается, ты жаждешь обвинять Раду.

– Но этот выродок… он… что он знает?!

– Поосторожней в выражениях, – посоветовала женщина.

– Что я мог сделать?! – Юдейр вскипел. От вины на лице не осталось следа. Юноша горячо затараторил, размахивая руками: – Что?! Это ваш брак, кто я, чтобы лезть?! И если вы допустили… это, – Юдейр, собравшись, поднял на Бансабиру решительный взгляд. Он указал подбородком на несколько синяков на плечах и ребрах женщины. – Если вы допустили это, значит, так было нужно! Вы ведь гораздо… гораздо сильнее Каамала… он бы никогда не сделал этого, если бы вы сами не позволили!

Оруженосец почти орал.

– А иначе чем, чем еще я могу себе объяснить это?! Чем еще я могу оправдать себя? – Юдейр внезапно умолк, упал на землю и вдруг спрятал лицо. – Особенно теперь.

Только этого не хватало. Бану поглядела пренебрежительно – ни к чему он еще не готов, но времени больше нет: Рамир уже связан по рукам и ногам, еще один шаг с его стороны – и Ранди Шаут не усомнится в предательстве.

– Разговор заходит в тупик, я смотрю, – бесстрастно отозвалась женщина, вставая. Отставила бокал, подошла к оруженосцу и грубым жестом поймала его подбородок, заставляя поднять лицо и посмотреть ей в глаза.

– Мне плевать, Юдейр, чем ты будешь себя оправдывать. Мне глубоко все равно, что ты навоображал о себе и собственной значимости. И мне абсолютно побоку, что случится между тобой и Раду.

Бансабира совсем немного наклонилась, чтобы было удобнее держать голову оруженосца стальными пальцами:

– Все, что имеет смысл, – это то, насколько ты можешь быть ценен и как далеко готов зайти, – смотрела не мигая. В огне нескольких свеч зеленые глаза отливали старым, как древние чудища с непробиваемой чешуей, смарагдом.

Подбородок юноши задрожал. Челюсть напряглась. Сидя у ног госпожи, Юдейр дышал прерывисто и тяжело.

– Ну же, Юдейр, – как змея, прошелестела женщина. – На что ты готов ради меня?

Голос Юдейру отказал. Он с трудом осознавал происходящее. Собравшись, хрипло выговорил:

– Я… го… готов… на все, что угодно… ради вас, тану. – Глаза мужчины блестели. – Вы знаете… ведь… – Праматерь, почему она так близко? Юдейр чувствовал ее запах.

– Неужели? – так же томно спросила танша, выпрямляясь и не отпуская мужского подбородка.

– Да, – решительней ответил Юдейр, облизав пересохшие губы.

– Тогда умри за меня.

Телохранителям Бансабира выделяла существенные удобства: просторные шатры, в каждом из которых обитало не больше четырех человек; пару пленных для удовлетворения бытовых нужд; лучшее оружие и доспехи, право выбора коня; незначительно отмечала при дележке добычи, иногда отсылала какие-то подарки родственникам, если они были. В особенности матерям и женам. Телохранители допускались туда, куда не допускались другие воины, им было дозволено больше, они чаще других имели дело непосредственно с госпожой. Возлагая на личную гвардию надежды, превосходящие обычное солдатское дело, Бану тем самым предоставляла бойцам шансы приобрести бо́льшие заслуги, а значит, и бо́льшие награды.

И вместе с тем Бану никогда не увлекалась наградами сверх меры – они всегда своевременны и всегда соразмерны. Ведь вместе с определенными привилегиями Бансабира добавляла требований и обязательств. За промахи карала строже даже в сравнении с сотниками. Если ты находишься в непосредственной близости от главнокомандующего, значит, подвергаешься наибольшему подозрению. Ведь малейший твой промах может обернуться для командующего гибелью.

Раду собрал отряд личной охраны тану – добрая четверть сотни – в шатре, который делили они с Одханом. И объяснил эти простые истины новобранцам. А заодно – целую кучу моментов, которые не мешало бы знать: в общении с таншей отвечать на вопросы сразу, своих не по делу не задавать, не сплетничать, не ходить вокруг да около и ни в коем случае не мямлить.

– Надеюсь, тут все ясно, – проговорил Раду вполне доброжелательно.

Парни подтвердили, что так. Правда, танша не показалась им такой уж непобедимой и ловкой, как о ней говорили.

– Не стоит торопиться с выводами, – подсказал Одхан.

Они переглянулись с Раду. Тот посерьезнел:

– То, о чем я скажу, в общем, не наше дело и должно остаться в этом шатре.

– Вы о том, что тану больна? – спросил новичок.

Одхан покосился на говорливого. Раду продолжил:

– Тану беременна.

Все, кроме Одхана, издали вздох удивления. Выглядело так, будто прежде по меньшей мере половине из них в голову не приходило, что тану – женщина. Другая половина тоже всячески выказывала то ли потрясение, то ли недоумение, и только Вал облегченно хмыкнул, потер шею:

– Я не был уверен, а оказывается, не ошибся.

– Ближайшие к тану командиры наверняка догадываются, – продолжил Раду. – Но, пока это не очевидно и никак не оглашалось, советую следить за языками.

– Тем не менее ее положение уже сказывается, – прокомментировал Вал, – тану утратила в скорости и ловкости. Думаю, – обвел глазами давних соратников, – все это поняли.

– В том и дело. Поняли мы – поймут и другие, – подал голос Ниим. – Надо усилить охрану и добиться того, чтобы тану вовсе не пришлось доставать меч из ножен.

Телохранители мысленно согласились: одно дело тренировки, другое – реальный бой. К тому же стоит учесть, что охранять теперь надо не только Бансабиру, но и ахтаната сразу двух домов.

– Тогда имеет смысл завернуть собрание. Пока танша не устроила всем втык, – разумно предложил Маджрух. – Я сегодня заступаю первым. Ты, – наугад ткнул в одного из новичков, – со мной.

Через пару минут большая часть отряда разошлась. В шатре Раду и Одхана помимо хозяев остались Вал, Ниим, Ри и еще пара ребят из первого «набора».

– Как давно она беременна? – спросил Вал.

– Думаю, месяца два, – отозвался Раду.

– Беременность – не болезнь, которую можно вылечить, – резонно заметил Ниим. – Пройдет в лучшем случае еще два-три месяца, и нас перебросят под начало другого полководца.

– Либо тану назначит на свое место Гобрия или Гистаспа. А нам, видимо, придется сопроводить ее в семейный чертог и ждать, когда она сможет вернуться к делам, – добавил Ри.

– Если вообще сможет. Материнство штука сильная, – заверил Одхан. – И я сомневаюсь, что до родов или после танша будет мотаться с нами по центральным и южным землям. Тем более с младенцем под боком.

– Вот-вот, как долго тану Яввуз еще сможет сидеть верхом? – высказал общий вопрос Вал.

– Главное, чтобы управление армией не перепало какому-нибудь Дану. Он, конечно, неплох, но слишком уж амбициозен, – поделился соображением Ри.

– Главное, чтобы управление армией не перепало Неру Каамалу, – внушительно заявил Раду.

– Точнее не скажешь, – сказал Одхан. Настроение в шатре совсем упало.

– Никогда не думал, что придется охранять отпрыска такого тюфяка, – искренне пожаловался Ниим.

– Тогда думай о том, что этот ребенок – прямое продолжение танши, которой ты присягнул, – посоветовал Вал.

Ниим обреченно выдохнул. Да, это выход, в конце концов, ребенок и впрямь создается из женщины.

Юдейр вышел из шатра госпожи и потянулся. Праматерь, он невероятно устал. Еще недавно он сказал бы, что усталость приятная. Но пару дней назад тану задала тот ужасный вопрос, который все изменил. Нет, с ответом Юдейр не колебался – за Бансабиру Яввуз он готов умереть столько раз, сколько потребуется, он давно решил. Но вот то, что госпожа сказала следом…

Стоило как можно скорее отвлечься. Наилучшим вариантом с того самого разговора Юдейр считал напиться. Однако хмеля как такового в отрядах нет, да и попробуй просто так набраться – если танша узнает, руки из суставов выкрутит, чтобы не тянулись к медовухе. А в том, что она узнает, Юдейр не усомнился бы, даже если бы не спал три дня и вообще перестал узнавать людей – нюх у танши точно волчий.

Коль уж на выпивку можно было не надеяться, Юдейр не нашел ничего лучше, чем провести ночь с какой-нибудь пленницей. Хорошо бы не с той, с которой обычно спал в последнее время. Вот тут, даже если его уже сто раз прокляли знавшие или догадывавшиеся о похождениях танского оруженосца бойцы, беспокоиться о выволочке нечего – в конце концов, его право «девок тискать» одобрено главнокомандующим и оспариванию не подлежит. Юдейр заторопился к скромному шатру, однако на входе остановился. Сидя на пеньке, у полога его ждал Раду.

– Думаю, – телохранитель поднялся, – стоит закончить наш разговор.

Настроение Юдейра, которое он не без труда сам себе высветлил, бухнуло, как лопнувший при ударе о землю мешок с водой. Мгновенно оценил ситуацию – видимо, до девок сегодня точно не дойдет. Он неожиданно – и непроизвольно – потер горло: он готов умереть за свою таншу, но не по прихоти Раду. А в том, что увальня он не одолеет, Юдейр не сомневался никогда. Однако и отступить не мог.

Сурово сведя брови, Юдейр кивнул.

– Я покажу, – коротко пригласил Раду.

Окольными путями он вывел Юдейра на пустырь неподалеку от шатров. «На страже» сидели трое бойцов из числа «старших», как они сами себя называли, телохранителей госпожи – Вал, Одхан и Ниим. Все свои, сообразил Юдейр, Раду подготовился.

Свистнул меч, покидая ножны. Ему ответил второй.

Никто не мешал.

Бой был тяжелым. Для обоих – пусть Раду и обладал невероятной силой, Юдейр многому обучился от своей госпожи. Там, где нельзя одолеть в силе напрямую, можно измотать.

Никто не мешал.

Раду завалил наконец Юдейра на лопатки и с размаху вонзил меч.

В землю, у самого лица оруженосца.

Тяжело дыша, проклиная самого себя, Раду не посмел проткнуть заносчивому мальцу его тонкое, бледное горло. Хотя сотни раз представлял, как собственными пальцами пережмет его до такой степени, что позвонки по обратную сторону кадыка затрещат, гнилой язык вывалится, и его будет легко вырвать…

Тем не менее клинок вонзился в землю. Раду, слывший в рядах неутомимым, сел на врага, опираясь на меч. Измотал его не столько Юдейр, сколько Бану, сообразил победитель, – приемами, в которых узнавалась рука танши. Наконец телохранитель поднялся и, отвернувшись, поплелся прочь.

И это все?! Юдейр подскочил с земли как ужаленный.

– Как это понимать?!

– Заткнись.

– Вернись и доделай, за что взялся! – Раду обернулся. – Это ведь ты начал!

– Умолкни и сдохни сам, если хочешь, – огрызнулся телохранитель и вновь отвернулся, уходя.

– Ну как знаешь, – прошептал Юдейр, молниеносно подлетел к Раду, успев выбить клинок, и сошелся в рукопашной.

Мужчины методично, тупо, безоглядно лупили друг друга. И оба избегали ударов в лицо – коль уж оба останутся жить, танше лучше не знать о том, что случилось.

Никто не мешал.

Наконец, утомленные, они расцепились. Дыхание вырывалось из глоток с хрипом и легкими облаками пара – ноябрьскими ночами даже тут, на югах, не жарко. По одному, вразнобой, начали подниматься, принимая сидячее положение, – широко расставив согнутые в коленях ноги, на которые опирались собственным весом.

Раду встал первым.

– Правда в том, что мы нужны ей оба. Гистасп сказал верно – танша, может, беременная, но не глухая, и то, что нам еще никто не обрубил руки или ноги, доказывает, что мы нужны ей оба.

Вал мог поклясться – Раду готовил эту речь не один день. В компании Юдейра подобная рассудительность от телохранителя возможна только в остужающем его пыл присутствии танши.

Ниим, обладавший отличной памятью, знал, что Гистасп сказал чуть иначе, но все равно готов был похлопать Раду. Хотя бы для того, чтобы поскорее убраться отсюда. Гистасп был прав и в другом – эти двое всех достали.

– Так чего же ты раньше об этом не вспомнил, а? – оскалился Юдейр.

Ну, сейчас разойдутся с новой силой, уныло подумал Ниим. В конце концов, есть ведь столько способов выяснить, кто из них лучше или нужнее… Если на то пошло.

– Чего не подумал, что мы нужны ей оба, раньше? В самом начале?! С тех пор, как она разрешила тебе заходить в ее шатер, ты дня не упустил, чтобы не попытаться занять мое место!

– Не смеши меня! Кому нужно место оруженосца?!

– О, конечно! – ехидно ощерился Юдейр. – Это недостойно главного телохранителя и такого же безродного выродка, как я, – быть подручным ледяной тану Яввуз! Нет, совсем недостойно – быть первым, кого она видит, когда просыпается, и последним – когда засыпает…

В голове Раду что-то глухо шарахнулось о череп. Мир перед глазами поплыл.

– Понимать, – продолжал оруженосец, – что верит тебе больше, чем всем, потому что ты подаешь ей на стол еду, и если она отравлена…

Раду подался вперед грудью так, будто сердце, ударившее о ребра, было магнитом, а Юдейр – громадным куском железа. В голове теперь просто шумело – так, как грохочет море о скалу. Слова оруженосца доносились словно через десяток покровов и одежд. Но, к собственному несчастью, разбирал их Раду отчетливо.

Трем «стражникам» было ясно, что их лидера надолго не хватит.

Юдейр расплылся в злорадной ухмылке:

– Что такое? Неужели я угадал?! Житья не дает, как подумаешь, что это я снимаю ее одежду, – заносчиво бросил молодой мужчина, – я помогаю принимать ванну, я дотрагиваюсь до каждого сантиметра ее тела, я перетягиваю ее грудь бинтами, я знаю, когда ей хорошо и плохо, я лучше всех распознаю ее настроения, я первым узнал, что она беременна…

Раду взревел. Однако прежде, чем успел сделать хоть что-то, перед Юдейром нос к носу возник Вал и без замаха впечатал кулак оруженосцу в скулу. Юдейр зарычал.

– Прекращайте балаган. Разобрались, и хватит, – сказал как отрезал.

Два напряженных спорщика унялись не сразу. Валу приходилось сдерживать Юдейра взглядом, а Ниим с Одханом стояли рядом с Раду, готовые схватить его в любой момент. Вал обернулся через плечо:

– Раду, ты командир отряда охраны, возьми уже себя в руки. Ты доказал, что хотел!

В этом была истина: командование отрядом телохранителей позволило Раду стать хоть немного спокойнее и поступать взвешеннее – прежде он был самым что ни на есть «безголовым» рубакой. Возможно, если бы добрых шесть месяцев работу главы охраны не выполнял вместо него Одхан, результат был бы лучше, но все сложилось как сложилось.

– Вал прав, – поддержал Одхан, но упомянутый Вал его бесцеремонно перебил:

– А ты, – он, шипя, обратился к Юдейру, – тебе я советую с этого дня молиться каждый день утром, в обед и вечером. Если еще раз ты позволишь себе оскорблять имя главнокомандующего сплетнями, один за другим переломаю все пальцы, все ребра и все позвонки. Или она сделает это сама. Что бы ни происходило, в ее ближайшем окружении не место языку, который не умеет оставаться за зубами.

– Ты так затейливо выражаешься, – обратился Ниим. – Думаю, проще было сказать: «Знай свое место», – усмехнулся и, хлопнув по плечу Раду, кивнул в сторону расставленных шатров: – Пойдем.

Однако Раду не торопился.

– Тану должна узнать, какую неблагодарную мразь пригрела! – прорычал он в последнем всплеске ярости.

– Тану вредно волноваться, – резонно заметил Вал. – А у нее и без вас полно поводов.

Одхан и Ниим силой уволокли Раду. Юдейра Вал оставил на месте – сам дойдет.

На следующее утро помогать танше Юдейр назначил одну из служанок, Эрту, через которую передал тысячу каких-то непонятных объяснений. Бану ненадолго нахмурилась, но ничего не сказала. Юдейра весь день носило непонятно где, однако, если верить очевидцам, оруженосец летал по лагерю, как трудовая пчела, с таким видом, будто и вне танского шатра имел полным-полно работы.

Танша махнула рукой – рано или поздно Юдейр явится, там она и разберется. Ну или казнит.

Бансабира, опорожнив желудок, отерла рот. Для пущей верности прошлась по губам рукавом.

– Прости, – прошептала, чувствуя себя неловко как никогда. За спиной стоял Вал, который выглядел не менее растерянно.

– Ничего, это нормально, – ответил он. – Давайте помогу.

Бансабира поднялась, опершись на предложенную руку, взглянула на телохранителя и хмыкнула.

– Если ты намеревался изобразить удивление, знай, вышло плохо.

Вал засмеялся, потом откашлялся, извинился. Бансабира отмахнулась:

– Пошли дальше.

Они проходили рощу, пересеченную парой холодных ручьев. Отсюда уже месяц действовала армия Бану. Лес по приказу танши был полностью заполнен пурпурными войсками. Шатры командования располагались в нескольких точках в центре рощи. По тропке вниз и немного левее от обиталища Бану – как они с Валом и шли – содержались пленники.

Прошерстив здешнюю охрану, Бансабира двинулась вперед – в сотне метров по обратную сторону от клеток должен стоять патруль, назначенный Сертом, тоже стоит погонять. Уходя от пленных, обернулась к Валу:

– Вскоре я проведу здесь несколько замен. Перепоручи дела в охране Нииму – сам займешься этим, – сделала движение головой, будто указывая за спину.

Вал молча изумился.

– Я бы добавила работы Раду, но он чересчур нервный и до сих пор ведется на провокации, как десятилетний. Я объясню твою задачу позже. Имей в виду, в курсе только ты и Гистасп.

– Понял.

Закончив обход, Бансабира в компании Вала вернулась к себе. На пути к шатру мимо них с поклоном попытался прошмыгнуть Юдейр.

– Ты куда?

Оруженосец встал как вкопанный.

– Вице-командир приказал отнести это командующему третьего подразделения. – В руках у него был какой-то сверток.

Во имя Матери, Дан все еще ластится к Гобрию, как щенок. Ладно, об этом Бану позже подумает.

Бансабира поглядела на Юдейра, понимающе хмыкнув. Тот попытался спрятать лицо с синевшей скулой, опустив голову, но, кажется, вовремя вспомнил, что командование ниже ростом. Вздрагивавшие плечи Вала выдавали, что он с трудом сдерживал смех.

– Скажи Гобрию, пусть явится. – Бану мотнула головой, веля оруженосцу убраться с глаз.

– Они с Раду все-таки подрались? – холодно спросила танша, заходя в шатер. Снаружи мялся Дан. Видимо, с каким-то докладом.

– Нет, – ответил Вал.

– А откуда у Юдейра синяк?

– Я поставил, – сообщил телохранитель, входя следом. Танша кивнула.

– Вы звали, тану? – спросил Гобрий, входя.

Бансабира уже говорила с Гистаспом. Последний, вежливо улыбаясь, возвел глаза на соратника.

– Да, Гобрий, у меня будет личная просьба. Сообщи отцу. Думаю, знаешь о чем.

Гобрий подобрался и хмыкнул, будто буркнув в усы, раскраснелся.

– И заодно проследи, чтобы сообщили Яфуру Каамалу.

Гобрий кивнул и вышел. Гистасп только теперь позволил себе улыбнуться искренне.

– А я уж думал, когда сознаетесь.

– Созналась я еще вчера – Неру. Так что теперь нам нет необходимости спать вместе, – облегченно вздохнула тану.

– Тану, – обратился он мягко и учтиво, – но ведь мужчина и женщина спят вместе не только ради этого. Возможно, если бы вы воспользовались его слабостью…

Бансабира замахала руками:

– Не хочу. Нер и так в последнее время взял привычку оставаться в моем шатре спать до утра. Я ничего не могу из-за этого просчитать и спланировать! И в результате мы торчим на месте уже месяц. К тому же, говоря честно, даже думать не могу о том, чтобы по доброй воле быть его любовницей.

– Тогда как вы позволили ему ударить вас?

Бану напряженно повела плечом.

– Что поделать, пусть думает, что хоть в чем-то оказался сильнее. Я без того отняла у него почти все основания для самоуважения.

– Боюсь, этим вы отняли последнее. – Гистасп незаметно усмехнулся. Понаблюдав за лицом танши, продолжил серьезнее: – Но стоило ли прибегать именно к таким мерам? Об этом до сих пор шепчутся, а прошла почти неделя.

– И что говорят? – почти без интереса осведомилась Бану.

– Что сопостельнику госпожи, который поднял на нее руку, стоит отрезать обе. А заодно еще шею с головой.

Бансабира посмотрела на подчиненного с таким выражением, что тот разулыбался.

– Ах так вот в чем дело?

Теперь улыбнулась и Бану. Разумеется, все досужие сплетни были ей прекрасно известны – Серт без дела не сидел, а его ошеломительная харизма с легкостью располагала к доверительным с ним отношениям многих бойцов. Да и в шатре самой танши в последние недели блондин стал засиживаться чаще положенного.

Бансабира поднялась, выглянула на улицу, сказав стражникам принести мяса. У полога стояли новички из личного отряда. Кажется, осваиваются.

– Ну что вы, не стоило себя утруждать, – подскочил Гистасп.

– Гистасп, позволь мне делать хоть что-то. Я уже начинаю чувствовать себя бесполезной, а что будет дальше?

Они опять уселись за стол. До развернутой на нем карты обоим не было дела.

– Вместе с тем, сколь бы похвальным мне ни казался ваш ход, не стоило рисковать здоровьем в вашем положении. И к тому же это только подлило масла в огонь между Раду и Юдейром. Один твердит, что Юдейр должен был защищать вас, другой винит в случившемся Раду.

– Ну, если на то пошло, Гистасп, винить в случившемся стоит тебя, – констатировала Бану.

– Меня?! – Обычно владеющий собой Гистасп так обалдел, что даже подпрыгнул на стуле.

– Ну да. Мне казалось, тебе ясны обязанности офицера, ответственного за пленных.

Гистасп вытаращился на госпожу так, как это делал Юдейр в начале службы. Потом часто заморгал, точно прогоняя наваждение. Даже головой потряс.

– А… мм… А! Хм… вот, значит, как? – спросил в нескрываемом восхищении.

– Надо же, какая несвойственная тебе неопределенность в словах, – посмеялась Бану. – Кстати о пленных. Ты верно сказал, Раду с Юдейром всем надоели, в том числе и мне. Я совершенно не могу пользоваться своими людьми с былой эффективностью из-за того, что эти двое не способны находиться рядом, не устраивая скандала.

Танша внезапно умолкла.

– И что вы решили? – не выдержал командир.

Бану, помолчав, обреченно вздохнула.

– Мне нужен новый оруженосец.

– Умеете удивить.

– Юдейра я отстраняю и перевожу под твое личное ведомство. Мне все равно, кем он у тебя будет, но с завтрашнего дня Юдейр обязан ежедневно охранять пленных.

Гистасп почесал лоб с двух висков, прочистил горло.

– Не стану спрашивать, зачем это вам. Как скажете.

– Признаться, я очень люблю эту твою черту, Гистасп.

Гистасп улыбнулся.

Вечером того дня Юдейр в последний раз помог Бансабире опуститься в ванну. Разумеется, оруженосец был первым, кто узнал о ее положении. И с тех пор, как понял, с особой нежностью и заботой выполнял всю бытовую работу.

– Вам удобно?

– Угу.

Осторожно молодой мужчина мыл госпоже спину, руки, ноги, живот. Потом помог выбраться из емкости, вытер, подал одежду, стал расчесывать волосы.

– Лучшей служанки я бы не пожелала, – хмыкнула Бансабира. – Не обижайся. Ты был отличным оруженосцем. Жаль только, что у женщины.

– Не говорите так, – буркнул мужчина.

– С завтрашнего дня у тебя не останется никаких привилегий, так что воспользуйся ими сегодня сполна.

Юдейр ничего не ответил, но, закончив с волосами, произнес:

– Я сказал, что пойду ради вас на все, тану, даже на смерть. Но знайте – помереть было бы предпочтительней.

Бансабира смягчилась, голос стал теплее:

– Если я и впрямь значу для тебя хоть что-то, Юдейр, поверь, что иного пути нет. В конце концов, ты просто меняешь одну службу на другую и в конечном итоге все равно будешь работать во имя нашего блага.

– Я понял, – все равно немного понуро согласился мужчина.

– Тогда ступай. И скажи, чтобы утром ко мне явилась какая-нибудь служанка – замены я тебе пока не нашла.

Юдейр поклонился, но стоило ему сделать шаг, танша приказала:

– Постой, вернись.

Юдейр встал возле сидящей Бану.

– Приблизься. – Мужчина немного наклонился и тут же взмок.

– Болит? – Бансабира ласково коснулась синяка во всю скулу. Юдейр сглотнул и, не моргая, потряс головой – голос ему все равно не подчинялся.

– В детстве, когда у меня что-то болело, мама делала так. – Танша нежно подула Юдейру на синяк.

– Спасибо, г-г-госпожа, – заикаясь, выговорил мужчина. На висках выступили капли пота.

– И тебе, Юдейр.

Бансабира отстранилась, давая понять, что разговор закончен. Юдейр не стал мяться – коротко поклонился, вышел, выдохнул.

В маленьком шатерчике, где Юдейр обычно спал, его по обыкновению ждала служанка Эрта, с которой он проводил ночи в последнее время. Женщина была податливой и мягкой, при этом не сказать чтобы крупной – меньше Бану Яввуз.

Едва переступив порог, Юдейр набросился на нее – целовал, не давая дышать, тискал и гладил везде, где мог. Быстро завалил на ложе. Обычно он вертел Эрту, как бы ему ни вздумалось: брал спереди и сзади, с лица и со спины, был сверху сам и усаживал верхом ее, входил боком. Эрта никогда не сопротивлялась и была готова к любым капризам Юдейра. Больше того, кажется, ей самой пришелся по нраву танский оруженосец, так что она всегда могла заставить его забыть обо всех прочих проблемах.

Но что бы Эрта ни делала сегодня, Юдейр не забывал. С каждым касанием он делался все грубее и грубее, пока не понял, что причиняет вред женщине, в общем, безвинной. Достоинство его никак не реагировало, и в конце концов мужчина оттолкнул Эрту. Сегодня последняя ночь, когда он мог бы насладиться привилегиями, дарованными таншей. А вместо этого только танша перед глазами и стояла.

– Проваливай, – пренебрежительно бросил Юдейр Эрте.

– Юдейр? – осторожно позвала женщина. – Что-то случи…

– ВОН!

Собрав вещи и наскоро одевшись, Эрта исчезла. Юдейр в ярости зарыдал.

Когда танша огласила решение возглавить вылазку за приближающимся и поднадоевшим ей преследователем под красными знаменами, Дан рванулся с места первым:

– Тану, разрешите начать приготовления?

Бансабира перевела на подчиненного такой полный пренебрежения взгляд, что тот, дрогнув, даже невольно усомнился, звали его вообще на это собрание или нет.

– Что? – невозмутимо спросила танша. Дан, уверенности ради, даже заозирался по сторонам – может, кто еще так же вскочил со стула и это не ему сейчас влетит непонятно за что? Но нет, стоял только он. Очевидно, именно его угораздило перебить главнокомандующего на полуслове, да еще и явно промахнувшись выпадом. Дан скрипнул зубами и приготовился каяться.

– Долго еще будешь гвоздем стоять, Дан Наглый? Сядь на место, – велела танша ледяным тоном. Тот еще потаращился на таншу несколько секунд и с недоумевающим выражением на лице плюхнулся обратно. Не влетело, значит.

– Все, здесь собравшиеся, прекрасно знают, что тан Сабир поручил нам вклиниться в ребро Синего танаара. Однако эти два месяца было полно другой работы, не говоря о том, что красные заставляют нас мотать крюки по всей полосе.

– Так давайте сразимся с ними, – безапелляционно заявил Такул.

– Я тоже давно это предлагаю, – авторитетно поддержал Гобрий. – Хватит уже бегать от них!

– Вот и я о том, Бану, – вступился Нер. – Отец уже замотал меня письмами! Требует отчетности об успехах нашей кампании.

– Любезный свекор не в том положении, чтобы вообще чего-то от нас требовать. Он-то сам предпочел спрятаться за стенами фамильного чертога и откупиться от обоих сыновей. Причем, судя по всему, от одного – наследством, а от другого – приданым, пока сам он занят какими-то сомнительными делами.

– Бансабира! – взметнулся Нер.

– Тану, при всем уважении, – деликатно намекнул Гистасп, – все же не стоит…

– Обсудите без меня, что, по-вашему, и как мне стоит или не стоит. Мы здесь не за этим. Ладно Нер и Такул, но ты, Гобрий, – обратилась женщина к командиру, – из присутствующих едва ли не самый опытный командующий, лучше меня должен знать, что тот, кто чаще всего побеждает в битвах, чаще всего проигрывает в войне. Вступать в серьезный бой с алыми до тех пор, пока сюда не явится Ранди Шаут или хотя бы один из его земных сыновей, бессмысленно и бесполезно. В качестве пленников ценны только они, а ту прорву бастардов, которых Шауту нарожали бесчисленные водные жены, политической выгодой не назовешь.

– Но сократить их количество будет нелишним, – вставил Гистасп, не опровергая мысли, что так называемые акбе – водные дети – мало чем отличаются от бастардов. В отличие от Нера.

Тот посчитал нужным высказаться по этому поводу. Дослушав мужа, Бансабира обвела всех взглядом.

– Может, кто-то из вас не сообразил, но это не совет. То, что я беременна, не значит, что стала добрее. И на месте некоторых из вас, – Дан пристыженно вжал голову в плечи, – я бы либо сама кинулась под нож в ближайшей бойне, либо помолилась, чтобы танша – то есть я – померла в родах. В противном случае однажды я припомню всем болтунам мое потраченное зазря время.

Сменив тон на еще более сухой и неопределенный, танша выговорила:

– Согласно донесению разведки, во главе преследователей очередной акбе. Две с половиной тысячи или около того. Я возьму только свое подразделение, но вместо Дана пойдет Гистасп.

– Слушаюсь, – со скучающим видом отозвался Гистасп.

Мигом поднялся хай.

– Вы не можете так рисковать, вам нужно больше людей, – заявил Гобрий.

– И не в твоем положении, Бану! – влез Нер. – Я тебя не пущу!

Гистасп кашлянул, услышав подобный запрет. Бансабира даже позавидовала, что не может хотя бы в той же мере открыто выражать эмоции.

– Верно! Я могу повести войско сам, – заверил командир третьего подразделения.

– Любой из нас, – поддержал командир пятого.

– Или даже я, если вы позволите, – робко предложил вице-командир первого. И продолжил тут же, куда смелее: – Доверьте это мне, тану!

– Ты вообще отстранен от участия в собраниях на ближайший месяц, – невозмутимо заметила танша.

Дан оторопел.

– Но тану! – жалобно проскулил он. – За то, что я?.. Я же ваш вице-коман…

Повысив голос, чтобы перекрыть остальных, Бану произнесла:

– В мое отсутствие Гобрий остается за главного. С места не сниматься, муштровать ряды. Такул, будешь отвечать за пленных вместо командира. Раду, займись приготовлениями. Гистасп, Гобрий и Серт – останьтесь, обсудим стратегию. Если вопросов нет, остальные свободны.

Мужчины разошлись. Кто-то ушел сразу и без лишних слов (например, Раду – Бансабире достаточно было глянуть на него, чтобы телохранитель все понял; участие его отряда в вылазке даже не обсуждалось – и так понятно, что они в деле), а кто-то уходил нехотя, задерживаясь, скрипя зубами и сжимая кулаки.

Координировать сражение Бану оставила Гистаспа, к впечатляющему недопониманию последнего. Он не стал задавать вопросов, но поглядел как-то так, что Бансабира непроизвольно вздохнула. О чем-то подумав, танша бросила на командующего ответный взгляд, которого вполне хватило, чтобы Гистасп понял – девчонка просто хочет в авангард. Что ж, почему бы и нет. Рубка хорошо прочищает голову, а у танши там сейчас, поди, полный бардак. Да и на душе наверняка скверно. В конце концов, ну кто их ведет?

Билась Бану отчаянно, с наслаждением. Так, как не сражалась, наверное, со времен Багрового храма. Разве что был потом еще один раз, в поединке с Маатхасом на берегу Бенры, но ведь…

Слишком много пришло разочарований с момента ее возвращения на родину. Стоило ли оно того, это возвращение? Может быть, фамильный чертог внесет хоть какую-то ясность и успокоит растревоженное сознание, раскаленное до белизны измышлениями и усталостью?

В любом случае сейчас был не лучший момент для сомнений. Лагерь разросся до пяти тысяч копий, и половина из них моталась с ней по стране больше года. Сомневаться теперь поздно – иначе все прошедшее будет напрасным. Нельзя бросать дела на полдороге. Надо доделать начатое и сдавить уже удавку на шее раману Тахивран, а заодно – помочь отцу объединить северные кланы.

Бансабира билась, не зная устали, безотчетно убивая красных, мечась по полю битвы, как свирепая тигрица. Все ее телохранители и Серт с его отборной сотней находились неподалеку. Только Гистасп, как командующий, держался поодаль, следя за сражением и соревнуясь в тактике с командиром противника. Ну и иногда украдкой любуясь молодой таншей.

Не самый плохой ход поставить его во главе. Если разведка врага сообщила, что командовать вылазкой будет Бану, и противник, разузнав, сумел подготовиться именно к ее приемам в командовании, то сейчас у руля оказался Гистасп. Действуя по ситуации, он довольно ловко поворачивал ход сражения в нужное русло, опровергая ожидания алого командира и отправляя на жертвенный алтарь Шиады все вражеские разработки.

Однако авангард всегда авангард, и его мало что спасало. Громадное множество противников в двух центрах сражались лоб в лоб. Разобравшись с очередной группой окружения, Бансабира наконец осознала, что дыхание у нее уже как у загнанной лошади. Огляделась: похоже, она прорвалась на полсотни шагов дальше своих людей. Так даже лучше. Грязной по локоть рукой попыталась стереть пот со лба – и упустила момент, когда к ней подоспела очередная порция неприятелей. Поморщилась, завела меч…

Перед ней внезапно вырос блондинистый затылок – это Серт с диким воплем так кинулся на врага в попытках защитить таншу, что нарвался на примитивный удар и получил страшную рану в подреберье. Согнулся пополам, страшно зарычав. Следующий взмах меча, которому суждено было врубиться острием в главную артерию Серта, Бансабира поймала на лезвие собственного клинка, загородив подчиненного. «Что за придурок!» – в сердцах подумала женщина и с новым дыханием рванула в царство Кровавой Госпожи Ворон.

Когда все закончилось, Бану, перепачканная, измотанная, но безмерно довольная, готова была со всех ног рвануть к Гистаспу – в конце концов, сегодня командующим был он – и начать пританцовывать, совсем как Дан Наглый, ожидая похвалы. Но вовремя вспомнила про Серта и низким, невыразительным тоном велела немедленно оказать помощь раненым. Своего сотника поволокла сама. Гистасп, завидев происходящее, кинулся вперед, чтобы помочь. Когда Серта уложили на носилки, Бану молча шагала рядом с ним. По лицу невозможно было определить, о чем танша думает, а с вопросами никто не лез. Хотя у Гистаспа, кажется, была парочка предположений, но уточнять он не торопился. Зато время от времени вспоминал, как здорово смотрелась Бансабира на передовой. Что ни говори, битвы – ее стихия.

Между тем Бану украдкой бросила на Гистаспа короткий взгляд и задумалась. Командир второго подразделения сработал в данной схватке, как она надеялась. Надеялась, но уверена не была. Что бы Гистасп ни делал, что бы ни говорил, подлинного доверия к нему у нее по-прежнему не было, и сегодня Бансабира предоставила ему отличную возможность проявить себя. Разумеется, Гистасп тоже, не будь дурак, наверняка сообразил, что к чему. И тем не менее шанс для ее устранения или хотя бы для принижения ее авторитета был идеальным. Однако Гистасп доказал, что на него вполне можно положиться – как в выполнении заведомо данных указаний, так и в ситуациях, когда действовать нужно быстро, срочно и максимально эффективно по своему усмотрению. Потери пурпурных были минимальны.

Серт тоже зарекомендовал себя достойной опорой. Стало быть, не просто ради выгод пытается притереться к ней поближе и набиться в приятели. Будь она мужчиной, того и гляди, до подобного могло бы дойти со временем, но, кажется, впервые в этой кампании Бану порадовалась, что родилась именно женщиной.

Новички среди телохранителей показали себя прилично. Впрочем, на этот счет Бану и раньше не сомневалась – Вал хорошо разбирался в людях и подбирал подходящих. Если в ближайшие недели ей не попадется кто-нибудь стоящий, видимо, выбор нового оруженосца тоже стоит поручить ему.

Теперь следовало проверить, что за время их отсутствия натворили Дан, Гобрий, Нер и Бугут. Одно дело – рассылать их по вылазкам, совсем другое – оставить в стане без присмотра. Многое должно вскрыться.

Когда добрались до лагеря, тану Яввуз велела расположить раненого Серта в собственном шатре. Хотя бы до тех пор, пока он или не умрет, или не очнется.

В себя Серт пришел довольно быстро. В тот момент кроме Бансабиры в шатре были еще Раду и Дан, которые даже переглянулись, когда обычно надменная и сухая танша заткнулась посреди фразы, как-то коротко посмотрела на лежащего «в углу» Серта, потом подошла и нервно спросила:

– Жив?

– Тану, – слабо протянул Серт, хотя в голосе Бану расслышала нотки изумления.

Разговаривает, значит, вполне жив, рассудила танша. Правда, видимо, соображает пока туго. Прояснения ради Бану влепила мужчине легкую пощечину:

– Ну и зачем было так глупо подставляться, идиот?!

Несмотря на звон в голове, вопрос Серт расслышал очень четко, а вот что ответить – не знал. Хотя Бану не дала такой возможности:

– Так, вы двое, пришлите сюда лекарей, пусть проверят, и если то, что он открыл глаза, доказывает, что опасность миновала, забирают в лазарет. Нечего мне мешать.

Серта и впрямь вскоре транспортировали к остальным раненым, а Бансабира принялась думать, что делать дальше. Все, что она хотела узнать в этой вылазке, узнала, к тому же так здорово размялась – в ее положении подобные выходки будут в ближайшее время все менее и менее доступными. Но и без того биться с другими силами красных, которых Шаут отрядил ради мести за дочь, Бану не планировала – прежде она не врала, это и впрямь пока лишено смысла.

Глава 5

Гистасп смотрел на Бансабиру, откровенно округлив глаза. Бану могла поклясться, что командиру первый раз настолько трудно удержаться от вопросов. За пологом занималось солнечное февральское утро.

– Надеюсь, вопросов нет, – уточнила она на всякий случай.

Гистасп сардонически рыкнул. На усмешку это не походило совсем.

– Я все сделаю.

– Тану! – раздался голос Дана из-за полога. – Позвольте, это важно!

– Входи. Что у тебя?

– Несколько посланий: желтые выступили в защиту Наадалов, с которыми мы сейчас воюем. У них ваш брат.

– Русса? – Бансабира слегка нахмурилась.

– Судя по всему, да.

– Где они стоят?

– У нас на пути.

Танша вздохнула. Если действительно так – нехорошо. Она только недавно смогла передвинуть войско на запад. Двигаться еще по меньшей мере полста лиг, пока не упрутся в Синий танаар, и дальше. За короткий срок надо врезаться во вражеский бок и оторвать кусок покрупнее. Она с востока, отец с запада, Маатхас пока бился с бежевыми, которые, против всех планов, вгрызлись ему в тыл пару недель назад, однако взял на себя по возможности сдерживать еще и Шаутов, Этер Каамал – на всякий случай – Раггаров, а Русса охранял отход на север – такова была последняя расстановка. Но если Русса и впрямь так далеко углубился – по своей воле или нет, – путь на север остается открыт.

– Кто контролирует тропу с юга?

– Луатары.

– А с севера?

– Ваш дед.

– Лично?

– Судя по размерам войска и разноформенности в рядах, возможно.

Бансабира потерла лоб.

– Прикажете строиться? – спросил Дан.

Бансабира и бровью не повела, но в голосе слышалось неприметное разочарование:

– Был случай, когда я бы все отдала за личную встречу с Иденом Ниитасом, а теперь отдала бы столько же, чтобы его здесь не было.

И вдруг замолчала. Мужчины переглянулись, не совсем понимая ход мыслей танши. Наконец Дан прочистил горло:

– Так мне строить войска, чтобы помочь Руссе?

– А ты бы в такой ситуации стал помогать брату?

– Если бы он у меня был – безусловно. – Дан выпятил грудь.

– Ну и дурак, Дан Смелый, – заключила танша. – Нет никакой гарантии, что если мы кинемся биться с желтыми, то вытащим из плена именно Руссу.

– Но у них захвачены пурпурные знамена.

– Под которыми, естественно, ходит исключительно мой брат, – небрежно бросила женщина. – Что именно сказали разведчики? Что у них ахтанат дома Яввуз?

– Кажется, «проклятый волчий сын».

– Кто бы там ни был, спасать его мы не пойдем.

– Пошлите хотя бы отряд, госпожа, – посоветовал Дан. – Если в рядах узнают, что Луатары держат ваши знамена, а вы не пытаетесь их отбить, могут начаться волнения.

– Значит, сделай так, чтобы не узнали. – Дан поклонился. – Что-то еще?

– Да. Ваш отец, а вслед за ним и свекор прислали письма с требованием немедленно вернуться в фамильный чертог Яввузов. – Вопреки ожиданиям, Дан не протянул танше никакой бумаги.

От подобного хамства Бану так растерялась, что даже забыла возмутиться.

– Ответь отцу, что до тех пор, пока я могу сидеть на лошади, я буду с армией.

– Мне? Ответить та́ну Яввузу от вашего имени? – Дан выглядел так, будто только что схватил удар под дых. – Я счел бы это за честь, тану, но мне немного неловко.

– Ну так изловчись, – велела Бану и только тогда осознала происходящее. – С каких пор ты вообще имеешь отношение к моей переписке с отцом?

Дан растерялся.

– Ну не то чтобы имею отношение, – смущенно потер затылок. – Просто раньше вы доверяли это лорду Гобрию, а потом он стал командиром третьего подразделения и… и вы до сих пор не назначили нового оруженосца. Поэтому, – Дан заговорил увереннее, – как вице-командир, я подумал, что мог бы взять на себя часть обязанностей. Чтобы вам было проще.

Бансабира едва сдержалась, чтобы не ляпнуть какое-нибудь нехорошее слово:

– Ну вот что, Дан Наглый, отправь письмо отцу и Яфуру Каамалу, как велено, и чтобы больше никакого самоуправства. Вскроешь еще хоть одно сообщение…

– Но я не вскрывал! – пылко заверил Дан, округлив глаза и замахав руками.

– Тогда как?

Госпожа нахмурилась – что тут вообще происходит?

– Мне сообщил Ул, в смысле вице-командир четвертого подразделения. – Дан воровато огляделся и понизил голос. – Он тайком прочел бумаги на столе вашего супруга.

Как хорошо иногда не иметь права меняться в лице – сейчас женщина и не знала, хочется ей больше вздохнуть или засмеяться. С одной стороны, с Каамалами все куда хуже, чем кажется, с другой – она такая молодец, что не отрубила Улу голову в свое время.

– В остальном все в порядке? – спросила танша. Дан подтвердил, что да. Бансабира подбородком указала на вход. – Тогда можешь идти. Кликни Вала по дороге. Как отправишь гонцов, дай знать. И держи меня в курсе происходящего.

– Слушаюсь, госпожа.

Когда подчиненный удалился, в шатре повисла тишина. Гистасп не решался говорить первым, наблюдая за таншей.

– А ты бы на моем месте стал помогать брату? – наконец спросила Бану тихо, совсем другим голосом, пронзая командира ищущими глазами.

– Я не на вашем месте, тану, – резонно заметил Гистасп.

– А если бы был? – с нажимом повторила женщина.

– Нет, – сухо отозвался мужчина. – Если бы был, не стал бы вызволять брата.

Гистасп был готов поклясться, что слышал, как танша – едва слышно – облегченно вздохнула. Командир, решив увести разговор из настроения, в котором молодая женщина явно чувствовала себя некомфортно, подался вперед через стол.

– Госпожа, разумно ли это? – спросил он мягко. – При всем уважении, если вы переживаете за сохранность своего положения и, я бы сказал, окружения, поверьте, многие почтут за честь остаться с вами на этот срок, – командир сделал жест в сторону полога. – Конечно, Дан не в их числе – такие, как он, на месте не сидят. Но я, ваша охрана и многие из офицеров с куда большей охотой проведут полгода в родном танааре. Вы должны понимать, что носите наследника двух домов. Случись погоня, вы можете потерять его, а мы, в худшем варианте, и вас. Думаю, не надо рассказывать, что случится, если вы не сможете командовать.

Бансабира опустила лоб на руку, спрятав лицо в ладони. Она думала об этом каждый день с тех пор, как осознала положение дел.

– Предлагаешь мне лично назначить нового командующего, перед тем как вернуться домой? Нер изначально был слабонервным тюфяком, а последние месяцы с победами, женщинами и пьянками сделали из него безумца и гордеца. Кого бы я ни назвала, Нер поднимет бунт.

– Нет, если его не поддержат или, что еще надежнее, если его не будет в числе претендентов. В конце концов, не в силах произвести жизнь, Великий Акаб делал единственное, что мог, пока Праматерь Иллана создавала мир, – ждал и воздавал Ей хвалу. Думаю, ваш супруг не отринет традиции.

Бансабира прыснула:

– Мой супруг в лучшем случае будет пить и иметь шлюх, а в худшем молчать, надувая щеки. Чаще всего он называет это «я думаю». Со временем, правда, это всем надоест, и тогда его брат и отец подначат поставить меня на место. Нер заявит, что таны являются «защитниками», а не «тенями Богов», как раманы, поэтому нет смысла блюсти такую идиотскую традицию.

– Простите, конечно, но…

Гистасп умолк. Бансабира улыбнулась уголком губ, подталкивая командира.

– Знаете, ваш отец не любил ни одной из земных жен. Но ничто не дает права забывать обычай, и он относился к ним со всем уважением. Ваш муж совсем не северянин.

– Кем была его мать?

– Последняя тану Каамал в девичестве принадлежала дому Дайхатт.

В глазах Бансабиры вспыхнуло недоброе пламя.

– Госпожа, это Вал, можно? – раздалось с улицы.

– Входи.

Телохранитель зашел с таким неприлично счастливым видом, что Бану невольно задумалась – не влюбился ли он, часом. Однако заговорила безо всякого выражения:

– Коль уж ты прекрасно зарекомендовал себя в подборе людей, подыщи мне оруженосца. Неболтливого, рукастого и чтобы бегал быстро.

– Понял, слушаюсь, – отчеканил телохранитель перед поклоном.

– Вы три месяца обходились без Юдейра, – проговорил Гистасп, когда Вал вышел. – Не хотите и впредь пользоваться услугами женщин? Должен сказать, я давно не видел Гобрия настолько довольным, – хмыкнул Гистасп, отведя глаза и почесав кончик носа. Бансабира тихо засмеялась:

– Увы. Женщин я оставляю вам, мужчинам.

– Нер Каамал понимает это слишком буквально. Госпожа, каким бы он ни был, он ахтанат одного из северных домов. Сейчас он балуется пленницами, но что будет, когда – да приблизит эти дни Праматерь! – вы вернетесь в Пурпурный танаар? Что бы кто ни говорил, женщины вертят мужчинами вроде вашего супруга, и, если Нером не будете вертеть вы, будет какая-то другая. Та, которая однажды может занять ваше место.

Бансабира оскалилась так хищно и высокомерно, как не случалось ни разу прежде за семнадцать лет.

– Никто не займет моего места, Гистасп, – проговорила безотчетно уверенно и холодно. – Я тану Яввуз. Так что Нер может и дальше делать все, что заблагорассудится, – ко мне он прикоснется еще раз только в том случае, если я рожу девочку.

Молодая женщина положила руку на живот. Ее беременность стала очевидной – луна сменилась уже пять раз.

Гистасп восхищенно посмотрел на таншу.

– Главное, чтобы вы родили. Возвращайтесь с мужем домой, – тоном отца посоветовал Гистасп.

– Ведешь себя как добросовестный родитель, – фыркнула женщина. – А между тем ты ведь всего на пару лет старше Маатхаса, не так ли?

– На пять, – уточнил Гистасп.

– Ты женат?

– Нет, – улыбнулся командир.

– В Ласбарне беременные женщины ездят верхом даже на верблюдах. И многие до последних недель, – невпопад проговорила Бансабира и поднялась. – А раз так, надо придумать, как пройти дальше, верно?

Гистасп молча склонил голову.

– Точно не хотите выступить на помощь брату?

– Хочу. – Бансабира продолжала ходить просто потому, что затекли ноги. – Но не выступлю. Сам понимаешь, насколько велик шанс, что у желтых вообще нет никого из моих родственников и это просто очередной ход врага. Зато нас может ждать отлично подготовленная засада.

– А что, если они со дня на день пришлют письмо с требованиями для выкупа?

– Ничего. Захоти я, что, по-твоему, помешало бы мне написать врагу письмо с десятком красочных небылиц?

– Мм, отсутствие хотя бы знамен нужного цвета? – предположил Гистасп.

Бансабира махнула рукой, словно такие предположения вообще были недостойны ее внимания.

– Красить пряжу не так уж сложно. Неплохих ткачей тоже можно отыскать почти во всех землях Яса. И если даже по описаниям или наброскам они наткут изображение на знаменах не совсем верно, неужели ты думаешь, издалека, в сражении, это кто-то разберет?

Гистасп изумился, замерев так, что Бану на мгновение почудилось, будто командующего ввел в оцепенение чарами какой-нибудь жрец.

– Ну а, – заговорил он через несколько секунд, – если у них и впрямь один из ваших родичей, тану?

Бансабира посмотрела поверх головы командира:

– Мы и так задержались, поддерживая отца.

Гистаспу осталось проглотить все вопросы и кивнуть, соглашаясь. Он жестом пригласил Бансабиру к столу и указал точку на карте.

– В таком случае вернемся к маршруту. Местность здесь гористая и непростая. Даже проходцы Бугута говорят о трудностях. Но если вы не хотите делать крюк вдвое больше того, который планировали, остается идти напрямик, через теснины.

Бансабира надолго замолчала. Потом вздохнула и, покачав головой, вновь принялась расхаживать внутри шатра.

– На Перламутровом острове есть гряда невысоких старых гор. Когда мне было тринадцать, я была там на задании. Потеряв почти половину отряда, мы наконец узнали планы врага и заняли теснины. Нас было восемь, и только двое имели ранг в первой десятке. Мы сдержали без малого две сотни.

Женщина обернулась к Гистаспу:

– С тех пор прошло больше трех лет, но я так и не придумала, что могла бы сделать на месте командира того отряда. Я скорее зачну от всех Каамалов разом, Гистасп, чем добровольно сунусь в ущелье. Потому что знаю, как его удержать, но не знаю, как пройти, – призналась совсем тихо и очень твердо. – К тому же присягнуть готова, эти теснины уже наверняка заняты Ниитасами.

Вот так день признаний, оценил Гистасп. Ни разу за время знакомства танша не была настолько искренна, как сегодня. Беременность, что ли, меняет ее?

– Стало быть, крюк?

«Стало быть, придется разговаривать с дедом. Как угодно».

Бансабира едва успела подумать, как в шатер без разрешения влетел Раду и на одном дыхании оттараторил:

– Я прошу прощения, госпожа, у нас проблемы, – перевел глаза на Гистаспа. – Бут Наадал опять сбежал.

– Что? – Бансабира вцепилась в Раду испытующим взглядом, но нет, телохранитель не врал, не шутил, не издевался. Обливался потом и тяжело дышал. Тану посмотрела на Гистаспа, тот вовсе выглядел растерянным как никогда.

– Я… я…

«Без толку», – гневно подумала танша.

– Погоню отправили? – спросила Раду.

– Да. – И добавил тише: – Уже два часа как.

– Вы два часа водили меня за нос? – едва дыша, спросила танша.

– Тану, вам нельзя волнова… – заговорил Гистасп, верно уловивший состояние женщины.

– Где этот проклятый Дан, который только что приходил с докладом? Где Вал, который сиял, как мой нож на солнце? – прошипела Бансабира, шагая из стороны в сторону и прижимая к губам кулак. – Каким образом? – «плюнула» госпожа в конце.

– Стражник отвлекся, когда приносил еду, и…

– Кто? – сузив глаза, будто намертво вцепилась взглядом в телохранителя.

Ни разу Гистасп не видел Раду более зловещим, чем сейчас.

– Юдейр.

Бану бросила на телохранителя короткий взгляд.

– Не злорадствуй, Раду, – прошелестела низким голосом с незнакомыми нотками. – Если до полудня вы не вернете Бута Наадала, за сокрытие правды я велю кожевникам сделать мне доспех из тебя. Посмотрим, насколько ты «меднотелый»!

Да можно подумать, он бы стал молчать! – с детской обидой прикусил язык Раду. Как только все обнаружилось, он, как конь, галопом понесся к шатру госпожи! Его перехватили Дан и Одхан, убеждавшие в один голос, что танше лучше не знать. По крайней мере, стоит попытаться самим решить проблему.

Раду промолчал, склоняя голову в смирении. Потом поднял взгляд и посмотрел танше в глаза – ждал приказа.

– Госпожа, Бута Наадала поймали, – оттарабанил Маджрух с обратной стороны шатра. Бансабира все еще неотрывно смотрела на Раду, не вдаваясь в происходящее. Потом неожиданно развернулась и вышла на улицу. Мужчины заторопились вслед.

– Тану, позвольте спросить. – Гистасп вновь был сама официальность. – Куда вы идете? Клетки с пленными в другой стороне.

Бану ничего не ответила. Вид у танши был таким, что встреченные на пути солдаты не кланялись, как обычно, а отбегали с ее пути на добрых пять шагов.

Кузнецы вскочили с мест, подобрались и вытянулись. Старший из мастеров, собравшись с духом, обратился:

– Тану Яввуз, чем можем служить? Тану?

Бансабира проигнорировала мужчин, прошла к инструменту, изучая. Мужчины ловили каждый взгляд и жест танши. От одной ее ауры становилось ясно, что все скверно. Не находя глазами нужного, Бану обернулась к ремесленникам:

– Есть молот мне по руке?

У некоторых лица вытянулись от такого вопроса, другие просто стояли, будто набрав в рот воды, но старший кузнец сориентировался быстро:

– Да, госпожа. Сейчас.

Он, окинув взглядом воинскую кузню, положил перед таншей два почти равновеликих молота. По существу, оба были для Бану крупноваты, но, видимо, мельче у мастеров просто не нашлось.

– Мне подойдет. – Танша схватила ближайший и, не без труда закинув на плечо, пошла в новом направлении.

– Что вы делаете, госпожа?! – в один голос спросили Раду и Гистасп.

– В вашем положении это недопустимо! – добавил последний и зыркнул на старшего кузнеца – судя по всему, останавливаться Бану не собиралась. Мало ли что взбрело ей в голову, стоит поспешить следом.

Добравшись до клеток с пленниками, Бансабира мгновенно оценила – шуму наделали много, любопытных хватало.

– Открой, – приказала стражнику у узилища Бута. Мельком ее взгляд прошелся по коленопреклоненному Юдейру, которого, скрутив, держали два солдата.

Бансабиру впустили внутрь. Бут снова сидел связаный. Женщина уперла молот в землю рядом с пленником, который с бешеными глазами уже понял, что к чему. Сделав два глубоких выдоха, решительно замахнулась, описав орудием круг. Раздался оглушающий вопль.

Перед глазами женщины невольно промелькнула картина из прошлого – другой мужчина, другой голос, другая жизнь. Астароше…

Бут Наадал взвыл от нестерпимой боли раздробленной кости в голени, а свидетели – от чего-то еще.

– Т-тану, – выдохнули несколько человек.

Бансабира вновь выдохнула слышнее обычного, отшвырнув молот и подперев рукой подреберье над выступающим животом:

– Сомневаюсь, что теперь тебе удастся так легко сбежать.

Игнорируя происходящее, Бану вышла наружу, приблизилась к Юдейру. Он начал нечленораздельно бормотать что-то схожее с извинениями и заверениями в безусловной преданности. Бансабира не слушала – чуть наклонившись, женщина ловко развязала тесемки, крепившие доспех и поддоспешник. Когда панцирь с груди молодого мужчины свалился, Бану бросила на того брезгливый взгляд:

– От моего великодушия ты отъелся, как кабан. – Она сделала некое неуловимое движение кистью, мягко, как кошка лапу, прислонила руку к груди мужчины, а когда убрала, Юдейр уставился сквозь госпожу пронзительными и обессмысленными глазами цвета спелой бирюзы.

– Тану? – спросил он. На груди Юдейра расползалось алое мокрое пятно.

Бансабира выпрямилась, вытерла нож о рукав. Лезвие в пальцах мелькнуло серебристой полоской и скрылось в рукаве так же неприметно, как выскользнуло прежде. Положив ладонь на затылок бывшего оруженосца, толкнула его лицом вниз. Юдейр повалился отяжелевшим туловищем, вытолкнув из легких последний вдох.

– Кинь Юдейра в клетку к Буту и приберись здесь, – велела Раду. – У вас нет работы? – обвела глазами остальных.

Солдаты повжимали головы в плечи. Только Гистаспу хватило мужества спокойно поклониться.

К полудню вернулись всадники, отправленные Раду в погоню за Наадалом, с вестью, что пленника упустили. Главный телохранитель устроил беднягам знатную выволочку, но когда те ушли, задумался – кто тогда вернул Наадала?

Весть о самоличной казни некогда ближайшего подчиненного тану Яввуз, бывшего оруженосца Юдейра, облетела ряды быстрее молнии, угодившей в реку. Пробежал шепоток с нотками одобрения.

Вторую половину дня Бансабира тихо и неприметно занималась делами – тренировалась по мере возможности, гоняла офицеров, чтобы те гоняли ряды, обсуждала с Одханом и каптенармусами вопросы снабжения, в кои-то веки сочла нужным прогуляться с мужем, несколько часов просидела с Гобрием и Гистаспом – что ни говори, не зря они были генералами ее отца, в последнее время Бану все чаще стала прислушиваться к их советам; в пять пополудни поддалась слабости и полчаса поспала – то есть в целом вела себя так, будто не произошло вообще ничего. Уже к вечеру Вал представил танше нового оруженосца Лигдама – тонкокостного, худосочного, длинноногого, словом, сложением больше всего напоминавшего цаплю. Глаза светлые, волосы темные ниже плеч, заплетенные в косу. Ну хотя бы этого учить не придется, хмыкнула Бану. Такой же безродный, как Юдейр, но в ухе, верхней части раковины, чуть набок – золотая серьга с рубином. Откуда взял, Бану не спрашивала.

Начальник личной охраны, Раду, бегал весь день с удвоенной прытью, поспевая везде, даже там, где не просили. В личной дружине, в собрании средних офицеров, в псарнях, даже каким-то образом в кузне… За один этот день телохранитель сделал столько, сколько в иной раз успевал в лучшем случае за неделю. И не без причин.

Раду торжествовал.

Ночь была тихой, а темнота до того густой, что ее можно было разрубить саблей.

Поодаль от лагеря стояло четыре человека. Пятый лежал на земле лицом вниз. Двое – невысокий мужчина и женщина – завернули тело в полотнище. Другие двое стояли в пяти шагах, наблюдая за происходящим и придерживая пару коней.

– Ну вот и все, Бут Наадал. – Рамир пнул мертвого в бедро.

Бансабира тоже распрямилась над трупом:

– Он убил твоих родителей?

Рамир покачал головой. Отчетливо каждое движение видела только Бансабира, но другие двое прекрасно могли слышать разговор.

– Его мать, танин Наадал. У детей нет никого роднее родителей, у родителей – роднее детей. Надеюсь, ее страдания сломают ей жизнь.

Бансабира, потянувшись, безрадостно усмехнулась:

– Всегда любила тебя за честность.

«Зрители» напряглись – любила?

– Присядем напоследок? – предложила женщина, опустившись на землю. Рамир, улыбнувшись, опустился рядом. – Давно хотела спросить: зачем ты помогал мне?

– Я надеялся, до этих разговоров не дойдет. – Рамир нервно потер шею.

– Ответить придется, Рамир. Я больше года ломаю голову. Отомстить Наадалам ты мог и без меня. И даже когда прознал, что Бут у меня в плену, ты мог так же тихо, как всегда, пройти мимо часовых и отнять его жизнь. А после этого я бы наутро казнила провинившихся стражников. Я только оттягивала срок возмездия и мешала тебе, – усмехаясь, признала Бану. – По существу, тебе вовсе ничего не стоило перебить всех Наадалов так, как умеем только мы. Так почему?

Рамир смущенно засмеялся. Совсем тихо.

– Ты ведь хорошо знаешь мою историю, Бану?

У одного из тех, что держали фыркающих коней, невольно сошлись брови на переносице – этот безродный мужлан обращался к танше на «ты», да еще и звал так, как себе позволяли только тан Сабир и Русса-Акбе!

– Пожалуй, хорошо, – благосклонно кивнула женщина.

– А я знаю твою. Наши истории похожи – как истории всех, кто прошел через белые ворота на песчаном острове посреди Великого моря. В Храме Даг те, кто сумел превратиться из раба в Клинок с номером выше двадцатого, кто проходил в обучениях одни и те же кампании, становятся ближайшей родней. Выйдя из храма, ты вернулась на родину, где ретиво взялась помогать Яввузам, которых толком не знала, по той лишь причине, что вы семья. Разве я мог поступить иначе, когда встретил тебя, Бансабира? Мы прошли вместе не так уж мало, и, не побоюсь этого слова, я даже приложил руку к твоему третьему рангу. Ко всему прочему, – Рамир наконец повеселел, – мы земляки. Как выходец из Пурпурного танаара – пусть и очень давний – я присягнул его танше, а как Клинок Праматери я склонил колено перед той, чей номер меньше моего. Старейшиной храма, если подумать.

Бансабира тихонечко расхохоталась, ухватившись за живот и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в голос.

– Старейшиной! Праматерь! Рамир! – невнятно выговаривала она, зажимая рот ладошкой.

Рамир играючи поймал женскую ладонь с бронзовым перстнем и легонько стукнул по украшению пальцем.

– У тебя третий ранг, у меня девятый, все честно.

– У тебя такой же девятый, как у меня – сорок восьмой, – ответила Бану, успокаиваясь.

– Возможно, но точно не выше пятого. А то и шестого. – Рамир протянул по земле руку ладонью вверх в немом приглашающем жесте.

Бану невидимо улыбнулась, вложив пальцы.

– Ты возвращаешься в храм, – проговорила женщина.

– Ты давно знала, – ответил мужчина, припомнив их летний разговор на берегу реки.

– Уверен?

Рамир промолчал. Поднялся, помог встать танше.

– Ладно. – Бану, встав, обернулась к мужчинам неподалеку. – Подойдите.

Наблюдатели подвели коней. Бансабира вновь обратилась к Рамиру:

– Твое золото, еда и плащ, – хлопнула по седельной сумке на одном из скакунов. – Форма для Юдейра на втором скакуне. Юдейр!

Молодой мужчина приблизился. Бансабира по-хозяйски запустила руку под его стеганую куртку, пощупав, точно ли он не пострадал во время дневного представления.

– Ты никогда не создашь семьи, не будешь жрецом или генералом. С этого дня ты – тень, командующий моей разведки, и для всего остального мира ты мертв. Рамир объяснит тебе все, что нужно знать. Через три недели ты должен вернуться.

– Слушаюсь, госпожа. – Юдейр упал на колено, прижав к сердцу кулак.

Бансабира мимолетно коснулась его плеча и повернулась к Клинку Богини:

– Надеюсь на тебя, Рамир. – Тот улыбнулся. – Да, и еще… – Бансабира приблизилась, кажется мгновенно забыв о присутствии Юдейра. – Ты же возвращаешься в храм не ради самого храма?

Рамир иронически хмыкнул:

– Не знаю, что из этого выйдет, но Шавна Трехрукая – главная причина. Попробую еще раз.

– Тогда, – Бансабира встала совсем близко, взяла в ладони голову Рамира, заглянула в глаза, – у меня есть одна просьба. Передай его моей дорогой подруге.

Бансабира поцеловала Рамира – некрепко, но долго. Отстранилась, улыбнулась, отступила на шаг. Рамир коснулся губ и в недоумении перевел глаза на таншу. Когда заговорил, голос сипел:

– Спасибо, Бану. Я обязательно передам. Правда, – мужчина чуть усмехнулся, возвращая самообладание, – Астароше я его передавать не стану.

Бансабира засмеялась, ударив друга по плечу. Было понятно, что пора садиться в седла. Юдейр влез первым, Рамир подал ему труп Бута – решено было сбросить его в реку поодаль от лагеря.

– Да благословит тебя Мать Сумерек, Бансабира Изящная, – ласково проговорил Рамир из седла.

– Да благословит тебя Мать Сумерек, Рамир Внезапный, – так же тепло отозвалась женщина.

Однако Клинок Богини все еще не торопился уезжать, сдерживая нетерпеливого коня. Наконец спросил:

– Если я встречу Гора, передать ему что-нибудь?

– Да, – ответила Бану непринужденно и безмятежно. – Чтобы он сдох.

Рамир захохотал и, развернув коня, помчался вдаль. Юдейр держался следом. Когда мужчин стало не различить, Бану обернулась к последнему оставшемуся соратнику:

– Когда я только перевела Юдейра к тебе, всучила кожаный мешочек, чтобы в нужный момент он наполнил его собачьей кровью и подложил под одежду. Этим утром по моему приказу он выпустил из клетки Бута Наадала, пообещав помочь с побегом. Ему с легкостью удалось быть убедительным, ведь Юдейр был безмерно обижен на таншу, которая разжаловала его, отстранила и лишила в некотором роде особого положения, – ленивым голосом перечисляла Бансабира список Юдейровых бед. – Юдейр указал Наадалу наиболее безопасное направление для побега и даже добыл коня. Однако я на всякий случай расставила стражу по всем возможным маршрутам движения Бута еще два дня назад. Не без помощи Рамира, который согласился быть моими ушами и глазами в стане Шаутов и через доверенных в стане оранжевых за голову Наадала. Сейчас в клетке на месте Бута и Юдейра лежат два трупа, в их одежде, с изуродованными лицами. Завтра утром ты обнаружишь, что пленники добили друг друга не самым милосердным образом – кажется, у того, что одет как Юдейр, череп просто раздавлен. Стало очевидно, что Юдейр спутался с врагом и выпустил его, а тот от злости, усталости и нестерпимой боли в переломанной ноге, видимо, решил отомстить издыхающему Юдейру за несостоявшийся побег. Ведь если бы не он, Бут бы… Ну, словом, ты же знаешь, как ловко сочиняются такие байки. Используй самых надежных людей и побыстрее скорми тела собакам.

Мужчина поклонился, прочистив горло.

– Как прикажете, госпожа, – с чувством совершенного непонимания происходящего произнес Гистасп. – Правда, я бы хотел спросить – кем вам доводится этот человек?

Надо же, не так часто Гистасп задавал вопросы.

– Рамир? – Двое двинулись в сторону лагеря. – Давний друг, который, как я надеюсь, сделает счастливой мою подругу, и родной брат Дана Смелого. Но Дану о нем лучше не знать.

