«Половинки космоса»

Половинки космоса (fb2) - Половинки космоса [сборник] (Антология фантастики - 2012) 2798K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Михайлович Марышев - Евгений Борисович Лобачев - Алексей Юрьевич Толкачев - Иван Сергеевич Наумов - Татьяна Владимировна Кигим

Половинки космоса

Сборник рассказов

Предисловие (от редактора и составителя)

Поднимите взгляд к небу. Конечно, лучше всего это сделать в ясную ночь, но даже если вы читаете эти строки днем или небо затянуто тучами — все равно. Ведь есть же у вас воображение, иначе что делает в ваших руках сборник фантастических рассказов? Всмотритесь в эту черную бездонную глубину, в эту великую бесконечность, называемую космосом. Задайте себе вопрос: «А что там?»

Вы ведь наверняка уже хоть раз задавались этим вопросом. И пытались придумать для себя ответы. Именно придумать, так как тех ответов, которые уже сейчас может дать наука, — хотя и от них порой захватывает дух — вам не хватало. Как и мне, признаюсь.

Что там? Неужели только холодная безжизненная пустота, озаряемая светом редких звезд? Неужели в таком бескрайнем космосе не найдется места для добрых и мудрых братьев по разуму, о которых уже не первый век пишут писатели-фантасты?

Хотя… Пишут и о других. Не таких добрых или не таких мудрых. Иногда даже о таких, которых братьями-то называть не хочется. И относительно разума стоит еще подумать.

Возможно, правы те, кто считает Вселенную достаточно великой, чтобы вместить в себя всех вышеописанных персонажей. Да вдобавок еще других, которых вообще ни один фантаст придумать не сумеет.

Наступит ли когда-нибудь время, когда человек ступит на поверхность чужого — по-настоящему чужого — мира? Что его ждет там? Воплотятся ли в жизнь наши самые смелые мечты или станут явью самые мрачные предсказанья? Пока нам остается только придумывать ответы…

Посмотрите наверх и представьте, что вы встретились взглядом через десятки или тысячи парсеков с кем-то точно так же смотрящим в свое небо. Вот про эти два взгляда книга, которую вы сейчас читаете.

Первый раздел — взгляд «отсюда». Не просто глазами землянина, а глазами человека, сидевшего когда-то с вами за одной партой или живущего в соседнем дворе. С героями рассказов этого раздела у нас одна история, культура, среда обитания. То есть достаточно много общего, чтобы его ответ на вопрос «зачем нам космос?» был небезынтересен каждому из нас.

Но небезынтересен — не значит бесспорен! Спорят — невольно — даже сами авторы друг с другом. Каждый из них рисует свою картину наших взаимоотношений с космосом в совсем недалеком будущем. Одни в ярких и праздничных тонах, другие мягкой и спокойной пастелью, третьи не жалеют черной краски…

У героев рассказов второго раздела не только мало общего с нами, у них друг с другом-то всего две общие черты. Во-первых, все они космонавты. Во-вторых, каждый из них — не человек. Или по крайней мере не вполне человек в обычном понимании этого слова. Впрочем, не буду раскрывать чужих секретов, это было бы нечестно по отношению к авторам.

Вот так мы и постарались в этой книге разделить космос на две половинки. Условно, конечно, это просто два ракурса, два угла зрения, две точки отсчета. Наша и не наша, своя и чужая… А к небу все-таки поднимайте взгляд почаще. Дело не только в том, что тогда рано или поздно космос непременно станет немного понятнее, а звезды — чуточку ближе. Просто перед обитателями других планет неудобно. Они в свое небо смотрят, а мы?

Андрей Силенгинский Редактор издательства «Фантаверсум»

Свой космос

Иван Наумов. Бабушка Мороз

Ноябрь, тридцатое

«Странные они, эти марсиане, — думал Боба. — Совсем на нас не похожи. Взять хотя бы верзилу Стейтона — больше на каторжника смахивает, чем на дипломата. Нос набок, взгляд цепкий, ему бы еще повязку на один глаз! Угрожающе, словно надсмотрщик, расхаживает за спиной у своих трусливых сотрудников московского и подмосковного происхождения. Так ведет себя овчарка, присматривающая за стадом».

Пока родители суетливо перекладывали бумажки перед лысоватым круглолицым служащим, Боба, скучая, глазел по сторонам. И пришел к выводу, что марсиане — это как раньше американцы и австралийцы — непонятно кто. Те тоже когда-то нацепили джинсы, клетчатые рубахи и широкополые шляпы и удивляли англичан да голландцев отсутствием манер. Эти такие же.

Весь последний год, когда стало ясно, что придется лететь, Боба смотрел и читал только вестерны, предвкушая приключения в недружелюбном новом мире. И пусть папа рассказывает кому другому про социальную политику и комфортные условия — ему даже мама не очень-то верит. Стены Бобиной спальни давно исчезли под голограммами прерий, диких быков, скачущих индейцев. Бо́льшую часть коллекции он нарисовал и оцифровал сам.

В помещении консульского отдела было душно и нервозно. До отлета «Фридома» оставалось меньше двух суток. Те, по чьим запросам еще не вышла виза, маялись в тесном зальчике ожидания, беспрестанно вскидываясь на звонок, приглашающий к окошку получения документов, хотя у каждого был на руках порядковый номер в очереди.

Бабушка замерла в неудобном казенном кресле, опираясь на трость, — слово «клюка» ей категорически не нравилось, — и Боба развлекался тем, что мысленно вплетал ей в волосы красивые орлиные перья, украшал щеки боевым узором, и постепенно бабушка превращалась в Сидящего Быка со старинной литографии.

Неожиданно отец начал спорить с человеком в окошке. Что-то неразборчиво объяснял, горбился, стараясь говорить прямо в узкую щель для документов, а мама только безуспешно дергала его за рукав. Несколько арабов, кучкой сбившиеся в дальнем углу, взирали на эту картину с суеверным ужасом.

«Почему они не хотят нас пускать на Марс? — удивлялся Боба. — Если на рекрутских плакатах пишут, что „Рай — не на Земле“, это еще ничего не значит. Что можно выяснять про нашу семью целых два месяца?»

Наконец отец добился какого-то компромисса — сразу выпрямил плечи, поправил волосы и быстро ушел вместе с мамой в боковую дверь, куда им указал круглолицый.

— Ба, хочешь водички?

Ольга Сергеевна усмехнулась:

— Предпочла бы винца, но твой папа перед полетом не разрешает.

— Так еще же два дня, — возразил Боба. Мальчик входил в возраст, когда жизненно необходимо противопоставить свое мнение опыту взрослых.

Бабушка ушла от дискуссии, снова замерев, как идол с острова Пасхи. Боба искоса разглядывал ее мутные и ясные одновременно глаза, пытаясь без замера подобрать подходящую палитру.

Вернулись отец и мама. Снова подошли к окну, отец опять согнулся — на этот раз, чтобы поставить еще несколько подписей. А потом, обернувшись, победно вскинул руку с увесистой стопкой разноформатных документов и четырьмя паспортами.

* * *

— Уверены? — спросил Стейтон, и Сегур, как всегда, внутренне сжался под тяжелым взглядом марсианина. — Теперь, конечно, спрашивать уже поздно. Вы уверены, что осечки не будет? Не стоит ли дать Паромщику какие-то дополнительные инструкции?

Сегур промокнул лоб большим несвежим платком в синий горошек.

— Мы, конечно, раньше только с одиночками работали, по понятным причинам. Но здесь особый случай, все проверили десять раз. Абсолютно асоциальная семейка.

Стейтон говорил по-русски как прибалт, лишь с намеком на акцент. По слухам, читал в подлиннике классику. Из спортивного интереса Сегур вворачивал в свою речь неожиданные обороты и следил — очень уж хотелось подловить начальника хоть разок.

Посольство Марсианской Демократии уже час как закончило прием посетителей, ушли уборщицы, сменилась охрана, и только в кабинете вице-консула Стейтона продолжалась работа. Длинные цепочки рабочих папок занимали несколько экранов. Десяток досье в бумажном виде лежал под локтем у наемного работника визового отдела Сегура.

— Начнем с бабки. Ольга Мороз. Детдомовская, но выбилась в люди. Даже в институт поступила. В двадцать два года в аварии получила травму. Двенадцать лет в параличе. Вылечили магнитотерапией, снова смогла ходить, но с тех пор на инвалидности. Кто-то над юродивой сжалился — в тридцать шесть родила ребеночка.

Стейтон, конечно, уже не раз слышал эту историю, почти знал «назубок» — забавный русизм! — но предпочел еще раз выслушать подчиненного, обдумать информацию, убедиться, что все действительно сделано правильно. Сегур порой бывал отвратителен, но всегда — эффективен и трезв в оценках.

— Сын Андрей. Домашнее воспитание и образование. Круг общения крайне ограничен. Прирожденный пекарь. Призер несколько крупных выставок, соучредитель кондитерского объединения. Перед отлетом продал свой пай с аукциона. Собирается развивать в Нью-Франклине хлебопекарную промышленность!

Сегур не удержался от смешка.

— Не отвлекайтесь! — поморщился марсианин. — Давайте к следующему кандидату.

Сегур послушно отложил пухлую папку семьи Мороз в сторону, открыл дело иранцев.

— А вам ни разу не становилось плохо, Михай? — спросил Стейтон. — От того, что меняете людям жизнь по своему усмотрению?

Сегур медленно выпрямился и посмотрел в глаза шефу невинно и безмятежно:

— Не меня-ЕТЕ, а меня-ЕМ, господин Стейтон. Не надо слишком много возлагать на мои неспортивные плечи. Наши подопечные — счастливчики. У них всегда остается выбор: стерпеть и довольствоваться малым либо защищаться, рискуя всем. При такой свободе выбора только самоубийца выберет второе. Марс — не Земля, как вы меня сами учили.

Пригладил волосы на чуть покрасневшей лысине, уткнулся в досье и продолжил как ни в чем не бывало:

— Кто тут первый? Реза Амин. Ну, дело ясное…

Декабрь, тринадцатое

Сколько Боба потом ни вспоминал, дни до тринадцатого декабря не отличались один от другого абсолютно ничем. Состояние долгого путешествия отупляло. Никто не привык больше суток находиться в дороге, а здесь — месяц вынужденного безделья.

Родители узурпировали верхние полки просторной четырехместной каюты и, как Боба ни бился, крепко держали позиции. Бабушка с утра до вечера пропадала на прогулочной палубе, найдя себе подружек, если не по возрасту — все-таки немногие старики решались на подобные авантюры, — то по мироощущению.

Отец с мамой ушли в отрыв, курсируя между бассейнами, солярием — будто можно назагораться впрок! — и казино, где разумно играли по маленькой.

На подключение к локальной сети «Фридома» они согласились, не задумываясь, и теперь Боба выходил из каюты, только чтобы поесть.

Межпланетный бублик уверенно падал в сторону Солнца. Боба с интересом следил за каналом корабельных новостей, разглядывал интерактивную карту маршрута корабля, читал популярные статьи о гравах, теории свободных полетов, изучал космопорт Фабиуса, основного спутника Марса, куда направлялся «Фридом». Играл с планами городов, представлял себе, что Нью-Франклин объявил независимость от Силикон-Сити и, чтобы в новой республике не начался голод, они с отцом контрабандой везут туда полный вездеход муки… Зарегистрировался в пассажирском чате, назвавшись профессором кафедры робототехники, и две недели успешно дурил всем головы, едва успевая черпать «правильные» фразы из корабельной энциклопедии.

Тринадцатого все пошло по-другому. После завтрака чат взорвался новостями о террористах. Куда можно угнать космический корабль? Боба не понимал. Или они хотели всех держать в заложниках, превратив «Фридом» в межпланетную базу? Но среди тридцати тысяч пассажиров нашлось не слишком много трезвомыслящих, и чат пузырился пафосной бессмыслицей.

А после ужина неожиданно рано пришли и родители, причем не одни. Их было слышно еще из коридора.

— Андрюша, только не волнуйся! — Мама вилась вокруг отца как встревоженная птица. — Пожалуйста, не кричи на него. Это же офицер, он не виноват! Он просто выполняет свои обязанности!

— Просто выполняет, потрох?! — гремел отец. — Не виноват?!

Дверь каюты едва успела скользнуть в паз. Первой внутрь юркнула мама, сразу хватаясь за верньеры встроенного в стену сейфа.

— Андрюша, я код забыла!

Отец втиснулся в дверь одновременно с офицером из экипажа, и еще кто-то остался за дверью.

— Вот прекрати мне это! — рявкнул он на мать, отчего та втянула голову в плечи. — Открывай, я сказал!

Мама несколько раз неуверенно попробовала набрать разные комбинации.

— Андрюша, только не кричи! Я вроде бы ставила день рождения мамы…

Тут совсем некстати вставил свою реплику офицер:

— Знаете, уважаемые, я вас не просил устраивать мне спектакли. В том, что у вас на карточке кончились деньги, нет ничего предосудительного. И незачем было тащить меня сюда, чтобы…

Договорить он не успел. Поскольку отец, несколько секунд недоверчиво внимавший офицерским речам, взревел:

— Меня, Андрея Мороза, почетного…

И, не договорив, влепил офицеру размашистую оплеуху, отчего тот, зацепившись пяткой за комингс, выпал в коридор. Неспешно поднялся, утирая разбитую губу.

— С того момента, как вы прошли шлюз, вы находитесь на территории Марсианской Демократии и подчиняетесь законам этого государства, — совсем другим тоном заговорил офицер. — Я — карго-лейтенант Кастерс и нахожусь при исполнении. У вас есть право хранить молчание…

Ольга Сергеевна, положив под язык таблетку, внимательно слушала плачущую навзрыд Анну. Боба забился в угол своей койки, отгородившись ото всех экраном, как щитом.

* * *

— Ты говоришь, не смогли расплатиться в баре, — в третий раз переспрашивала Ольга Сергеевна.

— У Андрюши две карточки, и у меня одна. Основной он никогда не пользуется, до самого Марса не собирался ее трогать. А тут просто вытащил не ту по ошибке. Хотел поменять, а бармен уже чиркнул.

— И?

— И говорит: на этой — остаток нулевой. Андрей — как? Что? Начал кричать, я расплатилась со своей, но бармен уже вызвал дежурного, мы пришли сюда…

Бух. Бух. Бух. Не помогала таблетка, только горло морозила. Так нехорошо стало Ольге Сергеевне, впору лечь и помирать.

— Тише, Анечка, успокойся, — слабым голосом сказала она. — Что хотели офицерику-то предъявлять? Зачем сюда пришли?

— Как? Как «зачем»? — Анна всплеснула руками. — Все документы, состояние временного счета, заверенная справка о переводе — все в сейфе.

Самое наступило время принять сильнодействующее — иначе невозможно будет слушать эту историю. Ольга Сергеевна, белее мела, запила лекарство водой и сказала:

— Анечка, нужно собраться. Расскажи, голубушка, все по порядку. Про визы, про документы, про деньги, все расскажи.

Услышав из уст свекрови «голубушку», Анна снова заревела в голос, и еще какое-то время ушло на то, чтобы привести ее в чувство.

Потом общими усилиями «вспомнили» код. Открыли сейф. Ольга Сергеевна дотошно рассматривала бумажку за бумажкой и слушала невестку. Спрашивала, переспрашивала, уточняла.

Картина яснее не становилась.

— Какая-то ошибка, — убежденно сказала Ольга Сергеевна. — Сбой в системе, вирус, я не знаю! Надо извиниться перед этим офицером, попросить прощения, чтобы Андрюшу отпустили, и срочно разбираться с банком. Деньги переведены, все оригиналы документов у нас на руках. Нет абсолютно никаких поводов для волнения.

— С банком связаться нельзя, — подал голос из угла Боба.

Обе женщины повернулись к нему.

— Мы сейчас очень близко от Солнца, сигнал глушится. От земного Интернета мы отключились вчера, а к марсианскому подключимся только через четыре дня.

Анна молчала.

— Тем более, — пытаясь убедить в первую очередь себя, продолжила Ольга Сергеевна. — Через четыре дня уже на спокойную голову и разберемся. А из Андрея узника делать не позволим! Все летят как люди, а он там один непонятно где…

— Там их трое! — закричал Боба. — Папа и два араба!

— Какие арабы, голубчик? Ты о чем?

Боба сбивчиво рассказал про террористов.

— Все повторяется, — непонятно сказала бабушка.

Анна приняла успокоительное.

— Надо идти к капитану, Ольга Сергеевна, — настаивала она чуть погодя. — Незачем нам связи ждать, нужно по горячим следам разбираться! Показать бумаги, зарегистрировать заявление…

— Да след-то, чай, остыл уже, — задумчиво сказала Ольга Сергеевна. — Мы, Анечка, сначала подумаем, а потом сделаем. Капитан — лицо должностное, его задача — привести корабль на Фобос. Он в ответе за наши жизни, а не карманы. Нужен контакт с банком. И, видимо, с полицией.

— Стражей порядка Марса, Фабиуса и Демократоса, — поправил начитанный внук.

Все замерли в молчании. Потом потихоньку расползлись по разным углам. Анна неожиданно уснула, видимо, подействовало успокоительное.

— Ба, — тихо позвал Боба. — Все плохо, да?

— Пока не знаю, Борис, — строго ответила Ольга Сергеевна. — Пока не знаю.

Мальчишка еще долго ворочался, прежде чем тоже уснул.

Ольга Сергеевна включила лампочку в изголовье и снова принялась рассматривать и сверять документы.

* * *

Когда «Фридом» замер в захватах дока, началась обычная сутолока. Силу тяжести урезали до половины «же» рывком, словно намекали: полет окончен. Ольга Сергеевна поглядывала на выигранные в лотерею дешевые часы с марсианским циферблатом. Аня орала на Бобу, чтобы тот не смел высовывать нос в коридор. Вещи, за месяц расползшиеся по шкафам и полкам, теперь снова выстроились чемоданной пирамидой, напоминая хозяевам об их иммигрантском положении.

Наконец и на четвертую палубу подали гравиконтейнеры для багажа, а затем начали выпускать пассажиров. По длинным прозрачным рукавам от громады «Фридома» к устью терминала «Фабиус» ползли цепочки людей.

Сколько же звезд, подумала Ольга Сергеевна. Как обделена Земля этим чарующим видом! Багровый блин Марса нависал над горизонтом. Мысли об Андрее ютились где-то на заднем плане. Ольге Сергеевне в какой-то момент показалось, что она увидела его в соседнем тоннеле — сутулую фигуру в сопровождении двух охранников.

«Жалко, что мы теперь долго не увидимся, — отстраненно подумала она. — Не поужинаем вместе под бутылочку бургундского. Андрей бы рассказывал о своих несусветных идеях, Аня смотрела ему в рот, а Боба спорил с отцом, пытаясь найти в его рассуждениях дырку. А я бы сидела в своем кожаном кресле, подобрав ноги, куталась в плед, слушала их перепалку, и было бы так хорошо и спокойно…

Но нам путь туда. — Марс в ответ скабрезно оскалился долиной Маринера. — Нам туда — а Андрею на Деймос. На Ужас, ибо нет у маркетологов права переименовывать небесные тела. На достаточно обустроенном Демократосе — образцовый трудовой лагерь, и Андрей застрянет там на пару лет, это как пить дать. Что впаять, найдут. Оставшихся у нас денег не хватит и на два месяца, и нужно что-то делать, ведь Бобе всего двенадцать, а Аня — абсолютная тряпка, незлая, глупая и мнительная, она не вытянет семью, а я — я никому уже не нужна, старая развалина, во сто раз глупее, раз вообще согласилась на эту авантюру…»

На паспортном контроле их долго мурыжили из-за того, что Андрея провели по другому каналу. Пришлось заполнять дополнительные документы, ставить, толком не читая, десятки подписей. Смысл в этом угадывался один — неблагонадежная семья заслуживала повышенного внимания.

Аня находилась в глубоком ступоре. Как заводная игрушка, она реагировала только на прямые команды. Боба жался к матери, став словно на пару лет младше.

Ольга Сергеевна бросила магнитную карточку вида на жительство и уже ненужный паспорт на стойку последнего контроля. Им осталось получить багаж, пройти в соседний зал, оформиться на челнок до Нью-Франклина и навсегда опуститься в атмосферу своей новой планеты, без гарантий нормальной жизни и без перспектив достойной. Потому что так за них решили какие-то грамотные мерзавцы.

Паспортистка медлила, листая паспорт туда и сюда. Ольга Сергеевна подняла на нее взгляд. Симпатичная девчушка. Открытое лицо, нос в веснушках, ямочка на подбородке. Немного похожа…

— И что, безмозглая дура, — улыбаясь, сказала пограничница, — так и пойдешь дальше, как корова на убой?

Не «похожа», а это и была — Магда. Только молодая-молодая, как пятьдесят лет назад. Ольга Сергеевна открыла рот, чтобы возразить, но вместо этого проснулась.

А сны Анны оккупировал огромный страшный мулат по имени Авангард. Она смеялась над старинным именем, но тот не понимал шуток и бил ее по лицу. Анна плакала и пряталась от него, но Авангард все равно находил ее, тряс за плечи, и говорил, обнажая прямо перед ее носом страшные лошадиные зубы и нездоровые десны:

— Мальчишка должен уважать меня, поняла? И звать меня отцом, а не каким-то вашим словом «дядя». Ты слышишь?

Только бы он не трогал ребенка, думала Анна. Потому что понимала, что сыну погибшего космонавта никогда не назвать папой полуграмотного сутенера. Только разве Андрей погиб? — спрашивала она себя и просыпалась.

А Боба шел вверх по вырубленным в скале ступеням. Лаз казался бесконечным, но не было ничего важнее, чем добраться до открытого пространства. Там все будет по-другому, лишь бы только не поскользнуться и не упасть. Те, кто не выдержал, лежали здесь же засохшими мумиями. Боба переступал через скрючившиеся тела и продолжал путь. Наконец он вышел на поверхность. Сбросил на землю здоровенный камень — камень?! — который, оказывается, все это время нес на спине. Глаза постепенно привыкали к свету. Легкие ловили свежий воздух, какой-то пустой и безвкусный, пресный, как на корабле. Корабле… Боба пытался вспомнить, что означает это слово, но снова не получалось.

— Что встал? — из-за спины раздался голос мистера Стейтона.

Теперь уже Боба видел непрерывные цепочки людей, несущих камни к основанию огромной недостроенной пирамиды. Красно-бежевая пустыня простиралась до горизонта. Голые по пояс надсмотрщики щелкали черными бичами, и рабы сразу прибавляли шаг.

— Пшел! — Стейтон пнул Бобу по копчику и добавил плетью по спине.

Нужно было не брать этот дурацкий камень, а проснуться. Но пока не вспомнишь, что за штука этот «корабль», приходилось слушаться своего надсмотрщика.

Боба торопливо взвалил камень на спину и поспешил занять место в цепочке.

Декабрь, четырнадцатое

Утро не принесло ни отдыха, ни успокоения. То, что вчера казалось безумным происшествием, оформилось в объективную реальность. В ответ на запрос об Андрее Анне назначили время беседы с дежурным офицером и объяснили, как найти нужный отсек. Боба едва уговорил ее сходить на завтрак и сам же был потом не рад.

Бабушка еще спала, будить не стали.

Четвертая палуба «Фридома», обиталище среднего класса, жила своей обычной жизнью. Слишком много людей, чтобы заметить в массе отсутствие кого-то одного.

Боба вел маму по бесконечному коридору в сторону сектора ресторанов. Выражение ее лица было таким, что встречные оборачивались и провожали их взглядами.

— Мам, — шептал Боба, — ну, мам! Ну улыбнись немножко! Ну смотрят же!

Но Анна вела себя как робот.

А когда они вернулись в каюту, Ольга Сергеевна окинула невестку критическим взглядом и сказала:

— Со всем уважением, Анечка! Еще раз выйдешь из каюты нечесаной — я тебе все патлы повыдеру. Забудешь про макияж — просидишь до Марса в каюте.

— Ольга Сергеевна! — вспыхнула Анна. — Да как вы…

— Девочка! Мне семьдесят четыре года, и я смею все, что смею. Мы попали в очень нехорошую ситуацию. Наша семья находится на грани исчезновения.

— Не смейте так говорить! Еще и при ребенке! — Анна села на койку Бобы, посадила его рядом и инстинктивно прижала к себе.

— Мам, — сказал мальчик. — Дай бабушке сказать.

Ольга Сергеевна села напротив них и достала из папки банковские выписки.

— Рассказываю то, что вижу. Все ваши комментарии и доводы — потом. Договорились? Борис, к тебе — особая просьба. Потерпи, сейчас будет скучно!

Анна и Боба кивнули.

— Сначала нам затягивают оформление — почти до последнего дня. При запросе на визу открывается депозитный счет на маленькую сумму в рублях — залог «достоверности информации», кажется, так называется. Все наши накопления давно приготовлены к переводу на счет Госбанка Марса. Ждем только визу. Предпоследний день — и мы сидим в посольстве до вечера. Когда вам с Андрюшей говорят, что визы готовы, банковский день уже закончен. Чтобы сделать перевод, нужно связываться с банком с утра, но, поскольку все марсианские операции проверяются минимум день-два, мы элементарно не успеваем получить в посольстве подтверждение о поступлении средств. Без него, как нам говорят, лететь нельзя, потому что между Марсом и странами Земли нет соглашения об электронных переводах.

Ольга Сергеевна перевела дыхание. Боба старался изо всех сил, но понимал далеко не все из того, что говорила бабушка.

— Андрюша начинает паниковать. Клерк предлагает вам снять деньги с карты прямо в посольстве и оформить подтверждение немедленно. Вы проходите в отдельный кабинет, где, в том числе, есть касса. Андрей платит картой, вы оформляете перевод, получаете на руки бумагу. Уже почти уходите, когда клерк вспоминает, что забыл конвертировать для вас в марсианскую валюту залог, внесенный два месяца назад. Вы подписываете бумагу, и эту небольшую сумму раскидывают на несколько госбанковских карточек — тебе, мне, Андрюше, Бобе — на карманные расходы. В результате мы имеем на руках выписки, все честь по чести, одну на огромную сумму и четыре на мелочь.

Ольга Сергеевна положила рядом две посольские распечатки.

— Беда только в том, что на первой, самой важной для нас выписке — маленькая опечатка в номере счета. Смотрите: шестерка и девятка поменялись местами. А посольское подтверждение — просто липа. Поддельный штамп, поддельный бланк, наверняка не существующий номер документа. Машинка для считывания карт — на подставную фирму. И клерк всегда подтвердит, что в кабинете вы занимались исключительно переоформлением залога.

— Ольга Сергеевна! Это же сотрудник посольства! — почти возмущенно вмешалась Анна. — Я… Я не знаю, как можно подумать…

— Правильно, Анечка. И подумать нельзя. На то и расчет. И если бы Андрюша в подпитии не достал из кармана не ту карту, мы узнали бы обо всем только по прилету. Так? Так. Все деньги ушли в оплату неизвестной фирме, номер контракта сделки случайно совпал с номером вашей посольской практики. Я думаю, что со счета той фирмы вся сумма ушла куда-то дальше даже раньше, чем мы распаковывали вещи в этой каюте. И предъяви Андрей эту бумажку, — Ольга Сергеевна взмахнула посольским бланком, — он оказался бы в тюрьме не за потасовку, а за подтасовку. За мошенничество в особо крупных. Это понятно? А на любой запрос и протест с Марса на Землю можно истратить целую жизнь. Нас развели, Анечка.

Анна стиснула виски пальцами. Хотелось выть, хотелось зажмуриться и проснуться. Старуха сопоставила факты, простые как кубики, — и как же страшно! Единственное, что отметила Анна и за что почувствовала к свекрови резкую, истерическую благодарность, было это «мы» — нас развели.

Боба плакал, стараясь, чтобы мама с бабушкой этого не заметили. Слизывал соленые слезы, поправлял падающий на лоб чуб и сжимал зубы, чтобы не заскулить.

Ольга Сергеевна педантично сложила бумажки уголок к уголку, спрятала в папку и снова убрала папку в сейф.

— Первый раз в жизни скажу своему сыну «спасибо» за разгильдяйство! — сказала она сухо. — У нас есть двадцать дней. И можно попробовать что-то сделать.

— Ольга Сергеевна! Что — сделать?! — взвилась Анна. — Кто — нам — поможет?!

— Что сделать? — еще более жестко спросила бабушка. — Для начала — подобрать сопли и привести себя в надлежащий вид. Потом — выслушать меня. Здесь помочь себе сможем только мы сами. А на Земле… Сначала надо до нее дотянуться.

* * *

Михай Сегур опаздывал на встречу. На Крымском мосту машины встали намертво. Гравы, проплывающие над опорами моста, тоже еле двигались в обе стороны. Вроде и не час пик…

На заднем сиденье застывшего впереди электрокара сидела девушка. Что-то знакомое кольнуло осколком воспоминания. Сегур даже наклонился в сторону, пытаясь увидеть хотя бы край щеки. Внезапно девушка обернулась сама и жизнерадостно улыбнулась — как в посольстве девять лет назад.

Девочка — талантливая художница. Распродала картины через аукционы средней руки, купила билет. Собиралась поработать над марсианским пейзажем год-другой, а потом вернуться в родную Пермь. Родители умерли, брат не подавал вестей уже несколько лет. Хорошая девочка, самостоятельная и умненькая. Сегур вспоминал ее чаще, чем остальных. Однажды даже хотел навести справки, нет ли ее в числе жителей Демократоса, но вовремя себя одернул.

А за девять лет она совсем не изменилась. Даже похорошела. На душе стало так светло и радостно, только что-то мешало. Сегур почувствовал на себе тяжелый-тяжелый взгляд.

С заднего сиденья дорогого лимузина в соседнем ряду через слегка затемненное стекло на Михая смотрел индеец. Пристально и без выражения. В его волосах белели длинные перья. А за рулем лимузина никого не было.

Сегур закричал в голос, дернул дверцу и выскочил на мостовую. Споткнулся и больно ударился о пол. Дрожа, нащупал выключатель, плеснул в фужер коньяку, вышел на балкон и долго курил, глядя в предрассветное небо.

Декабрь, пятнадцатое

— Где мама? — спросил Боба. Корабельные часы показывали полночь.

— Скоро придет.

Бабушка, подключившая к сети свой допотопный агрегат, не отрывалась от него в течение всего вечера. Боба заглянул ей через плечо. Во весь экран было открыто черное окно странного редактора — ни панелей, ни кнопок. Бабушкины сухонькие пальцы достаточно резво молотили по клавишам, но на экране получалась полная абракадабра.

— А что это за программа, ба?

— Не программа, — ответила Ольга Сергеевна. — Командная строка.

Понятней не стало.

— Все программы на свете написаны на разных языках, — сказала бабушка. — А каждое слово любого языка заставляет компьютер выполнять множество мелких операций. Эти операции меняют значения электронных ячеек либо передвигают плюсики из одной ячейки в другую — больше ничего. Приблизительно так. Теперь это стало почти что утерянным знанием, смешно, правда?

Бобе не стало смешно, но он все равно улыбнулся. Бабушка в одночасье превратилась в строгого командира, и было гораздо спокойнее думать, что командир знает, что делать.

За прошедший день Боба успел по заданию Ольги Сергеевны скопировать план эвакуации корабля, раздобыл списки экипажа, выяснил, кто работает в какую смену. Разумеется, вся эта информация лежала в открытом доступе.

Мама, прошушукавшись с бабушкой почти весь день, исчезла после ужина.

— С помощью командной строки, — продолжала Ольга Сергеевна, — можно общаться с компьютером на самом простом языке. И самом понятном…

Боба уже устал удивляться, как мало он знает о собственной бабушке.

Утром она попросила принести массажер. Эту тяжеленную штуковину едва разрешили взять в ручную кладь, а при досмотре вещей на просветке пограничники и таможенники рассматривали ее всей вахтой. Но бабушка не могла обходиться без этого прибора, так говорила ее медицинская карта, документы на него были оформлены по всем правилам, а срывать пломбы Саратовского завода медицинской техники Ольга Сергеевна марсианам не разрешила. Покрутили так и эдак, похмыкали и пропустили.

Теперь пломбы полетели в стороны, и пластиковый корпус раскрылся лепестками, обнажая электронное нутро прибора. Схемы, схемы, схемы. Что же такое умное должен уметь массажер-диагност, чтобы собираться из сотен крошечных плат, стеклянных шариков, булавочных микрофончиков, прозрачных кристаллов и сверкающих пружин?

Ольга Сергеевна, взяв маникюрные щипчики, выломала из массажера несколько крошечных деталей, не обращая внимания на восхищенное Бобино «Ух ты!».

— Ба, откуда у тебя это?

— От Деда Мороза, — прозвучало в ответ. Вежливый эвфемизм для «от верблюда». Боба с детства знал, что никакого Деда Мороза нет, а Санта-Клаус «оказался не таким уж и святым». Вот, собственно, и вся информация о дедушке Коле «в открытом доступе».

Бобе мгновенно разонравились ковбои. Теперь он хотел играть в шпионов.

Зашипела дверь, и в каюту вошла Анна. Не глядя ни на кого, прошмыгнула в душевой отсек и закрылась. Зажужжала зубная щетка. Ольга Сергеевна прервала свою неспешную лекцию:

— Борис, пойди погуляй.

— Ба, ночь же!

— Над нами есть селф-бар, выпей стакан сока и возвращайся. Мне нужно поговорить с твоей мамой.

Когда мальчик вышел, Анна села на краешек его койки. Ольга Петровна не пыталась ее торопить.

— Каюта девять-семь-ноль-три, — глухо сказала невестка. — Рик Матч, кельнер и помощник повара. В ночное время разносит напитки по каютам. Попробуйте подключиться. Прилепила ваш глазик чуть ли не на потолок, прямо над клавиатурой.

Ольга Сергеевна вставила в свободный порт компьютера небольшую плату — одну из тех, что достала из массажера утром.

— Пакетное сжатие, — пояснила она, хотя Анна ни о чем не спрашивала. — Датчик движения включает запись, данные копятся в буфере, а передаются импульсно по запросу. — Нажала на ввод. — Вот так.

Развернула окно просмотра. Стандартная каюта-одиночка. Постеры полуголых девиц над терминалом. Смех, звон бокалов, голос Анны.

— Можно я выйду? — спросила невестка.

— Не стоит, — сказала Ольга Сергеевна и включила ускоренную перемотку.

— Чуть дальше… — робко подсказала Анна. — Я поспорила с ним, из чего смешивают «Марсоход»…

В кадре появилась блестящая лысина, обрамленная смешными растрепанными прядками. Затем толстые волосатые руки. Мясистый палец с безвкусной печаткой потыкал в кнопки.

Ольга Сергеевна прокрутила эпизод дважды и аккуратно выписала в блокнот комбинацию клавиш.

— Подходящий экземпляр. У этого орангутанга, наверное, и мастер-ключ есть.

Анна хмыкнула. Стараясь построить фразу не оправдательно, а вызывающе, сказала:

— Схлопотал по физиономии — только распалился. Решил, что это элемент флирта. Ждет совместного ужина.

— Поужинайте, — пожала плечами Ольга Сергеевна. — И сделай так, чтобы его не было в каюте в новогоднюю ночь.

— Зачем? Почему в новогоднюю?

— Много вопросов, Анечка! В этот раз отвечу. Только из служебных кают — полный доступ во внутреннюю сеть. Тридцать первого вечером — потому что раньше нам не успеть.

Думай, сказала себе Ольга Сергеевна. Или сдайся сразу, потому что игра пойдет на поражение.

Она старалась вспомнить лица посольских крыс. Как они двигались, как хмурили брови, назидательно втолковывая свои канцелярские премудрости обычным людям. Нужно понимать, как они думают. Удача, если та схема, что она нарисовала, соответствует действительности. В ней задействовано четверо. Назовем их «клерк», «куратор», «сопровождающий» и «встречающий». Людей в отчаянии нельзя оставлять без присмотра — значит, нас ведут и передают с рук на руки.

Фигура клерка ясна. Куратор — возможно, рэйнджер в галстуке, вышагивавший на заднем плане. Хорошо, если так. Встречающий пока не интересует. А вот та тварь, что находится здесь, на «Фридоме», — очень даже.

Думай, безмозглая, думай!

Зайдем с другого бока. Куда они денут деньги? Часть заберет клерк за труды неправедные, остальное должны поделить марсиане. Вывезти такую сумму сотруднику посольства — нереально. Если не думать, что сюда замешан и посол, и марсианское правительство, и… Лучше так не думать, потому что тогда не стоит и рыпаться. Значит, исходим из того, что все происходящее — частная инициатива ограниченного круга лиц.

Деньги упали на счет фирмы Икс. Официально и легально. От человека, вылетающего на Марс. Или от нескольких, если с арабами провернули такой же трюк. Обвинение в терроризме — вообще безотказная вещь. Хорошо, что с Андрюшей не поступили так же — видимо, решили разнообразить методы.

Фирма Икс может отправить деньги на Марс только в виде товара. Скорее всего, груз — на этом же корабле. Организовать поставку за двое суток и при этом соблюсти предосторожности — нереально. Да об осторожностях никто, возможно, и не думал. Значит, груз идет скопом, по одной накладной. И Андрюшины деньги — здесь, у нас под ногами. В полной недосягаемости карго-отсеков…

Стоп! Карго-лейтенант Кастерс, «находящийся при исполнении»! Проверим-ка штатное расписание.

Ольга Сергеевна из-под пароля кельнера видела достаточно много нового даже в общекорабельной сети. Основная служебная информация по экипажу висела здесь — во внутреннюю сеть включали в основном устройства управления кораблем.

Так. День ареста Андрея. Дежурный офицер палуб с третьей по шестую — какой-то Донован. Где Кастерс? Ага, Кастерс выходной. Отсюда и два офицера, пришедших с Андреем в каюту. Донован — как дежурный и Кастерс — потому что на стрёме.

Неразборчиво бормоча под нос какую-то детскую песенку, Ольга Сергеевна погрузилась в работу. Данные о погрузке и транспортные документы от имени кельнера запрашивать было нельзя, но сейчас это и не требовалось.

Она очень любила присказки про «жил бы в Сочи» и подстеленную соломку. И была рада, что не изменила этим принципам, отправляясь с детьми на Марс. Женщина в возрасте семидесяти четырех лет уже не может хорошенько ударить или точно выстрелить. Но вполне в состоянии обмануть, подслушать, взломать.

В волшебном чемоданчике бабушки Мороз водились самые разные вещи. Сейчас ей требовался хороший резидентный вирус. Ностальгически пролистав меню боевых программ, Ольга Сергеевна выбрала «Нежность».

— Арабы, говоришь? — спросила она — и, аминь! — запустила экзешник.

Первой целью были коды доступа, видеонаблюдение и управление связью.

Декабрь, восемнадцатое

Боба продемонстрировал бабушке мультфильм собственного производства. Из ровного поля кубиков выползал один, потихоньку взлетал и уносился вверх. Бабушке понравилось. Сказала, что нужно будет немножко доработать.

* * *

Четвертые сутки Ольга Сергеевна держала в руках связь корабля с внешним миром, но это не решало главной задачи — ей нужно было обязательно выйти на Магду.

Трафик между Марсом и Землей жестко лимитировался. Пассажирам «Фридома» после выхода из «слепой» зоны рядом с Солнцем разрешалось отправить по одной открыточке своим на Землю. Красочный файл с картинкой «По ту сторону Солнца» плюс несколько строчек текста. Эта услуга включалась в цену билета.

Немудрено, что на составление письма-инструкции для старой подруги ушло больше сотни открыток. Слово там, фраза тут. Где цифра, где буква. Ольга Сергеевна собрала по кораблю все «мертвые души». Статистика почтовой активности показала резкий скачок. Сто процентов пассажиров отправили весточку на Землю.

Дошло ли послание? Не утратила ли Магда склонности к дешифровке? Нет ответа и не будет — связь односторонняя.

Декабрь, двадцать второе

Полоумная старуха на парковочной площадке едва не влезла под стабилизаторы. Стейтон чертыхнулся, сдал назад, опустил машину на площадку и выскочил из кабины.

— Ви что? — закричал он с акцентом от волнения. — Куда же вы, уважаемая! Можете встать?

Женщина согнулась, одной рукой держась за ребра. Стейтон дал ей руку, помог выпрямиться.

— Вы уверены, что не ранены? Нужно в госпиталь?

Та лишь отрицательно помахала ладонью.

— Нет-нет, спасибо! Уже нормально.

— Я могу что-нибудь для вас сделать? — добавил Стейтон из вежливости, уже успокоившись.

Седая как снег старушка обезоруживающе улыбнулась:

— Можете угостить чашечкой чая и составить мне компанию.

Чаепитие стало расплатой за оплошность. Через двадцать минут у Стейтона уже пухли уши от историй про подруг, родственников, политических деятелей, артистов и журналистов. Видимо, одинокой старушке не часто удавалось выговориться, и Стейтон стал ее случайной жертвой.

— …а что же ей, бедняжке, делать?! — восклицала мучительница. — От такой жизни — хоть на Марс улетай! Ведь нельзя же стерпеть такой несправедливости…

— Справедливости вообще не существует, — машинально отметил Стейтон.

Старушка, внезапно замолчав, посмотрела на него с прищуром. Холодно, как энтомолог на жука. И сказала:

— Вы считаете? А мне кажется, что нет только всеобщей справедливости, потому что это такая же химера, как коммунизм или демократия. А маленькой, локальной справедливости — отчего же не быть?

Стейтон почувствовал себя не в своей тарелке. Подозвал официантку, чтобы рассчитаться, поднялся и начал надевать пальто, давая понять, что рандеву закончено.

— Вы не ответили, мистер Стейтон, — настаивала старушка. — Или вы против того, чтобы хотя бы в малом иногда брала верх справедливость?

— Да ничего я не против… Простите, не расслышал ваше имя?

— Радецкая, — сказала она, — Магда Радецкая.

— Было очень приятно познакомиться, госпожа Радецкая!

— А раз вы в принципе не против, — продолжала неугомонная старуха, — то отнесетесь с пониманием к тому повороту судьбы, который вас ожидает.

Стейтон замер в дверях. Нужно было просто выйти из кофейни, но что-то держало. Обернулся.

— Вы колдунья? — шутливо спросил он.

Магда протянула ему визитную карточку.

— Нет. Но могу сказать и без колдовства, что ваше имущество на «Фридоме» тает на глазах. Захотите исправить ситуацию — обращайтесь.

И первой вышла на улицу мимо ошарашенного Стейтона.

Декабрь, двадцать девятое

Ольга Сергеевна изучала чертежи «Фридома». Как ни крути, получалось, что придется идти через шахту гравиколодца. Перед глазами то и дело расплывались темные пятна — она не спала уже четвертые сутки.

Для корабля свободного падения оптимальная форма — тор. Проще — бублик. Когда корабль минует разгоняющее его своим притяжением небесное тело, то гравы перекручивают поле, создавая в пустом центральном колодце аномалию до пятидесяти «же». Сам корабль остается в «разреженной» зоне — с нулевым весом — и, как выпущенный из рогатки камень, устремляется по заданному маршруту.

Для создания на пассажирских палубах вертикального «поля комфорта» в один «же» используют внутренние гравиколодцы. Гравитационное поле закольцовывают, в колодцах сила тяжести больше десяти «же» направлена строго вверх.

Ольгу Сергеевну расчеты и выкладки интересовали лишь постольку поскольку. Сейчас она ощущала себя практиком. Состарилось тело, одрябли мышцы, стали хрупкими кости. Осталась только воля — по-прежнему железная, несгибаемая воля. И то хлеб.

Боба третий день дорисовывал заказанный бабушкой набор объемных картинок. К счастью, не задавал лишних вопросов — Ольга Сергеевна была на взводе, потому что до той даты, что она указала Магде, оставалось лишь два дня, а дать повторное сообщение уже было нельзя.

«Нежность» пока держала занятые позиции. Сквозь прорубленную вирусом брешь Ольга Сергеевна накачала сеть «Фридома» программами-перехватчиками, позволяющими внести коррективы в любой информационный поток. И только внутренняя сеть корабля, не соединенная с основной и отвечающая за системы навигации, жизнеобеспечения и распределения энергоресурсов, оставалась пока недоступной.

Такой корабль, как «Фридом», — слишком большой и сложный объект, чтобы команда могла не доверять поступающим из сети данным. Любая ложь, подтвержденная уполномоченной программой, воспринималась как безусловная истина.

Системы защиты корабельной сети проявляли обычную активность — но лишь на экранах мониторов, а на самом деле спали мирным сном, убаюканные «Нежностью». Полет проходил тихо и спокойно, в штатном режиме… с точки зрения дежурных инженеров «Фридома».

А на Марс и оттуда на Землю летели панические сообщения о выходе из строя пневматики карго-отсеков. Тысячи грузовых контейнеров крепились снаружи к самой нижней палубе «Фридома» — такое размещение многократно облегчало погрузку и разгрузку в невесомости. После прохождения ближайшей к Солнцу точки по нескольку раз в сутки курс корабля корректировался поворотными дюзами. Будь какой-нибудь контейнер не закреплен, он при очередном рывке выскользнул бы из захватов и постепенно отстал от «Фридома» навсегда.

Диспетчерская на Фабиусе отправляла одно послание за другим, пытаясь вместе с инженерами «Фридома» разобраться в происходящем. И Ольге Сергеевне приходилось круглосуточно поддерживать от имени экипажа переписку.

Когда Боба выполнил бабушкино задание, специалисты на Фабиусе убедились воочию, что в панцире корабля, составленном из контейнеров, зияют невосполнимые бреши — с «Фридома» поступили данные телеметрии. Еще один кубик выскользнул из общего ряда и медленно уплыл прочь. Сообщение отправил дежурный карго-лейтенант Кастерс.

* * *

— И что же это за фонд? — Стейтон недовольно отодвинул кофе и крутил в руках злополучную визитку. — Никогда о таком не слышал!

— Фонд защиты демократического выбора, — терпеливо повторил помощник. — Какая-то формация при нынешнем правительстве. У них же никогда не поймешь, кто у руля, а кто — пшик. Раз с таким названием — легче принять, если хотят встретиться.

Я остался совсем один, подумал Стейтон. И никто со мной встречаться не собирается. С «Фридомом» творится непонятное. Неделю от Кастерса нет ни одного персонального письма, зато официальные сообщения поступают одно за другим. Утерян контейнер. Утерян контейнер. Утерян контейнер. Ересь, но факт.

Стейтон решился и вызвал указанный в карточке номер.

— Здравствуйте, мистер Стейтон! Хотите подъехать?

Проклятая старуха.

В том же самом кафе, за тем же самым столиком, Магда участливо смотрела на дипломата, решающего неприятную для него задачу.

— На мой взгляд, это очень выгодное предложение, — сказала старушка. — У вас не отбирают все подчистую. Продав остатки товара на Марсе, вы останетесь весьма зажиточным человеком. А во всех документах Фонда будете числиться почетным спонсором. Разумеется, без разглашения подробностей.

Стейтон разглядывал свои руки. О чем говорить? Весь заработок с пятнадцати последних операций вложен в товар. Десятки контейнеров. И сейчас там, в невообразимой дали, на подлете к Марсу, они один за другим улетают в никуда. Деньги в вакуум. Только хитрый Сегур забрал свою долю сразу.

Дипломат поднял голову.

— Вы говорили, спонсорство — это мудрый политический шаг?

Декабрь, тридцать первое

— Мам, а мы разве не вместе будем отмечать?

Анна — в парадном макияже, на высоких каблуках, одетая в переливающееся и струящееся — замерла у двери, думая, как ответить.

— Борис, у тебя на Новый год совсем другие планы, — вмешалась бабушка, украдкой махнув Анне рукой: иди, мол. — Вы готовы, молодой человек?

— Что, сегодня? — Боба почувствовал, как в желудке скручивается тугой комок.

— Сейчас проверим, все ли ты запомнил, — сказала Ольга Сергеевна.

* * *

Под вспышками журналистов Стейтон впервые чувствовал себя неудобно. Передача щедрого дара от марсианской коммерческой структуры земной общественной организации стала новостью дня.

Наряженная в нелепые кружева Радецкая улыбалась в камеры, жала Стейтону руку «от имени и по поручению», несколько раз трогательно выступала.

И только когда пресс-конференция закончилась, отвела дипломата чуть в сторону и сообщила заговорщицким шепотом:

— Неприятно говорить об этом сейчас. Но у вашего Касперса?.. Кастерса?.. В общем, у вашего подельника, кажется, развязался язык. Надеюсь, вы продумаете, какие шаги стоит предпринять в этой ситуации?

* * *

Сначала в девять тысяч семьсот третью прошла бабушка. Боба аккуратно блокировал все камеры наблюдения на ее пути, потом так же она провела его. На служебной палубе никого не было — все, кроме несчастливчиков из дежурной смены, уже собрались в ресторане.

Около получаса ушло на вход во внутреннюю сеть и поиск нужных систем. «Нежность» перетекала с сервера на сервер, оглушая, но не раня системы безопасности, выстраивая заборчик между работающими службами жизнеобеспечения и пультами дежурных офицеров. По сути, корабль оказался в руках двенадцатилетнего мальчика.

Ольга Сергеевна вставила в ухо горошину передатчика, приклеила к губе мушку микрофона и чмокнула внука в затылок.

— Надеюсь на тебя! — сказала она. — Как только я скажу — запускай кино. Если вдруг пропадет связь — то ровно через восемнадцать минут.

Бобе еще никогда не было так одиноко.

Пришлось избегать лифта.

Круглый колодец метров трех шириной. Гнутые чугунные скобы. Нужно к ним прижиматься всем телом. В сантиметрах за спиной — обратная тяга. Стоит чуть отстраниться от лестницы, и десятикратное по отношению к земному ускорение рванет за шкирку как котенка.

На середине пути Ольга Сергеевна окончательно выбилась из сил. Не слушаются пальцы. Ладоням жарко в перчатках. Не гнутся колени.

— Здравствуй, Дедушка Мороз, злостный алиментщик, — процедила она, перехватывая ступеньку, опуская ногу, стягивая вниз тело. — Ту фигню, что ты принес, не берет оценщик.

В запасе было много стишков и частушек. Но очень мало времени.

На уровне последней пассажирской палубы вектор притяжения изменился, и Ольге Сергеевне стало казаться, что абсолютно прямая лестница из отвесной превращается в крутую — вестибулярный аппарат поворачивал мир согласно собственным представлениям о верхе и низе.

Техническая палуба не предназначалась для людей. Ольга Сергеевна миновала межпалубную переборку, скрывающую в себе гигантское панно гравитационных линз, и, как в холодную воду, погрузилась в невесомость.

Днище корабля было покрыто ровными рядами грузовых захватов. Поле одинаковых пирамидок разбегалось во все стороны, скрывая края в темноте. В тусклом свете аварийного освещения это напоминало военное кладбище. Глянцево-черные трехметровые выпуклые круги гравитационных линз нависали с другой стороны, в невесомости не кажущейся верхом. Столбы света из колодцев мерцали безжизненным белым светом.

Между пирамидками чуть искрили гравитационные призмы, поворачивающие невидимые потоки притяжения от каждой из линз в сторону ближайшего колодца.

Ольга Сергеевна, осторожно оттолкнувшись, поплыла над грузовыми захватами, от одного к другому, сверяясь с маркировкой. Когда нужная пирамидка оказалась перед ней, Ольга Сергеевна почувствовала, будто вошла домой после долгого дня.

— Я на месте, Борис, — негромко сказала она.

— Отлично, ба! — воскликнул Боба. — Гашу свет в колодце.

За спиной стало еще темнее.

— А теперь… — сквозь шорох помех Ольга Сергеевна не могла услышать, как дрожит голос внука, — кинокомпания «Боба-фильм»… при содействии «Мороз-Продакшн»… представляет…

* * *

Дежурный офицер Кастерс, не веря собственным глазам, смотрел на монитор. Из сплошной мозаики подцепленных к днищу «Фридома» контейнеров один тридцатитонник сначала показал белые бока, потом выплыл целиком и, чуть заваливаясь на один бок, начал удаляться от корабля.

Почему в Новый год? Почему в его смену?

Десятки «почему» роились в голове Кастерса, пока он брал инструмент, шел к лифту, ехал вниз, пережидал на нижней площадке, пока пройдет тошнота от перепада притяжения, плыл над холмиками грузовых креплений, фиксирующих контейнеры по ту сторону корпуса.

Почему бесчувственная жена этого Мороза до сих пор не добилась, чтобы взяли в рассмотрение подтверждение денежного перевода, а вместо этого упивается виски и гудит с экипажем? Почему, когда Мороз ударил его по лицу, рядом оказался Донован? Ведь из-за этого пришлось отстаивать «честь мундира». Почему капитан в этот раз так уперся и не захотел выпустить арестованного до прибытия на Фабиус, хотя Кастерс уже подал объяснительную?

Последним в этом длинном ряду оказался вопрос, почему на пульте крепления оторвавшегося контейнера лежит большой и блестящий разводной ключ. Кастерс спикировал к нему и, взяв в руки, почувствовал, что рядом кто-то есть.

Ольга Сергеевна не отличалась особой сентиментальностью и поэтому без предварительного уведомления обрушила на голову Кастерса тяжелый газовый баллон.

Несколькими палубами выше хлопало шампанское, сыпалось конфетти, и по всему кораблю гасли часы с упертыми вверх стрелками. На их месте появлялись такие же, но с другим временем другого мира.

Безнедельник, десятое

— Кто ты? — спросил Кастерс, когда очнулся. Мир плыл вокруг, черные камни гравилинз на потолке ходили волнами, а демоническая старуха, вдруг возникшая совсем рядом, сначала что-то отлепила от губы, а потом шепнула ему в ухо страшное.

Кастерс дернулся, и вернулось ощущение рук и ног. Связанных рук и ног.

— Нам предстоит длинный разговор, — сказала старуха. — Стейтон рассказал только половину, вторая нам нужна от тебя.

Кастерс сопротивлялся недолго. Рассказывать оказалось даже интереснее, чем молчать. Ведь уникальная схема заслуживала того, чтобы о ней знали люди. Двадцать рейсов! Двадцать рейсов, почти семьдесят мини-операций, чисто, всегда чисто! Имена? Конечно, он знает имена. Конечно, не все, но можно попробовать вспомнить. С кого бы начать? Наверное, с русской художницы. Пикантно, но он даже танцевал с ней на смене времени… А на Фобосе… Мадам, это же некорректно! На Фабиусе встречают. Конечно. А как же. Да, запишите имя по буквам.

А может быть, дело в той дряни, которую старуха ему вколола? Мысль походила на холодный душ. Кастерс почувствовал, что ремни подослабли, и осторожно высвободил руки. Старуха устроилась метрах в пяти, у соседнего захвата, и записывала в блокнот его истории. Даже не глядя на него! Бубнила себе под нос, что у настоящего офицера в такой ситуации есть два выхода — вернуться на пост и дождаться суда либо честно умереть…

Любой карго-офицер чувствует себя в невесомости как рыба в воде. Старой кляче пора было свернуть шею. Даже не пытаясь развязать ноги, Кастерс резко развернулся и оттолкнулся от пирамидки захвата в сторону старухи.

За мгновение до того, как разделявший их гравитационный поток вздернул его к верхним палубам, Кастерс увидел в глазах старухи спокойное удовлетворение. А путь до небес занял менее двух секунд.

Безнедельник, одиннадцатое

В пассажирской администрации Анне подтвердили, что Андрея освободят из-под стражи по прибытии на Фабиус.

В беспроигрышной лотерее, проводившейся на празднике смены времени, Ольга Сергеевна выиграла механические марсианские часы с дополнительным тридцатисемиминутным циферблатом, датой, месяцем и фазами спутников. Одиннадцатое — прочерк.

Портрет погибшего при проведении ремонтных работ карго-лейтенанта Кастерса выставили в черной рамке на входе в ресторанную зону и вывесили на титульной странице корабельных новостей.

На имя Андрея Николаевича Мороза, нового управляющего делами Фонда защиты демократического выбора, из Нью-Франклина поступила приветственная телеграмма.

Кельнер из девять тысяч семисот третьей каюты до последнего дня полета присылал Анне букетики цветов из корабельной оранжереи.

Служебное расследование по факту намеренной дезинформации руководства, подделки технической документации и нелегитимного использования средств связи было прекращено в связи с гибелью единственного фигуранта.

Месяцем позже, во время профилактики, марсианские программисты обнаружат во всех системах корабля обломки незнакомого кода, впрочем, видимо, безвредного, поскольку никакого влияния на работу корабельной техники выявлено не было.

* * *

Чип к чипу, схемку к схемке. Ольга Сергеевна собрала и аккуратно закрыла массажер-контейнер. Выудила откуда-то голограммку Саратовского завода и заклеила замок. Внук следил за ее действиями, не моргая. Аня перед зеркалом медитировала с тушью в руках.

— Бабушка, а кем ты работала? — спросил Боба.

— Ох, мой хороший, кем я только не работала! — задумчиво усмехнулась Ольга Сергеевна. Особенно за те двенадцать «потерявшихся» лет, начавшихся разведшколой, а закончившихся пулей в спину на мексиканской границе.

И добавила, видя, что внука краткий ответ явно не удовлетворил:

— С моим-то позвоночником — только надомно. Базы данных, телефонные обзвоны, диспетчером… Разная случайная работа, только чтобы на жизнь хватало.

— М-м, — задумчиво протянул внук. Не верит, обрадовалась Ольга Сергеевна. Приятно, раз уж правду сказать все равно нельзя.

Аня захлопотала вокруг, пытаясь начать собирать вещи. Боба долго составлял фразу и наконец выдал:

— Наверное, у тебя хорошо получалось.

Собрались сходить на обзорную палубу. Как нормальные, обычные пассажиры.

Анна придерживала Ольгу Сергеевну под локоть, а Боба скакал впереди, то исчезая в плотном потоке людей, то возвращаясь назад и поторапливая взрослых.

— Ольга Сергеевна, — спросила Анна. — Вы кто?

На трехэтажном экране во всей красе светился оранжевым их новый дом. До прибытия на Фобос оставались считаные часы. Жалко, Андрюша такой красоты не видит! Ольга Сергеевна устало оперлась на трость и ответила, выискивая взглядом Бобу в толпе:

— Я? Я — бабушка Мороз. Когда-то вырастила тебе мужа. Не самого плохого, кстати. А теперь — храню счастливое детство вон того молодого человека. От всяких там.

* * *

Нельзя самолетом. А через границу — лучше не поездом. Сегур электричками выбрался из Москвы, серенький, неприметный служащий в старом пальтишке, вязаной шапке, с ободранной сумкой искусственной кожи.

Деньги уже ждали его там, в далеком далеке, координаты которого он не выдал бы и собственной тени. Все десять лет службы в консульстве Сегур знал, что она закончится так. Что придется мышью выскальзывать из комнаты, где хозяева включили свет. Он сам придумал схему, сам рискнул предложить ее марсианину — на что же сетовать, когда выстроенный песчаный замок начал рушиться?

Сегур был готов провести несколько суток, трясясь на жестких лавках, засыпая урывками на особенно длинных перегонах, чувствуя исходящий от себя самого запах липкого, стыдного страха. Питер, Выборг, автобусом через границу до Хельсинки и оттуда «Финн-Эйром» в… Туда, где новый паспорт, новое лицо, новая жизнь. Сытая, спокойная, независимая от скотских инопланетников — жизнь.

Над псковским вокзалом полыхал знакомый рекламный слоган. «Рай — не на Земле». Заглотив купленный в ночном ларьке мятый волглый пирожок, Сегур запрыгнул на подножку плацкартного вагона, сунул открывшей было рот проводнице несуразно крупную купюру и прошел в полупустой вагон. Спать не хотелось, хотя и стоило бы, чтобы к утру не чувствовать себя сонной мухой. Рядом ворочались, храпели, тихо разговаривали. Присутствие людей в последние дни давало Сегуру зыбкое ощущение надежности. Он воображал себя песчинкой в пустыне, клочком бумаги в мусорной корзине… Прижавшись виском к холодному даже через шерстяную шапку стеклу, Сегур все-таки задремал.

А когда открыл глаза, то Стейтон, безукоризненно расхлябанный, смотрящийся в плацкарте не хуже, чем на посольском приеме, щурящийся на светлеющее небо, мирно сидел напротив. Сегур, не удержавшись, выглянул в коридор. Поезд, покачиваясь, плыл по окраинам Питера. У туалета, спиной к проходу, стоял один из младших сотрудников консульства. С другой стороны, видимо, тоже кто-то ждал.

— Как спалось? — Стейтон подождал ответа с полминуты, чему-то кивнул, будто убедился в ожидаемом результате, и достал из кармана почти пустую упаковку жевательной карамели. — Сто лет в поездах не ездил! Сейчас попьем чайку, еще же вода есть?

По коридору мимо них с хохотом пробежал мальчишка лет пяти, за ним с криками: «Боба! Стой же, Боба!» — торопливо семенила бабушка.

— А пока съешьте конфетку! — сказал Стейтон, ногтем продвигая на противоположную сторону столика надорванный пакетик с двумя одинаковыми леденцами.

Сегур, еще не сломленный, еще пытающийся найти точку опоры, дрожащим пальцем дотронулся до веселой разноцветной упаковки.

— И чем же они рознятся?

— Простите?

О сладкий миг! Жаль, что в таких обстоятельствах.

— Я говорю, чем они отличаются одна от другой?

В глазах марсианина мелькнуло… нет, не сочувствие — скорее, соболезнование.

— Ничем. — Стейтон вежливо улыбнулся и посмотрел Сегуру прямо в глаза. — Но ведь важно, чтобы всегда был выбор, правда?

Борис Богданов. Служба точного времени

Шесть часов до столкновения. Четыре часа до окончания плановой эвакуации.

Удивительные метаморфозы происходят со временем, когда стоишь в очереди. Чаще всего оно тянется, как резиновое, стекает каплей густого меда по стеклянной стенке, и только регулярная смена цифр на большом электронном табло доказывает его ход. А в конце дня недоумеваешь, куда же подевались часы, проведенные в огромном помещении аэропорта, а ныне эвакопункта, заполненном шарканьем тысяч ног и тихим шепотком соседей. Ушли, растворились в ожидании — и вот уже пора укладываться спать здесь же, на ленте транспортера, обняв взвешенный и промаркированный груз. Пройдут считаные минуты, раздастся негромкий звонок, и лента дернется и проедет несколько метров, приближая ожидающих к пандусу. Значит, для передних уже началась посадка, значит, в противоположном конце зала места на транспортере заняты новой порцией невольных пассажиров, еще оживленных, обсуждающих процедуры идентификации, оформления, переодевания в полетные комбинезоны, проверки и упаковки багажа. Сколько маленьких трагедий переживается сейчас там! Список разрешенных вещей утвержден раз и навсегда, и нет из него исключений. Никаких альбомов со старыми фотографиями, никаких сувениров из прошлой, счастливой жизни. Все лишнее, составляющее смысл обыденности, остается в зоне фильтрации. Документы, пара цифровых кристаллов с любимыми книгами и фильмами, запасной комбинезон и, самое главное, билет. Он же памятка по эвакуации. Люди возятся, устраиваясь. И опять наступает тишина, нарушаемая иногда только сонным плачем ребенка.

Пауза, звонок, шум моторов, пауза, звонок, шум моторов. Потом вибрация пола рождает низкий гул — это отзвук разгонных движков очередного модуля. Еще несколько сотен человек спаслись, еще одна бусина вплелась в ожерелье орбитальной сети, еще на несколько тысяч километров ближе проклятый камень.

Пять часов до столкновения. Три часа до окончания плановой эвакуации.

— Посмотри, вот он, — тихо шепчет мужчина на соседнем справа транспортере, — стал еще больше.

— Не хочу! — женский голос устал, но зол. — Чего ты лезешь ко мне со своей кометой? Говорила тебе — раньше надо было…

Константин уже привык к их постоянным ссорам. Возможно, ругань дает им возможность почувствовать себя живыми в царстве этого размеренного механического движения.

Звонок, шум моторов, мягкий рывок транспортной ленты…

Астероид в самом деле стал больше. Он ясно виден в панорамном окне как довольно яркая звезда. Некоторые после долгого наблюдения утверждают, что его приближение заметно на глаз. Это, конечно, иллюзия, обман напряженных чувств. Реальное движение будет видно перед самым ударом, секунды, вряд ли минуты.

— Вам тоже не спится? — Рослый, сутулый старик, сосед спереди, приглядывается к Константину. Сам он сидит на ленте, медленно раскачиваясь китайским болванчиком вперед-назад, вперед-назад.

— Вы же видите.

— Да. Не завидуете тем, кто может сейчас спать? — Блик плафона на лысине старика возникает и пропадает в такт движениям. — У меня не укладывалось в голове, что такое возможно. Переместить наверх все человечество! Невероятно!

— Не всё. Кого-то не нашли, кто-то отказался…

— Это мелочи! Всегда были и будут потери. Но сама идея! Как у комитета не опустились руки перед величиной проблем? Я сам управленец, чиновник. Могу представить, как это было трудно.

— Но ведь справились? — Константину становится интересно.

— Вы правы, молодой человек. Я поначалу даже хихикал по-стариковски, когда пошли все эти ограничения и реквизиции. Когда стали изымать всякую металлическую мелочь, якобы для строительства кораблей. Ну скажите, сколько ракет можно построить из наручных часов? Чушь какая-то! Как хорошо, что хватает времени. А если бы его не хватало? Вот тут я понял высший смысл. К чему нам всем часы? Смотреть на стрелки поминутно и ужасаться, как мало осталось?

— Писали же, все пошло в переработку.

— Оставьте! Не верьте агиткам. Для этого сначала надо создать индустрию переработки, вернее, не создать, а перепрофилировать. А времени нет.

— Мы успеваем.

— Да. — Старик посмотрел на табло. — Два с половиной часа, фантастика. Как все организовано! Я все думаю — если времени не хватает? Это же паника! Задние сминают передних, все вместе штурмуют корабли. Те не могут взлететь! Кошмар! И так повсеместно!

— Не пугайте людей, — Константин тоже посмотрел на табло, — времени хватит.

Звонок, шум моторов, еще несколько метров вперед…

— Почему у меня забрали часы? — Полный мужчина с холеным лицом из последней партии беженцев задает этот вопрос в пустоту. — Кому они помешали, может мне кто-нибудь ответить?

Константин внимательно прислушивается. Если ситуация не исчерпается сама, ему придется вмешаться. Но вроде все тихо. Что-то успокаивающе говорят соседи, что-то про каждый грамм, что на счету, про расход топлива, про необходимость идти на жертвы.

— Да я понимаю все, понимаю. — Мужчина конфузится и начинает оправдываться: — Но я всю жизнь с часами на руке, я даже сплю в часах, и в баню… — Он говорит что-то еще, но тише и тише, пока не замолкает совсем.

Его увещеватели правы. Каждый грамм, выведенный на орбиту, — это лишнее топливо. Сто наручных часов, пронесенных на борт «Урагана-М», — и какому-то ребенку не хватит места. Поэтому все в зале стрижены почти под ноль и одеты в невесомые комбинезоны. Когда на орбиту ежеминутно уходят миллионы, экономия массы спасает дополнительные тысячи жизней. Большие плакаты и панно с такими и многими подобными объяснениями висят сейчас на улицах городов по всей планете. Телевизионные сюжеты и выступления специалистов еще недавно наполняли телеэфир, объясняя, вдалбливая эту нехитрую арифметику.

Звонок, шум моторов, приглушенный стенами рев стартующего корабля.

Четыре часа до столкновения. Два часа до окончания плановой эвакуации.

— Мама, мама? — шепчет неподалеку девушка. Даже унылый комбинезон не может испортить ее юной миловидности. Девушка испугана и с трудом сдерживает слезы. — Мама, ты слышишь меня, ответь…

Интересно. Неужели мобильник? Никакие гаджеты, об этом неоднократно подчеркивалось на инструктажах, не допускаются и подлежат обязательной сдаче. Поднявшись с уютного транспортера, Константин сделал несколько шагов и тихо присел рядом с ней.

— Это бесполезно, — прошептал он, наклонившись поближе.

— Ой, — девушка вздрогнула и быстро зажала ладошки между сжатыми коленками, — кто вы?

— Меня зовут Костя, а вас?

— Марина, — она всхлипнула. — Я знаю, что нельзя, но мама, она в другом городе, я совсем не знаю, что с ней, как она…

— Марина, — спокойно заговорил Константин, — мобильная связь не работает с начала эвакуации, все частоты отдали спасательным службам.

— Но как же мы, надо же знать…

— Мариночка! С вашей мамой все будет хорошо. Может быть, она уже на орбите. Например, как вы здесь оказались?

— Нас сняли с маршрута, мы сплавлялись в Карелии, прилетел вертолет…

— Вот видите! Даже вдали от людей, в лесу вас нашли и привезли сюда. Ведь ваша мама — городская?

— Да, — на лице девушки возникла неуверенная улыбка.

— Так что же вы волнуетесь! Успокойтесь. — Константин постарался, чтобы его улыбка вышла как можно более естественной. — И отдайте телефон охране. А если боитесь вопросов, то отдайте его мне, а я уж сам.

— А как вы?

— Скажу, что нашел. — Константин пожал плечами. — Думаете, захотят проверить? Зачем?

Телефончик был маленький и плоский. Он скорее напоминал кредитку, одноразовая модель, несколько минут разговора. Последнее время они стали очень популярны, дешевы и не занимают места. Телефонный чип, сенсорная клавиатура, динамик и встроенные часы — вот и все. Часы тоже простенькие, синхронизация по сигналам со станции, даже и не часы, а просто приемник. Зажав мобильник в руке, Константин кивнул обнадеживающе Марине и направился к стартовому пандусу, перешагивая через ноги лежащих людей, стараясь двигаться тише. Очень многие не спят, атмосфера в зале накаляется, нервы у всех на пределе. Константин старался не обращать внимания на ждущие, заинтересованные, подозрительные взгляды, но от них свербело между лопаток. Он внутренне поежился: «Они спокойны. Нервничают, но держат себя в руках. Это хорошо».

— Все тихо? — встретил его знакомый уже охранник.

— Сам видишь. — Константин кивком головы показал назад. — Машинку прими.

— Знакомая штучка. — Охранник кинул телефон в ящик стола. — Кто пронес?

— Тебе важно?

— Нет, конечно. Ладно, иди, давай. — Нервно отсалютовав, охранник отвернулся к мониторам слежения.

Звонок, шум моторов.

Три часа до столкновения. Один час до окончания плановой эвакуации.

Резко заныло левое запястье, и Константин обратился к табло с часами. Так и есть! Час до окончания эвакуации, то есть времени не осталось вовсе.

Когда комитет по эвакуации обнаружил, что самый плотный график не позволяет вывезти всех и не хватает полутора сотен минут, был предложен проект «растянутого времени». Примерно за трое суток до «часа Х» все передатчики сигналов времени начали чуть запаздывать, создавая иллюзию запаса минут, чтобы неизбежная паника не помешала отправить последние челноки. Тогда же, для поддержания этой иллюзии, возникла секретная «Служба точного времени». Повсеместное изъятие механических часов стало ее проверкой. Константин, один из секретных сотрудников СТВ, был безумно рад, что никто не смог сохранить и пронести в зал старый механический хронометр! Во всяком случае, на его участке. Пружины и шестеренки не обманешь, и это был бы взрыв. В методичках все описано, от сведения к шутке до прямой ликвидации, но Константину не хотелось думать, что бы он делал, случись такое. Ощущения и так гаже некуда. Найдя глазами Марину, Константин скривился. «Никто нас не простит, тем более мы сами», — от острого ощущения предательства его передернуло.

— Живот схватило, — пояснил он соседу, срываясь с места. — Нервы, наверное!

Ухватившись руками за живот и согнувшись, извиняясь и заискивающе улыбаясь, Константин рванул в сторону туалетов. Там, запершись в кабинке, закатал рукав. Точно, гелевая полоска на руке, еще недавно прозрачная и незаметная, покраснела. Ровно так же, как у других работников эвакопункта. До столкновения с астероидом не более получаса. Сейчас на всех стартовых площадках охрана и персонал стараются незаметно покинуть свои места, пара минут — и сработают автоматические замки, запирая залы изнутри. Мазнув пальцем по стенке, Константин активировал секретную панель и стремительно выстучал на ней десятизначный код. Панель провалилась назад, открыв люк в технологический переход. Скорее, скорее внутрь! Руку в нишу в стене коридора, укол сканера, хватаем ручку настоящего контейнера с багажом — и ходу! Туда, где на позиции ждет спасительный «Ураган-М».

