«Подчини волну! (СИ)»

Ты серьезно думаешь, что тут бал дебютанток? Мол, возьмемся за ручки и томно глянем в глазки? Это война, детка! Хватай за ширинку и тащи в темный угол. Если времени хватит…

Уважаемые читатели!

Не ищите в этой книги аналогий с реальным миром. К сожалению, такие понятия как «война», «геноцид» и «жестокость» появились задолго до нас. Но я действительно верю, что заезженные и избитые «любовь», «дружба», «справедливость» справятся с грязью во все времена и во всех мирах.

Ветер ненавидел.

Он ненавидел этот город, утыканный гвоздями небоскребов так плотно, что его порывы между ними слабели, путаясь в углах, выступах и арках человеческого муравейника, заставляя терять голос, переходя с рева на жалобное поскуливание. Ненавидел ущелья улиц, забитые воняющими железом, горелой проводкой и расплавленным пластиком монстрами, над которыми он был не властен. Ненавидел крысиные ходы переулков…

О да! Их он ненавидел особенно сильно! Стоило только случайно задеть кирпичные стены, покрытые склизкими, лишайными пятнами; коснуться комка бумаги с догнивающим куском гамбургера; тронуть прелое тряпье, прикрывающее пару дней как сдохшего за переполненными мусорными баками бродягу — и ветер переставал быть собой. Он становился грязным и липким, как эти стены. Вонял, словно гнилая котлета. В нем не оставалось ничего, словно он сам становился трупом — бессмысленность, бесцельность. Пус-то-та.

Но больше всего он ненавидел людей. Потому что им было наплевать на него. Ветер сотни лет убеждал себя, что ему нет дела до насекомых, ползающих по ущельям, сидящих в вонючих коробках, прячущихся в своих игольчатых домах. Человеки не обращали на него внимания, а ему плевать на них — в ответ. Почти убедил.

Но те, кто осмеливались не замечать его в небе, принадлежащем только ему, приводили ветер в ярость. Вот, например, эти семеро, расположившиеся на крыше самого высокого муравейника как у себя дома, какое право имели быть здесь? Тут была его территория и они — чужаки, хамы! — вломились на нее с наглостью насильника.