– Понял. Но почему именно Юдейр? Если Рамир действительно так хорош, к чему ему замены?

– Ты сам слышал, он возвращается в Храм Даг. К тому же Рамир был любовником Сциры Алой, и старый Шаут давно понял, что его разведчик не так уж чист. Думаю, Рамиру приходилось все чаще выдавать нас с потрохами, чтобы хоть как-то продлевать собственную жизнь. Играть на двух сценах одновременно очень утомляет, поверь. Что до Юдейра – он ведь лицедей не хуже тебя. – Бану бросила на командира полный хитринки взгляд. Гистасп понимающе хмыкнул.

По дороге к шатрам командующий больше не проронил ни слова. Его откровенно восторгала танская честность, замешенная на кровавой хитрости и изворотливости; танская бесстрастность, рожденная ее глубокой искренностью; танская неприступность, почерпнутая из недр общительности. Его радовала ее бессердечность и злило то, что она целовала Рамира; ему льстило ее доверие и щекотала нервы подозрительность. Гистасп находил занимательной неприхотливость Бану, поразительной – смесь в ней глубокой принципиальности и повальной беспринципности, восхитительной – вопиющую надежность по-настоящему высокомерного и сильного человека.

Потому и молчал, пока шел: надо обуздать все это внутри себя, чтобы танша ничего не заметила.

Вернувшись в шатер посреди ночи, танша обнаружила дремавшего в углу Лигдама. Растолкала, велела принести побольше свеч и чернил и отослала спать. Если идти предстоит через Ниитасов, следует подстраховаться.

Энум Ниитас, невысокий, лысый, одинаковый в плечах, талии и бедрах, как бревно, сидел рядом с отцом, сцепив руки и мелко раскачиваясь взад-вперед. Пристально разглядывая Идена, тана Сиреневого дома, Энум совсем не мог понять, что происходит у того в голове. Иден уже четверть часа разглаживал жидкие усы, пялясь в бумагу и приговаривая:

– Хм-хм-хм… Любопытно. Н-да, любопытно. Хм-хм-хм. Это определенно занятно! Определенно! Хм-хм-хм…

Энум не находил происходящее ни занятным, ни любопытным, ни даже определенным. А вот раздражающим – сколько угодно! Не будь он ахтанатом – уже поддался бы порыву и повыдергивал эти отцовские усы, которые почему-то именно сейчас бесили его как никогда. Впрочем, схватить Идена за грудки и встряхнуть тоже бы подошло, прикинул Энум. Или ударить кулаком в стол и вскочить, накричать, сказать все, что думает. Но попробуй выдай такое в присутствии Идена Ниитаса. Роста в нем футов пять с половиной, а вот нотаций – лет на десять вперед. Как запоет опять про то, что ахтанат Сиреневого дома подобного себе не позволяет, что ахтанат Сиреневого дома должен быть сдержан и вести себя достойно, что ахтанат Сиреневого дома… Тьфу!

Энум вконец извелся.

– Ну и? Ты примешь ее? – не выдержал сын.

– Хм-хм-хм… – Иден перестал теребить ус и потер ладони. – Занятно, н-да. Отчего ж не принять, а? – спросил он явно у самого себя. – Нехорошо ведь будет, если поползут слухи, будто тан Сиреневого дома до того боится маленькой девочки, что отказал ей даже в переговорах.

Энум считал, что страх тут совершенно ни при чем и что тан Сиреневого дома в принципе не должен вести переговоры с какими-то соплячками.

– И еще хуже, если начнут болтать, что Иден Ниитас до того попрал законы родства, что посягнул на жизнь внучки.

– Но ты же не собираешься оставить ее в живых?! – ужаснулся Энум, подскочив с места.

– Хм-хм-хм… собираюсь или нет? Собираюсь или нет… Разумеется, нет. Когда еще представится шанс прикончить Мать лагерей, а? Или нет, прикончить Бану Кошмарную? Ведь если тан Сиреневого дома сумеет побороть слабость привязанностей сердца и кровное родство и приговорит ту, которая портит жизнь всему Ясу, которая подменяет кости в каждой игральной чашке, о которой даже жрецы толком ничего не могут предсказать, о нем же заговорят совсем иначе, понимаешь? А, сынок? Твердая рука – это важно, важно. Вышло бы интересно.

Кто бы мог подумать, что все можно подать так, изумился Энум. Мать лагерей ведь действительно как черная овца в стаде. Энум просиял, у него точно второе дыхание открылось – готов был тотчас же бежать встречать родственницу, ведь все, само собой, выйдет очень интересно, хм-хм.

Живот у Бану оформился пару недель назад и выпирал пока достаточно аккуратно. Тем не менее всю одежду для нее давно перешили, а кое-что даже пришлось мастерить заново.

Лигдам, оруженосец, помог госпоже одеться. Он до сих пор, как ни пытался скрыть, каждый день откровенно пялился на разросшийся танский живот, словно недоумевая, что здесь не так. Правда, с возложенными обязанностями справлялся почти так же хорошо, как Юдейр. В отличие от последнего, Лигдам больше молчал и частенько отводил полный укоризны взгляд, чем отчаянно напоминал Бансабире Гобрия. Зато с Раду не цеплялся, так что хлопот от него не было. Пока.

Потуже перетянув ремешки с ножнами и закрепив в них ножи, Бансабира немного прогнулась в спине, слабо потягиваясь. Сама себе женщина напоминала круг жирного желтого сыра, и такой образ жизни за две недели ее откровенно доконал. Лигдам подал оружие, закрепил и отступил на шаг. С недавних пор у Бану в шатре заимелось удлиненное бронзовое зеркало – кузнецы и пригнанные пленные ремесленники откатали из доспеха какого-то важного ахтаната. Так что теперь танша каждое утро с жутко недовольным лицом рассматривала свое отражение – с выпяченным животом и мечом на поясе.

– Тану? – донеслось с улицы.

– Чего тебе, Гистасп? – немного нервозно бросила Бансабира.

– Мм… – Лигдам уловил недоумение в мужском голосе. По понятным причинам – танша ведь прекрасно распознает по голосу каждого офицера и охранника.

– Тану, это Дан, – сообщил голос.

Бансабиру это признание отчего-то взбесило.

– Само собой, ты, – проворчала Бану, отодвинув полог и столкнувшись с вице-командиром нос к носу. – Но разве ты не пришел сюда с тем, чтобы сообщить, что у тебя за плечом стоит Гистасп, которому что-то нужно?

Бансабира подбородком указала за спину Дана – там в самом деле стоял ухмыляющийся командир второго подразделения. Пока Дан пытался прийти в чувство от столь неожиданного укора, Бану закончила:

– Нечего топтаться тут, заходи и говори, с чем пришел, – и исчезла в шатре.

Да, гостеприимством сегодня даже не пахнет, отметил про себя Лигдам.

Бансабира вернулась к зеркалу. Гистасп вошел следом.

– Смотрю, вы в отличном расположении духа, – добродушно проговорил Гистасп. – Утра тебе, Лигдам, – кивнул поклонившемуся оруженосцу.

– Ох, до чего по-идиотски выглядит… – Ударом ладони Бану качнула клинок, вновь стоя у зеркала.

Гистасп, не дождавшись разрешения, присел на стул за походным столом, присмотрелся к танше – кажется, ей было абсолютно все равно, что происходит. Вытащила меч, сделала несколько неровных взмахов, убрала обратно. Повертелась еще немного, глядя на себя, потом тяжело вздохнула, точно примиряясь с чем-то, расстегнула пряжку и впихнула пояс в руки озадаченного оруженосца.

– Все равно я уже не могу толково им пользоваться. Из-за него, – танша развела руками, будто выставляя напоказ повинный во всех грехах живот, – я совершенно ни на что не годна! Подай кнут хотя бы, – протянула руку, куда Лигдам почти сразу вложил новое оружие.

– Так чего хотел, Гистасп? – спросила танша, когда, покончив с кнутом, тоже уселась за стол, расставив ноги. Лигдам побежал за завтраком.

– Сообщить, что почившие несколько дней назад Юдейр и Бут Наадал благополучно расходованы каптенармусами в псарнях.

Гистасп сказал это таким будничным тоном, что Бану невольно передернуло – еще непонятно, кто из них двоих больше кошмарен.

– Не говори мне про еду – я готова совсем ничего не есть, если это поможет ему не расти. – Женщина взглядом указала на живот и продолжила куда более серьезно: – К Наадалам отправили шпиона?

– Так точно, – деловито ответил Гистасп. – Мой человек распространит это сообщение.

– И тогда дальнейшие действия Синего танаара станут предсказуемыми.

– Думаете?

– Человек, одержимый местью, всегда предсказуем.

Гистасп сглотнул ком в горле. И как он раньше не сообразил? Так вот почему их армия стоит здесь, на югах, в десяти днях верхом без устали от Красного танаара, хотя танша больше всего и мечтает отомстить Шаутам за смерть матери. Действительно, самое страшное, что можно делать на войне, – действовать очевидно.

– Что-то подсказывает, однажды мне это воздастся, – протянула женщина, откидываясь на спинку стула. – Отнять у матери единственного сына.

– Не пойму, это сентиментальность или суеверие? Ни то, ни другое вам особо несвойственно.

– Сентиментальность, как женщина в положении, я себе еще могу позволить, а вот от суеверия в рядах добра не жди. Сам знаешь.

В этом вся она, прикинул Гистасп. Разницы между собой и рядами практически не делает.

– Вы не передумали?

– Нет.

Гистасп на это никак не отозвался. Лигдам принес еду и скрылся за пологом. Бану еще толком не понимала, что собой представляет новый оруженосец, и предпочитала держать его наособицу. К тому же сообразное поведение человека, который учел предыдущий промах, только способствовало улучшению репутации.

– Не примешься отговаривать? – задумчиво поинтересовалась женщина, предлагая подчиненному разделить трапезу. Тот благодарно кивнул.

– Ну я же не Гобрий, – посмеялся Гистасп.

– Гобрий, – повторила женщина, отставляя бокал с кобыльим молоком – другого просто не водилось. – В случае неудачи он единственный шанс тех, кто остается здесь. Я бы, конечно, оставила тебя, но ты мне пригодишься у сиреневых.

– Рад стараться, – почти равнодушно ответил мужчина. – Уверены, что не хотите двинуться всем войском?

– На переговоры с армиями не ездят.

Ответить нечего. С улицы донесся какой-то неразборчивый шум.

– Ты уже отдал Такулу распоряжения? – спросила танша. Упомянутый Такул, как тип не особо инициативный и проблемный, в свое время был быстро определен замом Гистаспа.

– Конечно. Прикажете собираться? – Командир поднялся из-за стола.

– Да, через два часа едем.

– Так вы не отбросили эту дурацкую затею?! – с криком ворвался Гобрий. От наглости мужчины вздрогнул даже Гистасп. За плечом Гобрия показалась голова Лигдама.

– Простите, тану, я пытал…

– Вы хоть понимаете, какому риску подвергаетесь?! Причем рискуете ведь не только собой! На чем, по-вашему, держится лояльность Каамалов по сей день?! – зашипел мужчина, сузив глаза и глядя на танский живот. – И что будет, если Ниитасы укоротят вас на голову?! Вы подумали?!

Бану вздохнула, надув щеки и возведя глаза, – ну что за «семейная» склока?

– Да, Гобрий, моих мозгов вполне хватает, чтобы понять, какому риску… ну и все, как ты там дальше сказал.

– Та!.. – От такого невиданного равнодушия к его нравоучениям у Гобрия слова с языка не шли. Лигдам, в попытках что-то объяснить, но боясь влезть, только бессмысленно махал руками и строил какие-то рожи, явно изображая раскаяние. Гистасп между тем подозрительно схватился за живот и уставился в содержимое тарелок на столе, будто внезапно обнаружил в них то, что забыл съесть за завтраком.

– Вы не можете так легкомысленно к этому относиться! Да в конце концов!.. – О, не на шутку разошелся, подумал Гистасп, бросив короткий взгляд на таншу. Лучше бы ему заткнуться. – Гистасп, ты видел побольше нее, скажи, чем это может кончиться!

– Гобрий, только не начинай по нов… Ай! – Бану, ссутулившись, положила руку туда, где, по ее мнению, прежде должна была быть печень.

– Тану! – в один голос вскрикнули мужчины.

Гистасп подлетел первым, придержав женщину. Прямо поверх головы Бану посмотрел на Гобрия – в глазах того недвусмысленно читалось: «Я же говорил!» Одними губами Гистасп выговорил «заткнись» и помог Бансабире выпрямиться. Та делала продолжительные вдохи и выдохи.

– С вами все в порядке? – спросил блондин встревоженно.

– Само собой, нечего паниковать, – недовольно отозвалась танша, отводя от поясницы руки командира второго подразделения. – Он просто толкается. Делайте, что вам велено, и пришлите Дана.

Последний явился незамедлительно. Танша кивнула в сторону стола, и Дан сел.

– Все запомнил? – сухо спросила Бану в конце разговора.

Дан Смелый только посмотрел на госпожу, огляделся, потом выудил из-за пазухи мешочек с цветными камушками и разложил справа налево два черных, белый, фиолетовый, синий и зеленый. А над выложенным рядом поместил красный. Бану удовлетворенно кивнула, и Дан поспешил убрать значки.

– В мое отсутствие будешь ночевать здесь. Самое главное для вас – несмотря ни на что, продержаться на этой позиции шестнадцать дней. Независимо от обстоятельств, чуть за полночь в мой шатер придет поверенный. Покажи ему то, что сейчас показал мне, и передай это. – Бансабира вытащила со дна сундука, где хранилось оружие, маленький ларец, в котором были письма Рамира, донесения других разведотрядов и шпионов и несколько посланий, написанных ее собственной рукой. В конце концов, было много такого, что Бану рвала и уничтожала сразу после прочтения. За последние дни танша восстановила ряд сообщений.

Дан принял коробочку, немного хмурясь.

– Поверенный отправится к моему отцу, и, Дан, если ты все еще хочешь однажды стать одним из главных генералов Пурпурного танаара, сделай ровно то, что я сказала. Не навязывайся ехать с ним, не рвись сам передать ларец Сабиру Свирепому и ни в коем случае не вздумай его открывать. Если я умру, это – твой единственный шанс получить то, без чего генералами не становятся.

Дан как-то пристыженно кивнул. Бансабира забрала ларец обратно, демонстративно показывая, где его спрячет.

– Надеюсь на твою верность.

Дан попытался что-то ответить, но Бану нетерпеливо указала подбородком в сторону полога.

Четверть сотни бойцов личной охраны во главе с Раду, два десятка «меднотелых», ведомые Сертом, Лигдам и Гистасп, собранные и серьезные, сидели на конях, когда Бану вышла из шатра. Она всегда оставляла за собой право заставлять других ждать. У ее лошади, которую держал под уздцы командир второго подразделения, унизительно стояла деревянная подставка. Небольшая, невысокая, но стояла, почти обиженно подумала Бану. Вставить ногу в стремя, стоя на земле, она уже почти месяц не могла.

Прежде взлетела бы в седло, размышляла женщина, неловко, с трудом поднимаясь на спину кобылы; не мешкая, развернула бы лошадь в нужном направлении, не церемонясь, пришпорила посильнее. Сейчас даже легкая рысь была запретной скоростью – с непроницаемой физиономией Бансабира умостилась поудобнее, завела поводья в сторону, прищелкнула языком. Шагом, и только шагом. Сколько же им придется тащиться в таком темпе?

– Точно? – спросил тан Ранди Шаут у племянника.

С тех пор как ему привезли голову Сциры, с тех пор как одно за другим приходили письма или о поражении в схватке, или о том, что Бану в очередной раз избежала бойни, улизнув из ловушки, Ранди окончательно обозлился и решил выступить в поход сам.

– Точно, дядя, уехала, – с горящими глазами ответил ахтанат. – Прихватив с собой всю личную охрану, нескольких командующих и часть «меднотелых».

– Опрометчиво, – смакуя, протянул Ранди. – У Вахиифов все по плану? – обратился тан к сидящему неподалеку водному сыну, который после исчезновения Рамира занял его место в разведке. – Бежевый обещал мне занять Маатхаса еще минимум на месяц.

– Все успешно, – подтвердил акбе. – Лазурный обложен так, что скорее задохнется, чем вырвется. Ююлы его прежде хорошо потрепали.

– Стало быть, самое время. Другого такого шанса может и не представиться. Прикажи братьям строить ряды и созови ко мне генералов. Надо поговорить.

Глава 6

Бану не на шутку колотило. И на что она надеялась, когда решила поговорить с этим тщедушным стариком? И зачем затеяла все это вечером? Заночевали бы неподалеку, а с утра явились сюда, может, на заре у Идена, как у многих стариков, которые наверняка встают рано, настроение получше? Ведь правда утро вечера мудренее…

С трудом заставляя себя переставлять ноги, не осознавая происходящего, Бану шла по приемной зале чертога Сиреневых танов. В голове нещадно звенело, изображение перед глазами плыло. Привычная, неизменная за семнадцать лет упругая походка теперь смотрелась натурально нелепо. Однако ничего другого, кроме как держаться уверенно и бесстрастно, ей не оставалось. Одного мгновения слабости достаточно: любые переговоры проигрывает тот, кто не совладал с собой первым.

В отдалении каменного зала восседал Иден Ниитас, мелкий, невыразительный, приветливый до того, что еще с другого конца помещения Бансабира чувствовала фальшь. Рядом стояло несколько приближенных – то ли родственников, то ли советников, Бану не могла сказать наверняка. Впрочем, некоторые с ней точно в родстве, решила танша: уж больно сильна неуловимая схожесть черт между ними и Иденом.

Бансабиру, Гистаспа и половину отряда телохранителей вел провожатый. Именно ему Энум поручил встретить таншу на подъезде к чертогу, принять из ее рук белое знамя да «присмотреться, что как».

Наконец процессия остановилась перед помостом, на котором было установлено кресло тана, провожатый отодвинулся в сторону, представив тану Яввуз, защитницу Пурпурного дома.

– Приветствую, уважаемый дед, – начала Бану довольно сдержанно и учтиво. – Благодарю за то, что любезно согласился принять нас.

И вопреки ожиданиям сиреневых, Бансабира так и не поклонилась. Если, конечно, не считать легкого наклона головы и на миг вздернутых бровей.

На поведение Бансабиры местный тан не отреагировал – Иден по-прежнему улыбался и так сильно щурился, что было почти не различить глаз.

– Надо же, а ты сильно изменилась с нашей последней встречи, дорогая внучка. Да, сильно. Тебе, кажется, было года полтора, – отозвался тан и, опираясь на подлокотники, поднялся с места. Весомости этот жест ему явно не прибавил.

«Коротышка», – оценили пурпурные, разглядывая сухого сморщенного деда.

– К сожалению, я не могу ответить тебе чем-то столь же любезным, – ответила Бансабира, – просто потому, что не помню ничего раньше трех. – Тут женщина мимолетно улыбнулась.

Поскольку Иден и до того беспричинно скалился (что в глазах присутствовавшего Раду делало его полным придурком), в лице он не изменился.

– Я смотрю, ты пришла не одна, – уточнил тан. Иден не торопился приближаться, замерев у кресла.

– Разумеется, – вновь отстраненно-вежливо возвестила танша. – Покажи мне хоть одного защитника, которого не сопровождает по меньшей мере дюжина бойцов.

– Не поспоришь, хм-хм-хм, – мечтательно протянул тан. – Не поспоришь.

– Отчего же, отец? – недовольно запротестовал Энум. – Тебя окружают не бойцы, а родственники! А вот наша гостья пришла с отрядом солдат. Разве это правильно, спрашиваю я?

– О, видите ли, дело в том, что все мои родственники сейчас находятся в военных лагерях и ведут сражения. Или, – обвела глазами собравшихся, – гостеприимно принимают меня в доме моей матери. – Бансабира еле заметно кивнула в знак признательности.

Иден счел нужным снова сесть в кресло. Вперед подался Энум.

– Я бы не торопился с выводами о нашем родстве, – проговорил мужчина. – Не помню, чтобы вы вспоминали о нем в последнее время.

– А вы, должно быть, дядя Энум, верно? Я мало что помню из рассказов мамы, но она точно говорила, что у нее есть младший брат Энум.

– Есть-есть, хм-хм, – подтвердил из кресла сладкий голос Идена.

– Может быть, вы представите мне остальных? Я вижу здесь несколько людей схожих черт, но, к сожалению, совсем не знаю, кто из них кто. Мне давно следовало приехать сюда и познакомиться, – почти призналась Бану. Гистасп, наблюдавший за ней, уже сейчас готов был захлопать: надо же так убедительно лгать. – Но дела отца не позволяли мне вырваться с востока.

– Не говори здесь об этом бесчестном подонке! – воскликнул Энум.

Раду выдохнул громче прежнего. Гистасп коротко зыркнул на него, и тот успокоился. Танша не отвлекалась от Ниитасов, пристально следя за лицами.

– Отчего же? Разве не достойно хорошей дочери следовать воле отца?

Конечно, достойно, раздраженно согласился Иден. Конечно, чтоб тебя! Когда было нужно, моя дочь последовала отцовской воле и совсем не была счастлива! Совсем! И все из-за надменного грубияна с севера!

Вслух Иден высказался почти добродушно:

– Хм-хм-хм, думаю, что достойно. Достойно…

Раду начинал заметно нервничать. Этот идиот сам для себя, что ли, без конца повторяет одно и то же? Или это он так сомневается? А может, просто псих? Ничего у него не разберешь!

– Да, определенно достойно. Но только в том случае, если и отец достоин такой дочери, – закончил старый Ниитас.

– И в чем же бесчестность моего? – со скучающим выражением спросила Бану.

– Во всем. – Иден плавным движением развел руками. – Напомни старику, внучка, что наказал Владыка Вод всем своим сыновьям?

– Беречь и охранять тех, через кого Великий Род вершит свой промысел.

– Теперь понимаешь?

– Моего отца там не было. Поверьте, я до последнего звука отчетливо помню тот день.

– Так ему до сих пор не сказали, что случилось тогда? – Тенор Энума задрожал.

– Прости? – невозмутимо переспросила Бансабира.

И тут Энум вконец сорвался, так что стоявшие за его спиной родичи и приближенные даже вздрогнули. Все, кроме Идена, – тот просто сидел, как-то бездумно разглядывая внучку, теребя длинный седой ус и разве что не болтая ногами.

– Эдана! Эдана, понимаешь ты, дурочка?! Эдана! Ребенком я сидел на ее коленях и любил ее больше всех! И она меня! А что сделал твой отец, а? Он своих собак любил больше, чем ее! Он сделал ее несчастной! Не сумел даже защитить, а когда ее убили, не дал нам права захоронить Эдану здесь, на родине!

– Моя мать была тану Пурпурного дома. Ее место в нашем фамильном склепе, – заметила Бану.

– Да кому она была там нужна, а? На нее всем было плевать, ее вообще никто не любил в твоем дремучем чертоге! – пищал Энум.

– Ее любила я, – тихо и твердо выговорила Бансабира. Правда, дядька не слышал никого, кроме себя.

– И в конце концов, этот двуличный мерзавец даже не счел нужным отомстить за нее Шаутам!

– Хм, – на этот раз хмыкнула Бану. – Так вот в чем все дело? – Танша перевела взгляд на деда. Тот по-прежнему улыбался, но судя по тому, что старик не вмешивался и молчал, Энум тут определенно выражал не только свои чувства. – Отец не отомстил Шаутам за супругу?

– Мы, конечно, все поверили, будто ты не знала! Ага, ври давай! – Энум не унимался. Бансабира, с трудом удержавшись от вздоха, обратилась к деду:

– Но ведь я – не мой отец.

– И о чем это нам говорит? – невинно спросил из кресла тан.

– А разве не очевидно? – лениво отозвалась танша. – За то, что Ранди Шаут отнял у тебя дочь, я отняла его собственную.

Пожалуй, ни разу в жизни ей не было так тяжело сохранять самообладание и держаться привычной бесцветной манеры речи, мысленно признала Бану. В другой ситуации она бы уже рванула из ножен меч, а следом бы и Раду с Гистаспом втянулись. Их сил вполне бы хватило, чтобы… Ладно, ситуация такова, какова есть.

Бану вернулась к происходящему.

– Или новости до Сиреневого дома доходят до того медленно, что вам до сих пор не сообщили, как я протащила Сциру Алую по площади в одной из крепостей, – в тон дяде ответила женщина, – и как отослала ее голову Красному тану? К слову сказать, Шаут с тех пор так и не дает мне вздохнуть.

Бану готова была поклясться – на лице деда дернулась бровь. Неужели ему и правда не приходило это в голову прежде? Он не похож на дурака.

Иден посмотрел – и как он вообще видел через те щелки, которые оставались от глаз из-за его безразмерной притворной улыбки? – так, что попятился от Бансабиры его сын. Что ж, если бы он сам не сидел, возможно, случайно сделал бы то же самое. И как раньше-то не сообразил? Полгода назад по всему Ясу прокатился вопль Ранди Шаута по этому поводу.

Тан продолжил теребить ус как ни в чем не бывало.

– Разве я поступила не так, как поступили бы все дочери Сиреневого дома?

Возразить нечего.

– И разве мужчины Сиреневого дома позволили бы себе так обращаться с беременной женщиной, даже не будь она им кровной родней?

Ниитасы молчали.

– Так что если теперь я не выгляжу в ваших глазах столь же бесчестной, как мой отец, полагаю, вы можете предложить мне сесть? У меня, знаете ли, затекли ноги, – внезапно пожаловалась Бансабира, – да и ваш правнук, уважаемый тан, вечно голоден. В конце концов, тан, который так почитает традиции, лучше меня знает, что обычай гостеприимства велит не обсуждать дела на голодный желудок, а любые переговоры и вовсе требуют стола.

– Я не сяду за один стол с убийцей! – в последней попытке взметнулся Энум. – Нашла чем гордиться! Сцира Алая, как же! Да твоя черная метка известна получше, чем смерть Сциры Алой, так что не ври нам! Ты любого из нас могла бы… могла…

– Дядя, – Бансабира нарочно придала голосу оттенок усталости, – ну что вы такое говорите? Может, когда-то я и училась у убийц, – в самом деле, не спорить же с ним совсем откровенно, – но лишь потому, что так сложились обстоятельства. Это было необходимо, чтобы выжить. Какая из меня убийца сейчас? – Бану развела руками. – Будем честны, я всего лишь семнадцатилетняя беременная женщина, которая не способна без посторонней помощи даже влезть на лошадь, – сообщила Бансабира почти печально.

Гистасп в невольном восхищении затаил дыхание – вот врунья. Все молчали.

– Н-да, пожалуй-пожалуй, – наконец проговорил Иден, качнулся в кресле и встал. – Твой упрек справедлив, внучка. Как и твои доводы, хм-хм-хм. Да, пожалуй, можно и покушать. В конце концов, гостеприимство Ниитасы всегда чтут, всегда.

Иден приблизился к внучке, положил руки ей на плечи и потянулся за положенным приветственным поцелуем в щеки. Бансабире пришлось даже немного нагнуться к нему. Окружение стояло к ним довольно близко, так что, когда дед отстранился, давая Бану вновь выпрямиться, все – и сиреневые, и пурпурные – вздрогнули. Иден Ниитас продолжал улыбаться, но как-то по-иному. Теперь он смотрел на Бансабиру широко раскрытыми глазами, и в ответ с лица Бансабиры на тана смотрели точно такие же, будто его собственные – один в один! – глаза цвета болотных трав.

Бансабира так внимательно и учтиво слушала имена своих новообретенных родственников и отвечала на приветствия, что, даже застань эту сцену Гор, знавший Бану лучше всех других людей, сейчас бы не усомнился в искренности бывшей ученицы.

– Ну, что тебя сюда привело? – мелодично спросил Иден, закончив наконец с «официальной частью». Все собравшиеся расселись за столом – со стороны Бану остались только Раду, Одхан и Гистасп – и принялись за еду. Из Ниитасов помимо Идена и Энума тоже осталась пара человек – судя по всему, кузен Бансабиры и его жена. Несколько минут ели в молчании, потом обменялись несколькими вежливыми фразами, а после тан решил, что пора перейти к делу.

– Вот уж не поверю, что вы не знаете, дорогой дедушка, – отозвалась тану так же невыразительно, как обычно. – Нам нужен проход.

– Нам нужен проход? – почти слабоумно повторил глава Сиреневого дома. – Нам… нам, – повторял Иден, словно пробуя слово на языке и так, и эдак.

– Разумеется, я не думаю, что родственных связей хватит для достижения договоренности, – уточнила танша.

– Хм-хм, нам, – продолжал гнуть свое Иден. – Нам, говоришь? Весь вопрос в том, кому это – нам? Вас четверых я бы и так пропустил, – милостиво расщедрился Ниитас. – А насчет остальных… Да, остальных, – мечтательно тянул старик. – Цена прохода будет зависеть от армии, которую ты возьмешь с собой, внученька.

От этих слов Бану вспомнился один из девизов Багрового храма. Определенно, время и золото требуют опытных рук вроде этих – костлявых, со сморщенной кожей, рук Идена Ниитаса.

– И каков размен? – деловито осведомилась Бану.

– Хм-хм… ну… тысяч до трех можно и золотом, а вот если больше… Да, пожалуй, если больше трех тысяч, то требуется что-то … ну ты понимаешь… что-то совсем другое, да?

Одхан нахмурился – что может быть важнее золота во время войны, чтобы платить солдатам? Говоря начистоту, много ли их, вроде него самого, кто пойдет за командиром из необъяснимой собственной гордости или личных чувств.

Впрочем, еще есть еда. Еда тоже важна, прикинул Одхан. Но важнее золота становится только в осаде.

– Да, понимаю, – ответила танша. Отлично она понимает – дед в курсе, что у нее за спиной куда больше трех тысяч.

Бану отпила воды. Тот факт, что, вопреки ожиданиям Ниитасов, за обедом женщина предпочла вину именно воду, явно вызвал недовольство сиреневых, но под общим настроением придурковатости Идена атмосфера пока царила не более чем смущающая.

– Понимаешь, значит. Это хорошо, – одобрил дед и замолчал. Он разлепил прищуренные глаза и уставился на Бансабиру, будто проверяя. Танша со скучающим видом бросила на Идена ответный взгляд и вновь принялась пить. Раду и Энума от этого обмена невысказанными мыслями синхронно передернуло – что, черт возьми, тут вообще происходит?!

События больше никак не развивались. Никто не хотел уступать первым. Мысленно вздохнув, Гистасп принял эту участь на себя.

– Полагаю, гарантии ненападения будет достаточно?

– Только если это гарантия, – согласно кивнул Иден, не сводя глаз с внучки. И тут же опять натянул привычную маску, прищурился, разулыбался и повернулся к Гистаспу. – Только если это гарантия, понимаете? А гарантия – она же что? Она гарантирует, верно?

После этой фразы Раду окончательно убедился, что Иден Ниитас – непроходимый дебил, вытаращился на таншу и старался больше не слушать ее идиота-деда.

– А подобрать достойный гарант сейчас так непросто, так непросто. Да, хм-хм.

– Особенно если вспомнить, что одного родственного гаранта вам явно недостаточно, – допив, Бансабира облизнулась. – А молока у вас нет? – буднично спросила женщина.

– Молока? Отчего же, найдем для беременной внученьки. Энум, сходи-ка в кухни!

– А я почему?

– Давай-давай, родной, уважь старика и родственницу, – напутствовал Иден.

Энум что-то проворчал и ушел.

– Так что ты говорила про родственный гарант, а?

– Что его одного недостаточно, – невозмутимо отозвалась тану.

– Одного недостаточно, это правда, – запечалился Иден, впрочем, выглядел он все равно не особо расстроенным. – Хорошо, что у нас такая верная внучка – да и может ли дочка Эданы по-другому относиться к родству? – но ведь твой отец совсем не придает ценности нашим связям. Бедняжка Эдана почти ничего не значила для Сабира.

Как бы Раду ни пытался отвлечься, «идиота-деда» он слышал прекрасно. Ему с Одханом происходящее меньше всего напоминало переговоры. Если так дальше пойдет, они вообще никогда и ни о чем не договорятся! Сколько же можно повторять одно и то же?! Чего ходят вокруг да около? Что этому сморщенному червяку вообще нужно?

– Напомню, что я – уже замужем и уже с тобой в родстве.

– Хм-хм-хм, да-да, я вспомнил. – Брови Идена едва уловимо дрогнули, изображая удивление. – Но видишь ли, ты – любимое дитя моей славной дочери, которое делало ее счастливой. А вот твой ребенок придется мне всего лишь правнуком. Сколько в нем, по-твоему, будет от меня? Немного ведь, правда? Н-да, совсем чуть-чуть. А раз так… – Иден будто опять засомневался. Он все время говорил так, будто сомневался абсолютно во всем, кроме своего хорошего настроения, которое настойчиво пытался внушить окружающим. Возникало чувство, что, наверное, даже отосланные им на казнь подданные или подчиненные идут на плаху с непроизвольным и дерганым оскалом.

– У Энума в скором времени появится внучка или внук, не столь важно. Если родители кузены, родство не такое уж и близкое, разве нет?

Бансабира молчала, обдумывая слова деда, и в лице никак не изменилась, но Гистасп, сидевший по ее правую руку, уловил, что женщина напряглась.

– И все-таки, – подал голос командующий, – достаточно близкое, чтобы быть предосудительным как кровосмешение.

– Вы думаете? Думаете, да, Гистарх? – уточнил Иден.

– Да, – вежливо кивнул Гистасп. – Согласитесь, осуждение в таком варианте неизбежно. Согласитесь ведь? – в тон тану ответил военачальник.

От этого подражания Раду вздрогнул и перевел на командующего круглые глаза, хотя до того успешно размышлял над тем, что Энум как-то подозрительно долго ходит за молоком для танши.

Бансабира напряглась – чертов Гистасп, иронизирует тут как ни в чем не бывало. Попробуй не рассмеяться, когда и так уже довольно непросто сохранять безучастное выражение лица!

– Ну а какое нам дело до осуждения, спрашиваю я вас? Что они посмеют сказать против союза, прошившего поперек половину Яса?

– Дело не в этом, – подала голос тану. – Я не стану распоряжаться жизнью нерожденного ребенка или делать из него ставку в союзе. В конце концов, мы оба можем не выжить.

Из-под ресниц Идена блеснули огни глаз и тут же вновь скрылись в щелках прищура. Дальнейшего можно было не договаривать – именно поэтому он и решил обезопасить себя другим браком, на случай, если с Бану что-то случится. Не в родах – так просто на поле брани. Не может же одному человеку так долго везти в чем-либо! Рано или поздно будет отдача.

Это понимали оба, сообразил Гистасп. Хуже – они поняли это с самого начала. С того момента, как впервые посмотрели друг на друга вблизи, одинаковыми широко раскрытыми глазами травянистого цвета; как осознали свою непроницаемую похожесть, дед и внучка поняли, что, независимо от того, какие цели преследовали прежде, теперь полны решимости сделать только одно – достичь договоренности.

Вернулся Энум. За ним следом шел слуга с подносом, на котором стояло несколько глиняных кружек и кувшин с молоком. Нервным жестом отослав молодого паренька и наполнив сосуды молоком, Энум сам расставил их и предложил один племяннице. Бану поблагодарила, но пить не торопилась.

– Хм-хм. Н-да, видите ли. Пять тысяч Матери лагерей оказались большой трудностью для всего Яса, – мелодично протянул Иден. Дурак, подумал Раду, тану не ведется на лесть. Тан продолжил: – Как думаете, Гистарх, удастся ли вам создавать столько проблем с тремя тысячами?

– Полагаю, да, – невинно отозвался Гистасп. – Просто род проблем придется немного сменить. – Он улыбнулся тану в привычной лучезарной манере. А ведь и этот такой же, осознали присутствующие.

– В любом случае торговать неродившимся ребенком я не стану.

Энум нахмурился – на переговорах позиции не ставят ребром.

– Но над предложением уважаемого дедушки обязательно подумаю.

– Ой, – Иден почти подпрыгнул на стуле, как мальчишка, увидевший что-то крайне интересное, – ты хочешь продолжить завтра? Хм-хм-хм. Завтра, да?

– Хорошие дела в один день не делаются, – ответила Бану. – Мама часто так говорила.

– Твоя мама была умной женщиной. – Иден одобрительно кивнул.

– Давайте хотя бы выпьем за воссоединение. – Было видно, что Энуму это примирение дается большим усилием. Он первым поднял кружку с молоком.

– Да-да, в твоем положении, внучка, молоко очень полезно.

– В моем положении очень хочется отдыхать, – вновь пожаловалась Бану.

– Но, тану, – назидательно произнес Гистасп, – разве не вы просили принести молока? Пить за обедом вино вы не стали, потому что вредно. Но отказаться сейчас просто невежливо.

Праматерь, Раду кажется, или танша немного покраснела.

– И впрямь, – ответила она, отведя глаза.

Все подняли кружки, Бану пересилила себя последней и мигом расцвела.

– За наше воссоединение, дорогие родственники, – и, воздев сосуд, с такой силой столкнулась им с кружками сиреневых, что на две трети наполненный бокал расплескался частью по остальным.

Иден приоткрыл глаза, Бансабира невозмутимо потянула бокал ко рту, а Энум так и замер с кружкой в руке, не зная, как поступить. Гистасп помрачнел, положив ладонь на рукоять меча. Первым нашелся тан:

– Подожди-ка, Бансабира! Тебе нехорошо?

Бану замерла, недоуменно покосившись на деда. Мгновенно отреагировала невестка Энума:

– Думаю, вы правы, дедушка. Наша родственница и правда нехорошо себя чувствует. Вы побледнели, тану. – Отставив напиток, женщина подошла к Бану и отняла у нее кружку, из которой Яввуз так и не успела отпить. – Я все-таки неплохо разбираюсь в таких вещах, давайте я вас провожу. – Женщина взглянула на Идена. Тот едва уловимо кивнул и вновь разулыбался до ушей.

– Точно-точно, мне тоже показалось, что ты как полотно, внученька, ну что ж, отдохни-отдохни. Н-да. Пожалуй, надо бы тебе поспать.

Бансабира поблагодарила родичей и пошла за женщиной. Ее сподвижники шли следом. Раду и Одхану показали комнату, соседнюю с той, что отвели Бансабире, однако телохранители не остались в ней, а предпочли сопроводить таншу до двери ее покоя. На всякий случай.

Однако у нужного помещения ничего особенного не произошло. Невестка дома пожелала всего хорошего, сказала, что следующая за покоем танши дверь ведет в покои ее командиров Гистаспа и Серта, просила при надобности звать служанок и исчезла. Бансабира несколько секунд пристально смотрела ей вслед, потом, ни к кому не обращаясь, медленно и вдумчиво кивнула Гистаспу, приказывая зайти. Последний почти незаметно огляделся, намекая на расставленных в коридоре стражников, и произнес:

– Может, лучше утром? Учитывая, что позади ужин, подобный визит стороннего мужчины может поставить вас в неловкое положение.

– Ты в своем уме? – откровенно усмехнулась Бану, открывая дверь. – В какое еще положение это может меня поставить?

И впрямь – Гистасп улыбнулся собственной глупости. Раду и Одхан остались на страже. Едва закрылась дверь, Бансабира совсем неизящно завалилась в кресло, что-то пробормотала (по-ласбарнски, сообразил Гистасп, готовый поклясться, что слова, которых он не смог разобрать, нельзя услышать в приличном обществе) и тяжело выдохнула.

– Он что, и впрямь доставляет столько хлопот? – светским тоном осведомился мужчина, взглядом указав на танский живот.

Бансабира поглядела на командира с недоверием – недоумок, что ли?

– Знаешь, будь у нас больше схожего, я бы сказала: «Сам попробуй». Но поскольку ты ограничен в некоторых… возможностях – да, ничего, кроме хлопот, мне беременность не дает. Впрочем, – поправилась танша через мгновение, – один плюс все-таки есть, если подумать.

– Какой именно? – Гистасп, с позволительного кивка танши, уселся на кровать, коль уж других кресел не было.

– Не делай вида, что не заметил. Я определенно стала больше полагаться на командиров, – хмыкнула женщина. Потом как-то враз погрустнела, встала, прошла к окну, размышляя о неведомости Кровавой Матери. Потерла подреберье, сцепила за спиной руки. Гистасп все это время сидел молча, не мешая и не сводя с танши глаз. – Нет, ты это видел? – Бану перевела на командующего взгляд и вернулась в кресло. – Они что, правда думали, что я поведусь на такую детскую уловку?

Гистасп с пониманием растянул губы в усмешке.

– Никто меня не воспринимает всерьез, – обиделась танша.

– Ну, стоит отдать им должное за настойчивость. Я думал, после попытки отравить вас вином они успокоятся. Вы нарочно послали за молоком? Проверить, как далеко готов зайти дед?

– Ну конечно, – со всей серьезностью согласилась Бану. Потом коротко взглянула на командира и с легким раздражением бросила: – Великая Шиада, разумеется, нет, Гистасп! Я просто хотела молока. Хотя и правда надеялась совместить приятное с полезным. По крайней мере, теперь я начинаю думать, что дед раздумал меня убивать.

– Это было очевидно с того момента, как он поприветствовал вас, – согласился Гистасп.

– Думаешь? – Бансабира посмотрела на соратника с недоверием.

Тот изумился:

– Само собой. Вы же и сами поня…

Рассматривая как никогда честные глаза главнокомандующей, которая совершенно точно ничего не поняла «с того самого момента», Гистасп охнул.

– Вы хотите сказать, что действовали так… как действовали, не будучи уверенной в том, что Ниитас решил во что бы то ни стало достичь соглашения?! – Гистасп выглядел не просто растерянным – он был по-настоящему шокирован.

– Да я и сейчас в это не верю ни на грош.

Гистасп, всплеснув руками, вздохнул не то обреченно, не то облегченно.

– Вы хоть представляете, насколько похожи на него?

– Я? Побойся Праматери, Гистасп.

– Я боюсь ее достаточно, чтобы говорить серьезно, тану. – Голос и взгляд командующего красноречиво убеждали, что он не шутит. – Его манера хмыкать и повторяться, столь отчаянно бесившая Раду, – это ведь не что иное, как способ сбить собеседника с толку, не дать сосредоточиться на главном и заставить его все время отвлекаться и тратить уйму сил на подавление банального раздражения. В то время как сам он выглядит просто до неприличия счастливым слабоумным кретином, который всегда остается в выигрыше. Вы уж меня извините.

– Прости, в какой именно, по-твоему, части я похожа на этого «счастливого слабоумного кретина»? – уточнила Бану.

– Во всех, – бесстрашно заявил Гистасп. – Я знаю вашего отца почти как себя, хорошо знал вашу мать и даже немного бабушку. И вот что могу сказать: вы можете сколько угодно иметь светлые волосы Сабира Свирепого или зеленые глаза Эданы Ниитас, или сложение и рост тану Бануни, но если с кем и обнаруживаете поразительное, я бы сказал, до глубины души пугающее сходство, то только с ним. – И победоносно закончил: – Потому что ни его, ни ваше лицо не сообщает собеседнику решительно никаких полезных сведений о происходящем.

Бансабира даже толком и не нашлась от такого откровения:

– На свое посмотри.

Гистасп проигнорировал замечание, закончив почти восхищенно:

– И ни вы, ни он, кажется, никогда не слышали об искренних чувствах.

– Мне казалось, ты за это меня и ценишь, разве нет? – Бану точно нехотя вскинула брови.

– Ну я же не упрекал, – оправдался мужчина немного мягче и как-то опечаленно замолчал.

– Если бы ты не был собой, – неожиданно тихонько прошептала Бансабира, – если бы ты был другим…

Гистасп напрягся, вслушиваясь.

– Или если бы сейчас на твоем месте сидел мой брат, я бы сказала, что это только кажется, будто у меня нет чувств.

Гистасп сглотнул – Праматерь, почему в ее голосе столько горечи?

– Но поскольку здесь именно ты, Гистасп, я ничего не скажу.

Гистасп сглотнул опять, но комок к горлу подступил такой, что это не помогало. Мужчина кивнул.

– Иди, – не своим голосом велела Бану. Командир поднялся. – Встретимся утром. И скажи ребятам, что вместо Раду завтра к деду меня сопроводит Ниим. Или Вал. Выбери из них сам.

– Уверены, госпожа? Раду самый умелый в вашей охране. Думаю, сейчас это особенно важно.

– Голова у него самая бедовая, вот что важно. – Бансабира тоже встала. Немного неловко и неуклюже, но даже трогательно, приметил Гистасп. – Нервничает, дергается, у него все на лице написано. Если бы Иден исковеркал его имя, Раду бы тут же схватился за меч.

– В таком случае положитесь на меня. Я зайду за вами утром. Прислать Лигдама?

– Не нужно. Иди.

Бансабира еще долго смотрела на запертую дверь. Гистасп… она стала доверять этому лицедею куда больше, чем прежде, но все еще совсем не так, как сама бы того хотела.

Спустя четверть часа танша наконец почувствовала, как с ног валит усталость. Надо бы хорошенько выспаться после долгого пути и тяжелого вечера. Завтра важный день, стоит встать пораньше и подумать над требованием Идена.

Но и завтра, и послезавтра, и еще последующие два дня никакого результата не дали. Бану приходила к деду с предложениями, уговорами и доводами и уходила – ни с чем. Решение-то у нее было. Такое, что подошло бы и ей, и удовлетворило бы Идена Ниитаса. И заодно, весьма некстати, занесло бы клинок Праматери над головой Бансабиры.

– ГДЕ КААМАЛ?! – прокричал Гобрий Дану. Тот нервно дернул головой. Гобрий скрипнул зубами. Дело дрянь. Выбора нет, как и времени искать на поле битвы затерявшегося ахтаната. – Трубите отступление! – приказал командир.

– Отступаем! – донеслось со всех сторон. Офицеры быстро разносили приказ по рядам.

– Куда мы отходим? – судорожно дыша, спросил Дан.

– К Сиреневым. Танша сейчас там, да и к тану единственный проход сейчас лежит через них.

– Командир! – выплюнул подбежавший и согнувшийся пополам от спазмов в груди Ул. Дыхание окончательно сбилось, слова не выдавить. – Не… Н… Нер Каамал… у Шаутов.

Гобрий коротко рыкнул. В плену, значит. Чтоб его. Ладно, не время сомневаться и менять решения. Надо отходить на северо-запад.

– Отступайте все равно! Живее!

– Слушаемся!

Затрубили горны, забили барабаны. Пурпурное войско, мгновенно соединившись, спешно покидало поле сражения. Дан тогда был мрачнее всех остальных – поверенного танши на месте так и не дождался, потому что их выбили с позиции; нужную весть – не передал и не передаст; да и Нера Каамала ударом по загривку отрубил именно он, чтобы не путался под ногами. Тану, скорее всего, будет в ярости. Если узнает.

Гобрий молился, что сунуться в Сиреневый танаар преследовавшие их Шауты не решатся – как-никак, у этих едва ли не самые напряженные отношения за все годы войны. Однако гарантии ради имеет смысл держаться поближе к танской ставке – в такой ситуации вторжение алых в земли Ниитасов будет расценено совсем уж однозначно. А там – дело почти за малым. Либо, если танша жива, им удастся каким-то образом выкрутиться, либо сиреневые их перебьют.

Почти все убегавшие командиры и офицеры держались подобных мыслей. Однако если Гобрий намеревался стоять насмерть и умереть при необходимости, отомстив за тану Яввуз, то Бугут и Дан, независимо друг от друга, пришли к мысли, что во имя этого проклятого прохода пойдут на любые, какие угодно уступки. Но до Сабира Свирепого – дойдут. Хотя бы чтобы привезти ему тело дочери и, если повезет, голову Ниитаса.

В вечер пятого дня Бансабира не выдержала. Половина хорошего совета – знать, где его спросить[1].

Бану позвала Гистаспа.

– Я не склонна к суевериям, Гистасп, однако торговать ребенком, которому еще до рождения больше трех месяцев, точно не стану. Все, что у Яввузов есть в этой сделке, – Адар.

Гистасп с ответом не торопился и, осмыслив услышанное, произнес:

– Несмотря на то что ему всего семь или около того, все же ваш брат существенно старше того ребенка, что лежит у вас под сердцем. Думаю, это выход. Во всяком случае, тан Сабир примет такое решение спокойно.

– Да, тут я тоже уверена, – кивнула Бану. – В конце концов, отец сам, как теперь и я, вступали в браки по выбору тех, кто обладал большей властью и лучше осознавал наши выгоды и потребности. Адару в любом случае не избежать того же.

– А нам во что бы то ни стало нужно пройти здесь – тану Сабиру надо больше свободы для атаки на ставку Наадалов. Учитывая отсутствие известий от Руссы, неспокойствие с западного фронта, сумятицу с Раггарами и Вахиифами… Необходимо хоть как-то рассеять силы Синих, причем как можно скорее, и если для этого потребуется брак Адара, сами понимаете.

– Понимаю. Но у этого решения есть один недостаток.

Гистасп неспешно кивнул:

– Кому нужно быть тестем ахтаната каких-то очень далеких земель, когда можно стать тестем Пурпурного дома?

Бансабира не сводила с соратника ищущих глаз.

– Что мне делать?

Гистасп подобрался, вздохнул, потом откинулся на спинку кресла – сегодня здесь сидел он.

– Спать с охраной.

Бану сцепила руки в замок.

Иден отрицал предложение внучки как-то не особо убедительно, зато Энум – отвергал отчаянно. На что им брак с ахтанатом невесть чьих владений?! В ответ улыбающийся «Гистарх» и ленивый Ниим в один голос вспоминали поговорку, что на севере руки отпадают у того, кто не радеет о родственниках. Тан Ниитас при этом невозмутимо щурился, не в силах разлепить глаза из-за притворной улыбки, а тану Яввуз безо всяких эмоций в лице бездумно пялилась в потолок. Ей ведь вредно волноваться.

– Поймите, что это совершенно неравная замена браку, который нас устроит! – наседал Энум.

Точно, конечно, неравная, размышляла Бану. Ниитасам нужен либо брак с будущим правителем, либо, еще предпочтительней, брак между наследником Сиреневого дома и дочерью Бану. Заложники ведь во все времена были гарантом ненападения? А из женщины, если заполучить ее в свои руки еще девочкой, можно воспитать вполне могущественное средство для подавления воли родителей. Нужно быть редкого отсутствия ума человеком, чтобы не видеть таких простых подводных течений.

Иден продолжал держать дистанцию, вынуждая Бану поступать так же. Переговоры теперь вели только «поверенные», и результата они пока не приносили. К вечеру дело дошло до угроз. Бансабире пришлось вмешаться:

– Полагаю, наш дед достаточно рассудителен, чтобы понять, чем это кончится.

– Я тебе скажу, чем кончится, глупая ты девчонка! – проверещал Энум. – Это кончится тем, что либо твоя дочь будет замужем за правителем, либо – моя внучка! А на что нам брак с ахтанатом, не имеющим прав на танское кресло, а?

– Ну, далеко не все дети защитников Яса имеют право на танское кресло, дядя. Однако вспомните о том, что на данный момент Адар стоит первым после меня в списке претендентов на роль тана Пурпурного дома.

– Вот об этом я и помню, бестолочь! Лучше, чем ты думаешь!

– Однако впереди него все же есть я. И я обещаю обращаться с вашей внучкой – да пошлет ее Праматерь скорее – как и подобает невестке дома Яввуз.

У Энума перед глазами поплыло.

– То есть так, как Старый Волк обращался с моей Эданой?

– Вполне обходительно, как мне говорили, – отозвалась танша.

– Да как-ты смеешь?! – взорвался ахтанат Сиреневого дома. – Да чтобы хоть одна девочка в моей семье…

– Адар – всего лишь мальчик. Не стоит равнять его с нашим отцом. Ладно тан Сабир, но ребенок-то вам чем не угодил? Или мой брат оскорбил память Эданы Ниитас самим своим появлением на свет? – Бансабира бросила на дядю краткий взгляд исподлобья.

– Твой брат? Мать ты уже называешь Эданой Ниитас, значит, а какого-то выродка – братом? Да ты его видела хоть раз?!

– А какое это имеет значение, если он – мой брат? – спросила танша. Поскольку говорила Бану в обычной, совершенно невыразительной манере, лукавит она или искренна, было не разобрать. Ниитасам оставалось только доверяться ее убедительности.

– Тогда какое имеет значение, что ты, – прошипел Энум, – его сестра? Какое это имеет значение, если ты – помеха?

– Такое, что, если умру я, на вас ополчится весь Пурпурный дом, а с ним и Лазурный. А если умрет ребенок, которого я ношу, вмешаются еще и Каамалы и, скорее всего, Раггары с ними. Впрочем, учитывая, что Раггары кроме Серебряного дома находятся в альянсе еще и с вами, и с Дайхаттами, и с Шаутами, трудно сказать, что именно они предпримут. Но, по существу, сил разъяренного севера вполне хватит, чтобы напомнить вам, что с парламентерами обращаются вежливо.

Как ни крути, а доля истины тут есть, нехотя признал Иден. Сабир Яввуз не зря получил прозвище Свирепый, а его отношение к дочери только за последний год стало притчей во языцех.

Прошло еще немного времени, прежде чем, не выдержав, глава дома Ниитас взял слово. Сообразил наконец, как именно обо всем договориться, одновременно подумали и Гистасп, и Бану.

– Хм-хм-хм, – протянул тан, вставая с места. – Ты очень свободно распоряжаешься судьбой сводного брата, внученька. Да, очень свободно. Но есть ли у тебя право говорить от лица Сабира Свирепого?

– От лица Сабира Свирепого – нет. А от лица Пурпурного дома – есть. Я ведь такая же защитница, как и ты, дедушка.

– Н-да, вот как… вот как… Тогда, думаю, в договор надо внести несколько условностей, верно, да?

– Верно, пригласи своих лаванов – договоренность должна быть не только достигнута, но и записана.

Иден сразу оценил деловой подход, а вот Энум опять взъелся – зачем отец ведет дела с той, которая сама пришла к ним с прошением, а теперь не доверяет честному слову танов Ниитасов?

Договор скреплял дома Яввуз и Ниитас альянсом так называемого ограниченного действия. Когда старшая девочка в младшем поколении Ниитасов по достижении брачного возраста окажется в браке с Адаром, ахтанатом Пурпурного дома, союз будет скреплен в привычном виде. Однако пока что Ниитасы всего лишь предоставляли право свободного перемещения на их землях сроком, не превышающим двух месяцев, без причинения вреда местному населению и исключительно пятитысячной армии Бану, которую ведет или она сама, или командующие, подчиняющиеся напрямую ей и не связанные с таном Сабиром. Бансабира сочла обязательным уточнить, что может пересекать земли деда любое количество раз. А Иден внес обязательным правилом то, что ни под каким предлогом пятитысячная орда не должна оказаться под стенами его чертога.

Только глубоко за полночь того дня Бансабира и Иден, удостоверившись в том, что все учтено и записано, смогли облегченно вздохнуть – разумеется, мысленно – и поставить подпись на пергаменте и оттиск в остывающем сургуче.

Бану едва отложила перо, когда в зал ворвался стражник и возвестил:

– МОЙ ТАН! ПУРПУРНЫЕ У ВОРОТ!

Зал замер, не сводя глаз с вестника. Бану показалось, что она оглохла: не доносилось ни звука. Время остановилось, и Бансабира даже не заметила, как те, кто прежде вместе с ней смотрел на посланца, надеясь, что он ошибся, теперь смотрели на нее. Иден пялился на внучку открыто, округлив глаза, и даже Гистасп теперь не усмехался.

В оглушительно звенящей тишине раздался пронзительный возглас:

– ТАК ВОТ ЧТО ТЫ ЗАДУМАЛА?! – заверещал Энум. – Сама тут убеждаешь нас в мирных целях, а на деле только ждала, когда нас возьмут в кольцо твои солдаты?! АХ ТЫ ДРЯНЬ!

Гистасп выхватил меч, на мгновение опережая Ниима и Одхана. Бану просто села на место и сложила нещадно трясущиеся руки на коленях. Кто-то что-то закричал, заставляя Бану схватиться за голову, потом за живот, а потом сползти со стула вниз, едва удерживаясь за столешницу…

Каким образом она открыла глаза в отведенном покое, Бану не поняла. Но судя по тому, что рядом сидел Гистасп, все обошлось и, скорее всего, все живы. Прочтя в лице госпожи невиданное замешательство, Гистасп пояснил, что почти сразу прибыл еще один гонец, сообщивший, что пурпурные выставили по всему периметру лагеря белые флаги. Однако ситуация в высшей степени напряженная. Иден велел взять под стражу прибывших командиров Бану, потому что «так недвусмысленно нарушить соглашение, которое едва успели подписать, недостойно дочери Пурпурного дома». Энум даже порывался разорвать бумагу, но Иден присмирил сына, убедив не рубить с плеча.

Командиры и старшие офицеры Бану, назначив замены, сдались Ниитасам, войдя в замок, и сейчас содержались под надзором. Теперь все ожидали только того, когда Бансабира придет в себя и предпримет хоть что-нибудь.

Что-нибудь, что определит все.

Бану вновь схватилась за виски.

– Ты видел кого-нибудь? Ты что-нибудь знаешь? Что произошло?

Гистасп кивнул:

– Нииму удалось каким-то образом перехватить Дана и перекинуться парой слов. Судя по всему, Ранди Шаут напал на них всей ордой.

В голове женщины заколотило еще сильнее.

– Сколько погибло перед тем, как им удалось сбежать?

– Почти тысяча.

Бану вздрогнула, зажмурившись так, будто ей со всей силы ввернули в висок громадный ржавый гвоздь.

– Госпожа, – Гистасп подался к танше, – что с вами?

– Ничего, – измученно выговорила Бансабира, отвела руки командующего и с трудом поднялась с кровати.

Гистасп встал тоже.

– К утру дед явно пошлет за вами.

– Это самое позднее, – выдохнула Бану. Ненадолго повисла тишина.

– Что мне делать? – спросила дрожащим и слабым голосом. Совсем не похожим на тот, что уже больше полутора лет привычно раздавал указания. – Мне нужен совет, – выговорила, подойдя к окну и приоткрыв ставни. Широко не распахнешь – если станет ясно, что она уже на ногах, отчитываться и что-то предпринимать придется сейчас же, – но свежий воздух был нужен как никогда. До рассвета, судя по всему, оставалось часа полтора, не больше.

– У… у меня его нет, – так же сдавленно, не своим голосом произнес мужчина. – Простите, у меня нет для вас совета, госпожа.

Гистасп склонил голову – явно раскаиваясь в некомпетентности и принимая наказание, но Бансабира не обратила внимания. Сделав несколько медленных вдохов, затворила окно и уткнулась лбом в ставню. В комнате было темно – горела всего пара лампад, – но Гистасп, вновь поднявший взгляд, отчетливо это видел. Как и безвольно вытянувшиеся вдоль тела руки.

– Мне так нужен совет, Гистасп, – практически взмолилась Бану. – Скажи хоть что-нибудь.

Должно быть, никто и никогда, ни один человек, не видел ее такой, какой видел сейчас он, невольно подумал Гистасп. И ему тоже не полагается видеть ее такой. Никому не полагается. Эта танша должна всегда быть таншей – сильной, умной, насмешливой, временами жестокой, порой – милосердной. Но точно не простой уставшей женщиной на грани истерики.

– Тану, – нежно позвал мужчина.

Бансабира нервно дернула плечиком.

– Выйди, Гистасп, – севшим голосом велела Бану. Гистасп напрягся. – Выйди, я сказала.

Ну же, выходи, в отчаянии молила Бану. Уходи, пока я еще стою. Ты не должен видеть меня такой. Никто не должен, и особенно – ты. Уходи, дурень, ты ведь всегда беспрекословно подчинялся моим приказам, так чего стоишь?! Ну же! Ну же, идиот! Ну…

Бансабира содрогнулась, когда Гистасп вопреки приказу подошел вплотную и, развернув, обнял ее, прижимая голову к своему плечу. Казалось, даже пришлось удержать женщину, чтобы судорога от прикосновения повторно не пронзила все тело. Бану уперлась в грудь соратника обеими руками, стараясь оттолкнуться, отстраниться, но Гистасп не пускал.

Бану обмякла, задрожав. Командующий потом не мог сказать, рыдала в тот момент танша или нет – никаких характерных звуков или действий не происходило.

Простояли немало. Гистасп не торопил Бану, крепко обнимая спину и плечи. Она и так слишком долго тащила на себе неподъемное для семнадцатилетней девчонки дело. Она и так контролировала себя лучше, чем все беременные женщины, которых он когда-либо знал, хотя боялась происходящего не меньше, чем они. Нет смысла отрицать – Бансабира прожила последние полгода в жутком страхе, осознал Гистасп, том самом, какой особенно присущ будущим матерям в военное время. И тем не менее так долго держалась достойно. Да и сейчас…

Мужчина прижал тану еще крепче – насколько было возможно. Он не отпустил бы ее сейчас, даже если бы явился Гобрий и во всю свою неуемную гортань заорал в ухо, что это предосудительно. Что это недопустимо – обниматься ночью с тану Пурпурного дома, будь ты хоть трижды ее сподвижником! Но разве он, Гистасп, не знал ее маленькой семилетней девочкой? Прошло ведь всего десять лет с тех пор. Он может позволить этому ребенку мгновение слабости и, если не должен стать ему свидетелем, не станет. Не увидит того, чего не хочет видеть, а обо всем, что услышит, – не скажет никому. В конце концов, сплетником Гистасп никогда не был.

Бансабира оттолкнулась от Гистаспа внезапно, упершись ему в грудь неожиданно твердыми руками. Глаз все еще не поднимала, однако голос уже был сух:

– Я не столь немощна, как ты думаешь, – констатировала танша.

«Конечно, – мысленно согласился мужчина. – Но необходимость быть сильной тебя ой как достала».

– Собери охрану и иди к деду. Скажи, пусть всех командиров, взятых под стражу, приведут в его приемную залу. Я сейчас спущусь. – Женщина пару раз хлопнула себя по щекам, подошла к небольшому столу, взяла гребень, наскоро расчесалась и направилась к двери. Своей немного пружинистой походкой, которая из-за живота все одно смотрелась нелепо. Правда, почему-то сейчас это Гистаспа не веселило.

– Что вы намерены делать? – спросил он, напрягшись.

– Уж точно не прятаться, – обернулась, взглянув на командира. Ну еще бы, брови сурово сдвинуты.

Бансабира сидела в зале, которая за последнюю неделю сделалась ей почти родной, задумчиво уставившись в никуда. Ни виноватые лица старших офицеров, связанных по рукам, ни демонстративно-гордые – командиров, связанных тоже, ни высокомерные – всех собравшихся Ниитасов, ни многочисленная стража в помещении не вызывали у женщины интереса. Как, впрочем, и у Идена, который опять улыбался, точно радушнейший из хозяев. Правда, время от времени подрагивающая бровь сводила старания тана на нет.

– Надеюсь, ты скажешь что-то приемлемое и не станешь заверять нас, будто не знала, что твои псы готовятся напасть на нас, – мрачно заявил Энум.

– Вынуждена подчеркнуть, что, несмотря на то что в моей армии и впрямь есть достаточно большие передвижные псарни, сейчас мы все-таки говорим о людях.

– Которые напали на нас, стоило подписать договор, запрещающий им приближаться к ставке ближе чем на десять лиг. Вероломная дрянь!

Те, для кого Энум Ниитас был в новинку, вжимали голову в плечи от каждого его фальцетного слова и уж тем более от оскорблений.

– Что ты несешь? Думаешь, мы поверим, что твои псы по случайности оказались здесь, якобы бежав от Шаутов?! Не удивляйся, мы все знаем!

Бансабира и впрямь посмотрела на дядю чуточку дольше секунды, что с ее стороны вполне могло быть воспринято как выражение крайнего любопытства.

– Мои войска оказались здесь единственно по моему приказу.

Гистасп, Раду и остальные, прибывшие на переговоры, замерли. Что она делает?!

– Ха! – Энум подпрыгнул, тыча пальцем в племянницу. – Ну? Ну?! Что я говорил, отец? Эта сучка и не планировала никаких мирных решений! Если бы мы не приняли твоих условий добровольно, ты бы обложила нас кольцом и заставила бы силой выполнять идиотские требования! Стража! Схватите Яввуз и ее людей! Живо!

– Не торопись, Энум, – пропел Иден.

Стража замерла с руками на мечах и дальше этого пока не двигалась.

– Это же очевидно, отец! Сейчас бо́льшая часть наших войск обороняется от Луатаров, самый удачный момент прогнуть нас под себя!

– Замолчи! – рявкнул Иден. Идиот, того гляди, разболтает то, что Бансабире знать незачем.

– Но она с самого начала… с самого начала! – Энум уже почти пищал. – Стража! Почему вы стоите?! Я сказал вам схватить маленькую таншу! – Мужчина заколотил ладошкой по столу.

Между тем Иден кивнул стражникам, чтобы встали за спиной ахтаната Энума, и тот нехотя притих.

– Я жду продолжения, – подсказал Иден мелодичным тоном.

– А какое тут продолжение. Откуда я знала, что одним из требований будет запрет приближаться к ставке? Как только мы достигли соглашения и вы послали за лаваном для составления договора, я сразу отдала Серту указ отправить гонца к армии, чтобы они ни в коем случае сюда не приближались, но очевидно же, что было поздно.

Серт, который и в помине не получал никаких подобных приказов, в подтверждение сказанного кивнул с таким суровым и серьезным лицом, что даже Гистасп, не отходивший в последнее время от Бану ни на шаг, засомневался – уж не пропустил ли чего.

– А перед отбытием к вам я, как всегда, раздала офицерам приказаний на месяц вперед. В том числе им было велено ни под каким предлогом не вступать в сражение с алыми войсками, если их ведет Ранди Шаут, и отступать в ваши земли. Ну и, думаю, очевидно, что безопаснее всего в этом смысле у вас под боком, учитывая ваши отношения с алыми.

– Хм-хм, тем не менее твои командиры ослушались и вступили в бой, – резонно заметил тан.

– Что говорит исключительно о том, что Шауты напали предельно внезапно, а сведения о главнокомандующем их превосходящих сил тщательно скрывались. Или я не права? – Бансабира бросила на Гобрия красноречиво требовательный взгляд.

– Разумеется, все было так, как вы говорите, госпожа. Шауты вторглись конницей, посреди ночи, пока мы разбирались, что к чему и кто во главе, подоспели остальные, и уйти было довольно трудно.

Гистасп, знавший соратника лучше даже, чем Дан Смелый, мысленно усмехнулся. Очевидно же, что Гобрий лжет. А он-то, Гистасп, грешным делом, думал, что у Гобрия нет ну совсем никакой фантазии.

– Скольких вы потеряли? – деловито осведомилась танша, будто других здесь и не было.

– Без малого девятьсот человек.

– Скверно.

– Больше, чем тебе кажется. Н-да, очень скверно, очень жаль, – покачал головой Иден. – Ты нарушила договор, внученька.

– Не думаю, – заявила Бану. – В договоре сказано, что «эта армия», то есть названная ранее пятитысячная, не имеет права приближаться к вашему чертогу. А сейчас в ней другое количество воинов.

– Это детали, – уклончиво протянул Иден.

– В любом случае это произошло по вашей милости. – Ниитасы так удивились, что даже не успели возмутиться. – Согласитесь, если бы вы были более уступчивы и мы договорились в первые дни, этого могло бы не произойти. А теперь мои войска стоят под вашими воротами, и в них на двадцать процентов меньше солдат.

– Это твои проблемы! – вставил относительно успокоившийся Энум.

Пара стражников по-прежнему держалась за его спиной.

– Ошибаешься, дядя. Разве в договоре не сказано, что только я могу продвигаться в ваших землях с пятитысячным войском?

