«Марсельеза»

Вот уже много дней и ночей

Мы летим, постигая вечность.

Звезды в линиях чертежей,

Уходящие в бесконечность…

В. Лазарев

Виток первый

«Союз-111» вывалился на орбиту Марса в расчетной точке. Компьютер провел диагностику системы, мягкий женский голос сообщил мне, что все в норме. И вот тут мне стало страшно. Ладони вспотели, в ушах застучало. Я пробежал взглядом по бегущим на дисплее строчкам, чувствуя, как немеют ноги. Их словно сковало льдом, а в ушах всё стояли «Наташины» слова:

– …прогноз работоспособности систем благоприятный. Подтвердите готовность выполнения полетной программы.

«Наташа» – традиционное имя речевого индикатора бортового компьютера. В фантастических книгах, где действуют крутые парни и мудрые киборги, искусственный интеллект всегда носит многозначительное имя. Нам, российским летунам, многозначительность ни к чему. Нам нужны простота и ясность. Поэтому наши бортовики зовут «Наташами». Сейчас моя «Наташа» просит подтвердить готовность выполнения полетной программы. А я обливаюсь потом и тупо таращу глаза на бурую стену Марса, косо падающую на корабль…

– Внимание! – мне показалось, или в голосе «Наташи» проявились тревожные нотки? – Зафиксировано падение мощности в генераторах абсолютного поля. Процесс накопления энергии приостановлен. Вероятность аварийной ситуации при активации генераторов – девяносто два процента. В остальном ситуация штатная. Корабль вышел на расчетную орбиту. Повторяю! Зафиксировано падение…

Я машинально вытер о себя защищённые перчатками скафандра руки и шумно выдохнул. Вот оно! Вот так Марс встречает незваных гостей. Всё правильно. Теперь всё правильно. Сохатый – гений. Жаль, я не могу отправить ему такое послание: «Виктор Николаевич, вы – гений».

Не могу, потому что с теми, кто навсегда покинул этот мир, связи по-прежнему нет.

Виток второй

Мы познакомились два года назад. Он пришел ко мне без звонка – милая привычка людей, выросших в домобильную эру. Когда консьержка снизу спросила, знаю ли я Виктора Николаевича Лосева, я решил, что это просто кто-то ошибся квартирой, буркнул: «Нет!», и повесил трубку. Но спустя минуту она снова связалась со мной и раздраженно выкрикнула: «Академика Лосева знаете? Ну?»

Академика Лосева я знал. Точнее, я знал о нем. Поэтому, натянув джинсы, я помчался вниз, на ходу припоминая все возможные варианты извинений.

Потом мы сидели у меня на кухне. Сохатый был стар, фантастически стар. От него пахло аптекой. Седина стала желтой, кожу покрывали коричневые пятна. Я ужаснулся – передо мной был фактически живой мертвец. И только глаза, внимательные и чистые, как у ребенка, успокоили меня. Там жила капризная мудрость человека, разменявшего десятый десяток.

После того вечера я всегда называл его именно так – «Сохатый». Про себя, разумеется. Никто бы не понял такой фамильярности по отношению к патриарху отечественной космонавтики.

Войдя, он достал из портфеля антикварную картонную папку, бутылку старого армянского коньяка, лимон, и слегка растягивая гласные, спросил, как будто мы расстались вчера:

– Выспа-ался?

Я растеряно кивнул.

– Ну и сла-авно. Значит, ночью можно будет порабо-отать. А я вот, предста-авь, вообще не сплю. Говорят, это перед смертью быва-ает. У меня пять лет назад началось. Все ждал – вот-вот по-омру. Год ждал, два, три… Надоело! Решил напоследок тряхнуть ста-ариной.

В его исполнении последняя фраза теряла всякий иносказательный смысл. Я поставил на стол стаканы, сунулся было к холодильнику, но он остановил меня властным жестом скрюченной подагрой руки.

– Ся-ядь! На Марс хочешь?

Я поперхнулся и закашлялся… Если бы за мгновение до его вопроса мы уже приступили к коньяку, дело могло бы кончиться конфузом просто космических масштабов. Но всё обошлось. Он участливо похлопал меня по спине, а потом начал говорить…

О, он умел говорить! Патриарх, титан, начинавший еще с легендарным Бабакиным, когда под плакатом «Автоматы могут все!» отчаянные парни с логарифмическими линейками наперевес создавали межпланетные станции, первыми побывавшие на Луне, Марсе, Венере.