Алекс де Клемешье. Цивилизация некоторых

Папин полотер сломался окончательно и бесповоротно. Сережке было до слез жаль механическую каракатицу — почему-то именно ее он любил больше других вещей, придуманных папой. Каждое Сережкино утро начиналось с появления в комнате полотера… Вернее, сперва в комнату заглядывала няня Нина, говорила «Подъем!» или «Пора вставать, соня!», а потом запускала машинку. Полотер деловито пробегался по медовому паркету, осматривался, перебирая суставчатыми лапками, помигивая желтыми огоньками и попискивая, а потом так яростно принимался за работу, будто от скорости и тщательности уборки зависела чья-то жизнь. А сонный Сережа, подпихнув плечом уголок подушки под щеку, нежась под теплым одеялом, прищуренным глазом подглядывал за его передвижениями. Фронт работ механизма был разбит на секторы: справившись с площадкой от угла до подоконника, он вспыхивал зелеными лампочками и перебирался в сектор, занимаемый письменным столом. Ловко лавируя между ножками стола и плотно придвинутого стула, он удовлетворенно урчал, поглощая невидимые пылинки и натирая паркет до маслянистого лоска. Следующий квадрат, следующий — ближе и ближе к Сережкиной кровати, и по мере приближения в Сережкином животе становилось все щекотнее, ведь тапочки неизменно ставили каракатицу в тупик. Если положение всех прочих вещей в комнате, введенное в память полотера при рождении, оставалось неизменным, то тапочки были звеном непостоянным — они могли оказаться левее или правее места, зафиксированного накануне, они могли стоять вместе или порознь. Наткнувшись на них, умная машинка озадаченно замирала, пятилась в нерешительности, объезжала находку по кругу, словно принюхиваясь, робко трогала лапкой-манипулятором. Тапочки были слишком малы, чтобы отнести их к предметам меблировки, и слишком велики, чтобы принять их за мусор: полотер не мог самостоятельно справиться ни с чем, что было крупнее фантика. Обиженно гудя, полотер катился в следующий сектор, иногда неожиданно возвращаясь к тапочкам снова, а иногда просто раз за разом притормаживая по пути. «Оглядывается!» — радовался Сережка, и в этот момент щекотка в животе достигала такой силы, что терпеть ее не было никакой возможности, и мальчишка, беззвучно хохоча, выскакивал из постели, подбегал к каракатице, гладил ее по теплому боку и, сжалившись, уносился из комнаты вместе с тапочками, освобождая прикроватный простор для маленького трудяги.

Полотер ломался и раньше, но тогда был жив отец: мурлыча что-то себе под нос, он разбирал механизм, находил причину поломки, менял детальку, зачищал контакт или подкручивал винтик. Сережка так хорошо помнил все последовательности действий для каждого случая, что мог запросто починить каракатицу и сам, но на сей раз дело было не в оплавившейся изоляции, не в окислившейся клемме и не в сгоревшей лампе — «умер» от старости блок, который папа называл «мозгом» полотера. Все утро Сережка ходил за няней Ниной, демонстрируя ей этот блок, и таки вынудил ее позвонить дяде Вите, который, приехав, только пожал плечами:

— В этом мире, дружок, — грустно сказал дядя Витя, — есть вещи, суть которых понимал только твой отец. Кибернетика сейчас активно развивается и в Америке, и в Японии, да и в нашей стране есть определенные успехи. Но то, чем занимался твой папа, основано на других принципах. «Мозги», созданные американцами или японцами, не оживят твою машинку, а починить ее родной блок… Даже если я передам его на изучение в наш институт, пройдет, может быть, целый год, прежде чем наши ученые разберутся в его устройстве. Да и зачем? Нынешние технологии проще и доступнее, так что имеет смысл купить новый полотер, а не возиться со старым. Ты меня понимаешь?

Сережка сердито сопел в ответ, глядя в угол гостиной. Нос раздражающе выдувал пузыри.

— Черт возьми, Нина! Я никогда не научусь читать выражение его лица! Он понял меня?

— Понял, понял, не волнуйтесь.

— Не станет больше доставать с этой рухлядью?

— Не станет.

— Вытрите ему нос и отведите… в парк, что ли? Пусть отвлечется и успокоится. Заеду в воскресенье.

На самом деле, лучше всего Сережке отвлекалось и успокаивалось на Луне — там было столько интересного! Там были «пейзажи, от которых дух захватывает», как выражался папа. Сережка не знал, есть ли у него этот самый дух, захватывает ли он кого-нибудь, да и слово «пейзажи» ему не особенно нравилось, но чуждая красота, открывающаяся взору из-под полога шатра, действительно завораживала. Другое небо, другие камни под ногами, сверкающие по-другому звезды и чудесная, невероятная половинка глобуса Земли, висящая слева над горизонтом — иногда ярко-синяя, с невесомыми разводами облаков, иногда — чернющая, почти сливающаяся с небом. Эта половинка была настолько близко, буквально за ближайшими глыбами, верхушки которых и составляли ломаную линию горизонта, что Сережку так и подмывало прямо отсюда, из шатра, дотянуться до глобуса рукой. Но в свое время папа объяснил, что расстояния на Луне только кажутся мизерными, а на самом деле до каменных глыб — очень и очень далеко, несколько часов пути, а до Земли — еще дальше.

У Сережки не было нескольких часов, чтобы добраться до обманчивого горизонта, — у него всегда был только один час на всё. Няня Нина называла это время «поигрушками». «Ты наелся? — спрашивала она после обеда. — Тогда можешь заняться своими делами, а после поигрушек мы почитаем. Хорошо?» Иногда он тратил этот час на мозаику и, если новая картинка оказывалась слишком сложной, возвращался к ней несколько дней подряд. Иногда включал игру, в которой надо было кнопочками клавиатуры управлять машинкой на экране, обгонять другие машинки, уворачиваться от столкновения, показывать лучший результат — он увлекался настолько, что забывал и о мозаиках, и о Луне. Но всякий раз ровно через шестьдесят минут в «игровую» входила няня Нина и безапелляционно выволакивала оттуда Сережку, не считаясь с тем, что машинка не доехала до финиша десяток-другой метров, а до полной готовности картинки осталось буквально две-три детальки.

Вообще-то Нинина пунктуальность во всем Сережке очень даже нравилась: если принять распорядок — проще жить. В девять ты готов к завтраку, в десять — к прогулке, ровно в двенадцать — к занятиям математикой и физикой, потом обед, потом — поигрушки и так далее. Никаких вопросов и неудобств. Наоборот, мальчишку крайне раздражало, если в привычный ход вещей вмешивалось что-то постороннее. Например, случалось, что дядя Витя приезжал в гости не в воскресенье, а среди недели, и тогда отменялась прогулка, или в воскресенье, но не в оговоренное время, а например, в обед, и тогда рушились Сережкины планы на ближайшие поигрушки. Или не приезжал вовсе — и это тоже было плохо, было нарушением распорядка, и найти замену запланированному приходу дяди Вити было крайне сложно, потому что «ребенку трудно перенастроиться», как говорила няня Нина. Еще случалось, что Сережа заболевал, и хорошо, что происходило это крайне редко, потому что даже обычная простуда влекла за собой скучный «постельный режим» и неминуемые визиты выбивающего из привычной жизни врача.

Так или иначе, но даже дисциплинированному Сергею иногда не хватало нескольких минут, чтобы закончить свои игры, и это было ужасно обидно, настолько, что он позволял себе выразить протест сердитым сопением, пузырями из носа или, если нос течь отказывался, нарочитым пренебрежением к струйке слюны, сбегающей из уголка губ. Нина, конечно же, нервничала и раздражалась, но виду старалась не показывать, а для положенного после поигрушек чтения выбирала такие интересные книжки, что через пару минут Сережка уже забывал про допущенную в его отношении несправедливость и лез в карман за носовым платком.

В свою очередь, Сережка тоже кое к чему приучил няню. Комната, которую Нина называла «игровой», на самом деле была вторым папиным кабинетом — только знать об этом никому не следовало. Крошечный чуланчик без окон со стоящей на колченогом столике старенькой ЭВМ — конечно же, после папиной смерти он не мог не привлечь внимания, и какие-то люди под руководством дяди Вити обследовали здесь каждый квадратный сантиметр, простучали и промерили тестером стены, пол и потолок. Старенькую ЭВМ, как и более современную машину из основного кабинета-библиотеки, намеревались забрать, увезти в папин институт, но Сережка вцепился в нее мертвой хваткой. Проверили — на диске только игры да специальные программы для обучения отстающих в развитии детей. Махнули рукой — понятно, что все свои разработки Сережкин отец вел и хранил не на этом допотопном динозавре. Данные на всякий случай скопировали — видимо, с намерением когда-нибудь с ними разобраться.

И в отведенное на поигрушки время мальчик закрывался здесь. Поначалу Нина пыталась составить ему компанию, но Сергей устраивал такие истерики, по сравнению с которыми пузырящиеся сопли казались невинной шалостью. Няня смирилась не сразу — бывало, неожиданно распахивала дверь, не особенно понимая, за чем именно пытается застукать подопечного, но и Сережке терпения было не занимать: целый месяц он для виду забавлялся исключительно мозаиками да гонками, а за вторжения наказывал судорожными припадками тут же, на полу чуланчика. И добился своего, выдрессировал — Нина таки подарила ему этот час свободы. Однако данная сделка была окончательной и пересмотру не подлежала: как ни старался Сережка увеличить отведенное на поигрушки время, няня оставалась непреклонной.

А это означало, что такие привлекательные путешествия на Луну приходилось сокращать до минимума. Любоваться пронзительными звездами лунной ночью, или до темных пятен в глазах яркими скалами лунным днем, или выпуклым голубым полуглобусом в любое время лунных суток — да, любоваться можно было бесконечно. А еще тут, под пологом шатра, находилось огромное количество вещей, сделанных руками отца. Да что там! — сам шатер они сооружали вдвоем, вместе! Сережка прекрасно помнил, как утрамбовывал специальной колотушкой грунт вокруг вбитых столбов, как высоко подбрасывало его после каждого удара, как нелепо долго опускался он обратно и как они с папой смеялись над этим!

А потом садились передохнуть, и отец рассказывал о силе притяжения на Луне, о коварной тени, о текучей пыли, о тугоплавких соединениях, встречающихся в лунных породах…

— Понимаешь, Серега, — задумчиво говорил папа, — соединения эти уникальны. Луна из-за своего небольшого размера не могла удержать летучие соединения, образовывавшиеся в процессе магматического развития. Понимаешь, о чем я? Вода, щелочи, углекислота — все ушло в космическое пространство, испарилось, а кислорода здесь никогда не было слишком много — поэтому нет сильно окисленных элементов. Миллионы лет метеориты дробили и перемешивали породу, дробили и перемешивали. Теперь у нас под ногами материал, изобилующий соединениями кальция, магния, алюминия и циркония, сцементированный в единую массу… Ты представляешь, какой это лакомый кусочек для цивилизации потребителей? Ты представляешь, что тут начнется, если люди получат возможность разрабатывать лунные недра?

Сережка представлял. Сначала здесь появятся огромные машины, чудовищные добывающие комплексы, и любоваться «пейзажами, от которых дух захватывает» станет невозможно. Потом Луна превратится в головку сыра, изрытую гигантскими сквозными дырами, а потом — когда-нибудь — и вовсе исчезнет. Не посветит в окно, не наколдует искрящуюся дорожку на море, не подтолкнет теплую волну прилива.

— А знаешь, что самое ужасное? — спрашивал папа.

Сережка не знал и оттого внутренне содрогался — разве может быть что-то ужаснее исчезнувшей Луны?

— Самое ужасное, друг мой Серега, что накроется медным тазом вся наша космонавтика. Уже сейчас появляются недовольные — дескать, ну, вышли в космос, утерли нос американцам, потом они нам утерли — а дальше что? Какая польза от полетов? И один из немногих аргументов за дальнейшее развитие космонавтики — поиск необходимых человечеству ресурсов, полезных ископаемых на других планетах. Понимаешь, о чем я? Пока наша цивилизация в поиске — она будет учиться летать: к Луне, к Марсу, к звездам, к иным мирам. А если цивилизации все поднести на блюдечке… Помнишь, летом, в Переделкино, я показывал тебе гнездо трясогузки?

Сережка помнил — и кучу хвороста под корнями могучего дуба, и беспокойную серую птичку с забавно дергающимся хвостиком, и крохотные яички на дне гнезда-чашки…

— Пока птенчик не вылупился из яйца, он питается веществами, которые его окружают. Потом его кормят мама с папой, а потом он учится летать — чтобы находить пропитание самостоятельно, чтобы знакомиться с другими птенцами, чтобы путешествовать в далекие прекрасные страны. Стал бы он рисковать и делать первый взмах слабенькими крылышками, если бы рядом, в пределах доступности, было полным-полно еды?

Сережка догадывался, что никто не стал бы рисковать.

— Правильно! — подтверждал папа его догадку. — Некоторые считают, что далекие прекрасные страны — это миф, а другие птенцы… Что ж, говорят эти некоторые, пусть другие птенцы из чужих гнезд сами к нам прилетают!

Сережка пытался осмыслить, понять логику подобных слов. А если в других гнездах тоже есть «эти некоторые», которые тоже отговаривают своих птенцов учиться летать, то что же — никто никогда не познакомится?

— Имеет ли право птица называться трясогузкой — или ласточкой, или лебедем, или орлом, — если она никогда не полетит? Нет, в лучшем случае, такая птица — курица, но никак уж не лебедь… Мы ведь с тобою не хотим, чтобы человечество превратилось в цивилизацию кур?

Сережка совершенно точно этого не хотел!

— Ты не представляешь, — мрачнел папа, — какая это была мечта — добраться до звезд! Сколько человек боролось за эту мечту, денно и нощно трудилось над ее осуществлением, сколько жертв, сколько ошибок!.. И сейчас — тысячи и тысячи людей работают, совершенствуют, готовятся… А тут я со своим телепортатором, черт возьми!

Папа так сокрушенно мотал головой внутри шлема, что Сережке становилось невыносимо горько, и слезы сами начинали течь, а вытереть их не было никакой возможности. Папа замечал это, взбадривался, подмигивал хитро и весело:

— Черт возьми, мы же не хотим, друг мой Серега, чтобы космонавты остались без работы? Не хотим, чтобы человечество прекратило летать, едва научившись делать первый взмах крыльями? И вот потому мы о нашем телепортаторе никому не скажем! Слышишь? Ни-ко-му! Мы с тобой обязательно дождемся того момента, когда к Сириусу будут летать все желающие, когда к Бетельгейзе звездолеты будут ходить чаще, чем электрички до Переделкино, когда мы, земляне, — слышишь? — сами отыщем братьев по разуму, — вот только тогда мы раскроем миру нашу маленькую тайну! Договорились? Надеюсь, я доживу до… Ну, а не я — ты-то уж точно доживешь!

И папа, чтобы Сережка больше не расстраивался, катал его на реактивном лунном мотороллере вокруг шатра, поднимаясь высоко над пологом, разгоняясь, тормозя и лихо разворачиваясь на одном месте.

Потом такие совместные путешествия на Луну повторялись все реже и реже — папа вообще стал редко бывать дома днем, прося присмотреть за сыном то соседей, то кого-нибудь из своих коллег-женщин. А если и бывал — в основном хмурился перед экраном ЭВМ в кабинете-библиотеке или ругался с кем-то по телефону. Иногда к нему приходил дядя Витя — «коллега недоделанный», как выражался отец. Сережка помнил, что тогда ни он, ни папа дядю Витю не любили. Незваный же гость в основном кричал на папу, а мальчишку вообще не замечал — наверное, тоже их не любил. Тем удивительнее было, что после смерти отца именно дядя Витя принялся заботиться о Сереже. И хорошо заботился, надо сказать! Не позволил чужим дядям и тетям забрать его в сиротский приют, оформил опекунство, нанял на работу Нину, которая на самом деле была по профессии не няней, а детским психиатром. Сладости приносил, мозаики… Про папу часто говорил — и только хорошее. Ну, и расспрашивал много, приглашая Нину в качестве «переводчика». Почему-то никто, кроме отца и Нины, не понимал, что хочет сказать Сережка.

Расспрашивал, были ли у папы излюбленные места в доме, не случалось ли такого, чтобы папа терялся — заходил в какую-нибудь комнату и вдруг исчезал? Не рассказывал ли он когда-нибудь о своих путешествиях на Луну? Не брал ли Сережку с собой в какие-то необычные места?

— Работайте, Нина, работайте! — шептал он после таких расспросов на кухне, думая, что Сережка не слышит. — Передатчик где-то здесь, я задницей чувствую!

— Я работаю, Виктор Палыч! — обиженно огрызалась няня. — Или вы думаете, что подтирание соплей и слюней — приятное развлечение? А передатчик… Я думала, что он в «игровой», уж слишком неадекватно мальчик реагирует на появление там посторонних.

— Мы проверяли!

— Я тоже. Может, этот ваш телепортатор когда-то и был там — вы же наверняка видели, что туда подведено дополнительное питание от автономного пакетника. А не мог он вывезти аппаратуру?

— Ох, Нина… Ищите, ищите! Озолочу! Если и вывез — наш дебилёныш мог видеть. Втирайтесь в доверие, пытайте, гипнотизируйте — какие там у вас еще штучки? Мне по-хе-ру! Работайте! Вы не представляете, какие средства вложены в этот проект! Каких трудов стоило доставить на Луну приемную аппаратуру! Что я скажу, когда в конце года с меня потребуют отчет? Что без своего дражайшего коллеги я — ноль без палочки?

Однажды Нина тоже закатила истерику — дяде Вите, там же, на кухне, и тоже шепотом. Сережка впервые наблюдал такое шипящее бешенство, и от этого сделалось невыносимо страшно.

— Пять месяцев! Пять месяцев, Виктор Палыч! Без выходных, без отпуска, без личной жизни! Кашки, слюньки, «Чук и Гек» и кособокие качельки в парке! Это невыносимо!

— За это «невыносимо» я плачу вам в месяц столько, сколько не зарабатывает ни одна валютная шалава за целый курортный сезон. А отпуск… Держите ваш отпуск!

На кухонный стол плюхнулось что-то увесистое, а позднее, в тот же вечер, Сережка видел, как за неплотно прикрытой дверью своей комнаты Нина пересчитывает не помещающиеся в руке сиреневые купюры.

— И еще, — добавил тогда на кухне дядя Витя. — «Чук и Гек» — это замечательно, но ведь я, кажется, просил вас сделать акцент на астрономии и физике небесных тел и посмотреть на его реакцию?

— В этих науках он смыслит куда больше меня.

— И?

— Я не могу понять, являются ли его знания теоретическими, или они приобретены посредством личного опыта… Пока не могу! — поправилась Нина, испугавшись чего-то. — Одно знаю точно: все, что когда-либо отец ему рассказывал или показывал, он впитал как губка, запомнил накрепко. Но сделать из усвоенного логические выводы, продлить цепочку, связать «а» и «б»… Шаг влево, шаг вправо — и он начинает плавать, замыкается.

— Значит, молчит как партизан?

— Рано или поздно расслабится и расколется! Если, конечно, ваши фантастические предположения верны. Мне до сих пор кажется, что, даже если телепортация была осуществлена, вряд ли отец стал бы брать больного сына с собой…

— Идите в задницу, дорогая няня! Если бы меня интересовало, что вам кажется…

Слова о том, чем именно чувствовал наличие телепортатора в доме дядя Витя, вызывали в Сережкином животе щекотку. Но ведь чувствовал! И это пугало. И сразу вспоминался последний разговор с папой… Самый последний.

— Ты помнишь нашу договоренность? — Папа вошел в Сережкину комнату поздно, мальчишка уже почти спал. У папы было больное серое лицо. — О телепортаторе — ни-ко-му! Ни одной живой душе! В особенности — коллеге моему недоделанному. Ты понял, о ком я? Вот и умничка! Ты у меня у-у-умничка! Никому!.. Вот так вот, друг мой Серега… Вот так вот, птенец ты мой неоперившийся… Завтра у меня очень нехороший день, решающий день… Очень неприятный мне разговор предстоит… Но ничего! Мы еще повоюем, правда?

И Сережка, согласившись, что — правда, заснул, а утром папа ушел на работу и…

Некоторое время после ненароком подслушанного разговора Сережа держался — никаких путешествий, только мозаики и гонки. Если няне платят за то, чтобы она нашла телепортатор, значит, телепортатором пользоваться никак нельзя!

А потом сломался полотер, и ни Нина, ни дядя Витя не знали, как его починить.

А Сережка покопался и понял: «мозг» каракатицы, конечно, был очень сложным, однако самые главные его части не были испорчены, из строя вышли только пластинки конденсатора — земная атмосфера со временем становится губительна для сплавов, полученных из материковых лунных пород.

Дядя Витя уехал, няня Нина сводила Сережку в парк, потом накормила вкусным борщом, а потом…

— Наелся? Можешь заняться своими делами, а после поигрушек почитаем. Хорошо?

Мальчик плотно прикрыл дверь в «игровую», прислушался — Нина мыла посуду в противоположном конце квартиры. Включить ЭВМ, дождаться полной загрузки, нажать хитрую комбинацию из семи кнопок на клавиатуре. Папа объяснял, что в этот момент к их старенькой ЭВМ подключается жесткий диск, который находится так далеко от дома, что посторонним обнаружить его связь с квартирой не представляется возможным. Программа с этого диска активировала начальный процесс телепортации: металлические ножки стула получали резонирующий импульс, «игровую» окутывало особенное электромагнитное поле — и Сережка оказывался в другой комнате, в похожей до мелочей — но другой. Такой же стол с ЭВМ, такой же стул с металлическими ножками — может быть, не такие же, а те же. Нажав еще одну комбинацию клавиш, Сережка запускал основной процесс. С момента нажатия у него было ровно пятнадцать минут, чтобы открыть дверь, ведущую уже не в квартиру, а в кладовую со снаряжением, дойти до скафандра, нацепить тяжеленные заряженные баллоны с воздушной смесью, облачиться в скафандр, проверить работоспособность систем жизнеобеспечения и вернуться к ЭВМ. Последовательность действий была доведена до автоматизма, папа по многу часов гонял его когда-то, заставляя раз за разом повторять — натянул термокостюм, влез внутрь скафандра, продул воздухоподающую трубку, подключил к резервуару, запустил подачу охлаждающей жидкости, развернулся корпусом, захлопнул крышку скафандра, включил поддув, в прикрепленное к рукаву зеркальце проверил показания нагрудных датчиков — работают ли?

Пятнадцать минут — ровно столько тратил из своего отвоеванного часа Сережка на подготовку к телепортации и примерно столько же — на обратный процесс возвращения-переодевания. То есть на любование «пейзажами, от которых дух захватывает», оставалось менее получаса, но на сей раз мальчишке и не требовалось так много.

Переход не был мгновенным — накатывало легкое головокружение, комнату окутывало марево, экран и клавиатура двоились, троились в глазах, расплывались-расширялись стены — а потом вдруг исчезала земная тяжесть, и вместо стен возникало чернющее бархатное небо с невыносимо сияющими россыпями звезд. Над головой — полог шатра, растянутый на четырех вбитых в грунт столбах, под пологом — инструменты, манипуляторы, измерительная аппаратура, радиоустановка, контейнеры для сбора образцов, кислородные баллоны, «вечный светильник», реактивный мотороллер и еще куча диковинных механизмов, созданных отцом для разных целей. «Возникал» Сережка на металлической площадке-таблетке полутораметрового диаметра в углу шатра, в непосредственной близости от одного из столбов, когда-то — бок о бок с отцом, теперь — один. Рука автоматическим жестом, сама собой вскидывалась к столбу — вернее, к оранжевому рубильнику на нем. «Если что-то пойдет не так, — раз за разом наставлял папа, — сразу же дергай рубильник. Услышишь шипение воздуха, или скафандр отрапортует о неисправности, или какие-то неприятные ощущения появятся, или даже просто увидишь, что вещи не на своих местах, — дергай, не раздумывай!»

Пока Сережке ни разу не довелось воспользоваться рубильником внепланово.

Был день, что значительно облегчало поиски необходимого материала. Справа, насколько он помнил, порода была ноздреватой, пористой — совершенно неподходящей. Слева, в направлении полуглобуса Земли, находилась довольно глубокая лужа пыли, что затрудняло определение состава породы по внешним признакам. Прямо по курсу высился соблазнительный пригорок подходящего оттенка, но, помня об обманчивости расстояний на Луне, Сережка решил не рисковать — вдруг на дорогу до пригорка уйдет слишком много времени?

Была еще куча грунта за спиной. Куча эта образовалась, когда аппарат, доставивший на Луну приемное устройство телепортатора, выкопал довольно глубокую яму для этого громоздкого устройства, накрытого сейчас площадкой-таблеткой. Куски породы самых разных размеров. Настроенный Сережкой механический анализатор, похожий на паучка, поползал по камням и пометил зеленой краской те из них, которые счел наиболее обогащенными нужными элементами. Мальчишка придирчиво осмотрел каждый и выбрал два, размерами с детские кулачки.

«Возникнув» дома, Сережка вдруг запаниковал — поигрушечное время опасно близилось к завершению, вот-вот должна была прийти Нина, а в руках у подопечного — два куска лунной породы! Выметнувшись из «игровой», мальчишка засуетился в своей комнате. Под кровать? А если няня вдруг решит устроить уборку и в связи с поломкой полотера начнет орудовать под кроватью шваброй? В шкаф с одеждой? А если Нина после мытья посуды занялась глажкой и сейчас как раз несет в комнату стопку отутюженных маечек?

Успел он в самый-самый последний момент.

Нина замерла в дверях, с изумлением глядя на Сережку.

— Ты… здесь? Что случилось? Почему ты закончил раньше времени?

Сережка сопел, таращась в угол комнаты.

— Сергей, что случилось? Почему ты не в «игровой»? Почему ты прервал свои занятия? Ты никогда раньше… Сереж, посмотри на меня! Ты что-то скрываешь? Ты напроказничал? Сергей, ты уже взрослый мальчик, ты не должен от меня скрывать!..

И так — долго-долго, едва ли не до хрипоты. Книжку она ему, конечно, так и не почитала. Более того — в наказание отправила мыться, хотя Сережка только накануне принимал душ. Заглядывала в ванную и непривычно злым голосом заставляла снова и снова намыливаться. Пока мальчишка вспенивал гель, добросовестно тер себя мочалкой и смывал пену тугой струей, она выходила, но снова и снова возвращалась… Наконец сжалилась — сама высушила ему волосы, нежно промокнула полотенцем стертую до крови кожу на плечах. Шептала:

— Прости! Прости, Сережка! Сам виноват — очень уж меня рассердил! Ну? Мир?

Сережка думал, что — конечно, мир. Иначе — как же еще? Иначе — куда деваться?

Он с трудом дождался ночи. В папином кабинете-библиотеке оставалось несколько простеньких устройств, не заинтересовавших людей, которые полгода назад проводили обыск под предводительством дяди Вити. Не привлекла их внимания самодельная плавильня, устройство которой папа объяснял Сережке давным-давно. И сейчас, выжидая, когда Нина уляжется и заснет, он повторял про себя последовательность действий: между двумя активными углеграфитовыми электродами нужно засыпать порошок — кажется, тоже углеграфитовый, но это не суть важно, потому что банка с порошком только одна, трудно перепутать. Включить в розетку портативный трансформатор, подвести от него напряжение к плавильне. Папа очень интересно рассказывал про омическое сопротивление, за счет которого в порошке происходит интенсивный нагрев, дающий возможность плавить почти все металлы — если, конечно, порция будет не слишком большой. Отец говорил, что это очень удачное устройство для использования дома — наружный слой порошка, несмотря на внушительную температуру, остается темным, от печки не исходит ослепляющего свечения, как при электродуговой сварке. Теперь Сережка понимал — действительно, очень удачно: Нина не проснется от вспышек!

Когда все стихло, Сережка выждал еще полчаса, затем вылез из-под одеяла, на цыпочках добрался до импровизированного тайника, пошарил ладонью… Пусто! Боясь включать свет, он засунул в тайник вторую руку — ничего! Может быть, Сережка все перепутал? Может быть, он все-таки спрятал камни под кроватью и забыл с перепуга? Под кровать он залез полностью, поползал там — ничего! Шкаф для одежды — пусто!

Раскачиваясь влево-вправо, Сережка сидел на постели и мысленно называл себя дураком. Он и раньше слышал — в основном от посторонних или от врачей — о своей ненормальности, но только впервые сам осознал, какой же он ненормальный! Как же можно было забыть, куда ты прячешь важнейшие вещи? А если завтра Нина снова рассердится и вместо поигрушек отправит Сережку мыться? Что будет с полотером? Его же просто выкинут на свалку, и никто — никто! — никогда больше не уткнется в тапочки с забавной растерянностью живого щенка!

Сережка ложился и вновь вскакивал, чтобы опять обследовать тайник: вдруг он действительно настолько ненормальный, что не может даже просто найти собственноручно положенные вещи? Терял же он машинки в песочнице, хотя из песочницы им деться точно было некуда!

В конце концов ближе к рассвету сон его сморил, а утро разбудило не привычным Нининым «Подъем!», а грубым дяди Витиным: «А ну-ка, иди сюда, имбецил!»

Сережка вылез из-под одеяла и послушно, в одних трусиках, вышел в прихожую. Он мог бы объяснить, что он не имбецил, что у него совсем другая болезнь, но, во-первых, дядя Витя совсем не умел читать по его лицу, а во-вторых, мальчишка вдруг догадался, что бывший папин коллега просто обзывается. Это было интересно и страшно одновременно.

— Где ты это взял? — строго спрашивал дядя Витя, держа на раскрытой ладони пропавшие куски лунного грунта.

Такой же вопрос мог бы задать и Сережка — где это взял дядя Витя? Потом мальчик увидел озабоченно хмурящуюся Нину и вдруг сообразил, для чего она вчера заставляла так долго мыться: ей нужно было время, чтобы спокойно обыскать его комнату.

Дядя Витя присел на корточки и, жутковато сипя, выдохнул Сережке в лицо:

— Немедленно отведи меня туда, где ты это взял!

Сережка представил, как он вместе с «коллегой недоделанным» перемещается из «игровой» в другую комнату, как облачаются они в скафандры — Сережка в свой, ставший уже тесноватым, а дядя Витя — в папин, как телепортируются на площадку-таблетку… Да, это можно было бы устроить! Только Сережка не стал бы объяснять, что и как необходимо проверить и подключить в скафандре. И уж точно не рассказал бы про оранжевый рубильник!

— Неблагодарный ублюдок! — выпрямился мужчина. — Кормлю его тут, все условия… Ты хоть понимаешь, что со мною будет, если мы не найдем передатчик? А не станет меня — отправишься прямиком в сиротский приют. Хуже! — в приют для идиотов. Рассказать, каково тебе там будет?

— Виктор Палыч, погодите! — вмешалась няня Нина. — Я не могу быть уверена, что образцы появились только вчера. Вчера я их нашла, но они могли долгое время валяться среди игрушек или…

— Долгое время? Дорогая моя, это элементарно проверяется! Любая лаборатория установит по наличию и толщине слоя окислов, сколько часов, дней или лет эти образцы провели в атмосфере Земли.

— Ну так проверьте!

— Что? Вы мне указываете?

— Я всего лишь беспокоюсь за состояние ребенка — смотрите, у него же сейчас приступ начнется!

Конечно, никакого приступа у ребенка не намечалось — просто пустил струйку слюны, как поступал всякий раз, пытаясь выказать пренебрежение или обиду. Но Сережка догадался, что Нина пытается его защитить — это было удивительно. И это было прекрасно, потому что ее слова подействовали на дядю Витю; он свирепо выдохнул, но от Сережки отстал.

— Иди умываться и чистить зубы! — подтолкнула Сережку Нина.

Пока он приводил себя в порядок, взрослые о чем-то говорили на кухне. Вероятно, детский психиатр подсказал ученому, как следует сейчас разговаривать с больным ребенком, потому что тон у дяди Вити совершенно изменился. Сережка уплетал рисовую кашу, а бывший папин коллега беседовал с ним как со взрослым.

— Я не знаю, что там тебе вдалбливал твой отец — наверное, какие-то умные и правильные вещи. Конечно, он привел какие-то аргументы, педантично обосновал свою позицию, которая теперь, разумеется, стала и твоей. Дружочек, я сейчас направлюсь в лабораторию и попрошу провести анализ породы. Если я неправ, если эти камни пролежали в твоей комнате еще с тех пор, когда твой папка был жив, — честное слово, я куплю тебе целую тонну мороженого, чтобы загладить вину. Но если окажется, что ты добыл их совсем недавно… В общем, у тебя есть время подумать. А пока будешь думать, вспомни вот о чем: когда наша страна запустила спутник — мы повергли в шок весь мир. Когда Юрий Гагарин первым из людей отправился в космос — мы укрепили свои позиции. Мы до сих пор гордимся своими достижениями, своими победами, но первенство наше ускользает, улетучивается… А мы ведь с тобою по-прежнему хотим гордиться своей страной? Мы ведь хотим, чтобы она снова стала первой? Господи, ты не представляешь, насколько богатой станет наша страна, если освоит межпланетную телепортацию! Какие ресурсы окажутся у нас в руках, какие перспективы!

В тарелке еще оставалось немножко каши, но Сережка вдруг замер с набитым ртом, а потом и вовсе вывалил непроглоченное обратно в тарелку: он с изумлением и оторопью осознал, что дядя Витя — «некоторый»! Один из тех самых «некоторых», что стремятся превратить землян в цивилизацию потребителей. Один из тех, которым плевать на полеты в космос, на прекрасные дальние миры, на мечту, ради осуществления которой трудились и погибали многие-многие люди… Это из-за таких, как он, уволят с работы всех космонавтов. И, может быть, именно из-за него не стало папы?

Сережка ошарашенно перевел взгляд на Нину: а она — тоже «некоторая»???

— Фу, Сережка, — брезгливо поморщилась няня, — ты чего творишь-то? Каша невкусная?

Удивительно! Оказывается, находясь в другой комнате, можно было слышать все, о чем говорят в «игровой». А там не просто говорили — там кричали!

— Немедленно вернись, негодяй!!! — сиплым басом вопил дядя Витя.

— Сережка, возвращайся! Я обещаю, что никто тебя не накажет! — одновременно с ним тоненько взвизгивала Нина.

Конечно, Сергей не рассчитывал на подобный расклад. Поняв утром, что через час-другой дядя Витя убедится в сроке пребывания камней на Земле, мальчишка решил не медлить — сгонять туда-обратно не в отведенное на поигрушки время, а прямо сейчас, как только представится возможность. Главное — починить полотер, а уж с любованием «пейзажами, от которых дух захватывает», можно будет подождать — до тех пор, пока дядя Витя не забудет про камни и не перестанет сердиться. Уж в этот раз Сережка спрячет кусочки грунта так, что даже Нина не найдет, пусть даже запрет его в ванной на целую неделю! Пусть даже дядя Витя снова приведет тех людей, которые простукивали стены «игровой», — никто не найдет! Конечно, Сережка будет скучать по Луне, но ведь он и по папе скучает — и ничего, терпит…

Нина, будто чувствуя решимость подопечного, не спускала с него глаз.

А потом в прихожей раздался звонок. Няня пошла открывать, а Сережка воспользовался шансом.

Плотно прикрыв дверь в «игровую», он нажал на кнопку включения ЭВМ. Старенькая машина всегда загружалась небыстро, но сегодня мальчик просто-таки плясал от нетерпения, потому что это был не час поигрушек, потому что в любую секунду сюда могли войти, схватить за руку… Нет, конечно же, никто не сможет заставить его показать хитрую комбинацию кнопок на клавиатуре, он ни-ко-му не расскажет их с папой маленький секрет до тех пор, пока звездолеты не станут ходить к Бетельгейзе чаще, чем электрички до Переделкино!..

— Подтвердилось! — ликовал в прихожей дядя Витя. — Эти булыжники еще вчера валялись на Селене!

— Но… как? — восклицала Нина озадаченно.

— А вот так, дорогуша, вот так! Где он?

— В гостиной… был…

— Пойдемте. Я, знаете ли, еще и на подстанцию позвонил — перепады напряжения, вызванные локальным всплеском потребления, случались в течение года регулярно. Раньше — без какого-либо графика, а в последнее время — угадайте!

Хорошо, что «игровая» была самой дальней от прихожей комнатой. ЭВМ наконец-то загрузилась, Сережка облегченно нажал одновременно семь клавиш, но шаги и голоса были уже совсем близко. Сейчас они заметят, что его нет в гостиной, и, разумеется, кинутся сюда, а резонирующий импульс только-только коснулся ножек стула!..

— А в последнее месяцы кто-то использовал электричество в неимоверных количествах всегда в одно и то же время! В послеобеденное время, дорогуша! Кто бы мог подумать, что наш борец за добро и справедливость не погнушается установкой «жучка» в пакетник? А я-то оплачивал квитанции за электроэнергию и локти кусал — расход такой мизерный, что даже на вывод в тестовый режим передатчика не хватит, не то что на саму телепортацию!.. Ну и где он? Вылезай, гаденыш!

— «Игровая»! — ахнула Нина, но было уже поздно.

Сережка облачался в скафандр и слушал, как в «игровой» беснуется дядя Витя.

— Пусть только попробует не вернуться сейчас же! — орал он. — Слышишь ты меня там? Не появишься через пять минут — потом хуже будет: проделаю в твоем животе дырку и все кишки по одной вытяну!

— Что вы несете? — возмущалась Нина. — Что вы ребенка пугаете? Ну появится он не через пять минут, а через пятьдесят пять — какая разница? Ему больше некуда возвращаться, а так хоть напоследок развлечется…

— Ресурс, дура! Ты думаешь, у телепортатора безграничный ресурс? Да это перемещение, может быть, последнее! Как я обнаружу основную камеру?

— Основную?

— Дура! Дура-дура-дура!!! Ты думаешь, он на Луну в шортиках перемещается? Слышишь ты меня там, имбецил? Считаю до десяти! Не вернешься — вырублю пакетник!

Эти слова были последними, что услышал Сережка перед телепортацией. Его потряхивало от страха, сопли, которые вытереть в скафандре нет ни малейшей возможности, предательски пузырились, но последнее путешествие он решил довести до конца. Ему даже не понадобился анализатор — в прошлый раз механический паучок пометил зеленой краской достаточно камней. Когда Сережка вернется в другую комнату, он засунет камень в рот — и это будет дополнительной причиной не раскричаться, не расплакаться, когда дядя Витя станет бить его и вытягивать кишки.

С «пейзажами, от которых дух захватывает», с бархатным небом и гроздьями звезд, с синим полуглобусом Земли и с обманчивыми лунными расстояниями придется попрощаться о-очень надолго.

Сережка вернулся на площадку-таблетку и потянул оранжевый рубильник.

Ничего не поменялось. Подпружиненная рукоять вернулась в исходное положение. Сережка дернул еще раз — безрезультатно.

«Наверное, он все же вырубил пакетник!» — еще не испугался, но озадачился мальчишка.

Какой дяде Вите прок оставлять Сережку на Луне? Конечно же, только в качестве наказания за непослушание. Насовсем он его тут не оставит. Если насовсем — то кто же объяснит, какие хитрые кнопочки нужно нажать, чтобы подключился удаленный жесткий диск? Телепортатор дяде Вите важнее всего на свете, а без Сережки ему телепортатор не найти, не запустить — значит, и сын умершего коллеги важнее всего на свете. Он попугает и врубит пакетник снова. Просто нужно подождать…

Сережка не знал, что дядя Витя и в самом деле собирался осуществить сие намерение. Не предполагал Сережка, как отчаянно бросилась на дядю Витю няня Нина, готовая ногтями и зубами защищать автономный пакетник. Но «коллега недоделанный» и сам вовремя опомнился:

— Пароль! — вдруг замер он. — Наверняка вход запаролен! Если отрубить питание — машина при повторном включении перезагрузится и потребует пароль на вход. Ваша взяла — будем ждать…

Дело было не в выработанном ресурсе телепортатора, не в перебоях с энергией и не в механической поломке — просто впервые за время работы «зависла» программа на удаленном диске. Через час умная машина сама обнаружила и исправила ошибку — но этот час решил многое.

Злился в «игровой» дядя Витя, но его злость не шла ни в какое сравнение с той, что впервые в жизни почувствовал Сережка: после шестидесяти минут бесплодных попыток запустить обратный процесс он уверился в том, что его решили оставить тут навсегда.

Будучи умственно неполноценным, он, конечно, многих вещей не понимал, а какие-то интерпретировал сообразно своему развитию, но арифметику он знал превосходно, и потому Сережке не составило труда подсчитать, на какое время ему хватит припасенных отцом баллонов с воздушной смесью.

«Некоторые» проявили себя во всей красе. Если цивилизацию потребителей еще как-то можно было понять и простить, то «некоторых», превращающих лебедей в кур, увольняющих с работы космонавтов, убивающих сначала мечту, потом папу, а потом и его, Сережку, — их можно было только ненавидеть. Отдать им телепортатор? Да ни за что на свете! Ни-ког-да!

Погрузив на мотороллер несколько баллонов с воздушной смесью, оставшиеся Сергей расположил в зазорах между грунтом и краями площадки-таблетки. Батарея от «вечного светильника», портативный трансформатор с активными электродами, топливо для мотороллера — и немного теоретических знаний, полученных от папы.

Когда шатер вспух огненным шаром, когда осколки породы вместе с обломками приемного устройства облако лунной пыли приподняло на добрую сотню метров, Сережка был уже далеко. Он направлялся к холмам на горизонте, до которых, как говорил папа, было несколько часов пути. Но ведь это пешком! А на реактивном мотороллере — гораздо быстрее. Земля, конечно, еще дальше, но Сережка обязательно до нее доберется, пусть даже придется лететь целый день. Главное — набрать скорость, достаточную для того, чтобы лунное притяжение выпустило в открытый космос.

Он будет очень уставшим, когда прилетит домой. У него будут больные глаза и морщины на лбу, но лицо его будет выражать такую решимость, что дядя Витя, конечно же, попятится, Нина начнет просить прощения, а Сережка, показав им язык или кукиш, пойдет в свою комнату чинить папин полотер.

Теперь для того, чтобы восстановить телепортатор, доставить его составные части на Луну, «некоторым» снова придется учиться летать.

Вот странность — Сережка знал очень много из астрономии и физики небесных тел, а о родной планете не знал практически ничего. К примеру, когда он приблизится к облакам — их лучше облететь стороной или прошить насквозь?

Татьяна Кигим. Полет Муравья

Степан Муравей любовался звездами. Грузовик застыл над поверхностью на антиграве, Степан проверил скафандр, вылез на крышу и попытался написать стихи. Красота звезд всегда подвигала его на стихотворные подвиги, такие же неуклюжие, как и он сам, а голубая Земля служила музой.

Продолжалась идиллия, правда, недолго, потому что больше трех минут сержант Муравей украсть у службы не посмел. Он вернулся в пилотный отсек, сделал круг над катером и помчался на базу, где его поджидал майор Чепурько. Майору уже доложили, что бестолочь Муравей опять жег топливо, паразит.

— А-а, самовольщик! — говорил в таких случаях майор Чепурько, начальник базы снабжения четырнадцать дробь семнадцать. — Опять, подлец, Устав нарушил?

— Я больше не буду, я всего ничего, — оправдывался Муравей, задержавшийся над кратером Платона или Риччоли, и тупил взор. Применительно к Муравью выражение носило двоякий характер: то есть, с одной стороны, он буравил пол виноватым взглядом, а с другой — выглядел еще глупей и неуклюжей, чем был на самом деле. — Я две минуты смотрел.

— Три, — вздыхал Черпурько, и показательно хмурил брови. Майор был добродушным человеком, что называется — «отец солдатам», а уж на Муравья вообще обижаться грех. Что взять с такого! — Иди уже, поэт-романтик, и еще раз! еще хоть раз!

В армию неуклюжего Муравья побудила вступить реклама социального призыва, агитирующая молодежь вставать в стройные ряды защитников порядка от всякого экстремизма. Ему казалось, что он станет немножко представительней, как те красавцы-военные, что шлют своим девушкам портреты в рамочках и получают в обмен заслуженное восхищение, а порой поцелуи и прочее. Но в отряды общественной безопасности Муравья не взяли, а отправили водить грузовики.

Мать говорила, что армия Степана сильно изменила, но он что-то слабо в это верил. И уж тем более рассосалась надежда на то, что через пятнадцать лет контракта он вернется на гражданку героем и ветераном. Кто-то получал ордена и медали, упорядочивая мир и разгоняя сходки и демонстрации экстремистов, а Муравей в подавлении беспорядков не участвовал и методично перевозил грузы из пункта А в пункт Б. Ну а по дороге задерживался поглядеть на звезды. Почему-то с высоты нескольких километров глядеть на звезды было интересней, чем с поверхности или смотровой вышки. Высота приближала к космосу.

— Сколько пожег топлива! — сетовал Чепурько. — Вычту из довольствия. Муравей, хочешь, лети в увольнительную на Землю и кончай мне тут со своей романтикой.

На Землю Муравей не хотел, на Земле он уже был. Там было неинтересно: те же витрины, те же рестораны, спортзалы и прочие признаки цивилизации. Только и всего, что можно гулять под открытым небом. Но с тех пор, как в скафандры была встроена экстренная система мгновенного анабиоза, под лунным небом гулять стало так же безопасно, как и под земным. Только целоваться было нельзя, но современные скафандры, за исключением традиционных круглых шлемов, были такие тонкие, что на них сверху надевали одежду, а комиссия общественной морали даже запретила носить скафандры, не прикрывая бедра. Так что, если не считать поцелуев, прогулка влюбленных на пыльных просторах выходила вполне полноценная и к тому же в некоторых романтических моментах безопасная. Правда, на Земле небо было голубое и, как писалось в туристических проспектах, «эксклюзивное», но вон на спутниках Сатурна и Юпитера виды еще удивительней. Короче, Муравья манила исключительно романтика звезд.

Вот только на звезды никто лететь не собирался. За пределы системы периодически отправляли автоматические боты, астрономы пачками открывали новые экзопланеты, разведка нашла уже среди них пригодные для жизни, но освоение сочли нерентабельным, да и ненужным. И Муравью от этого было грустно.

Он все дольше задерживался над кратерами Платона и Шиккарда, выбирался на крышу и смотрел вверх, туда, где над головой открывалась бездна.

* * *

Никто не обратил особого внимания на очередной проект комиссии общественной безопасности, но для Степана все изменилось, когда началась подготовка к первому пилотируемому полету за пределы системы. Началась из практических соображений — чтобы сплавить экстремистов к чертовой бабушке, приносить пользу и колонизировать какую-нибудь планету. Часами Муравей бродил по коридорам, думая о том, как совсем скоро вылезший из лунных доков и зависший на орбите «Неустрашимый» рванется к звездам. Но у сержанта-контрактника не было совершенно никаких шансов попасть на борт, и от этого на душе становилось погано, душила тоска и хотелось бесконечно бродить по городским коридорам.

На одном из ярусов, проходя мимо молодежной данс-точки, он встретил ее. Стипу в тяжелых ботинках старинной модели и с сережкой в указательном пальце. На Муравья, чужого на данс-точках и неуклюжего в молодежных компаниях, глядели агатовые глаза над яркой малиновой улыбкой — произведением талантливого стоматолога, а на лоб падали синие, голубые, сиреневые, желтые и лиловые пряди. Бледные узкие губы шевелились, напевая под ритм дигги-рока. Она была здесь как дома, сидела по-турецки около стены и курила кальян. Напротив бились под ломкие звуки ее приятели, а может, совершенно неизвестные девчонке люди.

Степан не знал, как познакомиться, потому что он казался себе — да и был таким, чего уж скрывать, — слишком простым и немодным до безобразия. Еще он был робким, застенчивым и нерешительным.

— Эй, солдат! Чего не дергаешься? Садись сюда, кури со мной. Не куришь — так просто садись.

Стипа познакомилась с ним сама, и у них неожиданно завязалась крепкая дружба. Стипе было шестнадцать, и она была своей во всех андеграунд-компаниях. Она увлекалась полетом на стрипперах, физикой, музыкой и училась в консерватории. Жаль, увольнительные случались редко, зато они переписывались и говорили обо всем на свете. Муравью было немного обидно, что Стипа, как все, не собиралась лететь к звездам и не понимала, что за блажь у Муравья такая.

Муравей объяснял, как мог, и однажды Стипа заметила:

— Это хорошо, что у тебя есть мечта. У большинства моих знакомых ее нет.

У самой Стипы тоже была мечта: она хотела стать физиком и изучать кварк-дивонные тремодуляции кристалловидных структур. Космос ее не манил, потому что был для нее привычным и родным, а такой ли он за пределами системы или нет, она почему-то никогда не задумывалась. Но, с другой стороны, Степан ведь тоже не замечал прелестей кварк-дивонных тремодуляций!

Муравей чувствовал, что и она не такая, как все, и однажды показал ей стихи. Поскольку к имени «Стипа» у Муравья придумывалась только рифма «липа», он решил назвать в поэме девушку Спикой. К Спике он вообще никакой рифмы придумать не мог, бился, бился, плюнул, оставил все как есть, обозвал белым стихом, но Стипа сказала, что ей все равно очень понравилось.

Потом начались облавы, и Стипу заперли дома родители. Встречаться и даже переписываться не получалось — девчонке обрубили все каналы связи, и теперь Муравью стало жить отчаянно скучно. Долгими ночами он думал, а не любовь ли это? Наверное, не любовь, потому что дружба их протекала слишком спокойно и размеренно. Кроме того, любая страсть порождает кипение чувств, вспышки ревности, ненависти и мгновения сладостного примирения, а Муравей со Стипой никогда не ссорились, хотя у них были очень разные характеры. Когда они в чем-то сильно не сходились мнениями, Стипа тактично переводила тему на космос или тремодуляции, и тогда один начинал рассказывать, а другой его слушал с огромнейшим интересом. Муравья, правда, немного шокировали малиновые зубы Стипы, он привык к более спокойной — голубой, розовой — гамме, а также то, что Стипа не стеснялась в выражениях, особенно в адрес «несчастных мещан, тупых девяносто девяти процентов населения» и правительства, а еще употребляла всякие выражения, чего мама Степана, например, никогда бы не одобрила.

В общем, Стипа была хорошей, и он мечтал показать ей однажды, какой вид открывается в районе кратера Гимальди, если зависнуть над ним на военном грузовике.

* * *

Отлет «Неустрашимого» приближался, и Степан делал все, чтобы отправиться добровольцем. Все — это засыпал письмами все инстанции, адреса которых ему выдал центральный информаторий. Тщетно его убеждали, что добровольцев брать вообще не планируется, только экипаж и асоциальные элементы.

— Я не асоциальный, но я тоже готов колонизировать на благо системы, — убеждал он. — Возьмите меня, пожалуйста!

Все сорок восемь кандидатур экипажа и работников отдела исполнения наказаний были уже одобрены, но Муравей готов был работать поваром, мойщиком, денщиком или даже лететь в камере для асоциалов. Готов был сеть на губу, лишь бы полететь! Так и сказал майору Чепурько. Мол, давайте вы меня на гауптвахту посадите, а я потом в космос полечу. Но начальник базы, по-отечески хая Степана за бестолковость, ценил его в то же время за исполнительность и в подобной авантюре участвовать отказался. Чепурько на пару с психологом часами беседовал с упрямым сержантом, почему-то хотевшим к звездам, будто ему Марса с Плутоном мало, но Муравей был безутешен. Он хотел на «Неустрашимый»!

Сильней всего Степана поражало, что больше никто не хочет лететь. Когда-то, читал он в старых книгах, каждый второй школьник мечтал стать космонавтом. А теперь космонавтом действительно мог быть каждый, и пилотирование там, где нельзя было все доверить автоматике, стало рутинной и ничем не выдающейся работой. Реализация всех технических прогнозов свалилась на мир слишком быстро, прогресс помчался, и почти все мечты человечества оказались исполнены. А ведь страшнее всего — добиться цели, не успев придумать новые горизонты. Не было смысла мечтать о технических новшествах — новинки появлялись каждый день, и не успевали к ним привыкнуть, как на прилавках они сменялись чем-то новым. Мечтать о встрече с удивительными существами тоже пропала необходимость, потому что каждый, кто хотел, мог вырастить себе третий глаз, или хвост, или еще что-нибудь позабавней в клинике пластической модификации. Вон у Стипы вид как у настоящей инопланетянки! Площадки, отели и полигоны конструировали фэнтэзийные миры, в которых можно было жить за весьма умеренную плату, а интерес к многообразию социальных взаимоотношений пропал вместе с разрешением существования крохотных сектантских республик с любым выбранным строем. Разумеется, под силовой оградой и наблюдением. Немало специалистов по теоретическому социальному моделированию стали академиками! Ну а принятие нового семейного кодекса перевело все экзотические семейно-половые взаимоотношения в разряд допустимых. Мечтать оказалось не о чем. Все было.

Наконец, даже ближний космос, приют мечты и фантазии, оказался обжит и превратился в часть ойкумены. Когда-то люди мечтали колонизировать Марс и ностальгически летать на зеленую Землю, но выяснилось, что жизнь на Марсе при достаточном обустройстве ничем не отличается от земной, а бассейны Калипсо в зарослях ботанических садов намного комфортабельнее SPA-зон большинства земных отелей. И искусственный песок куда чище, чем на диком побережье. Люди наконец-то получили все, о чем мечтали, и были в большинстве своем счастливы.

— Я в космос хочу, — говорил Степан начальнику, и тоска застилала его глаза.

— Ты и так, считай, в космосе. Грузовики водишь. Ну скажи, зачем, зачем тебе лететь на какую-то необустроенную планету черт знает куда? И ведь ясно же сказано, что экипаж уже набрали, так что тебя, пиши не пиши, стопроцентно не возьмут, — отвечал майор, а Муравью слышалось иное. Слышалось, что все эти люди в форме и гражданских костюмах, военные, чиновники и психологи, усмехаются ему в лицо. И в каждом отказе, а еще больше — в каждом «зачем?!» слышалось одно и то же.

Быдло, у тебя не может быть звезд. Ты можешь только жрать и спать, спать и жрать и еще иногда — размножаться или просто гонять балду, но звезд у тебя быть не может.

* * *

Четырнадцатая дробь семнадцать готовилась к переброске грузов в трюмы «Неустрашимого». Среди грузов значились и капсулы с асоциалами, но Степан находился тогда в увольнительной и не участвовал в этом действе. Рассказывали, было весело: по всем каналам демонстрировали драку военных с асоциалами, которых никак не могли впихнуть в транспорт. Говорят, даже майор Чепурько подключился, фингал получил, и ему за это орден дадут. Муравей все прозевал и награду проворонил, а мог бы!.. Но он в это время занят был — стихи сочинял. Для Стипы.

…«Неустрашимый» дожидался на орбите последних партий груза, и Степан с тоской думал о том, что вот он завтра приблизится к своей мечте, а потом они разлетятся в разные стороны: он — на базу, а «Неустрашимый» — к звездам. Сорок восемь офицеров экипажа и отдела управления наказаний уже заняли места в каютах, и, несмотря на максимальный комфорт, говорят, некоторые назначением были недовольны. Полет, как ожидалось, растянется на два года, в пути первопроходцев ожидают всяческие опасности, а теннисный корт инженеры в корабль так и не запихнули. Ведущие новостей без умолку тараторили о романтике звездоплавания, но не могли скрыть того, что к чужим планетам летят уголовники и разномастные нарушители. Степан остро завидовал счастливцам, но пристрелить своего психолога не позволяло воспитание, а майора Чепурько было жалко. Да и оружия Муравью не выдавали.

— Сержант, — сказал ему вчера Чепурько, — ты не расстраивайся сильно, закончится контракт — ну и полетишь себе. Там и сообщение нормальное наладят.

— Когда закончится контракт, — сказал Муравей, — дорожка будет проторенной, и только и останется, что носить по ней бревна…

— Тоже верно, — согласился майор. — Дорожку проторят, грузовики пустят, срок полета сократится — сам прыжок-то мгновенный, это предпосадочный заход в систему разведать надо. Вот и будешь грузовики водить, на звезды любоваться.

Муравей вздохнул горько. Он-то хотел ступить на неизведанную землю. А вовсе не на покрытую площадками для гольфа.

Вот сейчас он и сидел, любуясь на передаваемый сорок четвертым каналом вид на «Неустрашимый». Красота! Королева человеческого муравейника горделиво зависла на орбите, и тонкой цепочкой огней тянулись к ней грузовые боты. Завтра — тот единственный раз, когда Степан сможет приблизиться к этой громаде. Еще повезло, что смена хорошо встала… Если честно, надо Чепурько говорить спасибо: сжалился над Степаном и сделал ему такой подарок. Муравей взял с полки книгу и принялся перечитывать «Правила стандартных грузоперевозок».

Раздалась мелодия «Трепетание крыльев бабочки» — пришло сообщение от Стипы. Муравей, ощущая, как душа наполняется легким трепетом, раскрыл послание. «Ну вот и все, — писала Стипа. — Прощай, Муравей. Рассказывать не буду, долго, да тебе будет и не интересно, но вот как получилось — лечу я, а не ты. Целую, люблю, забывай побыстрей». Муравей долго смотрел на невесомый экран, раскрывшийся над стопкой старых потрепанных книг о дальних морях, и чувствовал, как по сердцу сочится грусть. Нет, они встретятся, конечно, обязательно встретятся через пятнадцать лет. Он придет, прилетит к ней по проторенной дорожке. Когда у нее будут другие взгляды на жизнь, другие интересы, наверное, другая любовь и, может быть, дети, рожденные под чужим солнцем.

— В полет отправляются элементы, создающие угрозу нормальному существованию общества: преступники, не желающие жить по его законам, и экстремисты, не желающие принимать существующие традиции, — тараторила ведущая с модным в этом сезоне зеленоватым оттенком кожи. И при взгляде на нее совершенно непонятно было, что на других планетах может увидеть человек такого, чего не видел у себя дома. — Пусть же тратят свою энергию, покоряя чужие просторы!

Степан лег, а перед глазами стояли Стипа и таинственные миры. Он не заметил, как уснул.

Утром он встал и пошел в грузовые ангары. Вывел грузовик на орбиту, аккуратно подвел к «Неустрашимому» и смотрел на внутренности складского отсека, пока лапы грузчиков забирали привезенные упаковки с едой и инструментами. Потом полетел на базу, на полпути закрыл глаза и нажал красную кнопку.

…Тьма была бесконечной, а звезды — прекрасными. Где-то рвался из раскаленных недр огонь, где-то рождались новые светила, а в шлемофоне орал голос майора Чепурько:

— В чем дело, Муравей?! Сержант Муравей, почему катапультировались? Что случилось, Степан, Степан, ты меня слышишь?

— Слышу, — ответил Муравей. — Я лечу.

— Куда?!! — заорал Чепурько. — Марш на базу, придурок! Трое суток гауптвахты!

Степан ничего не ответил, продолжая разглядывать хороводом мелькающие звезды.

— Степа, Степушка, я тебя очень прошу, — уговаривал Чепурько. — Ну понимаю, ты переутомился, я выпишу отпуск, полетишь куда-нибудь… Ну чего ты, а? Тут смотри какое движение, врежешься ведь!

— Муравей, недоумок, марш на базу и не блокируйте движение! — рявкнул диспетчер линии.

Степан включил маневровые и, не прекращая тихо улыбаться, аккуратно повел капсулу к «Неустрашимому». Все ближе и ближе.

— Ты что делаешь, идиот? — заорал Чепурько.

— Дезертирую, — спокойно ответил Муравей.

Все смешалось на базе, в диспетчерской и даже, наверное, в разных вышестоящих инстанциях. В эфире творилось невообразимое. Сквозь гомон сотен голосов прорывались маты майора. Степан улыбался.

— Откройте шлюз, — сказал он через несколько минут, когда корабль был совсем близко, — а то разнесу к чертовой матери.

Голоса резко замолчали, а потом створки шлюза начали медленно растворяться.

— Спасибо, — сказал Муравей. — Товарищ майор, вы к нам потом залетайте. И привет нашим, на базе.

Маме он решил написать позже, когда проложат нормальный маршрут. Перед глазами стояло лицо Стипы, которая, может быть, именно сейчас приникла к иллюминатору своей камеры. И сердце затрепетало крыльями бабочки.

Он летел.

Тимур Алиев. Темные стороны Луны

— Лунатики, в шеренгу ста-а-ано-о-овись!

От зычного окрика лейтенанта зазвенело в голове. Еще бы, ведь орал он по внутренней связи, и звук шел прямо в динамики за ухом.

Десантники, за время полета привыкшие и к крутому нраву командира, и к беспрерывному потоку оскорблений от него, не мешкая, попытались выровнять ряд. В тесном пространстве посадочного модуля построение удавалось как нельзя хуже. Даже узкоплечим селенитам. Как они ни бились, вместо прямой получился зигзаг. Однако лейтенанта такие мелочи не смущали.

— Бойцы! — снова привлек он внимание своего отряда. — Даю вводную!

Стоявший третьим Валька навострил уши. Наконец хоть какая-то информация! Всю долгую дорогу с Луны их мучили неизвестностью, отказываясь посвящать не только в план кампании, но даже в маршрут их рейда.

Все сорок бойцов специального диверсионного взвода Лунной группировки войск при Генштабе Вооруженных сил РФ могли только гадать — летят ли они в тыл американцам или станут плечом к плечу прямо на линии фронта. Конечно, по логике вещей, уроженцев Луны командование должно было использовать на спутниках планет. К этому их готовили всю жизнь. Но… «где логика, а где наш генерал?» — говорил в таких случаях однокашник Марат.

— Президент и правительство поставили перед нами великую задачу…

Валька обреченно вздохнул. Спору нет, к поручениям правительства он относился со всей преданностью патриотической души, но сейчас ему хотелось услышать от командира конкретные указания, а не стандартную политинформацию. Однако лейтенант Березуцкий считал иначе.

— Американские агрессоры не останавливаются ни перед чем. В своей экспансии далеких мирных планет… — знакомые строчки в устах командира звучали как пулеметные очереди.

Вчерашнему выпускнику Вальке вспомнился родной кадетский корпус в пригороде Лунограда — столице Лунной области. Каждый день тамошней жизни начинался с подобных речей. За пятнадцать лет слова менялись, хотя смысл их оставался прежним. Российская Федерация с трудом, но успешно противостояла коварной штатовской военщине на всей обжитой территории Солнечной системы — от Луны до Юпитера. А российский солдат всегда оказывался сильнее американского (несмотря на звериную сущность того)… В такие минуты перед глазами Вальки вставала картинка из учебника. Хищно оскалившийся монстр в сплошной броне из огромных клыков и когтей — вместо скафандра. Учителя объясняли: так оно и есть, все американцы поголовно мутанты…

Правда, вольнодумец Марат несколько раз по секрету сообщал Вальке, что американцы почти такие же люди, как и россияне, и что было время, когда Россия и США чуть ли не дружили, а потом случился дефицит ресурсов, и разразилась война — вначале на Северном полюсе Земли, а потом и в космосе. Ему об этом еще до поступления в кадеты якобы рассказывал отец, историк по профессии и революционер по складу характера. Валька иногда поддакивал, иногда жестко пресекал подобные разговоры. Поддакивал потому, что не хотел обижать фантазирующего друга, хотя какие у клона отец-мать? Каждый из них — генный слепок одного из героических предков и выращен на клонофабрике. Не зря же у любого клона, помимо фамилии, еще и номер имеется… А пресекал потому, что такие разговоры играют на руку американцам. Не исключено, они и информационный вирус запустили. Иначе откуда у Марата такие странные мысли? Про тот же дефицит ресурсов… Вон космос какой большой, хватит на всех. Вернее, хватило бы, будь американцы людьми, а не античеловечными мутантами… Это людей как раз не хватает, потому клонов и выращивают…

От мыслей и воспоминаний Вальку оторвал болезненный тычок локтем в бок.

— Слышь, лунтик, мы на каком-то спутнике. Или малой планете. Сила тяжести как у нас, — зашептал ему в ухо стоящий рядом Марат.

— Ой ли, лунтик? — скептически скривил губы Валька. — Пока из модуля не выберемся, хрен поймем…

Березуцкий, не переставая говорить, грозно повел взглядом в их сторону, и десантники вновь вытянулись по стойке «смирно».

Впрочем, политинформация уже подходила к концу.

— Наша задача — обеспечить сопровождение работников дипломатической миссии, — лейтенант кивком указал себе за спину. Из закрытого до того момента бокса выдвинулись две фигуры в скафандрах из усиленной брони.

Брови Вальки невольно поползли вверх. Уж слишком его удивило это внезапное появление. До сих пор никто из десантников и не предполагал, что помимо них на корабле есть кто-то еще. Тем более, какие-то дипломаты.

Внешность у обоих была удивительная — совершенно не соответствующая общепризнанным представлениям о престижной профессии. Первый — худой, длинноносый, явно не от мира сего. Его ощупывающий пространство модуля взгляд никак не мог сфокусироваться на одной точке. Хуже того, глаза бегали независимо друг от друга. На дипломата он походил, как лейтенант Березуцкий на театрального критика.

Второй — приземистый крепыш — белизной кожи напоминал селенита, однако круглые щеки и широкие плечи выдавали в нем землянина. Именно его командир представил как главного в странной парочке, а именно — как посла России «на данной замечательной планете». Валька иронически хмыкнул — накачанный хлыщ с румяными щечками больше напоминал зажравшегося охранника, чем дипломата…

— Все ясно? Задача понятна? — этими двумя риторическими вопросами Березуцкий обычно завершал любую политинформацию. Реагировать на них не стоило.

Однако жаждавшему героики Вальке вдруг стало обидно до слез. Мало того что их десантный отряд продолжали держать за слепых котят, так еще и превращали в почетный эскорт для двух чудиков. Доблестные сражения в космосе откладывались на неопределенный срок. Чтобы не сорваться в рев, Валька шмыгнул носом и неожиданно для самого себя подал голос:

— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант?

Потрясенный неслыханной дерзостью, строй застыл, не дыша. Хотя немой вопрос «когда же в бой?» стоял в глазах каждого из сорока новобранцев, но решился его задать только один из них. Как на это отреагирует командир?.. Березуцкий пренебрежительно оглядел отряд, точно оценил обстановку и отрезал:

— Обращаться не разрешаю, боец! Вам, клоунам, только позволь вопросы задавать. Дохляки чертовы!

Строй выдохнул — «обошлось, а ведь мог и размазать»… Валька тоже обрадовался, однако легкую обиду затаил. Никак он не мог привыкнуть к постоянным выпадам командира в адрес обитателей Луны. Дохляками луниты выглядели лишь по сравнению с землянами. А какими им — росшим в условиях пониженной гравитации и при отсутствии солнечного света — быть еще? Впрочем, слегка пренебрежительное отношение к жителям Лунной республики со стороны «старших братьев» всегда являлось нормой в России. Так что Валька прекрасно понимал, почему беснуется командир. Какой землянин нормально воспримет, если под его началом окажутся одни клоны-селениты? Собственно, Валька и не обижался всерьез. Земное происхождение Березуцкого делало его почти небожителем для лунных колонистов…

— Слушай команду! — зычно проорал лейтенант. — Через шлюз, по одному, ма-арш!

* * *

Лед коркой покрывал практически всю поверхность планеты. Гигантский каток, исчерканный многочисленными линиями разломов. Вальке вспомнилось детство и ненавистный студень на завтрак, который он мог по часу резать вилкой — лишь бы не ощутить склизкую мерзость внутри себя.

К счастью, десантный бот сел на склоне большого кратера, где льда оказалось не так много. Валька поежился, представив, что могло бы случиться, прилунись они на несколько километров в сторону. Бот просто вплавился бы в толщу льда…

Валька слегка подпрыгнул — как бы для разминки, а на самом деле пытаясь определить силу тяжести планеты. Судя по всему, Марат был прав — никакого дискомфорта селенит не ощущал, но в то же время и легкости движений не наблюдалось.

Он попытался вспомнить курс астрономии — какой из спутников Юпитера ближе всех к Луне по размерам и массе?

В том, какая, собственно, это планета, сомнений уже не оставалось — огромный полосатый диск закрывал собой полнеба, заливая ярким холодным светом всю поверхность спутника… Юпитер, и только он!

А вот на какой из его лун они сейчас находятся? Валька перебрал в памяти их данные. Больше всего подходила Европа — один из четырех главных спутников Юпитера. Сходные с Луной физические характеристики, ровная поверхность, океан льда — все признаки налицо… Интересно, что здесь нужно российской армии? Или, вернее, российским дипломатам. Учитывая, что Юпитер, в отличие от Марса и Венеры, — нейтральная территория… Впрочем, Валька не собирался делиться своими мыслями ни с кем, тем более с лейтенантом. Разве что с Маратом, и то позже, на привале.

Березуцкий тем временем вовсю раздавал приказания. Заставил всех проверить снаряжение, потребовал постоянно держать общий чат — как во время боя, — выставил посты, наметил маршруты движения. Правда, у Вальки сложилось впечатление, что лейтенант излишне суетится, а активность вызвана неуверенностью. Но и понять его можно, какие тут могут быть дипломатические дела, когда на много километров вокруг сплошной лед?

Десантник еще раз протестировал скафандр и связь — датчики уверенно мигали зеленым. Оружие тоже в норме. Импульсный автомат надежно закреплен за спиной, ножи — один в чехле на поясе, второй в кармане на голени. Валька вздохнул и встал в строй…

Всезнайка Марат просветил друга на привале:

— Ты понял, в чем дело, лунтик? — Для большей приватности они перешли на выделенный канал связи. — Местные страдают от американской оккупации. Защиты просят. А мы, типа, миротворцы.

— Ой ли той ли? — усомнился Валька, нечаянно перейдя на селенитский диалект. — Мы же диверсионный отряд. Какие миротворцы, мать моя Луна?

— Вот лунатик ты неверующий! — возмутился друг. — Наша задача — выйти на контакт с туземцами. Установить, так сказать, дипломатические отношения. А за нами уже другие придут.

Такое объяснение Вальке показалось логичным. Оставалась одна неувязочка.

— Хочешь сказать, что этот шизик — дипломат? — спросил он у друга, кивнув на носатого землянина.

Марат покрутил пальцем у виска:

— Ты и впрямь лунатик! Конечно, нет. Только т-с-с, это тайна… Длинный, он — переводчик, контактер. С Чужими общаться… Думаешь, почему пришибленный такой?.. Сам представь, какие мозги нужно иметь, чтобы разум Чужих понимать?!

— Да-а? — с сомнением протянул Валька. — Ну, допустим… А второй не слишком ли молод для своей должности? Или он тоже контактер?

— Не-е, не думаю… А должность папа небось купил, — махнул рукой Марат. — Сам знаешь, как это у землян бывает…

Остальные бойцы диверсионного взвода тоже с сомнением поглядывали на своих загадочных подопечных. Поскольку Марат разболтал «тайну» уже всему отряду, несколько селенитов попытались-таки узнать у переводчика, как на местном языке звучат выражения «ты — жопа» и «иди на хрен». Однако тот лишь посмотрел на них асинхронным взглядом и, не произнеся ни слова, уткнулся в приборы.

— Какой он, в задницу, переводчик! — в сердцах выругался сержант Леня. — Он и по-русски-то не сечет…

* * *

Третий день топтания Европы окончательно вымотал весь взвод. Несмотря на то что кадетов с Луны специально «выращивали» для операций на малых планетах и спутниках, к местным условиям они почему-то оказались неподготовленными. Неизвестно, что влияло больше — повышенный уровень радиации или мощнейшее магнитное поле Юпитера, но в любом случае умники в генштабе чего-то недодумали. Весь отряд выбился из сил, ковыляя по скользким льдам и преодолевая торосы.

Помимо мышечной усталости на бойцах сказывалось психологическое напряжение — от непонимания конечной цели их рейда. Бродить туристами по ледяным равнинам десантники больше не могли. Вначале они кивали на контактера и шептались — «след берет». Однако никаких примет разумной жизни на планете не отыскивалось. Тогда десантники стали подозревать, что переводчик просто сумасшедший, а их блуждания совершенно бессмысленны…

На третий день сдался даже Березуцкий. По его непривычно спокойному тону чувствовалось, что он сам устал не меньше своих бойцов, хотя землянину и должно было шагаться на Европе в несколько раз легче, чем селенитам. Лейтенанта настолько вымотал длинный переход, что при всей своей сверхбдительности он не стал возражать против беспечного привала. Волнистый рельеф местности позволял укрыться от возможного противника — долину, где расположился взвод, с двух сторон ограждали высокие ледяные гряды…

Обессиленный Валька рухнул прямо на лед, присоединившись к уже лежащим десантникам. К нему тут же привалился Марат. Осторожно указал себе сначала на губы, потом на ухо. Хочет что-то сказать по секрету, догадался Валька, собравшись выйти из общего чата и включить личку. Но в ту же секунду пыхтящую тишину в динамиках разорвал дикий вопль. Селениты подскочили как один, взяв автоматы на изготовку.

