«Прекрасные создания»

Кэми Гарсия, Маргарет Стол Прекрасные создания

Темноте не покорить темноту,

это лишь свету подвластно.

Ненависть никогда не одолеет ненависть,

такая сила есть только у любви.

Мартин Лютер Кинг младший

Пролог На полпути в никуда

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

В нашем городе было всего два типа людей. «Тупые и застрявшие», — ласково классифицировал наших соседей мой отец. «Те, которые вынуждены остаться, и те, которые слишком глупы, чтобы уехать. Все остальные выбрались». Оставался вопрос, к какому типу он причисляет самого себя, но мне никогда не хватало смелости спросить его об этом. Мой отец был писателем, мы жили в Гатлине, в Южной Каролине, потому что Уэйты жили здесь всегда, со времен моего пра-пра-пра-прадедушки, Эллиса Уэйта, сражавшегося и умершего на берегу реки Санти во время Гражданской войны.

Только народ здесь не называл эту войну Гражданской. Все, кто был младше шестидесяти, называли ее Войной между штатами, все, кто был старше шестидесяти, называли ее Агрессией Севера, будто каким-то образом Север втянул в войну Юг из-за некачественной партии хлопка. Все, кроме моей семьи. Мы называли эту войну Гражданской.

Еще одна причина, по которой я жаждал вырваться отсюда.

Гатлин не был похож на маленькие городки, которые показывают в кино, ну разве что это кино снимали пятьдесят лет назад. Мы были слишком далеко от Чарльстона, чтобы обзавестись Старбаксом№ или МакДональдсом. После покупки ресторанчика Дэйри Кинг местные богачи поскупились на замену всех букв в вывеске, так у нас появилась забегаловка Дар-и Кин. В библиотеке до сих пор был карточный каталог, в школе — классные доски с мелом, а нашим общественным бассейном было озеро Молтри с теплой коричневой водой и всем сопутствующим. В кинотеатре вы увидите фильм в то же время, когда он выходит на DVD, а чтобы доехать до колледжа в Саммервиле придется ловить попутку. Все магазины были на улице Мэйн, хорошие дома стояли у реки, а все остальные жили южнее Девятого шоссе, на котором асфальт превратился в отдельные крупные выступающие куски, превращавшие ходьбу в пытку, но отлично подходили для метания в агрессивных опоссумов, самых злых из существующих животных. Вы никогда не увидите подобное в кино. В Гатлине не было изюминки. Гатлин был просто Гатлином. Соседи несли свои наблюдательные вахты на крылечках на невыносимой жаре, делая вид, что всего лишь прохлаждаются. Но это притворство было бессмысленным. Ничего не могло измениться. Завтра будет первый день в школе в старших классах Стоунвол Джексон Хай, и я заранее знал, что меня ждет — где я буду сидеть, с кем я буду говорить, шутки, девушек, и кто где припаркуется.

В округе Гатлина не было неожиданностей. По сути, мы находились в самом центре пути в никуда.

По крайней мере, именно так я думал, когда закрыл свою затертую книжку «Бойня № 5»І, отключил айпод и выключил свет в последней ночи уходящего лета.

Как оказалось, я катастрофически ошибался.

Было проклятие.

Была девушка.

И, в конце концов, была могила.

Я не мог и вообразить себе подобное.

Starbucks (Старбакс) — сеть популярных кофеен.

«Бойня № 5 или Крестовый поход детей» — книга писателя Курта Воннегута о бомбардировке Дрездена английской авиацией совместно с авиацией США в феврале 1945 года, в результате которой город был полностью уничтожен.

Глава 1 Второе сентября. Сон наяву

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

Падение.

Я летел в свободном падении, кувыркаясь в воздухе.

— Итан! — позвала она меня, и мое сердце заколотилось. — Помоги мне!

Она тоже падала. Я протянул руку, пытаясь поймать ее. Я тянулся, но хватался за воздух. Под моими ногами не оказалось твердой почвы, я тонул в грязи. Мы соприкоснулись пальцами, и я увидел, как вспыхнули зеленым глаза в темноте.

Потом она выскользнула из моих пальцев, и я остался наедине с чувством утраты.

Лимоны и розмарин, даже сейчас я чувствовал ее запах.

Но я не смог поймать ее.

И я не мог жить без нее.

Я проснулся в холодном поту, пытаясь отдышаться.

— Итан Уэйт! Подъем! Я не хочу, чтобы ты опоздал в свой первый день в школе, — я слышал голос Аммы, взывающий ко мне снизу.

Мои глаза сфокусировались на размытом пятне света в темноте. Я слышал, как дождь глухо барабанит по нашим старым ставням на окнах. Похоже, что был дождь. Похоже, что было утро. Я, вероятней всего, в своей комнате. В моей комнате было жарко и влажно из-за дождя. Почему у меня открыто окно?

В голове стучала кровь. Я упал обратно на кровать, и сон исчез, как и всегда. Я был в безопасности, в своей комнате, в нашем старом доме, в той же скрипучей кровати из красного дерева, на которой до меня, возможно, спокойно спали шесть поколений Уэйтов, и на которой никто никогда не проваливался в черную дыру из грязи, и вообще никогда ничего не происходило.

Я уставился на свой потолок, оштукатуренный под цвет неба, чтобы на нем не гнездились шмели-плотники. Что со мной такое?

Этот сон мне снился уже несколько месяцев. И пусть я не мог вспомнить его весь, та часть, которую я запоминал, всегда была одной и той же. Девушка падала. Я тоже падал. Мне надо было удержаться, но я не мог. Будто, если я ее отпущу, с ней случится что-то ужасное. Но в этом и дело, что я не мог отпустить ее. Не мог потерять ее. Как будто я был влюблен в нее, хотя понятия не имел, кто она. Вроде как любовь до первого взгляда.

Что было особенно странным, ведь она была всего лишь девушкой из сна. Я даже не знал, как она выглядит. Я столько раз видел этот сон, но я никогда не видел ее лица, или, по крайней мере, не мог его вспомнить. Я знал только, что каждый раз внутри меня появляется дыра, когда я ее теряю. Она выскальзывает из моих пальцев, и мой желудок словно исчезает, то же ощущение, как на американских горках, когда вагончик резко срывается вниз.

Бабочки в твоем животе. Какая паршивая метафора. Скорее уж тогда шершни.

Может меня уже стало отпускать, а может мне просто надо сходить в душ. Мои наушники все еще были у меня на шее, и когда я взглянул на свой айпод, я увидел песню, которая была мне незнакома.

Шестнадцать месяцев.

Что еще за…? Я включил ее. Мелодия была навязчивой. Я не мог распознать голос, но мне казалось, что я уже слышал его.

Шестнадцать лун, шестнадцать лет,

Шестнадцать страхов потаенных,

Шестнадцать снов в моих слезах

И вечно падать в ров бездонный.

Голос звучал угрюмо, пугающе, почти что гипнотически.

— Итан Лоусон Уэйт! — я услышал голос Аммы через музыку.

Я выключил ее и сел в кровати, отбросив покрывало. Было такое ощущение, что на моих простынях полно песка, но у меня была версия получше.

Это была грязь. И пальцы на руках были сплошь покрыты коркой черной грязи, точно так же, как это было в прошлый раз, когда мне приснился этот сон. Я скомкал простыню и сунул ее в корзину для белья, спрятав под пропитанным потом спортивным свитером. Я отправился в душ, и, отмывая руки, старался забыть обо всем, пока последние черные пятна моего сна не отмылись водой. Если я не буду думать об этом, то этого и не было. В последние несколько месяцев это был мой подход к решению большинства проблем.

Ко всему, кроме нее. Я ничего не мог с собой поделать. Я постоянно думал о ней. Я постоянно возвращался к этому сну, хотя не мог его объяснить. Таков был мой секрет, и этим все сказано. Мне было шестнадцать лет, я был влюблен в несуществующую девушку, и я медленно сходил с ума. Сколько бы я не оттирал ту грязь, мое сердце болело. И через запах мыла и шампуня, я все равно чувствовал его. Лишь намек, но я знал, что он здесь. Аромат лимонов и розмарина.

Я спускался вниз по ступеням к неизменной реальности. На стол передо мной Амма водрузила ту же самую старую, голубую с белым, китайскую тарелку — Драконью, как называла ее моя мама, — наполненную жареными яйцами, беконом, промасленным тостом и овсянкой. Амма была нашей домработницей, хотя она больше походила на мою бабушку, разве что была умнее и раздражительнее моей настоящей бабушки. Амма практически вырастила меня, и до сих пор считала своей главной задачей нарастить мне еще один фут, хотя я и так уже был шести с лишним футов ростом. Этим утром я был удивительно голоден, будто не ел неделю. Я отправил в рот яйцо и две пластинки бекона и сразу же почувствовал себя лучше. Я улыбнулся Амме с набитым ртом.

— Не задерживай меня, Амма. Это же первый день в школе.

Она со стуком поставила на стол гигантский стакан апельсинового сока и рядом с ним еще больше, с молоком. С натуральным молоком, единственным, которое мы здесь пили.

— А шоколадного молока не найдется?

Я пил шоколадное молоко так, как некоторые люди пьют колу или кофе. Даже по утрам я всегда искал свою дозу.

— П.Р.И.В.Ы.К.А.Й., - Амма обожала произносить слова по буквам, и чем длиннее, тем лучше. Когда она произносила слова буква за буквой, появлялось ощущение, что она каждый раз лупит тебя по голове. — Что значит — обойдешься. И не думай, что тебе удастся выйти из-за стола, не выпив этот стакан молока.

— Да, мэм.

— Я вижу, ты уже оделся.

Это было не так. На мне, как и в большинство дней, были надеты джинсы и выцветшая футболка. На каждой из футболок была своя надпись, на сегодняшней была: «Харли Дэвидсон». В последние три года все они были черными и одной и той же марки.

— Я думала, ты собирался подстричься, — сказала она вроде бы сердито, но на самом деле эта была старая добрая забота обо мне.

— Когда я такое говорил?

— Глаз не видно, а глаза — это зеркала души, знаешь об этом?

— А может быть я вовсе не хочу, чтобы кто-то мог заглядывать в мою.

Амма наказала меня еще одной порцией бекона. Она была едва ли пяти футов ростом и, наверное, старше Драконьей тарелки, хотя и настаивала на каждом своем дне рожденья, что ей исполнилось пятьдесят три. Но Амма была кем угодно, только не благообразной пожилой леди, она была абсолютным авторитетом в нашем доме.

— И даже не думай, что ты выйдешь на улицу с мокрыми волосами. Не нравится мне этот шторм. Будто, что-то зловещее вырвалось на волю вместе с ветром, и ничто его сегодня не остановит. Он себе на уме.

Я закатил глаза. У Аммы было свое представление о некоторых вещах. Когда на нее накатывало подобное настроение, мама обычно называла его «темный настрой»; религия и суеверия так тесно переплетались, как это могло быть только на Юге. Когда Амма пребывала в темном настрое, лучше было не попадаться ей на пути. Так же, как было лучше не трогать ее амулеты на подоконниках и не вытаскивать ее кукол из ящиков комода, где она их прятала. Я зачерпнул еще одну полную вилку яиц и наконец-то справился с этим завтраком чемпионов — яйца, ледяной джем, бекон и в довершение ко всему поджаренный сэндвич. Засунув вилку в рот, я по привычке глянул в коридор. Дверь кабинета моего отца уже была закрыта. Мой отец писал по ночам, а днем спал на диване в кабинете. Так продолжалось с тех пор, как умерла мама в прошлом апреле. Он вполне мог быть вампиром, именно это сказала моя тетя Каролина, когда пожила у нас здесь этой весной. Вероятней всего я его не увижу до завтра. Если эта дверь оказывалась закрытой, открыть ее было невозможно.

С улицы я услышал сигнал клаксона. Линк. Я схватил свой потрепанный черный рюкзак и выскочил под дождь. На улице было так темно, что могло быть как семь утра, так и семь вечера. Теперь погода будет сходить с ума еще несколько дней.

Машина Линка, Колотушка, стояла на улице с заведенным двигателем и орущей музыкой. Я ездил в школу с Линком каждый день с самого детского сада, с того дня, когда он угостил меня половинкой Твинки в автобусе. Я уже по прошествии времени узнал, что батончик был поднят с пола. И хотя с этого лета у нас обоих были права, машина была только у Линка, если это можно назвать машиной.

Но, по крайней мере, двигатель Колотушки заглушал шум шторма.

Амма вышла на крыльцо и недовольно скрестила руки на груди:

— Уэсли Джефферсон Линкольн, немедленно выключи свою громкую музыку. А не то я расскажу твоей маме, чем ты все лето занимался в подвале, когда тебе было девять лет.

Линк моргнул. Кроме его мамы и Аммы очень немногие люди звали его полным именем.

Да, мэм.

Входная дверь захлопнулась. Он засмеялся, и втопил педаль газа, отчего шины машины прокрутились на мокром асфальте, прежде чем она рванула с места. Это была его обычная манера езды — стартовать так, словно мы собираемся навсегда уехать из этого места. Разве что нам никогда отсюда не выбраться.

— И что ты делал в нашем подвале, когда тебе было девять лет?

— Чего я только не делал в вашем подвале, когда мне было девять лет.

К моей радости, Линк сделал музыку потише, потому что она была ужасна, а он обязательно спросил бы мое мнение о ней, как делал это каждый день. Беда его группы, «Кто Убил Линкольна», была в том, что никто из них не умел толком ни играть на инструментах, ни петь. Но все его разговоры сводились к игре на ударных, к переезду в Нью-Йорк после выпускного и записи диска, что, вероятно, никогда не сбудется. По моему мнению, у него гораздо больше было шансов забросить трех-очковый мяч в корзину с парковки у спортзала, будучи пьяным и с повязкой на глазах.

Линк не собирался поступать в колледж, но в одном он меня обходил. Он точно знал, что именно он хочет делать в будущем, даже если у этого были туманные перспективы. У меня же была полная коробка брошюр разных колледжей, которые я не мог показать своему отцу. Мне бы подошел любой колледж, лишь бы он был как минимум за тысячу миль от Гатлина. Я не хотел прожить всю свою жизнь, как проживал ее мой отец — жить в одном и том же доме, в том же маленьком городе, в котором вырос, с теми же самыми людьми, которые никогда не мечтали уехать отсюда.

С одной стороны дороги тянулась вереница домов Викторианской эпохи, почти не изменившихся с момента их постройки сто лет назад. Моя улица называлась Хлопковый поворот, потому что раньше она обрамляла мили и мили бесконечных хлопковых плантаций, теперь же она обрамляла только Девятое шоссе, единственное, что изменилась с тех пор. Я взял несвежий пончик из коробки на полу машины:

— Это ты вчера вечером закачал в мой айпод такую странную песню?

— Какую песню? А что об этой скажешь? — Линк включил погромче один из своих последних демо-треков.

— По-моему с ней еще надо поработать. Как и со всеми остальными песнями, — это был текст, который в разных вариациях я произносил каждый день

— Ага, это над твоим лицом придется поработать, после того, как я тебе врежу, — это был текст, который он каждый день в разных вариациях произносил мне в ответ.

Я просмотрел свой плейлист:

— Песня; она вроде бы называлась «Шестнадцать лун».

— Не знаю о чем ты.

Песни не было. Она исчезла, хотя я слушал ее сегодня утром, и я знал, что она мне не почудилась, потому что она до сих пор крутилась у меня в голове.

— Если хочешь послушать песню, я тебе сейчас включу новую, — Линк посмотрел вниз, чтобы найти нужный трек.

— Эй, чувак, смотри на дорогу.

Но он так и не поднял глаз, а я краем глаза увидел, как мимо нас проезжает незнакомая машина…

На секунду вокруг меня исчезли все звуки: машины, шторма, Линка — все потонуло в тишине и двигалось словно в замедленной съемке. Я не мог отвести глаз от этой машины. Это было только лишь ощущение, которому я не мог дать определение. А потом машина проехала мимо нас и исчезла за поворотом. Я не знал этой машины. Я никогда ее раньше не видел. Вы себе и представить не можете, насколько это невозможно, ведь я знал здесь все машины до единой. В это время года туристов здесь не бывало. Никто не осмелится приехать в сезон ураганов. Эта машина была длинной и черной, похожей на катафалк. Может быть это было знамение. Может быть этот год будет куда хуже, чем я ожидал.

— Вот она. Черная Бандана. Эта песня сделает меня звездой.

К тому времени, как он взглянул на дорогу, машина скрылась из вида.

Глава 2 Второе сентября. Новенькая

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

Восемь улиц. Именно столько нам надо проехать, чтобы добраться от Хлопкового поворота до Джексон Хай. Казалось, что я смогу промотать всю свою жизнь назад, катаясь туда-обратно через восемь улиц. И этих восьми улиц оказалось достаточно, чтобы стереть из моей памяти черный катафалк. Может, именно поэтому я не сказал о нем Линку.

Мы проехали мимо «Стоп энд Шоп», который больше был известен как «Стоп энд Стил»№. Это был единственный продуктовый магазин в городе, имевший наибольшее сходство с 12-часовым универмагом. Так что каждый раз, когда вы зависаете с друзьями на парковке возле него, вам приходится молиться о том, чтобы не столкнуться здесь нос к носу с чьей-нибудь мамой или, того хуже, Аммой.

Я заметил припаркованный Гранд Прикс:

— Ой-ёй, Фэтти уже успел тут обосноваться.

Он сидел в машине на водительском сиденье и читал газету Минобороны «Старз энд Страйпс».

— Может быть он нас не видел, — Линк напряженно вглядывался в зеркало заднего вида.

— Может быть мы уже вляпались.

Фэтти был школьным надзирателем в школе Стоунвол Джексон Хай, а также он был почетным членом полиции Гатлина. Его девушка, Аманда, работала в «Стоп энд Стил», и Фэтти почти каждое утро проводил на парковке магазина, ожидая свежей выпечки. Что было досадным неудобством, когда вы постоянно опаздываете в школу, как мы с Линком.

Вы не сможете ходить в Джексон Хай, не зная каждодневных планов Фэтти так же досконально, как свое собственное расписание. Сегодня Фэтти дал нам отмашку, не отрывая глаз от спортивной колонки. Он нас пропустил:

— Спортивная колонка и булочка с корицей, вы меня поняли?

— У нас пять минут.

Мы вкатили Колотушку на школьную парковку на нейтральной, надеясь незаметно просочиться мимо дежурной. Но снаружи все еще лил дождь, мы промокли и наши кроссовки скрипели так громко, что шансов у нас не было.

— Итан Уэйт! Уэсли Линкольн!

Мы, обтекая, остановились возле стойки, в ожидании своих штрафных карточек.

— Опоздать в первый же день. Ваша мама, мистер Линкольн, наверняка найдет для вас несколько нелестных слов. И не надо быть таким самодовольным, мистер Уэйт. Амма вас приведет в чувство.

Мисс Хестер была права. Амма обязательно узнает, что я опоздал на пять минут, если ей еще не донесли. Моя мама раньше говорила, что наш почтальон, Карлтон Этон, читает каждое письмо, которое сочтет хоть немного интересным. Он даже не утруждал себя повторным заклеиванием конверта. В этом не было ничего необычного. В каждом доме были свои секреты, но все на улице знали их. И это тоже не было ни для кого секретом.

— Мисс Хестер, я ехал медленно из-за дождя, — Линк попытался включить свое обаяние. Мисс Хестер чуть опустила очки и взглянула на Линка, вовсе не очарованная. Маленькая цепочка, которая держала очки на ее шее, покачивалась вперед-назад.

— У меня нет времени болтать с вами, мальчики. Я очень занята, я заполняю ваши штрафные карты, чтобы вы знали, где вам провести сегодня день, — сказала она, вручая каждому из нас по голубой карточке.

Она была занята, как же. Запах лака для ногтей почувствовался, когда мы еще не успели повернуть за угол. Добро пожаловать.

В Гатлине каждый первый день в школьном году был похож на предыдущий. Учителя, которые знали тебя с рождения, еще в детском саду определяли, кто тупой, а кто умный. Я считался умным, потому что мои родители были профессорами. Линк считался тупым, потому что однажды он изорвал несколько страниц в Библии во время урока религии, и разок его вырвало на праздновании Рождества. Поскольку я был умен, я получал хорошие оценки за свои работы, Линк — плохие. Мне казалось, что наши работы никто не читает. Иногда посередине своих сочинений я писал какую-нибудь чушь, только чтобы узнать, что скажут учителя. Никто ничего не говорил.

К сожалению, подобная практика не распространялась на тесты. На первом уроке, которым был английский язык, я обнаружил, что наша семидесятилетняя учительница по фамилии ИнглишІ — и это ее настоящая фамилия — задавала нам на лето прочесть «Убить пересмешника», так что первый тест я уже провалил. Отлично. Я читал эту книгу где-то года два назад, она была одной из маминых любимых. Но из-за того, что прошло некоторое время, я уже подзабыл подробности.

Малоизвестный факт обо мне — я постоянно читаю. Книги были тем единственным, что отдаляло меня от Гатлина, хоть и на короткое время. У меня в комнате на стене висела карта, и каждый раз, когда я читал о каком-то месте, куда хотел бы поехать, я помечал это место на карте. Нью-Йорк из «Над пропастью во ржи». «В диких условиях» привели меня на Аляску. Когда я читал «В дороге» я добавил Чикаго, Денвер, Лос-Анжелес и Мехико. Керуак вообще-то мог завести вас куда угодно. Каждые несколько месяцев я рисовал линию, соединяя все пометки. Тонкая зеленая линия, по которой я поеду путешествовать летом перед колледжем, если я когда-нибудь выберусь из этого города. Карту и любовь к чтению я не афишировал. Здесь книги и баскетбол не вяжутся между собой.

На химии было не лучше. Мистер Холенбэк привел меня в отчаяние, сделав напарником по лабораторной с Эмили Убью-Итана, также известной как Эмили Ашер, которая желала моей мучительной смерти с прошлого года, когда я совершил огромную ошибку и надел под смокинг привычную футболку, а вдобавок позволил моему отцу отвезти нас в нашем стареньком Вольво. Одно сломанное и незакрывающееся окно испортило ее идеальную завитую прическу для выпускного бала, и к тому времени, как мы доехали до спортзала, она выглядела как Мария-Антуанетта после сна. Эмили не разговаривала со мной до конца вечера и послала Саванну Сноу, чтобы та бросила меня от ее лица в трех шагах от чаши с пуншем. Собственно, на этом все и закончилось.

Это вызывало бесконечное удивление у парней, которые были уверены, что мы вернемся вдвоем. Они не знали, что Эмили была не в моем вкусе. Она была красива, но на этом все. А простое любование ею никак не помогало вынести того, что вылетало из ее рта. Мне нужен был кто-то другой, кто-то с кем бы я мог поговорить о чем-то еще, кроме вечеринок и назначения королевой на зимнем балу. Девушка, которая была бы умна или забавна, или, хотя бы, была бы постоянным партнером по лабораторным.

Может быть такая девушка была мечтой, но мечта в любом случае лучше кошмара. Даже если кошмар носит юбочку чирлидера.

Я пережил химию, но мой день все еще катился по наклонной в худшую сторону. Несомненно, в этом году у меня опять будет история США, единственный раздел истории, который мы изучали, так что название предмета «история» было явным преувеличением. И весь второй год я проведу, изучая «Агрессию Севера» с мистером Ли, однофамильцем, но, насколько мы могли судить, наш учитель и прославленный генерал Конфедерации были родственными душами. Мистер Ли был чуть ли не единственным учителем, искренне меня ненавидевшем. В прошлом году, с одобрения Линка, я написал сочинение на тему «Агрессии Юга» и получил неуд. Видимо, все-таки, иногда, учителя читают наши работы.

Я уселся на задних рядах рядом с Линком, переписывавшим заметки с прошлого урока, который он благополучно проспал. Линк перестал писать, как только я сел.

— Эй, ты слышал?

— Слышал что?

— В Джексоне новенькая.

— Да тут целая куча новеньких, целый класс первоклашек, придурок.

— Я тебе не о первоклашках говорю. Новенькая в нашем классе.

В любой другой школе новенькая в старших классах школы не будет такой уж новостью. Но это было в Джексоне, где последний раз новенькая у нас появлялась в третьем классе, когда Келли Викс переехала к своим бабушке с дедушкой после того, как ее отца арестовали за незаконное проведение азартных игр в подвале их дома в ЛэйкСити.

— Кто она?

— Не знаю. У меня на втором уроке было гражданское право с ребятами из оркестра, а они только знают, что она играет на скрипке или вроде того. Интересно, она классная?

У Линка все мысли были направлены в одно русло, как и у большинства парней. Разница только в том, что Линк их сразу же озвучивал.

— Так она, значит, тоже горе-исполнитель?

— Нет. Она музыкант. Может быть она сможет разделить мою любовь к классической музыке.

— Классической музыке?

Последний раз Линк слушал классическую музыку в кресле дантиста.

— Ну, ты знаешь, классики. Пинк Флойд, Блэк Саббат, Ролинги.

Я засмеялся.

— Мистер Линкольн, мистер Уэйт. Простите, что прерываю ваш диалог, но мне бы хотелось начать, если вы не против.

Сарказма в голосе мистера Ли по сравнению с прошлым годом не убавилось, и засаленный зачес на лысине с оспинами не стал лучше. Он раздал нам копии того же учебного плана, которым он пользовался уже лет десять. Обязательно участие в Реконструкции Гражданской войны. Кто бы сомневался. Я смогу взять форму кого-нибудь из родственников, кто участвовал в реконструкциях на праздниках. Везет мне.

После звонка мы с Линком шатались возле шкафчиков, надеясь увидеть новенькую. Если его послушать, то выходило, что она уже однозначно будет с ним встречаться, будет играть с ним в группе и еще много чего будет, чего я уже и слышать не хотел. Но единственным зрелищем для нас стала Шарлота Чейз, продемонстрировавшая свои ноги более чем следовало, в джинсовой юбке на два размера меньше. Выходило, что до ланча мы так ничего и не узнаем, потому что нашим следующим уроком был язык жестов, на котором разговаривать было строжайше запрещено. Нашего знания языка жестов не хватало даже на то, чтобы сказать «новенькая», не говоря уже о том, что этот предмет был единственным, который мы изучали вместе с остальными членами нашей баскетбольной команды.

Я был в команде с восьмого класса, с тех пор как за одно лето вымахал на шесть дюймов и остановился только тогда, когда перерос на голову всех своих одноклассников. К тому же надо же было заниматься чем-то обычным, когда оба твоих родителя — профессоры. Как оказалось, я был неплохим игроком. Я будто знал заранее, куда полетит мяч команды противника, и это обеспечивало меня местом в кафетерии. А в Джексоне это значило не мало.

Сегодня это место было особенно ценным, потому что Шон Бишоп, наш первый номер, уже видел новенькую. Линк задал единственный вопрос, который интересовал их всех:

— Ну и как она? Горячая штучка?

— Очень горячая.

— Как Саванна Сноу?

И как специально, Саванна Сноу — стандарт красоты, по которому в Джексоне мерили всех остальных девчонок, — вошла в кафетерий рука об руку с Эмили Убью-Итана, и мы все уставились на нее, потому что она на половину состояла из самых совершенных ног в мире. Эмили и Саванна были неразлучны, даже когда не были одеты в форму чирлидеров. Светлые волосы, легкий загар, шпильки и джинсовые юбки, настолько короткие, что легко бы сошли за ремни. У Саванны были ноги, а Эмили была той, на грудь которой устремлялись взгляды всех парней, когда она была летом на озере в бикини. У них никогда не было с собой учебников, всего лишь по крохотной блестящей сумочке, висящей на руке, в которую едва ли помещался мобильный в те редкие моменты, когда Эмили переставала переписываться по нему.

Их основным различием были их места в команде поддержки. Саванна была капитаном и основой — одной из тех девушек, которые держат двух других чирлидеров на весу в известной пирамиде Диких котов. Эмили была летуном, девушкой на самой вершине пирамиды, взлетавшей в воздух на пять-шесть футов в сальто или еще каком-нибудь чирлидерском трюке, который мог запросто закончиться сломанной шеей. Эмили готова была рискнуть чем угодно, лишь бы удержаться на вершине. У Саванны такой нужды не было. Если Эмили навернется, пирамида устоит и без нее, а если Саванна сдвинется с места хоть на дюйм, вся конструкция рухнет вниз.

Эмили Убью-Итана заметила, что мы смотрим на них, и состроила мне гримасу. Парни засмеялись. Эмори Уоткинс стукнул меня по спине: «Терпи, Уэйт. Ты знаешь Эмили, чем больше она скалится, тем больше ей нравится». Сегодня мне вовсе не хотелось думать об Эмили. Мои мысли были заняты полной ее противоположностью. Как только Линк озвучил это, я попался. Новенькая. Вероятность появления кого-то другого из каких-то других мест. Может быть кто-то, чья жизнь была куда насыщенней, чем наша и чем моя. Может быть даже та самая, что мне снилась. Я понимал, что это всего лишь фантазия, но хотел в это верить.

— Так вы уже слышали про новенькую? — спросила Саванна, усаживаясь на колено Эрла Питти. Эрл был нашим капитаном и то бывшим, то нынешним парнем Саванны. В данный момент он был нынешним. Он обвил руками ее загорелые ноги так высоко, что все остальные не знали, куда глаза девать.

— Шон только что начал рассказывать. Сказал, что она классная. Возьмете ее в команду? — Линк стащил парочку картофельных наггетсові из моей тарелки.

— Вряд ли. Вы бы видели, как она одета, — первый удар.

— И она такая бледная, — второй удар. По мнению Саванны, нельзя было быть слишком худым или слишком загорелым.

Эмили села рядом с Эмори и чуть ли не улеглась грудью на стол:

— А он сказал вам, кто она такая?

— В смысле?

Эмили взяла паузу для пущего эффекта:

— Она племянница Старика Равенвуда.

Для осознания такой новости передышки не потребовалось. Эмили свой фразой словно вытянула весь кислород из помещения. Двое парней рассмеялись, они решили, что она пошутила. Но я был уверен, что это не так. Третий удар. Она в ауте. Настолько далеко за пределами поля, что я и представить не мог. Вероятность того, что она окажется девушкой из моих снов, исчезла еще до того, как я успел вообразить себе наше первое свидание. Еще на три года вперед я был проклят обществом разнообразных Эмили Ашер.

Мэйкон Мельхиседек Равенвуд был местным затворником. Скажем так, я помнил довольно многое из «Убить пересмешника», чтобы сказать, что, по сравнению со Стариком Равенвудом, Страшила Рэдли4 был безобидной букашкой. Он жил в разваливающемся старом доме на территории самой старой и самой печально известной плантации в Гатлине, я не знал никого в городе, кто видел его хоть раз с момента моего рождения, а может и дольше.

— Ты серьезно? — спросил Линк.

— Абсолютно. Карлтон Этон сказал это моей маме вчера, когда принес нам почту.

Саванна кивнула:

— Моя мама слышала то же самое. Она переехала к Старику Равенвуду несколько дней назад то ли из Виржинии, то ли из Мэриленда, я не помню.

Теперь они все говорили о ней: о ее одежде, ее прическе, ее дяде и о том, какой, наверняка, ненормальной она является. Вот именно это я больше всего ненавидел в Гатлине — у всех находилось мнение о том, что ты говоришь, что делаешь, или, в данном случае, носишь. Я просто уставился на лапшу, плававшую в моей тарелке в оранжевой жидкости, мало напоминающей сыр.

Два года, восемь месяцев и обратный отсчет. Я должен выбраться из этого города.

После школы спортзал был занят тренировками группы поддержки, а дождь наконец-то прекратился, так что наши тренировки по баскетболу были перенесены на наружный двор, с его растрескавшимся бетоном, гнутыми кольцами и лужами от утреннего дождя. Надо была стараться не попасть ногой в трещину, которая тянулась вдоль поля, как Большой Каньон. Но зато со двора было видно парковку, и во время разогрева мы могли в первых рядах наблюдать всю общественную жизнь Джексона Хай.

Сегодня у меня была «горячая рука»5. Со штрафной линии я уже забросил семь мячей из семи, но Эрл не отставал от меня, он шел за мной с тем же результатом.

Восемь. Казалось, что мне достаточно всего лишь смотреть на корзину, и мяч полетит в нее. Иногда бывали такие дни.

Девять. Эрл разозлился. Я мог с уверенностью сказать, что с каждым разом, когда мой мяч летел в корзину, он бил по своему с еще большей силой. Он был нашим вторым центровым. По нашей негласной договоренности я позволял ему лидировать, а он не мешал мне, если у меня не было настроения зависать возле «Стоп энд Стил» после тренировок; что там было делать, только обсуждать все тех же девчонок и объедаться снеками Слим Джим.

Десять. Я не мог промахнуться. Возможно, дело было в генетике, может в чем-то еще. Я не пытался это выяснить, после смерти моей мамы, я перестал стараться вообще. Удивительно, что я еще тренировался.

Одиннадцать. Эрл захрипел позади меня, прилагая максимум усилий к броску. Я постарался не улыбнуться и посмотрел на парковку, собираясь бросить очередной мяч. Я увидел движение копны длинных черных волос за рулем длинной черной машины.

Катафалк. Я замер.

А потом она повернулась, и через открытое окно я увидел девушку, смотрящую в мою сторону. По крайней мере, мне так показалось. Баскетбольный мяч ударился о кольцо и выпал за ограду. Позади меня я услышал знакомый звук пролетающего мяча.

Двенадцать. Сегодня Эрл может расслабиться.

Когда машина уехала, я оглянулся на двор. Все остальные парни стояли там с такими лицами, словно увидели приведение.

— Это была…?

Билл Ватс, наш форвард, держась одной рукой за цепную ограду, кивнул:

— Племянница Старика Равенвуда.

Шон кинул ему мяч:

— Да, как они и сказали. За рулем катафалка.

Эмори покачал головой:

— Действительно, классная. Жаль.

Они разошлись, чтобы снова начать играть, но еще до того, как Эрл бросил свой следующий мяч, пошел дождь. Через тридцать секунд, на нас обрушился ливень, самый сильный за этот день. Я стоял там, позволяя каплям дождя молотить по мне. Мои мокрые волосы упали мне на глаза, закрывая от меня школу и команду.

Плохое предзнаменование было не только в катафалке. Оно было в девушке.

На несколько секунд я позволил себе надеяться, что, может быть, этот год будет отличаться от всех предыдущих, что что-то изменится, что я найду кого-нибудь, с кем можно будет поговорить, кто будет действительно важен для меня. Но все, что у меня было, это удачный день во дворе, а этого никогда не будет достаточно.

Название магазина «Stop and Shop» жителями города чаще употреблялось, как «Stop and Steal», что переводится, как «Стой и Купи» и «Стой и Стащи» соответственно.

Фамилия учительницы по английскому — English, т. е. Английская.

Tater Tots — переведены как «картофельные наггетсы», по сути это что-то вроде поджаренных маленьких лепешек из картофеля.

Страшила Рэдли — персонаж книги Харпер Ли «Убить пересмешника», местный затворник, которого как чумы боялись все дети, и, как выяснилось, боялись совершенно напрасно.

«Hot hand» или «горячая рука» — в основном баскетбольный термин, означающий невероятную силу и удачливость баскетболиста при бросках мяча в корзину.

Название поместья Равенвуд переводится, как «черный лес» или «вороний лес».

Глава 3 Второе сентября. Дыра в небе

(переводчик: Анна kalusha Русакова)

Жареная курица с картофельным пюре и соусом, бобы и печенье — все это остывшее стояло на плите, там, где оставила Амма. Обычно она подогревала мне обед перед тем, как я возвращался домой с тренировки, но только не сегодня. У меня намечались большие проблемы. Амма в гневе сидела за столом, поедая конфеты «Ред Хотс», и разгадывала кроссворд из Нью-Йорк Таймс. Мой отец тайком подписался на воскресный выпуск, потому что кроссворды в Старз энд Страйпс были с ошибками, а в Ридерс Дайджест были слишком короткими. Не знаю, как ему удалось обойти Карлтона Этона, который наверняка оповестил бы весь город, что мы считаем себя слишком умными для Старз энд Страйпс, но не было ничего такого, что мой отец не сделал бы для Аммы.

Она подвинула мне тарелку, не глядя в мою сторону. Я запихнул в рот холодное пюре и курицу. Ничто на свете так не бесило Амму, как еда, оставленная на тарелке. Я старался держаться подальше от острого грифеля ее черного карандаша № 2, специально предназначенного для отгадывания кроссвордов и столь остро заточенного, что им можно было бы пустить кровь. Сегодня это вполне могло случиться.

Я слушал ровное постукивание дождя по крыше. Других звуков в комнате не раздавалось. Амма побарабанила карандашом по столу:

— Слово из девяти букв. Тюремное заключение или физическое наказание, — она метнула еще один взгляд в мою сторону. Я запихнул в рот полную ложку пюре. Я знал, к чему она клонит. Девять букв по горизонтали.

— З.А.Т.О.Ч.Е.Н.И.Е. в наказание. А именно, если ты не в состоянии вовремя прийти в школу, то будешь сидеть дома.

Мне было интересно, кто же позвонил ей и рассказал о моем опоздании. Или, точнее, кто не позвонил. Она стала точить карандаш, хотя он и без того был острым, вращая его в своей старой автоматической точилке, стоявшей на кухонном столе. Она намеренно не смотрела на меня, что было еще хуже, чем если бы она смотрела мне в глаза.

Я подошел к ней, точившей карандаш, и крепко обнял ее.

— Брось, Амма, не злись. Ведь с утра лило, как из ведра. Ты же не хотела бы, чтобы мы гнали по дождю?

Она вопросительно приподняла бровь, но тон ее смягчился:

— Что ж, похоже, что дождь будет лить еще долго, до тех пор, пока ты не подстрижешься, поэтому, лучше бы тебе найти способ появляться в школе до того, как прозвенел звонок на урок.

— Слушаюсь, мэм, — я еще раз обнял ее и вернулся к своей остывшей картошке. — Ни за что не поверишь, что сегодня произошло. К нам в класс пришла новенькая, — не знаю, почему я это сказал. Наверно, все еще думал об этом.

— Ты думаешь, я не знаю про эту Лену Дюкейн?

Я подавился печеньем. Лена Дюкейн. Ее фамилия, произнесенная на южный манер, звучала в рифму со словом «капель». Амма произнесла его, будто к слову добавили еще один слог. Дю-ке-ейн.

— Это ее имя? Лена?

Амма пододвинула мне стакан с шоколадным молоком:

— Да и нет. И это не твое дело. Ты не должен вмешиваться в дела, в которых не разбираешься, Итан Уэйт.

Амма всегда говорила загадками. Большего от нее нельзя было добиться. Я не был в ее доме на Заводи Бредущего с тех пор, как был ребенком, но уверен, что в нем побывало большинство людей из нашего городка. Амма была самой уважаемой гадалкой на картах Таро на сто миль вокруг Гатлина. Совсем как ее мать и бабушка до нее. Шесть поколений гадалок на картах. В Гатлине было полно богобоязненных баптистов, методистов и протестантов-пятидесятников, но и они не устояли перед искушением погадать на картах, перед шансом изменить свою судьбу, потому что они верили, что могущественная гадалка способна на это. Уж в чем-чем, а в могуществе Амме нельзя было отказать. Она владела силой, с которой нельзя было не считаться.

Иногда я находил один из ее самодельных амулетов, припрятанным в ящике с моими носками или же висящим над дверью в кабинет отца. Я только однажды спросил ее, для чего они нужны. Мой отец дразнил Амму каждый раз, когда находил один из них, но я замечал, что он никогда их не трогал. «Лучше не трогать, чем сожалеть». Думаю, он имел в виду, не трогать саму Амму, которая могла заставить вас сожалеть очень сильно.

— Ты что-нибудь еще о ней слышала?

— Следи, лучше, за собой. В один прекрасный день ты проделаешь дыру в небе, и вселенная в нее провалится. Тогда у нас у всех будут неприятности.

Мой отец в пижаме, шаркая, зашел на кухню. Он налил себе чашку кофе и достал из шкафа коробку с хлопьями. Из ушей торчали беруши. Хлопья означали, что отец готов начать свой день. Беруши означали, что день еще не начался.

Я наклонился к Амме и прошептал: — Что ты слышала?

Она вырвала у меня тарелку и отнесла ее в раковину. Она промыла какие-то кости, по виду напоминающие свиную лопатку, что было странно, если учесть, что на ужин у нас была курица, и положила их на тарелку.

— Не твоего ума дело. А я вот хочу знать, почему это ты вдруг так заинтересовался?

Я пожал плечами.

— Да ни почему. Просто любопытно.

— Ты знаешь, что говорят про любопытных, — она воткнула вилку в мой кусок запеканки, затем еще раз взглянула на меня и вышла.

Даже мой отец заметил, как дверь за ней сильно качнулась, и вынул из уха затычку:

— Как дела в школе?

— Отлично.

— В чем ты провинился перед Аммой?

— Опоздал в школу.

Он изучал мое выражение лица, я — его.

— Карандаш номер два?

Я кивнул.

— Острый?

— Был острый, да она его еще заточила, — я вздохнул. Мой отец почти улыбнулся, что редко случалось, и я почувствовал облегчение, может быть, даже успех.

— Ты знаешь, сколько раз я сидел вот за этим столом, и она тыкала в меня карандашом, когда я был ребенком? — спросил он, хотя это был и не вопрос. Стол, весь в зазубринах и в пятнах от краски, клея и фломастеров, которые оставляли все поколения Уэйтов, вплоть до меня, был одной из самых старых вещей в доме.

Я улыбнулся. Отец забрал свою тарелку с хлопьями и махнул мне ложкой. Амма вырастила моего отца, об этом мне напоминали каждый раз, когда я смел хотя бы подумать о том, чтобы нагрубить ей, когда был маленьким.

— М.И.Р.И.А.Д., - проговорил он по буквам, ставя миску в раковину. — Б.Е.С.К.О.Н.Е.Ч.Н.О.С.Т.Ь., т. е. гораздо больше, чем тебе, Итан Уэйт.

Отец вышел на свет, и его улыбка погасла, а потом и вовсе исчезла. Он выглядел еще хуже, чем обычно. Круги под глазами стали еще темнее, и было видно, как выпирают кости. Лицо у него было мертвенно-зеленого цвета из-за того, что он никогда не выходил из дома. Последние месяцы он здорово смахивал на живой труп. С трудом удавалось припомнить, что это был тот же самый человек, который часами просиживал со мной на берегу озера Молтри, поедая сэндвичи с курицей и салатом, и учил меня забрасывать удочку: «Туда и обратно. Десять и два. Десять и два. Как стрелки часов». Последние пять месяцев ему тяжело дались. Он очень любил мою мать. Но и я тоже любил ее.

Отец взял кофе и поплелся к себе в кабинет. Настало время взглянуть фактам в лицо. Возможно, Мэйкон Равенвуд был не единственным затворником в городе. На мой взгляд, наш город был маловат для двух Страшил Рэдли. Но за последние месяцы мы были как никогда близки к чему-то похожему на разговор, и я не хотел, чтобы он ушел.

— Как идет работа над книгой? — выпалил я. Останься и поговори со мной. Вот, что я хотел сказать на самом деле.

Он, похоже, удивился. Затем пожал плечами:

— Потихоньку. Еще много работы, — он не мог поговорить со мной. Вот, что он хотел сказать.

- Племянница Мэйкона Равенвуда переехала в наш город, — я сказал это, как раз в тот момент, когда он вставлял беруши обратно в ухо. Как обычно, мы с ним действовали вразнобой. Если над этим задуматься, то в последнее время так у меня получалось почти со всеми.

Отец вынул одну затычку, вздохнул и вынул другую:

— Что? — он был уже на пути обратно в кабинет. Счетчик времени нашего разговора отсчитывал последние минуты.

— Мэйкон Равенвуд; что ты о нем знаешь?

— Думаю то же, что и другие. Отшельник. Насколько мне известно, не покидает особняк Равенвуда уже многие годы, — он распахнул дверь в кабинет и уже перешагнул порог, но я не пошел за ним. Просто стоял в дверях.

Я никогда не заходил к нему. Однажды, всего лишь однажды, когда мне было семь лет, отец застал меня за чтением своего романа, до того, как он закончил его редактировать. Его кабинет был темным и пугающим. Над потертым диваном викторианского стиля висела картина, закрытая отрезом ткани. Я знал, что ни в коем случае нельзя спрашивать о том, что скрыто за тканью. За диваном, ближе к окну, стоял отцовский письменный стол из красного дерева, покрытый резьбой, — еще одна реликвия, передававшаяся в нашем доме из поколения в поколение. Да еще книги, старинные в кожаном переплете, такие тяжелые, что для чтения их клали на огромную деревянную подставку. Это и были те самые вещи, привязывавшие нас к Гатлину и к дому Уэйтов так же, как они привязывали моих предков более сотни лет.

На его рабочем столе лежала рукопись. Она лежала там, в открытой картонной коробке, и мне просто необходимо было узнать, что там было написано. Отец писал готические романы ужасов, что не вполне подходило для чтения семилетнему мальчишке. Но каждый дом в Гатлине хранил множество секретов, как и везде на Юге, и мой дом не был исключением даже в те годы.

Отец нашел меня, свернувшегося калачиком на кушетке в его кабинете, страницы валялись повсюду, будто в коробке взорвалась бомба. Я тогда еще не знал, что нужно всегда заметать следы, но после того случая очень быстро усвоил урок. Я только помню, как он орал на меня, и как мама нашла меня рыдающим на старой магнолии у нас на заднем дворе: «Даже у взрослых есть секреты, Итан».

А я просто хотел знать. Это всегда было моей проблемой. Даже сейчас. Я хотел знать, почему отец никогда не выходил из своего кабинета. Хотел знать, почему мы не можем уехать из этого бестолкового старого дома только потому, что миллион Уэйтов жили здесь до нас, особенно теперь, когда умерла мама.

Но не сегодня. Сегодня я лишь хотел запомнить сэндвичи с курицей и салатом, десять и два, и то время, когда отец ел свои хлопья за завтраком и шутил со мной. Я засыпал, перебирая все это в памяти.

На следующий день даже еще до звонка единственной темой для обсуждения в школе Джексона была Лена Дюкейн. Накануне Лоретте Сноу и Юджин Эшер, матерям Саванны и Эмили, каким-то образом, в промежутках между грозами и штормами, удалось накрыть стол к ужину и обзвонить, буквально, всех и каждого в городе, чтобы поведать о том, что эта сумасшедшая родственница Равенвуда разъезжает по Гатлину на его катафалке, на котором — они были в этом уверены — он перевозил мертвецов, когда никто его не видел. С этого момента история начала обрастать все более дикими подробностями.

В Гатлине вы всегда можете быть уверены в двух вещах. Во-первых, вам позволительно отличаться от других, даже быть чокнутым до тех пор, пока вы время от времени все-таки выбираетесь на улицу, тогда у соседей не появляется подозрение, что вы убийца с топором. И, во-вторых, если у вас есть прошлое, обязательно найдется кто-нибудь, кто все разболтает. Новая девушка в городе, которая приехала жить к городскому отшельнику в Дом с привидениями — это была новость, возможно, самая крупная со времени несчастного случая, произошедшего с моей матерью. Поэтому не знаю, почему меня так удивило, что все говорят о ней — все, кроме парней. Им было чем заняться.

— Итак, что там у нас, Эм? — Линк с треском закрыл свой шкафчик.

— По шкале кандидаток в команду чирлидеров, похоже, мы имеем четырех, которые тянут на восемь баллов, трех — на семь баллов и кучка на четыре балла, — Эмори не брал в расчет тех, рейтинг которых по его шкале составлял ниже четырех.

Я громко захлопнул свой шкафчик.

— И это называется новости? Разве это не те же самые девчонки, которых мы видели в Дар-и-Кин?

Эмори улыбнулся и похлопал меня по плечу: — Но теперь они в игре, Уэйт, — он посмотрел на девчонок в холле. — И я готов сыграть.

Эмори был по большей части болтуном. В прошлом году, когда мы перешли в разряд старшеклассников, все его разговоры были о сексуальных выпускницах, которых он собирался заарканить. Эм настолько же витал в облаках, насколько и Линк, но настолько же безобидным он не был. Он был агрессивен, как и все Уоткинсы.

Шон встряхнул головой:

— Все равно, что срывать персики с куста.

— Персики растут на деревьях, — у меня уже было плохое настроение, может быть потому, что до школы я встретился с парнями в «Стоп энд Стил» и оказался втянутым в тот же самый разговор, пока Эрл пролистывал журналы на единственную тематику, которая его интересовала — девушки в бикини на капотах автомобилей.

Шон недоуменно посмотрел на меня:

— О чем это ты?

Я не знаю, почему это вообще меня задело. Бестолковый разговор, такой же бессмысленный, как и наши встречи с парнями каждое утро по средам перед занятиями. Я всегда считал это чем-то вроде переклички. Если ты в команде, от тебя ждут нескольких вещей: вы вместе сидите за обедом, ходите на вечеринки к Саванне Сноу, приглашаете чирлидера на зимний бал, тусуетесь на озере в последний учебный день года. Если ты ходишь на перекличку, то почти все остальное можно и пропустить. Только мне становилось все труднее и труднее туда приходить, сам не знаю почему.

Я все еще думал об этом, когда увидел ее.

И даже, если б я ее и не видел, я бы знал, что она здесь, потому как коридор, обычно набитый учениками, стремящимися к своим шкафчикам и пытающимися успеть в класс до второго звонка, в секунду опустел. Все расступились, когда она проходила по коридору. Словно она была рок-звездой.

Или прокаженной.

Но я видел только красивую девушку в длинном сером платье, надетом под белую куртку с вышитой надписью «Мюнхен», и в потрепанных черных кедах, видневшихся из-под платья. Еще у нее на шее была длинная серебряная цепочка, на которой висело множество побрякушек — пластиковое кольцо от автомата с жевачками, булавка, и еще куча всего, что мне было не разглядеть издалека. Девушка, всем видом своим показывавшая, что не имеет ничего общего с Гатлином. Я не мог отвести от нее глаз.

Племянница Мэйкона Равенвуда. Да что со мной такое?

Она убрала за ухо волнистую темную прядь, и на свету сверкнул черный лак, покрывавший ее ногти. Руки у нее были все в черных чернилах, как будто она на них писала. Она шла по коридору так, словно кроме нее там никого не было. У нее были самые зеленые глаза, которые я когда-либо встречал. Такие зеленые, что могло показаться, что они какого-то нового неизвестного доселе цвета.

— Да уж. Горячая штучка, — произнес Билли.

Я знаю, о чем они подумали. На секунду они задумались, а не бросить ли им своих подружек, чтобы приударить за ней. На минуточку в их головах она попала в раздел возможных вариантов.

Эрл окинул ее оценивающим взглядом, затем захлопнул свой шкафчик:

— Если опустить тот факт, что она фрик.

Было что-то в том, как он произнес эти слова, или скорее, в причине, по которой он их произнес. Она была фриком, потому что была не из Гатлина, потому что не боролась за право быть в команде поддержки, потому что она не взглянула на него ни в первый, ни во второй раз. В любой другой день я бы проигнорировал его слова и промолчал, но сегодня меня так и тянуло высказаться:

— Значит, она автоматически ненормальная? Почему? Только потому, что она не носит форму, короткую юбку и она не блондинка?

Мысли Эрла было легко прочесть. Это был тот случай, когда я должен был следовать за капитаном, а я отчего-то нарушил свою часть нашего негласного соглашения.

— Потому что она — из Равенвудов.

Смысл послания был ясен. Классная, но и думать о ней не смейте. Она больше не была вариантом. Но это не мешало им на нее пялиться, и они пялились. Взгляды всех в коридоре были прикованы к ней словно к оленю, взятому на прицел.

Но она просто шла себе дальше по коридору, и побрякушки на шее позвякивали в такт ее шагов.

Минутой позже я стоял на пороге кабинета английского. И она была там. Лена Дюкейн. Новенькая, которую так будут называть и спустя пятьдесят лет, если перестанут называть племянницей Старика Равенвуда, протягивала розовую карточку миссис Инглиш, которая сощурилась, чтобы прочесть ее.

- В моем расписании что-то напутали, и у меня нет английского, — говорила она, — зато два часа истории США, а этот предмет я изучала в прежней школе, — в ее голосе звучало огорчение, а я пытался не улыбаться. У нее никогда не было истории США, по крайней мере, в таком виде, в каком ее преподает мистер Ли.

— Разумеется. Ты можешь сесть на любое свободное место, — миссис Инглиш протянула ей экземпляр «Убить пересмешника». Книга выглядела так, будто ее никто никогда не читал, и возможно так оно и было, с тех пор как по ней был снят фильм.

Новенькая подняла голову и поймала мой взгляд. Я отвернулся, но было поздно. Я старался не улыбаться, но только смутился и еще шире улыбнулся. Казалось, она не заметила.

— Спасибо, у меня есть эта книга, — она вынула свой экземпляр в твердой обложке с нарисованным на ней деревом. Книга выглядела старой и потрепанной, как если бы ее не раз читали.

— Эта книга — одна из моих любимых, — она просто произнесла это, как само собой разумеющееся.

В спину мне словно врезался таран, и Эмили вломилась в класс, словно я и не стоял на ее пути — это был ее способ здороваться, предполагалось, что я последую за ней в конец класса, где сидели все наши друзья.

Новенькая села на свободное место в первом ряду, на Запретной территории прямо напротив стола миссис Инглиш. Это был неверный шаг. Каждый знал, что там сидеть не следует. У миссис Инглиш был один искусственный глаз и очень плохой слух, — что не мудрено, если ваша семья владеет единственным стрельбищем в округе, — и если вы не садились прямо напротив ее стола, то она не видела вас и не вызывала. Лене предстояло отвечать на вопросы за весь класс.

Эмили с загадочным лицом свернула со своего пути, чтобы пройти мимо места, где сидела новенькая, и пнула ее сумку так, что все книги разлетелись по проходу.

— Ой, — Эмили наклонилась, поднимая затертую тетрадку на пружинах с надорванной обложкой. Она держала ее, словно дохлую мышь. — Лена Дюкейн. Так тебя зовут? А я думала, твоя фамилия Равенвуд.

Лена медленно подняла голову:

— Верни мою тетрадь.

Эмили листала страницы, будто не слыша ее:

— Это твой дневник? Ты писательница? Это так здорово.

Лена протянула руку:

— Отдай, пожалуйста.

Эмили захлопнула тетрадь и отвела руку подальше от Лены:

— Можно я только на минутку возьму ее? С удовольствием прочту, о чем ты пишешь.

— Верни мне мою тетрадь. Прямо сейчас. Пожалуйста, — Лена встала с места.

Становилось интересно. Племянница Равенвуда сама копала себе яму, из которой она не сможет выбраться — у Эмили была исключительная память.

- Сначала читать научись, — я забрал у Эмили тетрадь и протянул Лене. Затем сел рядом с ней за парту на Запретной территории. Под «всевидящее око». Эмили смотрела на меня, не веря своим глазам. Не знаю, зачем я это сделал. Я и сам был поражен не меньше нее. Никогда в жизни я не сидел на первом ряду. Звонок прозвенел прежде, чем Эмили успела что-то сказать. Но это не имело значения. Я знал, что позже поплачусь за это. Лена открыла свою книгу, не обращая внимания на нас обоих.

— Мы можем начать, класс? — спросила Миссис Инглиш.

Эмили скользнула на свое место в конце класса достаточно далеко от первой парты, чтобы ей не пришлось отвечать ни на какие вопросы ни сегодня, ни завтра, ни весь учебный год, и достаточно далеко от племянницы Равенвуда. А теперь еще и далеко от меня. И даже если мне придется в течение пятидесяти минут анализировать взаимоотношения Джема и Скаут, не зная содержания главы, это все равно было похоже на своего рода освобождение.

Когда прозвенел звонок, я повернулся к Лене. Не знаю, что я собирался ей сказать. Может быть я ожидал, что она поблагодарит меня. Но она молчала, засовывая книги в сумку.

156. На тыльной стороне ее ладони было написано не слово, а число.

Лена Дюкейн больше не заговорила со мной ни в тот день, ни в последующие дни этой недели. Но это не мешало мне продолжать думать о ней или видеть ее практически везде, куда бы я ни посмотрел. Дело было, собственно, не в ней самой. Не в том, как она выглядела, а она была хорошенькой, несмотря на то, что носила всегда неправильную одежду и поношенные кеды. Не в том, что она говорила в классе, а говорила она всегда то, что другим-то и в голову не могло прийти, а если бы и пришло, они бы не осмелились произнести это вслух. И не в том, что она отличалась от всех девушек в Джексоне. Это-то как раз было очевидно.

Дело было в том, что из-за нее я понимал, как сильно я похож на остальных, даже если и делаю вид, что это не так.

Весь день лил дождь, и я сидел на уроке по керамике, также известном как «ГВБ» — «Гарантированный высший балл», поскольку для оценки достаточно было хотя бы попытаться что-то слепить. Я записался на гончарное дело в прошлом году, потому что для аттестата мне необходима была оценка по предмету творческого направления, а я отчаянно хотел держаться подальше от ансамбля, чей грохот во время репетиций доносился снизу, и который вела до ужаса костлявая и сверхэнергичная мисс Спайдер. Рядом со мной сидела Саванна. Я был единственным парнем в классе, и поскольку я был парнем, то понятия не имел, что мне делать дальше.

— Сегодня вы будете экспериментировать. Без оценок. Почувствуйте глину. Дайте волю воображению. И не обращайте внимания на музыку, — миссис Абернати поморщилась, когда ансамбль внизу стал терзать инструменты, пытаясь сыграть гимн южан — песню Дикси.

- Загляните внутрь себя. Найдите путь к своей душе.

Я запустил гончарный круг и уставился на глину, вращающуюся перед моими глазами. Я вздохнул. Это было почти так же ужасно, как и игра ансамбля. Затем, по мере того, как класс затих, и гул гончарных кругов заглушил болтовню на задних рядах, музыка, доносившаяся снизу, изменилась. Я услышал скрипку или одну из больших скрипок, альт, как мне подумалось. Музыка была печальной и прекрасной одновременно, и еще тревожащей. В безыскусном звучании мелодии угадывалось больше таланта, чем мисс Спайдер имела счастье когда-либо заполучить в свой оркестр. Я огляделся. Похоже, кроме меня никто не обращал на музыку внимания. А мне она проникала прямо под кожу.

Я узнал мелодию, и в следующее мгновение я услышал в голове слова так отчетливо, как если бы я слушал их на своем айподе. Но на этот раз слова были другие:

Шестнадцать лун, шестнадцать лет,

Гром гремит в ушах с размахом,

Шестнадцать миль, чтоб к ней попасть,

Шестнадцать раз бродить по страхам

Крутящийся комок глины перед моими глазами начал терять свои очертания, чем больше я пытался сфокусировать взгляд на глине, тем расплывчатей становился класс вокруг, пока не начало казаться, что глина вращает вокруг себя всю комнату, а вместе с ней мой стол и мой стул. Будто бы все мы были связаны друг с другом в водовороте непрекращающегося движения в ритме мелодии, доносящейся из музыкального класса. Комната вокруг меня постепенно исчезала. Медленно я дотянулся до глины и провел по ней одним пальцем.

Затем вспышка, и вращающаяся комната превратилась в новое видение.

Я падал.

Мы падали.

Я снова был в моем сне. Я видел ее руку. Я видел свою руку, пытающуюся схватить ее, мои пальцы, впивающиеся в ее кожу, запястье, в отчаянной попытке удержать. Но она ускользала, я чувствовал, как ее пальцы исчезают из моей руки.

— Не отпускай!

Я хотел ей помочь, удержать. Хотел больше всего на свете. И тут ее рука выскользнула из моей хватки.

— Итан, что ты делаешь? — с беспокойством в голосе спросила миссис Абернати.

Я открыл глаза и попытался сосредоточиться, вернуться назад в реальность. Эти сны появились у меня со смерти мамы, но впервые я видел сон средь бела дня. Я посмотрел на свою грязную серую руку, испачканную подсыхающей глиной. На глине на гончарном круге был прекрасно виден отпечаток руки, будто я только что раздавил рукой свое изделие. Я пригляделся. Рука была не моя, слишком маленькая. Это была рука девушки.

Это был отпечаток ее ладони.

Я посмотрел на свои ногти — под ними была глина, которую я содрал с ее запястья.

— Итан, ты мог хотя бы попытаться что-то слепить, — миссис Абернати положила мне руку на плечо, и я подскочил от неожиданности. За окном громыхнул гром.

— Но, миссис Абернати, это, наверно, душа Итана разговаривает с ним, — хихикнула Саванна. Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть. — Она говорит, что тебе надо сделать маникюр, Итан.

Девушки вокруг засмеялись. Я кулаком размазал отпечаток, превращая его в бесформенную серую массу, встал, вытирая руки о джинсы, и в этот момент прозвенел звонок.

Я схватил свой рюкзак и бросился из класса, чуть не поскользнувшись в своих мокрых кедах, завернул за угол, и чудом не наступив на развязанные шнурки, пробежал два лестничных пролета, отделявших меня от музыкального зала. Я хотел убедиться, что это все мне не привиделось.

Я обеими руками распахнул двери музыкального зала. Сцена была пуста. Ученики один за другим выходили из класса, и я двигался не в том направлении, против потока, Я сделал глубокий вдох, но еще до того, как различить аромат, я уже знал, что почувствую.

Лимоны и розмарин.

На сцене мисс Спайдер собирала ноты, раскиданные на складных стульях, на которых сидело жалкое подобие оркестра Джексон Хай.

— Простите, мэм, кто только что играл эту… эту песню?

Она улыбнулась мне:

— У нас появилось прекрасное дополнение к струнным. Виолончель. Она только что переехала в город…

Нет. Этого не могло быть. Только не она.

Я повернулся и выбежал, прежде чем она успела назвать имя.

Когда прозвенел звонок на восьмой урок, Линк поджидал меня у входа в раздевалку. Он провел рукой по торчащим волосам, и расправил свою выцветшую футболку с Блэк Саббат.

— Линк. Слушай, мне нужны твои ключи.

- А как же тренировка?

— Не могу. Есть одно дело.

— Да о чем ты говоришь, чувак?

— Просто дай мне ключи, — мне надо было убраться отсюда. Я видел сны, слушая музыку, а теперь еще и вырубился перед всем классом, если это можно так назвать. Я не знал, что со мной происходит, но понимал, что что-то неладное.

Если бы мама была жива, скорее всего, я бы ей все рассказал. Ей было можно, ей я мог рассказать все, что угодно. Но она умерла, отец окопался в своем кабинете, а Амма, расскажи я ей, целый месяц посыпала бы мою комнату солью, изгоняя злых духов.

Так что я оказался сам по себе.

Линк протянул ключи.

— Тренер убьет тебя.

-Знаю.

— И Амма все узнает.

— Знаю.

— И будет колошматить тебя по заднице всю дорогу до границы округа, — его рука дрогнула, когда я забрал ключи, — не глупи.

Я повернулся и рванул. Слишком поздно.

Глава 4 Одиннадцатое сентября. Столкновение

(переводчик: Елена ♥Ева♥ Туманова)

Я насквозь промок, пока добрался до машины. Шторм набирал свою силу целую неделю. На каждой радиостанции, которую могла поймать Колотушка, крутили прогноз погоды, но это только звучит глобально, на самом деле радиостанций было всего три и все в АМ-диапазоне. Облака были абсолютно черными, и так как начался сезон ураганов, к подобной погоде нельзя было относиться легкомысленно. Но это было не важно. Мне нужно было разложить по полочкам свои мысли, хотя я и представления не имел, с чего начать.

Мне пришлось включить фары даже на выезде с парковки — дальше трёх футов от машины не было видно ни зги. Погодка не для вождения. Молнии разрезали черное небо надо мной. Я посчитал, как давным-давно меня научила Амма — раз, два, три. Прогремел гром, а это значило, что шторм недалеко — мили три до города по этим подсчетам.

Я остановился на светофоре у Джексона, одного из трёх в городе. Я не знал, что делать. Дождь колотил по крыше Колотушки. Радио играло с помехами, но кое-что слышно было. Я отрегулировал громкость, и из хрипящего динамика послышалась песня.

Шестнадцать лун.

Песня, которая исчезла из моего списка. Песня, которую, кажется, никто больше не слышал. Песня, которую Лена Дюкейн играла на виолончели. Песня, которая сводила меня с ума.

Загорелся зеленый свет и машина двинулась вперед. Я был в пути, но абсолютно не имел понятия, куда ведет меня дорога.

Молния пересекла небо. Я посчитал — один, два. Шторм подбирался все ближе. Я включил дворники. Без толку. Дальше половины квартала я ничего не видел. Вспыхнула молния. Я посчитал — раз. Гром прогремел прямо над крышей Колотушки, и дождь полил горизонтально. Лобовое стекло дребезжало так, будто собиралось отвалиться в любую секунду, и принимая во внимание состояние Колотушки, оно вполне могло.

Я не гнался за штормом. Шторм преследовал меня, и настиг, в конце концов. Я едва справлялся с управлением на скользкой дороге, Колотушку начало заносить, задние колеса таскало из стороны в сторону по обеим полосам Девятого шоссе.

Я ничего не видел. Я ударил по тормозам, потеряв управление в темноте. Фары вспыхнули, и буквально на секунду я увидел пару огромных зеленых глаз, уставившихся на меня с середины дороги. Поначалу я подумал, что это был олень, но я ошибся.

На дороге кто-то стоял!

Я тянул руль обеими руками изо всех сил, мое тело вжалось в дверь. Ее рука была вытянута вперед. Я зажмурился в ожидании столкновения, но его не произошло.

Колотушка, дернувшись, остановилась не более чем в метре от объекта. Круг света от фар осветил в дожде фигуру в дешевом дождевике — по три доллара в аптеке. Это была девушка. Медленно она скинула капюшон с головы, позволяя каплям дождя катиться по лицу. Зеленые глаза, черные волосы.

Лена Дюкейн.

У меня перехватило дыхание. Я знал, что у нее были зеленые глаза. Я уже видел их. Но сейчас они выглядели по-другому. Они отличались от любых глаз, которые я когда-либо видел.

Они были огромными и неестественно зелеными, флуоресцентными, яркими, как штормовые молнии. Под этим дождем у нее был какой-то нечеловеческий вид.

Я вывалился из Колотушки, оставляя мотор заведенным, а дверь открытой. Никто из нас не произнес ни слова, стоя посреди дороги под таким ливнем, который бывает только при урагане или на северо-востоке. Адреналин толчками несся по моим венам, мышцы были напряжены, как будто мое тело все еще ожидало аварии.

Насквозь мокрые волосы Лены разметало ветром. Я шагнул к ней навстречу и врезался в запах. Мокрые лимоны. Мокрый розмарин. Все сразу, и сон вернулся ко мне, захлестывая меня волнами. Только в этот раз, когда ее пальцы переплелись с моими, я смог увидеть ее лицо.

Зеленые глаза и черные волосы. Я вспомнил. Это была она. Она стояла прямо передо мной.

Мне нужно было знать наверняка. Я схватил ее за запястье. Они были на месте: крошечные царапины в виде полумесяцев там, где я во сне вцепился в ее запястье. Когда я коснулся ее, по моему телу пробежал электрический разряд. Молния ударила в дерево не более чем в трех метрах от нас, разрубив ствол пополам. Дерево начало тлеть.

— Ты с ума сошел?! Или просто так ужасно водишь?! — Она отошла от меня, ее зеленые глаза вспыхнули. Гневом? Чем-то.

— Это ты?

— Чего ты добивался, убить меня хотел?

— Ты настоящая, — слова скатывались во рту, будто он был набит ватой.

— Чуть ли не настоящий труп. Благодаря тебе.

— Я не сумасшедший. Я так думал, но оказалось, что нет. Это ты. Ты стоишь тут, прямо передо мной.

— Ненадолго, — Она отвернулась и пошла вверх по дороге. Не так я себе представлял нашу встречу.

Я кинулся вдогонку:

— Это ты появилась из ниоткуда и выбежала на дорогу.

Она театрально взмахнула рукой, как будто отмахивалась не только от самого этого предположения. И только тогда я заметил длинную черную машину в тени. Катафалк, с закрытым верхом.

— Да разве? Я ищу кого-нибудь, кто поможет, гений. Машина дяди сдохла. Мог бы просто мимо проехать. Не стоило пытаться задавить меня.

— Это ты снилась мне. И песня. Странная песня в моем айподе.

Она обернулась.

— Какие сны? Какая песня? Ты пьян, или это шутка такая?

— Я знаю, это ты. У тебя отметины на запястье.

Она посмотрела на руку, не понимая.

— Эти что ли? У меня собака. Отвяжись.

Но я знал, что не ошибся. Сейчас я так отчетливо видел лицо из моего сна. Возможно ли, что она не знала?

Она накинула капюшон и отправилась пешим ходом в Равенвуд под проливным дождем. Я окликнул ее:

— Послушай. В следующий раз не выскакивай из своей машины посреди шоссе в шторм. Звони в 911.

Она не остановилась:

— Я и не думала звонить в полицию. Мне вообще-то нельзя садиться за руль. У меня только ученическое разрешение. К тому же все равно мобильный вырубился.

Она точно была не из этих мест. В этом городе можно было лишиться прав, только если ты едешь по встречной.

Шторм набирал силу. Мне приходилось перекрикивать завывания урагана:

— Давай, я тебя довезу! Идти пешком — не лучшая идея!

— Нет, спасибо. Подожду следующего парня, который соберется меня задавить.

— Другого не будет. Могут пройти часы, прежде чем появиться кто-то еще!

Она снова двинулась:

— Не проблема. Пройдусь.

Я не мог допустить, что она пойдет одна под проливным дождем. Моя мама дала мне воспитание получше.

— Я не могу позволить тебе идти пешком по такой погоде! — и словно по команде над нашими головами прогремел раскат грома. Ее капюшон сдуло. — Я поведу, как моя бабушка! Я даже поведу, как твоя бабушка!

— Если бы ты знал мою бабушку, ты бы так не говорил! — ветер усиливался, и она тоже перешла на крик.

— Пошли!

— Что?!

— Машина! Поехали! Со мной!

Она посмотрела на меня, и на секунду мне показалось, что она не собирается сдаваться:

— Думаю, так будет безопасней, чем пешком. Особенно, когда ты все еще на дороге.

Колотушка промокла. Линк взбесится, когда увидит. Шторм внутри слышался по-другому. Тише и одновременно громче. Я слышал, как капли дождя стучали по крыше, но шум моего колотящегося сердца и стук зубов были едва ли не громче. Я медленно тронулся. Я не мог прийти в себя оттого, что это именно Лена сидит рядом, в нескольких сантиметрах, на пассажирском сиденье. Я мельком взглянул на нее.

Она была красива, я это видел, не смотря на свой шок. У нее были огромные зеленые глаза. Я так и не понял, почему они выглядели иначе сегодня. У нее были самые длинные ресницы, которые мне приходилось когда-либо видеть, бледная кожа, которая выглядела еще бледнее, контрастируя с ее черными волосами. На скуле, под левым глазом, у нее было маленькое родимое пятнышко в форме полумесяца. Она не была похожа на учеников Джексона. Она ни на кого не была похожа.

Лена стянула с себя дождевик. Ее футболка и джинсы прилипли к телу, будто она в одежде свалилась в бассейн. С ее серого жилета вода безостановочно стекала прямо на кожаное сиденье.

— Не с-см-м-мотри.

Я отвернулся к окну, я смотрел куда угодно, только не на нее:

— Сняла бы ты жилет. В нем будет только холоднее.

Я видел, как она воюет с миниатюрными серебристыми пуговицами на жилете, не в силах унять дрожь в руках. Я протянул руку, и она замерла. Как будто бы я осмелился прикоснуться к ней еще раз.

— Я включу печку.

Она вернулась к пуговицам:

— С-с-спасибо.

Я разглядел ее руки, на них было еще больше чернил, теперь размытых водой. С трудом угадывались какие-то цифры. Единица или семерка, пятерка и двойка. 152. Что бы это могло значить?

Я посмотрел на заднее сиденье в поисках старого пледа, который Линк обычно возит с собой. Вместо него я увидел потрепанный спальный мешок, валявшийся здесь, скорее всего, с прошлого раза, когда Линк из-за проблем дома ночевал в своей машине. Мешок пах костром и сыростью. Я передал его ей.

— М-м-м. Так лучше, — она закрыла глаза. Я чувствовал, как она расслабилась, согретая теплом печки, и успокоился сам, просто глядя на нее. Зубы у нее стали стучать гораздо реже. Дальше мы ехали в тишине. Единственными звуками были завывания шторма, шорох шин и звук воды, расплескивающейся в лужах, которые в изобилии образовались на дороге. Она пальцем выводила фигурки на запотевшем стекле. А я старался смотреть на дорогу и вспомнить остаток своего сна — любые детали, подробности, которые смогли бы доказать ей, что она и есть та самая девушка, а я — тот самый парень.

Но чем больше я пытался, тем расплывчатей становились воспоминания, они словно таяли в дожде, в дороге, в пролетающих мимо нескончаемых полях табака, усыпанных сельскохозяйственной техникой и ветхими сараями. Мы доехали до окраины города, и впереди появилась развилка. Если свернуть налево, в сторону моего дома, доедешь до реки, вдоль нее стоят все дома довоенного типа. Это же дорога вела на выезд из города. Подъезжая к развилке, я машинально стал поворачивать налево. Справа находились только плантации Равенвуда, и туда никто никогда не совался.

— Нет, подожди. Здесь направо, — сказала она.

— Ах, да. Прости, — мне стало неловко. Мы поехали направо, наверх по холму к особняку Равенвуда, действительно огромному дому. Я так старался разобраться, кто же она такая, что совершенно забыл, кем она уже была. Девушка, о которой я мечтал месяцами, девушка, о которой я не мог перестать думать, была племянницей Мэйкона Равенвуда. И я вез ее домой, в Дом с приведениями — так мы его называли между собой.

Так я его называл.

Она опустила глаза. Выходит, я не единственный, кто знал, что она живет в Доме с привидениями. Интересно, чего она наслушалась в школе. Знала ли она, что говорят про нее. Судя по печали на лице, она знала. Не знаю почему, но мне было невыносимо видеть такое ее выражение.

— Так почему ты переехала к своему дяде? Обычно, люди наоборот пытаются сбежать из Гатлина; сюда никто не переезжает.

В ее голосе я услышал нотки облегчения:

— Я везде пожила: в Новом Орлеане, Саванне, Флориде, несколько месяцев в Виржинии. Я даже какое-то время на Барбадосе жила.

Я заметил, что на вопрос она так и не ответила, но я не мог избавиться от мысли, что умер бы ради того, чтобы хоть на лето поехать в одно из тех мест:

— А где твои родители?

— Умерли.

У меня сжалось сердце:

— Прости.

— Ничего. Они умерли, когда мне было два года. Я их даже не помню толком. Я жила со своими многочисленными родственниками, в основном с бабушкой. Сейчас она уехала в путешествие на несколько месяцев. Поэтому я переехала к дяде.

— Моя мама тоже умерла. Автомобильная авария, — я понятия не имел, зачем я это сказал. В основном я старался вообще не говорить об этом.

— Мне жаль.

Я не стал говорить, что все хорошо. Я чувствовал, что она была из тех, кто прекрасно понимал, что это не так.

Мы остановились у обветренных черных кованых ворот. Передо мной, на холме, едва различимые в тумане, высились полуразрушенные останки самого старого и имеющего самую дурную славу плантаторского дома, особняка Равенвуда. Никогда я не был так близко к нему. Я заглушил мотор. Шторм успокоился и превратился в мягкую морось.

— Похоже, что гроза закончилась.

— Уверена, что стоит ждать еще большего.

— Может быть, но не сегодня.

Она посмотрела на меня с любопытством:

— Да. Но на сегодня достаточно, — ее глаза изменились. Теперь они вновь стали менее яркого зеленого цвета, и будто стали меньше — не маленькими, а более нормального размера.

Я стал открывать дверь, чтобы проводить ее до дома.

— Нет, не надо, — она смутилась, — мой дядя вроде как застенчив, — это было безусловным преуменьшением.

Моя дверь была открыта на половину. Ее тоже. Мы снова намокали все больше и больше, но так и сидели, не шевелясь и не говоря ни слова. Я знал, что я хочу сказать, но так же я знал, что сказать этого не смогу. Я никак не мог понять, зачем я сижу и мокну у ворот Равенвуда. Все казалось бессмысленным, но в одном я был уверен. Как только я спущусь с холма и вновь выеду на Девятое шоссе, все встанет на свои места. Все вновь обретет смысл. Не так ли?

Она заговорила первая:

— Спасибо, что ли.

— За то, что не задавил?

Она улыбнулась:

— Да, за это. И за то, что подвез.

Я смотрел, как она улыбается мне, будто мы с ней старые друзья, что было в принципе невозможно. У меня началось что-то вроде приступа клаустрофобии, мне надо было срочно убираться оттуда:

— Пустяки. В смысле, все было здорово. Не за что, — я накинул на голову капюшон своей мастерки так, как это всегда делал Эмори, когда какая-нибудь отшитая им девчонка пыталась заговорить с ним в коридоре.

Она посмотрела на меня, покачав головой, и пихнула мне в руки спальный мешок.

Улыбка исчезла.

— Ага. Увидимся, — она повернулась спиной и, скользнув в ворота, побежала по слишком крутой грязной дорожке. Я захлопнул дверь.

Спальный мешок лежал на сиденье. Я поднял его, чтобы закинуть назад. От него все так же пахло костром, но теперь к этому запаху присоединился еще запах лимонов и розмарина. Я закрыл глаза. Когда я снова их открыл, она была уже на середине подъездной дорожки.

Я опустил окно.

— У нее стеклянный глаз.

Лена оглянулась.

— Что?

Меня заглушал капающий в машину дождь, я крикнул громче:

— Миссис Инглиш! Надо сидеть на другой стороне от нее, иначе она будет тебя спрашивать!

Она улыбнулась, дождь стекал по ее лицу.

— А может, я люблю поговорить.

Она повернулась к поместью и вприпрыжку поднялась по ступеням на веранду.

Я развернулся и поехал вниз к развилке. Теперь я мог повернуть туда, куда поворачивал всегда, поехать по той дороге, по которой я ездил всю свою жизнь. До сегодняшнего дня. На потрескавшемся сиденье что-то блеснуло. Серебристая пуговица.

Сунув ее в карман, я задумался о том, что же мне приснится сегодня.

Глава 5 Двенадцатое сентября. Разбитое стекло

(переводчик: Елена ♥Ева♥ Туманова)

Ничего.

Просто долгий сон без сновидений, впервые за долгое время.

Когда я проснулся, окно было закрыто. Никакой грязи в постели, никаких загадочных песен в айподе. Я проверил дважды. Даже в ванной пахло только мылом.

Я лежал в кровати, уставившись на голубой потолок, и вспоминал зеленые глаза и черные волосы.

Племянница старика Равенвуда. Лена Дюкейн, рифмуется с капель.

Наихудший вариант для парня.

Когда подъехал Линк, я сидел на обочине. Я влез в машину, и мои кроссовки утонули в мокром насквозь коврике, из-за сырости в Колотушке воняло еще отвратительней, чем обычно. Линк покачал головой.

— Прости, чувак. Я постараюсь просушить ее после школы.

— Не стоит. Просто сделай мне одолжение и вернись обратно на рельсы нормальности, а то все начнут судачить о тебе, и забудут про племянницу Старика Равенвуда.

На секунду, я хотел умолчать о вчерашнем происшествии, но решил, что должен рассказать хоть кому-нибудь:

— Я видел ее.

— Кого?

— Лену Дюкейн.

Он меня не понял.

— Племянницу Старика Равенвуда.

К моменту, когда мы въехали на парковку, я рассказал Линку всю историю. Ну, может и не всю. Даже лучшим друзьям не стоит всего рассказывать. Не знаю, поверил ли он всему из рассказанного, ну а кто бы поверил? Я сам еще верил в это с трудом. Но даже если он еще не вник во все детали, когда мы шли к парням из команды, в одном он был убежден — риск надо свести к минимуму.

— Ничего эдакого не произошло. Ты подвез ее домой.

— Ничего не произошло? Ты меня вообще слушал? Она мне снилась все последние месяцы напролет, и оказывается, что она…

Линк перебил меня:

— Ты не подцепил ее, не заинтересовался или еще чего. Ты не заходил в Дом с привидениями, верно? И ты не видел, ну, знаешь… его, — даже Линк не мог себя заставить произнести его имя. Одно дело встречаться с красивой девушкой, какой бы ни была ситуация, совсем другое — иметь дело со Стариком Равенвудом.

Я покачал головой:

— Нет, но…

— Я знаю, знаю. Ты в замешательстве. Просто я тебе говорю — держи это при себе, друг. Это точно не из раздела доступной информации. Об этом вообще никто знать не должен.

Я знал, что трудности будут. Но я и предположить не мог, что будет просто невозможно.

Когда я открыл дверь в кабинет английского, я все еще думал обо всем произошедшем — о ней и об отсутствии снов. Лена Дюкейн.

Может все дело в ее цепочке со всеми этими побрякушками на ней, как будто каждая из них может иметь какое-то значение, или уже значит что-то для нее. Может все дело в ее поношенных кроссовках, которые она надевала и с джинсами и с платьем, будто в любую минуту могла кинуться в бегство. Когда я смотрел на нее, мне казалось, что я так далек от Гатлина, как никогда не был за всю свою жизнь. Может, так оно и было на самом деле.

Наверное, когда я задумался над этим, я остановился, и мне в спину тут же кто-то врезался. Только на этот раз это был не таран, а что-то более схожее с цунами. Мы столкнулись со всей силы. В тот момент, когда мы соприкоснулись, над нами замкнуло лампочку, и искры брызгами посыпались на наши головы.

Я отступил. Она — нет.

— Итан, ты пытаешься меня убить второй раз за два дня? — в комнате повисла гробовая тишина.

— Что? — я еле выговаривал слова.

— Я спросила: ты снова пытаешься меня убить?

— Я не знал, что ты здесь.

— То же самое ты мне и прошлой ночью ответил.

Прошлой ночью. Два слова, которые в Джексоне могут перевернуть твою жизнь с ног на голову. И не смотря на то, что вокруг горело еще много ламп, меня не покидало ощущение, что мы стоим в круге света в окружении зрителей. Я почувствовал, что начинаю краснеть.

— Извини. То есть, привет, — промямлил я, как идиот. Она удивилась, но пошла дальше, бросила сумку на ту парту, за которой сидела в течение всей недели, прямо перед миссис Инглиш. На сторону здорового глаза.

Я усвоил урок. Никто не смеет говорить Лене Дюкейн, где ей сидеть, а где нет. Что бы вы ни думали о Равенвудах, этого у нее не отнять. Я скользнул на свое место рядом с ней на Запретной территории. Как и всю неделю до этого. Просто в этот раз она со мной заговорила, и это каким-то образом все изменило. Стало не то, что бы плохо, а просто страшно.

Она чуть было не улыбнулась, но сдержала себя. Я думал, что бы такого сказать интересного или хотя бы не глупого. Но прежде чем хоть что-то успело прийти мне в голову, ко мне подсела Эмили, а Иден Вестерли и Шарлота Чейз сели рядом с ней. На шесть рядов ближе, чем обычно. Даже то обстоятельство, что я сидел на Стороне здорового глаза, сегодня меня не спасло.

Миссис Инглиш с подозрением посмотрела в нашу сторону.

— Эй, Итан, — Иден повернулась в мою сторону и улыбнулась, как будто я участвовал в их маленькой игре. — Как жизнь?

Меня не удивило, что Иден последовала за Эмили. Иден была одной из тех симпатичных девчонок, которые немного не дотягивали до уровня Саванны. Иден и в жизни, и в команде поддержки всегда была на твердом втором месте. Не основа, не летун, иногда она вообще не попадала в программу, но Иден никогда не оставляла попыток прорваться. Она старалась выделиться, как бы смешно это не звучало. В Джексоне никто не выделялся.

— Нам не понравилось, что ты тут сидишь в одиночестве, — захихикала Шарлота. Если Иден была второй, то Шарлота была третьей. Она была такой, какой ни один уважающий себя чирлидер в Джексоне не позволит себе быть, она была пухленькой. Ей никак не удавалось отделаться от детского жирка, и хотя она постоянно сидела на диетах, она не могла избавиться от этих лишних десяти фунтов. Она не виновата, она очень старалась — скушала пирог, а корочку отложила, заказала двойной бисквит и полпорции подливки.

— Может ли быть еще что-нибудь скучнее этой книги? — Эмили даже не смотрела в мою сторону. Она метила территорию. Пусть она меня и бросила, но она определенно не желала видеть племянницу Старика Равенвуда неподалеку от меня. — Как будто мне может быть интересна книга о городишке, полном умственно-отсталых. У нас своих хватает.

Эбби Портер, которая всегда сидела на Стороне здорового глаза, села рядом с Леной и робко улыбнулась. Лена улыбнулась в ответ и, казалось, что она хочет сказать что-то дружелюбное, но в ту же секунду Эмили пронзила Эбби взглядом, говорившим, что южное гостеприимство на Лену не распространяется. Игнорировать Эмили Ашер было подобно публичному самоубийству. Эбби мигом вытащила папку Студенческого Совета и уткнулась в нее, избегая Лену. Сигнал получен.

Эмили развернулась к Лене и окинула ее оценивающим взглядом от самой макушки неосветленных волос, до незагорелого лица и кончиков неокрашенных в розовый цвет ногтей. Иден и Шарлота развернулись лицом к Эмили так, будто Лены не существовало вовсе. Вот он — холодный прием — не выше минус пятнадцати по Цельсию.

Лена открыла свою потрепанную тетрадь и начала писать. Эмили вынула телефон и погрузилась в набор текста. Я посмотрел в свою тетрадь, где между страниц был припрятан комикс про Серебряного Серфера, это было гораздо труднее провернуть, сидя на передних рядах.

— Итак, дамы и господа, раз уж остальные лампы в рабочем состоянии, то вам не повезло. Надеюсь, все читали прошлым вечером, — миссис Инглиш что-то усердно писала на доске. — Давайте обсудим проблемы социального неравенства в пределах небольшого города.

Стоило все-таки просветить миссис Инглиш, что посередине класса происходит кое-что похлеще социального неравенства в небольших городах — Эмили планировала крупномасштабное нападение.

— Кто мне ответит, почему Аттикус пожелал защищать Тома Робинсона, не смотря на царившее малодушие и расизм?

— Уверена, Лена Равенвуд знает, — сказала Иден миссис Инглиш с невинной улыбкой. Лена посмотрела в свою тетрадь, но не произнесла ни слова.

— Заткнись, — прошептал я громче, чем следовало. — Ты знаешь, что это не ее фамилия.

— А почему бы и нет. Она же с психом живет, — сказала Шарлота.

— Осторожнее. Ходят слухи, что эти двое встречаются, — Эмили пустила в ход тяжелую артиллерию.

— Довольно, — миссис Инглиш зыркнула на нас своим здоровым глазом, и мы дружно замолчали.

Лена пошевелилась на стуле, и его ножки противно заскрипели по полу. Я подался чуть вперед на своем, пытаясь образовать своеобразную стену между Леной и Эмили, как будто я физически мог отражать их комментарии.

Ты не можешь.

Что? Я выпрямился, ошарашенный, огляделся вокруг, но со мной никто не разговаривал; никто вообще не разговаривал. Я взглянул на Лену. Она все еще смотрела в свою тетрадь. Просто супер. Мало мне было видеть сны о существующей девушке и слышать несуществующие песни. Теперь я еще и голоса слышу.

Похоже, все, что касалось Лены, касалось и меня. В какой-то степени я чувствовал себя ответственным. Если бы не я, Эмили и другие не проявляли бы такую яростную ненависть.

Ошибаешься.

Снова. Голос был настолько тихим, что я с трудом разбирал слова. Такое чувство, что он раздавался откуда-то из подсознания.

Иден, Шарлота и Эмили продолжали прожигать ее глазами, но Лена и глазом не вела, словно она нашла способ отражать огонь, пока писала в своей тетради.

— Харпер Ли говорил, что невозможно до конца понять человека, не побывав на его месте. Как вы думаете? Кто ответит?

Харпер Ли никогда не жил в Гатлине.

Я огляделся, сдерживая смешок. Эмили смотрела на меня как на ненормального.

Лена подняла руку.

— Думаю, это значит, что каждому человеку сначала стоит дать шанс, прежде чем ненавидеть его без причины. Ты так не считаешь, Эмили? — Она посмотрела на Эмили и улыбнулась.

— Ты, мелкий фрик, — прошипела Эмили.

Ты даже не представляешь.

Я внимательнее пригляделся к Лене. Тетрадь она отодвинула и теперь рисовала на своей руке. Мне даже смотреть не надо было, чтобы догадаться, что она пишет. Еще одно число. 151. Мне было любопытно, что же они означают, и почему их нельзя написать в тетради. Я опять уставился в Серебряного Серфера.

— Давайте поговорим о Страшиле Рэдли. Что заставило вас поверить, что именно он оставлял подарки для детей Финча?

— Да он как Старик Равенвуд. Хотел, наверное, заманить тех детей в свой дом, чтобы потом их там убить, — прошептала Эмили, достаточно громко, чтобы было слышно Лене, но довольно тихо, чтобы не услышала миссис Инглиш. — Потом она сует трупы в свой катафалк и везет черт знает куда, чтобы там похоронить.

Заткнись.

Я снова услышал голос в моей голове и на этот раз что-то еще. Едва слышимый треск.

— И у него такое странное имя, типа Страшилы Рэдли. Напомни, какое?

— Верно, жуткое библейское имя, которым уже никого не называют.

Я замер. Я понимал, что они говорят о Старике Равенвуде, но они и Лену задевали.

— Эмили, почему бы тебе не отвалить, — выпалил я.

Ее глаза сузились:

— Он фрик. Они все такие, и всем об этом известно.

Я сказала, заткнись.

Треск становился все громче, и уже больше походил на звук чего-то раскалывающегося. Я огляделся. Откуда этот звук? И что самое странное, кажется, никто больше не слышит его — так же как и голос.

Лена смотрела прямо, но ее скулы были сжаты, а сама она неестественно сконцентрировалась на какой-то точке в начале класса, как будто кроме нее она больше ничего не видела.

Казалось, что комната сжимается и становится меньше.

Я снова услышал движение Лениного стула по полу. Она встала со своего места и подошла к стеллажу с книгами возле окна. Скорее всего, она притворялась, что точит свой карандаш, чтобы избежать неизбежного — Джексоновского суда присяжных. Послышался звук точилки.

— Мельхиседек, точно.

Прекрати.

Я все еще слышал звук точащегося карандаша в точилке.

— Моя бабушка говорит, что это проклятое имя.

Прекрати, прекрати, прекрати.

— Ему идет.

ХВАТИТ!

В этот раз голос был настолько громким, что я зажал уши. Точилка замолчала. В воздух ринулись осколки стекла из распахнувшегося непонятно отчего окна — окна, которое было как раз напротив нашего ряда, рядом с тем местом, где стояла Лена, точившая карандаш. Ряда, на котором сидели Шарлота, Иден, Эмили и я. Они завизжали и нырнули вниз на своих сиденьях. Вот тут-то до меня дошло, откуда шел тот треск. Давление. Крохотные трещины расползались по стеклу, как пальцы, пока окно не лопнуло, будто по нему снаружи ударила ветка дерева.

Начался хаос. Девчонки визжали. Все в классе подскочили со своих мест. Даже я подпрыгнул.

— Без паники. Все в порядке? — сказала миссис Инглиш, пытаясь взять ситуацию под контроль.

Я повернулся к точилке. Мне надо было убедиться, что с Леной все в порядке. Это было не так. Она стояла у разбитого окна, посреди осколков, перепуганная до смерти. Ее лицо было бледнее обычного, а глаза стали еще больше и зеленее. Как прошлой ночью под дождем. Но выглядели они иначе. В них был страх. Больше она не казалась такой храброй. Она зажимала себе руку. Рука была порезана, из нее текла кровь. Красные капли падали на линолеум.

Я не хотела…

Это она разбила стекло? Или она порезалась его осколками, когда оно разлетелось?

— Лена…

Она вылетела из кабинета, прежде чем я успел спросить, все ли с ней в порядке.

— Вы видели это? Она разбила окно! Она швырнула в него что-то, когда подошла туда!

— Она врезала кулаком в окно. Я своими глазами видела!

— Тогда почему она не истекала кровью?

— А ты что, из отдела расследований? Она пыталась убить нас.

— Я сейчас же звоню своему папочке. Она сумасшедшая, как ее дядя!

Они орали, как стая разъяренных уличных кошек. Миссис Инглиш попыталась призвать всех к порядку, но это было за гранью возможного.

— Так, успокоились все. Нет причин для паники. Всякое бывает. Произошедшее вполне можно объяснить не более чем старым окном и порывом ветра.

Конечно же, в это никто не поверил. Больше похоже на племянницу Старика Равенвуда и грозу. Зеленоглазый шторм, который только что обрушился на город. Ураган Лена.

Одно можно было сказать точно. Погода изменилась полностью. Такого урагана в Гатлине еще не видели.

А она, наверное, даже и не заметила, что за окном идет дождь.

Глава 6 Двенадцатое сентября. Гринбрайер

(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)

Не надо.

Я слышал ее голос в своей голове, по крайней мере, мне так казалось.

Оно того не стоит, Итан.

Стоит.

Именно поэтому я отодвинул стул и бросился вперед по коридору за ней. Я понимал, что делаю. Я принял другую сторону. Теперь у меня начнутся совсем другие неприятности, но меня это не волновало.

Дело было не только в Лене. Она была не первой. Всю свою жизнь, я наблюдал, как они это делают с другими. Они сделали то же самое с Эллисон Бёрч, когда состояние ее экземы ухудшилось настолько, что никто не мог сидеть с ней рядом на ланче, и с беднягой Скутером Ричманом, потому что он хуже всех играл на тромбоне за всю историю симфонического оркестра Джексона.

Даже если я никогда и не писал маркером «ЛУЗЕР» на шкафчике, я всегда стоял рядом и много раз видел это. Другое дело, что мне это никогда не нравилось. Но никогда настолько, чтобы выйти из класса.

Но кто-то должен был сделать хоть что-нибудь. Вся школа не могла просто так унижать одного человека. И весь город не мог ополчиться на одну семью. Не считая того, конечно, что они вполне благополучно всегда это делали. Наверное, именно поэтому Мэйкон Равенвуд не покидал своего дома с момента моего рождения.

Я знал, что я делаю.

Нет, ты не знаешь. Ты думаешь, что ты знаешь, но это не так.

Она снова была в моей голове, словно так было всегда.

Я знал, что меня ждет завтра, но все это было уже не важно для меня. Все, что меня заботило — найти ее. И я не мог сказать, делаю ли я это ради нее или для себя. В любом случае выбора у меня не было.

Я остановился возле кабинета биологии, запыхавшись. Линк только взглянул на меня, и без лишних вопросов бросил мне свои ключи, покачав головой. Я поймал их и побежал дальше. Я был уверен, что знаю, где ее найти. Если я прав, то она пошла туда, куда пошел бы любой из нас. И куда пошел бы я.

Она пошла домой. Даже если домом был особняк Равенвуда, и она идет домой к местному Страшиле Рэдли.

Особняк Равенвуда выступил из тумана передо мной. Он высился на холме, словно бросая мне вызов. Я не могу сказать, что я испугался, потому что это было не совсем подходящее слово. Мне было страшно, когда полиция постучалась в дверь в ночь, когда погибла моя мама. Мне было страшно, когда отец исчез в своем кабинете, и я понял, что он никогда не выйдет оттуда. В детстве я испугался, увидев Амму в темном настрое, после того как выяснил, что сделанные ею маленькие куклы вовсе не игрушки.

Я не боялся Равенвуда, даже если все на самом деле окажется настолько жутким, насколько выглядело. Необъяснимое было чем-то вроде местного колорита на Юге — в каждом городе был свой дом с привидениями, и, если вы расспросите местных жителей, то как минимум трое будут клясться, что видели одно или два привидения. Кроме того, я жил с Аммой, верования которой включали в себя окраску ставень светло-синей краской, чтобы отогнать духов, и чьи амулеты были сделаны из пучков конского волоса и грязи. Так что я привык к странностям. Но Старик Равенвуд — другое дело.

Я подошел к воротам и нерешительно положил руку на покореженное железо. Ворота со скрипом открылись. И ничего не произошло. Ни тебе молний, ни пламени, ни ураганного ветра. Я не знаю, чего я ждал, но, если я что-то понял о Лене на сегодняшний день, так это то, что надо быть готовым к неожиданностям и соблюдать осторожность.

Если бы кто-то месяц назад сказал мне, что я зайду в эти ворота и поднимусь на холм или вообще поставлю ногу на землю Равенвуда, я бы ответил этому человеку, что он сошел с ума. В городке вроде Гатлина, где все предсказуемо, этого я предвидеть не смог. В прошлый раз я остановился у ворот. Чем ближе я подходил, тем виднее становилась царившая тут разруха. Огромный дом — особняк Равенвуда — выглядел как типичная южная плантация, именно такая, какую ожидают увидеть туристы из северных штатов, насмотревшиеся фильмов вроде «Унесенных ветром».

Дом все еще производил впечатление, по крайней мере, размерами. Стоя в окружении пальм и кипарисов, он мог бы быть отличным местом, где люди сидели бы на крыльце, попивая мятный джулеп№ и играя в карты дни напролет. Если бы он не разваливался, и если бы это был не Равенвуд.

Особняк был построен в стиле греческого возрождения, что очень нетипично для Гатлина. В нашем городе было множество плантаторских домов классического федеративного стиля, из-за чего Равенвуд всегда был словно бельмо на глазу. Огромные белые дорические колонны с облупившейся за годы небрежного отношения краской поддерживали крышу, которая слишком резко прогнулась с одной стороны, создавая впечатление, что дом сгорбился, как скрученная радикулитом старуха. Растрескавшееся крытое крыльцо отошло от дома, угрожая разрушиться от малейшего прикосновения. Плющ так плотно заплел стены, что далеко не везде можно было разглядеть окна нижнего этажа. Казалось, что растения хотели поглотить этот дом, пытаясь погрузить его в самые недра земли, на которой он был построен.

Сверху над дверью было перекрытие — такая балка, которая располагается над входом в некоторых действительно старых домах. Я заметил что-то вроде резьбы на перекрытии. Символы. Похожие на круги и полумесяцы, наверное, фазы Луны. Я осторожно поднялся по скрипучей ступеньке, чтобы взглянуть на них поближе. Я кое-что знал об этих перекрытиях. Моя мама была историком, экспертом по Гражданской войне, и она всегда обращала на них мое внимание во время наших бесчисленных паломничеств по историческим местам Гатлина в пределах дня езды на машине. Она говорила, что они были довольно распространены в старинных зданиях и замках Англии и Шотландии. Именно оттуда приехали некоторые местные жители, которые тогда еще местными не были.

Но раньше я не видел, чтобы на них писали символы, только слова. Эти же больше походили на иероглифы, окружавшие единственное слово на языке, которого я не знал. Наверное, эта надпись что-то значила для поколений Равенвудов, живших здесь до того, как поместье пришло в упадок.

Я вздохнул и преодолел оставшиеся ступеньки, перешагивая через одну. Поразмыслив, я решил, что мои шансы не проваливаться сквозь ступени увеличатся на пятьдесят процентов, если я буду ступать только на половину из них. Так я добрался до большого латунного кольца, торчавшего из пасти льва и служившего дверным молотком, и постучал. Затем постучал еще раз, еще, и еще… Ее не было дома. Похоже, я ошибался.

Но тут я услышал знакомую мелодию — «Шестнадцать лун». Она все-таки была где-то рядом.

Я потянул вниз проржавевшую дверную ручку. Дверь застонала, и даже болты с другой стороны вторили ей. Я уже приготовился было к тому, что увижу Мэйкона Равенвуда, которого никто в городе не видел, по крайней мере, за всю мою жизнь. Но дверь не открылась.

Я поднял глаза на перекрытие над дверью, и что-то подсказало мне, что ответ надо искать там. Что страшного могло случиться? Разве что дверь бы не открылась. Инстинктивно я коснулся центрального рисунка резьбы у меня над головой. Полумесяца. Когда я нажал на него, то почувствовал, как дерево поддается моему нажатию. Видимо, это был какой-то спусковой механизм.

Дверь беззвучно распахнулась. Я перешагнул через порог. Дороги назад не было.

Свет лился через окна, что было совершенно невероятным, учитывая, что снаружи они были намертво оплетены лианами и засыпаны обломками дома. И все же внутри все было ярким, светлым и абсолютно новым. Никакой антикварной мебели и масляных картин Равенвудов, предков Старика Равенвуда, никаких реликвий военного времени. Все здесь скорее было похоже на страницу из модного мебельного каталога. Мягкие диваны, стулья и столы со стеклянными столешницами со сложенными на них карманными изданиями. Все было таким обыденным, таким новым. Я бы совсем не удивился, если бы увидел, что на заднем дворе все еще припаркован грузовик доставки.

— Лена?

Винтовая лестница, похоже, вела на чердак, казалось, что она продолжает тянуться вверх, гораздо выше второго этажа. Я не видел, где она заканчивалась.

— Мистер Равенвуд? — Я услышал эхо своего собственного голоса, отразившееся от потолка. Похоже, никого нет дома. По крайней мере, никому не интересно поговорить со мной. Я услышал шорох позади и отпрыгнул, едва не споткнувшись о бархатное кресло.

Это была угольно-черная собака или даже волк. Что-то вроде жутковатого домашнего животного, потому что на нем был надет тяжелый кожаный ошейник с подвеской в виде серебряной луны, которая звенела, когда зверь двигался. Он смотрел прямо на меня, словно предугадывая мое следующее движение. В его глазах было что-то странное. Они были слишком круглыми, слишком человеческими.

Волко-пес зарычал на меня, обнажив свои зубы. Рык стал громче и пронзительнее, больше похоже на крик. И тогда я сделал то, что сделал бы любой человек на моем месте.

Я побежал.

Я скатился с лестницы еще до того, как мои глаза успели привыкнуть к свету. Я продолжал мчаться вниз по дорожке из гравия, подальше от поместья Равенвудов, подальше от жуткого домашнего животного, странных символов и бросающей в дрожь двери, обратно в безопасный тусклый дневной свет. Я мчался вперед и вперед, через заросшие поля и рощи неухоженных деревьев, заросли ежевики и кустарников. Я не думал о том, куда я бегу, главное было убежать, как можно дальше.

Я остановился и согнулся пополам, упершись руками в колени, легкие разрывались. Ног я почти не чувствовал. Когда я поднял голову, то увидел полуразрушенную каменную стену прямо передо мной. Можно было даже рассмотреть верхушки деревьев из-за стены.

Я почувствовал знакомый запах. Лимонные деревья. Она была здесь.

Я же говорила тебе не приходить.

Я знаю.

Мы разговаривали, хотя, именно разговором наш диалог не был. Но так же, как и в классе, я слышал ее голос в своей голове, словно она стояла рядом и нашептывала эти слова мне на ухо.

Меня потянуло к ней. Это был окруженный стеной сад, что-то вроде тайного сада, такого, о котором моя мама могла бы прочитать из любимых ею в детстве книг в Саванне. Должно быть, это место очень старое. Каменная стена осыпалась кое-где, а местами была полностью разрушена. Когда я пролез через занавес из вьющихся растений, которые скрыли старую, прогнившую деревянную арку, мне показалось, что я слышу чей-то плач. Я вглядывался в деревья и кустарники, но не мог рассмотреть ее.

— Лена?

Мне никто не ответил. Мой голос звучал странно, словно чужой, отражаясь эхом от каменных стен, окружавших маленькую рощицу. Я продрался через росший на моем пути куст и сломал ветку. Розмарин. Ну конечно. А на дереве над моей головой висел удивительно гладкий, идеальный желтый лимон.

— Это Итан.

Поскольку приглушенные рыдания стали громче, я понял, что двигаюсь в верном направлении.

— Говорю же, уходи, — голос у нее был охрипший. Наверное, она плакала с того самого момента, как ушла из школы.

— Я знаю, я слышал тебя, — это было правдой, и я не мог объяснить этого. Я осторожно обошел кустарник дикого розмарина, спотыкаясь о торчавшие из земли корни.

— Правда? — похоже, ее это известие заинтересовало и моментально отвлекло.

— Правда, — происходящее напоминало мне сон — я слышал только ее голос, хотя сейчас она была здесь и рыдала в непонятно где находящемся разросшемся саду, а не выскальзывала из моих пальцев.

Я раздвинул плотную завесу ветвей и увидел ее, она лежала в высокой траве, поджав колени, и смотрела в голубое небо. Одна рука была запрокинута за голову, а другой она вцепилась в траву так, словно боялась улететь в небо, если разожмет пальцы. Подол ее серого платья разметался вокруг нее. Лицо было мокрым от слез.

— Тогда почему ты этого не сделал?

— Чего не сделал?

— Не ушел?

— Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

Я опустился на землю рядом с ней. Земля оказалась на удивление твердой. Я пошарил рукой под собой и обнаружил, что сижу на гладком и плоском камне, полностью покрытом буйной растительностью.

Стоило мне лечь, как она села, я сел, и она тут же упала обратно в траву. Каждое мое движение по отношению к ней было неловким.

Наконец, мы оба улеглись, глядя в голубое небо. Оно уже меняло цвет на серый — именно такого цвета небо в Гатлине в сезон ураганов.

— Они все ненавидят меня.

— Не все. Уж точно не я и не Линк, мой лучший друг.

Молчание.

— Ты ведь даже меня не знаешь. Погоди немного, и ты, наверное, возненавидишь меня также.

— Я же тебя чуть не задавил, помнишь? Так что придется мне любезничать с тобой, чтобы не сдала копам.

Шутка была так себе. Но у меня получилось вызвать самую маленькую улыбку, которую я когда-либо видел.

— Это как раз идет первым номером в моем списке. Я сдам тебя тому толстому парню, который целыми днями сидит возле супермаркета, — и она снова повернулась лицом к небу. Я смотрел на нее.

— Дай им шанс. Они не всегда так себя ведут. В смысле, это только сейчас. Они завидуют. Ты ведь понимаешь это, да?

— Ага, конечно.

— Завидуют, — я посмотрел на нее сквозь высокую траву. — Я завидую.

Она покачала головой.

— Тогда ты спятил. Завидовать нечему, ну, только если ты обожаешь завтракать в одиночестве.

— Ты объездила всю страну.

Она меня не поняла.

— Ну и что? А ты ходишь в одну и ту же школу и живешь в одном и том же доме всю свою жизнь.

— Ну да, в этом-то и вся проблема.

— Поверь мне, это не проблема. Я кое-что знаю о проблемах.

— Но ты же побывала в разных местах, видела разные вещи. Я убил бы за такую возможность.

— Ага, в полном одиночестве. У тебя есть лучший друг, а у меня только собака.

— Но ты никого не боишься. Ты делаешь все, что хочешь и говоришь все, что думаешь. А все остальные вокруг боятся быть самими собой.

Лена уставилась на черный лак на своем указательном пальце.

— Иногда мне хочется быть как все, но я не могу изменить того, кто я есть. Я пыталась. Но я всегда неправильно одевалась, всегда говорила не то, и рано или поздно все шло наперекосяк. Я бы хотела быть собой и при этом иметь друзей, которые замечали бы, есть я в школе или нет.

— Поверь мне, они заметят. По крайней мере, сегодня заметили.

Она почти рассмеялась, почти.

— Я имею в виду, заметят в хорошем смысле.

Я отвел взгляд.

Я замечаю.

Что?

Есть ты в школе или нет.

— Тогда, по-моему, ты сумасшедший, — но ее слова прозвучали так, будто она улыбалась.

Глядя на нее, я внезапно понял, что не имеет никакого значения, будет ли у меня место за столом в кафетерии или нет. Я не находил объяснений, но она была… вернее, это было… чем-то большим. Я просто не смог бы сидеть рядом и смотреть, как остальные пытаются ее унизить. Только не ее.

— Знаешь, это всегда так, — произнесла она в небо. Проплывающие облака меняли цвет на темный серо-голубой.

— Облачно?

— Нет, в школе, со мной, — она подняла руку и взмахнула.

Облако будто свернуло по направлению ее руки. Она вытерла глаза рукавом.

— Не то, чтобы меня сильно волновало, нравлюсь я им или нет. Я просто не хочу, чтобы они автоматически ненавидели меня.

Теперь облако стало круглым.

— Эти идиотки? Через несколько месяцев Эмили получит новую машину, Саванна — корону, Иден выкрасит волосы в новый цвет, а у Шарлоты будет… ну, я не знаю, ребенок, татуировка или еще что-нибудь, и все это останется в забытом прошлом, — это была ложь, и она знала это.

Лена снова махнула рукой. Теперь облако стало похоже на чуть выпуклый круг, а потом приняло форму луны.

— Я знаю, что они идиотки. Конечно, они идиотки. Со всеми этими крашеными белыми волосами и дурацкими маленькими блестящими сумочками под цвет одежды.

— Точно. Они тупые. Кого это волнует?

— Меня. Мне не все равно. И поэтому я тупая. Поэтому я в сто тысяч раз глупее глупого. Я глупею от власти дураков, — она махнула рукой и луну сдуло ветром.

— Ничего глупее не слышал, — я наблюдал за ней краешком глаза. Она пыталась не улыбнуться. Мы оба помолчали какое-то время.

— Знаешь, что глупо? Я прячу книги под кроватью, — сказал я как ни в чем не бывало.

— Какие?

— Романы. Толстой, Сэлинджер, Воннегут. И я читаю их. Ну, знаешь, мне нравится.

Она перевернулась и оперлась на локоть.

— Да? И что об этом думают твои друзья-баскетболисты?

— Ну, скажем, что я об этом помалкиваю и сосредотачиваюсь на прыжках.

— Понятно. В школе я заметила, что ты сосредоточен на комиксах, — она пыталась произнести это обыденным тоном. — «Серебряный Серфер». Я видела, как ты читал его, до того, как все случилось.

Ты заметила?

Стало быть, заметила.

Я не знаю, на самом ли деле мы разговаривали, или мне это только казалось, хотя настолько ненормальным я все-таки не был… пока.