Занесенный в золотой фонд советской науки в тридцать пять лет, Сохатый пережил все ее взлеты и падения, всех ее создателей и губителей. Он пережил даже собственную персональную пенсию.

До сих пор не знаю, как ему удалось уломать скрягу Курганова. Глава Росавиакосмоса очень не любил рисковать людьми, аппаратами, а более всего – деньгами. Но Сохатый, которому Курганов годился во внуки, пробил марсианский проект, пусть и при явно скудном финансировании.

– А нам много не надо, верно, Са-аша? – монументально улыбался он, заочно записав меня в единомышленники. – Нам долететь, повертеться, виточков во-осемь, отметиться – и домой. Ты в Бо-ога веришь?

Заданный безо всякого перехода вопрос поверг меня в тихую панику. Старческий маразм – штука хитрая. И горькая. Вот сидит передо мной замшелый дважды герой и семижды лауреат, пьет коньяк и несет чепуху.

Можно было вежливо попытаться свернуть разговор. Можно было сослаться на занятость и неотложные дела. В конце концов, можно было просто сказать «Нет!»

Единственное, что смущало и удерживало меня – это то, что Сохатый пришёл именно ко мне и сидел сейчас перед дублёром третьего уровня коммерческих полётов. Космонавтом, который ни разу не был не то, что на орбите, – даже в «зале ожидания». И который уже три месяца как втихаря подыскивает работу, чтобы уволиться из славных рядов «покорителей Космоса»…

Виток третий

– Внимание! – в голосе «Наташи» явно зазвучали заботливые материнские интонации. – В ходе отладки программного обеспечения обнаружено выпадение кластеров на диске Ф. Программа контроля за энергетической системой корабля готова произвести перезагрузку и перейти на резервный диск Л. В ходе перезагрузки возможны неполадки с энергопотребляющими приборами в системах ориентирования и связи. Подтвердите согласие на перезагрузку. Повторяю: в ходе отладки программного обеспечения…

Вот и «живая вода». Славно, славно… и, главное, – вовремя!

– Добро, Наташка, добро, – вслух сказал я и шлепнул пальцами по сенсору «ввод».

Всё идет, как должно. Сохатый – гений. Теперь я готов высечь эту фразу на морщинистой физиономии старика Марса. Он заслоняет собой половину экрана. Жаль, у меня нет трёхсоткилометрового зубила и молота размером с Фобос.

Я смотрю Марсу в глаза. Я хочу увидеть там ответы на вопросы, которые не задавал. Впрочем, в сущности, все уже позади. Гудящая тишина баюкает меня, но спать нельзя – скоро сеанс связи с Землей.

Виток четвертый

ЦУП, судя по тону их сообщения, пребывает в легкой панике и, естественно, просит не паниковать меня. Так и хочется сказать им: «Расслабьтесь, ребята. Все в норме. Все так и должно было быть. К звездам идут через тернии – чтобы вернуться. Без терний возвращения не бывает».

Надо же – к звездам! Я улыбаюсь. До звезд мне, нам, человечеству – как… как до звезд. Мы пока делаем маленькие шажки. Мы только учимся ходить. И главное сейчас не то, сколько мы пройдем за первый раз, а то, разобьем мы себе лоб или нет.

Я рассматриваю Марс. Он совсем не такой, каким представлялся мне на Земле. Автоматы давно ответили на большинство вопросов. Может быть, в будущем, тут и будут найдены вирусы, бактерии или даже лишайники, но такой жизни, какой бы нам хотелось, – на Марсе нет. Есть камень, песок, пыль, тлен, прах. Временами мне кажется, что я отсюда, с орбиты, чувствую запах. Так пахнет вечность, а вечность несовместима с жизнью.

Сохатый умер за три дня до старта, во сне. Очень старые люди уходят тихо, без мучений. Никто никогда не узнает, что ему снилось, но Курганов, позвонивший мне в гостиницу, сказал, что Виктор Николаевич улыбался.

Когда гроб с телом академика под автоматный салют опускали в могилу на Ваганьковском кладбище, меня усаживали в кресло нашего «Союза-111». На таком названии для корабля настоял Сохатый. «В память о Володьке. Мы дружили. Странное совпадение – ты Комаров, и он был Комаров», – сказал он мне, когда проект утвердили, и мы приступили к подготовке. Мне в какой-то момент стало жутко, но Сохатый был неумолим: «Нам бы еще полететь тринадцатого. Но это вряд ли…»

«Союз-111» стартовал четвертого апреля. Синоптики давали путный прогноз только до шестого, и ЦУП решил не рисковать. На орбите я пристыковался к МКС-2, и вместе с дежурной сменой мы три дня навешивали на генераторный блок семнадцатиметровую «баранку» «дырокола». Потом было пятидневное ковыляние на малой тяге в точку перехода, напутствие президента, улыбки ЦУПовцев на мониторе и мои крепко зажмуренные глаза…

Виток пятый

– Работа энергонакопителй идет в штатном режиме, – информирует меня «Наташа». Теперь я отчетливо слышу в ее словах усталую улыбку хорошо потрудившегося человека. Смешно – все летуны в тайне уверены, что их «Наташа» не такая, как у других, и у нее действительно существуют интонации, полутона, и, чем черт не шутит, разум.

Мой приятель, хороший парень Колька Шаповалов, считал, что голос «Наташи» – это глас Вселенского разума. Колька разбился во время испытательного полета на стратоплане под реестровым номером 777. Колька верил в удачу…

А Сохатый верил в себя и еще во что-то, чему нет названия. Возможно, в молодости он верил и в науку, но когда тебе девяносто шесть, наука становится всего лишь инструментом, штангенциркулем для измерения неизмеримого.

Я же… Я, наверное, не верю вообще ни во что. Поэтому вопрос про Бога, заданный Сохатым тогда, на кухне, показался мне простым и даже бессмысленным.

– Ну и дурак! – усмехнулся Сохатый, выслушав мое: «Нет, не верю». – Космо-онавт обязан верить в Бо-ога. Иначе он его не узнает, ко-огда встретит…

Виток шестой

Мы и вправду просидели всю ночь, до рассвета. Сохатый раскладывал на столешнице пожелтевшие листки из своей древней папки, и по-стариковски щурясь, зачитывал наиболее интересные, по его мнению, места. Временами мне казалось, что я уснул и вижу сон. Назвать выкладки седого академика бредом мне мешала вежливость. Но назвать их как-то иначе не давал здравый смысл.

Неожиданно Сохатый прервался и уставился на меня своими небесными глазами, точно хотел разглядеть что-то очень маленькое и незаметное.

– Ты во-от думаешь – выжил дед из ума, да? – прохрипел он и коротко кхехекнул. – Нет, Са-аша, тут то-оньше. Но в одном ты прав: годы – мо-оя беда. Ты мне нужен. Не обижайся, но кро-оме тебя, никто не согласится. Ты лучший из средних…

Потом, впоследствии, он часто повторял это: «Не обижайся». Наверное, в душе ему было неловко. Наверное, он переживал. Но надо отдать должное его характеру – со мной Сохатый был честен и откровенен. Он мог использовать меня в темную, мог! Но с самого начала, с той самой кухонно-коньячной ночи, я был посвящен во все его планы.

Обижался ли я? Да. Обижался, и сильно. Черт возьми, когда тебе прямо говорят, что ты идеальная подопытная мартышка для проверки бредовой теории, построенной на сплошной мистике и эмпирике, трудно не обидеться. Но я загонял свою обиду вглубь, в самые недра, в бездны, в пропасти, в ад, в ледяное озеро Коцит, потому что всякий раз говорил себе: «Это твой волшебный, последний и единственный шанс, Санек. Другого уже не будет».

Знаю – Сохатый это понимал, мало того, я для него тоже был последним и единственным шансом.

Он нашел меня на «развалах» отдела кадров, нашел, точно следуя своей теории. Занятно. У него было три десятка параметров, по которым он подыскивал «идеального» пилота, который НЕ МОГ НЕ ВЕРНУТЬСЯ.

И я подошёл по каждому из них.

Ближайшая ко мне кандидатура отставала от меня на восемь позиций. По числу витков, которые мне следовало намотать вокруг Марса.

Потом, когда проект, что называется «пошел», я много думал о превратностях судьбы. Однажды даже спросил Сохатого:

– Виктор Николаевич, а если бы меня не существовало? Или если бы в картотеке вам не попалось мое дело?

– Тогда я бы еще покоптил с го-одок – и на Ваганьково, – спокойно прохрипел он в ответ и снова вытаращился в монитор, по неистребимой привычке напевая себе под нос по-французски:

Allons enfants de la Patrie,

Le jour de gloire est arrive!

Виток седьмой

Несколько раз вечерами Сохатый вызывал меня в конференц-зал. Наверное, хотел внушить мне уверенность, «дать установку», поддержать психологически.

Я сидел в полумраке за овальным столом, а он расхаживал своей шаркающей походкой у огромного дисплея, «крутил кино» и хрипел пояснения.

С экрана на меня глядели люди, запечатлённые в мраморе и бронзе, изображённые на гравюрах, рисунках, фотографиях. Про некоторых я знал, о большинстве слышал впервые.

Все они, по точному выражению Сохатого, были обреченными победителями, победителями-самоубийцами. Герои, первопроходцы, рыцари без страха и упрека, ведомые вперед жаждой славы и непомерным честолюбием. Молодые и сильные, опытные и мудрые, они мечтали оставить след на земле и в истории. И всех их, от Ермака, Василия и Татьяны Прончищевых, Фернана Магеллана, Генри Гудзона, Роберта Кука, Витуса Беринга, Георгия Седова – и до Роберта Скотта, Рауля Амундсена, Валерия Чкалова, Сигизмунда Леваневского, того же Владимира Комарова, объединяло одно – они погибли. Погибли, потому что шли на неизвестность с открытым забралом, штурмовали бастионы своей мечты по всем правилам. Они очень хотели победить, но «хотеть» вовсе не всегда значит «мочь». Им нужна была победа ради самой победы. А с точки зрения Лосева должно быть иначе.

– Ты знаешь, Са-аша, почему в наших сказках Иванушка-дурачо-ок всегда получает Василису Прекрасную и по-олцарства? – хрипел Сохатый. – Почему Змея Го-орыныча рубил на куски он, а не всякие богатыри и рыцари? Потому что Иванушка – неучтённый фа-актор. Система «герой-антигерой» отражает противостояние чёрного и белого. В природе такое напряжение обычно приво-одит к аннигиляции. К тотальному уничтожению причины возмущений. Приро-ода не любит революций. Ей только эволюцию подавай. А Иванушка – он весь в крапинку. И именно по-оэтому система даёт сбой. Ко-онечно, и ему приходилось не сла-адко. И до «живо-ой воды» порой доходило. Но это тоже обязательный фа-актор. Неудачи, которые можно прео-одолеть – чтобы не случилось неудачи крупной, фата-альной…

Я кивал – и ничему не верил. Хотя, Иванушка-дурачок – это все же лучше, чем просто дурачок, доверившийся бронтозавру домобильной эпохи…

Однажды метельным февральским вечером Сохатый не стал включать дисплей. Он сел напротив, как когда-то мы сидели на моей кухне, и сказал:

– Сергей Па-алыч ведь не зря Юрку отправил. Там такие фигуры были… Ну, ты зна-аешь, слыхал – Титов, Береговой, Попович, Николаев, Быковский, Волынов… Орлы! А по-олетел этот паренёк из-под Гжатска. Потому что – система! Палыч её проинтуичил. Сердцем про-ощупал, а может, печёнкой. У меня такой интуиции нет. Но я пятнадцать лет со-обирал материал… Материализм идёт к чо-ортовой бабушке! И поэтому ты полетишь и вернёшься, по-онял?

– А как же американцы, китайцы, европейцы? Они, выходит, с открытым забралом? – спросил я тогда.

Вместо ответа Сохатый достал из своей папки несколько измятых листов в прозрачном файле, сунул мне и молча вышел.

…Я помню их имена и биографии наизусть. Я не учило это специально. Я не обладаю феноменальной памятью. Просто есть вещи, которые человек запоминает даже помимо собственной воли.

«Орион-7» с тремя астронавтами на борту, 2019 год. Американцы очень торопились первыми достичь Марса. В спину им дышал Старый свет, где в конструкторских бюро Европейского космического агентства уже проектировались первые «дыроколы», которые позволяли «оказаться» около любого объекта Солнечной Системы за считанные недели. Следовало лишь отойти подальше от Земли, «прыгнуть» в заданную точку пространства, накопить энергию и вернуться…

«Орион-7» промахнулся. Как, каким образом – это осталось загадкой, но последнее сообщение от командира первой марсианской экспедиции Говарда Стоккера в НАСА получили, когда «Орион-7» удалился от Марса на два с лишним миллиона километров. Сообщение было очень коротким: «Храни нас Господь».

Спустя четыре года стартовала ЕКАвская «Аврора», первый в истории космонавтики корабль, оснащенный генератором абсолютного поля, в просторечии «дыроколом». «Аврора» – белоснежные цилиндры, шары и синее кольцо генератора вокруг – оставила яркую вспышку и ушла в неизвестность. Вместе с ней исчезли и пять членов экипажа.

Китайцы подошли к полету на Марс весьма основательно. Их «Шугуан-15» с семью тайконавтами на борту должен был не только достичь Марса, но и сесть на его поверхность. Поначалу все шло гладко, и ведущие космические державы уже начали завистливо скрежетать зубами, но «Шугуан-15», успешно выйдя на орбиту, по неизвестным причинам сгорел в обманчиво неплотной атмосфере Марса. Ярко-оранжевую полосу, оставленную погибшим кораблем на марсианском диске, говорят, было видно в телескопы.

Наш Росавиакосмос все это время катал на орбиту туристов, сажал на поверхность Луны автоматические станции, успешно развивая проект «Гелий-3», и слал телеграммы соболезнований. А потом к Курганову пришел Сохатый со своей сказочной «теорией негероя»…

Я и в самом деле помню их биографии. Там сплошные Гарварды, Стэнфорды и Оксфорды, курсы и стажировки. Там совершенно здоровые футы и дюймы, учёные степени и улыбчивые жёны с детьми. Там воинские звания и государственные награды. Там прекрасные морально-деловые, там высокая стрессоустойчивость и лестные отзывы товарищей. Там героизм, настоящий героизм сынов и дочерей нашей Олд-мамми.

Теперь у всего этого нет даже могилы…

И уж, конечно, весьма блёкло на их фоне выглядит моя скромная персона. В лётное училище я поступил лишь со второй попытки. Летал – так себе, нормативы сдавал на твёрдые четвёрки, но никогда не блистал. В 2018-ом, во время аварийной посадки, сломал ногу. В космонавты пошёл за компанию с Колькой Шаповаловым, да ещё в надежде на приличный заработок.

Надежда поправить материальное положение вскоре рухнула. Следом, забрав Антошку, ушла Лена. Прочно зависнув в дублёрах третьего уровня, я к тридцати годам записал себя в неудачники. Жизнь фактически была прожита. По субботам я встречался с сыном и все остальные дни недели вспоминал эту встречу, ожидая следующей субботы.

Когда я вернусь, я первым делом поеду к нему. И это будет не суббота…

Виток восьмой

Марс! Я здесь. Я жив. Ты оказался не таким уж страшным, Змей Горыныч из сказки. Не уверен, что дома меня ждет Василиса Прекрасная и полцарства, но тебя, красномордый повелитель войн, я победил. Следом за мной придут другие, и ты будешь вот так же хмуриться, но они не заметят твоего недовольства, потому что будут заняты работой, простой и тяжелой работой первопроходцев, безо всяких лавров и речей.

А теперь, Марс, давай прощаться. Больше мы наверняка не увидимся…

Я включаю маршевые двигатели. Всего-то делов: отползти и включить генератор абсолютного поля. Через сутки корабль выйдет на точку. «Наташа» только что промурлыкала, что в накопителях «дырокола» достаточно энергии для броска к Земле. Бурая стена Марса падает на меня, падает, падает, падает – и никак не может упасть.

Я улыбаюсь. Я знаю, что у нас – у меня и у Сохатого – все получилось. Уже получилось.

Цифры в окошечке часов поменяли цвет с зелёного на красный – пошёл суточный отсчёт готовности. Я не знаю французского. Сохатый знал, а я вот – нет. И поэтому я начинаю петь его любимую песню по-русски. Мне почему-то кажется, что она звучит очень символично:

Отречемся от старого мира

Отряхнем его прах с наших ног

…

© Сергей Волков