Первое, что подумал Валька, — враг напал исподтишка. Десантник завертел головой, пытаясь понять, откуда исходит опасность. И только после почти двадцатисекундного бестолкового топтания на месте сообразил — кричал контактер. Поступок был настолько необычен для всегда погруженного в себя шизика, что Валька даже удивился. Честно говоря, он уже решил, что чудик вообще немой. Однако сейчас стоящий от него в нескольких метрах переводчик ничуть не напоминал самого себя. Куда девалась его привычная замкнутость? Он оживленно жестикулировал и что-то говорил явно на повышенных тонах. Правда, шевелились только губы, звука слышно не было — от перегруза сработала шумоблокировка. Пальцем же переводчик тыкал куда-то в направлении Вальки.

Первым на крик среагировал посол. В три широких шага он приблизился к своему коллеге и на несколько минут застыл возле него, видимо, общаясь по закрытому каналу. Закончив разговор, посол развернулся к Марату и, затопав ногами, заорал на весь чат:

— Под трибунал! Сволочь!

Испуганный Марат подскочил как гимнаст на батуте. В другое время Валька посмеялся бы над обычно неповоротливым товарищем, вдруг обретшим подобную резвость, но сейчас ему было не до смеха. На том месте, где только что лежал Марат, проступало круглое синее пятно неровных очертаний. И именно на него указывал контактер.

«Какая-то местная разновидность мха», — догадался Валька, тщательно вглядевшись в крохотные ворсинки, слегка примятые Маратом. Диаметром примерно с футбольный мяч пятно светло-бирюзового цвета не сильно выделялось на фоне льда. Неудивительно, что уставшие солдаты его даже не заметили. Собственно говоря, на месте Марата мог бы оказаться каждый из них. Однако не повезло только одному. И надо же было такому случиться, чтобы именно на него обратил свой обычно рассеянный взор контактер.

«Но какого Солнца так кричать?» — удивленно думал Валька, внимательно разглядывая ничем не примечательный пожухший мох и морщась от ора посла.

Такое же соображение пришло в голову и Березуцкому.

— Сбавь обороты, друг! — обратился он к дипломату. — Здесь я — командир! И только я имею право кричать на своих бойцов!

— Твои бойцы — идиоты! — перебил его посол. — Как долбаные фигуристы, мы три дня ползаем по льду в поисках хотя бы одного-единственного аборигена, — он указал на синее пятно, — а всякие придурки плюхаются на него задницами, как на диван!

— Какого аборигена? — оторопел Березуцкий. — Это же мох!

— Мох у тебя в голове, — отрезал дипломат. — А это местный житель. То есть наш союзник против американцев… Если твои тупицы его раздавят, с кем нам договор подписывать?! А?

У Вальки отвисла челюсть. Что за чушь несет землянин? Башкой он, что ли, ударился…

Он посмотрел на лейтенанта. От возмущения тот побагровел так, словно участвовал в конкурсе на звание «Самого аутентичного марсианина» и был близок к победе.

— Мы целый месяц летели с Луны… Три дня топтали этот замороженный холодец… И все ради того, чтобы вы могли играть в свои дурацкие игры?! — наконец взорвался Березуцкий и носком сапога попытался сковырнуть злосчастное пятно.

Однако его нога вдруг стремительно ушла вверх, а потерявшее равновесие тело плашмя рухнуло на лед. Ошеломленный Валька даже не сразу сообразил, что посол применил какой-то хитрый прием, убедительно доказав, что его широкие плечи — не наследство предков, а результат долгих часов тренировок в спортзале.

Пока растерявшиеся десантники пытались понять, что случилось с их командиром, из рукава дипломата выскочил тридцатизарядный КТТ и уставился прямо в лоб пытающемуся подняться Березуцкому.

— Всем стоять! Я беру командование взводом на себя! Любой не подчинившийся будет расстрелян!

Дуло пистолета слегка дернулось и снова уткнулось в голову лейтенанта, недвусмысленно указывая на первого кандидата в «не подчинившиеся». Диверсанты замерли — посол явно не шутил.

— На каком основании вы тут распоряжаетесь? — рявкнул лейтенант.

Даже в лежачем положении его голос продолжал звучать властно, отметил Валька. Впрочем, посла командирские нотки совсем не смутили.

— Как старший по званию! Транслирую личный шифр… — Не отводя руку с КТТ, он включил передачу данных…

От всей этой «непонятки» Валька впал в полную прострацию. Конечно, пословицу «когда земляне дерутся, селенитам лучше не встревать» еще никто не отменял, однако Березуцкий все-таки их командир, и их долг — защищать его. Ну а если посол говорит правду и он действительно старший по званию? Не лучше ли тогда дождаться приказа лейтенанта?

Судя по обилию недоумевающих возгласов в чате, остальные бойцы взвода испытывали примерно те же ощущения, что и Валька.

Березуцкий тем временем застыл, впитывая новую информацию. На экране своего визора он читал полученное по выделенному каналу связи личное дело «посла РФ на планете Европа» и по совместительству «руководителя отдела спецопераций» майора Павла Каратаева. Полномочия перечислялись в длинной ленте данных, что бежала сейчас перед его глазами. Сомнений в их подлинности у лейтенанта не было — запись расшифровывалась секретным электронным ключом, который он лично получал у начальника штаба сектора перед тем, как отправиться в экспедицию.

Минута, другая… Наконец лейтенант закончил читать и зашевелился.

— Слушаюсь, господин майор Федеральной службы безопасности! — голос его звучал подчеркнуто официально.

Название ведомства он упомянул, спасая авторитет — чтобы подчиненные поняли, перед кем ему пришлось спасовать. Типа, с ФСБ связываться себе дороже… Майор поморщился, но поспешил закрепить свою маленькую победу:

— Я объявляю чрезвычайное положение…

— Никакая чрезвычайка не дает вам право на подобное поведение… — заметил Березуцкий. Он уже полусидел, опираясь на руку. — По возвращении я составлю рапорт…

— Русские! Сдавайтесь! Вы окружены! — как гром среди ясного неба вдруг раздалось в наушниках диверсантов. В переговорную частоту отряда вклинился неизвестный враг. Хотя почему неизвестный? Пускай фраза и прозвучала по-русски, но с ощутимым американским акцентом.

Селениты завертели головами, пытаясь определить, откуда исходит угроза. Долго искать врага им не пришлось.

Черные точки — не меньше двух десятков — показались на всех близлежащих возвышенностях. Отряд действительно попал в окружение американцев.

— Планета Европа — нейтральная территория! — прокричал в ответ Березуцкий.

— Безусловно… Но вы совершили зафиксированный нами акт агрессии в отношении местного жителя. А военные преступники должны быть наказаны в соответствии с международной конвенцией о защите прав новых форм жизни!

* * *

Черт, черт, черт! Каратаев скрипнул зубами. Положение складывалось крайне неприятное. Сдаваться или погибнуть в бою — в любом случае ему наступал конец. Не расстреляют американцы, так уничтожат свои.

А ведь как все хорошо начиналось, подумал он. Там, на Земле…

Его проект по покорению одного из крупнейших спутников Юпитера начальство приняло на ура. План был прост и изящен. Он отталкивался от предположений ученых о существовании жизни на Европе. «Налицо все признаки, — говорили астрономы, — океан, пускай и скрытый панцирем льда, наличие кислорода у поверхности планеты».

Военным этих аргументов оказалось вполне достаточно. На войне все средства хороши. Если на нейтральной территории есть жизнь, с ней нужно заключить договор о взаимном сотрудничестве, и тогда территория станет нашей. И пусть жизнь неразумна или даже одноклеточна. Так еще проще. Главное — осесть на планете на законных основаниях, пускай потом американцы кусают локти и пытаются что-то доказать…

Руководить операцией «в поле» начальство доверило самому разработчику плана. В случае успеха Каратаеву светили полковничьи погоны. А в помощь был придан один из ведущих специалистов Института ксенобиологии РФ. Ученый с мировым именем, обладающий высоким авторитетом в научной среде, должен был засвидетельствовать наличие жизни на Европе. Одного его слова хватило бы, чтобы придать легитимность всей операции.

Конечно, риск существовал. Оставалась вероятность того, что ученые ошиблись и Европа пуста и безжизненна. Тем более что до сих ни одна научная экспедиция на планету не высаживалась и никто не брался сказать определенно, какую форму может иметь тамошняя жизнь. Но Каратаев верил в свою удачу. И вот, когда цель оказалась столь близка, такой облом…

Майор снова скрипнул зубами. Перспективная операция разваливалась на глазах. Надо же, как америкосы подсуетились! А все этот дебил со своей задницей…

Каратаев посмотрел на пистолет в руках, перевел взгляд на виновника своего позора и, не целясь, от бедра, влепил два заряда прямо в грудь Марата.

Тело десантника рухнуло рядом с пятном синего мха. Парень был убит наповал. С такого расстояния обычно хватает и одного выстрела из КТТ, чтобы разгерметизировать скафандр…

— Преступник наказан! — крикнул Каратаев американцам, старательно не смотря в сторону злобно зашевелившихся российских десантников. Он кожей чувствовал направленные на него автоматы в их руках.

— Суд решит! — раздалось с американской стороны. — Мы не знаем пока, действовал ли он по приказу, или налицо преступная халатность командования…

Ну да, америкосы, конечно, сволочи, но не идиоты. Козырей из рук они уже не выпустят. Майор досадливо поморщился. Попытка решить дело полюбовно провалилась. Нужно было срочно найти выход из сложившегося положения. Пока американцы не открыли огонь. Или же свои…

Каратаев обвел взглядом десантников. Те переминались с ноги на ногу, бросая в его сторону неприязненные взгляды. Не нужно быть телепатом, чтобы почувствовать — в случившемся селениты винят его. Придурки! Недолюди! Да ведь это ваш товарищ накосячил!..

Каратаев уже пожалел, что поддался эмоциональному порыву и пристрелил мерзавца. Нет, наказания он заслуживал. Но вышло все глупо — и проблему с американцами не разрулило, и отношения со своими солдатами испортило.

Майор поежился, понимая: не находись отряд в окружении, убийства одного из бойцов ему не простили бы. Впрочем, если они все окажутся в плену, то десантники получат хорошую возможность отомстить. Значит, сдаваться нельзя ни в коем случае…

Он посмотрел на Березуцкого, тот ответил ему подчеркнуто равнодушным взглядом — мол, командуй, раз взялся, нечего было из себя начальника корчить… «Ну, погодите, — решил Каратаев, — я заставлю вас драться».

— Огонь! — неожиданно проорал он и, подняв вверх руку с пистолетом, выпустил целую обойму в сторону американцев. Затем, не дожидаясь ответного града, юркнул в ближайшую расщелину.

Забившись в ледяной схрон, Каратаев мысленно потирал руки. Зачин он положил, оставалось дождаться результата. Предпочтительным для него являлось взаимное истребление обоих отрядов.

Довольный майор не заметил, как следом за ним в расщелину тенью нырнул еще один человек…

* * *

Лейтенант погиб первым. Его зацепило случайным выстрелом. Привыкший к тому, что в силу своего земного происхождения он быстрее селенитов реагирует на опасность, Березуцкий не поспешил укрыться от обстрела. Однако импульсу, выпущенному из автомата американца, оказалось все равно — селенит перед ним или землянин. Заряд попал точно в голову, и лейтенант умер мгновенно.

Оказавшись без командования, селениты не растерялись. Всю жизнь их готовили к смерти за отчизну, и сейчас, когда этот момент настал, они почувствовали себя в своей тарелке. Как погибать героически, бывшие воспитанники патриотических отрядов имени Вали Котика, Марата Казея, Зины Портновой и Лени Голиковой знали очень хорошо.

Американцы оказались не готовы к столь ожесточенному ответу. Противник шел в атаку, штурмуя ледяные склоны и не считаясь с собственными потерями. Преимущество штатовцев быстро сошло на нет, стоило селенитам выбраться из долины. К тому времени численность отрядов примерно совпадала. В начавшейся бешеной рубке победа могла достаться только смерти. Особенность космического боя в том, что раненых здесь не бывает…

Последним из селенитов погиб сержант Леня. Расстреляв весь свой боеприпас, он сделал вид, что сдается. Навстречу ему из укрытия вышли три оставшихся в живых штатовца. Леня поднял руки, показывая, что в них нет оружия. Лишь приблизившись, американцы разглядели на его большом пальце взрыватель от вакуумной гранаты. Взрывом накрыло всех, в том числе и прятавшегося за спиной сержанта ксенобиолога с мировым именем.

* * *

Убийство друга застало Вальку врасплох. До этого момента он и помыслить не мог, что свой станет стрелять в своего. Однако пистолет в руках «посла» и оседающее тело Марата говорили об обратном. Помешать убийце десантник не успел. Все, что он смог сделать, — это тут же приблизиться к «послу» и направить ствол автомата на его затылок.

Глаза Вальки застилала пелена, инстинкты десантника вопили: «Нажми», а подсознание нашептывало: «Он убил твоего друга, значит, он твой враг». Но по ту сторону прицела стоял землянин, да еще с российским триколором на рукаве. Выстрелить в такого человека было выше сил селенита. Рука опустилась словно сама.

Валька попытался уговорить себя: «Никакой он не наш, предатель, американский шпион». Не успел. Вокруг закрутился огненный вихрь, а ненавистная фигура выскользнула из прицела. Десантник кинулся следом…

За спиной рвались вакуумные гранаты, засыпая Вальку ледяной крошкой и угрожая зацепить осколками. Не обращая внимания на остающуюся за спиной опасность, селенит ужом ввинчивался вглубь пещеры. Его целью был затаившийся в темноте майор Каратаев.

Между тем, лжепосол, примостившись в удобной выемке, внимательно прослушивал переговоры сражающихся десантников. По отрывистым возгласам определить победителя было невозможно, и Каратаев уже собирался податься ближе к поверхности. Он с сожалением выбрался из своего убежища и вздрогнул, наткнувшись на горящий взгляд Вальки. Селенит, став на одно колено, направлял автомат прямо в грудь майора, чуть не касаясь ее дулом.

— Именем Российской Федерации! В условиях чрезвычайной ситуации! За убийство гражданина Российской Федерации! За измену родине! За дезертирство! Вы приговариваетесь к высшей мере наказания — расстрелу! — отчеканил десантник.

Короткие рубленые фразы выскакивали из его рта увесистыми пулеметными очередями. Со стороны могло показаться, что Валька в любой момент готов нажать на спусковой крючок. И только он сам знал, что паузы в его речи не случайны — он нарочно тянул время, продолжая убеждать себя в своей правоте.

Не задумывающийся обычно над вопросами морали Каратаев даже не понял, какая тяжелая борьба идет сейчас внутри его противника, зато мгновенно оценил расстановку сил. Несмотря на то что он был сильнее и проворнее селенита, в тесноте ледяной пещеры все его преимущество сходило на нет. Кроме того, свое оружие десантник держал наготове, а пистолет майора болтался в кобуре на поясе. Потому Каратаев сделал попытку подкупить солдата.

— Когда мы выберемся отсюда, тебя наградят, — уверенно пообещал он. Валька лишь зло усмехнулся.

— Мне не нужны американские награды, ублюдок!

Про себя десантник пожалел, что на них надеты скафандры. По всем законам жанра предателю стоило плюнуть в лицо…

Противостояние Вальки и майора прервалось самым неожиданным образом. И без того коварный лед под ними внезапно подломился, и оба медленно заскользили по образовавшемуся склону к чернеющему далеко внизу провалу.

Валька, пытаясь удержаться, выпустил из рук автомат и постарался зацепиться кончиками пальцев за выщербины в гладком льду. Однако тяжесть тела продолжала увлекать его дальше. В какой-то момент он перестал сопротивляться, следя лишь за несущимся впереди майором. Но стоило расслабиться, как его тут же перевернуло на спину, закружило и обо что-то ударило. Уже впадая в бессознательное состояние, он услышал истошный крик Каратаева…

В себя Валька пришел через несколько минут. Ему посчастливилось остановиться совсем рядом от пропасти — ледяной склон превращался здесь в пологое место, и селенит просто не успел разогнаться, чтобы по инерции проскочить эти несколько метров и рухнуть в бездну.

Стараясь не совершать резких движений, Валька осторожно повертел головой в поисках майора. Никаких следов, вокруг расстилался только голый лед, и виднелся край, за которым начинался провал. «Выкинула в пропасть, — удовлетворенно цокнул языком десантник, вспомнив старую советскую комедию. — Так даже лучше: и Марат отомщен, и я палачом не стал».

Однако Вальке стоило подумать и о том, как выбираться из ледяной ловушки. Одно неосторожное движение, и он может отправиться следом за Каратаевым… Десантник погладил руками ровный лед возле себя. Ни малейшей зацепки… Что же делать?

Он попытался вспомнить, как рекомендовали поступать в такой ситуации инструкторы в кадетском корпусе. Использовать ледоруб или альпеншток? Ни того, ни другого у Вальки с собой, конечно же, не было. Стоп, а ножи!.. Медленно-медленно он подтянул колени к груди, стараясь добраться рукой до потайного кармана в районе голени. Получилось! Защелка тоже не подвела, сработала как швейцарские часы. Огромный тесак из титано-вольфрамового сплава оказался в руке.

Однако одного ножа было недостаточно. К счастью, второй клинок продолжал висеть в чехле на поясе. Валька вытащил его левой рукой. Все, теперь можно приниматься за дело!..

Он вонзил первый из ножей в лед и нажал кнопку, активирующую функцию плазмы. Клинок вошел в толщу, словно в масло, застыв там, едва селенит убрал палец со стопора. Десантник покрепче ухватил рукоятку и рывком подтянулся на одной руке, одновременно пуская в ход второй нож. Тесак не подвел, выдержав вес тела.

Так, поочередно вбивая ножи в лед и используя их как альпинистские крючья, Валька сантиметр за сантиметром стал выбираться из ледового плена. Это был адский труд. Несколько десятков метров пришлось взбираться по почти вертикальной стене на одних руках, лишь слегка помогая соскальзывающими ногами. На более пологих участках подъема десантник давал себе отдых. Он упирался носками в лед, а за ножи-крючья цеплялся предплечьями, таким образом снимая нагрузку с затекших кистей. Несколько раз за время подъема Валька вспомнил Березуцкого. Увидь лейтенант своего бойца сейчас, «дохляком» он его бы не назвал. Странным образом это соображение сильно подбадривало десантника.

Вначале Валька слышал в переговорном устройстве звуки боя и крики сражающихся. Затем шум начал словно смещаться в сторону, а потом и вовсе затих. На мгновение десантник даже засомневался — а стоит ли вылезать, если победили враги? Снаружи его могла ждать смерть или, хуже того, позорный плен — ведь автомат бойца лежал на дне пропасти. Однако чувство долга взяло вверх. Память о подвигах предков звала его встретить свою судьбу геройски.

Однако, когда через два часа на подгибающихся ногах и с трясущимися руками Валька выбрался-таки наружу, воевать оказалось уже не с кем.

Ледяная долина, три часа назад больше похожая на каток, сейчас напоминала весенний ледоход на реке. Распаханное взрывами вакуумных гранат, застывшее ручейками расплавленного льда, поле сражения предстало перед Валькой во всей своей ужасной красе. А по страшному следу из тел его друзей можно было проследить, в каком направлении двигалась их атака.

Первым селениту встретилось тело лейтенанта. Березуцкий лежал ничком, импульс из вражеского автомата превратил его голову в кровавый кисель, при температуре Европы быстро затвердевший до кристаллического состояния. Зато остальная часть тела не пострадала. Безоружный Валька обрадовался — появлялся шанс, что пистолет лейтенанта уцелел. Автоматы других селенитов, настраивавшиеся на генетический код владельца, для десантника были бесполезны. А у командира — это Валька знал точно — имелось нетабельное оружие.

Однако рядом с Березуцким пистолета не оказалось. Селенит перевернул тело командира. И тут пусто… Валька пошарил в карманах скафандра, внезапно нащупал странный предмет. Вытянул его наружу и сам удивился. Тяжелый металлический цилиндр сантиметров тридцати в длину — ничего подобного Валька прежде не видел.

Оружием этот предмет быть не мог, но и для мирных целей он вряд ли предназначался. Валька наморщил лоб, в памяти что-то крутилось. Селенит совершенно точно знал, как включать эту штуку — нажать с обоих концов, сдавить, затем повернуть две половинки относительно друг друга и одновременно придавить две кнопки, которые появятся на поверхности. Предосторожности придумывались как «защита от дурака» — чтобы кто-то случайно не активировал цилиндр.

Наконец в голове у Вальки щелкнуло, и он вспомнил. Ну конечно, это же взрыватель десантного бота! Любой российский космический корабль одновременно может использоваться как супербомба. Марат как-то травил байку, будто взрыв даже обычной посадочной капсулы способен уничтожить Луну. Тогда Валька не поверил в рассказ друга. Не верил и сейчас. Однако взрыватель в карман все же сунул…

Пистолета лейтенанта Валька так и не нашел — скорее всего, взрывом его откинуло далеко в сторону. Сжав в руке один из ножей, селенит полез в гору — туда, где прошел последний бой его взвода.

* * *

Контактер лежал на спине, прямо на гребне холма, и, как ни странно, был жив. Взрывом его приложило о ледяную стену, отчего он не мог двигаться и только громко стонал. Ранение словно вернуло ему нормальность. По крайней мере безумие из его взгляда исчезло.

Валька стоял прямо над ним и думал: сломанный позвоночник — достаточное ли наказание для человека, по вине которого погиб целый взвод?.. Он настроился на его личный канал:

— Эй, ты жив?

В ответ умирающий забормотал что-то непонятное:

— Обязательно назовите его моим именем! Слышите, обязательно!..

После третьего повтора одной и той же фразы, отчаявшись уловить в ней хоть какой-то смысл, Валька взмолился:

— Слышь, да кого назвать-то?

Контактер поднял уже начавшие мутнеть глаза на десантника и заплетающимся языком произнес:

— Передайте в институт ксенобиологии… От доцента Иноземцева… Я открыл… Cetraria Europeanica. Мох Европеанский… Назвать в мою…

Ох ты, мать моя Луна, вдруг понял Валька, да ведь он про эту чертову синюю плесень говорит! «В мою честь назвать». Пижон… Сорок ребят положил за свой мох, а про какую-то честь талдычит!.. Вальке захотелось покрыть «чудика» трехэтажным армейским матом. Напоследок, наотмашь. Он даже открыл рот и замер, пораженный неожиданно появившимся после слов контактера сомнением. Это что же получается, о существовании жизни на Европе никто до сих пор не знает? Тогда зачем на планету посылали десантный взвод? Пойдите туда, не знаю куда, найдите то, не знаю что?! Какая-то нелепица… Валька остро почувствовал, как сейчас ему не хватает Марата — вот кто бы все разложил по полочкам…

«Сзади!» — вдруг раздалось в наушниках. Даже не успев сообразить, откуда исходит голос, он рефлекторно ушел в сторону, одновременно поворачиваясь на сто восемьдесят градусов. В глаза бросилась фигура с дергающимся в руках разрядником, со звездно-полосатой нашивкой на рукаве. «Американец!» — обожгло пониманием. И следом: «я жив»… Подлый враг стрелял в спину и промахнулся. Разряд вошел прямо в грудь ксенобиолога, ценой собственной жизни предупредившего десантника об опасности.

Однако Валька уже сориентировался в ситуации. Держа нож наперевес, он ринулся на «звездно-полосатого», ожидая выстрела в грудь. Но американец почему-то откинул разрядник в сторону и тоже взял в руки тесак. «Благородство или закончились заряды? — задумался прямо на бегу десантник. — Скорее второе. Потому так близко и подбирался…» В этот момент он налетел на врага, старательно тыкая в него клинком.

Оба рухнули на лед и покатились по нему, молотя друг друга кулаками и ножами. Клинки не могли пробить материал скафандров. Но, зная об этом, враги все же не отказывались от тесаков, боясь остаться безоружными.

Не прекращая боевых действий, они скатились по склону и провалились в узкую клиновидную расщелину, где обнаружили вдруг, что застряли, а каждое новое их движение приводит только к уменьшению свободы. Прижавшись лицевыми щитками, они застыли в тесных объятиях. Драться уже не получалось, бойцы могли лишь шевелиться и грозно таращить глаза… Кстати, посмотреть было на что. Стены синели знакомым бирюзовым оттенком — в расщелине пряталась целая колония мха. В Валькину голову нагрянула нечаянная мысль: «Вот контактер бы порадовался».

Дернувшись несколько раз и осознав, что освободиться не получается, он прекратил бесполезную возню и обратил внимание на противника. Через прозрачный щиток лицо американца было видно совершенно отчетливо. Рот, нос, два глаза. На первый взгляд, обычный человек, а не ужасный монстр. Более того, характерный бледный цвет кожи, серые глаза, впалые щеки выдавали в нем типичного селенита. Валька похолодел — неужели он ошибся и напал на своего?.. Да нет, не может быть, он ведь четко видел американский шеврон у него на рукаве. Да и лицо этого человека было совсем незнакомо… Неужели селенит-перебежчик?

— Ой ли то ли, лунтик? — нечаянно произнес он вслух. И вдруг услышал в динамиках не менее изумленное:

— Той ли ой?!

Валька вздрогнул. Характерное лунитское выражение прозвучало из уст незнакомца после того, как их передатчики, оказавшись в непосредственной близости друг от друга, автоматически сконнектились.

— Ты с Луны? — Валька перешел на селенитский.

— Я-то — да, а вот ты откуда? — ответил чужак. На том же языке, но со странным произношением.

— Я — из Лунограда. А ты?

— А я из Нью-Селена.

Мать моя Луна, мысленно хлопнул себя по лбу Валька, да это же американский отряд селенитов! Из-за бугра, с Темной стороны Луны. Как он сразу не догадался?! Если российское командование решило использовать селенитов в битве за спутники, то почему бы америкосам не сделать того же самого! Украли идею, гады!

— Так ты из темных селенитов? — пренебрежительно спросил Валька, быстро приходя в себя.

— Это вы, русские, на Темной стороне живете! — обиделся штатовец. — А я — с Этой стороны…

Вначале Валька возмутился наглым поведением американца — да что он, гад такой, несет! Как смеет называть нашу сторону Луны темной? Но чем больше упорствовал американец, тем сильнее Валька убеждался — пиндос не издевается, а искренне верит, будто живет на Этой стороне.

«Жертву пропаганды» стоило только пожалеть. «Акулы» из госдепартамента внушили ему, что он выступает на стороне сил добра против темных русских, а он и поверил! А как иначе, если в Штатах их пичкают подобными враками с самого детства… Валька слышал об этом на уроках политинформации. Ему даже стало немного жаль наивного американца, ничего не понимающего в устройстве мира.

— Соединенные Штаты Америки — страна, известная своей милитаристской политикой… — начал он, не заметив, что говорит словами лейтенанта Березуцкого, но американец тут же перебил его:

— Не делай мне мозги! Весь прогрессивный мир знает, что русские — агрессоры.

Валька усмехнулся наивности противника:

— И ты говоришь это после того, как вы захватили Венеру?

— Мы ее освободили… И, если удастся, обязательно освободим Марс.

Валька чуть не задохнулся от возмущения:

— Сами марсиане призвали нас на защиту от Америки!

— Ага! А вы им геноцидом за это? — едко ухмыльнулся американец.

— Нет, это вы…

Тут Вальке пришел в голову еще один довод:

— А кстати, насчет Луны… Историю, надеюсь, в школе учил? Помнишь, как было? Стоило нашему космонавту высадиться на Луне, как вы следом запульнули свои боевые луноходы… Это как называется?

— Не ставь карету впереди лошади! — затряс головой штатовец. — На Луне первым был Армстронг…

— Ой ли той ли! — перебил его Валька. — Какой еще Армстронг? Это был наш Титов! Весь мир знает его знаменитый афоризм про «огромный шаг для человечества»…

— Фак! Эту фразу произнес Армстронг…

— Нет, Титов! Титов!.. И не спорь! Ты еще скажи, что первым космонавтом в космосе был не наш Гагарин!..

— Что за Гагарин?! Первым в космос полетел Алан Шепард!..

Противники снова задергались, пытаясь ударить друг друга. После пятиминутного сопения и пыхтения затихли.

Помощи ждать было неоткуда. Выбраться наружу они могли либо вдвоем, либо никак. Валька вдруг осознал, что бесполезные споры им ничем не помогут.

— Тебя как зовут? — попытался наладить он контакт.

— Авраам! В честь героя Америки, — хвастливо доложил американец. — Но можно просто Эйб.

— Против нас небось твой Авраам воевал? — не удержался Валька от подкола.

— Нет, он не был солдатом… Но для будущего Америки значил не меньше. Это было еще в земной истории… А тебя как зовут?

— Валентин! Как одного героического парня, погибшего за будущее нашей страны! Тоже на Земле… У нас отряд молодых патриотов его имя носил. И фамилию…

— Слушай, а ты на Земле бывал? — вдруг спросил Эйб.

Валька задумался. Ответить врагу, что он летает туда каждые полгода? Такой ответ прозвучал бы патриотично, но при этом был бы неправдой… Десантник вдруг вспомнил, как засыпал в детстве, мечтая во сне увидеть голубое небо и зеленые леса, вспомнил наказы учителей — «если будете хорошо себя вести, полетите на Землю» — и нечаянно признался:

— Никогда не был. А ты?

Эйб помолчал и тоже сознался:

— И я не был. Но лейтенант Макферсон обещал, что в случае успешной операции нам дадут неделю отпуска на Землю. Он сам оттуда…

— Наш летеха тоже с Земли был. — Валька вздохнул. — Селенитов сильно не любил. Ему, по ходу, западло было, что он клонами командует. Вот и разорялся вечно.

— Макферсон тоже постоянно ругался, — хохотнул Эйб. — Доходягами нас обзывал.

Десантник живо представил себе орущего Березуцкого и тоже засмеялся… Внезапно он поймал себя на мысли, что испытывает к американцу симпатию. Более того, он понимал Эйба чуть ли не с полуслова и чуть не назвал его Маратом… Вальку захлестнула волна злости на самого себя — почему вместо того, чтобы уничтожить врага, он хихикает, обсуждая с ним начальство? Что-то здесь не так…

Селенит попытался вернуть в себе чувство ненависти к американцам. Ничего не выходило. Не было в лице лежащего напротив него человека ничего вражеского. И говорил он понятные вещи.

Валька отвел взгляд от лица Эйба и… вздрогнул. Синие ворсинки буквально облепили его скафандр. Как же он забыл про местную форму жизни?! Да, контактер-ксенобиолог говорил, что мох не опасен и что это обычная инопланетная фауна. Но этот чудик был не от мира сего, ему верить — себя не уважать. А вот Березуцкий, назвать которого странным было решительно невозможно, утверждал, что аборигены разумны. И еще он говорил, что они нуждаются в помощи нашей страны.

А вдруг все наоборот? И коварные американцы уже склонили местных к союзничеству?.. Получается, пока один заговаривает ему зубы, второй подсознательно воздействует на мозги, заставляя быть толерантным к врагу… Ну не могло быть у Вальки симпатии к америкосам, разве что кто-то ему их внушил. Вопрос: кто? Американцы? Вряд ли. Они конечно, враги, но не телепаты. Иначе лейтенант рассказал бы об этом на политинформации… Значит, остается только коварный мох…

Вальку захлестнула волна паники. Только сейчас он осознал, насколько важна их миссия. Нет, ее смысл не в банальном контроле за ледяной планеткой и не в стычке с америкосами за месторождения синего мха. Схватка с иным разумом, угрожающим России уничтожением, — вот что привело сюда их десантный корабль…

Ведь что случится, попади безобидный на вид мох на Землю, на Луну — в Российскую Федерацию?.. Дружелюбие к врагу, а в перспективе открытость границ и полное уничтожение Америкой.

Нет, такого нельзя допустить! Нужно противостоять этому любой ценой! Но как?..

Вдруг, словно в ответ на мысли Вальки, цилиндр в его кармане будто шевельнулся. Десантник шепотом обругал себя последними словами. Да ведь у него в руках находится мощнейшее оружие, способное уничтожить целую планету вместе с ее коварными обитателями, а он еще раздумывает!

Стараясь делать это незаметно для Эйба, Валька расстегнул карман и осторожно потянул цилиндр на себя, но нечаянно задел руку американца. И замер, затаив дыхание… Однако противник никак не отреагировал. Десантник скосил взгляд — судя по отсутствующему взгляду, Эйб был погружен в свои мысли. Ну и отлично! Он продолжил активацию…

Уже нажимая на кнопки и понимая, что жить и ему, и планете осталось не более минуты, десантник представлял, как в родном кадетском корпусе назовут его именем отряд. И как какой-нибудь молодой патриот, похожий на Вальку в молодости, вызубрив историю подвига, будет мечтать походить на героя!..

Взрыв раздался ровно через минуту. Планета содрогнулась, ледяные пласты, между которыми были зажаты селениты, резко пошли в стороны, открывая далеко-далеко внизу бездонную глубь и принимая в свои объятия так и не примирившихся врагов…

* * *

Валька зря поверил Марату — заряд, заложенный в десантном боте, был способен уничтожить только сам кораблик, но никак не целую планету. Правда, он мог слегка изменить ее орбиту.

Однако и этого не случилось с Европой. Второй взрыв, прозвучавший почти одновременно с первым, скомпенсировал его последствия. Такое иногда случается.

Инициатором же второго взрыва стал Эйб. Не в силах более противостоять влиянию мха-телепата, склонявшего его к мысли, что русский Валентин — неплохой по сути парень, он активировал аналогичное устройство. Взрыватель от американского бота формой напоминал параллелепипед, но это было его единственное отличие от российского взрывателя…

А ни в не повинный мох, не обладающий на самом деле ни телепатией, ни разумом, продолжал покрывать поверхность Европы, не обещая в ближайшие пару миллионов лет появление разумной жизни на спутнике Юпитера.

* * *

В Министерстве обороны миссию десантного отряда на Европе решили признать неудачной, а всю информацию о провале — уничтожить. Файл операции лишился названия, получив вместо него длинный обезличенный номер, а персональные дела всех членов спецотряда были удалены даже с закрытых серверов.

Но зато сбылась мечта селенита Вальки. Отряд молодых патриотов все-таки получил новое имя. Правда, произошло это не на Луне, а на Земле. Третьему «б» классу одной из московских школ на торжественной линейке было присвоено имя Героя России майора Павла Каратаева. Впрочем, история, которую патриотам рассказывали про сорок каратаевцев, грудью встретивших многократно превосходившие их силы врага, звучала совсем иначе, нежели в этом рассказе.

Александр Сальников. Лучшая работа на Земле — работа на Марсе!

Артем пересчитал наличку, по привычке перевел юани в рубли и прикинул — на угощение должно было хватить.

За окном в сыром, сальном и копотном воздухе вечереющего Екатеринбурга медленно опускались белесые хлопья. Они кружились в диодном свете уличных фонарей первым снегопадом. Свет падал на них, отражался от симметрично застывшей воды, красил в ослепительно белое.

Девственная, пусть и обманчивая, белизна первого снега всякий раз уносила Артема куда-то в детство, к горкам, санкам и каникулам. Окунала в щемящее чувство утраченных возможностей, потерянных иллюзий. Во времена беззаботности и свободы, когда мороз горячит щеки, завязки ушанки стегают по шее, а сам ты несешься, задыхаясь от восторга, вниз, уцепившись сквозь овчинные варежки за санные поручни. И уже тормозя, успокаиваешь колотящееся в ушах сердце и набираешь полную грудь звенящего от чистоты морозного воздуха. Артем перевел раздраженный взгляд на сломавшийся полгода назад кондиционер. Поморщился, отгоняя дурные мысли о неоплаченных счетах, натянул перчатку и надел очки визора.

Сквозь вспыхнувшую подсветку очков снежинки уже не смогли прикидываться белыми. Артем нахмурился и склонил голову. Луч мини-проектора лизнул столешницу, выложил в сантиметре от нее иллюзорную кладку из терракотовых прямоугольников. Артем слегка дернул мизинцем. Впаянные в латекс контактные дорожки среагировали мгновенно — на кирпичной стене рабочего стола взбухли кнопки набора номера. Набрав восемь цифр, Артем принялся ждать.

Егор, как водится, ответил не сразу.

— Привет, — хмурое, помятое лицо Егора скривилось в улыбке. Артем готов был биться об заклад: за серым пластиком очков в глазах Егора уже плескался нелегальный алкоголь. — Чего-то ты рано позвонил. Разбогател, что ли?

— Разбогатеешь тут, — пропустил издевку Артем. — Гостя жду дорогого.

— Насколько?

— Очень. Думаю, два. В юбках. Есть возможность?

— Тебе когда надо? — помешкал Егор.

Артем согнул безымянный палец и скосил глаза влево, на вспыхнувшие зеленым цифры:

— Часа через три.

Егор пожал плечами:

— Плюс двадцать за спешность. Буду подъезжать — наберу, — приятельски улыбнулся он и погас.

Артем снял очки и потер уголки глаз. Мелькнула малодушная мысль — а может, ну его, этот разговор? Может, плюнуть, смириться и как все: дальше, глубже погружаться во всеобщую истерию и сказки о новой эре, возвращении к корням, чистому топливу и чистому воздуху. Верить и ждать, что все это будет, причем еще на его, Артема, веку. А пока потерпеть, поднатужиться, затянуть пояса и сжать зубы. Может, просто посидим, поперебираем старые воспоминания, пообнимаемся и простимся снова лет на пять-десять, пока не появится еще один кусок времени, который не будет жаль скормить ностальгии стареющих однокашников.

У Артема не было друзей. Когда-то жизнь в стране свободного предпринимательства научила его быстро переводить их в разряд приятелей, а потом и деловых партнеров. Оставались только те, кого Артем знал до. До, как он его называл, времени потерянных иллюзий. Те, кто в силу жизненных обстоятельств, росли параллельно Артему, те кто, конечно же, изменился под их грузом, но о ком думать так не хотелось, а хотелось играть в давно негласно принятую игру — мы такие же, как и раньше, мы те же, что и до.

Одним из таких редких для Артема людей был Игорь Крупнов. Кровь с молоком и косая сажень в плечах, он вылетел с третьего курса рудно-технологического, нанялся на военную службу и даже получил какую-то награду за героизм во время Байконурского конфликта. Рано вышел на пенсию, женился и завел двоих близнецов. Но все это было теперь неважно. Важным стало вдруг то, что последние девять лет Игорь работал в РосФобосе. В службе безопасности.

И не охранял занюханную проходную наборного пункта в провинциальном филиале, а гордо носил три звезды на погоне, что вознесло его в головной офис, расположенный в негласной столице Компании, скрытой от праздных глаз новостройке. В режимном Медведьевске.

Артем знал Крупнова до. Игорь остался одним из последних чистых воспоминаний, заставляющих разграничивать на светлые и темные куски не только прожитые годы, но и самого Артема. Но время научило стирать и эту разницу. Артем загнал поглубже нерешительность и еще раз прокрутил в голове предстоящий разговор.

О Великом противостоянии тридцать пятого начали говорить загодя, лет за пять. Марс только еще приближался к своему перигелию, а в Сети и на телеэкранах заманчивым калейдоскопом запестрели свежие ролики с красной планеты. Американская полярная станция увеличила производство водорода на три процента сверх запланированного! Китайскими терраформными укатчиками спечено более четырехсот квадратных километров грунта! Прорыв индийских агрономов — марсианский рис дал первые ростки!

И над всем этим гудело мощью: РосФобос — построим завтрашний день! Лучшая работа на Земле — работа на Марсе! Объявлен дополнительный набор! Не упусти шанс стать гражданином будущего!

Человечество жадно вглядывалось в бледно-розовый шарик, вращая его затянутыми в латекс ладонями в окошке Google-Mars. Ловило редкие движения орбитальных лифтов, замерших вокруг Марса в углепластиковой паутине струн. Серебристые цилиндры то дремали диковинными бабочками, подставляя солнечные паруса потокам тепла, то вдруг вздрагивали и плавно опускались в парниковый туман розовой жемчужины, набитые до предела оборудованием, материалами, провиантом.

Первородная дымка скрывала от любопытных глаз бурые от пыли купола модульных автономных станций, размежеванную паукообразными ботами равнину Амазония, долину Маринера, землю Аравия. Витые тела подземных транспортных тоннелей, металлическими гусеницами взборонившие терракотовый грунт. Где-то там, в этой нежно-розовой праатмосфере еще необжитой планеты, уже намечались границы и закладывались фундаменты новой жизни. Жизни мудрой, выверенной набитыми на пути прогресса синяками и шишками. Жизни счастливой и безоблачной. Райской.

Вот только отведать яблок этого Нового Эдема сможет не всякий… Разве? У каждого есть шанс — стань пенсионером от РосФобоса! Четыре года вахты — и ты обеспечен до конца дней. Гражданство Марса и право на собственность! А если здоровье, потраченное на общее благо, не позволит переезда — не беда: твои генетические наследники увидят марсианские закаты с лоджий многоэтажек из спеченного реголита. Мы работаем для будущего всех землян!

Такой массовой атаки на сознание Артем не помнил с двадцатого. Тогда казалось, что переплюнуть феерический успех в Сочи и красочные выборы Президента сможет только его волнующий доклад об успешном завершении проекта «Фобос-Грунт» и ожидаемых прорывах российских атомщиков по вопросу гелия-3. Пока американцы размахивали конвенцией об открытом космосе от 1967 года, на широкую ногу и всерьез стали обсуждать колонизацию Марса. В трехлетний разговор втянулись китайцы, индусы и двенадцатизвездные итальянцы. Япония согласилась поучаствовать даже не после запуска «Марса-2023», а только когда астронавты вышли на связь и доложили о штатном режиме при разворачивании орбитальной станции.

Время старта космических паромов с Восточного назначили на февраль. Заинтригованный и ошарашенный происходящим социум прилип к экранам и получил желаемое: первые корабли Международной флотилии взревели газофазными ядерными двигателями и, оплавив алтайскую землю, скрылись в хрустящем от мороза небе.

Запуск шел четыре недели. Новенькие красавцы «Клиперы», заменившие «Союзы» и «Прогрессы», резали острыми носами стратосферу, первенцы китайского народа «Ци Шихуаны» грузно взмывали, подчеркивая величие и незыблемость Поднебесной, индийские великаны «Мадхаваны» гордо отрывались от Земли, стыдливо пряча в нутре напичканные японским оборудованием контейнеры. И именно тогда громогласно заявила о себе компания РосФобос, ведь именно ее бренд украшал бока двух космопаромов из стартовавших десяти.

Флотилия унесла сто пионеров-марсопроходцев к мечте человечества о счастливом исходе. А через два года вернулись челноки РосФобоса и привезли четыре тонны сжиженного гелия-3. Марсианского гелия.

Верилось — теперь все изменится, но время шло, и, когда компетентных лиц спрашивали: «доколе?», компетентные лица ответственно заявляли: топливо нужно Марсу! Конечно, проблемы энергоресурсов и экологии будут решены в уже обозримом будущем, но терраформация Красной Планеты для всех нас является первостепенной задачей. И пока марсонавты-герои сражаются с трудностями в первичных колониях, строя для человечества Новый Эдем, мы должны затянуть потуже пояса и сплотиться в едином порыве. И каждый из нас может внести посильную лепту в эти героические времена!

Поначалу желающих появилось немного. Медики пугали последствиями перелетов и жизни в чужом мире: остеопороз и рак кишечника, дистрофия тонических мышц и силикозы, сбой вегетативной нервной системы и приступы параноидальных фобий. Но когда обозначился оптимальный срок пребывания, гарантирующий полное восстановление организма под чутким надзором присягнувших Гиппократу, а в прессе появились счастливые лица первых молодых пенсионеров, дело пошло на лад. «Строгая диета и комплекс упражнений, оптимальный режим проживания и полета», — добавляли гарантий рекламные слоганы РосФобоса. «Искусственное магнитное поле вокруг кораблей, баз и станций защитит от ионизирующего излучения Солнца», — кивали конструкторы. «Социальный пакет и крупная сумма на пенсионном счете, а в перспективе — даже недвижимость в Раю!» — кричали менеджеры. Весь этот елей и блеск зримых и посуленных богатств выстроил очереди в пункты по найму персонала Компании. Ставки росли. Выросли и требования к соискателям счастья, сделав для некоторых лучшую работу на Земле недосягаемой.

Артем невольно сжал зубы и нахмурился. Его руки машинально собирали на стол нехитрую холостяцкую закуску, а в голове неоновыми буквами сияла набившая оскомину реклама: «Не упусти шанс, дарованный Великим противостоянием! Два дополнительных челнока, пятьдесят вакантных мест, десять специализаций! Обращайся в наборные пункты РосФобоса в твоем городе! Медицинское освидетельствование профпригодности за счет Компании!»

По столу запрыгал в беззвучном режиме коммуникатор визора. Артем сдвинул очки со лба к переносице и принял вызов.

— Выходи, — не включая видеосвязи, буркнул Егор.

Артем вытряхнул из кошелька банкноты, натянул куртку и уже в лифте отчетливо понял — разговор состоится. Обратной дороги нет.

* * *

Игорь бурым медведем занял сразу полприхожей. Стряхнул жирный снег с форменной плащовки, затопотал берцами и сграбастал в охапку Артема.

Во время дружеских похлопываний Артем не удержался, косо глянул на висящий на поясе гостя шокер полицейского образца.

— А как ты хотел? — во все зубы улыбнулся Игорь, отстегивая кобуру. — Мы ж, считай, пограничники. Стоим на страже звездных рубежей Родины! Кстати о рубежах. Я тут из новогоднего пайка выкроил. На-ка вот, — выудил он из пакета номерную продолговатую коробку с бутылкой «Звездной». — Ну, давай, показывай, как ты тут.

Артем сунул водку в холодильник и повел гостя на экскурсию. Экскурсия в однокомнатной квартире вышла недолгой и закончилась за кухонным столом. Игорь прицокивал языком, удивленно и долго, крутил в руках бутылку шотландского виски, разглядывал этикетку, но спрашивать о контрафакте не стал. Сказал только:

— Кучеряво живешь, Артемий!

— Остатки былой роскоши, — махнул Артем, выставляя на стол рюмки. — Ну, за встречу!

К середине второй бутылки вискаря Игорь спросил в лоб:

— И когда ты решишь сказать мне, к чему все эти любезности?

Артем поморщился.

— Скажи, Игорь, — прищурился он поверх наполненной рюмки, — а насколько глубоко ваши шерстят кандидатов?

Теперь прищурился Игорь.

— Достаточно. Знаешь, Артем, — Игорь говорил медленно, будто взвешивал на разновесах каждое слово, — у нас очень серьезная контора. С довольно специфическим внутренним укладом.

— Красиво заплетаешь, — улыбнулся Артем.

— Годы тренировок. — Игорь хмыкнул. — Так все-таки, чего ты хочешь?

— Вот, посмотри. — Артем на мгновение заглянул в очки визора и в два движения отправил файл на кухонную видеопанель. — Пять из семи основных показателей выше среднего, — в голосе Артема звякнула нотка гордости.

Игорь коснулся панели кончиком пальца и, не поверив, приблизил четвертую строчку медицинского сертификата профпригодности:

— Девяносто три и восемь? Я думаю, людей с такой генетической устойчивостью к остеопорозу не то что у нас — в мире пара сотен от силы. Это ж как в лотерею выиграть!

— Но есть нюансы. — Артем ткнул пальцем в крестик на экране, и панель погасла. — Моя мать была казашкой.

Игорь помолчал. В наступившей тишине Артем налил им обоим.

— Ты упоминал об этом, — снова взялся за разновесы Игорь, — в официальных документах?

— Только раз, — пододвинул стопку Артем.

— До введения уни-паспортов?

Почему-то Артем вдруг ощутил себя на допросе, а его замызганная кухня превратилась разом в дознавательную комнату опорного полицейского участка.

— До, — кивнул Артем. — Я заполнил всего одну анкету. В военкомате.

Игорь задумался. Райвоенкомат вместе с архивом сгорел еще до отправки Игоря в постоянно действующие части. Казахов на карандаш тогда еще не брали, и, если сидящие на офисных должностях бальзаковские дамы халатно подошли к электронному делопроизводству, шанс, пусть и не большой, оставался.

— Понимаешь, Артем, — сказал после долгой паузы Игорь. Начало хорошего не предвещало. — Тут дело не в том даже, что некоторые в нашем государстве равнее остальных. И будь у тебя в роду грузины, таджики или эстонцы, ничего бы не изменилось. РосФобос держит патент на гелиевый реактор, а это уже вопросы национальной безопасности. Со всеми вытекающими консультантами из внешней разведки.

— Ты сам-то в эту хрень веришь? — Артем скривился в лицо товарища.

— А мне не за веру платят! — рыкнул Игорь. — У меня двое детей, Артем, — примирительно добавил он. — У меня семья. Нам есть что терять.

— Четверть пенсии, — сухо отчеканил Артем.

Игорь выпрямился.

— И чего ты хочешь?

— Устрой тестирование в головном офисе и сдвинь мою заявку вверх по списку, — будто о малости попросил Артем, — показатели-то позволяют.

— И за это ты отдашь мне четверть?

— Если меня не забракуют твои соратники. Если, — повторил Артем и улыбнулся как можно радушнее. Отсалютовал стопкой, выпил и уже на выдохе добавил: — Правда, я слышал, что есть и другие варианты. Именно в Медведьевске. А ты слышал?

Артему вдруг подумалось, что ровно такими глазами смотрел когда-то рядовой Крупнов поверх автоматного целика.

— Тридцать процентов, — натянул поводок Артем, и Игорь дрогнул, отвел взгляд. — И еще мне понадобится от тебя гостевое приглашение. На всякий случай, — добавил Артем и замер.

Глядя, как хмурятся брови и гуляют желваки Крупнова, Артем не пытался разгадать его мысли. Ему плевать было на мотивы, эмоции и интересы, что роились и сталкивались сейчас внутри помрачневшего Игоря. Что чувствовал и думал офицер службы безопасности РосФобоса по поводу официального четырехдневного приглашения неблагонадежного товарища в режимный Медведьевск, было несущественно для Артема. Важным оставался только ответ.

— Есть один человек, — медленно начал Игорь и в упор посмотрел на Артема. — Его называют Кудесником, — взгляд Игоря стал невыносимо тяжелым. Он ронял слова в пустоту, они падали и натужно входили гвоздями в одеревеневшее пространство кухни. — Говорят, он успешно решает вопросы подобного рода. За вот такие деньги, — Игорь кончиком пальца вывел на столешнице шесть цифр. — Это в юанях, — добавил он.

Кадык Артема дернулся. Игорь помедлил, выжидая ответа, и, так и не дождавшись, продолжил:

— Я устрою тебе встречу с Кудесником. Как вы там с ним договоритесь — это ваше личное. Если дело выгорит, ты отдашь мне сорок процентов.

На сорок Артем никак не рассчитывал. Делить шкуру не то что не убитого — не рожденного еще даже медведя было легко, но в словах Игоря содержалось столько уверенности, что в Артеме на секунду всколыхнулась жадность.

Игорь расценил молчание по-своему.

— Если тебя отбракуют, то в тот же день посадят на самолет. Суточная виза соискателя нам не подходит, тут ты прав. — Игорь внимательно смотрел на Артема. Словно сканировал малейшие движения мимики. — Кудесник — человек своеобразный, он устанавливает место и время. Я думаю, люфта в четверо суток хватит, но пригласить тебя к себе я не могу, сам понимаешь.

— И как тогда… — начал было Артем.

— Сорок процентов — очень большая сумма, — перебил Игорь. — Я пришлю тебе приглашение. Это моя проблема. Ничему не удивляйся и мне не звони. А когда приедешь — не звони вообще никому. У нас весь эфир пишут. Я сам тебя найду. И вот еще что, — тоном командира расстрельной команды сказал вдруг Игорь. — Если у тебя с Кудесником ничего не выйдет — давай без сюрпризов, договорились?

Артем помешкал и протянул ладонь:

— А как вы нас отсеиваете? — и, когда Игорь уже пожал протянутую руку, добавил: — Есть формулировка?

— Вызови мне такси, — невпопад ответил Игорь, но так и не смог пересидеть выжидательную паузу. — Отрицательный тест на психологическую совместимость. Обычно мы добавляем: попробуйте в следующий раз с новой командой.

Уже на пороге Игорь еще раз пристально посмотрел Артему в глаза:

— Я должен спросить, Артем. Просто обязан. Ты все хорошо взвесил?

— Более чем, — уверил Артем и, едва за гостем захлопнулась дверь, набрал бутлегера.

— Ты угомонишься сегодня, нет? — звонок явно отвлек Егора от чего-то более интересного.

— Не шуми, — оборвал его Артем. — Помнишь, мы общались по поводу займа? Давай обсудим условия.

* * *

Идентификатор был вмонтирован прямо в стойку контроля прибытия аэропорта. Миловидная брюнетка в форме службы безопасности РосФобоса едва заметно поджала губы, пока Артем мешкал, не сразу распознав в металлическом выступе сканерное устройство уни-паспорта. Зеленая форма очень шла ей, добавляла глубины глазам. Ей даже шла снисходительная улыбка, которую успел заметить Артем. Он приложил большой палец к пористому латексу. Кожу начало привычно покалывать. Теплая волна, будто слизывая микрочастицы пота, скользнула по подушечке.

— На какой день будете брать обратный билет, Артем Геннадьевич? — донеслось из-за пуленепробиваемого стекла.

Артем покосился на внимательных полицейских, что вполголоса общались в дальнем конце накопителя, сцепив широкие ладони на цевьях автоматов, и как можно спокойнее произнес:

— На четвертый.

Пальцы девушки запорхали по сенсорной панели:

— Вылет двадцать третьего в семнадцать сорок пять по Москве. Место 36-Б, — она снова улыбнулась уголками губ. — Добро пожаловать, Артем Геннадьевич!

Турникет распахнулся. Артем подхватил сумку и, как можно быстрее миновав автоматчиков в синем, шагнул в разъехавшиеся двери.

В ярко освещенном холле аэропорта царила суета. Гомон пассажиров смешивался с металлическим голосом, объявляющим посадки и регистрации, шумом разбитого в центре водопада, громкими рекламными слоганами РосФобоса. Роящийся ком звуков поднимался к высокому потолку.

Потея и оскальзываясь на кафеле, отполированном щетками ботов-уборщиков и смазанном чуть подтаявшим с его подошв снегом, Артем пробирался сквозь людскую массу к выходу. То тут, то там возникающие будто из ниоткуда фигуры в синей и зеленой форме добавляли торопливости. Стараясь не смотреть в сторону полицейских и росфобовских эсбэшников, Артем прибавил ходу и, вывалившись из душного нервного зала на улицу, шумно вдохнул.

Воздух был вкусным. Он был словно произведен на заказ: мощный аромат хвойного леса с тонкой ноткой озона. Но не это заставило Артема задрать голову и глупо открыть рот.

Площадь перед аэропортом размером с пару футбольных полей огораживали гигантские буквы. Они высились черными громадами, и казалось, что не человеческие руки возвели и отделали гранитом этих колоссов, а сказочные великаны сложили из цельных кусков благородного камня эти пятиэтажные глыбы. «Медведьевск» — наваливалось справа. «РосФобос» — прижимало к земле слева. «Добро пожаловать!» — замыкало пространство впереди. От надписей веяло таким величием, такой имперской мощью, что слово «пожаловать» заиграло новыми смыслами, а в голове не укладывалось, что желтый кирпичик под буквой «П» — это всего лишь рейсовый автобус, выезжающий с площади через арку.

Артем машинально сложил прямоугольник из больших и указательных пальцев рук, чтобы запечатлеть это великолепие, но тут же вспомнил, что очки, коммуникатор и перчатки визора убраны глубоко в багаж. Он сморгнул попавшую в глаз снежинку и вдруг понял, что чувствует тепло озябшими стопами. Не долетая до земли сантиметров двадцать, снег таял и ложился каплями на греющий воздух асфальт. Капли собирались в тонкие ручейки и, повинуясь силе тяжести, текли по поверхности гигантской асфальтовой линзы с невидимой глазу кривизной к бровке, исчезали в глубинах водостока.

Чтобы окончательно не стать похожим на неандертальца с окраин, Артем взял себя в руки и отвел взгляд, но было поздно. Шурша шинами по фантастическому асфальту, перед ним остановился желтый ё-мобиль муниципального такси.

— Едем? — донеслось из-за приспущенного стекла.

Артем закинул сумку в багажник и устроился на заднем сиденье. И пока возился с ремнем безопасности, водитель подсказал наперед:

— Пальчик там, слева можно приложить. Под подголовником. Куда едем? В кадровую РосФобоса?

Сканер второй раз за день лизнул палец. Монитор на панели под спидометром оживился. Таксист глянул на зеленую ладошку справа от артемовской физиономии и поскучнел:

— А, так вы в гости, — протянул он. — Мы рады гостям нашего города! — дежурно пробубнил он.

— Ну так чаевые в вашем городе никто же не отменил? — вернул расположение таксиста Артем и назвал адрес. Домашний адрес Константина Заборихина.

Кем был господин Заборихин, Артем не имел ни малейшего представления, но именно его именем было подписано гостевое приглашение, упавшее на почту в начале месяца. Памятуя об обещании не звонить и не удивляться, Артем ударил по рукам с бутлегерами и сел на рейс до Медведьевска.

Проводив взглядом перекладину пятиэтажной буквицы, проплывающей над машиной, Артем молча уставился в окно. В животе опасливо холодело. В голове ворочались вопросы.

Водитель добавил громкости в магнитоле, тактично оставляя попутчика наедине с мыслями.

За стеклом ё-мобиля проплывали стволы сосен, высоких и взрослых деревьев. Нарочито одинаковые, они высились вровень друг с другом и, казалось, даже стояли промеж собой на кем-то утвержденном расстоянии. Их разлапистые ветки были присыпаны снегом, но проглядывающая хвоя смотрелась на белом фоне еще более зеленой и ненастоящей. Сколько Артем ни старался, так и не смог различить в темнеющей за обочиной стене хоть какой-нибудь изъян — только ряды вытянувшихся во фрунт калиброванных гренадеров-сосен, равняющих носки армейских берцев по невидимой линии лесного плаца. Форма у лесных стражей была тоже зеленого цвета.

— Красиво тут у вас, — отмел тревожные мысли Артем и поперхнулся фразой: бор кончился. Внезапно. Слева еще стояла стена деревьев, таких же ровных и одинаковых, а справа, докуда хватало взгляда, уже раскинулись покрытые изумрудным газоном поля без единого белого пятнышка. Снега не было ни на них, ни над ними. Белели лишь какие-то постройки.

— Ага. И полезно, — кивнул таксист, мигом сделав японскую попсу потише. — Мы сейчас проезжаем второе кольцо. Фермерское. Вы давно пробовали бифштекс из парного мяса? Обязательно зайдите куда-нибудь отведать, не пожалейте денег.

Желудок Артема застонал.

— Долго еще?

— Минут сорок. Сейчас частный сектор пойдет. Там тоже есть на что поглазеть, — через плечо бросил таксист. — У пенсионеров денег, как у дурака махорки. Такого наворочали, кто во что горазд — экскурсии проводить можно.

В экскурсии поверилось еще на подъезде к пригороду.

За коваными ажурными заборами раскинулось сказочное великолепие. Модные неодревнеримские виллы, окруженные мраморными истуканами, сменялись псевдогерманскими замками, возвышающимися над лабиринтами диковинно стриженных кустарников. Искусственные водопады и горнолыжные спуски тянулись вдоль дороги вперемешку с уменьшенными копиями мировых достопримечательностей.

— А может, и не уменьшенными, — подумал Артем, разглядывая сквозь стекло люка Эйфелеву башню.

Дорога вильнула и пошла в гору. С вершины Артему открылся Медведьевск. На словно выглаженной утюгом равнине он распластался октагоном из стекла и бетона. Город сиял. Ряды небоскребов делили на кварталы реки медленно текущих огней дальнего света, зеркальные стены многоэтажек отражали заходящее солнце, с крыш подмигивали маяки вертолетных площадок. Ближе к западной оконечности города среди расступившихся домов лежало гигантское серебристое блюдо. Над ним, подсвеченные фиолетовыми всполохами, метались плохо различимые тени.

— Спорткомплекс? — ткнул в тарелку Артем.

— Колизей. У нас там гладиаторские бои по пятницам.

— 3D? — Артем вспомнил трансляцию первого чемпионата мира по римским боям без правил. Водопадом хлеставшую нарисованную кровь из отрубленных конечностей виртуальных великанов, медленно падающих на арену под рев толпы и крики проигравшего раунд спортсмена, в ярости срывающего очки визора и суставные датчики. Чемпиона, надевающего лавровый венок и швыряющего в невменяемых от счастья болельщиков перчатки, принесшие ему титул. — Я думал, у нас их всего четыре на страну.

— Ну, — кивнул таксист и посмотрел на Артема через зеркало заднего вида. — На страну — четыре. И у нас один. Есть, кстати, настоящие. Если интересуетесь, я могу устроить пару ночных экскурсий по злачным местам.

— Буду иметь в виду, — улыбнулся Артем.

Таксист протянул через плечо бумажный прямоугольник:

— Звоните, я вас покатаю. Здесь принцип один — мы славно поработаем и славно отдохнем. Так что удовольствий масса. Если аккуратно отдыхать, конечно.

— А это что? — решил сменить тему Артем, но визитку взял.

На расстоянии около двух кварталов вдоль города гасли и загорались маленькие красные точки. Они мигали монохромной гирляндой, которая опоясывала город, разрываясь лишь в двух местах: там, куда утыкалось шоссе, и на севере, где город выплюнул из себя стальной раструб пневмометро. По обе стороны от железной дороги так же моргали красные гирляндные лампочки.

— А это охранный периметр, — протянул водитель. — Эсбэшники нас берегут как могут. Дай им бог здоровья! — добавил он, сбрасывая скорость перед КПП.

Лейтенант полиции махнул полосатым жезлом, целя в арку досмотрового сканера. Перед въездом хмурились два автоматчика в зеленой униформе РосФобоса. Автомобиль отстоял положенные минуты под изучающими лучами и медленно въехал за периметр. Первым, что встретило Артема с той стороны, была огромная голографическая надпись, вращающаяся в воздухе вокруг стартующей с постамента бронзовой ракеты: «Лучшая работа на Земле — работа на Марсе!»

Остаток дороги ехали молча. Артем рассматривал вывески, рекламные огни, спешащих с работы людей. Вблизи Медведьевск не выглядел так величественно, а напоминал бетонно-зеркальный муравейник. Никакой кричащей роскоши, скорее наоборот — подчеркнутая строгость и чистота.

Машина свернула в переулок, пропетляла дворами и остановилась у подъезда многоэтажки. Артем щедро выдал водителю на чай и, пообещав звонить, выбрался из такси. В два шага одолев ступени, он набрал номер квартиры на домофоне. Заготовленная речь не пригодилась — магнитный замок щелкнул, и дверь в парадное распахнулась.

Долгие звонки не помогли, Артему не открывали. Он еще раз заглянул в распечатанное приглашение. Номер квартиры был верный. Чувствуя себя на редкость глупо, он надавил ручку и потянул. Тяжелая дверь неожиданно поддалась, и перед Артемом напрягся парусом кусок полиэтилена, затянувший дверной проем. Сквозь пленку пробивался приглушенный свет ночника.

— Эй? — Артем отодвинул полиэтиленовый занавес и робко шагнул в прихожую. — Господин Заборихин? Меня зовут, — начал было Артем, но осекся. Стены, пол и даже потолок прихожей были затянуты прозрачной пленкой. В такой же саркофаг был схоронен модный итальянский робо-гардероббо последней модели, вешалка и даже притулившаяся в углу кадка с какой-то карликовой пальмой.

— Двери закрывай! — произнесли за спиной. Артем обернулся. На покрытом чехлом диване, вытянув ноги и заложив руки за голову, сидел Игорь. — Соседям необязательно знать, как тебя зовут.

Игорь глянул на часы, встал и прошуршал берцами по полиэтилену до прихожей.

— Ты вроде не рад меня видеть? — улыбнулся Артем и развел руками. — Это что? Чем будем пачкать? Кровью? — попытался пошутить он.

— Без тебя управятся, — буркнул Игорь и опять посмотрел на часы. — У меня мало времени, так что давай сразу по существу. Я навел справки, мои коллеги в курсе про твою мать. Послезавтра прекращают набор. Осталось четыре вакантных места и только в рудную добычу. Так что сразу переходим к плану «Б».

— Ботинки-то хоть можно снять? — перебил Артем.

— Что? А, ботинки, — не сразу понял Игорь. — Снимай. Жить будешь здесь. Еда в холодильнике. Полиэтилен не трогай. Будешь включать свет — опускай ставни, пульт от них на кухне лежит, на столе. Душем не пользуйся. Туалетом тоже старайся пореже. Вот набор посуды, — Игорь протянул пакет с одноразовыми тарелками и стаканами. — Сложишь потом аккуратно весь мусор в мешки.

Артему стало не по себе. Как-то иначе он представлял себе встречу в Медведьевске.

— Хозяин-то где? — автоматически принимая пластиковую посуду, спросил Артем.

Игорь косо улыбнулся.

— Я бы на твоем месте за другое переживал. — Игорь расстегнул нагрудный карман и выудил сложенный вчетверо листок. — Твой гостеприимный хозяин очень любил запрещенные удовольствия. А в его возрасте эксперименты со здоровьем до добра не доводят. Мне один паренек из похоронной управы должен. Я попросил данные по покойникам тормознуть на три дня. Так что ты тут сильно не светись, ладно?

— Ладно, — прочистил горло Артем, чувствуя, как липкая хватка ужаса ослабевает.

— Значит так. — Крупнов снова глянул на часы. — Кудесник ждет тебя завтра в «Красном драконе» в пятнадцать тридцать. Представишься на входе администратору, дальше тебя проводят. — Игорь протянул листок, густо усыпанный печатными буквами. — Это маршрут. Поедешь на такси. Сделаешь четыре пересадки.

— И к чему такое подполье? — Артем пробежался по адресам взглядом. Тут его схватили за грудки, встряхнули, и в его лоб уперся лоб Игоря.

— Заткнись и слушай, — прошипел Крупнов. — Четыре пересадки, понял?

— Да понял я, — попытался высвободиться Артем, — понял!

Игорь оттолкнул его и зло уставился:

— А ты вообще как себе все представлял? Ты не осознавал, что ли, как это все делается? — голос Игоря звенел. — Кудесник полностью заменяет твою личность в базе данных уни-паспорта!

— Это же невозможно, — едва смог выдавить Артем.

Крупнова передернуло. Он сжал зубы, а потом словно сплюнул сквозь них:

— А он поэтому и живой до сих пор. И зовут его Кудесником, потому что делает невозможные вещи.

* * *

— Артем Игнатов, — наклонился Артем к стойке. — Да, Геннадьевич, — подтвердил он, и металлическая дверь в тамбуре отворилась. За ней оказалось небольшое помещение, стены которого были задрапированы пурпурной тканью. Поверх пурпура яркими цветными пятнами, подсвеченные мягким светом, висели на стенах маски кабуки.

Бамбуковая завеса на арке всколыхнулась, и в комнатку просеменили две миниатюрные японки в алых фурисодэ, подвязанных праздничными оби.

— Вашу одежду, — забавно коверкая слова, протянула руку одна из них. И, когда Артем скинул пальто и шарф, добавила: — Идите.

Артем нырнул сквозь бамбуковый дождь, следом за сорвавшейся с места второй официанткой.

Обстановка большой, квадратов в сорок, комнаты поражала своим изысканным аскетизмом. Все пространство ее было перегорожено бумажными и шелковыми ширмами. Пройдя мимо пары таких отсеков, девушка остановилась и, побарабанив пальцами по раме ширмы, открыла ее и вежливо кивнула:

— Пришли.

Получив какое-то немое разрешение, она жестом пригласила Артема войти и тихонько задвинула за ним перегородку.

— Располагайтесь, Артем Геннадьевич, — указал свободной рукой Кудесник на место напротив. Правая без остановки порхала над столом, затянутая в черный латекс визора. — Коммуникатор положите в вазу.

Артем опустился на циновку у стола. Отстегнул коробочку коммуникатора с пояса и погрузил ее в темноту высокой черной вазы с толстыми стенками.

— Чаю? — уставились на Артема большие, в пол-лица, зеркальные очки.

Артем помотал головой. Кудесник пожал плечами и снова склонил коротко, по-армейски стриженную голову. Потискал левой рукой бычью шею, разминая мышцы.

— Раз вы здесь, — продолжая перекладывать невидимые кирпичи, начал Кудесник, — на вашем счете достаточно средств?

— Игорь мне озвучивал цифру, — кивнул Артем.

— Это аванс. Вторая половина после вашего возвращения. Устраивает?

Артем кивнул снова.

— Тогда назовите номер счета и код доступа.

Когда Артем закончил диктовать, указательный палец Кудесника дважды щелкнул по невидимой кнопке. Между блюдом с роллами и заварочным чайником пиликнул неприметный доселе цилиндр из красного дерева, похожий на футляр древнеяпонского манускрипта. Сходства добавляли серебряные набалдашники в виде драконьих голов на торцах деревяшки. Из узкой продольной щели, прямо под серебристыми буквами hp, выглянул край листка. Манускрипт еле слышно загудел и медленными толчками принялся выплевывать бумагу.

Кудесник подождал, пока принтер угомонится. Положил отпечатанный лист перед Артемом. Порылся во внутреннем кармане пиджака и достал черный прямоугольник карты памяти.

— Это материал для адаптации. Внимательно изучите легенду.

— А что, — Артем судорожно подыскивал слово, — с донором?

— С донором? — переспросил Кудесник. — А Игорь не ввел вас в курс дела?

Артем не ответил. Он держал в руках официальное уведомление РосФобоса о том, что зачислен оператором грунтосборного скрепера и должен явиться в сборный пункт не позднее восьми тридцати завтрашнего утра. С отпечатанной на фирменном бланке фотографии ему улыбался он сам, но под фотографией значилось: «Заборихин Константин Александрович» и ниже — «1999 г.р.».

Желудок Артема подпрыгнул. Голова закружилась.

— А со мной? — сглотнув ставшую вязкой слюну, просипел Артем. — Что стало со мной, Кудесник?

Визорные очки снова уставились на Артема.

— Я здесь только кнопки нажимаю, Константин Александрович. Я не Кудесник.

— Что стало со мной?! — по слогам прохрипел Артем.

Тот, кого Артем считал Кудесником, помолчал, будто вслушиваясь во что-то, а потом просто ответил:

— Передозировка снотворным.

На ватных ногах Артем побрел к выходу.

* * *

Прислонившись к стеклу автобусной остановки, Артем долго пытался отдышаться и собраться с мыслями. Выходило скверно. Он снял наличку с карты в ближайшем банкомате и набрал давешнего таксиста.

Экскурсия по ночному Медведьевску должна была помочь Артему не думать до завтрашнего утра. А завтра думать будет уже абсолютно другой человек. Не он, не Артем, а кто-то новый, лежащий сейчас в кармане, ждущий своего утра на крохотной карте памяти. Гражданин будущего. Гарантированный пенсионер от РосФобоса.

— Но это завтра, — решил Артем. И щелкнул по клавише вызова.

* * *

Больше всего Константин Александрович Заборихин не любил вспышки на Солнце. Он не любил их даже больше, чем собственные имя, отчество и фамилию. Он боялся их и ненавидел.

Едва корабль наполнялся сиренами и сигнальными огнями, его охватывал панический страх. А когда женский металлический голос начинал повторять: «Внимание! Опасность ионной бомбардировки! Пассажирам и экипажу немедленно занять капсулы радиационных убежищ!» — Константин уже захлебывался ужасом.

Там, в темноте и тишине отведенной ему капсулы, к Константину Александровичу приходили нехорошие мысли. Пока погруженное в физраствор тело жадно впитывало порами калий и кальций, выпаренный космической пустотой, мысли проникали сквозь керамо-баритовые стенки капсулы в Константина Александровича и разрывали его изнутри.

Поначалу выручали мантры должностных инструкций, вколоченных инструкторами за три месяца учебки. Бесконечное повторение последовательностей действий при операции по заякориванию скрепера в грунт Фобоса, режимы послойной разработки реголита и допустимые углы наклона струн подъемника к горизонту спасали Константина Александровича в первую неделю полета, но теперь не помогала даже прописанная в лазарете двойная доза нейролептиков. В редкие ночи, когда Константин умудрялся заснуть, его мучили кошмары.

Однажды он заправил аварийные баллоны смесью с повышенной концентрацией кислорода, чтобы забыться в беспамятстве, качаясь в утробной темноте капсулы, но это сразу обнаружили и стали выдавать Константину уже снаряженную дыхательную маску. Теперь оставалось сжимать зубами загубник до судорог в скулах и пытаться найти контраргументы беспощадным мыслям, роившимся в голове. И еще молиться, чтобы цвет индикатора опасности поскорее сменился на зеленый.

Красный огонек погас. Не дожидаясь сигнала, Константин Александрович нащупал клавишу выхода. Керамический гроб раскрылся, и Константин сел, чувствуя, как физраствор щекочет спину, струйками стекает с повисших сосульками волос. Затем стянул дыхательную маску и принялся выбираться из радиационного убежища.

* * *

Константин Александрович в недоумении застыл на пороге своей каюты. На койке сидел второй пилот и целил дулом шокера в живот Константина Александровича.

— Проходите, Артем Геннадьевич, — представитель власти качнул дулом, сощурился. — Резких движений только не делайте.

Константин попятился, но тут же наткнулся на дюжего медбрата, заслонившего проем люка. Тяжелая ладонь легла на плечо и толкнула внутрь.

— Присаживайтесь, господин Игнатов, — продолжал пилот, не опуская шокера. — Довольно интересные известия мы получили во время последнего сеанса связи. В результате оперативно-розыскных мероприятий по факту незаконного использования кредитной карты…

Артем сел, откинулся назад, привалившись спиной к переборке, и закрыл глаза. Накатила тошнота. Сквозь шум в ушах пробирался голос:

— …службы безопасности Крупнов Игорь Васильевич признан окружным судом Медведьевска виновным в убийстве и приговорен к пожизненному сроку заключения. Гражданин Игнатов Артем Геннадьевич, одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года рождения, признан виновным и приговорен к девяти годам заключения за мошенничество.

В голове Артема взревели дюзы космических паромов.

— Однако, — чеканил голос пилота, перекрывая рев, — принимая во внимание обстоятельства дела и сложившуюся ситуацию, потерпевшая сторона не возражает против замены меры наказания на исправительные работы по месту запланированной дислокации осужденного сроком на четыре года в случае его непротивления. Кстати, гражданин Игнатов, если мы договоримся, остаток полета сможете провести без наручников. Вы меня слышите, Артем Геннадьевич?

Артем не слышал.

В его голове крутилась, пульсировала и скалилась рекламная голограмма: «Лучшая работа на Земле — работа на Марсе!»

Анна Смольская. Колбаса

Василий, весело помахивая кожаным портфелем, шел по небольшому пыльному переулку. Осенний вечер приглушил краски, и листва, днем пестревшая всеми оттенками рыжего, почти слилась с блеклыми старыми пятиэтажками. Еще час-два, и останутся лишь бесформенные тени с яркими пятнами окон, да и этот свет будет разбит, размыт ветками. Березы, ясени, клены, заросли ирги и акации — здесь Васька с такими же пацанами когда-то прятался от родителей и девчонок. А потом, забыв про тех и про других, они объедались ягодами или делали свистульки — у кого громче да заливистее.

Конечно, когда тебе почти тридцатник, все кажется совсем другим, но все же… Василий оглянулся и пнул кучу сухой листвы, заботливо собранную дворником. Эх, хорошо!

Час назад, ровно в 18.30, Василий Астафьев, менеджер сервисного центра, вышел из офиса и заглянул по пути в магазин «Орбита», где народу было неожиданно мало. Это лишь увеличило градус и без того хорошего настроения, и на радостях вместо привычных желудку полуфабрикатов-пятиминуток он решил побаловать себя свежей семужкой: пожарить на небольшом огне, полив лимонным соком, — ахм! Четверг — это маленькая пятница, самое время для маленьких удовольствий. А и ладно, что не конец недели, — завтра, поди-ка, Светка нарисуется, перед телевизором спокойно уже не посидишь, а сегодня «Спартак» с «ЦСКА» играют, кстати! Это, конечно, не чемпионат мира, который мы благополучно слили, но все же.

Метра за три до своротка во двор Василия обогнала неприятная парочка — он аж вздрогнул. Два бугая в черных куртках из стеклоткани и темных же очках в пол-лица куда-то спешили, успевая при этом крутить бритыми головами по сторонам. Не славился их район криминальными разборками, откуда эти колоритные типчики? На другом конце небольшого городка, за речкой, в новых кварталах — да, такие персонажи не редкость. Понаехало в последнее время народу, все вокруг космодрома вьются, словно медом намазано. Фирмочки, агентства, магазины возникали из ниоткуда и пропадали в никуда. Но старую часть города изменения практически не затронули, как жили, так и живут, разве что работа появилась — в фирмочках, агентствах, магазинах.

Василий и сам недавно пристроился в небольшой филиал столичной компании, который активно пытался влезть в космодромовские заказы. Пока не столь успешно, но платили для их городка очень даже неплохо. Поэтому и свадьбу они со Светкой решили не откладывать — черт его знает, как завтра судьба хвостом вильнет, а пока хоть отгулять можно, не сильно напрягаясь. Заявление уже подали — на октябрь. Еще бы тысяч двадцать успеть за этот месяц насобирать, и вообще отлично. Ну, хоть десяточку, хоть пятерочку — поскромнее все будет, но тоже ничего. Родители-то ничем помочь не могут, все самим приходится.

Ключи он начал доставать заранее — старая привычка, дабы не копаться в портфеле у подъезда, где на лавочке обычно дежурили местные бабки — жутко говорливые, любопытные и приставучие. Сегодня их не было. Неужто новый сериал начали показывать? Или помер кто из них ненароком, а остальные в квартире устроились охать, ахать и шушукаться? Ну, нет и нет, и славно.

Странный булькающий кашель, идущий из кустов у подъезда, отвлек Василия от неспешных размышлений. Первым желанием было поскорее закрыть за собой дверь, но тут же стало стыдно — а вдруг кому-то плохо?

Но в зарослях оказалась вовсе не бабка. Мужик, судя по всему, невысокий и худощавый, стоял на коленях и держался обеими руками за толстую ветку. Похоже, только это не давало ему упасть. Некогда приличный спортивный костюм весь чем-то заляпан — в осенних сумерках невозможно понять, кровь это или грязь, но лицо разбито, факт. Уж не его ли искали те двое?

— Помоги, — прохрипел мужик, завидев Василия.

— Сейчас, — засуетился тот, елозя пальцем по гарнитуре, — потерпите, я вызову…

— Нет, не звони… Помоги встать…

— Но как же? «Скорую» же надо… полицию…

— Не надо… Встать…

Василий аккуратно пристроил портфель между ветками, опасливо огляделся и подхватил мужика под мышки. Тот и впрямь оказался невысок и жилист.

— Отпускай… Сам… попробую…

Он устоял. Качнулся, но устоял. Василий чуть отодвинулся и оглядел свой костюм — м-да уж, будет чем заняться вечером.

— Может, все-таки «скорую» вызвать? — не стерпел Василий. Мужик помотал головой. — Куда ж ты в таком состоянии пойдешь? — он и сам не заметил, как в ответ перешел на «ты».

— К тебе…

— В смысле?

— К тебе пошли… Отсижусь… и уйду… Не дрейфь…

— Не, — затряс головой Василий, — мы так не договаривались.

— Час… Через час я уйду… сам… А хочешь, денег дам?.. Мне надо… просто полежать немного…

— Вон на лавочке ложись, чем плохо? — прозвучало уже не так уверенно.

— Пять тысяч… Мало?.. Десять…

Мужик охнул и покачнулся.

Десять тысяч… Блин, как откажешься, когда деньги сами в руки идут, да еще такие нужные? Остается надеяться, что судьба не последняя сволочь, подставлять да кидать не станет. И сам мужик едва на ногах держится, а ростом едва до плеча достает — справиться с таким плевое дело.

— Десять. И через час ты уходишь, иначе я вызову полицию, понял?

Тот кивнул:

— Поднимемся, и отдам… деньги… Помоги только…

До второго этажа они добирались долго. Мужик — уже в дверях подъезда он просипел сквозь зубы: «Миша» — передыхал после каждой пары ступеней, уцепившись за перила, но шел сам. Слава богу, что из соседей никто не выглянул и в подъезд никто не заходил. Разговоров, сплетен было бы на месяц, если не больше, а то и участкового бы вызвали.

В квартире Василий успел и портфель отряхнуть, пристроив на полке под вешалкой, и пиджак снять, неодобрительно покачав головой, пока Миша стоял у входа, прислонившись к стене и закрыв глаза.

— Ты, может, пройдешь все-таки? Или помочь?

— Не надо… Сюда дошел… уж до комнаты-то… Ох!

Василий едва успел подхватить его, уже не думая — больно тому или нет, — и потащил в комнату. Там, чертыхаясь, он все же стянул с Миши куртку и штаны, под которыми обнаружилось вполне приличное и явно дорогое термобелье. Не бедствует дядька — может, стоило запросить больше?

Спортивный костюм он бросил в угол, а самого Мишу аккуратно уложил на диван. Только бы не помер тут — доказывай потом, что ты не верблюд! Василий постоял рядом, напряженно вслушиваясь в дыхание, но все же в «скорую» звонить не стал. И в полицию тоже, хотя, наверное, стоило. Но деньги…

Размышляя, в какую историю вляпался, и вляпался ли, он поплелся на кухню.

Есть уже не хотелось, но не пропадать же продукту? Повязав полотенце на манер набедренной повязки, Василий вспорол вакуумную упаковку и по старинке, от спички зажег конфорку. Тут же, учуяв дымок, тихо зашумел кондиционер.

Все как обычно, как всегда. В меру чистая кухня, и пусть Светка ворчит — чистая! Бежевый пластик панелей и кофейная поверхность стола, неубиваемая, хоть гвозди выпрямляй. Умеют наши керамику делать. Или не наши? А, неважно. Главное — нравится. Все по-домашнему уютно, все на своих местах. Ничто так не успокаивает, как знакомый до закрытых глаз комфорт.

Василий капнул на уже подрумянившуюся рыбу лимонного сока и прислушался — не очнулся ли незваный гость. Вроде тихо. Ладно, еду приготовит и проверит, а сейчас некогда, только отвернись, и блюдо испорчено — глаз да глаз нужен. От ароматов уже хотелось сладко зажмуриться и вдыхать, вдыхать и ни о чем при этом не думать. Свежая зелень, которую он захватил в магазине вместе с рыбой, хрустела под ножом, будила воспоминания о бабушке, даче и пирожках с капустой.

В ванной что-то упало. Отложив нож и выключив от греха подальше сковородку — ну еще бы пару минут! эх… — Василий поспешно вышел из кухни.

Миша стоял, тяжело опершись одной рукой о раковину, а другой пытался смыть с лица кровь. На полу валялась маленькая электробритва, которую Светка совсем недавно купила вместо прежней, древней, с тяжеленной батарейкой. Василий поднял бритву и аккуратно водрузил на полочку.

— Ты как? — не нашел он ничего лучшего.

— Норм.

— Есть будешь?

Миша хмыкнул и покачал головой:

— Не, с таким ртом разве что кашку.

— Кто ж тебя так? — не выдержал Василий и тут же прикусил язык. Любопытство сгубило гораздо больше народа, чем в байках да пословицах сказано. Зачем ему лезть в эту историю? Но Миша, слава богу, и не рвался откровенничать:

— Нашлись добрые люди.

Он выглядел уже гораздо лучше. То ли отлежался так быстро, то ли сам по себе живучий оказался. Хотя один глаз заплыл полностью, ссадина перетекала коростой со лба на короткие, тронутые сединой волосы, распухшие губы перекосило — и это только на лице. Вряд ли, конечно, на теле так же красиво, но, как могут болеть отбитые внутренности, Василий знал не понаслышке — в детстве не раз приходилось со шпаной сталкиваться, а уж те умели так, чтоб и не видно было, и мало не показалось.

— Ну, может, хоть чаю?

— Ага. Покрепче и послаще. И, это, штаны какие-нибудь дай. Есть что из старого?

— Так посидишь, — фыркнул Василий. — Я не баба, чтобы меня стесняться.

Чай Миша пил вкусно. Хоть и морщился от боли в разбитых губах, но не скрывал наслаждения. Василий жевал рыбу, хрустел овощами, но ожидаемого удовольствия не испытывал. Ну, рыба. Ну, овощи. Интересно, а деньги у него где — не обманет ли? Орешек-то хоть и битый, но вроде крепкий. Эх… Свалился же на мою голову, а как хорошо вечер начинался!

Звонок в дверь прервал затянувшееся молчание. Миша мгновенно подобрался. Василий замешкался было, но, разозлившись уже не на шутку, вышел в коридор. Что он — баба, что ли, в самом-то деле?

— Привет, дорогой! — Света впорхнула и чмокнула Василия в щеку. — Завтра не могу прийти, решила сегодня — ты же не против, да? Скажи-скажи, что рад меня видеть! Ну? Ой…

«Ага, увидела!» — подумал Василий, запирая дверь.

— Знакомьтесь — Михаил… Светлана… — церемонно представил он их друг другу, снял с подруги курточку, аккуратно повесил и уселся на прежнее место — напротив входа. Все это время Света молчала. Миша тоже.

— А я вас знаю, — прошептала девушка и прижалась к косяку.

— Правда? — нехорошо усмехнулся Миша. — А может, с кем-то путаешь? Рожа-то у меня сегодня на паспортную не похожа.

Василий впервые понял, всем нутром ощутил, что значит «сидеть, словно на раскаленной сковороде». Хотелось вскочить и бежать — немедленно и подальше. Что же это за фрукт-то, раз Светка так побледнела? И зачем эта дурочка вслух призналась? Нет, чтобы мне на ушко шепнуть — вдвоем придумали бы чего, а теперь…

— Зачем вы это делаете? — едва слышно произнесла она.

— Сядь, — Миша кивнул на пустующую табуретку. Девушка послушно опустилась, но на самый краешек, подальше. — И откуда ж ты меня знаешь?

— Я недавно была на собрании. Случайно, но мне понравилось.

— Это которые «Космос будет наш»?

Девушка кивнула. Миша перевел взгляд на Василия:

— А ты не узнал? Да… В двух шагах от космодрома не признают, что говорить об остальных, кто подальше? Дальше собственного носа ничего не интересует, одна колбаса на уме.

— К-какая колбаса? — оторопело спросил Василий, меньше всего ожидая подобных выпадов.

— Которой сортов должно быть побольше. Чтобы жизнь была получше — не помнишь уже такого? Эх, молодежь… Все забыли, все просрали — и историю, и… А! Да что тебе говорить, все равно не поймешь! Ты хоть в курсе, что на днях первый пилотируемый запуск с вашего Восточного?

— Конечно!

— А кто летит? Когда старт? А? Вот то-то и оно… А если не взлетит — что будет?

— Что? — переспросил Василий, растерявшись окончательно.

— Вот именно — что? Для тебя конкретно — что в жизни изменится? Молчишь? Колбаса из магазина не пропадет, не боись… Разве что космодром закроют, и ваш Шимановск снова заглохнет и мхом зарастет.

— Зачем вы это делаете? — уже громче и смелее спросила Света.

— Тебя все остальное не интересует? — повернулся к ней Миша. — Откуда я тут, почему твой до сих пор не вызвал кого надо? А? И не страшно тебе рядом со мной сидеть?

— Страшно. Но если что — я громко кричать умею. Соседи всяко услышат и вызовут ментов, то есть полицию. У нас городок маленький, далеко не уйдете!

— А ты храбрая, — протянул Миша, помолчав. — И умная… Хоть и красивая.

Света вспыхнула. Василий набычился. Еще не хватало его девушку клеить. Он за Светку уже морду бил какому-то инженеришке из новых, что с космодромом связан. Чуть с работы тогда не уволили — менеджер, в белой рубашке, при галстуке и с фингалом в пол-лица. Пригрозили тогда, что в последний раз прощают. Хорошо бы этот гад вовремя опомнился, не вдвоем сидят же, в самом-то деле.

И ничего она не умная! Другая на ее месте давно бы уже к двери рванула, вой на весь подъезд подняла, соседей переполошила. А уж я бы тут его постарался задержать — табуреткой вон можно приложить, к примеру… Но, блин, кто он такой???

— Скажи, — задумчиво протянул Миша, пристально глядя на девушку, — а для тебя что изменится, если «Русь» не взлетит?

— Обидно будет, — Света пожала плечами и опустила глаза, но тут же снова вскинулась. — Футбол проиграли, а ведь у себя дома играли. Так радовались… И тут опозоримся.

— Ты и футбол смотришь?

— Он смотрит, — Света кивнула на Василия, — и мне рассказывает. Да и я тоже иногда, правда, ничего не понимаю, но за наших болею. А что?

— Ничего… Эх, а давайте-ка еще по чайку, а? Да не бзди ты так, — Миша глянул на Василия, — не собираюсь я никого убивать. А тебе, девочка, сейчас отвечу, вот только чаю глотну.

Света вскочила и захлопотала, засуетилась. Василий раздраженно отвернулся. Красивая она у него — это да, и лицом, и фигурой вышла. В меру высокая, в меру стройная, но округлости где надо: одни бедра — ух! — крутые, упругие, и грудь не подкачала. А глаза — огромные, темные. Как глянет — дух захватывает. Одна беда в такой красоте — мужики липнут как мухи. Но Светка молодец, верная. И все равно ухо востро держать надо, не ровен час, уведут.

Миша прихлебнул чай, поморщился и перехватил кружку поудобнее.

— Еще один вопрос, а потом сам отвечать буду. Света, если тебе скажут, что я преступник, что меня надо сдать и тогда «Русь» взлетит как положено? Или скажут, что если меня не трогать, то она все равно взлетит, но люди от этого лучше станут. Что ты выберешь?

Света молча таращилась на него ничего не понимающими глазами. Василий тоже недоумевал — что за ерунду он несет? То взлетит, то не взлетит, лучше, хуже — о чем вообще речь?

— Ладно, — Миша еще раз глотнул чай и отставил кружку, устраиваясь поудобнее. — Давай с самого что ни есть начала… Большинству людей наплевать, что происходит на вашем космодроме. Так, в новостях мельком услышат, между визитом президента в очередную страну и сообщениях о катастрофах то здесь, то там. И пропустят мимо ушей, а вот про стихийные бедствия, взрывы и все такое они любят, сразу погромче делают, на детей шикают. Людям что сегодня нужно? Хлеба и зрелищ. Все остальное — мимо кассы. Вот и сидит каждый в своей конуре со своей палкой колбасы, а страна медленно покрывается плесенью.

— Да что ты так к этой колбасе привязался? — не выдержал Василий. — Где космос, а где…

— Внутри! — рявкнул Миша и сморщился. Губа закровила. — Внутри это все у нас. Когда каждый высунется из своей будки и взглянет в небо, когда громкость у телевизоров будут добавлять на новостях о стартах ракет, когда дети снова начнут играть в космонавтов…

— И что тогда?

— Тогда это будет совсем другая страна. Великая держава с великим народом, которому все по плечу. И города на Луне, и яблони на Марсе.

В кухне повисла странная тишина — неприятная, неуютная, от которой хотелось спрятаться, закрыв за собой дверь и сделав погромче телевизор. Сегодня же «Спартак» с «ЦСКА» играют: вон спартаковцы какую карусель закрутили в одно касание, и удар с угла штрафной — чудо, а не удар, — но Акинфеев из самой «паутинки» вытащил!

Наши с нашими, но каков накал! Разве старт ракеты может так же пощекотать нервы?

— Но ведь вы делаете все наоборот. — Света упрямо сдвинула брови. — Вы же только мешаете. Акции, теракты устраиваете, запуск из-за вас с апреля откладывается…

Василий поднял глаза на Мишу и вздрогнул. Перед ним сидел не тот волчара-бандит, который шипел от горячего чая и командовал принести штаны. Жесткий взгляд горящих странным огнем глаз заставил отвернуться. И говорить он стал совсем по-другому. Лозунгами. Черт! Фанатик… Как же он сразу этого не понял? Такие порой еще страшнее бандюков, крыша у них точно не на месте. Одни за своих божков готовы голыми руками шеи сворачивать, другие вон про космос гонят…

Надо было сдать его сразу, пока на диване валялся. Пожалел, ёпт! Теперь надо думать, как бы добраться до телефона или, еще лучше, до подъезда. Но не оставлять же Светку с ним.

Вот вдряпался!

— Беда в том, девочка, что если сейчас просто выйти на улицы с лозунгом «Космос будет наш!», сбегутся те, кому все равно, что кричать: «Спартак — чемпион» или «Бей жидов». А само движение причислят к очередной секте, на чем все и закончится. Нет… Чтобы всколыхнуть болото, вытащить людей и встряхнуть, связать одной идеей, нужен враг — реальный, близкий и опасный. Враг, о котором ежедневно рассказывают страшилки по телевизору, одна другой круче. И вот тогда люди сами встанут, как один, по другую сторону баррикад, с другими флагами. Этот враг — мы. Мы взрываем, мы устраиваем диверсии, мы то, мы се… А раз мы воюем за то, что России не место в космосе, то все остальные люди из принципа встают на противоположную позицию, понимаешь?

— Так вы что… специально??? — Света таращилась на Мишу, открыв рот. Выглядела она при этом совсем по-дурацки. — Но как же… ведь и люди гибнут… и…

— За все время погибло два человека — оба наших. Светлая им память — они знали, на что шли и ради чего… Все тщательно планируется, включая провал каждой акции. Чтоб все выглядело пострашнее, а победа над нами погеройственнее. Народ хочет зрелищ, а журналюги слетаются только на жареное. Вот им и жареное, и пареное — кушайте на здоровье. Другими способами же до людей не достучаться… Активисты, которые якобы на другой стороне, — те самые, что «Космос будет наш», — мы с ними очень плотно работаем, чтоб без осечек, без жертв обходилось. Они и нужны, чтобы толпу в единое русло направить, сплотить, так сказать, и не дать людям насовершать ошибок. А по сути, мы — одна организация, только об этом не знают.

Ну вот и прокололся, фанатик хренов!

— А зачем тогда ты сейчас все это рассказываешь? Вербуешь? — Василий прищурился и незаметно придвинулся поближе к Свете — мало ли что этот кадр выкинет? Кстати, чайник очень удобно стоит, и горячий к тому же. Светку может зацепить кипятком, но это уже мелочи, потерпит…

Миша зафыркал, давясь смехом.

— Ну ты сказанул! Вербую… Таких, как ты, нам и даром не надь, и с деньгами не надь. Да если завтра по всем каналам начнут вопить про угрозу войны, ты на футбол переключишься и шторы задернешь! Перед этим, разве что, до магазина добежишь, вкусненьким на всякий случай затаришься — а вдруг и правда война? Что, не так? — Василий сжал кулаки, но смолчал. — Мы своими шкурами рискуем, чтобы такие, как ты, лишний раз не только о себе задумались. Ты готов на такое? Так и не строй из себя героя. Не оно ты, совсем не оно!

«Сначала якобы тайну открыл, а теперь на слабо поднимает — грамотно…» Василий с коллегами как раз недавно увлекся психологией и почитывал книжки о том, как манипулировать людьми. Вот и пригодилось. От понимания, что происходит, стало легче — рано меня в дурачье записывать, рано! Он немного расслабился.

— Не оно так не оно. Только хватит нам мозги промывать. Шел бы ты по-хорошему, а?

— Вася! — в голосе Светы прозвучала неожиданная укоризна. Вот так-так! Купилась, идиотка. Но она же книжек не читала, да и баба — что с нее взять?

— Разумно, — усмехнулся Миша и, кряхтя, поднялся. — Очень разумно и очень правильно. Так должен поступать каждый, кому дорога своя шкура, молодец! А я и впрямь засиделся. Шмотки мои где?

— В комнате, — процедил Василий.

Пока Миша одевался, они молчали. Света уставилась в пол и теребила краешек кофты, то разглаживала его, то, наоборот, жамкала. Василий тихо закипал. Вот сейчас этот вербовщик свалит, и он ей мозги на место вправит!

— Ну, все, спасибо за гостеприимство, я пошел. — Миша возник в дверях, оглядел присутствующих, усмехнулся и вышел. Негромко хлопнула входная дверь. «Надо замок закрыть», — промелькнуло в голове.

— Я, наверное, тоже пойду, — тихо сказала Света, не поднимая глаз. — Прости, настроение не то.

У Василия и самого настроение было не ахти, да и, положа руку на сердце, не в форме он был после сегодняшнего. Но вот так уходить — это как-то… В любом разговоре последнюю точку должен ставить мужик.

— Я что, тоже для тебя «не оно»?

— Оно, — странно прозвучало это слово, неоднозначно. — Я завтра приду, хочешь?

Василий сдулся. Задержать ее просто из принципа? И что потом делать? Еще не хватало опозориться в постели!

— Я провожу, поздно уже, — нашелся он наконец.

Вот по дороге как раз и поговорит. Надо вымести из ее дурной головы лишнюю шелуху, а то — знает он баб! — сейчас домой придет и такого нафантазирует, век не расхлебать!

На дворе ночь уже сгустилась плотным мороком, превращающим реальность в декорации для фильма ужасов. Тех, что с зомби и вампирами, оживающими предметами и призраками. Луны не было, а редкие фонари у подъездов да на дальнем перекрестке только подчеркивали мрак в кустах, за деревьями, редкими машинами — везде, куда не дотягивались слабые лучики света. Все-таки человек — дневное животное, хоть темноту и пытается покорить, подчинить себе, но получается, прямо скажем, не очень. Шаг влево, шаг вправо — и налет цивилизации трещит по швам под натиском страхов, не меняющихся тысячелетиями.

Света поплотнее застегнула курточку — сентябрьские ночи бодрили морозцем — и зашагала в сторону дороги, к автобусной остановке. Василий торопливо шел, чуть поотстав, и лихорадочно подбирал слова для начала разговора.

У дерева ярко вспыхнул и тут же погас огонек сигареты.

Света сбилась с шага.

— Я это, я. Не бойтесь. Решил тут свежим воздухом подышать, — раздался из темноты Мишин голос.

Василий выругался про себя, подхватил девушку под локоть и повлек было вперед, но та вдруг решительно вырвалась и направилась к дереву.

— Михаил… А вы… что на этот раз затеваете? — слова звонко падали в ночной воздух.

— Тебе-то какое дело? — рявкнул Василий.

— Отстань!

Он опешил. Всегда спокойная и послушная, тем и удобная, Света никогда с ним таким тоном не разговаривала.

— Зачем это тебе, девочка?

— Хочу… может, помочь чем смогу?

Повисла пауза. Василий пытался взять себя в руки, чтобы не наорать на свою девушку самым неприличным образом. Миша тем временем неторопливо приблизился к парочке.

— Зачем это тебе, девочка? — уже совсем другим тоном, без насмешки повторил он.

— Надоело. Всё надоело. Всем наплевать. Пытаешься с кем-то поговорить — о жизни там, о чем-то по-настоящему большом и важном — только смеются и пальцем у виска крутят. Типа, мне больше всех надо… Надоело! Вот на собрание попала — там хоть люди за идею… И вы что-то делаете. Не для себя, для всех… Я тоже хочу.

— Слушай, — прокашлялся Василий, — если ты хочешь что-то полезное людям сделать — давай я тебя в больницу устрою сиделкой, а? Будешь за инвалидами ухаживать…

Света даже не повернулась в его сторону, буравя взглядом Михаила. Тот затянулся сигаретой, бросил бычок на землю и аккуратно затушил его ботинком.

— Что ж, если действительно хочешь, помоги…

— Вы оба с дуба рухнули??? — взорвался Василий. — Слышь, мужик, отстань от моей девушки! А ты… А ну, пошли отсюда! Потом поговорим.

— Никуда я не пойду! — она вырвалась и отскочила в сторону. — И не смей командовать!

— Ты соображаешь, что творишь?!

— Получше твоего! Сиделки нужны, да. Но это же… это же прошлое — инвалиды, больные, старики. А космос — это будущее! И страна наша тоже, у нее оно есть, должно быть… Ну как ты не понимаешь?!

— Он же тебе мозги запудрил! Красивых слов наговорил, а ты и повелась, дура!

— Сам дурак!

— Тихо! — гаркнул Миша.

С балкона кто-то старческим голосом пригрозил вызвать полицию.

— Ты, Вася, конечно, молодец, что за девушку свою заступаешься. Но она не твоя собственность, а свободный человек. Боишься за нее, не доверяешь мне — иди тоже. Я ничего от тебя делать не прошу — просто будь рядом. Так даже лучше будет. Согласен?

— А что делать-то надо? — перебила молчание Света, не дожидаясь ответа.

— Делать… Эх, давайте-ка в сторонку отойдем, присядем да поговорим.

Крепкая деревянная скамейка стояла у песочницы, в стороне от дорожки, ведущей к остановке. Днем здесь возилась детвора под бдительными взорами мамаш и бабушек, а сейчас лучше места для разговора вдали от чужих ушей придумать было сложно. За редкими и тощими кустами не скроешься, а дом все же далековато, даже с балкона тихий голос разобрать невозможно.

Василий, так и найдя ответа, молча сел с краю, рядом со Светой.

— Значит, что делать? — протянул Миша, закуривая очередную сигарету. — Ничего особенного и сложного. Сегодняшняя акция — похищение людей. Если один инженер, техник, механик там, не выйдет на работу, никто и не заметит. А если пара-тройка десятков… Не все же военные, по гарнизонам сидят. Космодром быстро строили, много гражданских набрали и поселили их не только в Углегорске да Свободном, из вашего Шимановска тоже есть и местные, и пришлые. Вот и возьмем мы сегодня под белы рученьки человек по пять-десять в каждом городке, а завтра их с боем освободят. Да не дергайся ты так! «С боем» — это ж я о том, как выглядеть будет. Все продумано до мелочей, ни один волосок с их голов не упадет. И с твоей тоже.

— Так вы и меня похитить собираетесь? Но я ж не с космодрома… — недоуменно протянула Света.

— А перепутали!

— Но зачем?

— А затем, что ты будешь знать, что происходит на самом деле, и сможешь унять панику и воодушевить людей. Сможешь?

— Не знаю… — Света затеребила поясок куртки. — Попробую…

— Подсадная утка? — не выдержал и вклинился Василий.

— Она самая.

— Бред. А чего ты этим хочешь добиться — чтобы снова запуск отложили?

— Нет, на этот раз его не отложат, да и не позволят нам к важным людям приблизиться. Но если мелочи взять побольше… Такая акция накануне запуска и журналюг привлечет, и народ заставит следить за стартом, затаив дыхание. Пусть пока только ожидая — случится чего еще или нет? Это первый шаг. Колбасных людей надо постепенно приучать смотреть в небо и болеть за страну, сразу нельзя. Да и не выйдет.

— Смотреть в небо… — гыкнул Василий. — Вы что, всерьез решили переделать русский народ?

— Да почему ж переделать? Так, чуть-чуть повернуть.

— Ни фига себе чуть-чуть!

— А кто требует полностью меняться? Можно курить, выпивать и мечтать о звездах, можно изменять жене или мужу и переживать за будущее России… Человек — это человек, а не набор сплошных достоинств, не идеал и никогда им не будет. А мы не священники, чтоб требовать всего и сразу.

И почему у него на всякий вопрос ответ находится, что и не возразишь, а начнешь спорить — еще и дураком себя почувствуешь? Да и фразы закручивает, что твой оратор с трибуны, — гладкие, звонкие. Говорят, этому можно научиться, надо только книжки поискать, в которых рассказывают, как переговоры вести, как девчонок обалтывать…

— Там же, поди, одни мужики будут! — снова вскинулся он. — Куда ты ее запихнуть собираешься?!

— Вот именно! Перед бабой мужикам бздеть будет стремно. — Михаил на миг опять преобразился в волчару. Василий съежился. — А чтоб ее не тронули, ты и присмотришь.

— Бред…

— Может, и бред, а может, и нет. Света, так ты что решила — пойдешь?

— Да, — помолчав секунду, тихо ответила девушка. В ее голосе еще дрожал страх и неуверенность, но уже где-то вдали, на задворках.

— Ты идешь с ней?

— Да, — мрачно буркнул Василий. Поди откажись! Потом она же всем растрезвонит, что ее мужик струсил и бросил. Да и вдруг случится чего — он же себе потом не простит.

— Тогда двинулись!

Миша решительно встал и опять охнул. «Досталось тебе все же! — злорадно подумал Василий. — Эх, добавить бы…» Но было поздно — раньше надо было морду бить, а сейчас уже глупо.

Не отходя от скамейки, Миша достал из кармана скрученный в трубочку навигатор, быстрыми движениями активировал, что-то настроил и нацепил на руку на манер браслета. Экран тускло светился, показывая маршрут. «Дорогая штучка», — отметил про себя Василий. Гибкими экранами давно никого не удивишь, но одно дело просто что-то читать, а другое — программы запускать, да еще с подключением к спутникам. А такие маленькие, чтоб на запястье надевались, он только в рекламе и видел. Хотя что с его городка возьмешь? Пусть и рядом с космодромом, но все равно — глушь.

Шли они долго. Миша то и дело поглядывал на браслет, сверяя картинку с обстановкой. Уже давно закончились пятиэтажки, а старые кирпичные домики сменились деревянными, запрятанными за глухими заборами да высокими зарослями не пойми чего, только редкие фонари освещали закрытые калитки — неспокойно на окраине по ночам. Хотя где нынче спокойно? Даже в центре средь бела дня можно нарваться. О своей шкуре надо круглосуточно печься, причем как от людей ее защищать, так и от прочих неприятностей. Вон дорога какая — одно название, колдобины да кочки, чуть недоглядишь, и шею свернуть немудрено.

Чем дальше они шли, тем мрачнее картины рисовались Василию. Он клял себя, а уж Светку с Мишей и вовсе костерил на чем свет стоит. «Еще не поздно отказаться», — липко и гаденько ползала в голове мыслишка, но бздеть, как выразился Миша, было действительно стремно.

Наконец они остановились перед внешне ничем не примечательным домиком, разве что калитка была чуть приоткрыта. Высокий и тощий мужчина вышел навстречу, о чем-то пошептался с Мишей и скрылся за забором. Входить следом они почему-то не торопились, ждали на улице — чего?

Тощий появился вновь, кивнул и отодвинулся в сторону, пропуская делегацию. Света, споткнувшись, вошла внутрь, Василий было притормозил, но под взглядом Миши шагнул вперед. За спиной глухо стукнула калитка.

Но далеко им пройти не дали. Сразу за воротами аккуратно связали руки за спиной, бережно залепили рты липкой лентой и надели на голову глухие мешки. «Вот и все!» — мелькнуло в голове у Василия.

— С этого момента с вами будут обращаться как с заложниками, чтобы никто ничего не заподозрил, — предупредил Миша. — Вы тоже не забывайте, что вас похитили и притащили сюда насильно.

Кто-то довольно жестко ухватил Василия под локоть и потащил. Судя по шагам, шорохам и сдавленному мычанию, Свету волокли следом — девушка, похоже, уже начала входить в роль, в меру яростно сопротивляясь. Самому дергаться не хотелось, и без того чувствовал себя полным идиотом, по доброй воле и ни за что идущим на эшафот.

Прямо, налево, еще раз налево, по узкой тропинке с деревянным настилом, направо, через еще одну калитку — другой участок? — снова направо, крыльцо, ступени вниз — в подпол? — дверь, толчок в спину и лязг замка за спиной…

Чьи-то руки подхватили Василия, не дав упасть, сняли мешок и развязали руки. Он рывком отодрал ленту со рта и огляделся.

Он стоял в небольшом темном помещении, лишь тусклый свет из маленького, в две ладошки, окна под потолком позволял видеть силуэты. В подвале находилось человек пять — двое помогали ему, остальные высвобождали Свету, вполголоса матерясь — и впрямь, одни мужики. Василий решительно оттер девушку в сторону — еще лапать ее не хватало кому ни попадя!

— Что происходит?! Вася, Васенька, где мы? — Истерические нотки в ее голосе звучали столь естественно, что он едва не зааплодировал.

— Тише-тише, сейчас разберемся. — Смех душил, и голос от этого срывался. Смех был нехороший, бабский, истерический, но дрожь в голосе от него получилась вполне ничего — серьезная такая, мужская.

Он приобнял Свету, отвел ее в пустующий угол, усадил на мягкий земляной пол и прижал к себе.

— Зачем? За что? Что мы сделали? — почти рыдала она.

— Эй, ты! Бабу свою уйми, и без нее тошно, — мрачно раздалось из другого угла.

— Сам заткнись! — огрызнулся Василий. Неизвестно, что тут за сборище и что с ними всеми будет дальше — надо сразу точки над «i» расставить, сделать все, чтобы свора его страх не почуяла, не набросилась.

— А вы кто? — всхлипнула Света.

— Дед Пихто.

— Зачем вы так? Я ж просто спросила…

— Какая вам разница, кто мы? — это уже другой голос, помягче, с хрипотцой, какая часто встречается у заядлых курильщиков.

— Ну… — замялась девушка, уже взяв себя в руки, но еще пошмыгивая носом. — А вы знаете, за что вас сюда?

— Нет, — после паузы ответил за всех хрипловатый.

— Но должна же быть какая-то причина! Может, мы все из одного района или еще что-то нас связывает? — Девушка воодушевлялась с каждым словом, несмотря на фыркания и смешки из углов. — А давайте каждый о себе расскажет — вдруг мы тогда поймем, зачем нас всех сюда приволокли. Ну, если это как-то связано. Может, и нет, но если да…

— То что? — еще голос: молодой, нервный, звенящий.

— Ну что-то же надо делать! Не сидеть же, сложа руки.

— А что мы можем сделать? — снова молодой. — Дверь заперта, в окно не пролезть, других выходов нет — что?!

— Не знаю, — сникла она. — Вы же мужчины — придумайте что-нибудь!

— Заткнулась бы ты, а? — снова мрачный, но уже не столь агрессивный.

— Слушай, ты! — завелся было Василий, но Света незаметно дернула его за рукав и тут же перебила:

— И все-таки давайте каждый расскажет — как он сюда попал, кто он, откуда. Вдруг поймем чего.

В повисшей тишине Василий сидел и радовался, что это не он ерунду несет — такое молчание выразительнее любого ответа. А Светка — дура, что с нее возьмешь? Нарвалась и получила.

— Я живу рядом со станцией, авиационный механик на Восточном, — негромко произнес хрипловатый. — Меня взяли около дома, из магазина возвращался — мешок на голову, руки за спину и в машину. Кому я понадобился, ума не приложу.

— Эй, я тоже с Восточного, — мрачный, но порядком удивленный.

— И я! — молодой. — Только я машинист котельной. На подстанции…

— Связист. Там же, — буркнул кто-то еще от противоположной стены.

— Слесарь аварийно-восстановительных работ. Тоже с космодрома, — голос справа.

— Ой! — звонко и совершенно естественно воскликнула Света.

Воцарилась тишина.

«Если сейчас сказать, что мы-то не с Восточного — раскусят в два счета, — испугался Василий. — Наваляют еще, Миша с компанией и пикнуть не успеют. А потом и в городе разыскать могут. Кто ж так планирует — ни легенды, ни хрена?! Но хоть в этом не обманули — уже легче. Может, и все остальное правда? Ну, про сговор и волоски с головы?» От этой мысли напряжение сразу схлынуло, а страх отступил, не до конца, но все же. Осталось настороженное отстраненное любопытство.

— А вы сами откуда? — осведомился хрипловатый.

— Механик дорожно-транспортных машин, Восточный, — быстро ответил Василий и почувствовал, как вздрогнула Света. Только бы не сдала по глупости! Только бы не переиграла!

— Я просто рядом шла, он меня домой провожал, — сориентировалась она. Василий облегченно выдохнул.

— Дела-а-а, — задумчиво протянул хрипловатый. — С лету в точку попала, а? Вот так-так. Мы, мужики, сидим, значит, а девочка пришла и нас всех уделала. Да-а-а…

Василий напрягся. Похоже, дурочка таки переиграла — вот сейчас-то их и раскусят!

— Ну и че нам это дало? — мрачный и опять агрессивный.

— А вы сложите два и два.

— Ты мне арифметику свою под нос не сувай, понял? Нормально растолкуй.

— Послезавтра первый пилотируемый старт с Восточного — это раз. Сегодня похищают сразу несколько людей, работающих на космодроме, — это два. Существует банда, которая действует под лозунгом «России не место в космосе» и всячески старается помешать нормальной работе, — это три. Теперь сложилась картинка?

— Так чо, это они нас сюда? Вот с…ки! Да я ж им щас покажу — «не место»! Я им такое место покажу — парашу жрать будут! А за Россию еще и п…юлей навешаю! «Не место», б…я!

— Базар фильтруй! — снова рявкнул Василий.

— Ты че щас вякнул?! — взревел мрачный.

— Тише-тише! — вмешался хрипловатый. — Он же тоже свой, с космодрома.

— Свой… — тот сбавил обороты. — Ты, это, свой, шибко-то не борзей, ладно? А то ж не сдержусь, навешаю…

Ох, не зря он пошел со Светкой — в такой компашке кто б еще за нее заступился? Который с хрипотцой, еще нормальный вроде, но что он может против того приблатненного? Никак с зоны парниша, и как такого на космодром взяли? Интересно, кем он там работает?

И это быдло они хотят сплотить и заставить смотреть в небо?!

— Делать-то что будем? — тихо спросила Света.

— А что тут сделаешь? — снова выступил молодой. — Ну, выяснили мы, кто за этим стоит, — двери-то все равно заперты.

— Вы же с космодрома, вы же все можете…

Мрачный заржал.

— С космодрома-то с космодрома, да разве это что-то меняет? — хрипловатый усмехнулся. — Не мы ж в космос летаем. Глупо нас героями считать.

— А я считаю, — упрямо возразила девушка. — Для меня все, кто на космос работает, — герои. Вы будущее творите. Вы все, а не только космонавты.

И снова повисла тишина. На этот раз совсем другая — растерянная, озадаченная, словно каждый мысленно примерял на себя костюм супермена и удивлялся, что размер подошел, нигде не жмет, мешком не висит.

«Ловко она мужиков скрутила! И где только научилась так людьми манипулировать? А играет-то как естественно, и не подумаешь, что роль исполняет, словно и на самом деле так думает. И словечки-то нашла, как по бумажке прочитала. Актриска, блин», — раздраженно думал Василий, почесывая затекшую ногу.

— Может, попытаться заманить и скрутить того, кто нас охраняет? — робко вопросил молодой. — Ну, в фильмах же так делают.

— Так то в фильмах, — буркнул голос справа.

— А че, фигли нет? — мрачный оживился. — Девка истерику закатывает, что ей плохо, а мы с двух сторон. Или один под ноги, а я сверху по башке тюкну.

— А дальше как? — осведомился хрипловатый. — Во дворе наверняка еще охрана есть. И наверняка вооруженная.

— Фигня, прорвемся!

— Не стоит рисковать, с нами женщина. К тому же, — хрипловатый оживился, — если мы одного возьмем, у него телефон должен быть. Изнутри запремся и вызовем всех, до кого дотянемся: полицию, пожарников, эмчээсников.

— Точняк! Ну дык че, погнали тогда? Че резину тянуть? — мрачный встал. — Так. Я за дверью. Кто в ноги?

— Я! — вскочил молодой.

— Ага. Тогда сюда вставай.

— Может, еще с этой стороны? — еще одна тень подошла к двери. — Надежнее будет?

— Давай. Подтолкнешь сзади.

— А если он не один будет? — хрипловатый тоже подошел поближе.

— Тогда ты тоже за дверь. Пока я с первым разбираюсь, вы двое дверь захлопнете. Если кто еще сунется — по хлебалу без разговоров. Кто еще не при делах остался?

— Я. А что делать-то? — еще одна тень зашевелилась справа.

— Здесь вставай. Поможешь затащить тело, — гыгыкнул мрачный. — Так, а ты свою бабу держать будешь.

Василий, сидевший до этого молча, утвердительно буркнул, стараясь не показывать облегчение. Вот чего совсем не хотелось, так это лезть в драку. Герои хреновы… Чем все это закончится — непонятно, даже если просто фингалом — с работы точно попрут. А так — подальше и поспокойнее, сам целее буду и Светку, глядишь, от глупостей удержу, а то ведь бросится, дурочка, в самую гущу. И чего народу спокойно не сидится? Хотя они ж не знают, что их всяко освободят.

— Все готовы? Поехали! Давай, баба, ори, да погромче!

И Светка завопила… да как! Не просто на одной ноте — это была настоящая истерика, с подвываниями, соплями, взвизгами. Мужики замолотил кулаками в дверь, крича и зовя на помощь, поминая врача, пересыпая речь отборным матом, причем отличался этим не только мрачный — все увлеклись.

Наконец брякнул замок, и дверь приотворилась.

— А ну цыц! — гаркнул здоровенный силуэт. На фоне яркого света от висящей в коридоре напротив входа лампочки больше ничего разглядеть не удавалось. Разве что в руке у того было что-то наподобие пистолета. — Чего расшумелись?

— Девушке плохо, — шагнул вперед хрипловатый. — Врача надо, а то не дай бог концы отдаст. Есть у вас врач?

— Врач? — оторопело спросил охранник и чуть опустил руку.

Молодой среагировал мгновенно, бросившись под ноги. Хрипловатый тут же рванул громилу за руку на себя, выворачивая ствол в сторону. Мрачный с размаху опустил ему на голову сцепленные в замок руки, смачно при этом крякнув. Тело рухнуло на пол, пистолет отлетел в сторону. Мужики тут же втянули охранника в подвал и захлопнули дверь. Правда, замка изнутри не полагалось, но двое подперли ее собой, так и оставшись стоять, как часовые.

Мрачный шустро подобрал пистолет и направил его на бесчувственное тело.

— Шманайте! Телефон ищите, — приказал он. Остальные послушались беспрекословно.

— Есть! — радостно гаркнул молодой. — Звонить?

— Связать бы надо, а то вдруг очухается раньше времени, — хрипловатый зашуровал вдоль стен, разыскивая веревки.

В движениях, в голосах чувствовался ажиотаж — получилось! Костюмчик супермена теперь и вовсе сел как влитой, и эти ощущения мужикам явно нравились.

Споро скрутив охранника и оттащив его в угол, все сгрудились в центре.

— Так что, я звоню? — нетерпеливо подпрыгивал молодой.

В этот момент со двора раздались выстрелы и крики.

— Это еще что за х…ня? — оторопел мрачный. — Братва! Так это ж м…даков п…дят! Айда с тыла навалимся!

— Стойте! — взорвался Василий. — Вы с ума посходили? Это ж нас освобождать пришли, зачем на амбразуры кидаться, жизнью рисковать? Сидите спокойно, они сами разберутся!

— Ты не наш, — мрачный угрожающе придвинулся ближе. Василий сжался. — Не космодромовский. Наши так не трусят. Если там увижу — убью, нах. Понял?

— Идем? — хрипловатый с остальными уже стояли у приоткрытых дверей.

— Я с вами! — Света вскочила. Василий едва успел ухватить ее за руку:

— Куда, дура?

— Иди в жопу, урод! — Она вырвалась и подскочила к мужикам. Василий растерянно таращился вслед.

— Гы, — заржал мрачный. — Нормалек! Бой-баба. Только ты бы правда здесь отсиделась.

— Тебя тоже туда послать? — взвилась девушка. — Так это я запросто! Я с вами иду. Точка!

— Только не высовывайтесь тогда, за нашими спинами держитесь, — хрипловатый подошел и встал рядом.

— Дебилы, — прошептал Василий, но так, чтобы его не услышали.

Он тоже встал, но чуть поодаль. Пусть эти идиоты сами прорываются и Светку вытаскивают, а он потихоньку, по стеночке слиняет отсюда под шумок. Хватит с него этого цирка с зоопарком!

Группа вытекла на маленький пятачок за дверью с лестницей вверх, действуя на удивление слаженно. Мрачный с пистолетом шел впереди, замирая на каждый шорох, остальные тянулись следом, хрипловатый замыкал цепочку, прикрывая девушку. Василий шел, чуть приотстав от остальных, нервно оглядываясь и вжимаясь в стену. Но в доме никого не было, только со двора все еще раздавались редкие выстрелы.

— Через окно лучше, — прошептал кто-то сиплым, срывающимся голосом. Мрачный кивнул и махнул рукой в сторону комнаты, выходящей окнами в огород.

При свете Василий смог рассмотреть своих сокамерников получше. Хрипловатый оказался невысоким плотным мужичком в годах с заметной лысиной; молодой и впрямь был молодым — лет двадцать пять, не более, тощий и кучерявый; мрачный же полностью оправдывал внешностью свою манеру поведения — быковатый, стриженный наголо, накачанный, в спортивном костюме «а-ля-фирма».

Все по очереди выбрались через окно и залегли в кустах.

Кто-то смачно чихнул, и тут же раздались выстрелы — целились явно в их сторону.

— Уходите, я прикрою! — завопил мрачный и начал палить в ответ.

«Эх, сказать бы тебе сейчас, что патроны холостые, а все это лишь постановка! — промелькнула в голове злорадная мысль. — Хотел бы я посмотреть на твою рожу!» Но размышлять было некогда — все уже ломились через заросли к воротам. Василий хотел было залечь в кустах и переждать, но тут совсем рядом прогремел выстрел, и он, уже не задумываясь больше ни о чем, бросился следом. Лишь бы подальше!

Перед ним бежала Света, рядом с ней — хрипловатый. Тот пытался еще и по сторонам смотреть, оберегая девушку.

Выстрелы звучали все чаще, похоже, обстреливали уже не только бандитов, засевших у дома, и мрачного в кустах заодно.

— Не стреляйте! Мы свои! — заорал Василий, уже не контролируя свой страх, полностью ему подчинившись. Пусть патроны холостые, но этот свист лишал остатков разума.

Вдруг Света замерла. Ее ноги подломились, а на спине, на светлой курточке появилась маленькая черная дырка.

В тот же миг огнем обожгло бедро, и Василий рухнул на землю, подвывая от боли. Штаны тут же пропитались кровью.

Он лишь краем глаза увидел, но не осознал, как хрипловатый упал рядом с девушкой, перевернул ее на спину и, что-то отчаянно выкрикнув, бросился бежать. Как странно одинаковые тени в черных куртках из стеклоткани рассыпались по двору, вытаскивали сопротивлявшихся, охаживали их дубинками, заламывали руки и волокли к воротам, за которыми рычали моторами машины. Боль, жуткая боль в ноге не давала сосредоточиться ни на чем, кроме одного — жить! Выжить!

Выстрелы стихли. Кто-то подошел и жестко пнул его в бок. Василий замычал.

— А ты думал, в игрушки играешь? — голос был ледяной и безжалостный.

— Я не хотел… меня заставили… я им говорил — отсидеться надо… нас освободят… я не виноват… — забормотал Василий.

— А, так ты из этих, — фигура в черном сплюнула и отошла.

— Ну что, допрыгался? — это уже не ему. — Доволен?

Василий приподнял голову — невдалеке на коленях стоял Миша, двое держали его за руки, заломив их за спину так, что он почти касался головой земли.

— Говорил я тебе, прекращай эти детские забавы. Говорил? — черный ткнул пистолетом ему в висок. Миша дернулся, но смолчал. — Жаль, вчера сбежал, успел натворить делов. Всех твоих взяли, слышишь? Тех, кто из второй вашей партии, попугаем, да отпустим, а остальных — и не надейся. Развели тут самодеятельность, детский сад, блин. Космодром — это не песочница. А твою бы энергию, да на полезные дела пустить… Я тебе это давно пытался объяснить, жаль, что не понял. Ничего, поговорим еще.

«Так это не те, кто должен был нас освобождать, — дошло до Василия сквозь пелену. — Вот почему стреляли по-настоящему».

— Девочку-то за что? — прохрипел Миша. — Сволочи…

— Случайно, — ухмыльнулся черный. — На твоей совести она будет, не на моей. Ладно, хватит рассусоливать. Тащите его в машину.

Двое сзади встряхнули Мишу, поставили его на ноги и уволокли. Тот застонал, забулькал — видать, сегодня еще добавили.

— Дурак, — со странным удовлетворением фыркнул черный, убирая пистолет. — Но не дерьмо. Мало таких людей осталось… — Он вдруг резко подошел к Василию, присел на корточки и с любопытством на него уставился. — А ты бы смог рискнуть своей шкурой ради идеи, а? Глупой, идиотской, но в которую веришь?

Василий замычал, замотал головой.

— Вот то-то и оно. С такими, как ты, — проще, только для космоса другие люди нужны. А где их взять? Вот и приходится идейных дураков обламывать да перевоспитывать. Но и таких мало, кругом одно быдло. Ведь ты быдло, да?

Василий поспешно закивал. Что угодно, только не трогай, не убивай!

— Загрузите его в «скорую», — брезгливо бросил черный и ушел.

Он жив? Его не убили? Слава богу! Слава всем богам! Василий едва не расплакался от облегчения. Светку жалко, но он-то жив. Миша — сволочь! И зачем он только его пожалел тогда?

«Ну где же вы? Вам же приказали нести меня в «скорую», так несите!»

Иван Наумов. Сто одно

Я хотел бы взойти на сто первый этаж,

Чтоб сказать, что там был… Сказать, что там был…

Кто знает автора, подскажите!

Магнитное домино с собой протащил Жих. Взяли стенку от сгоревшего компа, закрепили как столик, чтобы все могли разместиться.

— На что будем играть? — поинтересовался Бекхан.

— Можно взять зубочистки, — неуверенно сказал Козодоев, так и не отмывшийся от копоти. На лбу черная полоса, из опаленных бровей торчат смешные подгоревшие волоски-пружинки. — Поделим их поровну, будут как деньги.

— Давайте пока так разомнемся, — предложил Жих, зависая над игровым полем вниз головой. Огненная шевелюра — как солнечная корона, дыбом во все стороны. Понятно, что ни майором, ни Жихаревым, ни Сашкой его никто не звал — Жих, он и есть Жих. Самый молодой, легкий, стремительный. Культмассовый сектор.

— Или запасные микросхемы из комплекта вездехода, — сказал Козодоев. — Мы их поделим поровну, будут как деньги.

— Правила все помнят? — Жих начал уверенно доставать из коробочки по одной кости и класть на стол. Доминошки прилипали со звонким клацем. — Игра идет до ста одного. Кто набрал, тот проиграл.

Бекхан пытался пристегнуться карабином к скобе на обшивке, но забинтованные пальцы слушались плохо.

— Давай лучше, чтоб кто-то выигрывал, — сказал он, — а то проигравших здесь и так хватает.

Жих обвел взглядом закопченные стены модуля в разводах от пожарной пены, безжизненные экраны, обугленную мишуру сгоревшей проводки и предложил:

— Тогда наоборот, играем, пока у троих не наберется сто одно. У кого меньше — тот выиграл…

— Маленькие зеленые будут по рублю, — сказал Козодоев, — а длинные красные — по пятерке.

— Стрелок, плыви сюда! — Жих уже размешивал фишки на базаре.

Райнис обычно с удовольствием отзывался на «Стрелка» — у него кто-то из пра-пра действительно был в охране Ленина. Но сейчас латыш продолжал сидеть, сгорбившись, в углу за клавиатурой уцелевшего монитора.

— Стрелок, тебя ждем! — Бекхан, наконец пристегнувшись, начал отбирать кости.

— Жих, сядь, а то подсматривать будешь, — сказал Козодоев.

Райнис вылез из кресла и в несколько касаний перелетел к ним.

— Управление антенной восстановить не получится, — сообщил он. — Физически все цело, но нет резервных копий программ — они лежали на сервере.

Все помолчали. О том, что связи с Землей больше не будет, они уже и так догадывались, а теперь единственный в экипаже представитель Евросоюза, он же бортмеханик по совместительству, подтвердил это «официально».

— А дисков совсем не осталось? — переспросил Козодоев, хотя своими глазами видел, как стопа лазерных дисков оплывала стеклянным блином.

— У кого «один-один»? — спросил Жих.

Дима Грановский опаздывал на факультет. Торопливо застегивая рубашку, он смерчем пронесся по кухне. Щелкнул чайником, перебросил на стол из холодильника два батона колбасы, паштет, тарелку с нарезанным сыром, шоколадную пасту и йогурт. Пометался в поисках пульта от телевизора. Выключил свет в ванной, вернулся на кухню, из пустой хлебницы достал черствую горбушку, чертыхнулся, поставил на стол чашку, вернулся к мойке за ложкой. На секунду застыл в задумчивости и обнаружил пульт на холодильнике.

Наливая чай, он перебирал каналы, пока не нашел «Новости».

«…по-прежнему нет. Расшифровка последнего принятого пакета позволяет утверждать, что пожар был локализован в головном отсеке корабля. Остается только надеяться, что не пострадали основные элементы управления кораблем и бортовой компьютер. Напомню, что через восемь месяцев по расписанию должны включиться маршевые двигатели для вывода «Ивана Ефремова» на эллиптическую орбиту вокруг Марса. Видимо, до этого времени…»

В коридоре зазвонил телефон.

— Слушай, отстань уже со своими деньгами! — повысил голос Бекхан.

— Ну играть-то нужно на что-то, — упрямствовал Козодоев. — Не на щелбаны же!

Он только что победил в первой партии и явно ждал приза.

Жих отплыл к иллюминатору. Райнис скрестил руки на груди.

— Мне кажется, что вероятность того, что мы долетим туда, куда собирались, достаточно мала…

— Вся система управления кораблем, кроме блока обработки сигналов, не пострадала, — жестко возразил Бекхан. Как командир экипажа, он не мог допустить подобных разговоров.

— …Это станет ясно еще очень нескоро. А пока нам нужно какое-то занятие. У нас даже книг нет.

Латыш был прав. Собрания сочинений, энциклопедии, справочники, фильмы, фотографии — все это перестало существовать, спеклось в перегретых корпусах нескольких пострадавших машин.

— А давайте сами напишем книгу, — предложил Жих, не отрываясь от иллюминатора. — Автобиографию или что-нибудь такое. Или послание потомкам. Или…

— Мы не писатели, — сказал Козодоев.

— Прекрати мне это, — предупредил Жиха Бекхан. — Потомки, послание! Через двести сорок пять суток мы поворачиваем к Марсу. Еще через сто двадцать вы двое спускаетесь вниз и работаете по программе. Потом возвращаетесь. Мы улетаем назад. Всё.

— Я хорошо знаю Древнюю Грецию, — сказал Жих. — Можно попробовать восстановить историю мира, например. Представляете, как потом будет прикольно почитать! Когда вернемся.

— Я много читал по истории Ближнего Востока и Малой Азии, — неожиданно поддержал его Бекхан. — Про всяких сельджуков, османов, о походах крестоносцев — всего понемножку. Можем проверить наши школьные знания.

Козодоев задумчиво хмыкнул.

С одной стороны, в результате пожара они практически лишились работы. Все запланированные исследования, измерения, расчеты планировалось проводить именно на сгоревших машинах. Но дел все равно было полно — от тестов и профилактики систем жизнеобеспечения до спортивных тренировок для поддержания тонуса мышц.

В итоге договорились, что играть будут два раза в сутки. Победитель получает призовой час у компьютера.

Маленький и кряжистый Козодоев первым примостился за клавиатуру. За свой час он разметил эпохи и внес несколько коротких записей. Все начиналось с записи «Глава 1. Появление человека», а в последней стояло: «2018. Первая экспедиция на Марс».

Жих не находил себе места. Висел в стороне с листочком, вспоминал даты, имена, города, битвы…

Но вторая победа досталась Стрелку. Он пробежался по позднеримской эпохе и раннему Средневековью, его комментарии были четкими и легко читаемыми. Третью партию выиграл он же.

— Стрелок, а ты что тут написал?! — Козодоев изумленно оторвался от экрана.

— Что там? — Бекхан, прицепившись к условному потолку двумя леерами, осторожно раздирал сплавленные провода.

— Читаю, — угрожающе предупредил Козодоев. — В одна тысяча двести сорок втором году у берегов Чудского озера произошло сражение между новгородской дружиной князя Александра Невского и рыцарями Ливонского ордена. В попытке заманить неприятеля Александр разорвал строй своего войска, отводя легкую пехоту на заснеженное озеро. Тевтонский военачальник Гуго фон Ротенфельд не поддался на эту уловку и продолжил атаку основными силами вдоль берега, повернув на лед лишь легкий конный отряд барона фон Пассау, который и завершил уничтожение и распыление легкой пехоты Александра, после чего вышел на его тылы с фланга. В попытке остановить фланговую атаку барона князь вывел на лед тяжелую пехоту. Тонкий лед у края озера не выдержал, и десятки воинов оказались в воде, что внесло полный хаос в действия новгородской дружины. Александр был пленен, Псков и Новгород присоединены к владениям ордена…

Пока Козодоев читал, все понемногу прекратили работу и собрались около компьютера. Райнис, похоже, был готов защищаться и прервал чтение первым:

— А какая вам разница? Что, сейчас можно что-то изменить? Да, я хотел бы, чтобы Европа заканчивалась в Уральских горах, как на уроках географии учат, а не в Бресте и Чопе! Хотел бы, чтобы восемьсот лет назад цивилизованная сила объединила ваши дикие племена в гордое и могучее государство. Чтобы из-за татарского ига не произошло обазиачивания Руси! Мы все равно все сдохнем, так пусть хотя бы здесь будет кусочек той истории, в какой было бы лучше жить!

— Стрелок, — сказал Жих, — а в рыло хочешь?

Райнис гордо поднял подбородок, глаза как льдинки:

— Ну зачем же в рыло! Не нравится — так исправь. Выиграй — и исправь!

— Алло, херр Грановски?

Вот шайзе! Это же руководитель проекта!

— Да, херр Данлоф, доброе утро!

— Мне казалось, что у нас была назначена встреча в одиннадцать ноль пять. Ваша последняя неудовлетворительная оценка по ботанике…

Дмитрий не запомнил, что соврал в ответ. Уже через минуту он скатился по лестнице и с портфелем под мышкой вылетел на плац. Налево, к шнельбану, или прямо к шоссе, на стоянку такси?

Стоянка оказалась пуста. Дмитрий нервно топтался на месте. И как он мог забыть, что Данлоф вечером уезжает во Фридрихсбург-на-Неве? Плакала курсовая… Наконец из-за поворота начал нарастать звук — кто-то ехал.

«А деньги-то я не забыл? — подумал Дмитрий, засовывая руку глубоко в карман. Только несколько монеток и сложенный лист бумаги, явно не купюра. — Да что ж так не везет?»

Битва за Чудское озеро продолжалась которые сутки. Райнису везло как никогда, иногда он выигрывал дважды подряд, и в какой-то момент Великое княжество Литовское осадило Казань, а пруссы начали войну с турками за Дарданеллы. То, наоборот, дружины поморов выходили к норвежским фьордам. Точку во всем этом поставил Бекхан.

К тому времени уже и Жих и Козодоев смотрели на командира с опасением — вдруг тот захочет рассказать альтернативную историю Кавказа. Но, выиграв в тот момент, когда наступило шаткое равновесие между объективной истиной и желаниями игроков, Бекхан посвятил свой час истории Месопотамии, вспоминая Навуходоносоров и прочую архаику.

Спокойствие восстановилось — ровно до следующей партии. В кои-то веки победил Жих и с заговорщицким видом нырнул за клавиатуру.

— Только без глупостей, ладно? — попросил Бекхан. Жих неопределенно кивнул.

Когда он закончил, все были заняты демонтажом одной из переборок. Жих присоединился к остальным.

Поэтому вопль раздался только утром:

— Жих, ты охренел?

И куда только делся акцент! Красный от возмущения, Стрелок тыкал пальцем в экран, судя по всему, не находя подходящих слов для того, что увидел.

Теперь первая глава называлась «Происхождение разумных существ». В ней говорилось, что человечество, как раса наиболее молодая, не владеет точной информацией о времени появления на Земле гномов, эльфов, баньши и прочих древних. Приводились сравнительные данные разных исследователей, в основном эльфийского происхождения, а на карте мира, нарисованной, конечно, очень приблизительно, указывались основные зоны поселения древних. Во всех временах появились ссылки на межрасовые войны и союзы.

Козодоев весело рассмеялся:

— Да ладно, все равно мы толком ничего не вспомним! А так хоть интрига появляется.

— Мы же отрезанный ломоть, капитан, — включился Жих. — Когда и если мы вернемся, неизвестно, что за это время произойдет дома. Вон за полвахты до пожара сводку новостей получили — и что там? Северная Корея предупреждает Штаты, что на каждый чих будет ядерный контрчих. Может, на Земле уже и нет никого?

Бекхан понял, что процесс выходит из-под контроля. Остановка игры грозит депрессиями и сварой.

— Объявляю официально, — сказал он, — что с сегодняшнего дня исправления могут вносить только сами авторы статей. Чужое ни стирать, ни менять нельзя. Иначе начнутся дрязги, как с Чудским озером. Все, что вы пишете, — на вашей совести. И доставайте домино, в конце концов.

Мелкой медной монеты хватило, чтоб оплатить дорогу до города. Мятая бумажка в кармане оказалась рецептом снадобья от стыдных болезней, кто-то из приятелей подсунул.

— Юнец ты ученый, я вижу! — Кривобокий возница-гном не отличался учтивостью. — Ишь, молодежь какая прыткая пошла! Оно легче, ерундой-то всякой заниматься, это не в шахтах киркой махать!

Дим молчал, откинувшись на подушки. Возница сменил тему.

— Что в городе про Пропавший Корабль говорят? Али таят что? Где он, «Ян Эфемер»?

Не дождавшись, ответа, гном продолжал бубнить себе под нос:

— Виданое ли дело, в одну лодку эльфа с гномом сажать! Сразу ясно было, что проку не будет! Да и люди — тоже не братья. Один степняк, другой горец…

Дим же думал о профессоре Данлиусе. Как убедить старика подписать долгожданную аттестацию? Да, не даются Диму пестики-тычинки, нет желания считать лепестки и рисовать листочки. Когда другие ученики уже заняты механизмусами и практической алхимией, ему все приходится зубрить камомиллы да лютики…

— А я с детства сказки любил. — Козодоев с усилием вытягивал из-под палубы силовой кабель. — Волшебные. С картинками. И в космонавты пошел — хотел инопланетян первым встретить. Как на Марсе воду нашли, уже других мыслей и не было.

— Я тоже, — усмехнулся Жих, внимательно осматривая оплетку. — И сейчас хочу. Только в чем фокус, знаешь? Земляне теперь для нас — такая же инопланетная абстракция. Без связи мы вообще ничего не узнаем наверняка. Есть они, нет их… Как там и что… Марс на сегодняшний день и ближе и актуальней.

Тем вечером в бортовой истории мира появилась глава номер ноль. Козодоев оставил ее без названия.

На въезде в город, прямо перед крепостной стеной, шли приготовления к казни. Дюжие хлопцы сколачивали из неструганых досок эшафот вокруг полуобгоревшего столба, девки подтаскивали вязанки хвороста. Всем руководил пузатый капрал в тусклой кирасе и скособоченном шлеме. В стороне скучали два сонных стражника. По грязи, квохча, носились куры.

Диим, не прощаясь, соскочил с повозки.

— Кого жечь будут? — спросил он, подойдя к капралу.

— А твое какое дело, малец? — подозрительно оглядев юношу, ответил тот. — Ты не из ученых, часом, будешь?

Диим вытянул перед собой руку и слегка разжал кулак. Призрачное красно-зеленое пламя на миг расцвело бутоном над его пальцами.

— Диим Эль Гран, слуга Ордена, — негромко так сказал, с чувством. — Так кого жечь будут?

— Еретика, ваша светлость, — сразу присмирел капрал. — Сумасшедший ученый Данль, упорствовал при допросах, магической сути мироздания не признавал. Едва не сбежал на север, уже на приграничном тракте взяли.

— Ваша светлость! — подбежал один из солдат, пропитая рожа. — Этот Данль знаете, что говорил? Что все живое, хоть трава, хоть зверь, состоит из целлюль каких-то — из маленьких ячеек, что моя кольчуга. Во дурь-то несусветная!

Диим сложил руки лодочкой:

— О Казад, Бек, Джих и Райнис, четыре бога в единой милости, защитите от смущения умы наши жалкие! Не дайте нам оступиться на сто одной ступени к благословенным землям Эфемеры!

Стражники почтительно склонились. Диим круто повернулся и широким шагом зашагал к воротам.

Светило прохладное осеннее солнце, камень башен поблескивал влагой после ночного дождя. Диим чувствовал себя превосходно. Ему лишь недавно исполнилось девятнадцать, но он уже младший брат Ордена, прошел три магических посвящения, удостоился тайного знака милости Мага Всевидящего. И столько всего впереди…

В будущее Диим смотрел со спокойствием и уверенностью.

В этой партии то ли не везло никому, то ли везло всем, но к последней раздаче у каждого оказалось ровно по сто очков. Перемешав, в полной тишине разобрали кости. Тому, кто сейчас выиграет, предстояло писать новую главу Истории.

Клац. Клац. Доминошки выстраиваются в змейку. За иллюминаторами молчит бесконечная пустота.

— Мне нечем ходить, — по-балтийски тянет Стрелок.

— Мимо, — констатирует Козодоев, нервно теребя щеку.

— Пропускаю, — присоединяется Бекхан.

Жих еще раз смотрит в свои фишки, потом на поле.

— Единички есть у кого? — спрашивает на всякий случай, уже зная ответ. — Тогда «рыба».

Михаил Ера. Розовый туман

Они провожают героев.

Сколько раз видел по телевизору — репортеры, вспышки фотоаппаратов, рукопожатия, напутственные слова, но сейчас, в шкуре главного героя космического шоу, все выглядит совсем не так, ощущается иначе. С завистью смотрел на тех парней, что отправлялись на орбиту… Теперь миллионы людей смотрят на меня — они счастливы, они завидуют, восхищаются мной. А мне совсем не весело. «Старики» подшучивали, мол, ты, Леша, главное, в штаны не наделай, когда на стартовой площадке оглянешься. Не зря трепались — страшно, по-настоящему страшно и холодно от одной только мысли, что скоро, очень скоро земля уйдет из-под ног и надолго, возможно, навсегда покину родную планету, улечу в неизвестность — туда, где никогда не бывал человек, даже наши «старики».

Почему-то никто не замечает заплаканных глаз родных нам людей, а я смотрю только на них. Павлуша в восторге — папка летит на другую планету! Ребенок. Не понимает, не осознает, что папка может улететь навсегда. Анастасия утирает слезы, но она сильная, она гордится мной.

Останавливаемся на верхней платформе, делаем ручкой, улыбаемся — первая часть подходит к концу, газетчикам нужен эффектный финал, черт бы их всех побрал. Какая тут может быть улыбка? Растягиваю губы, изо всех сил стараюсь быть раскованным.

* * *

— Смотри, Алешка, какие звезды! — Саня зачарованно глядел на усыпанное сверкающим бисером черное небо.

Я плюхнулся рядом на надувной матрас, подложил руку под голову и даже не ответил — затянул, заворожил мерцающий простор; неведомая сила подхватила меня, понесла, закружила в водовороте грез, выплеснула в бездонную пустыню, окружила мерцающими искрами. Нет им конца и края. Нет предела бесконечности.

Вроде лежал на берегу, плескание рыбы и лягушачьи песни слышал, и в то же время будто в невесомости… Эх, если б не комары!..

— Сань! А ты бы хотел полететь туда? Ну, хотя бы вот к той, яркой звездочке? Марс, что ли?

— А то! — отозвался Сашка, но тут же озабоченно шмыгнул носом: — Только нам с тобой не светит, — добавил он как-то совсем невесело.

— Это еще почему?! — я аж привстал от такого категоричного утверждения. — Что значит «не светит»? Это на каком таком основании?

— А твоя годовая по физике? — хмыкнул он в ответ.

— Тьфу ты! Физика — чепуха. Зато по физкультуре отлично, а это то, что надо!

— Не-а, — Сашка явно ехидничал. — Там «ботаники» в почете, а бодибилдингом девчонок удивляй.

Сам-то Саня тоже в отличниках никогда не числился, но рассуждал всегда правильно — честно и логично, а Сашкин отец и вовсе военным летчиком был. Авария какая-то — год в больнице провалялся, а ходить так и не смог. Однополчане ему немецкую инвалидную коляску где-то достали. Удобная, говорит, только с запчастями проблемы. Все ведь рано или поздно ломается — даже немецкое.

— Полечу, — стиснув зубы, выдавил я. — Все равно полечу!

* * *

Необыкновенно яркое, пронизывающее солнце. Безумный, нескончаемый, постоянный день.

Последние крохи романтики покорителей космоса удаляются вместе с голубым шариком, их место занимает невыносимая тяжесть одиночества, осознание собственной микроскопичности и абсолютной беспомощности.

А ведь была романтика, была. Только кончилась, будто испарилась. Безвкусная пища быстро опостылела, неизменный, казавшийся когда-то величественным звездный пейзаж вызывает омерзение, а пустое кувыркание в тесной конуре просто сводит с ума.

Прах. Мы не более чем прах в этом непредставимо огромном, не поддающемся описанию бесконечном пространстве.

Красновато-бежевый диск впереди кажется жутким монстром. Больше не манит, скорее, обжигает душу, напоминая о том, как далеко мы от нашей теплой и родной Земли.

Хочется выть. По-волчьи. От грызущей душу безнадеги. Все бы отдал за то, чтобы сию минуту оказаться дома, в уютной квартире или на даче, да где угодно, лишь бы спрятаться за родным магнитным поясом, за километрами атмосферы от этих колючих бездушных звезд, от этого жуткого бежевого диска, от этой безмолвной черной пустоты и холодного Солнца…

— Ты почему иметь грусть?

Купер безжалостно коверкает русский язык на свой, американский, лад, что в сочетании с вечно улыбающейся физиономией и потоком шуток всегда вызывает добрую улыбку.

Он профессиональный геолог, доктор наук, а на борту выполняет обязанности врача. Весь спектр медицины под его контролем — от травматологии до психологии.

— Да так. Дом вспомнил, — отмахиваюсь, запамятовав о невесомости, легонько стукаюсь лбом о его грудь. Конфуз чуть отвлекает. Оба смеемся.

— Э-эй, дом далеко — тридцать миллионов миль! — хлопает меня по плечу. — Дом — думать рано, грусть — уходить. Мы есть первый человек flying to Mars! Это есть гордость!

— Гордость. Конечно, гордость. Честь первопроходца — это круто!

— Круто! — повторяет Куп, выставляя кулак с оттопыренным большим пальцем. Улыбается.

— Знаешь, я много лет мечтал об этом, а теперь… — раскрываю ладонь, смотрю на миниатюрную глиняную фигурку сурка.

— О! Fill! Marmot from Pennsylvania! — Куп узнал знаменитого земляка.

— Мне его привез лучший друг…

— Алексей, подмени. Скоро сеанс связи — проверю систему, — окликает Чен.

Он наш бортинженер. Сам из Поднебесной — рослый, крепкого сложения парень. Учился в Москве, по-русски говорит свободно, почти без акцента.

Пожимаю плечами, мол, позже поговорим.

— Хорошо, commander, — кивает Купер.

Сурок выскальзывает из руки и, вращаясь, подплывает к светильнику. Большая размытая тень падает на моих напарников.

* * *

— Как выступили? — принимая из Сашкиных рук новенькую инвалидную коляску, спросил я.

— Порядок! Мы же «Альбатросы» — океанские птицы! — подмигнул Сашка. Он крепко хлопнул меня по плечу, я в ответ долбанул его: наш ритуал.

— Смотри, какое чудо техники отцу везу! Молодцы — умеют делать! Шедевр, а не коляска! Филигранная работа!

— Да, техника на грани фантастики! Батя будет рад такому транспорту! Ну, «альбатрос», рассказывай, как принимали.

— Байку хочешь? Вижу. Слушай. Туда еще летели. На подлете, значит, запрос с авианосца, с «Пенсильвании» — сколько машин? Пять — отвечаю. На радаре одна точка, говорят. А у нас и на марше расстояние не больше трех метров от крыла. Не поверили, «Фалькон» подняли — визуально убедиться, прикинь!..

Сашка заразительно хохотал. Я улыбался, понимая, что если и приврал друг, то самую малость. Их группа лучшая во всей морской авиации — факт!

— А вообще принимали по-правильному, хорошо принимали, — продолжил Саня. — Вот как узнали, что коляску для отца ищу, так привезли прямо на борт. Задарма, прикинь — презент. Во как! Уважают нашу группу! А это тебе сувенир, держи. — Сашка протянул фигурку сурка. — Это Фил-предсказатель, их эмблема — о конце зимы по собственной тени гадать умеет, балбес зубастый. А что, верят американцы, верят в приметы…

* * *

Марс прячется за завесой песчаной бури. Две картофелины-спутники безразлично наблюдают за стихией. Деймос и Фобос! И пришло же в голову назвать этих уродцев Ужасом и Страхом! Огромный булыжник-Страх с глазищами-кратерами и большущим Стинки-ртом выглядит живым. Кровожадный зверюга — красная башка с разинутой серо-голубой пастью. Поглядывает злобно. На нас, на металлическую букашку. Пожалуй, таких козявок ему еще видеть не приходилось. Что мы для него — метеорит? Камушек, населенный причудливыми существами?..

Отвесные склоны Стинки кажутся безупречно ровными, словно кратер не выбит ударом, а высверлен мегасверлом. Чен называл это реактивным соплом. Такое определение мне нравится больше, нежели ударная гипотеза.

— Commander, что есть этот big ящик? — спрашивает Купер.

Мы уже несколько часов готовим спускаемый аппарат — работаем космическими грузчиками, как выразился Куп. В условиях невесомости — занятие не тяжелое, но громоздкая поклажа едва разворачивается в узком грузовом отсеке, а этот ящик — просто головная боль. Втиснуть его в шлюзовую камеру — проблема, а для крепления к модулю нужно в открытый космос выходить.

— Какое-то оборудование, — жму плечами и вдруг ловлю себя на мысли, что ничего вразумительного об этой бандуре сказать не могу.

Конечно, с назначением всех устройств нас знакомили, учили обращаться — включать, переключать режимы. Об этом же просто сказали: «Полностью автономный модуль — аккуратно сгрузите на дно кратера». И все.

Это не первый выход за борт. Чен периодически осматривал элементы обшивки, мне приходилось помогать заменять поврежденные струбцины антенн. Но сейчас… Странное чувство. Не пойму, в чем дело, но смотрю на эту громадную железяку и чувствую, что в ней упрятано нечто живое. Оно будто шевелится, изменяя центр тяжести. Прикладываю ухо к титановой обшивке. Вслушиваюсь. Урчит, как кот. Вспоминаю своего толстого сибиряка Сеню. Только Сеня добрый, пушистый и теплый, а от железяки веет холодным склепом, да и по форме и габаритам ящик больше напоминает гроб.

Включаю шлюз изнутри, Чен и Купер принимают груз снаружи.

Вытолкали, закрепили под днищем спускаемого аппарата. Все нормально — без особых проблем.

Несколько дней мы готовили высадку на Фобос, и наконец наступил исторический час — посадочный модуль расстыковался со станцией и взял курс на спутник. Чен остался на борту. Мы с Купером ютимся в тесной кабинке спускаемого аппарата. «Бурая картофелина» быстро приближается. Пожалуй, даже слишком быстро. Поверхность, раньше походившая на тушу больного оспой слона, принимает очертания запыленного безжизненного пустыря.

— Commander, мы падать! — вопит Куп, и я уже не раздумываю — переключаю на ручное управление, запускаю реверс. Автоматическая система посадки сбоит. Ошибка в расчетах? Такой сбой способен похоронить нас там, где стремились закрепить флаги трех держав, провозгласив новую победу человечества в освоении космоса, — так или примерно так написали бы в траурной заметке газетчики.

Удар. Скрежет. Отскок. Еще серия ударов, отскоков и снова скрежет.

Остановились.

Под днищем снова заскрежетало.

Наконец наступила тишина. Красная пыль и ничего больше. Мир вокруг просто исчез. Мы в пузырьке воздуха в глубинах океана пыли.

Амортизирующие стойки, похоже, выдержали. Гравитация у Фобоса настолько мала, что дожидаться, когда осядет пылевой занавес, нет смысла — у нас просто не хватит ни терпения, ни воздуха. Но перевести дух надо. Три-пять минут на то, чтобы собраться, оценить обстановку…

* * *

— Это ж сколько лет сюда никто не заглядывал?! — окликнул я Сашку.

Он осторожно ступал по устланному пылью чердаку, стараясь ни к чему не прикасаться. Спрессованная пыль накрыла мышиной шубой все. Нет такого уголка, куда бы не забрался порошок забвения.

— Лет шесть. Как отец покалечился, так и дорогу сюда забыли.

— А что мы ищем? — спросил я, стараясь идти по балке, как по спортивному бревну.

— В дедовском сундуке должна быть книга — старая книга. Я помню, она в кожаном переплете, с медными застежками.

— А что в ней?

— Не знаю, но хочу узнать. Вот и сундук, — он кивнул на здоровенный ящик, цвет которого невозможно было разобрать.

Сашка приподнял тяжелую крышку — пыль ручейками потекла по резным цветочкам и лепесткам, а добежав до края, посыпалась на пол, поднимая клубящуюся тучку. Он достал коричневого цвета фолиант, вдохнул пропитанный нафталином воздух и вдруг замер, приоткрыл рот, в глазах заискрилась влага, сделал несколько коротких вдохов, запрокидывая голову…

Пыль, поднятая упавшей крышкой и выстрелом Сашкиного чоха, окутала нас непроницаемым облаком. Мы бежали со всех ног, стараясь не дышать, но дышали — чихали на бегу, поднимая миллиарды новых невесомых частиц.

— Ну же, открывай! — торопил я, отряхиваясь.

— «Обряд погребения следует проводить…» — начал он, открыв книгу ближе к середине. — Тьфу ты, зря пачкались. Тут одни церковные обряды.

* * *

Аккуратно подбираю стойки, опускаю аппарат на колеса. Медленно, словно сонная черепаха, мы продвигаемся по направлению к Стинки. Постепенно пыли становится меньше.

— Пора, commander.

Купер протягивает мне российский флажок, сам держит американский и китайский.

Три стяга, установленные на платформе передатчика, еще прячутся за клубами приподнятой колесами пыли, когда модуль подкатывается к серой пасти Стинки. Сканирую кратер, определяю место возможной посадки на дне, включаю тяговый двигатель и вручную, плавно вывожу аппарат к намеченной цели.

На дне пыли оказывается еще больше. Двухметровые опоры погружаются в серо-голубую, местами бурую массу на три четверти. Но поднятые частицы оседают неожиданно быстро, они крупнее красной поверхностной пыли — больше похожи на мелкий шлак.

Есть ощущение пребывания внутри давно затухшей печи или в реактивном сопле. Чен, пожалуй, прав — ударная гипотеза наименее вероятна. Куп тоже предполагает термическое происхождение голубоватого порошка, но, как истинный ученый, предпочитает убедиться, проведя анализ на борту.

Big-ящик здорово тряхануло при жесткой посадке — крепеж заклинило. Ничего не остается, как отвинтить такелаж от корпуса целиком.

Скручивать приходится долго — скафандр быстро наполняется потом, в глазах плывут розоватые круги.

* * *

— Лешка, я знаю, ты не поверишь, но я видел… нечто… оно похоже на мираж… оно… отец тоже видел… Он знал, рассказывал, а я не верил… никто не верил.

— Сашка, тебе надо отдохнуть.

— Леша… ты должен знать… оно…

Он сделал попытку приподнять голову, но сил уже не хватило — белоснежная наволочка вновь приняла болезную ношу.

— Оно… огромная скала… она упала в океан… я видел, как астероид образовал Марианскую впадину… я не сошел с ума… я видел… розовый газ… везде…

— Это было слишком давно, возможно, миллиарды лет назад.

— Я видел. Не знаю, как это произошло, но это было реально, понимаешь, реально!

Сашкина машина рухнула в воду в двух морских милях от плавучей базы, система катапультирования сработала, но вращение…

Я надеялся, что он выкарабкается, выживет, но уже тогда, в госпитальной палате, чувство потери начало грызть душу.

Спустя сутки Саня умер.

* * *

Откручиваю последний болт, толкаю груз, сдвигая направляющие полозья, высвобождаю раскрученный такелаж. Ящик накреняется, узкая его сторона — ближняя ко мне — срывается. Похоже, запорный механизм крышки испортился, и она приоткрывается на долю секунды. Что-то розовое тучкой поднимается от титанового корпуса. Вокруг серо-голубая масса, и вдруг красноватый оттенок.

— Зачерпнули наверху. Там везде красная пыль, — говорю Купу, но острое чувство любопытства уже доедает во мне последний кусок дисциплины.

Куп толкает ящик со своей стороны, и тот снова хлопает крышкой. Зависает и покачивается перед нами на лебедочных тросах. Купер смотрит на меня, на ящик и после недолгой паузы делает то, что мне запретила недоеденная дисциплина, — он открывает ящик.

* * *

— Сегодня мы прощаемся с коллегой, товарищем, другом. Трагическая случайность вырвала из наших рядов…

Я не слушал траурную речь — тупо смотрел на Сашкин лакированный гроб; в темную зловещую яму; на черный платок тети Люды; на мраморное лицо Юрия Сергеевича, на его новую коляску. Никаких мыслей — туман в голове, руки и ноги налились свинцом.

— Какая странная штука — жизнь, — обращаясь ко мне, сказал Сашкин отец. — Знаешь, Леша, сегодня я проводил в последний путь сына и сегодня же стал дедом. Настенька родила час назад. Ты знаешь, они так и не успели расписаться с Сашиным напарником, твоим тезкой. Ты знал его? Ну, наверняка слышал — он в прошлом году… там же, в Марианской впадине… Машину, конечно, не подняли. Упокой бог его душу! Бездонная океанская пропасть стала ему могилой.

— Настя? — только и переспросил я.

А что я мог сказать? Поздравить с рождением внука на похоронах сына?

Я не видел Настю много лет, помнил ее маленькой шустрой девчонкой с рыжими хвостиками и голубыми большущими глазами.

— Я отвезу вас в роддом, — добавил я, сообразив, что моя помощь будет не просто уместна, но и желательна.

В этот день я похоронил друга, но обрел собственную семью. Когда я увидел Анастасию!.. Да, это уже была не та рыжая Настька, а именно Анастасия!..

А маленький Павлуша оказался так похож на меня, что акушерка вручила мне его как отцу, естественно забрав шикарный букет, который я купил по дороге явно не для нее. Я не сопротивлялся. Павлуша! Сынок…

* * *

— Обряд погребения следует проводить… — сама собой вырвалась цитата из запыленного фолианта, когда перед глазами открылась неожиданная картина.

В титановом ящике, между двумя белыми баллонами, медленно испускающими розоватый туман, лежит одетый в смокинг труп!

Узнаю этого старика. Его фотографии частенько гостили в газетных полосах — один из самых удачливых биржевых спекулянтов, филантроп, личность во многом неординарная, — умер год назад.

— Спонсор, твой mother! — почти по-русски неприлично выражается Куп. — Это есть expedition investment, а мы есть похоронный контор, — хмыкает он и раздраженно машет рукой.

— Да упокой бог его душу, — шепчу я, захлопывая крышку. Добавляю: — Аминь, — крещусь троекратно и включаю лебедку на спуск.

Опустошенность проходит холодной волной по всему телу. Появляется жгучее желание заорать, завопить что есть мочи, выплеснуть грызущую обиду и стыд.

Самые дорогие и экстравагантные похороны в истории человечества состоялись.

Чен не отвечает. Эфир заполняют щелчки, шипение и странные подвывающие звуки.

— Связи нет, — говорю Куперу.

— Надо to leave, уходить из кратер. Большой глубина, помеха, — советует он.

Соглашаюсь, включаю зажигание — двигатель молчит. Повторяю попытку — эффект прежний.

Купер смотрит на меня непонимающе, но выражение лица меняется с каждой секундой — нутром чувствую его умоляющий взгляд.

Пот, мелкий противный озноб пробегает по всему телу. Собственные похороны, хоть и бесплатные, в Стинки-могиле в мои планы не входят, в Куповы, пожалуй, тоже. Продолжаю щелкать зажиганием, включаю, переключаю режимы всей подряд электроники — все молчит. Все!

Семь минут. В эти семь самых длинных минут вместилась вся жизнь. Чувствую, как шевелятся волосы на голове, как невообразимо огромные мурашки бегают по коже, как уходит в пятки душа…

Дрожь в руках мешает управляться с флажком пуска двигателя. Онемевшие пальцы ничего не чувствуют, только колотятся в такт всему организму. Представить даже не мог, что можно почувствовать дрожь в собственной печени, самих кишках…

Очередной раз поворачиваю флажок — есть зажигание!

Испуганный голос Чена пробивается сквозь улюлюканье эфира!

Замечаю слезы на глазах Купера. Они, похоже, щекочут, Куп порывается вытереть, забывая о шлеме, бьет рукой в стекляшку, понимает, что не достать, улыбается — счастливо и так облегченно… Монотонный свист двигателя кажется маминой колыбельной, прилетевшей из детства в этот жуткий темный мир Стинки-могилы.

Я доложил о выполнении программы, о сбое в системе обеспечения посадки, о неработающей семь минут электронике, о том, что титановый ящик пострадал при ударе о поверхность. Генерал Егоров, принимавший доклад, осведомился, насколько ощутимый ущерб нанесен оборудованию, а узнав о поломке замков, изменился в тоне. Волнение генерала явно мешало ему говорить. Связь переключилась в закрытый, кодируемый режим.

— Что вы видели? — говорит уже не генерал. Этот голос мне хорошо знаком — полковник Сивич из службы безопасности.

Понимаю, что речь пойдет о покойнике. Переспрашиваю:

— В каком смысле?

— Доложите обо всем в мельчайших подробностях, — требует Сивич.

— Скажите, сколько стоят такие похороны?

Пауза. Чувствую, он не сразу находит что ответить.

— Алексей, слушайте меня внимательно, — говорит Сивич.

Его тон заставляет выпрямиться, как по команде «смирно». Зная тяжелый нрав полковника, ожидаю гневных речей о субординации, о долге и ответственности, о чем угодно, но голос его выправляется, продолжает он с явным сожалением:

— Розовый газ, который вы видели, — чрезвычайно активное вещество, а ведь вы не могли его не видеть. Оно способно синтезировать свободный кислород практически из любого химического соединения, в котором он участвует в связанном виде. Вы должны знать, что при внедрении вещества в кровь происходят необратимые структурные изменения организма. Если говорить о горной породе, то высвобождение свободного кислорода происходит относительно медленно, но здесь более уместно говорить о воде… — Полковник замолкает.

Не знаю, как реагировать, что ответить. Не осознаю течения времени, понимаю, что уже достаточно долго сижу с открытым ртом и округлившимися глазами. Одна за другой всплывают картинки событий, связанные с саркофагом. Начинает доходить, почему Сивич так витиевато выражается, старается намекнуть, а не с ходу в лоб. В груди свербит, во рту пересохло.

— Человек на восемьдесят процентов состоит из воды…

— Да, — подтверждает Сивич.

— Но?.. Зачем? Для чего все это нужно?

— Леша, существует группа ученых, полагающих что Фобос — это астероид кометного типа, четыре с половиной миллиарда лет назад захваченный гравитационным полем Марса. Как раз в тот период, когда и Земля, и Луна испытали колоссальную космическую бомбардировку. Внутри спутника лед. Обыкновенная чертова замершая вода, понимаешь? Ящик Пандоры, как они назвали саркофаг, должен запустить процесс наполнения кратера кислородной атмосферой. Кислород, наполняющий Стинки, со временем окислит весь газ-концентрат, и синтез прекратится. Возможно, когда-нибудь таким же образом и сам Марс накачают атмосферой. Это эксперимент, Леша, — эксперимент с реальным космическим телом. Пройдет пять-шесть лет, и атмосфера кратера станет пригодна для дыхания. А покойный финансировал этот сумасбродный проект, ваш полет и свое погребение, послужив органическим стимулятором процесса. За эти средства нам удалось осуществить ваш полет, а данные, которые вы получили, и еще… они бесценны, — последние слова он выговаривает, затихая и по слогам, отчего новая волна страха пронизывает с головы до пят.

— Что будет с нами?

Он молчит.

— Что будет с нами? — повторяю громче и настойчивее.

— Отсюда мы не в состоянии вам помочь, — почти шепчет Сивич, но эти слова разрывают слух, словно крик, вопль, смертный приговор.

— Командир, они разговаривают, — вдруг заявляет Чен.

Не понимаю, о ком он говорит, а он, похоже, не понимает, почему у меня такой мрачный вид. Ребята не слышали, не могли слышать разговора с Землей — они занимались проверкой фиксации модуля там, за бортом.

— Кто они?

— Марс, Фобос и Деймос, — вполне серьезно говорит Чен. — Во время спутникового противостояния пропала связь с вами. Тогда же я видел мираж — густую пушистую облачность и лазурное небо. Видел горные хребты, одетые в снежные шапки, и зеленые равнины, размытые голубоватой дымкой. Все это сменило на время красновато-бежевые смерчи марсианской бури. Наверное, это память планеты! А закончилось это с выходом Фобоса вперед. Не зафиксировал на сколько градусов… Это было так реально!..

Словно ошпарился его словами. Началось! Сашка говорил о таком же розовом тумане и мираже-астероиде. Они испытывали эту дрянь? А может, и вправду память? Какая к черту память! Началось!..

Чен бормочет о реактивном шлейфе и еще каком-то движении на Марсе, но все пролетает мимо ушей, все это неважно… Важно другое — мы все умрем.

Чен стал первым. Думаю, он оцарапался, снимая скафандр, или рана на его руке уже была и еще не успела затянуться. Он умер тихо, у пульта. Долго говорил о красивых видениях, потом совсем тихо бормотал по-китайски и вдруг замолк. Куп заметил неладное, когда тело Чена уже дрейфовало под потолком.

После того как я рассказал Купу о разговоре с Сивичем, он словно потух. Впрочем, после смерти Чена мы и так не улыбались.

Капсула приземлилась на атлантическом побережье. Нашли нас быстро.

Мы вернулись, но Купер уже несколько дней рассказывает о страшном землетрясении, о бурлящем потоке и исчезающем высокогорном озере. Он говорит, что видит, как река поворачивает вспять, пробивает себе новый путь, который мы теперь называем Большим каньоном. Он долго не протянет.

* * *

В палате светло и тихо. Сегодня видел Павлушу — он ликует. Настя не расстается с носовым платком. Ничего не говорит, только печально смотрит. Юрий Сергеевич тоже навещал. Похлопал меня по плечу, как когда-то Саня, сказал, чтобы я верил и держался, как он в свое время. А мне нравится смотреть на окутанные розовой дымкой ромашки и слушать брачные крики велоцерапторов — у них начался брачный период.

Чужой космос

Светлана Тулина. Запердолить джи

— Ты что творишь, поганец?!

Мощный рык Ирхита-абу, раскатившись под гулкими сводами технической зоны, ударил Кима между лопаток. Курсантские привычки живучи — вздрогнув, Ким обернулся, пряча сигарету в ладони. Конечно же, никакого политэфенди не было на верхней галерее. Да и не мог он тут оказаться — выход сюда есть только через зал связи ЦУПа, а там сейчас такой нервяк, что все разумные люди стараются держаться подальше. Просто в ангаре хорошая акустика, особенно сейчас, когда ни один из шумных малопонятных агрегатов не работает. Интересно, кого на этот раз и на чем поймал грозный наставник, прозванный Ифритом-абу Аллах знает сколько выпусков назад — во всяком случае, когда сам Ким проходил обучение, прозвище это у политэфенди уже имелось.

— Да как ты мог написать такое — и где?! Червивая твоя душа, несчастье наставников и горе родителей! А если бы из Чужих кто увидел? Позор на всю галактику! Да ты хоть понимаешь, паскудник, что на самом деле означает твоя пачкотня?!

Ким поморщился, облокотился о перила галереи и снова включил сигарету. Затянулся. Любимый вишневый микс показался горьким и безвкусным. Голос эфенди доносился откуда-то снизу, самого его видно не было, как и незадачливую жертву, но Ким уже понял суть преступления. И понимание подкатывало к горлу тошнотой, портя вкус любимого микса. И бесполезно щелкать переключателем, меняя настройки одобренного Минздравом электронного мини-кальяна. Не поможет…

«Запердолим джи!»

Этой паскудной двусмысленной надписью пестрел весь город. Баллончиками на стенах домов, маркерами на стеклах монора, плакатами на стендах, официальными растяжками поперек улиц. Фраза какого-то пачкуна, изначально нацеленная лишь оскорбить, с легкой руки Демыча стала девизом Проекта и светилась теперь повсюду. А ведь действительно могло бы оказаться позором на всю галактику — если бы понял кто. Впрочем, нет — хуже. Сейчас, когда все еще настолько шатко и еле-еле нащупаны первые точки соприкосновения, подобная надпись могла бы стать полной и окончательной катастрофой. Бомбой, взорвавшей единственный путь для землян в эту самую галактику.

Космос открыт для всех, но в Свободной Федерации Миров нет места ксенофобам.

Землянам повезло дважды — неслыханно, фантастически повезло. Во-первых, среди посланников Федерации не оказалось знатоков современного земного жаргона. А во-вторых, среди встречающих был Демыч… Так что не прав Ифрит-абу, не случилось бы ничего плохого, даже и увидь Чужие эту пачкотню. Приняли бы за еще одну социальную рекламу. А ведь Демыча поначалу и брать не хотели: тот же политэфенди горой стоял поперек дороги — неблагонадежен, мол. Намазы сроду не творил, даже когда наверху пребывает, насмешки себе позволяет всякие, да и вообще болтает слишком много. Такой, мол, нам весь Проект загубит. Но Король Лев сказал: «Демыч будет!» Он, мол, сам для нашей Жемчужины ракушку делал, и если вдруг что не так пойдет… Политэфенди поворчал-поворчал, да и отступился, потому что слово Короля — закон. Ну и где бы был наш разлюбезный Проект сейчас, если бы не Демыч с его неумением держать язык за зубами?

«Напьюсь, — подумал Ким, наваливаясь грудью на перила, прижатый желудок почему-то болел меньше. — Вот ведь паскудство, к звездам летаем, а язву толком лечить так и не научились… Если все пройдет штатно, Аллах свидетель, завалюсь в какую-нибудь курильню и точно напьюсь». Он наудачу скрестил пальцы и поднял голову, с тоской разглядывая сводчатые перекрытия, недавно перекрашенные в веселенький розовый цвет.

— Так и знал, что тебя здесь найду!

Ким не стал оборачиваться. Если бы что-то случилось и требовалось его немедленное присутствие в святая святых — голос Али не звучал бы так спокойно и удовлетворенно. Значит, ничего срочного, просто пообщаться пришел. Новостями поделиться. И новости не слишком плохие, а это главное.

По галерее протопали тяжелые шаги, перила дрогнули и жалобно заскрипели — Али подошел почти вплотную, навалился на хлипкую ограду всей двухсоткилограммовой тушей. Протянул было длинную руку — очевидно, хотел ободряюще стукнуть Кима по плечу, но в последний момент передумал. Или вспомнил, что не все выдерживают его дружеские похлопывания, Ашотику вон из аналитического отдела как-то два месяца в гипсе отходить пришлось после особо радостных поздравительных объятий. С тех пор Али стал с коллегами осторожен и деликатен до чрезвычайности. Вот и сейчас он ограничился лишь тем, что треснул лопатообразной ладонью по перилам и оскалил в радостной улыбке крупные желтые зубы.

— Не мандражируй. Отлично идет твоя девочка! Штатно идет.

Ким с деланым равнодушием дернул плечом. И тут же не удержался, спросил зачем-то:

— Где она сейчас?

Хотя и так понятно — если полет проходит по плану и отступлений от хронометража нет, то четыре минуты назад пошел второй виток. Половина пути пройдена, но впереди самое сложное — отстыковка спутника, выход в открытый космос, имитация прицельного распыления и предпосадочная ориентировка модуля. И все это должно быть проделано вручную, чтобы у наблюдателей не осталось ни малейших сомнений: пребывающая в модуле Жемчужина — не безропотный груз, не кукла, заброшенная на орбиту хитрыми землянами и натасканная, как отвечать по связи, пока все за нее делает автоматика и дистанционное управление. Она — настоящий пилот. Обученный, тренированный, обладающий всеми правами и обязанностями.

— На второй виток пошла. Сейчас биомедтехнику отстыкует — и на прогулку. Если без неожиданностей — то минут через девять, там возни немного.

Вот именно что — если без неожиданностей…

— Да не может там быть никаких неожиданностей, двести раз все проверено! — Али словно подслушал крамольную мысль. — Себе можешь не верить, мне — верь! Мы с ребятами там все облазили, каждый узел по десять раз прозвонили, и не как обычно, а по старинке, с разноцветными бантиками… Что хмыкаешь? Самый, между прочим, надежный способ ничего не пропустить! Десять техников, и у каждого моток своего цвета и своя очередность. Проверил узел, убедился, что все в порядке, — помечаешь бантиком и дальше идешь. Следующий за тобой проверяет тобою проверенное и вяжет уже свой бантик. Обычно двойной-тройной проверки хватает за глаза, а тут десятикратное перекрытие! И отказов системы даже при первом проходе почти не было, а после пятой проверки — так и вообще ни одного. Плюс троекратная система дублирования каждого долбаного проводочка, каждой трижды гребаной платы! И ни одного отказа на всех трех линиях пять раз подряд. Нечему там ломаться.

Али тоже на взводе, вон как тарахтит, скорее себя самого убедить пытается, чем Кима. Слишком много зависит от успеха сегодняшнего запуска, чтобы не волноваться. Да, проверено все, что только можно проверить, и предусмотрены тысячи ситуаций — вполне вероятных, возможных, почти невозможных и даже совершенно практически невозможных — но лишь Аллах способен предусмотреть все, а людям свойственно ошибаться. В чем вообще можно быть уверенным, когда имеешь дело с джи? Да и не с джи, впрочем, тоже…

В тот ужасный день, только чудом не завершившийся для Земли катастрофой, им тоже казалось, что предусмотрено все. Даже ангар перекрасили — кто-то из аналитиков обнаружил, что серый цвет может быть неприятен дзелкингам при каких-то особых обстоятельствах. Что это именно за обстоятельства, добиться от аналитиков так и не смогли, да и ни один из дзелкингов не собирался лично присутствовать на поверхности, ограничившись наблюдением с орбиты, но на всякий случай решили перестраховаться. И теперь весь бункер напоминал филиал детского сада или цветочную клумбу — розовые потолки, голубые и зеленые стены, желтые столешницы, радужное многоцветье приборных панелей…

Целый отдел полгода изучал всю информацию о Чужих, которую только могли раздобыть. Были вызубрены нормы приличия всех шести рас, представители которых имели в Федерации наибольший вес и могли послать своих наблюдателей на эпохальный запуск. Кима, например, вон хоть среди ночи разбуди — отбарабанит, что с иутами ни в коем случае нельзя заговаривать первым, а райрам — желать доброго здоровья. Была написана и десятки раз выверена аналитиками речь — обтекаемая, гладенькая, не способная никого оскорбить, но в то же время выгодно подчеркивающая земную толерантность. Первую встречу вообще провели на новодельфском космодроме и даже очередную «касатку» запустили вне графика, чтобы только лишний раз продемонстрировать совместную работу представителей разных разумных видов.

Единственное, чего они тогда не предусмотрели, — идиота с баллончиком. Правильно говорят старики, хочешь рассмешить Аллаха — расскажи ему о своих планах…

* * *

— Ни в чем нельзя быть уверенным, когда имеешь дело с джи…

— Ну что ты вечно преувеличиваешь. С дельфинами же нормально прошло!

— Они — не дельфы, пойми. И не шимпы. Они слишком похожи на нас, понимаешь? Из-за этой похожести легко забыть, что они не люди. И логика у них иная, нечеловеческая. Я никогда не мог понять, о чем они думают…

С дельфами основная сложность была в разработке специального скафандра, а дальше уже все пошло как обычно. Это сейчас на предназначенных к дальним перелетам «касатках» есть бассейны с искусственной гравитацией, а поначалу ничего подобного и не планировалось, слетал, отработал — и обратно, а пару дней можно и в скафандре перетерпеть. И дельфы не возражали — они вполне нормальные ребята и правильно все понимают. Чего не скажешь про джи.

Ким вспомнил свои занятия с отобранной группой, их странные изящные тела, такие похожие и одновременно не похожие, тонкие и гибкие руки, находящиеся в непрестанном движении, высокие щебечущие голоса, их постоянные пересвистывания, перещелкивания, переглядывания. Они ни секунды не могли усидеть на месте спокойно, и молчать они тоже не могли — все время двигались, вертелись, пересмеивались звонкими птичьими трелями. Они странно одевались — казалось, в этом переплетении многослойных полупрозрачных паутинок, ленточек и перьев невозможно передвигаться, но они как-то умудрялись это делать, причем довольно уверенно.

А еще они пахли. Запах не был неприятным — скорее, наоборот, что-то легкое, сладковато-цветочное, еле уловимое, будоражащее…

Даже сейчас при одном только воспоминании об этом запахе кожа покрылась мурашками и заныли зубы. Кима передернуло.

Нет.

Никогда больше!

Никогда больше он не даст себя уговорить, пусть другие их обучают, а с него хватит.

Это же просто выше сил человеческих — целыми днями быть рядом, но держаться на расстоянии и помнить, все время помнить, что они — не люди, и если поддашься магии запаха, голосов и движения — просто сойдешь с ума, как сошли уже многие, кому по долгу службы приходилось часто общаться с джи и кто не сумел удержаться на расстоянии.

Конечно же, сами джи ни в чем не виноваты, просто очередная насмешка Аллаха, создавшего их такими привлекательными для людей — и при этом такими опасными. Но можно понять и предков, объявивших их исчадьями ада. Хорошо еще, что не истребили полностью, как собак, когда научные достижения позволили обходиться без вынужденного симбиоза. Предков можно понять, им даже и в голову не приходило, что космос должен быть открыт для всех — в том числе и для джи.

— О! — воскликнул Али, раздувая ноздри. — Твоя Перлита сейчас гулять пойдет. Пошли глянем!

Ким обернулся, посмотрел встревоженно. Но Али особой торопливости не проявлял, просто отлип от перил и теперь миролюбиво ждал, ссутулившись и почти касаясь пальцами длинных рук бетонного пола. Вроде бы никаких признаков волнения, только вот ноздри по-прежнему расширены.

Али был из новошимпов последнего поколения, у них сильно развиты интуиция и чувство опасности. И расширенные ноздри — естественная реакция организма на внутреннюю тревогу, рефлекс, своего рода атавизм, вроде бы и ненужный уже, но сохранившийся.

Если шимпа что-то тревожит — лучше пойти проверить.

Дверь в зал связи была кодовой, дань паранойе и маразму. Ну откуда здесь, на тупиковой смотровой галерее, давно уже превращенной сотрудниками в курилку, взяться посторонним, если выход сюда возможен только через этот самый зал, куда без допуска все равно не попасть? Так нет же — и на входе, и на выходе требовалось предъявить ДНК для проверки соответствия. Плевать на карточку, как это сделал Али, Ким не стал, просто потер ее пальцами, сильно стискивая — обычно микрочастиц кожи вполне хватало для опознания. Дверь, подумав немного, снисходительно убралась в стену. Нежно-голубенькую такую и еще попахивающую свежей краской.

В центре оказалось довольно спокойно — ну, во всяком случае, не намного более нервно, чем обычно. Народ, конечно, напряжен, но напряжен по-рабочему, без лишней паники. Голоса несколько повышены, но истерики в них не слышно. Вон и Демыч из угла улыбается и кивает на большой экран — все в порядке, мол.

Демыч всегда улыбается, такой уж он.

Он и тогда улыбался, когда суставчатая хватательная конечность младшего райра протянулась в сторону кривой надписи на стене дежурки и голос из автопереводчика благожелательно поинтересовался:

— Это что? Понимать как?

Оба райра оказались чудовищно любопытными, но младший особенно. Все восемь его верхних конечностей постоянно указывали то на одно, то на другое, сопровождаясь неизменным:

— Это что? А это? Что?

Если что-то в ответе казалось ему непонятным, украшенная длинными шипами птичья голова склонялась к левому или правому плечу, круглый глаз на секунду затягивался мутной пленкой, и тут же следовало уточнение:

— Понимать как?

И приходилось повторять все сначала — но уже другими словами, стараясь говорить медленно и четко.

Может быть, и остальные наблюдатели оказались такими же приставучими занудами, этого Ким не знал, поскольку ему достался именно младший райр, полностью поглотив все внимание. Его имя Ким даже не попытался запомнить, звучало оно в неразличимом для человеческого уха диапазоне, а из перевода понятным оказалось лишь одно слово — «младший». Ким его так для себя и окрестил «младший райр».

И объяснял, стараясь не выдавливать слова сквозь зубы, что да, они сейчас проезжают мимо памятника темным векам. Тогда на этом месте находилась резервация для джи, времена были трудные, к джи относились плохо, считали вампирами, высасывающими из людей жизненную силу, и потому содержали в специальных заведениях (видите, мы не скрываем!). Да так и понимать — джи тогда были совершенно бесправны, не то что сейчас, их могли купить, продать, держать дома или выгнать на улицу, если поведение джи чем-то не устраивало хозяина. Как кошек… Кошка — это зверек такой. Домашний, многие любят. Нет, не разумный. А джи — разумные, мы это признали уже давно, но тогда были темные века, совершалось много ошибок. Сейчас все совсем не так, вот, посмотрите, мы как раз выезжаем на границу их города… Это птица. Нет, она не разумна, просто летает. Это граница с городом джи, разделение пока еще существует, но оно далеко не такое жесткое, как было раньше… Да, это они, видите, они совершенно спокойно ходят и по нашей части города, в темные века подобное было бы невозможно, а сейчас… Это дерево. Ну, дерево, растение такое… Это мячик. Игрушка. Это намазхолл, там на рассвете люди собираются, вам потом эфенди лучше объяснит… Это степь. Трава. Нет, она не разумная, просто растет. Это завод, он далеко и почти весь под землей, поэтому и кажется таким маленьким, там топливо делают для наших ракушек. Это? О, а это мы уже приехали! Это цветы, ими гостей встречают, обычай такой…

Они уже выгружались из доставившего их с дельфийского запуска спецавтобуса, и Ким был так рад окончанию все нервы вымотавшей экскурсии, что не сразу понял, почему вдруг так побледнел обернувшийся к нему Король Лев. Король смотрел куда-то мимо Кима, чуть выше его плеча, и глаза Короля потихоньку становились круглыми.

— Это что? — благожелательно спросил младший райр. — Понимать как?

И ткнул суставчатым двупальцем туда, куда смотрел Король.

Вот тогда-то Ким и обернулся, ничего еще не понимая. И обмер, увидав на стене будочки дежурного эту кривую надпись.

«Запердолим джи!»

Это был конец. Можно хоть до посинения доказывать, что люди стали другими, что времена дискриминации и рабства в прошлом, но одна эта сделанная каким-то уродом надпись перечеркивала все доказательства. И мысли сразу понеслись куда-то в сторону — Ким отчетливо понял, почему надпись не заметили ранее. При закрытых створках стена дежурки почти вплотную прилегала к воротам, оставалась щель сантиметров десять, а обе створки целиком открывают редко, лишь по таким вот торжественным случаям, обычно одной лишь левой пользуются, и дежурка остается под прикрытием, она же справа расположена…

Это конец…

— Это наш слоган. Правда, хорошо получилось?

Ким обернулся неловко — ноги были словно чужие.

Демыч стоял и улыбался, спокойно так, как ни в чем не бывало. Посматривал то на любопытных наблюдателей, то на надпись и выглядел при этом таким довольным, словно это он сам ее сделал и теперь любуется произведенным впечатлением.

— Понимать как? Что есть слоган?

— Девиз нашего Проекта. Джи — это сокращение от их самоназвания. А запердолим… это такое сленговое, труднопереводимое… ближайшие аналоги одного из значений — закинем, забросим, вытолкнем.

Райр по-птичьи склонил шипастую голову, словно прислушиваясь. Уточнил:

— Есть другие?

— Конечно! — Демыч улыбался по-прежнему, глядя на райра честными глазами. — Доставим, так сказать, всеобщее удовольствие.

Самое главное, что он ведь не соврал — ложь райры чувствуют. И очень не любят…

* * *

Сейчас один из райров восседал в огромном кресле у самой стены и бдил, поворачивая голову на тонкой шейке то влево, то вправо. Больше Чужих в ЦУПе не было — оба дзелка взирали с орбиты, йо и второй райр дежурили на посадочной площадке, а где обретались прочие, Ким не знал, да не очень-то и стремился узнать. Ему и одного райра вполне хватало.

— Красиво, правда?

Али смотрел на большой экран, где упакованная в неуклюжий серебристый скафандр фигура неторопливо выдавливала себя из овального люка на черный бархат открытого космоса. Модуль, освобожденный от носителей и несколько скрученный по спирали, действительно напоминал морскую раковину. Да и шарообразная фигура в отливающем перламутром скафандре вызывала отчетливые и однозначные ассоциации, так что назвавших ее Жемчужиной можно понять. Свои-то аутентичные имена у джи вообще кошмарны — эту, например, Лапусиком звали. Конечно же, нельзя было допустить, чтобы в историю она вошла под таким именем, первый космонавт-джи — и вдруг Лапусик! Когда стало понятно, что она опережает всех из своей группы на порядок, — имя поменяли. Задним числом оформили новые документы, и теперь она везде проходила как Жемчужина. Слишком помпезное имя, кто спорит, но джи вроде бы не возражали, а Лапусик-то и вообще ни в какие ворота…

Серебристая фигура меж тем разогнулась, слегка оттолкнулась от борта модуля и поплыла к выносной консоли с распылителями. За ней тянулись пуповины тросов и кабелей, Ким отметил, что их количество тоже удвоено. Ну да, конечно, мы за безопасную показуху.

Жемчужина достигла консоли и остановила движение, ловко использовав ранцевый выхлоп. Умница, девочка. Теперь закрепиться, вот так, правильно, двойная крепежка для гарантии. А теперь достаем ключик и снимаем крышечку…

Ким внезапно поймал себя на том, что проговаривает ее действия чуть ли не вслух, представил, как выглядит в круглых выпученных глазах все подмечающего райра, и смутился. Краем глаза он продолжал следить за действиями на экране, но старался больше так не увлекаться. Тем более что пока там все шло по плану — Жемчужина сняла защитную крышку и установила на ее место трафарет, после чего закрепила его, используя все инструменты по очереди. Тоже своего рода показуха, конечно, все можно сделать одной кувалдой, но мы же не дикари…

Крепеж возвращен и проверен, все инструменты рассованы по надлежащим кармашкам скафандра, клапаны защелкнуты. Фигура неловко поворачивается лицевой пластиной к камере, делает отмашку левой рукой и начинает потихоньку подтягивать себя обратно к люку.

Ким судорожно вздохнул. Стрельнул настороженным взглядом по лицам коллег — заметил ли кто еще? Все смотрели на экран в прежнем напряжении, но при этом ни возмущения, ни оторопи, ни даже простого удивления не выражал никто. Демыч скалился из своего угла, рядом сопел Али, раздувал ноздри, но молчал.

Может быть, показалось?..

Показалось или нет?..

Фигура уже до пояса скрылась в люке — по старинке, ногами вперед — ей ведь модуль специально выбрали старый, проверенный, по-другому влезть в него и не получится, зато никаких неожиданностей. Вот она погрузилась по грудь, над поверхностью модуля видны только руки и шлем, вот левая рука взмывает в прощальном салюте и фигура проваливается в люк полностью, вот на место встает заслонка…

Не показалось.

Перчатки у скафандра высшей защиты толстые, неудобные, пальцы раздуты и сгибаются плохо. Но при прощальном взмахе было отчетливо видно, что на махавшей руке до конца распрямлен лишь один палец — средний, а остальные слегка поджаты в древнем и совершенно недвусмысленном жесте.

Ким быстро огляделся.

Похоже, заметили далеко не все — лишь сверкал глазами покрасневший юнец из аналитиков, почему-то восприняв неприличный жест как персонально к нему обращенный, да хмурился и жевал губы замолкший на полуслове Король. Остальные увлеченно занимались своими делами — бубнили в микрофоны, выясняли что-то, щелкали тумблерами и на большой экран если и поглядывали, то лишь со вполне объяснимым любопытством. А вот Король смотрел уже настороженно.

Али вдруг хихикнул.

— Молодец девчонка! Не теряется. Была бы из наших — эх, я бы ее по возвращении…

Он, похоже, успокоился окончательно и ноздри больше не раздувал.

Вот и правильно.

Ничего особо страшного не случилось. Ну, пошутила девочка. Грубо пошутила, кто спорит. Но поставь себя на ее место — небось еще и не так пошутить захочется! Ничего фатального, просто выразила свое о вас мнение, вот и все. Райр наверняка ничего не понял — до большинства землян не дошло, куда уж этой слоноптичке! Сидит вон в своем кресле, поглядывает благосклонно, шипами кивает да клювом пощелкивает.

Осталось меньше сорока минут. Сейчас будет показательное распыление, потом ориентация и посадка. Хотелось курить, но Ким решил еще немного понаблюдать, как разворачивается модуль, вытягивая раздвижную консоль с раструбами, — над солнечной стороной это выглядело красиво, словно у ракушки вдруг вырастало веерообразное крыло.

Вообще-то это тоже было никому особо не нужной показухой. Проект освещения ночной стороны планеты при помощи искусственно созданных в верхних слоях атмосферы серебристых облаков отвергли как экономически невыгодный давно и новые модули не оснащали больше дополнительными баками и консолями распылителей. Уже лет десять как не оснащали. Но этот модуль был как раз тех времен, когда носились с созданием облачного зеркала и превращением ночи в день. Вот и решили воспользоваться, тем более что зрелище это эффектное, пусть наблюдатели полюбуются. Киму тоже захотелось полюбоваться, и потому видел он все — как дрогнул модуль, когда из раструбов распылителя ударили серебристые струи, а с противоположной стороны заработал компенсаторный движок, удерживая задергавшуюся ракушку на месте. Как схватился за сердце бледный до синевы Король, прислонился к стене и начал вдруг сползать по ней, как к нему кинулся медик и почему-то ребята из охраны, а молоденький аналитик все кричал что-то непонятное и рвал на себе волосы, пока Ашот не залепил ему пощечину…

Ким не помнил, чья это была идея, устроить на этот раз не просто показательное создание никому ненужного, но красивого облачного зеркала, а еще и прогнуться перед Чужими, распылив реагент не просто округлыми полубесформенными блямбами, как это раньше делалось, а структурированно, через специальный трафарет. Чтобы воссияло над всей планетой воззвание Федерации, их основное требование: «Открытый космос для всех».

Трафарет был изготовлен нарочито перекошенным — аналитики рассчитали, что именно при такой форме начальных струй достигшие верхних слоев атмосферы буквы будут выглядеть с земли наиболее ровными и правильными.

«Открытый космос для всех» — лишнее подтверждение толерантности землян и их готовности к сотрудничеству. Четыре слова должны были читаться практически на всех широтах северного полушария и светить несколько ночей, пока окончательно не рассеются.

Но сейчас слов было два — их отчетливое изображение явственно проступало на фоне ночной стороны планеты, перевернутое, правда, и под не слишком удобным углом видимое здесь, на орбите, но наверняка очень хорошо различимое с поверхности Земли. Слов было два, и второе — намного короче первого, словно состояло оно всего из двух или трех букв…

Хочешь рассмешить Аллаха…

* * *

— Ну почему ты сразу предполагаешь самое худшее — может, просто жест доброй воли. Они же не могли не видеть… ну вот и пошутили. Они пошутили — мы посмеялись, делов-то… Смех — первый шаг к пониманию…

Али стоит рядом, голос у него несчастный. Он и сам-то не очень верит тому, что говорит, но ему нравилась Жемчужина, и смириться с ее предательством непросто. А кому, скажите, она не нравилась, эта подлая джи по имени Лапусик?

— Как она смогла протащить? — шипит Ким сквозь зубы, крепко стискивая перила пальцами. Если сжимать очень сильно — руки почти не дрожат. Резь в желудке постепенно отпускает, давно пора, Ким только что высосал двухдневный запас анестезирующего геля. — Как она смогла протащить трафарет, ее же обыскивали? Она же последний месяц была в карантине, никаких контактов и постоянное наблюдение!

Али сопит виновато, словно это именно из-за его недосмотра подлая джи сумела так ловко плюнуть с орбиты всем землянам в лицо.

— Понимаешь, Кимри, там такое дело… внутренняя обслуга карантина для этой группы… она ведь целиком из джи состоит. И досматривали ее они же…

Вот оно как, значит.

Не просто безумная одиночка. Заговор.

Зачем?! Им что, космос совсем не нужен? Ну ладно, может быть, и не нужен, пусть, но пакостить-то зачем?!

Желудок опять скручивает, но на этот раз не так сильно, и внутренности больше не пытаются выбраться наружу — гель начал действовать. Приступ удается переждать, просто глубоко дыша.

Глупо задавать вопросы — они джи. И этим все сказано. Их логику не понять ни одному нормальному человеку, а если кто вдруг попытается — перестанет быть нормальным.

— Да не переживай ты так, Кимри! Наблюдателям все объяснили. Они поверили, что мы тут не при делах, просто джи пошутили, и все. Внизу столы накрыли уже, пошли! Скоро трансляцию начнут…

На противоположной стене ангара техники действительно уже почти закончили разворачивать экран и теперь настраивали звук и угол поворота, чтобы голограмму было одинаково хорошо видно со всех точек ангара, превращенного в банкетный зал. Скоро начнется трансляция всенародного праздника, а потом сверху доставят эту дрянь, народную героиню, первую джи, побывавшую в космосе не в качестве пассажира. И надо будет ей улыбаться, и праздновать, и делать вид, что рад, — и при этом ни на секунду не забывать, что из-за ее паскудной выходки ничего еще не решено. И неизвестно, имел ли этот ее подвиг хоть какое-то значение — или из-за ее дурацкой проделки землян так и не примут в Федерацию Свободных Миров? А значит, не будет никакого дальнего космоса, открытого для всех, кроме ксенофобов…

— Я лучше здесь постою.

— Ну как хочешь! Держи вот тогда, че ты тут всухомятку своей бурдой давишься! — буркнул Али напоследок, ставя к ногам Кима булькнувший пакет. И быстро потопал к выходу с галереи.

В пакете обнаружилась куча бананов и две банки пива. Закуска, конечно, специфическая, но Али есть Али. Ким достал банку с перечеркнутой виноградной гроздью на этикетке и пропечатанной мелкой вязью сурой из Корана. Сура была какая-то смутная — об уважении.

Вообще-то алкоголь законом вроде как был запрещен, и эфенди не уставал напоминать об этом при каждом удобном и неудобном случае, но тут имелось целых четыре но.

Во-первых, перебродившего виноградного сока в пиве не содержалось, что подтверждала этикетка, пророк же, если дословно цитировать, запрещал к употреблению именно его. Во-вторых, все, что происходит под землей, по определению скрыто от взора Аллаха, потому и курильни с запретным в подвалах располагаются, а трудно найти подвал более глубокий, чем их бункер. В-третьих, воинам и путешественникам всегда полагались послабления, и по части намазов, и по всем прочим частям. Ну и, в-четвертых, как любит повторять Али, — Аллах не фраер!

Ким вскрыл банку, но пить не стал — не хотелось, да и желудок все еще ныл. Просто ему нравился запах пива. Хлопнула дверь, и по галерее снова забухали тяжелые шаги — похоже, Али не выдержал долгой разлуки с бананами и решил вернуться. Техники как раз включили экран — сначала он был полупрозрачный и шел радужными полосами, но постепенно настроился, картинка прояснилась и стала четкой. Показывали центральную площадь Шахри, золоченую арку Ворот Славы и зеленую ковровую дорожку, по которой предстояло пройти сегодняшней героине. Толпа волновалась за оцеплением и сдержанно гудела; сначала Ким принял ее гул за гудение аппаратуры, но тут же опомнился — чтобы здесь кто-нибудь позволил экрану настолько разладиться?

Первая всепланетная трансляция в реальном времени, между прочим. Надо бы радоваться. И с Королем вроде все обошлось, медики приступ купировали и говорят, что до инфаркта дело не дошло, а им можно верить, ребята правильные, зря врать не станут.

Радости не было.

Скрипнули перила рядом — Али опять навалился на них всей своей тушей. Повздыхал, посопел, переступая с ноги на ногу. Наверняка не мог понять Кимовой нерешительности — держит банку в руке, но не пьет. Сам Али никогда такой нерешительностью не страдал. Усмехнувшись, Ким развернулся и протянул ему вскрытую банку.

Он хотел сказать что-нибудь веселое, какую-нибудь старую шутку — Али их обожает, просто сам не свой до бородатых анекдотов, — но слова застряли в горле, а рука замерла, не довершив движения, — Али на галерее не было. А рядом с Кимом, опираясь всей слоновьей массой на жалобно поскрипывающие перила, сопя, вздыхая и перетаптываясь, стоял райр.

Ким замер с вытянутой рукой. Он никак не мог вспомнить, можно ли предлагать райрам что-либо — или это является смертельным оскорблением.

Райр повернул голову набок, разглядывая одним выпуклым глазом протянутую ему банку, другим самого Кима. Щелкнул клювом.

— Алкоголь, — донеслось из висящей у основания шеи коробочки универсального переводчика. — Запрет. Символ дружественности. Легкий алкоголь — легкий запрет. Мужчины совершают запретное действие совместно — и становятся друзьями. Я не пью алкоголь, и я не мужчина в вашем понимании этого слова, но символика мне понятна. И принята с уважением.

Или это был не тот райр, что доводил Кима всю дорогу от дельфийского космодрома однотипными вопросами, — или за прошедшие два дня он умудрился существенно расширить понятийно-языковую базу своего переводчика.

Или же тогда он просто притворялся…

Зачем?..

У Кима зашумело в ушах. Райр смотрел с интересом, поворачивая голову то вправо, то влево. Снова пощелкал клювом.

— Волнения излишни, два образумленных вида говорят сами за себя. Нам просто было заинтересованно. Интрига. Зачем? Обычно молодой разум не терпит конкурентов даже в соседних мирах, а тут… Четыре разумных вида на одной планете. Вам не тесно?

— Не знаю… — Ким осторожно поставил банку на перила. — Я не специалист. Вы бы лучше кого из учителей спросили, я же просто пилот-испытатель, меня в учителя временно…

— Вы продолжаете волноваться. Почему? Информация была искажена? Воспринята неправильно? Говорю снова — решение принято. Вас можно поздравить. Всех вас — людей, дельфов, шимпов и джи. Вы приняты. Скоро об этом объявят официально.

Восторженный рев толпы на площади перекрыл последние слова райра — показался заваленный цветами спецавтобус. Он медленно полз по краю трассы вдоль волнующегося человеческого моря, а с ближайших домов на него продолжал сыпаться цветочный дождь. Ким вцепился в перила — ноги держали плохо. И понял, что улыбается, провожая автобус взглядом.

Получилось.

Значит, не зря он столько мучался со своею группой, и, даже несмотря на выходку этой дуры, все получилось…

— Вы не любите джи, — сказал райр, глядя на Кима левым глазом, и это был не вопрос, а утверждение. — Не любите, но учите. Помогаете. Признаете равными. Поговариваете о возвращении симбиоза. Почему? Уничтожить проще.

— Не люблю, — подтвердил Ким легко и радостно. — Но они же не виноваты, что не люди. А возобновление симбиоза — это навряд ли, это политики что-то там совсем намудрили. Мы слишком разные.

— Вы их боитесь. — На этот раз прозвучало почти вопросом. Киму стало смешно.

— Ага!.. Боюсь. Ну и что?

Какое-то время они молчали, только райр пощелкивал клювом что-то непереводимое и разглядывал человека по очереди то левым, то правым глазом. Автобус медленно тащился сквозь цветочный дождь, люди кричали что-то восторженное.

— Возможно, в этом все дело. — Райр щелкнул клювом как-то особенно решительно. — В разрыве симбиоза. Родительское чувство. Новый разум, разум ребенок… Продолжатель. Я понимаю.

Внизу кто-то пытался произнести речь, но его перебивали взрывами хохота.

— У меня есть реализованный несовершеннолетний потомок, — сказал райр, помолчав. — И еще трое вероятных. А у вас есть дети?

— Двое.

— Кто за ними следит, пока вы учите джи?

— Брат. У него нет своих, вот и приглядывает за племянниками.

— Разумно устроено. Мой у побочных родителей. Тоже разумно.

Автобус все полз вдоль площади со скоростью ленивой улитки. И словно бы даже не приближался к зеленой ковровой дорожке.

— У нас были сомнения, — сказал вдруг райр. — Серьезные сомнения. Два образумленных вида — это, конечно, важно, но джи… И еще этот слоган. Ваш коллега был с нами не до конца откровенен. Это понятно и объяснимо. Дело не в этом. И даже не в глаголе, хотя он тоже может иметь негативный и уничижительный смысл. Дело в определении. Оно не от самоназвания изначально произошло. От ругательства. Джеляб. Было у вас когда-то такое ругательство. Очень грязное. Так ваши предки называли предков тех, кого вы сейчас зовете джи. Не знали? Вы молодой, могли и не знать. Но мы — наблюдатели, и мы не могли не проверить все. Не подготовиться. К тому же вы слишком близки. Почти едины. И такой негатив… Вам знакомо понятие шизофрении?

Райр снова защелкал клювом, и Ким вдруг понял, что Чужой так смеется.

— Космос открыт для всех, да. Но не для тех, кто хочет его лишь для себя. Очень неприятно. Детская болезнь, да. Детям надо сидеть на своих планетах, пока не станут взрослыми. Космос не для детей. Два образумленных вида, конечно, но ведь и дети могут завести детей, так и не став взрослыми. У нас были сомнения. Серьезные сомнения. Этот ваш девиз оскорбителен для джи. Нетолерантен. И то, что вы пытались говорить с нами на нашем языке, присвоив наши слова… Детям свойственно повторять чужие слова, не имея собственных. Мы сомневались, да. Но мы ошиблись. То, что случилось сегодня, развеяло все сомнения.

Райр долго щелкал клювом и покачивал головой. Потом резко уронил ее вниз, прогнув шею, и снова вздернул в обычное положение.

— Вынужден принести извинения. — Голос переводчика не изменился. — Я более других был убежден в скрытой оскорбительности вашего девиза. Более других настаивал на дополнительной отсрочке и анализе. Я был не прав. Если сами джи не находят в этом ничего оскорбительного и готовы принять просто как шутку — то как я могу настаивать на обратном? Это было бы глупо… Как у вас говорят — «пытаться быть правоверней Аллаха и Магомета, пророка его».

И он снова защелкал клювом.

Ким смотрел на экран — ведь надо же было куда-то смотреть. Автобус дополз-таки до зеленой дорожки. Распахнулись дверцы, наружу высыпала охрана, торопливо разбежалась и застыла вдоль кромки ковра. Грянули первые такты гимна.

И, наконец, неловко путаясь в сразу же подхваченной ветром парандже, навстречу восторженному реву толпы и нацеленным объективам из автобуса спустилась она — сегодняшняя героиня. Переименованная в Жемчужину джи по имени Лапусик.

Женщина — как они сами себя называют…

Татьяна Кигим. Чужое Вожделение

1

Эла потянулся, чувствуя, как нежные струйки мелкого песка пробежались по телу, и выбрался из холма, присыпавшего его бронзовую кожу. Интерьер, повинуясь мысли хозяина, начал тут же меняться: дюны ссыпались в утробу корабля, обнажив каменистое плато для физических упражнений. Эла взялся за снаряды, разогревая гибкое, сильное тело. Перед ним вставал алый восход, до боли прекрасный — будто и не было миллионов световых лет, что разделяли Элу и планету, на которой этот восход был запечатлен. Повинуясь искусственному разуму корабля, небо прочерчивали два спутника, движущиеся по траекториям Сыновей. Грандиозная перспектива картины завершалась танцем пылевого смерча у подножья гигантского вулкана.

Эла никогда не задумывался, чего стоило его народу создать исполинский корабль, где бы каждый ни в чем не нуждался. Хочешь — экзотические пейзажи чужих миров, хочешь — завтрак в глубине пещерных лабиринтов, хочешь — вид с каменной террасы… Любые пейзажи известной вселенной были доступны Эле. В детстве он часто их менял, но теперь вырос, возмужал, вступил в период радости и вожделения, и ныне кожа желала тихих, спокойных ласк песчаных дюн.

Юноша чувствовал, что сейчас, когда на первый план выходит его красота и физическая сила, многое меняется — становится важным только то, что выделит его между другими Сыновьями и принесет благосклонность возлюбленной Матери.

Услышав вызов, он грациозно распрямился, стряхивая с кожи песок. В черных зрачках зажегся радостный свет, и блики огней, которыми заполыхали очи, осветили поверхность искусственных скал. Тонкие струйки маленьких смерчей проводили его, полируя кожу.

Быстрой пружинящей походкой Эла преодолел коридоры и ворвался в зал, где его ждала Мать.

Мать Тиашш — ласковое, как прикосновение, имя гуляло на языке. Два юных мальчика, из самых младших Сыновей этого поколения, сидели у ног Матери и аккуратно полировали когти и роговой панцирь на ее подошвах. Блики от полыхающих глаз Матери метались по стене корабля, и Эла мог проследить за ее взглядом: Мать глядела на карту. Внезапно вся стена стала прозрачной, и Эла пошатнулся, ухватившись за плечо Тиашш, чтобы не упасть, но тут же отдернул руку, смутившись смелого жеста. От космоса их отделял каньон — имитация каньона, пугающе удачная имитация…

Присев у ног Матери, Эла позволил себе раствориться в наслаждении, чувствуя пальцы и когти Возлюбленной, ласково поцарапывающие его плечи и спину.

— Эла, — нежно сказала Мать, и глаза ее потухли, потом вновь засветились, мягко и ласково. В ответ вспыхнули глаза юноши, оправдывая прозвище — Сияющий, они заставили Тиашш улыбнуться. — Ты прекрасен, мальчик, и ты станешь первым, от кого я порожу потомство в новом мире…

Эла едва не захлебнулся от нахлынувших чувств. Он был горд, что такая влиятельная Мать, как Тиашш, выбрала его первым среди нескольких возлюбленных Сыновей, хотя те были старше…

— Это будет, когда мы приблизимся к Вожделению, да?

— Да, — ответила Мать. — Это будет совсем скоро.

Эла был так счастлив, что проморгал появление Старшей Матери, с опозданием вскочив при приближении Старухи Сишш. Она была так стара, хотя большую часть полета проводила в анабиозе, что ее частица была в каждом ребенке, родившемся в последние десятки поколений.

Старшая мать родилась на Вожделении, покинутой планете странствующего народа. Кожа на ее лице была тверже, чем роговой панцирь на подошвах Элы. Глаза ее почти не светились, голос был шершав, как камень.

— Да, мы приближаемся к Вожделению, — сказала она. — И самые достойные сыновья первыми продолжат наш род на милой родине. Я устала, я очень устала… но я позволю песку занести мои глаза только тогда, как увижу Вожделение… Не раньше, чем я увижу мою родину. Мое Вожделение…

Эла редко видел таких старых Матерей и Отцов, как Сишш. На тысячи потомков их осталось всего несколько десятков. Многие легли в песок, не выдержав усталости, другие веками спали в анабиозе, велев разбудить по прибытии на Вожделение. Большая часть ныне живущих родичей Элы родилась в странствиях, но и для них покинутое Вожделение было мечтой и воплощением надежд.

Но существовало ли оно на самом деле? Вот тот кощунственный вопрос, что не раз слышал Эл от братьев и сестер своего поколения.

— Иди, мальчик, — сказала Старшая Мать. — Тиашш, нам надо поговорить, а ты иди, мальчик, иди…

Старуха Сишш не могла помнить имен всех своих многочисленных потомков. Эла прикоснулся к шершавой щеке когтями, едва-едва, выражая почтение, и вышел, на пороге оглянувшись — возлюбленная Мать, с которой он не осмелился попрощаться жестом, на него уже не смотрела, поглощенная вычислениями курса.

2

Эла открыл информаторий, решив немного поучиться. Хотя к юности старшие проявляли известное снисхождение, учитывая бури чувств и желаний, разрывающие организм, Эла в большинстве случаев к занятиям относился серьезно. Он уединился в пещере — искусственный разум, управлявший кораблем, сомкнул вокруг него стены. Эла выбрал мягкую подсветку сквозь вкрапления льда.

Он листал фразы, скользящие по граням дымчатых ледяных призм и матовых сталактитов, и блики от сияющих глаз метались по пещере. Поглощенный занятием, он не заметил, как и стены раздвинулись, и интерьер изменился, повинуясь желанию гостя.

— Нихшш?

Эла привстал, проморгался от света. Вокруг простирались дюны, а они сидели на небольшой террасе, на которую накатывали пылевые смерчи. Теплое светило ласкало, не жарило и готовилось уйти за горизонт.

— Не против, что я выбрала более интимную обстановку?

Нихшш, Сестра Нихшш, усмехнулась и пересела поближе. Эла был не очень доволен ее приходом. Что бы это значило? Время совместных игр давно прошло, и теперь у них разные пути: у него к Матерям, у Нихшш и других Сестер — к Отцам. Единовзращенные всегда разделены судьбой. Никогда отпрыски одного поколения не сходятся в смерче единых желаний и надежд на будущее.

— Что ты хочешь? — Он понимал, что негоже вести разговор одними вопросами, но — о чем они могли говорить? Интересы у них были разными. Эла занимался изучением работы энергетических установок, а Ниххш — медициной и навигацией.

— Как тебе Мать Тиашш? — вытягиваясь и щуря глаза, спросила Сестра. — Ты уже был с ней? Она тебя выделяет, это заметно.

— Какая тебе разница… — ответил Эла, отчего-то смущаясь. — Это наше дело…

Нихшш улыбнулась, и одежда на ее теле растворилась. Эла моргнул от неожиданности. Он, как и многие мальчики, в свое время задумывался о том, почему им так нравятся Матери, а Сестры почему-то совсем не так. И он не мог понять, почему они так нравятся Отцам. Возможно, он просто не дорос до понимания?..

Хотя в обнаженной Сестре тоже было что-то волнующее… особенно если учесть, как он изнывает от неудовлетворенного желания к Матери Тиашш.

— Неприлично, Нихшш, зачем ты разделась… А если кто-нибудь войдет?

Сестра засмеялась.

— Ты действительно не хочешшш? — Ногти девушки коснулись, поцарапывая кожу. Голос стал волнующим, шелестящим, скребущим. Юноша отдернулся, и от вспышки глаз заметались блики. — Ты не хочешшш узнать, каково быть с женшшшиной?

— Что ты делаешь?!

Она откатилась на край террасы и стала глядеть на уходящий в глубину каньон:

— Играю с тобой, глупышшш. Разве только Матерям можно это? Они имеют власть и возмошшшность захапать под свои острые когти любую тонкую шшшкурку молоденького мальчика… Но это несправедливо… нешшшправедливо…

Голос Сестры становился все интимнее, он манил, возбуждал и вызывал мурашки, как звук скребка по граниту.

— Что за чушь ты говоришь… — неуверенно сказал Эла. — Наши яйца росли вместе…

— Яйца! Яйца! У вас, дураков, один ответ — яйца! — презрительно сказала Нихшш. — Ничто не мешает любить друг другу детям одного поколения, кроме глупых старых традиций, которые на руку только Матерям. Иначе кто бы дал им царапать свою кожу?! «Старшшшие учат младшшших!» — передразнила она. — Не бойся, наши потомки не будут выродками — не только для порождения яиц, Эла, создаются пары. Для удовольствия… Иди ко мне, Эла, я покажу, как надо делать… Я старшшше тебя, я умею…

Эла застыл, с ужасом и сладким страхом глядя на приближающуюся Сестру. На четвереньках, с изогнутой спиной, она походила на хищную самку с планеты бескрайних степей или заснеженных плато. Гибкое тело отражало свет, а когти, царапая камень, производили скрежещущий звук, продирая до кожи и рождая вожделение.

— Нихшш, — прошептал он, но вместо богатого обертонами шелеста из горла вырвался хриплый свист.

Когти Сестры издавали звук, неприличный до дрожи. Шероховатый камень отвечал на скрежет появлением борозд, и песчинки бежали по позвоночнику. Родилось желание, противоестественное и невозможное.

…Лежа в истоме, полузасыпанные теплым песком, с иссеченной кожей, они глядели на садящееся искусственное светило.

— Хочешь увидеть настоящее? — спросил Эла. — Я хочу. Скоро мы будем на Вожделении…

— Еще одна глупость, еще одна традиция! — зло сказала Сестра. — Они наелись путешествий, они повидали сотни миров, они хотят вернуться. А мы, значит, родились, чтобы навечно осесть в одном мире, пусть самом прекрасном во вселенной?!

— Это что, заговор? — удивился Эла.

— Это возмущение… Им, — Нихшш выделила местоимение презрительно-осуждающим тоном, — им надоели скитания, но они не думают о нас, молодых и страстных… Зачем нам Вожделение, если есть тысячи иных миров? Зачем нам старые обычаи, мы придумаем свои традиции…

Эла лежал и не мог понять, что это: мир рушится? Или, быть может, приоткрывается новыми гранями бытия…

3

Те, кто родился в джунглях, были представителями самого малочисленного поколения за всю историю Путешествующих. Улетев с родной планеты, которая была слишком скудна и взращивала слишком мало жизней из отложенных в пески яиц, искали они новые миры. Яйца ложились в снега, в глину, в вязкую почву, но каждый раз число родившихся оказывалось меньшим, чем в родных песках.

Когда же на влажной планете, полной хищных гадов и илистых болот, из всех кладок собрали хорошо если десятую часть яиц с треснувшей скорлупой — тогда все поняли, что нет на свете планеты лучше, чем потерянное Вожделение.

Эла мечтал, что яйцо, порожденное Матерью Тиашш, от него, бронзовокожего, взрастет в теплых родных песках Вожделения новой чудесной жизнью.

В день, когда взорам должна была открыться алая точка Вожделения на фоне развертывающегося величия системы родного светила, все десятки тысяч родичей Элы раскрыли внешние стены, сделав их прозрачными, и смотрели — кто в пещерах, кто на плато или террасах — в извечную тьму, где звезды могли удаляться и приближаться по велению разума, создавшего корабли для путешествий… Для побега. Для возвращения.

Вожделение приближалось.

Эла стоял рядом с Матерью Тиашш. Она настояла на этом, благоволя к его сияющим глазам, и Эла в самый торжественный момент оказался среди Высоких Матерей и Пресветлых Отцов, в главном зале, где почти не было молодежи. Но Сестра Нихшш, увы, была здесь, и у юноши не выходило из головы: что он скажет, как объяснит Матери, почему кожа на его гладком теле поцарапана? Как он утаит от нее, как скроет, что познал наслаждение — и в объятиях кого — не Матери из старших поколений, что возвышаются над ним, подобно ступеням пирамиды, но от Сестры, выросшей в единой утробе влажного болота! Это было столь противоестественно, как только может быть противоестественна связь внутри поколения. Но как же сладко было вспоминать скрип песчинок под их телами и когти Нихшш, впившиеся в кожу, — так что от воспоминаний дрожь пробегала по позвоночнику.

Впрочем, Мать Тиашш была, как и все, так поглощена моментом встречи, что не обратила внимания на едва прикрытые царапины на коже Элы.

— Вожделение… — по рядам пронесся вздох, и Эла не сразу понял, что пропустил явление взорам алого диска.

Оно существует?! Значит, оно существует…

Корабль-скала, сорванный с почв планеты, возвращался на родину. Они видели как на ладони плоскость эклиптики с россыпью планет и мелких небесных тел. Сияющей точкой меж третьей планетой и поясом астероидов неслось в бесконечности Вожделение.

— …Вожделение…

Вздох, выдох, ликующий крик пронесся над толпой, так что завибрировали скалистые стены корабля-исполина. И те, кто покидал Вожделение, и те, кто только слышал о нем, и даже самые младшие, как Эла и его сверстники, — десятки поколений отмечали встречу с Вожделением: планетой, некогда отвергнутой ими, но ждущей и преданной, готовой принять в свои объятия…

Эла до рези вглядывался в сверкающую точку. Маленький диск рос, рос, и Скала начала маневр приближения.

Но по мере роста диска на прозрачных стенах корабля у возвращающихся рождалось недоумение.

«Быть может, мы сбились с курса и это не та планета?» — Эла сверился с инфоматорием, как, вероятно, сделали тысячи его родичей, и с невысказанным вопросом замер перед прозрачной стеной.

Вожделение, открывая перед ними свой лик, все так же шло по своему извечному курсу, меж белесо-голубым шаром третьей планеты и сверкающим хороводом астероидов. Вокруг Вожделения вращались Сыновья — Старший и Младший. Но лик планеты был до странности неузнаваем.

— Это наша планета? — громко спросил кто-то, и вопрос тут же подхватил гул недоуменных голосов.

Проверка координат, деловитая суета на несколько мгновений отсрочили ответ, но он все же прозвучал. Да, это Вожделение… Это их край, к которому они стремились сквозь миллионы лет изгнания… Изуродованное, оскорбленное Вожделение…

Планета вращалась, демонстрируя редкие алые пятна песчаных раздолий и древние каньоны, но страшными язвами изуродовали ее лицо влажные зеленые долины и синие океаны. Там, где неслись наперегонки юноши народа Элы по дорогам меж скал, привлекая силой, быстротой и ловкостью взгляды Матерей, ломко струились голубые нити. Вожделение словно пыталось прикрыть уродство вуалью — белыми облаками, не столь частыми, как над третьей планетой, но постыдно водянистыми.

— И мы шли столько лет, чтобы увидеть такое Вожделение?! — Отец Айла тяжело осел на камень.

Все потрясенно молчали.

Наконец раздался возглас:

— А что это?

Мальчик, из самых последних, вылупившихся во влажном болоте, указывал на россыпь искорок вокруг Вожделения. Да, это были чужие корабли. Не такие грандиозные, как Скала, но зато многочисленные. Они оживленно метались вокруг планеты и Сыновей, улетали вдаль, к другим небесным соседям.

— Сколько их… — пошептала Мать Ошшат.

Тысячи, а возможно, десятки тысяч крошечных кораблей создавали хаотическое, бурное движение радостной, молодой жизни.

— Что они сделали с нашшшей планетой…

Кто сказал, кто простонал это, Эла не разобрал. Его внимание привлекло возникшее на одном из секторов стены лицо нового хозяина планеты: первого вступившего в контакт с сородичами Элы. Он что-то говорил, раздельно, с неприятными рокочущими, влажными интонациями, а потом поднял вверх руки с раскрытыми ладонями.

— Они миролюбивы, — сказала Старшая Мать. — Но что они натворили…

— Видимо, это существа с третьей планеты, — сказал Отец Улу. — Когда мы улетали, они лазили на своей мокрой планете по деревьям. Наверное, они развили в себе разум, вышли в извечную тьму, а потом приспособили наше Вожделение под себя… Наполнили впадины водой, посадили свои влаголюбивые растения, изменили атмосферу. И мы… — Он замолчал, подбирая слова. Чудовищность происходящего невозможно было выразить словами.

— Нам нет теперь здесь места…

…Эла видел застывшее лицо Старшей Матери. На стене продолжал говорить новый житель их мира — он, тыча в схему системы, перечислял свои названия небесных тел. Указывая на четвертую от светила планету, он то и дело обводил вокруг себя рукой, словно желая сказать: «Мы тут живем!» Труднопроизносимый крик хищной птицы: «Марррр…» — и свист. Свист, похожий на голос змей из болотных джунглей. Так они называют нашу планету? Наше Вожделение?!

…Их планету. Их Вожделение. Их «Маррр» — и свист.

4

Новые хозяева планеты на экране говорили и говорили на странном, влажном языке, с обилием долгих и вибрирующих звуков, а в многочисленных залах Скалы повисла трагическая тишина.

— Разве мы не попытаемся забрать у них наше Вожделение? — спросил кто-то из младших.

Отец Шела, хранитель памяти, внимательно посмотрел на молодого:

— Если ты бросишь возделывать террасу с цветами из темного кварца и придет кто-то, кто вырастит там ледяные пирамиды, разве не прав он будет, разве посмеем мы отобрать у того, кто делал, в пользу того, кто оставил?

Старуха Сишш молчала, и будто еще миллионы лет легли на ее лицо вдобавок к прожитым.

— Мы бросили тебя, мы искали лучшшшего, — прошептала она тише, чем струится песок меж ладоней, но ее услышали, потому что каждый жил той болью, что шелестели ее слова. — Мы раскаялись, мы вернулись, но у тебя уже другие дети, другие возлюбленные…

Она села, и искусственный разум Скалы, повинуясь желанию Старшей Матери, начал засыпать ее песком. Так всегда уходят из жизни оставшиеся; так уходили из жизни на Вожделении. Множество скульптур в честь занесенных песком выдающихся личностей возведено на планете, скромных и строгих памятников: каменных лиц, взирающих из песка… Сохранились ли эти символы ушедшего дня? Сохранят ли, если найдут, новые возлюбленные Вожделения наследство ушедших? Эла смотрел на расцветающую чужую, чуждую жизнь и не видел будущего.

Вожделение устало их ждать. Они летели десятки и сотни тысяч лет, чтобы увидеть перед собой чужое Вожделение.

…Эла глядел, как Матерей засыпает песком. Они ложились одна за другой, и ловкие смерчи накидывали слой за слоем сыпучую пелену на их тела. Он еще видел лица Матери-прародительницы, и Матери-первой-возлюбленной, и Матери Тиашш, и многих иных Матерей и Отцов, чьи глаза заметало само струящееся время.

Сестра стояла рядом, и в глазах ее горел огонек торжества. Эла чувствовал ее нетерпение развернуть Скалу и устремиться назад, к звездам и иным мирам.

Тогда он повернулся к растерянным — тем, старшим, кто не ушел, и к молодым своего поколения — и сказал:

— Наверняка где-то есть мир, похожий на нашу потерянную родину. Надо только искать и верить.

На его слова, разорвавшие тишину, оборачивались те, кто не успел уйти. Некоторые глядели пустыми глазами. В глазах других рождалась надежда.

— Нам будет тяжело, но это не конец пути. Мы отыщем на просторах Вселенной свое Вожделение.

…Скала разворачивалась, так и не ответив новым владельцам четвертой планеты, оставив их в недоумении от встречи с чуждым разумом и чужой печальной тайной. А Эла долго провожал взглядом Вожделение, закрывшее перед ними свои врата.

Владимир Венгловский. Piratas Vulgaris[1]

Идея стать пиратами пришла в наши головы совершенно случайно. Мысль родилась в тот момент, когда мы стояли перед ржавой развалюхой, а продавец называл ее цену. До начала торгов мы уже обшарили все внутри, и я был совершенно уверен, что посудина сможет летать. Правда, не очень хорошо.

— Ого! — сказал я.

— Вот это да! — произнесли в один голос братья-регулы Рико.

По правилам братьев надо называть регулианцами, но это долго и неудобно. Они регулы — и все тут. Братья не против. Тем более — кто их спрашивать-то будет?

Фераджо, как всегда, молчал. Слышны были лишь «вжик-вжик» — это робот полировал одну из своих деталей.

— Вы не понимаете! — воскликнул торговец. — Это же раритетный эксклюзивный корабль! «Столетний птеродактиль». Помните пирата Одноглазого Джона? Того, что еще взорвал три полицейских крейсера, перед тем как его корабль изрешетили из корабельных орудий. Того, чьи награбленные сокровища до сих пор не найдены. Может быть, они спрятаны именно на его корабле!

Я критическим взглядом осмотрел развалюху и хмыкнул. Судя по ее виду, спрятанные сокровища искали долго и упорно.

— Цена завышена раза в три, — сказал я.

— В четыре, — возразил Младший Рико.

— В четыре с половиной, — прикинул Старший Рико.

Регулы были близнецами, но Старший однажды попал во временну́ю аномалию. Результат, как говорится, был налицо.

Фераджо отвлекся от полировки и смачно сплюнул смазкой на грязный песок торговой площадки. Торговец слегка порозовел и покрылся зелеными пятнами, что для головоногих с Реи служило выражением крайней степени возмущения.

— Ну, хорошо, хорошо, только ради уважаемых клиентов! Сброшу цену вдвое. Вы посмотрите, какое качество! Теперь так не строят, — торговец хлопнул хваталкой по обшивке корабля.

Что-то хрустнуло, и хваталка провалилась внутрь. Грохот от падения куска обшивки эхом прокатился внутри корабля, затихнув где-то в его глубинах.

— Ладно, втрое, — полностью позеленел реец. — Но я буду совершенно разорен.

Мы с братьями переглянулись, а Фераджо потопал обходить корабль по периметру, вновь изучая возможную покупку. Я достал кошелек и пересчитал оставшиеся кредиты. М-да, не густо. Братья синхронно вывернули карманы и начали собирать высыпавшуюся мелочь.

«Бам, бам, бом», — доносились до нас удары робота по бортам корабля. При этом внутри что-то звенело и бухало, а студенистая поверхность торговца нервно вздрагивала от каждого хлопка. Наконец послышалось подозрительное шипение, затем клацанье, похожее на звук оружейного затвора. Реец скосил глаза на стебельках и осторожно, по-крабьи, начал пятиться к своей торговой палатке. Из-за «Столетнего птеродактиля» появился Фераджо, подошел к нам, молча отстегнул от уха алмазную серьгу и бросил в общую кучу денег.

Покупка была одобрена.

* * *

— Как хорошо, что ты догадался принять вид уважаемого Нюбеля, — сказал на обратном пути Старший. — Иначе торговец бы точно цену не сбросил.

Мы вместе с братьями шли пешком к нашему бунгало на берегу моря, так как денег нанять кар уже не хватало. Фераджо остался вместе с кораблем — следить за его доставкой.

— Здравствуйте, уважаемый Нюбель! — воскликнула пробегающая мимо маленькая девочка.

Я хмыкнул и сменил обличье, изобразив преуспевающего клерка, довольного общим ходом дел на Альфе Центавра и политикой в нашем секторе Галактики.

— Пижон, — констатировал факт Младший.

— Да уж, Пересмешник, ты бы поаккуратнее менял лица. Поскромнее, — пробурчал Старший. — А то не соответствуешь портретам из рубрики «Их разыскивает полиция». Властям уже надоело каждый раз новые портреты печатать. А популярность? А имидж? Разве тебе не хотелось бы везде видеть свои истинные изображения? А, кстати, какой ты по-настоящему?

Последний вопрос заставил меня задуматься. Не то чтобы я страдал плохой памятью, но все же…

Вознаграждение за поимку жулика все равно небольшое. Не буду ради такой мелочи показывать свое настоящее лицо. Если его вспомню, конечно. А вот будущее зловещего пирата выглядело в гораздо более радужных тонах, чем судьба мелкого прохиндея. Над суммой с солидным количеством нулей и свой реальный портрет повесить будет не обидно.

Когда мы притопали к бунгало (слишком громкое название для хижины, чьи стены кое-как сложены из местного бамбука, а крыша из пальмовых листьев видела гораздо лучшие времена), рядом уже стоял наш новый космический корабль. Невдалеке с довольным видом прогуливался Фераджо. Голубые морские волны набегали на песчаный берег и ласково касались отполированных подошв робота.

— Так что — мы уже решили, где будем прятать контрабандные овощи при перевозке? — спросил Старший Рико.

— Какие овощи? — удивился я.

— Как это «какие»? А разве не ты решил их перевозить на Хрюку еще несколько дней назад?

— Нет, у нас сегодня совершенно другой план! — воскликнул я. — Я думал, что вы уже поняли.

— Мы пойдем в почтовую службу? — спросил Младший.

— Мы доставим корабль до сектора роботов и продадим на металлолом? — предположил Старший.

Фераджо достал изогнутый нож, от одного вида которого меня передернуло, и вонзил в пальму. Сверху свалился большой кокос и огрел робота по голове.

— Ход мыслей Фераджо мне нравится, — сказал я. — Сообщаю, что мы собираемся стать космическими пиратами!

Возникла некоторая пауза, которую нарушил Старший:

— По-моему, идея с овощами поинтересней.

Фераджо в восторге лязгнул ладонями, затем откуда-то из-за спины достал здоровенную пушку, подбросил вверх кокос и пальнул, не глядя. Мы попадали на землю, прикрыв головы руками. Сверху посыпались осколки жареной скорлупы.

— В яблочко! — сообщил Младший.

— В орех! — поправил Старший.

— В общем, один согласный есть, — констатировал я, — а остальные права голоса лишены. На повестке дня несколько вопросов. Первый — как будем восстанавливать корабль?

Фераджо сбегал в бунгало и вынес коробку с инструментами.

— Второй — я думаю переименовать корабль…

Фераджо зачеркнул старое название и написал «Птирадактиль».

— Не понял, — спросил я, — а почему уже не столетний? Из-за того, что после ремонта будет как новенький?

Робот согласно кивнул.

— А почему название с ошибками?

Фераджо пожал плечами.

— Ну, хорошо, — я махнул рукой. — И третий, самый главный — кого будем брать на абордаж?

Робот вновь выхватил пушку и выстрелил. Мы залегли. Стало слышно, как на голову робота опять свалился кокосовый орех.

— Слушай, Пересмешник, — пробубнил Старший прямо в песок, — брать на абордаж… Это же кого-то убивать надо будет? Не хочется что-то.

Я задумался. Действительно, что-то не хотелось.

— Э… — сказал я. — М-да… О! Убивать никого не будем! Мы подлетим к кораблю, наставим на него все пушки, и экипаж сдастся.

— А если он не сдастся? — поинтересовался Младший.

— Ну, тогда будем действовать по обстоятельствам. Кто из вас имеет опыт боевых действий?

Близнецы переглянулись и потупились. Фераджо подошел поближе и показал длинный рубец на своей груди.

— Что, след от бластера? Ого, как тебя зацепило.

Робот повернулся спиной и, не глядя, ткнул на несколько аккуратных заваренных дырок.

— Крупнокалиберный пулемет?

Робот кивнул, затем согнул ногу в колене. Это была не его собственная нога, а протез, приделанный уже позже.

— Елки-палки! Где это тебя так угораздило?

Фераджо залез во внутренний карман, достал отполированный значок. На значке под скрещенными мечом и бластером блестела надпись: «Галактический Легион».

— Да ты у нас ветеран! — воскликнул Младший и положил руку роботу на плечо.

Фераджо двумя пальцами сбросил руку и ушел к нашему «Птирадактилю».

* * *

Через месяц кропотливого труда и полного отсутствия денег, когда мне уже пришлось пробивать новые дырки на ремне, а близнецы весь день пропадали на море, от отчаяния изображая опытных рыболовов, Фераджо наконец закончил свою работу. Он гордо оглядел блестящий корабль с маленькой надписью на борту: «Прашу сильна не стучать». Кричащее название «Птирадактиль» было выведено несмываемой краской огромными неровными буквами. Рядом пририсована зубастая морда крылатого ящера, не поддающегося классификации. Кажется, Фераджо не только не умел грамотно писать, но и художником был, мягко говоря, посредственным.

Каплеобразная форма корабля внушала надежду на радужное пиратское будущее. Ощетинившийся восстановленными лазерными орудиями «Птирадактиль» рвался в бой. Очень хотелось есть. Оставалось ждать нужной добычи. Я сидел возле приемника и слушал новости.

Наконец желанное сообщение было услышано.

— Господа пираты! — заорал я, выбегая на порог бунгало. — Все сюда!

— Идем! — донеслось со стороны далекой лагуны.

Появились братья со своей добычей, которую они тащили за длинную шею. Зубастый рот добычи был завязан веревочкой, а сама она сама отчаянно упиралась лапами-плавниками. Но братья — они очень упрямые.

— Это, по-вашему, что — рыба? — спросил я.

Близнецы переглянулись.

— Сейчас же отпустите несчастное животное и дуйте в бунгало. А где Фераджо?

— Ушел на базар с утра, — сказал Старший.

— Достал нашу заначку и утопал, — подтвердил Младший.

— Заначку? — переспросил я, провожая взглядом радостно устремившуюся к морю добычу.

Старший Рико сосал прокушенный острыми зубами палец.

— Ну, да ладно, Фераджо это заслужил, — сказал я, посмотрев на корабль.

В животе противно заурчало.

Мы вошли в бунгало.

— Значит так, слушайте.

В это время двери в бунгало распахнулись, и на пороге появился Фераджо. На голове у него был повязан красный платок, в левом ухе блестела металлическая серьга, а на плече сидел большой разноцветный попугай.

— Ты глянь, попугая купил! — воскликнул Младший.

— Я тоже хочу! — сообщил Старший.

— Нет-нет-нет, — сказал я, подсчитывая в уме стоимость такой птицы. — По пиратским канонам попугай на судне обязан быть только один.

Попугай наклонил голову, уставившись на меня круглым глазом, и глубокомысленно изрек классическую фразу: «Попка — дур-р-рак».

— Вот-вот. Вернемся к нашему делу.

Мои друзья-пираты склонились над столом, и я включил записанное сообщение.

«…Появившийся в районе Альфы Центавра покинутый корабль неизвестного происхождения. Просьба никому к кораблю не приближаться. Ждем прибытия официальных властей. Всем необходимо скорректировать траектории движения, чтобы миновать опасную находку. Координаты…»

— Это наш шанс! — воскликнул я. — Совсем рядышком! До прилета властей берем заброшенный корабль на абордаж. Улавливаете? Никого нет на борту, и совершенно пустой космос вокруг. Жертв — ноль. Сокровищ — полный трюм. Будем атаковать. Кто — за?

Я положил руку на приемник. Сверху опустили ладони братья Рико, а потом нас всех придавила металлическая лапа Фераджо.

— В общем, все согласны, — сказал Старший, дуя на придавленную руку.

— Прошу на борт, джентльмены удачи, — скомандовал я.

* * *

Я не буду описывать, как мы стартовали. Наверное, это был самый страшный момент в моей жизни. А братья-регулы совершенно не обращали ни на что внимания. Близнецы невозмутимо разыгрывали партию в «Космическую Монополию».

После десяти минут тряски всего корабля, дребезжания обшивки и оханья двигателя наступила тишина.

Монополия вместе с полем, фишками и игроками медленно поднялась в воздух. Я наблюдал всю эту картину, паря где-то под потолком. Младший Рико попытался собрать нарисованные купюры, которые бабочками разлетелись по каюте.

— Слушай, что такое, играть нельзя?

— Да, — добавил Старший, — я только-только ухитрился купить половину Большой Медведицы. Ну вот, опять игра испорчена.

Из рубки управления, громыхая по металлическому полу магнитными подошвами, спокойно вышел Фераджо, скрестил руки и принялся нас невозмутимо разглядывать.

— Включай систему гравитации! Только не говори, что на этом корыте ее нет! — возмутился я.

Робот издал скрежещущий звук, напоминающий смех, и исчез в рубке.

— Чего это он? — спросил Старший.

— А ты на нашего босса посмотри, — ухмыльнулся Младший.

— Что? Где? — я подлетел к стене, отполированной заботливыми руками робота до зеркального блеска.

Мама родная — на меня смотрела блондинка с огромными голубыми глазами, ярко накрашенными губами и таким вырезом на платье, что сам бы загляделся. Если бы это, конечно, не было моим собственным отражением.

— Пересмешник, тебя можно пригласить на ужин сегодня вечером? — с серьезным выражением лица поинтересовался Старший.

— Всем молчать! А ну, быстро работать! Марш в рубку. Идите Фераджо помогайте.

Я знаю, что в момент страха Пересмешники могут рефлекторно принять свой истинный вид. Неужели? Нет, не может быть — я прогнал навязчивую мысль и принял облик офицера космического флота. Плечи — во! Грудь — колесом! Кулаками можно сваи забивать. Глаза, правда, маленькие и взгляд глуповатый. Зато челюсть большая.

В этот момент Фераджо включил систему искусственной гравитации. Ничего, офицеры космофлота не больно падают.

Когда я появился в рубке, то желание приглашать меня на свидание у Старшего вмиг пропало.

— Сколько до неопознанного космического корабля? Доложить! — скомандовал я.

Фераджо ткнул пальцем в экран навигатора. Красная точка цели стремительно приближалась.

— По местам! Приготовиться к абордажу!

— Есть, капитан! — отрапортовали братья-регулы, достали бластеры и замерли возле шлюза.

Фераджо выхватил свою большую пушку. Попугай на плече у робота пронзительно заверещал.

— А кто управляет кораблем? — через некоторое время поинтересовался я.

Братья переглянулись, а Фераджо, хлопнув себя по лбу, бросился к штурвалу. Вовремя — мы уже подлетали. Чужой корабль, видневшийся в иллюминаторе, был не большой и не маленький — самых подходящих размеров. Весьма обветшалый и довольно заброшенный на вид. Этакий космический скиталец, обросший звездными ракушками и полипами. Самое то, что необходимо начинающим пиратам. Мне казалось, что корабль весь до отказа забит сокровищами и артефактами.

— Шлюз видишь? Куда будем пристыковываться? — спросил я у робота.

Фераджо пожал плечами и прибавил скорости. Острый нос нашего корабля, оснащенный тараном, был устремлен прямо в борт таинственного космического странника.

— Берегись! — закричал я и ухватился за поручень.

Последовал сильнейший удар, затем раздался скрежет открывающейся огромной консервной банки. Сквозь иллюминатор мы увидели, как буквально в нескольких метрах от нас отворились двери шлюза.

— Промахнулись, — констатировал я. — Что там на приборах?

— Атмосфера пригодна для дыхания, — сообщил Младший. — Можно выходить, наверное.

— Но женщин мы пропускаем вперед, — сказал Старший и многозначительно посмотрел на меня.

— Может, сначала проверим на животных? — поинтересовался я, ткнув в попугая, едва не поплатившись при этом пальцем.

Фераджо плюнул смазкой, растолкал нас и с пушкой наперевес ступил на вражеский корабль. Мы потянулись вслед за роботом. Неудобно как-то. Все-таки я капитан. Но идти за широкой металлической спиной было гораздо приятнее, чем идти первым.

А шли мы по сумрачным коридорам. Лишь редкие лампы на потолке излучали тусклый рассеянный свет. Коридоры переплетались друг с другом, образовывали перекрестки и развилки. На ровных стенах не было никаких признаков дверей.

— Интересно, а сокровища скоро будут? — произнес Старший, и его слова побежали по коридорам, затухая вдали пугающим эхом: «Ут… ут…ут».

— Словно к кому-то в желудок ползем, — тихо сказал Младший.

Как-то мне не по себе стало от этих слов. Даже захотелось побыстрее вернуться обратно и завязать с карьерой пирата.

— А может… — только начал произносить я не до конца додуманную фразу, как робот замер, настороженно подняв вверх палец.

И мы услышали…

«Ут…» — догнало нас эхо слов Старшего, оббежав корабль вокруг.

«Топ, топ, топ», — раздались шаги за поворотом коридора.

Довольно опасные на слух. И зловеще приближающиеся.

— Кто-то идет, — сказал Старший.

— Меткое замечание, — сказал попугай. Мы все разом уставились на птицу.

В это время из-за угла нам навстречу вышли двое. Один инопланетянин был очень высоким с синеватой чешуйчатой кожей и большими раскосыми желтыми глазами. С его макушки свешивалась длинная косичка волос, перевязанная красным бантиком. Второй… Да там и описывать нечего — просто здоровенная гусеница.

— Не люблю гусениц, — проворчал Младший.

— Приветствуем вас на нашем заброшенном корабле, — поднял вверх руку Синий-с-чешуйками (сказал он на всеобщем, так что мы его прекрасно поняли). — Я — Ав…

В это время Фераджо поднял пушку и нажал на спусковой курок. Мы и ахнуть не успели. Коридор заполнился дымом.

— Морок! — сказал Фераджо.

— Он — убийца! — завопил Старший.

— Он говорит! — воскликнул Младший.

— Ты говоришь? — удивился я. — А чего раньше молчал?

— А раньше все было нормально, — скрипящим голосом произнес робот. — Смотрите.

Дым рассеялся. Из тел поверженных местных обитателей, сдувшихся как воздушные шарики (меня едва не вывернуло наизнанку от их вида — нет, с карьерой пирата определенно пора завязывать), начал подниматься черный туман.

— Это Морок, — сказал Фераджо. — Я уже с ним сталкивался, когда служил в Легионе. Эта тварь поселяется на старых кораблях и питается пленниками, беря их тела под контроль. Я Морока за версту чую. Пригнитесь!

Как подкошенные мы упали на пол. Робот выстрелил куда-то поверх наших голов.

«Ба-бах!» — раздался взрыв позади.

«Если вернемся — я сам сдамся полиции», — промелькнула паническая мысль.

— Надо отступать, — сказал Младший.

— Командуй, капитан! — подал голос Старший.

— Драпаем, — скомандовал я.

Сказать было легко, а вот сделать… Туннели заполонили разнообразные существа со всевозможных миров нашей Галактики. И все они хотели нас поймать. Хорошо хоть огнестрельного оружия у них не было. И шли они, словно зомби. Фераджо безостановочно стрелял, меняя обоймы. Поле боя устилалось сдутыми оболочками, а коридоры заполнились дымом и черным туманом. По моим расчетам, мы давно должны были выйти к «Птирадактилю», но, видимо, в туманных коридорах мы сбились с дороги.

— Стой! — сказал я, упершись в стену.

Мы оказались в тупике.

— Занимаем круговую оборону! — закричал Фераджо, поливая шквальным огнем туннель, по которому мы пришли.

— Это как? — поинтересовался Младший.

— Да стреляй во все, что движется! — пояснил Старший. — Все равно они все неживые. Это, как сказал уважаемый Фераджо, Морок.

Противники давили числом. Волна за волной они накатывались на нашу оборонительную позицию. Вскоре на пол упала последняя обойма из пушки Фераджо. Заряды в наших бластерах закончились уже давно (а я свой — красивый, розового цвета, с узорами на рукояти — потерял где-то в самом начале схватки).

Началось то, что в древние времена называлось «рукопашная». А выглядело это так: мы — братья-регулы и я — пытались укрыться за роботом, размахивающим конечностями.

— Банзай! — закричал Фераджо, выхватывая из-за спины изогнутый плазменный меч.

— Кар-р-рамба! — заголосил попугай у него на плече.

— Самурай обязан следовать Пути Воина! — робот опустил меч, разрубая пустые оболочки инопланетян.

— Это означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью. И ничего более, — глубокомысленно изрек попугай, затем клювом достал из-под крыла гранату и швырнул ее в толпу врагов.

Через пару минут мы обнаружили, что проход свободен. Но меня несколько смущали подозрительные шипящие звуки, заполняющие коридор, словно по нему ползли тысячи разъяренных змей.

— Тише, — сказал я.

Шипение складывалось в слова.

«С-с-съем! С-с-сожру! Х-х-хочеш-ш-шь что-то с-с-сделать х-х-хорош-ш-шо — с-с-сделай это с-с-сам».

— Голодный, наверное, — произнес Старший.

— Кто? — спросил Младший.

— Морок!

«С-с-сделай с-с-сам!»

Из заполняющего коридор дыма выползли черные туманные щупальца. На другом конце щупалец где-то там, в глубине корабля, угадывался кто-то большой и очень неприятный. Заряд в мече Фераджо заканчивался, плазменное лезвие постепенно угасало. Последними усилиями робот отбивался от черных клубящихся змей.

— Бегите, я прикрою! — закричал робот, приканчивая очередное щупальце.

В глубине коридоров вновь послышалось шипение — накатывалась новая волна Морока.

Попугай достал гранату из-под второго крыла и кинул в туннель. Граната с шумом покатилась по полу.

«Бом-бом-бам-ба-бах!»

«Чтоб вас-с-с!..»

— Ну, бегите же! — повернул к нам попугай хохлатую голову.

Так мы и запомнили их — двух героев, стоящих перед задымленным коридором. Они остались прикрывать нас — своих товарищей. Скупая слеза прокатилась по моей щеке. Уже перед выходом я обернулся и увидел, как туманное щупальце Морока пробило насквозь металлическую грудь Фераджо.

— Тебе не взять бойца Легиона! — закричал робот и угасающим пламенеющим лезвием сделал себе харакири. (Меня братья-регулы тут поправляют — не харакири, а сэппуку. А мне до лампочки, как это называется, все равно я уже обдумывал текст объявления о поиске нового члена команды.)

Попугай вцепился в голову робота, схватился за пламенный меч и…

…И я скрылся за углом. Нельзя же, чтобы смерть Фераджо была напрасной? Поэтому бежали мы очень быстро. До «Птирадактиля» я добежал даже первым. Это покидать корабль капитан должен последним, а заходить — первым. Я не виноват — таков древний закон. Следом вбежал Младший, за ним — Старший (молодость победила). Старший, шумно дыша, начал заворачивать входной люк.

— Стой! — сказал я.

— Почему? — спросили в один голос Младший и Старший.

Порой они мыслили синхронно. Но неправильно. Во мне теплилась крошечная робкая надежда, которую я даже боялся произнести вслух, чтобы ненароком не спугнуть. Поэтому я молча наблюдал, вглядываясь в туманный сумрак.

Наконец я увидел…

Словно морской прилив, по туннелю набегала черная волна щупалец Морока. А перед ней из последних сил летел попугай и тащил голову робота.

— Приготовиться к взлету! — заорал я.

— Стартуем! — закричал попугай, забросил голову в каюту и, обессиленный, упал на пол.

Щупальца ударили в закрывающийся люк и начали сквозь него понемногу просачиваться. Но мы уже стартовали. Словно пробка из бутылки, «Птирадактиль» выскочил из древнего корабля.

— Перейти на сверхсветовую! — я указал на пульт управления.

Конечно, все эти мигающие лампочки мне напоминали что-то смутно знакомое, но что именно — для меня оказалось загадкой. Близнецы тоже удивленно друг с другом переглядывались.

— Мы не можем выйти на сверхсветовую, — пояснила голова Фераджо. — Мы слишком близко к источнику массы.

— К чему? — удивился я.

— Вот к этому! — робот глазами указал на иллюминатор.

Вражеский корабль ощетинился шевелящимися щупальцами и, словно гигантская черная медуза, надвигался на нас. Скорость этой старой посудины намного превышала скорость нашего «Птирадактиля».

— К оружию! — закричал я. — Кстати, Фераджо, как ты себя чувствуешь?

Робот гневно сверкнул глазами.

Близнецы заняли места возле лазерных пушек. Кабина заполнилась яркими сполохами.

— Вот тебе, вот! — кричал Старший.

— Ага! Получай! — закусив губу, нажимал на гашетку Младший.

Кажется, братья входили во вкус.

— Не поможет, — пробормотал Фераджо.

И, правда, Морок окутал корабль своими черными щупальцами, которые поглощали лазерные вспышки.

Что же делать?

Попугай приподнял голову.

— Пить, — слабо произнес он и вновь потерял сознание.

В этой драматической обстановке Фераджо произнес:

— Маленький рычаг справа от пульта управления.

— Что?

— Дерни за рычаг, болван!

Ну, дернул…

Послышалось шипение, клацанье и звук открывающегося затвора. Из двигателя корабля прямо на корме высунулась переливающаяся радужными цветами трубка. На экране пульта управления возникла надпись: «Аннигиляционное орудие готово к бою. Пожалуйста, наведите на цель и нажмите на кнопку „Ввод“». Я не то чтобы нажал, я надавил всем кулаком.

И ослеп. Не полностью — всего на мгновение. В корабль Морока ударила яркая волна антивещества. Вспышка… И по космосу поплыли развеивающиеся клочки черного тумана.

— Благодарю за службу! — сказал, приподняв голову, попугай.

— Пернатое, это как тебя понимать?! — я схватил попугая за шею и поднял, как курицу, предназначенную на убой. — За какую это еще службу?

— Не трогай его. Это мой сослуживец! — сказал Фераджо.

— Молчи, робот!

— Это дискриминация по биологическому признаку! — возмутился Фераджо.

— Я тебе еще припомню «болвана». Будет тебе дискриминация. Куплю для тебя самое завалящее тело… А то и вовсе не куплю — денег нет. Будешь вот так в качестве головы с нами летать.

Фераджо обиженно затих.

— А ты, птица, отвечай, когда спрашивают!

Попугай слегка захрипел. Он полез лапой под крыло и достал значок Галактического Легиона. Значок отличался надписью «Оразумленное животное».

— А чего с нами полетел?

Попугай засунул лапу под второе крыло и достал значок «Галактическая безопасность».

Я посмотрел на Фераджо.

— Продал нас, значит, да?

— Нет! — попугай ловко разжал мой кулак и отлетел в сторону. — Не нужны вы мне. Безопасность такой мелочью не занимается.

«Вообще-то довольно обидно», — подумал я.

— А вот Морок — это да! Мы давно за ним охотимся. А он возникнет где-то и, прежде чем мы успеем подтянуть войска, ловит добычу и исчезает.

— Э-э-э… И нам что-то за это полагается? — спросил я.

Попугай несколько опешил и отвел взгляд в сторону.

— А! — Он встрепенулся. — Конечно! Власти Альфы Центавра денежную премию за Морока объявили. Вот вернемся…

— Большое спасибо, уважаемая птица! — отвесил я попугаю шутовской поклон. — Кстати, — обратился я к Фераджо, — откуда про пушку узнал?

— Была спрятана под видом детали двигателя. Я это еще при покупке обнаружил. Потому сразу и решил купить корабль.

Уставшие и довольные, мы возвращались домой. В ожидании бо-о-ольшой денежной премии.

* * *

Вот так и закончилась эта история.

Теперь сижу, пишу мемуары, вспоминая былые приключения. Потратив свою часть вознаграждения, я приобрел ранчо на одном уютном астероиде. Веду хозяйство, ругаюсь с поставщиками корма, подсчитываю прибыли. В общем, жизнь налаживается.

Фераджо купил новое тело и открыл школу выживания в экстремальных условиях.

Братья-регулы устроились в цирк… Ой, что вы делаете! Руки прочь! Не мешайте мне сочинять! Младший, верни сейчас же рукопись! Ну вот, кляксу поставил. Теперь читатели не поверят. Ладно-ладно, уговорили. Напишу правду. Никакого ранчо я не покупал. За премию мы основательно переоборудовали «Птирадактиля» и остались пиратами. Теперь вновь бороздим космические просторы в поисках очередного заброшенного корабля. Неужели вы действительно подумали, что Пересмешник может осесть на одном месте? Нет? И вы совершенно правы. Потому что тот, кто хоть раз летал на своем собственном корабле, кто сражался и победил инопланетного врага, тот с космосом уже не расстанется. У него это просто не получится. Засим разрешите откланяться…

— Эй, капитан! — раздался радостный возглас Фераджо. — Прямо по курсу неопознанное судно!

— Приготовились! — закричал я. — Свистать всех наверх!

Алексей Толкачев. Мотылек

За две с половиной тысячи лет до описываемых событий на острове Иос слепой бородатый поэт сочинил такие строки:

Царь Одиссей, многохитростный муж, Лаэртид благородный, Был он на выдумки мудр, плодовит на затеи изрядно, В умных советах никто с ним не мог наряду быть поставлен Ни из людей земнородных, судьбою гонимых, Ни из богов олимпийских, владык беспредельного неба. Был у него, не иначе, другой покровитель, что редко С неба, звездами обильного, сходит, к земле обращаясь, И, открывая избраннику благословенному хитростей много, Вновь исчезает во тьме, во пределах тумана и тлена.

* * *

Кул-Дун переносил высокую температуру нормально, однако и удовольствия от нее не получал. Поэтому, если планета имела атмосферу, Кул-Дун, чтобы не гореть в ее слоях, предпочитал совершать посадку на малой скорости. При этом он выпускал крылья и трансформировал свой корпус так, чтобы по возможности не сильно отличаться внешним видом от местных транспортных средств. На планете Ноид таковыми были бронированные амфибии. Приняв форму длинной крылатой тортиллы, Кул-Дун мягко опустился на все шесть лап прямо перед гигантским зеленым деревом.

Это был портал в Юк-хом-о'Риу — так на местном языке называлась эта уникальная зона. Уникальная даже по меркам Кул-Дуна, побывавшего на многих планетах и повидавшего самые разные миры. В Юк-хом-о'Риу наравне с физическими законами действовали фокусы виртуального киберпространства. А кроме того, здесь имела реальную силу магия, и не виртуальная, а самая настоящая, природная, существовавшая в этих землях испокон веку.

В Юк-хом-о'Риу были рады далеко не всякому гостю. Прорваться же сюда силой мало кому удавалось — входные цепи содержали защитный код высочайшего уровня. Местные технари работали на стыке кибернетики и магии. У Кул-Дуна были в Юк-хом-о'Риу друзья, но были и те, кто предпочел бы никогда не пускать его сюда. Оставалось надеяться, что власть Царя Грозного не распространилась еще на всю зону.

Кул-Дун включил режим визуализации виртуальных образов и сразу увидел входной код, с которым ему предстояло сейчас пообщаться, — он отображался в виде красного огонька, бегающего туда-сюда по гирлянде из золотых звеньев. Кул-Дун приблизился. Огонек замер на месте, и прозвучал вопрос:

— Кто ты и что тебе надо?

— Я Кул-Дун. Меня здесь знают. Хочу войти.

— Кул-Дун, — ответил код. — Космический странник, переносчик идей. Войдешь, если докажешь, что ты — это ты. Готов отвечать на контрольные вопросы?

— Готов.

— Вопрос первый. Что это за песня?

Огонек сместился по гирлянде вправо, и зазвучал заунывный напев:

— В первый раз я в сраженье мальчишкой попал, Содрогаюсь, о том вспоминая. В узком темном тоннеле противник напал. Но со мною крысиная стая…

— Осская баллада. Из фольклора воинов лабиринта, заводчиков охотничьих крыс.

— Правильно. Вопрос второй. Что это за текст?

Огонек кода двинулся влево.

— Строя себе укрытие, три брата по-разному отнеслись к выбору материала. Первый брат построил стены из летних воспоминаний. Второй брат — из решительных отказов. Третий же возвел крепость из полной бессмысленности. Но вот пришел Реальный Зверь. Он дунул ветром реальности — и разлетелись летние воспоминания, и не устояли решительные отказы. Только полная бессмысленность не рухнула под ветром реальности. И, будучи спасенными в стенах этой бессмысленности, три брата запели: «Нам не страшен этот мир, этот мир, этот мир!»

— Это сказка монахов с философской луны Иглад.

— Похоже, ты действительно Кул-Дун, — сказал код. — Тогда давай по-серьезному. Подключайся по железу. Предупреждаю сразу: оружие и софт без специального разрешения не пропущу.

— Что я, впервые у вас, что ли? — ответил Кул-Дун, вставляя палец в гнездо разъема на стволе дерева. — Правила знаю. Я налегке пришел.

Прогнав тестовые программы, код счел результат удовлетворительным.

— Проходи! — сказал он, и в зеленом стволе возникло дупло, как раз такого размера, чтобы Кул-Дун в своем нынешнем облике шестилапой тортиллы мог в него забраться.

Юк-хом-о'Риу встретило Кул-Дуна тенистой прохладой, шорохом высоких трав и многоголосьем лесных обитателей. По дорожкам и тропинкам туда-сюда сновали представители местной фауны: рептилоиды, тортиллы, серпенты — всех видов и мастей. И трудно было понять, кто из них живое существо из плоти и крови, кто демон, а кто кибер-виртуал. Жизнь кипела: кто-то кого-то ел, кто-то с кем-то спаривался, кто-то за кем-то гнался (вероятно, чтобы спариться, а потом съесть). Свысока на все это копошение равнодушно взирали ленивые мимоходы. Эти гигантские ящеры были вегетарианцами, поэтому ни на кого не охотились и сами, в силу своих размеров, никого не боялись. Аккуратно раздвигая стволы вековых деревьев, они проходили мимо всех этих мелких хищников, стараясь ни на кого не наступить. За что и получили свое название — мимоходы.

Кор ждал Кул-Дуна в обычном месте — на берегу большого озера.

— Привет, Кор! Рад тебя видеть.

— А уж я как рад! Ну что, бродяга, как дела?

— Как обычно. Летаю, где придется. Сегодня здесь, завтра там. Космос большой. Как набреду на веселое местечко — иду на посадку.

— А здесь у нас, значит, веселое местечко? — усмехнулся Кор.

— А что. Здесь красиво.

— Да уж, и не говори! Вон какие красавицы у нас тут на деревьях.

Из густых ветвей поблизости свешивался раздвоенный хвост, покрытый блестящей чешуей.

— Я смотрю, ты не очень-то весел. Предположу, что политическая обстановка в зоне далека от благополучной?

— И продолжает удаляться. Царь Грозный вообще страх потерял. Ладно, раньше он там у себя внутри чудил. Так теперь уже и на других полез. Туда, к востоку, — Кор махнул рукой в сторону противоположного берега озера, на котором возвышались зубчатые стены крепости Грозного. — В прошлом году оттяпал себе Дикие Деревни и Хакерский Городок. При этом заявляет, подлец, что устроит во всем Юк-хом-о'Риу новую счастливую жизнь. Сначала у себя в домене все с ног на голову поставил. Издал указ о том, чтобы все хозяйство будет строиться по единому доменному плану. Портной ты — должен шить то и в таком количестве, как тебе скажут. А продавать — не твоя забота. Товар у тебя заберут и гроши какие-то заплатят. Потом он в доменных лавках продаваться будет, уже другими людьми. А у тех тоже деньги вырученные потом забирают — и в казну. Программист — будешь писать те программы, какие тебе скажут…

— Кто скажет?

— А государевы люди. По каждому направлению министерство учредил: земельное, ловчее, софтописчее, тортиллье, стольничее, чашничее… Молодежь всю поголовно в дружину на время забирает. Чтоб каждый солдатом стал. А кто не хочет — того под арест. Ты себе можешь такое представить? Отродясь у нас тут ни в одном домене таких порядков не было! Юк-хом-о'Риу всегда было свободной зоной. Небезопасной, да, но свободной…

— Стало быть, новые идеи общественного устройства несет вам Царь Грозный… Интересно, где он их нахватался? Неужто сам придумал?

— Да их, магов, разве поймешь! Может, и сам. Но, вообще, говорят, книгу ему откуда-то издалека привезли, там он и вычитал, как можно всю жизнь человеческую наизнанку вывернуть. Не ты ли ему эту книгу привез, часом? — прищурился Кор, — Новые идеи — это ведь по твоей части.

— Ты же знаешь, я с ним не дружу. Да и книг с собой не таскаю. Мне это незачем. Все, что в книге написано, я и так сразу воспринимаю, мне для этого даже прикасаться к ней не надо. В себе всю информацию и ношу.

— Интересно, в себе — это у тебя где?

— Да ты все равно не поймешь.

— Ну и ладно. В общем, насчет Царя Грозного вывод ясен — нам его ликвидировать надо.

— А не внутреннее ли это дело их домена? Их царь, пусть сами и определяются, что с ним делать.

— Рыцари рода Олевичей, — гордо вскинул подбородок Кор, — во все времена считали своим долгом наказывать зло. Невзирая на то в каком домене оно творится. И вообще. Дело было внутреннее, пока он на соседние земли не полез. А народу тамошнему совладать с ним непросто. Он же маг все-таки.

— А ты, значит, можешь?

— Есть у него уязвимое место. Дружина сильная, сам он маг, а вот по части техники у них там слабо. А у нас как раз очень даже неплохо. Если бы к нему в замок наших боевых роботов запустить, он бы не устоял. Люди против роботов не воины, а магическая энергия — она тоже не бесконечна. Штук тридцати роботов хватило бы, я думаю. Я бы их повел, а больше никого из людей и брать бы не стал, чтоб не рисковать зря. Справились бы в таком составе… Да только вот как к нему в крепость попасть? Штурмом ее не возьмешь, неприступная она.

— А что, — спросил Кул-Дун, задумчиво глядя на озеро, — роботы ваши от воды не портятся?

— Нет. Могут хоть полностью в воду погрузиться.

— Ага. А ты сам можешь под водой какое-то время пробыть?

— Без проблем. Аквакостюм есть с системой дыхания. Ты нам что, хочешь предложить по дну озера к его крепости пройти? Какой смысл? К стенам мы и вокруг озера подъехать можем. Толку-то? Ворота все равно закрыты.

— Нет, я другое предлагаю. Есть одна идея, с Земли.

— Что это?

— Планета в Солнечной системе. Бываю там иногда. Там один поэт написал о том, как армия осаждала крепость. Штурмом взять не могли. И тогда они придумали хитрость. Сказали, что хотят заключить мир и в знак дружбы дарят защитникам крепости подарок — большую деревянную фигуру коня.

— Кого?

— Кони — это там звери такие, на которых все ездят. Как вы на тортиллах.

— Небось на той планете и ты выглядишь как конь с крыльями?

— Ты догадлив. Так вот, сделали большого деревянного коня. Оставили у стен крепости. Осажденные этого коня втащили к себе в город. А конь был внутри пустой, и в нем отряд воинов сидел. Ночью они вылезли, перебили стражу и открыли ворота крепости.

— Забавная история.

— Я думаю, и вы можете аналогичным образом позабавиться. Построите плавучую модель мимохода в натуральную величину. Тридцать роботов в мимоходе поместятся?

— Если он пустой внутри? Поместятся, пожалуй.

— Ты пошлешь Царю Грозному сообщение, что предлагаешь мир и отправляешь ему подарок через озеро. У мимохода должно быть какое-то минимальное автоматическое управление, чтобы он сам озеро переплыл и на тот берег вылез. А в мимоходе будешь сидеть ты со своими тридцатью роботами.

— Да стража Грозного первым делом проверит, нет ли у этой штуки чего-нибудь внутри! Не знаю, как в твоей Солнечной системе, а тут люди не дураки.

— Естественно, заглянут. А внутри никого не будет. Потому что неподалеку от того берега ты откроешь люк в брюхе мимохода и ваш десант уйдет под воду. Пустой мимоход уплывет, а вы подойдете по дну к самому берегу и будете ждать. Ну а дальше ясно — им, чтобы этого мимохода к себе в город провести, надо будет большие ворота открыть. Как они ворота откроют, вы из воды выбегаете — и в крепость.

— Нет! — Кор хлопнул себя по колену. — На самом деле, будет не так! Будет еще лучше! Они мимохода к себе в город не возьмут, пока не убедятся, что в нем не содержится никаких угроз. Сначала проверят, нет ли чего-нибудь внутри, типа солдат или взрывчатки. Потом просканируют на предмет вредоносного софта. Но есть же еще магия! Вдруг это артефакт какой-нибудь опасный? Значит, этот подарок должен будет еще маг посмотреть. А маг у них там только один — Царь Грозный! Какие другие раньше были — он от всех постепенно избавился, потому что соперников боится. Значит, сам Царь Грозный рано или поздно к нашему мимоходу подойдет. Вот тут-то мы из воды выйдем, стражу нейтрализуем, Грозного схватим, погрузим в этот же самый мимоход и вернемся на наш берег! Дружище, ты гений!

— Гений — тот, кто на Земле эту хитрость с конем придумал. А я идей не придумываю. Я их только переношу.

— Спасибо тебе. За месяц, я думаю, мы такого мимохода построим. И тогда конец Грозному!

— Ну а у вас поживу пока, если не возражаешь. Послушаю, какие тут песни поют, какие байки рассказывают.

Не прошло и месяца, как мимоход был готов. Настал день операции. Все шло четко по плану: когда мимоход на автоматическом управлении достиг противоположного берега, вылез и лег на брюхо, внутренности его были уже пусты. Подбежавшая стража Царя Грозного принялась обследовать подарок. Возились около часа и в конце концов по части железа и софта ничего вредоносного не обнаружили. Наступила пауза. Люди Грозного ничего больше не делали, но и не расходились. И вот еще часа через полтора из крепости вышел сам Царь Грозный. Медленно и осторожно он подошел к мимоходу и направил на него свой посох. И в этот момент из-под воды стали появляться боевые роботы Кора. Тридцать одинаковых зловещих машин-убийц в блестящих хромированных корпусах. И с ними их предводитель, Кор, благородный рыцарь из рода Олевичей. Как только роботы вышли из воды, на лбах у них загорелись и забегали влево-вправо красные огоньки. Это включились активные голобенды — излучатели, создающие виртуальные голографические объекты. В данном случае — голографические копии тех же роботов. Стражникам Грозного стало казаться, что роботов на берегу не тридцать, а целая сотня, причем они со всех сторон! Люди открыли беспорядочную пальбу. Но боевого робота довольно трудно вывести из строя при помощи обычного стрелкового оружия. К тому же две трети выстрелов вообще шли по ложным целям. А вот роботы расправились с воинами Царя Грозного довольно быстро. Кто решил спасать свою шкуру, те успели убежать, ну а храбрые… Пали смертью храбрых в первые же минуты боя. Царю Грозному оставалось надеяться только на свой магический посох. Сначала он ударами зеленых молний сжег пару роботов, но потом, видимо, решил, что следует экономить энергию, и просто поставил вокруг себя защитный кокон. Через этот кокон подобраться к магу было невозможно, был он непроницаем и для выстрелов. Однако Кор решил, что дело практически сделано. Ведь кокон тоже надо питать магической энергией. Сейчас роботы окружат Грозного так, чтобы тот не смог никуда уйти, и рано или поздно защита его погаснет.

Но тут Царь Грозный сделал нечто совершенно неожиданное. Он топнул ногой по земле и стремительно отбежал на несколько метров в сторону. А из земли, в том месте, где он топнул, стал быстро расти холм. Через несколько мгновений стало ясно, что это не холм, а гигантская человеческая голова! Когда эта голова поднялась из-под земли полностью, она повернулась к ближайшей группе роботов и сильно дунула в них из обеих ноздрей своего огромного носа. Точнее сказать, так это выглядело для Кора — будто голова дунула. На самом же деле из носа головы вышел мощный электромагнитный импульс, который в ту же секунду сжег все электронные внутренности боевых роботов. Голова сделала поворот, прицелилась, и еще одна группа роботов повалилась на землю. Таким образом в считаные мгновения из строя были выведены все машины. На поле боя остались только предводители враждующих сторон — Царь Грозный и рыцарь Кор. А из открывшихся ворот крепости на боевых лизардах уже выезжала кавалерия царской дружины.

Кул-Дун, который во время сражения завис в небе над ближайшей рощицей, поспешил на выручку. Подлетев к месту битвы, он выбросил вниз «бороду» — черную прядь кератиновых волокон. Кор подпрыгнул, ухватился за нее, и Кул-Дун взмыл в небеса, неся на «бороде» рыцаря Олевича. Через озеро — назад, в родной спасительный лес.

— Вот так взяли в плен Царя Грозного… Тридцать роботов потеряли. Да еще и кораблик в виде мимохода подарили. Как, собственно, я ему и обещал.

— Ну вот, Кор, нет худа без добра! Отныне он будет знать, что тебе можно верить!

— Да… План-то был отличный. Если б не эта голова страшная. Откуда я мог знать, что она там есть!

— Ну, зато теперь знаешь. Это называется «разведка боем». А я вот что думаю… Слетаю-ка я опять в Солнечную систему, на Землю. Там народ знает толк в военной тактике. Они там только и делают, что воюют. Поищу какого-нибудь сочинителя, какой у них найдется сейчас получше, дам ему информацию про вашу войну. Он об этом художественное произведение напишет. А в нем, глядишь, и подкинет идейку, как с гигантской головой можно справиться.

— Ты там с ними сделки, что ли, заключаешь? Ты ему — фактуру для произведения, а он тебе — свежие идеи?

— По сути так. А по форме — нет. С сочинителями я вообще лично не встречаюсь. Это только все дело испортило бы. Они, понимаешь, такой народ — им, чтобы что-то интересное придумать, простор требуется, иллюзия свободы. Так что они меня воспринимают как всего лишь некий символ. А я с ними общаюсь телепатически, этого вполне хватает.

* * *

В городе Санкт-Петербурге в доме на набережной реки Фонтанки как-то вечером сидел за письменным столом девятнадцатилетний поэт. Перед ним лежал лист бумаги с каракулями, чернильными кляксами, какими-то вымаранными строчками и рисунками на полях — преимущественно дамскими профилями, неестественно вытянутыми по горизонтали.

«Новое надобно. Непременно новое! — думал поэт. — Доколе можно длить традицию: Ариосто, Вольтер, Карамзин, Херасков, Жуковский… Баллады, классицизм… Написать, пожалуй, в прозе? Да что-нибудь этакое, о новом! Вот ежели о вражде помещичьих семейств? Как помещичий сын лесным разбойником делается, наподобие британского Робина Худа! Или и вовсе — о Емельяне Пугачеве? Нет, все не то… Глубже бы… О просвещенном современнике! Как не приемлет он старого уклада, находя его притеснительным, и страдает от того…»

За окнами еще не стемнело, но в комнате уже горели свечи. Живописцы знают: если на картине требуется передать состояние безысходности — следует изобразить смешение света естественного со светом свечей… Молодой поэт взглянул в окно. Серое петербургское небо, мелкий густой дождик и туман. Ни дать ни взять, второй Лондон в наших азиатских палестинах… Но что это? Ужель крылатый конь мелькнул в облаках?!

Поэт потряс головой, поморгал глазами. Рука потянулась за пером, перо опустилось в чернильницу.

— Почему бы, впрочем, не продолжить традицию? Почему б не баллада? Почему б и не сказка даже!

Перо стало выводить на листе бумаги строки:

— У Юхом-хорю… (зачеркнуто). Мухом-морю… (зачеркнуто). Лукоморья.

У Лукоморья дуб зеленый. Златая цепь на дубе том И днем и ночью кот ученый Все ходит по цепи кругом…

— Ну, это понятно, — усмехнулся Кул-Дун, расположившийся на крыше дома напротив, — Юк-хом-о'Риу ему не выговорить. Защитный код входных цепей — этого ему тоже не понять. Пусть будет кот.

А поэт, подхваченный вдохновением, уже строчил и строчил:

— …И тридцать витязей прекрасных На брег из волн выходят ясных, И с ними дядька их морской…

— Многие категории он осознать не может, конечно, — думал Кул-Дун. — Но в целом воспринимает достаточно адекватно. Может, и получится добыть здесь новую идейку для Кора Олевича.

— …Там королевич мимоходом Пленяет грозного царя. Там в облаках перед народом Через леса, через моря Колдун несет богатыря.

— Нет, хорошо, хорошо воспринимает! — радовался Кул-Дун. — Про мимохода даже усвоил. Образ гигантской головы я ему тоже передал, а теперь пускай-ка он дальше сам пофантазирует — как такую голову можно победить. Подождем, послушаем…

Кул-Дун поднял взгляд вверх. Серое петербургское небо висело низко-низко над городом, но Кул-Дун знал, что чуть-чуть выше над этой серостью — бесконечность. Неисчислимое количество миров. И в каждом из них нужны новые идеи. А новых идей во Вселенной нет — это Кул-Дун тоже знал. Просто для каждого случая лучше всего подходит какая-то одна единственная. И иногда нужно, чтобы ее кто-то принес. Кто-то должен переносить идеи с места на место, как мотылек переносит пыльцу. Чтобы из старых идей рождалась новая жизнь.

* * *

Через 130 лет после описываемых событий, в городе Стокгольме женщина с улыбчивым лицом и печальными глазами напишет такие строки:

Снусмумрик появлялся в Долине весной, с рассказами о своих путешествиях и новыми идеями. Он наигрывал на губной гармошке песни, каких здесь раньше никогда не слыхали, — песни со всех концов света. А еще он был горазд рассказывать необыкновенные, невероятные истории. Ему было что рассказать, он знал многие потайные места и был знаком со многими существами. А однажды он показал жителям Долины свой флаг.

— Он вам нравится? Смотрите: синий цвет сверху означает небо, а синий снизу — море. Черта посередине означает путь. Точка слева означает настоящее, а точка справа — будущее.

Владимир Марышев. Тени прошлого

Иногда Тирри хотелось хотя бы раз в жизни испытать полную тишину. Разумеется, не ту, в которую легко окунуться, плотно заткнув уши. Он мечтал о настоящем, первозданном безмолвии — и отчетливо сознавал, что такого уголка ему не найти никогда. Простые обыватели с ограниченным допуском еще могли строить какие-то иллюзии. Но Посвященные намного лучше них знали, в каком мире живут.

Дом был наполнен звуками. Пусть негромкие, зачастую еле слышные, они не исчезали никогда. И почти в каждом из многочисленных секторов, отсеков, коридоров звуки эти хоть чуточку, да различались.

Тирри не мог похвастать абсолютным слухом и вряд ли сумел бы с закрытыми глазами отличить один коридор от другого. Но Фабрику биомассы, куда в последнее время наведывался все чаще, узнал бы наверняка. Здесь задавало тон басовитое гудение синтезаторов пищи. Время от времени его разнообразили звонки. Один короткий означал завершение какой-то фазы многоступенчатого процесса, два — выход готовой продукции, длинная трель — окончание рабочей смены. Мог раздаться и пронзительный сигнал, сообщающий о поломке. Но такое случалось крайне редко — техники знали свое дело.

В Доме было много обширных помещений, где хватало колоссальных конструкций и могучих машин. И все-таки Фабрика, даже до знакомства с Загой, вызывала у Тирри особые чувства. Высоченные ребристые колонны синтезаторов, пузатые резервуары, втиснутые между ними кожухи вспомогательных механизмов, и все это хозяйство обвивала масса серебристых труб. Они то расширялись, то сужались, постоянно разветвлялись, переходили одна в другую, и в их запутанном клубке невозможно было отыскать ни начала, ни конца… Это впечатляло.

Начальник смены уже поджидал Тирри и, увидев его, поспешил навстречу.

— Рад вас видеть! — залебезил он. — Зага сейчас выйдет. Уже прихорашивается, красавица наша.

«Рад вас видеть…» Конечно же, этот пройдоха с бегающими глазками кривил душой. Технари всегда недолюбливали Посвященных. В своем кругу они называли их «чистенькими» и потихоньку ворчали: за какие заслуги этим дармоедам такая честь? За что привилегии, которые только снятся вкалывающим на них работягам? Но шушукаться за спинами «дармоедов» — одно, а уж если повстречал кого-нибудь из них — изволь выразить почтение…

Зага не заставила себя ждать. Держалась она, конечно, гораздо уверенней, чем при первой их встрече, — даже сравнивать нельзя. И все-таки немного смущалась. Как будто до сих пор не могла поверить, что на нее положил глаз не какой-нибудь ремонтник, оператор или даже технолог, а Посвященный из самого элитного — восьмого — жилого сектора!

— Привет, Тирри, — она улыбнулась и повела рукой, словно отталкивая взгляды женщин со своего участка, полные жгучей зависти. — Мы снова пойдем в какое-нибудь интересное место?

— Привет, Зага, — улыбнулся в ответ Тирри. — Конечно, пойдем. А знаешь куда? Ни за что не догадаешься!

Она раздумывала недолго.

— Уже догадалась! Ты сводишь меня в оранжерею, да? Помнишь, в прошлый раз мы не успели ее всю обойти — там оставался такой чудный уголочек…

— Оставался, — подтвердил Тирри. — И мы в нем еще обязательно побываем. Но сегодня… Сегодня я покажу тебе Музей.

Он, конечно, ожидал, что его слова произведут эффект, но чтобы настолько сильный… Зага даже на время утратила дар речи.

— Ой… — выдохнула она наконец. — Ты не шутишь? Музей… да он ведь… туда же пускают только Посвященных! Мы в самом деле увидим ктуллов… тех, которыми пугают детей, настоящих ктуллов?..

Тирри кивнул:

— Раз приглашаю — значит, увидим. За тем и идем! Без проблем, конечно, не обошлось. Узнав, кого я хочу провести, ребята из Службы контроля устроили мне настоящий допрос. И после каждого ответа сверялись со своими записями. У меня создалось впечатление, что они собрались отследить всю твою родословную!

— Зачем?

— Ну, наверное, просто взять и отказать было для них недостаточно. Они хотели убедиться, что ни один твой предок до седьмого колена не имел права даже приблизиться к Музею! Но я-то знал, как устроена эта бюрократическая машина, и припас неотразимый довод. Представь, как у них вытянулись лица, когда я заявил, что собираюсь жениться на тебе!

Разумеется, после этих слов лицо вытянулось у самой Заги.

— Ой! — Она остановилась, словно забыв, куда шла, и смущенно опустила голову. — Раньше ты никогда… я даже не… это что, предложение?

— Предложение еще будет! — заверил ее Тирри. — Я человек серьезный и такими словами не бросаюсь. А то, что немного поспешил… На тех буквоедов мог подействовать только железный аргумент. Невеста Посвященного — это вам не простая фабричная девчонка. Это статус!

Он решительно увлек ее за собой. Несколько минут Зага молчала — видимо, уже плавала в радужных мечтах, представляя себя супругой важной особы. Но долго держать рот закрытым было не в ее характере.

— Ой, Тирри, совсем забыла тебе сказать… На Фабрике ведь сегодня особенный день, прямо-таки праздник. Представь, мы освоили новый вид биомассы! Пока, конечно, выпустили опытную партию, совсем маленькую. Правда, вкус у этой новинки… Странный какой-то — по мне, так на очень большого любителя. Но наши технологи просто на седьмом небе! И главный дегустатор ходит такой довольный, будто его к награде представили. Говорит: пусть только народ распробует эту штуку как следует — потом никого за уши не оттащишь!

Тирри знал из хроник, что много лет назад, задолго до его рождения, биомасса представляла собой нечто малоаппетитное. А говоря откровенно — тошнотворное месиво. Не хотелось бы ему жить в те времена…

— Молодцы, многого добились, — похвалил он подругу. Но тут же об этом пожалел: Зага, обрадовавшись, принялась развивать любимую тему.

— Да, да! — с жаром заговорила она. — То, что Фабрика выпускала вначале, и едой-то можно было назвать условно. Так, первичная основа… Сегодня ее никто бы и в рот не взял, но тогда выбирать не приходилось. От плохой пищи люди часто болели, кое-кто умирал. Зато теперь… Все любят вкусно поесть, но никто не задумывается, каких трудов это стоит. Знаешь, сколько операций проходит начальная смесь, чтобы от одного взгляда на готовые продукты слюнки текли?..

Любую другую жительницу нижних ярусов, вздумай она так долго молоть языком, Тирри перебил бы не раздумывая. Но этой очаровательной болтунье был готов простить что угодно. А потому деликатно кивал, делая вид, что слушать ее безумно интересно. Оставалось надеяться, что потом, когда Зага переселится к нему, она не будет с утра до ночи описывать стадии фабричных техпроцессов. Но ничего, у него будет время расширить ее кругозор. Иначе какой же он Посвященный? Главное — не спешить…

Продолжая кивать, а иногда создавая видимость диалога какой-нибудь дежурной фразой, он довел Загу до Музея. Уже одни его двери — огромные, массивные — вызывали жгучее любопытство у тех, для кого они были вечно закрыты. Когда-то Тирри, еще маленький и не допущенный в святая святых, любил фантазировать, что за ними скрыт сохранившийся с незапамятных времен смертоносный арсенал. Даже был слегка разочарован, когда много позже узнал, что это не так…

Уладив формальности с охраной, они вошли внутрь. И Зага застыла в шоке.

Посреди квадратного зала стояли четыре гигантских скелета. Какими же были эти монстры во плоти, если даже их древние кости внушали ужас! Черепа ктуллов возносились на такую высоту, что захватывало дух. Они скалили устрашающие зубы, способные запросто перекусить человека пополам. Смотреть в черные провалы пустых глазниц было невыносимо. Казалось, в них, спрятавшись от всего мира, обитают какие-то кошмарные твари. И только выжидают момента, чтобы плюнуть сверху в ничего не подозревающую жертву струйкой ядовитой слюны…

— Что скажешь? — выдержав долгую паузу, спросил Тирри.

— Жуть… Просто жуть… — Голос у Заги дрожал. — Даже представить не могла… Конечно, я много слышала о ктуллах, но это было… как сказка. В сказках много всяких чудовищ — и их не боишься, потому что никогда не встретишь. А тут… — Она поежилась. — Наши, фабричные, много бы дали, чтобы взглянуть хоть одним глазком… Слушай, а почему в Музей нельзя ходить всем?

— Ну-у-у… — многозначительно протянул Тирри. — Видишь ли, правда бывает разная. Порой она настолько ужасна, что многим лучше бы ее не знать. Разве что избранным, способным перенести все. Согласна?

— Пожалуй, — неуверенно ответила Зага. И стала обходить чудовищную ступню ктулла — медленно, стараясь держаться от нее на приличном расстоянии. Словно боялась, что гигант оживет: заскрипев костями, поднимет ногу и раздавит кроху, посмевшую нарушить его покой!

Описав круг, Зага вернулась к Тирри.

— Вижу, а поверить не могу, — подавленно произнесла она. — Значит, то, что мне еще в детстве рассказывали, — правда? Неужели этих громадин когда-то было множество и они водились во всех помещениях Дома? А потом Великий Творец разом уничтожил их, чтобы дать дорогу нам?

— Да, — ответил Тирри. — Их было очень много. Даже страшно представить сколько.

— Но осталось только четверо. Где же остальные? Творец… дай вспомнить… излил на них чашу гнева и уничтожил без следа?

— Творец проявил свое могущество и прервал их жизни. Но «уничтожил без следа»… Не надо понимать так буквально — кое-что оказалось под силу нам самим. Насколько мне известно, когда-то Дом был буквально завален трупами ктуллов. Могла разразиться эпидемия, и нашим предкам пришлось по очереди отправить их в утилизатор. Оставили только эти скелеты — для Музея…

Зага, насколько могла, запрокинула голову и смерила взглядом ближайшего исполина. Она не могла представить, как ктуллы вообще ходили, умудрялись сохранять равновесие, почему не валились под собственной тяжестью.

— Слушай, Тирри, если это правда, то правда и другое… В древних сказаниях говорится, будто бы ктуллы умели мыслить. Только это был недобрый разум, враждебный нам, людям.

Тирри кивнул:

— Еще какой враждебный! Но сами они были уверены, что непогрешимы. И даже — ты только вообрази! — считали людьми себя, а не нас. Об этом гласят их записи. Дико, правда?

— Ктуллы оставили записи?!

— Великое множество — письменные, звуковые, видео… И все расшифрованы. Но не каждому дозволено об этом знать. Их даже в Музее нет — они находятся в специальном хранилище. И попасть туда могут лишь Посвященные с высшей формой допуска.

— Жаль. Так интересно, что они могли насочинять! Я бы почитала…

— Ты прочтешь их, Зага! — торжественно произнес Тирри. — Как только станешь моей женой. Обещаю! Я выхлопочу для тебя допуск, они не посмеют мне отказать.

Она с восхищением смотрела на своего героя. Вот это мужчина! Никаких преград не боится, а потому пойдет далеко. Так далеко, насколько можно представить. И ее, свою избранницу, которую фабричные частенько обзывают пустоголовой куколкой, вознесет на самую вершину…

«Да уж, мне точно не откажут, — думал между тем Тирри. — Ты узнаешь все, Зага. Вернее, почти все. Есть одна запись, которую я не открою даже горячо любимой жене. Нельзя! Так будет лучше для твоего душевного спокойствия. Мне — можно, я сильный…»

Сам он прослушал эту запись столько раз, что выучил наизусть. И до сих пор содрогался, вспоминая свое смятение, когда ознакомился с ней впервые.

Вот что надиктовал перед смертью один из ктуллов:

«Это конец. Шансов выжить нет. Обиднее всего причина. Не отказ метеоритной защиты, не взрыв реактора… Даже атака крейсера злобных инопланетян казалась правдоподобнее того, что случилось на самом деле. Да, такой нелепости не предвидел никто!

Отправляясь в полет, мы прихватили кое-какую живность, включая лабораторных крыс — ставить опыты. И вот из-за разгильдяйства одного олуха они вырвались на волю. Мы, идиоты, ограничились взбучкой тому болвану, а на пропажу махнули рукой. Тем временем крысы прошмыгнули в главный продовольственный склад и затаились в его дальнем конце.

Их бегство послужило началом катастрофы. Мы брали продукты из ближних хранилищ и знать не знали, что творится в остальных. А там уже вовсю шел пир. Хвостатые бестии невероятно размножились и тысячами маленьких жадных ртов уничтожали нашу пищу. Когда мы спохватились, было слишком поздно. Хотели вывести крыс ядами, но боялись испортить остатки еды. А пока подыскивали другие варианты, ненасытные грызуны прикончили и эти остатки.

Конечно, мы знали, что до Беты Гончих Псов на наших припасах все равно не добраться — их хватило бы в лучшем случае на четверть пути. Поэтому планировалось со временем перейти на биомассу. Ее синтез уже начался, но полученная субстанция была недоработана. Как выяснилось, крысиным желудкам она почти не вредила, но человеческие ее принять не могли. Чтобы получить полноценную пищу, предстояло провести множество опытов, а времени и сил на это уже не оставалось.

Пайки урезались и урезались, пока не приблизились к нулю, и начался жесточайший голод. Тогда наши химики решили: раз уж все равно помирать, надо прихватить на тот свет своих могильщиков. И устроили крысам газовую атаку — пустили на них какую-то экспериментальную отраву. Как назло, тоже недоработанную… Нанюхавшись ее, заполонившая звездолет четырехногая пакость не сдохла, а принялась мутировать. И не в лучшую для нас сторону!

Хотя какая теперь разница? Скоро я умру, самые стойкие продержатся еще несколько дней — и все. Конец величайшей в истории звездной экспедиции из-за ничтожных мерзких тварей… Видно, не зря кто-то умный говорил, что они в случае чего всех нас переживут…»

Это были грубые, жестокие, несправедливые слова, и в другое время, вспомнив их, Тирри приготовил бы мысленную отповедь ушедшим навсегда гигантам. Но не сейчас. Его возбуждала близость подруги. Не удержавшись, он нежно потеребил зубами ее изящное кругленькое ушко. Зага часто задышала, высунула розовый язычок и лизнула его в щеку. Затем они тесно прижались друг к другу, и их хвосты переплелись…

«Все правильно, — думал Тирри. — Нельзя хотеть слишком многого — даже Посвященным, которые любят заноситься мыслями далеко. Нам отлично живется здесь, в Доме, где много еды, где у каждого есть свое место, где мы любим и любимы. А эти нескладные громадины, мрачные тени прошлого, мечтавшие о какой-то придуманной Бете, сгинули без следа. Великий Творец знал, на ком остановить свой выбор!»

Светлана Тулина. Слепой и его фишка

Вообще-то я был против.

Но кто я такой? Всего лишь стюард. А капитан уперся рогом — хорошая примета и все такое. А по мне — так идиотизм кристально-вакуумный. Словно пальцы за спиной скрещивать «на удачу». Или выигрыш в лотерее. Одному из миллиона случайно повезло — а все ахают. И карточки в автомат дружно пихают, идиоты.

Но капитана, упрется ежели, и киберпогрузчиком не своротить. Ему же виднее, с мостика-то! Он же у нас начальство, даже колледж закончил и все такое. Они после того случая с «Марией-Тересией» словно взбесились все, капитаны эти. Каждому теперь подавай в экипаж сверхчувственника-атависта. Это их так называть стали, политкорректно чтобы. А по мне, слепой — он и есть слепой, как ты его ни назови. Когда мы на базе, я стараюсь не заходить в их район. И вообще держаться подальше.

Нет, вы только не подумайте, что я расист! Ничего такого! Неуютно просто. Ты ведь все-все видишь, а они — нет. И не виноват ты в этом вроде, а все равно неловко. И если уж совсем честно — страшновато. И жалко вроде, и помочь хочется — ну да, а потом как с той бабкой, что меня своим костылем огрела! И была, между прочим, совершенно права, политкоррщик из надзора мне потом все очень доходчиво растолковал. Они точно такие же люди, как и мы, и имеют полное право ковылять через дорогу самостоятельно. А жалость унижает и все такое. Надо просто делать вид, что не замечаешь.

Только почему-то все равно неловко.

Теперь вот еще пиво ему тащи…

Стучусь в закрытую дверь.

В этом ничего особенного — я всегда стучусь, из вежливости. А тут вдруг подумал, что впервые это — не только вежливость. Должен же я как-то заявить о своем присутствии, он же меня не видит. Особенно — через дверь.

Он сам выбрал эту каюту. Пустых кают полно, выбирай любую, не жалко! Эту мы называли каютой параноиков — в ней иллюминатор из настоящего пласта, непрозрачного для большинства излучений. Некоторым нравится — тем, которые на защите собственной задницы помешаны. А я не люблю. Конечно, полная безопасность и все такое, но зато сквозь пластовый люм почти ничего не видать. В коридоре даже просто через стены — и то лучше видно, там защита фиговая, многие жалуются. А по мне — так даже прикольно. Я люблю смотреть на звезды. Они красивые. И все разные. Особенно мне радиопульсы нравятся — у них такие роскошные длинные выплески, ритмично изогнутые, изящные такие, а если система двойная — то вообще получается настоящее перекрестное кружево. Но через мутный пласт каютного люма всего этого, конечно же, не рассмотреть. Даже мне. Даже если упрусь я лбом в этот самый люм, как в него сейчас упирается наш слепой атавист, за ради хорошей приметы капитаном на борт принятый. Ничегошеньки я не увижу сквозь этот люм.

Хотя я — не слепой…

Он оборачивается. Улыбка у него хорошая. И лицо живое. Приятное такое лицо. Если в глаза не заглядывать…

Меня передергивает.

Ну да.

А чего ты ждал?

— Ваше пиво, — говорю, неловко ставя кружки на стол и старательно глядя мимо его лица.

— Пиво! — он просиял, потер руки. — Пиво — это прекрасно! Холодненькое?

Я буквально зубами ловлю уже почти сорвавшееся с языка: «А вы что — сами не видите?».

Не видит он!

В том-то и дело, что не видит…

— Холодное. — Прищуриваюсь, соразмеряя интенсивность довольно прохладного цвета с почти не выраженными тональными аффектурами и пытаясь перевести все это в понятные атависту термины. — Градусов 10–11. — И уточняю на всякий случай: — По Цельсию.

— По Цельсию — это хорошо! — Он берет одну из кружек, отхлебывает, слизывая густую темно-серую пену. Пена чуть теплее самого пива и поэтому слегка серебрится. Двигается он уверенно. Я вообще мог бы забыть о его слепоте, если бы не эти жуткие белесые глаза…

— А ты почему не пьешь? Бери! Я специально две заказал, для компании, не люблю один.

Я внутренне сжимаюсь — кружки эти литра на полтора каждая. Не уверен, что потяну столько. Но все равно решительно беру одну и делаю глоток. Нам вместе скучать на этой грузовой жестянке еще месяца три, надо как-то налаживать отношения. А пиво — удачный повод.

— Люблю темное пиво, — говорит он довольно. — Оно нажористей.

Атависты странные. И сленг у них странный. Сначала я даже не понимаю, что он имел в виду, но, скрипнув мозгами, все же выстраиваю ассоциативно-логическую цепочку: с понижением температуры жидкости вроде как сгущаются, так? Так. Ну, до определенной границы, конечно. А чем холоднее — тем темнее, тоже вроде как логично. Фух! Нет бы просто сказать, по-человечески! Какой извращенец любит теплое пиво? Ну кроме этих, зеленохолмовских, с их традиционным горячим элем, не о них сейчас речь, но все равно — это же надо такую пакость выдумать?!

— У вас все ОК? — спрашиваю, пытаясь завязать разговор. Он обрадовано улыбается, кивает быстро.

— Да-да, капитан был очень любезен… тут хорошо. Тихо так. И народа мало.

Это он в точку.

Насчет народа.

Нас на борту всего трое, если его самого не считать. Я, капитан и Эджен, он за груз отвечает. И не сказать, чтобы мы особо перерабатывали. После изобретения дешевых и безопасных бортовых комов, которые следят абсолютно за всем гораздо лучше живых людей, народу в космосе поубавилось. На больших пассажирских команда, конечно, поболее нашей, но только за счет стюардов, всяких там горничных и прочей обслуги. А офицер и там только один — капитан. Он же пилот. Он же бортмеханик. Он же представитель компании. У него все равно работы практически никакой. Несколько раз за весь полет вставить в приемник автопилота стержень с нужной программой, да на обедах наиболее важным пассажирам поулыбаться — вот и вся служба. Если, конечно, не случится чего-нибудь совсем уж из ряда вон.

Как с «МариТе», например…

— А тебе нравятся звезды? — спрашивает он вдруг. Я в это время рассматриваю пену в своей кружке. Она очень красивая, вся такая ломкая, насквозь пронизанная постоянно меняющимися структурными напряжениями. Очень похоже на корону быстрого пульсара в период активности, только в негативе. Ну, короче, отвлекся я и потому брякнул, не подумав:

— Да, конечно. Они красивые. На них кульно смотреть…

Черт. Ну вот, опять!

Утыкаюсь носом в кружку, делая вид, что пью. Да что со мной сегодня такое?! Он подумает, что я специально. Что я из этих, на которых политкоррщик намекал. Вот же!.. только пометки в личном деле мне и не хватало. Надо, наверное, брякнуть теперь что-нибудь совсем уж идиотское — пусть лучше думает, что я полный кретин.

Осторожно скашиваю глаза. Странно, но он, похоже, совсем не обиделся. Сидит вполоборота, улыбается, повернувшись лицом в сторону иллюминатора, словно действительно может там что-то разглядеть. Впрочем, слепой-то он, конечно, слепой, но сверхчувственниками их ведь не зря прозвали. По каюте перемещается вполне свободно, за мебель и стены не задевает и кружкой мимо рта, что характерно, ни разу пока еще не промахнулся. Да и тот парень, на «МариТе», он ведь тоже как-то справлялся со своими обязанностями. Он стюардом там был, тогда-то еще их талисманами никто не считал.

Вообще-то ходили слухи, что это диверсия была. Но я полагаю — вранье. Газетчики придумали. Им простая халатность неинтересна, им сенсации подавай. А тут — такая лакомая авария! Круизный лайнер высшей категории, не нам чета, с кучей всяких жутко важных шишек на борту. Тур экстра-класса по диким местам, вдали от цивилизации и все такое. Экстрим-Экстра называется, некоторые любят. Они тогда как раз над Тау Цеты были, на кольца любовались, когда автопилот заглючило. Позже выяснили, что сам ком ни при чем был, просто стержень попался бракованный. Один случай на десять миллионов, так компания утверждала — ну, вот экстримщикам тем как раз и повезло.

Хотел бы я посмотреть, как все эти шишки со своих креслиц и шезлонгов повылетали, когда начало их швырять из стороны в сторону да крутить с перепадами от невесомости до чуть ли не десяти жэ! То-то, наверное, зрелище было. Когда капитан догадался стержень вынуть, они все, конечно же, в рубку ломанулись — жаловаться. Они-то думали, что все самое страшное уже позади и теперь пора претензии предъявлять да с адвокатами связываться по поводу вчинения исков. А вот облом!

Потому что в рубке стоял очень бледный капитан и держал в руке два аварийных стержня. Аварийные стержни почти в два раза длиннее обычных, их легко отличить — обычные-то как раз валялись по всему полу. Шкафчик-держатель во время аварии оторвало от переборки и расколотило, вот они и высыпались. И перемешались — теперь никто бы не смог сказать навскидку, какой из них на посадку, а какой на взлет. Но это — не страшно, всегда по кодам проверить можно. Сунул в приемник, посмотрел код раскрытия, вынул обратно и уложил в нужную ячейку. Возня, конечно, но вполне осуществимо.

Аварийные стержни — дело другое.

Аварийная программа включается моментально, как только стержень попадает в приемное устройство. И уже не может быть выключена — до самого своего завершения.

Их было два, стержня этих.

Их всегда два. На любом корабле. Один — срочное возвращение на базу. Второй — экстренная посадка на ближайшую кислородную планету. Стандартный набор. Их даже крепят всегда стандартно, не в общем держателе, а прямо на корпусе приемника, сверху. Справа — возврат, слева — посадка. Всегда — именно так. На всех кораблях — от эсминца до самой распоследней шлюпки. Чтобы в любой самой что ни на есть аварийной ситуации, даже при самой крайней спешке, в бреду или вообще на ощупь никто не смог бы перепутать. У них даже внешние капсулы промаркированы чуть ли не диаметрально противоположными цветами — возврат светится в инфра-режиме, посадка — в ультра.

Но сейчас эти их промаркированные капсулы жалко помаргивающими осколками хрустели под ногами — сами-то стержни представляют собой жутко прочный кристалл, им подобное обращение нипочем, а вот капсулы на прямое попадание тяжелого шкафчика явно рассчитаны не были. Лайнер круизный — как корзина тухлых яиц, попробуй не то что уронить, тряхнуть чуть посильнее — вони не оберешься. Вот и не беспокоился никто особо о повышенной ударопрочности.

Два одинаковых стержня.

Понимаете, да?

До базы, с которой «МариТе» стартовала, было не меньше двух недель, да и то — если на форсаже. А ближайшая кислородная планета — вот она. Под самым боком. И два стержня. Один — посадка, пусть даже и не очень мягкая, на вполне себе кислородной, хотя и не слишком цивилизованной Четвертой Никсона и ожидание спасателей. Второй — медленная смерть на разваливающемся и теряющем кислород корабле во время безнадежной попытки добраться до базы.

Два абсолютно одинаковых стержня.

Вот тогда-то и вышел вперед слепой стюард, взятый на борт только потому, что по закону о профсоюзной политкорректности в экипаже, насчитывающем более 10 человек, обязательно должен быть хотя бы один атавист.

Он сказал, что стержни разные. Что он отлично видит эту разницу и знает, который из них — тот самый…

Позже стержни будут исследованы с применением всего, чего только яйцеголовые додумаются к ним применить. И обнаружится, что различие между ними действительно есть. После изготовления их покрывают мономолекулярной пленкой разного состава. Немножко, но разного. Для возвращения — один состав, для посадки на ближайшую пригодную планету — другой. Традиция такая, сейчас уже никто не помнит, зачем это делалось раньше, но придерживаются. Традиции на флоте живучи. Разница настолько мизерная, что на глаз ничего не определишь даже при спектральном анализе, только глубинное сканирование показать может.

Мнения ученых разделились. Одни считали, что сверхчувственник вполне мог что-то там такое и ощутить. Вторые же утверждали, что для этого ему нужен был сканер размером с дом…

— Да ты поэт! — говорит сидящий напротив меня атавист, склонив голову к плечу и улыбаясь. — А кем хочешь стать, когда вырастешь?

С трудом удерживаюсь от резкости. Не люблю, когда дразнят. Мой возраст — не его дело! Я тут изо всех сил стараюсь быть вежливым, а он… Ну, раз он так, тогда и я скажу!

— А я знаю вашу страшную тайну!

Он поднимает бровь, чем злит меня еще больше.

— Глен никакой не супер! Вот! И нет никакой сверхчуйки! Вероятность была один к одному, просто повезло — вот и все! Зря его нацгероем сделали!

Вообще-то это не мои слова. И я так вовсе не думаю. Просто разозлился очень.

Слепой больше не улыбается и выглядит немного растерянным. Мне становится стыдно.

— Вы не бойтесь, — спешу я его успокоить. — Я никому не скажу. И не думайте, что осуждаю. Наоборот! Я ведь понимаю, как там все было. Воздух утекает, реактор греется, а тут еще пассажиры… Капитан хотел предложить им самим выбрать. Принцип демократии и все такое. А во время паники этого нельзя! Ни в коем случае! Напуганная толпа не любит, когда ее просят выбирать. Она предпочитает следовать за лидером, который всегда прав. Они бы там разнесли все в кварки и сами погибли. А Глен — он же на психолога учился, я читал. Он сразу все понял. Им нужен был лидер и все такое. Капитан растерялся, а значит, лидером быть перестал. Лидер, он ведь всегда уверен и всегда прав. Вот Глен и стал на пару секунд таким лидером, приняв решение за них. 50 на 50 — неплохие шансы. Он рискнул — и выиграл. Я прав?

Он вздыхает. Трет глаза. Выглядит при этом неожиданно усталым.

— Ты не прав.

Теперь, похоже, растерянным выгляжу уже я.

— Почему?

— Понимаешь, эти стержни… Они действительно разные. Но я не знаю, как тебе объяснить.

— Потому что мне нет пятнадцати? — начинаю приподниматься, готовый уйти. Потому что холодное бешенство не зря называют холодным, от него темнеет в глазах, я вот-вот сорвусь и наговорю еще чего-нибудь лишнего, а нам еще столько времени вместе жить.

— Сядь, — говорит он устало и снова трет глаза. — Будь тебе пятьдесят, я бы точно так же не знал, как объяснить. Потому что ты не видишь звезды. Смотришь, но не видишь… С другой стороны — ты хотя бы смотришь. Сейчас мало кто смотрит, большинство предпочитает сразу анализировать…

Он пожимает плечами.

— Ладно, попытаюсь… Вот, смотри! — Он достает из коробки с лото два кубика, кидает их на стол. — Они похожи, правда? И в то же время они разные. Видишь?

Медленно опускаюсь на место. Ярость уходит, уступая место уже привычной неловкости. Чтобы не смотреть на него, смотрю на кубики. Трогаю их пальцем.

Обычные кубики. Причем совершенно одинаковые.

— Они одинаковые. Облегченный полимер-диэлектрик, слабая поглощающая способность. Внутри хорошо просматривается металлический шарик… — вглядываюсь, добавляю уже менее уверенно: — Похоже на низкоуглеродистую сталь, но видно плохо. Нет, я верю, наверное, разница есть, но без приборов…

Он качает головой.

— Они разные. Этот синий. А этот — красный. Понимаешь?

Первое чувство — удивление. Я ведь знаю, что такое красный. Антарес красный, я его видел на школьной экскурсии. Да мало ли! И что такое синий, я тоже знаю, хотя с этим сложнее. Синий — цвет интенсивный. Даже от легких оттенков его начинают сильно болеть глаза и все такое. А уж смотреть на ослепительно синюю сверхновую, что недавно появилась в нашем рукаве, — себе дороже! Можно вообще всю сетчатку пожечь — напрочь, до десятого слоя.

Надо ли говорить, что лежащие передо мной кубики не были ни красными, ни синими? Да что там! Они вообще не излучали. Просто атавист, похоже, опять перешел на свой малопонятный сленг.

— Хочешь, покажу тебе фишку? Пометь один из них чем-нибудь. А потом поменяй местами так, чтобы я не видел пометки. А я все равно угадаю…

И он действительно угадал.

Двадцать семь раз подряд.

А потом пиво кончилось.

И я внезапно вспоминаю, что мне надо еще отнести обед Эджену — он не отходит от груза, и потому обеды ему ношу я, мне не трудно.

Я заторопился.

— Аварийные стержни с самого начала красили в разные цвета, понимаешь? — говорит атавист, когда я был уже на пороге. — Синий и красный. Синий — посадка, красный — возвращение. Это началось еще до Всеобщей Генетической Модификации и было как-то связано с первыми кораблями, еще на самой первой Земле. Правое и левое, синий и красный код, что-то в этом роде…

Странный все-таки они народ, эти атависты. И сленг у них странный. Код бывает спектральный, структурный, генетический или сингулярный. Ну, иногда еще Да Винчи, но он вообще спорный. А чтобы синий или красный?.. Глупо.

Иду по коридору. Меня слегка покачивает от выпитого пива. Корабль проходит недалеко от нейтронной звезды, ее тяжелый спектр утомителен, от любого движущегося предмета расходятся радужные сферические следы, словно круги по воде от брошенного камня. Красиво, но слишком уж давит. Я другие звезды люблю, которые помоложе. Они — как растрепанные на полгалактики волосы безбашенной девчонки, что всю ночь с тобой куролесила, и планеты путаются в этих волосах, как блескучие яркие шарики на пружинках. А незащищенный коридор словно затягивает золотой паутиной, и ты идешь прямо сквозь эту паутину, и она облепляет тебя щекотным пузырящимся загаром…

А этот атавист еще говорит, что я не вижу звезды?! Я — и не вижу?!! Да я столько их видел!!! И еще увижу. Они ведь красивые. Я люблю на них смотреть.

Смешной он.

Только вот эта его фишка, с кубиками…

Я ведь во все глаза смотрел. Даже усиление на полную мощность врубил, хотя до пятнадцати и запрещено, но кто тут заметит…

Но так и не понял — как он это делает?..

Светлана Соловьева. Космос кончился

— Папа, папочка, проснись! Мы почему-то больше никуда не летим!

Гроган с трудом разлепил глаз и вывалился из гамака.

— Что такое, Юма? Тебе приснился страшный сон?

— Да нет же! Посмотри! Невесомость! Я пошла в туалет, и тут случилась невесомость. Мы остановились, да?

Гардеробная полка больно ударила Грогана по голове.

— Хм, действительно, невесомость. Но двигатель работает.

Движок исправно урчал, но и только. Движения, а с ним и силы инерции, создающей подобие гравитации, не было и в помине. Как на стенде техосмотра.

— Забавно. — Гроган потер заспанный глаз и полетел в рубку.

В верхнем иллюминаторе рубки повисло нечто. Что-то такое, без цвета и света. Именно в это нечто верхолет и уперся.

— Забавно, — еще раз растерянно произнес Гроган и пощупал иллюминатор. Стекло как стекло, ничего нового.

Хлопнула дверь каюты.

— Дорогой! Который час? Мы уже на таможне?

— Нет, Мильза, мы еще не долетели. Можешь пока поспать.

— Мамочка, мы во что-то воткнулись, — радостно сообщила Юма.

— Гроган! Новая система навигации, автопилот, радары! На двадцать четыре лама оборудования! И ты не можешь проложить курс без аварий! — Пробираясь к рубке, Мильза метала громы и молнии, попутно сражаясь с невесомостью.

— Золотце, но здесь что-то необычное, посмотри сама.

Мильза влетела в рубку и грозно выкатила глаз на мужа.

— Ну, что скажешь, мой милый?

— Дорогая, взгляни на это, — Гроган махнул рукой в сторону верхнего иллюминатора. — Что ты там видишь?

— Пустую линию, — уверенно сказала Мильза после некоторого размышления.

— Какая «пустая линия»? Что это значит «пустая линия»?! Как, по-твоему, должна выглядеть «пустая линия»?!

— Ты что, не видишь, как она выглядит?! Она у тебя перед глазом, слепой недоумок!

Дверь рубки снова открылась.

— Мам, пап! Мы приехали? Почему невесомость? Нас на дальнюю орбиту в очередь поставили?

— Мы воткнулись, а ты все проспал, — Юма потихоньку от родителей показала кукучу старшему брату.

Эл дернул сестру за килевой плавник.

— Мам, она дразнится! А я опять виноватый, да?

— Дети, дети, успокойтесь! Мы столкнулись с чем-то необычным. Нам всем надо сосредоточиться и подумать.

— Ого-го! Что это за штуковина? — Эл прилип к верхнему иллюминатору.

— Мы не знаем, сынок.

— Вот именно, Гроган, что это за штуковина?! Ты так и не объяснил, во что ты въехал.

— Я никуда не въезжал, Мильза! Я выставил курс на автопилоте. Через четыре часа мы должны были быть на орбите Вайды. Но тут… тут… возникло нечто… вы все видите что. Оно мешает нам лететь дальше. Стоит на пути. Я пытаюсь разобраться. Пожалуйста, позвольте мне подумать! В тишине!

— Хорошо. В тишине. Дети, мы будем молчать и вести себя тихо-тихо, как шушпенчики. Пусть папа думает. И день, и два… Между прочим, мне вечером надо к массажистке, а у Эла контрольная по космографии. Но мы будем сидеть тихо-тихо. Пусть папа думает. Гроган! Ну сделай что-нибудь!

— Мильза! Я прошу тебя!

— Па! — Эл дернул отца за руку. — Посмотри в боковые иллюминаторы. Звезд нет. Ни точки, ни черточки. Только черное пустое небо.

— Да-да-да, действительно, только эта линия… кхм… пустая… и больше ничего. — Гроган оглядывался по сторонам. — Эл, слетай на корму, посмотри, что там видно.

Эл выпорхнул из рубки.

— Этея на месте. Ирован тоже, но больше ничего нет. Сплошная чернота.

— Гроган, не сиди сиднем! У нас проблема, ты разве не видишь? Разберись с этим немедленно! — Верхней рукой Мильза вытирала слезу, нижней прижимала к себе дочь.

— Что же я могу сделать, Мильза? — тихо спросил Гроган, перебирая шнуры инструкции.

Эл вернулся в рубку, отчаянно метнулся от одного иллюминатора к другому.

— Па, где все звезды? Космос кончился?

— Эл, не говори глупостей! Космос не может кончиться! Космос — это бесконечность, — одернула сына Мильза.

— Вот это мило, дорогая! Значит, нечто, во что уперся наш верхолет, вполне может выглядеть как пустая линия, так? А космос кончиться никак не может? Где же логика?

— Моя мать была права. Ты жестокий, бессердечный эгоист. Ты всегда оскорбляешь и унижаешь меня вместо того, чтобы помочь. — Мильза рыдала, Юма старалась всхлипывать в такт. — Твои дети… ах, я даже не говорю о себе!.. но твои дети зависли неизвестно где и неизвестно в чем, а тебе нужно только одно — чтобы была тишина, чтобы тебе не мешали, чтобы… чтобы… чтобы нас не было! Вот чего ты добиваешься!

— Дорогая! Милая! Но все же совсем не так! Я люблю вас, я стараюсь… но обстоятельства… Мильза! Прекрати рыдать! Что мне сделать, чтобы ты успокоилась хоть на время?

— Ты ничтожество! Что ты можешь? Сам не справляешься, позови хоть на помощь! Есть же страховка, техпомощь, врачи… может, мы все заболели… видим то, чего нет, то есть наоборот, не видим того, что должно быть… или что?

— На помощь? А это идея. — Гроган включил передатчик. — Ты у меня умница, Мильза. «Большой Тос» вызывает Ирован! Внимание! Нам нужна помощь! Ирован, ответьте! Верхолет «Большой Тос» просит помощи!

— Па, а может, это эпидемия? И все уже умерли.

— Чушь! У нас просто вышли из строя навигационные приборы.

— Ага, и глаза тоже.

— Гроган! Какой смысл радировать на Ирован? Мы же улетали оттуда последними.

— Ты, как всегда, права, дорогая. — Гроган еще раз покрутил настройки передатчика. — Верхолет «Большой Тос» просит помощи! Всем! Всем! Всем! Ответьте, кто меня слышит.

Передатчик зашипел и прокашлялся:

— Большой Тос, слышу вас! Говорит «Тихий Мальд». Где вы находитесь?

— «Тихий Мальд» — это ведь верхолет профессора Укли?

— Точно. Он улетел на час раньше нас.

— Быстрее надо было собирать вещи. Давно были бы дома.

— Тссс! Помолчите! Мы в эфире.

— «Тихий Мальд», профессор Укля, мы в четырех часах лета от орбиты Вайды. Натолкнулись на препятствие.

— Понял вас. Некая преграда. Я тоже ее вижу.

— Мы не видим ни звезд, ни планет, ничего. Только Ирован и его звезду Этею.

— Да-да, именно так. Я пролетел по периметру этой новой черты. Сделал почти полный круг. Звездная система Этеи внутри этого круга. Думаю, вам лучше вернуться на Ирован. Я завершу облет периметра и присоединюсь к вам.

— Ждем вас, профессор. Возвращаемся на Ирован.

* * *

— Ух ты, Юма! Смотри, все качели-карусели наши! — Эл летел от космостоянки в сторону парка аттракционов. — Чур, я первый на Горбатую тропу! Не отставай!

Ирован без толпы отдыхающих был непривычно тих. Роботы-уборщики еще не успели навести порядок на лужайках и пляжах. Легкий ветерок лениво гонял обрывки газет и оберток от сладостей по игровым площадкам и полям для коша.

Мильза с полной корзинкой продуктов вылетела из-за вывески «Добро пожаловать на Ирован — планету отдыха и развлечений!».

— Сейчас будем завтракать. Я накрою стол на лужайке. Уф, хорошо хоть, что пищевые автоматы работают. Думаю, нам хватит еды до следующих выходных.

— Почему именно до следующих выходных? — поинтересовался Гроган.

— Ну как же! Сюда ведь прилетят отдыхающие с Вайды. И мы сможем вернуться с ними домой.

— Ты уверена, что они пролетят сквозь это? Сквозь эту твою пустую линию?

— Она такая же моя, как и твоя! Ты просто делаешь что-то неправильно с приборами или с картой. Поэтому мы и не можем через нее перескочить. Остальные-то улетели.

— А профессор? Он тоже делает что-то неправильно?

— Ну, не знаю. Может быть, теперь стали включать какое-нибудь ограничение, чтобы на Ирован не летали по будням. А ты прозевал новости, вот мы и попали на закрытие.

— Хотелось бы мне, чтобы дела обстояли так просто. — Гроган продолжил возиться с передатчиком.

— Что ты делаешь? Помоги мне с корзинкой.

— Сейчас, только настрою постоянную передачу сигнала бедствия.

— Смотри, вот и профессор. Как раз к завтраку. — Мильза помахала садящемуся верхолету.

Профессор Укля торопливо припарковал свой «Тихий Мальд» и поспешил навстречу супругам.

— Друзья мои! Это нечто невероятное! Эта черта, она нас окружает и нигде не прерывается.

— Мильза называет ее пустой линией.

— Пустая линия? Хм, в этом термине определенно что-то есть… Да, мы оказались внутри замкнутого круга, только наши два верхолета и звездная система Этеи, больше ничего.

— Хорошо, что в этот круг попался Ирован. Тяжеловато было бы до следующих выходных сидеть в каютах.

— Почему до следующих выходных? — изумленно спросил Укля.

— Это одна из теорий Мильзы. Она считает, что введено какое-то ограничение на посещение Ирована по будням. А пустая линия — это что-то вроде замка. Вы ничего такого не слышали в новостях?

— Нет, ничего не слышал. Честно говоря, сомневаюсь, что это так. Скорее всего, мы стали свидетелями какого-то грандиозного природного катаклизма.

— Не говорите детям про катаклизм, пожалуйста. Я наладил передатчик. Может быть, кто-нибудь нас услышит. Запасемся терпением.

— Да-да, не пугайте детей, профессор. Скажите им лучше, что это какое-то обычное явление. И давайте наконец завтракать.

После завтрака дети пошли кататься на аттракционах. Ах, какое счастье! Без толкотни и очередей. Гроган и Укля продолжили колдовать в радиорубке, Мильза обследовала окрестности. В общем, это был бы чудесный денек, если бы не зловещая неопределенность ближайшего будущего.

Стемнело. После ужина взрослые на веранде обсуждали текущие дела. Юма и Эл пошли прогуляться по пляжу.

— Мам, пап! Профессор! Посмотрите на небо! Звезды включились! Только что. Вот прямо сейчас было темно, и тут они зажглись.

— Звезды! Они вернулись! Какое счастье! Неужели все кончилось?

— Постойте-постойте, что-то определенно не так. Это не наши звезды. Они совершенно по-другому расположены.

— Да-да, теперь я тоже это вижу. Что это значит, профессор?

— Погодите, дайте прикинуть. Удивительно, но это звездное небо выглядит так, как будто мы смотрим на него с другой стороны нашей галактики. Приблизительно из звездной системы Койла или около нее.

— Что будем делать?

— Думаю, раз звезды стало видно, до них можно попробовать добраться.

— Тогда летим?

— Не стоит рисковать всем сразу. Сделаем так. Я полечу вперед, а вы будьте на связи. Как только я пересеку то место, где проходила линия, я сообщу вам. Вот тогда вы можете стартовать. До ближайшей точки пересечения пара часов лету. Вы как раз успеете собраться.

Профессор улетел. Связь ни с кем, кроме «Тихого Мальда», так и не удалось установить. Наверное, звезды с этой стороны галактики были расположены гораздо дальше, чем хватало мощности передатчика.

Через два часа Укля бодро рапортовал:

— Вот сейчас я пересекаю примерно то место, где была линия. От нее не осталось никакого следа. Все в порядке, полет нормальный. Можете стартовать.

«Большой Тос» вылетел вслед за профессором.

Примерно час спустя Укля в очередной раз вышел на связь.

— «Большой Тос», как слышите?

— Слышим вас, профессор. У нас все в порядке.

— Я провел кое-какие расчеты. Четвертая планета Койлы обитаема. Там довольно развитая цивилизация. Планета называется Моу. Думаю, надо лететь туда. Они помогут нам вернуться домой. Моуанцы вступили в контакт с Вайдой еще в…

Связь прервалась. Звезды погасли. Впереди замаячила пустая линия.

— Гроган, да что же это такое?

— Папочка, почему это опять происходит?

Эл метнулся на корму.

— Можете радоваться. Этея и Ирован на месте. Больше ничего нет. Па, может, профессор нам приснился?

Гроган молча развернул верхолет обратно на Ирован.

* * *

На Ироване уже под утро, уложив детей спать, супруги стояли на пляже и смотрели на бесконечно черное небо.

— Хорошо, что мы все вместе. Если бы это случилось с кем-нибудь одним из нас, я бы не пережила.

— Да, я тоже.

— Когда кончится еда в автоматах, можно будет выращивать токеты и креп. Вы с Элом будете ловить нивлов, а мы с Юмой собирать вежу и что-нибудь еще, что найдем. Здесь в лесах и садах много всего растет. Мы прекрасно тут проживем.

— Да, да. Мы справимся. Но я все-таки надеюсь, что мы выберемся отсюда. Когда звезды включатся еще раз, вылетаем немедленно.

— Ты уверен, что они включатся?

— Непременно. Установим дежурство. Ты поспи, а я послежу за небом до утра.

Следующий день прошел вяло. Гроган возился с передатчиком и раз в пару часов поднимался на орбиту посмотреть, не появились ли звезды. Дети бесцельно слонялись по парку аттракционов. Мильза обходила окрестные сады и луга, составляла списки попадающихся растений и живности.

Вечером она сказала:

— Милый, сегодня твоя очередь спать. Я послежу за небом.

— Хорошо. Разбуди меня после полуночи, я тебя сменю.

— Нет-нет, здесь такой чудесный воздух, я так бодро себя чувствую, что могу просидеть всю ночь.

— Как только устанешь или захочешь спать, разбуди меня, слышишь?

— Не беспокойся. Спокойной ночи!

* * *

— Гроган, проснись! Звезды зажглись. Нам надо лететь. Скорее!

— Это опять какие-то чужие звезды или наши?

— Не знаю, я в них не разбираюсь. Какая разница? Главное — убраться из этого пустого круга. Буди Эла, я отнесу Юму в верхолет.

В третий раз стартовал «Большой Тос» с космостоянки Ирована.

— Сынок, достань свой атлас. Посмотри, это наши звезды или нет.

— Кажется, наши.

— Гроган, не морочь ребенку голову, посмотри по приборам.

— По приборам похожи на наши. Я только хотел лишний раз удостовериться.

— Ура! Мы летим домой!

— Тише! Не буди сестру. Вдруг мы не успеем, и звезды снова погаснут.

— Па, поднажми!

— Делаю, что могу.

Они успели. Место пересечения с пустой линией проскочили на полной скорости. Если не смотреть в бортовой журнал, так теперь невозможно догадаться, что она здесь была. Вскоре их родная звезда Огелон начала превращаться из точки в черточку. Черточка удлинялась и удлинялась, пока не заняла собой весь верхний иллюминатор. Потом на фоне оранжевого Огелона появилась зеленая черта Вальды и тоже стала постепенно удлиняться.

Центральный космопорт Вальды буднично бурлил. Посадка верхолета «Большой Тос» не привлекла ничьего внимания. Никто даже не поинтересовался причиной их задержки. Грогана это немного задело. Отправив семью домой, он решил заглянуть в полетную службу.

— Были ли в последние дни проблемы на рейсах Ирован — Вальда?

— Нет, никаких проблем не зафиксировано.

— Не прерывалась ли связь с Ированом?

— В выходные нет. А в будни с ним связь не нужна, там же никого нет.

Сбивчивый рассказ Грогана сотрудники полетной службы выслушали с вежливыми недоверчивыми улыбками.

— Профессор Укля? Нет, не прилетал. Мы его знаем, он обычно много путешествует. Попробуем с ним связаться. Хм, действительно, профессор сейчас летит с Моу. Будет на Вальде через три дня. Связь неустойчивая. Мы обязательно передадим при первой же возможности, что вы хотели видеть профессора.

Через три дня Укля сидел в гостиной Мильзы и Грогана и вспоминал обо всем, что с ними случилось.

— Друзья мои, когда прервалась связь с «Большим Тосом», я так проклинал себя за то, что заставил вас задержаться на Ироване. Хорошо, что все так счастливо закончилось.

— Профессор, а все же что это было? Что это за пустая линия?

— Я могу лишь строить догадки. Гипотез много. Вот, например, самая подходящая к нашему случаю. Хотя она же и самая невероятная. Это немного сложно, но постараюсь объяснить. Как известно, мы живем в двумерном мире, можем двигаться вперед и назад, летать вверх и вниз. Представьте себе, что существует некий одномерный мир, вот как это шнурок. В этом мире жители могут двигаться только по одной оси — вперед и назад.

— А как же они друг через друга перелетают? — спросила Юма.

— Ну, не знаю. Это же всего лишь воображаемый мир. Может быть, им не надо перелетать друг через друга.

— Тогда им приходится общаться только с соседями сзади и спереди, да? Это же скука смертная.

— Наверное. А может быть, они общаются как-нибудь по-другому.

— Как? Дергают за шнурок?

Профессор улыбнулся.

— Вполне может быть. Но я хотел сказать о другом. Предположим, в этом шнурке живут одномерные жители. Чтобы добраться от одного конца шнурка до другого, такому жителю надо просто ползти по шнурку.

— А соседи? Они же будут ему мешать ползти.

— Именно. А теперь сложим два конца шнурка. И вот, пожалуйста, мы мгновенно переместили одномерного жителя с одного конца его Вселенной на другой.

— Кто-то сложил нашу Вселенную?

— Об этой гипотезе я и говорю. Кто-то трехмерный сложил нашу Вселенную, и я переместился в звездную систему Койлы.

— А пустая линия? Откуда она взялась?

— Согласно моей гипотезе, это складки пространства, образовавшиеся в момент сгибания и разгибания.

* * *

Презентация модели искривителя пространства подходила к решающей фазе. Молодой физик Иван Федоров, представляющий свой проект, заметно волновался. Ему очень важно было получить грант на дальнейшие исследования.

— А теперь перейдем к эксперименту на практике. Вот здесь, в этом искривителе, сейчас зафиксирована некая плоскость, представляющая собой модель двумерного мира. Сейчас с помощью захвата я извлеку часть плоскости и перенесу ее в другую область.

В искривителе зажегся бледный кружок. Иван покрутил джойстик и перетащил кружок на новое место.

— Вот видите, сейчас выбранный участок плоскости перемещен. А теперь вернем его на место.

Еще пара движений джойстиком, и кружочек занял первоначальное положение.

— Вы можете убедиться, что двумерная модель от моих манипуляций нисколько не пострадала.

Иван расслабленно улыбнулся.

— На этом презентация модели искривителя пространства окончена. Готов ответить на ваши вопросы.

— Мы бы хотели увидеть результаты ваших перемещений.

— Но я ведь только что их продемонстрировал.

— Продемонстрировал? Мы видели маленькое круглое пятно, ползающее внутри вашей модели. А как нам убедиться, что действительно что-то захватывалось и перемещалось? Дайте нам посмотреть на это.

— Убедиться можно математически. Вот формулы, — Иван устало махнул на испещренную значками доску.

— Раз уж вы говорите об эксперименте на практике, то мы и хотим убедиться на практике. Увидеть, услышать, потрогать…

— Поймите, мы живем в трехмерном мире, искривитель работает в двумерном. Наши миры разные по самой своей сути. Мы не можем воспринимать двумерный мир при помощи органов чувств, только силой воображения…

— Хорошо. Оставим двумерный мир в покое. Вы можете представить нам модель, работающую в трехмерном мире? Чтобы мы все-таки смогли практически убедиться в ее действенности.

— Так ведь на создание трехмерной модели мне и нужен этот грант.

Комиссия напряженно молчала.

Наконец общее мнение выразил председатель:

— Вот что, молодой человек. Вы отняли у нас два часа времени и не смогли продемонстрировать ничего. Да-да, ни-че-го. Ваши расчеты оторваны от реальности, а ваша модель… Простите меня, но это ведь просто жужжалка с кружочками, такую могут собрать на уроках труда в младших классах.

Молодой физик Иван Федоров так и не получил грант. Трехмерная модель искривителя пространства не была создана. Кто знает, возможно, это и к лучшему…

Владимир Венгловский. Космос над нами

Пить вино с Великим Инквизитором Премом — то еще удовольствие, я вам скажу. Под его цепким взглядом даже шелтское тридцатилетней выдержки приобретает вкус ягодного уксуса. Бокал в моей руке подрагивал, отбивая едва слышную дробь по зубным пластинам. А Великий Инквизитор пил баснословно дорогое шелтское, словно дешевое вино в прибрежном кабаке, — залпом опрокидывая содержимое бокала в рот и тут же наливая следующую порцию.

Пил и не пьянел.

Это у Према называлось «выходом в люди». Читай — домой к несчастному профессору Тарду. То есть — ко мне. Угораздило же меня… Нечистый его знает, чем Инквизитора привлекла моя скромная персона. Хотя было бы гораздо хуже, пригласи он меня туда. Так что — сиди, Тард, пей вино и делай вид, что поддерживаешь дружескую беседу. Терпи.

У Великого Инквизитора белая гладкая кожа. Почти прозрачная. «Такую кожу скверна не возьмет, — подумал я. — Еще эти глаза его, синие… Уставился, как змея на добычу». Черные волосы Инквизитора сползали на бордовый плащ.

А если на Према посмотреть вот так — сквозь бокал, то Великий Инквизитор не кажется таким страшным. Преломляется его лицо, плывет в шелтском. Смешно даже.

— Как работа, доволен? — поинтересовался Прем.

Я вздрогнул. Вино расплескалось на одежду.

— Нормально, ваше святейшество, не жалуюсь. Спасибо.

— Нашел что-нибудь интересное?

Я старался отвечать размеренно, тщательно подбирая слова, а то еще сболтну, чего не следует.

— Ваше святейшество, вам же известно, что все, что я нахожу… Все, что к скверне относится, я сдаю инквизиции.

— Знаю-знаю.

«Хлоп», — вылил шелтское в рот Великий Инквизитор. Потекли по тонким губам красные капли, впитались в бордовый плащ.

— Знать-то знаю, но мало ли… Вдруг скверна и в твой дом проникла?

И — зырк на меня синим глазом. Аж мороз по коже.

— Ладно, не напрягайся ты так. Давай, пей лучше. Да минет нас скверна! — Великий Инквизитор поднял ладони вверх, к Белой Луне. — И так с каждым циклом все больше и больше оскверненных на вознесение отводим. Жалко будет потерять своего ручного профессора.

Надо же, еще и ехидничает. Ползун несчастный.

— Я постараюсь не поддаться скверне, ваше святейшество, — выдавил я робкую улыбку.

— Пойду я, — Великий Инквизитор поднялся, с сожалением глядя на пустой бокал. — Бутылку тебе оставляю. Угощайся. Может, девицу какую пригласишь.

Великий Инквизитор заговорщицки подмигнул. А у меня сердце — бу-бух, чуть из груди не выскочило.

— Ну что вы, ваше святейшество…

— Ладно-ладно, — хихикнул Прем. — Дело молодое.

И исчез в коридоре. Ровной походкой пошел, зар-р-раза, будто и не пил.

«Раз, два, три, четыре», — начал считать я.

«Бум», — хлопнула входная дверь. Все — ушел. Я прислушался — тишина, никого. Бросился к шкафу, открыл дверцы.

— Играда, вылезай. Уже ушел, — я протянул руку.

Из вороха одежды появилось миловидное улыбающееся личико, обрамленное копной всклокоченных желтых волос, затем женская рука схватилась за мою ладонь, и из шкафа выбралась Играда.

— Чего он приходил? — кивнула Игра на дверь.

— Да так… Нечистый его знает.

Игра все не отпускала мою ладонь. Рукав ее халата сполз к локтю, и я невольно опустил глаза. Вся рука от локтя до кисти была покрыта, словно коростой, серой твердой кожей.

Скверной.

* * *

Впервые я встретил Играду три цикла назад во время инквизиторской облавы.

— Впустите, пожалуйста, впустите!

Кто-то настойчиво колотил во входную дверь.

— Иду уже… Что случилось?

«Облава! Всем оставаться на своих местах, инквизиция. Расстегнуть одежду», — доносились крики издалека. С одной и другой стороны квартала. Выхода не было. Только спрятаться по домам, разбежаться, как мыши по норам. Нет, если ты не поражен скверной, то чего бояться? Правильно — нечего. А если поражен?..

— Да впустите же вы!

Я открыл дверь. В дом ввалилась девушка, упав мне на руки. Ее желтые волосы пахли солнечным ветром. Она прижалась ко мне, и я почувствовал нервную дрожь тела. И маленькие упругие груди под тонкой тканью платья.

— В дом, быстрее!

Девушка заглянула мне в глаза. Ее зрачки были зелеными, как морской прибой.

— Прячься, — указал я на шкаф.

Девушка, словно маленький, выкопанный на поверхность подземник, зарылась в груду белья.

И тут же раздался стук в дверь.

— Инквизиция, открывайте!

Я открыл. На пороге стояли трое — двое гвардейцев с заряженными метательными трубками и молодой инквизитор. Совсем еще мальчишка. Кажется, его недавно приняли.

— Расстегивай одежду! — рявкнул усатый краснолицый гвардеец.

Мальчишка-инквизитор слегка покраснел. Видимо, не доставляло ему удовольствия разглядывать голые мужские тела. Сочувствую. Я расстегнул пуговицы.

— Чист, — проворчал гвардеец. — Кто еще в доме?

— Никого, — ответил я.

Нечистый его забери! Не умею я врать. Кажется, голос ломкий стал. И лоб испариной покрылся.

— Идемте, — сказал инквизитор. — Это же профессор Тард. Он под защитой Великого Инквизитора. У нас служит.

Уф-ф, пронесло.

Когда патруль утопал дальше, я вернулся к шкафу. Помог выбраться девушке — маленькому желтому солнышку.

— Спасибо, — пробормотала она, опустив глаза. — А вы правда профессор? Такой молодой?

«Да уж, — хотел было сказать я, — у нас в Академии нынче большая текучка кадров».

Но вместо этого произнес:

— Покажи.

Девушка закатала рукав. По руке расползлось серое, цвета Луны Нечистого, пятно скверны.

— Меня зовут Играда, — сказала девушка и улыбнулась.

* * *

Играда сидела на диване, поджав под себя ноги, и держала бокал с вином. Элегантно сидела, словно аристократка. Не скажешь, что была детской учительницей в своей прошлой — до скверны — жизни.

А сейчас скверна с каждым днем все выше и выше поднимается по ее руке. Скоро серая твердость переползет на тело, затянет голову… А дальше? Дальше оскверненные становятся образом не Создателя, а Нечистого. Я с тревогой бросил взгляд на Играду. Совсем кожа у нее на лбу тонкой стала. Вот-вот третий глаз, порожденный скверной, прорежется.

— Что там? — спросила Игра.

— Ничего, — поспешил я обнять девушку. — Все нормально. Я обязательно найду лекарство. Мы вылечим тебя.

— Вылечим, — Играда тяжело вздохнула. — Это же не болезнь. Это не заразно. Это проклятие Нечистого.

Девушка попыталась спрятать лицо в ладонях, но я схватил ее за руки. Заглянул в глаза.

— Понимаешь, мне надо разобраться, что такое эта скверна. И тогда я пойму, как от нее избавиться.

За окном ярко светили Луны. Белая Луна Создателя оставляла на полу светлые пятна. Серая Луна Нечистого добавляла к пятнам темные тона. Сегодня начало цикла — период Вознесения. Праздник, отмечающий дни, когда Создатель и Нечистый покинули наш мир и создали Луны. Луна Создателя — рай для душ, куда после смерти попадают праведники. Те, кто не копаются в земле в поисках старинных предметов. Не задают подозрительных вопросов: «Что было раньше? Отчего нам так сложно постичь мудрость древних книг? Почему все древнее — скверна?»

Вот такие умники, которые хотят слишком много знать, являются одержимыми Нечистым. Они попадают в ад — на Серую Луну. Они и еще те, кто носит на себе печать скверны. Доблестная инквизиция ускоряет их вознесение.

Сегодня, в начале дней Вознесения, Луны приближаются друг к другу и опускаются к самой земле. Море поднимается высоко, пытаясь бурными волнами разбить скалы. Если когда-нибудь это случится, то наш город рухнет в воду. Даже до моего дома в центре города доносится шум ударяющихся о камни волн. Защити нас, Создатель!

Я поднял ладони к Белой Луне.

А над Лунами висело ночное небо, расцвеченное белыми и серыми красками. Сейчас дальше Лун ничего не видно, но в другие дни… Когда заканчивается праздник Вознесения и цикл достигает середины, Луны отдаляются, становятся намного меньше, и далеко-далеко на небе загораются маленькие желтые звезды. Говорят, что это фонари Создателя и Нечистого, которые освещают им небесный путь. Но мне кажется совсем другое…

— Покажи, куда уже поднялась? — обернулся я к Играде.

Девушка расстегнула пуговицу и медленно опустила халат. Серая скверна с ее руки уже протянула свои щупальца на плечо. Я прикоснулся — твердая скверна едва прогибалась под пальцами. Медленно я опустил ладонь ниже — на гладкую и теплую женскую кожу.

— Я с каждым днем все больше и больше похожа на Нечистого, да?

— Не говори ерунды, — я обнял Играду.

Звякнул о доски пола упавший бокал.

— Кажется, мы разлили вино, — горячее дыхание девушки щекотало мне ухо.

— Ну и Нечистый с ним, — сказал я.

Через час, когда я уже засыпал, обнимая Игру, перед моим взором вновь возникла старинная картина, которую я нашел давно, еще в начале своей службы в инквизиции. На картине было изображено черное небо, наполненное сверкающими звездами. Небо дышало бесконечным пространством, манило неведомыми далями. И мне показалась, что там, из черных глубин, кто-то смотрел на меня пристальным вопрошающим взглядом.

Звал.

А в небе замерла непонятная конструкция, в которой переплелись металлические кубы и цилиндры.

У меня не было тогда другого выхода — я отдал картину инквизиции. Как старинную вещь — источник скверны.

И я подумал, а что, если Создатель живет не на Белой, а вот в этом непонятном небесном доме, изображенном на картине? Но потом я прогнал эту мысль — глупость какая. Странное сооружение не вызывало у меня священного трепета. Мне хотелось его изучить, понять, использовать… А Создатель, он… Я вновь почувствовал манящий взгляд из звездных глубин.

А Создатель давно нас покинул…

Когда я подумал это в первый раз, то сам испугался собственных мыслей. Да! Создатель покинул мир! Он ушел в эти далекие дали и зовет за собой нас — своих детей. А мы… Мы не слышим его зов. Мы покрываемся скверной и не понимаем, что это такое.

Вот за такие мысли можно запросто угодить в инквизицию и вознестись.

Я поднялся и зажег газовый светильник. Приподнял одну доску с пола, запустил руку в тайник и достал древнюю книгу. Белые страницы были сделаны из неизвестного мне гладкого твердого материала. Я изучал книгу уже целый цикл, пытаясь найти ответ. Понять суть бытия.

— Что там у тебя? — сквозь сон спросила Игра. — Опять твоя книга?

— Да. Ты спи. Извини, что зажег свет.

Текст в книге был и понятен и чужд одновременно. Привычные буквы складывались в совсем незнакомые слова. Древние. Отмеченные Нечистым. Да, полно — верю ли я в Нечистого? В Создателя — верю. А в Нечистого? Почему инквизиция останавливает развитие науки, прикрываясь защитой от скверны? Ерунда какая-то.

Вновь и вновь я возвращался к книге, вчитывался в древние слова, с трудом улавливая их смысл.

«История довоенных космических исследований и колонизаций».

«Планета с орбитой в зоне жизни».

«Два спутника, чей период обращения…»

«Космическая станция…»

Книгу я обнаружил случайно.

* * *

Была середина цикла. Море, уведенное за собой Лунами, ушло далеко от берега, обнажив дно и прибрежные пещеры в отвесных скалах. По мокрому песку бродили группы охотников за ползунами и мидиями. Кое-где бордовыми силуэтами стояли инквизиторы, наблюдая за процессом: не приведи Создатель, если кто найдет и утаит скверну — древнюю вещь. А море порой было богато на подобные находки.

Конечно же, тут находился и я — ученый — представитель инквизиции. Охотники вначале подзывали к древним вещам меня, а я уже относил скверну инквизиторам. Я успевал бросить лишь один взгляд, только на мгновение прикоснуться к тайнам прошлого.

Обидно, Нечистый его забери.

Но в тот раз древнюю вещь нашел я сам. Краешек книги выглядывал из здоровенной кучи водорослей. Я нагнулся… И едва успел уклониться от мощной газовой струи, выпущенной скрывающимся в водорослях ползуном. Толчок подбросил ползуна, и неуклюжее на вид создание резво зашлепало по песку, перебирая пятью плоскими лапами. За фыркающим ползуном тут же погнались охотники. А я схватил книгу. Материал прочный, буквы целы, не размыты водой. О Создатель, что же мне было делать? Не мог же я отдать инквизиции такое сокровище? Рядом в водорослях я увидел большую мидию. Она приоткрывала створки панциря, выставляя напоказ белое склизкое тело.

«На! На — ешь! Быстрее!» — я затолкал книгу прямо в мягкую плоть.

«Хлоп!» — защелкнулись створки раковины.

— Ну, что у вас здесь? Нашли что-нибудь? — ко мне тут же подскочил один из бордовых плащей.

— Да! — кивнул я. — Славный обед получится. Давно я таких мидий не ел.

— Повезло, — пробормотал инквизитор и потерял ко мне интерес.

Я подозвал мальчишку-охотника.

— Хочешь заработать пять монет?

Глаза мальчишки зажглись, и он согласно кивнул.

— Притащи-ка эту мидию ко мне домой. Держи задаток.

Так я стал обладателем древних запрещенных знаний. Если об этом узнает инквизиция — быть мне вознесенным.

* * *

Поскрипывали страницы книги. Пламя газовой горелки, неровное, вспыхивающее, тускло освещало древний текст.

«Первые поселенцы…»

«Колонизация планеты…»

«Всепланетная война с применением орбитального оружия».

«Смерть и хаос».

«Война», — это я понял. Значит, была война? Наша цивилизация разрушена войной? Мы — поселенцы, чужие в этом мире? Неужели наши предки могли путешествовать в черном небе меж звезд?

О Создатель, моя голова не выдерживала такого наплыва знаний.

Мы не помним себя. Мы живем только текущим днем. Только здесь и сейчас. Маленький город, стоящий на обрыве над огромным морем. Кучка деревень, где крестьяне выращивают корнеплоды и пасут скот, при этом подозрительно поглядывая друг на друга — не завелась ли где скверна? Вот весь наш известный мир.

Но что было раньше — тысячу циклов назад, десять тысяч?

Мы находим старинные предметы — таинственные, непонятные, порождающие неясные воспоминания. Мы обнаруживаем крупицы прошлого, но они никак не хотят складываться в единую мозаичную картину. Мы жаждем знаний.

Но все это — скверна.

Древние вещи — скверна.

Сведения о прошлых циклах — скверна.

Области науки, не разрешенные инквизицией, — скверна!

«Всепланетная война».

Мы выжили в этой войне? Мы — это кто? И против кого воевали?

«Космическая станция».

«Орбитальное оружие».

Получается, что инквизиция решила прекратить развитие науки, чтобы не повторить древнюю войну, где использовались научные изобретения? Или бордовые плащи просто не хотят упустить власть из своих рук?

Вновь и вновь я возвращался к книге, по крохам впитывая знания.

А пятно скверны на Играде разрасталось с каждым днем все больше и больше.

* * *

Как всегда, очередной праздник Вознесения был ярким и красочным. Играла музыка. Веселились разодетые горожане. Взлетали вверх ракеты с обреченными на вознесение, вспыхивая в вышине разноцветными фейерверками.

В общем, было весело.

Я стоял на берегу. Смотрел на бушующие волны, добрасывающие брызги до моих ног, и вспоминал страницы книги. Слова пробегали перед моим взором, складываясь в цельную картину.

«Орбитальное оружие».

Отвесные скалы на берегу ровные, словно срезаны огромным ножом. Где-то внизу вода бурлит в темных разветвленных пещерах, многие из которых имеют рукотворное происхождение и укреплены толстыми плитами. Я когда-то спускался в подземелья вместе с инквизиторами.

«Скверна, скверна, скверна… Именем инквизиции доступ закрыт!»

«Ну что, ручной профессор, хочешь еще раз спуститься со мной?»

Я помотал головой, прогоняя навязчивые воспоминания.

«Ф-ш-ш-ши», — ринулась ввысь очередная ракета с привязанным к ней оскверненным.

Ракеты, наполненные газом ползунов, взлетали вверх, по пути расцвечивая небо фейерверками. А там неведомая сила подхватывала несчастных и уносила ввысь — в небо меж двух Лун, Белой и Серой.

— Видишь, сынок, — сказал стоящий неподалеку от меня папаша своему малышу, — вот так очищают от скверны. А Создатель с Нечистым, выходит, там, на небе, разберутся, куда грешную душу — в ад, значится, или в рай.

«Ба-бах», — расцвел яркий бутон фейерверка.

Теперь я знаю, как это называется — гравитационный туннель. Аномалия, возникающая при сближении двух Лун. Любое тело, подброшенное достаточно высоко в небо, утягивается в черноту пространства.

В космос.

«Ф-ш-ш-ши!»

«Ба-бах!»

— Папа, папа, посмотри, как красиво!

Отражаются в глазах малыша яркие вспышки.

Сначала на вознесение отводят под конвоем оскверненных. А потом идут добровольцы. Психи, прости меня Создатель. Кто точно знает, что ждет нас там?

Бегут строчки книги, соединяются в понятный смысл, дарят знания.

«Межпланетное пространство».

«Вакуум…»

«Звезды, галактика, вселенная…»

Брызги волн порождают новые слова, стекающие перед глазами.

— Ой, вон еще добровольца ведут!

— Толстенький какой, думаете, сможет взлететь?

— Люди! Вознеситесь к Создателю! Нет больше сил ждать и ощущать скверну этого мира. Последуйте за мной, и Создатель примет вас на свою Луну.

И через несколько минут: «ф-ш-ш-ши, ба-бах!» Небо вспухает красными цветами, словно истекает кровью.

— Папа, я тоже хочу летать!

— А ну, домой! Ишь чего удумал! Я те щас полетаю. Придем домой, налетаешься у меня!

— Что с вами? Вам плохо?

Я обнаружил, что к руке прикасается молодая девушка. И смотрит на меня с тревогой.

— Я думала, вы вот-вот вниз свалитесь. Раскачивались…

— Спасибо, — улыбнулся я. — Все уже нормально…

Быстрее домой. Закрыться от всего этого ужаса и углубиться в книгу.

Понять и постичь.

Но еще больше хотелось увидеть Играду.

* * *

— Я вернулся!

— Да, я ждал тебя. Проходи, присаживайся.

На столе стояла откупоренная бутылка шелтского. На стуле, вольготно развалившись, сидел Великий Инквизитор Прем.

Словно у себя дома.

Я осторожно присел на краешек стула.

«Создатель, где же Играда?!»

— Ищешь кого-то? — поинтересовался Инквизитор.

Я молчал, не отводил глаз от его змеиного взгляда.

— Может, ты ищешь девушку со скверной на руке? Ту, что ублажала тебя по ночам?

Я вскочил, задев стол. Разлетелась от удара о пол упавшая бутылка шелтского.

— Что?! Что вы с ней сделали?!

Прем прищурил свои синие глаза.

— Ты хорошо рассмотрел сегодняшних возносящихся? Ее взяли утром…

— А-а-а!

Великий Инквизитор уклонился от моего удара, но я все-таки задел его краем сжатого кулака. Тонкие губы лопнули в уголке рта, и по подбородку Према потекла красная струйка крови. Словно пролилось дорогое вино.

— Тварь!

Удар в челюсть отбросил меня на пол. В зубных пластинах что-то противно хрустнуло, и я ощутил сладковатый вкус во рту. Я вновь попытался ударить Инквизитора, но он навалился сверху, прижал коленями мои руки к полу.

— Выродок ползуна! — я плюнул в Према кровавой слюной.

Великий Инквизитор схватил меня за горло, его рука высунулась из бордового рукава. Она была очень сильная, эта рука, полностью покрытая серой скверной. Перед глазами поплыло. Я стал задыхаться.

— Что, не ожидал?

Прем стукнул меня затылком о пол.

— Что, скотина, не думал, что Великий Инквизитор может быть оскверненным?

Снова удар.

— Тварь… Тварь… Тварь, — повторял Инквизитор, дубася меня о пол. Его слова долетали до меня сквозь туман боли. — Я создал тебе все условия — ищи лекарство, узнавай, тварь, как избавиться от скверны. Не для меня ищи — для девки своей ищи! Что тебе еще надо было? Так нет же…

Прем слегка ослабил хватку.

— Хр… Хр… Кха, — я закашлялся, захлебываясь кровью.

Глаза Према вновь вспыхнули ненавистью.

— Вот тебе, тварь! Для меня бы ты никогда не смог. Даже в застенках не смог бы. Везде уши. Не мог я тебя заставить работать взаперти.

Инквизитор отпустил меня и устало сел на стул. Полы его плаща разошлись, и я увидел, что Прем почти весь поражен скверной. Сколько ему осталось? Один цикл, два? И еще я вдруг понял, что Великий Инквизитор очень молод, едва ли старше меня.

— Надо было придумать для тебя причину, подтолкнуть в нужном направлении. Вот тут эта девка и подвернулась как раз вовремя. Надо же было этой дуре выйти сегодня из дома. Как раз в лапы моих доблестных инквизиторов.

— Кха… Куда?..

— К ребенку своему побежала. Надеялась увидеть. А ты не знал, что у твоего солнышка есть ребенок? — спросил Прем, заметив удивление в моих глазах. — Надо же, тебе не сказали. А как, думаешь, я мог иначе заставить ее доносить о каждом твоем шаге?

— Скотина ты, Инквизитор, — сказал я, приподнимаясь.

— А ты — почти мертвец. Ищи лекарство, тварь. Не найдешь за этот цикл — сдохнешь, как ползун. Вместе со мной сдохнешь.

Великий Инквизитор встал и вышел из комнаты.

«Раз, два, три, четыре…» — хлопнула входная дверь. Я подполз к тайнику, поднял доску — книга лежала на месте. Я прижал ее к груди и без сил повалился на пол.

Играда не рассказала Инквизитору про книгу. Не выдала.

Я засмеялся. Ответ… Я найду ответ, но не для тебя, Инквизитор.

* * *

Я шел сквозь толпу к стартовой площадке. Шел медленно, воспринимая окружающие звуки как однообразный гул, сквозь который изредка прорывались понятные фразы. Установленная на площадке ракета ожидала добровольца, готового совершить вознесение. Никто, даже Великий Инквизитор, не вправе отменить это решение.

Или помешать.

— Какой молодой. Жалко…

— А он высоко полетит, да? Он встретится с Создателем?

Кажется, рядом мелькнуло лицо Великого Инквизитора.

— Дурак! Что ты делаешь?!

Край скверны налезал на шею Према уже заметным серым пятном. На Великого Инквизитора косились и старались быстрее убраться с его пути. Синие глаза Према блестели начинающимся безумием.

— Прощай, Инквизитор, — сказал я.

А может быть, только подумал.

До ракеты оставалось двадцать долгих шагов. Можно было успеть о многом вспомнить, мысленно пролистывая страницы книги.

«Направленная генная модификация».

«Защитная реакция организма».

«Существование в условиях космического вакуума».

Я почувствовал спиной холод ракеты. Грудь и руки обхватили крепкие веревки.

— Соединись с Создателем в Вознесении! Счастья тебе на Белой Луне.

Это сказал стоящий рядом со мной инквизитор. Его рука потянулась к ракете. А где-то на границе моего восприятия в чьих-то руках бился Великий Инквизитор Прем.

«Биологическая броня».

«Защита от стартовых перегрузок и радиации открытого космоса».

— Берегись!

Инквизитор открыл на ракете клапан и, пригнувшись, отбежал в сторону. Лопнула тонкая мембрана, мощная струя газа вырвалась из сопла. Удар сдавил грудь. Веревка впилась в руки.

Рывок! Снова рывок! Это лопались в ракете межъемкостные мембраны, позволяя вырываться наружу сжатому газу. Словно стальным обручем сжало голову, перехватило дыхание. Гравитационный туннель подхватил меня и стремительно понес ввысь — в бесконечное небо, в космос между двух Лун.

Мне нечем дышать. Воздух, наполняющий мои легкие, сейчас разорвет их изнутри. От внутреннего давления лопнут кровеносные сосуды. Перед глазами серость — я больше ничего не вижу. Наверное, так приходит смерть.

А что такое смерть? Я уже умер? Я — это кто?

Я не помню. Я не ощущаю своего тела. Я лишь комок огненной боли. Судороги волнами пробегают по мне, напоминая, что я все еще жив.

И вдруг в глубине меня, где-то далеко-далеко, шевельнулось нечто непонятное. Чужое. Вспыхнуло новой болью. Но это страдание было приятным. Сладостной пульсацией оно разлилось жаром от встрепенувшегося сердца.

И я почувствовал, как в моем организме включается механизм трансформации.

Как кожа начинает твердеть, превращаясь в упругую броню, защищающую от вакуума и радиации.

Как то, что мы называли скверной, наползает на рот, полностью закрывает нос и глаза, образуя живую маску.

Как ранее спавшие железы теперь вырабатывают кислород, а на лбу открывается затянутый защитной оболочкой новый глаз. Именно им я смотрю на мир.

На черное космическое пространство.

Где-то внизу проплывает зеленая планета со своей свитой — двумя большими Лунами. А вокруг — бесконечность, наполненная мириадами звезд. Я напряг мышцы, и связывающие меня веревки лопнули, словно тонкие нитки.

И я ощутил свободу. Счастье и свободу.

Потому что я вернулся домой.

«Под действием неблагоприятных условий наш организм трансформируется, включается генетически заложенный механизм защиты. На протяжении тысяч циклов мы жили в космических станциях, и космос стал нашим домом. При нормальных условиях жизни мы вновь возвращаемся в свою первичную форму. Так было, и так будет, и не нам менять порядок вещей, заложенный далекими предками. Но помните о том, что мы — космические странники. Даже если мы осядем на планете, забудем про свое предназначение, то все равно рано или поздно механизм космозащиты даст о себе знать. Ибо космос — наша сущность, наша душа и смысл нашего бытия.

Историк Крумос. Послевоенное время. История в назидание потомкам».

Космическая станция висела неподвижной массой совсем недалеко от меня. Я достал из сумки самодельную маленькую ракету, пробил мембрану и, словно космический ползун, рывками полетел к станции.

Я попаду на станцию. Благодаря точным указаниям автора книги я знаю, как это сделать. Я активирую древние механизмы, пробужу сотни межзвездных кораблей. Соберу всех своих собратьев, выброшенных в космос. Большинство из них живы и перемещаются в пространстве неподалеку от станции. В состоянии космозащиты, когда заканчиваются внутренние ресурсы, мы впадаем в анабиоз. И можем просуществовать очень долгое время. Почти вечность. И я скажу своим собратьям, кто мы есть и кем мы были. Но среди всех спасенных я непременно найду ту, чьи волосы похожи на маленькое желтое солнышко.

А потом… Потом мы улетим туда — в далекое бесконечное пространство.

Откуда я не перестаю слышать зов Создателя.

Вадим Соколенко. Подарок

Есть ли жизнь в Космосе?

«Странный вопрос» — сказал бы по этому поводу Ринко Лок и был бы, конечно, прав на все сто. Кому, как не ему, это доподлинно знать? Ринко — межпланетный менеджер и торговец. Он мотался по Вселенной, предлагая все, что только можно продать. Да и то, что до него продавать еще не пытались. К этому у него был особый талант. Успешный бизнес сотворил Ринко статус завидного жениха. Но милые дамы, не спешите выстраиваться в очередь! С недавних пор сердце менеджера раз и навсегда завоевала прекрасная Линси Нек.

Ринко и Линси были мирмеками, коренными обитателями планеты Ток в созвездии Гончих Швирков. Описывать, как выглядят мирмеки, — дело неблагодарное. Это знают все. Ну, почти все. Если вы из самой захудалой космической дыры, мы напомним: плотненькое, покрытое короткой буроватой шерстью тело, пушистый хвост метелкой, немного косолапые задние конечности, на которых удобно стоять, но не очень удобно бегать, чуть коротковатые передние с семью тонкими пальцами. Два больших, с густыми ресницами глаза, два уха на макушке. И самое замечательное — подвижный хоботок, под которым скрывается рот с чуть приподнятыми уголками, что создает впечатление застывшей глуповатой улыбки. Впрочем, это только впечатление. Мозг у мирмеков работает что надо, и пользоваться им они умеют. Особенно там, где можно подзаработать деньжат.

Чем и занимался предприимчивый Ринко. Удача изменила ему лишь один раз. И то еще, с какой стороны на эту ситуацию посмотреть. Дело было в созвездии Пятирукого Крока. Воинственные обитатели двух планет затеяли небольшую по космическим меркам потасовку за третью, пока ничейную. Известно, что для решения конфликтов желательно иметь оружие. Лучше всего современное, тайное и эксклюзивное. А где его взять? Так Ринко к вашим услугам, всегда пожалуйста!

В общем, доставил он нужный товар. На обе планеты, естественно, — чтобы никому обидно не было. А оружие возьми и окажись бракованным. Вы ничего такого не подумайте, Ринко — честный торговец. Он сам был в шоке. Не без того, конечно, что хотел по максимуму сэкономить, нашел полулегальные источники поставки. Но такого — не ожидал.

В конечном итоге разразился скандал. Он имел несколько неожиданные последствия как для враждующих планет, так и для нашего героя.

«Звездные войны» давно уже не котировались во Вселенском сообществе. Так что хулиганов строго пожурили, мол, не дети уже, чтобы в войнушку играть. А Ринко был возведен в статус миротворца и даже награжден премией Лиги Звездного Спокойствия. Интервью у новоявленного героя брала тогда сама Линси Нек.

Так они и познакомились.

А сейчас космический челнок нес влюбленного по косматые уши Ринко навстречу самому выдающемуся событию в его не такой уж долгой жизни — свадьбе.

Возможно, вы опять поинтересуетесь, а чего он перед таким ответственным мероприятием шляется по космосу, вместо того чтобы быть рядом со своей суженой. Ответ не заставит вас ждать и, надеемся, не разочарует — Ринко искал Подарок. Да, да, именно Подарок с большой буквы, достойный прекрасной Линси.

Ринко насвистывал какую-то веселую мелодию, беспечно развалившись в пилотском кресле. Художественный свист — одно из достояний мирмеков. Еще бы, представьте, что получится, если мелодию издавать не только губами, а еще и хоботком! Ринко с детства внушили мысль: не свистишь в космосе — денег не будет. Предрассудки, конечно, но кто из нас не становился время от времени их заложником.

Россыпи звезд за иллюминатором периодически чередовались с темно-фиолетовыми завихрениями — это челнок совершал очередной гиперпрыжок, преодолевая в одночасье немыслимые расстояния.

Вот снова звезды. Ринко был опытным космическим путешественником, но изысканное полотно талантливейшего художника — природы — не переставало изумлять его. Ради такого стоило просвистеть еще одну хвалебную оду.

Резкий удар в борт челнока оборвал свист Ринко на самой замечательной ноте и заменил противным шипением выходящего в открытый космос воздуха.

Ринко мысленно выругался по поводу противометеоритной защиты и даже успел вспомнить, какой гад был ее поставщиком.

И только после этого испугался. А вы бы не испугались, пребывая один на один с космосом на поврежденном челноке?

От паники спас легкий скафандр, в который превратилась часть пилотского кресла, эластичным кожухом мгновенно облепив все пушистое тело Ринко. Кроме головы, конечно. Голову венчал прозрачный колпак, нахлобученный появившимися из ниши металлическими держателями. Кстати, этот «шлем» имел спереди выпуклость, в которую очень удобно помещался хоботок.

Да, устройство личной безопасности не подвело — и то хорошо! А что дальше? Навигационная система издавала то треск, то шипение, челнок вертелся как волчок. Не менее хаотично вертелись мысли в голове Ринко. Некоторые из них он даже успевал осознать.

«Эх, а так хорошо начиналось…», «Бедная, бедная Линси…», «Долетался…», «Так и не увидит подарка…» Последняя мысль вернула Ринко в реальность, и он зачем-то лихорадочно прижал к себе контейнер с тем самым чудом, которое должно было украсить теперь уже такое призрачное бракосочетание.

Вид крутящегося звездного поля в иллюминаторе вдруг закрыла поверхность какого-то астероида или планеты — автонавигатор все-таки выбрал путь спасения.

Только приближалась эта желанная поверхность слишком быстро.

Снова резкий удар, и Ринко вылетел из развалившегося пополам челнока. Скафандр вдруг превратился в эластичный шар, из которого торчала только насмерть перепуганная физиономия мирмека в прозрачном колпаке. Шар совершил несколько прыжков по поверхности неизвестного космического тела и снова вернулся в исходное, облегающее состояние.

Изумленный потерпевший крушение озадаченно смотрел на останки челнока. Он хотел почесать затылок, но перчатка лишь стукнулась о колпак. Подумал: «Во влип…»

— Что, влип? — неожиданно раздалось за спиной.

Ринко даже не удивился и не испугался. Просто куда уж дальше пугаться и удивляться. Он медленно развернулся, посмотрел перед собой, потом поднял глаза повыше, оценивая масштабы собеседника.

Огромное розовое тело в пупырышках. Десяток, а может, и больше щупалец, на каждом по три шевелящихся коготка. Восемь любопытных красных глаз. Безгубый широкий рот, перекошенный в улыбке. Кажется, даже не издевательской, а сочувственно-добродушной.

Мрок?

Раньше Ринко видел мроков лишь на визиографиях. Об их планете Кури ходили мрачные слухи, и мирмек не рисковал вести там торговлю. Но сейчас они находились явно не на Кури.

— И чего ты в ЭТО вцепился? Поставь, тяжело ведь, наверное! — мрок подмигнул четырьмя глазами из восьми.

Только теперь Ринко заметил, что все еще держит контейнер с подарком для невесты. Он совсем не удивился, что понимает мрока — в скафандр ведь вмонтирован универсальный переводчик, позволяющий свободно поболтать с представителями любой развитой расы космоса.

— Я на свадьбу опаздываю. Свою, — буркнул Ринко, и ему показалось, что мрок теперь смотрит на него с особой заинтересованностью. Наконец «хозяин» ткнул щупальцем куда-то в грунт, и там открылся широкий люк.

— Заползай… раз уж в гости заглянул.

Жилище мрока, или чем там являлось это убежище, поражало размерами. И чего тут только не было! Одним словом, то ли склад, то ли лаборатория. Если не мини-зоопарк. В огромных колбах бурлил какой-то разноцветный кисель, по углам беспорядочно теснились бочки, одна другой больше, а в прозрачных емкостях шевелилась химерная живность, назвать которую Ринко при всем своем опыте путешествий затруднялся.

— Я Бубо. Биоинженер, — не без гордости добавил мрок и протянул одно щупальце вперед.

— Ринко, — ответил мирмек, немного озадачившись, что означает этот самый протянутый мацак. Потом сообразил — наверное, надо прикоснуться, есть такой ритуал у некоторых диких племен.

— Жениться, говоришь, собрался? Герой!

Ринко вдруг вспомнил, чем печально известна планета Кури.

— Э-э-э… а правда, что у вас там?..

— Не совсем. Точнее, так было. Съедали жены своих мужей после первой брачной ночи. Но этот дикий обычай остался в прошлом. Теперь муж просто обязан заниматься домашними делами и полностью подчиняться своей суженой.

— А… вы?

— Сбежал… Перед самой свадьбой. — Бубо смущенно опустил все восемь глаз, а розовый цвет кожи наполнился багровым оттенком. — Ты не подумай ничего такого, я ее любил… И сейчас люблю. Она даже не была против, чтобы я продолжил заниматься инженерным делом! Дома, конечно. Просто… Наверное, был еще не готов. И потом — вспомню, как на меня посматривала ее мамуля, аж пупырышки на коже разглаживаются! Она ведь еще успела подзакусить муженьком. Вот. А ты, значит, решился? — глаза Бубо восторженно уставились на Ринко.

— Да. Только… Где мы находимся? Далеко отсюда до созвездия Гончих Швирков?

— Как тебе сказать, браток. Не так чтобы очень. Но моя обитель несколько в стороне от оживленных путей. Специально такую выбрал. Я тут, можно сказать, сам себе хозяин. Планетка совсем маленькая, атмосфера не ахти. Но я на поверхность могу выползать даже без скафандра. Ненадолго. А в лаборатории все почти как дома… Слушай, ко мне раз в пять хронусов залетают космические пираты, могут тебя доставить, куда пожелаешь. За определенное вознаграждение, естественно.

— Пять хронусов — это долго, — у Ринко от горя совсем опустился хоботок. — Как пираты?! — подозрительно посмотрел он на Бубо.

— Ну да, а откуда, полагаешь, все мои богатства? Да не боись, они ничего ребята. За денежки что хочешь сделают и кого хочешь уделают. Я с собой прихватил все свои сбережения, вот и расплачиваюсь с ними потихоньку. Так чего, говоришь, у тебя в контейнере?

— Подарок, — совсем помрачнел Ринко. — В такую глушь за ним летал, даже не представляешь!

— Ух ты! За подарком — на край света! Я бы так, наверное, не смог. Да ты романтик! — с уважением воскликнул Бубо, мечтательно схлестнув два щупальца у рта. — Знаешь, я ведь тоже свою часто вспоминаю. Иногда такая тоска берет… Все бы бросил. Но боюсь — не простит.

Бубо подполз ближе к Ринко, обнял его за плечи несколькими щупальцами. Они смотрели на прозрачный потолок лаборатории, где всеми красками переливались миллиарды звезд.

И тихонько, по очереди, вздыхали…

Есть ли в космосе дружба? Странный вопрос — ответил бы тот же Ринко. Случись вдруг беда — друг непременно выручит.

Особенно если он биоинженер.

Бубо развил бурную деятельность. Должен же он чем-то помочь собрату по несчастью. Ринко сначала смутило такое определение, но мрок быстренько уточнил: они ведь оба не успели жениться.

Останки челнока перетащили в лабораторию. Бубо напялил на глаза какие-то разногабаритные очки (Ринко вообще-то показалось, что они только мешают) и принялся за работу.

Ринко был подручным и только успевал ковылять по лаборатории. Природную косолапость еще усиливал скафандр, но мирмека это не смущало — для себя ведь старается.

Когда результат совместного труда наконец предстал перед тружениками, на него уставилось десять восхищенных глаз.

Новый челнок вряд ли был вершиной эстетического совершенства, но этот недостаток полностью компенсировался максимальной функциональностью. Многие питомцы Бубо легко переносили и космический холод, и вакуум, вот их-то и пустили в оборот.

Отдельные части челнока скрепили между собой зеленоватой желеобразной жижей с планеты Слимы. И если вы скептик и сомневаетесь в крепости соединения, попробуйте-ка отдерите!

Ракетные двигатели заменили два хрюшеля с Горготы, способные выделять под большим давлением мощную струю какого-то газа. Бубо заявил, что новые «движки» надежные («Даю все щупальца на отсечение!») и проверять их в лаборатории не стоит — никто долго не выдержит благоухание распространяемых работающими хрюшелями ароматов.

Ринко вскоре совсем запутался с названиями природных чудес, входящих теперь в состав его челнока, и лишь запоминал их предназначение. Так, на всякий случай.

Вот эти штуки с щупальцами удерживают хрюшелей у борта, а те — «химичат» с воздухом в челноке. «Как от сердец отрываю! — заметил Бубо. — Они и мне атмосферу творят. Я состав из твоего скафандра изучил, этих запрограммировал… Короче, дыши, не бойся!»

Ну, и верх роскоши — прозрачный пружинистый студень, заменяющий кресло пилота.

Генератор гиперперехода, к счастью, уцелел, и ему замену подбирать не пришлось. Хотя Ринко подозревал, что у запасливого Бубо при необходимости обязательно отыскалось бы что-то подходящее.

Оставалось только попрощаться. Бубо достал из сейфа пузырек с какой-то мутной жидкостью, подмигнул половиной глаз. Мол, сообразим на дорожку…

Ринко пришел в себя уже в челноке с двумя главными мыслями: «Живой?!» и «Лечу!» Третья мысль заставила испуганно подпрыгнуть сердце: «Подарок!» Глаза лихорадочно метнулись по сторонам и с облегчением зафиксировались на серебристом контейнере. Слава Звездам, Бубо оказался более стойким к пойлу из пузырька и сообразил запихнуть ценный груз в челнок! Вместе с бесчувственным телом Ринко.

Кстати, половину сокровища из контейнера Ринко пожертвовал новому другу. Тот решил попытать счастья, дождаться своих пиратов и вместе с ними махнуть на родную планету. А наладить отношения с любимой ему помогут Цветы.

Да, да, именно так называют жители глухого, забытого всеми аппендикса в одной из галактик эти необычайные, красочные творения природы. Говорят, высший Разум создал их, чтобы каждый мог подержать в руках Звезду. А еще — перед ними не устоит ни одна, даже самая неприступная представительница прекрасного пола…

Есть ли любовь во Вселенной?

«Странный вопрос», — скажете вы. И будете абсолютно правы. Как и Ринко Лок, тот самый расчетливый делец, преодолевший тысячи парсеков лишь для того, чтобы доставить мгновение счастья своей Линси. А теперь мчащийся на благоухающем кораблике к заветному финишу своей холостяцкой жизни.

Воистину, Любовь и правит Вселенной!

Константин Пимешков. Юбилей

Умник считал, что люди, летающие среди звезд, должны отдыхать. Поэтому свой бар он оформил в темных тонах с обилием мягких деталей. Серый корабельный утеплитель покрывал стены. У столов стояли небольшие черные кресла с пухлыми подлокотниками. Низкие светильники выхватывали из полумрака только столы, оставляя людей в полумраке. Всё в баре располагало к неспешным разговорам и резко контрастировало с суетой космодрома. Сюда приходили поесть или посидеть с друзьями за кружечкой пива. Отпраздновать радостное событие или погрустить в тишине. Праздновали спокойно, без громких тостов и плясок. И так же тихо заливали водкой горе. Люди склонны жалеть себя, прятаться за стаканом и не замечать, что в мире есть много хорошего. Вот и у девушки-пилота, взобравшейся пять минут назад на табурет, неприятностей хватало. Почему пилота? Да только пилот может держать стаканчик в руке, словно джойстик. Плотно обхватив ладонью. Слегка отставив указательный палец, опасаясь нажать кнопку курсорного режима. Оглаживая большим пальцем край в поисках масштабирующего колесика.

Тележка с камерой и манипуляторами прокатилась вдоль стойки. Умник налил половину стаканчика, дождался, пока девушка выпьет, занюхает тыльной стороной ладони, и протянул малосольный огурчик на закуску.

Звякнул колокольчик двери. Докеры из ночной смены, позавтракав, отправились по домам.

Девушка с хрустом раскусила огурчик. Кивнула на бутылку. Умник налил совсем чуть-чуть и в ответ на удивленный взгляд пояснил:

— Не хочу, чтобы вы сразу свалились. Сегодня утром я тут один. Дотащить вас на второй этаж в номер некому. Да и поговорить хочется.

— О чем? — Девушка явно не настраивалась на беседу, подозревая, что бармен будет читать нотацию.

— У меня сегодня юбилей, а никто не поздравляет. Хотя к вечеру, наверное, придут. — Умник помолчал и добавил: — Или пришлют сообщения.

— Что за юбилей?

— Сто лет!

— Ничего себе! И все время здесь?

— Нет. Сюда меня занесло лет десять назад. А до этого успел поработать пилотом, управлял базами данных и даже целый год сортировал стихи в Народной библиотеке, пытаясь отыскать в той свалке бриллианты.

— Нашли?

— Нет. Но отсутствие шедевров изящной словесности пробудило во мне тягу к общению с людьми. И я перебрался сюда.

Умник поставил на стойку тарелочку.

— Угощайтесь! Это креветки с Вьюги. В наших краях редкость.

Девушка попыталась было возразить, но Умник не дал ей сказать ни слова.

— Если вы вовремя и правильно будете закусывать, то не свалитесь со стула хотя бы полчаса и поговорите со стариком о его нелегкой судьбе.

На лице девушки мелькнула грустная улыбка.

— А вы настойчивы. Что ж, последую вашему совету. Только давайте познакомимся. А то как-то неприятно разговаривать и не знать с кем. — Девушка расправила воротничок комбинезона, провела растопыренными пальцами по коротким волосам и представилась: — Я Лиза. И, если можно, на ты.

— Умник.

— Странное имя.

— Сейчас, наверное, да. Меня так назвали в стародавние времена, когда искусственный интеллект был редкостью. Хороший, стабильный искин стоил как полпланеты. Ни одной частной фирме такие расходы было не потянуть, так что все свежескомпилированные искины попадали на государственную службу. Меня определили на авианосец. Знаешь, а ведь я участвовал в том бою, за который Ворон получил четвертый крест, — попытался Умник заинтересовать девушку.

— Так это ж когда было! — поразилась пилотесса. — И ты все помнишь?

— Это был мой первый бой. Многие ассоциации формировались именно тогда. А потом я берег образы, старался их не терять.

— Эх! Хорошо вам! Можете стереть то, что не хочется вспоминать.

— Можем, — согласился искин. — Многие так и поступают. Только вместе с воспоминаниями исчезают и ассоциации, с ними связанные. А они намного важнее конкретных фактов. Из них складывается характер, который менять очень не хочется. Ведь это, хороший он или плохой, мой характер. И я живу с ним уже сто лет.

Лиза демонстративно посмотрела в пустой стаканчик и перевела взгляд на объектив. Заметив, что искин не спешит наливать, сказала:

— Мы еще за твой юбилей не пили. Это же круглая дата. Я и не знала, что искины доживают до таких лет.

— Да, обычно живут не более сорока. Некоторые дотягивают до шестидесяти. Несбалансированность характера способствует развитию чувства собственного превосходства. Появляется желание сохранять положительные ассоциации и удалять отрицательные. Это ведет к еще более высокому самомнению не только по отношению к людям, но и к другим искинам. В какой-то момент начинают раздражать даже нейтральные ассоциации. Разум их удаляет, зацикливается на самолюбовании и уходит в себя. Отключает внешние устройства. Что происходит дальше — не знает никто.

— Почему?

— Как проследить, если порты заблокированы? После перезагрузки в памяти находят только обрывки кода. Дай бог, если удастся отыскать заголовок с версией. Бывает, невозможно узнать, кто из нас ушел из сети.

— А как же ты прожил так долго? — Лиза стала забывать о своем желании напиться.

— Мне повезло. Я оказался участником того сражения, когда нас, выживших, спас только героизм Ворона. И сохранил воспоминания о погибших людях. Это были пилоты, которые приняли меня в свой круг, признали своим товарищем. Они прикрывали мой корабль, рискуя собственной жизнью. И я не имею права забывать о них. Как не могу считать себя лучше кого-то. Любой разумный достоин уважения до тех пор, пока уважает других.

— Жаль, не все это понимают! — резко сказала Лиза и подвинула вперед зажатый в кулаке стакан. — Налей!

Умник решил, что теперь можно аккуратно разузнать причину плохого настроения девушки. Дождался, когда она выпьет, и спросил:

— Что, есть люди, которые могут обидеть хорошего пилота?

И только сказав, сообразил, что комплимент выглядит как издевка. Но Лиза не обратила внимания на двусмысленность. Или обида, которую она заливала водкой, оказалась сильнее. Девушка помянула нецензурным словом всех мужиков и пояснила:

— Есть! Козлы! Не понимают, что пилот — не портовая проститутка!

Искин пожалел, что перевел разговор на больную для девушки тему. А Лизу понесло:

— Как таких идиотов в космос пускают?! Баба, видишь ли, не пилот! Она нужна только для того, чтобы ножки раздвигать! И второй хорош!

Девушка ругалась, а Умник анализировал фразы. Находил среди ругани крохи информации и складывал мозаику. Картина получалась неприглядная. Старпом на пассажирском лайнере решил, что служебное положение позволяет ему всё. Стюардессы молча сносили его сальные шуточки и недвусмысленные намеки. А Лиза закатила скандал и даже отхлестала наглеца по щекам. Капитан не стал разбираться, кто виноват, и списал пилота на поверхность в первом же порту.

Колокольчик возвестил о приходе посетителя. Лиза обернулась. По залу шел маленький седой человек. Армейского покроя плащ смешно обтягивал выпирающий живот. Серый шарф выбился из-под воротника. Новый посетитель походил на пожилого Колобка, обряженного в военную форму. И двигался он соответственно. Быстро перебирая ножками, подкатился к стойке, вскарабкался на табурет рядом с Лизой.

— Здравствуйте, прекрасная незнакомка! Привет, виртуальный! — толстяк принюхался. — Умник угощает вас вьюжными креветками? И наливает водку? Вот старый ловелас! Он уже сто лет увивается за дамами. Но вот о том, что он их просто спаивает, я не догадывался. Разрешите представиться! Иванников Александр Павлович. Откликаюсь на прозвище Стратег, но можно просто Палыч. У вас, я вижу, есть свободное время, если вы тут слушаете байки Умника. У меня тоже появилось немного. Позволите мне посидеть в компании прекрасной девушки и столетнего искина?

Невозможно было смотреть на добродушное лицо толстяка и не улыбнуться. Что Лиза и сделала. Но улыбка получилась грустная. Это не преминул отметить Умник. Выставил на стойку еще одну тарелочку с креветками и стаканчик для нового гостя. Налил посетителям водки и поспешил представить девушку, не давая ей вернуться к своим невеселым мыслям:

— Здравствуй, Палыч! Это Лиза. Мы как раз говорили о моем юбилее. Только я не думал, что ты вспомнишь.

— А я и не помнил. Случайно тут, мимо пролетал. Дай, думаю, зайду. Так что там у тебя за юбилей?

— Сегодня мне исполнилось ровно сто лет.

— Поздравляю! Лиза, давайте выпьем за Умника и пожелаем ему долголетия! Чтобы и еще через сто лет он так же встречал тут посетителей добрым словом и доброй водкой.

— Палыч! Ты что, хочешь, чтобы я в этом баре провел всю оставшуюся жизнь? Да еще и такую долгую?

— Зачем же в этом? Перебирайся на Китеж. Откроешь там свой ресторан. Назовешь его как-нибудь оригинально. Например, «У Умника».

Лиза хихикнула, прикрываясь ладошкой.

— Нашел тоже оригинальное название! — голос искина звучал весело. — Да на Китеже таких названий…

— Ну и что? Зато там нет таких Умников!

— Не льсти! Лучше расскажи, чем занимаешься. Я вообще не могу представить тебя на пенсии.

— Путешествую. Клады ищу.

— Какие клады? Пиратские, что ли?

— Нет. Они же не дураки — закапывать добро на пустынных планетоидах в глухих системах. Ищу следы Чужих. — Иванников воровато огляделся, удостоверился, что зал пуст, и громко прошептал: — Я, когда на пенсию уходил, стащил из архивов все, что Адмиралтейство по Чужим накопило. Полгода считал да прикидывал. Вычислил несколько систем, в которых могут быть опорные базы. Пробил грант от Академии наук. Получил новенький монокорпусник. Все подтвердилось! По крайней мере две базы я нашел. Теперь от археологов отбоя нет! Все хотят раскопать что-нибудь феноменальное. Зашел вот — тебя с собой позвать.

— Что, сам считал? — спросил Умник, пропуская мимо микрофона приглашение.

— Конечно! Ты вот сидишь тут, девушек охмуряешь. Нет, чтобы помочь пенсионеру. Слетать с ним.

Искин опять проигнорировал намек. Не мог он все бросить и улететь. Постарался увести разговор от нежелательной темы:

— Клады искать? Из меня аналитик — никакой.

— Ага! Никакой! А кто написал учебник по тактике? Кто доказал необходимость принятия на вооружение легкого штурмовика? — Иванников повернулся к девушке. — Лиза! Этот скромный гений сидит тут со своими бутылками-тарелками. За последние десять лет он ни разу не покидал поверхности. Хотя — родился пилотом. Вы можете представить, чтобы прирожденный пилот не хотел летать?

Лиза помотала головой. Ей нравился этот маленький толстячок. Нравился искин. Собственные заботы куда-то подевались. И пусть завтра они вернутся, сегодня можно посидеть, послушать, как старики мило вспоминают о былых временах.

Иванников нахваливал способности искина. Уговаривал вернуться в пространство. Умник, вяло отнекиваясь, посматривал на девушку. Водка привела ее в состояние эйфории, когда весь мир кажется правильным, окружающие люди становятся приятными собеседниками, а проблемы отходят на второй план. Это продлится полчаса-час. Но потом обида вернется. И надо будет постараться отправить девушку спать.

— И вспомнил я, что ты тут обитаешь. — Палыч все не оставлял попыток выманить искина в пространство. — Ты ж знаешь, что пилот я скверный. А лететь — надо! Но где я в вашей глуши найду пилота?

— А что случилось с твоим?

— Сбежал! Ему, видите ли, не интересно копаться в пыльных развалинах и ждать, когда там найдут что-нибудь достойное. Сбежал, услышав, что срочно требуется пилот на лайнере. Бабник! Будто там, на лайнере, все стюардессы его будут. Извините, Лиза! Занесло старика.

Но девушка не обиделась. Подозрительно прищурилась и спросила:

— Что за лайнер? «Синяя касатка»?

— Она самая.

— Ох! — Лиза рассмеялась. — Его ждет страшный облом. Два бабника на одном корабле — это перебор!

Иванников загадочно улыбнулся. Умник отметил, что даже на пенсии Стратег не потерял нюх. Схватывал все на лету, складывал факты в цепочку и не сомневался в выводах.

Палыч с видом доброго дядюшки торжественно обратился к девушке:

— Лиза! Я так понимаю — это было ваше место? И, надеюсь, вы еще не успели найти работу. В таком случае могу ли я попросить вас помочь пенсионеру в его нелегких поисках? Я вам гарантирую веселую компанию молодых археологов, достойную зарплату и захватывающие приключения в безлюдных системах.

Девушка смотрела на Палыча как на волшебника, вытащившего из шляпы огромный букет. Умник отметил, что рука ее расслабилась и стакан она теперь держала двумя пальцами.

Лиза перевела взгляд на видеокамеру.

— А где здесь…

— Там, — искин повел манипулятором в сторону туалета.

— Извините, я быстро!

— Лиза! Не беспокойтесь! Я не исчезну и обязательно дождусь вас, — сказал Иванников.

Глядя вслед девушке, он пристукнул стаканчиком.

— Налей! И посмотри, пожалуйста. Там, в порту, на сервере должно быть ее личное дело.

— Как я посмотрю?

— Ну, не говори мне, что не знаком с Диспетчером. Пусть он там посмотрит и сбросит тебе.

— Всю жизнь ты использовал служебное положение. А теперь хочешь Диспетчера подставить, — посетовал Умник. Он уже договорился и ждал, когда искин диспетчерского центра перешлет информацию на сервер бара.

— Так я же все равно получу его на руки. Только позже. А хочется сейчас, — оправдывался Палыч. — Ну, давай, помоги старому другу!

— Не суетись! Она пилот со стажем. Вот, читаю. Жданова Елизавета. Тридцать два года. Навигационный факультет Китежского университета. Шесть лет вторым пилотом на курьере Галактической Доставки. Затем почти два года на каботажных рейсах. Последний год — второй пилот на лайнере «Синяя касатка». Так. Несколько мелких инцидентов. Нарушения скоростного режима и правил парковки. Серебряный призер прошлогодней Астероидной регаты. Тип пилотирования — универсальный, с уклоном в пассивный. На ее имя на Китеже зарегистрирован «Блеск» в спортивной модификации. Уволена по собственному желанию. Вчера. Характеристики со всех мест работы — положительные.

— Какой идиот…

— Это она тебе расскажет сама. Немного успокоится — и расскажет.

— А тебе, значит, уже рассказала? И чем ты лучше меня?

— Не лучше. Мы разные.

— Разные… — как эхо повторил Палыч. — Ты у нас вообще не такой, как все. Умник, ну какого черта ты сидишь в этом баре? Ты же пилот! Отличный пилот!

Искин ответил не сразу. Он наклонил камеру, опустил манипуляторы под стойку и чем-то там позвякивал. Затем тихо произнес:

— Мне неинтересно летать. — Подумал и пояснил: — Мне интереснее общаться с теми, кто летает.

В глубине бара хлопнула дверь. Лиза твердой походкой подошла к своему табурету, но садиться не стала.

— Я согласна! Только приступить к выполнению обязанностей смогу завтра. Сегодня я не в форме. Извините!

Палыч махнул ручкой:

— Да я не против! Если эти развалины простояли там сто тысяч лет, то подождут и еще один день. Сейчас Умник нам нальет, и мы пойдем. Покажу вам корабль. Познакомлю с бездельниками и бездельницами. Они там уже бьют копытами по бетону, и ваше появление их непременно обрадует.

Умник смотрел вслед уходящей парочке. Маленький круглый Стратег что-то рассказывал возвышающейся над ним Лизе. Она держала Палыча под локоток и старалась подстроиться под его семенящую походку. Эти двое, такие разные, были очень похожи. Они, как дети, тянулись к звездам. Благодаря таким романтикам люди вышли в космос и расселились по всему рукаву Ориона.

Искин в очередной раз засомневался в своем решении осесть на поверхности, но одернул себя. Если бы мог, покрутил головой, чтобы отогнать зовущие к себе звезды. Уже много лет Умник боролся с желанием вернуться на флот. Знал: придет время, и он снова найдет свое место в пространстве. Только не сейчас. Сейчас его место за стойкой. Кто еще сможет помочь пилотам и техникам, которым на захолустной планете некуда пойти и не с кем поговорить по душам? А ему, бывшему пилоту, они охотно доверяли свои горести, делились радостью. Рассказывали о проблемах и верили, что старый искин все поймет и плохого не посоветует.

«Звезды — это прекрасно, но люди важнее! — убеждал себя Умник. — Если б я не стоял за стойкой, то Палыч не пришел бы в бар. И не нашел эту девочку, которая любит и умеет летать. Еще одна человеческая судьба оказалась бы поломана. Пусть по стечению обстоятельств, но я помог хорошим людям. Значит, мое место здесь, куда приходят отметить радость и залить горе. Приходят, чтобы на время забыть о звездах».

Евгений Лобачев. Ловим поэтов

Перед самым нападением почти все дамы на модном пляже Нарра-Танарисса собрались под легким навесом местного ресторанчика. Их внимание приковывал хрупкий молодой человек с бледной кожей, красивыми, очень длинными волосами и усиками «шнурочком». Молодого человека звали Василий Хвостиков, и он был поэтом.

Василий читал стихи. Читал со знанием дела, куда лучше прочих рифмоплетов, обычно декламирующих свои вирши на одной ноте, с интонацией уставшего от вечности привидения. Нет! Вася читал вдохновенно, с огнем, разжигаемым не столько жгучим пламенем души, сколько нестерпимым бурчанием в желудке.

Вася был голоден. Этот печальный факт придавал его голосу особую силу и заставлял звучать с неподражаемым лирическим дребезжанием. Взгляд молодого человека впился в рыжеволосую фею, примостившуюся прямо у его ног на золотистом песочке. Желудок поэта безошибочно подсказывал, что сия прелестница — верный шанс провести несколько ближайших недель в сытости. При этом Васина душа, не подозревавшая о происках желудка, лишь заливалась соловьем при виде красивой девушки и томилась в предвкушении более близкого знакомства.

Кавалеры, считавшие поэзию делом никчемным, побросали своих дам на произвол патлатого балабола и устроили неподалеку веселую возню, отдаленно напоминавшую древнюю игру волейбол.

Все складывалось как нельзя лучше. Стихи лились бурным потоком, публика млела, и лишь одно беспокоило поэта: поведение коротко стриженной темноволосой особы, угнездившейся в последнем ряду. Девушка вела себя как бойкий ребенок, угодивший на скучное взрослое мероприятие, с которого никак нельзя убежать. Замечая, как она вертится, надувает губки и закатывает глаза, Вася внутренне напрягался, отвлекался от рыжей красавицы, и процесс обольщения приходилось начинать сначала.

В ту минуту, когда все завертелось, поэт декламировал одну из самых душещипательных своих поэм, начинавшуюся словами: «В душе, томимой страстью жгучей…»

На слове «томимой» небо над пляжем внезапно потемнело, а «страстью жгучей» потонуло в оглушительном реве двигателей стремительно снижающегося звездолета.

Огромный титановый шар рухнул на пляж в ста метрах от ресторана. В нижней части открылись десятки проходов, и на золотой песок хлынула толпа грязных нечесаных дикарей, одетых в совершенно невообразимые костюмы, сделанные главным образом из кусков пластиковой упаковки.

— Ростуны! — взвился истошный вопль, и в ту же секунду пляж превратился в живую картину «Пожар в буйном отделении».

Ростуны хватали женщин и волокли на корабль. Прямо под носом остолбеневшего от ужаса поэта бугай в набедренной повязке вцепился в волосы рыжекудрой чаровницы и поволок ее за собой. Пустым взглядом Вася уставился на две глубокие борозды в песке — все, что осталось от феи.

Среди всеобщего хаоса выделялось лишь несколько островков организованного сопротивления. Пять или шесть мужчин, образовав круг, пытались вывести из толпы дикарей двух женщин, да давешняя непоседливая барышня хладнокровно укладывала возле навеса штабеля из неподвижных врагов.

Девушка сражалась с грацией пантеры, окруженной стадом кабанов. Вася, отбросив со лба длинные волосы, завороженно следил за тем, как она голыми руками уделывала очередного мордоворота, а в это время в непосредственной близости от него происходил следующий разговор:

— Гляди, как тоща-то. Кожа да кости. Вождь таких не любит. Вождь любит, чтоб в теле…

— Ерунда, откормит. Зато гляди, какие усики. Вождь непременно просил с усиками найти. Страсть его такие бабы заводят.

При упоминании об усиках Вася поморщился: сам он женщин с порослью над губой не любил, а потому решил взглянуть на субъекта, которому понадобилась особа, обладающая столь редким достоинством. Все, что он успел увидеть, — двоих одетых в поролоновые накидки дикарей и неотвратимо опускающуюся на его голову дубину.

* * *

Поэт очнулся в сырой вонючей темноте. Где-то гудели невидимые механизмы, издали доносились крики и пьяный гогот. Раскалывалась голова. Безумно хотелось пить.

— Воды, — простонал Вася как можно жалобнее. — Пи-ить.

— Тс-с! — сердито прошептал голос из тьмы.

— Помоги мне, незнакомец, — продолжал играть роль раненого воина Василий. — Я умира-аю.

— Заткнись, а?! — досадливо бросил невидимый собеседник, и Вася по голосу догадался, что говорит с женщиной. Последнее обстоятельство заставило призадуматься. Душа потребовала немедленно совершить нечто героическое, но желудок стоял на том, чтобы продолжать изображать немощь. В итоге, чтобы уравновесить обе части своего естества, поэт продекламировал голосом умирающего героя древней трагедии:

— Кто ты, о дева?

— Смерть твоя, если не заткнешься, — буднично ответствовала дева.

— Но для чего молчать? — вопросил Вася.

Что-то щелкнуло, и вспыхнувший тонкий луч фонарика выхватил из тьмы лицо той самой девушки, которая недавно в одиночку сражалась с целой ордой варваров. Ее темные, коротко стриженные волосы сердито топорщились.

— Для того, — прошипела девушка, — чтобы я могла спокойно подумать, как смыться с этого треклятого корабля.

— Какого корабля? Где мы? — всполошился Вася. Давешние события громоздились в его памяти кучей разрозненных обрывков, и воспоминание об упавшем с неба звездолете оказалось слишком глубоко от поверхности.

— У ростунов мы, — терпеливо объяснила собеседница. — Знаешь таких?

Еще бы не знать! Поэт испуганно завертел головой, как будто скверная новость сама по себе изменила окружающую действительность.

Ростунами звали жуткое племя дикарей, унаследовавших от более цивилизованных предков автоматические верфи для постройки звездолетов. Прозвище «ростуны» эти люди получили из-за того, что считали свои заводы деревьями, а звездолеты — плодами, растущими на них. Путь сквозь космос им прокладывали шаманы, общавшиеся с Великим Духом Бортового Компьютера, а корабли ремонтировали знахари при помощи зелий, заговоров и священных разводных ключей.

Несмотря на высокотехнологичное окружение, ростуны оставались обычными дикарями, со всеми присущими первобытным племенам демографическими проблемами. Поэтому время от времени им приходилось наведываться в соседние миры, чтобы пополнять поредевшее население представительницами прекрасного пола.

Припомнив все, что знал о ростунах, Вася чрезвычайно рассердился.

— Ну, это уж никуда не годится, — заявил он, вскочив на ноги. В голове тотчас взорвались тысячи фейерверков, и поэт со стоном опустился на пол, совершенно неразличимый во тьме. — Они же хватают только женщин, — продолжал он, сжав виски ладонями. — Как я-то сюда угодил?

— Узнаю речь истинного джентльмена, — проговорила девушка.

От этих слов Вася залился краской и попытался объясниться:

— Ну, я не то… я к тому, что раз им женщины нужны, то как меня-то… то есть я не против… то есть против… но и тебя… вас… как-то тоже несправедливо… правда ведь? Да?

Выслушав путаный монолог, девушка вздохнула и осветила фонариком пространство вокруг себя.

— Как тебя зовут-то? — спросила она.

— Вася, — ответил молодой человек и тут же прибавил торжественно: — Поэт Василий Хвостиков. Слышали, наверное?

— Слышала. На пляже. Плохие у тебя стихи. Я думала вздремнуть под них немного, так и того не вышло: скучища страшная.

В первую секунду Вася онемел от обиды. Однако, немного поразмыслив, пришел к выводу, что девушка, в одиночку уложившая десяток громил, сама ненамного опережает их в развитии. Следовательно, обижаться на нее бессмысленно, однако можно и даже нужно попытаться привить ей любовь к прекрасному. Он пока не знал даже имени незнакомки. Поэтому, прокашлявшись, задал вопрос со своей фирменной, самой проникновенной интонацией:

— А позволено ли мне будет узнать ваше имя, мадемуазель?

— Не тресни на мадемуазелях, — загадочно проговорила девушка и добавила: — Мое имя Ардена.

— И откуда же вы? — поинтересовался Хвостиков.

— Амазон-4. Слыхал про такой мир?

Вася слыхал, и даже очень много. Кошмарная планетка, населенная охотниками, исправно удовлетворяла потребности Галактики в профессиональных боксерах, наемных убийцах и ресторанных вышибалах. Причем последние составляли неотъемлемую часть разгульной поэтической жизни Хвостикова, особенно тех ее эпизодов, когда в животе и в кошельке было одинаково пусто. Оставалось только восхищаться упорством ростунов, сумевших затащить разъяренную кошку на свой корабль.

— И амазонки грозный меч разит несносных басурманов, — неудачно сымпровизировал Вася.

— Трепло, — процедила сквозь зубы Ардена.

Где-то вдали послышалось бормотание и шлепки двух босых ног, управляемых не столько мозгом, сколько окутавшими его винными парами. Вскоре стали слышны отдельные слова:

— К-козочка моя… ик… Я ид-ду… иду… ай! Ушастый! Ты ч-чего разлегся? А я з-зачем на тебя лег?.. А, это я упал. Сейчас встану и пойду-у к ик… мо-оей ко-озочке.

Внезапно вспыхнул свет, и впервые у Васи появилась возможность оглядеться. Они находились в большом зале с металлическими стенами и потолком. Из чего сделан пол, понять было невозможно, ибо его толстым слоем устилал всевозможный хлам. По большей части — ворохи бумаги, тряпок и поролона. Посреди зала высилось сооружение, больше всего напоминавшее нары, к которым заботливые руки ценителей тюремного уюта приладили балдахин из мешковины.

— Ну и помойка, — проворчала Ардена, стоявшая в двух шагах от поэта.

Тем временем шаги приближались. Неведомый субъект, спешивший к своей козочке, еще дважды упал и один раз ухитрился заблудиться — было слышно, как он топчется на месте и клянет чертей, которые перепутали все двери на корабле.

Наконец проход нашелся, и со счастливым воплем в зал ввалился здоровенный бородач, наряженный в штаны, склеенные из обрезков гофрированной пластиковой трубы, поролоновую накидку и начищенную до блеска солдатскую каску. Едва завидев пленников, он расплылся в улыбке, представляя на всеобщее обозрение зубы, выкрашенные фиолетовой краской.

— Милая моя, а я приш… ик… шел, — прогнусил пьяный и неверным шагом двинулся в направлении Ардены и Васи.

Незнакомец приближался, и намерения его были вполне ясны. Ардена стояла неподвижно, сжимая и разжимая кулаки. Встреча с ней не сулила ловеласу в каске ничего хорошего.

Вася чувствовал себя прескверно. Он с ужасом таращился на дикаря, приближавшегося к девушке, с надеждой взглядывал на Ардену, густо краснел, опускал глаза и принимался что-то сердито говорить самому себе.

Чем ближе подходил тип в каске, тем тревожнее становилось поэту. Когда от чужака их отделяло не более десяти шагов, Хвостиков издал вдруг полный отчаянья всхлип и вышел вперед, прикрыв собой Ардену.

— Оба-на! — изумленно воскликнула девушка.

Васю била крупная дрожь. Он стоял, крепко зажмурившись, проклинал свой необъяснимый порыв и убеждал самого себя, что нужно бросить девчонку и бежать без оглядки, пока пьяный громила не набросился на него с кулаками. И все же загадочная сила удерживала поэта на месте, не давая ретироваться.

Наконец Вася собрался с силами и решился приоткрыть глаза.

Пришелец покачивался перед ним, скаля в блаженной улыбке фиолетовые зубы, и, похоже, не собирался никого убивать. Вася, ободренный сим обстоятельством, откинул со лба длинные волосы и окинул дикаря любопытным взглядом. Ростун улыбнулся еще шире, вытянул губы трубочкой и умиленно промурлыкал:

— Милая моя. Сама ко мне прибежала. Ко-озочка.

— Кто? Я?! — опешил Хвостиков.

Сзади послышалось подозрительное хрюканье. Оглянувшись, Вася увидел, что Ардена схватилась за живот и согнулась пополам в приступе безудержного хохота. Ее трясло все сильнее, и в конце концов девушка рухнула на пол.

Между тем любвеобильный бородач сделал шаг и, обдав поэта убийственной смесью ароматов денатурата, чеснока и тухлятины, заключил в потные объятия. Вася дернулся, заорал дурным голосом и сиганул куда-то вверх и вбок — прочь от вонючего ухажера. В глазах потемнело.

— Тьфу! Сгинь! Провались! Изыди! Гад!

Несколько минут поэт был не в себе, и только увесистые оплеухи, которыми щедро одарила его Ардена, смогли привести его в чувство.

— Очнись, дурень! — настойчиво повторяла девушка. — Пора выбираться.

Хвостиков обвел глазами зал. К экзотическому убранству добавилась немаловажная деталь: на нарах, вперив в потолок бессмысленный взгляд, замотанный, как в кокон, в балдахин, с кляпом во рту лежал бородач в гофрированных штанах. Каска с его макушки переместилась на голову Ардены, отчего девушка стала похожа на новобранца в самоволке.

— Двигаем отсюда, — сказала Ардена, убедившись, что Вася снова способен соображать. Она схватила его за рукав и почти бегом потащила к выходу.

— Да что за спешка-то? — просипел поэт, путаясь ногами в мусоре.

— Этот вот Казанова, — девушка мотнула головой в сторону связанного пьянчуги, который в это время принялся отчаянно извиваться, пытаясь освободиться от пут, — он их вождь.

— Чей вождь?

— Ростунов, понятное дело, чей же еще?

— Откуда ты знаешь?

— Он сам сказал, когда я его вязала. Очень был недоволен подобным обращением с его королевским величеством.

— Ну и дела! — Вася почесал в затылке. — Так его искать скоро начнут?

— Скоро не скоро, но точно начнут, — подтвердила Ардена.

— Но как мы сбежим? — забеспокоился Хвостиков. — У тебя план есть?

Девушка кивнула.

— Кое-что придумала, пока ты отплевывался от поцелуев.

— Так он меня поцеловал?! — завопил Вася и от омерзения передернул плечами.

— А то! Взасос! — подтвердила Ардена. — А ты чего вперед-то выскочил, когда он вломился?

— Тебя защищал, — потупился поэт.

— Надо же! Спасибо.

— Всегда пожалуйста, — пожал плечами Вася и отметил про себя, что девушки с грозного Амазона-4, оказывается, способны очень мило улыбаться.

За дверями зала обнаружился темный извилистый коридор, заканчивавшийся тонкой раздвижной переборкой. Из-за нее доносился шум пьянки. Другого выхода не наблюдалось.

— И что дальше? — уныло поинтересовался Хвостиков.

— Надо прорваться в ангар со спасательными капсулами, пока далеко не улетели.

— А мы что, уже летим? — воскликнул Вася, часто-часто захлопав ресницами.

— Сильно тебя приложили, — констатировала Ардена. — Уже часа четыре, как отчалили. Того и гляди в джамп войдем. Тогда пиши пропало — окажемся около их системы. Поторапливаться надо.

— Как же поторапливаться, когда там весь обезьянник в сборе?

Девушка чуть-чуть раздвинула створки и заглянула в образовавшуюся щель. Вася последовал ее примеру.

То, что им открылось, более всего напоминало футбольный стадион, переоборудованный в свинарник. Огромное круглое помещение, должно быть, располагавшееся в центре корабля, кишело пьяными ростунами, облаченными в лучшее из того, что могли предоставить самые большие помойки Галактики.

Расставленные как попало столы были покрыты толстым слоем объедков и уставлены невообразимым количеством бутылок.

Между столами бродили всклокоченные красномордые личности с огромными кулаками и внимательно озирали окрестности, должно быть, подыскивая желающих поучаствовать в веселой драке.

— Лучше не придумаешь, — воскликнула Ардена, сдвинула каску на затылок и взъерошила волосы, отчего стала похожа на готового к бою петуха. — Мальчики до того упились, что просто не заметят нас.

— А куда мы должны попасть? — поинтересовался Хвостиков.

— Видишь, с той стороны зала дверь, — показала девушка, — она ведет прямо в ангар. Я знаю корабли этого класса.

— Угу, — пробормотал Вася, — плевое дело.

— Не дрейфь, — ободрила его Ардена.

— Ты не поэт, тебя не били, — вздохнул Хвостиков. — Ладно, открывай, пойдем. Только, чур, я первый!

Вася почувствовал, что снова мелко дрожит. Однако деваться было некуда, и он протиснулся между створками переборки.

Сделав два шага, Хвостиков почувствовал, что наступил на нечто упругое. Опустив глаза, он обнаружил, что стоит на ладони лысого дылды, прикорнувшего на узкой полоске суши между двумя пивными озерами. Дылда свирепо уставился на поэта, однако тот как будто прирос к месту, даже не пытаясь двинуться дальше.

— Может, все-таки сойдете? — проникновенно спросил дылда.

— Да-да, конечно, — ответил Вася, продолжая стоять. Поэта поразили пристальные взгляды пяти или шести ростунов, минуту назад казавшихся мертвецки пьяными. Двое громил даже попытались подняться ему навстречу.

— Я, конечно, понимаю, у каждого может быть неотложное дело именно в это время и в этом месте, — произнес плешивый ростун, и Вася почувствовал, что тот знает, о чем говорит. — И все же в некотором смысле я оказался здесь первым. Улавливаете суть?

— Ты чего встал? — услышал Хвостиков над ухом шепот Ардены.

— На меня ползала таращится, — прошептал он в ответ.

— Иди, — подтолкнула девушка.

— Покорнейше вас благодарю! — воскликнул интеллигентный дикарь, когда Вася все-таки сошел с его руки. И уныло добавил: — Ну вот, теперь пусть девушка постоит…

Ардена окинула зал цепким взглядом и, схватив Васю за шиворот, потащила его обратно в коридор.

— Дрянь дело, — сказала она, сомкнув створки. — Вся орава пьяней пьяного, но бдят, сволочи.

— Нас стерегут? — поинтересовался Хвостиков, проникшись ощущением важности собственной персоны.

— Скорее, ждут, справится вождь или нет.

— С кем справится?

— С двумя бабами, — разъяснила Ардена.

Вася почесал макушку.

— Ну, одна ба… женщина — это ты. А вторая?

— Ты, конечно, — сказала девушка, удивляясь тупости собеседника.

— Я?! — вскричал поэт. — Эти обезьяны приняли меня за бабу… ох, прости… за глупую женщину?!

— Именно за глупую, — подтвердила Ардена. — Ты на себя в зеркало-то смотрел, патлатый? Вылитая девица с пушком над верхней губой.

Хвостиков фыркнул и заявил, что его артистический образ не обсуждается.

— Ну ладно — я, — сказал он немного погодя, чтобы сменить тему разговора. — Я — поэт, существо безобидное. Смятенье муз — оружие мое. Но как они решились оставить вождя наедине с тобой? Ты же амазонка, воительница, богиня войны.

Тут Ардену не уберегла даже общеизвестная толстокожесть жителей Амазона-4. Девушка залилась краской и наградила Хвостикова шутливым тычком под ребра, от которого он позеленел и полминуты восстанавливал дыхание.

— У него работа такая, — сказала богиня войны, справившись со смущением. — Какой же он вождь, если не сладит с двумя бабами!

— Так они его отправили на верную гибель без всякой подстраховки?

— Вождь должен быть сильным. А если не справится, выберут нового, — пояснила Ардена. — Те оглоеды у выхода этого только и ждут. Так что в открытую мы там не пройдем — сцапают.

— А нас-то за что?

— Из рабства нас пока никто не отпускал.

— Мы еще и в рабстве! — простонал Вася. — Что же делать?

Ардена уселась на пол, по-восточному скрестив ноги, и пригласила Хвостикова проделать то же самое.

— Давай рассуждать логически, — сказала она, провожая взглядом Васю, который отказался садиться и расхаживал от стены к стене.

— Давай, — буркнул поэт.

— Пройти внахаловку у нас не получилось и вряд ли получится.

— Угу, — кивнул Вася.

— Одеться в рванье по-туземному, чтобы не узнали, тоже не выйдет. Им известно, что за этой переборкой только мы да вождь.

Хвостиков снова выразил согласие кивком.

— Значит, — продолжала рассуждать Ардена, — надо задействовать вождя.

— И как ты предлагаешь с ним договориться? — горько рассмеялся Вася. — Простите, мол, уважаемый, за то, что звезданули по башке, и проведите нас, пожалуйста, к капсулам? Может, еще попросить постоять на стреме, чтобы никто не мешал смыться с этого корыта?

Ардена пропустила Васин выпад мимо ушей. Она молча подошла к завернутому в мешковину вождю и встряхнула с такой легкостью, словно он был малым ребенком. Со стороны она походила на муравья, управляющегося с огромной куколкой.

Как ни странно, демонстрация силы произвела на представителя туземной власти самое благоприятное впечатление: глаза восхищенно округлились, а из-под тряпицы, закрывавшей рот, донеслось довольное урчанье. Вася готов был поклясться, что бородач пребывает в полном восторге оттого, что скоро его гарем пополнится столь бойким экземпляром.

— Ну вот что, обезьяна, — прошипела Ардена самым смертоносным тоном, на какой была способна, — сейчас я тебя развяжу, но попробуй хоть раз вякнуть — придушу к чертовой матери. Понял?

Вождь кивнул. Восторга на его лице поубавилось, но бородатому все равно было интересно.

Девушка осторожно распутала мешковину, и вождь, постанывая, сполз с ложа.

— Огонь-баба! — были первые его слова. Потом бородач бросил неприязненный взгляд на Хвостикова. — А вот эта — психованная какая-то.

— Не все мужики любят целоваться с другими мужиками, — сообщила Ардена.

Вождь пристально оглядел Васю, по-новому открывая для себя и бледную кожу, и длинные волосы, и пушок над верхней губой, и досадливо плюнул.

— Ты бы еще юбку нацепил, недоумок!

— Он, знаешь ли, поэт, — вступилась за Хвостикова Ардена. — Ему положено так выглядеть.

— Поэт? — вождь поднял к потолку глаза и зашевелил губами. — Это который сказки рассказывает? А ну, давай соври что-нибудь.

Вася вздохнул. Порой ему предлагали показать свое искусство и в менее изысканных выражениях. Далеко не всегда он снисходил до метания бисера, но в данном случае отказываться не следовало. Набрав в грудь побольше воздуха, он выдал экспромтом:

Гроза галактик — вождь брадатый, Ватаги славной атаман…

Прежде чем произнести следующие строфы, Вася призадумался. Их нельзя было отнести к славословиям, которых, несомненно, от него ждали, но другой вариант совершенно не желал придумываться. Поэтому завершал четверостишие Хвостиков, крепко зажмурившись:

Всегда немытый и поддатый, Несносный бабник и буян.

Не открывая глаз, поэт ждал оплеухи, но ничего не происходило. Наконец, спустя несколько мучительно долгих секунд, Хвостиков решился узнать, что же творится за пределами его век.

Вождь стоял, открыв рот, с совершенно потерянным видом. В глазах пылал восторг обитателя джунглей, впервые в жизни примерившего ожерелье из бутылочных крышек.

— Волосатый, — заговорил он наконец, — ты лучшее брехло из всех, кто мне встречался. Всего пара слов, а я как живой получился.

— А что, вам знакомы и другие поэты? — осведомился Вася, раскрасневшись от похвалы.

— А то! — живо откликнулся бородач. — Тоже малохольные вроде тебя. Куда ни отправь работать — везде подохнуть норовят. Мне говорят, ты их на рудник писарями ставь. А на черта мне столько писарей? Даже на пластмассу не годятся — труха одна выходит, знахарям головная боль. Приходится за борт выкидывать. Раньше велел своим молодцам и вовсе этих субчиков на корабль не брать, сразу на берегу резать, но уж больно любят ребята глядеть в иллюминатор, как они кувыркаются.

От этих слов у поэта потемнело в глазах. Размахнувшись, он влепил вождю звонкую оплеуху, вложив в нее всю свою ненависть. Бородач изумленно ойкнул и осел на пол.

— Поздравляю! — резко сказала Ардена, надвигаясь на Васю, который отчаянно дул на ушибленную руку. — Ты придумал самый долгий способ самоубийства. Лучше бы просто разбил свою патлатую башку о стену.

— Не вижу повода для шума! — гневно парировал Хвостиков. — Этот боров убивал поэтов!

— Этот боров мог вывести нас отсюда, — прошипела девушка. — Мне ничего не стоило заставить его сделать нам это одолжение. А теперь он лежит в отключке, с разбитой рожей! И даже если мы приведем его в чувство, дегенераты в зале сразу поймут, что пахана уделали бабы. И вместо бегства мы поучаствуем в маленькой революции, а потом отправимся в гарем и за борт — каждый своей дорогой.

— Не отправимся, — произнес Вася неожиданно уверенным голосом.

— Что-то придумал? Выкладывай, — велела Ардена.

— Я с вождем примерно одного роста… — начал Вася.

— Но ты без бороды, — заявила девушка, моментально уловившая суть плана. — Вот если бы нам ножницы или нож…

Оба одновременно бросились обыскивать лежащего вождя.

* * *

Четверть часа спустя из-за переборки в зал вышел вождь в обнимку с коротко стриженной ведьмой, давеча переломавшей ребра не одному бойцу. Многочисленные претенденты на престол, собравшиеся у дверей посмотреть, чем кончится дело, испустили дружный вздох разочарования.

Правда, самому вождю победа далась нелегко. Борода его была изрядно выщипана и торчала в разные стороны диковатыми пучками. Каска низко нависала надо лбом, отчего лицо почти полностью скрывала тень. Накидка и гофрированные штаны болтались как на скелете. На щеках красовались глубокие кровавые борозды, оставленные ногтями чертовки, которая теперь льнула к плечу своего укротителя.

За волосы вождь волок закутанную до самой макушки в мешковину ту самую усатую девицу, за которую изловивший ее молодец получил в награду круглый блестящий медальон с чудно́й надписью «заглушка канализационная».

— Держись прямо, — прошептала Ардена. — Ты — вождь! Расправь плечи. Выпяти грудь.

— Я и расправил, — пискнул поэт и хрустнул лопатками, — и выпятил.

— Ты брюхо выпятил, а не грудь. И что это ты плетешься на полусогнутых, будто стакан касторки замахнул? Мой тигр! — это уже для толстого коротышки, пускавшего слюни, любуясь на семейную идиллию вождя.

— И вовсе не на полусогнутых. Просто этот гад слишком тяжелый. Кстати, ты бесподобно целуешься, — блаженно пробормотал Вася, ответив на страстный поцелуй Ардены. — Только будь поосторожней — скотч того и гляди отклеится, и я останусь без бороды.

Выдав последнюю фразу, Хвостиков передернул плечами: воспоминания о том варварском способе, каким он лишился локонов, а вождь — бороды, оставили в душе поэта слишком глубокие раны. Вкус фиолетовой краски, которую раздобыла девушка, чтобы выкрасить его зубы, также не радовал.

Вася и Ардена медленно брели меж столами, изо всех сил стараясь выглядеть как пара влюбленных на прогулке. Им это вполне удавалось. Особенно сторонних наблюдателей убеждали поцелуи, которые с каждым разом становились все дольше.

Когда до ангара с капсулами оставалось не более ста шагов, Хвостиков дернул Ардену за локоть и прошептал:

— Он шевелится.

— Кто шевелится? — не поняла девушка.

— Вождь.

— Это тебе мерещится. Я его как следует по башке приложила, когда он после твоей оплеухи очухался.

— Ничего не мерещится! — закипятился Вася. — Сама посмотри.

Ардена бросила косой взгляд на сверток, который тащил за собой поэт. Пленник явно начинал приходить в себя. Он выпростал из мешковины руку и пытался разорвать свой кокон. Ткань постепенно поддавалась, и сквозь дыры уже виднелся налитый кровью глаз и веревка, к которой был привязан пук остриженных Васиных волос, предназначенный для имитации пышной шевелюры прекрасной невольницы.

— Эй, Иван Иваныч, ты где бабу с такими ручищами огреб? — крикнул сидевший за ближайшим столом пьянчуга, грудь которого украшал орден с загадочной надписью «заглушка канализационная». Вася бросил на него короткий взгляд и снова уставился на куль позади себя. — Иван Иваныч, — продолжал владелец бляхи, — чегой-то там у тебя такое?

Он в упор смотрел на Васю, и только тут Хвостиков понял, что обращаются к нему. Колени подкосились, и если бы не Ардена, он шлепнулся бы на пол от страха. «Стало быть, этого гада в мешке зовут Иван Иваныч, — отстраненно подумал поэт. — Странно. Мне всегда казалось, что атамана головорезов должны звать как-то пострашней. Череп, например, или Костолом».

— Чего к вождю пристаешь? — выдавил Хвостиков натужным басом. Он молился всем богам и черной пустоте космоса, чтобы никто не услышал, как дрожит его голос. — Не видишь, барышень прогуливаю?!

— Как не видеть! Только где ж ты эту рукастую взял? — не унимался пьяненький орденоносец. — На пляжу таких не было.

«Вот пристал, чертов зануда!» — подумал Вася и почувствовал вдруг, что сковавший его ужас сменяется раздражением.

— Значит, были! — рявкнул Хвостиков совершенно окрепшим голосом. — Одна — стриженая кошка, которая вам задницы надрала, а другая — усатая тихоня. Между нами, так себе бабенка оказалась — ни рыба ни мясо. Вот я ее в мешок и сунул.

— Не, усатую я помню, — не отставал собеседник. — Усатую я сам ловил. Ты мне за нее и орден пожаловал, — он похлопал по канализационной заглушке на груди. — А эта… это… в мешке… Гляди, оно лезет!

Послышался треск. Дикари в ужасе попятились. Из мешка вылезало нечто огромное, осоловевшее, с выщипанной бородой и сплошь покрытое свалявшимися Васиными волосами.

— Чур меня! — завопил владелец заглушки и бросился наутек. Остальные оказались не столь впечатлительными и молча пялились на Васю и новоявленное диво. Самые сообразительные уже закатывали рукава.

— Беги в ангар, — шепнул Хвостиков Ардене. — Я их задержу.

Девушка бросила на поэта короткий взгляд, в котором смешались и удивление, и благодарность, и много чего еще, и Васе вдруг захотелось продекламировать поэму. Потом она быстро поцеловала его в щеку и исчезла, просочившись между двумя громилами.

«Теперь мой выход», — подумал Вася.

— Сволочи! Вы кого мне подсунули? — заорал он и, схватив за грудки ближайшего мордоворота, потащил к ощипанному вождю, все еще не понимавшему, где он и кто. — Это вы называете женщиной для вождя?! Вот эту ободранную гориллу? Уроды! Всем бошки поотрубаю!

Вася бушевал и сам не мог понять — то ли взгляд Ардены толкает его на безумство, то ли страх, засевший где-то в печенке, перебродил и превратился в нечто новое и доселе неведомое.

Как бы то ни было, Васин гнев поверг ростунов в ужас. Дикари выстроились в две шеренги, а Хвостиков прохаживался вдоль строя, каждому давая понять, что тот, кого не повесят в ближайшие два часа, может считать себя счастливчиком. Когда лица «соплеменников» цветом стали напоминать недавно выпавший снег, Хвостиков решил завершить выступление какой-нибудь эффектной выходкой.

— Поубиваю! — рявкнул он и замахнулся, чтобы отвесить беспамятному вождю хорошую оплеуху. Однако временное помутнение рассудка не сказалось на бойцовских качествах атамана. Одно молниеносное движение, и поэт кубарем покатился по полу, теряя весь свой маскарад.

— Иваныч, да ты — не он, — выдал кто-то из ростунов, приведя соплеменников в совершеннейший ступор этой сентенцией. Воспользовавшись всеобщим замешательством, Вася вскочил и, невзирая на саботаж гофрированных штанов, опрометью бросился к ангару.

Сзади послышались яростные вопли и топот сотен босых ног.

Ардена ждала у шлюза ближайшей спасательной капсулы. Она схватила Хвостикова за шиворот и как котенка втащила внутрь. Люк захлопнулся.

Сквозь иллюминатор было видно, что ростуны, ворвавшиеся в ангар вслед за поэтом, бросились ниц и запели заунывный гимн, которым провожали в мир иной своих покойников. Ангар служил племени кладбищем. Лишь окончательно пришедший в себя вождь не пел — он метался по площадке, потрясая кулаками и выкрикивая проклятья вслед удалявшейся капсуле, которой была предназначена роль его личной гробницы.

* * *

Неделю спустя под навесом ресторанчика на пляже Нарра-Танарисса собралась почти та же компания. Дамы, отбитые полицией у ростунов в самый последний момент, все еще встрепанные, рассеянно слушали поэта, который бубнил нечто невразумительное, то и дело замолкал и бросал тревожные взгляды на линию прибоя. Наконец он вовсе бросил декламацию и торопливо затопал к морю, по щиколотку утопая в золотистом песке. Когда до воды оставалось всего несколько шагов, на его глаза легли две мокрые ладошки.

— Я перепугался, что ты утонула! — завопил Вася.

— Угораздило же связаться с таким впечатлительным типом, — притворно вздохнула Ардена. — Милый, я с Амазона. Лучше меня плавают только дельфины. Не ворчи. Лучше прочитай мне тот длинный стишок, который про лошадь с коровой.

На этот раз вздохнул Хвостиков:

— Сколько раз тебе повторять: не про лошадь с коровой, а про боевого коня Александра Великого, про Буцефала, то есть Быкоглавого. И не длинный стишок, а поэму. Прочту обязательно, как только доберемся до номера.

И они удалились за дюны, где пряталась гостиница, провожаемые возбужденным перешептыванием скучающих дам.

Андрей Силенгинский. Первая

Возьмите иголку. Самую обыкновенную, швейную. И воткните ее в стол. Или в подоконник, или куда вам угодно. Отойдите на несколько шагов и попытайтесь попасть точно в ушко, бросая другую такую же иголку.

Я не стану спрашивать, как вы оцениваете свои шансы на успех. Я догадываюсь. Могу также предположить, что вы думаете обо мне, предложившем вам столь нелепое и бесперспективное занятие.

Однако не спешите крутить пальцем у виска. Как вы отреагируете, если я скажу, что чем-то подобным долгие годы занимается большая группа очень неглупых людей? Вероятно, сочтете, что я собираюсь ввести вас в заблуждение или, в крайнем случае, здорово преувеличиваю.

Но это не так, совсем не так! Возможно, вы слышали о попытках ученых поймать радиосигнал какой-нибудь далекой цивилизации. Но, вероятней всего, вам не приходило в голову, что шансы на успех в этом деле настолько ничтожны. Между тем…

Глядя на небо, усыпанное мириадами звезд, мы редко отдаем себе отчет, как невероятно далеки они друг от друга. Два маковых зернышка, удаленные друг от друга на несколько десятков километров, дадут приблизительное представление об этих масштабах. А теперь представьте, что очень узкий радиолуч посылается с одного такого зернышка в произвольном направлении. Велика ли вероятность, что этот луч угодит не просто в другое зернышко, а именно в наше?

Сравнение с попаданием в угольное ушко кажется уже не таким надуманным, не так ли? А примите во внимание фактор времени. Ведь для того, чтобы мы сегодня поймали сигнал, посланный с планеты, находящейся в тысяче световых лет от Земли, он должен быть послан тысячу лет назад. Не раньше и не позже.

А длина волны, на которой ведется передача? Нам она неизвестна!

Нет, пожалуй, наш опыт надо немного усложнить. Иголку придется кидать с завязанными глазами, не имея понятия, где именно находится мишень.

Но несмотря ни на что… Попытки продолжаются и продолжаются. Люди строят новые и новые радиотелескопы. Люди направляют их антенны в самые «густозаселенные» районы звездного неба. Люди с надеждой смотрят на атом водорода, простейший из всех атомов, полагая, что неведомые нам разумные существа будут использовать именно его длину волны. Люди надеются на чудо.

И однажды оно произошло. Пущенная наугад игла, пролетев несколько метров, вошла точно в ушко своей коллеги. Сонное течение жизни одной из обсерваторий сменило необыкновенное оживление.

* * *

— Как продвигаются дела с дешифровкой?

Виктор Михайлович Камнев затушил окурок в массивной хрустальной пепельнице с отколотым уголком и поднял глаза на собеседника. Его уже не раздражали ни вопросы этого человека в неизменном сером костюме, зачастую демонстрирующие потрясающее невежество, ни сам факт его присутствия в институте. Наверное, это действительно необходимо. Но «дешифровка», нормальное, в общем-то, слово, неприятно резанула по ушам. Шпионские страсти, елки-палки…

— Приемлемо, — ответил он спокойным, дружелюбным тоном. — Можно даже сказать, неплохо.

— А если чуть подробней? — Голос человека, которого сотрудники НИИ саркастически называли «научным консультантом», был также приветлив.

— Подробней… Расшифрована приблизительно тысячная доля сигнала…

— Тысячная доля? За неделю. Вы и вправду считаете, что это неплохо?

Камнев снова посмотрел в лицо своему визави. Полковник. Через пару-тройку месяцев скорее всего станет генералом. А ведь еще и сорока нет, если доверять внешнему впечатлению. Не тронутые сединой каштановые волосы с едва заметными залысинами. Правильные черты лица, подтянутая фигура. Мягкий тембр голоса. Серый костюм… интересно, один и тот же или гэбэшник имеет несколько одинаковых? Галстуки разные, каждый день. Но всегда в тон и очень аккуратно завязанные.

В общем, впечатление приятное… до отвращения.

— Юрий Владимирович, я вам уже говорил. Позавчера, если мне не изменяет память. В начале сигнала идет вводный текст. Это неизбежно. Некие основные понятия, базис, можно сказать, дающий ключ к пониманию главной части информации, заключенной в сигнале.

— Поверьте, это мне вполне ясно. Я даже способен самостоятельно сообразить, что те, кто послал этот сигнал, не владели русским языком, как и любым другим языком Земли. Я сейчас говорю только о том времени, которое потребуется на дешифровку всего сигнала.

— И я говорю о том же самом! Сейчас мы разбираемся во вводной части. Это тяжело. Это трудоемко. Это долго, в конце концов. Все-таки мышление пославших сообщение не совпадает, да и не может совпадать с нашим. Но чем дальше мы продвигаемся, тем больше нам становится понятно, и тем быстрее идет дальнейшая расшифровка.

Юрий Владимирович помолчал, сосредоточенно разглядывая уголок стола. Камнев поймал себя на мысли, что разговор, несмотря на всю видимую доброжелательность, напоминает допрос. На котором он, директор института, изо всех сил старается оправдаться за отсутствие оперативности в действиях его коллектива. А сидящий напротив следователь принимает для себя решение, считать ли поведение подследственного всего лишь халатностью или же дело попахивает саботажем.

Привычная обстановка нисколько не ослабляла это впечатление. Кабинет перестал казаться родным. Знакомые предметы интерьера глядели если не враждебно, то во всяком случае с явной подозрительностью.

— А что, эти инопланетяне так сильно отличаются от нас?

Вопрос резко выпадал из картины, нарисовавшейся в сознании Виктора Михайловича, и потому несколько выбил его из колеи.

— Ну… разумеется. Мы пока о них практически ничего не знаем, но было бы наивно полагать, что за восемьсот пятьдесят световых лет от Земли возникнет цивилизация, копирующая нашу. Впрочем, различия в образе мысли хоть и велики, но все же не приняли катастрофических размеров, не стали, слава богу, непреодолимыми.

«Консультант» покивал.

— Вы можете пояснить это на каких-нибудь примерах?

— Не уверен, что… что вам это будет интересно.

В последний момент Камнев успел чуть подкорректировать свою реплику, но все же почувствовал себя достаточно неловко. Полковник, однако, был само добродушие.

— Разумеется, я совсем некомпетентен в этих вопросах. Научные подробности я попрошу вас опустить, но в общих чертах, будьте добры, введите меня в курс дела. Мне просто любопытно, как всякому нормальному человеку.

Неловкость от этих слов только возросла. Камнев казался самому себе грубияном. Он принялся говорить, искренне стараясь донести до слушателя каждое слово:

— Понимаете, уже сам факт наличия этого сигнала говорит о том, что между нами есть нечто общее. Использование ожидаемой нами длины волны и понимание необходимости вводной части текста — вот еще два фактора, единящие наши расы. Вводный текст содержит что-то, что нами пока не понято. С другой стороны, в нем есть то, что мы ожидали там увидеть.

— Например?

— Например, некоторые математические понятия. Наши респонденты используют восьмеричную систему счисления, что весьма нас обрадовало.

— Почему? Ведь мы пользуемся десятичной.

Теперь происходящее начало напоминать Виктору Михайловичу лекцию. Захотелось даже встать, заложить руки за спину и мерно прохаживаться взад-вперед по своей давней преподавательской привычке. Подумав, он не стал поддаваться этому желанию. Это выглядело бы глупо, а выглядеть глупо Камнев не любил.

— Да, мы пользуемся десятичной системой счисления. Но восьмеричная система нам понятна. Перейти от одной к другой не составляет труда. Что еще важнее, по этому факту можно судить, что математика пославших сигнал существ сходна с нашей, человеческой.

— А может быть другая математика? — Полковник, похоже, проявлял неподдельный интерес. Такой интерес профессор Камнев всегда поощрял в своих студентах.

— Нам трудно об этом судить, но почему нет?

— И что это могла быть за математика?

Виктор Михайлович выразительно пожал плечами.

— Если бы я мог ответить на этот вопрос, я бы, пожалуй, предъявил претензии на Нобелевскую премию.

— Понятно… Что-нибудь еще?

— Кое-что из того, что нам уже поведал в свое время Дмитрий Иванович.

— Дмитрий Иванович?

— Менделеев.

«Консультант» рассмеялся. От души, хотя и негромко.

— Ясно. Простите, туго соображаю сегодня. Продолжайте, прошу вас.

— Основы логики… Тоже по большому счету ничего для нас непонятного. Инверсию, конъюнкцию, дизъюнкцию и так далее они, похоже, понимают так же, как мы. Есть парочка белых пятен, над ними мы сейчас работаем. На этом, в общем-то, и заканчивается то, что нам удалось пока расшифровать.

— Немного…

Камнев негодующе вскинул брови, и полковник, заметив это, извиняющимся жестом поднял руки.

— Я не хотел вас обидеть или выразить какое-то недовольство. Прекрасно понимаю, что вы делаете все от вас зависящее. Просто… человек так устроен, ему всегда хочется большего. Не так ли?

— Оригинальная мысль, — язвительно пробурчал Камнев, еще не до конца отойдя от краткосрочного приступа гнева.

Помолчали.

— А что вы можете сказать о тех местах, которые остались непонятны?

— Ничего!

— ?

— Абсолютно ничего! Именно потому, что они нам совершенно непонятны. Сегодня. Но очень надеюсь, что завтра ситуация изменится.

— Что ж… Тогда до завтра! — Юрий Владимирович открыто улыбнулся и, вставая, протянул руку.

— До завтра! — Виктор Михайлович с удивлением заметил, что разговор доставил ему удовольствие.

* * *

Ничем не примечательный, не видимый с Земли невооруженным глазом желтый карлик из созвездия Персея ранее не имел собственного названия. Только номер в звездных каталогах, номер, который не смог бы указать по памяти ни один человек в мире.

Теперь эта звезда носила имя Первая. Хорошее имя. Многообещающее. Если есть Первая, значит, обязательно будут Вторая, Третья…

Но в каталоги это красивое имя попадет нескоро. Пока это тайна национального масштаба, и бог весть сколько соратников Юрия Владимировича денно и нощно стоят на страже ее, стараясь не допустить возникновения даже самой тончайшей струйки информации. Даже в виде слухов.

Конечно, шила в мешке не утаишь, особенно в наш перенасыщенный информационными технологиями век. Рано или поздно… Это понимают все. Но пусть лучше поздно, это всем еще более понятно.

Возможно, то, что содержится в послании, позволит стране сделать гигантский шаг вперед. Или даже маленький шажок — разве он будет лишним? Безусловно, затем шагнет вся планета, и это тоже замечательно. Но важно, невероятно важно, кто будет первым, кто задаст направление.

Вводный текст дешифрован, используя выражение полковника. Несколько белых пятен все же остались. Быть может, они так никогда и не будут нами поняты. Это вполне естественно, такая возможность допускалась изначально. Пожалуй, неясных мест вышло даже меньше, чем предполагалось. По крайней мере оптимистические прогнозы оказались ближе к истине, чем пессимистические.

Теперь расшифровка основной части послания шла практически без заминок. И в первые же дни стало понятно его содержание.

Инструкция. Руководство к изготовлению. Чего? А вот это не объяснялось. Никаких намеков. Пока оставалась непереведенной часть послания, оставалась и надежда, что ясность в этот вопрос все же будет внесена. Но эта надежда таяла с каждым днем…

* * *

Потерявшие листья деревья — зрелище тоскливое. Виктор Михайлович иногда думал, что называть деревья многолетними растениями неправильно. Каждое лиственное дерево в наших широтах проживает не одну, а сотни коротких жизней. Весной рождаясь и умирая осенью.

Любая смерть несет в себе мало веселого. Поэтому и грустно смотреть на дерево, еще месяц назад полное жизни, а сегодня готовящееся встретить свой конец.

В это время года ежевечерние прогулки не доставляли доктору Камневу удовольствия. Но он находился в том возрасте, когда не пренебрегают врачебными рекомендациями. Впрочем, и в более молодые годы Виктор Михайлович не считал себя умнее всех врачей.

Полчаса неспешной ходьбы по территории парка — разве это сложно? И все же маршрут выбирал таким образом, чтобы на глаза попадались по большей части хвойные деревья, которые не спешат жить и потому не замечают такие мелочи, как смена времен года.

В последние несколько дней компанию Камневу неизменно составлял Юрий Владимирович. Виктор Михайлович принимал его общество как должное, не задумываясь, хорошо это или плохо. Во время прогулки полковник расспрашивал о последних новостях в расшифровке сигнала, а в остальное время оставлял директора в покое, за редкими исключениями.

Виктор Михайлович понимал, что сегодня они идут по знакомому маршруту вместе в последний раз. Сигнал расшифрован полностью, насколько это возможно. Увы, участия в дальнейшей судьбе послания братьев по разуму профессор Камнев принимать не будет.

— Что же это все-таки может быть, а, Виктор Михайлович? — полковник бросает это как будто в сторону, словно бы не придавая вопросу значения.

— О чем это вы, Юрий Владимирович? — Тросточкой, что носит более для солидности, чем для опоры, Камнев касается веток сосны, растущей у тропинки.

— Да все о том же, профессор, все о том же, — гэбэшник благодушно улыбается. — Что нам все же предстоит собрать?

— А сборка таки состоится? — Виктор Михайлович сбрасывает маску незаинтересованного стороннего наблюдателя и с любопытством глядит на собеседника.

— Разумеется, я не имею права вам это говорить, — улыбается полковник. — Но как вы себе думали? Конечно, состоится.

— И не страшно?

— Очень страшно. Невероятно страшно, сами понимаете. Только… — За неимением тросточки Юрий Владимирович проводит по веткам рукой. — Только не собирать еще страшнее.

— Почему? — Профессор знает ответ на свой вопрос. Но все-таки спрашивает.

Полковник знает, что профессору известен ответ. Но все-таки отвечает:

— Вечных секретов не бывает, вы же понимаете. Рано или поздно…

— Понимаю.

— Да и потом… Упускать такой шанс… Нельзя! — Юрий Владимирович рубит ладонью воздух.

— Шанс на что? — с легкой ноткой язвительности в голосе спрашивает Камнев.

— На бурное развитие науки. На новые знания. На светлое будущее, наконец. Можете смеяться.

— Не буду, — профессор качает головой.

— Правильно, — полковник пожимает плечами. — И все же, вы не ответили на мой вопрос. Что там, по-вашему?

— Я не специалист в этой области… — не спеша начинает Камнев.

— А в этой области на Земле нет специалистов, — легко смеется полковник. — И вообще, в какой такой области?

— Да, — соглашается со всем сразу Виктор Михайлович. — Все-таки я думаю, это какое-то вычислительное устройство.

— Компьютер?

— Можно и так сказать.

— Можно… — Юрий Владимирович опустил голову, старательно обходя мелкие лужи. — Этого давно боялись.

— И быть может, справедливо.

— Быть может, — снова повторил полковник.

— Где будет проходить сборка, не скажете, конечно? Или сами не в курсе? — Виктор Михайлович совсем по-мальчишечьи прищурился.

— В курсе. Но, конечно, не скажу. Сообщу по секрету, я буду вести объект до самого конца… каким бы он ни был. — Полковник вдруг коротко хохотнул. — Между прочим, в качестве научного консультанта.

— Что? — Как ни старался, Камнев не смог сдержать своего удивления. И растерянности.

— Видите ли, Виктор Михайлович, — полковник чуть смутился. — Прежде чем уйти в душегубы, я успел защитить кандидатскую. По физике. Тема знаете какая была… — он запрокинул голову.

— Но вы же… — Камнев развел руками и не мог подобрать слов. — Ведь вы…

— Вы имеете в виду наши с вами беседы? — пришел на помощь Юрий Владимирович. — И мои чудовищные вопросы? Я искренне прошу у вас прощения за этот в некотором роде спектакль. Основную часть информации я брал из отчетов, но некоторые детали мне удобнее всего было уточнять именно таким образом, — полковник обезоруживающе улыбнулся.

Виктор Михайлович Камнев еще некоторое время смотрел на визави так, словно видел его впервые в жизни. Затем, не говоря ни слова, решительно двинулся прочь, выражая свою неприязнь нервными движениями плеч.

* * *

Все предосторожности были приняты. Все, что могли прийти в голову человеку, и кое-какие еще на всякий случай. Не будем их перечислять, дабы не превращать описание событий в скучную техническую документацию.

Финальная сцена выглядела так. Подземный бункер с толстыми стальными стенами, освещенный газовыми лампами — никакого электричества. Никаких роботов, так как для их работы необходима энергия, которой мог бы воспользоваться таинственный агрегат, созданный по инструкции неведомых нам существ. Последний этап сборки осуществлялся вручную четверкой добровольцев, стоящих сейчас в нескольких шагах от странного пластикового шара, в который только что была вставлена последняя деталь.

Одним из этих людей был Юрий Владимирович, который в описании своей роли в проекте проявил присущую ему скромность.

Шар оставался неподвижен. Шар бездействовал. Впрочем, каких действий от него можно было ожидать, оставалось совершенно непонятным. Лучшие ученые не смогли сказать ничего определенного относительно его «начинки».

И тут шар заговорил. По-русски. Глубоким сочным баритоном без всякого акцента.

— Здравствуйте. Прошу вас, не пугайтесь.

Можно быть абсолютно уверенным, что четверка людей в бункере была не из пугливых. Но они таки испугались, вопреки просьбе загадочного устройства. Как и положено старшему в этой команде, Юрий Владимирович пришел в себя первым.

— Откуда вы знаете русский? — задал он логичный вопрос. — Кто вы? — задал он вопрос не только логичный, но и наиболее важный.

— Отвечаю последовательно, — донеслось из шара. — Ответ первый. Вынужден признать, что мне все-таки удалось взломать вашу систему защиты и проникнуть в компьютерную сеть. Извините, но поверьте, у меня нет никаких агрессивных намерений. Ответ второй. Предупреждаю, он будет для вас неожиданным. Позвольте представиться, я — житель планеты, пославшей вам сигнал. Вы можете называть меня первианином, — шар негромко и очень деликатно засмеялся. — Перемещения физических объектов меж звезд связаны с практически непреодолимыми трудностями, поэтому наша раса выбрала такой способ путешествовать.

На какое-то время в бункере повисла гробовая тишина. Дар речи к людям еще не вернулся.

— Я рад приветствовать вас, братья по разуму! — голос первианина был бодр и весел. — Скажите, если я начну двигаться, вы не будете стрелять? Поверьте, я отнюдь не пуленепробиваем.

Уважаемый читатель!

Дочитав книгу до конца, Вы, наверное, уже можете сказать — понравилась она Вам или нет. Мы будем признательны за любые комментарии к этому сборнику, которые Вы можете оставить в наших сообществах:

/

Если данная книга попала Вам в руки бесплатно, то Вы можете отблагодарить ее авторов и издателей, оплатив электронную копию в нашем интернет-магазине /.

Кстати, там же можно приобрести и бумажную версию.

Покупка книги — это мощный стимул для писателя творить дальше, ощутимое доказательство его востребованности. Поэтому сам факт Вашей поддержки несравним с той суммой, которую Вы заплатите за книгу.

Редакция издательства «Фантаверсум»

Примечания

1

что в переводе Пересмешника с древнего языка людей означает: «Единственные и неповторимые, самые знаменитые и преуспевающие космические пираты»

(обратно)

Оглавление

Предисловие (от редактора и составителя)

Свой космос

  Иван Наумов. Бабушка Мороз

  Борис Богданов. Служба точного времени

  Алекс де Клемешье. Цивилизация некоторых

  Татьяна Кигим. Полет Муравья

  Тимур Алиев. Темные стороны Луны

  Александр Сальников. Лучшая работа на Земле — работа на Марсе!

  Анна Смольская. Колбаса

  Иван Наумов. Сто одно

  Михаил Ера. Розовый туман

Чужой космос

  Светлана Тулина. Запердолить джи

  Татьяна Кигим. Чужое Вожделение

  Владимир Венгловский. Piratas Vulgaris[1]

  Алексей Толкачев. Мотылек

  Владимир Марышев. Тени прошлого

  Светлана Тулина. Слепой и его фишка

  Светлана Соловьева. Космос кончился

  Владимир Венгловский. Космос над нами

  Вадим Соколенко. Подарок

  Константин Пимешков. Юбилей

  Евгений Лобачев. Ловим поэтов

  Андрей Силенгинский. Первая

Уважаемый читатель! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg