«Госпожа»

Елена Яворская Госпожа

1

– Счастлива рожденная среди Высших! – этой освященной временем фразой начинал свою речь каждый из гостей, приглашенных на помолвку единственной дочери благородного господина де Эльтран.

– Счастлива рожденная среди Высших! – слышала Вирита год за годом в день своего рождения.

– Счастлива рожденная среди Высших! – впервые торжественно возгласил господин де Эльтран двадцать лет назад, поднимая новорожденную повыше, чтобы ее могли видеть все рабы, заполонившие двор. – Вот ваша новая госпожа. Я нарекаю ее Виритой. Отныне и навсегда она властна над вами. Счастлива рожденная среди Высших!

* * *

Вирите едва сравнялось пять лет, когда отец впервые взял ее с собой на верховую прогулку по окрестностям усадьбы. Слуга вел в поводу смирную лошадку, на которой восседала маленькая хозяйка огромного имения Эльтран, взирая с непривычной высоты на великолепие своего царства.

Отец шагом ехал впереди, дорога, покрытая серебрящимся на солнце песком, тянулась вдоль полей. Рабы, едва завидев господина, опускались на колени и надолго замирали. Вирита любопытствующе вертелась по сторонам, разглядывая неподвижные коленопреклоненные фигуры. Они были так похожи на статуи в саду… или нет? «Статуи намного красивее», – решила девочка за мгновение до окрика отца:

– Сиди прямо, Вирита! Госпожа де Эльтран не должна проявлять такого внимания к рабам, это недостойно Высшей.

Вирита нахмурилась. И выпрямилась в седле, подражая посадке отца.

– Хорошо, девочка, – отец одобрительно улыбнулся в усы. – Со временем станешь замечательной наездницей.

И действительно, к семи годам Вирита, уверенно сидя в седле, совершала долгие прогулки по Северному имению – изредка вместе с отцом, чаще в сопровождении домашнего учителя. Привыкшая ездить по-мужски, она с категоричностью, свойственной де Эльтранам, выражала презрение к дамским седлам. На смену смирной лошадке явился вороной жеребец, не обделенный, как и его хозяйка, ни породистостью, ни характером. Следом неизменно бежали две большущие собаки. На рабов Вирита уже не смотрела. Но подолгу могла рассматривать голубых бабочек у пруда, бродить в поисках светлячков, искать взглядом певчую птицу в густом кустарнике.

Учитель поощрял ее интерес к природе. Это был человек столь обширных познаний, что сам господин де Эльтран порою советовался с ним. Учитель рассказывал Вирите о повадках птиц и зверей, показывал целебные травы, учил предсказывать погоду, ориентироваться по звездам. Порою Вирита и учитель на целый день уходили в сад, в лес, в поле, брали с собою бумагу и карандаши. Учитель говорил: надо переносить на бумагу не только то, что видишь, но и то, что при этом чувствуешь. А еще не уставал повторять: маленькая госпожа талантлива. Поощряемая учителем, Вирита стремилась окружать себя красивыми вещами, радующими глаз и сердце.

– Жить, ежечасно ощущая непреходящее очарование жизни, – только это достойно человека! – значительно изрекал он.

Но господин де Эльтран, как выяснилось, не разделял стремления учителя воспитывать чувствительность и утонченность.

– Моя дочь – будущая полновластная госпожа считайте что целой провинции, – сказал он однажды. – Она – Высшая по рождению и должна быть Высшей и умом, и нравом. А что у вас? Птички, бабочки, цветочки, облачка, – и он в сердцах сплюнул под ноги: человек его происхождения может позволить себе несдержанность в присутствии слуги даже из свободных.

– Просите, мой господин, то обстоятельство, что Вирита много времени проводит на природе, в немалой степени способствует ее физическому и умственному развитию… – принялся оправдываться изрядно смущенный учитель.

– Откуда же тогда у нее взялась эта впечатлительность, простительная простолюдинке, но не госпоже? Видел я вчера, как она рыдала над книжкой… про какую-то там… гм… птичку, которая потеряла своих птенцов. Вы подменяете здравый смысл, свойственный Высшим, всякими фантазиями. Это предосудительно.

Через неделю на смену любимому Виритой учителю прибыл новый. Отвечающий требованиям господина де Эльтран. Вирита снова долго плакала в своей спальне, но к ужину вышла со спокойной полуулыбкой на губах.

Она знала, что отец одобрит.

Она старалась заслужить его похвалу.

Она накрепко помнила: никто и никогда не должен видеть слез Высшей…

…Больше всего на свете Вирита любила пускать коня вскачь по полям – так, чтобы захватывало дух; любила, забравшись на самый верх самой высокой башни особняка, до головокружения смотреть вниз, на маленьких, смешно суетящихся человечков; любила раскачиваться на качелях, одной рукою срывая цветы с вишен. Этот мир принадлежал ей. Она была его королевой и феей. Он существовал для нее.

Счастлива рожденная среди Высших.

Счастлив отец такой замечательной дочери.

– Хозяйка! Госпожа! – с гордостью восклицал господин де Эльтран, глядя, как она, уверенной рукой направляя коня, едет мимо коленопреклоненных рабов, а следом бегут два огромных темно-серых пса, о которых – он как-то слыхал от управляющего – ходят среди слуг жуткие слухи, будто бы звери эти вымахали на человеческом мясе…

Счастлива рожденная среди Высших!

И вот настал день, когда отец решил: пришла пора вывезти Вириту за пределы родового гнезда. Заодно познакомить с родственниками, жившими в двух днях пути.

Заночевать решили в небольшом городке, показавшемся Вирите меньше Северного имения. Она снисходительно разглядывала серые домишки и лавчонки – такие жалкие по сравнению с серебристо-белым особняком де Эльтранов, разглядывала людей в серо-коричневых одеждах – не рабов, она почему-то сразу поняла, что не рабов, – и тем более жалких. Отец пояснил: Высшие гнушаются жить в городах, а вот ремесленники и торговцы селятся охотно.

– А если здесь нет господ, откуда же тогда столько управляющих? – удивленно спросила Вирита.

Господин де Эльтран посмотрел туда, куда указывала дочь.

– Ах, вот ты о чем! Это рынок рабов.

– Рынок рабов? – Вирита заинтересовалась.

– Ну да, место, где продают рабов. Наши управляющие тоже бывают здесь.

– А можно посмотреть? – несмело спросила Вирита, ожидая услышать привычное: «Недостойно госпожи…»

Но отец со вздохом согласился.

Продавали девочку одних лет с Виритой. Девочка зябко ежилась под пристальными взглядами; болезненный румянец проступал на ее желтовато-бледных щеках, когда покупатели беззастенчиво ее ощупывали. Вирита поморщилась: жалкое зрелище! Высшие гнушаются жить в городах – так сказал отец. Оно и понятно. Здесь все-все-все либо просто некрасиво, либо отвратительно.

На помост вытолкнули мальчика постарше. Он был совсем раздет, и на его теле, удивительно белом для раба, хорошо видны были багровые полосы от бича. На мгновение его взгляд встретился с взглядом Вириты, и она не поверила тому, что увидела – стыд и гнев.

– Продается раб двенадцати лет, приучен к несложной домашней работе. Нуждается в некотором исправлении…

Покупатели не торопились вступать в торг, Вирита ничуть не удивилась.

– Взгляните, почтеннейшие, как он красив! Он будет прекрасным украшением любой усадьбы! Два золотых – незначительная цена для такого редкостного экземпляра, не правда ли?

– Я еще не пропил остатки разума, чтобы тратить господские золотые на бесполезную покупку, – негромко, но внятно сказал один из управляющих.

– Подумайте, почтеннейшие! Нужно совсем немного усилий, чтобы исправить его нрав! Мальчишка сообразительный, его можно обучить любому делу… – почти рыдал распорядитель. – Взгляните же, господа!

Солидный мужчина в золотисто-зеленом костюме, наверняка управляющий богатых и щедрых господ, поднялся на помост, чтобы получше разглядеть диковинный товар. Но стоило покупателю взять мальчишку за плечи, как тот рванулся из его рук и, отскочив в сторону, принялся озираться. Неужели попытается сбежать? – Вирита приподнялась в экипаже.

Тоненько свистнула плеть – раз, другой, третий. На белой коже раба проступили свежие кровавые полосы.

Вирита де Эльтран, выпрямившись и даже приподнявшись на носочки, чтобы казаться выше ростом, сказала громко и повелительно:

– Довольно! Я покупаю этого раба.

И только потом, когда два золотых перекочевали из ее маленькой руки в огромную ладонь торговца, Вирита решилась посмотреть на отца – и улыбнулась: господин де Эльтран силился скрыть одобрение, но уж она-то хорошо его знала!

– Подойди ко мне, – приказала Вирита новому рабу. Он сделал шаг – и поглядел на Вириту настороженно, выжидающе.

– Ты будешь служить мне. Я Вирита де Эльтран, тебе ясно?

– Да, – едва слышно ответил он.

– Следует говорить «да, госпожа» и кланяться, – наставительно проговорила Вирита. – Ты понял?

– Да… госпожа, – сказано еще тише.

– Как тебя зовут?

– У меня нет имени, – а это – четко, чуть ли не с вызовом.

– Как это нет имени? – искренне изумилась Вирита, забывая о давно усвоенной краткости и снисходительной строгости, которых следует придерживаться в разговорах с рабами… если уж приходится с ними говорить. – Как тебя звали прежние господа?

– Первые – Ресом. А потом хозяйка, у которой я служил в доме, – Демоном. А потом никак не звали, – неохотно, как будто бы с трудом вспоминая слова, ответил новый раб.

– Мне не нравится имя Рес, – девочка нахмурилась. – И уж тем более – гадкое прозвище. Тебе нужно другое… более мелодичное, приятное для слуха… – Вирита задумалась на несколько мгновений. – Я буду звать тебя Эрном. Ты – Эрн, ясно?

– Да, госпожа.

Вирита хотела сказать еще что-то, но поймала осуждающий взгляд отца – и велела кучеру:

– Привяжи его позади экипажа и поезжай неспеша.

Спустя несколько недель, вдоволь нагостившись у родственников, господин де Эльтран с дочерью возвратился домой. И Вирита снова воцарилась в своем восхитительном счастливом мирке. Счастлива рожденная среди Высших!

Эрна определили служить на конюшню – при любимой лошади госпожи. Он ежедневно сопровождал хозяйку в прогулках по имению, неизменно молчаливый и удивительно послушный. Очень скоро он стал неотъемлемой частицей царства Вириты де Эльтран. Вирита полюбила Эрна так же искренне, как любила своих собак и своего коня.

Едва проснувшись, она распахивала окно во двор и звала:

– Эрн!

Он тотчас же являлся и приветствовал госпожу поклоном. Конь уже был оседлан. Вирите оставалось выпить чашечку шоколада и облачиться в костюм для верховой езды. Ровно пять минут – ее служанки были отлично вышколены.

Эрн подсаживал ее в седло – и следовал за нею в почтительном отдалении. Они ехали мимо обширных полей и садов господ де Эльтран, и коленопреклоненные рабы провожали их привычно покорными взглядами.

2

Как пишут в романах: Вирита встречала свою десятую весну. Действительно, встречала, подобно птицам, празднуя каждое утро.

Как прежде, она ежедневно странствовала по своему царству в сопровождении верного Эрна, но ей не было скучно. Эрн строил для нее замки из песка, ловил пестрых бабочек, чтобы она могла получше их разглядеть, приносил лесные цветы и спелую землянику, рассказывал необыкновенные истории при свете костра в маленьком гроте – их излюбленном убежище. А однажды они вместе посадили на берегу речки розовый куст. Садовник говорил – не приживется, но, благодаря заботам Эрна, куст прижился и на следующий год зацвел.

В этом году Вириту должны были представить ко двору в числе других дочерей благородных семейств.

С отъездом господ в столицу в Северном имении воцарилась тишина. Впрочем, для рабов, что трудились в полях, все оставалось, как прежде. А вот домашние рабы без дела слонялись по усадьбе, изнемогая от жары и скуки.

Вычистив и выездив, чтобы не застаивался, коня госпожи, Эрн тоже отправлялся бродить, с каждым днем уходя все дальше и дальше. Но лишь однажды приблизился он к полям, где под палящим солнцем работали те, кому жилось труднее, чем ему. Надсмотрщики тотчас же прогнали его, строго-настрого приказав больше не появляться, нечего домашнему слуге тут околачиваться да глазеть. И нечего говорящему навозу болтать с маленьким бездельником, которому посчастливилось служить самой госпоже.

Эрн вдруг почувствовал – давно с ним такого не случалось – что готов надерзить, а потом будь что будет. Удержался. Неведомо как, но удержался. Он помнил: пора возвращаться домой. Помедлил мгновение – и двинулся в обратный путь.

Прежде он никогда так далеко не уходил от господского особняка – долгая отлучка грозила наказанием. Но сейчас господ не было дома, а кроме госпожи Вириты никому не было дела до раба по имени Эрн.

Поля давно скрылись из виду, вокруг – ни души. Эрн уже и не помнил, когда оставался в одиночестве. Должно быть, вообще никогда. Необычное чувство… Необъяснимое…

Спасаясь от полуденного солнца, он укрылся под тенистыми сводами рощи. Прилег в траву – мягкая, куда мягче подстилки из сена на конюшне. Закрыл глаза, да так и лежал, не двигаясь и ни о чем не думая. И вдруг – угрожающий рык над самым ухом. Мальчишка испуганно привстал. Над ним нависла буровато-черная оскаленная пасть.

Первая мысль: его хватились в усадьбе. Таких псов держали при себе надсмотрщики. Эрн слыхал от других рабов: если такой зверь рядом, надо замереть – иначе бросится.

– Демон, ко мне!

Сначала Эрну показалось, что позвали его… позвали давним, почти забытым прозвищем. Но острозубая пасть исчезла. Эрн отважился пошевелиться и оглядеться: пес неохотно потрусил на зов. Но подняться на ноги мальчишка не отважился.

– Тебя напугала моя собака? – перед Эрном стоял высокий худощавый человек в охотничьей куртке. Пса он придерживал за ошейник… нет, рука просто лежала на загривке зверя, но тот вел себя смирно. Эрн выдохнул.

– Нет, господин.

И поднялся на ноги. Этот человек – не раб, Эрн сразу понял. А раб не вправе сидеть, когда рядом свободный.

Человек смотрел на него темными внимательными глазами. Долго смотрел, молчал – и вдруг:

– Чей ты?