Она сменила тему разговора, вернее, вернулась к предыдущей.

— Я тоже читаю. В основном поэзию.

Я представил себе, как она, растянувшись на своей кровати, читает стихи. Правда, мне трудно было представить кровать в особняке Равенвуда.

— Да? Я читал того парня, Буковского, — это было правдой, если два стиха считаются.

— У меня есть все его книги.

Я знал, что она не хотела говорить о том, что произошло, но я не мог больше молчать. Я хотел знать.

— Так ты мне расскажешь?

— О чем?

— О том, что там случилось.

Она надолго замолчала, села и принялась вырывать траву вокруг себя. Затем плюхнулась обратно на живот и посмотрела мне в глаза. Теперь ее лицо было всего в нескольких дюймах от моего. А я лежал, застыв, стараясь услышать каждое сказанное ею слово.

— На самом деле, я не знаю. Такие вещи иногда со мной случаются, и я не могу их контролировать.

— Как сны? — я смотрел на нее, пытаясь увидеть хотя бы намек на узнавание.

— Да, как сны, — не задумываясь сказала она, а затем вздрогнула и посмотрела на меня, пораженная. Я ни в чем не ошибся.

— Ты помнишь эти сны?

Она спрятала лицо в ладонях. Я сел.

— Я знаю, что это была ты, а ты знаешь, что это был я. Ты знаешь, о чем я говорил все это время, — я убрал ее руки от ее лица, и по моим рукам побежали мурашки.

Ты та самая девушка.

— Почему ты не сказала прошлой ночью?

Я не хотела, чтобы ты узнал.

Она не смотрела на меня.

— Почему? — это слово прозвучало слишком громко в тишине сада.

А когда она посмотрела на меня, ее лицо было бледным, изменившимся. Она испугалась. Ее глаза теперь были цвета предштормового моря на побережье Каролины.

— Я не ожидала, что ты будешь здесь, Итан. Я думала, это просто сны. Я не знала, что ты настоящий.

— Но когда ты поняла, что я — это я, почему ничего не сказала?

— Моя жизнь — очень сложная штука. Я не хотела, чтобы ты… чтобы вообще кто-либо оказался впутанным…

У меня не было ни малейшего представления, о чем она говорит. Я все еще прикасался к ее руке, и это кружило мне голову. Я нащупал грубый камень под нами и вцепился в его край для поддержки. Но моя рука наткнулась на что-то маленькое и круглое на краю камня. То ли на жука, то ли на камень. Оно словно само прыгнуло мне в руку.

А потом нас будто прошибло током. Я почувствовал, как Лена сжала мою руку.

Что происходит, Итан?

Я не знаю.

Все вокруг меня изменилось, словно я параллельно находился в каком-то другом месте. Я был и в саду, и еще где-то. И запах лимонов сменился на запах гари…

Была уже полночь, но небо было в огне. Языки пламени вздымались в небо, выбрасывая огромные клубы дыма и поглощая все на своем пути. Даже луну. Земля превратилась в болото. Пепелище поместья было пропитано дождями, которые лили до пожара. Если бы сегодня был дождь… Женевьева закашлялась от дыма, так обжигавшего ей горло, что было больно дышать. Грязь налипла на подол ее юбок, заставляя ее путаться на каждом шагу в массивных складках ткани, но она заставляла себя идти дальше.

Это был конец света. Конец ее мира.

Она слышала крики вперемешку с выстрелами и неумолимым ревом пламени. Она слышала голоса солдат, выкрикивающих приказы об убийстве.

— Сожгите эти дома. Пусть мятежники почувствуют всю тяжесть своего поражения. Жгите дотла!

И один за другим солдаты Федерации поджигали дома плантаторов их же собственным керосином, простынями и занавесками. И Женевьева видела, как один за другим дома ее соседей, друзей и ее семьи поглощало пламя. Страшнее всего то, что большинство этих друзей и родственников тоже пали жертвами огня в своих родных домах.

Именно поэтому она бежала в дыму на огонь — прямо в лапы чудовищу. Она должна добраться до Гринбраейра раньше, чем солдаты. И у нее мало времени. Солдаты действовали методично, поджигая один за другим дома вдоль Санти. Они уже сожгли Блэквелл, следующим будет Доув Кроссинг, а затем Гринбрайер и Равенвуд. Армия генерала Шермана начала кампанию по сожжению плантаций за сотню миль до Гатлина. Они сожгли дотла Колумбию, и продолжали идти на восток, сжигая все на своем пути. Когда они достигли окрестностей Гатлина, над городом еще развевался флаг Конфедерации, и это их только подхлестнуло.

Запах подсказал ей, что она опоздала. Лимонные деревья. Терпкий запах лимонов смешался с запахом пепла. Они жгли лимонные деревья.

Мама Женевьевы любила эти деревья. Поэтому ее отец съездил на плантации в Джорджии, когда она была еще девочкой, и привез маме два лимонных дерева. Все говорили, что они не будут расти, что холодный зимний ветер Южной Каролины убьет их. Но мама Женевьевы никого не слушала. Она посадила эти деревья прямо перед хлопковыми полями, и ухаживала за ними сама. Холодными зимними ночами она укутывала деревья шерстяными одеялами и рыхлила землю у корней, чтобы выходила влага. И деревья росли. Они росли так хорошо, что годы спустя отец Женевьевы привез еще двадцать восемь саженцев. Другие леди тоже просили у своих мужей привезти им лимонные деревья, и кое-кому даже удалось заполучить два-три растения. Но никому не удалось вырастить их. Казалось, что деревья цветут лишь в Гринбрайере, в руках ее матери.

Ничто не могло убить эти деревья. До сегодняшнего дня.

— Что это было?

Я почувствовал, как Лена выдернула свою руку из моей, и открыл глаза. Ее трясло. Я разжал руку и посмотрел на штуку, которую я так неосторожно схватил на камне.

— Я думаю, это связано с ней.

Моя рука держала разбитую старую камею, черную и овальную, с женским лицом, выгравированном из слоновой кости и перламутра. Лицо было очень тонкой работы. С одной стороны я заметил небольшую вмятину.

— Смотри, по-моему, это медальон.

Я нажал на пружину, и камея открылась, показав маленькую надпись внутри.

— Здесь написано только «гринбрайер». И дата.

Она села.

— Что это значит — Гринбрайер?

— Наверно, вот это место. Это уже не Равенвуд. Это Гринбрайер. Соседняя плантация.

— А это видение, огонь, ты тоже это видел?

Я кивнул. Было слишком жутко, чтобы говорить об этом вслух.

— Похоже, что это и есть Гринбрайер, ну или то, что от него осталось.

— Дай-ка взглянуть на медальон.

Я осторожно передал ей его. Судя по его виду, ему довелось многое пережить, может быть даже пожар из нашего видения. Лена вертела его в руках.

— Одиннадцатое февраля, 1865 года, — она уронила медальон, побледнев.

— Что случилось?

Она уставилась на траву.

— Одиннадцатое февраля — мой день рождения.

— Это всего лишь совпадение. Ранний подарок на день рождения.

— В моей жизни не бывает совпадений.

Я поднял медальон и перевернул его. На крышке были выгравированы инициалы двух человек.

— И.К.У. и Ж.К.Д. Должно быть, медальон принадлежал одному из них, — я запнулся. — Странно. Мои инициалы И.Л.У.

— Мой день рождения, твои инициалы. Тебе не кажется, что это более чем странно?

Может быть, она права. Но…

— Надо попробовать еще раз, чтобы все выяснить, — меня неудержимо тянуло повторить опыт, будто это был комариный укус, который хотелось почесать как следует.

— Не знаю. Это может быть опасным. Я себя чувствовала так, словно действительно там побывала. У меня глаза до сих пор болят от дыма.

Она была права. Мы не покидали этого сада, но чувствовали себя так, словно побывали прямо в центре пожара. Я даже ощущал дым в своих легких, но это не имело значения. Я должен был узнать.

Я взял медальон и протянул ей руку.

— Давай, ты же смелая.

Это был вызов. Она закатила глаза, но все равно подвинулась ближе. Ее пальцы прикоснулись к моим, и я почувствовал, как тепло разливается по моим рукам. Электрические мурашки. Не знаю, как по-другому описать это ощущение.

Я закрыл глаза в ожидании, и… ничего. Я открыл глаза.

— Может, нам это только почудилось? Может у него батарейки сели?

Лена посмотрела на меня как на идиота, как на Эрла Питти на алгебре — уже во второй раз.

— Может, ты просто не можешь подобным вещам приказывать, что и когда им делать.

Она встала и отряхнулась.

— Мне пора.

Она замолчала, взглянув на меня.

— Знаешь, ты совсем не такой, как я ожидала.

Она повернулась и пошла на выход из сада, пробираясь между лимонными деревьями.

— Стой! — крикнул я ей, но она продолжала идти. Я попытался догнать ее, но спотыкался о корни деревьев. Возле последнего лимонного дерева она остановилась.

— Не делай этого.

— Не делать чего?

Она даже не посмотрела на меня.

— Просто оставь меня в покое, пока все еще более-менее в порядке.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Серьезно. Но я очень стараюсь прямо сейчас.

— Забудь.

— Ты думаешь, что ты единственный человек с проблемами?

— Нет. Но я вроде как эксперт в этой области, — она опять повернулась к выходу.

Я заколебался, но все равно положил ей руку на плечо. Оно было теплым в лучах закатного солнца. Я даже чувствовал косточку под ее рубашкой, в этот момент она казалась такой хрупкой, как в тех снах. И это было странно, потому что когда она смотрела на меня, я каждый раз думал, что она выглядит невероятно сильной. Наверное, дело было в этих глазах.

Мы стояли так пару минут, пока, наконец, она не сдалась и не повернулась ко мне. Я снова принялся убеждать.

— Слушай, здесь что-то происходит. Сны, музыка, запах, а теперь еще и этот медальон. Похоже, что мы просто должны быть друзьями.

— Ты сейчас сказал «запах»? — она ужаснулась. — В одном предложении с друзьями?

— Вообще-то, по-моему, это было другое предложение.

Она уставилась на мою руку, и я убрал ее с ее плеча. Но я не мог отпустить ее. Я посмотрел ей в глаза, наверное, впервые я действительно заглянул в них. Казалось, зеленая бездна распростерлась так глубоко, что мне никогда не добраться до дна, даже за всю мою жизнь. Интересно, о чем это говорило с точки зрения теории Аммы о том, что глаза — зеркало души?

Слишком поздно, Лена. Ты уже мой друг.

Я не могу им быть.

Мы связаны всем этим, мы вместе.

Пожалуйста, ты должен мне верить. Это не так.

Она отвела глаза, прислонившись спиной к лимонному дереву. Она выглядела несчастной.

— Я знаю, что ты не такой, как остальные. Но кое-что обо мне ты принять не сможешь. Я не знаю, почему мы связаны таким образом. Я тоже не понимаю, почему мы видим одинаковые сны.

— Но я хочу знать, что происходит…

— Через пять месяцев мне будет шестнадцать лет, — она выставила руку, на которой черными чернилами было выведено число 151. — Сто пятьдесят один день.

Ее день рождения. Изменяющаяся цифра на ее руке. Она вела обратный отсчет дней до ее дня рождения.

— Ты не знаешь, что это означает для меня, Итан. Ты ничего не знаешь. После этого, возможно, меня здесь не будет.

— Но сейчас ты здесь.

Она посмотрела куда-то за мою спину, на Равенвуд. Когда она, наконец, заговорила, на меня она не смотрела.

— Тебе нравится тот поэт, Буковский?

— Да, — ответил я, сбитый с толку.

— Не пытайся.

— Я не понимаю.

— Это то, что написано на могиле Буковского.

И она ушла, исчезнув в проеме каменной стены. Пять месяцев. Я не имел ни малейшего понятия, о чем она говорила, но охватившее меня чувство было знакомо.

Паника.

Пока я нашел проход в стене, она исчезла, словно ее никогда здесь и не было, оставив за собой лишь слабый шлейф аромата розмарина и лимона. Смешно, что чем больше она хотела убежать, тем настырнее я был в намерении следовать за ней.

«Не пытайся».

Совершенно уверен, что на моей могиле будет какая-нибудь другая эпитафия.

1. Джулеп — напиток из виски или бренди с водой, сахаром, льдом и мятой (прим. переводчика)

Глава 7 Двенадцатое сентября. Сестры

(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)

Кухонный стол был все еще накрыт, когда я вернулся домой. К счастью для меня, потому что Амма убила бы меня, если бы я пропустил обед. Я не учел того, что сарафанное радио активировалось в тот момент, когда я вышел с урока английского. Должно быть, не меньше половины города позвонило Амме к тому моменту, как я добрался до дома.

— Итан Уэйт? Это ты? Потому что если это ты, то у тебя крупные неприятности!

Я услышал знакомый грохочущий звук. Все было гораздо хуже, чем я думал. Я нырнул в дверной проем, ведущий на кухню. Амма стояла возле стола в ее дерюжном рабочем переднике, на котором было четырнадцать карманов для гвоздей, и на котором можно было держать до четырех электроприборов. В руках у нее был огромный китайский нож, а на столе лежала гора морковки, капусты и других овощей, которые я не смог определить. Блинчики с начинкой требовали куда более мелкой шинковки, чем любой другой рецепт в ее голубой пластиковой коробке. И, если она взялась за блинчики с начинкой, то дело было вовсе не в ее любви к китайской кухне, — она была в бешенстве.

Я попытался придумать приемлемое объяснение, но у меня ничего не вышло.

— Тренер позвонил днем, и миссис Инглиш, и старший арфист, и мама Линка, и половина леди из ДАР. А ты знаешь, как я ненавижу болтать с этими дамами. Все они двуличны, как черти.

Гатлин переполняли всевозможные женские организации, но ДАР была выше всех остальных. На самом деле, это название расшифровывалось как «Дочери американской революции», и вам еще надо было доказать, что вы относитесь к настоящим патриотам американской революции, чтобы стать полноправным членом этой организации. А статус полноправного члена организации давал право указывать вашим соседям на улице вдоль реки, в какой цвет красить дома и вообще командовать, надоедать и осуждать всех и каждого в городе. Только если этим соседом не была Амма. Хотел бы я на это посмотреть.

— И все они твердят одно и то же: ты ушел из школы посреди занятий, погнавшись за этой девочкой, Дюкейн, — еще одна морковка перекатилась по разделочной доске.

— Я знаю, Амма, но….

Капуста раскололась напополам.

— А я сказала: «Нет, мой мальчик никогда бы не ушел из школы без разрешения и не покинул бы практический урок. Должно быть, это ошибка. Должно быть, это другой мальчик отнесся с таким неуважением к учителю и опорочил свою фамилию. Это не может быть тот самый мальчик, которого я воспитала и который живет в этом доме», — через стол перекатился зеленый лук.

Я совершил худшее из преступлений, поставив ее в неловкое положение. И хуже всего то, что я сделал это на глазах у миссис Линкольн и остальных дам из ДАР — ее заклятых врагов.

— И что ты хочешь сказать в свое оправдание? Что заставило тебя вылететь из школы так, словно тебе кто-то штаны поджег? И я даже не хочу слышать о том, что это произошло из-за какой-то девчонки.

Я глубоко вздохнул. Что я мог сказать? Что я многие месяцы грезил о загадочной девушке, которая появилась в городе и совершенно случайно оказалась племянницей Мэйкона Равенвуда? И, в дополнение к пугающим мечтам об этой девушке, у меня было видение о другой женщине, которую я не знал и которая жила во времена гражданской войны?

Ага, тогда я оправдаюсь как раз к тому моменту, когда солнце взорвется и солнечная система погибнет.

— Это не то, что ты подумала. Ребята в нашем классе не слишком хорошо приняли Лену, дразнили ее из-за дяди, говорили, что он таскает трупы в своем катафалке, вот она расстроилась и выбежала из класса.

— Я все еще жду той части повествования, которая объяснит, какое это отношение имеет к тебе.

— А разве не ты всегда мне говорила, что надо жить по заповедям Господа нашего? Неужели ты думаешь, что он бы не захотел, чтобы я поддержал того, кого дразнят?

Теперь я довел ее до ручки. Я видел это по ее глазам.

— Не смей использовать Слово Божье в оправдание нарушений школьных правил, или я клянусь, что выйду наружу, схвачу лозину и вобью здравый смысл в твой зад! И не посмотрю на то, сколько тебе лет. Ты меня слышишь?

Амма никогда и ни чем ни разу в жизни не ударила меня, хотя и несколько раз угрожала мне розгами для острастки. Но сейчас был неудачный момент для того, чтобы напоминать ей об этом.

Ситуация из плохой быстро становилась просто отвратительной; мне срочно нужно было чем-то отвлечь ее. Медальон все еще прожигал дыру в моем заднем кармане. Амма любит все загадочное. Когда мне было четыре, она учила меня читать по детективам и кроссвордам поверх ее плеча. Я был единственным ребенком в детском саду, который смог прочитать слово «экспертиза» на доске, потому что оно было очень похоже на слово «медэксперт». Медальон был очень хорош в качестве очередной загадки. Нужно всего лишь пропустить ту часть, которая касается видений о гражданской войне.

— Ты права, Амма. Мне очень жаль. Мне не следовало уходить из школы. Я просто хотел убедиться, что с Леной все в порядке. Окно в классе разбилось как раз позади нее, и у нее потекла кровь. Я всего лишь доехал до ее дома, чтобы увидеть, что с ней все в порядке.

— Ты был в этом доме?

— Да, но она была снаружи. Мне кажется, ее дядя на самом деле очень необщительный.

— Не нужно рассказывать мне о Мэйконе Равенвуде так, словно ты знаешь такое, чего не знаю я, — она бросила на меня свой коронный многозначительный взгляд. — Б.Е.С.Ч.У.В.С.Т.В.Е.Н.Н.О.С.Т.Ь.

— Чего?

— В том смысле, что ты понятия не имеешь, о чем говоришь, Итан Уэйт.

Я вытащил медальон из кармана и подошел к ней, так и стоявшей у плиты.

— Когда мы возвращались, то за домом нашли кое-что, — произнес я, открывая руку и позволяя ей взглянуть на медальон. — Там надпись внутри.

Выражение лица Аммы заставило меня замереть на месте. Она выглядела так, словно из нее дух выбили.

— Амма, с тобой все в порядке? — я попытался взять ее под локоть, чтобы поддержать в том случае, если она начнет падать в обморок. Но она отдернула руку еще до того, как я к ней прикоснулся, словно она обожгла руку о ручку кастрюли.

— Где ты взял это? — ее голос понизился до шепота.

— Мы нашли это на земле в Равенвуде.

— Ты нашел это не на плантации Равенвуда.

— О чем ты говоришь? Ты знаешь, кому это принадлежало?

— Стой тут. Не двигайся, — проинструктировала она меня, выбегая из кухни.

Но я не обратил внимания на ее слова, отправившись за ней в ее комнату. Это всегда было больше похоже на аптеку, чем на спальню, где белая односпальная кровать была втиснута под рядами полок. На полках были аккуратно сложены кроссворды — Амма никогда не выбрасывала разгаданные кроссворды — и разных размеров склянки с плотными крышками, набитые ингредиентами для наведения чар. В некоторых из них было привычное содержимое: соль, разноцветные камешки, травы. Затем шли более нестандартные наборы вроде банки с корнями или другой такой же с птичьими гнездышками. Верхняя полка была забита бутылками с землей.

Она вела себя странно даже для Аммы. Я отставал от нее всего на пару шагов, но когда я догнал ее, она уже копалась в своих ящиках.

— Амма, что ты…

— Разве я тебе не сказала оставаться на кухне? Не заноси эту вещь сюда! — заорала она, когда я сделал шаг вперед.

— Но что тебя так расстроило?

Она чем-то набила карманы передника, но мне не удалось разглядеть, что это было, и рванула обратно на кухню. Я помчался за ней.

— Амма, в чем дело?

— Возьми это, — она вручила мне застиранный носовой платок, стараясь не касаться моей руки. — Заверни в него эту штуку. Прямо сейчас, прямо в эту секунду.

Это было уже покруче темного настроя. Она совсем свихнулась.

— Амма…

— Делай, как я сказала, Итан, — она никогда не называла меня только по имени без фамилии.

Как только медальон был благополучно завернут в носовой платок, она немного успокоилась. Она полезла в нижние карманы ее фартука и вытащила из них маленький кожаный мешочек и пузырек с порошком. Я знал достаточно, чтобы узнать в этих предметах орудия ее колдовства. Ее рука немного дрожала, когда она высыпала порошок в мешочек.

— Ты плотно его завернул?

— Ага, — сказал я, ожидая, что она поправит меня за то, что я ответил ей так панибратски.

— Ты уверен?

— Да.

— А теперь клади его сюда, — кожаный мешочек был теплым и гладким в моих руках. — Клади, клади.

Я бросил злосчастный медальон в мешочек.

— Завяжи его, — скомандовала она, передав мне кусок чего-то, похожего на обычную бечевку, но, насколько я знал, все, что Амма использовала в своих чарах, никогда не было обычным, даже если и было тем, чем выглядело. — А теперь ты должен вернуться туда, где ты взял его, и закопать обратно. Иди прямо сейчас.

— Амма, что происходит?

Она поднялась на несколько ступенек и схватила мой подбородок, отбросив волосы с моих глаз. Впервые после того, как я вытащил медальон из кармана, она смотрела мне в глаза. Так мы и стояли где-то с минуту, и это была самая длинная минута в моей жизни. Выражение ее лица при этом было мне незнакомо и непонятно.

— Ты не готов, — прошептала она, опуская руку.

— Не готов к чему?

— Делай, как я сказала. Забери этот мешочек туда, где ты взял его, и закопай. А затем возвращайся прямо домой. И я не хочу, чтобы ты путался с этой девчонкой, ты меня понял?

Она сказала все, что собиралась сказать, может быть даже больше. Но мне этого никогда не узнать, потому что если и есть что-то, что Амма умеет делать лучше гадания на картах и разгадывания кроссвордов, так это хранить секреты.

— Итан Уэйт, ты встал?

Который час? Девять тридцать, суббота. Мне нужно было вставать прямо сейчас, но я был совершенно обессилен. Прошлым вечером я гулял целых два часа, чтобы Амма поверила в то, что я вернулся в Гринбрайер и закопал медальон.

Я поднялся и проковылял через комнату, спотыкаясь о коробки залежалого печенья Ореос. В моей комнате всегда был бардак и забита она таким количеством вещей, что папа как-то сказал, что из-за груды хлама я однажды спалю весь дом дотла. Хотя он тут уже давно не появлялся. На стенах и потолке помимо моей карты повсюду висели картинки тех мест, в которых я надеялся когда-нибудь побывать: Афины, Барселона, Москва и даже Аляска. В комнате штабелями были свалены коробки с обувью, где-то на три-четыре фута в высоту. Хотя казалось, что они стоят беспорядочно, я мог мгновенно найти любую коробку — от белой коробки Адидаса с кучей зажигалок, оставшихся на память от моего увлечения пиротехникой в восьмом классе, до зеленой коробки Нью Бэланс со стреляными гильзами и куском флага, которые я нашел с мамой в форте Самтер.

И, наконец, то, что я искал — желтая коробка Найка с медальоном, который чуть не лишил Амму рассудка. Я открыл коробку и вытащил гладкий кожаный мешочек. Судя по вчерашнему, его стоило бы спрятать как следует, но я опять сунул его в карман, просто так, на всякий случай.

Амма снова закричала с лестницы:

— А ну спускайся вниз, или ты опоздаешь.

— Буду внизу через минуту.

Каждую субботу я проводил половину дня с тремя самыми старыми женщинами в Гатлине — моими двоюродными бабушками: Мерси, Пруденс и Грейс. Все в городе называли их просто Сестрами, словно они были единым целым, и они были действительно неразлучны. Каждой их них было уже под сотню лет, и даже они уже не помнили, кто из них старше. Все они не единожды были замужем, но пережили всех своих мужей и съехались в дом тетушки Грейс, чтобы жить вместе. Больше их возраста был лишь их маразм.

Когда мне было, наверное, двенадцать, мама стала брать меня с собой к ним, чтобы я помогал ей, и с тех пор я продолжал этот ритуал. И самым отвратительным было то, что я должен был сопровождать их в церковь по субботам. Сестры были баптистками, поэтому ходили в церковь по субботам, воскресеньям и даже большую часть остальных дней недели.

Но сегодня все было по-другому. Я вылез из кровати и оказался в душе до того, как Амма выкрикнула мое имя в третий раз. Я не мог дождаться, когда выберусь отсюда. Сестры знали всё и обо всех, кто когда-либо жил в Гатлине, и они были связаны родственными узами не только между собой, но и, благодаря своим бракам, с доброй половиной города. После моего видения стало ясно, что буква Ж в гравировке ЖКД означает Женевьеву. И если и был кто-то, кто мог бы подсказать, что означают остальные инициалы, то это были три самые старые женщины в городе.

Когда я открыл верхний ящик своего комода, чтобы достать носки, то увидел маленькую куклу в виде обезьянки из носка, державшую маленький мешочек соли и голубой камешек — один из оберегов Аммы. Она мастерила их для защиты от злых духов, неудачи и даже от холода. Она подсунула один такой под дверь папиного кабинета, когда он начал работать по воскресеньям вместо похода в церковь. Хотя мой отец никогда не проявлял интереса к этим походам, Амма всегда повторяла, что у бога зачтется и просто присутствие. Пару месяцев спустя мой отец купил в Интернет-магазине куклу кухонной ведьмы и повесил ее над плитой. Амма так разозлилась на него за это, что еще целую неделю подавала остывшую еду и сожженный кофе.

Обычно, когда я находил такие небольшие подарки от Аммы, я не придавал им значения. Но тут был замешан медальон. Было что-то такое, что она не хотела, чтобы я узнал.

Сцену, которую я застал по прибытии в дом Сестер, можно описать только одним словом — хаос. Тетушка Мерси открыла дверь все еще в бигуди.

— Слава Богу, ты пришел, Итан. У нас тут чрез-вычайная ситуация, — сказала она, произнося первый слог так, словно он был отдельным словом.

Половину из того, что они говорили, я вообще не понимал — у них был жуткий южный акцент, а грамматика хромала на обе ноги. Хотя для Гатлина это было совершенно естественно — здесь возраст людей можно было определить по говору.

— Мэм?

— Харлон Джеймс пострадал, и я боюсь, как бы он не помер совсем, — последние два слово она прошептала так тихо, словно сам Господь Бог мог ее слушать, и она боялась подать ему такую идею.

Харлон Джеймс был йоркширским терьером тети Пруденс, названный так в честь ее последнего мужа.

— Что случилось?

— Я тебе скажу, что случилось, — произнесла тетя Пруденс, появившись неизвестно откуда с аптечкой в руках. — Грейс пыталась убить бедняжку Харлона Джеймса, и он едва жив.

— Я не пыталась убить его! — завопила из кухни тетушка Грейс. — Не рассказывай сказки, Пруденс Джейн. Это был несчастный случай!

— Итан, позвони Дину Уилксу и скажи ему, что у нас чрезвычайная ситуация, — велела мне тетя Пруденс, вытаскивая из аптечки пузырек с нюхательной солью и две больших упаковки бинта.

— Мы его теряем!

Харлон Джеймс лежал на полу в кухне и, хоть и выглядел травмированным, умирать не собирался. Его задняя лапа была завернута под хвост, и когда он пытался вставать, она безвольно волочилась следом.

— Грейс, Богом клянусь, если Харлон Джеймс умрет…

— Он не собирается умирать, тетя Прю. Мне кажется, что у него лапа сломана. Что случилось?

— Грейс пыталась забить его до смерти метлой.

— Неправда! Говорю тебе, что я была без очков, а он был так похож на корабельную крысу, бегущую через кухню.

— Откуда ты знаешь, как выглядит корабельная крыса?! Ты никогда в жизни даже на причале не была!

Так что я повез Сестер, окончательно впавших в истерику, и Харлона Джеймса, который, наверное, жалел о том, что он еще жив, на Кадиллаке 1964 года к Дину Уилксу. Дин Уилкс содержал продуктовый магазин и был кем-то вроде ветеринара в городе. К счастью, Харлон Джеймс действительно всего лишь сломал лапу, так что Дин Уилкс смог справиться с этой задачей.

К тому времени, когда мы вернулись домой, я гадал, не будет ли полным сумасшествием с моей стороны думать, что я смогу узнать что-нибудь у Сестер? На подъездной дорожке стояла машина Тельмы. Мой отец нанял ее, чтобы приглядывать за Сестрами после того, как тетя Грейс едва не сожгла дом дотла десять лет назад, когда, отправив в духовку торт с лимонными меренгами, ушла с сестрами в церковь на целый день.

— Где вы были, девочки? — крикнула Тельма из кухни.

Они, врезаясь друг в друга и толкаясь на пути на кухню, начали рассказывать Тельме о постигшем их несчастье. Я рухнул в одно из совершенно несоответствующих общей обстановке кресел рядом с тетей Грейс, которая выглядела совершенно подавленной из-за того, что в этой истории ее снова выставляли злодейкой. Я вытащил медальон из кармана и покрутил его, держа за цепочку, обернутую в платок.

— Что ты там делаешь, красавчик? — спросила Тельма, засовывая себе под нижнюю губу щепотку табака из жестяной банки на подоконнике. Это выглядело еще более странно, чем звучало. Потому что Тельма была достаточно утонченной и напоминала Долли Партон№.

— Это просто медальон, который я нашел поблизости плантации Равенвуда.

— Равенвуд? Какого черта ты там делал?

— Там живет мой друг.

— Ты говоришь о Лене Дюкейн? — переспросила тетя Мерси. Конечно же, она знала, да и весь город уже знал. Это же Гатлин.

— Да, мэм. Мы учимся в одном классе в школе, — теперь все их внимание было обращено на меня. — Мы нашли этот медальон в саду позади дома. Мы не знаем, чей он, но выглядит эта штука очень старой.

— Это не принадлежит Мэйкону Равенвуду. Это Гринбрайеров, — сказала тетя Прю, словно самой себе.

— Дай-ка мне взглянуть на это, — произнесла тетя Мерси, вытаскивая очки из кармана халата.

Я передал ей медальон, все еще завернутый в носовой платок.

— Здесь есть надпись.

— Я не могу это прочесть. Грейс, а ты можешь? — спросила она, передавая медальон тете Грейс.

— Я вообще ничего не вижу, — сказала тетя Грейс, прищурившись.

— Здесь инициалы двоих людей, вот, прямо здесь, — сказал я, показывая гравировку на металле. — ИКУ и ЖКД. А если вы опустите крышку, то увидите дату: 11 февраля 1865 года.

— Очень знакомая дата, — произнесла тетя Пруденс. — Мерси, что случилось в тот день?

— А разве это не дата твоей свадьбы, Грейс?

— Здесь 1865, а не 1965 год, — поправила ее тетя Грейс. Их слух был ненамного лучше их зрения. — 11 февраля 1865 года…

— В том году федераты чуть ли не сожгли Гатлин дотла, — сказала тетя Грейс. — Наш прадедушка потерял из-за пожара все свое имущество. Помните эту историю, девочки? Генерал Шерман и союзная армия шли через Юг, сжигая все на своем пути, и Гатлин не стал исключением. Они называли это Великим сожжением. Даже немного, но пострадали все плантации в Гатлине, кроме Равенвуда. Мой дедушка говорил, что, должно быть, Абрахам Равенвуд заключил сделку с дьяволом той ночью.

— Что ты имеешь в виду?

— Это единственное объяснение, почему плантация устояла. Федераты сжигали плантации одну за другой, идя вдоль реки, пока не дошли до Равенвуда. Так мимо нее они просто прошагали мимо, словно на ее месте ничего и не было.

— Дедуля говаривал, что не только это было странным той ночью, — сказала тетя Прю, скармливая Харлону Джеймсу кусочек бекона. — У Абрахама был брат, который жил вместе с ним и исчез той же ночью. Больше никто и никогда его не видел.

— Но в этом нет ничего странного. Может быть, его убили солдаты северян, или он оказался в ловушке в одном из горящих домов, — произнес я.

Тетя Грейс изогнула бровь:

— Или случилось что-то еще, раз тела так и не нашли.

Я уже понял, что многие поколения сплетничали о Равенвудах, и все это началось отнюдь не с Мэйкона Равенвуда. Но мне было интересно, что же еще знали Сестры.

— А что с Мэйконом Равенвудом? Что вы о нем знаете?

— Этот мальчик никогда бы не смог считаться законнорожденным.

Быть незаконнорожденным в Гатлине — все равно, что быть коммунистом или атеистом.

— Его отец, Сайлас, встретил мать Мэйкона после того, как его первая жена ушла от него. Она была симпатичной девушкой, кажется, из Нового Орлеана. Потом, вскоре, родился Мэйкон и его брат. Но Сайлас так никогда на ней и не женился, а потом она тоже от него сбежала…

Но тут ее перебила тетя Прю:

— Грейс Энн, ты совершенно не умеешь рассказывать подобные истории. Сайлас Равенвуд был очень странным и злым, как черт. А в его доме постоянно происходили какие-то жуткие вещи. По ночам в доме горел свет, а временами в окрестностях видели какого-то мужчину в огромной черной шляпе.

— И о волке, расскажи ему о волке.

Вовсе не было необходимости рассказывать мне о собаке, или что там за животное было. Я сам его видел. Но это не могло быть то же самое животное. Ни собаки, ни волки не живут так долго.

— В доме жил волк. Сайлас держал его как питомца! — покачала головой тетя Мерси.

— И эти мальчики. Они мотались туда-сюда от Сайласа к матери и обратно. Сайлас ужасно с ними обращался, когда они приезжали. Все время бил их и глаз с них не спускал. Он даже не разрешал им ходить в школу.

— Может быть именно поэтому Мэйкон Равенвуд никогда не выходит из дома? — спросил я.

Тетя Мерси махнула рукой так, словно мои слова были самой большой глупостью, которую она когда-либо слышала.

— Он выходит из своего дома. Я много раз видела его возле здания ДАР, как раз после ужина.

Ага, как же. Вот в этом были все Сестры — иногда они цепко держались за реальность, но все остальное время были очень от нее далеки. Я никогда не слышал, чтобы кто-то вообще видел Мэйкона Равенвуда, так что сомневаюсь, что он слонялся возле ДАР, разглядывая лепнину и болтая с миссис Линкольн.

Тетя Грейс принялась тщательно рассматривать медальон, повернув его к свету.

— Одно скажу вам точно: платок принадлежал Сулле Тредо, Сулле — Провидице, как ее называли. Люди говорили, что она могла предсказывать будущее по картам

— Картам Таро? — спросил я.

— А ты другие знаешь?

— Ну есть еще игральные карты, визитные карточки и банкетные карточки… — бубнила тетя Мерси.

— А почему вы решили, что это именно ее платок?

— Ее инициалы вышиты здесь, с краю, видишь? — спросила она, показывая маленькую птичку, вышитую под инициалами. — Это ее метка.

— Ее метка?

— У большинства гадалок были тогда свои метки. Они отмечали ими свои колоды, чтобы никто не мог подменить им карты. Вся сила гадалки в ее колоде. Это я точно знаю, — сказала Тельма, со снайперской меткостью плюнув в маленькую урну в углу комнаты.

Тредо. Это фамилия Аммы.

— А она имела какое-то отношение к Амме?

— Конечно. Она была прапрабабушкой Аммы.

— А инициалы на медальоне? ИКУ и ЖКД? Вы знаете что-нибудь о них?

Это было рискованной ставкой. На моей памяти такого долгого момента просветления у Сестер давно не было.

— Ты смеешься над пожилой женщиной, Итан Уэйт?

— Нет, мэм.

— И.К.У. — это Итан Картер Уэйт. Он был твоим двоюродным прапрадедушкой или прапрапрадедушкой?

— Ты всегда была не в ладах с арифметикой, — перебила ее тетя Пруденс.

— В общем, он был родным братом твоего прапрапрадедушки Эллиса.

— Брата Эллиса звали Лоусоном, меня назвали в его честь.

— У Эллиса Уэйта было два брата: Итан и Лоусон. Тебя назвали в честь их обоих: Итан Лоусон Уэйт.

Я вспоминал изображение свое генеалогического древа. Я видел его много раз, если что южане и знают на зубок, так это свою родословную. Но на экземпляре, висевшем в нашей гостиной, не было никакого Итана Картера Уэйта. Похоже, я переоценил здравость рассудка тети Грейс.

Должно быть, у меня был слишком недоверчивый вид, потому что мгновенье спустя тетя Прю встала со своего кресла.

— У меня есть семейное древо Уэйтов в моей генеалогической книге. Я отслеживаю происхождение для «Сестер Конфедерации».

Сестры Конфедерации были мини-версией ДАР, но не менее пугающей, это было что-то вроде кружка по вышиванию, образовавшегося во время гражданской войны. В наши дни члены этого сообщества основную часть времени проводили за отслеживанием своих корней со времен Гражданской войны для документальных фильмов и коротких сериалов вроде «Синие и Серые».

— Вот она.

Тетя Пруденс вернулась на кухню с огромным фотоальбомом в кожаном переплете с пожелтевшими листами бумаги и старыми фотографиями, торчавшими из-под обложки. Она принялась рыться в бумаге, рассыпая листки и газетные вырезки по всему полу.

— Вы только взгляните… Бартон Фри, мой третий муж. Неправда ли, он был самым красивым из всех моих мужей? — спросила она, показывая потрепанную фотографию всем нам.

— Пруденс Джейн, не отвлекайся! Этот мальчик решил проверить нашу память, — тетя Грейс была полна ажиотажа.

— Вот оно, под генеалогическим древом Стетхэмов.

Я уставился на имена, которые я и так прекрасно знал благодаря фамильному древу, которое висело в рамочке в гостиной у меня дома. Но здесь было еще одно имя, которое отсутствовало в копии генеалогического дерева в особняке Уэйтов — Итан Картер Уэйт. Почему у Сестер другая версия? Было более чем очевидно, какой из вариантов подлинный. Доказательство этого я держал в своей руке завернутым в носовой платок стопятидесятилетней гадалки.

— А почему его нет в моем фамильном древе?

— В большинство генеалогий Юга куча вранья, но я удивлена, что он вообще вписан хоть в один экземпляр фамильного древа Уэйтов, — произнесла тетя Грейс, захлопнув альбом и взметнув тем самым в воздух облако пыли.

— Он тут только благодаря моему тщательному ведению записей, — тетя Прю горделиво улыбнулась, показывая полный комплект своих зубных протезов.

Нельзя было давать им отвлечься.

— А почему его не должно было быть в нашем генеалогическом древе, тетушка Прю?

— Потому что он дезертир.

Я не понял.

— В каком смысле — дезертир?

— О, Господи, чему вообще учат детей в этих ваших непонятных школах? — тетя Грейс сосредоточенно выуживала соленые крендельки из пачки ЧексМикс.

— Дезертиры. Солдаты Конфедерации, сбежавшие во время войны из армии Генерала Ли.

Должно быть у меня все еще был непонимающий вид, потому что тетя Прю пустилась в объяснения:

— В войну было два типа солдат конфедеративных войск: те, кто поддерживал идеи Конфедерации, и те, кто завербовался под давлением своей семьи, — тетя Прю поднялась и принялась разгуливать вдоль стола туда-сюда, как настоящий учитель истории во время лекции. — В 1865 году армия генерала Ли была довольно потрепанной в боях, оттого малочисленной и оголодавшей. Поговаривают, что мятежники потеряли веру, потому и уходили. Бежали из своих частей. Так поступил и Итан Картер Уэйт. Дезертировал.

И все три сестры синхронно опустили головы, словно позор от содеянного был слишком тяжел для них.

— Вы хотите сказать, что его стерли из генеалогического древа только потому, что он не пожелал погибнуть от голода, сражаясь в бессмысленной войне на заранее проигравшей стороне?

— Можно и так посмотреть, наверное.

— Ничего глупее не слышала! — тетя Грейс подскочила со своего стула, насколько вообще могла подскочить женщина девяноста с хвостиком лет. — Не смей дерзить нам, Итан. Это древо изменили задолго до нашего рождения.

— Простите, мэм.

Она разгладила свою юбку и снова села.

— Тогда почему мои родители назвали меня в честь двоюродного прапрапрадедушки, опозорившего семью?

— Ну, у твоих отца и матери было собственное мнение на этот счет после всех тех книг, которые они прочитали о войне. Ты же знаешь, они всегда были либералами. Кто знает, о чем они думали? Тебе следует спросить об этом у отца.

Ага, как будто он мне расскажет. Но, учитывая впечатлительность моих родителей, моя мама, наверное, гордилась Итаном Картером Уэйтом. И я тоже очень им гордился. Я провел рукой по блеклой коричневой обложке альбома тети Прю.

— А что с инициалами ЖКД? Мне кажется, что Ж может означать Женевьеву, — сказал я, прекрасно зная, что это так и есть.

— ЖКД. Кажется, у тебя был парень с инициалами ЖД, Мерси?

— Не припоминаю. Ты помнишь ЖД, Грейс?

— ЖД… ЖД? Нет, не помню, по-моему.

Все, маразм взялся за работу.

— О, господи! Посмотрите на время, девочки. Нам пора в церковь, — сказала тетя Мерси.

Тетя Грейс направилась к гаражу.

— Итан, будь хорошим мальчиком и выведи наш Кадиллак наружу. Нам надо привести себя в порядок.

Я отвез их через четыре квартала на дневную службу в Евангелистской миссионерской баптистской церкви, и еще дотолкал кресло-каталку тети Мерси по гравийной дорожке к самому входу. По дорожке мы добирались дольше, чем ехали до самой церкви, потому что через каждые два-три фута колесики кресла зарывались в гравий, и мне приходилось дергать креслом из стороны в сторону, чтобы освободить их, практически выламывая колесики и чуть ли не роняя тетю носом в грязь. Ко времени, когда священник начал выслушивать третье признание веры, на этот раз от женщины, божившейся, что Иисус спас ее розовые кусты от японских жучков, а ее руку от артрита, я окончательно потерял интерес к происходящему. Я крутил в пальцах медальон в кармане джинсов. Почему он показал нам то видение? И почему он вдруг перестал работать?

Итан, остановись. Ты не знаешь, что делаешь.

Я опять услышал Лену у себя в голове.

Убери его!

Комната поплыла передо мной, и я почувствовал, как пальцы Лены переплелись с моими, словно она была здесь, рядом со мной….

Ничто не могло подготовить Женевьеву к зрелищу пылающего Гринбрайера. Языки пламени жадно лизали его стены, пожирая перила и крышу веранды. Солдаты тащили антиквариат и картины из дома, словно самые обычные воры. Где же все? Они прятались в лесу, как и она? Листья потрескивали. Она вдруг почувствовала кого-то позади себя, но до того, как успела обернуться, грязная рука зажала ей рот. Она вцепилась в запястье обеими руками, стараясь освободиться.

— Женевьева, это я, — рука расслабилась.

— Что ты здесь делаешь? С тобой все в порядке? — Женевьева обняла солдата, одетого в то, что осталось от некогда доблестного серого мундира армии Конфедерации.

— Да, милая, — сказал Итан, но она знала, что это ложь.

— Я думала, что тебя…

Женевьева получала в письмах Итана известия лишь о лучших днях последних двух лет, с тех пор, как он завербовался в армию, но она не получила ни единого письма с момента Битвы на Равнинах. Женевьева знала, что многие из тех солдат, которые пошли за генералом Ли в бой, навсегда остались лежать на полях Виржинии. Она смирилась с тем, что ей суждено умереть старой девой. Она была совершенно уверена в том, что потеряла своего Итана навсегда. Было просто непостижимо, что он не только жив, но и стоит рядом с ней, этой ночью.

— Где остальные из твоего полка?

— Последний раз, когда я их видел, они были неподалеку от Саммита.

— Что значит, последний раз, когда ты их видел? Они все погибли?

— Я не знаю. Когда я уходил, они были еще живы.

— Я не понимаю тебя.

— Я дезертировал, Женевьева. Я больше не мог ни дня сражаться за то, во что я не верю. Только не после того, что мне довелось увидеть. Большинство парней, бок о бок с которыми я сражался, даже не понимали, из-за чего вся эта война, они просто проливали кровь за хлопок.

Итан взял ее холодные руки в свои, грубые от мозолей.

— Я пойму, если ты не захочешь выйти за меня замуж теперь. У меня нет ни гроша, и чести теперь тоже нет.

— Меня не волнует, есть ли у тебя деньги, Итан Картер Уэйт. И ты все равно самый благородный человек из всех, кого мне доводилось знать. И мне не важно, что мой отец считает различия между нами непреодолимыми. Он ошибается. Теперь ты дома, и мы поженимся.

Женевьева прижалась к нему в страхе, что он снова может растаять в воздухе, как только она его отпустит. К реальности ее вернул запах. Отвратительный запах горящих лимонных деревьев, их сгорающих жизней.

— Нам надо идти к реке. Так поступила бы матушка. Она бы пошла на юг к дому тети Маргарет.

Но Итан не успел ответить. Кто-то шел. Ветки хрустели, словно кто-то пробирался через кустарник.

— Прячься за мной, — приказал Итан, толкнув Женевьеву за спину одной рукой и сжав винтовку в другой.

Кусты раздвинулись и на свет вышла Иви, кухарка Гринбрайеров. Она все еще была в ночной сорочке, черной от копоти. Она закричала, увидев мундир и будучи слишком испуганной, чтобы заметить, что он был серым, а не синим.

— Иви, с тобой все в порядке? — Женевьева бросилась вперед и поймала пожилую женщину, которая чуть не рухнула на землю.

— Мисс Женевьева, во имя всего святого, что вы здесь делаете?

— Я пыталась добраться до Гринбрайера. Предупредить вас.

— Слишком поздно, деточка, все плохое уже случилось. Эти синие коршуны выломали двери и зашли в дом, словно он был их собственным. Они сразу присмотрели, что можно стащить, и начали все поджигать, — было очень трудно разобрать, что она говорила. Она была в истерике, и через каждые несколько минут заходилась приступом кашля, задыхаясь от дыма и от слез.

— В жизни своей не видела таких дьяволов. Сжечь дом с женщинами внутри! Каждому из них придется ответить Господу Всемогущему на Страшном Суде, — голос Иви дрогнул.

Через мгновение сказанное ею дошло до слушателей.

— Что ты хочешь сказать — сожгли дом с женщинами?

— Мне очень жаль, дитя.

Женевьева почувствовала, как подкашиваются ноги. Она упала на колени в грязь, и капли дождя катились по ее лицу, смешиваясь со слезами. Ее мама, ее сестра, Гринбрайер — все погибли. Женевьева подняла глаза к небу:

— Богу придется ответить мне за это!

Нас выбросило из видения так же быстро, как и затащило в него. Я снова уставился на священника, и Лены рядом не было. Я почувствовал, как она исчезла.

Лена?

Она не ответила. Я сидел в церкви в холодном поту, зажатый между тетями Мерси и Грейс, вылавливавших монетки из своих кошельков для корзинки пожертвований.

Дом сожгли вместе с женщинами в нем, тот самый дом, обрамленный лимонными деревьями. Дом, возле которого, я уверен, Женевьева потеряла свой медальон. Медальон с гравировкой, выполненной в тот день, когда родилась Лена, но за сто лет до ее рождения. Неудивительно, что Лена не хотела видеть видения. Я начал склоняться к тому же.

Таких совпадений не бывает.

1. Американская кантри-певица и киноактриса 70-80-х годов.

Глава 8 Четырнадцатое сентября. Истинный Страшила Рэдли

(переводчик: Yummy_)

В воскресенье вечером я перечитывал «Над пропастью во ржи», рассчитывая, что я устану и засну. Однако мне никогда не удавалось достичь нужной степени усталости. И читать я тоже не мог, потому что чтение было поверхностным. Я не мог начать сопереживать Холдену Колфилду, потому что не мог погрузиться в историю, не настолько, чтобы почувствовать себя этим персонажем.

В моих мыслях чего только не было. Полным-полно медальонов, пожаров, голосов, людей, которых я не знал, и видений, которые мне были не понятны.

И еще что-то. Я отложил книгу и положил руки под голову.

Лена? Ты ведь здесь, да?

Я уставился на голубой потолок.

Не молчи. Я знаю, что ты там. Или здесь. Не важно.

Я ждал, пока, наконец, не услышал ее голос, звучавший словно крохотный отголосок полузабытого воспоминания в темноте моего сознания.

Нет. Не совсем.

Ты здесь. Ты была здесь всю ночь.

Итан, я сплю. То есть, спала.

Я улыбнулся сам себе.

Нет, не спала. Ты слушала.

Ничего подобного.

Просто признай, что так и было.

Парни. Вы всегда думаете, что дело только в вас. Может быть мне просто нравится книга.

Ты всегда можешь оказаться там, где захочешь, как сейчас?

Она надолго замолчала.

Не всегда, сегодня это как будто просто случилось само себе. Я все еще не понимаю, как это работает.

Может, мы сможем спросить кого-нибудь.

Кого например?

Не знаю. Наверно, придется нам выяснять самим. Как и все остальное.

Еще одна пауза. Я старался не думать, не напугало ли ее слово «нам», на случай, если она могла слышать мои мысли. Может дело было в этом, а может в другом, в том, что она не хотела, чтобы я выяснял что-то, так или иначе связанное с ней.

Не пытайся.

Я усмехнулся, и почувствовал, как отяжелели веки. Мне едва удавалось держать их открытыми.

Уже пытаюсь.

Я выключил свет.

Спокойной ночи, Лена.

Спокойной ночи, Итан.

Я надеялся, что ей доступны не все мои мысли.

Баскетбол. Мне определенно нужно больше времени думать о баскетболе. И пока я прокручивал в голове схему игры, мои глаза окончательно закрылись, и я поплыл, теряя контроль над сознанием…

Вода кругом…

Я тонул.

Вздымаясь над зеленой водой, волны обрушивались над моей головой. Мои ноги оттолкнулись от илистого дна реки, возможно это была Санти, но это ничего не дало. Я видел что-то вроде света, пробивающегося через воду, но я не мог выбраться на поверхность.

Я шел ко дну.

Сегодня мой день рождения, Итан. Это происходит.

Я протянул руку. Она взяла ее, а я изогнулся, чтобы посильнее ухватиться, но ее уносило течением, я не мог удержать ее. Я попытался крикнуть, когда ее маленькая бледная ручка исчезла внизу в темноте, но мой рот наполнился водой, и я не смог издать и звука. Я чувствовал, что задыхаюсь. В глазах начинало темнеть.

Я пыталась предупредить тебя. Ты должен меня отпустить.

Я резко сел на кровати. Майка промокла. Подушка пропиталась водой. Волосы тоже были мокрыми. А воздух в комнате был липким и влажным. Кажется, я снова оставил открытым окно.

— Итан Уэйт! Ты меня слышишь? А ну-ка живо спускайся вниз, иначе до конца недели ты останешься без завтрака!

Я занял свое место как раз в тот момент, когда моя тарелка с бисквитом и подливкой дополнилась еще и тремя яйцами.

— Доброе утро, Амма.

Она повернулась ко мне спиной, даже ни разу не взглянув.

— Теперь ты знаешь, чем это может для тебя кончиться. Не стоит плевать мне в спину и утверждать, что это дождь, — она все еще злилась на меня, но я не был уверен, было ли это из-за пропущенных мною занятий или из-за принесенного домой медальона. Скорее всего, и то, и другое. Я не мог винить ее в этом. Обычно в школе я не нарывался на неприятности. Это все было для меня в новинку.

— Амма, извини, что я пропустил уроки в пятницу. Такого больше не повторится. Все будет хорошо, как и прежде.

Ее лицо немного смягчилось, и она села напротив меня.

— Я так не думаю. Все мы делаем свой выбор, и выбор наш имеет последствия. Полагаю, за свой ты ответишь по полной, когда придешь в школу. Может, теперь ты станешь прислушиваться ко мне. Держись подальше от этой Лены Дюкейн и того дома.

Было совсем не похоже на Амму то, что она приняла сторону остальных жителей города, учитывая, что, как правило, большинство придерживалось неверной точки зрения. По тому, как долго она помешивала свой кофе, продолжая делать это даже после того, как молоко растворилось, я понял, что она беспокоилась. Амма постоянно беспокоилась обо мне, и за это я любил ее, но после того, как я показал ей медальон, что-то изменилось. Я обошел стол и обнял ее. Она пахла как и всегда карандашным грифелем и сэндвичами с сосиской.

Она покачала головой, бормоча:

— Не желаю слышать ни про зеленые глаза, ни про черные волосы. Сегодня будет буря, будь осторожен.

Это был уже не темный настрой. Сегодня он был чернее черного. Я и сам чувствовал приближение бури.

Линк подъехал на Колотушке, как обычно сотрясая воздух вокруг ужасными звуками. Когда я скользнул на сидение, он убавил громкость, что всегда служило плохим знаком.

— У нас проблемы.

— Знаю.

— В Джексоне с утра ожидается очередное линчевание.

— Что ты слышал?

— Это началось еще с вечера пятницы. Я слышал это от своей мамы и пытался тебе позвонить. Ты вообще где пропадал?

— Притворялся, что закопал проклятый медальон в Гринбрайере, чтобы Амма позволила мне вернуться домой.

Линк засмеялся. Он привык к разговорам о проклятиях, заклинаниях и сглазах в контексте рассказов об Амме.

— Она хотя бы не заставила тебя снова носить тот вонючий мешок с луковой шелухой вокруг шеи. Вот гадость-то была.

— Это был чеснок. Для маминых похорон.

— Это была гадость.

Если говорить о Линке, то мы стали лучшими друзьями с того самого дня, когда он угостил меня Твинки в автобусе, после этого он спокойно относился ко всему, что я говорил или делал. Вспомнив прошлое, ты можешь сказать, кто твой друг. В этом весь Гатлин. Все, что могло случиться, уже случилось десять лет назад. Для наших родителей все случилось еще двадцатью или тридцатью годами ранее. А для самого города, кажется, уже более сотни лет ничего не происходит. Хотя, в этот раз произошло.

Меня не покидало ощущение, что скоро все изменится.

Моя мама непременно сказала бы, что время пришло. Если и было что-то, что любила мама, то это были перемены. В отличие от мамы Линка. Миссис Линкольн радела за стабильность и неизменность всего сущего с лозунгами и силами всех своих связей — довольно опасное сочетание. Когда мы были в восьмом классе, она вырвала с мясом коробку с проводами из стены, потому что застукала Линка за просмотром фильма про Гарри Поттера, а ведь ею до этого была проведена целая кампания по запрету книг этой серии в библиотеке округа Гатлина, потому что, по ее мнению, книги пропагандировали занятия черной магией. Линк спасся тем, что ускользнул к Эрлу Питти смотреть MTV, в противном случае группа «Кто Убил Линкольна» никогда не стала бы лучшей — под этим словом я имею в виду «единственной» — рок-группой Джексона.

Я никогда не понимал Миссис Линкольн. Если бы мама была жива, она бы закатила глаза и сказала бы: «Линк, может, и твой лучший друг, но не жди, что я вступлю в ДАР и стану носить кринолин для военной реконструкции». Затем мы бы вместе смеялись до упаду, представляя мою маму, которая могла прошагать пешком целые мили по полям сражений в поисках старых гильз, и которая стригла себе волосы садовыми ножницами, в качестве члена ДАР, организовывавшую распродажи выпечки и раздающую указания о правилах декорации дома.

Миссис Линкольн легко было представить частью ДАР. Она была протоколистом, и даже я об этом знал. Вместе с матерями Саванны Сноу и Эмили Ашер она состояла в Комитете, в то время как моя мама проводила большую часть времени, скрываясь в библиотеке за просмотром микрофиш№.

Раньше проводила.

Линк все еще продолжал говорить, и скоро я услышал кое-что, что заставило меня слушать внимательнее.

— Моя мама, мама Эмили, Саванны… последние пару ночей висят на телефонах. Я подслушал, как мама говорила о разбитом окне в классе Инглиш и что она слышала, что у племянницы старика Равенвуда руки были в крови, — он свернул за угол и продолжил, не переводя дыхание. — А еще о том, что твоя девушка только что выкарабкалась из психушки в Виржинии, и что она сирота, и у нее какая-то би-шизо-мания чего-то

— Она не моя девушка. Мы просто друзья, — машинально ответил я.

— Ладно врать! Ты вокруг нее так скачешь жеребцом, что пора тебе седло покупать, — он сказал бы то же самое о любой девушке, с которой я заговорил, о которой говорил, или на которую просто посмотрел в коридоре.

— Она не моя девушка. Ничего не было. Мы просто общаемся.

— Да ты врешь, как дышишь. Ты запал на нее, Уэйт. Признай это, — чувствительность к достоинствам Линка не относилась, и я был уверен, что он понятия не имеет, зачем еще можно встречаться с девушкой, кроме как для игры на гитаре, и еще по одной, самой очевидной из всех, причине.

— Я не говорю, что она мне не нравится. Мы просто друзья, — что, вообще-то, было правдой, и не важно хотел я этого или большего. Но это уже другой вопрос. В любом случае я, должно быть, слегка улыбнулся. И выдал себя.

Линк красочно изобразил, как его рвет, и чудом избежал столкновения с грузовиком. Но он просто дурачился. Линку было все равно, кто мне нравился, главное, это давало ему возможность меня подкалывать.

— Ну? Так это правда? Она такая?

— Какая такая?

— Ну знаешь. Свалившаяся с чокнутого дерева и по пути собравшая головой все ветки.

— Разбилось окно, больше ничего не случилось. Никакой мистики.

— Миссис Ашер говорит, это она его выбила или кинула в него чем-то.

— Забавно, только что-то я не припомню, чтобы Миссис Ашер была вместе со мной на уроке английского.

— Ну да. Моей мамы тоже там не было, но она сказала, что собирается заехать сегодня в школу.

— Отлично. Займи ей местечко за нашим столиком на ланче.

— Может, она во всех своих школах так делала, поэтому и попала в лечебницу, — Линк говорил серьезно, а это значило, что после случая с окном, он чего только не наслушался.

На секунду я вспомнил, что Лена говорила о своей жизни. Сложная. Может, это и была одна из таких сложностей или всего лишь одной из двадцати шести тысяч вещей, о которых она не могла говорить. А что, если все Эмили Ашер в мире были правы? Что, если я все-таки принял неправильную сторону?

— Будь осторожен, приятель. Вдруг она, на самом деле, прописана в Псих-городе.

— Если ты на самом деле в это веришь, то ты идиот.

Не говоря больше ни слова, мы въехали на школьную парковку. Я был раздражен, хотя прекрасно понимал, что Линк просто беспокоится за меня. Но ничего не мог с собой поделать. Сегодня все было иначе. Я выбрался из машины и хлопнул дверью.

Линк закричал мне вдогонку:

— Я волнуюсь за тебя, старик. Ты был как ненормальный.

— Что? Мы что парочка что ли? Может, тебе стоит чуточку больше волноваться о том, почему ты не можешь заставить девушку даже поговорить с тобой, без разницы, сумасшедшая она или нет.

Он вышел из машины и посмотрел на главный корпус:

— В любом случае, наверное, тебе лучше сказать твоей «подружке», что бы это слово ни значило, быть сегодня поосторожнее. Смотри.

Миссис Линкольн и миссис Ашер разговаривали с директором Харпером на парадных ступенях. Эмили жалась к своей матери, изо всех сил изображая жалостливый вид. Миссис Линкольн давала наставления директору Харперу, тот, в свою очередь, кивал, будто запоминал каждое слово. Директор Харпер хоть и управлял средней школой Джексон, но он точно знал, кто правит всем городом. Сейчас он смотрел на двух из них.

Когда мама Линка закончила говорить, Эмили бросилась в яркую демонстрацию произошедшего эпизода с окном. Миссис Линкольн потянулась и сочувственно положила руку Эмили на плечо. Директор Харпер только покачал головой.

Все верно, сегодня будет буря.

Лена сидела в катафалке, записывая что-то в свой видавший виды блокнот. Двигатель работал вхолостую. Я постучал в окно, и она, подпрыгнув, оглянулась на здание школы. Она тоже их видела.

Я жестом попросил ее открыть дверь, но она покачала головой. Обойдя машину, я подошел к пассажирской двери. Она оказалась закрытой, но ей так легко от меня не отделаться. Я сел на капот ее машины и скинул рюкзак на гравий рядом с собой. Я никуда не собирался уходить.

Что ты делаешь?

Жду.

Ждать придется долго.

Я не спешу.

Она пристально смотрела на меня через лобовое стекло. Я услышал, как открылась дверь.

— Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что ты псих? — обойдя автомобиль, она подошла ко мне, сидящему на капоте, и сложила руки, как сердитая Амма.

— Не больший, чем ты, насколько я слышал.

Ее волосы были стянуты назад и повязаны черным шелковым шарфом, на котором яркими пятнами выделялись разбросанные по нему цветки розовой вишни. Я так и видел ее, стоящую перед зеркалом, собирающуюся в школу, словно на собственные похороны, и как она повязывает этот шарф, чтобы приободрить себя. На футболке до самых джинсов висело длинное черное подобие креста. Кардиган на поясе и черные кеды. Она нахмурилась и взглянула на школу. Все эти мамаши, вероятней всего, уже заседали в кабинете директора.

— Ты их слышишь?

Она покачала головой.

— Вообще-то я не умею слышать мысли людей, Итан.

— Мои ты слышишь.

— Не совсем.

— А этой ночью?

— Я говорила тебе, что не знаю, как это происходит. Мы просто, вроде как … связаны, — похоже, сегодня утром ей было трудно даже произнести это слово. Она не осмеливалась смотреть мне в глаза. — Раньше у меня ни с кем такого не было.

Я хотел сказать ей, что знаю, что она чувствует. Я хотел сказать, что когда мы с ней были вместе в наших мыслях, даже если сами при этом были за миллионы миль друг от друга, я был к ней ближе, чем к кому бы то ни было раньше.

Но не мог. Даже мысленно. Я думал о схеме игры в баскетбол, о меню в столовой, о коридоре в цвет супа из зеленого горошка. О чем угодно. Вместо этого, склонив в сторону голову, я сказал:

— Ага. Девчонки мне это частенько говорят.

Идиот. Чем больше я нервничал, тем ужаснее становились мои шутки.

Она неуверенно улыбнулась дрожащими губами.

— Не пытайся меня развеселить. Не выйдет.

Но у меня уже вышло.

Я оглянулся на главный вход: — Если хочешь, я могу сказать, о чем они говорят.

Она окинула меня полным скептицизма взглядом.

— Как?

— Это же Гатлин. Здесь не бывает секретов.

— И насколько все плохо? — она отвела взгляд. — Они думают, что я чокнутая?

— Не то слово.

— Опасна для школы?

— Не исключено. У нас тут не любят незнакомцев. А Мэйкон Равенвуд во сто крат чуднее любого незнакомца, без обид, — я улыбнулся ей.

Прозвенел первый звонок. Она обеспокоено дернула меня за рукав.

— Насчет ночи. Я видела сон. А ты не…

Я кивнул. Ей не надо было ничего говорить. Я и так знал, что она была со мной в том сне.

— Даже волосы намокли.

— У меня тоже, — она протянула мне руку. На запястье были синяки, в тех местах, где мои пальцы сжимали его до того, как ее поглотила тьма. Я надеялся, что этой части она не видела. Но, судя по выражению ее лица, можно было не сомневаться, что она видела абсолютно все.

— Прости меня, Лена.

— Ты не виноват.

— Если бы я знал, почему эти сны такие реалистичные.

— Я тебя предупреждала. Лучше тебе держаться от меня подальше.

— Будем считать, что я предупрежден, — неведомо почему, но я был уверен, что не смогу держаться подальше.

Меня даже не волновало, что, войдя в школу, я столкнусь с огромной кучей дерьма. Было так хорошо иметь кого-то, с кем я мог поговорить, не взвешивая каждое слово. И этим человеком была именно Лена; в Гринбрайере, мне казалось, что я мог бы болтать с ней, сидя в зарослях, дни напролет. Даже дольше. Столько времени, сколько она была бы рядом.

— А что насчет твоего дня рождения? Почему ты сказала, что после него тебя может не быть здесь?

Она тут же сменила тему.

— Что с медальоном? Ты видел то же, что и я? Пожар? Еще одно видение?

— Ага. Я чуть не свалился со скамьи посреди службы в церкви. Но я кое-что узнал от Сестер. Инициалы И.К.У. принадлежат Итану Картеру Уэйту. Он был моим двоюродным пра-пра-прапрадедушкой, а мои три сумасшедшие тетушки в один голос твердят, что меня назвали в его честь.

— Тогда почему ты не узнал инициалы на медальоне?

— Это самое удивительное. Я никогда раньше о нем не слышал. Он ловко избежал упоминания в генеалогическом древе нашей семьи.

— А что думаешь о Ж.К.Д.? Это ведь Женевьева?

— Похоже, они не знают, но это должна быть она. Именно ее мы видим в видениях, а Д должно означать Дюкейн. Я хотел спросить Амму, но, когда я показал ей медальон, у нее чуть глаза на лоб не вылезли. Как будто он был трижды заколдован, пропитан зельями Вуду насквозь и проклят вдобавок. А доступ в папин кабинет закрыт, там он хранит все мамины старые книги о Гатлине и о войне, — я нерешительно добавил. — Тебе стоило бы поговорить со своим дядей.

— Мой дядя ничего не знает. А где сейчас медальон?

— У меня в кармане, завернут в мешочек с каким-то порошком, Амма насыпала его до верха, когда увидела медальон. Она думает, что я отнес его обратно в Гринбрайер и закопал.

— Она, должно быть, меня ненавидит.

— Не больше, чем любую из моих подружек, в смысле, девушек. То есть, я хотел сказать, друзей женского пола, — я мог только представить, каким болваном выгляжу перед ней. — Думаю, нам лучше вернуться в класс, пока у нас не начались еще большие неприятности.

— Вообще-то, я подумываю поехать домой. Знаю, рано или поздно мне придется столкнуться с ними, но я бы хотела еще на денек побыть отшельником.

— У тебя не будет проблем?

Она усмехнулась.

— От моего дяди? Печально известного Мэйкона Равенвуда, считающего школу пустой тратой времени, и любыми способами избегающего встреч с добрыми жителями Гатлина? Он будет в восторге.

— А зачем ты вообще сюда ходишь? — я был абсолютно уверен, что если бы мать Линка не выпроваживала бы его каждое утро из дома, он и не появлялся бы в школе.

Она покрутила в руках семиугольную звезду — один из амулетов на ожерелье.

— Наверное, я думала, что здесь все будет по-другому. Думала, что заведу друзей, присоединюсь к изданию газеты или еще что-нибудь. Не знаю.

— Нашей школьной газеты? Стенгазеты Джексона?

— В моей предыдущей школе я так и пыталась сделать, но мне сказали, что все места уже заняты, хотя им даже не хватало журналистов, чтобы выпустить газету вовремя, — она отвернулась, смутившись. — Пожалуй, я поеду.

Я открыл для нее дверь.

— Думаю, тебе стоит поговорить с дядей о медальоне. Он может знать больше, чем ты думаешь.

— Поверь мне, он не знает.

Я захлопнул дверь. С одной стороны, мне очень хотелось, чтобы она осталась, но другая часть меня вздохнула с облегчением, что она все же уезжала домой. Мне и так сегодня предстояло вытерпеть многое.

— Хочешь, я сдам твою работу? — я указал на блокнот на пассажирском сидении.

— Нет, это не домашняя работа, — она щелкнула дверцей бардачка и затолкала туда письмовник. — Там ничего интересного.

Ничего из того, что она хотела бы рассказать мне.

— Тебе лучше уехать прежде, чем Фэтти начнет проверять парковку.

Она завела машину до того, как я успел сказать что-нибудь еще, и я помахал рукой, когда она отъехала от бордюра.

Я услышал лай. И, повернувшись, увидел гигантского черного пса из Равенвуда всего в нескольких футах от меня, и того, на кого он лаял.

Миссис Линкольн улыбнулась мне. Пес зарычал, шерсть на спине встала дыбом. Миссис Линкольн посмотрела на него сверху вниз с таким отвращением, что можно было подумать, будто она видит перед собой самого Мэйкона Равенвуда. Если бы вдруг между ними завязалась драка, даже не берусь предположить, кто бы одержал верх в этой схватке.

— Дикие собаки — переносчики бешенства. Кто-нибудь должен оповестить округ.

Ага, кто-нибудь.

— Да, мэм.

— А кого это я видела только что, выезжающей отсюда на такой странной черной машине? Вы, кажется, разговаривали, — она уже знала ответ. И это не было вопросом. Это было обвинение.

— Мэм.

— Кстати о странностях, директор Харпер только что поведал мне, что собирается предложить этой девочке Равенвуда перевод в школу по месту жительства. Она может сама выбрать любую из школ в трех близлежащих округах. Лишь бы не Джексон.

Я ничего не сказал. Я даже не взглянул на нее.

— Это наша обязанность, Итан. Директора Харпера, моя, каждого родителя в Гатлине. Мы должны быть уверены, что молодые люди в этом городе не попадут под плохое влияние. И будут держаться подальше от людей дурного сорта, — что означало от всех, кто был не таким, как она.

Она протянула руку и сжала мое плечо, как сжимала плечо Эмили десять минут назад.

— Я уверена, ты понимаешь о чем я говорю. В конце концов, ты один из нас. Твой папа здесь родился, твоя мама нашла здесь покой. Твое место здесь. Здесь не место всякому сброду.

Я взглянул на нее. Но не успел и рта раскрыть, как она уже была в своем фургоне.

На этот раз миссис Линкольн готова была пойти куда дальше, чем просто сжечь пару книжек.

Стоило мне оказаться в классе, как день превратился в поразительно обыкновенный, удивительно нормальный день. Больше я не видел никого из родителей, хотя и подозревал, что они кружат где-то возле директорского кабинета. На ланч мы с парнями как обычно съели по три порции шоколадного пудинга, хотя было понятно, о чем и о ком мы не говорили. Даже вид Эмили, лихорадочно переписывающейся с кем-то на уроке английского и химии, казался чем-то вроде подтверждения вселенской истины. За исключением того, что я знал, что, или вернее, кто является предметом ее сообщений. Как я и сказал — ненормально нормальный день.

До тех пор, пока Линк не заехал за мной после баскетбольной тренировки, и я не решил совершить что-нибудь крайне безрассудное.

Амма стояла на крыльце — явный признак беды.

— Ты виделся с ней? — мне следовало этого ожидать.

— Ее сегодня не было на занятиях, — формально это было правдой.

— Может, это и к лучшему. Беда ходит за этой девочкой по пятам, как псина Мэйкона Равенвуда. Не хочу, чтобы она пришла за тобой в этот дом.

— Я иду в душ! Обедать скоро будем? Вечером мы с Линком будем работать над проектом, — прокричал я с лестницы, стараясь говорить буднично.

— Проект? Что еще за проект?

— По истории.

— Куда ты собираешься и когда планируешь вернуться?

Я закрыл дверь ванной, не ответив на последний вопрос. У меня был план, но мне нужна была легенда, и она должна была быть очень хорошей.

Когда десять минут спустя я уселся за обеденный стол, она была готова. Это не было железным алиби, но было лучшим, что я смог придумать, учитывая ограничение по времени. Теперь мне оставалось просто произнести ее. Я не был первоклассным лгуном, да и Амму провести было не просто.

— Линк заберет меня после обеда, и мы пробудем в библиотеке до самого закрытия. Наверное, часов до девяти или десяти, — я вытряхнул "Золото Каролины" на свою рваную свинину2.

"Золото Каролины" — липкая смесь соуса барбекю и горчицы — еще одна вещь из тех, что делали округ Гатлин знаменитым, и при этом она не имела ничего общего с Гражданской войной.

— В библиотеке?

Я всегда жутко нервничал, когда приходилось лгать Амме, поэтому старался делать это нечасто. А сегодня я чувствовал мандраж очень остро, преимущественно в районе желудка. Три порции рваной свинины в этой ситуации были последним, чего я желал, но у меня не было выбора. Она как никто знала, сколько я способен проглотить. Две тарелки — и подозрений мне не избежать. Одна тарелка — и она закроет меня в комнате с термометром и имбирным элем. Я кивнул и приступил к опустошению своей второй порции.

— Ты и близко не подходил к библиотеке с тех самых пор, как…

— Знаю, — с тех пор, как умерла мама.

Библиотека находилась через дом от дома моей мамы и всей нашей семьи. Мы проводили там каждое воскресенье, после обеда, с самого моего детства, бродили между книжных стеллажей, доставая каждую книгу с изображением пиратского корабля, рыцаря, солдата или астронавта. Мама говорила: «Это моя церковь, Итан. Вот так мы празднуем дни отдохновения в нашей семье».

Заведующая библиотекой округа Гатлин, Мэриан Эшкрофт, была старой подругой моей мамы, вторым по счету — после моей мамы — умнейшим историком в Гатлине, и, до событий прошлого года, ее партнером по исследованиям. Они вместе были выпускниками Дюкаі и, когда Мэриан получила свою кандидатскую степень по афроамериканским исследованиям, она последовала за мамой в Гатлин, чтобы завершить их первую совместную книгу. К моменту аварии они были на полпути к публикации своей пятой книги.

С тех пор я ни разу не показывался в библиотеке, и я по-прежнему не был готов к этому. Но я также знал, что Амма ни за что не станет останавливать меня, если я соберусь туда пойти. Она даже не будет звонить, чтобы проверить, действительно ли я там. Мэриан Эшкрофт была членом семьи. А Амма, которая, как и Мэриан, души не чаяла в моей маме, ничто так не уважала, как семью.

— Ну что ж, веди себя прилично и говори потише. Ты ведь помнишь, что говорила мама: «любая книга и есть Библия, а где хранится Библия — там и есть Храм Божий».

Я же говорил, моя мама никогда бы не вступила в ДАР.

Линк уже начал сигналить. Он согласился подбросить меня по пути на репетицию своей группы. Я выскочил из кухни, испытывая чувство вины такой силы, что мне пришлось бороться с собой, чтобы не броситься в объятия Аммы и не сознаться ей во всем, будто бы мне снова было шесть лет, и я воровал из кладовки мармелад. Может, Амма была права. Может, я на самом деле уже пробил дыру в небе, и вселенная готова обрушиться на меня.

Когда я приблизился к двери дома Равенвудов, моя рука посильнее обхватила гладкую синюю папку — мое оправдание за появление в доме Лены без приглашения. Вроде как я заскочил, чтобы передать ей задания по английскому, который она сегодня пропустила — именно так я собирался сказать. И пока я стоял на своем собственном крыльце, в моей голове это звучало весьма убедительно. Но теперь, стоя на пороге Равенвуда, я уже не был так уверен.

Я был не из тех парней, которые совершали что-нибудь подобное, но было совершенно очевидно, что приглашения лично от Лены я никогда не дождусь. И я чувствовал, что ее дядя сможет нам помочь, что он наверняка что-то знает.

Или дело было совсем в другом. Мне хотелось увидеть ее. В отсутствие Урагана Лена день в школе Джексон был слишком долгим и скучным, я даже удивлялся, как смог пережить восемь уроков без всех тех неприятностей, в которые она меня вовлекала. Без них мне самому захотелось что-нибудь натворить.

Сквозь окна, увитые плющом, сочился свет. Где-то на заднем плане слышны были звуки музыки — старая песня Саванны, написанная автором из Джорджии, которого так любила моя мама. «Тем холодным, холодным, холодным вечером…»

Еще до того, как постучал, за дверью я услышал лай, и через несколько секунд дверь распахнулась. За ней стояла Лена, совсем босая, и выглядела она по-другому — наряженная в черное платье с вышитыми маленькими птичками, словно собиралась провести вечер в шикарном ресторане. А мой прикид — дырявая рубашка Атари и джинсы, скорее, подходили для визита в Дар-и Кин. Она вышла на веранду, прикрыв за собой дверь.

— Итан, что ты здесь делаешь?

Я вяло протянул ей папку:

— Вот, принес тебе домашнее задание.

— Не могу поверить, что ты сюда явился. Я же говорила, что мой дядя не любит незнакомцев, — она уже толкала меня вниз по лестнице. — Тебе нужно уйти. Сейчас же.

— Я просто подумал, что мы могли бы поговорить с ним.

Позади нас я услышал, как кто-то громко кашлянул. Подняв голову, я увидел сначала пса Мэйкона Равенвуда, а над ним и самого Мэйкона Равенвуда собственной персоной. Я старался не выглядеть удивленным, но был абсолютно уверен, что выдал себя, едва не выпрыгнув из собственных ботинок.

— Что ж, подобное мне доводилось слышать нечасто. И не быть мне джентльменом с Юга, если я допущу такое разочарование, — произнесен он размеренно, растягивая слова на южный манер, но с превосходной дикцией. — Искренне рад долгожданному знакомству с вами, мистер Уэйт.

Я поверить не мог, что стою прямо перед ним — таинственным Мэйконом Равенвудом. Только вообще-то я ожидал увидеть Страшилу Рэдли — непонятного типа, слонявшегося по дому и бормотавшего на каком-то односложном языке, вроде неандертальского, и, может, даже немного пускающего слюни.

Это уж никак не был Страшила Рэдли. Скорее, это был Аттикус Финч4.

Мэйкон Равенвуд был безупречно одет, причем так, как если бы это был, ну, не знаю, год примерно 1942-й. Его свежая белая рубашка к вечернему костюму вместо пуговиц была застегнута старомодными серебряными запонками. Его тщательно выглаженный без единого пятнышка черный пиджак сидел на нем идеально. Глаза у него были темными и мерцали, они были почти черными, и как будто поглощали свет, как стекла в окнах катафалка, в котором Лена ездила по городу. В этих глазах не было отражения, их было невозможно прочитать. Они выделялись на его бледном лице, белом, словно снег, словно мрамор, таком белом, каким оно и должно было быть у затворника. Волосы были словно присыпаны солью — седина на висках, а на макушке такие же черные, как у Лены.

Он вполне мог сойти за голливудского актера времен черно-белого кино, или, может, за представителя королевской династии из какой-нибудь маленькой страны, о которой здесь никто и никогда не слышал. Но Мэйкон Равенвуд был уроженцем этих мест. Вот это как раз и смущало. Старик Равенвуд слыл местным бугименом — злым духом, похищающим маленьких детей Гатлина, еще с тех пор, как я ходил в детский сад. Но сейчас казалось, что он куда больше меня далек от Гатлина.

Он захлопнул находившуюся в руках книгу, ни на секунду не отводя от меня глаз. Он смотрел на меня, но создавалось впечатление, что он смотрел сквозь меня, выискивая что-то. А вдруг он был способен видеть людей насквозь, как рентген. Учитывая события на прошлой неделе, это было не исключено.

Мое сердце стучало так громко, что я был уверен, он слышал его. Мэйкон Равенвуд приводил меня в ужас, и он знал об этом. Никто из нас не улыбался. Его пес напряженно стоял возле него, вытянувшись вперед всем телом, готовый напасть по первому же сигналу.

— Где же мои манеры? Входите, мистер Уэйт. Мы как раз собирались обедать. Вы обязательно должны присоединиться к нам. Здесь в доме Равенвудов обед — это всегда целое событие.

Я посмотрел на Лену, рассчитывая получить хоть какие-нибудь инструкции.

Скажи ему, что не хочешь оставаться.

Поверь мне, и правда не хочу.

— О, ну что вы, сэр. Я вовсе не собираюсь навязываться. Я лишь хотел занести Лене домашнее задание, — я во второй раз протянул ей яркую синюю папку.

— Нонсенс, вы должны остаться. После обеда мы насладимся парочкой кубинских сигар в зимнем саду, или вы предпочитаете сигариллы? Разве что вам здесь неуютно, в таком случае, я безусловно все пойму, — я не мог сказать, шутит он или нет.

Лена обвила рукой его талию, и в тот же миг его лицо посветлело. Будто солнце пробилось сквозь облака в пасмурный день.

— Дядя Эм, не дразни Итана. Он мой единственный друг здесь, и если ты его отпугнешь, мне придется переехать к тете Дель, и тебе больше некого будет мучить.

— Страшила останется со мной.

Пес озадаченно посмотрел на Мэйкона.

— Его я тоже заберу. Это за мной он бегает хвостиком по всему городу, а не за тобой.

Я просто обязан был спросить: — Страшила? Собаку зовут Страшила Рэдли?

Мэйкон не удержался от еле заметной улыбки.

— Уж лучше его, чем меня.

Он запрокинул голову назад и расхохотался, что изумило меня, потому что я и представить не мог, что его лицо способно сложиться даже в некоторое подобие улыбки. Он приоткрыл перед собой дверь:

— Я настаиваю, мистер Уэйт, присоединяйтесь к нам. Я обожаю приятную компанию, а уж сколько лет минуло с тех пор, как наш дом имел удовольствие оказать гостеприимство кому-то из нашего замечательного маленького округа Гатлин.

Лена смущенно улыбнулась:

— Не будь снобом, дядя Эм. Не их вина, что ты ни разу не заговорил ни с одним из них.

— И не моя вина, что я ценитель хороших манер, здравого рассудка и соблюдения личной гигиены, не обязательно в данном порядке.

— Не обращай внимания. Он не в настроении, — Лена выглядела извиняющейся.

— Дай-ка угадаю. Здесь случайно не замешен директор Харпер?

Лена кивнула.

— Звонили из школы. Пока инцидент находится на стадии расследования, я на испытательном сроке, — она закатила глаза. — Еще одно «нарушение» — и меня исключат.

Мэйкон пренебрежительно рассмеялся, как будто речь шла о какой-то совершенной мелочи.

— Испытательный срок? Забавно. Испытание подразумевает наличие уважаемых властей, — он подтолкнул нас обоих в направлении гостиной. — Страдающий ожирением директор, едва закончивший колледж, и горстка озлобленных домохозяек с родословными, которым не сравнится с родословной Страшилы Рэдли, не могут считаться таковыми.

Я переступил порог и замер как вкопанный. Центральный холл был огромным с высокими потолками, совсем не похожий на модель прихожей пригородного дома, которую я видел несколько дней назад. Масляное полотно невероятно больших размеров с изображением на нем портрета пугающе прекрасной женщины с пылающими золотыми глазами висело над лестницей, уже не такой современной, а в классическом подвесном стиле, и казалось, что ступени парят в воздухе. Скарлетт О’Хара могла бы спуститься по этим ступеням в длинном кринолине, и вполне вписалась бы в окружение. Многоуровневые хрустальные люстры свисали с потолками нитями замерзших капель. Зал был полон предметов мебели Викторианской эпохи, сочетаний маленьких кресел, украшенных фигурной резьбой, с мраморными столиками и грациозными папоротниками. На каждой поверхности горели свечи. Высокие ставни были открыты настежь; легкий ветерок нес аромат гардений, стоявших в высоких серебряных вазах, искусно расставленных на столах.

На секунду я почти поверил, что вернулся в одно из своих видений, если не считать того, что медальон был надежно завернут в платок, и спрятан у меня в кармане. Я был уверен в этом, потому что сразу проверил. А еще этот жуткий пес следил за мной с лестницы.

Но как это могло случиться? Особняк Равенвуда преобразился во что-то совершенно иное, с того раза, когда я был здесь. Он выглядел таким нереальным, словно я шагнул назад в прошлое. Даже если все это не было настоящим, мне бы хотелось, чтобы моя мама увидела его. Она бы влюбилась в это место. Когда я подумал об этом, я осознал реальность увиденного, и я понял, что именно так выглядел огромный дом большую часть времени. С ним сочетались и Лена, и сад, окруженный каменной стеной, и Гринбрайер.

Почему раньше он так не выглядел?

О чем ты говоришь?

Уверен, ты знаешь.

Мэйкон шел впереди нас. Мы повернули за угол в комнату, которая на прошлой неделе была уютной гостиной. Сейчас же она превратилась в большой зал для приемов с длинным столом на ножках в виде звериных лап, сервированным на троих, как если бы он ждал, что я приду.

Рояль, стоявший в углу, продолжал играть сам по себе. Я предположил, что он был одним из таких механических инструментов. Выглядела вся эта сцена странновато, здесь будто не хватало позвякивания бокалов и смеха. Равенвуд устраивал вечеринку года, а я был его единственным гостем.

Мэйкон продолжал говорить. Каждое его слово эхом отражалось от высоченных украшенных фресками стен и резного сводчатого потолка.

— Я признаю, я сноб. Я не выношу города. И не терплю людей, в них живущих. У них слишком малы умы, но слишком велико самомнение. Как говорится, с изнанки — серенько, с обложки — беленько. Они словно фаст-фуд. Жирная пища, но совершенно, угнетающе бедная по чувству насыщения, — он улыбнулся, но улыбка не была дружелюбной.

— Тогда почему Вы просто не переедете? — я почувствовал волну раздражения, которая вернула меня в реальность, и не имело значения, в какой реальности я сейчас находился. Одно дело, когда я высмеивал Гатлин. И совсем другое, когда насмешки произносил Мэйкон Равенвуд. У них был разный подтекст.

— Не говорите чепухи. Равенвуд — мой дом, не Гатлин, — он выплюнул это слово, словно оно было ядовитым. — Когда придет мое время освободиться от бремени этой жизни, я должен буду найти кого-то, кто позаботится о Равенвуде, раз уж у меня нет детей. Главной и неоспоримой моей целью было — сохранить Равенвуду жизнь. Люблю думать о себе, как о кураторе живого музея.

— Поменьше патетики, дядя Эм.

— Поменьше дипломатии, Лена. Никогда не понимал в тебе жажду общения с этим малообразованным городским людом.

Он дело говорит.

Ты хочешь сказать, что не хочешь, чтобы я приходила в школу?

Нет… я имел в виду…

Мэйкон взглянул на меня: — За исключением нашего гостя, разумеется.

Чем больше он говорил, тем любопытнее мне было. Кто бы мог подумать, что Старик Равенвуд окажется третьим в списке самых умных людей в городе после моей мамы и Мэриан Эшкрофт? Или четвертым, в зависимости от того, вынырнет ли когда-нибудь мой отец из кабинета.

Я попытался увидеть название книги, которую держал Мэйкон: — А это что, Шекспир?

— Бетти Крокер, блистательная дама. Я искал примеры того, что именно местные горожане предпочитают на ужин. Этим вечером я склонен к блюдам местной кухни. Я решил, что это будет рваная свинина.

И снова рваная свинина. Меня начало мутить от одной только мысли.

Мэйкон отодвинул для Лены стул с вышивкой.

— К слову о гостеприимности, Лена, твои кузен и кузины приезжают на Дни Сбора. Не забудь сказать Дому и Кухне, что нас будет на пять человек больше.

Лена посмотрела на него с раздражением: — Я скажу персоналу на кухне и управляющему домом, если ты это имел в виду, дядя Эм.

— Что такое — Дни Сбора?

— Моя семья очень странная. Дни Сбора — это древний праздник урожая, что-то вроде раннего Благодарения. Просто забудь об этом.

Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь приезжал в Равенвуд, ни семья, ни кто-либо другой. Я не видел ни единой машины, свернувшей на развилке в эту сторону.

Мэйкон казался позабавленным.

— Если настаиваешь. Кстати о Кухне, я невозможно проголодался. Пойду, взгляну, что она для нас приготовила, — еще пока он говорил, из отдаленной от зала комнаты послышалось громыхание кастрюль и сковородок.

— Не перегибай палку, дядя Эм. Пожалуйста.

Я смотрел, как Мэйкон Равенвуд удаляется от нас по салону и исчезает за дверью. Я долго еще слышал стук подошв его выходных туфель о натертый до блеска пол. Этот дом был неописуем. В сравнении с ним Белый Дом казался лесной хижиной.

— Лена, что происходит?

— О чем это ты?

— Как он догадался поставить приборы и для меня?

— Наверно, он добавил еще один, когда увидел нас на крыльце.

— В чем секрет этого дома? Я был здесь в тот день, когда мы нашли медальон. И он выглядел иначе.

Скажи мне. Мне ты можешь доверять.

Она играла с подолом платья. Упрямица.

— Мой дядя любит антиквариат. Дом все время меняется. Разве это важно?

Что бы ни происходило, она не собиралась рассказывать об этом прямо сейчас.

— Ну, тогда ладно. Не возражаешь, если я осмотрюсь?

Она нахмурилась, но ничего не сказала.

Я встал из-за стола и прошел к ближайшей комнате. Она представляла собой небольшой рабочий кабинет с диванчиками, камином и несколькими письменными столиками. Страшила Рэдли лежал у огня. Он начал рычать, как только я переступил порог.

— Хороший песик, — он зарычал еще громче.

Я вышел из комнаты. Он прекратил рычать и опустил голову на каменную плиту.

На стоявшем рядом со мной письменном столе лежал пакет, обернутый в коричневую бумагу и перевязанный крученой нитью. Я взял его в руки. Страшила Рэдли снова зарычал. На пакете стояла печать: Библиотека Округа Гатлин. Я узнал эту печать. Моя мама получала сотни таких посылок. Только Мэриан Эшкрофт тратила бы время, чтобы завернуть книгу подобным образом.

— Интересуетесь библиотеками, мистер Уэйт? Знаете Мэриан Эшкрофт? — Мэйкон появился рядом со мной, забирая посылку из моих рук и с удовольствием ее разглядывая.

— Да, сэр. Мэриан, доктор Эшкрофт, она была лучшей подругой моей мамы. Они вместе работали.

На краткое мгновение его глаза ярко полыхнули, а затем ничего. Как будто ничего и не было.

— Конечно. Это невероятная недогадливость с моей стороны, Итан Уэйт. Я знал вашу мать.

Я застыл. Как мог Мэйкон Равенвуд знать мою маму?

Странное выражение промелькнуло на его лице, словно он пытался вспомнить что-то давно забытое:

— Только по ее работам, конечно же. Я читал все, что она когда-либо писала. По сути, если вы внимательнее присмотритесь к сноскам в книге "Плантации и Насаждения: Поделенный Сад", то увидите, что некоторые из первоисточников для исследования взяты из моей личной коллекции. Ваша мать была великолепна, ее смерть — большая потеря.

Я выдавил из себя улыбку:

— Спасибо.

— Разумеется, для меня было бы честью показать вам мою библиотеку. Мне было бы очень приятно разделить свою коллекцию с единственным сыном Лайлы Эверс.

Я посмотрел на него, пораженный звучанием имени моей матери, исходящим из уст Мэйкона Равенвуда:

— Уэйт. Лайла Эверс Уэйт.

Его улыбка стала шире:

— Разумеется. Но то, что было первым, первым и останется. Думается мне, раз Кухня больше не гремит посудой, значит, обед уже подан, — он похлопал меня по плечу, и мы вернулись в большой зал.

Ожидая нас за столом, Лена зажигала свечу, потушенную вечерним бризом. Стол ломился от всевозможных яств, хотя я даже не представлял себе, откуда все это взялось. Я не видел ни души в доме, кроме нас троих. Теперь к видоизмененному дому и к волко-псу добавилось еще и все это. А я-то думал, что наибольшей странностью вечера будет Мэйкон Равенвуд.

Еды было столько, что можно было накормить всех членов ДАР, все церкви в городе и баскетбольную команду вместе взятых. Только ничто из этой еды не было похоже на то, что когда-либо подавали на стол в Гатлине. Было что-то наподобие целиком запеченного поросенка с яблоком во рту. Жареные ребрышки с салфетками в виде маленьких облачков на конце каждого ребрышка разместились рядом с фаршированным гусем, запеченным в каштанах. Были чаши с подливами, соусами, кремами, рулетами и выпечкой, овощными и мясными закусками, и паштетами, которым я не мог найти названия. И, конечно же, сандвичи с рваной свининой, которые совершенно не вписывались в остальное пиршество на столе. Я посмотрел на Лену, меня уже заранее подташнивало от мысли, сколько же мне придется съесть, чтобы соблюсти приличия.

— Дядя Эм, это уж слишком.

Страшила свернулся калачиком вокруг ножек стула Лены, в предвкушении не переставая бить хвостом.

— Глупости. У нас есть повод для празднования. У тебя появился друг. Кухня будет огорчена.

Лена взглянула на меня с тревогой, словно боялась, что я встану, пойду в ванную и смоюсь. Я пожал плечами и начал накладывать еду себе на тарелку. Возможно, Амма позволит мне пропустить завтрашний завтрак.

К тому времени, как Мэйкон осушил свой третий бокал виски, я решил, что самое время упомянуть о медальоне. Раздумывая об этом, я видел, как он наполняет тарелку едой, но не заметил, чтобы он что-нибудь из этого съел. Казалось, все само собой исчезает после того, как он откусит разочек или два. А, может быть, Страшила Рэдли был самым везучим псом в городе.

Я свернул салфетку:

— Сэр, вы не возражаете, если я вас кое о чем спрошу? Поскольку вы, кажется, очень хорошо разбираетесь в истории, ну, и потому, что маму я спросить не могу.

Что ты делаешь?

Я лишь хочу задать вопрос.

Он ничего не знает.

Лена, стоит попытаться.

— Разумеется, — Мэйкон сделал глоток из своего бокала.

Я залез в карман и аккуратно вынул медальон из мешочка, который мне дала Амма, по-прежнему держа его завернутым в платок. В то же мгновение все свечи погасли. Свет вокруг потускнел, а потом вдруг вспыхнул с новой силой. Даже рояль затих.

Итан, что ты вытворяешь?

Это не я.

В темноте я услышал голос Мэйкона:

— Что у тебя в руке, сынок?

— Это медальон, сэр.

— Очень тебя прошу убрать обратно его в свой карман, если ты не против? — голос его был спокоен. Но я знал, что это видимость, он прилагал титанические усилия, чтобы держать себя в руках. Его ироничность исчезла. В его голосе сквозила напряженность, которую он пытался тщательно скрыть.

Я затолкал медальон обратно в мешочек и засунул его в карман. На другом конце стола Мэйкон дотронулся пальцами до подсвечника. По очереди, одна за другой, свечи на столе снова загорелись. Весь праздничный антураж исчез.

В свете пламени свечей Мэйкон выглядел пугающе. Он хранил молчание впервые с тех пор, как я познакомился с ним, словно сейчас он оценивал варианты своих действий по невидимой шкале, от которой зависели наши судьбы. Самое время уходить. Лена оказалась права, это была плохая идея. Возможно, на то, что Мэйкон Равенвуд никогда не покидал дом, имелась своя причина.

— Прошу прощения, сэр. Я не знал, что такое могло произойти. Моя домоправительница Амма отреагировала точно так же, когда я показал его ей — словно это очень могущественная штуковина. Но когда мы с Леной его нашли, ничего плохого не случилось.

Больше ничего ему не говори. Не упоминай о видениях.

Не буду. Я просто хотел узнать, был ли я прав насчет Женевьевы.

Ей не стоило волноваться; я ничего не собирался рассказывать Мэйкону Равенвуду. Я лишь хотел поскорее убраться отсюда. И начал вставать из-за стола.

— Думаю, мне пора домой, сэр. Уже поздно.

— Ты не мог бы описать медальон? — это больше походило на приказ, чем на просьбу. Я не проронил ни слова.

В конце концов, Лена произнесла:

— Он старый и потертый, с камеей на крышке. Мы нашли его в Гринбрайере.

Мэйкон взволнованно крутил свое серебряное кольцо.

— Тебе следовало сказать мне, что ты ходила в Гринбрайер. Он не является частью Равенвуда. Там я не смогу тебя защитить.

— Там я была в безопасности. Я чувствовала.

В безопасности от чего? Речь шла о чем-то гораздо большем, чем обычная осторожность.

— Нет, не была. Это за пределами охранных границ. Он никем не контролируется, абсолютно. Ты очень многого не знаешь. А он, — Мэйкон указал на меня на другой стороне стола, — он не знает вообще ничего. И защитить тебя не сможет. Не стоило его во все это впутывать.

Я вмешался. Я должен был. Он говорил обо мне, как будто меня здесь даже не было:

— Дело касается и меня тоже, сэр. На обратной стороне медальона есть инициалы. И.К.У. Это Итан Картер Уэйт, мой двоюродной пра-пра-прапрадедушка. А другие инициалы — Ж.К.Д., и мы абсолютно уверены, что Д означает Дюкейн.

Итан, остановись.

Но я не мог.

— Нет причины скрывать от нас что-либо, потому что, что бы это ни было, оно уже происходит, происходит с нами обоими. И нравится вам это или нет, но, похоже, это происходит прямо сейчас.

Внезапно ваза с гардениями пролетела через всю комнату и разбилась о стену. Вот о таком Мэйконе Равенвуде мы с детства рассказывали страшные истории.

— Вы, молодой человек, и понятия не имеете, о чем сейчас говорите, — он уставился мне прямо в глаза таким дьявольски цепким взглядом, что у меня волосы зашевелились. Вот теперь у него начались проблемы с самоконтролем. Я сказал ему слишком много лишнего. Страшила Рэдли поднялся и стал расхаживать позади Мэйкона, словно выслеживая добычу, в его круглых глазах было что-то навязчиво знакомое.

Молчи!

Его глаза сузились. От лоска кинозвезды не осталось и следа, на его место пришло что-то зловещее. Я хотел убежать, но был прикован к земле. Парализован.

Я ошибался на счет особняка Равенвуда и на счет самого Мэйкона Равенвуда. Я боялся их обоих.

Когда он, наконец, заговорил, казалось, что он разговаривает сам с собой.

— Пять месяцев. Ты не имеешь никакого представления, через что мне придется пройти, чтобы обеспечивать ее безопасность целых пять месяцев. Чего это будет мне стоить. Как это истощит меня, а, возможно, и уничтожит.

Без единого слова Лена подошла к нему и положила руку на плечо. Буря в его глазах стихла так же быстро, как и поднялась, он вернул себе прежнее самообладание.

— Видимо, Амма довольно мудрая женщина. Я бы последовал ее совету. И вернул бы эту вещь туда, где вы ее нашли. Очень прошу больше не приносить эту вещь в мой дом, — Мэйкон встал и бросил на стол салфетку. — Думаю, что нашу небольшую экскурсию в библиотеку придется отложить, согласны? Лена, проводи нашего гостя к дверям. Это был, без сомнения, экстраординарный вечер. Можно сказать, впечатляющий. Будьте добры навестить нас еще раз, мистер Уэйт.

А затем комнату поглотила тьма, и он исчез.

Если бы я мог, я бы пулей вылетел из этого дома. Я хотел убраться подальше от жуткого дядюшки Лены и от того ужасного представления, что он устроил в доме. Что, черт возьми, только что произошло? Лена торопливо тащила меня к двери, будто боялась того, что может случиться, если она не выведет меня отсюда. Но, когда мы проходили через центральный холл, я заметил что-то, чего раньше не было.

Медальон. Он был на груди женщины с магнетическими золотыми глазами, изображенной на масляном холсте. Я схватил Лену за руку. Она тоже увидела его и застыла.

Его раньше не было.

Это в каком смысле — не было?

Эта картина висит здесь с самого моего детства. Я проходила мимо тысячи раз. На ней никогда не было медальона.

Микрофиша — прозрачный носитель-карта с микрозаписью большого количества информации (напр., страниц издания). Читать такую микрозапись можно только при помощи спец. аппарата.

Рваная свинина — типичное блюдо американского барбекю. Место рождения — Каролина. Лопаточную часть свинины жарят на гриле, а потом рвут руками, чтобы получить маленькие кусочки с явно выраженными волокнами, подается с соусом.

Университет Дюка (англ. Duke University) — частный исследовательский университет, расположенный в городе Дарем, Северная Каролина, США.

Аттикус Финч — адвокат, крайне положительный человек, главный герой книги «Убить пересмешника».

Глава 9 Пятнадцатое сентября. Развилка на пути

(переводчик: Юлия Julyoks Некрасова)

По дороге домой мы почти не разговаривали. Я не знал, что сказать, а Лена, видимо, была мне признательна за отсутствие расспросов. Хорошо, что она позволила мне сесть за руль, мне надо было как-то отвлечься и успокоиться. Мы проехали мимо моей улицы, но это не особо волновало. Домой мне пока рановато. Я не знал, что происходит с Леной, с ее домом, с ее дядей, но она мне расскажет, обязательно.

— Ты проскочил, — она впервые заговорила после того, как мы уехали из Равенвуда.

— Знаю.

— Ты считаешь моего дядю сумасшедшим, как все остальные. Просто произнеси это. Старик Равенвуд, — её голос был переполнен горечью. — Мне пора домой.

Промолчав в ответ, я обогнул памятник Генералу; потускневшая газонная трава окружала единственную достопримечательность Гатлина, которую заносили в путеводители — статую генерала Гражданской войны Джубала Андерсона Эрли. Он, как и всегда, стоял на своём месте, и это внезапно показалось мне нелогичным. Всё изменилось, и продолжало изменяться. Я стал другим, переживая, ощущая и делая то, что всего неделю назад представлялось бы мне невозможным. Казалось, что и Генерал должен был измениться.

Я свернул на улицу Дав и остановил катафалк возле бордюра прямо под указателем, который приветствовал всех гостей Гатлина — «родины уникальных исторических южных плантаций и самого вкусного пирога на пахте». Не знаю, как там насчёт пирога, но остальное было правдой.

— Что ты делаешь?

Я заглушил мотор.

— Надо поговорить.

— Не занимаюсь этим в машине, — она пошутила, но в голосе слышалось оцепенение.

— Рассказывай.

— Что именно?

— Издеваешься? — я старался не сорваться на крик.

Она потянула за одну из подвесок своего ожерелья — металлическое колечко от банки из-под содовой, и начала крутить его в руке.

— Что ты хочешь услышать?

— Как насчет объяснения всего того, что там произошло?

Она отвернулась к окну, глядя в темноту.

— Он разозлился. Иногда он выходит из себя.

— Выходит из себя, значит? Под этим ты подразумеваешь швыряние в воздух предметов, не прикасаясь к ним, и зажигание свечей силой мысли?

— Итан, прости, — ее голос был едва слышен.

Мне же приходилось контролировать громкость своего. Чем больше она избегала моих вопросов, тем больше меня бесила:

— Не нужны мне твои извинения. Скажи, что происходит.

— С кем?

— С дядей твоим и его жутким домом, который он каким-то неведомым образом умудрился отремонтировать до неузнаваемости всего за несколько дней. С едой, которая появляется и исчезает сама собой. Со всеми этими разговорами о границах и необходимости твоей защиты. Выбирай любое.

Она покачала головой.

— Я не могу об этом говорить. Да и ты бы все равно не понял.

— А ты рискни.

— Моя семья отличается от других. Поверь мне, с этим ты не справишься.

— Это в каком это смысле?

— Посмотри правде в глаза, Итан. Ты говоришь, ты не такой как все, хотя на самом деле такой же. Ты хочешь, чтобы я отличалась от них, только отличалась на чуточку, а не была совершенно другой.

— Знаешь что? Ты такая же сумасшедшая как твой дядя.

— Заявляешься ко мне домой без приглашения, а теперь сам злишься оттого, что тебе не по вкусу то, что ты увидел!

Я не ответил. В моих мыслях была такая же кромешная тьма, как и за окнами автомобиля.

— Ты злишься, потому что тебе страшно. Все вы боитесь. В глубине души, вы все одинаковые, — теперь она говорила устало, словно уже сдалась.

— Нет, — я повернулся к ней. — Это ты боишься.

Она горько усмехнулась:

— Ну да, конечно. Ты и представить себе не можешь того, чего я на самом деле боюсь.

— Ты боишься довериться мне.

Она промолчала.

— Ты боишься сблизиться с человеком даже настолько, чтобы просто замечать есть он в школе или нет.

Она нарисовала на затуманенном окне кривую линию вроде зигзага.

— Ты боишься остаться здесь и посмотреть, что будет.

Теперь зигзаг стал похож на молнию.

— Ты точно не с этой планеты. Ты права. И ты отличаешься от других куда больше, чем на чуточку.

Она продолжала смотреть в окно, в никуда, потому что там до сих было черным-черно. Но я видел её. И все понимал.

— Ты невероятно, абсолютно, до чёртиков сверхъестественно отличаешься от всех, кого я знаю, — я едва прикоснулся к ней кончиками пальцев, как меня опять прошибло электрическим током. — Знаю, потому что где-то в глубине души я такой же. Так скажи мне. Пожалуйста. Чем отличаешься?

— Не хочу говорить тебе.

Слеза скатилась по её щеке, и я поймал её пальцем.

— Почему?

— Потому что это, возможно, мой последний шанс быть нормальной, пусть и в Гатлине. Потому что ты мой единственный друг здесь. Потому что, если скажу, ты не поверишь. А что ещё хуже — поверишь, — открыв глаза, она повернулась ко мне. — В любом случае, ты больше никогда не захочешь со мной общаться.

В окно машины постучали, и от неожиданности мы подпрыгнули. Сквозь запотевшее стекло мелькнул свет фонарика. Ругаясь сквозь зубы, я протянул руку и открыл окно.

— Детки заблудились? — это был Фэтти. Он ухмылялся так, словно случайно прямо на дороге нашёл два вкусных пончика.

— Нет, сэр. Мы как раз едем домой.

— Это ведь не ваша машина, мистер Уэйт.

— Да, сэр.

Он посветил фонариком на Лену, задержавшись на ней:

— Тогда заводите машину и езжайте домой. Не заставляйте Амму ждать.

— Да, сэр, — Я повернул ключ зажигания. Посмотрев в зеркало заднего вида, я увидел его девушку, Аманду, хихикающую в патрульной машине на переднем сиденье рядом с ним.

Я захлопнул дверь машины. Теперь Лена села за руль, и я смотрел на неё сквозь окно со стороны водителя перед моим домом:

— Увидимся завтра.

— Конечно.

Но я знал, что завтра мы не увидимся. Когда она доедет до конца моей улицы, все будет кончено. Это был выбор, как развилка на нашей дороге — либо Равенвуд либо Гатлин. Третьего не дано. Если она сейчас не выберет Гатлин, то ее катафалк просто проедет по второму пути на развилке, мимо меня. Так, как это было тогда, когда я первый раз его увидел.

Если она не выберет меня.

Нельзя пройти по двум дорогам одновременно. Выберешь одну, и на вторую уже не вернешься. Я слышал, как заводится мотор, но продолжал идти к своей двери, не оборачиваясь. Катафалк двинулся с места.

Она выбрала не меня.

Я лежал на кровати и смотрел в окно. Лунный свет сочился в комнату, не давая мне уснуть, и раздражал меня этим, ведь все, чего я хотел, чтобы этот день, наконец, закончился.

Итан. Голос был таким тихим, что я едва услышал его.

Я уставился на окно. Оно было закрыто, я проверял.

Итан. Выходи.

Я закрыл глаза. Защёлка на окне тихо скрипнула.

Или впусти меня.

Деревянные ставни распахнулись. Я бы мог сослаться на ветер, но за окном был полный штиль. Поднявшись с кровати, я выглянул в окно.

Лена стояла на лужайке перед моим домом в одной пижаме. Хороший повод для соседских сплетен, а у Аммы вообще случился бы инфаркт.

— Если ты не спустишься, я поднимусь.

Инфаркт и следом инсульт.

Мы сели на ступенях при входе. На мне были джинсы, потому что я не сплю в пижаме. И если бы Амма вдруг вышла и нашла бы меня в одних боксерах с девчонкой рядом, к утру я был бы похоронен на задней лужайке.

Лена облокотилась на верхнюю ступеньку, разглядывая белую краску, в которую было окрашено крыльцо:

— Проехав твою улицу, я чуть не развернулась обратно, но побоялась.

В лунном свете я мог разглядеть на ее пижаме зеленые и фиолетовые рисунки в китайском стиле.

— А когда приехала домой, испугалась того, что не развернулась, — Лена была босиком и сейчас сдирала лак с ногтей на ногах — верный признак того, что ей есть, что сказать. — Не знаю, как сказать. Никогда раньше не рассказывала об этом и не знаю, как это все выразить словами.

Я задумчиво зарылся рукой в свои взъерошенные волосы.

— Ты можешь сказать мне, что бы это ни было. Я знаю, каково это, расти в семейке сумасшедших.

— Думаешь, знаешь, что такое сумасшествие? Да ты и понятия не имеешь.

Она сделала глубокий вдох. Что бы она ни собиралась сказать, ей было крайне сложно. Я видел по её лицу, как она силится подобрать нужные слова.

— В моей семье у всех, включая меня, есть определённые способности. Мы можем то, чего не могут обычные люди. Мы рождаемся такими, ничего не можем с этим поделать. Мы такие, какие есть.

Через секунду до меня дошло, о чем она говорила, или дошло то, о чем мне казалось, она говорит.

Магия.

И где Амма, когда она так нужна?

Я боялся спрашивать, но должен был узнать:

— И кто именно вы такие? — вопрос звучал так нелепо, что я с трудом его выговорил.

— Маги, — тихо ответила она.

— Маги?

Она кивнула.

— Те, которые колдуют?

Она опять кивнула.

Я уставился на нее. Может она и правда чокнутая?

— То есть… вы… как бы ведьмы?

— Итан. Это смешно.

Я выдохнул, почувствовав моментальное облегчение. Ну, конечно, я просто идиот. И о чём вообще думал?

— Какое дурацкое слово. Это как сказать качки или ботаны. Глупый стереотип.

Внутри всё сжалось. Часть меня норовила взлететь вверх по ступенькам, закрыть за собой дверь и спрятаться у себя в комнате под одеялом. Но другая, значительно бульшая часть, хотела остаться. Потому что разве не подозревал я уже что-то подобное? Может, я и не знал, кто она, но понимал, что в ней кроется куда больше, чем просто необычное ожерелье и поношенные кеды. Чего я ещё ожидал от человека, который может вызвать ливень? От того, кто разговаривал со мной на расстоянии? Того, кто может менять форму плывущих по небу облаков? Того, кто может открыть окно в мою комнату, стоя на лужайке?

— Может придумаешь название получше?

— Нет одного такого слова, чтобы оно подходило всем в моей семье. А есть ли одно такое слово, чтобы охарактеризовать твою?

Я хотел снять напряжение, притвориться, будто она обычная девчонка, чтобы и самого себя убедить в том, что всё в порядке:

— Ага. Шизики.

— Ну, а мы вот Маги. Это обобщённое понятие. У нас у всех есть определённые силы. Мы наделены способностями, как другие семьи наделены умом или красотой, или богатством, или здоровьем.

