«Сквозь туман»

Холли Лайл Сквозь туман

— Мама, он нас видит? Он скучает по нам?

Сара, подтыкавшая одеяло, сумела сдержать нахлынувшие эмоции и не всхлипнуть.

— Да, Джим, — прошептала она. — Он всегда будет с нами. Я оставлю свет включенным.

Она приглушила свет ночников на обеих тумбочках, погасила люстру и вышла в коридор. Её шею будто по-прежнему обнимали детские руки. Потеря её огромна — когда-то ей казалось, что столько не вынести. Но мальчики всё ещё с ней.

Мать ждала у лестницы:

— Они не готовы. Ты ещё не готова. Бери детей и поедем обратно к нам. Хотя бы на несколько дней.

Сара обняла её:

— Мама, мы никогда не будем готовы. Но теперь это — наша жизнь. И нам пора начинать привыкать к ней.

Мать кивнула:

— Не знаю, как тебе удаётся прожить день. И помни, если мы с папой тебе понадобимся, мы всегда рядом. Мы… так гордимся тобой.

Сара стояла в дверях и смотрела, как ее мать прошла по дорожке, села в машину и, сдав назад, выехала на улицу. Вскоре красные огоньки габаритов погасли вдали в конце квартала. Передернув плечами, Сара вернулась в дом и заперла за собой.

Пахло цветами. Большая их часть осталась под деревом, но композиции и горшки директор похоронного бюро и его команда занесли внутрь.

Глубочайшие соболезнования.

В память о Сэме.

Мы любим тебя, Сара. Можешь на нас рассчитывать.

Ты не одна.

Она никогда не видела столько цветов. Сэма все любили, все знали. Он был душой городка, тем, кто добивался успеха во всём и разделял этот успех со всеми. И с ней тоже.

Сэма любили все.

Снова и снова она слушала это от друзей и соседей: когда они забивали её холодильник едой, когда обнимали её и плакали; когда стояли на кухне после похорон и рассказывали о Сэме, о том, каким чудесным он был.

Те несколько часов, что дом был полон, пока вокруг были люди, она думала: «Я справлюсь».

Сейчас же в опустевших комнатах звенела пустота. Сэма, которого она любила с восьмого класса школы, больше нет; и это — её новая жизнь. Ей хотелось заглянуть к сыновьям. Подержаться за них. Но Джиму уже двенадцать, он почти с Сэма ростом. Майку десять, и он уже выше неё. Мальчики растут, и скоро совсем вырастут. У неё осталось лишь несколько лет, а потом они заживут своими жизнями. У неё есть друзья, есть родные. Но нет Сэма.

Как бы ей хотелось, чтобы это она вела машину в тот момент, когда пьяный водитель выехал на встречную полосу. Там могла быть она. Она собиралась за детьми в школу, когда в последнюю минуту Сэм сказал, что ему надо куда-то по делам, и он заберёт их по пути. До школы он не доехал.

Она отважилась войти в гостиную, переполненную цветами и горшками. Задержала дыхание, чтобы не чувствовать сладкого запаха, и взяла с каминной полки урну с прахом Сэма.

Теперь, в наступившей темноте, когда друзья и родные разъехались, а мальчики заснули, она осталась совсем, по-настоящему одна. Однако прежде чем позволить себе снова и снова прокручивать в голове бессчетные причины, почему в той машине могла быть она — должна была быть она! — нужно было выполнить обещание.

С урной в руках Сара вышла через заднюю дверь, защелкнула замок. Слабый лунный свет, с трудом проникая сквозь ветви деревьев, пятнами ложился ей на руки, пока она шла по дорожке.

Перейдя разделяющий двор надвое ручей по деревянному мостику, выстроенному Сэмом, она шагнула на их островок. Крошечный островок посередине небольшого ручья и был причиной, по которой они купили именно этот участок земли и в конце концов построили здесь свой дом. Северный конец островка был покрыт похоронными венками.

На островке росло дерево, под кроной которого они впервые встретились — на пикнике по случаю окончания восьмого класса. Великолепный огромный, раскидистый дуб — ему, должно быть, не меньше двухсот лет. Они оба взобрались на него, не зная, что то же самое делает другой — и встретились наверху.

Они с первого взгляда поняли, что им суждено быть вместе. Окончив колледж, они обручились, купили эту землю и спроектировали свой будущий дом. Поженившись, поселились в крохотной квартирке, и Сэм продолжил учиться на архитектора. Жили тогда они на заработок Сары — она устроилась чертёжником в местную фирму.

Домик в ветвях дуба Сэм спланировал и построил специально для неё, как запоздалый подарок на свадьбу («потому что тебе же всегда хотелось такой»). Его первый самостоятельный архитектурный проект, напоминавший каюты яхт — небольшой, но изысканный. По вечерам и выходным дням Сэму помогали друзья, но все плотницкие работы он выполнил сам. Домик получился — произведение искусства.

Они провели в нём вместе бесчисленное множество летних ночей, под покачивание ветвей и шорох листьев. В нём они играли, спорили, занимались любовью. В нём зачали и Майка, и Джима, и нерождённое дитя.

Если бы ей пришлось выбирать, где жить — в построенном ими вместе позже большом доме или здесь — она бы выбрала домик на дереве. Они пообещали друг другу, что, когда один из них умрёт, другой положит прах под деревом. Тогда они думали, что выполнять обещание придётся лет через сорок.