– Я из Северного имения господ де Эльтран, господин… – после паузы ответил Эрн, исподволь разглядывая собеседника – рабу нельзя прямо смотреть в лицо господина… Или все-таки – не господина? Господин не стал бы заговаривать с чужим рабом…

– Как тебя зовут?

– Эрн.

– Далеко же ты забрался от дома своих господ. У тебя не будет неприятностей?

– Не знаю, господин.

– Я слышал, господа сейчас в отъезде. Может, твоей отлучки и не заметят.

Он помолчал, будто бы размышляя.

– Ты, наверное, голоден? Пойдем.

Эрн медлил.

– Боишься? – насмешливо спросил странный человек.

– Нет, господин.

Эрн и вправду не боялся. Даже собаки уже не боялся.

– Тогда пойдем, – настойчиво повторил незнакомец.

И Эрн, сам не зная почему, последовал за ним… Даже тогда, когда уже пересек границу лесных владений господ де Эльтран, обозначенную высоченными резными столбами, испугался – но не остановился.

Жилище странного человека тоже было странным – одинокий каменный домик в лесу, не похожий ни на господский особняк, ни на хижину рабов.

– Входи, не бойся, в доме никого нет, – подбодрил хозяин.

Эрн все еще не решался – ему, рабу, определенному служить при лошадях, строжайше воспрещено было заходить в дом, где живут свободные.

– Входи же!

Эрн переступил порог.

В большой комнате царила полутьма – окна завешены были плотными темно-зелеными шторами. И прохлада, блаженная прохлада. И еще… Эрн почувствовал удивительный покой. Ему вдруг показалось, что он уже не впервые здесь, в этой комнате. Осмелев, он принялся разглядывать большой очаг с горкой остывшей золы, массивную добротную мебель, стены, увешанные оружием… Никогда прежде Эрн не видел ничего подобного.

Тем временем хозяин принес хлеб и несколько кусков холодного мяса. Эрн едва прикоснулся к еде – куда сильнее голода его одолевало любопытство.

Хозяин дома, будто бы догадавшись (или вправду – догадался?), провел Эрна в следующую комнату, поменьше, – в ней было тесно от книг: на полках под самый потолок, на столе, на стульях и даже на полу. Даже запах в этой комнате был особенный.

– Садись, – мужчина освободил один стул от книг и поставил его перед столом.

Эрн робко устроился на краешке стула. Хозяин сел в кресло напротив.

– И что же господа? Не обижают?

– Не знаю, господин, – тихо ответил Эрн.

Все это – странный человек, странный дом, странный разговор – вдруг показалось ему просто сном.

– Бьют?

Эрн не ответил. Он не знал, бьют его или нет. Чуть ли не каждый день надсмотрщики нещадно пороли провинившихся рабов; на полях и в садах господ де Эльтран беспрестанно свистели тяжелые бичи, опускаясь на обнаженные плечи и спины. Эрна за три года его жизни в Северном имении выпороли всего лишь дважды, да еще госпожа, когда бывала не в духе, могла слегка ударить хлыстиком. Все это не столько причиняло боль, сколько пробуждало такое ненавистное Эрну желание надерзить.

– Давно тебя наградили за верную службу этим украшением? – насмешливо спросил хозяин. Он глядел на руки Эрна – на тыльных сторонах ладоней выжжены были клейма господ де Эльтран. Всех рабов, достигших пятнадцатилетнего возраста, клеймили. «Так повелевают традиция и здравый смысл», – когда-то сказала Эрну госпожа. Но воспоминания об этом дне до сих пор заставляли Эрна содрогнуться. Зачем этот странный человек – ну как нарочно! – все время спрашивает о том, о чем не хочется думать, о чем не хочется вспоминать?

И Эрн снова промолчал, упрямо глядя в пол.

– Интересно, а как производится эта любопытнейшая процедура? Признаюсь, никогда не видел. Должно быть, похоже на то, как клеймят скот – одного теленка за другим, все стадо, а?

– Господин, позвольте мне уйти? – почти шепотом попросил Эрн.

– Иди, – как ни в чем не бывало отозвался странный человек.

Эрн поднялся и пошел к дверям. Хозяин последовал за ним. Они молча вышли на дорогу, ведущую к Северному имению. Солнце, преодолев полуденный рубеж, клонилось к закату, но по-прежнему палило немилосердно. Эрн не сдержал тяжелого вздоха.

– Если вдруг захочешь поговорить, приходи, – напоследок прервал молчание странный человек. – Ты смышленый, дорогу, думаю, запомнил. Меня часто не бывает дома, но двери я не запираю, – войдешь и подождешь меня.

Эрн поклонился – и торопливо зашагал по пыльной дороге… Почему обратный путь всегда труднее?

Дома его ждала взбучка от старшего конюха и недолгое, но жестокое наказание от измученного жарой надсмотрщика за домашней прислугой.

Наутро он первым из слуг встретил во дворе экипаж господ де Эльтран. Жизнь снова стала привычной.

* * *

Вирита вернулась из столицы по-новому счастливая, переполненная впечатлениями. Ах, до этой поездки она, оказывается, понятия не имела, что значит быть Высшей. При дворе она видела высших сановников и самого короля. Многие из сановников были в родстве с Эльтранами, и Вирита с радостью и гордостью обращалась к ним «дядюшка», «кузен». Ей казалось, что все ее знают и что она знает всех давным-давно. Она нравилась всем и все нравились ей. Король удостоил ее беседы и был так обходителен, что расспросил и о доме, и об учителе, и даже о любимом коне. И столица – совсем не то же самое, что ближний городок. Еще бы – там живут Высшие, а Высших должно окружать великолепие. «Так повелевают традиция и здравый смысл», – гласит первая фраза Свода Привилегий.

И все же за месяц, проведенный в столице, она успела соскучиться по дому, по верховым прогулкам, по гроту, по своему коню, по собакам, по Эрну.

– Эрн! Коня!

Обе собаки ластились к хозяйке. Раб, стоя поодаль, единожды низко поклонился госпоже.

Эрн сразу понял: госпожа счастлива, возвращение доставило ей ничуть не меньше удовольствия, чем поездка.

Тревога, поселившаяся в его сердце, затихла на время. Но только на время…

* * *

И вновь немного помедлив у порога, Эрн вошел в дом. Хозяин задумчиво ворошил кочергой тлеющие в камине угли – день выдался холодный и сырой, не то что в прошлый раз. Что и говорить – конец лета.

– Господин! – несмело окликнул Эрн. – Я пришел, господин.

– Я вижу, – хозяин как будто бы ничуть не удивился.

Эрн сел. Что говорить, он не знал. Он вообще не знал толком, зачем пришел, пустившись на такие хитрости, каких не придумывал ни разу в жизни. Твердо знал только одно: не прийти он не мог.

Хозяин тоже молчал, по-прежнему глядя в камин. Долго молчал, но все же заговорил первым:

– Я обидел тебя?

– Не знаю, господин.

– Ладно, спрошу иначе: тебе было неприятно слышать то, что я говорил?

– Да, господин.

– Но ты снова пришел. Зачем?

Что ответить?

– Ладно, спрошу иначе: тебе нужна моя помощь?

– Не знаю… да, господин.

Хозяин наконец посмотрел на Эрна – прямо в глаза – и улыбнулся то ли насмешливо, то ли одобрительно.

– Ты читать умеешь?

– Да, господин.

– Несколько необычно для раба, ты не находишь? – на этот раз улыбка была насмешливой – и только. – Где выучился?

– У первых господ, господин.

– И как это они додумались тебя учить?

– Они не учили, господин. Я слышал, как учили молодого господина, господин, – Эрн боялся, что мужчина рассердится, и потому говорил торопливо, сбивчиво. Но хозяин рассмеялся резковатым – невеселым – смехом.

– Вот что, – сказал он неожиданно мягко. – Давай с тобой договоримся: ты перестанешь меня бояться. И не будешь так часто повторять слово «господин», хорошо?

– Да, господин, – ответил Эрн – и вдруг тоже рассмеялся.

– Сколько лет прошло с тех пор, как ты в последний раз пробовал что-нибудь прочитать?

– Восемь… Почти девять.

– Помнишь… Уже неплохо. А сейчас сумеешь?

– Не знаю…

– Идем.

Они пришли в знакомую Эрну комнату, переполненную книгами.

– Садись, – хозяин указал Эрну на свое кресло. – Посмотрим, что ты умеешь.

И раскрыл перед Эрном книгу в потертом переплете.

Когда они вышли на дорогу, ведущую к Северному имению, уже светало.

– Приходи, как только появиться возможность, Эрн. Но понапрасну не рискуй.

– Да, господин… Господин, можно, я спрошу?.. Вам не нравится, когда я называю вас господином, но как же мне тогда…

– А как бы ты сам хотел меня звать?

– Учителем.

– Хорошее слово, мой мальчик. Просто замечательное, – серьезно ответил хозяин лесного домика. – Может быть, самое лучшее на свете.

3

Вирита, потом не раз мысленно возвращаясь к событиям этого дня, так и не смогла вспомнить, из-за чего же началась ее первая за все двенадцать лет жизни ссора с отцом. Но, как обычно бывает в случаях, когда обе стороны не склонны к уступкам и упорствуют в сознании своей правоты, ни отец, ни Вирита не сумели остановиться вовремя.

– Ты похожа на свою взбалмошную мать! – воскликнул господин де Эльтран, потеряв остатки терпения.

О матери он прежде говорил с Виритой только единожды. И очень серьезно. Он сказал, что Вея де Эльтран опозорила свое имя и свою семью недостойным поведением и впредь о ней – ни слова. Объяснение, конечно, малопонятное, но его более чем достаточно: Вирита не сомневалась в правоте отца. Тогда не сомневалась, но сейчас…

– Ты не любишь меня! – закричала она. – Ты выгонишь меня, как выгнал ее! Ты подлый, подлый!

Она тотчас же устыдилась слов, недостойных Высшей. А вот испугаться не успела: отец шагнул к ней и наотмашь ударил по щеке. Вирита отшатнулась к стене. Не глядя на дочь, господин де Эльтран вышел из комнаты, изо всех сил хлопнув дверью.

Вирита упала в кресло, содрогаясь от рыданий – жутких рыданий, без слез. До этого дня она и вообразить не могла, что кто-то, пусть даже отец… особенно – отец! поднимет на нее руку. Стыд и гнев душили ее. Стыд и гнев требовали выхода, требовали немедленных действий.

– Эрн! – крикнула она, распахивая окно. – Коня!

– Что с вами, госпожа? – спросил Эрн пятью минутами позднее, подсаживая Вириту в седло.

В другое время эта непозволительная вольность обернулась бы для Эрна наказанием, но сегодня…

– Меня ударил… отец… Едем!

Короткая сумасшедшая скачка. Едва войдя в грот, Вирита упала на ложе из еловых веток, покрытое старым плащом – и наконец-то заплакала.

Она не слышала, как вошел Эрн. Только почувствовала, что он сел рядом.

– Все уладится, госпожа, – тихо сказал он. – Господин любит вас…

– Не любит! – в ярости выкрикнула Вирита, приподнимаясь. – Если бы любил, никогда не ударил бы!

– Всякое бывает, госпожа.

– Замолчи! Откуда тебе знать? Я теперь одна, понимаешь? Одна!

– Я никогда не оставлю вас, госпожа, – сказал Эрн, поднимаясь на ноги. – Сейчас я разожгу костер, все повеселей будет.

Отогревшись и немножко успокоившись, Вирита принялась думать, что же делать дальше. Эрн, будто бы угадав ее мысли, предложил:

– Давайте вернемся домой, госпожа. Вас, наверное, уже обыскались.

Вирита нахмурилась.

– Возвращайся, если хочешь. А я останусь здесь.

– Но госпожа…

– Пошел прочь!

Эрн вздохнул и устроился поодаль от костра.

Рабу не позволяется сидеть в присутствии свободного. Но сейчас Вирите было все равно.

К счастью или несчастью, слуга оказался прав: гнев господина де Эльтран быстро утих, ради примирения была извлечена из прабабушкиной шкатулки фамильная брошь, на которую Вирите прежде разрешалось только смотреть. Но Вириты дома не оказалось, не оказалось и ее коня, и лошади Эрна, да и самого Эрна тоже. Когда Вирита не появилась к обеду, беспокойство отца переросло в страх на грани паники. Господин де Эльтран разослал людей по всему имению с приказом во что бы то ни стало отыскать молодую госпожу де Эльтран.

Вириту нашли поздним вечером. Она спала в гроте, на подстилке из покрытых плащом еловых веток, а верный Эрн сидел у костра, поддерживая огонь.

Вириту привезли домой, уложили в постель, к ней тотчас же поспешил доктор…

На этот раз вся тяжесть гнева господина де Эльтрана обрушилась на голову Эрна. Подозвав надсмотрщика за домашней прислугой, хозяин брезгливо указал на Эрна и велел:

– Высечь так, чтобы три дня подняться не мог.

Эрн принял приговор с удивительным спокойствием, как если бы ничего другого и не ожидал.

Вирита проболела две недели.

Эрн поднялся на третий день, а на четвертую ночь отправился в путь – к Учителю.

* * *

Учитель, по обыкновению, не спал – он любил читать ночами. Он сидел у очага с книгой в руках, у его ног чутко дремал Демон. Старый пес не встал навстречу Эрну, стукнул пару раз хвостом об пол – и довольно: свой он на то и свой, чтобы с ним обходиться без церемоний.

Эрн опустился на пол рядом с Демоном.

– Что случилось? – Учитель всегда верно угадывал, когда…

– Просите. Я не хочу говорить… сейчас – не хочу.

– Не говори. Я и так знаю. Знаю о тебе пусть не все, но многое. Мне достаточно.

Демон положил свою крупную лобастую голову Эрну на колени.

Учитель понимает. Демон сочувствует. Как хотелось бы Эрну навсегда остаться здесь, с ними.

Будто бы угадав его мысли, Учитель вдруг сказал:

– Если надумаешь уйти оттуда, не забудь поставить меня в известность.

– Я не уйду, – сказал Эрн.

И, помолчав, упрямо повторил:

– Я никогда не уйду, точно.

– Ну и дурак.

Они снова надолго замолчали.

– Учитель, я пойду в кабинет.

– Ступай. А я, пожалуй, вздремну, раз уж разговора у нас сегодня не получилось. Соберешься уходить – не буди.

– Простите, Учитель, я сегодня действительно…

– Терпеть не могу, когда оправдываются!

– Простите, Учитель, – упрямо повторил Эрн.

4

Молодая госпожа де Эльтран возвратилась в Северное имение после полугодового путешествия по стране в сопровождении учителя – еще одного, нанятого только недавно. Смешной, похожий на сказочного гнома старичок знал много интересного и поучительного, а когда никто не слышал, рассказывал такие забавные истории, что Вирита смеялась до слез. И у него хватало ума и такта не досаждать госпоже, когда ей не хотелось ни говорить, ни слушать. Случалось с ней такое в последнее время. Учитель говорил – так все взрослеют.

И вправду: Северное имение провожало девушку-подростка, а встретило взрослую: в поездке Вирите исполнилось шестнадцать лет.

Она возвратилась, как возвращалась всегда, – с радостью. И вдруг отчаянно заскучала. Теперь ее почему-то не прельщали привычный уют, неизменный ход жизни, и господин де Эльтран, стремясь угодить дочери, объявил, что лето они проведут в столице. Вирита с воодушевлением принялась готовить новые наряды для приемов и балов. По мере приближения дня отъезда у нее появлялись все новые и новые дела, а утренние прогулки по имению становились все короче и короче. Настроение Вириты напоминало капризы весенней погоды: только что было безоблачным, как вдруг сгустились тучи и разразилась гроза. Однажды молодая госпожа забылась настолько, что отхлестала по щекам свою служанку Идму, когда та, споткнувшись о порог, пролила шоколад на ковер. Мелочь, недостойная внимания Высшей, а Вирита – уму непостижимо! – в гневе ударила рабыню ладонью, даже без перчатки… постыдная несдержанность!

– Простите, госпожа, – испуганно прошептала Идма. – Я нынче сама не своя… Госпожа, я хотела просить вас…

– Говори, – Вирита заранее решила, что проявит милость.

– Добрая госпожа, позвольте мне создать пару с вашим рабом… – густо покраснев, торопливо проговорила Идма.

– С кем именно? – Вирита досадливо поморщилась: многозначительные недомолвки в устах служанки – нелепость!

Идма побледнела. Ах, какая чувствительность!

– С Эрном…

Вирита приподняла брови, изображая удивление.

– Но ведь мы уезжаем на все лето, а Эрн остается в имении.

– А если после… после возвращения – можно?

– Я не возражаю. Вы оба хорошие слуги, и Эрн… – и запнулась. Ей подумалось: как же это она не заметила, что у них сладилось? Конечно, это всего лишь слуги, но оба постоянно на глазах. И она не преминула уточнить: – Кстати, ты с ним-то говорила?

– Нет… – пискнула Идма.

– Хорошо, – Вирита вздохнула, раздосадованная недогадливостью служанки, – сама дам ему распоряжение на этот счет.

– Благодарю вас, госпожа… Благодарю… – Идма упала на колени и поцеловала край платья Вириты.

– Довольно. Ступай, – Вирита легонько оттолкнула нахальную девчонку ногой. – Проследи, чтобы мой багаж был упакован как следует.

Вопреки обыкновению, сегодня молодая госпожа де Эльтран решила добавить к краткой утренней прогулке более продолжительную вечернюю.

– Эрн!.. Где ты, Эрн! Оседлай мне коня. Поторопись!

Долго ехала шагом. Собаки бежали впереди. Эрн следовал в почтительном отдалении.

Вдруг обернулась:

– Догоняй! – и пустила коня в галоп.

Удивительно – догнал. Лошадка раба догнала бесценного коня госпожи… неужели Ветер, ее славный друг, стареет? Вирите стало грустно.

– Эрн, завтра мы уезжаем.

– Я знаю, госпожа.

– На все лето.

– Я знаю, госпожа. У вас есть для меня приказы?

– Да. Но не на время нашего отсутствия – ты сам прекрасно знаешь, что тебе следует делать, пока я буду в отъезде. Когда мы приедем… – Вирита неожиданно смутилась и строго одернула себя. – Когда мы приедем, тебе надлежит создать пару с Идмой. Сегодня она просила меня об этом.

Слуга не шелохнулся, не ответил ни слова, хотя ему полагалось поблагодарить – не о каждом рабе госпожа проявляет такую заботу!

– Эрн! – сердито окликнула девушка. – Ты слышишь меня, Эрн?

– Да, госпожа.

Да, ему следовало бы поблагодарить ее – как-никак, он только что получил свидетельство особого расположения! но продолжает отмалчиваться!

Вирита прогнала неуместную, почему-то слишком взволновавшую ее мысль – какое дело ей до благодарности раба?

Не дожидаясь, пока Эрн поможет ей спешиться, молодая госпожа де Эльтран сошла с коня. И тут у самых ее ног вспорхнула из травы ярко-синяя бабочка. Вирита ахнула – и рассмеялась.

– Какая красивая! – Вирита восхищенно следила за маленьким ярким пятнышком, покуда оно не слилось с небесной лазурью.

Эрн тоже не отрываясь смотрел на бабочку, но его взгляд был непроницаемо спокойным.

* * *

– Учитель, скажите, а животные могут… могут любить? Или одни только инстинкты – и все?

– Не знаю, Эрн, – собеседник, как всегда, ничему не удивился и не задал лишних вопросов. – Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, мой учитель уверял, что дело обстоит именно так и никак иначе. Мне не хотелось ему верить – и я не верил. Не верю и сейчас. Наш старина Демон – он и умер, как человек, до последней минуты меня не отпускал, чуть отойду – стонет, а в глазах слезы: «Как ты тут останешься без меня?»

К ногам Эрна ластился пушистый черный щенок – сколько нужно времени, чтобы из этого милого карапуза, любящего весь мир, вырос новый Демон, отважный и верный?

Время…

– Учитель, завтра госпожа уезжает в столицу…

– Замечательно, сможешь чаще появляться у меня.

– …а когда она вернется, я должен буду создать пару с ее служанкой Идмой, – проговорил Эрн, не поднимая глаз. – Так приказала госпожа.

– И ты, разумеется, в восторге? – широко, но притворно улыбнулся мужчина.

– Разумеется! – ожесточенно выкрикнул Эрн, отбрасывая книгу и вскакивая на ноги. – Заботливые господа предлагают мне в жены послушную рабыню, не иначе как в надежде на покорное и трудолюбивое потомство! Не так ли разводят породистых лошадей и собак? Моя история не так уж печальна: Идма сама попросила у госпожи разрешения создать со мной пару…

– Тогда чем же ты недоволен? – Учитель насмешливо улыбнулся. – Ты хочешь знать, чем ты отличаешься от породистого животного? Внешне ты ближе к человеку. И даже наделен речью. Есть и другое отличие – собака, обезумев от побоев, бросается на хозяина. Ты же в ответ на оскорбление, в ответ на удар склоняешься еще ниже. Госпожа велит тебе создать пару с ее служанкой. Не задумывайся – создавай. Госпожа будет рада твоему потомству – ничуть не меньше, чем ты радуешься этому вот щенку…

– Вы действительно так думаете, Учитель? Не молчите, отвечайте! – вдруг потребовал Эрн и, сам того не замечая, прямо посмотрел ему в лицо.

– Вот ты как заговорил! – тон Учителя был холодным… обжигающе холодным и ранящим, как острый край льдинки. – Да только не к месту и не ко времени. Припомни, друг мой, как ты вел себя в момент получения радостного известия о предстоящем браке… или как правильнее назвать то, что тебе предстоит?

Эрн молчал. Смотрел себе под ноги и молчал.

– Это и есть ответ. Я буду думать о тебе, основываясь на твоих поступках. Надеюсь, у тебя нет оснований сомневаться в моей беспристрастности?

Раб не поднял глаз.

– Разве у тебя есть повод для грусти? – сквозь обычную иронию Учителя пробилась нотка сочувствия.

И ученик, не сдержавшись, спросил:

– Что мне делать?

Учитель не промедлил с ответом.

– Прежде всего – не трусить. Не трусить, когда будешь принимать решение. А решение ты будешь принимать сам. Но как бы ты ни поступил, дорога сюда тебе всегда открыта.

– Я знаю, Учитель.

5

Столица встретила молодую госпожу де Эльтран проливным дождем. Вирита всегда любила дождь, но теперь он был досадной помехой. Два дня ни отец, ни она никуда не выезжали. Коротая время у окна своей спальни, Вирита при скудном свете ненастного дня читала книги. Книги о любви – самой прекрасной, какую только можно вообразить. Книги о любви нынче вошли в моду, и Вирита, прочитывая том за томом, по два раза на дню посылала Идму в ближайшую книжную лавочку. Господин де Эльтран, полистав томик-другой, снисходительно осведомился: неужели дочь верит в этот романтический бред? Вирита пылко возразила: настоящая любовь случается и в жизни, но так редко, что в нее перестали верить.

Она была вознаграждена за ожидания сторицей.

За несколькими ненастными днями последовала длинная, как жемчужная нить, что вплетают в волосы, череда солнечных, и Вирита смогла, наконец, выезжать на прогулки – правда, не такие долгие, как по Северному имению. Потому что ее ждали балы и прочие увеселения, приличествующие деве из рода де Эльтран. Вирита ждала чуда, предчувствовала – и оно пришло. Чудо в обличье молодого капитана королевской гвардии, стройного, статного, с жемчужно-белокурыми волосами и янтарно-карими, будто бы медовыми, глазами.

– Прошу вас, госпожа, – он поклонился Вирите, приглашая ее на танец.

– Рыцарь, – Вирита, не позволяя себе смутиться, подала ему руку. Рука чуть дрогнула… остается надеяться, что капитан не заметил.

А потом он вышел вслед за нею на балкон, украшенный букетами роз в высоких вазах. Розы наверняка оранжерейные, вскользь подумала Вирита, – большие, яркие, но почти не пахнут. Ее любимый розовый куст в Северном имении расцветет не раньше чем через месяц. А к ее возвращению наверняка уже отцветет…

– Вы загрустили, моя госпожа?

– Нет, рыцарь, я вспоминала. И это были приятные воспоминания.

– Простите, что прервал.

– Беседа с вами – честь для меня. А воспоминания – это всего лишь воспоминания…

– Осмелюсь истолковать ваши слова выгодным для меня образом: вы позволите мне остаться подле вас до окончания бала и быть вашим кавалером?

– Почту за честь.

Самый прекрасный предрассветный час. Счастливая безмятежность.

Верилось, что так будет всегда.

Счастлива рожденная среди Высших.

* * *

Вирита вернулась в столичный особняк де Эльтранов ближе к полудню. Вторые сутки на ногах, а спать совсем не хочется, ну просто ни капельки! И все мысли – об Эрманте, о том, как он смотрел, как говорил, как улыбался.

«Неужели, я влюблена?»

От этой мысли стало и страшно, и сладко.

Эта мысль не давала покоя, побуждая Вириту куда-то стремиться… куда – не все ли равно? Через Идму она передала приказ на конюшню оседлать лошадь. Только через четверть часа приказа был выполнен, за это время ожидание довело Вириту до изнеможения. Здешним рабам явно не хватало расторопности и услужливости Эрна.

С прогулки она возвращалась с твердым намерением выпить успокоительных капель и поспать. Назавтра должен был состояться Большой Королевский Бал.

Но дома ее встретили известием: прибыл господин Эрмант де Альман. И выразил желание дождаться госпожи.

Сердце Вириты замерло. Эрмант? Здесь? Задолго до наступления обычного часа визитов?..

– Где он?

– Господин и молодой господин в кабинете господина, – скороговоркой выпалила Идма.

Она назвала Эрманта «молодым господином» – так слуги обычно именуют младшего из хозяев… Случайно ли? У рабов чутье на…

Вирита гневно оборвала себя. «Мечты – удел неудачников», – так говорил отец. Госпожа из рода де Эльтран должна действовать.

– Новое платье готово?

– Еще вчера привезли.

– Приготовь. Да поскорее.

Темно-зеленое парчовое платье было заказано к Большому Королевскому Балу. Ну и пусть! Идма уложила волосы госпожи в высокую прическу и увенчала диадемой Высших, как будто бы на прием к самому королю. Вирита запретила себе торопиться. И все же…

Эрмант встал ей навстречу, замер в глубоком поклоне. Драгоценные мгновения, позволившие Вирите немного успокоиться… хотя бы внешне.

Она коротко взглянула на отца. Отец безмятежно улыбался.

– Моя госпожа… Смею надеяться, вы не осудите меня за столь ранний визит. Я прибыл по делу чрезвычайной важности.

– Что же может быть важнее вашей службы, рыцарь?

– Судьба.

– Вы интригуете меня, – Вирита тоже сумела улыбнуться… кажется, сумела.

– Непреднамеренно, даю вам слово, – Эрмант выдержал торжественную паузу. – Я предлагаю вам, госпожа Вирита де Эльтран, стать моей супругой.

Впервые в жизни Вирита не находила слов. Можно было бы ответить простое «да»… но приличия…

– Это большая честь для меня, рыцарь…

– Я жду других слов.

– Вы ведете себя, как завоеватель!

– Не вижу смысла объясняться намеками тогда, когда все решил. Дело за вами.

– Я согласна, рыцарь.

Опустившись на одно колено, Эрмант поцеловал ее руку – и долго не отпускал… похоже, приличия заботили его куда меньше, нежели Вириту. Или ее отца.

– Я уже выразил господину Эрманту свое одобрение, дочь, – веско проговорил господин де Эльтран. – От сегодняшнего дня исчисляем год, как полагается по традиции.

– Каким долгим будет этот год! – прошептал Эрмант.

– Год – не такой уж большой срок, – Вирита смущенно улыбнулась. – Мы ведь будем видеться, правда?

– Вы сможете чаще приезжать в столицу? – взор Эрманта не отпускал ее взгляд. – Если это необходимо, я поговорю с вашим отцом. Вы ведь не откажете, господин де Эльтран?

– Думаю, отец не будет возражать. А вам не удастся навестить нас в Северном имении? О, у нас замечательно!

– Охотно верю. Мой дядюшка по материнской линии – ваш сосед. Правда, не люблю бывать у него – скука и одиночество… То есть – не любил, но теперь… Теперь все изменилось.

И жизнь Вириты изменилась с этого дня.

6

Идма склонилась над шитьем.

Вчера госпожа проявила необычайную милость:

– На туалетном столике серебряная монета. Возьми. И купи себе материи на платье, – сказала она, когда служанка расчесывала ей волосы перед сном.

Рано утром Идма сбегала в ближайшую лавку, купила ярко-голубого шелку, лент, кружев. И сразу же принялась за шитье, прекрасно зная, что госпожа проснется не раньше полудня. Ведь как хорошо было бы вернуться домой в новом платье с кружевами, с лентами… Эрну оно обязательно понравится!..

…Госпожа нынче добрая. Наверное, из-за молодого господина. Не иначе как вскорости быть свадьбе. Оно и к лучшему. Если у господ все ладится, они и слуг не обижают, не устает повторять бабушка Ниса… Госпоже так к лицу новое платье! И жемчужное ожерелье, которое велели передать госпоже, как только она проснется, от имени Эрманта де Альмана, тоже будет к лицу… Прекрасная, милостивая госпожа! Идма улыбнулась.

И снова ее мысли вернулись к Эрну. Знать бы, что он делает сейчас… Когда хозяева в отъезде, работы у него совсем немного. Может быть, он сидит на берегу и смотрит в небо. Он любит смотреть в небо. В похожий день небо точь-в-точь такого же цвета, как этот вот шелк. Эрн может долго смотреть… и глаза у него бывают такие… такие… Только вот задумчивость… нехорошо это для раба… бабушка Ниса говорит… И книги, которые Эрн читает тайком – интересно, где берет-то? – тоже ничего хорошего ему не принесут. Она, Идма, конечно, никому не скажет, но ведь и другие слуги могли заметить… Вряд ли господам понравится… Эрн понимает, потому и прячется. Правда, от нее уже не прячется… с тех пор, как она увидела. Даже пытался рассказывать, Идма одно поняла: рабы – такие же люди, как и господа.

– Замолчи, замолчи! – она не на шутку испугалась. – Вдруг кто услышит, нельзя же о таком…

– О таком и думать нельзя, – Эрн усмехнулся.

От этой усмешки Идме стало еще страшнее. Если бы она умела найти слова, то сказала бы: улыбка превосходства. С такой же улыбкой превосходства Эрн глядел бы в этот миг и на госпожу, окажись она сейчас на месте Идмы.

Да, Эрн бывает странным. Но Идме все равно никого другого не надо…

Призывно зазвенел колокольчик. Идма выронила шитье и бросилась вверх по лестнице, торопливо соображая, что время утреннего чая уже прошло, а время обеда еще не наступило… что же подавать госпоже, чай или обед?

Но госпожа от еды отказалась вовсе – велела принести костюм для верховых прогулок.

– Поторопись, скоро приедет господин Эрмант.

Идма видела, как счастлива госпожа, – и радовалась за нее. А больше того – за себя: вот сейчас госпожа уедет, и можно будет снова заняться шитьем. Домой, в Северное имение, Идма непременно приедет в новом платье.

* * *

Необычайно ясная звездная ночь снизошла на землю. Ночь… бриллиантовая госпожа, милостивая к измученным зноем бедным людям.

Эрн любил такие ночи. Они рождали в его душе драгоценное чувство умиротворения.

Он отложил книгу, погасил свет. Он сидел на подоконнике и смотрел в небо.

Тихо подошел Учитель. Сел поодаль, в любимое старое кресло. Кресло скрипнуло – и снова тишина.

Они молчали. Долго молчали.

– Изучаешь расположение небесных светил? – наконец спросил Учитель. Спросил неуверенно, как будто в сомнении – стоит ли нарушать молчание?

Эрн не ответил. Он знал: Учитель не ждет ответа.

– Свободные люди всегда любят небо, – сказал Учитель. Сказал совсем иначе… наверное, никогда прежде так не говорил. Откликнулся на думы Эрна. И при этом снова уязвил…

– Я никак не могу понять вас, Учитель. Вы позволяете мне приходить сюда, вы говорите со мной… пусть не как со свободным…

Учитель тихо засмеялся.

– …но и не как с рабом, – упрямо закончил Эрн. – И все же за это время я не слышал от вас ни одного доброго слова, по-настоящему доброго. Вы как будто бы меня презираете…

– Это вопрос? – прервал его Учитель.

– Пусть будет так.

– Я отношусь к тебе так, как ты того заслуживаешь, – твердо ответил мужчина. – Ты раб, Эрн. И очень хорошо помнишь свое место. Разве что… я ведь тоже по рождению Высший, ты давно в этом не сомневаешься, верно? Так что же ты не стелешься передо мной, как полагается рабу?

– А вам хотелось бы, чтобы?.. – Эрн испытующе поглядел на Учителя.

– Почему бы и нет? – холодно осведомился Учитель. – И глаза тебе полагается прятать.

– Нет.

– Почему? – вопрос был повторен с настойчивостью, какой прежде хозяин лесного домика избегал.

– Потому что для меня вы не господин, – Эрн встал с подоконника, поглядел на сидящего сверху вниз. – Вы – мой Учитель, – сел у его ног, опустил голову, но досказал уверенно и четко: – И я люблю вас.

– Раб не может любить. Раб просто следует инстинкту повиновения, – с безразличием вымолвил Учитель. – Я устал и иду спать.

Но под утро, когда Эрн уходил, все-таки вышел проститься. И повторил:

– Небо любят свободные.

Помолчал и добавил:

– Говорят, где-то там, очень высоко, живут боги. Если это и вправду так, Эрн, то… боги должны любить свободных.

7

Глядясь в маленькое зеркало, Идма с удовольствием укладывала свои густые каштановые волосы в высокую прическу – почти такую же, как у господ. Конечно же, это дерзость – пытаться подражать господам. Но Эрну точно понравится!

В повозку, нагруженную сундуками и тюками, Идма садилась очень аккуратно, чтобы не помять или, того хуже, не запачкать замечательное новое платье. Мар, камердинер господина, посмеиваясь, помог ей устроиться поудобнее.

– Кто же в дорогу лучшее-то одевает? Ну, ты девчонка молодая, тебе наряжаться – самое занятие.

– Дядечка, правда, красивое?

– Красивое, красивое… Ну, господа в путь тронулись, и нам мешкать нельзя.

Сидя на мягких тюках, Идма с удовольствием глядела по сторонам. Но только поначалу. Вдруг подумалось: вот приедут они домой, нужно будет распаковывать все это богатство, да и вообще лишний раз из дому не уйдешь – госпожа может хватиться, позвать. А когда госпожа на прогулке, ее сопровождает Эрн… Да если бы он даже и оставался, ему все равно запрещено входить в дом!..

– Дядечка!.. Дядечка, а как бы мне с Эрном свидеться… ну, половчей?

Мар недовольно вскинул голову: вот, только задремал, а тут – девчонка с ее глупыми мыслями девчачьими.

– Приедем и свидишься. Попросишь у госпожи разрешения, как же еще?

– Дядечка, миленький, а далеко до дома?

– К вечеру будем. Прекрати болтать, поспать не даешь.

Ох, какими же мучительными были для Идмы последние несколько часов пути!

И вот повозка, поотстав, как полагается, от господского экипажа, въезжает во двор. Эрн… да вот он, Эрн, среди слуг. Идме кажется – он посмотрит на нее, непременно посмотрит, и… Но из экипажа выходит госпожа, слуги преклоняют колени. Идме хочется дождаться, пока госпожа войдет в дом, – может, удастся перекинуться парой слов с Эрном. Но госпожа зовет:

– Идма!

Идме ничего не остается, как последовать за госпожой в дом.

Только вечером, когда господа сели ужинать, Идма улучила минутку, чтобы проведать Эрна.

Эрн задавал корм коню госпожи. Пришлось подождать. Недолго, но все же… все же она ушла без разрешения. Идма почувствовала обиду – не на Эрна, нет, он делал то, что должен был делать, а… неужели на госпожу? Идма похолодела от этой жуткой мысли. Правильно тогда сказал Эрн: даже думать нельзя! Нельзя – и не нужно!

Подошел Эрн.

– Прости, что заставил ждать.

– Да чего уж там… – смутилась Идма. Эрн говорил так, как говорят господа: господин Эрмант постоянно извиняется перед госпожой Виритой, хотя, вроде, и не за что извиняться, просто у господ это считается признаком хорошего воспитания. Вроде бы и приятно, что Эрн говорит с ней по-особенному, но… лучше бы они поговорили, как говорят между собою слуги, тогда ей проще было бы…

– Хочешь, пойдем к реке? – вдруг спросил Эрн.

Еще бы!

Но…

– Мне надо попросить позволения у госпожи.

– Да, – Эрн вздохнул. – Да, конечно.

Идма не думала, что госпожа откажет, но… вечно эти проклятые «но»! В ответ на просьбу служанки Вирита недовольно поморщилась:

– Сегодня никуда не ходи. Подошьешь мне платье, я хочу надеть его завтра. А завтра – завтра пожалуйста, хоть с утра… Нет, с утра мне понадобится Эрн… – задумчиво проговорила она, вновь погружаясь в привезенный из столицы роман. Как замечательно, что она не ошиблась, попросив Эрманта помочь ей в подборе книг для пополнения библиотеки. Эрмант купил именно то, что нужно, – наверное, потому, что у него прекрасный литературный вкус, сонет, посвященный ей, Вирите, просто великолепен. «А может быть, потому… – ласково шепнул внутренний голос, – …что он влюблен…»

А она? Она ведь могла бы сделать прекрасный сюрприз – сочинить стихотворный ответ… а еще лучше – положить стихи на музыку, и…

С этими приятными мыслями Вирита уснула. И проснулась в отличном расположении духа, проснулась непривычно поздно, но Идму не позвала. Сидя в кровати, принялась записывать на полях книги строчки, которые появлялись будто бы сами собой… и пелись, да-да, пелись!..

Идма, несмело заглянув в комнату госпожи, услыхала:

– Завтракать пока не буду. Одеваться – тоже. Не мешай. Ах, да… можешь погулять с Эрном, вы оба мне пока не нужны. Только к обеду вернись.

– Слушаюсь, госпожа…

Вирита дописала последнюю строчку. Но отпускать чудо не хотелось. И она взяла с резного столика янтарно-золотой флакончик духов, подарок Эрманта, открыла. Знакомый горьковатый аромат, драгоценное воспоминание. Такое недавнее… и такое хрупкое…

Вирита не успела сообразить, как это случилось: флакончик выскользнул из ее пальцев и раскололся надвое.

Окно открыто. Сладкий запах садовых роз сильнее, чем… Вирита вдруг поняла, что ненавидит розы.

* * *

– Ну, Идма, расскажи о столице.

Они сидели на берегу реки под розовым кустом, посаженным Эрном для Вириты.

– Да чего рассказывать-то? – Идма смущенно улыбнулась. – Ну, дома большие, и все – представляешь, все до одного! – господские, хижин вообще нет. Много экипажей. Много господ, много рабов…

– Вот, а говоришь – ничего не видела, – ободряюще улыбнулся Эрн.

– А еще – смех да и только – собак много … не таких, как у нас, мелких каких-то, лохматеньких, их господа для красоты держат, представляешь?.. И они, собаки эти, не бегают, как у нас, где хотят, к ним рабы приставлены – ухаживают за ними, выгуливают на поводках таких длиннющих, разноцветных, как ленты… – Идма рассмеялась. – Ой, Эрн, представляешь, я сперва и не поняла, что это рабы. Там, в столице, рабы на улицу в лохмотьях не выходят, вроде как неприлично. Одеты почти как господа, представляешь?.. Я с одной служанкой в лавке разговорилась – у нее двадцать платьев, представляешь? Может и прихвастнула, но… Вот и мне госпожа денег на платье подарила…

– Красивое платье. Ты красивая, Идма… Идма, милая…

Он бережно обнял ее за плечи, его обветренные сухие губы коснулись ее губ. Она потянулась к нему – и стыдливо отстранилась.

– Идма…

– Надо возвращаться, Эрн…

– Возвращаться… – эхом отозвался Эрн. И глаза у него стали грустные-грустные.

– Эрн… – Идма привстала на цыпочки и поцеловала его. Не в губы – в щеку. И первая пошла к дому.

Эрн в два шага догнал ее и подал ей розу. Идма коснулась пальцами пурпурных лепестков. Сквозь глянцевитый холод пробивалось живое тепло.

Прежде чем войти в дом, служанка бережно положила розу в траву под старым деревом. Почему-то не хотелось, чтобы розу увидела госпожа.

Госпожа расчесывала волосы перед большим зеркалом. Идма попыталась взять в нее из рук гребень, но Вирита гневно отдернула руку.

– Я дважды звала тебя. Если мне не изменяет память, я велела тебе вернуться к обеду.

– Госпожа, простите…

– В последнее время ты думаешь не о том, как услужить мне, а о том, как бы поскорее отправиться к Эрну. Я не хочу терять хорошую служанку. Поэтому я запрещаю тебе создавать пару с Эрном.

– Госпожа! – взмолилась Идма, бросаясь на колени. Только сейчас она сообразила: никогда еще она не видела госпожу в такой ярости.

– Это даже не наказание. Я всего лишь хочу, чтобы ничто не мешало тебе выполнять твой долг. Прекрати лить слезы!

– Госпожа, лучше накажите меня, только не запрещайте…

– Ступай, принеси мне шоколаду.

– Госпожа… госпожа, я не встану, пока вы не позволите…

– Это неслыханно! – хрупкий гребень с треском сломался в пальцах Вириты.

– Госпожа!

Вирита порывисто встала, открыла дверь, крикнула лакею:

– Надсмотрщика сюда, немедленно!

И – надсмотрщику:

– Дашь ей десять плетей!

– Ей? – надсмотрщик удивился: Идма никогда не вызывала недовольства госпожи.

– Выполняй!

Идма покорно последовала за надсмотрщиком. Единственное, что сейчас ее страшило: а вдруг Эрн увидит, как ее будут наказывать?..

Вирита отбросила обломки гребня и открыла первую попавшуюся книгу.

– Госпожа! – услышала она тихий зов под окном.

Выглянула.

– Госпожа, Идма опоздала по моей вине. Пощадите ее.

– Нет. Она ослушалась – и будет наказана, – Вирита вздохнула, удивляясь своему долготерпению, – растолковывает рабу то, что он должен знать так же хорошо, как свое имя.

– Госпожа, я знаю, вы очень добрая… зачем же вы притворяетесь жестокой?

Вирита задохнулась от возмущения: раб во всеуслышание, стоя во дворе, осуждает поступки госпожи! Сначала Идма, теперь Эрн… с ума они сошли, что ли?!

– Если вам непременно надо кого-то наказать, накажите меня. Так будет справедливее.

Что это? Ей послышался в его словах вызов? Или?..

– Ступай на свое место, – велела Вирита.

– Мое место? О, да, милостивая госпожа, я помню свое место! – Эрн усмехнулся. – А вы – вы как будто бы забыли, что предаваться гневу по столь ничтожному поводу, как мелкий проступок раба, недостойно Высшей.

– Надсмотрщик! – что было сил закричала Вирита. Пусть она забыла о достоинстве Высшей, пусть… – Двадцать плетей этому рабу!

Эрн выпрямился.

– Благодарю вас, госпожа.

Да он насмехается!

– Тридцать!

– Ваша щедрость поистине безгранична.

– Сорок! Напомните ему, как полагается говорить с госпожой!

– Госпожа, неужели я удостоился вашего гнева?

– Столько, сколько понадобится, чтобы он взмолился о пощаде!

Проводила Эрна и надсмотрщика взглядом – и вдруг, со злостью отшвырнув книгу, бросилась следом.

Отец рассердился бы, если бы узнал, что его дочь, высокородная госпожа Вирита де Эльтран, явилась на задний двор да еще во время наказания рабов.

Надсмотрщик, сорвав с непослушного раба одежду, сноровисто прикручивал его к столбу. В сторонке, под соломенным навесом, всхлипывала полураздетая Идма, Вирита сразу поняла, что служанку уже наказали.

– Если ты попросишь прощения, Эрн, я отменю приказ.

Нет ответа.

Пронзительно свистнула плеть… И Вирите вдруг вспомнилось: мальчик, не похожий на раба, на деревянном помосте, под плетью торговца… Слишком красивый, слишком гордый… не раб, нет, не раб!

– Довольно! Я прощаю… Только впредь не забывайся.

И, круто развернувшись на каблуках, Вирита пошла в дом.

8

Молодая госпожа де Эльтран перестала выезжать на прогулки. День за днем, уединившись в библиотеке, она читала книги. Отец с удивлением обнаружил, что на ее столе место романов заняли труды по истории… ну что ж, правду сказал учитель: девочка повзрослела.

А вечерами она играла на старой, еще прабабушкиной, лютне мелодии, которых господин де Эльтран никогда прежде не слышал, каждый раз – новые.

– Они приходят сами собою, – сказала Вирита в ответ на вопрос отца. – Это нетрудно. Труднее было бы не играть…

Труднее было бы носить в душе то, для чего Вирита не могла найти слов…

– Ты очень скучаешь по Эрманту, дочь? – доверительно спросил господин де Эльтран.

– Поскорее бы он приехал…

Да, конечно же, как только приедет Эрмант, к ней вернутся радость и покой.

– Я думаю, он не заставит себя ждать. Он ведь любит тебя, дочь.

Но Эрмант не приехал ни осенью, ни зимой. В каждом письме он сообщал придворные новости, несколько раз вскользь упомянул о том, что ему прочат новое, весьма ответственное, назначение. В каждом письме он печалился, что встреча с невестой откладывается. И в каждое письмо он вкладывал листок с новым сонетом. Вирите давно прискучило читать сонеты Эрманта, похожие друг на друга, как были похожи друг на друга ее дни.

В причудливо изукрашенном ларце черного дерева, кроме писем, хранились подарки Эрманта – ожерелье, медальон с его портретом кисти лучшего столичного художника, фамильный перстень де Альманов… Вирита все реже открывала заветный ларец.

И все больше читала. Читала в поисках некоей истины, но не находила, только теряла – в книгах было так мало сходства с жизнью… с жизнью Вириты де Эльтран и тех, кого она знала.

Вместо Идмы, определенной служить на кухню, молодая госпожа взяла рыженькую Эну. Прически, сделанные Эной госпоже, были незамысловатыми, шить она пока еще не научилась да и вообще умела едва ли половину того, что умела прежняя служанка. Но в ее старательности не было подобострастия, которое с некоторых пор начало выводить Вириту из себя. И отвечать на вопросы госпожи она не боялась, куда уж до нее Идме с вечными испуганными «да, госпожа», «нет, госпожа»!..

Эрн давно уже не приходил по утрам под окно госпожи. И она не звала его. Она перестала ездить верхом. За полгода она всего лишь дважды выезжала за пределы усадьбы. В экипаже. Навещала, по настоянию отца, господина Атериона, дядюшку Эрманта. В день знакомства господин Атерион показался Вирите добрым собеседником, эдаким чудаковатым провинциальным мудрецом. Но потом ей наскучили однообразные, как сонеты Эрманта, шутки родом еще из прошлого века, и нарочитое оживление, и слащавые комплименты… к счастью, ее визиты были нечастыми, а его ответные – краткими: господин Атерион любил изображать чрезвычайную занятость.

Несколько раз господин де Эльтран, встревоженный странной многодневной замкнутостью Вириты, предлагал поехать в столицу, к Эрманту, но Вирита неизменно отвечала со спокойной улыбкой:

– Подождем еще немного, отец. Эрмант задолжал нам ответный визит.

Вирита искала в своем сердце хотя бы отблеск, хотя бы тень прежней восторженной любви к Эрманту – и не находила. У них было слишком мало времени, чтобы… Вот они встретятся – и… Однажды Вирита поняла – встреча ничего не изменит.

И все-таки ей хотелось надеяться. Пока жениха нет рядом – еще можно надеяться…

Отказавшись сначала от романов, теперь она отказалась и от книг по истории. Круг ее чтения замкнулся на философских трактатах – сумрачных, как зимние вечера. Жизнь – цепь разочарований. Человеку приличествует быть гордым и стойким в невзгодах. Вирита всем сердцем приняла этот постулат древнего философа.

Но все-таки была одна правда у романистов: наступила весна, поманила Вириту из душной, тесной библиотеки, и Вирита вдруг удивилась – как же могло случиться, что ее царство стало ее тюрьмой?!

– Эрн!

Он услышал. Он тотчас же явился на зов.

Не поклонился – но она и не заметила. Приказ выполнил, как и прежде, без промедления.

Вирита, не раздумывая, направила коня по утоптанной тропинке к гроту.

Ей хотелось, чтобы Эрн заговорил с ней. Заговорил первым, вопреки правилам. Ей почему-то казалась очень важной первая фраза, которую он произнесет. Блажь, конечно, и все же… Но Эрн молчал. Привычно набрал хвороста, привычно развел костер, привычно сел поодаль.

– Мне скучно, – не выдержала Вирита. – Расскажи о чем-нибудь.

– Я не знаю, о чем вам рассказать, госпожа, – Эрн не глядел на Вириту. – Но у меня есть просьба…

– Говори! – нетерпеливо поторопила Вирита.

– Я прошу у вас позволения создать пару с Идмой.

Госпожа нахмурилась.

– Если я верно припоминаю, я высказалась по этому поводу вполне определенно.

– Но ведь теперь у вас другая служанка, Идма не нужна вам.

– Я не собираюсь менять свои решения, – отрезала Вирита. – И тем более – вдаваться в объяснения…

– Потому что их нет, этих объяснений.

Дерзость. На этот раз несомненно – дерзость.

Следовало бы… Но, оказывается, всегда делать только то, что следует, скучно до отвращения.

Гулять тоже расхотелось.

Не говоря Эрну ни слова, Вирита вышла из грота и вскочила на коня.

Дома ее ждал сюрприз… или просто неожиданность? Приехал Эрмант де Альман.

9

– Вирита, дорогая, я так счастлив, что мне, наконец, удалось приехать. Если бы вы знали, как долго… – слова – медовая река из сказки: сладко-пресладко, да в горле саднит без простой воды. – Однако теперь наше ожидание вознаграждено сверх меры: его величество изъявил желание присутствовать на нашем бракосочетании. Простите, моя госпожа, я знаю, вы хотели сочетаться браком здесь… действительно, чудесное место, но… мне пришлось взять на себя смелость… Одним словом, в одном из моих имений, в ближайшем к столице, уже начались приготовления к торжеству. Примите мои извинения, – Эрмант подал невесте темно-красный футляр.

– Бриллианты на алом выглядят изумительно. Благодарю вас, – отстраненно проговорила Вирита, едва взглянув на бриллиантовую брошь в форме розы.

– Мне казалось, вы любите розы… – Эрмант был обескуражен.

– Да… Да, конечно… Я любила розы… – у девушки внезапно перехватило дыхание. – Прошу простить, мне нездоровится. Наверное, я сегодня слишком долго гуляла.

– Я пришлю врача, – забеспокоился господин де Эльтран.

– Не надо, отец. Мне просто нужно немного отдохнуть…

И понять – что же дальше. Удастся ли?

Вирита твердо знала только одно: больше всего на свете ей не хочется покидать Северное имение. Вопреки тому, что пишут в романах, любовь проходит за считанные месяцы. Но ведь должно же быть что-то неизменное, иначе откуда возьмутся те самые гордость и стойкость в невзгодах, о которых наперебой говорят философские трактаты?.. Ее неизменное – Северное имение.

Утром, чуть свет, когда отец и Эрмант еще спали, Вирита кликнула Эрна и велела седлать лошадей.

* * *

Спешившись у входа в грот, Вирита бросила Эрну поводья.

– Вот мы и дома… – помолчала. – Ты не удивлен, что я называю это место домом?

– У вас есть для этого основания, госпожа?

– Ненавижу, когда ты начинаешь употреблять слова, приличествующие господину, а не рабу, – сказала Вирита. Сказала без гнева, даже без недовольства. – Лучше скажи, почему здесь, в этом сыром гроте, мне уютнее, чем в своих покоях?.. – и, не давая ему времени для ответа: – Послушай, Эрн, давай не будем возвращаться… проживем здесь хотя бы несколько дней…

– Должно быть, вы забыли, – ровным тоном ответствовал раб, – господин знает, где нас искать. И, к тому же, сочтет ваш поступок непростительным, у вас ведь гость… почетный гость.

То, что говорил Эрн, напоминало отцовские нравоучения. И эта интонация – уверенная, деловитая… Абсурд!

– Странные мысли приходят вам в голову, госпожа. Совсем скоро вам предстоит выйти замуж, вчера приехал жених, а вы рассуждаете, как замечательно было бы пожить несколько дней в каменной норе в компании раба.

Где и когда он научился иронизировать?

– Эрн, не будь злым! – Вирита вымученно улыбнулась.

И вдруг призналась:

– Мне так грустно, Эрн. Расскажи мне что-нибудь… как рассказывал раньше… доброе.

– Отчего же вам грустно, госпожа? «Счастлива рожденная среди Высших», так ведь говорят?

– Ты снова принялся говорить дерзости, – устало сказала Вирита. Она вдруг поняла: он не дерзит, он… ему тоже очень, очень грустно.

– О чем же рассказать вам, моя госпожа? Посмотрите, какое сегодня небо – чистое, высокое. Под таким небом нельзя грустить. Птицы это знают: слышите, как поют? Они счастливы и дарят счастье другим… это ведь просто, правда, госпожа?

Просто? Неужели…

– Эрн, а ты… ты счастлив?

– И да, и нет, как все люди. Мы ведь люди, госпожа, – Эрн насмешливо улыбнулся.

И Вирита снова не укорила его за дерзость. Ей показалось: он знает. Знает ответ, которого она не нашла ни в романах, ни в философских трактатах.

– Эрн, а что такое счастье?

И он не промедлил с ответом:

– Счастлив тот, кто не чувствует себя одиноким. И кого даже в самой страшной беде поддержит рука друга.

– Вокруг меня так много людей – и все равно, что никого, – вырвалось у Вириты. – Если со мной случится беда…

И вдруг:

– Скажи, а ты мог бы умереть ради меня?

– Да, госпожа.

– Не когда-нибудь, а сегодня, сейчас?

– Да.

– Ради моего каприза, по моей воле, по моему слову?

– Да.

– Ты лжешь, – отводя взор, проговорила Вирита.

– Нет.

Вирита достала из ножен на поясе узкий обоюдоострый кинжал и подала Эрну, глядя в сторону.

– Ты даже руку порезать побоишься…

– Вы приказываете, госпожа?

– Да.

Вирита едва успела обернуться, чтобы увидеть… было бы лучше, если бы – не успела. Услужливый Мар заточил клинок старательно, а Эрн, левой рукой удерживая кинжал, ладонью правой ударил по вершине с такой силой, что… насквозь! Вирита вскрикнула. Если бы Эрн поколебался хоть немного, она остановила бы его, непременно остановила, но он… Дрожащими пальцами Вирита достала из кармана кружевной платок… обычное полотно подошло бы куда лучше, крови так много…

Эрн отстранился.

– Кружева – не для раба.

– Дай руку! – велела Вирита.

– Госпожа не должна пачкать свои руки кровью раба, – спокойно, поразительно спокойно ответил Эрн.

Вирита подняла с земли кинжал, мгновение глядела на окровавленный клинок – и, резко полоснув по ладони, схватила Эрна за раненую руку. Кровь госпожи смешалась с кровью раба.

– Зачем, госпожа? – тихо спросил Эрн. Вирите почудилось: его голос дрогнул.

И – громче:

– Странные капризы. Вы ведь не ребенок. Дайте платок, я перевяжу.

– Сама справлюсь! – Вирита отвернулась.

Неловко укутала руку, попробовала завязать узелок – кончики выскользнули. Вирита села в траву и расплакалась, разрыдалась неожиданно для себя на глазах раба!

Эрн опустился рядом, осторожно связал кончики платка.

– Этот пустяк не стоит ваших слез, госпожа, – мягко сказал он.

Вирита и сама не знала, почему плачет. Но плакала и плакала. Эрн больше не пытался утешать. Молчал, но был рядом. Рядом…

Вирита встала.

– Возвращаемся, – не глядя на Эрна, бросила она.

Они возвращались домой: госпожа впереди, раб – позади, на почтительном расстоянии.

У самого дома госпожа придержала коня.

– Эрн!

Раб приблизился.

– Я вот о чем подумала, Эрн. Скоро я выхожу замуж. Мне наверняка придется переселиться в столицу, ведь господин Эрмант служит при дворе. Когда я уеду, отцу не понадобится много женской прислуги в доме, и Идма… Ты не передумал создавать пару с Идмой?

– Не передумал, госпожа, – Эрн склонил голову.

– Так вот, я могу поговорить с отцом, чтобы он отпустил Идму к тебе, в Восточное имение… Да, Эрн, я решила отправить тебя в Восточное имение. Ты ведь знаешь, там разводят племенных лошадей, тебе привычнее при лошадях, правда, Эрн?

– Как прикажете, госпожа.

И как только ему удается вкладывать в привычный ответ столько непокорства!

Отец и Эрмант были в гостиной. Они дружно встали навстречу Верите.

– Где же ты пропадала? Мы уже забеспокоились!

– Еще немного – и начали бы поиски. Вот и дядюшка уехал, не дождавшись вас, велел кланяться… Что в вами, моя госпожа?

– Что случилось, Вирита?

– Ничего страшного. Садилась на лошадь и оступилась. Слегка поранилась… больше испугалась, – Вирита выстрадала улыбку. – Прошу прощения, я прилягу.

– Я пришлю к тебе доктора, дочь. Но куда смотрел твой раб? Ему доверено сопровождать госпожу…

– Эрн не виноват… он просто не успел.

– Он нерадив, вот в чем дело. Эй, надсмотрщика ко мне!

Медленно поднимаясь наверх, Вирита слышала:

– Этого раба, Эрна, – высечь. Да объясни ему как следует: он головой отвечает за безопасность госпожи во время прогулок!

Ну и пусть! Пусть его накажут! Он ведет себя просто вызывающе, он…

Вирита заперла дверь на ключ. И всю ночь лежала без сна, перебирая хрупкие, неприятные до дрожи мысли-паутинки.

И на этот раз рядом не было никого.

10

После бессонной ночи, заполненной горькими – и бессмысленными – раздумьями, Вирита пребывала в ужасном расположении духа. К тому же ее мучила головная боль.

Но отец не позволил ей прилечь.

– Ты пренебрегаешь долгом гостеприимной хозяйки, дочь. И потом… эти капризы – к чему они? Даже в детстве ты проявляла рассудительность, подобающую Высшей… Что с тобой происходит?

– У меня болит голова, – призналась Вирита. Сказала правду, но невпопад, однако же отец почему-то удовлетворился таким объяснением.

– Предсвадебное волнение – обычное дело. К счастью, это не болезнь, – господин де Эльтран улыбнулся. – Вот и доктор говорит, что ты здорова, просто немного нервничаешь. Пройдет, дочь, обязательно пройдет. А сейчас ступай, тебя ждут портнихи.

«Быть может, отец прав, все это капризы и предсвадебные переживания», – думала Вирита, в то время как портнихи хлопотали вокруг нее. Она ненавидела примерки и, чтобы не заскучать, всегда старалась развлечь себя приятными размышлениями. Но сегодня… Как жаль, что нет рядом человека, которому можно было бы рассказать, с которым можно было бы посоветоваться… Вирита с трудом представляла, что это за человек. В романах она читала о близких подругах-наперсницах, но у нее никогда не было подруг. Не было и сестер. А мать…

«Прекрати!» – резко одернула себя Вирита.

И, нетерпеливо дернув плечом (швеи как раз принялись прилаживать рукав к ее перламутрово-розовому свадебному платью), спросила:

– Долго вы еще будете меня мучить?

Получилось, как у капризного ребенка. Что же с тобой творится, Вирита де Эльтран?

К концу примерки она все же приняла решение – как ей представлялось, наилучшее из всех возможных: старательная подготовка к свадьбе – самое надежное лекарство от плохого настроения. В любви Эрманта она не сомневается. И отец… отец наверняка прав. Отец, всегда и во всем служивший Вирите примером. «Счастлива рожденная среди Высших». Так должно быть. И так будет!

С этого дня Вирита с преувеличенным вниманием взялась следить за работой портних и за упаковкой вещей, которые собиралась перевезти в новый дом. Она уже решила, кто из рабов и рабынь последует за нею. Разумеется, среди этих избранных не было ни Эрна, ни Идмы – отменять свои же собственные распоряжения недостойно Высшей. Утром она, как и прежде, совершала верховые прогулки, сопровождаемая Эрном, – почти в полном молчании. День проводила в обществе Эрманта, весело болтая о всяких пустяках. А вечерами она вышивала шелком и золотом кошелек в подарок жениху – тайком, чтобы не испортить сюрприза.

Эрмант откровенно наслаждался обществом невесты. Похоже, он ничуть не сомневался, что совместное будущее окажется безоблачным, как детские грезы. И даже срочный вызов ко двору не испортил его предсвадебного настроения. В присутствии Эрманта Вирита тоже обретала что-то похожее на уверенность, но ей было страшно: вдруг его отъезд всколыхнет едва умиротворившиеся сомнения?

– Вам не о чем беспокоиться, дорогая Вирита, – увещевал Эрмант, не вполне понимая, почему она так встревожена. – Не пройдет и недели, как я снова буду у ваших ног. И больше мы не расстанемся.

Вирита и помыслить не могла, что ее тревога – это еще и предчувствие.

В тот же день, когда Эрмант отбыл в столицу, в усадьбе объявился господин Атерион. Неожиданный визит будущего родственника окончательно выбил Вириту из колеи. Философские беседы с дядюшкой (господин Атерион настаивал, чтобы Вирита называла его именно так) девушку ничуть не прельщали… уж лучше до самого вечера сидеть в гроте и слушать сказки Эрна! Но столь дерзко пренебрегать приличиями Вирита не осмеливалась… разве что ее утренние прогулки стали заметно продолжительнее. К великому неудовольствию отца.

– Было время, когда господин Атерион де Клайнор считался лучшим из лучших философов. Философия – занятие, воистину достойное Высшего. Ты ведь и сама так считаешь, верно, дочь? А все дамы при дворе, от самых юных до самых пожилых, зачитывались его романами…

– Меня перестали интересовать романы, отец.

– Признаться, я и сам небольшой поклонник изящных искусств. И при этом ценю в Атерионе собеседника… Да, кстати, я предложил ему погостить у нас еще неделю. Будь любезна, покажи ему имение. Он так восторгался нашим садом… думаю, что и охотничьи угодья его не разочаруют.

Вирита обреченно вздохнула и, выйдя на балкон, приказала Эрну:

– Седлай коней. Сегодня – еще и Бабочку. Для нашего гостя.

Пустив своего коня бок о бок с конем Вириты, признанный философ и автор дамских романов принялся взахлеб рассуждать о страстях человеческих. Он говорил о том, как зарождается страсть, как она зреет, как ищет выход в поступках и как, в свою очередь, порождает новую страсть. Быстро увлекся – и даже не заметил, что увлечь Вириту так и не сумел. Говорил о сути страсти, а Вирита улавливала иную суть: дядюшке Атериону не собеседник нужен, а слушатель.

Вирита украдкой оглянулась на Эрна – он подъехал ближе, чем обычно позволял себе. Она не сомневалась: он слышит. И почти не сомневалась: на его лице промелькнула улыбка, странная улыбка – снисходительно-ироничная, адресованная философу. А другая была для госпожи. Заговорщическая.

Вирита знала: она и на этот раз простит рабу дерзость.

Нелепая мысль: Эрн достоин того, чтобы ему прощена была любая дерзость…

* * *

– Ох, поскорей бы уже свадьба! Госпожа уедет… и мы уедем тоже. Вместе, Эрн! Представляешь, вместе! – Идма сияла. – Наша кухарка раньше в Восточном жила, говорит, там надсмотрщики добрей… ну, господа-то редко бывают, вот и поспокойнее там… Эрн, ты меня слушаешь? Почему ты все время молчишь?

– Слушаю. Мне нравится слушать тебя, Идма…

– Нет, ты, наверное, думаешь, что я ужасно глупая, да, Эрн? Это ты у нас…

– Что я? – Эрн невесело усмехнулся.

– Ты очень умный, Эрн. Я давно знаю… – Идма понизила голос, – что ты книжки читаешь… прямо как наша госпожа… Эрн, а это правда, что если прочесть много-много книг, то можно…

– Что, Идма?

– Можно стать таким же, как свободные господа? – еле слышно закончила Идма.

– Правда, – твердо ответил Эрн.

– Наверное, поэтому нам не дозволяют учиться читать… да, Эрн? Ты такой смелый… ты… Эрн, почему ты смотришь на меня… так…

– Ты необыкновенная, Идма. Ты ничуть не хуже нашей госпожи, а может, и лучше.

Идма охнула, спрятала вмиг раскрасневшееся лицо в ладошках. Ей было страшно слушать Эрна – и радостно, так радостно!

– Эрн… О, Эрн!..

Эрн обнял ее за плечи – как тогда, у реки.

– Идма…

– Идма, где ты бродишь, бестолковая? – завопили из распахнутого окна. – Старшая кухарка зовет!

– Бегу! – девушка проворно вскочила на ноги. – Эрн… Я сегодня, наверное…

– Ступай, Идма. Сейчас нам нельзя вызывать неудовольствие. Чье бы то ни было – нельзя.

Эрн прилег, закрыл глаза. Он всегда любил лежать и слушать, как рядом вздыхают и переступают с ноги на ногу лошади. Под эти звуки он обычно и размышлял, и засыпал.

Но что это? Где-то рядом поют… Странные голоса. Обычно так поют надсмотрщики, вдоволь напробовавшись молодого вина. Только вот… Один из голосов очень уж напоминает голос господина. Быть не может, ведь господин неизменно строг к себе и никогда не сделает ничего вопреки чести Высшего. Невозможно вообразить, что он напьется и примется орать дурным голосом фривольную уличную песенку!

Эрн рассмеялся: права госпожа, он стал дерзким. Дерзким в словах, а уж сколь дерзким в мыслях, госпожа и не подозревает.

И вдруг понял: надо повидать Учителя. Сегодня же. Ведь кто знает…

11

– Должно быть, мы теперь долго не увидимся, Учитель. На днях меня отправляют в Восточное имение.

– За какую такую провинность? Должно быть ты, гадкий мальчишка, недостаточно низко кланялся и недостаточно покорно твердил «да, госпожа», «нет, госпожа», «как прикажете, госпожа»?

– Не смейтесь надо мной! Хотя бы сегодня – не надо.

– Думаешь, пожалею? – жестко спросил Учитель. – Не думай. Я не умею жалеть. За помощью – приходи. А за жалостью – это уж извини.

– Помощь? – вскинулся Эрн. – Вижу я, как вы мне помогаете. Насмешки, высокомерие – вот и все…

– А ты не допускаешь, что это ты раньше ставил себя так низко, что и помыслить не смел, что я с тобой высокомерен? Ты и слов-то таких, насколько я помню, не знал. Зато теперь – умник, ну умник! Ученый раб, который, стоя на коленях, рассуждает о бесчеловечности рабства. Знаешь, я нахожу это забавным. А ты-то сам? Неужели нет? Мой бедный мальчик, у тебя совсем нет чувства юмора!

Эрн молча слушал, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза.

– Я вижу, ты совсем загрустил. Ну, довольно. Раз уж ты уезжаешь, надо с пользой распорядиться тем временем, которое у нас осталось. Я не хочу, чтобы в Восточном имении ты остался без пищи для размышлений. Итак, твой излюбленный вопрос – ты ведь не раз возвращался к нему, Эрн, ответа так и не нашел, вот и сейчас думаешь: если раб способен самосовершенствоваться, если при надлежащих условиях он может стать неотличимым от господина, то почему же один – раб, а другой – господин, – Учитель долго молчал, словно дожидаясь, покуда огонь в камине разгорится в полную силу. – Не знаю, насколько ты отдаешь себе в этом отчет, но ты задал самый опасный вопрос. Ответ на него равнозначен ниспровержению устоев. Поэтому и рабам, и господам с детства внушается безопасная ложь, тебе она очень хорошо известна: рабы якобы не в полной мере люди, их разум слаб, их способности ничтожны, они мало чем отличаются от прочего домашнего скота, разве только некоторым внешним сходством с господами. Только некоторым, ведь считается, что и физиологически рабы устроены примитивнее господ. Я не вполне постиг эту теорию, очень уж громко протестовал мой здравый смысл… но, насколько я понимаю, ее суть такова: мозг раба слишком мал для познавательной деятельности, тело несовершенно и не воспринимает утонченных удовольствий…

Эрн насмешливо улыбнулся.

– Эти рассуждения кажутся тебе безумными, Эрн? – вскинул брови мужчина. – А между тем далеко не все в них ложно. Конечно же, бредни о природных различиях – полная чушь. Но если принять во внимание, что порядок вещей неизменен полтысячелетия… и как бы низко не пали некоторые из господ, вынужденные служить гувернерами, управляющими, надсмотрщиками, ни один из них не забудется настолько, чтобы сочетаться браком с рабыней, ни одна госпожа не падет так низко, чтобы стать подругой раба. Связь господина и раба противоестественна – этот постулат священен, ибо он основа основ. Ни одному господину не придет в голову обучать раба грамоте, зато покорности раба учат с младенчества… не учат – дрессируют, как животное. Где уж рабу сравняться с господином!

– Я понимаю, Учитель. Но я понимаю и другое: человеку нельзя запретить мыслить и чувствовать.

– Красивые слова! – махнул рукой Учитель. – Рабам это ни к чему. Из поколения в поколение их отучают от этой опасной привычки, подменяя ее инстинктом повиновения… И вообще, для того, чтобы рассуждать об этом, ты сначала должен определиться, кто же ты сам – раб или человек. Я не хотел тебе помогать, я думал, ты сам справишься. Но теперь тебя усылают на восток, так что… Вот, возьми, – Учитель подал Эрну тетрадь в темно-синем переплете. – Я был не намного старше тебя, когда начал искать ответы на свои вопросы. Здесь я обобщил то, что успел понять за два десятка лет. А чтобы прочесть, хватит и ночи…

– А чтобы понять, может и жизни не хватить? – Эрн пристально посмотрел на Учителя. – Вы ведь это хотели сказать?

– Хотел, – спокойно согласился Учитель. – Но ты сам догадался. Я же говорил – смышленый мальчишка. Ну, не буду тебе мешать.

Учитель кликнул собаку, вышел во двор и плотно затворил за собою дверь.

Он вернулся на рассвете. Эрн, сидевший в его кресле, порывисто встал ему навстречу, сделал шаг – и опустился на колени.

– Как это понимать? Мало тебе того, что ты перед господами в пыли валяешься, ты еще и передо мной…

– Нет! – горячо воскликнул Эрн, поднимая голову. – Неужели вы не понимаете… неужели не понимаете, что вы, быть может, единственный по-настоящему свободный человек на свете?!

– Чушь! То, что уразумел я, может осмыслить и другой!

– Учитель… Я недостоин вас… Я слишком раб…

Эрн и не подозревал, какой вызов прозвучал в его словах. Но проявлять мягкость Учитель не собирался.

– Довольно. Встань, – презрительно бросил он. – Я не знаю, чего в тебе больше – раболепия или дурацкой мальчишеской восторженности. И разбираться недосуг. Если ты говоришь, что ты раб, – значит, так оно и есть. И тебе давно пора возвращаться. К твоим господам.

– Простите, Учитель, – прошептал Эрн.

12

Это пробуждение было хуже прежних.

Вирита долго лежала с закрытыми глазами, пытаясь привести мысли в порядок. Тщетно. Наверное, потому, что больше всего на свете ей хотелось просто забыть вчерашний вечер. Нужно забыть – и тогда все наладится… Просто? Забыть?

Нет.

Забыть – значит, позволить снова себя обмануть.

Неужели она, Вирита де Эльтран, настолько слаба… Нет! Женщине из рода Высших надлежит… Надлежит? Кто теперь скажет, как именно ей надлежит поступать? Уж не отец ли, так много рассуждавший о чести и гордости… Трех бутылок вина, привезенных господином Атерионом, оказалось достаточно, чтобы и честь, и гордость обратились всего лишь в предмет философской беседы, а потом…

Проходя мимо библиотеки, где отец и Атерион предавались возлияниям, Вирита услыхала:

– Моя жена… Вея… она позабыла о чести нашего рода, она… Но я сделал все, чтобы она сполна… она поплатилась…

«Зачем?» – с ужасом подумала Вирита. Зачем чужому человеку, набивающемуся в родственники, знать о том… о том, о чем сама она толком ничего не знает?

Вирита заперлась в своей комнате, схватила первую попавшуюся книгу. Открыла наугад: отец высокородного семейства давал наставление дочерям, как следует держать себя в присутствии столь же высокородных гостей.

В огонь!

Можно сжечь книгу, похожую на насмешку судьбы. Можно запереть дверь, чтобы не видеть ни отца, ни злосчастного гостя. Можно закрыть окно, чтобы не слышать дурацких песенок, достойных разве что пьяного надсмотрщика. Можно забыть… Можно ли?

Забыть?.. Разве что забыться ненадолго беспокойным сном, а утром…

Вирита не знала, как поведут себя отец и Атерион при встрече с ней. И как она поведет себя – тоже не знала.

Только вдруг поняла: что бы ни происходило, от утренней прогулки она не откажется. Ни за что!

Встала, распахнула окно.

– Эрн!

Эрн не отозвался.

Позвала громче. Но уже знала, неведомо откуда, но знала: Эрн не придет. Случилось что-то такое, в сравнении с чем меркнут все ее прежние горести, истинные и мнимые.

– Эна!

Ни звука в ответ.

Где-то в другом крыле, в покоях отца, громко застучали в дверь. Женский вскрик… неужели кто-то из служанок может забыться настолько, что… И снова стук – с удвоенной силой.

Вирита выбежала на лестницу босая, в тонкой ночной сорочке.

– Эна!

– Госпожа!

«Где ты была?» – хотела спросить Вирита. Но, едва взглянув в лицо Эны, спросила:

– Что случилось?

– Госпожа…

– Говори! – приказала Вирита.

– Там Эрн…

– Что – Эрн?

– Он пришел в комнату вашего отца, запер дверь и… Говорят…

– Что говорят, Эна?!

– Говорят, он может убить его…

– Кто?

– Эрн – господина.

– Глупости! Эрн не безумец!

– Ох, вы бы видели его, госпожа! Он был, как безумный, когда Идма…

– Прекрати мямлить! Что, в конце концов, происходит?

– Я не знаю… я только слышала…

– Что ты слышала?! – Вирита сорвалась на крик. Поведение, недостойное госпожи? Плевать!

– Говорят, Эрн видел, как кто-то из надсмотрщиков… кажется, господин Барг, хотел похоронить Идму… тайком…

– Что значит – похоронить?

– Ну… она… она мертвая…

– Идма?! Да говори же ты!

– Ее у…убили… – Эна всхлипнула.

– Кто убил?

Эну трясло, как в лихорадке.

– Кто? – продолжала допытываться Вирита.

– Господин…

– За что?

– Я не зна…

– Не смей мне лгать, слышишь? Никогда не смей!

– Господин… он… Госпожа, пощадите, он же убьет меня, если…

– Если ты не скажешь, тебя убью я! – в сердцах пообещала Вирита.

Похоже, вид у нее был такой, что Эна ничуть не усомнилась в правдоподобности угрозы.

– Он и другой господин, ваш гость… они вчера… они велели Идме… Она просила, чтобы они ее не трогали…

– Я не понимаю!

– Они ее… насильно, понимаете? Она хотела убежать и… уж не знаю, как получилось, но… господину Баргу велели похоронить ее… так, чтобы никто не знал. А Эрн шел – и увидел… и…

Вирита в бессилии опустилась на ступеньку.

Стук. Опять этот стук! Как только дверь до сих пор выдерживает?..

– Эрн!

Расталкивая надсмотрщиков, подбежала к двери.

– Вирита, дорогая моя девочка… – ринулся к ней господин Атерион.

И получил пощечину.

Казалось, Вирита забыла о нем в тот же миг.

– Эрн! – позвала она. Нет ответа. – Эрн, открой… пожалуйста, открой… Мне страшно, Эрн!

Дверь приоткрылась.

– Не ходите за мной, – остановила надсмотрщиков Вирита. – Эрн не посмеет…

Хочется верить, что не посмеет…

Она перешагнула порог. И остановилась, боясь оглядеться.

– Эрн… Отец…

– С вашим отцом все в порядке, – тихо сказал Эрн.

Вирита не видела его лица – Эрн стоял спиной к ней.

– Эрн!

– Вирита… – прохрипел господин де Эльтран, пытаясь подняться с кровати. – Этот мерзавец чуть меня не задушил… Надсмотрщика сюда! Управляющего!.. Где Атерион?.. У-у-у… Небывалый позор!..

– Позор… – эхом откликнулась Вирита. И вдруг поняла, что не узнает ни этой комнаты, ни человека, отвратительно распластавшегося на кровати.

– Эрн! – позвала она, цепляясь за единственное имя, которое помнила твердо.

Отклика она уже не услышала.

13

Она очнулась в своей комнате. Рядом – доктор, чуть поодаль – Эна.

– Где он?..

– С вашим отцом все в порядке, госпожа, не беспокойтесь.

– Где Эрн?

– Повторяю, госпожа, вам не о чем тревожиться…

– Я хочу знать.

– Клянусь вам, гос… – под пристальным взглядом Вириты доктор осекся. – Позвольте, подушечку поправ…

– Эна, где Эрн?

– На заднем дворе, госпожа. Господин распорядился… наказать…

– Убить, – удивительно спокойным голосом поправила Вирита. – Ты ведь это хотела сказать, Эна? Доктор, я хочу, чтобы вы осмотрели моего отца. Мне кажется, он пострадал.

– Но, госпожа, он велел мне находиться при вас.

– Здесь достаточно одной Эны. Если вы мне понадобитесь, я позову. Эна, проводи.

О, Вирита де Эльтран прекрасно усвоила тон, коим следует говорить со слугами, свободными или рабами – не так уж важно! Не осмелившись возражать, доктор раскланялся и суетливо удалился.

Эна поплотнее затворила дверь… умница! Теперь…

– Эна, найди Барга, немедленно. Пусть он придет ко мне. Да постарайся, чтобы вас никто не видел.

Не успела Вирита встать и найти в ящике стола, под грудой обломанных перьев и кипой бумаги, объемистый кошелек с вышитой лазурным шелком монограммой, как явился Барг. Эна шмыгнула в свой уголок и затаилась. Бедная Эна… сколько всего ей еще только предстоит пережить!

– Барг, я хочу дать тебе возможность заслужить мою благодарность, – тон Высшей за долгие годы усвоен в полной мере, голос не дрожит.

– Слушаю, госпожа.

– Этот раб… Эрн, я купила его много лет назад, я привыкла к нему… признаюсь, мне его даже немного жаль… несмотря на то, что совершенное им – непростительно. Ты понимаешь меня, Барг?

– Боюсь, что нет, госпожа, – удрученно признался надсмотрщик.

– Так понятнее будет? – Вирита подала ему кошелек. – Это лишь малая часть милостей, на которые ты можешь рассчитывать, если…

– Что я должен сделать, госпожа?

– Ты поставлен присматривать за рабами, что служат в особняке… Случившееся сегодня – твое упущение. Поэтому, я думаю, никто не удивится, что ты захочешь сам наказать этого раба.

– Как прикажете, госпожа.

– Я не уверена, что ты правильно понял. Насколько я знаю, ты славишься умением примерно наказывать, при этом не лишая рабов возможности трудиться. На сей ж раз ты сделаешь так, чтобы все думали, что раб умер. Но он должен выжить. Теперь ты понял меня, Барг?

– Да, госпожа.

– Надеюсь, понимаешь ты и то, что рассчитывать на прощение моего отца этот раб не может.

– Разумеется, госпожа.

– А я предпочла бы оставить право распоряжаться судьбой Эрна за собой. Оставишь его во рву, где обычно хоронят рабов… прикроешь ветками, одним словом, сделаешь так, чтобы найти его мог лишь тот, кто будет искать, ясно?

– Да, госпожа.

– Так ступай же, чего ты ждешь? Через Эну передашь мне, как выполнил приказ, через нее же получишь вознаграждение… ты ведь заслужишь это вознаграждение, верно, Барг?

Надсмотрщик поклонился.

Как все-таки хорошо, что отец искоренил у слуг вредную привычку размышлять о сути приказов!

– Эна!

– Да, госпожа.

– Ты все слышала?

– Да, госпожа.

– Тебе придется присутствовать при наказании, чтобы…

– Я понимаю, госпожа, – девчонка трясется, но ослушаться не посмеет.

– Среди рабов есть кто-либо, кто мог бы помочь нам? Эрна понадобится переправить подальше… хотя бы в грот… Эрн знает дорогу. Отец, впрочем, тоже, но, я надеюсь, ни у кого не возникнет сомнений… Вряд ли я смогу придумать что-нибудь лучше.

– Вы замечательно придумали, госпожа… Ой, простите! Есть один раб, Эрел…

– Не тот ли, который заглядывается на тебя, Эна? – Вирита, против воли, улыбнулась.

– Ой, госпожа…

– Тот?

– Тот. Он не выдаст, госпожа, клянусь вам.

– Найдешь возможность перемолвиться с ним?

– Да, госпожа, найду. Эрн… он ведь…

– Я знаю… Эна! – окликнула она служанку уже у дверей.

– Да, госпожа?

– Спасибо.

«Как низко вы пали, госпожа Вирита де Эльтран! – Вирита смотрела на себя в зеркало, будто не узнавая. – Подкупаете надсмотрщика, просите помощи у рабыни… Впрочем, вас все-таки можно считать достойной дочерью вашего отца!»

14

Время умерло. Не было ни утра, ни ночи. Неподвижность, безмолвие. Даже воспоминаний почти не осталось. Он знал только, что откликается на имя «Эрн», но не знал – почему. Это слово не было его именем. Еще он знал, что пережил утрату, но утрата не была любовью… Любовь – осталась…

Пережил? Или – не переживет?

Ночь не сменялась утром, но мучительный холод сменялся зноем, таким же мучительным, и конца этому не было – время умерло.

– Эрн!

Это слово не было именем. Но он привык отзываться. Он открыл глаза.

– Пей! – рыжеволосая девушка поднесла к его губам бутыль из толстого стекла. – Госпожа велела… Госпожа сказала – этот отвар поможет тебе поскорее встать на ноги.

Поскорее… Время воскресло. А он, тот, кого называли Эрном?..

– Кто я?

Девушка взглянула испуганно, всплеснула руками.

– Меня зовут Эна. Я служанка госпожи… Ты что же – не помнишь меня?..

– Я спросил: кто я?

– Ты правда не помнишь?

– Не знаю.

– Ты – Эрн, – тихо вымолвила Эна. Похоже, она заподозрила его в безумии.

– Кто такой Эрн?

– Раб господ де Эльтран…

– А почему же тогда я здесь? И почему ты здесь?

– Мне госпожа приказала, а ты… – в глазах Эны мелькнуло понимание. – Эрн… Ох, Эрн… все думают, что ты умер…

Значит, его и вправду нет. Нет ни для кого, кроме этой испуганной девочки…

– Только я знаю правду, да еще Эрел… И госпожа… это она тебя спасла…

…И госпожи.

– О, наша чувствительная госпожа! А она не сказала, как собирается распорядиться моей жизнью? Может, она хочет, чтобы я год за годом жил в этом гроте, а она подкармливала меня, как ручного зверька? Или она придумала что-нибудь более изощренное? – слишком долгая для него тирада. Отняла все силы, накопленные за безвременье.

– Госпожа больна, Эрн, – сказала Эна, не тая упрека. – В тот же день и заболела… ну, в тот, когда… И господина видеть не хочет. Он пришел, а она прогнала… и потом плакала, так долго плакала, Эрн! Я уж испугалась…

– Иди к госпоже, Эна, – сказал Эрн. Голос его звучал глухо. – Я теперь и один не пропаду, не сомневайся.

И, предупреждая возражения, повторил повелительно:

– Иди.

Эна вскочила – как сильна все-таки привычка повиновения! – принялась суетливо устраивать в изголовье ложа бутыль с отваром, узелок со снедью, поясняя каждое свое действие:

– Здесь вот хлеб и сыр… А сюда кладу порошок… это если очень больно будет… А это – книги… Уж не знаю, зачем, госпожа велела…

Вот, как будто бы, и все.

Но Эна медлила.

– Эрн… Эрн, ты не тревожься о госпоже. Она уже выздоравливает, и доктор говорит…

– Разве ты не знаешь, что рабы не испытывают столь сильных чувств?.. – зря он это сказал. Не надо пугать ее еще сильнее. – Я не тревожусь. Ступай.

– Я приду, Эрн… Принесу еще еды, и отвару принесу…

Кажется, она ничуть не сомневается, что он будет ждать. Еще бы! Ведь так велела госпожа. Господа имеют власть над жизнью и смертью рабов. Но над мертвыми они власти не имеют.

* * *

На двенадцатый день Вирита неуверенно встала с постели. Доктор попытался было протестовать, но услыхал в ответ краткое и властное:

– Подите прочь!.. Эна, платье мне!

– Какое, госпожа?

– Все равно. Быстрее!

Эна принялась помогать госпоже.

– Сегодня я пойду к Эрну.

– Скажи ему, чтобы он никуда не уходил. Я обязательно что-нибудь придумаю, так и скажи ему, Эна.

Все эти дни госпожа и служанка постоянно говорили об Эрне. Вдруг выяснилось: они понимают друг друга с полуслова. И не только в том, что касается нарядов и причесок.

– Он уже начал подниматься, госпожа, и…

Вирита с тревогой посмотрела на Эну.

– И, я боюсь, что он…

– Запрети ему. Скажи: госпожа приказывает оставаться на месте. Как только я смогу покинуть особняк так, чтобы не переполошить всю округу, я приеду в грот.

Вирита постояла у порога, будто бы собираясь с силами, чтобы его перешагнуть.

– Скажи ему, Эна, – повторила она.

Эна подавила вздох сомнения. И ничего не ответила.

* * *

– Воля, глубокоуважаемый господин де Эльтран, – главная составляющая характера. Некоторые вольнодумцы пытаются противопоставить осознанную воля своеволию, но я полагаю…

– Я полагаю, вам давно пора покинуть этот дом, – громко сказала Вирита.

– Милое дитя, вам лучше? – засуетился Атерион.

– Значительно. Когда имеешь возможность сказать лицемеру, что он лицемер, а негодяю – что он негодяй, на душе становится значительно легче, – девушка взирала на гостя с верхней ступени лестницы, не торопясь спускаться. – Господин Атерион де Клайнор, вы негодяй и лицемер. К тому же у вас нет представлений о чести, иначе вы не посмели бы оставаться в доме, куда принесли беду.

– Вирита, ты все еще нездорова, – прокашлявшись, выдавил отец. – Пожалуйста, возвращайся к себе. Хочешь, я пойду с тобой, мы обо всем поговорим, а наш высокородный гость, я думаю, простит…

– О, да, конечно! Простит точно так же, как ты простил мою маму. Раньше я верила в ее вину, а теперь… теперь сама готова бежать от тебя… хоть босиком! Да только не побегу, – Вирита язвительно усмехнулась. – Я пока еще не во всем разобралась. Но одно знаю точно…

Она шагнула вперед, схватила со стола початую бутылку вина и швырнула под ноги Атериону.

– Следующая полетит вам в голову. Даже не сомневайтесь – я попаду. И еще одно. Господин де Клайнор, если вы хотя бы на словах знаете, что такое честь, соблаговолите не только покинуть мой дом, но и забыть сюда дорогу.

С этими словами она круто развернулась и подчеркнуто неторопливо двинулась к своим покоям.

Никто ее не остановил.

15

Вирита снова – которую уже ночь кряду? – долго не могла уснуть. Не давали покоя мысли: об Эрне, об отце, снова об Эрне… Мелькнула и угасла мысль об Эрманте – будто о случайном знакомом, с которым она не виделась давным-давно.

Хотела позвать Эну, да пожалела будить.

В беспокойной полудреме ей чудился грот… но Эрна почему-то не было…

– Госпожа!

Ей показалось, что этот голос – тоже не наяву. Но она отозвалась:

– Эрн!

Отозвалась – и поняла, что он и вправду здесь.

– Я пришел поблагодарить вас, госпожа. За все, что вы сделали для меня за двенадцать лет… за вашу жалость. И за то, что вы не оставляли попыток воспитать образцового раба. Ничего не получилось, но это всецело моя вина.

– Зачем… Эрн, я ведь велела тебе оставаться на месте!

– Я нарушил ваш запрет, госпожа. А если уж один запрет нарушен, почему бы не нарушить другой – вот я и вошел в дом. Вы не поверите, госпожа, все двенадцать лет меня мучило любопытство, и наконец…

– Тебя могли увидеть!

– И что же? – Эрн тихо рассмеялся. – Меня убили бы еще раз? Да и вы, госпожа… вам следовало бы позвать людей. Вы ведь не должны прощать рабу такую дерзость.

Не должна. Почему же сейчас она чувствует себя такой беспомощной… беззащитной?..

– Ты не должен так говорить.

– Разумеется. Раб должен молчать. Либо издавать положенные звуки. Ваши собаки обучены лаять по команде «голос». А рабы – отвечать «да, госпожа», «слушаюсь, госпожа», «как прикажете, госпожа»… Впрочем, различие между рабом и собакой есть. Собака ходит на четырех ногах, а по команде встает на две. Раб же при виде хозяина преклоняет колени. Бить собаку – бессмысленная жестокость, бить раба – полезно и поучительно… Ваш отец наставлял вас: раб – не мужчина, рабыня – не женщина. Только сам он об этом позабыл, когда…

– Замолчи! Замолчи немедленно! – не потребовала – взмолилась Вирита.

– Нет, сейчас вы дослушаете до конца, – ожесточенно проговорил Эрн. Его лицо было в тени, но голос не оставлял сомнений – Эрн разгневан. – Зачем вы сохранили мне жизнь? Не за тем ли, чтобы посчитаться с отцом? Воистину, госпожа, нет более занимательного занятия, чем распоряжаться чьей-то жизнью!

– Эрн, послушай… Эрн, мне нужно видеть твои глаза… я не могу говорить с невидимкой!

– Почему вас это смущает, госпожа? – Эрн не шелохнулся.

Вирита, не колеблясь ни мгновения, сделала шаг к нему. Он отступил на два шага.

– Впрочем, вас не так-то просто смутить. Вы стоите передо мной едва одетая – и не смущаетесь… Или все-таки раб – не мужчина?

– Эрн!..

– Замечательную кличку вы когда-то придумали мне, госпожа… Коротко, звонко… А главное – вам нравится.

Эрн помолчал. Вирита вдруг поняла, что сейчас…вот сейчас он скажет самое главное – и ей стало страшно.

– Я пришел проститься с вами, госпожа, – в голосе Эрна не было злости, только усталость.

– Почему?.. – едва слышно вымолвила Вирита.

– Вы по-прежнему претендуете на мою жизнь?

– Эрн… Куда ты пойдешь?

– Не пытайтесь выяснить, госпожа… если действительно желаете мне добра.

– Но ты же обещал…

Молчание.

Вирита бросилась к шкафу.

– Вот, возьми, – она протянула Эрну кошелек.

– Вы щедры, госпожа, – Эрн снова насмехался. – Только я и так вознагражден сверх всякой меры.

Кошелек тяжело упал на пол.

– Я не думала, что ты можешь быть таким… таким безжалостным… Я не верю, что ты уйдешь…

– О какой безжалостности вы говорите? Это жизнь, госпожа. Ваша жизнь. Не правда ли, без украшений она выглядит довольно убого. Я претендую на другое – не знаю, лучшее или худшее. Но – на другое.

– Эрн, не оставляй меня, – Вирита схватила его за руку. И поняла – не удержит.

– Опомнитесь, госпожа. Завтра вам будет стыдно об этом вспоминать, – Эрн отстранился.

– Не уходи, Эрн, прошу тебя, не уходи… – твердила Вирита.

Знала, что он уже не слышит, но продолжала повторять. И ждала, до самого утра ждала, когда он вернется.

Эрн не вернулся.

* * *

Далеко за полночь хозяин уединенного лесного домика был разбужен стуком в дверь.

Пес насторожился, но не залаял. Значит, гость хорошо ему известен. Эрн.

– Что-то ты сегодня припозднился, – Учитель, по своему обыкновению, не выказал удивления.

– Я разбудил вас? Простите.

– Надеюсь, причина достаточно весомая? – мужчина усмехнулся.

– Надеюсь, – в тон ему ответил Эрн. – Я пришел попрощаться.

– Припоминаю, мы уже прощались. И, как вижу, ты до сих пор не уехал. Так куда же тебя усылают? В Восточное имение, как и предполагалось?

– Никто меня не усылает.

– Неужели сбежал? – иронически полюбопытствовал Учитель. Он не верил, что Эрн может решиться… уже не верил.

– Ни в коем случае. Меня убили.

Впервые Эрн видел Учителя в таком изумлении – изумлении, которое невозможно скрыть.

– То есть… как это? Ты хочешь сказать…

– Только то, что уже сказал. Раба по имени Эрн больше нет.

– Та-ак… – Учитель нахмурился. – Садись и рассказывай. И не оглядывайся на дверь. Никуда ты не пойдешь… по крайней мере, до тех пор, пока все не расскажешь достаточно вразумительно.

Он ни словом не прервал рассказ Эрна. Да и потом не торопился говорить. Спросил только:

– Что ты собираешься делать?

– Что вы хотите услышать? – вскинулся Эрн.

– Правду, – спокойно ответил Учитель.

– Я не знаю.

– Ты готов довериться мне?

– А разве у меня есть выбор?

– Теперь – есть. Мне хотелось бы сказать – был и раньше, но ты… ты чувствовал себя рабом, Эрн.

– Но вы приняли участие в судьбе этого раба. Я до сих пор не знаю, зачем.

– Затем, чтобы однажды говорить с ним как со свободным. Сегодня я буду говорить с тобой, как со свободным, Эрн.

– Великая честь! – Эрн ухмыльнулся. – Я польщен, мой господин!

Учитель с улыбкой покачал головой.

– Успокойся, Эрн. Успокойся. И послушай. Помнишь, я однажды сказал тебе, что буду считать тебя тем, кто ты на самом деле. Прежде я видел перед собой мальчишку, который усомнился во многом, в чем раб сомневаться не должен, но при этом остается рабом. И помнит, что он раб. Но порою забывает – и тогда… В такие минуты ты очень напоминал мне другого мальчишку… такого, каким был когда-то я. Ты спросил, почему я принял участие в твоей судьбе. Я могу ответить. Теперь – могу. Я тоже однажды усомнился. И сомнения привели меня сюда. Когда-нибудь я тебе расскажу… тогда, когда ты действительно будешь готов меня выслушать. А сейчас… ты должен знать вот еще что. Однажды ты упрекнул меня в суровости. Заслуженный упрек. Точнее, я заслужил бы его, если бы не относился к тебе как к сыну. А теперь подумай, как невыносимо видеть своего сына рабом.

– Учитель…

– Не говори. Прежде чем скажешь – подумай.

Эрн молчал всего лишь мгновение.

– Учитель, если вы прикажете, я останусь.

– Я не вправе тебе приказывать. Я могу попросить. И прошу.

– Я останусь, Учитель, – благодарно ответил Эрн.

* * *

Прохладное белое облако шелка и кружев. Вирита идет, окруженная величественно-белым сиянием. Туфельки звонко цокают по беломраморным плитам. Торжественная мелодия наполняет огромную светлую залу. Вирита идет, влекомая сильной рукой.

– Вот ваше новое царство, моя госпожа…

…Этот сон! Опять этот сон!

Вирита просыпается в слезах.

– Эна…

– Да, госпожа?

– Какого цвета мое свадебное платье?

– Розовое, госпожа, – Эна смотрит с грустью. – Вы ведь сами так пожелали…

– Пожелала…

– Ваше питье, госпожа.

– Спасибо. Эна, разожги огонь в камине.

– Но… прошу меня простить… разве сейчас холодно?

– Мне холодно, Эна.

– Госпожа, что сказать господину? Он велел, как только вы проснетесь, узнать, не стало ли вам лучше, – Эна вздыхает. – Приехал господин Эрмант.

– Скажи: госпожа никого не хочет видеть. Никого.

Но нет, ей не дают покоя: сначала приходит отец, следом – Эрмант. Они что-то говорят ей, уговаривают, убеждают. Она молчит и думает об одном: когда же они, эти благовоспитанные господа, поймут, что они – нежеланные собеседники?

– …я понимаю, тебе все еще нездоровится, но свадьба… Ты ведь помнишь, его величество изъявил желание присутствовать… Вирита, ну скажи хоть слово!

– Я устала. Позвольте мне отдохнуть.

Наконец они уходят. В комнате остается только Эна.

– Ты должна еще раз сходить в грот.

– Вы думаете…

– Нет. Я просто хочу оставить… – госпожа подает служанке маленький обоюдоострый кинжал, который раньше всегда носила у пояса. На черной рукояти – две рубиновые звезды.

* * *

– Погляди, дочь, какой дом. Я повидал немало, но такого великолепия не видел.

– Я хотел порадовать супругу, но, похоже, не удалось. Моя госпожа, если желаете здесь что-либо поменять, – пожалуйста. Достаточно одного вашего слова.

– Дочь, ну не молчи! Нельзя быть такой задумчивой в день свадьбы. Его величество уже интересовался твоим здоровьем.

Спрашивают наперебой, настаивают…

– Быть может, мы все-таки поторопились? – нерешительно вымолвил Эрмант. – Нужно было позволить Вирите…

– Все хорошо, – равнодушно ответила Вирита. – Я здорова.

– Тогда, быть может, вы не откажете мне в танце?

– В танце? – Вирита как будто бы очнулась. – Подождите. Я хочу сказать…

И, шагнув на середину бальной залы, сделала знак музыкантам. Веселая мелодия стихла.

– Я хочу поблагодарить вас, господа, что вы почтили своим присутствием нашу свадьбу. К сожалению, не вижу среди гостей господина Атериона де Клайнора, дядюшку моего супруга. Мой отец тоже опечален. Он очень дружен с дядюшкой Атерионом. Еще бы! Ведь у них так много общего! Оба обожают философию, отдают должное хорошим винам и не брезгуют насиловать рабынь…

– Вирита!..

– Я клянусь своим именем, что в моих словах нет лжи. Впрочем, мое имя теперь стоит дешевле, чем эти жемчуга, – и она рванула с шеи ожерелье.

Розоватые жемчужины звонко застучали по беломраморному полу.

– Господа, прошу простить, моя дочь нездорова…

– Моя госпожа!..

– Не приближайтесь! Господа, вы все стоите дешевле золотого шитья, которым украсили свои одеяния. И ни один из вас… все вы вместе не стоите моего раба Эрна… Он был единственным моим другом, и я не променяла бы его и на сотню таких, как благородный господин Эрмант де Альман!

И она, то ли рассмеявшись, то ли зарыдав, бросилась вверх по лестнице.

– Вирита!..

– Остановите ее!..

– Она безумна!..

Яркая, как лепестки роз, фигурка лежала на белых плитах двора. Вирита де Эльтран, счастливая девушка из рода Высших…

– Она разбилась!..

– Мертва!..

– Кажется… нет! Жива!..

– Вирита!..

Вирита… Какое странное… какое чужое имя…

Чужой дом… Чужой мужчина, почему-то называющий себя ее супругом…

– Я хочу домой. В Северное имение…

…Ей казалось – дом помог ей выжить. Дом и Эна, неотлучно находившаяся подле нее.

– Эна, я когда-нибудь обижала тебя… прежде?..

– Нет, госпожа.

– Ты говоришь правду?

– Да, госпожа. Вы хорошая, очень-очень.

– А если я решу уйти из дома, пойдешь со мной?

– Пойду.

– Вот так – не размышляя, без колебаний?

– Да. Вдвоем-то легче будет… А может… Госпожа, я боялась вам говорить, волноваться-то вам нельзя, но… Госпожа, кто-то забрал кинжал.

Эрн!

Ты вернешься, Эрн? Ведь правда – вернешься?..

Оглавление