Я знал свой следующий вопрос, но задавать его не хотелось. Мне уже было известно, что она может разбить окно силой мысли. И я не был уверен, что хочу узнать, что она еще может разнести вдребезги.

Но всё равно уже начинало казаться, будто мы болтали об очередной двинутой семейке, проживающей на юге, вроде Сестер. Равенвуды жили в Гатлине не меньше других семей. Так почему они должны быть менее двинутыми? По крайней мере, я пытался себя в этом убедить.

Лена расценила моё молчание, как плохой знак:

— Знала ведь, не надо было ничего тебе рассказывать. Говорила же, оставь меня в покое. Теперь ты, наверно, думаешь, что я фрик.

— Я думаю, ты одаренная.

— Ты считаешь мой дом жутким, ты уже сказал это.

— Вы просто перебарщиваете с декорированием…, - я пытался не разрушить всё окончательно. Пытался удержать на ее губах улыбку. Я понимал, чего ей стоило рассказать мне правду. И не мог отвернуться от нее теперь. Развернувшись, я указал в сторону слабого света над кустами азалии, льющегося из окна кабинета, спрятанного за толстыми деревянными ставнями. — Смотри. Видишь там окно? Это отцовский кабинет. Он работает по ночам, а днём спит. С тех пор, как умерла мама, он не выходит из дома. И никогда не показывает того, что пишет.

— Как романтично, — тихо ответила она.

— Нет, это ненормально. Но никто не судачит об этом, потому что, в общем, и судачить-то некому. Кроме Аммы, которая прячет повсюду в моей комнате магические обереги и орёт, когда я приношу домой старые украшения.

Она уже почти улыбалась:

— Может, это ты фрик.

— Я чудаковатый, и ты со странностями. В твоем доме исчезают комнаты, в моем — люди. Твой затворник — это сумасшедший дядя, а мой затворник — отец-лунатик, так что я не понимаю, где ты видишь между нами большую разницу?

Лена расслабленно улыбнулась:

— Буду считать эту тираду комплиментом.

— Это он и был, — я смотрел, как она улыбается настоящей широкой улыбкой. Было в ней сейчас что-то особенное. Я чуть было не наклонился вперед и не поцеловал ее. Я одернул себя, пересев на ступеньку повыше.

— Ты в порядке?

— Да. Просто устал, — но уставшим я не был.

Мы так и остались на крыльце, болтая обо всём подряд. Мы лежали на соседних ступеньках — я на верхней, она на нижней — и наблюдали, как предрассветное утреннее небо сменяет тёмное ночное, пока не услышали, как начали петь птицы.

Катафалк уехал на рассвете. Страшила Рэдли медленно трусил за ним следом в сторону дома.

При такой скорости домой он доберется к закату. Иногда я задумывался, зачем он вообще ходит за ней.

Глупый пёс.

Я схватился за медную ручку двери, но не мог заставить себя повернуть её. Всё в моей голове было вверх тормашками, и ничто в комнате не помогло бы мне разложить мысли по полочкам. В голове было месиво, вместо мозгов полная сковородка горячей взбитой яичницы по лучшему рецепту Аммы. Последние дни в душе у меня творилось то же самое.

Б. О. Я. З. Л. И. В. Ы. Й. Так назвала бы меня Амма. Девять букв, дающие более мягкое определение слову «трус». Да, я был напуган. Я сказал Лене, что ничего особенного не вижу в том, что она и её семья — кто? Ведьмы? Маги? Это вам не способ правильно забрасывать удочку, этому меня не учили.

Конечно, ничего особенного.

Невероятная ложь. Могу поспорить, что даже глупый пёс понимал это.

Глава 10 Двадцать четвертое сентября. Последний ряд

(переводчик: Юлия Julyoks Некрасова)

Есть такое выражение «словно обухом по голове». Так вот, теперь я знаю, что это значит на самом деле. Меня ударило в тот момент, когда она прикатила к моим дверям в своей зелено-фиолетовой пижаме, и больше это ощущение меня не покидало.

Я знал, что так и будет. Я только не думал, что чувство будет именно таким.

С тех пор я хотел быть либо с Леной либо в одиночестве, чтобы спокойно переварить все, что накопилось в моей голове. Я не мог придумать название нашему с ней общению. Она не была моей девушкой, мы ведь на свидания не ходили. До прошлой недели она не признавала, что мы друзья. Я понятия не имел, что она чувствует по отношению ко мне, а подсылать к ней Саванну с подобным вопросом было бы худшей из идей. Мне не хотелось рисковать тем, что уже есть, чем бы оно ни было. И почему мысли о ней не покидали меня ни на минуту? Почему для полного счастья мне было достаточно лишь взгляда на нее? Мне казалось, я знаю ответ, но как убедиться в этом? Я не знал, и у меня не было никакой возможности это выяснить.

Парни о таком не говорят. Мы предпочитаем тихо лежать без сознания от удара.

— Так что ты там пишешь?

Она захлопнула блокнот, который, казалось, повсюду таскала с собой. Баскетбольная команда по средам не тренировалась, поэтому мы с Леной сидели в Гринбрайере на поляне, которую я уже начал считать «нашим местом», хотя и не признался бы в этом никогда и никому, даже ей. Именно там мы нашли медальон. И там мы были вдали от всех этих пристальных взглядов и перешёптываний за спиной. Предполагалось, что мы будем заниматься, но Лена записывала что-то в свой блокнот, в то время как я вот уже в девятый раз начинал читать статью о внутреннем строении атома. Наши плечи соприкасались, но мы смотрели каждый в свою сторону. Я растянулся под лучами уже заходящего солнца, её укрывала тень заросшего мхом дуба.

— Ничего особенного. Просто записываю.

— Не говори, если не хочешь, — я старался скрыть разочарование в своём голосе.

— Просто это… это глупо.

— Думаю, я переживу.

Примерно минуту она молчала, рисуя чёрной ручкой на подошве ботинка.

— Просто иногда пишу стихи. С детства. Знаю, это странно.

— Ничего необычного. Моя мама была писательницей. Мой папа — писатель, — я почувствовал, что она улыбается, хоть и не видел её лица. — Согласен, пример не самый удачный, потому что папа у меня, действительно, с причудами, но дело не в сочинительстве.

Я ждал, когда она протянет мне блокнот и попросит прочитать что-нибудь. Но не тут-то было.

— Может, когда-нибудь почитаю тебе.

— Сомневаюсь.

Она открыла блокнот, и её ручка вновь начала порхать над бумагой. Я уставился в учебник по химии, в сотый раз проговаривая про себя одно и то же прочтенное предложение. Мы были одни. Солнце медленно садилось, она писала стихи. Лучшего времени не придумать.

— В общем, может, ты хочешь, ну, знаешь, встретиться? — я старался говорить непринуждённо.

— А сейчас мы что делаем?

Я начал грызть конец небольшой пластиковой ложки, видимо от пудинга, которую нашел в своем рюкзаке:

— Да. Нет. В смысле, может, что ли сходим куда-нибудь?

— Сейчас? — Откусив кусочек от батончика мюсли, она развернулась в мою сторону и протянула мне батончик. Я отрицательно помотал головой.

— Не сейчас. В пятницу, например. Можем в кино сходить, — я захлопнул учебник, сунув в него ложку вместо закладки.

— Отвратительно, — скорчив гримасу, Лена перевернула страницу своего блокнота.

— В смысле? — я почувствовал, что краснею.

Я имел в виду просто просмотр фильма.

Болван.

Она указала на мою закладку не первой свежести:

— Я об этом.

Я с облегчением улыбнулся:

— А, это. Плохая привычка, у мамы научился.

— У неё был пунктик на столовые приборы?

— Нет, на книги. Она могла читать одновременно штук по двадцать, и все они были разбросаны по дому — на кухонном столе, на её кровати, в ванной, в нашей машине, во всех её сумках, стояли стопками на каждой ступеньке лестницы. А для закладок она использовала всё, что попадалось под руку. Мой потерянный носок, кожуру от яблока, свои очки, другую книгу, вилку…

— Старую грязную ложку?

— Именно.

— Могу поспорить, Амму это злило.

— Это ее бесило. Нет, погоди, она была, — я наполнил лёгкие кислородом, — Р.А.З.Ъ.Я.Р.Е.Н.А.

— Девять по вертикали? — засмеялась Лена.

— Наверное.

— Это мамино, — она показала мне один из амулетов на своей серебряной цепочке, которую, казалось, никогда не снимала. Это была крохотная золотая птичка. — Ворон.

— Из-за значения Равенвуда — Вороний лес?

— Нет. Вороны самые могущественные птицы в мире магов. Легенды рассказывают, будто они могут впитывать энергию и воплощать её уже в другом виде. Иногда их даже боятся из-за их силы, — она отпустила ворона, и он вернулся на своё место между плоским кругляшом со странной выгравированной надписью и чёрной стеклянной бусинкой.

— У тебя так много амулетов.

Заправив прядь волос за ухо, она посмотрела вниз на цепочку:

— Это не то, чтобы амулеты, просто вещи, которые что-то значат для меня, — она вытащила колечко от банки из-под содовой. — Это от моей первой апельсиновой содовой, которую я пила, сидя на крыльце нашего дома в Саванне. Бабушка купила её мне, когда я прибежала из школы вся в слезах оттого, что не обнаружила ни одной валентинки в своём ящике в школе.

— Мило.

— Ну, разве что, под этим ты понимаешь «трагично».

— Мило, что ты сохранила колечко.

— Я всё храню.

— А это что? — я указал на чёрную бусинку.

— Её мне подарила моя тётя Твила. Их делают из камней, которые можно найти только на Барбадосе, в удалённых районах острова. Она сказала, на удачу.

— Классное ожерелье, — по её бережному отношению к каждой вещице на этой цепочке было видно, насколько она дорожит ими.

— Знаю, выглядит как связка мусора. Но я никогда не останавливалась в каком-то городе надолго. Не жила подолгу в одном доме, в одной комнате, и иногда кажется, что эти кусочки моего прошлого на этой цепочке — всё, что у меня есть.

Вздохнув, я сорвал небольшую травинку:

— Хотел бы я пожить хоть в одном из тех городов, в которых ты была.

— Но здесь твои корни. Лучший друг, которого ты знаешь с детства; дом с комнатой, которая всегда принадлежала тебе. Да у вас в доме наверняка есть косяк весь в отметках твоего роста.

И у меня такой действительно был.

Ведь есть же?

Я легонько толкнул её плечом:

— Могу замерить твой рост на своём косяке. Увековечим твою память в доме Уэйтов.

Улыбнувшись, она прижала своё плечо к моему. Краешком глаза я видел, как лучи заходящего солнца ласкают ее кожу, освещая и страничку в её блокноте, и локон тёмных волос, и носок её чёрной кеды.

Насчёт кино. Пятница подходит.

Она положила недоеденный батончик мюсли в блокнот и закрыла его.

Носы наших потрёпанных кед соприкоснулись.

Чем больше я думал о пятнице, тем больше нервничал. Официально это не было свиданием, это я понимал. Но это и было отчасти проблемой. Я хотел, чтобы мы пошли именно на свидание. А что бы вы делали, если бы понимали, что девушка, к которой у вас чувства, едва ли готова признать что вы, хотя бы, друзья? Девушка, чей дядя вышвырнул вас из своего дома, да и в вашем доме ей рады не будут… Девушка, которую ненавидят все вокруг… Девушка, с которой у вас одинаковые сны, но вряд ли одни и те же чувства…

Я не знал, что делать, поэтому предпочёл бездействие. Но это не помешало мне думать о Лене, и в четверг вечером я чуть было не сорвался и не поехал к ее дому, я был бы уже там, если бы её дом был в пределах города, и если бы у меня была машина, и если бы её дядя не был Мэйконом Равенвудом. Только все эти "если" удержали меня от того, чтобы не выставить себя дураком.

Каждый день проходил так, словно я жил не своей жизнью. Со мной никогда ничего не происходило, а теперь со мной случалось абсолютно все — под «всем» я имел в виду Лену. Время то неслось, то тянулось целую вечность. Казалось, что я надышался чистого кислорода, и мой мозг теперь страдает от перенасыщения. Облака стали куда интереснее; школьный кафетерий перестал быть таким отвратительным; музыка стала лучше; старые шутки вновь стали смешными, а школа из набора серо-зеленых прямоугольных зданий превратилась в карту мест, где бы я мог с ней встретиться. Я начал замечать за собой, что улыбаюсь без причины, что, засунув в уши наушники, в голове я прокручиваю наши разговоры просто, чтобы ещё раз вспомнить ее голос. Я уже видел, как такое происходит с другими.

Просто никогда сам не чувствовал ничего подобного.

В пятницу у меня весь день было отличное настроение, поэтому я хуже всех отвечал на занятиях, зато оторвался на тренировке. Мне просто необходимо было куда-то направить всю эту энергию. Даже тренер заметил:

— Продолжай в том же духе, Уэйт, и может в следующем году тобой заинтересуются представители колледжей.

После тренировки Линк довёз меня до Саммервилля. Парни тоже собирались в кино, что мне стоило учесть раньше, потому что у нас в кинотеатре только один зал. Но было уже слишком поздно что-то менять, да и меня это уже не волновало.

Подъезжая на Колотушке Линка, я заметил Лену, которая стояла в темноте перед сверкающим огнями входом в кинотеатр. На ней была лиловая футболка и облегающий чёрный сарафанчик, всем своим видом подчеркивавший ее женственность. А на ногах — огромные чёрные ботинки, заставляющие тут же забыть о первом впечатлении.

Было видно, что в фойе, помимо привычной толпы студентов колледжа, в полном составе присутствовала команда поддержки в обрамлении ребят из нашей команды. Моё хорошее настроение начало медленно сходить на нет.

— Привет.

— Опаздываешь. Я купила билеты, — в темноте я не мог прочесть выражение глаз Лены. Мы прошли внутрь, сделав шаг навстречу грядущему.

— Уэйт! Иди сюда! — голос Эмори прогремел на весь коридор, заглушив толпу и музыку восьмидесятых, играющую в фойе.

— Уэйт, подцепил кое-кого? — а это уже Билли не остался в стороне. Эрл промолчал, и то только потому, что вообще редко что-либо говорил.

Лена не обращала на них внимания. Она поправила волосы, шагая передо мной с независимым видом.

— Крюк дома оставил! — прокричал я в ответ сквозь толпу. В понедельник мне это припомнят. Я догнал Лену. — Эй, прости.

Она обернулась:

— Надеюсь, ты не из тех, кто не любит смотреть трейлеры.

Я ждала тебя.

Я улыбнулся:

— Будем смотреть и трейлеры, и титры, и танцующего парня в костюме попкорна не пропустим.

Её взгляд скользнул вдаль, на моих друзей, или, вернее сказать, на тех, кто считался ими до недавнего времени.

Забудь про них.

— Попкорн с маслом или без? — она нервничала. Я опоздал, и ей пришлось столкнуться лицом к лицу с колючим приемом от Джексона Хай. Теперь надо было исправлять ситуацию.

— С маслом, — покаянно ответил я, зная, что это неверный ответ. Лена сгримасничала.

— Но согласен отказаться от масла ради дополнительной порции соли.

Ее взгляд скользнул в сторону и вновь вернулся ко мне. Я услышал приближающийся смех Эмили. Мне было все равно.

Просто скажи, и мы уйдём, Лена.

— Без масла, с солью и с карамельками в шоколаде. Тебе понравится, — ответила она, немного успокоившись.

Мне уже нравится.

Весь состав группы поддержки и парни из команды прошли мимо нас. Эмили нарочно делала вид, будто не замечает меня, а Саванна обошла Лену на таком расстоянии, словно боялась заразиться. Можно было только догадываться, что они поведают своим матерям по возвращении домой.

Я взял Лену за руку. Разряд вновь пронзил мое тело, но на этот раз он не был похож на электрический ток, который я почувствовал той дождливой ночью. Это было смешанное чувство, будто меня захлестнуло волной и одновременно укололо тысячами иголок статического электричества. Я позволил ощущению завладеть моим телом. Саванна это заметила и подтолкнула Эмили.

Ты не обязан делать это.

Я уверенно сжал её ладонь.

Что именно?

— Привет, ребята. Не видели парней? — Линк дружески пихнул меня в плечо, в руках у него был гигантское ведро попкорна и огромный стакан газировки.

В кинотеатре показывали что-то вроде мистического детектива, который пришелся бы по душе Амме, учитывая её склонность ко всякого рода тайнам и мертвецам. Линк исчез впереди, пробираясь по проходу к парням и пролагая путь идущим следом студенткам колледжа. Не потому, что не хотел садиться рядом с Леной, а потому что решил, что мы хотим побыть вдвоем. Мы и хотели, по крайней мере, я точно.

— Где хочешь сесть? Поближе к экрану или где-то посередине? — Я ждал её решения.

— Лучше подальше.

Я пошел за ней к последним рядам.

Учитывая тот факт, что фильмы, которые показывали в кинотеатре, уже давно вышли на дисках, всем было известно, зачем подростки из Гатлина приезжали в кино. А последние три ряда занимали по самой очевидной из причин. Мест для подобного времяпрепровождения было не так уж много: кинотеатр, водонапорная башня, озеро летом, ещё была парочка туалетов и подвалов, остальные были не так популярны. Я знал, что между нами ничего подобного не будет, но если бы наши отношения зашли так далеко, я бы никогда не привёл Лену сюда. Она не просто какая-то там девушка, которую ты прихватил с собой на места для поцелуев в кинотеатре. Она была куда выше этого.

Но, тем не менее, это был ее выбор, и мне он был понятен. Нет ничего удаленнее от Эмили Ашер, чем последний ряд.

Наверно, стоило предупредить её о том, что парочки обычно не ждали начала заставки и выключения света. Мы оба уставились в наше ведёрко с попкорном, потому что это было безопасней всего.

Почему не предупредил заранее?

Я не знал.

Лжец.

Я буду вести себя как истинный джентльмен. Обещаю.

Стараясь сменить ход мыслей и размышляя обо всем подряд, о погоде и баскетболе, я потянулся за попкорном. Лена сделала то же самое, наши руки соприкоснулись на секунду, и хоровод горячих и холодных мурашек закружился вверх по моей руке. Атака. Перехват. Защита. Жаль, что в школьном пособии по баскетболу не так уж много приёмов игры. Все будет гораздо труднее, чем я думал.

Фильм показывали ужасный. Уже через десять минут я знал, чем он закончится.

— Это он, — прошептал я.

— Что?

— Этот парень. Убийца — он. Пока не знаю, кого он убьёт, но это он, — ещё одна причина, по которой Линк не хотел сидеть со мной рядом: я всегда с самого начала знал, чем закончится фильм, и не мог держать это в себе. Для меня поход в кино был своеобразным кроссвордом. По этой же причине я хорошо играл и в компьютерные игры, и в обычные. Папу в шашки всегда обыгрывал, с первого хода зная, чем закончится партия.

— Откуда знаешь?

— Просто знаю.

Ну и как это все закончится?

Я знал, о чем именно она говорит. И впервые в жизни у меня не было ответа на вопрос.

Хорошо. Всё будет очень, очень хорошо.

Врешь. Давай сюда карамельки.

Засунув руку в карман моей толстовки, она принялась за поиски. Но ошиблась карманом, и вместо конфет нашла то, что совсем не ожидала обнаружить. Маленький мешочек с хорошо нам известным содержимым — медальоном. Лена резко села, вытащив находку из моего кармана и держа его так, словно он был дохлой мышью.

— Зачем ты до сих пор носишь его со собой?

— Тише, — забавно, мы мешали людям вокруг нас, а ведь фильм они смотреть и не собирались.

— Не могу оставить дома. Амма думает, что я его закопал.

— Может и стоило это сделать.

— Не важно, эта штука себе на уме. Почти никогда не работает. Ты сама знаешь все разы, когда он сработал.

— Заткнитесь уже, — парочка на нижнем ряду отвлеклась, чтобы глотнуть кислорода. Подпрыгнув от неожиданности, Лена уронила медальон. Мы одновременно потянулись за ним. Словно в замедленной съёмке я смотрел, как выпал платок. Я едва видел белый сверток в темноте. Огромный экран превратился в ослепительно яркую вспышку света, и мы уже чувствовали запах гари…

Спалили дом с женщинами внутри…

Это не правда. Мама. Евангелина. Мысли Женевьевы путались. Может, ещё не поздно. Она бросилась бежать, не обращая внимания на колючую хватку кустов, удерживающих ее, на крики Итана и Иви, взывающих к ней. Кусты расступились и перед тем, что когда-то было домом, построенным ее дедушкой, она увидела двух федератов, ссыпающих полный поднос серебра в вещевой мешок. Женевьева из всполохов огня облаком дымящейся черной ткани пронеслась мимо них.

— Какого чёрта?!

— Хватай ее, Эмметт! — крикнул один парень другому.

Женевьева летела вверх по лестнице, задыхаясь от дыма, валившего из того, что когда-то было дверным проемом. Она была не в себе. Мама. Евангелина. Она чувствовала, как её лёгкие заполнились гарью. Она поняла, что падает. Это из-за дыма? Неужели она теряет сознание? Нет, с ней происходило что-то другое. Кто-то схватил её за запястье и потащил вниз.

— Куда это ты собралась, девчонка?

— Отпустите! — закричала она осипшим из-за гари голосом. Он протащил ее спиной по всем ступеням, пока волок вниз; перед её глазами расплывались пятна голубого с золотым. Тут же она ударилась головой. В глазах потемнело, и липкая жидкость заструилась в ворот ее платья. Головокружение и растерянность смешались с отчаянием.

Выстрел. Громкий звук вернул её к реальности, прорезавшись из темноты. Хватка, сжимавшая ее руку, ослабла. Она попыталась сфокусировать взгляд.

Раздались ещё два выстрела.

Господь, сохрани маму и Евангелину. Но она слишком о многом просила, а может просила не о том. Когда она услышала падение третьего тела, ее сознания хватило, чтобы увидеть, как по серой шерстяной куртке Итана расплывается кровавое пятно. Застрелен солдатами, с которыми он в свое время отказался сражаться.

И запах крови смешался с порохом и дымом от горящих лимонных деревьев.

Шли титры, в зале включили свет. Лена со все еще закрытыми глазами полулежала на спинке своего кресла. Ее прическа была в полном беспорядке, мы оба с ней не могли отдышаться.

— Лена? Ты как?

Открыв глаза, она подняла ручку сиденья между нами и молча опустила голову на моё плечо. Её трясло так сильно, что она не могла говорить.

Знаю. Я тоже был там.

Мы так и продолжали сидеть, когда Линк и остальные проходили мимо. Подмигнув мне, Линк вытянул вперед кулак, ожидая от меня легкого удара в ответ, как мы делали всегда после удачно заброшенного мяча во дворе.

Но он всё неправильно понял, как и все остальные. Может мы и были на последнем ряду, но ничего между нами не было. Я до сих пор ощущал запах крови, и звуки выстрелов продолжали звенеть у меня в ушах.

На наших глазах только что убили человека.

Глава 11 Девятое октября. Дни сбора

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

После кинотеатра слухи расползлись стремительно. Слухи о том, что племянница Старика Равенвуда обжималась с Итаном Уэйтом. Если бы я не был Итаном-Уэйтом-у-которого-в-прошлом-году-умерла-мама, сплетня распространилась бы с еще большей скоростью или с еще большими подробностями. Даже парням было, что мне сказать. Только это у них заняло больше времени, чем обычно, потому что я не давал им такого шанса.

Будучи парнем, который жить не мог без трех перерывов на обед, после похода в кинотеатр я пропустил половину из них, по крайней мере, те, что были вместе с командой. Но вроде как было так много дней, когда я мог перекусить сэндвичем на скамейке, и вроде как была куча мест, где я мог бы спрятаться. «Вроде как», потому что на самом деле спрятаться было невозможно.

Джексон Хай был уменьшенной копией Гатлина — деться было некуда. Мои исчезновения не прошли незамеченными для парней. Как я и говорил, положено было являться на перекличку, и если девушка вмешивалась в этот порядок вещей, особенно если девушка не входила в согласованный список — согласованный Саванной и Эмили, все становилось гораздо сложнее.

А если девушка была из Равенвудов, каковой навсегда для них будет Лена, все становилось просто невозможным.

Я решил действовать. Пора было появиться в столовой. И не важно, что мы, в общем, не были парочкой. В Джексоне достаточно было просто припарковаться за водонапорной башней, чтобы просто пообедать наедине, и все сразу же подумают худшее, точнее сказать, большее. Стоило нам с Леной впервые войти в столовую вместе, как она почти тут же развернулась и направилась на выход, я поймал ее за лямку сумки.

Не сходи с ума. Это всего лишь ланч.

— Кажется, я забыла кое-что в своем шкафчике, — сказала она, но я не отпустил лямку.

Друзья обедают вместе.

Не обедают. Мы не обедаем. В смысле, не здесь.

Я взял две оранжевые пластиковые тарелки для обеда.

— Тарелку? — я сунул ей в руки тарелку и положил на нее симпатичный треугольник пиццы.

Вот и обедаем. Не трусь.

Ты думаешь, я раньше не пыталась?

Не пыталась со мной. Я думал, ты хочешь, чтобы все сложилось иначе, чем в твоей прежней школе.

Лена с сомнением оглядела столовую, потом глубоко вздохнула и кинула мне на тарелку пару морковок и сельдерей.

Если ты это съешь, я сяду, где угодно.

Я посмотрел на морковки, а потом вновь оглядел кафетерий. Парни уже сидели за нашим столом.

Где угодно?

Если бы дело происходило в кино, мы бы сели рядом с парнями, и они бы выучили пару ценных жизненных уроков из той серии, что не стоит судить людей по внешнему виду или что быть разными нормально. А Лена бы узнала, что не все спортсмены тупые пустышки. В кино это всегда срабатывало, но мы были не в кино. Мы были в Гатлине, в котором все варианты развития событий были втиснуты в узкие рамки. Линк встретился со мной взглядом, когда я направился к столу, он покачал головой, и его взгляд говорил, что мне категорически не стоит осуществлять задуманного. Лена шла в нескольких шагах позади меня, готовая сбежать в любую секунду. Я уже мог предсказать, как будут разворачиваться события, и было очевидно, что никто не выучит никаких ценных уроков. Я почти подошел, когда Эрл вдруг взглянул на меня. Этим взглядом было все сказано. Он говорил, что если я приведу ее к ним, я — труп. Видимо, Лена тоже перехватила этот взгляд, потому что, когда я обернулся, ее уже не было.

На следующий день после тренировки Эрлу было поручено провести со мной беседу, что было довольно забавно, потому что Эрл был не силен по части бесед. Он уселся на скамейку напротив моего шкафчика в раздевалке. Я догадался, что это было запланировано, потому что Эрл был один, а Эрл Питти никогда не оставался без компании. Он не стал тянуть кота за хвост:

— Не делай этого, Уэйт.

— Я ничего не делаю, — я не стал к нему поворачиваться.

— Будь проще, это не ты.

— Да? А если это именно я? — я натянул свою футболку с Трансформерами.

— Парни недовольны. Пойдешь этой дорогой — попадешь в тупик.

Если бы Лена не исчезла из кафетерия, Эрл бы уже знал, что мне не было дела до их мнения. Я и сейчас не колебался. Я с силой захлопнул дверцу шкафчика, но он ушел до того, как я успел сказать ему, что думаю о нем и о его тупике.

У меня было чувство, что это было мое последнее предупреждение. Я не винил Эрла. Я даже был согласен с ним — парни шли по одной дороге, а я шел по другой. Кто мог с этим поспорить?

Линк относился ко мне по-прежнему. И я ходил на тренировки, мне даже пасовали мяч. Я играл лучше, чем когда-либо, что бы они ни говорили или, что случалось чаще, о чем бы ни молчали в раздевалке. Когда я был с парнями, я старался не выдать того, что моя вселенная перевернулась с ног на голову, что даже небо для меня было теперь другого цвета, что мне было наплевать, выйдем ли мы в финал штата. Лена всегда была в моей голове, где бы и с кем бы я ни был.

Но об этом я не говорил ни во время, ни после тренировки, когда мы остановились с Линком возле «Стоп энд Стил», чтобы подкрепиться на пути домой. Все остальные парни тоже были там, и я старался вести себя, как один из членов команды ради благополучия Линка. Мой рот был занят обсыпанным пудрой пончиком, и я почти подавился им, когда вышел наружу через раздвижные двери.

Там была она. Вторая из самых красивых девушек, что я видел.

Вероятно, она была старше меня, потому что, несмотря на то, что она выглядела ужасно знакомой, мы с ней никогда не встречались в Джексоне. В этом я был уверен. Она была из тех девушек, которых парень обязательно запомнит. Она слушала неизвестную мне музыку, облокотившись на руль своего черно-белого миникупера с откидным верхом, с размахом припарковавшись поперек двух стояночных мест на парковке. То ли она не заметила разметку, то ли ей было наплевать. Она словно сигарету сосала леденец, ее пухлые красные губы выглядели еще краснее от вишневого красителя.

Она оглядела нас и сделала музыку погромче. В следующую секунду две ноги перелетели через дверь, и она встала перед нами, не переставая облизывать леденец.

— Фрэнк Зарра. «Утопление ведьмы». Вы немного пропустили начало, мальчики.

Она медленно приближалась к нам, словно давая нам возможность разглядеть ее, что, я признаю, мы и делали.

Она была длинноволосой блондинкой с широкой розовой прядью, свисающей с одной стороны ее неровной челки. На ней были огромные черные очки и черная плиссированная юбка, как у какой-нибудь гота-чирлидера. Ее обрезанный белый полупрозрачный топ позволял разглядеть черный бюстгальтер под ним, и отвлекал от всего остального. А поглядеть было на что: черные мотоциклетные ботинки, пирсинг в пупке и татуировка. Татуировка была черной с каким-то этническим рисунком и окружала кольцом ее проколотый пупок, но на расстоянии я не мог толком разглядеть ее и вообще старался не пялиться.

— Итан? Итан Уэйт?

Я замер. Половина баскетбольной команды вылупилась на меня.

— Чума, — Шон был так же удивлен, как и я, когда мое имя сорвалось с ее губ. Он был из тех парней, на кого западают.

— Горяча, — Линк просто смотрел с открытым ртом, — Т.У.П. горяча. — «Третий Уровень Пройден» — это был самый лучший комплимент, который Линк мог сказать о девушке, он был выше уровня Саванны Сноу.

— Тянет неприятностями.

— Горячие цыпочки — это и есть неприятности. В этом вся соль.

Она подошла прямиком ко мне, не оставляя в покое леденец:

— Который из вас счастливчиков Итан Уэйт?

Линк вытолкнул меня вперед.

— Итан! — она обвила руками мою шею. Ее руки были на удивление холодны, словно до этого она обнимала холодильник. Я вздрогнул и отпрянул.

— Мы знакомы?

— Не-а. Я Ридли. Сестра Лены, двоюродная. Но я была бы рада, если бы я ее опередила…

При упоминании Лены парни покосились на меня и расслабленно расселись по своим машинам. После того разговора с Эрлом мы с ними пришли к безмолвному компромиссу по поводу Лены, к такому могли прийти только парни. Как-то так случилось, что ни я, ни они не поднимали эту тему, не сговариваясь. Не спрашивайте — не рассказывай. Что не могло продержаться долго, особенно когда странноватые родственники Лены появляются в городе.

— Сестра?

Разве Лена упоминала Ридли?

— Выходные. Тетушка Дель в рифму с Адова мель. Общий сбор.

Она была права. Мэйкон упоминал об этом за ужином. Я улыбнулся с облегчением, хотя мой желудок все еще сжимался в тугой комок, так что облегчение не было абсолютным.

— Ага, точно. Прости, я забыл. Сестры.

— Лапушка, ты смотришь на единственную Сестру. Все остальные — это просто дети, которые случились у моей матери после меня. — Ридли запрыгнула обратно в миникупер, на самом деле запрыгнула, перелетела через закрытую дверь машины и приземлилась на водительском сидении. Мое замечание про чирлидера не было шуткой — у девчонки действительно очень сильные ноги.

Я заметил, что Линк все еще смотрел на нас, стоя возле Колотушки.

Ридли похлопала по сиденью рядом с собой:

— Запрыгивай, Любовничек, а то опоздаем.

— Я не… То есть мы не…

— Ты просто душка. А теперь залезай. Ты же не хочешь, чтобы мы опоздали, правда?

— Опоздали куда?

— Семейный ужин. Главный праздник. Дни Сбора. С чего бы им еще посылать меня сюда через всю эту Гат-дость, чтобы найти тебя?

— Я не знаю. Лена не приглашала меня.

— Слушай, ну давай признаемся честно, что тетю Дель ничто не удержит от знакомства с первым парнем, которого Лена привела домой. Так что ты приглашен, а раз уж Лена занята ужином, а Мэйкон все еще, ну, знаешь, в спячке, мне досталась короткая соломинка.

— Она не приводила меня домой. Я просто однажды занес ей задание на дом.

Ридли открыла дверь машины с моей стороны:

— Залезай, Короткая Соломинка.

— Лена позвонила бы мне, если бы хотела, чтобы я пришел.

Отчего-то я уже знал, что сяду в машину, хотя и говорил обратное, я колебался.

— Ты всегда такой? Или ты со мной заигрываешь? Потому что если ты так уж стараешься заполучить меня, то просто скажи, и мы тормознем где-нибудь возле вашего болота и со всем разберемся.

Я сел в машину.

— Ладно. Поехали.

Она дотянулась до меня и убрала волосы с моих глаз:

— У тебя красивые глаза, Любовничек. Не стоит их прятать.

Я не знаю, что случилось за то время, пока мы ехали в Равенвуд. Она включила музыку, которую я никогда не слышал, и я начал говорить, я рассказывал ей то, что никогда никому не рассказывал, кроме Лены. Я не мог объяснить этого. Я словно потерял контроль над тем, что произносил мой рот.

Я рассказывал ей о своей матери, о том, как она умерла, хотя я почти никому не рассказывал об этом. Я рассказал ей об Амме, о том, как она умеет гадать на картах, и что она практически заменила мне мать, не взирая на все — ее амулеты и куклы, и, в общем, тяжелый характер. Я рассказал ей о Линке, и о его матери, которая так изменилась в последнее время и проводит кучу времени, пытаясь убедить всех вокруг, что Лена такая же ненормальная, как Мэйкон Равенвуд, и опасна для всех и каждого в Джексоне.

Я рассказал ей о своем отце, о том, как он прячется в своем кабинете, как в норе, со своими книгами и таинственной картиной, которую мне никогда не разрешали увидеть, и что мне кажется, что я хочу защитить его, защитить от того, что уже случилось.

Я рассказал ей о Лене, о нашей встрече под дождем, о том, что мы словно знали друг друга еще до нашей встречи и о происшествии с окном.

Было такое ощущение, будто она высасывает все это из меня, как сосала свой красный леденец на палочке, с которым она не расставалась всю дорогу. От меня потребовалась масса усилий, чтобы не рассказать о медальоне и снах. Может быть мне было с ней так легко, потому что она была Лениной сестрой, а может дело было в чем-то другом.

Как раз когда я начал задумываться над этим, мы подъехали к особняку Равенвуда, и она выключила радио.

Солнце село, леденец исчез, и я, в конце концов, заткнулся. Когда это все случилось?

Ридли очень близко наклонилась ко мне, я увидел отражение своего лица в ее очках, я вдохнул ее запах. Запах был сладким и каким-то влажным, абсолютно не похожим на Ленин, но все равно отчего-то знакомым.

— Не стоит волноваться, Короткая Соломинка.

— Да, и почему нет?

— Ты хороший парень, — она улыбнулась мне, и ее глаза вспыхнули. За темными очками я увидел золотое поблескивание, как отсвечивает чешуя золотой рыбки в глубоком темном пруду. Глаза были гипнотическими даже за линзами очков, может поэтому она их не снимала. Потом очки стали непроницаемыми, и она взъерошила мне волосы:

— Очень жаль, что, скорее всего, она больше тебя не увидит, после того как ты встретишься со всеми нами. Наша семейка малость ненормальная, — она вышла из машины, и я последовал за ней.

— Более ненормальная, чем ты?

— Несравнимо.

Супер.

Она опять уцепилась за меня своими холодными руками, на этот раз за локоть, когда мы подошли к первой ступеньке дома.

— И, Любовничек, когда Лена отошьет тебя, а это случится где-то через пять месяцев, позвони мне. Ты узнаешь, как меня найти, — она аккуратно взялась за меня одной рукой, жест был на удивление формальным. — Можно?

Я указал ей на дверь свободной рукой:

— Конечно. После тебя.

Когда мы поднимались по ступенькам, они стонали под нашим весом. Я подвел Ридли к входной двери все еще неуверенный, что ступеньки смогут нас выдержать.

Я постучал, но никто не ответил. Я снова потянулся, двигаясь как лунатик. Дверь открылась… медленно. Ридли выглядела неуверенной. Как только мы перешагнули через порог, я смог уловить, как дом словно успокоился, как будто вся атмосфера внутри него неуловимо изменилась.

— Здравствуй, мама.

Полная женщина суетливо расставлявшая тыквы и золотые листья на каменной полке, замерла и выронила из рук маленькую беленькую тыковку, которая тут же разлетелась на куски, разбившись от удара на пол. Женщина вцепилась в камин, чтобы удержать равновесие. Она выглядела чудно, словно была одета в одежду столетней давности.

— Джулия! То есть Ридли. Что ты здесь делаешь? Я, наверно, что-то путаю. Я думала, я думала…

Что-то было не так. Это не было похоже на стандартное приветствие матери и дочери.

— Джулс? Это ты? — более юная версия Ридли, наверно, где-то десяти лет, вошла в сопровождении Страшилы Рэдли, на спине которого красовалась блестящая голубая накидка.

Нарядила волка словно это было привычное дело.

Девочка будто состояла из светлых оттенков, у нее были светлые волосы, невероятно яркие голубые глаза, как будто радужка была из кусочков озаренного солнцем неба. Девочка улыбнулась, а потом нахмурилась:

— Они сказали, что ты уехала.

Страшила зарычал.

Ридли раскрыла руки, ожидая, что маленькая девочка кинется к ней, но та стояла не шелохнувшись. Так что Ридли расставила руки и повернула ладонями вверх, красный леденец появился в одной руке, а маленький серый мышонок в блестящей голубой накидке — отчего Страшила фыркнул — в другой, все это выглядело как дешевый балаганный фокус.

Маленькая девочка осторожно шагнула вперед, будто у ее сестры была сила притягивать ее к себе без прикосновения, как Луна, вызывающая приливы. Я на себе уже это прочувствовал.

Когда Ридли заговорила, ее голос был сладкий и вязкий, как мед.

— Эй, Райан. Мамочка обдурила тебя, как кошка мышку. Я никуда не уезжала. На самом деле, нет. Разве твоя любимая старшая сестра бросит тебя?

Райан улыбнулась и побежала к Ридли, подпрыгнула вверх, словно собиралась влететь в ее открытые объятия, и в этот момент гавкнул Страшила, на секунду Райан зависла в воздухе, словно мультяшные герои, которые свалившись с горы, замирали на мгновение в воздухе, прежде чем упасть, а потом она упала, шлепнулась на пол, будто врезалась в невидимую стену. Внезапно весь свет в доме стал ярче в несколько раз, словно дом был сценой, и яркая вспышка ознаменовала завершение первого акта. В ярком свете тень Ридли обрела острые очертания. Свет изменил ситуацию. Ридли закрыла глаза рукой и крикнула в глубину дома:

— Ой, пожалуйста, дядя Мэйкон. Это, что, правда необходимо?

Страшила скользнул вперед, занимая позицию между Райан и Ридли. Рыча пес подходил все ближе и ближе, шерсть на загривке стояла дыбом, отчего он еще больше походил на волка. На Страшилу чары Ридли совершенно не действовали.

Ридли опять обхватила меня рукой, еще крепче, и издала странный звук вроде смешка с рычанием. Звук был недружелюбным. Я пытался следить за ситуацией, но чувствовал себя одурманенным, а горло будто было забито мокрыми носками.

Держась за меня одной рукой, вторую руку Ридли резко выбросила вверх в потолок:

— Ну, раз ты решил оказать мне неласковый прием.

Весь свет в доме мгновенно погас. Сам дом словно сжался.

Голос Мэйкона спокойно потек вниз откуда-то из тени верхних этажей.

— Ридли, моя дорогая, какая неожиданность. Мы не ожидали тебя.

Не ожидали ее? Это что еще значит?

— Я бы ни за что на свете не пропустила Дни Сбора, и, смотри, я привела гостя. Или, я думаю, ты бы сказал, что я его гостья.

Мэйкон спустился вниз по ступеням, не сводя глаз с Ридли. На моих глазах кружили два льва, и я оказался между ними. Ридли играла мной, а я ей поддался, она выудила, высосала из меня все, что ей было нужно, как из того леденца, что был у нее во рту.

— Не думаю, что это хорошая идея. Я уверен, что тебя очень ждут в другом месте.

Она с причмокиванием вытащила леденец:

— Я же уже сказала, что ни за что не пропущу. К тому же ты же не хочешь, чтобы я везла Итана домой, это так далеко. О чем мы будем разговаривать?

Я хотел предложить, чтобы мы ушли, но не мог произнести ни слова. Все просто стояли в холле и смотрели друг на друга. Ридли облокотилась на перила.

Мэйкон нарушил молчание:

— Покажи Итану гостиную. Я уверен, ты помнишь, где она находится.

— Но Мэйкон… — женщина, видимо, это был тетя Дель, выглядела напуганной и сбитой с толку, как будто она не совсем понимала, что происходит.

— Все в порядке, Дельфина.

Я видел, как сосредоточен Мэйкон, просчитывая шаг за шагом все, что будет дальше. Я не понимал, во что именно я вляпался, и меня успокаивало, что Мэйкон был здесь. Гостиная была последним местом на Земле, куда я хотел попасть. Единственной моей мыслью было удрать оттуда, но я собой не владел. Ридли держала меня в своей хватке, и все время, пока она прикасалась ко мне, я находился словно на автопилоте. Она важно завела меня в гостиную, где я впервые здорово оплошал перед Мэйконом. Я взглянул на Ридли, вцепившуюся в мою руку — эта оплошность, куда хуже первой.

Комната освещалась сотнями крошечных черных гадальных свечей, с люстры свисали нитки черных стеклянных бус, на двери, ведущей на кухню, висел огромный венок в основном из черных перьев. Стол был сервирован серебряными столовыми приборами и жемчужно-белыми тарелками, и насколько я мог еще судить, они и были, собственно, из жемчуга.

Из открывшейся кухонной двери вышла Лена с огромным серебряным блюдом в руках, доверху наполненным экзотическими фруктами, определенно не растущими в Южной Каролине. На Лене был приталенный черный жакет до пола, завязанный на талии. Одеяние не принадлежало к какому-то определенному времени, я не видел ничего подобного ни в нашем округе, ни в нашем веке, но на ногах у нее я увидел привычные кеды Converse. Она выглядела даже еще красивее, чем когда я впервые был приглашен сюда на ужин… когда это было? Пару недель назад?

В голове был туман, будто я не мог до конца проснуться. Я глубоко вздохнул, но все, что смог почувствовать, был запах Ридли, мускусный запах, смешанный с чем-то очень сладким, запах кипящего на плите сиропа, сильный и удушающий.

— У нас почти все готово. Осталось только… — Лена замерла, так и остановившись в дверном проеме. На лице у нее читалось, что она увидела привидение или чего похуже. Я не мог определить, что именно вызвало такую реакцию, то ли появление Ридли, то ли то, что мы с ней стояли вдвоем рука об руку.

— Ну что ж, привет, сестренка. Давно не виделись, — Ридли шагнула вперед, притащив меня за собой, — ты меня не поцелуешь?

Блюдо, которое несла Лена, грохнулось на пол.

— Что ты здесь делаешь? — голос Лены был так тих, что даже шепотом его нельзя было назвать.

— Как это что? Я приехала повидаться с моей любимой сестрой, конечно, и привела себе пару.

— Я не твоя пара, — еле выдавил я, все еще приклеенный к ее руке. Она достала сигарету из пачки, засунутой в голенище ее ботинка, и зажгла ее, проделав все это одной свободной рукой.

— Ридли, пожалуйста, не кури в доме, — сказал Мэйкон, и сигарета тут же погасла. Ридли, усмехнувшись, отправила ее в блюдо с чем-то вроде картофельного пюре, но, безусловно, это было не оно.

— Дядя Мэйкон, ты всегда слишком серьезно относился к правилам дома.

— Эти правила были установлены очень давно, Ридли. И ни ты, ни я ничего не можем сделать, чтобы изменить их.

Они опять уставились друг на друга. Мэйкон повел рукой, и стул сам по себе отодвинулся от стола:

— Почему бы нам всем не сесть? Лена, не могла бы ты предупредить Кухню, что у нас на два гостя больше.

Лена все еще стояла на том же месте, в бешенстве:

— Она не может остаться.

— Все в порядке. Здесь тебе никто не навредит, — заверил ее Мэйкон, но Лена не выглядела напуганной, она выглядела разозленной.

Ридли улыбнулась:

— Уверен?

— Ужин готов, а вы знаете, как Кухня не любит подавать холодную еду, — Мэйкон вошел в гостиную. И хотя он говорил довольно тихо, так, что вряд ли кто-то кроме находившихся в гостиной, мог его услышать, остальные потянулись внутрь. Первым зашел Страшила, сопровождая Райан. Следом зашла тетя Дель под руку с седовласым мужчиной, где-то примерно отцовского возраста. Он был одет как персонаж книг, которыми были заставлены полки в кабинете моей мамы, на нем были узкие сапоги по колено, рубашка с рюшами и странный оперный плащ с высоким воротником. Эти двое выглядели как экспонаты Смитсоновского музея истории.

Еще одна девушка постарше вошла в комнату. Она была очень похожа на Ридли, только на ней было побольше одежды, и от нее не веяло опасностью. У нее были длинные, светлые волосы и более аккуратная версия челки Ридли. Такую девушку вполне можно встретить несущей стопку книг по старому причудливому кампусу где-нибудь севернее, в районе Йеля или Гарварда. Девушка цепко вглядывалась в глаза Ридли, будто на той не было темных очков.

— Итан, хочу познакомить тебя со своей старшей сестрой, Аннабель. Ой, простите, я хотела сказать с Рис.

Это кем же надо быть, чтобы не помнить имя собственной сестры?

Рис улыбнулась и заговорила медленно, подбирая каждое слово:

— Что ты здесь делаешь, Ридли? Я думала, у тебя есть другие планы на вечер.

— Планы изменились.

— Знакомая ситуация, — Рис протянула руку вперед и помахала перед лицом Ридли, движение было похоже на мановения фокусника над цилиндром. Я вздрогнул, не знаю, о чем я думал, но на секунду мне показалось, что Ридли исчезнет, или, что предпочтительнее, исчезну я. Но она не исчезла, она тоже вздрогнула и отвернулась, будто ей было больно смотреть Рис в глаза.

Рис изучала лицо Ридли будто перед ней было зеркало:

— Интересно. Почему, Рид, когда я заглядываю в твои глаза, я вижу только ее? Я смотрю, вы просто не разлей вода.

— Опять болтаешь, сестричка.

Рис закрыла глаза, концентрируясь. Ридли сжалась, как проткнутая булавкой бабочка. Рис снова провела рукой возле ее лица, и на секунду лицо Ридли превратилось в расплывчатый образ другой женщины. Лицо этой женщины показалось мне знакомым, только я не мог вспомнить, откуда его знаю.

Мэйкон с силой положил руку на плечо Ридли, впервые кто-то прикоснулся к ней еще, кроме меня. Ридли моргнула, и я почувствовал, как по ней прокатилась волна боли. Мэйкона определенно нельзя было не принимать всерьез:

— Итак. Рады мы или нет, Дни Сбора начались, и я никому не позволю испортить Главное Празднество, не в моем доме. Ридли, как она сама уточнила, была приглашена сюда. Так что больше говорить не о чем. Пожалуйста, присаживайтесь.

Лена села, не сводя с нас глаз.

Тетя Дель выглядела еще более обеспокоенной, чем когда увидела нас в первый раз, мужчина в оперной накидке успокаивающе похлопывал ее по руке. Вошедший высокий парень где-то моих лет в черных джинсах, выветренной черной футболке и изношенных мотоциклетных бутсах, выглядел скучающим.

Ридли продолжала мое знакомство с родственниками:

— С моей матерью ты уже познакомился. Это мой отец — Барклай Кент, и мой брат, Ларкин.

— Рад знакомству, Итан, — Барклай шагнул вперед и протянул мне руку для пожатия, но, увидев руку Ридли на моей руке, он отступил назад. Ларкин обвил меня рукой за плечи, но стоило приглядеться, и вместо руки на своем плече я увидел змею с трепещущим языком.

— Ларкин, — прошипел Барклай. Змея в ту же секунду опять стала рукой Ларкина.

— Боже, я просто пытался вас развеселить. У вас всех напрочь похоронные физиономии, — глаза Ларкина сверкнули желтым, а зрачки стали вертикальными. Змеиными.

— Ларкин, я сказал хватит, — отец Ларкина одарил его тем взглядом, которым только отец может посмотреть на непутевого сына. Глаза Ларкина вновь стали зелеными.

Мэйкон сел во главе стола:

— Почему бы нам всем не присесть? Кухня приготовила для нас свои самые лучшие праздничные блюда. Мы с Леной чуть не оглохли за последние дни от ее шума.

Все расселись за огромным прямоугольным столом с ножками в виде львиных лап. Он был из темного дерева, почти черный, с витиеватыми украшениями в виде лоз, сползающих по ножкам. Огромные черные свечи мерцали в центре стола.

— Садись сюда, Короткая Соломинка, — Ридли усадила меня на пустой стул, как раз напротив серебряной птички, державшей в клюве карточку с Лениным именем, выбора у меня не было.

Я пытался поймать Ленин взгляд, но ее глаза были прикованы к Ридли, и они были полны ярости. Я очень надеялся, что ярость распространяется только на Ридли.

Стол ломился от еды, ее было раза в два больше, чем в прошлый раз, каждый раз, когда я смотрел на него, мне казалось, что еда прибывает. Королевское жаркое, филе с розмарином и куча экзотических блюд, никогда ранее мною невиданных. Там была огромная фаршированная грушами птица в соусе, в нее были вставлены павлиньи перья, изображавшие распущенный хвост живой птицы. Я надеялся, что это не настоящий павлин, но, принимая во внимание торчащие из хвоста перья, я был практически уверен в своей догадке. А переливающиеся конфеты были сделаны в виде морских коньков.

Но никто не ел, никто кроме Ридли. Она, похоже, получала удовольствие.

— Обожаю сахарных коньков, — она отправила себе в рот две крошечные золотые фигурки.

Тетя Дель кашлянула пару раз, наливая себе в бокал из графина черную жидкость, по консистенции напоминающую вино.

Ридли взглянула на Лену через стол:

— Ну что, сестренка, какие планы на день рождения? — Ридли обмакнула два пальца в темно-коричневый соус из соусницы рядом с птицей, пугающе похожей на павлина, и излишне эротично облизала пальцы.

— Сегодня мы не обсуждаем Ленин день рождения, — предостерег Мэйкон.

Ридли наслаждалась царившим напряжением. Она сунула себе в рот еще парочку морских коньков:

— Почему нет?

Глаза у Лены были совершенно дикими.

— Тебе не стоит переживать о моем дне рождения. Ты не приглашена.

— А стоило бы. Переживать я имею в виду. Ведь это такой важный день рождения, помимо всего прочего, — усмехнулась Ридли. Волосы Лены то скручивались в локоны, то распрямлялись будто под порывами ветра. Ветра не было.

— Ридли, я сказал хватит, — Мэйкон терял терпение. Я догадался по его тону, именно так он заговорил со мной, когда я достал медальон в свой первый визит.

— Почему ты на ее стороне, дядя Эм? Я, когда росла, провела здесь с тобой не меньше времени, чем Лена. С чего это вдруг она стала твоей любимицей? — на секунду она показалась уязвленной.

— Ты знаешь, что дело вовсе не в любимчиках. Ты получила свое Призвание. С этим я ничего не могу поделать.

Призвание? Что за призвание? О чем он говорит? Удушающий туман вокруг меня стал сгущаться. Я уже не был уверен, что правильно понимаю то, что слышу.

— Но мы-то с тобой все те же, — Ридли канючила как испорченный ребенок.

Стало едва уловимо потряхивать, черная жидкость в бокалах плавно покачивалась из стороны в сторону. На крыше послышался ритмичный стук. Дождь.

Лена вцепилась в край стола, костяшки ее пальцев побелели:

— Ты НЕ та же, — прошипела она.

Ридли напряглась, обвиваясь вокруг моей руки как змея:

— Ты думаешь, что гораздо лучше меня, Лена? Ты даже не знаешь своего настоящего имени. Ты даже не понимаешь, что эти вот твои отношения обречены. Подожди, станешь Призванной, и увидишь, как все изменится, — она засмеялась холодным циничным смехом глубоко задетого человека, — ты понятия не имеешь, те же мы или изменились. Всего через несколько месяцев, ты можешь кончить в точности, как я.

Лена в панике посмотрела на меня. Стол затрясло еще сильнее, тарелки грохотали по дереву. Молния расколола небо снаружи, и дождь, словно горькие слезы, потек по стеклам.

— Заткнись!

— Скажи ему, Лена. Разве Короткая Соломинка не заслуживает знать всю правду? Что ты понятия не имеешь Темная ты или Светлая, что у тебя нет выбора.

Лена вскочила на ноги, отбросив свой стул:

— Я сказала, заткнись!

Ридли опять расслабилась, наслаждаясь своим выступлением:

— Расскажи ему, как мы жили вместе, в одной комнате, как родные сестры, что я была в точности как ты год назад, а сейчас…

Мэйкон встал со своего места, опираясь обоими кулаками о стол. Его бледное лицо казалось еще бледнее, чем обычно:

— Ридли, довольно! Если ты скажешь еще хоть слово, я вышвырну тебя отсюда заклинанием.

— Не сможешь, дядя. Силенок маловато.

— Не переоценивай себя. Ни один Темный Маг на Земле не имеет столько силы, чтобы вломиться в Равенвуд по своей воле. Я сам охраняю это место. Мы все — его границы.

Темный маг? Плохи дела.

— Эх, дядя Мэйкон, ты забыл о знаменитом южном гостеприимстве. Я не вламывалась. Я была приглашена и вошла под руку с одним из самых красивых джентльменов этого городишки, — Ридли повернулась ко мне и улыбнулась, снимая очки. Глаза были совершенно невозможными, они сияли золотом, как будто из них вырывалось пламя. Это были кошачьи глаза с черными вертикальными зрачками. Свет исходил из ее глаз, и все в этом свете изменилось.

Она смотрела на меня с циничной усмешкой, и ее лицо перевоплотилось во тьму и тени. Черты лица такие женственные и привлекательные теперь становились резкими и тяжелыми, меняясь у меня на глазах. Ее кожа обтягивала кости, сжимаясь так, что стала видна каждая вена, в которой пульсировала кровь. Она выглядела, как монстр.

Я привел монстра в дом, в Ленин дом.

Почти в эту же секунду дом начало невыносимо трясти. Хрустальные канделябры качались, свечи мигали, ставни на окнах хлопали, мечась туда-сюда, а дождь поливал по крыше. Грохот дождя был таким громким, что почти ничего не было слышно, как в ту ночь, когда мы встретились с Леной на дороге.

Ридли усилила свою ледяную хватку на моей руке. Я попытался стряхнуть ее руку, но едва ли мог пошевелиться. Холод распространялся, я уже не чувствовал руку.

Лена в ужасе смотрела на меня через стол:

— Итан!

Тетя Дель топнула ногой со своего места, половые доски будто повело рябью от ее удара.

Холод растекался по моему телу. Мое горло заледенело, ноги парализовало, я не мог двигаться. Я не мог выдернуть свою руку из руки Ридли и никому не мог сказать о том, что происходит. Через несколько минут я не смогу дышать.

Женский голос поплыл по комнате. Тетя Дель.

— Ридли. Я же просила держаться тебя подальше, милая. Мы ничего не можем для тебя сделать. Мне жаль.

Мэйкон жестко сказал:

— Ридли, год может все изменить в целом мире. Теперь ты Призвана. Ты нашла свое место в Порядке Вещей. Тебе здесь больше не место. Ты должна уйти.

В ту же секунду он оказался перед ней. Или это было действительно так, или я уже не мог толком следить за происходящим. Лица и голоса кружились вокруг меня. Я с трудом дышал. Я так замерз, что моя заледеневшая челюсть даже не могла дрожать.

— Уходи! — закричал он.

— Нет!

— Ридли, опомнись! Ты должна уйти. Равенвуд не место для Темной магии. Это Священное место, место Света. Тебе не выжить здесь, — голос тети Дель был тверд.

Ридли ответила с рычанием:

— Я не уйду, мама, и вы меня не заставите…

Мэйкон прервал ее гневное выступление:

— Ты же знаешь, что ошибаешься.

— Я сильнее теперь, дядя Мэйкон. Ты не можешь контролировать меня.

— Верно, твоя сила растет, но тебе еще не хватит сил потягаться со мной, а я сделаю все возможное, чтобы защитить Лену. Даже если это причинит тебе боль или хуже.

Сила его угрозы вывела Ридли из себя:

— Ты сделаешь это со мной?! Равенвуд — место Темной Силы. Всегда был, со времен Абрахама. Он был одним из нас. Равенвуд должен быть наш. Почему ты привязываешь его к Свету?

— Равенвуд — это Ленин дом теперь.

— Ты должен быть со мной, дядя Эм. С ней.

Ридли встала, вынуждая и меня встать на ноги. Теперь трое из них стояли — Лена, Мэйкон и Ридли, три угла в прямом смысле пугающего треугольника.

— Ты мне не опасен.

— Согласен, но тебе не выстоять против всех нас и Созидателя.

Ридли хмыкнула:

— Лена — Созидатель? Самая смешная шутка за весь вечер. Я видела, что может Созидатель. Лене никогда не стать такой.

— Разрушитель и Созидатель вовсе не одно и то же.

— Разве нет? Разрушитель — это тот же Созидатель, только Темный, две стороны одной силы.

О чем она говорила? Я ничего не соображал.

А потом мое тело обмякло, я начал терять сознание, что, видимо, означало скорую смерть, будто из меня с теплом моей крови высосали всю жизнь. Я услышал грохот за окном сначала тот, что последовал за молнией, а потом грохот упавшей сломанной ветви дерева. Шторм был рядом. Он был прямо здесь.

— Ты ошибаешься, дядя Эм. Лена не стоит такой защиты, она-то уж точно не Созидатель. До ее дня рождения ее участь неизвестна. Ты думаешь, что раз она сейчас так мила и невинна, ее непременно призовет Свет? Это ничего не значит. Разве я не была такой же год назад? А, судя по тому, что мне рассказал Соломинка, скорее она станет Темной, чем Светлой. Гром и молнии. Паника в старших классах.

Ветер становился все сильнее, а Лена — злее. Я видел, как гнев пылает в ее глазах. Окно разлетелось так же, как тогда на уроке английского. Я догадывался, чем все это может закончиться.

— Заткнись! Ты ничего не знаешь!

Дождь заливался внутрь через окно, врывавшийся ветер сдувал бокалы и тарелки, они, падая, вдребезги разбивались об пол, черная жидкость из бокалов и графина потоками растекалась по дереву. Никто не пошевелился.

Ридли повернулась к Мэйкону:

— Ты всегда ждал от нее слишком много. Она — никто.

Я хотел вырваться из хватки Ридли, самому схватить ее и вытащить из дома, но я просто окаменел.

Второе окно разбилось, за ним третье, четвертое и дальше. Повсюду билось стекло. Фарфор, бокалы, стекла в картинных рамах. Мебель ходуном ходила у стен. А ветер с воем скручивался в смерч в комнате вокруг нас. Звук был таким громким, что ничего другого я почти не слышал. Скатерть слетела со стола вместе со всем, что на ней еще стояло — свечи, блюдо, тарелки — все полетело в стену. По-моему сама комната вращалась. Все вылетало в холл к входной двери. Страшила Рэдли закричал, таким ужасным, совершенно человеческим криком. Хватка Ридли вроде бы чуть ослабла на моей руке, я усиленно моргал, пытаясь удержаться в сознании.

А в эпицентре всего этого безумия стояла Лена. Она стояла не шелохнувшись, только волосы хлестали ее по лицу.

Что происходит?

Мои ноги подогнулись. Как раз когда я начал выпадать из реальности, мощный удар силы буквально вырвал мою руку из руки Ридли, и ее вынесло из комнаты к входной двери. Я рухнул на пол и услышал Ленин голос, или мне показалось, что услышал:

— Отвали к чертям от моего парня, ведьма!

«Парня».

Это она обо мне?

Я хотел было улыбнуться, но отключился.

Глава 12 Девятое октября. Трещина на потолке

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

Очнувшись, я понятия не имел, где нахожусь. Я постарался сконцентрироваться на том, что первым попалось на глаза. Слова. Фразы на потолке над кроватью, написанные от руки чем-то похожим на маркер Шарли только с очень легким нажимом.

секунды истекают вместе; не охватить время.

Повсюду были сотни других написанных частей предложений, строк из стихов, беспорядочных наборов слов.

На одной двери шкафа было наспех написано: судьба решает. На второй было написано: бросить вызов предрешенному. Сверху и снизу двери в комнату я разобрал: отчаяние, безжалостно, приговорена, силой наделенная. Зеркало говорило: открой глаза, а оконное стекло: и смотри.

Даже на бледном белом абажуре небрежно быстро написано «осветитьтьмуосветитьтьмуосветитьтьму» снова и снова, сливаясь в причудливый рисунок.

Стихи Лены. Наконец-то я смогу хоть что-то прочесть. Помимо ярких чернил повсюду, эта комната и так очень отличалась от всего дома. Она была маленькой, уютно устроившейся под карнизом крыши. На потолке надо мной медленно крутился вентилятор, разрезая написанные фразы. На каждой поверхности в комнате лежали прошитые спиралями блокноты, а на тумбочке стопкой высились книги. Сборники поэзии. Плат, Элиот, Буковский, Фрост, Каммингс — я был рад, что узнаю фамилии.

Я лежал на маленькой белой кованой кровати, мои ноги свешивались с ее края. Это была комната Лены, и я лежал на ее кровати. Лена свернулась на стуле в ногах кровати, положив голову на руку.

Я, пошатываясь, неуверенно сел:

— Эй. Что случилось?

Я точно знал, что упал в обморок, но путался в деталях. Последним, что я запомнил, был смертельный холод, ползущий по моему телу, невозможность дышать и Ленин голос. Вроде бы она что-то сказала о том, что я ее парень, но так как к этому времени я был уже почти без сознания, а до этого между мной и Леной ничего эдакого еще не произошло, то, наверное, мне это показалось. Выдавал желаемое за действительное.

— Итан! — она соскочила со стула и залезла ко мне на кровать, хотя, судя по всему, старалась меня не касаться. — Ты как? Ридли бы тебя не отпустила, и я не знала, что делать. Ты выглядел так, будто мучаешься от боли, и я просто среагировала.

— Это ты о том смерче посреди гостиной?

Она с несчастным видом отвела глаза:

— Так это и происходит. Я испытываю эмоции, злюсь или страшусь чего-то и… нечто просто случается.

Я потянулся и накрыл ладонью ее руки, тепло потекло вверх по моей руке:

— Нечто вроде разбитых стекол?

Она вновь посмотрела на меня, и я сплел свои пальцы с ее. Одинокая трещина поползла по потолку в углу прямо над ней, трещина прокладывала себе путь по потолку, обошла ажурную люстру и, повернув, вернулась в свое начало. Она имела форму сердца — огромного, девчачьего рисунка сердца на треснувшей штукатурке потолка.

— Лена.

— Да?

— Твой потолок не рухнет нам на головы?

Она повернулась и посмотрела наверх. Когда она увидела трещину, она закусила губу, и румянец залил ее щеки.

— Не думаю. Это просто трещина на потолке.

— Ты это специально сделала?

— Нет, — яркий румянец теперь был не только на щеках, но и на носу. Она не смотрела на меня.

Я хотел спросить, о чем она думает, но побоялся смутить ее. Я просто надеялся, что это связано со мной, и с нашими сплетенными пальцами, с тем словом, что мне казалось, я услышал до того, как вырубился. Я с сомнением смотрел на трещину, она говорила очень о многом.

— Ты можешь вернуть все, как было до того, как это… нечто случилось?

Она с облегчением вздохнула, радуясь перемене темы.

— Иногда. Есть пределы. Иногда меня настолько захлестывают эмоции, что я уже не могу контролировать происходящее и не могу ничего исправить, даже после. Не думаю, что смогла бы восстановить стекло в окне в школе. Не думаю, что смогла бы остановить тот шторм, что бушевал в день, когда мы встретились.

— По-моему тот шторм не твоих рук дело. Ты не должна винить себя за каждый ураган, который обрушивается на округ Гатлина. Сезон ураганов еще не закончился.

Она перевернулась на живот и посмотрела мне прямо в глаза, она не отводила глаз, не отводил и я. От тепла ее прикосновения по моей коже бегали мурашки.

— Ты же видел, что случилось сегодня.

— Лена, иногда ураган — это всего лишь ураган.

— Пока я здесь, я буду сезоном ураганов в Гатлине.

Она попыталась высвободить свою руку, но я лишь крепче сжал ее:

— Забавно. Для меня ты больше похожа на девушку.

— Что ж, это не так. Я целый штормовой циклон, неподдающийся контролю. Большинство магов в моем возрасте могут контролировать свой дар, у меня, похоже, наоборот — мой дар управляет мной, — она указала на свое отражение в зеркале на стене, на отражении под нашими взглядами появилась чернильная надпись «Кто эта девушка?» — Я все еще пытаюсь разобраться с этим, но кажется, что мне никогда не справиться.

— А у всех магов одинаковые силы, дар или что там у вас?

— Нет. Все мы можем делать какие-то простые вещи, вроде телекинеза, но у каждого мага свои специфические способности в зависимости от дара.

В тот момент мне очень хотелось, чтобы существовал какой-то специальный курс лекций вроде «Все о магах», чтобы я был в теме подобных разговоров, потому что, как правило, я ничего не понимал. До этого единственным человеком, обладавшим способностями, я считал Амму. Предвидение и умение изгнать бесов должно считаться, верно? По всему, что я знал о ней, можно было сделать вывод, что и она может передвигать предметы силой своего разума; по крайней мере, мою задницу она заставляла ерзать одним только взглядом.

— А тетя Дель? Что она может?

— Она Времяворот, она читает время.

— Читает время?

— Так же, как мы, входя в комнату, видим настоящее, так тетя Дель видит одновременно и прошлое и настоящее. Зайдя в комнату, она может увидеть ее в наши дни, а заодно десять лет назад, двадцать, пятьдесят, все в одно время. Вроде того, что видели мы, когда прикасались к медальону. Поэтому у нее всегда немного потерянный вид. Она никогда не знает точно, когда и даже где именно она находится.

Я вспомнил, как чувствовал себя после одного из видений, и каково чувствовать себя так круглосуточно:

— Не весело. А Ридли?

— Ридли — Сирена. Ее дар — это Сила убеждения. Она может поселить любую мысль в любую голову, заставить рассказать ей все, сделать что угодно. Если она обратит свою Силу на тебя и велит тебе прыгнуть со скалы — ты прыгнешь.

Я вспомнил себя в машине с ней и то, как я чуть было не рассказал ей все на свете:

— Я бы не прыгнул.

— Прыгнул. Пришлось бы. Ни один смертный не устоит перед Сиреной.

— Нет, не прыгнул, — я смотрел на нее; волосы, сияя, обвевали ее лицо, хотя сквозняка в комнате не было. Я искал в ее лице какой-нибудь знак, что она чувствует то же самое, что и я. — Ты не можешь прыгнуть со скалы, если уже летишь вниз с другой побольше.

Я услышал то, что сказал, и тут же захотел вернуть сорвавшиеся с языка слова обратно. В моей голове они звучали лучше. Она взглянула на меня, пытаясь разглядеть, не шутил ли я. Я не шутил, но не мог сказать этого. Вместо этого я сменил тему:

— А какие у Рис сверхвозможности?

— Она — Сивилла. Она читает лица. Просто глядя тебе в глаза, она может увидеть, что ты видел, кого, и что ты сделал. Она, буквально, открывает твое лицо и читает как книгу. — Лена все еще изучающее рассматривала мое лицо.

— Ага, а кто это был? Та женщина, в которую превратилось лицо Ридли, когда Рис смотрела на нее? Ты видела?

Лена кивнула:

— Видела. Мэйкон не сказал мне, но это кто-то Темный. И могущественный.

Я продолжал расспросы. Я должен был знать. Было ощущение, что я пообедал с кланом инопланетян.

— А что может Ларкин? Укрощать змей?

— Ларкин — Иллюзионист. Вроде Метаморфа, но в нашей семье только дядя Барклай — Метаморф.

— А в чем разница?

— Ларкин может наложить заклинание, заставить что и кого угодно выглядеть так, как он хочет, зачаровать людей, предметы, места. Он создает иллюзии, они не реальны. А дядя Барклай может трансформировать, он может на самом деле изменить один объект в другой на сколь угодно долго.

— Значит, твой брат меняет внешний облик, а дядя меняет саму суть?

— Да. Бабушка говорит, что их Силы очень похожи. Такое иногда случается с родителями и детьми. Они слишком похожи и потому конкурируют.

Я знал, о чем она думает сейчас, о том, что она никогда не узнает подобного о себе, ее лицо омрачилось, и я попытался улучшить настроение:

— Райан. Что она умеет? Дизайнер одежды для собак?

— Слишком рано что-то говорить. Ей всего десять.

— А Мэйкон?

— Он просто… дядя Мэйкон. Нет ничего невозможного для него, он сделает для меня все, что угодно. В детстве я провела с ним очень много времени, — она отвела взгляд, избегая ответа на вопрос. Она что-то скрывала, но с Леной было невозможно вычислить, что именно. — Он для меня вроде отца, или того, каким я представляла своего отца.

Ей не надо было ничего объяснять, я знаю, каково терять близких. Я думал о том, хорошо это или плохо, совсем ничего не знать о них.

— Так что насчет тебя? Какой у тебя дар?

Как будто он у нее всего один. Как будто я не видел ее силы в действии в первый день в школе. Как будто меня не мучил этот вопрос с ночи, когда она в пижаме сидела на моем крыльце.

Она замялась на минуту, то ли собираясь с мыслями, то ли думая, что сказать мне, и невозможно было догадаться, что в ее голове. А потом она взглянула на меня своими бездонными зелеными глазами:

— Я — Созидатель. По крайней мере, дядя Мэйкон и тетя Дель так думают.

Созидатель. Я вздохнул с облегчением. Это звучало не так плохо, как Сирена, с Сиреной мне было бы не просто смириться:

— И что именно это значит?

— Сама толком не знаю. Это не один какой-то дар. В смысле, предположительно Созидатель может гораздо больше, чем другие маги, — она протараторила это, видимо, надеясь, что я ничего не услышу, но я услышал.

«Больше, чем другие маги».

«Больше». Я не мог понять, как отнестись к этому «больше». С «меньше» я бы справился. «Меньше» было бы лучше.

— Но как ты видел сегодня, я сама не знаю, что могу, — она, нервничая, не сводила глаз с лоскутного одеяла. Я потянул ее за руку, пока она не легла рядом со мной на кровати, опираясь на локоть.

— Меня это не волнует. Ты мне нравишься такой, какая есть.

— Итан, ты почти ничего обо мне знаешь.

Меня окатывало волнами жара и, честно говоря, меня мало волновало то, что она говорит. Так здорово было находиться рядом с ней, держать ее за руку, на расстоянии всего лишь белого прямоугольника на лоскутном одеяле.

— Неправда. Я знаю, что ты пишешь стихи, я знаю, что значит ворон на твоем ожерелье, я знаю, что ты любишь лимонад и свою бабушку, и карамель в шоколаде вприкуску с попкорном.

На секунду мне показалось, что она сейчас улыбнется.

— Это лишь малая толика.

— Это для начала.

Ее зеленые глаза уставились в мои голубые:

— Ты даже имени моего не знаешь.

— Лена Дюкейн — твое имя.

— Для начала — это не так.

Я подтянулся на кровати и сел, отпустив ее руку:

— О чем это ты?

— Это не мое имя. Ридли сказала правду.

Я стал припоминать что-то из услышанного раньше, я вспомнил, как Ридли сказала, что Лена еще не знает своего собственного имени, но я не думал, что она говорит буквально.

— И как тебя зовут?

— Я не знаю.

— Это опять из раздела о магах?

— Не совсем. Большинство Магов знают свои настоящие имена, но моя семья отличается от большинства. В нашей семье до своего шестнадцатилетия мы своих истинных имен не знаем. До этого времени мы носим другие имена. Ридли звали Джулией, Рис — Аннабель, а мое — Лена.

— А кто тогда Лена Дюкейн?

— Насколько я знаю, моя фамилия Дюкейн. А Леной меня окрестила моя бабушка, потому что я худая и длинная, как бобовый росток. Типа Лена — Длина.

Я замолчал, переваривая информацию.

— Значит, ты не знаешь только свое имя и узнаешь его через пару месяцев.

— Все не так просто. Я ничего о себе не знаю. Поэтому я такая ненормальная. Я не знаю своего имени и не знаю, что случилось с моими родителями.

— Несчастный случай вроде бы, нет?

— Так они мне сказали, но никто ничего не рассказывал толком. Я не смогла найти никакой записи о том случае, и нет никаких могил, ничего. Как мне узнать, что это вообще правда?

— Да кто же будет врать о таком?

— Мою семейку видел?

— Да, верно.

— А тот монстр внизу, та… ведьма, которая чуть не убила тебя? Веришь или нет, раньше она была моей лучшей подругой. Мы с Ридли выросли вместе, жили с моей бабушкой. Мы так часто переезжали, что у нас был с ней один чемодан на двоих.

— Это потому у вас нет акцента? Люди ни за что не поверят, что вы жили на юге.

— А у тебя какая отмазка?

— Профессора вместо родителей и полная кружка четвертаков за каждый раз, когда я не проглатывал окончание, — я округлил глаза. — Так значит Ридли не жила с тетей Дель?

— Нет. Тетя Дель иногда приезжала на выходные. В моей семье ты не будешь жить со своими родителями. Это слишком опасно.

Я замолчал, удерживая себя от следующих пятидесяти вопросов, но Лену наоборот понесло, будто она жаждала рассказать эту историю больше сотни лет:

— Мы с Ридли были как родные сестры. Мы спали в оной комнате и учились вместе на дому. Когда мы переехали в Виржинию, мы уговорили бабушку отпустить нас в обычную школу. Мы хотели завести друзей, быть нормальными. Раньше со смертными мы разговаривали только тогда, когда бабушка водила нас в музеи, в оперу или на ланч в ресторан Олд Пинк Хаус.

— И что случилось, когда вы пошли в школу?

— Это была катастрофа. Одеты мы были неправильно, телевизора у нас не было, мы не справлялись с уроками. Мы были абсолютными лузерами.

— Но вы же общались со смертными.

Она не смотрела на меня:

— Я никогда не дружила со смертным до тебя.

— Правда?

— У меня была только Ридли. Ей было так же паршиво, как и мне, но она этого не замечала, она была слишком занята, оберегая мой покой.

Я с трудом себе представлял оберегающую Ридли.

Люди меняются, Итан.

Не настолько. Даже маги.

Именно маги. Это я и пытаюсь тебе сказать.

Она убрала руку с одеяла:

— Ридли начала вести себя странно, и потом те парни, что раньше игнорировали ее, начали ходить за ней хвостом, ждать ее после школы, драться за право проводить домой.

— Ну да. Есть такие девушки.

— Ридли не такая вот девушка. Я же говорила, она — Сирена. Она может заставить людей делать то, что обычно они не делают. И эти парни прыгали со скалы, один за другим, — она крутила в руке свое ожерелье и говорила. — В ночь перед ее шестнадцатилетием я шла за ней до станции. Она была совершенно, пугающе, не в себе. Она сказала, что, скорее всего, она станет Темной, и что ей надо убраться подальше, чтобы не навредить тем, кого она любит. До того, как она навредит мне. Я единственная, кого Ридли по-настоящему любила. Той ночью она исчезла, и до сегодняшнего дня я ее не видела. После того, что ты видел сегодня, легко догадаться, что она стала Темной.

— Подожди-ка, о чем это ты говоришь? Что значит «стала Темной»?

Лена глубоко вздохнула, заколебавшись, словно она раздумывала отвечать ли мне:

— Скажи мне, Лена.

— В моей семье после того, как тебе исполняется шестнадцать, ты становишься Призванным. Твоя судьба решается, и ты становишься Светлым, как тетя Дель и Рис, или Темным, как Ридли. Темный или Светлый, Белый или Черный. В моей семье нет полутонов. Мы не имеем выбора, мы ничего не можем изменить, став Призванным.

— В каком смысле не можешь выбрать?

— Мы не решаем, будем ли мы Темными или Светлыми, плохими или хорошими, как смертные и другие маги. В моей семье свобода воли отсутствует. За нас все решено в наш шестнадцатый день рождения.

Я изо всех сил вникал в то, что она говорит, но это звучало полным сумасшествием. Я слишком долго жил с Аммой, чтобы знать, что существует Черная и Белая магия, но было тяжело поверить в то, что Лена не может выбрать сама к какой стороне примкнуть.

Кем быть.

А она все еще говорила:

— Потому мы не можем жить со своими родителями.

— И как это связано между собой?

— Так было не всегда. Но когда сестра моей бабушки, Альтия, стала Темной, их мать не смогла отослать ее. К слову, когда маг становится Темным, он должен оставить свой дом и свою семью по объективным причинам. Мать Альтии думала, что может помочь справиться ей с этим, но она не смогла, и в том городе, где они жили, стали происходить ужасные вещи.

— Какие?

— Альтия была Кукловодом. Они невероятно могущественны. Они могут влиять на людей, вроде как Ридли, но они могут управлять ими, трансформировать их в других людей, в кого угодно. С момента, как она обратилась, в городе начали происходить необъяснимые несчастные случаи. Люди калечились, и однажды утонула девочка. Вот тогда-то мать Альтии, в конце концов, выпроводила ее.

А я-то думал, у нас в городе проблемы. Страшно представить здесь круглосуточно околачивающуюся более могущественную версию Ридли.

— И теперь никто из вас не живет со своими родителями?

— Все решили, что для родителей будет очень тяжело отказываться от своих детей, если они станут Темными. Так что теперь все дети живут отдельно от родителей, с другими членами семьи, пока не получат свое Призвание.

— А почему тогда Райан живет с родителями?

— Райан это… Райан. Она особый случай, — Лена пожала плечами, — по крайней мере, так отвечает дядя Мэйкон каждый раз, когда я спрашиваю.

Все это было каким-то сюрреализмом, мысль о том, что каждый член ее семьи обладал сверхъестественными силами. Они выглядели как я, как любой другой человек в Гатлине, ладно, пусть не совсем как любой, но они-то были совершенно невозможно другими. Как же так? Ведь, когда Ридли появилась на парковке Стоп энд Стил, все парни думали только о том, что это невероятно классная девушка, которая наверняка ошиблась, обратив на меня внимание. Как это происходит? Как ты вдруг становишься магом, а не обычным ребенком?

— А у твоих родителей были силы? — я ненавидел упоминать ее родителей, я знал каково это, говорить о своем умершем родителе, но мне надо было знать.

— Да. Они есть у всех в моей семье.

— А что они умели? Что-то похожее на твое?

— Я не знаю. Бабушка никогда не рассказывала. Я же говорила тебе, это было так, словно их не существовало никогда. Из-за чего я думаю, ну, знаешь что.

— Что?

— Может быть, если они были Темными, то и я буду Темной тоже.

— Не будешь.

— С чего ты взял?

— С того, что у нас общие сны. С того, что, заходя в комнату, я знаю, будешь ты там или нет.

Итан.

Это так.

Я прикоснулся к ее щеке и тихо сказал:

— Я не знаю, откуда я знаю, я просто знаю.

— Я знаю, что ты веришь в это, но знать ты не можешь. Я сама не знаю, что будет со мной.

— Все это просто несусветная чушь! — как и весь сегодняшний вечер. Я не хотел этого говорить, по крайней мере, не вслух, но был рад, что сказал.

— Что?

— Весь этот бред о судьбе. Никто не может решить, что случится с тобой, за тебя. Никто, кроме тебя.

— Нет, если твоя фамилия Дюкейн, Итан. Другие маги могут выбирать, но не мы, не наша семья. Когда мы получаем Призвание в шестнадцать лет, мы становимся Темными или Светлыми. Нет права выбора.

Я приподнял ее голову:

— Значит ты Созидатель. И что с этим не так?

Я посмотрел ей прямо в глаза, я знал, что я сейчас поцелую ее, и я знал, что беспокоиться не о чем, пока мы с ней вместе. И в эту секунду я поверил, что мы неразлучны навечно.

Я перестал думать о расписании тренировок в Джексоне и позволил ей увидеть, что я чувствую, что было у меня на уме, что я собираюсь сделать, и сколько времени потребовалось, чтобы унять свои нервы.

Ох.

Ее глаза стали шире, больше и зеленее, как будто это было возможно.

Итан… я не знаю.

Я наклонился и поцеловал ее. Губы у нее были соленые, как ее слезы. На этот раз не тепло, а электрический ток пронзил меня от моих губ до пяток. Я чувствовал покалывание в кончиках пальцев. Ощущения были те же, как тогда, когда я восьмилетний по наущению Линка сунул руку в розетку. Она закрыла глаза и притянула меня к себе, на одну минуту все вокруг стало идеальным. Она целовала меня, ее губы улыбались под моими прикосновениями, и я знал, что она ждала меня, возможно так же долго, как я ждал ее. Но потом с той же скоростью, с какой она открылась мне, она закрылась вновь. Или, вернее, оттолкнула меня.

Итан, нельзя этого делать.

Почему? Я думал, наши чувства взаимны.

А может это не так. С ее стороны.

Я смотрел на нее с расстояния ее вытянутых рук, все еще прикасающихся к моей груди. Она вполне могла почувствовать, как колотится мое сердце.

Не в этом…

Она начала отворачиваться, и в очередной раз собралась сбежать, как в тот день, когда мы нашли медальон в Грибрайере, как в ту ночь, когда она оставила меня одного на крыльце. Я схватил ее за запястье и сразу же почувствовал тепло:

— Тогда в чем дело?

Она обернулась, я попробовал уловить ее мысли, но ничего не услышал:

— Я знаю, ты думаешь, у меня есть выбор в том, кем мне быть, но это не так. И то, что сегодня натворила Ридли, это такая мелочь. Она могла убить тебя, и может быть убила бы, если бы я ее не остановила, — она глубоко вздохнула, глаза подозрительно заблестели, — в подобное могу обратиться и я, в монстра, веришь ты в это или нет.

Я вновь обнял ее руками за шею, не взирая на сопротивление, она еще говорила:

— Я не хочу, чтобы ты увидел меня такой.

— Мне все равно, — я поцеловал ее в щеку.

Она слезла с кровати, вынимая свою руку из моей.

— Ты не понимаешь, — она показала мне ладонь. 122. Сто двадцать два дня, написанные голубыми чернилами, будто показала, что это все, что нам осталось.

— Я понимаю. Ты боишься. Но мы что-нибудь придумаем. Мы должны быть вместе.

— Нет. Ты смертный. Ты не понимаешь. Я не хочу, чтобы ты пострадал, но именно это случится, если ты будешь слишком близко ко мне.

— Слишком поздно.

Я слышал каждое произнесенное ею слово, но я знал одну вещь.

Я уже влип в это все по уши.

Глава 13 Девятое октября. Предки

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

Все это имело смысл, пока мне это говорила прекрасная девушка, теперь же, когда я снова был дома и в своей собственной кровати, смысл начал ускользать. Даже Линк ни за что мне не поверит. Я попытался представить себе подобный разговор — девушка, которая мне нравится, чье настоящее имя я не знаю, — ведьма, простите, Маг, и у нее в семье сплошные Маги, и через пять месяцев она внезапно узнает добро она или зло. Она может устраивать ураганы в помещениях и разбивать окна. И я сам могу видеть прошлое, прикасаясь к медальону, который Амма и Старик Равенвуд (к слову, он вовсе не затворник) велели мне закопать. Медальон, который материализовался на шее женщины на картине в Равенвуде, который, кстати, не дом с приведениями, а великолепно отреставрированный особняк, кардинально меняющийся каждый раз, когда я прихожу туда встретиться с девушкой, обжигающей, встряхивающей, пробивающей меня током одним только своим прикосновением.

И я поцеловал ее. И она поцеловала меня в ответ.

Это был явный перебор, слишком невероятно даже для меня. Я провалился в сон.

Ветер.

Ветер неистово рвал мое тело.

Я цеплялся за дерево, пока он терзал меня, от его оглушающего рева мне закладывало уши. Вокруг меня скручивались смерчи, сталкиваясь друг с другом, с каждой секундой наращивая силу и скорость. Град сыпался стеной, будто сами Небеса обрушивались на землю. Мне надо было убираться оттуда.

Но бежать было некуда.

Отпусти меня, Итан! Спасайся!

Я не видел ее, ветер был слишком сильным, но я чувствовал ее. Я настолько крепко держал ее за запястье, что вполне мог сломать его. Но это было неважно, я не собирался отпускать ее. Ветер сменил направление и поднял меня над землей, я еще крепче ухватился за дерево и еще крепче сжал ее руку, но я чувствовал, что сила ветра отрывает нас друг от друга.

Отдирает меня от дерева, от нее, я чувствовал, как выскальзывает ее запястье из моих пальцев.

Я не мог больше удержать ее.

Я проснулся, кашляя. Я все еще чувствовал на себе дыхание ветра, снимавшего с меня кожу. Сны вернулись, как будто мне было мало моих околосмертных переживаний в Равенвуде. Для одной ночи событий было слишком много, даже для меня. Дверь моей спальни была распахнута, что было странно, учитывая, что я запер ее прошлой ночью. Последнее, в чем я нуждался, так в каком-нибудь амулете Вуду, засунутом Аммой мне в кровать, пока я сплю. Так что я был уверен, что запирался.

Я уставился на потолок. Уснуть мне больше не удастся. Я вздохнул и, перекатившись на край кровати, включил старый газовый светильник рядом с кроватью, я уже вытащил закладку из «Лавины»№, когда вдруг услышал какие-то звуки. Шаги? Они шли со стороны кухни, едва различимые, но я все-таки слышал их. Может мой отец решил сделать перерыв. Может мы сможем поговорить с ним. Может быть.

Но когда я подошел к верхней ступени, я понял, что это не он. Дверь в его кабинет была закрыта, из-под нее тонкой полоской пробивался свет. Видимо, это Амма. Только я спрятался за дверью на кухню, как увидел, как она крадется по коридору в сторону своей комнаты, если слово «красться» вообще можно применить к Амме. Я услышал, как скрипнула сетчатая противомоскитная дверь на втором входе с обратной стороны дома. Кто-то входил или выходил. После всего, что случилось сегодня вечером, уточнение было крайне важным. Я прошел через дом к центральному входу. На обочине, работая на холостых, стоял побитый полуразвалившийся пикап, Студебекер из пятидесятых. Амма наклонилась к окну, разговаривая с водителем. Она вручила водителю свою сумку и залезла в машину. Куда это она собралась посреди ночи?

Я должен был проследить за ней. А проследить за женщиной, фактически являющейся тебе матерью, когда она садится ночью в машину к незнакомцу, очень трудно, если у тебя нет машины. Выбора у меня не было. Придется брать Вольво. На этой машине ездила моя мама до аварии — именно это я думал первым делом при виде ее. Я сел за руль, в салоне, как и раньше, пахло старой бумагой и стеклоочистителем.

Оказалось, что ехать без включенных фар куда сложнее, чем я думал, но я видел, что она направляется к Заводи Бредущего. Амма, судя по всему, направилась домой. Грузовик свернул с Девятого шоссе и поехал по объездной. Когда он, наконец, затормозил у обочины, я направил Вольво к уступу у дороги и заглушил мотор.

Когда Амма открыла дверь, в салоне машины загорелся свет, я скользнул в темноту. Я узнал водителя, это был Карлтон Этон, почтальон. С чего бы Амме просить Карлтона Этона подвезти ее, да еще ночью? Я никогда раньше не видел, чтобы они общались.

Амма сказала что-то Карлтону и закрыла дверь. Грузовик вернулся на дорогу без нее. Я вышел из машины и пошел за Аммой. Амма была человеком привычки, и если что-то заставило ее красться через болото в середине ночи, то я мог сказать точно, что это нечто гораздо большее, чем обычный клиент.

Она исчезла в кустах, шагая по гравийной тропе. Могу представить скольких трудов стоило проложить ее там. Она шагала по тропинке в темноте, гравий хрустел под ее ногами. Я шел по траве сбоку от тропы, чтобы такой же хрустящий звук не выдал меня с головой. Я себе говорил, что стараюсь не шуметь, чтобы увидеть, зачем Амма тайно шла домой ночью, но на деле я просто боялся, что она поймает меня за слежкой.

Легко было догадаться, как Заводь Бредущего получила свое название — приходилось буквально брести вброд через черную воду запруд, чтобы дойти туда, по крайней мере, именно этим путем вела меня Амма. Если бы не полнолуние я бы давным-давно свернул себе шею, пытаясь следовать за ней через лабиринт покрытых мхом дубов и зарослей кустарника. Вода была где-то рядом, я чувствовал влажность в воздухе, жаркую и липнущую к коже.

Вдоль берега болота линией лежали ровные деревянные плоты, сделанные из бревен кипариса, связанных канатом между собой, — бедняцкая переправа. Плоты лежали у берега, как такси на парковке в ожидании людей, желающих перебраться на тот берег. Я видел в лунном свете, как Амма ловко балансирует в центре одного из плотов, оттолкнувшись от берега с помощью длинной палки, которую сейчас она использовала как весло, чтобы добраться на другой берег.

Я сто лет не был в гостях у Аммы, но такой путь я бы точно запомнил, видимо, раньше мы добирались каким-то обходным путем, но в темноте мне было его не найти. Я видел только то, что бревна каждого плота заметно прогнили, и каждый из них выглядел таким же хлипким, как и соседний. Так что я просто взял один из них.

Управлять плотом было гораздо труднее, чем мне показалось, когда я наблюдал за Аммой. Каждые несколько минут слышался всплеск, когда хвост аллигатора, нырнувшего в глубину, ударял по воде. Хорошо, что я отказался от мысли переходить вброд.

Я в последний раз оттолкнулся своим шестом от дна заводи, и мой плот ткнулся в берег. Когда я шагнул на песок, я увидел дом Аммы, маленький и скромный, в одном из окон горел свет. Ставни на окнах были выкрашены в тот же светло-голубой цвет, что и ставни нашего дома. Дом был построен из бревен кипариса, будто являясь частью болота.

Что-то еще было в воздухе — сильный запах, сильный и оглушающий, как запах лимонов и розмарина, и настолько же маловероятный по двум причинам сразу: во-первых, южный жасмин цветет весной, а не осенью, а во-вторых, он вообще не растет на болоте. Но это был именно он. Запах был отчетливым. Было в этом что-то невозможное, как и во всей этой ночи.

Я наблюдал за домом. Ничего не происходило. Может она просто решила пойти домой. Может быть мой отец знал, что она собиралась уйти, и я зря бродил тут посреди ночи, рискуя стать ужином для аллигаторов.

Я уже собрался топать обратно через заводь, жалея, что не додумался по дороге сюда набросать для себя хлебных мякишей, когда дверь открылась вновь. Амма стояла в свете дверного проема и складывала что-то в свою плоскую сумочку из белой дорогой кожи. На ней было ее лучшее лавандовое платье для церковных служб, белые перчатки и соответствующая причудливая шляпка с цветами на полях.

Она опять направилась к болоту. Она, что, собирается в этом всем лезть в воду? Уж насколько мне не понравилось добираться до дома Аммы ее способом, все это меркло по сравнению с перспективой тащиться по болоту в джинсах. Грязь была настолько плотной, что мне казалось, что я каждый раз вытаскиваю ногу из цемента, чтобы сделать следующий шаг. Я не понимал, как Амма преодолевает это в ее одежде и в ее возрасте.

Амма, похоже, отлично знала куда идет, она остановилась на островке, заросшем сорняками и травой по пояс. Ветви кипарисов так тесно переплелись с ветвями плакучей ивы, что образовали над островком полог. По моей спине побежали мурашки, не смотря на жару в тридцать градусов, после всего, что я видел сегодня, было в этом месте что-то жуткое. Туман, поднимающийся с воды, стекал с краев островка, как пар, выпирающий из-под крышки кастрюли с кипятком. Я подобрался поближе. Амма вынимала что-то из своей сумочки, белая кожа поблескивала в свете луны.

Кости. Вроде куриных.

Она прошептала что-то над костями и положила их в маленький мешочек, очень похожий на тот, что она дала мне, чтобы подавить силу медальона. Еще раз порывшись в сумке, она вытащила из нее чудное маленькое полотенце из серии тех, что вешают в дамских комнатах, и начала стирать им грязь со своей одежды. Вдалеке мелькали светлые неяркие огни, будто светлячки в темноте, играла медленная страстная музыка, и слышался смех. Где-то, не так далеко отсюда, на берегу заводи танцевали и смеялись люди.

Амма подняла голову, что-то привлекло ее внимание, но я ничего не слышал.

— Будь так добр показаться. Я знаю, что ты здесь.

Я в ужасе замер. Похоже, она меня заметила.

Но она говорила не со мной. Из удушающего тумана вышел Мэйкон Равенвуд, куря сигару. Он выглядел расслабленным, как будто только что вышел из шикарного авто с личным водителем, а не преодолевал вброд мутную, черную, противную воду. Одет он был безукоризненно, на нем, как и всегда, была хрустящая белая рубашка.

На нем не было ни пятнышка. Мы с Аммой по колено были в грязи и в болотной траве, а Мэйкон Равенвуд был безупречно чист.

— Почти вовремя. Ты же знаешь, у меня нет в распоряжении всей ночи, Мельхиседек. Я должна вернуться. И мне вовсе не нравится, что меня вызывают сюда, к черту на кулички. Это просто грубо. Не говорю уже о том, что неудобно, — она фыркнула. — Некомфортно, как ты бы сказал.

Н.Е.К.О.М.Ф.О.Р.Т.Н.О. Одиннадцать по вертикали. Я проговорил все слово про себя.

— У меня у самого был крайне насыщенный событиями вечер, Амари, но эта ситуация требует нашего немедленного внимания, — Мэйкон сделал пару шагов вперед.

Амма отшатнулась и ткнула своим пухлым пальцем в его сторону:

— Стой, где стоишь. В такую ночь мне вовсе не нравится стоять здесь с тебе подобными, совершенно не нравится. Ты сам по себе, я сама по себе.

Он невозмутимо отступил назад, выпуская в воздух кольца дыма:

— Как я уже сказал, отчетливые изменения требуют нашего внимания, — он выдохнул дым, — Луна; чем она полнее, тем дальше от Солнца, цитируя наших добрых друзей — священников.

— Смени свой высокомерный тон, Мельхиседек. Из-за чего такого неотложного ты вытащил меня из кровати посреди ночи?

— Среди всего прочего медальон Женевьевы.

Амма буквально взвыла, прижав шарф к носу. Очевидно, что она даже слышать не могла слово «медальон».

— И что там с этим? Я же сказала тебе, что я его обезопасила. Я сказала ему вернуть его обратно в Гринбрайер и закопать там. В земле оно вреда не причинит.

— Ошибаешься во всем. Он все еще у него. Он показал его мне в неприкосновенных стенах моего собственного дома. И, более того, я сомневаюсь, что амулет такой темной силы вообще можно обезопасить.

— В твоем доме… Когда он был в твоем доме? Я велела ему держаться подальше от Равенвуда, — теперь она была заметно взволнована.

Отлично, позже Амма обязательно найдет способ содрать с меня шкуру.

— Похоже, тебе надо укоротить его поводок. Он не очень-то послушен. Я предупреждал тебя, что эта дружба опасна, что она может перерасти во что-то большее. Общее будущее у этих двоих невозможно.

Амма бормотала себе под нос, как делала всегда, когда я ее не слушал:

— Он всегда меня слушался, пока не встретил твою племянницу. И не вини меня. В первую очередь, у нас бы не было этих проблем, если бы ты ее сюда не приволок. Я позабочусь об этом. Я запрещу ему видеться с ней.

— Не говори глупостей. Они подростки. Чем больше мы будем пытаться разлучить их, тем больше они будут пытаться быть вместе. Это перестанет быть проблемой, когда она получит Призвание, если уж настолько затянется. А до этого следи за парнем, Амари. Осталось всего несколько месяцев. И без него ситуация опасна, а он только вносит еще большую сумятицу.

— Не тебе говорить мне о сумятице, Мельхиседек Равенвуд. Моя семья целое столетие разгребает бардак твоей семьи. Я храню твои секреты, поскольку ты хранишь мои.

— Это не я тот провидец, который не увидел, что они найдут медальон. Как ты это объяснишь? Как твои призрачные друзья упустили это? — он широким жестом обвел островок и стряхнул пепел с сигары.

Амма крутанулась на месте, глаза у нее были дикими:

— Не смей оскорблять Предков. Не здесь, не в этом месте. У них свои мотивы. Должна быть причина, почему они не поведали об этом, — она отвернулась от Мэйкона. — Не слушайте его. Я принесла вам креветок, мамалыгу и пирог с лимонными меренгами, — она уже говорила не с Мэйконом, — ваши любимые, — сказал она, вынимая еду из вакуумных контейнеров и раскладывая ее на тарелке. Она поставила тарелку на землю. Рядом с тарелкой было небольшое надгробие, и еще несколько беспорядочно стояли рядом.

— Это Дом Предков. Дом предков моей семьи, слышишь? Моей двоюродной бабушки Сиси. Моего двоюродного прапрадедушки Абнера. Моей четырежды прабабушки Суллы. Не смей проявлять неуважение к Предкам в их Доме. Хочешь ответов, прояви уважение.

— Прошу прощения.

Она ждала.

— От всего сердца.

Она фыркнула:

— И никакого пепла. В этом доме нет пепельницы. Гадкая привычка.

Он бросил сигару в траву:

— Итак, давай закончим с этим. У нас мало времени. Мы должны выяснить местонахождение Сараф…

— Тсссс, — зашипела она, — не произноси Ее имени, не этой ночью. Мы не должны быть здесь. Для белой магии необходима середина лунного цикла, а полнолуние — для черной. Мы здесь в неподходящую ночь.

— У нас нет выбора. Я боюсь, что сегодня вечером случился очень неприятный эпизод. Моя племянница, обратившаяся в день своего Призвания, объявилась сегодня, в Дни Сбора.

— Дочь Дель? Эта Темная опасна?

— Ридли. Понятно, что неприглашенная. Она переступила порог вместе с парнем. Я хочу знать, было ли это совпадением.

— Не к добру. Не к добру. Это не к добру, — Амма в гневе раскачивалась на пятках.

— Ну?

— Совпадений не бывает. Ты знаешь.

— Хоть в этом мы сошлись.

Я никак не мог переварить происходящее. Мэйкон Равенвуд, никогда не выходивший из дома, стоял посреди болота и спорил с Аммой, — я и понятия не имел, что они знакомы, — о нас с Леной и о медальоне.

Амма опять рылась в сумке:

— Ты принес виски? Дядя Абнер обожает виски УайлдТоки.

Мэйкон протянул бутылку.

— Просто поставь ее сюда, — сказала она, указывая на землю, — и отойди в сторону.

— Вижу, ты до сих пор боишься прикасаться ко мне, после стольких лет.

— Я ничего не боюсь. Просто будь сам по себе. Я тебя о твоих делах не спрашиваю, и ничего знать о них не хочу.

Он поставил бутылку на землю в нескольких шагах от Аммы, она взяла бутылку, налила из нее виски в невысокий бокал и выпила. В жизни не видел, чтобы Амма пила что-то крепче сладкого чая. Потом вылила немного алкоголя на траву возле могилы:

— Дядя Абнер, мы нуждаемся в твоей помощи. Я вызываю твой дух.

Мэйкон кашлянул.

— Ты испытываешь мое терпение, Мельхиседек.

Амма закрыла глаза, подняла руки к небу, расставив их в стороны, и запрокинула голову, будто говорила с луной. Потом наклонилась вперед и вытряхнула свой маленький мешочек, который до этого вынула из сумочки. Содержимое мешочка высыпалось на могилу. Крохотные куриные косточки. Я надеялся, что это косточки не того жареного цыпленка, требуху от которого я выкинул сегодня днем, но было у меня ощущение, что это именно они.

— Что они говорят? — спросил Мэйкон.

Ее пальцы пробежались по костям, выуживая их в траве:

— Я не задавала вопроса.

Его невозмутимость дала трещину:

— У нас нет на это времени! Что за польза от твоего Видения, если ты ничего не видишь? У нас меньше пяти месяцев до ее шестнадцатилетия. Если она Обернется, она проклянет всех нас, и смертных, и Магов. У нас есть обязательства, обязательства, которые мы приняли на себя добровольно много лет назад. Ты перед своими смертными, а я перед магами.

— Я не нуждаюсь в твоем напоминании мне об обязательствах. И сбавь-ка громкость, слышишь меня? Я не хочу, чтобы кто-нибудь из моих клиентов пришел сюда и увидел нас вместе. Что люди скажут? Про такого добропорядочного человека, как я? Не порть мне дела, Мельхиседек.

— Если мы не выясним, где Сараф… где Она, и что она задумала, у нас будут гораздо большие проблемы, чем неприятности в твоем маленьком бизнесе, Амари.

— Она Темная. С такими, как она, никогда не узнаешь, куда ветер дует. Это как пытаться угадать, где выпадет смерч.

— Пусть так. Но я должен знать, если она попытается вступить в контакт с Леной.

— Не «если», а «когда», — Амма снова закрыла глаза и прикоснулась к амулету на своем ожерелье, которое она никогда не снимала. Это был диск с гравировкой в виде чего-то, похожего на сердце, из верхушки которого выдвигался крест. Рисунок был потертым от тех тысяч раз, когда Амма терла его, как делала это сейчас. Она шептала какое-то заклинание на непонятном мне языке, но где-то я его уже слышал.

Мэйкон шагал тюда-сюда в нетерпении. Я зарылся в сорняки, стараясь не издать ни звука.

— Я не могу ничего увидеть сегодня. Все мутно. Видимо, у дяди Абнера нет настроения. Уверена, это ты что-то сказал.

Видимо, это стало последней каплей, потому что лицо Мэйкона изменилось — его бледная кожа засветилась в темноте. Когда он вышел на свет, острые черты его лица стали пугающими:

— Хватит этих игр. Темный маг вошел в мой дом сегодня, это само по себе невозможно, но она пришла в дом с твоим парнем, Итаном, что может значить только одно — у него есть сила, и ты скрываешь это от меня.

— Чушь. У этого парня есть сила так же, как у меня есть хвост.

— Ошибаешься, Амари. Спроси Предков. Спроси кости. Нет другого объяснения. Дело в Итане. Равенвуд под защитой. Темный маг никогда бы не преодолел эту защиту, никогда без более могущественной помощи.

— Ты сошел с ума. Нет у него никакой силы. Я вырастила этого ребенка. Ты, что, думаешь, я не знаю его?!

— Ты ошибаешься. Ты очень близка к нему, это затуманивает твое видение. И сейчас слишком многое поставлено на карту, чтобы ошибаться. У нас у обоих есть наши таланты. Я говорю тебе, есть в этом мальчике что-то, о чем мы с тобой даже не догадываемся.

— Я спрошу у Предков. Если есть что-то, что я должна знать, они сообщат мне это. Не забывай, Мельхиседек, нам приходится бороться и с живыми, и с мертвыми, и это совсем не просто, — она опять начала рыться в своей сумке и выудила оттуда нить, на вид не очень чистую, на которую был нанизан ряд крохотных бусин. — Могильные Кости. Возьми это. Предки хотят, чтобы это было у нее. Защищает дух от духа, мертвого от мертвого. Нам смертным он без толку. Отдай их своей племяннице, Мэйкон. Ей не повредит, а Темного мага удержит на расстоянии.

Мэйкон осторожно, двумя пальцами, взял нить и сложил ее в свой носовой платок, как будто упаковал противного червяка:

— Я обязан.

Амма кашлянула.

— Пожалуйста, скажи им, я им обязан. Очень, — он взглянул на луну так, как обычные люди сверяются с часами на руке, потом повернулся и исчез. Растворился в болотном тумане, будто его ветром развеяло.

1. «Лавина» — книга Нила Стивенсона. Антиутопия, где страны управляются корпорациями, мафия контролирует доставку пиццы, и весь мир объединяет трёхмерная виртуальная реальность, а главный герой пытается спасти мир от страшного наркотика под названием «Лавина».

Глава 14 Десятое октября. Красный свитер

(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)

Я добрался до своей кровати почти на рассвете смертельно уставшим — до самых костей, как сказала бы Амма. А теперь я ждал Линка на углу. Не смотря на солнечный день, я был словно в тени. И умирал от голода. Я был не в состоянии оказаться с Аммой лицом к лицу на кухне сегодня утром. Одного взгляда бы хватило, чтобы понять, что я видел прошлой ночью, и что я сейчас чувствовал, рисковать было нельзя.

Я не знал, что и думать. Амма, которой я доверял больше все на свете, может быть даже больше, чем моим родителям, так многое скрывала от меня. Она знала Мэйкона, и они оба хотели держать нас с Леной подальше друг от друга. И все это как-то было взаимосвязано с медальоном, с днем рождения Лены, и с опасностью.

Я не мог сложить части этой мозаики воедино, только не в одиночку. Мне нужно было поговорить с Леной. Только об этом я и думал. Так что, когда катафалк завернул за угол вместо Колотушки, я не слишком удивился.

— Я так и думал, что ты все слышала, — я сел на сиденье, пристроив свой рюкзак на полу перед собой.

— Слышала что? — улыбнулась она почти что застенчиво, и сунула мне коробку. — Слышала, что ты любишь пончики? Я слышала урчание в твоем желудке от самого Равенвуда.

Мы в замешательстве смотрели друг на друга. Лена смущенно опустила глаза, теребя край мягкого красного вышитого свитера, который выглядел как вещь, которая могла бы обнаружиться только на чердаке в доме у Сестер. Зная Лену, этот свитер точно не был из магазина в Саммервиле.

Красный? С каких это пор она носит красное?

Больше не казалось, что над ней висит грозовое облако, наоборот, она словно, наконец, вынырнула на солнце. Она не слышала моих мыслей. Она ничего не знает про Амму и Мэйкона. Она просто хотела меня увидеть. Похоже, она все-таки отчасти прислушалась к тому, что я говорил ей прошлой ночью. Может, она все-таки хочет дать нам шанс. Я улыбнулся, открывая белую бумажную коробку.

— Надеюсь, ты голоден. Мне пришлось побороться за них с толстым полицейским, — катафалк отъехал от бордюра.

— Так ты просто хотела подбросить меня до школы? — это было чем-то новеньким.

— Не-а, — она открыла окно, и на ветру ее волосы стали завиваться в локоны. Сегодня это был просто ветер.

— У тебя на уме кое-что получше?

Ее лицо просияло.

— Разве есть что-то лучше, чем провести такой чудесный день как этот в Стоунволл Джексон Хай?

Она была счастлива. И когда она повернула руль, я посмотрел на ее руку. Никаких чернил. Никаких цифр. Никакого упоминания о дне рождения. Никаких тревог, не сегодня.

120. Я знал это, словно это было написано невидимыми чернилами на моей руке. Сто двадцать дней до того, как все, чего бы там не боялись Амма и Мэйкон, случится.

Я выглянул в окно, когда мы съезжали с Девятого шоссе, страстно желая, чтобы она могла оставаться такой подольше. Я закрыл глаза, перебирая в голове схемы игры. Пик-н-ролл. Кол через заслон. Дальний бросок. Прессинг.

Я знал, куда мы едем, еще до того, как мы добрались до Саммервиля. Есть только одно место, куда еще может отправиться парочка вроде нашей, кроме трех последних рядов в кинотеатре.

Катафалк остановился в пыли возле водонапорной башни на краю поля.

— Тут? Мы останавливаемся тут? Возле водонапорной башни? Сейчас? — Линк ни за что мне не поверит.

Мотор заглох. Окна в машине были опущены, всюду стояла тишина, только ветер дул в наши окна.

Разве это не то, чем люди здесь занимаются?

Ну, нет. Не такие люди, как мы. И не посреди учебного дня.

А разве мы не можем хотя бы разок побыть ими? Мы должны всегда быть самими собой?

Мне нравится быть самим собой.

Она отстегнула свой ремень, я отстегнул свой и перетащил ее к себе на колени. Я чувствовал, как она, теплая и счастливая, прижимается ко мне.

Так вот зачем все сюда ездят.

Она хихикнула, и убрала волосы с моих глаз.

— Что это?

Я схватил ее правую руку. С ее запястья свисал тот самый браслет, который Амма дала Мэйкону прошлой ночью на болоте. У меня внутри все сжалось, мне придется испортить Лене настроение. Я должен сказать ей.

— Мой дядя дал мне его.

— Сними, — я повернул браслет на ее запястье в поисках застежки.

— Что? — ее улыбка померкла. — О чем ты говоришь?

— Сними его.

— Почему? — она выдернула у меня свою руку.

— Кое-что произошло этой ночью.

— Что произошло?

— После того, как я пришел домой, я проследил за Аммой, она ходила к Заводи бредущего, туда, где она живет. Она выскользнула из нашего дома посреди ночи, чтобы кое с кем встретиться на болоте.

— С кем?

— С твоим дядей.

— И что они там делали? — Ее лицо стало мертвенно бледным, и я мог уже сказать, что все, что могло бы быть возле башни, уже не случится.

— Они говорили о тебе, о нас. И о медальоне.

Теперь она слушала внимательно.

— И что с медальоном?

— Он что-то вроде Темного талисмана, что бы это ни значило, и твой дядя сказал Амме, что я не зарыл медальон. Они здорово всполошились из-за него.

— А с чего они взяли, что это талисман?

Я начал злиться. Похоже, она не видела главного.

— А как насчет того, что они вообще друг друга знают? Ты хоть знала, что твой дядя знаком с Аммой?

— Нет, но я не знакома со всеми, кого он знает.

— Лена, они говорили про нас. О том, что медальон нужно держать подальше от нас, а нас надо держать подальше друг от друга. У меня такое чувство, будто они считают меня угрозой чему-то. Словно я вмешиваюсь во что-то. Твой дядя думает…

— Что?

— Твой дядя думает, что у меня есть какая-то сила…

Она рассмеялась, что разозлило меня еще больше.

— С чего он это взял?

— Потому что я привел Ридли в Равенвуд. Он сказал, что у меня должна быть какая-то сила, чтобы сделать подобное.

Она нахмурилась.

— Он прав.

Это был совсем не тот ответ, которого я ожидал.

— Ты меня разыгрываешь, да? Если бы я обладал какой-то силой, ты что, думаешь, что я бы об этом не знал?

Может, она и не знала, зато я знал. Мой отец был писателем, а мама целые дни проводила за чтением журналов о почивших генералах Гражданской войны. Я был настолько далек от обладания магическими способностями, насколько это вообще возможно, если только умение надоедать Амме не посчитать за магию. Должно быть, была какая-то лазейка, которая позволила Ридли зайти. Один из проводков в системе безопасности магов перегорел.

Наверное, Лена думала о том же.

— Расслабься. Думаю, этому можно найти объяснение. Значит Мэйкон и Амма знакомы друг с другом. Что ж теперь мы это знаем.

— Не похоже, чтобы тебя это сильно расстроило.

— В смысле?

— Они лгали нам. Оба. Тайно встречаются, собираются нас разлучить. Заставляют нас избавиться от медальона.

— Но мы же никогда их не спрашивали о том, знают ли они друг друга, — почему она так реагирует? Почему она не расстроена, не злится, будто ей все равно?

— А с чего бы нам спрашивать? Неужели тебе не кажется странным, что твой дядя посреди ночи общается на болоте с Аммой, вызывающей духов и читающей по куриным костям?

— Да, это странно, но я уверена, что они просто пытаются защитить нас.

— От чего? От правды? Они еще кое о чем говорили. Они пытались выяснить кое-что про кого-то по имени Сара… что-то там. И о том, как ты проклянешь нас всех, когда обратишься.

— О чем это ты?

— Я не знаю. Почему бы тебе не спросить у своего дяди? Посмотрим, скажет ли он тебе правду на этот раз.

Я зашел слишком далеко.

— Мой дядя рискует своей жизнью, чтобы защитить меня. Всегда рисковал. Он согласился принять меня в свой дом, зная, что через несколько месяцев я могу превратиться в монстра.

— От чего он тебя защищает на самом деле? Ты хотя бы догадываешься?

— От меня самой! — рявкнула она. Все, я довел ее. Она рывком распахнула дверь и, вырвавшись из моего объятия, вышла наружу. Тень от массивной белой водонапорной башни все еще прикрывала нас от Саммервиля, но день больше не казался таким уж солнечным. Там, где несколько минут назад было безоблачное синее небо, уже пролегли серые полосы.

Надвигался шторм. Она не хотела об этом говорить, но меня это уже не заботило.

— В этом нет никакого смысла. Зачем он встречался с Аммой посреди ночи? Чтобы просто сказать ей, что медальон до сих пор у нас? Почему они не хотят, чтобы он был у нас? И, что еще важнее, почему они не хотят, чтобы мы были вместе?

На поле кроме нас больше никого не было. Легкий бриз менялся на ураганный ветер. Волосы Лены метались возле ее лица. Она выкрикнула мне в ответ:

— Я не знаю! Родители постоянно пытаются разлучить подростков, они делают то же самое. Если ты хочешь узнать зачем, то тебе стоит спросить Амму. Она меня ненавидит. Я даже не могу остановиться возле твоего дома, потому что ты боишься, что она увидит нас вместе.

Мне стало еще хуже. Я был зол на Амму, злее, чем когда-либо в своей жизни, но я все равно любил ее. Она была той, кто оставлял мне под подушкой письма от зубной феи, кто бинтовал мои разбитые коленки, кто тысячи раз пасовал мне мяч, когда я пытался попасть в Младшую Лигу. А с тех пор, как моя мама умерла, а отец ушел в себя, Амма была единственным человеком, которому я был нужен; который заботился или хотя бы замечал мои прогулы в школе и мои проигрыши в игре. Я хотел верить, что у нее есть объяснение всего этого.

— Ты просто не знаешь ее. Она думает, что она…

— Что? Защищает тебя? Так же, как мой дядя защищает меня? Тебе никогда не приходило в голову, что они защищают нас от одного и того же…от меня?

— Ну почему ты всегда все сводишь к этому?

Она пошла прочь от меня, как будто хотела сбежать отсюда:

— А что еще мне думать? Все дело только в этом. Они боятся, что я могу навредить тебе или кому-то другому.

— Ты не права. Все дело в медальоне. Есть что-то такое, чего они не хотят, чтобы мы узнали.

Я ковырялся в кармане в поисках знакомого предмета в носовом платке. После событий прошлой ночи я буду держать его при себе под неусыпным контролем. Я был уверен, что Амма обязательно попытается найти его сегодня, и, если она когда-нибудь его найдет, то мы больше никогда его не увидим. Я выложил медальон на капот автомобиля.

— Нам нужно узнать, что было дальше.

— Сейчас?

— Почему бы и нет?

— Ты даже не знаешь, сработает ли он.

Я начал разворачивать медальон.

— Есть только один способ проверить.

Я взял ее за руку, и не дал вырваться, прикоснулся к гладкому металлу…

Утренний свет начал становиться все ярче и ярче, пока не ослепил меня. Я ощутил знакомую воронку, засасывающую меня в события стопятидесятилетней давности. А потом вдруг толчок. Я открыл глаза. Но вместо грязного месива на поле и полыхающего в отдалении пожара, я увидел тень от водонапорной башни и катафалк. Медальон ничего нам не показал.

— Ты чувствовала это? Оно началось, а затем внезапно прекратилось.

Она кивнула, отталкивая меня.

— По-моему, у меня морская болезнь или как там это называется.

— Ты помешала?

— О чем ты говоришь? Я ничего не делала.

— Клянешься? Ты не использовала свои магические способности или еще что-нибудь?

— Нет, я была слишком занята борьбой с Силой твоей Глупости. Но, по-моему, для этого я не достаточно сильная.

В этом не было смысла — сначала втянуть нас в видение, а потом вот так вот вышвырнуть из него. Что было не так? Лена осторожно заворачивала медальон обратно в платок. Мне на глаза попался грязный кожаный браслет, который Амма дала Мэйкону.

— Сними эту штуку, — я подцепил его пальцем, поднимая Ленину руку с браслетом до уровня глаз.

— Итан, это для защиты. Ты сам говорил, что Амма постоянно делает такого рода вещи.

— Я так не думаю.

— Что ты хочешь сказать?

— Я говорю, что, может быть, именно из-за этой штуки не работает медальон.

— Но он не всегда срабатывает, ты же знаешь.

— Но видение началось, ему что-то помешало.

Она покачала головой, черные локоны рассыпались по плечам.

— Ты действительно веришь в это?

— Докажи мне, что я ошибаюсь. Сними его.

Она смотрела на меня, как на сумасшедшего, но думала о том же, о чем и я. Я был уверен в этом.

— Если я не прав, оденешь его снова.

Какое-то мгновенье она колебалась, но затем протянула мне руку, чтобы я мог снять его. Я расстегнул застежку и засунул браслет в карман. Я прикоснулся к медальону, а она взяла меня за руку.

Я сжал ее руку, и нас затянула воронка небытия….

Почти сразу же начался дождь. Сильный дождь, ливень. Словно разверзлись небеса. Иви всегда говорила, что дождь — это Божьи слезы. Сегодня Женевьева поверила в это. Он был всего в нескольких шагах, но они показались ей вечностью. Она опустилась на колени рядом с Итаном и прижала к себе его голову. Его дыхание было неровным. Но он был жив.

— Нет, нет, только не этот мальчик тоже. Ты и так слишком многих забрал. Слишком многих. Только не этого мальчика, — голос Иви сорвался на высокой ноте, и она принялась молиться.

— Иви, мне нужна помощь. Мне надо воды, виски и что-то, чем можно вытащить пулю.

Женевьева покрепче прижала комок ткани, бывший когда-то частью ее юбки, к свежей ране на груди Итана.

— Я люблю тебя. И я бы женился на тебе, что бы твоя семья ни думала обо мне, — прошептал он.

— Не говори так, Итан Картер Уэйт. Не говори так, словно ты умираешь. С тобой будет все в порядке. Все в порядке, — повторяла она, пытаясь убедить скорее себя, нежели его.

Женевьева закрыла глаза и сконцентрировалась. Распускающиеся цветы. Плачущие младенцы. Восход солнца.

Рождение, а не смерть.

Она создавала образы в уме, страстно желая, чтобы ее мысль воплотилась в реальность. Созданные картинки мчались по кругу в ее воображении.

Рождение, а не смерть.

Итан закашлялся. Она открыла глаза, и их взгляды встретились. Казалось, в эту секунду время остановилось, потом глаза Итана закрылись, и голова безвольно откинулась в сторону.

Женевьева снова закрыла глаза, воссоздавая образы. Это ошибка. Он не мог умереть. Она должна собрать всю свою силу. Она миллион раз уже так делала, передвигала предметы у мамы на кухне, чтобы одурачить Иви, лечила птенцов, выпавших из гнезд.

Почему сейчас не срабатывает? В чем дело?

— Итан, проснись. Пожалуйста, проснись!

Я открыл глаза. Мы стояли посреди поля, в том же самом месте, на котором нас захватило видение. Я посмотрел на Лену. Ее глаза были полны слез, которые могли вот-вот пролиться.

— О, Господи.

Я наклонился и присмотрелся к траве, на которой мы стояли. На растениях и на земле вокруг нас были видны какие-то красные пятна.

— Это кровь.

— Его кровь?

— Думаю, да.

— Ты был прав. Браслет блокировал наши видения. Но зачем тогда дядя Мэйкон сказал, что это для защиты?

— Может, так оно и есть. Но он не только для этого.

— Не пытайся подсластить пилюлю.

— Очевидно, что есть что-то, что они не хотят, чтобы мы узнали. И с этим связан медальон и, могу поспорить, Женевьева. Мы должны узнать как можно больше о них обоих, причем это нужно сделать до твоего дня рождения.

— Почему до моего дня рождения?

— Прошлой ночью Амма и Мэйкон говорили об этом, что бы это ни было, но оно как-то связано с твоим днем рождения.

Лена глубоко вздохнула, словно пытаясь связать все это вместе.

— Они знают, что я стану Темной. Вот в чем дело.

— И как это связано с медальоном?

— Я не знаю, но это неважно. Ничего из этого не имеет значения. Через четыре месяца я больше не буду собой. Ты видел Ридли. Вот кем я стану, или еще хуже. Если мой дядя прав, и я — Созидатель, то Ридли и рядом со мной не стояла.

Я притянул ее к себе и обнял, словно хотел защитить от того, от чего, как мы оба знали, я защитить ее не мог.

— Ты не должна так думать. Должен быть способ остановить это, если уж все так и будет.

— Ты не понимаешь. Нет способа остановить. Это просто случится, — она опять заговорила в повышенном тоне. Ветер нарастал.

— Хорошо, может быть, ты и права. Может быть, это просто случится. Но ведь мы можем найти способ, чтобы это не случилось.

Ее глаза потемнели, как небо над нами.

— А мы не можем просто наслаждаться тем временем, которое у нас осталось?

Я впервые осознал смысл этих слов.

Время, которое у нас осталось.

Я не мог потерять ее. И не потеряю. Лишь мысль о том, что я никогда больше не смогу прикоснуться к ней, сводила меня с ума. Это страшнее, чем потерять всех своих друзей. Это страшнее, чем стать самым последним человеком в школе. Это страшнее, чем бесконечно сердитая на меня Амма. Потерять ее — было самым страшным на свете. Будто я вновь падал в пропасть, только в этот раз я абсолютно точно разобьюсь о землю.

Я вспомнил, как Итан Картер Уэйт упал на землю сраженный, и красную кровь на поле. Ветер начал завывать. Пора было уходить.

— Не говори так. Мы найдем выход.

Хотя я и сказал это, я не знал, верю ли я сам в сказанное.

Глава 15 Тринадцатое октября. Библиотекарь Мэриан

(переводчик: Дарья Just_She Буряк)

Прошло уже три дня, а я все еще не мог перестать думать об этом. Итан Картер Уэйт был застрелен, и, вероятней всего, мертв. Я видел это собственными глазами. Конечно, по сути, все люди из прошлого уже мертвы в настоящем. Но, будучи еще одним Итаном Уэйтом, я никак не мог пережить смерть именно этого солдата Конфедерации. Или, что вернее, дезертира Конфедерации. Моего двоюродного дедушки в четвертом колене.

Я думал об этом во время алгебры, пока Саванна безуспешно пыталась решить уравнения у доски, а мистер Бейтс был слишком занят чтением свежей статьи из «Оружие и Боеприпасы», чтобы заметить это. Я думал об этом во время собрания Будущих Фермеров Америки, когда я не смог найти Лену и в итоге сел рядом с оркестром. Линк сидел с парнями в нескольких рядах позади меня, но я не заметил этого, пока Шон и Эмори не начали издавать животные звуки. Через некоторое время я перестал их слышать. Мои мысли вновь вернулись к Итану Картеру Уэйту.

Дело было вовсе не в том, что он был солдатом Конфедерации. Все в округе Гатлина когда-то приняли не ту сторону в Войне между Штатами. Сейчас мы уже привыкли к этому. Это как родиться в Германии после Второй мировой войны, или в Японии после Перл-Харбора, или в Америке после Хиросимы. История иногда подкладывает свинью. Нельзя изменить место своего рождения. Но это не значит, что вы должны зациклиться на этом. Вы не должны жить прошлым, как леди из ДАР, или как Историческое Общество Гатлина, или Сестры. И вы вовсе не должны мириться с тем, что все так, как и должно быть, как делает Лена. Итан Картер Уэйт не смирился, и я не могу.

Мне было понятно одно — раз уж мы столько узнали об Итане Уэйте, пора выяснить и о Женевьеве. Во-первых, вероятно мы не просто так наткнулись на медальон. Также, возможно, была какая-то причина, почему мы встречаемся во снах, даже если они больше похожи на кошмары.

В любом другом случае я бы спросил маму, если бы это был обычный случай, и если бы моя мама была жива. Но ее не было, мой отец был слишком далек от реальности, чтобы помочь, а Амма ни за что на свете не стала бы помогать в чем-то, связанном с медальоном. Лена все еще дулась на Мэйкона. Дождь наконец-то закончился. А мне полагалось заниматься домашними заданиями, для чего мне было необходимо не меньше двух литров шоколадного молока и столько печенья, сколько я мог унести в одной руке.

Я вышел в коридор из кухни и замер перед кабинетом. Мой папа принимал душ наверху. Это была одна из тех редких причин, по которым он покидал кабинет надолго, так что дверь наверняка закрыта. Он всегда ее закрывал после того случая с рукописью.

Я покосился на ручку двери, и тут же оглядел коридор в обоих направлениях. Осторожно сохраняя хрупкий баланс печенья на пакете молока, я потянулся к ручке. Я еще даже не прикоснулся к ней, как услышал звук открывшегося замка. Дверь открылась сама по себе, как будто кто-то внутри открыл ее для меня. Печенье посыпалось на пол.

Месяц назад я не поверил бы в это, но теперь я был куда осведомленнее. Это был Гатлин. Не тот Гатлин, который я знал, а какой-то другой Гатлин, который очевидно все это время оставался для меня невидимым. Тот город, в котором жила моя любимая девушка, происходившая из древнего магического рода, где моя экономка была Провидицей, гадавшей на куриных костях и разговаривающей с духами своих умерших предков, где даже мой папа вел себя, как вампир.

Для этого Гатлина не существовало ничего необычного. Забавно, живешь где-нибудь всю свою жизнь, но так ничего и не замечаешь.

Я едва приоткрыл дверь, медленно, осторожно. Я мог разглядеть только какие-то детали кабинета, край встроенных полок, заставленных книгами моей мамы и хламом со времен гражданской войны, который она собирала везде, куда бы ни пошла. Я втянул носом запах из кабинета. Неудивительно, почему папа никогда не выходил отсюда.

Я мог практически видеть ее, сидевшую в своем старом маленьком кресле у окна. Она могла бы печатать как раз по другую сторону двери. Открыть дверь чуть пошире, и я ее увижу. Вот только я не слышал стука по клавишам, и я знал, что ее там нет, и никогда больше не будет.

Книги, которые мне были нужны, лежали на этих полках. Если кто-то и знал больше об истории округа Гатлин чем Сестры, то это была моя мама. Я сделал шаг вперед, открыв дверь еще на несколько дюймов.

— Святые небесные угодники, Итан Уэйт, если ты сделаешь еще хоть один шаг в эту комнату, твой отец всыплет тебе по первое число.

Пакет молока чуть не выпал у меня из рук. Амма.

— Я ничего не делал. Дверь была открыта.

— Как тебе не стыдно. Ни один призрак в Гатлине не осмелится зайти в кабинет твоих родителей, только если это не призрак твоей мамочки лично, — она смотрела на меня с вызовом. Что-то промелькнуло в ее взгляде, что я подумал, а не пытается ли она мне что-то сказать, может быть даже правду. Может быть это моя мама открыла мне дверь.

Одно было ясно наверняка: что-то или кто-то очень хотел, чтобы я вошел в этот кабинет, так же, как кто-то не хотел пускать меня внутрь.

Амма хлопнула дверью и, вынув ключ из кармана, заперла ее. Я услышал щелчок и понял, что мой шанс исчез так же быстро, как и появился. Она скрестила руки на груди.

— Сегодня ты должен был заниматься. Разве у тебя нет заданий?

Я непонимающе посмотрел на нее.

— Опять пойдешь в библиотеку? Вы с Линком закончили с тем докладом?

И тут до меня дошло.

— Ага, библиотека. Туда-то я и направлялся, — я поцеловал ее в щеку и побежал.

— Передай привет Мэриан от меня, и не опаздывай на ужин.

Старая добрая Амма. У нее на все были ответы, даже если она не знала суть вопроса, и даже если она отвечала, сама того не желая.

Лена ждала меня на автомобильной стоянке окружной библиотеки Гатлина. Потрескавшийся асфальт был все еще влажным и блестящим от дождя. Не смотря на то, что до закрытия библиотеки оставалось еще два часа, катафалк был единственным автомобилем на стоянке, не считая знакомого старого бирюзового грузовика. Скажем честно, наш город не нуждался в большой библиотеке. Никакой другой город не интересовал нас кроме нашего, и если было что-то, что ваш дедушка или ваш прадедушка не могли вам рассказать, то вряд ли вы когда-либо этим заинтересуетесь.

Лена прислонилась к стене здания и что-то писала в своем блокноте. На ней были изодранные джинсы, огромные непромокаемые ботинки на толстой подошве, и мягкая черная футболка. Тоненькие ленточки были едва заметны в ее локонах. Она выглядела почти как обычная девушка. Но я не уверен, что хотел бы, чтобы она была обычной девушкой. Зато я был уверен, что хочу снова поцеловать ее, но с этим придется подождать. Если у Мэриан будут ответы, в которых мы нуждались, у меня будет куда больше возможностей поцеловать ее.

Я опять вернулся к схеме игры в голове. Пик-н-ролл.

— Ты действительно думаешь, что здесь что-то может помочь нам? — Лена оторвалась от блокнота и взглянула на меня.

Я подтянул ее к себе.

— Не что-то, а кто-то.

Сама библиотека была очень красива. Я провел здесь очень много часов, будучи ребенком, и унаследовал веру своей матери, что библиотека — это подобие храма. Эта библиотека была одним из немногих зданий, которые пережили Марш Шермана и Большой Пожар. Библиотека и Историческое Общество были двумя самыми старыми зданиями в городе, не считая Равенвуда. Это был двухэтажный почтенный дом в Викторианском стиле, старый, покрашенный белой краской и овитый многолетним плющом, спадающим на двери и окна. Здесь пахло стареющим лесом и креозотом, пластиковыми книжными обложками и старой бумагой. Моя мама говорила, что у старой бумаги запах самого времени.

— Я не понимаю. Почему библиотека?

— Дело не в библиотеке. А в Мэриан Эшкрофт.

— Библиотекаре? Знакомой дяди Мэйкона?

— Мэриан была лучшей подругой моей мамы, и ее партнером по исследованиям. Она — единственный человек, который знает о Гатлине не меньше моей мамы, и она самый умный человек в Гатлине, теперь.

Лена смотрела на меня скептически.

— Умнее, чем дядя Мэйкон?

— Ладно. Она — самая умная смертная в Гатлине.

Я никогда не мог понять, что такие как Мэриан делали в таком городе как Гатлин. «Только потому, что ты живешь посередине пути в никуда, — сказала бы Мэриан мне за бутербродами с тунцом, сидя рядом с моей мамой, — не означает, что ты не можешь узнать, где именно ты живешь». Я понятия не имел, что она хотела этим сказать. Я не понимал и половины того, о чем она говорила. Возможно, именно поэтому Мэриан так хорошо ладила с моей мамой; я так же не понимал половины из того, о чем говорила мне мама. Как я и говорил, самый большой мозг в городе, или, возможно, просто самый упертый характер.

Когда мы вошли в пустую библиотеку, Мэриан бродила среди книжных стеллажей в чулках, подвывая себе что-то под нос, словно сумасшедшая из греческих трагедий, которые она любила цитировать.

Так как библиотека была довольно заброшенным местом, за исключением редких визитов леди из ДАР, проверяющих полузабытые факты очередной родословной, у Мэриан была полная свобода действий.

— Ты знаешь ли…

Я шел на ее голос, углубляясь в стеллажи.

— Какой приказ недавно…

Я повернул за угол в раздел беллетристики. Там она и была, покачивалась со стопкой книг в руках и смотрела сквозь меня.

— Всем объявил Креонт-военачальник?…

Лена остановилась позади меня.

— Не знаешь, вижу, а беда грозит ужасная

Мэриан перевела взгляд с меня на Лену, глядя поверх своих очков для чтения в квадратной красной оправе.

— Тому, кто мил обеим.

Мэриан была там, но явно не с нами. Я хорошо знал этот взгляд, и я знал, что она могла найти цитату для любого события, вот только она никогда не выбирала их наобум. Какая беда грозила мне или тому, кто мне мил? Если этим человеком была Лена, то не уверен, что хотел бы это знать.

Я читал много, но не греческие трагедии.

— Эдип в Колоне?

Я обнял Мэриан, поверх груды книг в ее руках. Она обняла меня так сильно, что у меня перехватило дыхание, громоздкая биография генерала Шермана врезалась мне в ребра.

— Антигона, — произнесла Лена из-за моей спины.

Показушница.

— Очень хорошо, — Мэриан улыбнулась Лене через мое плечо.

Я скорчил Лене рожицу, а она пожала плечами:

— Обучение на дому.

— Всегда впечатляет, когда встречаешь подростка, знающего содержание Антигоны.

— Я помню только, что она хотела похоронить мертвеца.

Мэриан улыбнулась нам обоим. Она сунула половину книг в мои руки и вторую половину Лене. Когда она улыбалась, она выглядела как девушка с обложки. У нее были белые зубы и красивая смуглая кожа, она походила больше на модель, чем на библиотекаря. У нее была довольно экзотическая внешность, в ней было намешано так много кровей, словно смотришь на итог все долгой истории Юга — люди из Вест-Индии, с Сахарных островов, из Англии, Шотландии, даже Америки — все так перемешались между собой, что придется переворошить целый лес генеалогических деревьев, чтобы найти истоки.

Даже при том, что мы были к югу от Где-нибудь и к северу от Нигде, как сказала бы Амма, Мэриан Эшкрофт была одета так, словно преподавала в Дюке. Вся ее одежда, все ее украшения, все ее уникальные яркой расцветки шарфы, казалось, были привезены неизвестно откуда и прекрасно дополняли ее ненарочито задорную короткую стрижку.

Мэриан была так же далека от Гатлина, как и Лена, но, тем не менее, она прожила здесь столько же, сколько и моя мама. Теперь уже дольше.

— Я так скучала по тебе, Итан. А ты — ты должно быть племянница Мэйкона, Лена. Печально известная новенькая. Девочка с окном. О, да, я слышала о тебе. Все эти леди, они болтливы.

Мы проследовали за Мэриан назад к центральной стойке и свалили все книги на передвижной стеллаж.

— Не верьте всему, что слышите, доктор Эшкрофт.

— Прошу тебя. Мэриан, — я чуть не уронил книгу. Кроме моей семьи, Мэриан была доктором Эшкрофт почти для всех в этом городе. Лене давали мгновенный доступ в близкий круг, и я понятия не имел почему.

— Мэриан, — улыбнулась Лена. Кроме Линка и меня, Лене впервые удалось почувствовать на себе наше знаменитое Южное гостеприимство от еще одного аутсайдера.

— Я только хочу уточнить, когда ты разбила окно своей метлой, ты не вышвырнула наружу всё следующее поколение ДАР? — Мэриан начала опускать шторы, и жестом позвала нас на помощь.

— Конечно, нет. Если бы я это сделала, у истории никогда не было бы такой огласки.

Мэриан откинула голову и рассмеялась, обнимая Лену.

— Хорошее чувство юмора, Лена. Это тебе пригодится в этом городе.

Лена вздохнула.

— Я слышала много шуток. В основном обо мне.

— Ах, но… Памятники остроумия переживают памятники власти.

— Это Шекспир? — я чувствовал себя немного забытым.

— Близко, сэр Фрэнсис Бэйкон. Хотя, если ты один из тех, кто думает, что именно им были написаны пьесы Шекспира, то, я думаю, ты впервые был прав.

— Сдаюсь.

Мэриан взъерошила мне волосы:

— Ты вырос почти на полтора фута, с тех пор, как я в последний раз тебя видела, ИУ. Чем только Амма тебя кормит? Пирог на завтрак, обед, и ужин? Кажется, сто лет тебя не видела.

Я взглянул на нее:

— Я знаю, прости. Просто мне как-то не хотелось… читать

Она знала, что я лгу, но она поняла, что я хотел сказать. Мэриан подошла к двери, и перевернула табличку с надписи «Открыто» на «Закрыто». Она закрыла замок со звонким щелчком. Это напомнило мне о кабинете.

— Я думал, библиотека открыта до девяти, — если это не так, то моя отмазка для посещения Лениного дома окажется большим промахом.

— Не сегодня. Главный библиотекарь только что объявила выходной день в честь Дня Библиотеки Гатлина. Она довольно спонтанная, — она подмигнула. — Для библиотекаря.

— Спасибо, тетя Мэриан.

— Я знаю, что вы не пришли бы, не будь на то причины, и я подозреваю, что племянница Мэйкона Равенвуда, ни что иное, как причина. Итак, почему бы нам всем не пройти в подсобку, заварить чай и не заварить кашу? — Мэриан любила игру слов.

— Вообще-то, у нас скорее вопрос, — в моем кармане навязчиво ощущалась тяжесть медальона, завернутого в платок Провидицы.

— Все подвергай сомнению. Учи немногое. Никогда не давай ответов.

— Гомер?

— Еврипид. Пора тебе начинать отвечать правильно хотя бы на некоторые из вопросов, ИУ, а не то мне придется пойти на одну из этих встреч совета по школьному образованию.

— Но ты только что сказала никогда не давать ответов.

Она открыла дверь с табличкой «частный архив»:

— Разве это я сказала?

Как и у Аммы, у Мэриан всегда, казалось, на все были ответы. Как у любого хорошего библиотекаря.

Как у моей мамы.

Я никогда не был в частном архиве Мэриан, в подсобке. Если подумать, я не знал никого, кроме моей мамы, кто бывал бы здесь. Это было их место, здесь они писали и проводили свои исследования, и кто знает, что еще они тут делали. Даже моему папе не позволяли сюда входить. Я помню, как Мэриан остановила его в дверном проеме, когда моя мама исследовала какую-то историческую документальную реликвию внутри:

— Частное значит частное.

— Это библиотека, Мэриан. Библиотеки созданы для того, чтобы распространять знания и делать их общедоступными.

— Здесь библиотеки были созданы для того, чтобы Обществу анонимных алкоголиков было где встречаться после того, как их выгнали баптисты.

— Мэриан, не будь смешной. Это всего лишь архив.

— Считай, что я не библиотекарь, а сумасшедший ученый и там моя секретная лаборатория.

— Ты сумасшедшая. Вы просто рассматриваете рассыпающуюся старую бумагу.

— Если вы поведаете свои тайны ветру, не вините потом ветер за то, что он разболтал их деревьям.

— Халиль Джибран, — отрикошетил отец.

— Трое могут хранить тайну, если двое из них мертвы.

— Бенджамин Франклин.

В конечном счете, даже мой отец оставил свои попытки войти в их архив. Мы пошли домой и съели по мороженому, и после этого я всегда думал о своей матери и Мэриан как о несокрушимой силе природы. Два безумных ученых, как говорила Мэриан, прикованных цепью друг к другу в лаборатории. Они писали книгу за книгой, их даже однажды включили в список номинантов Премии Юга, южного эквивалента Пулитцеровской премии. Мой папа страшно гордился моей мамой, ими обоими, хотя мы тут с ним были сбоку-припёку. «Живейший из умов» — так папа имел обыкновение описывать мою маму, особенно когда она была посреди выполнения своего проекта. В это время она как никогда была далека от реальности, но казалось, что он еще больше любил ее именно такой.

И вот он я, в частном архиве, ни мамы, ни папы рядом, и даже ведерка с мороженым не наблюдается. Некоторые изменения происходили слишком быстро, особенно для города, который не менялся вообще.

Ни одного окна не было в обитой панелями, душной и темной комнате одного из старейших зданий в Гатлине. Двумя параллельными линиями в центре комнаты стояли четыре дубовых стола. Каждый дюйм всех имеющихся стен был заставлен книгами. «Артиллерия гражданской войны и Боеприпасы». «Король Хлопок: Белое Золото Юга». Из выдвижных ящиков металлического стеллажа торчали рукописи, а переполненные картотечные шкафы подпирали дверь в комнатку поменьше в глубине архива.

Мэриан занялась заварным чайником и электрической плиткой. Лена принялась рассматривать висевшие на стене взятые в рамы карты Гатлина, рассыпающиеся под стеклом, такие же старые, как Сестры.

— Смотри — Равенвуд, — Лена повела пальцем по стеклу. — А это Гринбрайер. На этой карте гораздо лучше видно границы территории.

Я прошел в конец комнаты, в самый дальний ее угол, где стоял одинокий стол, покрытый тонким слоем пыли и редкой паутины. Старый устав Исторического Общества лежал открытый, с выделенными именами и карандашом, воткнутым в корешок книги. Сделанная из кальки карта была наложена на новую карту Гатлина, будто кто-то пытался мысленно выкопать старый город из-под нового. А поверх всего этого лежала фотография портрета из холла Мэйкона Равенвуда.

Женщина с медальоном.

Женевьева. Это должна быть Женевьева. Мы должны сказать ей, Ли. Мы должны спросить.

Мы не можем. Мы не можем доверять никому. Мы даже не знаем, почему мы видим видения.

Лена. Доверься мне.

— А что это тут, тетя Мэриан?

Она посмотрела на меня, ее лицо погрустнело:

— Это — наш последний проект. Твоей мамы и мой.

Зачем моей маме понадобилась фотография картины из Равенуда?

Я не знаю.

Лена подошла к столу и взяла фотографию.

— Мэриан, а что вы собирались делать с этой картиной?

Мэриан передала каждому из нас чашку чая на блюдце. Это было еще одной традицией в Гатлине. Блюдце — это обязательный атрибут, во всех случаях.

— Ты должна знать эту картину, Лена. Она принадлежит твоему дяде Мэйкону. Вообще-то он сам послал мне ее.

— Но кто эта женщина?

— Женевьева Дюкейн, но я думала, ты знаешь.

— Вообще-то нет.

— Разве твой дядя ничего не рассказывал о твоей генеалогии?

— Мы с ним не очень-то обсуждаем моих умерших родственников. Никто не хочет упоминать моих родителей.

Мэриан подошла к одному из выдвижных ящиков и принялась там что-то искать:

— Женевьева Дюкейн была твоей бабушкой в четвертом колене. Она была интересным человеком, правда. Лайла и я изучали все генеалогическое древо Дюкейн, твой дядя Мэйкон помогал нам с проектом, до самого… — она опустила глаза, — до прошлого года.

Моя мама знала Мэйкона Равенвуда? Я так понял, что он был знаком с ней только благодаря ее работам.

— Тебе действительно стоит знать своих предков, — Мэриан перевернула несколько пожелтевших страниц пергамента, и вот перед нами фамильное древо Лены рядом с родословной Мэйкона.

Я ткнула пальцем в Ленино древо:

— Странно. У всех девушек в вашей семье фамилия Дюкейн, даже у замужних.

— Так повелось в нашей семье. Женщины сохраняют девичью фамилию даже после того, как выходят замуж. Так всегда было.

Мэриан повернула страницу, и посмотрела на Лену:

— Это практика для семей, где считается, что именно женщины наделены силой.

Надо было менять тему. Я не хотел углубляться в историю о могущественных женщинах в семье Лены в присутствии Мэриан, учитывая, что Лена определенно была одной из них.

— Почему ты и мама изучали древо Дюкейн? Что вы исследовали?

Мэриан размешивала свой чай:

— Сахар?

Я кинул сахар в чашку, и она перевела взгляд:

— Нам был очень интересен этот медальон, — она указала на другую фотографию Женевьевы, на этой она была с медальоном.

— Есть одна история. Довольно обычная история, любовная история, на самом деле, — она печально улыбнулась, — твоя мама была таким романтиком, Итан.

Я взглянул на Лену. Мы оба знали, что собирается рассказать нам Мэриан.

— Вам обоим будет интересно, этот роман касается и Уэйтов и Дюкейн. Солдат Конфедерации и прекрасная хозяйка Гринбрайера.

Видения медальона. Сгорающий Гринбрайер. Последняя книга моей мамы была обо всем случившемся между Женевьевой и Итаном, пра-пра-пра-прабабушкой Лены и моим двоюродным пра-пра-пра-прадедушкой, обо всем, что мы видели своими глазами.

Моя мама работала над этой книгой в тот год, когда она умерла. Моя голова кружилась. Это было похоже на Гатлин. Ничего здесь не случается единожды.

Лена побледнела. Она потянулась ко мне и коснулась моей руки, опирающейся на пыльный стол. Я моментально почувствовал знакомый разряд электричества.

— Вот. Это письмо, из-за которого мы все это затеяли, — Мэриан взяла два пожелтевших листа с соседнего дубового стола. Если честно, я был рад, что она не трогала рабочий стол моей мамы. Для меня он был куда более подходящим памятником, куда лучше, чем заваленный гвоздиками гроб. Даже ДАР, которые, конечно же, были на похоронах, как ненормальные, охапками несли гвоздики, хотя моя мама просто возненавидела бы это. Весь город, баптисты, методисты, даже пятидесятники, объединялись в дни смерти, рождения, или свадьбы.

— Прочитайте, только не касайтесь его. Это — одна из самых старинных вещей в Гатлине.

Лена наклонилась над письмом, удерживая волосы, чтобы они не касались старой бумаги:

— Они отчаянно любят друг друга, но они слишком разные, — пересказывала она письмо, — «Разные Виды», так он их называет. Ее семья пытается разлучить их, и он решил завербоваться, хотя и не верит в исход войны, но он надеется, что если будет сражаться за Юг, то заслужит одобрение ее семьи.

Мэриан закрыла глаза и процитировала: «Я готов уподобиться обезьяне, если только это поможет мне получить расположение Гринбрайера. Пусть я ничтожный смертный, но сердце мое разрывается от боли при мысли, что остаток своей жизни я проведу в разлуке с тобой, Женевьева».

Все это звучало, как стихи, какие могла бы сочинять Лена.

Мэриан открыла глаза:

— Как будто он был Атлантом, удерживавшим тяжесть целого мира на своих плечах.

— Это все так печально, — сказала Лена, глядя на меня.

— Они были влюблены. Шла война. Не хочу вас огорчать, но конец плохой, по крайней мере, очень на то похоже, — Мэриан допила чай.

— И при чем здесь медальон? — я показал на фотографию, почти что страшась своего вопроса.

— Предположительно Итан подарил его Женевьеве, как символ тайной помолвки. Мы никогда не узнаем, что случилось с ним. Никто никогда его больше не видел после той ночи, когда умер Итан. Отец Женевьевы выдал ее замуж за кого-то, но по легенде, она хранила его всю жизнь, и он был похоронен вместе с ней. Говорилось, что это очень могущественный талисман — разрушенный союз разбитых сердец.

Меня трясло. Могущественный талисман не был похоронен с Женевьевой, он был в моем кармане — Темный талисман, если верить Мэйкону и Aмме. Я чувствовал, как он пульсировал, будто подпрыгивал на горячих углях.

Итан, не надо.

Мы должны. Она может помочь нам. Моя мама помогла бы нам.

Я сунул руку в карман, развернул носовой платок, чтобы коснуться изношенной камеи, и взял Мэриан за руку, надеясь, что в этот раз медальон сработает. Ее чашка упала на пол и разлетелась на кусочки. Комната закружилась.

— Итан! — закричала Мэриан.

Лена взяла ее за руку. Комната погрузилась в темноту.

— Не волнуйтесь. Мы будем с Вами все время, — голос Лены звучал словно вдалеке, и я услышал звук отдаленного оружейного выстрела.

Через считанные секунды в библиотеке пошел дождь…

Потоки дождя обрушивались на них. Поднимался ветер, начиная задувать огонь, хотя было уже слишком поздно.

Женевьева смотрела на то, что осталось от ее большого дома. Сегодня она потеряла все. Мама. Евангелина. Она не могла потерять и Итана…

Иви по грязи подбежала к ней, неся в юбке все то, что попросила Женевьева.

— Я опоздала, Пресвятой Боже, я опоздала, — заплакала Иви. Она нервно оглянулась. — Ну же, мисс Женевьева, пойдемте, мы ничего не можем сделать.

Но Иви ошибалась. Было еще кое-что.

— Еще не поздно. Еще не поздно, — Женевьева повторяла, как заведенная.

— Вы сходите с ума, дорогая.

Она посмотрела на Иви с отчаянием:

— Мне нужна книга.

Иви отступила, качая головой.

— Нет. Вы не должны связываться с этой книгой. Вы не знаете, что делаете.

Женевьева схватила пожилую женщину за плечи:

— Иви, это единственный выход. Ты должна принести её мне.

— Вы не понимаете, о чем вы просите. Вы не знаете ничего об этой книге…

— Принеси ее мне, или я сама ее найду.

Клубы черного дыма поднимались позади них, огонь еще вспыхивал местами, доедая то, что осталось от дома.

Иви сдалась, приподняв свои изодранные юбки, она повела Женевьеву через то, что когда-то было лимонной рощей ее матери. Женевьева никогда не была в этом месте. Ничего кроме хлопковых полей здесь не было, по крайней мере, так ей всегда говорили. И у нее никогда не было повода бывать здесь, разве что изредка, когда они с Евангелиной играли в прятки.

Но Иви шла очень целеустремленно. Она точно знала, куда она идет. В отдалении Женевьева все еще слышала звук выстрелов и душераздирающие крики ее соседей, на глазах которых сгорали их дома.

Иви остановилась возле диких зарослей ежевики, розмарина и жасмина, обвивавших старую каменную стену. Там, сокрытый зарослями, был маленький сводчатый проход. Иви проворно нырнула в арку. Женевьева последовала за ней. Проем, видимо, был в самой стене, потому что обвитая многолетними дикими лозами арка имела идеально ровную полукруглую форму.

— Что это за место?

— Ваша матушка не хотела, чтобы вы прознали про это место, иначе вы бы поняли, что это.

Издалека Женевьева увидела, что из высокой травы выступают небольшие камни. Конечно. Семейное кладбище. Женевьева вспомнила это место, она была здесь однажды, в детстве, когда умерла ее прабабушка. Она вспомнила, что похороны были ночью, ее мать стояла в высокой траве, в лунном свете, и шептала слова на языке, который не понимали ни Женевьева, ни ее сестра.

— Что мы здесь делаем?

— Вы сказали, вам нужна книга, верно?

— Она здесь?

Иви остановилась и недоуменно посмотрела на Женевьеву:

— А где же еще ей быть?

В глубине стояло еще одно здание, увитое плетущимися растениями. Склеп. Иви остановилась у двери.

— Вы уверены, что хотите…

— У нас нет на это времени! — Женевьева потянулась было к дверной ручке, но таковой там не оказалось. — Как это открывается?

Пожилая женщина поднялась на цыпочки, чтобы достать до верха двери. В тусклом свете пылающего вдалеке огня Женевьева разглядела маленький гладкий камень с вырезанным в нем полумесяцем. Иви положила руку на камень и нажала. Каменная дверь поползла в сторону со скрежещущим звуком. Иви потянулась за чем-то внутри склепа. За свечой.

Пламя свечи осветило маленькую комнату. Она не могла быть шире, чем несколько футов. Но повсюду, на каждой стене были старые деревянные полки, заставленные крошечными пузырьками и бутылками с цветочными настойками, порошками, и мутными жидкостями. В центре комнаты стоял каменный стол, на котором лежала старая деревянная коробка. Она выглядела более чем скромно, единственным украшением на ней был крошечный полумесяц, вырезанный на крышке. Такой же рисунок, как и над дверью.

— Я к ней не прикоснусь, — тихо сказала Иви, как будто думала, что сама коробка может услышать ее.

— Иви, это всего лишь книга.

— Нет, только не в вашей семье.

Женевьева аккуратно сняла крышку. Книга была в черном, потрескавшемся кожаном переплете. Не было никакого названия, только тот же самый полумесяц, выдавленный на обложке. Женевьева осторожно достала книгу из коробки. Она знала, что Иви суеверная. И пусть она поддразнивала старушку, но она также знала, что Иви была очень мудрой. Она умела гадать на картах и чайных листиках, и мать Женевьевы спрашивала Иви и ее чайные листочки всякий раз, когда нуждалась в совете, например, когда лучший день, для посадки овощей, чтобы избежать заморозков, какие травы использовать, чтобы вылечить простуду.

Книга была теплой. Казалось, что она живет и дышит.

— Почему у нее нет названия? — спросила Женевьева.

— Если у книги нет заглавия, это не значит, что у нее нет имени. Вот этот знак обозначает, что это Книга Лун.

Она больше не могла терять времени. Она пошла на свет пожара через темноту. Назад к тому, что осталось от Гринбрайера, к Итану.

Она листала страницы. Там были сотни Заклинаний. Как она сможет найти правильное? И вдруг она нашла его. Оно было на латыни, хорошо знакомом для Женевьевы языке, ее мама нашла учителя с Севера, чтобы быть уверенной в том, что она и Евангелина выучат его. Самый важный язык, по мнению ее семьи.

Связующее заклинание. Связать Смерть с Жизнью.

Женевьева положила книгу рядом с Итаном, водя пальцем по первому стиху заговора.

Иви схватила ее за запястье и крепко сжала его.

— Сегодня не та ночь. Середина луны для Белой магии, полнолуние для Черной. Нет такого времени, когда магию можно смешивать.

Женевьева выдернула руку из хватки.

— У меня нет выбора. Это единственная ночь, которая у нас есть.

— Мисс Женевьева, Вы должны понять. Те слова — они больше чем Заклинание. Они — сделка. Нельзя использовать Книгу Лун и ни чем не заплатить за это.

— Мне все равно, какой будет цена. Мы говорим о жизни Итана. Всех остальных я уже потеряла.

— У него нет больше жизни. Ее отнял у него выстрел. То, что вы пытаетесь сделать, неестественно. И нет тому никакого оправдания.

Женевьева знала, что Иви права. Мама довольно часто говорила ей и Евангелине об уважении Естественных законов. Она переходила черту, которую ни один из Магов в ее семье никогда отважился бы переступить.

Но их всех больше нет. Она была единственной, кто остался в живых.

И она должна была попробовать.

— Нет! — Лена отпустила наши руки, разрывая круг. — Она стала Темной, разве вы не поняли это? Женевьева, она использовала черную магию.

Я схватил ее за руки. Она попыталась вырваться. Обычно при прикосновении от Лены исходило солнечное тепло, но на сей раз она ощущалась скорее как торнадо.

— Лена, она не ты. Он не я. Это все случилось больше чем сто лет назад.

Она была в истерике.

— Она это именно я, поэтому медальон хочет, чтобы я видела это. Он предупреждает меня держаться от тебя подальше. Так я не смогу причинить тебе боль после того, как стану Темной.

Мэриан открыла глаза, они стали как будто больше своего обычного размера. Ее короткие волосы, обычно опрятные и хорошо уложенные, были растрепаны. Она выглядела опустошенной, но веселой. Я знал этот взгляд. Такой же взгляд часто бывал у моей мамы.

— Ты еще не Призвана, Лена. Ты не хорошая и не плохая. У тебя типичное поведение мага пятнадцати с половиной лет в семействе Дюкейн. Я познакомилась со многими Магами за свою жизнь, а уж Дюкейнов почти всех перевидала, и Темных, и Светлых.

Лена ошеломленно смотрела на Мэриан.

Мэриан пыталась привести в норму дыхание:

— Не станешь ты Темной. Успокойся. Такая же мелодраматичная, как Мэйкон.

Почему она знала о дне рождения Лены? Откуда она знала о Магах?

— У вас есть медальон Женевьевы. Почему вы не сказали мне?

— Мы не знаем, что с ним делать. Все нам говорят разное.

— Дай-ка взглянуть.

Я залез в карман. Лена положила руку мне на руку, и я заколебался. Мэриан была самой близкой подругой моей мамы, и она была для меня членом семьи. Я знал, что я не должен сомневаться в ней, но я вспомнил, как пошел тогда за Аммой на болото, где она встречалась с Мэйконом Равенвуда, а ведь и представить себе не мог подобного.

— Откуда нам знать, что мы можем доверять тебе? — спросил я, и мне было ужасно неловко, что я задал такой вопрос.

— Лучший способ выяснить можете ли вы доверять кому-то — это довериться ему.

— Элтон Джон.

— Почти. Эрнест Хэмингуэй. В определенном смысле он был рок-звездой своего времени.

Я улыбнулся, но Лена не желала так легко расставаться со своими сомнениями.

— Как мы можем доверять вам, если все от нас что-то скрывают?

Мэриан посерьезнела:

— В первую очередь, потому что я не Амма и не дядя Мэйкон. Я не твоя бабушка и не тетя Дельфина. Я Смертная. Я ни на чьей стороне. Между черной и белой магией, Светлыми и Темными магами, должно быть что-то, что будет держать равновесие — это что-то — я.

Лена отступила от нее. Это было невероятно для нас обоих. Откуда Мэриан знала так много о семье Лены?

— Что вы такое? — в семье Лены это был ключевой вопрос.

— Я — главный библиотекарь Гатлина, я им стала, как только переехала сюда и останусь им впредь. Я не Маг. Я не более чем летописец. Я всего лишь храню книги, — Мэриан приглаживала волосы. — Я — Хранитель, одна из немногих смертных, посвященных в историю и тайны мира, частью которого нам никогда не стать. Всегда должен быть кто-то, и в этот раз этот кто-то — я.

— Тетя Мэриан, о чем вы говорите? — я совершенно запутался.

— Скажем так, есть библиотеки, и есть библиотеки. Я служу всем добрым жителям Гатлина, будь они смертными или магами.

— Вы хотите сказать…

— Магическая библиотека округа Гатлина. Я, конечно же, библиотекарь магов. Главный библиотекарь магов.

Я уставился на Мэриан, как будто видел ее впервые. Она смотрела на меня теми же карими глазами, той же знакомой улыбкой, она выглядела как обычно, но в то же время совершенно по-другому. Я всегда задавался вопросом, почему Мэриан оставалась в Гатлине все эти годы. Я думал, что это было связано с моей мамой. Теперь я знал, что причина в другом.

Я не мог понять, что я чувствую, но Лена чувствовала явно противоположное:

— Значит, вы можете помочь нам. Мы должны выяснить, что случилось с Итаном и Женевьевой, какое это имеет отношение к Итану и ко мне, и мы должны узнать все это до моего дня рождения, — Лена смотрела на нее с надеждой. — В Магической библиотеке должны быть записи. Возможно Книга Лун там. Вы думаете, в ней могут быть ответы?

Мэриан отвела взгляд:

— Может — да, а может — нет. Боюсь, я не могу помочь вам. Мне очень жаль.

— Как это так? — она говорила бессмыслицу. Я никогда не видел, чтобы Мэриан отказывалась помочь кому-нибудь, особенно мне.

— Я не могу заниматься этим, даже если очень хочу. Это часть моей должностной инструкции. Я не пишу книги, не пишу правила, я только храню их. Я не имею права вмешиваться.

— Эта работа важнее, чем помощь нам? — я встал перед ней, чтобы она была вынуждена смотреть мне в глаза. — Важнее меня?

— Все не так просто, Итан. Есть баланс между миром смертных и миром магов, между Светлыми и Темными. Хранитель — часть того баланса, часть Порядка Вещей. Если я брошу вызов законам, которыми я Связана, баланс будет подвергнут опасности, — она посмотрела на меня, ее голос дрожал. — Я не имею права вмешиваться, даже если это убивает меня. Даже если это причиняет боль дорогим для меня людям.

Я не понимал, о чем она говорила, но я знал, что Мэриан любила меня так же, как она любила мою маму. Если она не могла помочь нам, на то должна быть причина.

— Хорошо. Вы не можете помочь нам. Тогда отведите меня в Магическую библиотеку, и я все выясню сам.

— Ты не Маг, Итан. Не тебе принимать решение.

Лена встала рядом со мной и взяла меня за руку:

— Я могу. И я хочу пойти.

Мэриан кивнула.

— Хорошо, я отведу вас, в следующий раз, когда она будет открыта. Магическая библиотека не работает по тому же расписанию, что и Библиотека Гатлина. Ей не хватает регулярности.

Конечно же, не удивительно.

Глава 16 Тридцать первое октября. Хэллоуин — Священный вечер

(переводчик: Елена ♥Ева♥ Туманова)

Библиотека Гатлина была закрыта только по большим праздникам, таким как День благодарения, Рождество, Новый год и Пасха. И как результат эти дни являлись единственными, когда была открыта Магическая библиотека. Этот график от Мэриан не зависел.

— Все дело в городе. Я же сказала, правил я не устанавливаю.

Я гадал, о каком городе она говорит? О том, в котором я прожил всю свою жизнь, или о том, который все это время был скрыт от меня?

А вот Лена, похоже, обрела надежду. Казалось, она впервые поверила, что можно найти способ предотвратить по ее мнению неизбежное. Мэриан не могла нам дать ответов, но она была необходимой для нас поддержкой в отсутствии тех двух людей, на которых мы больше всего полагались, эти люди никуда не уехали, но казалось, что они невероятно далеко. Я не говорил этого Лене, но без Аммы я чувствовал себя потерянным. И я знал, что без Мэйкона Лена чувствует то же самое.

Мэриан снабдила нас кое-чем — письмами Итана и Женевьевы, такими старыми и хрупкими, практически прозрачными, а также она дала нам все остальные данные, которые они собрали с моей мамой. Все бумаги лежали в пыльной коричневой коробке, обклеенной бумагой с древесным рисунком. Хотя Лена любила цитировать фразу: «…дни без тебя будут лишены смысла, пока время стало еще одним препятствием на нашем пути…», все это было не более чем дополнением к любовной истории с действительно плохим, и вероятно Темным, концом. Но это все, что у нас было.

Сейчас единственной нашей задачей было определение цели наших поисков. Иголки в стоге сена, или, в нашем случае, в картонной коробке. Так что мы начали то, что нам оставалось делать. Мы принялись за поиски.

Спустя две недели, мы с Леной провели больше времени над этими бумагами, чем я вообще мог себе представить. Чем больше мы перечитывали эти документы, тем больше нам казалось, что читаем о себе. По вечерам мы сидели допоздна над загадкой Итана и Женевьевы, смертного и мага, отчаянно пытавшихся найти пути к воссоединению не смотря на непреодолимые препятствия. А в школе мы сталкивались с нашими собственными препонами, переживая очередные восемь часов в Джексоне, и каждый день был хуже предыдущего. Каждый день у них был новый план, как избавиться от Лены или как нас разлучить. Особенно на Хэллоуин. Хэллоуин в Джексоне был одним из самых тяжелых дней в году. Для парня всегда все, что связанно с костюмами, таит в себе много проблем. А еще нужно удостовериться, что ты попал в список приглашенных на ежегодную вечеринку Саванны Сноу, что было той еще головной болью. Но когда ты влюблен в колдунью, Хэллоуин превращается для тебя в нервотрепку высшего сорта.

Я не знал чего ждать, шагая к Лене, встречающей меня перед уроками через пару кварталов от моего дома подальше от глаз Аммы, которые у нее были и на затылке тоже.

— Ты без костюма, — удивленно сказал я.

— Ты о чем сейчас?

— Просто думал, что ты наденешь костюм или что-то вроде, — стоило произнести, как я понял, как по-идиотски это звучало.

— О, а ты думал, что маги наряжаются на Хэллоуин в костюмы и всю ночь летают на метлах? — засмеялась она.

— Я не имел в виду…

— Извини, что разочаровала тебя. Мы наряжаемся только к ужину, как и в любой другой праздник.

— Так для вас это тоже праздник?

— Это самая священная ночь года, и самая опасная — самый главный праздник из четырех Высших. Наша версия вашей новогодней ночи. Конец старого года и начало нового.

— А что ты подразумеваешь под опасной?

— Бабушка говорит, что именно в эту ночь грань между нашим миром и потусторонним, миром духов, становится практически незаметной. Это ночь силы и ночь памяти.

— Потусторонний мир? Типа загробной жизни?

— Ну что-то вроде. Царство духов.

— Так значит Хэллоуин действительно связан с духами и призраками.

Она закатила глаза.

— Мы поминаем всех магов, которые были казнены за то, что отличались от других. Мужчины и женщины, которые были сожжены за свои способности.

— Ты говоришь про Дело Салемских ведьм?

— Наверно, для тебя это именно оно. Но ведьм судили по всему восточному побережью, не только в Салеме. Даже по всему миру. Дело Салемских ведьм — это всего лишь одно, про которое пишут в ваших книгах, — она сказала «в ваших» так, словно это было ругательством, и, возможно, сегодня, как никогда, так оно и было.

Мы проехали мимо «Стоп энд Стил». Страшила сидел на углу под знаком «стоп». В ожидании. Увидев катафалк, он тут же медленно потрусил за ним следом.

— Надо его как-нибудь подвезти. Он, наверно, выматывается, бегая за тобой днями и ночами.

Лена взглянула в зеркало заднего вида:

— Он никогда не сядет в машину.

Я знал, что она права. Но когда я обернулся, чтобы посмотреть на него, могу поклясться, он мне кивнул.

Я с трудом узнал Линка на парковке. На нем был блондинистый парик и голубой свитер с изображением символа Диких Котов. У него даже помпоны были. Он выглядел испуганным и чем-то смахивал на свою мать. В этом году баскетбольная команда решила нарядиться в чирлидеров. Со всем остальным, что уже происходило в моей жизни, это уже окончательно выходило за рамки разумного — по крайней мере, так я думал про себя. За несоблюдение дресс-кода меня ждала жестокая расплата, учитывая, что Эрл давно ждал случая отыграться на мне. После того, как я стал встречаться с Леной, мои успехи в баскетболе заметно возросли. Теперь я занимал центровое место в команде вместо Эрла, и это его совсем не радовало.

Лена клялась, что никакой магии в этом нет, уж ее-то магии точно. Однажды она пришла на игру, и я с трудом преодолевал каждый бросок. А все из-за того, что она ежесекундно засыпала меня тысячами вопросов про штрафные броски, передачи и правило трех секунд. Оказалось, она никогда раньше не бывала на играх. Это было хуже, чем появление Сестер на городской ярмарке. После этого она перестала приходить, но я знал, что она слушает, когда я играю. Я ее чувствовал.

В то же время у команды поддержки наступили тяжелые времена. Эмили с трудом удерживалась на вершине пирамиды Диких Котов, но об этом я Лену не просил. Сегодня не сразу удавалось вычислить своих сотоварищей по команде, пока не приблизишься и не разглядишь волосатые ноги и искусственные волосы. Линк помахал нам. Вблизи он выглядел еще хуже. Он пытался нанести себе макияж, разрисовавшись розовым блеском и всем остальным, постоянно одергивая короткую юбочку, задиравшуюся на натянутых колготах.

— Скотина ты эдакая, — сказал он, тыча в меня пальцем через ряд машин, — где твой костюм?

— Прости, друг. Я забыл.

— Врешь, гад. Ты просто не захотел напяливать на себя все это дерьмо. Я знаю тебя, Уэйт. Ты сдрейфил.

— Клянусь, я забыл.

Лена улыбнулась Линку:

— Ты замечательно выглядишь.

— Как вы, девчонки, только носите всю эту дрянь на лице. Чертовски чешется.

Лена скривилась. Она практически не пользовалась косметикой, не было надобности:

— Ну, ты знаешь, не все мы подписываем контракт с Мейбелин, как только нам стукнет тринадцать.

— Саванне это скажи.

Мы пошли к ступеням главного входа, неподалеку на лужайке возле флагштока сидел Страшила. Я чуть было не спросил, как эта собака умудрилась опередить нас, но сейчас-то я уже знал, что не стоит забивать этим голову.

Коридоры были набиты битком, будто половина школы решила пропустить первый урок. Вся остальная часть команды ошивалась возле шкафчика Линка, тоже при полном параде, что было редкой удачей, только не в моем случае.

— Где твои помпоны, Уэйт? — Эмори потряс одним перед моим лицом. — В чем дело? Твои куриные ножки не смотрятся в юбке?

Шон натянул на себя свитер:

— Наверняка ни одна девчонка из команды не согласилась дать ему форму.

Кое-кто из парней засмеялся.

Эмори обнял меня одной рукой и наклонился поближе:

— Так в чем дело Уэйт? Или у тебя Хэллоуин каждый день, когда ты шляешься с девчонкой из Дома с привидениями?

Я схватил его за грудки и встряхнул, один из носков выпал у него из бюстгальтера из-под свитера.

— Тебе сейчас объяснить, Эм?

Он пожал плечами.

— Сам решай. Рано или поздно.

Линк встал между нами:

— Дамы, дамы. Наша задача развлекать. И ты же не хочешь размазать всю эту красоту на своем лице, Эм.

Эрл мотнул головой и толкнул Эмори перед собой в коридор. Как обычно он ничего не сказал, но этот взгляд я узнал.

«Пойдешь по этой дорожке — обратного пути не будет».

Казалось, что все будут говорить только о костюмах баскетбольной команды, так я думал, пока не увидел истинную команду поддержки. Как выяснилось, баскетбольная команда была не единственной, кто решил нарядиться в одинаковые костюмы. Мы с Леной как раз направлялись на урок английского, когда увидели их.

— Вот дерьмо, — Линк стукнул меня по руке.

— Чего?

Они маршировали по коридору, разбившись на парочки. Эмили, Саванна, Иден и Шарлота, каждая в сопровождении члена баскетбольной команды чирлидеров. Все они были одеты одинаково: черные длинные платья, высокие черные ботинки, и высокие остроконечные ведьминские шляпы. Но это были цветочки. Их длинные черные парики были завиты в аккуратные локоны, и у каждой из них под правым глазом черным карандашом старательно были нарисованы огромные полумесяцы — пародия на уникальное Ленино родимое пятнышко. Для завершения эффекта в руках у них были метлы, которыми они периодически мели вокруг ног прохожих во время своей процессии.

Ведьмы? На Хэллоуин? Как оригинально.

Я сжал ее руку. Внешне она держалась молодцом, но рука дрожала.

Мне очень жаль, Лена.

Если бы они только знали.

Я уже был готов к тому, что здание начнет трясти, а из окон полетят стекла, к чему-то такому. Но ничего не произошло. Лена просто стояла рядом и наблюдала.

Будущее поколение ДАР направилось к нам. Я решил встретить их на полдороги:

— Где твой костюм, Эмили? Ты забыла, что сегодня Хэллоуин?

Сначала Эмили растерялась, а потом расплылась в слащавой улыбке человека, излишне довольного собой:

— О чем ты, Уэйт? Разве тебе это не знакомо?

— Мы просто хотели, чтобы твоя подружка чувствовала себя как дома, — добавила Саванна, жуя жевачку.

Лена бросила на меня взгляд.

Итан, прекрати. Тебе же будет только хуже.

Мне все равно.

Я справлюсь.

Что происходит с тобой, касается и меня.

Линк встал рядом со мной, оттягивая колготки:

— Эй, девчонки, вы же вроде собирались в шлюх нарядиться? Ой, я забыл, что это у вас повседневная одежда.

Лена, не сдержавшись, улыбнулась Линку.

— Заткнись, Уэсли Линкольн. А не то я скажу твоей матери, что ты болтаешься вместе с этим фриком, и она тебя запрет дома до самого Рождества.

— Ты же знаешь, что значит эта штука на ее лице? — приторно заулыбалась Эмили, показывая на полумесяц на своей щеке. — Это называется ведьминская метка.

— Это ты вчера в Интернете нашла? Ты еще большая идиотка, чем я думал, — ухмыльнулся я в ответ.

— Это ты идиот. Ты с ней встречаешься.

Я начал краснеть, а это было последним, что я хотел бы сейчас сделать. Это была совсем не та тема для разговора, которую я хотел бы обсуждать при всей школе, не говоря уже о том, что я сам понятия не имел, встречаемся мы с Леной или нет. Мы целовались однажды. И мы всегда были вместе, так или иначе. И я не считал ее своей девушкой, хотя мне казалось, что я слышал, как она назвала меня своим парнем в Дни Сбора. А что я мог сделать, спросить? Может быть это был тот самый случай, когда ты должен спросить, но ответ будет отрицательным. Все равно была какая-то ее часть, которую она до сих пор скрывала от меня, и была какая-то часть, которую я не мог понять.

Эмили ткнула мне в грудь древком метлы. Похоже, все эти идеи о коле в сердце были ей по душе, особенно сейчас.

— Эмили, почему бы вам всем не выпрыгнуть в окно. Посмотрим, как вы летаете. Если не разобьетесь.

Ее глаза сузились:

— Надеюсь, вам понравится сидеть вдвоем дома, когда вся остальная школа будет на вечеринке Саванны. И это будет ее последняя вечеринка в Джексоне, — Эмили развернулась и промаршировала к своему шкафчику, Саванна и вся их свита последовали за ней.

Линк скакал вокруг Лены, пытаясь ее приободрить, что было не так уж трудно, учитывая как он выглядел. Как я и говорил, я всегда мог рассчитывать на него.

— Они действительно ненавидят меня. Им это никогда не надоест, — вздохнула Лена.

Линк резко присел в выпаде, вскочил и начал размахивать своими помпонами, скандируя:

— Они тебя ненавидят — это да. Они тут всех не любят — не беда!

— Меня бы больше беспокоило, если бы ты им нравилась, — я наклонился к ней и попытался осторожно ее обнять. Она развернулась, моя рука едва ли коснулась ее плеча. Супер.

Не здесь.

Почему?

Так будет хуже для тебя.

А я мазохист.

— Завязывай с любезностями, — Линк ткнул меня под ребро. — А то я начну сожалеть, что теперь я еще на год остался без подходящей партии. Мы опоздаем на английский, а я хочу по пути снять эти чертовы колготки. Они мне в задницу врезаются.

— Я только загляну в свой шкафчик, заберу книгу, — сказала Лена, ее локоны опять скручивались в спирали на ее плечах, я заподозрил неладное, но ничего не сказал.

Эмили, Саванна, Шарлота и Иден стояли возле своих шкафчиков, уткнувшись в зеркала, висевшие на дверцах. Шкафчик Лены был чуть подальше по коридору.

— Не обращай внимания, — сказал я.

Эмили терла себе щеку влажной салфеткой. Черная метка в виде полумесяца становилась только больше и чернее, стираться она не собиралась.

— Шарлота, дай мне свою смывку для косметики.

— Держи.

Эмили еще несколько раз яростно потерла щеку.

— Не стирается. Саванна, ты же говорила, это смывается мылом.

— Смывается.

— Тогда почему это не так?! — Эмили гневно хлопнула дверцей своего шкафчика.

Трагедия привлекла внимание Линка:

— Чего эти четверо тут застряли?

— Похоже, у них возникли небольшие трудности, — сказала Лена, останавливаясь возле своего шкафчика.

Саванна не менее усердно пыталась стереть со щеки собственное художество:

— Мой тоже не сходит, — полумесяц красовался у нее уже на пол-лица. Саванна принялась рыться в своей сумочке. — У меня был где-то этот карандаш.

Эмили вытащила свою сумочку из шкафчика, и тоже принялась что-то искать:

— Забудь. Сейчас свой достану.

— Что за… — Саванна выудила какой-то предмет из сумки.

— Ты нарисовала маркером?! — засмеялась Эмили.

Саванна уставилась на маркер в руках:

— Конечно же, нет! Понятия не имею. Как он у меня оказался.

— Ну ты дура. Он же ни за что не смоется до вечеринки.

— Я не могу ходить с этой штукой на лице весь вечер! У меня костюм греческой богини, Афродиты! Это же все испортит!

— Надо было головой думать, — Эмили все еще копалась в недрах своей серебристой сумочки. Она вытряхнула все содержимое на пол перед шкафчиком, блеск для губ и лак для ногтей покатились по коридору. — Должен быть где-то тут.

— О чем это ты? — спросила Саванна.

— Черный карандаш, я им рисовала сегодня утром, его нет, — Эмили уже привлекла к себе внимание, люди останавливались, чтобы посмотреть, что происходит. Такой же маркер Шарпи выкатился из сумки Эмили на середину коридора.

— Ты тоже рисовала маркером?

— Конечно же, нет! — дернулась Эмили, ожесточенно потирая лицо. Но черный полумесяц становился больше и чернее, чем у всех остальных. — Какого дьявола тут творится?

— У меня тоже есть, — сказала Шарлота, поворачивая замок своего шкафчика. Она открыла дверь и замерла, уставившись внутрь.

— Что там? — взвилась Саванна. Шарлота молча вынула руку из шкафчика. Она держала маркер.

— Проклятие чирлидеров! — потряс Линк помпонами.

Я посмотрел на Лену.

Маркер Шарпи?

Озорная улыбка осветила ее лицо.

Ты же вроде бы говорила, что не контролируешь свою силу.

Новичкам везет.

К концу дня все в Джексоне говорили о чирлидерах. Каким-то образом, все те из команды поддержки, кто нарядился под Лену, нарисовали у себя на лицах огромные полумесяцы несмываемым маркером Шарпи, вместо подводки для глаз. Что тут скажешь — чирлидеры. Шуткам не было предела.

Всем им придется ходить в школу, а к тому же ходить по всему городу, петь в церковном хоре и подбадривать команду с маркером на их лицах, пока рисунок не поблекнет через несколько дней.

Миссис Линкольн и миссис Сноу будут в ужасе.

Хотел бы я это видеть.

После занятий я проводил Лену до машины, это был лишний повод подержать ее за руку. То странное физическое ощущение, которое я испытывал, когда прикасался к ней, вовсе не было сдерживающим фактором, как можно было подумать. Неважно, как именно это было: горение, электрические разряды, удар молнии, я должен был быть рядом с ней. Мне это было необходимо как воздух. У меня не было выбора. И это меня пугало куда больше, чем целый месяц Хэллоуина, и это убивало меня.

— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросила она, накручивая локоны на палец. Она сидела на капоте катафалка, а я стоял напротив.

— Я думал, может, ты придешь ко мне, мы будем у меня открывать дверь всем, кто потребует сладостей. Ты поможешь мне охранять крест на лужайке, чтобы его никто не сжег, — я старался не думать слишком подробно обо всем своем плане, включающем в себя Лену, диван, старые фильмы и отсутствующую Амму.

— Я не могу. Сегодня один из Высших праздников. Отовсюду соберутся родственники. Дядя Эм каждые пять минут напоминает мне об опасности, если я соберусь выйти из дома. В день такой Темной силы я ни за что не открою дверь незнакомцам.

— Никогда не думал об этом с этой точки зрения, — до сегодняшнего дня.

К тому времени, как я добрался до дома, Амма уже почти все приготовила для своего ухода. На плите варился цыпленок, а она руками мешала тесто для бисквита — «ни одна уважающая себя женщина не будет это делать по-другому». Я с сомнением заглянул в кастрюлю, гадая, то ли это блюдо попадет на наш праздничный стол, то ли отправится Предкам.

Я подцепил немного теста, и она поймала меня за руку.

— В.О.Р.И.Ш.К.А., - улыбнулся я.

— Что означает, убери свои загребущие ручонки от моего бисквита, Итан Уэйт. Мне столько народу накормить надо, — похоже, что мне сегодня ни цыпленка, ни пирога не перепадет.

Амма всегда уходила на Хэллоуин. Она говорила, что это особенный день в церкви, но моя мама всегда говорила, что это просто очень хороший день для бизнеса. Разве можно придумать лучшую ночь для гадания на картах, чем Хэллоуин? Ни на Пасху, ни на День Святого Валентина столько клиентов не собрать.

Но в свете последних событий, я задумался над третьей возможной причиной. Может быть эта ночь была не менее хороша для чтения птичьих костей на кладбище? Спросить я не мог, да и не был уверен, что хочу знать. Я скучал по Амме, скучал по разговорам с ней, мне очень не хватало доверия к ней. Если она чувствовала то же самое, то вида не показывала. Наверно, думала, что я просто взрослею, а может так оно и было.

— Ты идешь на этот вечер к Сноу?

— Нет, в этом году я, пожалуй, останусь дома.

Она приподняла бровь, но вопроса не последовало. Она уже знала, почему я не иду:

— Заварил кашу, вот теперь и расхлебывай.

Я ничего не ответил. Я и так знал, что она не ждет моего ответа.

— Я ухожу через пару минут. Тебе придется открывать дверь всем детишкам, когда они сюда придут. Твой отец очень занят, — как будто мой папа, заслышав клич «проделка или сладость», кинулся бы открывать дверь.

— Конечно.

Коробки с конфетами уже стояли в коридоре, я вскрыл их все и пересыпал содержимое в большую стеклянную миску. Из головы никак не выходили Ленины слова про «ночь такой Темной силы», мне вспомнилась Ридли, стоящая возле своей машины на парковке «Стоп энд Стил» с этой ее липкой сладкой улыбкой и бесконечными ногами. Надо признаться, что я вовсе не был специалистом по распознанию Темных сил, чтобы решить, кому можно открывать дверь, а кому нет. Как я уже говорил, если девушка твоей мечты — маг, то Хэллоуин приобретает для тебя совсем другой смысл. Я посмотрел на миску с конфетами в руках, потом открыл дверь, выставил миску на порог и зашел внутрь.

Стоило мне устроиться перед телевизором для просмотра «Сияния», как на меня навалилась тоска по Лене. Я позволил своим мыслям свободно блуждать в разных направлениях, пока бы они не наткнулись на ее мысли, как это всегда бывало, но ее нигде не было. Я провалился в сон на диване, рассчитывая встретиться с ней во сне хотя бы.

Стук в дверь разбудил меня. Я посмотрел на часы, было почти десять, поздновато для детей.

— Амма?

Ответа не было. В дверь опять постучали.

— Это ты?

В комнате было темноте за исключением голубых отсветов от экрана телевизора, по которому в это время свихнувшийся отец спускался вниз по лестнице отеля с топором в руках, чтобы покрошить всю свою семью. Не самый лучший момент, чтобы открыть дверь, особенно на Хэллоуин. Еще стук.

— Линк? — я выключил телевизор и оглянулся, чтобы найти какой-нибудь предмет, могущий послужить оружием, но ничего подходящего не нашлось. Я поднял с пола старую игровую приставку, валявшуюся рядом со стопкой видео-игр. Конечно, это была не бейсбольная бита, но вполне тяжелый экземпляр одного из старых японских достижений техники. Пять фунтов в ней было. Я поднял ее над головой и прокрался к стене, отделяющей гостиную от коридора. Еще пара шагов и я заглянул одним глазом за штору, закрывающую стеклянную дверь.

В темноте на неосвещенном крыльце я не мог разглядеть ее лица, но я везде бы узнал старый бежевый минивэн, который стоял с включенным двигателем на дороге перед моим домом. «Песок пустыни», как она его называла. Это была мать Линка с тарелкой шоколадного печенья. Я все еще держал приставку. Если бы Линк увидел меня сейчас, он бы всю оставшуюся жизнь припоминал бы мне это.

— Минуту, миссис Линкольн, — я включил свет на крыльце и повернул замок на двери, но когда я попытался ее открыть, дверь будто застряла. Я снова взглянул на замок, он был закрыт, хотя я был уверен, что только что открыл его.

— Итан?

Я опять повернул замок. Он со щелчком закрылся в то же мгновение, я даже руку не успел убрать.

— Миссис Линкольн, простите, у меня тут с дверью какие-то проблемы, — я потряс дверь изо всех сил, раскачивая приставкой в другой руке. Что-то упало на пол передо мной, я поднял предмет с пола — чеснок, завернутый в один из носовых платков Аммы. Можно было сразу догадаться, что такой будет возле каждой двери и на каждом подоконнике. У Аммы была своя маленькая традиция на Хэллоуин.

И все равно что-то мешало открыть мне дверь, то самое, что открыло для меня дверь кабинета пару дней назад. Сколько еще замков в этом доме вдруг обрело собственное мнение? Что вообще происходит?

Я еще раз открыл замок и опять со всей силы дернул дверь на себя, она распахнулась и врезалась в стену в коридоре. Миссис Линкольн стояла на крыльце, освещаемая со спины тусклым уличным фонарем. Силуэт был размытым.

Она взглянула на игровую приставку в моей руке:

— Видео-игры расплавят тебе мозги, Итан.

— Да, мэм.

— Я принесла тебе шоколадное печенье, в качестве примирения, — она выжидающе протянула тарелку мне. Я должен был пригласить ее войти. На все на свете тут имелись правила. Хотя, наверно, это называется манерами, Южным гостеприимством. Но, благодаря Ридли, я уже однажды попался на эту удочку, и теперь колебался.

— А что вы делаете тут так поздно? Линка у меня нет.

— Конечно же, его тут нет. Он у Сноу в гостях, где каждый уважающий себя ученик Джексон Хай должен быть. Мне пришлось полгорода обзвонить, чтобы раздобыть ему приглашение, с учетом его недавнего поведения.

Что-то тут было не так. Я знал миссис Линкольн всю жизнь. Ей всегда больше всех надо было. Добивалась запрета на размещение книг в библиотеке, увольняла школьных учителей, уничтожала чужие репутации посреди белого дня. Но в последнее время она стала другой. Ее крестовый поход против Лены был несравним ни с чем. Она всегда сражалась за свои убеждения, но это уже походило на личную вендетту.

— Мэм?

Казалось, она злится.

— Я испекла для тебя печенье. Я думала, что ты пригласишь меня в дом, и мы сможем поговорить. Ты мне не враг, Итан. Это не твоя вина, что эта девчонка так на тебя влияет. Ты должен быть вместе со всеми на вечеринке. С детьми своего круга, — она опять протянула мне печенье — залитую липким двойным шоколадом стряпню, которая всегда первым делом расходилась на Распродаже выпечки в баптистской церкви. Я буквально вырос на этом печенье.

— Итан?

— Мэм.

— Я могу войти?

Я не пошевелился, только крепче ухватил игровую приставку. Я уставился на шоколадное печенье и чувство голода вдруг исчезло совершенно. Ни выпечке, ни даже тарелке этой женщины в моем доме рады не будут. Мой дом, как и Равенвуд, обрел свой собственный разум, и ни я, ни он не собирались ее впускать.

— Нет, мэм.

— Что ты сказал, Итан?

— Нет. Мэм.

Она прищурилась и пихнула тарелку мне в руки, как будто собралась любым способом проникнуть в дом, но тарелка как в стену врезалась в какую-то невидимую преграду между ней и мною. Тарелка отскочила, перевернулась в воздухе пару раз и упала, разлетевшись осколками и остатками шоколадного печенья по нашему придверному коврику с пожеланием счастливого Хэллоуина. Амма с утра будет в гневе.

Миссис Линкольн встревоженно попятилась вниз по ступеням крыльца и исчезла в темноте на своем старом Песке пустыни.

Итан!!!

Ее крик вырвал меня из сна. Наверно, я задремал. Марафон фильмов ужасов закончился и телевизор шипел белым шумом на всю комнату.

Дядя Мэйкон!! Итан! Помогите!!!

Лена кричала. Где-то. Я слышал ужас в ее голосе внутри своей головы, мой мозг так захватила эта боль, что я не сразу сориентировался, где нахожусь.

Кто-нибудь помогите!!!

Моя входная дверь была распахнута, она раскачивалась на ветру и билась о стену. Звук отдавался в стенах оружейными выстрелами.

Ты говорил, я здесь в безопасности!

Равенвуд.

Я схватил ключи от старого Вольво и побежал.

Я не помнил толком, как добрался до Равенвуда, могу только сказать, что несколько раз меня определенно сносило на обочину. Я едва видел. Лена мучалась от такой боли, а я был в такой тесной связи с ней сейчас, что почти терял сознания, испытывая ее ощущения на себе.

И этот крик, он не прекращался с момента, как я проснулся и до момента, когда я нажал на полумесяц и сам вошел в Равенвуд.

Как только входная дверь открылась, я увидел, что Равенвуд в очередной раз видоизменился. В этот раз он представлял собой что-то вроде старого замка. Свечи в подвесных канделябрах отбрасывали жуткие тени на людей, всех сплошь одетых в черное, куда превышающих своим числом гостей в Дни Сбора.

Итан! Быстрее! Я больше не могу…

Лена!!! — заорал я. — Мэйкон! Где она?!

Никто не удостоил меня взглядом, а я не видел знакомых лиц, хотя весь центральный холл был переполнен гостями, чинно проплывающими из одной комнаты в другую, словно они были призраками на званом ужине для приведений. Они были не просто не местные, они были даже не из этого столетия. Я увидел мужчину в темном килте и в грубом гэльском одеянии, женщину в платье с корсетом. Все было темным, укрытым тенями.

Я пробрался через толпу в то, что теперь походило на огромный бальный зал. Я не видел никого их них — ни Дель, ни Рис, ни даже маленькую Райан. Горевшие свечи потрескивали по углам комнаты, а полупрозрачный оркестр из странных музыкальных инструментов, выпадающих из фокуса, играл сам по себе, пока расплывчатые пары кружились и скользили по теперь уже каменному полу. Танцоры меня будто не видели.

Музыка определенно была магической, наигрывающей свое собственное заклинание. В основном это были струнные, я мог различить скрипку, виолончель и альт. Я почти что видел нити, соединяющие танцоров, будто они танцевали, приближаясь и удаляясь друг от друга, следуя причудливому рисунку на ткани, они все идеально вписывались в атмосферу, я — нет.

Итан…

Я должен был ее найти.

Внезапный приступ боли, и ее голос стал тише. Я споткнулся и врезался в плечо одного из наряженных гостей, он зашатался и сбил с ног танцевавшую рядом с ним пару.

— Мэйкон!!! — закричал я изо всех сил.

Наверху ступеней я увидел Страшилу Рэдли, который будто ждал меня. В его круглых человеческих глазах сквозил страх.

— Страшила! Где она? — Страшила взглянул на меня, и я увидел непроницаемые темно-серые глаза Мэйкона Равенвуда, я мог бы поклясться, что увидел именно этот взгляд. Страшила повернулся и побежал, я кинулся за ним, по крайней мере, я думал, что это все-таки он, когда бежал за ним вслед по винтовой каменной лестнице того, что теперь являлось Замком Равенвуда. Наверху лестницы он подождал меня, и вновь бросился бежать в темную комнату в конце коридора. В случае со Страшилой такое поведение можно было расценить, как приглашение.

Он гавкнул и две массивные дубовые двери со скрипом открылись сами по себе. Они находились так далеко от бала, что я не слышал ни музыки, ни голосов гостей. Словно мы попали в другое место и даже время. Даже замок вокруг меня изменился, камень под ногами стал более грубым, стены стали массивнее и холоднее, источником света служили висящие на них факелы.

Я многое знал о старине. Гатлин был старым. Я вырос среди антиквариата. Но это все вместе было совсем другим. Как Лена и говорила, Новый Год, ночь вне времени.

Когда я вошел внутрь, я замер от неба над головой. Комната распахивалась в небеса, будто зимний сад. Небо надо мной было черным, чернее я не видел в своей жизни. Будто мы находились в центре самого страшного урагана, хотя вокруг стояла тишина.

Лена лежала на массивном каменном столе, сжавшись в клубок. Она вся была мокрой от собственного пота и извивалась от боли. Они все стояли вокруг нее — Мэйкон, Дель, Барклай, Рис, Ларкин и даже Райан, а еще была одна женщина, которую я не знал, все они стояли в кругу, державшись за руки.

Их глаза были открыты, но они ничего не видели перед собой. Они не заметили, что я в комнате. Я видел, что у них шевелятся губы, они что-то бормотали хором. Когда я подошел ближе к Мэйкону я понял, что они говорят не по-английски. Я не мог сказать точно, но после времени, проведенного с Мэриан, я подумал, что это была латынь.

Sanguis sanguinis mei, tutela tua est.

Sanguis sanguinis mei, tutela tua est.

Sanguis sanguinis mei, tutela tua est.

Sanguis sanguinis mei, tutela tua est.

Все, что я слышал это было их тихое напевное бормотание. Лену я больше не слышал. В моей голове было пусто. Она исчезла.

Лена! Отзовись!

Ничего. Она лежала там, тихо постанывая, медленно изгибаясь, будто хотела выбраться из собственной кожи. Пот стекал с нее ручьем, смешиваясь со слезами.

Дель нарушила молчание, крикнув в истерике:

— Мэйкон, сделай же что-нибудь! Ничего не выходит!

— Я пытаюсь, Дельфина, — в его голосе было то, чего я никогда не слышал раньше. Страх.

— Я не понимаю. Мы все защищаем этот дом. Он — единственное место на земле, когда она должна была быть в безопасности, — тетя Дель смотрела на Мэйкона, в ожидании ответов.

— Мы ошибались. Нет больше для нее безопасного приюта, — сказала очень красивая женщина, примерно ровесница моей бабушки, с тяжелыми черными локонами. У нее на шее висели нити бус, одна на другой, а на пальцах были надеты орнаментированные серебряные кольца. У нее было тот же уникальный вид, что у Мэриан, будто она пришла издалека.

— Ты не можешь этого знать, тетя Аурелия, — бросила Дель и повернулась к Рис, — Рис, что происходит? Ты видишь, хоть что-нибудь?

Глаза Рис были закрыты, слезы текли по щекам:

— Я ничего не вижу, мама.

Тело Лены дернулось, и она открыла рот в немом крике. Этого я не мог вынести.

— Сделайте же что-нибудь! Помогите ей! — закричал я.

— Что ты тут делаешь? Убирайся отсюда. Здесь небезопасно, — предостерег меня Ларкин, наконец-то семья меня заметила.

— Сосредоточьтесь! — отчаянно закричал Мэйкон. Его голос возвышался над остальными, становясь все громче и громче, пока он не перешел на крик

Sanguis sanguinis mei, tutela tua est!

Sanguis sanguinis mei, tutela tua est!

Sanguis sanguinis mei, tutela tua est!

Кровь от моей крови — защита твоя!

Стоящие в круге еще сильнее сжали руки, наверно, чтобы придать кругу еще больше силы, но это не помогало. Лена заходилась в беззвучном крике ужаса. Это было хуже снов. Это было реально. И если они это не остановят, остановлю я. Я побежал к ней, поднырнув под руками Ларкина и Рис.

— Итан, НЕТ!!!

Стоило мне попасть в круг, как я услышал этот звук. Вой. Жуткий, леденящий, голос самого ветра. Или это был человеческий голос? Я не мог сказать точно. Она лежала на столе в нескольких шагах от меня, а казалось, что за сотни километров. Что-то постоянно отталкивало меня от нее, что-то куда могущественнее, чем я ощущал раньше. Сильнее, чем Ридли, пытавшаяся высосать из меня жизнь. Я проталкивался сквозь это нечто изо всех сил, что у меня еще оставались.

Я иду, Лена! Держись!!!

Я дернулся и потянулся, потянулся к ней, как в наших снах. Черная бездна над головой начала рассасываться.

Я закрыл глаза и нырнул вперед. Наши пальцы едва соприкоснулись.

Я услышал ее голос.

Итан, я…

Воздух закружился внутри круга вокруг нас, как смерч. Сворачиваясь огромной воронкой в небо, если это можно назвать небом. В черноту. А потом словно взрывной волной всех — дядю Мэйкона, тетю Дель и остальных — отбросило на стены позади них. В этот же момент вихрь вокруг нас исчез в темноте над нами.

Все было кончено. Замок превратился в обычную мансарду, с обычным открытым окном, створки которого раскачивались на ветру. Лена с растрепанными волосами распласталась на полу без сознания, но она дышала.

Мэйкон поднялся с пола, ошарашенно глядя на меня. Он подошел к окну и закрыл его.

Тетя Дель не сводила с меня глаз, слезы все еще текли из ее глаз:

— Если бы я не видела это сама…

Я встал на колени возле Лены. Она не могла пошевелиться, не могла говорить. Но она была жива. Я чувствовал едва заметное биение пульса на ее запястье. Я лег рядом с ней — это был единственный способ спастись от тошноты.

Семья Лены медленно окружила нас, темный круг над моей головой.

— Я говорил тебе. У парня есть сила.

— Это невозможно. Он смертный. Он не один из нас.

— Но как может смертный разорвать Священный круг? Как может смертный уничтожить Убивающее душу заклятие такой силы, что сам Равенвуд лишился защиты.

— Я не знаю, но объяснение должно быть, — Дель подняла одну руку над головой, — Эвинсо, Континио, Коллиго, Инклудо, — она открыла глаза. — Дом все еще под защитой, Мэйкон. Я чувствую. Но она все равно добралась до Лены.

— Конечно, добралась. Мы не сможем остановить ее в ее намерении добраться до ребенка.

— Силы Сарафины растут день ото дня. Рис видит ее теперь, в глазах Лены, — голос Дель дрожал.

— Напасть на нас здесь, в эту ночь. Она просто дала нам знать.

— И о чем же, Мэйкон?

— О том, что она может.

Я почувствовал руку на своем виске. Она успокаивала меня, передвинувшись на мой лоб. Я старался слушать, но рука меня убаюкивала. Мне хотелось добраться домой до своей кровати.

— Или о том, что не может.

Я поднял глаза. Аурелия гладила меня по голове, будто я был маленькой разбившейся птичкой. Только я знал, что она чувствует меня, чувствует то, что у меня внутри. Она искала что-то, перебирала мои мысли, словно искала потерянную пуговицу или старый носок.

— Она сглупила. Она совершила фатальную ошибку. А мы узнали то, что нам действительно необходимо было узнать, — сказала Аурелия.

— Так ты соглашаешься с Мэйконом? У мальчика есть сила? — теперь голос Дель звучал раздраженно.

— Ты была права, Дельфина. Должно быть объяснение. Он смертный, а все мы знаем, что у смертных нет своей собственной силы, — пробормотал Мэйкон, как будто убеждая сам себя.

Но я уже сам начал думать, а что если он ошибался. Он ведь говорил уже однажды Амме на болоте, что у меня есть какая-то сила. Только все это не имело смысла, даже для меня. Насколько я знал, я не был одним из них. Я не был Магом.

Аурелия взглянула на Мэйкона:

— Ты можешь поставить на дом какую угодно защиту, Мэйкон. Но я твоя мать, и я тебе скажу, что ты можешь собрать здесь всех из рода Дюкейн, всех Равенвудов, создать здесь круг размером с этот богом забытый город, связать всё какими угодно заклинаниями. Но ее защищает не дом. Ее защищает мальчик. Никогда не видела раньше подобного. Ни одному магу не встать между ними.

— Это так кажется, — Мэйкон был зол, но он не стал спорить со своей матерью. А я слишком устал, чтобы думать об этом. Я даже головы поднять не мог.

Я услышал, как Аурелия шепчет что-то мне на ухо. Похоже, это опять была Латынь, но только слова отличались.

Cruor pectoris mei, tutela tua est!

Кровь моего сердца — защита твоя!

Глава 17 Первое ноября. Надпись на стене

(переводчик: Елена ♥Ева♥ Туманова)

Утром, я не имел ни малейшего понятия, где я нахожусь. Оглядевшись, я увидел, что стены, старая кованая кровать, окна и зеркала — все было исписано Лениным почерком черным маркером Шарпи. И тогда я вспомнил.

Я приподнял голову и стер с щеки струйку слюны. Лена еще спала. Я видел лишь ее ступню, свисавшую с края кровати. Я заставил себя встать. Спину ломило оттого, что спал на полу. Интересно, кто нас перенес вниз с мансарды, и как.

Включился телефон — мой постоянный будильник, благодаря которому Амме приходится орать по утрам только три раза, чтобы разбудить меня. Но сегодня звучала не «Богемская Рапсодия». Это была та самая песня. Лена села на кровати, испугавшись спросонья.

— Что слу…

— Тссс. Слушай.

Песня изменилась.

Шестнадцать лун, шестнадцать лет,

Шестнадцать страхов в снах ты видишь,

Шестнадцать для Защитных чар,

Из криков всех — один услышишь.

— Выключи это! — она схватила мой телефон и попыталась отключить, но песня продолжала играть.

— Я думаю, это про тебя. Что это за Защитные чары?

— Я чуть не умерла вчера ночью. Мне уже тошнит от всего, что касается меня. Я устала от всех этих странностей, которые со мной происходят. Может быть, это дурацкая песня о тебе, для разнообразия. В конце концов, на самом деле тут только тебе шестнадцать, — в расстроенных чувствах Лена подняла руку наверх открытой ладонью, сжала кулак и резко бросила руку вниз, будто схватила и убила об пол паука.

Музыка прекратилась. Сегодня с Леной лучше не связываться. Если честно, я не мог ее винить. Вид у нее был больной и измученный, наверное, даже хуже чем у Линка на следующее утро после того, как он назло Саванне выпил бутылку старого мятного шнапса из запасников ее мамы в последний день занятий перед зимними каникулами. Три года прошло с тех пор, а он до сих пор не ест мятные конфеты.

Волосы Лены торчали во все стороны, а глаза опухли и покраснели от слез. Так вот значит, как девушки выглядят с утра. Ни одной раньше не видел, так близко, по крайней мере. Я старался не думать об Амме, и о том кошмаре, который мне предстоит пережить, когда я вернусь.

Я влез на кровать и посадил Лену к себе на колени, приглаживая ладонью ее сумасшедшую прическу:

— Ты в порядке?

Она закрыла глаза и спрятала лицо в мою толстовку. Я подозревал, что, наверное, от меня воняло как от дикого опоссума.

— Да вроде.

— Я слышал твои крики всю дорогу от дома.

— Кто бы знал, что Келтинг спасет меня.

Я как всегда что-то пропустил:

— Что такое Келтинг?

— Так это правильно называется — способ, которым мы общаемся друг с другом независимо от того, где находимся. Некоторые Маги могут так, некоторые нет. Ридли и я раньше в школе могли так общаться, но…

— Ты вроде бы говорила, что раньше с тобой такого не случалось?

— Никогда со смертными. Дядя Мэйкон говорит, что это настоящая редкость.

Хорошо звучит.

Лена легонько меня пихнула:

— Это с кельтской стороны нашего семейства. Таким образом Маги обменивались информацией во время Судов. В Штатах они называли это «Пошепт».

— Но я-то не маг.

— Я знаю, и это на самом деле странно. Со смертными это не должно работать.

Конечно не должно.

— А тебе не кажется, что это немного больше, чем просто странно? Мы можем общаться этим вот Келтингом, Ридли зашла в Равенвуд благодаря мне, да даже дядя твой говорит, что я могу защищать тебя каким-то образом. Как это все вообще возможно? Если я не маг. Мои родители, конечно, отличаются от остальных, но не настолько.

Она положила голову мне на плечо:

— Может совсем и не нужно быть Магом, чтобы иметь силу.

Я заправил локон ее волос ей за ухо:

— Может достаточно просто влюбиться в одного из них.

Я сказал это, как само собой разумеющееся. Без тупых шуток, не переводя тему. И кстати, я нисколько не смутился, потому что это была чистая правда. Я влюбился. Наверное, всегда был в нее влюблен. И она должна это знать, если сама уже не догадалась, потому что пути назад нет. Для меня, по крайней мере.

Она посмотрела на меня, и весь мир вокруг исчез. Как будто были только мы, как будто всегда были только мы, и магия тут была совсем не причем. Как будто радость и грусть слились воедино. Я не мог быть рядом с ней и не испытывать чувств, не чувствовать всего, что было на душе.

О чем ты думаешь?

Она улыбнулась.

Думаю, ты можешь догадаться. По надписи на стене.

И с ее словами, на стене стали появляться слова. Медленно, одно за другим.

Влюбился

не

только

ты.

Надпись появилась сама по себе, таким же черным почерком с завитушками, как и все остальные слова в комнате. Щеки Лены вспыхнули румянцем, и она закрыла лицо руками:

— Я умру от смущения, если все мои мысли будут проявляться надписями на стенах.

— Ты это не специально?

— Нет.

Не надо смущаться, Ли.

Я убрал ее руки с лица.

Я чувствую то же самое.

Глаза у нее были закрыты, и я наклонился, чтобы поцеловать ее. Это был очень легкий поцелуй, его и поцелуем-то назвать сложно. Но даже он заставил мое сердце колотиться с бешеной скоростью.

Она открыла глаза и улыбнулась:

— Расскажи, что было дальше. Хочу услышать, как ты спас мою жизнь.

— Я не помню толком, как добрался сюда, а потом никак не мог тебя найти, в доме было полным-полно этих жутких людей, разодетых будто для маскарада.

— Это был не маскарад.

— Я понял.

— А потом ты нашел меня? — Она легла мне на колени и снизу смотрела на меня с улыбкой. — Въехал в комнату на своем белом жеребце и спас меня от неминуемой смерти от рук Темного Мага?

— Не смешно. Знаешь, как я перепугался. И никакого жеребца не было, скорее уж тогда собака.

— Последнее, что я помню, как дядя Мэйкон говорил о Защите дома, — Лена накрутила на палец локон, задумавшись.

— А что это за Круг такой?

— Круг Sanguinis. Круг Крови.

Я старался не выглядеть испуганным. Я с трудом примирился с сочетанием Аммы и куриных костей. Сомневаюсь, что смог бы вынести вид реальной куриной крови. Надеюсь, речь идет не более, чем о куриной крови.

— Я не видел крови.

— Не настоящая кровь, балда. Имеются в виду родственные связи, семья. Вся моя семья собралась на праздник, помнишь?

— Точно, прости.

— Я говорила тебе, что Хэллоуин для магии самая могущественная ночь.

— Так что вы все делали там? В Круге?

— Мэйкон хотел обновить защиту Равенвуда. Дом всегда под защитой, но дядя проводит этот обряд заново каждый Хэллоуин на новый год.

— Но что-то пошло не так.

— Наверное; потому что мы стояли в круге, и затем я услышала, как дядя Мэйкон говорит с тётей Дель, а потом все закричали, и все говорили про какую-то женщину. Сара… чего-то там.

— Сарафину. Я тоже слышал.

— Сарафина. Это то самое имя? Я его никогда раньше не слышала.

— Она, похоже, Темный Маг. Они все казались, ну я не знаю, напуганными что ли. Никогда раньше не слышал, чтобы твой дядя говорил таким голосом. Ты знаешь, что случилось? Она на самом деле пыталась тебя убить? — я не был уверен, что готов услышать ответ.

— Не знаю. Я мало что помню, кроме того голоса, будто кто-то разговаривает со мной издалека. А что именно этот голос говорил, я тоже не помню, — она повернулась у меня на коленях и неловко прильнула к моей груди. Казалось, что я чувствую, как ее сердце бьется рядом с моим, как маленькая порхающая в клетке птичка. Мы были настолько близко друг к другу, насколько это было возможно, не смотря при этом друг другу в глаза. А этим утром, как мне казалось, именно это нам было необходимо.

— Итан. Время истекает. Все без толку. Что бы это ни было, кем бы она ни была, разве тебе не кажется, что она приходила за мной, потому что через четыре месяца я стану Темной?

— Нет.

— Нет? И это все, что ты можешь мне сказать о самой худшей ночи всей моей жизни, когда я чуть не умерла? — Лена отстранилась.

— Ты только подумай. Стала бы эта Сарафина, кем бы она ни была, охотиться на тебя, если бы ты была одной из плохих? Нет, за тобой бы тогда пришли хорошие. Возьмем Ридли к примеру. Никто особо не приветствовал ее в твоей семье.

— Кроме тебя, дурака, — она игриво толкнула меня в бок.

— Вот именно. Потому что я не маг, а простой смертный. А ты сама сказала, что если она скажет мне прыгнуть с обрыва, я именно так и сделаю.

Лена взъерошила мне волосы:

— Итан Уэйт, а тебя твоя мама никогда не спрашивала, прыгнешь ли ты с обрыва, если твои друзья соберутся сделать это?

Я обнял ее, чувствуя себя куда более счастливым, чем следовало. А может это Лене, наконец, полегчало, и я отозвался на ее ощущения. В последнее время между нами такая сильная связь, что было сложно понять, где были ее чувства, а где мои.

Все, о чем я сейчас думал, так это о том, чтобы поцеловать ее.

Ты будешь Светлой.

И поцеловал.

Точно, Светлой.

Я поцеловал ее снова, подтягивая к себе поближе. Целовать ее было подобно дыханию. Та же жизненная необходимость. Я просто не мог остановиться. Я прижал ее еще теснее. Я слышал ее дыхание, биение ее сердца у своей груди. Вся моя нервная система вспыхнула в один момент. Даже волосы наэлектризовались. А ее черные локоны струились в моих руках, пока она лежала в моих объятиях. Любое прикосновение, даже к ее волосам, посылало электрический импульс по всему моему телу. Я ждал этого момента с того самого дня, как мы только познакомились, с того самого первого сна.

Словно легкие уколы электрических разрядов. Мы были одним целым.

Итан.

Даже в своих мыслях я слышал эту дрожь в ее голосе. Я чувствовал то же самое, хотелось быть ближе, чем это вообще возможно. Ее кожа была нежной и горячей. Я чувствовал, что разряды стали колоться заметно чаще. Остановиться мы не могли. А целоваться еще сильнее было уже просто невозможно. Кровать начала трястись, а потом взлетела в воздух. Я чувствовал, что она качается под нами. Мне казалось, что легкие сейчас взорвутся. Кожа начала леденеть. Лампочки в комнате замигали, а комната завертелась, и стала погружаться во тьму. Одного я не мог сказать точно, то ли я это погружался во тьму, то ли гас свет в комнате.

Итан!

Кровать грохнулась на пол. Я услышал в отдалении звук бьющегося стекла, будто где-то разбилось окно. Потом услышал Ленин плач.

А затем голос ребенка:

— Что случилось, Лена-Длина? Почему ты такая грустная?

Я почувствовал маленькую теплую ручку на своей груди. Тепло от руки растекалось по моему телу, и комната перестала вращаться, я смог снова дышать, и открыл глаза.

Райан.

Я сел, в висках стучало. Лена была рядом, ее голова прижата к моей груди, как час назад. Только на этот раз ее окна было разбито, кровать переломана, и передо мной, держа свою ручку на моей груди, стояла белокурая десятилетняя девчушка. Лена все еще всхлипывая, убирала куски разбитого зеркала с меня и с того, что осталось от ее кровати.

— Похоже, теперь мы знаем, какой дар у Райан.

Лена улыбнулась, вытирая глаза. Она притянула Райан ближе:

— Кудесник. У нас в семье никогда еще не было.

— Как я понимаю, это такое чудаковатое магическое название целителя, — сказал я, почесывая голову.

Лена кивнула и поцеловала Райан в щечку.

— Что-то вроде того.

Глава 18 Двадцать седьмое ноября

Обычный американский праздник

(переводчик: Елена Hell_in Харламова)

Время после Хэллоуина напоминало затишье после ужасного урагана. Мы занимались самыми обычными рутинными делами, даже не осознавая, что наши часики тикают. Каждое утро я сворачивал за угол, подальше от глаз Аммы, Лена забирала меня на своем катафалке, Страшила Рэдли встречал нас возле Стоп энд Стил и провожал до школы. Линк был почти что единственным, кто сидел с нами в кафетерии, в крайне редких случаях к нам присоединялся Винни Рейд, единственный член Клуба дебатов Джексона, — в его клубе были явно большие проблемы с проведением дебатов, и Роберт Лестер Тэйл, который вот уже два года подряд выигрывал чемпионаты штата по правописанию. Если нас не было в школе, если мы не обедали на скамейке и не скрывались от слежки директора Харпера, то значит мы в очередной раз сидели в библиотеке, зарывшись в документы, касающиеся медальона, и надеялись, что Мэриан проговорится и расскажет нам что-нибудь. Никаких тебе приставучих кузин-Сирен с леденцами во рту и смертельными объятиями, никаких необъяснимых ураганов третьей категории, ни зловещих черных облаков в небе, даже никаких странных обедов с Мэйконом. Ничего необычного.

Кроме одного. Самого важного. Я сходил с ума по девушке, которая отвечала мне взаимностью. Когда это произошло? И в то, что она была Магом, поверить было проще, чем в её существование вообще.

Это была Лена. Могущественная и красивая. Каждый день был невыносим и каждый так же прекрасен.

И словно этого было недостаточно, произошло немыслимое. Амма пригласила Лену на обед в честь Дня благодарения.

— Я не понимаю, зачем ты вообще хочешь пойти на День благодарения. Это невыносимо скучно, — я нервничал. У Аммы явно было что-то на уме.

Лена улыбнулась, и я расслабился. Не было ничего лучше её прекрасной улыбки. Каждый раз она уносила меня от реальности:

— Мне так не кажется.

— Ты никогда не была на Дне благодарения в моем доме.

— Я никогда не была на Дне благодарения в чьем-либо доме вообще. Маги не празднуют его. Это праздник только для смертных.

— Шутишь? Никакой индейки? И даже никакого тыквенного пирога?

— Нет.

— Надеюсь, ты сегодня не плотно поела?

— Не очень.

— Тогда ты выдержишь.

Я загодя подготовил Лену, чтобы она не удивлялась, когда Сестры начнут складывать булочки в салфетки и прятать себе в сумочки или когда мои тетя Кэролайн и Мэриан убьют полночи на обсуждение местоположения первой публичной библиотеки в США (Чарльстон), или когда они будут определять надлежащие пропорции для краски «Зеленый Чарльстон» (две части черного «Янки» и одна часть желтого «Мятежника»). Тетя Кэролайн была куратором музея в Саванне, и знала об античной архитектуре столько же, сколько моя мама знала об оружии Гражданской войны и военных стратегиях. Потому что именно с этим Лене и предстоит встретиться — Амма, мои сумасшедшие родственнички, Мэриан и Харлон Джеймс в придачу.

Правда, один момент я все-таки упустил, о котором ей стоило бы знать. Судя по обстановке в доме в последнее время, День благодарения также подразумевал участие в обеде и моего отца в пижаме. Но это было тем, что я объяснить просто не мог.

Амма действительно серьезно относилась ко Дню благодарения, что означало две вещи. Мой папа, в конце концов, выйдет из своего кабинета, хотя это все равно произойдет только после наступления темноты, так что исключение будет не Бог весть каким, и поест с нами за общим столом. И никаких пшеничных подушечек. Это было обязательным минимумом из всех требований. Поэтому в честь странствия моего отца в мир, в котором мы все обитали каждый день, она готовила настоящий пир. Индейка, пюре с соусом, паста из фасоли и кукуруза, сладкий картофель с зефиром, медовая ветчина и булочки, тыква и пирог с лимонными меренгами, который, — после вечера, проведенного в болоте, я был в этом уверен, — она делала больше для дяди Абнера, чем для всех остальных.

Я на секунду остановился на крыльце, вспомнив, как чувствовал себя, впервые стоя на веранде Равенвуда. Теперь Ленина очередь. Она забрала волосы сзади в низкий хвост, и я погладил ее по щеке, возле которой вились выбившиеся пряди.

Готова?

Она натянула свое черное платье еще чуть ниже на коленки. Она нервничала.

Нет.

А придется.

Я улыбнулся и открыл дверь:

— Готова или нет, — в доме стоял запах моего детства. Запах пюре и тяжелой работы.

— Итан Уэйт, это ты? — крикнула Амма из кухни.

— Да, мэм.

— Ты привел с собой ту девочку? Идите же скорее сюда, нам не терпится её увидеть.

На кухне было настоящее пекло. Амма стояла перед печью в переднике, в каждой руке по деревянной ложке. Тетя Прю суетилась вокруг, засовывая пальцы в разнообразие мисок на столешнице. Тетя Мерси и тетя Грейс играли в Эрудита на кухонном столе; никто из них даже не замечал, что слов как таковых не получалось.

— Не стой как столб. Веди её сюда.

Каждый мускул моего тела напрягся. Предсказать, что скажут Амма или Сестры, было невозможно. Я так и не мог понять, зачем вообще Амма так настаивала на приглашении Лены.

Она вошла первой:

— Рада наконец-то с вами познакомиться.

Амма прошлась глазами по девушке вверх-вниз, вытирая руки о передник:

— Значит это ты причина того, что у моего мальчика вдруг появилось так много дел. Почтальон был прав. Хорошенькая как картинка.

Интересно, когда Карлтон Этон упомянул об этом, уж не в ту ли их поездку к Заводи бредущего.

Лена покраснела:

— Спасибо.

— Я слышала, ты в этой школе переполох устроила, — улыбнулась тетя Грейс. — Тоже полезно. Чему они только вас там учат.

Тетя Мерси аккуратно выложила по одной букве на стол — Х-О-Ч-Е-Т-Ц-А.

Тетя Грейс наклонилась к столу, сощурившись:

— Мерси Линн, ты снова жульничаешь! И что же это за слово такое? Ну-ка используй его в предложении.

— Мне хочетца немного белого торта.

— Но оно не так пишется, — хоть одна из них знает, как пишутся слова. Тетя Грейс убрала со стола одну табличку с буквой, — в «хочеца» нет буквы «т».

Или не знает.

Ты не преувеличивал.

Я же говорил.

— Неужели это Итан? — как раз в это самое время в кухню вошла тетя Кэролайн с распахнутыми объятиями. — Иди сюда и обними свою тетю.

Каждый раз на долю секунду ее сходство с моей мамой захватывало меня врасплох. Точно такие же длинные каштановые забранные назад волосы, точно такие же темно-карие глаза. Но мама всегда предпочитала ходить в джинсах и босиком, а вот тетя Кэролайн предпочитала стиль южной красавицы — сарафаны и маленькие кофточки. Думаю, ей нравилось выражение лиц людей, когда те узнавали, что она была куратором Исторического Музея Саванны, а не какой-нибудь дебютанткой-переростком.

— Ну и как дела на севере? — тетя Кэролайн всегда называла Гатлин «севером», просто потому, что он находился севернее Саванны.

— Хорошо. А ты привезла мне пралине?

— Разве я когда-нибудь забывала?

Я взял Лену за руку и подвел к нам:

— Лена, это моя тетя Кэролайн и мои двоюродные бабушки Пруденс, Мерси и Грейс.

— Очень приятно познакомиться со всеми вами, — Лена протянула руку, но моя тетя тут же заключила ее в объятия.

Хлопнула входная дверь.

— Счастливого Дня благодарения, — в комнату вошла Мэриан, в руках у нее был сотейник с водруженным на него блюдом с пирогом. — Что я пропустила?

— Белки, — тетя Прю мелкими шажками добралась до Мэриан и взяла ее под руку — Что ты о них знаешь?

— Ну-ка все дружно вон из моей кухни. Мне нужно место для моего волшебства, и, Мерси Стетхэм, я вижу, что ты ешь мои карамельки.

В ту же секунду тетя Мерси перестала ими хрустеть. Лена смотрела на меня, отчаянно пытаясь не засмеяться.

Я могла бы позвать Кухню.

Поверь, Амма не нуждается в помощи, когда речь идет о кулинарии. Она в этом деле настоящая волшебница.

Теперь все заполнили собой гостиную. Тетя Кэролайн и тетя Прю обсуждали методы взращивания хурмы на палящем солнце, тетушки Грейс и Мерси все еще спорили о том, как правильно пишется «хочетца», Мэриан же была отведена почетная роль рефери. По-моему этого было достаточно, чтобы свести с ума любого, но, Лена, зажатая между Сестрами, выглядела довольной, даже счастливой.

Это мило.

Ты шутишь?

Это так она себе семейные праздники представляет? Кастрюли, Эрудит и спорящие старые леди? Я не был уверен, но мне казалось, что это все совершенно не похоже на нормальный День благодарения.

По крайней мере, никто никого не пытается убить.

Дай им еще пятнадцать минут, Ли.

Я увидел, что Амма смотрит в нашу сторону в дверном проеме кухни, но она смотрела не на меня. На Лену.

Она определенно что-то замышляла.

Обед в честь Дня Благодарения начинался, как и каждый предыдущий год. Но ничто не было прежним. Мой отец был в пижаме, стул мамы пустовал, а я под столом крепко сжимал руку девушки-волшебницы. На секунду это сочетание одновременно и радости и грусти полностью захватило меня, чувства были так тесно переплетены, словно были связаны между собой. Но у меня была всего лишь секунда, чтобы подумать об этом. Стоило нам произнести «аминь», как Сестры набросились на булочки, Амма начала всем от души раскладывать на тарелки пюре с подливом, а тетя Кэролайн завела светскую беседу.