Поставив урну на землю, Сара прислонилась к грубой коре. Она плакала, когда опознала Сэма в морге, плакала, разговаривая с директором похоронного бюро, и плакала каждую ночь, прежде чем заснуть. Ей казалось, она уже выплакала все слёзы.

Но к дереву она не подходила. До этого момента.

Она вновь остро осознала, чем он был для неё с восьмого класса. Колени подогнулись, и она упала. Внезапно смерть Сэма и её утрата стали ужасно реальными. Рыдая, она обхватила себя руками. Он ушёл туда, где его не достать, не найти, не обнять, а ей осталась лишь зола.

— Сэм, — прошептала она, — о, Сэм, ты так нужен мне!

— Сара, — услышала она голос Сэма, словно с другой стороны дуба, — как ты могла покинуть меня?

Сара замерла. Она и не заметила, как всё затянуло туманом. Поднявшись — ноги ее плохо держали — она взяла в руки урну с прахом. Не послышалось ли ей? Возможно, она выдает своё желание услышать голос Сэма за действительность? Или ей просто чудится? Или там действительно кто-то есть?

Крепче сжав урну, она порадовалась, что крышка у неё завинчивается. Если там и вправду кто-то есть, не хотелось бы рассыпать прах, ударив наглеца.

В подсвеченном луной тумане она могла различить контуры фигуры, стоящей на коленях под деревом. Знакомые контуры. Она беззвучно подкралась поближе. Точнее, думала, что беззвучно.

— Кто здесь?

Голос Сэма. Он не мог быть Сэмом, но, боже, она считала, что узнает голос любимого изо всех голосов мира. Может, она просто слышала то, что хотела услышать?

— Кто вы? — дрожащим голосом спросила она.

Мужчина застыл. Как олень в свете фар, подумалось Саре.

— Вы… вы говорите, как Сара.

— Потому что я и есть Сара, — ответила она, — а вы вторглись в чужие владения. Уходите. Сейчас же.

Он шагнул вперёд со словами:

— Моя жена умерла. Я не знаю, кто вы.

Порыв ветра клочками разметал туман, и они увидели лица друг друга. Урна выскользнула из рук Сары и шмякнулась на землю. Она услышала глухой звук удара — к ногам мужчины тоже что-то упало. Не дыша — не смея — Сара шагнула вперёд, и, подняв руку, коснулась его щеки. Тёплой. Покрытой дневной щетиной. Живой.

Всю её жизнь Сэм был для неё единственным во всём мире. Сара знала, что это невозможно, но была уверена, что перед ней — Сэм. Её Сэм. Каким-то образом… каким именно, её не волновало.

Его — тоже. Он коснулся её волос, погладил точно так же, как делал всегда. Склонив голову, Сара прислонилась к его ладони, желая, чтобы видение не пропадало, чтобы иллюзии не рассеивались, потому что на этот миг Сэм снова был с ней, и неважно, если это мираж, если она сходит с ума.

Когда он притянул её и поцеловал, она не позволила себе сомневаться. Это — дар. Неважно, насколько это нереально, это — дар. Это прощание, которое не было ей дано, прощание, которое у неё отобрали телефонные звонки: из школы, в которой мальчики не знали, куда она подевалась, и от подруги Джуди, медсестры, сказавшей, что надо приехать в больницу.

Сэм поцеловал её, и она ответила. Поцелуем, в котором были пять дней ада, отчаяния, муки, тоски.

— О господи, — прошептал он и отстранился.

Однако он и не думал уходить. Взяв её за руку, он повёл её к лестнице домика на дереве, но она опередила его. Бегом — на платформу, в дверь, на диванчик, который стоял там с самого начала, с тех пор, как домик построили. Сэм не отставал. Они не разговаривали. Он будто знал, что он — видение, будто понимал, что всё исчезнет. В этот миг они были реальными, живыми, и, беспрестанно шепча «я люблю тебя», они разделись и набросились друг на друга — два изголодавшихся человека, которых усадили за пиршественный стол в последний раз перед тем, как отправить в вынужденное путешествие по пустыне на всю оставшуюся жизнь.

Секс был таким же, как всегда у них: диким, неожиданным приключением. Вот только отчаяние и мучительное осознание, что этот раз — последний, оказались так сильны, что Сара расплакалась. Когда они выдохлись и разомкнули объятия, она снова дотронулась до лица Сэма и обнаружила, что и оно мокро от слёз.

Она лежала рядом с ним, положив руку ему на грудь, чувствуя его дыхание.

— Без тебя — просто ад, — сказала она.

— Зря ты не дала мне за ними поехать, — прошептал он. — Тогда вместо тебя умер бы я.

— Я дала, — ответила она. — И поэтому мы с мальчиками теперь одни. Им было бы настолько лучше с тобой!

— Дети со мной. И им ужасно плохо без мамы.

Они лежали в темноте, теперь лицом друг к другу. Она едва могла различить его черты.

— Сэм, — осторожно начала она, — сегодня прошли твои похороны. Твой прах — в урне под деревом. Ты… ненастоящий.

— Урна там, — ответил он, — но прах в ней — твой. Я выполнил обещание. Принёс тебя сюда.

Они сели, в груди Сары затеплилась глупая, несмелая надежда:

— Что происходит, Сэм?

— Не знаю.

Он коснулся её плеча, груди, погладил большим пальцем подбородок:

— Не знаю. Но если благодаря этому ты останешься со мной, то мне неважно, что.

— Но как? Как такое может быть, если только я не схожу с ума?

— Я готов сойти с ума, лишь бы ты осталась со мной.

В первый раз после того звонка из больницы Сара улыбнулась. Потому что именно так говорил Сэм.

Она выглянула в окошко. Туман скрывал дом.

— Как ты думаешь, с ними всё будет в порядке?

Сэм обнял её:

— Двери заперты, ключи у меня. С детьми ничего не случится.

У Сары тоже были ключи. В кармане голубых джинс, сейчас валявшихся на полу рядом с его штанами. Сэм прав. С детьми ничего не случится. Поэтому они лежали, обнявшись, разговаривая, смеясь, счастливые, ночь напролёт.

Сару разбудили лучи восходящего солнца, проникшие в домик сквозь восточные окна. Сэм зевнул и потянулся:

— Я смотрел, как ты спишь. Просто потому, что у меня была такая возможность.

Сара потёрлась носом о его грудь и засмеялась:

— Я совсем не собиралась засыпать. Но я не спала толком с тех пор, как… — Она потрясла головой и прислонилась к нему. — Ты всё ещё здесь. Как?

Он прижал палец к её губам:

— Не спрашивай. Просто прими, как данное, что бы это ни было.

— Как мы объясним остальным?

— Что-нибудь придумаем. — Он притянул её ближе. — Не знаю что, но придумаем. Дети, твои родители и друзья будут счастливы, что ты вернулась. Они безутешны.

«Твои, а не мои», — подумала она, но ничего не сказала. Ей нужно было прогнать из головы события и образы, вызываемые этим словами.

— Я люблю тебя, — сказала она Сэму, снова посерьёзнев. Иногда она считала его присутствие само собой разумеющимся. Забывала, насколько он чудесный. Не осознавала, что в мире без него не будет хватать воздуха. Теперь она никогда так не ошибётся.

— Дети скоро встанут, — заметил Сэм. — Нужно вернуться, чтобы они не проснулись в пустом доме. Они же не знают, как всё изменилось.

— Ты прав, — вздохнула Сара.

Они поднялись и оделись, немного медленнее, чем обычно, потому что оба постоянно дотрагивались друг до друга, не в силах удержаться. Спустившись с лестницы, Сара краем глаза увидела урну на земле, полускрытую туманом.

— Не смотри туда, — сказал Сэм, — это не мы.

Они повернулись к мостику — и перед ними в облачных венках дымки предстали бесконечные ряды цветов на треугольных подставках, словно чудища, марширующие сквозь туман.

— Мы избавимся от них, — сказала Сара.

Сэм обнял её за плечи:

— Следующие несколько недель, наверное, будут непростыми, — предупредил он.

— Хуже, чем были бы следующие сорок лет? — выгнула бровь Сара.

— Настолько плохим ничего не может быть, — засмеялся он и поцеловал её.

Взявшись за руки и улыбаясь друг другу, они шагнули на мостик… и Сэм исчез. Он не растворился постепенно, не потускнел, не выскользнул — ничто не предупредило её. Только что в её руке была его рука, сильная, тёплая, мозолистая — и вот её нет. Сара замерла на полушаге, споткнулась, завопила:

— Сэм!

Она обернулась назад, к островку, но Сэма нигде не было. Венки на подставках стали чётко видны, опрокинутая урна лежала на боку на том самом месте, где она уронила её ночью.

— Сэм! — снова крикнула она.

Бегом вернувшись к домику, она взобралась наверх. Диванчик был сложен, всё в том виде, как они оставили, никаких следов, что кто-нибудь провёл здесь ночь. На тщательно отполированном дубовом полу не лежало никаких забытых вещей, ни его, ни её. Ничто не завалилось в угол, никаких признаков, что что-либо изменилось.

— Сэм? — прошептала она. — Вернись.

Но он не вернулся.

У Сары затряслись руки. Глубоко вздохнув, она заставила себя спуститься по лестнице, снова пройти по мосту, отпереть заднюю дверь и войти в дом. Она держала плечи расправленными, голову — гордо поднятой. И дышала медленно, размеренно.

Левой, правой. Вверх по ступенькам. Разбудить мальчиков. Я могу. Я должна.

Мне приснилось. Или привиделось. Цветы в гостиной — настоящие. Зола в урне — настоящая. Прошедшая ночь — не настоящая.

Следующие два месяца каждую ночь Сара переходила мостик, зная, что её последняя чудесная ночь с Сэмом была обманом ума, и вопреки всему надеясь, что это не обман. Надежда умирает последней.

И всё же она умерла.

Сара прекрасно помнила, когда это случилось.

— Вставай! — скомандовала она Джиму.

Тот свернулся под одеялом и засунул голову под подушку; наружу выглядывала лишь свесившаяся с одной стороны кровати голая ступня.

Майк вышел из ванной и заявил:

— Он не хочет идти сегодня в школу. И я не хочу.

— Нужно, — сказала Сара. — Вы знаете, что папа не хотел бы, чтобы вы заработали себе неприятности, прогуливая уроки.

И тут Майк посмотрел на неё, прищурившись:

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Я плохо сплю в последнее время, — призналась она.

— Мам, ты выглядишь… нездоровой. Тебе нужно побольше есть. И отдохнуть.

— Аппетита у меня тоже нет.

Однако дело было не только в этом. Проводив мальчиков на автобус, Сара снова встала на весы, надеясь увидеть цифры получше. Со дня смерти Сэма она потеряла восемнадцать фунтов, и не потому, что не ела. У неё постоянно кружилась голова, её мучила слабость, тошнило. Она не то что есть не могла, она и пила-то с трудом. Её постоянно клонило в сон. Низ живота болел и вздулся. Спина болела. Болело всё.

Сара пыталась убедить себя, что это она так горюет, но ей становилось всё хуже.

Поэтому она попросила назначить ей консультацию у доктора Грубера, и пришла на прием. Друг семьи, он наблюдал её с подросткового возраста. Видел, как они с Сэмом выросли. Приходил на похороны. У Сары были вполне определенные подозрения, что с ней не так, но он поможет ей решить, что же делать.

Бен Грубер посмотрел на неё поверх её карточки и спросил:

— Вы сказали Бет, что опасаетесь, нет ли у вас рака яичников?

Сара, сидевшая на смотровой кушетке, пока он просматривал записи, кивнула, не в силах произнести это вслух при враче.

— За два месяца вы потеряли в весе восемнадцать фунтов, — он покачал головой. — Нехорошо. Однако так случается после потери близких.

— Знаю. Я ем, просто не могу ничего удержать. Мой желудок с трудом принимает бульон.

— Как спите?

— Днём всё время. Ночью плохо, хотя очень устаю. Просто… Сэма нет, и ночью я всё слышу.

Она легла на кушетку, и доктор прослушал стетоскопом её сердце и лёгкие.

— И давно вы так себя чувствуете?

— С тех пор, как умер Сэм.

— Рвота и боль в животе начались тогда же? И вздутие?

— Нет, рвота и боль появились вскоре после похорон. Вздутый живот и необходимость часто ходить в туалет не так давно. Ой! — вскрикнула она, когда доктор нажал на низ живота. — А в последнее время становится всё хуже.

— Мы уже взяли кровь на анализ и проверим, нет ли онкомаркеров. Яичники у вас не увеличены, но я хочу сделать УЗИ матки. Она больше, чем следовало бы. Возможно, у вас миома. Они нередки у женщин вашего возраста, имеющих детей. И рак в вашей семье не встречался. — Доктор ободряюще улыбнулся. — Так что, Сара, не стоит предполагать худшее.

Она кивнула. Поиск в интернете болезней с подобными симптомами выдал единственное, что подошло: рак яичников или матки. Однако доктор Грубер прав. Легко предположить худшее, ставя себе диагноз с помощью интернета. Пусть врач скажет, в чём дело.

Бет, медсестра доктора Грубера, вошла, чтобы присутствовать при УЗИ. Сара поморщилась, когда её намазали холодным гелем, и принялась наблюдать за лицом врача, смотревшим в невидимый ей экран.

Бет стояла рядом.

— Расслабься, — сказала она. — И дыши.

Бет держала Сару за руку, но не сказала «всё будет хорошо».

«Потому что не будет», — подумала Сара. Они могут посмотреть на неё и увидеть, что что-то не так, что она умирает.

Поскольку экрана Сара не видела, она не отводила взгляда от лица доктора Грубера. И поэтому ей удалось заметить промелькнувшие шок и негодование, прежде чем ему удалось вернуть спокойное, нейтральное выражение — Сара подозревала, что врачи специально тренируют невозмутимый вид перед зеркалом, когда их никто не видит.

— Насколько всё плохо? — спросила она.

Не отводя глаз от экрана, доктор водил датчиком по низу живота, выписывая крохотные круги.

— Насколько плохо? — повторила Сара.

— Это не рак, — не глядя на неё, тихо сказал он. — И не фиброма.

— Ещё хуже? — прошептала Сара, перед глазами которой по-прежнему стояло давно исчезнувшее с лица доктора изумление. Что может быть хуже рака?

Он так и не посмотрел на неё, и у Сары перехватило дыхание. Вместо этого врач глядел в пол:

— Сара, вы беременны.

Она была так поражена, что громко рассмеялась, и врач, обернувшись, уставился на неё.

— Беременна? — Она потрясла головой. — Я хожу к вам уже двадцать лет, и в первый раз слышу, чтобы вы шутили.

Он не улыбался. И не смотрел ей в глаза.

— Подождите. Вы что, серьёзно? Вы думаете, я беременна?

— Я знаю, что вы беременны, — был ответ. — Я вижу бьющееся сердце. Ребёнка. Вы примерно на третьем месяце.

Держа одну руку неподвижно на животе Сары, другой рукой доктор Грубер осторожно повернул монитор так, чтобы она увидела экран. Сара знала без подсказок, на что смотреть. Она видела крошечное бьющееся сердечко, могла различить размытые контуры плода внутри себя.

Она беременна.

Доктор распечатал картинку с экрана, убрал датчик и выдал ей салфетку вытереть гель с живота.

— Спасибо, Бет, — сказал он.

Бет выпустила руку Сары, кивнула и вышла. Когда за ней закрылась дверь, Сара уставилась на распечатанную доктором Грубером картинку, наморщив лоб:

— Это невозможно. Сэму сделали вазэктомию. И никого другого, кроме Сэма, у меня не было.

Подняв глаза, она обнаружила, что врач глядит на неё с бесстрастным видом.

— Я делал вазэктомию, — сказал он холодным тоном. — Это случилось как раз тогда, когда он умер, Сара. За пару дней до или в несколько последующих дней.

Она села и натянула пониже бумажную рубашку, что надела перед исследованием. Ей не нравился ни тон доктора, ни явное недоверие в его глазах.

— Никогда — ни разу — я не была ни с кем, кроме Сэма. Ни по какой причине, ни на минуту.

— Тогда как вы объясните беременность?

— Вы напортачили с вазэктомией, — она не шутила, говоря это.

— С вазэктомией, с которой всё было в порядке в течение… скольки, десяти лет? Изредка операция обратима, — признал он. — Но вероятность того, что это случилось у Сэма и вы забеременели ровно тогда же, когда он погиб, когда есть объяснение гораздо проще…

Сара сжала кулаки:

— Нет объяснения проще. Вообще нет никаких других объяснений. Я влюбилась в Сэма в восьмом классе. Я никогда не встречалась ни с кем другим, никогда не целовалась ни с кем другим, никогда не спала ни с кем другим. Поэтому, если только вы не попытаетесь убедить меня в том, что непорочное зачатие более вероятно, чем неудачная вазэктомия, или что действительно можно забеременеть от сидения в общественном туалете, остается единственная возможная причина.

Он не стал спорить и сменил тему:

— Ваша третья беременность проходила тяжело и чуть не убила вас. Эта может довершить дело. Вы только что пережили травму. И плохо переносите эту беременность. Вам следует подумать об аборте. Ради себя и ради мальчиков.

Сара осторожно слезла с кушетки, поплотнее обернув вокруг себя бумажную рубашку:

— Спасибо за то, что дали мне знать — я не умираю. И спасибо, что испортили первую со дня смерти Сэма хорошую для меня новость.

Она купила тест на беременность по пути домой и проверилась. Да, у неё был снимок с ультразвука, но голубая линия на тесте — это ритуал. Она должна была узнать так.

Сара хранила полоски от Майка и от Джима, обе аккуратно подписанные теми именами, которыми она называла их, ещё не зная, кто родится — Алоизий и Боб. У неё хранилась и полоска от третьего теста, от нерождённого ребёнка. Сэм.

Зря она использовала настоящее имя. Но в тот раз они рано выяснили, что будет девочка, и решили назвать её Самантой. Сара не удержалась и написала настоящее имя.

Теперь у Сары была четвёртая голубая линия, и беременность для неё стала реальнее, чем после ультразвука. У неё будет ребёнок.

Пришлось сесть, и не из-за тошноты, а из-за изнеможения. Ей надо было подумать.

Сэм был единственным.

Сэм сделал вазэктомию после того, как они потеряли Саманту и Сара чуть не умерла.

И всё же…

Всё же…

Всё же…

Она закрыла глаза. Была ночь, для которой у неё нет объяснений. Единственная за всю её жизнь ночь, про которую она не могла уверенно сказать, что же случилось. Ночь похорон, в домике на дереве, когда островок укрыл туман, а Сэм обнимал её, и они занимались любовью.

Сара знала, что той ночи на самом деле не было — вот только она беременна.

А что, если?

Что если в тот день, когда он уговаривал её, что сам заедет за мальчиками, она бы одержала верх и поехала сама? Что если в этот момент что-то сдвинулось во вселенной, и случились оба варианта? В одном жив Сэм. В другом — она.

И если то же самое произошло после выкидыша? В его «если» ей перевязали трубы. В её — он сделал вазэктомию.

И когда он умер в её мире, а она — в его, что-то соединило их снова, там, на острове, под деревом. Их отчаяние, их нужда, их стремление друг к другу.

А теперь она одинока и ждёт ребёнка, и знает, что это может её убить. Ей придётся рассказать матери и отцу, придётся рассказать мальчикам, рассказать друзьям. Все они придут в ужас. Все вспомнят, что в прошлый раз она чуть не умерла.

Её родители, родители Сэма, друзья — все станут беспокоиться, зная, какой катастрофой закончилась предыдущая беременность. Они предложат сделать аборт, подумать о мальчиках, о том, что с ними будет, если они потеряют и мать тоже. И будут по-своему правы.

Однако этот ребёнок — дитя Сэма. Последнее, что ей от него осталось.

Она выносит его. Будет принимать витамины, есть побольше фруктов, отдыхать при малейшей необходимости, будет следить за собой и не станет перенапрягаться. Она позволит родным и друзьям помогать ей, и в кои-то веки не будет вести себя как суперженщина.

Где-то совсем рядом, так, что ей удалось коснуться его, Сэм всё ещё жив. И у них будет ребёнок. И, боже, как он ей нужен!

Вечером, уложив мальчиков спать, она вышла из дома и заперла дверь. Прошла по двору, по мостику, на островок. Пахло первым осенним морозцем, венки вместе с постаментами были давно убраны, урна стояла под деревом на небольшом пьедестале, который она специально купила. Сара разве что мельком взглянула на неё.

Прислонившись к дереву, упёршись лбом в грубую кору, она прошептала:

— Сэм, не знаю, услышишь ли ты меня. Я не знаю, как найти тебя. Но я здесь, и ты мне нужен. Ты мне очень нужен.

Она ждала, но он не пришёл.

Её затошнило. Её давило бремя беременности, страхов, потребности в любимом. Сара пообещала себе, что, если придётся, будет ждать до утра. Но у неё не было сил стоять всю ночь, прислонившись к дереву, и она начала мёрзнуть.

Если же она залезет в домик, а Сэм придёт, он не узнает, что она там.

У них же есть фонари!

Она взобралась по лестнице — ей пришлось сделать пару остановок, она задыхалась — и вошла в домик. Из шкафчика, в котором они держали фонари, она вытащила один и повесила его, зажжённый, на окно, выходящее в сторону дома. Сэм мог бы увидеть огонёк, если бы выглянул из окна кухни, или если бы подошёл к мостику. Если чудо позволит ему.

Сара села на диванчик и, завернувшись в одеяло, сложила руки на животе — на ребёнке. Она молилась, чтобы Сэм увидел фонарь. И ждала.

— Кто там, наверху?

Голос доносился издалека — сердитый окрик. Сара проснулась и поняла, что задремала. Сначала она растерялась. Она не лежала в своей постели — она находилась в домике на дереве, фонарь всё так же горел, за окнами клубился туман. Руками она по-прежнему обхватывала живот, и тут она вспомнила. У неё перехватило дыхание.

— Сэм? — закричала она.

— Сара?

Она услышала звук шагов на лестнице, и через мгновение он вбежал в дверь. Сэм. Живой Сэм, и туман за его спиной. Они обнялись, заплакали и поцеловались. Но на этот раз ни один из них не спешил раскладывать диванчик. На этот раз оба знали — им нужно поговорить.

— Я увидел свет из дома — сквозь туман на острове, — сказал он. — Но… это действительно было? Ты жива?

— Не думаю, что могу доказать тебе, что я жива. Зато знаю, что ты мне уже доказал. Я беременна.

Он воззрился на нее:

— Тебе перевязали трубы после Саманты.

— Саманта? — прошептала она. — Мы потеряли Саманту. Она… У меня был выкидыш, в пять месяцев. Я чуть не умерла. Она не выжила. Через месяц ты сделал вазэктомию.

Он долго раздумывал, ничего не говоря. Так похоже на Сэма. Она наблюдала за его лицом, видела, как он обдумывает все закономерности, все связи — точно так же он проектировал дома и здания. Аккуратно, методично, он подбирал кусочек к кусочку, представляя, как они будут смотреться вместе, представляя возможные шаги и их последствия. Сара ждала. Как всегда.

— Значит, ты беременна, а я делал вазэктомию. И найдутся знакомые, которые знают об этом.

Она кивнула:

— Доктор Грубер осмотрел меня сегодня, потому что я думала, что умираю: рак яичника, рак матки, что-нибудь в этом роде. Он обнаружил, что я беременна, и, когда я сказала ему, что отцом можешь быть только ты, он мне не поверил.

— Ну и пусть его. Как ты?

— Ужасно тошнит и похудела.

— Я заметил. Пусть дети… пусть мальчики помогают, — положив руку ей на живот, он прижался лицом к её волосам. — Мы — по-прежнему мы, Сара. Ты и я. Но другие. С чуть разным прошлым и очень разным будущим. Ты покинула мой мир, и дети безутешны, я безутешен.

— Знаю. Я не могу спать по ночам.

— Но… как ты… я позаботился о том, что с вами будет?

Она кивнула:

— Мы обеспечены. Вложения всё так же растут, деньги, отложенные на колледж, в порядке, процентов мы получаем достаточно. У нас всё будет хорошо. Только, Сэм, я будто дышать не могу без тебя.

— Как я могу помочь? Я пытался добраться до тебя каждый вечер с той ночи. Сегодня мне впервые удалось. И я не знаю, почему удалось — что сделал я, что сделала ты, как сделать так, чтобы получилось снова.

Взяв её за руки, он сказал:

— Если б я мог, я бы привёл детей сюда, нанял кого-нибудь доставлять еду и никогда не уходил бы.

— Знаю. Но можно ли привести детей? Могут ли они встретиться сами с собой?

— Сомневаюсь. Я не могу понять, как мы оба оказываемся здесь. Как всё это работает.

— Мы должны были быть вместе, — сказала она. — Мы всегда должны были быть вместе и знали об этом.

— И все ещё знаем. Может, это и есть… то волшебство, что позволяет нам видеться.

Он прикрыл глаза:

— Или, возможно, ты должна была родить Саманту, и сейчас получила второй шанс. А после её рождения ты никогда не сможешь придти сюда.

— Мне не хочется так думать, — возразила Сара.

Сэм обнял её:

— Сара, знай, неважно — могу ли я дотронуться до тебя, можешь ли ты увидеть меня, я всё равно с тобой. Каждую минуту каждого дня. Я не могу оставлять детей одних каждую ночь, но я буду приходить сюда ненадолго и зажигать фонарь. Когда стемнеет, посмотри, не горит ли огонь. Если увидишь его, и можешь выйти, приходи.

Она уткнулась головой ему в грудь, он обнял её. Наконец, они разложили диванчик и занялись любовью.

Их разбудил бледно-розовый рассвет. Сэм лежал, глядя на неё, очерчивая пальцем едва заметный шрам на её подбородке:

— След от падения с велосипеда в двенадцать лет.

— До того, как мы встретились.

Она провела рукой по операционному шраму на его левом колене:

— Конец твоей карьеры начинающего хоккеиста, тебе тогда было семнадцать.

— Так много одинакового, — сказал Сэм. — Я знаю тебя. Моё сердце, моя душа знают тебя, и ты не какая-то другая Сара. Ты — это ты. Только…

— Только в твоём мире я мертва, и поэтому я не могу по-настоящему быть твоей Сарой. А в моём мире умер ты, поэтому ты не можешь по-настоящему быть моим Сэмом. Я задавала себе тот же самый вопрос, что и ты. Изменяю ли я тебе с тобой? Правильно ли я делаю, приходя сюда?

Он дотронулся до обручального кольца на её руке:

— Это кольцо дал тебе я, — ответил он. — Я клялся любить, уважать, почитать тебя, пока нас не разлучит смерть. И ты здесь, живая. И я. Я собирался сдержать клятвы тогда, собираюсь и сейчас. Как — может иметь значение для твоих родных, или моих, или для наших друзей, но мне наплевать, как. Мы нашли друг друга, мы вместе, как и должны, и я сделаю всё, что могу, чтобы видеться как можно чаще.

Когда, рука об руку, они вместе шагнули на мост, он снова исчез, и снова её сердце разбилось.

Однако на этот раз всё было иначе. На этот раз она знала, что он реален. И если она и одинока в своём мире, в их мире он по-прежнему жив, каким бы крошечным этот мир ни был.

Мать сказала:

— Ты беременна! Как ты могла?

Отец отвернулся, на лице его были написаны стыд и отвращение.

Подруги, зная о вазэктомии Сэма, спрашивали:

— А кто отец?

И неожиданно начинали с подозрением смотреть на собственных мужей.

Она сказала им правду, они ей не поверили. Когда она отказалась сделать аборт, родители перестали с ней разговаривать, а у друзей почему-то стали отключаться телефоны.

Мальчики поддержали её, хотя и были слегка ошарашены поначалу.

Пять месяцев каждый вечер Сара смотрела, нет ли света в окне домика на дереве, и каждый вечер домик был тёмен.

Она фотографировала сыновей, заставляла их фотографировать её и её растущий живот и заполняла снимками альбомы. Она не скрывала, что хранит альбомы в домике на дереве.

— Чтобы они были поближе к папе, — сказала она мальчикам. Она хотела показать их Сэму, когда он снова появится. Этого она им не сказала.

Беременность протекала тяжело, но не так, как та, что закончилась выкидышем. Саре удалось немного прибавить в весе.

Никогда она не была столь одинока.

Зато она спала ночами. В душе она знала, что Сэм с ней, она ходила к дереву, садилась рядом с урной и говорила с ним. Рассказывала о мальчиках. Она знала, что он рассказывал ей о мальчиках и о Саманте, которая в его мире была жива.

Иногда Майк и Джим шли с ней и сидели рядом, пока она говорила. Иногда кто-то из них ходил к дереву один.

— Он всегда с нами, — повторяла Сара. — И всегда будет любить нас.

Тянулись длинные дни и одинокие ночи. Он был там, на островке. С ней. Она не сомневалась в нём и не теряла веры.

Она стояла боком у раковины на кухне, стараясь, чтобы огромный живот не слишком мешал мыть тарелки, когда, выглянув из окна во двор, увидела огонёк в домике на дереве.

Уложить мальчиков спать? Ещё слишком рано. Однако дело было в пятницу вечером, поэтому она сказала им:

— Я пойду к домику, хочу поговорить с папой. Вы, если хотите, можете смотреть телевизор до полуночи, а потом — в кровать, — она посмотрела им прямо в глаза. — Я рассчитываю на вас обоих.

Майк обнял её:

— Мы не подведём тебя. И папу. Мама, ты не одна.

Джим согласно кивнул.

Она обняла их:

— Спасибо. Спасибо, что мы с папой можем вами гордиться.

Сыновья заперли за ней дверь, и она поспешила по мостику в туман.

— Сэм? — позвала она.

Он выскочил на балкон:

— Ты здесь!

— Да. Но я больше не могу подниматься по лесенке.

— Я сейчас спущусь.

Он положил руку ей на живот, и прижал её к себе, насколько было можно. Ребёнок толкнул его, и он сказал:

— Я знал, что сегодня ты увидишь свет.

— Откуда?

— Нашёл твои альбомы. Я наверху смотрел на ваши фотографии, твои и мальчиков. Они совсем такие же. Но пустое место там, где должна быть Саманта…

Он вытащил бумажник, и, раскрыв его, показал фотографии сыновей и Саманты. Мальчики выглядели точно так же. Саманта была прекрасна.

— Как ты справляешься? Все тебе помогают? — спросил он.

— Ни твои, ни мои родители со мной не разговаривают, ибо думают, что я изменила тебе; подруги отвернулись от меня, ибо думают, что я изменила тебе, и подозревают собственных мужей, — она пожала плечами. — Зато ребята ведут себя чудесно. У нас всё в порядке, у всех троих. Я каждый день прихожу поговорить с тобой. Я чувствую, что ты здесь.

— Потому что я действительно здесь. Я тоже прихожу сюда.

Она тронула его за руку:

— Чтобы выжить, мне достаточно знать: ты здесь, ты жив, даже если не можешь быть со мной, — она засмеялась. — Иногда я думаю, не говорим ли мы об одних и тех же вещах, не отвечаем ли друг другу.

— Конечно, отвечаем. Иногда я почти слышу тебя. Когда ты ещё могла забираться на дерево, ты садилась на диванчик и говорила со мной — всегда слева, да?

— Потому что ты всегда сидел справа, — ответила Сара, и они улыбнулись друг другу.

— Иногда, когда мы там сидим, я протягиваю руку и сжимаю твою ладонь, — проговорил он, не выпуская её руки.

— И я чувствую твою руку, — она глубоко вздохнула. — Знаешь, мы с тобой не скоро сможем снова встретиться, — добавила она, внезапно осознав, что так оно и будет. — Я больше не могу забираться в домик, а когда родится ребёнок, совсем не смогу выходить по вечерам.

— Я всё равно буду приходить, — сказал он. — И буду зажигать фонарь каждый вечер. Если тебе удастся выскользнуть хотя бы на несколько минут, я буду здесь.

Сара благополучно родила здоровую девочку. Она не стала называть её Самантой. Саманта — её старшая дочь, и она жива, хоть они и не вместе. Вместо этого она назвала дочку Маги, что в переводе с немецкого означает «волшебство».

Прежде чем поехать на такси домой с новорождённой и мальчиками, Сара попросила, чтобы в больнице сделали тест на ДНК всем троим детям. Полученные результаты доказывали уже известное ей: девочка — родная сестра обоих мальчиков, дитя её и Сэма. Она разослала своим подругам, своим родителям, родителям Сэма и доктору Груберу копии результатов, сделав внизу приписку: «Доказательство — тест ДНК. Ребёнок мой и Сэма. Не звоните и не заезжайте; мне просто хотелось, чтобы вы знали: я говорила правду».

Она растила детей, и любила их, и каждый вечер смотрела, не видно ли огонька сквозь туман.

Когда Маги достаточно подросла, она стала брать её с собой и кормила её, сидя в домике на дереве. Разговаривала с Сэмом и показывала дочке фотографии отца, который хоть и не может быть с ней, но любит её.

Маги росла, росли мальчики. Сара фотографировала и усердно заполняла альбомы. Она показывала их Сэму, и, глядя на сделанные им снимки, наблюдала, как Саманта, такая желанная и незнакомая, становится прелестной женщиной.

Когда сыновья уехали учиться в колледж, а Маги уже ходила в школу, Сара пошла на курсы рисунка акварелью и маслом. У неё появилась новая подруга, женщина на несколько лет младше, приезжая, которая не ходила в те же школы и не знала тех же людей. Они вдвоём были чужими в городке и радовались дружбе. Саре эта единственная подруга, плюс дети — а в конце концов и внуки — и Сэм позволяли чувствовать, что она живёт полной жизнью.

Дети общались со всеми бабушками и дедушками, но реальной близости между ними не было. Никто из четверых, ни её родители, ни родители Сэма, так и не извинились, что усомнились в Саре, а она так и не смогла им простить, что они отвернулись от неё в тот момент, когда были нужны и ей, и детям.

Иногда, по причинам, которые ни Сэм, ни Сара не могли понять, им удавалось преодолеть разделявшую их преграду, и они радовались нескольким часам, украденным у мироздания.

Так прошли годы.

Так прошла жизнь.

Однажды Майк, выросший, обзаведшийся собственными детьми и внуками, заехал домой, потому что весь день никто не отвечал на звонки. В одной вселенной он нашёл свою мать сидящей слева на старом диванчике, который она не позволяла выкинуть. Правая рука её была вытянута, словно она держала кого-то за руку. Бездыханна она была уже несколько часов. Было ей восемьдесят три года. В тот же самый день, за другой дверью, в другом «если», Майк нашёл своего отца сидящим на правой стороне диванчика. Его левая рука была вытянута, словно он держал кого-то. Ему было восемьдесят четыре.

Майк позвонил брату и сестре, вызвал «скорую».

В день похорон дети, внуки, правнуки собрались на маленьком островке и смешали прах Сэма и Сары в одной урне. Это казалось самым естественным и правильным. Они всю жизнь любили только друг друга.

Они не были одиноки. Никогда.

Сэм и Сара, снова молодые, снова вместе, держались за руки и смотрели на семьи, созданные и выращенные ими вместе и поврозь. И улыбнулись друг другу, когда островок опустел.

— Там, на той стороне, казалось, что я так долго жду, — сказала Сара.

— Я забыл, как на самом деле быстро идёт время, — Сэм обнял её. — Забыл, что ты будешь ждать меня, когда я попаду сюда.

— Я тоже, — сказала она. — Там всё — как сквозь туман. Видишь только часть, понимаешь совсем чуть-чуть. Всё проясняется лишь потом, когда перейдёшь мост.

Взявшись за руки, Сэм и Сара пошли по мостику из света.

На этот раз ничто не разделило их.

X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?