«Золотарь, или Просите, и дано будет…»

С языком, с человеческим словом, с речью безнаказанно шутить нельзя; словесная речь человека — это видимая, осязаемая связь, союзное звено между телом и духом.

Довлеет дневи злоба его…

И было, после сих происшествий Бог искушал Авраама и сказал ему: Авраам! Он сказал: вот я. Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе.

— Это квартира Золотаренко?

— Да.

— Александр Игоревич?

— Да, это я.

— Ваш сын в больнице.

В первые минуты я всегда паникую. Пожар, увольнение, тень в подворотне — стопор, хоть кричи. Мечтаю спрятаться под одеяло, моргаю, как дурак. Бабушка в детстве звала меня «тéфтелем». С ударением на первое «е». Моя бывшая утверждала, что в миг опасности я становлюсь похожим на морскую свинку. Уж не знаю, почему, но меня это дико обижало.

Потом я прихожу в себя. Делаю все, что положено. Но вначале — тефтель, и баста.

— В больнице?

— В институте неотложной хирургии. Знаете, где это?

— Знаю…

— Приезжайте. В холле главного корпуса вас встретят.

— Что с ним? Он жив?

— Он в реанимации. На него было совершено нападение. Приезжайте, это не телефонный разговор…

— Вы врач?!

Гудки. Нет, это не врач. А кто? Милиция? Все было просто прекрасно, и сразу стало так плохо… Дурная привычка мыслить цитатами. Память сразу подсказала, как дальше: «…обул он белые тапочки и ушел навсегда.» Пародия Иванова на Асадова. Сейчас ее уже не помнят. Надо побриться. Некрасиво ехать в больницу заросшим…

Господи, о чем я думаю!

Мыльная пена из флакона. Завтра сменю лезвие, это затупилось. Хорошо, что у меня газовая колонка. Всегда горячая вода… Антошка в реанимации. На него напали. Тихий, смирный ботаник Антошка. Наглая, пьяная гопота. Что у него можно было забрать? Мобильник? Стипендию? Часы? Куртку? Куртку я ему подарил в прошлом году, она еще совсем новая…

— Твою мать!

Порезался. Ничего, ерунда. Прижгу туалетной водой.