Я знал, что происходило на самом деле — если как следует постараться, поддерживать разговор, не забывать о пироге, то может быть никто и не заметит пустующий стул. Только никакого пирога не хватит, чтобы заполнить эту пустоту, ни на одной кухне мира, даже у Аммы. Так или иначе, тетя Кэролайн была решительно настроена на то, чтобы я поддерживал разговор:

— Итан, может быть тебе нужно что-нибудь для реконструкции? У меня на чердаке есть потрясающие куртки, словно из тех времен.

— Даже не напоминай, — я почти забыл, что должен был облачиться солдатом Конфедерации для реконструкции Битвы на Медовом Холме если хочу сдать историю в этом году. Каждый февраль в Гатлине проводились подобные мероприятия — это была единственная причина, по которой в город вообще заезжали туристы.

Лена потянулась за булочкой:

— Я на самом деле не понимаю, почему вокруг всех этих реконструкций такой шум. Ведь на восстановление событий столетней давности тратиться так много работы, хотя об этом можно просто прочесть в современных учебниках по истории.

Ой-ей.

Тетя Прю задохнулась от возмущения, такие слова, с её точки зрения, являлись богохульством:

— Следует сжечь эту школу дотла! Какой истории их там учат! Ни в каком учебнике ты не сможешь прочесть правду про Войну за независимость Юга. Ты должна все увидеть своими глазами, не только ты, все остальные дети тоже, вы должны видеть, как страна, которая когда-то стала единым целым, сражаясь за свою независимость в Американской революции, устроила грызню внутри себя во время Войны.

Итан, скажи что-нибудь. Смени тему.

Слишком поздно. Теперь она в любую секунду может начать горланить гимн США.

Мэриан разрезала булочку и положила внутрь ветчину:

— Мисс Стетхэм права. Гражданская война расколола страну на две части, и брат восставал против брата. Это одна из трагических глав в американской истории. Умерло больше полумиллиона человек, хотя большинство из них сгинуло из-за болезней, а не на полях сражений.

— Трагическая глава — именно так, — закивала тетя Прю.

— Не стоит так расстраиваться, Пруденс Джейн, — тетушка Грейс успокаивающе похлопала по руке сестры.

Тетя Прю выдернула руку:

— Не говори мне, когда мне надо расстраиваться! Я хочу, чтобы они знали, как все было от начала до конца. Я единственная, кто тут занимается их образованием. Эта школа задолжала мне жалование.

Хочу тебя предупредить, что не стоит их заводить.

Очень своевременно.

Лена заерзала на месте, чувствуя себя неловко:

— Простите. Я не хотела проявить неуважение. Я просто никогда не была знакома с кем-то, кто был бы так осведомлен о войне.

Отлично сказано. Если под словом «осведомленность» ты подразумеваешь «одержимость».

— Не переживай, дорогая. Время от времени Пруденс Джейн заносит, — тетя Грейс подтолкнула тетю Прю.

Поэтому мы подливаем в её чай немного виски.

— Это все из-за сладкого арахиса, — тетя Прю примирительно посмотрела на Лену. — У меня портится настроение, когда в крови много сахара.

Ага, а уж как оно портится, когда его там не хватает.

Мой папа кашлянул, рассеяно размазывая пюре по тарелке. Лена ухватилась за возможность сменить тему:

— Мистер Уэйт, Итан говорил что вы — писатель. Какие книги вы пишите?

Мой папа взглянул на нее, но ничего не ответил. Скорее всего, он даже не понял, что Лена обращается к нему.

— Сейчас Митчелл работает над новой книгой. Довольно объемной. Может быть, самой главной книгой из всех им написанных. Митчелл уже написал уйму книг. Сколько всего, Митчелл? — Амма спросила так, будто разговаривала с ребенком. На самом деле ей было прекрасно известно, сколько папиных книг было издано.

— Тринадцать, — пробормотал он.

Лену не отпугнула почти полная утрата навыков общения у моего отца, а я вот был здорово обеспокоен. Волосы растрепаны, под глазами темные круги. Когда все стало настолько плохо?

Лена продолжила расспрос:

— О чем ваша книга?

Впервые за весь вечер в моем отце появились признаки жизни:

— Это любовный роман. Долгий путь был у этой книги. Лучший американский роман. Кто-то даже может сказать, что это станет «Шумом и яростью»№ в моей карьере, но я не могу рассказать содержание. Не сейчас. Не на этом этапе. Не когда я так близок… к… — он замялся, а потом замолчал, как будто кто-то нажал на выключатель у него на спине. Теряя связь с реальностью, папа уставился на мамин пустующий стул.

Амма встревожилась. Тетя Кэролайн попыталась отвлечь нас всех, от того, что на глазах превращалось в самый смущающий вечер в моей жизни.

— Лена, откуда ты сказала, ты приехала к нам?

Но я не услышал ее ответа. Я вообще ничего не слышал. На моих глазах все вокруг двигалось, как при замедленной съемке. Сначала очертание терялось, потом происходило движение и все замирало в конечной точке, как будто каждое движение было воздушной волной.

А потом…

Все в комнате замерло. Я замер. Отец замер. Его глаза были сужены, губы были приоткрыты, будто он хотел что-то сказать, что-то, что никогда не сорвется с его языка. Он все еще смотрел в полную тарелку нетронутого пюре. Сестры, тетя Кэролайн и Мэриан были похожи на статуи. Даже воздух остановился. Маятник высоких старинных часов завис, не долетев до середины.

Итан? Ты в порядке?

Я хотел ответить ей, но не мог. Когда Ридли держала меня своей смертельной хваткой, я знал, что замерзну до смерти. Я и сейчас был будто бы заморожен, но был жив и не чувствовал холода.

— Я сделала это? — громко спросила Лена.

Только Амма смогла ответить:

— Остановила время? Ты? У этой индейки больше шансов стать аллигатором, — она фыркнула. — Нет, дело не в тебе, дитя. Эта сила побольше твоей. Предки решили, что именно сейчас самое время поговорить нам с тобой, наедине, женщина с женщиной. Сейчас никто не может слышать нас.

Кроме меня. Я вас слышу.

Но вслух я это сказать не мог. Я слышал их разговор, но не мог произнести и звука.

Амма подняла глаза к потолку:

— Спасибо, тетушка Далила. Я ценю твою помощь, — она пошла к буфету, отрезала большой кусок тыквенного пирога, положила его в необычную китайскую тарелку и поставила в центре стола. — Вот, оставляю этот кусочек для тебя и остальных Предков, и ты не забудь, что я это сделала

— Что происходит? Что вы им сделали?

— Им я ничего не сделала. Думаю, мне удалось выпросить для нас немного времени.

— Вы маг?

— Нет, всего лишь Провидица. Я вижу то, что должно быть увиденным, что больше никто не видит или видеть не хочет.

— Вы остановили время? — маги умеют останавливать время, Лена рассказывала мне, но только невероятно сильные маги.

— Это не я. Я попросила Предков о помощи, и тетушка Далила мне не отказала.

Лена выглядела то ли напуганной, то ли сбитой с толку:

— Кто такие Предки?

— Предки — это моя семья из мира духов. Они мне помогают, но не только они, рядом с ними есть и другие, — Амма наклонилась через стол и посмотрела Лене в глаза. — Почему ты не носишь браслет?

— Что?

— Разве Мельхиседек не дал его тебе? Я сказала ему, что ты должна его носить.

— Он дал, но я его сняла.

— И почему ты сделала это?

— Мы обнаружили, что он блокирует видения.

— Он и должен кое-что блокировать, пока ты его носишь.

— И что же он блокировал?

Амма потянулась и взяла Лену за руку, перевернув так, чтобы видеть её запястье:

— Не хочется мне быть той, кто тебе скажет это, дитя. Но, Мельхиседек и твоя семья, они тебе не скажут, никто из них, а ты должна знать. Должна быть готова.

— Готова к чему?

Амма подняла глаза к потолку и еле слышно забормотала:

— Она идет, дитя. Она идет за тобой, и у нее сила, с которой надо считаться. Она сама Тьма.

— Кто? Кто идет за мной?

— Мне жаль, что они тебе не сказали. Не хочу я быть этим вестником. Но Предки, они говорят, что ты должна все узнать до того, как станет слишком поздно.

— Сказать мне что? Кто придет за мной, Амма?

Амма сняла висевший на ее шее на тонкой кожаной веревочке маленький мешочек, сжала его, и прошептала так тихо, словно боялась, что кто-то мог услышать:

— Сарафина. Темная.

— Кто это, Сарафина?

Амма медлила с ответом, колеблясь и еще сильнее сжимая мешочек в руках.

— Твоя мать.

— Я не понимаю. Мои родители умерли, когда я была ребенком, и мою маму звали Сара. Я видела это на своем генеалогическом древе.

— Твой отец умер — это правда, но в том, что твоя мама жива, я уверена так же, как в том, что сижу здесь и сейчас. И ты отлично знаешь, что родословные южан никогда не были столь правдивы, сколь это заявлялось.

Лена побледнела. Я напрягся, пытаясь дотянуться до её руки, но добился лишь того, что задрожал мой палец. Я был бессилен. Я мог только смотреть, как она погружается в темноту, одна. Как в наших снах:

— И она Темная?

— Самая Темная из всех ныне живущих магов.

— Почему же дядя не сказал мне? Или бабушка? Они говорили, что она мертва. Зачем им врать мне?

— Потому что есть правда, а есть страшная правда. И это вовсе не одно и то же. Полагаю, они хотели защитить тебя. Они все еще думают, что могут сделать это. Но у Предков нет такой уверенности. Жаль, что именно я тебе это сказала, но Мельхиседек такой упрямец.

— Почему Вы пытаетесь помочь мне? Я думала… думала, что не нравлюсь Вам.

— Это не имеет никакого отношения к тому, нравишься ты мне или не нравишься. Она идет за тобой, и ты не должна ни на что отвлекаться, — Амма приподняла бровь. — И я не хочу, чтобы с моим мальчиком что-то случилось. Это сильнее тебя, сильнее вас обоих.

— Что сильнее нас обоих?

— Все это. Вы с Итаном просто не предназначены.

Лена выглядела непонимающей, Амма снова говорила загадками:

— О чем вы говорите?

Она резко обернулась, будто кто-то коснулся её плеча:

— Что ты говоришь, тетя Далила? — Амма повернулась к Лене. — У нас мало времени.

Маятник на часах едва заметно пополз вниз. Комната словно начала оживать. Мой отец медленно моргнул, прошли секунды прежде чем верхние ресницы сомкнулись с нижними.

— Ты должна снова надеть браслет. Тебе нужна вся помощь, которую ты только можешь получить.

Время вновь потекло на положенной ему скорости…

Я несколько раз моргнул, осматривая комнату. Мой отец все еще смотрел на свой картофель. Тетя Мерси продолжала обертывать булочку в салфетку. Я вытянул перед собой руки и пошевелил пальцами:

— Что, черт побери, это такое?!

— Итан Уэйт! — негодующе задохнулась тетя Грейс.

Амма разрезала свои булочки и наполняла их ветчиной. Она взглянула на меня, пойманная врасплох. Естественно, она не рассчитывала, что я услышу их маленькую беседу. Она одарили меня своим коронным Взглядом, говорившим: «Держи свой рот на замке, Итан Уэйт»

— Это что еще за выражения за моим столом. Ты все еще довольно мал для меня, так что я не постесняюсь промыть тебе рот с мылом. На что, по-твоему, это похоже? Булочки, ветчина, индейка с гарниром. Знаешь, я готовила весь день, поэтому надеюсь, что ты все-таки соизволишь попробовать.

Я посмотрел на Лену. Улыбка пропала. Она уставилась на свою тарелку.

Лена-Длина, вернись ко мне. Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Все будет хорошо.

Но она была очень далека от меня.

Лена не произнесла ни слова по пути домой. Когда мы добрались до Равенвуда, она рывком открыла дверь машины, с силой захлопнула ее за собой и все так же молча пошла к дому.

Я не собирался идти за ней. Моя голова раскалывалась. Я не мог даже представить, что чувствовала Лена. Было тяжело переживать смерть матери, но даже я не мог представить, каково пережить то, что твоя мать жаждет твоей смерти.

Моя мама навсегда ушла от меня, но я не чувствовал себя брошенным. Она словно приковала меня к Амме, отцу, Линку, Гатлину, прежде чем уйти. Я чувствовал её на улицах, в доме, библиотеке, даже в кладовке. У Лены никогда этого не было. У нее не было таких привязанностей, она дрейфовала в свободном плавании, как бедняцкая переправа на болоте, как сказала бы Амма.

Я хотел бы быть тем якорем, что сможет удержать ее. Но сейчас не думаю, что кто-нибудь смог справиться с этой ролью.

Лена пронеслась мимо Страшилы, который сидел на веранде, нисколько не запыхавшись, хотя до этого он послушно бежал за нашей машиной до дома. Он даже сидел на моем заднем дворе во время ужина. Вроде бы ему понравился сладкий картофель и маленький зефир, которые я выставил на крыльцо, когда Амма ушла на кухню за добавкой соуса.

Я услышал, как она кричит внутри дома. Я вздохнул, вышел из машины и присел на крыльцо рядом с собакой. В висках стучало, похоже, уровень глюкозы в моей крови резко пошел на нет.

— Дядя Мэйкон! Дядя Мэйкон! Солнце село, я знаю, что ты не спишь!

Я и внутри своей головы слышал Ленины вопли.

Солнце село, я знаю, что ты не спишь!

Я ждал того дня, когда Лена соблаговолит рассказать мне правду о Мэйконе, как рассказала о себе. Кем бы он ни был, не похоже было, что он обычный маг, если маги вообще бывают обычными. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что значат его привычки спать днем и внезапно то появляться, то исчезать, когда ему вздумается. Но все же, я не был уверен, что сегодня хочу зайти внутрь

Страшила смотрел на меня. Я протянул руку, чтобы погладить его, но он увернулся, как бы говоря, что с ним все в порядке. Пожалуйста, не трогай меня, мальчик. Когда мы услышали, что внутри что-то явно ломают, то оба поднялись и пошли на шум. Лена барабанила по одной из дверей наверху.

Дом снова превратился в то, что, как я подозревал, было любимым образом Мэйкона — полуразвалившийся особняк в довоенном убранстве. Втайне я был рад, что не стою на пороге замка. Я был бы рад, если бы я мог остановить время и вернуть все на три часа назад. А если быть честным, то я был бы совершенно счастлив, если бы дом Лены был бы простым сдвоенным трейлером, а мы бы сидели на ступенях на входе с остатками вчерашнего пирогa на тарелках, как и все прочие жители Гатлина.

— Моя мать? Моя собственная мать?

Дверь распахнулась. В дверном проеме стоял совершенно растрепанный Мэйкон. Он стоял в большой мятой льняной пижаме, которая, по правде говоря, — сам не верю, что это говорю, — больше походила на ночную сорочку. Его глаза были краснее, чем обычно, а кожа была более бледной, волосы стояли дыбом. В общем, выглядел он так, словно его переехала грузовая фура.

По-своему он не очень-то отличался от моего отца сейчас, в эдаком милом беспорядке. Даже как-то симпатичнее. Кроме ночной рубашки; моего отца и на смертном одре не застали бы в сорочке.

— Моя мать — Сарафина? Та самая тварь, что пыталась убить меня в Хэллоуин?! Как ты мог скрыть это от меня?!

Мэйкон покачал головой, провел рукой по волосам и сказал раздраженно:

— Амари.

Я бы отдал любые деньги, чтобы устроить спарринг между ним и Аммой. При любом раскладе, я бы поставил на нее.

Мэйкон вышел из комнаты, закрывая за собой дверь. Мне удалось мельком взглянуть на его спальню. В ней было что-то от убежища Призрака Оперы с канделябрами из кованого железа, выше меня ростом и черной кроватью под балдахином из черно-серого бархата. Окна были драпированы тем же угрюмым материалом, висевшим поверх черных ставень. Даже стены были обиты черно-серой материей, которой, вероятно, было лет сто. Комната была пропитана темнотой, темнотой ночи. Впечатление было пугающим до дрожи.

Тьма, самая настоящая тьма, а не просто отсутствие света.

Мэйкон сделал шаг за порог своей комнаты, и в коридоре он уже стоял безупречно одетым, ни одного выбившегося из прически волоска, ни единой складочки на его слаксах и хрустящей белой рубашке, даже туфли из оленьей кожи были идеально гладкими. Ничего похожего не осталось от его вида за момент до этого, и все, что он сделал — это переступил порог спальни.

Я посмотрел на Лену. Она даже не заметила перемены, и мне стало не по себе, от осознания того, насколько сильно ее жизнь отличалась от моей.

— Моя мать жива?

— Боюсь, что все немного сложнее.

— Ты имеешь в виду ту часть, в которой моя собственная мать хочет меня убить? И когда ты собирался сказать мне, дядя Мэйкон? Когда я уже пройду Призвание?

— Пожалуйста, не начинай сначала. Ты не станешь Темной, — вздохнул Мэйкон.

— Не понимаю, с чего бы думать по-другому. Раз уж я дочь, я цитирую, самой Темной из ныне живущих Магов.

— Я понимаю, что ты расстроена. Это сложно принять, и я должен был сам сказать тебе. Но, поверь мне, я хотел защитить тебя.

Теперь Лена была в бешенстве:

— Защитить! Ты заставил меня поверить, что случившееся на Хэллоуин — это какая-то случайная атака, а это была моя собственная мать!!! Моя мать жива и пыталась меня убить, а ты думал, что я не должна знать об этом?!!

— Мы не знаем пытается ли она убить тебя.

Картины в рамах стали дрожать на стенах. По всей длине коридора замигали лампочки. За окнами послышался звук дождя.

— Разве за последние недели у нас было не достаточно непогоды?

— О чем еще ты соврал мне? Что я узнаю в следующий раз? Что мой отец тоже жив?

— Боюсь, что нет, — сказал он так, будто это была трагедия, слишком грустная для того, чтобы вообще о ней упоминать. Тем же тоном люди обычно говорили со мной о смерти моей матери.

— Ты должен помочь мне, — её голос дрогнул.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, Лена. Всегда.

— Неправда! — выкрикнула она ему в ответ. — Ты не сказал мне о моих силах. Ты не показал, как я могу защитить себя.

— Я не знаю обо всей твоей силе, о её мощи. Ты — Созидатель. Когда тебе понадобится что-то сделать, ты просто сделаешь это. Но только по-своему и когда придет время.

— Моя собственная мать хочет меня убить! У меня нет времени!

— Как я уже сказал, мы не знаем, хочет ли она именно этого.

— Тогда как ты объяснишь Хэллоуин?

— Есть и другие варианты. Дель и я стараемся выяснить это, — Мэйкон отвернулся от нее, словно собирался вернуться в комнату. — Ты должна успокоиться. Мы можем поговорить об этом позже.

Лена повернулась к вазе, стоящей на комоде в конце зала. Словно повинуясь невысказанному приказу, она последовала вслед за её взглядом к стене рядом с дверью в спальню Мэйкона, пролетев напротив нас и разбившись вдребезги. Это случилось достаточно далеко от него, чтобы не поранить, но достаточно для понимания, что это была не простая случайность.

Это не было одним из тех моментов, когда Лена просто потеряла контроль, и это просто случилось. Она сделала это специально. Она осознавала что делает.

Мэйкон так быстро крутанулся на месте, что я даже не заметил момент, когда он оказался перед Леной. Он был так же потрясен, как и я, и пришел к тому же выводу — это было не случайно. А вот на ее лице удивления не было. Он выглядел уязвленным, настолько, насколько уязвленным мог выглядеть Мэйкон Равенвуд:

— Как я и говорил, если ты захочешь что-то сделать, ты сделаешь это, — Мэйкон повернулся ко мне. — Будет еще хуже. Уже в ближайшие недели, я думаю. Что-то изменилось. Не оставляй её одну. Когда она здесь, я смогу её защитить, но моя мать была права, вероятно, ты сможешь справиться с этим даже лучше меня.

— Ауу! Я тебя слышу! — Лена пришла в себя после своей демонстрации силы и ответного взгляда Мэйкона. Я знал, что позже она будет казнить себя за все случившееся, но сейчас Лена была слишком зла, чтобы это осознать. — Не говори обо мне так, словно меня здесь нет.

Позади него взорвалась лампочка, но он даже не вздрогнул.

— Ты сам себя слышишь? Я должна знать! Она охотиться за мной. Я та, кто ей нужен, но я даже не знаю зачем!

Они уставились друг на друга, Равенвуд и Дюкейн, две ветви одного древа Магов. Я раздумывал над идеей смыться оттуда восвояси.

Мэйкон посмотрел на меня. Его глаза говорили «да».

Ленины глаза говорили «нет».

Она схватила меня за руку, и я почувствовал, как горит ее кожа, просто пылает. Она сгорала от злости, никогда раньше не видел ее в таком гневе. Я поверить не мог, что окна в доме до сих пор были целы.

— Ты знаешь, почему она на меня охотиться, не так ли?

— Это…

— Дай угадаю — сложно? — они опять начали сверлить друг друга глазами. Волосы Лены начали свиваться в тугие локоны. Мэйкон крутил на пальце серебряное кольцо.

Страшила попятился прочь из комнаты. Сообразительный пес. Хотел бы я так же уползти из комнаты. Последняя из лампочек лопнула, и мы погрузились в темноту.

— Ты должен сказать мне все, что знаешь о моих силах, — это был ультиматум.

Мэйкон вздохнул, и темнота начала рассеиваться:

— Лена, дело вовсе не в том, что я не хочу говорить тебе. После твоего небольшого представления совершенно ясно, что я даже не подозревал, на что ты способна. Никто не подозревал. Полагаю, что и ты тоже, — он ее еще не убедил, но она продолжала слушать. — Это и означает быть Созидателем. Это — часть дара.

Она стала успокаиваться. Сражение закончено, и на данном этапе она победила:

— Что же мне тогда делать?

У Мэйкона было то же озадаченное выражение лица, как и у моего отца, когда в пятом классе он собрался прочесть мне лекцию про пестики и тычинки:

— Время освоения твоих сил может даться тебе очень нелегко. Возможно, ты найдешь книгу, которая тебе поможет. Если хочешь, мы можем обратиться к Мэриан.

Ага, конечно. Адаптация к переменам. Справочник по магии для современной девушки. Моя мама хочет меня убить: Пособие по самозащите для подростков.

Это будут очень долгие недели.

Глава 19 Двадцать восьмое ноября

Domus Lunae Libri

(переводчик: Елена Hell_in Харламова)

— Сегодня? Но ведь сегодня не праздник.

Мэриан в своем пальто была последним человеком, которого я ожидал увидеть, открывая входную дверь. А сейчас я сидел на холодном сиденье её старого бирюзового грузовичка вместе с Леной, и все мы направлялись в Магическую библиотеку.

— Обещание есть обещание. А это день после Дня благодарения. Черная пятница. Не праздник, конечно, но все-таки это выходной день, а этого достаточно, — Мэриан была права. Амма, наверно, еще до рассвета заняла очередь на аллее с охапкой купонов на скидки, сейчас уже стемнело, а она все еще не появилась. — Библиотека Гатлина закрыта, значит, Магическая библиотека открыта.

— В те же часы? — спросил я Мэриан, когда она свернула на главную улицу.

Она кивнула.

— С девяти до шести, — а затем подмигнула, — с девяти вечера до шести утра. Не все мои клиенты могут показываться в дневном свете.

— Вряд ли это можно назвать справедливым, — пожаловалась Лена, — у смертных гораздо больше времени, а они даже не читают.

Мэриан пожала плечами.

— Как я уже говорила, Гатлин мне явно переплачивает, но это их дело. Но вы подумайте о плюсах, представьте, сколько времени вы сможете держать Lunae Libri у себя, прежде чем наступит время возврата.

Мне опять понадобились разъяснения.

— Lunae Libri. В вольном переводе — Книга Лун. Вы можете называть их Свитками Заклинаний.

Мне было все равно, как они там называются. Я не мог дождаться момента, когда увижу, что именно написано в книгах Магической библиотеки, или хотя бы в одной из книг. Потому что мы были ограничены двумя обстоятельствами: ответами и временем.

Когда мы вылезли из грузовика, я не мог поверить своим глазам. Мы остановились у бордюра в десяти футах от Исторического Общественного центра Гатлина, или — как любили говорить моя мама и Мэриан — Истерического Общественного центра Гатлина. Историческое Общество было так же штабом ДАР. Мэриан припарковала свой грузовик так, чтобы он не попадал в круг света от фонаря.

Страшила Рэдли уже сидел на тротуаре, как будто знал заранее, что мы сюда приедем.

— Здесь? Это Лунаи, как его там дальше, находится в штабе ДАР?

— Domus Lunae Libri. Дом Книги Лун. Lunae Libri- это сокращенно. И нет, здесь только вход со стороны Гатлина.

Я рассмеялся.

— Ты умеешь ценить иронию, как и твоя мама.

Мы приближались к опустевшему зданию, лучше ночи и не придумать.

— Но это не шутка. Историческое Общество — самое старое здание в округе, такое же старое как Равенвуд. Больше ничто не пережило Большой Пожар, — добавила Мэриан.

— Но ДАР и Маги? Что у них может быть общего? — Лена была ошеломлена.

— Думаю, что ты поймешь, что между ними гораздо больше общего, чем кажется. — Мэриан поспешила к каменному зданию, доставая знакомую связку ключей. — Например, я, потому что являюсь членом обоих обществ, — я уставился на нее в неверии. — Я нейтральна. По-моему я ясно выразилась. Я не ты. А вот ты, как Лайла, слишком втянулся во все это, и… — я сам мысленно закончил предложение: «… посмотри, что с ней случилось».

Мэриан замерла, но слова уже были сказаны. Она ничего не могла ни сказать, ни сделать, чтобы вернуть их обратно. Я оцепенел, но промолчал. Лена взяла меня за руку, и я пришел в себя.

Итан. Ты в порядке?

Мэриан снова посмотрела на часы:

— Без пяти девять. Технически я еще не могу вас впустить. Но я должна быть внизу ровно в девять на случай, если придут другие посетители. Так что, идемте.

Мы продолжили наш путь по темному двору позади здания. Из связки ключей она выудила то, что я всегда считал брелоком, на ключ это было совсем не похоже. Это было кольцо, соединенное в одно целое раскручивающимся шарниром. Мэриан, очевидно уже не первый раз проделывающая это, раскрутила шарнир, превращая кольцо в полумесяц. Луна Магов.

Она вложила ключ в чугунную решетку в фундаменте в фасаде здания, повернула ключ, и дверь открылась. За дверью обнаружилась темная каменная лестница, ведущая вниз, в еще большую темноту — подвал под подвалом ДАР. Мэриан повернула ключ еще раз налево, и ряд факелов сам по себе загорелся вдоль стены. Теперь лестница была полностью освещена мерцающим мягким светом, и я даже смог увидеть подсвеченные слова domus lunae libri, выгравированные над сводчатым каменным проходом. Мэриан снова повернула ключ, и лестница исчезла, вместо нее опять появилась чугунная решетка.

— И это все? Мы не пойдем внутрь? — сердито спросила Лена.

Мэриан просунула руку через решетку. Это была иллюзия.

— Как ты знаешь, я не могу колдовать как ты, но подстраховаться надо было. Тут и ночью бывают прохожие. Ларкин по просьбе Мэйкона сделал это для меня, и он иногда заглядывает сюда, чтобы иллюзия держалась и дальше, — внезапно она помрачнела. — Что ж, ладно. Если вы уверены, что хотите именно этого, я не могу остановить вас. Вниз я вас тоже вести не смогу. И препятствовать тому, чтобы вы брали книгу, или отбирать её у вас до того, как Lunae Libri откроется снова, я тоже не вправе.

Она положила руку мне на плечо.

— Ты понимаешь, Итан? Это не игра. Там внизу могущественные книги — Сборники волшебных заговоров, Магические свитки, талисманы Тьмы и Света, артефакты сил. Вещи, которые не видел ни один смертный, кроме меня и моих предшественников. Многие книги зачарованы, другие прокляты. Ты должен быть осторожен. Ничего не трогай, позволь Лене все делать самой.

Волосы Лены развивались. Она уже почувствовала волшебство этого места. Я настороженно кивнул. То, что я чувствовал, было менее волшебно — у меня скрутило живот так, словно я вчера крепко перебрал мятного шнапса. Я задался вопросом, как часто миссис Линкольн и её сестры по духу вышагивали по полу над нашими головами туда-сюда, не подозревая, что происходит у них под ногами.

— Что бы вы там ни нашли, запомните, что мы должны уйти до восхода солнца. С девяти до шести. Это часы работы библиотеки, и время, пока вход в нее открыт. Солнце восходит ровно в шесть: всегда в День Библиотеки. Если вы не подниметесь по лестнице до этого времени, то останетесь в ловушке до следующего Дня Библиотеки, а я понятия не имею, сможет ли смертный пережить подобное. Я ясно изъясняюсь?

Лена кивнула, взяв меня за руку.

— Мы уже можем пойти? Не могу дождаться.

— Поверить не могу, что я это делаю. Ваши дядя Мэйкон с Аммой убьют меня, если узнают, — Мэриан проверила часы. — После вас.

— Мэриан? Ты… моя мама когда-нибудь видела это? — Я не мог не спросить. Я вообще не мог ни о чем больше думать.

Мэриан посмотрела на меня, и её глаза странно блеснули.

— Твоя мама была той, кто дал мне эту работу.

С этими словами она исчезла за иллюзорной решеткой, внизу в Lunae Libri. Страшила Рэдли гавкнул, но поворачивать назад было слишком поздно.

Ступени были холодны и покрыты мхом, а воздух был влажным. Сырое, ненужное, забытое — все это было очень легко вообразить в этом месте.

Я пытался не думать о последних словах Мэриан. Я не мог представить свою маму, спускающуюся по этой лестнице. Я не мог представить, что она знала хоть что-то об этом мире, на который я наткнулся, хотя скорее этот мир сам наткнулся на меня. Но она знала, и в голове беспрестанно крутился вопрос: откуда? Она тоже наткнулась на него, как я, или ее позвали в него намеренно? Каким-то образом из-за того, что у нас с мамой оказалась общая тайна, даже если она не могла разделить со мной происходящее в настоящем, все вокруг стало казаться более реальным.

Но именно я из нас двоих сейчас спускался по плоским гравированным каменным ступеням, похожим на пол в старой церкви. С двух сторон от лестницы я видел грубые валуны, основание старинной комнаты, которая существовала на территории здания ДАР, еще до того как само здание было построено. Я смотрел вниз, но все что я мог видеть это грубые очертания чего-то и выступы в темноте. Это не было похоже на библиотеку. Это было похоже на то, чем, видимо, и являлось; чем было испокон веков. Это был склеп.

Внизу, в тенях склепа, свод над нашими головами представлял собой бесчисленное множество маленьких куполов, каждый из которых образовался в промежутках между упирающимися в потолок колоннами, всего их было сорок или пятьдесят штук. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что все колонны отличались друг от друга, а некоторые были искривлены, как стволы старых дубов. Их тени превращали пространство округлой комнаты в подобие тихого темного леса. Находиться здесь было очень страшно. Догадаться о размерах было невозможно, границы помещения тонули в темноте.

Мэриан вставила свой ключ в первую колонну, отмеченную луной. Факелы на стенах снова загорелись сами, освещая комнату неровным светом.

— Они прекрасны, — выдохнула Лена. Ее волосы все еще то развивались, то свивались в локоны, и я задумался над тем, как она чувствует эту комнату, что она видит здесь, чего мне увидеть не дано.

Она живая. Могущественная. Как будто где-то здесь есть все ответы. Вся правда.

— Собраны со всего мира еще задолго до моего появления здесь. Стамбул, — Мэриан показывала на резные капители наверху колонн. — Эта из Вавилона, — она указала на другую, представляющую собой четыре ястребиные головы, смотрящие в разные стороны. — Египет, Глаз Бога, — еще одна колонна была с вырезанной головой льва. — Ассирия.

Я провел рукой по стене. Даже на камнях стен была гравировка. На некоторых были вырезаны лица людей, изображения птиц, животных, словно хищников, смотрящих на нас через лес колонн. На других были символы, которых я не узнавал, иероглифы Магов и совершенно неизвестные мне обозначения.

Мы пошли дальше, вглубь библиотеки, на выход из склепа, который казалось, служил своего рода фойе, и снова один за другим вспыхивали факелы, словно следуя за нами. В середине комнаты колонны окружили каменный стол. Стеллажи или то, что, на мой взгляд, было стеллажами, расходились от центрального круга как спицы колеса, и возвышались почти до потолка, создавая пугающий лабиринт, в котором запросто мог бы заблудиться смертный. В самой же комнате не было ничего кроме колонн и круглого каменного стола.

Мэриан спокойно взяла факел с железного полумесяца на стене и отдала его мне. Второй она протянула Лене, а третий взяла себе.

— Осмотритесь. Я пока проверю почту. Вдруг мне пришел запрос из другого филиала.

— Из Lunae Libri? — я и не предполагал, что существуют и другие Магические библиотеки.

— Конечно, — Мэриан пошла обратно к лестнице.

— Стой. Как ты здесь получаешь почту?

— Так же, как и ты. Ее приносит Карлтон Этон в любую погоду.

Значит, и Карлтон Этон был в курсе. Ну, конечно, он знал. Это могло быть объяснением тому, что он подвозил Амму посреди ночи. Интересно, письма Магов он тоже вскрывал? Что еще я не знаю о Гатлине и людях, в нем живущих. Но спрашивать мне и не пришлось.

— Нас не слишком много, но больше, чем ты думаешь. Ты должен помнить, что Равенвуд был здесь задолго до этого старинного здания. Здесь были владения Магов еще до появления первых смертных в этих местах.

— Наверно, поэтому все вы здесь такие странные, — подколола меня Лена, но я все еще был поглощен мыслями о Карлтоне Этоне.

Кто еще знал, что на самом деле происходит в Гатлине, в том другом Гатлине с подземными магическими библиотеками и девушками, которые могут управлять погодой или заставить вас прыгнуть со скалы? Кто еще был связан с Магами, как Мэриан и Карлтон Этон? Как моя мама?

Фэтти? Миссис Инглиш? Мистер Ли?

Определенно не мистер Ли.

— Не волнуйся, когда они будут тебе нужны, то найдут тебя. Так это и работает, всегда работало.

— Постой, — я схватил Мэриан за руку. — Мой папа знает?

— Нет.

По крайней мере, в моем доме был хотя бы один человек, не живший двойной жизнью, даже если он был не в себе.

Мэриан дала нам последний совет:

— Приступайте к поискам. Lunae Libri в тысячи раз старше и больше когда-либо виденных вами библиотек. Если вы потеряетесь, немедленно следуйте по своим шагам назад. Именно поэтому коридоры исходят из одной комнаты. Если вы ходите только вперед и назад, у вас меньше шансов заблудиться.

— Как можно заблудиться, если идешь по прямой?

— Вот пойдешь сам и все узнаешь.

Лена её перебила:

— А что в конце стеллажей? В смысле, чем заканчиваются проходы?

Мэриан странно посмотрела на нее:

— Никто не знает. Никто никогда не заходил так далеко, чтобы это выяснить. Некоторые из проходов превращаются в туннели. Некоторые части Lunae Libri до сих пор не нанесены на карту. Здесь очень много всего, что даже я никогда не видела. Может быть, когда-нибудь.

— О чем ты говоришь? У всего есть конец. Не могут же ряды книг тянуться подо всем городом. Что, разве можно откуда-то подняться на чай в дом миссис Линкольн? Повернуть налево и закинуть книжку тете Дель в соседнем городке? Повернуть направо, чтобы поболтать с Аммой? — я был полон скептицизма.

Мэриан удивленно улыбнулась мне.

— А как, по-твоему, Мэйкон получает свои книги? Как ты думаешь, почему ДАР никогда не видят входящих или уходящих отсюда? Гатлин — это Гатлин. Людям нравится то, какой он, каким они его себе представляют. Смертные видят лишь то, что хотят видеть. В округе и за его пределами было процветающее магическое сообщество и до Гражданской войны. Уклад строился веками, Итан, и он не собирается меняться. По крайней мере, не потому, что ты о нем узнал.

— Не могу поверить, что дядя Мэйкон никогда не говорил мне об этом месте. Подумайте только обо всех магах, что побывали здесь, — Лена подняла факел повыше и взяла с полки том. У довольно тяжелой книги был декоративный переплет, она была покрыта слоем пыли, тут же разлетевшейся во все стороны. Я закашлялся.

- “Магия. Краткий курс истории”, - она вытащила еще один предмет. — Это, видимо, секция на букву «м», — в руках у нее была кожаная коробка, открывающаяся с торца, внутри лежал свиток. Лена вынула его. Даже пыль на нем казалось древнее предыдущей, она была серее что ли. — “Магия созидания и разрушения.” Такой старый.

— Осторожно. Ему больше нескольких сотен лет, а Гуттенберг изобрел печатную машинку только в 1455 году, — Мэриан осторожно забрала свиток у Лены, будто обращалась с младенцем.

Лена вытащила еще одну книгу в переплете из серой кожи. — “Магия Конфедерации”. Маги тоже участвовали в войне?

Мэриан кивнула.

— Обе стороны, Голубые и Серые. Для магов это было такое же большое противостояние в их сообществе, как и для нас, смертных.

Лена посмотрела на Мэриан, запихивая пыльный фолиант на полку.

— Маги нашей семьи все еще в состоянии войны, не так ли?

Мэриан печально посмотрела на нее.

— Дом разделенный, как сказал Линкольн. И да, Лена, боюсь, что так, — она коснулась её щеки, — именно поэтому ты здесь, если помнишь. Найти то, что тебе нужно, то, что придаст смысл бессмысленному. Вам пора начинать.

— Здесь так много книг, Мэриан. Разве ты не можешь указать нам правильное направление?

— Не смотри на меня. Как я сказала, у меня нет ответов, только книги. Идите. Здесь у нас только лунный календарь, так что потерять счет времени очень легко. Здесь внизу все не совсем то, чем кажется.

Я переводил взгляд с Лены на Мэриан. Я боялся выпустить хоть одну из них из виду. Lunae Libri было более пугающим местом, чем мне казалось. Это было скорее катакомбами, чем библиотекой. И Книга Лун может быть где угодно.

Мы с Леной повернулись к бесконечным стеллажам, но не сделали и шага.

— Как мы сможем найти ее? Здесь должно быть миллионы книг.

— Понятия не имею. Может быть… — я знал, о чем она подумала.

— Попробуем использовать медальон?

— Он у тебя с собой?

Я кивнул и вытащил теплый металлический овал из кармана джинсов, а факел передал Лене.

— Мы должны увидеть, что было дальше. Должно быть что-то еще, — я развернул медальон и положил его на круглый каменный стол посреди комнаты. У Мэриан был тот самый, знакомый мне, взгляд, когда они с моей мамой находили что-то действительно стоящее. — Хочешь посмотреть?

— Больше, чем ты думаешь, — Мэриан медленно взяла мою руку, а я взял Лену за руку. Нашими сплетенными пальцами я коснулся медальона.

Вспышка света ослепила меня.

Я увидел дым, почувствовал запах пожара, и мы исчезли…

Женевьева повернула книгу, чтобы дождь не заливал буквы. Она знала, что произнести эти слова — значит нарушить все Естественные законы. Она почти что слышала голос матери, умолявший ее остановиться и задуматься о последствиях.

Но Женевьева не могла остановиться. Она не могла потерять Итана.

Она запела.

CRUOR PECTORIS MEI, TUTELA TUA EST.

VITA VITAE MEAE, CORRIPIENS TUAM, CORRIPIENS MEAM.

CORPUS CORPORIS MEI, MEDULLA MENSQUE,

ANIMA ANIMAE MEAE, ANIMAM NOSTRAM CONECTE.

CRUOR PECTORIS MEI, LUNA MEA, AESTUS MEUS.

CRUOR PECTORIS MEI. FATUM MEUM, MEA SALUS.

— Остановись, дитя, пока не поздно! — Иви была в истерике.

Дождь шел сплошной стеной, сквозь дым были видны разряды молний. Женевьева задержала дыхание и стала ждать. Ничего. Должно быть, она где-то ошиблась. Она наклонилась к книге, чтобы четче разглядеть слова в темноте. Она закричала их в ночь на языке, который знала лучше всего.

КРОВЬ СЕРДЦА МОЕГО — ТВОЯ ЗАЩИТА.

ЖИЗНЬ ЖИЗНИ МОЕЙ — ЗАБИРАЯ ТВОЮ, МОЮ ЗАБИРАЕТ.

ТЕЛО ОТ ТЕЛА МОЕГО, СУЩНОСТИ И МЫСЛЕЙ.

ДУША В ДУШЕ МОЕЙ — СВЯЗАТЬ ИХ ВОЕДИНО.

КРОВЬ СЕРДЦА МОЕГО, МОИ ПРИЛИВЫ И ОТЛИВЫ, ЛУНА МОЯ.

КРОВЬ СЕРДЦА МОЕГО, МОЕ СПАСЕНИЕ, МОЯ ПОГИБЕЛЬ.

Она решила, что ее глаза играют с ней дурную шутку, когда увидела, как дрогнули веки Итана.

— Итан! — на секунду их взгляды встретились.

Итан пытался вдохнуть, он явно прилагал все силы, чтобы что-то сказать. Женевьева склонилась над ним, ближе к его губам, и почувствовала его теплое дыхание на своей щеке.

— Я никогда не верил твоему отцу, который говорил, что Маг и Смертный не могут быть вместе. Мы бы смогли. Я люблю тебя, Женевьева, — он что-то вложил ей в ладонь. Медальон.

И так же внезапно, как его глаза открылись, они закрылись вновь, дыхание исчезло, грудь больше не вздымалась.

Женевьева еще не успела осознать произошедшее, как ее будто пробило электрическим током. Она чувствовала, как кровь бешеным потоком понеслась по венам. Должно быть её ударила молния. На нее обрушилась боль.

Женевьева с трудом стояла на ногах.

А потом все вокруг поглотила темнота.

— Господь Всемогущий, не забирай и ее тоже.

Женевьева узнала голос Иви. Где она? Запах вернул её к реальности. Запах сгоревших лимонных деревьев. Она попыталась произнести хоть слово, но в горле пересохло. Её веки затрепетали.

— О, Господи, спасибо! — Иви смотрела на нее, стоя рядом на коленях, в грязи.

Женевьева закашляла и ухватилась за Иви, наклоняя ее к себе поближе.

— Итан, он… — прошептала она.

— Мне жаль, дитя… Он ушел.

Женевьева наконец-то смогла открыть глаза. Иви подскочила так, словно бы увидела самого Дьявола во плоти.

— Господь Милостивый!

— Что? Что случилось, Иви?

Старушка тщилась объяснить увиденное:

— Ваши глаза, дитя. Они… изменились.

— О чем ты говоришь?

— Они больше не зеленые. Они желтые; желтые, как солнце.

Но Женевьеве было все равно, какого цвета стали её глаза. Она потеряла Итана, большие ничего не имело значения. Она зарыдала.

Непрекращающийся дождь превращал землю под ними в грязевое месиво.

— Вы должны встать, мисс Женевьева. Нам надо поговорить кое с кем из Мира духов. — Иви попыталась поставить её на ноги.

— Иви, я тебя не понимаю.

— Ваши глаза, я же предупреждала Вас. Я говорила Вам про эту луну, это не та луна. Мы должны узнать, что все это значит. Нужно поговорить с Духами.

— Если с моими глазами что-то не так, то это из-за удара молнии.

— Что вы видели? — Иви выглядела испуганной.

— Иви, что происходит? Почему ты так странно себя ведешь?

— Молния в вас не ударяла. Это было что-то другое.

Иви побежала обратно к горящим хлопковым полям. Женевьева звала её, пытаясь встать, но ноги ее не держали. Она вновь упала на спину в грязь, подставив лицо под струи дождя. Дождь смешался со слезами поражения. Она почти теряла сознание и связь с окружающим миром. Вдали Женевьева слышала слабый голос Иви, зовущий её по имени. Когда она снова смогла сосредоточиться, то увидела пожилую женщину с подобранными в руках юбками.

Иви принесла что-то в подоле, и вывалила это на землю рядом с Женевьевой. Крошечные баночки с порошками и маленькие бутылочки, с чем-то похожим на песок и грязь.

— Что ты делаешь?

— Приношу дар Духам. Они единственные, кто могут сказать нам, что это значит.

— Иви, успокойся. Ты несешь чушь.

Старушка достала что-то из кармана её домашнего платья. Это было овальное зеркало. Она вручила его Женевьеве.

Вокруг было темно, но ошибиться было невозможно. Глаза Женевьевы сверкали. Они превратились из цвета насыщенной зелени в пламенное золото, и вообще никоим образом не напоминали ее прежние глаза. В центре, на месте черных круглых зрачков, красовались кошачьи, вертикальные. Женевьева бросила зеркало на землю и повернулась к Иви.

Но старушка не обратила на нее внимания. Она уже смешала порошки с землей и просеивала результат из руки в руку, шепча что-то на старом Галлахском языке, языке её предков.

— Иви, что ты…

— Шшш, — зашипела она. — Я слушаю Духов. Они знают, что вы сделали. Они расскажут нам, что это значит.

— От земли ее предков и от крови моей семьи, — Иви уколола свой палец сколотым краем зеркала и оросила кровью землю, которую просеивала до этого. — Скажите мне, что слышите. Покажите мне, что видите. Поведайте, что знаете.

Иви встала, воздевая руки к небу. С неба на нее падал дождь, и по волосам и платью заструилась грязь. Она снова заговорила на непонятном языке, а потом…

— Этого не может быть. Она ничего не знала! — выкрикнула она в темное небо.

— Иви, что случилось?

Иви вздрагивала, обхватив себя руками, и монотонно повторяла:

— Этого не может быть. Этого не может быть.

Женевьева встряхнула её за плечи:

— Что? Что это? Что со мной случилось?

— Я говорила вам не трогать книгу. Я говорила вам, что это очень плохая ночь для магии, но теперь слишком поздно, милая. Нет никакого способа это исправить.

— О чем ты говоришь?

— Теперь вы прокляты, мисс Женевьева. Вы Призванная. Вы Обращенная, и нет ничего, что могло бы остановить это. Сделка. Нельзя взять у Книги Лун, не расплатившись за это.

— Что? Что я отдала?

— Свою судьбу, дитя. И судьбу каждого следующего ребенка рода Дюкейн, что родиться после вас.

Женевьева не понимала. Единственное, что было понятно, что обратно все вернуть невозможно:

— Что это значит?

— На Шестнадцатой луне, в Шестнадцатый год, Книга возьмет то, что было ей обещано. То, что вы задолжали. Кровь ребенка рода Дюкейн, и станет ребенок этот Темным.

— Каждый ребенок Дюкейн?

Иви покачала головой. Женевьева была не единственной, кто потерпел поражение этой ночью:

— Не каждый.

У Женевьева затеплилась надежда:

— Но кто? Как мы узнаем кто?

— Книга сама выберет. На Шестнадцатой луне в шестнадцатый день рождения.

— Не помогло, — словно издалека прозвучал голос Лены. Все, что я видел — это дым, и все, что я мог слышать — её голос. Мы были не в библиотеке и не в видении. Мы находились где-то между ними, и это было ужасно.

— Лена!

А потом, на одно короткое мгновение я увидел её лицо среди дыма. Её глаза были большими и темными — теперь зеленый почти превратился в черный. Её голос больше походил на шепот:

— Две секунды. Он был жив всего две секунды, и она его потеряла.

Она закрыла глаза и исчезла.

— Ли! Где ты?

— Итан. Медальон, — я слышал Мэриан, но как будто с очень большого расстояния.

Я почувствовал медальон в руке, понял и бросил его на пол.

Я открыл глаза и попытался прокашляться от дыма в легких. Комната плыла перед глазами.

— Что, черт вас побери, вы, дети, здесь делаете?

Я сфокусировался на медальоне, и комната перестала расплываться. Он лежал на каменном полу, с виду такой маленький и безопасный. Мэриан отпустила мою руку.

Посреди склепа стоял Мэйкон Равенвуд, его пальто обвивало ему ноги. Амма стояла рядом, и на ее пальто все пуговицы были застегнуты вразнобой, она сжимала в руках бумажник. Сложно было сказать, кто был злее.

— Прости Мэйкон. Ты знаешь правила. Они попросили помощи, и я была обязана им её дать, — Мэриан выглядела виноватой.

Амма гневно смотрела на Мэриан, как будто та облила наш дом бензином:

— Я вижу это так: ты обязана заботиться о мальчике Лайлы и племяннице Мэйкона. И я не понимаю, как эти твои действия соотносятся с заботой.

Я ждал, что Мэйкон тоже нападет на Мэриан, но он молчал. И потом понял почему. Он тряс Лену. Она лежала на животе поперек каменного стола в центре комнаты, руки распростерлись в разные стороны. Похоже, что она была без сознания.

— Лена! — я потянул ее на себя, игнорируя Мэйкона, который уже был рядом с ней. Ее все еще черные глаза смотрели на меня.

— Она не умерла. Она дрейфует. Думаю, что смогу достать её, — Мэйкон спокойно взялся за дело. Он начал крутить свое кольцо на пальце. Его глаза странно загорелись.

— Лена! Вернись! — я взял её обмякшее тело на руки и прижал к груди.

Мэйкон что-то бормотал. Я не мог разобрать слов, но видел, что волосы Лены начали развиваться от уже знакомого, сверхъестественного ветра, который я называл Магическим бризом.

— Не здесь, Мэйкон. Твои заклинания здесь не сработают, — дрожащим голосом сказала Мэриан, торопливо листая страницы пыльной книги.

— Он не колдует, Мэриан, он Путешествует. Даже Маг не может этого. Последовать за ней туда, где она сейчас, могут только такие, как Мэйкон. Так далеко вниз, — Амма хотела нас приободрить, но звучало это не очень убедительно.

Я чувствовал, как по телу Лены распространяется холод, и понял, что Амма права. Лена была где угодно, но только не в моих руках. Она была далеко. Я чувствовал это, хотя и был простым смертным.

— Говорю тебе, Мэйкон. Это — нейтральная зона, никакая Защита не сработает в обители земли, — Мэриан ходила из стороны в сторону, сжимая книгу, как будто та придавала ей уверенности. Но внутри не было никаких ответов. Она сама сказала это. Магия здесь нам не поможет.

Я вспомнил сны, вспомнил, как вытаскивал Лену из грязи, подумал, а не было ли это именно тем местом, где я потерял ее.

Мэйкон заговорил. Его глаза были открыты, но он ничего не видел. Было похоже, что он смотрит туда, где сейчас Лена:

— Лена. Послушай меня. Она не может удержать тебя.

Она. Я уставился в пустые Ленины глаза.

Сарафина.

— Ты сильная, Лена, борись. Она знает, что я не могу здесь тебе помочь. Она ждала тебя среди теней. Ты должна сама сделать это.

Появилась Мэриан со стаканом воды. Мэйкон плеснул воды Лене на лицо и влил остальное ей в рот, но она не пошевелилась.

Больше я уже не мог вынести.

Я схватил ее и поцеловал так крепко, как мог. Вода полилась из наших ртов, как будто я делал искусственное дыхание утопающему.

Очнись, Ли. Ты не можешь сейчас бросить меня. Только не так. Ты нужна мне больше, чем ей.

Веки Лены задрожали.

Итан. Я устала.

Она вернулась к жизни, задыхаясь и отплевываясь, вода потекла по ее жакету. Несмотря ни на что я улыбнулся ей, и она улыбнулась мне в ответ. Если именно об этом были наши сны, то мы смогли изменить их финал. На этот раз я ее удержал. Но где-то внутри меня сидело понимание — это не тот самый момент, когда она выскользнет из моих рук. Это было только начало.

Но даже если это было и так, на сей раз я её спас.

Я снова склонился над ней, чтобы опять обнять ее. Я хотел чувствовать знакомое притяжение между нами. Но прежде чем я успел обнять ее, она вскочила и уклонилась от моих рук:

— Дядя Мэйкон!

Мэйкон стоял у противоположной стены склепа, едва способный держаться на ногах. Он вспотел и тяжело дышал, откинув голову назад, а его лицо было бледным как мел.

Лена подбежала и вцепилась в него как ребенок в своего отца:

— Ты не должен был делать этого. Она могла убить тебя, — что бы он там ни делал во время своего Путешествия, что бы это вообще ни значило, это дорого ему обошлось.

Значит, это была Сарафина. Это нечто, кем бы Она ни была, было Лениной матерью.

А ведь это был всего лишь поход в библиотеку. Я не знал, был ли я готов к тому, что будет в следующие несколько месяцев.

Ну, или с завтрашнего утра, в следующие 74 дня.

Лена сидела, завернувшись в одеяло, но с нее все еще капала вода. Она выглядела пятилетним ребенком. Я покосился на дубовую дверь позади нее, и подумал, смог ли я сам найти выход. Маловероятно. Мы прошли вглубь коридора примерно на тридцать шагов, затем спустились по лестнице, и через несколько маленьких дверей попали в уютный кабинет, который, скорее всего, был своеобразной читальней. Дорога казалась бесконечной, с дверями на каждом шагу, словно мы шагали по какой-то подземной гостинице.

В момент, когда Мэйкон сел, точно перед нами появился серебряный чайный набор с пятью чашками чая и тарелкой сладких булочек. Похоже, Кухня тоже была здесь.

Я огляделся. Я понятия не имел, где нахожусь, но точно знал одно — я был в Гатлине, но в то же время так далеко от него, как никогда.

Так или иначе, я был не в своей тарелке.

Я попытался удобно устроиться на кресле, которое, казалось, было из времени Генриха VIII. И, по сути, ничто не говорило об обратном. Гобелен на стене выглядел так, словно был привезен из старинного замка или Равенвуда. На нем было вышито звездное небо, серебряная нить на темно-синем фоне. При каждом моем взгляде на него, луна меняла фазы.

Мэйкон, Мэриан и Амма сидели за столом. Сказать, что у нас с Леной были проблемы, это очень мягко выразиться. Мэйкон был разъярен, его чашка просто ходила ходуном по столу перед ним. Амма держала себя в руках:

— Почему это ты решила, что мой мальчик уже готов к Подземелью? Если бы Лайла была здесь, она бы с тебя шкуру сняла. Это такое нахальство с твоей стороны, Мэриан Эшкрофт.

Руки Мэриан дрожали, когда она подняла чашку.

— Твой мальчик? А что насчет моей племянницы? Именно она подверглась нападению, — Мэйкон и Амма, раздирая нас на части, уставились друг на друга. Я не осмеливался посмотреть на Лену.

— Ты по уши в проблемах со дня своего рождения, Мэйкон, — Амма повернулась к Лене. — Но я все еще не могу поверить, что ты втянула в это моего мальчика, Лена Дюкейн.

Лену опять понесло:

— Конечно, я его втянула! Я плохая! Когда это уже дойдет до вас? И станет еще хуже!

Чайный сервиз взлетел над столом в воздух и замер. Мэйкон смотрел на него, ни разу не моргнув. Это был вызов. Чайный сервис медленно вернулся на свое место на столе. Лена смотрела на Мэйкона так, будто в комнате больше никого не было:

— Я стану Темной, и ты ничего не сможешь с этим сделать.

— Это не правда.

— Да неужели? Я закончу так же, как моя… — она не смогла договорить.

Одеяло упало с её плеч, и она взяла меня за руку:

— Ты должен оставить меня, Итан. Пока не стало слишком поздно.

Мэйкон посмотрел на нее с раздражением:

— Ты не станешь Темной. Не будь такой легковерной. Она добивается того, чтобы ты так думала, — то, как он сказал «Она», напомнило мне его интонацию при произношении слова «Гатлин».

Мэриан поставила свою чашку на стол:

— Подростки — всегда все так катастрофично.

Амма покачала головой:

— Бывает, что что-то предначертано, а бывает, что исполнение требует усилий. Сейчас еще ничего не кончено.

Я чувствовал, как дрожит Ленина рука:

— Они правы, Ли. Все будет хорошо.

Она отдернула руку:

— Все будет хорошо? Моя мать, Разрушитель, пытается меня убить. Видение событий столетней давности прояснило, что вся моя семья проклята со времен Гражданской Войны. Мне исполниться шестнадцать через два месяца, и это все, что ты можешь сказать?

Я снова нежно взял ее за руку, потому что она мне позволила:

— Я видел то же самое. Книга сама выбирает. Может быть, она не выберет тебя, — я хватался за соломинку, раз ничего другого не было.

Амма посмотрела на Мэриан, уронив блюдце на стол. Чашка упала следом.

— Книга? — Мэйкон сверлил меня взглядом.

Я попытался было ответить ему тем же, но не выдержал:

— Книга из видения.

Больше ничего не говори, Итан.

Мы должны сказать им. Самим нам не справиться.

— Это ерунда, дядя Эм. Мы даже не знаем, что эти видения означают, — Лена не собиралась рассказывать, но после сегодняшнего я знал, что должен. Мы должны. Все вышло из-под контроля. Я чувствовал, что тонул и не мог спастись сам, не говоря уже о Лене.

— Возможно, это видение значит, что не все из твоей семьи становятся Темными, даже если они Призваны. А как же тетя Дель? Или Рис? Думаешь, милая малышка Райан станет Темной, когда она уже сейчас умеет исцелять людей? — сказал я, подсаживаясь к ней поближе.

Лена вжалась в спинку стула:

— Ты ничего не знаешь о моей семье.

— Но он не ошибается, Лена, — Мэйкон сердито смотрел на нее.

— Ты не Ридли. И ты не твоя мать, — сказал я так уверенно, как только мог.

— Откуда ты знаешь? Ты с ней не встречался. Кстати, я тоже не встречалась, за исключением ее нападений на меня, которые никто не может предотвратить.

Мэйкон старался быть убедительным:

— Мы были не готовы к такого рода атакам. Я не знал, что она умеет Путешествовать. Я не знал, что она обладает частью моих сил. Этот дар Магом несвойственен.

— Похоже, что никто ничего не знает толком, ни о моей матери, ни обо мне.

— Именно поэтому нам нужна Книга, — теперь я прямо смотрел на Мэйкона.

— О какой книге ты твердишь? — Мэйкон терял терпение.

Не говори ему, Итан.

Мы должны.

— Книга, которая прокляла Женевьеву, — Мэйкон и Амма посмотрели друг на друга. Они уже знали, что я скажу. — Книга Лун. Если она наложила проклятие, то в ней должен быть способ, как его снять. Верно? — комната погрузилась в тишину.

Мэриан посмотрела на Мэйкона:

— Мэйкон…

— Мэриан. Достаточно. Ты уже вмешалась более чем следовало, а солнце поднимется с минуты на минуту.

Мэриан знала. Она знала, где найти Книгу Лун, но Мэйкон предпочитал заткнуть ей рот.

— Тетя Мэриан, где Книга? — я посмотрел ей в глаза. — Вы должны помочь нам. Моя мама помогла бы, а вы ведь не должны принимать чью-либо сторону? — я использовал запрещенный прием, но во благо.

Амма всплеснула руками — редкий знак ее поражения:

— Что сделано, то сделано. Они уже потянули за ниточки, Мельхиседек, так что этот старый свитер будет распущен.

— Мэйкон, есть правила. Если они просят, я Обязана им сказать, — сказала Мэриан и повернулась ко мне. — Книги Лун нет в Lunae Libri.

— Откуда Вы знаете?

Мэйкон встал, собираясь уйти, и повернулся к нам обоим. Его челюсть была сжата, глаза темные и злые. Когда он, наконец, заговорил, то его голос был слышен в каждом уголке:

— Потому что в честь этой книги назван архив. Это самая сильная книга от этого мира до Мира духов. Также это книга, которая прокляла нашу семью, навечно. И уже более ста лет ее местонахождение неизвестно.

Глава 20 Первое декабря. Ведьма

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

Утром понедельника мы с Линком, проехав вниз по Девятому шоссе, подобрали на развилке Лену. Линку нравилась Лена, но он ни за что на свете не приближался к особняку Равенвуда. Для него это все еще был Дом с приведениями.

Если бы он только знал. Каникулы на день благодарения были всего лишь удлиненными выходными, но казалось, что они были куда длиннее, если вспомнить Сумеречную зону на обеде в День благодарения, летающие между Мэйконом и Леной вазы, и наше путешествие к центру Земли без покидания границ Гатлина. У Линка все было иначе — он провел праздники за просмотром футбола, за драками с братьями, и за исследованием сырных шариков на предмет наличия в них лука.

Но, по словам Линка, тучи сгущались и в другом направлении, и этим утром звучало это не менее угрожающе. Мать Линка последние сутки висела на телефоне, утащив его на длинном проводе на кухню и закрыв дверь. Миссис Сноу и миссис Ашер объявились после трех, и все трое исчезли на кухне — Штабе военных действий. Когда Линк зашел туда под предлогом острой нужды в газировке, многого он не услышал, но достаточно, чтобы понять, что его мать ставит точку: «…Мы вышвырнем ее из школы, так или иначе. И ее милого песика тоже».

Это было немного, но я знал миссис Линкольн, а значит, повод для беспокойства был. Не существовало пределов, до которых могли бы дойти женщины вроде миссис Линкольн в усилиях по защите своих детей и своего города от того, что они ненавидели больше всего на свете — от любого, кто отличается от них. Я это знал. Моя мама рассказывала мне истории о своих первых годах жизни здесь. Судя по ее рассказам, она была тем еще криминалитетом, даже богобоязненные церковные дамы сошли бы с ума со скуки, пытаясь обсудить ее проступки. Она ходила в магазины по воскресеньям, игнорирую любые церкви, не проявляя к ним ни любви, ни ненависти, она была феминисткой (миссис Ашер периодически путала ее с коммунисткой), демократом (миссис Линкольн была убеждена, что корнем этого слова является «демон»), и, хуже всего, она была вегетарианкой (что автоматически отменяло все приглашения от миссис Сноу). Кроме этого, а также кроме того, что она не была прихожанкой правильной церкви, не была членом ДАР или Национальной стрелковой ассоциации№, она была аутсайдером.

Но мой отец вырос здесь и считался одним из сынов Гатлина. Так что, когда моя мама умерла, все те же женщины, так осуждавшие ее, сменили мщение на сливочно-какие-то запеканки, на жаркое в глиняных горшочках, на пасту с соусом чили. Как будто оставляли за собой последнее слово. Моя мама возненавидела бы все это, и они это знали. Именно тогда мой отец впервые зашел в свой кабинет и заперся там на несколько дней. Мы с Аммой оставили все эти запеканки тухнуть на крыльце, пока они не пришли и не забрали это все, и не начали вновь осуждать нас, как раньше.

Последнее слово всегда было за ними, и если Лена даже и не подозревала об этом, мы с Линком это знали точно.

Лена сидела в Колотушке на переднем сиденье, зажатая между нами, и писала что-то на руке. Я мог только разглядеть, что слова написаны вразброс, как и всегда. Она писала постоянно, так, как некоторые люди жуют жевачку или накручивают на палец волосы, мне казалось, что она даже не осознавала этого. Я думал, даст ли она мне прочитать хоть одно из своих стихотворений, если оно будет обо мне.

Линк посмотрел ей на руку:

— Когда ты напишешь мне песню?

— Сразу после того, как допишу для Боба Дилана.

— Вот дерьмо, — Линк ударил по тормозам на центральном въезде на парковку. Винить его было не в чем. Вид его матери на парковке до восьми утра действительно приводил в ужас. А она именно там и была.

На парковке было куда многолюдней, чем обычно. И там были родители; если не считать эпизода с окном, то до этого родители появлялись на парковке единственный раз, когда мать Джослин Уокер увела ее из школы на время просмотра фильма о репродукции человека на анатомии. Определенно что-то происходило.

Мать Линка вручила коробку Эмили, которая подрядила всю команду поддержки и спортивную команду снабдить каждую машину на парковке своего рода неоновым флаером. Некоторые из них трепетали на ветру, но некоторые мне удалось прочесть из успокаивающей безопасности салона Колотушки. Казалось, что они проводят предвыборную кампанию, но без кандидата.

СКАЖЕМ «НЕТ» НАСИЛИЮ В ДЖЕКСОНЕ!

НЕТ ТЕРПИМОСТИ!

Линк побагровел.

— Простите, ребята, вам лучше свалить отсюда, — он сполз по водительскому сиденью так низко, что казалось, что машина осталась без управления, — я не хочу, чтобы моя мама вытряхнула из меня весь дух перед командой поддержки.

Я, наклонившись вниз, потянулся через сиденье, чтобы открыть Лене дверь:

— Увидимся внутри, чувак.

Я взял Лену за руку и сжал ее.

Готова?

Насколько это возможно.

Мы гуськом пробирались между машинами по краю парковки. Эмили мы не видели, но слышали ее голос за пикапом Эмори:

— Будьте бдительны! — Эмили приближалась к окну Кэрри Джексон. — Мы создаем в школе новый клуб — «Ангелы-хранители Джексона». Мы будем помогать сохранять в школе безопасность, докладывая об агрессивном или о необычном поведении в школе. Лично я считаю, что это долг каждого ученика в Джексоне заботиться о безопасности школы. Если хотите присоединиться к нам, приходите на собрание в кафетерий после уроков.

С удалением Эмили ее голос стал тише, Лена крепче ухватилась за мою руку.

Что все это значит?

Понятия не имею. Но они точно свихнулись. Пошли.

Я потянул ее за руку наверх, но она наоборот потянула меня вниз и вновь скрючилась у колеса:

— Мне нужна минутка.

— Ты как?

— Посмотри на них. Они думают, что я монстр. Они создали клуб.

— Они просто не выносят посторонних, а ты новенькая. Было разбито окно. Им надо кого-то обвинить. Это просто…

— Охота на ведьм.

Я не это хотел сказать.

Но ты об этом подумал.

Я сжал ее руки, и по коже побежали мурашки.

Ты не должна этого делать.

Должна. Я позволила людям вроде них выжить меня из моей старой школы. Я не допущу подобного еще раз.

Мы вышли из-за последнего ряда машин и увидели их всех. Миссис Ашер и Эмили упаковывали еще несколько коробок с флаерами в свой минивэн. Иден и Саванна вручали листовки остальным чирлидерам и любому парню, который подходил, что увидеть ноги или декольте Саванны. В небольшом отдалении миссис Линкольн разговаривала с другими матерями, в основном обещая им, что включит их дома в список Тура Южного НаследияІ, если они сделают пару звонков директору Харперу. Она протянула матери Эрла Питти планшет с ручкой. Целую минуту до меня доходило значение всего происходящего — ситуация безнадежна.

Это было похоже на подписание петиции.

Миссис Линкольн заметила, что мы стоим на парковке, и уставилась на нас. Остальные матери проследили за ее взглядом. Секунду царила тишина. Я уж было подумал, что в них проснулась совесть, и они сейчас соберут свои бумажки, закроют свои минивэны и вагончики и уедут домой. Миссис Линкольн; в ее доме я ночевал не реже, чем в своем собственном. Миссис Сноу; она, в общем, приходилась мне троюродной сестрой по какой-то удаленной ветви. Миссис Ашер; она бинтовала мою руку, когда я разодрал ее до мяса рыболовным крючком в десять лет. Миссис Эмори; она была моим первым парикмахером. Эти женщины знали меня. Они знали меня с детства. Не может быть, что они сделают это со мной. Нет, они отступят.

Может, если я буду повторять это как заклинание, оно сбудется.

Все будет хорошо.

К тому времени как я понял, что ошибаюсь, было уже поздно. Они уже отошли от минутного ступора, вызванного нашим с Леной появлением.

Когда миссис Линкольн нас увидела, ее глаза сузились, — …директор Харпер…, - она перевела взгляд с Лены на меня и покачала головой. Больше меня на ужин домой к Линку не позовут. Она заговорила громче. — Директор Харпер обещал нам свою полную поддержку. Мы не намерены терпеть агрессию в Джексоне, которой заражены все остальные городские школы в округе. Вы, молодежь, поступаете совершенно верно, защищая нашу школу, как ответственные родители, — она посмотрела на нас. — Мы сделаем все, что угодно, чтобы помочь вам.

Все еще держась за руки, мы с Леной прошли мимо них. Эмили заступила нам дорогу и протянула мне листовку, игнорируя Лену:

— Итан, приходи на собрание сегодня. Ты очень нужен Ангелам-хранителям.

Она впервые за многие недели заговорила со мной. Я получил послание. «Ты один из нас, это твой последний шанс». Я оттолкнул ее руку:

— Да уж, это именно то, в чем нуждается Джексон. Еще немного твоего «ангельского» поведения. Почему бы тебе не пойти детишек помучать, бабочкам крылья поотрывать, птенцов из гнезда повыкидывать, — я потащил Лену мимо нее.

— Что бы сказала твоя бедная мама, Итан Уэйт? Что бы она подумала о компании, которую ты водишь?

Я повернулся. Миссис Линкольн стояла у меня за спиной. Она была одета в своей обычной манере, как маньячка-библиотекарша из кино, с дешевыми аптечными очками и торчащими волосами, которые никак не могли определиться русые они или каштановые. Приходилось только гадать, откуда мог взяться Линк.

— Я скажу тебе, что сказала бы твоя мама. Она бы рыдала. Она бы в гробу перевернулась.

Миссис Линкольн ничего не знала о моей матери. Она не знала, что моя мама была той, которая отправляла в школьный директорат копию каждого постановления против книжной цензуры в Штатах. Она не знала, что моя мать вздрагивала каждый раз, когда миссис Линкольн приглашала ее на собрания ДАР или клуба женской волонтерской помощиі. Не потому, что мама ненавидела ДАР или клуб, а потому что она ненавидела уверенность миссис Линкольн. Уверенность в своем превосходстве, которым славились такие узколобые женщины, как миссис Линкольн и миссис Ашер.

Моя мама всегда говорила: «Правильный поступок и легкий поступок — вовсе не одно и то же». И сейчас я знал, каким должен быть мой правильный поступок, и легким он точно он не будет. Ну, по крайней мере, мир не обрушится.

Я повернулся к миссис Линкольн и посмотрел ей прямо в глаза:

— Рада за тебя, Итан. Вот что сказала бы моя бедная мама, мэм.

Я вновь повернулся к входу в здание школы и направился туда, таща за собой Лену. Мы прошли всего несколько метров. Лену трясло, хотя испуганной она не выглядела. Я все еще сжимал ее руку, стараясь придать ей уверенности. Ее длинные черные волосы то скручивались, то раскручивались, будто она сейчас взорвется, или взорвусь я. Никогда не думал, что буду счастлив оказаться в коридорах Джексона, пока не столкнулся в дверях с директором Харпером. Он смотрел на нас так, словно мечтал сдать свои полномочия и швырнуть свою собственную листовку подальше.

Волосы Лены взметнулись поверх ее плеч вперед, когда мы прошли мимо него. Только он не смотрел на нас. Он напряженно смотрел нам за спины:

— Что за…

Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть тысячи ярко-зеленых бумажек, крутящихся на ветру и вырывающихся под его порывами из-под дворников на лобовых стеклах машин, из стопок, коробок, минивэнов и рук. Они улетали вверх со внезапным шквальным ветром, как стая птиц, улетающих в облака. Сбежавшие, прекрасные и свободные. Как в фильме Хичкока «Птицы», только в обратной перемотке.

Мы слышали трепет бумаги на ветру, пока за нами не закрылись двери.

Лена пригладила волосы:

— Сумасшедшая у вас тут погодка.

Национальная стрелковая ассоциация — некоммерческая ассоциация в США, которая объединяет сторонников права граждан на хранение и ношение огнестрельного оружия.

Туры Южного Наследия — туристические туры по историческим местам времен Гражданской войны в США. Включение чьего-либо дома в тур означает для собственника небольшой доход от туристических компаний при посещении его дома туристами.

Клуб женской волонтерской помощи (Women’s Auxiliary) — довольно распространенные общественные объединения женщин в США, помогают военнослужащим, полицейским управлениям, пожарным, медицинским центрам, детским приютам. Как правило, осуществляют сбор средств, приносят готовую еду, организовывают праздники. Получили широкое распространение во время Второй мировой войны.

Глава 21 Шестое декабря. Однажды утраченное

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

Я был почти рад наступлению воскресенья. Было что-то успокаивающее в возможности провести день с женщинами, все магические силы которых заключались в склерозе. Когда я приехал к Сестрам, сиамская кошка тети Мерси, Пышка Люсилль — сестры обожали фильм «Я люблю Люси» — «выгуливалась» во дворе. У теток веревка для сушки белья тянулась через весь двор, и каждое утро тетя Мерси привязывала Пышку Люсилль за поводок к этой веревке, чтобы кошка могла размяться. Я пытался объяснить, что кошку можно выпустить на улицу, и она сама вернется домой, когда нагуляется, но тетя Мерси реагировала на меня так, словно я предлагал ей завести интрижку с женатым: «Я не могу допустить, чтобы Пышка Люсилль гуляла по улице одна. Уверена, что ее кто-нибудь стащит». Я не был наслышан о похищениях кошек в городе, но это был непобедимый аргумент.

Я открыл дверь, приготовившись к привычной суете, но сегодня в доме было заметно тихо. Плохой знак.

— Тетя Прю?

Я услышал знакомую протяжную речь позади дома.

— Мы на веранде, Итан.

Я вышел через дверь на застекленное крыльцо и увидел суетящихся там сестер, в руках у них был кто-то вроде лысых крыс.

— Это что за черти? — ляпнул я, не подумав.

— Итан Уэйт, следи за своим языком, или я тебе промою рот с мылом. Ты знаешь и другие слова, окромя ругательств, — сказала тетя Грейс. А ругательствами, по ее убеждению, также являлись «трусы», «обнаженный» и «мочевой пузырь».

— Прошу прощения, мэм. Но что это такое вы держите?

Тетя Мерси посеменила ко мне и, протянув руку, показала двух спящих на ее ладони грызунов:

— Это бельчата. Руби Уилкокс нашла их у себя на чердаке в прошлый четверг.

— Дикие белки?

— Их шестеро. Разве они не самые милые крошки на свете?

Я видел только предвестников проблем. Мысль о моих тетках, возящихся с дикими животными, неважно с детенышами или со взрослыми, была пугающей.

— А у вас-то они как оказались?

— Ну, Руби не могла их оставить… — начала тетя Мерси.

— Это все ее муженек. Он ее даже в Стоп энд Шоп не отпускает без разрешения.

— …так что Руби отдала их нам, к тому же у нас уже есть клетка.

Однажды Сестры спасли раненого енота после урагана и выхаживали его. После того, как енот сожрал Сонни и Шер — попугаев-неразлучников тети Пруденс, Тельма вышвырнула его на волю. Но клетка у них осталась.

— Вы в курсе, что белки — переносчики бешенства? Вы не сможете с ними справиться. А что если они вас покусают?

Тетя Прю нахмурилась:

— Итан, они еще совсем малыши, и они просто прехорошенькие лапочки. Они нас не укусят. Мы их мамочки.

— Они же совсем ручные, — сказала тетя Грейс, прижавшись к одному из них лицом.

Я только и представлял себе, как один из этих заразных зубастиков впивается в шею одной из теток, и я везу их в больницу, чтобы вколоть каждой по двадцать уколов в живот, ведь именно так лечат от бешенства. Я уверен, что двадцать уколов в их возрасте их просто прикончат. Я пытался их урезонить, но это всегда было бесполезной тратой времени:

— Вы не знаете этого. Это же дикие животные.

— Итан Уэйт, совершенно очевидно, что ты совсем не любишь животных. Эти малыши безвредны, — тетя Грейс осуждающе уставилась на меня, — и что ты предлагаешь? Их мама пропала. Они умрут, если мы о них не позаботимся.

— Я отвезу их в общество защиты животных.

Тетя Мерси в ужасе обеими руками прижала белок к груди:

— Общество защиты животных! Это же убийцы! Они их точно убьют!

— Хватит разговоров обо всяких обществах. Итан, подай мне вон ту пипетку.

— Это еще зачем?

— Каждые четыре часа их надо кормить из этой малюсенькой пипетки, — объяснила тетя Грейс. Тетя Прю держала одного из бельчат на ладони, пока он свирепо сосал кончик пипетки. — И раз в день мы ватной палочкой чистим их интимные места, чтобы они научились сами ухаживать за собой.

Я надеялся, что этого зрелища не застану.

— И откуда вы все это знаете?

— Мы прочитали в Е-нтернете, — гордо улыбнулась тетя Мерси.

Я не имел ни малейшего представления, откуда тетки прознали про существование Интернета, у них даже тостера не было.

— А как вы добрались до Интернета?

— Тельма отвезла нас в библиотеку, а мисс Мэриан помогла нам. У них там есть компьютеры. Знаешь?

— И ты можешь посмотреть все, что угодно, даже всякие грязные картинки. Вот то и дело самые грязные картинки вылезают на экран. Представь только!

Под «грязными» тетя Грейс, видимо, подразумевала эротические, что, по моему мнению, должно было навечно отвадить их от Интернета.

— Я хочу еще раз вам повторить, что это очень плохая идея. Вы не можете их оставить у себя навсегда. Они вырастут и стану куда агрессивнее.

— Конечно, мы не собираемся за ними всю жизнь присматривать, — тетя Прю качала головой, будто это я предложил такую идиотскую идею. — Мы их выпустим на заднем дворе, как только они смогут о себе позаботиться.

— Но они же не будут знать, как добывать пищу. Вот почему нельзя приручать диких животных. Если их потом выпустить, они умрут от голода, — это вполне могло сойти за аргумент, который подействует на сестер и спасет меня от посещения отделения интенсивной терапии.

— Ты ошибаешься. В Е-нтернете обо всем написано, — отозвалась тетя Грейс. Откуда взялся в сети сайт о воспитании диких белок и прочистке их интимных частей ватными палочками? — Надо научить их собирать орехи. Ты закапываешь орехи и учишь белок искать их.

Я мог бы догадаться, к чему она клонит. В итоге часть дня я провел закапывая на заднем дворе микс из разнообразных орехов для бельчат. Я гадал, сколько мне надо будет вырыть этих маленьких нор, чтобы тетки были довольны.

Через полчаса моих земляных работ я начал находить в земле разные предметы: наперсток, серебряная ложечка, кольцо с аметистом, которое не выглядело ценным, но было хорошей отговоркой от закапывания орехов на заднем дворе. Вернувшись в дом, я застал тетю Прю в ее очках для чтения с самыми толстыми линзами, роющейся в пачках пожелтевших газет.

— Что вы читаете?

— Я просто ищу кое-что для мамы твоего друга, Линка. ДАР нужны кое-какие заметки об истории Гатлина для Тура Южного Наследия, — она пролистывала одну из пачек. — Но очень трудно найти что-то из истории Гатлина, чтобы в ней не упоминались Равенвуды.

Последнее слово, которое хотели бы слышать в ДАР.

— В смысле?

— Да без них, я ручаюсь, Гатлина вообще бы не было, поэтому очень сложно написать историю города, и не упомянуть их.

— Так они, и правда, одни из основателей? — Мэриан говорила об этом, но мне как-то не верилось.

Тетя Мерси взяла верхнюю газету из стопки и поднесла ее так близко к глазам, что буквы у нее должны были уже двоиться. Тетя Прю выхватила газету:

— Дай сюда. Я раскладываю по порядку.

Ну, если тебе не нужна помощь, — тетя Мерси повернулась ко мне. — Равенвуды были одними из первых в этих местах, верно. Где-то в 1800 году они получили здесь большой земельный надел от короля Шотландии.

— В 1781 году. У меня тут газета, — тетя Прю помахала перед нами желтым листом бумаги. — Они были фермерами, а в округе Гатлина была самая плодородная земля во всей Южной Каролине. Хлопок, табак, рис, индигофера№ — все здесь росло в одном месте, хотя обычно эти сорта вместе не растут. Как только народ понял, что здесь можно вырастить все, что душе угодно, рядом с Равенвудами вырос целый город.

— Нравилось это им или нет, — добавила тетя Грейс, подняв глаза от своей вышивки крестиком.

Вот это ирония — без Равенвудов Гатлина просто могло не быть вовсе. Все эти люди, избегающие Мэйкона Равенвуда и его семью, должны быть ему благодарны за то, что у них вообще есть город. Мне было интересно, что думает по этому поводу миссис Линкольн. Я был уверен, что она уже все знает, и ей придется что-то делать с их ненавистью к Мэйкону Равенвуду.

Я взглянул на свою руку, испачканную в этой удивительно плодородной земле, я все еще держал вещи, найденные мною на заднем дворе.

— Тетушка Прю, это ваше? — я вытащил кольцо и протянул ей.

— Боже, это кольцо мне подарил мой второй муж, Уоллис Притчард, на нашу первую и единственную годовщину свадьбы, — она добавила шепотом. — Он был ужасным, ужасным скрягой. Где ты умудрился найти его?

— В земле на заднем двору. Я нашел еще ложечку и наперсток.

— Мерси, смотри, что нашел Итан, твою ложечку штата Теннеси из коллекции. Я говорила тебе, что не брала ее! — закричала тетя Прю.

— Дай-ка взглянуть, — тетя Мерси нацепила очки, чтобы рассмотреть ложечку. — Точно она. Наконец-то у меня все одиннадцать штатов.

— Тетушка Мерси, вообще-то штатов больше одиннадцати.

— Я собираю только штаты Конфедерации.

Тетя Прю и тетя Грейс синхронно кивнули, соглашаясь с ней.

— К слову о захороненных вещах, представляете, Юнис Ханникат завещала похоронить вместе с ней ее книгу рецептов, она не хотела, чтобы кто-нибудь из церкви наложил руки на ее рецепт коблераІ, - сказала тетя Мерси, качая головой.

— Она такая же зловредная, как и ее сестра, — тетя Грейс пыталась открыть коробку с шоколадным ассорти Уитмана ложечкой штата Теннеси.

— Да и рецепт был так себе, — добавила тетя Мерси.

Тетя Грейс перевернула коробку с конфетами вверх дном, чтобы прочитать их названия:

— Мерси, а какая из них с масляным кремом?

— Когда я умру, я хочу, чтобы меня похоронили с моей меховой накидкой и Библией, — сказала тетя Прю.

— Это тебе не добавит дополнительных очков у Господа, Пруденс Джейн.

— Я и не пытаюсь заработать очки, я просто хочу, чтобы у меня было, что почитать, пока я буду сидеть в очереди. Но если бы там раздавались очки, у меня бы их было побольше, чем у тебя, Грейс Энн.

Похоронена с книгой рецептов…

А что если Книга Лун тоже похоронена где-то? Что если кто-то не хотел, чтобы ее нашли, и спрятал ее? Может быть тот, кто знал ее силу лучше всех. Женевьева.

Лена, похоже, я знаю, где книга.

Секунду была только тишина, а потом мысли Лены нашли свою дорогу ко мне.

О чем ты говоришь?

Книга Лун. Я думаю, она у Женевьевы.

Женевьева мертва.

Я знаю.

О чем ты говоришь, Итан?

Думаю, ты уже догадалась.

Харлон Джеймс приковылял к столу, вид у него был плачевный — его нога все еще была в гипсе. Тетя Мерси начала кормить его горьким шоколадом из коробки.

— Мерси, не корми собаку шоколадом! Ты убьешь его. Я видела это в шоу Опры. Шоколад, или это был луковый соус?

— Итан, оставить тебе ириски? — спросила тетя Мерси. — Итан?

Но я ее не слушал. Я думал о том, как вскрыть могилу.

Глава 22 Седьмое декабря. Могильные копатели

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

Это была идея Лены. Сегодня был день рождения тети Дель, и в последнюю минуту Лена решила забить на семейное торжество в Равенвуде. И это было Лениной идеей пригласить туда Амму, при этом она отлично знала, что Амма согласится переступить порог Равенвуда, только если сами небеса обрушатся на землю. Как бы там ни было с самим Мэйконом, Амма на него реагировала немногим лучше, чем на медальон. И она предпочитала держать Мэйкона на максимальном удалении.

Страшила Рэдли заявился к нам днем, в зубах у него был свиток, подписанный изящным почерком. Амма к нему даже не прикоснулась, хотя это было всего лишь приглашение, и почти что запретила мне идти. Слава богу, она не видела, как я потом разрывал могилу одной из старых садовых лопат моей мамы, она бы с катушек съехала.

Я был рад удрать из дому по любой причине, даже если причина включала в себя разграбление захоронений. После Дня благодарения мой отец опять заперся в своем кабинете, а с тех пор, как Мэйкон и Амма поймали нас в Доме Книги Лун, я всюду встречал злобный взгляд Аммы.

Нам с Леной запретили появляться в Доме, по крайней мере, в ближайшие шестьдесят восемь дней. Мэйкон и Амма, видимо, не хотели, чтобы мы нашли еще какую-нибудь информацию, которой они сами не хотели с нами поделиться.

— После одиннадцатого февраля, ты можешь делать все, что твоей душе угодно, — ворчала Амма, — а до этого делай то, что обычно делают твои ровесники: смотри телевизор, слушай музыку, и держись подальше от всех этих книг.

Мою маму очень бы развеселила мысль, что мне запрещают читать книги. Совсем дела плохи.

Тут еще хуже, Итан. Страшила теперь спит возле моей кровати.

Это звучит не так уж плохо, по-моему.

Он ждет меня у двери в ванную комнату.

Просто Мэйкон — это Мэйкон.

Это похоже на домашний арест.

Это и был арест, и мы оба это понимали.

Мы должны были найти Книгу Лун, а она должна была быть с Женевьевой. Более чем вероятно, что Женевьева похоронена в Гринбрайере. Были там, на прогалине в саду, какие-то обветренные надгробия. Их можно было увидеть с того камня, на котором мы обычно сидели, этот камень тоже, как оказалось, был надгробным. Наш пятачок, как я всегда думал о нем, хоть и не говорил этого вслух. Женевьева точно похоронена там, если только она не переехала куда-то после войны, но ведь никто и никогда не уезжал из Гатлина. Я всегда думал, что буду первым.

Но сейчас, когда я уже выбрался из дома, как я должен был найти потерянную магическую книгу, которая то ли спасет, то ли нет Ленину жизнь, и которая то ли похоронена, то ли нет в могиле проклятого мага, которая может быть, а может и не быть на соседнем с Равенвудом участке. И сделать это так, чтобы ее дядя не увидел меня, не остановил меня или не убил меня на месте.

Все остальное было за Леной.

— Это по какому же проекту для истории может понадобиться посещать кладбище ночью? — спросила тетя Дель, на ходу запутавшись в лозах ежевики, — о, Боже.

— Мама, осторожнее, — Рис взяла свою мать под руку, помогая ей справиться с зарослями. Тетя Дель и днем-то с трудом справлялась с задачей не врезаться в окружающие предметы, а ночью эта задача становилась непосильной.

— Нам нужно срисовать одно из надгробий наших предков. Мы изучаем генеалогию, — звучало правдиво.

— И почему Женевьева? — Рис была полна подозрений.

Рис посмотрела на Лену, но та тут же отвела взгляд. Лена предупредила меня, что нельзя позволять Рис посмотреть мне в лицо. Стоит только Сивилле посмотреть на тебя, и она уже будет точно знать, врешь ты или нет. Соврать Сивилле еще сложнее, чем даже Амме.

— Она нарисована на портрете в холле. Я подумала, что было бы здорово написать о ней. У нас не очень-то большое семейное кладбище, чтобы было из кого выбирать, в отличие ото всех остальных семей здесь.

Завораживающая музыка магов затихала вдали по мере нашего удаления от особняка, ее звук сменился на шорох листьев под ногами. Мы зашли за границу Гринбрайера. Мы были близко. Вокруг была ночь, но полная луна была такой яркой, что нам даже не нужны были наши фонарики. Я вспомнил, что сказала тогда Амма Мэйкону на могилах своих предков: «Для белой магии необходима середина лунного цикла, а полнолуние — для черной». Я надеялся, что мы не будем творить ничего магического, но от этого менее жутко не становилось.

— Сомневаюсь, что Мэйкону понравилось бы, что мы бродим тут в темноте. Ты сказала ему, куда мы пошли? — тетя Дель была полна тревоги, она подтянула повыше воротник-стойку своей атласной блузки.

— Я сказала ему, что мы идем гулять. А он сказал держаться поближе к вам.

— Не думаю, что я сейчас в хорошей форме для всего этого. Надо признать, я немного простужена, — тетя Дель запыхалась, ее волосы как обычно уже выбились из всегда немного скособоченного пучка и вились возле лица.

А потом я почувствовал этот знакомый запах.

— Мы на месте.

— Наконец-то.

Мы прошли вдоль разрушающейся каменной ограды сада, в котором я нашел плачущую Лену после того случая с окном. Я нырнул в образованную ветвями арку в сад. Ночью он выглядел совсем по-другому, он уже не был похож на пятачок травы для любования облаками, это уже было место, где мог быть похоронен проклятый маг.

Это здесь, Итан. Она здесь. Я чувствую.

Я тоже.

Как думаешь, где могила?

Когда мы прошли мимо надгробного камня, на котором я нашел медальон, в нескольких футах от него я увидел на поляне еще одно надгробие. Надгробие с расплывчатой фигурой, сидевшей на нем. Я слышал, как втянула в себя воздух Лена, едва различимо для моих ушей.

Итан, ты видишь ее?

Ага.

Женевьева. Она лишь частично материализовалась, смесь тумана и света, мерцавшего от ветра, проходившего сквозь призрачную фигуру, но ошибиться было невозможно. Это была Женевьева, женщина с картины. У нее были те же золотые глаза и длинные волнистые рыжие волосы. Ее волосы мягко развевались на ветру, словно она была просто женщиной, сидевшей на скамейке на автобусной остановке, а не призраком, сидевшим на кладбищенском надгробии. Она была прекрасной, даже в своей нынешней ипостаси, но и пугающей одновременно. У меня просто волосы встали дыбом.

Возможно, все это было ошибкой.

Тетя Дель встала как вкопанная. Она тоже увидела Женевьеву, но была уверена, что она единственная, кто видит ее. Возможно, она просто думала, что призрак — это результат того, что она видит множество времен одновременно и размытые видения из двадцати разных десятилетий.

— Думаю, что нам следует вернуться домой. Я себя плохо чувствую, — очевидно, что тетя Дель не хотела иметь ничего общего со стопятидесятилетним призраком на кладбище магов.

Лена споткнулась о распростершуюся на земле лозу и покачнулась. Я вытянул руку, чтобы поймать ее, но не успел.

— Ты в порядке?

Лена восстановила равновесие и взглянула на меня всего лишь на сотую долю секунды, но этой доли секунды хватило Рис. Она вцепилась взглядом в Ленины глаза, всматриваясь в ее лицо, ее выражение, ее мысли.

— Мама, они врут! Никакого проекта они не делают. Они здесь ищут что-то, — Рис прижала пальцы к виску, словно настраивая какое-то оборудование. — Книгу!

Тетя Дель выглядела растерянной, еще более растерянной чем обычно:

— Какую же книгу можно искать на кладбище?

Лена отшатнулась от взгляда и от хватки Рис.

— Эта книга принадлежала Женевьеве.

Я расстегнул рюкзак, который нес, и вытащил лопату. Я медленно подошел к могиле, стараясь не обращать внимания на следящего за каждым моим движением призрака. Если бы меня в тот момент пронзила молния, я бы уже не удивился. Но мы так далеко зашли. Так что я копнул лопатой и отбросил часть земли в сторону.

— Матерь Божья! Итан, что ты делаешь? — раскопка могил определенно вернула тетю Дель в реальность.

— Я ищу Книгу.

— Там? — тетя Дель была озадачена. — Какую книгу можно искать там?

— Магическая книга, очень старая. Мы даже не уверены, что она там. Это догадка, — сказала Лена, покосившись на Женевьеву, которая все еще маячила над надгробием всего лишь в футе от нас.

Я старался не смотреть на Женевьеву. Ее фигура пугающе меняла плотность от дуновения ветра, и она смотрела на нас этими своими жуткими золотыми кошачьими глазами, пустыми и безжизненными, будто стеклянными.

Земля не была особо твердой, хотя был уже декабрь. Через несколько минут я уже выкопал целый фут в глубину. Тетя Дель обеспокоено расхаживала туда-сюда. Только однажды, оглядевшись и убедившись, что никто из нас не смотрит на нее, она посмотрела на Женевьеву. По крайней мере, я был не единственным, кого она пугала.

— Мы должны вернуться. Это омерзительно, — сказала Рис, пытаясь заглянуть мне в глаза.

— Не будь такой паинькой, — сказала Лена, вставая на колени возле ямы.

Рис видит ее?

Не думаю. Только не смотри ей в глаза.

А если Рис прочитает лицо тети Дель?

Она не сможет. Никто не может. Тетя Дель видит слишком многое одновременно. Никто кроме Времяворота не сможет осознать всю эту информацию и найти в ней смысл.

— Мама, ты и правда позволишь им разрыть могилу?

— Святые угодники, это просто смешно. Давайте прекратим эти глупости и вернемся на празднование.

— Мы не можем. Мы должны узнать, там ли книга, — Лена повернулась к тете Дель. — вы можете показать нам.

О чем это ты?

Она может показать нам, что находится внизу. Она может проецировать то, что видит.

— Не знаю. Мэйкону это не понравится, — тетя Дель, колеблясь, кусала губу.

— А если бы он узнал, что мы раскапываем могилу, это бы ему было больше по душе? — настаивала Лена.

— Ладно, ладно. Итан, вылезай из этой ямы.

Я вылез из ямы, отряхивая брюки, и посмотрел на Женевьеву. У нее было загадочное выражение на лице, будто она была заинтересована тем, что будет дальше, а может быть, она просто собиралась развеять нас по ветру.

— Садитесь все. Может закружиться голова. Если кому-то станет плохо, суньте голову меж колен, — тетя Дель давала инструкции как какая-то сверхъестественная стюардесса. — Первый раз всегда самый тяжелый, — она протянула нам руки.

— Поверить не могу, что ты в этом участвуешь, мама.

Тетя Дель вынула шпильку из своего пучка, и ее волосы рассыпались по плечам:

— Не будь такой паинькой, Рис.

Рис закатила глаза и взяла меня за руку. Я взглянул на Женевьеву, она смотрела на меня, прямо на меня, прижав к губам палец, будто призывала к молчанию.

Воздух вокруг нас задрожал, а потом мы начали кружиться, как на тех аттракционах вроде центрифуги, когда тебя прижимает к стене, а вокруг все вертится так быстро, что ты только и думаешь, как бы тебя не вырвало.

Потом вспышки…

Одна за другой, словно открывались двери. Дверь за дверью, секунда за секундой.

Две девочки в белых юбках бегут по траве, держась за руки и смеясь. В волосы у них были вплетены желтые ленточки.

Следующая дверь открылась.

Молодая женщина с кожей цвета карамели развешивает белье на сушилке, что-то тихо напевая, белье покачивается на ветру. Женщина поворачивается к огромному белому типично южному дому и зовет: «Женевьева, Евангелина!»

Следующая дверь.

Молодая девушка бежит в темноте через поляну. Она оглядывается будто в поисках преследователей, рыжие волосы развеваются у лица. Женевьева. Она вбегает в объятия высокого худощавого парня — парня, так похожего на меня. Он наклоняется и целует ее: «Я люблю тебя, Женевьева. И однажды мы поженимся. Мне не важно, что говорит твоя семья. Это не может быть невозможным». Она мягко прикасается к его губам: «Молчи. У нас так мало времени».

Дверь захлопнулась и открылась другая.

Дождь, дым и звук всепожирающего огня, ненасытного, растущего. Женевьева стоит в темноте, копоть и слезы разрисовали ее лицо. У нее в руках книга из черной кожи. У нее нет заголовка, только изображение полумесяца выдавлено на обложке. Она смотрит на женщину, ту самую, что развешивала белье на сушилке. Иви. «Почему у нее нет названия?» Глаза пожилой женщины полны ужаса: «Если у книги нет заголовка, не значит, что у нее нет названия. Вот оно, прямо здесь, Книга Лун».

Дверь закрылась.

Иви еще старше и еще грустнее стоит на краю свежевырытой могилы, на дне ямы лежит сосновая коробка. «Если и я пойду дорогою смертной тени, то не убоюсь я зла…». Она держит что-то в руках — книгу, обложка из черной кожи с полумесяцем на ней: «Заберите это с собой, мисс Женевьева, чтобы больше она никому не причинила зла». Она кидает книгу вниз на гроб.

Опять дверь.

Мы четверо сидим возле разрытой могилы, а под грязью, глубоко внизу, так, что без помощи тети Дель, нам этого и не увидеть, лежит сосновая коробка. На ней лежит Книга. А еще глубже в гробу в темноте лежит тело Женевьевы. Закрытые глаза, белая фарфоровая кожа, кажется, будто она дышит, идеально сохранившись в форме, в которой не может сохраниться ни один труп. Длинные рыжие волосы лежат на плечах.

Видение прокрутилось в обратной последовательности, назад к земле, к нам четверым, сидящим у выкопанной ямы, взявшись за руки.

Рис закричала. Последняя дверь закрылась.

Я попытался было открыть глаза, но голова кружилась. Дель была права, я чувствовал тошноту. Я старался прийти в себя, но глаза никак не могли сфокусироваться. Я почувствовал, как Рис отбросила мою руку, отскочила от меня, пытаясь быть подальше от Женевьевы и ее пугающего золотого взгляда.

Ты в порядке?

Вроде да.

Ленина голова была между ее колен.

— Все в порядке? — спросила тетя Дель, ее голос был ровен и спокоен, больше она мне не казалась рассеянной и неуклюжей. Если бы каждый раз, взглянув на что-то, я бы видел подобное, я бы либо терял сознание, либо свихнулся.

— Поверить не могу, что вы всегда так видите, — сказал я, глядя на Дель, мои глаза наконец-то обретали фокус.

— Дар Времяворота — это большая честь и еще большее бремя.

— Книга, она там внизу, — сказал я.

— Верно, но, по-моему, она принадлежит этой женщине, — сказала Дель, показывая на призрак Женевьевы, — и вы двое не очень-то удивились, увидев ее.

— Мы ее уже видели, — созналась Лена.

— Что ж, видимо, она решила показаться вам. Видение мертвых — это не магический дар, даже для Созидателя, и уж конечно, оно не может быть одним из талантов смертных. Мертвых можно увидеть только тогда, когда они сами захотят показаться.

Я был испуган. Не так испуган, как когда я стоял на ступенях Равенвуда, это был не тот страх, как когда Ридли вымораживала из меня жизнь. Это было другое чувство, сродни тому, что я испытывал в своих снах, когда терял Лену. Парализующий ужас. Именно то, что вы должны чувствовать, когда понимаете, что призрак могущественного темного мага наблюдает за тем, как вы раскапываете его могилу, чтобы украсть книгу с крышки его гроба. О чем я думал? Что же мы творим, придя сюда и раскапывая могилу при полной луне?

Вы пытаетесь исправить неправильное. Я услышал голос в своей голове, и Лене он не принадлежал.

Я повернулся к Лене. Она была бледна. Рис и тетя Дель смотрели на то, чем сейчас являлась Женевьева. Они тоже ее слышали. Я посмотрел в ее мерцающие золотые глаза, а она все так же то таяла, то обретала плотность. Похоже, она понимала, зачем мы здесь.

Возьмите ее.

Я, колеблясь, смотрел на Женевьеву. Она закрыла глаза и едва заметно кивнула.

— Она хочет, чтобы мы взяли Книгу, — сказала Лена, и я догадался, что все еще не сошел с ума.

— Откуда нам знать, что мы можем доверять ей? Ведь, в конце концов, она была Темным магом, с такими же золотыми глазами, как у Ридли.

Лена обернулась ко мне, глаза горели азартом:

— Ниоткуда.

Осталось делать только одно.

Копать.

Книга выглядела точно так, как в видении, — потрескавшаяся черная кожа, на обложке выдавлен полумесяц. Она пахла отчаянием и казалась очень тяжелой, не физически, а психологически. Это была Темная книга. Я понял с самой первой секунды, как взял ее в руки, даже до первого с ней соприкосновения. Казалось, что книга ворует часть моего дыхания каждый раз, когда я вдыхаю воздух.

Я вытянул руку из ямы, держа книгу над головой. Лена забрала ее, и я вылез наружу. Я хотел как можно быстрее выбраться оттуда, для меня не осталось незамеченным, что все это время я стоял на гробу Женевьевы.

Тетя Дель вздохнула:

— Надо же. Никогда не думала, что увижу ее. Книгу Лун. Будь осторожен. Эта книга стара как время, может даже старше. Мэйкон ни за что мне не поверит…

— А он никогда и не узнает, — Лена нежно стряхивала с книги грязь.

— А вот теперь, ты действительно свихнулась. Если ты думаешь, что мы не расскажем дяде Мэйкону… — Рис скрестила руки на груди, как рассерженная нянька.

Лена подняла Книгу повыше, поднеся ее прямиком к лицу Рис:

— О чем? — Лена смотрела Рис в глаза так же, как сама Рис вглядывалась в лицо Ридли на Днях Сбора, напряженно, целенаправленно. У Рис на лице отразилась растерянность, даже смятение. Она смотрела на Книгу, но будто не видела ее.

— Так о чем расскажешь, Рис?

Рис медленно закрыла глаза, словно хотела забыть плохой сон. Она открыла было рот, но ничего не сказав, закрыла его снова. Легкая улыбка тронула Ленины губы, когда она медленно повернулась к своей тете:

— Тетя Дель?

Тетя Дель тоже выглядела растерянной, почти так же, как она выглядела всегда, но все же немного по-другому, и она тоже не ответила Лене.

Лена легко обернулась и кинула книгу в мою сумку. Когда она это сделала, я увидел зеленые вспышки в ее глазах, и движения ее волос в лунном свете, они скручивались и раскручивались в магическом ветре. Будто я мог видеть саму магию, окружившую ее в темноте. Я не понимал, что происходило, но они трое были поглощены темнотой в какой-то бессловесной беседе, которую я не слышал и не понимал.

А потом все кончилось, и лунный свет вновь стал лунным светом, а ночь — ночью. Я заглянул за плечо Рис на надгробие Женевьевы, ее как будто никогда там и не было.

Рис покачнулась, и ее лицо вновь обрело привычное самодовольное выражение:

— Если ты думаешь, что мы не расскажем дяде Мэйкону, что ты просто так притащила нас на кладбище из-за какого-то школьного проекта, который даже и не собираешься доделывать… — о чем она вообще говорит? Но Рис была абсолютно серьезна. Она помнила обо всем произошедшем не более, чем я понимал, что происходило.

Что ты сделала?

Мы с дядей Мэйконом практиковались.

Лена закрыла мой рюкзак с книгой внутри:

— Я знаю. Прости. Просто это место такое жуткое ночью. Пойдемте отсюда.

Рис направилась к Равенвуду, ведя за собой тетю Дель:

— Ты еще такой ребенок.

Лена подмигнула мне.

В чем практиковались? В контроле над разумом?

Разные мелочи. Телепортация гальки. Иллюзорный интерьер. Изменение времени, но это было трудно.

А это было просто?

Я трансформировала Книгу в их умах. Ты бы сказал, что я ее просто стерла. Они никогда не вспомнят о ней, потому что в их реальности это никогда не происходило.

Я знал, что нам нужна Книга. Я знал, почему Лена так поступила. Но отчего-то мне казалось, что она перешла какую-то границу, и теперь я не знал, где мы с ней находимся, или сможет ли она вновь вернуться через эту границу туда, где стоял я, где она была раньше.

Рис и тетя Дель уже вернулись в сад. Не надо быть Сивиллой, чтобы угадать, что Рис мечтала убраться к чертям собачьим из этого места. Лена пошла за ними, но меня что-то остановило.

Ли, подожди.

Я вернулся к яме, сунул руку в карман и, развернув носовой платок со знакомыми инициалами, вытащил медальон за цепочку. Ничего. Никаких видений, и что-то мне подсказывало, что больше их не будет. Медальон привел нас сюда, он показал нам то, что мы должны были увидеть.

Я вытянул медальон над могилой. Мне казалось, что только так и должно быть; честный обмен. Я уже собрался его бросить, как вновь услышал голос Женевьевы, нежнее на этот раз.

Нет. Это принадлежит не мне.

Я вновь взглянул на надгробие. Женевьева снова была там, уже едва видимым образом, легко раздуваемым ветром в ничто. Теперь она не выглядела так устрашающе. Она выглядела сломленной. Именно так, как ты будешь выглядеть, если потеряешь единственного на свете человека, которого ты любил. Я понял.

Глава 23 Восьмое декабря. По уши

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

Когда угроза будущих крупных неприятностей уже больше не угроза, и неприятности стали реальностью, то остается только один вариант — лезть в эти проблемы с головою. Если подумать, то, когда ты настолько погряз в своих бедах, что видишь их центр, их сосредоточие, у тебя есть шанс пройти их насквозь и выбраться наружу. Это был классический стиль рассуждений Линка, но мне в этом уже виделась некая гениальность. Наверно, это не так легко понять со стороны, пока сам не встрянешь по уши.

На следующий день мы с Леной как раз подошли к этой стадии. Мы встряли по уши. Для начала одним из карандашей Аммы мы подделали записку, потом мы решили прогулять школу, чтобы прочитать украденную книгу, которую читать нам запрещено, и напоследок я наврал про супер-важный проект, над которым мы вместе работаем. Я был уверен, что Амма раскусит мою ложь через две секунды после того, как я произнес «супер-важный», но Амма была занята телефонным разговором с тетей Кэролайн, обсуждая «состояние» моего отца. Меня мучила совесть из-за вранья, не говоря уже о подделке, воровстве и стирании воспоминаний, но у нас действительно не было времени на школу. Нам и так уже многое предстояло изучить.

Потому что у нас была Книга Лун. Она была настоящей. Я мог держать ее в руках…

— Ой! — она обожгла мне руки, как будто я ухватился за горячую плиту. Книга упала на пол Лениной спальни. Страшила Рэдли гавкнул откуда-то из недр дома. Вскоре послышалась его мягкая поступь на лестнице, ведущей к нам.

— Дверь, — сказала Лена, не отрываясь от старого латинского словаря. Дверь ее спальни захлопнулась прямо перед носом Страшилы, тот протестующе гавкнул, — не лезь в мою комнату, Страшила. Мы ничего не делаем. Я сейчас буду заниматься.

Я удивленно смотрел на дверь. Наверно, очередной урок от Мэйкона. Лена так и не отреагировала, как будто проделывала это уже сотни раз. Так же, как это было с тем трюком, который она провернула с памятью Рис и тети Дель прошлой ночью. Я уже склонялся к мысли, что чем ближе мы к ее дню рождения, тем больше она из девушки превращается в Мага. Я пытался не замечать, но чем больше пытался, тем заметнее это для меня было.

Она взглянула на меня, трущего руки о джинсы. Они еще болели.

— Какую часть из предложения: «Только Маги могут прикасаться к Книге», ты не понял?

— Похоже, все предложение.

Она открыла блестящий черный футляр и вынула свою виолончель:

— Почти пять. Мне пора начинать заниматься, дядя Мэйкон обязательно узнает, если я не занималась, когда проснется. Он всегда узнает.

— Что? Прямо сейчас?

Она улыбнулась и села на стул в углу своей комнаты. Прижав инструмент подбородком, она поднесла смычок к струнам и замерла. Какое-то время она сидела не шелохнувшись, с закрытыми глазами, как будто мы были в филармонии, а не в ее спальне. А потом заиграла. Музыка поплыла из-под ее рук по комнате, растворяясь в воздухе, как очередной из ее необъяснимых талантов. Тонкие белые шторы зашевелились на ее окне, и я услышал песню…

Шестнадцать лун, шестнадцать лет

Призванья час настанет скоро

Мрак сквозит со всех страниц

Свяжут Силы след пожара…

Пока я слушал песню, Лена осторожно встала со стула и положила виолончель на свое место на стуле. Она больше не играла, но музыка продолжала звучать. Лена прислонила смычок к стулу и села на пол рядом со мной.

Тссссс.

Это вот так ты занимаешься?

— Дядя Эм не заметит разницы, и смотри… — она показала на тень под дверью, и я услышал ритмичное постукивание. Хвост Страшилы, — ему нравится, а мне нравится, что он сидит у меня под дверью. Подумай об этом, как об анти-родительской сигнализации.

В этом был смысл.

Лена села на колени возле Книги и легко взяла ее в руки. Когда она ее открыла вновь, мы опять увидели то же, на что смотрели целый день. Сотни Заклинаний были аккуратно написаны на латыни, английском и гаэльском языках, а также на языках, которые я не знал, а одно было написано странными буквами с завитушками на языке, который я вообще никогда не видел. Тонкие рыжеватые страницы были невероятно хрупкими, почти что прозрачными. Бумага была испещрена архаичными аккуратными письменами, написанными темно-коричневыми чернилами. Я надеялся, что это все-таки чернила.

Она ткнула пальцем в непонятную надпись и протянула мне латинский словарь:

— Это не Латынь. Сам посмотри.

— Наверно, это гаэльский. Ты когда-нибудь видела такие буквы? — показал я на завитушки.

— Нет. Может быть этот какой-нибудь забытый язык Магов.

— Очень жаль, что у нас нет словаря языка магов.

— У нас есть, в смысле, у дяди должен быть. У него сотни магических книг, внизу, в библиотеке. Конечно, это не Domus Lunae Libri, но в ней должно быть то, что нам надо.

— И сколько у нас времени до того, как он проснется?

— Немного.

Я натянул рукав толстовки на кисти рук — получились причудливые прихватки вроде тех, что были у Аммы — взял Книгу в руки и начал осторожно перелистывать страницы, они громко шуршали под моими прикосновениями, как будто были сделаны из сухих листьев, а не из бумаги.

— Ты хоть что-нибудь здесь понимаешь?

Лена покачала головой.

— В моей семье, пока ты не получишь Призвания, ты не имеешь права на информацию, — она пристально вгляделась в страницы. — Наверно, на случай, если ты станешь Темным.

Я знал достаточно, чтобы не расспрашивать.

На каждой новой странице не было даже намека на понятный нам язык или символ. Было много картинок, иногда красивых, иногда пугающих. Неведомые существа, символы, животные; даже лица людей на страницах Книги Лун выглядели нечеловеческими. Для меня это была энциклопедия жизни с другой планеты.

Лена забрала у меня Книгу.

— Я так многого еще не знаю, и все это так…

— Смахивает на галлюцинации?

Я облокотился на кровать и посмотрел на потолок, повсюду были слова и цифры, некоторых я до этого не видел. На всех стенах комнаты в обратном отсчете были написаны цифры, как будто это была тюремная камера.

100, 78, 50…

Сколько времени мы еще сможем вот так запросто сидеть в ее комнате? День рождения Лены приближался, и силы ее росли. Что если она была права, что если она превратиться во что-то совершенно неузнаваемое, такое Темное, что даже не вспомнит обо мне? Я так долго смотрел на стоящую на стуле виолончель, что она стала меня раздражать, я закрыл глаза и прислушался к звучащей мелодии Магов, но тут заговорила Лена…

«…В ТЕМНОЕ ВРЕМЯ ПРИДЕТ ПОРА ПРИЗВАНИЯ, НА ШЕСТНАДЦАТОЙ ЛУНЕ, КОГДА НАДЕЛЕННОМУ СИЛОЙ НАСТАНЕТ СРОК СВОЕЙ ВОЛЕЙ И РАЗУМОМ РЕШИТЬ НАВЕЧНЫЙ ВЫБОР ДО КОНЦА ДНЕЙ ЕГО ИЛИ ДО ПОСЛЕДНЕГО МГНОВЕНИЯ ПОСЛЕДНЕГО ЧАСА ПОД ЛУНОЙ ПРИЗВАНИЯ…»

Мы посмотрели друг на друга.

— Как ты это…, - я заглянул ей через плечо.

Она перевернула страницу.

— Это на английском. Тут написано по-английски. Кто-то начал переводить текст в конце. Видишь? Здесь чернила другие.

Она была права.

Но даже эти написанные на понятном нам языке слова были столетней давности. На этой странице был другой почерк, не менее элегантный, но он был явно другим и написан был другими, не такими коричневыми, чернилами, если это, конечно, были чернила.

— Верни назад.

Она приподняла Книгу и стала читать дальше:

«ОДНАЖДЫ СВЯЗАННЫЙ ПРИЗВАНИЕМ НЕ РАЗОРВЕТ ЭТИ УЗЫ. ОДНАЖДЫ СДЕЛАННЫЙ МАГОМ ВЫБОР НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ИЗМЕНЕН. НАДЕЛЕННЫЙ СИЛОЙ ОБРАЩАЕТСЯ В ВЕЛИКИЙ СВЕТ ИЛИ ВЕЛИКУЮ ТЬМУ. ЕСЛИ ЖЕ КО ВРЕМЕНИ ПОСЛЕДНЕГО ЧАСА ШЕСТНАДЦАТОЙ ЛУНЫ ВЫБОР НЕ СДЕЛАН, ТО БУДЕТ ПОДОБНОЕ НАРУШЕНИЕМ ПОРЯДКА ВЕЩЕЙ. ЧЕМУ НЕ БЫВАТЬ. КНИГА СДЕЛАЕТ ВЫБОР ЗА ТОГО МАГА, КТО НЕ ВЫБРАЛ ПРИЗВАНИЯ, НА ВЕКИ ВЕЧНЫЕ»

— Так выходит этого Призвания никак не избежать?

— О чем я тебе все время и твержу.

Я уставился на слова, которые никак не облегчали мне понимания.

— Но что происходит во время Призвания? Эта Луна призвания посылает какой-то Магический луч или что?

Она опять перечитала страницу.

— Тут нет описания. Я только поняла, что это происходит под луной, в полночь. «В СРЕДИННЫЙ ЧАС ВЕЛИКОЙ ТЬМЫ И ПОД ВЕЛИКИМ СВЕТОМ, ИЗ КОТОРОГО МЫ ВСЕ ПРИШЛИ». Но случиться это может где угодно. Это не то, что ты можешь взять и увидеть, это просто случается. Никакого Магического луча.

— Как именно это происходит? — я хотел знать все подробности, но казалось, что она опять что-то скрывает. Лена смотрела в Книгу.

— Для большинства Магов это сознательный выбор, как и говорится в Книге. Наделенный Силой, то есть Маг, делает свой Навечный Выбор. Они сами выбирают свое Призвание — Свет или Тьму. Вот к чему здесь слова про свободу воли и разума, как смертные выбирают быть им хорошими или плохими людьми, только Маги делают такой выбор единожды и навсегда. Они выбирают жизнь, какую буду проживать и способы, которыми они будут взаимодействовать с магической вселенной. Вроде как соглашения с матерью-природой, с Порядком Вещей. Понимаю, звучит как бред сумасшедшего.

— В шестнадцать лет? Как можно в шестнадцать лет сделать выбор на всю свою жизнь?

— Да, но этим еще повезло. У них хотя бы есть этот выбор.

Пришлось себя заставлять, чтобы задать этот вопрос:

— А что же будет с тобой?

— Рис говорит, что ты просто изменяешься. Это случается за одну секунду, за один удар сердца. Ты чувствуешь энергию, чувствуешь, как эта сила проходит через тебя, как будто ты оживаешь, — сказала она и с тоской добавила: — По крайней мере, так Рис говорит.

— Звучит неплохо.

— Рис описывает это как переполняющее тебя тепло. Она говорит, что ей казалось, будто солнце светит только ей и никому больше. И именно в этот момент ты понимаешь, какой путь для тебя избран, — звучало это все так безмятежно, так легко, как будто она чего-то не договаривала. Например, о том, как чувствует себя Маг, когда ему предстоит стать Темным. Но я не хотел говорить об этом, даже понимая, что мы оба об этом задумались.

И все?

И все. Не будет боли или чего-нибудь такого, если ты об этом волнуешься.

Это был всего лишь один из моментов, который меня волновал.

Я не волнуюсь.

Я тоже.

В этот раз наши мысли мы скрывали даже от себя самих. Солнечный свет полз по плетеному ковру в Лениной комнате, окрашивая разноцветное плетение во все оттенки золотого. На минуту Ленино лицо, глаза и волосы — все, к чему прикоснулся свет, — стало золотым. Она была прекрасна и невероятно, немыслимо далека от меня, и, как те лица на картинках в Книге, не была похожа на человека.

— Закат. Дядя Мэйкон может проснуться в любую минуту. Надо убрать Книгу, — она закрыла ее и сунула обратно в мою сумку. — Забери ее. Если дядя ее найдет, он придумает, как держать меня подальше от нее, как держит от всего остального.

— Я никак не могу понять, что они с Аммой скрывают. Если все, что должно произойти, в любом случае произойдет, и никто не может этого предотвратить, то почему не рассказать нам все.

Она не взглянула на меня. Я притянул ее к себе, и она прижалась к моей груди. Лена молчала, но через ее свитер и свою толстовку я чувствовал, как бьется ее сердце рядом с моим.

Она не отводила взгляда от виолончели, пока музыка не затихла окончательно, погаснув, как солнце за окном.

На следующий день в школе было очевидно, что мы были единственными, кто вообще думал о какой бы то ни было книге. Руки поднимались в классе, только чтобы попроситься выйти в туалет. Ручки прикасались к бумаге только для написания очередной записки о том, кого пригласили или еще не удостоили чести быть приглашенной, или кому уже отказали.

Декабрь в Джексоне Хай означал только одно — Зимний бал. Мы были в кафетерии, когда Лена впервые заговорила об этом.

— Ты уже пригласил кого-нибудь? — Лена не была осведомлена о неприкрытой стратегии Линка пойти на танцы в одиночестве, чтобы он мог любезничать с тренером Кросс, девчачьим тренером по бегу. Линк был влюблен в Мэгги Кросс с пятого класса, с тех пор, как она, закончив школу пять лет назад, вернулась к нам после колледжа тренером Кросс.

— Нет, я предпочитаю свободный полет, — улыбнулся Линк с набитым жареной картошкой ртом.

— Тренер Кросс наш наблюдатель, так что Линк всегда идет один, чтобы иметь возможность нарезать круги вокруг нее весь вечер, — объяснил я.

— Я не хочу разочаровывать дам. Они же передерутся из-за меня, как только кто-нибудь переберет пунша.

— Никогда раньше не была на танцах, — Лена смотрела в тарелку на свой бутерброд. Она выглядела почти что расстроенной.

Я не приглашал ее на бал. Мне было невдомек, что она хотела пойти. Между нами происходило так многое, и все это было куда важнее каких-то там танцев.

Линк бросил на меня взгляд. Он предупреждал меня об этом: «Друг, любая девушка хочет, чтобы ее пригласили на бал. Я понятия не имею, зачем им это, но даже я знаю, что пойти хотят все». Кто же мог подумать, что Линк окажется правым, учитывая его заранее провальный план по завоеванию тренера Кросс?

Линк выпил остатки Колы в своем стакане:

— Такая красивая девушка? Ты бы запросто стала Снежной королевой.

Лена выдавила из себя слабую улыбку:

— Откуда взялась у вас эта Снежная королева? Почему не Королева бала, как во всех остальных школах?

— Это же зимний бал, поэтому была изначально Ледяная королева, но сестра Саванны, Сюзанна, выигрывала каждый год, пока не закончила школу, в прошлом году выиграла Саванна, так что теперь все говорят Снежная королева, — Линк стащил кусок пиццы с моей тарелки.

Стало очевидно, что Лена очень хочет, чтобы ее пригласили. Еще один парадокс в связи с девушками — они хотят, чтобы их пригласили, даже если идти туда, куда приглашают, они вовсе не желают. Но к Лене это не относилось. Похоже, у нее был список того, что должна сделать обычная девушка, учащаяся в школе, за время обучения, и она намеревалась выполнить все пункты. Сумасшедшая. Школьный бал был последним местом, куда я бы хотел пойти, учитывая происходящее. В последнее время мы с ней были далеко не самыми популярными в Джексоне. Я был равнодушен к тому, что все как по команде уставлялись на нас, когда мы шли по коридору и даже не держались за руки. Меня не волновало, что говорили сидевшие вокруг нас за другими столиками люди, говорили довольно жестокие вещи, обходя стороной наш полупустой столик в битком набитом кафетерии, я не реагировал на появление Ангелов Джексона, в полном составе патрулирующих коридоры только для того, чтобы в очередной раз наброситься с оскорблениями.

Это было странно, ведь раньше, до появления Лены, меня бы это очень задевало. Я задумался, а не был ли я под каким-нибудь, ну, знаете, заклятием что ли.

Я тебя не привораживала.

Я этого не говорил.

Только что сказал.

Я не говорил, что ты наложили заклинание, я сказал, что, может, я нахожусь под влиянием какого-нибудь.

Ты думаешь, я такая, как Ридли?

Я думаю… забудь.

Лена внимательно вглядывалась в мое лицо, как будто собиралась прочесть по нему мои мысли. Хотя, может, сейчас уже она и могла это сделать, учитывая ее возможности.

Что?

То, что ты мне сказала утром после Хэллоуина в твоей комнате. Это правда, Ли?

Что именно?

Надпись на стене.

Какой стене?

На твоей стене, в твоей спальне. Не делай вид, что не понимаешь, о чем я говорю. Ты сказала, что чувствуешь то же самое, что и я.

Она принялась теребить свое ожерелье.

Не понимаю о чем ты.

О чувстве.

Чувстве?

О л… ты поняла меня.

О чем ты?

Забудь.

Скажи, Итан.

Я уже тебе говорил.

Посмотри на меня.

Я смотрю прямо на тебя.

Я перевел взгляд на свое шоколадное молоко.

— Поняла? Про Саванну Сноу? Ее фамилия означает «снег», — Линк бросил шарик ванильного мороженого на свою картошку. Лена, краснея, ловила мой взгляд. Она протянула мне под столом руку, я взял ее, и тут же чуть ли не отдернул свою руку обратно, слишком сильным был удар тока от ее прикосновения. Как будто я, в конце концов, сунул пальцы в розетку. Пусть я не мог прочитать ее мысли, но ее взгляд говорил мне о многом.

Ты хочешь что-то сказать, Итан. Скажи.

Ага. Уже.

Скажи.

Но говорить ничего не надо было. Мы были с ней наедине друг с другом посреди переполненного кафетерия, посреди нашего разговора с Линка. Мы были так поглощены друг другом, что уже не вникали в объяснения Линка.

— Поняла? Это смешно, потому что так оно и есть. Саванна и есть Ледяная королева.

Лена отпустила мою руку и швырнула в Линка морковкой. Она не могла скрыть свою улыбку, и он решил, что она посмеивается над ним.

— Ладно, я понял. Не так уж и смешно. Ледяная королева — звучит глупо, — Линк набрал полную вилку месива на своей тарелке.

— Бессмысленно. Ведь здесь даже снега нет.

Линк улыбнулся мне, не отрываясь от своего микса из мороженого с жареной картошкой:

— Она завидует. Так что будь начеку. Лена хочет, чтобы ее избрали Ледяной королевой, чтобы она смогла потанцевать со мной, раз уж я стану Ледяным королем.

Лена, не удержавшись, засмеялась.

— Ты? Ты же вроде собирался посвятить себя тренеру Кросс?

— Так и будет, и на этот раз она западет на меня.

— Линк проводит весь вечер, извлекая из себя шутки каждый раз, когда она проходит мимо.

— Она считает, что я забавный.

— Это она о внешности.

— Это мой год. Я чувствую. В этом году я стану Ледяным королем, и тренер Кросс будет любоваться мною, стоящим на сцене рядом с Саванной Сноу.

— И как это тебе поможет? — Лена принялась очищать апельсин.

— Ну, как же, она ведь заметит, как я красив, как обаятелен, и какой у меня музыкальный талант, особенно если ты мне напишешь песню. Тогда она сдастся, протанцует со мной весь вечер, а потом, после окончания школы, уедет со мной в Нью-Йорк и станет моей фанаткой.

— Разве что в честь твоих особенностей, — апельсиновая кожура скручивалась в длинную спираль.

— Чувак, твоя девушка считает меня особенным, — картошка выпала у Линка из открытого рта.

Лена взглянула на меня. Девушка. Мы оба поняли смысл сказанного им слова.

Значит, я ей являюсь?

А ты этого хочешь?

Это было предложением?

Я не впервые задумался над этим. Последнее время наши отношения говорили об этом. Учитывая все, что через что мы прошлись, это уже воспринималось, как данность. Так что я не мог сказать, почему никогда не говорил этого, и почему вдруг так сложно оказалось произнести сейчас. Наверно, дело в том, что озвученное становится более реальным.

Да, думаю да.

Как-то ты неуверенно говоришь.

Я уверен, Ли.

Тогда, похоже, что я твоя девушка.

Линк все еще не умолк:

— Ты поймешь, что я особенный, когда тренер Кросс будет висеть у меня на шее весь вечер, — Линк встал и прихватил свою тарелку.

— Только не рассчитывай, что моя девушка сбережет для тебя танец, — я взял свою.

Ленины глаза сияли. Я угадал — она не просто хотела, чтобы ее пригласили, она действительно хотела пойти. Глядя на нее, я подумал, что, что бы там ни было в ее списке обязательных дел для ученицы средней школы, я сделаю все возможное, чтобы она выполнила все.

— Так вы, значит, идете?

Я взглянул на нее, и она сжала мою руку.

— Да, видимо.

Теперь-то она, наконец, заулыбалась именно Линку:

— Линк, а что если я оставлю для тебя два танца? Мой парень не будет возражать. Он никогда не будет командовать мною, с кем мне танцевать, а с кем — нет.

Я закатил глаза.

Линк протянул мне кулак, и я стукнул по нему своим.

— Похоже, что так.

Зазвенел звонок, обед закончился. Вот так, к концу обеда у меня не только была пара на Зимний бал, но и девушка. И не просто какая-то девушка, впервые в жизни, я чуть было не произнес слова на букву «Л». В кафетерии, на глазах у Линка.

Это к слову о горячем.

Глава 24 Тринадцатое декабря. Тающая

(переводчик: Дарья Just_She Буряк)

— Не понимаю, почему вы не можете встретиться у нас. Я надеялась увидеть племянницу Мельхиседека, наряженную в одно из ее чудаковатых платьев.

Я стоял перед Аммой, пока она завязывала мне галстук, она была такой низкой, что ей приходилось стоять на три ступени выше, чтобы достать до моего воротника. Когда я был маленьким, она причесывала меня и завязывала мне галстук для воскресного похода в церковь. Она всегда смотрела на меня с гордостью, и сейчас у нее на лице было то же самое выражение.

— Прости, нет времени на фотосессию. Я забираю ее из дома. Парень должен заехать за девушкой, помнишь? — с учетом того, что я забираю ее на Колотушке, слово «заехать» было преувеличением. Линка подвезет Шон. Ребята из команды до сих пор оставляли ему место за столиком на ланче, хотя чаще всего он сидел со мной и Леной.

Амма затянула на мне галстук-бабочку и усмехнулась. Не знаю, что показалось ей смешным, но я занервничал.

— Слишком туго. Мне нечем дышать, — я попытался просунуть палец между шеей и воротником арендованного смокинга из «Смокинги Бакса», но не смог.

— Галстук не при чем, дело в твоих нервах. Ты справишься, — она одобрительно оглядела меня с ног до головы, как это сделала бы мама, будь она здесь. — Покажи-ка мне цветы.

Из-за спины я достал маленькую коробочку с красной розой, окруженной качимом, внутри. По мне украшение было уродливым, но ничего лучше все равно было не найти в Садах Эдема, единственном цветочном магазине Гатлина.

— Ничего более убогого не видела, — Амма бросила лишь один взгляд на букетик и швырнула его в мусорную корзину, стоявшую возле лестницы. Она повернулась на пятках и исчезла на кухне.

— Что ты наделала?

Она открыла холодильник и вытащила бутоньерку для запястья, маленькую и нежную. Белый южный жасмин и дикий розмарин, перевязанные серебряной ленточкой. Серебряный и белый — цвета зимнего бала. Она была безупречна.

Амму, насколько мне это было известно, не радовали мои отношения с Леной, но она все равно сделала украшение. Она сделала это для меня. Именно так поступила бы моя мама. Только после смерти мамы я понял, как во многом рассчитывал на Амму. Как всегда полагался на нее. Она помогала мне держаться на плаву и не будь ее, я бы, скорее всего, утонул, как мой отец.

— У всего есть смысл. Не надо что-то необузданное выдавать за оранжерейный цветок.

Поднеся букетик к кухонной лампе, я осторожно погладил ленточку, пропуская ее между пальцами, под ней я нащупал маленькую косточку.

— Амма!

Она пожала плечами:

— Что? Не стоит затевать спор из-за маленькой косточки. Где твое чувство самосохранения после стольких лет, проведенных в этом доме, после всего того, что ты видел? Небольшая защита никому не повредит, даже тебе, Итан Уэйт.

Я вздохнул и положил бутоньерку обратно в коробку:

— Я тоже тебя люблю, Амма.

Она крепко обняла меня, и я выбежал на улицу.

— Будь осторожен, слышишь? Не увлекайся.

Понятия не имея, что она имела в виду, я улыбнулся ей:

— Да, мэм.

Выезжая из дома, я заметил, что в кабинете отца горит свет, интересно, знал ли он, что сегодня зимний бал?

Когда Лена открыла дверь, мое сердце едва не остановилось, и, замечу, безо всякого к ней прикосновения. Сегодня ни одна девушка не сможет сравниться с ней. В Гатлине было всего два варианта бальных платьев: либо из Маленькой Мисс — местного поставщика конкурсных платьев, либо из Южной Красавицы — свадебного салона в соседнем городе.

Девушки, чей выбор пал на Маленькую Мисс, носили вызывающие русалочьи платья, все в блестках, с декольте и разнообразными вырезами. С такими девушками Амма ни за что не разрешила бы мне видеться на пикнике после церковной службы, не говоря уже о зимнем бале. Как правило, эти девушки были участницами местных конкурсов красоты или дочерьми тех, кто сам был когда-то в числе конкурсанток, например Иден, мама которой была финалисткой конкурса Мисс Южная Каролина. Правда, чаще всего, это были девушки, чьи мамы очень бы хотели, чтобы их дочери попали на конкурсы красоты. Через пару лет эти же девушки приведут за руки своих детей в Джексон Хай.

Платья из Южной Красавицы были гигантскими колоколами в стиле Скарлетт О’Хара. Девушки, покупавшие платья в этом магазине, были дочерьми ДАР и женщин из клуба женской волонтерской помощи — разнообразные Эмили Ашер и Саванны Сноу. С ними можно было появляться, где угодно, при условии, что вы в состоянии переварить их платья, переварить их самих, и переварить то, что со стороны вы будете выглядеть так, словно танцуете с невестой на ее собственной свадьбе.

В любом случае, все должно быть блестящим, ярким, с повсеместной отделкой металликом и с обязательным вкраплением оранжевой ткани, именуемой Гатлинский персик. Во всех других городах эта ткань, вероятней всего, использовалась для пошива нелепых платьев подружек невесты.

По понятным причинам парни такого давления на себе не испытывали, но это не означает, что им было легко. Мы должны были быть на уровне, как правило, соответствовать своей спутнице, а это вполне могло подразумевать наличие того самого ужасного персикового цвета. В этом году баскетбольная команда должна была быть в серебряных бабочках и кушаках, счастливо избежавшая унижения в виде галстуков розового, фиолетового или персикового цвета.

Лена определенно никогда в жизни не носила Гатлинский персик. При одном взгляде на нее мои колени начали трястись, это уже стало входить в привычку. Лена была прекрасна.

Вау.

Нравится?

Она покрутилась. Ее волнистые волосы вились по плечам, убранные от лица блестящими заколками тем таинственным способом, которым женщины умудрялись создавать объем прическе, позволяя волосам при этом лежать свободными локонами. Мне так хотелось пробежаться по ним пальцами, но я не осмелился побеспокоить ни один аккуратно уложенный волосок. Ее платье, спадая вниз серебристо-серыми волнами, мягко облегало ее фигуру, ловко минуя образ Маленькой Мисс, ткань была настолько невесомой, словно это была паутина, вытканная серебряными пауками.

Его соткали серебряные пауки?

Кто знает? Может быть. Это подарок дяди Мэйкона.

Она улыбнулась и втянула меня внутрь. Казалось, даже Равенвуд преобразился под тематику зимнего бала. Сегодня центральный холл выглядел в стилистике старого Голливуда — пол был выложен черно-белой плиткой, а в воздухе над нашими головами летали, поблескивая серебром, маленькие снежинки. Черный, лакированный, в античном стиле стол стоял возле штор из мерцающей серебристой ткани, сквозь них я видел что-то похожее на переливающиеся океанские волны, хоть и понимал, что это невозможно. Пламя свечей бросало на мебель отблески, словно сам лунный свет рассыпался по холлу.

— Неужели? Пауки?

В блеске ее губ отражались огоньки свечей. Я старался не думать об этом. Старался подавить в себе желание поцеловать этот маленький полумесяц на ее щеке. Плечи, лицо и волосы Лены были будто присыпаны серебристой пудрой, даже ее родинка сегодня казалась серебряной.

— Шучу. Он просто купил его в каком-то маленьком магазинчике в Париже или Риме, или в Нью-Йорке. Моему дяде нравятся красивые вещи, — она коснулась своего кулона в форме луны, висевшего поверх ее ожерелья воспоминаний. Наверняка еще один подарок дяди Мэйкона.

Знакомая протяжная речь послышалась из темного коридора, приближающийся голос сопровождался светом одиночного канделябра:

— Будапешт, а не Париж, в остальном — полное попадание, — Мэйкон вышел на свет, одетый в домашний свободный жакет, аккуратные черные брюки и белоснежную рубашку, пламя свечи играло на его серебряных запонках.

— Итан, я буду очень тебе признателен, если ты позаботишься о безопасности моей племянницы сегодня. Я не люблю, когда она выходит по вечерам, — он протянул мне корсажное украшение на Ленино платье — цветки белого южного жасмина. — Все возможные меры предосторожности.

— Дядя Эм! — возмутилась Лена.

Присмотревшись к букетику, я заметил, что на булавке, держащей цветы, висит серебряное кольцо с гравировкой на языке, который я не знал, но видел уже в Книге Лун. Сразу было ясно, что это было то кольцо, которое он носил днем и ночью до сегодняшнего дня. Я достал практически такое же украшение, которое сделала Амма. Под защитой сотен Магов, наложивших охранные заклинания на кольцо, и всех Предков, стоящих за плечами Аммы, можно было надеяться, что ни один дух не осмелится связаться с нами. Я очень на это рассчитывал.

— Думаю, с вашей помощью и с помощью Аммы, Лена вернется с зимнего бала Джексона Хай целой и невредимой, — я улыбнулся.

Мэйкон, наоборот, был сама серьезность:

— Я вовсе не о бале беспокоюсь, но я очень благодарен Амари за помощь.

Лена нахмурилась, переводя взгляд с дяди Мэйкона на меня. Наверняка, вид у нас был не больно-то радостный.

— Твоя очередь, — она взяла бутоньерку со стола — белоснежная роза, окруженная жасмином — и прикрепила ее к моему пиджаку. — Прошу вас, перестаньте хоть на минуту беспокоиться обо мне. Вы меня смущаете. Поверьте, я сама могу о себе позаботиться.

Мэйкона ее слова не убедили:

— В любом случае, я не хочу, чтобы кто-то пострадал.

Я не понял, говорил ли он о ведьмах Джексона Хай или о могущественной Темной Сарафине. Тем не менее, я уже со многим столкнулся за эти месяцы, чтобы серьезно отнестись к его предупреждению.

— Дома она должна быть к полуночи.

— Это какой-то могущественный магический час?

— Нет. Это начало ее комендантского часа.

Я подавил улыбку.

По дороге в школу Лена заметно нервничала. Она беспокойно ерзала на сиденье, возилась с ремнем безопасности, без конца теребила свое платье и крутила ручку радиоприемника.

— Расслабься.

— Разве не безумие, что мы едем на этот бал? — Лена выжидающе посмотрела на меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Я говорю о том, что все меня ненавидят, — она опустила глаза.

— Точнее — все ненавидят нас.

— Ну, хорошо, все ненавидят нас.

— Мы не обязаны идти.

— Нет, я хочу пойти. В этом-то и дело…, - она крутила цветочное украшение на запястье. — В прошлом году мы с Ридли собирались идти вместе. Но потом…

Даже в своих мыслях я не услышал концовку фразы.

— К тому времени дела уже были плохи. Ридли исполнилось шестнадцать. Она исчезла, и мне пришлось бросить школу.

— Сейчас-то не тот год. Это всего лишь танцы. Все в порядке.

Она нахмурилась и захлопнула зеркальце.

Пока еще.

Когда мы зашли в спортивный зал, я поразился тому объему работы, который проделали ребята из Школьного совета за эти выходные. Джексон превратился в Сон в зимнюю ночь. Сотни маленьких бумажных снежинок — обычных белых и вырезанных из фольги, из радужной бумаги и посыпанных блестками, из любого другого материала, способного блестеть — свисали на леске с потолка. Снежные хлопья из порошкового мыла собрались в колышущиеся сугробы по углам зала. Гирлянды мигающих белых лампочек свисали нитями с колонн.

— Привет, Итан. Лена, ты выглядишь восхитительно, — тренер Кросс протянула нам по бокалу гатлинского персикового пунша. Она была в черном платье, чуть короче нормы, видимо, старалась для Линка.

Я посмотрел на Лену, вспоминая снежинки в Равенвуде, сделанные не из фольги и парящие без помощи лески. Ее глаза сияли, она вцепилась в мою руку, как ребенок на своем первом празднике в честь дня рождения. Я никогда не верил Линку, говорившему, что школьные вечера танцев производят на девушек какой-то непостижимый эффект. Но оказалось, что это распространяется абсолютно на всех девушек, даже если они маги.

— Какая красота.

Я не мог согласиться. Это был всего лишь старый добрый скучный бал в Джексон Хай, но, видимо, для Лены это было нечто прекрасное. Наверное, магия не воспринимается чем-то волшебным, если ты растешь рядом с ней.

И тут я услышал знакомый голос. Это было просто невозможно.

— Пора начинать вечеринку!

Итан, смотри…

Я повернулся, и чуть было не подавился пуншем. Мне улыбался Линк, в гладком блестящем серебристом смокинге. Под смокингом была видна футболка с принтом в виде строгой сорочки, на ногах были высокие ботинки с круглыми носами. Он походил на бродячего артиста.

— Привет, Соломинка! Привет, сестренка! — я опять слышал этот голос, безошибочно выделяя его в гомоне танцующих парочек, сквозь удары басов и болтовню ди-джея. Мед, сахар, патока и вишневые леденцы смешанные воедино. Впервые в жизни мне встретилось что-то, что было невозможно приторным.

Лена сжала мою руку. Немыслимо, но под руку с Линком, одетая в самое короткое платье в мире, сплошь состоявшее из серебристых блесток, шла Ридли. Я не знал, куда глаза девать — ее бесконечные ноги, плавные изгибы и светлые волосы так и лезли мне в глаза. Я чувствовал, как поднимается температура в зале при одном взгляде на нее. Я был не единственный, кто ее заметил, множество парней замерли посреди танца, глядя на нее, забыв про своих напоминающих свадебное безе взбешенных пассий. В мире, где платья можно было купить только в двух магазинах, она побила все рекорды, даже самый разнузданный вариант от Маленькой Мисс. Даже тренер Кросс выглядела на ее фоне Преподобной Матерью. Линк попал.

Лена с мукой на лице перевела взгляд с меня на свою сестру:

— Что ты здесь делаешь, Ридли?

— Сестричка, мы наконец-то попали на школьный бал. Разве ты не в восторге? Здесь так здорово!

Волосы Лены начали развеваться на несуществующем ветре. Она моргнула, и половина мигающих гирлянд погасла. Надо было действовать быстро. Я подтащил Линка к чаше с пуншем:

— Где ты ее взял?

— Друг, не поверишь! Без обид, она самая горячая цыпочка в Гатлине. Третий уровень пройден. И она просто ошивалась возле Стоп энд Стил, когда я зашел туда, чтобы купить конфет по пути сюда. На ней даже уже было это платье.

— Тебе не кажется, что это как-то странно?

— Да мне все равно!

— А что если она сумасшедшая?

— Думаешь, она меня свяжет или еще чего? — заулыбался он, уже представляя себе это в деталях.

— Я не шучу.

— Ты всегда шутишь. В чем дело? О, я понял, ты завидуешь. Я вроде припоминаю, как быстро ты сам запрыгнул к ней в машину. Только не говори, что сам пытался с ней замутить…

— Ни за что. Она сестра Лены.

— Не важно. Все, что я знаю, это то, что я на балу с самой горячей девушкой на все три округа. Это все равно, что метеорит упадет на наш город. Такого никогда больше не случится. Остынь, ладно? Не порть мне вечер, — она его уже зачаровала, и вряд ли ей пришлось прикладывать усилия. Он меня не слушал.

Я попытался в последний раз:

— Она — сплошные неприятности, друг. Она задурила тебе голову. Она тебя пожует и выплюнет, когда ей надоест.

Он положил мне руки на плечи:

— Отвали.

Линк обнял Ридли за талию и направился на танцпол, даже не глянув на тренера Кросс, проходя мимо нее.

Я потянул Лену в противоположном направлении, к углу, где фотограф делал снимки парочек на фоне искусственного снежного сугроба и искусственного снеговика, а члены школьного совета по очереди сверху сыпали в этот момент снег. Я врезался в Эмили.

Она посмотрела на Лену:

— Лена, ты такая… блестящая.

Лена едва удостоила ее взглядом:

— Эмили, ты такая… слоеная.

Это было правдой. Эмили-Убью-Итана-Южная-Красавица, будучи завернутой в многочисленные складки топорщащейся тафты, походила на слойку с персиково-серебристым кремом. Ее волосы, превращенные в пугающе мелкие завитки, напоминали желтый серпантин. Лицо ее казалось каким-то неестественным, натянутым, как будто во время завивки ее волосы слишком сильно накрутили, а вдобавок пару раз проткнули голову шпильками.

И что я в них находил раньше?

— Не думала, что такие как ты, танцуют.

— Танцуют, — Лена посмотрела на нее

— Вокруг костра? — Эмили ехидно заулыбалась.

Локоны Лены вновь пришли в движение:

— А что? Ищешь подходящий костер, чтобы спалить свое платье? — вторая половина огоньков погасла, и кто-то из Школьного совета полез проверить электричество.

Не позволяй ей выиграть. Она единственная ведьма здесь.

Она не единственная, Итан.

Саванна подошла к Эмили, подтаскивая позади себя Эрла. Она выглядела в точности как Эмили, только что вместо персикового у нее был розовый. Ее юбка была такой же многослойной. Если зажмурится, то сразу же представляешь их обеих невестами на свадьбах. Ужас.

Эрл опустил глаза в пол, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— Пойдем, Эм, они объявляют королевскую пару и свиту, — Саванна многозначительно посмотрела на Эмили.

— Я вас не задерживаю, — Эмили указала на очередь к фотографу. — Интересно, а ты вообще проявишься на снимке, Лена?

Она развернула свое тяжелое облако слоистого платья и исчезла.

— Следующий!

Волосы Лены все еще развевались.

Они идиотки. Не обращай внимания. Это все не имеет никакого значения.

Я снова услышал голос фотографа.

— Следующий!

Я схватил Лену за руку и затащил ее в искусственный сугроб. Она взглянула на меня, глаза потемнели, но потом вдруг тучи рассеялись, и я почувствовал, что буря миновала.

— Сыпь снег, — услышал я словно издалека.

Ты прав, это не важно.

Я наклонился, чтобы поцеловать ее.

Ты — вот что действительно важно.

Мы поцеловались и нас осветила вспышка фотокамеры. На одну секунду, всего лишь на одну прекрасную секунду, показалось, что в целом мире больше никого и ничего нет.

Ослепляющая вспышка света и затем белая, вязкая мыльная масса обрушилась на нас двоих откуда-то сверху.

Что за…?

Лена ахнула. Я пытался стереть эту гадость с лица и открыть глаза, но она была везде. Когда я увидел Лену, с ней дела обстояли еще хуже — ее волосы, ее лицо, ее красивое платье. Ее первый танец. Все было уничтожено.

Из той бадьи с просеивателем над нашими головами, откуда должны были сыпаться романтичные снежные хлопья для фотографии, на нас вываливалась пенная тестообразная масса. Я поднял лицо, и тут же получил еще одну порцию этой дряни. Бадья с грохотом упала на пол.

— Кто налил воду в снег?! — фотограф был в ярости. Никто не проронил и слова, и я готов был поспорить, что Ангелы Джексона ничегошеньки не видели.

— Она тает! — закричал кто-то. Мы стояли посреди белого мыла или клея, да неважно чего, желая выбраться, пока не растаяли окончательно. По крайней мере, именно так мы выглядели для хохочущей толпы вокруг нас. Саванна и Эмили стояли в сторонке, наслаждаясь каждой секундой, пожалуй, самого унизительного эпизода во всей Лениной жизни.

Из толпы крикнул какой-то парень:

— Сидела бы ты дома!

Я бы узнал этот дурацкий голос в любом месте. Я столько раз слышал его во дворе школы — единственное место, где он позволял себе открыть рот. Эрл что-то нашептывал на ухо Саванне, обнимая ее за плечи одной рукой.

Меня понесло. Я пересек зал так быстро, что Эрл даже не успел среагировать. Мой кулак, до сих пор покрытый мыльной пеной, угодил ему в челюсть, и Эрл полетел на пол, в процессе нечаянно пнув Саванну под кринолиновый зад.

— Какого черта?! Ты сбрендил, Уэйт?! — Эрл начал было вставать, но я ногой вновь прижал его к полу.

— Лучше не вставай.

Эрл сел и пригладил, распрямляя, лацканы пиджака, будто он по-прежнему крут, хоть и сидит на полу спортивного зала.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — однако встать он больше не пытался. Он мог говорить все, что ему заблагорассудится, мы оба прекрасно знали, что стоит ему подняться, как он снова окажется на полу.

— Знаю, — я вытащил Лену из увеличивающейся лужи белой жижи, бывшей когда-то искусственным снежным сугробом.

— Пойдем, Эрл, они объявляют результаты, — раздраженно сказала Саванна. Эрл встал и отряхнулся.

Я протирал глаза, стряхивая воду с волос. Лена дрожала, с нее белыми струями стекал искусственный снег. Даже в толпе вокруг нее образовался небольшой вакуум. Я попытался вытереть ее лицо рукавом, но она отпрянула.

Всегда все вот так.

— Лена.

Я должна была догадаться.

Неожиданно рядом с Леной появилась Ридли в сопровождении Линка. Она явно была в ярости.

— Я не понимаю, сестричка. Просто не могу взять в толк, почему ты общаешься с этими существами, — она выплюнула последние слова и этим напомнила Эмили. — Никто не имеет права так обращаться с нами, Светлыми или Темными, никто из них. Где твое чувство собственного достоинства, Лена-Длина?

— Это того не стоит. Только не сегодня. Я просто хочу уйти домой, — Лена была слишком смущена, чтобы злиться так же, как Ридли. Тут либо бой, либо бегство, и, похоже, Лена выбрала бегство. — Отвези меня домой, Итан.

Линк снял свой серебряный пиджак и накинул ей на плечи:

— Ну и бардак.

Ридли все еще не могла успокоиться или не собиралась успокаиваться:

— Тут некого жалеть, сестренка, кроме Короткой соломинки и моего нового друга — Малыша Динки.

— Линк. Я уже говорил тебе — Линк.

— Заткнись, Ридли. С нее достаточно, — Сирена больше не оказывала на меня никакого влияния.

Ридли глянула мне за спину и улыбнулась, это была очень темная улыбка:

— У меня для тебя новость — с меня тоже достаточно.

Я проследил за направлением ее взгляда. Ледяная королева и ее свита уже поднимались на сцену и сияли улыбками с высоты своего обретенного положения. Саванна вновь была избрана Снежной королевой. Ничего не меняется. Она подмигнула Эмили, Снежной принцессе, как и в прошлом году.

Ридли смотрела на них поверх своих непроницаемых очков кинозвезды. Ее глаза горели — исходящий от них жар был почти ощутим. В ее руке появился леденец, и я почувствовал тяжелый приторный запах.

Ридли, не надо.

Дело не в тебе, сестренка. Это уже принцип. Пора встряхнуть этот чертов город.

Я слышал голос Ридли в своей голове, так же как и голос Лены. Я потряс головой.

Перестань, Ридли. Ты сделаешь только хуже.

Открой глаза. Куда еще хуже? Хотя, есть куда.

Она похлопала Лену по плечу.

Смотри и учись.

Она смотрела на Королевскую свиту, посасывая свой вишневый леденец. Я надеялся, что в зале было достаточно темно, чтобы никто не заметил ее жуткие кошачьи глаза.

Нет! Ридли, они обвинят во всем меня. Не надо.

Гат-дости пора преподать урок. И я буду учителем.

Ридли направилась к сцене, цокая блестящими каблуками.

— Эй, детка, куда ты? — Линк побежал за ней.

Шарлота поднималась по ступеням, обмотанная слоями блестящей лавандовой тафты на два размера меньше, за своей сияющей пластмассовой короной на привычное четвертое место в Королевской свите, следом за Иден, она, видимо, была Королевской фрейлиной. Как раз, когда она ступила на последнюю ступеньку, край ее гигантского лавандового сооружения для худеющих зацепился за выступ, и вся задняя часть платья оторвалась ровнехонько по слабо простроченному шву. Пару секунд понадобилось Шарлоте, чтобы осознать происшедшее, к этому времени уже половина школы имела возможность любоваться ее ярко-розовыми трусиками размером с Техас. Шарлота издала душераздирающий «теперь-все-видят-какая-я-толстая» вопль.

Ридли усмехнулась.

Упс!

Ридли, хватит!

Я только начала.

Шарлота вопила, пока Эмили, Иден и Саванна пытались прикрыть ее своими подростковыми свадебными платьями. В колонках раздался режущий уши звук иглы, царапнувшей пластинку, и вместо игравшей пластинки на весь зал зазвучали Roling Stones.

«Сочувствие дьяволу». Это был отличный аккомпанемент для Ридли. Она вовсю заявляла о себе.

Народ на танцполе решил, что это Дики Уикс в очередной раз выпендрился на своем пути к карьере самого знаменитого тридцатипятилетнего ди-джея всех школьных вечеринок. Они купились на утку. Забудьте о гаснущих гирляндах — за считанные секунды, как от эффекта домино, лампочки над сценой и по периметру танцпола начали взрываться друг за другом.

Ридли повела Линка в центр, и он закружил ее в танце, а в это время орущие ученики сломя голову неслись к выходу под снопом искр. Уверен, все они думали, что находятся в эпицентре какого-то коллапса электрической проводки, в котором, конечно же, обвинят Реда Свита, единственного электрика в Гатлине. Ридли хохотала, запрокинув голову и обвиваясь вокруг Линка в своем крохотном куске ткани, имитирующем платье.

Итан, мы должны что-то сделать!

Что?

Было уже слишком поздно что-либо делать. Лена повернулась и побежала, а я последовал за ней. Не успели мы добежать до двери спортивного зала, как включились все разбрызгиватели на потолке, и сверху хлынула вода. Звуковое оборудование замкнуло, оно заискрило, мы вот-вот все могли оказаться на импровизированном электрическом стуле. Мокрые снежинки тяжелыми блинами падали на пол, искусственный снег из мыла превратился в пузырящееся месиво.

Все начали кричать. Девушки с текущим макияжем и опадающими прическами побежали к двери, путаясь в объемных юбках. В этом беспорядке сложно было отличить Маленькую Мисс от Южной Красавицы, все они сейчас выглядели как мокрые крысы, бегущие с тонущего корабля.

Добравшись до двери, я услышал ужасный грохот. Я обернулся на сцену как раз вовремя, чтобы увидеть, как огромная декорация в виде блестящей снежинки рухнула вниз. Эмили с трудом сохраняла равновесие, балансируя на скользком полу. Махая руками толпе бегущих, она пыталась устоять, но ее ноги разъехались, и она повалилась на пол ворохом персиково-серебристой тафты. Тренер Кросс пробежала мимо.

Мне не было жаль Эмили, хоть я и чувствовал сожаление к людям, которых потом обвинят во всем этом кошмаре: Студенческий совет за их опасное и ненадежное оформление помещения, Дики Уикса за использование себе во благо бедственного положения располневшего чирлидера, Реда Свита за непрофессиональное и потенциально опасное для жизни освещение в спортивном зале Джексона Хай.

Увидимся, сестричка. Это было даже круче, чем на выпускном.

Я вытолкнул Лену в дверь перед собой:

— Идем!

Она была такая холодная, что я с трудом выдерживал прикосновение к ней. Когда мы подошли к машине, Страшила Рэдли уже ждал нас.

Мэйкону не было причины беспокоиться о комендантском часе.

Еще не было и половины десятого.

Мэйкон был взбешен, или просто нервничал. Я не мог точно сказать, потому что каждый раз, когда он смотрел на меня, я отводил взгляд. Даже Страшила, лежавший у Лениных ног, не осмеливался смотреть на него и лишь стучал хвостом по полу.

Дом больше не напоминал о танцах. Готов поспорить, Мэйкон больше не позволит ни единой снежинке проникнуть в Равенвуд. Сейчас все: пол, мебель, занавески и даже потолок — было черным. Только огонь по-прежнему горел в камине, освещая комнату. Может быть, дом отражал настроение Мэйкона, и сейчас он явно был не в духе.

— Кухня! — черная кружка какао появилась в руках Мэйкона, и он протянул ее Лене. Она сидела около камина, закутанная в шерстяной плед. Она обхватила кружку двумя руками, ее влажные волосы, заправленные за уши, тянулись к теплу. Он расхаживал перед ней:

— Вам стоило уйти сразу же, как только увидели ее, Лена.

— Я была вроде как занята, пытаясь выбраться из мыла, пока вся школа смеялась надо мной.

— Ну что ж, теперь у тебя не будет таких проблем. До твоего дня рождения ты под замком. Это для твоего же блага.

— Совершенно очевидно, что именно мое благо в расчет не берется, — она до сих пор дрожала, но теперь я был уверен, что ее трясло не от холода.

Он перевел взгляд на меня. Его глаза были темными и холодными. Он был взбешен, теперь я был уверен.

— Ты должен был ее увести оттуда.

— Я не знал что делать, сэр. Я и представить себе не мог, что Ридли разнесет спортивный зал. К тому же, Лена никогда не была на танцах, — звучало все это довольно глупо.

Мэйкон сверлил меня взглядом, взбалтывая скотч в своем бокале.

— Хотелось бы отметить, что вы так и не потанцевали. Ни единого раза.

— Откуда ты знаешь? — Лена поставила кружку.

Мэйкон опять начал ходить из стороны в сторону:

— Это неважно.

— Мне важно.

Мэйкон пожал плечами:

— Это Страшила. Он, за неимением лучшего эпитета, мои глаза.

— Что?

— Он видит то, что я. Я вижу то, что видит он. Он же пес Магов, в конце концов.

— Дядя Мэйкон! Ты шпионил за мной!

— В целом, не только за тобой. Как, по твоему мнению, мне удается оставаться городским затворником? Я не преуспел бы в этом деле без лучшего друга человека. Страшила все видит, и я все вижу.

Я посмотрел на Страшилу, и опять увидел человеческие глаза. Я должен был догадаться, а может уже и осознавал это раньше. У него были глаза Мэйкона.

А еще он что-то жевал. В пасти у него был какой-то непонятный комок. Это был помятый обслюнявленный снимок Полароида. Он нес его всю дорогу от спортивного зала.

Наша фотография с бала. Я стоял там с Леной посреди искусственного снега. Эмили ошибалась, Ленин вид проявлялся на фотографиях, только нечетко. Ниже талии ее контуры были размытыми и полупрозрачными, словно она собиралась раствориться в воздухе как какое-то призрачное видение. Словно она на самом деле начала таять еще до того, как на нее обрушился снег.

Я похлопал Страшилу по голове и спрятал фотографию. Лене не стоит ее видеть, только не сейчас. До ее дня рождения осталось два месяца, и мне не нужны были фотографии, чтобы знать, что наше время на исходе.

Глава 25 Шестнадцатое декабря. Глас безгрешных

(переводчик: Дарья Just_She Буряк)

Лена сидела на крыльце, когда я подъехал. Линк хотел поехать с нами, но никто не должен был увидеть его в катафалке, поэтому, по моему настоянию, за рулем был я. А я не мог отпустить Лену одну. Я вообще не хотел, чтобы она шла. Но отговорить ее было невозможно. Вид у нее был боевой — черный свитер с высоким воротом, черные джинсы и черный жилет с отороченным мехом капюшоном. Ей предстояло встретиться с расстрельной командой, и она это понимала.

Со дня танцев прошло только три дня, и ДАР не теряли времени даром. Заседание Дисциплинарного комитета Джексона во второй половине дня будет мало отличаться от суда инквизиции, и не надо быть Магом, чтобы понять это. Эмили хромала в гипсе, катастрофа на зимнем балу была главной темой всех разговоров в городе, а миссис Линкольн, наконец-то, получила всю необходимую ей поддержку. Свидетели становились в очередь. Если перемешать все то, что кто-то якобы слышал, видел или помнил, а потом вывернуть собственные мозги наизнанку, то начнет прослеживаться логика — виной всему Лена Дюкейн.

Пока она не приехала в город, все было спокойно.

Линк выскочил и открыл Лене дверь. Он так мучался от чувства вина, что, казалось, скоро лопнет:

— Привет, Лена. Как дела?

— Я в порядке.

Врунишка.

Я не хочу, чтобы он переживал. Это не его вина.

Линк откашлялся:

— Я, правда, очень сожалею о случившемся. Мы с мамой ругаемся все выходные. Она всегда была сумасшедшая, но на этот раз все гораздо хуже.

— Это не твоя вина, но я очень признательна тебе, что ты пытался с ней поговорить.

— Может быть, все было бы по-другому, если бы все эти курицы из ДАР не присели бы ей на уши. В последние два дня миссис Сноу и миссис Ашер раз сто нам позвонили.

Мы проехали мимо Стоп энд Стил. Даже Фэтти не было. Дороги были пустынны, словно мы ехали по городу-призраку. Заседание Дисциплинарного комитета было запланировано ровно на пять часов, и мы как раз успевали к началу. Заседание должно было состояться в спортивном зале, потому что он был единственным местом в Джексоне, где могли бы разместиться все те, кто пожелал прийти. Еще одно уточнение о Гатлине — что бы ни случилось, это всегда всех касается. Тут не было закрытых заседаний. Судя по улицам, все в городе было закрыто, а значит, почти все жители придут на собрание.

— Не понимаю, как твоя мать так быстро всех в это втянула. Это чересчур даже для нее.

— Я слышал, что доктор Ашер помог. Он охотится с директором и какой-то шишкой из Школьного совета.

Доктор Ашер был отцом Эмили и единственным настоящим врачом в городе.

— Супер.

— Ребята, вы же понимаете, что сегодня они меня отчислят? Бьюсь об заклад, все уже решено, а это заседание — показуха.

Линк смутился:

— Они не могут вышвырнуть тебя, не выслушав твою версию истории. Ты ведь ничего не делала.

— Это все не имеет значения. Такие вопросы решаются за закрытыми дверями. Ничего из того, что я скажу, уже не сыграет никакой роли.

Она была права, и мы оба это знали. Так что я промолчал. Вместо этого, я поцеловал ее руку, в сотый раз желая, чтобы это мне сейчас предстояло стоять перед Школьным советом, а не Лене.

Но дело в том, что мне никогда не оказаться на Ленином месте. Что бы я ни сделал, что бы ни сказал, я всегда буду одним из них. Лена — нет. И именно это бесило и смущало меня больше всего. Я возненавидел их еще больше, потому что, в глубине души, они по-прежнему считали меня одним из своих, даже если я встречаюсь с племянницей Старика Равенвуда, даже если я даю от ворот поворот миссис Линкольн, даже если меня не приглашают на вечеринки в дом Саванны Сноу. Я всегда буду одним из них. Я был их частью, и ничего не мог с этим поделать. И если посмотреть с другой стороны, то выходит, что и они все были частью меня, а значит, Лена сейчас противостояла не только им. Мне, в том числе.

Правда убивала меня. Может быть, Лена получит Призвание в свое шестнадцатилетие, я же был призван с рождения. У меня было не больше контроля над собственной судьбой, чем у нее. Может быть, никто из нас ничего не контролировал.

Я заехал на забитую битком стоянку. Возле главного входа толпилась куча людей, жаждущих попасть внутрь. Я не видел такого скопления людей в одном месте с момента премьеры «Богов и генералов» — самого длинного и скучного в мире фильма о Гражданской войне, где половина моих родственников снялась в качестве массовки, потому что у них была собственная военная форма.

Линк вжался в заднее сиденье:

— Я тут выскользну. Увидимся внутри, — открыв дверь, он пополз между машинами. — Удачи.

Лена, дрожа, зажала ладони между коленями. Я не мог смотреть, как она нервничает. Это убивало меня:

— Ты вовсе не обязана туда идти. Можем просто развернуться, и я отвезу тебя обратно домой.

— Нет, я пойду.

— Зачем тебе это? Ты же сама сказала, что это все показное.

— Я не позволю им думать, что я боюсь их. Я бросила прошлую школу, в этот раз я не побегу, — она глубоко вздохнула.

— Это не побег.

— Для меня — побег.

— Твой дядя, по крайней мере, придет?

— Он не может.

— Почему, черт возьми, нет? — она была в одиночестве, хоть я и был рядом с ней.

— Слишком рано. Я даже не сказала ему.

— Слишком рано? Ты о чем? Он заперт в склепе, или еще что-нибудь другое?

— Скорее всего, еще что-нибудь.

Сейчас не стоило затевать подобный разговор. Через пару минут у нее и без того будет из-за чего переживать. Мы пошли к зданию. Начал накрапывать дождь. Я посмотрел на нее.

Поверь мне, я пытаюсь. Если я потеряю контроль — будет смерч.

Люди, не стесняясь, разглядывали ее, даже показывали пальцем, что не очень-то удивляло. О приличиях здесь и не слышали. Я огляделся, надеясь увидеть Страшилу Рэдли, сидящего возле дверей, но сегодня его там не было, его вообще нигде не было. Мы зашли в спортивный зал сбоку, со входа для посетителей — это было идеей Линка, и, как оказалось, хорошей идеей. Потому что, когда мы зашли внутрь, я понял, что люди снаружи не ждали, когда их впустят, они стояли там, рассчитывая услышать заседания из-за дверей, внутри яблоку негде было упасть.

Все было похоже на жалкую версию судебного слушания с жюри присяжных из какой-нибудь слезливой передачи про судебные процессы. На другой стороне от входа стоял большой раскладной стол, за которым сидела пара учителей — конечно же, Мистер Ли в неизменном красном галстуке с собственным архаичным представлением о правосудии; Директор Харпер, а также несколько человек, которые, скорее всего, были членами школьного совета. Они сидели в ряд за столом. Все они выглядели уставшими и раздраженными, словно хотели сейчас оказаться дома и спокойно смотреть он-лайн магазин или религиозные программы.

На скамейках сидела элита Гатлина. Миссис Линкольн и ее команда линчевателей из ДАР заняли первые три ряда, Сестры Конфедерации, Первый хор методистов и Историческое общество разместились на следующих рядах. Сразу же за ними сидели Ангелы Джексона, так же известные как девушки, которые хотели бы занять места Эмили и Саванны, и парни, мечтавшие забраться под юбки к Эмили и Саванне. Спереди на рубашках у них был изображен ангел, подозрительно похожий на Эмили Ашер, распахнувшей свои белые ангельские крылья и одетой — а как же иначе — в форму Диких котов. На спинах у них просто красовалась пара крыльев и боевой клич Ангелов: «Мы следим за тобой».

Эмили сидела рядом с миссис Ашер, ее нога лежала на одном из оранжевых стульев из кафетерия. Миссис Линкольн сощурилась, когда увидела нас, а миссис Ашер оберегающее обняла Эмили за плечи, как будто любой из нас мог сейчас броситься к ней с дубинкой наперевес и забить ее до смерти как какого-нибудь белька. Эмили вытащила из своей серебристой сумочки телефон, приготовившись строчить сообщения, вскоре ее пальцы запорхают над клавишами. На сегодня наш спортивный зал стал источником слухов для всех четырех округов.

Амма сидела несколькими рядами дальше и гладила амулет на шее. Надеюсь, он сделает так, что у миссис Линкольн вырастут рога, которые она так искусно скрывала все эти годы. Конечно, моего отца здесь не было, но Сестры сидели рядом с Тельмой, в проходе от Аммы. Все было еще хуже, чем я думал. Так поздно Сестры не выбирались из дома с 1980 года, с тех самых пор, когда, переев перченых бобов с рисом, тетя Мерси заработала сердечный приступ. Тетя Мерси, увидев меня, махнула платком.

Я проводил Лену на место в передней части зала, явно отведенное для нее. Оно было прямо перед всеми собравшимися.

Все будет хорошо.

Обещаешь?

Я слышал, как дождь стучит по крыше здания.

Обещаю, это не имеет значения. Обещаю, что все они — сборище идиотов. Обещаю, что ничего из того, что они скажут, не изменит моих чувств к тебе.

Похоже, твой ответ — нет.

Дождь начал барабанить по крыше сильнее, плохой знак. Я взял ее за руку и вложил кое-что в нее. Серебристую пуговицу с жилета Лены, которую я нашел в трещинах обивки сидения Колотушки в ту дождливую ночь, когда мы встретились. Конечно, это всего лишь пуговица, но я носил ее в кармане джинсов с тех самых пор.

Вот. Это что-то вроде талисмана на удачу. По крайней мере, таковым он был для меня.

Я видел, каких трудов ей стоило не сорваться. Не говоря ни слова, Лена сняла цепочку и добавила пуговицу в свою коллекцию ценных безделушек.

Спасибо.

Если бы она могла, она бы улыбнулась.

Я направился обратно к скамейкам, где сидели Сестры и Амма. Тетя Грейс встала, опираясь на свою трость:

— Итан, сюда. Мы заняли для тебя место, дорогой.

— Почему бы тебе не сесть, Грейс Стетхэм, — зашипела сидевшая за Сестрами пожилая женщина с фиолетовыми волосами.

Тетя Прю обернулась:

— Не суй нос не в свое дело, Сэди Ханникат, а не то я задам ему направление.

Тетя Грейс повернулась к миссис Ханикатт и улыбнулась:

— Проходи сюда, Итан.

Я втиснулся между тетей Мерси и тетей Грейс:

— Как ты, лапушка? — Тельма улыбнулась и пожала мою руку.

Снаружи прогремел гром, и внутри мигнул свет. Несколько пожилых женщин ахнули.

Мужчина, довольно неопрятный на вид, сидевший в центре большого раскладного стола, прочистил горло:

— Просто небольшой скачок напряжения и все. Почему бы всем не занять свои места, чтобы мы могли начать работу. Меня зовут Бертран Холлингсворт, я глава Школьного совета. Это заседание было созвано для рассмотрения петиции об отчислении ученицы Джексона Хай, мисс Лены Дюкейн, все верно?

Мистеру Холлингсворту со своего места ответил директор Харпер — Обвинитель или, что вернее, личный палач миссис Линкольн:

— Да, сэр. Петиция была заявлена несколькими обеспокоенными родителями, под ней подписались более двухсот граждан, в их числе наиболее уважаемые родители и некоторые ученики Джексона.

Кто бы сомневался.

— Какие доводы для отчисления?

Мистер Харпер перелистнул несколько страниц своего желтого блокнота, как будто собрался зачитывать приговор:

— Нападение. Уничтожение школьного имущества. А также факт нахождения мисс Дюкейн на испытательном сроке.

Нападение? Я никого не трогала.

Это всего лишь обвинение. У них нет никаких доказательств.

Я вскочил на ноги еще до того, как он закончил:

— Все это неправда!

Еще один какой-то нервный человек с другого конца стола повысил голос, чтобы быть услышанным через шум дождя и перешептывания двадцати-тридцати женщин, обсуждавших мое дурное воспитание.

— Молодой человек, сядьте. Здесь не базар.

Голос мистера Холлингсворта зазвучал над общим гомоном:

— Есть ли у нас какие-либо свидетели для обоснования этих обвинений?

Теперь еще больше людей зашепталось между собой, выясняя значение слова «обоснование».

Директор Харпер смущенно кашлянул:

— Да. И недавно я получил информацию, свидетельствующую о том, что мисс Дюкейн уже сталкивалась со схожей проблемой в школе, где она прежде училась.

О чем он говорит? Что они могут знать о моей старой школе?

Я не знаю. А что там произошло?

Ничего.

Одна женщина из Школьного совета пролистала какие-то бумаги на столе:

— Я думаю, для начала мы выслушаем главу родительского комитета Джексона, миссис Линкольн.

Полная патетики мать Линка театрально встала и прошла по проходу к Великому жюри присяжных Гатлина.

— Добрый вечер, леди и джентльмены, — она определенно лично посмотрела несколько постановочных процессов по телевизору.

— Миссис Линкольн, поскольку вы одна из составителей петиции, не могли бы вы дать нам пояснения по поводу сложившейся ситуации?

— Конечно. Мисс Равенвуд, вернее, мисс Дюкейн, переехала в наш город несколько месяцев назад, и с тех пор в Джексоне появились своего рода проблемы. Во-первых, она разбила окно в классе английского…

— Мою девочку тогда чуть не располосовало! — выкрикнула миссис Сноу.

— Некоторые ученики могли получить серьезные травмы, и многие получили порезы от осколков.

— Никто кроме Лены тогда не поранился, это был несчастный случай! — заорал Линк из дальнего угла зала.

— Уэсли Джефферсон Линкольн, немедленно отправляйся домой, если не хочешь неприятностей, — зашипела миссис Линкольн.

Разглаживая юбку, она вновь обрела спокойствие и повернулась к дисциплинарному комитету.

— Похоже, чары мисс Дюкейн хорошо действуют на слабый пол, — сказала она с улыбкой. — Как я уже сказала, она разбила окно в классе английского, чем напугала многих учеников, в результате часть молодых люди с сильной гражданской позицией так близко приняли к сердцу происшедшее, что создали Ангелов-хранителей Джексона — общество, единственной целью которого является защита учеников Джексона, своего рода дружина.

Падшие Ангелы в унисон кивнули со своих мест на скамейках, словно кто-то дернул за невидимые нити, прикрепленные к их головам.

Мистер Холлингсворт что-то строчил в желтом блокноте:

— Это был единственный случай с участием мисс Дюкейн?

Миссис Линкольн попыталась изобразить шок:

— Святые небеса, нет! На зимнем балу, она вызвала пожарную сигнализацию, чем полностью испортила всем вечер, сломала музыкальное оборудование стоимостью четыре тысячи долларов. И, как будто этого было недостаточно, она еще столкнула мисс Ашер со сцены, из-за чего та сломала ногу, и, по словам врачей, пройдут месяцы, прежде чем она поправится.

Лена смотрела прямо перед собой.

— Благодарю вас, миссис Линкольн.

Мать Линка повернулась и улыбнулась Лене. Вовсе не искренней или хотя бы саркастичной улыбкой, эта улыбка говорила: «я собираюсь сломать тебе жизнь и сделаю это с удовольствием».

Миссис Линкольн пошла на свое место, вдруг резко остановилась и посмотрела прямо на Лену:

— Чуть не забыла. Есть еще кое-что, — она вытащила из своего клатча сложенные листки бумаги. — У меня есть записи из предыдущей школы мисс Дюкейн в Виржинии. Хотя было бы правильно называть это заведением.

Я не была ни в каком заведении. Это была частная школа.

— Как уже заметил директор Харпер, это был не первый случай, когда мисс Дюкейн была замечена в проявлении насилия.

Голос Лены в моей голове был на грани истерики. Я пытался ее успокоить.

Не волнуйся.

Но я волновался. Миссис Линкольн не сказала бы подобного, не будь у нее доказательств.

— Мисс Дюкейн очень нестабильная девушка. Она страдает от психического расстройства. Минуту…, - Миссис Линкольн провела пальцем вниз по странице, как будто что-то искала. Я ждал, какой же диагноз психического заболевания она назовет в оправдание Лениной непохожести. — Ах, да, вот оно. Как оказалось, мисс Дюкейн страдает от биполярного расстройства, что доктор Ашер может подтвердить, является очень серьезным психическим отклонением. Люди, страдающие от этого заболевания, склонны к насилию и непредсказуемому поведению. Эта болезнь передается по наследству, ее мать была тоже больна.

Не могу поверить, что это все реально.

Дождь замолотил по крыше. Поднялся ветер, двери в спортзал заскрипели.

— Более того, ее мать убила ее отца четырнадцать лет назад.

Все в комнате ахнули.

Бросок. Удар. Нокаут.

Зал зашумел.

— Леди и джентльмены, прошу вас, — директор Харпер попытался всех успокоить, но это было бесполезно. Если пламя разгорелось, пожар уже не потушить.

Через десять минут в зале наступило подобие спокойствия, но Лене до него было очень далеко. Я чувствовал, как бьется ее сердце, словно это было мое собственное, и в моем горле стоял тот же ком едва сдерживаемых слез. Хотя, судя по ливню на улице, выдержка давалась ей с трудом. Я был удивлен, что она еще не выбежала из спортзала. Либо она очень смелая, либо не может шевельнуться от шока.

Я знал, что миссис Линкольн лгала. Я верю в то, что Лена была в том заведении не больше, чем в искренность намерений Ангелов по защите учеников Джексона Хай. Но я не мог сказать, было ли ложью то, что миссис Линкольн сказала про убийство матерью ее отца.

Но я был абсолютно уверен в том, что готов был убить миссис Линкольн. Я знал мать Линка всю мою жизнь, но в последнее время я не мог воспринимать ее с этой точки зрения. Она уже не была больше похожа на женщину, вырывавшую с мясом провода или читавшую нам лекции о пользе воздержания. Это уже не походило на ее раздражающие, но незначительные затеи. Происходящее смахивало на месть, носящую личный характер. Я только никак не мог понять, за что она так сильно ненавидит Лену.

Мистер Холлингсворт пытался восстановить порядок:

— Итак, давайте, все успокоимся. Миссис Линкольн, благодарю Вас за то, что нашли время прийти сюда сегодня вечером. Я хотел бы взглянуть на эти документы, если вы не возражаете.

Я снова встал:

— Это же бред какой-то. Почему бы вам просто не кинуть ее в огонь и проверить, сгорит ли она?

Мистер Холлингсворт прилагал все усилия, чтобы взять под контроль заседание, которое уже стало походить на скандальное ток-шоу Джерри Спрингера.

— Сядьте на место, мистер Уэйт, или вам придется покинуть этот зал. Больше никаких выкриков в течение этого заседания. Я просмотрел письменные отчеты свидетелей о произошедшем, и, судя по всему, ситуация довольно прозрачна, так что я вижу лишь одно разумное решение…

Внезапно огромные металлические двери спортивного зала с треском распахнулись. В зал ворвался ветер с дождем.

И кое-кто еще.

Мэйкон Равенвуд, одетый в черное кашемировое пальто и элегантный серый костюм в тонкую полоску, степенно вошел в зал под руку с Мэриан Эшкрофт. У Мэриан в руках был маленький клетчатый зонт, которого едва хватало, что уберечь ее от дождя. У Мэйкона зонта не было, но он был абсолютно сухим. За ними тяжелой поступью вошел Страшила, его черная мокрая шерсть стояла дыбом, и становилось очевидно, что он куда больше волк, чем пес.

Лена развернулась на своем пластиковом оранжевом стуле и на секунду на ее лице отразилась вся та боль, которую она скрывала внутри. Я увидел облегчение в ее глазах и видел, каких трудов ей стоило усидеть на своем месте и не кинуться, рыдая, в его объятия.

Глаза Мэйкона метнулись в ее сторону, и она тут же намертво приклеилась к своему стулу. Он прошел по коридору по направлению к заседателям:

— Прошу нас простить за опоздание. Погода сегодня преотвратная. Не смею вам мешать. Продолжайте. Вы как раз намеревались сделать что-то разумное, если я не ослышался.

Мистер Холлингсворт был сбит с толку. На самом деле, большинство людей в спортзале были явно озадачены. Никто из них никогда не видел Мэйкона Равенвуда во плоти.

— Простите, сэр. Я не знаю, кем вы себя возомнили, но у нас тут заседание. И вы не можете приводить сюда эту… собаку. Только служебным собакам разрешается находиться на территории школы.

— Я все прекрасно понимаю. Но так уж вышло, что Страшила Рэдли — моя собака-поводырь.

Я не удержался от улыбки. С той точки зрения, что Страшила был его глазами — это было правдой. Страшила отряхнулся всем своим массивным телом, и брызги с мокрой шерсти полетели на всех, кто сидел близко к проходу.

— Тем не менее, мистер…?

— Равенвуд. Мэйкон Равенвуд.

Люди на скамейках хором ахнули, и по залу понесся громкий шепот. Весь город ждал этого дня еще до моего рождения. Страсти в зале накалились до предела от предстоящего спектакля. Не было ничего, ничего, что в Гатлине любили бы больше, чем спектакли.

— Леди и джентльмены Гатлина. Как приятно, познакомиться со всеми вами, наконец. Уверен, все вы хорошо знаете моего дорогого друга, прекрасную мисс Эшкрофт. Она любезно согласилась сопровождать меня по дороге сюда, поскольку мне плохо знакомы дороги нашего замечательного города.

Мэриан помахала рукой.

— Еще раз прошу меня простить великодушно за опоздание. Пожалуйста, продолжайте. Я уверен, что именно сейчас вы хотели объяснить присутствующим, насколько беспочвенны все обвинения против моей дорогой племянницы, и посоветовать всем детям немедленно отправляться домой, чтобы как следует выспаться перед завтрашним школьным днем.

Минуту мистер Холлингсворт выглядел так, будто он на самом деле так и сделает, и я успел подумать что, может быть, дядя Мэйкон обладал той же Силой убеждения, что и Ридли. Женщина с ульем на голове вместо прически прошептала что-то мистеру Холлингсворту, и он, похоже, вспомнил свою первоначальную мысль:

— Нет, сэр, это не то, что я собираюсь сделать, вовсе не это. По правде говоря, обвинения в адрес вашей племянницы весьма серьезны. Кажется, имеется несколько свидетелей произошедших событий. На основании письменных отчетов и информации, представленной на этом собрании, я боюсь, что нам ничего не остается, как исключить ее.

Мэйкон взмахом указал на Эмили, Саванну, Шарлоту, и Иден:

— Это ваши свидетели? Одаренная богатым воображением стайка маленьких девочек, находившихся под влиянием паров перебродившего винограда?

Миссис Сноу вскочила на ноги:

— Вы намекаете на то, что моя дочь лжет?

Мэйкон сверкнул своей улыбкой кинозвезды:

— Вовсе нет, моя дорогая. Я прямо говорю, что ваша дочь лжет. Уверен, что вы осознаете разницу.

— Как вы смеете! — Мать Линка подскочила со своего места как дикая кошка. — Вы не имеете права быть здесь и нарушать ход заседания.

Мэриан улыбнулась и шагнула вперед:

— Как сказал великий человек: «Любая несправедливость — всегда угроза для справедливости». И я вижу, что в этой комнате справедливость отсутствует, миссис Линкольн.

— Не разводите здесь ваши Гарвардские беседы.

Мэриан стукнула своим закрытым зонтом:

— Не думаю, что Мартин Лютер Кинг Младший обучался в Гарварде.

— Факт остается фактом: согласно показаниям свидетелей, мисс Дюкейн активировала пожарную сигнализацию, чем причинила вред школьному имуществу на несколько тысяч долларов, и столкнула мисс Ашер со сцены, что в свою очередь привело к травме мисс Ашер. На основе одних этих фактов, у нас есть основания исключить ее, — авторитетно заключил мистер Холлингсворт.

Мэриан громко вздохнула, еще раз стукнув закрытым зонтом:

— Трудно освободить глупцов от оков, что они почитают, — она многозначительно посмотрела на миссис Линкольн. — Вольтер. Еще один человек, не учившийся в Гарварде.

Мэйкон был абсолютно спокоен, что бесило всех еще больше:

— Мистер?

— Холлингсворт.

— Мистер Холлингсворт, невероятно постыдным должно быть для вас продолжение ваших действий в этом ключе. Видите ли, в Великом штате Южной Каролины незаконно препятствовать несовершеннолетнему в посещении учебного заведения. Образование обязательно, что значит — необходимо. Вы не имеете права исключать невинную девочку из школы без оснований. Эти дни давно в прошлом, даже на юге.

— Как я уже объяснил, мистер Равенвуд, у нас есть основания, и мы хорошо осведомлены о своих полномочиях, чтобы иметь право исключить вашу племянницу.

Миссис Линкольн вскочила на ноги:

— Вы не можете просто заявиться сюда, откуда ни возьмись, и вмешиваться в городские дела. Вы не покидали свой дом годами! Что дает вам право вмешиваться в то, что происходит в этом городе, с нашими детьми?

— Вы имеете в виду вашу маленькую коллекцию марионеток, одетых как… что это? Единороги? Вы должны простить мне моё плохое зрение, — Мэйкон указал на ангелов.

— Они ангелы, мистер Равенвуд, не единороги. Я и не ожидала, что вы узнаете посланцев Господа нашего, я не помню, чтобы когда-нибудь видела вас в церкви.

— Пусть тот, кто без греха, первый бросит камень, Миссис Линкольн, — Мэйкон замолчал, как будто давая миссис Линкольн минуту-две, чтобы осознать смысл сказанного, — что касается вашего первоначального мнения, вы абсолютно правы, миссис Линкольн. Я провожу много времени в своем доме, о чем не жалею. Это действительно очаровательное место. Но возможно, я должен проводить больше времени в городе, проводить больше времени со всеми вами. Оживить атмосферу, за неимением лучшего выражения.

Миссис Линкольн была в ужасе, а члены ДАР вертелись на своих сиденьях, нервно переглядываясь в страхе от одной мысли о подобном.

— По сути, если Лена не вернется в школу, ей придется обучаться на дому. Возможно, мне придется пригласить к себе нескольких ее двоюродных братьев и сестер. Я бы не хотел, чтобы она упустила социальный аспект образования. Некоторые из ее сестер очень хороши. Если не ошибаюсь, одну из них вы могли видеть на вашем Зимнем бал-маскараде.

— Это был не бал-маскарад…

— Прошу меня простить. Мне только лишь показалось, что те платья были костюмами, основанными на кричащей природе плюмажа.

Миссис Линкольн покраснела. Она уже больше не была всего лишь женщиной, радеющей за книжную цензуру. Теперь, судя по ее виду, с ней было лучше не связываться. Я волновался за Мэйкона. Я волновался за всех нас.

— Давайте будем честны, мистер Равенвуд. Вам нет места в этом городе. Не вы, не, скажем честно, ваша племянница не являетесь его частью. Я не думаю, что в вашем положении, вы можете выдвигать какие-то требования.

Выражение лица Мэйкона едва уловимо изменилось. Он прокрутил кольцо на пальце:

— Миссис Линкольн, я ценю вашу честность. Я буду с вами столь же откровенен. Будет смертельной ошибкой для вас, да, и для любого другого человека в этом городе, настаивать на подобной позиции. Видите ли, для меня это все немаловажно, а я, к вашему сведению, немного расточителен. Если вы будете препятствовать возвращению моей племянницы в Стоунвол Джексон Хай, я буду вынужден потратить некоторые сбережения. Кто знает, возможно, я открою здесь магазин розничной сети Wal-Mart.

Со скамеек еще раз дружно вздохнули.

— Это угроза?

— Вовсе нет. По совершенной случайности, я также владею землей, на которой находится Отель Южный Комфорт. Его закрытие весьма бы огорчило вас, миссис Сноу, так как в этом случае вашему мужу пришлось бы ездить намного дальше, чтобы встречаться со своими дамами, что, я уверен, вынудило бы его регулярно опаздывать на ужин. Мы же не можем допустить подобного, верно?

Мистер Сноу покраснел и спрятался за парой мужчин из футбольной команды, но Мэйкон только начал.

— Мистер Холлингсворт, вы выглядите очень семейным, сэр. Как и тот яркий цветок Конфедерации слева от вас, — Мэйкон жестом указал на даму из Школьного совета, сидящую рядом с Холлингсвортом. — Думается мне, что я видел где-то вас раньше вместе. Я могу поклясться…

Мистер Холлингсворт покачнулся:

— Конечно нет, мистер Равенвуд. Я женатый человек!

Теперь Мэйкон обратил свое внимание на лысеющего человека, сидящего по другую сторону от мистера Холлингсворта:

— И мистер Эбитт, если я решу прекратить аренду земли Уэйворд Дог, то где же вы будете пить по вечерам, когда ваша жена думает, что вы занимаетесь в Группе «Библия — святая книга»?

— Уилсон, как ты мог! Использовать имя нашего Господа Всемогущего как алиби. Тебе непременно гореть в аду за это! — миссис Эбитт собрала свою сумочку и стала пробираться к проходу.

— Это неправда, Розали!

— Неправда? — Мэйкон улыбнулся. — Я даже не могу себе представить, что бы мне рассказал Страшила, если бы мог говорить. Знаете, он был внутри и снаружи каждого двора и стоянки в вашем прекрасном городе, и я держу пари, что видел он предостаточно.

Я проглотил смешок.

Страшила навострил уши, услышав свою кличку, и больше, чем несколько человек вжались в свои сиденья, как будто бы Страшила мог открыть рот и заговорить. Хотя после ночи на Хэллоуин я бы не удивился, и с учетом репутации Мэйкона Равенвуда, никто в Гатлине не был бы слишком удивлен.

— Как вы видите, в этом городе немало людей, которые не так уж честны. Таким образом, вы можете себе представить мое беспокойство, когда я узнал, что четыре девочки-подростка являются единственными свидетелями тех жестоких обвинений, выдвинутых против моей семьи. Можем ли мы проигнорировать данное обстоятельство? Не будет ли это не по-джентльменски, сэр?

Мистер Холлингсворт выглядел так, словно его давно и мучительно тошнит, а женщина рядом с ним желала провалиться сквозь землю. Мистер Эбитт, чье имя как я понял, никогда не упоминалось ранее до Мэйкона, уже ушел, пытаясь догнать свою жену. Оставшиеся члены трибунала были напуганы до смерти, как будто с минуты на минуту Мэйкон Равенвуд или его пес могут начать рассказывать всему городу их маленькие грязные секреты.

— Я думаю, вы правы, мистер Равенвуд. Возможно, нам необходимо провести тщательное расследование этих обвинений, прежде чем делать какие-то выводы. Все-таки, там могут быть некоторые противоречия.

— Мудрое решение, мистер Холлингсворт. Очень мудрое решение, — Мэйкон подошел к крохотному столу, за которым сидела Лена, и протянул ей руку. — Пойдем, Лена. Уже поздно. Тебе завтра в школу.

Лена встала с прямой спиной, казалось, она еще больше расправила плечи, чем обычно. Грохот ливня превратился в мягкое постукивание. Мэриан завязала шарф вокруг головы, и все трое пошли по проходу, Страшила семенил за ними следом. Они ни на кого больше не смотрели.

Миссис Линкольн встала.

— Ее мать — убийца! — закричала она, показывая на Лену.

Мэйкон повернулся, и их глаза встретились. В его выражении лица было что-то убийственное, так же он смотрел на меня, когда я показал ему в его доме медальон Женевьевы. Страшила грозно зарычал

— Будь осторожна, Марта. Ты никогда не знаешь, где нам придется встретиться еще раз.

— О, но я отлично это знаю, Мэйкон, — она улыбнулась, но это не было похоже на улыбку. Я не знаю, что проскочило между ними, но, казалось, что Мэйкон сейчас спорит не с миссис Линкольн.

Мэриан снова открыла свой зонтик, хотя они ещё не вышли. Она вежливо улыбнулась толпе:

— Что ж, надеюсь увидеть всех вас в библиотеке. Не забывайте, что мы открыты до шести вечера в рабочие дни недели, — она кивнула собравшимся. — Что мы без библиотек? У нас нет ни прошлого, ни будущего. Просто спросите Рэя Брэдбери. Или идите к Шарлоте, и прочитайте все это сами на стене городской библиотеки.

Мэйкон взял Мэриан под руку, но она еще не закончила:

— И он тоже не учился в Гарварде, миссис Линкольн. Он даже не ходил в колледж.

И после этого они все ушли.

Глава 26 Девятнадцатое декабря. Белое Рождество

(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)

Я не думаю, что после заседания дисциплинарного комитета кто-либо верил в то, что Лена на следующий день появится в школе. Но она явилась, и я знал, что она это сделает. Никто больше не знал, что однажды она уже отказывалась от права ходить в школу. Больше она никому не позволит удержать ее от этого. Для всех остальных школа была тюрьмой. Для Лены она означала свободу. И только это для нее имело значение, потому что в тот день Лена стала кем-то вроде привидения — никто на нее не смотрел, не заговаривал с ней, не садился рядом за столиком, за партой или на скамейке. К четвергу половина ребят в школе была в футболках Ангелов Джексона с белыми крыльями на спине. Судя по тому, как на нее смотрела половина учителей, они были бы тоже не против надеть эти футболки. В пятницу я сдал свою баскетбольную форму. Просто, теперь мы, похоже, были в разных командах.

Тренер был в бешенстве. После того, как, наконец, все вопли утихли, он только покачал головой:

— Ты спятил, Уэйт. Посмотри, как ты играешь в этом сезоне, и ты действительно собираешься пустить все коту под хвост из-за этой девчонки?

Я услышал выделение в его голосе — эта девчонка. Племянница Старика Равенвуда.

Правда, еще никто не сказал дурного слова кому-либо из нас, по крайней мере, не в лицо. Если миссис Линкольн поселила в них страх перед Богом, то Мэйкон Равенвуд дал повод населению Гатлина опасаться кое-чего похуже. Правды.

Поскольку я видел, как числа на стене и на руке Лены становятся все меньше и меньше, иной вариант развития событий становился все возможнее. А что если мы не могли остановить этого? А что если Лена была права и после ее дня рождения девушка, которую я знал, исчезнет? И все будет так, словно ее никогда здесь и не было.

Все, что у нас было — это Книга Лун. И чем дальше, тем сильнее я старался не думать сам и не намекать мысленно Лене об одном.

Я не был уверен, что Книги будет достаточно.

«СРЕДИ ВСЕХ НАДЕЛЕННЫХ СИЛОЙ ЕСТЬ ДВОЕ ИЗНАЧАЛЬНЫХ ДЛЯ ВСЕЙ МАГИИ, ДЛЯ ТЬМЫ И СВЕТА».

— По-моему часть про Свет и Тьму мы уже хорошо проработали. Как думаешь, мы доберемся до хороших новостей? До части, которая будет называться «Лазейка на День Призвания»? Или «Как победить проклятого Разрушителя»? Или «Как остановить ход времени»? — я был расстроен, а Лена и вовсе молчала.

Мы сидели на холодных скамейках, и школа оттуда казалась совершенно опустевшей. Мы должны были быть на выставке научных достижений и наблюдать за тем, как Элис Милкхауз погружает яйцо в уксус; слушать Джексона Фримена, доказывающего, что в мире не существует глобального потепления, и смотреть, как Энни Ханикатт демонстрирует расчеты о превращении Джексона в экологическую школу. Может быть, Ангелам придется задуматься о вторичной переработке их флаеров.

Я уставился на учебник по алгебре, который вытащил из рюкзака. Не похоже было, что здесь есть еще что-либо, достойное изучения. Я и так достаточно выучил за последние несколько месяцев. Лена была за миллион миль отсюда — она с головой ушла в Книгу. Последнее время я таскал ее с собой в рюкзаке, чтобы не бояться, что Амма найдет ее, когда меня не будет дома.

— Смотри, здесь еще про Разрушителей.

«ВЕЛИЧАЙШИЙ ИЗ ТЕМНЫХ, БЛИЖЕ ВСЕГО СТОЯЩИЙ К ЭТОМУ МИРУ И МИРУ ДУХОВ — РАЗРУШИТЕЛЬ, ВЕЛИЧАЙШИЙ ИЗ СВЕТЛЫХ, БЛИЖЕ ВСЕГО СТОЯЩИЙ К ЭТОМУ МИРУ И МИРУ ДУХОВ — СОЗИДАТЕЛЬ. БЕЗ ОДНОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ДРУГОГО, КАК НЕ МОЖЕТ БЫТЬ СВЕТА БЕЗ ТЕМНОТЫ».

— Видишь? Ты не станешь Темной, ты будешь Светлой, потому что ты Созидатель.

Лена покачала головой и указала мне на следующий параграф.

— Совсем не обязательно. Это всего лишь мнение моего дяди. Послушай это: «В ЧАС ПРИЗВАНИЯ ПРАВДА ЗАЯВИТ О СЕБЕ. ЧТО КАЗАЛОСЬ ТЬМОЙ МОЖЕТ СТАТЬ ВЕЛИКИМ СВЕТОМ, ЧТО БЫЛО СВЕТОМ МОЖЕТ СТАТЬ ВЕЛИКОЙ ТЬМОЙ».

Она была права, не было никаких гарантий.

— Тогда все очень запутанно. Я уже даже не уверен, что понимаю смысл.

«ИЗ ТЬМЫ НИЧТОЖНОЙ ВЫШЕЛ ТЕМНЫЙ ОГОНЬ, И ТЕМНЫЙ ОГОНЬ ПОРОДИЛ ВСЕ СИЛЫ ЛИЛУМ ИЗ ДЕМОНСКОГО МИРА И ВСЕ СИЛЫ МАГОВ, ТЕМНЫХ И СВЕТЛЫХ. НЕТ СИЛЫ, КОЛЬ ИХ ВСЕХ НЕ БУДЕТ. ТЕМНЫЙ ОГОНЬ СОЗДАЛ ВЕЛИКУЮ ТЬМУ И ВЕЛИКИЙ СВЕТ. ВСЕ СИЛЫ РАЗОМ — ТЕМНАЯ СИЛА, А ТЕМНАЯ СИЛА — ОНА ЖЕ СВЕТ».

— Тьма ничтожная? Темный огонь? Это что, теория Большого взрыва для Магов?

— А Лилум тебя не смутили? Я никогда ничего не слышала обо всем этом, но опять же, мне никто ничего не говорит. Я даже не знала, что моя собственная мать жива, — она пыталась выдать это за сарказм, но я расслышал боль в ее голосе.

— А может, Лилум — это старое название Магов?

— Чем больше я пытаюсь в этом разобраться, тем меньше я понимаю.

И тем меньше времени у нас остается.

Не говори так.

Прозвенел звонок и я поднялся.

— Ты идешь?

Она покачала головой.

— Я еще здесь посижу немного.

Одна, на холоде. Теперь каждый день все было именно так — она даже в глаза мне не смотрела после заседания дисциплинарного комитета, как будто я был одним из них. Вообще-то я не мог обижаться на нее, учитывая, что вся школа и половина города фактически решили, что она — находившаяся в заведении закрытого типа психически больная, страдающая раздвоением личности дочь убийцы.

— Будет лучше, если ты все-таки появишься в классе. Не давай директору Харперу дополнительных козырей против себя.

Она оглянулась на здание.

— Теперь это все не имеет значения.

Всю оставшуюся часть дня Лены не было, то есть даже когда она физически присутствовала, мысли ее бродили очень далеко. На химии мимо нее прошел тест по таблице Менделеева.

Ты не темная, Ли. Я бы знал это.

На истории ее не было с нами, когда мы инсценировали дебаты между Линкольном и Дугласом, и мистер Ли пытался заставить меня выступать на стороне рабовладельцев, скорее, в качестве наказания за будущее «вольнодумство» в работе, которую мне еще только предстояло написать.

Не давай им загнать себя в угол. Они ничего не значат.

На языке жестов она тоже отсутствовала в то время, когда я стоял перед классом и показывал «Гори, гори, маленькая звездочка», на радость ухмылявшимся остальным членам баскетбольной команды.

Я никуда не уйду, Ли. Ты не можешь закрыться от меня.

И тут я понял, что именно это она и делает.

К обеду мое терпение лопнуло. Я дождался, когда она выйдет с тригонометрии, и прижал ее к стене, бросив свой рюкзак на пол. Я взял ее лицо и притянул ближе к себе.

Итан, что ты делаешь?

Это.

Я притянул ее лицо обеими руками. Когда наши губы соприкоснулись, я почувствовал, как жар моего тела растопил ее холод. Ее тело таяло в моих руках, и то непостижимое притяжение, которое связывало нас с самого начала, снова соединило нас в одно целое. Лена уронила книги и обняла меня за шею, отвечая на поцелуй. Я меня закружилась голова.

Прозвенел звонок. Она оттолкнула меня, задыхаясь. Я наклонился, чтобы поднять ее копию «Удовольствия проклятого» Буковского и потрепанный блокнот. Блокнот почти разваливался на части, но наверняка ему предстояло выдержать еще много записей.

Не надо было этого делать.

Почему нет? Ты же моя девушка, и я скучаю по тебе.

Пятьдесят четыре дня, Итан. Это все, что у меня есть. Самое время прекратить притворяться, что мы можем что-либо изменить. Будет легче, если мы оба примем это.

Она говорила об этом так, словно подразумевала нечто большее, чем просто день ее рождения. Она говорила о других вещах, которые мы изменить не в силах.

Она отвернулась, но я успел поймать ее за руку прежде, чем она совсем повернулась спиной ко мне. Если она имеет в виду то, что я подумал, то я хотел, чтобы она смотрела мне в глаза, когда будет это говорить.

— Что ты имеешь в виду, Ли? — я с трудом задал этот вопрос.

Она отвела взгляд.

— Итан, я знаю, ты думаешь, что все еще может закончиться хорошо, какое-то время я тоже в это верила. Но мы живем в разных мирах, и в моем мире одного сильного желания вовсе не достаточно, чтобы это произошло, — она не могла смотреть мне в глаза. — Мы слишком разные.

— Ага, теперь мы слишком разные? И это после всего того, через что мы с тобой прошли? — мой голос становился все громче. Несколько человек остановилось и уставилось на меня. Они даже не смотрели на Лену.

Но это так. Ты — смертный, я — маг, и даже пусть эти миры пересекаются, они все равно разные. Мы не можем жить сразу в двух.

На самом деле она говорила, что это именно она не сможет жить в двух мирах… Эмили и Саванна, баскетбольная команда, мистер Линкольн, мистер Харпер и Ангелы Джексона — они, наконец-то, получали то, чего добивались.

Ты это из-за дисциплинарного комитета? Не позволяй им…

Дело не только в заседании. Во всем сразу. Я не принадлежу этому миру, Итан. В отличие от тебя.

Теперь я, значит, один из них? Ты это хотела сказать?

Она закрыла глаза, и я практически увидел, хоровод мыслей у нее в голове.

Я не говорю, что ты такой, как они, но ты один из них. Именно здесь ты прожил всю свою жизнь. И после того, как это все закончится, после моего Призвания, ты все еще будешь тут. Тебе снова придется ходить по этим коридорам и улицам, а меня, возможно, здесь уже не будет. Но ты-то останешься здесь, и неизвестно как надолго, а ты сам говорил, что люди в Гатлине никогда и ничего не забывают.

Два года.

Что?

Я здесь останусь еще только на два года.

Два года — это очень большой срок, чтобы быть невидимкой все это время. Поверь мне, я это знаю.

Какое-то время мы оба молчали. Она просто стояла, отрывая клочки бумаги от спирали ее блокнота.

— Я устала бороться с этим. Я устала притворяться, что я нормальная.

— Ты не можешь сдаться. Только не сейчас, после всего этого. Ты не должна дать им выиграть.

— Они уже это сделали. Они победили в тот день, когда я разбила окно на английском.

Что-то в ее голосе подсказало мне, что она решила покончить не только с Джексоном.

— Ты бросаешь меня? — я затаил дыхание.

Пожалуйста, не усложняй все. Я тоже этого не хочу.

Так не делай этого.

Я не мог дышать. Я не мог думать. Казалось, что время опять остановилось, как это было на обеде в День благодарения. Только на этот раз здесь не было никакого волшебства. Это было что-то прямо противоположное волшебству.

— Я просто думаю, что во многом так будет легче. Это не меняет моих чувств к тебе, — она посмотрела на меня, в ее огромных зеленых глазах блестели слезы.

А затем она повернулась и стремительно пошла по коридору, в котором было так тихо, что падение карандаша показалось бы грохотом.

Веселого Рождества, Лена.

Но ответа не было. Она ушла, и к этому мне было не подготовиться ни за пятьдесят три дня, ни за пятьдесят три года, и даже ни за пятьдесят три столетия.

А пятьдесят три минуты спустя я сидел за столом в одиночестве в переполненном кафетерии, что уже само по себе говорило о многом, и смотрел в окно. По небу плыли облака, и Гатлин весь окрасился в серый цвет. Я бы не назвал это штормом, ведь снега не было уже много лет. Если нам везло, то за весь год могло выпасть несколько снежинок, но никогда снег не шел целый день с того момента, как мне исполнилось двенадцать.

Я хотел, чтобы пошел снег. И я бы хотел отмотать последние события обратно, чтобы вновь оказаться в коридоре с Леной. Я бы хотел сказать ей, что мне абсолютно наплевать на то, что все в городе меня ненавидят, потому что это на самом деле не имеет ни малейшего значения. Я был потерян до того, как обрел ее в своих снах и до той нашей встречи под дождем. Я знаю, что все выглядело так, словно это я постоянно спасаю Лену, но на самом деле это она спасала меня, и я не был готов к тому, что она внезапно перестанет это делать.

— Эй, чувак, — Линк плюхнулся на скамью за пустым столиком напротив меня. — А где Лена? Я хотел сказать ей спасибо.

— За что?

Линк вытащил согнутый пополам тетрадный лист из кармана.

— Она написала мне песню. Вот круто, да?

Я даже не мог смотреть на него. Она разговаривала с Линком, а не со мной.

Линк подцепил кусок моей нетронутой пиццы.

— Слушай, я хотел попросить тебя об одолжении.

— Валяй. Чего тебе надо?

— Мы с Ридли отправляемся в Нью-Йорк на каникулах. Если кто-то спросит, я в церковном лагере в Саванне, и это все, что ты знаешь.

— В Саванне нет церковного лагеря.

— Ну, да, но моя мама этого не знает. Я сказал ей, что записался в лагерь, потому что у них есть что-то вроде баптистской рок-группы.

— И она поверила?

— Она ведет себя странновато в последнее время, но мне все равно. Она сказала, я могу ехать.

— Что бы там не говорила твоя мама, ты не можешь уехать. Есть кое-что, чего ты не знаешь о Ридли. Она… опасна. С тобой может кое-что случиться.

Он аж засветился. Никогда не видел таким Линка раньше. Опять же, в последнее время я не так уж часто его видел. Я все время был с Леной, либо думал о Лене, о Книге и о ее дне рождения. Вокруг этого крутился весь мой мир еще час назад.

— На это я и надеюсь. Я схожу с ума по этой девчонке. Знаешь, она реально что-то со мной сделала, — и он схватил последний кусок пиццы с моей тарелки.

На какое-то мгновение мне пришла в голову мысль рассказать все Линку, как в старые добрые времена — о Лене, о ее семье, о Ридли, Женевьеве и Итане Картере Уэйте. Линк знал, как это все начиналось, но сможет ли он поверить во все остальное. Иногда мы слишком многого просим, даже от лучших друзей. В данный момент я боялся потерять еще и Линка, но что-то сделать было необходимо. Я не мог позволить ему уехать в Нью-Йорк, или куда-нибудь еще, с Ридли.

— Слушай, друг, ты должен мне поверить. Не связывайся с ней. Она просто использует тебя. Ты пострадаешь.

Он смял банку колы в руке.

— О, я понял. Если самая горячая девчонка в городе начинает что-то крутить со мной, то значит, она обязательно использует меня? Похоже, ты считаешь, что только тебе можно урвать самую крутую цыпочку. С каких пор у тебя такое самомнение?

— Я не это имел в виду.

Линк встал.

— По-моему, мы оба знаем, что ты имел в виду. Забудь о моей просьбе.

Было слишком поздно. Ридли уже полностью завладела им. Что бы я ни говорил, ничего не изменит его решения. Я не мог потерять и девушку, и друга в один день.

— Слушай, ты неправильно понял. Я ничего не скажу, не говоря уже о том, что твоя мать вряд ли будет со мной разговаривать.

— Круто. Тяжко тебе иметь такого красивого и талантливого лучшего друга.

Линк взял печенье с моей тарелки и переломил его пополам. Как будто это вновь был тот грязный батончик Твинки с пола автобуса. Ссора миновала. Никакой девушке, даже если она Сирена, не встать между нами.

Эмили не сводила с него глаз.

— Тебе лучше идти, пока Эмили не сдала тебя твоей маме. Тогда ты уже точно не попадешь в церковный лагерь, хоть реальный, хоть вымышленный.

— Да наплевать мне на нее, — но он забеспокоился. Меньше всего он хотел застрять дома с мамой на все зимние каникулы. И он не хотел, чтобы от него отвернулась команда, чтобы от него отвернулся весь Джексон, даже если сам он был то ли слишком глуп, то ли слишком наивен, чтобы осознавать это.

В понедельник я помогал Амме сносить вниз с чердака праздничные украшения. Из-за пыли у меня слезились глаза, по крайней мере, я себя убеждал, что дело именно в ней. Я нашел модель маленького города, освещенного маленькими белыми огнями, которую моя мама каждый год ставила под елку, окружая его ватой, изображавшей снег. Дома были сделаны ее бабушкой, и она любила их так сильно, что и я полюбил их, хотя они были сделаны всего лишь из простого картона, клея и блесток и постоянно падали, когда я пытался расставить их. «Старые вещи всегда лучше новых, потому что у них есть своя собственная история, Итан». Мама бы взяла в руки старую жестяную машинку и сказала: «Представь себе, что моя прапрабабушка играла с этой же самой машинкой, пристраивая тот же самый город под своей елкой, как мы сейчас с тобой».

С каких пор я не видел этого города? Как минимум с того момента, когда я последний раз видел маму. Он казался меньше, чем обычно, а картонные домики — более мятыми и изодранными. Я не нашел ни человечков, ни даже животных ни в одной из коробок. Городок выглядел опустевшим, и это расстроило меня. Словно все волшебство исчезло вместе с ней. Я понял, что, не смотря ни на что, говорю с Леной.

Все ушло. Коробки здесь, но все не так. Ее здесь нет. Это больше даже не городок. И она никогда с тобой не познакомится.

Но ответа не было. Лена либо исчезла, либо блокировала меня. Я даже не знал, что было хуже. Я был действительно одинок, и хуже всего было то, что все остальные видели мое одиночество. Поэтому я направился в единственное место в городе, где, насколько я знал, я ни с кем не встречусь. В библиотеку Гатлина.

— Тетя Мэриан?

В привычно пустой библиотеке было ужасно холодно. По-моему, после заседания дисциплинарного комитета у тети Мэриан вообще больше не будет посетителей.

— Я тут, обернись.

Она сидела в пальто на полу, практически заваленная стопками открытых книг, как будто они только что упали на нее с полок. Она держала книгу в руках и читала ее вслух, пребывая в своем обычном книжном трансе.

«Его мы знаем по приметам.

Он к нам идёт с росой и светом.

Земля в ответ вскипает цветом.

Любимец мира — у ворот».

Она закрыла книгу.

— Роберт Геррик. «Рождественский гимн, спетый для короля в Уайтхолле», — она говорила так же отрешенно, как Лена в последнее время, теперь я это заметил.

— Извини, не знаю этого парня, — было так холодно, что я даже видел облачка пара, вырывавшиеся из ее рта, когда она говорила.

— Кого это тебе напоминает? Любимец мира, и земля вскипает цветами под его ногами

— Ты о Лене? Держу пари, что у миссис Линкольн будет что сказать по этому поводу, — я сел рядом с Мэриан, сдвинув книги в проход.

— Миссис Линкольн. Какое жалкое создание, — она покачала головой и вытащила другую книгу. — Диккенс считал, что Рождество — это такое время, когда люди «…свободно раскрывают друг другу сердца и видят в своих ближних, — даже в неимущих и обездоленных, — таких же людей, как они сами, бредущих одной с ними дорогой к могиле, а не каких-то существ иной породы».

— А что, обогреватель сломался? Не хотите, чтобы я позвал городского электрика?

— Я его и не включала. Забыла, наверное, — она бросила книгу в кучу, окружавшую ее. — Бедный Диккенс, не суждено ему побывать в Гатлине. У нас тут куда интереснее, чем раскрытые друг другу сердца.

Я поднял одну книгу. Ричард Уилбер. Я открыл ее, окунувшись в запах страниц, и пробежался глазами по строкам: «Если не двое то, что остается? Одинокий я, одинокая ты». Странно, но это было именно то, что я сейчас чувствовал. Я захлопнул книгу и посмотрел на Мэриан.

— Спасибо, что пришла на заседание, тетя Мэриан. Надеюсь, тебе это не доставило неприятностей. Мне все кажется, что это моя вина.

— Ты в этом не виноват.

— Кажется, что виноват, — я бросил книгу на пол.

— С чего бы? Разве ты был зачинщиком бойкота? Разве ты научил миссис Линкольн ненавидеть, а мистера Холлингсворта бояться?

Мы сидели на полу в окружении груды книг. Она потянулась и сжала мою руку.

— Битва началась не с тебя, Итан. И, я боюсь, не на тебе она закончится, и не на мне тоже, по той же причине, — она посерьезнела. — Когда я вошла сегодня утром, все эти книги стопками лежали на полу. И я не знаю, как они попали сюда и зачем. Я закрыла двери, уходя вчера вечером, и они по-прежнему были закрыты сегодня. Все, что я поняла, сидя здесь и просматривая все книги, так это то, что в каждой из этих книг, во всех до единой, было что-то вроде послания для меня о происходящем в данный момент и в этом городе. О Лене, о тебе и даже обо мне.

Я покачал головой.

— Это совпадение. С книгами такое бывает.

Она вытащила наугад первую попавшуюся раскрытую книгу и протянула ее мне.

— Попробуй. Открой ее.

Я взял книгу у нее из рук.

— Что это?

— Шекспир, «Юлий Цезарь»

Я открыл книгу и прочитал:

— «…Поверь мне, Брут, что может человек

Располагать судьбой, как хочет.

Не в звездах, нет, а в нас самих ищи

Причину, что ничтожны мы и слабы….»

— И какое это отношение имеет ко мне?

Мэриан посмотрела на меня поверх своих очков.

— Я всего лишь библиотекарь. Я только лишь выдаю тебе книги, но не могу дать ответов, — но все же она улыбнулась. — Что касается упоминания судьбы, то вопрос в том, кто хозяин твоей судьбы: ты сам или звезды над головой?

— Ты говоришь о Лене или о Цезаре? Потому что, мне очень жаль разочаровывать тебя, но я не читал пьесу.

— Я так и знала.

Остаток времени мы провели, копаясь в книгах и по очереди читая друг другу отрывки из них. В конце концов, я понял, зачем я пришел.

— Тетя Мэриан, кажется, мне нужно еще раз сходить в архив.

— Сегодня? А разве тебе больше нечем заняться? В конце концов, купить подарки?

— Я не хожу по магазинам.

— Мудрые слова. А что касается меня, «в целом, я люблю Рождество… По-своему, нелепо, но оно добивается мира и спокойствия. Но с каждым годом нелепости все больше».

— Опять Диккенс?

— Эдвард Морис Форстер.

Я вздохнул.

— Не могу объяснить. Думаю, мне очень нужна моя мама.

— Я знаю. Мне тоже ее не хватает.

Вообще-то я не задумывался о том, как рассказать Мэриан о своих переживаниях, о городе, о том, как все пошло наперекосяк. Но сейчас слова застряли в моем горле, будто мешая прорваться наружу другой личности.

— Я подумал, что, если рядом со мной будут ее книги, может быть, тогда я почувствую то, что было раньше. Может, я смогу даже поговорить с ней. Я попытался однажды сходить на кладбище, но я не почувствовал, что она находится там, в земле, — я уставился на какое-то пятнышко на ковре.

— Я знаю.

— Я не могу себе представить, что она лежит там. Это невозможно. Зачем бросать того, кого вы любили, вниз, в грязь, в одинокую старую яму? Где холодно и грязно, и полно всяких насекомых? Не может быть, что все закончилось вот так вот, после всего, после всего, чем она была…, - я старался не думать об этом, о том, что ее тело превратилось в грязь, кости и прах. Я ненавидел саму мысль о том, что ей пришлось пройти через все это в одиночку, так же, как я в одиночестве прохожу через все это сейчас.

— А как бы ты хотел, чтобы это закончилось? — Мэриан положила мне руку на плечо.

— Я не знаю. Мне или кому-то другому нужно поставить ей памятник, наверное.

— Как генералу? Твоя мама здорово бы посмеялась над этим, — Мэриан обняла меня. — Я поняла, что ты имел в виду. Но она не там, она здесь.

Она протянула мне руку, и я помог ей встать. Мы держались за руки весь путь к архиву, будто я до сих пор был тем самым малышом, с которым она сидела, когда мама работала. Она вытащила толстую связку ключей и открыла дверь. Но не пошла за мной внутрь.

Зайдя в архив, я тут же опустился на стул перед столом моей мамы. Стул моей мамы. Деревянный, со знаками отличия Дюка. По-моему, они дали ей эту штуку на окончание учебы с отличием, или что-то вроде того. Стул не был удобным, но привычным и знакомым. От него пахло старым лаком, тем самым лаком, который, кажется, я пытался отгрызть в детстве, и я сразу же почувствовал себя лучше, чем было за последние несколько месяцев. Я вдохнул запах нагромождений книг, обернутых в поскрипывающий пластик, старых крошащихся пергаментов, пыли и дешевых шкафов для картотеки. Я мог вдохнуть тот самый воздух той самой атмосферы с той самой планеты, на которой обитала моя мама. Для меня это было так, как будто я вновь, семилетний, сижу в ее объятиях, уткнувшись ей в плечо.

Мне захотелось домой. Без Лены мне некуда было больше идти.

Я поднял маленькую фотографию в рамке с маминого стола, практически полностью скрытую за грудой книг. На ней были мои родители в кабинете в нашем доме. Кто-то давным-давно сделал эту черно-белую фотографию. Наверное, для обложки одного из их ранних проектов, когда мой отец еще занимался историей, и они работали вместе. В то время, когда еще у них были забавные прически, уродливые брюки, и счастливые лица. Тяжело было смотреть на фотографию, но еще тяжелее было положить ее обратно. Когда я собрался было положить ее на место, рядом с пыльными стопками книг, кое-что попалось мне на глаза. Я вытащил ее из-под энциклопедии оружия Гражданской войны и каталога местных растений Южной Каролины. Я даже не знал, что это за книга. Я только увидел, что в нее в качестве закладки вложена длинная веточка розмарина. Я улыбнулся. По крайней мере, это был не носок и не грязная ложка для пудинга.

Гатлинская поваренная книга для юных поваров «Жареные цыплята и соусы». Она сама раскрылась на странице. «Кастрюля пахты с жареными помидорами от Бетти Бартон» — любимое блюдо моей мамы. От страниц шел запах розмарина. Я поднес веточку поближе. Она была совсем свежей, словно ее только вчера сорвали в саду. Моя мама не могла положить ее туда, однако больше никто не стал бы использовать веточку розмарина в качестве закладки. В любимом рецепте моей мамы лежала закладка со знакомым запахом Лены. Может быть, все эти книги действительно пытались что-то сказать мне?

— Тетя Мэриан? Это вы искали рецепт с жареными томатами?

Она просунула голову в дверной проем.

— Думаешь, я бы прикоснулась к помидору, уж не говоря о том, чтобы его готовить?

Я уставился на веточку розмарина в моей руке.

— Так я и думал.

— Кажется, это была единственная вещь, в которой мы с твоей мамой не были единодушны.

— Я могу взять эту книгу? Всего лишь на несколько дней?

— Итан, тебе не нужно даже спрашивать. Это все вещи твоей мамы; здесь нет ничего из того, что бы она не захотела отдать тебе.

Я хотел спросить Мэриан о веточке розмарина в кулинарной книге, но не смог. Я не осмелился бы ни показать, ни рассказать о ней кому бы то ни было. Даже с учетом того, что я никогда не жарил, и, скорее всего, никогда в жизни не буду жарить помидоры. Я засунул книгу подмышку, направившись в сопровождении Мэриан к двери.

— Если я понадоблюсь, я всегда здесь для тебя. Для тебя и для Лены. Ты знаешь. Нет ничего, что я бы для тебя не сделала, — она убрала мою челку с глаз и улыбнулась мне. Это не было улыбкой моей мамы, но это была одна из маминых любимых улыбок.

Мэриан обняла меня и поморщилась.

— Ты пахнешь розмарином?

Я пожал плечами и проскользнул в дверь навстречу серому дню. Может, Юлий Цезарь был прав? Может быть, настало время противостоять моей судьбе и судьбе Лены? От нас это все зависит или от звезд, я не мог просто так сидеть и ждать, когда это все прояснится.

Когда я вышел на улицу, шел снег. Я не мог в это поверить. Я поднял голову к небу и позволил снежинкам падать на мое замерзающее лицо. Огромные белые пушистые снежинки кружили в воздухе, медленно опускаясь вниз. Это вовсе не было ураганом. Это был подарком, или даже чудом: Белое Рождество, прямо как в песне.

Когда я подошел к крыльцу своего дома, там была она — сидела на верхней ступеньке, опустив капюшон. В тот момент, когда я увидел ее, я понял, чем на самом деле был этот снег. Примирение.

Лена улыбнулась мне. В ту же секунду те части, на которые разбилась моя жизнь, встали на место. Все, что было неправильно, исправилось само собой; может быть, не все, но этого было вполне достаточно.

Я сел рядом с ней на ступеньку.

— Спасибо, Ли.

Она прижалась ко мне.

— Я просто хотела, чтобы ты почувствовал себя лучше. Я так запуталась, Итан. Я не хочу, чтобы тебе было больно. Я не знаю, что я буду делать, если с тобой что-нибудь случится.

Я провел рукой по ее влажным волосам.

— Не отталкивай меня, пожалуйста. Я не вынесу, если потеряю еще кого-нибудь из тех, кто мне дорог.

Я расстегнул молнию на ее куртке и обнял за талию, просунув руку под кофту. Я целовал ее, прижимая к себе, до тех пор, пока не понял, что мы растопим снег во всем дворе, если не остановимся.

— Что это было? — спросила она, отдышавшись.

Я снова поцеловал ее и отпустил только тогда, когда совершенно закончился воздух.

— Думаю, именно это называется судьбой. Я хотел сделать это еще с зимнего бала, и теперь не собираюсь ждать дольше.

— Не собираешься?

— Не-а.

— Ну, все-таки тебе придется немного подождать. Я все еще под домашним арестом. Дядя Эм думает, что я пошла в библиотеку…

— Меня не волнует, что ты под замком. Я-то на свободе. Если придется, я перееду к тебе домой и буду спать вместе со Страшилой на его коврике…

— У него есть собственная спальня. И спит он на кровати с балдахином.

— Еще лучше.

Она улыбнулась и взяла меня за руку. Снежинки таяли, приземляясь на нашу теплую кожу.

— Я скучала по тебе, Итан Уэйт, — она поцеловала меня в ответ.

Снег пошел сильнее, заметая нас. Мы его как будто притягивали.

— Наверное, ты был прав. Мы должны как можно больше времени проводить вместе, пока…, - она замолчала, но я знал, о чем она думает.

— Мы что-нибудь придумаем, Ли. Я обещаю.

Она неуверенно кивнула и уютно устроилась в моих объятиях. Я чувствовал, как нас окутывает спокойствие.

— Я не хочу думать об этом сегодня, — она игриво толкнула меня, возвращаясь к жизни.

— Да? И о чем же тогда ты хочешь думать?

— Снежные ангелы. Никогда не делала ни одного.

— Правда? Вы что, никогда не делали снежных ангелов?

— Дело не в самих ангелах. Мы только несколько месяцев прожили в Виржинии, так что я не жила нигде, где бы шел снег.

Через час мы, полностью промокшие, сидели за кухонным столом. Амма отправилась в Стоп энд Стил, и мы пили ужасный горячий шоколад, который я попытался состряпать самостоятельно.

— Я не уверена, что горячий шоколад готовится именно так, — поддразнивала меня Лена, пока я соскребал в горячее молоко месиво, оставшееся от растапливания шоколадных чипсов в микроволновке. В результате получилась какая-то бело-коричневая масса. На мой взгляд, получилось здорово.

— Да? И откуда ты знаешь, как надо делать? «Кухня, горячий шоколад, пожалуйста», — я спародировал ее сопрано своим низким голосом, и в результате вышел ломающийся фальцет. Она улыбнулась. Как я тосковал по этой улыбке, даже если не видел ее всего несколько дней; даже если не видел ее несколько минут.

— К слову о Кухне. Мне пора идти. Я сказала дяде, что иду в библиотеку, а сейчас она уже закрыта.

Сидя за кухонным столом, я притянул ее к себе на колени. Мне с трудом удавалось не прикасаться к ней каждую секунду, раз уж у меня вновь появилась эта возможность. Я постоянно находил предлог то, чтобы пощекотать ее, то, чтобы коснуться ее волос, рук, коленей. Притяжение между нами было магнетическим. Она прижалась к моей груди, и мы оба сидели обнявшись, пока я не услышал чьи-то шаги наверху. Лена вскочила с моих коленей, как испуганная кошка.

— Не пугайся, это мой отец. Он всего лишь принимает душ. Это единственное время, когда он покидает свой кабинет.

— Ему стало хуже, так ведь? — она взяла меня за руку. Мы оба знали, что на самом деле это не было вопросом.

— Отец не был таким, пока не умерла мама. После этого он просто выпал из жизни.

Мне не нужно было рассказывать ей все остальное. Она не раз слышала это в моих мыслях. О том, как умерла моя мама, и мы прекратили готовить жареные помидоры, потеряли частички макета рождественского города; и что она уже никогда не сможет поспорить с миссис Линкольн, и что ничего больше не будет как прежде.

— Мне жаль.

— Я знаю.

— Ты поэтому ходил в библиотеку сегодня? Искать напоминания о маме?

Я посмотрел на Лену. Убирая волосы с ее лица, я кивнул, вытаскивая веточку розмарина из кармана, и осторожно выкладывая ее на стол.

— Пойдем. Хочу кое-что тебе показать.

Я поднял ее со стула и взял за руку. Мы прошлепали по старому деревянному полу в наших мокрых носках и остановились у двери в кабинет. Я взглянул на ступеньки, ведущие в спальню моего отца. Я еще даже не слышал, чтобы текла вода — у нас огромный запас времени. Я попытался повернуть дверную ручку.

— Заперто, — нахмурилась Лена. — У тебя есть ключ?

— Погоди, смотри.

Мы стояли, уставившись на дверь. Я чувствовал себя очень глупо, просто стоя возле двери, и Лена, наверное, тоже, потому что она начала хихикать. Но, когда я уже готов был расхохотаться, дверь начала открываться сама. Лена смеяться тут же перестала.

Это не заклинание. Я бы его почувствовала.

Похоже, мне предлагают войти или нам предлагают.

Я отступил назад, и дверь снова сама захлопнулась. Лена вытянула вперед руку, словно собиралась использовать свои силы, чтобы открыть эту дверь для меня. Я нежно коснулся ее спины.

— Ли, мне кажется, что я должен сделать это.

Я снова прикоснулся к дверной ручке. Замок щелкнул, дверь распахнулась, и я впервые за все эти годы вошел в кабинет. Это по-прежнему было темным и пугающим местом. Картина, закрытая тканью, все еще висела над полинявшей софой. Резной стол отца из красного дерева, стоявший у окна, был завален листами его последнего романа; листы бумаги лежали на компьютере, на стуле и аккуратными стопками были разложены даже на персидском ковре.

— Ничего не трогай. Он заметит.

Лена присела на корточки и принялась разглядывать ближайшую стопку листов. Затем она вытащила один лист и включила медную настольную лампу.

— Итан.

— Не включай свет. Я не хочу, чтобы он пришел сюда и накинулся на нас. Он убьет меня, если узнает, что мы были здесь. Все, что его волнует — это его книга.

Она молча протянула мне лист бумаги. Я взял его. Весь лист был исписан каракулями. Не коряво наспех написанными словами, а просто каракулями. Я схватил пачку бумаги, лежавшую ближе всего ко мне. Все листы были изрисованы волнистыми линиями, странными фигурами и каракулями. Я поднял листок с пола — ничего, кроме ровных рядов из мелких кружочков. Я кинулся к грудам бумаги на его столе и на полу. Лишь огромное количество листов бумаги с каракулями и странными фигурками на них. И ни единого слова.

Тогда я все понял. Не было никакой книги.

И мой отец не был писателем. Он даже не был вампиром.

Он был сумасшедшим.

Я упал на колени, уронив руки. Меня тошнило. Я должен был догадаться, что этим все закончится. Лена погладила меня по спине.

Все в порядке. У него сейчас просто тяжелые времена. Он вернется к тебе.

Нет. Он ушел. Она ушла, и теперь я теряю и его.

Что же мой отец делал все то время, пока избегал меня? В чем был смысл спать днем и работать всю ночь, если на самом деле нет никакой работы над великим американским романом? Если вырисовываешь лишь ряды и ряды кружочков? Чтобы избежать встречи со своим единственным ребенком? Знала ли об этом Амма? Неужто все были в курсе, кроме меня?

В этом нет твоей вины. Не вини себя.

Но я себя не контролировал. Во мне кипела ярость, я столкнул его ноутбук на пол, сметая со стола листы бумаги. Я столкнул медную лампу, и, даже не думая, сдернул ткань с картины над диваном. Картина, падая на пол, зацепила нижнюю книжную полку. Книги рухнули на пол, раскрываясь от удара.

— Посмотри на картину, — она ровно положила ее на книгах, лежащих на полу.

На картине был нарисован я.

Я, но только в форме солдата Конфедерации в 1865 году. Но это был я, вне всякого сомнения.

Никому из нас не нужно было даже читать карандашную надпись на задней стороне полотна, чтобы разобраться, кто это был. У него были даже такие же длинные каштановые волосы, падающие на лицо.

— Вот мы и встретились с вами, Итан Картер Уэйт, — как только я это произнес, то сразу же услышал, как отец спускается по лестнице.

— Итан Уэйт!

Лена с тревогой посмотрела на дверь.

— Дверь!

Дверь захлопнулась, и замок повернулся, закрывая ее. Моя бровь взметнулась вверх. Не думаю, что я вообще когда-либо к этому привыкну.

В дверь кто-то заколотил

— Итан, с тобой все в порядке? Что там происходит?

Я ему не ответил. Я никак не мог определиться с тем, что же делать дальше, но я точно не хотел видеть его прямо сейчас. А потом я заметил книги.

— Смотри, — я опустился на колени на пол перед рядом лежащей книгой. Она была открыта на третьей странице. Я перелистнул ее на четвертую страницу, но страница вновь перелестнулась обратно. В точности как замок в двери кабинета.

— Это ты сделала?

— Ты о чем? Мы не можем оставаться тут всю ночь.

— Мы с Мэриан провели весь день в библиотеке. Как бы глупо это ни звучало, но она думает, что книги дают нам подсказки.

— Какие подсказки?

— Не знаю. О судьбе, о миссис Линкольн и о тебе.

— Обо мне?

— Итан! Открой дверь! — отец колотил в дверь, но он так долго держал ее закрытой передо мной, что теперь наступила моя очередь.

— В архиве я нашел фото моей мамы в этом кабинете, а затем — поваренную книгу, в которой лежала закладка в виде веточки розмарина на странице с ее любимым рецептом. Веточка розмарина была свежей. Понимаешь? Это как-то связано с тобой и моей мамой. А теперь мы здесь, словно что-то хотело, чтобы мы сюда пришли. Или кто-то — ну, я не знаю.

— Или может быть, тебе пришло это в голову только потому, что ты увидел ее фотографию.

— Может быть, но посмотри сюда, — я перевернул страницу «Истории Конституции» с третьей на четвертую. И снова, как только я перевернул страницу, она тут же сама перевернулась обратно.

— Странно, — она повернулась к следующей книге «Южная Каролина: от колыбели до могилы». Книга была открыта на двенадцатой странице. Лена перевернула на одиннадцатую. Книга перелистнулась обратно.

Я убрал челку с глаз.

— Но эта страница ни о чем не говорит, это просто карта. Книги Мэриан были открыты именно на конкретных страницах, потому что они пытались что-то сказать нам, это были своеобразные послания. Не похоже, чтобы книги моей мамы пытались нам что-то сказать.

— Может, это какой-то код?

— Моя мама ничего не понимала в математике. Она была писателем, — я произнес это так, словно этого объяснения было достаточно. Но я-то в математике соображал, и мама знала об этом лучше всех.

Лена разглядывала следующую книгу:

— Страница 1. Это титульный лист. Это не может быть содержанием.

— С чего бы ей оставлять мне код? — вслух размышлял я, но у Лены уже был ответ.

— Потому, что ты всегда знаешь, что будет в конце фильма. Потому что ты вырос с Аммой, мистическими романами и кроссвордами. Может быть, твоя мама хотела, чтобы ты разгадал то, что не будет ни под силу никому другому.

Отец без особого энтузиазма все еще где-то там стучал в дверь. Я заглянул в следующую книгу. Страница 9, а затем 13. Число страниц нигде не превышало 26. И это притом, что большая часть книг имела гораздо больше страниц….

— В алфавите 26 букв, верно?

— Да…

— Ага, вот оно. Когда я был маленьким и все не мог усидеть в церкви с Сестрами, мама придумывала для меня игры, в которые можно было играть на обратной стороне церковной брошюры. Мы играли в «виселицу», зашифрованные слова и этот алфавитный код.

— Стой, дай я возьму ручку, — она схватила ручку со стола. — Если А — это 1, а Б — это 2, то дай я сейчас это запишу…

— Внимательнее. Иногда я писал цифры при обратном отсчете букв, когда первой считалась последняя буква.

Мы с Леной сидели в окружении книг, передвигаясь от книги к книге, пока мой отец пытался достучаться до нас через дверь. Я не обращал на него внимания точно так же, как и он все эти годы не обращал внимания на меня. Я не собирался ни отвечать ему, ни объяснять что-либо. Пусть почувствует себя на моем месте для разнообразия.

— 3, 12, 1, 9, 13…

— Итан, что ты там делаешь? Что значит этот грохот?

— 25, 15, 21, 18, 19, 5, 12, 6…

Я посмотрел на Лену и отложил бумагу в сторону. Я уже был на шаг впереди:

— Это, кажется, для тебя.

Ответ был таким очевидным, как будто моя мама стояла у меня за спиной и диктовала мне его.

CLAIMYOURSELF — ВЫБЕРИ ПРИЗВАНИЕ САМА

Это было послание для Лены.

Моя мама была здесь, в какой-то форме, в каком-то смысле и в какой-то вселенной. И моя мама все равно была моей мамой, даже если она и жила в книгах, дверных замках, в запахе жареных помидоров и старых книгах.

Она жила.

Когда я, наконец, открыл дверь, передо мной стоял отец в купальном халате. Его взгляд устремился мне за спину, внутрь кабинета, где листы его воображаемого романа были разбросаны как попало, а картина с изображением Итана Картера Уэйта неприкрытая лежала на софе.

— Итан, я…

— Что? Ты хочешь сказать, что месяцами сидел взаперти в кабинете, занимаясь вот этим? — я показал ему измятую страницу в руке.

Он опустил взгляд. Может быть, мой отец и был сумасшедшим, но ему еще хватало рассудка, чтобы понять, что я узнал правду. Лена села на софу, чувствуя себя неловко.

— Почему? Это все, что я хотел бы узнать. Существовала ли книга вообще, или ты просто не хотел видеть меня?

Мой папа медленно поднял голову, его глаза были уставшими и покрасневшими. Он выглядел старым, словно одно разочарование в жизни состарило его вмиг.

— Я просто хотел быть ближе к ней. Когда я здесь, с ее книгами, с ее вещами, то мне кажется, что она на самом деле не ушла. Здесь до сих пор ее запах. Жареные помидоры… — протянул он, словно редкий момент просветления прошел, и он снова лишился рассудка.

Он прошел мимо меня в кабинет, и наклонился, чтобы поднять один из листочков, исписанных кружками. Его рука дрожала.

— Я пытался писать, — он оглянулся на мамино кресло. — Просто я больше не знаю, о чем писать…

Дело было не во мне. Все дело было в моей маме. Несколькими часами ранее я чувствовал то же самое в библиотеке, сидя окруженный ее вещами, пытаясь ощутить ее рядом со мной. Теперь я знал, что она не ушла, и все для меня стало по-другому. А мой отец этого не знал. Она не открывала ему двери и не оставляла сообщений. У него даже этого не было.

На следующей неделе, в канун Рождества, потертый и помятый картонный город уже не казался таким маленьким. Кривой шпиль держался на церкви, и даже фермерский домик будет стоять сам по себе, если его правильно поставить. Приклеенные белые блестки все еще блестели, и город опять был окутан все тем же слоем снега из ваты.

Я лежал на полу на животе, засунув голову под нижние ветви белой сосны, как это всегда было раньше. Сине-зеленые иголки царапали мою шею, пока я осторожно один за другим развешивал маленькие огоньки в круглые дыры с тыльной стороны поломанного городишки. Я сел, чтобы посмотреть, как мягкий белый свет огней меняется, переливаясь радугой из раскрашенных бумажных окон города. Мы так и не нашли фигурок людей, маленькие машинки и животные тоже куда-то исчезли. Городок был пуст, но впервые он не казался опустевшим, а я не чувствовал себя одиноким.

Когда я так сидел, слушая царапанье карандаша Аммы по бумаге и старую заедающую рождественскую папину пластинку, мне что-то попалось на глаза. Это был маленький и темный предмет, завалявшийся между слоями снега из ваты. Это оказалось звездочкой размером с пенни, раскрашенной в серебряный и золотой цвета, с ореолом, напоминавшим погнутую скрепку. Это была верхушка от сделанной из ершика рождественской елки для маленького города, которую мы годами не могли отыскать. Моя мама сделала ее в школе, когда она была еще маленькой девочкой из Саванны.

Я положил ее себе в карман. Отдам ее Лене в следующий раз, когда увижусь с ней, для ее ожерелья талисманов, для сохранности, чтобы звездочка больше не терялась, чтобы я больше не терял ее.

Моей маме это могло бы понравиться. Понравиться. Так же, как ей понравилась бы Лена, или она уже даже ей нравилась.

Выбери призвание сама.

Ответ, который был у нас перед глазами все время. Он был всего лишь заперт в книгах в кабинете моего отца и зажат между страниц маминой кулинарной книги.

И немного припорошен снегом.

Глава 27 Двенадцатое января. Обещание

(переводчик: Майя Vesper_m Трофимова)

Что-то витало в воздухе. Обычно, когда слышишь это, в действительности в воздухе ничего нет. Но чем ближе становился день рождения Лены, тем больше мне приходилось удивляться. Когда мы вернулись с зимних каникул, коридоры были разрисованы из баллончика, краска покрывала и шкафчики и стены. Только это не было обычное граффити, слова даже отдалённо не напоминали английские. Если вы не видели Книгу Лун, то вообще не подумали бы, что это слова.

Неделю спустя были разбиты все окна в нашем кабинете английского. Опять же, это, возможно, был ветер, но, если учесть, что на улице не было даже лёгкого бриза… И вообще, как ветер мог нацелиться лишь на один кабинет?

Теперь, когда я не играл в баскетбол, весь остаток учебного года приходилось посещать занятия физкультурой — несомненно, худшие занятия в Джексоне. После часа спринтерского бега на время и с мозолями от лазания по связанному узлами канату до самого потолка спортзала я вернулся к своему шкафчику и обнаружил дверь открытой, а свои бумаги разбросанными по всему коридору. Мой рюкзак пропал. Впрочем, несколько часов спустя Линк нашёл его брошенным в мусорный бак за спортзалом, и я усвоил этот урок. Джексон Хай — не место для Книги Лун.

С тех пор мы хранили Книгу в моём стенном шкафу. Я боялся, что Амма найдёт её, скажет что-нибудь, посыплет весь пол в комнате солью, но ничего не происходило. За последние шесть недель я детально изучил старую кожаную книгу, с Леной и без неё, пользуясь потрёпанным маминым словарём латыни. Прихватки Аммы помогли мне свести ожоги к минимуму. В Книге были сотни заклинаний, и лишь некоторые из них на английском языке. Остальные были написаны на языках, которых я не мог прочесть, и на языке магов, который мы и не надеялись расшифровать. Чем больше страниц мы изучали, тем более обеспокоенной становилась Лена.

— Выбери призвание сама. Эти слова ничего не значат.

— Конечно, значат.

— Ни в одной из глав ничего не говорится об этом. Этого нет ни в одном описании Призвания в Книге.

— Просто мы должны продолжать искать. Это не то, что ты можешь прочесть на каждом углу.

В Книге Лун должен был быть ответ, если бы нам только найти его. Мы не могли больше думать ни о чём, кроме того, что через месяц можем потерять всё.

По ночам мы допоздна не спали и беседовали, лёжа в своих кроватях, потому что уже сейчас каждая ночь, казалось, приближала нас к ночи, которая могла стать последней.

О чём ты думаешь, Ли?

Ты действительно хочешь знать?

Я всегда все хочу знать.

Хотел ли я знать? Я взглянул на мятую карту на стене: тонкая зелёная линия соединяла все места, о которых я читал. Все они были там — города моего воображаемого будущего — объединённые одной линией, с флажками и воткнутыми в них булавками. За шесть месяцев многое изменилось. Больше не было тонкой зелёной линии, которая могла привести меня в будущее. Только девушка.

Но теперь её голос стал таким тихим, что мне пришлось напрячь слух, чтобы услышать её.

Часть меня хотела бы, чтобы мы никогда не встретились.

Ты шутишь, да?

Она не ответила. Не сразу.

Просто это всё так сильно усложняет. Раньше я думала, что могу многое потерять, но теперь у меня есть ты.

Я понимаю, о чём ты.

Я снял абажур с лампы рядом со своей кроватью и посмотрел прямо на лампочку. Когда я глядел прямо на неё, яркий свет обжигал глаза и не давал заплакать.

И я могу потерять тебя.

Этого не случится, Ли.

Она молчала. Мои глаза были на время ослеплены световыми завитками и полосками. Я не мог разглядеть даже синий потолок своей спальни, хотя смотрел прямо на него.

Обещаешь?

Обещаю.

Она понимала, что это обещание, которое я, возможно, не сдержу. Но я справлюсь, чего бы это ни стоило, потому что я найду способ сдержать обещание.

Выключая на ощупь свет, я обжег руку.

Глава 28 Четвертое февраля. Песочный человек или кто-то вроде него

(переводчик: Ирина FoxyFry Смирнова)

День рождения Лены через неделю.

Семь дней.

Сто шестьдесят восемь часов.

Десять тысяч восемь секунд.

Выбери призвание.

Лена и я были вконец истощены, но мы все же прогуляли школу, чтобы снова посвятить день Книге Лун. Я стал специалистом по подделыванию подписи Аммы, что касается Лены, то мисс Хестер не отважилась бы спрашивать записку от Мэйкона Равенвуда. Был прохладный, но ясный день, и мы, съежившись под старым спальным мешком из Колотушки, сидели, прижавшись друг к другу, в холодном саду Гринбрайера, в тысячный раз пытаясь найти в этой Книге то, что могло бы нам помочь.

Я чувствовал, что Лена начинает сдаваться. Потолок в ее комнате был сплошь покрыт чернилами, а на стенах вместо обоев были слова, которые она не могла произнести, и мысли, что боялась высказать.

Темныйогонь, светтьма / тьма ничтожная, что это такое? Великая тьма поглощает великий свет, а они поглощают мою жизнь / маг / девушка сверх/естественный, до/первого взгляда семь дней семь дней семь дней 777777777777777.

Я не мог винить ее. Все действительно казалось весьма безнадежным, но я не готов был сдаваться. Я бы никогда не сдался. Лена обессилено откинулась на старую каменную стену, потрескавшуюся как наш последний шанс.

— Это невозможно. Здесь слишком много Заклинаний. А мы даже не знаем, что мы ищем.

В Книге были Заклинания для самого непостижимого применения, как то: Ослепление Неверующих, Призывание Морской Воды, Связывание Рун.

Но ничего с названием «Заклинание, чтобы Снять Темное Проклятие со Своей Семьи» или «Заклинание, чтобы Разрушить Попытку Пра-пра-пра-прабабки Женевьевы Воскресить Героя Войны» или «Заклинание, Помогающее Избежать Перехода на Темную Сторону в День Твоего Призвания». Или то, которое я хотел найти больше всего — «Заклинание, Как Спасти Свою Девушку (Теперь, Когда у Тебя, Наконец-то, Имеется Таковая), Пока Не Стало Слишком Поздно».

Я снова открыл Оглавление на латыни: OBSECRATIONES, INCANTAMINA, NECTENTES, MALEDICENTES, MALEFICIA.

— Не волнуйся, Лена. Мы разберемся с этим, — но хотя я и сказал эти слова, сам я в них не очень-то верил.

Чем дольше Книга оставалась на верхней полке моего шкафа, тем сильнее становилось ощущение, будто в моей комнате поселилась какая-то нечисть. Мы оба чувствовали это каждую ночь. Сны, которые больше походили на кошмары, становились все хуже. В последние дни мой сон не длился дольше пары часов. Стоило мне закрыть глаза, стоило мне задремать, они были там. Ждали. Но хуже всего то, что это был один и тот же кошмар, повторяющийся снова и снова по замкнутому кругу. Каждую ночь я терял Лену, и это убивало меня.

Бодрствование стало моей единственной стратегией. Зарядившись глюкозой и кофеином из Колы и Ред Булла, я играл в видео игры. Или читал все подряд, начиная с «Сердца Тьмы» и заканчивая своим любимым «Серебряным Серфером», тем выпуском, в котором Галактус заглатывает Вселенную, снова и снова. Но любой, кто не спал в течение нескольких дней, скажет, что к третьей или четвертой ночи ты изматываешься настолько, что можешь уснуть стоя.

Даже у Галактуса не было бы шансов.

Огонь.

Он был повсюду.

И дым. Я задыхался от дыма и пепла. Он был черным как смола, я ничего не видел. И жар. Жар был настолько сильным, что казалось, будто кто-то скребет по коже наждачной бумагой.

Я не слышал ничего, кроме рева пламени.

Я даже не слышал, голос Лены. Я только слышал ее крик в своих мыслях.

Отпусти! Ты должен выбираться отсюда!

Я чувствовал, как соскальзывают ее пальцы с моего запястья, словно тонкие струны гитары лопаются одна за другой. Она отпускала мою руку, будто ожидая, что и я отпущу ее, но я бы никогда не разжал руку.

Ли, не делай этого! Не отпускай!

Отпусти меня! Пожалуйста… спасайся сам!

Я бы никогда не отпустил.

Но я чувствовал, что ее рука выскальзывает из моих пальцев. Я старался держать крепче, но она ускользала…

Я вскочил в кровати, кашляя. Это было настолько реально, что я даже ощущал привкус гари во рту. Но в комнате не было жарко, скорее наоборот, холодно. Окно снова было распахнуто. Лунный свет позволил глазам привыкнуть к темноте быстрее обычного.

Я уловил что-то краем глаза. Какое-то движение в тени.

В комнате кто-то есть.

— Черт возьми!

Он хотел сбежать, пока я его не заметил, но оказался не таким уж проворным. Он знал, что я видел его, поэтому сделал единственное, что ему оставалось в данной ситуации. Он повернулся ко мне лицом.

— Хотя я не считаю себя в полной мере чертом, но кто я такой, чтобы поправлять тебя после такой неловкой попытки бегства? — Мэйкон улыбнулся своей знаменитой улыбкой Кэри Гранта и подошел к краю моей кровати. На нем было длинное черное пальто и темные слаксы. Весь его внешний вид скорее говорил о том, что он собрался на светский раут на рубеже предыдущих столетий, но никак не на современный несанкционированный взлом с проникновением. — Привет, Итан.

— Какого черта вы делаете в моей комнате?

На мгновение он растерялся, что в случае с Мэйконом означало, что у него просто не нашлось мгновенного и замысловатого объяснения.

— Все очень запутано.

— Так распутайте. Так как вы проникли ко мне в комнату через окно посреди ночи, то вы либо вампир, либо извращенец, либо и то и другое. Что выбираете?

— Смертные; вы видите все в черно-белом свете. Я ни Хищник и ни Вредитель. Ты, должно быть, путаешь меня с моим братом, Хантингом. Меня не интересует кровь, — его передернуло от мысли об этом. — Ни кровь, ни плоть, — он закурил сигару, перекатывая ее между пальцев. У Аммы точно будет завтра припадок, когда она учует запах. — На самом деле, подобное вызывает у меня тошноту.

Я начал терять терпение. Я не спал несколько дней, и меня бесило, что все постоянно увиливают от моих вопросов. Я хотел получить ответы, и немедленно.

— Я сыт по горло вашими загадками. Ответьте на вопрос. Что вы делаете в моей комнате?

Он подошел к дешевенькому крутящемуся креслу рядом с моим письменным столом и сел в него одним резким неуловимым движением.

— Скажем так, я подслушивал.

Я поднял валявшуюся на полу старую баскетбольную футболку Джексона Хай и натянул ее через голову.

— Подслушивали что? Здесь никого нет. Я спал.

— Ты не просто спал, ты видел сон.

— Откуда вы знаете? Это что, одна из ваших магических сил?

— Боюсь, что нет. Я не Маг. Технически.

У меня перехватило дыхание. Мэйкон Равенвуд никогда не выходил из дома днем. Он мог появляться из ниоткуда, видеть глазами своего волка, удачно замаскированного под собаку, и чуть не убил Темного Мага даже глазом не моргнув. Если он не волшебник, то этому есть только одно объяснение.

— Так вы, значит, вампир.

— Абсолютно точно — нет, — он рассердился. — Весьма обыденный домысел, нелепое клише, и совсем нелестное. Вампиров не существует. Ты, наверное, еще и в оборотней веришь, и в инопланетян. Всему виной телевидение, — он глубоко затянулся сигарой. — Жаль тебя разочаровывать, но я Инкуб. Уверен, рано или поздно Амари рассказала бы тебе все сама, раз уж она задалась целью раскрыть все мои секреты.

Инкуб? Я даже не знал, стоит ли мне бояться. Должно быть, я выглядел озадаченным, так как Мэйкон был вынужден уточнить.

— От природы джентльмены вроде меня наделены определенными способностями, но эти способности проистекают из нашей силы, которую мы должны регулярно пополнять.

Меня немного насторожило то, как он произнес слово «пополнять».

— Что значит «пополнять»?

— Мы питаемся, за неимением лучшего определения, Смертными, чтобы восполнить наши силы.

Комната начала раскачиваться. Или может это Мэйкон раскачивался.

— Итан, присядь. Ты мертвенно-бледен, — Мэйкон подошел ко мне и направил меня к краю кровати. — Как я и сказал, я использую слово «питаться» из-за отсутствия подходящего эквивалента. Только Кровавые Инкубы питаются кровью Смертных, и я не один из них. И хотя мы с ними являемся Лилум — теми, кто обитают в Абсолютном Мраке — я нечто совершенно иное. Я забираю лишь то, что у вас, Смертных, в избытке, что вам даже не нужно.

— Что именно?

— Сны. Мелкие фрагменты и обрывки. Идеи, желания, страхи, воспоминания — вы даже не замечаете их отсутствия.

Слова нараспев слетали с его языка, будто он читал заклинание. Я изо всех сил старался переварить услышанное, понять, что он говорит. Но до меня доходило как через толстый слой ваты.

Но потом меня осенило. Я почувствовал, как кусочки мозаики, щелкнув, легли на свои места.

— Мои сны… Вы воровали их части? Высасывали их из моей головы? Поэтому я не могу вспомнить сон целиком?

Он улыбнулся и затушил сигару в пустой банке из-под колы, стоящей на моем столе.

— Виноват, признаю. За исключением «высасывания». Не самое политкорректное выражение.

— Если это вы высасываете… воруете мои сны, тогда вы знаете все остальное. Вы знаете, что происходит в конце. Скажите нам, тогда мы сможем это предотвратить.

— К сожалению, не могу сказать. Те отрывки, что я забрал, я выбрал намеренно.

— Почему вы не хотите, чтобы мы знали, что произойдет? Если мы будем знать окончание сна, возможно, мы сумеем предотвратить его события.

— Думается мне, ты и так уже слишком многое знаешь, хотя у меня до сих пор нет полного понимания…

— Хватит говорить загадками. Вы не перестаете повторять, что я могу защитить Лену, что у меня есть сила. Так почему вы не скажете мне, что, черт возьми, происходит на самом деле, мистер Равенвуд, потому что я устал и сыт по горло всеми отговорками.

— Я не могу сказать тебе того, чего сам не знаю, сынок. Ты для меня своего рода загадка.

— Я не ваш сын.

— Мельхиседек Равенвуд! — голос Аммы зазвенел набатом.

Мэйкон слегка утратил свое самообладание.

— Как ты смеешь входить в этот дом без моего позволения! — она стояла в банном халате, держа в руках длинную нить четок. Если бы я не знал, то подумал бы, что это ожерелье. Амма гневно затрясла амулетом, сжимая его в кулаке. — У нас с тобой соглашение. Для тебя вход в этот дом закрыт. Занимайся своим грязным делом в другом месте.

— Амари, все не так просто. Мальчик видит кое-что в своих снах, и это опасно для них обоих.

В глазах Амма сверкнула ярость.

— Ты питаешься моим мальчиком?! Ты это хочешь мне сказать? Теперь я должна почувствовать облегчение?!

— Успокойся. Не воспринимай все так буквально. Я лишь стараюсь защитить их обоих.

— Я знаю, что ты делаешь и кто ты такой, Мельхиседек, и в свое время предстанешь перед дьяволом. Не приводи это зло в мой дом.

— Я давно сделал выбор, Амари. Я боролся с сутью, уготованной мне судьбой. Я борюсь с этим каждую ночь своей жизни. Но я не Темный, до тех пор пока ответственен за жизнь и судьбу ребенка.

— Это не меняет твоей сущности. Здесь у тебя нет выбора.

Глаза Мэйкона сузились. Было очевидно, что договоренность между ними весьма деликатна, и что он рисковал нарушить ее своим приходом сюда. Интересно, в который раз? Понятия не имею.

— Почему вы просто не скажете мне, что происходит в конце этого сна? Я имею право знать. Это мой сон.

— Это могущественный сон, волнительный, и Лене не нужно видеть его. Она не готова к этому, а между вами существует эта необъяснимая связь. Она видит то же самое, что и ты. Так что ты можешь понять, почему я забрал концовки.

Внутри меня кипела злость. Я был так зол, даже злее чем, когда миссис Линкольн выступала перед дисциплинарным комитетом и нагло врала о Лене, злее чем, когда я нашел тысячи страниц, исписанных каракулями, в кабинете отца.

— Нет, не понимаю. Если вы знаете что-то, что может помочь ей, почему вы не расскажете нам? Или просто прекратите свои джедайские игры с моими снами и разумом и позволите мне самому все увидеть.

— Я просто пытаюсь ее защитить. Я люблю Лену, и я бы никогда…

— Знаю, я это уже слышал. Вы бы никогда не сделали ничего, что бы навредило ей. Однако вы забыли сказать, что не делаете ничего, чтобы помочь ей, тоже.

Он стиснул зубы. Теперь он был зол, я уже научился это распознавать. Но он не вышел из себя, ни на секунду.

— Я пытаюсь защитить ее, Итан, так же как и ты. Я знаю, ты беспокоишься о Лене, и ты действительно предоставляешь ей своеобразную защиту, но есть вещи, которые ты не можешь видеть в данный момент, которые мы не можем контролировать. Однажды ты поймешь. Ты и Лены — вы просто слишком разные.

Разные виды. Так написал другой Итан в своем письме к Женевьеве. Я все прекрасно понял. Ничего не изменилось за прошедшие столетия

Его глаза потеплели. Я подумал, что он пожалел меня, но причина была в другом:

— В конечном счете, это будет твоя ноша. Она всегда выпадает на долю Смертных. Поверь мне, я знаю.

— Я не верю вам, и вы ошибаетесь. Не такие уж мы и разные.

— Смертные. Я завидую вам. Вы думаете, что способны все изменить. Остановить вселенную. Разрушить то, что было создано задолго до вас. Вы такие прекрасные создания, — он говорил со мной, но уже как будто не обо мне. — Прошу прощения за вторжение. Оставляю тебя наедине с твоим сном.

— Просто держитесь подальше от моей комнаты, мистер Равенвуд. И подальше от моих снов.

Он развернулся в сторону двери, что меня немного удивило. Я ожидал, что он уйдет тем же способом, что и вошел.

— Последний вопрос. А Лена знает, кто вы такой?

Он улыбнулся:

— Конечно. Между нами нет секретов.

Я не улыбнулся в ответ. Между ними было достаточно секретов, даже если это был не один из них, и мы оба с Мэйконом отлично это осознавали.

Он развернулся, взмахнув плащом, и исчез.

Исчез начисто.

Глава 29 Пятое февраля. Битва на Медовом Холме

(переводчик: Ирина FoxyFry Смирнова)

На следующее утро я проснулся с жуткой головной болью. Я не думал, как это обычно бывает в книгах, что мне все приснилось. Я бы не поверил, что появление и такое же необычайное исчезновение Мэйкона Равенвуда в моей комнате прошлой ночью было лишь плодом моего воображения. Долгие месяцы после смерти мамы я просыпался с мыслью, что все это лишь страшный сон, больше я не допущу подобной ошибки.

Теперь я знал, если кажется, будто все изменилось, то это только потому, что так оно и было. Если кажется, что все становится более таинственным и жутким, то это только потому, что так оно и было. Если кажется, будто у нас с Леной остается все меньше времени, то это потому, что времени у нас действительно почти не осталось.

Осталось шесть дней. И впереди не самая радужная перспектива. Все, что можно сказать. Хотя мы, конечно, об этом не говорили. В школе мы занимались тем же, чем и всегда. Держались за руки в коридоре. Целовались у дальних шкафчиков до ломоты в губах и ощущения, будто через меня пропускают немалый разряд тока. Мы продолжали жить в нашем мыльном пузыре, наслаждаясь тем, что мы называли обычной жизнью или тем, что от нее осталось. И мы разговаривали весь день напролет, каждую минуту каждого урока, даже когда находились в разных классах.

На уроке гончарного искусства, пока я должен был лепить глиняный горшок, Лена рассказала мне о Барбадосе, где вода встречается с небом в тонкой голубой линии, и ты уже не можешь различить, где кончается одно и начинается другое.

На английском, пока мы писали сочинение по книге «Доктор Джекилл и Мистер Хайд», а Саванна Сноу смачно причмокивала жевательной резинкой, Лена рассказала мне о своей бабушке, которая разрешила ей выпить 7-Up с помощью красной лакрицы вместо соломки.

Лена рассказала мне о Мэйконе, который, несмотря ни на что, приезжал на каждый ее день рождения, где бы она ни находилась.

Той ночью, не сомкнув глаз ни на минуту, изучая Книгу Лун, мы вместе встречали рассвет — хотя она была в особняке Равенвуда, а я у себя дома.

Итан?

Я здесь.

Я боюсь.

Я знаю. Лена, тебе нужно немного поспать.

Я не хочу тратить время на сон.

Я тоже.

Но мы оба знали, что это неправда. Просто никто из нас не желал снова видеть эти сны.

«НОЧЬ ПРИЗВАНИЯ ЕСТЬ НОЧЬ ВЕЛИЧАЙШЕЙ СЛАБОСТИ, КОГДА ВНУТРЕННЯЯ ТЬМА ОБЪЕДИНЯЕТСЯ С ВНЕШНЕЙ ТЬМОЙ, И НАДЕЛЕННЫЙ СИЛОЙ ОТКРЫВАЕТСЯ ПРЕД ВЕЛИКОЙ ТЬМОЙ, ЛИШЕННЫЙ ЗАЩИТЫ, БЕЗ ОБЕРЕГОВ, ЩИТА И ОХРАНЫ. СМЕРТЬ В ЧАС ПРИЗВАНИЯ ЕСТЬ ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ И ИЗВЕЧНАЯ…»

Лена захлопнула Книгу.

— Я больше не могу это читать.

— Все так серьезно. Не удивительно, что твой дядя все время такой обеспокоенный.

— Как будто недостаточно того, что я могу превратиться в какого-нибудь злого демона. Так я еще могу и умереть окончательно и бесповоротно. Добавь это в список, сразу после надвигающегося конца света.

— Понял. Демон. Смерть. Конец света.

Мы снова были в саду Гринбрайера. Лена передала мне Книгу и откинулась на спину, уставившись в небо. Надеюсь, она просто играла с облаками, а не думала о том, как мало всего мы узнали за все эти дни, проведенные за Книгой. Но я не просил ее помогать мне, пролистывая страницы в старых садовых перчатках Аммы, которые были мне чрезвычайно малы.

В Книге Лун были тысячи страниц, и некоторые из них содержали больше одного Заклинания. В их расположении не прослеживалось никакой рифмы, никакой логики, по крайней мере, я их не видел. Оглавление было словно чей-то набросок, лишь отдаленно соответствующий содержанию книги. Переворачивая страницы, я надеялся наткнуться хоть на что-нибудь полезное. Но большинство страниц выглядели как обычная тарабарщина. Я уставился на слова, которых не мог понять.

I DDARGANFOD YR HYN SYDD AR GOLL

DATODWCH Y CWLWM, TROELLWCH A THROWCH EF

BWRIWCH Y RHWYMYN HWN

FEL Y CAF GANFOD

YR HYN RWY’N DYHEU AMDANO

YR HYN RWY’N EI GEISIO.

Вдруг мне что-то бросилось в глаза, и я узнал слово из цитаты, висевшей на стене в кабинете моих родителей: «Pete et invenies». Ищи и ты найдешь. «Invenies». Найдешь.

UT INVENIAS QUOD ABEST

EXPEDI NODUM, TORQUE ET CONVOLVE

ELICE HOC VINCULUM

UT INVENIAM

QUOD DESIDERO

QUOD PETO.

Копаясь в мамином латино-английском словаре, я быстро записывал перевод слов на обложке. Вскоре передо мной было целое Заклинание:

Чтобы Найти Пропажу

Распутай связь, и вновь сплети

Произнеси Заклинание

И я смогу в тот час найти

То, о чем тоскую

То, что ищу.

— Я кое-что нашел!

Лена села, заглядывая мне через плечо.

— О чем ты говоришь?

Судя по интонации, она не надеялась увидеть что-то стоящее.

Я дал ей прочитать свои написанные куриной лапой строчки:

— Я перевел вот это. Похоже, его можно использовать, чтобы найти что-нибудь.

Лена склонилась ближе, проверяя мой перевод. Ее глаза расширились.

— Это Заклинание-Поисковик.

— Звучит так, будто мы можем использовать его, чтобы найти ответ и узнать, как снять проклятие.

Лена положила Книгу себе на колени, внимательно изучая страницу. Затем она указала на другое Заклинание, которое было как раз над этим.

— Думаю, это то же самое Заклинание только на уэльском.

— Оно поможет нам?

— Не знаю. Мы даже толком не знаем, что мы ищем, — она вдруг нахмурилась, мгновенно теряя энтузиазм. — Кроме того, произнести заклинание не так-то просто, как это может показаться, и я никогда раньше этого не делала. Все может пойти не так.

Она что, шутит?

— Пойти не так? Куда уж хуже, чем превратиться в Темного Мага в день своего шестнадцатилетия? — я выхватил Книгу из ее рук, подпаливая ромашки на кончиках пальцев перчаток. — И зачем мы тогда раскапывали могилу в поисках Книги, и тратили недели в попытке понять, что она может нам сказать, если мы даже не собираемся попробовать? — я держал Книгу, пока одна из перчаток не начала дымить.

Лена покачала головой.

— Дай сюда, — она глубоко вздохнула. — Хорошо, я попробую, но я понятия не имею, что случится. Обычно я делаю это не так.

— Это?

— Ну, знаешь, то, как я использую свои силы, все эти Созидательские фокусы. Ведь, вроде как, в этом вся суть, верно? Предполагается, что все должно происходить само собой, естественно, а я половину времени вообще не знаю, что именно делаю.

— Ничего, в этот раз ты знаешь, и я помогу тебе. Что мне нужно делать? Нарисовать круг? Зажечь свечи?

Лена закатила глаза.

— Как на счет того, чтобы присесть вон там, — она указала на место в нескольких футах от нее. — Просто на всякий случай.

Я ожидал каких-то особых приготовлений, но я лишь Смертный. Что я об этом знаю? Я проигнорировал ее требование об увеличении расстояния между мной и ее первым Устным Заклинанием, но все же сделал пару шагов назад. Лена взяла Книгу в одну руку, что само по себе уже было подвигом, так как она была невероятно тяжелой, и глубоко вздохнула. Она начала читать, медленно следуя за строчками.

— Распутай связь, и вновь сплети

Произнеси Заклинание

И я смогу в тот час найти

То, о чем тоскую…

Она оторвала взгляд от Книги и произнесла последнюю строчку четко и уверенно.

— То, что ищу.

Сначала ничего не произошло. Облака все так же плыли над головами, воздух был по-прежнему прохладным. Не сработало. Лена пожала плечами. Знаю, она подумала о том же. Но затем мы услышали это — звук, напоминающий рвущийся сквозь туннель поток воздуха. Дерево позади меня вдруг охватил огонь. Вообще-то, оно самовоспламенилось, начиная от корней. Пламя окутало ствол и, потрескивая, распространилось по каждой ветке. В жизни не видел, чтобы что-то загорелось так быстро.

Древесина тут же начала дымить. Кашляя, я потащил Лену в сторону от огня.

— Ты в порядке?

Она тоже кашляла. Я убрал с ее лица черные кудри.

— Ну что же, очевидно, что ничего не вышло. Если только ты не планировала поджарить огромный кусок зефира.

Она слабо улыбнулась.

— Я же говорила, что-то может пойти не так.

— Это преуменьшение.

Мы посмотрели на горящий кипарис. Оставалось пять дней.

Четыре дня. Грозовые тучи затянули небо, и Лена осталась дома, сославшись на болезнь. Санти вышла из берегов, и в северной части города размыло дороги. Местные новости приписали это глобальному потеплению, но я-то знал лучше. Во время моего урока тригонометрии, мы с Леной спорили из-за Книги, что никак не способствовало улучшению моей оценки по контрольной работе.

Забудь о Книге, Итан. Она меня достала. От нее никакой пользы.

Мы не можем забыть о ней. Она твой единственный шанс. Помнишь, что сказал твой дядя? Это самая могущественная книга в мире Магов.

Это Книга, которая прокляла весь мой род.

Не сдавайся. Ответ должен быть где-то в Книге.

Я терял ее, она не хотела меня слушать, и в скором времени будет провален мой третий тест за семестр. Превосходно.

Кстати, можешь преобразовать уравнение 7x — 2(4x — 6)?

Я знал, что она может. Она хорошо разбиралась в тригонометрии.

Какое это имеет отношение к нашей проблеме?

Никакого. Но я заваливаю тест.

Она вздохнула.

У девушек-магов есть свои плюсы.

Осталось три дня. Начались оползни, и грязь с поля затопила спортзал. Команде поддержки пришлось отложить свои тренировки, а дисциплинарному комитету — найти новое место для своих судов. Лена так и не вернулась в школу, но оставалась у меня в голове весь день. Ее голос становился все тише, и я уже едва мог его слышать сквозь весь этот гам, наполняющий Джексон Хай.

В столовой я сидел один. Я не мог есть. Впервые с тех пор как я встретил Лену, я взглянул на этих людей вокруг меня и почувствовал внезапный приступ, я не знаю, чего-то. Что это было? Зависть? Их жизни были так просты и беззаботны. Их проблемы уровня простых смертных настолько незначительны. Мои тоже были такими раньше. Я поймал на себе взгляд Эмили. Но тут Саванна плюхнулась к ней на колени, и вместе с ней ко мне вернулось привычное раздражение. Нет, это не зависть. Я бы никогда не променял Лену на это.

Я не мог себе представить, что когда-нибудь вернусь к подобной крошечной жизни.

Два дня. Лена со мной не разговаривала. Подули сильные ветра, и со штаб-квартиры ДАР снесло половину крыши. Регистрационные записи членов организации, на которые миссис Линкольн и миссис Ашер потратили три года, собирая информацию, копаясь в фамильных древах, уходящих корнями к первым поселенцам и Революции, были уничтожены. Патриотам округа Гатлина придется снова доказывать, что их кровь лучше, чем у других.

По дороге в школу я заехал в Равенвуд и колотил в дверь изо всех сил. Лена не выходила из дома, и когда я, наконец, заставил ее открыть мне, я понял почему.

Равенвуд снова изменился. Изнутри особняк выглядел как тюрьма строгого режима. На окнах стояли решетки, а стены были сделаны из гладкого бетона, за исключением холла, где они были покрыты оранжевого цвета обивкой. На Лене был надет оранжевый комбинезон с номером 1102 — дата ее рождения, напечатанная на груди, а руки исписаны чернилами. В целом, она классно выглядела, и спутанные темные волосы, ниспадающие на плечи, лишь дополняли образ. На ней даже тюремный костюм смотрелся здорово.

— Ли, что происходит?

Она проследила за моим взглядом.

— Ах, это? Ничего, просто шутка.

— Не знал, что Мэйкон умеет шутить.

Она оттянула резинку рукава на запястье.

— Не умеет. Это моя шутка.

— С каких это пор ты можешь контролировать Равенвуд?

Она пожала плечами.

— Я просто проснулась вчера, а он уже выглядел вот так. Должно быть, это было у меня в мыслях. А дом, полагаю, просто прислушался.

— Давай выбираться отсюда. Тюрьма еще больше тебя угнетает.

— Через два дня я могу превратиться в Ридли. Довольно угнетающе, не находишь?

Она печально покачала головой и присела на краю веранды. Я сел рядом с ней. Она не взглянула на меня, а продолжала рассматривать свои белые тюремные кеды. Интересно, откуда она знает, как выглядит тюремная обувь.

— Шнурки. Здесь промашка вышла.

— Что?

— В настоящей тюрьме у тебя бы отобрали шнурки, — ответил я, указывая на ее кеды.

— Ты должен смириться, Итан, все кончено. Мне не избежать своего дня рождения или проклятья. Я больше не могу притворяться обычной девушкой. Я не такая, как Саванна Сноу или Эмили Ашер. Я — Маг.

Я поднял горсть камешков с нижней ступени веранды и бросил один из них так далеко, как только смог.

Я не скажу «прощай», Ли. Я не смогу.

Она взяла камень из моей руки и бросила его. Ее пальцы слегка задели мои, и я почувствовал крохотное касание тепла. Я постарался запомнить его.

А у тебя не будет шанса. Я исчезну, и даже не вспомню, что когда-то была неравнодушна к тебе.

Но я упрямый. Я не мог молча выслушивать это. В этот раз камень угодил в дерево.

— Ничто не изменит наших чувств друг к другу. В этом я уверен.

— Итан, возможно, я даже не буду способна что-либо чувствовать.

— Я не верю.

Я зашвырнул оставшиеся камни в нестриженый газон. Не знаю, где они приземлились, я не слышал никакого звука. Но я продолжал упорно смотреть в ту сторону, стараясь проглотить ком, застрявший в горле.

Лена потянулась ко мне, затем остановилась. Она опустила руку, едва дотронувшись до меня.

— Не злись на меня. Я ведь не просила ничего этого.

Вот здесь я сорвался.

— Может и не просила, но что если завтра наш последний день? Я бы мог провести его с тобой, но вместо этого ты сидишь здесь и ноешь, как будто уже Призвана.

Она встала.

— Ты не понимаешь.

Я слышал, как захлопнулась дверь позади меня, когда она вернулась в дом, или свою камеру, все равно.

У меня никогда раньше не было девушки, поэтому я был не готов к этому всему — я даже не знаю, как это назвать. А особенно, когда твоя девушка — маг. За неимением лучшей идеи, я встал, плюнул на все и поехал в школу — опаздывая, как обычно.

Осталось двадцать четыре часа. Над Гатлином воцарился циклон с низким давлением. Трудно сказать, чего ожидать — снегопада или града, но цвет неба не предвещал ничего хорошего. Сегодня могло случиться все, что угодно. Сидя на истории, я выглянул в окно и увидел нечто, напоминающее похоронную процессию, только самих похорон еще не было. Во главе колоны шел катафалк Мэйкона Равенвуда, за ним следовало семь черных Линкольнов. Совершая свой рейд через город, они проехали мимо Джексон Хай и направились в сторону поместья Равенвуд. Никто уже не слушал, что бубнит мистер Ли о предстоящей исторической реконструкции Битвы на Медовом Холме — не самого знаменитого сражения Гражданской войны, однако единственного, которым жители Округа Гатлин гордятся больше всего на свете.

— В 1864 году Шерман приказал генерал-майору Джону Хэтчу и его войскам разрушить железную дорогу «Чарльстон и Саванна», чтобы предотвратить интерференцию солдат Конфедерации с их «Броском к морю». Но из-за некоторых «навигационных просчетов», силы Союза задержались.

Он с гордостью улыбнулся, выводя на доске навигационные просчеты. Ладно, в Союзе были одни тупицы. Мы это уже поняли. В этом весь смысл Битвы на Медовом Холме, смысл Войны Между Штатами, как нам его преподносили с детского сада. Совершенно игнорируя тот факт, что Союз все же победил в войне. В Гатлине все говорили об этом, как о любезной уступке со стороны более благовоспитанного Юга. Говоря историческим языком, Юг выбрал наиболее безопасный курс, по крайней мере, согласно словам мистера Ли.

Но сегодня никто не смотрел на доску. Все таращились в окна. На черные Линкольны, сопровождающие катафалк вниз по улице, сразу за стадионом. Теперь, когда Мэйкон, так сказать, вышел в свет, он, кажется, стал получать удовольствие от выставления себя на показ. Для парня, который выходит только по ночам, он сумел привлечь достаточно внимания.

Я почувствовал толчок в плечо. Линк нагнулся над партой, так чтобы мистер Ли не мог видеть его лица.

— Чувак, как думаешь, кто в машинах?

— Мистер Линкольн, вы хотели бы рассказать нам, что случилось дальше? Особенно, учитывая тот факт, что ваш отец завтра будет командовать кавалерией? — Мистер Ли впился в нас взглядом, скрестив руки на груди.

Линк изобразил приступ кашля. Его отец, забитое подобие мужчины, удостоился чести командовать кавалерией на исторической реконструкции, после смерти Здоровяка Эрла Итона в прошлом году, впрочем, это единственная возможность для участника получить продвижение по службе. Кто-то должен умереть. В семье Саванны Сноу это было бы величайшим событием. Линк же не был столь значимой персоной в составе Оживающей Истории.

— Давайте посмотрим, мистер Ли. Постойте, я понял. Мы, эээ, выиграли сражение, но проиграли войну, или наоборот? Тут у нас иногда сложно угадать.

Мистер Ли пропустил слова Линка мимо ушей. У него, вероятно, круглый год висит «Звездно-брусчатый» — первый флаг Конфедератов — на фасаде его передвижного дома.

— Мистер Линкольн, к тому времени как Хэтч и его солдаты достигли Медового Холма, полковник Колкок, — класс захихикал, и мистер Ли одарил всех пристальным взглядом. — Да, это было его настоящее имя. Полковник и его отряд солдат Конфедерации вместе с народным ополчением соорудили неприступную батарею из семи пушек поперек дороги.

Сколько же раз нам придется слушать про эти семь пушек? Можно подумать, это чудо умножения хлебов и рыб№.

Линк снова повернулся ко мне, кивая в сторону улицы Мэйн.

— Ну?

— Думаю, это родня Лены. Они должны были приехать на ее день рождения.

— Да, Ридли что-то упоминала об этом.

— Вы все еще встречаетесь? — Мне было даже страшно спрашивать.

— Ага. Можешь хранить секреты?

— Ты же знаешь.

Линк задрал рукав своей футболки с изображением Рамоунс, и я увидел татуировку, которая выглядела как анимешный вариант Ридли, в коротенькой католической юбочке и гольфах до колена. Я надеялся, что его увлечение Ридли вскоре приутихнет, но в глубине души я знал правду. Линк забудет ее, только когда она добьется от него своего, если, конечно, она не заставит его сигануть с утеса головой вниз. И даже тогда, он, возможно, будет превозносить ее.

— Я сделал ее во время рождественских каникул. Классно, да? Ридли сама нарисовала ее для меня. Она убийственный художник.

«Убийственный» — это верно. Что я мог сказать? Ты наколол мультяшную версию Темного Мага на своей руке, которая, между прочим, держит тебя под каким-то любовным заклинанием, и ты, кажется, считаешь ее своей девушкой?

— Твоя мама будет в бешенстве, когда увидит ее.

— Она не увидит. Рукав закрывает ее, и у нас дома введено новое правило касаемо личной жизни. Она должна стучаться.

— Прежде чем ворваться в комнату и сделать, что пожелает?

— Ага, но, по крайней мере, она сначала стучится.

— Надеюсь, ради твоего же блага.

— В любом случае, у нас с Ридли есть сюрприз для Лены. Не говори Рид, что я тебе рассказал, она меня убьет, завтра мы устраиваем для Лены вечеринку. На том огромном поле Равенвуда.

— Лучше бы это оказалось шуткой.

— Сюрприз, — он и правда выглядел воодушевленным, будто этой вечеринке суждено было случиться, будто Лена туда пойдет или Мэйкон ее отпустит.

— О чем ты думал? Лене это не понравится. Она и Ридли даже не разговаривают.

— Все зависит от Лены, друг. Ей пора бы забыть все разногласия, они же семья.

Я прекрасно понимал, что он был под влиянием Ридли, послушный зомби, но он все равно выводил меня из себя.

— Ты не знаешь, о чем говоришь. Просто не вмешивайся. Поверь мне.

Он открыл шоколадный батончик и откусил.

— А, ладно, чувак. Мы просто старались сделать приятное для Лены. Не похоже, чтобы у нее было много друзей, желающих закатить ей вечеринку.

— Еще одна причина ничего не устраивать. Никто не придет.

Он заулыбался во все тридцать два зуба и запихал оставшийся батончик в рот.

— Все придут. Все уже готовятся. По крайней мере, так говорит Рид.

Ридли. Конечно же. Как только она оближет свой леденец, за ней весь чертов город последует, как за гребаным Крысоловом.

Кажется, Линк не до конца понимает всю эту ситуацию.

— Моя группа, Трясуны, впервые выступит на сцене.

— Твоя что?

— Новая группа. Я организовал ее, ну, пока был в церковном лагере.

Совершенно не хочу знать, что еще произошло во время зимних каникул. Я был просто счастлив, что он вернулся не по частям.

Мистер Ли ударил мелом по доске, привлекая к себе внимание, и вывел большую цифру восемь.

— В конце концов, Хэтч не смог сдвинуть Конфедератов и увел свои войска, при этом они потеряли восемьдесят девять человек и шестьсот двадцать девять были ранены. Конфедераты выиграли сражение, потеряв только восемь солдат. Именно поэтому, — мистер Ли с гордостью постучал по цифре, — все вы поддержите меня на исторической реконструкции Битвы на Медовом Холме завтра вечером.

Оживающая История. Так люди вроде мистера Ли называют реконструкции Гражданской войны, причем на полном серьезе. Тщательно соблюдается каждая деталь, от униформы до боеприпасов и расстановки солдат на поле боя.

Линк продемонстрировал мне свой довольный оскал, перемазанный шоколадным батончиком.

— Только не говори Лене. Мы хотим, чтобы это был сюрприз. Вроде подарка от нас двоих.

Я уставился на него, ничего не говоря. Я представил себе Лену в ее мрачном настроении и оранжевом тюремном комбинезоне. Затем, без сомнения, невыносимую группу Линка, вечеринку, где появится весь Джексон Хай, Эмили Ашер и Саванна Сноу, Падшие Ангелы, Ридли и поместье Равенвуд, не говоря уже о разворачивающихся неподалеку боевых действиях на Медовом Холме. И все под неодобрительным взглядом Мэйкона, других ненормальных Лениных родственников и матери, которая пытается ее убить. И собаки, которая помогает Мэйкону следить за каждым нашим шагом.

Прозвенел звонок. Сюрприз… это даже на сотую долю не передаст ее чувств. И я тот, кому выпал жребий ей об этом сообщить.

— И не забудьте зарегистрироваться, как только прибудете на реконструкцию. Вы не получите зачет, если не зарегистрируетесь. И оставайтесь в пределах безопасной зоны. Пуля в лоб не поможет вам получить пятерку по истории, — прокричал мистер Ли, когда мы уже вываливались за дверь.

Но прямо сейчас, пуля в лоб казалась не самой худшей перспективой.

Инсценировки Гражданской войны действительно довольно странные события, и реконструкция Битвы на Медовом Холме не исключение. Кто в здравом уме захочет рядиться в то, что выглядит как пропитанный потом шерстяной костюм для Хэллоуина? Кому интересно бегать вокруг, стреляя из антикварных ружей, настолько нестабильных, что они не раз отрывали людям конечности при выстреле? Так, кстати, и погиб Здоровяк Эрл Итон. Кого беспокоит, что разыгрываемое событие происходило во время войны, которая была почти сто пятьдесят лет назад, и что Юг, кстати говоря, эту войну проиграл? Кто будет все это делать?

В Гатлине и большей части всего Юга ответ будет: ваш врач, ваш адвокат, ваш проповедник, ваш автомеханик и ваш почтальон, вероятней всего ваш отец, все ваши дяди и кузены, ваш учитель истории (особенно, если вам посчастливилось иметь дело с мистером Ли) и определенно владелец оружейного магазина в вашем городе. Вторая неделя февраля и, независимо от того, идет дождь или светит солнце, все, о чем жители Гатлина разговаривают, думают и вокруг чего суетятся — это реконструкция Битвы на Медовом Холме.

Медовый Холм — это Наша Битва. Я не знаю, как они это определили, но уверен, это как-то связано с семью пушками. Горожане проводят последние несколько недель в приготовлениях к этому событию. И теперь, когда остались считанные минуты, по всему округу отпариваются и гладятся униформы конфедератов, разнося по воздуху запах нагретой шерсти. Винтовки начищаются, сабли полируются, и половина всех мужчин наверняка провели последние выходные в доме Буфорда Редфорда, сооружая самодельные боеприпасы, потому что его жена не возражает против запаха. Вдовы отмывают противни и замораживают пироги для сотен туристов, которые обрушатся на город, чтобы посмотреть на Ожившую Историю. Члены ДАР потратили несколько недель, подготавливая свою версию реконструкции — Туры Южного Наследия, а их дочери потратили две субботы, выпекая килограммовые пироги, чтобы обслуживать гостей после туров.

Что было особенно занятным, так это то, что члены ДАР, включая миссис Линкольн, проводили эти туры в старинных платьях. Они втискивались в корсеты и многочисленные слои нижних юбок, от чего напоминали сосиски, готовые прорваться сквозь кожуру. И если б только они; их дочери, включая Саванну и Эмили — будущее поколение ДАР, были вынуждены слоняться по историческим плантациям, выряженные словно персонажи сериала «Маленький домик в прериях». Экскурсия всегда начиналась со штаб-квартиры ДАР, так как это второе по счету из старейших зданий в Гатлине. Интересно, они успеют починить крышу? Мне трудно представить, что все эти люди будут бродить по Историческому Обществу Гатлина, разглядывая разноцветные клочки старины, пока под их ногами будут покоиться сотни магических свитков и документов, ожидающих следующего официального выходного дня.

Но ДАР были далеко не единственными, кто принимал участие во всем этом. Войну Между Штатами часто называют «первой современной войной», но если вы решите прогуляться по Гатлину за неделю до реконструкции, вы заметите, что в нем нет ничего современного. Каждая реликвия Гражданской войны была выставлена на показ, от фургонов на конной тяге до гаубиц, которые — здесь каждый дошкольник это знает — были артиллерийским оружием, приспособленным на паре старых колес от телеги. Сестры даже вытащили свой подлинный флаг конфедератов и прибили его на парадной двери, после того как я отказался вывешивать его над крыльцом. И хотя все это было лишь для вида, тут я пошел на принцип.

За день до реконструкции проводился большой парад, на котором всем участникам выдавалась возможность промаршировать через весь город в полном обмундировании перед сотнями туристов, так как уже на следующий день они все будут в дыму и грязи, и никто не заметит их до блеска начищенные медные пуговицы на старинных бушлатах.

После парада всегда проводился фестиваль с жареным поросенком, будкой для поцелуев и старомодной распродажей пирогов. Амма стояла у плиты целыми днями. Помимо ежегодной ярмарки, это было ее крупнейшим выступлением и величайшей возможностью одержать победу над своими врагами. Ее пироги всегда становились бестселлерами, что приводило в бешенство миссис Линкольн и миссис Сноу — главная мотивация Аммы в приготовлении всей этой выпечки. Ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем превзойти дамочек из ДАР и утереть им носы их же второсортными пирогами.

И так каждый год, как только наступала вторая неделя февраля, образ жизни, который мы знали, переставал существовать, и мы все оказывались в Битве на Медовом Холме 1864 года. Этот год не был исключением, хотя с одним своеобразным дополнением. В этом году, в то время как пикапы тащили в город на буксире двуствольные пушки и трейлеры с лошадьми — любой уважающий себя кавалерист-реконструктор имел свою собственную лошадь — другие приготовления для другой битвы были так же на полном ходу.

Только эти разворачивались не во втором по счету старейшем доме Гатлина, а в истинно самом старом. В реконструкции были гаубицы, здесь была своя тяжелая артиллерия. Эта битва не имела никакого отношения к пушкам и лошадям, но от этого она не становилась менее серьезной. По правде говоря, она была единственной настоящей битвой в городе.

Что касается восьми убитых в Битве на Холме, я не мог сравнивать возможные потери. Я беспокоился только об одном человеке. Потому что если я потеряю ее, мне самому не жить.

Так что забудьте о дне Битвы на Медовом Холме. Для меня это было подобно дню открытия второго фронта на Второй мировой.

1. Здесь идет ироничное сравнение 7 пушек с 5 хлебами и 2 рыбами, которыми Иисус накормил 5000 людей.

Глава 30 Одиннадцатое февраля. Шестнадцатилетие

(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)

Оставьте меня в покое! Я вам всем говорю! Вы ничего не можете сделать!

Ленин голос разбудил меня после нескольких часов глубокого сна. Я машинально натянул джинсы и серую футболку, даже не осознавая своих действий. Я не думал ни о чем, кроме как о том, что День настал. Все, теперь мы могли перестать ждать начала конца.

Конец уже наступил.

Не взрыв, но всхлип, не взрыв, но всхлип, не взрыв, но всхлип, не взрыв, но всхлип

Лена уже сходила с ума, а ведь еще едва рассвело.

Книга. Черт, я забыл ее. Я рванул обратно в свою комнату, перепрыгивая через две ступеньки. Я дотянулся до верхней полки шкафа, где я спрятал ее, морально готовясь к ожогам от прикосновения к Книге Заклятий.

Но этого не случилось. Потому что книги не было на месте.

Книга Лун, наша книга, исчезла. А сегодня она была нужна нам больше, чем когда-либо. Ленин голос твердил в моей голове:

Вот так кончится мир — не взрыв, но всхлип…

Лена цитировала Томаса Стернза Элиота. Я схватил ключи от «Вольво» и побежал.

Солнце как раз вставало, когда я выехал на Дав Стрит. Гринбрайер, вернее, единственное невспаханное поле в Гатлине и в его окрестностях — что и делало его местом проведения реконструкции Битвы на Медовом Холме — тоже оживал. Забавно было, что я даже не слышал залпов артиллерии за окном моей машины, потому что грохот уже стоял в моей голове.

Когда я поднялся по ступеням веранды Равенвуда, меня лаем встретил Страшила. Ларкин тоже стоял на ступеньках, прислонившись к колонне. Он был в кожаной куртке и играл со змеей, которая то обвивала его руку, то выпрямлялась. Поначалу это и было его рукой, а уж затем она превратилась в змею. Он лениво менял ее форму, словно шулер, тасующий карты. Это зрелище застало меня врасплох на долю секунды. Оно и лай Страшилы. Я не мог точно сказать, на кого он лает, на меня или на Ларкина. Страшила был собакой Мэйкона, а у нас с Мэйконом еще остались недоговоренности.

— Привет, Ларкин.

Он кивнул безо всякого интереса. Облачко холодного воздуха вырвалось из его рта, словно он курил воображаемые сигареты. Облачко растянулось в кольцо, которое превратилось в маленькую белую змейку, кусавшую саму себя за хвост, змейка начала пожирать себя, пока совсем не исчезла.

— На твоем месте я бы не заходил внутрь. Твоя девушка, как бы это сказать? Полна яда? — змея обвилась лентой вокруг его шеи и превратилась в воротник его кожаной куртки.

Тетя Дель открыла дверь.

— Наконец-то ты пришел, мы все тебя ждем. Лена у себя в комнате, и она не впускает никого из нас.

Я взглянул на тетю Дель, она была в совершенно разобранном состоянии, концы шарфа у нее свисали с одного плеча, очки сидели криво, и даже волосы в ее и без того своеобразном пучке торчали в разные стороны. Я наклонился, чтобы обнять ее. От нее пахло так же, как и в старинных шкафах Сестер, до отказа забитых лавандовыми саше и старым постельным бельем, передающимся от сестры к сестре. Рис и Райан стояли позади нее, словно унылые родственники в мрачном вестибюле больницы, в ожидании плохих новостей.

И снова, похоже, особняк был больше настроен на Лену, чем на Мэйкона, а может, у них настроение было общее. Мэйкон был неизвестно где, так что я ничего утверждать не мог. Если вы сможете представить себе цвет злости, то в него были раскрашены все стены. Гнев, либо что-то такое же насыщенное и кипящее свисало с каждой люстры, негодование было вплетено в массивные ковры, застилавшие каждую комнату; ненависть мерцала под каждым абажуром. Пол утопал в жутких тенях особенно мрачной темноты, сочившихся сквозь стены и вьющихся поземкой вокруг моих кедов так, что я почти не мог их разглядеть. Абсолютная тьма.

Я не мог сказать наверняка, как выглядела комната. Я был слишком подавлен своими ощущениями в ней, а чувствовал я себя не в своей тарелке. Я сделал неуверенный шаг на подвесную лестницу, ведущую вверх прямо к комнате Лены. Много раз я уже поднимался по этим ступенькам, и не то, чтобы я не знал, куда они ведут. Но сегодня все было другим. Тетя Дель взглянула на Рис и Райан, следующих за мной словно по пути на поле боя.

Как только я ступил на вторую ступеньку, весь дом содрогнулся. Тысяча свечей в старинной люстре, которая висела у меня над головой, вздрогнули и пролили воск на мое лицо. Я вздрогнул и дернулся. Внезапно, без предупреждения, лестница под моими ногами свернулась и выгнулась, отбросив меня на спину и заставив проехаться по полированному полу холла. Рис и тетя Дель успели отскочить, но бедняжку Райан я сбил, как шар для боулинга сбивает кегли.

Я поднялся и выкрикнул вверх:

— Лена Дюкейн! Если ты опять натравишь на меня эту лестницу, я сам донесу на тебя в дисциплинарный комитет!

Я поднялся на одну ступеньку по лестнице, потом на вторую. Ничего.

— Я позвоню мистеру Холлингсворту и лично засвидетельствую, что ты весьма опасная сумасшедшая, — я в два прыжка преодолел всю лестницу. — Так что если ты сделаешь это со мной, то ты точно сошла с ума, ты меня слышишь?

А затем я услышал ее голос в моей голове.

Ты не понимаешь.

Я знаю, что ты боишься, Ли, но едва ли будет лучше, если ты никого не будешь подпускать к себе.

Уходи.

Нет.

Я серьезно, Итан. Уходи. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Я не могу.

Теперь я стоял перед дверью, ведущую в ее спальню, и прижимался щекой к холодному белому дереву двери. Я хотел быть к ней так близко, как только можно было находиться без риска получить еще один инфаркт. Или хотя бы настолько близко, насколько она мне позволит — этого будет достаточно для меня, по крайней мере, пока.

Ты там, Итан?

Я совсем рядом.

Я боюсь.

Я знаю, Ли.

Я не хочу тебя ранить.

Я не поранюсь.

Итан, я не хочу бросать тебя.

Ты не бросишь.

А что если я это сделаю?

Я буду ждать тебя.

Даже если я стану Темной?

Даже если ты станешь очень, очень Темной.

Она открыла дверь и втянула меня внутрь. Орала музыка. Я знал эту песню. Это была более агрессивная версия, почти что в стиле «металла», но я в тот же миг узнал ее.

Шестнадцать лун, шестнадцать лет,

Шестнадцать страхов потаенных

Шестнадцать снов в моих слезах

И вечно падать в ров бездонный…

Выглядела она так, будто прорыдала всю ночь. Наверняка, так оно и было. Когда я коснулся ее лица, на нем все еще виднелись дорожки слез. Я обнял ее, и мы покачивались в такт музыке.

Шестнадцать лун, шестнадцать лет

Гром гремит в ушах с размахом

Шестнадцать миль, чтоб к ней попасть,

Шестнадцать раз бродить по страхам

Поверх ее плеча я видел, в каком беспорядке ее комната. Штукатурка на стенах была в трещинах и осыпалась, шкаф был перевернут, словно в комнате похозяйничал ворвавшийся грабитель. Окна были разбиты вдребезги. Без стекол маленькие металлические окошки выглядели как тюремные решетки в каком-то древнем замке. А заключенный прижимался ко мне, и нас обоих окутывала странная мелодия.

Музыка все никак не останавливалась.

Шестнадцать лун, шестнадцать лет,

Шестнадцать страхов в снах ты видишь,

Шестнадцать для Защитных чар,

Из криков всех — один услышишь.

Когда я был здесь последний раз, потолок был полностью покрыт надписями, содержащими самые потаенные мысли Лены. А теперь практически все поверхности комнаты были покрыты черными строчками. На краю потолка виднелось:

Одиночество удерживает того, кого ты любишь

Когда ты поймешь это, то не сможешь снова удержать его.

На стене было написано:

Даже потерявшись в темноте,

Мое сердце найдет тебя.

На дверном косяке:

Душа умирает в руке, которая поддерживает ее.

На зеркале:

Если бы я могла найти место, куда можно было бы сбежать,

Укрыться в безопасности, я бы сегодня уже была там.

Даже шкаф был покрыт надписями:

Самый темный день настигнет меня здесь, тот, кто ждет, заметит это, и, похоже, сможет сказать только одно: как ты убежишь от самой себя?

Я видел ее историю в словах и слышал ее в музыке.

Шестнадцать лун, шестнадцать лет

Призванья час настанет скоро

Мрак сквозит со всех страниц

Свяжут Силы след пожара…

Когда электрогитара замедлила ритм, я услышал новый куплет — конец песни. По крайней мере, хоть что-то заканчивается. Я пытался выкинуть из своей головы все эти сны о земле, воде, ветре и огне, слушая песню.

Шестнадцатая луна, шестнадцатый год

Настал тот день, что страх связал

Призови сама или тебя Призовет

Пролитая кровь, пролитая слеза

Луна или Солнце — разрушение, преклонение.

Гитара замолчала, и мы оказались в тишине.

— Как ты думаешь…

Она прижала руку к моему рту. Она не могла вынести разговора об этом. Я никогда раньше не видел ее такой заплаканной. Через открытую позади меня дверь внутрь ворвался холодный ветер, обвеваясь вокруг нее. Я не знал, покраснели ли ее щеки от холода или от слез, но я не спрашивал ее об этом. Мы легли на ее кровать и свернулись в один клубок так, что трудно было разобрать, где она, а где я, словно одно целое. Мы не целовались, но ощущения были похожи. Мы были ближе, чем можно представить себе близость двоих людей.

Думаю, что именно это означает любить кого-то и чувствовать, что ты его теряешь. Даже если он все еще в твоих объятиях.

Лена дрожала. Я чувствовал каждое ребрышко, каждую косточку в ее теле, а ее движения казались непроизвольными. Я отнял свою руку, обнимавшую ее за шею, чтобы схватить стеганое одеяло, лежавшее на кровати у ее ног и натянуть его на нас. Она спряталась у меня на груди, и я подтянул одеяло повыше. Теперь оно укрывало нас с головой, и мы были в маленькой темной пещере, только мы вдвоем.

Наше дыхание согрело нашу пещеру. Я поцеловал ее холодные губы, и она ответила на мой поцелуй. Воздух вокруг нас наэлектризовался, и она уткнулась носом мне в шею.

Как ты думаешь, можем мы остаться вот так тут навсегда, Итан?

Мы будем делать то, что ты захочешь. Это же твой день рождения.

Я почувствовал, как она напряглась в моих руках.

Не напоминай мне.

Но я принес тебе подарок.

Она приподняла одеяло, чтобы образовалась полоска света.

— Правда? Но я же говорила тебе не делать этого.

— С каких это пор я слушаю, что ты мне говоришь? К тому же, Линк говорит, что если девушка просит не приносить ей на день рождения подарок, то это значит, что она ждет, что ей подарят украшение.

— Это верно не для всех девушек.

— Окей, забудь это.

Она опустила одеяло, а затем обратно скользнула в мои объятия.

Так это оно?

Что?

Украшение.

А я думал, что тебе не нужен подарок.

Мне просто любопытно.

Я улыбнулся про себя и стащил одеяло. Нас охватило холодом. Я быстро вытащил маленькую коробочку из кармана джинсов и нырнул обратно под одеяло. Я приподнял его так, чтобы она смогла увидеть коробочку.

— Опусти одеяло, слишком холодно.

Я опустил его, и мы снова оказались в темноте. Коробка засияла зеленым светом, и я мог разглядеть, как тонкие пальцы Лены развязывают серебристую ленту. Сияние распространялось, теплое и яркое, пока ее лицо не оказалось освещено мягким светом.

— Это что-то новенькое, — улыбнулся я, глядя на нее в зеленом свете.

— Я знаю. Это началось с того момента, как я проснулась сегодня утром. Это происходит вне зависимости от того, о чем я думаю.

— Неплохо.

Она задумчиво уставилась на коробку, словно собираясь с духом, прежде чем открыть ее. Мне пришло в голову, что это, наверное, единственный подарок, который Лена получит сегодня. Кроме вечеринки — сюрприза, о которой я до последнего момента не говорил ей.

Вечеринка-сюрприз?

Упс.

Ты, должно быть, шутишь.

Скажи это Ридли и Линку.

Да уж. Сюрприз удался, но вечеринки не будет.

Просто открой коробку.

Она взглянула на меня и открыла коробку, свет из коробки стал еще ярче, хотя подарок не имел к этому никакого отношения. Ее лицо смягчилось, и я понял, что избежал выволочки за вечеринку. Или это как раз та странная связь девушек с украшениями. Кто знает? В конце концов, Линк оказался прав.

Она держала в руках ожерелье, тонкое и сияющее, в виде кольца на цепочке. Резной золотой круг в виде обвитых между собой трех нитей из красного, желтого и белого золота, будто венок.

Итан! Мне очень нравится!

Она поцеловала меня, наверное, сотню раз, а я принялся говорить, даже когда она еще целовала меня. Потому что я чувствовал, что должен сказать ей до того, как она оденет его, до того, как что-то произойдет.

— Это принадлежало моей маме. Я достал его из ее старой шкатулки с драгоценностями.

— Ты уверен, что хочешь отдать его мне? — спросила она

Я кивнул. Я не мог притворяться, что это незначительно для меня. Лена знала, как я любил свою маму. Это имело огромное значение, и я чувствовал облегчение то того, что мы оба это понимали.

— Это не такая уж и драгоценность, как, например, алмаз или что-то в этом роде, но это очень ценная штука для меня. Думаю, мама бы не возражала, что я подарю это тебе. Потому что, ну, ты понимаешь.

Потому что, что?

Ну…

— Ты хочешь заставить меня произнести это вслух? — мой голос дрожал и звучал очень странно.

— Жаль, что приходится говорить тебе это, но оратор из тебя никудышный.

Она знала, что я увиливаю, но не собиралась заставлять меня говорить ей это. Мне больше нравился нас безмолвный способ общения. Это позволяло нам разговаривать, разговаривать по-настоящему, что было гораздо легче для такого парня, как я. Я убрал ее волосы с шеи и застегнул ожерелье. Оно прижалось к ее шее, сверкая на свету и ложась чуть выше того ожерелья, которое она никогда не снимала.

— Потому что ты на самом деле особенный человек для меня.

Насколько особенный?

По-моему, ответ на вопрос как раз на твоей шее.

Я много чего ношу на шее.

Я коснулся ее ожерелья талисманов. Все они выглядели кучей безделушек, и в основном это они и были — самые важные безделушки в мире. Теперь там висела и парочка моих. Сплющенный пенни с дыркой — монетка из автоматов из маленького ресторанчика напротив кинотеатра, в который мы пошли на нашем первом свидании. Шерстяная нитка от того красного свитера, в котором она была, когда мы сидели в машине за водонапорной башней, что стало предметом наших шуток. Серебряная пуговица, которую я дал ей на удачу перед заседанием дисциплинарного комитета. И мамина звездочка с крепежом из скрепки.

Тогда ты уже знаешь ответ.

Она наклонилась, чтобы снова поцеловать меня, поцеловать по-настоящему. Это был такой поцелуй, который, на самом деле, трудно просто назвать поцелуем. Это был такой поцелуй, в котором были задействованы руки, ноги, волосы, шея и даже одеяло, скатившееся на пол; в окна вернулись стекла; шкаф сам встал на свое место; вещи вернулись на полки; и, в конце концов, в обледеневшей комнате потеплело. В маленьком, холодном камине в ее комнате вспыхнуло пламя, но его нельзя было сравнить с жаром, охватившим мое тело. Меня било разрядами токами, куда более сильными, чем те, к которым я привык, и мое сердце опять понеслось вскачь.

Я отстранился, задыхаясь.

— И где Райан носит, когда она больше всего нужна? Нам действительно нужно выяснить, что делать с этим.

— Не переживай, она внизу.

Лена притянула меня к себе, и огонь в камине затрещал сильнее, угрожая с дымом и пламенем вырваться в дымоход.

Могу сказать вам, что драгоценности — это вещь. И любовь.

И, наверное, опасность.

— Мы идем, Дядя Мэйкон! — Лена обернулась ко мне и вздохнула. — Похоже, мы больше не можем тянуть. Нам нужно спуститься вниз и повидаться с моей семьей.

Она посмотрела на дверь. Замок открылся сам по себе. Я гладил ее по спине с недовольной миной. Все закончилось.

К тому моменту, когда мы покинули комнату Лены, за окнами уже смеркалось. Я подумал было, что неплохо было бы каким-нибудь образом пробраться на кухню, но Лена просто закрыла глаза, и тележка для обслуживания номеров вкатилась на середину ее комнаты. Наверно, даже Кухня сегодня прониклась к ней сочувствием. Или же Кухня уже не могла противостоять новой силе Лены так же, как и я. Наверное, я съел блинчиков с шоколадом в шоколадном сиропе и залитых сгущенным молоком с какао столько же, сколько весил сам. Лена съела лишь бутерброд и яблоко. И все закончилось лавиной поцелуев.

Думаю, мы оба понимали, что, возможно, мы в последний раз вот так могли лежать рядышком в ее комнате. Казалось, словно мы больше вообще не могли ничего сделать. Но все складывалось так, как оно складывалось, и если сегодняшний день — это все, что у нас осталось, то, по крайней мере, у нас была эта возможность побыть рядом.

В действительности я же был настолько перепуган, насколько храбрился. Но, тем не менее, время еще не подошло к обеду, а это уже был и самый лучший, и самый худший день в моей жизни.

Я взял Лену за руку, и мы отправились вниз по лестнице. Ее рука была все еще теплой, поэтому я мог сказать, что сейчас у нее настроение было получше. Ожерелья блестели у нее на шее в свете серебряных и золотых свечей, висевших в воздухе и освещавших наш путь вниз по лестнице. Я не привык видеть весь Равенвуд таким праздничным и полным света, и на секунду возникло ощущение того, что здесь настоящий день рождения, такой, какой люди празднуют с радостью и легким сердцем.

А затем я увидел Мэйкона и тетю Дель. Они оба держали свечи, а позади них Равенвуд тонул в тенях и темноте. Сзади виднелись другие темные фигуры, тоже державшие свечи. И, что хуже всего, Мэйкон и Дель были одеты в длинные, черные мантии, словно приверженцы странного культа или друидские жрец со жрицей. И это уже совсем не было похоже на вечеринку ко дню рождения. Скорее, на жутковатые похороны.

Мда-а-а, счастливого дня рождения… Ничего удивительного в том, что ты не хотела выходить из комнаты.

Теперь ты видишь, о чем я говорила.

Когда Лена опустилась на последнюю ступеньку, она замерла и обернулась ко мне. Она совершенно не вписывалась в атмосферу, будучи одетой в свои старые джинсы и мою толстовку с лейблом школы Джексон. Вряд ли когда-либо раньше Лена так одевалась. Наверное, она таким способом хотела быть поближе ко мне настолько, насколько могла.

Не бойся. Это всего лишь охранный обряд Единения, чтобы я была в безопасности до восхода луны. Призвание не начнется, пока луна не будет в зените.

Я не боюсь, Ли.

Я знаю. Это я сама с собой разговариваю.

Она выпустила мою руку и шагнула с последней ступеньки вниз. Как только ее нога коснулась темного пола, она тут же начала преображаться. Ниспадающая черная мантия обряда скрыла ее тело. Чернота ее волос и одеяния слились воедино, превращаясь в черную тень, покрывавшую ее с головы до пят, оставляя открытым лишь лицо, которое было таким бледным, что словно светилось как сама луна. Она дотронулась до своей шеи, мамино ожерелье все еще было на ней. Я надеялся, что ей это напомнит о том, что я все еще здесь и с ней. Так же, как я надеялся на то, что это именно моя мама пыталась помочь нам все это время.

Что они собрались сделать с тобой? Это же не превратится в какую-нибудь жуткую языческую сексуальную оргию, да?

Лена прыснула. Тетя Дель с ужасом взглянула на нее. Рис аккуратно пригладила свою мантию одной рукой, глядя немного свысока, а Райан захихикала.

— Уймитесь, — шикнул Мэйкон. Ларкин, который умудрялся смотреться так же круто в черной мантии, как и в кожаной куртке, фыркнул от смеха. Лена приглушала свои смешки в складках мантии.

Когда свечи приблизились ко мне, я смог разглядеть лица державших их людей: Мэйкон, Дель, Лена, Ларкин, Рис, Райан и Барклай. Но здесь были лица и менее мне знакомые. Аурелия, мать Мэйкона, и еще одно лицо, смуглое и покрытое морщинами. Но даже оттуда, где я стоял, или, скорее, пытался устоять, было видно, насколько она похожа на свою внучку, поэтому я сразу же ее узнал.

Лена увидела ее одновременно со мной:

— Бабушка!

— С днем рождения, милая!

Круг разорвался, когда Лена кинулась, чтобы заключить в объятия седовласую женщину.

— Я не думала, что ты придешь.

— Конечно, я бы пришла. Я хотела сделать тебе сюрприз. Добраться с Барбадоса очень легко. И вот я здесь, а вы даже и моргнуть не успели.

Она же это не буквально, да? Кто она? Еще один Путешественник, Инкуб вроде Мэйкона?

Она Летающая, Итан. Объединяющая всех.

Я почувствовал то, что испытала Лена — легкий прилив облегчения, хотя мне самому было все удивительнее и удивительнее. Хорошо, моего отца можно было признать недееспособным, моя мама умерла, а женщина, которая меня растила, кое-что смыслила в магии вуду. Так что я мог спокойно относиться ко всему этому. Разве что я стоял там в окружении Магов со всеми их свечами, мантиями и книгами, и складывалось впечатление, что мне надо знать куда больше, чем я знал, благодаря своей жизни с Аммой. Узнать до того, как они начнут все это свое действо с магией и латынью.

Но я не успел. Мэйкон сделал шаг вперед, вступая в круг. Он поднял свою свечу выше.

— Cur Luna hac Vinctum convenimus?

Тетя Дель выступила за ним. Ее свеча дрогнула, когда она подняла ее и перевела:

— Почему этой луной мы собрались здесь все для Единения?

Все, кто стоял в кругу, отвечали нараспев, подняв свои свечи:

- Sextusdecima Luna, Sextusdecimo Anno, Illa Capietur

Лена отвечала им на английском. Пламя ее свечи вспыхнуло и взметнулось вверх так, что чуть не опалило ее лицо.

— На шестнадцатую луну, на шестнадцатом году она будет Призвана.

Теперь Лена стояла в центре круга, высоко подняв голову. Свет свечей со всех сторон освещал ее лицо. Ее собственная свеча начала сиять странным зеленоватым светом.

Что происходит, Ли?

Не волнуйся, это всего лишь часть обряда Единения.

Если все это лишь часть охранного обряда, то для Призвания я был явно не подготовлен.

Мэйкон принялся напевать тот же мотив, который я слышал на Хэллоуин. Как они это называют?

Sanguis sanguinis mei, tutela tua est.

Sanguis sanguinis mei, tutela tua est.

Sanguis sanguinis mei, tutela tua est

Кровь от моей крови, защита в тебе!

Лена побледнела. Круг Крови. Тот самый. Она подняла свою свечу над головой, закрыв глаза. Зеленый огонек на ее свече превратился в оранжево-красное пламя, перекидываясь на свечи всех остальных в кругу, и охватил их всех.

— Лена! — крикнул я, пытаясь перекричать рев пламени, но она мне не ответила.

Пламя рвалось в темную высь, и я понял, что над нами в Равенвуде этой ночью не было ни крыши, ни потолка. Я прикрыл глаза рукой, когда пламя стало совсем горячим и слепящим. Все, о чем я мог думать, это Хэллоуин. Что если все это опять произойдет? Я попытался вспомнить, что они делали той ночью, чтобы одолеть Сарафину. Какие заклинания читали? Как это назвала мать Мэйкона?

Sanguinis. Но я не мог вспомнить слов, я вообще не знал латыни, в кои-то веки я пожалел, что не вступил в клуб любителей классики.

Я услышал стук в парадную дверь, и в то же мгновение пламя угасло. Мантии, огонь, свечи, тьма и свет пропали. Все разом исчезло. Не прошло и секунды, как они все превратились в самую обычную семью, собравшуюся вокруг самого обычного торта ко дню рождения. Кто-то запел.

Что за…?

— …С днем рожденья тебя!

Последние слова песни умолкли, а стук в дверь возобновился. Огромный праздничный торт, три яруса розового, белого и серебристого цвета красовались на кофейном столике в центре комнаты, рядом со вполне официальным чайным сервизом и белыми салфетками. Лена задула свечи и отмахнулась от облачка дыма, хотя еще минуты не прошло, как возле ее носа бушевало пламя. Ее семья бурно зааплодировала. Оказавшись снова в моей толстовке со школьной эмблемой и джинсах, Лена уже ничем не отличалась от любой другой шестнадцатилетней девушки.

— И это наша девочка! — бабушка отложила свое вязание и принялась резать торт, пока тетя Дель помчалась разливать чай.

Рис и Райан вытащили нереально огромный баул подарков, а Мэйкон уселся в свое викторианское кресло-качалку, наливая себе и Барклаю виски.

Что происходит, Лена? Что сейчас было?

Кто-то стоит у дверей. Они всего лишь осторожничают.

Я с ума сойду с твоей семейкой.

Возьми кусок торта. Это ведь должна быть вечеринка ко дню рождения, правильно?

В дверь все еще стучали. Ларкин оторвался от своего толстого треугольного коричневого куска торта, Лениного любимого:

— Дверь кто-нибудь откроет?

Мэйкон смахнул крошку со своего кашемирового пиджака и спокойно посмотрел на Ларкина.

— Кстати, посмотри, кто там, Ларкин.

Мэйкон перевел взгляд на Лену и покачал головой. Она не будет открывать дверь сегодня. Лена кивнула и прижалась к бабушке. Она улыбнулась так, как и полагалось любящей внучке, которой она была и в действительности. Она похлопала по месту на диване рядом с ней. Супер. Теперь моя очередь познакомиться поближе с бабушкой.

И тут я услышал голоса за дверью, и понял, что уж лучше оказаться лицом к лицу с чьей угодно бабушкой, чем с теми, кто сейчас ждал за дверью. Потому что там были Ридли и Линк, Саванна и Эмили, Иден и Шарлота с остальными представителями их фан-клуба, и баскетбольная команда Джексона. Никто из них не был одет в их дневную униформу — футболки Ангелов Джексона. Я вспомнил, почему. У Эмили было грязное пятно на щеке. Реконструкция. Я понял, что мы с Леной большую часть этого действа пропустили, и теперь завалим зачет по истории. Сейчас все уже закончилось, остались только вечерние мероприятия и фейерверк. Смешно, что раньше двойка по истории казалась мне значимой проблемой.

— СЮРПРИЗ!

Сюрприз был просто неописуем. В очередной раз я впустил в Равенвуд хаос и опасность. Все столпились в центральном холле. Бабушка помахала с дивана. Мэйкон потягивал свой виски, невозмутимый и сдержанный, как всегда. Но если бы вы знали его, то заметили бы, что он вот-вот утратит эту свою невозмутимость.

Кстати, стоит об этом подумать, зачем Ларкин их вообще впустил?

Не может быть.

Вечеринка, и я о ней совершенно забыл.

Эмили шагнула из толпы:

— Где именинница? — она ожидающе протянула руки, будто намеревалась обнять Лену.

Лена отскочила, но Эмили так быстро не сдается. Она обвила рукой плечи Лены так, словно они были старыми друзьями.

— Мы планировали эту вечеринку целую неделю, у нас есть живая музыка, а Шарлота арендовала все эти уличные светильники, так что теперь все всем будет видно. В смысле, я хочу сказать, что здесь, в Равенвуде, так темно…, - сказала она и добавила таинственным шепотом, будто договаривалась о провозе контрабанды, — и у нас есть персиковый шнапс.

— Ты должна на это посмотреть, — протянула Шарлота, едва ли не задыхаясь от удушья в своих узких джинсах. — У нас есть лазерная установка. Рейв в Равенвуде, круто, да? Как одна из тех вечеринок в колледже в Саммервилле.

Рейв? Ридли, должно быть, заставила их полностью сорваться с катушек. Эмили и Саванна, устраивающие вечеринку для Лены так, словно она была их Снежной Королевой? Пожалуй, это было потруднее, чем заставить их прыгнуть со скалы.

— А теперь идем к тебе в комнату и поможем тебе приготовиться, именинница! — интонации Шарлоты сейчас еще больше смахивали на типичного чирлидера — чересчур жизнерадостные.

Лена позеленела. В ее комнату? Половина надписей на ее стенах были о них.

— О чем ты говоришь, Шарлота? Она выглядит просто потрясающе. Ты так не думаешь, Саванна? — Эмили слегка сжала Лену в объятиях и неодобрительно взглянула на Шарлоту, словно ей стоило отложить в сторону кусок торта и приложить пару усилий, чтобы выглядеть так же потрясающе.

— Ты шутишь? Я бы умерла ради таких волос, — сказала Саванна, наматывая Ленин локон на свой палец. — Они такие невероятно… черные.

— У меня тоже волосы были черными в прошлом году. По крайней мере, на концах — запротестовала Иден.

В прошлом году Иден действительно выкрасила волосы снизу наполовину в черный цвет, а сверху — осталась блондинкой, предприняв очередную провальную попытку выделиться. Саванна и Эмили беспощадно высмеивали ее, пока она полностью не перекрасилась обратно на следующий же день.

— Ты была похожа на скунса, — Саванна одобрительно улыбнулась Лене. — А она похожа на итальянку.

— Идем, все уже тебя ждут, — сказала Эмили, схватив Лену за руку. Лена вырвалась.

Должно быть, здесь какой-то подвох.

Еще какой подвох, но я не думаю, что это то, о чем ты подумала. Кажется, это, скорее, имеет отношение к Сирене и леденцу.

Ридли. Я должна была догадаться.

Лена взглянула на тетю Дель и на дядю Мэйкона. Они были испуганы так, словно вся латынь в мире не подготовила их к этому. Бабушка улыбалась, став совершенно неузнаваемой в этом образе божьего одуванчика.

— Куда так спешить? Дети, не хотите ли немного побыть с нами и выпить по чашке чая?

— Здорово, бабуля! — выкрикнула Ридли с порога веранды, где она и ошивалась, она сосала свой леденец с таким усердием, что мне показалось, что стоит ей остановиться, и вся эта ее затея обрушится как карточный домик.

На этот раз у нее не было возможности попасть в дом с моей помощью. Она стояла всего в дюйме от Ларкина, который хоть и выглядел ошарашенным, но твердо перегораживал ей путь. Ридли была одета в плотно зашнурованный корсет, из которого она едва не выпрыгивала, и который был похож на нечто среднее между нижним бельем и тем, во что одеты девушки на обложке журнала «Hot Rod» и в джинсовую юбку.

Ридли прислонилась к дверному косяку.

— Сюрприз, сюрприз!

Бабушка поставила чашку и взялась за вязание:

— Ридли. Как я рада тебя видеть, дорогая! Твой новый стиль тебе очень идет, милая. Я уверена, звонки молодых людей тебя просто одолевают, — бабушка невинно улыбнулась Ридли, но в ее глазах улыбки не было.

Ридли надулась, но продолжала сосать свой леденец на палочке. Я подошел к ней.

— И сколько леденцов на это ушло, Рид?

— На что, Короткая Соломинка?

— На то, чтобы заставить Саванну Сноу и Эмили Ашер устроить вечеринку для Лены.

— Больше, чем ты себе можешь представить, Любовничек, — она показала мне язык, и я увидел, что он весь в красно-фиолетовую полоску. Зрелище было то еще.

Ларкин вздохнул и посмотрел за спину Ридли:

— Наверное там, в поле, около сотни ребят. Там сцена с колонками, а вдоль дороги все заставлено машинами.

— Правда? — Лена выглянула в окно. — Сцена стоит как раз между магнолий.

— Моих магнолий? — вскочил на ноги Мэйкон.

Я знал, что все это было фарсом, и что Ридли вдыхала жизнь в эту вечеринку с каждым прикосновением к леденцу, и Лена это знала тоже. Но все равно я видел это в Лениных глазах — какая-то ее частичка очень хотела пойти туда.

Вечеринка-сюрприз, на которой будет тусоваться вся школа. Это наверняка было в Ленином списке того, что должна сделать обычная школьница. Она справиться с тем, что она маг. Она просто устала быть изгоем.

Ларкин посмотрел на Мэйкона:

— Ты уж точно не заставишь их уехать. Давайте покончим с этим. Я буду с ней все время, я или Итан.

Линк протолкался через толпу:

— Идем, приятель. Здесь моя группа, «Трясуны», и это наш дебют перед школой. Это будет потрясающе! — таким счастливым я его никогда не видел. Я с подозрением посмотрел на Ридли. Она пожала плечами, посасывая свой леденец.

— Мы никуда не идем. Не сегодня.

Я поверить не мог, что Линк был здесь. У его матери будет сердечный приступ, если она когда-либо об этом узнает.

Ларкин посмотрел на раздраженного Мэйкона и на испуганную тетю Дель. Меньше всего кто-либо из них хотел выпускать сегодня Лену из вида.

— Нет, — Мэйкон и думать не хотел об этом.

Ларкин попробовал еще раз.

— Пять минут.

— Ни в коем случае!

— Ну когда еще народ из ее школы организует для нее вечеринку?

Мэйкон не думал ни секунды:

— Надеюсь, никогда.

Лена пала духом. Я был прав. Она очень хотела стать частью всего этого, даже если эта вечеринка не была реальной. Это как с танцами или баскетбольным матчем. Это было первой причиной, по которой она ходила в школу, и не имело значения, как они ее доставали там. Именно поэтому она изо дня в день ходила в школу, даже если ей приходилось обедать на трибунах и сидеть на Запретной территории. Ей было шестнадцать, и не важно маг она или нет. Хотя бы на одну ночь, ей хотелось думать только об этом.

Здесь был только один человек, упрямый настолько же, как и Мэйкон Равенвуд. Насколько я знал Лену — шансов у дяди не было. Не сегодня.

Она подошла к Мэйкону и подхватила его под руку.

— Я знаю, это звучит глупо, дядя Эм, но могу я хоть ненадолго сходить на вечеринку? Просто послушать группу Линка?

Я смотрел, не начали ли ее волосы развеваться от магического ветра. Но они не двигались. Значит, она использовала другую магию. Это было совсем другое. Она не могла использовать чары, чтобы выйти из-под наблюдения Мэйкона. Она обратилась к более старой и сильной магии, которая работает на Мэйконе лучше всего остального с того момента, как она переехала в Равенвуд. К старой доброй любви.

— Почему, после всего, что сделали с тобой эти люди, ты хочешь куда бы то ни было пойти с ними?

Я слышал, как смягчился его голос, когда он заговорил.

— Ничего не изменилось. Я не хочу иметь ничего общего с этими девчонками, но я все равно хочу туда пойти.

— В этом нет смысла, — Мэйкон был недоволен.

— Я знаю. Я знаю, что это глупо, но я просто хочу понять, каково это — быть обычной. Я хочу сходить на танцы, не для того, чтобы все там разнести. Я хочу сходить на вечеринку, на которую меня пригласили. Я хочу сказать, что я понимаю, что все это устроила Ридли, но неужели же я виновата, что мне это не важно? — она всматривалась в его глаза, закусив губу.

— Я не могу тебе это позволить, даже если бы хотел. Это слишком опасно.

Они смотрели друг на друга.

— Мы с Итаном даже еще ни разу не танцевали, дядя Эм. Ты же сам это сказал.

На какую-то секунду мне показалось, что Мэйкон смягчился, но мне просто показалось.

— Да, зря я тебе не говорил, что придется к этому привыкать. Я ни дня не был в школе и даже ни разу не гулял по городу в воскресный день. У нас у всех свои разочарования.

Лена решила разыграть свою последнюю карту:

— Но это же мой день рождения. Неизвестно, что будет. И это, может быть, мой последний шанс… — конец предложения повис в воздухе.

Потанцевать со своим парнем. Быть самой собой. Быть счастливой.

Ей не нужно было этого произносить. Мы и так все знали.

— Лена, я понимаю, что ты чувствуешь, но я ответственен за твою безопасность. Особенно сегодня, поэтому ты должна остаться здесь со мной. Смертные либо навредят тебе, либо причинят боль. Ты не можешь быть нормальной. Ты не суждено таковой быть от рождения, — Мэйкон никогда раньше так не разговаривал с Леной. Я не мог понять, говорил ли он о вечеринке или обо мне.

Глаза Лены блестели, но она не плакала.

— Почему нет? Что плохого в том, что я хочу иметь то же, что и они? Ты хоть когда-нибудь задумывался, что у них может быть есть что-то стоящее?

— Даже если так, то что? Что это меняет? Ты — Созидатель. И наступит день, когда тебе придется пойти по пути, по которому Итан не сможет последовать за тобой. И каждая минута, которую вы проводите сейчас вместе, станет потом для тебя тяжелым бременем, которое тебе придется нести до конца жизни.

— Он для меня не бремя.

— О, да, именно бремя. Он делает тебя слабой, и именно поэтому он для тебя опасен.

— Он делает меня сильной, и это опасно только для тебя.

Я стал между ними.

— Мистер Равенвуд, да бросьте вы. Давайте не сегодня.

Но Мэйкон уже все сделал. Лена была в бешенстве.

— А что ты об этом знаешь? Ты никогда не обременял себя какими-либо отношениями в этой жизни, даже друзей у тебя не было. Ты ничего не понимаешь. Как ты можешь понять? Ты целыми днями спишь в своей комнате и целыми ночами хандришь в своей библиотеке. Ты ненавидишь всех и думаешь, что ты лучше всех. Ты никогда и никого по-настоящему не любил, так как ты вообще можешь знать, что я чувствую?

Она повернулась спиной к Мэйкону и ко всем нам и побежала верх по лестнице, Страшила побежал следом за ней. Дверь в ее спальню хлопнула, и звук прокатился эхом по коридору. Страшила улегся у двери в ее комнату.

Мэйкон продолжал смотреть ей вслед даже после того, как она ушла. Затем медленно повернулся ко мне.

— Я не мог ей этого позволить. Уверен, ты понимаешь это.

Я знал, что это, наверное, самая опасная ночь в жизни Лены, но я знал и то, что это, возможно, последняя возможность для нее быть девушкой, которую все мы любим. Так что, да, я все понимал. Я просто не хотел сейчас находиться с ним в одной комнате.

Линк протиснулся из толпы, все еще стоящей в холле:

— Так будет вечеринка или нет?

Ларкин подхватил свое пальто.

— Это уже вечеринка. Идемте отсюда. Отпразднуем за Лену.

Эмили не отставала от Ларкина, и все остальные потянулись за ними. Ридли все еще маячила в дверях. Она посмотрела на меня и пожала плечами:

— По крайней мере, я пыталась.

Линк поджидал меня возле дверей.

— Итан, чувак, давай с нами. Идем.

Я взглянул вверх на лестницу.

Лена?

— Я остаюсь здесь.

Бабушка отложила свое вязание.

— Я не знаю, как скоро она спуститься вниз, Итан. Почему бы тебе не пойти с друзьями и вернуться чуть позже?

Но я не хотел никуда уходить. Может статься, что это будет последняя ночь, которую мы проведем вместе. Даже если мы проведем ее в Лениной комнате, я все равно хотел бы быть с ней.

— Чувак, хотя бы выйди наружу, чтобы послушать мою новую песню. А затем можешь вернуться и ждать, когда она спустится, — Линк держал в руках барабанные палочки.

— Думаю, это будет лучше всего, — Мэйкон налил себе еще скотча. — Ты можешь вернуться через некоторое время, а у нас пока есть что обсудить, — все решили за меня. Он выставлял меня на улицу.

— Одна песня. А затем я подожду снаружи, — я взглянул на Мэйкона. — Некоторое время.

Поле позади Равенвуда было полностью заполнено людьми. С одного края стояла импровизированная сцена с переносным освещением, тем, что использовалось при ночной части Битвы при Медовом Холме. Из колонок ревела музыка, но мало что можно было расслышать из-за канонады вдалеке.

Я прошел за Линком к сцене, где «Трясуны» готовились к выступлению. Их было трое, и выглядели они все лет на тридцать. У парня, крепившего усилитель к гитаре, обе руки были покрыты татуировками, а на шее висело что-то похожее на мотоциклетную цепь. У басиста были торчащие черные волосы, которые очень подходили к черной подводке вокруг глаз. У третьего парня было столько пирсинга, что на него было больно смотреть. Ридли, сидевшая на краю сцены, спрыгнула и махнула Линку.

— Подожди, пока ты нас услышишь. Мы рулим. Жаль, что Лены не будет…

— Не буду тебя разочаровывать, — Лена возникла позади нас и обвила руками мою талию. Ее глаза были красными и заплаканными, но в темноте она выглядела так же, как и все остальные.

— Что случилось? Твой дядя изменил свое мнение?

— Не совсем. Но то, чего он не знает, не сделает ему больно, а если и сделает, то мне уже все равно. Он был сегодня просто отвратителен.

Я ничего не сказал. Я никогда не смогу понять отношения Мэйкона и Лены, так же, как и она не сможет понять мои отношения с Аммой. Но я знал, что она будет себя чувствовать ужасно, когда это все закончится. Она терпеть не могла, когда кто-то говорил что-то плохое про ее дядю, даже если это был я, и то, что сегодня именно она была этим человеком, только добавит ей мук совести.

— Ты сбежала?

— Да, Ларкин помог мне, — Ларкин шел к нам с пластиковым стаканчиком в руках. — Шестнадцать лет ведь бывает всего один раз, правда же?

Это плохая идея, Ли.

Я просто хочу потанцевать один танец. А потом мы вернемся.

Линк взобрался на сцену.

— Я написал песню к твоему дню рождения, Лена. Она тебе понравится.

— И как она называется? — с подозрением поинтересовался я.

— «Шестнадцать лун». Помнишь? Та странная песенка, которую ты вечно не мог найти в своем айподе? Она всю неделю крутилась у меня в голове. Ну, и Рид помогла мне немного, — он ухмыльнулся. — Думаю, что ты можешь сказать, что у меня была муза.

Я потерял дар речи. Но Лена взяла меня за руку, Линк вцепился в микрофон, и его уже было не остановить. Он установил стойку для микрофона так, чтобы эта штука находилась как раз перед его ртом. Если честно, со стороны казалось, что он засовывает его себе в рот, смотрелось ужасно. Линк явно слишком много смотрел MTV у Эрла. Стойку стоило бы придерживать, потому как он сам был уже готов скатиться со сцены, с трясунами или без них. Судя по всему, он был довольно смелым малым.

Линк закрыл глаза, сел за ударную установку и взмахнул в воздухе палочками:

— Раз, два, три…

Ведущий гитарист, парень неприветливого вида с толстой цепью на шее, взял на гитаре одну ноту. Звук вышел жуткий, и колонки задребезжали в разных концах сцены. Я вздрогнул. Не похоже, что будет мило. Затем он сыграл еще одну ноту, а потом еще и еще…

— Дамы и господа, если таковые тут еще остались, — Линк приподнял бровь, и по толпе прокатились смешки. — Я бы хотел сказать — с Днем рождения, Лена! А теперь поаплодируйте общемировой премьере моей новой группе «Трясуны»!

Линк подмигнул Ридли. Парень возомнил себя Миком Джагером. Мне было неловко из-за него, и я взял Лену за руку. Ощущение от прикосновения было такое, словно я засунул руку в озеро зимой, когда верхний слой воды нагрелся под лучами солнца, и ниже был чистый лед. Я вздрогнул, но не отпустил.

— Надеюсь, ты к этому готова. Его ждет полный провал. Мы вернемся в твою комнату через пять минут, я обещаю.

Лена задумчиво смотрела на Линка:

— Я бы не была так уверена…

Ридли уселась на край сцены, улыбаясь и махая руками, как фанатка. Ее волосы развивались на ветру, розовые и белые пряди обвивали ее плечи.

Тут я услышал знакомую мелодию, и «Шестнадцать лун» полились из динамиков. Но сейчас это не было похоже ни на одну песню из демо-треков Линка. Играли они хорошо, действительно хорошо. И толпа принялась неистовствовать, словно Джексон Хай наконец-то, после долгого ожидания, дождался танцев. Только мы находились на лугу, посреди плантации Равенвуда, имеющей самую дурную славу в округе Гатлина. Энергетика была просто удивительной, неистовой. Абсолютно все танцевали, а половина еще и подпевала, что само по себе было ненормально, поскольку никто не слышал эту песню раньше. Даже Лене пришлось выдавить из себя улыбку, и мы принялись раскачиваться вместе с толпой, потому что удержаться было действительно невозможно.

— Они играют нашу песню, — Лена нашла мою руку.

— Я как раз только что подумал об этом.

— Я знаю, — она переплела свои пальцы с моим, из-за чего дрожь прошла по моему телу. — И играют хорошо, — сказала она, перекрикивая толпу.

— Хорошо? Да они просто супер! Пожалуй, это самый лучший день в жизни Линка.

Все это было просто сумасшествием. И «Трясуны», и Линк, и вечеринка, и Ридли, раскачивающаяся на краешке сцены и сосущая свой ридли-нец. Не самое ненормальное, что я видел за сегодня, но все-таки.

Чуть позже, мы с Леной танцевали, и сначала прошло пять минут, затем двадцать пять, затем тридцать пять, а потом уже и пятьдесят пять, но никто из нас этого не замечал, и никого это не заботило. Мы остановили время — по крайней мере, нам так казалось. У нас был всего один танец, но мы должны были заставить его длиться бесконечно, на тот случай, если это все, что нам осталось.

Ларкин никуда не спешил. Они с Эмили слились в крепком объятии, покачиваясь из стороны в сторону возле одного из костров, которые кто-то зажег в старых мусорных баках. На Эмили была надета куртка Ларкина, и время от времени он стягивал куртку с ее плеча, чтобы лизнуть ее в шею или вытворить еще чего похуже. Он на самом деле был змеей.

— Ларкин! Ей, вообще-то, шестнадцать, — крикнула Лена в сторону костра оттуда, откуда мы танцевали.

Ларкин показал ей язык, который был куда длиннее нормальной, возможной для смертного, длины.

Кажется, Эмили этого не заметила. Она оторвалась от Ларкина и подошла к Саванне, которая танцевала в толпе с Шарлотой и Иден где-то в арьергарде.

— Девчонки, давайте, наконец, подарим Лене ее подарок.

Саванна сунула руку в свою маленькую серебристую сумочку и вытащила из нее маленькую серебристую коробочку, придерживая ее за обернутую вокруг него серебристую ленточку.

— Просто приятная мелочь, — протянула коробочку Саванна.

— Такая должна быть у каждой девушки, — невнятно произнесла Эмили.

— Цвет металлик прекрасно подходит ко всему, — Иден с трудом удерживалась от того, чтобы самой сорвать бумагу.

— Но достаточно большая для чего-то вроде твоего телефона и блеска для губ, — Шарлота подтолкнула сверток к Лене. — Давай, открой его.

Лена взяла сверток из ее рук, а затем улыбнулась им.

— Саванна, Эмили, Иден, Шарлота, вы и представить себе не можете, что это значит для меня.

Они сарказма не поняли. Я точно знал, что это было, и что это значило для нее.

Глупею от власти дураков.

Лена не смотрела мне в глаза, иначе мы бы оба рассмеялись. Когда мы возвращались в толпу танцующих, Лена швырнула маленький серебристый сверток в костер. Оранжевые и желтые языки пламени тут же накинулись на обертку, пока маленький серебристый кошелек не превратился лишь в пепел и дым.

«Трясуны» взяли перерыв, и Линк пришел, чтобы погреться в лучах славы своего музыкального дебюта.

— Я ж говорил, что мы классные. Еще чуть-чуть и получим контракт, — Линк толкнул меня локтем под ребра, совсем как в прежние времена.

— Ты был прав, чувак. Парни, вы просто супер! — я готов был это признать даже с учетом того, что на его стороне был леденец на палочке.

Саванна Сноу продефилировала к нам, скорее всего для того, чтобы проткнуть раздувшегося от гордости Линка.

— Привет, Линк, — она стрельнула в него глазами.

— Привет, Саванна.

— Как думаешь, ты бы смог оставить танец для меня?

Это было просто невероятно. Она стояла здесь и таращилась на него так, словно он был настоящей рок-звездой.

— Я просто не знаю, что сделаю, если не заполучу хоть один, — она одарила его одной из фирменных улыбок Снежной Королевы.

Мне казалось, что я попал в сны Линка или Ридли. Помяни дьявола, и он…

— Руки прочь, королева выпускного. Это мой горячий парень, — Ридли обвила Линка рукой и прижалась к нему кое-какими другими стратегическими местами, чтобы показать, чья это собственность.

— Извини, Саванна. Может, в следующий раз, — Линк засунул свои барабанные палочки в задний карман брюк и отправился на танцпол с Ридли и с ее весьма эротичными танцевальными движениями. Должно быть, это был самый замечательный момент в его жизни. Можно было подумать, что сегодня его день рождения.

После того, как танец закончился, Линк вернулся на сцену.

— У нас осталась последняя песня, написанная моим хорошим другом для кое-кого весьма особенного в Джексон Хай. Ты узнаешь, кто ты.

Огни на сцене погасли. Линк снял свою толстовку, и они снова вспыхнули со звенящим звуком гитары. Он был одет в футболку Ангелов Джексона с оборванными рукавами, которая выглядела на Линке нелепо ровно настолько, насколько он этого хотел. Если бы только его мама могла его видеть сейчас.

Он наклонился к микрофону и принялся творить свое собственное маленькое заклинание.

Падшие ангелы кружат вокруг меня

Страдание умножает лишь страдание

Твои сломанные стрелы убивают меня

Почему ты этого не замечаешь?

То, что ты ненавидишь, становится твоей судьбой

Твоим роком, падший ангел.

Это была Ленина песня, которую она написала для Линка.

Музыка нарастала, и каждый Ангел принялся раскачиваться в такт этому направленному на них гимну. Может, это все было из-за Ридли, а может, она была тут не при чем. Дело было в том, что когда музыка закончилась, и Линк швырнул свою крылатую футболку в костер, я вдруг почувствовал, что вместе с этой футболкой в огне сгорело кое-что большее. Все, что казалось таким трудным и непреодолимым долгое время, просто превратилось в дым.

Еще долгое время после того, как «Трясуны» перестали играть, и даже после того, как нигде нельзя было найти Ридли и Линка, Саванна и Эмили по-прежнему были милы с Леной, и вся баскетбольная команда снова разговаривала со мной, но я все равно искал какой-то знак, леденец или еще что-нибудь. Ту самую основную нить, дернув за которую можно было распустить весь свитер.

Но ничего не было. Только луна, звезды, музыка, огни и толпа. Мы с Леной уже больше не танцевали, но все еще обнимали друг друга. Мы покачивались туда-сюда, и по моим венам неслись потоки холода и жара, и электрические разряды. Мы находились в своем собственном пузыре, пока звучала хоть какая-то музыка. Мы больше не были одни в нашей пещерке под ее одеялом, но это все равно было прекрасно.

Лена мягко отстранилась, словно что-то внезапно пришло ей в голову, и посмотрела на меня. Она глядела на меня так, словно видела впервые.

— Что-то случилось?

— Ничего. Я…. - она нервно прикусила губу и глубоко вздохнула. — Просто… Просто я хочу кое-что тебе сказать.

Я попытался прочитать ее мысли, ее выражение лица, хоть что-то. Потому что у меня вновь появилось то жуткое ощущение, как было тогда, когда мы стояли в коридоре Джексона за неделю до Рождества, а не здесь и сейчас на поле Гринбрайера. Мои руки все еще обнимали ее за талию, и я с трудом подавил порыв притянуть ее поближе, чтобы она поняла, что не сможет уйти.

— В чем дело? Ты можешь сказать мне все, что угодно.

Она положила руки мне на грудь.

— В случае если вдруг что-то произойдет, я хочу, чтобы ты знал…

Она заглянула в мои глаза, я услышал все так четко, словно она прошептала мне это на ухо, и это значило гораздо больше, чем если бы она сказала это громко вслух. Она произнесла эти слова именно таким способом, который был наиболее важным для нас. Тем способом, которым мы обрели друг друга с самого начала. Тем способом, которым мы всегда сможем найти друг друга.

Я люблю тебя, Итан.

Какое-то время я не знал, что ей ответить, потому что простого «Я люблю тебя», казалось, будет недостаточно. И эти слова не могли выразить все, что я хотел сказать: как она спасала меня от этого города, от моей жизни, от моего отца. От себя самого. Как три слова могут все это выразить? Не могут, но я все равно произнес их, потому что именно так я и думал.

Я тоже люблю тебя, Ли. Мне кажется, я всегда тебя любил.

Она снова прижалась ко мне, положив голову мне на плечо, и я почувствовал, как ее волосы греют мне щеку. И я почувствовал кое-что еще. Ту частичку ее души, которая, как мне казалось, никогда мне не откроется; тот уголок души, который был закрыт для всего остального мира. Я почувствовал, как эта дверца приоткрылась ровно настолько, чтобы впустить меня. Она подарила мне частичку себя, ту самую частичку, которая принадлежала лишь ей. И я хотел запомнить это ощущение и это мгновение словно фотографию, к которой можно было бы вернуться тогда, когда захочешь, и снова взглянуть на нее

Я хотел, чтобы это мгновение длилось вечно.

Но, как оказалось, у нас оставалось не более пяти минут.

Глава 31 Одиннадцатое февраля. Девушка с леденцом

(переводчик: Елена ♥Ева♥ Туманова)

Лена и я все еще кружились под музыку, когда Линк пробился к нам через толпу:

— Эй, друг, я ищу тебя повсюду, — Линк согнулся пополам и уперся ладонями в колени, пытаясь привести дыхание в норму.

— Где пожар?

Линк выглядел обеспокоенным, что было совсем не присуще парню, который тратит все свое свободное время на попытки закадрить очередную девчонку и скрыться от матери одновременно.

— Твой отец. Он сейчас наверху на балконе Павших солдат, в пижаме.

Согласно Путеводителю по Южной Каролине Павшими Солдатами назывался музей Гражданской Войны. Но на самом деле это был всего лишь старый дом Гейлора Эванса, который был просто забит всяческими артефактами Гражданской Войны. Гейлор оставил свой дом и коллекцию дочери, Вере, которая так отчаянно хотела стать членом ДАР, что позволила миссис Линкольн и ее свите переделать дом и превратить его в первый и единственный Гатлинский музей.

— Отлично, — позорить меня в собственном доме ему показалось мало. Он решил еще раз счастье попытать, прогулявшись за его пределами. Линк выглядел непонимающе. Наверное, он думал, что я должен был бы дико удивиться, услышав, что мой отец бродит в пижаме. Он ведь и понятия не имел, что подобное твориться ежедневно. Я понял, как Линк все-таки мало знал о моей жизни за последнее время, даже не смотря на то, что он мой лучший друг, да что там, он — мой единственный друг.

— Итан, он прямо на балконе, как будто прыгнуть собирается.

Я не мог пошевелиться. Я слышал каждое его слово, но никак не мог отреагировать. В последнее время я стыдился своего отца. Но я все еще любил его, сумасшедшего или нет, я не мог потерять его. Он единственный родитель, который у меня остался.

Итан, все в порядке?

Я посмотрел на Лену, в ее большие зеленые глаза полные беспокойства. А ведь сегодня вечером я могу потерять и ее. Я могу потерять их обоих.

— Итан, ты меня слышишь?

Итан, ты должен пойти. Все будет в порядке.

— Пошли, друг! — Линк потянул меня. Рок-звезда исчезла. Сейчас он был просто моим лучшим другом, пытающимся спасти меня от меня же самого. Но я не мог оставить Лену.

Я тебя тут одну не оставлю. Только не в одиночестве.

Краем глаза я заметил Ларкина, направляющегося к нам. Отлепился на минуту от Эмили.

— Ларкин.

— Ага, что случилось? — видимо он тоже чувствовал, что что-то твориться, потому что был слишком обеспокоен для парня, который всегда выглядел равнодушным.

— Мне нужно, чтобы ты отвел Лену обратно домой

— Почему?

— Просто пообещай, что отведешь ее домой.

— Итан, со мной все будет в порядке. Иди уже! — Лена подтолкнула меня к Линку. Она выглядела настолько напуганной, насколько я был испуган в душе. Но я не пошевелился.

— Хорошо. Сейчас же отведу ее обратно.

Линк дернул меня в последний раз, и мы стали продираться сквозь толпу. Потому что мы оба осознавали, что в любую минуту я могу стать круглым сиротой.

Мы неслись через заросшие поля Равенвуда, к дороге и Павшим Солдатам. В воздухе стоял густой смог от пушек, которые отдавали честь погибшим при Битве на Медовом Холме, и каждую секунду можно было услышать новый залп. Вечер был в самом разгаре. Мы подбирались уже к самому краю плантаций Равенвуда, где Равенвуд заканчивался и начинался Гринбрайер. В поле зрения уже появились желтые светящиеся в темноте ленты, обозначавшие Безопасную Зону.

А что если уже слишком поздно?

Музей был окутан тьмой. Линк и я перескакивали через две ступени, чтобы преодолеть четыре пролета как можно быстрее. Когда мы добрались до третьего, я инстинктивно остановился. Линк почувствовал это, так же, как он всегда необъяснимо чувствовал, когда я передам ему мяч или когда я в очередной раз опоздаю. Он остановился рядом.

— Он здесь.

Но я не мог пошевелиться. Линк прочел выражение моего лица. Он знал, чего я боюсь. Он встал рядом, так же, как на похоронах мамы, передавая людям все те белые гвоздики, чтобы положить их на гроб, пока мы с отцом неподвижно стояли и смотрели на могилу, будто сами умерли.

— Что если… что если он уже прыгнул?

— Не может быть. Я оставил с ним Рид. Она не даст ему прыгнуть.

Мне показалось, что земля реально ушла из-под ног.

Если она использует свои силы на тебе и скажет прыгнуть со скалы — ты прыгнешь.

Я оттолкнул Линка, залетел наверх и стал осматривать коридор. Все двери, кроме одной, были заперты. Лунный свет растекался по идеально покрашенному сосновому полу.

— Он там, — сказал Линк, но я знал это уже и без него.

Когда я вошел внутрь, мне показалось, что я сделал скачок во времени. ДАР неплохо постарались тут. В комнате стоял огромный камин с длинной деревянной полкой над ним, уставленной полусгоревшими свечами с восковыми подтеками. Глаза павших Конфедератов смотрели с фотографий развешанных на стене, а напротив камина стояла античная кровать с балдахином. Но что-то было лишним в интерьере и ломало аутентичность атмосферы. Запах, мускусный и сладкий. Приторный даже. Смесь невинности и опасности, хотя Ридли была какой угодно, только не невинной.

Ридли стояла рядом с открытой балконной дверью, ее светлые волосы развевались на ветру. Дверь была открыта нараспашку, пыльные портьеры волнами врывались в комнату, как будто их загонял внутрь порыв ветра. Как будто он уже прыгнул.

— Я нашел его, — крикнул Линк Ридли, снова пытаясь отдышаться.

— Я вижу. Как дела, Соломинка? — Ридли улыбнулась своей тошнотворно-сладкой улыбкой. Я машинально улыбнулся, и меня тут же затошнило.

Я медленно подошел к двери, боясь не увидеть его там. Но он был там. Стоял. На узком карнизе, с другой стороны перил, в своей пижаме и босиком.

— Пап! Не двигайся.

Утки. На его пижаме были нарисованы дикие утки, нелепые неуместные утки, учитывая, что он вот-вот прыгнет с балкона.

— Итан, не подходи ближе, или я прыгну, — он выражался четче, тверже, яснее, чем за все предыдущие месяцы. Он снова говорил как мой папа. Именно поэтому я догадался, что это говорит не он, по крайней мере, не по своей воле. Это всё проделки Ридли. Сила внушения в действии.

— Пап, ты не хочешь делать этого. Дай я тебе помогу, — я сделал несколько шагов в его сторону.

— Стой, где стоишь! — закричал он, вытягивая руку, жестом подтверждая свою просьбу.

— Вам не нужна его помощь, не так ли, Митчелл? Вы просто хотите спокойствия. Вы просто хотите снова увидеться с Лайлой, — Ридли стояла, прислонившись к стене, с новым леденцом наготове.

— Даже не упоминай имя моей матери, ведьма!

— Рид, что ты делаешь? — Линк встал в дверном проеме.

— Не лезь, Малыш Динки. Это тебя не касается.

Я встал между Ридли и отцом, как будто мог заслонить его от волн ее магии.

— Ридли, зачем ты это делаешь? Он не имеет никакого отношения к Лене или ко мне. Если хочешь сделать мне больно, отыграйся на мне же. Оставь моего отца в покое.

Она запрокинула голову назад и засмеялась, злобно и пошло.

— Да мне нет до тебя дела, Короткая Соломинка. Я просто делаю свою работу. Ничего личного.

Кровь застыла в жилах.

Ее работу.

— Ты делаешь это для Сарафины.

— Да ладно тебе, а что ты ожидал? Ты видел, как мой дядя обходится со мной. Все эти семейные узы, они больше ничего не значат для меня.

— Рид, о чем ты говоришь? Кто такая Сарафина? — Линк сделал шаг к ней. Она взглянула на него. На секунду мне показалось, что в душе Ридли что-то ёкнуло, мелькнуло что-то настоящее. Что-то, похожее на истинные эмоции.

Но Ридли стряхнула с себя это так же быстро, как оно и появилось.

— Мне кажется, ты хочешь вернуться на вечеринку, не так ли, Малыш Динки. Группе пора начинать второй сет. Не забывай, мы записываем это шоу для альбома. Я лично собираюсь отнести его в некоторые звукозаписывающие студии Нью-Йорка, — проговорила она, смотря на него в упор. Линк засомневался, как будто хотел вернуться, но не был уверен.

— Пап, послушай меня. Ты не хочешь прыгать. Она контролирует твои желания. Она может влиять на людей, этим она сейчас и занимается. Мама бы никогда не хотела, чтобы ты сделал это, — я смотрел на него, выискивая какие-нибудь знаки, что мои слова подействовали на него, что он слушал меня. Но не увидел ничего. Он просто смотрел в темноту. Были слышны лишь лязг штыков и крики мужчин вдалеке.

— Митчелл, больше в твоей жизни нет смысла. Ты потерял жену, писать ты больше не можешь, а Итан через несколько лет уедет в колледж. Почему ты не спросишь его о коробке из-под обуви, доверху набитой брошюрами разных колледжей, которая лежит под его кроватью? Ты останешься совсем один.

— Заткнись!

Ридли повернулась в мою сторону, разворачивая вишневый леденец.

— Мне жаль, что так получилось, Соломинка. Мне действительно жаль. Но у каждого своя роль, и эта — моя. С твоим отцом приключится небольшой несчастный случай сегодня. Такой же как и с твоей мамой.

— Что ты сказала? — я осознавал, что Линк что-то говорил ей, но я ничего не слышал. Я не мог слышать ничего, кроме тех слов, что она только что произнесла. Они раздавались эхом в моей голове снова и снова.

Такой же как и с твоей мамой.

— Ты убила мою мать? — спросил я с угрозой. Мне было уже наплевать на те силы, какими она обладала.

Если она убила мою мать…

— Спокойно, здоровяк. Это не я сделала. Это было незадолго до меня.

— Итан, какого черта тут происходит? — Линк стоял рядом со мной.

— Она не та, за кого себя выдает. Она… — Я не знал, как объяснить это Линку, чтобы он понял. — Она Сирена. Типа ведьмы. И тебя она тоже контролирует, так же как и моего отца сейчас.

Линк засмеялся:

— Ведьма. Ну, ты, чувак, даешь.

Я не сводил глаз с Ридли. Она улыбалась, перебирая пальцами вихры на голове Линка.

— Да ладно, детка, ты же знаешь, что любишь плохую девочку.

Я не имел понятия обо всех ее возможностях, но после небольшого представления в Равенвуде я знал, что она может запросто убить любого из нас. Мне никогда не следовало обходиться с ней, как с обыкновенной безобидной девочкой с вечеринки. Просто меня переклинило. И я только начинал понимать, как сильно. Линк переводил взгляд с нее на меня. Он не знал, кому верить.

— Я не шучу, Линк. Мне раньше надо было тебе все рассказать, но я клянусь, я не вру. Зачем еще тогда ей пытаться убить моего отца?

Линк отошел от нас в сторону. Он наверняка подумал, что я спятил. Да это и для меня звучало дико, даже не смотря на то, что я сам произнес эти слова.

— Ридли, это правда? Ты, правда, использовала какие-то чары на мне все это время?

— Только над твоей прической.

Мой отец отцепился одной рукой от перил. Он вытянул ее, как будто балансировал на канате.

— Пап, не делай этого!

— Рид, не делай этого, — Линк подошел к ней медленно. Я слышал, как позвякивает цепочка на его сумке.

— Ты что, не слышал, что тебе сказал твой друг? Я ведьма. Плохая, — она вышла из тени, распахнув свои золотистые кошачьи глаза. Я услышал, как у Линка перехватило дыхание, как будто он впервые на самом деле увидел ее. Но только на секунду.

— Может и так, но ты не совсем плохая. Я знаю это. Мы же проводили время вместе. Общались.

— Это была всего лишь часть плана, Горячий парень. Мне нужно было втереться в доверие, чтобы находиться поближе к Лене, — глаза Линка потухли. Что бы Ридли ни сделала с ним, как бы ни колдовала, его чувства были куда сильнее. — Так это все было абсолютной чушью? Я тебе не верю.

— Верь, во что хочешь. Но это правда. Настолько, насколько я вообще способна говорить правду.

Я заметил, как мой отец перенес вес, а вытянутой рукой он ловил баланс, размахивая ею вверх-вниз. Казалось, будто он хочет опробовать свои крылья, полетит он или нет. За несколько футов от музея ядро пушки упало на землю, взметнув в воздух комья земли и клубы пыли.

— А все то, что ты мне рассказывала про ваше детство с Леной? Что вы были словно сестры? Зачем тебе причинять ей вред? — что-то снова отразилось на ее лице. Я не был уверен, но мне показалось, что это было сожаление. Возможно ли?

— Не мне решать это. Это не мой план. Как я и сказала, я просто выполняю свою работу. Разлучить Итана и Лену. Я не имею ничего против твоего старика, но его разум слаб. Это всего лишь крошка с целого торта, — она лизнула свой леденец. — Он просто стал легкой мишенью.

Разделить Итана и Лену.

Все это для того, чтобы разделить нас. Сейчас образ Аурелии, стоящей на коленях, как никогда четко возник перед глазами, и я вспомнил ее слова.

Ее защищает не дом. Ни один маг не может встать между ними.

Как я мог быть настолько глуп? Дело было не в том, есть ли у меня какая-то сила или нет. Это никогда не касалось меня. Это касалось нас.

Силой являлось то, что было между нами, что всегда было между нами. Когда мы нашли друг друга на Девятом шоссе в грозу. Когда мы повернули в одну и ту же сторону на развилке. Не нужен был никакой обряд Единения, чтобы связать нас. А теперь, когда они разделили нас, я оказался бессилен. И Лена одна, а сейчас я ей нужен, как никогда.

Я не мог соображать ясно. У меня не было времени, и я не собирался терять еще одного любимого мною человека. Я кинулся к отцу, и хотя я думал, что нас разделяют жалкие футы, казалось, что я бегу по болоту. Я видел, как Ридли шагнула вперед, а ее волосы развевались на ветру, как змеи Медузы-Горгоны.

Линк схватил ее за плечи:

— Рид. Не делай этого.

Прошли считанные секунды, я и понять не успел, что произошло. Перед глазами все пролетало в замедленном действии.

Мой отец обернулся посмотреть на меня.

Я видел, как он начинает отпускать перилла.

Я видел развевающиеся розовые и белые локоны Ридли.

И я видел Линка, вставшего перед ней, уставившегося в ее золотистые глаза и что-то шептавшего, чего я слышать не мог. Она посмотрела на Линка, и, не сказав ни слова, кинула свой леденец через перила, он пролетел мимо меня и упал на землю, разбившись на мелкие осколки. Все было кончено.

Так же быстро как мой отец отцепился от перил, так же быстро он за них и ухватился, ближе ко мне. Я схватил его за плечи и потянул на себя, через перила, на пол балкона. Он с грохотом свалился на спину и посмотрел на меня, словно перепуганное дитя.

— Спасибо, Ридли. Я имею в виду, что бы это ни было. Спасибо.

— Мне не нужны твои благодарности, — прошипела она, отстраняясь от Линка и подтягивая лямку своего топа. — Я не сделала тебе одолжения. Просто у меня не было настроения убивать его. Сегодня.

Она хотела придать своей фразе весомости, но в итоге вышло, что ее слова прозвучали по-детски.

Она накрутила розовую прядь на палец.

— Думаю, некоторые не особо порадуются этому факту, — ей не нужно было говорить кто, я видел страх в ее глазах. В эту секунду мне удалось видеть, насколько показным было ее поведение. Дым и зеркала.

И не смотря на все произошедшее, пока я пытался поднять отца на ноги, я чувствовал что-то вроде сочувствия к ней. Ридли могла бы заполучить любого парня на планете, но в ее глазах, все равно, плескалось вселенское одиночество. Она даже на каплю не была изнутри такой сильной, какой была Лена.

Лена.

Лена, с тобой все в порядке?

Все хорошо. Что случилось?

Я посмотрел на отца. Он не мог открыть глаза и ровно стоять на ногах.

Ничего. Ты с Ларкиным?

Да, мы подходим к дому. С твоим отцом все нормально?

Он в порядке. Объясню, как доберусь да тебя.

Я закинул руку отца себе на плечо с одной стороны, а Линк сделал то же самое с другой.

Не отходи от Ларкина, и будь внутри дома со своей семьей. Одна ты в опасности.

Мы еще шага не успели сделать, как Ридли встала перед нами у порога, преодолев расстояние от балконной двери до выхода за пару шагов своими бесконечными ногами.

— Простите, мальчики. Мне пора бежать, может отправлюсь в Нью-Йорк пока, залягу на дно. Это же так классно, — она пожала плечами.

И хотя она была монстром, Линк не мог не проводить ее взглядом.

— Эй, Рид?

Она становилась и посмотрела на него, практически с сожалением. Как будто она не могла ничего поделать со своей сущностью, как акула, которая не могла перестать быть акулой, но если бы она только смогла…

— Да, Малыш Динки.

— Ты не совсем плохая.

Она посмотрела ему в глаза и практически улыбнулась:

— Знаешь ведь, как говорят: «Меня просто такой нарисовали».

Глава 32 Одиннадцатое февраля. Воссоединение семьи

(переводчик: Ирина FoxyFry Смирнова)

Когда отец был в сохранности в руках полевых медиков, я изо всех сил помчался назад на вечеринку. Я отчаянно проталкивался сквозь толпу девчонок из Джексон Хай, которые скинули свои куртки и теперь дрыгались в жутких топах с детскими рисунками под музыку Трясунов. В чьем составе, кстати, отсутствовал Линк, который следовал за мной по пятам, что делает ему честь. Было очень шумно. Громкая живая музыка. Громкие боевые снаряды. Настолько громкие, что я почти не слышал голос Ларкина, зовущий меня.

— Итан, сюда!

Ларкин стоял среди деревьев, сразу за желтой светоотражающей лентой, отделяющей Безопасную Зону от Зоны Ты-Можешь-Получить-Пулю-В-Зад-Если-Пересечешь-Эту-Линию. Что он делает в лесу, за пределами безопасной зоны? Почему он не вернулся домой? Я помахал ему, и он жестом позвал меня за собой, исчезая за подъемом. При обычных условиях, я бы несколько раз подумал, прежде чем перепрыгивать через эту ленту, но только не сегодня. У меня не было выбора — я должен следовать за ним. Линк был прямо позади меня, спотыкаясь, но все же успевая за мной, впрочем, как всегда.

— Эй, Итан.

— Да?

— Насчет Рид. Мне следовало прислушаться.

— Все в порядке, чувак. Ты ничего не мог сделать. Это мне следовало все тебе рассказать.

— Не парься. Я бы тебе не поверил.

Звук артиллерийского огня эхом отдался над нашими головами, и мы инстинктивно пригнулись.

— Надеюсь, они холостые, — нервно произнес Линк. — Глупо будет, если меня здесь пристрелит собственный отец.

— С моим-то везением, не удивлюсь, если он пристрелить нас обоих.

Мы достигли вершины холма. Перед нами предстали густые заросли кустарника и дубы, позади остался дым от выстрелов легкой артиллерии.

— Мы здесь! — прокричал Ларкин с другого конца пролеска. Я думал, что под «мы» он подразумевал себя и Лену, поэтому я побежал быстрее. Будто от этого зависела жизнь Лены, а исходя из того, что мне было известно, возможно, так оно и было.

Только потом я понял, где мы находились. Мы прошли через арку, ведущую в сад Гринбрайера. Ларкин и Лена стояли на поляне, сразу за садом, на том самом месте, где мы раскапывали могилу Женевьевы несколько недель назад. В паре метров от них из теней появилась фигура, становясь в лунном свете. На улице было темно, но полная луна висела прямо над нами.

Я моргнул, не веря глазам. Это была… Это была…

— Мам? Что, черт подери, ты здесь делаешь? — Линк был в замешательстве.

Потому что его мама стояла прямо перед нами, миссис Линкольн, мой худший кошмар, ну, по крайней мере, из первой десятки. Она была удивительно к месту здесь или не к месту, это как посмотреть. На ней была кипа этих нелепых пышных подъюбников и идиотское ситцевое платье, которое так стягивало ее в талии, что, казалось, она едва могла дышать. И она стояла прямо на могиле Женевьевы.

— Так-так. Вы знаете, как я отношусь к сквернословию, молодой человек.

Линк озадаченно почесал затылок. Во всем этом не было никакого смысла, ни для него, ни для меня.

Лена, что происходит?

Лена?

Ответа не последовало. Что-то не так.

— Миссис Линкольн, с вами все хорошо?

— Восхитительно, Итан. Ну, не замечательная ли битва? А так же день рождения Лены, она сама мне сказала. Мы ждали вас, по крайней мере, одного из вас.

Линк подошел ближе.

— Ладно, мам, я пришел. Я отведу тебя домой. Тебе не следует находиться за пределами Безопасной Зоны. Тебе могут голову снести. Ты же знаешь, какой из папы стрелок.

Я схватил его за руку, оттаскивая назад. Было что-то не так в том, как она улыбается нам, в панике, отражающейся на Ленином лице.

Лена! Что происходит?

Почему она не отвечает мне? Я видел, как Лена вытащила кольцо моей мамы из-под толстовки и сжала в руке цепочку. Не смотря на темноту, я видел, как шевелятся ее губы. Я едва мог слышать ее, только шепот, в дальнем уголке моего сознания.

Итан, убирайся отсюда! Приведи дядю Мэйкона! Беги!

Но я не мог двинуться с места. Я не мог оставить ее.

— Линк, ангел мой, ты такой заботливый мальчик.

Линк? Перед нами не миссис Линкольн. Это не может быть она.

Миссис Линкольн скорее промчится по улицам голышом, чем назовет Уэсли Джефферсона Линкольна «Линком». «Зачем ты используешь это нелепое прозвище, когда у тебя есть такое благородное имя, не представляю», — говорит она каждый раз, когда кто-то из нас, позвонив к ним домой, случайно спросит Линка.

Линк почувствовал мою руку на своем плече и остановился. Понимание постепенно отразилось на его лице.

— Мам?

— Итан, убирайся отсюда! Ларкин, Линк, кто-нибудь, приведите дядю Мэйкона! — Лена кричала. Она не могла остановиться. Я еще никогда не видел ее такой напуганной. Я побежал к ней.

Я слышал звук выстреливаемого из пушки снаряда. Затем внезапный шквал пулеметов.

Я сильно ударился обо что-то спиной. Я почувствовал, как затрещала голова, и на секунду все поплыло перед глазами.

— Итан!

Я слышал голос Лены, но не мог пошевелиться. Меня подстрелили. Я был в этом уверен. Я изо всех сил старался оставаться в сознании.

Через несколько секунд, глаза снова смогли сфокусироваться. Я сидел на земле, опираясь спиной на ствол огромного дуба. Должно быть, от выстрела меня отбросило назад, к дереву. Я ощупал себя, чтобы понять, куда я был ранен, но нигде не было крови. Я не мог найти пулевое отверстие. Линк был в нескольких шагах от меня, по-дурацки распластавшись у другого дерева. Он, как и я, не понимал, что произошло. Я встал на ноги и поковылял в направлении Лены, но врезался во что-то лицом и снова очутился на земле. В точности, как в тот раз, когда я налетел на раздвижные стеклянные двери в доме Сестер.

Меня не подстрелили, это было что-то другое. Против меня обратили оружие другого рода.

— Итан! — закричала Лена.

Я снова встал и медленно зашагал вперед. Здесь и в самом деле раздвижная стеклянная дверь, только она в виде невидимой стены, окружающей дерево и меня. Я ударил по ней кулаком, но она не издала никакого звука. Я бил по ней ладонями снова и снова. Что еще мне оставалось делать? Только тогда я заметил, что Линк барабанит по своей собственной невидимой клетке.

Миссис Линкольн улыбнулась мне улыбкой более зловещей, чем Ридли когда-либо сможет изобразить.

— Отпусти их! — орала на нее Лена.

В одно мгновение небеса разверзлись, и полил дождь будто из ведра. Лена. Ее кудри безумно извивались. Дождь превратился в мокрый снег и падал искоса, атакуя миссис Линкольн со всех сторон. Через несколько секунд мы все промокли до нитки.

Миссис Линкольн, или кто бы это ни был, улыбнулась. Было что-то необычное в ее улыбке. Она казалась чрезмерно гордой.

— Я не причиню им вреда. Я просто хочу, чтобы у нас было время поговорить наедине, — в небе прямо над ее головой раздался оглушительный раскат грома. — Я надеялась увидеть какие-нибудь твои таланты. Как жаль, что меня не было рядом, чтобы помочь тебе оттачивать твое мастерство.

— Заткнись, ведьма, — Лена одарила ее зловещим взглядом. Я еще никогда не видел подобного выражения в ее зеленых глазах — ее непреклонный взор был устремлен на миссис Линкольн. Твердый как кремень. Решительный. Полный злобы и ненависти. Казалось, она хочет сорвать с плеч голову миссис Линкольн, казалось, она может это сделать.

Наконец, я понял, что именно так тревожило Лену весь год. Она обладала разрушающей силой. А я видел только силу любви. Когда ты понимаешь, что ты владеешь ими двумя, кто тебе скажет, что с этим делать?

Миссис Линкольн повернулась к Лене.

— Подожди, вскоре ты узнаешь, на что ты на самом деле способна. Как ты можешь управлять стихиями. Это истинный дар Созидателя, то, что роднит нас.

То, что роднит их.

Миссис Линкольн подняла глаза к небу, дождь тут же начал падать вокруг, не задевая ее, будто она держала зонт.

— Сейчас ты создаешь ливни, но пройдет не так много времени, и ты научишься контролировать огонь. Позволь показать тебе. Как я люблю играть с огнем.

Ливни? Она что, шутит? Мы были в центре муссона.

Миссис Линкольн подняла ладонь, и в то же мгновение молния скользнула между туч, освещая небо. Она подняла три пальца. С небес стали извергаться молнии с каждым движением ее наманикюренных ноготков. Раз. Одна из них ударила в землю, подбрасывая куски грязи, в двух шагах от места, где стоял в ловушке Линк. Два. Другая прошла сквозь дуб позади меня, раскалывая ствол точно пополам. Три. Молния ударила в Лену, которая просто выставила вверх руку. Вспышка электричества срикошетила от нее, приземляясь у ног миссис Линкольн. Трава вокруг нее задымилась и начала гореть.

Миссис Линкольн засмеялась и взмахнула рукой. Огонь в траве погас. И она с гордостью посмотрела на Лену.

— Не плохо. Рада видеть, что яблочко не так уж далеко упало от яблони.

Не может быть.

Лена одарила ее пристальным взглядом и подняла обе ладони, оградительный жест.

— Да? А что говорят о гнилых яблоках?

— Ничего. Никто еще до этого не дожил, — затем миссис Линкольн развернулась ко мне и Линку в своем ситцевом платье и куче подъюбников, с заплетенными за спиной волосами. Она посмотрела прямо на нас, сверкнув своими золотистыми глазами.

— Мне так жаль, Итан. Я надеялась, наша первая встреча пройдет в других обстоятельствах. Все-таки не каждый день ты встречаешься с первым парнем своей дочери, — она повернулась к Лене. — Или со своей дочерью.

Я был прав. Я знал, кто она, и с чем мы имеем дело.

Сарафина.

В следующий миг лицо миссис Линкольн, ее платье, все ее тело начало буквально растрескиваться пополам. Можно было увидеть, как оттягивается кожа с обеих сторон, будто упаковка шоколадной конфеты. Когда ее тело разделилось до конца, его половинки стали сползать словно пальто с чьих-то плеч. Под ним был кто-то еще.

— У меня нет матери, — прокричала Лена.

Сарафина поморщилась, будто стараясь показать, как ей больно, ведь она Ленина мать. Генетическое сходство невозможно было отрицать. У нее были такие же длинные, темные, вьющиеся волоса как у Лены. Только там, где Лена была пугающе красива, Сарафина была просто пугающей. Как у Лены, у Сарафины были изящные продолговатые черты лица, но вместо Лениных зеленых глаз, у нее были такие же сверкающие желтые радужки как у Ридли и Женевьевы. В этом и заключалась вся разница.

На Сарафине было темно-зеленое бархатное платье с корсетом, частично современное, частично готическое и частично с рубежа прошлого столетия, а так же высокие черные байкерские сапоги. Она буквально вышла из тела миссис Линкольн, которое в считанные секунды склеилось обратно, будто кто-то зашил шов, оставляя настоящую миссис Линкольн лежащую без сознания в траве с задранным вверх кринолином, обнажая ее пояс с подвязками и подъюбники.

Линк был в шоке.

Сарафина выпрямилась, стряхивая с себя груз тела:

— Смертные. Это тело было просто невыносимо, такое неудобное и тесное. Корчащее рожи каждые пять минут. Отвратительные создания.

— Мам! Мам, очнись! — Линк барабанил кулаками по силовому полю. Какой бы мегерой она не была, миссис Линкольн была его родной мегерой, и, должно быть, было больно видеть, что ее отбросили в сторону, как кусок ненужного людского мусора.

Сарафина взмахнула рукой. Губы Линка продолжали двигаться, но он не издавал ни звука.

— Так-то лучше. Тебе повезло, что мне не пришлось проводить все время в теле твоей матери за эти несколько месяцев. Иначе ты был бы уже мертв. Я даже не могу перечислить тебе, сколько раз я чуть не убила тебя из скуки за обеденным столом, пока ты не переставая гудел о своей идиотской группе.

Теперь все встало на свои места. Крестовый поход против Лены, собрание Дисциплинарного комитета Джексон Хай, ложь о Лениных школьных досье, даже странные пирожные на Хэллоуин. Как долго Сарафина рядилась как миссис Линкольн?

В миссис Линкольн.

Я никогда до конца не осознавал, чему нам придется противостоять. До сих пор. Самому Темному из ныне живущих Магу. Ридли казалась такой безобидной на ее фоне. Не удивительно, что Лена так страшилась этого дня.

Сарафина снова повернулась к Лене.

— Ты, возможно, думаешь, что у тебя нет матери, Лена, но если это правда, то это только потому, что твоя бабка и дядя отняли тебя у меня. Я всегда любила тебя.

То, с какой легкостью Сарафина перепрыгивала с одной эмоции на другую, с искренности и сожаления к отвращению и презрению, причем каждая из них была настолько же лжива, как и предыдущая, сбивало с толку. У Лены был ожесточенный взгляд.

— Это поэтому ты пыталась меня убить, мама?

Сарафина постаралась сымитировать встревоженный взгляд, или может удивленный. Трудно было сказать, потому что выражение ее лица было настолько неестественным, настолько притворным.

— Это они тебе сказали? Я просто пыталась наладить контакт — поговорить с тобой. Если бы не все эти их охранные обряды, мои попытки бы никогда не подвергли тебя опасности, уж это они точно знали. Конечно, я понимаю их беспокойство. Я — Темный Маг, Разрушитель. Но Лена, ты же прекрасно знаешь, у меня не было выбора. Все было решено за меня. Но это не меняет моих чувств к тебе, моей единственной дочери.

— Я не верю тебе! — выплюнула Лена. Однако на ее лице отразилось сомнение, когда она говорила это, будто она уже не знала, чему верить.

Я взглянул на мобильный. 9:59. Два часа до полуночи.

Линк сидел, оперевшись на дерево, спрятав лицо в ладонях. Я не мог отвести взгляд от миссис Линкольн, лежащей безжизненно в траве. Лена тоже смотрела на нее.

— Она ведь не… ну, вы понимаете? — я должен был узнать, ради Линка.

Сарафина постаралась выдавить сочувствующий взгляд. Но я понимал, она теряет интерес ко мне и Линку, что не было нам на пользу.

— Она вскоре вернется к своему прежнему непривлекательному состоянию. До чего же тошнотворная женщина. Мне не нужны ни она, ни ее сын. Я просто пыталась показать своей дочери истинную сущность Смертных. Как легко ими манипулировать, как они мстительны по натуре, — она повернулась к Лене. — Всего несколько слов из уст миссис Линкольн, и посмотри, как просто весь город набросился на тебя. Ты не предназначена для жизни в этом мире. Мы должны быть вместе. К слову о непривлекательных наружностях, Ларкин, почему бы тебе не продемонстрировать нам невинный взгляд твоих зеленых, то есть желтых глаз?

Ларкин улыбнулся и закрыл глаза, поднимая руки над головой, будто потягиваясь после долгого сна. Но когда он снова открыл глаза, что-то изменилось. Он часто заморгал, и с каждым движением век его глаза постепенно менялись. Можно было практически видеть перестановку молекул. Ларкин трансформировался в груду змей. Они стали скручиваться и взбираться друг на друга, пока Ларкин снова не образовался из этой кишащей массы. Он расставил в стороны свои руки в виде гремучих змей, которые шипели и заползали обратно в его кожаную куртку, пока снова не превратились в руки. Затем он открыл глаза. Но вместо привычного для меня зеленого взгляда, Ларкин уставился на нас теми же золотистыми глазами, что были у Сарафины и Ридли.

— Они никогда не были зелеными. Один из плюсов Иллюзиониста.

— Ларкин? — у меня внутри все упало. Он был одним из них, Темным Магом. Все намного хуже, чем я думал.

— Ларкин, что ты…? — Лена растерялась, но только на секунду. — Почему?

Но ответ смотрел прямо на нас из золотистых глаз Ларкина.

— А почему бы и нет?

— Почему бы и нет? Ой, даже не знаю, как на счет незначительной семейной солидарности?

Ларкин крутанул головой, и толстая золотая цепочка на его шее превратилась в змею, ощупывающую языком его щеку.

— Солидарность, на самом деле, мне не свойственна.

— Ты предал всех, свою родную мать. Да, как ты можешь жить с этим?

Он высунул язык. Змея заползла ему в рот и скрылась. Он сглотнул.

— Намного веселее быть Темным, чем Светлым, сестренка. Вот увидишь. Мы то, что мы есть. То, чем мне предназначено было стать. Нет смысла бороться с этим, — он щелкнул языком, теперь раздвоенным как у змеи, которую он проглотил. — Не понимаю, почему ты так зациклена на этом. Посмотри на Ридли. Она отлично проводит время.

— Ты предатель! — Лена начинала терять контроль. Гром прогремел у нее над головой, и дождь полил с новой силой.

— Он не единственный предатель, Лена, — Сарафина подошла к Лене поближе.

— О чем ты говоришь?

— О твоем ненаглядном дядюшке Мэйконе, — произнесла она озлобленно, и мне стало понятно, что Сарафина не простила, что Мэйкон отнял у нее дочь.

— Ты лжешь.

— Это он врал тебе все это время. Он позволил тебе думать, будто твоя судьба предрешена — будто у тебя нет выбора. Якобы сегодня ночью, в твой шестнадцатый день рождения, ты будешь Призвана либо Темными, либо Светлыми силами.

Лена упрямо качала головой. Она подняла ладони. Громыхнул гром, и дождь обрушился вниз сплошным потоком. Ей приходилось кричать, чтобы ее услышали.

— Так все и происходит. Так случилось с Ридли и Рис, и Ларкиным.

— Ты права, но ты другая. Сегодня ты не будешь Призвана. Тебе придется выбрать себе Призвание.

Слова повисли в воздухе. Выбрать себе Призвание. Будто слова сами по себе могли остановить время.

Лена вдруг вся побелела. На секунду мне показалась, что она собирается упасть в обморок.

— Что ты сказала? — прошептала она.

— У тебя есть выбор. Уверена, твой дядя тебе этого не сказал.

— Это невозможно, — из-за пронзительного завывания ветра я едва мог слышать голос Лены.

— Тебе предоставлен выбор, потому что ты моя дочь, второй Созидатель, рожденный в семье Дюкейн. Пусть я Разрушитель теперь, но я была рождена первым Созидателем в нашей семье.

Сарафина замолчала ненадолго, затем повторила стихотворение:

Первому суждено Темным стать

Второму дается шанс выбирать

— Я не понимаю, — ее ноги подкосились, и Лена опустилась на колени в лужу грязи в высокой траве, ее длинные черные волосы облепили лицо.

— У тебя всегда был выбор. И твой дядя всегда знал об этом.

— Я не верю тебе! — Лена вскинула руки. И куски земли, вырвавшись вместе с травой, вихрем закружились в воздухе. Я заслонил глаза, так как комки грязи и камни полетели в нас со всех сторон.

Я старался перекричать завывания ветра, но Лена едва могла меня слышать.

— Лена, не слушай ее. Она — Темная. Ее никто не волнует, кроме нее самой. Ты же сама мне это говорила.

— Зачем дяде Мэйкону скрывать от меня правду? — она смотрела прямо на меня, будто только я знал ответ на этот вопрос. Но я не знал. Я ничего не мог сказать.

Сгоряча Лена топнула ногой перед собой. Земля задрожала, и подо мной прокатилась волна. Впервые за все время Гатлин потрясло землетрясение. Сарафина улыбнулась. Она понимала, что Лена теряет контроль, а, следовательно, она выигрывает. В небе над нашими головами бушевала гроза.

— Достаточно, Сарафина! — голос Мэйкона эхом раздался через все поле. Он появился из ниоткуда. — Оставь мою племянницу в покое.

Этой ночью в свете луны он выглядел иначе. Он менее походил на человека, чем на то, чем он, в сущности, являлся. Что-то потустороннее. Его лицо казалось более молодым и ровным. Готовым к сражению.

— Это ты о моей дочери? Той самой, что ты украл у меня? — Сарафина выпрямилась и стала разминать пальцы, как солдат, проверяющий свой арсенал перед боем.

— Будто она когда-нибудь для тебя что-то значила, — Мэйкон был невозмутим. Он одернул свой пиджак, как всегда безупречно чистый. Позади него из кустов выпрыгнул Страшила, будто бежал всю дорогу, чтобы поспеть за ним. Сегодня Страшила выглядел в точности тем, кем он являлся — громадным волком.

— Мэйкон. Я польщена подобным вниманием к своей персоне, за исключением того, что я, кажется, пропустила вечеринку. Шестнадцатилетие моей родной дочери. Но ничего. Ведь сегодня еще намечается Призвание. У нас есть еще пара часов, и я ни за что на свете не пропущу это.

— Тогда полагаю, ты будешь разочарована, поскольку ты не приглашена.

— Жаль. Ведь я уже кое-кого сама пригласила, и он до смерти хочет тебя видеть.

Она улыбнулась и махнула рукой. Так же быстро как до этого материализовался Мэйкон, появился другой мужчина, облокотившись на ствол ивы, где всего секунду назад никого не было.

— Хантинг? Откуда она тебя откопала?

Он выглядел как Мэйкон, только чуточку выше и моложе, с зализанными назад черными волосами и такой же бледной кожей. Но если Мэйкон напоминал южного джентльмена из другого времени, то этот мужчина выглядел агрессивно-стильным. Одетый во все черное, в свитере, джинсах и кожаной куртке, он больше походил на кинозвезду с обложки бульварной газетенки, чем на Кэри Гранта Мэйкона. Но одно было очевидно. Он тоже был Инкубом, но — если так можно выразиться — не добрым. Чем бы ни был Мэйкон, Хантинг был чем-то другим.

На лице Хантинга появилось нечто, что должно было сойти за улыбку. Он начал ходить вокруг Мэйкона кругами.

— Брат. Сколько лет, сколько зим.

Мэйкон не улыбнулся в ответ.

— Не так уж и долго. Я не удивлен, что ты связался с кем-то вроде нее.

Хантинг засмеялся, громко и небрежно:

— А с кем еще мне, по-твоему, связываться? Со своркой Светлых, как ты? Это же нелепо. Смешна сама мысль о том, что ты можешь избавиться от своей сущности. От нашего семейного наследия.

— Я сделал выбор, Хантинг.

— Выбор? Ты так это называешь? — Хантинг засмеялся, подбираясь к Мэйкону все ближе. — Это иллюзия. Ты не можешь выбирать, кем тебе быть, Брат. Ты — Инкуб. И независимо от того, питаешься ты кровью или нет, ты — Создание Тьмы.

— Дядя Мэйкон, это правда — то, что она сказала? — Лену не интересовало небольшое воссоединение Мэйкона и Хантинга.

Сарафина визгливо рассмеялась.

— Хотя бы раз в жизни, Мэйкон, скажи девочке правду.

Мэйкон одарил ее строптивым взглядом.

— Лена, все не так просто.

— Но это правда? У меня есть выбор? — ее мокрые спутавшиеся волосы липли к лицу. Мэйкон и Хантинг, конечно же, были абсолютно сухими. Хантинг улыбнулся и зажег сигарету. Он наслаждался происходящим.

— Дядя Мэйкон. Это правда? — взмолилась Лена.

Мэйкон устремил на Лену свой рассерженный взгляд и затем отвернулся.

— Да, у тебя есть выбор, Лена, сложный выбор. Выбор со смертельными последствиями.

В одно мгновение дождь прекратился. Ветер исчез. Если это ураган, то мы в самом его эпицентре. Все ее эмоции перемешались. Я понимал, что она сейчас чувствует, даже не слыша ее голоса у себя в голове. Радость от того, что она, наконец, получила то, чего желала больше всего на свете — право выбирать свою судьбу. Злость от того, что потеряла единственного человека, которому всегда доверяла.

Лена смотрела на Мэйкона, будто видела его впервые. Я видел, как тьма вползает в черты ее лица.

— Почему ты не сказал мне? Всю свою жизнь я жила в страхе того, что могу стать Темной, — раздался новый удар грома, и капли дождя, словно слезы, забарабанили по земле. Но Лена не плакала, она была в ярости.

— У тебя есть выбор, Лена. Но так же есть последствия этого выбора. Последствия, которых ты не могла понять, будучи ребенком. Ты и сейчас не сможешь их до конца осознать. Однако каждый день своей жизни, еще даже до того как ты родилась, я размышлял над ними. И как твоя дорогая матушка знает, условия этой сделки были определены задолго до этого.

— Какие последствия? — Лена скептически посмотрела на Сарафину. Осторожно. Будто показывая свою открытость для новых возможностей. Я знал, о чем она думает. Раз она не может доверять Мэйкону, раз он все это время скрывал от нее такой секрет, то, возможно, мать говорила правду.

Я должен заставить ее услышать меня.

Не слушай ее! Лена! Ей нельзя верить…

Но в ответ тишина. В присутствии Сарафины наша связь не работала. Будто она разорвала телефонный провод между нами.

— Лена, возможно, ты не сможешь до конца понять суть выбора, который ты должна сделать. Того, что стоит на кону.

Из накрапывающих слез дождь превратился в плачущий ливень.

— Неужели ты веришь ему. После всей этой лжи, — Сарафина бросила убийственный взгляд на Мэйкона и повернулась к Лене. — Хотела бы я, чтобы у нас было больше времени поговорить, Лена. Но ты должна сделать Выбор, а я обязана пояснить его цену. Действительно, есть последствия, твой дядя не врал об этом, — она сделала паузу. — Если ты выберешь Темную сторону, все Светлые Маги в нашей семье умрут.

Лена побледнела.

— Зачем мне это делать?

— За тем, что если ты выберешь Светлую сторону, все Темные Маги и Лилум в нашей семье умрут, — Сарафина перевела свой взгляд на Мэйкона. — И я имею в виду, абсолютно все. Твой дядя, человек, который был тебе как отец, сгинет в Лету. Ты уничтожишь его.

Мэйкон исчез и тут же материализовался перед Леной.

— Лена, послушай меня. Я хочу принести эту жертву. Поэтому я ничего и не говорил тебе. Я не хотел, чтобы ты винила себя в моей смерти. Я всегда знал, что ты выберешь. Так сделай Выбор. Позволь мне уйти.

Лену колотила дрожь. Неужели она и правда уничтожит Мэйкона, если то, что сказала Сарафина, правда? Но если это — правда, что ей еще остается? Мэйкон станет всего лишь одной жертвой, не смотря на то, что она его любит.

— Но я могу предложить тебе кое-что еще, — добавила Сарафина.

— И что же такого ты можешь предложить, что заставит меня убить бабушку, тетю Дель, Рис и Райан?

Сарафина осторожно сделала несколько шагов к Лене.

— Итана. У нас есть способ, который позволит вам быть вместе.

— О чем ты говоришь? Мы и так вместе, — Сарафина слегка наклонила голову и сузила глаза. Что-то блеснуло в золотистых радужках. Понимание.

— Ты не знаешь, так ведь? — Сарафина повернулась к Мэйкону и засмеялась. — Ты не сказал ей. Ну, так же нечестно.

— Не знаю что? — выкрикнула Лена.

— Что ты и Итан никогда не сможете быть вместе, только не физически. Маги и Лилум не могут быть со Смертными, — она улыбнулась, наслаждаясь моментом. — По крайней мере, не убив их.

Глава 33 Одиннадцатое февраля. Призвание

(переводчик: Юлия gazelle Рогачева)

Маги не могут быть со Смертными, не убив их.

Сейчас все это приобрело смысл. Непреодолимая связь между нами. Электрические разряды по коже и сбивчивое дыхание при поцелуях, сердечный приступ, который чуть не убил меня — нам физически противопоказано быть вместе.

Я знал, что это правда. Я вспомнил, о чем говорили Мэйкон и Амма той ночью на болоте, а потом и в моей комнате.

Будущее для них двоих невозможно.

Есть вещи, которых ты не видишь сейчас, и которые нам неподвластны.

Лену трясло. Она тоже поняла, что это правда:

— Что ты сказала? — прошептала она.

— Что вы с Итаном никогда не сможете быть вместе по-настоящему. Вы никогда не сможете пожениться, завести детей. У вас нет будущего, по крайней мере, реального будущего. Не могу поверить, что они так и не сказали тебе. Они определенно держали вас с Ридли под колпаком.

Лена повернулась к Мэйкону:

— Почему ты не сказал мне? Ты знаешь, что я люблю его.

— Никогда раньше у тебя не было парней, не говоря уже о Смертных. Никто из нас и не думал, что это может стать проблемой. Мы не осознавали, насколько сильна твоя связь с Итаном, пока не стало слишком поздно.

Я слышал их голоса, но не вслушивался. Мы никогда не сможем быть вместе. Я никогда не смогу быть к ней настолько близок.

Поднялся ветер, и струи дождя пронзали воздух, как стекло. Молнии вспарывали ночное небо. Гром гремел так оглушительно, что содрогалась земля. По всей видимости, вот-вот начнется самая настоящая буря. Взглянув на Лену, я понял, что она не могла больше контролировать себя.

— И когда ты собирался сказать мне?! — она перекрикивала шум ветра.

— После того, как ты выберешь Призвание.

Сарафина узрела для себя благоприятную возможность и воспользовалась ею:

— Лена, ну разве ты не видишь? Мы можем решить эту проблему. Чтобы вы с Итаном смогли провести всю оставшуюся жизнь вместе, жениться и нарожать детей. Все, что только захотите.

— Она никогда не допустит этого, Лена, — отрезал Мэйкон. — Даже если бы это было возможно, Темные Маги презирают Смертных. Они никогда не позволят никому из своих разбавить их кровь кровью Смертного. Это один из ключевых моментов нашей конфронтации.

— И это правда, но в данном случае, Лена, мы были бы готовы сделать исключение, учитывая альтернативу. И мы нашли способ сделать это возможным, — она пожала плечами. — Это лучше, чем смерть.

Мэйкон посмотрел на Лену, и резко спросил:

— Способна ли ты ради совместного будущего с Итаном, убить кого-нибудь из членов своей семьи? Тетю Дель? Рис? Райан? Свою собственную бабушку?

Сарафина вальяжно развела руки в стороны, демонстрируя покладистость скрытой в них силы:

— Как только ты Обратишься, все эти люди перестанут тебя волновать. И у тебя буду я, твоя мать, твой дядя, и Итан. Разве он не самый важный человек в твоей жизни?

Глаза Лены заволокло дымкой. Дождь и туман завертелись вокруг нее. Исходящий от них звук был настолько громким, что почти заглушал грохот снарядов на Медовом Холме. Я и забыл, что в любой из двух битв, которые ведутся здесь сегодня вечером, нас могут убить.

Мэйкон схватил Лену обеими руками:

— Она права. Если ты пойдешь на это, то не будешь чувствовать угрызений совести, потому что перестанешь быть собой. Человек, которым ты являешься сейчас, умрет. Но есть кое-что, о чем она не договаривает: ты забудешь о своих чувствах к Итану. Всего за несколько месяцев в твоем сердце поселится Тьма, и он не будет больше ничего для тебя значить. Призвание имеет невероятно сильное воздействие на Созидателей. Ты сможешь даже убить его собственными руками — ты будешь способна совершать подобные злодеяния. Разве не так, Сарафина? Расскажи Лене, что случилось с ее отцом, раз уж ты такая поборница правды.

— Твой отец украл тебя у меня, Лена. То, что произошло, было случайностью, несчастным случаем.

Лена выглядела подавленной. Одно дело — слышать о том, что твоя мать убила твоего же отца, от сумасшедшей миссис Линкольн на собрании дисциплинарного комитета. И совсем другое — узнать, что это правда.

Мэйкон вновь попытался повернуть разговор в свое русло:

— Расскажи ей, Сарафина. Объясни, как ее отец сгорел дотла в его же собственном доме, в пожаре, который организовала ты. Мы все знаем, как ты любишь играть с огнем.

Глаза Сарафины полыхнули яростью:

— Знаешь, все эти шестнадцать лет ты путался у меня под ногами. Думаю, что остальное время мы обойдемся без тебя.

Из ниоткуда появился Хантинг и оказался всего в нескольких дюймах от Мэйкона. Теперь он был гораздо менее похож на человека, сейчас он был тем, кем и являлся на самом деле. Демоном. Его лоснящиеся черные волосы стояли дыбом, как шкура на спине у волка перед прыжком, уши навострились, и когда он открыл рот, это оказалась звериная пасть. А потом он просто исчез, дематериализовался.

В следующее мгновение Хантинг возник уже над Мэйконом, так быстро, что я даже засомневался, не показалось ли мне это. Мэйкон схватил Хантинга за пиджак и швырнул его в дерево. Я никогда не осознавал, насколько силен Мэйкон на самом деле. Хантинг отлетел, но в том месте, где ему предстояло удариться о дерево, он прошел сквозь ствол и прокатился по земле с другой его стороны. В тот же миг Мэйкон исчез и вновь появился уже над Хантингом. Он бросил тело Хантинга на землю, от силы удара земля под ним разверзлась. Поверженного Хантинга распластало по земле. Мэйкон обернулся, чтобы взглянуть на Лену. И как только он отвернулся, Хантинг встал у него за спиной с ехидной улыбочкой. Пытаясь предупредить Мэйкона, я закричал, но никто не услышал меня из-за бушующего над нами урагана. Хантинг злобно зарычал и вцепился зубами сзади в шею Мэйкона, как поступают собаки в драке.

Мэйкон закричал глубоким гортанным звуком, и пропал. Он просто испарился. Но Хантинг, должно быть, все еще висел на нем, потому что он исчез вместе с Мэйконом, и когда они появились на краю поляны, Хантинг по-прежнему вгрызался в шею Мэйкона.

Что он делал? Он питался таким образом? Я слишком мало знал обо всем, чтобы понять, как это возможно и возможно ли вообще. Но что бы ни делал Хантинг, он, казалось, выпивал Мэйкона до дна. Лена закричала надрывным душераздирающим криком.

Хантинг оторвался от тела Мэйкона. Тот рухнул на землю в грязь, и струи дожди замолотили по нему. Прогремел очередной оружейный залп. Я вздрогнул, пораженный близостью боевых снарядов. Реконструкция двигалась прямо к нам, в направлении Гринбрайера. Конфедераты сдавали свои последние позиции.

Грохот выстрелов заглушал рычание — ни на что не похожий, но такой знакомый звук. Страшила Рэдли. Он завыл и прыгнул по воздуху в сторону Хантинга, стремясь защитить своего хозяина. И как только пес кинулся к Хантинга, тело Ларкина начало вращаться, и куча гадюк появилась прямо перед Страшилой. Гадюки шипели и терлись друг о друга.

Страшила не понимал, что змеи были иллюзорны, что он мог бежать прямо сквозь них. Он зарычал и попятился, отвлекаясь на извивающихся змей, этого и добивался Хантинг. Он дематериализовался и, возникнув из воздуха уже позади Страшилы, начал душить собаку своей сверхъестественной силой. Тело Страшилы дергалось, он пытался сопротивляться Хантингу, но это было бесполезно. Хантинг был слишком силен. Он отбросил обмякшее тело пса в сторону, к Мэйкону. Страшила не шевелился.

Собака и ее хозяин лежали бок о бок в грязи. Неподвижные.

— Дядя Мэйкон! — закричала Лена.

Хантинг провел рукой по своим прилизанным волосам и, довольный содеянным, покачал головой. Ларкин тут же принял знакомый нам человеческий облик, снова нацепив на себя кожаную куртку. Оба они выглядели как два наркомана после дозы.

Ларкин посмотрел на луну, а потом на свои часы:

— Половина прошла. Приближается полночь.

Сарафина вытянула вверх руки, будто хотела обнять небо:

— Шестнадцатая Луна, Шестнадцатый Год.

Хантинг улыбнулся Лене, лицо его было испачкано кровью и грязью:

— Добро пожаловать в семью.

Лена вовсе не намеревалась присоединяться к этой части семьи. Сейчас я отчетливо это видел. Она поднялась на ноги, промокшая и покрытая слоем грязи от вызванного ею же самой проливного дождя. Ее черные волосы спутались и торчали. Она едва могла стоять, сопротивляясь порывам ветра, она словно опиралась на него, будто в любой момент ее ноги могут оторваться от земли, и она исчезнет в черном небе. Возможно, ей было это по силам. В данный момент меня бы уже ничего не удивило.

Ларкин и Хантинг безмолвно переместились в темноте, встав по обе стороны от Сарафины, лицом к Лене. Сарафина сделала шаг вперед.

Лена подняла вверх одну ладонь:

— Остановись. Сейчас же.

Сарафина не послушалась. Лена сжала ладонь. И огненная полоса взмыла вверх над высокой травой. Огонь полыхал, разделив мать с дочерью. Сарафина застыла на месте. Она не ожидала, что Лена способна на гораздо большее, чем она полагала: небольшой ветер и мелкий дождичек. Лена застала ее врасплох.

— Я никогда ничего не стану от тебя скрывать, как все остальные в нашей семье. Я прояснила возможные для тебя варианты и при этом сказала правду. Ты можешь меня ненавидеть, но я все еще твоя мать. И я могу предложить тебе то, чего они не могут. Будущее со Смертным.

Пламя взлетало все выше. Огонь распространялся будто самопроизвольно, пока, наконец, языки пламени не окружили Сарафину, Ларкина и Хищника. Лена засмеялась. Смехом таким же жутким, как и у ее матери. Несмотря на то, что она находилась на другом краю поляны, от ее смеха по моему телу побежали мурашки.

— Тебе не следует делать вид, что ты заботишься обо мне. Нам всем известно, какая ты сука, Мама. И, полагаю, это единственная вещь, с которой согласны все здесь присутствующие.

Сарафина вытянула губы и подула, как будто послала воздушный поцелуй. Только при этом огонь изменил свое направление и помчался по траве, окружая Лену.

— Скажи, что ты думаешь об этом, милая. Попробуй сделать что-нибудь.

Лена улыбнулась:

— Сожжение ведьмы? Как банально.

— Если бы я хотела тебя сжечь, Лена, ты уже была бы мертва. Не забывай, что ты не единственный Созидатель.

Медленно Лена подалась вперед и сунула одну свою руку в огонь. Она даже не поморщилась, ее лицо совершенно ничего не выражало. Потом она сунула в огонь и вторую руку. Подняла их обе над головой, держа ими огненный шар, так, будто это был мячик. И швырнула его со всей силой, на которую была способна. Прямо в меня.

Огненный шар врезался в дуб позади меня, и ветки его воспламенились быстрее, чем сухие щепки. Огонь побежал вниз по стволу. Я спотыкаясь пошел вперед, стараясь отойти подальше. Я шел, пока не достиг стены моей тюрьмы-невидимки. Но на этот раз ее не оказалось. Я дюйм за дюймом месил ногами грязь, выползая оттуда. Подняв глаза, увидел Линка, свалившегося рядом со мной. Дуб позади него горел даже ярче, чем мой. Огонь взмыл в темное небо и начал распространяться по всему полю. Я рванул к Лене. Не мог думать ни о чем другом. Линк, спотыкаясь, кинулся к своей маме. И лишь Лена и огненная полоса разделяла нас от Сарафины. И в тот момент казалось, что этого вполне достаточно.

Я дотронулся до плеча Лены. Учитывая темноту, она должна была подпрыгнуть от неожиданности, но она знала, что это я. Она даже не взглянула на меня.

Я люблю тебя, Ли.

Не говори ничего, Итан. Она все слышит. Я не знаю этого наверняка, но думаю, что она всегда все слышала.

Я посмотрел через поле, но за огненной стеной не увидел ни Сарафину, ни Хантинга, ни Ларкина. Я знал, что они были там, и знал, что они, скорее всего, попытаются убить нас. Но я был с Леной, и на один короткий миг только это имело значение.

— Итан! Беги за Райан. Дядя Мэйкону нужна помощь. Я не смогу долго сдерживать ее.

Я сорвался с места прежде, чем Лена успела договорить. Что бы ни сделала Сарафина для уничтожения связей между нами, это более не действовало. Лена вернулась в мое сердце и мои мысли. И пока бежал по неровному полю, волновался я лишь об этом.

За исключением того, что почти наступила полночь. Я побежал быстрее.

Я тоже тебя люблю. Поторопись…

Я посмотрел на часы на своем мобильном. 11:25. В очередной раз стукнув в дверь Равенвуда, я в отчаянии нажал на полумесяц над дверным косяком. Ничего не произошло. Ларкин, должно быть, сотворил что-то с порогом, не позволяя переступать через него, но я не знал, как он это сделал.

— Райан! Тетя Дель! Бабушка!

Я должен был найти Райан. Мэйкон ранен. И Лена может оказаться следующей. Я не мог предсказать, что предпримет Сарафина после того, как Лена ей отказала. Линк споткнулся о ступеньку позади меня.

— Райан здесь нет.

— А Райан доктор? Мы должны помочь моей маме.

— Нет. Она… Я объясню позже.

Линк принялся мерить шагами веранду:

— Это все происходит на самом деле?

Думай. Я должен думать. Я тут совсем один. Сегодня ночью Равенвуд стал своеобразной крепостью. Никто не может войти туда, по крайней мере, не Смертные, а я не могу позволить Лене проиграть.

Я набрал номер единственного человека, который — по моему мнению — не покроется мурашками, оказавшись в эпицентре сверхъестественной бури вместе с двумя Темными Магами и Кровожадным Демоном. Человека, который и сам был кем-то вроде сверхъестественной бури. Аммы.

В ответ я услышал только гудки.

— Не отвечает. Амма, вероятно, все еще с моим отцом.

11:30. Оставался последний человек, который мог помочь мне, и у этой ставки почти не было шансов. Я набрал номер Окружной библиотеки Гатлина.

— И Мэриан тоже нет. Она бы знала, что делать. Что за черт? Она никогда не уходит из библиотеки, даже после закрытия.

Линк ожесточенно шагал взад и вперед:

— Все закрыто. Сегодня ведь дурацкий праздничный день. Битва на Медовом Холме, помнишь? Может, нам стоит спуститься в Безопасную Зону и поискать медиков?

Я уставился на него, будто с его губ только что скатилась шаровая молния и ударила меня по голове.

— Сегодня праздник. Все закрыто, — повторил я за ним.

— Ага. Я об этом и говорю. И что же нам делать? — он выглядел несчастным.

— Линк, ты гений. Ты ненормальный гений.

— Я знаю, друг, но чем нам это поможет?

— Ты забрал Колотушку?

Он кивнул.

— Нам надо уехать отсюда.

Линк запустил двигатель. Он затрещал, но завелся, как и всегда. И из динамиков заорали «Трясуны», на этот раз их музыка показалась просто отстойной.

Линк промчался по гравийной дорожке, а затем искоса взглянул на меня:

— И куда мы едем?

— В библиотеку.

— Ты же сказал, что она закрыта.

— В другую библиотеку.

Линк кивнул, будто понял, но на самом деле это было не так. Но, тем не менее, он порулил дальше, как в старые добрые времена. Колотушка неслась по гравию, словно это было утро понедельника, и мы опаздывали на первый урок. Но и это было не так.

На часах было 11:40.

Когда мы остановились на стоянке напротив Исторического Общества, Линк даже не пытался понять почему. Я выскочил из машины прежде, чем он успел выключить «Трясунов». Он догнал меня, когда я уже завернул за угол, в неосвещенное место позади второго самого старого здания в Гатлине.

— Это не библиотека.

— Верно.

— Это ДАР.

— Верно.

— Который ты ненавидишь.

— Верно.

— Моя мама ходит сюда каждый день.

— Верно.

— Чувак. А мы что тут делаем?

Я подошел к решетке и просунул сквозь нее руку. Она проскользнула сквозь металл, по крайней мере, на вид решетка казалась металлической, а моя рука при этом выглядела так, будто была ампутирована по запястье.

Линк вцепился в меня:

— Друг, Ридли, должно быть, подсыпала что-то в мой Маунтин Дью. Потому что, клянусь, твоя рука… Я только что видел, как твоя рука… Забудь, у меня галлюцинации.

Я вытащил свою руку и пошевелил пальцами у него перед лицом:

— Слушай, друг, после всех тех вещей, которые ты видел сегодня, ты и теперь считаешь, что у тебя галлюцинации? И сейчас?

Я снова взглянул на мобильник. 11:45.

— У меня нет времени на объяснение, но с этого момента все вокруг будет становиться еще более странным. Мы войдем в библиотеку, но это не совсем библиотека. И большую часть времени тебе будет казаться, что ты сошел с ума. Так что если ты захочешь подождать в машине, то это нормально.

Линк пытался понять, что я говорил, но это ему давалось с трудом.

— Так ты идешь или нет?

Линк посмотрел на решетку. Не говоря ни слова, он сунул в нее свою руку. Она исчезла.

Он решился.

Я шмыгнул в дверь и стал спускаться по древней каменной лестнице.

— Идем. Нам нужна книга.

Спотыкаясь позади меня, Линк нервно засмеялся.

— Ты понимаешь? Книга?.. Библиотека?..

Как только мы спустились в темное помещение, настенные факелы зажглись сами собой. Я взялся за металлическую, имеющую форму полумесяца, рукоятку одного из них и бросил его Линку. Схватил второй и спрыгнул с последней ступеньки в склеп. По мере того, как мы продвигались к центру зала, один за другим на его стенах загорались факелы. В их мерцающем свете стали видны колонны и тени, которые они отбрасывали. Слова «Domus Lunae Libri» снова появились в тени у входа, там же, где я видел их в прошлый раз.

— Тетя Мэриан! Ты здесь?

Она постучала меня сзади по плечу. От страха я чуть из кожи не выпрыгнул и врезался в Линка.

Линк заорал и уронил факел. Я затоптал огонь ногами.

— Боже, доктор Эшкрофт. Вы напугали меня почти до смерти.

— Прости, Уэсли… и Итан, ты с ума сошел? Ты хорошо помнишь, кем является мать этого бедного мальчика?

— Миссис Линкольн без сознания. Лена в беде. Мэйкон ранен. Мне необходимо попасть в Равенвуд, я не могу найти Амму и не могу найти вход, чтобы попасть внутрь. Я должен пройти через Тоннель, — я снова был маленьким мальчиком, и все эти слова просто-напросто посыпались из меня.

Разговаривать с Мэриан было почти то же самое, что разговаривать с моей мамой, ну или, по крайней мере, с человеком, который знал, каково это — говорить с моей мамой.

— Я ничего не могу сделать. И ничем не могу вам помочь. Так или иначе, час Призвания наступает в полночь. Остановить часы я тоже не могу. И не могу спасти ни Мэйкона, ни мать Уэсли, ни кого-либо еще. Я не имею права вмешиваться, — она посмотрела на Линка. — И мне жаль твою мать, Уэсли. Я говорю это без пренебрежения.

— Мэм, — Линк расстроился.

Я отрицательно покачал головой и протянул Мэриан ближайшей факел со стены:

— Вы не понимаете. Я не прошу вас делать ничего, кроме обычных обязанностей Библиотекаря Магов.

— Что?

Я посмотрел на нее многозначительным взглядом:

— Я должен доставить в Равенвуд книгу, — наклонившись, достал из ближайшей стопки первую попавшуюся книгу, которая сразу обожгла кончики моих пальцев. — «Полное руководство по ядовитым Травам и Заклинаниям».

Мэриан была настроена скептически:

— Сегодня ночью?

— Да, сегодня. Сейчас. Мэйкон попросил меня принести ее ему лично. До полуночи.

— Библиотекарь Магов — единственный из Смертных, кто знает, где вход в Тоннели Lunae Libri, — Мэриан вернула мне многозначительный взгляд и забрала книгу из моих рук. — Хорошо, что я — одна из них.

Мы с Линком следовали за Мэриан по извилистым коридорам Lunae Libri. Сначала я принялся считать дубовые двери, мимо которых мы проходили, но, досчитав до шестнадцатой, бросил это занятие. Тоннели были похожи на лабиринт, и каждый следующий был не похож на предыдущий. У некоторых из них потолок был таким низким, что нам с Линком приходилось нагибаться, чтобы пройти, а у других, наоборот, настолько высок, что, казалось, будто над головой вообще нет крыши. Это в буквальном смысле был другой мир. Тут были и простые проходы, не украшенные ничем, кроме скромной каменной кладки, а другие были больше похожи на коридоры в замке или музее, на стенах которых висели шпалеры, старинные карты в рамах и масляные картины. При других обстоятельствах я должен бы перестать читать крошечные латунные надписи под портретами. Может, они были известными Магами, кто знает. Единственное, что было общего в этих коридорах — это запах земли и времени, и то, сколько раз Мэриан поворачивала свой ключ в виде полумесяца — железный круг, который она носила на талии.

Прошла, казалось, целая вечность, когда мы подошли к двери. Наши факелы почти погасли, и мне пришлось поднимать свой факел так высоко, как только я мог, чтобы прочитать надпись «Особняк Равенвуда», высеченную на вертикальных досках. Мэриан повернула ключ-полумесяц в последней замочной скважине, и дверь распахнулась. Резные ступеньки вели в дом, и по проблескам в потолке над собой, я понял, что мы находились на первом этаже.

Я повернулся к Мэриан и протянул руку за книгой:

— Спасибо, тетя Мэриан. Я отдам ее Мэйкону.

— Не так быстро. Мне еще предстоит увидеть читательский билет, выданный на твое имя, ИУ, — подмигнула она мне. — Я сама доставлю эту книгу.

Я посмотрел на мобильник. Снова 11:45. Это было невозможно.

— Как сейчас может быть то же самое время, что и в момент нашего приезда в Lunae Libri?

— Лунное время. Вы, ребята, никогда никого не слушаете. Тут, внизу, вещи не всегда такие, какими кажутся.

Линк и Мэриан пошли следом за мной по лестнице к главному залу. Равенвуд был таким же, как и до нашего ухода, вплоть до оставленного на тарелках торта, чайного сервиза и кучи нераспакованных подарков на день рождения.

— Тетушка Дель! Рис! Бабушка! Ау? Где все? — позвал я, и они вышли из-за дверного косяка.

Дель заняла позицию у лестницы, держа лампу над головой, как будто вот-вот собиралась ударить ею Мэриан по голове. Бабушка стояла в дверях, рукой заслоняя Райан. Рис пряталась под лестницей, вооружившись ножом для торта.

Они все заговорили одновременно:

— Мэриан! Итан! Мы так волновались. Лена исчезла, и когда мы услышали звонок из Туннелей, мы подумали, что…

— Вы видели Ее? Она там?

— Вы видели Лену? Мэйкон не вернулся, и мы начали беспокоиться.

— А Ларкин. Она ведь не причинила боль Ларкину?

Я смотрел на них с недоверием, забрав лампу из рук тети Дель и отдав ее Линку:

— Лампа? Вы серьезно думали, что лампа вас защитит?

Тетя Дель пожала плечами:

— Барклай поднялся на чердак, чтобы превратить в оружие карнизы и старые украшения Солнцеворота. Это все, что я смогла найти.

Я встал на колени перед Райан. Прошло не так много времени, около четырнадцати минут, если быть точным:

— Райан. Ты помнишь, как помогла мне, когда мне было больно? Мне нужно, чтобы прямо сейчас, в Гринбрайере, ты сделала то же самое. Дядя Мэйкон потерпел поражение, и они со Страшилой ранены.

Райан выглядела так, будто вот-вот заплачет:

— Страшила тоже ранен?

В дальнем углу комнаты кашлянул Линк:

— И моя мама. Я имею в виду, я знаю, какой она была головной болью, и все такое, но, может, она могла… могла бы помочь моей маме?

— И маме Линка.

Бабушка снова затолкала Райан себе за спину и погладила ее по щеке. Она оправила свитер и разгладила юбку.

— Ну что ж, идем. Я и Дель. Рис, останься здесь, со своей сестрой. И скажи отцу, куда мы ушли.

— Бабушка, мне нужна Райан.

— На сегодняшнюю ночь я побуду Райан, Итан, — она взяла сумку.

— Я не уйду отсюда без Райан, — настаивал я на своем.

Слишком многое было поставлено на карту.

— Мы не можем привести туда ребенка, не обретшего Призвания, не в ночь Шестнадцатой Луны. Ее могут убить, — Рис посмотрела на меня так, будто я был идиотом.

Я опять оказался не в теме.

В утешительном порыве Дель взяла меня за руку:

— Моя мать — Эмпат. Она очень восприимчива к чужим способностям и может на время перенимать их. Сейчас она позаимствовала силу Райан. Это продлится не очень долго, но пока она может делать все то, на что способна Райан. И, несомненно, Бабушка уже была Призвана, лет так дцать назад. Так что мы пойдем с тобой.

Я взглянул на мобильник. 11:49.

— Что, если мы не успеем вовремя?

Мэриан улыбнулась и подняла книгу:

— Я никогда еще не доставляла никого в Гринбрайер. Дель, как ты думаешь, сможешь найти дорогу?

Тетя Дель кивнула, надевая очки:

— Времявороты с легкостью находят старинные двери. Это с совсем новыми моделями у нас возникают небольшие проблемы, — она снова скрылась в Туннелях, следуя за Мэриан и Бабушкой.

Мы с Линком поднялись на ноги, и пошли за ними.

— Для кучки пожилых дам, — Линк задыхался, — они и впрямь знают толк в передвижениях.

На этот раз проход был маленьким и обваливался на глазах, с точечными вкраплениями черного и зеленого мха, растущего по стенам и потолку. Скорей всего, и в полу тоже, но я не мог видеть их из-за теней. Вереницей из пяти покачивающихся факелов мы передвигались в кромешной тьме. Так как мы с Линком замыкали вереницу, дым попадал нам в глаза, отчего их жгло, и они слезились.

Как только мы подошли поближе к Гринбрайеру, мне показалось, что нас окутало дымом, который начал просачиваться в Туннели, и он шел вовсе не от наших факелов, а из невидимых отверстий, ведущих к внешнему миру.

— Это здесь, — Тетушка Дель откашлялась, осторожно пробираясь по краю прямоугольного прохода в каменной стене.

Мэриан соскребла мох и открыла дверь. Lunae ключ подошел идеально, как если бы замок открывали всего несколько дней назад, а не сотни тысяч дней назад. Дверь была не дубовой, а сделанной из камня. Я не мог поверить, что тете Дель хватило сил открыть ее.

Тетушка Дель остановилась на лестнице и жестом пригласила меня войти. Она знала, что у нас почти не осталось времени. Поднимаясь по каменным ступеням, я вдыхал сырой воздух и нагибался, чтобы не задевать головой свисающий с потолка мох. Я вылез из туннеля, но, выбравшись на самый верх, замер. Я увидел каменную надгробную плиту, где столько лет пролежала Книга Луны.

И я знал, что это была та самая плита, потому что сейчас на ней лежала Книга.

Та самая книга, которая сегодня утром исчезла с полки в моем шкафу. Я понятия не имел, как она тут оказалась, но на расспросы не было времени.

Звуки пожара я услышал раньше, чем увидел его.

Огонь неистовствовал, сея вокруг гнев, хаос и разрушение. И он был повсюду. Смог в воздухе был настолько плотным, что я задыхался из-за него. Жаром мгновенно опалило волосы на моих руках. Это было похоже на видения медальона или даже, что еще хуже, на последний из моих кошмаров — тот, в котором Лена сгорела в огне.

То самое чувство, что я ее теряю. Оно становилось явью.

Лена, ты где?

Помоги Дяде Мэйкону.

Ее голос становился все слабее. Я отогнал от себя дым, чтобы разглядеть дисплей телефона.

11:53. Семь минут до полуночи. Времени у нас почти не осталось.

Бабушка схватила мою руку:

— Не стой истуканом. Нам нужен Мэйкон.

Мы с бабушкой, взявшись за руки, побежали в гущу огня.

Ведущая к кладбищу длинная аллея из образующих арку ивовых деревьев и прилегающие к ней сады полыхали огнем. Кустарниковые и заостренные дубы, карликовые пальмы, розмарины и лимоны — все деревья были в огне. Я услышал вдалеке последние несколько залпов. Праздник на Медовом Холме завершался, и я знал, что участники Реконструкции вскоре соберутся на фейерверк, как будто фейерверк в Безопасной зоне мог сравниться с тем, что происходило здесь сейчас. Горели и сад, и поляна, окружавшие склеп.

Мы с бабушкой пробирались сквозь дым, пока не подошли к пылающим дубам, и я не нашел Мэйкона, лежавшего на том же месте, где мы его и оставили. Бабушка склонилась над ним и дотронулась рукой до его щеки.

— Он слаб, но с ним все будет в порядке.

В тот же миг Страшила Рэдли перевернулся и вскочил на все свои четыре лапы. Он подкрался поближе и лег на живот рядом с хозяином.

Мэйкон попытался повернуть голову в сторону Бабушки. Его голос прозвучал еле слышным шепотом:

— Где Лена?

— Итан ее найдет. Ты отдыхай. Я попробую помочь Миссис Линкольн.

Линк был рядом со своей мамой, и бабушка без лишних слов поспешила в их сторону. Я поднялся, вглядываясь в огонь в поисках Лены. И не видел никого из них, нигде. Ни Хантинга, ни Ларкина, ни Сарафину — никого.

Я здесь. На крыше склепа. Но мне кажется, я застряла.

Держись, Ли. Я иду.

Я пошел обратно через огонь, стараясь придерживаться тех тропинок, которые помнил по своему прошлому визиту в Гринбрайер с Леной. Чем ближе я подбирался к склепу, тем явственнее чувствовал жар от пламени. Ощущение было таким, будто с меня содрали кожу, но я понимал, что она просто на самом деле горит.

Я взобрался на безымянное надгробие, ногой нащупал опору в разрушенной каменной стене, и, насколько смог, подтянул себя наверх. На крыше склепа стояла статуя какого-то ангела с отколотой частью тела. Я ухватился за его — не знаю, за что именно, вроде как это было похоже на лодыжку, — и вытащил себя на край гробницы.

Скорее, Итан! Ты мне нужен.

Вот тогда-то я и оказался лицом к лицу с Сарафиной.

Вонзившей нож мне в живот.

Самый настоящий нож в мой самый настоящий живот.

Конец сна, который нам так ни разу и не позволили увидеть. Только эта часть не была сном. Я знаю, потому что это был мой живот, и я чувствовал каждый дюйм входящего в меня лезвия.

Удивлен, Итан? Думаешь, Лена — единственный Маг на этой волне?

Голос Сарафины начал стихать.

Пусть она теперь попробует стать Светлой.

Теряя сознание, я думал лишь о том, что если бы на мне был сейчас мундир солдата Конфедерации, меня бы звали Итан Картер Уэйт. У меня такая же рана в животе, и тот же медальон в кармане. Даже если единственным местом, из которого я когда-либо дезертировал, была баскетбольная команды средней школы Джексона, а вовсе не армия генерала Ли.

А еще мне снились сны о девушке-Маге, которую я всегда буду любить. Точно так же, как и тот, другой Итан.

Итан! Нет! Нет! Нет! Нет!

В один миг я кричала, а в следующий миг звук застрял у меня в горле.

Я помню, как упал Итан. Я помню улыбку своей матери. Блеск лезвия, и кровь.

Кровь Итана.

Этого не могло быть.

А сейчас все замерло. Все буквально застыло на месте, подобно сцене в музее восковых фигур. Клубы дыма все так же клубились. Они были пушистыми и серыми, но никуда не перемещались, ни вверх, ни вниз. А просто висели в воздухе, как будто были сделаны из картона — всего лишь часть театральных декораций. Языки пламени были все такими же четкими, такими же жаркими, но они ничего не поглощали и не издавали ни звука. Даже воздух был статичен. Все было точно таким же, как и секундой ранее.

Бабушка склонилась над миссис Линкольн в попытке дотронуться до ее щеки, и ее рука повисла в воздухе. Линк держал мать за руку, стоя на коленях в грязи, как испуганный мальчик. Тетя Дель и Мэриан присели на нижнюю ступеньку входа в склеп, закрывая лица от дыма.

Дядя Мэйкон лежал на земле, Страшила свернулся рядом с ним. В нескольких шагах от них, прислонившись к дереву, стоял Хантинг и любовался делом рук своих. Кожаное пальто Ларкина было объято пламенем, сам он замер где-то на середине дороги в Равенвуд, глядя в обратном направлении. Он бежал не сюда, а подальше отсюда.

И Сарафина. Высоко над головой моя мать держала резной кинжал, древнюю Темную вещь. Ее лицо полыхало от ярости, огня и ненависти. С лезвия еще капала кровь на безжизненное тело Итана. Даже капли крови застыли в воздухе.

Рука Итана была вытянута по самому краю крыши склепа. Она безвольно свисала вниз, будто тянулась к кладбищу внизу.

Как и в нашем сне, но только наоборот.

Не я выпала из его рук, а он пострадал от моих.

У подножия склепа я потянулась вверх, раздвигая пламя и дым, пока мои пальцы не соединились с пальцами Итана. Я привстала на цыпочки, но едва смогла дотянуться до него.

Итан, я люблю тебя. Не оставляй меня. Без тебя я с этим не справлюсь.

В свете луны я могла бы увидеть его лицо. Но на небе не было луны, сейчас ее не было, и свет шел только от огня, окружавшего меня со всех сторон и по-прежнему замороженного. Небо было пустым и совершенно черным. И не было ничего. Сегодня ночью я потеряла все.

Я рыдала до тех пор, пока не начала задыхаться. Мои пальцы скользнули в его, и я поняла, что никогда больше не почувствую его пальцы в своих волосах.

Итан.

Я хотела выкрикнуть его имя, несмотря на то, что никто не услышит, просто у меня не было сил держать крик в себе. У меня не осталось ничего, кроме тех слов. Я помнила слова из видений. Я помнила каждое из них.

Кровь сердца моего.

Жизнь жизни моей.

Плоть тела моего.

Душа души моей.

— Не делай этого, Лена Дюкейн. Не играй с Книгой Лун и не навлекай на нас снова всю эту тьму, — я открыла глаза.

Амма стояла рядом со мной, в огне. Мир вокруг нас был все так же заморожен.

Я посмотрела на Амму:

— Предки сделали это?

— Нет, дитя мое. Это сделала ты. Предки лишь помогли мне прийти сюда.

— Как я смогла это сделать?

Она села на землю рядом со мной:

— Ты еще не знаешь, на что способна, не так ли? По крайней мере, насчет этого Мельхиседек оказался прав.

— Амма, о чем ты говоришь?

— Я постоянно твердила Итану, что когда-нибудь он сможет просверлить дырку в небе. Но я считаю, что сделала это именно ты.

Я попыталась вытереть слезы со своего лица, но они не прекращались. А когда они скатились до моих губ, я почувствовала во рту вкус сажи:

— Я… я — Темная?

— Еще нет, пока нет.

— Я — Светлая?

— Нет. И этого не могу о тебе сказать.

Я посмотрела на небо. Все было окутано дымом: и деревья, и небо, а там, где должна быть луна и звезды, виднелось лишь толстое черное одеяло. Пепел и огонь, и дым… и ничего больше.

— Амма.

— Да?

— А где луна?

— Ну, дитя, если ты не знаешь, то я тем более. В какой-то момент я смотрела на твою Шестнадцатую Луну. Ты стояла под ней, вглядываясь в звезды, как будто только Бог на Небе мог помочь тебе, с поднятыми вверх ладонями, как будто ты поддерживала небо. А потом ничего. Только это.

— А как же Призвание?

Она замолчала, раздумывая:

— Вообще-то, я не знаю, что происходит, когда в полночь твоего Шестнадцатого дня рождения на небе нет Луны. Насколько я знаю, подобного никогда раньше не было. Мне кажется, что если нет Шестнадцатый Луны, то не может быть и Призвания.

Я должна была испытать облегчение, радость, растерянность. Но все, что я чувствовала, была боль:

— Так все закончилось?

— Не знаю, — она протянула руку и подняла меня с земли, ставя на ноги рядом с собой.

Ее рука была теплой и сильной, и я почувствовала, как в моей голове что-то начинает проясняться. Мы обе знали, что я буду делать дальше. Так же, как — я подозреваю — Иви знала, что собиралась делать Женевьева на этом самом месте более ста лет назад.

Как только мы открыли потрескавшуюся обложку книги, я мгновенно поняла, до какой страницы мне листать, как если бы знала это с самого начала.

— Ты знаешь, что это противоестественно. И знаешь, какие будут последствия.

— Знаю.

— И знаешь, что нет никаких гарантий, что это сработает. В прошлый раз все закончилось не так хорошо. Но могу сказать тебе вот что: моя пра-пра-тетя Иви там же, где и Предки, и они нам помогут, чем смогут.

— Амма. Пожалуйста. У меня нет выбора.

Долгим взглядом она смотрела мне в глаза. Наконец, кивнула:

— Я знаю, что не смогу отговорить тебя поступить так, как задумала. Потому что ты любишь моего мальчика. И так как я тоже его люблю, я тебе помогу.

Я взглянула на нее, и до меня дошло:

— Так вот почему сегодня вечером вы принесли сюда Книгу Лун.

Амма медленно кивнула. Она дотронулась рукой до моей шеи и вытащила цепочку с висящим на ней кольцом из-под школьной толстовки Итана, которая все еще была на мне надета.

— Это было кольцо Лайлы. Видимо, он очень сильно любит тебя, раз отдал тебе эту вещь.

Итан, я люблю тебя.

— Любовь обладает очень мощной силой, Лена Дюкейн. С материнской любовью шутки плохи. И мне кажется, что Лайла пыталась помочь, уж как могла.

Она сорвала кольцо с моей шеи. И на коже — в том месте, где прорвалась цепочка, — остался порез. Она надела кольцо на мой средний палец.

— Лайла полюбила бы тебя. У тебя есть то, чего не было у Женевьевы, когда она воспользовалась Книгой — любовь двух семей.

Я закрыла глаза, чувствуя прикосновение прохладного металла к своей коже:

— Надеюсь, вы правы.

— Подожди, — Амма протянула руку и вытащила из кармана Итана медальон Женевьевы, по-прежнему завернутый в ее фамильный носовой платок. — Просто, чтобы напомнить всем, что на тебе уже лежит одно проклятие, — она обеспокоено вздохнула. — Не хочу быть осужденной дважды за одно и то же преступление.

Она положила медальон на книгу:

— На этот раз мы все сделаем правильно.

Сняв со своей шеи старинный амулет, она положила его рядом с медальоном. Маленький золотой круг выглядел почти как монетка, изображение на нем стерлось из-за постоянной носки и от времени:

— Чтобы напомнить всем, что если они связались с моим мальчиком, то будут иметь дело со мной.

Она закрыла глаза. Я сделала то же самое. Дотронулась руками до страниц и начала петь — сначала медленно, а потом все громче и громче.

CRUOR PECTORIS MEI, TUTELA TUA EST.

VITA VITAE MEAE, CORRIPIENS TUAM, CORRIPIENS MEAM.

Я произносила слова с уверенностью. С той уверенностью, что приходит, только если тебе действительно все равно, выживешь ты или умрешь.

“CORPUS CORPORIS MEI, MEDULLA MENSQUE,

ANIMA ANIMAE MEAE, ANIMAM NOSTRAM CONECTE.”

Я выкрикивала слова в остановившуюся действительность, хотя никто, кроме Аммы, не слышал их.

“CRUOR PECTORIS MEI, LUNA MEA, AESTUS MEUS.

CRUOR PECTORIS MEI. FATUM MEUM, MEA SALUS.”

Амма сжала мои дрожащие руки в своих надежных, и мы вместе стали произносить Заклинание. На этот раз мы говорили на языке Итана и его матери, на языке Лайлы, дяди Мэйкона и тети Дель, на языке Аммы и Линка, и маленькой Райан, и всех, кто любил Итана, и кто любил нас.

Все, что мы говорили сейчас, звучало как песня.

Песня любви к Итану Лоусону Уэйту двух людей, которые любили его больше всех. И которые будут тосковать по нему, если потерпят неудачу.

КРОВЬ СЕРДЦА МОЕГО — ТВОЯ ЗАЩИТА.

ЖИЗНЬ ЖИЗНИ МОЕЙ — ЗАБИРАЯ ТВОЮ, МОЮ ЗАБИРАЕТ.

ТЕЛО ОТ ТЕЛА МОЕГО, СУЩНОСТИ И МЫСЛЕЙ.

ДУША В ДУШЕ МОЕЙ — СВЯЗАТЬ ИХ ВОЕДИНО.

КРОВЬ СЕРДЦА МОЕГО, МОИ ПРИЛИВЫ И ОТЛИВЫ, ЛУНА МОЯ.

КРОВЬ СЕРДЦА МОЕГО, МОЕ СПАСЕНИЕ, МОЯ ПОГИБЕЛЬ.

В ту же секунду меня, Книгу, склеп и Амму поразила молния. По крайней мере, мне так показалось. Но потом я вспомнила, что в видении Женевьева испытала то же самое. Амму отбросило к стене склепа, и головой она стукнулась о камень.

Я почувствовала, как по телу пробежал электрический ток, и расслабилась, смирившись с тем, что если я и умерла, то хотя бы буду с Итаном. Я чувствовала его, то, как близок он мне, как сильно я его люблю. И ощущая пылающее на моем пальце кольцо, я знала, что и он меня любит.

Мне казалось, что мои глаза горят, куда бы я ни посмотрела, я видела тусклый золотой свет, как будто он каким-то образом исходит от меня.

Я услышала шепот Аммы:

— Мой мальчик.

И повернулась к Итану. Он купался в золотом свете, так же, как и все остальное. Он по-прежнему был неподвижен. Я в панике посмотрела на Амму:

— Не сработало.

Она прислонилась к каменному алтарю и закрыла глаза.

Я закричала:

— Это не сработало!

И пинком отшвырнула от себя Книгу, прямо в грязь. Потом посмотрела наверх. Там снова взошла Луна. Подняв руки над головой, я протянула их к небу. По моим жилам, там, где должна быть кровь, растекался жар. Это во мне закипал гнев, и ему не находилось выхода. Я чувствовала, что он разъедает меня изнутри. И понимала, что если не найду способ выплеснуть его, он меня уничтожит.

Хантинг. Ларкин. Сарафина.

Пожиратель, трус, и моя кровожадная мать, которая жила ради того, чтобы погубить своего собственного ребенка. Уродливые ветки генеалогического древа моей Магической семьи.

Как могла я выбрать себе Призвание, когда они уже забрали то единственное, что было для меня важно? Жар в моих руках все нарастал, как будто по своей собственной воле. На небе сверкнула молния. Я заранее знала, куда она ударит.

Три точки на компасе, указатель мне был не нужен.

Молния ударила в пламя, поразив три цели одновременно — тех, кто сегодня ночью отобрал у меня все. Я должна была отвернуться, но не сделала этого. Статуя, которая секундой ранее была моей матерью, вдруг стала удивительно красивой — будучи охваченной пламенем при свете луны.

Опустив руки, я вытерла глаза от грязи, пепла и скорби, но когда я обернулась, увидела, что она исчезла.

Они все исчезли.

Пошел дождь, мое затуманенное зрение стало приходить в норму, и вскоре я снова смогла разглядеть, как потоки дождя хлещут по задымленным дубам, полям и кустарникам. Впервые за долгое время я видела все так отчетливо, а, может быть, и вообще в первый раз в своей жизни. Я направилась обратно к склепу, к Итану.

Но его не было.

Там, где всего несколько минут назад лежало тело Итана, теперь был кто-то другой. Дядя Мэйкон.

Я ничего не понимала. Повернулась за ответами к Амме. Глаза ее были огромными и испуганными.

— Амма, где Итан? Что случилось?

Но она мне не ответила. В первый раз за все время Амма молчала. Потрясенная, она смотрела на тело дяди Мэйкона:

— Никогда не думала, Мелхиседек, что конец будет вот таким. Столько лет мы вместе держали всю тяжесть мира на своих плечах, а теперь… — она говорила с ним так, будто он ее слышал, хотя голос ее звучал так тихо, как никогда раньше. — Как же я буду держать его в одиночку?

Я схватила ее за плечи, ее острые кости впились в мои ладони:

— Амма, что происходит?

Подняв глаза, она встретилась взглядом с моими, и едва слышным шепотом произнесла:

— Нельзя ничего попросить у Книги, не отдав ей что-то взамен, — слезы потекли по ее морщинистой щеке.

Это не могло быть правдой. Я опустилась на колени рядом с дядей Мэйконом и медленно протянула руку, чтобы коснуться его гладковыбритого лица. Обычно, она была обманчиво теплой, как у человека, согреваемая энергией надежд и чаяний Смертных, но не сегодня. Сейчас его кожа была ледяной. Как и у Ридли. Как у мертвеца.

Не отдав ей что-то взамен.

— Нет… пожалуйста, нет!

Я убила дядю Мэйкона. А ведь я еще даже не Призвана. Я еще даже не выбрала Свет, но уже убила его.

Ярость снова начала закипать внутри меня, а вокруг нас поднимался ветер, завывая и кружась, вторя мои эмоциям. И, казалось, он уже знаком мне, как старый друг. Книга совершила какой-то ужасный обмен, о котором я не просила. И вдруг я поняла.

Обмен.

Если на том месте, где раньше лежал мертвый Итан, сейчас находится дядя Мэйкон, означает ли это, что Итан может быть там, и он жив?

Я вскочила на ноги и побежала от склепа. Застывший пейзаж подсвечивался золотистым светом. Я увидела Итана, лежавшего на траве недалеко от Страшилы, где всего несколько минут назад находился дядя Мэйкон. Я подошла к нему. И дотронулась до руки Итана, но она была холодна. Итан по-прежнему мертв, но теперь не стало и дяди Мэйкона.

Что же я наделала? Я потеряла их обоих. Стоя на коленях в грязи, я упала на грудь Итана и заплакала. Взяв его руку, приложила ее к своей щеке, и думала о том, что он постоянно отказывался принять мою судьбу, отказывался сдаваться, и прощаться со мной.

Теперь была моя очередь:

— Я не прощаюсь. Я не скажу этого слова, — это был лишь шепот, прозвучавший в поле тлеющей травы.

И тогда я почувствовала движение. Пальцы Итана сжались и разжались, пытаясь нащупать мои.

Ли?

Я едва слышала его. Улыбнулась сквозь слезы и поцеловала его ладонь.

Это ты там, Лена-Длина?

Переплетя свои пальцы с его, я поклялась, что никогда больше не отпущу их. Запрокинула лицо, подставляя его дождю, смывавшему с меня сажу.

Я здесь.

Не уходи.

Я никуда не уйду. И ты не уйдешь.

Глава 34 Двенадцатое февраля. Луч надежды

(переводчик: Юлия gazelle Рогачева)

Я бросил взгляд на свой мобильный. Он был сломан.

Время замерло на цифрах 11:59.

Но я знал, что сейчас уже далеко за полночь, потому что финальный фейерверк уже начался, хоть и вовсю шел дождь. Вот и прошла еще одна годовщина Битвы на Медовом Холме.

Я лежал посередине грязного поля, а струи дождя омывали меня, пока я смотрел, как непродолжительные залпы фейерверка взрывались в моросящем ночном небе, полностью затянутом облаками. Мой мозг никак не мог нормально заработать. Я упал, ударился головой и кое-какими другими частями тела. У меня болели живот, бедро, и вся левая сторона. Амма убьет меня, как только я таким вот искалеченным появлюсь на пороге дома.

Я помнил лишь, как держался за дурацкую статую того ангела, а уже в следующую секунду лежал вот тут, спиной на земле. Решил, что когда я пытался подняться на вершину склепа, от статуи отвалился кусок, но это была лишь догадка. Должно быть, Линк принес меня сюда, когда я отключился, как последний идиот. Все остальное будто было стерто из моей памяти.

И, наверное, именно поэтому я не понимал, почему Мэриан, Бабушка и тетя Дель рыдали, столпившись у склепа. Я оказался не готов к тому, с чем в итоге мне пришлось столкнуться.

Мэйкон Равенвуд. Мертвый.

Может быть, он и раньше не был живым, этого я не знал, но теперь его не стало. Я был уверен в этом. Лена бросилась на его тело, дождь стал хлестать по ним обоим.

И впервые капли дождя намочили Мэйкона.

На следующее утро мне все же удалось сложить воедино кое-какие события, произошедшие в ночь дня рождения Лены. Мэйкон был единственной жертвой. Очевидно, Хантинг одолел его, когда я потерял сознание. Бабушка объяснила, что у тех, кто питается снами, не так много сил, как у тех, что питаются кровью. И, наверное, у него не было ни единого шанса выстоять против Хантинга. Тем не менее, это не помешало ему попробовать.

Мэйкон всегда говорил, что пойдет на все ради Лены. И в конечном итоге, он сдержал свое слово.

Все остальные, казалось, были в порядке, по крайней мере, физически. Тетя Дель, Бабушка и Мэриан побрели обратно в Равенвуд, Страшила не отставал от них, поскуливая, как потерявшийся щенок. Тетя Дель недоумевала, что случилось с Ларкиным. Никто не знал, как донести до нее тот факт, что в ее семье теперь не один, а сразу два гнилых ростка, поэтому все промолчали.

Миссис Линкольн ничего не помнила, и Линка ожидало непростое испытание — объяснить ей, что она делала посреди поля боя в одной юбке и колготках. Она была потрясена, обнаружив себя в компании семьи Мэйкона Равенвуда, но пока Линк вел ее к Колотушке, вела себя вполне цивилизованно. У Линка назрело множество вопросов, но я понял, что он дождется урока по тригонометрии. Это даст время нам обоим решить, что делать дальше, когда все нормализуется, вне зависимости от того, когда это произойдет.

И Сарафина.

Сарафина, Хантинг и Ларкин исчезли. Я знал это, потому что когда пришел в себя, их не было, а когда мы возвращались в Равенвуд, Лена опиралась на меня. Я не знал деталей этого, как и всего остального, но складывалось впечатление, что Лена, Мэйкон и все мы недооценили способности Лены как Созидателя. Ей как-то удалось противостоять Луне и в результате спасти себя от Призвания. А раз оно не состоялось, Сарафина, Хантинг и Ларкин сбежали, по крайней мере, пока.

Лена отказывалась говорить об этом. Она вообще была не особо разговорчивой.

Я спал на полу в ее спальне, рядом с ней, наши руки были по-прежнему переплетены. А когда я проснулся, понял, что она ушла, и я остался один. Стены ее спальни, те же самые, что еще совсем недавно были покрыты надписями, и под черными чернилами не было видно ни пяди белого цвета, в настоящее время были совершенно чистыми. За исключением одной — стена, которая находилась напротив окон, от пола до потолка буквально пестрила фразами, но почерк был не похож на Ленин. Девичьи закорючки пропали. Я коснулся стены, как будто мог прочувствовать эти слова, и я знал, что она писала всю ночь, не сомкнув глаз.

Мэйкон Итан

я кладу голову на его грудь и плачу, потому что он выжил

потому что он умер

сухой океан, пустыня эмоций

счастливая грусть, темный свет, горестная радость пронеслись надо мной, и подо мной счастливая грусть, темный свет, горестная радость

я слышала звук, но не смогла понять ни слова

а потом поняла, что звук этот во мне, я сломалась

в одно мгновение я чувствовала сразу и все, и ничего

я был надломлена, я была спасена, я потеряла все, и все приобрела вновь

что-то во мне умерло, что-то во мне зародилось, я поняла, что та девочка во мне исчезла

кем бы я ни была сейчас, я уже никогда не буду той, прежней, девочкой

вот так кончится мир — не взрыв, но всхлип

выбери призвание сама, выбери сама, выбери сама, выбери сама

признательность, ярость, любовь, отчаяние, надежда, ненависть

был зеленый — стал золотым, ничего зеленого не осталось

не

пытайся

ничто

не может

оставаться

зеленым

Т.С. Элиот. Роберт Фрост. Буковски. Я узнал на стене слова некоторых поэтов с ее полки. Кроме Фроста — Лена изменила его, и это было на нее не похоже. Ничто не может оставаться золотым, вот о чем его стихотворение.

Не о зеленом цвете.

Но, может, для нее это одно и то же.

Я поковылял вниз, на кухню, где тетя Дель и бабушка вполголоса говорили о приготовлениях. Я помнил эти тихие голоса и приготовления по тем далеким дням, когда умерла моя мама. Я ненавидел и то, и другое. Я помнил, как больно мне было продолжать жить, как тяжело было тетям и бабушкам строить планы на будущее, оповещать родственников и собирать останки, когда единственное, чего тебе хочется — самому залезть в гроб. Или, может, посадить лимонное дерево, пожарить помидоры, или соорудить голыми руками памятник.

— Где Лена? — мой голос не был тихим и напугал тетю Дель.

Но испугать бабушку было не так-то просто.

— Разве она не в своей комнате? — встревожилась тетушка Дель.

Бабушка спокойно налила себе еще чаю:

— Уверена, ты знаешь, где она, Итан.

И я, правда, знал.

Лена лежала на крыше склепа, на том месте, где мы нашли Мэйкона. Она, грязная и мокрая в своей вчерашней одежде, смотрела на серое утреннее небо. Я не знаю, куда они отнесли его тело, но понимал ее стремление быть здесь — быть с ним, даже если его нет.

Она не смотрела на меня, хотя знала о моем появлении.

— Я уже никогда не смогу забрать обратно все те ужасные слова, которые говорила ему. Он так и не узнал, как сильно я его любила.

Я опустился в грязь рядом с ней, мое израненное тело заныло. Я смотрел на нее, на ее черные вьющиеся волосы и ее влажные испачканные щеки. Слезы текли по ним, но она не пыталась стереть их. Как и я.

— Он умер из-за меня, — она, не мигая, смотрела на пасмурное небо.

Мне хотелось сказать ей что-нибудь, чтобы она почувствовала себя лучше, но я как никто знал, что таких слов на самом деле не существует. Поэтому я промолчал. Вместо этого я поцеловал каждый пальчик на ее руке. Когда губами я нащупал металл, я замер, и увидел его. На правой руке она носила кольцо моей мамы.

Я поднял ее руку.

— Не хотела потерять его. Цепочка порвалась ночью.

Ветер то пригонял темные облака, то уносил их обратно. Это была не последняя буря, в этом я был уверен. Обнял ее одной рукой.

— Я никогда не любил тебя сильнее, чем в эту секунду. И я никогда не буду любить тебя меньше, чем прямо сейчас.

Серость неба была моментом бессолнечного затишья между бурями: той, которая навсегда изменила наши жизни, и той, что еще ожидала нас впереди.

— Обещаешь?

Я сжал ее руку.

Не отпускай.

Никогда.

Наши руки были сцеплены, как единое целое. Она повернула голову, и когда я заглянул в ее глаза, то впервые заметил, что один из них был зеленым, а второй — карим, хотя его цвет был больше похож на золотой.

Было уже около полудня, когда я начал свой долгий путь домой. Голубое небо было располосовано серым и золотым. Мне показалось, что Лена до сих пор не отошла от шока. Но я был готов к буре. И когда она разразится, то сезон ураганов в Гатлине покажется лишь слабым весенним ливнем.

Тетя Дель предложила отвезти меня домой, но я предпочел пройтись пешком. И, несмотря на то, что каждая косточка в моем теле болела, мне нужно было освежить голову. Я засунул руки в карманы джинсов и нащупал пальцами знакомый сверток. Медальон. Мы с Леной должны найти способ вернуть его другому Итану Уэйту, тому, который лежал в гробу — так хотела Женевьева. Может быть, с ним Итан Картер Уэйт обретет покой. Мы в долгу перед ними обоими.

Я вышел на крутую дорогу, ведущую в Равенвуд, и снова очутился на развилке, на той, что до встречи с Леной казалось мне опасной. До того, как я узнал, куда иду. До того, как узнал, что такое настоящий страх и испытал, что такое настоящая любовь.

Я шел через поля по Девятому шоссе, думая о своей первой поездке, о той первой ночи во время шторма. Я думал обо всем: как я чуть было не потерял отца и Лену. Как, открыв глаза, я увидел, что она смотрит на меня, и подумал, какой же я счастливчик. Это было до того, как я понял, что мы потеряли Мэйкона.

Я думал о Мэйконе, его книгах, завернутых в бумагу и перевязанных веревками, о его идеально выглаженных рубашках, и о его безупречном спокойствии. Я думал о том, как тяжело переживает Лена его потерю, желая, чтобы она еще хотя бы раз смогла услышать его голос. Но я был рядом с ней, как когда-то, потеряв маму, хотел, чтобы кто-то был рядом со мной. И оглядываясь на события прошедших месяцев, вспоминая, как моя мама прислала нам то сообщение, я сомневался, что и Мэйкон ушел навсегда. Может быть, он все еще где-то там и наблюдает за нами. Он принес себя в жертву ради Лены, я был в этом уверен.

Правильный поступок и легкий поступок — вовсе не одно и то же. Никто не знал этого лучше, чем Мэйкон.

Я посмотрел на небо. Серые вихри просачивались на синее полотнище, такое же синее, как краска на потолке в моей спальне. Интересно, действительно ли этот оттенок синего отпугивает пчел? Не думают ли те пчелы, что мой потолок и есть небо?

Можно увидеть черт знает что, если на самом деле не смотреть.

Я вынул из кармана айпод и включил его. В плейлисте нашел новую песню.

Очень долго я таращился на ее название.

Семнадцать Лун.

Я запустил ее.

Семнадцать Лун, семнадцать лет,

Глаза, в которых Тьма иль Свет,

Золото — да, Зеленый — нет,

Узнаешь все в семнадцать лет.

Оглавление

Кэми Гарсия, Маргарет Стол . Прекрасные создания

Пролог . На полпути в никуда

Глава 1 . Второе сентября. Сон наяву

Глава 2 . Второе сентября. Новенькая

Глава 3 . Второе сентября. Дыра в небе

Глава 4 . Одиннадцатое сентября. Столкновение

Глава 5 . Двенадцатое сентября. Разбитое стекло

Глава 6 . Двенадцатое сентября. Гринбрайер

Глава 7 . Двенадцатое сентября. Сестры

Глава 8 . Четырнадцатое сентября. Истинный Страшила Рэдли

Глава 9 . Пятнадцатое сентября. Развилка на пути

Глава 10 . Двадцать четвертое сентября. Последний ряд

Глава 11 . Девятое октября. Дни сбора

Глава 12 . Девятое октября. Трещина на потолке

Глава 13 . Девятое октября. Предки

Глава 14 . Десятое октября. Красный свитер

Глава 15 . Тринадцатое октября. Библиотекарь Мэриан

Глава 16 . Тридцать первое октября. Хэллоуин — Священный вечер

Глава 17 . Первое ноября. Надпись на стене

Глава 18 . Двадцать седьмое ноября

Глава 19 . Двадцать восьмое ноября

Глава 20 . Первое декабря. Ведьма

Глава 21 . Шестое декабря. Однажды утраченное

Глава 22 . Седьмое декабря. Могильные копатели

Глава 23 . Восьмое декабря. По уши

Глава 24 . Тринадцатое декабря. Тающая

Глава 25 . Шестнадцатое декабря. Глас безгрешных

Глава 26 . Девятнадцатое декабря. Белое Рождество

Глава 27 . Двенадцатое января. Обещание

Глава 28 . Четвертое февраля. Песочный человек или кто-то вроде него

Глава 29 . Пятое февраля. Битва на Медовом Холме

Глава 30 . Одиннадцатое февраля. Шестнадцатилетие

Глава 31 . Одиннадцатое февраля. Девушка с леденцом

Глава 32 . Одиннадцатое февраля. Воссоединение семьи

Глава 33 . Одиннадцатое февраля. Призвание

Глава 34 . Двенадцатое февраля. Луч надежды

Реклама на сайте