Иден промолчал, улыбаясь. А вот на лице Энума складка промеж бровей дрогнула – к чему это она?

– И разве вы не обвиняли меня и моего отца в том, что мы якобы не отомстили Шаутам?

Плохо. Если она продолжит, возражать будет трудно.

– Вот что, – быстро сказал Иден, – я думаю…

Бансабира перебила.

– Среди командующих моей армии нет Нера Каамала, моего супруга! – гневно возвестила женщина. – Эти красные выродки или убили, или пленили отца моего ребенка, твоего правнука, дедушка! Разве месть не является общим делом семьи? Моя армия пострадала из-за тех же людей, из-за которых погибла твоя дочь и моя мать! Они отошли сюда, единственно повинуясь своему безукоризненному чувству долга, которое, как ни посмотри, только делает им честь! Они, как и я, надеялись, что тан, прославившийся своим почтением к традициям, поймет все правильно и поддержит их!

Да замолчи ты, думал Иден. Но Бану не давала вставить слова.

– Ты сам не отомстил за свою дочь, тан Иден Ниитас, а теперь смеешь обвинять меня в том, что я пыталась сделать это?! По нашему договору я могу провести через твои земли бессчетное количество раз пять тысяч солдат, не подчиняющихся тану Сабиру. Но нигде не сказано, должны ли это быть северяне или мои воины могут быть кем угодно. И сейчас я требую у тебя без малого девятьсот солдат из сиреневых до этих пяти тысяч! В конце концов, если ты упрекаешь меня в том, что я нарушаю договор, преподай мне урок личным примером и поступи так, чтобы самому его не нарушить! Сделай хоть что-нибудь, чтобы не быть голословным пустозвоном, в конце концов! Будь отцом, достойным дочери, какой была моя мать, тан Сиреневого дома!

Вот тебе, тан Дурак, зло подумала Бансабира. Будешь в следующий раз думать, прежде чем собирать на заседания такие толпы свидетелей.

– И клянусь, больше мы близко не подойдем к твоей ставке, соблюдая дистанцию даже не в десять, а в тридцать лиг!

Энум как-то сжался и обомлел, стал смотреть на Бану почти оробело. А вот Иден сглотнул, сел и нахмурился. В тот момент приветствия несколько дней назад ему не показалось: если кто и сможет поставить на колени ненавистных Шаутов, золоторуких Каамалов и лицемеров-Аамутов, так это она. Была не была, надо решаться.

Иден согласился.

Все офицеры пурпурного воинства сидели в покое Бану, прямо на полу из-за нехватки стульев. Только танша находилась в кресле и жадно пила молоко, удерживая кружку трясущимися руками. Кончилась уже третья, а Бану опять подставила пустой сосуд, чтобы Лигдам налил еще. Выпив половину, танша остановилась – больше не лезло. Самая нервная неделя в ее жизни.

– Рассказывайте.

Мужчины рассказали. Все было почти так, как сказал Гобрий. С той только разницей, что напали на них не ночью, а днем. Приказ удержать позицию любой ценой не выполнили. Гобрий взял вину на себя, рассудив, что эта цена была бы бессмысленной жертвой. А потом еще и выяснилось, что в ее отсутствие Нер Каамал всячески пытался взять управление лагерем в свои руки.

– Я счел нужным вовсе не вступать в сражение. Красных было больше двадцати тысяч, однако Каамал почти сразу рванулся своими пятью сотнями, и пришлось его прикрывать. Так потери и получились.

– Так куда он в итоге делся?

Гобрий молчал.

– Оказался у Шаутов? Как?

Гобрий пожал плечами.

– Я вырубил его, – вздохнув, признался Дан. – Он никак не унимался; я пытался увести войска с линии, а он – втянуться в гущу, короче, проще было оглушить его и прибрать с собой. Я поручил это нескольким солдатам из нашего подразделения, но их почти всех перебили. Спаслись двое, они и сообщили, что Каамала взяли в плен. Доспех-то у него примечательный, сразу ясно, что он танской крови… – И, будто опомнившись, Дан совершенно разбито попросил прощения. В том числе и за «то самое задание». Его он тоже не смог выполнить. Выглядел Дан при этом до того несчастным, что Бану ему даже посочувствовала.

– Я предложил отойти сюда, – сознался Дан в оконцовке. – За это меня тоже простите, пожалуйста. Я не думал, что это может доставить столько проблем. Я думал, тут либо все разрешится, если вы живы, либо мы погибнем в бою, пытаясь доставить тану Сабиру ваше тело и по возможности голову вашего деда.

Бану коротко глянула на Гобрия. Он-то хорошо знал, как Сабир уповал на восстановление союза с Сиреневыми, и уж что особенно могло помешать такому исходу дела – голова тана Идена, привезенная отдельно от туловища.

– Ясно. – Танша обвела всех взглядом. – Это было лучшим решением. Гистасп, останься, остальные свободны. Гобрий, вернись в лагерь, кто-то должен быть там на случай непредвиденных обстоятельств. Раду, вы держитесь поблизости.

Телохранитель кивнул. Мужчины в большинстве вышли.

– Что дальше? – спросил Гистасп.

– Ниитас пообещал мне дважды по девять сотен, но придется ждать их здесь. Из охраны чертога он не даст никого, да здесь и нет такого числа людей, а чтобы отозвать их с южных границ, нужно время.

– А если уловка?

– Все может быть. Я уже ни в чем не уверена. Сообщи всем командирам – отдыхать регулярно и строго посменно, коней не тревожить, лекарям быть расторопнее. Мы должны быть в боевой готовности днем и ночью, в любое время должны быть способны отразить удар. Да, и пока не трогай Дана, пусть его обязанности на себя временно возьмет Серт.

– Уверены?

– Он всерьез озабочен муками собственной совести, так что дальше собственного носа видит мало. Толку от него сейчас нет. Я сама с ним поговорю.

– А как быть с вашим мужем?

– Выберемся от Сиреневых – потом расскажу. А коль уж мы можем находиться за одно посещение на территории Ниитасов до двух месяцев, если не будем нарушать покоя местных, стоит задержаться. Вдруг он все-таки пополнит нам армию?

Как ни возмущался Энум, Иден сумел его утихомирить. В конце концов, Бану ведь сказала правду! И если Энум, так отчаянно любивший Эдану, не посягнул на жизнь Ранди Шаута или кого-то из его детей, так какое он имеет право обвинять в измене племянницу? Ту, которая единственно скрашивала тоску и печаль Эданы в годы жизни на севере? Которая только и была для нее отрадой и надеждой? Да и потом, разве помощь Бансабире не укрепит репутацию Ниитасов в Ясе, как поборников истинной справедливости? Тан Сабир Свирепый в их глазах был трижды виновен в пренебрежении долгом мужчины и мужа, но дети ведь не ответственны за поступки отцов. Так разве не достойно уважения то, что свою неприязнь к бывшему зятю Ниитасы никак не распространяют на Бансабиру, которая всецело подает пример того, какой должна быть настоящая тану и защитница земель?

Энум, изумленно уставившись на отца, долго молчал, а потом задумчиво кивнул. И впрямь, это же ясно как день! Как он раньше не сообразил, что к чему?

Сколь бы Бансабира ни ждала подвоха, его не последовало. Дед предоставил ей полторы тысячи бойцов под сиреневым знаменем, сотню людей в обоз, пять барабанщиков и трех знаменосцев и велел убираться с его земель поскорее. Месть – значит действие, нечего тянуть. И питаться за его счет всей ордой тоже – в договоре ясно сказано, что вреда для подданных Сиреневого танаара от пребывания на его землях Бану быть не должно.

Факт, что Бансабира, не усомнившись, взяла на себя всю ответственность за действия офицеров, разошелся в рядах со скоростью лесного пожара.

Преследовать Мать лагерей на территории Сиреневых Шаут не стал. Не такой он дурак – воевать еще и с Ниитасами, когда покоя не дают обозленные желтые, с которыми вот-вот распадется мир, заключенный ценой брачного договора, и оранжевые, чьи лазутчики так и шныряют в приграничных землях. К тому же в свое время Ююлы обращались за помощью к хозяевам Яшмового острова в Великом море. Войну-то Ююлы проиграли, а вот островитяне без наживы уходить не захотели и пустились в свободное разбойничье странствие по округе. Шауты приходились оранжевым ближайшими соседями, так что и эта боль теперь свалилась на голову тана Шаута.

Да и не будь ее, Ранди бы за «белобрысой лисой» Яввузов не сунулся. Имевшийся шанс безвозвратно упущен, вести сражения с противником вроде Бану, как показала практика, имеет смысл только на своих условиях, и Ранди их уже задал. У него в клетках сидит Нер Каамал. Что бы кто ни говорил, а бездействовать в данной ситуации танша долго не сможет.

Тан Ранди Шаут жил давно и научился у жизни терпению. Врага удерживают вредом, а заманивают выгодой. Он готов ждать.

Как только Бану вышла к границам сиреневых и синих, она бегло распределила вверенные ей полторы тысячи по имевшимся подразделениям, велев быстро выбрать сотников из их числа. А кроме того, во всеуслышание офицерского состава бросила «кость»:

– Пятьсот акров и замок тому, кто вернет моего мужа из плена. Решите, кто готов за это взяться, и сообщите, – и вернулась в шатер.

Мужчины на улице загалдели. Куш слишком солиден, чтобы не состязаться.

Почти следом за таншей в шатер вошел Гистасп и замер у полога.

– Я не вправе ограничивать тебя, – отозвалась тану. – Как бы ты ни был нужен мне в лагере, если жаждешь собственного надела, иди.

Она махнула рукой, даже не взглянув на командира. Все как прежде, с удовольствием подумал Гистасп. Он оценил все «за» и «против» танского призыва в считаные мгновения. Хорошо иметь своей надел только в том случае, если хочешь, чтобы тебя не трогали. Ну или в том, если планируешь грандиозный заговор и надеешься однажды сесть в танское кресло. Говоря откровенно, последнего ему не видать. Сколько заговоров за всю историю Яса завершилось успехом? Сколькие из бунтовщиков смогли удержаться на месте, не будучи танской крови? А уж как часто такое случалось на заледенелом севере – и говорить нечего. Да и не тянет его в приключения такого рода, признался себе Гистасп. Если быть честным до конца – рядом с ней и авантюры азартнее, и стабильность спокойнее.

– Я здесь не за этим. – Командующий прошел вглубь шатра и остановился у стола, за которым танша склонилась над картами с изображениями местности. – Вы позволите? – указал мужчина на соседний стул.

– Делай что хочешь, главное – не мешай.

Гистасп сел. Все определенно вернулось на свои места.

Убив два дня на обсуждение плана и стратегии с Бансабирой и Гистаспом, Дан, взяв с собой двенадцать сотен, отправился окольными путями в стан алых. Ни о каком сражении речи не шло. Вылазка и только хитрость. Нер Каамал нужен был живым. Ей уже поднадоело пристальное внимание Яфура и Этера Каамалов к своим действиям и их негласное осуждение. Однако Нер попал в плен как нельзя кстати. Кто бы мог подумать, что такой никчемный ахтанат сумеет принести пользу? Воистину пути Богини неисповедимы. Она ничего не упускает из виду и всему находит достойное применение.

Кроме Дана были, конечно, и другие желающие. Всех Бану определила к нему в воинство, указав, что замок получит именно тот, кто освободит Нера Каамала. А руководить затеей все равно будет Дан – помимо того, что ему не откажешь в воинской смекалке, лицо у него по сей день выражало такое раскаяние, что Бану с трудом подавляла желание погладить мужчину по голове.

Впрочем, раскаивается-то Дан не напрасно. Ясно, что, не удержав позиции, он ничего не передал Юдейру. Нет, ничего страшного не случилось, известный ларец с посланиями Дан вернул лично ей, в целости и сохранности, и клялся, что не читал ничего. Но ведь оставалось вопросом: где теперь сам Юдейр? Сумеет ли он их найти?

Как ни крути, он всего лишь должен возглавить тайный отряд разведки. Надеяться, что Юдейр в полном смысле сможет заменить Рамира, глупо.

Бансабира вернулась к практике летучих отрядов, все больше и больше полагаясь на офицеров. Когда не было Гистаспа, она коротала вечера с Сертом, когда уезжал Серт – с Гистаспом. То говорила о несущественном, то обсуждала дела, то молча ужинала, слушая сказания из древних времен. Здесь, в землях синих Наадалов, с первой же группой пленных всего из пяти человек, Серт «преподнес подношение» – привел дряхлого тощего старика с на треть беззубым ртом и арфой в руках. Катх – с дрожащим поклоном представился дед и стал завсегдатаем в танском шатре. Голос у него до сих пор был сильным и звучным, и когда Катх начинал петь, слышало его все окружение Матери лагерей.

Так прошло три недели.

Потом, ночью, в шатер Бансабиры проник Юдейр. Не удержавшись, женщина взяла его за руки. Она надеялась, что он найдет. Стало быть, наука Рамира в Юдейре прижилась.

Отдав несколько приказаний, Бану отпустила бывшего оруженосца. Да уж, Лигдам совсем не такой. Кажется, по Юдейру она будет тосковать всю жизнь.

Когда связь с Юдейром была восстановлена, Бану, посовещавшись с Гобрием и Гистаспом, решила двинуться дальше, вглубь синих земель. Она шла в сопровождении командиров. До слуха доносились обрывки фраз солдатни, приветствия, лязг и грохот кузнечных молотов, лай волкодавов. От собак после бегства от Шаутов осталось немного, но Бану отвергла предложение пустить их на корм.

– В разгаре весна. Самое время вспомнить практику осад. Да и мне уже трудно двигаться. Пока за спиной Ниитасы, можно хоть немного перевести дух. Подготовьте лагерь к завтрашнему утру. Выйдем с рассветом.

– Понял. – Ответственность за все отходы как-то сама по себе легла на плечи Гобрия, так что он уже давно привык к этой обязанности.

– От Дана есть вести?

– Пока нет, – отозвался Гобрий. Тот факт, что перед отправкой Дан не пришел посоветоваться с ним, сильно задел старика. Бану видела и чувствовала, как он обижен. Не дело это, надо чем-то занять.

– Ясно. Если вечером управишься быстро, приходи ко мне на ужин, Гобрий. Расскажешь, что делается. Конечно, компания беременной женщины не особо тебе интересна, но я попрошу Катха спеть. Ему это здорово удается. Лучше, чем нам воевать, – улыбнулась женщина. Гобрий в ответ только буркнул, но Гистасп заметил, как соратник, подтянувшись, сдержал улыбку. Наверняка танша уже решила, что из последних трофеев отослать семье этого воеводы.

– Дальше, – продолжила Бансабира в прежнем бесцветном тоне. – Что-нибудь слышно от Руссы?

– Тоже толком нет известий.

– Маатхас?

– Зажат Вахиифами, – ответил Гистасп.

– С кем бежевые еще воюют?

– С сиреневыми, хотя сейчас у них затишье, и с Раггарами.

– А в союзе, стало быть, с черными? – Бансабира не спрашивала. – Ладно, подумаю об этом в дороге…

Бансабира замолчала, остановившись, и уставилась на одного воина. Мужчина был раздет по пояс, несмотря на время года, и тесал мечом колья для псарен и клеток. Он стоял спиной, чуть поодаль, и понятия не имел, что привлек внимание тану. Предположить, что Бансабира просто таращится на литую мужскую спину со вздыбленными мускулами, представлялось нелепым, поэтому Гистасп уточнил, что не так. Бансабира в ответ как-то вдумчиво мотнула головой и пошла к незнакомцу. Впрочем, когда тот понял, что к чему, повернулся и поклонился, Бану сообразила, что лицо его достаточно примелькалось в лагере.

– Тану, – неловко, почти рубленым жестом, кивнул мужчина, глядя на таншу сверху вниз. Отер лоб запястьем – пот катился градом. – Чем могу служить?

Бансабира только, немного хмурясь, повертела пальцем в воздухе. Не уверенный, что понял правильно, мужчина снова повернулся к танше спиной, все время оглядываясь. Незнакомец заметно занервничал. И едва не проглотил язык, когда кожи под левой лопаткой, четко вычерчивая мускулы, коснулся шершавый женский палец.

– Госпожа? – протянул Гобрий.

Гистасп осторожно заглянул Бану в лицо. Та продолжала легонько хмуриться и вообще имела крайне озадаченный вид. Наконец согнула перст, убрав его в кулачок, и обратилась к мужчине:

– Как тебя зовут?

Тот обернулся и ответил, что Шухраном.

– Имя ласбарнское, – заметила танша.

– Так точно, госпожа. Простите, что-то не так с…

– Все отлично. – Бансабира быстро перевела глаза на Гистаспа и заговорила привычным холодным тоном: – Отправь его к Валу, пусть проверит. Если годен, пусть сразу приступает к службе в отряде, если нет, пусть Вал… – Бансабира еще раз окинула Шухрана беглым взглядом. Надо же, лысый. – Нет, Раду, поднатаскает его перед тем.

– Что? – Как бы это ни было невежливо, Шухран, превосходящий в росте трех командиров перед ним, подал голос. Кажется, он за чем-то не уследил, а тут решается его участь. – Я сделал что-то не так?

– Напротив, – добродушно приободрил мужчину Гистасп. – С этого дня будешь в личной охране тану Яввуз. Перепоручи свою работу и иди к шатрам. Скажи, по приказу тану Бансабиры к Валу. По возвращении я тебя сориентирую.

Недоумевающий и растерянный, Шухран заозирался, но в итоге сказанное выполнил.

– Гистасп, ты сообщил Яфуру и Этеру о пленении Нера?

– Разумеется. Ответа пока нет.

И вряд ли будет. А если будет, то, скорее всего, Этер просто выведет войско и поможет ей отбить Нера. Из всех мужчин Серебряного дома этот представлялся ей самым решительным. Хотя рано судить – собственного свекра она по сей день в глаза не видела.

– Вопросов, я посмотрю, все больше, – отстраненно проговорила танша.

– Можно я тоже один задам? – спросил Гобрий. Бансабира небрежно кивнула. – Чего это вы взяли в телохранители того малого? У него на спине какой-то знак, что ли, которого я не разглядел?

– Да, знак, Гобрий. У него идеально симметричная спина, какие я и в Багровом храме-то встречала, может, раз пять за семь лет. Все равно те, кто с этим родился, и те, кто себя вытренировал, сильно различаются в результате. Этот Шухран абсолютно точно великолепно владеет любым оружием с обеих рук, вот увидишь.

Гобрий не то чтобы увидел, но вечером, когда они с Бану ужинали в ее шатре, в перерыве между частями сказания, которое пел Катх, заглянул Вал. Шухран оказался по-настоящему могуч. Вал даже посокрушался, как это он сам такого-то бойца просмотрел. Бансабира, улыбнувшись, махнула рукой – будет тебе, иди отдохни, завтра выходить. Вал поблагодарил и напоследок сообщил, что приглядел еще нескольких. На днях он представит их танше. Итого – уже тридцать мечей. Да, выдающихся и в силе, и в верности всегда мало.

Утро было блистательным. Светлым, чистым, свежим. И пахло так, как пахнут только последние мартовские дни – последние перед тем, как в апреле здесь зазеленеют луга. Даже в центральной полосе Яса, в землях Ююлов, год назад потеплело далеко не так рано. Еще бы – Синий таннар относился к числу южных земель страны и собственно южными рубежами упирался уже в Великое море.

Шатер Бансабиры убрали, пока танша ненадолго отошла в обозную часть. Когда вернулась, соратники и командиры уже сидели в седлах. Раду держал поводья лошади, рядом с которой стояла подставка для танши. Собравшись с силами и духом, Бансабира поднялась на «ступеньку», занесла ногу, с трудом и болью засунув ее в стремя. Сцепила зубы, схватилась за луку, толкнулась…

И тут же «приземлилась» обратно под общий мужской выдох, вздох или рык. Скользнув одной рукой по седлу, схватилась за живот, ссутулившись и встав на обе конечности. Расширенными от ужаса глазами уставилась под ноги, не веря в происходящее. Лицо залила краска. Краска, чтоб ее! Да она не краснела лет с десяти! А сейчас… боялась даже поднять голову и взглянуть на мужчин вокруг…

Только не это, Великая! Госпожа Войны, она еще сможет, сможет… Сможет сама влезть в седло… Сможет ведь! Бансабира готова была заскулить от отчаяния… Только не это.

Губу закусила до крови – еще не хватало расплакаться здесь. Бессильная злоба на себя, на этот проклятый живот, на собственную немощь – да на все! – задушила Бану свинцовым комом в горле. Чего бы ей ни стоило, она поднимется в это чертово седло! Бансабира вновь сжала зубы, подивившись, что те не раскрошились, повторно попыталась поднять ногу, но чья-то мягкая рука остановила. Бану перевела глаза – рядом стоял Гистасп. И когда успел спешиться?!

– Не нужно, госпожа. Я вам помогу.

Ей не нужна их жалость, отмахнулась Бану, все еще сжимая челюсти и невидящими глазами глядя перед собой.

– Уйди, Гистасп, – процедила сквозь стиснутые зубы. Однако мужчина даже не думал уходить. Видно же, насколько ей больно, и явно болит не только тело, сообразил командир. Но выбора нет.

– Я помогу, – с нажимом произнес он, наклоняясь и подставляя под танское колено сложенные ладонь в ладонь руки.

Бансабира по-прежнему медлила.

– Госпожа, либо вы воспользуетесь помощью командира, либо я просто засуну вас в седло, – подал голос Раду.

Только сейчас Бану посмотрела на них всех. Судя по посадке, не один Гистасп кинулся спешиваться минутой раньше. Просто сделал это первым, и остальные остались в седлах.

Бансабира попыталась придать лицу бесстрастное и немного высокомерное выражение:

– Какой ты стал наглый, – а потом оперлась коленом в руки усмехнувшегося Гистаспа и почувствовала, как поднимается над конем, крепко держась за луку.

Когда все наконец оказались верхом и шагом двинули коней, Бану расправила плечи. Щеки все еще горели, и, видя это, Гистасп всеми силами прятал от танши улыбку.

Глава 7

В столице Архона Аэлантисе, на восточном континенте, жена Агравейна Ришильда Тандарион мучилась в родах. Свекор роженицы, король Удгар, вошел в покои сына, куда доносились крики несчастной, и спросил:

– Есть новости?

– Никаких.

– В таком случае я посижу с тобой. – И король с неким довольством провалился в кресло.

– К чему это?

– Я бы хотел обсудить с тобой один вопрос. За делами время проходит быстрее.

Агравейн, в котором сейчас вряд ли бы кто признал великого Железногривого богатыря, устало перевел глаза на отца:

– Новости с запада?

– Адани просит помощи в войне с Орсом.

– Они никак не уймутся?

– Они никогда не уймутся, сын, покуда река Антейн не изменит себе и не потечет одесную Великого моря. Так, по крайней мере, болтают на всех углах. – Король отмахнулся и потер живот.

Агравейн мысленно цокнул: река Антейн! При чем тут несчастная судоходка, если Орс и Адани издавна спорят за серебряные рудники на границе территорий? Агравейн ненавидел лицемерие, и больше всего в надвигающейся королевской участи его раздражала необходимость мириться с таковым.

– И какой смысл им потворствовать? Чтобы потом вечность иметь врагом Орс?

– Орс – самый сильный христианский улей из всех. Если его не растрясти сейчас, то вскоре даже мы завязнем в медовых сотах, собранных жалящими гадами.

– Я считал пчел тружениками.

– Верно, они куда полезней христианских священников.

– Ты пришел поговорить о священниках?

Раздался очередной пронзительный вопль, и через несколько мгновений мужчины уловили за дверью скорые женские шаги. Это служанка торопилась в нижние помещения за горячей водой…

– Мы говорим о войне Орса и Адани, – сдержанно напомнил Удгар. – Твое мнение?

– Я его уже высказал.

– Несмотря на то что я прав? Агравейн, – настойчиво позвал король, – как будущий правитель ты обязан глубже рассматривать обстоятельства, прежде чем…

– Отец, я с готовностью выслушаю твои наставления в том случае, если ты в ответ отбросишь свое лицемерие и перестанешь делать вид, будто тебя интересует мое мнение, – с тенью улыбки перебил принц.

– Я не вечен, – почти обреченно вздохнул Удгар.

«Праматерь, ну что с ним поделаешь?» – подумал Агравейн, наблюдая за отцом.

– Прекратим спектакль. Мы оба знаем, что ты давно все решил с помощью аданийцам. Ты говоришь, против кого я должен направить меч, и я изображаю из себя последнего рубаку – разве не так у нас повелось еще лет десять назад?

Ответить Удгару не дали – постучав, в комнату вошла служанка:

– Ее высочество родила мальчика, но…

Агравейн с шумом выдохнул. Сын, стало быть.

– Как ее состояние?

Служанка замялась.

– Что? – напрягся Удгар.

– Простите, ваше величество, но должна признать, принцесса слаба для подобных испытаний. Никогда не видела, чтобы рожали так тяжело. Тем не менее, я пытаюсь сказать…

– Ришильда может не выжить? – в лоб спросил Удгар.

– Дело не в этом.

Агравейн махнул рукой, вскочил и вылетел из комнаты. Удгар с пониманием посмотрел в спину сына. Сам он давным-давно сорвался точно так же, в ту ночь, когда Лана родила Агравейна.

– Ребенок крайне слаб и вряд ли переживет эту ночь, – наконец сообщила служанка.

– Что? – Король тут же сделал рукой жест, заставляющий женщину молчать. – Не говори принцу.

– Слушаюсь.

Удгар потер короткую бороду – «вряд ли» и «ни за что» не одно и то же. А если младенец все же умрет, мужчина искренне надеялся, что это больше всех других зол и благ сблизит наследника и его жену.

Агравейн всегда относился к жене как к некоему придатку будущей короны. Свадьбы было не избежать – королевству требовался наследник. Когда принцесса сообщила о беременности, он по-честному пообещал себе, что, если жена подарит ему здорового ребенка, он сделает все, чтобы проникнуться к ней теплыми чувствами. Однако в ее комнате Агравейн без конца переводил взгляд с Ришильды на новорожденного и обратно, а ничего похожего на любовь или хотя бы симпатию в нем не просыпалось. Тогда, успокоенный разрешением супруги, архонец передал сына одной из повитух, поцеловал жену, поблагодарив, и ушел спать.

Наутро сообщили о смерти малыша.

Агравейн просидел у постели убитой горем жены без малого три часа, после чего, оставив ее на волю слез, ретировался к себе и глубоко задумался. За этим-то его и застал отец.

– Ты выбрал ее для меня, отец, – набросился Агравейн на Удгара, едва тот переступил порог комнаты. – И я взял ее, как ты хотел. Но Богиня не благословила наш брак. Сначала она год не могла зачать, потом мертворожденная дочь, теперь сын, который оказался слишком слаб, чтобы выжить! Как бы ты ни требовал, я не могу любить бесплодную жену!

– Ты даже не пытался полюбить ее, – укоризненно и хладнокровно ответил Удгар, усаживаясь в свободное кресло.

– Пытался! – заупрямился Агравейн.

– Не лги себе. Ты делал все, чтобы уберечься от нее, спрятаться, лишь бы не забыть той, что дала тебе его. – Удгар подбородком указал на грудь сына. – Агравейн, что ты делаешь? Разве она стоит того, чтобы помнить о ней, как о святыне?

– Ты не знаешь ее, отец.

– Да если бы и знал! В Нэлейм Праматерь воплощается в каждой женщине, а не только в жрице. Она ведь жрица? В этом все дело?

– Одна из первых.

– Хоть бы храмовница! Ришильда уже сто раз могла бы стать для тебя Богиней, если бы ты позволил этому случиться!

– Тогда, может, ты сам станешь для нее Богом? – ядовито заметил мрачный как туча принц.

– У тебя ум за разум зашел, мальчишка, – умерил гнев сына Удгар. – Поэтому я нашел тебе занятие. Думаю, сотня проломленных черепов расчистит тебе голову, как всегда. Через два дня я отправляю четыре тысячи в помощь Адани. Возглавишь. Надеюсь, грязь и смерть заставят тебя по-новому взглянуть на цветок, который я посадил подле тебя.

Агравейн не стал говорить, что со времен, как этот цветок зацвел в его саду, ему уже раз десять приходилось браться за меч, и почему-то это до сей поры не заставляло глядеть на Ришильду как-то еще.

Не дождавшись реакции сына, Удгар потер колено и вышел. Принц тяжело вздохнул и сжал на шее тонкую подвеску из горного хрусталя.

Военные силы Архона наконец оставили позади Гранское нагорье. Теперь до Адани было рукой подать. Агравейн отдал приказ готовить стоянку и по возможности выспаться: завтра к ночи они достигнут внешних рубежей Адани, и, возможно, сразу же по прибытии уготовано ввязаться в битву.

Сам полководец долго не мог заснуть в ту ночь, вновь и вновь прогоняя в памяти последний разговор с отцом. Принц действительно поверил: Праматерь не благословила его связь с женой, миловидной и благовоспитанной Ришильдой Арвейль из княжества Водолея. По-своему он даже жалел ее – нынешняя принцесса могла стать прекрасной женой и заботливой матерью, если бы оказалась на своем месте. Она заслуживала счастья. Но не с ним. По-хорошему, признался себе принц, никакая другая не была бы на своем месте рядом с ним. Ни одна, кроме Шиады.

Природное это было упрямство, дело принципа или что-то вообще другое, Агравейн знать не знал. Он вообще напоминал себе несмышленого карапуза, для которого в новинку целый мир и все размышления которого неизменно начинались с вопроса «Почему?». Почему сейчас, едва его законная жена оправилась от родов, он думает о другой? Почему, когда до́лжно скорбеть о потере новорожденного сына, он вспоминает о жрице? Почему, если она оказалась столь лжива и продалась старику Лигару? Или позволила себя продать, отдать, подарить – не суть важно! Принц нашарил на груди подвеску и, как тысячу раз прежде, крепко сжал кулак, намереваясь сорвать и выбросить ко всем чертям.

И как все разы до того, рука в последний миг замерла, ослабла, и Агравейн разжал пальцы. Самая глубинная часть его существа не просто не могла оторваться от Шиады: она доподлинно знала – Агравейн возьмет свое.

Но неглубинная спрашивала: ты рехнулся?

– Агравейн? – окликнул принца молочный брат Астальд.

– Да?

– Ты отправил всех спать, чтобы войско набралось сил. Однако сам, видимо, забыл, что сделан из мяса и костей? Даже Железной Гриве Этана нужен отдых.

– Конечно. – Агравейн был готов расцеловать друга – так радовался его появлению. Если не можешь вырваться из водоворота сам, всегда хватайся за предложенную руку помощи. – Я сейчас, – хлопнул Астальда по плечу.

– Я проверю, – пошутил тот с серьезным лицом.

Архонцы не достигли еще столицы Адани, когда из леса на западе на них, подобно пущенной стреле, черной полосой всадников полетела конница Западного Орса. Не слишком раздумывая, откуда они узнали о подкреплениях для Адани, о маршруте и прочем, Агравейн быстро мобилизовал силы и дал отпор. Было очевидно, что встреченный ими отряд вряд ли претендовал на то, чтобы разгромить архонцев в пух и прах. Дезориентировать и задержать – не больше. Но и этого бы хватило, чтобы выиграть необходимое для Орса время, дабы подтянуть собственные свежие силы из отдаленных колоний в Ласбарне.

Правда, Шиада, Мать Сумерек, всегда была на стороне Агравейна Железногривого.

Через несколько дней воины добрались до Шамши-Аддада, столицы Адани, города знаменитой на весь Этан Опаловой Башни.

Первым делом Агравейн встретился с Тиданом, владыкой страны:

– Ваше величество, – коротко приветствовал принц.

– Агравейн, – ответил Тидан, и стало ясно, что эти двое знают друг друга давно.

Царь Адани, невысокий и при этом почти необъятный в области живота, с мягкими, чуть обвислыми щеками и солидными залысинами, лицом упирался принцу в грудь.

– Я бы хотел подробно узнать обстановку.

– Одну минуту. – Тидан открыл дверь, которой они стремительно достигли. В ничем не примечательной комнате Агравейн увидел небольшой квадратный стол и шесть стульев, четыре из которых были заняты. – Проходи. Мои военачальники, – указал он на трех взрослых мужчин, – мой старший сын Сарват, – кивнул на худосочного молодого человека среднего роста. – Принц архонский Агравейн.

Мужчины вскочили, точно до того сидели на углях, приветствуя легендарную Железную Гриву.

– Ладно-ладно, – профыркал Тидан. – Давайте к делу. Орс напал, когда я отказался в качестве приданого дочери отдать им треть северных земель. Года полтора отражать натиск удавалось, но сейчас они удерживают все северные рубежи. В общем-то те, ради которых орсовцы и бились. Естественно, этого оказалось мало. Пару недель назад взяли крепость Мермнаду и замок Кадеш, недалеко от столицы. Кадеш мы отбили, но Мермнаду по-прежнему занимает Орс, как и Шубру. Мелкие прилегающие замки тоже пока у них. Со дня на день они могут снова перейти в наступление.

– Внешнюю стену уже укрепили? – деловито осведомился Агравейн.

– И обе внутренние тоже, – кивнул самый старший из военачальников, без одного глаза. – Отборные столичные войска стоят здесь и здесь, – ткнул в две точки на карте.

– А с запада? – Железногривый нахмурился.

– Там тоже оставлен гарнизон. Незначительный – перво-наперво стоит укрепляться с севера, – ответил царевич Сарват.

Агравейн покачал головой.

– Опрометчиво рассуждать так тем, у кого сбоку затаился Ласбарн.

Старый военачальник зыркнул на царевича одним глазом так, что все поняли: «Вот! Что я говорил?»

Ласбарнцев уже полтора века кровью и смертным боем подмял под себя Западный Орс. В развале прежней Империи не последнюю роль сыграли и аданийцы, но решающий удар принадлежал, безусловно, династии Далхор. Не было сомнений, что сейчас, после столь длительного стояния и по-настоящему забрезжившего успеха, правитель Орса как пить дать запросит из колонии всех боеспособных мужчин.

– Вы не думали над тем, как обернуть угнетенность Ласбарна себе на пользу? – спросил принц.

– Видно, вы подзабыли историю Адани, ваше высочество, – хмыкнул одноглазый, – если думаете, что Ласбарн станет нам помогать. – Почесав лысый затылок, добавил: – Скорее даже они добровольно кинутся помогать Орсу: на самостоятельность Ласбарн давно не претендует, к их игу они привыкли, а кто знает, какую бучу закатим мы, если одержим над Далхорами верх?

И ведь не поспоришь, подумал Агравейн. Похоже, этот одноглазый – единственный здесь, кто что-то смыслит в военной науке.

– Ладно, для начала надо ободрить людей. Я встану в гарнизон Кадеша. Если удержим крепость при повторной атаке, это позволит и аданийцам поднять головы. Правда, есть один вопрос.

– Который? – спросил Тидан. Когда этот старик говорил, капельки слюны непроизвольно разлетались в стороны.

– Орсовцы могут прознать, что в Кадеше прибыло, и как следствие, попытаться взять нас измором. Дело нехитрое. Как решается ситуация со снабжением? Поймите верно, мы готовы принять кончину на поле сражения, но ни я, ни мои бойцы не стремимся помереть от голода. Война и без того несытная штука.

– Подземный ход, – отозвался тут же одноглазый. – Он соединяет Кадеш с поселением за внешней стеной. В крайнем случае по нему вы сможете достичь безопасного укрытия, если ситуация выйдет из-под контроля. Только, ваше высочество, если используете ход для отвода войск, спалите и забросайте камнями, чтобы орсовцы не нашли.

Вам и без того повезло, что они не нашарили его в прошлый раз, подумал Железногривый. Судя по выражению лица старого вояки, тот держался схожего мнения.

– К утру выдвинемся, – ответил Агравейн.

На ужин Агравейн опоздал: после совещания с военачальниками Адани он отправился отдыхать. Спал Железногривый так крепко, что спросонья трижды отсылал слуг, выдумывая совершенно невразумительные предлоги, чтобы поспать подольше. Когда архонец наконец с извинениями спустился в трапезную, Тидан пригласил его на пустующее место недалеко от себя, демонстративно хмыкнув: вид у Агравейна был очень растерянным, словно он вообще не понимал, что здесь забыл.

– Это Салман, мой второй сын, и моя старшая дочь Майя, – наскоро представил царь.

При знакомстве с Агравейном глаза Салмана, юнца, у которого едва-едва пух на лице пробился, загорелись: сам Агравейн, Железная Грива Этана! Могучий великан, царь клинка и щита, гроза сражений… Живой, настоящий! Говорят, он начал побеждать в битвах в возрасте тринадцати лет, а может, и раньше! Неужели и правда так? Немыслимо… Самому Салману было уже четырнадцать, а он и на турнирах-то особо не отличался.

Майя, совершенно крохотная и невыразительная девица неполных шестнадцати лет, в свою очередь остолбенела, рассматривая чужеземного принца. Только когда отец прокашлялся в кулак, девчонка опустила глаза, чувствуя, как нещадно краснеет. Так вот он какой, Агравейн Железногривый… Если бы три года назад она знала, как он прекрасен, не раздумывая бросилась бы в Архон, замуж. А нет же, хватило ума уговорить родителей непонятно на что…

Сам Агравейн бросил на молодых людей короткий взгляд, что-то буркнул и упал на стул. Только глубокой ночью, оказавшись в гостеприимно предложенной постели, архонец сообразил, что Праматерь поступила верно, не допустив их с Майей брака. Девчонке ничего не досталось от царственной матери: ни роста, ни стати, ни тугих кос до ягодиц, ни пышной груди. Разумеется, сегодня, встретив царицу Эйю, жену Тидана, за ужином, он мгновенно признал, что женщина постарела – и косы уже не так плотны и черны, и грудь мягче – даже под платьем видно. Но подлинное величие, то самое, внутреннее, присущее поистине благородным в душе людям, не тускнеет и не убывает с годами. А может, и наоборот. Поэтому, сколь бы седин ни прибавилось в прическе царицы Эйи, Агравейн навсегда запомнил ее почтенной и прекрасной госпожой, какой встретил в те времена, когда был мальчишкой.

Прежде за ужином Агравейн какое-то время откровенно пялился на девчонку Салин, пытаясь понять, есть ли в ней хоть что-то занятное. В результате, когда все разошлись, Тидан, хмурясь, спросил архонца в лоб – уж не положил ли он на «его сокровище» глаз и не удумал ли чего. Вот так вопрос, подумал принц. Ответить «да» – жди проблем, ответить «нет» – еще хуже. С горем пополам выкрутившись, он спрятался за стенами комнаты и теперь, валяясь на кровати и заложив руки за голову, продолжал размышлять.

Интересно, а если бы Майя все же была красива, как ее мать в молодости, это что-то изменило бы? Вряд ли. Ришильда, его жена, вполне миловидна, но у него не возникает желания сделать ее счастливой. Да у него вообще всего раз в жизни возникло это желание! Ах, ладно… Он бы мог поговорить об этом с Астальдом, но не тревожить же друга в короткой передышке похода ради идиотских сомнений.

Спустя восемь дней Агравейн со своим войском и гарнизоном в пятьсот человек отстоял замок Кадеш. Как Железногривый предвидел, волна воодушевления не заставила себя ждать. В течение месяца Адани оттеснил орсовцев с пристоличных земель и встал у северных рубежей. Пограничье земли удалось отбить еще за месяц.

Отозванная с восточного гарнизона часть армии по приказу Тидана была переброшена на запад, чтобы сдержать возможное подкрепление Орсу. Так перед окрыленными успехом многострадальными аданийцами, но неприступными стенами встал Ласбарн. Эта воинская линия оказалась в тупике: аданийцы не нападали, Ласбарн не шевелился.

События на северном фронте оказались более динамичными: выдавив неприятеля из страны, Тидан потребовал реванша и отдал приказ о продвижении в Западный Орс.

Чем дальше на север двигались и без того изможденные войска Адани, тем тяжелее давались победы. Когда окружение пыталось уберечь царя Тидана от экспансии в чужих землях, тот махнул рукой – не дело оставлять такое зверство безнаказанным. В конце концов, Кровавая Мать Сумерек, Темноликая Шиада, всегда поддерживает праведную месть.

Настал день, когда аданийцы, ведомые Агравейном, железной занозой вонзились в самое сердце Западного Орса. Пошли штурмом на столичную крепость врага Аттар… и отлетели, точно молот от наковальни. Несокрушимые стены орсовской столицы протрезвили зарвавшуюся в победах молодежь. Началась осада. И поскольку затягивать с ней было гибельно для внешнего кольца, собрали военный совет.

– У нас всего один вариант: отзывать войска с запада, – сказал Вальдр, один из друзей и сподвижников Железной Гривы.

– И снова идти в лоб? – оголил зубы Лот, другой соратник Агравейна и, как и Вальдр, товарищ еще по детским играм.

– У тебя предложение лучше?

– Возможно. То, что мы осели лагерем здесь, в своих депешах могут прочитать ласбарнцы. Они двинутся на нас с юго-запада. Нам следует оттянуть наши войска с той линии фронта и поставить их стеной на землях между Орсом и Ласбарном. С одной стороны, это насторожит гиен в замке, с другой – наши войска сыграют там роль буфера, если ласбарнцы и впрямь рискнут пойти в атаку.

– А если, увидев отход наших войск, Ласбарн двинется непосредственно на владения Адани? – задал вопрос царевич Сарват, сын Тидана.

– Вы вправду верите, что Ласбарн опасен? – утомленно спросил Астальд.

– Шиада хранит тех, кто не докучает ей глупостью, Астальд, – обронил одноглазый аданийский военачальник Данат. – Лучше поберечь себя.

– Хорошо, допустим, мы оттянули часть воинства на границы Орса и Ласбарна. Но что дальше? Как это поможет нам взять крепость? – спросил Сарват.

– И с этим, кстати, стоит поторопиться, – заметил Лот. – Если будем мешкать, ей-богу, начнется людоедство.

– Тогда, может, ты изложишь нам свой идеально продуманный план? – бросил Вальдр.

– Вы двое! – не выдержал Астальд. – Ваши распри нам ничего не дадут!

– Послушайте, – обратился к ним Данат, – у меня есть идея…

Агравейн слушал вполуха и вообще взирал на все это со снисходительностью вселенского владыки: не построена еще такая крепость, которой он не смог бы взять. Так или иначе.

Через несколько дней разведчики добыли сведения о Заммане Аторе – главнокомандующем царскими войсками Алая Далхора, орсовского правителя. Последний недостающий штрих для того, чтобы сообразить, как действовать.

О нраве самого Алая Далхора Агравейн прознал давно. Да и нет тут большой тайны – стоит вспомнить, что он возмужал в двадцатилетней войне с северянами, которую начал когда-то еще его отец. О сущности орсовского народа и воинства архонец тоже многое уяснил еще в первых сражениях. Нрав у них сильный: выросшие на гористой земле под строгим правлением, ограниченные справедливыми наградами и наказаниями, орсовские солдаты были все как один неуступчивы и преисполнены боевого духа. Но бились всегда по отдельности, каждый сам за себя. С такими разговор прост – стоит поманить выгодой, и все – либо передерутся между собой, либо начнут поодиночке или небольшими отрядами выбегать за стены.

Между тем в эту раннюю летнюю пору, оставив за собой полосу пунктов снабжения, аданийцы и архонцы знали, что главное – продержаться до первого урожая. Коней уже есть чем прокормить. Значит, и люди как-нибудь протянут. А дальше… Все, что ему нужно, – в конце концов, просто войти в город.

Все могло бы сложиться совсем иначе, почти сочувственно думал Агравейн, если бы гордому до рвоты Алаю Далхору не пришло в голову доверить управление военным делом старшему сыну и наследнику. Разумеется, такой ход понятен: Алай как пить дать рассудил, что коль уж он вырос из мальчишки в мужчину в боях, преемник должен пройти путь возмужания тот же. Но дети не всегда наследуют сильные стороны (ему ли не знать, если его сын умер в ночь рождения, в то время как сам он, судя по рассказам отца и покойной матери, был «крепышом, которого уже в детстве не могла свалить ни одна хворь»). Пошли Алай во главе армии Заммана Атора – если исходить из донесений лазутчиков – или возглавь армию сам, вполне возможно, аданийцы вовсе не смогли бы войти во владения Орса.

Теперь менять что-то поздно. Даже если бы у Алая был такой же матерый боевой волк, как сам Агравейн, способный обратить на пользу любую ситуацию в войне, поражение Орса предрешено. Осада – это всегда осада, и сколь бы опытным правителем, полководцем или воином ты ни был, никогда не найдешь места, ткнув мечом в которое, смог бы разрубить голод.

Да, признал архонец, Госпожа Войны Шиада любит играть временем: бывает, медлить в войске совсем нельзя, и каждая упущенная минута может обернуться погибелью для всех солдат, но бывает и так, что лишь тот, кто дольше ждет, больше и получает.

– Всадник! – возвестил стражник на крепостных стенах. – Доложите начальнику стражи и откройте ворота!

– Верно ли я прибыл? – спросил Растаг, спешившись и передав коня попечительству конюха. – Здесь резиденция Шиады Сирин?

– Лигар, милорд, – поправил его конюх. Растаг кивнул.

– Мне надо увидеть герцога, – сказал он, оглядываясь. Приехал-то он, разумеется, к сестре. Но порядок есть порядок.

– Думаю, мне стоит проводить тебя, – раздался женский голос.

Растаг обернулся:

– Шиада, – позвал и раскрыл объятия.

Молодая женщина спускалась с лоджии по боковой лестнице. Взбежав на ступеньки, Растаг закружил сестру в воздухе. Но едва поставил наземь, жрицу повело. Мужчина вовремя удержал ее от падения и с беспокойством спросил:

– Ты нездорова?

– Голова немного кружится весь день. Пойдем, – взяла она родича за руку и обернулась к подоспевшему начальнику стражи. – Ганселер, можешь не суетиться, я сообщу герцогу о прибытии брата.

Растаг внимательно разглядывал коридоры и помещения, пока шел. Наконец остановились у двери с изображением коричневого герба, на котором раскинул когтистые лапы мифический золотой грифон.

– Удивительно видеть такое изображение в замке христианина.

– Ты же знаешь, они почитают древних властителей как своих только потому, что боятся признать их истинную природу, – с улыбкой ответила женщина, отворив дверь. Видимо, она забыла о приверженности брата святой церкви. – Входи, это моя комната.

На дворе стоял десятый час. Срок Шиады, безотчетно осознала жрица. Все дела, казалось бы, сделаны: Берада о прибытии брата известила, о том, что проведет этот вечер с ним, – предупредила; с Неларой (для чего изначально родич и был приглашен) Растага познакомила. Теперь можно спокойно поговорить.

Брат и сестра расположились в покое герцогини.

– Ты осмотрел замок? – спросила она у брата.

Они стояли у окна, всматриваясь в сумерки.

– Да.

– И как он тебе?

– Совсем не похож на Мэинтар, но столь же величествен.

Жрица ничего не ответила, наслаждаясь временем. Сумерки всегда пахнут переменами. Сумерки сами воплощают изменение. Только в нем и есть истина. Ничто не вечно, кроме Праматери. Даже Великий Род, даже Великий Круг от кольца Уробороса – все изменяется. Даже небо… Помнится, в прошлом апреле те же самые звезды, на которые сейчас жрица смотрела с братом, говорили совсем другое. Хотя стояли точно так же, вокруг Огнерунного-Что-Поводит-Рогом, уже уходя.

– Ты ведь вняла моему совету, верно, Шиада? – спросил Растаг, не взглянув на сестру. Жрица вздрогнула.

– Ты сам знаешь, что говорил истинно в ту пору. У меня был небогатый выбор.

– Выглядишь заметно счастливее.

– Со стороны виднее, я думаю.

Мужчина обнял Шиаду за плечи и поцеловал в волосы. Боже, будто это его ребенок, подумала жрица.

– Давно ли?

– Почти два месяца.

– Берад, должно быть, был счастлив узнать.

– Я не говорила ему пока. – Женщина чуть отстранилась и посмотрела в лицо родичу.

Обычно Растаг посмеялся бы – ну точно, хочет удивить мужа разросшимся животом. Однако сейчас промолчал.

Не размыкая объятий, родичи вновь уставились на закат.

– Любишь его? – спросил Растаг.

Шиада покачала головой:

– Вряд ли. Но отношусь к нему хорошо.

– Это не одно и то же.

– Это не имеет значения. – Растаг почувствовал, как под пальцами вытянувшись, напряглось женское тело. – У христиан мужчина провозглашен господином, но в истинной вере мужчина – всего лишь инструмент, призванный беречь Великий Род.

– Как порядочный христианин, я обязан сказать, что христианство и есть истинная вера, – совсем неубедительно проговорил Растаг.

Шиада слышала в голосе брата легкую улыбку.

– Если на свете останется сто мужчин, человечество выживет, но если останется сто женщин – человечество обречено. Несложно сообразить, что в таком случае составляет бо́льшую ценность. – И после паузы ехидно добавила: – Так что в один прекрасный день христиане дойдут до того, что свое учение им просто некому будет навязывать.

Растаг фыркнул, то ли соглашаясь, то ли демонстрируя – мол, что за идиотский вывод пришел в твою голову?

– Знаешь, сестра, ты плохой собеседник.

– Что? – совсем по-детски возмутилась женщина.

– Что слышала, – проговорил молодой человек с откровенной усмешкой. – После твоих слов обычно ничего невозможно добавить, а это плохой признак для женщины. Рядом с тобой мужчинам приходится конфузиться, поэтому они и влюбляются только в твою красоту.

– Боюсь, в них говорит не любовь, а нечто иное. – Шиада наконец засмеялась. – Именно поэтому я попросила тебя взглянуть на Нелару. Ее ждет та же участь – быть предметом неустанного мужского вожделения и постоянно подвергаться угрозе. Раньше я думала, что ей вполне мог бы подойти кто-нибудь, напоминающий нравом Берада. Например, Ганселер, начальник стражи и один из немногих, кто здесь действительно хорошо ко мне относится.

– С тобой плохо обращаются? – нахмурившись, оживился Растаг.

Шиада легко отмахнулась.

– Со мной нельзя никак обращаться, я же не кот. Но то, что болтают без умолку, – не отнять. Сначала осуждали, что я ведьма и развращаю герцогство, потом им стало куда интереснее обсуждать тот факт, что мы с Берадом спали врозь, потом – что я порчу старость Грею. Грея я выходила, насколько могла, от Берада зачала, и даже если бы решила неожиданно стать христианкой, они бы все равно болтали, осуждая. Это просто привычка.

Привычка источать ненависть, добавила мысленно.

– Но мы говорили о Неларе. Ганселер, как я думаю теперь, ей совсем не походит – будем честны, Нелара довольно слаба, да и сам он не стремится к женитьбе. А девочку жаль, едва представлю, что с ней могут сделать злые руки.

Растаг заговорил после долгой паузы:

– Все, о чем ты говоришь, звучит грустно.

– Вовсе нет.

– Особенно о неприязни в замке.

– Есть те, кто ко мне и вправду добр, – попыталась убедить брата Шиада. Зря сболтнула про это. – Тот же Ганселер или управляющей Одрик…

– Все равно грустно.

Шиада пристально посмотрела в окно.

– Это из-за времени. Начинается срок Нанданы, в это время всегда тяжело сохранять веселость. Я пойду помолюсь, а ты отдыхай, родной, – поцеловала брата в щеку и тихонько затворила за собой дверь.

Царский дворец Далхоров представлял собой огромный комплекс, все левое крыло которого больше всего напоминало храмовый город. Церкви и соборы стояли здесь один на другом. Было что-то назидательное в такой нарочитости, будто религией правители Орса старались примирить весь бунтующий, разномастный архитектурный ансамбль столицы, и в особенности – правой половины дворца. Не все этапы в истории города были успешными: много сменилось владык в Орсе, прежде чем первые правители горцы-Талхуры вновь смогли вернуться к власти в лице своих диадохов Далхоров. Династия оказалась одна и та же, да только разноязычное население, скопленное временем за стенами Аттара, внесло свою лепту и в произношение, и в обычай, и в сам жизненный уклад.

Через правое крыло дворца была видна история правления Аттаром, когда владыки, завоевав, смогли сплотить огромные массы. Унификация религии здесь сыграла едва ли не первую роль. Вот жилые помещения, здесь, под куполом, мужская половина, а там, вдалеке, – женская, хотя, говорят, когда-то было наоборот. Да где уж сейчас в такое поверить? Вот здесь обслуживающие помещения. Разумеется, ни один Далхор там ни разу не бывал. Да и идти не то чтобы близко. Гораздо ближе высится шпиль царской Библиотеки, на самом верху которой работают звездочеты. Церковники не одобряют их дел, но против слова царя не высказываются. На первых этажах было мало интересных книг, стоящих внимания. Говорят, самые ценные, редкие, таящие мудрость древних, хранятся выше, правда, подлинность этих слухов могли оценить только мужчины. Даже женщинам царской семьи дорога туда закрыта…

В дверь тихонько постучали, и мужчина поднял голову от бумаг.

– Джайя? – удивился Замман Атор, один из опытнейших генералов Орса, когда в его комнату вошла царевна семьи Далхор, старшая дочь Стального царя и… невеста Заммана. Да, считай, жена, мысленно усмехнулся мужчина. Складка меж густых черных бровей разгладилась, и в груди разлилось мягкое чистое пламя. Господи, какая она красивая! И все еще такая робкая – замерла, как голубка, у двери и ждет. Боится, что помешала ему, а ведь между тем это ему стоит переживать, не обидел ли ее чем-нибудь.

Нет, не потому что она дочь царя.

Разумеется, в самом начале их помолвки ничего другого Замман в ней не видел – так, приметил опытным глазом, что девица должна выйти красоткой, но даже не выйди таковой – какая разница, если ее отец сидит в царском кресле? Ей было тогда всего тринадцать лет – сущий ребенок, прости господи, но Алай Далхор не отказал.

Когда царь сообщил дочери о решении, Джайя приняла волю отца с достоинством. Сопротивляться причины были: не то чтобы к этому возрасту девочка успела в кого-то влюбиться и теперь изыскивала способы остаться с возлюбленным, но тридцатипятилетний супруг был откровенно стар для нее. Хуже того, Замман был генералом редкого чувства долга, и Джайя боялась жениха сильнее, чем вечности в геенне огненной. Ее отпугивало все: рост, сложение, руки в шрамах от ожогов, прямой взгляд под густыми бровями вразлет, всегда суровое неулыбчивое лицо с крупными чертами, а особенно сильно – оружие, доспех и командный голос.

Алай дал жениху с невестой три года – до полного совершеннолетия дочери, – чтобы привыкнуть друг к другу, и они распорядились временем с умом. Повидавший жизнь Атор мгновенно понял: если он, как более опытный из двух, не сделает первого шага, не обозначит своей позиции ясно и со всей четкостью – даже через двадцать лет Джайя, родив кучу детей, будет его бояться, сторониться и ненавидеть. Такой вариант Замману не подходил ни по политическим, ни по личным причинам – не очень хочется, проведя жизнь в бойнях, воевать еще и в собственном доме.

Сколько бы ни было дел, чего бы ни требовал Алай, как бы вообще ни складывалась жизнь, Замман приручал царевну добротой и лаской. Он всегда находил время, силы, внимание, и уже через полгода Джайя в его обществе заметно переменилась – стала разговорчивее, улыбчивее, стала сама, поначалу изредка, искать с ним встреч. А еще через полгода девочка расцвела по-настоящему, и вряд ли кто-то, кроме жениха, что наблюдал за девицей изо дня в день, мог предположить, что она вырастет такой красавицей.

Все лучшее, что было в роду Далхоров, которые славились аристократической красотой с горскими корнями, с лихвой перепало одной девушке. Наследовав породу отца, Джайя была тонкокостна; на фоне молочной белизны кожи длинные прямые волосы, аккуратные брови, изогнутые полумесяцем, и удивительно глубокие глаза выглядели абсолютно чернильными. Изящные пальцы, маленькие ушки, высокие скулы и тоненький носик – она вся была почти неправдоподобно гармонична и пропорциональна. Тогда, летом ее четырнадцати лет, когда полководец обнаружил, насколько не прогадал, Замман, не удержавшись, впервые поцеловал невесту.

Осторожно, чтобы не спугнуть. Выросшая в тени отца и шального старшего братца, Джайя дрожала перед мужчинами. Даже перед тем, кто, будучи надежен, как сам ее отец-царь, имел огромное золотое сердце…

Конечно, все изменилось за такой-то срок, улыбнулся внутри себя Замман. Конечно, с тех пор Джайя стала куда смелее. Но она по-прежнему робела перед ним, пряча глаза и смущенно улыбаясь.

Замман поднялся из-за стола, поторопившись к девушке в дверях. Комната была небольшой, хотя и являлась спальней генерала армии, поэтому нескольких шагов вполне хватило, чтобы преодолеть расстояние.

– Я не отвлеку? – спросила царевна высоким голосом.

Замман поцеловал девичью ладонь и подтолкнул подбородок, вынуждая смотреть на себя. Все их встречи начинались с этого, он уже привык.

– Конечно нет, – с готовностью отозвался мужчина. – Что-то случилось?

Джайя замотала головой.

– Я бы хотела побыть с… т-тобой, – проговорила девушка, заглядывая жениху в глаза и будто спрашивая, все ли верно она делает. Да уж, приучить ее к обращению на «ты» стоило Замману особого терпения. – Ты не против?

Как сказать… С тех пор как архонцы засели под стенами, атмосфера в городе царила ужасная. На улицах начались серьезные беспорядки, да и в замке не срываться всем на всех в полную силу не давал только непререкаемый авторитет Стального царя. Недели две назад Джайя впервые вот так постучала и попросила остаться на ночь – крики с улицы слишком пугали, не давая заснуть. С женихом ночевать куда безопаснее, ведь он такой надежный. Спать она, разумеется, будет на полу, быстро заверила девица, чтобы ничем не смущать и не стеснять мужчину. Замман тогда только хмыкнул – как же, ничем она его не смутит. Но – потер подбородок, поскреб щеку да и согласился. Ему, в конце концов, не пятнадцать лет. Что он, юбок в жизни не видел? Уложил девушку на кровать, сам лег на пол, и делу край.

С того случая она еще неоднократно приходила к нему, неизменно интересуясь, не против ли он. Да нет, конечно, выдыхал мужчина. Не против, само собой, даже если утром его достоинство укоризненно напоминает, что его попусту беспокоят, а потом не используют.

– Проходи, родная, – позвал Замман, увлекая Джайю внутрь.

Усаживая девушку за стол, мужчина приобнял ее за плечи, отчего по телу царевны прошла дрожь – ну почему он касается ее так редко и мимолетно? Иногда, правда, все совсем иначе – не раз и не два Джайя уходила со встреч с женихом, ощущая жар глубокого пылкого поцелуя, но ведь такое случалось не особо часто…

В мыслях она давно зашла дальше. И все, что мешало мыслям стать правдой, – расположившиеся кольцом вокруг стен аданийцы и архонцы. Если бы не военное положение, они с Замманом уже давно были бы в браке.

Замман устроил невесту рядом с собой, чтобы иметь возможность постоянно держать за руку, и принялся объяснять то, над чем прежде думал в одиночестве. Время от времени его отвлекал тот факт, что невеста, по обыкновению, пробралась к нему тайком и сидит только в ночной сорочке и тонком халате, но в целом он вполне связно излагал ей какие-то детали возможных действий при атаке врага; объяснял некоторые моменты в устройстве городских стен, ворот; раскрывал секреты парочки тактических стратегем… Рассказывал о том, что старший брат Джайи, царевич, делал верно, когда возглавлял поход, а где, по мнению Заммана, просчитался, когда начал воевать не с Сарватом из Адани, а с Агравейном из Архона.

Для женщины христианского воспитания Джайя благодаря такому вот многократному вниманию жениха была просто до неприличия сведуща в подобных вопросах. Однако в подробности Замман, само собой, никогда не углублялся.

– Ты ведь знаешь, что делать, когда начнется атака? – неожиданно, перебив мужчину, спросила девушка и с силой сжала пальцы Заммана.

– Конечно, – улыбнулся Атор, разглядывая тревожное девичье лицо. – Тебе не о чем беспокоиться. – Он неожиданно для самого себя погладил невесту по щеке.

– Пообещай, что сделаешь все для того, чтобы вернуться ко мне. – Глаза девушки подозрительно заблестели, но она не плакала. Вместо этого Джайя обхватила руку на щеке обеими своими и поднесла к губам. – Ты обязан вернуться.

– Ну, раз обязан… – попытался пошутить Замман. Все мышцы свело от ее невинного поцелуя. – В конце концов, не могу же я ослушаться приказа царевны Далхор.

Джайя смотрела не моргая, отчего у Заммана уже раз десять нутро перекрутило. Пожалуй, сегодня спать с ней в одной комнате будет тяжелее обычного…

Замман не успел додумать, когда понял, что девушка сама целует его. Редкий случай. Устоять мужчина не мог.

– Подожди, Джайя. – Замман отстранился, тяжело дыша, удерживая невесту обеими руками – одной за талию, другой – чуть ниже.

Девица сидела у него на коленях, обхватив крепкие плечи. Взгляд обессмыслился. Халат давно сполз на пол, Джайя осталась в тончайшей сорочке на узеньких лямках, и теперь Замман, отрываясь от губ невесты, мог целовать обнаженные плечи и даже ключицы, когда девушка, заходясь, закидывала назад голову.

– Нам нужно остановиться, – прохрипел Атор. Голос безбожно сел. Чтобы не смотреть в зовущие к неизвестному глаза Джайи, Замман перевел взгляд ниже. Приоткрытые губы, господи, тоже не то. Еще ниже – ключицы… Со стороны мужчина увидел собственную руку, дрожащие пальцы которой коснулись выпирающих костей и впадины между ними.

– Почему? – запинаясь, спросила девушка.

Господи, она еще и говорит! Зачем?! Нет чтобы просто послушаться…

– Я не хочу гнаться за этим… так, – заставил себя выговорить Замман, чувствуя, как от напряжения ломит в паху. – Пусть лучше эта ночь станет моей наградой за победу.

Джайя взяла в руки голову мужчины, заставляя смотреть себе в лицо.

– Тогда пусть она лучше станет твоим обязательством, Замман. Ты ведь не посмеешь оставить меня одну после того, что случится? Только не ты, – помотала головой.

Что за девчонка… Кажется, такая тихая, робкая, слово сказать боится, а в итоге не заметишь, как следуешь за ней. Так всегда было.

– Джайя, это неблагоразумно, – сделал последнюю, совершенно неубедительную попытку Замман. – Если твой отец узнает…

Джайя едва не зарыдала, и Атор замолчал, утешая ее поцелуем. Что ж, если она уверена…

…У Джайи были маленькие и очень упругие груди, аккуратный мягкий живот, стройные ноги с изящными ступнями. Закусывая губы, тонкая, как осинка, красавица прижималась к любимому мужчине, который первый раз в жизни так наслаждался близостью.

Аттар, столица Западного Орса (хотя сейчас уже непонятно, почему его зовут Западным, ведь никакого восточного давно нет, и только в легендах слышны упоминания), возвышался в условиях тяжелых непрекращавшихся войн с другими городами-государствами древности и множеством полукочевых горских племен. Его стены были выше и толще, чем в любом другом городе западной половины континента. Его зернохранилища и резервуары были заполнены так, чтобы выдерживать двухлетние осады. При таком раскладе у аданийцев не было шансов скоро овладеть городом, но беженцы из захваченных провинций и пара предателей, имевших счеты к царской семье, сделали свое дело. Запасы иссякали быстро, а в одну из ночей неожиданно ворота в город открылись.

Когда подошел срок Аттара, когда последний штурм привел наконец к падению городских ворот, у орсовцев еще оставались силы и остатки еды. Видимо, Алай Далхор оказался не так горд, как о нем говорили. Да и Агравейн архонский оказался не таким безбашенным рубакой, чтобы пустить своих головорезов в разбой. Железногривый запретил беспричинно грабить, убивать и насиловать. Три тысячи архонцев (из былых четырех), которых он привел еще с родины, поддерживали репутацию легендарного героя, умерив аппетиты. В конце концов, по заслугам воздастся каждому – по вполне конкретным заслугам вполне определенно и воздастся, не понаслышке знали бойцы. Первый день, что ли, под знаменами Железной Гривы?

Однако почему-то все пошло наперекосяк.

Сарват, несмотря на уговоры Даната и других военачальников, хлынул в ворота столицы с девятью тысячами аданийцев и бросился в воинский разгул. Агравейн, который вошел в город первым и уже далеко продвинулся, не имел возможности помешать, да и в общем-то прознать о том, что творилось за спиной. В конце концов, города не сдаются просто так – всегда найдутся те, в ком патриотизм говорит слишком громко и кто непременно кинется на врага с мечом, даже если командование решило иначе.

А следом за оголтелыми аданийцами Сарвата, которые кинулись мстить за матерей, отцов, сестер и братьев, в столицу Орса, как в гонг, ударил другой враг.

Рев труб и грохот барабанов сотряс саму землю, когда в спину аданийцев врезались ласбарнцы. В считаные минуты внутри аттарских стен все смешалось в каком-то огненно-кровавом бардаке. Заполыхали костры, завопили женщины, заалели проулки и площади. Растерявшиеся архонцы, аданийцы и орсовцы пустились в массовую резню.

Здесь-то судьба и настигла Железную Гриву. Никто на континенте, а может, и во всем Этане, не будет дышать спокойно, пока живо это древнее чудище, ручной пес Шиады, о чем на памяти Алая Далхора болтали староверы. Хотя сам Стальной царь держался мнения, что Агравейна впору считать знаменосцем войск дьявола, – бабы в войне не смыслят.

Приноровив стрелу, царь бесшумно выдохнул, выглянул из-за стены. В прорезь между зубцами было видно, как Железногривый направо и налево крушит черепа здоровенной булавой. Прицелился – зрение уже не то, но Стальной царь верил в себя – и пустил стрелу. Еще одну – следом. И – еще две.

Все четыре острия угодили в цель. На первую внимания не обратил – выдернул с силой, и все. После второй Агравейн свалился с лошади. Быстро оклемался, поднялся на ноги, выдернул и эту. А вот последние две оставил торчать. Попытался вернуться в сражение, замахнулся булавой, с треском раздробив чью-то шею. Замахнулся во второй раз – ох и отяжелела булава в руке, – но действовал уже медленнее, противник увернулся. В третий… и сам не удержал равновесия. Перед глазами поплыло. Одуревшие от ужаса сподвижники – давние друзья – надрывали глотки, хотя Агравейн слышал все хуже.

– Принц ранен! Защищайте принца!

Подумаешь, ранен, мелькнуло в голове Железной Гривы. Он еще может держать оружие. Пусть даже не булаву. Агравейн вытащил меч из ножен, но кровопотеря давала о себе знать все сильней. Острие чьего-то топора зацепило с левого бока. Чей-то меч оставил на сурово прекрасном лице разрез над бровью – и когда архонец сумел отклониться? Тело почти не слушалось, меч Агравейн уже даже не пытался поднять, волоча по земле. Последнее, что видел, – сверкнувший клинок где-то впереди. Последнее, что чувствовал, – ледяной ожог в самом сердце, когда совсем рядом и в то же время невообразимо далеко упал на землю талисман из горного хрусталя…

В восточной части царского дворца, там, где винтовая лестница уводила в подземелья, располагались многочисленные темницы, которые не изменились еще со времен владычества Талхуров. Освещая путь факелом, Джайя бежала вниз по многочисленным ступенькам, боясь запнуться. Кажется, уже должно светать, но из-за пожарищ, разбоя на улицах и так было светло как днем, и время для царевны совершенно спуталось. О том, что творится за стенами дворца, девушка – точнее, молодая женщина – боялась даже подумать. Тут-то, в родном доме, происходило черт-те что. Все случившееся прежде в один миг стало бессмысленным: главное, чтобы выжил Замман, чтобы выжили отец и братья, чтобы стихли крики, стоны, лязг… а если уж быть честной, робко признавалась себе Джайя, важно, чтобы эта ночь просто закончилась, и на самом деле – совершенно все равно чем.

Но отец потребовал вывести пленника и почему-то отослал вестника с заданием именно к ней. «Да какая сейчас разница, какая нужда в пленниках?!» – едва не плача, думала царевна. От одной мысли спуститься к самым далеким камерам ее бросало в дрожь – эти одержимые бесами изверги уже наверняка прознали о происходящем наверху и успели воспользоваться ситуацией! Того хуже, накинутся на нее, стоит показаться, – ну не случайно же их, как особо опасных, заточили именно здесь, в глубине, точно уже похороненных! Только таким никакие узилища, даже гробы не страшны. А отец еще и удумал, чтобы она сама – в одиночку! – тайно кого-то там выпустила.

Перепуганная собственным дыханием и окружавшей сыростью, свернув в последний нужный проход, Джайя сбавила шаг и даже вовсе остановилась – отдышаться. Вокруг стояла зловещая тишина – неужели все сбежали? Или давно умерли и сгнили?

– Ну же, девочка, не трясись так. А то я слышу, как дребезжит связка ключей у тебя на поясе, – раздался хриплый голос из ближайшей камеры. Джайя звонко ойкнула. Хриплый голос расхохотался. Стало еще хуже. – Да прекрати ты. – Кажется, незнакомца веселила женская паника, и он едва не хватался за живот. Безумный.

– В… вы, – с трудом выговорила Джайя, вцепившись в ворот платья.

– О, наконец ты что-то сказала! Я так рад – знаешь ли, я уже давненько тут один. Хотя, конечно, успел сойтись накоротке со стражниками, но уже пару дней никто не заходит. Сказать честно, я страшно голоден.

Какой многословный, с возмущением подумала Джайя. Понемногу она приходила в себя. Кажется, никто на нее бросаться не собирается.

– Видимо, аданийцы с архонцами уже здесь. Я ведь говорил старому Далхору, чем все кончится… гордый беркут, – не скрывая иронии, хмыкнул узник. – А ты царевна, да? – заинтересованно осведомился мужчина. – Да подойди ближе, оттуда камеру не открыть, знаешь ли.

– С че-чего в-вы взяли, что я вообще бу… буду ее открывать! – взвизгнула Джайя.

– Ну, с того, что я здесь один, я уже говорил, стало быть, к кому ты еще могла явиться? И если Алай прислал свою дочку, значит, наконец признал мою правоту. Хорошо. – Мужчина поднялся с земли и в какой-то необъяснимой готовности потер руки. Погромыхали цепи. – Я согласен.

Превозмогая себя, не понимающая происходящего Джайя осторожно приблизилась, открыла дверь, сняла с узника оковы. На мгновение факел осветил его страшное заросшее черное лицо. Ничего не говоря, девушка пошла к выходу. Доведя незнакомца до дворца, собственноручно затащила в купальню – война или нет, нельзя же показывать его царю в ТАКОМ виде!!!

Женщина ощутила ледяной ожог в самом сердце, когда где-то рядом с ним и в то же время невообразимо далеко от него упал на землю талисман из горного хрусталя…

В холодном поту Шиада резко раскрыла глаза и рывком села в кровати. Поджала ноги, сотрясаясь от ужаса, вытирая со лба капли, беспомощно хватая воздух ртом. Перепуганный Берад, мгновенно проснувшись, смотрел на жену круглыми глазами.

– Шиада, родная моя, что с тобой? Дурной сон? – Но едва попытался обнять, женщина брезгливо отбросила его руку, соскочила с постели и, накидывая на ходу халат, вылетела из комнаты.

Берад поспешил следом, неустанно, но не слишком громко окликая по дороге. Добравшись до молельни, куда никому, кроме нее, не было входа, согласно договоренности, Шиада заперлась, оставив мужа снаружи мучиться выбором: потребовать открыть дверь или выломать ее к чертям.

По ту сторону жрица оперлась спиной о дверь и, закрыв рот ладонью, сползла на пол, тщетно пытаясь унять судороги по всему телу. Увиденное не сон. Это было. Вот сейчас, в тот самый момент, когда снилось… когда снилось, что Агравейн погиб в бою, он и погиб в нем. Только сейчас стало бело, как полдень Илланы: все, что жрица говорила себе прежде, все, в чем убеждала себя, – ложь. Поганая, дрянная, гнусная, как самое скверное, что таится в тени и часах Шиады, именем которой ее нарекли! Ей удавалось запрещать себе думать об Агравейне только потому, что она всегда неосознанно ощущала его присутствие в этом мире. Жрица научилась жить ожиданием, потому что всегда верила и знала: Праматерь богов и людей сведет их еще.

Это тоже ложь.

Ангоратских жриц отучали от слез намеренно и неуклонно, все годы, пока те из девочек превращались в женщин. И в ту ночь, все последние ее часы до рассвета, в скромненькой комнатке замка на берегу Бирюзового озера рыдала женщина.

Спустя полтора часа вымученный Алай Далхор зашел в спальню. Камин горел, грея в и без того жаркую ночь, пропахшую гарью.

На его веку были проигранные битвы – без них не обходился ни один полководец, – но проигранных войн не было никогда.

Пожалуй, и не было бы, если бы он не потакал собственной гордости и признал: есть ценные, а может, и бесценные люди, которые хамят, наглеют и вообще всячески выказывают свое непочтение. Совсем не обязательно пренебрегать их талантами только потому, что они выбиваются из регламента общего порядка дворца и не опускают взгляда всякий раз, как его покорная дочь. Иногда достоинства человеческого ума до того велики, что перед ними перестают иметь значение все на свете недостатки людского сквернословия.

Хотя не рановато ли Алай зашелся в похвалах? Каким он стал сентиментальным… этот мальчишка еще ничем не доказал собственной ценности, а вот гонором похвастать шанса не упустил!

– Уже здесь? Хорошо. – Царь не здоровался. Упал на кровать, пристально глядя на спинку кресла, в котором сидел гость. Над спинкой только едва-едва торчала черноволосая макушка. Видимо, мужчина неотрывно глядел на огонь.

– Хотите узнать, имею ли я к этому какое-то отношение? – ехидно спросил он.

Да, черт возьми, Алай хотел узнать об этом. Но, несмотря на свое положение, несмотря на прожитый опыт, спрашивать не стал – кажется, впервые столкнулся с человеком, который плевал на все нормы, мог соперничать с ним, Алаем, в выдержке и которого царь совсем не знал, как приручить. Не меньше удивлял и тот факт, что Алаю вообще приходилось строить из себя дипломата и пытаться кого-то там приручать. Господи, а ведь этот молокосос лишь младший отпрыск какого-то там князька из глубинки!

– Хочу узнать, можешь ли ты что-нибудь с этим сделать? – сурово отозвался царь. Незнакомец хмыкнул:

– Помните нашу первую встречу…

– Можешь? – настойчивее повторил царь.

– …Вы тогда верно заметили – я не бог.

– То есть ты бессилен и все твои заверения в собственных способностях и преданности – не более чем бахвальство вздорного мальчишки? – как можно ровнее спросил царь.

Веселость мужчины в кресле мгновенно улетучилась.

– Как пасечник, которому велели собрать мед, перебив всех его пчел.

Алай уронил лоб на руки – кошмар на улицах еще не утих, еще всюду враги, и ночь никак не закончится… Завтра – или сегодня? – Сарват выдвинет требования контрибуции, если не перережет весь род Далхоров. И хорошо, если просто прирежет, ведь у Алая все же три дочери… Сбежать… нет, сбежать Алай не мог. Но битву уже проиграл… Так вот что такое отчаяние поверженного?

– Но все же я бы не стал называть себя бессильным. В конце концов, достаточно для начала сыскать всего пять-десять пчел, и через несколько лет у вас в кладовой будет несколько маленьких бочонков со свежим, еще жидким лакомством. Время – великая вещь, знаете ли, – продолжал незнакомец, как ни в чем не бывало, выставив вперед руку и будто разглядывая ногти на растопыренных пальцах. – Как и золото, оно требует опытных рук. И, как и золото, в опытных руках становится оружием более грозным, чем всякий на свете меч, – и сжал кулак, убрав руку.

– Да ты философ, – зло бросил царь.

Голос незнакомца прошелестел совсем по-змеиному:

– Я бы так не сказал… – Мужчина чуть выглянул из-за спинки кресла, оскалился и почесал щеку с длинным продольным рубцом.

Глава 8

Наутро, обессиленная и измученная, Шиада подошла к окну своей молельни и посмотрела на встающее весеннее солнце. Оно будто померкло. Как все вокруг померкло в кромешной тьме страшного вопроса: «Как жить дальше?» Из небольшой коробочки женщина изъяла крупный черный перстень – все, что ей осталось от архонского принца. Шиада поцеловала кольцо и долго рассматривала.

Не встречая рассвета, не задавая вопросов Всеединой Матери, жрица вышла из комнатки и уныло побрела в спальню. Красные, опухшие глаза не разбирали по дороге никого: слуг, Гвинет, Нелары, брата. Переступив порог, она обернулась лицом к затворенной двери и осталась так стоять.

– Может, расскажешь, что случилось?

Женщина вздрогнула от голоса Берада. Нерешительно повернулась и тихо ответила:

– Дурной сон.

Берад сидел в кресле, скрестив руки на груди. Не будь Шиада измождена, поняла бы, что муж тоже не спал до утра, не находя себе места: костяшки сжатых кулаков белели красноречиво.

– Настолько дурной, что ты рыдала всю ночь? – Трудно сказать, чего в его тоне было больше – нетерпения или гнева.

Шиада продвинулась вглубь комнаты и едва слышно сказала:

– Мне надо одеться, Берад.

– Одевайся и рассказывай.

– Очень дурной сон.

Берад не выдержал: подлетел к жене и, схватив за предплечья, встряхнул в надежде взбодрить. Но вместо этого почувствовал, как женщина панически дернулась в его руках. На ее лице отразился неподдельный страх.

– Ты… ты что, боишься меня? – Так и хотелось спросить: «Ты ли? Тебе же вообще плевать и на страх, и на людей!»

Женщина молча дрожала. Вся – как открытая, оголенная кровоточащая рана, что нестерпимо болит и страшится, как бы до нее не дотронулись. Преодолев слабое сопротивление, Берад прижал жену к себе и поцеловал в волосы. Вот оно – первое за их супружескую жизнь мгновение, когда Шиада откровенно нуждалась в его заботе. Ладно уж, нужно подождать, она успокоится. Их, женщин, поди пойми, чего ревут.

Прошло немало времени, прежде чем Шиада притихла. Наверное, от осознания, что позволяет облегчать свои страдания человеку, в общем-то ставшему их причиной.

Отстранилась и достала платье.

– Я помогу тебе, – вызвался супруг. Шиада не протестовала. – Ты так и не ответила, что тебе снилось, – проговорил Берад, шнуруя корсаж.

– Дурной сон.

Женщина села к туалетному столу и взяла в руки гребень. Провела по волосам. Не заметила, как комнату покинул разгневанный и раздосадованный муж. Даже не обернулась, когда в ее спальню опять кто-то вошел.

– Позволь мне, – раздался теплый голос брата.

Шиада отдала гребень, и Растаг принялся начесывать копну, которая и без того уже сверкала и искрилась, как чешуя медного панциря.

– Берад сказал, ты плохо себя чувствовала этой ночью. Что-то с ребенком?

Шиада обернулась через плечо и вскинула на брата черные глаза. Все, что происходит в голове и что произносится вслух, – звучит по-разному. Потому женщина собрала все силы, чтобы с трудом (и только со второй попытки) выговорить:

– Аг… Агравейн погиб.

Растагу можно было сказать. Растаг понял мгновенно. Он единственный знал о привязанности сестры к архонскому принцу.

Мужчина опустился рядом на одно колено, взял сестру, раскачивающуюся взад-вперед, за руку и долго безмолвно утешал. В жизни Шиады это было самое странное время.

Почти через сутки Алай Далхор потер руки и велел страже впустить дочь. Джайе не составило труда встать в предрассветный час – она не ложилась. Во все времена Джайя появлялась перед отцом в идеальном убранстве и даже сейчас выглядела безукоризненно. Только красные припухшие веки говорили, что ее жизнь разбита: в проклятый день, когда Бог отвернулся от Орса, царевич Сарват устроил унизительную публичную казнь нескольких офицеров и полководцев страны, и в их числе – Заммана Атора.

Алай, сухой, седеющий, с негнущейся спиной и несгибаемой волей, в ту ночь тоже не спал, размышляя, как быть теперь. Из по-настоящему стоящих полководцев у него остался только верный Тай, кровный брат, и он сам. Два Далхора, и только. И что делать с Джайей, тоже теперь неясно.

Нужно время, чтобы все осмыслить. Покрутив тяжелые золотые браслеты шириной во все запястье, Алай поприветствовал дочь и, не давая ей сесть, сказал:

– Ваше поведение во время казни было достойным.

– Благодарю, ваше величество.

Алай только кивнул.

– Сейчас для разговоров не лучшее время, Джайя, но вы должны быть в курсе и не выказывать потом удивления. В сложившейся ситуации ваш брак и брак Халия – единственное, что может помочь стране. Завтра аданийцы войдут в замок, чтобы обсудить контрибуцию, и одному Богу известно, что будет дальше. От себя я обещаю дать вам время для печали и скорби и найти жениха столь же достойного и ценного, каким был Атор.

Сейчас эта девочка вежливо поблагодарит его и уйдет, чтобы рыдать в одиночестве. Так уже было.

– Спасибо за известие, государь. – Джайя поклонилась. – Позволите пожелать вам доброй ночи? – Она с трудом держалась на ногах.

Джайя встретилась с суровыми глазами отца.

– И вам доброй ночи, – проговорил он сочным голосом. Наверное, такие интонации стали замещать в речи царя теплоту, которой стоило бы ждать от отца. – Помолитесь, это поможет вам успокоиться.

Джайя только поклонилась и вышла, сглатывая слезы. Она шла, едва ощущая ногами пол. В замке стояла гробовая тишина – как и во все времена, сколько она себя помнила.

Шиада никого не подпускала к себе. Никого, кроме брата. Берада это невыразимо выводило из себя: только, казалось, все наладилось – жена опять за свое! Вначале он попытался выяснить суть дела – только извел нервы, ничего не получив в результате. Поэтому через несколько дней Берад попросил шурина зайти к нему в кабинет. Указав на кресло, Берад попросил помощи. Он же видит – Растаг в курсе, что происходит. Тот развел руками – он уже не раз убеждал Шиаду объясниться с мужем, да только ее упрямство всем известно.

– Оно мне до черта надоело! Так ты расскажешь, в чем проблема?

– Это не мое дело.

– И ты туда же?! – прогремел герцог. – Да вы смеетесь надо мной!

Лигар упал в кресло и, активно жестикулируя, попытался изложить:

– Насколько я знаю от жены, тебе многое известно о… о наших… проблемах… и отношениях. – Растаг кивнул. – Я изо всех сил стараюсь быть хорошим мужем, но не могу сделать Шиаду счастливой, пока не разберусь, в чем не прав. Поэтому буду признателен, если расскажешь, что у нее стряслось.

Бераду казалось, что он только что прыгнул с обрыва и при этом выжил. На Растага, однако, его признание впечатления не произвело.

– Спроси у нее сам.

Берад почувствовал зуд в кулаках. От греха подальше он выставил Растага за дверь и задумался: да что же делать с этой чертовкой?! В прошлый раз, когда казалось, что их брак окончательно летит под откос, Шиада сама исправила ситуацию. Самым тривиальным способом из всех.

…Стояла холодная декабрьская ночь. Берад в кабинете невидящими глазами рассматривал чертежи крепости. Жена тогда тихонько отворила дверь и бесшумно вошла. Так бесшумно, как умела она одна. Встала у мужа за спиной.

– Почему ты еще не спишь?

– Надо закончить кое-что.

– Настолько важное?

– Угу, по ремонту куртины с северо-восточной стороны. Не думай об этом.

– Это не причина не спать ночами. Ты должен беречь себя.

– Я должен защищать замок.

– Ты уже защитил его.

Герцог не ответил.

– Берад, каменщики все равно не начнут чинить стену раньше весны. Не ищи предлогов не спать ночами и врать мне. Что тебя беспокоит? – Жрица положила ладони ему на плечи.

Берад был озадачен: с каких пор Шиада задавала вопросы, а не бесцеремонно читала ответы в его голове? Он постарался ответить мягко.

– Почему-то об отце задумался. Ты ведь тогда так и не сказала, в чем его немыслимый грех, из-за которого отец так мучился.

– Какое это сейчас имеет значение?

Берад медлил с ответом.

– Я понимаю, что никакого, – изрек он наконец. Прохладные руки переместились с плеч на шею, начали ненавязчиво ласкать, не давая покоя. – Но вдруг я тоже совершил такой грех? Или совершаю сейчас? Каждый день?

– Ты о чем?

– Не знаю. Не слушай бреда усталого старика.

Иногда Шиада позволяла ему держать себя за руку или поцеловать ей запястья, но то, что происходило сейчас, было чем-то совсем другим. «Неужели ей невдомек, что я не стальной?!» – в сердцах подумал мужчина. Тем не менее он терпеливо взял женскую ладонь, поцеловал и попытался прекратить беседу:

– Ты права, утро вечера мудренее, пора спать. – Он легко стукнул ладонями по столу и попытался встать, однако Шиада надавила ему на плечи, заставляя сесть обратно.

– Ты зря беспокоишься об этом. Твой путь далек от поступков отца. – Жрица принялась дальше разминать мужскую шею.

Берад с шумом выдохнул и обернулся прямо в кресле.

– Шиада, я ценю твое внимание и заботу, но если не хочешь, чтобы…

Он не закончил: женщина на миг отстранилась и села к мужу на колени. Берад вжался в кресло.

– Шиада? – В его голосе слышалось едва уловимое, скрываемое волнение.

Глаза Шиады светились мистическим огнем красноречивее любых слов. Берад осторожно коснулся пальцами юной прелестной щеки, так же опасливо обнял стан свободной рукой и скупо, почти целомудренно коснулся губ. И с мысленным смешком почувствовал ее неловкость от собственной неопытности. Подхватил на руки, поднялся.

В кабинете Берада было две двери: одна вела в коридоры замка, другая – в смежные покои герцога. Лигар, бережно и уверенно держа женщину, выбрал вторую. В неоправданно большой спальне, спинкой к северной стене, стояла огромная кровать с тяжелым, благородного коричневого цвета балдахином в пол. Мужчина поставил жену на возвышение перед кроватью и в нерешительности замер, пока Шиада сама не развязала тесемки халата…

Так было в прошлый раз. От него ничего не зависело, признался он. Шиада решила все сама и поставила его перед выбором – взять или не взять. Но как быть теперь, когда кажется, что связь с ней опять вот-вот будет утеряна?

Близились именины Шиады. Берад положился на праздник.

Шиада была рада, когда гуляние закончилось: любовь к бессмысленным пышным сборищам, которыми так славен весь мир за пределами Ангората, у нее так и не появилась. Хотя, конечно, необходимость выйти к людям немного привела ее в чувство.

Поздним вечером Берад, одетый в подаренные тунику и плащ, снял с супруги праздничное облачение насыщенного зеленого оттенка. Они впервые за последнее время остались наедине. Раздетая донага Шиада поежилась.

– Замерзла? – заботливо спросил муж. – Я думал, здесь достаточно натоплено.

– Сейчас согреюсь, – проговорила женщина и опустилась в горячую ванну.

Берад помог ей выкупаться и вылезти из ванны, тщательно вытер тело.

– Ты поправилась, – сказал он с улыбкой, накидывая жене на плечи халат.

– По вполне объяснимым причинам, – ответила жрица в тон. Муж был слишком добр, терпелив и обходителен, чтобы ранить его собственной тоской и болью по архонскому принцу. К тому же с утратой последнего у нее и впрямь не осталось никаких надежд, кроме возвращения на Священный остров. Но Бераду пока об этом лучше не знать.

– От плотской любви большинство женщин поправляется, – согласился Лигар, затягивая тесемки халата вокруг женской талии.

– От плотской любви родятся дети.

Мужчина долго и пристально смотрел на жену, а потом расплылся в самой довольной улыбке из всех. Надо же! Он все думал, как бы наладить с ней отношения, а тут такая весть! Ребенок! Наконец-то… Наконец-то она окончательно станет частью его жизни. Наконец перестанет в глубине души чаять возвращение непонятно куда. Конечно, может, будет еще сожалеть еще какое-то время, но не более. Дети ведь, как известно, все меняют… Господи, помоги ей его родить.

Берад подхватил жену под ягодицы, закружил в воздухе, поставил и, поддерживая, с трепетом поцеловал. Держа лицо жены и глядя прямо в глаза, заговорил:

– Я думал порадовать тебя подарком, но, боюсь, он померкнет рядом с этим.

Счастливый, точно юнец, прошедший свою первую войну со славой и шрамами, которыми так гордятся мальчишки, Берад, не переставая широко улыбаться, крепко взял жену за руку и повел к кровати. Посадил на мягкую перину, попросил подождать.

Он подарил жене кольцо. Огромный золотой перстень, выполненный со всем изяществом, доступным его размеру. Гордый золотой грифон, стоя на задних лапах и вскинув мощные крылья, вставал в полный рост во всю фалангу пальца. Крылья были отделаны по краю тонкой огранки гранатами. В раскрытом клюве зверь держал крохотный сверкающий алмаз, расцвеченный всеми цветами радуги в отблесках пляшущего в камине пламени. На развороте крыла ювелиры выгравировали инициал ее имени.

Шиада не спешила надевать дар мужа и вообще имела такой же мрачный вид, как и все последние дни. Она не поднимала глаз, хотя наверняка чувствовала, как отчаянно он хочет, чтобы она на него посмотрела. И посмотрела так, как не смотрела никогда, даже в постели. Посмотрела, как смотрят счастливые женщины. Как смотрят влюбленные.

– Тебе… тебе не нравится? – с опаской спросил наконец Берад с упавшим сердцем, не выдержав ожидания.

– Оно чудесное, – отрешенно отозвалась женщина без тени симпатии.

Берад решил взять инициативу в свои руки:

– Ты позволишь?

Весь небольшой опыт женщины пронесся перед ее глазами за секунды. Позволить ему надеть этот перстень? Жрица едва не покачала головой: слишком хорошо знала, чего от нее будет ждать тот, чье кольцо она примет. Обручальное кольцо такого смысла не несло – просто условность. А когда перстень становится вольным даром одного сердца другому, все иначе. Вверение и требование одновременно; главное кольцо в кольчуге, защищающей от всего внешнего мира; видимое звено невидимой цепи, что вековыми оковами скует жизнь, навсегда привязав к дарителю…

– Шиада? – Теперь и в лице Берада не осталось ни тени улыбки.

У жрицы не было для отказа ни одной причины, какую герцог счел бы вразумительной. Вся ее причина – Агравейн и его треклятое кольцо, которое теперь до конца дней будет зиять черной дырой одиночества в груди и черным пятном бесчестия – на совести. Кольцо Агравейна… простое, черное, агатовое… и куда драгоценнее всех богатств герцогства.

– Да, конечно, – проговорила женщина, беря себя в руки и наблюдая, как Берад окольцовывает ее. – Большое спасибо, дорогой супруг.

Берад вздрогнул от столь официального обращения, но тут же оттаял, когда жена поцеловала его ладонь. Ладно, как-нибудь все наладится. Хотя бы когда родится ребенок. Может, оттого она и печальна, что сама теперь понимает – на Ангорат ей не вернуться.

Проглотив подступившую к горлу горечь, жрица позволила мужу повалить себя на кровать. Берад помнил, как в один из первых раз жена просила быть аккуратнее с ней, и теперь старался действовать как можно мягче. Но надолго его не хватило.

За окном виднелся алеющий закат. Багрово-красный, словно Творитель Мира перевернул своей могучей десницей шар земли, и тысячи рек, пересекавших поля сражений во всех уголках света, потекли по небу. Словно кто-то затянул свод Этана багряными стягами дикарей-скахиров. Словно Богиня-Мать порвала на лоскуты темно-алое одеяние и сбросила покровом в мир людей.

К небу взвивались клочья дыма – последние следы отполыхавших пожарищ и пепелищ. Вот она, страшная цена гордыни и упрямства.

В просторной комнате с видом на разрушенный город собралось немало мужчин – почти все стояли в боевой готовности, держа руки на мечах. Шестеро сидели за массивным столом – победители и побежденные. На столе находились письменные принадлежности и большой развернутый лист пергамента. Переговоры длились уже несколько недель.

– Волею моего отца я обязан предложить тебе выбор: смерть или плата. Хотя поверь, будь решение за мной, вы оба умерли бы самой мучительной смертью из всех возможных. – Сарват посмотрел на орсовского владыку Алая и его сына. Два ублюдка, посмевших посягнуть на его родину; две головы, по прихоти и подлости которых проливали кровь и гибли его друзья, родичи, товарищи. И этим тщедушным псам обещали его сестру?! – Ну! Решай, бывший владыка! Ты согласишься платить нам дань или все же позволишь убить вас и выжечь раскаленным мечом клеймо Адани и Архона на теле своей страны?

– Ты его уже выжег. То, что ты предлагаешь, и так равносильно смерти. Нам нечем платить такую дань. Вы все разграбили и сожгли.

– Мы всего лишь забрали то, что вы разграбили и вывезли из наших земель! Вы же почти два года вели войну на какие-то деньги, так найдите еще!

– Сумасшедший дерзкий мальчишка.

– Дерзкий из нас ты, – констатировал девятнадцатилетний Сарват, – если не понимаешь, что, стоит мне повести бровью, и тебе отрежут язык.

Молодой человек посмотрел на ближайшего к Алаю сподвижника и едва заметно взметнул бровь. Тот с легким характерным свистом выдернул кинжал из ножен и вонзил его в стол близ королевской руки – для пущей наглядности. Алай даже глазом не моргнул. Гвардеец вытащил клинок и, убирая в ножны, разочарованно хмыкнул.

– Хватит тянуть время! Кинжал или перо, старик? – спросил Сарват.

Чертов сукин сын, признал царь и молча поставил подпись. Отложил перо и уставился на Сарвата. Тот казался удовлетворенным.

– Когда я получу обещанное?

Параллельно с вопросом один из гвардейцев царевича свернул договор, перевязал его тесьмой и передал господину.

Владыка Орса говорил ровно:

– Золото, зерно и скот соберут за два дня. Через закат обозы будут готовы.

– А люди?

– Тогда же.

– Я бы хотел видеть, что повезу домой, о плодовитый царь.

– Поговорим об этом позже.

– Нет, сейчас!

– Потом, – шепнул Сарвату на ухо одноглазый Данат. – Вы и без того достаточно унизили его величество.

– Есть за что, – буркнул Сарват, но спорить не стал. – Что ж, можете отдыхать, мои стражники проводят вас до покоев и будут неусыпно охранять царский сон. Ужин вам доставят через пару часов.

Сарват поднялся и проводил Алая с сыном и конвоем до двери. Когда шаги врагов стихли, генерал, осадивший царевича несколько минут назад, подошел к нему ближе и положил руку на плечо:

– Не перегибай палку, сынок.

Не оборачиваясь, Сарват кивнул.

– Пора убираться отсюда, – добавил еще один из начальников. Остальные соглашались.

Молодой человек, угрюмее тучи, сжав зубы, ложкой скоблил по дну тарелки, полной жаркого. Так, будто норовил проскрести в ней дырку. Время от времени поднимал глаза от варева и смотрел на отца, который с поистине завидным спокойствием и какой-то нарочитой тщательностью опускал свою ложку в жаркое, зачерпывал меру и отправлял в рот. Потом, отвлекаясь от отца, юноша окидывал глазами их новую комнату – одну из тех, в которых еще пару недель назад спали незамужние девицы мелкой придворной знати. Кровать здесь стояла одна, но большущая, человек на шесть, и было чувство, словно вместо одеял и пледов застилали ее соломой. Комната располагалась в дальней части северного крыла замка, и юноша слышал, как щели в стенах, противно воя, задувал ветер. Казалось, он приносил с собой с улицы запах страха, голода, крови и гари.

Еще парня раздражало, что вид из здешнего окна никакой. Так, отдельные фасады да торцы полуразрушенных зданий самого разного свойства: служебные помещения, как, например, вон та пекарня или вон тот цех ткачих; помещения, где оказывались всяческие услуги, положим, вон тот – дом брадобрея, а через один за ним, невысокий такой – дом некоего Лура-арфиста. Царевич не раз слышал, как говорили, будто его арфы самые лучшие, с хорошим ясным звуком и из нужных пород дерева. Хотя кто-то утверждал, что на юге живет другой арфист, имени которого царевич не помнил, и вот тому-то уж точно нет равных в выделке инструмента. А дальше, если посильней приглядеться, виден перекресток, и если повернуть на нем направо, то пятым по правую руку (сразу после большой гостиницы) будет здание, где оказывают самые сладостные из всех услуг. Тот бордель по праву считался лучшим в городе, – молодой человек внезапно усмехнулся и провел пальцами по подбородку. По красотке Танни, его последней забаве, он уже успел заскучать…

Давно он не бродил по всем этим местам – с тех пор, как отец за каким-то лихом заслал его воевать с аданийцами.

Юноша громко выругался и вновь уткнулся в тарелку. Паршивая и мерзкая комната, жалкая и убогая в сравнении с его царственным покоем! И еда, что ему принесли, не лучше! Одно лишь жаркое из кролика, хлеб, разбавленное вино да яблоки! А где его любимый запеченный каплун? А где фаршированная овощами рыба? А где пирожные, где нормальное, настоящее вино из белого винограда, которое в неимоверном количестве поставляли сюда из виноградников Адани?..

Проклятый Адани… Царевич вновь заскоблил ложкой где-то под содержимым тарелки.

– Прекратите уже, – отчеканил Алай. – Не мешайте мне есть.

Юноша перестал, но лицо его было столь же угрюмо.

– Ваш ужин ждет.

– Отец!

– Я сказал, ешьте! – Медноволосый Халий вздрогнул от отцовского окрика. – Неизвестно, как и когда нас будут кормить в следующий раз. Ешьте и не жалуйтесь.

– Почему мы вообще должны это есть? – спросил царевич, возвращаясь к еде. – И спать здесь?

– Вы и впрямь такой дурак?

Сын вздрогнул, но промолчал.

– Что мы теперь будем делать, отец? – спросил он пару ложек спустя.

– Жить дальше.

– Жить дальше? Как вы сможете жить дальше, если завтра трое из шестерых ваших детей покинут Аттар навсегда?!

– Раз и навсегда уходят только в царство Господне. А ваши сестры и брат будут жить. Да и мы пока тоже живы, рано жаловаться.

– А после смерти – поздно!

– Вот именно! – Алай поднял тонкое, с запавшими глазами лицо от ужина. – Для жалоб нет времени.

Царевич выдержал долгую паузу, прежде чем повторил вопрос:

– Так как именно мы будем жить дальше, отец?

Алай донельзя понизил голос, сын практически читал по губам:

– Мы будем терпеливо выжидать возможность вернуть ваших брата и сестер и будем делать все, что в наших силах, чтобы выжидать пришлось как можно меньше.

– Но сил у нас практически не осталось, – так же тихо проговорил царевич. – Войска мало, земли выжжены, люди в страхе и недоверии. Ни почтения, ни провианта, ни мощи – ничего!

– У вас две руки, сын, в одной из них вы держите меч, в другой – щит.

– Чего?

Алай съел последнюю ложку жаркого и запил его вином.

– То, что силы нет у нас, не означает, что ее нет у других.

Он встал, потянулся и громко добавил:

– Лично я наелся, но очень устал. Так что я, пожалуй, пойду спать, чтобы не слышать, как вы сетуете на жесткость здешней кровати.

– Спите спокойно, отец.

Алай громко усмехнулся:

– А вы ешьте, ужин остыл.

Дни, когда Шиада пыталась примириться с потерей Агравейна, дали шанс Растагу и Неларе узнать друг друга лучше. После празднества Растаг заявил о намерении возвращаться. Сестра спросила брата о его решении, и тот ответил, что намерен жениться. Он не выглядел влюбленным, но, видимо, проникся к Неларе симпатией и был готов заботиться о ней.

Этого достаточно, решила жрица. В голову брата за истинными ответами женщина не лезла. Ей оставалось только поговорить с Берадом.

Следующее утро началось со скандала, который закатил отец Нелары. Да как она, Шиада, смеет? Что себе позволяет? Как так? Когда об этом шла речь несколько месяцев назад, он подумать не мог, что герцогиня серьезна в намерениях. И вообще Нелара помолвлена.

– Любую помолвку можно расторгнуть.

– Я расторгну ее только в том случае, если ваш несравненный братец одолеет Бронна в поединке!

Бронн? Шиада вспомнила этого громадину: Растагу, каким бы бойцом он ни был, такого не победить.

Включилась мать Нелары, заявившая, что не даст отослать дочь черт-те куда. И потом, Бронн ведь запросил ее полтора года назад! Такие помолвки не разрывают без серьезных причин!

– Помолвки так и не затягивают, – заметила жрица, не будучи до конца уверенной, насколько долго можно затягивать помолвку. В конце концов, кроме собственной, длиной в пару дней, других она не знала.

Спорили долго. Пока отец Нелары не дотумкал поставить в известность герцога. Тот подоспел как раз вовремя и, к ужасу родителей, был уже в курсе. Стараясь быть убедительной, Шиада воззвала к родительскому чувству. Нелара выглядела рядом с Растагом совершенно влюбленной и счастливой, а с Бронном-то что ее ждет? И потом, легко рассуждать, если ты – мужчина и тебе по большому счету все равно, с кем спать. Женщинам на этот счет сложнее.

Ей никак не ответили, зато в мыслях матери Нелары жрица отчетливо прочла, что так положено. Ну, раз положено…

– Подчиняться воле сюзерена тоже положено, – напомнила Шиада.

Отец Нелары не выдержал и заявил, что, по его мнению, Берад напрасно обращался с женой так хорошо. Опережая супруга, Шиада уточнила, уверен ли мужчина, что имеет право обсуждать действия герцога. Тот ненадолго примолк, а потом сделал еще попытку. Какой идиот, подумала Шиада.

Берад тоже взъелся – нельзя никому так разговаривать с госпожой.

– Господин, я бы не стал так говорить, если бы ее светлость не забывала место, отведенное женщине!

Герцог оторопел от подобной наглости, и это дало возможность «обиженному» продолжать:

– Вразумите ее светлость, объясните, что будущее своих детей я сам решу! Мои сыновья преданно служат в вашей дружине, а младший – оруженосец сэра Ганселера. И потому было бы верно, чтобы и мои дочери остались здесь, выйдя замуж за ваших дружинников. Тогда сыновья, которых они родят, также будут служить вам.

Дослушав сподвижника, Берад подивился разумности его слов. Бронн и впрямь могуч, и было бы печально, если бы сила, данная ему Господом Богом, не получила, хотя бы частично, второй жизни в детях. Но сторону-то он давно выбрал, поэтому заявил, что в случае брака Нелары и Растага ее дети послужат семье, из которой Лигар взял жену. Обмен вполне равный, на его взгляд.

Родители Нелары переглянулись: неужто слухи не врут и герцогская чета правда зажила душа в душу?

Спор никак не утихал. Шиада посмотрела на отца Нелары с сочувствием – не хотелось доходить до этого, но ей порядком надоел этот балаган.

– Все это чушь, – заявила она прямо. – Он не собирался выдавать дочь за Бронна, а вступил с ним в сговор. Бронну не нужна жена, чтобы иметь сыновей, – у него тьма бастардов в замке, и он влюблен в мать одного из них. Ему заплатили за молчание и согласие на эту так называемую помолвку, дабы никто другой не посягнул на Нелару и не совался к ним со сватовством, которому нет причин отказывать. – Женщина перевела взгляд на супруга. – Твой рыцарь надеялся, что ты женишь на Неларе Кэя.

Берад ответил не сразу, а обидчик сжался. Как эта сучка вообще обо всем узнала?! Шиада, до которой доносилась и эта мысль, проигнорировала выпад. Пусть скажут спасибо, что ограничилась только этим, – могла бы, облачась в чары, просто сломить их волю, заставить со всем согласиться и даже, при желании, со временем забыть о собственном решении.

До Берада наконец дошло. Он разошелся. За непозволительные амбиции отца Нелары упрятали в темницу. Причитающую мать девушки Шиада выставила за дверь – на всякий случай. Берад весьма своенравен, когда вспылит. Оставшись наедине с женой, Лигар не унимался и продолжал свирепствовать по поводу такой дерзости.

Шиада подошла к мужу, который, в сердцах костеря подданного, смотрел в окно, и взяла за руку. Аура жреческого таланта несет не только величие – она способна вызвать почти любые эмоции и переживания. Почувствовав вокруг запястья прохладные пальцы, Берад как-то быстро успокоился, хотя и тяжело вздохнул под конец тирады.

– Не переживай, – сказал Шиада, отстраняясь.

– Ты куда? – Он не успел поймать ее ладонь.

– Надо сказать брату. Он помолвлен.

Женщина ушла; мужчина улыбнулся и сел в кресло, откинувшись на спинку. Через минуту лицо герцога померкло: Бронна за сговор тоже стоило наказать.

Нелара радовалась. Как так, неужели? Неужели мечты сбываются? Неужели вот так просто можно перестать бояться будущего и стать невестой того, в кого влюбилась с одного взгляда? Нелара разрывалась между собственной привязанностью к Растагу и чувством благодарности к Шиаде, которая убедила родителей дать согласие на брак.

Восторженную девицу осадила мать, с грохотом захлопнувшая дверь ее скромной комнатки:

– Чего радуешься?

– Но как же не радоваться, мамочка? Я…

– Закрой рот! – Женщина ударила дочь по лицу. – Из-за твоего змеиного языка отца бросили в темницу! Сколько раз я говорила тебе, чтобы ты не связывалась с этой сукой! Герцогиня, тоже мне! Ведьма и шлюха, каких мало! И ты предпочла ее своей матери?! Ну скажи, она многому тебя научила, дрянь ты этакая! – Еще удар. – Разболтала все как на духу! Это ведь ты ей разболтала, что мы хотим выдать тебя за Кэя! Ты!

– Нет, что ты, мамочка, как я могла…

– Это я спрашиваю, как ты могла!

– Но я не…

– Да откуда она еще могла узнать! Или ты веришь, что ее языческие выходки имеют силу?! – Новое подозрение наполнило женщину пущей яростью. – Я изобью тебя, еретичка! – Мать стала наносить совершенно хаотичные удары по щекам, по рукам, бокам дочери, дергать ее за волосы. Девушка прикрывалась, как умела, пыталась защититься, но ничего не выходило.

– Мама! – слезно просила она.

– Смеешь верить непонятно во что! – Девушка попыталась вырваться, но мать не пустила. Платье порвалось. – Что за горе на мою голову, раз не сумела воспитать дочь?! Какой стыд! – Женщина отошла от дочки и заломила руки. – Ох! Если бы я знала, что все так кончится… Если бы я знала, что ты подслушивала наш разговор с отцом!

– Но я же говорила, я почти ничего не слышала! И это вышло случайно!

– Случайно?! Случайно ты ничего не знала, не знала почти полтора года и готовилась идти за Бронна! Пока не позволила себе наглость слушать разговор старших! Если бы ты не знала, что твоя помолвка – видимость, разве стала бы ты заигрывать с этим треклятым мэинтарцем? Нет, конечно! Это все Шиада, она одна виновата! Ведьма!

Женщина, тяжело дыша, упала на стул.

– Как теперь быть? Все планы к черту! Неужели трудно было держать язык за зубами?

– Да не говорила я ничего ее светлости! – почти закричала девушка.

– Ее темности! И не смей мне врать, чертовка! Погубила отца… Выбора нет, выйдешь за Растага. Но ни одной монеты, ни одной нитки или иглы, ни одной банки с маслом или специями я тебе в приданое не дам! Выйдешь как нищенка!

– Но, мама?.. – ужаснулась девушка. Да кому она нужна без приданого?

– Ничего не мама! Отец дает приданое, а ты своего предала!

Что было спорить? Нелара, всхлипывая, глотала слезы; она уже не слушала мать и лишь время от времени растирала горящие от ударов лицо, руки, бока.

Малыш Норан, сын Тройда и Виллины, подрастал. Ему перевалило за полтора года, и, отученный от груди, ребенок становился стройнее. Линетта одела на него светлую рубашечку ниже колен, с широким, вышитым серебряными нитями рисунком по подолу. Из-под нее виднелись темные льняные штанишки, подвязанные выше. На крохотных ножках мальчонки сидели того же цвета башмачки. Ребенок нетерпеливо дожидался, пока юная жрица его оденет, и, едва она закончила, побежал к двери. Деревянная громада, казавшаяся малышу неприступной стеной, оказалась заперта, и он принялся поочередно требовательно смотреть то на нее, то на Линетту. Девушка улыбнулась и приговорила:

– Подожди минутку, непоседа, я только найду шаль, и пойдем. Мама никуда не убежит!

Но Норан, видимо, считал иначе и сопроводил свои требовательные взгляды настойчивым битьем маленькой ладошкой по двери.

– Да иду я, иду! – Линетта уже на ходу схватила заготовленное покрывало и накидку для ребенка, на случай если тот замерзнет. – Вот же маленький эльф, – с улыбкой пробубнила она и отворила дверь.

Подхватив ребенка на руки – тот был против, – она быстро прошла по коридорам, миновала четыре длинные лестницы и вышла на воздух, во внутренний сад замка. Что ни говори, Кольдерт ей по-своему нравился. Это был крупный красивый город, не такой, конечно, как Ангорат – Священный остров ни с чем не сравнишь, – но все же довольно приятный. Во всяком случае, когда Линетта ехала сюда, она готовилась к худшему: сестры общины, которым прежде доводилось бывать в замках, рассказывали самые настоящие ужасы. А здесь было мило. В конце концов, Кольдерт был не просто замком, а столицей. Разве мог он оказаться некрасив?

Однако истина в том, что любой город может быть некрасивым, но даже самый некрасивый из них милее сердцу, если его согревают близкие люди.

В саду двоих уже ждала Виллина. Принцесса недавно простудилась и еще не оправилась от болезни до конца. Поэтому, несмотря на теплое время года, Линетта взяла своей госпоже шаль. И судя по всему, не зря, подумала девушка, очутившись на улице. Для начала мая прохладно. Хорошо хоть ветра нет.

– Светел твой день, госпожа.

– Светел и твой, Линетта. – Мать взяла ребенка на руки, поблагодарив за хлопоты.

Но Норану, судя по всему, с самых пеленок надоело, что его передают из рук в руки! Дадут ему уже наконец побегать или нет? Мальчик забарахтал ножками в воздухе.

– Беги уже. – Мать опустила сына на землю. – Элайна писала, что Роневаль такой же, – улыбнулась Виллина, вспомнив последнее послание с голубем.

– Кто такой Роневаль?

– Сын Элайны и Ронелиха. Помнишь, я рассказывала тебе о них?

Да, конечно, Линетта помнила.

– Кстати, за заботу о Тройде тоже спасибо, – засмеялась женщина. – Мужчины – что другой мир. Но мир однозначно детский.

– Ваше высочество, – улыбнулась Линетта.

На одном из верхних этажей, у окна покоя стояла королева Гвендиор и почти с отвращением смотрела вниз, где смеху предавались две молодые язычницы…

Они гуляли и беседовали еще три четверти часа, прежде чем принцесса зашлась кашлем и Линетта настояла на возвращении в замок. Норан, разочарованный внезапным окончанием прогулки, принялся изображать полукрик-полуплач, лишь бы ему позволили остаться на улице, но взрослые оказались непреклонны. Недовольство мальчика крепло. Потому, едва Линетта довела госпожу до ее комнаты, она передала Норана нянькам, чтобы те мальчика накормили, переодели и опять вывели во двор. И не дай им Богиня не уследить за ним, напутствовала жрица. Если заболеет, придется объясняться перед принцем.

Много на себя берет эта малолетняя выскочка с языческих островов, перешептывались служанки да старухи. Да только что поделать, если она фаворитка принцессы, а стало быть, и будущей королевы. Проглотили укоры с обидами и пошли исполнять.

Виллина, наблюдая за хлопотами жрицы, улыбалась. Излишне она, Линетта, волнуется. Девушка только что-то пробурчала в ответ и, укрыв принцессу с головой над кипящей водой с добавленным пихтовым маслом, велела дышать глубоко.

Тьма окутала Кольдерт покрывалом ночи. Далекое, густое, словно патока, небо ярко сверкало светлячками звезд. Будто кто-то на земле в тысяче-тысяче мест одновременно решил поиграть с небом в солнечного зайчика. Только вместо солнца отсвечивал полумесяц – излюбленный серп язычников. А если вот так чуть наклонить голову, то серп сделается похож на улыбку. Да, улыбку, которой так не хватало Линетте.

Жрица отошла от окна и села у кровати принцессы. К вечеру болезнь усилилась, поднялась температура. Сейчас госпожа уснула, и девушка могла спокойно наблюдать за ней, мечтая об острове и мужчине, назначенном ей Праматерью. Она, кажется, уже догадывалась, кто он.

Ее прервал осторожный стук в дверь – вошел Тройд.

– Как она?

– Небольшой жар, но в остальном ничего серьезного, я думаю. Главное, чтобы жар спал.

Принц кивнул.

– А Норан?

– О, малыш в полном порядке, ваше высочество. Я заходила к нему, он был сыт, сух и, судя по всему, совершенно доволен этим днем.

Тройд улыбнулся, вновь кивнул, прошел вглубь комнаты и сел на один из стульев у кровати жены, близ изголовья.

– Садись, Линетта, не стой.

Жрица примостилась на второй стул. Мужчина молчал и пристально разглядывал лицо супруги. Линетта не смела мешать и зачарованно наблюдала за красотой безмолвного выражения чувств. Тройд очертил костяшками фаланг овал лица Виллины, совсем нежно, чтобы не разбудить. Линетта поежилась. Заметив это, принц отвлекся от жены, поднялся и затворил ставни; перекинул пару поленьев из дровницы в камин, накинул на плечи Линетты шаль супруги.

– Вы очень добры. Благодарю.

– Брось, ты сама добрее к нашей семье больше, чем весь остальной замок, – улыбнулся Тройд. – Я останусь с ней.

– Тогда, полагаю, мне лучше уйти.

– Мне ты не помешаешь, да и вдвоем не так скучно коротать часы ожидания. Но если хочешь спать, иди.

Жрица осталась, правда, через пару часов принц тихонько притворил дверь, подозвал слугу и велел принести еще одно одеяло, которым укрыл девушку.

Королева Гвендиор в очередной раз подошла к окну и воззрилась на верхушки городских стен.

Недавно прокатился по столице слух, будто единственный сын короля Удгара, Агравейн, пал в бою. Видимо, сплетня не лишена оснований – Виллина, узнав о ней, слегла. Но отчего Удгар не прислал гонца с донесением? Почему не просил у дочери надеть траур? Ах да, сказала себе королева, эти еретики не знают траура, не признают черного цвета и верят в перерождение душ. Можно подумать, из рая или ада есть выход снова на землю. Глупости какие!

Страшная у них все-таки вера, если сестра не оплакивает брата, а спустя какую-то пару недель уже смеется, как дитя. Да даже не будь траура, ни одна королева Иландара до сих пор не смеялась так, как дочь Удгара. О небо… Да, что им оплакивать близких, они же, не раздумывая о приличиях, предаются любовным утехам в эти свои праздники плодородия. Умер один родич – зачнем другого, так, что ли?

Королева схватилась за подоконник. Уже ни к чему ни вопросы, ни проклятия, ни уговоры, мольбы или приказы. И даже молитва, кажется, так и не достигла ушей Господних.

Она велела принести письменные принадлежности. Занесла перо над чернильницей и вдруг замерла. Надо было спросить кое-что у Изотты, прежде чем писать. Впрочем, спросить можно и после.

«Преподобная Алианора! – начиналось письмо, которому была уготована дальняя дорога. – Пишу к Вам с глубокой любовью и преданностью той, что вышла из стен вашей священной обители. Вместе с тем я обращаюсь к Вам и как та, в преданности и любви к которой Вы поклялись много лет назад. Темные настали времена для служителей Христовых. Ересь множится, и неугодные Богу расползаются подобно черному поветрию по всей нашей исстрадавшейся стране. Я предприняла множество попыток изменить ситуацию, но безуспешно, язычество сидит на самой вершине власти. А потому, как избранница Божья на роль матери народа, я не имею иного выхода, кроме как поступить согласно велению совести. Полагаюсь на Вашу помощь, настоятельница, и прошу Вас подготовить все к моему скорейшему прибытию. Если Господь будет благосклонен, я прибуду в Гудан в течение месяца. У меня имеется к Вам разговор, который я не рискну изложить в переписке. Да сохранит Вас Пресвятая Дева.

С любовью и почтением,королева Иландара Гвендиор».

– Изотта! – позвала королева.

– Да, госпожа? – в течение минуты прибыла прислужница.

– Это письмо надо будет отправить с самым верным гонцом настоятельнице Гуданского монастыря.

– Будет исполнено.

– Но прежде присядь. Есть новости из Западного Орса?

– Нет, никаких. Судя по всему, Адани все еще держат пути сообщения.

– Очень жаль. Архон действительно выступил в этой бойне на стороне Адани?

– Да, госпожа.

– Сначала союз с варварами, теперь нападение на Западный Орс… Эти язычники сами расторгают альянс, помогая нашим врагам и уничтожая наших друзей.

– Прошу простить, миледи, но ведь Орс нам не союзник.

– Орс христианин, а все дети Христовы братья, – отрезала королева. – Что насчет Агравейна? Что-нибудь слышно насчет похорон?

– Миледи, не поступало никаких вестей, говорят то же, что и месяц назад: мертв Железногривый.

Вот и хорошо. Куда бы этот громила ни сунулся, везде побеждал. Будь он жив, она, Гвендиор, может, побоялась бы делать то, на что решилась. Но без него не так страшно.

– Займись письмом.

Дождавшись в засадах, пока поселяне засеют зерно на полях окрест замка, Бансабира обложила стены плотным кольцом и терпеливо ждала, время от времени отбиваясь от непрошеных гостей. За два месяца Бансабира взяла две крепости: на первую потребовалось семь с половиной недель, на вторую – ни дня: к ней достаточным оказалось просто подойти, местные подданные Синего дома добровольно капитулировали.

Только к этому сроку вернулся Дан Смелый. Явился с шумом, везя избитого Нера Каамала под одобрительный гомон. Бану сразу велела доложить об этом родственникам мужа – пусть знают, что долг жены она выполнила с честью. Что бы кто ни говорил, ее долг жены именно таков, решила Бану, – в конце концов, Каамалы прекрасно знали, что Нер женится не на хозяйке замка, а на командующем армией.

Нер плакал. Завидев Бансабиру, он практически кинулся ей на шею, обнимал, гладил живот и нес какую-то умилительную чушь. А потом запричитал, что им с Бану непременно надо убраться из лагеря армии: вернуться в чертог отца Каамала и ждать разрешения Бансабиры. Танша прицокивал в душе. Благо свидетелей не было. Проведя с мужем около часа, Бану отослала его в лазарет – пусть осмотрят раны и приведут в порядок. А ей надо поговорить с Даном.

Сияющий, счастливый, приветствуемый войсками, перешагнув порог, Дан померк. Бану не подняла головы от стола и не обратила на это внимания.

– Рассказывай.

– Тану, – протянул Дан до того жалобно, что Бану вздрогнула и подняла взгляд. Мужчина выглядел растерянно и почти испуганно – стоял, пошатываясь, глядел влажными глазами, в которых в разных пропорциях смешались страх, раскаяние и облегчение. – Тану, – проскулил он вновь, захлебнулся воздухом во всхлипе и упал на колени, закрыв лицо руками. Великая Мать Войны и Жизни, он здесь, он вернулся. Что бы танша ни решила, что бы ни сделала – уже не так важно. Важно, что он здесь, в ее шатре. Все позади…

Будет даже здорово, если она решит отстранить его или казнить, – жить с таким грузом на совести невыносимо.

– Лигдам, – сухо позвала тану. Оруженосец послушно вышел. Проводив его взглядом, Бану нахмурилась, неповоротливо встала, приблизилась к Дану. В другой подобной ситуации она бы спросила: «Что за спектакль?» – или: «Какого ты себе позволяешь?!» – но сейчас женщина чувствовала – надо иначе.

– Что случилось? – невозмутимо спросила она.

Праматерь, как, как же успокаивал, обнадеживал сейчас бесстрастный тон танши, который в иные моменты просто до крайности раздражал своей невыразительностью!

– Тану, – на судорожном выдохе повторил Дан. Он не плакал, нет, его просто трясло. – Тану, та-ну, та… ну, – повторял мужчина почти бессмысленно, срывающимся голосом.

– Дан, – Бансабира заговорила ласково, – я знаю все и не буду тебя обвинять. Я хочу услышать, где и как.

Где и как потерял больше двух третей вверенных людей? Из тысячи двухсот мечей, которые Бану отрядила вызволять мужа, вернулось едва ли больше трех сотен.

Дан на призыв госпожи никак не отреагировал. Видно было, что пытался взять себя в руки, но не выходило ровным счетом ничего. Совсем не похож на себя, признала Бану. Всегда уверенный, всегда твердый… Неужели его так легко сломать?

Бансабира мягко положила руку мужчине на плечо, но тот все равно вздрогнул.

– Послушай, Дан, ты…

– Как? – прохрипел мужчина, неосознанно вцепившись в женскую ладонь до хруста костей. – Как вам это удается, тану?

Бансабира помрачнела – не надо объяснять, что именно.

– Если думать об этом слишком долго, погибнут и те, кто выжил прежде. Ты не можешь думать, почему поступил так, как поступил, копаться в себе, оправдывать или обвинять себя, Дан. Полководец обязан уметь признавать свои ошибки, но не испытывать чувства вины из-за них. Или хотя бы, – шепнула женщина, – делать вид, что это так.

Дан немного успокоился, хотя по лицу мужчины Бансабира не сказала бы, что тот услышал хоть слово из того, что она произнесла.

– Вставай. – Тану протянула руку. Дан, взявшись, поднялся. Танша повела его к столу, но Дан, освободившись, замер и мотнул головой. Ну, пусть стоит.

Из последовавшего сбивчивого рассказа Бансабира узнала, что диверсия в лагере красных готовилась долго и тщательно и прошла гладко – все многотысячное войско было мобилизовано и направлено в одну сторону, в то время как спасители Нера действовали с противоположной. Там потребовалось только отбиться от охраны, что стоило полусотни солдат. А вот уже при продвижении обратно они угодили в засаду все тех же красных, на самых подступах к Сиреневому танаару. Засаду до того страшную, что с большим трудом вообще сумели вырваться. На вопрос, каким образом Дан повел людей в непроверенную местность, тот ответил, что местность они вроде обследовали, правда, наскоро – их торопила погоня алых. Разумеется, обнаружив пропажу, Ранди Шаут отрядил приличные силы вслед нарушителям. Ну а дальше все известно.

Вот как все оказалось – это удалась не диверсия ее солдат, это тану Шауту удалось их одурачить. Добровольно отдать Нера, чтобы наверняка загнать и разбить меньшие силы противника. А если бы Бану явилась со всем своим войском и смогла прорвать засаду, Шаут загнал бы ее к Сиреневым. Видимо, полагал, что Мать лагерей по-прежнему гостит у деда, с которым у нее весьма сложные отношения. Тогда, из-за того что притащила на земли Ниитасов армию врага, Иден, скорее всего, ударил бы ей в авангард, а Шаут тем временем дожал с тыла. И дальше… Надо полагать, Ранди был уверен в том, что следом справится и с Ниитасами.

Судя по всему, Дан тоже все это понял, сообразила Бансабира, иначе бы не задавался вопросом, как теперь смотреть в глаза солдатам, ей и самому себе. Потерять армию потому, что не распознал намерения врага…

Когда Гобрий узнает, скажет, что в случившемся виновата Бану: кто отправляет подразделение к армии, превосходящей вдесятеро?! Но сейчас Бансабира и впрямь не считала себя виновной. Дан сказал, что сунулся при возвращении по пересеченной местности окольными путями, побоялся идти через равнины. Именно это и было вопиющей глупостью, на взгляд танши. В таких ситуациях самое очевидное и тривиальное решение зачастую самое верное. Держись он равнин – исход был бы иным. Он всегда иной, когда у армии есть место для маневра, даже если такой это простой «маневр», как рассеивание.

– Ты сделал все, что мог, и все, что требовалось, – сказала Бансабира. – Ты освободил ахтаната Серебряного дома и зятя Пурпурного. Остальное сейчас не имеет значения. Отдохни, потом сообщишь, кому из твоих полагается обещанный замок с землей.

– Он погиб, – мигом отрапортовал Дан.

– Значит, замок перейдет его семье. Отдохни, говорю, потом обсудим. Ты молодец. Я признательна.

Дан, кивнув, помялся, попятился, волоча ноги, вышел. Бансабира долго смотрела ему вслед. Кажется, глаза начинало щипать. Не иначе как из-за беременности приступ плаксивости. Срок подходит. Явно ведь не из-за того, что во всем виновата она одна… Если бы она вообще была расторопнее, если бы вообще смогла избежать сражения, в котором был пленен Нер…

Не суть. Лучше не волноваться лишний раз. Надо что-то делать. Отец все еще рассчитывает на ее помощь, не время сидеть.

Оценив положение дел, Бансабира в считаные дни углубилась во владения Наадалов еще сильнее. Но не туда, куда можно было добраться по суше: на верфях крепости по приказу Бану были захвачены все суда. Перебравшись через очередную полноводную ленту, танша отдала указ уничтожить все доступные двухдневному переходу переправы и мосты. Если все верно, Шаут пойдет за ней. Пусть ее проклянет дед, в чьи владения она втащила ненавистных алых, пусть проклянут сдавшиеся синие, за то, что Бану отрезала их от ставки танаара, фактически бросив в лапы врагов. Теперь они – и сиреневые, и синие – станут буфером, которому придется отбиваться от Ранди Шаута. Хотя бы на время родов этот «трухлявый рак» перестанет быть ее проблемой.

Когда кончилась первая майская неделя, Бану получила важное сообщение от Юдейра. До того, как им с отцом удастся выйти из войны с триумфом, оставалось, судя по всему, совсем немного.

Сабир Свирепый к этому времени вошел в ставку Синего танаара – родовой чертог танов Наадал. Потерявшие цвет молодого поколения, всех земных ахтанатов, Наадалы просто сдались. Уже одно это означало, что до окончания войны оставалось немного: сейчас победа определялась только тем, кому хватит выносливости и верности людей продержаться дольше остальных. Впрочем, можно ли считать победу в гражданской войне собственно победой?

Так или иначе, успех в Синем танааре настиг их вовремя – Бану оставался месяц, и, чтобы не рисковать, танша предпочла дождаться срока в стенах замка. Никакого толкового представления о детях Бану не имела, тем более об их рождении. Но все равно, когда примирилась с неизбежным, поняла, что хотела бы произвести первенца в фамильном чертоге.

Ладно, видимо, не судьба, мысленно посмеялась танша. По крайней мере, она сможет быть в это время с отцом – он прислал гонца с сообщением, что ждет ее там, в доме Синих.

Кто знает, может, повезет и к ним присоединится еще и брат Русса? Хотя бы на пару дней.

После очередного бивака до отца осталось не больше одного перехода – не суточного даже, дневного. Часов шестнадцать – самое большое. Но, едва проснувшись, Бану поняла, что мечтательное настроение развеялось. Само по себе, без видимых причин.

Она проснулась засветло. Будить Лигдама и остальных не хотелось. Правда, оруженосец сам почему-то пришел в шатер раньше обычного, застав таншу в каком-то нервозном состоянии. Неразборчиво поздоровавшись, женщина мерила шагами шатер с упорством запертой в клетке тигрицы.

За завтраком в горло не лезло ни крошки. И даже ни капли. Отбросив попытки съесть хоть что-нибудь, Бансабира с шумом поставила стакан с водой, повела головой и велела Лигдаму позвать Гистаспа и поднять телохранителей.

– Доброго утра, тану. – Гистасп улыбался открыто и приветливо – как всегда, когда ничего не случалось. – Звали?

– У меня плохое предчувствие, Гистасп.

– Что-то случилось?

Бансабира ответила отрицательно.

– Впрочем, может, я нервничаю именно потому, что ничего не случается? У нас же вечно что-нибудь.

– Возможно, – ответил Гистасп.

Танша и впрямь выглядела растерянно, даже немного затравленно. Будто вообще не ложилась спать, а всю ночь читала донесения от разведчиков, что их окружают со всех сторон и красные, и рыжие, и сиреневые, и вообще весь Яс против нее ополчился. Гистаспу это не понравилось.

– Давайте-ка немного задержимся, тану. Вам надо как следует отдохнуть.

– Нет. – Бансабира коротко качнула головой.

– Тану, вы можете не признавать, но в вашем положении женщины утомляются куда сильнее и быстрее, что вполне понятно. Мы уже находимся в пределах доступности войск тана Яввуза, не думаю, что задержка на день как-то нам повредит.

– Нет, Гистасп. У меня правда совершенно скверное предчувствие.

– Если нервничаете, я могу послать к тану Сабиру гонца с сообщением, он пришлет вам для охраны дополнительные войска. Так будет спокойнее.

– Лучше я сама отправлюсь вперед.

– Не упрямьтесь, я пошлю к тану Сабиру за помощью.

– Не стоит лишать заслуженного отдыха тех, кто едва его достиг. Не тревожь отца, я пойду вперед.

За последнее время Бансабира стала куда сговорчивее, однако упрямство, которое танша демонстрировала сейчас, не поддавалось никакому рациональному объяснению и превосходило даже то, которое было присуще Бану в самом начале.

– Но сейчас даже шести часов нет, тану. При всем желании мы не соберем лагерь раньше восьми.

– И не нужно. Для этого ты здесь. Лигдам поднимает мою охрану, мне хватит, а ты поведешь остальных, как будут готовы. Не рассиживайтесь.

Гистасп поглядел с сомнением:

– Тану, тридцать человек, в случае чего, вас не защитят. Мы, конечно, недалеко от вашего отца, но все одно на территории синих, и здесь совсем нам не рады.

– Я знаю.

– Тогда что изменят какие-то два часа?!

– Гистасп, мне нужно выехать сейчас.

– Тану! – Ох уж эта ее упертость. – Вы забыли, что сейчас не в состоянии постоять за себя?

– Гистасп! – Бану повысила голос. Совсем на немного, но Гистасп замер – не мог припомнить, когда она так говорила с ним.

– Ты меня слышишь? – Ну что он встал как столб?

– Госпожа?

– Просто сделай, как я прошу! – Ее лицо исказилось. Истерика, что ли? Или танша скрывает что-то серьезное? – Извини, – обронила женщина искренне, выдыхая. – Просто выполни. Все равно, кроме тебя, я никого не могу об этом попросить – от Гобрия, сам понимаешь, шума будет еще больше.

– Хорошо, тану, – скрепя сердце согласился командующий. Однако в обмен на это заставил Бану вернуться к завтраку. Есть она все равно не стала, но стакан молока под нажимом соратника выпила.

Когда через полчаса они вышли на улицу, перед шатром собрались три десятка личной охраны во главе с Раду, Лигдам и, как ни странно, Дан. То ли проснулся от суматохи вокруг, то ли еще почему, однако, ожидая таншу, уже сидел верхом. Бансабира не стала ничего спрашивать или препятствовать – кивнула в ответ на их приветствие и с помощью Гистаспа забралась в седло.

– Скажи Серту, первое подразделение поведет он, – обратилась к альбиносу. – Надеюсь на тебя.

– Как прикажете.

Сопровождение многократно призывало тану Яввуз сделать привал – в конце концов, специально для танши Лигдам взял скромный шатер. Его приторочили к седлу одной из двух запасных лошадей вместе с незначительным провиантом.

Бансабира отказывалась. Не сейчас, позже, не время. Или вовсе не нужно. К обеду Бану почти насильно стащили с седла, заставили перекусить и сделать хотя бы пару глотков воды. Особенно, конечно, усердствовал Лигдам, который знал, что танша встала еще засветло и так ничего и не ела. Бансабира уступила, пересилив себя, – лишь бы оставили в покое и шевелились быстрее. Ставить шатер запретила; за исключением пары минут, которые она провела, отойдя от мужчин подальше, тану – в лице бледнее обычного – полчаса просидела плечом к плечу с солдатами. Ничего не говорила, но смотрела так, что было ясно – если в ближайшее время ее не вернут в седло, достанется всем.

Вал, который помог тану подняться на лошадь, спросил – действительно ли все в порядке. Бансабира сосредоточенно кивнула.

После привала Дана, прежде ехавшего во главе колонны рядом с таншей, и Раду сменил Одхан. Вице-командир пошел в замыкающих, подгоняя остальных и все время нервно оглядываясь по сторонам. Теперь и у него в груди закопошилось какое-то мерзкое хлипкое создание, которое впору было назвать плохим предчувствием.

Телохранители негромко переговаривались о том о сем. В общем, особо болтать-то не о чем, но ведь все одно – так поинтереснее коротать унылую дорогу, держа лошадей шагом.

Тану Яввуз не сказала ни слова.

Вечерело. Гистасп, перепоручив заботы Гобрию (в таком деле лучше всего полагаться на тех, кто не силен в воображении) и отдав пару распоряжений Такулу, вице-командиру второго подразделения, поехал вперед в сопровождении всего пары человек. У него не было никаких предчувствий, но озадаченность тревожностью главнокомандующей вкупе с природным любопытством взяли верх.

– Раду, – донеслось до телохранителя совсем тихо.

Мужчина даже огляделся – кто позвал-то? Или показалось?

Бансабира качнулась в седле. Освещения шестичасового вечернего солнца вполне хватало, чтобы телохранитель разглядел, как белые пальцы тану, намертво вцепившиеся в поводья, дрожали вместе с последними.

– Тану? – обеспокоенно спросил Раду. Нахмурился, мгновенно подобрался.

– Больше не могу, – выдохнула женщина. – Не могу, Раду. – И, теряя сознание, повалилась из седла.

Раду и Одхан слетели с лошадей. Раду поймал падающую таншу. Бану находилась в пограничном состоянии между сознанием и беспамятством. Охранники, заголосив, встали мгновенно.

– Тану, тану, что с вами? – Раду опустил женщину на землю.

– Раду, – осторожно позвал Одхан, не сводя глаз с места, откуда выпала Бану.

Раду поднял взгляд, сглотнул и запоздало понял, что теперь дрожат и его руки: танское седло было залито кровью.

Мужчины, замерев, в ужасе переглядывались. Праматерь Всесильная, делать-то что?!

– Тану! Тану! – орал Раду.

Бансабиру хватило только на одно слово: «Ребенок».

Первым опомнился Вал:

– Лигдам! – гаркнул мужчина. – Давай обратно за лекарями! Дан, до чертога Наадалов осталось часа три. Живо туда, сообщи та́ну, что нам нужен лекарь, у тану́ начались роды! Одхан, Ниим, быстрее расставьте шатер. Маджрух, Ри, возьмите все пустые мехи – до последнего ручья на пути четверть часа! Остальные, займитесь конями!

Когда Вал закончил, Дана и Лигдама и след простыл, а над шатром уже суетились. Остальные помогали, кто кому мог, чтобы ускорить процесс.

Лигдам столкнулся с Гистаспом где-то в середине пути. Тот, с круглыми глазами выслушав новости, судорожно кивнул.

– Скачи дальше, я оставил за себя Гобрия. Вели от имени тану становиться лагерем на ночлег там, где они стоят. Ничего не сообщай.

– Но лекари…

– Со стороны Сабира прибудут быстрее. Не говори ничего и никому, просто передай приказ.

Никому не стоит быть свидетелем того, что случится в ближайшее время. Все равно, что именно случится. Ему, Гистаспу, доводилось заставать роды собственных родственниц – зачастую, конечно, за дверью роковой комнаты, неоднократно. Но солдатам, которые видят в Бансабире воплощение Кровавой Госпожи Войны, не надо ни слышать, как рождается ее ребенок, ни видеть ее мученической смерти.

Лигдам торопился. Гистасп тоже.

Множество людей сгрудились возле шатра, рассевшись прямо на земле. Когда Гистасп спрыгнул с коня, из-за занавесей донесся утробный рык…

Гистасп со скоростью пущенной стрелы подлетел к укрытию и рванул полог.

На застеленной войлоком земле без единой кровинки в лице лежала Бансабира.

Гистасп выдохнул и сумел распознать остальное. Под спину танше уложили пару мешков и какие-то пледы (будь славен запасливый Лигдам). Рядом сидел Раду и трясущимися руками вытирал танше лоб. Одесную стоял походный котелок с водой.

– Что ты делаешь, идиот?! – Гистасп был сам на себя не похож.

– Мы… никто из нас не рискнул… да и… что мы знаем? – попытался оправдаться увалень.

Конечно, никто из них не рискнул притронуться к танше, которую всю ломает от адской боли даже без малейшего прикосновения, зло подумал Гистасп. Конечно, ни один не посмел ее раздеть! Кретины!

– Гистасп? – протянула Бану в промежутке между приступами. – Как?

– Все в порядке, тану, скоро прибудут лекари.

Но ничего не было в порядке – Бансабира опять выгнулась дугой, становясь почти на лопатки от болевых судорог.

– Я не понимаю, господин. Еще же целый месяц… – Раду выглядел оглушенным.

– Как давно?! – гаркнул Гистасп.

– Еще же мес…

– КАК ДАВНО У НЕЕ СХВАТКИ?!

В шатер ворвался Вал.

– Мы точно не знаем, командующий, – ответил охранник, пытаясь держать себя в руках. Он коротко объяснил ситуацию четырехчасовой давности. Гистасп обезумел – сколько она мучается в действительности!

Он был готов своими руками отрубить Раду сначала все пальцы на руках и ногах, потом руки и ноги, потом отрезать язык и выколоть глаза и только потом отрубить голову. Но вместо этого приказал Валу вывести «вон отсюда этого» и быть на подхвате. Воды нужно больше. И пусть остальные разведут костер, чтобы прогреть ее.

Когда Вал вернулся, Гистасп попросил его поддерживать тану со спины. Сам сел прямо перед таншей. Игнорируя женский крик, подхватил ноги под коленями, расставив их в согнутом положении, устроился четко между и, стиснув зубы, со всей силы рванул ткань штанов на бедрах. Будь что будет.

Вал, в кои-то веки покрасневший, отвел глаза. Впрочем, долго отворачиваться не вышло. Когда Бансабира осталась без части одежды, Гистасп охнул, заставив Вала вздрогнуть. На алебастровой, даже слегка голубоватой коже оголенных бедер буквально горели багряные пятна.

Гистасп велел Валу подать один из пледов, на которых прежде лежала голова танши, и накрыл Бану паховую полосу. Собрав все мужество, он положил руки на колени вздрогнувшей женщины:

– Давайте, тану. – Благослови, Праматерь. – Все будет хорошо. – Если сейчас сюда придет хоть кто-нибудь, кто знает, что делать. – Я знаю, вы справитесь. – Ничего я не знаю!

Гистасп откровенно паниковал, но тану сейчас явно нельзя об этом знать. Должен же хоть кто-то здесь создавать видимость того, что все идет как положено, согласно распорядку. Должен же хоть кто-то внушать уверенность в том, что все так! А кроме него на такие трюки способна только та, между чьих ног он ждет сейчас судьбу двух танских домов.

– Тану, пожалуйста, – успокаивая, упрашивал Вал. Гистасп только безотчетно сильнее сжимал танские колени и призывал тужиться, внутренне содрогаясь от каждого крика, срывающегося то в визгливый вопль, то почти в звериное рычание.

Без малого тридцать человек снаружи молились, хотя все, кроме новичков, старались сохранять каменные лица.

Когда у бивака спешился тан Сабир с главным лекарем Пурпурного дома и Даном Смелым, перевалило за полночь. Он не видел ни одного человека из тех, кто его приветствовал. Ворвавшись в шатер и застав у ног дочери Гистаспа, настолько хмурого, что казалось, будто лоб ему свело судорогой, Яввуз тихо выдохнул «Бану» и едва не упал через порог.

– Позвольте, – сориентировался врач. – Поможете мне, – сказал он та́ну. Вала и Гистаспа выставили на улицу. Первый был белым как полотно, второй держался увереннее.

– Гистасп, – рвано гаркнула Бану, хватая ртом воздух. Мужчина обернулся у выхода. – Гистасп останется.

Сабир не то что не возражал – ему вообще было наплевать на все, кроме спасения той, чья спина теперь упиралась в его колени. Гистасп не думая ни минуты вернулся, сел рядом и взял таншу за руку.

– Постарайтесь, тану. У вас ведь еще полным-полно дел. – Он постарался ободряюще улыбнуться. Теперь это было легче, даже несмотря на ее искаженное болью лицо.

Гистасп продолжал болтать что-то успокаивающее, как и раньше. Пока лекарь не заявил:

– Да что вы так кричите, тану?! Я уже вижу головку. Все идет как надо. Придите в чувство, северяне должны сносить боль мужественно!

В ответ на это воззвание тану закричала громче. Не только от боли – из принципа тоже. Что он там несет? Ее крики оскорбляют честь клана? Да что он понимает…

Когда все закончилось и лекарь протянул тану́ Яввуз крохотного кричащего мальчонку, она отказалась – перевернулась, уткнувшись лицом отцу в колени, и зарыдала.

– И что мне делать? – спросил врач.

Ответ пришел сам – Дан с той стороны полога сообщил, что прибыли повитухи и повозки для транспортировки танши и ребенка. Сабир велел прибывшим женщинам заняться внуком и выгнал всех из шатра. Гистасп на прощанье бросил один взгляд на измученную женщину, которая совсем не казалась счастливой вопреки расхожему мнению. Вышел и, выдохнув, пошел мыть руки. Он ведь так и не смыл танскую кровь с ладоней.

Бансабира рыдала до того истошно, что Сабиру приходилось держать ее даже лежавшую. Женщина деревянными пальцами цеплялась за бедро отца, оставляя синяки.

– Папа… – звала сломанным голосом. – Папа!

– Тише, Бану, все хорошо, моя девочка, все позади. – Сабир гладил дочь по голове и тоже плакал – от ее слез. Это ведь он обрек ее на это. Он заставил ее так рискнуть, хотя лучше многих знал, чем для женщин заканчиваются роды. Благо дочери все равно, она не видит лица отца.

– Папа! Неужели… жизнь… достается так?! Папа!

– Тише, Бану, все позади.

– Как?! Как я теперь смогу убивать врагов?! Отец!

…Гистасп бросил взгляд на шатер – хорошо, что он остановил ряды вдалеке. Чем меньше людей услышит все это, тем лучше. Чем меньше будет свидетелей того, что случилось за последние несколько часов, тем спокойнее. Для ее же блага.

Их маленький лагерь засыпал. Все, кроме выставленных на дозор новичков и Гистаспа, который сидел на каком-то валуне и не сводил глаз с шатра.

Через час рассвело.

Бану притихла только с рассветом. Гистасп осторожно, чтобы не потревожить, зашел внутрь. Женщина так и лежала на коленях отца, время от времени вздрагивая во сне.

– Как чувствовал, – тихо произнес Сабир. – Я уж думал, как тебя позвать. Надо ее переложить, у меня совершенно затекли ноги.

Гистасп постелил пледы и аккуратно перенес таншу. Сабир выпрямил ноги, совершенно их не чувствуя.

– Вам надо поспать, – заметил Гистасп.

– Тебе тоже. – Мужчины вышли на улицу. – Что вас с ней связывает?

– О чем вы?

– Она попросила тебя остаться.

– Я был с ней несколько часов до вашего приезда, – без тени смущения ответил Гистасп. – Думаю, тану так было спокойнее.

– Тогда будь благословен, Гистасп, – устало пробормотал тан. Они разошлись и устроились прямо на земле.

Проснувшись к полудню, Бану больше не плакала.

Она не плакала, не говорила, не поднималась с земли и больше всего напоминала мертвую – стеклянные глаза, почти восковая бледная кожа. Только непроизвольно дергающиеся плечи иногда выдавали, что женщина жива.

Ситуация не изменилась и тогда, когда, ничего не добившись от дочери, тан довез ее до чертога. Ее войскам был отправлен гонец с сообщением продвигаться к ставке Наадалов и располагаться лагерем вокруг стен.

Бану никого не хотела видеть, даже отца. Хотя ее регулярно навещали какие-то женщины, которые все время что-то делали: перетягивали живот какими-то тряпками, сцеживали молоко. И впрямь, запоздало осознала Бану, грудь ведь натуральным образом ломило.

Только однажды, когда зашел Гистасп, она коротко поблагодарила командующего. А после – и его глаза бы не видели.

Бансабира не видела сына, хотя ей приносили его по пять раз на дню; не принимала брата, хотя тот приехал едва ли не специально; не разговаривала с людьми, ничего не ела, лишь изредка глотала бульон, который вливали насильно, днем и ночью выглядела бесстрастно и как-то растерянно и больше всего на свете хотела утопиться.

Но – увы, Мать Сумерек велит рождаться в крови и умирать в крови. Теперь Бану по-настоящему знает, что это значит.

Почти сразу Сабир вызвал к себе Вала и Гистаспа. Первому тан назначил награду за помощь тану Яввуз сам, и Вал принял ее с благодарностью, хотя что-то и пробормотал про честь, долг и все такое. С Гистаспом оказалось сложнее. Несколько раз Сабир Свирепый повторял вопрос, чего командующий хочет в благодарность, с разной степенью нажима, результат был один – Гистасп говорил, что ему ничего не нужно и у него уже все есть.

Приходить в чувство танша стала только спустя неделю.

Как-то резко – просто встала, пошла к сыну, который проплакал все дни без матери и, кажется, только успокоился, научившись обходиться без нее. Пока о нем может позаботиться кормилица, этого вполне достаточно, подумала Бану.

Потом нашла брата и провела с ним полдня. Следом поговорила с отцом и в присутствии собравшихся офицеров попросила на другой день в том же составе пригласить лекаря, который так ей помог. Надела форму из Багрового храма. Надо же, последние месяцы ей казалось, она больше в жизни не влезет в эту одежду, но все оказалось не так скверно.

Кликнув Лигдама, взяла оружие и вышла во двор. Пора вспомнить, что к чему.

Она ни на что не годна, с упавшим сердцем признала танша спустя сорок минут. Утомляется быстро, мышцы слабы… Как бы она ни проклинала в душе Гора, сейчас казалось, он один мог вернуть ей былую силу.

Ее приветствовала и поздравляла охрана и прибывшие командиры. Бансабира кивала в ответ коротко и немного надменно – так, будто прошедшей недели вовсе не было. Гистасп, наблюдавший со стороны, только ухмылялся. Отличное качество – уметь оставлять прошлое в прошлом. Он хотел сказать ей это лично, но пока не подходил – сама позовет, когда будет надо.

Когда на следующий день по просьбе тану в приемную залу чертога Наадалов при небольшом скоплении людей (включая хозяев замка, с которыми Бану наконец познакомилась) привели главного лекаря, тану радушно его поблагодарила и велела выделить соответствующую награду. Тот поклонился, отпуская что-то о том, что это его и долг, и обязанность, и что-то там еще. Расшаркиваясь, уже собирался уходить, однако танша попросила задержаться.

– Помимо того что ты помог рождению наследника Пурпурного дома, ты дал мне ценный урок.

– Я? – удивился врач.

– Именно. Ты сказал, что северяне должны сносить боль мужественно, и был прав.

– Простите? – Недоумевал не только врач – Сабир, Русса, многие собравшиеся переводили глаза с танши на лекаря и обратно. Бансабира бросила ленивый взгляд на Вала. Этот тоже ходил мрачнее тучи последнюю пару дней.

– Бану? – напрягся Сабир.

– Но, видишь ли, я признаю только те уроки, которые вижу на личном примере, – продолжила танша давать наставления целителю, игнорируя отца. – Вал, я тебя попрошу.

Вал в ответ кивнул, глянул на Маджруха и Ри. Подоспев к лекарю, они мигом его скрутили, и Вал, сняв с пояса меч вместе с ножнами, со всей силы врезал рукоятью целителю в пах. Тот сначала замер, а потом взвыл.

– Бану! – вскинулся Русса.

Сабир, напротив, замер.

– Ну же, что такое? – с презрением спросила женщина. – Почему ты так кричишь? Все идет своим чередом? Все северяне должны сносить боль мужественно, ты не забыл? Кажется, язык ему тоже придется отрезать. И рот зашить. А то иначе подобное поведение оскорбит честь Пурпурного дома.

Колени лекаря, дрожа, съехались вместе, он едва стоял и все еще скулил.

– За что… тану? – По лицу мужчины катились слезы.

– За глупость, – высокомерно отозвалась танша. – Боюсь, нам придется найти нового семейного врача, отец. Впрочем, это я оставлю тебе. Пойдемте.

Бансабира вышла из залы, не обратив внимания ни на вопросы, ни на причитания. Несчастного целителя отпустили, тот, скорчившись, упал на пол. Вся охрана вышла за госпожой.

Мальчишку назвали по традиции Каамалов – Гайером.

Бансабира сидела в комнате с братом. В смежном покое спали ее сын и его кормилица. Из числа синих, но Бансабира не возражала. Главное, чтобы о нем позаботилась какая-нибудь добрая женщина. Ей, Бану, все равно никогда не стать матерью вроде Эданы Ниитас – такой, какими и должны быть матери. Хотя бы потому, что Эдана Ниитас никогда не взваливала на себя так много и потому никогда не была ответственна перед столькими людьми. Привязаться к сыну значило оставить войско. Отступиться сейчас от армии значило обмануть тысячи людей. Врать Бану не любила.

Русса был рад, что Бану стало легче. Для этого отец его и позвал, сознался брат сестре. И – помогло. И впрямь Бансабира стала приходить в себя, только когда стало известно, что прибыл «Яввузов бастард». «Русса бы сумел… Русса бы смог… Русса бы нашел силы…»

Науки Храма Даг так просто не забыть.

Бансабира высказала переживания о собственных физических возможностях. Она даже не помнила, когда в последний раз была настолько немощной. Да и охрана в этом ей не помогала. Когда она тренировалась со своими телохранителями прежде, те довольно быстро выучились не сдерживаться. А сейчас… слишком они ее щадят, слишком боятся случайно задеть, причинить даже самый незначительный вред. Таким образом, она не то что не сможет наверстать упущенное, но и утратит то немногое, на что еще способна.

Русса успокоил: наверняка сестра помнит – возвращать воинскую форму куда легче, чем начинать с нуля. Он вызвался помочь с тренировками при условии, что они не будут торопиться и все-таки будут беречь ее здоровье. Бансабира благодарно улыбнулась и обняла брата.

Они проводили вместе очень много времени. Две недели подряд трое Яввузов – отец, дочь и сын – наслаждались семейными вечерами, а уж брат с сестрой не расставались, кажется, вообще ни на миг. Что бы Бану ни делала, Русса был рядом. Как-то за полдень они после тренировки сидели в комнате Бану рядом со спящим Гайером и перешептывались. Бансабира впервые рискнула поднять вопрос, который боялась озвучить прежде: готов ли Русса ради нее на нечто такое, что придется скрыть от отца?

Русса ответил, что ради Бану сделает все что угодно, обнял, а отстранившись, поцеловал в губы. Коротко, по-братски.

– Как трогательно, – с ехидством заметил голос.

В дверях, сверкая рыжей шевелюрой, стоял Этер Каамал, прибывший поздравить брата и невестку и поприветствовать Гайера. Теперь, когда есть представители обоих семейств, можно будет провести священный обряд посвящения ребенка в таинства Праматери и Акаба.

Русса почувствовал, как Бану неприятно поежилась, глядя на гостя, и обнял сестру твердой рукой. Они перебросились с Этером парой слов, прежде чем деверь танши скрылся из виду. Каамалу вполне хватило увиденного, чтобы, скрипя зубами, засомневаться в отцовстве собственного брата. Все они помнят, что тану Яввуз питала сильные чувства к старшему брату-бастарду и даже не раз, покинув шатер мужа, отправлялась к нему по каким-то неясным причинам. Кто знает, кто знает… Грешно, конечно, даже подумать о таком, но что, если Гайер не сын Нера? Что, если своим рождением ребенок обязан пошлой кровосмесительной связи?

Когда Гайер ушел, Бану задрожала.

– Так о чем ты хотела попросить? – напомнил Русса.

Бансабира покачала головой:

– Нет, ни о чем.

– Бану…

– Пообещай, что защитишь меня от них, – наскоро солгала женщина. – Защитишь от Каамалов.

Бану надавила на больную мозоль. Русса сначала рассыпался в причитаниях, потом в заверениях о том, что недостоин, а потом наконец трижды поклялся беречь сестру от родственников мужа. Бансабира в это время соображала лихорадочно: не стоит впутывать его во все это. Хорошо, что не попросила о желаемом Руссу. Этер явно ушел от них не без задних мыслей, он будет следить за Руссой в оба. Врать Бану не любила, но предпочитала, чтобы совесть брата оставалась чиста.

Сославшись на усталость, Бану отрядила Руссу к отцу и уставилась в окно.

Итак, тех, кому можно по-настоящему довериться, всего пятеро – Дан, Раду, Серт, Юдейр и Гистасп. Юдейр отпадал сразу – у него теперь совсем другая служба. Впрочем, его косвенная помощь вполне может сгодиться. Например, чтобы мимоходом развалить один весьма неуместный в Ясе союз. Раду слишком прямолинейный, а Дан… Дан слишком открыт. Во-первых, о тайном может стать известно лишним людям, а во-вторых, этот тоже придумает что-нибудь самоочевидное. К тому же ближайшее поручение Дану должно быть не секретным, а публичным и таким, чтобы он наверняка справился с ним с выдающимся успехом. Дан надежен только тогда, когда все хорошо. Ему надо вернуть веру в себя.

Оставались Серт и Гистасп. Серт подходил по всем параметрам. Он весьма обязателен, правда, его каждая собака знает в лагере, так что действовать скрытно ему явно не удастся. Гистасп… После всего случившегося, особенно если учесть, как много ее тайн командующий уже знает, танша в последнюю очередь стала бы обращаться к нему. Есть еще, конечно, Одхан и Вал, но они в принципе непригодны для подобной работы.

Промучившись больше часа, взвесив все «за» и «против», Бансабира наконец остановилась на Гистаспе. В конце концов, ответственность за пленных возложена на его плечи.

Впервые за последнее время Бану пригласила в комнату командира второго подразделения, велев перед тем кормилице отнести Гайера к отцу и дяде. Пусть Каамалы пообщаются с первым ребенком в их молодом поколении.

Гистасп вошел, и Бану сразу почувствовала, как нещадно горят щеки.

– Звали, госпожа? – спросил он настолько вежливо и равнодушно, как мог. Как ни крути, командующий тоже изрядно нервничал эти дни.

– Я сказала тебе «спасибо»? – Бансабира отвернулась к окну.

– Да, как только вас доставили сюда.

Серьезно? Бану не помнила.

– Тогда я хочу услышать, как ты оказался так близко к нам, если тебе было приказано вести войска.

Гистасп рассказал. Бансабира ответила «ясно», сказала, что мужчина может сесть, и замолчала. Тот остался стоять и терпеливо ждал.

– Чего ты хочешь? – сдержанно спросила тану.

– Ничего, – ответил командующий в тон.

– Чего ты хочешь? – с нажимом повторила танша.

Больше Гистасп не раздумывал:

– Или ничего, или то, что можете дать только вы.

Мысленно Бансабира усмехнулась. Она никогда не обольщалась на этот счет – у Гистаспа нет никаких чувств к ней, но есть отличная привычка не упускать своего и всегда на скачках выбирать нужную лошадь.

– Хорошо. Я обдумаю это.

– А чего хотите вы? – деловито осведомился Гистасп следом.

– Того, что может дать только командующий, чье подразделение ответственно за пленных, – обернулась Бансабира. – Голову одного из них.

Гистасп медлил, разглядывая танское лицо и едва заметно кусая губы.

– Я вас правильно понял?

Танша выгнула бровь:

– Вот и проверим.

Бансабира восстанавливалась быстро. Никто из тех, кто застал ее роды, не намекнул ни словом, ни взглядом на то, что сомневается в полководце, столь ясно обозначившем слабость. Даже наоборот – казалось, с того раза уважение к танше в рядах только выросло. Сабир держался схожего мнения.

Когда завершились ритуалы по посвящению в таинство жизни Гайера Яввуза и отбыл подозрительный Этер, не упускавший в эти дни возможности подколоть маленькую таншу или подловить на чем-то недостойном, Бану могла сосредоточиться на насущном. Стоило подбить итоги двухлетней кампании и определить стратегии решающего броска.

Бану уединилась с отцом. Сабир под страхом смерти запретил впускать даже Руссу.

Итак, заговорила Бансабира, два из четырех крупнейших альянсов в стране существенно ослаблены. Союз Шаутов, Луатаров и Ююлов уже почти развалился – первые со вторыми уже полгода на ножах, а Ююлов, которые, по существу, были скрепляющим звеном между алыми на северо-востоке и желтыми на юго-западе, год назад разбили Бану и Маатхас. Расчет тогда удался – чтобы их с Сагромахом не зажали с двух сторон союзники рыжих, пришлось рассорить давних друзей Шаутов и Ююлов, а желтыми занялись те, у кого были к ним свои претензии.

Альянс синих, сиреневых и золотых тоже практически уничтожен. Золотые Раггары объединились за годы войны со слишком многими, и теперь неясно, с кем они вообще, поэтому проще думать, что сами по себе. А сами по себе они давно не представляют существенной угрозы, хотя, конечно, их соседство с Пурпурным танааром заставляло Яввузов сидеть на иголках уже два года. Сиреневые сейчас воюют, по существу, только с красными. Факт, что Иден Ниитас помог внучке войсками, разошелся по стране быстро и был расценен как союзнический жест. В такой ситуации оказалась естественной капитуляция недавних друзей Идена – Наадалов. Что им оставалось, если помощи теперь ждать было неоткуда?

Третьим союзом были золотые, черные и бежевые. С Раггарами все и так уже ясно. Наибольшей силой в этом содружестве обладали черные Дайхатты. Бежевые Вахиифы, обложившие Маатхаса, тоже были сильны, однако если Сагромах сумеет вырваться из окружения, это переломит весь ход войны на юго-западе. Ведь, в конце концов, черные Дайхатты имели свои счеты с желтыми – давняя головная боль, которая сыграла на руку Маатхасу и Бану год назад. Пока черные отвлекали желтых, северяне могли действовать в центральных землях.

Последний могучий альянс страны – союз северян – худо-бедно держался на отношениях Сабира с Сагромахом и Бансабиры с Каамалами, так что между собой пока сохранял мир.

Оставался последний танаар – Зеленый дом Аамут, который, как военная сила, почти не фигурировал в войне все десять лет и который приходился родиной ныне правящей раману́ Тахивран.

Пожалуй, это самая заманчивая дорога для Бану. Особенно если учесть все донесения разведки за минувшие два года. Аамуты в этой войне заимели больше других, хорошо бы растрясти их теперь. Здесь, на юго-западе, Сабир и Русса и сами справятся. К тому же у Бансабиры была одна дельная мысль. Такая, которая позволила бы не опасаться денно и нощно внезапного нападения Раггаров на Пурпурный танаар. В конце концов, разве редко бывает так, что на поле битвы, когда потери обеих сторон страшны, когда выжившие подавленны и утомленны, заявляется третья армия, которой достается весь триумф и вся добыча?

За день до того, как Бану решила выдвигаться, в замок Наадалов прибыли родственники из дома – кузен Ран-Дано с совсем небольшими силами привез к Яввузам семилетнего Адара. Мальчишка был не похож ни на отца, ни на Бану – разве что угадывалось нечто общее в овале лица. Выглядел он уже сейчас долговязым и тонким, с вьющимися чернющими волосами, что неожиданно обнаруживало в нем нечто общее с Руссой. Сестра Адару не понравилась. Пусть и семи лет от роду, он отчетливо знал, что станет таном вместо отца, которого не видел со своих четырех с небольшим и почти не помнил.

До тех пор, пока почти два года назад домой не приехал дядя Тахбир, который с большим восторгом заявил, что нашлась дочка тана Сабира и его, Адара, сестра. Мальчик сначала радовался – здорово! Родная сестра! Наверняка будет с ним играть! Но, подрастая и слушая разговоры дяди и кузенов, ребенок начал понимать, что эта самая сестра отнимает у него его место.

Адар и Бану смотрели друг на друга одинаково растерянно и равнодушно. Бану сказала себе сразу, что мальчишка – часть ее клана и теперь ей, как тану́, надлежит его защищать. А чувства… Когда война закончится, они приложатся. Адар убедить себя в родстве и связи каким-нибудь подобным образом не мог, о чем и сказал отцу. При всех, громко, почти по-детски визгливо заявил, что он будет следующим таном, а не «эта». Первый раз Сабир коротко рявкнул на мальчонку, и тот примолк. Насупился, убежал. Однако на другое утро все повторилось вновь, с гораздо бо́льшим упорством, и Сабир, доведенный мальчишечьим упрямством до бешенства, занес руку. Ребенок или нет – а приказы тана обсуждать нельзя! Бансабира была объявлена тану два года назад, законный наследник Сабира Свирепого уже вступил в свои права, так что теперь никаких возражений по этому поводу быть не может.

В последний момент перед ударом Бану закрыла Адара собой, ловко поймав руку отца. Надо же, кажется, рефлексов она не утратила.

– Бансабира, этот мальчишка позволяет себе сомневаться в твоих правах и в моих приказах! Отойди! – На своей памяти Бансабира впервые видела отца в таком состоянии. Даже тогда, когда Бану прилюдно выбрала своим избранником Маатхаса, Сабир и не думал поднимать руку. Хотя, может, все дело в том, что такова судьба всех Яввузов – любить кого-то из детей намного больше остальных? Если бы Гайер был ребенком не Нера, а Сагромаха, женщина была уверена, она бы вернулась с ним вместе в фамильный чертог.

– Он всего лишь ребенок, отец, – попыталась вразумить Бану. – Зачем ты вообще приказал привезти его сюда?

– Он не вечно будет ребенком! Ты была не старше, когда встала на путь войны!

Аргумент неоспоримый, конечно, но Бану не сдавалась:

– Ты не ответил: зачем он здесь? – спросила как можно спокойнее.

– Я поручил Руссе и Ран-Доно сопроводить моего внука домой. – Сабир Свирепый опустил наконец руку. Его голос потеплел. – Коль уж ты остаешься с армией.

В его голосе, заметило окружение с трепетом или ужасом, не было и тени упрека. Всеединая, да насколько велика его любовь к дочери? Что бы она ни сделала, чего бы ни пожелала, она всегда для него права. Кроме, пожалуй, замужества, но тут и сама Бану не подвела отца. Даже сейчас, когда родился Гайер, из всех родственников новорожденного больше всех остальных ему радовался именно тан Сабир. Тан проводил с внуком и дочерью все время, которое удавалось. И для тех, кто знал Свирепого не первый год, было очевидно: дело не в том, что Гайер его первый внук, и не в том, что он мальчик: вся причина была в том, что Гайер – ее сын.

– А раз им все равно держать опасный путь домой и раз все равно пришлось бы вызывать Ран-Доно для пущей безопасности, я подумал, что самое время познакомить моих детей.

Бансабира сосредоточенно кивнула. Ладно, раз отец так решил, пусть так и будет. К полудню она снимется с места. Не время ссориться, надо проститься с семьей.

Она скоро уйдет, подумал Сабир, не время для ругани. Он ведь так и не сказал, как гордится дочерью за рождение внука, за победы в боях, за освобождение Нера, за соглашение с Ниитасами. Более надежного соратника он себе не пожелал бы. И более преданного преемника тоже. Да, надо не упустить шанса и сказать обо всем этом, пока еще есть время.

Этер Каамал вызвался сопровождать племянника к родственникам невестки и даже взял на себя его безопасность. Бану была против, но Сабир настоял. Отцу Бансабира верила безоговорочно. Что бы ни было, он идеальный глава высокого дома. Бесчестия, насилия и предательства в адрес тех, кого должен защищать, тан Яввуз ни за что не потерпит и не простит. Потому танша подчинилась.

Как только Бану вывела войско с земель синих, в первую же ночь явился Юдейр – с поздравлениями и донесениями.

Он не был так приучен к темноте, как Клинки Богини, так что пользовался для освещения ночной дороги характерным приспособлением из науки Храма Даг – деревянной трубкой дюймом в диаметре, в которой на перекладине помещался или тлеющий уголек, или кусочек торфа. В трубке, закрытой сверху и снизу, выдалбливалось маленькое отверстие, так что направление рассеивания света всегда было очень четким. К тому же такое отверстие позволяло не только контролировать зону освещения, но и быстро скрыть себя, просто прижав фонарик открытой частью к одежде.

– Надо же, Рамир тебя и этому научил? – улыбнулась танша.

– Это было первое, чему он научил, когда понял, что я не ориентируюсь в темноте, как вы.

Он повзрослел, подумала танша и даже позволила себе перекинуться с бывшим оруженосцем парой необязывающих фраз. А потом велела любыми средствами проникнуть в Золотой танаар и добыть стяг Раггаров.

Глава 9

Тан Сагромах Маатхас, защитник Лазурного танаара, отложил бумагу и потер грудь. Слева, там, где и безо всяких вестей нещадно тянуло уже года полтора. На здоровье тан не жаловался, нет. Но чем больше проходило времени, тем четче становилось в памяти каждое воспоминание. Должно ведь быть наоборот: с глаз долой – из сердца вон, отец по молодости часто ему это повторял.

Как и то, что, когда тебя настигает судьба, от нее нельзя ни спрятаться, ни победить.

В этом, что ли, все дело? В судьбе? Глупость какая! Он, Сагромах Маатхас, конечно, не отрицал божественного пристрастия, но все же никогда не считал, что что-то в жизни может идти настолько бесконтрольно с его стороны.

Да без разницы, что он там считал, угрюмо и почти зло подумал тан, вновь потерев грудь.

Это должен был быть его ребенок. Не какого-то там сопляка Каамала, а его. И он должен был родиться на севере, в родных землях. В фамильном замке Маатхасов или Яввузов – не так уж и важно. Но точно не посреди Синего танаара, в походном шатре, когда рядом не было никого, способного оказать хоть какую-то помощь!

Ему следовало быть настойчивее и убедить Сабира отдать Бансабиру за него. А если бы не отдал – обдурить его, украсть Бану, убить Нера Каамала, в конце концов, сразу после свадьбы и жениться на маленькой танше самому! – словом, сделать все что угодно. Даже если бы жена возненавидела его! Он сумел бы преодолеть и это со временем.

Воистину, лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и всю жизнь жалеть об этом еще сильнее.

Как бы сложна ни была ситуация, как бы его ни донимали бежевые Вахиифы вот уже который месяц – он пробьется. Не только потому, что это позволит ослабить последний могучий союз Яса, не считая северного, но потому, что Сагромах не мог позволить себе умереть, не увидев Бансабиры Яввуз еще хотя бы однажды.

Королева Гвендиор обняла престарелую женщину, облаченную в черные с белой окантовкой одежды монахини. Когда отстранились, взгляд королевы упал на массивный деревянный крест на груди настоятельницы. Знак того, что все замыслы Гвендиор не напрасны; символ Христа, обрекающий ее на выдержку и терпение в нелегком и длительном деле.

– Что с вами, дитя мое? – спросила настоятельница Алианора. – Вы печальны. Наш прием огорчил вас?

– Что вы, матушка, я рада вновь побывать дома, и прием был самый лучший. Но заботы не дают мне покоя.

– Воистину ваши заботы велики. – Алианора слегка присела, опустив голову.

– Как отныне и ваши, матушка.

Женщины двинулись от церковного крыльца во двор, к ожидавшей королеву карете. Возле них не было ни души – Алианора отправила всех вперед, чтобы закончить беседу с царственной воспитанницей наедине.

– Я непременно все сделаю, ваше величество. Если вдруг вы измените решение, только дайте знать, я все устрою.

– Королям не свойственно менять решения, Алианора. Не дайте отцу девушки добраться до нее раньше меня, ближайшую пару лет она никуда не должна деться отсюда.

– Не волнуйтесь, отец не справляется о Катрин уже четыре года.

– Мой отец не справлялся обо мне вовсе, Алианора, и мы помним, чем это кончилось.

Алианора едва заметно кивнула – как тут забудешь: старик Грей ни разу не вспомнил о дочери, воспитаннице Гуданской обители, а в один прекрасный день прислал гонца с приказом в самое скорое время подготовить Гвен и направить в Кольдерт для обручения.

Женщины дошли до повозки. Один из слуг королевы открыл ей дверцу и подставил лесенку.

– Мы были рады принимать у себя ваше величество, – поклонилась Алианора, – знайте, эта обитель всегда будет вам домом.

Ее тон был для Гвен подобен мягкому пуховому одеялу в холодную зимнюю ночь. Леди Алианора и ее отец, покойный старик Грей – царства ему небесного! – были теми двумя ногами, на которых покоился великий колосс королевской веры в Христа Спасителя. Возможно, так было оттого, что Грей и настоятельница были равно отец и мать; он – всегда суровый, страшный, пугающий, словно Владыка-Каратель, Огненный Меч Господень, далекий и покинувший; и она – женщина, заменившая кровную мать, со своей строгой, но все более теплой и снисходительной любовью, словно свет от Девы Марии, матери Божьей.

Да, жизнь не была к ней добра, но ведь не зря говорят, кого Бог любит – того испытывает. А раз так, то во имя любви Его ей, королеве Иландара и рабе Всевышнего, следует примириться с судьбой и, возблагодарив небо, продолжать свое дело.

– Я хотела бы задержаться дольше, матушка, но положение обязывает меня быть подле мужа во дворце и свести к минимуму выезды без него или сподвижников.

– Конечно, дитя мое. Будьте счастливы.

– Благодарю.

Королева слегка оперлась на руку слуги и поднялась на первую ступень подножки, как вдруг обернулась и спустилась обратно.

– Матушка?

Настоятельница взглянула вопросительно: что-то еще?

– Мне нужен аптекарь. Если обращусь к придворному, это не обойдет моего мужа, а я ведь уже немолода, и есть вещи, которых мне не хотелось бы ему сообщать. Я могу надеяться на помощь кого-то из монахинь?

– Конечно, дочка. – Алианора совсем по-матерински положила ладонь на щеку Гвендиор. – Напишете письмо, и я тут же отправлю к вам сестру.

– Храни Бог, – улыбнулась Гвен.

Алианора осенила женщину крестным знамением. На том и простились.

Королева расположилась в карете. Здесь уже ждала горничная Изотта. Гвендиор не обратила на нее никакого внимания – велела трогать, выглянула напоследок в окно и откинулась на сиденье.

– Все хорошо, ваше величество? – осведомилась служанка.

– Все нормально, Изотта.

Не опуская глаз, королева нашарила рукой собственный крест на груди и сжала в ладони. Пребывание в Гуданском монастыре состоялось, первый шаг пройден.

– Что вы будете делать дальше?

– Искать способ и выбирать время, Изотта, – отозвалась королева. Когда планируешь что-то столь важное, нужны поверенные, а на кого она могла положиться, кроме женщины, что заботилась о ней со дня восшествия на престол?

– Какие варианты у вас есть?

– Аптекарь. Я не сильно доверяю женщинам в таких вопросах, история хранит как множество успешных случаев, так и много провалов. Поэтому мне бы не хотелось пользоваться услугами монахинь. Но если не останется иного выбора, придется попросить матушку Алианору. Ох, Изотта, – королева выпустила крест из рук, – я думаю, что аптекарские услуги лучше лишь оттого, что это позволит избежать большого шума. Но что, если большой шум – единственный способ покончить с языческой скверной раз и навсегда? Что тогда?

– Тогда вам, ваше величество, нужен не врач и не алхимик, а воин. И притом весьма умелый.

– Воинов у веры много. Но на всякого из них надежнее полагаться, если кроме имени Господа их поведет рука дающая.

– Вы уже знаете, кто это может быть?

Королева молчала.

– Ваше величество?

– Не сейчас, Изотта.

По возвращении в Кольдерт Гвендиор, наскоро проверив хозяйственное положение замка, заперлась в покоях, и Изотта была при ней.

– Вы совсем себя не щадите, – сказала служанка далеко за полдень. – Я прикажу принести еды, вы со вчерашнего дня ничего не ели.

– Не хочу. Принеси чистый пергамент.

– Ваше величество приняли решение?

Королева посмотрела на прислужницу так, что Изотта с трудом подавила желание отбежать подальше или спрятаться под королевской кроватью. Она присела и быстро вылетела из комнаты. Гвен в напряжении потерла руки. Она у всех на виду, один неверный шаг – и все усилия сгорят адским пламенем. Что же делать? Что?

Когда Изотта вернулась, Гвен указала на стул недалеко от своего кресла.

– Сядь, Изотта. – Та послушно опустилась на стул. – У тебя есть человек, которому ты сможешь довериться?

– Не думаю, миледи, – не сразу отозвалась женщина.

– Жаль.

– Хотя постойте, есть один юноша, из смотрителей конюшен, он внебрачный сын моего брата, я заботилась о нем, думаю, в благодарность он поможет нам. Подойдет такой вариант?

– На роль гонца – более чем.

– Гонца?

– А ты думала, я поручу ему что-то большее?

– Нет-нет, что вы.

– Аптекарь или воин, Изотта, – любой из них будет лишь звеном цепочки. А застежкой, на которой все и сойдется, должен стать человек не из замка. Вместе с тем желательно, чтобы им стал тот, кто не посмеет ни предать меня, ни обмануть.

– В таком случае есть только один такой человек. – Изотта осторожно подняла глаза на королеву. – Ваш брат, миледи, его светлость герцог Лигар.

Королева пристально посмотрела на женщину и поднялась с кресла. Изотта встала тоже.

– Мой брат женился на языческой потаскухе и вместо того, чтобы обратить ее лик к Господу нашему, позволил творить нечестивые обряды. Христианский мир на него больше не полагается. Иногда я думаю, что со смертью отца поистине могучие мужи нашей семьи закончились. Но на Орс христианство еще может положиться. Узнай последние сведения из Аттара. Как хочешь.

Изотты не было несколько дней, прежде чем она смогла сообщить, что аданийцы и архонцы наконец вывели войска из орсовских земель. Еще говорили, что Алай выплатил дань в два миллиона золотых, правда, после этого Тидан, царь Адани, велел год не собирать с Орса подать. Кроме того, Тидан забрал в заложники трех детей Алая. Гвен заметила, что, учитывая четырех собственных детей в семье Салин, отпрысков у Тидана заметно прибавилось.

Еще болтали, сообщила Изотта, что царь Адани собрался просватать младшую дочку за плененного царевича, хотя у них разница в возрасте больше десяти лет. Но даже не в этом дело – где же видано, чтобы дочерей выдавали за заложников? Так что враки все это.

– А что Удгар? Кого он назначил новым наследником по смерти Агравейна?

– Тут тоже разное болтают, госпожа. Прямых наследников у короля Удгара не осталось, потому теперь на трон сразу несколько претендентов.

– И все из числа бастардов? – усмехнулась королева, откинувшись в кресле.

– Не только. У Удгара есть племянник, сын его сестры, и есть два кузена. Ставки ставят на всех, а некоторые говорят, что все они, кто бы из них ни сел на трон, узурпаторы, поскольку ближе других к престолу Архона стоит ваш внук, принц Норан. К тому же в Архоне-то женщинам не запрещено наследовать, так что есть еще младшая из его дочерей.

– А… – королева вспоминала, делая характерные вращательные движения кистью, размышляя, – Агравейнова жена? Она же ходила. Не родила?

– Ничего не слышала.

Правда, если бы девчонка родила, сейчас и разговоров бы всех этих не было, наследник был бы ясен. А так все складывается вполне успешно, прикинула Гвен. Норан вполне бы мог стать правителем двух стран и объединил бы их в одну державу. Христианскую державу, если все пойдет, как она задумала, и мальчика отдадут на воспитание или ей, или тому, кого она назначит.

Королева сделала жест рукой, отпустив служанку. Время еще есть. А что до способа, даже если услуги аптекаря не пригодятся, его лучше пригласить: лишний антураж отвлечет внимание.

Король Нирох очень любил детей, поэтому, когда стало известно, что Виллина ждет второго ребенка, устроил праздник. «Виновница» события принимала поздравления и сияла от счастья, купаясь во внимании всегда обходительного мужа. Линетта с Нораном на руках слегка пританцовывала недалеко от них, не вступая в круг танцующих меж столов и оглядывая пестрое собрание – дам в разноцветных платьях с лентами и цветами в волосах и мужчин, бравых кудесников и шутников с кружками хмеля, развлекавших женщин и девушек смешными байками, рассказами и историями.

– Миледи, – приветливо раздался из-за спины девушки голос жилистого друида.

Линетте не нужно оборачиваться, чтобы узнать жреца.

– Милорд, – прошептала она, судорожно втянув воздух.

Гленна и его брата Тиранта не было в Кольдерте до вчерашнего дня: завсегдатаи-посланники, братья опять уезжали по поручению короля в западные земли королевства, а после, с дозволения Нироха, отправились на Ангорат ради встречи с матерью-храмовницей Неллой. Стоя рядом с Гленном, жрица чувствовала в его дыхании дыхание Священного острова.

Девушка обернулась.

– Рад встретить тебя, – поклонился Гленн. – Я привез тебе привет и поддержку от Первой среди жриц.

Линетта в ответ присела – несколько неуклюже из-за Норана на руках.

– Приветствую и благодарю за послание от Верховной жрицы. – Линетту неприятно удивило светское приветствие Гленна. Однако слышать его тихий голос и неспешный выговор, каким творят заклинания в ворожбе, было столь же сладостно, сколь необходимо ей в последние недели, дабы не угаснуть от тоски.

– Удели мне время, госпожа, – попросил Гленн. – Я недавно с Острова, и мне вновь непривычно на таких мероприятиях. Мы могли бы прогуляться во дворе, там тоже немало празднующих, но все же не так шумно.

Линетта подозвала одну из служанок, что стояли поодаль, и отдала мальчика.

– Норан уже устал, – сказала жрица, – уложите его спать.

Служанка повиновалась, а Линетта вернулась к Гленну.

– Я следую за тобой, жрец Всеединой. – Она прошла в ночь двора. – О чем ты хотел поговорить?

Друид и жрица шли рядом, не соприкасаясь руками, но каждый чувствовал нити какой-то особенной связи.

– Мать справлялась о твоем здоровье. Спрашивала – все ли у тебя хорошо?

– Я здорова и довольна, лорд. Однако к чему Первой среди жриц спрашивать обо мне тебя, если не известно, когда ты в следующий раз окажешься на Священном острове?

Гленн усмехнулся в темноту, чуть опустив голову.

– Мне неловко признавать, что я искал предлога остаться с тобой наедине. – Он улыбнулся, коротко взглянув в лицо жрицы и лишь на мгновение поймав ее взгляд. – Хотя, возможно, следовало пригласить тебя потанцевать?

Линетта покачала головой и, улыбнувшись, ответила, что затея оказалась бы провальной.

– Ты кажешься чем-то родным среди всех здесь. – Он с нежностью оглядел ее бледно-голубое платье, скрывавшее стройное тело. Женские платья – они всегда оставляют место для фантазии.

Сердце Линетты так и рванулось из груди от его слов. Смела ли она надеяться, что их немногие прежде встречи оставят в его сердце какой-то след?

– Я не смогла оторваться вчера от дел и приветствовать тебя должным образом, когда вы с братом вернулись.

– Так приветствуй сейчас. – Он вдруг остановился.

Линетта тоже замерла, повернулась к друиду и медленно подняла глаза:

– Темна твоя ночь, жрец Богини, да укроет тебя Мать своим покрывалом.

– Темен твой лик, дочь Богини! Мать в каждом из нас, в сердце и разуме, на земле и на небе. – Гленн ощутил жар в ладонях, какой всегда призывает мужчин изучать изгибы желанного тела. Он улыбнулся собственным чувствам и с усилием отвернулся от девушки.

Прогулка возобновилась.

– Как поживает Великая Мать? – спросила жрица.

– Как всегда, наводит трепетный страх и почтение на всю общину и на всякую травинку Острова, – рассмеялся друид. – Тирант и тот пару раз перекрестился, правда, не думаю, что искренне набожно. Он всерьез ее побаивается.

– Отчего-то я не удивлена, – с улыбкой ответила Линетта. – Приятно знать, что дома ничего не меняется. Это внушает уверенность, что, когда бы ты ни вернулся обратно, найдешь именно свой дом, а не что-то иное. И вместе с тем это внушает чувство трепета перед временем.

– Ты говоришь, как жрица, – отозвался друид совсем по-жречески, только им понятным образом.

– И ею являюсь.

– Ты, должно быть, сильно скучаешь по Острову.

– Это так.

Только спустя несколько минут Гленн вновь нарушил тишину, спросив, чем занята Линетта целыми днями. Факт, что жрицу древней религии сделали нянькой, его немало возмутил. Правда, девушка напомнила, что не все ведь являются родичами короля. От нее должен быть толк при дворе.

Их слух привлекли чьи-то голоса. Неподалеку шепталась молодая пара. Влюбленные тихонько посмеивались, обнимались, флиртовали, обменивались прикосновениями. Потом мужчина взял женщину за руку и повлек подальше от огней. Линетта оторопела и остановилась, чувствуя, как горят щеки. От друида это не укрылось.

– Брось, Линетта, ты ведь не монахиня, чтобы краснеть. Уйдем, не будем им мешать.

Но Линетта медлила с уходом, и Гленн дотронулся до ее плеча, отчетливо услышав в мыслях: «Отчего храмовница объявила мне табу на то, что полагается другим?»

Гленн вздохнул – после таких откровений трудно и дальше быть уверенным, что сможешь держаться на расстоянии. А ведь он с их первой встречи обещал себе именно это.

– Линетта, – они двинулись обратно к замку, – сейчас наша жизнь должна стать немного спокойнее, король обещал передышку, по меньшей мере нам с Тирантом. Могу я навещать тебя, пока буду во дворце?

– Навещать?

– Да, скажем, могу я вместе с тобой погулять с Нораном в саду завтра после обеда?

– А… да, конечно.

Остаток пути они проделали в молчании.

– Вернешься туда? – спросил Гленн недалеко от входа в залу, откуда все громче доносился шум веселья.

– Нет, думаю, отправлюсь спать.

Они попрощались по-жречески. Линетта, уходя, до последнего мгновения ощущала древнее, присущее только Сиринам духовное тепло жреца и слышала внутри себя его по-змеиному шипящий выговор. А Гленн, глядя девице вслед, понял, что сдался.

Может, стоило заткнуть это проклятое сердце и ни о чем не просить Гистаспа, кусая губы, думала Бану в дороге. Так тяжело, как в этом походе, им не было еще никогда. Из-за своей задумки Бану, чтобы дойти до Аамутов, пришлось делать громадный крюк от юго-запада страны на северо-восток, дальше через центральные земли по пограничью между домами Ниитас и Раггар, и дальше на юго-восток. Но если в дороге Бансабира надеется расторгнуть один из союзов, этот путь единственный. В конце концов, невозможно влезть в драку, если смотришь на нее издалека.

Конечно, можно было хоть немного сократить расстояние, срезав через земли деда. Один из вариантов ее договора с Иденом Бану по сей день берегла как зеницу ока. Однако танша отбросила эту мысль: неизвестно, вошли ли Шауты, преследовавшие Дана, на земли сиреневых, но если вошли – доставлять деду проблем еще больше Бансабира не хотела. Советники маленькой танши держались того же мнения. Ко всему, та часть ее армии, которую предоставил внучке Иден, и так держалась настороженно и повсюду ожидала от танши подвоха, будто надеясь при случае заколоть ее или дезертировать.

По дороге им то и дело преграждали путь отряды бежевых, черных, даже золотых. Но не это отягчало путь армии Бану. Беды повалились внезапно и оттуда, откуда ждать их можно было меньше всего.

Первая напасть случилась, когда в шатер танши вошел Серт и сообщил, что пара сотен ветеранов, седых стариков, которые воевали еще за отца Сабира, просят покоя. Не требуют, а просят, уточнил Серт. Бансабира деловито потерла подбородок и попросила привести несколько человек на выбор. Выслушав дедов, вполне уважительных и последовательных в своем праве, танша обещала обдумать ситуацию. Их вроде немного, общим счетом чуть больше трехсот, сообщил Серт, но все-таки заметно. Если нужно, сотники переговорят с подчиненными, дело близится к развязке, ветеранов будет несложно уговорить остаться. Кто-то из присутствовавших на собрании офицеров поддержал. Гобрий и Бугут были против. Бану согласилась с последними – эти старики уже отдали танам все, что должны. Пусть погреют кости у камина, заслужили.

Назначив среди них лидера, Бану отпустила ветеранов с миром, надеясь, что они сумеют добраться до дома живыми.

Следующая неприятность была серьезнее. Пограничье, которого держались войска Бану, проходило у подножия гор, венчающих северные границы танаара Ниитасов и уходящих дальше колючей лентой во владения Раггаров. Легкому толчку из-под земли особого значения не придали. Но несмотря на поздний час, прошли чуть поодаль, на всякий случай успокоили коней и стали лагерем, действуя тихо, чтобы не гневить Великую Мать. Злится Всеединая, пробежало в рядах. Еще бы, столько крови пролито – какой матери понравится смотреть на гибель детей? Впрочем, толки утихли быстро.

До грядущей ночи, когда, застав лагерь врасплох, с вершины сошел оползень. Бану каким-то чудесным образом расположила армию так, что потоки грязи и горных пород пронеслись в самой близи и зацепили только несколько псарен и часть четвертого подразделения. Самую нужную часть, с ужасом узнала Бану в первом же рапорте – завалило почти всех полевых лекарей.

Подсчитав потери, армия двинулась дальше, заметно насторожившись. Чудес, конечно, у них никогда не случалось, но поддержка тех, кто знает, как зашивать дырки в людях, определенно придавала мужества.

Пришлось усилить дозор.

Еще через несколько дней подоспевший посланец от Юдейра сообщил, что Шауты узнали об их местонахождении и выдвинулись навстречу. Судя по всему, ее движение в этой полосе было воспринято как угроза Золотому танаару, и алые поспешили на помощь очередным союзникам. Бану велела гонцу до возвращения к Юдейру доставить сообщение Руссе.

Приказала остановить продвижение и отправила засланным вперед проходцам Бугута приказ вернуться с донесением о местности. Над картами сидела долго, прежде чем в голове созрела хоть какая-то идея. Что ж, она все еще на территориях родного деда. Если Праматерь поможет – обойдется. В конце концов, в командной игре всегда кто-то должен ставить себя под удар, чтобы могли действовать остальные.

Бансабира не желала втягивать во все это Идена Ниитаса, который и так поступился гордостью. Оставив в лагере триста солдат, она вступила в землю золотых.

Казалось, Золотой танаар вымер. Пурпурные углублялись на восток все дальше и дальше, не встречая ни единой живой души. Но опытные бойцы, в том числе Бансабира, физически чувствовали, что за каждым движением их отряда пристально следили тысячи глаз.

Вскоре их маршрут определили за них. Как только Бану вошла во владения Раггаров, больша́я часть армии золотых крюком обошла их с тыла и разделилась надвое. Одна половина расположилась в том месте, где Бану свернула к Раггарам, перекрывая путь к отступлению, другая стала неприметно идти параллельно армии Бану, не давая танше вернуться обратно к деду. Бансабире осталось сжать зубы – загоняли их недвусмысленно.

Горы становились все круче и суровее, переходы все опаснее и тяжелее. Армия несла потери: срывались в пропасть, тонули в бурных реках и люди, и кони. Псарни пришлось сразу разобрать, распустив собак. Все войско как-то быстро разделилось неожиданно новым образом: на тех, кто в мирные годы жил в горах – у Астахирского хребта или того, что они проходили сейчас и что брал начало во владениях Ниитасов, – и тех, кто прожил жизнь на равнинах. Последним приходилось особенно трудно. С непривычки они быстро утомлялись, ноги от напряжения слабели, дрожали руки, замирало дыхание. На больших высотах многих настигало головокружение, шум в ушах, часто шла носом кровь.

Основные тяготы легли на плечи урожденных горцев, теперь не разбиравших, кто из них сиреневый, а кто пурпурный. Во главе их для многих неожиданным образом встал Бугут, чье подразделение изначально было ориентировано на подобные нужды. Однако для приближенных это не выглядело случайным – в свое время Бансабира сделала Бугута командующим не для того, чтобы польстить или как-то сгладить тот факт, что отняла у него из-под управления полтысячи «меднотелых». Как только Сабир перевел под ее командование Бугута и других офицеров, она узнала о них все, что могла, в том числе и то, что сам Бугут вырос на крайнем севере страны, в самых труднодоступных и суровых местах Астахирского хребта.

Горцы несли сторожевое охранение, вели разведку, налаживали переправы через грозные, разрушительной силы водные потоки. Они первыми карабкались на отвесные скалы, закрепляли на их вершинах крюки, канаты, концы кожаных арканов и с их помощью поднимали людей, коней, поклажу.

Бансабира казалась двужильной. Никто не знал, когда она спит, никто не видел ее отдыхающей. Мать лагерей поспевала всюду: то вела за собой, прокладывая дорогу по малодоступным проходам, то замыкала колонну, подбадривая и подгоняя отстающих. Она осунулась, обветренное лицо, прежде всегда молочно-белое, потемнело, глубоко запали глаза, заострились обтянутые скулы.

Северяне держались на одном упрямстве. Шли на пределе, но шли упорно – по-волчьи, след в след.

Среди командования начали проявляться первые признаки нетерпения. Гобрий постоянно дергал ус, пристально разглядывая лиловые вершины гор. Раду при первом же шорохе хватался за меч и все время беспокойно озирался вокруг. Дан стал совсем безжалостным, еще больше усилил дозоры, лично проверял караулы во время ночного отдыха, иногда встречаясь с таншей, которая занималась тем же. Нер окончательно скис. Если вначале он без умолку скулил о тяготах жизни, то теперь его вовсе стало не видно и не слышно. Даже Одхан сделался угрюм и молчалив, и если его все-таки удавалось вывести на разговор, говорил коротко, рвано, тяжело дыша и раз за разом сжимая кулаки.

Из ближайшего окружения Бансабиры трезвую голову пока сохраняли только Вал, Ниим, Гистасп и, как ни странно, Шухран. Последний быстро прижился в отряде охраны как родной и за свое вступление в него (история об избрании таншей мигом разошлась в рядах еще по весне) получил прозвище Двурукого. Мать лагерей держалась еще суше и бесстрастнее, чем обычно. Бану давно восстановила форму во всех смыслах. Но даже она облегченно вздохнула, когда увидела на неприступном утесе башни чужого замка.

В тот же день она собрала совет командующих.

– Пусть каждый выскажется, – велела танша всем командирам и сотникам, – как считает, стоит нам брать замок или нет.

Мнение было почти единодушным – всех доконал чудовищный переход, все хотели передышки. Лишь несколько человек предусмотрительно посоветовали обойти твердыню стороной и, сжав зубы, идти дальше. В конце концов, где видано, чтобы границы земель, особенно в разгар войны, никак не охранялись. Гистасп в поддержку мнения хмыкнул, но высказываться не стал.

Выслушав всех, Бану отпустила офицеров и вскоре вышла наружу. Стоя на одной из вершин и глядя на видневшиеся вдали зубцы крепостных стен, она услышала шаги. Гистасп, безошибочно определили танша.

– Что вы решили, госпожа?

– Я согласна с теми, кто считает, что отсюда стоит убраться побыстрее. Но бывают ситуации, когда просто нельзя спорить с большинством. – Танша замолчала. Гистасп позволил себе договорить за нее:

– Даже если ситуации такие скверные, как эта.

И впрямь. За спиной бежевые, впереди – красные, с одного бока золотые, с другого тоже золотые, да еще дед, поведение которого непредсказуемо. Бансабира обернулась к соратнику:

– Аркан стягивается, Гистасп. Время затянуть петлю на собственной шее.

Путь до крепости требовал двух дней. Первого Бану вполне хватило, чтобы все обдумать. Вечером она созвала четырех командиров подразделений. Неру было поручено поворачиваться и идти назад столько, сколько получится: он – единственный в армии Каамал и единственный, у кого есть шансы выжить: у Раггаров ведь союз с Серебряным домом. Если все пойдет плохо, ему придется остановиться там, где его обложат. Если все пойдет еще хуже, ему следует сделать все возможное, но прорваться или к отцу, Яфуру, или к родственникам жены в Пурпурный танаар. Бану верила в него. К тому же у их сына обязан остаться хоть один родитель, со слезами в голосе заявила Бану. Нер расчувствовался, согласился, поклялся сделать все, что сможет, и пошел строить вверенное ему подразделение.

К Бугуту разговор был отдельный – он обязан найти среди своих людей таких, которые смогут не замеченными врагом прочесать местность. Стоит узнать, есть ли отсюда хоть какой-нибудь выход.

Когда вышел и Бугут, Бансабира долго молчала, бездумно уставившись в точку. Игнорируя тяжелое дыхание Гобрия и то, как Гистасп потирал в ожидании пальцы. Потом вздохнула, отбросила все маски и закрыла лицо рукой.

– Забирайте сотню Серта и уходите отсюда.

Чего? Мужчины подумали, что ослышались, но переспрашивать не стали. В этом нервном походе слух у всех них давно стал чутче обычного. Бансабира повторила сама:

– Забирайте сотню Серта и уходите.

Повисло молчание. До тех пор, пока смысл сказанного не достиг командиров.

– Нет, тану, – наотрез отказался Гистасп.

– С какой стати?! – Гобрий подпрыгнул на месте.

– Все это сделано для меня. Им нужна я.

– И что?! – вздрагивая от ярости, спросил Гобрий.

– Хороших полководцев трудно найти, моему отцу они пригодятся. Уходите, – приказала танша.

– Нет, – еще категоричнее заявил Гистасп, и Гобрий на этот раз с ним вместе.

– Вы что, не понимаете, что нас ждет в этой крепости?! – вскинулась Бану, багровея.

– ЭТО ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ! – закричал Гобрий. Бану перевела глаза на Гистаспа, ища поддержки, но тот почти не отличался от Гобрия. Впервые она видела его в состоянии, когда Гистасп почти не мог себя контролировать.

– О сиреневых я судить не возьмусь – впрочем, после того что мы тут вместе прошли, в них я тоже уверен, – но ни один северянин, тану, не бросит своего полководца в лапах врага! – Гистасп тоже повысил голос. – Ни один не сбежит, поджав хвост, как трус или предатель! Да большего позора представить нельзя!

– А бросить тана без верных союзников, значит, можно?!

– Вы такой же тан и защитник, как Сабир Свирепый! – напомнил Гобрий.

– Тогда подчиняйтесь мне! Уходите! Это приказ, – припечатала танша в конце, цедя сквозь зубы и заметно понижая голос.

Гистасп выпрямился, прогнав все эмоции с лица.

– Нет, – еще непреклоннее ответил он.

Когда наутро все воинство, кроме четвертого подразделения, стояло в готовности, Бану, хмурая, бледная, молчаливая, коротко кивнула и вскочила в седло. Впереди простиралась горная тропа, с которой лошади было справиться вполне по силам. Что до командующих, пусть идут, решила танша. Пора уже уважать их решения.

Подойдя вплотную, Бану разбила лагерь. На замок отправила сотню Серта. Самые высокие и сильные среди стрелков, приготовив страшные дальнобойные луки и тяжелые арбалеты, рассредоточились кольцом вокруг для прикрытия. Остальные воины, тоже вооруженные луками, прочесывали каждую бойницу, щель, выступ. Бану сама подстрелила взметнувшегося ворона. Почти сразу, ведомый инстинктом, поодаль встрепенулся стервятник – и тут же упал, тоже пронзенный стрелой.

– Быть не может, – пробормотала Бансабира, входя внутрь.

– Что вы сказали? – переспросил Дан.

– Госпожа, похоже, – подоспел Ниим, – крепость покинута.

Бану была согласна. И будто в подтверждение слов телохранителя, когда войско уже захлестнуло петлями длинных арканов зубцы стен, сотник Серт толкнул внутренние ворота. Они отворились медленно, с жутким скрипом. Свистом Серт подозвал сотню и с копьями наперевес ворвался в замок. Он был пуст.

Заперев ворота, армия дотошно обшарила всю крепость снизу доверху. Ни крошки еды, река засыпана, колодец забит падалью. Бану скрипнула зубами – надо ждать хозяев.

Расставив стражу, танша велела остальным расположиться на отдых.

Армия Нера Каамала оказалась в двусмысленном положении: с одной стороны, Нер приходился Раггарам союзником, и они не могли на него напасть, не нарушив договора, с другой – он был мужем Бану Кошмарной, и уже за это был вполне достоин помереть.

Поразмыслив, командиры золотых решили оставить Каамала в покое, но при этом часть воинства золотых теперь держалась неподалеку от него – убивать его не станут, но и с места сдвинуться не дадут.

Крепость обложили мигом. Расставленные по периметру лучники дали залп, вынудив алых и золотых отойти на почтительное расстояние.

Бансабира поднялась на вершину башни, подставляясь нещадному ветру. Несколько офицеров присоединились к госпоже. Подоспел Серт.

– Танша, скверные вести.

– Говори.

– Мы проверили все тайные ходы и тоннели на юге и востоке – все завалено.

Вокруг раздался обеспокоенный вздох.

– Разбирать пробовали? – ледяным тоном осведомилась танша.

– Да, грозит обвалом.

– Что на севере и западе?

– Сейчас этим заняты.

– Хорошо, продолжайте.

Серт кивнул. Бансабира следом отрядила еще полтора подразделения сотнику в помощь, вновь уставившись на станы врага вокруг крепости.

– Что прикажете нам, госпожа? – спросил Бугут.

Бану ясно увидела их неминуемую участь.

– Ждать.

Бану была уверена: стоит подождать неделю или, самое большое, две – и враги явятся на переговоры. Это было более чем разумно. «Золотогривый» тан Серебряного дома, богатей Яфур Каамал наверняка отдал бы за сына и невестку, мать его единственного внука, огромные деньги. В противном случае Сабир плевал бы на все, развернул армию и разнес Каамалов до основания каждой крепостной стены. Ежедневно Бансабира, потренировавшись, поднималась на самую высокую башню замка и смотрела вдаль. Если выпустить стрелу с горящей паклей, наверняка где-то там в небо взметнется еще несколько сотен таких стрел. Но, увы, наличие у Бансабиры столь незначительного подкрепления не напугает Ранди Шаута, а скорее посмешит и позволит обнаружить местонахождение Нера. В отличие от Раггаров, у Шаутов нет соглашения с Серебряным домом. В случае столкновения с Каамалом Ранди нет смысла щадить Нера.

Вопреки надеждам, ожидание ничего не принесло. Прошла неделя, началась другая. Враги не торопились. Видимо, хотели довести до того отчаяния, в котором проигравшая сторона идет на любые уступки.

Бану опять стояла на вершине башни. В этот раз рядом были только Дан, Гистасп, Ниим и Вал. Уставшие, с ободранными руками, телохранители все еще защищали таншу, хотя теперь было неясно – от кого. Впрочем, если дело повернется худо, может возникнуть угроза бунта. Надо быть начеку.

– Тану, – к ним подоспел Шухран, – к западной стене подошли подкрепления для Раггаров.

Бансабира внутренне вздрогнула – что значит, к западной стене?! Они прошли мимо Нера, не тронув его? Или Каамал уже мертв вместе с добрыми семью сотнями ее солдат?!

Тану кивнула, попросила позвать Серта. Правда, тот почти сразу явился сам.

– Новости?

– Есть, госпожа. Мы заперты со всех сторон.

Бану непроизвольно сглотнула.

– И этих завалов тоже не разобрать.

В глазах поплыло. Бансабира удержалась на ногах не без труда, как и остальные.

– Отошли половину людей под надежным командованием к северу крепости. Пусть проверят, можно ли раскопать русло реки. Если нет, пусть попытаются вырыть новый колодец. А сам проверь все еще раз, и если все впрямь настолько скверно, начинайте рыть тоннель.

– Слушаюсь, – без тени надежды протянул Серт.

Реакция остальных собравшихся на вершине была отчаянно молчаливой – Гистасп затрясся всем телом. Ниим упал на колени, закрыв лицо руками, Вал сжал в ладонях голову. Даже Бану, уверенности ради, уперлась ладонями в парапет. Дан выразил общее настроение наиболее развернуто, протяжно взвыв:

– Тану!!!

– Помолчи, Дан, – попросила танша. У нее и так в висках стучало со страшной силой.

Дан будто и не слышал:

– Тану, это конец, да?

– Не знаю. – Паника Дана Смелого начала приводить таншу в чувство. Кто-то должен сохранять голову.

– Но вы ведь понимаете, что происходит? – В голосе вице-командира звучала такая надежда, что было очевидно – он предпочел бы, чтобы ему соврали. Даже если ему заранее скажут, что соврут. – Вы понимаете, что происходит, да? – повторил Дан настойчивее.

– Нет, – невозмутимо ответила Бансабира. – Но это не повод орать. Мне кажется, ты уже достаточно отдохнул, займись делом.

– Тану, я…

– Помоги Серту, я сказала.

Дан кивнул и скрылся из виду. Бану коротко оглядела остальных. Кажется, сработало, вроде успокоились. Гистасп вон даже опять ухмыляется.

Прошла еще неделя. Бансабире доложили последние результаты «работ»: ни в одном доступном месте невозможно ни соорудить хоть какой-то лаз, ни уж тем более вырыть колодец – против твердой каменистой почвы их мечи и топоры оказались бессильны. Топоры не выдерживали ударов и слетали с рукоятей, клинки гнулись, тупились, ломались.

Бансабире пришлось признать: враги даже не планировали вступать в переговоры. Их просто возьмут на измор. Затравят, как крыс. И в этот раз вина полностью лежала на ее плечах.

Кажется, урока, который совсем недавно из столкновения с Ранди Шаутом вынес Дан, она вынести не смогла. Ведь какой генерал, такие и полководцы. И если Шаут обдурил ее офицера, значит, обдурил саму таншу. Сейчас все повторилось, но в куда большем масштабе. Иначе как объяснить, что их так ловко загнали в ловушку?! Нет, не тогда, когда Бану не пожелала связываться с Раггарами, уповая на их союз с семьей мужа и неприкосновенность с их стороны, и повела войска дальше этой тропой. И не тогда, когда, уступив натиску своих людей, Бансабира зашла в заброшенную крепость. Ранди Шаут скрутил ее по рукам и ногам еще тогда, когда Бансабира решила не ввязывать в происходящее деда, чтобы не испортить отношений, которые еще предстояло налаживать. Шаут понял, что Бану не пойдет ни через Сиреневый танаар, ни через юг, чтобы не оказаться между молотом и наковальней – желтыми и черными. Но он точно знал, что она двинется обратно: ведь Ранди перебил столько ее людей, прежде пленив мужа. Верная, правильная, неукоснительно соблюдающая честь клана, Бану однозначно планировала месть, смеялся Шаут. Поэтому и стал действовать на том тракте, который фактически сам ей оставил.

Какой кошмар! Это он, Ранди Шаут, оставил ей этот путь! – с ужасом осознала Бансабира. Ведь общеизвестно, что его распри с желтыми были вызваны тем, что он отказывался помогать им в войне с черными. Значит, сейчас, когда из их альянса вышли Ююлы, Шаут наверняка попытается наладить отношения с другими союзниками. Поэтому есть шанс столкнуться с ним на юге. С другой стороны, учинив погоню за Даном Смелым, Ранди наверняка вошел бы и в Сиреневый танаар. В конце концов, что мешало бы ему помогать желтым Луатарам оттуда, от Ниитасов? Значит, был шанс встретить его и там тоже. К тому же Идена Ниитаса и впрямь не стоило напрягать больше того, чем она уже напрягла.

Шаут с точностью поймал ход ее рассуждений, поняла Бансабира с упавшим сердцем. Он оставил ей самый трудный и самый опасный путь. И принял все необходимые меры, чтобы на этот раз наверняка избавить страну от Матери лагерей.

И она с покорностью приняла навязанную ей волю алого выродка, повелась как десятилетняя дура. Бансабира была готова зарыдать.

Но окружение останавливало. Она больше не беременна, у нее нет оправданий для слез. И уж тем более Бану не простит себе, если ее застанет в таком виде Гистасп. Того хуже, если начнет утешать. Их отношения командующего и подчиненного и так уже перешли все дозволенные рамки, а Гистасп относился к тем подчиненным, с которыми вообще следует быть предельно осторожной.

Гистасп видел сложившуюся ситуацию иначе и совсем не признавал недоверия к себе танши. Сколько еще ему придется сделать, прежде чем эта девчонка наконец поймет, что ему можно верить? Он дважды заставал приступы отчаяния. Но если в другой ситуации Гистасп незамедлительно проявил бы себя, предложив поддержку и помощь, то теперь предпочитал не подавать виду.

Каждый день Бану встречалась с охраной, командованием, элитными гвардейцами и обычными солдатами, каждый день видела их глаза – то с вопросом, то с ужасом. Все были растерянны, напуганны, ошеломленны. Она обязана взять всю ответственность на себя, независимо от того, как много понимает сама. Независимо от того, что она сама, если не кривить душой, напугана больше любого из них.

Началась осада.

Несмотря на то что каждый кусок пищи, глоток воды был на счету, запасы продовольствия таяли быстро. Не сумев отрыть новый колодец, пурпурные и сиреневые не подходили и к старому. Смердело от него так, что было ясно: сделай глоток – и тут же поляжет вся армия от какой-нибудь чумной болезни. Надежды на дождь тоже не оправдывались: если прежде, пока они поднимались, ливни шли регулярно, а небеса громыхали грозами, то теперь они будто издевались и насмешничали, до отвращения сияя ясным августовским солнцем.

Дни тянулись один тоскливее другого. Довольно скоро было принято решение поставить под удар пять сотен Каамала и выпустить в небо несколько стрел с горящими паклями. Стоянка Нера отозвалась сразу же – в ответ вдалеке в небо взвились сотни огненных стрел. Осажденные искренне надеялись, что из-за этого поступка им не придется в скором времени увидеть семьсот голов, насаженных на пики, перед стенами занятой крепости. Даже Бану, вспоминая давний разговор с Гистаспом в чертоге Наадалов, начала молиться, чтобы ответственный за пленных понял ее неправильно, чтобы всегда исполнительный Юдейр теперь облажался и, чтобы в конце концов, ей доставили известие о смерти кого угодно, но только не Нера Каамала.

А еще Бану, как и все, надеялась, что после того, как огненный залп выпустили оставленные с Нером войска, им ответят таким же залпом еще три сотни, оставленные на границе владений Ниитасов.

Однако ни сказать, ни ожидать ничего конкретного было нельзя. Каждый день теперь давался мучительнее и тяжелее предыдущего. Мучимые жаждой, осажденные пили мочу, конскую кровь, берегли каждую каплю добытой влаги. Начался падеж.

Бансабира заявила о своем особом положении при распределении провианта. Она ведь женщина, ей нужно меньше, чем мужчинам, говорила танша и ограничивалась только половиной установленной порции. Особенно трудно приходилось Раду. Его огромное телосложение требовало для жизнеобеспечения больше пищи, но он брал только равную долю со всеми и быстро слабел. По примеру танши Раду, как и все остальные, почти все время сосал маленький гладкий камешек, как делали погонщики верблюдов в ласбарнских пустынях. Но пересохшие, шершавые рты очень скоро вовсе перестали выделять слюну.

Жаль, топливо нельзя есть, мысленно сокрушалась Бану, в очередной раз запуская в небо одновременно три стрелы с пламенными наконечниками. Его ведь еще хватало. Может, в случае чего, стоит поджечь себя?

Руку больно свело судорогой – ослабевшие мышцы с трудом подчинялись хозяйке. Сухая кожа пальцев стала до того тонкой и белой, что от натяжения тетивы теперь рвалась, как бумага.

Странно. Пересилив себя, Бансабира выпустила еще один залп. Спустя четверть часа еще один.

Никто не отвечал.

Вскоре собрали тяжелый и очень странный совет: не в силах сесть, военачальники совещались лежа. Предложений было два: первое – выйти навстречу смерти с оружием в руках и умереть, как велит Кровавая Мать Сумерек. А второе заключалось в том, чтобы каждый десятник умертвил своих подчиненных, сотник – десятников, тысячник – сотников. Бансабира, когда подойдет срок, покончит с военачальниками, а потом примет яд, у нее еще остался.

От первого отказалась, в первую очередь сама танша, и ее поддержали многие. Умереть сейчас куда легче, чем выжить. Выйти с мечами на врага – не мужество, а трусость. К тому же трусость глупая – никакого видимого вреда красным они не причинят, зато их, обессиленных, войска Ранди Шаута возьмут без особых трудов. От другого варианта отказалась вторая половина офицеров: при таком раскладе самоубийство – трусость еще большая.

– Тогда будем ждать, – выдохнула Бансабира в конце. – Ждать и стягивать на себя все силы Шаута и Раггара, спасая тем самым наших собратьев от неожиданного удара в тыл или во фронт. Мы должны дать им шанс сосредоточиться на своих противниках, и для этого нужно ждать. Помните главное: уцелевший должен, обязан добраться до моего отца и сообщить о численности Шаутов, об их замыслах и о предательстве Раггаров. Мне сказать больше нечего.

На том и закончили. Собравшись с силами, военачальники поднялись на четвереньки и, пошатываясь, держась за стены, отправились к воинам.

Каждый день Бану, едва волоча ноги, перемещалась внутри крепости, ища тайные тропы, лазы, ходы. Каждую ночь, не ложась вовсе или ворочаясь без сна, думала, как быть. Должен быть какой-то шанс. Должно быть что-то, что она упустила, о чем не подумала. Должен быть хоть какой-то выход, настойчиво твердила танша.

Но его не было.

Глава 10

Мужчина с усилием открыл глаза и тяжело выдохнул. Медленно поднялся в кровати и тут же почувствовал ломящую боль во всем теле.

– Неужели это никогда не кончится? – то ли подумал, то ли пробормотал.

Больше полугода минуло с тех пор, как его доставили в столицу Адани Шамши-Аддад. Скорее мертвого, чем живого. Всю дорогу лекари двух стран регулярно меняли деревянные шины, дабы бедро срослось верно; меняли тугую повязку на груди, стягивая сломанные ребра; читали молитвы за его здравие.

То, что он выжил, скрыли ото всех, особенно – от побежденных врагов. В день победы, едва лекари осмотрели раны, главный сподвижник этого неистового рыцаря древней веры Астальд отправил гонца с письмом к королю Удгару. Тот, прочитав донесение, велел во всех храмах Архона молиться за сына и отправил ответное письмо с приказом никому не оглашать того, что его наследник пока жив. Тем самым, с одной стороны, он, готовясь к худшему, заставил себя довериться надежде; а с другой – бросил в стан завистников лакомую кость: как только станет известно, что Железная Грива мертв, улей мнимых наследников короны зашевелится, заелозит и зажужжит, выпустив жалящий направо и налево рой.

Выздоровление Агравейна протекало медленно, будто что-то нарочно его затягивало – так туго ему пришлось. Прошло почти два месяца, прежде чем сознание архонца окончательно прояснилось. И теперь, в отличие от первых недель, имена отца, сестры, Шиады и жены он повторял только мысленно, в разговорах с собственной совестью.

Стоял сентябрь, когда местные врачи позволили ему встать с постели. Агравейн радовался, что теперь ему, точно калеке, не придется глотать микстуры и лекарства с ложек, которые держат чужие руки; не придется лежать, ожидая, пока знахари разотрут ему мазями ногу и раны; не придется ходить под себя и ждать, пока все это уберут прислужники… Не придется, в его-то двадцать семь лет.

Счастье Железногривого отличалось в ту пору от детского только тем, что архонец не хлопал в ладоши и не прыгал по занятой спальне – тело все еще ломило, а аплодисменты он привык выслушивать сам, на турнирах. Кто бы мог подумать, что можно испытывать такую радость от того лишь, что способен ходить?

Вскоре Агравейн вновь взял в руки меч и мигом сообразил, насколько ослаб. Ничего, несколько недель, самое большее месяцев, и он опять будет несокрушимой стеной всего континента! Глядя на то, с каким упорством молодой принц ежедневно начал, превозмогая боль и скорую усталость, нарабатывать и возвращать силу и выдержку, многие аданийцы начали доподлинно понимать, почему весь свет считал Агравейна самым неумолимым, неутомимым и могучем из мужей Этана и почему называли его Железногривым. От слухов по всему замку царь Адани, мелкосортный Тидан, стал всерьез опасаться, что строжайший запрет на обнаружение личности Агравейна будет нарушен. Как одновременно удержать тысячи языков? Их разом не вырвешь, как и тысячам пар глаз разом не воспретишь наблюдать.

Неделей раньше Агравейн получил послание от отца-короля, и, дабы хранить таинство переписки, он отрядил домой Астальда. Последний был единственным из сподвижников принца, кто до последнего оставался подле него в Шамши-Аддаде. Агравейну же, по указу Удгара и договоренности с Тиданом, надлежало гостить у аданийцев до полного восстановления и, возможно, немного дольше.

Мужчина поднялся с кровати и оделся. Слуг не звал принципиально: слишком долго самые простые вещи приходилось делать с посторонней помощью. Спустился к завтраку и с легким поклоном прошел на место. На удивление, царь сидел за столом один.

– Агравейн! – приветствовал его владыка Тидан. – Садись, садись. Как себя чувствуешь?

– Лучше, ваше величество, благодарю.

– Славно.

– А где досточтимое семейство?

Тидан небрежно махнул рукой:

– В городе ярмарка.

Агравейн молча кивнул, быстро поел, кивая в такт жалобам Тидана на плененных царевичей из Орса, и распрощался.

В тот день он через не могу протренировался шесть часов кряду. Вновь и вновь вскидывал меч, подгонял коня, метал копье, отрабатывал удары, на всем скаку крутился в седле, наклонялся к земле, поднимая специально раскиданные дорожные сумки, нет-нет да и хватаясь за бедро, которое все еще давало о себе знать. Врачи и лекари не одобряли ни трюкачеств молодого воина, ни даже его лихой удали в середине ноября.

Вечерело. Принц стоял на лоджии покоя, рассматривая небо, еще не черное, но с уже заметным месяцем и несколькими кое-где проглядывавшими звездами. В дверь спальни, обставленной, на вкус архонца, излишне вычурно (особенно в глаза бросались тонкой выделки гобелены, благоухающие растения с громадными лиловым цветками и куча каких-то картин), постучали, но принц не расслышал. Не дождавшись ответа, Майя вошла:

– Милорд? – Агравейн не отзывался, и девушка, плавно ступая, вышла на лоджию. – Господин? – позвала вновь.

Агравейн характерным жестом чуть повел головой на источник звука и, будто сообразив, что не один, обернулся полностью. Нелегкая, мысленно вздохнул мужчина.

– Миледи, – чуть заметно поклонился. Мало того что встреча, мягко сказать, неожиданная, Майе, дочери царя и девице на выданье, строго-настрого запрещалось покидать покои с наступлением темноты без сопровождения матери, братьев, смотрительницы, охраны или слуг. – Что-то случилось?

– Нет, ничего особенного, – ответила девушка. В руках у гостьи Агравейн заметил конверт. – На что вы так увлеченно смотрели, что не слышали меня?

Голос Майи струился, как родник в лесу, – тихо и почти безлико. Она так и осталась совсем невыразительной, коротко приметил Агравейн. Или просто рядом с воспоминанием о Шиаде все прочие женщины для него поблекли?

Майя поравнялась с героем.

– На небо, – ответил он. – Миледи, разве вам не запрещено покидать комнаты с наступлением темноты?

Майя стушевалась – ну, ведь еще не так чтобы очень темно, да?

– Так чего вы хотели? – Железная Грива бросил прицельный взгляд на бумагу у девицы в руках и уставился прямо на девушку.

Та стушевалась еще сильнее – ну что он так ее смущает?! Щеки горели как никогда.

– Ко-король Удгар, – отозвалась, всячески избегая встречаться взглядом, – прислал письмо отцу, к нему прилагалась записка. Адресована вам. – Она протянула руку с небольшим конвертом.

Агравейн не стал спрашивать, как записка оказалась у царевны. Ясно же, что Тидан не сам попросил дочь отнести бумагу архонцу.

– Благодарю.

– Я рада помочь, милорд. – Майя сделала небольшой поклон и запоздало опустила глаза.

Ну что за девчонка, право. Она просидела у постели Агравейна все время его болезни, поила отварами и бульоном, не отходила ни на шаг. Окрепнув, мужчина стал тщательно избегать общества царевны, чтобы не давать девушке пустых надежд и не раздувать огонь в трепетном молодом сердце. Майя явно досадовала, но Агравейн был убежден, что поступает правильно. Больше того, даже будь Майя первоклассной красоткой – Агравейн действовал бы так же, несмотря на славу не только невиданного воина, но и немыслимого юбочника. Ее отец был царем, а портить государственные отношения ради связи, которую даже интрижкой назвать стыдно, архонец не стал бы. Есть только одна женщина, способная подвигнуть его на открытый политический конфликт, но ей это не нужно. Он, Агравейн, ей не нужен.

Мужчина прикрыл глаза. Зачем он вообще встретил Шиаду?! До той встречи он был заметно счастливее.

Царевна не спешила уходить, хотя ее здесь ничто не держало. Сделала еще несколько попыток завязать разговор, но Агравейн отвечал на вопросы до того односложно и нехотя, что Майя ушла вконец обиженной.

– Агравейн! Агравейн! – донесся мужской голос под аккомпанемент тяжелых шагов. – Как тебя понимать, Агравейн? Почему отсюда только что выбежала моя дочь?!

– Я вас уверяю… – пробормотал архонец.

– Мне не уверения нужны! – Тидан поравнялся с принцем, вскинув голову и глядя в упор. Агравейну пришлось пригнуться, чтобы нормально разговаривать с царем. – Слава о тебе зашла далеко! Руки не смей тянуть к Майе…

Агравейн потер лоб – непростая семейка, ничего не скажешь.

– Ее высочество принесла мне записку, – показал он конверт.

Тидан утих, пошарил по конверту пристальным взглядом, с шумом выдохнул и подошел к парапету.

– Ох уж эта девчонка! Все сделает, чтобы побыть с тобой без надзора. Ты знаешь, я не одобряю.

– Ваше величество, я делаю все, чтобы царевна не подумала, будто я увлечен ею.

– Так ты увлечен?! – пуще прежнего запричитал Тидан.

– Повелитель, мы говорили об этом перед моим отбытием в Кадеш. Поверьте, с тех пор ничего не изменилось. – Агравейн провел по ключицам по давней привычке. Не найдя нужного, сжал кулак и стиснул зубы.

– Тебе нехорошо? – Царь выглядел недовольным, будто нехотя отвлекся от тирады и был вынужден обратить внимание на состояние царевича.

– Дело не в этом.

– Тогда в чем?

В чем? Агравейн и себе объяснить не мог. Он был страшно растерян, и если тело его быстро приобретало былую силу, то для разума прежняя ясность казалась недостижимой.

– Мышцы тянет после упражнений, – отозвался архонец.

Тидан понял, что ответ окончательный, и продолжил. Он пришел сообщить, что Удгар просит сына прибыть на Священный остров к весеннему равноденствию. Агравейн поблагодарил за весть и в ответ на раздражающую подозрительность Тидана пообещал сократить количество встреч с Майей еще больше.

Агравейн задумался: если сообщение о дальнейших действиях принес ему Тидан, что же за бумагу принесла царевна? Когда владыка Шамши-Аддада вышел, Агравейн вернулся в комнату, сел за стол и развернул конверт. Ришильда, жена… Еще один вопрос к тому, что же означало его возвращение из лап Нанданы-Смерти. Мужчина повел шеей, шаря, прошелся по груди, в надежде зацепить подвеску, и, в тысячный раз не найдя, выругался, с грохотом опустив кулак на стол.

Сабир Свирепый наконец узнал о бедственном положении дочери. Сыграли роль не только слухи и сплетни, но и довольно убедительные свидетельства разведки. И едва не проклял Землю и Небеса. Он отделен от Бану месячным переходом, зажат, обложен и окружен со всех сторон. С севера – бежевыми, которые не нападают, будучи занятыми Маатхасом, но и пройти не дают; с запада и юга – черными Дайхаттами, которые уже убили двух его племянников и брата Ванбира; с запада – сиреневыми, которые в лице Идена Ниитаса не давали ему пройти и никак не оказывали поддержки. Чтобы прорваться к ней, придется сначала каким-то образом расчистить себе дорогу. И даже если у Сабира все получится, учитывая численное превосходство его воинства в моменты соединения всех армий, подобное решение не заслуживает высокой оценки.

Бансабира, к счастью отца, не была ни дурой, ни трусихой. Все, что она делала, как показала практика, преследовало какую-то цель. И если сейчас она оказалась там, на юге Золотого танаара, стягивая на себя войска Раггаров и Шаутов, которые никак не унимались, надеясь отомстить за Сциру Алую и еще нескольких родственников, значит, Бансабира предполагала такой исход событий. Даже если рассчитывала, что все будет иначе, она не могла не предполагать возможной осады. В конце концов, ей ли не знать, насколько измор надежное средство при взятии надоевшего, до костного мозга ненавистного врага?

Чтобы потери, лишения и тяготы дочери не оказались напрасными, Сабир непременно должен был перераспределить расстановку сил на юго-западе Яса. Да и поддайся он импульсу, все равно ничего бы не вышло. Каждый из тех тысяч, что он ведет, потерял или кого-то из родителей, или среди братьев и сестер, или кого-то из детей. Если сейчас Сабир заявит, что они бросают кампанию на юге, чтобы помочь его дочери севернее, тем самым обесценив жертвы в своих рядах, собственные люди на него обозлятся. Может, до бунта и не дойдет, но в такой изматывающей ситуации сомнения в сердцах твоих сподвижников недопустимы совсем.

Ноябрь на Ангорате выдался теплым и сулил щадящую зиму. Нелла, укутанная в шерстяной плащ, возвращалась в покои. Возраст брал свое: вот уже почти шестьдесят лет она ходила по широкой груди матери-земли, и долг храмовницы весил теперь больше, чем в тот год, когда она получила священные знаки. Скорей бы уже Шиада набралась ума-разума и смогла занять положенное место. Тогда Нелла сможет вздохнуть спокойно, в последний раз пройти тропу То’он Надара и постичь истинную мудрость, доживая век под сенью Древней Паучихи Нанданы.

Пожаловал Верховный жрец. Ему пошел уже восемьдесят первый год.

– Светло утро и светел твой день, Таланар, – приветствовала храмовница.

– Богиня в каждом из нас, Нелла, в сердце и разуме, на земле и на небе, – неспешно прошел в кресло напротив и сел.

– Все ли у тебя хорошо? – спросила теплее обычного.

Таланар едва заметно улыбнулся в седую бороду:

– Мать бережет меня.

– Какие вести привез твой преемник?

– Добрые. Сайдр подтвердил все наши видения о событиях в Орсе и Адани. Агравейн жив, и теперь его отец просит нас о чести провести Обряд Царственного Огня и Венценосных Вод.

Нелла с достоинством кивнула.

«В игру вступила королева Гвен, и ее партия может всем нам стоить дорого», – мысленно оповестил друид.

«Гвендиор рискнет всем», – отозвалась жрица.

«Полагаю, ты не станешь мешать?»

Храмовница, отстраненно уставившись в точку, ответила вслух:

– Что бы ни сделала королева Гвен, исход предрешен. А вот урок, который медведи пожнут от змей, определят они сами.

– Чтобы понять смысл грядущего, надо позволить ему случиться, – согласился старец.

Храмовница поднялась, подошла к дровнице, подкинула полено в камин. Выпрямилась, не оборачиваясь к собеседнику и глядя в пол.

– Давно не было вестей от нашего сына, – безлично заметила жрица.

Таланар подтвердил – и впрямь.

– Отправь Сайдра в Кольдерт.

Таланар нахмурился: ради Гленна, что ли? Нелла неторопливо качнула головой и развернулась:

– Шиада родила.

Таланар безмолвно вскинул на нее проницательные синие глаза. Как ни был напряжен взгляд друида, храмовница медлила.

– Нет, – выдохнула женщина наконец, в ответ на невысказанный вопрос.

Таланар закивал с задумчивым видом: да, глупо было надеяться, что от герцога Лигара может родиться что-то в известном смысле угодное Праматери. Мало быть хорошим человеком, чтобы быть полезным богам.

Мудрец встал, пообещал отправить Сайдра за новостями ко Второй среди жриц (правда, после зимнего солнцестояния, когда, рожая Сына, Великая Мать возродит Круг) и простился согласно обычаю. Нелла видела, что складка меж старческих бровей так и не разгладилась и ничуть не уступала ее собственной.

Братья спешились после тренировки верхом и отвели коней. Тирант поддерживал хромающего к замку Гленна – в пылу схватки он растянул сухожилия в бедре. Гленн не видел, но чувствовал, как блондин недоволен. Нет, не тем, что стал причиной травмы брата, а тем, что теперь, пока он не поправится, Линетта даже ночевать будет подле друида. Малолетняя жрица и так не отходила от него ни на шаг, и Гленн потакал ей, что Тиранта бесило несказанно. Приехала сюда со своего острова и встала между братьями, как клин. А ведь все так хорошо было. Пока эта не появилась.

Убеждать Тиранта в том, что не променяет брата ни на кого иного, Гленн устал. Перебесится и успокоится. Время, как всегда, само все докажет.

Ко всему сейчас возникло важное дело. Брат отвлечется от собственной ревности, они выберутся из Кольдерта, развеются – в конце концов, им куда ближе скитания странников, нежели уют домашнего очага.

– Что за дело? – воодушевился Тирант, услышав новости.

Несложное, пояснил Гленн. Королева приказала, едва минут декабрь и морозный январь, съездить в Гуданский монастырь за какой-то монахиней. Тирант остановился и недоуменно почесал затылок.

– Мм, подожди… То есть это как? Это мы с тобой, два здоровых мужика, поедем за какой-то бабой к благочестивым девственницам?

– Поуважительней, Тирант, – ехидно протянул Гленн, расплываясь в ухмылке. – Они Иисусовы невесты.

– А, плевать. – Тирант отмахнулся. – Дела это не меняет. Надеюсь, верхом? – всерьез обеспокоился силач. – Я не переживу всех этих повозок, сундуков и противного скрипа колес, которые, что ни день, слетают с осей!

Закончив перечень потенциальных бед, блондин приобрел окончательно испуганный вид.

– Не ворчи. Лучше развлекись, – посоветовал Гленн. – Могу посоветовать за стеной королевской крепости один трактир. Думаю, кому-то там давно отвели постоянное место, – подмигнул друид.

Тирант басовито загоготал.

Оказавшись в стенах замка, который во все времена хорошо отапливался, Гленн почти сразу ощутил, как заныло растянутое сухожилие.

За окном поднималось низкое, бледно-золотое зимнее солнце. Линетта на мгновение отвлеклась и выглянула в окно. Норан забарабанил плотно укутанными ножками по кровати. Жрица едва слышно вздохнула и с улыбкой вернулась к малышу:

– Ладно, непоседа, вставай. – Линетта накинула на него утепленный плащ и скрепила серебряной пряжкой. В дверь постучали – служанка принесла письмо. Жрица, наскоро затолкав свернутую трубочкой бумагу в рукав, вывела Норана на улицу: зима или нет, а юный принц прогулки любит и ждать не привык.

Малыш резвился как мог. Матери и няньки тоже привели детей, так что компаньонов Норану хватало. Одним глазом поглядывая за малышом – да что с ним случится, это ведь принц, – Линетта развернула бумагу: это Гленн сообщал, что не сможет сегодня, как обычно, прогуляться с ними. То-то она удивилась, что его еще нет во дворе: обычно жрец никогда не опаздывал. Должно быть, что-то серьезное. Девушка прочла дальше и, всхлипнув, вздрогнула – занемог.

Жрица быстро огляделась и постаралась взять себя в руки: другие уже заметили, что с ней что-то не то. Так нельзя, отчитала себя девушка, жречество воплощает таинство, нечего показывать всем свои мысли, ее ведь учили! Правда, старшие жрицы никогда не говорили в годы учения, что, как себя ни веди, что ни делай – скрыть любовь невозможно.

К Линетте на лавочку подсела одна из молодых мам, чей ребенок – мальчишка лет трех – играл с другими в деревянных рыцарей под неусыпным контролем нянек.

– Что с тобой, Линетта? Переживаешь за принца? Ну так не стоит, – умудренным голосом поведала женщина. – Тут есть кому за ним приглядеть.

Линетта улыбнулась, поблагодарив за совет. Собеседница не унималась – похоже, жрица лукавит. Наверное, все дело в любовной тоске? Или в том письме, что Линетта сейчас прочла? Дурные вести?

Жрица согласно кивнула – да, все именно так, письмо из дома, со Священного острова. Такая тоска крутит, что сил нет. Последнее добавление для Линетты стало роковым.

– Ну, дитя, – сказала женщина с высоты своего девятнадцатилетнего возраста и двукратного материнства, – я тоже не родилась в Кольдерте. Я жила в гуданском замке, пока отец не устроил мой брак с сиром Айленом Дортом. Потом я переехала в его поместье, а потом, после последней войны, в которой мой благородный супруг так отличился, – она растянула эти слова, смакуя, словно запеченные в меду груши, – король пригласил нас жить в замке. И вот я здесь, и уже пять лет, как уехала из родного дома за мужем.

Линетта отстраненно улыбалась, пока восторженно-глупое эфемерное создание с каштановыми косами заливалось историей своего супружества. Да, эта «многоопытная» дама пять лет не видела дома, а она, Линетта, всего год с небольшим. Да, леди Дорт была моложе, и ей было страшнее, чем жрице сейчас. Но она-то уехала за мужем, который дал ей сыновей, и в них женщина нашла смысл жизни. А сама Линетта? За кем уехала она?

Настроение у девушки совсем упало. Наскоро распрощавшись со стрекотавшей леди Дорт – при этом перебив ее посреди увлекательной повести о счастливом браке, – Линетта забрала недовольного Норана в замок. Холодно на улице, простудится еще.

Обиженная леди Дорт гордо поднялась и подошла к нянькам и матерям чуть постарше ее. Надо же, кто бы знал, до чего неучтивы эти староверки, понимают о себе бог весть что и вообще все грубиянки как одна.

– Линетта? – Гленн приподнялся в кровати. На душе потеплело.

– Светел твой день, – улыбнулась она и осторожно приблизилась к кровати. – Как ты себя чувствуешь?

Гленн ответил, что намного лучше, и даже вполне убедительно старался казаться здоровым. Посреди беседы явился Тирант, но, уловив ситуацию, оставил парочку наедине. Только к обеду жрица вышла из комнаты Гленна и его брата – выскочила на четверть часа, отпроситься у Виллины на оставшийся день да захватить друиду еды с кухонь.

– Позволишь позаботиться о тебе? – спросила, вернувшись.

Лицо Гленна, тонкое, смугловатое, осветилось улыбкой выразительных глаз.

Линетта стушевалась – чего же он молчит? Неловко как.

– Впрочем, если ты против, не стану настаивать…

– Просто у тебя ведь есть обязательства, – объяснил Гленн.

– Ты – важнее всех, – тихонько призналась жрица.

Этого было достаточно. Они вместе пообедали, прочли молитвы над снадобьем, чтобы действовало лучше, потом долго болтали ни о чем. Наконец Гленн попросил Линетту о том, о чем никогда прежде не просил никого.

– Ты же знаешь Песнь о друиде Мельхасаре, последнем из Часовых?

Конечно, знает. «Сказание о начале Родо́в, или о Мирландрии и Мельхасаре, последнем из Часовых» в ранней юности, одним из первых, изучают все воспитанники Ангората. Линетта кивнула.

– Я был бы счастлив услышать ее от тебя. – Гленн взял жрицу за руку. Линетта не медлила.

В давно забвенных землях жил, Изведав путь из снов и чар, Рожденный в пламени светил Друид и воин Мельхасар. Друид и – воин-исполин, Он был высок, широк в плечах, Не стар, не молод, не блондин, Суров на дело, скуп в речах. Он вел с собой луну и серп, Огниво тысячей мечей, Он нес с собой старинный герб – На том свернулся Древний Змей. Те дни покрыты забытьем И растворяются в ночи, Когда гиганты шли с мечом И с заклинаньем – палачи, Когда, растерзаны судьбой, Бежали все от смрадных врат, Когда и летом, и зимой Открыт был остров Ангорат. Здесь так же, как в другие дни, Жрецы и жрицы гнули спины. Сюда стекались все огни В зловеще-грозные годины. В ту пору давнюю – теперь О ней уж говорят немного – Не человек, но и не зверь Провал до Острова дорогу[2].

Гленн слушал внимательно и зачарованно глядел на жрицу.

Прекрасно женское лицо: Высоки скулы, очи ясны. Но тело женское взято Зелено-желтой змеиной краской. И вместо ног – змеиный хвост, Его чураться не пристало. В нем смертью каменных борозд Грозит стрекочущее жало. Ее Мирландрией зовут, Она прекрасна и учена, В ней реки древние текут, Сплетаясь с огнивом знакомым. Она – Хранительница Вод, Законослужливая жрица, В ней имя древнее поет И сжечь огнем своим грозится. Десятки свадеб Льда-Огня Друид и жрица те сыграли, Под шум кострищ «Люби меня!» Призывы страстные звучали. У них родились дочь и сын, Не знали Светлые печали: Иллана из семьи Сирин И Мельхасар из рода Тайи. Но безмятежность и краса, Что грели сей Великий Брак, Развеялись, как голоса, Когда на Остров грянул враг.

У Гленна немного затекла спина, и он выпрямился, потянув позвоночник, – начиналась его любимая часть сказания.

Людское зло со всех сторон Вело осаду Ангората. И сотни, тысячи ворон Глодали все, что смертью взято. Исчезли тысячи людей, Деревья в чащах, стены, храмы. И мириадами огней В те дни горел костер Нанданы. Четыре долгие годины Держался Остров снов и чар, Четыре грозные годины Держал осаду Мельхасар. Четыре смены лет и зим Иллана Сирин в кровь, устало, До первых проблесков седин Врагов Всесильной проклинала. И, наконец явив исход Стоянья долгого, как небо, Богиня-Тьма своей рукой Жрецам направила победу. Тогда жрецы, что всех умней, Совет держали о грядущем, И с уст Мирландрии слетели Слова о долге и о сущем: – Четыре года миновали И многих обратили в прах. Твердыня наша тверже стали, Но и она стоит на снах. И дабы в будущих правленьях Спасти себя от зла врагов, Я предлагаю, без сомненья, Еще воздвигнуть стены снов. Богиня-Мать дала утесы И раскроила наш удел, Так пусть же свет светил белесый Проем запрет от тьмы и стрел.

Да, Гленн прекрасно помнил эту чудесную завесу, как по волшебству свисающую от скрещения копий Часовых до водной глади. И скрип движения исполинов тоже помнил. Он по-настоящему любил момент отвержения копий Часовых и мечтал хоть раз пережить ни с чем не сравнимое чувство отражения и преображения таинства вместе с Линеттой.

И над свечением незримым Пусть скрестят копья иль мечи Всекаменные исполины, Великосильные мужи. Мы колдовством хранили остров, Мы обнажали сталь клинков, Так пусть и ныне змеехвосты Спасут Обитель чар и снов». Нашлось Иллане возраженье, Хоть многие сказали «за», И то друидово сомненье Слезами обожгло глаза. Друид сказал: «Иллана Сирин, Мы все согласные с тобой, Но пусть проем хранит от мира Четверка выбранных судьбой. И сможешь ты ль, гроза проклятий, Хранитель тайного табу, Взнести их как утес, Ваятель?» Она сказала: «Я могу». «Но исполинов для заклятья Среди погибших только три, И пусть для нас направит Матерь Четвертого для той Двери». Все воронье слеталось в стаи В огромном липовом саду. И Мельхасар из рода Тайи Тогда поднялся: «Я пойду». «Не смей!» – воззрилась жрица ночи На мужа и отца детей. «Любимая, мне Мать пророчит Хранить наш Дом и всех людей». «Уйдите все! – велела жрица. – Как можешь ты просить меня Прервать твой путь и распроститься С тобою, муж и жизнь моя?»

Вот и он, Гленн, хотел бы крикнуть: «Уйдите все!» – и завладеть Линеттой сию минуту! Не озираясь на запреты Праматери, храмовницы и кого бы то ни было еще! Он, в конце концов, ничем никому не обязан, он не лорд и даже не сир. Простой служитель культа Жизни и Знания, и у него есть право познать не девок в ближайшем трактире или туповатых девиц при дворе, но свою жрицу!

Мысленно друид усмехнулся над собой – безумный, ни дать ни взять.

«Иллана, женщина из Сирин, Храни Богиня наш удел, Коль я б не знал, что ты всесильна, Тебя просить бы не посмел. Ты служишь Матери Единой До боли, крови и любви, Ты носишь, как лицо Богини, Знак Коронованной Змеи, Так и позволь, жена и жрица, Мне долг нести, как ты несешь, Тебе, Глаголющей, вручится, Как ты мне – сердце отдаешь. Мне, как тебе, – хранить Обитель, И кто другой, если не я? Я твой единый сохранитель, Я тоже Змей, как ты – Змея». К закату Мельхасар простился С женой и юными детьми. Поднял копье и опустился На дно заозерной реки. Всю ночь, минувшую безлико, Иллана плакала навзрыд: «Супруг мой, Мельхасар Великий Отныне камнем весь покрыт. Живой, живой еще, должно быть, И дышит камнем, и поет, И, занося копье, как коготь, Врагам прохода не дает». Мирландрия, не в силах выжить От мук потерь и колдовства, Решилась стать как можно ближе К причине своего вдовства И обратилась пенным морем, Водой, несущей горечь слез. Их дети стали новым корнем Для всех последующих берез: Сын возглавлял семейство Тайи, Дочь – Сирин. От ненужных глаз Храня незыблемые тайны, Кончается великий сказ.

Женский голос стих, Линетта подняла глаза, по-прежнему ощущая тепло руки Гленна.

– Ты прекрасно поешь, – сказал друид.

Линетта засмеялась:

– На самом деле не очень.

Не суть важно, подумал Гленн и настойчиво потянул жрицу за руку. Привлек, обнял и понял, что целовали ее впервые.

Глава 11

Конец был близок.

Вся кожа – шкуры павших лошадей, арканы, сбруя, ремни, одежда, даже сапоги – была съедена. По утрам осажденные слизывали с парапетов и кровли росу и иней. Некоторые уже скончались; их с трудом оттаскивали или просто катили на задние дворы, где лишний раз никто не появлялся. Есть товарищей северяне решились не сразу. Многие почти не могли двигаться. У многих начались галлюцинации. И когда угасла последняя надежда, все вокруг внезапно наполнилось топотом, ржаньем, криками, лязгом железа и свистом стрел.

Осажденные выходили из ворот, поддерживая друг друга, шатаясь и падая. Бансабира повалилась на чьи-то надежные подставленные руки. О Праматерь… Наконец-то он пришел. Высокий, сильный, темный – единственный, кто мог одолеть столь могучего врага, как Ранди Шаут.

Бану бессильно обмякла, уткнувшись головой в грудь спасителя.

– Русса… Русса… – Голос Бансабиры скрежетал. Им совершенно разучились пользоваться, понял мужчина, прижимая тощее костлявое тело. – Русса… – бессвязно повторяла женщина, совсем тихо, так, будто речь причиняла ей боль. – Брат…

Мужчина ахнул: она цела, она все еще жива… Но на что похожа? Будь проклят Ранди Шаут, будь проклят! Он своими руками оторвет голову трухлявого рака за то, на что тот обрек его сокровище.

– Тану…

Всеединая, или она настолько истощена, что вместо «Бану» слышит «тану», или Русса опять пытается важничать, недотепа. Бансабира подняла голову, и спаситель, угадав намерение, на всякий случай положил ей ладонь на лицо. В груди все сжалось при взгляде в изумрудные глаза, утратившие все краски и даже саму способность блестеть.

Высокий, сильный, темный… Перед глазами плыло, когда Бану выходила. И от слабости, и от радости. Но сейчас, вблизи… Нет ничего, что заставило бы ее не признать черных и смешливых глаз Сагромаха Маатхаса.

– Это вы?

– Тану, вы едва держитесь на ногах, давайте я вам…

– Это вы, – выдохнула танша, вновь опуская голову. – Это вы… – Бану повторяла не просто с облегчением – Сагромах мог поклясться, в женском голосе звучало счастье.

Маатхас положил Бану ладонь на затылок и кивком подозвал бойца с кувшином воды.

– Вот, тану, держите. – Маатхас помог женщине, понимая, что ослабленные трясущиеся руки не удержат сосуд.

Бану припала жадно, почти исступленно.

– Не беспокойтесь, госпожа, – улыбнулся Маатхас, с трудом подавляя желание сгрести эту соломинку, спрятать в могучих руках от всего света, а потом собственноручно перерубить головы всем, кто довел ее до такого состояния. – Воды достаточно. До реки отсюда меньше получаса верхом, а до леса с сотней родников и того меньше. Я уже отослал людей наполнить все ваши мехи.

Бансабира никак не отозвалась, продолжая пить.

– Надеюсь, вы примете нашу помощь.

Бану с усилием отстранилась от кувшина и подняла на Сагромаха глаза.

– Ага, все приму. И помощь, и коней, и припасы. Не дадите – украду!

Маатхас и его окружение добродушно расхохотались.

– Напугала! – У Маатхаса отлегло от сердца: хвала богам, Бансабира сумела остаться самой собой, и даже в голосе зазвучали прежние интонации. Сильный, насмешливый, с властными нотками – те, что он вспоминал из ночи в ночь долгие месяцы. В душе Сагромаха расцвело.

– Слушай, Хабур, давай откупимся, а? А то от Матери лагерей всего можно ждать, как думаешь? – радостно воскликнул Маатхас.

Один из самых преданных сподвижников тана и его молочный брат Хабур попеременно смотрел на господина и женщину, которую тот поддерживал, и начинал понимать, почему Сагромах рвался сюда с таким упорством. Командир лазурной кавалерии Мантр и командир «воителей неба» Аргат, наблюдая, тоже переглядывались и посмеивались.

– Да не то слово, тан! – округлил глаза Хабур в притворном ужасе.

– Я вот сразу ей, сам, тысячу коней отдам! – добавил Мантр, коренастый и кряжистый, как дерево.

Мужчины продолжали смеяться, и Бансабира теперь тоже. Среди общей радости она различила до боли знакомый и родной смех, совсем рядом. Обернувшись, танша увидела усмехающегося Гистаспа, сползающего на землю по крепостной стене.

– Тану, осторожнее. – Маатхас с сомнением посмотрел на женщину, которая все пила и пила уже из третьего кувшина.

Они остались вдвоем в маленькой комнате, которую в замке занимала Бану.

– Угу, – нечленораздельно отозвалась женщина и продолжила пить. Наконец утерла губы тыльной стороной ладони, тяжело дыша. Живот мгновенно скрутило, Бансабира поморщилась, потерла виски запястьями. До того белыми и прозрачными, что Сагромаху казалось – он видит, как просвечивают кости.

Наблюдая за ней и с трудом сдерживая прорывающееся сочувствие, Маатхас пытался убедить таншу отдохнуть. Ей просто необходимо поспать! Но нет, Мать лагерей опять уперлась как осел и требует прежде всего рассказать новости.

– Как вышло, что вместо Руссы здесь оказались вы?

Легко, объяснил тан. Возвращавшийся из Пурпурного танаара обходными тропами Русса уже почти присоединился к силам их отца, Сабира Свирепого, когда его настиг сигнальный залп о помощи, который дали оставленные в тылу триста бойцов Бансабиры. Для пущей надежности, следом за залпами, гонца с донесением о, вероятно, бедственном положении Бану в стан Яввуза отправил Иден Ниитас, чьи дозорные на границах заприметили чужаков. Русса прибыл с весьма незначительными силами, которых явно не могло хватить, чтобы разогнать Шаутов, но оказалось вполне достаточно, чтобы помочь Маатхасу вырваться из окружения. Дальше было просто: Сагромах пообещал, что поможет Бансабире сам, а Руссу отрядил к Сабиру, за помощью. В конце концов, когда танша восстановится, ей потребуется свежая и пополненная армия, чтобы добраться до Зеленого танаара.

Бану после этих слов нахмурилась – с чего бы Руссе так безоговорочно верить Маатхасу? И с чего рассказывать, что она собралась именно в дом Аамут? Откуда Русса вообще об этом узнал? Его ведь не было рядом, когда Бансабира обсуждала с отцом стратегию и маршрут?

А… нет… кажется, последнее Бансабира рассказала брату сама, после разговора с Сабиром… хотя насчет первых двух вопросов уверена не была – разум и память подводили.

Стало быть, Русса сейчас ведет к ней войска, уточнила женщина вслух. Маатхас сообщил, что надеется на это, и продолжил рассказ. После того как ему удалось отбросить на время бежевых, он направился туда, где, по словам Руссы, были выпущены сигнальные огни. У него с Ниитасами нейтральные отношения, пустили его без проблем, главное, сказали, от ставки тана держаться подальше. Однако искомого лагеря в указанной области Сагромах не нашел. Зато встретил весьма праздного и разнузданного Нера Каамала в одном из приграничных трактиров с какой-то сворой пьяных ребят. Кажется, их было с полсотни, точно не больше, так что куда делись еще полтысячи, о которой спрашивала танша, тан ответить не мог. А Нер Каамал был совершенно невменяем и не мог даже указать, в какой стороне находится Бансабира. Все, что Маатхасу удалось узнать, – что «наконец-то эту заносчивую шлюху сгноят заживо».

Бансабира сдержанно кивнула. Она бы заплакала, понял Маатхас, если бы было чем.

– Так вот… вот почему… вы так долго, – говорила женщина слабо. – Дорогу в двадцать солнц проделывали четыре месяца…

– Да, – подтвердил тан. – Никто из нас не знает этих земель, как и вы. И с местными проводниками у нас скверно, – закончил он и собственноручно уложил таншу в постель. – Вам надо отдохнуть. Теперь вы знаете главное и сможете заснуть. На все остальные ваши вопросы я обязательно отвечу позже, – как можно честнее заверил Маатхас, видя озабоченное лицо молодой женщины.

Немощной Бансабире откуда-то достало сил на один крохотный миг сопротивления, и она ненадолго удержалась сидя:

– Подождите! Как тогда вы нашли нас? В этих горах ведь без проводника хуже, чем в лабиринте.

Маатхас улыбнулся, легонько надавил Бану на плечи, вынуждая лечь, и ответил одним словом:

– Юдейр.

Бансабира и ее три тысячи бойцов быстро набрались сил на припасах Маатхаса, так что уже к концу недели танша смогла отослать Бугута с небольшим маневренным отрядом прочесать округу. Мало ли – может, ее пять сотен притаились средь гор? Однако велела не задерживаться – через две недели, самое позднее, Бугут должен вернуться в лагерь.

Вице-командира пятого подразделения, правую руку Бугута, Бансабира с таким же отрядом заслала в другую сторону, веля не отходить далеко, но все-таки проверить все доступные отходы из замка. Где-то поблизости все одно осели разбитые Шауты.

Не столько разбитые, поправил ее Маатхас, сколько растерянные – говорят, Ранди Шаут слег до того, что не только не мог руководить минувшим сражением, а даже стоять на ногах.

– Быть не может, – не удержалась Бану.

Трухлявый рак всегда казался ей чем-то до того крепким, полным жизненных сил и неподвластным любой хвори, что подобное известие изумило таншу. С другой стороны, наверное, следовало больше вдуматься, когда она впервые назвала Ранди «трухлявым раком», а Рамир в ответ на это заявил, что в аналогиях Бансабира чересчур близка к истине.

– Возможно, это было еще одной причиной, по которой красные совсем не двигались с места, – подытожила Бану.

– Думаю, да, – согласился тан Маатхас.

Дрогнуло в эти дни и сухое сморщенное сердце Идена Ниитаса, который не только ощетинившимся гарнизоном не дал Шаутам бежать, срезав через его земли, но и прислал в помощь внучке одного из водных племянников с полусотней людей. А уж те пригнали табун лошадей и стадо волов, навьюченных оружием, доспехами, теплыми плащами, медом, пшеницей, вином. Явились к Бансабире в числе тех пятидесяти и проводники.

Еще через неделю к Бану стали возвращаться краски: приобрела привычный алебастровый оттенок молодая кожа, она пока не стала гладкой, но уже не трескалась; загорелись зеленым огнем глаза, начали искриться на солнце волосы. Вернулся в режим лунный календарь.

Маатхас был необуздан. Бансабира сама отбирала все необходимое, иначе в порыве безудержной щедрости тан готов был спе́шить, обезоружить, раздеть и разуть собственное войско, отдав все северянам Бану. Даже несмотря на подоспевшую подмогу Идена.

Мало-помалу раздобрел Раду, оправился Гистасп, обрел былую выносливость Шухран. Правда, Гобрий пока приходил в себя с трудом: видимо, начинали сказываться годы – в этом походе ему перевалило за пятьдесят. Справившись о самочувствии командующего, Бану посидела с ним немного. Выйдя из комнаты, которую лекари Маатхаса оборудовали под лазарет, Бансабира столкнулась нос к носу с таном.

Вот же, мысленно цокнула танша. По мере того как прояснялось ее сознание, прояснялась и сложившаяся ситуация, в которой они оказались. У Сагромаха еще вполне могли остаться какие-то чувства – если они, конечно, были, и Маатхас в свое время хотел жениться не только из политических соображений, – что откровенно мешало поддержанию союзнического тонуса общения.

Маатхасу было ничуть не проще. Бану находилась рядом почти все время, и иногда доходило до того, что от ее присутствия у Сагромаха земля шла из-под ног. Все в ней вызывало у него трепет и какое-то непреодолимое отчаяние. После того дня встречи он ни разу не позволил себе дотронуться до Бану, да и она соблюдала жесткую дистанцию и официальный тон. Судя по всему, тогда, на берегу Бенры, она скинула свой пояс только ради укрепления союза, но явно не по велению чувств.

Убедить себя до конца в подобном суждении Сагромаху не удавалось – да не может того быть, чтобы он ошибся, когда решил, что Бану питает к нему хотя бы симпатию! Маатхас не считал, что у него много достоинств, но искренне верил, что мог читать в сердцах людей. Как бы то ни было, решил тан, упускать шанс провести с ней как можно больше времени он не намерен, однако давить на Бансабиру или чего-то требовать – тоже: насильно мил не будешь.

– Вы здесь, – удивилась Бану.

– Доброго дня, тану, – вежливо поклонился тан. – Гистасп сказал, вы отправились тренироваться после утреннего обхода, но я не нашел вас во дворе.

– Я сделала перерыв и сейчас намерена продолжить.

– Я могу присоединиться? – поинтересовался Сагромах.

Бансабира на миг замерла от удивления – Маатхас прежде часто наблюдал за ее упражнениями, но никогда не составлял компании. Женщина мимолетно улыбнулась, одобрив затею.

С того поединка в честь именин Сагромаха они не скрещивали мечей. Маатхас не горел желанием сходиться с Бансабирой в поединке, но маленькая танша по-настоящему любила клинки и стрелы и посвящала им значительную часть времени. Кто знает, когда ему еще доведется быть с ней рядом? Так что лучше пусть так, решил Маатхас, заводя меч.

Ослабленная или нет, Бану была серьезным противником. Однако делать скидки на то, что она еще не до конца восстановилась, или на то, что она все же женщина, Маатхас не стал – Мать лагерей явно сочтет это оскорблением.

Неподалеку, как и всегда, тренировался кто-то еще, из ближайшего окружения танши. Сагромаху это совсем не нравилось, поэтому, когда они закончили (Бану ни разу не выиграла и не свела в ничью), тан предложил Бану конную прогулку – хотелось освежиться и хотя бы ненадолго вырваться из-под вездесущего наблюдения сторонников, которые каждую свободную минуту сообщали какие-то новости, обязывая думать, что делать дальше, куда идти, как быть. Бану согласилась, чувствуя, как после упражнений уже начинает остывать тело. Закутавшись в плащи и влетев в седла, тан и тану предупредили об отбытии остальных и двинулись в сторону близлежащего леса. Разумеется, там тоже полно глаз, понимали оба, но все равно меньше, чем в замке или аккурат у его стен.

Склонившись над ручьем, Бану умыла лицо, вытерла краем плаща, помяла напряженные кисти и потерла, согревая, ладони. Не самая лучшая затея – в начале декабря умываться в лесном ручье, пусть даже это трижды центральная полоса Яса и только через добрых семьдесят – восемьдесят лиг на север в это время все речки покрываются льдом.

– Да уж, – посмеялась Бану над их с Маатхасом глупостью и подышала на руки, надеясь согреться.

– В последнюю пару дней и впрямь похолодало, – согласился тан.

Бану пересела на поваленный ветрами ствол старой сосны и потерла плечи. Тан расстегнул ремень сбоку под ребрами и, сняв плащ, накинул на Бану.

– Не нужно, тан, – сделала Бансабира попытку отказаться.

– Не спорьте, вы еще нездоровы. – Сагромах примостился рядом, но не слишком близко. Нельзя, твердил себе тан. Что бы ни было, нельзя быть ей чем-то большим, чем союзником. Бансабира замужем за другим мужчиной. Пусть сопляком, пусть идиотом, который не стоит ногтя на ее мизинце, но она явно не из тех, кто будет позорить честь семьи подобным образом или рисковать союзом, который именно ей достался столь немалой ценой.

– Простите, это была плохая идея. – Сагромах почесал челюсть под ухом.

– Да бросьте, – отмахнулась Бану. – В кои-то веки выбраться из-за тех проклятых стен просто так, не ради контроля дозорных – такая удача выпадает нечасто. Я вам признательна.

Бансабира плотнее закуталась в плащи и добавила:

– За все.

«Ты ведь наверняка знаешь причину», – едва не сорвалось с уст мужчины. Но лучше обойти подобный угол: только богам известно, что у женщины на сердце и в голове. Бану может и не придать значения словам, если Маатхас скажет, что всему виной чувства. Поэтому лучше говорить про долг.

– Не стоит, тану. Я всего лишь отплатил вам вашей монетой.

– Я тогда не разбивала войска Ююлов, которые держали вас в осаде.

Маатхас поглядел на ручку женщины, белевшую поверх плащей и удерживающую их на груди, и неожиданно понял, что его собственные ладони сейчас до неприличия горячи.

– Но вы очень быстро стянули на себя сразу несколько их армий и еще ухитрились рассорить их с красными. Поскольку у меня было больше сил, чем у вас сейчас, и поскольку вы действовали расторопнее, этого хватило, чтобы мы смогли прорвать то небольшое окружение, которое опрометчиво оставил на нас тогда оранжевый тан. Так что я просто выплатил долг.

– Даже если так, – Бансабира, будто чувствуя взгляд тана, еще сильнее вцепилась в ворот плаща под горлом, – мне все равно непонятно.

– Что именно?

– Почему вы все еще здесь?

Система барьеров и ограничений, которую Маатхас выстроил между ними, мигом пошла трещинами.

– Вы же осознаете, что дали Шаутам время и возможность снова собраться с силами? – уточнила танша.

А, так вот она о чем.

– Разумеется. Как и вы. – Тан постарался ответить тем же равнодушным тоном, каким говорила Бану, но, видимо, от природы был честнее.

– Мои люди слишком слабы, вы сами сказали.

Маатхас помрачнел.

– Бугута вы сочли достаточно окрепшим, чтобы отправить на задание. И не его одного. Не припомню, чтобы вы с большим стремлением слушали прежде чьи-то доводы, если уже что-то решили.

– Разве из этого не следует, что я ничего не решила и просто не знаю, что делать дальше?

– Зная вас, могу подумать, что это мало похоже на правду, – заметил тан.

– Прискорбно.

Бану поежилась и вздернула подбородок.

– В любом случае мы сдвинемся с места, как только вернется Бугут. Полагаю, сейчас, если ваши шпионы не ошиблись, алые больше озабочены не погоней за нами, а собственной стратегией. Либо все носятся вокруг больного Ранди Шаута, либо – что было бы еще лучше – мечутся между приказами тана, который никак не соберется сойти в могилу, и приказами ахтаната, который мнит о себе слишком много, несмотря на то что его отец еще жив. Очень трудно достичь гавани, если сразу двое на корабле рвутся быть капитанами.

Маатхас усмехнулся:

– Стало быть, меня вы попросите заняться Раггарами?

– Я была бы благодарна.

Сердце Маатхаса свалилось в живот: наконец, наконец она повернула голову и взглянула на него! Прямо, открыто, как умеет она одна – женщина, не привыкшая отворачиваться от страха. А уж с наступлением темноты у нее вообще невероятный взгляд – его тан запомнил на всю жизнь.

Маатхас задумался: он может, как бывало раньше, прогуляться с Бану после вечерней трапезы, которую они и в этот раз разделят вместе. Бану не отказала бы ему, даже захоти тан после посидеть за разговорами в отведенном ему или ей покое, как случалось в Оранжевом танааре. Но жизненный опыт красноречиво убеждал, что на свете нет ни коня, ни корабля, который мог бы отвезти в прошлое.

Сейчас все совсем по-другому. Вечера, которые полтора года назад приятно щекотали нервы, радовали и заставляли играть кровь, теперь грозили мучением. Каково ему, Сагромаху, теперь будет остаться с Бансабирой наедине, тем более в спальне, без какого бы то ни было права действовать? Насколько живой может быть их беседа сейчас, по эту сторону поединка на берегу Бенры? Тан мысленно покачал головой: натянутое вежливое молчание только усугубит ситуацию…

Ох уж тот чертов девичий пояс! Да, он, Сагромах, у всех на глазах тогда склонил перед Бану коня и копье, при всех принял поражение, признавать которое свойственно по-настоящему смелым и честным людям. Он открыто тогда сказал если не о намерениях, то о колоссальном уважении и приязни. Может, в чьих-то глазах его жест был чем-то не особо значительным – сам Сагромах вложил в него куда больше чувств, чем увидела толпа. Он готов был, «высказавшись», остаться ни с чем; готов был любить Бану по-мужски, ничего не требуя и не ожидая.

Если бы она не скинула к ногам его коня пояс. Что бы потом ни говорили, правда, которую Маатхас подслушал у шатра Сабира, не давала покоя, напоминая регулярно о себе тупой ноющей болью. Такой привычной за минувший срок, что она стала восприниматься как часть собственного тела.

– …Вы будете неодиноки, – продолжала Бансабира. – Каамалы, вне всяких сомнений, помогут вам.

– Разве между Каамалами и Раггарами нет союза? – Того самого, из-за которого в северный альянс оказался вбит клин, домыслил Маатхас. Того самого, из-за которого Бану вышла за Нера, а не за него самого. Это ведь была единственная причина, по которой Сабир отказал ему, хоть бы Сагромах и предлагал Свирепому сто раз выдать и за Этера, и за Нера обеих его кузин.

– Есть, но надолго ли?

– Что вы имеете в виду?

– А что я имею в виду? – невозмутимо спросила Бансабира, пожав плечиками. Маатхас безотчетно улыбнулся. – Шаут оказался весьма хитер и поставил меня в непростую ситуацию. Расскажите-ка еще раз, что вам удалось выяснить. Почему Нер оказался во владениях моего деда и всего с полусотней солдат?

– Справедливости ради стоит заметить, что я это не выяснил, а вызнал у весьма нетрезвых людей, один из которых сообщил, что Раггары на правах союзников вступили с вашим мужем в сговор. Они выплатили ему весьма щедрую сумму за то, чтобы он убрался с их пути и вообще из их владений, со всей армией. Правда, куда делась ее бо́льшая часть, я так и не узнал. Признаться, удивлюсь, если золотые их просто не перебили. – Маатхас пристально вглядывался в лицо женщины, пытаясь понять, о чем Бану думает. Он развернулся, перекинув ногу и усевшись на сосновый ствол, как на коня, вынуждая этим и Бансабиру развернуться к нему.

– Раггары попытались угодить и Каамалам, и Шаутам. – Бану отчего-то боялась встретиться с таном взглядом. – А передо мной у них какие обязательства? Никаких.

– Иными словами, ваш муж вас предал, – скрипнул зубами Маатхас. – Выродок.

– В том и проблема. Будучи генералом, которому он подчинялся, я обязана его найти и казнить без всякого сострадания, как гласит правило стратегии. А как жена должна попытаться спасти Нера прежде, чем его убьет мой дед. Я ведь только начала понимать, как закончить этот повсеместный хаос. – Легкая тень разочарования промелькнула в ее лице. – Если сейчас дед решит вмешаться – а что-то мне подсказывает, что он вполне может, – конфликт Каамалов и Ниитасов разогреет костер войны с новой силой. Все закрутится заново, в тяжелом положении окажемся и мы с отцом – с одной стороны будут Каамалы, с которыми мы в союзе через мой брак, но который уже, по существу, ничего не стоит; с другой – дед, с которым мы пока официально в союзе не состоим, хотя и стремимся, но который уже дважды помог нам куда эффективнее, чем Каамалы.

Маатхас дышал глубоко, разглядывая женское лицо. Если бы по округе не шаталась толпа его и ее людей, добывающих хворост, воду, последнюю возможную снедь… Если бы до них не доносились многочисленные голоса… Он многое бы отдал, чтобы стереть с лица Бану это сосредоточенное выражение; чтобы заставить ее хоть раз покраснеть от его близости, услышать, как срывается ее дыхание, сбивается ритм ее сердца… Непроизвольно мужчина сжал кулаки.

– Что с вами? – тут же откликнулась Бану. Маатхас отвернул лицо в сторону. Он уже раз сто пожалел, что вообще удумал вывезти ее подальше от всяких там Гистаспов и Раду.

– Ни… ничего, – собрался тан с мыслями. – Клянусь, если так случится, я буду на вашей стороне.

– Не надо клясться, тан, – покачала Бану головой. – Беда всех северян в том, что мы слишком честны. Нас легко прочесть. Готова дать руку на отсечение, что за всей нынешней ситуацией стоит Ранди Шаут, сколь бы он ни был немощен и хвор. Когда я вытащила Каамала из плена, он смекнул, в чем я полагаю свой долг, и сыграл на нем мастерски, так что теперь я вынуждена развалить союз, который не развалился прежде только через мои же отношения с Нером. А это со временем неминуемо приведет к тому, что Каамалы попытаются убить моего сына или хотя бы его отнять. В другом варианте я вынуждена бросить все, чем занята сейчас, вернуться за Нером в Сиреневый танаар, стерпеть подобное оскорбление от Каамалов, заставить заодно стерпеть его и Сабира Свирепого, а потом – выйти из игры с решительным проигрышем.

– Вы не можете так поступить, – неожиданно резко осадил тан.

Бану округлила глаза: не Сагромаху это решать.

– Вы мечетесь между тем, как должна поступить тану, и тем, как должна поступить супруга. Но правда в том, что Нер предал и генерала, и жену. Предал и как подчиненный, и как муж. Акаб! – воззвал Маатхас к Водному Богу. – Тану! – Вот и треснуло, разошлось по швам его самообладание. Мужчина уставился на Бансабиру алчущими глазами.

– Тан?

Маатхас потянулся вперед и обхватил ладони Бану. Прожгло обоих.

– Когда я встретил этого ублюдка… простите меня, но он редкий ублюдок! Слухи о том, что у вас не очень гладкие отношения, до меня доходили всего однажды – видно, в вашем лагере не особо болтливы, – я тогда отказывался верить…

Кажется, он совсем утратил способность ясно излагать суть. Однако сосредоточиться на догадках о причинах Бану не смогла: мысли разлетались тем быстрее и дальше, чем настойчивее Маатхас сминал в руках ее ладони. Никогда прежде собственная кожа не казалась Бану такой грубой, твердой, совсем неженственной, как сейчас, когда ее касался он.

– Тан, скажите толком…

– Глядя на него, я думал, как… как он так может? – Сагромах смотрел требовательно, серьезными глазами, которые теперь совсем не походили на всегда смешливые глаза тана Маатхаса. Неужели то, что он слышал, правда? Неужели Русса не врал и этот кретин совсем ею не дорожит? А ведь он так бился, так бился в шатре Сабира за право сделать ее счастливой!

– Тан, возьмите себя в руки. – Бансабира закусила губу, отведя взгляд, но Маатхас внезапно поймал ее за подбородок и строго, почти сердито заявил:

– Клянусь, если бы вы были со мной, я бы даже не взглянул на другую женщину.

Бану ахнула.

– Тан Маат…

В голове ярким пятном разлилась вспышка – тысячи мыслей одновременно взорвались с такой силой, что теперь оставили вместо себя только оглушающую светящуюся тишину. Вот оно какое – чувство, когда тебя целует мужчина, к которому уже полтора года испытываешь нечто совсем особенное.

Маатхас был нетороплив и неуступчив. Одной рукой он тянул Бану за запястье, другой, прижимая, твердо удерживал шею, не давая двинуться. Тан с трудом сдерживался, чтобы и руками, и губами не впиться в женщину до отметин. Ласково касался приоткрытых уст, осторожно перебирал волосы на затылке, и совсем уж невесомо провел языком по нижней губе, понимая, что это последняя черта и надо заканчивать, пока в голове есть еще хоть одна едва бьющаяся мысль.

Бансабира была готова заплакать. Если сейчас она уступит, никто из них уже не остановится. Так нельзя. Но ее самообладание разлеталось на осколки. Положение спасло только то, что Маатхас отстранился сам. Расфокусированный взгляд прошелся по женскому стану; мужчина смотрел с тоской покинутого и никак не мог выдавить из себя скомканные извинения.

Перевел взгляд на глаза Бану – стало ясно: происшедшее вызвало в женщине неудержимую бурю эмоций и совершенно не укладывалось в ее в голове.

– Тану, – выдохнул мужчина, – вы… примете извинения человека, который не чувствует раскаяния?

Во взгляде Бансабиры мелькнула истерика.

– Вы издеваетесь надо мной? – спросила она наконец.

Маатхас нахмурился. Ей не легче даются слова, чем ему. И она тоже не знает, что говорить и что делать.

В груди жгло, внизу живота горело, но тан поднялся и протянул руку.

– Нам надо вернуться. – Сагромах не просто сделал над собой усилие – он себя натурально превозмог.

Женщине голос не подчинялся. Она кивнула, надела перчатки и только потом вложила пальцы в предложенную ладонь.

До крепости добрались молча: Бансабира всю дорогу неотрывно смотрела на свои руки и нервно теребила поводья, Сагромах время от времени делал очень глубокие продолжительные вдохи и выдохи. Пожалуй, самая длинная четверть часа в жизни.

Перед тем как въехать в ворота, мужчина одновременно придержал своего коня и скакуна Бану.

– Вы позволите дать вам совет, госпожа?

– Я слушаю, – как можно ровнее ответила танша.

– Найдите Нера и казните его.

– Советуете, как защитник?

– Как защитник и тан я рекомендую вам найти командира, который ослушался приказа, и казнить за дезертирство. У такого поступка множество плюсов и всего один минус – ополчение дома Каамал. Хотя уверен, среди простых солдат Серебряного танаара найдутся такие, которые сочтут ваш поступок правильным, и это внесет смуту и разлад в их ряды. В конце концов, муж обязан защищать жену, а Нер бросил вас в кольце врага.

– Я вас поняла, тан Маатхас. – Бансабира старалась не смотреть на Сагромаха, хотя одной Праматери было известно, до чего хотелось.

– Я не закончил.

– Простите.

– Как тан я советую вам наказать дезертира, а как мужчина должен признаться, что хотел бы этого и по личным причинам. – Бану не удержалась и бросила один мимолетный взгляд искоса, надеясь, что Маатхас не заметит. Но тот открыто уставился на нее требовательным, не терпящим возражений взором. Бану невольно вздрогнула и отвернулась. – И еще я прошу вас оставить все это здесь. – Мужчина тронул пятками коня и въехал в ворота.

Когда они оказались внутри стен, все мгновенно поменялось. Сагромах опять стал самим собой, обычным смешливым таном Маатхасом, предлагая и ей – единственный вариант – сделать то же самое и вновь стать во всем безукоризненной тану Яввуз.

За последующие дни Маатхас ни словом, ни взглядом не напомнил о том, что случилось в лесу. Правда, изнывал и мучился он при этом безмерно, поэтому предпочитал вовсе избегать встреч с таншей. Первым заподозрил неладное Гистасп.

Подходила к концу вторая неделя со снятия осады. Они обсудили дальнейшие планы армии, и танша уже сделала жест, разрешая командующему идти, когда тот, не сдвинувшись, осмелился спросить:

– Между вами и Маатхасом ничего не случилось?

Бансабира возвела на командующего глаза:

– Волнуешься?

– Немного, – уклончиво кивнул Гистасп.

– Думаешь, есть причины?

– Это я очень хотел бы узнать у вас.

Бансабира взметнула бровь, покосившись на военачальника.

– Знаешь, Гистасп, мне очень нравилась твоя склонность не задавать вопросов.

– Я просто беспокоюсь о союзнических намерениях тана Маатхаса. – Гистасп с видом душевно больного человека уставился в потолок.

– Тебе просто нравится меня учить, – так же невозмутимо осадила танша. – И ты обнаглел, совсем как Раду.

Гистасп усмехнулся, не сдержавшись.

– Я всего лишь считаю, что, будучи блестящим стратегом, вы все же имеете свойство не замечать очевидных вещей.

Бану высокомерно хмыкнула, задержавшись с ответом.

– Просветишь?

Их взгляды встретились. Немного насмешливые, красноречивые.

– Как пожелаете, госпожа.

Бану потерла под губой, размышляя, как начать.

– У меня есть беспримерный и проницательный воин, которого я бы хотела приблизить через брак. Подойдет ли ему прекрасная юная танин, с невинной улыбкой и сияющими глазами?

Губы Гистаспа дрогнули на мгновение.

– В таких влюбляются только мальчики, тану.

– Робкая, покладистая, послушная?

– Такие отлично привлекают негодяев, – со знанием дела отозвался Гистасп.

– Может, девчонка, которая в жизни не видела крови, кроме своей, не держала в руках меча, всегда и ко всем была милосердна?

– В танском сословии такую женщину ищут только трусы.

– Тогда в кого влюбляются мужчины вроде тебя? И почему?

Альбинос пригладил пепельные волосы и подпер голову рукой:

– Супруги – это спутницы, поэтому мужчины вроде меня влюбляются в решительных, верных, с горящими глазами, командным голосом и неудержимым цинизмом. – Гистасп не сводил с танши глаз.

Бансабира замолчала, не выказывая к словам подчиненного интереса, и наконец произнесла:

– Иди уже.

Гистасп встал, поклонился, но перед тем как уйти, добавил:

– Пожалуйста, госпожа, будьте осмотрительны: в отличие от ахтаната Нера Каамала он все-таки тан.

– Ты уйдешь или нет? – Бану склонилась над расчетами.

Однако прежде, чем Гистасп сделал хотя бы шаг в сторону двери, из коридора донесся голос Вала – есть нечто, требующее самого срочного внимания Матери лагерей.

Бансабира стремительно подошла к двери, Гистасп вовремя открыл.

– Что у вас? – коротко взглянула госпожа на Вала, следом – на стоявшего рядом Ри. – А ты что тут делаешь? – вновь перевела глаза на Вала, требуя немедленного ответа. Судя по лицу, тот и сам не знал. – Ладно, потом разберусь.

Танша заторопилась вслед за Валом, он явно вел в приемную залу замка, на ходу сообщая, что прибыли пятьсот «потерянных» воинов. Причем прибыли независимо от Бугута – тот все еще искал отряд, который сам сейчас к ним пришел. Сообразив, что к чему, Бансабира засеменила по лестнице совсем мелко, опережая остальных. С шумом распахнув дверь, Бану застыла на пороге: в центре зала стояли несколько человек из числа сотников практически полностью утраченного четвертого подразделения, которых возглавлял Ул. Все как один худые, обросшие, но вполне живые и выглядели-то куда лучше, чем еще недавно осажденные в крепости. Смерив офицеров совершенно необъяснимым взглядом, в котором в разных пропорциях смешались удивление, радость, гнев, гордость, возмущение и презрение, Бану приблизилась. Гистасп с удовольствием отметил, что и походка у танши стала как прежде упругой, даже чуточку чересчур, будто к пяткам Бансабиры приделали невидимые пружины.

– Кто будет самым смелым и в красках расскажет, где вас носило?

Ул, заикаясь, принялся объяснять. Каждая фраза его сбивчивого рассказа казалась Бансабире нелепее предыдущей. В залу подоспел Маатхас. Он перехватил взгляд Гистаспа, с пониманием кивнул и замер в двери, не обозначая своего присутствия и стараясь не мешать.

Исходя из донесений Ула, отряд шатался где попало. И занимался ерундой, вынесла заключение Бану. Прятался от неприятелей, пытался выведать что-нибудь сначала о силах Раггара, потом о возможностях и планах Шаута, потом – о путях и тропах окрестных земель. Правда, без особого успеха, сознался Ул, потому что в основном они, конечно, скрывались от врага.

– И как вышло, что Раггары, которые наверняка прекрасно знают собственные земли, не заманили вас в какую-нибудь засаду? Или все дело в том, что ты, выдав все, что знал, притащил их с собой?

– Что вы?! – Ул возымел до того перепуганный вид, что Бану едва удержалась от какой-нибудь примитивной и пошлой шутки насчет теплого чувства в штанах.

– Просто, – Ул отвел глаза, – когда Раггары велели командиру покинуть пределы танаара со всей армией, я решил пойти с ним только до границ, чтобы изучить местность. Я думал, что ваш муж придумал какой-нибудь обходной обманный маневр, но нет, тану! – с возмущением поведал истину мужчина. – Он просто пошел к Ниитасам, таскаться по землям которых, как командир одного из ваших подразделений, имел полное право. Когда я сообразил, в чем дело, я увел от него тех, кто согласился со мной и не захотел быть трусом. Вы меня извините, но ваш муж именно трус!

Гистасп в смешливом изумлении поднял брови. Какой откровенный малый.

– И тем не менее, когда вы повернули обратно, почему вас никто не нагнал? – хмурясь, спросил Раду.

– Ну, мы хорошо прятались, – пояснил Ул. – К тому же, судя по всему, Раггары поверили, что Каамал убрался к Ниитасам со всем отрядом, поэтому, когда мы вернулись, на нас никто даже не обратил внимания, и преследования не было.

Что за чушь? Бану сузила глаза и продолжала молча слушать сообщение подчиненного.

– Когда подошли к крепости, мы поняли, что вы в осаде, именно поэтому всем не до нас. Хотя пришлось, конечно, изрядно побегать от патрулей. Иногда они почти настигали, иногда были трудные переходы – так я потерял чуть больше сотни. Но в целом основная часть подразделения выжила.

– То есть вам не пришло в голову бросить эти идиотские занятия, когда вы натолкнулись на Шаутов, и отправиться за помощью? – тут уж, рассвирепев, подался вперед Гистасп.

– Прийти-то пришло, я отослал нескольких человек в лагерь вашего деда и отца, тану, да только, видимо, не добрался никто. А идти всем отрядом… думаю, мы остались живы именно потому, что держались подальше от границ с их усиленными гарнизонами и подальше от центра с их бдительным таном.

Раду и Одхан наперебой завалили Ула вопросами – как так?! Выходит, все, что делали полтысячи солдат Ула, это передвигались с места на место, как ласбарнские кочевники в поисках еды? Однако Бансабира всерьез задумалась над словами офицера.

– Подожди-ка, а как вообще вышло, что Раггары вошли в контакт с Нером?

Ул примолк, перевел глаза на таншу, покраснел и икнул. Да уж, может не продолжать, и так все ясно.

– Командир, надеясь на союзные отношения с Золотым домом, ослабил дозор, позволяя нам больше отдыхать. Климат здесь противный, тану, все устали и обрадовались. Поэтому в один день мы проснулись и обнаружили вокруг шатра Каамала толпу золотых.

Бансабира едва не заголосила, что надо быть редким болваном, чтобы слушать приказы Нера Каамала! А он, Ул, на что, спрашивается, был вице-командиром четвертого подразделения?! Но если в этот раз танше удалось совладать с собой, то дальше Ул выдал нечто совсем из ряда вон выходящее:

– Простите, госпожа, – с видом глубокого мальчишеского раскаяния попросил он, – мы… мы потеряли бдительность.

На лице Бану дрогнула бровь.

– Потерять, особенно на войне, Ул, можно девственность, но явно не бдительность!

Хотя Бану почти не повысила голос, Ул вжал голову в плечи. Ну что за ребенок, в сердцах подумала тану, краем уха подмечая, что, судя по звукам, где-то рядом опять веселится Гистасп. Ладно, махнула она рукой, веля прибывшим располагаться. Если есть раненые, пусть покажутся лекарям Маатхаса, если тот не против. Тан не возражал.

В дверь танской комнаты постучали. Вошел Ул.

– Надеюсь, ты явился, чтобы рассказать мне что-то связное, в отличие от того абсурда, который нес в зале, – приветствовала танша, не поднимая головы.

Ул отозвался положительно. Несколько человек из отряда сумели проникнуть шпионами в Золотой и Алый дома. Причем Ул, как начальник над теми, кто, как и он, терзался совестью от поступков, которыми нельзя гордиться, сам выбрал нужных людей. Из тех, кому вернуть былое уважение и смыть позор было куда принципиальнее и важнее, чем остальным (и уж тем более чем ему самому), чтобы в случае разоблачения они не побоялись умереть и не дали врагу завербовать себя в обратную сторону.

– Молодец, что сберег их, – поблагодарила тану. – И молодец, что не попытался прорваться к нам.

Ул почесал за ухом: он многому научился на этой войне. А особенно – не сражаться без надежд на победу и не отнимать еду у тех, у кого ее нет.

Бансабира кивнула и отослала подчиненного отдыхать.

Большая часть командования, и уж тем более воинство, узнали о случившемся с отрядом Нера Каамала и вовсе третью историю.

Через день подошло подкрепление от отца – небольшое, две с половиной тысячи под рукой водного кузена Ран-Доно, но как никогда нужное. Восстановленные в численности пять подразделений по тысяча двести бойцов, пополненные лекарями, тяжелыми обозными колесницами, волами, провиантом, были готовы выступить немедля. Когда еще через день вернулся разочарованный Бугут, Маатхас с чистой совестью вздохнул, немного натянуто распрощался с таншей и вышел первым, нацелившись на сердце Золотого таанара. Никакого вразумительного решения он от Бану не дождался.

Бану выдвинулась следом. В течение пары недель разосланные подразделения и отряды разбили несколько приграничных гарнизонов золотых. Особенно пригодились сведения о местности, которые прежде добыли бойцы под командованием Бугута и Ула. Так объединенное воинство пурпурных и сиреневых отвоевало еще немного припасов, оружия и коней.

Затем, стянув пять маневренных «крыльев» в один беспощадный клинок, Бану развернулась на юго-запад. Потревоженное Сагромахом войско Шаутов ушло далеко, но все еще были шансы его нагнать. Преследователи обратились в преследуемых. Бану не мешкала.

Зато разбитые ею гарнизоны Раггаров дали свой результат. Поскольку в сердце танаара теперь хозяйничал Маатхас, Бансабира фактически отрезала пограничные патрули от поддержки основного дома, оставив потрепанным отрядам золотых единственный путь – на юг, спасаться во владениях Ниитасов. Полноценным вторжением это назвать было нельзя. Тан Ниитас выслал для устранения непорядков на границах небольшое хорошо организованное и вооруженное подразделение, не обидевшись на внучку.

Они совершали огромные переходы каждый день. Но разумная и хорошо разработанная система привалов, ночного отдыха и караульных смен позволяла войскам Бану сохранять силы.

Бансабира, окрепшая, вновь начала поражать воображение военачальников и оруженосца Лигдама, который все дни осады напоминал пожухший осенний лист и не мог стоять на ногах.

Темнела глубокая ночь, когда рядом с шатром высшего командования мелькнул тусклый огонек, который тут же исчез. Прошелестел полог. Бансабире Изящной не было надобности открывать глаза, чтобы оценить происходящее. Она почти лениво подобралась на ложе и на всякий случай потерла запястья – ножи закреплены как надо. Мужчина опытным взглядом приметил жест, которым танша проверила оружие, и усмехнулся. Другого от нее не стоило ожидать.

– Я соскучилась по тебе.

– Да, мы давно не виделись, госпожа. – Он подал ей руку, и Бансабира с удовольствием оперлась.

– Как ты? – спросила Бану, встав.

– Как я? – Блондин нахмурился. – Вы хотите спросить, как я справляюсь с работой? Ведь вся моя жизнь уже давно сосредоточена исключительно вокруг вас. – Бансабира не могла припомнить, когда этот родной голос звучал так недовольно. И вообще с трудом вспоминала, когда слышала его в последний раз: июнь и июль Юдейр действовал либо через подручных, доставшихся от Рамира и обозначенных таншей, либо короткими сообщениями из цветных камней. А про более поздние сроки и вспоминать тошно.

– Юдейр, – одернула танша, – я спросила твоего согласия, перед тем как привести тебя на этот путь. Возможно, перед тем, как заявить, что пойдешь ради меня на все, стоило развить фантазию и придумать что-нибудь страшнее смерти.

Юдейр безмерно захотел разозлиться, но смог только улыбнуться. Как все-таки давно он не слышал ни подобных слов, ни ее голоса, ни характерного снисходительного выговора. А ведь он столько раз тихонечко или вовсе мысленно хихикал над тем, как танша иронизировала в адрес других.

Бану поднялась и села за походный стол. Зажгла лампаду, предлагая Юдейру сесть рядом. Тот остался стоять.

– Так или иначе, ты можешь попросить у меня любую награду.

Мужчина покачал головой:

– У вас нет того, чем вы могли бы меня отблагодарить.

Ни дать ни взять – вызов, хмыкнула Бану.

– Чего именно?

– Власти над собой.

Танша промолчала: и впрямь, чего нет, того нет.

– В таком случае я признательна тебе за наше спасение из осады. Полагаю, ты не сам вел Маатхаса?

– Я поручил это одному из разведчиков.

– Стало быть?.. – Бансабира подняла на мужчину глаза. В них горело то самое выражение, которое до ломоты в груди полюбил тан Маатхас.

Юдейр кивнул, позвал помощника. В шатер зашел мужчина в доспехах дома Каамал, держа что-то золотистое и относительно круглое. Он поклонился танше – Бану сдержанно кивнула в ответ, – передал Юдейру ношу и вышел. Блондин, приняв «сверток», замер на мгновение, потом повернулся к тану, приблизился. В тусклом свете огонька бирюзовые, как знамена Маатхаса, глаза Юдейра блестели по-настоящему зловеще.

– Мне так жаль, тану. Союзники вашего свекра, Золотой дом Раггар, оказались предателями. Покинув гарнизонные укрепления, они вторглись во владения тана Ниитаса, но встретили достойное сопротивление. Мужайтесь, ваш супруг погиб.

Звук, с которым отрубленная голова, даже завернутая в ткань, касается твердой поверхности, отвратителен. Однако Бансабире он не помешал мысленно усмехнуться: от заявления бывшего оруженосца в ней проснулся ребенок, который тут же захлопал в ладоши – она и впрямь не ошиблась, сделав ставку на Юдейра. И актер хороший, и умом не обделен.

Без тени печали в лице Бансабира немного лениво взглянула на Юдейра и скромно заметила:

– Какая трагедия.

Даже не притронувшись к «презенту», Бану поднялась, подошла к одной из сумок, выудила два мешочка с золотом и поднесла Юдейру.

– Полагаете, я возьму деньги?

– Ты – нет, – деловито ответила женщина, – но они возьмут.

Подбородком указала на выход. Юдейр понял, что речь идет о подчиненных. Они, конечно, пограбили, когда растерзали полсотни Нера Каамала, Бану не могла этого не знать, однако внимание танши к разведчикам будет последним приятно, оценил Юдейр, принимая дар. Убрал за пазуху.

– Что со знаменами?

– Судя по всему, именно вы вышвырнули Раггаров с насиженных мест на границах. Так что знамен мы, худо-бедно, собрали три.

– Отлично. Каамалам следует знать, что их люди и, главное, серебряный ахтанат Нер убиты по приказу Раггара. – Бану вернулась за походный стол, откинулась на спинку стула, посмотрела чуточку мягче. Юдейр, который прекрасно чувствовал настроение госпожи, безошибочно определил, что тану довольна.

– С почином, Юдейр. Как убийца, действующий после заката, ты теперь вполне можешь называться Клинком Матери Сумерек.

Юдейр на мгновение дрогнул. Бансабира с пониманием усмехнулась:

– Сильно отличается от сражения, верно?

– Не то слово. – Юдейр сглотнул.

– Это проходит.

– Как давно вы это поняли?

– С тех пор как осознала, что на свете нельзя выжить, не испачкав рук. Очень давно, если честно.

К ужасу Юдейра, в голосе танши не было ни намека на сожаление или раскаяние. Разве что совсем немного печали. Прежде ему казалось, он знает об этой женщине все, но в ней еще полно секретов, и никогда не знаешь – пугаться их или восхищаться ими.

– Говорят, жрецы Ангората, что служат Матери Сумерек, действуют, не обнажая мечей, – попытался поспорить мужчина.

– В таком случае выжить на свете, не испачкав рук, можно, только замарав совесть, – констатировала Бану, вставая.

Командир тайной разведки улыбнулся: разговор закончен. Прав был Гистасп как-то ночью: у танши нет ни сердца, ни нервов.

– Да благословит тебя Мать Сумерек, – проникновенно пожелала танша, приблизившись и положа руки оруженосцу на плечи. – Как только закончишь с донесением вестей Каамалам, жду тебя на подходах к Зеленому танаару.

– Как прикажете. – Юдейр попытался накрыть своими ладонями руки Бану, но женщина убрала их за миг до прикосновения. Мужчина с натугой выдохнул, с пониманием кивнул и скупо попрощался, повторив благословение Клинков Богини.

На улице Юдейра ждал Гистасп – надо было кое-что определить в случившемся. Они сработались.

Говорили мужчины тихо, совсем недалеко от танского шатра, где лишних глаз никогда не бывает. Однако свидетель был.

Спать Бансабира больше не легла. Вскоре, за полчаса до рассвета, Гистасп попросился на разговор.

– В последнее время ты все время встаешь засветло. Возрастная бессонница? – поинтересовалась танша.

– Скорее, плохое предчувствие, – пожаловался подчиненный, проходя внутрь. – Все ворочался, ворочался… И, кажется, неспроста. Один из порученных мне пленников мертв.

– К тому же такой ценный, Гистасп. Не понимаю, как ты мог допустить подобную оплошность.

– Сам в толк не возьму, госпожа.

Гистасп подошел к столу танши, отвернул углы знамени Раггаров, коротко глянул на посеревшую голову Нера с ввалившимися глазами и вновь прикрыл.

– Он был хорошим человеком, – заметил Гистасп двусмысленно. – Правда, не очень сильным.

– Важно не каким он был, а кем. – Танша встала. – Подними Лигдама – когда командование на ногах, оруженосцам спать не положено. К утру соберем совет – к предателям у северян разговор короткий.

Во всеуслышание Бану объявила, сетуя и терзаясь, что подлые Раггары посмели убить ее мужа, отца наследника Пурпурного дома. Танша была убедительна, красноречива, безутешна. Ведь как бы то ни было, Нер воплощал для нее Акаба, Водного Владыку, как полагается всякому мужу. А что до ссор – ну разве без них обходится хоть один брак?

Даже самые ближайшие сподвижники танши были шокированы. Когда подразделение Нера перестало отвечать залпом на залп во время осады, сердца пурпурных наполнились тревогой за товарищей. Многих оплакали, с утратой многих смирились. Когда явился Ул с пятью сотнями, выяснилось, что на их лагерь напали золотые, внезапно, предательски. В погоне отряд рассыпался: кто-то ушел с вожаком, кто-то закрепился за Улом. А теперь вон что выясняется.

Принимая соболезнования, Бану не смела поднять глаз, и только командир второго подразделения, приложивший руку к случившемуся, знал причину: Гистасп мог поклясться – в глазах Бансабиры светился триумф.

Яфур Каамал судорожно сжал письмо и затрясся всем телом. Ему всегда казалось, что Нер вышел неудачным ребенком и все лучшее, что было в их роду, досталось Этеру. Этер все мог, все умел, был верен, наследовал, а Нер…

Но его он тоже любил. И как выяснилось, чертовски сильно.

Бану, какой бы сукой ни была, сделала все возможное. Мать лагерей явно не самая добродетельная из жен, однако она весьма проницательна. Трезво оценив способности и нрав мужа, Бансабира отослала его искать укрытия в родном танааре, понадеявшись на союз Серебряного и Золотого домов. Без Бану у Нера было больше шансов выжить в землях врага, а без Нера с его людьми Бану могла дольше выдерживать осаду.

Этер настроений отца не разделял и оправдывать в собственных глазах невестку, опустившуюся до прелюбодеяния с родным братом, никоим образом не собирался. Они здорово разругались на этой почве в переписке, и Этер решил подождать. Отцу надо успокоиться. Потом Этеру будет проще убедить тана в своей правоте, особенно с глазу на глаз. А пока надо отомстить поганым Раггарам – за преданное доверие, за нарушение обещаний, за смерть единственного кровного брата. Возможно, Неру и не хватило мужества, чтобы приручить маленькую таншу, но он всегда оставался верным семье и очень хотел, чтобы его новорожденного сына взял на руки Яфур.

Он был Каамалом. Большего не требовалось.

Этер призвал войска из дома отца, встретив их на полпути, и развернул на юго-восток. Золотые вздрогнули.

Не дожидаясь, когда минет срок скорби после похорон, Бансабира со всей прытью двинулась дальше. Не для того они третий год умирают в чужих землях, чтобы сейчас, когда все таны утомлены, злы, когда войска рассеяны, когда все смешалось в едином хаосе, победил никому не известный союз алых и зеленых.

Поздней ночью, когда Бану практически нагнала Шаутов, в ее шатер явился Серт.

– Ты задержался.

– Прошу прощения, тану.

– Что-то случилось?

– Обнаружил несколько человек за письмами.

– Они наказаны?

– Да.

– Хорошо.

В конце концов, она сама, подумала Бану, как бы ни любила брата и отца, как бы ни беспокоилась за сына, не позволяла себе никакого с ними сообщения, кроме гонцов, которые при малейшей же угрозе готовы были проглотить яд, но не даться врагу. Ни о каких сантиментах речи не шло – нельзя на войне тревожить сердце, которое мешает уму.

Только этим «нельзя» Бану и удерживалась иногда, чтобы не коснуться пальцами губ, которые все еще помнили простую ласку тана Маатхаса.

– У меня несколько поручений. У нас ведь немало свободных мест среди сотников после осады, не так ли? – Серт кивнул. – Выбери среди всех хорошего десятника, отряди ему полсотни человек, пошли вперед. Пусть проверит, что творится в стане Шаутов. Мы совсем близко.

– Понял. Какие еще будут указания?

– Я дала кое-какое поручение Лигдаму. Надо, чтобы ты помог. Оруженосец и есть оруженосец, и, будем честны, до Юдейра ему далеко. Через два часа я жду у себя всех командиров, их помощников и наиболее ценных сотников. На рассвете приведи к шатру самых многообещающих десятников.

Серт не удержался, хмыкнув.

– Вы нечасто раздаете указания десятникам лично, к тому же такому количеству разом.

– У меня есть отличная идея, Серт.

По лицу тану, как отблеск сабли из Храма Даг, прошла тень неколебимой уверенности в успехе, отчего сотнику передалось ее настроение. Сверкая серыми глазами, как сияют на солнце смертоносные ножи Бансабиры Изящной, Серт в предвкушении улыбнулся и кивнул.

– Насчет писем, – уточнила Бану, – не свирепствуй особо, придерживайся регламента. Если кто будет спорить, успокой и объясни все. Не сможешь убедить – скажи, пусть по очереди придут ко мне, я сама поговорю с ними.

Мужчина пообещал выполнить озвученное и принялся докладывать дальше – есть еще несколько моментов, которые задевают дисциплину в рядах.

– На днях, на биваке, ко мне обратился старик Бумро, – бойко заговорил Серт, но, заметив, как скривилось лицо танши, замолчал.

– Б… Бум… Кто? – вскинула глаза, глянув из-под страдальчески насупленных бровей.

– Бумро, пивовар, – как ни в чем не бывало отозвался Серт и с возмутительной легкостью пояснил: – Ну, вообще-то он Бумхаргаззахир, но, как понимаете… – Сотник улыбнулся.

И впрямь, мысленно согласилась Бану, слушать с каждой фразой все веселее.

– Стесняюсь спросить, Серт, у нас в лагере есть пивовар? – Танша вошла в азарт, ощущая себя без малого бестолковой девчонкой, которой вот-вот расскажут, откуда берутся дети.

Серт шустро поведал, что Бумро был пивоваром до войны. Бану сделала жест рукой, будто отмахиваясь от подробностей и требуя перейти к делу.

– И что не так с этим Бумро?

Да то, что после осады он так и не смог нормально оправиться и силы его уже не те.

– Бумро довольно стар, семьи у него нет – всех вырезали еще в начале войны, – так что возвращаться ему некуда, – вслух заявил Серт. – Поэтому он был бы рад остаться в рядах, но говорит, что просто не годен больше для битв. Говорит, стоит ввязаться в сражение, его убьют первым же ударом. Посему просит перевестись в обоз.

Бану уставилась на подчиненного широко раскрытыми глазами, брови поползли вверх. И ради этого Серт затеял весь этот разговор? Бану спросила, в каком подразделении служит пивовар Бумро, и, узнав, что в третьем, пообещала себе устроить выволочку Гобрию – с этим вопросом для формального согласования явиться должен был именно он. Или вообще уладил бы все сам.

– Не вижу проблемы, – отозвалась танша. – Определи Бумро к Улу. Поскольку ты знаешь его лучше, обсуди со старшими каптенармусами, может, бывший пивовар пригодился бы в их рядах.

Дождавшись согласия подчиненного, танша спросила, есть ли еще новости. Впервые в докладе Серт неуверенно повел плечом.

– Есть, и они скверные.

Бансабира потянулась к кувшину на столе, налила воды.

– Говори давай.

Серт оглянулся и понизил голос:

– О командующем Гистаспе стали ходить недобрые слухи.

– Какого рода? – Бансабира внутренне напряглась.

– Самого разного, некоторые, честно сказать, полный абсурд. Я слышал, будто он приложил руку к смерти вашего мужа. И будто в свое время он нарочно приказал Лигдаму остановить все войско, вместо того чтобы отослать к вам в помощь лекарей во время родов. Правда, ума не приложу, что он мог бы от этого выиграть.

– Мою смерть, – между глотками заметила танша, – но особой выгодой это не назовешь. По крайней мере, пока танаар возглавляет Сабир Свирепый. Что-то еще?

Серт сжал зубы, кивнул, нахмурился. «Да говори уж», – подумала танша, не торопя подчиненного. Тот глубоко вздохнул, собравшись с духом, и признался:

– И еще я слышал, будто командующий Гистасп был с вами близок.

Бансабира застыла с немым вопросом в глазах, долго раздумывая над ситуацией. Какая отчаянная смелость – трепать ее имя в рядах, невольно восхитилась танша.

– Только законченный смертник может предложить мне близость. Но если бы этого хотела я, могла бы выбрать для подобной роли любого, будь то Гистасп или, скажем, ты. И в этом случае меня бы не остановила ни одна досужая сплетница. Так что проследи за тем, чтобы толпа не выбирала мне любовников – хватило того, что мужа мне выбрал отец. Ну а не выйдет по-хорошему – придется вспомнить, что именно твоя сотня является карательной. Чего смотришь, как испуганный крот? Если других новостей нет, займись делом.

Серт растерянно заозирался, тряхнул головой и, попятившись, вышел. Нет, в словах танши не было ничего такого, но, видит Праматерь, иногда она оглушает своей пренебрежительной ко всему интонацией.

Нагонять врага – дело изматывающее. Поэтому, как только шпионы Бану, засланные раньше Улом, сообщили, что тан Ранди поправился до того, что смог опять встать во главе войска, Бану собрала собственные внутренние силы. План действий на подобный случай был оговорен заранее. Когда до воинства алых осталось чуть больше полутора суток, те же шпионы распространили в рядах неприятеля весть о продвижении маленькой танши. А она тем временем остановила армию и велела расположиться на отдых. Бану не поручилась бы за весь Яс, но она, благодаря бесценной помощи Рамира Внезапного отлично знала о привычке тана Шаута обдумывать серьезные решения всю ночь и оглашать – с утра.

Казалось, это был самый обычный переход. Они шли вдоль тех же холмов, по которым проходили когда-то к Ююлам на помощь Сагромаху. Бану была вынуждена признать: длинные переходы всем надоели, и в первую очередь – ей самой. Поэтому в этот день они шли расслабленно. Даже чересчур, по мнению Гобрия. Нельзя просто взять и вот так отрядить почти всех лошадей в обоз! Случись что, солдат впереди перебьют, а коней потом захватят! Бансабира махнула рукой: во всем Ясе сейчас нет ни одного войска, командующий которого, будучи в здравом уме и твердой памяти, осмелился бы напасть на Бану Кошмарную.

Гобрий напрасно тревожится, в этом его убеждали многие. Даже Дан. И это раздражало старого солдата больше всего. Он так и не смог простить, что в свое время Дан пренебрег его опытом и советом, и теперь не желал никакой поддержки от заносчивого мальчишки.

Дан Смелый понимал в жизни мало, в людях разбирался не очень хорошо, зато никогда не обижался на других. Поняв, что Гобрий остался при своем мнении, он занял положенное место в переднем ряду армии, бок о бок с главнокомандующей. В конце концов, им, идущим впереди пехоты, танша разрешила ехать верхом. Время от времени Дан на нее поглядывал – жаль, что он не так хорош в беседах, как Серт, с которым тану сейчас весело болтает. Глядишь, имел бы больше шансов на выслугу и награды.

Когда передний край армии поднялся на гребень холма, им навстречу – лоб в лоб – вышло огромное воинство под алыми знаменами с тремя тысячами вооруженных конников в авангарде. Ранди Шаут перестал убегать и, развернувшись, пошел навстречу Матери лагерей.

Ранди Шаут наслаждался тем, как пурпурное (с сиреневой примесью) войско охватил страх. Еще бы! Их обоз тащится далеко позади, идут хаотично, безо всякого строя, в переднем ряду слишком мало солдат в доспехах! Почитай, только телохранители танши, кое-кто из офицеров да еще пара сотен. И каждый гадает, каким образом он, Шаут, вообще оказался здесь?! Этой сучке нужны были еще сутки, чтобы нагнать алых…

– Вперед. – Бансабира мгновенно подобралась, оборвав смех, помчалась прямо на врага.

С ближайших частей воинства по сигналу в авангард мгновенно стянулось все подразделение Гобрия с копьями наперевес вместе со своим командиром. Прямые, твердые, они были по-настоящему несокрушимы в лобовой атаке и достойно держали натиск.

Сама Бану, сделав короткий бросок вперед, развернула коня и устремилась на самую высокую точку гребня. Вгляделась в даль. Так и есть: этот гребень слишком узкий, чтобы вместить всю орду Шаута. И за передней линией его войска в большей части не выстроены в боевой порядок.

В отличие от ее собственных, мысленно усмехнулась Бану и выпустила в небо одновременно три стрелы с ярко окрашенным оперением. Гистасп, который шел в арьергарде, сделал знак: его подразделение из тех, кто лучше других мог стрелять из лука на всем скаку, и такие же бойцы из четвертого под предводительством Ула, образовав полукружья, скатились на середину склонов подобно лавине и устремились вперед. Конный поток пурпурных не давал алым ни прорваться сквозь замыкающееся окружение, ни толково отбиться. Бесчисленное множество стрел засвистело в воздухе. Вскоре оба подразделения вклинились в тело армии врага со стороны одиннадцати и тринадцати часов. Командующие разделили отряды: часть отправилась расстраивать и путать несобранного врага, часть выстроилась плотной стеной и дала такой мощный залп, что стрелы закрыли солнце.

Тем временем впереди сквозь мгновенно организованные ряды из центра армии Бансабиры в авангард выдвинулись четыре сотни «меднотелых». Цвет пурпурного воинства, бойцы, обладающие мужеством и быстротой, сноровкой и силой, под предводительством Раду они тут же, разбившись надвое, клещами вцепились в передний край противника под углами на четыре и на восемь часов. Не задерживаясь, целенаправленно уходили вглубь армии врага, позволяя себя окружить, прорываясь к центру. Прочно удерживая траекторию движения, они прочертили первую трещину в теле противника.

Бану сразу после того, как дала знак Гистаспу, примкнула к числу тех, кто сокрушал отборные ряды алых, плечом к плечу вместе с Гобрием. Вскоре раздалась двойная дробь барабанов из недр их воинства. Бану и Гобрий, не сговариваясь, развернули по шесть сотен бойцов и волнами разошлись в стороны: ряды пехотинцев, вооруженных тяжелыми арбалетами и дальнобойными луками, способными стрелять на большие расстояния, по команде Дана Смелого дали смертоносный залп, сокрушая передние порядки алых.

Конники Шаутов падали замертво. Колесницы, которые шли во второй линии, увязая, не могли проехать по трупам своих же товарищей, подставляясь под удары отряда Дана.

Параллельно со всем этим на помощь «меднотелым» Раду кинулась бо́льшая часть пятого подразделения – быстроногие пехотинцы, ощетинившиеся клинками. После молниеносной промежуточной атаки Гистаспа и Ула оба фронта врага ненадолго растерялись и теперь нещадно прогнулись под ударами сил Бану и Гобрия. А вместе со всем этим личная сотня Бугута, сухая, поджарая, легкая на подъем, устремилась внутрь рассыпающейся вражеской армии и, охраняемая изнутри с разных сторон войсками Бансабиры, Раду и Гобрия, одно за другим захватила десятки вражеских знамен.

Алых объял ужас.

Шаут был сломлен одномоментно.

И при этом не мог ни отступить, ни сбежать.

Бану в душе ликовала. За годы, проведенные в Храме Даг, она слишком хорошо выяснила свои сильные и слабые стороны, а Госпожа Войны учит, что в основу стратегии лучше закладывать те качества, в которых в первую очередь уверен сам. Бансабире вспомнились путешествия по Ласбарну. Старый верблюд всегда крупнее, наросты на его коленях толще, горбы выше, сила и выносливость превосходят в пустыне всех, позволяя перевозить по двести килограммов поклажи с одного конца страны на другой. Да только на любых забегах более мелкий молодой нар неизменно приходит первым.

Но прежде чем на радостях предаться воспоминаниям, нужно сделать еще одно дело. Шауты начали войну, а Аамуты позволили ей продолжиться. С каждого из них Мать Сумерек спросит через нее, Бансабиру, которая с тринадцати лет отмечена Черной Саблей Свирепой Шиады.

Ранди Шаут закусил губу до крови. Не для того ведь он вырвался из болезненных объятий Старой Нанданы, чтобы увидеть, как распадается вся его мощь, крошится сила, разваливается армия, прахом развеиваются все его многолетние труды…

Когда капитуляция армии алых больше не вызывала сомнений и поверженные и победители съехались в центре войск для принятия условий, Бансабира неожиданно дала алым еще один шанс. Не повелась на лесть, на провокации, на зов собственной гордыни, а предоставила шанс без права на отказ.

– Теперь, когда мы обговорили условия вашей контрибуции, и решено, что две тысячи алых бойцов переходят под мое командование, я проявлю милость исключительно из признания равенства вашего титула и моего. Я даю Алому дому возможность сберечь своих сыновей и дочерей. Сможете выиграть – уйдете с миром, проиграете – и я буду решать судьбу каждого Шаута.

Окруженная охраной и офицерами, спешилась с коня, прошла вперед, скинула чешуйчатый панцирь, оставшись в одной лишь, привычной с детства, тряпичной форме Багрового храма. На пределе возможностей выкрикнула:

– Я, Бансабира Изящная, третий номер в сто девятом поколении Клинков Матери Сумерек, вызываю на поединок защитника Алого танаара Ранди Шаута или любого из его земных сыновей, если прожитый срок не позволяет тану вступить в битву самому.

Сверкнули короткие мечи. Бану ждала. После недолгого совещания воевать за отца вышел его средний сын. Выехал верхом, но Бансабира не позволила. Вооруженное войско за ее спиной с мечами наголо красноречиво убеждало алых, что лучше послушаться.

– Вы можете выбрать любое оружие и в любом количестве, но биться мы будем пешие и насмерть.

Шауты и их полководцы переглянулись – значит, жди той самой судьбоносной атаки, о которой многие говорили, но мало кто видел. Родня подбодрила ахтаната Шаута, раздался рев поддержки от уцелевших солдат.

– Не туда смотришь, – бросила Бану, атакуя.

Мнения о поединке разошлись в рядах быстро:

– Она моложе.

– Он сильнее.

– Она из Багрового храма.

– Она женщина…

– Верткая, непредсказуемая баба! – в сердцах выругался старый Шаут с трясущейся головой.

Бансабиру было не пронять разговорами, да и ахтаната тоже. Бились отчаянно, понимая, как много зависит от этого поединка. Бой шел с переменным успехом. Шиада, Мать Войны и Госпожа Ворон, играла ликами и тенями, поддерживая то одного, то другого.

«Любит вертеться», – оценила танша, когда Шаут в очередной раз, пригнувшись, ушел от ее широкого удара через разворот. Надо подобраться ближе, любой ценой. Ну почти любой, поправила себя Изящная, сделав подсечку. Шаут быстро откатился и взметнулся вверх.

Дистанция сокращалась и увеличивалась стремительно. Бану пока с осторожностью обнажала ножи, больше полагаясь на собственную изворотливость, гибкость и навыки в рукопашной, которые заметно улучшились за последнюю пару лет в тренировках с Одханом.

Однако вскоре один из ножей все же отлетел в сторону – тот, что она вытащила из сапога. А за ним и тот, что обычно, будто по волшебству, ядовитой змеей выскальзывал из правого рукава.

Улучив благоприятный момент, Бану мигом провернулась, заходя со спины и заводя третий мелькнувший из ниоткуда нож к горлу врага. Тот был готов – больше того, казалось, с самого начала поединка он ждал чего-то подобного. Не дав Бану завершить прием, он не стал рисковать лишний раз и вывернулся из опасной зоны, следуя по направлению движения разворота Бану. Обернувшись друг к другу лицом, Шаут и Яввуз восстанавливали дыхание в крохотной передышке.

Наблюдатели замерли.

Враги сцепились с новой силой. Они то срывались в лобовые сокрушительные атаки, то переходили в грациозные стили, ловко ловя меч противника клинком своего, отводя удары и отклоняя выпады.

Бану подпустила Шаута совсем близко – до надсечки на правом плече. Держать меч оказалось сложно, рука ныла, сдерживать удары с каждым разом удавалось все труднее, на краю сознания мелькнула мысль, что ее многострадальные зубы в этот раз от давления точно раскрошатся. Окружение обеих сторон было взвинчено до предела: волнение, предвкушение победы и опасность поражения смешивались в каждом зрителе в разных, но очень значительных мерах.

Перейдя в наступление, Бансабира, будто в последней отчаянной попытке, с трудом координируя в бесчисленном множестве собственных переходов, с помощью которых избегала ударов Шаута, рассекла воздух мечом в правой руке. Наотмашь, справа налево, вынуждая мужчину пригнуться и уйти в разворот – ведь в удар был вложен весь вес маленькой танши, вся ее скорость и вся решимость убить. Она не могла при таком замахе не развернуться сама, инерция движения требовала от Бану прокрутиться вокруг оси.

Но в последний момент Бансабира перенесла вес тела на выброшенную в диагональ левую ногу, просела, пропуская под левой рукой клинок врага, и поймала горло Шаута на лезвие ножа. Все произошло молниеносно.

– Разве ты не знаешь, что в бою полагаются на собранные заранее сведения, но не зацикливаются на них и действуют по ситуации? Или тебе просто не сказали, что я весьма ловко владею ножами с обеих рук?

Она довела по горлу мужчины дугу, пинком выбив из его руки меч. Развернулась.

– Всех Шаутов, от мала до велика, кроме наследника дома, и все высшее командование алых – в клетки! Когда война закончится и мне пришлют вашего внука, уважаемый Ранди, я отпущу вас домой, – пообещала женщина.

Поскольку люди Серта и Бугута держали в готовности громадный взвод арбалетчиков, не подчиниться приказу танши алые не посмели. Уж лучше быть пленником, чем трупом, Ранди знал наверняка. Пока ты жив, у тебя есть шанс начать все заново.

Судя по тому, как уверенно Бану вела себя после сражения и как действовала, стало очевидно: она не допускала и тени сомнения в собственном успехе и оценила силы противника в первые же минуты схватки. Все, что было потом, – либо было спектаклем, либо вовсе происходило потому, что доставляло маленькой танше удовольствие.

– У нее невероятные рефлексы, – восхищенно признал один из сотников, который негласно возглавлял в рядах Бану остатки подкрепления от дома Ниитас.

– Да в ней все не совсем нормально, – согласился сидевший рядом конный Гистасп. – Поэтому мы ее и любим.

– Я все слышу, – бесцветно и надменно заметила тану, поднимаясь в седло.

Еще раз удостоверившись, что ножи закреплены надежно, Бану натянула перчатки, прицокнула, подтолкнула пятками коня, оставляя командиров следить за тем, как сдаются алые. Безусловно, ей невероятно хотелось посмотреть на это самой. Да что там – до скрежета в зубах хотелось посмотреть на это самой! Хотелось увидеть согнутых, покоренных, сломленных поганых Шаутов! До треска в голове, до темноты в глазах!!!

Но она никому не позволит увидеть, каковы ее желания и насколько они велики, насколько значительно удовольствие от победы, насколько всепоглощающе удовлетворение от того, что добилась цели. Спустя десять лет. Добилась. Всего одним сражением. В котором одолела почти вчетверо превосходящее войско. Да, пусть не все прошло согласно расчетам, признала Бану. Однако, как ни крути, истина верна: на войне куда ценнее совершить один маневр вовремя, чем целый десяток – правильно.

Раду смотрел вслед удаляющейся танше, которая направила коня шагом в сторону обоза, где для нее уже наверняка расставили шатер. Отовсюду доносились кличи победы, звуки горнов. Бану приветствовали и готовы были нести на руках вместе с конем. Это Серт первым крикнул после ее поединка с Шаутом: «Тану!» Или все же вначале был Дан с его «Мать лагерей!»? Не суть важно… Солдаты ликовали. Шаутов в этом воинстве ненавидели все. Не за абстрактные обиды какого-то тана – за их собственных товарищей, за их собственное горе, за их тяготы во время осады.

Бану ехала, до последнего сохраняя радостное, выражение на лице, смешанное с привычной долей небрежного высокомерия. Правда, глаза все же прятала.

Раду сам не понял, как озвучил то, что вертелось в голове, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Праматерь богов и людей, ей вообще хоть немного, хоть на кроху знакомы искренние чувства?

Командующий, улыбаясь, тоже глядел на таншу.

– Искренние чувства – это прекрасно, Раду, – задумчиво и немного счастливо отозвался Гистасп. – Но с их помощью нельзя изменить мир.

В тот день и вечер праздновали особенно лихо. Глаза и до выпивки блестели у всех. Гомон одуревших от столь значительной победы бойцов разносился по всей округе на длинные мили вперед, как раскатистый рык густогривого льва. Смех, с которым находила выход усталость, придавал сил, разжигал в сердцах потухшие угли решимости, стирал в памяти призрачный образ былых неудач.

Дан Смелый, пожалуй, радовался больше остальных. Сейчас, когда их наконец настиг такой успех, можно поговорить с таншей насчет командования. Не так, чтобы прямо совсем уж напрашиваться, но намекнуть. Или, если потребуется, заручиться поддержкой Гобрия. Ну в самом деле, ну не может ведь четвертое подразделение так долго оставаться без командира! Солдатам дай волю – они вмиг спустят дисциплину. А у госпожи, кроме него, на такую должность и нет никого. Да и потом, если он, Дан, станет командующим четвертого подразделения, Серт сможет занять его место вице-командира в первом. Этот блондинистый шалопай давно ведь дышит ему в затылок и подчиняется едва-едва. Так что все от такого исхода будут только в выигрыше, решил Дан. Эх, поскорее бы утро!

Была глубокая ночь, когда Бансабира зашла к пленнику. Следом за ней вошли Одхан и Вал. Ниим, Раду, Ри и Шухран ждали снаружи. Женщина села на основание клетки, подогнув одну ногу под себя, а другую согнув в колене.

– Ну что, поговорим?

Зельем жриц из Ангората блеснули в темноте глаза Бансабиры.

Ранди молча кивнул.

Глава 12

Огнями и сыростью горел февральский закат Западного Орса. Алай из древнего рода Далхор, царь и правитель земель, стоял на балконе и смотрел на полуразрушенный город. Внизу, в раскинувшемся море гостиниц, пекарен, виноделен, гильдий, борделей, церквей и всякого прочего строительства рабочие все еще вели ремонтные работы. Зима в здешних широтах не останавливает тех, кому надо где-то жить и что-то есть. Усталые и недовольные, сцепив зубы люди работали за краюху и кров. Гнев и жажда возмездия всем южанам – аданийцам, архонцам и предателям-ласбарнцам – крепли в их сердцах с каждым часом. Алай не сомневался.

Стражник, глядя в пол, сообщил, что прибыл его высочество царевич Халий. Голос вывел царя из раздумий, он велел сыну войти.

– Отец. – Халий, наследный царевич, не похожий на отца ни рыжим оттенком волос, ни серебристым отблеском глаз, ни нравом, вошел с глубоким поклоном.

Алай жестом пригласил сына приблизиться, сверкнув при этом крупными рубинами в тяжелых золотых браслетах. Халий замер у стола – разумеется, стоя: в присутствии Стального царя не сидят. Напряженно потер руки, ожидая. Так уж улыбнулся Бог: один из них обладал завидной выдержкой от природы, другой осваивал этот дар как ремесло, которое ему нисколько не давалось. Алай встал, прошелся по комнате. Покрутил браслеты.

– Я принял решение.

«Страшно спросить какое», – подумал Халий.

– Мы заключим союз. И, с Божьей помощью, не один.

Халий непроизвольно сжал кулаки и осторожно спросил:

– С кем?

– С Ясом, – отозвался царь.

Халий выкатил глаза на лоб.

– Чем вас так удивил мой выбор? – скупо поинтересовался Алай.

У Халия дергался тонкий рыжий ус над губой, но слова с языка не шли. Яс. Это ведь Яс. Могущественный Яс, морская громада, которая лишь последние годы чего-то притихла, но тысячелетиями наводила ужас на все Великое море неуемной флотилией под управлением двенадцати безумных танов, что сильнее всякого шторма опрокидывали неугодные правителю корабли и разносили в щепки портовые и прибрежные постройки. Великодержавный Яс во главе с Кхазаром IV, раманом государства, весь, до последнего человека, чтил Богиню Матери-Земли, склоняя голову перед династией Сирин, и Бога Воды, Владыку Морей и Ураганов, Акаба, склоняя головы соседних островитян перед своими жрецами. И этим могучим иноверцам Алай вознамерился предложить союз?!

– Они язычники пуще варваров! – разгорячился царевич.

Алай прошел к столу, сел по обратную сторону от сына, налил вина в серебряную чашу.

– Они все язычники, и никаких «пуще» быть не может. Зло – одинаково зло, когда оно заключается в воровстве или предательстве. Порок – всегда порок, будь то гордыня или зависть. А язычники есть язычники, и в этом они грешны в равной степени.

– И зная это, вы желаете союза с ними?

Алай прошелся по царевичу изучающим взглядом глубоко посаженных крупных глаз. Да, ненадолго хватило его чувства вины за проигранную войну. Вновь обнаглел. Неисправим.

Халий ждал ответа отца и вскоре сообразил, что напрасно. Попробовал зайти с другого бока.

– Но что вы можете предложить Ясу? Торговлю? Мы и без того торгуем с Гаванью Теней, а если ради альянса мы пойдем на уступки, то…

– Свадьбу, – осек царь.

Царевич тихонько сглотнул и через паузу спросил еще осторожнее:

– Чью именно?

– Не тряситесь, вас я женю на христианке. Но Яс нам необходим – они давно с жадностью смотрят на Ласбарн, мы сможем объединиться и захватить этих предателей снова.

– И поделимся при этом с Ясом? – выкрикнул Халий.

– Жадность – один из семи смертных грехов, царевич.

– Да Яс сам в состоянии захватить Ласбарн, без посторонней помощи! Он же занимает целый континент!

– Который десять лет дерется внутри себя. Если раманы предложат танам какую-то другую цель, они перестанут со скуки вести гражданскую войну.

– Вы считаете, всему виной скука?

– Всему виной женщина. Лет пятнадцать назад раман Кхазар IV стал отходить от государственных дел из-за какой-то глупости вроде поклонения идолам, и вот что вышло: у трона оказалась баба. Я всегда говорил, что нельзя позволять бабам править!

Предугадывая, куда может завести разговор, Халий быстро перевел его в другое русло:

– Разве гражданские войны сильных соседей – это не то, к чему стремятся все государи?

– Из двух зол всегда выбирают меньшее. Если мы не поможем раманам управиться со своими ордами и не сделаем их своими союзниками в борьбе за общую цель, гражданская война настигнет и нас. Надо отвлечь людей мыслями о неминуемой победе, чтобы те, кто нас поддерживает, и те, кто осуждает, не сцепились меж собой. Когда станет известно, что нам поможет Великодержавный Яс, люди поверят, что им нипочем любой враг. И когда мы снова укрепимся в Ласбарне, сможем беспрепятственно двигаться дальше. Крепости Шубры и рудники Мермнады – существенный пункт в списке доходов царской казны.

– Не вы ли сказали, что жадность – грех? – окончательно осмелел царевич.

– К сожалению, царь всегда вынужден брать на свою душу самые тяжкие грехи. Таков наш удел, – с достоинством поведал Алай. – Потому что голод вверенного вам населения – перед Богом грех еще больший. – Алай строго посмотрел на сына исподлобья. – Ваша сестра Джайя будет следующей раману.

Стальному царю не перечат, но подобное равнодушие со стороны отца задело Халия серьезнее, чем он сам ожидал.

– Вы назначили сестре нового жениха через сорок дней после казни Заммана Атора. Неужели в вас нет ни капли сочувствия к родной до… – Взглянув на каменное лицо владыки, Халий замолчал. Бессмысленно. Царевич сменил тон на более сдержанный и выпрямился под стать отцу. – Джайя помолвлена. Она не согласится.

Показалось, что брови Алая нависли над глазами тяжелее прежнего.

– Джайя послушная дочь. Вам следует у нее поучиться.

Царь сделал глоток, а Халий безмолвно опустил глаза, сжал зубы. Алай никогда не был им отцом. Иногда Халий начинал сомневаться в непорочности покойной матери – так холоден был с детьми Алай.

– Теперь что касается вас. – Алай, не глядя на сына, выдвинул ящик стола и достал сложенное конвертом письмо. Печать с медведем Страбонов была сломана.

– Это пришло два дня назад. – Он положил послание на стол. Халий приблизился к столу и взял бумагу. – Из Иландара, от королевы Гвендиор.

Халий развернул документ и пробежал глазами. Потом посмотрел на отца и перечитал послание заново.

– А ее муж, король Нирох? Он знает об этом?

– На конверте стоит печать дома Страбонов – полагаю, да.

– А если нет?

– Думаю, она убедит Нироха, что это необходимо. Женщины при желании могут быть убедительны.

– Вы отлично понимаете, что королева Гвендиор действует за спиной мужа!

– Вы не в силах этого доказать, потому не обвиняйте ее напрасно. Нирох веротерпимый язычник, с его точки зрения королева может делать все, что заблагорассудится, а Гвендиор действует во имя Христа, и только. Отнеситесь с уважением – должен же хоть кто-то следовать за истиной в правящей семье.

Халий стих, оставшись при своем мнении.

– Так или иначе, Гвендиор обещает, что, если мы удовлетворим ее просьбу, союз против язычников будет заключен и Иландар окажет нам поддержку в войне с Адани и Архоном.

– Это я прочитал, – ответил царевич неосознанно в тон отцу. – Но здесь нет ни слова о моей свадьбе.

– Я решил дополнить союз веры вашим браком, – проговорил Алай, едва уловимо подняв уголок губ.

– Вы находите это смешным? – огрызнулся Халий, презрев опасливость. Бешенство от самоуправства отца поднималось в груди волнами.

– Брак – нет, а ваше лицо и поведение в данный момент – необычайно.

– Мой дед, видимо, тоже счел смешным показать вам мою мать только в день свадьбы.

В лице царя не дрогнула ни одна черта. Речь ведь о браке Халия, а не о его. Но даже будь это не так, ради союза с Иландаром Алай сам женился бы хоть на Гвендиор, хоть на ее древней матери, будь та жива. Орсу нужна свобода от Адани и Архона.

– Вот увидите, – заключил царь, – пока мы не сбросим их, они будут протирать нас чреслами, как седло, и загонять плетьми, как гнедых.

Халий, сцепив зубы, с дерзостью усмехнулся.

– И кого из дам Гвендиор мне предложит? Престарелую служанку или заикающуюся девочку, которая расчесывает ее седые космы?

– Не скальтесь.

– Отец, весь Этан знает, что у них с Нирохом только один законный ребенок – Тройд! Племянниц у нее нет, так кого она может мне предложить?

Царь подлил себе вина. Зря он отослал сегодня чашницу – приходится заниматься непонятно чем.

– Если вас это так заботит, смею надеяться, вскорости у нее будет внучка. Жена Тройда на сносях.

– А если сын? – Халий поднял брови немного выпятил губы.

– Невестка Нироха родит еще. – Алай был все так же прям, строг, суров и сдержан.

– Вы так серьезно намерены просватать за меня ребенка, который будет младше на двадцать лет и которого я смогу взять в жены, когда мне стукнет тридцать пять?

– Это уже не ваша забота.

– То есть вас не волновало, когда вы вели мою мать к алтарю, ни разу до того не увидев?!

– Нет, – отсек царь.

Царевич тяжело дышал, сцепив зубы, но возражать не смел. Он и так позволил себе лишнего, а отец явно не из тех, кто церемонится с людьми.

– Когда вы скажете Джайе? – с трудом спросил царевич, стараясь перевести разговор куда угодно, лишь бы подальше от собственного брака.

– Как только доставят ответ, – невозмутимо ответил Стальной царь.

– Вы уверены, что Яс согласится?

– Абсолютно. У нас всегда были неплохие отношения.

– Яс всегда любил силу. Сейчас они знают, что нас разбили, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, зачем мы ищем этого союза.

– Яс не останется в обиде: я отдам Кхазару половину Ласбарна, если он согласится помочь и устроит это династический брак. Я слышал, его жена пристрастна к богатству.

Халий неотрывно смотрел на отца: в сорок два года царь Алай все еще сохранял стать. Руки его были мозолисты и по-прежнему крепко держали меч и щит. Прямая спина, будто насаженная на булатный стержень позвоночника, никогда не знала сутулости. Узкие, четко вычерченные, заточенные как клинок черты его лица по сей день привлекали какой-то скрытой опасностью. Жесткие, коротко остриженные черные волосы, вполовину подернутые сединой, точно волчий мех, и суровые, всегда холодные черные глаза под густыми бровями выдавали кровь древнего народа горцев, из которых происходил род Далхоров. Сам Халий пошел в мать, леди Джанни́йю из восточных орсовских земель, с волосами цвета средней осени и глазами, как серебро. Халий сильно отличался от царя и знал это.

– Иногда я задаюсь вопросом, – сказал он и едва не закрыл рот ладонями: надо же, дурень, брякнул вслух. Придется договаривать, отец не любит недосказанности. – Задаюсь вопросом, как такой человек, как вы, мог проиграть войну с Адани? В конце концов, Тидан – всего лишь занудный старик во власти эмоций, не больше.

Этот занудный старик знал, на кого ставить. И не прогадал, мысленно ответил Алай.

– Пути Господни неисповедимы. Идите к себе, беседа окончена.

Халий встал, поклонился и едва слышно попрощался.

Алай дождался, когда за сыном закроется дверь, и сплел пальцы в замок. Ожидание угнетало его. И теперь ему придется ждать, как никогда раньше.

Он вновь перечитал послание королевы Гвендиор, брошенное Халием на столе, и вспомнил то, что отослал в ответ пару часов назад. Да, он согласен на ее предложение при известном условии. Благочестивая христианка из самых высокородных дам Иландара.

Алай позвал Змея. Того самого брюнета, которого продержал в темнице несколько месяцев. Того самого, который пообещал помочь с реваншем у Адани. Того самого, который в первую очередь настойчивее всего рекомендовал Алаю обратиться за помощью в Великодержавный Яс. Тамошние таны знают толк в войне.

Когда Алай признал, что этот подозрительный тип может быть полезным, встал вопрос о том, как его звать. Тип был язычником и веры менять не желал. Алай позадавал несколько вопросов об этой сомнительной вере в Праматерь богов и людей, или иначе Мать Сумерек, сообразил что-то про круги и змей и наскоро состряпал мужчине прозвище. Вышло удачно – Змей и впрямь был хитер, с виду ленив, но неизменно впечатлял Стального царя результатами работы и, казалось, все обо всем знал.

Царь спросил о новостях из города. Тот, кто официально не занимал никаких постов, но очень быстро стал негласным советником и правой рукой Алая Далхора, с легкой иронией поведал, что люди стали особенно болтливы. Одни говорят, что ласбарнцы предатели, другие – что всему виной ошибка в расчетах орсовских полководцев, третьи – что стражники жрут от пуза, а простой люд голодает, четвертые – что в борделях полно солдат и что если бы царь гонял их сильнее, то вместо того чтобы плодить ублюдков, они бы защищали крепость, пятые твердили, что царь совсем зарвался – если бы взялся за дело сам или назначил покойного Атора руководить боями, а не шел на поводу у взбалмошного отпрыска, разрухи вообще не случилось бы. А так Стальной царь уже никакой не стальной, потерял хватку. Гордится и кичится собой, как прежде, а на деле все бегает вокруг детей, как курица-наседка. Короче, разное болтают.

Алаю стоило терпения научиться молча слушать правду от Змея, который имел мнение по любому поводу и совершенно неуправляемую волю. С непривычки вышло не сразу, но царь был старательным по природе человеком.

А еще, продолжил Змей, Алая обвиняют в том, что он дал сбежать архонскому принцу. Здесь Алай взметнул брови: Железногривый мертв, этому была масса свидетелей. И все видели, как увозили его тело, чтобы похоронить в Архоне. Правда, на что надеялись, неясно, почесал подбородок Алай, провозя летом смрадный разлагающийся труп по южным землям. Змей в ответ тихо хмыкнул: почему же до сих пор нет вестей о похоронах? И почему Удгар до сих пор не назвал во всеуслышание имя нового преемника?

Алай не ответил. Он и сам в глубине души признавал, что Змей задает хорошие вопросы.

Сагромах Маатхас всегда был глубоко верующим человеком. Но никогда прежде он не чувствовал такого доверия к богам, такой легкости, такого полета в душе. А все почему? Во-первых, конечно, потому что Госпожа Войны помогла Хабуру без потерь продвинуться через земли золотых, а еще одному генералу его армии – сделать хороший крюк и зажать в тиски ахтаната дома Раггар. Во-вторых, потому что тан Мураммат Раггар согласился на переговоры. А в-третьих – и это была главная причина его окрыленности – Бану овдовела.

Маатхас не был бы самим собой, если бы за столь долгий срок пребывания рядом с маленькой таншей не обзавелся парочкой заинтересованных людей неподалеку от ее шатра. И сейчас эти доверенные лица сообщали, что Бану успешно вышла к границам Зеленого танаара, разбив перед тем главные силы Шаутов, отчего оставшиеся разбросанные отряды либо капитулировали, либо, совсем уж отчаянные, обратились к партизанской тактике. И еще – что она овдовела.

Сагромах корил себя – совсем недостойно благородного северного тана радоваться чужому горю. Но ничего поделать не мог. Образ гордой, даже немного высокомерной, но безупречно верной и проницательной, таинственной и непредсказуемой, как водная гладь, танши с по-особому горящими глазами и вытянутой, словно струнка, спиной давным-давно глубоко врос в самую грудину Маатхаса. Только на днях он отследил, что безотчетно помнил о Бансабире всегда: утром, вечером, на биваке, в битве – напоминание о том, что Бансабира Изящная все еще не дала ответа, не сделала выбора, просто не погибла, постоянно грелось на задворках сознания.

Умом тан понимал: надо отправить Бану и Каамалам письмо с соболезнованием, но сердце ликовало так безумно, что мужчина с трудом мог заставить себя просто сидеть на стуле, чтобы хоть как-то скрыть от окружения истинные чувства. При первой же попытке взяться за перо его дрожащие руки наверняка перепортят всю драгоценную бумагу, но ни одной ровной, вразумительной строчки не выведут. Того гляди, офицеры сочтут его слабоумным.

Сагромах делал медленные вдохи и выдохи, чтобы хоть как-то успокоиться. Мысленно пообещал себе даже не прикасаться к хмельному в ближайшую пару месяцев, чтобы ненароком по пьяни не выдать себя. И вскоре в том же окрыленном состоянии пораньше лег спать. Уснуть, конечно, не удалось. По лицу непроизвольно расползалась неприлично довольная улыбка до ушей: пусть все еще идет война, пусть они находятся в разных концах страны, пусть Бану вынуждена соблюдать годовой траур – у него, Маатхаса, все еще есть шанс.

Как ни изворачивался Дан, Бану упорно делала вид, будто совсем не понимает его твердолобых намеков насчет повышения. Серт, который пару раз по случайности оказывался свидетелем обрывочных фраз, похихикивал, наблюдая за потугами товарища. Уболтать таншу на что-нибудь эдакое – не кирасу полировать, заявлял блондин, трепля Дана по отросшей и потому слегка вьющейся темной шевелюре. Тут нужна практика в переговорах, да и без таланта не обойтись.

Дан отмахивался, злясь, скидывая руку Серта и мрачнея, как предгрозовая туча. Если он, Серт, такой умный и талантливый, пусть сам возьмет и поговорит с таншей! Это, в конце концов, и в его интересах тоже! Серт улыбался в ответ со словами: «Хорошо-хорошо, когда момент представится».

Но, сколько бы ни проходило времени, момент упорно не желал представляться. Серт не торопился, танше намеки Дана изрядно поднадоели, причем довольно скоро. Так что как-то раз она коротко одернула его подколом, а через день и вовсе прикрикнула, велев выметаться из шатра, пока она его за провинности вообще не распределила под исправительное начало Ула. Опечаленный Дан обиженно дулся и нет-нет да и срывался на подчиненных каким-нибудь очередным бестолковым приказом.

Бансабира отрядила нескольких человек из плененных красных, оставив в клетках их родичей, чтобы по всему Ясу разнесли весть о поражении Алого дома. Стоило ждать многозначной реакции на все это дело.

И события начали опережать друг друга. Союзы стали распадаться один за другим. Многие были просто не в силах воевать дальше – ведь теперь стало очевидно: сколько ни мсти, как ни злись, ни упорствуй – исход решен. На карте страны северяне начертали жирный неровный крест своих завоеваний и альянсов: вертикальная сабля соединяла линию от Раагаров через Ниитасов до Наадалов, горизонтальная тянулась от бежевых Вахиифов на западе, где сейчас с войсками сидел Сабир, до разбитых годом раньше Ююлов на востоке.

Те, с кем еще вчера воевала вся страна, стали самыми желанными союзниками; объединиться с Яввузами значило выйти победителем. С поражением старого Ранди Шаута не осталось больше ни одного альянса, способного дать Пурпурным отпор. Яс забился в агонии, и больше других – раманы, владыки страны, Тени Богов, которые теперь дрожали перед людьми.

В предвкушении финального аккорда Бансабира подошла к рубежам Зеленого танаара, оставив небольшой зазор в пограничье. Земли тана Аамута, отца царствующей раману Тахивран, соприкасались на юге со столичным округом Гавани Теней, на северо-востоке – с владениями Ююлов, на северо-западе и западе – с танааром Идена Ниитаса. И только на севере располагалась незначительная зона, которая прежде, до войны, особо не оспаривалась танами, условно принадлежа Ююлам, но в которой проживали уроженцы всех окрестных земель.

По этой полосе проходила самая длинная в Ясе дорога, соединяющая юг и север, столицу и Астахирский хребет. Относительно молодая, неплохо мощенная – она была куда лучше других дорог в Ясе. Ее проложили, только когда наконец в единую коалицию танов удалось включить и северян. От этого пути, подобно Долине тысячи рек, ответвлялись в стороны пути в земли соседей. И именно по этому тракту совершалось сообщение между домом Аамут и владениями тана Шаута.

Бансабира держалась от нужного пограничья чуть поодаль. Разделила неполные восемь тысяч солдат на три равные части. Две расставила с востока и запада от тракта, на почтительном расстоянии. Третью разбила на незначительные группы и раскидала между основными армиями, будто «начертив» дугу длинного лука. Сама встала с тремя сотнями в центре растянутой сети и замерла, зная, что теперь уже и впрямь никто не посягнет на нее в здравом уме. Разве что женщины дома Шаутов обозлятся и нахлынут внезапно, со всей яростью, но этим ее не проймешь. Поэтому Бану не сдвинется с места и будет ждать. Как ждет паук, когда дрогнет сигнальная паутинка.

Несмотря на то что переговоры Сагромаха увенчались успехом – в первую очередь для Лазурного дома Маатхас, – победа, казалось, не приблизилась ни на шаг. Потому что, когда, казалось, подступ к северу оказался чист, обозленные Шауты, Ююлы под предводительством жен, водных детей, племянников, даже частично Дайхатты и Вахиифы, которые ради этого сделали приличный бросок через полстраны, устремились на север. В большинстве не сговариваясь, кинулись к рубежам ненавистного альянса серебряных, голубых и пурпурных в надежде опрокинуть их наделы, пока хозяева заняты войной на югах. Раггары, стоило Сагромаху отойти от их столицы, перечеркнули соглашение, заключенное всего несколько дней назад, и набросились на приграничные земли Яввузов вместе с остальными.

Маатхас, предвидя такую возможность, решил пробираться на помощь Бану длинной петлей через собственные земли, чтобы пополнить запасы провизии и подлатать войска. К тому же такой ход воодушевит тех, кто держится уже из последних сил. Но существенного продвижения не вышло: пришлось, растянувшись тонкой, как истертая веревка, нитью, расположиться вдоль границ. На помощь подоспел Тахбир Яввуз, младший брат Сабира Свирепого, вышедший из ставки по первому запросу Сагромаха. А к Раггарам с диким рвением преданного ворвался Этер Каамал.

Иден Ниитас, чьи владения располагались в самом центре страны, обозначил четкий нейтралитет, заняв серьезную оборонительную позицию. Поскольку обозленные таны в силу местонахождения Сиреневого танаара с наибольшей легкостью могли окружить именно его (и не без причин: ведь именно Иден виновен в том, что проклятая Мать лагерей жива и полна сил!), старый и осторожный лис максимально укрепил гарнизоны, прекратив все прочие действия и отозвав войска из Желтого танаара. Никто не мог безнаказанно пересекать границы Сиреневого дома. «Защитник» отринул все договоренности, не отвергая их официально, и не принял ни одной новой, хотя предложения поступали регулярно. На запрос о помощи со стороны Сабира помочь «если не мне, то хотя бы Бану» Ниитас отозвался и вовсе не сдержанно:

«Не жди, что я стал тебе другом. Ты был мне врагом десять лет, и это никогда не изменится! Тебе хватило совести наплевать на мою дочь и использовать ее смерть ради давней амбиции объединить север. Не надейся, что теперь тебе удастся использовать собственную дочь, чтобы убедить меня помочь».

Бансабира.

Бансабира осталась на карте Яса единственным генералом и единственным таном, которому Иден позволил перемещаться по своим землям согласно достигнутой раньше договоренности. Он тщательно следил за продвижениями внучки с помощью своих воинов в ее армии и не уставал едва заметно улыбаться – то ли от радости, то ли от гордости. Ему приятно согрело душу и то, что Бану прислала письмо с благодарностью – победа над Шаутами принадлежит им обоим и еще Маатхасу. Только удар и взаимоподдержка трех танских домов позволили ей полноценно смыть позор бесчестной гибели матери, Эданы Ниитас.

Анализируя случавшееся, Иден часто приходил к мысли, что, даже не будь у Бансабиры такой навязчивой одержимости отомстить Шаутам, он бы пошел ей навстречу. Все равно, как его поступки выглядели со стороны, на самом деле для них не было никакой причины – Бансабира просто ему нравилась. То ли потому что имела его глаза цвета зрелой листвы, то ли потому, что Идену льстило, насколько Бану похожа на него в другом.

Прочитав донесения о разъяренной атаке остаточных сил некоторых домов на северные земли, Сабир прикинул в уме расклад, смял послание старшего разведчика и велел сниматься с места.

Самое время идти в Гавань Теней. Правда, если Бану шла туда петлей через север, Сабир, уходя от разгоряченных и еще не лишенных сил Дайхаттов, пошел дугой через юг. Желтый дом Луатар пропустил его безо всяких сражений – Сабир только подписал бумагу парламентера, обещая не жечь деревень и не убивать людей.

Впрочем, молодой тан Дайхатт неделей раньше, оставив войска на попечение двоюродного брата и проверенных генералов предшественника, сам отправился в столицу Яса. Когда в недавнем сражении погиб его отец, он наконец получил возможность действовать по своему усмотрению и спросить раманов Яса в лоб: что, в конце концов, происходит?

Всего за три недели отрядам Бану удалось перехватить несколько караванов дома Аамут, двух ахтанатов, пару лазутчиков с ценными сведениями, а разведка под командованием Юдейра смогла проследить тайные пути сообщения и вызнать несколько тайных мест в Зеленом танааре, включая особенности ландшафта, столь ценные для планирования битв. Если прежде ситуация напоминала Бансабире паучью сеть, то теперь, скорее, львиную охоту. В одних ситуациях на поимку врага или добычу сведений были нацелены все отряды в отдельности, в других (например, в случае с ахтанатами) группы бойцов действовали как единый отлаженный механизм. Неудивительно – ведь во главе мелких отрядов Бану поставила оставшихся сотников собственного подразделения, Ула с его умением видеть выходы в безвыходных ситуациях и Бугута с его быстроногими бойцами. Все они отлично координировались через таншу, занявшую позицию в центре с летучей сотней Дана Смелого.

Бану Кошмарная применяла все, в чем была действительно хороша, распространяя излюбленные навыки на масштаб целой армии: молниеносную жалящую технику ножей, гибкость построений, легкость бросков, скорость подмоги. Она использовала все, чтобы задрать последнюю жертву – самую большую и жирную в этой войне. Так львицы кидаются на громадного буйвола, нанося ему меткие смертельные раны, падая, вновь взметаясь в прыжке кошмарной силы, цепляясь клыками и когтями за твердую толстую шкуру, и наконец, отдирая куски от умирающего, но еще живого туловища.

Сунуться в земли Зеленого танаара, который все десять лет сторонился битв, избирая только оборонительную тактику, поддерживая Шаутов продовольствием и деньгами и предлагая убежище в разное время для алых и оранжевых, Бану в нынешнем положении не решалась. В судьбоносном рывке нельзя надеяться на удачу – ее надо сотворить своими руками, поострее заточив меч и понадежнее укрепив щит.

Именно поэтому Бансабира, собрав все необходимые «трофеи», отослала приглашения десяти танам: кажется, настало время встретиться в Гавани Теней и унять все споры, разрешив тяжбы за земли, реки, войска, крепости. К тому же у нее на руках неоспоримые доказательства причастности ко всему этому разбою раману Тахивран и рамана Кхазара, которые она с радостью предоставит другим танам.

Юдейр оставил послание из цветных камней, из которого было ясно, что шпионы проникли в Гавань Теней и в крепость тана Аамута, защитника Зеленого дома. Все приготовления оказались закончены. Бансабира взяла двести человек, часть из которых переодела в одежды последних захваченных караванщиков, нагрузила обозы и беспрепятственно вошла в Зеленые земли, оставляя открытыми проходы для оставшейся части армии.

Бансабира смотрела на окрестные цветущие луга с ненавистью. Мало того что здесь, в южной полосе, природные условия холят местных жителей круглогодично, согревая солнцем и сдобряя водами недалекого Великого моря, так еще и вид эти земли имеют, мягко сказать, пышущий здоровьем. Будто, перешагнув границу Зеленого танаара, Бану попала в совершенно другую страну. Так просто не может быть, мысленно терзалась танша. Как Праматерь это допустила? Как допустила существование этого не тронутого войной острова жизни среди руин и пепелищ целой страны?!

Если прежде Мать лагерей сомневалась в выбранном пути, коря себя за недостойность действий исподтишка, то сейчас все в ее груди пылало гневом. Абсолютно все равно, праведным или нет – она просто искренне верила, что люди, которые так бесстыдно наживались на чужом горе, не заслуживают права умереть в сражении, как велит Мать Сумерек.

Никаких поединков, никаких битв – заколоть во сне, отравить за ужином, пристрелить во время прогулки. От такого приказа Бану удержал только Гистасп. Она не говорила о планах и намерениях, но командующий знал таншу достаточно хорошо, чтобы прочесть это и по бесстрастному лицу, и в моменты, когда Бану думала, что ее никто не видит, по безумным глазам.

Вся спальня оказалась заполнена незнакомыми людьми: одни были в доспехах, другие в простой черной форме и сапогах с мягкими подошвами, которые не шумят при ходьбе.

Тан Тахив Аамут вскочил с постели, нервно оглядываясь, и кричал, надеясь узнать, что происходит. Тану Амиран подобралась и судорожно жалась к мужу, перепуганно обводя разбойников взглядом. Бансабира смеясь вошла в комнату. Уселась в роскошное мягкое кресло, обитое дорогим зеленым сукном и явно принадлежащее здешнему владыке. Тан Тахив велел схватить Бану, но не шелохнулся ни один боец. Стража, разбалованная деньгами, вином и женщинами, легко продается и покупается. Кстати, за их же, Аамутов, золото, которое Бану забрала в захваченных караванах.

Смекнув происходящее, Аамут – толстощекий, большой, лысый – зашелся в проклятиях, называя маленькую таншу продажной сукой, дрянью, мерзавкой. Бансабира, потянувшись, усмехнулась: неужели все дело в том, что она нашла среди людей Аамута тех, кого всегда обделяли при дележке? Или мерзавка потому, что те, кто был пресыщен щедростью Зеленого дома, перестали обращать внимание на то, из чьей именно руки им перепадают блага?

Тану Амиран только крепко хваталась за руку мужа, пытаясь сказать хоть что-нибудь. Бансабира наблюдала, наигранно подняв брови, – н-да-а, если именно такими немощными мышами раману Тахивран надеется со временем видеть всех танш этой страны, Яс за четверть века завоюют какие-нибудь жалкие Бледные острова или наемники из Ласбарна. Некоторых телохранителей это позабавило, они коротко хмыкнули.

– Знаете, я вот выросла вдалеке от дома, но все же имею представление, что значит быть таном, – сообщила Бану хозяевам замка. – Согласитесь, десятки тысяч людей платят вам налоги только для того, чтобы при атаке со стороны вы могли взять из них тридцать сотен и сокрушить вражеское войско числом в тридцать тысяч. Но, кажется, вы ни разу не дали им этого понять, так что некоторые оказались рады открыть моим людям ворота.

Мать лагерей размяла шею, поерзала в кресле, наслаждаясь его мягкостью, вальяжно закинула ногу на ногу. Несколько человек продолжали держать тана и тану под прицелом арбалетов. Остальные стояли с мечами наголо. Набравшись мужества, тан Тахив истошно стал звать своих командующих. Гистасп, хмыкнув, предложил Аамутам принести головы их генералов. На них еще наверняка даже глаза не ввалились.

Шестидесятилетняя Амиран, вздрагивая, присмотрелась к непрошеной гостье, напрягая зрение. Светлые волосы, рост выше среднего, нахальные глаза – все как молва разносит.

– Ты… ты Бану Кошмарная? – шипящим от ненависти шепотом спросила женщина.

Бансабира безо всякого интереса подперла голову рукой, опираясь на подлокотник:

– Именем «Бану» меня зовет только семья и кое-кто из друзей. А что до кошмарной, право, как вам не стыдно? – Она покачала головой. – Все мои офицеры мужчины, и еще ни один не назвал меня уродиной. Или в вас говорит зависть?

Одновременно раздалось несколько смешков с разных сторон, кто-то ограничился ухмылкой, которую тут же стер с лица. Гистасп вовсе закрыл лицо рукой, опустив голову и сжав пальцы. Размышляя над тем, что танша никогда не перестанет с невозмутимой физиономией говорить ерунду, командир порадовался, что в комнате нет Гобрия, который наверняка сейчас ткнул бы его локтем в бок и что-нибудь проворчал.

Однако тану́ Аамут было совсем не весело. Она, впав в истерику, подскочила на кровати, яростно завопив. Один из стоявших у двери разведчиков Юдейра перебросился парой фраз с соседом, сообщил, что «все готово»; Бану поднялась с места, прошла к танскому комоду, поверх которого был брошен халат, и швырнула одеяние кричащей женщине. Ниим и Шухран в два шага оказались у постели Аамутов и скрутили престарелого тана. «Треклятая старуха» никак не унималась, и Вал влепил ей пощечину. Амиран мигом примолкла.

– ТЫ! – Тан Тахив переводил полные ужаса и гнева глаза с Вала на Бану, прижимая супругу к себе. – ТЫ ПОДНЯЛА РУКУ НА ЖЕНЩИНУ, КОТОРАЯ ГОДИТСЯ ТЕБЕ В БА…

– Одевайся, – жестко скомандовала Мать лагерей, – нельзя же показываться родне в таком виде. Поговорим.

Подгоняемые плетьми, в комнату вошли члены танской семьи.

Танский покой был большим – сорок футов в длину и тридцать два в ширину. Здесь с легкостью помещалась не только здоровенная квадратная кровать, комод, десяток кресел и прочая мебель, но и большое количество людей. Звать на помощь было бессмысленно, Аамуты наконец осознали: окна были глухо закрыты и хорошо охранялись; в пределах слышимостився стража Зеленого дома или убита, или подкуплена.

Два с половиной года разведка, вымуштрованная Рамиром Внезапным, собирала для нее эти сведения, внедрялась шпионами в ряды Аамутов, вызнавала секреты рода, отсылала Бансабире копии переписок. Теперь это стало возможным – поставить на колени самый отъевшийся танаар Яса, не потеряв ни бойца.

В комнате сгрудились несколько ахтанатов и танин Аамут разного возраста – босые перепуганные мальчишки и зареванные девицы. Бансабира дала себе труд объяснить происходящее.

– Десять лет вы отнимали детей у подданных с одной целью – поддерживать военные действия на стороне Алого дома и обеспечивать безопасность Гавани Теней. Десятки тысяч юношей и девушек не вернулись в родные дома взамен на то, что Шауты – а кроме них еще как минимум Луатары и Вахиифы – знатную долю отвоеванных трофеев отсылали вам. Для пущей надежности вы регулярно отсылали обозы с продовольствием Луатарам и Ююлам, а часть награбленных средств потратили на вербовку наемников с Бледных островов, которых приставили к столице, чтобы защитить свою дочь. Именно она, раману Тахивран, позволила вам сколотить на чужой войне такое состояние. И ведь не без причин? – хищно оскалилась Мать лагерей.

На грани безумия, срываясь, тан Аамут процедил сквозь зубы:

– Закрой. Свой. Рот. Ты, поганая стерва!

– Вы продали своих людей, как рабов, только для того, чтобы вас не вздернули на дыбе, не так ли, тан Тахив? Ранди Шаут десять лет назад понял главную ошибку своих предшественников, которые многократно пытались получить выход к Северному морю, завоевав реку Ашир, и неизменно связывались с безудержной мощью северных кланов. Но зачем Алому дому холодное Северное море, пусть даже это единственный для них способ уйти дальше на запад и торговать с Мирасийской империей редчайшим китовым мясом, если можно выйти к куда более милосердному Великому, захватив всего пару южных соседей? И тогда Шаут заручился поддержкой двух домов и выстроил войско в вашу сторону. Столица Яса никогда не была особо укреплена, отсутствие пиетета к ней со стороны северян подсказывало тану Алого дома, что можно без труда свергнуть династию и сесть на трон. Для этого нужно всего лишь отбросить давнюю амбицию сокрушить север, которая особо окрепла от обид многочисленных поражений.

– ЗАМОЛЧИ! – в отчаянии ревел тан Аамут.

– Но раману Тахивран подсказала отличное решение: продать Шаутам необученных новобранцев за богатства, которые позволят при необходимости нанять солдат на любом из Бледных островов. Ведь если у них будет такое большое военное подспорье, Шауты наверняка смогут захватить Ашир. К тому же если внести в ряды северян разлад.

– ТЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ! – Тахив затрясся всем телом. – ТЕБЯ НЕ БЫЛО ТАМ! ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ТЫ НЕ СЛЫШАЛА, ЧТО ГОВОРИЛ ШАУТ! ЧЕМ УГРОЖАЛ! ЧЕМ…

– Да мне все равно, честно сказать. – «Ну, вот и все», – подумала она. – Я никогда не видела тана, который при первой же угрозе поджимал уши, как нашкодивший щенок, и кидался лизать сапоги хозяина.

Аамуты сообщили еще многое о том, кем Бансабира является на самом деле. Но когда маленькая танша сказала, что сейчас объяснит на примере, что именно чувствовали родители, потерявшие детей в чужой войне, тан и тану затихли.

– Это золото мы отняли, захватив ваши караваны, – вышел вперед Гистасп. – И я вот куплю себе в качестве слуги этого мальчишку. – Он ткнул в первого попавшегося отпрыска семьи Аамут.

Она не посмеет, не посмеет ведь… Таны Зеленого дома не знали, кричать или молиться… Это все просто не может быть правдой! Это абсурдный фарс! Сейчас они проснутся от этого кошмара и вновь окажутся наедине, вдвоем, в своей кровати, два старика…

Когда за сущие гроши офицеры Бану купили уже трех мальчишек из присутствовавших, танша повела бровью. Очередь перешла на девчонок.

– Даже не думай! НЕ ВЗДУМАЙ! – вся не в себе проорала Амиран, срывая сиплый голос. Что угодно, только не это! Это же девочки! Бану сама ведь женщина, неужели она не понимает?!

Бансабира не ответила старице и милостиво кивнула Шухрану. Тот шагнул вперед, выудил из-за пазухи потертый кошель с монетами и высыпал перед таном и тану Аамут с десяток золотых монет.

– Такова на поверку оказалась цена чести Зеленого дома Аамут, – прокомментировала Мать лагерей.

– Ч-что? Чт-что ты собираешься делать?! – дрожа всем телом, исступленно шептала старая танша, вырываясь из рук Вала, цепляясь, царапаясь, вытягивая к внучкам руки. Но телохранитель держал крепко.

Бансабира, размышляя, немного скривила лицо.

– А ведь если подумать, вы оценили стоимость каждого проданного бойца гораздо ниже. Как думаешь, Гистасп, может, стоит заменить их на серебро? – деловито осведомилась танша.

– Полагаю, стоит учесть высокое происхождение девушки. – Мужчина потер подбородок. – Однако я заплатил бы золотом не больше девяти монет, – в той же торгашеской манере отозвался командир второго подразделения.

– Ну что ты, Гистасп, оставим десять. Щедрость является добродетелью, когда не граничит с расточительством.

– НЕТ! – неистово вопила тану Амиран, когда какой-то мужик купил в личное пользование ее тринадцатилетнюю внучку.

– Вы продавали чужих детей, не спрашивая мнения родителей или тем более бабушек и дедушек на сей счет. И только для сведения: девчонка достигла супружеского возраста или еще нет?

– Бансабира, пожалуйста! – взмолилась тану Аамут. Самая миловидная среди сестер девчонка, которой Шухран уже положил тяжелую ладонь на плечо, вздрагивала так, что казалось, будто она подпрыгивает.

– Да ты не переживай так, – ободряюще улыбнулась Бану, размышляя над тем, что она в свои тринадцать была куда более серьезной девицей. – У меня нет цели и желания издеваться над тобой или причинять боль. Я просто покажу, что для своей семьи ты значишь не больше, чем все те юноши и девушки из простых семей, которых они отправляли Шаутам, не оглядываясь на родственные чувства. Потому что, – Бансабира встала к девчонке вплотную, просунула руку меж ног и слегка надавила, чувствуя, как та дернулась еще сильнее прежнего, – когда ты лишишься невинности, твои родители не смогут продать тебя в пользование какому-нибудь малолетнему идиоту ради очередного однодневного союза, и ты стаешь ничем.

– ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ? – жалобно взвыл тан Аамут.

Бану тихонько засмеялась и обернулась к тану, потеряв к хныкающей девчонке всякий интерес.

– Не знаю, – пожала плечами, – может быть, золото?

– СКОЛЬКО?!

Столько, сколько они смогут увезти, ответила Мать лагерей. Тахив пообещал, что они могут забрать все.

– Раду, ты его слышал, займись.

Старший телохранитель коротко кивнул и быстро зашагал из комнаты. Бансабира вновь глянула на Шухрана, одобрительно качнула головой.

– Будь аккуратен с девочкой, мы ведь не хотим, чтобы она боялась мужчин.

– Понял вас, – отозвался Шухран, разворачивая несчастную к себе лицом. Девушка залилась слезами, скуля, умоляя о пощаде, не в силах даже посмотреть на громилу, который возвышался над ней на две головы.

С трудом осознавая происходящее, Аамуты переглядывались, не в силах подобрать слова и сказать хоть что-то.

– Но… Что это значит?! Ты … ТЫ ЖЕ СКАЗАЛА, ЧТО…

– Ты спросил, чего я хочу, и я ответила, – негромко, но жестко оборвала Аамута Бану. – Речи о том, что в обмен я отпущу твою внучку, не было.

Шухран уже начал медленными, но настойчивыми движениями раздевать юную танин Аамут. Не помогали никакие увещевания и аргументы деда и бабки, которых телохранители Бану, скрутив, заставляли на это смотреть. Даром что хныкали и кричали плененные братья и сестры девушки; даром убеждали Тахив и Амиран пурпурных в том, что дети не несут ответственности за проступки отцов.

– Ее родители сейчас сидят по комнатам под охраной, дрожа от ужаса, – прокомментировал Гистасп. – Попробуйте, когда все закончится, посмотреть им в глаза. Из-за вас их собственных детей угонят в рабство.

– Ри, Одхан, проводите меня, – попросила танша. – Смотреть на насилие мне не по душе.

– Прекрати! Прекрати сейчас же, слышишь? Пожалуйста, – хрипя, истошно молила тану Аамут, умоляющими глазами вглядываясь в лицо Шухрана. Тот не отрывался от раздевания девицы, игнорируя голос старухи. Тахив сдался вовсе. Женщина в последней надежде обратилась к уходящей Бансабире:

– Как ты так можешь? Да неужели человеческая жизнь для тебя совсем ничего не значит?!

Прежде почти безучастная к процессу, Мать лагерей обернулась в дверях, посмотрела на таншу со смесью царского превосходства и непередаваемого презрения и безмятежно отозвалась:

– Для меня ничто ничего не значит.

Только один из присутствующих искоса позволил себе проводить маленькую таншу взглядом. Он глубоко вздохнул, чувствуя, как в груди разливается горечь безысходности.

Шухран сделал все, что мог, чтобы быть сдержаннее. Но тринадцатилетняя танин, перепуганная и зажатая, верещала от каждого толчка.

Аамутов оставили в покое незадолго до рассвета. Обессиленные, измученные, они хотели что-то предпринять, но возраст и нервное потрясение взяли свое.

Проснувшись всего через час, тан и тану, пошатываясь, поднялись и кинулись осматривать каждый угол. Перебито было огромное количество стражи, многих из примелькавшихся лиц просто нет. Предатели, скрипнув зубами, признал тан.

Их с Амиран разбудил шум, который подняли отпрыски, недосчитавшись четверых детей: трех мальчиков и одной девочки. Стало быть, юную Лиран тоже уволокли в плен после того, как этот… этот громадина… ее…

Нет, глухим голосом отозвался сын Тахива Ратхав: из девочек забрали другую, а его доченька Лиран была найдена этим утром, в пятнах крови на бедрах, изувеченная. Не вынеся унижения и позора, девочка бросилась со стены.

Сокровищницы и тайники опустели на две трети. Оружейни – обчищены до голых стен.

Тан Тахив, схватившись за голову, упал на колени и заплакал. Его сыновья, его невестки, его жена… многие родичи плакали в тот день по его вине. А ведь тогда, десять лет назад, все так хорошо началось…

К утру пурпурные уже приближались к лагерю, куда ночью под управлением Раду и Гобрия было стаскано огромное количество богатств. Бансабира коротко взглянула через плечо – окинула глазами отряд. Кто бы знал, что это окажется так несложно?

Бросилась со стены, значит, уточнила Бану. Шухран подтвердил: Ниим видел, как девчонка поднималась на парапет, а уж как она оттуда свалилась, видели многие. Шухран сознался, что после того, как выполнил приказ танши, попросил прощения и предложил девочке отправиться с ними. Но она предпочла смерть.

Бансабира никак не отреагировала на сообщение. По крайней мере, признала женщина про себя, спешиваясь близ походного шатра, это было по-тански.

Февраль застал воинство под лазурными знаменами на западе Пурпурного танаара. Отсюда до земель соседа Маатхаса рукой подать – три часа верхом, если по хорошим дорогам.

Сагромах стоял на вершине невысокого холма, местами редко поросшего вековой сосной и елью, местами вовсе голого. Кругом белело. Лишь изредка сквозь снег и иней проглядывала темная зелень хвои. В низинах промеж холмов залегли глубокие незамерзающие озера: в центре – оттенка самого дорого сапфира, у берегов – цвета самородного свинца. Далеко впереди, из-за горизонта с северной стороны, белым неповоротливым ящером наползал туман.

Маатхас прогнулся в спине, потянувшись, и глубоко вздохнул. Морозный северный воздух. Сколько прошло времени с тех пор, как он чувствовал его в последний раз? Два года? Три?

Правильно говорят, родные земли дают силы. Родные земли сами способны защищаться, особенно северные – ущельями с непроходимыми тропами и обвалами, реками с чересчур бурными переправами, холмами с дикими белыми кошками, лесостепью с северными волками, и еще – непредсказуемой погодой. На что надеялись все эти таны из центральных и южных земель, поднимаясь по карте вверх? Даже Раггары, которые самонадеянно решили, что если живут в непосредственном соседстве с Яввузами, то все знают о холодах, – и они серьезно надеялись на победу?

Маатхас довольно улыбнулся навстречу ослепляющему солнцу. Когда-то давно, когда он в очередной раз был в фамильном чертоге Яввузов, Сабир – тогда куда моложе нынешнего – отвез его к перевалам Астахирского хребта, в урочище Акдай, где даже в конце марта плевок застывает, не долетая до земли, а температура снежного настила опускается до того, что по нему перестают скользить сани. Северяне верны своим морозам и почтительны к ним, признавая в их силе силу Матери Сумерек и Старой Нанданы. А к тем, кто уважает Мать Сущего, Она благосклонна, и сейчас своей леденящей рукой Праматерь делает половину работы за Маатхаса, Тахбира и Этера Каамала, выдергивая, вымораживая все «сорняки» южных армий.

Сагромах не торопился уходить в шатер. Свежее утро радовало его хрустящими воспоминаниями о единственной поездке в урочище Акдай. Бансабире, которую в ту пору никто и не думал звать Изящной, было всего шесть. Верная тень своего отца, всегда серьезная, бойкая, со звонким голосом, с горящими зелеными глазами на фарфоровом лице – она была с ними в той поездке. Если бы в ту пору кто-нибудь сказал Маатхасу, что в этой девочке для него воплотится Праматерь Богов и людей; что эту девочку он однажды захочет затащить к алтарю храма Двуединства так же сильно, как в кровать; что эта девочка в его мечтах будет рожать ему, Маатхасу, детей… Сагромах прикрыл глаза: да он даже сегодня не может представить, чтобы кто-нибудь ему сказал такое. Чтобы кто-нибудь так глубоко залез в его душу. Впрочем, там, в душе, все равно ни для чего нет места – все занято ею, шестилетней, всегда серьезной девочкой с красивым именем.

Если бы Бану хотя бы намекнула на ответ: мимолетно ответила на его поцелуй тогда в лесу или написала ему хоть раз, сейчас Сагромах был бы куда смелее и нашел бы в себе мужество признаться открыто, честно, как собирался уже много раз. Он не мог никому рассказать, что чувствовал, – не время, не место, некому. Но врать самому себе устал: когда любовь настигает человека в зрелом возрасте, она подобно сосудам пронизывает все тело. И от нее нет спасения и лекарства, кроме взаимности.

Мужчины замка вернулись с охоты. Берад спешился, кинул конюшему поводья и перчатки, наказал слугам тащить худосочного кабана на кухни, распрощался со сподвижниками и направился в покои. Он отсутствовал четыре дня и стосковался по семье. То ли возраст, то ли ощущение того, что у него наконец началась вторая, новая жизнь, делали его не по статусу сентиментальным. По дороге он наткнулся на Гвинет:

– Где герцогиня?

Служанка низко присела:

– Ее светлость только уложила дочь и теперь отдыхает.

Берад хотел было рвануться к ней, но понял, что грязь, кровь и всякие паразиты, которых он наверняка нацеплял тысячи, – не лучшая компания для его дочери. Пока не закопаны кишки животного, угроза заразы сильна. И если, не дай бог, с ребенком что-то случится, Шиада этого ему никогда не простит. Да и сам тоже.

Мужчина кликнул слугу, велел ему готовить ванну. Оруженосец помог снять местами драную одежду и отмыться. Одевшись в чистое подготовленное платье, Берад вскинул брови – не столько из удивления, сколько по привычке.

– Ее светлость знала, что вы возвращаетесь, милорд, – пояснил слуга.

Берад мысленно усмехнулся – он ждал этого объяснения.

В покоях Шиады сидела служанка, качавшая колыбельку с его дочерью почти трех месяцев отроду. Самой Шиады не было.

– Где госпожа? Разве она не спит?

Служанка покачала головой:

– Ее светлость в комнате для молений, господин.

Берад кивнул на дверь, и женщина вышла. Сел рядышком с колыбелью, неотрывно глядя на дочь. Принялся качать, о чем-то размышляя. Вскоре девочка открыла глазки, и Берад увидел в них отражение своих, таких же зеленых. Однажды он спросил Шиаду, останутся ли они такими навсегда. Женщина ответила, что у маленьких детей цвет глаз часто меняется.

Берад взял малышку на руки, поднес к лицу и тихо проговорил:

– Мама ошибается, у тебя глаза навсегда останутся зелеными-зелеными, как молодой весенний луг после дождя. Я знаю.

Он услышал тихий смешок позади себя, обернулся и улыбнулся в ответ. Ну конечно, конечно, это Шиада, кто еще во всем герцогстве, во всем Иландаре, мог так бесшумно ходить и затворять за собой двери? Женщина приблизилась к мужу вплотную, положила голову ему на плечо, глубоко и проникновенно вздохнула. Берад радовался таким моментам с ликованием в сердце, чувствуя, как в душе расцветают все летние цветы, сколь бы коротки ни были мгновения, когда Шиада становилась мягкой.

Женщина подняла голову и, заглянув мужу в глаза, спросила:

– Ты правда любишь ее?

Берад слышал в голосе как тревогу, так и удивление. Он сам от себя не ожидал, что будет так любить дочь. Отец воспитал в нем твердое убеждение, что радоваться и любить нужно только сыновей – дочери представлялись Грею чем-то лишним, несущественным, не стоящим родительского внимания. Если растет с милой мордашкой, можно попытаться потом поприличнее сбыть с рук, а нет – то как можно раньше стоит отправить в монастырь.

Едва Бераду сообщили, что он стал отцом прехорошенькой девочки, он мгновенно решил, что будет заботиться о ней не хуже, чем о мальчике. Это ведь дочка жрицы из династии Сирин. Для Шиады этот ребенок свят, и поэтому Бераду не суть важно, какого он пола. Но по-настоящему все равно стало Лигару тогда, когда он впервые взял малышку на руки.

Берад прямо посмотрел в ответ.

– Конечно, люблю. Это же мой ребенок, моя кровь и плоть. И родила ее, помимо всего, любимая женщина. – Он коротко поцеловал жену и вернулся к дочери. – Тайрис, – прошептал он малютке и запечатлел поцелуй на хрупком детском челе, покрытом «отцовскими» темными волосами. Шиада подумала, что, справедливости ради, это ее плоть и кровь, но решила промолчать.

В самые скорые сроки после родов Шиада получила письма с поздравлениями из Мэинтара, дома ее братьев, и Кольдерта, столицы Иландара. Больше всех родственников появлению на свет маленькой Тайрис радовался Кэй. Сложно было сказать, что именно вело молодого герцога, но все свободное время он посвящал сестре, с которой его разделяли больше двадцати прожитых зим и разные матери.

На другой день Берад сидел за делами в своем кабинете, когда его внимания попросил Ганселер, начальник стражи.

– Ваша светлость, в замок прибыл путник, он говорит, что привез послание со Священного острова для нашей госпожи. Но, дабы отдать должное этой, как он сказал, христианской традиции почитания и не навредить герцогине, он просит вас принять его.

– Он так сказал? – Берад от возмущения выронил лист бумаги, который держал прежде.

– Я передал слово в слово, как он просил.

Так он еще и попросил об этом? Настроение у Берада упало сразу.

– Покарай, Боже, весь этот сброд, – от всего сердца буркнул Лигар и велел проводить к нему посланца.

Несколько минут спустя с поклоном вошел Сайдр.

Любому, кто знал верховного друида Таланара в молодости, хватило бы одного взгляда. Но и тем, кто застал Таланара только в его почтенном возрасте, как, например, Бераду, тоже не составило труда определить, что Второй из жрецов как две капли воды похож на родителя. Под одеждой угадывалось тонкое пропорциональное сложение в меру длинного сильного тела; резкие черты остроскулого лица, заросшего щетиной, темные прямые брови, нос – как непреклонная преграда, с широкими крыльями, и характерный для всех Тайи рот – крупноватый, с узкими губами – придавали облику какую-то непоколебимость и ясность. Черные волосы спускались до подбородка и слегка покачивались в такт размеренной поступи жреца, как и зеленый плащ, скрепленный пряжкой в виде змея. Он был молод, но в руке у него, так же как у величественного отца, был посох из орешника.

Не такой, как у Таланара, заметил Берад. Выглядел совсем иначе.

– Приветствую тебя, Берад из дома Лигар. Я Сайдр из великого рода Тайи, наследник владыки Таланара и сподвижник твоей супруги и моей госпожи Шиады Сирин.

Лигар так оторопел от подобного хамства, что даже осел, сутулясь и отодвигаясь в кресле подальше от наглого гостя. Потом все же взял себя в руки и вновь выпрямился.

– Если ты пришел с благими намерениями, Сайдр Тайи, то будь вежлив, как гость, и знай свое место. Ты зовешься наследником Таланара, но ты не обучился у него должному искусству дипломатии.

Не обратив на слова герцога никакого внимания, Сайдр продолжал:

– Я прибыл в твой дом с почтением и благоприязнью, как прибывают к тому, кто отмечен дланью божеств и избран их служителями.

– Ты перестанешь уже твердить о том, что явился сюда только из уважения к моей жене, без которой я в твоих глазах просто червь?

– Ты дважды опустил мое приветствие, герцог, – спокойно заметил Сайдр.

Любовь к жене и гордыня боролись в душе Берада, словно язычники и христиане в разгар самой кровавой смуты.

«Тоже мне глашатай», – мысленно рыкнул Берад.

– Это все еще не очень похоже на приветствие. – Сайдр повторно поклонился.

Берад давно отвык от этой невыносимой привычки жрецов лезть в чужие головы. Раздражение захлестнуло с головой, но он справился.

– Добро пожаловать, Сайдр из дома Тайи, наследник владыки Таланара.

Сайдр мог поклясться – эта фраза далась Лигару нечеловеческими усилиями. Не меньшими, чем те, которыми Иллана воздвигла Часовых на подступах к Ангорату.

– Однако помни, что образцовый гость не называет чужую жену своей сподвижницей. Я не знаю, как заведено у вас, а у нас женщину называют своей только в одном случае, и, кроме меня, моя жена не знала ни одного мужчины.

– Что неверно для жрицы нашей религии, но, безусловно, правильно для тех, кто не уверен в собственной силе.

В кабинете Берада застыла до того натянутая атмосфера, что мужчины не сразу услышали голоса стражников за дверью. Мгновением позже в кабинет вплыла удивительной красоты женщина. Да, женщина, и удивительной красоты, с чувством уважения подумал пораженный Сайдр, который не видел Шиаду долгих три года.

Едва затворили дверь, жрица, ясная, сиятельная, степенная, ступила в предложенные объятия друида. Их приветствие было по-настоящему родным – ведь, несмотря на то что эти двое не имели многолетней истории дружбы и поддержки, они заведомо близки. На свете всегда существуют лишь четверо, кому доверяются таинства. И двое из них, тех, кто жил сейчас, были здесь, с ясным осознанием, что будущее веры им предстоит нести вдвоем. Пройдет слишком много времени, прежде чем Сайдр и Шиада займут кресла предшественников и воспитают себе замену. Жрец знал, змий видел. Ибо времени – нет, время – самая большая иллюзия человека. Поэтому Сайдр обнимал соратницу и госпожу, и мир, не имевший времени, их ждал.

– Светел твой день, Вторая среди жриц, – шепнул Сайдр.

– Богиня в каждом из нас, в небе и на земле, посланник Ангората.

Сайдр глубоко вдохнул запах волос Шиады.

– Женщины рода Сирин пахнут, как всегда, особенно. Ты не изменилась.

– Как и ты.

Сайдр усмехнулся:

– Как сказать: все ближе моя сороковая зима, и я опять стал отцом.

– А я матерью, – не открывая глаз, улыбнулась жрица. – Ты поэтому приехал.

– Что это значит?! – Берад взревел.

Шиада отстранилась от друида, который отпустил, едва женщина шелохнулась, и, будто не замечая гнева мужа, сделала шаг назад, удержав руку Сайдра в своей.

– Это приветствие, достойное человека, который дорог тебе, как брат, – без тени смущения ответила жрица. – Он погостит у нас.

– Нет. – Берад встал, с грохотом опершись о стол. Полный негодования взгляд лихорадочно метался от жены к неверному выродку.

– Мой брат погостит у нас.

– Я знаю всех твоих братьев, Шиада, и это, – Берад ткнул пальцем в Сайдра, – явно не один из них.

– Сайдр мой брат в вере.

«Сайдр – гость в твоей постели!» – со злостью подумал Лигар.

– Как угодно. Но он останется здесь. Как посланник Священного острова он имеет право на приют в любой точке мира. Нам с ним надо поговорить.

– Это мне с тобой надо поговорить!

Сайдр и Шиада переглянулись:

«У тебя много новостей», – подумала жрица.

«Я подожду снаружи», – ответил жрец.

«Лучше пока осмотрись у озера. Я хочу обсудить с тобой многое».

Берада несказанно бесило то, что эти двое явно о чем-то переговаривались, но у него самого не было ни шанса понять, о чем именно.

«Люди твоего мужа будут следовать за мной по пятам».

«Разве для тебя это проблема – скрыться от глаз?» – Даже в мыслях Шиады Сайдр услышал усмешку.

«Просто если я пропаду из поля зрения, твой спутник с ума сойдет от тревоги и ревности. Да ты глянь на него».

Шиада перевела глаза на мужа. Берад в самом деле уже дрожал с ног до головы и был на грани безумия от душившего бессилия. Жрица вновь обратилась к друиду:

«Могу я тебя попросить? Я никогда не делала этого с ним и не хочу».

«Хорошо, и потом я пойду».

«Только не сильно», – мысленно шепнула женщина.

Сайдр повернулся к разгорячившемуся Бераду, что-то сказал, легонько потряс посохом, тихонько стукнул. Герцог почувствовал, как в душе, против собственных чувств, что-то опускается, будто прохладная горная речка заливает раскаленные добела пески. Герцог опять перевел глаза с гостя на жену и обратно. Сайдр между тем поблагодарил за гостеприимство и откланялся. Правда, уходя, мысленно усмехнулся:

«Воспитала, значит? Герцог хорошо сопротивляется воздействию».

«Он и впрямь волевой, но, к несчастью, импульсивный. Увидимся». – Жрица проводила друида взглядом через плечо.

– Я тебя слушаю, – спросила мужа вслух.

– О чем вы говорили? – заметно спокойнее, но все еще нервно спросил Берад.

– Сошлись во мнении, что нам есть что обсудить, – прямо ответила женщина. – Если хочешь сделать мне замечание или устроить выволочку, давай поскорее – преемник Верховного друида, знаешь ли, не потащится в неведомую даль, да еще в оплот искаженной веры, без весомых причин.

Берад вскочил в мгновение ока и влепил жене пощечину, лишь за долю мгновения до шлепка осознав, что делает, и попытавшись хоть немного смягчить удар. Шиада схватилась за щеку молча. Не отстраняясь и глядя мужу прямо в глаза. Лигар отступил на шаг, чувствуя привкус раскаяния во рту, но извиняться не стал.

– Это ты виновата. Едва у нас все наладилось, пригласила в дом какого-то шарлатана и жмешься с ним, как… как…

– Шарлатан – это твой епископ Ваул, а Сайдр – носитель великого знания и силы.

– Да плевать мне, кто он! Я тебе еще в Кольдерте сказал, чтобы не смела позорить меня! Не смела чернить имя, которое я тебе дал!

– Ты мне дал? – запинаясь спросила Шиада. Хмыкнула, села на один из стульев. – Берад, все, что ты мне дал, – импульс, от которого яйцо внутри женщины остается в теле, а не выходит с кровью. Ну и еще, конечно, целый ворох хлопот. – Видя, как Лигар начинает заводиться с новой силой, женщина подняла руку в мягком останавливающем жесте и продолжила: – Сирин – это род Великой Змеи, дети, рожденные до того, как Уроборос свернулся в кольцо и заглотил свой хвост. Нам не так важны те блага, которые вы даете женщинам взамен на то, что они продолжают ваш род. Да и если бы были важны – поверь, мы можем получить их сами. Любое дитя древа Сирин может внушать людям как любовь, так и ненависть. Что до имени… даже династия великодержавного Яса Яасдур – ребенок в сравнении с Сиринами. Так что насчет данного мне имени ты явно погорячился.

Что за чушь она несет, устав и от ситуации, и от собственного раздражения, подумал Берад. Шиада мимолетно улыбнулась, но комментировать не стала.

– Если ты задержал меня только из-за необоснованной ревности, я пойду. Посланник Ангората проделал такой путь не из тоски или любопытства, и у него всегда полно дел. Не волнуйся, он не задержится больше чем на сутки.

– Да пусть сейчас выметается! Говорит, что хотел, и проваливает!

Жрица обернулась уже у двери:

– К сожалению, чтобы поговорить с Сайдром, мне придется дождаться ночи. – И, насладившись неописуемым букетом чувств на лице мужа, женщина добавила: – Днем ведь не видно звезд.

Они стояли под луной на берегу Бирюзового озера. В том самом месте, где Шиада впервые остановилась, когда только приехала в дом мужа. Женщина была тепло одета – Сайдр настоял на целых двух плащах, хотя жрица уверяла, что это лишнее. Не прошло получаса с тех пор, как они вышли из покоя герцогини: Сайдр не хотел отпускать маленькую Тайрис, говоря, что девочка прекрасна, как звездочка, но няньки настояли – ребенку пора спать. Шиада над этим посмеивалась: Сайдр сам был отцом и очень любил детей. К тому же «Сирин пахнут совсем особенно». Да, это так, мысленно соглашалась Шиада.

Оставшись наедине с друидом, жрица ощутила чувство, которого не испытывала много лет, – волнение. Ее до беспокойства интересовало все: как себя чувствуют Верховные жрица и жрец? Что происходит дома? Что творится в мире? Что произошло с Агравейном? Кого король Удгар избрал новым наследником? Ведь ближе всех к трону оказался Норан – потомок старшей из дочерей короля. Но проблема была в том, что Норан наследовал дому Страбон, что правит Иландаром, а об объединении стран и думать смешно.

Шиада подняла голову – ночь безлунная, не видать ни зги. Но жрецы безошибочно нашли в небе то, что искали: Полярная звезда мерцала как никогда слабо, ковш Малой Медведицы то истаивал, то зажигался вновь, а временами все созвездие приобретало и вовсе странные очертания.

– Я бы сказал, что так не бывает, – прошептал Сайдр, шаря глазами меж светил и не зная, что думать.

– Я тоже, – севшим голосом отозвалась Вторая среди жриц. – Ветер гонит облака так, что созвездие превращается в один и тот же набор символов каждую ночь: чаша, стрела и лук. И с каждым днем Полярная звезда сияет все слабее и слабее.

– Это видно только здесь, – проговорил Сайдр. Жрица согласилась. – Когда это началось?

– Когда Небесные Чаши уступили солнце Рогохвосту, что жалит до смерти.

– С рождением Тайрис, – осознал мужчина вслух, нахмурившись.

– Ты понимаешь, что это значит? – с надеждой спросила Шиада, неотрывно глядя на звезды.

Жрец покачал головой, тоже не отводя глаз от неба. Шиада не видела, но чувствовала его ответ. Повисло молчание.

– Как думаешь, – спросил жрец внезапно, вглядываясь в рисунок ковша, который теперь восстановился в полном виде, – у короля Нироха Страбона когда-нибудь будет внучка?

– Пути Богини неисповедимы.

– Я расскажу о твоем наблюдении храмовнице.

– Как она?

– Скучает по тебе. Как и ты по ней.

– Я скучаю по вас. Это тоже передай. Особенно по главе Артмаэле.

– Хорошо, – с улыбкой кивнул Сайдр, оторвавшись наконец от звезд. – Что-нибудь еще передать Первой среди жриц?

– Ничего. Но я хочу, чтобы кое о чем узнал Таланар. Поможешь? – С вопросом жрица воззрилась на мужчину. Прежде чем он дал ответ, раздался тихий плеск у берега. Ветер усилился.

Сайдр кивнул, и Шиада продолжила:

– Тогда же, когда я родила Тайрис, мне начала сниться молодая женщина. У нее светлые волосы и темные глаза, и на ее теле много знаков. Есть белые, есть красноватые, но только один – черный. Кожа белая, с сероватым отсветом, как у нас, тех, кто был рожден Праматерью вместе с Уроборосом. И почему-то я вижу на руках змей лилового цвета.

– Знаешь, что это значит? – напрягся Сайдр. Он слушал очень внимательно.

– Думаю, она родилась в срок Того, кто несет на своем теле змей. Эта женщина не просто верна Праматери – она служит Матери Сумерек.

– Как ты определила? – Друид полностью развернулся к жрице, одновременно нахмурившись и расширив глаза: насколько же безграничны возможности Шиады?

– Запах, – безотчетно ответила женщина, отведя взгляд куда-то в сторону. – От нее пахнет так же, как от Артмаэля и как пахло от меня, когда я служила в храме Богини Воздаяния.

– Ты не знаешь, кто она? – с легким недоверием произнес друид, вглядываясь в лицо жрицы и безуспешно пытаясь поймать ее взгляд.

Шиада качнула головой.

– Тогда почему Таланар?

– Не имею понятия, – отозвалась жрица, встретившись наконец с друидом глазами. – Но точно знаю, что спрашивать надо у него.

– Хорошо, Шиада. – Сайдр сделал легкий поклон. – Ты госпожа Этана, и я сделаю, как ты говоришь.

Шиада тихонько засмеялась:

– Я всего лишь младшая госпожа, Сайдр. Передай Первой среди жриц, что я раскаиваюсь. Но не прошу и не допущу ее жалости. Я шагну на священный берег, когда и если она сочтет это необходимым.

Друид положил руку на плечо женщины и тут же отпрянул. Уставился на Шиаду недоверчиво и серьезно, потом чуть обошел, положил руку жрице на крестец и уверенным движением провел вверх, до затылка. Сжал пальцы в кулак, когда отнял руку, задумавшись на мгновение. Встав перед лицом герцогини, спросил в лоб:

– Ты понимаешь, что с тобой происходит? – Женщина никак не отреагировала, и жрец услышал в молчании согласие. – Как надолго тебя еще хватит, Шиада? – с нескрываемым беспокойством спросил жрец.

Задрожав, женщина вздохнула – может, год или два. Или чуть больше.

– Ты должна вернуться, – безапелляционно заключил посланник Ангората. – Это единственный выход.

– Берад никогда не примет мирного расставания…

– Разве для тебя проблема – скрыться от глаз?! – Повысив голос, Сайдр взял Шиаду за предплечья и, позволив себе недопустимое, слегка тряхнул, заставляя смотреть себе в лицо. – Забирай Тайрис и возвращайся! Я помогу тебе, если хочешь…

– Убери руки от моей жены, ты, мразь! – прошипел Берад, судорожно схватив Сайдра.

Попытался ударить жреца, но тот увернулся и отступил на шаг, увеличивая расстояние между собой и оппонентом. Шиада вцепилась в руку мужа, попросив остановиться и взять себя в руки.

– Иди в свою комнату, – страшнее прежнего процедил Лигар.

– Берад… – попыталась остановить мужа Шиада.

– ИДИ В СВОЮ КОМНАТУ! – грубо сжав локоть жены, Берад толкнул женщину в сторону замка.

Попятившись, Шиада мешкала, пока не услышала в мыслях друида, что он сам все уладит. Доверившись, жрица ушла.

Сколь бы ни пытался Берад достать Сайдра, тот казался неуловимым. Отступал, уворачивался, пригибался, но даже не попытался нанести ответный удар. Берад был сам на себя зол – дерется тут, как уличный оборванец, на кулаках. Но этот выродок и сам не рыцарь, чтобы ради него обнажать меч!

«Сражайся! Сражайся же!» – в отчаянии кричало в голове герцога, но Сайдр отказывался. У него нет причин, он не станет.

– У меня нет тех претензий к Шиаде, которые бы заставили тебя защищать ее от меня. А у тебя нет права на собственническую ревность.

Наконец Сайдр вновь махнул посохом, шепнул слово, и Берад замер.

– Что ты сделал? – в ужасе процедил Берад, оглядывая себя и стараясь, чтобы его не услышали. Все тело ниже шеи будто затекло, и до того сильно, что он не мог пошевелить даже пальцем.

– Обезопасил себя. Я сейчас отпущу тебя, но давай просто поговорим. Ты ведь давно не ребенок.

Берад, сжимая зубы, кивнул.

– Вот и хорошо. – Друид взял посох в две руки и, занеся, припечатал к земле. Берад ощутил, как по венам вновь заструилась кровь. Господи помилуй, что с ним было?!

– Одно из заклятий времени, – ответил Сайдр тоном учителя. – Когда начинаешь понимать природу времени и иллюзорность его последования, такое становится возможным.

Берад еще раз судорожно оглядел себя, зачем-то отряхнулся, уставился на Сайдра, чувствуя, как ярость сменяется чем-то до отвращения пугливым.

– И… и Шиада тоже так умеет? – спросил с расширившимися глазами.

Сайдр, усмехнувшись, откинул голову:

– И ей для этого даже посох не нужен.

– То есть ты ходишь с этой палкой не потому, что у тебя болят колени?

Сайдр посмеялся.

– Орешник издавна известен способностью концентрировать и увеличивать магическую силу владельца. А ты видел хоть одну жрицу с посохом?

Берад совсем не понимал, к чему этот разговор.

– В том и дело, – продолжал Сайдр. – Им не нужно ни концентрировать силу, ни увеличивать. Они черпают ее напрямую из Вселенной, а запасы и возможности Праматери неисчерпаемы.

– Ты несешь чушь. – Берад перекрестился. – У Шиады нет никаких похожих сил. Она никогда в жизни не делала ничего подобного. Да если бы она так могла…

– Разве бы я смог ударить ее хоть раз? – помрачневшим голосом закончил Сайдр. – Я и сам не знаю, почему она допускала подобное. Мне Шиада говорит, что никогда не использовала чары против тебя и не намерена делать этого впредь. Не приложу ума, но ей виднее, как быть. – Проследив выражение лица Лигара, Сайдр хмыкнул. – Брось, ты правда думал, что она настолько бессильна? Ты ведь сам видел, как от одного ее взгляда ломается воля людей.

– Не твое дело! – Берад понимал, что ответить нечего. Но мысль, что Шиада, обладая могуществом, избегала использовать его против мужа, казалась попросту невероятной и абсурдной. Кто угодно, только не Шиада: она никогда не церемонится с людьми, кем бы они ни были.

– Одно могу сказать точно, – отстраненным голосом поведал Сайдр, – поднявшего руку на храмовницу неизменно настигает отчаяние. И вот увидишь, Шиада станет храмовницей Ангората.

– Только через мой труп.

– Наверняка не скажу, но такое вполне возможно. Нельзя избежать предначертанного, и Шиаду однажды настигнут ее обязательства.

– Ее единственные обязательства – обязательства жены, они связаны с моим домом, с моими детьми и моей жизнью! Они связаны со мной!

– Ты очень наивен, если думаешь так, – заметив со всей серьезностью, повел Сайдр плечом. – Однако, раз ты настаиваешь, я искренне тебе сочувствую.

– Я не нуждаюсь в сочувствии ублюдка, который лапал мою жену.

– Ты не женат, а я не лапал Шиаду, – ответил друид. – Я просто убедился в том, что заподозрил, еще когда обнял ее в твоем кабинете. То, что живет внутри Шиады, сильнее ее чувств к тебе и даже ее собственной воли. Когда она родила…

– Мне нет до всего этого никакого дела! – с яростью отмахнулся Берад. – Я не отпущу ее! Никуда и ни к кому! Пусть занимается чем хочет, какой угодно магией, но она будет здесь! Только. Со. Мной!

Сайдр печально вздохнул:

– Ты ничего не понял. То, что практикуют на Ангорате – все, даже храмовница, – и впрямь колдовство. Но Шиада другая.

Берад не выдержал: зарычав, опустил голову и сжал виски. Друид закончил:

– Говоря между нами, я бы сказал, что Шиада – чудовище.

– Думай, думай, что говоришь, гнусный червь. – Берад не поднимал головы, сжимая виски все сильнее. С ним творилось странное: внутри горело от ярости, и одновременно с этим его гнев целенаправленно старалось не затушить, а заглушить некое нечто. Лигару казалось, что его схватили два льва – один за голову, другой за ноги, – которые тащат в разные стороны: так жгло и сводило все туловище. Боль становилась нестерпимой, и мужчина зашипел:

– Зачем ты вообще явился? Зачем?!

– Чтобы сказать Шиаде, что ее путь домой берет начало у этого озера, сейчас, когда в небе царствуют Холодные, что смотрят молча.

– Убирайся, – в лихорадке выдавил Берад. Его трясло, и он осел, подогнув колени. – Перестань делать то, что делаешь, уходи, убирайся!

– Пожалуй, это лучшее решение, – согласился Сайдр. – Я сделал то, ради чего приехал. Передай мое почтение Второй среди жриц.

Берад не поднимал головы, пока не услышал, как стихли шаги друида. Мерзкий выродок, убожество, зло… именно зло, абсолютно точно понял Берад. Потому что, когда Сайдр ушел, ему, Лигару, стало легче: чувство, будто внутри него боролись два разных человека, исчезло, оставив за собой только невероятную усталость.

По мере того как к сознанию Берада возвращалась цельность, находились силы для злости. Как так? Что эти язычники о себе возомнили? Какого черта вообще произошло? Как посмели так обойтись с ним, Лигаром, точно он ребенок какой?! И Шиада – да что она, в конце концов, о себе думает?! Это все она виновата.

С грохотом толкнув дверь так, что она едва не слетела с петель, Берад без слов приблизился к жене. Он действовал настойчиво, непреклонно. Не слушая протестов, разодрал на Шиаде платье. Без толку было говорить, что минувшие роды были тяжелыми, что она же еще не восстановилась, что они с тех пор ни разу…

Берад не слышал. Он твердил, чтобы Шиада не смела лгать, чтобы никогда не обнималась с другими мужчинами у него на глазах, не кидалась к ним на шею, не уединялась с ними после захода солнца, иначе он не поручится за себя, изобьет до смерти… Потому что так нельзя, нельзя…

Нельзя обращаться с ней, как с проституткой, сказала Шиада, чувствуя, как крепкие руки, не контролируя усилия, до боли сжимают предплечья и швыряют ее в кровать. Но Лигар мотнул головой – он обходится с ней как с женой и берет то, на что имеет все права.

Берад был груб. И только когда, кусая губы, жрица, придавленная к постели и почти лишенная движения, закинула мужу на спину ноги, тот стал мягче.

Это был первый раз, когда наутро Шиада нашла синяки на бедрах, запястьях, следы от хватки Берада на плечах. И воспоминания о них были не из приятных.

…Высокий мужчина богатырского сложения шел по узкой тропе, и под его могучими ступнями шелестели листья осеннего леса. Было равноденствие; огнями горел закат, чьи желто-красные перья мелькали меж крон берез и лип, а дальше – древних вязов и дубов. Он любил бывать здесь, в одной из богорощ Великой Матери. В его могучих руках сидел трехгодовалый малыш с теми же темными, слегка вьющимися волосами, что и у него самого. Он шел и нес сына, и путь его лежал от мужской обители Ангората к женской.

Агравейн, наблюдавший за этой картиной, дивился собственным чувствам: он ощущал некое необъяснимое, но совершенно ясное родство с тем темноволосым малышом, которого мужчина нес на руках. Будто бы мальчуган был продолжением его самого. Принц прислушивался к себе внимательнее и постепенно понял, что знал этого малыша уже давно, очень давно, дольше, чем может позволить одна человеческая жизнь.

Картина сменилась внезапно. Теперь Агравейн будто бы стоял у самого входа в обитель жриц, и лицом к нему из богорощи выходил мужчина с малышом на руках. Когда мальчонка устремил на него ярко-синие глаза, архонец понял, что они стократ старше и мудрее тела, которому принадлежат. Будто бы маленький, всему миру улыбающийся, веселый от своего незнающего всеведения старец, что с иронией и шуткой встречает каждый рассвет, смотрел на принца с рук богатыря. Мальчик, в отличие от мужчины, что нес его, видел «гостя» видения. «Да-да, ты тоже здесь!» – услышал Агравейн его детскую и старческую одновременно мысль, вздрогнув от неожиданности.

– Смотри, смотри, папа! Ты видишь его? – Мальчишка указал пальцем в сторону Агравейна в видении.

Но взрослый не хотел отвлекаться от предстоящей встречи.

– Талнур, – спокойно попросил он, – будет тебе шалить. Вот поздороваешься с матерью, отдам тебя жрицам – и балуйся сколько угодно.

Принц всмотрелся в лицо мужчины с ребенком на руках. Ему было что-то около тридцати, на лбу виднелось изображение двух вайдовых крыльев, дарованное при посвящении. От правого виска до ключичной кости пролег сложный и еще совсем свежий узор из символов кольца, Уробороса, ворона, падающего дождя, геометрической формы ромба и скрещенных мечей Часовых. Знак древнего владычества, несомненно. И, судя по яркости краски, по молодости мужчины, по его внутреннему неспокойствию, он стал Верховным друидом недавно. Агравейн узнал в нем себя.

Картинка вновь переменилась. Перед Агравейном – ими обоими – возникла женщина. Царственная и гордая, с густой копной медных волос, она восседала в изящном, оплетенном ветвями увядающего леса кресле. Мужчина из видения опустил ребенка на пол, тот еще неловко склонил головку, проговорив: «Да пребудет с тобой Великая Мать, храмовница», – и тут же устремился к последней с радостным криком:

– Мама, мама! Я такое видел! Мы шли к тебе, а перед нами стоял папа, хотя мой папа нес меня на руках! И он его не видел!

Мальчик подбежал к маме, влетев в руки. Женщина подхватила малыша и, с наслаждением вдохнув дорогой, еще молочный запах, крепко поцеловала в щеку.

– Талнур… – Она немного еще понежилась с сыном и обратилась к мужчине: – Хорошо, что вы здесь.

– Мама, ты же веришь, что я видел? – озадаченно спросил ребенок.

– Конечно, сладкий, – опустила она Талнура на пол: он уже был довольно тяжел.

Храмовница нехотя позвала прислужниц. Вошла совсем юная, лет тринадцати, жрица, которая увела мальчика. Родители проводили его глазами, пока не закрылась дверь за девушкой и ребенком. Когда в зале остались только двое, жрица проговорила со страшной тоской в голосе:

– Он так вырос.

Мужчина наконец шагнул к ней:

– Ты заслуживаешь того, чтобы видеть его каждый день.

– В моем положении…

– Забудь о положении, – проговорил Агравейн-из-видения, оказавшись совсем близко. Агравейн-наблюдавший-за-видением, чувствовал, как в разговоре двигались его собственные губы. – Тебе нет даже двадцати пяти, не твоя вина, что предшественница ушла столь скоро. Наши предки имели больше времени наслаждаться жреческой юностью и волей, надевая оковы таинства в сорок, а не в двадцать, как ты. У нас есть право воспитывать сына.

Женщина, смущаясь, точно совсем молодая и неопытная, отвела глаза. Мужчина наклонился к ней, аккуратно взяв за предплечья:

– У нас есть право быть счастливыми, милая, – ласково, с надеждой и нескрываемой любовью в голосе произнес он. – У нас есть право быть вместе, как Иллана и Мельхасар. Мой род, в корне единый с твоим, начался с любви, которой не мешал никакой долг.

Друид нежно провел ладонями от локтей женщины до плеч, поднялся выше, погладив шею, трепетно взял в руки лицо. Она взглянула наконец на него черными глазами.

– Как друиду мне начертана только одна жрица, и как мужчине – одна женщина. Ал твой закат, тепла твоя ночь, вечен твой день, Первая среди жриц.

– Богиня в каждом из нас, – дрожащим голосом отозвалась храмовница, – в сердце и разуме, на земле и на небе, Первый из жрецов.

Она еще успела вздохнуть, прежде чем Агравейн-из-видения наклонился, ловя своими губами ее. Агравейн-наблюдавший-за-видением чувствовал жар чужого тела, как собственный. Чувствовал, как трудно друиду сдерживаться, чтобы быть неторопливым, и вместе с тем ощущал, как тот наслаждается неспешностью ласки. Архонец не видел деталей комнаты, в которую привела друида храмовница, – только большое ложе в оранжевом свете фонарей, какой можно увидеть в разгар Наи́на Мо́ргот.

Женщина замерла, останавливаясь, только когда они раздели друг друга донага. Подняла с пола чашу с зачарованным снадобьем по древним рецептам – из соков деревьев, трав и яда змей. По обряду следовало начертить ею сплошную линию от точки над бровями возлюбленного до чресел, и затем он должен был повторить то же, обведя к тому же ореолы сосков и пупок любимой. Но в этот раз Агравейн-из-видения остановил храмовницу, мягко положив ей на запястье ладонь.

– Ты не обязана делать это.

– Но долг…

– Не имеет значения. Талнуру всего три. Если ты чувствуешь, что готова родить следующего ребенка, я приму твое благословение с честью, о мудрейшая, но, если ты пока не хочешь, отставь заклятие Праматери. Пусть память об этой ночи останется только в наших сердцах.

Рука женщины дрогнула. Жрица растерялась, прислушиваясь к себе, потом выдохнула и несмело поставила чашу на пол. Агравейн-из-видения взял ее ладони, развел руки, осматривая с головы до ног. Жреческие символы храмовницы были такими же яркими, как его. От вайдовых змей в левом уголке лба спускался прорисованный в коже узор из двух линий: одна, прямая, вилась вдоль брови, вторая, из рисунков, уходила вниз и полностью повторяла изгиб женской скулы и челюсти. Шея была чиста, но обнаженная грудь – усыпана знаками, как ожерельем. Некоторые совпадали с его знаками Верховного друида, некоторые были другими.

Друид спустил взгляд ниже – к мягкому животу, крутым бедрам, стройным ногам, также испещренным знаками. Великолепие.

Агравейн-наблюдавший-за-видением почувствовал восхищение, перемешанное с безумным желанием, что так настойчиво било кровью в паху. Улыбнувшись, женщина провела ладонями по твердой груди возлюбленного, обогнула контур плеч, погладила руки, коснулась живота. Гость в видении ощущал страшную неловкость, понимая, что лишний, но выйти из видения не мог хотя бы потому, что проживал чувства друида как собственные.

И только когда все закончилось, Агравейн-архонец стал замечать, что все не так. Волосы храмовницы не рыжие, а почти белые; глаза – почти синие, как у Талнура, в то время как его собственные – глаза друида – далеко не янтарные, а черные…

Они выглядели иначе, но оставались собой, все трое.

Агравейн открыл глаза и медленно поднялся в кровати. Подошел к столу, зажег пару свеч. Спать он не мог.

Увиденное во сне не являлось сном, архонец знал доподлинно. Это очень походило на то, что в годы его недолгого обучения на Ангорате описывали жрецы. Событие, которому он стал свидетелем, произошло одновременно тогда и теперь. Значит, когда он был Агравейном-из-видения (хотя принц не сомневался, что в той жизни носил иное имя), увиденное совершалось в давно минувших Здесь и Сейчас, а стало быть, додумал принц, оно существует и ныне. Потому лишь, что Здесь и Сейчас существуют вне времени и время – условно. Оно существует для человеческих тел, но для вечности Праматери и рожденных Ею душ время неведомо. И все, что теперь происходит с ним, Железногривым, просто очередное сиюминутное мгновение между теми Здесь и Сейчас, которые ужи минули, и теми Здесь и Сейчас, что наступят потом.

Агравейн осознал и другое. Праматерь изобразила в начале видения их такими, какими бы архонец наверняка признал всех троих, и только потом, когда развеялись все сомнения, придала героям картин их истинный облик. Железная Грива был друидом, Шиада – храмовницей, а их сын…

Мальчика Агравейн признал безошибочно. На руках в видении он держал того, кто теперь носил имя мудреца Таланара, Верховного жреца Великой Матери. И маленький мальчик тоже признал его, Агравейна, не потому ли, что Талнур-Таланар-ребенок увидел перед собой отца, а Таланар-Талнур-старец узрел сына? Не потому ли, что Талнур-Таланар был и сыном, и отцом одновременно ему, Агравейну, который и сам был сыном и отцом? И как теперь сказать, кто из них служил Богине дольше, кто воплощался в Этане и других мирах чаще, кто был древнее, а кто моложе? Ведь то, что увидел Агравейн, явно не исчерпывало срока знакомства и родства между этими тремя – были и другие воплощения, были другие связи. Архонец уловил чутьем.

Должно быть, и впрямь нет у Вселенной времен, потому что Вечность – это другая, тождественная первой Вселенная. И именно поэтому Агравейн и Таланар одновременно приходились друг другу отцами и сыновьями и в ту пору, когда случалось видение, и сейчас, в этом поколении Этана, что, по сути, тоже одновременно.

Агравейн, закутавшись в халат, вышел на балкон и вдохнул холодный ночной ветер последнего месяца зимы. Возможно, в чем-то он ошибся и чего-то не понял или понял неверно. Главное, он узнал наверняка – они с Шиадой были вместе: как правители, как верные Праматери, как любовники. Плод их любви переродился в одного из мудрейших людей своего времени, и сквозь время-условность Таланар наследовал своему отцу (и сыну) Агравейну в титуле Верховного жреца Богини. И раз во Вселенной нет времени, то разлучение их поколениями – лишь обман и морок: они не расставались никогда, потому что смерть – это окончание времени, и, значит, смерть – это тоже условность. Милосердная условность богов, что дробит для неразумных душ вечность, которая вновь соединяется воедино любовью. Поэтому любовь сильнее смерти.

Прошло несколько дней, прежде чем размышления об увиденном улеглись в сознании архонца и он пришел к определенным решениям. В эти дни он тренировался почти все время и совсем перестал видеться с юной Майей. Как-то почти незаметно для него истаяла зима. И наконец будто из спячки вывело послание, прибывшее с первым мартовским гонцом из Архона: король Удгар напомнил, что просит сына и соправителя прибыть на Священный остров.

Узнав о такой новости, царская семья Адани, а прежде других Тидан с сыновьями Сарватом и Салманом, от всего сердца поздравили принца.

– Ай да Удгар, – улыбался Тидан, входя в покои Агравейна. – Умертвил принца и воскресил короля. И как воскресил, Агравейн! – Он обнял гостя и поцеловал в щеки. Архонец коротко поблагодарил, а мелкий подрагивающий Тидан не унимался. – Не перестаю удивляться Удгару. Право, всегда умел сказать свое слово. Соправитель, надо же, такого в Этане не бывало уже лет сто по меньшей мере!

– Отец верно говорит! – Сарват, успевший за минувшие месяцы стать другом, хлопнул богатыря по плечу. – Ты ведь задержишься еще на недельку? – Обернулся к царю. – Отец, надо устроить пир! Пусть весь Этан знает, что наконец-то Агравейн Железногривый встал из могилы!

Тидан сказал, что причин для отказа нет, но имеет смысл обойтись просто хорошим званым ужином – для эффекта Удгар наверняка приберег что-то эдакое. Потом коротко улыбнулся и вышел вон, за ухо потащив с собой младшенького.

– Ты собираешься тренироваться? – спросил Сарват. – Последние дни только этим и занят.

Архонец покачал головой:

– Не сегодня. Хочу пройтись по Аллее Тринадцати Цариц. Если отъезд скоро, я бы еще раз увидел самые живописные места Шамши-Аддада. Недавно мне снился сон об Ангорате, и я хочу запомнить всю здешнюю красоту, которая напоминает этот Священный остров.

– На Ангорате есть статуи? – поинтересовался царевич дорогой.

– Статуй нет, но есть древние изваяния и каменные храмы. Это, конечно, далеко не одно и то же. Но ваша Аллея удивительно красива, а все, что красиво, уже само по себе напоминает мне Ангорат. Я давно там не был, но запомнил это место на всю жизнь.

– Как давно?

– Лет десять.

Они шли молча, и только у входа в аллею Сарват заметил:

– Новость, которую во всеуслышание объявил твой отец, прогремит как клич варварской орды посреди степи, этот клич всколыхнет весь Этан. Иногда прямо хочется знать, что будет дальше.

– Хочется, Сарват, – подтвердил Агравейн и двинулся в тишине рассматривать холодные, каменные статуи тринадцати прекраснейших цариц древности, которые и по сей день хранят неувядающую прелесть увядающей красоты.

Конь переминался под Бану с ноги на ногу. Гистасп задержался всего на пару минут и подоспел к танше с искренними извинениями: Бансабира особенно ценила в людях пунктуальность и не терпела никаких задержек. Коротко глянув на командира со всей строгостью, госпожа заметила, что, если Гистасп будет опаздывать, она назначит за ним слежку. Гистасп без тени смешинки кивнул. Видно, сам понимает, что в его подразделении расположены все ее сильнейшие фигуры. А в собственном ферзе нельзя сомневаться.

Они совершили короткую верховую прогулку, когда войска стали на бивак. Здесь заканчивалось Аамутское плато, местами уходя в обрыв, срываясь утесом или стеной водопада, что грохотал, как майская гроза, как собственное сердце, когда она любила Астароше, как могучая Тарха – река ее дома. В последние дни Бансабире стал часто сниться родной танаар и фамильный чертог Яввузов. К ее собственному удивлению, и донжон, и крепостные стены, конюшни, псарни, оружейни, верфь, загоны для лошадей, поля вокруг, леса в отдалении – все вспоминалось с неожиданной ясностью и четкостью, будто тану только вчера выехала из дому.

Грея в душе сентиментальные воспоминания, Бансабира стала частенько перед сном представлять, как ступит на родину в сопровождении отца и брата, въедет в высоченные нерушимые ворота, пройдет по танской зале плечом к плечу с Сабиром Свирепым и сядет в конце пути в одно из двух кресел как равный правитель, как достойная наследница, любящая и любимая дочь.

Бансабира вдохнула полной грудью. Это больше не та лазоревая мечта, которой она согревала себя холодными сырыми ночами в подземельях Багрового храма. Да и сама Бану уже не напуганная девочка восьми лет от роду. Ей осталось совсем немного, один рывок до настоящего возвращения домой, размышляла главнокомандующая, слушая сообщение Гистаспа. На подступах тан Дайхатт, тот, который новый тан, молодой, говорил мужчина. На юг двинулись не все таны, но, судя по всему, многие. Хотя странно, что первыми по приглашению не явились Луатары – Желтый танаар расположен к столице ближе всех.

Бансабира слушала не двигаясь. Вблизи громыхал водопад, за спиной отдыхало воинство, которое сегодня по кольцевому тракту продолжит путь. Конь по-прежнему переминался с ноги на ногу, время от времени поглощая траву (прекрасны места, где кони сами могут прокормиться!) на самом краю Аамутского плато. А впереди, в низине, раскинулся великолепный портовый город Гавань Теней.

Сноски

1

Из Лю Цзи (Лю Бо Вэнь), «Уроки войны»: «Половина хорошего совета – это знание того, где взять его».

(обратно)

2

Здесь и далее – стихи автора.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg