«Город Змей»

Город Змей (fb2) - Город Змей (пер. Елена Михайловна Нарышкина) (City Trilogy - 3) 1393K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Даррен Шен

Даррен Шэн Город Змей

Посвящается

Лайму, Бидди и Басу — Змеям, Гвардейцам и Клукстерам

(ОКТ) Орден кровавой требухи вручается:

Даррену О’Шоннесси и Д. Б. Шэну — погибшему, но незабытому бойцу

Редактору:

Саре Ходжсон — одинокой в работе над этой книгой, как кардинал Капак Райми.

И конечно, этого Города не было бы без команды архитекторов и торговцев из «Кристофер Литтл»

Часть первая Претендент на трон

Глава первая ТОСТ

— Кардинал умер — да здравствует Кардинал!

Кахал Санпедро и двое других парней в моем кабинете громко аплодируют, когда Джико Карл произносит этот тост. Все трое глупо скалятся — любят меня до смерти. Я улыбаюсь вежливо и слегка чокаюсь с Джико хрустальным бокалом. По своей природе я не любитель шампанского, но когда дело того требует…

— Десять лет, Капак. — Джико ласково улыбается и нервно облизывает губы. Я делаю вид, что не замечаю предательского жеста. — А ведь как будто все было только вчера!

Вот тоска. Я знаю — они пришли, чтобы убить меня. Хорошо бы им перестать тратить мое время на болтовню и приступить к делу.

— А помнишь ту ночь… — начинает Кахал, и я перестаю слушать.

У Кахала есть способность даже самый хороший анекдот делать невероятно скучным. Его истории лучше вообще не слушать, если имеется такая возможность, и пока я Кардинал, властитель города, я могу игнорировать каждого, кого так неплохо ублажаю.

Кардинал умер — да здравствует Кардинал! За последние десять лет я слышал это множество раз, иногда от тех, кто действительно так думал, но чаще от болванов вроде этих молодчиков, уверенных, что могут сместить меня.

Десять лет. Долгий срок по всем меркам, но Джико — некогда преданный мне Джико Карл, человек, которого я выбрал на смену Франку Вельду в качестве начальника войска, прав. Действительно, как будто все было только вчера. Я могу вспомнить каждую черточку перекошенного лица Фердинанда Дорака, когда он стоял на краю крыши Дворца. Взволнованный, испуганный и окончательно помешанный.

— Желаю тебе долгой жизни, Капак Райми! — торжественно прокричал он.

Затем с криком «Прощайте!» он прыгнул вниз, и бразды правления перешли ко мне. С того момента я стараюсь быть лояльным к ним.

Я убил множество людей с тех пор, как ко мне перешла власть, однако явно недостаточно. Править такой растленной и продажной выгребной ямой, как этот город, почти невозможно. Во всяком случае, для обычного человека. Вам потребуется несколько жизней, чтобы утвердить свой авторитет на этих улицах и сделать их своими. К счастью, у меня имеются эти жизни и много чего кроме них. И я, в конце концов, преодолею сопротивление всех моих врагов, если даже околею от этих попыток.

Кахал и Джико несут всякий вздор, лакают шампанское, разжигают в себе кураж, чтобы убить меня. Они были отличными слугами первого Кардинала. Когда Кардиналом стал я, они поклялись мне в преданности и несколько лет были верны своей клятве. Но теперь их преданность пошатнулась. Как и многие, они решили, что из меня получился плохой вождь. Они видят проблемы, с которыми я столкнулся, бремя, которое легло на город, угрозу со стороны конкурирующих банд и думают, что пришло время сместить меня и возвести на трон нового диктатора.

Чтобы хоть на время дистанцироваться от кучки наемных убийц, я направляюсь к балкону, размышляя о том, почему же всё так разладилось. Первые несколько лет я правил вполне благополучно. Смело смотрел в лицо оппозиции. Покушения случались часто, но этого следовало ожидать. Все устаканилось, когда Кардинал раскрыл свои планы сделать меня своим преемником. Казалось, что худшее уже позади. Я начал планировать следующий этап, экспансию за пределы города. Вот тогда все и стало разваливаться.

Я разглядываю десятки кукол, свисающих со стен. Жуткие Аюмарканы Дорака. Он мог создавать людей. Обладал властью проникать в потусторонний мир, возвращать мертвых к жизни и давать им новую душу. Группа слепых инкских священников — виллаков — создала эти куклы и помогла Дораку в его экспериментах по воскрешению мертвых. Звучит невероятно, но Аюмарканы были настоящими. Я это знаю, поскольку сам являюсь одним из них.

Я делаю шаг из помещения. Балкон — относительно новая пристройка. Я сохранил это место почти таким же, каким его оставил Дорак — бедно украшенный длинный стол, роскошное кожаное кресло для меня, простые пластиковые стулья для гостей, — однако заменил пуленепробиваемое стекло. Когда Кардинал создавал меня, он сделал меня бессмертным. Я могу быть убит, но потом всегда возрождаюсь. Как человек, лишенный страха смерти, я не нуждаюсь в том, чтобы изолировать себя от остального мира, как мой предшественник. Я люблю выходить на этот балкон и обозревать сверху мой город. Обычно этот вид успокаивает меня, но не сегодня вечером.

Для чего я борюсь? Отчего на улицах беспорядки? Почему возобновились убийства? Ведь те дни должны быть уже позади. Я не ослаб. Остался верным своему курсу, как того требует моя природа. Я продолжаю следовать планам Кардинала, но если надо — импровизирую, проявляю инициативу. Я щедр к тем, кто меня поддерживает, беспощаден к врагам, справедлив ко всем. Меня должны уважать, мне должны подчиняться, как Фердинанду Дораку. Но этого не происходит.

Большая часть вины лежит на виллаках. Слепые священники помогли создать меня с намерением использовать, но я — сын Кардинала, а не их, и они чувствуют себя оскорбленными. Они хотели, чтобы я сосредоточился на создании великого города и совершенно отгородился от внешнего мира. Но я не могу. Я должен обладать миром во всем его великолепии. Не больше и не меньше.

Священники стали опасными врагами. Их власть соперничает с моей, возможно, даже превосходит ее. Они подрывают мой авторитет, восстанавливая против меня народ и банды. С самого начала это были непростые отношения, но недавно они совершенно испортились. Они обычно посылали эмиссаров, чтобы советоваться со мной и советовать мне, но уже восемнадцать месяцев от них нет ни звука. Не было никаких конкретных причин для этого. Они просто потеряли терпение и теперь делают все, что в их власти, чтобы раскачать лодку.

— А как бы ты поступил? — бормочу я духу Фердинанда Дорака. — Стал бы договариваться? Наводить мосты, унижаться, уступать их прихотям?

Внутренним слухом я улавливаю его хихиканье, и тучи над горизонтом как будто вытягиваются в презрительную усмешку. Я сдвигаю брови.

«Дурацкое предположение. Тебе надо было травить их и уничтожать, как крыс, и если ты все потерял — да будет так».

Вот каким он был. Неудачи его не огорчали, и угроза поражения никогда не останавливала. Меня эта хрень также не огорчает, но я столкнулся с другой дилеммой. У Кардинала имелась только одна жизнь для того, чтобы принимать решения, но мне-то отведена вечность. В конце концов я одержу победу — просто потому, что переживу всех остальных, и это делает меня осторожным. Я могу позволить себе уступить своим врагам, зная, что имею все время в мире, чтобы отвоевать свои позиции.

Если бы я был смертен, то внезапно обрушился бы на виллаков и обострил конфронтацию. Все или ничего. Но я бессмертен. Могу ждать. Если бы я форсировал ход событий, это привело бы к кровопролитию. Город мог бы сгореть. Я стараюсь обходиться без такого драматизма, если возможно. Не тороплюсь. Терплю ренегатство и предательство. Постепенно и властно ставлю все под контроль.

Джико Карл делает пару шагов и становится рядом со мной. Кахал неслышно подбирается сзади, на его лице — растерянность. Это не его идея. Джико его убедил. Джико может быть очень убедительным. Это одна из причин, по которым я поднял его так высоко, поставил во главе войска. Плохо, что у него нет веры в меня. Он очень скоро раскается в собственном предательстве, но это слабое утешение. Придется искать ему замену. Головная боль, без которой я мог бы обойтись.

— Капак, — вздыхает Джико, кладя руку мне на плечо, — ты хороший парень, так не было задумано. Но, как говорится, хорошенького понемножку.

— Ты глуп, Джико. — Я с улыбкой наблюдаю, как остальные выходят на балкон, демонстрируя свою силу. — Думаешь, можно все решить, передав власть виллакам?

— Они к этому не имеют отношения, — бормочет он.

— Так, значит, ты действуешь в одиночку? — усмехаюсь я. — Выходит, парень, ты еще глупее, чем я думал. С поддержкой священников ты мог бы продержаться полгода или даже год. Один не протянешь и месяца.

— Поглядим, — огрызается Джико и кивает Кахалу.

Низко нагнувшись, тот наваливается сзади и толкает меня через ограждение. Джико хватает меня за ноги, когда я перевешиваюсь через край, и пихает изо всех сил, чтобы ускорить падение. Лица обоих искажены счастливым ужасом.

Падение с пятнадцатого этажа. Достаточно времени, чтобы насладиться пейзажем. Я лечу к земле свободно и раскованно, зная, что она не станет держать меня. Улыбаюсь, ощущая стремительный напор воздуха.

— Им придется придумать что-нибудь похлеще, — фыркаю я, ударяюсь о землю и испускаю дух среди мощного фонтана раздробленных костей и разодранной плоти.

Я в поезде, подъезжающем к серому, беспорядочно вырастающему впереди городу. Несколько минут не могу понять, кто я и где нахожусь. Потом память возвращается. Я — Капак Райми, Кардинал, недавно скончавшийся и уже воскресший, находящийся на пути к своему дому. Первые несколько раз возвращение из мертвых меня сильно ошарашивало, но, как к большинству вещей в жизни, человек может привыкнуть и к этому.

По проходу идет кондуктор, проверяя билеты. Я вытаскиваю свой и протягиваю ему с вежливой улыбкой. Я никогда не понимал, каким образом я воскресаю, как оказываюсь в этом поезде, полностью одетый, с билетом от Сонаса до города в кармане. Сначала меня это сильно беспокоило, но потом я перестал напрягаться на этот счет. Как говорится, одна из тайн Вселенной, которую я научился принимать как данность.

Со времени моего предыдущего умерщвления прошло около четырех лет. Я немного постарел, набрал несколько фунтов, обнаружил у себя прядь седых волос и морщинки вокруг глаз. Но теперь я почти такой же, как и одиннадцать лет назад, когда приехал в этот город, — свежий и молодой. «Привет, красавчик», — бормочу я своему отражению в окне, когда поезд въезжает в туннель.

Мы проезжаем Видалус — барачный поселок иммигрантов из Восточной Европы в окрестностях города. Я смотрю на часы: два пополудни. До Дворца мы доедем минут через сорок. Можно откинуться на спинку кресла и расслабиться, используя представившийся шанс отдохнуть. Ведь все колеса сразу закрутятся, как только я вернусь в гущу событий.

Я закрываю глаза, отрешаюсь от звуков, запахов и картин города и думаю о бессмертии. Фердинанд Дорак обладал властью возвращать мертвых к жизни, наделяя их талантами и устремлениями своего производства. Виллаки были источником его власти. Много столетий назад придя в этот город, они вручили свою судьбу в руки людей, которых называли ватанами и которые могли вызывать тени мертвых и создавать вождей, чтобы укрепить их контроль над городом. Кардинал был последним из ватанов, которому была поручена задача создания вождя, отвечающего требованиям двадцать первого века и всех последующих тысячелетий. Меня.

Когда Кардинал создал Аюмаркана, ему дали куклу, точную копию его творения с его собственным сердцебиением. Когда Аюмаркан выполнил свою задачу, Кардинал исключил его из числа живых, проколов сердце куклы. После чего город окутал зеленый туман, стирая воспоминание об этом Аюмаркане из памяти людей.

Я был создан иначе. Чтобы неограниченно управлять своей империей, Кардиналу требовался наследник, который смог бы противостоять бегу времени. По этой причине он сделал меня бессмертным. Я буду жить вечно, старея понемногу (он сказал, что после сорока я остановлюсь) и воскресая каждый раз после того, как меня убьют. Мой запас жизненных сил больше, чем у других, — раны заживают быстро, — и хотя смерть исключает меня из числа живых, за один раз она не может уничтожить меня больше, чем на пару дней. Это — необычное существование, но Кардинал создал меня, чтобы преодолевать критические моменты. Мне не нравится рука, которой судьба слала мне карты, я страшусь одиночества, которое принесут столетия, когда умрут старые знакомые, придут новые поколения и станут считать меня недоступным богом, но я все выдержу. Мне это необходимо. Нельзя тосковать и предаваться сомнениям, если вам суждено жить вечно.

Джерри ждет меня на станции, облачившись в униформу. Я говорил ему, что необязательно надевать ее, но Джерри Фальстаф — человек упрямый и консервативный.

— Слава богу, вы вернулись, босс, — говорит он, помогая мне сойти с поезда и беря мою сумку (она меняется во время моих воскрешений в соответствии с последней модой — приятная деталь).

— Как долго я отсутствовал на этом свете? — спрашиваю я, потягиваясь и ожидая, когда рассеется толпа.

— Вас убили во вторник, в 23:14, — будничным тоном сообщает Джерри, — а сейчас пятница, 15:03.

— Как держится Джико?

— Великолепно. — Джерри усмехается. — Прирожденный лидер.

Вслед за двумя последними пассажирами мы выходим из здания вокзала к поджидающему нас лимузину. Томас держит передо мной открытую дверцу. Бесстрастный, верный Томас. Сколько я себя помню, он всегда был моим шофером. Ничто не может вывести его из равновесия (хотя бомба, которая оторвала безымянный палец и мизинец на его левой руке семь лет назад, упала совсем близко).

— Во Дворец, мистер Райми? — спрашивает он, когда я сажусь на сиденье.

— Во Дворец, — подтверждаю я и во время поездки обсуждаю с Джерри состояние дел.

Джерри — один из немногих, кто знает секрет моего бессмертия. Город полон слухов, но для большинства это всего лишь сказочки, распространяемые жадным до власти деспотом, чтобы оказать психическое воздействие на своих противников. Только мои самые ближайшие сподвижники знают о наследстве Кардинала. Я уже почти решил посвятить Джико Карла в этот большой секрет, но почувствовал в нем какую-то слабину. Так что, когда он предал меня, я не был сильно удивлен.

Джерри — гвардеец-сверхсрочник. Он привлек мое внимание, когда восемь лет назад принял на себя пулю, которая была предназначена мне. Когда он поправился, я приказал Франку Вельду — в те дни командующему гвардейцев — назначить его в охрану на пятнадцатом этаже Дворца, где и завязались наши отношения. Он был поражен, когда я в первый раз продемонстрировал свой фокус с воскресением Лазаря, но теперь относится к моим камбэкам спокойно.

— А как насчет мистера Санпедро? — спрашивает Джерри, когда мы находимся уже почти у Дворца, цитадели, которую я унаследовал от предыдущего Кардинала. — Его ввел в заблуждение Джико, но мы все еще могли бы его использовать.

Я качаю головой:

— Он упустил свой шанс.

Джерри послушно кивает и вытаскивает револьвер из кобуры.

— Вчера был день рождения Алисы, не так ли? — спрашиваю я.

На лице Джерри выражается удивление.

— Не думал, что вы это помните.

— Смерть не такое важное дело, — изрекаю я, — в отличие от дней рождения. Вы с ней замутили что-нибудь приятное?

Он пожимает плечами:

— Хотели поехать куда-нибудь на пару дней, но ваше возвращение изменило планы. Я сводил ее в ресторан. Она не пришла в безумный восторг, но ведь детка не вчера родилась — понимает что к чему.

Мы останавливаемся позади Дворца, и Томас выходит из машины, чтобы открыть мне дверцу. Из тени материализуется Франк Вельд, окруженный десятком самых устрашающих головорезов, которых я когда-либо видел.

— Капак, — приветствует он меня, нервно улыбаясь. Он никогда не привыкнет к моему бессмертию. Мое возвращение вызывает у него ужас, но он мирится с этим, поскольку чувствует (чего не могут Джико Карл и Кахал Санпедро), что за мной будущее. Франк, как и его предшественник, Форд Тассо, наделен инстинктом распознавать сильнейшего и следовать за ним.

Франк оставил пост начальника гвардейцев три года назад. В организации он поднялся вверх, став наблюдателем моих международных интересов. Хотя в моем распоряжении целая вечность, физически я лимитирован границами города. Если я три-четыре дня провожу за его пределами, мое тело начинает действовать самостоятельно, и я обнаруживаю себя в поезде, который едет обратно в город. Я могу осуществлять большую часть своих международных планов из Дворца, однако случаются короткие поездки за границу для личных встреч, когда полезно иметь толкового и энергичного заместителя.

— Прости, что оторвал тебя от твоих обязанностей.

Франк хмыкает:

— Дипломатия уже достала. Подумываю о том, чтобы опять вернуться на службу в Гвардию.

— Как ты понимаешь, это временная мера. Как только я найду тебе подходящую замену, ты будешь свободен.

— Если бы я этого не понимал, то подумал бы, что вы хотите избавиться от меня, — смеется Франк, потом берет винтовку и вместе со своими людьми — все вооружены — проводит нас через задний двор мимо отряда гвардейцев, которые отводят взгляды, ожидая, когда последняя схватка за власть получит свое неминуемое завершение.

Охранники Джико, заметив нас, не вмешиваются. Те, кого мы принимаем в Гвардию, достаточно умны, чтобы сообразить, в какую сторону дует ветер. Кроме того, большинство из них вымуштровано Франком, так что, если им даже было приказано стрелять в меня, они не осмелятся выступить против своего прежнего начальника.

Раньше нужно было оставлять свою обувь в приемной. Полы во Дворце устланы самыми красивыми коврами, какие только можно найти в Аравии. Дорак был на них помешан. Я не разделяю его пристрастия, так что мы шагаем к комнате с табличкой «БАЗА» в нашей уличной обуви, не обращая никакого внимания на бесценные ковры.

Мэгс находится на дежурстве. Она — еще одна из находок Дорака. Бесспорно лучшая секретарша. Без нее я как без рук. Когда мы входим, она поднимает глаза и улыбается. Я никогда не говорил ей правду о себе, но она достаточно повидала, чтобы сделать нужные выводы.

— Рада вашему возвращению, сэр, — приветствует она меня. — Набралось много документов, которые надо подписать, когда вы закончите с мистером Карлом и его друзьями.

— Почему вы не дали их на подпись Джико, когда он был моим заместителем?

— У меня было такое чувство, что он долго там не задержится, — отвечает она. Потом дерзко спрашивает: — Может, мне стоит узнать, принимает ли он посетителей?

— Уверен, что он найдет для нас время.

Ворвавшись без стука, я нахожу Кахала, Джико и двух их пособников изучающими карту на столе, занимающем почти всю комнату. Четверо дюжих гвардейцев стоят около окон. Увидев меня, они поднимают оружие, но потом опускают, когда Франк щелкает пальцами.

— Добрый лень, джентльмены. — Я лениво улыбаюсь, глядя, как у них отваливаются челюсти. — Надеюсь, что не прервал вас на важном месте?

— Ты… ты… — Кахал глотает воздух и делает два непроизвольных шага назад, как будто видит какого-то жуткого монстра. Что, кстати, вероятно соответствует истине.

— Вы четверо — вон отсюда! — рявкает Франк гвардейцам, стоящим у окон.

Они растерянно смотрят сначала на него, потом на десятерых мужчин, стоящих сзади, и, покорно кивнув, испаряются.

Я придвигаю свое кресло и тяжело опускаюсь в него.

— Но мы ведь убили тебя, — стонет Джико, и его лицо становится мертвенно-бледным.

Один из мужчин слева от него плачет. Другой в оцепенении трясет головой. Кахал устремляется к окну. Если бы оно было открыто, он, вероятно, перегнулся бы через балкон и не заставил нас тратиться на пулю.

— Бывают люди, которых трудно спровадить на тот свет, — негромко говорю я.

— Мы убили тебя, — повторяет Джико, упорствуя до последнего, — ты мертв. Я сам тебя вытолкнул. — Он умоляюще смотрит на Франка и Джерри. — Мы убили его!

— Время возвращать долги, — бормочет Франк и подает сигнал.

Гвардейцы окружают изменников.

— Нет! — истошно вопит Джико, стараясь прорваться ко мне. — Ты мертв! Мы убили тебя! Мы…

Гвардеец бьет его прикладом по затылку, и он валится на пол. Остальные легко подчиняются, даже обычно неистовый Кахал Санпедро. Я ожидал этого эффекта, всегда производимого моим возвращением из мертвых.

— Отведите их во двор, — говорит Франк, и гвардейцы вытаскивают из кабинета пленников и ведут по коридору к лифту. Казнь будет короткой и без всяких церемоний. Мне нет необходимости присутствовать.

— Рады возвращению? — спрашивает Джерри.

— Разве может что-нибудь сравниться с домом? — отвечаю я, проверяя кресло, чтобы убедиться, что Джико его не попортил.

— Конечно, хотелось бы остаться и поболтать, — говорит Франк, — но у меня работа. Три года — большой срок. Потребуется кое-какое время, чтобы снова войти в курс дела.

— Ты сможешь, — уверенно говорю я и, когда он направляется к двери, окликаю его: — И последнее. Есть одно фото — хотелось бы, чтобы ты на него взглянул.

— Тот парень, о котором вы спрашивали раньше?

— Да.

Накануне своего убийства, узнав о замыслах Джико Карла и его компаньонов, я позвонил Франку, чтобы спросить, готов ли он вернуться на пост начальника гвардейцев. Во время телефонного разговора я захотел проверить, помнит ли он Паукара Вами — самого зловещего и необычного Аюмаркана Дорака, не считая меня. Я спросил, помнит ли он знаменитого серийного убийцу, который терроризировал этот город и работал на Кардинала. Он не помнил, но, возможно, фото вызовет в нем какие-то воспоминания.

— Снимок был сделан в прошлую субботу. — Я шарю в ящиках в поисках фото и бросаю его через стол. — Он стоял совсем близко от камеры наблюдения и пялился в нее целую минуту.

На фото — высокий, гибкий негр с необычайно темной кожей. Бритый наголо. Странные зеленые глаза. Татуировки цветных змей украшают обе его щеки. Одет в темные брюки и черную кожаную куртку.

Франк тяжело дышит, раздувая ноздри, потом осторожно смотрит на меня:

— Это фото Эла.

— Эла Джири?

— Да.

Я качаю головой:

— Нет. Это не он.

Я знаю Эла Джири так хорошо, как вы можете знать кого-нибудь, кого на самом деле не встречали. Я стал интересоваться им, когда он взял себе имя Паукар Вами и принял его внешность. Я тайно следил за ним, собирал о нем сведения и фотографировал в самых компрометирующих положениях. Это не он.

Франк снова изучает фото.

— И все-таки очень похож на Эла. А, Джерри?

Джерри и Франк служили вместе с Элом Джири много лет назад.

— Я эту фотографию уже видел, — говорит Джерри, — сначала тоже подумал, что это он, но Капак прав — это кто-то другой.

Франк щурится:

— Да, теперь я вижу. У него уши меньше, лицо тоньше, а зеленые контактные линзы более темного оттенка.

— Не думаю, что это контактные линзы, — говорю я тихо, беря фото обратно.

— Кто это? — спрашивает Фрэнк.

Я колеблюсь, прежде чем произнести безумные слова, но с усилием выдавливаю их:

— Похоже, это Паукар Вами.

— Но это имя использует Эл, — замечает Франк.

— Я имею в виду настоящего Паукара Вами. Аюмаркана, который исчез десять лет назад, когда умер Дорак.

Франк и Джерри обмениваются тревожными взглядами. Они никогда особенно не верили моим историям насчет Аюмарканов. Хотя они видели мое возвращение из мертвых и знают, что в этом мире есть кое-что, помимо того, что видит глаз, однако имеются вещи, которые им трудно переварить своими мозгами.

— Не имеет значения, — бормочу я, — это не ваши проблемы. Сосредоточьтесь на управлении гвардейцами, а мне оставьте заботы о призраках прошлого.

Франк открывает рот, чтобы что-то сказать, но, ничего не придумав, отдает честь и удаляется. Джерри, шаркая, уходит за ним, оставляя меня в одиночестве в моей цитадели для размышлений.

Паукар Вами не единственный призрак, который вернулся, чтобы потревожить меня. Есть и другие. Люди, которые на самом деле никогда не существовали, люди, которые умерли или жили эти десять лет только в моей памяти. До тех пор, пока этого парня не зафиксировала камера, мне казалось, что они живут лишь в моем воображении. Теперь у меня нет такой уверенности.

Вздохнув, я убираю фото обратно в ящик и оставляю эту головоломку до следующего раза. Впереди много дел. Я умер не больше чем на три дня, но многое могло случиться даже за этот небольшой период. Пришло время наверстать упущенное, снова утвердить свой авторитет и дать людям знать, что Кардинал вернулся из мертвых… в который раз.

Глава вторая РЕЛИКВИЯ

Самая эксклюзивная в городе частная лечебница Сольверт расположена в тихом углу Садов Кончиты, парка, созданного во времена Фердинанда Дорака. Жена Дорака, Кончита, однажды попросила его сделать к ее дню рождения что-нибудь красивое и необычное. В ответ он и создал этот парк. Когда дело касалось Кончиты, он становился сентиментальным старым простофилей.

Кардинал оставил трастовый фонд, чтобы платить за содержание парка, и я тоже принимаю в этом участие, делая собственный ежегодный взнос, возмещающий недостачи, отдавая дань памяти Кончиты Кубекик, которая была моим близким другом.

Томас высаживает меня у входа в Сольверт. Меня узнают сразу же, как только я вхожу, и все служащие стараются выглядеть занятыми — никому не охота связываться с таким отъявленным гангстером, как я. Наконец я ловлю медсестру и прошу провести меня к Форду Тассо. Она нервно сглатывает и несется впереди, показывая путь. Я сам могу его найти, но им не нравится, когда посетители ходят без присмотра. Форд не единственный бывший гангстер в их списках.

Форд сидит в кресле-каталке под густым деревом, наслаждаясь весенним утром. Даже со спины он производит сильное впечатление — как всегда, широк в плечах и похож на скалу. Я серьезно полагался на Форда, когда вступил в должность. Я бы до сих пор зависел от него, если бы инсульт не прервал его активность.

Я жестом отпускаю медсестру и кашляю, чтобы обозначить свое присутствие.

— Нет нужды устраивать припадок коклюша, — хрипит Форд, — у меня с ушами все в порядке, как и раньше. Я слышал, как ты подходишь.

— Привет, старый друг. — Я наклоняюсь, чтобы пожать его левую руку. Его гранитные черты не смягчило время. Если уж на то пошло, с неподвижным с одной стороны лицом он выглядит еще суровее, чем всегда. Удар сильнее поразил правую часть, парализовав лицо и руку и почти выведя из строя ногу. Когда это необходимо, он может передвигаться самостоятельно, но ходит медленно и неуверенно, тяжело волоча правую ногу.

— Вы, должно быть, сильно в дерьме, если пришли сюда, — хрипит он.

Я криво улыбаюсь. Мы оба знаем, что я не стал бы тратить время на дружеский визит.

— Сильнее некуда.

Он поворачивается, чтобы взглянуть на меня, и ждет. Со времени удара прошло четыре года. Шесть месяцев он не мог говорить. Постепенно научился произносить звуки, хотя сначала его произношение было таким плохим, что даже сиделка, проводившая с ним двадцать четыре часа в сутки, не могла понять его. После неисчислимых часов тренировок и лечения он сам выучился говорить заново. Речь его медленна, но гораздо более разборчива, чем бывает в подобных случаях. В первый год доктора думали, что он не выживет. Я считал иначе. Смерть должна побороться с Фордом Тассо полных двенадцать раундов, прежде чем выбьет его с ринга.

— Как жизнь? — спрашиваю я.

— Неплохо. Все еще на секс-терапии. Пару дней назад у меня была эрекция целых две минуты. Пока лучший результат.

— По-прежнему отказываешься от виагры? — усмехаюсь я.

— Не верю я в это дурацкое шаманство. Да и нет необходимости.

— Почему ты огорчаешься насчет своей сексуальной силы? — спрашиваю я. — Не похоже, что ты собираешься предпринимать здесь какие-то действия.

— Люблю быть готовым ко всему. — Он сопит, потом смотрит на меня левым глазом (второй глаз не видит, но он отказывается носить повязку). — Ладно, хватит о ерунде. Что стряслось?

— Ты слышал про Джико?

— Он и Кахал убили вас и захватили власть. Но это продлилось недолго.

— Им это никогда не удастся, но речь о другом. Джико и Кахал были двумя лучшими моими помощниками. Я думал, что могу положиться на них.

— Может, их сгубила алчность, — делает предположение Форд, скребя серую кожу своего правого запястья. В правой стороне тела у него плохая циркуляция крови, и он должен постоянно работать мускулами.

— Нет, — бормочу я, — ими руководил страх. Они думали, что я вышел из-под контроля. Стал слабым звеном. Если мои ближайшие помощники не верят в меня…

Форд медленно кивает.

— Я слышал, что в городе неспокойно. Расскажите мне подробнее.

Я сообщаю ему обо всем, что произошло со времени моего последнего посещения два года назад. Город накануне волнений. Старые банды раздроблены, формируются новые, постоянно происходят стычки. Я старался установить порядок, но они просто не обращают внимания. Я — наиболее могущественная сила в городе, но мне не повинуются так, как повиновались Дораку. Люди боятся меня, но не уважают.

Форд молча слушает. Когда я замолкаю, он обдумывает ситуацию, потом спрашивает:

— А виллаки?

— Ведут себя тихо. Я уверен, что они стоят за многими беспорядками, но делают это хитро, не раскрывая карт.

Форд усмехается:

— Еще много лет назад я говорил Кардиналу, что их надо уничтожить, но он всегда благоговел перед ними.

— Дело не только в священниках. Мне противостоят и другие, люди, которые никогда не посмели бы пойти против Дорака. Один из них — Эжен Даверн.

— Парень, который стоит во главе ККК? — удивленно спрашивает Форд.

Клуб «Крутые Кошечки» всегда был сборищем фашистов, но во времена Форда нам не приходилось о них беспокоиться. Всего лишь богатые белые парни, которые много болтали. Абсолютно безобидные.

— Эжен продвигается вверх по лестнице. В последние годы он занимался объединением господствующих банд. Теперь они называют себя клуксерами. — Я усмехаюсь при виде гримасы, которую скорчил Тассо. — Действительно дурацкое название. Но они опасны. Отказались от капюшонов и горящих крестов. Постоянно расширяются. Даверн никогда не спрашивал моего благословения или одобрения. Он — независимый менеджер, а остальные лишь выполняют его указания.

— Так ликвидируйте его! — рявкает Форд. — Предрассветная облава, море трупов, голова Даверна на блюде… это несложно.

— Мы так уже не действуем, — вздыхаю я, — корпорация переходит на лояльные методы. Устранение Даверна отбросит нас назад лет на десять или даже на пятнадцать.

— А может, дело и требует обратного движения.

— Я понимаю. Но… — Я не знаю, как ему объяснить. Кровопролитие меня не останавливает, но я хочу победить с помощью интриг и коварства, а не за счет грубой силы. Игра должна оставаться интересной, раз придется развлекаться ею целую вечность. Страшнее всего для меня будет, если я проснусь однажды утром, впереди еще уйма времени — а делать уже нечего.

Форд читает мои мысли и невесело хмыкает:

— Вы должны смотреть на вещи трезво, Капак. Избавьтесь от своих врагов. Убейте тех, кто вам мешает. Будьте беспощадны. Это старый, но испытанный способ.

— Мудрый совет.

— Который вы проигнорируете… — Мы улыбаемся друг другу. Он понимает меня лучше, чем кто-либо, за исключением моего создателя. — Зачем приходить к старому хрычу вроде меня, если не собираешься слушать то, что тебе говорят?

Я пожимаю плечами:

— Я надеялся, что ты скажешь что-нибудь более конструктивное. Думал, что тихая и уединенная жизнь повернула твои мозги в сторону свежих мыслей.

— Нельзя научить старую собаку новым трюкам, — фыркает он, — кончайте валять дурака, Капак. Зачем вы сюда явились?

Как я и думал, он видит меня насквозь. Пришло время раскрыть карты.

— Я боюсь, Форд. — Пауза. — Я вижу призраков.

Форд не помнит Аюмарканов. Как и все в городе, он забыл о них сразу же после падения Кардинала. Но я рассказывал ему о них раньше, поэтому он знает, о ком я говорю.

— Теперь бывают недели, когда я вижу призраки Аюмарканов, — говорю я ему. — И Цзе был первым. И Цзе Лапотэр, настоящее имя Инти Майми, — одна из редких неудач Кардинала. Предполагалось, что он придет на смену Кардиналу, но не получилось. Красочная фигура. Он одевался в женскую одежду, сильно штукатурился и носил самые большие драгоценности, какие мог найти. Он был в толпе людей около «Скайлайта». Я пришел на встречу с деловыми партнерами, но пришлось ждать, чтобы попасть внутрь. Там торчала какая-то рок-звезда, и фанатки столпились перед ней. Пока я расслаблялся в машине, я увидел И Цзе. Он стоял в десяти или двенадцати футах в стороне и молча смотрел на меня. Сначала я не узнал его — прошло так много времени. Потом он поднял руки над головой и заревел: «Время пришло, друг Капак!»

— Это что-то значит? — спрашивает Форд.

— Он сказал мне то же самое, когда мы встретились в первый раз. Эти слова впились в меня, как пуля. Когда он увидел, что я узнал его, то улыбнулся, помахал рукой и исчез в толпе. Я кинулся за ним, но там была такая давка! К тому времени, как толпа рассеялась, он уже исчез.

Форд хрипло кашляет.

— Это мог быть кто-то, просто похожий на него.

— Нет. Через несколько дней я увидел его снова, притаившегося около Дворца. Я послал за ним гвардейцев, но они потеряли его след через несколько кварталов. Они говорили, что он как сквозь землю провалился.

— Но они видели его? — прерывает Форд.

— Они видели кого-то. Точно описать не смогли. Сказали, что толком его не рассмотрели. Потом, через неделю, я видел Леонору Шанкар и Кончиту.

— Леонора — это та женщина, которая основала ресторан Шанкара?

— Да.

— А Кончита — это, вероятно, Кончита Кубекик, так называемая жена Дорака?

Я кивнул. Насколько помнил Форд и все остальные, Кардинал никогда не был женат. Они думают, что Сады Кончиты названы так в честь какой-то местной девушки.

— Что они делали? — осведомляется Форд.

— Плавали. — В ответ на его вопрошающий взгляд я уточняю: — Я хожу плавать каждые вторник, четверг и субботу, если позволяет распорядок дня. Хожу в бассейн Каргана — он не особенно удобно расположен, но длиннее, чем все остальные. Там можно по-настоящему размяться.

— Прекрасно. — Форд нетерпеливо крякает. — А эти женщины?

— Они постоянно сидели у края бассейна. Я не обращал на них особого внимания. Заметил лишь тогда, когда остановился, чтобы перевести дыхание после заплыва. И просто онемел. Ошеломленный, я стоял по колено в воле, наверное, минут пять, пока они не встали и не выскользнули в раздевалку. Я поспешил за ними и перевернул там все вверх дном.

— Бьюсь об заклал, что это сделало вас популярным среди дам, — сухо комментирует Форд, — но все было впустую, не так ли? Вы их не нашли?

— Ни следа, — вздыхаю я. — Именно тогда я стал думать, что начались галлюцинации. Я освидетельствовался у врача и получил вполне удовлетворительный результат, но это было слабое утешение. Я видел их еще пару раз в следующие несколько недель вместе с И Цзе и отдельно. Я игнорировал их. Не тратил времени на преследование. Решил, что если это плод моего воображения, то бегать за ними бесполезно. Если они реальны, то когда-нибудь пойдут на контакт. И еще вот это. — Я протягиваю ему фотографию Паукара Вами.

— Эл Джири, — говорит он.

Форд тоже знал Джири до того, как парень потерял мозги и вышел на улицу под именем Паукара Вами. И высоко его ценил. Я хотел привлечь Джири, выяснить, что он знал про Аюмарканов. Форд убедил меня оставить его в покое — сказал, что парень и так уже достаточно измотан.

— Посмотри еще раз, — говорю я, и он снова изучает фото.

— Похоже на Эла, — хрипит он, — но не он. Какой-то тип загримирован под него?

— Возможно. А может это тот, под кого косил Джири, — настоящий Паукар Вами.

— Я думал, что Вами — это миф, — неуверенно говорит Форд.

У него, как и у многих, остались весьма смутные воспоминания об этом серийном убийце. Не знаю, как память о Вами пережила смерть Кардинала, но это так. Он не являлся значимой персоной — существует лишь в памяти тех, кто знал его как теневую фигуру, но часть его дьявольского наследия продолжает жить.

— Вами был реальным Аюмарканом. И на основании этого фото можно сделать вывод, что он вернулся.

— А вы не думаете, что это фальшивка?

— Это Паукар Вами. Готов поклясться собственной жизнью. И если он настоящий, то остальные, скорее всего, тоже.

Форд возвращает мне фото:

— Я этого не понимаю и никогда не понимал, но давайте говорить откровенно. Почему это вас так волнует?

— А разве тебя бы не волновало, если бы призраки возвращались и преследовали тебя? — раздраженно говорю я.

— Да, конечно, но я ведь смертен. Меня можно убить, поэтому у меня есть причины для беспокойства. А у вас их нет.

— Я уже не убежден, что верю в это, — тихо говорю я. — Кардинал создал меня бессмертным, но он оставил силы, которые могут уничтожить меня. Он мог бы ликвидировать меня перед своей смертью, если бы имел такие намерения. Если кто-то еще имеет подобную власть и если Вами и остальные действительно реальные люди — лишь тот, кто обладает тем же могуществом, что и Кардинал, в состоянии вернуть их к жизни, — тогда имеется вероятность, что они тоже могут уничтожить меня.

Здоровый глаз Форда полузакрыт.

— Я об этом не подумал.

— Я тоже, пока это фото не материализовалось. Теперь я только об этом и думаю.

Форд мрачно усмехается:

— Каково это — снова столкнуться со смертью? Должно быть, сильное потрясение после всех этих лет.

— Не издевайся надо мной! — рявкаю я, но его только смешит мой тон.

— Теперь понятно, почему у вас дрожат коленки. Но зачем приходить с этим ко мне? Если старуха с косой заприметила вас, чем я-то могу помочь?

— За всем этим наверняка стоят виллаки. Мне нужно их найти, встретиться с ними лицом к лицу и прекратить их козни. Но я не могу преследовать священников и одновременно управлять этим городом. Мне нужен кто-то, чтобы…

— Эй, эй! — останавливает меня Форд. — Если вы клоните к тому, о чем я подумал, забудьте об этом.

— Ты мне нужен, — настаиваю я. — Франк снова стоит во главе гвардейцев. Хорошо справляется, но он не человек Кардинала.

— Я тоже, — ворчит Форд.

— Но ты сможешь замещать меня краткосрочно, — не сдаюсь я, — тебя все еще отождествляют с Дораком. Люди будут повиноваться тебе. Будешь следить, чтобы дела катились по инерции, в то время как я решаю свои проблемы. Подумай об этом — снова станешь у руля, все будут целовать тебя в задницу. Ты же любил это.

Он мотает головой, в его действующем левом глазу — подлинное сожаление.

— Мне уже поздно этим заниматься. Люди не будут исполнять приказы калеки. Я много раз обсуждал это в конце своего правления, но теперь, попробовав на вкус, знаю, что мне это осточертело. Поищите в другом месте.

— Но больше никого нет, — огорченно говорю я. — Я правил в одиночку, так хотел Кардинал. У меня нет никого для этой должности. К тому времени, как я подготовлю замену, будет слишком поздно. Я должен действовать прямо сейчас, до того, как нападут виллаки.

Форд снова качает головой:

— Я не смогу взять на себя ответственность, если что-то пойдет не так. Я для вас бесполезен.

— А что, если я упаду на колени и стану умолять тебя?

— Вы этого не сделаете. Это не ваш стиль.

— Ублюдок, — бормочу я, потом встаю и ухожу прочь, не прощаясь, оставляя Форда Тассо сидеть в тени листвы с его воспоминаниями и креслом-каталкой.

Я особо не надеялся, что старый интриган примет мое предложение — на этой стадии жизни, в его состоянии лишь ненормальный вернулся бы на огневой рубеж, — но игра стоила свеч. Имея его у руля, я бы смело смог преследовать виллаков. Теперь я вынужден сражаться в одиночку.

Что они замышляют, черт возьми, и как собираются это осуществить? Я знаю по личному опыту, что мертвые возвращаются, но чтобы одни и те же трупы вставали из могилы по два раза — это уже перебор. Может ли Паукар Вами на фото быть двойником, как считает Форд? И Леонора, Кончита, и И Цзе тоже? Я уверен, что виллаки помнят, как выглядели Аюмарканы. Они могут морочить меня этими двойниками, чтобы отвлечь. Возможно, хотят, чтобы я отступился от власти, дав дорогу мятежникам. Если так, то им этого не дождаться. Время на моей стороне. Я-то могу и подождать, пока эти ублюдки не прекратят свои вылазки. Они не запугают меня до…

Машина проносится на красный свет. Ревут сирены.

— Что случилось? — кричу я, глядя в заднее стекло, чтобы проверить, нет ли погони.

— Просто занесло, как в старые добрые времена. Сидите и наслаждайтесь.

Внутри у меня все каменеет — это не Томас. Стремительно прижимаю лицо к стеклу, отделяющему меня от водителя. Я могу видеть только половину его лица, но этого достаточно, чтобы я узнал его — это Адриан Арне, Аюмаркан. Он был моим шофером, когда я только начал работать на Кардинала. Он мертв уже десять лет. Тем не менее он здесь, широко улыбается и не выглядит ни на день старше.

— Адриан, — еле выговариваю я, с грохотом валясь на пол, когда он поворачивает на полной скорости.

— Скучали по мне, Капак? — спрашивает он насмешливо, держа руль двумя пальцами и не обращая внимания на проносящийся мимо транспорт.

— Но ты ведь умер! — с трудом вылавливаю я.

— Так же, как и вы, — парирует он.

— Что ты здесь делаешь? Чего ты хочешь?

Он заливается истерическим смехом:

— Хочу быть Джеймсом Дином[1].

Он убирает пальцы с руля и жмет ногой на газ. Машина с ревом несется вперед, тошнотворно виляя то вправо, то влево.

— Мы сейчас разобьемся, — говорю я осторожно.

— Разве я выгляжу ненормальным? — громко смеется Адриан.

— Где ты был? Ты помнишь прошлое? Как ты…

— Слишком поздно! — кричит он, закрывая глаза руками. — Мы обречены!

Раздается оглушительный скрежет металла, когда мы влетаем во что-то твердое и кувыркаемся в воздухе. Мы ударяемся о землю, и мир взрывается. Адриан сгорает в огненном взрыве. Через долю секунды огонь заглатывает и меня — я кричу от боли, бьюсь в конвульсиях, пылаю и умираю.

Глава третья ЛЕДИ ИЗ МАВЗОЛЕЯ

Тяжело опустившись в свое кресло на пятнадцатом этаже Дворца, я вглядываюсь в лицо куклы, которую снял со стены, когда вернулся из последней схватки со смертью. Это кукла Адриана. Кардинал пользовался ею, чтобы вернуть его к жизни. Я прижимаю ухо к груди куклы, чтобы услышать биение сердца, но оно отсутствует. Ни у одной из десятков кукол не бьется сердце. Я проверял каждую снова и снова. Это все, что я делал последние несколько дней.

Дверь открывается, и внутрь проскальзывает Джерри. Он смотрит на кукол, разбросанных на полу и на моем столе, потом осторожно приближается:

— Мистер Райми? — Я не отвечаю. — Сэр? — Нет ответа. — Капак!

— В чем дело? — Я со вздохом опускаю куклу.

— С вами все в порядке?

Я хмыкаю:

— Лучше не бывает. Чего ты хочешь?

Он расчищает себе дорогу среди кукол и наклоняется надо мной:

— Перестаньте! Вы ведете себя как психопат, а для нас сейчас это конец.

Его прямота застигает меня врасплох. Джерри знает, что я ценю его советы, но он никогда еще не говорил со мной так резко. Это риск. Я могу и наказать за столь дерзкое поведение.

— В чем дело? — спрашиваю я, впервые после возвращения к жизни отключаясь от мыслей об Адриане, автомобильной аварии и остальных Аюмарканах.

— Мы находимся на грани полного краха, — резко произносит он. — Вы хоть знаете, что здесь происходило?

Я качаю головой.

— Эжен Даверн вторгся на территорию Хьюго и присвоил себе больше двух ее третей.

Клан Хьюго — одна из самых больших банд в городе, которая мне предана. Они контролируют львиную долю северо-запада — большой, пока еще плохо развитый район, но, безусловно, значительный источник дохода в будущем. Потеря его и переход под власть такого неуправляемого воротилы, как Даверн, — это серьезный удар, и он выводит меня из оцепенения.

— Он рехнулся? — рявкаю я. — Он что, действительно может поверить, что мы позволим ему заграбастать северо-запад?

Джерри пожимает плечами:

— Вероятно, уже поверил.

— Ладно, — рычу я, — слишком долго он действовал мне на нервы. Если ему кажется, что я и дальше намерен терпеть его выходки, он сильно меня недооценивает. Собери гвардейцев, и пусть они…

— Привет, Капак.

Голос доносится с балкона. Мы с Джерри оборачиваемся. Рука Джерри скользит к кобуре, и он вытаскивает револьвер.

— Нет. — Я накрываю ладонью его руку.

— Но… — начинает он.

— Все нормально.

Я делаю шаг вперед и вижу девушку на балконе. С виду ей лет тринадцать — четырнадцать. Длинные, сияющие светлые волосы. Очаровательное, невинное личико; одежда, от шеи закрывающая фигуру. Но внешность может быть обманчива. Я знаю, что эта женщина старше меня и что она жертва жестокой, очень редкой болезни.

— Привет, Кончита, — говорю я.

Кончита Кубекик, бывшая жена Фердинанда Дорака, была моим закадычным другом. Увидеть ее снова, после всех этих лет… я чувствую себя почти человеком.

— Давно не виделись, большой мальчик! — Она широко улыбается. — Как жизнь?

Я останавливаюсь у балконной двери. Кончита стоит, облокотившись на перила, играет волосами и улыбками. Что-то здесь не то. У нее в глазах какой-то мерцающий свет, которого я никогда не видел раньше. Но, без сомнения, это она.

— Почему ты здесь, Кончита? — спрашиваю я.

— По двум причинам. Чтобы передать послание: тебя хочет видеть Ферди — и чтобы полетать. Как это просто — расправить крылья и прыгнуть.

Я хмурю брови, не совсем понимая, о чем она говорит. Потом вспоминаю Адриана («Хочу быть Джеймсом Дином»), и мои глаза широко раскрываются.

— Нет! — кричу я и бросаюсь к ней, чтобы прижать к себе и защитить: я обещал Кардиналу, что буду присматривать за его женой, если она выживет.

Но я опоздал. Она со смехом ускользает от меня, перекидывает ноги через перила и прыгает. Издав дикий тирольский йодль, она камнем падает вниз с пятнадцатого этажа, как это проделал я совсем недавно.

Я не бегу к перилам, а тяжело опускаюсь на стул и закрываю глаза руками.

— Капак, — Джерри нагибается ко мне, — кто она такая? Вы ее зна…

— Спустись и принеси мне ее тело, — прерываю я его.

— Но как насчет Даверна и меня?

— Иди. И принеси. Мне. Ее тело.

Мой тон не предполагает возражений. Джерри знает, что в таком настроении, как сейчас, я могу запросто приказать убить его.

— Есть, сэр! — отрывисто отвечает он, оставляет меня на балконе и спускается, чтобы подобрать останки.

Несколько минут в одиночестве послушав шумы города, я тащусь снова к своему креслу и тихим, безжизненным куклам.

Тела внизу не оказалось. На земле было пусто. Я не поверил Джерри. Тщательно проверил сам. Обошел вокруг здания — ничего. Это означает, что она или исчезла в воздухе, или кто-то мгновенно убрал останки после падения, или она действительно научилась летать.

Наконец я прекратил поиски и поднялся в свой кабинет. Сказал Мэгс, чтобы меня никто не беспокоил, даже Джерри и Франк. Сидел на полу в окружении марионеток и предавался безумию. Но оно отказалось меня принимать, и после многих часов, проведенных в оцепенении, я повторно прокрутил свой короткий разговор с Кончитой и вспомнил, что она сказала перед тем, как броситься вниз. «Ферди хочет тебя видеть».

«Ферди» — так Кончита ласкательно звала Кардинала. Не знаю точно, что она имела в виду — Дорак был смертен, так что я не могу вообразить себе никакого способа для его возвращения, — но когда я снова прокручиваю в памяти ее слова, то начинаю предполагать, что понимаю их. Оставив свою крепость из кукол и воспоминаний, я заказываю лимузин — Томас все еще не работает, выздоравливает после удара по голове, полученного от Адриана, перед тем как тот занял его место, — и велю шоферу везти меня в Холодильник.

Холодильник — еще одна из нелепых забав Кардинала. Огромный морг для тысяч мертвецов, приют для тех, кто умер у него на службе или сражаясь с ним. Мертвые лежат в холодильных контейнерах, защищенные от разрушительного действия времени, в ожидании Судного дня. Я тоже внес свой вклад, добавив сюда добрую толику трупов, но никогда раньше не посещал его.

Холодильник скрыт внутри остова старого здания. Вход через двери с компьютерной кодировкой. Внутри ряды металлических контейнеров — пять вверх, двадцать в ширину. Ряды тянутся так далеко, словно уходят в бесконечность, постепенно поднимаясь к высокому потолку.

Мое появление вызывает сильнейшее возбуждение. Персонал толпится на верхних площадках в стремлении бросить на меня взгляд. Ах да, я ведь единственный оставшийся представитель королевской власти в этом городе, и моим подданным нечасто — за исключением тех, кто работает во Дворце, — выпадает случай поглазеть на меня.

Войдя, я останавливаюсь в ожидании сопровождающего. В этой роли является главный патологоанатом, Алекс Сайнс. Мы встречались и раньше по разным поводам, причем пару раз во Дворце. Он редкий зануда, но лучший специалист в своем деле.

— Капак, — он лучезарно улыбается, как будто мы закадычные друзья, — вы последний, кого я ожидал здесь увидеть. Приехали проинспектировать нас или…

— Я хочу увидеть гроб Кардинала, — прерываю я.

Это несколько отрезвляет его.

— Кого? А, вы имеете в виду другого Кардинала, мистера Дорака?

— Именно.

Он неуверенно улыбается:

— Довольно поздно для визита. Могу я спросить…

— Просто проведите меня к нему. Немедленно. Прежде чем я заменю вас тем, кто умеет выполнять распоряжения сразу же после того, как их получает.

Сайнс мрачнеет, но у него достаточно мозгов, чтобы промолчать. Он ведет меня по лабиринту гробов. Я молча следую за ним, не обращая внимания на шепот за спиной.

Пройдя глубоко внутрь Холодильника, мы останавливаемся около склепа. Маленькое, восьмиугольное металлическое сооружение, единственное стоящее отдельно. Все остальные гробы стоят вместе. Кардинал после смерти, как и при жизни, проживает один. Вход в склеп закрыт компьютеризированной дверью.

— Я — единственный, кто знает код, — сообщает Сайнс, колдуя над дверью. — Стены напичканы самой современной сигнализацией. Кардинал заранее убедился, что его тело будет недоступно для грабителей могил.

— А что случится, когда вы умрете? — спрашиваю я.

— Я храню код на файле в секретном месте. Мой преемник сможет его найти.

После серии громких щелчков дверь распахивается, и я отступаю назад. Внутри сияет свет.

— Он включается автоматически, когда открывается дверь, — объясняет Сайнс в ответ на мой вопросительный взгляд.

Я захожу внутрь. Гроб Кардинала размещен на пышно украшенной мраморной плите в центре помещения. Он часто говорил, что ему все равно, что станет с его телом после смерти, однако оставленные им подробные инструкции, что надо сделать с его останками, доказывали противоположное.

— Выйдите и заприте за собой дверь, — говорю я Сайнсу.

Он хмурится:

— В комнате нет вентиляции. Через несколько часов воздух кончится.

— Все нормально. Я дам сигнал, когда захочу выйти.

— Но здесь нет кнопки, которую можно нажать. Никто не услышит вас, если вы даже станете колотить в дверь или в стены — слишком плотная изоляция.

Я на минуту задумываюсь.

— Тогда возвращайтесь через час. Если я захочу остаться дольше, я дам знать.

— Вы — начальник, — бормочет Сайнс, нехотя нажимает пару кнопок и тревожно смотрит, как закрывается дверь, оставляя меня наедине с Кардиналом.

— И тогда их стало двое, — тихо говорю я и поворачиваюсь, чтобы осмотреть гроб.

Полная тишина.

Я обхожу гроб. Длинный. Широкий. Черный. Имя Фердинанда Дорака выгравировано на серебряной табличке, даты рождения и смерти и короткая эпитафия «Никто не сказал мне, что настанут дни, подобные этим». Меня одолевает приступ смеха. Приятно видеть, что старый бастард до самого конца сохранил чувство юмора. Я пропустил похороны Кардинала. У меня были другие поводы для беспокойства, например как управлять городом, готовым взорваться после смерти своего прежнего правителя.

— Где ты теперь? — Я дотрагиваюсь до гроба. Он теплый, сделан из твердого пластика, но мягче, чем я ожидал. — Катаешься в преисподней у черта на заднице? Подрываешь основы царствия небесного? Или просто гниешь здесь?

Не знаю, верю ли я в жизнь после смерти. Я являюсь доказательством, что мертвых можно вернуть обратно. Но что случается с миллиардами душ, которых виллаки не перехватили по пути на тот свет? Священники могущественны, но я не могу представить, как они отбирают власть над душами у Бога или дьявола. Возможно, они властвуют только над мертвыми, потому что мертвым больше некуда деться.

Покачав головой, я осматриваю крышку гроба. Ее удерживают шурупы, которые легко отвернуть. Подавляя дрожь, я отворачиваю их все, тихо поднимаю крышку гроба и кладу ее рядом. Я ожидаю увидеть что угодно: живого, усмехающегося Фердинанда Дорака, одного из виллаков, даже пустой гроб, — однако все, что является моему взору, это самый обычный труп с серой кожей.

Волосы Кардинала спутаны, ногти — длинные и неровные, пальцы скрючены, но в остальном он такой же, каким я его помню. Руки скрещены на груди в обычной манере мертвых. Я проверяю мизинец на его левой руке. Обычно он отгибался в сторону от остальных, когда Кардинал создавал нового Аюмаркана. Теперь он прямой. Не знаю, кто ныне возвращает мертвых к жизни, только не этот ветхий мертвец.

Из любопытства я дотрагиваюсь двумя пальцами до левой щеки Кардинала. Слышится легкий хруст крошащейся кости. Я быстро отдергиваю руку, чтобы что-нибудь не сломать.

Кардинал находился в довольно жалком состоянии, когда его соскребли с тротуара у подножия Дворца: падение с пятнадцатого этажа — это слишком даже для самого крепкого сукиного сына. Сотрудники похоронного бюро провели невероятную работу, чтобы собрать его тело воедино для транслировавшихся по телевизору похорон, но оно все держится на честном слове. Один удар в челюсть, и его голова рассыплется.

Я усмехаюсь при мысли об осквернении останков — часть меня ненавидит Кардинала, за то, что он создал меня и приговорил к вечной жизни, — но я не стану этого делать. Он только повиновался своей природе, как я повинуюсь своей. Настоящие мои враги — это виллаки, хитрые негодяи, которые манипулируют нами.

Я кладу крышку гроба на место. При этом чувствую себя довольно глупо. Зачем было тащиться сюда? Послание Кончиты, вероятно, имело какой-то другой смысл. Это пустая трата времени. Мертвые не могут видеть. Как только Сайнс выпустит меня, я вернусь во Дворец и соберусь с мыслями. Должно быть, это…

Звук, похожий на стон, мгновенно прерывает мои мысли. Я бросаюсь к двери, но она по-прежнему заперта. Звук идет не снаружи, а отсюда, изнутри. Прислонясь к стене, я стою, пристально глядя на гроб. Я ожидаю, что крышка со скрипом откроется, как в фильмах ужасов, и труп Кардинала, шатаясь, выйдет из гроба. Но этого не происходит. Вместо этого гроб начинает соскальзывать с мраморной плиты. Сначала я думаю, что это колдовские чары, но потом замечаю тонкий металлический выступ сзади и понимаю, что это технология в действии, а не что-то сверхъестественное.

Гроб останавливается. Я делаю несколько шагов вперед и вижу, что мраморная плита пустотелая. Внутри имеются ступени. Пока я смотрю в темноту, обдумывая увиденное, снизу появляется голова — кто-то поднимается вверх. Мое горло сжимается, я начинаю шарить по телу в поисках оружия. Но я перестал носить пистолеты и ножи много лет назад — они не нужны, когда ты бессмертен.

Борясь с желанием броситься к двери и начать колотить в нее, я остаюсь на месте, с ужасом ожидая, что будет дальше. Глядя на фигуру, поднимающуюся по ступенькам, я первым делом понимаю, что это женщина, высокая, с темной кожей и длинными черными волосами. Потом до меня доходит, что она обнажена.

Когда все это вместе вторгается в мое сознание, его пронзает еще более невероятная догадка.

— Ама? — хрипло говорю я.

Ее голова поднимается вверх, взгляд устремляется на меня, но она молчит.

— Ама, — умоляюще повторяю я и, шатаясь, делаю шаг вперед.

Ама Ситува была любовью всей моей жизни, женщиной, которую Кардинал создал для меня. Мы могли быть вместе много лет, но я принес ее в жертву. Часть цены я заплатил, согласившись на эту демоническую сделку.

Ама подносит палец к губам и произносит «шшш». Я стою как вкопанный и смотрю на нее. Мне хочется плакать, но я забыл, как это делать. Она протягивает мне руку ладонью вверх. В страхе я отрицательно трясу головой. Она складывает пальцы лодочкой и жестом зовет меня, ободряюще улыбаясь. Я дрожу, боясь того, что может случиться, если я возьму ее руку, и в ужасе оттого, что будет, если я этого не сделаю. Наконец дотрагиваюсь пальцами до ее руки. Она сжимает их, потом поворачивается и начинает спускаться по ступенькам. Я колеблюсь, стоя наверху — внизу совсем темно и ничего не видно, — но она снова сжимает мою руку и кивает, как бы говоря, что никакой опасности нет. Я знаю, что мне не следует идти за ней. Это безумие — отдавать свою жизнь в руки обнаженного привидения, но я ничего не могу с собой поделать. Разум покинул меня. Духи прошлого предъявили на меня права.

Держась за Аму, я следую за ней по лестнице в неизведанное, лишь смутно сознавая, что гроб, скользя, встал обратно на свое место над моей головой, погрузив нас в полную и всеохватывающую темноту.

Часть вторая Наемный убийца

Глава первая ВО ИМЯ ОТЦА

Мой отец был демон. Он убил тысячи людей, порочных и праведных, невинных и виновных — для него это не имело значения. Паукар Вами был высок, черен, как сердце дьявола, с бритой головой, невероятными зелеными глазами и цветными татуировками в виде змей, спускающихся по щекам и встречающихся под нижней губой. Он убивал людей из удовольствия и ради наживы. Он жил лишь с одной целью — уничтожать. Десять лет назад он был стерт с лица земли, и его уникальная порочность ушла вместе с ним.

В перерывах между убийствами Вами произвел на свет целую кучу детей. Я был его первенцем. Последние десять лет я провел в попытках возродить извращенное наследие своего отца. Я стал его живой тенью. Тенью убийцы, смертью для всех, кто вставал у меня на пути.

Меня зовут Эл Джири.

Зовите меня Паукар Вами.

Пятница, 23:00. Я следую по пятам Бэзила Коллинсона с раннего вечера. Если этот подонок не отклонится от своего расписания, он должен выкатиться из казино мадам Лак вскоре после полуночи и отправиться в клуб. Там-то он и умрет.

Бэзил плохой игрок, но он никогда не спускает больше тысячи за один раз. В этом он осторожен. Любит поддерживать порядок в своей жизни. Постоянно одет в один и тот же элегантный костюм. Заботится о жене и детях, скрывает от них истинную природу своего бизнеса. Отрезает кусок от своих прибылей всем нужным людям. Выпивает с влиятельными полицейскими чинами и судьями. Даже платит налоги вовремя и в полном объеме.

Единственная слабость Бэзила — это неистовое влечение к женщинам, которые у него работают. В любое время в его списке имеются от пятнадцати до двадцати леди. Он заботится, чтобы им хорошо платили, и время от времени приглашает одну из них на уикэнд. Там он сбрасывает с себя маску, напивается и подвергает свою жертву всевозможным мучениям и насилию. Чаще всего они уползают еле живые залечивать раны и ушибы, но иногда ему приходится отвозить их в больницу, и я помню по крайней мере два случая, когда нанесенные побои оказались смертельны.

Сутенеры не задевают моих чувств — живи сам и дай жить другим, — но убийцы — совсем другое дело. Мой мотоцикл припаркован наготове у черного хода в казино, если он мне вдруг понадобится, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Обычно Коллинсон, когда хочет играть, идет в ближайший клуб. Я жду его появления в квартире на четвертом этаже здания, расположенного напротив казино. Она принадлежит парню по имени Джордж Адамс. Он работает по ночам и живет один. Он никогда не узнает, что я бываю там. Выслеживая жертву, я предпочитаю не пользоваться съемной квартирой.

Полночь наступает и проходит. Воздух пропитан злыми ритмами музыки типа «пошло оно все на хер!», порочным смехом, пьяными приветствиями и насмешками, ревом такси и случайными перестрелками. Город отрывается. С недавних пор участились беспорядки. Стычки между бандами, уличный разгул, нападения на полицию. Дело в том, что Кардинал Мк II исчез. Если это правда, то это плохая новость. Я не испытываю никакой симпатии к преемнику Дорака, но он, по крайней мере, объединял всех. Если он убит или похищен, в городе начнутся беспорядки и улицы зальют потоки крови.

Бэзил Коллинсон выходит через сводчатые сверкающие двери заведения мадам Лак. Я смотрю на часы. 1:23. Позже, чем обычно. Вероятно, попал в полосу везения. Я выхожу из комнаты осторожно, заботясь о том, чтобы не оставить следов, бесшумно спускаюсь по лестнице и иду за Бэзилом, который поворачивает за угол в конце улицы. Он один, что уже является удачей. Попутчик осложнил бы задачу. Теперь остается всего лишь выбрать подходящий момент для удара. Прижимаясь к стенам, переступая через осколки битого стекла, я следую по пятам за Коллинсоном, невидимый и неслышимый сын сумерек. Бредущая впереди добыча мурлыкает что-то и щелкает пальцами в такт мелодии. Скорее всего, он не услышал бы меня, даже если бы не был так погружен в себя. Все-таки девять лет практики. Только очень редкая жертва видит или слышит мое приближение. Для остальных я материализуюсь из ночного воздуха, как некое чудище из детских кошмаров.

Бэзил поворачивает на Ходжсон-стрит и устремляется к клубу «Трудный случай» — ретро в стиле 90-х. Ему придется сделать крюк по Стайн-авеню. Она всегда плохо освещена. За несколько последних ночей вандалы разбили два фонаря. Здесь я его и прикончу.

Я достаточно близко подбираюсь к Бэзилу, чтобы разобрать, какой мотивчик он мурлычет. Песня Дилана «Как катящийся камень». Хорошая песня, и он очень мило напевает ее, но я не слушаю. Не могу позволить себе думать о нем, как о человеке. Он сутенер, убийца — короче, добыча. Я — Паукар Вами, сам себя назначивший палачом. У меня нет милосердия. И на хрен мне сдалось его пение.

Коллинсон повернул на темную Стайн-авеню. Я набираю скорость, поглаживаю покрытый лаком человеческий палец, висящий на цепочке у меня на шее, и бесшумно подкрадываюсь к нему, вытащив из-за пояса длинный кривой нож. Он остро заточен. Я не дам ему шансов. Убийство стремно, если вы не укладываете вашу жертву с одного удара.

В последний момент Бэзил что-то чувствует. Он начинает поворачиваться, но уже слишком поздно. Я взмахиваю ножом и, шипя, как камышовый кот, которым я становлюсь в мгновения убийства, молниеносно провожу по его горлу от уха до уха, используя инерцию дернувшейся головы, чтобы глубже всадить лезвие в плоть.

Бэзил умирает раньше, чем ударяется о землю, хотя ему нужно время, чтобы понять это. Он дергается в конвульсиях, кровь фонтаном бьет из перерезанного горла. Я отстраняюсь от струи, позволив стене принять этот теплый фонтан, и бесстрастно наблюдаю, как постепенно замирают его руки и ноги. Когда он затихает и поток крови становится спокойной струйкой, я делаю шаг вперед и приседаю. Я действую быстро. На мне одноразовые пластиковые перчатки. Я погружаю указательный палец в лужу крови, которая растекается вокруг его головы, расстегиваю ему рубашку на груди и наскоро пишу на ней, несколько раз обмакивая палец в кровь: «Вот что случается с сутенерами, которые плохо обращаются со своими женщинами. П.В.».

Закончив, я закрываю глаза Бэзила Коллинсона и произношу над ним молчаливую молитву: «Этот сукин сын — твой, Господи. Делай с ним все, что захочешь. Только не присылай его обратно». Я делаю это непроизвольно. Бормочу подобные слова над многими из тех, кого убил. Сила привычки, которую я никогда не старался побороть, хотя следовало бы это сделать — теряются секунды.

Встав, проверяю, не видел ли кто меня, потом растворяюсь в тени домов и деревьев. Как обычно, они принимают меня, и вскоре я становлюсь невидимкой для всех, кроме самого города.

Я просыпаюсь рано, еще нет семи. Я бы с удовольствием придавил еще пару часиков, но, раз уж проснулся, нет смысла снова пытаться заснуть. Лучше встать и заняться ежедневными делами, чем лежать и думать о Коллинсоне и других жизнях, которые я отнял. Я могу примириться с жизнью, которую веду, когда я активен (когда я Паукар Вами), но если я расслабляюсь и предаюсь размышлениям, на меня находят сомнения, и эти сомнения могут прикончить, если дать им волю. Я должен постоянно действовать. От этого зависит мое душевное равновесие.

Погода стоит более жаркая, чем обычно в это время года, но сегодня утром меня пробирает холод, и я начинаю с нескольких отжиманий из упора, чтобы согреться. Отжимаюсь не менее трех сотен раз, и только тогда появляются первые капельки пота. В последние десять лет я постоянно тренируюсь. Приблизительно шесть часов сна каждый день, пара часов — на еду, умывание, уборку и хождение по магазинам, остальное — разработка планов и прочесывание улиц. Никакого свободного времени. Я не читаю, не смотрю телевизор, не слушаю радио. Иногда сую нос в газеты, хожу в библиотеки для исследований и просматриваю компьютерные файлы в поисках нужных сведений. В остальное время нахожусь в постоянном движении, в бесконечном действии, думаю только о сложных задачах, которые должен решить.

Я заканчиваю отжиматься и перехожу к упражнениям на пресс. Я нахожусь в прекрасной форме для человека, которому скоро стукнет пятьдесят. Иначе нельзя. Улицы расправляются со слабыми. Я должен быть сильнее тех, за кем охочусь и кого убиваю.

Мои глаза останавливаются на фото, висящем на стене около моей кровати. Моя квартирка невелика — спальня, гостиная, кухонька и ванная. Старые обои — они были такими еще во времена моей молодости. В жаркую погоду от запаха из переулка можно задохнуться. Но это мой дом. Значит, я не заслужил ничего лучшего и не стремлюсь к этому.

На фото полицейский в увольнении отечески обнимает за плечи молодую начинающую актрису. Они лучезарно улыбаются в объектив. Я любил их обоих, правда, по-разному, и возненавидел больше, чем любил. Женщина умерла прежде, чем я стал Паукаром Вами. Мужчина пропал без вести, считается мертвым, но я полагаю, что он все еще жив. Моя единственная цель в жизни — найти его, приставить дуло к его виску и вышибить мозги. Этот день положит конец убийствам и, вероятно, мне самому. Но до того я буду играть роль своего отца и без отдыха бродить по этим улицам — охотясь, убивая, выслеживая.

Начинаю повороты головы. Каждый раз, как подбородок касается груди, я шепчу слово или короткое предложение:

— Я — Паукар Вами. Сейчас — вечер. Он — мой. Никакого отдыха. Пока он не. Умрет.

Он — Билл Кейси. Коп, который погубил меня, отнял все, что я имел, сделав бледной тенью моего жестокого отца. У меня есть левый мизинец Билла — талисман, который я ношу на шее. В один прекрасный день, если он все еще жив, я получу и все остальное.

Я думаю о Билле и Паукаре Вами каждый день и каждый час. Даже когда я выслеживаю жертву, они на первом месте в моих мыслях. Всем, что у меня есть, я обязан им. Все, что я делаю, — это мой ответ преисподней, сотворившей их.

Вами был моим отцом — легендарным серийным киллером, любимцем Кардинала. Животным, которое мучило и убивало, чтобы приятно провести время. Где-то на дороге жизни пути отца и Билла Кейси пересеклись. Я не знаю, что именно Вами сделал Биллу, но предполагаю, что он жестоко расправился с кем-то, близким ему. И это сорвало Биллу крышу. Он поклялся отомстить и проводил месяцы, замышляя какое-нибудь необыкновенное возмездие. Подружившись со мной, когда я был еще ребенком, он руководил мною большую часть моей жизни, постоянно держал рядом с собой только для того, чтобы, когда придет время, избавить меня от всего, чем я дорожил, безжалостно убив тех, кто близок мне, и возложив всю вину на Вами в безумной вере, что я подниму оружие против своего отца и убью его.

Но пришло время, я разоблачил Билла и выступил против него. Когда я спросил, почему он не убил Вами сам, он заговорил об идеальной справедливости. Тогда это не имело для меня смысла и с течением времени не стало понятнее. Если я не найду Билла и не вытрясу из него правду, я сомневаюсь, что когда-либо узнаю об этой идеальной справедливости.

Я заканчиваю повороты головы, делаю несколько глубоких вдохов, потом иду в кухоньку, чтобы приготовить завтрак. Простая еда — подсушенный зерновой хлеб, тост, кусок холодного мяса. Пища меня не интересует. Я ем, чтобы поддержать свое тело. Это топливо. Без него я остановлюсь. А остановка — это то, чего я не могу себе позволить до тех пор, пока голова Кейси не очутится передо мной на блюде.

Но если он действительно погиб от взрыва, который сам подстроил, взрыва, который обезобразил шрамами и опалил мое тело и разнес его в пыль? Тогда я буду заниматься этим делом до тех пор, пока не стану старым и сморщенным и не погибну на этих кровавых улицах, с которыми сроднился. В любом случае, отдыха не будет. Для грешников, во всяком случае.

Когда-то я был алкоголиком. В месяцы, полные кошмаров, после ужасного разоблачения Билла я практически посвятил себя бутылке. Это казалось мне самым простым выходом. Я часто жалею, что не пошел дальше по этому пути. Но я не сдавался, и постепенно у меня возник этот план.

Мой отец не был смертным человеком. Первый Кардинал, Фердинанд Дорак, говорил, что он создал Паукара Вами из ничего с помощью слепых инкских священников, которые веками управляли этим городом. Он утверждал, что создал и других Аюмарканов. Если же он уничтожал одно из своих творений, зеленый туман незаметно окутывал город, проникал в мозги его жителей и стирал память об уже не существующем человеке.

Не знаю, говорил ли Кардинал правду, но в Вами и остальных было что-то сверхъестественное. Я — единственный, кто помнит Аюмарканов. Когда Кардинал умер, те, которые оставались, исчезли вместе с памятью о себе, за исключением Вами, легенда о котором смутно продолжала жить.

Мой план состоял в том, чтобы воссоздать серийного убийцу и таким образом выманить Билла из его убежища. Поскольку Билл посвятил большую часть своей жизни уничтожению ненавистного Паукара Вами, я полагал, что он не сможет остановиться и станет продолжать свое неотступное преследование, даже если больше не уверен, за кем именно охотится. После смерти Кардинала и исчезновения Вами Биллу некого стало преследовать, поэтому не было поводов выходить из укрытия.

И я предоставил ему этот повод.

Запив еду полпинтой молока, я иду в маленькую ванную комнату. Мою руки и разглядываю свое отражение в зеркале. У меня темная кожа, как у моего отца, я вообще очень похож на него внешне. Главные различия — Вами был бритым, с зелеными глазами и яркими многоцветными тату с изображением извивающихся змей, по одной на каждой щеке, причем их головы смыкались под нижней губой.

Я начал с волос. С помощью ножниц и бритвы избавился от них. Для глаз — зеленые контактные линзы. Затем тату (которые очень кстати скрыли шрамы на лице). Потребовалось время, чтобы найти мастера тату, способного воспроизвести соответствующий змеиный дизайн, и несколько длительных, болезненных сеансов, чтобы нанести чернилами мельчайшие спирали и завитки, но наконец все было сделано, и я стал выглядеть точь-в-точь как Паукар Вами, вплоть до кожаной куртки и мотоцикла, без которых его нельзя было представить.

Осталось лишь начать убивать.

Я вынимал контактные линзы каждую ночь, перед тем как лечь спать, но теперь я оставляю их, не заботясь о том вреде, который это может нанести глазам. Они помогают мне поддерживать себя в тонусе. Эти маленькие детали стали моей второй натурой. Так и должно быть, если маскировка сработает, если я действительно стану киллером, которого стремлюсь имитировать, и выманю своего мучителя из укрытия.

Я понял, что недостаточно выглядеть как Паукар Вами. Надо было стать им, действовать так, как он. Надо было убивать. Сначала, когда это сумасшествие только овладело мною, я решил убивать без разбора. Мир был жесток ко мне, и я решил отвечать ему тем же. Я воображал, как устраиваю жестокую резню. Я дошел до того, что однажды тайно последовал за выбранной наугад женщиной до ее дома, пробрался туда ночью, когда она спала, и приставил нож к нежной коже ее горла.

Дальше я не пошел. После долгих колебаний я убрался из ее дома, не пролив крови, в изумлении, как близок был к реальному злу. Если бы я убил ее, то действительно стал бы моим отцом и со временем наверняка оставил бы мысли о мести и полностью увяз в пороке.

Вместо этого я бросился домой, стеная, и плача, и моля о смерти. Я едва не покончил с собой в те тяжелые часы, но лезвие, которое дрогнуло у женского горла, не могло посягнуть на мое собственное.

Через несколько дней, между приступами гнева и угрызений совести, я изменил свой план. Я не мог заставить себя убить невиновного, однако по опыту знал, что в состоянии расправиться с виновным. Я убивал в годы службы у Кардинала, в качестве одного из его гвардейцев, и когда был предан женщиной в союзе с Биллом и виллаками. Этот город полон преступников, заслуживших смерть. Я оставлю невинных в покое и обращу свои взоры на негодяев…

Выйдя из ванной, я насухо вытираю руки, ложусь на пол и в наказание начинаю активно отжиматься, думая: «Робот, робот, робот». Эл Джири устало скалится, когда я делаю сто отжиманий. Паукар Вами облизывает губы и просит еще. Его желание удовлетворяется. Двести. Триста. Четы…

«Новый Мунстер Отель». 14:00. Три комнаты на первом этаже, забитые торговцами книг и покупателями. Длинные столы, переполненные первыми изданиями и редкими книгами. Очень мало популярной и бульварной литературы — это ярмарка для серьезных коллекционеров. Большая часть клиентуры — мужчины средних лет в официальных костюмах. Очень мало покупок наличными. В эти дни все делается с помощью кредитных карт.

Я незаметно смешиваюсь с богатыми покупателями, когда они виляют хвостом над книгами, обсуждая тиражи, состояние книг и цены. Они также достаточно много говорят о других ярмарках. Безусловно, Париж — место, которое стоит посетить, удивительные находки поджидают на пыльных полках тех, кто готов их увидеть. Они вообще не замечают меня, думая — если они вообще что-то думают на эту тему, — что я один из охранников.

Я снял контактные линзы, замазал тату жидкой пудрой и надел густой курчавый черный парик. Поношенный, но вполне приличный пиджак. Начищенные ботинки. Иногда лучше ездить за границу под именем Эла Джири. Эти люди разбежались бы в ужасе при виде моего ночного лица.

Я был на множестве ярмарок за эти годы и регулярно посещаю все книжные магазины в городе. Больше всего на свете Билл любил книги. У него имелась обширная коллекция первых изданий, коллекция, которую многие из присутствующих с удовольствием бы украли или бы даже убили за нее. Когда десять лет назад он исчез, то забрал с собой книги. Вот почему я решил, что он, скорее всего, жив. Билл часто говорил, что ему все равно, что станет с его книгами после его смерти. Поскольку он нашел время тайно их вынести прежде, чем взорвал свой дом, я сделал вывод, что это произошло потому, что его жизнь еще не закончилась.

На самом деле я не ожидаю, что Билл покажет свою физиономию на такой ярмарке, как эта. Однако все равно сюда прихожу, чтобы общаться, наблюдать, ожидать. Эти люди много ездят, некоторые прибыли из отдаленных городов и стран только для того, чтобы несколько часов расхаживать здесь в поисках нужной книги, они стремятся узнать или знают всех внутри своего узкого круга для избранных. Может, кто-то из них сталкивался с Биллом или знает кого-нибудь, кто с ним знаком, и я случайно услышу об этом из их разговоров. Тоненькая соломинка, но если вы находитесь в таком безвыходном положении, как я, вы ухватитесь за что угодно.

Я провожу четыре часа в душных, гудящих, как улей, комнатах, медленно прохаживаясь, подслушивая, изучая лица. Я не задаю вопросов сотрудникам ярмарки — в самом начале я пытался это делать, но только вызывал подозрения, — хотя иногда останавливаюсь у скучных столов, заваленных книгами, которым Билл отдавал предпочтение (Стейнбек, Хемингуэй, Диккенс), и медлю несколько минут, побуждая скучающего владельца начать разговор. В подобных случаях я как бы между прочим завожу разговор о своем старом друге: «Билл Кейси. Полицейское управление. Имеет полное собрание первых изданий Хемингуэя» — и смотрю на их реакцию. Некоторые его припоминают, но все считают, что он умер при взрыве. Никто не слышал о нем за последние десять лет.

Когда ярмарка подходит к концу, я удаляюсь. Я не чувствую разочарования, скорее уныние. Именно в такие моменты я понимаю, как слепо тычусь повсюду в поисках старого друга. У него есть целый мир, чтобы спрятаться, а у меня нет никаких зацепок, где его искать. Вероятность, что я найду его, ничтожно мала. Если бы я находился под властью своих чувств, то прекратил бы все попытки. Но я не нахожусь. Во всяком случае, последние десять лет. Так что буду продолжать, как бесчувственное, упрямое, упертое животное, которым я и являюсь.

Город — старый, неряшливый, встревоженный зверюга. Основанный индейцами, он строился веками инкскими священниками, бежавшими от конкистадоров. Они правят тайно, из темноты, что, возможно, объясняет, почему город производит такое мрачное впечатление. Здесь процветает хаос, над созданием которого потрудились виллаки, которые распределяют власть между различными бандами, натравливая черных на белых, итальянцев на испанцев, ирландцев — на всех, кто попался под руку. Бандами правят законы улицы, но эти законы могут внезапно резко измениться по воле священников.

Последний уик-энд был особенно бурным. Главные стычки происходили на северо-западе между клуксерами и гвардейцами. Клуксеры — это последователи Ку-клукс-клана, предводительствуемые Эженом Даверном, парнем, который является владельцем клуба «Крутые Кошечки». Пять лет назад я бы сказал, что Даверн рехнулся, если думает, что сможет победить гвардейцев. Но власть утекает сквозь пальцы нового Кардинала. Индивидуалы открыто ему не повинуются, а он не собирается закручивать гайки. На улицах сложилось мнение, что Капак Райми слаб, не держит руку на пульсе города. Восстания можно было ждать уже давно.

Даверн и его клуксеры — это только начало. Я ненавижу этих ку-клукс-клановских сукиных детей и немало уничтожил их за эти десять лет, но они могущественная сила, а Даверн сильный лидер. Я сомневаюсь, что они могут в одиночку победить гвардейцев, но если взбунтуются другие банды и войска Райми будут расколоты, они смогут с ними справиться.

За уик-энд противостояние усилилось. Теперь, похоже, Райми больше не командует парадом. Кто-то говорит, что его убили, другие — что он ушел в отставку, тем более что исчез он при загадочных обстоятельствах. Что бы ни случилось на самом деле, он больше не находится во Дворце. Не знаю, кто теперь всем заправляет, но я ему не завидую. Город переживает свой самый сильный взрыв беспорядков со времен расовых волнений, происходивших несколько десятилетий назад. И мне жаль того глупца, который попытается навести здесь порядок.

Уже наступает утро понедельника, а я — на ногах с вечера субботы, не считая нескольких часов сна. Хотя большая часть проблем сосредоточена на северо-западе, их отголоски расходятся повсюду. Эжен Даверн смог убедить клуксеров избавиться от многих символов — например, от белых капюшонов и пылающих крестов, — но леопарды не могут поменять свои пятна. Если они одержат победу над гвардейцами и захватят северо-запад, следующей их целью может стать восток, который сейчас находится в подчинении черных.

Люди в этой части города сильно раздражены, и эта раздраженность во время уик-энда вылилась в уличные беспорядки. Банды борются за расширение границ своего влияния и вербуют новых людей, готовясь к войне, которая, по их мнению, должна скоро разразиться. Уличные бандиты безнаказанно нападают сзади, под шумок стараясь сделать свои делишки до того, как начнется самосуд. Когда один из офицеров брякнул в интервью по радио, что захват власти клуксерами стал бы судьбоносным событием, полицейский участок был захвачен. Город не взорвался — гвардейцы все еще обладают властью, которая сдерживает остальных, и много делают, чтобы сохранить мирное сосуществование, — но взрыв не за горами. Если Даверн сможет выбить гвардейцев с северо-запада, надо ждать взрыва.

Я провел уик-энд, делая все возможное, чтобы не дать разрастись этому локальному конфликту. Меня знают и боятся во всей восточной части города. Я — Черный Ангел… Мистер Фантазия… Акула. Я убиваю без жалости (очень немногие знают, что я только казню виновных и мщу за смерть невинных). Я — творение ночи, сын теней. Жестокий. Непреклонный.

Пользуясь своей репутацией, я неотрывно патрулировал улицы, разгоняя стычки и сборища, иногда вмешиваясь в них, а чаще просто показывая свою татуированную физиономию и угрожающе кашляя. Я знаю, мне не следовало во все это вмешиваться, поскольку моему отцу никогда не было никакого дела до благополучия остальных. Чтобы действительно стать им, я должен сосредоточиться только на убийствах. Паукар Вами просто тащился от запаха крови. Глупо позиционировать себя как члена «комитета бдительности». Надо просто оставить восток бандам и отойти в сторону.

Но я здесь вырос. Этот народ мой. Несмотря на то что у меня мало друзей и пересекаюсь я с местными как можно реже, я чувствую с ними некую общность. Во мне мало осталось от прежнего Эла Джири, но еще достаточно, чтобы между казнями стараться сделать все, что в моих силах, чтобы помочь людям.

Понедельник, 22:00. Мне удалось урвать несколько часов для сна, и я чувствую себя гораздо свежее. Я изменил свою внешность и стал Элом Джири на время хождения по магазинам. Я всегда гримируюсь, когда собираюсь побродить по улицам. Снимаю контактные линзы, надеваю парик, наношу на щеки грим телесного цвета и вешаю в шкаф кожаную куртку. Теперь я неузнаваем.

Наскоро пообедав, я снова снял парик, стер грим со щек, вставил контактные линзы на прежнее место и отправился на улицы, выскользнув в темный переулок через пожарный выход, как всегда делаю в образе Паукара Вами, чтобы меня не заметили соседи. Я прошелся по самым проблемным местам — там все тихо, хотя я не уверен, что это спокойствие продлится долго, — увидел, что в моем присутствии нет необходимости, и вернулся к своему прежнему занятию — наводить ужас.

Я ищу гомосексуала-насильника. За три месяца он совершил четыре нападения. Жестоко насиловал свои жертвы — молоденьких юношей, потом убивал их ударом в сердце ножом для колки льда. Жестокий изувер. Более чем достойный медленной смерти, которая ему предстоит, когда я доберусь до него.

Но, несмотря на весь этот ужас, слабый остаток человечности внутри меня нашептывает, что оправданий убийству нет. Несмотря на то что люди, которых я убиваю, гнусные подонки, у них есть право быть судимыми по закону. Я делаю свое дело, не имея никаких иллюзий, то, что я совершаю, неправильно, несправедливо, аморально. Если существует загробная жизнь и Господня кара, меня ждет суровое наказание. В цивилизованном обществе не должно быть места для подобных членов «комитета бдительности». Ведь я сам не лучше тех, кого убиваю. Если уж на то пошло, я хуже их, поскольку понимаю, что творю неправедный суд.

Я сворачиваю на улицу Циклонов, держась в тени, поглядываю вокруг, выжидаю, сливаюсь с ночью. Большинство зданий в восточной части города построено в 1950-е. Старые, потрепанные, уродливые, многие находятся в состоянии медленного разрушения. Весь этот нищий и убогий район надо давно снести. Но во мраке ночи крошащаяся кирпичная кладка, заколоченные и разбитые окна и заваленные мусором улицы кажутся милыми и уютными. Темнота идет этому городу.

Насильник каждый раз нападает в другом месте и не имеет определенного почерка. Но все преступления происходят в восточной части города между десятью вечера и полночью. Я охочусь за ним с тех пор, как была обнаружена его вторая жертва, совмещая охоту с другими делами, прочесывая подходящие переулки, пустынные и плохо освещенные. Удача обязательно улыбнется мне, однако, исходя из опыта, я знаю, что удача приходит к тем, кто прикладывает для этого усилия. Я не всегда добираюсь до своей жертвы — мешают конные полицейские, — но немногие ускользают от меня, когда я иду по их следу.

Улицы в основном пустынны. По понедельникам, как правило, бывает тихо, особенно после такого уик-энда. Я уже начинаю думать, что пора отправляться домой, но, зайдя в глухой переулок, замечаю впереди две фигуры, причем одна лежит на земле, пытается сопротивляться и издает тихие стоны, а вторая сидит сверху, движется толчками и пыхтит.

Я прижимаюсь к сырой, покрытой мхом стене и бесшумно крадусь к ним. Я не делаю поспешных выводов — хотя это очень похоже на изнасилование, — поскольку иногда наталкивался на парочки, слившиеся в яростном, но вполне согласованном сношении. Тем не менее я вытаскиваю нож, чтобы быть готовым к худшему.

Наконец я приближаюсь к ним. Фигура на земле — это парнишка лет четырнадцати или пятнадцати с кляпом во рту и окровавленной головой. Брюки порваны и спущены до лодыжек. Мужчина, который лежит у него на спине, жестоко бьет его, шипит и тычет в него свой пенис. Не думаю, что он уже достиг цели, а также больше не предполагаю, что это происходит по взаимному согласию. Я видел мазохистов и в худшем положении, но никогда не наблюдал такого откровенного ужаса в их глазах, какой я вижу в глазах этого парня.

— Заканчивай, — говорю я тихо и отступаю от стены, прижимая нож к боку так, что насильник его не видит.

Он замирает в испуге, потом отскакивает от парня и поворачивается ко мне лицом. На нем темная шерстяная шапка, надвинутая на уши и лоб. Большая нескладная куртка распахнута. Ширинка брюк расстегнута. Затвердевший пенис направлен на меня, как кинжал.

— Ублюдок! — рычит насильник. Он шарит за спиной парня и хватает короткий, остро заточенный нож для колки льда — что ж, теперь он мой!

— А ведь я искал тебя. — Я мрачно улыбаюсь, убираю нож и вытаскиваю кольт 45-го калибра, который предусмотрительно беру с собой для таких встреч. Лишь глупец применяет нож против такого оружия.

— Ублюдок! — снова рявкает насильник, обладающий весьма ограниченным словарем, и бросается ко мне, подняв нож.

Я прицеливаюсь и уже собираюсь выстрелить, но останавливаюсь, мельком бросив взгляд на его пенис. Теперь понятно, почему он выглядит так странно. Этот хрен не настоящий, а искусственный! Когда складки куртки насильника перемещаются, он издает щелкающий звук. Я имею дело с женщиной!

Окаменев от изумления, я забываю выстрелить, и она бросается на меня и наотмашь бьет ножом по моей левой руке. К счастью для меня, она немного промахивается, и нож лишь чиркает по моей кожаной куртке, останавливаясь у груди. Она выкрикивает проклятие и хочет ударить меня снова, настойчивая, молниеносная. Но я оказываюсь быстрее и отклоняюсь от траектории движения ножа. По инерции ее заносит в сторону. Я делаю еще три шага назад, поднимаю пушку и стреляю, прежде чем ей удается поменять позу. Не особенно точный выстрел, но с такого расстояния практически невозможно промахнуться.

За свистом пули немедленно следует другой звук — глухой шлепок: пуля входит в плоть. Насильница валится с приглушенным воплем, роняет нож и падает на спину, прижимая руки к животу. Они сразу же становятся красными от крови.

Я приближаюсь к ней, готовый выстрелить в любую секунду. Мальчик уже на ногах, подтягивает брюки. Кляп все еще у него во рту.

— Уходи, — бормочу я, — и не оглядывайся.

Он ничего не отвечает, только благодарно кивает и исчезает. Женщина, нет, насильница, тихо стонет. Я должен смотреть на нее лишь как на растлительницу и убийцу, коей она и является. Но я с детства приучен вежливо относиться к женщинам. Придется об этом забыть. Сосредоточиться на своей задаче. Прикончить ее или подождать, пока сама издохнет.

Я смотрю на нее и вижу, что хрен больше не торчит у нее из паха. Он скособочился на одну сторону. Наверное, пуля угодила в фальшивый пенис, потом срикошетила вверх, что и явилось причиной этого странного свиста. Я не могу сдержать злобной усмешки. Та, которая жила с фальшивым хреном, он него и умирает.

Позади слышится шум. Ухмылка исчезает с моего лица. Я поворачиваюсь, сжимая в руке пушку. Увидев трех полуголых старух, появившихся в этом глухом проулке и жадно глядящих на женщину, лежащую на земле, я перевожу дух и отступаю в сторону.

Старухи бросаются мимо меня к лежащей насильнице. Она не обращает на них внимания, хотя они хватаются за нее своими крючковатыми пальцами, — у нее есть другие поводы для огорчений, — и только вопит, когда они начинают рвать ее плоть. Ее пронзительные вопли скоро прекращаются. Одна из гарпий затыкает ей рот своими безмолвными поцелуями, подавляя ее крики. В мгновение ока насильница уступает стремительной атаке. Ее конечности уже не дергаются, веки перестают трепетать, и пустота смерти сменяет недавние устремления.

Гарпия отстраняется от тела, потом начинает рвать зубами губы и язык, свисающий изо рта ее жертвы. Она урчит от удовольствия, затем присоединяется к двум остальным участницам пиршества, которые отрывают от трупа дымящуюся плоть руками и зубами и заглатывают ее.

Отведя от них взгляд, я вежливо киваю строго одетой даме средних лет, которая сопровождает гарпий.

— Миссис Эбботс, — приветствую я ее.

— Мистер Вами, — отвечает она со слабой улыбкой. Она окидывает взглядом гарпий, наслаждающихся своей трапезой, потом с огорченным видом поворачивается ко мне: — Она была жива, когда они начали?

— Да.

— Она была плохим человеком? — Ее лицо кривится в ожидании ответа.

Она делает все возможное, чтобы оградить от гарпий невиновных, но иногда они поедают трупы хороших людей не менее прожорливо, чем плохих.

— Она насиловала и убивала детей, — хрипло говорю я.

— Тогда я дам им мирно поужинать.

Дженнифер Эбботс направляется к выходу из переулка, где ожидает, пока ее подопечные закончат свой ужин. Бросив последний взгляд на насильницу и гарпий — одна из людоедских леди дорылась до кишок и разматывает их, как рыбак свои сети, — я присоединяюсь к ней.

Впервые я столкнулся с гарпиями четыре, может быть, пять лет назад. Я только что убил одного типа, продававшего героин вместе с алкоголем, когда квартет совершенно безумных и почти голых женщин налетел на него, сорвал одежду и стал расчленять с помощью зубов и когтей. Я был оттеснен и поднял свою пушку, чтобы выстрелить. Я был свидетелем множества ужасных дел, но никогда еще мои глаза не видели ничего более отвратительного.

Тогда Дженнифер остановила меня. Она повисла на моей руке и выбила револьвер с криком:

— Нет!

Пока я нагибался, чтобы поднять его, она упала на колени, умоляюще сложила руки и взмолилась:

— Пожалуйста, о, пожалуйста, не надо! Они не причиняют никакого вреда. Эти бедные старухи ничего не могут с собой поделать. Они всего лишь питаются мертвыми.

Это задело во мне какую-то струну. Столкнуться с такой искренней убежденностью, что поедать людей — это нормально, поскольку они все равно уже умерли, было так необычно, что я остановился, заинтересованный этой женщиной, плачущей и грязной от уличной пыли, умоляющей меня пожалеть пирующих каннибалов. Я увидел четки, свисающие с ее шеи, седину в ее волосах, страдание на лице. И я опустил свою пушку и позволил ей заговорить.

Четыре женщины, отдиравшие мясо от костей мертвого наркоторговца, являлись обитательницами приюта для душевнобольных. Частное заведение для очень бедных постояльцев, учреждение того сорта, о котором можно прочесть в таблоидах в разоблачительных статьях. Неквалифицированный персонал, пациенты, питающиеся кашей на воде и черствым хлебом, постельное белье, меняющееся раз в месяц, санитары, совершающие развратные действия по отношению к несчастным женщинам. Как будто этого было недостаточно, у обслуживающего персонала с директором вышла стычка, и почти все уволились. Потому ли, что директор ожидал, что они в конце концов вернутся, или просто не имея денег, чтобы нанять других работников, он решил выполнять все обязанности самостоятельно? Родственники пациентов до недавнего времени не знали об этом. Мало кто посещал их регулярно — или не желая видеть своих близких в таком состоянии, или просто не имея физической возможности, как в случае Дженнифер, которая вынуждена была работать на трех работах, чтобы платить за содержание своего дома и больного раком мужа.

Пару недель директор приюта боролся, покупая еду и напитки в супермаркетах по соседству и используя дешевые прачечные для стирки простынь. Это могло продолжаться бесконечно, но, должно быть, на нем сказалось переутомление, поскольку однажды вечером во время приготовления обеда он умер от сердечного приступа. Его обнаружили только через три недели, когда член местного совета, выдвинув свою кандидатуру на выборы, посетил приют, желая сфотографироваться для газет вместе с наиболее обездоленными членами общества.

Никто не знает, сколько времени шизанутые обитатели приюта терпели муки голода. Некоторые продержались до конца. Вначале их было девять, но трое умерли от голода. Остальные полдюжины, опорожнив буфеты, холодильники и морозильные камеры, обратились под конец к единственным оставшимся пищевым ресурсам, а именно к директору и их мертвым товарищам.

— Как жизнь? — спрашиваю я Дженнифер, пока мы стоим на шухере и ждем, когда гарпии закончат свою трапезу.

— Так себе, — отвечает она. Прошло несколько месяцев с тех пор, как мы случайно встретились в последний раз, и сейчас она выглядит лучше, чем тогда. — Бедняжка Роза умерла как раз перед Новым годом.

Роза была матерью одной из гарпий. Она помогала Дженнифер заботиться о трех оставшихся участницах каннибальского клана.

— Вы одна присматриваете за ними?

Она качает головой:

— Один мой добрый друг, мистер Кларк, помогает мне. Он разрешил им поселиться у него и заботится об их повседневных нуждах. У меня появилась возможность получить передышку впервые за много лет, хотя я выполняю свою долю обязанностей, а именно сопровождаю их, когда они выходят на охоту.

Член местного совета замял скандал, напуганный перспективой огласки в средствах массовой информации. Купив за некую сумму молчание фотографа, он связался с родственниками оставшихся в живых обитателей приюта, рассказал им о том, что произошло, и посоветовал тихо прийти и забрать выживших. Четверо откликнулись, двое — нет. Дженнифер и Роза, не желая оставлять ни одну из леди на милость этого члена местного совета — он обещал поместить их в первоклассный дом престарелых, но они ему не верили, — обе взяли, помимо своих, по одной ненормальной старушке к себе домой.

Избавившись от оставшихся в живых, член совета поджег приют, уничтожил документы, забыл об этом деле и сосредоточился на своей избирательной кампании (в конечном итоге он потерял около тысячи голосов и сгинул неизвестно куда).

Дженнифер и Роза не совсем понимали, что им делать со своими подопечными. Если бы они поместили их в другое медицинское учреждение, им пришлось бы объяснять, где эти женщины были раньше. Поведение старушек стало более спокойным, так что Дженнифер и Роза решили ухаживать за ними, пока не придумают какой-нибудь план.

За этими четырьмя присматривать было не особенно трудно. Если не считать редких истерических припадков, старушки были образцовыми пациентками. Дженнифер и Роза обе были работающими женщинами, но организовали свои смены так, что, когда одна работала, другая была свободна. Это было непросто, но они справлялись, и все шло гладко, пока Роза не заснула однажды днем, когда присматривала за своей четверкой, а проснувшись, обнаружила, что все они пропали.

Последовал безумный телефонный звонок, после которого Роза и Дженнифер встретились на улице и пустились на поиски пропавших безумных дам. Они знали, что те не могли уйти далеко — без денег, одетые в самые простые домашние платья. Но ужас был в том, что они могли привлечь внимание и вызвать всякого рода неприятные вопросы.

Роза и Дженнифер стали пешком обходить улицы, методически прочесывая район за районом. Почти шесть часов спустя они нашли свой квартет, сидевший за мусорным контейнером, обсасывая выброшенные на помойку кости какого-то бродяги, который замерз или умер от голода много дней назад.

Дженнифер и Роза были в шоке, но, поскольку ничего не могли сделать, не позвав представителей власти и не признавшись во всем, они предпочли снова загрузить беднягу в мусорный контейнер и погнали домой своих насытившихся подопечных.

В последующие месяцы они заметили, что тяга душевнобольных леди к человеческому мясу никуда не исчезает. Они стали беспокойными, отказывались есть, выражали недовольство жизнью и капризничали. Короче, они становились буйными, если не удовлетворяли свои каннибальские потребности. Единственным способом успокоить дам было вывести их на прогулку и найти свежий труп.

Этим теперь и занимались Дженнифер и Роза.

…Первая из гарпий заканчивает свой обед, шатаясь, отходит от остальных, садится у ног Дженнифер и начинает рыгать. Это Рэтти, сестра Дженнифер. Одна из гарпий умерла пару лет назад. Дженнифер никогда не рассказывала мне отчего. Я смутно подозреваю, что это было несварение желудка.

Не могу сказать, что я от всей души одобряю поведение гарпий, но они не приносят никакого вреда, питаясь только мертвыми или такими, как сегодняшняя насильница. Это звериный мир. Кто я такой, чтобы судить кучку безумных старух, которые понимают это кредо буквально?

Однажды я попытался излечить леди от их пристрастия. Когда-то я умел помогать людям с ментальными проблемами. Как человек более молодой, я мог понять их страх и боль и облегчить страдания. Но мое обаяние не действовало на гарпий. Говоря языком бейсбола, я не добрался даже до первой базы. Мне кажется, что я потерял сей дар примерно в то же время, как утратил свои человеческие качества. Монстры не могут излечивать, они могут только убивать.

Когда остальные наедаются до отвала и отползают от тела насильницы, Дженнифер подходит с намерением убрать его. Я тихим жестом останавливаю ее:

— Все в порядке. Я избавлюсь от этих остатков.

— Вы уверены? — спрашивает Дженнифер.

— Конечно. Поберегите свои силы. Вы для этого слишком стары. Вам надо нанять для помощи кого-нибудь помоложе.

Дженнифер смеется:

— Да уж, это не та вакансия, о которой можно дать объявление в газетах.

Я усмехаюсь:

— Похоже, что так.

— Вообще-то, я не могу жаловаться. Мистер Кларк, благослови его Господь, освободил меня от большей части забот. Жизнь горька и одинока, когда не имеешь друзей.

— Да, — вздыхаю я и, отойдя в сторону, смотрю, как она уводит Рэтти и двух остальных гарпий в то место, которое они теперь называют домом.

Пару минут я размышляю о мрачных чудесах и многообразии мира, потом натягиваю перчатки, кладу в мешок разбросанные остатки одежды, мяса и костей насильницы — не забыв и фаллос — и берусь за окровавленный труп мертвой женщины. Теперь, обглоданная до костей, она весит немного. Я поднимаю ее на плечи и иду, глядя по сторонам в поисках соответствующих размеров контейнера или печи для сжигания мусора.

Еще одна обычная ночь в городе.

Глава вторая СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ

Просыпаюсь я поздно. Эпизод с насильницей расслабил меня, и я сплю сном праведника (почти).

Пару раз я просыпаюсь ненадолго, не открывая глаз, но засыпаю снова, улыбаясь в полумраке душной комнаты и наслаждаясь теплом и комфортом.

Встав после полудня, приступаю к первому комплексу дневных упражнений. Упоры присев. Я дохожу до двухсот тридцати шести, когда раздается стук в дверь.

Посетителей я не жду, а нежданные гости здесь редки. Религиозные миссионеры не рискуют забираться так далеко на восток — они давно махнули на нас рукой, и больше не осталось глупцов, которые некогда пытались устроить здесь сбор средств на благотворительные нужды. Соседи не имеют привычки заходить ко мне — им неинтересны мои дела, так же как и мне — их, а квартплату надо платить только через два месяца.

Встав, я бреду к двери. У меня нет цепочки или щеколды, так что я обращаюсь к посетителю через тонкое деревянное полотно закрытой двери:

— Кто там?

— Джерри Фальстаф.

Отперев дверь, я открываю ее и жестом приглашаю его войти. Прошло три года, нет, больше, с тех пор, как он последний раз навещал меня. Я чувствую, как внутри шевелится любопытство.

Джерри идет прямо к единственному стулу в моей маленькой гостиной и садится на него.

— Декор все тот же, — бросает он, скептически оглядывая комнату.

— Я никогда не замечал у себя таланта дизайнера интерьеров.

Закрыв дверь, я занимаю позицию напротив него, держа руки по швам, как стоял, когда был одним из его сослуживцев в Гвардии. С тех пор Джерри продвинулся далеко, дальше, чем кто-то из нас мог вообразить. Новый Кардинал к нему благоволит. Теперь Джерри на равных общается с сильными мира сего, хотя по его виду этого не скажешь. Он остался тем же самым Джерри Фальстафом, которого я помню, правда, слегка располнел, одежда чуть широка, на губах — легкая усмешка. Да, еще виски немного поседели.

— Хорошо выглядишь, Эл.

— Держу форму.

— И кое-что еще. — Джерри многозначительно кашляет, и я понимаю намек.

— Тебе принести что-нибудь выпить?

— Я думал, ты никогда об этом не спрашиваешь. Пива не найдется?

Я приношу пару банок из холодильника, каждому по одной. Десять лет назад я был трезвенником, избегая любых видов алкоголя, в твердой уверенности, что один промах станет началом моего падения. Теперь я благосклонно отношусь к дружеской выпивке (хотя сам этим редко занимаюсь). У меня есть более сильные демоны, с которыми надо бороться.

— Ты занят? — спрашивает Джерри, опорожнив банку на треть и рыгая.

— Да.

— Недавно обстановка стала напряженной. Я слышал, ты стараешься нормализовать положение дел в этой части города.

— Делаю, что могу.

— Не думал, что общественный надзор — это твоя забота.

— Беспорядки никому не нужны. Как дела с клуксерами?

Джерри делает гримасу:

— Мы их немного потеснили. Они организовали себе кое-какую поддержку, но мы показали им, что не готовы терпеть их объединение и приход к власти. Перемирие далось непросто, но несколько недель оно должно продержаться.

— А потом?

— Кто знает? — Он невесело улыбается. — Вообще-то, я пришел к тебе именно по этому делу. — Он делает паузу, давая мне возможность задать вопрос, но я молчу. Я не могу понять, чего он хочет. — Ведь мы хорошо относились к тебе, не так ли?

— Мы?

— Мы с Франком и Фордом, пока он не ушел в отставку. Как правило, мы боремся с членами «комитета бдительности». Мы имели много возможностей принять против тебя крутые меры, особенно после того, как ты прикончил стольких наших ценных товарищей.

Я медленно киваю:

— Не могу с этим спорить.

— Но мы не стали мешать и предоставили тебе свободу действий.

— Это верно.

Джерри делает глоток из банки:

— Знаешь, что Капак пропал?

— Да, ходят такие слухи.

— Он уехал в Холодильник в позапрошлую субботу. Попросил, чтобы его провели в склеп Дорака. Когда патологоанатом, впустивший его туда, вернулся, в склепе никого не было. Он исчез. Мы нашли ход под гробом Дорака, ступени, ведущие вниз, в лабиринт туннелей. Он, вероятно, спустился туда, или кто-то его похитил. Мы пытались пойти по его следу, но лабиринт бесконечен, полон западней и тупиков. С тех пор его не видели.

— Трагедия, — сухо говорю я.

А сам думаю, что подземные туннели плюс Аюмарканы плюс загадочное исчезновение равняются виллакам.

— Она и случится, если мы не вернем его назад, — серьезно говорит Джерри. — У него есть недоброжелатели, но Капак — наш Кардинал, единственный, кто в состоянии объединить это отхожее место под названием «город». Он… — Джерри качает головой, — но не мне об этом говорить. Ты узнаешь все позже. Я хочу, чтобы ты пошел со мной, Эл.

— Куда?

— Во Дворец.

— Зачем?

— Форд вернулся. Он взял власть в свои руки.

— Форд Тассо? — тупо спрашиваю я. — Я думал, что его парализовало после удара.

— Он частично парализован, но может передвигаться. Это непросто и с каждым днем становится все труднее, но сейчас он — единственный человек, который может всех объединить. Имя Форда все еще имеет вес. Шок от его появления заставил наших врагов взять паузу, чтобы подумать. Он даже отбросил назад клуксеров — как только Даверн понял, что будет мериться силами с Фордом Тассо, он поджал хвост. Это не продлится долго — он слишком заманчивая цель, старый и больной, но у нас появилась возможность выиграть время.

Тассо, занявший кресло Кардинала, — это то, чего я никогда не ожидал увидеть. Я предполагал, что он просто тихо отправится на тот свет и это станет концом легенды Форда Тассо. Похоже, что он не удосужился прочесть мой сценарий.

— Я рад, что он вернулся, — говорю я откровенно, — приятно услышать, что старый мерзавец все еще готов к бою. Но какое все это имеет отношение ко мне?

— Он хочет тебя видеть, — говорит Джерри.

— Зачем?

— Мне кажется, ему нужна твоя помощь. Похоже, он думает, что ты можешь знать, где находится Капак или как его найти.

— Я этого не знаю.

Джерри пожимает плечами:

— Я так и полагал. Но…

— Никаких «но». Я понятия не имею, куда исчез ваш Кардинал. И у меня нет желания быть втянутым в это дело. Скажи об этом Тассо.

— Эл, — Джерри усмехается, — не думаю, что ты забыл, как делаются дела. Мне велели привести тебя, а не передать весточку.

Мои глаза сужаются.

— А если я не пойду?

Джерри вздыхает:

— Я не так глуп, чтобы применять к тебе силу. Но однажды я ради тебя кое-что сделал. Рискнул собственной шкурой. Помнишь?

Это случилось десять лет назад, когда все вокруг меня летело в тартарары. Джерри помог мне сложить вместе часть пазла Билла Кейси. В отличие от многих участников той игры, ни Билл, ни виллаки не могли им манипулировать. Он оказался втянут туда только потому, что хотел помочь мне.

— О-кей, — говорю я, — у меня есть время, чтобы одеться?

— Конечно. — Джерри лучезарно улыбается и возвращается к своему пиву. — Может, хочешь пристегнуть парик и закрасить своих змеек? Я не испытываю к тебе никаких враждебных чувств по поводу методов, которыми ты пользуешься, но кое-кто во Дворце не столь снисходителен. Если они увидят Паукара Вами, то могут начать стрелять.

Кисло улыбнувшись, я иду готовиться к встрече с временным заместителем Кардинала.

Джерри все еще ездит на том же старом грузовичке, на котором ездил много лет назад, хотя поменял мотор и заменил старые сиденья на новые, кожаные. Из-за постоянных пробок мы доезжаем до Дворца лишь за сорок минут. Этот оплот кардинальской власти в основном не изменился. Двадцать этажей железобетона, стали и стекла. Райми сделал несколько конструктивных изменений — таких, как балкон на пятнадцатом этаже, — но, в общем и целом, все осталось, как прежде. Двое одетых в униформу швейцаров по-прежнему стоят у парадного входа, но десятерых гвардейцев, которые обычно располагались по бокам, не видно. Я слышал, что новый Кардинал не столь сильно заботится о своей охране, как предыдущий.

Внутри — непрерывное движение. Огромная, выложенная плиткой приемная полна людей, разговаривающих, спорящих, назначающих встречи и ожидающих кого-то. Во времена правления Дорака все должны были снимать обувь и оставлять ее в приемной, но Райми счел это глупым, и будка, куда посетители сдавали на хранение свою обувь, заменена рядом компьютеров, где диспетчеры могут бродить по Сети, работать над файлами или убивать время, развлекая себя играми.

Хотя гвардейцев от дверей убрали, в приемной их стало больше, чем раньше. Они стоят, блокируя подходы к лифтам и лестницам и открыто демонстрируя оружие. По легкому налету нерешительности на их лицах я определяю, что это не регулярные войска. Скорее всего, призывники Тассо.

— Ожидаются проблемы? — спрашиваю я Джерри, когда мы пробираемся сквозь толпу.

— Уже есть, — отвечает он. — Франк хотел поставить охрану снаружи у входа, но Форд сказал, что этим мы оповестим весь свет об исчезновении Капака.

— Я думал, что Франк здесь больше не работает.

— Капак попросил его заменить Джико Карла. Франк согласился, но только временно. Теперь он проклинает себя за это, но ничего не может поделать — связан обязательствами.

— А в каких они отношениях с Тассо?

Я знаю, что между ними никогда не было большой любви.

— Как ни странно, в хороших. Просто нет времени на споры. Если не знать подоплеку, то, глядя на них, можно подумать, что это разлученные много лет назад братья, которые вновь обрели друг друга.

Частный лифт на пятнадцатый этаж охраняет дюжина вооруженных гвардейцев. Они расступаются при приближении Джерри, но их взгляды с подозрением задерживаются на мне, и, проходя мимо, я замечаю движение пальцев, легших на спусковые крючки. Если бы я был из разряда тех, кто боится смерти, то сейчас бы сильно занервничал.

Я узнаю лифтера — это Майк Коунз, друг Джерри. В старые дни мы втроем пережили многое. Работа лифтера, на мой взгляд, не самое удачное занятие, но Майк никогда не отличался напористостью, а это весьма престижное место. Он выглядит довольным. Мы молча киваем друг другу.

Франк ждет нас наверху. Шесть лет прошло с тех пор, как пересеклись наши дороги. Он сильно набрал вес — слишком много корпоративных обедов, — и граница волос на лбу все отступает назад, но выглядит он более счастливым и спокойным, чем тогда, когда командовал гвардейцами.

— Эл, — он приветствует меня искренней улыбкой и твердым рукопожатием, — очень рад тебя видеть. Как дела?

— Неплохо. А у тебя?

Он похлопывает по своему выпуклому животику и усмехается:

— Ничего себе. — Он видит Джерри, и его улыбка гаснет. — У нас проблемы.

— Пена? — догадывается Джерри, и Франк кивает.

— Рон Пена, — объясняет мне Джерри, — производит крутые наркотики. Воображает, что станет Кардиналом, если Капак не вернется.

— Он начал действовать, — мрачно говорит Франк. — Высмеивает Форда, говорит, что тот слишком стар, требует, чтобы он отошел в сторону. Большинство из тех, кто имеет вес, собрались здесь — их пригласил Пена. Если они примут его сторону, Форд будет в пролете.

Лицо Джерри темнеет.

— Если Пена придет к власти, мы окажемся в полном дерьме. Он обязательно скорешится с Даверном и ему подобными. Начнет завинчивать гайки.

— Я говорил об этом с Фордом, — ворчливо произносит Франк, — сказал ему, что нужно отказать Пене в аудиенции. Но Форд даже не захотел слушать. Велел мне его допустить. Думаю, он просто не осознает угрозы, исходящей от Пены. Не понимает, что ситуация изменилась. Банды уже не подчиняются нам автоматически, как раньше.

Джерри кусает губу и смотрит на меня.

— Думаешь, нам надо подождать здесь, пока все закончится? — спрашивает он Франка.

— Нет. Форд велел тебя привести, как только ты появишься. Если мы не будем подчиняться его приказам, тогда что же ждать от остальных?

— БАЗА — ведомство Кардинала — битком набита сердитыми высшими чинами Райми. Деловые костюмы вперемешку с джинсами и куртками с капюшоном, но никто не выглядит неуместно. Империя Кардинала включает всех — законопослушных и правонарушителей, и они привыкли к этому странному смешению.

Все глаза прикованы к паре в центре комнаты. Форд Тассо сидит в кресле Кардинала с неподвижным лицом, правая рука безжизненно лежит на коленях. Рон Пена кружит вокруг него, как коршун, экспансивно жестикулируя и в чем-то резко убеждая старика, — типичная картина юношеской самонадеянности, противостоящей старческой мудрости.

— Мы знаем, как вы были важны для Дорака и Райми, — говорит Пена, — но теперь вы инвалид. Мы не можем жить прошлым. Вы ходить не в состоянии, не то что управлять таким сообществом, как это. Вы должны уйти в отставку, блин, и дать возможность тем из нас, кто знает, что делать, принять на себя руководство. Поймите, вы стали посмешищем. На вас до сих пор не напали только потому, что все наши противники умирают со смеху.

Тассо по-стариковски вздыхает и понуро качает головой. Правая сторона его лица — застывшая маска — парализована после инсульта, и правый глаз мертво смотрит из глазницы.

— Ты прав, — бормочет он, и его голос кажется лишь слабым подобием прежнего, — я думал, что помогаю, но теперь понимаю, что это был всего лишь очень глупый поступок старого хрыча. Я не был лидером в свои лучшие годы и совсем не подхожу для этой работы на закате жизни.

Одобрительное бормотание и смех наполняют комнату. Пена снисходительно улыбается увечному старому гангстеру и успокаивающе кладет руку ему на плечо. Тихо выругавшись, Франк с отвращением отворачивается. Джерри и я с усмешкой переглядываемся — мы знаем Тассо лучше, чем Франк.

— Помоги мне, Рон, — каркает Тассо, стараясь подняться, — отвези меня к Сольверту. Мы там играем в покер каждый четверг. Я могу еще успеть, если потороплюсь.

— Какова сила духа, — смеется Пена, берясь за правую мертвую руку Тассо и поднимая старика на ноги, — занимайтесь своими карточными играми. Оставьте управление городом тем, кто лучше приспособлен для…

Левая рука Тассо хватает Пену за горло. Огромные пальцы впиваются в его плоть и сдавливают ее. Пена начинает задыхаться, его глаза вылезают из орбит, он падает на колени. Тассо удерживает его единственной здоровой рукой, пальцы которой побелели от напряжения. Пена производит дикие задыхающиеся звуки и пытается оторвать руку, сжимающую его горло. Тассо не обращает внимания на эти хилые жесты. При виде этой картины у всех, находящихся в комнате, отваливаются челюсти. Никто не делает и шага, чтобы помочь Рону Пене.

Через полминуты все закончено. Тассо отпускает своего мертвого соперника, и тот падает на пол. Старик поворачивается к присутствующим медленно и болезненно — его правая нога почти не действует — и пристально смотрит своим здоровым глазом на тех, кто несколько мгновений назад был готов отправить его на пенсию.

— Если кто-то еще хочет обсудить мои лидерские качества, — отрывисто бросает он, и на этот раз его голос тверд, как и раньше, — скажите это прямо мне в лицо.

Наступает тишина. Он отвешивает трупу пинок ногой, затем нажимает кнопку на столе.

— Мэгс, пришлите установку для утилизации отходов. Надо убрать дерьмо с пола.

— Да, мистер Тассо, — слышится голос секретарши.

Секунду спустя четверо гвардейцев строевым шагом входят в комнату, поднимают останки Рона Пены и увозят их.

— Ну? — кричит Тассо. — Я — правитель этого вонючего муравейника или нет? — Немедленно раздается одобрительный гул. Каждый желает засвидетельствовать свою преданность. — В таком случае, не будем тратить время, идите на улицу и сообщайте всем, что во Дворце все идет, как обычно.

Толпящиеся военачальники и бизнесмены начинают расходиться.

— Джентльмены, — окликает он их, — если у меня возникнет хоть малейшая мысль о том, что вы замышляете против меня заговор, ваши головы будут использованы в качестве шаров в боулинге, ваши жены отправятся в публичные дома, а дети — в чернорабочие.

Несколько человек начинают хихикать. Потом они понимают, что он не шутит, и смешки неловко затихают. Тассо поворачивается к ним спиной и с трудом тащится к балкону, чтобы глотнуть свежего воздуха.

— Чертов характер, — восхищенно шепчет Франк.

— Я же говорил, что он еще покажет свою власть, — ухмыляется Джерри.

Тассо медленно возвращается с балкона. На его лице я вижу утомление, смешанное с торжеством. Он обожает подобные вещи.

— Привет, Алжир, — кивает он мне.

— Здравствуйте, Форд. Хорошо выглядите.

Он фыркает:

— Я выгляжу как настоящая развалина. Вы двое, — рявкает он, обращаясь к Франку и Джерри, — что здесь делаете?

— Ожидаем приказов, — отвечает Франк.

— У вас что, нет никакой инициативы? Я только что задушил председателя одной из самых преуспевающих фармацевтических фирм в городе. Охота за его должностью уже началась. Я хочу иметь там своего человека. Позаботьтесь об этом.

— Есть, сэр! — энергично отвечает Франк.

— Сей момент, мистер Тассо! — Джерри передразнивает Франка.

— Пара чертовых клоунов, — ворчит Тассо, когда они выходят, но левая сторона его рта складывается в довольную полуулыбку, — садись, Алжир. — Я беру пластиковый стул и сажусь напротив после того, как он удобно устраивается в мягком кожаном кресле. — Ну, как жизнь?

— Лучше, чем ваша, — отвечаю я.

Он сдавленно хихикает:

— Я в полном дерьме, хуже не придумаешь. Но я всегда буду давить такую мразь, как Рон Пена.

— Пена был пустым местом. А сможете ли вы так же расправиться с Эженом Даверном, когда он появится?

Тассо делает гримасу:

— Давай не будем об этом. Хочешь что-нибудь выпить?

— Мне бы хотелось опустить прелюдию и узнать, зачем вы меня пригласили?

— Как скажешь. — Тассо массирует запястье правой руки, потом поднимается выше к локтю. — Слышал про Капака и Холодильник?

— Джерри мне сообщил.

— Ты встречался с ним?

— С Райми? — Я качаю головой. — Так, видел пару раз.

— Странный парень, — раздумчиво говорит Тассо, — чужой и холодный внутри. Дорак был подлый сукин сын, но он был человек. Не понимаю, что за птица этот Райми.

Тассо кидает мне куклу. Это двойник Капака Райми. Он напоминает мне, что некогда эта комната была полна кукол. Теперь они отсутствуют.

— Я запер их в стенном шкафу, — объясняет Тассо, когда я удивленно смотрю на пустые стены, — никогда не выносил этих чертовых марионеток. Приходилось их терпеть, когда я играл вторую скрипку при Кардинале.

— Когда кот за порог…

— Вот именно.

Я поворачиваю куклу, рассеянно ее разглядывая.

— Думаете, он мертв? — спрашиваю я.

— Его нельзя убить.

Я улыбаюсь, опустив голову, чтобы Тассо не заметил этой улыбки:

— Вы никогда не казались мне легковерным.

— Так оно и есть. Но, говорю тебе, Капака Райми нельзя убить. Он бессмертен.

— Слышал я эти байки. Я им не верю.

— Я видел это собственными глазами. Его застрелили, зарезали, разорвали на куски и выбросили с балкона. Но этот сукин сын постоянно возвращается. Не знаю как, но он оживает. Его останки пускают по ветру, а несколько дней спустя он создает себе новое тело и возвращается. Если не веришь мне, поговори с Франком и Джерри. Они тоже это видели.

Я неловко ерзаю на стуле:

— Если это правда, тогда что вас огорчает?

— Он никогда не отсутствовал так долго. Обычно он возвращался через три дня. Максимум — через четыре. Никогда дольше не задерживался. Но на этот раз он исчез. Я не знаю, где он. И я не думаю, что он сможет вернуться самостоятельно.

— Но если его нельзя убить…

— Я не знаю, как это объяснить! — раздражается Тассо. — Если бы знал, то не было бы нужды обращаться к тебе.

— Но я-то что могу поделать с пропажей вашего Кардинала?

Левая рука Тассо ползет к правому плечу, и он ожесточенно начинает чесаться.

— Капак пришел повидаться со мной за неделю до своего исчезновения, — говорит Тассо, — он был обеспокоен. Город летит в преисподнюю, и он хотел остановить это падение. Он считал, что виллаки — эти слепые священники…

— Я знаю, кто они такие, — тихо вставляю я.

— …виновники беспорядков. Они сталкивались уже не в первый раз. Капак всегда действовал по-своему. Виллаки этого не одобряли. Он чувствовал, что они подрывают его авторитет. Он попросил меня стать его помощником, чтобы иметь время для общения с ними. Я отказался. В этот же уик-энд он оказался в Холодильнике, и с тех пор о нем никто не слышал.

На этом месте я его останавливаю:

— Но зачем тогда вы вернулись сюда в столь трудной ситуации, если не захотели сделать этого раньше?

— Чувство вины, — отвечает он без обиняков. — Я думал, что Капак справится сам со своими трудностями. Не принял всерьез его предложения. Если бы я помог, возможно, его не было бы сейчас в списке пропавших и город не находился бы на пороге войны.

— Сейчас уже поздновато жалеть об этом.

Тассо пожимает плечами (поднимается только его левое плечо):

— Опоздал так опоздал. Суть в том, что я нахожусь здесь и нуждаюсь в твоей помощи.

— И все же я не понимаю, что могу сделать. Я понятия не имею, где находится Райми.

— Ты можешь это выяснить, — спокойно говорит Тассо. — Я думаю, его похитили виллаки, а ты единственный, кто может иметь дело с этими слепыми сыновьями шакалов и убедить их выпустить его.

— Почему вы так решили? — хмурюсь я.

— За эти годы стража Капака мне много чего порассказала. Я знаю про Аюмарканов, про твоего отца и про то, что, кроме Капака, ты единственный уцелел из армии Дорака.

— Вы помните Паукара Вами? — шепчу я.

— Весьма смутно, но Капак все рассказал мне о нем.

Я дрожу. Это лишнее. Мне надо держать себя в руках. Я считаю про себя до тех пор, пока не удается восстановить самообладание. Дойдя до двадцати двух, я чувствую, что руки перестали дрожать.

— Даже если между мною и Райми есть связь, почему вы думаете, что я могу его найти?

— Я здесь с пятницы, — говорит Тассо, — но только вчера вечером, когда кто-то оставил это на моем столе, я подумал о тебе.

Тассо швыряет мне конверт. Осторожно, стараясь не помять, я открываю его. Оттуда выскальзывает большая покерная карта — валет пик. Во всех отношениях обыкновенная карта, но на два лица валета наклеены два маленьких фото, одно — Капака Райми, второе — мое, в обличье Эла Джири. Посередине красными чернилами на белом поле карты напечатано послание: «Род объединится».

Я читаю послание дважды, снова разглядываю фотографии, потом вкладываю карту в конверт и протягиваю его Тассо.

— Вы правы, — спокойно говорю я, — виллаки его заполучили.

— Но что это может означать? Я имею в виду слова насчет объединения рода.

— У священников есть мечта. Они хотят сделать этот город центром мира. Они верят в бога Солнца и думают, что он благословит их, если они создадут нужные условия, и обеспечит им вечную жизнь. Но это может наступить лишь при условии, что три рода сольются в чакане крови — Кровь Плоти, Кровь Снов и Плоть Снов.

— Я вообще не понимаю, о чем ты болтаешь, — говорит Тассо.

— Райми рассказывал вам, как были созданы Аюмарканы, как Дорак и священники сотворили их из ничего, создав их образы из видений, которые приходили им в снах?

— Да, — осторожно произносит Тассо.

— Предполагается, что Капак — явление из мира снов, иначе — Кровь Снов. Виллаки — человеческие существа — Кровь Плоти. Как порождение Аюмаркана и человека, я должен быть Кровью Плоти и Снов — то есть Плоть Снов. Короче, если я объединюсь с ними и Райми и мы станем действовать как чакара — команда из трех звеньев, — этот город станет наш, и мы будем править вечно.

Тассо выглядит растерянным.

— Я все еще не уверен, что догоняю. Но ты подтвердил то, что я предполагал: ты и Капак завязаны с виллаками и, следовательно, друг с другом. Вот почему ты должен разыскать его. Если я пошлю других, священники убьют или прогонят их. Эти мерзавцы берегут только тех, в ком нуждаются. Раз они нуждаются в тебе, ты сможешь проникнуть в такие места, куда никто другой проникнуть не сможет.

— Возможно, — осторожно соглашаюсь я, — но мне не интересны ни Райми, ни священники. Чем меньше я буду иметь с ними дело, тем лучше.

— Ты мне отказываешь? — прямо спрашивает Тассо.

— Ничто не заставит меня связать свою судьбу с этими слепыми ублюдками, — не менее прямо отвечаю я, — деньгами меня не купишь, а угрозами не испугаешь. Я не хочу вмешиваться в это дело, и это все, что я могу сказать.

Я встаю, понимая, что иду на огромный риск, готовый к бою и почти уверенный, что далеко мне не уйти. Но Тассо не делает ни одного движения, чтобы остановить меня. Он дает мне дойти до двери, потом произносит два слова достаточно громко, чтобы я мог услышать:

— Билл Кейси.

Я останавливаюсь и, закрыв глаза, издаю стон. Где-то в глубине души я подозревал, что у него припрятано что-то в рукаве. Я просто не думал, что это будет так убедительно.

Повернувшись к нему лицом, я ожидаю продолжения.

— Ты восхищался Капаком, — говорит Тассо. — Когда ты принял образ и имя Вами, он все разузнал о тебе. Он разведал все, что мог, большей частью из файлов Дорака — старый Кардинал имел на тебя чертову кучу материалов.

Билл Кейси признался в письме копам, что он испортил тебе жизнь. Он сообщил им, что руководил убийствами твоих девушек и бывшей жены. Но он никогда не объяснял причины. Капак думал, что это связано с твоим отцом. Он считал, что Паукар Вами очень сильно навредил Биллу Кейси и тот извращенным путем мстил своему мучителю — через его сына.

— Любопытное предположение, — холодно говорю я.

— Капак очень хитер, — преодолевая одышку, продолжает Тассо. — Он не понимал только одного — почему ты принял облик своего отца. Кейси издевался над тобой, но он погиб во время взрыва, который чуть не уничтожил и тебя. Это должно было положить всему конец. Если, конечно, он действительно погиб.

Тассо вытаскивает из конверта валета пик с наклеенными фотографиями и разглядывает карту, о чем-то думая.

— Капак считал, что Кейси заранее подготовил этот взрыв и убрался оттуда, и твое преображение в Вами — это уловка. Хочешь выманить его из укрытия, чтобы свести с ним счеты.

— Просто дипломированный гений, — ворчу я.

— Это еще не все, — продолжает Тассо, кладя карту. — Будучи Кардиналом, Капак везде имел информаторов, даже в тех местах, о существовании которых остальные не имеют понятия. Его люди искали Кейси… — Следует точно рассчитанная пауза. — И они его нашли.

Самообладание оставляет меня. Закрыв глаза, я стою, прислонившись к двери, и ловлю ртом воздух, борясь с безумием.

— Билл жив? — хрипло спрашиваю я.

— И живет в этом городе.

Мои глаза открываются, и холод пронизывает меня до костей.

— Где?

Тассо холодно смотрит на меня:

— Я скажу тебе это только тогда, когда Капак будет возвращен в целости и сохранности.

— Нет! — кричу я. — Скажите сейчас!

Я бросаюсь к старику в кресле, одержимый желанием мести, не терпящий возражений. Я разорву этого Тассо на части! Если он думает, что может размахивать Биллом у меня перед носом, как морковкой перед ослом, он очень сильно ошибается.

— Не делай этого, Алжир, — тихо говорит Тассо, и неожиданная мягкость его голоса лишает меня мужества. — Если ты нападешь на меня, я буду защищаться. Или я тебя убью, или ты меня. Последнее более вероятно, но тогда ты не узнаешь адреса Кейси и будешь казнен моими гвардейцами.

Это серьезный довод. Хорошо бы немного придушить его, но это бесполезно: я слишком хорошо его знаю. Насилие — это не аргумент, по крайней мере в данном случае.

— Я согласен, — рычу я, — но сначала адрес! Я займусь Биллом, а потом разыщу…

— Нет! — рявкает Тассо. — Сначала Капак, потом Кейси. Таков порядок. Принимай его или откажись.

В уме я считаю до десяти. Думаю о Билле и его горестном выражении лица, когда он объяснял, как решил разрушить мою жизнь. Двадцать. Вспоминаю взрыв, его последствия, медленно возвращаюсь к мысли, что он, возможно, все еще жив. Пятьдесят. Подробно останавливаюсь на десяти годах убийств и сумасшествия. Восемьдесят. Думаю о будущем, исследую альтернативы и вижу только один путь.

На девяносто шести я испускаю долгий вздох:

— Если вы блефуете…

— Я не блефую.

— Окей. — Я поднимаю стул, на котором сидел, и ставлю его перед временным Кардиналом. Чувствую приближение нетерпеливых демонов, слетающихся ко мне в предвкушении хаоса и кровопролития, которые обязательно должны начаться. — Говорите, когда надо приступать.

Глава третья ДЕЖАВЮ

Я уже давно не играл в детектива. Десять лет назад в отеле «Скайлайт» была убита женщина, и Кардинал по наущению виллаков дал мне поручение найти ее убийцу. Это был первый и единственный случай в моей практике. Его оказалось достаточно. Во время расследования я узнал и пережил больше, чем любой детектив. Настоящее крещение огнем. Я поклялся, что никогда больше не соглашусь на подобные пытки.

Но вот, пожалуйста, я в центре еще одной тайны, перед лицом тех же опасностей, что и тогда. Но на этот раз я хотя бы заранее знаю обо всех трудностях, и мне уже не так много есть что терять. Предыдущее расследование отняло у меня друзей, возлюбленных, весь мой образ жизни. И я не сомневаюсь — если за этим стоят виллаки, они найдут какой-нибудь новый способ вонзить нож мне в спину.

Я провожу во Дворце большую часть вторника, опрашивая тех, кто ближе всего стоял к Капаку Райми, чтобы понять, какой это был человек. Тассо рассказал мне, что Райми видел лица из прошлого — Аюмарканов. Он верил, что духи прошлого были опять воскрешены. Тассо показывает мне фото Паукара Вами, реального, не меня в его обличье, но я не допускаю этой мысли.

— Это фото могло быть сделано в любое время, — фыркаю я.

— Но Капак видел его несколько недель назад. Это кадры с камеры наблюдения, а они не лгут.

— Еще как лгут! — говорю я. — Вероятно, виллаки наняли двойника, чтобы встревожить Капака, а потом для правдоподобия вставили в камеру старое изображение Вами.

— Не знаю, — говорит Тассо, — Капак в это поверил.

— Тем хуже для него, — бормочу я.

Незадолго до того, как Райми отправился к Холодильнику, в его кабинете появилась какая-то женщина и, по словам Джерри Фальстафа, довела его до невменяемого состояния. Райми знал эту женщину. Они о чем-то говорили, но, когда он приблизился к ней, она прыгнула вниз с балкона. Джерри было поручено убрать все, что от нее осталось. Но когда он с помощниками спустился вниз, то не нашел ни следа от изувеченного тела.

— Это могло быть спланировано? — спрашиваю я.

— Безусловно нет, — говорит Джерри.

— Тогда что же случилось? Она исчезла в воздухе? Отрастила крылья и улетела?

Джерри кисло улыбается:

— Более вероятно, что из окна была протянута сеть, чтобы ее поймать. Но я никогда не обладал богатым воображением. Может, это действительно были крылья.

Хладнокровие Джерри ободряет. Приятно думать, что не все во Дворце подчинились силам черной магии и вуду, что некоторые могут рассуждать логически. Когда я задаю ему вопрос насчет бессмертия Райми, он придерживается того же мнения, что Форд Тассо и Франк.

— Парень возвращается из мертвых — это факт. Каждый раз, когда его убивают, он через несколько дней приезжает на поезде из местечка под названием Сонас. Он материализуется в поезде, и у нас имелись там свои люди, наблюдавшие за ним, но они ни разу не смогли поймать сам процесс материализации. Это происходит, когда его никто не видит.

— Ты сам-то понимаешь, как дико это звучит?

— Конечно. Раньше я искал логические объяснения — клоны, двойники, близнецы, — но против фактов не попрешь. Капак Райми возвращается из мертвых. Ты просто учишься это принимать, раз находишься с ним рядом.

Спорить бесполезно. Тассо, Франка и Джерри невозможно сдвинуть с их абсурдной точки зрения, так что я и не пытаюсь это сделать. Вместо этого я собираю относящиеся к делу факты: кто были его друзья (у него их не имелось), где он любил околачиваться (кроме походов в гимнастический зал с бассейном, он работал без перерыва) и имел ли он какие-нибудь вредные привычки (он был абсолютно чист, без сучка и задоринки). Я возвращаюсь домой не раньше полуночи. Несколько часов провожу, делая записи и анализируя, потом заваливаюсь спать, ворочаясь с боку на бок и мучаясь мыслями о змеях, мертвецах, слепых священниках, богах Солнца и бывшем копе с девятью пальцами, который жив и находится в городе.

Я встаю перед рассветом, усталый и раздраженный, и сижу в полумраке гостиной, думая о Билле, о том, как он сейчас выглядит, чем занимается, где он провел эти десять лет. Новость, сообщенная мне Тассо, одновременно волнует и вгоняет в депрессию. Волнует, потому что годы убийств и безумия не прошли даром. Предмет моих поисков скоро окажется у меня в руках, и правосудие свершится. Вгоняет в депрессию, потому что Тассо, возможно, солгал — или Райми солгал ему, — и я боюсь, что, даже если все правда, Билл может умереть по причине преклонного возраста или сбежать куда-нибудь, прежде чем я обрушу на него всю свою ярость.

Поскольку сейчас я не могу добраться до Билла, я временно оставляю мысли о нем. Ну что ж, теперь для меня выполнение задания Тассо — дело чести. Райми должен быть найден, после чего я смогу сконцентрироваться на своем лучшем друге и самом ненавистном враге. С чего же начать поиски пропавшего Кардинала?

Когда восходит солнце, я сосредоточиваю все свои умственные способности на Райми, и ответ вскоре приходит сам собой. Надо начать с того места, где Райми был в последний раз, — с Холодильника. После легкого завтрака и сотни отжиманий я отправляюсь на мотоцикле в морг. Я в обличье Эла Джири, поэтому еду на байке, который у меня уже пятнадцать лет. Когда я появляюсь в образе Паукара Вами, он хранится в гараже.

Я не первый раз вижу Холодильник, его фальшивый вид (снаружи он выглядит как заброшенная фабрика) и освещенные залы, уставленные гробами. Я привез сюда немало тел друзей и врагов Кардинала и его команды. У меня даже есть собственный код для входа, хотя его следует обновлять каждые три месяца и он позволяет войти лишь в маленькую изолированную секцию в задней части морга.

Припарковавшись и войдя внутрь, я говорю одному из ассистентов, что хочу видеть доктора Сайнса. Он здесь главный, хотя десять лет назад, когда мы познакомились, был рядовым патологоанатомом. Он принадлежит к немногочисленному числу избранных, которые знают, что Паукар Вами и Эл Джири — один и тот же человек.

— Мистер Джири, — приветствует он меня отрывистым кивком, выходя из операционной в хирургических перчатках, забрызганных кровью.

— Доктор Сайнс.

Мы знакомы уже десять лет, но никогда не опускаем формальностей. Сайнс — приятель, а не друг. Я предпочитаю такие отношения. Без друзей как-то спокойнее.

— Привезли или хотите забрать? — язвительно спрашивает он. Стандартная шутка.

— Меня наняли, чтобы найти Капака Райми. Я хочу посмотреть, где именно он пропал.

Сайнс пристально смотрит на меня:

— Не знал, что вы стали детективом.

— Это исключение из правила. У меня есть допуск. Можете проверить у Джерри или Франка, если сомневаетесь.

— Я в любом случае должен им позвонить. Ничего личного.

Сделав телефонный звонок, Сайнс ведет меня через лабиринт уставленных гробами коридоров к склепу Фердинанда Дорака.

— После его исчезновения тут такое творилось, — он снимает перчатки и бросает их в сторону, — повсюду сновали орды гвардейцев, опрашивая всех и каждого и переворачивая всё вверх дном. Меня допрашивали пять раз. Надеюсь, вы не превысите этот рекорд?

— Не думаю, что стану вас беспокоить. Я знаю, какой вы бестолковый.

— Очень смешно. Вам следовало стать комедиографом.

Мы добираемся до склепа. Восьмиугольный, повышенной прочности, на двери компьютерный замок. Сайнс набирает код, и после нескольких щелчков дверь открывается.

— Хотите, чтобы я вошел вместе с вами? — спрашивает Сайнс.

— Да. Хочу увидеть лестницу под гробом.

Мы входим внутрь. Холодная, строгая комната, посередине — великолепный гроб Кардинала на огромной мраморной плите. Я изучаю надпись: «Никто не сказал мне, что настанут дни, подобные этим», затем сам гроб и плиту под ним.

— Там сбоку есть рычаг, — говорит Сайнс. — До тех пор пока гвардейцы не стали всюду совать свой нос, это был единственный способ открыть ее. Они сломали механизм, так что теперь, чтобы освободить проход, гроб надо толкнуть, и он отъедет в сторону.

Он кладет руку на верхнюю часть гроба и показывает. Гроб на две трети отъезжает в сторону с мраморной плиты и останавливается, открывая черную брешь и ряд идущих вниз ступеней.

— Первоначально этого не было? — спрашиваю я, глядя в темную дыру.

— Нет. Они прорыли ход снизу.

— Как случилось, что никто этого не заметил?

— В комнате звукоизоляция, — объясняет Сайнс, — кроме того, здесь почти никто не ходит — Кардинал захотел лежать в самой уединенной части здания. Не могу понять, откуда они узнали, где именно надо копать. Только три человека имеют доступ к архитектурному плану. Каждый был проверен гвардейцами. Кто бы это ни сделал, он не мог действовать по официальным каналам.

Несколько мерцающих огней помещено на полу по углам комнаты.

— Я спущусь по лестнице, — говорю я Сайнсу, — ненадолго.

— Что мне делать, если вы не вернетесь? — беспокойно спрашивает он.

— Сочините правдоподобную историю для гвардейцев и молитесь, чтобы они вам поверили.

Я взбираюсь на плиту, перекидываю ноги в пустоту, нашариваю верхнюю ступеньку лестницы и начинаю спускаться.

До самого низа сорок одна ступенька, от лестницы идет короткий туннель, который упирается в дверь. Запор, вероятно, находится с другой стороны двери, но гвардейцы, скорее всего, вышибли ее во время своих неоднократных посещений, поскольку, когда я толкаю дверь, она отворяется. Я делаю шаг внутрь и освещаю фонариком пространство вокруг. Я нахожусь в некоем узловом пункте. Пять грубо высеченных туннелей расходятся в неизвестных направлениях. Три туннеля помечены крестами — их исследовали гвардейцы. Тассо сказал мне, что они ничего не нашли, кроме все новых и новых перекрестков и многочисленных туннелей, расходящихся в разные стороны, после чего бросили это дело.

— Ты ведь здесь, не так ли? — шепчу я, выключая свой фонарик и давая темноте возможность поглотить меня. — Они держат тебя там, где никому тебя не найти. Наверху ты начальник, но внизу правят они. Туннели — это их вотчина. Интересно, как они с тобой обращаются?

Я негромко кашляю. Один из побочных эффектов столь долгого пребывания в одиночестве — я начал говорить сам с собой. Еще не дошел до стадии, когда отвечаю на собственные вопросы, но она уже не за горами. Я задерживаюсь на минуту, ощущая темноту, как нечто реальное и осязаемое. Я уверен, что вернусь в эти туннели снова еще до окончания расследования, но в настоящее время они не представляют для меня интереса. Я не собираюсь искать Райми, бродя здесь в полной темноте. Придется поработать, чтобы отыскать его. Виллаки поставили передо мной нелегкую задачу.

Я поднимаюсь по ступенькам, размышляя, что предпринять дальше. В последний раз я проявил себя неплохо, но я, конечно, не суперсыщик. Священники наверняка расставили на тропе ключи к разгадке, чтобы я совершенствовался в этой профессии, иначе я начну бегать по кругу. Но я уверен, они помогут мне, как бывало и раньше. Игра для них ничего не значит, им интересен результат. Наверняка это лишь вопрос времени, когда…

Внезапно я замечаю стоящее в углу фото. Улыбнувшись их умению выбрать подходящий момент, я хватаю фото и продолжаю подъем.

— Что это? — спрашивает Сайнс, замечая фото.

— Кто-то потерял свой воскресный снимок, — бормочу я, изучая фото в режущем глаз после темноты освещении склепа. На нем изображена молодая привлекательная женщина. Лицо знакомое, но я никак не могу ее узнать. На заднем плане неясно вырисовывается Дворец. В руках у нее газета. Уверен, что когда поднесу к ней увеличительное стекло, то смогу различить дату, ведь снимок подброшен именно с этой целью.

— Где он был? — спрашивает Сайнс, беря у меня снимок.

— На лестнице. Когда сюда входили в последний раз?

— Вчера. Нет… — Он делает паузу. — Вечером в понедельник. Четыре гвардейца. Внизу оставались лампы, веревки и другое снаряжение. Они приходили его забрать.

— Они не могли не увидеть фото. Либо оно оказалось здесь после их прихода, либо его оставил кто-то из них.

Сайнс качает головой:

— Я был здесь после их ухода. Это не они.

— Вы уверены?

— Абсолютно. — Он возвращает мне фото.

— Тогда я не буду тратить время на то, чтобы их опрашивать.

Я уже хочу спрятать фото, но внезапно в памяти как будто вспыхивает яркий свет. Я подношу снимок ближе к глазам.

— А ведь я ее знаю, — бормочу я, — встречал много лет назад. Она работала в…

В мозгу раздается щелчок, я вспоминаю имя, но повторяю его только себе самому, не видя необходимости информировать любознательного доктора Сайнса. Ама Ситува, дочь Кафрана Рида, который был владельцем самого необычного ресторана в городе. Я не посещал его уже десять лет. Я даже не знаю, существует ли он. Но узнать это не составит большого труда.

* * *

К моему удивлению, не только ресторан Кафрана до сих пор процветает, но и его прежний владелец все еще на своем месте и выражает готовность поговорить со мной.

Кафран Рид выглядит старше своих лет — седой, сгорбленный, немощный. Большую часть времени он проводит в ресторане, который за эти годы мало изменился — так же кричаще раскрашен, — но теперь у него есть управляющий. Кафран только общается с персоналом и посетителями, проверяет продукты, пробует блюда, заботится о музыке (преимущественно мелодии и песни 60-х и 70-х) и ждет, когда смерть предъявит на него свои права.

— Ама Ситува? — безучастно повторяет он, когда я задаю свой вопрос.

— У вас есть дочь?

— Увы, нет. — Он горько улыбается. — Я очень хотел иметь дочку, но этому не суждено было случиться.

Я показываю ему фото, которое подобрал в Холодильнике:

— Узнаете эту женщину?

Ему приходится надеть очки, после чего он начинает пристально изучать фото. Но ни намека на узнавание не мелькает в его старых усталых глазах.

— Простите. — Он грустно смотрит на меня.

Кафран приглашает меня остаться на ланч, но я вежливо отказываюсь. Слишком много дел. Перекушу что-нибудь на ходу.

Выйдя на улицу, я вынимаю сотовый телефон и набираю номер, который вчера дал мне Тассо. Он отвечает на втором гудке:

— Алжир?

— Я хочу, чтобы вы кое-что для меня проверили. Список Аюмарканов, который я видел, это старая копия, которую мой отец украл из файлов Дворца. У вас есть более новый…

— Я знаю все имена, — прерывает он, — раньше я просматривал его регулярно, надеясь, что какое-нибудь имя расшевелит мою память. Говори.

— Ама Ситува.

Он крякает:

— Она была добавлена в список одной из последних. Я спрашивал о ней Капака, но он никогда не говорил о том, знает ли ее.

— Спасибо.

Я спешу домой, где разглядываю газету на фото через увеличительное стекло. И узнаю, что Ама Ситува, которая является Аюмарканом и уже десять лет как мертва, сфотографирована около Дворца меньше чем неделю назад. Я откладываю фото в сторону и перестаю о нем думать. Я знаю, как можно подделать дату в газете. Это фото ни о чем не говорит. Я не поверю в ее возвращение из царства мертвых до тех пор, пока не увижу своими глазами. И даже тогда я оставлю себе право на сомнения.

Я слоняюсь по улицам в обличье своего отца, показываю фото Капака Райми и Амы Ситувы, расспрашиваю людей, не видели или не слышали ли они что-нибудь о них. Моим контактам имя легион. Как Паукар Вами, я известен тысячам членам банд, владельцам магазинов, бомжам, завсегдатаям ночных клубов, сутенерам, проституткам и всевозможным ночным существам. В своем большинстве они боятся меня и, когда я начинаю задавать вопросы, выкладывают все, что знают, чтобы поскорее отделаться от меня.

Они все знают Райми, но не видели его с тех пор, как он пропал. Также они не представляют, где он может находиться. Женщину не узнает никто. Я спрашиваю, не активизировались ли за последнее время слепые священники в белых одеяниях. Я задаю этот вопрос только наиболее осведомленным информаторам, но никто из них тоже ничего не может сказать.

Уличная публика растревожена. Хотя город и стабилизировался с тех пор, как Тассо возглавил власть во Дворце — за последние двадцать четыре часа это стало широко известно, — ветераны знают, что это затишье временное. Бочонок уже запалили, и он должен взорваться, а те, кто живет или работает на улицах, получат главный удар взрывной волны. Я требую от них, чтобы они собирали слухи о Капаке Райми и искали женщину, изображенную на фото, но большинство слишком озабочено своим собственным благополучием, чтобы сосредотачиваться на чем-то еще. Я вряд ли могу на них рассчитывать.

Четверг проходит. Пятница. Много путешествий в обличье Эла Джири и Паукара Вами — по дневным и ночным мирам. Я никогда не ограничивался восточной частью города, но здесь я более могуществен и чувствую некоторую тревогу и нежелание распространять свою власть дальше, чтобы не захватить чересчур много территории. Вами знают и боятся во всех частях города, но больше всего уважают на востоке. Я должен быть осторожен. Вежлив. Действовать не только угрозами, но и подкупом. Испрашивать разрешения у главарей более влиятельных банд работать на их территории. Картина была бы совсем иной, если бы я просто выслеживал добычу. Я мог бы приблизиться, нанести удар и исчезнуть. Но эти поиски могут затянуться на много недель. Требуется определенная степень дипломатичности.

Между делом я изучаю лица стариков на улицах и в окнах домов. Мои глаза внимательно вглядываются в тех, кто имеет хотя бы отдаленное сходство с Биллом Кейси. У меня нет времени фиксировать сознание на Билле, я должен сконцентрироваться на Райми. Но я не могу заставить себя прекратить его поиски. Я задаю осторожные вопросы. Если он прячется в городе, кто-то еще, кроме Райми и Тассо, должен знать о его местонахождении. Если я сам найду этого экс-копа, тогда у них все сорвется. Тассо — да кто угодно — сможет поиметь меня, когда я расправлюсь с Биллом.

Но никто его не видел. Те, кто его знал, считают его мертвым. Я сею в их душах семена сомнения — говорю, что слышал толки о том, что он жив, и жду, когда они прорастут.

Между тем я продолжаю разыскивать пропавшего хозяина Тассо, прочесывая улицы, предлагая взятки, прислушиваясь к глухим шепотам города в надежде, что они расскажут мне, где находится Райми.

Суббота. Я рано выхожу из дома, намереваясь отправиться на байке в стиле Эла Джири. Насвистывая, я торопливо сбегаю по лестнице и киваю равнодушно глядящему на меня соседу с первого этажа. Меня никогда не видели здесь в обличье Паукара Вами, поскольку я всегда выхожу через пожарный выход в боковой переулок. Здесь никто не знает о моей двойной жизни. А если и знает — видел, как я выскальзываю из окна своей комнаты темными, но ясными ночами, и сделал свои выводы, — то держит это при себе, потому что понимает — скрестить копья с Паукаром Вами означает заглянуть в глаза смерти.

Оседлав свой байк, я еду навестить Фабио, своего старинного осведомителя, который знает о всяких подозрительных делах, творящихся в городе, больше, чем кто-либо другой.

Из старого сводника уже давно сыплется песок. Если ему верить, то в этом году он отпраздновал свой сто тринадцатый день рождения. Даже если он и привирает — а Фабио не из тех, кто строго придерживается фактов, — он недалек от этой знаменательной даты. Он находится в таком состоянии столько, сколько я его помню. Во времена, предшествовавшие Кардиналу, он был большой шишкой. Когда Дорак устранил его из бизнеса, он занялся сутенерством и с тех пор содержал группу женщин, хотя в действительности последние несколько лет наиболее преданные из его леди сами содержали Фабио, поскольку силы и зрение его постоянно ослабевали, хотя слух остался таким же острым, как и раньше.

Жилище Фабио выглядит не более запущенным, чем тридцать лет назад, и его любимое кресло-качалка все еще занимает почетное место на ветхой веранде, хотя теперь он им редко пользуется, поскольку даже перемещение из спальни к этому креслу для него теперь — мучительная процедура. На веранде я вижу двух тинейджеров — мальчика и девочку, тихо беседующих друг с другом. Я кашляю, чтобы сообщить им о своем присутствии. Мальчик мгновенно поднимает глаза, узнает меня и улыбается:

— Привет, Эл.

— Как зовут твою девушку, Дрейк?

— Я — Лиди, — отвечает она, — и я не девушка этого придурка.

— Их здесь двое, — ухмыляется Дрейк.

— Заткнись! — бросает она.

Я подавляю смех и спрашиваю, дома ли Фабио.

— He-а, пошел кататься на роликах, — фыркает Дрейк, потом виновато смотрит на меня: — Не подумай, что я плохо к нему отношусь. Конечно, он дома. Мама за ним ухаживает.

Фло всегда была добра к Фабио. Хотя она до сих пор, вероятно, работает на него, она уже давно заработала себе на старость. Она и еще две женщины ухаживают за больным стариком, кормят его, моют и содержат дом в чистоте. Они искренне жалеют его — Фабио всегда хорошо обращался со своими женщинами, но слухи о том, что у него припрятаны где-то неплохие денежки, тоже, безусловно, играют не последнюю роль.

Фло на кухне занимается стиркой. Она широко улыбается и крепко обнимает меня:

— Рада видеть тебя, Эл. Фабио только вчера спрашивал о тебе. Он будет рад, что ты пришел.

— Как он?

— Не лучше и не хуже. — Она пожимает плечами. — Пожалуй, чуточку сдал. На прошлой неделе у него пропал голос — ничего не мог сказать несколько дней, но потом снова разговорился. Доктор не понимает, почему он еще жив, — говорит, что его давно уже должны были закопать, но Фабио только смеется и твердит, что уйдет, только когда сам захочет, ни минутой раньше. Чай или кофе?

— Он пьет пиво?

— Ему не положено, но он все равно это делает.

— Тогда мы с ним выпьем пива.

Фло приносит пару бутылок. Милая женщина. И Дрейк хороший парень. Я его выручил из затруднительного положения несколько лет назад. Его зверски жестокий отец избил его и ушел из дому. Мои целительские способности тогда пригодились. Я проник в голову Дрейка и вылечил его от ночных кошмаров. Он никогда не вспоминал об этом. В прошлом году его отца выпустили из тюрьмы, и он начал совать нос в дела Фло и Дрейка. Я его просто предупредил — со всеми своими недостатками, он все же отец Дрейка, и мальчик вряд ли хотел видеть его раненным или побитым. Я доходчиво объяснил ему, что случится, если он не уберется отсюда первым же поездом.

Фабио неподвижно лежит на спине, глаза закрыты, дыхание прерывистое. Он выглядит на все свои сто с лишним лет. Скулы обтянуты кожей, тощий, как скелет, трясущиеся руки покоятся на одеяле.

— Не надо его будить, если он спит, — шепчу я Фло.

— Слишком поздно, — каркает Фабио. Он поднимает голову — мускулы шеи жутко напряжены и дрожат — и с трудом улыбается. — Я видел очень милый сон — как будто я в гареме у шейха и у меня еще стоит, — но вы его прервали. Садись и наври мне что-нибудь, пока я снова не заснул.

Я сажусь на стул около кровати и осторожно пожимаю руку старика. Я помогаю Фло поддержать его. Он ворчит и горько жалуется, пока мы усаживаем его на подушки так, как он хочет. Потом Фло открывает пиво, кладет туда соломинку и уходит.

— Если он начнет задыхаться, дерни его за яйца.

— Видишь, что мне приходится терпеть? — стонет он. — Теперь вместо того, чтобы трахаться, я могу только пить пиво.

Фабио почти совсем ослеп, и его глаза, когда мы разговариваем, смотрят в пустоту. Мы обсуждаем лекарства, докторов, старых друзей. Он, как всегда, прекрасно осведомлен о местных новостях. Этот беспомощный старый сводник может быть прикован к постели, находиться на краю смерти, но у него, как всегда, ушки на макушке.

— Слышал, тебя нанял Форд Тассо для охоты за Кардиналом, — говорит он после нескольких минут разговора.

Я не должен удивляться, но все же…

— Откуда, черт возьми, ты это узнал?

— У меня свои источники, — хихикает он, — не самое хорошее дело, Алжир. У тех парней на кону высокие ставки. Ты ведь не хочешь споткнуться посередине?

— Знаю, — говорю я тихо, — но у меня нет выбора.

Голова Фабио наклоняется в сторону.

— А я знаю, что на тебя не действуют ни подкуп, ни шантаж. Уверен, что угрозы тоже не действуют. Так как же могло случиться, что могучий и ужасный Паукар Вами не имеет выбора?

— У Тассо есть информация, которая мне необходима. Он предоставит мне ее только в случае, если я найду Райми.

Фабио думает мгновение, потом говорит:

— Это имеет отношение к Биллу Кейси?

— Ты уверен, что собрался помирать? — с подозрением спрашиваю я. — Слишком ты прыткий для древнего деда, который одной ногой стоит в могиле.

Он довольно смеется:

— Тело может подвести, но у меня все еще есть ум. Единственная вещь, которая интересовала тебя эти десять лет, — это найти ожившие кости того мертвеца. Если бы не это, ничто не заставило бы тебя попасться на крючок к Форду Тассо.

Я устало киваю:

— Тассо говорит, что Кейси жив и находится в городе. Больше он не скажет мне ничего, пока я не найду Райми.

— Он может блефовать, — замечает Фабио.

— Сомневаюсь. Он знает, что я сделаю, если он меня обманет.

— Форд Тассо не из тех, кто боится возмездия.

— Но не тогда, когда в деле замешан Паукар Вами, — возражаю я, осторожно поглаживая рукой свою левую щеку, чтобы не содрать краску. — Все боятся Вами.

Наступает тишина. Фабио никогда не понимал моей потребности стать легендарным киллером и всегда чувствует неловкость, когда затрагивается эта тема.

— Короче, — прерывает он молчание, хлопая меня по руке свой слабой старческой ладонью, — ты ведь пришел не для того, чтобы провести время? Хочешь узнать, слышал ли я что-нибудь о Райми?

— Да, но я пришел бы и так. Я задолжал тебе визит.

— Ничего не имею против. — Он ухмыляется, сосет пиво через соломинку и откидывается на подушки. — Но мне особенно нечего сказать. Я знаю, что он пропал, когда прибыл в Холодильник и спустился в подземный ход. Не думаю, что за этим стоит одна из банд — никто в округе понятия не имеет, кто его забрал и почему. Больше я ничем не могу помочь.

— И никаких соображений, кто имеет зуб на Райми? — спрашиваю я.

— Черт возьми, Алжир, да кто угодно мог иметь зуб на Кардинала! Они нуждаются в нем — он сплотил все это дерьмо, — однако это не уменьшает их ненависти к нему. — Он замолкает на мгновение. — Но имей в виду, есть огромная разница между теми, кто хочет, чтобы он исчез, и теми, кто открыто бросил ему вызов. Эжен Даверн может иметь достаточно власти и тупости, чтобы это сделать. Слепые священники — твои друзья — тоже вполне могли иметь к этому отношение.

Я нейтрально улыбаюсь и ничего не отвечаю на его замечание о виллаках.

— Думаешь, Даверн может быть замешан в этом деле? — спрашиваю я.

— Возможно. Хотя сомневаюсь, и не потому, что он отступил на северо-западе, когда Тассо передали власть. Но если Райми не вернется и начнется война, Даверн, скорее всего, выйдет победителем. Поэтому у него есть веские основания устранить Райми, а у тебя — еще более веские основания быть осторожным, если начнешь за ним охотиться.

Я провожу еще полчаса с Фабио, вспоминая о прежних временах. Теперь я вижу, что он сильно сдал. Его голос постоянно прерывается, а мысли путаются. Я начинаю сомневаться, дотянет ли он до лета. Смерть долго подбиралась к Фабио, но теперь она ухватила его и быстро перемелет своими челюстями.

Разговор утомляет старого сводника. Когда он начинает дремать, я тихо встаю и выхожу. Я оставляю Фло немного денег, велю ей звонить мне в случае необходимости и покидаю дом — Дрейка и его девушки уже нет, — а затем неторопливо иду по улице, размышляя о похоронах, которые всегда надвигаются так внезапно.

Я не рассматривал серьезно вероятность того, что кто-то другой, кроме виллаков, похитил Кардинала. Я по-прежнему верю, что за этим стоят священники — карта, которую получил Тассо, подтверждает эту мысль, — но, возможно, они действовали через третью силу. Если это так, то Даверн кажется таким же вероятным выбором, как и кто-нибудь другой, и таким же удручающим — если порожденные Кланом клуксеры придут к власти, им придется сразиться с черными бандами на востоке.

Снова став Паукаром Вами, я провожу остаток субботы, стараясь разведать больше про Эжена Даверна. Я знаю его только по репутации, хотя ликвидировал в прошлом нескольких его людей, но они играли неглавные роли в его войске, и ему хватило благоразумия не делать проблему из их убийства. Об этом человеке легко получить сведения. Мои осведомители практически выстраиваются в очередь, чтобы выдать секреты бывшего куклуксклановца. Не проходит и часа, как я узнаю о местонахождении нескольких его убежищ, имена и адреса трех его любовниц, время, когда он их посещает и сколько человек его сопровождает в любое время дня и ночи. У него надежная охрана, но если мне нужно будет заполучить его — я это сделаю.

Если Даверн поручил кому-то похитить Капака Райми, есть очень мало людей, которым он рискнет доверить такое дело. Если верить неподтвержденным слухам, только четверым он доверяет безоговорочно. Его младший брат, Эллис, лучший друг еще с детских времен Дэн Керрин, который не является клуксером. И еще двое его ближайших заместителей — Хайд Уорнтон и Матье «Милли» Бернс. Если я не придумаю чего-нибудь еще, то начну тайно следить за этим квартетом в надежде, что один из них замешан в похищении Райми.

Я исследую складское помещение в доках, принадлежащее Даверну, когда мой телефон начинает вибрировать. Время за полночь. Я смотрю на высветившийся на дисплее номер — он незнаком мне.

— Да? — недовольным тоном говорю я.

— Это Паукар Вами? — нервно спрашивает мужской голос.

— Кто хочет это знать?

— Терри Арчер. Я ночной портье «Скайлайта».

Я знаю его, хотя давно не видел. Понятия не имею, зачем он звонит и откуда у него мой номер.

— Что вы хотите?

— Мне велел позвонить вам Форд Тассо и дал ваш номер. Мы… — Он замолкает и хрипло откашливается.

— Дальше, — раздраженно говорю я.

— Здесь произошло убийство. Один из наших посетителей убит. Это женщина. У нее на спине вырезан символ в форме солнца.

Я холодею. Память возвращается на десять лет назад.

— Ее убили в номере…

— Восемьсот двенадцать, — заканчиваю я, безучастно глядя в темное пространство склада.

— Да, — говорит Арчер с удивлением, — откуда вы знаете?

— Я приеду к вам немедленно. Не допускайте никого к телу.

— Я уже опечатал номер. Никого не допустят без моего…

Я отключаюсь. Через минуту я покидаю склад, сажусь на свой байк и мчусь через город, подгоняемый призраками кровавого прошлого.

В прошлом году «Скайлайт» претерпел реконструкцию. Он был закрыт почти шесть месяцев. Старые номера были разрушены и перестроены, стены перекрашены и обклеены обоями, положены новые ковры, и поставлена новая мебель. Репутация «Скайлайта» как главной приманки для богатых и знаменитых снизилась после смерти Фердинанда Дорака, но теперь он снова затмил своих соперников, став еще более роскошным заведением, чем раньше, хвастаясь самыми современными достижениями в области технологий и новыми пятью этажами.

Только одна вещь не изменилась — отсутствие охраны внутри. В «Скайлайте» анонимность гарантирована. Двери охраняются гвардейцами, но дальше охрана отсутствует.

Терри Арчер ждет меня у конторки портье, дымя «Мальборо». Вокруг течет обычная жизнь — новость об убийстве еще не дошла сюда. Войдя, я ловлю на себе удивленные взгляды — никто не ожидал, что Паукар Вами так открыто появится в «Скайлайте», однако никто не вмешивается.

По бокам от Арчера — два гвардейца. Они крепко ухватились за свое оружие и не спускают с меня глаз. Я не сомневаюсь, что эта парочка — его лучшие кадры, искушенные в науке сражений и убийств. Не менее твердо я уверен, что смогу нейтрализовать их, даже не включая среднюю скорость.

— Мистер Вами, — приветствует меня Арчер, бросая сигарету и протягивая руку.

Я игнорирую ее — Паукар Вами не пожимает рук — и отрывисто бросаю:

— В восемьсот двенадцатый. Быстро. И без телохранителей.

Арчер хрипло втягивает воздух, потом кивает гвардейцам:

— Я сам его проведу наверх.

— Вы уверены, сэр? — спрашивает один из них. — Может, нам стоит тоже пройти, чтобы…

— Если я захочу убить его, вам даже вдесятером его не спасти, — бросаю я, потом направляюсь к лифтам впереди Арчера, который задерживается на несколько мгновений, умеряя пыл гвардейца, потом рысцой спешит за мной, успевая вскочить в лифт за долю секунды до того, как двери захлопываются.

Мы в молчании поднимаемся на восьмой этаж. Я быстрым шагом направляюсь к номеру, поскольку помню его расположение с давних пор. В номере 812 оставили умирать мою девушку, Николу Хорниак. Кроме того, в нем была убита моя бывшая жена Эллен.

— Когда ее нашли? — спрашиваю я.

— Меньше часа назад, — говорит Арчер, переходя на рысь, чтобы не отстать от меня. Он прибавил в весе с тех пор, как я видел его в последний раз. — Я немедленно позвонил мистеру Тассо — в этой комнате уже происходили разные истории, и я решил, что он захочет узнать об этом происшествии, — а он велел мне позвонить вам.

— Комната была заказана на кого-нибудь?

— Да, но… — Он замолкает.

— Говорите, — резко бросаю я.

— Она была заказана на имя Эла Джири, — произносит он быстро, — но я уверен, что он не имеет к этому никакого отношения. Я знаю Эла — он не такого сорта человек, чтобы…

— Понятно, — прерываю я.

Итак, они, кто бы они ни были, использовали мое имя.

Я смотрю на Терри Арчера. Он знаком со мной как с Элом Джири, но не узнает меня в обличье Паукара Вами. Я хочу, чтобы все так и оставалось.

— Я проверю Джири, — говорю я. — Если он невиновен, ему нечего бояться. Если — нет, разберусь с ним. — Арчер кивает, в его глазах застыл ужас. — И не вздумайте предупредить его!

— Клянусь, я не собираюсь этого делать!

Мы подходим к номеру 812, и Арчер вставляет золотую карточку в щель компьютерного замка. Дважды вспыхивает свет. Затем он вставляет в щель другую карточку — тоже золотую, но с красными полосками в левом верхнем углу.

— Я сделал двойную кодировку замка для полной безопасности, — самодовольно говорит Арчер.

Дверь отворяется, и мы заходим внутрь. Автоматически зажигается свет. Плоский экран телевизора на стене передает новости.

Добро пожаловать в «Скайлайт», мистер Джири. Надеюсь, вам здесь понравится.

На кровати лицом вниз лежит обнаженная женщина, поднятые над головой руки связаны, во рту кляп. Спина располосована на лоскутья, сквозь засохшую кровь вырисовывается грубо вырезанный круг, от края которого расходятся прямые линии, изображающие лучи солнца.

— Раньше было еще два подобных случая, — говорит Арчер, закрывая дверь. — Девять или десять лет назад две женщины были убиты точно таким же…

— Знаю, — обрываю я его, подхожу к кровати и изучаю пол в надежде найти улики. — Я хочу, чтобы комнату осмотрели. Женщину тоже. Полный осмотр. Вызовите Алекса Сайнса из Холодильника. Скажите ему, чтобы приехал немедленно. Я хочу, чтобы он докладывал мне лично.

— А как насчет мистера Тассо? — осведомляется Арчер.

— Если бы Тассо хотел заниматься этим делом сам, — рявкаю я, — он не стал бы посылать вас ко мне.

Арчер съеживается от моего тона и замолкает.

Я осторожно поворачиваю в сторону голову мертвой женщины и изучаю ее лицо, бесстрастно разглядывая знакомые контуры тела и отмечая, как умиротворенно она выглядит. Я готов побиться об заклад, что Сайнс найдет в ее крови сильные наркотики, когда будет делать вскрытие. Никто не умирает столь безмятежно после таких мучений. Ее должны были накачать наркотиками до полного беспамятства.

— Вы знаете эту женщину? — спрашиваю я Арчера, осторожно опуская ее голову.

Эл Джири хочет закрыть ей веки. Паукар Вами презрительно усмехается над таким приступом сентиментальности.

— Нет, — говорит он дрожащим голосом.

— А я знаю. — Встав, я снимаю резиновые перчатки и кладу их в карман. — Это Ама Ситува. — Я тихо вздыхаю, незаметно для Арчера, потом быстро выхожу, чтобы вернуться в ночь и поразмыслить, что, черт возьми, все это значит.

Глава четвертая РАБОТА С ДОКУМЕНТАМИ

Ама Ситува. Аюмаркан. Пропала без вести десять лет назад.

Возвращается (как?) и оказывается убитой в «Скайлайте» (почему?) в номере 812. Не слишком густо. Никаких намеков, кто она такая и как жила. Может быть, имелась некая причина и она была убита вместо кого-то другого, кого я знал? И действительно ли эта женщина Ама Ситува? Я все еще не могу поверить в эту байку про воскрешение, хотя сомневаться все труднее. Она, скорее всего, лишь очень похожа на ту женщину, которую я помню. Искусный отвлекающий маневр.

В этом случае Сайнс сможет помочь. Он возьмет отпечатки пальцев, слепки зубов и анализ ДНК. Сравнит их с данными. Я уверен, что нет файлов по Аме Ситуве — виллаки провели скрупулезную работу по удалению всех следов Аюмарканов, но если это другая женщина, мы могли бы ее опознать.

Сидя у окна в своей маленькой гостиной и обдумывая различные вероятности и неожиданные повороты, я постепенно начинаю дремать. Мне снится номер 812 в гостинице «Скайлайт» и три убитые женщины — Никола Хорниак, Эллен Фрейзер и (пока не доказано другое) Ама Ситува. В своих снах я присутствую при убийствах, которые смешиваются в одну кошмарную сцену нескончаемой казни. Я стою в ногах кровати, к которой привязана Никола. Я слышу вопли Эллен. Она зовет меня по имени, и я вскакиваю, чтобы поспешить на помощь, но не могу пошевелиться. Огромная женщина — Валери Томас, одна из пешек виллаков, — отталкивает меня в сторону и смеется. Слепой священник обхватывает меня рукой и держит, пока Присцилла Вердю вырезает символ на спине Амы Ситувы — ее нож неправдоподобно огромен, а кровь неестественно красная. Она застывает лужей на полу, и я вижу отраженные в ней лица — Капак Райми, Леонора Шанкар, мое собственное. Нет, не мое… моего отца. Реальный Паукар Вами улыбается мне и бормочет: «Пора платить долги, Эл, мой мальчик».

Когда я пытаюсь придумать ответ, лицо Вами взрывается гейзером крови, которая забрызгивает стены и потолок. Кровь заливает и меня. Она горячая. Я кричу. И вот я уже лежу на кровати, а какой-то виллак кромсает мою спину на куски. Невыносимая боль. Он что-то напевает. Я пронзительно кричу. Никола, Эллен и Ама Ситува стоят полукругом передо мной, обнаженные, и занимаются любовью и смеются над моим несчастьем. Кромсание моей спины длится вечность.

— Плоть Снов, — поет священник, и женщины подпевают ему.

Я затыкаю уши пальцами (почему-то не думая о том, что могу дать отпор своим мучителям), но звуки впиваются в залитую кровью плоть и кости. Пронзительные, высокие, доводящие до безумия. Я открываю рот, чтобы завопить. Хлещет кровь. И постоянный трезвон женских голосов… трезвон…

Мои глаза внезапно открываются, но шум не прекращается и наяву. Преодолевая сумасшедшее сердцебиение, я оглядываюсь в поисках священников, потом понимаю, что это звонит мой телефон. Судорожно вздохнув, я изгоняю из головы последние признаки кошмара и вытаскиваю телефон из кармана.

— Алло? — говорю я и смотрю на время. 4:19.

— Джири? Это доктор Сайнс.

Я сажусь:

— Что случилось?

— Ваш труп — женщина в номере «Скайлайта»…

— Что с ней?

— Она исчезла.

Несколько мгновений мне кажется, что я все еще сплю, но это впечатление скоро проходит.

— Где вы? — спрашиваю я.

— В Холодильнике.

— Я сейчас буду.

Когда я ныряю в свои ботинки, мне кажется, что я слышу, как кто-то шепчет: «Плоть Снов». Но это лишь остаток ночного кошмара…

* * *

— Как, черт возьми, она могла исчезнуть? — ору я, распахивая дверь кабинета Сайнса и отшвыривая стул со своего пути.

Я здесь уже десять минут, и моя ярость усиливается с каждой секундой. Доктор сидит за столом с бесстрастным выражением лица и ждет, когда пройдет мой гнев. Если он меня боится, то хорошо это скрывает.

— Расскажите мне еще раз, что произошло, — рычу я, наклоняясь над столом и вглядываясь в его лицо в поисках малейших следов лжи.

— Я уже три раза говорил вам. — Он прямо смотрит мне в глаза.

— Так расскажите в четвертый!

— Думаете, это поможет?

— Начинайте рассказывать, или я вышвырну вас в это чертово окно!

Сайнс усмехается:

— Перестаньте сотрясать воздух. Вам это не идет.

— Думаете, это шутка? — реву я. — Вы думаете, что это чертова…

— Сядьте. Перестаньте орать. Дышите глубже. Вытяните руки и ждите, пока они перестанут дрожать. После этого я расскажу вам снова — в последний раз, — говорит он твердо.

Мне хочется вырвать ему глаза, но это не выход, так что я беру стул, сажусь на него и глубоко дышу. Наконец зубы перестают стучать, и завеса гнева отступает.

— Извините, сорвался.

Сайнс кивает:

— Уже лучше. — Он начинает краткий повтор истории: — Я осуществлял надзор за первоначальным исследованием трупа в «Скайлайте», как вы меня и попросили. Убедился, что были сняты отпечатки пальцев и что ничего не было нарушено.

— Вы снимали отпечатки пальцев с тела?

— Да, но только для того, чтобы найти явные следы ее убийцы. Их там не было. Я оставил более тщательное исследование на потом, когда вернусь в Холодильник. После того как я сделал все, что мог в «Скайлайте», тело перенесли на каталку, отвезли вниз и положили в катафалк.

— Почему в катафалк? — прерываю я. — Почему не в машину «скорой помощи»?

Он посылает мне ироническую улыбку:

— Машины «скорой помощи» предназначены для больниц, где они перевозят живых. А это морг. Не вести же ее было в реанимацию.

— Хорошо, — резко прерываю я. — Я только спросил.

— Как я говорил, — продолжает он, высокомерным жестом откидывая волосы назад, — мы перенесли тело в катафалк. Я находился при нем все время. Мы задвинули внутрь каталку, прикрепили ее ремнями и заперли двери. Водитель и я сели впереди, и мы поехали. Доехали быстро. Открыли двери, выкатили каталку, но тела там не было. — Он кашляет. — Не знаю как, но оно исчезло по дороге.

— Ни с того ни с сего? — фыркаю я.

Он раздраженно смотрит на меня:

— Я понимаю, как дико это звучит, но оно не могло выпасть или быть похищенным. Мы всю дорогу находились рядом. Вы можете осмотреть катафалк, но, уверяю вас, там нет фальшивых панелей или дырок в полу.

— Тела не растворяются в воздухе, — холодно замечаю я.

— Согласен, — вздыхает он, — но, как любил говорить Шерлок Холмс, когда все другие возможности исключены, то, что остается, как бы оно ни было невероятно, и есть реальная хрень.

— Не думаю, что он говорил именно так, — улыбаюсь я.

— Возможно. — Сайнс встает и направляется к двери. — Давайте подойдем к катафалку и посмотрим. Ведь вы мне не поверите, пока не убедитесь собственными глазами. Кто знает, может, найдете что-нибудь, что я просмотрел. Честно говоря, — бормочет он с несвойственной ему скромностью, — я бы хотел этого.

В катафалке я не нахожу никаких секретов. Никаких скрытых панелей по бокам. Сплошной однородный пол, надежный запор. Я предполагаю, что кто-то мог вскрыть замок, когда катафалк остановился на светофоре.

— Это невозможно, — говорит Сайнс, — в четыре часа утра нет никакого движения, мы спешили вернуться назад, так что нарушали правила и не останавливались на светофорах.

— Может, кто-то был на крыше? Они могли открыть замок, пока вы ехали, выкрали тело и… — Я замолкаю, понимая, как неубедительно звучит это предположение.

Сайнс пожимает плечами:

— Я тоже об этом думал. В этом больше смысла, чем в утверждении, что тело просто исчезло, но это не объясняет отсутствия сигнала тревоги.

Сайнс закрывает двери в задней части катафалка, запирает их, потом вынимает другой ключ и пытается вставить его в замочную скважину. Раздается рев сирены, который доктор быстро прекращает, нажав кнопку на брелоке для ключей.

— У нас и раньше крали тела, — говорит он, — двадцать лет сигнализация постоянно обновляется. Она модернизируется каждый год, чтобы обогнать таланты взломщиков. Удержаться на крыше движущегося автомобиля так, чтобы тебя не увидели, а потом открыть дверцы так, чтобы не потревожить сигнализацию…

Он качает головой.

Я проверяю замок, потом снова иду осматривать катафалк, пытаясь найти объяснение. Сайнс бесстрастно наблюдает за мной. Когда я возвращаюсь, он говорит:

— Знаете, что я рекомендовал бы вам как доктор?

— Что?

— Отправляйтесь домой. Выспитесь. Эта загадка все еще будет здесь завтра. Она не станет яснее, но вы будете в лучшей форме, чтобы разобраться в ней.

И, поскольку, оставаясь здесь, я могу только сходить с ума — и ничего больше, я следую совету доктора.

Удивительно, но я сплю, как сурок, без кошмаров, и просыпаюсь около полудня в жаркий воскресный день. После тарелки овсянки я задумываюсь над моими посещениями «Скайлайта» и Холодильника и о том, что делать дальше. Чем больше я думаю об этом, тем больше склоняюсь к мысли, что убийство Амы Ситувы (или какой-то неизвестной) не было случайностью. Обе предыдущие женщины, убитые в номере 812, были тесно связаны со мной — одна являлась моей девушкой, вторая — моей бывшей женой, — так что я уверен, что эта последняя овечка для заклания была выбрана намеренно.

Чтобы докопаться до сути, мне придется узнать больше об Аме Ситуве. Если женщина из 812-го номера была ее двойником, я разберусь с этим позже. В настоящее время я рассмотрю вариант, что это была именно Ситува.

Нетрудно решить, с чего надо начать. Если она действительно Аюмаркан, то ее имя стерто из всех городских документов и никто ее не вспомнит. Единственное место, где я могу найти ее историю, это Дворец — там хранятся персональные файлы всех Аюмарканов.

Форд Тассо не удивляется, когда я внезапно появляюсь и требую аудиенции, но заставляет меня ждать почти час, пока разбирается с более неотложными делами. Начались убийства ключевых членов организации, руководителей бизнеса, генералов Гвардии. Убийца стреляет без предупреждения и без промаха. Сначала Тассо думал, что это один из людей Даверна, но на клуксеров тоже были нападения. Пять ближайших соратников Даверна убиты, включая его лучшего друга, Дэна Керрина. Похоже, в городе появился третий игрок, который мутит воду, однако никто не имеет представления, чьих рук это дело.

Наконец меня приглашают. Тассо лежит на новом диване — на глазах компресс со льдом — и круговыми движениями массирует парализованную правую руку и плечо. Он выглядит почти покойником.

— Я часто жаловался на дом престарелых, — стонет он, когда я сажусь, — не понимал, какое это счастье. Теперь готов отдать все что угодно, чтобы вернуться обратно.

— Так что же вас останавливает? Вы сделали все возможное и невозможное, вы — старый и больной. Если откажетесь, никто не станет вас винить.

— Я сам стану себя винить, — ворчит он, снимая с лица компресс со льдом. — И поменьше ерунды о «старом и больном».

Его здоровый глаз покраснел и воспалился. Сомневаюсь, что со времени нашей последней встречи он спал больше нескольких часов. Непонятно, зачем ему эта морока. Он похож на динозавра — слишком тупой, чтобы понимать, когда надо лечь на землю и сдохнуть.

— Я говорил по телефону с Сайнсом, он рассказал мне, что произошло. Думаешь, это он нас подставляет?

— Это не Сайнс, — отвечаю я уверенно.

— У тебя есть соображения, кто и каким образом украл тело?

— Возможно, это виллаки. Они обладают способностью проникать в мозги людей. Они могли украсть тело в «Скайлайте», а потом внушить Сайнсу и шоферу, что оно таинственным образом исчезло по дороге.

— Не могу понять, зачем им такие сложности, — хрипит Тассо, — но это все же вероятнее того, что я смог придумать. Итак, что дальше?

— В каком состоянии архивные документы на верхних этажах? — спрашиваю я.

— В лучшем, чем были раньше. У Дорака, вероятно, имелась какая-то система, но о ней никто не знал. Когда он умер, это был просто кошмар. Люди Райми скрупулезно все рассортировали. Они, правда, еще не закончили, но если они не найдут то, что тебе надо, то, вероятно, смогут показать верное направление. Что тебе нужно?

— Женщина в «Скайлайте» была Ама Ситува.

Глаза Тассо сужаются.

— Та самая, которая находится в списке Аюмарканов?

— Да.

— Я думал, что все они мертвы.

— Я тоже. Или мы ошибались, или это был ее двойник. В любом случае, пришло время узнать немного больше о мисс Ситуве. Вы сказали, что Райми говорил перед своим исчезновением, что видел Аюмарканов? Если я смогу найти, откуда они — или их двойники — появляются, этот след сможет привести меня к пропавшему Кардиналу.

Тассо задумчиво кивает:

— Архивы твои. Большая часть документов находится в одном месте. Могу позвать секретаря, чтобы он провел тебя туда… — Он предупреждающе поднимает палец: — Там достаточно много весьма шокирующих вещей, Алжир. Не суй свой нос в те документы, которые непосредственно не относятся к делу.

— Форд, — усмехаюсь я, — вы мне не доверяете?

— Убирайся к черту, — ворчит он в ответ.

Архив Аюмарканов впечатляет — больше дюжины картотечных ящиков, набитых до предела печатными материалами, отчетами детективов, газетными вырезками, фотографиями, DVD-дисками и рукописными заметками самого Кардинала. Все документы обладают одной общей особенностью — люди, к которым они относятся, не имеют первоначальных историй, как приличествует существам, которые были, как утверждают, возвращены из мертвых.

Я никогда не представлял себе, даже приблизительно, сколько людей создал Дорак и какое положение во властных структурах они занимали. Три майора, два шефа полиции, несколько старших судейских чинов, президенты нескольких самых влиятельных банков и компаний, много вожаков банд. Всякий раз, когда Кардинал не мог устранить конкурента законным способом, он создавал Аюмаркана и посылал его в лагерь врага в качестве засланного казачка с приказом внести максимальный раскол.

Я мог бы провести много недель, исследуя эти пыльные папки, узнавая о городе, о мужчинах и женщинах, которые формировали его в течение последней половины века. Но у меня есть тайна, которую надо распутать. Возможно, в один прекрасный день я приду сюда снова, чтобы порыться в бумагах. Но прямо сейчас моей целью является Ама Ситува.

Ее папка невелика — она начала свою деятельность за год до смерти Дорака, — но весьма подробна. Рост, вес, размеры, прическа, доходы, сотни фото, включая несколько снимков, где она занимается любовью с Капаком Райми на дворцовой лестнице.

Это напоминает мне об одном позабытом факте. Ама Ситува находилась на крыше, когда Кардинал совершил свое фатальное падение. Я подслушал его последний разговор со своим преемником, из которого понял, что Ама Ситува была настоящей любовью Райми. Он обрек ее на забвение вместе с другими Аюмарканами, заставив Дорака совершить смертельный прыжок, но это не было легким решением. Не могу понять, почему я не вспомнил об этом раньше. Может, у меня начинаются проблемы с памятью? Ладно, хватит. Никаких воспоминаний о Паукаре Вами, Леоноре Шанкар и остальных. Я тщательно просматриваю папку Ситувы, чтобы отыскать сведения, которые могут подсказать, где она или ее двойник могли обитать. Она жила вместе со своим предполагаемым отцом, Кафраном Ридом, но я уже с ним разговаривал. Имелось несколько ресторанов и баров, которые она посещала. Я кратко записал названия — побываю в них и покажу ее фото на случай, если она недавно заходила туда. Я также записываю имя и адрес ее парикмахера, косметического кабинета, который она посещала, магазинов, в которых она бывала, и спортзала, где она поддерживала себя в форме.

Не так много друзей. Множество деловых знакомых — Рид готовил ее к управлению рестораном, — но закадычные друзья встречались редко. Официантка у Кафрана, Шелли Одон, была ее хорошей подругой, но слишком близки они все же не были. Они вместе ходили иногда закусить, время от времени посещали клубы. Кроме того, настоящая Ситува, возможно, заходила к ней домой, так что я записываю адрес Одон, отмечая в скобках, что он мог измениться за столько лет, а также записываю имена ее случайных друзей, поскольку имеется небольшая вероятность, что кто-нибудь из них что-то знает про нее.

Я еще два раза просматриваю бумаги, но больше не нахожу ничего интересного. Ни сестер, ни дочерей (если женщина, которую я видел в «Скайлайте», была двойником, то, возможно, она являлась родственницей). Никаких упоминаний о виллаках. Никаких связей с криминалом.

Я откладываю папку в сторону и массирую веки. Мое зрение так же хорошо, как и раньше, но недавно я стал замечать, что глаза начинают болеть, когда я слишком долго читаю мелкий шрифт. Старею. Если положение ухудшится, придется поменять свои зеленые контактные линзы на те, которые мне прописаны.

Контакты… Паукар Вами…

Я опускаю руку и незаметно оглядываюсь. Я один в зале на семнадцатом этаже, где оставила меня секретарша и куда она привезла на специальной тележке все эти папки. Тассо предупреждал меня заниматься фактами, непосредственно относящимися к делу, но возможность больше узнать о своем отце слишком заманчива, чтобы не воспользоваться ею. В частности, интересно было бы выяснить имена его остальных детей. Очевидно, он родил много сыновей и дочерей, в этом городе и потом за границей. Он никогда не называл мне их имен, их количество, но я уверен, что его господин об этом знал.

Я проверяю имена во всех папках, но Вами среди них нет. Я снова просматриваю бумаги, заглядывая внутрь каждого документа, вдруг там есть еще что-то, но увы. Я нажимаю кнопку, чтобы вызвать секретаршу, пухленькую добродушную женщину по имени Бетти.

— Это все документы по Аюмарке? — спрашиваю я.

— Думаю, да.

— Не могли бы вы проверить еще раз? Или лучше проводите меня туда, где лежат документы, и я сам посмотрю.

Она колеблется:

— Думаю, сначала я должна обсудить это с мистером Тассо.

Я пожимаю плечами:

— Если хотите потревожить его, то конечно. Я могу подождать.

Она мрачнеет.

— Я знаю, что он занят. Он сказал, что вы можете иметь неограниченный доступ к документам. Хорошо, пойдемте, — решает она наконец, — но я не могу оставить вас там одного.

— Боже упаси, — улыбаюсь я и вслед за Бетти выхожу из кабинета.

По дороге мы проходим мимо нескольких секретарш. Они разбирают груды документов, в некоторых местах достигающие потолка, записывают, что находится в каждой папке, и приводят их в порядок.

— Это круглосуточная работа?

— Почти, — отвечает Бетти. — Нас здесь только двенадцать — мистер Райми говорит, что двенадцать — счастливое число, ему доверял Иисус, а что хорошо для Христа, хорошо и для него. — Она хихикает над своим легким богохульством. — Мы работаем группами по шесть человек по двенадцать часов, но имеем большие перерывы на отдых.

— Вы работаете семь дней в неделю?

— Зато отдыхаем каждый второй уик-энд и у нас очень длинный отпуск. — Мы подходим к прямоугольному отверстию в четыре фута шириной и одиннадцать или двенадцать глубиной между двумя бумажными колоннами высотой в шесть футов. Бетти останавливается: — Здесь мы держим все документы.

Я захожу в отверстие, изо всех сил пытаясь разыскать пропущенную папку с документами, но ничего не замечаю.

— Это единственное место, где они хранятся?

— Возможно, где-то в других местах есть еще, но здесь хранится все, что мы смогли найти.

— Кто их складывал?

— Мы все принимали участие, но я — больше, чем остальные. Мистер Райми очень дорожил этими папками, он проводил здесь много времени, наблюдая за тем, как их переносят. Как старший секретарь, я работала непосредственно с ним.

— Он просил вас держать какие-нибудь папки с документами отдельно от остальных?

— Нет.

— Он сам брал какие-нибудь документы, чтобы хранить в каком-нибудь другом месте?

— Нет.

Она краснеет — похоже, что лжет.

— Послушайте, — я улыбаюсь, — можете мне сказать. У меня есть полномочия.

— Мистеру Райми может не понравиться, если я…

— Бетти, — прерываю я ее. — Кардинал пропал. Я пытаюсь его найти. Если вы мне не скажете, это можно будет расценить как противодействие, а не помощь.

Вздохнув, она кивает:

— Он взял одну папку.

— Паукара Вами? — предполагаю я.

— Нет, свою собственную.

Эта новость разочаровывает меня. Хотя эти действия имели смысл. Человек в его положении должен иметь желание скрыть свои секреты, чтобы лишь самому иметь к ним доступ.

— Но теперь, когда вы заговорили об этом, — добавляет Бетти, — я вспомнила, что он попросил меня отыскать документы Паукара Вами. — Она придвигается ко мне и шепчет: — Он был известным серийным киллером. Он совершал такие вещи… — Она вздрагивает.

Я прячу усмешку. Если я сейчас смою грим со щек, представляю, в каком шоке будет Бетти. Я спрашиваю, нашла ли она папку с документами Вами.

— Нет. Мы все перерыли, но нигде ее не нашли. Мистер Райми думал, что ее украли, хотя никогда не говорил, кого в этом подозревает.

У меня имеется сильное подозрение, что это дело рук виллаков. Они наверняка не хотели, чтобы он узнал про Вами и его наследников. И хватит мне раскапывать прошлое «дорогого старого папочки» и разыскивать своих братьев и сестер. Я спокойно могу обойтись без этого развлечения. Лучше сосредоточиться на порученном мне деле.

— А что вот в этих папках? — спрашиваю я, показывая на башни из документов, окружающие входное отверстие.

— Папки слева содержат разобщенные сведения, — говорит Бетти. — А те, которые справа и сзади, содержат данные о людях, упоминаемых в документах Аюмарки, — родственниках, друзьях или деловых партнерах Аюмарканов.

Это интересно. Я могу узнать из них о друзьях Амы Ситувы. Вытащив свою записную книжку, я пробегаю имена, которые бегло записал туда, потом просматриваю те, которые занесены в указатель.

— Я здесь побуду немного, — говорю я Бетти, — а вы можете пока заняться другими делами, если хотите.

— Нет, спасибо, — улыбается она. — Это не значит, что я не доверяю вам, нет — просто не имею права.

Я беру из правого ряда вторую папку снизу. Имена записаны в алфавитном порядке. Я ищу Сару Сецционе, деловую партнершу Ситувы. Дохожу до конца буквы В и перехожу на С.

— Похоже, то, что я ищу, находится на самом верху, — бормочу я. — Тут есть лестница?

Внезапно мой взгляд останавливается на имени, гораздо более знакомом, чем Сара Сецционе. Сердце пускается вскачь, я хватаю папку за углы и дергаю к себе.

— Эй! — Бетти отталкивает меня с неожиданной силой. — Вы так свалите всю стопку!

— Наплевать! — Я стараюсь вытащить папку.

Бетти заслоняет от меня стопку, не давая добраться до бумаг. На лице ее решительное выражение.

— А мне не плевать, — сердито говорит она. — Завтра придется все приводить в порядок. Скажите мне, какую папку вы хотите, и я аккуратно вытащу ее.

Мои руки дрожат от желания поскорее отрыть папку, но лучше не раздражать Бетти.

— Вон та, — хрипло говорю я, показывая на нее дрожащим пальцем. — Папка, на которой написано «Билл Кейси».

Глава пятая ОКОЛЬНЫЙ ПУТЬ

Оставив позади окраины, поезд выезжает из города. Я безучастно смотрю из окна на проносящиеся мимо незасеянные поля, потом отворачиваюсь от окна и провожу остаток пути, уставившись на собственные колени. Вероятно, я стал агорафобом[2] за столько лет, проведенных в плену городских стен. Последний раз я выезжал из города пять лет назад, когда на свою голову взялся сопровождать пару искателей приключений. По дороге они сбили четырехлетнего парнишку. Я вырубил эту парочку, поехал в ближайшую деревню, вернулся обратно с молотком и гвоздями и распял их. Своеобразное времяпрепровождение в сельской местности в стиле Паукара Вами.

Я еду на встречу с Лео Кейси, младшим братом Билла. Я понятия не имел, что у Билла есть брат. Он производил впечатление единственного ребенка в семье. Но у него, оказалось, еще имелись сестра Джейн, которая умерла, а также мать и отец.

Прошлой ночью я заперся на семнадцатом этаже Дворца вместе с папкой Билла Кейси. Не разрешал себе открыть ее до тех пор, пока руки не перестали дрожать. Но когда стал просматривать бумаги, то понял, что это вовсе не такая золотоносная жила, как я надеялся. Там не имелось сведений о теперешнем местонахождении Билла или о том, уцелел ли он при взрыве десять лет назад. Разочарование могло быть сокрушительным, но, как Паукар Вами, я нечувствителен к большинству эмоций. Понадобилось несколько минут, чтобы войти в нужное состояние, и когда я этого добился, то смог хладнокровно дать оценку документам, которые там имелись.

Бумаги не обновлялись десятилетиями. Они касались взаимоотношений Билла с Паукаром Вами и заполняли некоторые пробелы в информации, над которыми я долго размышлял раньше, проливая свет на то, что связывало Билла с моим отцом. Если детали правильны, то Билл Кейси, будучи подростком, пересекся с Вами случайно, когда тот похищал девушку. Билл попытался убить его, но промахнулся. Вместо того чтобы мстить, Вами заинтересовался подростком и придумал оригинальный способ мучения. Он послал Биллу фото людей, которых намеревался убить, и сказал ему, что тот может спасти их, исполнив некие циничные и опасные задания, такие как переломать пальцы слепому виолончелисту, подсыпать толченое стекло в еду ребенку и запугать умственно неполноценного парня.

Порочность задач просто зашкаливала. Билл исполнил несколько совершенно ужасных и отвратительных дел — Вами даже заставил его изнасиловать девочку — в своем отчаянном желании спасти жизни. Он пытался обратиться в полицию, но коп, к которому он отправился, некий Стюарт Джордан, полицейский комиссар, был пешкой Кардинала. Когда до него дошли эти сведения, он сделал все, чтобы обращения Билла были оставлены без внимания. Вами являлся важной шестеренкой в механизме Дорака, и он пожертвовал бы тысячью таких, как Билл Кейси, чтобы защитить своего главного киллера.

В документах не говорилось, чем все закончилось. Последняя страница была вырвана, а наверху текста осталась одна непонятная строчка, как будто бы не связанная с предыдущим изложением: «Маргарет Кроу теперь находится в безопасности в своей семье». После этого пропущено несколько лет и возобновляется информация с новости, что Билл поступил в полицию. Остаток документов сообщает о его начавшейся карьере. Думаю, что продолжение находится в другой папке, но ее следов мне найти не удается.

Я забил Маргарет Кроу в поисковик вместе с датами и нашел сенсационную медийную историю о девятилетием ребенке, которого похитили, связали и несколько дней держали в темноте, а потом освободили, не причинив ему вреда. Я не знаю, какую это может иметь связь с Биллом и испытанием, которому он подвергся от рук Паукара Вами, но собираюсь найти человека, который может это объяснить.

Судя по имевшимся кратким сведениям о Лео Кейси, он вел весьма неблагополучную жизнь. Несколько раз его арестовывали за магазинные кражи, стрельбу и нарушение порядка в нетрезвом виде. Он отсидел два года за торговлю наркотиками и вышел по условно-досрочному освобождению. После этого стычек с законом он не имел, поскольку был помещен в реабилитационную клинику Св. Августина в местечке под названием Кэрлап в ста сорока милях от города.

До среды не было прямого поезда до Кэрлапа — мне не особенно хотелось ехать туда на машине, — но в понедельник, в 11:14 был поезд до Шеффертона, расположенного всего в 22 милях от Кэрлапа. Я заказал билет по Интернету, отправился домой, чтобы выспаться и взять сумку с необходимыми вещами, и вот я в поезде, мчусь на север в необычную для себя экскурсию по сельской местности.

Поезд прибывает в Шеффертон вовремя. Я высаживаюсь и изучаю местность — маленький городок, сонный, выглядит заброшенным. Я чувствую головокружение и тошноту — не хватает выхлопных газов, копоти и пыли большого города, — но постепенно подавляю чувство дискомфорта, сосредоточившись на своей миссии.

Беру такси от Шеффертона до Кэрлапа. Шофер интересуется моей работой, тем, где я живу, но я говорю мало, издаю различные междометия в ответ на его вопросы и сижу, засунув под себя руки, чтобы ненароком не начать скрести голову под париком, которая безумно чешется от жары.

Шофер не знает больницу Св. Августина, он останавливается в Кэрлапе, чтобы узнать дорогу. Доехав до больницы, я прошу его подождать, хотя понятия не имею, как долго там пробуду.

— Оставайтесь сколько угодно, — улыбается шофер, — я самый терпеливый человек в мире, когда работает счетчик.

Больница Св. Августина похожа на школу. Белые стены, голубая шиферная крыша, окна, словно из сказки, деревянная ограда, аккуратно подстриженные деревья, посаженные на достаточном расстоянии от здания, чтобы ничего не случилось, если, не дай бог, какое-нибудь из них упадет. Здесь есть даже площадка для игр, частично видимая с центральной дорожки, с качелями и желобами для спуска.

Когда я вхожу, негромко звякает колокольчик. За конторкой в приемной стоит женщина в мешковатой футболке и шортах и приветливо улыбается:

— Помочь вам, сэр?

Войдя внутрь, я замечаю ярко окрашенные стены и прикрепленные к ним детские рисунки.

— Привет, я Нейл Блэр. Мне бы хотелось перекинуться несколькими словами с одним вашим пациентом.

— Здесь мы зовем их «гости», — поправляет меня женщина.

— Значит, я хотел бы увидеться с «гостем». — Я посылаю ей свою самую приветливую улыбку.

— Вы — родственник? — спрашивает она, но прежде, чем я успеваю ответить, протягивает мне руку: — Меня зовут Нора.

— Рад видеть вас, Нора, — отвечаю я, пожимая ее руку. — Нет, человек, которого я хочу увидеть, брат моего близкого друга. Я потерял контакт со своим другом и надеюсь, что Лео поможет мне…

— Лео Кейси? — живо прерывает она.

— Да. — Я готов к жесткому отпору, но на лице Норы нет и следа подозрительности.

— Надо же! У Лео так давно не было посетителей. Он будет в восторге. Вы давно знаете друг друга?

— На самом деле мы никогда не встречались. — Всегда надо стараться не отдаляться от правды, если собираешься врать. — Я даже не знаю, говорил ли брат ему про меня. Но я был здесь поблизости — я баскетбольный менеджер — и вспомнил, что когда-то Билл говорил, что Лео живет здесь, и я подумал…

— Баскетбол! — восхищенно произносит Нора. — Я невероятная болельщица. Нашли кого-нибудь знаменитого?

— Нет. — Я печально хмыкаю. — Я поставляю игроков в небольшие команды и университеты.

— Я знаю парня, которого вы обязательно должны посмотреть, — говорит она, роясь в ящике в поисках ручки и бумаги. — Немного староват — ему двадцать три, — но просто великолепен. Он давно мог бы стать профессионалом, если бы не травма.

— Я посмотрю его, — лгу я, беря у нее листок бумаги и щурясь на имя с притворным интересом, — а как насчет Лео? Могу я повидаться с ним или для этого нужно записаться на прием или договориться с доктором?

— Нет, слава богу! — смеется она. — Многие наши гости остаются у нас добровольно. Посетители к ним приходят по их желанию. К тому же Лео — уборщик.

— А я думал, он находится здесь на лечении.

— Так оно и было, но он любит чем-нибудь заниматься и очень исполнителен. Он начал помогать нам через несколько месяцев после поступления. И у него это так хорошо получалось, что вскоре мы стали платить ему зарплату.

Нора была весьма откровенной, так что я решил побеседовать с ней еще немного.

— А от чего его лечат?

— Этого, к сожалению, я не могу вам сказать.

— Извините, не стоило спрашивать.

— Все в порядке. — Она морщит губы. — Я могу сказать только, что мы специализируемся в области депрессии. Мы не берем людей с серьезными проблемами, однако лечим тех, кто почувствовал себя потерянным в этом мире и впал в депрессию. Мы стараемся, чтобы они ощутили себя частью семьи.

— А Лео когда-нибудь говорил про свою настоящую семью?

— Да, — нерешительно произносит она, — но мне, вероятно, не стоит говорить на эту тему.

— Понимаю.

Молодая женщина с беспокойным взглядом проходит через приемную и отрывисто машет Норе. Я замечаю золотые кольца и ожерелье с небольшими бриллиантами.

— А пребывание здесь дорого стоит?

— О, да. — Нора издает сдавленный смешок. — Бывают, конечно, исключения, но, в общем и целом, в нашу больницу вы не попадете, если не имеете кучу денег.

— За Лео платит Билл, не так ли? — Я бросаю этот пробный камень, ожидая ответа, что она не может обсуждать этот вопрос.

— Нет, — к моему удивлению, говорит она. — Я не знаю, кто оплачивал его лечение, когда он прибыл сюда, но теперь он находится на самообеспечении — платит из тех денег, которые здесь зарабатывает. Это особый случай — он находится здесь так долго и работает так хорошо, что мы делаем ему большую скидку.

— А Билл когда-нибудь навещал Лео? — спрашиваю я небрежно.

— Нет. — Она хмурится. — Вообще-то Лео мне сказал, что его брат умер. Разве он не погиб во время несчастного случая несколько лет назад?

— Это был их дядя, — не моргнув глазом, вру я, — у него такое же имя. Что-то там неожиданно взорвалось.

— Да, припоминаю. Это было в… — Она потирает лоб. — Проклятая память! Вы хотите, чтобы я позвала Лео?

— Да, если вам нетрудно.

Нора нажимает кнопку, потом встает, отлепляя от потного тела складки прилипшей футболки. Она вспотела, хотя в приемной стоит кондиционер. Меня тоже прошиб пот, но это от перспективы узнать что-нибудь про Билла Кейси.

— Весь наш персонал носит электронные браслеты, — говорит она, показывая свое левое запястье. — Они вибрируют, если их включить. Гораздо удобнее, чем передавать по радио.

Когда наконец показывается Лео — через десять минут после первого вызова и после двух походов мальчика, которого за ним посылала добрая Нора, — я застигнут врасплох. Он ненамного старше меня, но выглядит на все восемьдесят. Изнуренная, трясущаяся развалина, седой, лысый, с серой, морщинистой кожей, сгорбленный и заторможенный.

— Прошу прощения, что так долго задержался, — извиняется он, — я был с Жаклин. Она рассказывала о своем сыне. Я ведь не мог уйти, не дослушав?

— Конечно нет. — Нора указывает на меня: — Лео, это Нейл Блэр, друг вашего брата.

— Билла? — спрашивает Лео, с сомнением глядя на меня.

— Я дружил с Биллом много лет назад, — говорю я, протягивая ему руку, которую он пожимает, и, понижая голос, чтобы Нора не услышала, добавляю: — Я долго жил за границей и узнал о его смерти только несколько месяцев назад. Я надеялся, что смогу поговорить о нем с вами, если это возможно.

— Конечно, — говорит Лео, — я люблю поговорить. Хотите, пойдем в сад и посидим на воздухе? Сегодня прекрасный день, просто стыдно торчать в помещении.

— Я сам подумал то же самое. — Я поворачиваюсь к Норе: — Спасибо за помощь.

— Не стоит благодарности. Я загляну к вам попрощаться перед вашим уходом.

Я прохожу за Лео в сад. Он огибает площадку для игр и подходит к скамейке в тени дерева.

— Для кого предназначены эти качели и детские горки? — спрашиваю я, когда мы садимся.

— Для гостей, — говорит он. — Миссис Кейе — она руководит Св. Августином — очень верит в силу игры. Она считает, что необходимо вернуться в счастливые дни детства, если страдания взрослой жизни оказались слишком тяжелы. — Он печально улыбается. — Я много времени провел на этих качелях, когда впервые попал сюда. Но с горок спускался нечасто. Никогда не любил детские горки. — Следует пауза. Лео изучающе смотрит на меня. В его глазах нет подозрительности, только любопытство. — Не припоминаю, чтобы Билл упоминал ваше имя.

— Вы были близки с вашим братом? — наношу я контрудар.

— Да. Мы не так часто виделись, как хотелось бы: работа удерживала Билла в городе, а я всегда предпочитал открытые пространства. Вообще-то, — он кашляет, — у меня фобия к городу. Не к городам вообще, только к этому. Но мы поддерживали связь. Билл прекрасно писал письма. Каждую неделю посылал мне пару писем и дюжину посланий по Интернету. Я ужасно скучаю по нему.

Горе Лео неподдельно. Я подозреваю, что он ничего не знает о возможном возвращении брата из мертвых, но все равно гну свою линию. У меня нет сочувствия ко всему, что касается Билла Кейси.

— Хотелось бы поговорить с вами начистоту, Лео, — мягко говорю я, не уверенный, какой путь лучше избрать, и решив действовать в зависимости от обстоятельств. — Причина, по которой вы не помните моего имени, очень проста — оно вымышленное. Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о моем посещении этого места.

— Что вы говорите? — Кожа на его лбу собирается в морщины. — Я заинтригован.

— Мое настоящее имя — Эл Джири.

Я внимательно наблюдаю, как он воспринимает эту новость.

Лео начинает теребить морщинистую кожу на подбородке.

— Это имя я точно припоминаю. Вы были одним из лучших друзей Билла. Он много писал о вас. Относился к вам почти как к своему сыну. — Он сдавленно смеется. — Билл был таким — если он привязывался к кому-нибудь, то полностью отдавался своему чувству.

— Да. — Я выдавливаю из себя смешок и вспоминаю смертельно бледные лица Николы Хорниак и Эллен и то, как Билл спокойно и хладнокровно разрушил мою жизнь.

— Не понимаю, — говорит Лео, — зачем эта маскировка?

— Билл вам когда-нибудь рассказывал, чем я зарабатывал на жизнь? — спрашиваю я.

— Не думаю. Но у меня не самая лучшая память.

— Я частный детектив.

— Правда? Как интересно. Это так же здорово, как показывают в кино и по телевизору?

— Нет. Длинные, утомительные часы слежки, причем вас никогда не соблазняет какая-нибудь прелестная famme fatale.

Это неправда. Совсем недавно меня надула одна шикарная сука. Но я, пожалуй, не стану об этом распространяться.

— Вы сейчас на работе? — спрашивает Лео.

— В некотором роде, — медленно отвечаю я, — но об этом не следует распространяться. — Я прочищаю горло и наклоняюсь к нему: — До меня дошли слухи, что Билл жив.

Лео смотрит на меня:

— Жив? Нет, Билл умер от взрыва. Полицейские рассказали мне страшные вещи — якобы он убивал людей и потом покончил с собой. Я никогда им не верил — он не мог убивать, особенно после того, что случилось с Джейн, — но я знаю, что он умер. Они нашли его тело. Вернее, то, что от него осталось. Он был разорван на куски и сгорел. Он…

Слезы появляются в усталых старых глазах Лео Кейси и стекают вниз по морщинистым щекам. Если это притворство, то он просто превосходный актер, еще лучше, чем его брат, который играл роль моего друга и в то же время замышлял лишить меня всего, что было мне дорого, и стравить с собственным отцом.

— Он не может быть жив, — хрипит Лео, — он бы пришел повидать меня. Он бы написал.

— Успокойтесь. — Я беру его руки в свои и начинаю их массировать. У него пальцы, как у скелета, — длинные, тонкие, костлявые. — Это только слухи, но я должен был их проверить.

— Кто говорит такие вещи? — Видно, что гнев заслонил его горе. — Кто распространяет лживые слухи о моем брате?

— Один мешок дерьма. Вы его не знаете. Это опустившийся человек, но, как я сказал, мне надо было проверить, чтобы убедиться. Теперь я могу вернуться и разобраться с ним.

— Не понимаю, — стонет Лео. Его гнев исчезает так же быстро, как и появился. — Зачем кто-то придумывает такие вещи?

— У Билла были враги. Они хотят обвинить его в чужих смертях. Я хочу разоблачить этих лжецов, чтобы они перестали оскорблять память Билла.

— Ублюдки! — Лео плюется, но тут же раскаивается в своих словах.

Мне не нравится играть с этим несчастным. Я бы чувствовал себя лучше, если бы он не был столь доверчив, но я зашел уже слишком далеко, чтобы отступать. Я уверен, что он не знает, где находится Билл, но он упомянул об их сестре, и я хочу выяснить, что он имел в виду, сказав: «Он не мог быть убийцей, особенно после того, что случилось с Джейн».

— Билл не рассказывал почти ничего о своем прошлом, — говорю я, когда Лео прикладывает к глазам большой носовой платок, — только упоминал вас и Джейн. Она ведь была вашей сестрой, не так ли?

— Да. — Лео горестно вздыхает. — Меня не удивляет, что он об этом не рассказывал. Никто из нас не любил вспоминать эти ужасные дни. Наша мать — Царство ей Небесное — заставила нас поклясться, что мы никогда не будем говорить об этом в ее присутствии.

— Не могли бы вы рассказать мне, что произошло? — осторожно говорю я, а самого трясет от любопытства.

Лицо Лео темнеет.

— Не хотелось бы.

Я стараюсь скрыть гримасу злобного разочарования:

— Понимаю.

— Мои лечащие врачи попросили рассказать об этом, когда я только прибыл сюда, — говорит он, — но когда они увидели, какую это доставляет мне боль, то научили меня, как вести себя, не сталкиваясь с болезненными воспоминаниями лицом к лицу. В них и заключена основная часть моих проблем, поскольку они слишком сильно отягощали мою память. Эти воспоминания до сих пор преследуют меня, но гораздо меньше, чем раньше.

Я киваю, потом прочищаю горло, ненавидя себя за то, что разбередил его старые раны. Но я должен знать.

— Я был с Биллом в самом конце.

Лео изумленно смотрит на меня. Потом его лицо светлеет.

— Ну конечно! Господи, как я мог быть таким глупым! Эл Джири. Вы были с Биллом, когда…

Его глаза снова становятся пустыми.

— Он испытывал такую страшную боль, — тихо говорю я. — Смерть стала для него освобождением.

— Вы… — у него перехватывает дыхание, — у вас имеются какие-нибудь объяснения, почему он это сделал? Полицейские сказали, что он убивал людей, а потом взорвал себя, но я не… я никогда не верил…

Я могу убить его, сказав правду. Часть меня хочет этого — нанести Биллу такую же рану, какую он нанес мне, — но я приехал сюда, чтобы получить сведения, а не причинить вред.

— Полицейские ошиблись, — тихо говорю я, ощущая горечь лжи на своих губах. — Билл выслеживал убийцу. Он нашел его и убил. А один из приятелей убийцы оклеветал Билла. Я пытался рассказать копам, как все было на самом деле, но меня никто не захотел слушать.

— Я знал! — выкрикивает Лео, заливаясь слезами, но теперь это слезы облегчения. — Я знал, что они мне не все сказали. Билл не был злодеем. И он не покончил с собой.

— Конечно нет, — соглашаюсь я с усталой улыбкой, потом хмурюсь и говорю: — Последняя, о ком он упоминал, была Джейн. Он очень жалел, что все так произошло, и говорил, что надеется увидеть ее в ином мире. Я пытался спросить его о ней, но было уже поздно. Он… — Я замолкаю и искоса наблюдаю за Лео, надеясь, что он проглотит наживку.

На его лице выражается мучительная борьба, потом черты проясняются.

— В то лето постоянно происходили беспорядки, — начинает он тихим голосом, имея в виду год, когда в городе несколько месяцев не затихали волнения на расовой почве. — Жертв было больше сотни, а многие районы — в основном на востоке — сожжены дотла: тогда стояла такая же жара, как сейчас. Джейн было девять. Она любила солнце. Не могла дождаться каникул, чтобы каждый день бегать купаться. Внезапно она пропала, и ее нигде не могли найти. Она была похищена.

Я незаметно улыбаюсь, чувствуя, как кусочки пазла начинают складываться в рисунок, но быстро прогоняю улыбку, чтобы ее не заметил Лео.

— Продолжайте, — говорю я ободряющим тоном.

— В то же время пропала еще одна девочка — Маргарет Кроу. Она вернулась обратно несколько дней спустя, трясущаяся и испуганная, но живая. Джейн не вернулась.

Лео останавливается, его глаза полны боли. Я жду, когда он продолжит, но он молчит, и я не могу сдержать возбуждения.

— И?

— Ничего, — говорит он шепотом. — Она никогда не вернулась. Полиция долго продолжала поиски. Мы тоже искали ее — мой отчим нанял частных детективов, — но о ней больше никто никогда не слышал. Долгое время мы думали — надеялись, — что она жива, но через год после того, как она пропала, мы получили по почте послание…

Выражение лица его столь ужасно, что я уже почти не хочу, чтобы он продолжал. Я собираюсь попросить его остановиться, но он опережает меня:

— Там были ее волосы. Перевязанные ее любимой лентой. И еще была записка. «Сегодня волосы, завтра покойница. Ха-ха-ха».

Ну конечно, никаких сомнений. Узнаю извращенное чувство юмора своего папаши. Теперь я понимаю, почему Билла под конец так переполняла ненависть. На пике своих издевательств над Биллом Вами, должно быть, похитил девочек. Он, возможно, велел Биллу убить Маргарет Кроу в обмен на свободу его сестры Джейн. Билл не смог этого сделать, и Вами освободил малышку Кроу и убил Джейн Кейси.

Эта тайна постепенно разъедала меня в течение десяти лет. Я вряд ли когда-нибудь смогу понять, почему Билл выбрал такую извращенную форму мести — натравить меня на Вами в надежде, что я убью его, — но теперь я знаю, что лежит за этим. Каким-то странным образом рассказ об этой трагедии приносит мне облегчение. Где-то на задворках сознания у меня имелось подозрение, что Билл солгал, когда сказал, что разрушил мою жизнь, чтобы сквитаться с Вами. Я думал, что он — воплощенное зло и просто забавлялся со мной для собственной потехи. Теперь я, по крайней мере, знаю, что причины для мести у него имелись, и я пострадал совсем не потому, что какой-то безжалостный псих искал острых ощущений.

— Семья распалась, — глухим голосом произносит Лео, — волосы подтверждали факт ее смерти. Пол, мой отчим, через несколько дней свалился с инсультом. Он прожил еще три года, парализованный и лишенный возможности говорить. Его приходилось кормить с ложечки. Моя мать винила себя в смерти дочери и занялась самобичеванием, физически увеча себя с помощью ножа и пламени. Пришлось отправить ее в психбольницу. Через несколько месяцев, незадолго до смерти Пола, она покончила с собой. Во многих отношениях это стало облегчением.

— А Билл? Как он это воспринял?

— Не знаю, — говорит Лео. — Билл эмоционально отстранился от остальных задолго до того, как мы получили доказательства смерти Джейн. Он не участвовал в ее поисках. Никогда не выражал надежды, что она жива, и в одиночестве переживал свое горе.

Потому что он знал Паукара Вами. Знал, что надежды нет. Я могу сделать такой вывод, встав на точку зрения Билла. Он мог бы спасти жизнь Джейн, но гуманность остановила его руку. Он не смог убить Маргарет Кроу, и его сестра умерла вместо нее. Какая страшная тяжесть. Неудивительно, что он бросился с головой в омут мести — это, наверное, был единственный способ не сойти с ума и продолжить существование в качестве обычного человеческого существа. Без жажды мести он просто бы погиб.

(Часть меня старается провести сравнение между положением Билла и моим собственным, но я подавляю это стремление.)

— Билл когда-нибудь говорил о некоем Паукаре Вами? — спрашиваю я, понимая бессмысленность этого вопроса. Лео не торчал бы здесь так безропотно, если бы знал имя убийцы своей сестры.

— Говорил, — отвечает Лео, повергая меня в замешательство. — Как странно, что вы знаете об этом. Он часто произносил это имя во сне, а однажды я застал его царапающим его на стене в нашем гараже. Он делал это с помощью ногтей. Его пальцы были стерты и кровоточили, но он упорно продолжал свое занятие, даже когда я попытался оттащить его от стены.

— Это было во времена вашего детства?

— Да.

На мгновение я замираю в растерянности — почему Лео не забыл об этом Аюмаркане? Внезапно меня осеняет догадка. Таинственный зеленый туман, посланный священниками, стер память лишь у обитателей города. На тех, кто жил за его чертой, туман не повлиял.

— Вы когда-нибудь спрашивали Билла о Вами? — говорю я.

— Однажды. Он сказал, что Паукар Вами — дьявол и что если он когда-нибудь услышит от меня это имя, то отрежет мне язык. — Он смотрит на меня. Его глаза покраснели и налились слезами. — А вы знаете, кто такой этот Паукар Вами?

— Киллер. Думаю, именно он убил вашу сестру.

Лео слабо кивает:

— Я догадался. Это он — тот человек, которого убил Билл?

— Да, — лгу я, произнося, возможно, самые гуманные слова.

— Я рад, — искренне говорит Лео. — Этот киллер заслужил смерть.

Я массирую сзади свою шею и издаю стон усталости и удовлетворения.

— Надеюсь, я разбудил не слишком много неприятных воспоминаний?

— Нет. — Лео улыбается. — Я рад вашему посещению. Я почувствовал себя лучше, узнав правду. Как будто вы вернули мне Билла, после того как другие люди пытались отобрать его у меня с помощью лжи.

Я смотрю в глаза Лео и вижу в них умиротворенность, которой не было, когда я приехал сюда. Его жизнь никогда больше не будет счастливой, это невозможно после тех страданий, которые он перенес, но она больше не будет такой мрачной. Часть меня завидует ему, но радость сильнее.

— Мне надо уезжать, — говорю я, вставая и потягиваясь. Потом вспоминаю историю, которую сочинил для него, и быстро довожу все до логического завершения: — Эти ублюдки больше не будут рассказывать свой бред про Билла. Я положу этому конец.

— Не беспокойтесь об этом, — говорит Лео, — пусть врут, что хотят. Теперь, когда я знаю правду, мне все равно. — Он прислоняется к деревцу и вздыхает. — Ничего, если я не пойду вас провожать? Я лучше посижу здесь, отдыхая и думая о Билле.

— Конечно. Рад был познакомиться с вами, Лео.

— Я тоже, Эл, — бормочет он, закрывает глаза и прислоняется к дереву.

Несколько секунд я смотрю на несчастного старика и думаю о Билле, Паукаре Вами и темных тайнах прошлого. Потом, обогнув центральное здание — сейчас я не в состоянии беседовать с Норой, — разыскиваю своего шофера и велю ему как можно быстрее отвезти меня на станцию. Мне не терпится вернуться в свою убогую, тесную, но такую уютную городскую квартирку.

Глава шестая К К К

Какое облегчение вернуться домой! Вчера вечером, сойдя с поезда, я отправился пешком, хотя это должно было занять уйму времени. Я чувствовал себя как в раю, впитывая шум и тяжелые запахи большого города, наслаждаясь ощущением городской мостовой под ногами, толчеей толпы, выливающейся на улицу из кино, скоплением людей на площадях, гирляндами огней, группами массивных зданий, закрывающих небо и рождающих ощущение, как будто ты находишься под куполом огромного собора. Страсти вообще опасны, а страсть к большому городу — особенно к этому, обладающему такой грязной душой, — просто порочна. Но я ничего не могу с собой поделать. Последние десять лет я посвятил мраку и безумию, и в глазах мира я просто чудовище. И мне нужно место, где можно спрятаться от осуждающих глаз, — мое логово.

Когда я вернулся в него, было уже поздно, я устал, поэтому, оставшись дома, занялся составлением отчета о своей встрече с Лео. Я перечитал его несколько раз, прежде чем отложить в сторону, надеясь, что он вызовет какие-нибудь новые мысли. Потом я сжег его. В моей квартире дважды совершали кражу со взломом и могли запросто залезть еще, поскольку район этот не самый безопасный. А мне бы не хотелось, чтобы столь секретный документ попал в чужие руки.

Если следовать методам Билла, мне надо похитить Лео и пустить слух, что он находится у меня и я не освобожу его до тех пор, пока Билл не покажет свое личико. Но я не могу рисковать, раздражая Форда Тассо. Если он узнает, что я разыскиваю Билла, а не Кардинала, то может обрушить на меня весь гнев Дворца.

Поэтому, отложив в сторону тайну Билла и Паукара Вами, я возвращаюсь к головоломке Капака Райми. Я провожу вторник в поисках друзей Амы Ситувы. Большинство из них отыскать нетрудно. Я связываюсь с ними по телефону и спрашиваю о ней, представляясь страховым агентом, который хочет ее найти, чтобы выплатить страховую премию. Но лишь одна из них — Шелли Одон может вспомнить временную дочь Кафрана Рида.

— Мы с Амой были неразлучными подругами. Обожали устраивать дикие ночи в городе. — Она хихикает, предаваясь нахлынувшим воспоминаниям.

Шелли живет за границей с мужчиной, за которого вышла замуж восемь лет назад. Она покинула город незадолго до смерти Фердинанда Дорака. Ее не было здесь, когда на город спускался туман, промывающий мозги. Вот почему она помнит Аму.

— Вы слышали о ней после отъезда за границу?

— Нет. Я несколько раз звонила в ресторан, но она, вероятно, сильно поссорилась с отцом, потому что он даже отрицал, что у него есть дочь. Вы можете дать мне знать, когда найдете ее? Мне хотелось бы узнать, что с ней случилось.

Не везет мне и в любимых ресторанах Ситува, а также в барах, салонах красоты, магазинах и спортивных клубах. Я обхожу их все в среду и четверг, в обличье Эла Джири, снова притворяясь страховым агентом.

Я делаю передышку в своих поисках в четверг вечером, чтобы посетить книжный аукцион. Самая большая ярмарка за шесть или семь лет, много редких первых изданий. Я сную в толпе возбужденных профессионалов в своей одежде охранника, изучаю лица немолодых мужчин в поисках Билла. Я ухожу за час до закрытия, пораженный безумными торгами и невероятно взвинченными ценами на романы.

Позже, в обличье Паукара Вами, я посещаю пару баров и клубов, в которых побывал раньше, и убеждаю менеджеров передать мне копии дисков с камер наблюдения, чтобы посмотреть, не появлялась ли Ама там и не попала ли в объектив. Почти что пальцем в небо, но попытка не пытка. Я просмотрю также колонки светской хроники в газетах и журналах, изучу фото. Я могу сделать это во Дворце — у них есть файлы всей городской периодики. Это не самое большое удовольствие, и я сомневаюсь, найду ли я там что-нибудь, но все это является частью рутинной работы детектива.

В пятницу утром я покупаю пару телевизоров и DVD-плееров, используя кредитную карту, которую Мэгс прислала мне на следующий день после того, как я согласился на расследование. Я прошу сотрудников магазина — мужчину средних лет и его сына-подростка — установить оборудование. Они говорят, что ничего в этом не понимают, что они простые носильщики. После щедрого денежного вознаграждения они сразу становятся экспертами своего дела, и вскоре я могу приступать к просмотру.

Я открываю банку пива, откидываюсь на спинку кресла и ставлю два диска одновременно. Глаза, как у ящерицы, порхают с одного ТВ на другое, жадно впитывают лица, автоматически сравнивая их с Амой Ситувой. Несколько раз приходится останавливать пленку, но при более внимательном рассмотрении той, кого я ищу, там не оказывается, и я снова пускаюсь в интенсивный просмотр, стараясь моргать как можно реже.

Один из дисков заканчивается раньше, чем другой. Я жду, пока завершится второй, потом вынимаю оба и вставляю другую пару. Небольшой перерыв, чтобы дать отдых глазам, потом опять внимательный просмотр и тишина, прерываемая только моим дыханием и тихим жужжанием DVD-плееров.

Я запускаю четвертую пару дисков, когда мой сотовый телефон звонит. Уже пора отвлечься. Я привык к долгим одиноким бдениям, выслеживая своих жертв, но живое наблюдение дает ни с чем не сравнимые эмоции, особенно после длительных часов пассивности. Это как наркотик.

Я смотрю на входящий номер, но не узнаю его. Эти незнакомые абоненты уже меня достали.

— Алло? — говорю я неопределенно, готовый быть Элом Джири или Паукаром Вами, в зависимости от того, кто нужен звонящему.

— Эл? Это Фло. Я нашла ваш номер в записной книжке Фабио. Надеюсь, вы не возражаете, что я звоню?

— Конечно нет. Он что, умер?

— Нет, — вздыхает она, — но недалек от этого. Я подумала, может, вы захотите побыть с ним в последние минуты. Но если нет…

— Я приеду, — прерываю я. — Он дома?

— Да. Он взял с нас обещание, что мы не отправим его в больницу. Хочет умереть в своей постели.

— Уже еду.

Выключив телевизоры, я вынимаю диски и прячу их позади пустых панелей в задней части платяного шкафа — не самое лучшее место, но там они будут в сохранности от воров-любителей. Потом натягиваю парик, наношу грим Эла Джири, удаляю зеленые контактные линзы, а также лакированный палец, висящий на шее, и спешу вниз к своему мотоциклу.

Дом полон друзей и родственников Фабио, которые пришли проститься со старым сводником, как он того и хотел. Пиво и виски текут рекой. Настроение уже приподнятое. Из CD-плеера доносится ритмичная музыка — в конце жизни он пристрастился к ар-н-би. Пространство вокруг выступающих заполнено скорбящей молодежью с прическами в стиле бибоп. Родственники и друзья старшего поколения заняли комнаты ближе к задней части дома, где жалуются друг другу на шум. Фло и Дрейк исполняют роль хозяев, им помогают несколько знакомых, которые присматривали за Фабио в последние годы. Они разносят еду и напитки, убирают грязную посуду, поддерживают мир между молодым и пожилым поколениями и охраняют вход в комнату Фабио, чтобы там не толпилось слишком много народу.

— Могу я посидеть с ним немного? — выбрав момент, спрашиваю я Фло.

— Конечно. — Она устало улыбается. — Мы даем всем несколько минут, чтобы попрощаться с ним, но вы можете оставаться столько, сколько хотите. Вы один из его фаворитов.

— Хорошо иметь друзей в высшем обществе, — усмехаюсь я, направляясь к комнате Фабио.

Я нахожу его без сознания. В таком состоянии он пребывает последние двадцать четыре часа. Зеба — одна из женщин Фабио — говорит, что они не надеются на то, что он придет в себя.

— Пока он был в сознании, мы несколько раз спрашивали, хочет ли он, чтобы мы вас позвали, — тихо говорит Зеба, вытирая пот с его лба. — Он сказал, что не стоит вас беспокоить. Сказал, что вы знакомы слишком долго, чтобы тратить время на такую сентиментальную чушь.

— Вздорный старик не изменил себе до самого конца, — хмыкаю я, прикладывая тыльную сторону ладони к его щеке и чувствуя холод смерти. — Как давно это произошло?

— Несколько часов назад. Он уже коченеет. Мне кажется, что он ждет, когда закончится музыка. Как только эти молодцы перестанут играть свои песни, он уйдет.

— Может, стоит разрешить им играть бесконечно? — предлагаю я.

— Нет, — улыбается она, — надо отпустить старого пердуна. Жестоко удерживать его насильно. Он отправится в более приятные места.

Я сижу с Фабио до самого конца. Публика входит к нему и выходит под бдительным наблюдением Зебы. Иногда я беру его за руку, вытираю ему лоб, но в основном просто сижу и смотрю на людей, которые подходят, чтобы проститься с ним. Я молчу. Он был прав — нет ничего нового, что каждый из нас мог бы сказать. Фабио мой самый старый друг — даже более старый, чем Билл Кейси, — единственный, отношений с которым я никогда не прекращал с тех пор, как стал Паукаром Вами. Иногда я опасался, что виллаки могут использовать его, чтобы причинить мне вред, но, слава богу, они этого не сделали.

Входит еще один старый друг, Али, и мы обмениваемся несколькими негромкими словами. Он держит булочную около дома, где я раньше жил. Я иногда и теперь к нему захожу в обличье Эла Джири.

— Как дела, дружище? — спрашивает Али.

— Неплохо. А у тебя?

— Не жалуюсь.

— Не знал, что ты знаком с Фабио.

— Я не знаком с ним, — говорит он, — просто увидел толпу и вошел. — Он смеется своей шутке, потом застенчиво улыбается Зебе, которая пронзает его взглядом. — Фабио был моим хорошим клиентом. А я — его. Мы обменивались… услугами.

— Ты менял бублики на женщин? — ухмыляюсь я.

— Да, — смущается он, — я всегда считал, что мне этот обмен более выгоден. Однако Фабио говорил, что многие сутенеры имеют лучших женщин, чем он, но никто в этом городе не умеет печь такие вкусные бублики, как я.

— Он был прав.

— Мне будет его не хватать.

— Мне тоже.

— И женщин.

Я сдерживаю смех:

— Думаю, такого добра ты можешь найти сколько угодно.

— Да, — вздыхает Али, — но это не одно и то же. Обнимая красивую женщину, я всегда буду думать о Фабио. — Он озорно смотрит на меня: — Ну, возможно, и не всегда…

Наконец Фабио уходит. Нет никакого величественного финала или драматического последнего вздоха. Его дыхание становится тише, и кажется, что грудь уже перестала подниматься и опускаться. Через час Фло сменяет Зебу. Она проверяет его пульс каждые пять минут, прикладывая зеркальце к губам и носу. Наконец, она качает головой, и слезы выступают у нее на глазах.

— Он умер, — говорит она ровным голосом.

* * *

Я хочу незаметно выскользнуть из дома, но Фло просит меня остаться. Было бы невежливо отказать ей. Так что я остаюсь и смотрю, как она и Зеба начинают готовить тело к похоронам: раздевают, обмывают в последний раз, прежде чем облачить в его лучшую одежду — Фабио всегда придавал большое значение внешности. Гробовщик завтра приведет его в порядок, но дамы полны решимости сделать это прямо сейчас. Его нужно скоро кремировать — возможно, в этот уик-энд или в начале следующей недели. В крематории длинная очередь, но там работает один из многочисленных внуков Фабио.

Я оставляю женщин за отправлением их обязанностей — вернее, они сами выставляют меня из комнаты — и вынужденно иду общаться с другими гостями. Я знаком с большинством из них (Паукар Вами по роду своей работы обязан знать людей), но очень мало кто из них знает меня. Многие уверены, что я близкий друг Фабио, несколько более старших по возрасту гостей знают меня с детства, но никто из них все равно не представляет, в кого я превращаюсь по ночам.

После получаса неловкого и вымученного разговора один из правнуков Фабио отводит меня в сторону. Фабио никогда не был женат, но произвел на свет много незаконнорожденных детей, которые, в свою очередь, плодились как кролики. Понятия не имею, сколько у него внуков и правнуков, думаю, что старый греховодник сам этого не знал, но, возможно, их число перевалило за сотню.

Я знаком с ним — это Курт Джонс, также известный под именем Боунс Джонс. Маленькая рыбешка в одной из самых незначительных банд. Фабио любил его. Большинство потомков старого сводника стали честными людьми. Он радовался этому, но имел с ними мало точек соприкосновения. Боунс был одним из немногих, с кем он мог общаться на равных.

— Как дела, Боунс?

— Неплохо, парень. Бизнес в порядке. Могло быть и лучше, да ладно! Не интересуешься цифровыми камерами? Мне доставили партию очень дешево.

— Возможно, я возьму одну, если цена подходящая.

— Нет, парень, я торгую оптом.

— Ну, извини.

— Да ладно. — Он оглядывается, отводит меня в сторону и говорит, понижая голос: — Не знаю, почему он велел мне сказать тебе об этом. На прошлой неделе я болтал о том о сем с Фабио, и он велел мне передать тебе одну вещь. В понедельник я был в твоем районе и заскочил к тебе, но никого дома не было, а с тех пор я был занят.

— Что за вещь?

Голос Боунса становится еще тише:

— Ты слышал когда-нибудь о типе по имени Паукар Вами?

Я цепенею:

— А что с ним такое?

— Да, всякая хрень. Слухи. Может, ты этого не знаешь, но кто-то устраняет людей, близких к Форду Тассо и Эжену Даверну.

— И что?

— Говорят, что это делает Паукар Вами.

— Ты считаешь, что он убивает доверенных лиц Тассо и Даверна?

— Не я, парень. Мне на это наплевать. Это то, что я слышал. Я рассказал это Фабио — ему всегда было интересно послушать про Вами, — и он велел мне сообщить об этом тебе.

— Спасибо, Боунс. Я твой должник.

Не могу сказать, что мне впервой слышать обвинения в убийствах, к которым я не имею отношения. Обычно я оставляю эти слухи без внимания, пусть себе циркулируют (это даже полезно для дела), но здесь это может помешать мне, и я не могу не принять мер. Когда Тассо сообщат подобный слух, он захочет узнать, правда ли это. Я не сомневаюсь, что смогу убедить его в своей невиновности, но, если семена недоверия брошены, отношение уже никогда не будет прежним. Надо прекратить эти слухи, и как можно скорее.

Я приношу свои извинения Фло, прошу ее звонить мне, если нужна будет помощь с похоронами, и, ускользнув с вечера, который сейчас в самом разгаре, возвращаюсь домой. Там снимаю парик и смываю грим, становлюсь Паукаром Вами и отправляюсь на улицы, чтобы разрулить эту хрень.

* * *

Все оказывается хуже, чем я думал. Эти слухи распространяются уже недели две. Я бы узнал о них раньше, если бы не был так погружен в расследование. По словам городских сплетников, я не только ответствен за ликвидацию нескольких ключевых людей Даверна и Тассо, но и собрал собственную банду с помощью таинственного покровителя с целью натравить друг на друга гвардейцев и клуксеров, а потом захватить власть.

Мне требуется время, чтобы найти некоторые источники этих сплетен, и я провожу предрассветные часы субботы, с пристрастием допрашивая нескольких людей, ливших воду на мельницу слухов. Они признаются довольно быстро, после небольшого нажима (побудка среди ночи с помощью кулаков легендарного киллера развяжет даже самый неподатливый язык). Их подкупили, и они распространяли эту ложь, но не знают, кто и зачем заплатил им. Они получали приказания и деньги в обычных конвертах. Я проверяю эти сведения, все рассказы похожи друг на друга. «Вот эти новости. Надо, чтобы их услышали. Потом последуют деньги».

И ниже — слухи для распространения: Паукар Вами убивает людей Форда Тассо и Эжена Даверна… Он сколотил собственную банду… Он похитил Кардинала… и т. д.

Сначала я сбит с толку — не понимаю, кому это надо. Но потом слабый проблеск догадки осеняет меня. Обвинив меня в исчезновении Кардинала, возможно, похитители Райми надеются настроить против меня Форда Тассо. Если дело в этом, возникают некоторые вопросы. Я исследовал предположение, что Райми похитили виллаки, чтобы втянуть меня в свои грязные игры. Но если они это сделали, то наверняка им надо, чтобы я продолжал свою активность. Они вряд ли стали бы распускать слухи, которые могут побудить Тассо отстранить меня от этого дела.

Значит, здесь замешан кто-то другой? Может быть, Райми был похищен третьей стороной? Может быть, священники тоже охотятся за ним и втянули меня потому, что я могу помочь найти его, а подлинные похитители сейчас стараются дискредитировать меня?

На часах почти восемь, когда я ложусь спать, раздумывая о слухах, виллаках и других возможных врагах. Через десять — пятнадцать минут я засыпаю тревожным сном…

…который внезапно и грубо прерывается в 9:16, когда моя входная дверь распахивается и в помещение врываются трое молодчиков с винтовками.

В одно мгновение я скатываюсь с кровати, выхватываю из-под подушки свой кольт сорок пятого калибра и прицеливаюсь в мужчин, которые рассредоточились по комнате. Мой палец на прицеле твердеет, и я готовлюсь убрать того, кто находится справа от меня. Но они не стреляют. Они держат меня на мушке, но больше ничего не предпринимают. И выглядят весьма испуганными.

Пока я прихожу в себя от неожиданности, появляется четвертый. Одетый в белое меховое пальто, кайма которого колышется вокруг лодыжек, он неторопливо проходит мимо трех мужчин с ружьями. У него белокурые волосы и голубые глаза — прямо как у модели. Он источает уверенность и благополучие. Улыбается мне так, словно мы закадычные друзья, потом оглядывается и вздыхает:

— Как вы все можете жить в такой нищете и таком убожестве, мне совершенно непонятно. Разве у ниггеров нет чувства собственного достоинства?

Я мог бы засадить ему очередь в живот. Но если я открою огонь, его охрана немедленно ответит тем же. В этой перестрелке мне не уцелеть.

Человек в меховом пальто пододвигает к себе стул и садится. Наманикюренными пальцами подбирает полы пальто и усмехается.

— Хайд Уорнтон, — представляется он. — Я бы мог сказать, что рад тебя видеть, но это было бы ложью. Единственные ниггеры, которые мне нравятся, это те, у которых веревка на шее и ничего, кроме пустоты под ногами.

Хайд Уорнтон. Заместитель Эжена Даверна, которого я считал своим сторонником в надежде найти следы Капака Райми. Это плохо. Уорнтон имеет грязную репутацию. Один из наиболее ревностных клуксеров, он сохраняет дух Клана, несмотря на то что Даверн старается его изжить. Очень опасный человек.

— Что надо? — рычу я.

— Надо добавлять «сэр» или «масса», ниггер, — любезно улыбаясь, говорит он.

— Еще раз назовешь меня так, и ты покойник.

— Это вряд ли, — смеется он. — Ты не так глуп. Не выбросишь свою жизнь на помойку только потому, что кто-то назвал тебя ниггером или черножопым.

— Ты покойник, — шепчу я, — не сегодня, так скоро. Обещаю.

— Никогда не встречал негра, который держал бы свое слово, — усмехается он, потом становится серьезным: — Ты знаешь, на кого я работаю. Эжен — для тебя мистер Даверн — хотел бы насладиться твоим обществом. Пронто.

— Эжен Даверн может идти в задницу, — отвечаю я, наслаждаясь тем, что наглая улыбка на лице Уорнтона сменяется мрачной миной.

— Полегче, — шипит он, — еще раз такое скажешь, и я могу сделать с тобой что-нибудь очень нехорошее, и плевать мне на последствия.

— Так скажи мне, что тебе надо, и закончим представление, — спокойно говорю я.

— Чтобы ты перенес свою задницу в мою машину.

— А если я откажусь?

Уорнтон пожимает плечами:

— Мне, конечно, не хочется начинать соревнования по стрельбе. Если ты откажешься, мы уйдем. Но выслеживание тебя заняло много времени и денег, поскольку надо было связать жестокого Паукара Вами с кротким Элом Джири. Теперь, когда мы это сделали, ты в полной заднице, парень. Если будешь кочевряжиться, мы расскажем всем то, что знаем, и тогда прощай твое альтер эго, до свидания, тайное убежище. Ты будешь разоблачен, тебе некуда будет скрыться, и твои враги набросятся на тебя, как туча саранчи, и избавят твои чистые белые косточки от скрывающей их дегенеративной черной кожи.

— Я слышал, что ты являешься фанатичным проповедником, — презрительно усмехаюсь я, но про себя изрыгаю проклятия.

Они поймали меня за яйца. Я бы никогда не просуществовал так долго, если бы не имел возможности скрываться от безумия городских улиц в свое укрытие, когда было необходимо. Даже Паукар Вами должен иметь место, где может восстанавливать силы.

— Мы не собираемся раскрывать твои секреты, — говорит Уорнтон, — их знает только небольшая группа людей, и мы поклялись Эжену, что будем хранить эту тайну. — Он морщит нос. — Лично я бы разоблачил тебя немедленно, но Эжен — наш босс, и мы знаем цену преданности, в отличие от некоторых рас, о которых мне противно говорить.

Я игнорирую этот оскорбительный намек и обдумываю его предложение.

— Чего хочет Даверн?

— Откуда я знаю? Может, ему понадобился новый чистильщик обуви.

— Почему я должен тебе верить?

— Конечно не должен, ниггер! — смеется Уорнтон. — Я могу дать тебе слово, но мое слово священно, только когда я даю его равному себе. Ниггеру я могу врать без угрызений совести. Хотя, впрочем, если это поможет тебе почувствовать себя в большей безопасности…

— Да пошел ты… — огрызаюсь я, потом откладываю пушку в сторону. — Мне надо несколько минут, чтобы одеться. Ждите меня у входа.

Уорнтон кивает своей охране. Они, пятясь, удаляются из помещения, не опуская оружия. Последним к двери направляется Уорнтон.

— Хайд, — останавливаю я его, — я знаю, что вы, белые парни, неравнодушны к черным парням, так что, если хочешь остаться и помастурбировать, пока я одеваюсь, я не возражаю.

Его отвалившаяся челюсть почти примиряет меня с тем, что с меня сорвали маску.

В машине Уорнтон не снимает свое меховое пальто, хотя жара такая, что моя футболка от пота промокла насквозь. Он сидит на переднем сиденье рядом с шофером, а два других громилы — по обе стороны от меня на заднем сиденье. Все молчат. Мы останавливаемся около клуба «Крутые Кошечки», ресторана Даверна, который открылся в 1980-х и тогда назывался «Ку-Клукс-Клуб». Он и остался таким, как прежде, хотя пылающие кресты в окнах и официанты в капюшонах стали реликвиями прошлого.

Меня проводят через боковой вход мимо нескольких ошеломленных сотрудников в комнату в задней части здания, где уже ожидает Эжен Даверн. К моему удивлению, у меня не отбирают оружие. Уорнтон делает мне ручкой, бормочет: «В добрый час, ниггер!» — и закрывает за мной дверь. Даверн стоит перед витриной, заваленной проспектами ресторана. Ему немного за сорок, он высокий, не меньше шести с половиной футов, и в хорошей форме. Приглаженные назад темные волосы, щегольские усики и эспаньолка, безупречный кремовый костюм. Руки держит в карманах брюк. Он молча смотрит на меня, не двигаясь и не вынимая рук из карманов, чтобы поприветствовать меня.

— Удивлены, почему у вас не отобрали оружие? — говорит он, пронзая меня взглядом холодных серых глаз.

— Да, — отвечаю я, хмуро и недоверчиво глядя на этого умного и очень опасного человека.

— Я оставил вам оружие, потому что не боюсь вас. Здесь моя территория, и на ней я не боюсь никого. Кроме того, вы ведь не тупица. Мои люди знают, где вы живете. Вы десять лет ведете двойную жизнь. Я обладаю властью позволить вам продолжать такую жизнь или разоблачить вас. Власть надо уважать. Убить меня будет для вас саморазрушительно.

— Как вы узнали обо мне?

— Неважно, — хмыкает он. — Лучше давайте поговорим, почему вы здесь. Я хочу заключить сделку.

Я моргаю в замешательстве:

— Сделку какого рода?

Даверн отходит от витрины. Делает шаг ко мне и изучает мое лицо — свернувшиеся в кольца змеи, неестественно зеленые глаза. Он не похож на злобного Хайда Уорнтона, но у меня создается впечатление, что он еще более нагл и бесцеремонен и думает обо мне не больше, чем о муравье.

— Вы убили моих людей, — тихо говорит он, — тех, с кем я работал много лет. Моего друга Дэна Керрина. Мы с ним выросли вместе. Были ближе, чем братья. А вы жестоко зарезали его в ванной и оставили обнаженное и окровавленное тело, чтобы на него наткнулась жена.

Он произносит свои обвинения бесстрастно. И это впечатляет сильнее, чем если бы он орал и оскорблял меня.

— Я не убивал Дэна Керрина, — говорю я спокойно, — и остальных тоже.

— Вы это отрицаете? — Он поднимает левую бровь. — А я думал, что Паукар Вами любил хвастаться своими убийствами. Но ведь вы приписываете себе другие дела, не так ли?

— Если людям нравится приписывать их мне, ради бога — это может пригодиться для дела. Но я не лгу. Я не убивал ваших людей.

Даверн поглаживает свою эспаньолку большим пальцем.

— Вы не голодны? Не хотите ли разделить со мной трапезу?

Я несколько сбит с толку резким изменением его тона, но не показываю этого.

— С удовольствием, — говорю я, — но только если вы будете пробовать еду первым.

Даверн усмехается и ведет меня через зал мимо ранних посетителей — их злобное бормотание при виде меня звучит музыкой в моих ушах — в одно из частных помещений, где стол накрыт на двоих. Там множество круассанов, хлебобулочных изделий, фруктов, серебряные блюдца с маслом и консервами, пять кувшинов с молоком и фруктовыми соками, различные виды свежей выпечки.

— Не похоже на то, к чему вы привыкли, я думаю, — говорит Даверн, садясь и разламывая свежий рогалик зернового хлеба. Он передает половинку мне, разрезает свой кусок пополам и намазывает его толстым слоем масла. Я жду, пока он откусит, потом намазываю тонкий слой масла на свой кусок.

— Чего вы хотите? — говорю я, запивая рогалик пурпурным соком, но только после того, как его выпил Даверн.

Владелец клуба «Крутые Кошечки» и предводитель клуксеров, не отвечая, продолжает жевать смородиновое пирожное. Потом говорит:

— Вы лжете насчет Дэна, но это не имеет значения. Придет день, когда я задумаюсь о мести, но сейчас давайте поговорим мирно.

Он делает паузу. Я готовлюсь к тому, чтобы отрицать новые обвинения, но меня не особенно беспокоит, станет ли он обвинять меня в смерти своих друзей или нет. Интереснее то, зачем он меня позвал.

— Я знаю про Змей, — говорит он тихо.

— Змей? — не понимаю я.

— Змей, — шипящим шепотом повторяет он. — Я в восхищении, как вам удалось завербовать и вдохновить их, так долго держа это в секрете. Подобная инициатива довольно редка. Уверен, что вы не один над этим трудитесь. Армия требует средств, а вы небогаты — но, в отсутствие другого реального лидера, я готов иметь дело с вами.

Я знаю по опыту, что лучше хранить молчание, если вы ничего не знаете о предмете разговора. Дайте другой стороне выговориться, и тогда есть шанс что-то узнать. Но я настолько удивлен тем, что услышал, что невольно бормочу:

— Понятия не имею, о чем вы говорите.

Даверн тонко улыбается:

— Не смешите меня. Не знаю, сколько людей вы завербовали и как собираетесь их использовать, но знаю, что они существуют и содержатся в туннелях, подальше от света и пересудов. Я уверен, что вы планируете вскоре бросить их в бой, иначе зачем было похищать Капака Райми и нацеливаться на Форда Тассо и меня?

— Честно говоря, я понятия не имею…

— He лгите мне! — кричит он, и лицо его наливается кровью. — Сидеть здесь, чтобы выслушивать ложь какого-то… — Он останавливается.

— …ниггера? — договариваю я за него.

— Раз вы сами сказали, то да. — Он внезапно успокаивается. — Бессмысленно скрывать свои взгляды. Вообще-то, сейчас уже не имеется четкого разделения на расы. Черные и белые давно вступают в отношения, и, хотя я не одобряю такой мешанины, только дурак или романтик вроде Хайда приходит от этого в ярость. Городом больше никогда не будет править одна раса. Пришло время примириться с этим и начать создавать новые, взаимовыгодные отношения друг с другом.

— Трогательная речь, — усмехаюсь я.

— Просто констатация факта, — возражает он. — Я не стану притворяться, что мне нравятся ваши чернокожие собратья, но допускаю тот факт, что должен буду разделить с ними бразды правления. Я готов к этому. Я хочу начать партнерство с вами и вашими последователями. Места в этом городе хватит нам обоим. Когда Тассо и его гвардейцы будут устранены с дороги, мы сможем обсудить условия договора. Север и запад — мне, восток и юг — вам. А доки разделим пополам. Идет?

Я качаю головой:

— Вы говорите о вещах, о которых я ничего не знаю. Никакой банды я не создавал. Я делаю свои дела в одиночку. Эти разговоры о партнерстве и борьбе за власть мне совершенно непонятны. Я в этих играх не участвую.

Выражение лица Даверна становится жестким.

— Не надо трахать мне мозги, — рычит он, — меня не проведешь! За десять коротких лет я поднялся от рядового члена Клана до начальника моей собственной армии, второй по мощи по сравнению с загнивающим войском Дорака. Этот ресторан был моим единственным источником дохода двадцать лет назад. Теперь я контролирую большую часть города. Думаете, я достиг всего этого, разрешая всяким подонкам гадить мне на голову? Я делаю серьезное предложение! Если вы не примете его, я прикажу вас вывести и поступлю с вами так, как поступают с самонадеянными выскочками, кем вы и являетесь.

Я медленно киваю.

— Теперь мы говорим на одном языке. — Я вынимаю свой кольт 45-го калибра и кладу его на стол. Глаза Даверна сужаются, но он не выказывает какой-либо видимой тревоги. — Хотите начать состязания по стрельбе? Нет проблем. Но бандитские разборки насчет раздела города не по моей части. Я в это дерьмо не лезу.

Даверн поднимает голову:

— Если бы я не знал подоплеку, то поклялся бы, что вам можно доверять. Надо поучиться у вас лгать так правдиво. Отказываетесь обсуждать дружеское соглашение? Что ж, прекрасно. Я уважаю ваше решение. Имеются еще игроки, и вы не хотите слишком быстро переходить на чью-либо сторону. В вашем положении я бы сделал то же самое. Но будьте осторожны, — он стряхивает крошки с губ шелковым носовым платком и встает, — у меня тоже есть выбор. Есть и другие, с которыми я могу объединиться. Я предпочел бы выбрать ваших Змей, но, если придется совершить сделку с белоглазыми дьяволами, я пойду и на это.

Упоминание о слепых священниках интригует меня, но я ничего не говорю, чтобы Даверн не выдал еще какую-нибудь напыщенную тираду.

— Вы можете идти, когда закончите есть, — говорит он и встает из-за стола. — Я не стану приказывать моим людям отвезти вас назад, но тут поблизости есть несколько стоянок такси. Не сомневаюсь, что вы найдете остронуждающегося в деньгах шофера, который с удовольствием довезет вас куда следует.

— Даверн, — останавливаю его я, когда он подходит к двери, — а как насчет Эла Джири?

Он медлит.

— Если я обнародую ваш секрет, вы уйдете в подземные лабиринты. Это было бы соблазнительно, хотя бы для того, чтобы заставить вас признать связи со Змеями, — он делает благородный жест рукой, — но меня устраивает, что я знаю, где вас найти, так что пока мы не будем раскрывать ваших секретов. Но если вы не станете играть по нашим правилам, все может измениться быстрее, чем пукнет колибри.

Он выходит.

Я немного задерживаюсь, пользуясь гостеприимством своего малоприятного собеседника, наслаждаясь едой и удивляясь, о чем это говорил Эжен Даверн, почему он думает, что я его конкурент и возможный союзник… и кто такие, черт побери, эти Змеи.

Глава седьмая РЕКВИЕМ ПО СВОДНИКУ

Воскресенье — традиционный день отдыха, но не для меня. Я провожу его так, как провел вчерашний день, рыская по улицам, расспрашивая информаторов в твердом намерении выяснить, что это за Змеи такие.

Никто ничего не знает. Кого бы я ни спрашивал, меня встречают недоуменные взгляды и пожимания плечами. Есть несколько банд со змеиной тематикой — Ядовитый зуб, Змеиный поцелуй, Змеевик, но просто Змей нет.

Еще есть одна подпольная банда под названием «Крысы». Небольшая группа, девять или десять членов, с навязчивой идеей апокалипсиса. Они скрывались в туннелях четырнадцать лет в ожидании атомного нападения. Питаются городскими отходами. Любимое блюдо — жареные крысы, отсюда — название; очень редко поднимаются на улицы — лишь гонимые наводнением или в поисках одежды и лекарств.

Я знаю этих Крыс — они пару раз помогали мне, когда я преследовал добычу, спустившись в туннели, — но они точно не могут быть Змеями, о которых говорил Даверн. Крысы так же мало интересуются миром наверху, как живущие наверху интересуются ими. Но размышления о них наводят меня на одну мысль. Зная туннели, как никто другой, они могут вывести меня на след пропавшего Кардинала иди помочь мне в его поисках.

Вечером в воскресенье я отправляюсь на поиски Крыс, но не нахожу их. Они любят менять места, имея временные пристанища повсюду в туннелях под городом, так что придется потратить время, чтобы их найти. Я оставляю весточки в четырех местах их бывших стоянок, прося их связаться со мной, потом возвращаюсь на улицы, чтобы расспросить припозднившихся гуляк насчет слухов о Змеях.

Вернувшись домой, я тщательно моюсь под душем: зловоние в туннелях омерзительное, — потом заползаю в постель и лежу, уставившись в потолок, пока не засыпаю.

Понедельник. Похороны Фабио. Его внук пустил в ход свои связи, чтобы протолкнуть старого сводника вперед на листе ожидания. Они хотели провести церемонию вчера, но отложили ее на двадцать четыре часа, чтобы оповестить всех его родственников и друзей.

Фабио был католиком, о чем я узнал только после его смерти, и по нему будет отслужена заупокойная месса в его приходской церкви Св. Джуда. Это гигантское сборище. Тысячи людей заполняют церковь и ближайшие улицы. Никогда не видел такой огромной толпы на похоронах (на похоронах Фердинанда Дорака присутствовали сотни тысяч, но я пропустил это действо, поскольку лежал в больнице).

Священник произносит молитву по-латыни, как и просил Фабио. Я отключаюсь через две минуты, поскольку для меня это тарабарщина. Фло попросила меня сказать несколько слов, но я отказался. Публичные выступления никогда не были моим коньком.

Я сижу впереди — по настойчивой просьбе Фло, — окруженный тремя детьми Фабио и их потомством. Малыши ведут себя чинно, сидят молча, как маленькие ангелы. Я нахожусь в соответствующем моменту настроении, но лишь до тех пор, пока один из сыновей покойного не сообщает о том, что Фабио за десятилетия накопил значительную сумму и завещал разделить ее между молодыми наследниками, но только теми, кто вел себя достойно на его похоронах. Когда я слышу это, меня начинает разбирать смех — я оглядываюсь вокруг и вижу, что большинство скорбящих смеются и шутят, как того и желал бы Фабио.

Требуется не менее получаса, чтобы поставить гроб в катафалк, — каждый хочет дотронуться до него на счастье или произнести прощальные слова, — и еще полчаса, чтобы очистить квартал. Только небольшая часть толпы приглашена в крематорий. Избранные собираются на ступенях церкви. Это — семьдесят или восемьдесят человек — дети Фабио (без внуков, за исключением одного или двух) и ближайшие друзья.

Когда толпа редеет и мы можем добраться до наших автомобилей, кортеж отправляется в крематорий. Я взял с собой байк, хотя фактически никогда не пользуюсь им, находясь в образе Эла Джири. Это долгая поездка, и я пропущу начало службы, если поеду на нем.

Я паркуюсь позади церкви, показываю свое приглашение охранникам у входа и присоединяюсь к остальным присутствующим в большом приделе, стены которого задрапированы пышными портьерами. Фло и Зеба стоят в дверях, приветствуя пришедших и указывая им, куда проходить. Мое место оказывается в третьем ряду слева, около стены. Оттуда почти не видно гроба, что немало меня радует. Ненавижу похороны.

Когда все размещены, священник выходит вперед и читает прочувствованную отходную молитву по Фабио. Стараясь избегать лицемерных сентенций, он говорит, что знал о том, чем именно Фабио зарабатывал на жизнь, и, как духовное лицо, не может этого одобрить, но, тем не менее, испытывает к нему уважение.

— Он был человеком чести, держал свое слово и не приносил вреда другим, если, конечно, они первые не делали ему зла…

В конце своей речи он прочищает горло и краснеет.

— Я, хм, обычно остаюсь до самого конца, но Фло и Зеба придумали кое-какие вещи, так что я на самом деле не могу… — Он краснеет еще больше. — Короче, я подожду снаружи, — бормочет он и стремительно выходит, сопровождаемый удивленными взглядами присутствующих.

Зеба смотрит на нас. Она всхлипывает и улыбается одновременно.

— Мы все знаем, что Фабио был распутным ублюдком, — ворчливо говорит она, и в ответ на это заявление раздаются крики одобрения и аплодисменты. — Его последним желанием было уйти роскошно, и хотя он никогда не говорил, что именно имеет в виду, мы с Фло кое-что приготовили. Нам кажется, ему бы понравилось.

Открывается боковая дверь, огни тускнеют, и «Танной»[3] начинает играть «Эй, большой Спендер». Появляются шесть танцовщиц, их лица закрыты масками, на которых наклеена фотография Фабио. Они высоко задирают ноги, юбки разлетаются, обнажая бедра, корсеты, усыпанные блестками, туго подпирают груди. Девицы двигаются по спирали вокруг гроба, пробегают между рядами прихожан, потом собираются у гроба и устраивают стриптиз. Многие мужчины издают ободряющие крики и свист, и некоторые женщины им вторят. Все смеются и улыбаются, хотя улыбки смешаны со слезами. Первая девушка срывает с себя корсет под пронзительные крики. Потом вторая, третья, и так по очереди все шесть девушек обнажаются, исполняя непристойный танец, с масками Фабио на лицах, вихляя бедрами и грудями.

Впав в неожиданный для себя самого экстаз, я чуть не пропускаю вынос гроба. Пока танцовщицы извиваются в проходе между скамьями, гроб скользит к выходу по ленте конвейера, навсегда пропадая из глаз. Когда он проплывает мимо, я отдаю ему честь и желаю доброго пути.

— Если это не удовлетворило старого похотливого козла, то он слишком привередлив, — бормочет своему мужу одна из его дочерей, сидящая передо мной.

— Что его действительно порадовало бы, — отвечает он, — это если бы они запрыгнули в гроб и потерлись о его кости.

Пока я хихикаю над их комментариями, музыка стихает, огни снова становятся яркими, стриптизерши подбирают свою одежду, делают финальный поклон публике и собираются уходить. Скорбящие, находящиеся ближе всего к выходу, уже готовы вернуться в дом Фабио для бдения у гроба. Я остаюсь сидеть около стены, ожидая, пока публика очистит выход. Оглянувшись, я замечаю одну из стриптизерш, стоящую поблизости. Трудно проследить направление ее взгляда, поскольку на ней маска Фабио, но, похоже, она смотрит на меня.

Я неловко улыбаюсь, стараясь не слишком пялиться на ее груди. Потом она снимает маску, и я забываю про все на свете. Это Ама Ситува!

У меня отваливается челюсть. Она бросает в меня маску Фабио. Инстинктивно я наклоняюсь, чтобы избежать удара. Когда я поднимаю голову, ее уже нет. Не успевая посоветоваться со своим здравым смыслом, я вскакиваю с места и бросаюсь к выходу, сметая на пути людей, и, не обращая внимания на их возмущенные крики, ныряю в дверь и мчусь по коридору.

В конце он разветвляется. Правый коридор ведет к комнате, из которой доносятся громкие голоса и смех. Там переодеваются стриптизерши. Сомневаюсь, что Ама Ситува вернулась к своим подругам, ведь я всегда могу узнать про них через Фло и Зебу. Свернув налево, я прибавляю скорость.

Коридор приводит меня к задней стороне крематория, где нет ни разветвлений, ни дверей. Я вырываюсь на солнечный свет, падаю на колени, чтобы избежать пули, если кто-нибудь целится в меня, и сканирую взглядом окружающее пространство, жалея, что не взял с собой кольт 45-го калибра. Я замечаю Ситуву слева, в дальнем углу здания, когда она натягивает на себя футболку. Она садится на мопед. Я направлюсь к ней, прекрасно понимая, что пешком мне ее не догнать. Ее мопед трогается, я поворачиваюсь и бросаюсь к своему мотоциклу, который припаркован неподалеку.

Я уверен, что к тому времени, как я нажму на газ, Ситува уже исчезнет, но, к своей радости, замечаю, что она объезжает машину, остановившуюся на желтый свет. Пересекая все дороги, почти снесенный фургоном, со скрежетом я останавливаюсь на ее стороне, выправляюсь за доли секунды и устремляюсь вперед, прикованный взглядом к мчащейся передо мной женской фигуре.

За минуту я сокращаю расстояние между нами вдвое и уверен, что она у меня в руках. Не сомневаясь в этом, немного сбавляю скорость. За несколько минут я сокращаю расстояние еще на несколько десятков футов, но оставляю дистанцию, давая ей выбирать направление и гадая, куда же эта гонка приведет нас. Пока мы объезжаем транспорт, я обдумываю ситуацию и решаю, что это ловушка. Эта женщина хочет, чтобы я за ней следовал. Она заманивает меня в какое-то определенное место, и, бьюсь об заклад, там ждут меня ее друзья. Хорошо бы заблокировать ее, сбросить с мопеда и допросить на моей территории. Но я позволяю ей мчаться в нужном ей направлении, желая узнать, куда именно она едет.

Она держит путь в центр города. Я начинаю думать, что она заманивает меня во Дворец, но потом ее мопед меняет направление и устремляется к докам. Это хорошее место для засады — много заброшенных складов, — но она снова поворачивает и начинает удаляться от реки. Я перестаю гадать и просто мчусь за ней.

Через несколько минут она останавливается около статуи Манко Капака и слезает с мопеда. Я подъезжаю к покинутому мопеду, оставляю свой мотоцикл рядом и бегу за ней. Я сокращаю расстояние между нами до сорока футов, но она, добравшись до двери у подножия статуи, вбегает внутрь и скрывается из виду.

Статуя Манко Капака — самый большой монумент в городе, имеющий невероятную высоту в девятьсот футов — создан в честь отца-основателя инков. Строительство было начато десять лет назад, но двери для публики открылись лишь в позапрошлом году. Я никогда не был внутри, но много слышал об этом — там расположен музей инков мирового значения, а сверху открывается необыкновенный вид на город.

Перед входом я останавливаюсь. На двери висит табличка, сообщающая, что сегодня статуя закрыта, однако двери не заперты, а охрана отсутствует. Это не лучший знак, но я не собираюсь поджимать хвост. Я могу быть безоружным, но мои руки — это руки киллера, так что я всегда вооружен. Вытерев ладони о брюки, я перевожу дыхание, потом начинаю подниматься по ступенькам вслед за Амой Ситувой.

После долгого подъема я останавливаюсь у стальной двери. Взявшись за ручку, я распахиваю ее, бросаюсь внутрь и, упав на пол, перекатываюсь, ожидая нападения.

Никого нет. Я устало встаю и осматриваюсь. Я нахожусь в самой низкой части музея, где расположены сувенирный киоск и этнический инкский ресторан. Никаких следов Амы Ситувы. Подойдя к витрине сувенирного киоска, я изучаю ее. Бесполезные старинные безделушки, но слева я замечаю палку с большим набалдашником, а за ней — пояс с декоративными ножами. Я ударяю по стеклу — никаких признаков сигнализации — и хватаю палку с набалдашником и ножи. Палка тяжелая и может послужить дубинкой. Ножи хрупкие и непрочные, но это все же лучше, чем ничего. На всякий случай я вытаскиваю один нож и держу его прижатым к бедру.

Статуя пуста внутри, и в ней ярусами расположены прозрачные полы различных цветов. На каждом этаже множество великолепных застекленных шкафов и витрин, в которых располагаются многочисленные инкские орнаменты и тиснения на коже, предметы одежды, украшения, карты и информационные листки. Не обращая ни на что это внимания, я ищу Аму Ситуву, скрывшуюся от меня среди коллекций и артефактов.

Я осторожно поднимаюсь с этажа на этаж. Чувствую, что она ждет меня наверху, но не спешу. В музее никого нет, он освещен только дежурными лампами. Мои шаги вызывают громкое эхо. Я не пытаюсь их приглушить. Кто бы ни ждал меня вместе с Амой Ситувой, он знает о моем присутствии, так что элемент неожиданности здесь не имеет значения.

Наконец я оставляю позади последнюю витрину и подхожу к двери с табличкой «Солярий. Только для привилегированного персонала». Один любитель всего инкского рассказал мне об этом помещении много лет назад, когда работа над статуей находилась еще на ранней стадии. Круглая комната, полная зеркал, предназначенная для использования в полном объеме солнечной энергии и ее усиления. Вход ограничен, и никакие взятки не помогут пробраться мимо охранников, если у вас нет разрешения от соответствующих властей.

Сейчас у дверей нет охранников, но я останавливаюсь перед входом. Подразумевается, что блеск зеркал может ослепить, поэтому посетители должны надевать цветные защитные очки. Стекло крыши тонировано, чтобы приглушить ослепляющий блеск, но его можно отменить нажатием кнопки. Если я пойду вверх незащищенным и кто-нибудь нажмет эту кнопку…

Но я должен рискнуть. Ситува может прятаться на любом из нижних этажей — я лишь бегло их осмотрел, но внутренним чутьем я ощущаю, что она ждет меня в солярии вместе с тем, кто подослал ее ко мне в качестве приманки. Я могу подождать, пока они себя обнаружат, но это их игра, а не моя. Я должен уважать правила.

Пробравшись через вращающуюся дверь, я оказываюсь перед рядом узких, крутых ступенек. Переложив палку из левой руки в правую, начинаю подниматься, держа нож в левой руке.

На верхней площадке лестницы обнаруживаю куполообразный солярий. Стены покрыты зеркалами. Стеклянная крыша выкрашена в темный серо-синий цвет. Пол комнаты покрыт огромными круглыми камнями. Необычная резная каменная глыба поднимается из центра примерно на пять футов в высоту. Перед ней, держа в руках длинный нож, стоит одетый в мантию слепой виллак. У подножия камня, перекинув ноги через край, отдыхает Ама Ситува.

— Добро пожаловать, Плоть Снов, — приветствует она меня, холодно улыбаясь.

У меня рождается ощущение, что она не контролирует себя, что ею манипулируют.

— Кто ты? — спрашиваю я, делая шаг вперед.

Прежде чем я приближаюсь к ней, она вскакивает на ноги. Я останавливаюсь и вспоминаю похожий камень из далекого прошлого. Виллаки называли его инти ватана. Однажды я попытался взобраться на него, но немедленно получил парализующий удар электрическим током.

— У тебя хорошая память, Плоть Снов, — говорит женщина с внешностью Амы Ситувы, — эта площадка, как и та, другая, отторгает тех, кто ступил на нее, не будучи приглашенным. Если хочешь, можешь попробовать, но я бы не советовала.

Ее голос не звучит, как женский. Он слишком низкий, и в нем слышатся мужские ноты.

— Кто ты? — спрашиваю я еще раз.

В ответ она снимает футболку, выскальзывает из юбки и сбрасывает туфли и чулки.

— Кто ты? — спрашиваю я в третий раз.

— Ама Ситува, — отвечает она.

— Ама Ситува мертва.

— Да. — Она улыбается улыбкой трупа. — И сегодня она умрет еще раз.

Обнаженная женщина направляется к священнику, стоящему в центре площадки. Он отступает в сторону, и она прыгает и подтягивается на каменную глыбу. Облокачивается на нее, глядя на меня, — тело выгнуто, лобок выпячен. Виллак обходит вокруг площадки, бормоча слова на незнакомом мне языке.

Священник останавливается и приставляет лезвие ножа к горлу женщины. Она не выглядит испуганной, просто молча смотрит в потолок, ровно дыша.

— Стоп, — тихо говорю я, — вы не должны этого делать. Давайте поговорим.

Виллак, не обращая на меня внимания, прижимает нож к горлу женщины и с усилием проводит лезвием слева направо, перерезая голосовые связки. Тело Амы Ситувы дергается, но она не делает попытки защититься. Она старается держать голову ровно, и он наносит второй удар ножом, потом третий, каждый раз погружаясь все глубже до тех пор, пока ее голова не сваливается с шеи, болтаясь только на тонком слое кожи.

Я безучастно смотрю на это жертвоприношение. Я убил слишком много людей, чтобы испытывать потрясение. Так что если священник хотел, чтобы я испытал шок, то ему это не удалось. Кровь Амы Ситувы стекает вниз и капает на каменную плиту. Виллак отходит в сторону, роняет нож, поднимает руки вверх и начинает петь. Я прикидываю, не метнуть ли мне в него один из моих ножей — со своего места я могу попасть, хотя вряд, ли эта дешевая поделка причинит ему много вреда, — но потом решаю подождать. Я хочу посмотреть, что он станет делать дальше.

Следя за священником, боковым зрением я замечаю движение в центре площадки. Мой взгляд переносится на пьедестал, потом обратно к священнику, затем снова возвращается к пьедесталу, и я замираю от изумления. Сначала мне показалось, что тело Амы Ситувы поменяло положение, но все гораздо необычнее. Вокруг него образовалось маленькое облачко зеленого тумана, которое поднимается к потолку, постепенно бледнея. Я вижу, как тело на площадке становится прозрачным и исчезает. Кости и плоть превращаются в легкие завитки бледно-зеленого тумана, который поднимается вверх и рассеивается, и вот уже нет ни женщины, ни тумана.

— Что за хрень? — изумленно хриплю я.

Виллак улыбается. Жертвоприношение оставило меня равнодушным, но последняя сцена произвела сильное впечатление. Священник не может скрыть злорадной усмешки.

— Это просто иллюзия, — бормочу я, — в комнате полно зеркал. Вы просто… — Я замолкаю, умом понимая, что это, скорее всего, простой обман зрения, хотя в глубине души чувствую, что все не так просто. Священники не станут тратить время на фокусы.

Пока у меня в голове происходит эта путаница, виллак поворачивается, идет к дальнему концу платформы и спрыгивает вниз. Я снова включаюсь в сюжет и бегу вокруг огромного камня, твердо настроенный поймать священника и вырвать у него ответы на некоторые вопросы. Повернувшись, он смотрит на меня своими белыми пустыми глазами. Я бросаю свою самодельную дубинку и готовлюсь к действиям с применением ножей. Но, прежде чем я успеваю осуществить задуманное, с потолка внезапно спускается зеркало и встает на ребро, точно попадая в щель на полу передо мной и блокируя путь.

Выругавшись при виде собственного отражения, я с размаха бью кулаком в зеркало, чтобы силой проложить себе дорогу. Но оно оказывается ударопрочным. Я скриплю зубами от боли, прижимаю руку к груди и стискиваю место удара, чтобы уменьшить боль. Несколько раз я сгибаю и разгибаю руку, потом отступаю, решив зайти с противоположной стороны. Это пустая трата времени — передо мной упадет еще одно зеркало, я уверен, но я должен попытаться.

Я замечаю несколько зеркал по краям комнаты, за которыми видны еще помещения. В каждом находится мумифицированный труп, прикрепленный ремнем к стулу. Я игнорирую их, фокусируя свое внимание на виллаке. Он стоит, раскинув руки в стороны, и что-то бормочет. Заметив еще одно спускающееся зеркало, я бросаюсь вперед, надеясь проскочить, но оно врезается в пол раньше, и я отскакиваю назад.

Шипя от злости, я даю себе короткий отдых, обдумывая следующий шаг. Пока я лежу на каменном полу, как побитая собака, еще одно зеркало падает вниз и встает на свое место позади меня. Я в ловушке. Я не реагирую сразу, а, переведя дыхание, встаю и оцениваю ситуацию. С трех сторон я окружен зеркалами, с четвертой находится инти ватана. Похоже, выхода нет, но я не отчаиваюсь. Виллаки заманили меня сюда не для того, чтобы просто убить.

Как будто повинуясь чьей-то воле, зеркало в стене скользит вверх, и передо мной открывается спрятанное за ним помещение. Я делаю несколько шагов вперед, потом останавливаюсь в замешательстве. В этом помещении нет трупа, лишь еще одно зеркало, которое бросает мне мое лысое татуированное отражение. Что за бред — здесь должен быть выход! Возможно, панель в полу или…

Я наклоняюсь, чтобы осмотреть пол, и у меня мороз пробегает по коже. Мое отражение в зеркале неподвижно. Оно стоит, как прежде, и улыбается. Но я ни разу не улыбнулся с тех пор, как увидел в крематории Аму Ситуву.

Выпрямившись, я разглядываю фигуру — лысую голову, зеленые глаза и вытатуированных змей на щеках. Очень точное мое изображение в образе Паукара Вами. Но дело в том, что в настоящее время я нахожусь в образе Эла Джири — змеи затерты, парик на месте, контактные линзы сняты. Это не отражение. Это точная копия в человеческий рост. Но зачем помещать ее сюда? Что они собираются…

Правая рука копии поднимается. Она хватает меня за горло и сжимает. Лицо копии оживает. Зеленые глаза впиваются мне в лицо, губы изгибаются в презрительной усмешке.

Я ударяю по руке и бью по ногам моего противника, но он не обращает внимания. Вместо этого, наклонившись вперед, он усмехается — усмешка эта мне хорошо знакома — и произносит голосом, который я много раз слышал в своих ночных кошмарах:

— Давно не виделись, Эл, мой мальчик.

Приступ нечеловеческого страха охватывает меня, и я перестаю бороться. Это не копия — передо мной настоящий Паукар Вами!

Его пальцы сжимаются и перекрывают ток крови. Как мешок, я валюсь на пол. Темные волны поднимаются вокруг, погружая все во мрак. Последнее, что я вижу, — дьявольская улыбка моего давно умершего отца. Потом пустота — лишь ползущие из тумана кошмарные змеи.

Часть третья Нечестивые союзы

Глава первая ЗМЕИ

Несколько минут я лежу с открытыми глазами, не осознавая этого. Темнота такая, что я принимаю ее за темноту моих видений. Со стоном я сажусь и начинаю растирать распухшую шею. Я сам душил людей до потери сознания, но в первый раз оказался в роли удушаемого. Глотать больно, но я заставляю себя сделать это несколько раз, и боль уменьшается, давая возможность дышать, испытывая минимальный дискомфорт. Эх, чего бы я сейчас не отдал за стакан воды!

Встав на ноги, я медленно поворачиваюсь, расставив руки, и стараюсь нащупать что-нибудь пальцами, но вокруг пустота. Нагнувшись, начинаю ощупывать пол, чтобы понять, где я нахожусь. Твердая земля, влажно, пахнет мускусом. Я тыкаю руками в стороны, вокруг — пустое пространство. Я ощупываю себя в поисках пояса с ножами, но он исчез. И трость тоже.

Я снова сажусь и позволяю своим мыслям вернуться назад к моей встрече с прошлым в статуе Манко Капака. Стараюсь убедить себя, что то, что я видел, не было — не могло быть — реальностью. Просто некое мысленное подобие событий. Другого логического ответа у меня нет.

А что насчет двойника Амы Ситувы? И других, которых Капак Райми, по его словам, видел за неделю до своего исчезновения? Найти человека, который выглядит полным двойником другого, очень трудно. Найти множество двойников для группы людей… Я даже не собираюсь вычислять шансы. Происходит нечто, чего я не могу объяснить, и самое лучшее в данной ситуации — не вмешиваться в ход событий. Но надо выделить самое важное. Здесь наверняка имеется выход, и я, во что бы то ни стало, должен его найти.

Поднявшись, я принюхиваюсь, не обнаружится ли какой-нибудь запах из внешнего мира. Может, есть тяга?

— Эй! — хрипло каркаю я, гримасничая от резкой боли в горле. — Эй! — с трудом повторяю, едва владея голосом.

Меня как будто рвет толченым стеклом. Не обращая внимания на боль, я слушаю эхо. Оно очень тихое, идет слева. Вглядываясь в ту сторону, кричу снова, теперь уже нечто без слов, и эхо слышится яснее. Ничего подобного не происходит, когда я ору в других направлениях, поэтому, протянув руки вперед, я направляюсь влево. Про себя считаю шаги, чтобы не ошибиться, если придется возвращаться. Пять… восемь… четырнадцать…

На тридцать четвертом шаге моя рука касается кирпичной стены, влажной от конденсата. Я ощупываю ее пальцами, потом ощупываю землю, чтобы узнать, нет ли здесь луж. Нахожу несколько, погружаю палец в воду и пробую ее на вкус. Вода немного горчит, но в остальном вполне сносная. Я встаю на четвереньки и пью из самой большой лужи, наконец-то утоляя жажду.

Напившись, встаю, вытираю губы, наудачу выбираю направление и иду, прикасаясь к стене кончиками пальцев в поисках бреши или щели. И не думаю ни о чем, кроме этой стены, безжалостно выбросив из головы остальные мысли.

Я понятия не имею, какой сейчас день и сколько времени — мои часы кто-то снял с запястья, сотовый телефон тоже исчез. Вместо того чтобы огорчаться по этому поводу или раздумывать, куда же меня забросили, я опять считаю шаги, сузив свой мир до стены, темноты и звука шагов.

Насчитав сорок семь шагов, натыкаюсь на другую стену. Здесь дорога прерывается. Повернув на девяносто градусов, продолжаю идти вперед и считать.

Через сто семнадцать шагов рука внезапно нащупывает пустоту. Я поворачиваюсь и делаю два шага вперед. Протягиваю в сторону правую руку и натыкаюсь на стену. Левой рукой тянусь в противоположную сторону… еще немного… стена. Передо мной проход.

Стоя посередине, я могу коснуться обеих стен. Стараясь держаться в центре, начинаю двигаться вперед, ощупывая стены в поисках бокового ответвления. Через шестьсот пятьдесят девять шагов снова нащупываю пустоту. Исследуя пространство, убеждаюсь, что добрался до перекрестка, от которого расходятся четыре дороги. По очереди исследую каждый туннель, внимательно прислушиваюсь, всматриваюсь во мрак в поисках малейшего проблеска света. Но вокруг полная темнота. И никаких звуков, кроме капанья воды. Потом, когда я исследую туннели по второму разу, внезапно слабый шум — возможно, человеческий крик, а может, просто крысиный писк — доходит до моего слуха из одного туннеля. Осторожно начинаю двигаться в ту сторону. Этот туннель такой же ширины, как и предыдущий. Я продвигаюсь так же, как и раньше, раскинув руки в стороны. Внезапно опора под ногами заканчивается, и я падаю. Подавляя вопль, цепляюсь ногтями за кирпичную стену. Потом ноги натыкаются на землю, и я перевожу дух. Это было короткое падение. Наклонившись, дотрагиваюсь до пола. Это бетон. Протягиваю руки перед собой и натыкаюсь на воздух, а подо мной, скорее всего, бетонная ступень, похоже, первая ступень лестницы, идущей вниз. Я нащупываю ногой следующую ступеньку и делаю шаг глубже под землю в поисках источника этого иллюзорного звука.

Пятьдесят ступенек… сто… сто пятьдесят… Я уже в четырех шагах от двухсотой ступени, когда они наконец заканчиваются, и я достигаю уровня земли. Я нахожусь в туннеле с арочной крышей. Могу сказать это с уверенностью, потому что его освещает самый замечательный в мире светильник, слабо мерцающий впереди. Желание рвануться к свету очень велико, но я подавляю его и внимательно изучаю местность. Туннель идет в обоих направлениях и кажется бесконечным, но освещает его только один светильник. Повернув направо, я иду к нему. Он вделан в камень, внутри имеется сменный фитиль, спускающийся в специальный контейнер. Унести его нельзя. Мне придется продолжать свой путь без него в надежде найти впереди другие светильники.

Сосредоточившись на единственной задаче — выбраться отсюда — и стараясь не думать об отце, Аме Ситуве и виллаках, я двигаюсь вперед, больше не ощупывая рукой стену, а кое-как различая дорогу в лучах светильника, постепенно становящихся слабее. И снова я окружен почти полной темнотой, но внезапно впереди раздаются какие-то звуки. На этот раз шум определенно производят человеческие существа — громко спорят мужские голоса. Я поспешно направляюсь к входу в другой туннель. В нем нет светильников, но ощущается поток свежего воздуха, и голоса мужчин раздаются громче.

Это длинный туннель. Я прекращаю считать шаги, поскольку теперь продвигаюсь не вслепую, но голоса затихают, когда я приближаюсь к ним. К тому времени, когда я дохожу до конца, спорящие голоса совсем замолкают, а вместо них раздаются какое-то бормотание и звуки потасовки. Я останавливаюсь и напряженно прислушиваюсь. Сначала мне кажется, что впереди лишь двое, однако, прислушавшись к голосам, я увеличиваю эту цифру. Поскольку ничего другого не остается, делаю еще несколько шагов, гадая, что меня ждет впереди.

Я оказываюсь в большой искусственной пещере с высоким потолком, девяносто футов в ширину и, возможно, сто пятьдесят в длину. На стенах ничего нет, кроме свечей. Пол покрыт толстым зеленым ковром.

Внутри помещения находятся три женщины и пятнадцать мужчин. Все молоды — младшему на вид тринадцать или четырнадцать, остальным не больше двадцати пяти, — и почти все они чернокожие. Их головы выбриты, на щеках у каждого вытатуированы такие же змеи, как и у меня, но однотонные: синие, красные, желтые и т. д. Все восемнадцать одеты в джинсы и темные футболки. Они босиком.

Похоже, я нашел Змей.

Молодые люди разбиваются на двойки и тройки. Они наносят друг другу удары с необыкновенным проворством. Их руки и ноги не защищены, на них остаются ушибы и кровоподтеки от слишком сильных ударов, но никто не обращает внимания на раны — каждый встает, когда его сбивают с ног, и продолжает драться дальше, делая паузу только для того, чтобы вытереть кровь. Они дерутся молча, но время от времени один из старших резко критикует младших за ошибки. Девушки и молодые люди сражаются на равных, принимая свою долю критики и наказания без всяких поблажек.

Не обнаруженный никем, я молча наблюдаю несколько минут за состязаниями. Наконец меня замечает одна молодая женщина, отошедшая в сторону, чтобы снять свою порванную футболку. Она стягивает ее через голову, обнажая грудь — никто из мужчин не поводит и глазом в ее сторону, — потом снова подходит к своему партнеру, чтобы продолжить состязания, и тут ее взгляд натыкается на меня. Она останавливается, руки падают вниз, и она стоит, уставившись на меня без всякого выражения. Ее партнер поворачивается, чтобы взглянуть, на что она смотрит, и через минуту все стоят и смотрят на меня лишенными выражения взглядами.

Я выхожу вперед и останавливаюсь в пяти футах от ближайшего члена группы — высокого, гибкого темнокожего парня, которому немного за двадцать. Я хриплю:

— Где я?

Парень ничего не отвечает, только поднимает руку и поглаживает красную змею на щеке, с подозрением рассматривая меня.

— У тебя есть имя? — Мне трудно говорить.

В ответ парень обходит меня, оценивающе оглядывая, и замечает отметины на моем горле. Поигрывая мускулами, он смотрит на меня, но в нем чувствуется неуверенность — слишком уж он хочет казаться крутым. По тому, как он движется, я понимаю, что парень еще не проверен в настоящем бою.

Он останавливается позади меня. Я чувствую его дыхание на своей шее, но не поворачиваюсь. Женщина с голыми грудями выступает вперед, ее левая рука касается моего паха, черные глаза жестко глядят прямо мне в лицо, стараясь заметить, выбит ли я из колеи ее неприличным жестом и наготой. Но я смотрю на нее совершенно равнодушно, ожидая, когда она закончит свои игры.

— Как ты попал сюда? — спрашивает она, убирая руку.

— Зашел.

— Кто ты?

— Я первый спросил его имя.

Женщина поднимает руку и дает сигнал большим и указательным пальцами. Сейчас же восемь человек из группы становятся веером позади нее — четверо слева, четверо справа. Они окружают меня, не скрывая воинственных намерений.

— Имя? — произносит женщина.

Сначала я хочу солгать, но потом решаю, что в этом нет смысла.

— Эл Джири.

На лице женщины я читаю облегчение, как и на лицах всех остальных.

— Тебя ждут, — говорит она, потом поворачивается ко мне спиной, ища своего спарринг-партнера, и они продолжают бой.

Через несколько мгновений остальные шестнадцать присоединяются к ним.

Слегка ошарашенный, я смотрю на дерущихся.

— Кто меня ждет? — спрашиваю я. Нет ответа. Я сгребаю одного юнца и начинаю трясти его: — Кто, черт возьми?!

Он стремительно подносит к моему лицу руку со скрюченными пальцами. Мне приходится так же быстро дернуть головой, чтобы не быть ослепленным. Отбив его руку в сторону, я отпрыгиваю, чтобы контратаковать. Но он снова возвращается к своему учебному бою. Мне хочется врезать ему как следует, но это не имеет смысла. У них я не найду ответов. Лучше отправиться дальше и поискать в другом месте.

Обогнув дерущихся, я подхожу к двери в противоположном конце помещения. Ручка легко поворачивается. Бросив на группу парней и девушек последний озадаченный взгляд, я вхожу в ярко освещенный коридор и поспешно продвигаюсь вперед.

В стенах коридора я замечаю несколько дверей и по очереди захожу в каждую. Кладовые, снова коридоры, темные и пустые. Никаких признаков жизни. Наконец я подхожу к вращающимся дверям. Пройдя сквозь них, попадаю в кухню, где вижу нескольких мужчин и одну женщину, одетых, побритых наголо и татуированных точно так, как те, которые дерутся в тренировочном зале. Они в молчании трудятся около старинных печей, выпекая хлеб. Один из мужчин замечает меня и хмурится:

— Сюда нельзя входить!

Я игнорирую его слова и иду вперед. Мой взгляд замечает микроволновые печи, стоящие в углу, старую посуду, перемешанную с новой, три огромных холодильника вдоль стены и пару холодильников, стоящих отдельно. Мужчина с хмурым выражением лица направляется, чтобы остановить меня.

— Нельзя сюда входить, — повторяет он, на этот раз тихо, что предвещает драку.

Критически оценив повара, я понимаю, что он не менее опасен, чем те в пещере, если не более. Надо быть осторожным.

— Меня зовут Эл Джири, — негромко говорю я.

Он расслабляется:

— Мы вас ждем.

— Вы знаете, кто я?

— Эл Джири, — смеется он.

— Это все, что вы знаете?

Он кивает:

— Нам сказали, что вы придете.

— Кто сказал?

Он делает такое лицо, словно уверен, что я знаю ответ и просто проверяю его:

— Вероятно, тот же человек, который доставил вас сюда.

— И это?..

— Сами знаете, — усмехается он и возвращается к своему тесту, которое мешает довольно неловко. Мне кажется, что он больше похож на воина, чем на повара.

Некоторое время я наблюдаю за работой мужчин и женщин, потом спрашиваю повара, как его зовут.

— Рей, — говорит он.

— Рей, а дальше?

— Мы здесь пользуемся только именами.

Я захожу с другого бока:

— На сколько человек вы готовите еду?

— На восемнадцать человек фаланги 5С.

Это, вероятно, та группа, с которой я повстречался раньше.

— А сколько всего фалангистов?

— Не знаю.

— Вы к какой фаланге принадлежите?

— К 4А.

— Сколько человек в вашей группе?

— Восемнадцать — столько же, сколько и в остальных.

— А всего вас здесь сколько?

Он улыбается:

— Вы уже задавали мне похожий вопрос. Я по-прежнему этого не знаю.

— А кто знает?

Он пожимает плечами:

— Кобры.

— Кобры?

— Капитаны триумвиратов. В одном триумвирате три фаланги.

Он смешивает греческую и римскую терминологию, но я, не обращая на это внимания, делаю подсчеты. Восемнадцать умножить на три будет пятьдесят четыре. Если здесь имеется по крайней мере пять триумвиратов, тогда получается двести семьдесят, не считая Кобр.

— Откуда вы здесь появились? — спрашиваю я Рея.

Он качает головой:

— Мы не задаем подобные вопросы.

— Кто контролирует Кобр?

Тень раздражения падает на его лицо.

— У меня нет времени.

— С кем я должен говорить?

— Не знаю.

— Кто велел послать за мной?

— Никто. Нам просто сказали, что вы скоро придете, чтобы мы вам не мешали.

— Где я могу найти Кобр?

— У них есть собственные квартиры. Я не знаю где. Они приходят к нам, а не наоборот.

— Есть здесь какое-нибудь главное место для собраний?

Рей ведет меня к вращающимся дверям и указывает на дверь слева:

— Идите по этому коридору. Когда дойдете до третьей двери справа, сверните туда. Вы доберетесь до главного холла, хотя сомневаюсь, что сегодня там кто-то есть.

— Который час? — спрашиваю я.

— Без десяти четыре. Все или тренируются до шести, или на задании.

В последний раз я смотрел на свои часы в статуе Манко Капака, и они показывали без нескольких минут полдень. Прошло меньше времени, чем я думал. Я благодарю Рея за помощь. Он улыбается мне и возвращается в кухню. Я направляюсь к двери, потом разворачиваюсь, иду за Реем и прошу у него стакан воды. Пока он ходит за водой, я незаметно краду со стола нож и отправляюсь искать главный зал.

Рей правильно указал мне дорогу. Через несколько минут я уже стою у входа в огромную пещеру, которая мне знакома. Я был здесь десять лет назад по приглашению виллаков. Мало что изменилось с тех пор — стены украшены символами, много кроваво-красных изображений солнца. Огромный золотой медальон в виде солнца свисает с потолка над круглым каменным помостом, как в солярии Манко Капака, только больше. Должно быть, он футов сто пятьдесят в диаметре. В центре помоста расположены три трона. По окружности стоят стулья, на которых сидят привязанные к ним мумии. Между ними есть пустые пространства. Должно быть, священники поместили некоторых своих умерших предков в отделения солярия.

Я осторожно подхожу к платформе, внимательно изучаю тени в освещенной свечами пещере на наличие виллаков и Змей. Кроме меня, здесь никого нет. Я огибаю помост и, прижимая нож к боку, медленно продвигаюсь вперед, чувствуя свое одиночество и незащищенность.

— Вы нашли сюда дорогу раньше, чем я ожидал, — раздается голос сверху. Я поднимаю нож и безуспешно вглядываюсь в темноту, скрывающую потолок.

— Бросьте нож, — говорит голос, и я вижу падающую вниз веревку, — он вам не понадобится.

Какой-то человек быстро спускается вниз по веревке и по-кошачьи приземляется на помост, потом поворачивается ко мне и улыбается. Он старше всех остальных, кого я сегодня встретил здесь, — ему около тридцати. Бритая голова, на щеках вытатуированы голубые змеи, а на футболку надета кожаная куртка.

— Вы — Кобра? — спрашиваю я, не опуская ножа.

Он поднимает бровь:

— Быстро схватываете. Да. Я командую вторым триумвиратом. Знаете про них?

— Кое-что узнал. Сколько всего триумвиратов?

— Семь. Сейчас мы формируем восьмой.

Значит, у них почти четыреста человек в подчинении. Неудивительно, что Даверна так беспокоят Змеи.

— Кто руководит вами и финансирует вас?

Кобра улыбается:

— Не задавайте вопросов — не получите лжи в ответ. Пойдемте, мистер Джири, хозяин ждет.

Он протягивает мне конец веревки.

— Я не стану никуда подниматься, пока мне не скажут, что происходит, — говорю я.

Он пожимает плечами:

— Значит, будете сидеть здесь, пока не испортитесь.

— К кому вы меня ведете?

— Увидите, когда подниметесь туда.

— Это?.. — Я не могу заставить себя произнести имя.

Улыбка Кобры гаснет, и он дергает за канат. Поскольку у меня нет выбора, я начинаю подниматься вверх по канату, сопровождаемый Коброй, пока не оказываюсь на балконе. Оказавшись там, я поворачиваюсь и приставляю нож к горлу Кобры.

— Мне нужны ответы на мои вопросы, и немедленно, — рычу я, но он смеется в ответ:

— Убейте меня, если хотите, мистер Джири, но вы не узнаете от меня ничего. Здесь никто не боится смерти. Мы научены ее принимать.

Мне очень хочется перерезать ему горло, но это вряд ли приблизит меня к разгадке. Отступив, я даю ему возможность забраться, и он, пройдя платформу, направляется в другой туннель.

— Сколько здесь туннелей? — спрашиваю я, когда мы миновали еще несколько проходов.

— На этот вопрос я не мог бы ответить, даже если бы захотел, — говорит Кобра. — Я здесь уже шесть лет, и все еще нахожу новые лабиринты.

— Шесть лет — долгий срок, если проводить его под землей, — замечаю я.

— Да, — соглашается он, и в его голосе слышится нотка горечи.

— Эти туннели построили виллаки?

Он некоторое время думает, потом кивает.

— Они все еще их контролируют?

Щелкнув языком, он грозит мне пальцем. Мы минуем один туннель за другим, поворачивая под разными углами. Наконец подходим к двери, и Кобра останавливается:

— Мы пришли. Я вас покидаю. Дальше можете идти сами.

— Подождите, — останавливаю его я, — как вас зовут?

— У Кобр нет имен. В общепринятом смысле.

Он уходит.

Несколько мгновений я стою в растерянности, потом распахиваю дверь. Вхожу в короткий коридор, по обеим сторонам которого рядами лежат человеческие черепа, некоторые с клочьями мяса и кожи. Со всех срезаны макушки, а в отверстия вставлены свечи. Я не подвержен суеверным страхам, но даже у меня начинают трястись поджилки, пока я прохожу этот короткий промежуток до двери в противоположном конце коридора.

Стараясь избавиться от страха, я сосредоточиваю все внимание на двери. Открыв ее, делаю шаг вперед и оглядываюсь. Я нахожусь в комнате больших размеров, в одном углу которой стоит односпальная кровать, а в другом навалены ножи, различное оружие и цепи. Третий угол пуст. В четвертом стоит стол, украшенный человеческими костями — десятки их приколоты к ножкам и краю столешницы. За столом, повернувшись ко мне спиной, сидит человек. Он чем-то занят. Подойдя ближе, я заглядываю через его плечо — и вижу, что он выковыривает глаза из глазниц мертвой детской головы.

— Ты когда-нибудь убивал ребенка? — спрашивает он, не оборачиваясь.

— Нет, — выдыхаю я.

— Отличная забава.

На подобное заявление нет ответа. Глядя в сторону, я жду, чтобы он заговорил снова, что он тут же и делает:

— Знаешь, кто я?

— Я знаю, за кого вы себя выдаете.

Я чувствую, что он улыбается.

— Не доверяешь собственным глазам и ушам?

— Я знаю, как просто подделать человека. Сам делал это десять лет.

— Внешность — да. Но не голос, — возражает он. — Я много раз подслушивал, как ты говоришь. Ты никогда не мог овладеть моими приятными обертонами.

Он поворачивается и смотрит на меня. Так близко его нельзя не узнать. Лицо, глаза, даже змей можно скопировать, но это выражение абсолютного, ликующего, нечеловеческого зла — единственное в своем роде. Я никогда даже близко не повторял его и не верю, что кто-нибудь может это сделать.

— Мои приветствия, Эл, мой мальчик, — говорит Паукар Вами, потом протягивает руку и улыбается своей самой очаровательной улыбкой: — Не обнимешь своего доброго старого папочку?

Глава вторая ПАПАША

— Но ты же мертв.

Обращенные к живому человеку, эти слова звучат смехотворно. Я сижу на краю кровати напротив своего отца, умершего десять лет назад.

— Нет, — говорит он, задумчиво вертя в руках детскую голову, — я был мертв и скоро снова умру, я это знаю, но в настоящее время я жив. — Он издает сдавленный смешок. — И возможно, это один из моих лучших дней.

— Где ты был? — спрашиваю я.

— В основном я был покойником. А последнее время нахожусь здесь, обучая моих мальчиков и девочек, как стать хорошими маленькими киллерами.

— Вербовал Змей?

— Некоторое количество, но большинство было доставлено священниками. Я — номинальный лидер, наемный убийца, который возвращается из могилы. Время от времени священники жестоко убивают меня на площади перед всеми Змеями, а потом снова воскрешают. Это производит сильнейшее впечатление на моих учеников. Кроме того, я произношу страстные речи и участвую в обучении. Время от времени сопровождаю какую-нибудь фалангу в набеге на верхний мир и снова упиваюсь дивными объятиями смерти.

— Ты убил людей Даверна и Тассо?

— Кое-кого из них. Об остальных позаботились Змеи.

Значит, Даверн был прав. Паукар Вами действительно убивал его людей. Просто это был не тот Вами, которого он подозревал.

— Этого я не понимаю. Ты же был Аюмарканом. Ты должен был умереть вместе с Кардиналом. Черт возьми, так оно и было! Каким образом ты вернулся обратно?

— Я не вернулся, — отвечает он, и глаза его темнеют, — меня вернули. — Он отбрасывает в сторону детскую голову, встает и потягивается.

Точно такой, каким я его помню. Не постарел ни на день. Он должен быть уже стариком, но время не легло тяжким бременем на его плечи. Он выглядит моложе, чем я.

— Здесь темнота. — Он дотрагивается пальцем до головы. — Память очень ослабла. Я знаю, что ты мой сын, мой первенец, но не могу вспомнить твою мать или то, как ты рос. Я смутно припоминаю, что десять лет назад мы работали вместе, но, хоть убей, не помню, почему пересеклись наши дороги и какую общую цель мы преследовали.

— Не помнишь Билла Кейси? — тихо спрашиваю я.

Он хмурится:

— Во сне иногда мне приходит это имя, не знаю почему. Кто он такой?

— Офицер полиции.

— Мой враг? Человек, которого я убил или который пытался убить меня?

Я молча качаю головой. Мне хочется думать, что он играет со мной, но по его глазам я вижу, что это не так. Он действительно не знает.

— Мы вернемся к Биллу, — бормочу я, стараясь успокоиться. От столь сюрреалистической встречи нетрудно и рехнуться. Но я должен оставаться в твердом уме и не торопить события. — Расскажи мне о себе… за последние десять лет… что произошло?

— Это долгая история.

— У нас есть время.

— Да. Больше, чем ты можешь представить. По крайней мере, у меня. — Он поглаживает змею на щеке точно так же, как я поглаживаю свою с тех пор, как сделал тату. — Десять лет назад я умер. Свои последние минуты я помню отчетливо. Ты был вместе со мной во Дворце. Я хотел остановить Кардинала, который намеревался покончить с собой, поскольку знал, что его жизнь связана с моей. Он создал меня. Мне было предопределено умереть вместе с ним. Я попытался остановить его, когда он собрался прыгнуть вниз, но не смог. Он прыгнул. Меня окутал зеленый туман. Мир стал меркнуть, потом наступила пустота. Я умер.

В его глазах гнев и замешательство.

— Это ты похитил Райми? — Я понимаю, что забегаю вперед, но мне безумно хочется узнать это.

Киллер качает головой:

— Здесь священники чисты — я не должен был причинять вред новому Кардиналу. Если бы я ослушался, наказанием стала бы смерть.

— Я думал, что ты можешь возрождаться после смерти.

— Как я уже сказал, я могу возродиться, но только с помощью виллаков. Если они решат не воскрешать, меня постигнет реальная смерть, без всяких камбэков. Я не боюсь конца — всегда считал смерть любовницей, а не врагом, — но не спешу попадать в ее объятия.

— Расскажи мне о процессе воскрешения. Как они вернули тебя? Это больно? Что ты помнишь о прошлом?

В его глазах я вижу холод.

— Прошло семь или восемь лет с того времени, когда меня оживили в первый раз. Я ничего не помню о предшествовавших месяцах, ведь смерть — это небытие. Я очнулся в темноте. В тот момент я ничего не мог вспомнить о своей предыдущей жизни. Я кричал, как новорожденный, инстинктивно понимая, что меня могло бы и не быть. В мой мир вошел свет. Я увидел людей в белых одеждах, с белыми глазами. Они ощупывали мое лицо своими пальцами. Я был связан, но вырывался изо всех сил и смог освободиться. Я убил трех из них. Когда я преследовал четвертого, мое зрение заволокло зеленым туманом, и я вернулся в небытие.

Через несколько месяцев они снова вернули меня. На этот раз память у меня сохранилась. Кроме того, я был более крепко закован. Через переводчика один священник сказал, что они освободят меня, но, если я не буду подчиняться их приказам, они снова меня уничтожат.

Я дал им слово, что буду вести себя хорошо. Священник и его компаньоны взяли меня на ознакомительное посещение в эти туннели. Они сказали, что собирают армию и бойцы этой армии станут моими подчиненными. Виллаки хотели, чтобы я стал их номинальным лидером. Священник сулил несметное богатство и невероятные возможности, если я соглашусь. Будучи рассудительным человеком, я дал ему высказаться до конца. Когда он закончил, я задушил его и кое-кого из присутствующих, взял одного заложника и пошел искать путь наверх. Но через несколько минут зеленая мгла снова окутала меня. Я мог только вопить от боли, когда мое тело расползалось на части и пустота забирала меня к себе.

Вами замолкает. Его левая рука крепко сжата. Костяшки пальцев побелели от напряжения.

— Существование — тюрьма, так думают священники. — Он усмехается. — Я живу по их правилам, подчиняюсь их прихотям. Можешь представить, как это унизительно?

— Просто сердце кровью обливается, — усмехаюсь я, думая о всех невинных душах, которые он загубил, и не нахожу в себе ни капли жалости.

Он пристально смотрит на меня, его губы приподнимаются, обнажая оскал зубов.

— Вероятно, ты считаешь это подходящим концом для твоего старого доброго папочки.

— Вообще-то — да.

Он скалит зубы в усмешке.

— Рано радуешься, это не конец, это только начало. Я вернулся в третий раз, твердо усвоив, что нельзя воевать против священников. Я делал то, что они приказывают, говорил с их наемниками, обещая им город. Я позволил им убить себя перед молодыми мужчинами и женщинами, чтобы зажечь благоговейный страх в их сердцах.

Надолго меня не оставляли в живых. Бывали долгие месяцы, когда они не нуждались во мне. В это время я оставался гнить в чистилище. Я боялся таких периодов, боялся, что они не вернут меня назад, но спорить не имело смысла. Поэтому я смирился со своей судьбой и стал ждать лучших времен. И теперь они уже почти настали.

Он пересекает комнату и, присев рядом, стискивает мое колено. В тусклом свете его зеленые глаза злобно сверкают.

— Они обещали мне свободу! Еще несколько месяцев, и я смогу бродить по миру, как делал раньше. Я снова стану смертным — больше не будет воскрешений из мертвых, и я смогу свободно жить и убивать в оставшийся мне срок.

— Ты веришь виллакам?

— Разумеется нет, — раздраженно бросает он, — но в данном случае они сдержат свое слово. Они поклялись на крови, а это для них священно. Если все пойдет хорошо и ты будешь делать то, что тебе говорят, то я…

— Минуточку, — останавливаю я его. — Какое я имею к этому отношение? У меня нет ни малейшего желания снова видеть тебя на улицах города. К чертовой матери семейные узы! Лично мне ты милее мертвый, чем живой, но без разбора отбирающий чужие жизни.

— Эл, мальчик мой, — он издает театральный стон, — зачем ты говоришь эти ужасные вещи? Разве не знаешь, как я люблю тебя? Ты разбиваешь мое сердце.

— Чушь собачья, — хмыкаю я. — Лучше скажи, что надо делать, чтобы помочь тебе выйти на свободу?

Глаза Вами сужаются.

— Я не помню, чтобы ты раньше вел себя так неуважительно.

— Десять лет назад я нуждался в тебе, но никогда не испытывал к тебе ничего, кроме отвращения. Ты это отлично знал, да и сейчас, я уверен, прекрасно помнишь. Так что перестань играть в свои игры и выкладывай все начистоту.

— Очень хорошо, — хмыкает Вами, — виллаки хотят, чтобы ты…

Входная дверь открывается, и входит виллак, прижимая к груди кривой кинжал. Внутри меня поднимается волна ненависти, и я бросаюсь к нему, чтобы вырвать нож и выпустить ему кишки. Мой отец с силой отталкивает меня, потом качает головой:

— Сядь, Эл, мой мальчик, или я отдеру тебя ремнем.

— Можешь пресмыкаться перед этими ублюдками, — ору я, — но я не стану этого делать. Дай мне уйти, или я…

— Я уже душил тебя сегодня, — говорит он спокойно, — если надо будет, задушу до конца.

Тихая угроза в его голосе заставляет меня остановиться. Последние десять лет я никого не боялся. Но, очутившись лицом к лицу с человеком, которого так долго копировал, я получаю напоминание, что он гораздо более жесток и неумолим. Я неплохо его изображал, но сейчас все происходит в реальности. Он гораздо более бессердечен, чем я смогу когда-либо стать. Противоречить ему глупо. Снова опускаясь на кровать, я молча наблюдаю за тем, как мой отец разговаривает со священником, и не вмешиваюсь.

— Добро пожаловать, о, мудрое и слепое, как крот, святейшество, — приветствует Вами своего посетителя. В его насмешливом голосе чувствуется напряженность. Смерть действительно ужасная штука, и ее угроза заставляет голос Паукара Вами дрожать. Виллак ничего не говорит, он молча протягивает нож. Киллер послушно берет его. — Кого вы повелите мне убить, о, не следящий за модой господин? — Священник слабо улыбается и указывает на грудь киллера. Губы Вами сжимаются. — Нет!

Виллак что-то резко произносит на своем непонятном языке и снова указывает на грудь Вами. Наемный убийца делает гримасу и смотрит на меня.

— Видишь, что мне приходится терпеть? — вздыхает он, потом приставляет острие кинжала к точке под сердцем и вонзает его по самую рукоятку. Искривленный клинок идет вверх по мере погружения. Вами хрипит от боли, падает на пол, бьется в конвульсиях и… умирает.

Когда грудь моего отца опускается и свет уходит из его глаз, виллак делает шаг вперед и ногой поворачивает голову трупа набок, чтобы глаза его смотрели в сторону.

— Этот человек может быть страшным раздражителем, — произносит он на чистом английском, — но он знает, как достойно убить себя.

Слова священника поражают меня больше, чем самоубийство отца.

— Вы можете говорить? — глупо удивляюсь я.

— Мы всегда могли говорить, — отвечает он. — Просто никогда не затрудняли себя изучением вашего языка — ваша речь режет нам ухо. Но времена меняются, и мы на многое стали смотреть по-другому с тех пор, как ушел последний ватана. Большинство из нас все еще остается верным языку наших отцов, но некоторые научились говорить на вашем языке.

Онемев, я смотрю на виллака, а труп моего отца дергается и превращается в зеленый туман, как произошло с Амой Ситувой в статуе Манко Капака. Через несколько мгновений он становится облаком сверкающих частиц, которое медленно растворяется в воздухе.

— Паукар Вами возвращается в небытие. — В смехе священника слышатся нотки жестокости. — Он безумно боится пустоты потустороннего мира, но на этот раз его пребывание там будет коротким. Скоро мы его вернем назад.

— Как? — спрашиваю я.

Виллак потирает нос:

— Это секрет. Идем. — Он распахивает дверь. — Ты должен кое с кем встретиться.

Я делаю несколько шагов вслед за ним, потом смотрю на то место, где только что испарился Вами, и останавливаюсь:

— Почему вы заставили его убить себя?

— Скучаешь? — лукаво спрашивает священник.

— Просто хочется знать.

Виллак пожимает плечами:

— Отчасти, чтобы доказать, что мы имеем власть над смертью. Ты это знал и раньше, но знать и верить — это разные вещи. Вами думает, что мы говорим только по-инкски. Если бы он был более осведомленным, то мог бы под пытками постараться получить информацию от кого-нибудь из нас.

— Боитесь, что он может причинить вам вред?

— Нет, он может причинить нам беспокойство. — Виллак нетерпеливо топает ногой, пустые белые глаза спокойны, как всегда. — Идем. Время уходит. Дети ждут.

Я не понимаю, что он имеет в виду, но противоречить нет смысла. Подавив желание задать еще несколько вопросов, я следую за слепым священником по коридору, уставленному черепами, закрыв одну клеточку пазла и приготовившись к другим многочисленным тайнам.

Глава третья РОК

Чередой длинных, извилистых туннелей виллак выводит меня обратно к большой пещере с огромным камнем инти ватана. Многие туннели освещены — на благо Змей, как я полагаю, — и я пользуюсь возможностью изучить лишенное черт лицо виллака, очень бледную кожу, светло-каштановые волосы и нежные руки.

— Как вас зовут? — спрашиваю я.

— У меня нет имени, — отвечает он, — я слуга Инти, а ему не нужны имена. Он узнает своих сынов по горящему огню их душ.

— Инти? Ах да, бог Солнца.

Он останавливается, и его пустые глаза сужаются.

— Ты не веришь?

— В моем возрасте вряд ли можно найти кого-то, кто в это верит.

Священник улыбается:

— Если наша власть не дана богом, как ты объяснишь, что мы можем возвращать мертвых к жизни?

Он снова пускается в путь. Я в молчании иду сзади, не зная, что ответить.

Подойдя ближе к пещере, я слышу звуки множества голосов, шепот и шарканье ног. Я замедляю ход.

— Входи, — подбадривает меня священник, — здесь нет ничего страшного. Мы не причиним тебе вреда.

— Не в этом дело. — Я киваю в направлении голосов, поскольку опять забываю, что он не видит, и говорю: — Это похоже на Змей.

— Так оно и есть.

— Я думал, что мы идем на встречу с Капаком Райми, — бросаю я пробный камень.

К моему удивлению, он отвечает откровенно:

— Еще нет. Ты не готов. Когда это случится, мы отведем тебя к нему.

— Он здесь?

— Да. А теперь пойдем. Дети волнуются. Не стоит заставлять их ждать.

Оставив вопрос о Райми открытым, я иду вслед за священником ко входу в огромную пещеру, где останавливаюсь в тени и обозреваю открывшуюся передо мной сцену. В пещере полно народа. Я вижу сотни молодых мужчин и женщин, принадлежащих к Змеям. Должно быть, здесь находятся все семь триумвиратов. Мужчин раз в пятнадцать больше, чем женщин, чернокожих больше, чем белых. Все бриты наголо, татуированы и одеты в джинсы и майки, за исключением Кобр, на которых сверху еще кожаные куртки.

Змеи построены в шеренги соответственно рангу позади огромного камня инти ватана, на котором возвышается одинокий виллак с опущенной головой. У его ног находятся три ковша. Войско стоит в боевой готовности, но по стойке «вольно». Многие тихо разговаривают. Кобры патрулируют ряды, делая замечания тем, кто нарушает порядок, но не пресекают тихого шепота и легкого движения.

— Чего они ждут? — спрашиваю я.

— Своего вождя, — отвечает священник. — Они его боготворят, но он появляется редко, предпочитая действовать через нас. Им сказали, что сегодня он обратится к ним.

— Они ждут Вами?

— Да.

— Вы можете так быстро воскресить его?

— Нет. Мама Оккло работает быстро, но не настолько.

— Какая еще мама? — Я останавливаюсь, глаза мои расширяются от догадки. — Вы хотите, чтобы я вышел к ним?

Священник улыбается:

— А ты неглуп, Плоть Снов. Да, мы хотим, чтобы ты сыграл роль своего отца здесь так же, как делал это наверху.

— Нет! — резко бросаю я. — Этого не будет!

Не знаю, почему я реагирую так яростно. Я всегда настроен сказать «нет» на любые предложения виллаков, но дело не только в этом. Я чувствую ловушку.

— Они будут разочарованы, если их вождь не покажет себя, — говорит священник.

— Вообще-то мне плевать.

— Это надо сделать. Змеи важны для нас только из-за тебя. Если ты не проявишь к ним интереса, мы обойдемся без них. Это неизбежно повлечет за собой их ликвидацию. Мы подмешаем какой-нибудь смертельный быстродействующий яд в их пищу.

— Вы собираетесь убить собственных солдат?

— Но они не наши. Они солдаты Паукара Вами.

— Вы бы и со своими поступили так же, — с отвращением бросаю я. — Умертвили бы их за обеденным столом и оставили гнить.

— Мы делаем то, что обязаны, — напыщенно произносит священник.

Я пожимаю плечами:

— Так убейте их. Что я потеряю от этого?

— Друзей, — вкрадчиво говорит священник, — и много братьев и сестер.

— Какие, к черту, братья и сестры? Только потому, что их кожа такого же цвета, как моя… — я делаю гримасу, — или вы выражаетесь фигурально?

— У сорока из них течет твоя кровь. Мы получили целый урожай незаконнорожденных детей Паукара Вами, но они не знают, что он их отец. Они были завербованы на общих основаниях, и мы обращаемся с ними так же, как с остальными.

Я отступаю назад и начинаю всматриваться в юные лица Змей. Со своими выбритыми головами и татуировками на щеках они все могут быть его детьми, даже более бледные представители — Вами выбирал белых женщин так же часто, как и черных.

— Что заставляет вас думать, что мне небезразличны мои сводные братья и сестры, которых я никогда не видел? — угрюмо спрашиваю я.

— Узы крови обычно очень трудно игнорировать.

— Вы не убьете их, — с сомнением говорю я. — Если я не стану участвовать в ваших планах, вам придется обратиться к какому-нибудь другому сыну Вами. Зачем убивать тех, кто вам нужен?

— Но они нам не нужны, — возражает он, — мы уже выбрали кандидатов на случай, если ты нас подведешь. Этих нескольких мы сохраним. Все остальные не представляют для нас ценности.

Я делаю глубокий вдох, про себя проклиная виллаков и их умение поймать человека на крючок. Сначала они используют Райми и Билла, чтобы завлечь меня сюда. Теперь хотят представить меня сорока моим ближайшим родственникам и говорят, что они будут уничтожены, как насекомые-вредители, если я не подчинюсь. Я ненавижу этих белоглазых псов, но не могу не восхищаться их хитростью и коварством.

— Чего вы хотите? — вздыхаю я, словно они заставили меня раскрыть карты.

На самом деле это не так. При всем моем нежелании стать причиной смерти этих ребят я принесу их в жертву, если священники станут требовать от меня слишком много. Но я совсем не хочу, чтобы они это знали. Не сейчас.

— Мы хотим, чтобы ты занял наше место на инти ватана и помог нам править этим городом. Но к этой установке ты должен прийти добровольно. А сейчас мы хотели бы только, чтобы ты показался перед Змеями в качестве их вождя.

— Мне просто надо изобразить из себя Вами, а потом я могу уйти?

— Да.

— Когда я это сделаю, вы мне скажете, где находится Капак Райми?

— Нет.

Все это мне совсем не по душе — я чувствую, как уже готовы захлопнуться дверцы ловушки, но решаю подыграть им, чтобы потянуть время и узнать как можно больше о Змеях и планах священников.

Стараясь не делать из этого представления, я стаскиваю парик и стираю грим с лица носовым платком. Обычно я использую увлажняющие кожу лосьоны, но здесь довольствуюсь собственной слюной. Пока я изо всех сил тру себя носовым платком, появляется второй виллак и подает мне майку, кожаный пиджак и джинсы. Я надеваю их на себя, после чего первый священник лезет в карман и вынимает зеленые контактные линзы.

— Вы все предусмотрели, не так ли? — язвлю я.

— Мы старались.

Я без всякой радости вставляю линзы, и перевоплощение закончено.

Третий виллак ожидает меня в пещере с микрофоном.

— Мне это не понадобится. — Я отвожу его руку.

— Он нужен не для усиления, а для маскировки, — говорит англоговорящий священник. — Твой отец всегда говорит с ними именно так. Микрофон немного искажает звук. Без этого острое ухо может уловить различия в ваших голосах. Это нужно нам для того, чтобы…

— …прикрыть свои задницы, — заканчиваю я за него.

Он натянуто улыбается. Потом, прикрепив микрофон к моей майке, наклоняется к моему левому уху.

— А это для чего? — хмурюсь я.

— Это ресивер, по инструкции. Мы будем подсказывать тебе, что надо сказать.

Я позволяю ему вставить эту штуковину себе в ухо. Как только она оказывается на месте, оттуда слышится голос:

— Проверка, раз, два, три, проверка.

— Кто это? — спрашиваю я.

— Один из наших братьев, — отвечает первый виллак. — Ну как, работает?

— Да.

— Тогда ступай. Слова придут к тебе, когда будет нужно.

— Что мне надо делать? — нервно спрашиваю я. — Я никогда не любил произносить речи на публике.

— Иди к инти ватана, устрой смотр своим войскам — короче, будь Паукаром Вами.

Священники удаляются. Невидимый, я стою один в тени. Рядом есть выход. Можно рвануть на свободу. Но куда мне бежать? Ведь все ответы здесь.

Собравшись с силами, я направляюсь к большому круглому камню. Меня тут же замечают. Раздаются восторженные возгласы, громкий стук каблуков. Я иду медленно, бросая короткие взгляды налево и направо, обращенные на молодых солдат. Каждый из Змей салютует мне, когда я прохожу мимо. Кобры, отвлекшись от своих обязанностей, опускаются на одно колено и прикладывают ладони к полу, одновременно преклоняя головы. Я ищу глазами Кобру из второго триумвирата, который вел меня к комнате моего отца, но сверху все они выглядят одинаково.

Когда я достигаю платформы, стоящий на ней виллак поднимает голову и подходит к краю, чтобы поприветствовать меня.

— Раскинь руки в стороны, — шепчет голос мне в ухо. Теперь это голос священника, который вел меня к пещере. — Позволь ему соединить свои пальцы с твоими и поцеловать скрещение змеиных голов на твоем подбородке.

Расставив руки в стороны, как мне велели, я останавливаюсь на платформе, наклоняюсь вперед, и слепой священник касается моих рук своими пальцами. Бормоча что-то неразборчивое, он прикладывает губы к моему подбородку и целует головы вытатуированных змей. Раздается тихий шипящий звук, и, опустив глаза, я вижу его язык — он раздвоен.

Мне хочется отстраниться от него, но Паукар Вами никогда не отступает, и я держусь. Потом священник открывает рот, чтобы спеть, и я вижу, что язык у него снова стал нормальным. Может, у меня просто начались галлюцинации? Виллак продолжает свое монотонное пение. Я стою неподвижно, раскинув руки в стороны и ожидая дальнейших инструкций. Наконец он замолкает и подходит к трем ковшам, которые переносит к краю платформы.

— Повернись лицом к Змеям, — слышу я голос, — и повторяй за мной.

Я поворачиваюсь и повторяю слова виллака. Если бы я делал это как Эл Джири, я уверен, что спотыкался бы и запинался. Но в качестве Паукара Вами я бесстрашен и красноречив, просто прирожденный оратор.

— Наше время почти пришло. Многие годы мы существовали анонимно. Этому скоро суждено измениться. Городские воротилы знают о нас и встревожены. Скоро все будут дрожать при звуках нашего имени.

Мои слова отдаются эхом в стенах пещеры и нетерпеливо поглощаются слушателями. Многие из юношей и девушек улыбаются. Некоторые толкают локтем соседей и перемигиваются.

— Но мы должны еще немного потерпеть, — предостерегаю я, — наши враги скалятся друг на друга, как собаки, но нам нужно подождать, пока они займутся разборками, иначе они почувствуют исходящую от нас угрозу и объединятся.

— Повернись к виллаку, стоящему на инти ватана, — шепчет голос.

Я делаю, что он говорит, потом продолжаю:

— Перед выступлением вы пройдете крещение кровью. Вы выдержали многое, но впереди еще достаточно испытаний. Пусть это станет напоминанием о жертвах, которые вы принесли, и обещанием грядущей радости.

Ковши наполнены кровью. Это может быть кровь животных, но я почему-то уверен, что это не так.

— Вегетарианцам лучше покинуть помещение, — бормочу я, и вокруг раздаются злобные смешки.

— Это кровь побежденных, — говорит голос, и я послушно повторяю за ним, — кровь слабых и нищих духом. Чтобы очистить этот город, вы должны сначала прочувствовать его загрязненность. Удерживайте кровь в себе, когда будете пить ее. Тем, кто извергнет ее из своих желудков, здесь нет места, и они будут изгнаны.

Три виллака строевым шагом проходят от боковой части пещеры, напевая в такт ходьбе. Они принимают ковши из рук своего собрата на платформе, потом проходят по рядам, предлагая питье каждому из Змей по очереди и не двигаясь дальше, пока солдат не выпьет густую красную жидкость. Во время этой процедуры я продолжаю говорить:

— Сделайте глоток, не больше и не меньше. Те, кто не может выпить за свой город, нам не нужны, но не нужны и те, кто выпьет слишком много. Приветствуются только воины, проявившие умеренность и выдержку.

Я жду дальнейших инструкций, но их нет, поэтому я стою и смотрю, как Змеи с красными от крови губами и бесстрастными лицами заканчивают кровавый ритуал. Никто не отказывается, никого не рвет. Может быть, они уже проходили эту процедуру раньше. Я готов принять предложение, если оно последует, но мне ковша не подносят.

Когда кровь выпита последним из Змей, ковши возвращаются на платформу и виллак складывает их в кучу позади трона.

Мне дается указание общаться с воинами, делать комментарии и задавать вопросы.

— Но ничего не говорить про нас, — предупреждают меня.

Я брожу по рядам надменно, как настоящий Паукар Вами, и вглядываюсь в лица солдат, стараясь найти родственников. Они стоят по трое в ряд, между фалангами — промежуток, между триумвиратами — расстояние вдвое больше. Позади одиннадцать солдат стоят отдельно — новобранцы, ядро восьмого триумвирата.

Мне на ум приходит сержант, учивший меня, когда я только поступил в Гвардию. Я останавливаюсь в конце одной из фаланг и хлопаю по плечу дюжего тинейджера. Он вопросительно поворачивает голову, и я наношу ему удар в челюсть, отправляя в нокдаун.

— Я что, разрешил вам глазеть по сторонам? — ору я.

— Нет, сэр, — отвечает он с покрасневшим лицом, едва улыбаясь сквозь боль. Это большая честь — быть выделенным своим вождем, даже с помощью наказания.

— Встань!

Он встает. Среднего роста, крепко сбитый, широкое, открытое лицо. Не очень осмысленный взгляд.

— Как тебя зовут, парень?

— Леонард, сэр, первая фаланга, шестой триумвират.

— Давно у нас, Леонард?

— Три года два месяца и шесть дней, сэр.

— Какая хорошая память.

— Я отмечаю в календаре.

Я наклоняюсь к нему:

— Сегодня вечером возьми этот календарь, порви его и сожги.

Он растерян:

— Но… сэр… он принадлежит…

Я бью его по затылку:

— Я не просил обсуждать это. Я приказал.

— Да, сэр! — выкрикивает он.

Я отхожу от него и обращаюсь к остальным:

— Это касается вас всех. Сосредоточьтесь на настоящем. Пользуйтесь им. Дышите им. Соответствуйте ему. Прервите связь с миром времени. Если вы этого не сделаете, значит, вы принадлежите тому миру и не принадлежите мне.

По их сияющим лицам я вижу, что произвел впечатление, и чувствую, как гордость поднимается в груди. Я быстро подавляю это смехотворное чувство. Ведь это пешки виллаков, следовательно, мои потенциальные враги. Скорее бы закончить это представление и…

Я быстро следую мимо одиннадцати новобранцев, стоящих сзади. Один из них привлекает мое внимание. Я подхожу ближе, чтобы убедиться, что не ошибся, а он встревоженно делает шаг назад.

— Дрейк? Какого черта ты здесь делаешь? — спрашиваю я, а сын Фло таращит на меня глаза, потрясенный, что к нему обратился сам легендарный Паукар Вами. — Отвечай!

— Я… я Змея… сэр.

— Как давно ты здесь?

— Пару недель. Раз в несколько дней я тайком убегаю домой, но…

— Твоя мать знает об этом?

— Нет, конечно.

Он собирается с силами и прямо смотрит мне в глаза.

Я хочу спросить его, что он думает о том, как прореагирует Фло, если узнает, но потом вспоминаю, кого я должен изображать. Я делаю шаг в сторону от Дрейка:

— Скажи мне, почему ты здесь, парень? Что привело тебя в это печально известное логово воров… в эту пользующуюся дурной репутацией выгребную яму?

Разлается общий радостный смех. Но Дрейк крайне серьезен:

— Я хочу защитить свою мать, сэр.

— Каким образом?

— Хочу научиться сражаться. Город накануне волнений, но нет никого, кто бы защитил нас, кто бы поднялся против войска проклятых клуксеров.

— Проклятые клуксеры, — как эхо, повторяют некоторые Змеи.

Я останавливаю шум поднятием руки.

— Продолжай, — киваю я Дрейку, — говори так, чтобы все могли слышать. Как будто ты хочешь, чтобы слышал не только я, но и эта толпа.

— Змеи будут защищать своих родственников и друзей, — серьезно говорит Дрейк. — Мы разобьем гвардейцев, клуксеров и всех, кто угрожает тем, кого мы любим. Мы будем контролировать банды. Мы вернем в город мир и порядок и вышвырнем всех, кто сунется к нам!

Он выкрикивает последние слова, и они сопровождаются одобрительным гулом. Я жду, когда он смолкнет, и резко спрашиваю:

— А потом?

Дрейк растерян:

— Сэр?

— Что ты сделаешь потом, когда улицы станут твоими? Вернешься к своей матери? Или снова скроешься под землей?

— Заканчивай, — шипит виллак мне в ухо.

Я игнорирую его:

— Скажи мне, что ты будешь делать дальше?

— Я не знаю, сэр.

— Кто скажет этому мальчику? — во весь голос кричу я. — Кто знает? Кто думал об этом?

— Джири! — чуть не визжит виллак мне в ухо. — Если ты не прекратишь прямо сейчас…

Молодая женщина поднимает дрожащую ладонь.

— Да? — спрашиваю я ее, не обращая внимания на священника.

— Будем все контролировать, сэр, — говорит она уверенно.

— Вы завоюете улицы, а потом станете их хозяевами?

— Да.

— А как к этому отнесутся ваши родные и друзья? Что думаете?

Она хмурит брови.

— Горожане могут поддержать нас в борьбе против гвардейцев и клуксеров, — говорю я. — Но что случится, когда они захотят вернуться к нормальной жизни?..

Англоговорящий виллак врывается в пещеру.

— Сапа Инка! — кричит он. — Вы должны пойти со мной. У нас трудности. Вы нужны в другом месте.

— Я говорю с моими войсками, — рычу я, — и не люблю, когда меня прерывают!

— Клуксеры напали на один из наших постов. Вы должны идти!

При упоминании о клуксерах среди Змей поднимается злобное бормотание, и я понимаю, что виллак меня переиграл. Если я не пойду с ним, это будет означать, что я больше люблю произносить речи перед лицом своих сподвижников, чем защищать их от врагов.

— Ладно, — бормочу я раздраженно, а потом в последний раз обращаюсь к Змеям: — Подумайте о том, что я сказал. Подчинение естественно, когда вы служите мне, но острый ум всегда важен. Мои последователи должны уметь рассуждать, а не только слепо повиноваться.

Повернувшись к ним спиной, я иду за священником, который поспешно направляется к выходу, находящемуся в боковой стене пещеры. Я не оборачиваюсь назад, чтобы посмотреть на Змей — Паукар Вами никогда не смотрит назад.

Оказавшись за пределами видимости молодых солдат, виллак вздыхает с облегчением.

— Что такое «Сапа Инка»? — спрашиваю я.

— Так мы обращаемся к Паукару Вами. Это имя мы использовали очень давно, обращаясь к нашим военачальникам. — Его губы морщатся в презрительной усмешке. — Ты говорил глупо. Я предупреждал тебя не перечить нам.

— Вы сказали, чтобы я вел себя как Паукар Вами, — возражаю я.

— Да, исполнение было превосходное, — соглашается священник, потом добавляет язвительно: — До определенного момента. Но побуждение их задаваться вопросами об отдаленных целях было просто подстрекательством. Они же солдаты, и, когда им говорят — прыгайте, они должны прыгать, а не размышлять.

— В этом и есть разница между мной и вами. Я считаю, что они имеют право знать, во что их впутывают и что может из этого выйти.

— Когда Змеи станут твоими, — хмыкает священник, — можешь обращаться с ними, как пожелаешь. Но до тех пор я бы попросил уважать…

— Что значит «когда Змеи станут моими»?

— Змей вербовали для службы Паукару Вами, — говорит священник. — Он выступает в качестве номинального вождя, символа, который может их объединить. Не думаешь же ты, что мы можем отдать власть в руки киллера-психопата.

— Послушайте, — говорю я резко, — если вы надеетесь, что я возглавлю вашу армию, то вы…

Виллак подносит к губам небольшую трубку, сильно дует в нее и посылает мне в лицо облако розовой пыли. Я кашляю и задыхаюсь, пылинки наполняют мои легкие, и голова становится невероятно легкой. Ноги подкашиваются, а стены куда-то исчезают.

— Ублюдок! — кричу я, но вместо крика получается шепот.

Я пытаюсь ударить священника, но мой кулак как будто из ваты. Мне кажется, что я перестаю существовать, куда-то плыву… потом все чувства пропадают.

Когда я прихожу в себя, кто-то держит меня за руку и ведет по узкому туннелю. Наркотик все еще отравляет кровь, голова пульсирует. Остановившись, я выдергиваю руку у моего проводника и падаю на колени. Я изо всех сил стучу по полу кулаками, скалю зубы, и это, как ни странно, помогает прочистить голову. Виллаки явно меня чем-то отравили. Но наркотик не очень сильный, и, хотя мир вокруг странно мерцает по краям, я в состоянии распознать реальность и уцепиться за нее.

— Все нормально? — спрашивает мой гид, наклоняясь, чтобы помочь.

Женский голос. Я отталкиваю ее руки и усилием воли заставляю взгляд сфокусироваться.

— Кто ты? — задыхаясь, спрашиваю я.

— Друг. Я веду тебя на поверхность. Мы идем домой.

Я слишком слаб, чтобы бороться. Разрешив женщине ухватить себя за локти и поднять на ноги, я беспомощно прислоняюсь к ней. Потом, когда мы начинаем двигаться вперед, я бросаю взгляд на ее лицо и узнаю ее.

— Ама Ситува, — бормочу я, задаваясь вопросом, способен ли отличить фантазию от реальности после всего, что произошло.

— Да, — отвечает она.

— Ты настоящая или призрак?

Она медлит с ответом. Мы подходим к лестнице. Она останавливается у первой ступеньки, смотрит на меня и говорит тихим голосом:

— Не знаю.

Мы улыбаемся друг другу трясущимися губами. Ища поддержки, я сжимаю ее руку, а она в ответ сжимает мою. Потом мы начинаем подниматься.

Глава четвертая БЕСЕДЫ С МЕРТВЕЦАМИ

Время действия — среда, в районе полуночи, место действия — моя квартира. Ама на кухне готовит сэндвичи. Я говорил ей, что сам могу их сделать, но ноги все еще слабы, и она настояла на том, чтобы я отдохнул.

Был понедельник, когда я неожиданно встретил своего отца в статуе Манко Капака. Когда я спросил, который час, он ответил мне, что уже полдень. Но это был полдень среды, а не понедельника. Меня вырубили больше чем на сутки.

Во время нашего подъема мы с Амой говорили мало. Выбрались на поверхность за мусорной свалкой, где нас ждали мой мотоцикл и ее скутер. Я спросил Аму, как они сюда попали, но она не знала. Она даже не совсем понимала, как нашла дорогу наверх, — утверждала, что ее вел просто инстинкт.

Она выскальзывает из кухни, держа поднос с сэндвичами в одной руке и пакет с выпечкой — в другой.

— Они черствые, — говорит она, — но, если их размочить, будет очень даже неплохо.

— Тут недалеко круглосуточный магазин. Я могу…

— Не стоит беспокоиться. Все в порядке.

Я пью кофе, который она приготовила, и жую сэндвичи. Ама откусывает маленький кусочек печенья и не притрагивается к кофе. Ее темные глаза смотрят серьезно.

— Помнишь статую? — спрашиваю я осторожно.

Она кивает:

— Священники привели меня туда, чтобы завлечь тебя, а потом заставили принести себя в жертву. Я не контролировала свое поведение. Иногда после того, как они возвращают меня обратно, я становлюсь зомби, и они могут… — Она внезапно умолкает и хмурится. — Понимаешь, о чем я говорю?

— Да. Я там встретил моего… в общем, Паукара Вами. — Нет смысла говорить ей, что он мой отец, если она этого не знает. — Он рассказал, как виллаки возвращают его с того света и заставляют выполнять их приказы.

— Для нормального уха все это звучит дико. — Она улыбается. — Первые несколько раз со мной случались истерики. Теперь я притворяюсь такой же, как все, и, когда они заставляют меня умереть, я поступаю так, словно ничего особенного не происходит, словно я просто засыпаю.

— Сколько раз… — Я вздрагиваю. Голова раскалывается от боли.

— Тебе надо отдохнуть, — говорит Ама, — мы все расскажем друг другу утром.

— Но лучше…

— Утром, — твердо повторяет она.

— Да, мадам сиделка. — Я улыбаюсь, потом встаю и ковыляю к постели, поддерживаемый Амой. Сажусь на край и делаю глубокий вдох, зажмурив глаза от боли.

— Кто эта пара на фото? — спрашивает Ама, показывая на снимок Билла и юной Присциллы Бертье, который висит над моей кроватью.

— Старые друзья, — бормочу я, не открывая глаз.

Наступает пауза, во время которой она осматривает комнату.

— На твоем письменном столе лежит какой-то палец.

— Я знаю.

Ама снимает с меня ботинки и помогает снять футболку. Ее дыхание прерывается, когда она видит шрамы у меня на груди и спине — большая часть из них получена во время взрыва десять лет назад, — но ничего не спрашивает. Ее пальцы начинают расстегивать пуговицы на моих джинсах, когда я останавливаю ее:

— Я не ношу трусов.

— Сомневаюсь, что у тебя имеется что-нибудь, чего я не видела раньше, — говорит она, но поворачивается спиной, когда я с трудом стаскиваю с себя джинсы и ныряю под одеяло.

— У меня нет спального мешка, — говорю я, — так что тебе придется обойтись кушеткой. Но, если хочешь, я…

— Нет, тебе надо хорошенько выспаться. — Она собирается уходить, потом останавливается и смотрит на меня: — Там, в статуе, я была голая?

— Похоже на то, — бормочу я.

Она улыбается:

— О, скромный мистер Джири!

— Ты была голая.

— Ну что ж, у меня тоже нет от тебя секретов. — Ее улыбка тает. — Ты понятия не имеешь, какая там изоляция. Когда я жива, они держат меня запертой в комнате. Я безумно боюсь одиночества. Не хочу спать одна сегодня ночью. — Я вскидываю бровь. — Я не это имею в виду! Просто мне надо, чтобы кто-то был рядом. Я давно мечтаю, чтобы имелся кто-нибудь, к кому можно прижаться в темноте.

— Понятно, — тихо говорю я, — у меня та же проблема.

Я откидываю край одеяла. Она быстро сбрасывает одежду, выключает свет и скользит под одеяло рядом со мной. Несколько минут мы лежим, глядя друг на друга. Потом она обвивает рукой мою шею, а я обнимаю ее. Мы засыпаем, слившись в единое целое.

* * *

Когда я просыпаюсь, Амы нет в постели, но складки простынь все еще сохраняют формы ее тела. С трудом выбравшись из кровати, стараясь не обращать внимания на головную боль, я ковыляю по комнатам. Ее нигде нет. Я стою в гостиной, тяжело дыша, и пытаюсь понять, исчезла ли она в облаке зеленого тумана, была ли похищена, а может…

Входная дверь открывается, и входит Ама, одетая в ту же футболку и бежевые брюки, что и вчера, держа в руках коричневый пакет из круглосуточного магазина, расположенного поблизости. Она смотрит на меня, стоящего голым посреди комнаты, потом начинает смеяться:

— Не надо было так скромничать, когда ты раздевался вчера — тебе есть чем похвастаться.

Мои руки непроизвольно ныряют вниз, чтобы скрыть наготу, после чего я, ковыляя, устремляюсь в спальню и натягиваю джинсы, а затем тащусь за ней в кухню.

— Я купила молоко, свежую выпечку, мясную нарезку, хлеб и вот это.

Она протягивает мне пакетик с аспирином.

— Спасибо. — Я бросаю в стакан с водой пару таблеток и даю им раствориться.

— Как голова?

— Пока болит. И горло тоже, хотя уже меньше, чем вчера.

— Кровоподтеки и ушибы очень живописные. Повезло, что ты остался жив.

— Это было не везение. Он прекрасно знал, что делает. — Я кашляю. — У нас не было возможности обменяться нашими историями. Понятия не имею, что именно ты обо мне знаешь, и…

— Ты — Эл Джири. Твой отец — Паукар Вами. Ты иногда его изображаешь.

— Это виллаки тебе сказали?

— Нет. Это я и так знала. Есть много вещей, которые я знаю, но не могу объяснить откуда. Думаю, священники перед оживлением программируют меня. — Она продолжает распаковывать продукты, потом поворачивается ко мне: — Извини, если своим исчезновением заставила тебя беспокоиться. Я хотела тебя разбудить, но ты казался таким… умершим для мира.

— В следующий раз просто оставь записку.

— Слушаюсь, босс. — Она отправляется в ванную и щелкает выключателем. — Я хотела принять душ раньше, но горячей воды совсем не было.

Я смотрю на часы:

— Котлом с горячей водой пользуются все жильцы дома. Большинство принимает душ до работы, так что после полдевятого котел обычно уже пуст. Сейчас уже должно быть все в норме, но не стоит долго плескаться, не больше пяти-шести минут.

— Этого хватит. Ты тоже будешь мыться?

Я нюхаю свои подмышки:

— Хотелось бы.

— Хочешь вместе со мной?

— Ох, не искушай. — Я кривлюсь от головной боли.

Я захожу в душ после нее, до отказа включаю горячую воду и смываю с себя зловоние туннелей. Через минуту вода становится холодной. Я дрожу, но продолжаю стоять под душем. Потом выключаю его, досуха вытираюсь полотенцем и надеваю чистые джинсы и футболку. В таком виде я выхожу в кухню, где Ама готовит завтрак.

— Могу я тебя кое о чем спросить? — осведомляюсь я, стоя в дверях.

— Давай!

— Почему ты решила, что можешь доверять мне?

Ама намазывает маслом кусок хлеба:

— Ты убиваешь только преступников. Ты не такой злодей, как твой отец. Это я знаю наверняка. Я также знаю, что ты не заводишь любовницу из опасения, что виллаки используют ее, чтобы причинить тебе страдания. Поэтому я не сомневалась, что ты не станешь тащить меня в койку.

— А разве ты сама не пыталась это сделать?

Она смеется:

— Не принимай это так близко к сердцу. У меня нет выбора. Я была создана любить другого.

— Капака Райми?

— Да. — Она берет еще один кусок хлеба. — Нам надо о многом поговорить, но на это нужно время. Давай сначала позавтракаем.

Мы едим, сидя на кушетке. Еда самая простая — овсянка, сэндвичи, молоко. Ама говорит о своих отношениях с Кардиналом:

— Мои воспоминания о Капаке весьма туманны. У нас были беседы в суде, во Дворце и в ресторане, где я работала.

— В ресторане Кафрана.

Она хмурит брови:

— Не помню.

— Не помнишь его владельца, Кафрана Рида?

Она на мгновение задумывается.

— Нет.

Я запоминаю эту информацию. О нем я могу рассказать ей позже. А прямо сейчас хочу узнать о ее жизни под землей с инками.

— Я знаю, что Капак — Аюмаркан и что это означает. Я также знаю, что он отличался от других — что он не умер, когда умерли все остальные.

— Ты знаешь, что он пожертвовал тобой ради своей карьеры? — спрашиваю я.

— Да. — Ее лицо становится печальным. — Когда я первый раз вернулась обратно — два или три года назад, — я его ненавидела. Теперь я понимаю, что ошибалась. Он делал только то, что его заставляли. У него не было выбора. Кардинал создал его для того, чтобы он был холодным и сконцентрированным на своем деле.

— Ты все еще любишь его? — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал безучастно.

— Я не могу его не любить. Я понимаю, что это за любовь — искусственная, воображаемая, — но не могу от нее отказаться.

— Знаешь, где он находится?

— Во Дворце, я полагаю. Но, — добавляет она тихо, — я вижу повторяющийся сон о том, что мы встречается в холодном, пустынном месте и я веду его вниз по ступенькам в темноту.

— В Холодильнике? — Она смотрит на меня пустым взглядом, и я задаю ей следующий вопрос: — Расскажи мне о своем возвращении к жизни. Знаешь, как они это делают?

— Нет. Когда я вернулась в первый раз, я была в ужасе. Я помнила свою прошлую жизнь и что я умерла, но совсем забыла, что происходило между этими событиями. С тех пор ничего не изменилось. Смерть — ничто, пустота, не оставляющая чувства времени и пространства.

— Где ты воскресаешь?

— В маленькой комнате, темной и с красными стенами. Там много женщин, одна, например… — Ее лицо морщится, она изо всех сил пытается вспомнить еще что-нибудь. — Извини, это все, что я помню. Я всегда как в тумане, когда возвращаюсь оттуда. Кто-то ведет меня в мою комнату — она рядом с пещерой Инти ватана, — и я там отдыхаю.

Темная комната и женщины вызывают мой интерес. Все виллаки, которых я встречал, мужчины. Но они должны иметь партнерш для производства потомства. Я никогда не думал об этом раньше. Похоже, что они спариваются с инкскими женщинами. Им, вероятно, не хочется смешивать свою аристократическую кровь с кровью простолюдинок.

— В пещере Инти ватана бывают женщины? — спрашиваю я.

— Я никогда их там не видела.

Наступило время рассказать про ее пропавшего возлюбленного. Я говорю тихо, в деталях описывая его исчезновение и мои поиски. Она огорчена новостями, но не подавлена.

— Он у виллаков, — заканчиваю я. — Если бы мне удалось похитить нескольких их женщин, я смог бы заставить священников освободить его.

— Зачем ввязываться в такие проблемы? — говорит она. — Ведь он бессмертен. Они не могут его убить.

— Но они могут держать его в плену до скончания века.

Она хмурится:

— Он сам в состоянии убить себя. Перерезать вены или разбить голову о стену.

— Только если не будет связан и напичкан наркотиками.

Ама издает шипящий звук:

— Ублюдки! Наверняка они использовали меня как приманку, чтобы заманить его под землю. Я часто думала, зачем им понадобилось оживлять меня? Теперь знаю — чтобы добраться до Капака.

— Если бы они собирались использовать тебя только в этом единственном случае, то не стали бы удерживать после того, как завладели им.

— Если не планируют использовать меня против кого-нибудь еще, — бормочет она, и наши глаза встречаются.

Я улыбаюсь:

— Не огорчайся, я не собираюсь терять из-за тебя голову.

— Очень мило. — Она допивает молоко и смотрит на меня поверх чашки. — Ты все еще не рассказал, каким образом сам вляпался в это дело. Зачем тебе Капак?

— Мне нужны связи. Если я освобожу Кардинала, у меня будет друг в самых высоких сферах.

Она усмехается:

— Ты врешь. Но это не важно. У нас у всех есть секреты.

Она сообразительна. Надо держать ухо востро.

— Что будем делать? — спрашивает она. — Похоже, твои поиски зашли в тупик. Тебе известно, что Капак находится под землей, но я не думаю, что кто-нибудь, кроме виллаков, может точно указать его местонахождение.

Я киваю:

— Я мог бы схватить одну из их женщин или взять в плен священника, который говорит по-английски, и подвергнуть его пыткам. Но виллаки — хозяева туннелей. Сомневаюсь, что смогу одержать победу на их территории.

Я замолкаю, задумавшись, но в голову не приходит ничего путного.

— Полагаю, что можно сделать только одно — я иду к Форду Тассо, рассказываю ему, что знаю, и пусть он сам вытаскивает Кардинала.

— Считаешь, что он станет это делать? — скептически спрашивает Ама.

— Нет, — говорю я, — это было бы слишком большим везением.

* * *

Мы с Амой добираемся до Дворца — она остается около наших байков в переулке позади здания. Я вхожу внутрь в обличье Эла Джири и поднимаюсь на пятнадцатый этаж. Коридоры кишат гвардейцами и озабоченными агентами. Я незаметно проскальзываю мимо них. Перед дверью в кабинет Тассо приходится поработать локтями — так густо там намешано людей, настойчиво добивающихся аудиенции у временного Кардинала.

— Привет, Мэгс, — здороваюсь я с усталой секретаршей. — Есть у меня шанс попасть к Тассо?

— Смеетесь? — резко отвечает она. — Я вчера потратила целый день, стараясь с вами связаться. Вы единственный, кого Форд реально хочет видеть. — Она нажимает кнопку двусторонней связи: — Эл здесь.

— Ну, наконец-то, твою мать! Немедленно ко мне!

По дороге я отступаю в сторону, чтобы не столкнуться с тремя испуганными мужчинами — они стремительно выбегают из кабинета Тассо, как будто за ними гонится сам дьявол, — затем закрываю дверь, отсекая себя от хаоса в приемной. Тассо сидит за столом и пристально смотрит на меня здоровым глазом. Ладонью левой руки он массирует правую.

— Рассказывай, что ты разнюхал об этих гребаных Змеях, — рычит он вместо приветствия.

— Когда вы узнали про них? — спрашиваю я, пододвигая стул.

— Позавчера вечером. Какая-то шайка уничтожила отряд гвардейцев, патрулировавших город на востоке, и оставила на одном из тел записку с предупреждением: «Держитесь подальше от восточной части. Змеи». Через несколько часов улицы были переполнены слухами, что сотни бойцов, обученных как настоящие роботы-убийцы, под руководством этого гребаного Паукара Вами, захватили город. Кто они такие, Алжир? И какого хрена ты вдруг возглавил эту чертову армию?

— Если бы вы действительно поверили, что я стал их вождем, мы бы здесь не разговаривали — вы смывали бы с рук мою кровь.

— Это верно, — хмыкает он, и на лице его появляется гримаса. — Что происходит и где ты был?

Я даю ему краткий отчет о своих приключениях в обществе реального Паукара Вами, виллаков и Змей. Я ничего не рассказываю ни о том, что Вами способен умирать и снова возвращаться к жизни, ни о сходных возможностях Амы. Он может поднапрячь воображение и сам сделать эти выводы. Он подробно расспрашивает меня про Змей. Какова их численность? Как они вооружены? Каковы их цели? Я отвечаю подробно, выкладываю все, что знаю, и под конец высказываю предположение, что они могут принести много вреда.

— Да что ты говоришь? — рычит он. — Я только что размышлял о том, что мне делать с Даверном, а теперь еще и это дерьмо. Откуда они взялись, мать их? Невозможно собрать такое войско, не привлекая внимания.

— Виллаки — большие специалисты, когда дело касается секретности. Они создавали войско Змей годами, вербовали солдат медленно, делая ставку на молодых мужчин и женщин, которые желают служить благородному делу, умеют держать рот на замке и научены появляться и исчезать незаметно.

— Я могу послать гвардейцев в туннели и вытеснить их оттуда, — бормочет он.

— Я бы вам не советовал.

— Думаешь, мы не сможем их победить?

— Там, внизу, — нет. В лучшем случае, вы получите хороший урок. В худшем — вы их так достанете, что они сделают что-нибудь гнусное с вашим Кардиналом.

— Ты так уверен, что Капак у них?

— Да.

Он мрачнеет:

— Чего они хотят?

— Они хотят защитить свои дома и семьи.

— Да не Змеи, — рычит он, — эти гребаные священники. Зачем они собрали армию? Каковы их планы?

— Направить армию против вас и ослабить ваше господство в городе.

— Но зачем? Как бы ни были сильны Змеи, они не смогут прогнать нас отсюда. Нанося нам удары, они лишь играют на руку Даверну и его клуксерам. Хаос никому не нужен, так зачем его создавать?

— Вы спрашиваете меня или это мысли вслух?

Он невесело хмыкает:

— И то и другое. Есть какие-нибудь соображения?

— Нет. Меня это не волнует. Меня наняли найти человека. Я его нашел. Вы намерены выполнить ваши условия сделки?

— Где он находится? — холодно спрашивает Тассо.

— В туннелях. Я не мог подойти к нему ближе. И никто бы не смог.

— Этого недостаточно. От тебя требовалось доставить Капака обратно, а не показать район, в котором он находится. Доставь его мне, и я отдам тебе Билла Кейси.

— Это нечестно, — бормочу я.

— Еще как честно. Тебя наняли выполнить работу, так сделай ее. И еще, Эл, сделай ее быстро. Если эта заваруха продолжится, то я, возможно, не смогу выполнить условия нашей сделки.

* * *

Я веду Аму в ресторан «Пылкая Салли», расположенный у реки. Мы, не спеша, изучаем меню — это первое свидание Амы за десять лет, и она наслаждается моментом. Когда официант уходит, Ама просит меня рассказать о разговоре с Фордом Тассо.

— Кто такой Билл Кейси? — спрашивает она, когда я дохожу до эпизода, когда Тассо согласился предоставить мне сведения о местонахождении Билла только после того, как я доставлю ему Райми.

— Враг. Именно из-за него я ввязался в это дерьмо.

Я начинаю рассказывать ей о прошлом, о том, как нашел свою девушку убитой в отеле «Скайлайт» и Кардинал нанял меня расследовать ее убийство; о том, что моя жизнь развалилась на куски после того, как я обнаружил, кто именно ответственен за ее смерть, о том, как я стал Паукаром Вами в надежде, что Билл жив и его можно выманить из укрытия. Нам подают первое, потом основное блюдо, и только к десерту я закругляюсь.

— Иисусе, — шепчет Ама, — как ты думаешь, что же такого наделал Вами?

— Я точно знаю, что он убил сестру Билла. Он играл с ним в какую-то грязную игру. Вынуждал его совершать убийства, а в ответ щадил некоторых из своих жертв. Он украл девочку и велел Биллу убить ее. Когда Билл этого не сделал, Вами безжалостно умертвил его сестру.

Лицо Амы белеет, она роняет ложку на стол:

— Это ужасно.

— Да уж. Это не извиняет того, что он сделал по отношению ко мне, но мне жаль его — нет, скорее того мальчика, которым он был когда-то.

— Ты думаешь… — Ама замолкает. — Нет, не мое дело спрашивать.

— Продолжай, не бойся.

— Думаешь, что месть — это выход? Может, тебе стоит забыть об этом, уехать и начать новую жизнь.

— Если бы я был нормальным, то сделал бы именно это. Но я не такой.

— Мне ты кажешься вполне нормальным.

— Это только снаружи. Внутри меня пылает безумие. Вот почему я могу договариваться с виллаками или с таким чудовищем, как мой папаша. У нормального человека есть пределы, границы, которые он не может перейти. У меня их нет.

Ама берет ложку и погружает в вазочку с мороженым:

— Если Билл действительно жив и ты найдешь его, что ты будешь делать после того, как разделаешься с ним?

Я не отвечаю и молча смотрю на свой кусок творожного пудинга.

— Эл? Ты слышишь, что я…

— Для всех намерений и целей я умер десять лет назад, — бормочу я, — и с тех пор реинкарнировался в дух своего отца. Когда я разделаюсь с Биллом, с этим миром для меня будет покончено. Я не заслужил в нем места.

— Ты убьешь себя? — глухо спрашивает она.

Я выдавливаю из себя подобие улыбки:

— Ешь мороженое, детка.

Остальную часть обеда мы проводим молча. Я думаю о том, что делать с Амой. Мне необходимо сосредоточить свои силы на поисках Капака Райми. Чтобы обдумывать и действовать, я должен быть один. Но я не могу просто избавиться от нее. Надо придумать некий дипломатический ход…

Решение приходит, когда я расплачиваюсь за обед. Когда мы выходим из ресторана и садимся на наши байки, я велю ей следовать за мной. Мы мчимся, обгоняя другой транспорт, и вскоре оказываемся около заведения Кафрана. Увидев вывеску, Ама хмурится и слезает со своего скутера.

— Узнаешь? — спрашиваю я.

— Что-то знакомое, но точно не могу вспомнить.

— Давай зайдем внутрь. Я хочу, чтобы ты кое с кем встретилась.

Кафран Рид сидит за столом около кухни, занятый разговором с официанткой. Когда он смеется, то не выглядит таким старым. Я осторожно кашляю, и он поднимает глаза:

— Эл Джири! Рад видеть тебя снова. Надеюсь, ты пообедаешь у нас?

— Боюсь, что не смогу. Я только что поел. Мистер Рид, я бы хотел представить вас своему другу, Аме Ситуве.

Ама, улыбаясь, делает шаг вперед. Ее улыбка вянет, когда она поднимает глаза на Рида. Его лицо тоже вытягивается.

— Мы раньше не встречались? — хрипло спрашивает он.

— Нет, — неуверенно говорит Ама. — По крайней мере… не помню.

Они пристально смотрят друг на друга, не подозревая о связи, которая некогда была между ними, но непонятным образом ощущая ее. Я нарушаю молчание:

— Ама — официантка. Здесь есть какие-нибудь вакансии?

Старик моргает:

— С персоналом у нас все в порядке, хотя… для нее найдется место, если оно ей понравится.

Официантка, обслуживающая наш столик, бросает на него удивленный взгляд.

— Извините меня, мистер Рид, — говорит Ама и тянет меня в сторону, — какого черта ты…

— Кафран Рид не был твоим отцом, — тихо прерываю ее я, — хотя десять лет назад и ты, и он были в этом уверены.

Кровь отливает от лица Амы.

— О господи, — стонет она. — Так вот почему его лицо мне так знакомо! Он… — Она не может говорить из-за спазма в горле.

— Я хочу, чтобы ты осталась с ним, Ама. Ты не будешь мне мешать, и к тому же тебя это отвлечет.

— Но мы друг друга совсем не помним.

— Используй это время, чтобы разобраться во всем. Не говори, что ты его дочь, — этим ты приведешь его в замешательство. Но ты можешь постараться узнать его заново. Он старый одинокий человек, нуждающийся в родной душе. Ты можешь помочь ему, а он может помочь тебе, ведь ты говорила, что совсем одинока.

— Но священники… Капак…

— Я дам тебе знать, если найду его. Я буду держать тебя в курсе и обязательно позову, если потребуется твоя помощь, — думаю, так и случится. Но сейчас тебе лучше остаться здесь.

Ама медленно кивает:

— Хорошо, я останусь. На некоторое время.

Я прощаюсь с Кафраном, оставляю Аме свой номер и отбываю, задержавшись в дверях, чтобы бросить взгляд на старика и его вновь обретенную «дочку». Они пристально смотрят друг на друга, молча, слегка испуганно, но с затаенной надеждой. Надеюсь, что у них все наладится.

Закрыв за собой дверь, я стираю с лица ненужную больше улыбку и, выбросив из головы мысли об Аме Ситуве и Кафране Риде, спешу к своему байку. Снимаю парик, стираю грим с лица, вставляю контактные линзы, вешаю на шею отрубленный палец Билла и становлюсь Паукаром Вами, перед тем как вскочить в седло и рывком завести мотор.

Глава пятая БЕСЧИНСТВА

Я часами сидел в своем убежище и писал отчет обо всем, что со мной произошло, — о том, как встретил Аму Ситуву в крематории, последовал за ней до статуи Манко Капака, о моем отце и обо всем, что случилось в подземных лабиринтах. Это отлично помогает сконцентрироваться. Когда события хранятся лишь в голове, многое можно упустить, а когда записываешь, то всплывают даже мелкие забытые детали.

Но в этот раз все было иначе. Хотя я обдумывал и анализировал записанное до четырех утра, я не увидел ничего, что могло бы привести меня к Капаку Райми, никаких ниточек, за которые можно было бы ухватиться. Я знаю, что виллаки похитили его. Знаю, что он находится в подземных туннелях. Но как определить его точное местонахождение? Я мог бы, конечно, спуститься вниз и наудачу продолжить поиски, но это может занять годы — или вечность, если священники переводят его с места на место. Должен иметься более надежный способ.

И опять мне приходит в голову мысль использовать Крыс. Эта подземная банда может знать, где его надо искать. Я разыщу их и попрошу о содействии. Это будет первый шаг.

Я просматриваю свои записи еще раз, прежде чем уничтожить их (из предосторожности, опасаясь воров, которые с удовольствием готовы захапать подобную горячую информацию). На этот раз я задерживаюсь на словах «Сапа Инка». Почему священники так уверены, что я соглашусь возглавить Змей? Они ведь знают, что власть меня не интересует. Раньше они предлагали мне контрольную долю в городе, но я категорически отказался. Почему они решили, что я соглашусь на этот раз?

Поздно вечером во вторник после долгих поисков я нашел Крыс в недрах заброшенного футбольного стадиона на северо-западе города, покинутого двадцать лет назад после строительства нового спортивного сооружения. Все двенадцать Крыс — пара новых участников появилась после того, как я последний раз их видел, — в сборе, готовят на большом огне собачье филе.

Их вожак, Чанки, первым замечает меня и кричит:

— Пау!

Такую кличку они мне придумали — сокращенно от Паукар. Он обнимает меня, я изображаю на лице улыбку, стараясь не сблевать от зловония, исходящего от этого обитателя сточных ям. Чанки тащит меня к костру и предлагает кусок полусырой собачатины. Я даже несколько раз откусываю — не так уж, оказывается, и отвратительно, — запив самодельным пивом. Пиво хуже, чем собачатина — однажды Чанки пустился рассказывать, как они готовят его, но мне пришлось остановить его прежде, чем меня вырвет, — тем не менее я опустошаю половину кружки и одобрительно рыгаю.

— Мы получили твои послания, — говорит Чанки, запуская ладонь в свои грязные космы, потом одергивает драный джемпер. Крысы одеваются в обноски одежды, которые находят в туннелях и на свалках. — Чего ты хочешь?

— Я кое-кого ищу, вот и подумал, что вы можете помочь.

Я кратко рассказываю ему про Кардинала, про то, что его удерживают виллаки, и обещаю щедро наградить Крыс, если они помогут его найти.

Чанки выслушивает меня до конца, потом качает головой:

— Извини, Пау. Не получится. Мы не связываемся со священниками, особенно теперь, когда у них такая армия.

— Ты знаешь про Змей?

— А как же! Я знал о них задолго до того, как узнали остальные. Жизнь в подземельях имеет свои преимущества, и это не только защита от бомбардировок. Мы видели, как Змеи увеличивали свою мощь и усвоили четко — Змеи едят Крыс! Кроме того, они ведь не будут находиться здесь вечно. В конце концов они выйдут на поверхность.

— А что насчет Райми? Есть какие-нибудь соображения, где они могут держать его?

— Никаких. Возможно, мы могли бы его разыскать, следя за священниками, но какая радость иметь их в качестве врагов?

— Назови свою цену, — говорю я.

— Извини, Пау, но ни за какую цену мы не хотим враждовать с этими слепыми ублюдками. Нам придется делить с ними туннели еще долго после того, как ты и остальная часть шоблы наверху будете разорваны на кусочки во время большого взрыва.

— О’кей, — улыбаюсь я, — но если ты что-нибудь увидишь или услышишь, дашь мне знать?

— Возможно, если буду уверен, что не навлеку на себя гнев священников. Не хочешь задержаться ненадолго? Мы тут из цирка стащили парочку мишек коала и скоро будем их жарить на вертеле. Правда, они пахнут, как моча, но с подливкой очень даже ничего.

— Пожалуй, я пропущу это пиршество, — говорю я, чувствуя рвотные позывы.

— Пожалеешь, — хихикает Чанки.

Я прощаюсь с ним и со всей честной компанией и спешу вернуться в обычный мир. Остальную часть вечера я провожу, проверяя свои контакты, задавая вопросы о Райми, но все сводится к разговорам о Змеях и к тому, что скоро все изменится, поскольку в игру вступила новая сила. В конце концов я возвращаюсь домой и погружаюсь в глубокий сон без мрачных сновидений, пока рано утром не просыпаюсь от выстрелов. Выйдя из дома, я нахожу город в состоянии гражданской войны.

Все началось с убийства четырех главарей банд прошлой ночью. Все они возглавляли небольшие группировки на востоке города и были жестоко убиты у себя дома неизвестно кем и по неясной причине. Вне себя от ярости, члены их банд высыпали на улицы в поисках жертв. Столкнувшись, они бросились друг на друга, и началось побоище. К ним присоединились другие банды, и разгорелся кровавый пожар, охвативший несколько кварталов. В бойню могла вмешаться полиция, но примерно в это же время два полицейских отделения были атакованы и подожжены неизвестными людьми. Поэтому силы, направленные на подавление уличных беспорядков, были отосланы в другие места. Затем, как будто этого было недостаточно, были убиты главари еще двух банд, а также несколько священников, врачей и соцработников. К рассвету улицы были заполнены разъяренными бандитами и горожанами, жаждущими крови. При отсутствии явного врага они всю свою ярость выплескивали друг на друга, и отдельные стычки скоро переросли в жестокую и необузданную бойню.

Несмотря на то что я в это время находился на улицах города и все разворачивалось на моих глазах, у меня в голове не укладывалось, как быстро разгорелся этот безумный пожар. Витрины магазинов и припаркованные машины расколошмачены в дым, многие подожжены. Мародеры растаскивают все, что можно утащить. Дым от тысячи пожаров застилает небо, превращая день в сумерки. Люди, которых я знаю — неплохие, между прочим, — бросаются в гущу событий, чтобы избивать, калечить и даже убивать. Они охвачены необъяснимым безумием. Все знали, что город стоит на пороге беспорядков, но я не думаю, что кто-нибудь представлял себе их масштабы.

У меня мало возможностей противодействовать этому хаосу. Обычно мое присутствие само по себе заставляет людей остановиться, но сегодня на меня никто не обращает внимания. Я просто одно из лиц в толпе. Я разгоняю пару особенно жестоких схваток, где риску подвергаются дети, но быстро понимаю, что зря трачу время, — воюющие стороны разбегаются, но собираются снова на расстоянии нескольких кварталов и находят новый объект для атаки.

Я решаю сделать перерыв и навестить тех, о ком беспокоюсь. Добравшись до своего логова, я принимаю обличье Эла Джири, потом направляюсь к дому Фло, где узнаю, что Дрейк стал одной из первых жертв насилия и отправлен в больницу, которая находится всего в трех кварталах от их дома. Я спешу туда, пробираюсь мимо людей, сражающихся внутри — медсестры сцепились в схватке с уличной бандой, — и прокладываю себе путь по коридорам, переполненным окровавленными пациентами, взывающими о помощи.

Сестры в приемной выглядят испуганными и измученными. Их охраняет кольцо полицейских, которое сдерживает толпу, но это заграждение могут прорвать в любую минуту. Несколько самых храбрых медсестер и докторов с трудом пробираются сквозь толпу ходячих раненых, чтобы забрать наиболее пострадавших.

Проскользнув мимо охраны, что не так уж и трудно в этой свалке, я осторожно отстраняю с пути женщину с огромным порезом на голове и спрашиваю дежурную сестру, в какой палате находится Дрейк Мартинс.

— Вы что, издеваетесь? — рявкает она. — Тут у нас третья мировая война началась, а вы визиты наносите!

— Это мой друг. Мне бы хотелось узнать, что с ним.

— Мне все равно, чего вам бы хотелось. Убирайтесь отсюда, пока я…

Позади нас какой-то мужчина, издав дикий вопль, поднимает пистолет и стреляет. Охранник нагибается и изо всех сил дергает его за ноги. Толпа с криками и стонами кидается в стороны. Мужчина с пистолетом — здоровенный белый мужик с безумным взглядом — делает движение, собираясь выпустить очередь по охране. Инстинктивно я вытаскиваю свой кольт 45-го калибра, пережидаю, пока освободится линия огня, и простреливаю ему правую руку. Он изрыгает проклятия, роняет пистолет и наклоняется, чтобы поднять его. Я делаю шаг вперед, бью его по голове, и он вырубается. Убедившись, что с охранником все в порядке, я возвращаюсь к стойке администратора, и дежурная сестра смотрит на меня уже совсем другими глазами.

— Дрейк Мартинс, — повторяю я.

— Одну минуточку, — бормочет она, глядя на монитор компьютера. — Он был доставлен еще до того, как все началось. Третье отделение, палата 5В. Поднимайтесь по лестнице — лифт не работает.

— Премного благодарен. — Я оглядываюсь на толпу в приемном покое. Я привлек их внимание и могу этим воспользоваться. Внимательно осмотрев ближайших ко мне, я выбираю шестерых, с которыми, как мне кажется, можно иметь дело.

— Ты, ты, ты… ты, ты и ты, — кричу я. — Подойдите сюда! — Они подчиняются. Я ставлю их веером, чтобы каждый попал в промежуток между охранниками, которые молча наблюдают за нами. — Помогайте охране поддерживать порядок. Понятно?

Они растерянно кивают, потом осматриваются вокруг и принимают уверенные позы. Не знаю, как долго это продлится, но хотя бы некоторое время они смогут сдерживать толпу.

Поспешно поднявшись по лестнице, я нахожу третье отделение, а в нем — Дрейка. У его кровати сидит Фло. На полу постланы покрывала и лежат раненые, которым не хватило кроватей. Некоторые стонут, другие находятся без сознания, а кто-то просто молча смотрит в потолок.

— Занята сегодня вечером, красотка? — Я трогаю ее за плечо.

— Эл. — Она улыбается сквозь слезы. — Я хотела позвонить тебе, но не нашла твоего номера.

— Я запишу его тебе перед уходом. Как он?

— С ним все будет в порядке, — со вздохом отвечает она, вытирая пот с лица сына. — На нас напали. Им нужен был Дрейк. Они думали, что он состоит в банде, но это какой-то бред. Я бы точно знала, если бы это было так. Он помог мне выбраться из окна и спуститься по пожарной лестнице. Они подстрелили его, когда он спускался за мной. Когда Дрейк упал на землю, они разбежались — подумали, что он убит. Я тоже так подумала, но он оказался счастливчиком. Доктор, правда, пока только бегло осмотрела его, но сказала, что все не так серьезно, как кажется на первый взгляд. Она обещала, что зайдет еще раз, но больше мы ее не видели. Наверное, занята где-то в другом месте.

— Как говорится, начало трудного дня. — Я поднимаю левое веко Дрейка. Он стонет и моргает, постепенно приходя себя. — Пойди погуляй, — говорю я Фло.

— Все в порядке, я не…

— Пойди погуляй, — повторяю я твердо. Она хмурится, потом выходит их палаты. Я вставляю контактные линзы, снимаю парик, потом сильно бью Дрейка по щекам, чтобы он окончательно пришел в себя. Когда он открывает глаза, я пододвигаюсь совсем близко, чтобы никто в переполненной комнате не смог меня услышать и говорю: — Отвечай, парень, за этим стоят Змеи?

Дрейк моргает, его взгляд постепенно фокусируется на моем лице. Когда он видит мои зеленые глаза и бритый череп, то застывает, даже не замечая, что мои татуировки замазаны гримом.

— Сапа Инка! — изумленно вскрикивает он.

— Ты готов продолжать свое дело, солдат?

— Думаю, да, сэр. — Он старается подняться.

Я жестом останавливаю его:

— Нет, не готов. Но скоро ты поправишься. Сообщи священникам, когда будешь в нормальном состоянии.

— Извините, сэр, — говорит Дрейк, и в его голосе слышится дрожь, — но почему вы здесь?

— Я услышал, что на тебя напали, и подумал, что те, кто это сделал, могли знать о наших планах.

— Нет. — Он слегка задыхается. — Это были просто соседские парни, им надо было с кем-нибудь подраться. Они знают, что я в банде, но не знают в какой.

— Они не знают что Змеи заварили всю эту кашу?

— Нет, сэр.

Его слова подтверждают мои подозрения.

— А ты сам-то знаешь, почему мы разжигаем эти волнения, почему разрушаем то, что по идее должны защищать?

— Я точно не уверен, — осторожно говорит Дрейк. — Нам сказали, что это просто необходимо, что перед тем, как начать строительство, приходится разрушать. Я знаю, что вскоре Змеи вмешаются и наведут порядок. Я полагаю, что в конце концов все будет хорошо, однако хотелось бы… — Он внезапно замолкает, испуганный, что чуть не сказал лишнее.

— Все в порядке, солдат. Я разделяю твои чувства. Я буду обсуждать это позже с нашими белоглазыми друзьями. Может быть, мы вскоре сможем прекратить беспорядки.

— Надеюсь. — Он смотрит на меня и, когда я встаю, произносит: — Сэр, не могли бы вы предупредить мою маму, чтобы она не пила воду?

— Что?

— Воду из-под крана. Я собирался предупредить ее, но не успел. Я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось.

— Конечно, — говорю я и выхожу из палаты.

Кусочки пазла начинают складываться. Я вынимаю контактные линзы и снова надеваю парик. Виллаки не просто приказали громить и убивать, они еще и отравили воду. Я даже вообразить не мог глубину их безумия. Эти люди действительно помешались, по крайней мере временно. Не знаю, что именно священники добавили в запасы воды и что может случиться с теми, кто ее выпьет. И не думаю, что это смертельно. Но вполне достаточно, чтобы поставить эту часть города на уши. И тогда они смогут послать сюда Змей и стать героями дня.

Я предупреждаю Фло насчет воды, даю ей свой номер мобильника, потом спешу на ближайшую радиостанцию, чтобы выступить и сделать все возможное, чтобы помешать исполнению изощренного плана, придуманного виллаками.

Менеджер программ на радиостанции сначала смотрит на меня как на психа, пока я не приставляю нож к его горлу. Не думаю, что он поверил в мою историю, но когда на кон поставлена его жизнь, он соглашается дать в эфир мое предупреждение о том, что пить можно только бутилированную воду. Через несколько минут после того, как сообщение прозвучало по радио, его подхватывает телевидение, и оно быстро разносится по городу. Поверят ли ему люди или нет — это уже другой вопрос, но, по крайней мере, они предупреждены.

Я оставляю в покое менеджера, покидаю радиостанцию и ищу тихое место, где можно без помех позвонить. Найдя пустынное кафе, я набираю прямой номер Форда Тассо. Только через шестнадцать гудков раздается отрывистое «Да!».

— Это Эл.

— Я знаю, кто это. Чего ты хочешь?

— Вы слышали о том, что творится в городе?

— Что за дурацкие вопросы?

— Вы должны что-то предпринять, чтобы остановить все это.

— Что именно?

— Послать войска. Это будет более действенно, чем полиция.

— Ты что, напился зараженной воды? — Тассо фыркает. — От одного вида гвардейцев все сойдут с ума. Это то же самое, что заливать водой горящую нефть.

— По крайней мере, жители хоть что-то начнут понимать. Сейчас они воюют друг против друга. Гибнут сотни невинных людей. Если вы пришлете войска, они объединят горожан…

— И те уничтожат моих людей! — рычит Тассо.

— Вы дадите им приказ к отходу раньше, чем им начнет угрожать опасность. Я прошу вас только об одном — нужна передышка. Люди находятся в состоянии наркотической интоксикации, но это состояние продлится недолго. Их надо отвлечь и остановить убийства. К завтрашнему утру все успокоится.

— Нет.

— Но…

— Я не готов рисковать жизнями моих гвардейцев. Кроме того, перемещение туда моих войск может подставить их под атаку клуксеров.

— Если вы не подавите эти волнения, Змеи возьмут под свой контроль восток города. Тогда вы получите войну на два фронта.

— Змеи никогда не объединятся с клуксерми. Они ненавидят друг друга. В этой войне никто не сможет выиграть в одиночку. Рано или поздно или Даверн или его противник придут ко мне за помощью.

— Натравливаете обе стороны друг на друга, Форд? Это опасная игра.

— Я сам разберусь в этих играх, Алжир. Твоя задача — найти Капака.

Он прерывает связь, а мне остается только изрыгать проклятия в затянутые дымом небеса и биться в бессильной злобе о ближайшую стену.

День и вечер я провожу в обличье Паукара Вами, используя все те небольшие возможности, которые у меня есть, чтобы прекратить кровопролитие. Не стоило бы вмешиваться, но я не могу стоять в стороне и смотреть на продолжающиеся грабежи, насилия и убийства. Ведь это мой город и мои сограждане. Если я в состоянии защитить хотя бы нескольких, то должен это сделать.

Наконец, после многих часов, посвященных наведению порядка, я напоследок хватаю пару грабителей, стукаю головами друг о друга и ломаю им пальцы. Оставив их в сточной канаве, я отправляюсь домой. Мне требуются пища и отдых, потому что впереди — долгая, напряженная, кровавая ночь.

Открыв дверь, я чувствую запах посетителя — мускусное зловоние подземелий нельзя отмыть. Я медлю в дверях, размышляя об отступлении, но это мой дом, и я не собираюсь бросать его так легко. Войдя, я закрываю дверь и зажигаю свет. Паукар Вами собственной персоной улыбается мне, стоя у окна:

— Прекрасная ночь, не так ли, Эл, мой мальчик?

Я прохожу в кухню, готовлю себе сэндвич, вынимаю из холодильника две банки пива и бросаю одну моему отцу. Ловким движением он ловит ее, открывает и подносит к губам. Я плюхаюсь на диван и начинаю жевать сэндвич.

— Как давно ты здесь?

— С утра. — Он рыгает и довольно оглядывает меня: — Похоже, ты не особенно обеспокоен моей способностью возвращаться из мертвых.

— Если видел одного зомби, все остальные тебя не испугают.

— Ты изменился. Тот Эл, которого я помню, не увлекался сверхъестественными явлениями. Он бы стал искать логические объяснения моего существования.

Я пожимаю плечами:

— Я привык принимать мир таким, как он есть. Если трупы могут возвращаться к жизни, пусть так оно и будет.

Вами внимательно разглядывает меня. Его глаза останавливаются на пальце, свисающем с моей шеи, но он ни о чем не спрашивает.

— Когда вижу тебя, мне кажется, что я смотрюсь в зеркало, — одобрительно замечает он. — Ты выглядишь старше — пришло время прятать свои морщины, — лицо не такое худое, как у меня, сквозь тату видны шрамы, но во всем остальном — почти полное сходство.

— Зачем ты здесь? Хозяева послали?

— Ни один человек не может назвать себя моим хозяином. — В голосе Вами звучит раздражение. — Священники командуют мной, но это продлится недолго. Их время скоро пройдет, как прошло время Фердинанда Дорака. Я подчиняюсь самому себе.

— Ты занимаешься самообманом, — усмехаюсь я, — в их руках ты марионетка, и всегда был ею. А теперь стань послушным мальчиком и расскажи наизусть то, что они велели передать.

Его лицо мрачнеет, губы кривятся. Я холодно смотрю на него.

— Они сказали, что начали эти волнения, но могут их закончить, — неохотно бормочет он, опустив глаза. — Если ты поклянешься им в преданности, они пошлют Змей, и те наведут порядок.

— Ты знаешь, что они планируют устранить тебя, а на твое место во главе Змей поставить меня?

— Я так и думал. — Он качает головой. — Недаром я предпочитаю собственную компанию. Терпеть не могу быть начальником. Так что можешь командовать своими жалкими Змеями.

— Но я не собираюсь этого делать. Скажи виллакам, пусть идут в задницу.

Вами откидывает голову назад и начинает хохотать. Его белые зубы блестят в лучах электрической лампочки.

— Стоит лучше подбирать слова, когда имеешь дело с врагами, Эл, мой мальчик. Иногда надо быть откровенным, иногда — дипломатом.

— Тогда изложи это дипломатично. Мне плевать.

Глаза отца сужаются.

— Это уже глупо. Я ненавижу священников, но я их уважаю. Ты думаешь, что никто тебя не достанет, что, если ты не боишься смерти, никто не может приказывать тебе. Это не так. Ты свободен, но ты не неуязвим. Ни за что нельзя верить инкским дьяволам, но работать с ними можно. Всем иногда приходится идти на компромиссы.

Я качаю головой:

— Не собираюсь плясать под их дудку. Они хотят, чтобы я командовал Змеями. Я не стану этого делать. Они хотят, чтобы я работал с Капаком Райми — я не стану этого делать. Они хотят, чтобы я помог им подмять под себя город — я не стану этого делать.

— Очень хорошо. — Вами встает. — Я передал тебе их послание, и ты дал ответ. Думаю, ничего другого они и не ожидали. — Он широкими шагами подходит к окну. — Мне просто любопытно, где ты весь день был?

— На улицах — пытался, как мог, прекратить беспорядки.

Он хмурится:

— Зачем?

— Я здесь вырос. Знаком с этими людьми. Мне они небезразличны.

— Но помогать им опасно. Виллаки могут использовать это против тебя.

— Вряд ли. Моему терпению есть предел. Я продолжу делать свое дело, но если священники станут угрожать моим соседям и поставят мне условия — или я делаю, что они скажут, или они объявляют войну моим близким… — Я пожимаю плечами.

— Риск с точно рассчитанными шансами на успех, — задумчиво говорит Вами, — любопытная концепция. Собираешься вернуться на улицы?

— Да, после того, как поем и отдохну.

— Ты уже позаботился о компаньоне?

— Хочешь помочь мне восстанавливать мир и порядок?

— Ну, вот еще, — смеется он, — меня эти люди мало интересуют. Когда-то, очень давно, этот город был в полном моем распоряжении. Виллаки не говорили, чтобы я спешно возвращался обратно, они велели вернуться после того, как я закончу дела с тобой. — Он шутливо преклоняет колено и прикладывает руку к сердцу. — Дай мне немного побыть рядом, Эл, мой мальчик. Клянусь, я буду следовать твоему примеру и убивать только с твоего разрешения. Я стану твоей правой рукой. Вместе мы сможем сделать гораздо больше, чем ты один.

— Это верно. — Я с сомнением смотрю на него. — Но можно ли тебе доверять?

— Даю слово, что буду слушаться тебя, а мое слово так же крепко, как и десять лет назад.

— Но два Паукара Вами — это перебор.

— Так напяль свой парик, загримируйся — и стань Элом Джири.

— Я не могу убивать в своем собственном обличье. Лучше ты надень что-нибудь для маскировки.

— Что ж, хорошо. Как скажешь, так и будет, о, великий и благородный Цезарь!

— И прекрати свои шуточки, — огрызаюсь я, возвращаясь на кухню.

— Это уже труднее. Но для тебя, Эл, мой мальчик, я сделаю все возможное. Кстати, где ты держишь оружие?

Мы рыщем в ночи, бесшумно двигаясь среди уличного хаоса, как пара пантер, иногда просто наблюдая, а иногда вмешиваясь, когда я сочту нужным. Я совсем забыл, каким быстрым и легким может быть мой отец. Кажется, что его ноги едва касаются крыш и тротуаров. Временами, когда мы находимся в движении, я закрываю глаза и не могу обнаружить его присутствия.

Его пальцы начинают непроизвольно шевелиться, когда мы смотрим на уличные бои, и я знаю, как ему хочется оказаться в гуще схватки, наверстывая упущенные годы. Мой отец был создан только с одной целью — убивать. Держать себя в руках в такой момент, как сейчас, когда возможности для убийства бесчисленны, для него, должно быть, мучение. Но он верен своему слову и действует только по моему приказу, всячески сдерживая себя.

Мы отбиваем у мятежников трех копов, которых они захватили, и сопровождаем их в безопасное место. Мы следим за упырем, который тащит в темный переулок двух мальчишек. Его намерения более чем ясны. Мы останавливаем его до того, как он приступает к осуществлению своих планов, и распинаем на двери, используя гвозди из ближайшего развороченного здания.

Ночной воздух горяч и наполнен запахом гари. Моя майка на спине насквозь пропиталась потом, отец же, как всегда, холоден, и дышится ему в спертом, отравленном воздухе так, словно с гор дует свежий ветерок.

Мы бродим по городу уже два часа и еще никого не убили. Я вижу растущее нетерпение Вами. Я не стал бы возражать против того, чтобы он нашел себе жертву, — хочу убедиться, что он будет вести себя в рамках разрешенного и не устроит бойни, но я не собираюсь убивать того, кто не заслуживает этого.

Наконец, спустя полчаса, мы замечаем шайку из пяти юнцов, которые издеваются над стариком. Рядом — старушка, вероятно его жена, она лежит на мостовой, изнасилованная и жестоко убитая, и ее обнаженное тело представляет собой кровавое месиво.

— Мочить? — вежливо осведомляется Вами, пробуя пальцем один из ножей, которые взял у меня на кухне.

— Мочить, — злобно соглашаюсь я.

— Позволь мне начать первым, — говорит он, подходя к краю крыши и кладя в карман солнечные очки, которые я дал ему, чтобы скрыть его зеленые глаза. — А ты стреляй в тех, кто захочет убежать.

Я предполагаю, что Вами спустится по идущей сверху вдоль стены металлической трубе, но он просто делает шаг с крыши, пролетает три этажа и приземляется, как кошка, уже готовый к схватке.

Я испытываю искушение совершить такой же эффектный прыжок, но вероятность попасть в больницу со сломанной ногой останавливает меня, и я использую водосточную трубу.

К тому времени, как я достигаю земли, двое из шайки уж корчатся в пыли с перерезанным горлом. Вами подскакивает к третьему, заносит нож, словно собираясь ткнуть ему в лицо, потом делает молниеносное движение вниз, хватает пенис и яички парня (тот без брюк и его причиндалы красны от крови старой женщины) и отсекает их.

Когда Вами поворачивается к четвертой жертве, пятый юнец пытается удрать. Он во весь опор мчится мимо того места, где в тени дома стою я. Я протягиваю руку с крепко зажатым в ней очень острым ножом и наотмашь провожу по его шее. От его скорости лезвие глубоко входит в плоть, и он тяжело плюхается на землю. Из разрезанной артерии, пульсируя, бьет вверх струя яркой крови, тело корчится в конвульсиях.

Оторвав взгляд от умирающего парня, я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не нуждается ли в помощи мой отец: он уложил четвертого юнца и вернулся к третьему, чтобы забить ему в рот отрезанное мужское достоинство. Затем он делает несколько шагов в сторону, намереваясь помочь старику. Тот еще жив, но один его глаз выбит, а на груди и животе страшные раны.

— Я вам помогу, — кидаюсь к нему я, когда он пытается подняться на ноги.

— Эльза, — хрипит он, умоляюще глядя на меня.

— Мертва, — говорю я, поддерживая его за плечи и на глаз пытаясь определить тяжесть его ран.

Он повисает у меня на руках.

— Они хотели денег… — он всхлипывает, — я дал им денег. Но им… было недостаточно. Они вытащили нас наружу и…

— Попытайтесь успокоиться. Вы будете жить, но только если…

— Нет, — он задыхается, — зачем… ведь Эльза…

Я колеблюсь, но очень недолго.

— Вы уверены?

Он пристально смотрит мне в глаза, понимает мое намерение и спокойно улыбается. Я делаю все быстро и безболезненно, потом кладу его рядом с женой и закрываю ее тело обрывками одежды, которые нашел рядом.

— Трогательная сцена, — бормочет Вами.

Он стоит как раз позади меня.

— Я думал, что ты больше времени потратишь на свои забавы, — говорю я, вытирая руки о рубашку.

— Да, я жестокий мальчик. Возможно. Но не стоит жаловаться — ночь только началась, и найдется еще с кем разобраться. — Он переступает через мертвую пару и изучает мое лицо. — Ты убивал хладнокровно, Эл, мой мальчик. Хвалю.

— Я сделал то, что должен был сделать.

Он прочищает горло.

— Возможно, это бестактный вопрос, но могу я спросить, сколько народу ты пустил в расход за все эти годы? — спрашивает он.

— Я давно сбился со счета.

— Сто? Двести? А может, больше?

— Я не подсчитывал. Я убиваю, когда должен это сделать, но мне это не доставляет удовольствия.

Вами не может скрыть разочарования.

— Нет того прогресса, на который я надеялся, — бормочет он. — Ты живешь со смертью, но не любишь ее. Чтобы действительно стать похожим на меня, ты должен наслаждаться каждым убийством. Механически убивать недостаточно. Ты должен любить свое дело.

— Если бы так было, я бы реально стал тобой. Тогда бы я не думал ни о чем другом, кроме убийств, и причина, по которой я это делаю, не имела бы значения.

— Какая же это причина?

Я дотрагиваюсь до пальца, висящего у меня на шее:

— Помнишь некоего Билла Кейси?

— Полицейский, — задумчиво произносит мой отец. — Я вспоминал его иногда после того, как священники воскресили меня, но моя память после всех этих смертей и воскресений, к сожалению, не стала лучше.

— Когда вспомнишь, кто он такой, тогда узнаешь, почему мне пришлось превратиться в тебя.

С этими словами я направляюсь к ближайшему дому, чтобы продолжить путешествие по крышам, оставляя его размышлять над этой загадкой.

Мы рыщем по городу, вмешиваемся, защищаем и убиваем до самого рассвета субботы. Мы сводим наши разговоры до минимума, совещаясь, только когда приходится лишать кого-то жизни. Я чувствую, что Вами ломает голову, пытаясь вспомнить что-нибудь о Билле, но больше об этом не спрашивает. Точно не знаю, сколько человек мы убили — я разрешаю своей памяти не запоминать деталей, — но что-то между пятнадцатью и двадцатью. Все были виновны. Все честно заслужили свою участь.

Когда восходит солнце и город впервые успокаивается со времени начала беспорядков, Вами возвращает мне солнечные очки и парик и говорит, что ему лучше вернуться под землю.

— Виллаки не обрадуются тому, чем я занимался всю ночь, но им придется это пережить. Однако, если я буду отсутствовать слишком долго, они могут вернуть меня самым неприятным способом — взять и уничтожить.

— Они могут убить тебя даже на расстоянии?

— Увы.

— Каким образом?

— Если бы я знал, то не унижался бы так перед ними, — рычит он. — Но если мне удастся разведать источник их могущества, ты сразу это поймешь, потому что улицы будут завалены трупами этих белоглазых упырей.

— Как думаешь, что они предпримут после того, как я снова ответил им отказом?

Он пожимает плечами:

— Они устроили побоище в одной части города, пытаясь подчинить тебя. Может, теперь они подожгут то, что осталось.

— Эффект будет тот же.

— Это их дело, не мое. — Он протягивает мне руку. Сначала я не беру ее, но потом вспоминаю, что он сдержал свое слово ночью и его помощь оказалась неоценимой. — Наши тропинки скоро снова пересекутся, Эл, мой мальчик, — предсказывает он, когда я пожимаю ему руку.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Может, снова поохотимся. Эта ночь была для меня таким наслаждением!

— Посмотрим, — бормочу я, выдергивая руку и отводя взгляд. — Ты помог мне, я ценю это, но пойми, я не такой, как ты. Я делаю это только потому, что…

Я поднимаю глаза и замолкаю. Рядом никого нет. Вами исчез. Вздохнув, я убираю свое оружие, смываю с рук кровь и отправляюсь домой, чтобы принять душ и выспаться, пока не наступило время снова убивать.

Глава шестая КРИК ГАРПИИ

Меня будит телефонный звонок. Ворча, я беру трубку и узнаю голос Амы Ситувы.

— Я пыталась дозвониться тебе прошлой ночью, но твой телефон был выключен. Я очень волновалась. Я бы пошла тебя искать, но повсюду — полицейские.

— Со мной все в порядке. — Я зеваю и тру глаза.

— Где ты был?

— На улицах. Подавлял беспорядки.

— Скорее всего, эти волнения начали Змеи.

— Так оно и есть.

— Я боюсь, Эл. Если они могут делать такие вещи…

Я подхожу к раковине и открываю кран. Протягиваю руку за стаканом, потом вспоминаю о том, что вода отравлена, и выключаю ее.

— Ты слышала что-нибудь про воду? — спрашиваю я.

— Я слышала, как один репортер сказал, что можно пить воду из-под крана рано утром, хотя чиновники из мэрии предупредили, что пить ее нельзя вообще. — Она замолкает, потом спрашивает: — Что, всё действительно так скверно, как пишут в газетах и кричат по радио?

— Да. — Я меняю тему: — Как тебе живется у Кафрана?

— Замечательно. Мы превосходно ладим. Я не забыла навыков работы официанткой. Вчера работала весь вечер и успевала улизнуть, чтобы позвонить тебе.

— Не надо обо мне беспокоиться. Я в состоянии позаботиться о себе сам.

— Ничего не могу с собой поделать. Может, зайти к тебе?

Я отговариваю Аму от подобной мысли и обещаю поддерживать с ней связь. Когда она наконец отпускает меня, я снова ложусь в постель и немедленно погружаюсь в сон.

Волнения продолжаются весь уик-энд. Чтобы овладеть улицами, банды разрушают дороги и возводят на них баррикады, парализуя движение. Они ставят западни и делают засады на отбившихся от отрядов солдат и полицейских. Захватывают здания, грабят и поджигают. Стычки вспыхивают ежечасно. Отравленная вода вносит свою лепту, но на этой стадии большинству людей уже не нужно никаких дополнительных раздражителей, чтобы их кровь закипела. Их дома разрушены, родные и друзья ранены или убиты. Их переполняют ненависть и жажда мести. Правда, некоторые подумывают о том, чтобы бросить все и бежать отсюда, но большинство жителей готовы кинуться в бой, оскалив зубы, одержимые желанием воздать по заслугам упырям, посмевшим разрушить их жизнь.

Я без отдыха помогаю тем, кто нуждается в этом, — устраиваю беженцев, стремящихся перебраться в безопасное место, нейтрализую грабителей и убиваю тех, кто творит зло.

Я настроил свой ТВ на местные новостные станции и не выключаю их, когда я дома, чтобы быть в курсе всех событий. Поздно утром в воскресенье, когда я завтракаю, в ящике появляется Стюарт Джордан, самый одиозный из действующих комиссаров полиции. На лице у него суровое, но стоическое выражение, которое я вижу с тех пор, как начались беспорядки. Он обещает скоро положить конец волнениям, а также сообщает, что хочет привлечь больше солдат. Если мятежники не прекратят свои выступления, он клянется уничтожить их и сровнять с землей. Репортер спрашивает, не боится ли он покалечить невиновных. Комиссар рявкает:

— На войне нет невиновных!

Если повезет, эта цитата станет его лозунгом на следующих выборах. Я смотрю репортаж дальше и отмечаю самые пострадавшие районы, где у меня было больше всего работы. К моему удовольствию, там есть краткое упоминание о «жутком и опасном Паукаре Вами», предупреждающее людей быть настороже. Вчера вечером кабельное телевидение показывало кадры с моим участием, когда я убиваю двух мужчин, бросивших самодельные бомбы в окна церкви, переполненной людьми. В репортаже нет никаких упоминаний о церкви — террористы изображены как честные граждане, — лишь кадры, на которых я жестоко приканчиваю их.

Я не могу предъявлять претензий. При наличии камер наблюдения, установленных по всему городу, я должен был бы засветиться уже давно, если бы не покровители в высших сферах — Форд Тассо и виллаки. Я удивлен, что этот кусок почему-то пропустили в эфир. Наверное, там новый редактор, который пока не в курсе. Думаю, еще до того, как пойдет повтор, ему разъяснят правила игры.

Встав на середину комнаты, я начинаю разминаться. Мне здорово досталось за эти шестьдесят с лишним часов, и я делаю полную разминку всего тела. После чего снова спешу в кипящий котел улиц, прижимаясь к стенам, взбираясь на крыши, проскальзывая сквозь толпы растерянных и испуганных людей, напрашиваясь на неприятности и разруливая их, действуя в автоматическом режиме и отдыхая, лишь когда без этого уже нельзя обойтись.

Большинство бунтовщиков к трем утра уже угомонились. Машины «скорой помощи» и пожарные расчеты приходят им на смену, чтобы начать свою работу, не встречая сопротивления. В это время Стюарт Джордан, обладающий какой-то звериной интуицией, уже не посылает на улицы свои вооруженные подразделения. Должно быть, у него в штате появились новые консультанты. Я продолжаю свой обход еще пару часов, наслаждаясь относительным спокойствием, прежде чем отправиться обратно в свое логово. Едва передвигая ноги, я поднимаюсь по пожарной лестнице. После всего перенесенного постель кажется недостижимым блаженством.

В почтовом ящике я нахожу письмо, на котором нет ни адреса, ни имени адресата. Нахмурившись, я вскрываю конверт и вижу подпись в самом низу — Эжен Даверн. Я быстро пробегаю глазами написанное на листке. Он желает мне удачи и соболезнует, если мне пришлось потерять во время волнений кого-нибудь из родственников или друзей. Он пишет, что подобные беспорядки не приносят выгоды никому и что, если он может чем-то помочь, мне стоит лишь дать ему знать, и он сделает все, что в его силах. «Пора забыть прошлые предубеждения, — пишет он с фальшивой искренностью, — пришло время нашим людям собраться вместе и создать новый долгосрочный мирный союз. Я протягиваю руку дружбы — прими ее, и давай положим конец этому безумию».

Скомкав сие послание, я бросаю его в мусорное ведро. Даверн, должно быть, догадался, что волнения начали Змеи, и считает, что они станут теперь доминировать на востоке. Это письмо является приглашением присоединиться к его войскам против гвардии.

Надо сообщить Форду Тассо об инициативе Даверна. Он сидит на попе ровно, предполагая, что Змеи ни при каких условиях не могут объединиться с клуксерами. Возможно, он выразил бы больше желания помочь, если бы знал, что Даверн хочет заключить сделку с его давними врагами. С другой стороны, если они объединятся, это может привести к продолжению волнений, отвлечь силы Стюарта Джордана и облегчить задачу Змей взять все под свой контроль.

Все эти хитросплетения вызывают у меня головную боль. Я не подхожу для подобных интриг. Все, чего я хочу, — это найти Билла Кейси и расквитаться с ним. Какого дьявола клоуны этого безумного политического цирка не могут найти себе какого-нибудь другого инспектора манежа?

Снова ночь. Я брею свой череп и лицо перед тем, как выйти из дома. Я не имел такой возможности последние несколько дней, так что волоски сбритой щетины густо устилают раковину. Я влезаю в чистую пару джинсов и натягиваю свежую футболку. Местная прачечная сгорела от зажигательной бомбы, так что я стираю сам в кухонном тазу. Выжимаю носки и футболки и развешиваю их сохнуть на вешалке в гостиной.

Наскоро перекусив, беру несколько ножей, перезаряжаю свой кольт 45-го калибра и выхожу на улицу. Я не ожидаю больших неприятностей — просочилась информация, что Стюарт Джордан собирается в четверг устроить облаву, поэтому большинство бандитов затаилось в ожидании. Однако первые несколько часов оказываются серьезной проверкой на прочность. Одинокие волки — ночные грабители, разбойники, насильники — воспользовались временным затишьем и рыщут по городу, как злобные пауки, нападая на слабых, пока не видят сильные. В общем, у меня работы только прибавилось.

Я беру тайм-аут около часу ночи, вытаскиваю несколько сэндвичей и бутылку колы из сломанного торгового автомата и сажусь перекусить на остов сожженного автомобиля. Уличные фонари не горят — большая часть восточной части города погружена во тьму, — и надо мной самое чистое ночное небо, которое я когда-либо видел над этим городом. Я сижу, восхищенно задрав голову к звездам, когда раздается пронзительный женский вопль. Затем слышится еще один крик, на этот раз не такой громкий, и я успокаиваюсь, узнав в нем призыв пирующей гарпии. Покончив с последним сэндвичем, я отправляюсь на поиски этих каннибальствующих леди.

Я нахожу трех старух у боковой двери магазина, угощающихся остатками копа, которого, должно быть, прикончили здесь в этот уик-энд. Дженнифер Эбботс стоит рядом и терпеливо ожидает, когда они закончат.

— Добрый вечер, миссис Эбботс, — здороваюсь я, подходя к ней.

— Мистер Вами, — улыбается она, — рада, что вы целы и невредимы.

— Как говорит пословица, молодыми умирают только праведники. — Несколько минут мы стоим молча, глядя на пирующих гарпий. — В следующий раз вам стоит быть осторожнее, — предупреждаю я, — ужинать полицейским — не самая лучшая идея. Его коллеги могут слишком сильно расстроиться, найдя его здесь объеденным.

— Знаю, — вздыхает она, — но их никакими силами нельзя остановить, если они почуяли запах. Хорошо еще, что поблизости я нашла много бутылок, наполненных бензином, — тайный запас анархистов — и позаимствовала несколько, чтобы потом облить его и поджечь. Это скроет следы.

Я одобрительно киваю:

— А в остальном все в порядке?

— Да. Девочкам очень хотелось совершать прогулки в выходные, но я держала их дома, пока все не утихло. У Рэтти разболелся зуб, и мне пришлось отвести ее к дантисту, впервые за много лет. Тот пришел в ужас от ее вида — кровавые пятна на одежде, прилипшие куски человеческого мяса. Он собирался вызвать полицию, но мистер Кларк дал ему взятку. — Она хмурится. — Не могу сказать, что одобряю это, но в этом случае пришлось сделать исключение.

Я прячу улыбку. Дженнифер считает совершенно нормальным, что ее сестра вместе со своими подружками-гарпиями обгладывает мертвых, но дать взятку — это серьезное преступление.

— Ей вырвали зуб?

— Нет, только запломбировали.

Пока мы разговариваем, Рэтти заканчивает свое пиршество, подходит к нам и садится на корточки рядом с сестрой.

— Рэтти, — нежно обращается к ней Дженнифер, — покажи мистеру Вами свой зуб.

Гарпия откидывает голову и широко раскрывает рот. Из вежливости я заглядываю в ее красную пасть и произношу несколько одобрительных слов по поводу пломбы.

— Мистер Кларк заставил его сделать золотую пломбу. — Дженнифер радостно смеется. — Он сказал, что леди это больше подходит.

— Надо как-нибудь встретиться с этим вашим мистером Кларком, — улыбаюсь я. — Похоже, он интересная личность.

Рэтти закрывает пасть, вытаскивает книгу из кармана и начинает с ней играть — переворачивает страницы и всматривается в слова, как будто умеет читать. Дженнифер выхватывает у нее книгу и стирает со страниц пятна крови.

— Плохая девочка Рэтти, — раздраженно говорит она. — Это книга мистера Кларка. Зачем ты ее взяла?

— Может, она хочет пойти в школу, — смеюсь я, потом читаю надпись на корешке. — Можно посмотреть?

Дженнифер протягивает мне книгу и продолжает ворчать на сестру. Я читаю название — «Сердце тьмы» — и провожу пальцем по помятой обложке. Она старая и ветхая. Я раскрываю книгу. Титульный лист вырван.

— Похожа на ценную книгу.

— Так оно и есть, — подтверждает Дженнифер. — Кажется, это первое издание.

Мои пальцы замирают, и ночь как будто сгущается вокруг.

— Почему вы так считаете?

— Большинство книг мистера Кларка — это первые издания. Он коллекционер. Он будет вне себя, когда узнает, что Рэтти ее взяла. Возможно, мне удастся незаметно положить ее обратно, пока он не заметил.

Сердце проваливается куда-то вниз. Я смотрю на гарпию, сидящую на корточках у моих ног, и у меня что-то щелкает в мозгу.

— Рэтти — это сокращенно от Маргарет? — спрашиваю я. Мой голос от волнения звучит совсем тихо.

— Да, — отвечает Дженнифер, гладя по голове сестру и слегка дергая ее за волосы в наказание за то, что она без спроса взяла книгу.

— Ваше имя до замужества было Дженнифер Кроу?

Дженнифер удивленно смотрит на меня:

— Откуда вы знаете?

Меня начинает бить дрожь. Рэтти — это Маргарет Кроу, девочка, которую Паукар Вами похитил много лет назад, девочка, которую страдающий тинейджер, как думали, должен был убить в обмен на жизнь его украденной сестры.

— А как имя мистера Кларка? — задыхаясь, спрашиваю я.

— Уильям, — говорит она.

И я горько смеюсь.

— Ваш друг… мистер Кларк… Уильям… — Мои губы мертвеют. — Иногда он, вероятно, называет себя Биллом?

Глава седьмая СЕКРЕТЫ КИЛЛЕРА

Дженнифер не возражает, когда я прошу разрешения сопровождать гарпий домой, чтобы встретиться с мистером Кларком. Я сказал ей, что, похоже, знаком с ним и хочу обменяться парой слов. Откуда ей знать реальные мотивы моего интереса? Она запихивает кровожадных дам в свое маленькое авто, я сажусь на свой байк и сопровождаю ее через весь город до самых окраин. Она едет медленно, чтобы я не потерял их из виду.

В голове — полное отсутствие всяких мыслей. Только не волноваться. Вполне возможно, что библиофил Билл Кларк не имеет ничего общего с библиофилом Биллом Кейси. Но в глубине души я уверен, что чутье меня не обмануло. После всех этих лет сдвинутая по фазе людоедка навела меня на след. Если бы меня не трясло так сильно от перспективы этой встречи, я бы завыл, как дикий зверь, от абсурдности ситуации.

После долгой утомительной поездки — мне кажется, что машина в одно прекрасное мгновение развалится или взорвется, унеся с собой секрет местопребывания Билла, — мы останавливаемся около жалкого домишки, расположенного посредине пустыря, заваленного промышленными отходами. Я изумленно смотрю на заколоченные окна, крышу под рифленым железом, покосившуюся дверь, которая явно не дружит с дверной рамой. Почему Билл выбрал себе в качестве убежища такую дыру?

— Внутри совсем не так уж плохо, — говорит Дженнифер. Она выпускает гарпий из машины, и они семенят к дому. — Здесь зимой холодно, но сухо. И сюда никто не заходит — это главное.

— А мистер Кларк сейчас дома? — спрашиваю я, и мои пальцы застывают на ручке ножа, прикрепленного к поясу.

— Должен быть. Он нечасто выходит на улицу. Старый одинокий человек. Вы первый, кто пришел к нему за все эти годы, что он живет здесь.

— И последний, — бормочу я про себя, чтобы Дженнифер не услышала. — Не могли бы вы оказать мне услугу и погулять с вашими подопечными до вечера? Мне бы хотелось побыть с Уильямом наедине. Нам надо о многом поговорить.

— Наверное, смогу, — говорит она нерешительно. — Мне не хотелось бы нарушать их распорядок дня, но, думаю, один раз можно.

— Огромное спасибо.

Не знаю, что она станет делать, когда по возвращении домой найдет мозги своего друга разбрызганными по стенам, но мне, честно говоря, все равно. Мне нравится Дженнифер, но уничтожение Билла Кейси имеет приоритет над всем остальным.

Я жду, пока она сгоняет гарпий в машину и уезжает, потом толкаю скрипучую дверь и вхожу внутрь. В одной руке у меня экземпляр «Сердца тьмы», в другой — нож. В доме тускло горит лампочка и пахнет кровью и потом. Я исследую комнаты на первом этаже, бесшумно проскальзывая из одной в другую. Дверные рамы не имеют дверей. В самой большой комнате стоят три кровати, сдвинутые друг к другу. Еще одна комната завалена простынями, подушками, полотенцами и тому подобным барахлом. Во всех имеются перегруженные книгами полки.

— Дженнифер? — раздается дребезжащий голос сверху.

При звуках этого голоса, который я узнаю сразу, пальцы застывают на рукоятке ножа. Остановившись у подножия лестницы, я жду, пока он спустится вниз. Мое сердце готово выскочить из груди. Я стараюсь успокоиться. Надо быть таким же спокойным, каким был Билл, когда десять лет назад встретил меня и взял на себя ответственность за поступок, разрушивший мне жизнь.

— Дженнифер? — спрашивает он снова. Долгая пауза, потом шаги, медленные шаги вниз по скрипящим ступенькам. — У меня нет ничего ценного, я не вооружен. Берите что хотите, я даже могу… — Он умолкает, достигнув подножия лестницы, и старается рассмотреть меня сквозь полумрак. — Кто здесь? — шепчет он.

Я делаю шаг вперед. Он видит меня и отступает, глаза его расширяются, он прижимает ладонь к сморщенному рту. Он сильно похудел с тех пор, как мы виделись в последний раз, и сгорбился от времени. Нечесаные волосы стали седыми. Он выглядит больным.

— Здравствуй, Билл, — говорю я и делаю еще несколько шагов, пока он, отступая, не прижимается к стене. Я стискиваю его запястья. — Помнишь меня?

— Змеи! — хрипло выкрикивает он, и в глазах его появляется влага, когда он с ужасом смотрит на мои татуировки. — Пожалуйста… не надо… только не змеи… пожалуйста…

— Забудь о змеях, — говорю я, — забудь о лысой голове. Забудь о… — Я снимаю зеленые контактные линзы. — О глазах. Посмотри на меня внимательно. Узнаешь?

Старик постепенно перестает дрожать. Его слезы высыхают.

— Конечно, — вздыхает он. — Все эти десять лет я ждал тебя. Как поживаешь, Эл?

Я отступаю, возмущенный его дружеским тоном:

— Не называй меня Эл, ты, мешок дерьма! Может, ты не помнишь, что сделал со мной?

Его улыбка гаснет.

— Все было не так. Прости, я забыл, что я твой враг и ты пришел убить меня. В моем возрасте сильно ухудшается память. Ты прав, мне некого винить, кроме себя. Можешь разделаться со мной прямо сейчас, если хочешь. — Закрыв глаза, он протягивает руки вперед крест-накрест, как бы вверяя себя мне.

Нож трясется у меня в руке от дикого желания немедленно пролить его кровь. Но еще слишком рано. Я должен выслушать то, что он скажет в свою защиту. Я должен заставить его говорить, заставить кричать от боли.

— Похоже, ты не удивлен моему приходу, — хмыкаю я, опуская нож.

— Все эти десять лет я ждал, — повторяет он, — я знал, что рано или поздно ты найдешь меня. Я никогда не боялся смерти, потому что чувствовал — она не придет, пока мы с тобой во всем не разберемся. Если бы ты не появился, я прожил бы еще сто лет, ожидая тебя.

— Открой глаза, — рычу я, — я хочу, чтобы ты смотрел на меня, когда будешь умирать.

— Как пожелаешь.

Его веки поднимаются, и глаза останавливаются на пальце, который висит у меня на шее. Его левая рука дергается. Он внимательно разглядывает мои татуировки, бритый череп и мрачнеет:

— Я слышал про этот костюм. Не могу сказать, что я в восторге. Он не идет тебе, Эл. Зачем ты устроил маскарад и назвался этим ужасным именем?

— Ты знаешь, кто такой Паукар Вами?

— Он был киллером. Никогда не мог разобраться, был ли он реальным человеком или призраком. Почему ты решил стать его подобием?

У меня перехватывает дыхание. Он не помнит! Я всегда боялся этого — того, что он забудет причину, по которой разрушил мою жизнь. Я подготовился к этой возможности, но она все равно вызывает шок. Мне хочется схватить его за шею и вытрясти правду, но это было бы пустой тратой времени. Люди, которые не помнят Аюмарканов, вряд ли вообще в состоянии что-то вспомнить. Но есть другие пути добиться желаемого. Только надо быть хитрым.

— Что там наверху? — спрашиваю я.

— Мои апартаменты. Леди размещаются внизу. Я не разрешаю никому подниматься наверх — даже Дженнифер, когда я болен и не могу встать с постели. — Он застенчиво улыбается. — Но тебе я разрешу, Эл.

— Показывай дорогу. — Я начинаю подниматься по ступенькам вслед за Биллом, прижав нож к боку и готовый немедленно прикончить его, если он сделает хоть один неверный шаг.

Поднявшись наверх, я останавливаюсь и смотрю на стены, кричаще разрисованные изображениями змей всех видов, цветов и длины. Некоторые тщательно прорисованы, другие напоминают детские загогулины.

— Мои чешуйчатые друзья. — Билл сдавленно хмыкает и подходит к стене, чтобы погладить кольца длинного боа конкристора.

— Это ты их нарисовал? — спрашиваю я.

— Да, так я провожу время. Я бы сошел с ума, если бы не имел хобби. Я белил стены три или четыре раза. Сначала у меня получались какие-то каракули. Вероятно, это нездоровое увлечение — я беру образы из своих ночных кошмаров, — но оно дает мне ощущение занятости. И помогает не сойти с ума. — Он смеется, увидев мое выражение лица. — Знаю, о чем ты думаешь: тот, кто рисует змей дни напролет, не может не быть ненормальным. Это, конечно, так. Но имеются разные грани безумия. Я, например, всего лишь кричу и буйствую, иногда занимаюсь членовредительством. Этот вид сумасшествия распространен повсеместно.

Он направляется к двери в конце коридора. Я иду за ним, выведенный из себя видом змей. Внезапно я замедляю шаги. То, что Билл безумен (в этом я не сомневаюсь, он не похож на того, кто ломает комедию) совсем не означает, что он глуп. Он вполне может приготовить ловушку. Но я не замечаю ничего подозрительного. Я вижу полупустую комнату с толстым матрасом на кровати, стул в одном углу и полки до самого потолка, уставленные книгами.

— Добро пожаловать в мой дом, — говорит Билл, опускаясь на край кровати и указывая на стул.

Я остаюсь стоять.

— В доме есть провода? — спрашиваю я.

— Конечно. Мы находимся в стороне от проторенных путей, но давно провели сюда электричество. Не думаешь же ты… — Он тяжело вздыхает. — А-а-а, ты имеешь в виду провода для взрывчатки… — Билл качает головой. — В погребе у меня есть старые принадлежности — бомбы и провода, но я больше этим не увлекаюсь. Энтузиазм давно пропал. Я и читаю уже очень мало, только дамам. Никогда не мог заставить себя избавиться от книг.

— Кстати о книгах…

Я протягиваю ему роман Конрада. Он берет книгу, изучает обложку и печально улыбается:

— Готов побиться об заклад, что ты отобрал ее у Рэтти. Она больше всех любит, когда я читаю вслух. Я никогда не читал им эту книгу — их жизнь и так достаточно безрадостна, — но держу ее внизу вместе с большей частью моей коллекции. Рэтти, вероятно, украла ее, когда меня не было дома.

— Тебе надо было взорвать эти книги вместе со всем домом, — говорю я. — Одна из них навела меня на мысль, что ты жив.

— Дорогостоящая слабость, — соглашается он, кладя книгу, потом тихо спрашивает: — Хочешь убить меня прямо сейчас, Эл?

— Всему свое время. Сначала я хочу поговорить. Есть вещи, о которых ты должен мне рассказать. О прошлом, о твоей жизни, о змеях.

— Не спрашивай меня о них, — вдруг раздражается он, — я все равно не буду говорить.

— Думаю, что ты ошибаешься. — Я улыбаюсь и провожу кончиком ножа по осыпающейся стене.

Билл смеется:

— Я слишком стар и безумен, чтобы бояться угроз. Чем ты можешь причинить мне боль? — Он расстегивает рубашку и обнажает грудь, покрытую шрамами и следами от ожогов. — Я сам бичевал себя до тех пор, пока не перешел порог чувствительности. Можешь проверить и убедиться. Никто не в состоянии развязать мне язык, если я захочу держать его за зубами.

Я перевожу взгляд с его израненной груди на рисунки на стенах, потом злобно усмехаюсь и говорю свистящим шепотом:

— Я могу отправить тебя на корм змеям.

Его лицо белеет, он снова застегивает рубашку дрожащими пальцами. Я нашел его болевую точку. Он мой.

— С чего мне начать? — бормочет он.

Взяв стул, я сажусь, кладу ногу на ногу, смотрю ему прямо в глаза и тихо говорю:

— Расскажи мне о Джейн.

Он явно не ожидал этого. Его лицо сводит судорога, а ноги начинают выбивать по полу барабанную дробь.

— Джейн? Какое она имеет отношение ко всему этому? Я думал, ты хочешь узнать про слепых священников и про то, почему я предал тебя.

— Это я знаю. Я даже могу побиться об заклад, что знаю об этом больше тебя. А ты сам-то помнишь, почему это сделал?

— Змеи, — шепчет он, и взгляд его блуждает где-то далеко. — Ты был прислужником змей. Я пытался их уничтожить. Нанося тебе вред, я надеялся, что… — Похоже, память возвращается к нему. — Нет, не совсем так. Был кто-то, кому я хотел причинить боль, использовав тебя, но я забыл, кто это был. Это и есть безумие, я полагаю.

— Расскажи мне про Джейн.

На лице его снова выражается страх.

— Зачем? — вздыхает он. — Она к этому не имеет отношения. Это было очень давно, гораздо раньше, чем я стал преследовать тебя.

— Расскажи мне, что ты помнишь о Джейн и ее смерти, — настаиваю я. — Я знаю, что произошло, но хочу послушать твою версию.

— Ты знаешь?

Он в изумлении смотрит на меня, и ужас в его глазах превосходит даже тот, который я видел на лицах своих жертв перед смертью. Его страх так велик, что мне почти становится его жаль, и я избавляю его от болезненного путешествия по закоулкам памяти. Но мне необходимо услышать от него, что его сестра была убита и что именно поэтому он решил разрушить мою жизнь. Я мог бы даже выбить из него причины, по которым он преследовал меня, а не моего отца, хотя это был бы бонус, а не необходимость. Мне достаточно его признания.

— Ты был тинейджером, — навожу я его на мысли, — только закончил школу. Ты жил вместе с матерью, отчимом, братом и сестрой. Стояло лето. Ты вел обычную жизнь. И в это время…

— В мою жизнь вмешались Змеи, — хрипло произносит Билл. Говоря, он стискивает руки и начинает ломать пальцы. — Они заставили меня делать ужасные вещи. Но я спасал жизни. Воровал, грабил, запугивал, но, прислуживая Змеям, этим я спасал остальных. Может ли преступник быть героем? Можно ли считать человека грешником, если он совершает меньшее зло для того, чтобы предотвратить большее?

— Мне не интересны дискуссии на темы морали, — рычу я, — мне все равно, каким ты был — плохим или хорошим, ангелом или демоном. Я хочу, чтобы ты рассказал мне про Джейн и Маргарет Кроу.

— Рэтти… — Он горько улыбается. — Я часто посещал ее в частной лечебнице, прежде чем начал скрываться. То, что случилось с ней и остальными, было так тяжело… Я следил за Дженнифер и Розой, когда они стали заботиться о тех, кто выжил. Было ясно, что они нуждаются в помощи, поэтому я стал помогать Дженнифер, назвавшись другим именем. Я знал, что рискую, что ты можешь выследить меня через нее, даже если она не знает моего настоящего имени, но я должен был помочь бедной Рэтти.

— Рэтти и Джейн похитил Вами, не так ли?

Билл мрачнеет:

— Это сделали Змеи. Они скрывались под масками какого-то человека, но я не знаю, кого именно. Ты думаешь, это был Паукар Вами?

— Это не имеет значения. Кто-то их похитил и приказал тебе убить Рэтти, а не то он убьет Джейн. Ты не смог, поэтому он убил твою сестру. Верно? — Мои пальцы сжимают ручку ножа. Я уже готов положить конец десяти годам самоистязаний. После его смерти я, возможно, покончу с собой или стану еще более безнадежным сумасшедшим, чем он. Не знаю. Невозможно предвидеть свою судьбу. Но сначала наказание. В этом-то я уверен.

Билл трясет головой, и слезы льются по его лицу.

— Джейн, — всхлипывает он, — я любил ее. Я сделал это, чтобы спасти ее… я бы все отдал, чтобы вернуть ее… — Он падает с кровати, ползет ко мне и, цепляясь за мои ноги, выкрикивает: — Выслушай мое признание! Пожалуйста… я больше не могу…

— Хорошо, — отвечаю я холодно и прикладываю лезвие ножа к его морщинистому горлу. — Я отпущу тебе грехи.

Черты Билла разглаживаются, и он благодарно всхлипывает. Я терпеливо жду, пока он прекратит плакать. Теперь, когда настал долгожданный момент, у меня имеется достаточно времени. Я не спешу. Подожду, пока он сделает признание, а потом отправится на встречу с Создателем, ухватившись за иллюзию духовного очищения.

— Змеи похитили Рэтти и Джейн. Они велели мне убить Рэтти, чтобы спасти Джейн. Я изо всех сил пытался сопротивляться. Делал все, что мог. Даже пытался похитить тебя.

— Меня? — удивленно вставляю я. — Какое, черт возьми, я имел к этому отношение?

— Ты был очень важен для Змей еще с детства. Я пытался украсть тебя, чтобы обменять на девочек, но мне не удалось. У меня не было выбора. Я должен был выполнить приказ Змей. И я не мог дать Джейн умереть.

Билл закрывает глаза. Его подбородок дергается все сильнее. Приходится ниже опустить нож, который я прижимаю к его горлу, чтобы он случайно не порезался им.

— Это произошло здесь, — говорит он тихо. — Змеи доставили ее в этот дом. Вот почему я вернулся сюда. Тогда здесь не было ни крыши, ни верхнего этажа. После возвращения я достроил дом. Но первоначально это был просто остов здания. Змеи привязали ее к стулу в гостиной, — продолжает он, — они побрили ее наголо — как тебя, — завязали ей глаза и заткнули рот кляпом. Они заставили меня раздеться догола и пытать ее оружием и… собой. Понимаешь?

— Они заставили тебя ее изнасиловать?

Билл кивает и снова начинает дрожать.

— Это был ужасный сон наяву, даже хуже, потому что больная часть меня наслаждалась этим. Поэтому Змеи меня и выбрали — они почувствовали зло внутри меня и захотели вытащить его наружу. Когда все было закончено и они больше не могли развлечься за мой счет, они заставили меня убить ее.

У него по щекам льются слезы.

— Это полная чушь, — бормочу я и тыкаю острием ножа его в грудь. — Эй, старик, посмотри на меня. — Билл не реагирует. — Смотри сюда, я говорю! — Я толкаю его, и голова Билла устало поднимается. — В то, что ты мне сказал, я не верю. Они хотели, чтобы ты убил ее, но ты этого не сделал. Не смог. И поэтому твоя сестра была безжалостно убита. Ты не убил Рэтти. Она здесь, живая, вместе с остальными гарпиями.

— Верно, — говорит Билл, — озорница Рэтти. Она взяла мою книгу. Я должен пожурить ее, но не очень сильно. Она не хотела этого делать, но против природы не пойдешь.

— Тогда что за бред ты несешь насчет того, что ты ее убил? Если ты хочешь вызвать жалость…

Он хмурится:

— Это моя последняя исповедь. Думаешь, я стал бы тратить время, рассказывая сказки?

— Тогда что…

— Это было просто, — прерывает он, — жизнь Рэтти за жизнь Джейн. Я был доведен до отчаяния и сделал то, что они велели. Джейн была моей сестрой. Я не мог дать ей умереть, даже если мне пришлось бы мучить, насиловать и убивать для того, чтобы спасти ее. Я знал, что мне не будет прощения. Я планировал после всего покончить с собой — единственное подходящее наказание, которое я мог придумать. Но все равно я должен был это сделать. Джейн…

Он останавливается, потому что его душат рыдания. Я даю ему прийти в себя, стараясь угадать продолжение. Успокоившись, он вытирает слезы и говорит глухо:

— Змеи обменяли их.

Мои глаза расширяются.

— Что?!

— Девочки были похожи лицом и фигурой. С бритой головой, повязкой на глазах и кляпом во рту я принял Джейн за Рэтти.

Моя рука с ножом падает вниз, и я отшатываюсь от Билла с глазами, полными ужаса.

— Змеи дали мне девочку для мучений. Чтобы спасти Джейн, я убил ту, которую они привели ко мне, думая, что это Рэтти. Но это была не она. Змеи поменяли их. — Он смотрит на меня и усмехается как человек, который попал в ад и до сих пор там находится. — Я мучил, насиловал, а потом жестоко убил Джейн, приняв ее за Рэтти Кроу. Когда все было кончено, Змеи открыли мне правду, а потом смотрели и хохотали, когда я плакал над кровавыми останками моей бедной обреченной сестры.

После этих слов старик замолкает, закрывает глаза и спокойно ждет, когда я избавлю его от страданий.

Часть четвертая Сыны солнца

Глава первая ПОСЛЕДСТВИЯ

Я выжимаю из своего мотоцикла все, на что он способен, и проглатываю улицы на скорости девяносто миль в час, потом сто и еще быстрее. Я игнорирую красный свет и одностороннее движение, поворачиваю, не снижая скорости, как будто проверяя, способен ли город оторвать колеса у моего байка и переломать мне кости.

Вскоре я попадаю в поле зрения полиции и слышу завывания сирен. Они устанавливают заграждения на дороге, которые я без труда преодолеваю, не включая мозги, автоматически анализируя обходные пути, предугадывая новые заграждения и изменяя маршрут прежде, чем столкнусь с ними. Половина меня хочет ворваться в засаду и пасть под градом пуль, но другая половина сопротивляется и умоляет поберечь свою жизнь. Пока две мои половинки сражаются друг с другом, я лечу на один шаг впереди смерти, готовый в любое мгновение остановиться, повернуться и встретить ее с распростертыми объятиями, если моя мрачная половина одержит верх.

Мысли о Билле свистят между спицами колес. Они быстрее, чем мой байк — быстрее, чем что-либо, — но они не обгоняют меня, а следуют по пятам, щекоча затылок и нашептывая в ухо: «Выхода нет, даже в смерти».

Я сворачиваю на длинный прямой отрезок пути и замечаю горящую баррикаду. Отсюда идет дорога на восток, перегороженная местными жителями. Никто не охраняет ее в такой ранний час. Увидев языки пламени, я принимаю решение. С улыбкой самоубийцы направляю байк в центр огромной кучи старых покрышек, столов, шкафов и стульев и жму на газ.

Скорость больше восьмидесяти миль. Я закрываю глаза и врезаюсь в смесь резины, пластика и железа. Осколки впиваются мне в лицо и руки. Что-то обжигает левое ухо. Смрадный воздух непригоден для дыхания.

Я прорываюсь сквозь баррикаду живым. Разгневанный, я стряхиваю горящие ошметки с лица и черепа, потом ощупываю поврежденные места. Множество порезов и царапин. Из мочки уха вырван кусок. Во всем остальном я цел и невредим. Проклиная глупость тех, кто строил эту баррикаду, я возобновляю путь, снова набирая скорость и срезая углы круче, чем всегда. Я потерял копов — они не рискуют соваться так далеко на восток. Теперь в честном состязании участвуем только мы вдвоем — я и смерть.

Я кружу и петляю по улицам так быстро, что дома, лавки и вывески сливаются в одно цветное пятно. Если мне суждено умереть, это такое же подходящее место, как и любое другое. Я рад, что еще рано и беспорядки загнали большинство людей в их дома. На улицах почти нет народа, так что когда я разобьюсь, то никому не причиню вреда.

Наконец, начав уже думать, что байк состоит в заговоре против меня, я, на бешеной скорости повернув за угол, въезжаю в дохлую собаку. Колеса останавливаются, байк издает хриплый кашель, и я вместе с ним взлетаю в воздух. Он делает несколько оборотов в воздухе, разносит вдребезги декоративную металлическую решетку и окно магазина и влетает внутрь, прокладывая широкую разрушительную просеку в рядах выставленного товара. Меня разворачивает, несет обратно на то, что осталось от решетки и окна, и выбрасывает обратно на мостовую. Голову резко швыряет назад, и я погружаюсь в темноту. Да-а-а!!!

* * *

Нет. Моему байку пришел конец, а мне еще нет. Через несколько минут я прихожу в сознание и с трудом сажусь, скрипя зубами от мучительной боли и ненавидя этот мир за то, что он так цепляется за меня. Наскоро определяю масштаб нанесенных увечий. Содранные локти и колени, кровоподтеки и шишки, глубокая рана на лбу, из которой обильно льется кровь. Куртка и брюки разорваны в клочья. Спина чувствует себя так, словно боец сумо использовал меня в качестве трамплина. Невероятно, но, похоже, у меня нет ни одного перелома.

Я встаю, и, хотя голова сильно кружится, а ноги подгибаются, мне удается сохранить равновесие. Я не обращаю внимания на кровь, текущую из раны на голове, надеясь, что окочурюсь от кровопотери, но, с трудом подняв руку и ощупав лоб, чувствую, что рана покрылась засохшей коркой и перестала кровоточить. Выходит, смерть откладывается.

Иисусе, что же еще надо сделать парню, чтобы просто-напросто отдать концы?

С кривой усмешкой я смиряюсь с отказом этого света одобрить мое стремление отправиться на тот. Сколько я ни пытаюсь броситься в объятия вечной тьмы, некая высшая сила считает, что у меня здесь еще остались кое-какие дела. Кто я такой, чтобы спорить с высшими силами?

Я с трудом выбираюсь из обломков магазина и проверяю свой мотоцикл. Он ни на что не годен. Рама погнута, руль похоронен под грудой кожаных курток и перчаток, бак пробит, провода торчат наружу, двигатель разворочен. Я нахожу на прилавке ручку и листок бумаги и с трудом царапаю записку с обещанием заплатить за убытки. Прикалываю ее к стене ножом, после чего, прихрамывая, выхожу из магазина и пускаюсь в долгий и мучительный путь домой.

Душ. Сгустки запекшейся крови отправляются в слив вместе со струей воды красно-коричневого цвета. Горячая вода становится холодной. Я не отстраняюсь, стою, прислонившись к стене, давая самым болезненным ранам онеметь под холодной струей.

Наконец я выключаю воду и тащусь к кровати, весь мокрый, еле передвигая ноги. Я не могу лечь на спину — слишком больно, — поэтому поворачиваюсь лицом вниз и закрываю глаза. Сон не стоит в повестке дня, но лежать в относительно удобном положении проще, чем сидеть или стоять.

Я остаюсь в прострации большую часть дня. За окном пасмурно, после полудня начинает моросить слабый дождик, первый с начала апреля. Запланированный на вторник рейд подразделения Стюарта Джордана откладывается — может быть, ему помешал дождь, — становясь обманутой надеждой дня. Люди избавляются от последствий кровавой бойни, делают покупки в магазинах на окраинах, избежавших разграбления, и сетуют на непрекращающийся дождь.

Мой сотовый звонит. Третий раз кто-то пробивается ко мне. Раньше я не отвечал на звонки, но теперь беру трубку.

— Алло? — хриплю я.

— Я звонила раньше, но ты, наверное, выходил, — раздается голос Амы.

— Я находился здесь. Не было настроения говорить по телефону.

— С тобой все в порядке?

— Не совсем. Я устал. От всего. Можешь сделать одно одолжение?

— Какое?

— Найми кого-нибудь убить меня.

Наступает долгая пауза.

— Это шутка?

— Нет.

Снова пауза.

— Я приеду к тебе.

— Нет, не надо…

Но она уже положила трубку. Тихо охая и постанывая, я бросаю телефон и размышляю, стоит ли впускать Аму, когда она появится.

Некоторое время спустя, когда утверждено решение не впускать Аму, она стучит в дверь и зовет меня. С трудом спустив ноги с кровати, я тащусь к входной двери.

— Иисусе! — вскрикивает она при виде меня.

— Нет, — усмехаюсь я хрипло, — это всего лишь я.

— Что случилось?

Она влетает внутрь, включает свет и, поднявшись на цыпочки, изучает рану у меня на лбу.

— Упал с мотоцикла, — запоздало сообщаю я.

— Ты потерпел аварию? Когда? Ты ранен? Вызвал доктора?

— Со мной все нормально, — хмурюсь я, — ничего не сломано. Синяки, ушибы. Надо только немного отдохнуть, и я буду в порядке. Просто немного не повезло.

Я ретируюсь в спальню, где осторожно сажусь на кровать и морщась ощупываю свои раны. Ама медленно подходит и мрачно смотрит на меня.

— Что значит «немного не повезло»?

— Я же говорю — жить надоело. Захотелось разбиться. Сломать себе шею, а заодно спинной хребет и башку. Я хочу умереть, Ама. Не могу больше жить в этом мире.

— Эл, — говорит она, садясь на край постели, — расскажи, что случилось?

— Десять лет я ненавидел и преследовал — оказалось, что зря. Он проявил милосердие, а не жестокость. Я думал, что представлял себе самое худшее, но правда оказалась еще страшнее. Я понимаю его теперь, и это самое ужасное чувство в мире.

Ама берет мою руку:

— Ты говоришь ерунду, Эл. Все это не имеет смысла.

— В том-то и проблема, — со стоном отвечаю я, — это имеет смысл. Десять лет все было иначе. Я мог скрываться в безумии, считая его своим другом. Теперь мне все стало ясно, но я не хочу этой правды. Так что самое лучшее — умереть и не знать ничего.

— Эл! — Она сжимает мои пальцы. — Расскажи мне, что случилось. Объясни. Я хочу тебе помочь, но не могу, пока ты не скажешь, что произошло.

Глядя в ее спокойные, ясные глаза, я понимаю, что хочу ей все рассказать, хотя до этого был уверен, что унесу эту историю с собой в могилу. Но теперь чувствую, что мне необходимо облегчить душу.

— Помнишь мою бывшую жену Эллен?

— Смутно, хотя мы были подругами. Ее убили в «Скайлайте». Ты пришел поговорить со мной о ней. Так мы и познакомились.

— Ее убила женщина, которая работала на Билла Кейси. Билл был моим лучшим другом, я любил его больше, чем своего отца. — Я перевожу дыхание, собираюсь с мыслями и начинаю с самого начала: — Думаю, это началось с рыбалки…

* * *

Я рассказываю Аме всю историю, ничего не пропуская — про Билла, про Паукара Вами, про всё. Рассказываю ей даже о предложении, которое сделали священники — чтобы я поделил этот город с Капаком Райми, и как я отказал им. Это занимает много часов, и после полуночи я все еще продолжаю свой рассказ, доведя его до последних событий и закончив откровениями Билла и разбитым мотоциклом. Она довольно долго молчит, держа меня за руку и глядя перед собой безжизненным взглядом. Я ожидаю, что она что-нибудь скажет.

Наконец, не глядя на меня, она спрашивает:

— Что ты чувствовал, когда убивал его?

Я выдавливаю из себя улыбку, похожую на гримасу:

— Я его не убивал.

Она резко поворачивает голову.

— Ты не убил его?

— Не смог. После того, что он рассказал мне. Я ненавидел его десять лет, совершал убийства, пытаясь выманить его из укрытия с единственной целью покончить с ним. Но когда я заглянул в его глаза и увидел безумие, ужас, боль… Он умолял убить его — тащился за мной с рыданиями и мольбами. Но я не смог.

Ама начинает плакать, улыбаясь сквозь слезы:

— Ты сжалился над ним! — Она крепко обнимает меня.

— Нет! — Я отшатываюсь от нее. — Его мучения глубже, чем у самого несчастного человека в мире. Убийство было бы милосердием. Гораздо более жестоко оставить его жить, страдающего от мыслей о Змеях, не понимающего, почему он разрушил мою жизнь, ненавидящего себя. Я оставил его жить потому, что это гораздо хуже, чем убить его, а не потому, что жалею этого ублюдка.

Она качает головой:

— Можешь говорить себе все, что хочешь, можешь даже поверить в это, но я вижу правду в твоих глазах. Ты понимаешь, почему он сделал это, понимаешь, что его одержимость была сродни твоей, и ты простил его.

— Нет! — кричу я. — Он убил Николу Хорниак. Один из его людей безжалостно зарезал Эллен. Он поставил меня на колени, забрал у меня все самое дорогое. Я ненавижу его. Я оставил его жить, чтобы наказать. Я… — У меня перехватывает дыхание. Плечи трясутся, глаза наполняются слезами. — Что я сделал? Кем стал? Десять лет охотился за конченым стариком, который изнасиловал и убил свою собственную сестру, пытаясь спасти ее. Десять лет убийств, безумия, ненависти…

— Но ведь это закончилось, — шепчет она, — ты можешь перевернуть страницу и начать с нового листа. Ты отнял у себя десять лет, но теперь ты свободен, Эл. Ты свободен!

Я смотрю на нее, и изнутри рвется крик, вопль, который копился во мне десять лет, рев ярости, отчаяния и потери. Прижав Аму к себе, как спасательный круг, я зарываюсь головой в ее колени и реву, прижавшись к складкам ее платья. Через несколько секунд оно темнеет от слез и сминается там, где я стискиваю его зубами, но Ама не отталкивает меня, а обнимает и прижимает к себе. И я продолжаю плакать, погружаясь в отчаяние, отпуская мир и его обиды и вверяясь волнам и ритму освобождения, пока перед рассветом, все еще уткнувшись головой в ее колени и чувствуя, как ее руки обвивают меня, понимаю, что больше не могу плакать. И тогда я погружаюсь в печальный сон, лишенный демонов и сновидений.

Когда я просыпаюсь, кошмар уже закончился. Десять лет я жил им, каждый день получая новую дозу ужаса, страха и ненависти. Эта отвратительная движущая сила исчезла. Остались боль, сожаление — безумно хочется вернуть потраченные зря годы, — но нет жажды мести. Лежа лицом вниз в серой предрассветной мгле, я бормочу в подушку:

— Я — Паукар Вами.

Но слова эти лишены смысла. Эта часть меня умерла ночью и испарилась в лучах рассвета. Больше мне уже не нужно рыскать по улицам и убивать, как мой отец. Я не знаю, останусь ли тем же, каким был до этого безумия, но я больше не чудовище и не изверг.

Я поворачиваюсь и охаю — все части тела болят, суставы неподвижны, голова горит. Я сажусь, и простыня спадает вниз. Входит Ама.

— Я думала, что ты собрался спать целый день, — говорит она, ставя на столик чашку чая и подходя ко мне, чтобы осмотреть рану на лбу. Она сняла платье, и на ней только длинная рубашка. — Как ты себя чувствуешь?

— Разбитым. Больным. Слабым и жалким. Но живым. — Я криво улыбаюсь, и она, должно быть, видит в моих глазах отблеск свободы, потому что возвращает мне улыбку и целует в лоб как раз пониже шрама и повыше брови.

— Ты рад, что не погиб в аварии? — спрашивает она тихо.

— Да. — Я беру ее руки и целую их. — Спасибо.

— За что? За то, что пришла?

— И выслушала. И поняла. И помогла мне понять.

— Ах, как сентиментально. — Она тихо смеется.

— Без тебя я, возможно, никогда бы не узнал, что такое свобода.

— Узнал бы. Это просто заняло бы немного больше времени. Что же ты собираешься делать в свой первый день свободы?

— Так много всего, — вздыхаю я. — Надо начать исправлять ошибки последних десяти лет. Вернуть к жизни людей, которых я убил. Извиниться перед теми, кого терроризировал. Избавиться от этих ужасных змей. — Я поглаживаю рукой свои татуировки, потом череп. — И отрастить волосы.

Ама смеется:

— Ты не сможешь сделать все это в один день. — Ее улыбка гаснет. — А некоторые вещи вообще не сможешь сделать.

Я огорченно киваю, думая о мертвых.

— Так давай не будем тратить время, огорчаясь по этому поводу, — предлагает она. — С чего начнешь? С прогулки в парке? С бассейна? Может, хочешь постоять голым в центре Швейцарской площади, вопя от восторга?

— Думаю, нет. — Почесывая бедро, я внезапно понимаю, что действительно совсем голый. Это Ама, вероятно, раздела меня. Мои руки начинают натягивать одеяло, потом останавливаются. — Знаешь, чего мне действительно хочется?

— Чего?

— Заняться любовью, — говорю я, и ее лицо мрачнеет. — Я знаю, ты любишь Райми. Я не стану смущать тебя просьбами. Но в моей жизни десять лет не было любви. Мне необходимо заняться любовью с женщиной, и сделать это прямо сейчас. Я, конечно, могу пойти и снять проститутку. Но лучше бы это была ты. Если откажешься, я пойму.

Ама отводит взгляд:

— Я люблю Капака. Ничего не могу с собой поделать.

— Я знаю. И не стану даже пытаться уговаривать тебя, хотя очень хочется. Прошу лишь одного — проведи это утро со мной. Просто полежи рядом… Если не считаешь, что это слишком нелепо… если можешь забыть все те ужасные вещи, которые я сделал…

Она ласково смотрит на меня:

— Со мной тоже так было долгое время. И хотя мое сердце принадлежит Капаку, я его ненавижу. Я хочу… но… — Ее подбородок твердеет. — Впрочем, какого черта! Давай это сделаем. Ведь это только секс и ничего больше.

Ама через голову стаскивает рубашку, потом снимает трусики и лифчик и стоит передо мной обнаженная и мрачная.

— Предупреждаю, я не уверена, что мне это понравится.

— Если ты не захочешь, мы сразу же прекратим, — обещаю я, потом откидываю одеяло.

Немного помедлив, она ложится рядом, и я набрасываю одеяло, пряча нас обоих, скрывая, погружая в темноту.

Мы занимаемся сексом медленно и нежно. Сначала мы чувствуем себя неловко, и это заставляет нас рассмеяться. Напряжение пропадает, и вскоре мы движемся в унисон, наши губы и тела слились в одно целое. Это продолжается долго, мы останавливаемся и начинаем снова, и в конце покрываемся потом и тяжело дышим, несмотря на неторопливый темп совокупления.

Лежа на спине и держа Аму в своих объятиях, я осторожно целую ее:

— Было нормально?

— Ты лучший мой партнер за десять лет, — усмехается она.

— Тебе понравилось?

Она задумчиво кивает:

— Я чувствую себя виноватой и счастливой в одно и то же время.

— Это освободило тебя? Ты теперь можешь забыть Райми и строить новую жизнь?

Она щиплет меня за нос и усмехается:

— Раньше ты не был таким благородным! Теперь я понимаю, что не была так сильно привязана к Капаку, как думала, но принадлежать ему — моя судьба, хотя она и искусственная. Я не могу разорвать эту связь. Он всегда будет здесь, — она дотрагивается рукой до сердца, — хочу я этого или нет.

— Это несправедливо, — бормочу я разочарованно.

— Жизнь вообще несправедлива. И ты знаешь это лучше других.

Ама встает и потягивается. Ее нагота прелестна. Как бы мне хотелось, чтобы она стала моей! Мне хочется потянуться к ней, снова заняться с ней любовью, и любить ее постоянно, пока я не смогу заставить ее забыть о Райми. Но я не имею права требовать от нее слишком много.

— Как твои ребра? — спрашивает Ама, надевая рубашку.

— Так себе. Но голова хуже. Можешь купить что-нибудь болеутоляющее?

— Конечно? Какой-то определенной фирмы?

— Нет, я непривередлив.

Она уходит, а я иду принимать душ и включаю горячую воду на полную мощь. Мои колени и локти покрыты струпьями. Потом здесь останутся шрамы, как и на лбу. Как говорится, дополнения к коллекции.

Ама возвращается, и я глотаю горсть таблеток, запивая их водой. Потом она заставляет меня лечь в постель и начинает массировать мне спину. Она не очень опытна в этом, но упряма. После часа массажа я чувствую в своем теле гораздо большую подвижность, чем раньше.

— Что следующее на повестке дня? — спрашивает Ама, слезая с меня.

— Сон, — с трудом выдавливаю я, расслабленный, с закрытыми глазами.

— Я имею в виду завтра. Следующую неделю. Следующий год. Тебе вернули жизнь. Что ты собираешься с ней делать?

Моя улыбка гаснет. Я наклоняюсь к ее лицу:

— И что же мне делать, как считаешь?

— Бежать, — говорит она без паузы. — Сесть в первый автобус, поезд или самолет и исчезнуть. Неважно куда. Просто уехать туда, где тебя никто не знает, где ни одна гнида из этого города тебя не достанет. О будущем подумаешь потом. Сначала тебе надо исчезнуть — от виллаков, от твоего папаши, от городских волнений — от всего.

— Когда ты говоришь, это кажется так просто.

— Так оно и есть. — Она издает шипящий звук и вонзает ногти в мой бицепс. — Ты человек, Эл. Я — нет. У меня нет выбора. Я была создана для того, чтобы любить Капака и оставаться с ним. Я не могу никуда уехать. Но над тобой священники не имеют власти. Беги отсюда и не оглядывайся.

Эта мысль прельщает меня. А что? Побросать вещи в сумку, воспользоваться кредитной картой, которой снабдил меня Тассо вместо наличных, купить билеты и бежать из этого города, пока его гангстеры и инкские священники не перетрахали друг друга.

Я хромаю к окну и смотрю на затененное пространство лежащей внизу улицы. Несколько мальчишек с криками нарезают круги на подобранных на улицах байках, не думая о нависшей угрозе. Я ничего не значу для Форда Тассо и Эжена Даверна — я нужен им на какое-то время, но, в общем, без меня прекрасно можно обойтись. И хотя виллаки испытывают ко мне безусловный интерес, мое исчезновение их тоже не повергнет в отчаяние. Они просто найдут другого козла отпущения. Но дети, их родители, мои единокровные братья и сестры, находящиеся у Змей…

Кто станет думать об их интересах, если я уеду? Я им ничего не должен — не я начинал эти беспорядки, не я вербовал Змей. Но я все равно чувствую свою ответственность. Я не могу контролировать их судьбы, но, возможно, смог бы повлиять на то, чтобы они стали счастливее. Если останусь.

— Я не могу уехать, — говорю я Аме, предчувствуя очертания новой неизбежности, формирующиеся вокруг моей судьбы. — Здесь есть кое-какие незаконченные дела.

— Например? — раздраженно спрашивает она.

Ответы отскакивают от зубов, как пулеметные очереди:

— Змеи. Волнения в городе. Виллаки. Клуксеры. Мой отец.

Конечно, мой отец, особенно после того, что он сделал Биллу. Я всегда знал, что он чудовище, но затерроризировать парня до того, чтобы он изнасиловал и убил собственную сестру, — это выходит за рамки самых чудовищных поступков. И он продолжит совершать подобные вещи, если священники его освободят.

— Как много дел! — В голосе Амы слышится ирония. — Надеешься все их переделать?

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Я могу сразиться с отцом, хотя понятия не имею, кто победит. Думаю, что в состоянии прекратить волнения в городе, договорившись со священниками. А потом… посмотрим.

— Не твое дело избавлять этот город от всех его болезней, — говорит Ама.

— Разумеется, ты права. Но если я смогу остановить беспорядки, вырвать своих родственников и местных парней из рук Змей, решить вопросы с моим отцом, плюнуть в слепые глаза виллаков… Неплохое было бы наследство. Пора прекратить этот ужас и кровопролитие. Я не смогу жить в мире с самим собой, пока дела обстоят таким образом. Этот груз будет постоянно давить на меня.

Ама молча испытующе смотрит на меня несколько долгих секунд, потом вздыхает.

— Ты сумасшедший, но я вижу, что ты не отступишься от своего решения. — Она облизывает губы. — А что насчет Капака? Твоя сделка с Тассо уже не имеет силы, поскольку ты нашел Билла. Оставишь Капака священникам?

Я мог бы это сделать. Тассо больше мне не указ. И я могу свободно сказать ему, куда ему надо засунуть наше соглашение. Но Райми важен для виллаков, а они являются главной движущей силой Змей и причиной бесчинств в городе. Если я самоустранюсь, то рискую оказаться в изоляции. Я имею силу, пока священники нуждаются во мне. За пределами их системы я так же бессилен, как самый последний нищий в городе.

— Я бы с удовольствием оставил его гнить там, где он сейчас находится, — усмехаюсь я, — но мне необходимо снова посадить Райми на трон, чтобы положить конец бесчинствам в городе. Я также хочу дать знать виллакам, что по-прежнему играю по их правилам. Поиски Кардинала продолжаются.

— Тогда я с тобой, — говорит Ама безапелляционным тоном. — Когда ты начинаешь и чем я могу помочь?

— Во-первых, — я зеваю, — мне надо отоспаться. Когда я приду в себя, то попрошу тебя проводить меня к виллакам. У меня есть к ним предложение.

— Какое предложение?

— Пока не знаю, — усмехаюсь я, — но надеюсь придумать его, когда высплюсь.

Среда, поздний вечер, туннели. Спина просто раскалывается на части, но я не могу ждать до завтра. Стюарт Джордан начал свою контратаку раньше, в кои-то веки застигнув всех врасплох. Он разгромил штаб Лобов, одной из самых больших банд в восточной части города. Ликвидировал их быстро и умело. Широко рассредоточив смешанные силы из копов и солдат, он двинулся дальше на остальные четыре оплота сопротивления и, похоже, уже собрался одержать полную победу, когда его люди были атакованы похожими на привидения безжалостными воинами в черных футболках и джинсах, с бритыми наголо головами и змеями, вытатуированными на щеках. Змеи быстро разделались с людьми Джордана — в репортажах передавали, что потери составили от пятидесяти до семидесяти человек, — и заставили его признать свое полное поражение.

Облегчение от вида отброшенных сил Джордана было краткосрочным. Змеи, разгромив врага, накинулись на банды, которые собирался атаковать Джордан, и разогнали тех, кого не успели убить. Потом Змеи исчезли под землей, но отдельные члены банд до сих пор бесчинствуют на улицах, устраивая кровавые разборки друг с другом.

Узнав о том, что происходит, я должен был вмешаться, независимо от самочувствия. Ама помогла мне сделать повязку на ребрах. Кроме того, она замаскировала шрам на лбу — я не хочу появляться на людях раненным, а значит, уязвимым. Доведя меня до входа в подземный мир, она стала спускаться в темноту, указывая мне путь.

Я стараюсь следить за направлением нашего передвижения из страха, что что-нибудь может случиться с Амой, но это, оказывается, совершенно невозможно сделать в хитросплетениях туннелей. Если бы мы шли медленно и я бы мог запомнить дорогу, все было бы иначе, но нам необходимо продвигаться быстро. Чем больше времени мы затратим, тем больше жизней будет потеряно.

Мы не встречаем никого до тех пор, пока не заходим в короткий туннель, освещенный факелом, установленным в другом конце, и лицом к лицу сталкиваемся со слепым священником. Он стоит, широко расставив руки, и поет.

— Это тот, кого мы ищем? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит Ама. — Скорее всего, он не говорит по-английски и находится здесь только для того, чтобы приветствовать нас.

— В таком случае… — резко выбросив вперед правую руку, я с силой ударяю его. Я мог бы сломать ему шею, но решаю просто опрокинуть и оставить валяющимся в пыли.

Сделав три поворота, мы оказываемся в огромной пустой комнате, где виллак, с которым я говорил раньше, ожидает нас, сидя на высоком табурете.

— Добро пожаловать, Плоть Снов, — произносит он нараспев.

— Хорошо бы перестать кривляться, — огрызаюсь я, — нам надо обсудить кое-какие условия. Я могу обговорить их с вами или есть еще какой-нибудь мерзавец, к которому надо пойти?

— Я достаточный мерзавец, — говорит он и указывает жестом на два стула, стоящих у стены слева от него. После того как мы усаживаемся, он разглаживает полы своей мантии и задает вопрос: — Ты готов сделать то, что мы прикажем?

— Допустим, — отвечаю я.

— Ты станешь вождем Змей? Помощником Крови Снов?

— Да. Но у меня есть условия, — заявляю я, а он улыбается и кивает, предлагая мне продолжать. — Я хочу, чтобы прекратились беспорядки в городе. Уже достаточно кровопролития.

— Обещаем исполнить твое пожелание. Нам придется много сражаться, чтобы сохранить мир и восстановить полный контроль. Многие должны погибнуть. Но через пару дней бои прекратятся.

— А как насчет гвардейцев и клуксеров? Думаете, они расслабятся и дадут Змеям захватить восток?

— Тебе не надо беспокоиться о них. Вскоре после того, как мир будет восстановлен, мы вернем Крови Снов положение, которое принадлежит ему по праву — при условии, что он будет сотрудничать с нами, — и он позаботится о том, чтобы твой авторитет не был подорван.

Я бросаю взгляд на Аму и ловлю ее радостную улыбку от новости, что ее любовник должен вернуться.

— А мой отец? — спрашиваю я.

Виллак пожимает плечами:

— Он нам в данный момент уже неинтересен. Его освободят, поскольку мы дали слово, но для того, чтобы заняться своим любимым делом — убийствами, ему придется убраться куда-нибудь в другое место. Если он останется, то будет вызывать у нас сильное раздражение.

Я могу сделать одним из условий нашей сделки, чтобы они покончили с Паукаром Вами — не думаю, чтобы священник стал сильно сопротивляться. Но я хочу разобраться с ним сам. Мне, а не им, надо решить его судьбу.

Я получаю большую часть того, что хотел, — окончание беспорядков, мир в городе, свободу действий против моего отца. Еще мне хотелось бы увидеть, что пришел конец священникам, но нельзя получить все сразу. Есть, однако, один последний пункт.

— Когда все закончится, я хочу, чтобы Змеи были распущены. Отошлите их домой с приказом продолжать свою обычную жизнь.

Священник качает головой:

— Змеи необходимы. Без них ты останешься один в коридорах власти. Они — твой козырь, когда имеешь дело с Кровью Снов и остальными. Они нужны, и в первую очередь тебе.

— Нет, — отрезаю я. — Распустите их, или сделка не состоится.

— Значит, не состоится. Ты важен для нас, Плоть Снов, и Змеи тоже важны. Много веков мы работали без армии. Теперь видим, что ошибались. Нам нужны собственные военные силы, когда не хватает одних политических интриг.

— Но…

— Это не обсуждается, — обрывает он.

Я мысленно произношу пару крепких словечек, но понимаю, что в этом пункте проиграл. Я ничего не могу предложить виллакам, кроме себя. Этого недостаточно, чтобы повлиять на них, а у меня нет другой карты в рукаве.

— Ладно, — вздыхаю я, глядя на бельма священника. — Я стану их начальником. Буду с вами работать. Но если вы попытаетесь кинуть меня…

— Плоть Снов, — усмехается виллак, — зачем нам это делать? Идем. Впереди много дел. Пора начинать.

Он протягивает мне руку. Застыв на мгновение, я смотрю на его бледные пальцы. Я ненавижу этих ублюдков, но разве у меня есть выбор? Взяв протянутую руку, я позволяю ему вести себя по туннелям, все глубже уходящим под землю, чтобы встретить судьбу, которую они для меня приготовили и которой я так долго всеми способами старался избежать.

Глава вторая ЗМЕИ БРОСАЮТСЯ В БОЙ

На рассвете стремительным маршем мы выступаем из туннелей — триста семьдесят восемь Змей, семь Кобр и я, их Сапа Инка, Паукар Вами. Широким фронтом движемся по всей восточной части, причем члены каждой фаланги занимают специально предназначенное им место. Кобры всех семи триумвиратов находятся в постоянном сообщении со своими подчиненными и мной. Виллаки потратили последние несколько часов, готовя меня к роли полевого командира с помощью карт, схем, статистики, линий атаки и защиты. Это их сражение — они инструктировали Змей, ставили задачи, готовили планы, — но после выхода из туннелей командиром становлюсь я. Я должен взять на себя ответственность в сражении, реагировать на изменения обстановки, вести войска вперед собственным примером. Кобры будут находиться под рукой, чтобы давать мне советы, а священники останутся под землей.

Ама здесь, рядом со мной, а также шестнадцать мужчин и две женщины из первой фаланги первого триумвирата — моя личная охрана. Они были обучены служить Сапе Инке и относятся к своим обязанностям очень ответственно. Очевидно, это большая честь и в мою охрану отбирался только цвет армии.

Первыми целями являются банды, которые свободно бродят по городу, никого не пропуская. Фаланги нападают на уставших и больных и выводят их из строя, ранив или запугав. Убивают они лишь по необходимости.

Мы забираемся в фургон около заброшенного отделения полиции и ждем известий от наших войск на улицах. Ранние сообщения позитивные — большинство банд побеждено в атаках. Некоторые оказали сопротивление, но были быстро разбиты. Через час улицы очищены от хищников. Пришло время для второй стадии.

Девять фаланг группируются в триумвираты и смыкаются, формируя ядро из ста пятидесяти восьми Змей (четверо погибли в сражении) и трех Кобр. Они собираются на Петушиной площади в центре восточной части города. Несколько банд использовали эту площадь до нас, так что на ней имеются запасы оружия. Змеи начинают баррикадировать подходы к площади. Обессиленный враг станет штурмовать эту крепость и потратит последние силы. Те, кто находится внутри, будут обороняться и перебьют, сколько смогут, а четвертый триумвират в это время притаится снаружи, выжидая удобного момента, чтобы с тыла атаковать противника.

Восемь оставшихся фаланг направятся туда, где этого потребуют обстоятельства, патрулируя, прекращая бои, подавляя волнения, охраняя магазины и банки, нейтрализуя мародеров. У них есть приказ быть гуманными с женщинами и детьми, поддерживать порядок, прекращать уничтожение собственности, умеренно используя силу оружия. Большинство из них — местные парни, желающие защитить своих друзей и любимых. Они станут для общественности лицом Змей — четверо моих помощников поддерживают контакты с репортерами. Надо донести до сознания людей, что мы не из тех, кого не стоит принимать всерьез, однако законопослушным гражданам нас нечего бояться. Мы здесь для того, чтобы оказывать помощь, а не завоевывать. Не создаем проблем, а решаем их. По крайней мере, такова версия для средств массовой информации.

Когда до меня доходят известия, что Петушиная площадь успешно взята и что первые репортеры проведены через заграждения, я передаю командование авангардом одному из моих телохранителей и отхожу в сторону, чтобы немного отдохнуть и приготовиться к предстоящему трудному дню. Ама сопровождает меня.

— Думаешь, справишься? — спрашивает она.

— Вполне возможно, хотя буду сильно этому удивлен, — усмехаюсь я. — Не создан я для того, чтобы быть начальником.

— Ты все делаешь правильно. — Она отводит меня в сторону, чтобы нас не слышали трое молодых Змей, стоящих в охране. — Ты все обдумал? Есть вероятность попасть в ловушку.

— Но это единственный способ прекратить беспорядки.

— Возможно, стоит дать им следовать своим курсом. Но пойдут ли дела лучше, если эти парни захватят власть? Они ведь навязывают военное положение. Что произойдет, когда будет восстановлен порядок? Змеи планируют контролировать все вокруг, всех, кто приезжает и уезжает. Ты отдаешь им восток.

— Это одна сторона медали. Я предпочитаю думать, что спасаю жизни.

— Может, так оно и есть, — бормочет она. — Мне просто хочется иметь альтернативу. Я не желаю видеть город под пятой виллаков.

— Этого не произойдет, — обещаю я.

— Ты можешь их остановить? — как будто поддразнивает она меня.

— Пожалуй… есть один способ. Я еще не продумал все детали, однако кое-какие соображения имеются. Сейчас я выполняю их приказания, и пусть они думают, что заполучили меня. А в конце мы еще посмотрим, кто кого.

Говоря это, я стараюсь убедить не Аму, а себя самого.

К вечеру пятницы восток — наш. Ожидаемой осады Петушиной площади так и не произошло. Правда, несколько банд оборванцев предприняли пару внезапных атак, но были довольно быстро отброшены Змеями, не потерявшими ни единого бойца. Два триумвирата вышли из боя прошлой ночью и присоединились к остальным в дозоре, оставив три фаланги охранять площадь, поддерживая легенду, что это наш официальный опорный пункт.

К моему удивлению, жители признали нас и начали щедро предлагать поддержку и содействие. Я считаю, что любая помощь во время беспорядков приветствуется, и, кроме того, жители ведь знакомы со многими из Змей — там есть их друзья, родственники, соседи. Они думают, что мы — это часть их. Они ведь не знают о планах виллаков. Возможно, даже узнав о них, жители не стали бы волноваться. Тонущий человек вряд ли будет задавать вопросы тому, кто протягивает ему руку помощи.

Еще более удивительным является стремление банд валить гурьбой в наше дело. Десятилетиями восток представлял собой переплетение интересов банд, постоянно сопротивлявшихся соблазну слияния друг с другом. Даже Фердинанд Дорак не смог обуздать их. Здешние банды боялись и уважали его и платили то, что от них требовали, но никогда не объединялись под его предводительством. Он мог уничтожить любую банду, но на ее место тут же пришла бы другая.

Тот освященный веками стандарт, которому был подчинен здешний образ жизни уже шестьдесят или семьдесят лет, внезапно изменился. Как только Змеи начали распространять слухи о своей мощи, о своих планах стать на востоке тем, чем гвардейцы являются во всем остальном городе, обещать, что они избавят город от Эжена Даверна и его клуксеров, банды просто ломанулись на Петушиную площадь, чтобы предложить нам свою верность и преданность. Ама считает, что корни идут от страха перед клуксерами, гвардейцами и войсками Стюарта Джордана. Восток находится под угрозой, и банды решили, что настало время объединиться, по крайней мере, до тех пор, пока эта угроза не минует.

Я подозреваю, что виллаки имеют непосредственное отношение к этой смене настроений. Помню, как Дорак хвалился Капаку Райми, что создал вождей Аюмарканов и послал их к своим врагам с приказом исполнять его волю. Может быть, новые Аюмарканы действуют на востоке, и некоторые главари банд появились лишь недавно с единственной целью убедить своих последователей прислушаться к призыву Паукара Вами и его Змей.

Каковы бы ни были их мотивации, я тепло приветствую вновь прибывших, навещая Змей на Петушиной площади каждые несколько часов и произнося речи (сначала я несколько зажат, но быстро осваиваюсь), в которых обещаю им новое будущее. Они бурно приветствуют меня, не высказывая никаких претензий, которые, возможно, затаили про себя.

Я стал очень заметной фигурой, успевая одновременно в несколько мест, держа связь со всеми фалангами, раздавая предметы первой необходимости нищим, хмуро глядя в камеры (Паукар Вами никогда не улыбается) и торжественно обещая привести восток к новой славной эпохе. Сначала я не даю никаких интервью, но под конец все-таки общаюсь с корреспондентами, совершив превращение из мистического убийцы в общественного деятеля из гущи народа.

Вначале я чувствую себя несколько сюрреалистично, но удивительно, как быстро человек адаптируется. Я являюсь предводителем Змей менее сорока восьми часов, но чувствую себя так, словно занимался этим много лет. Меня должна насторожить та быстрота, с которой я освоился с ролью лидера, и следует задуматься, как это мое качество могут использовать виллаки, но у меня нет на это времени. Необходимость быть лидером оставляет мало возможностей вспоминать о собственных проблемах. Ты должен усмирить себя и думать только о работе. Видимо, на это и рассчитывали слепые священники.

Представитель Стюарта Джордана звонит в восемь, надеясь организовать встречу, после чего начинается непрерывный поток жополизов, обещающих мир, если предводитель Змей встретится с полицейским комиссаром, чтобы положить конец насилию. Чего реально хочет Джордан, так это примазаться к победившей стороне и приписать себе заслугу прекращения кровопролития. Мы дипломатично тянем и обещаем сделать все возможное. На самом деле мы не собираемся иметь с ним ничего общего. Его дни сочтены — кто-то ведь должен ответить за беспорядки, и Джордан такой же подходящий козел отпущения, как и любой другой, — так что мы подыскиваем на его должность нового человека.

Пока несчастные чиновники пытаются прорваться ко мне, я отправляюсь на улицы, чтобы поучаствовать в стихийном карнавале. Теперь, когда здесь относительно безопасно, людям хочется праздника. Они пережили самый страшный взрыв насилия за последние сорок лет и стали свидетелями рождения новой эпохи, когда жители восточной части города могут похвастаться собственными войсками и больше не должны бояться гвардейцев и бандитов. Время веселиться!

Празднования на улицах затягиваются далеко за полночь, и кажется, что все жители восточной части города высыпали на улицы, чтобы танцевать посреди мостовой и жечь костры на площадях — под строгим надзором, совсем не такие, как дикие костры во время волнений, — а также чтобы запускать фейерверки, наедаться и напиваться вволю, заниматься любовью в машинах и на крышах. Змеи смешиваются с гуляками, принимая их благодарность с вежливыми улыбками, отказываясь от выпивки, наркотиков и других подношений, готовые отразить угрозу внезапного нападения гвардейцев, клуксеров или полиции.

Ама исчезает, когда веселье в полном разгаре, чтобы побыть вместе со своим «отцом». Она обещает вернуться утром, но я прошу ее не беспокоиться.

— Устал от меня, Сапа Инка? — спрашивает она, блестя глазами.

— Великий и могучий Паукар Вами не имеет времени для услаждения плоти, — усмехаюсь я. — Приходи, если захочешь, но для тебя здесь мало работы. Если ты проведешь время с Кафраном, я это пойму.

Она кивает:

— С удовольствием. Руководить армией — тяжелая работа. Если ты уверен, что сможешь доковылять без моей помощи…

— Я постараюсь.

Она наскоро целует меня. Хочется продлить этот поцелуй, но я сдерживаюсь.

— Будь осторожен, Эл, — произносит она. — Беспорядки закончились, но ты обязан быть начеку. Не доверяй никому из этих ублюдков.

— Ни за что.

— Держи меня в курсе событий и звони, когда я тебе понадоблюсь.

— Думаешь, один я не справлюсь?

— Ты мужчина. — Она усмехается. — Конечно же нет.

Я смеюсь и смотрю ей вслед, мечтая о том, чтобы она вернулась.

Я попадаю в затруднительное положение раньше, чем могла предположить Ама.

Ранним субботним утром мне удается урвать несколько минут долгожданного сна. Я просыпаюсь с одеревеневшими руками и ногами и провожу двадцать минут, делая зарядку на полу около кровати, чтобы возвратить телу подвижность. Проверив своих Кобр — у них все в порядке, — я не могу отказать себе в удовольствии неспешно позавтракать. После чего отправляюсь на улицы со своими телохранителями. Многие из тех, кто покинул город в разгар волнений, возвращаются, и я убеждаю их, что опасность миновала. Я также организую встречи с мародерами и грабителями, которые хорошо похозяйничали в магазинах и барах, и прошу их вернуть украденные вещи. Я не сильно нападаю на них, потому что должен привлечь этих людей на свою сторону, — просто прошу подумать о долгосрочной выгоде, а не о краткосрочном обогащении, и торжественно обещаю не забывать то, что они прислушались к моим словам. Большинство соглашается сотрудничать, и в дневных новостях показывают удивительные репортажи о ворах, возвращающих награбленное законным владельцам.

Сбой наступает вечером. Я смотрю новостную программу, довольный позитивным освещением событий, когда передают срочный репортаж о беспорядках в центре города. Несколько Змей напали на посетителей ресторана, выходивших на улицу, и убили восемь человек. По крайней мере, трое из этих восьмерых были клуксеры.

В тот момент, когда мои мысли приходят в смятение, репортер по радио возбужденно сообщает: в вестибюль Дворца Змеи бросили несколько зажигательных бомб. Число погибших пока не установлено, только известно, что среди них гвардейцы и несколько городских жителей.

— Сард! — воплю я, повергая в недоумение Змей, находящихся в фургоне.

Сард принадлежит к Кобрам. Хотя они не обязаны открывать свои имена, я заставил их сообщить их мне, чтобы я мог обращаться к ним прямо, без необходимости запоминать и повторять номера, присвоенные им в триумвирате. Сард немедленно откликается на мой призыв, засовывая голову в фургон.

— Какого хрена Змеи оказались около Дворца? Что они там делают? — ору я.

— Сапа Инка? — Он хмурится.

— Я только что слышал по радио, что мы атаковали Дворец. А по телевидению прошел репортаж, в котором говорится, что мы убиваем клуксеров.

— Но, Сапа Инка, вы ведь сами отдали приказ к боевым действиям.

Мои глаза сужаются.

— Пошли вон! — кричу я охранникам.

Они безропотно подчиняются. Я велю Сарду закрыть дверь, потом хватаю его за отвороты кожаной куртки и делаю резкий рывок вперед:

— Когда я говорил тебе это?

— Ранним утром, до рассвета.

В это время я спал. Должно быть, священники послали настоящего Паукара Вами с новыми приказами для Кобр. Эти проклятые…

— Что я сказал? — кричу я.

— Вы послали фаланги четвертого триумвирата, чтобы дать бой нашим врагам, — с гордым видом отвечает Сард. — Я точно не знаю, каков был приказ, — это известно лишь Кобре из четвертого. Но вы сказали, что мы должны напасть стремительно и жестоко, направив удар в самое незащищенное место, и предупредили нас, чтобы мы были готовы к негативной реакции.

— Кто-нибудь задавал вопрос, с какой стати надо нападать одновременно на две самые мощные группировки в городе? — кричу я. — Мы ведь там даже не укрепили свои позиции!

Кобра пожимает плечами:

— Вы — Сапа Инка. Мы не обсуждаем ваши приказы.

— Безмозглые кретины… — бормочу я еле слышно.

Но злость сейчас бессмысленна, так что я стараюсь прийти в себя и хладнокровно оценить обстановку.

— Передай им, что я ошибся, — говорю я Сарду, — видно, пьянящее волнение победы ударило мне в голову. Я хочу, чтобы они вернулись назад до того, как причинят еще больше вреда.

— Не могу, — говорит Сард, удивленно глядя на меня. — Вы ведь сами велели им оставить здесь свои телефоны и передатчики. С ними нет сообщения.

— Дьявол! — Я изо всех сил лягаю консоль, доверху уставленную телевизорами, потом ударяю ее снова и снова, вдребезги разбивая стекло нижнего прибора. — Найди их. Пошли своих людей и…

Он отрицательно качает головой:

— Я не знаю, где они. Мы можем, конечно, их поискать, но эта фаланга специально обучена так хорошо заметать следы, что шансы…

— Плевать я хотел на шансы! Бери фалангу, разбейтесь на пары и найдите их. Ищите везде. Не останавливайтесь ни на минуту. Когда фалангисты устанут, замени их другими.

— Как прикажете, Сапа Инка, — говорит он, наклоняя голову.

— Сард! — кричу я, когда он начинает пятиться к выходу. — Можешь сделать мне одолжение?

— Конечно, Сапа Инка.

— Начни думать своей головой. — Он смотрит на меня с недоумением. — Я, между прочим, не Господь Бог. Я могу ошибаться, как и все остальные. В следующий раз, когда я отдам приказ, который вообще не имеет смысла и покажется тебе самым идиотским приказанием, которое ты когда-либо слышал, скажи мне об этом.

— Но нас учили, что спрашивать что-либо у Сапы Инки — значит навлечь на себя смерть.

— Ты боишься смерти? — интересуюсь я.

Кобра выпрямляется:

— Нет, Сапа Инка!

— Тогда научись быть инициативным. И передай остальным Кобрам поступать так же. Мне нужны люди, которые возразят мне, когда я отдам плохой приказ. Ты готов рискнуть навлечь на себя мой гнев и этим поставить под удар собственную жизнь?

— Готов. — Он серьезно кивает.

Я незаметно улыбаюсь, потом указываю на дверь:

— А теперь иди и найди этих идиотов… и молись, чтобы они не успели сильно нагадить нам всем.

Когда вечер переходит в ночь, количество репортажей об атаках Змей увеличивается. Три фаланги идут широким фронтом, наудачу поражая силы Тассо и Даверна. Внезапно репортеры перестают интересоваться ворами, возвращающими украденные вещи. Они хотят знать, почему Змеи хищнически вторгаются в их пределы и кто станет их следующей жертвой. Всего за несколько часов мы из спасителей восточной части города превратились в потенциальных завоевателей севера, юга и запада. И никто не приходит от этого в восторг.

Я прошу дружески настроенных ко мне ведущих новостных блоков постоянно давать опровержения — мол, нам ничего не известно насчет атак, это работа некоей отколовшейся организации, и мы их отнюдь не оправдываем. Я делаю все возможное, чтобы предотвратить готовую разразиться катастрофу.

Я посылаю курьеров, приказав им разыскать виллаков, чтобы я смог обсудить все это с ними, но тех нескольких, которые говорят по-английски, не удается обнаружить, а остальные бормочут что-то бессмысленное в ответ на мои призывы.

Когда теле- и радиоканалы взрывает новость о том, что высокопоставленный гвардейский чин был жестоко зарезан в своем доме вместе с женой, тремя детьми и пришедшей в гости тещей, я набираю номер Форда Тассо, надеясь, что он все еще сидит во Дворце, а не наносит ответный удар.

Раздается только один гудок, и Тассо начинает орать в трубку прежде, чем я успеваю сказать хоть слово:

— Лучше сразу подготовься, как будешь объяснять все это, Алжир.

— Это не моя вина.

— Но ведь ты командуешь Змеями, разве нет?

— Они исполняют приказы Паукара Вами, а не мои. Я впервые сам узнал об этом из теленовостей. Я делаю все возможное, чтобы отозвать их.

— А чего ты хочешь от меня? Чтобы я сидел здесь, плевал в потолок и ждал, пока ты разрулишь всю эту бодягу? Знаешь, сколько человек убеждают меня стереть тебя с лица земли, как самонадеянного выскочку, которым ты и являешься?

— Могу себе вообразить. — Я невесело усмехаюсь.

— Я отражал их атаки, потому что сначала сам хотел разобраться с тобой, убедиться, что ты не был возведен на престол некими подлыми ублюдками, замаскировавшимися под Змей.

— Я действительно поставлен командовать, — кричу я, — но подлыми ублюдками внутри организации. Здесь рулят священники. Не знаю, что они затевают, но, похоже, хотят, чтобы вы и Даверн атаковали восток — что является веской причиной не делать этого.

Тассо тяжело вздыхает:

— Ты слишком много хочешь.

— Я знаю. Но если вы отправите войска, то будете играть на руку виллакам. Тяните с отправкой войск. Дайте мне время. Прошу вас.

Несколько секунд он молчит. Десять. Пятнадцать. Наконец:

— Я хочу послать кое-кого обговорить это с тобой.

— Кого?

— Франка.

— Когда он может быть здесь?

— Он с войсками в городе. Вернется не раньше полуночи. К тому времени, как я отправлю его… Что скажешь насчет трех часов ночи?

— Отлично. Скажите, чтобы он шел по Блесстер-стрит. Там его будет ждать моя охрана.

— Постарайся хоть в этом не подвести, — ворчит он и вешает трубку.

Я набираю номер, который дал мне Эжен Даверн. На втором гудке он берет трубку и орет:

— Ну?

— Это Эл Джири. Надо поговорить.

— Время разговоров прошло. У тебя был шанс. Сейчас я скажу тебе только одно — увидимся на улице, ниггер.

— Не будь придурком! — обрываю я его. — Давай переговорим сейчас, и мы сможем выйти из этой ситуации более сильными, чем когда-либо раньше. В противном случае оба можем проиграть.

Он настораживается:

— О чем ты говоришь?

— Я хочу только одного — чтобы в моем районе было спокойно. У меня нет никакого желания воевать ни с тобой, ни с гвардейцами. Даже если бы я и захотел это сделать, разве стал бы я атаковать в то время, когда просто пытаюсь навести порядок на востоке?

— С тебя станется, — бормочет он. — Никто не ожидал этого нападения.

— Потому что это самоубийство. Тем ублюдкам, которые за этим стоят, нужен лишь хаос. Им все равно, что будет с каждым из нас. Я встречаюсь с представителем Форда Тассо в три часа утра. Пришли ко мне одного из твоих людей. Я встречу его на Блесстер-стрит. Мне есть что ему сказать. А до тех пор не начинай военных действий.

— Откуда мне знать…

— Только несколько часов, Даверн. Это все, о чем я прошу.

Он задумывается. Даверну в новинку эти игры, он не такой закаленный боец, как Тассо. Сообразителен, но слишком драчлив. Боится, что его могут сделать козлом отпущения, и поэтому в любую минуту может поменять точку зрения.

— О’кей, — говорит он отрывисто, — я пришлю Уорнтона. Если ты сможешь убедить его, заработаешь перемирие. Если нет…

Я бросаю трубку прежде, чем он передумает, набираю номер Сарда и обнаруживаю, что ему не удалось найти Змей, делавших вылазки. Я велю ему продолжать попытки и предлагаю взять для поисков еще две фаланги. Он против — чем меньше людей мы пошлем, тем менее заметны они будут. Я соглашаюсь с его доводами — вождь должен доверять своим помощникам, — потом откидываюсь на спинку кресла и начинаю грызть ногти, отсчитывая секунды самых нервных часов в моей жизни.

Первым появляется Хайд Уорнтон в своем знаменитом белом меховом пальто, как всегда, с безукоризненно уложенными светлыми волосами. Он бросает беглый взгляд на заброшенный полицейский участок, который я выбрал для нашей встречи, осмотрев обугленные стропила и зияющие дыры в крыше.

— Ты не сильно заботишься о выборе своей штаб-квартиры.

— Это место не хуже других. — Я киваю на один из трех стульев, расположенных треугольником. Не обращая внимания на мой жест, он продолжает подозрительно изучать обнажившиеся стропила.

— Ты уверен, что здесь мы в безопасности? — спрашивает он.

— Здесь у тебя нет врагов. — Эта явная ложь заставляет его усмехнуться.

— Хотел бы я дожить до такого дня, — фыркает Уорнтон, но успокаивается и садится на стул. — Так кого мы ждем? — интересуется он, вынимает нож и начинает подрезать им ногти.

— Франка Вельда.

Он присвистывает:

— Это будет забавно. — Уорнтон смотрит на часы. — Я оставил двух своих людей на Блесстер-стрит. Если они не получат от меня сообщения до пяти часов, то позвонят Эжену и…

— Я жду только Франка. Не очень вежливо начинать без него.

Уорнтон погружается в молчание и концентрирует внимание на своих ногтях. Он меньше нервничает, чем я, что меня раздражает, но я ничего не могу с этим поделать. Я играю в новую игру, в которой на кон поставлены сотни жизней. Уорнтон же думает только о себе, как и я раньше. Я позволил себе начать думать о других, и эту слабость мне нужно скрывать от Уорнтона и Франка. Они бросаются на чужую слабость, как акулы на добычу.

Франк появляется в 3:21, злой и невыспавшийся. Увидев Хайда Уорнтона, он останавливается в дверях.

— А этот какого хрена здесь делает? — мрачно вопрошает он.

— Змеи напали и на людей Даверна, — объясняю я, — поэтому мне надо и с ним устранить недоразумения.

Франк пристально смотрит на Уорнтона, который невинно улыбается ему в ответ, потом переводит взгляд на меня:

— Я думал, у нас будет разговор один на один. Я не желаю обсуждать частные дела в присутствии этого ублюдка.

— Без грубостей, — огрызается Уорнтон. — Мы вешаем не только ниггеров.

Франк мрачно усмехается:

— И с этими подонками ты хочешь иметь дело?

— Поверь, я тоже не испытываю большого восторга. Но лучше я буду с ним говорить, чем воевать. Если хочешь, мы встретимся с тобой отдельно, но я собираюсь сказать вам обоим одно и то же. Будет гораздо быстрее, если я сделаю это сейчас.

Франк нерешительно топчется на месте.

— Да сядь ты, мать твою! — рявкает Уорнтон. — Ниггер прав: если мы не обсудим все сегодня, завтра придется воевать. Я, конечно, могу это сделать, но все же лучше не стоит.

— О’кей. — Франк садится на третий стул, отодвинув его от Уорнтона. — Удиви меня, Эл.

— Прежде всего, я хочу прояснить одну вещь. — Я холодно смотрю на Уорнтона. — Еще раз назовешь меня ниггером, и я выпущу тебе кишки, независимо от последствий.

Уорнтон открывает рот, чтобы съязвить, но что-то видит в моих глазах и затыкается.

— Ах, мы обиделись… — Он надувает губы.

Я смотрю на Франка.

— За нападения ответственны пятьдесят пять Змей. Их послал для этих набегов настоящий Паукар Вами. Я предполагаю, что им руководят…

— Подожди, — прерывает меня Уорнтон, — что значит настоящий Паукар Вами?

— Ты разве не знаешь, что я позаимствовал имя серийного киллера, который действовал здесь раньше?

— Слышал кое-какие рассказы, но не верил в них.

— Стоило верить. Паукар Вами был вполне реальной личностью, кстати, есть и сейчас. Виллаки использовали его в качестве предводителя Змей. Я возглавил Змей, уверенный, что пришел на его место, но он крутится где-то рядом. Именно он виновник всех этих бед. Я ничего не мог с этим поделать.

— Что за бред собачий?! — орет Уорнтон. — Как может этот ублюдок отдавать приказы, когда начальник — ты?

— Это не совсем так, — вздыхаю я, — начальник — Паукар Вами. Змеи сплотились вокруг образа наемного убийцы. Я присвоил его образ, так что в некоторой степени я их контролирую, но поскольку настоящий Вами на вид совершенно неотличим от меня, то, когда меня нет поблизости, он может отдавать приказы, противоречащие моим.

Уорнтон, подняв бровь, смотрит на Франка:

— Ты веришь в этот бред?

Франк медленно кивает.

— Прежде чем послать меня сюда, Форд кое-что объяснил. Не могу сказать, что мне все понятно, но насчет Вами он говорит правду.

— Тогда почему здесь нет этого парня? — спрашивает Уорнтон. — Если он настоящий вождь, почему мы говорим не с ним, а с этим обманщиком?

— Паукар Вами не разговаривает, — холодно говорю я. — Он убивает. А Змей в основном контролирую я. Я единственный, кто может вытащить нас из этого дерьма. Заключите соглашение со мной, и я сделаю все, что в моей власти, чтобы рассчитаться с изменниками. Но если вы откажетесь, я буду беспомощен. Вы дадите виллакам то, что они хотят — войну. И независимо от того, кто победит, мы все пострадаем.

Франк прочищает горло.

— Какие гарантии ты можешь дать? Если мы не станем вмешиваться, разве мы можем быть уверены, что настоящий Паукар Вами по приказу священников не пошлет Змей, чтобы напасть на нас?

— Я не могу дать никаких гарантий, — честно отвечаю я, — но сделаю все возможное, чтобы удержать Змей. Но я могу потерпеть поражение. Если это случится, город погрузится в смуту, и тогда вам мало не покажется. Но если мне не будет предоставлен этот шанс, тогда мы все точно пропадем. Это будет война по правилам виллаков, и выиграют только они.

Франк испускает протяжный вздох и задумчиво качает головой. Уорнтон смотрит на него, насмешливо ухмыляясь, потом снова начинает изучать свои ногти, как будто они представляют для него гораздо больший интерес, чем это обсуждение.

— Чем дольше мы будем ждать, — говорит Франк, — тем сильнее будут становиться Змеи. Если атаковать их, это надо делать сейчас.

— Змеи не станут нападать, пока не создадут мощный оплот на востоке, — возражаю я. — Нормальные правила здесь не работают.

— Что думаешь? — Франк поворачивается к Уорнтону. — Или ты решил сидеть здесь всю ночь и стричь ногти?

Уорнтон убирает нож:

— Я никогда раньше не доверял цветным, но этот парень совсем другой. Он хочет, чтобы черные остались на востоке, — мы тоже этого хотим. Хотя и по другим причинам. Наши цели совпадают, и это главное. Эжен скажет свое слово в конце, и я хочу посоветовать ему оставить все как есть, по крайней мере на пару дней. Если Джири сможет доказать, что он владеет ситуацией, прекрасно. Если нет…

— Франк? — спрашиваю я.

— Я не хочу ждать, — бормочет он, потом вздыхает. — Если клуксеры собираются тянуть резину, надо сообщить об этом Форду. Не могу давать никаких обещаний, но думаю, что он согласится на отсрочку.

Я откидываю голову на спинку стула и улыбаюсь небесам, которые видны через дыры в крыше. Я сделал это! Я пока еще не выпутался из затруднительного положения — Змей надо вернуть и заставить не подчиняться приказам моего отца, — но у меня еще есть время. Я могу отправиться прямо отсюда и…

Порыв радости внезапно гаснет, когда я замечаю темную фигуру, притаившуюся на стропилах крыши. Слишком темно, чтобы быть уверенным, но я нутром чувствую, кто это, и догадываюсь, зачем он здесь.

— Нет! — кричу я, вскакивая на ноги и выхватывая кольт.

Но прежде чем я успеваю прицелиться, он прыгает вниз и выбивает у меня из рук оружие. Откатившись, он без усилия встает и удовлетворенно усмехается. Его сверкающие зеленые глаза полны радости извращенца. Пока Франк и Уорнтон приходят в себя, я бросаюсь на своего папашу. Он ожидает моего нападения в небрежной боксерской стойке, выставив вперед кулак. Но я-то знаю — у него недостаточно сил, чтобы причинить мне вред. В ту же секунду он делает резкое движение, разжимает пальцы, и мне в глаза летит пригоршня грязи.

Я мгновенно слепну, реальный Паукар Вами ударяет меня в живот, и я падаю на колени. Я поднимаюсь через пару секунд, но для киллера такого калибра, как мой отец, это вечность.

Сначала он поворачивается к Уорнтону. Клуксер успел вытащить нож и хладнокровно бьет им киллера, левой рукой схватив за ножку стул и используя его как щит. Вами ногой вышибает стул из руки Уорнтона, открывая для атаки свою незащищенную левую сторону. Уорнтон заглатывает наживку и делает резкое движение, чтобы вонзить нож в сердце Вами. Тот выгибается, хватает Уорнтона за руку и изо всех сил бьет его локтем в челюсть. У клуксера голова отлетает назад, шея ломается, и он падает на пол, вопя и дергаясь, еще живой, но беспомощный.

Франк, выхватив винтовку, выпускает очередь в киллера. Но Вами перекатывается по полу, на дюймы впереди пуль. Франк продолжает стрелять, каждый раз подходя все ближе. Я вытираю глаза от грязи и нагибаюсь, чтобы поднять свой кольт 45-го калибра. Внезапно Франк перестает стрелять. Я думаю, что у него кончились патроны, но вижу, что его рука бессильно опускается вниз и из нее на пол падает винтовка.

— Франк? — Я перевожу взгляд со своего друга на отца, который остановился, чтобы передохнуть. — Франк, что с тобой?

Он медленно поворачивается, и я вижу рукоятку ножа, торчащую из его груди.

— Эл, — говорит он с трудом, — похоже, этот урод убил меня.

Я смотрю на него, потрясенный. Его пальцы выпускают винтовку и тянутся к ножу. Он начинает вытаскивать его, делает болезненную гримасу и падает на колени.

— Убил меня… — шепчет он, потом заваливается на пол — мертвый.

Я ковыляю через комнату, вынимаю нож из пальцев Франка и изо всех сил прижимаю их к своей груди, как будто могу передать ему биение своего сердца и этим возвратить к жизни.

— Прости, Франк, — бормочу я. — Не думал, что все так закончится.

Я смутно подозреваю, что Вами разделывается с Хайдом Уорнтоном. Краем глаза вижу, как он пальцами вырывает язык клуксера. Я бессильно отворачиваюсь.

Я не думаю о мести. Это бессмысленно. Допустим, я одолею своего отца. Но что хорошего это принесет? Вельд и Уорнтон мертвы. Все надежды на мирный исход разбиты вдребезги. Это означает войну, жестокую и кровавую, и ни Тассо, ни Эжен Даверн не смогут ее остановить, пока все Змеи, включая и меня, не будут перебиты.

Вами заканчивает с Уорнтоном и встает, вытирая руки.

— Жаль, что не удалось поработать с ним подольше, — говорит он, — но время не ждет.

— Ублюдок, — цежу я сквозь зубы, не глядя на него. — Франк был моим другом.

— Поэтому я убил его быстро. Я всегда думаю о тебе, Эл, мой мальчик.

Я закрываю Франку глаза, убираю нож и укладываю его руки на груди так, что они прикрывают рану.

— На этот раз ты зашел слишком далеко. Почему ты считаешь, что я не стану бороться до конца?

— Не сомневаюсь, что ты можешь это сделать, — говорит он. — И часть меня содрогается от этой перспективы. Прошло много лет с тех пор, как мне противостоял достойный противник. Но священники наверняка убьют меня, если я одержу верх, а я не готов к безвременной кончине. Надо еще посетить так много стран и убить так много людей! Надеюсь, у тебя достаточно здравого смысла не решать вопрос силой. Но если ты нападешь на меня, я приму твой выбор.

— Скажи, зачем ты это сделал?

Мои пальцы крепко сжимают рукоятку ножа.

— Приказ виллаков. Это финальная часть нашей сделки. Теперь я свободен и могу сколько угодно подвергать мучениям добрых людей в любой части света.

— Но почему? Зачем им это? Они хотят контролировать город. Как они смогут сделать это, когда воцарится хаос и Змеи будут уничтожены?

— Змеи не пострадают, — усмехается Вами. — Ты, конечно, умен, Эл, мой мальчик, но не очень хорошо информирован. Священники мечтают контролировать весь город, а не только восток. Они должны создать армию более могущественную, чем гвардейцы и клуксеры. Этого не случится, если Змеи останутся на востоке. Произойдет противостояние трех сторон, ведущее в тупик. Теперь, когда их помощники уничтожены, Тассо и Даверн пошлют свои войска, чтобы отомстить, но Змеи исчезнут. Священники уведут их под землю, оставив наверху только простых горожан, чтобы войска их атаковали.

— Ах, вот оно что, — бормочу я, поняв теперь замысел виллаков. — Они убьют сотни бандитов и всех остальных, кто попадется на их пути. Но этого им будет недостаточно, и они набросятся друг на друга.

Вами самодовольно кивает:

— Титаны встретятся на поле битвы и будут биться до смерти. Гвардейцы, скорее всего, победят, но их потери будут огромны.

— И тогда снова объявятся Змеи, — вступаю я, — и наберут новобранцев из недовольных жителей востока. Возможно, создадут коалиции с союзниками Даверна, готовыми идти куда угодно, чтобы свести счеты с гвардейцами.

Вами улыбается:

— Тебе нужно время, чтобы разобраться, но потом ты быстро соображаешь.

— Эти ублюдки, — говорю я, имея в виду виллаков, — совсем не думают о том, сколько людей погибнет при этом.

— Конечно нет, — хохочет Вами, — и ты не должен об этом думать. Жизнь — игра, и смертные — только пешки. Это всегдашняя твоя ошибка — ты никогда не мог провести границу между собой и простыми смертными. Это тянет тебя назад, Эл, мой мальчик. — Вами громко хлопает, приводя меня в удивление. — Мне бы хотелось еще поболтать с тобой, но, как говорится, труба зовет. Не знаю, что священники приготовили для тебя, но уверен, что они еще с тобой не закончили. Возможно, ты захочешь отправиться в путь с твоим старым добрым папочкой? Если произойдет невероятное и виллаки не убьют тебя, все равно найдется много желающих вздернуть тебя на виселице.

— Что ж, придется рискнуть.

— Как пожелаешь.

Отец приседает, потом подпрыгивает, хватается за нижнее стропило и подтягивается вверх.

— Подожди! — кричу я, прежде чем он навсегда исчезнет в ночи.

Я испытываю зуд в задней части головы. Не знаю почему, но у меня есть чувство, что все это не из разряда «сделал и забыл», как думает Вами.

— Почему ты так торопишься уйти?

— Священники не хотят, чтобы я болтался по городу.

— Тем больше причин остаться.

— Я не хочу их злить, — бормочет он.

— Но что если ты причинишь им зло в ответ на то зло, которое они причинили тебе?

Наступает долгая пауза.

— Думаешь, что сможешь побить виллаков их же оружием? — спрашивает он.

Отец на их стороне, потому что вынужден так поступать, но я знаю, что он ненавидит слепых священников и будет рад найти способ навредить им.

— У меня еще нет плана, но скоро он будет. Подожди несколько дней, и я тебя включу в него.

— А если я не хочу включаться?

Я пожимаю плечами:

— Если не хочешь перемен, можешь идти.

Несколько секунд он молчит. Потом поднимает руку, собираясь схватиться за верхнее стропило и взобраться на крышу. У меня падает сердце, но через мгновение он произносит:

— Я останусь на три дня. Если захочешь, сможешь меня найти. Но не трать зря мое время.

С этими словами он исчезает, оставляя меня наедине с двумя трупами, на пороге полной катастрофы, но с крошечной тенью надежды в глубине души. Выбросив из головы сожаления по поводу смерти Франка и страх перед будущим, я закрываюсь в одной из полупустых комнат, погружаясь в темноту и отчаянно пытаясь найти выход из всех этих жутких событий, прежде чем рухнут стены и кровожадные орды вломятся без приглашения.

Глава третья СДЕЛКИ С ДЬЯВОЛАМИ

Я снова думаю о Франке. Последние десять лет я постоянно жил рядом со смертью. Я знаю все ее повадки и причуды. Но друзья — это другое. Надо будет организовать Франку достойные похороны и охрану для семьи. Но вот в чем вопрос — поддаться жалости к себе и потратить время на покойника или сосредоточиться на живых и, по возможности, постараться противостоять волнам кровавого террора, готовым обрушиться на город?

С усилием я отгоняю мысли о Франке и концентрируюсь на насущных делах. Я не вижу, каким образом смогу разрушить столь изощренные планы слепых священников — очень самонадеянно с моей стороны предполагать, что я смогу перехитрить их, — но в груди растет гнев и одновременно вера в себя. Я согласился помогать им. Ради своих друзей и соседей отдал себя в залог гнусному делу виллаков. И в награду они стали разрушать то, что мы спасали.

Забегая вперед, я могу представить себе, что они планировали мне сказать, когда произойдет нападение гвардейцев и клуксеров.

«Дела плохи, но были бы еще хуже, если бы мы не вмешались. Мы обманули тебя, Плоть Снов, но ты должен оставаться преданным нам, или воцарится полный хаос».

И эти ублюдки будут правы. Если зайдет так далеко, они будут единственными, кто сможет подавить беспорядки. Если я не стану им подыгрывать, они будут держать Змей в резерве и позволят войскам Даверна и Тассо делать все что угодно. Мне не стоило соглашаться на пост начальника Змей. Но я хотел купить этим спокойствие горожан. Теперь, когда виллакам удалось узнать мое слабое место, они станут играть на этом, делать то, что хотят, и ожидать, что я буду плясать под их дудку.

И возможно, именно это я смогу использовать против них.

Мой взгляд становится холодным в полумраке. Послать Вами убить Франка и Уорнтона, когда они беседовали со мной, было явным жестом презрения, открытой демонстрацией уверенности, что они смогут использовать меня так, как пожелают. Им не следовало так унижать меня. Виллаки — мастера скрывать свои мысли и чувства. Но на этот раз они просчитались и раскрыли свои карты. Возможно, одного этого промаха окажется достаточно.

Два трупа не выходят у меня из головы. Кажется, я смогу найти им применение, правда, пока не ясно какое. Когда Вами спрыгнул сверху и разделался с Франком и Уорнтоном, я подумал, что это конец. Главные помощники Тассо и Даверна были убиты на подвластной мне территории, в моем обществе и находясь под моей защитой. У их боссов нет другого выбора, кроме как начать охоту на меня и моих приспешников. Так что война неизбежна. Если только…

Я нетерпеливо хмурюсь, потом улыбаюсь, когда все становится на свои места. Это была моя территория. Я пригласил их на встречу. Как их вероятный защитник, я являюсь главной целью.

Вот слабое место в плане священников. Поставив меня во главе Змей, они заставили меня выглядеть более могущественным, чем я есть на самом деле. То есть Змеи подчиняются только мне, и я использую их для того, чтобы захватить власть. А что, если я смогу убедить Тассо и Даверна, что в этом не было для меня выгоды, и смогу доказать им, что так же уязвим, как и они?

Гвардейцы и клуксеры боятся меня и не доверяют мне, считая, что я ввязался в это дело из корыстных соображений. Разубедить их будет непросто. Все, что мне надо сделать, это доказать, как мало власти мне принадлежит на самом деле, показав ее реальные границы. Жертва должна их убедить. Я предложу им голову, которой они больше всего жаждут, — мою собственную.

Змеи, находящиеся около полицейского участка, приходят в шоковое состояние, когда я появляюсь перед ними, таща труп Хайда Уорнтона, но ничего не говорят. Я бросаю его на ступеньки перед главным входом и иду искать свой мотоцикл — вновь приобретенную модель той же марки, что и предыдущий. Когда я, вернувшись, начинаю привязывать Уорнтона ремнями к байку позади сиденья, второй мой помощник (Сард все еще пытается найти ренегатов Змей) прочищает горло:

— Сапа Инка, вы куда-то собрались?

— Пригласил свою крошку на прогулку, разве не видишь? — усмехаюсь я.

— Может быть, кому-то из нас поехать с вами? Я бы мог…

— Я поеду один.

— Но я не вправе…

— Солдат, — говорю я спокойно, — я отдал тебе приказ. Или у тебя есть командир главнее меня?

— Нет, сэр, но…

— Тогда о чем говорить?

Я заканчиваю с Уорнтоном, дергаю его несколько раз, чтобы убедиться в том, что он надежно привязан, потом киваю в направлении участка:

— Оставайся на страже и никого не впускай внутрь. Даже Сарда, если он вернется. Священников — ни под каким видом. Если повезет, через пару часов я вернусь, чтобы вывезти еще одного пассажира.

— Я не понимаю, Сапа Инка, — бормочет он.

— Ты здесь не для того, чтобы понимать. Ты здесь для того, чтобы подчиняться. Ясно?

Он вскакивает по стойке «смирно»:

— Слушаюсь, сэр!

Я направляюсь на запад, выбирая безлюдные улицы. Объезжать баррикады — не проблема, но вооруженные бойцы, притаившиеся сзади, представляют реальную угрозу. Несколько раз меня берут на мушку и велят подъехать к обочине. И каждый раз я жму на газ и делаю неожиданные виражи, уходя от своих преследователей, а потом возвращаюсь на прежний курс.

С этими отклонениями от моего маршрута проходит час, прежде чем я останавливаюсь около клуба «Крутые Кошечки». Рассвет еще не наступил, но около ресторана уже роятся обеспокоенные клуксеры. Я замечаю отряд Даверна. Они выгружают винтовки из кузова грузовика. Отвязав тело их вождя, я бережно несу его на руках, как жених несет невесту, и поднимаюсь к входу в ККК. Невероятно, но никто не замечает меня, пока я не оказываюсь у самых дверей. Лишь после этого какой-то клуксер узнает мои негритянские черты и тело, которое я бережно держу в руках, и орет во все горло:

— Что это такое, мать твою?

Все глаза обращаются на меня. Автоматически вскидываются винтовки, и пальцы ложатся на спусковые крючки. Только одно заставляет их медлить — они не уверены, что Уорнтон мертв, и не хотят ранить его, если он жив.

— Я здесь, чтобы поговорить с Даверном! — кричу я, прижимая к себе лицо Уорнтона, чтобы скрыть его мертвую гримасу. — Передайте ему, что Паукар Вами решил почтить его своим присутствием — короче, просит выйти.

— Что за хрень! — восклицает боец, но поспешно уходит внутрь помещения, громко зовя Даверна.

Клуксеры, сгрудившись вокруг меня, что-то бормочут и выкрикивают, обсуждая убийство.

Появляется Эжен Даверн. Он выглядит больным и слабым. Бьюсь об заклад, все пошло совсем не так, как он думал, замышляя захват власти. Даверн слишком быстро взлетел вверх по ступеням и достиг положения, которое ему не осилить. Также я бы мог побиться об заклад, что взлетел он вверх не сам. Я много думал и сопоставлял: все нити так явно ведут к виллакам, что это вряд ли можно счесть совпадением. Я уверен, что священники использовали вождя клуксеров так же, как и меня, чтобы подорвать влияние гвардейцев и привести к власти над городом силы, которые они выберут сами. Если бы не простаки, которые поверили Даверну и пошли за ним, я бы с радостью оставил его в ловушке, созданной его алчностью, и дал бы ему повести своих людей навстречу поражению в сражениях с гвардейцами.

Даверн идет прямо ко мне, игнорируя предостережения охранников, и пристально смотрит в бледное лицо своего заместителя, замечая красные следы вокруг губ, оставшиеся после того, как мой отец вырвал ему язык.

— Он мертв? — тупо спрашивает Даверн.

— Да.

Я бросаю тело с намеренным пренебрежением. Оно тяжело ударяется о землю и переворачивается на спину. Толпа издает гневный вздох, но я не обращаю на это внимания, сосредоточившись на Даверне — единственном, кто должен меня беспокоить.

— Что произошло? — тихо спрашивает Даверн.

— Какая разница? Он пришел ко мне в ответ на мое приглашение. Я гарантировал его безопасность. Был уверен, что смогу контролировать ситуацию. Как видишь… — Я слегка подталкиваю труп ногой, вызывая гул яростных голосов. — Я ошибся. Он был убит, когда находился под моей защитой. Я несу за это полную ответственность. Тебе нет необходимости посылать своих людей на восток, чтобы добиться отмщения. Подсудимый уже здесь.

Даверн бросает на меня быстрый взгляд, потом снова глядит в лицо друга:

— Не понимаю. Зачем ты пришел?

— Чтобы дать тебе удовлетворение. Убийство Уорнтона не должно пройти безнаказанным, так что накажи меня. Больше не надо никого искать.

— Но… — Даверн озадаченно почесывает голову. — Зачем сначала убивать его, а потом идти сдаваться? Это не имеет смысла.

Это именно такая реакция, на которую я рассчитывал.

— Ты послал Уорнтона на мирные переговоры. Форд Тассо послал Франка Вельда. Он тоже мертв. Они были жестоко и бессмысленно зарезаны во время беседы со мной.

— Вельда убили?

— Да. Я уверен, что, пока мы разговариваем, Тассо собирает войска, как и ты, готовясь к войне. — Я переступаю через тело Уорнтона и подхожу рискованно близко к Даверну. — Но я хочу мира, так же, как ты и Тассо. — Я делаю паузу, чтобы смысл моих слов дошел до него, потом огорошиваю его еще одним соображением: — Но это совсем не то, чего хотят те, кто контролирует Змей.

Глаза Даверна сужаются.

— А я думал, что ты…

Я качаю головой, потом решаюсь рискнуть:

— Не более чем ты контролируешь клуксеров.

Он цепенеет:

— Что за бредятина?

— Люди считают, что ты пришел к власти, потому что ловок и умен. Но я не думаю, что ты играешь в одиночку. У тебя есть тайные покровители, не так ли? — Его губы сжимаются, подтверждая мои подозрения. — Ты знал, что это священники, или они делали это тайно?

— Они делали тайно, — вздыхает он. — Я подозревал, но никогда не знал наверняка. Я и сейчас не уверен.

— Сейчас-то ты уверен, — усмехаюсь я. — Священники использовали тебя так же, как и меня. Но ты уже сыграл свою роль, и они хотят тебя устранить. Отсюда война на востоке против гвардейцев.

— Против Змей, — поправляет он меня.

Я качаю головой:

— Когда ты придешь туда, то не увидишь ни одного бойца Змей. Они уползли. Ты встретишь там только гвардейцев Тассо. Они тоже будут искать Змей. Как ты думаешь, на кого они набросятся, когда не обнаружат никого из Змей?

Даверн молчит, но я знаю, что он находится в замешательстве, и угадываю следующий вопрос прежде, чем он его задает:

— Священники решили покончить со мной?

Я пожимаю плечами:

— Во всяком случае, я решил покончить с ними. Я достаточно побыл марионеткой в их руках. Тем или иным способом, но я это прекращу. Если ты захочешь убить меня, смерть будет для меня только освобождением. Но, возможно, нам удастся объединиться и хорошенько их обломать. — Я пододвигаюсь к нему ближе и говорю шепотом: — Мы можем побить виллаков их собственным оружием. Если ты доверишься мне и мы объединимся, то оба выиграем.

Даверн смотрит на меня взглядом, лишенным выражения. Я не могу понять, о чем он думает. Потом он отходит в сторону и кивком подзывает двух своих людей:

— Возьмите Хайда, приведите его в порядок, потом позвоните его матери и попросите ее прийти сюда. Не говорите, что он мертв — я сам сообщу ей эту новость. — Он направляется назад в ресторан, потом останавливается и смотрит на меня через плечо: — Ну что? Идешь ты или нет?

Криво улыбнувшись, я прикасаюсь к воображаемой шляпе, посылая привет ошеломленным клуксерам, после чего следую за их предводителем в священные помещения клуба «Крутые Кошечки». Мы говорим быстро и откровенно, раскрывая друг другу все карты. Я узнаю не известные никому подробности об Эжене Даверне и его восхождении на вершину. В ответ я рассказываю ему о своем прошлом и о том, почему виллаки так заинтересованы во мне. У меня нет времени объяснять все подробно, даже если бы я захотел, но я освещаю основные факты и в общих чертах излагаю свой план. В нем нет ничего сверхъестественного, но он лучше всего того, что Даверн мог бы придумать сам. Он не убежден, что мой план сработает, ему не нравится идея предложенного мной партнерства, но к концу нашего разговора он соглашается действовать под моим руководством «до последнего». Мы пожимаем друг другу руки, и Даверн отправляется объяснять своим людям, почему они должны верить черному убийце, который притаранил мертвое тело Хайда Уорнтона на своем байке прямо к их клубу.

Пока Даверн делает все возможное, чтобы убедить своих людей — если ему это не удастся, все полетит под откос, — я на полной скорости мчусь через город, чтобы забрать тело Франка Вельда. Сард еще не вернулся, а Змеи стоят в охране около полицейского участка, как всегда в состоянии боевой готовности. Привязав ремнями тело Франка к мотоциклу, я разрешаю им отдохнуть. Змеи расходятся, зевая и потягиваясь. Я смотрю им вслед, надеясь, что они переживут предстоящие бурные дни — что нам всем это удастся, — потом отправляюсь во Дворец на свою вторую смертельную встречу этого дня.

На восточной границе у Страуд-сквер идет жестокая схватка между Змеями и полицейскими. На западе был ограблен банк, и преступники сбежали на восток. Полиция пыталась преследовать их, но у Змей имелись другие планы на этот счет. Началось сражение, которое быстро набирает обороты. В другое время я бы прекратил его и все уладил, но беспорядки играют мне на руку, и я незаметно проскальзываю мимо дерущейся толпы.

Добравшись без приключений до места, я паркуюсь около дверей главного входа во Дворец — тех самых, которые разворочены бомбовой атакой, отвязываю Франка и прохожу мимо усталого караула. Пройдя через холл, я кладу Франка на стойку — портье, стоящий за ней, убегает с пронзительным воплем, — ожидая кого-нибудь более смелого, кто решился бы подойти и спросить, что мне надо. Наконец ко мне приближается закаленная секретарша.

— Могу я помочь вам… сэр? — спрашивает она.

— Скажите мистеру Тассо, что Паукар Вами и Франк Вельд находятся здесь, чтобы повидаться с ним.

— Вам назначено? — спрашивает она, разглядывая мое татуированное лицо, бритый череп и зеленые глаза.

— Нет, но он примет меня.

Она медлит, потом снимает трубку и набирает номер. Я слышу ее бормотание:

— Говорит, что он Паукар Вами. — И после короткого перерыва: — Думаю, он мертв. — Потом встает: — Вы можете пройти к нему. Мистера Вельда возьмите с собой.

Я дотаскиваю до лифта тело Франка — снова дежурит приятель Джерри Фальстафа, Майк Коунз, но он не узнает меня — и поднимаюсь на пятнадцатый этаж. Я совершаю долгое путешествие до кабинета Тассо, мимо десятков гвардейцев, секретарей и экспертов, которые провожают нас взглядами, стараясь понять, правдивы ли мгновенно распространившиеся слухи.

Мэгс ждет меня у дверей кабинета. Она подходит, чтобы осмотреть Франка, проверяет его пульс, поднимает веки, потом вздыхает:

— Он был хорошим человеком.

— Да.

— Вы были с ним знакомы? — Как и Майк Коунз, она не узнает во мне Эла Джири.

— Он был моим другом.

Она пристально смотрит на меня, потом возвращается за свой стол:

— Мистер Тассо готов вас принять. Предупреждаю, что кабинет находится под вооруженным наблюдением и при первом же угрожающем жесте с вашей стороны в вас будут стрелять без предупреждения.

Глубоко вздохнув, я выбрасываю из головы все посторонние мысли, поворачиваю ручку, толкаю дверь ногами Франка и вхожу в кабинет.

Тассо ожидает меня, сидя в кресле и массируя парализованную правую руку с лицом еще более каменным, чем всегда. Он молча наблюдает, как я расчищаю место на длинном столе и кладу на него Франка. Когда я отхожу, он, с трудом встав, некоторое время смотрит на своего мертвого соратника, потом бормочет:

— Я всегда думал, что он переживет меня. Франк обладал дьявольским везением. — Он снова опускается в кресло и пронзает меня своим циклопьим взглядом. — Это означает войну, Алжир.

— Я знаю.

— Кто его убил?

— Мой отец. Он также убил Хайда Уорнтона.

— Значит, это не все плохие новости. — Он мрачно усмехается. — Я хорошо отношусь к тебе, Эл, но это нельзя так оставить. Придется воевать. Другого пути нет.

— И это я знаю.

— Тогда зачем ты пришел? Просить прощения? Умолять о том, чтобы тебе сохранили жизнь? — спрашивает Тассо. Я не отвечаю. Да он и не ждет ответа. — Я не могу дать тебе уйти отсюда. Люди считают, что ты стоишь во главе Змей. Я знаю, что это чушь, но должен к ним прислушиваться.

— Вы никогда к ним не прислушивались, — возражаю я. — И если это только не отвечает вашим целям, не станете прислушиваться к ним и сейчас. Вы убьете меня потому, что вы хотите этого, а не потому, что этого хотят другие.

Его губы раздвигаются в ледяную улыбку.

— Мы с тобой слишком хорошо знаем друг друга. И удивить нам друг друга почти невозможно. — Он хмурится. — Но ты удивил меня сегодня, когда появился здесь. Что стряслось, Алжир?

— Я могу вернуть вам Капака Райми.

Он мрачнеет еще больше:

— Это не спасет тебя. Слишком поздно для…

— Это никогда не поздно, — прерываю я. — Вы собираетесь начать войну, но будьте осторожны. Змеи не враги, но могут стать ими. Если вы атакуете их сейчас, то не только подвергнете Райми еще большим страданиям, но и создадите военного монстра, который в свое время проглотит вас. С другой стороны, если вы выслушаете меня до конца, я смогу пообещать вам возвращение Райми и больше власти и свободы, чем вы когда-либо имели.

— Ты неубедителен, — раздается его ворчание.

— Я стану таковым, если у меня будет шанс.

Он устало смотрит на меня, в его левом глазу светится сомнение. Потом смотрит в мертвое лицо Франка и кивает:

— У тебя десять минут. Постарайся убедительно доказать свою позицию.

— Мне нужно двадцать, — говорю я, — и я сделаю это не просто убедительно, я сделаю это потрясающе.

Тассо труднее убедить, чем Даверна. Он долго раболепствовал перед слепыми священниками, и суеверный страх, который перед ними испытывали два Кардинала, передался и ему. Поскольку виллаки являлись богами для Дорака и Райми, Тассо никогда не думал об открытом неповиновении.

— Капаку бы это не понравилось, — бормочет он, и приходится напоминать о том, что Райми — их порождение, он связан с ними так, как никто из простых смертных. Если мы сможем их устранить, то снова вернем этому городу свободу воли.

— Но сможет ли Капак существовать без них? — спрашивает Тассо.

— Понятия не имею, — честно отвечаю я, — но он никогда не сможет вернуться, пока они командуют парадом. Мы могли бы пожертвовать Райми, но нельзя жертвовать свободой этого города.

— Дорак бы не согласился, — ворчит Тассо, — он хотел иметь наследника, обладавшего неограниченной властью.

— Но он полагал, что Райми не будет зависеть от священников. Думаете, ему бы понравилось смотреть на их безнаказанность? Это не город Райми — это их город. Если мой план сработает, в лучшем случае мы вернем ему власть, и он станет развиваться в соответствии с планами Дорака. В худшем случае мы его потеряем, но избавим от священников. Мне кажется, что Дорак предпочел бы это развитие событий, чем теперешнее положение вещей.

В конце концов Тассо соглашается обдумать мое предложение. Он не дает обещаний, но говорит, что будет сдерживать свои войска, пока не примет решения. Он позволяет мне уйти и приказывает не трогать меня — пока. Он говорит, что о его решении я узнаю вместе со всеми горожанами. По правде говоря, это гораздо больше, чем то, на что я рассчитывал.

Я голоден и устал, поэтому иду в ближайшее кафе и заправляюсь сэндвичами с кофе. Потом наношу еще один последний визит — в лачугу гарпий и их воспитательницы. Я быстро добираюсь туда по безлюдным воскресным улицам. Не знаю, зачем вмешиваю в это Билла — я мог получить все, что мне нужно, и в другом месте, — но животный инстинкт влечет меня к нему, а я не собираюсь игнорировать свои инстинкты на этой критической стадии игры.

Одна из гарпий копается в маленьком садике около дома, напевая вполголоса и суетясь вокруг своих растений, как будто это очень редкие экземпляры. Она начинает радостно гукать, увидев меня — у гарпий я ассоциируюсь со временем принятия пищи. Припарковавшись, я захожу в незапертую парадную дверь.

Билл находится внизу в гостиной, читает двум другим женщинам. Несколько минут я, никем не замеченный, стою около двери. После нескольких строчек я узнаю текст, который он читает. Это Марк Твен — «Приключения Тома Сойера».

Сделав паузу после окончания главы, он поднимает голову и замечает меня. На его лице выражается замешательство. (Он пришел, чтобы убить меня!) Но потом он успокаивается.

— Привет, Эл! — Он улыбается. — Не ожидал увидеть тебя снова. — Закрыв книгу, он велит дамам уйти, а сам остается сидеть, молча глядя на меня. Услышав их голоса во дворе, он спокойно спрашивает: — Пришел закончить свою работу?

— Если бы я хотел убить тебя, я бы сделал это на прошлой неделе.

— Почему же не сделал? Ты же собирался, когда появился здесь. Что изменило твои планы?

Не отвечая, я пересекаю комнату и выглядываю на улицу через щель в заколоченном окне. Отсюда я не могу видеть гарпий — только пустырь с промышленными отходами, серый и унылый.

— Тебя все еще мучают кошмары?

Я слышу, как его сотрясает дрожь.

— Да.

— И ты знаешь, как их прекратить, не так ли?

— Самоубийство? — Он издает короткий смешок.

— Нет. — Я смотрю ему прямо в лицо. — Искупление. Желание исправить грехи прошлого. Восстановить то, что ты разрушил.

Он хмурится:

— Не понимаю.

— Мне нужна твоя помощь, Билл.

Его лицо морщится от изумления.

— Ты просишь о помощи меня?

Я киваю, скрывая насмешливую улыбку:

— Я собираюсь сразиться с кое-какими очень опасными людьми — они мои враги, и твои тоже, — и мне нужно оборудование. Я мог бы обратиться к кому угодно, но решил дать тебе шанс…

— Да! — прерывает он, вскакивая на ноги и морщась от боли в своих старых костях. — Буду рад помочь тебе. Я потрясен! Говори, что надо сделать, Эл.

— Ты сказал, что у тебя в погребе есть бомбы и провода, оставшиеся от прежних времен. — Он энергично кивает, глаза блестят, и я отхожу от окна. — Пойдем, покажешь.

Глава четвертая ВОЙНА

Ама озадачена, когда я звоню ей и предлагаю пообедать со мной сегодня вечером.

— Я думала, что тебя интересуют более важные дела.

Я улыбаюсь:

— Важные дела могут подождать. Завтра у меня будет тяжелый день, и я хочу хорошенько расслабиться.

— Что случилось, Эл? — спрашивает она с беспокойством.

— После расскажу. Хочешь пойти в какое-нибудь модное место или посидим у Кафрана?

— Лучше у Кафрана.

— В полдевятого?

— Хорошо. Будь осторожен, Эл.

— Постараюсь.

Я принимаю душ, потом энергично растираюсь полотенцем. Сидя перед телевизором, начинаю наносить на лицо грим, краем уха слушая последние новости. Звонит телефон — Сард с разными новостями. Он обнаружил большинство пропавших Змей, но шестеро все еще неизвестно где. Я велю ему не беспокоиться об этой шестерке.

— Желаю тебе отдохнуть и расслабиться до утра. Пойди в боулинг, займись любовью.

— Сапа Инка? — Он удивлен.

— На Ромили-стрит есть заброшенное административное здание, — говорю я ему, заранее выбрав это место, — встретимся там завтра в полдень на верхнем этаже. Возьми с собой дюжину самых проверенных Змей. У меня есть для тебя особое задание. Оно может оказаться самым ключевым во всей этой кампании.

— Я вас не подведу, — торжественно обещает он.

Я заканчиваю наносить грим, проверяю, не видны ли татуировки, затем надеваю парик и чистую одежду. Выхожу на улицу, сажусь на свой байк и мчусь через весь город в обличье Эла Джири, насвистывая по дороге, как самый беззаботный человек на свете.

В ресторане Кафрана нет свободных столиков, но Ама зарезервировала столик у стены. Мы садимся, скрытые от толпы высокими искусственными растениями.

— Как Кафран? — спрашиваю я.

— Цветет. Он сейчас отсутствует — подыскивает помещение, чтобы открыть новое заведение. Он мог бы сделать это уже давно, но все откладывал. До недавнего времени он твердил, что оно того не стоит.

— Он все это затеял из-за тебя. — Она смущенно улыбается. — Думаешь остаться здесь надолго?

— Я был бы не против, если бы имел выбор.

Перед нами возникает официантка. Ама делает заказ, потом открывает бутылку и наливает нам вина. Я рассказываю ей о том, что происходит, а также о плане, который тайно готовлю, чтобы спасти город от тотальной войны. Она внимательно слушает, почти не задавая вопросов. Я заканчиваю как раз к прибытию первого блюда.

— Ты действительно веришь, что это сработает? — спрашивает она.

— Не попробуешь — не поймешь.

— Ну, не знаю. Если виллаки догадаются, что ты затеваешь, они могут изменить свое отношение к тебе. Они возлагали много надежд на Капака, но это не помешало им уничтожить его, когда он отказался подчиняться их приказам.

— Дело стоит того, чтобы рискнуть.

Она молча ест, потом произносит:

— Я хочу помочь тебе.

— Я так и думал. Ты знаешь, что это опасно, что нам, возможно, придется пожертвовать собой? Моя цель — остановить священников. Если удастся выбраться живым, я буду считать, что мне сильно повезло.

— Мне все равно. Я не собираюсь отпускать тебя одного.

Я сдержанно кашляю и вытираю рот салфеткой:

— Я и не буду один. Я планирую взять своего отца.

Она моргает:

— Убийцу?

— Он мне пригодится. Быстрый. Беспощадный. Непреклонный. Кроме того, если я не включу его в свой план, он уедет, а я этого не хочу, пока… — Я пожимаю плечами, не совсем уверенный, что буду делать с Паукаром Вами, если разделаюсь со священниками.

— Ему можно доверять? — спрашивает Ама.

— В этом отношении — да. Он ненавидит виллаков даже больше, чем я.

Ама отставляет в сторону тарелку и хмурится:

— А что, если Форд Тассо и Эжен Даверн не согласятся?

— Я все равно буду осуществлять свой план. Я зашел слишком далеко, чтобы отступать. Я не смогу покончить со священниками без Тассо и Даверна, но сделаю все возможное, чтобы причинить им как можно больше вреда.

Ама вздыхает:

— Мы сумасшедшие, если думаем, что сможем осуществить это.

— Согласен, — усмехаюсь я.

Она замечает мою улыбку:

— Похоже, стоит максимально насладиться жизнью, пока мы в состоянии это сделать. — Она поднимает бокал: — За твое здоровье.

Занятые беседой, мы едим долго. Наш разговор отчасти касается виллаков и сопряженных с ними проблем, но в основном мы говорим о себе, о прошлом каждого из нас (Ама вспоминает свое детство) и о том, чем бы хотели заняться в будущем, если бы имели возможность выбирать. Ама думает остаться здесь и помогать Кафрану, а потом, когда он уйдет на покой, занять его место, а в свободное время путешествовать. Я напоминаю ей о ее ограничениях, как Аюмаркана, — выехав из города, она может прожить всего несколько дней, — но она возражает:

— Мы ведь разговариваем о мечтах, а не о реальности. Между прочим, я могу мечтать о чем угодно.

Подходит Кафран Рид. Он выглядит гораздо свежее, чем тогда, когда я видел его в последний раз. Он целует Аму в щеку, пододвигает стул и рассказывает нам о том, что делал сегодня. Он нигде не нашел того, что хотел, но услышал, что в доках есть подходящее кафе. Пока мы обсуждаем цены на аренду, ресторан постепенно пустеет.

Опустошив последнюю бутылку, я прощаюсь с Амой и Кафраном. Ама встает, чтобы проводить меня, но я прошу ее остаться. Победим мы или проиграем, она никогда больше не будет сидеть с человеком, который некогда был ее отцом. Эти драгоценные минуты не стоит тратить на такого бродягу, как я.

— Увидимся, — бормочу я, и она эхом отвечает на прощание, бросая на меня многозначительный взгляд, говорящий о том, что наше соглашение остается в силе, а Кафран, улыбаясь, сидит и потягивает вино.

На улице я медлю около своего мотоцикла и наслаждаюсь ночью, стараясь отсрочить миг, когда придется поменять обличье и снова стать Паукаром Вами. Люди редко понимают, как они счастливы. Вкусная еда, добрая бутылка вина, хорошая компания… что еще нужно? Я бы с удовольствием отдал Змей, да что Змей — весь город за ресторан Кафрана Рида и душевное спокойствие.

Понедельник. День принятия решений. Сард и его дюжина прибывают точно в полдень. Я приветствую их в образе Сапа Инки в маленьком помещении — они едва могут втиснуться в него — и сообщаю сокращенную версию моего плана. Они смущены и встревожены, но я объясняю им важность их миссии — то, что от них зависит наше будущее.

— Пришло время выбирать. Вы служили или своему народу, или виллакам. Нельзя усидеть на двух стульях. Я знаю, они призвали и выучили вас, но лишь для того, чтобы использовать. Если вы поверите мне, я постараюсь дать вам власть, которой вы добиваетесь, и свободу, чтобы этой властью наслаждаться.

В конце концов я убеждаю их. Священники слишком хорошо поработали, чтобы создать мне репутацию. Змеи думают, что я абсолютно непогрешим. Они отдали свои сердца и души Паукару Вами и сделают все, что я прикажу, каким бы странным это им ни казалось. Я отпускаю Змей, приказав действовать в обычном режиме, даже если что-то пойдет не по плану, потом возвращаюсь на свой пост в сожженном полицейском участке, где Кобры ожидают моих инструкций. Трудно делать вид, что сегодня такой же день, как остальные, но я сосредотачиваюсь на их донесениях и осуществляю то руководство, которое они от меня ожидают, потратив несколько минут, чтобы похвалить Кобр, делавших вылазки в другой части города.

До 16:00 остается несколько минут, когда я узнаю о решении Форда Тассо. Я нахожусь в военном фургоне, когда звонит один из солдат Змей, находящийся на границе нашей территории.

— На нас напали! — кричит он, и звуки мощного ружейного огня заглушают его слова. — Это гвардейцы, повторяю, гвардейцы! Эти ублюдки наступают!

Все глаза обращаются на меня. Я сохраняю на лице бесстрастное выражение, стараясь не выдать своих эмоций.

— Сапа Инка, — спрашивает Змей, — должен ли я приказать своим солдатам двинуться на врага?

— Нет. — Я вздыхаю. — Дай сигнал к отступлению. Прикажи им медленно отступать, чтобы гвардейцы боролись за каждый квартал, но не вступайте в бой. И прикажи им предупредить горожан, чтобы те укрылись по домам. Я не хочу, чтобы невинные люди пострадали при перекрестном огне.

Змей отвечает, что все понял и отправляется предупредить Кобр. Я провожу некоторое время в молчаливых размышлениях, обдумывая предстоящую атаку и ее последствия.

Позже становится известно, что гвардейцы разделились на четыре отряда и движутся на нас с запада и юга. На севере и востоке их войск не обнаружено. Кобры полагают, что они притаились там в ожидании подходящего момента, чтобы напасть, если мы станем прорываться на свободу.

Пока четыре отряда гвардейцев продвигаются к Петушиной площади — их цель была очевидна с самого начала, но я не вывел находящихся здесь Змей, — становится известно, что клуксеры Эжена Даверна пробились с севера.

— Ты уверен в этом? — кричу я разведчику, сообщившему об этом, сквозь помехи, раздающиеся в дешевом сотовом телефоне.

— Да, черт возьми! — выкрикивает он. — Этих типов около сотни, и они стреляют во всех, кто попадается на пути, оставляя за собой след из подожженных зданий и машин.

— Уходите оттуда! — кричу я. — Возвращайтесь на Петушиную площадь!

— Вы не хотите, чтобы мы вступили с ними в бой?

— Ни в коем случае! Идите навстречу остальным войскам на площадь и ожидайте дальнейших приказаний.

Я замечаю озабоченные взгляды бойцов на площади и выдавливаю из себя улыбку:

— Выше головы! Мы еще не побеждены. Приведите мне всех Кобр, которых сможете найти. И пошлите пару гонцов к виллакам — интересно будет послушать, что они скажут.

Пока я жду Кобр и священников, мне сообщают, что еще один отряд клуксеров движется параллельно первому. Они оставляют за собой след пожаров и разрушений, и теперь, вероятно, большинство людей озабочено больше появлением отрядов Даверна, чем гвардейцев Тассо. Но до Петушиной площади быстрее должны добраться гвардейцы. Они могут закрепиться и объявить себя главной властью в восточной части. Я приказываю двум фалангам замедлить продвижение Гвардии, а затем прорваться навстречу первым из прибывающих Кобр.

Около 20:00 все Кобры и три представителя виллаков стоя и сидя размещаются в комнате, где Хайд Уорнтон и Франк Вельд встретили свой конец. Войдя, я бегло осматриваюсь. Семь Кобр выглядят встревоженными, но смотрят на меня с надеждой, думая, что я найду выход из этой заварухи.

— Мне кажется, у нас есть три пути, — начинаю я напрямик. — Первый — мы сосредоточиваемся или на гвардейцах, или на клуксерах и бросаем все свои силы против одного противника, оставляя другого на потом. Второй — мы делим наши силы и воюем на два фронта. И третий — мы, повесив головы, убираемся отсюда.

Кобры сдержанно посмеиваются — думают, что я шучу, — но смех стихает, когда священник, говорящий по-английски, кивает и говорит:

— Мы бы посоветовали отступить, Сапа Инка.

— Вы с ума сошли? — орет Кобра по имени Педдар. — Отступить перед этими ублюдками? Да я лучше убью себя!

Остальные одобрительно кивают, кроме Сарда, который мрачно смотрит на меня, но держит язык за зубами. Я даю им выразить свои чувства, потом жестом требую тишины.

— Давайте выслушаем его до конца. Я хочу знать, почему ему так хочется поднять лапки кверху.

— Отступление — это не капитуляция, — говорит виллак, улыбаясь слепым лицом. — Захватчики приходят, чтобы воевать. Они не уйдут, пока не прольется кровь. Если нас здесь не будет, они схватятся друг с другом. Мы подождем до тех пор, пока сражение не закончится, а потом нападем на ослабленных победителей.

— А если они не станут делать перерыв? — спрашиваю я. — Если нападут на нас в туннелях?

— Они нас не найдут, — уверенно говорит священник. — Туннели наши. Мы отразим их атаки.

— Это все чушь собачья! — кричит Педдар, глядя просительно на своих товарищей Кобр. — Если мы сейчас отступим, они устроят массовую резню жителей города. Я не для того ввязался в это дело, чтобы сначала давать обещания своим родителям и друзьям, а потом оставлять их в дерьме, когда…

— Солдат, — спокойно говорю я, — ты освобождаешься от своей должности. Найди своего помощника, скажи, что он получил повышение, и прикажи ему присоединиться к нам. А сам возвращайся в фалангу и жди дальнейших приказов.

Педдар смотрит на меня с ненавистью, все его тело сотрясает дрожь. Потом он вспоминает, кто я и что он давал клятву подчиняться мне. Он поворачивается, чтобы идти, и в его глазах стоят слезы злобы.

— Педдар, — останавливаю я его. — Мы делаем это для нашего города. Мы ввязались в это, именно потому что неравнодушны. Мы не оставим людей в беде. Даю тебе слово.

Он устало улыбается:

— Спасибо, Сапа Инка.

Когда он уходит, я поворачиваюсь к виллаку:

— Они ожидают сражения на Петушиной площади. Надо оставить пару фаланг, чтобы начать бой. Им нет необходимости биться до смерти, просто задержать гвардейцев на полчаса, а потом отступить, когда натиск станет слишком сильным. Гвардейцы с радостью остановятся, чтобы перевести дух и закрепиться на площади. Они знают, что вскоре нападут клуксеры. И пускай они дерутся друг с другом, сколько их душе угодно.

— Согласен, — говорит виллак, — а ты в это время возглавишь отступление.

— Не я. Я буду на Петушиной площади вместе со своими людьми.

— Ты считаешь это целесообразным?

— Меня ждут войска. Предводитель Змей не должен оставлять своих солдат в такое время. Я просто загляну туда ненадолго. Не беспокойтесь, я не собираюсь попадать в руки гвардейцев. Я планирую вернуться, когда мы повернем назад, чтобы собраться вместе. У меня с Тассо кое-какие счеты.

— Очень хорошо, — говорит священник. — Мы организуем отступление.

— Сард, — бросаю я, направляясь к двери, — возьми две свои фаланги и присоединяйся ко мне. Убедись, что твои солдаты готовы к смерти. Мы хотим, чтобы это выглядело как можно более реально. Некоторым из нас действительно придется умереть.

— Мы сделаем все, что потребуется, Сапа Инка, — торжественно заявляет он и следует за мной в ночь, оставив взволнованных Кобр, чтобы те сообщили эту новость Змеям, находящимся в их подчинении.

После полуночи гвардейцы добираются до Петушиной площади. Кроме меня, Сарда и его фаланг здесь находятся около шестидесяти членов банд, чтобы встретить их. Я постарался напугать остальных — сказал им, что это был ложный маневр, что мы будем отступать и им следует разойтись. И хотя большинство прислушались к моим предостережениям, эти шестьдесят идиотов отказались отступить. Они полны решимости сдерживать гвардейцев столько, сколько возможно, и нанести им как можно больше урона. Петушиная площадь принадлежит им, и они скорее умрут, чем уступят ее. Я говорю им, что они действительно умрут, что мы отступим до того, как нас захватят гвардейцы, но их сердца жаждут славной битвы с превосходящими силами врага. Нельзя спасти тех, кто не хочет спастись.

Вид гвардейцев, маневрирующих для занятия выгодной позиции, — весьма отрезвляющее зрелище. Три из четырех отрядов сходятся вместе на площади — четвертый, вероятно, остался в резерве, — перекрывая ее со всех сторон и привнося ощущение смерти, от которой никуда не ускользнуть. Командиры размещают войска со знанием дела, отрезая все выходы.

— Мы были идиотами, когда думали, что сможем захватить этих негодяев, — говорит Сард, стоящий рядом. — Даже если бы они понесли тяжелые потери с бою с Даверном, все равно были бы нам не по зубам.

— Но не в том случае, если напасть на них по-партизански, — возражаю я. — Подобраться с флангов в темноте, приведя их в замешательство, подложить мины на дорогах и в зданиях… мы можем деморализовать их еще до того, как они нанесут удар. Это план виллаков.

Без предупреждения кто-то стреляет из базуки или чего-то столь же тяжелого. Те из нас, кто забрался на стены, рассеиваются, когда начинается обстрел. Некоторые не успевают, и крики и стоны умирающих добавляются к визгу снарядов и глухим взрывам разваливающегося кирпича.

Они обстреливают площадь пять долгих минут, разрушая баррикады и стены. Они не стреляют в центр — хотят оставить внутреннее пространство неповрежденным, чтобы использовать его, когда вышибут нас отсюда, — там мы и собираемся, около ста мужчин и женщин, ждущих, когда прекратится бомбардировка и начнется рукопашный бой.

Внезапно наступает пауза, когда войска снаружи скапливаются около новых проходов, ожидая приказа наступать. Мы спешим к заграждениям, что остались от стен, и готовимся к обороне, закладывая мины, выбирая цели, складывая около себя винтовки и пистолеты. Я ищу глазами командира гвардейцев (не для того, чтобы застрелить его, а просто любопытствуя, кем Тассо заменил Франка) и замечаю фигуру Джерри Фальстафа, командующего парадом с восхитительным хладнокровием.

Проходит минута. Две. Напряжение должно нарастать, но этого не происходит. Змеи твердо уверены, что мы ускользнем до окончания, пока другие погрузятся в кровавый финал. Оглядываясь, я вижу вокруг только бойцов, мрачно улыбающихся в предвкушении битвы, желающих, чтобы она скорее началась, и не думающих о возможной смерти.

Атака начинается без всякого предупреждения. Без труб и литавр. Только что гвардейцы стояли по стойке «смирно», а в следующее мгновение они уже несутся вперед, стреляя на бегу. Мы сдерживаем первую волну, вынуждая их остановиться и отступить, но немедленно возникает вторая волна, и они снова устремляются на нас. У нас нет другого выбора, кроме отступления, хотя несколько наиболее твердолобых остаются удерживать позиции. Они погибают через несколько секунд, но забирают с собой много врагов.

Взобравшись на каменную кладку, гвардейцы нарываются на мины, которые мы там разместили. Воздух наполняется разлетающимися кровавыми кусками человеческого мяса и костей. Они теряют двадцать или тридцать человек, но все равно продвигаются вперед. Через несколько секунд первые из них обезвреживают мины и бросаются в атаку на Змей, оставшихся на площади.

Бой жесток и беспощаден. Трое или четверо гвардейцев гибнут за каждого из наших, но их командиры это предусмотрели, и новые бойцы снова и снова безостановочно бросаются в атаку. Они вполне могли бы захватить наши позиции с помощью снайперского огня и коротких атак, но они стремятся к быстрой победе, возможно опасаясь угрозы нападения клуксеров, — не хотят столкнуться с войском Даверна в открытую.

Я остаюсь около Сарда и Змей, охраняя вход в подземные туннели, прорытый за последние несколько дней, через который мы можем ускользнуть. Участия в бойне я почти не принимаю. Истратил немного патронов, убил лишь одного солдата — душа к этому не лежит. У меня нет никакого желания убивать никого из гвардейцев, со многими из которых я когда-то служил.

Решив, что для нас уже достаточно — только что я видел, как двое Змей подорвались на гранате, — я даю сигнал к отступлению. Шестьдесят секунд спустя ни одного из Змей больше нет на площади, кроме меня, уходящего последним. Я ловлю взгляд оставшегося в живых гангстера — их здесь уже не более двадцати — и кричу ему:

— Можешь пойти с нами, если ты передумал.

— Не-а, — смеется он, махая, чтобы я уходил. — Партия только приближается к кульминации.

Я машу ему на прощание, бросаю на остальных последний взгляд — они окружены войсками и наверняка обречены, — потом ныряю в туннель. Я ползу под острым углом, пока не попадаю в туннель большего размера, где можно встать во весь рост. Сард ждет меня. Когда я подхожу к нему, он ставит таймер на взрывчатку, которую мы разместили заблаговременно — все входы в подземный мир должны быть взорваны, — и мы спешим присоединиться к остальным.

Пять минут спустя мы стоим в маленьком помещении глубоко под Петушиной площадью. Взорвалась последняя из бомб. Наше исчезновение произошло удачно. Я считаю бойцов — двадцать три, включая меня и Сарда. Двое ранены, находятся в критическом состоянии и могут не дожить до рассвета. Но могло быть гораздо хуже.

— Сколько человек из дюжины, отобранной для этого задания, выжили? — тихо спрашиваю я Сарда.

— Все двенадцать, — отвечает он. — Я не использовал их на площади, а велел подойти позже.

— Неплохо. Когда вы встречаетесь?

Он смотрит на часы:

— Они уже должны быть на месте. Мне потребуется полчаса, чтобы добраться туда.

— Все готово? Ты провел испытания оборудования?

— Да, Сапа Инка.

Я крепко пожимаю ему руку:

— Желаю удачи, Кобра.

— И вам тоже, — откликается он и исчезает.

Я отсылаю остальных Змей с приказами сообщить виллакам, что я остаюсь здесь, чтобы дождаться отставших. Они уходят, не задавая вопросов, удрученные не понесенными потерями, а тем, что пришлось отступить. Надеюсь, что доживу до того момента, когда их настроение улучшится, хотя и сомневаюсь в этом.

Оставшись один в темноте, я некоторое время ожидаю, прислушиваясь к слабым звукам, доносящимся с площади, — гвардейцы сосредоточивают там свои силы. Потом отправляюсь в путь по многочисленным туннелям, которые отметил раньше на карте, двигаясь стремительно и никого не встречая.

* * *

Пространство около полицейского участка пустынно. Время 2:12. Змеи ускользнули, а местные жители мудро решили не высовывать носа на улицу. Я десять минут скитаюсь по крышам в поисках своего папаши. Никаких следов. Подожду его до половины третьего, а потом, если он не появится, придется идти без него.

Когда назначенный мной срок заканчивается, я спускаюсь на улицу. Я разочарован тем, что он не пришел, но плакать не собираюсь. Десять лет я неплохо справлялся, кося под Паукара Вами, так что могу и еще несколько часов побыть им.

Когда мои ноги касаются земли, из темноты раздается голос:

— Решил бросить своего старого папочку, Эл, мой мальчик?

Я улыбаюсь, отвернувшись к стене, потом меняю улыбку на мрачное выражение и поворачиваюсь к нему:

— Сколько времени ты за мной идешь?

— Немного. Я ждал, что ты меня заметишь. Тебе не хватает осторожности. Может, гвардейцы и клуксеры слишком измотали тебя?

— У меня сейчас много чего на уме, но далеко не они на первом месте. Я собираюсь дать бой священникам. Ты со мной?

— А у тебя есть план? — спрашивает он с интересом, выступая из темноты. Его футболка на груди запачкана кровью — похоже, он уже успел на ком-то оторваться.

— Я решил, что ничего усложнять не стоит. Мы находим священника, который говорит по-английски — их несколько, — и заставляем его провести нас к Капаку Райми. Хватаем Райми, заваливаем каждого, кто встает у нас на пути, и исчезаем.

Он хмурится:

— Не бог весть какой план.

Я невесело усмехаюсь:

— Детали расскажу потом. Ама ждет нас.

— Та леди, с которой ты встречался у Кафрана?

— Ты что, следишь за мной? — спрашиваю я мрачно.

— Только потому, что забочусь о тебе, — ухмыляется он. — На какой стадии она включится в дело?

— Объясню по дороге. Где твоя куртка?

— В съемной квартире, где я живу.

— Значит, найдем другую по пути.

— Она мне понадобится?

— Да.

— Могу я спросить зачем?

— Чтобы скрыть жилет.

В ответ на его поднятую бровь я вкратце сообщаю ему детали, пока мы проходим несколько кварталов до того места, где нас ждет Ама, — со всем тем, что нам понадобится, чтобы победить ненавистных виллаков.

Глава пятая ОЧИЩЕНИЕ

И Ама, и мой отец знают обходную дорогу по верхнему уровню туннелей, так что мы не тратим много времени, обогнув толпы Змей и виллаков по узким, менее известным проходам. Обычно в нескольких местах вдоль туннеля стоит охрана, но в сегодняшней неразберихе никто об этом не позаботился.

По мере того как мы спускаемся вниз, температура понижается и светильники горят все слабее. Нам часто приходится пробираться в полной темноте, взявшись за руки. Ама и Вами по очереди идут впереди, руководствуясь памятью и инстинктом. Когда во время коротких остановок я спрашиваю, уверены ли они в правильности направления, они уверяют, что да, хотя никто из них не может объяснить почему. Я спрашиваю, сколько еще нам осталось идти, — на это у них тоже нет ответа. Они могут ориентироваться лишь в одном конкретном туннеле.

По мере того как мы продвигаемся вперед, Ама постепенно становится нашим командиром, поскольку знает туннели лучше, чем Вами. Мы спускаемся все ниже и ниже, минуя бесконечное число ступеней и крутых поворотов. Должно быть, священники создавали эти лабиринты сотни лет. Я не понимаю, почему город не провалился в тартарары, стоя на такой дырявой основе. Надо быть невероятно искусными архитекторами, чтобы создать все это.

После долгого периода темноты мы доходим до пещеры, освещенной несколькими светильниками. От нее отходят пять туннелей. Мы исследуем их по очереди. Ама и Вами тщательно присматриваются, надеясь найти знакомые приметы, которые до сих пор подсказывали им направление. Но этого не происходит. Туннели неизвестны обоим. Никто из них не знает, куда идти.

Мы садимся на корточки посреди пещеры, обсуждая, куда двигаться дальше. Ама ослабляет застежки своего жилета и просовывает под него сзади руку, чтобы помассировать спину. Поверх жилета — перекрестья привязанной взрывчатки, подарок от Билла. Детонаторы прикреплены к нашим запястьям, по паре на каждого. Это небольшие полоски жесткого пластика с кнопкой посередине. Чтобы взорвать заряды, их надо нажимать по очереди, сначала левую кнопку, потом через три секунды правую. Взрыв каждого жилета разрушит все в радиусе пятидесяти футов на открытом пространстве. Здесь же, в туннелях, разрушений будет еще больше.

С одной стороны, эти жилеты — гарантия нашей безопасности, с другой — последняя надежда. Их следует использовать, если мы попадем в безвыходное положение. Мой отец носит свой неохотно и говорит, что использует его лишь для устрашения, но я знаю — если дойдет до дела, он скорее взорвет его и убьет несколько священников, чем снова станет им подчиняться.

Я не стану колебаться, когда надо будет нажать на кнопку. Я пришел сюда умереть и даже не рассматривал возможность выбраться живым из этой переделки. Пришло время разрушить как можно больше, и плевать на последствия.

— Что теперь? — спрашиваю я, глядя на часы. 6:08. Наверху скоро рассветет. Я лениво представляю себе, какой там будет день и что станет с участниками битвы за восточную часть города.

— У нас есть сигнальные знаки, — говорит Вами, позвякивая покерными фишками. Мы все несем по большому пакету этих фишек. Даже если мы будем щедро кидать их по дороге, в пакетах все равно останется половина, — мы пройдем туннели по очереди, отмечая путь фишками, сможем увидеть, куда они ведут, и найти дорогу назад.

— Этак мы можем ходить вечно, — ворчу я. — Скоро виллаки обнаружат мое отсутствие и начнут строить догадки. Могут сообразить, что мы затеваем.

Вами пожимает плечами:

— Мы знали, что этот план весьма ненадежен и что нам надо положиться на удачу. Лично я даже удивлен, что удалось забраться так далеко. Судьба к нам благосклонна. Не стоит искушать ее жалобами.

— Я считаю, что надо идти не вперед, а отступить, — говорю я. — Надо изменить направление. Возможно, есть дорога в обход пещеры.

— Сомневаюсь, — возражает Вами, — все пути ведут сюда. Не знаю почему, но я в этом уверен.

— Значит, больше ничего не остается. — Я извлекаю пакет с покерными фишками и двигаюсь ко входу в ближайший туннель. — Сначала зайдем в этот?

Ама мрачнеет:

— Я уже была здесь раньше. И заходила дальше. Помню огромную пещеру, колонны, поднимающиеся до самого потолка, и большой круглый камень, похожий на Инти ватана, и… — Она останавливается и качает головой.

— Знаешь, как добраться туда? — нетерпеливо спрашиваю я.

— Нет, но… — Она мрачнеет еще больше. — Нам лучше остаться здесь. У меня такое чувство, что, если подождать какое-то время, нам укажут путь.

Мы с отцом переглядываемся.

— Мне это не по душе, — говорит он. — Если мы будем здесь торчать, то станем очень удобными мишенями. Я считаю, что надо идти дальше.

— Но ведь она довела нас до этой пещеры, — напоминаю я, — и раньше тебе такие мысли в голову не приходили.

Вами хмурится, потом отрывисто кивает:

— Хорошо. Будем ждать. Но если нам не укажут направление в ближайшие несколько часов, я сам начну его искать или вообще прекращу эти гребаные поиски. Я не хочу состариться здесь, в этой пещере.

Наступает напряженная тишина, прерываемая только треском светильников. Я сажусь рядом с Амой. Она занята тем, что нюхает воздух, обследует стены и туннели, ожидая чего-то, чего не знает сама.

Проходит час. Два. За это время мой отец ни разу не пошевелился. Он сидит в странной позе, глаза закрыты, голова наклонена, дыхание еле слышно. Я стараюсь скопировать его позу, но у меня слишком напряжены нервы. Я занимаюсь тем, что периодически перевожу взгляд с Амы на Вами, с него на свои часы, а затем в глубину туннеля.

Когда заканчивается третий час ожидания, Ама встает и подходит к входу в один из туннелей. Глаза моего отца медленно открываются, и он пристально смотрит на нее. Она поворачивается к нам, на ее лице улыбка.

— Они идут.

— Кто? — спрашиваю я, поспешно подходя к ней.

— Вы их еще не можете слышать. Но они уже идут.

— Кто? — спрашиваю я снова.

— Не знаю. Но они проведут нас туда, куда мы хотим.

Мои глаза осматривают пещеру в поисках какого-нибудь тайного укрытия, хотя я прекрасно знаю после многочасовых поисков, что такого укрытия здесь нет.

— Может, стоит спрятаться в туннеле?

— Нет, — тихо говорит Ама. — Мы останемся на месте и представимся им.

— Я не сдамся священникам, — твердо говорит Вами. — Можете приветствовать их, если вам так хочется. А я пойду вперед, спрячусь где-нибудь и присоединюсь к вам позже.

— Нет, — возражает Ама, — ты останешься здесь. Только приглашенные смогут пройти вперед. Они знают, что ты пришел. И если ты не представишься… — Она напряженно улыбается. — Мы оба знаем, что они могут сделать с Аюмарканами, которые их чем-то не устраивают.

Вами, бормоча ругательства, остается на месте.

— Еще одна вещь, — говорит Ама, вытаскивая пару ножей, которыми я снабдил ее в начале нашего путешествия. — Мы должны быть безоружны. Иначе они нас не примут.

— Включая и наши жилеты? — спрашиваю я.

Она какое-то время молчит.

— Не знаю. Нам нельзя брать ножи и пистолеты. По правилам мы должны оставить и жилеты тоже, но… Ладно. Давайте рискнем. Если они начнут нас обыскивать, придется их снять, но не думаю, что они ожидают от нас такого. Возможно, нам удастся пронести их.

Я кладу на пол свои ножи и кольт.

— Ты будешь это делать или нет? — спрашиваю я своего отца, который с недовольным видом стоит посреди пещеры.

— Только дурак добровольно отдает оружие.

— Но у нас остается вот это, — усмехаюсь я, сгибая и разгибая пальцы. — Я никогда не видел вооруженного виллака. Если ты не сможешь справиться с ними голыми руками…

Улыбнувшись, он бросает револьвер на пол:

— Верно, Эл, мой мальчик. Врукопашную — это по-нашему.

Выложив ровными рядами все наше оружие на полу пещеры, мы садимся на корточки и ждем проводников, которые, по словам Амы, должны скоро прийти.

Они появляются спустя сорок минут. Слушая эхо их шагов, мы решаем, что их трое.

— Вы двое встаньте слева, — шипит Вами, отходя к правой стене и прижимаясь к ней.

— Нет, — твердо говорит Ама. — Мы будем ждать их открыто. Они должны поверить, что от нас не исходит угроза.

Вами стискивает зубы, но делает так, как сказала Ама, умышленно становясь подальше от нее. Я так же, как и он, сомневаюсь, стоит ли нам так поступать, — план состоял в том, чтобы схватить священника и выбить из него сведения о местонахождении Райми, не идя им на поклон. Но я доверяю Аме. Просто надеюсь, что она достойна доверия и не является орудием в руках священников, посланных, чтобы разведать наши планы.

Через несколько минут трое виллаков входят в пещеру. Я с радостью замечаю, что средний священник — тот самый, что говорит по-английски. Он ввел меня в этот подземный мир в тот день, когда я впервые встретился с моим воскресшим отцом. Прекрасно — значит, мы сможем заставить его говорить на нашем языке, если придется прибегнуть к пыткам.

Виллаки останавливаются, почувствовав нас, и рука одного из них стремительно ныряет в сумку, прикрепленную к поясу. Они узнают нас по запаху или как-то иначе, и на их лицах появляется облегчение.

— Добро пожаловать, Плоть Снов, — говорит средний священник, кивая мне. — Привет и вам. — Он по очереди кивает Аме и Паукару Вами. — Хорошо, что вы нашли сюда дорогу. Мы долго вас ждали.

— Мы выложили наше оружие, — говорит Ама, — и отдаем себя в ваше распоряжение и просим проводить нас… — Она медлит, потом нерешительно заканчивает: — Куда требуется.

Священник усмехается:

— У вас имеются провалы в памяти, как и следовало ожидать. — Он бросает взгляд на меня, и его улыбка вянет. — Ты готов принять свою участь, Плоть Снов?

— Да.

Он хмурится:

— Звучит неуверенно. Возможно, еще не пришло время. Может быть, тебе стоит вернуться на поверхность и прийти опять, когда…

— Теперь или никогда, — твердо говорю я. — Город ваш или скоро им будет. Если вы собираетесь поделить его в соответствии со своими желаниями, пришло время это сделать. Проведите меня к Капаку Райми. Дайте мне поговорить с ним и узнать, сможем ли мы прийти к соглашению.

Другой виллак говорит что-то на своем языке. Тот, что посередине, отвечает ему, потом снова обращается ко мне:

— Лучше бы вы пришли к нам в пещеру Инти ватана, где наши братья могли бы засвидетельствовать ваши обещания. Но главное, что вы пришли. Мы проводим вас и представим тому, кто заглянет в ваше сердце и поймет ваши истинные намерения. — Его слепой взгляд падает на моего отца, и он мрачнеет. — Этот человек нежелателен. Женщина была вашим проводником, и мы ее приглашаем, но убийца должен покинуть эту территорию. Он должен уйти.

— Нет, — говорю я, — он пришел со мной. Я обещал ему получить ответы на его вопросы.

— Он не заслуживает доверия, — предупреждает священник. — Он выступит против тебя.

— Возможно. Но он — мой отец, и я беру его с собой.

Виллак кивает своим собратьям, предлагая высказаться. Но они молчат, и он пожимает плечами:

— Хорошо, пусть будет так. Ты за него отвечаешь. Все его поступки будут на твоей совести.

Виллак подходит ко второму справа туннелю. Мы трогаемся за ним, но он жестом останавливает нас и входит в туннель один. Через несколько минут он возвращается с тремя комплектами белой одежды.

— Разденьтесь, а потом наденьте вот это. Вас можно будет представить Койе лишь в облачении, которое выбрала она сама.

— Кто такая Койя? — спрашиваю я подозрительно.

— Увидите после того, как наденете эти наряды. — Он протягивает их нам.

Я медлю, думая о наших начиненных взрывчаткой жилетах. Ама прижимается ко мне и шепчет на ухо:

— Они же слепые. Снимай одежду, но оставь на себе жилет.

Улыбнувшись своей несообразительности, я делаю так, как говорит Ама, и так же поступает мой отец. Я переживаю несколько неприятных минут, когда снимаю майку, — мне все кажется, что священник внезапно воскликнет: «А это что такое, дьявол вас возьми?» Но жилеты остаются незамеченными, и несколько мгновений спустя мы все оказываемся облаченными в белые одежды. Я хватаю свой пакет с фишками, снимаю диктофон с воротника своей куртки — они есть у всех нас — и вешаю его на свое новое одеяние. Вами и Ама делают то же самое.

— Если вы закончили… — говорит священник, озадаченный долгой паузой.

— Мы готовы и ждем, капитан, — жизнерадостно откликаюсь я.

Он входит в туннель, крайний слева, и направляется к длинной полосе темноты. Ама, Вами и я следуем за ним, а остальные священники замыкают шествие.

* * *

Около получаса мы петляем по извилистым неосвещенным туннелям, где наши глаза почти так же бесполезны, как и слепые глаза виллаков. Когда мы делаем очередной поворот, я замечаю впереди тусклое пятно света и слышу звуки, похожие на отдаленные раскаты грома. Я слышу их уже несколько минут, но только теперь понимаю, что они означают.

— Это водопад, — бормочу я, и это первые слова, произнесенные с тех пор, как мы покинули пещеру со светильниками.

— Все должны проходить очищение перед общением с Койей, — говорит виллак, идущий впереди. — Вам нечего бояться, это только часть ритуала.

Вскоре мы оказываемся на платформе у водопада. Вода падает из расщелины высоко над нами и с шумом исчезает в водостоке, находящемся в каменном полу под платформой. Узкий деревянный мост ведет к выступу на другой стороне. Здесь на каждой стене есть светильники. Не могу понять, зачем они нужны слепым священникам. Я собираюсь спросить их об этом, но, прежде чем успеваю открыть рот, заговаривает один из виллаков.

— Делайте так, как я, — говорит священник, входя прямо под струю и раскинув руки в стороны. Он медленно поворачивается под водяными потоками, которые пропитывают его волосы и одежду. Сделав шаг в сторону, он идет к дальнему концу моста и поворачивается к нам: — Повторяйте.

Мой отец становится рядом со мной:

— Взрывчатка не промокнет?

— Взрывчатка — нет, а микрофоны — да, — тихо говорю я и громко обращаюсь к священнику: — Сколько нам еще идти?

— А что?

— Не хотелось бы тащиться по холодным туннелям промокшими, как водяные крысы. Нельзя ли пропустить эту часть?

— Очищение необходимо, — раздраженно говорит он. — Кроме того, вам не придется идти далеко, и перед тем, как вас проведут к Койе, вам будет предоставлен отдых в комнате с паром. Там отогреетесь.

— Прекрасно, — бормочу я, бросая пару покерных фишек сбоку от тропы. Потом говорю в микрофон: — Сейчас я бы с удовольствием оказался где угодно, но не здесь!

Это сигнал для Сарда. Произнеся эти слова, я делаю шаг и встаю под струи воды. Я слышу треск и шипение спрятанного в одежде микрофона. Если была проблема с сигналом, когда я говорил, или Сард, отвлекшись, не слышал моих слов, нам конец. Все, что мы можем теперь, — это скрестить пальцы, тянуть время… и молиться.

Когда мы снова оказываемся вместе, мокрые и дрожащие от холода, два виллака, замыкавшие процессию, присоединяются к своему товарищу. Они отправляются вперед, что-то нараспев скандируя. Хотя они не говорят, чтобы мы шли за ними, мы понимаем это и так. Обменявшись настороженными взглядами, выжимаем, как можем, нашу мокрую одежду, потом поспешно догоняем священников, чтобы преодолеть последний этап подземного марша.

Мы подходим к дверям высотой двенадцать футов, сделанным из темного резного дерева и украшенным фресками с изображением гор, рек и деформированных человеческих фигур. На самом верху, шириной во все двери, вырезаны изображения луны и солнца, причем в середине каждого видно лицо: мужское — в центре солнца и женское — в центре луны. Эти символы покрыты, вероятно, какой-то люминесцентной краской, поскольку тускло мерцают в полумраке.

Англоговорящий виллак выходит вперед, дважды стучит в каждую дверь, потом встает на колени, наклоняет голову и накрывает ее руками. Другие священники просто стоят, ничего не предпринимая. После долгого ожидания двери открываются внутрь. Оттуда вырываются плотные клубы пара. Сначала я никого не вижу, но, вглядевшись, замечаю, что кто-то стоит в дверях. Это женщина.

Женщина обращается к священнику, распростертому на земле. Он отвечает ей на арканском языке. Она опять что-то быстро говорит, ее взгляд направлен на моего отца. Священник отвечает ей. Наступает пауза, потом женщина делает шаг и выходит из тумана в полумрак, освещаемая луной и солнцем.

Кроме пары свободных сандалий, на ней ничего нет. Отойдя от легкого шока (последнее, чего я ожидал, это встретить здесь нудистку), я быстро окидываю ее взглядом. Невысокая, коренастая, плоское лицо, широкий нос, болезненно бледная кожа, волосы, скрепленные сзади, искривленные ногти по крайней мере трехдюймовой длины. Ее лобковые волосы сбриты, за исключением небольшого круглого холмика, покрашенного в ярко-оранжевый цвет — вероятно, своеобразная дань солнцу. Кстати, она не слепа. У нее большие карие глаза.

Женщина наклоняет голову и левой рукой делает змееобразное движение. Я смотрю на Аму и своего отца, потом изображаю подобие улыбки и приветственно взмахиваю рукой, типа «мы тоже рады вас видеть». Затем нетерпеливо делаю шаг вперед. Женщина мрачнеет, жестом велит нам оставаться на месте и отступает в темноту.

Проходит несколько минут. Священники стоят, не двигаясь и не разговаривая. Мне хочется спросить их об ушедшей женщине, о том, что это за двери и что за ними находится, но я чувствую, что сейчас не самое подходящее время задавать вопросы. Вместо этого я начинаю одергивать одежду, стараясь скрыть выпуклости от взрывчатки. Ама и мой отец делают то же самое.

Наконец женщина появляется снова. По обе стороны от нее восемь других женщин, идущих парами. Все они обнажены и примерно одного роста, сложения и облика. Выйдя из дверей, они окружают Аму, Вами и меня. Они вертятся вокруг нас, их губы движутся, и они тихо что-то напевают. Мой отец открыто пялится на их обнаженные тела. Ама стоит застыв, полностью их игнорируя. Я фокусирую свое внимание на их глазах, пытаясь задержать их взгляд, чтобы они не заметили под моей одеждой очертания жилета с взрывчаткой.

Вами делает шаг вперед, чтобы дотронуться до одной из женщин. Она уклоняется и осыпает его потоком злобной инкской тарабарщины. Когда она замолкает, священник, распростертый на полу, говорит нам:

— Не разрешается иметь контакта с мамаконами. Ни одна мужская рука не смеет коснуться их священной плоти, кроме периода совокупления. Если ты попытаешься коснуться ее еще раз, то будешь нейтрализован. Это касается и тебя, Плоть Снов. Несмотря на твое значение для нас, некоторые табу нарушать нельзя.

— Дайте мне знать, когда наступит этот «период совокупления», — бормочет мой отец.

— А кто такие мамаконы? — спрашивает Ама.

— Жрицы Койи, — говорит виллак, — прислужницы королевы. Они служат ей и помогают совершать акт сотворения. Они ее дочери и сестры, верные компаньонки, наши жены и матери.

— Какое очаровательное кровосмешение, — ухмыляется Вами.

Священник смотрит на нас, заложив руки за голову:

— Время встретиться с Койей почти настало. Она стара и мудра. Она не говорит на вашем языке, но узнает, если вы станете принижать ее, и прореагирует на это без юмора. Не испытывай ее, Плоть Снов, если ценишь свою жизнь. Она дарует жизнь, но может так же просто ее отнять.

Вами улыбается, но я чувствую напряжение за его улыбкой. Обнаженные женщины останавливаются и опускают подбородки на грудь, кладя руки с длинными загнутыми ногтями на белую кожу живота. Трое священников становятся перед нами и начинают петь. Воздух пропитан ладаном, но это может быть психосоматика — мне кажется, что я нахожусь в церкви, так что вполне возможно, что и густой запах ладана мне тоже чудится.

Священники делают несколько шагов вперед. Мамаконы поднимают головы и кивают нам. Я обмениваюсь с Амой и отцом встревоженными взглядами, потом начинаю тоже двигаться вперед. Ама, Паукар Вами и мамаконы идут за мной. Когда мы все входим внутрь, двери закрываются, и мы погружаемся в пропитанную паром темноту и тайну.

Глава шестая МАМА ОККЛО

Мы вслепую продвигаемся вперед, пока англоговорящий виллак не бросает резко:

— Стойте! — Клубы пара сгущаются, нагревая мокрую одежду. — Мы останемся здесь до полного очищения. Это займет время. Не двигайтесь и не разговаривайте. Любое неповиновение повлечет за собой еще большую задержку.

Мы стоим близко друг к другу, и пар обволакивает нас, а мамаконы скользят вокруг, что-то бормоча, дыша нам в лицо и дразняще царапая своими длинными ногтями. Мне это не нравится. Слишком сюрреалистично. На ум приходят всевозможные уродства и безобразия. Хочется вырваться из этого пара, оттолкнуть жриц и убежать. Но я сдерживаюсь и напоминаю себе, что каждая потраченная минута — это бонус, при условии, что они не задержат нас здесь слишком долго.

Наконец мамаконы удаляются, и священник говорит:

— Входите.

Отодвинув тяжелые портьеры, мы входим в освещенный свечами туннель длиной в сотню футов, противоположный конец которого тоже скрыт драпировками. Дойдя до них, я медлю, поворачиваю голову направо и налево, чтобы освободиться от напряжения в шее. Потом раздвигаю портьеры и захожу внутрь.

Я оказываюсь в пещере с низким сводом — не более семи футов высотой — и десятками массивных деревянных колонн. Комнату освещает множество свечей, стоящих на полу. Около входа толпятся женщины, образуя полукруг, обнаженные, как и наши проводницы, со сверкающими глазами. Увидев меня, они начинают пронзительно визжать, как девушки-подростки на рок-концерте, и восторженно тыкать в меня пальцами с длинными искривленными ногтями.

— Похоже, ты пользуешься особым успехом у здешних дам, — усмехается мой отец.

— Только непонятно, чего они хотят — переспать со мной или принести меня в жертву.

— Вероятно, и то и другое. Но если тебе повезет, сначала они тебя трахнут.

Ама подходит ближе к нам и критически осматривает женщин:

— Похоже, они не слишком проиграют, если купят себе одежду.

Англоязычный виллак возмущенно хмыкает:

— Мамаконы благословлены богиней Луны. Они чисты и должны существовать в состоянии чистоты. Они прикрывают подошвы ног, потому что земля недостойна их прикосновений, но в остальном ходят так, как назначено природой. — Он вздыхает. — Именно из-за их чистоты мы отказались пользоваться нашими глазами. Мы недостойны смотреть на них.

— Вы дали ослепить себя, чтобы не смотреть на ваших жриц? — Я задумчиво моргаю. — А вы никогда не думали, что на глаза можно надеть повязку?

— Смертный не может заслонить себя от божественной красоты полоской материи, — изрекает он. — Это огромная честь — отдать свои глаза на службу мамаконам.

Выйдя вперед, Ама пристально рассматривает женщин. Они не пытаются заслонить свою наготу. Некоторые дотрагиваются до ее одежды, разглядывают ее, сдвинув брови, как будто никогда раньше не видели таких одеяний.

— Это прислужницы богини Луны? — спрашивает Ама священника.

— Да.

— А я думала, что вы поклоняетесь богу Солнца, Инти.

— Создателем всего сущего является Виракоча. Создав первых людей, Манко Капака и Маму Оккло, он разделился надвое, став солнцем и луной. Наши мужчины поклоняются мужскому воплощению бога, наши женщины — его женскому воплощению. Но ты скоро узнаешь об этом больше. Идем, Койя ждет.

Священник хлопает в ладоши, и женщины исчезают. На ходу я шепчу своему отцу, не поворачивая головы:

— Как считаешь, эти колонны действительно поддерживают крышу или это просто бутафория?

— Выглядят как настоящие.

— А что, если нам здесь использовать нашу взрывчатку?

Он улыбается углами губ:

— Если бы не соображение, что и я буду разорван на части, мне приятна мысль, что это все взлетит на воздух. Но лучше все-таки подождать. Не спеши на встречу со смертью, Эл, мой мальчик.

Я незаметно разглядываю большое красное полотно, свисающее с потолка. Оно примерно шестьдесят футов шириной, и его кромка достигает пола. Подойдя ближе, я вижу, что две боковые стороны уходят под углом в девяносто градусов, из чего делаю вывод, что сзади они соединяются с четвертой стороной, образуя квадрат.

Виллаки останавливаются около этого полотна, а мамаконы падают на колени. Они тихо напевают что-то. Священники ждут, пока они закончат петь, потом тот, который знает английский, поворачивается к нам:

— Пришло время вам встретиться с Койей. Это великая честь. Как я уже говорил, вы должны вести себя уважительно, иначе последствия вам не понравятся. — Последние слова адресованы Паукару Вами, лицо которого принимает самое невинное выражение. — Вообще-то, я могу представить ей только Плоть Снов, но, вероятно, ты хотел бы, чтобы твои спутники сопровождали тебя?

— Да, — отвечаю я быстро.

— Прекрасно. Но ты единственный имеешь право обращаться к ней. Остальные могут говорить с ней через тебя или меня, и должны делать это только в случае необходимости. Сейчас не время для праздных вопросов. И последнее… — Он делает паузу, и его белые глаза останавливаются на Аме. — Никаких всплесков эмоций. Контролируйте себя, как бы трудно вам ни было.

— Я не ребенок, — вспыхивает Ама.

Священник берется рукой за край полотна и поднимает его. Я низко наклоняюсь, чтобы пройти. То же самое делают Паукар Вами и Ама. Священник идет вслед за нами, а его товарищи остаются по другую сторону полотна вместе с мамаконами.

Я оказываюсь в потайной комнате. Глаза постепенно привыкают к освещению, более тусклому, чем в пещере. Когда предметы становятся четче, я обнаруживаю, что большая часть комнаты занята огромной кроватью — без матраса, один каркас, — на которой возлежит самая огромная, самая ужасная ведьма, которую я когда-либо видел. Она лежит на боку, бедра скрыты складками отвисшего живота. Трудно определить ее рост — думаю, что-то около десяти или одиннадцати футов. Слои жира опоясывают ее, как боа констрикторы. Ее лицо вдвое больше обычного, кожа серая и испещренная пятнами, глаза блекло-красного цвета. Ногти на ее руках и ногах почти незаметны — столько на них наросло дикого мяса, — груди свисают до самого лобка, соски огромные, черного цвета, из них сочится темная жидкость. Она обнажена, но в этой наготе нет ничего даже отдаленно сексуального.

Койя бросает на нас взгляд, потом задает вопрос священнику, который стоит в странной позе — подняв руки вверх по обе стороны лица и прикасаясь пальцами к вискам. Он почтительно отвечает. Взглянув на меня, она вдруг улыбается. Дотрагивается левой рукой, почти скрытой под слоями жира, до своей вагины, увлажняет пальцы ее содержимым, поднимает их к носу, потом что-то говорит мне на непонятном языке.

— Она чувствует, что ты одинок, — переводит виллак, пока я борюсь с тошнотой, глядя на существо, лежащее на кровати, — и предлагает свои соки, чтобы создать тебе супругу, какую пожелаешь.

— Нет, спасибо, — бормочу я, и мой желудок сводит при мысли, что придется иметь что-то общее с соками этого отвратительного существа.

— Эл, — с трудом произносит Ама. Ее лицо застыло, и я вижу, что ей стоит больших усилий сдерживаться. — Посмотри на пол у ее ног!

Я опускаю взгляд — до этого я смотрел только на Койю — и замечаю внизу массу цепей и замков. От моего взгляда под этой массой металла начинается движение, и на свет появляется человеческое лицо. Это мужчина. Его лицо в синяках и кровоподтеках, уши и нос отрезаны, но я узнаю его — это Капак Райми. Он выглядит так, словно не пригоден ни на что, кроме смерти.

Я протягиваю руку, чтобы успокоить Аму, боясь, что она нарушит приказ священника и навлечет на нас гнев этой гнусной твари.

— Со мной все в порядке, — говорит она, потом, прерывисто дыша, смотрит на Койю. — Попроси, чтобы она разрешила мне подойти к нему.

Я бросаю красноречивый взгляд на священника. Он что-то говорит своей королеве, та недовольно сопит, но великодушно машет рукой. Ама бросается к тому, любить которого она была создана.

— Капак? — Она со стоном отводит цепи от его лица. Он смотрит на нее правым глазом, левый выбит и висит на щеке, от чего он выглядит как покалеченная восковая фигура. — Капак, — зовет она снова, и слово превращается в рыдание.

Глаз Кардинала широко открывается.

— Ама? — хрипит он, и я вижу, что у него выбиты почти все зубы. Он поднимает руку, потом замирает, и рука бессильно падает вниз. — Нет, — с трудом произносит он, — это только призрак. Ловушка. Не может быть. Ты мертва.

— Нет, Капак, это я! — кричит она, хватая его руку и целуя окровавленные пальцы. — Они вернули меня назад. Они использовали меня как приманку, чтобы ты тогда спустился вниз, но теперь я по другую сторону. Мы пришли, чтобы…

— Ама, — поспешно встреваю я, — лучше не надо. Ему в его состоянии трудно говорить.

— Сейчас ему это делать проще, чем пару недель назад, — смеется виллак. — Мы отрезали ему язык. Он только недавно вырос снова. — Священник подходит к плачущей Аме и насмешливо смотрит на изувеченного Кардинала. — Он считал себя могущественнее нас. Думал, что, поскольку его нельзя убить, мы не сможем причинить ему вред. — Он наклоняется, хватает цепь и делает рывок. Райми вскрикивает от боли, и его единственный глаз раскрывается до предела. — Но он ошибся.

— Оставьте его! — кричит Ама, стремительно вскидывая руки, чтобы расцарапать виллаку лицо.

Но он предупреждает ее выпад, отбивая ее руки в сторону, и высвобождает цепь.

— Он забыл, что, если он доведен до края, за которым смерть, но не перешел на ту сторону, его тело можно восстановить, даже те части, которые были удалены. — Священник надменно смотрит на меня. — Мы держим его здесь со времени похищения, подвергая мучениям и нанося увечья. Каждый день мы выбираем различные части тела. Через некоторое время, когда покалеченная часть тела отрастает, мы возвращаемся к ней снова.

— Гнусные… ублюдки, — хрипит Райми, меряя взглядом своего мучителя.

— Не забывайся, Кровь Снов, — резко говорит священник. — Мы можем вырвать твой правый глаз так же легко, как вырвали левый.

— Я убью вас, — шипит Ама, указывая на священника дрожащим пальцем.

— Пожалуйста, — он лениво зевает, — давай обойдемся без угроз. Мы сделали то, что должны были сделать. Ему надо было узнать цену неповиновения. Если он не будет нам подчиняться, мы можем оставить его здесь навечно. У него нет выхода, кроме дарованного нами.

— Я убивал себя… пару раз, — хрипит Райми. — Но они ждали меня… в поезде. Забирали меня… еще до того, как возвращалось сознание. Накачивали наркотиками и привозили… обратно. Заставили смотреть, как они кастрировали меня.

— Это самое жестокое, что они могли придумать, — бормочет Вами, делая шаг вперед, чтобы изучить работу священников. Единственный глаз Райми наполняется страхом при виде киллера, но он не пытается отстраниться, когда тот дотрагивается до него. — Да, тут поработали профессионалы. Я мог бы сделать лучше, но я профессионал высочайшего класса. — В его зеленых глазах появляется отблеск меланхолии. — Самовосстанавливающаяся бессмертная жертва — это интересно… Какое прекрасное время я мог бы провести с ним! Если есть жизнь после смерти и мне суждено быть награжденным в ней богом или дьяволом, я не пожелал бы большего наслаждения, чем это.

— Ты ведь реальный, не так ли? — спрашивает Райми, переводя взгляд с моего отца на меня и обратно. — Другой — это Эл Джири. А ты — настоящий Паукар Вами.

— Оригинал всегда лучше подделок, — усмехается мой отец.

— Ты пришел, чтобы выполнить свое обещание?

Вами хмурится:

— Какое еще обещание?

— Ты поклялся, что если переживешь Дорака, то заставишь меня страдать… и плясать под свою дудку.

Наемный убийца пожимает плечами:

— Не помню, что говорил такое, но мне кажется, что ты достаточно настрадался. Кроме того, у меня теперь новые враги. По сравнению с ними ты ничто.

— Где ключи? — спрашивает Ама, тщательно исследуя цепи и замки.

— Его не освободят до тех пор, пока он не согласится работать с Плотью Снов, — говорит виллак. — Когда он поклянется в преданности нашему делу, мы снимем с него цепи, и все станет так, как было раньше. Но если он будет упорствовать в своем неповиновении…

— Иди подрочи! — с трудом хрипит Райми. — Я могу терпеть до конца ваших жизней.

— Возможно. — Священник презрительно усмехается. — Но ведь у меня есть сын. И у него тоже. Наш род бесконечен, Кровь Снов, такими же будут твои страдания, если…

Его прерывает Койя — она что-то бормочет и указывает рукой на пленника, сидящего на полу. Священник хмурится и качает головой. Она настаивает, на этот раз резко. Он кивает и начинает перебирать цепи, открывая замки ключами из связки, которую он вынул из сумки.

— Койя говорит, что теперь больше нет необходимости в насилии, — произносит он, освобождая настороженно глядящего на него Кардинала. — Твой ближайший смертный союзник, Плоть Снов, пришел по собственной воле, приведя с собой женщину, которую ты любил и потерял десять лет назад и которая теперь возвращена к жизни — нами! Стоит тебе поразмышлять об этом в безопасных стенах Дворца, и ты поймешь, что тебе невыгодно пренебрегать нами. Мы хотим того же, что и ты, — мирного, сильного, независимого города. Почему бы нам вместе не заняться его построением?

— Да пошел ты! — рычит Райми, с трудом вставая на ноги и морщась от боли. С ругательством он вырывает свой болтающийся глаз и отбрасывает его в сторону, потом смотрит на Койю, не обращая внимания на кровь, текущую по его левой щеке. — Одна вещь помогла мне продержаться эти долгие годы… — Я не поправляю его. Сейчас не время напоминать ему, что он находится у виллаков всего несколько недель. — Мысль о том, как я сжимаю пальцами твою грязную глотку и душу тебя. Теперь, когда я свободен, я… — Он уже готов взобраться на кровать, но внезапно останавливается и смотрит единственным глазом на ухмыляющихся Койю и священника.

— Кровь Снов, — смеется виллак, — ты действительно думаешь, что я освободил бы тебя, если бы имелся хоть малейший шанс причинить вред нашей королеве? Можешь, конечно, попытаться, но в твоем теперешнем состоянии я бы не советовал. Место, где она спит, священно, как и место Инти ватана, и если ты только захочешь дотронуться до нее, то сейчас же будешь отброшен назад.

— Ублюдки, — рычит Райми.

— Все верно, — говорю я ему. Он медленно поворачивает ко мне голову. — Не знаю, как насчет кровати, но в камне Инти ватана действительно есть какая-то магия. На него нельзя ступить, если ты не очистился. А то получишь такой пинок, что мало не покажется.

Райми так пристально смотрит на меня, что я отвожу глаза, не в силах лицезреть кровавую зияющую рану на том месте, где был его нос, потом делает шаг назад.

— Что привело тебя сюда, Джири? — спрашивает он, стирая со щеки струпья запекшейся крови. — Мне казалось, ты слишком осторожен, чтобы общаться с этими негодяями.

— После того как тебя схватили, город полетел в тартарары. Это единственный выход, чтобы восстановить порядок.

— Ты — глупец. Город — все, что у них есть. Они не станут разрушать его.

— Может, и так, но они убивают моих друзей и соседей.

Райми трясет головой, разбрызгивая кровь на кровать и на ноги Койи. Она только скалится.

— Я всегда подозревал, что у тебя есть уязвимое место. Даже когда ты убивал — то только всякую нечисть, и никогда простодушных лохов или невинных людей.

— Да уж, ты и мой отец имеете надо мной преимущество. Вы бесчеловечны, а у меня есть совесть.

— Когда-то я думал, что она есть и у меня, — вздыхает Райми, почесывая засохшие струпья на месте своего правого уха. Он обводит взглядом Койю, Аму, Паукара Вами, меня и останавливается на виллаке. — И что же дальше? Мы все возвращаемся домой, разыгрываем счастливых членов семейства и делаем все по твоему щелчку?

— Что-то в этом роде, — улыбается священник. — Хотя, если бы это зависело от меня, я бы оставил тебя здесь, но наша королева думает иначе. Она говорит, что ты придешь к нашей точке зрения, когда у тебя будет время подумать и взвесить все «за» и «против». Если этого не случится, мы снова притащим тебя сюда. Ты ведь вряд ли сможешь спастись бегством из города, чтобы спрятаться от нас, не так ли?

Райми бормочет что-то злобное, но понимает, что побежден. Я ни секунды не думаю, что он сможет принять поражение с покорностью — как только он вернется во Дворец, его мысли обратятся к мести, — но в настоящий момент он готов поднять лапки кверху.

Чего я делать не собираюсь. Это единственный шанс отомстить виллакам. Если все идет, как задумано, первые удары уже нанесены. Теперь мне надо попытаться выиграть время и сделать все, чтобы королева и ее мамаконы не ускользнули. Иначе им удастся разработать новые планы и усилить контроль над городом.

— Мы никуда не пойдем, пока не получим ответы на свои вопросы, — громко говорю я, хватая Райми за локоть и принуждая его сесть. — Все не так плохо, как кажется, — шепчу я ему прямо в ушную дыру. — Нужно еще потянуть время.

Кардинал ничем не показывает, что он меня слышит, но позволяет мне опустить его на пол, где начинает трястись и стонать.

— Капак! — Ама немедленно подбегает к нему.

— Проще было бы убить его, — замечает священник. — В этом случае он мог бы снова воскреснуть в поезде, без физических повреждений. А так его ждет медленное и болезненное восстановление.

— Позже, — говорю я. — Он тоже имеет право узнать ответы на свои вопросы. Дайте нам несколько минут, чтобы промыть его раны.

Священник смотрит на королеву, которая лениво кивает.

— Хорошо. Только поспешите. Я еще хочу дать слово по поводу такого важного события моим братьям. Мы так долго ждали, чтобы кровные линии соединились. Сегодня вечером будет большое торжество.

— Мы очень рады, — жизнерадостно вру я и отхожу в сторону, чтобы позволить Аме заняться ранами своего любовника.

Она делает это осторожно, вытирая кровь одеждой и беря воду из бочки, стоящей у подножия кровати. С его ушами и носом она мало что может сделать, но долго возится с ужасными зияющими ранами на теле — тянет время, также уверенная, как и я, в необходимости этого промедления.

— Здесь нужно наложить швы, — говорит Ама, осматривая глубокие порезы на его голове и груди.

— Это может подождать, — отвечает священник. — Мы и так уже потратили на него слишком много времени.

— Но это займет всего лишь…

— Нет! — резко бросает он. — Койя устала от вашего общества. Или вы сейчас зададите ей свои вопросы, или заберете их с собой.

Я больше не могу придумать поводов для отсрочки, поэтому приступаю к роли следователя:

— Давайте начнем с Аюмарканов. Насколько я могу понять, Фердинанд Дорак создал их с вашей помощью, и, когда он умер, они умерли тоже. Тогда почему вот они, — я указываю на своих восставших из мертвых товарищей, — вдруг встали и пошли?

Койя начинает медленно говорить, священник переводит ее слова:

— Даже Фердинанд Дорак многого не знал о наших возможностях. Он видел лишь то, что мы ему показывали, не больше. Если имелись некие пробелы, он просто не замечал их или наполнял собственной логикой. Мы никогда не поправляли его, когда он ошибался. Мы даже никогда не говорили с ним на языке, который он понимал, — тогда мы не затрудняли себя изучением языка вашего народа.

Поколение Аюмарканов оказалось не столь простым, как мы думали. Когда он захотел создать человека, то взял лицо из своих снов, а потом пришел к виллакам. Проникнув в его сон, они создали куклу, которую обмазали своей и его кровью, потом совершили заговор. Он думал, что это конец процесса. — Койя качает головой и сдавленно хихикает. — На самом деле все было совсем не так просто. Каждый акт творения требует мать и отца. Именно поэтому Виракоча разделил себя надвое, когда захотел создать первых людей. Будучи единственным организмом, он мог бы лишь скопировать себя. Разделившись, он был в состоянии дать жизнь новым созданиям — Инти Майми и Маме Оккло.

— Минуточку, — прерываю я переводчика, — не означает ли это, что существо на кровати — это та самая Мама Оккло из ваших легенд?

— Нет, — честно отвечает священник. — Но она — ее прямой потомок. Каждая наша Койя живет более ста лет, рождая тридцать или более детей. Когда ее тело стареет, дух ее находит приют в одном из ее детей и живет снова, продолжая свое существование лишь с самыми короткими перерывами.

— Эти дети, — вмешивается Паукар Вами, обращаясь к королеве, потом останавливается и переадресует свой вопрос мне, — они размножаются друг от друга или от кого-то со стороны?

— Виллаки и мамаконы имеют чистую кровь без примесей, — раздраженно отвечает священник. — Наши инкские последователи — те, кто помогли нам попасть сюда, — рождали потомство от индейцев, коренного населения этого региона, а потом от европейцев, но мы всегда держались отдельно.

— Это многое объясняет, — бормочет Вами. — Бледная кожа, тонкие волосы, различные генетические отклонения.

— Не надо насмехаться над нами, — обрывает его священник. — На нас нет проклятия узкородственных спариваний. Наши люди уже давно нашли способы бороться с подобными дефектами. У нас такие же крепкие организмы, как и у любой другой расы.

— Давайте вернемся к бизнесу создания людей, — бормочет Райми. — Я хочу знать, что они утаили от Дорака.

Священник снова начинает переводить Койю:

— Процесс создания человека требует мужчину и женщину. Наши ватаны традиционно выполняли функции отца. Наши священники могли бы перенять эту роль, но мы выбрали членов сообществ, которыми правили, частично, чтобы усилить связи между нами, но главным образом чтобы предотвратить внутренний конфликт: виллак, который обладает властью ватана, может представлять собой угрозу. Фердинанд Дорак был последним ватаном. После твоего рождения, — Койя указывает на Райми, — мы оставили эту практику. Этот мир изменился быстрее, чем наши праотцы могли себе представить. Нам требовался представитель нового потомства. Поэтому мы поставили задачу перед ватаном создать бессмертного человека, наделенного властью…

— Мы знаем эту часть, — хрипит Райми. — Вернись к тому, как мы были созданы и как вы реанимировали Аму и Паукара Вами.

Священник слепо и злобно смотрит в сторону Райми, потом переводит глаза на королеву. Она обдумывает просьбу, потом кивает. Подойдя к одному из свисающих полотен, он отдергивает его и зовет мамакон. Раздается шум потасовки, потом входят две обнаженные жрицы, держа в руках деревянные подносы, на которых лежат куклы. Они кладут подносы на кровать, низко кланяются Койе и уходят.

Мы в молчании осматриваем кукол. Здесь есть кукла моего отца и кукла Амы. Две других я тоже узнаю — Кончита Кубекик и Инти Майми.

— Леонора Шанкар, — бормочет Вами, указывая на куклу некогда знаменитой рестораторши.

— И Адриан Арне, — добавляет Райми. Он тянется к кукле юноши, но останавливается, не дотронувшись до нее, и медленно отводит руку. Бросив взгляд на Койю, он говорит, обращаясь ко мне: — Спроси ее, были ли они украдены из Дворца?

— Нет, — отвечает она. — Дорак не знал, что у кукол имеются двойники. Кровь, которую он дал своей кукле, была смешана с кровью, которую дала Койя, и эту пару использовали для создания Аюмарканов.

Койя выбирает куклу — это кукла Амы — и дотрагивается треснувшим ногтем до ее макушки. Аму сотрясает сильная дрожь, но она берет себя в руки и невозмутимо смотрит на королеву подземных инков.

— Когда Дорак сломал куклу, проткнув ее сердце, — продолжает Койя, — он уничтожил ее тело, но не душу. Чтобы это произошло, сердце другой куклы тоже должно было остановиться. Пока этого не случилось, душа этого призрачного существа оставалась в нашем распоряжении и могла быть вызвана в любое время.

Я хмурюсь:

— Но ты сказала, что были необходимы мужчина и женщина. Если Дорак был последним из ватанов, как вы могли вернуть Аюмарканов обратно к жизни?

— Вернуть к жизни — это не то же самое, что создать, — говорит Койя. — Мы не можем создавать новые существа без ватанов, но можем воссоздать тех, кто был раньше. Таким образом, мы воскресили Паукара Вами, когда нам понадобился номинальный вождь, чтобы поставить его во главе Змей. И Аму Ситуву — когда нам понадобилось завлечь Капака Райми.

— Можете сказать нам, как вы это делаете? — мрачно спрашивает Райми.

— Хорошие фокусники никогда не выдают свои секреты, — не спрашивая королеву, со смехом отвечает священник. — А мы очень хорошие фокусники.

— Ну что же, — бормочет Райми, — тут есть некий извращенный смысл. Теперь понятно, почему Дораку всегда приходилось ждать день или около того, чтобы появились его Аюмарканы, — Койя должна была внести свою магию в другую куклу. И это объясняет то, что вы здесь, — он обращается к Аме и Вами, — в своем первоначальном обличье. Ваши куклы никогда не стареют, и, поскольку их использовали те, кто воскрешал вас, вы всегда будете выглядеть так, как сейчас, сколько бы раз вас ни воссоздавали.

— Разве они не могли иметь одну куклу вместо двух? — спрашивает Ама. — Я понимаю, что нужна была кровь двоих — ватана и Койи, — но я не вижу смысла в дубликатах кукол.

— Мы могли использовать одну куклу, — говорит священник, — что мы и сделали с Капаком Райми, поэтому вы не видите его куклу ни на одном из подносов. Но, создавая кукол-близнецов, мы наделили наших ватанов функцией контроля над их творениями.

— Вы позволили им думать, что это они командуют парадом, — говорит Райми, — хотя все это время вы дергали за веревочки.

— Конечно, — улыбается виллак.

— Есть еще одна вещь, которую я понимаю с трудом, — вмешивается Паукар Вами. — Каждый раз, когда я не подчинялся вашим приказам, вы уничтожали мое тело с помощью магии. Вы это делали, протыкая сердце моей куклы?

— Нет. Существуют другие способы демонтировать Аюмаркана. Отрывая у куклы голову, мы делаем человека вялым и инертным. Когда же голова снова прикреплена и проведены необходимые процедуры, жизнь может быть восстановлена. Сердце куклы продолжает биться до тех пор, пока не будет проткнуто. В это время Аюмаркана можно восстановить. В случае, если оно проткнуто, это конец — душа никогда больше не может быть вызвана снова.

Мой отец во все глаза смотрит на свою куклу. Я знаю, о чем он думает, — если он завладеет ею, священники больше не смогут заявить на него свои права. Он станет волен делать все, что захочет. К сожалению для него, Койя тоже прочла его мысли. Она берет его куклу и подносит к своим чудовищным грудям, царапая ее голую грудь своими острыми ногтями.

— Удаление головы у куклы также объясняет, как мы держим наши творения в пределах города, — самодовольно говорит виллак. — Дорак думал, что его Аюмарканы не могут существовать вне этих границ, но, за исключением Капака Райми, это не так. Причина того, что большинство никогда не пробовало это делать, состоит в том, что мы уничтожали их плоть каждый раз, когда они покидали город. Это был наш способ их контролировать.

Ама пристально смотрит на священника:

— Значит, я могу уйти? Мое тело не разрушится?

— Только Райми связан. Мы знаем, что не можем убить его, раз Дорак умер, поэтому мы предприняли шаги, чтобы гарантировать контроль над ним, физически привязав его к городу. Остальные из вас всегда могли свободно покидать город после нашего разрешения.

Пока Ама и Райми переваривают все это — моего отца данная информация не касается, он может идти, куда ему угодно, — виллак обсуждает что-то с королевой, потом говорит:

— Теперь вы знаете, как появились и почему. — Он поворачивается к Райми: — Ты также имеешь дополнительную причину действовать заодно с нами, так что мы теперь не ждем проблем с твоей стороны.

— Это почему же? — скептически отзывается Кардинал.

— Твоя женщина. — Священник жестом указывает на Аму. — Ты однажды принес ее в жертву, когда посчитал это необходимым. Но, объединившись с нами, ты сможешь сберечь ее, и не только для этой жизни. Когда она дойдет до конца своего смертного пути, мы сможем воскресить ее. Она не станет бессмертной — ее кукла в конце концов разрушится, а вместе с ней и она сама, — но мы можем обещать вам тысячу лет быть вместе, а может быть, и дольше.

Взгляд Райми смягчается, он смотрит на Аму, ожидая ее ответа, который приходит быстрее, чем он ожидает:

— Если ты хоть что-то чувствуешь ко мне, ты не станешь этого делать.

— Ты отказываешься от тысячи лет жизни? — с удивлением спрашивает Райми.

— Не обрекай меня на страдания, которые терпишь сам, Капак. Я не хочу возрождаться снова и снова. Одной жизни достаточно. Другие мне не нужны.

— А как насчет тебя? — обращается Райми к моему отцу. — Ты примешь их предложение?

— Если бы я стал после этого свободным, то принял бы, — задумчиво отвечает Вами. — Но быть рабом десять столетий… — Он качает головой. — Убивать мне никогда не наскучит, но быть у них на побегушках — это не для меня.

Райми смотрит на виллака и усмехается:

— Итак, мы все пришли к одному — пошел ты на хрен!

Лицо виллака темнеет.

— Значит, ты еще не усвоил наш урок, Кровь Снов. Нам снова придется связать тебя и…

Какой-то шум прерывает его. Слышатся громкие голоса и встревоженные крики мамакон около пещеры. Раздаются отдаленные звуки выстрелов. Священник спешит к полотну, закрывающему вход в пещеру, и отдергивает его. Через образовавшуюся брешь я вижу обнаженных жриц, окруживших небольшую группу взволнованных виллаков.

— Что происходит? — шепчет Райми, когда священник спешит к своим компаньонам, чтобы узнать причину волнений.

Койя смотрит в ту же сторону.

— Небольшой сюрприз, который приготовил Эл, — усмехается Ама, целуя Кардинала в окровавленный лоб. — Просто расслабься и наслаждайся шоу. Мы все объясним тебе позже.

Англоговорящий виллак советуется со своими встревоженными собратьями, сначала нетерпеливо, потом испуганно. Он быстро направляется к двери пещеры, где его чуть не сбивают с ног несколько бегущих священников. Около выхода он останавливается, прислушиваясь, потом выбегает и скрывается из виду. Через минуту он возвращается на полной скорости, на лице написан ужас. Он расталкивает мамакон и виллаков, не обращая внимания на их жалобные вопли, и взволнованно кричит что-то Койе, не добежав примерно полпути до ее трона-кровати.

Массивная королева тоже начинает пронзительно кричать и подскакивает на кровати. Священник спотыкается о вопящую жрицу, поднимается, отшвыривает ее с дороги. Глаза Койи останавливаются на мне. Ненависть, светящаяся в ее взгляде, наверняка смутила бы более слабого человека. Она указывает пальцем на меня, Аму и моего отца, потом срывающимся голосом обращается к виллаку. Тот что-то громко приказывает двум стоящим рядом священникам. Все трое вытаскивают кинжалы и приближаются ко мне, а Койя хватает куклы Амы и Паукара Вами и собирается вонзить ногти в их сердца.

Мой отец предугадывает намерения королевы и бросается к ней. Но он достигает лишь подножия кровати. Как только его нога стукается об нее, некая сила отталкивает его назад, и он тяжело валится на стоящие полукругом свечи. Издав злобный крик, Койя поднимает над головой его куклу.

— Подождите! — ору я, когда священники уже совсем близко.

Подняв одежду, я показываю свое тело оплывшей жиром королеве вместе с жилетом, начиненным взрывчаткой.

Койя не знает, что означает этот жилет, — думаю, она плохо разбирается в том мире, который наверху, — но она знает, что я обнажаюсь не для ее развлечения. Своим хриплым и одновременно визгливым голосом она кричит что-то повелительное священникам, и они останавливаются на значительном расстоянии от меня. Я поворачиваюсь к тому, который говорит по-английски:

— Подойди сюда, красавец. Потрогай, что на мне надето.

Он опускает нож и протягивает руку вперед. Хмурится, когда пальцы начинают ощупывать материю жилета. Потом его пальцы двигаются дальше, а лицо каменеет.

— Если сделаете еще одно движение ко мне или к остальным, я взорву вас всех к чертовой матери, — с нежной улыбкой сообщаю я.

— Но ты ведь тоже погибнешь, — шепчет он.

Я хмыкаю:

— Я пришел сюда, чтобы умереть. Если ты думаешь, что я блефую, испытай меня. А теперь быстро скажи ей, чтобы она отдала мне кукол, или этот потолок сейчас обрушится и похоронит всех нас.

Виллак сглатывает слюну, потом поворачивается и что-то говорит королеве. Ее дряблые щеки начинают негодующе трястись, и она извергает поток ругательств. Он грубо отвечает ей, и, хотя я не говорю на их языке, я понимаю смысл их перепалки. Он говорит ей про взрывчатку и про мои требования к ней, она задает вопрос о моей правдивости, действительно ли я готов пожертвовать жизнью, и он уверяет ее, что это вполне возможно.

Койя, глядя в мою сторону, произносит злобную тираду. Внезапно пещеру наполняют звуки выстрелов — нападающие, похоже, находятся у самого входа, — и она понимает, что у нее нет времени на словесный поединок. Она швыряет мне кукол, потом выпаливает одним духом список распоряжений виллаку. Реагируя с поразительным хладнокровием, он вызывает нескольких священников вместе с дюжиной мамакон и дает им инструкции. Они повинуются беспрекословно, поспешно устремляясь в угол пещеры и вернувшись с двумя длинными шестами, которые вставляют в желобки, находящиеся по обеим сторонам кровати Койи. Инки становятся у четырех торчащих ручек и по команде Койи поднимают кровать, после чего с удивительной скоростью направляются к выходу.

Англоязычный виллак оборачивается ко мне. В его белых глазах — оранжевый отблеск мерцающих свечей.

— Это еще не конец, — злобно выкрикивает он. — Нам приходилось и раньше спасаться бегством и заново все создавать. Мы начнем все с нуля. Город наш, и мы вернем его себе, и это так же верно, как то, что солнце восходит на востоке.

Я усмехаюсь:

— В ваших снах.

Верхняя губа священника морщится, но он не может придумать достойного ответа и, повернувшись, рысью припускается вслед за Койей и ее свитой, быстро пропадая из виду.

— Может, стоит догнать их? — спрашивает Ама.

— Думаю, в этом нет необходимости. — Засунув под жилет кукол Амы и Вами, я подмигиваю ей, кивая на оставшихся виллаков и мамакон, которые с ужасом смотрят на варваров, ворвавшихся в их пещеру. — Давайте насладимся финалом. Я долго ждал возможности посмотреть, как эти слепые гниды получат хорошую трепку, и не собираюсь упускать ее ни за что на свете.

Глава седьмая ПИСАРРО МК II

Инки организуют на удивление упорную защиту. Обнаженные жрицы и слепые священники бросаются на противника, используя ножи и ногти с убийственной ловкостью. Но противник по численности превосходит их и имеет большое количество винтовок, так что реальной схватки не получается. Через пять или шесть минут последнюю из завывающих мамакон заставляют замолчать, как взбесившуюся собаку — солдатам дан приказ убивать всех, кого они найдут, — и сияющий Эжен Даверн большими шагами направляется ко мне через смешавшиеся вместе отряды гвардейцев, клуксеров и Змей.

— Ты жив! — смеется он, обнимая меня.

Я уверен, что Даверн смутится, когда будет вспоминать об этом позже, но сейчас он охвачен восторгом быстроты и сокрушительности победы.

— Похоже, что да, — усмехаюсь я.

Он отстраняется и изучающе смотрит на мою одежду:

— Ты совсем не думаешь о своем внешнем виде. Мы могли бы подстрелить тебя в таком наряде.

— У меня не было большого выбора. Пришлось подчиниться причудам виллаков, чтобы задержать их.

Вслед за Даверном в пещеру входит Сард и поспешно направляется к нам.

— Сапа Инка! — счастливо кричит он, вытирая с лица чужую кровь. — Настал наш час!

— Ты хорошо поработал, солдат! — Оглянувшись, я замечаю Змей, находящихся в пещере, — из разных фаланг, не только из фаланги Сарда. — Были проблемы, когда вы убеждали остальных объединиться против виллаков?

— Никаких. — Он усмехается. — Они знали, что не я придумал этот приказ.

— Они не спрашивали о моих мотивах?

— Вы — Сапа Инка, — отвечает он просто. На полу мой отец издает глухой стон и садится, все еще не приходя толком в сознание. Глаза Сарда расширяются при виде второго Паукара Вами, и он делает шаг назад. — Сапа Инка? — произносит он неуверенно, опуская правую руку к поясу, на котором висит нож.

— Надо было сбить с толку священников, поэтому мне пришлось замаскировать этого человека под меня.

— Приманка? — щурится Сард.

— Да. — Нагнувшись, я беру Вами под мышки и поднимаю. Его глаза лишены выражения, но на теле нет видимых повреждений. — Как ты себя чувствуешь?

— Как будто меня сбила лошадь, — хрипит он, потирая шею. Увидев солдат и мертвых инков в пещере, он улыбается. Потом замечает, что в пещере нет больше кровати королевы, и его улыбка гаснет. — Где эта толстая ведьма?

— Подданные забрали ее с собой. Не огорчайся, они не успели уйти слишком далеко. Мы их догоним и прикончим.

— Моя кукла! Если она проткнет ей сердце…

Я начинаю говорить ему, что забрал куклу, но замолкаю, когда в памяти вплывает образ плачущего Билла Кейси, рассказывающего о своей сестре. Я задумываюсь на мгновение, потом говорю:

— Она слишком безумна, чтобы ясно мыслить. Тебе нечего опасаться. Мы выследим и поймаем ее очень быстро.

Пока мой отец вертится от беспокойства, Райми, ковыляя, выходит вперед и встает перед Эженом Даверном. Вождь клуксеров вздрагивает, увидев окровавленную, едва узнаваемую фигуру, потом наконец понимает, кто перед ним, и улыбается одними губами:

— Капак…

Райми скользит взглядом по лицу Даверна, потом смотрит на меня:

— Что, черт возьми, происходит?

— Временный союз, — объясняю я, кивая в сторону гвардейцев, клуксеров и Змей, которые, уже разделившись на отряды, беспокойно смотрят друг на друга. — Виллаки настроили ваших гвардейцев и клуксеров Даверна друг против друга, и они находились на грани войны. Для этого священники использовали Змей — ребят с бритыми головами и татуировками на лице. Я заключил сделку с Тассо и Даверном. Они инсценировали вторжение на востоке, и священники решили, что начались реальные боевые действия. Чтобы избежать хаоса, виллаки отступили под землю. Гвардейцы и клуксеры, объединившись, спустились в туннели вместе со Змеями. Эти три силы порвали в клочья всех священников, а объединенный авангард стремительно направился сюда, находя дорогу по покерным фишкам, которые мы оставляли по дороге.

Райми замолкает, обдумывая мои слова, и на его изуродованном лице выражается сомнение.

— Тассо и Даверн объединились? Клуксеры сражались вместе с бандой чернокожих? Да, многое изменилось за время моего отсутствия.

— Наступило время перемен. Его организовали сами виллаки. Я просто смешал их планы, повернув ход событий в новом деле в нашу пользу.

— А что означает это «новое дело»? — спрашивает Райми.

— Детали еще не совсем проработаны. Вы сможете этим заняться, когда вернетесь к своим обязанностям. По нашему договору с Тассо и Даверном гвардейцы, клуксеры и Змеи должны поделить город между собой. Тут есть чем поживиться, особенно теперь, когда священники взяты под контроль. Но финальное слово остается, безусловно, за вами, хотя мне кажется, что надо быть полным идиотом, чтобы не воспользоваться преимуществами достигнутого мира именно теперь.

Райми задумчиво кивает, потом, подняв бровь, смотрит на Даверна:

— Я думал, что ты хочешь вышвырнуть меня из города и возглавить это шоу.

— Так оно и было. — Даверн усмехается. — Но было раньше, а сейчас все повернулось иначе. Наш темнокожий друг показал мне свет в конце туннеля. Мы договорились, что треть города станет моей — и это справедливо.

Райми издает хриплый смешок:

— Придется провести немало переговоров. Но для этого у нас еще будет время. А сейчас имеется несколько более неотложных дел.

— Оставьте их нам, — говорю я ему. — Вы в недостаточно хорошей форме, чтобы преследовать…

— Я перережу горло любому, кто попытается остановить меня, — хрипло выкрикивает он.

— Мы не будем останавливаться и ждать вас, — предупреждаю я.

— Я не отступлю, даже если подохну. — Он усмехается. — Хотя, возможно, так и произойдет.

Кивнув, я прошу Даверна принести нам оружие.

— Еще остались ублюдки? — спрашивает он.

— Пара дюжин или что-то в этом роде. Они наши. Не сопровождайте нас. Когда закончите работу здесь, прочешите туннели наверху — может, там еще найдете несколько священников, — потом возвращайтесь на поверхность и ждите встречи с Кардиналом. — Я поворачиваюсь к Сарду: — Назначаю тебя временным начальником над Змеями. Если я не вернусь, эта должность будет постоянной. Работай с Даверном и Райми. Убедись, что они смогли договориться. Используй свою власть, чтобы создавать и улучшать.

— К чему весь этот разговор о том, что вы не вернетесь? — Сард хмурится. — Вы — Сапа Инка, вы всегда возвращаетесь.

— Кто знает, что может случиться. Ты должен быть готов ко всему. Это приказ, солдат.

Став по стойке «смирно», он салютует:

— Есть, сэр!

Сард и Эжен Даверн подозрительно меряют друг друга взглядом, но и только. Винтовки остаются на местах. Это начало, вероятно, не нежной дружбы, но хотя бы рабочего сотрудничества.

Я оглядываюсь на Капака Райми, моего отца и Аму. Все они уже вооружились, а Райми позаимствовал одежду мертвого виллака. Они готовы к боевым действиям.

— Давайте закончим это дело, — бросаю я, и мы отправляемся в погоню за сбежавшей Койей и ее окружением.

Из пещеры выходят несколько туннелей, но только один из них достаточно широк и высок, чтобы по нему можно было пронести кровать Койи. В нем нет света, но мы берем светильники, стоящие на полу. Триста футов туннель идет прямо, потом делится на два других одинаковой ширины и высоты. Мы останавливаемся в точке разветвления, ища следы беглецов, но не находим их.

— Нам надо разделиться пополам, — решает Вами. — Ама и ее поклонник могут пойти…

— Нет! — прерывает его Райми, делая шаг вперед. Он волочит левую ногу, но всю дорогу не отстает от нас, держась на голой решимости и ненависти. — Они свернули в левый туннель.

— Вы уверены? — спрашивает мой отец.

Райми кивает:

— Я провел столько времени, прикованный к этой вонючей ведьме, что могу почувствовать ее запах с другого конца города. Нам налево.

Вами смотрит на меня для подтверждения, и я киваю:

— Пойдем туда, куда он показывает.

— Отлично. — Киллер сворачивает в левый туннель.

Я поспешно отправляюсь за ним, Ама и Райми идут сзади.

Каждый раз, когда мы доходим до пересечения с другими туннелями, Райми выбирает, куда поворачивать. Если он вдруг ошибется, мы потеряем их навсегда. Мы перебираемся через несколько небольших завалов, первый раз сталкиваясь с трещинами и обрушениями. Я указываю на них своему отцу и спрашиваю, что он думает по этому поводу. Но Райми отвечает раньше:

— Многие туннели и пещеры заброшены, но виллаки не заботятся даже и об этих. Они ленивы и самонадеянны. Эта тропа была проложена много десятилетий назад на случай отступления, но они уверовали в свою непобедимость, особенно когда Дорак и я дали им такую свободу. — Он с отвращением качает головой. — Если бы я знал, что их так просто победить, то стал бы преследовать их много лет назад.

— Вы бы не нашли их, — говорю я. — Они бы ускользнули неизвестно куда и напали бы на вас в самый неожиданный момент. Мы только сейчас раскусили их, и то лишь потому, что они были так близки к победе и просто не ожидали подобного хода событий.

Наконец, повернув в один из наиболее узких туннелей, на стенах которого были видны царапины, — там, где их задели края кровати, в доказательство того, что мы на верном пути, — мы слышим голоса и звуки ударов лопат о стены.

— Им следовало устроить более серьезный завал, — усмехается мой отец, вытаскивая нож и проверяя остроту лезвия. — Теперь они наши.

— Подожди, — говорит Райми, дергая киллера за одежду. — Я хочу сделать это один.

— Но вы не в такой форме, чтобы мериться с ними силами, — возражает Вами.

— Это будет не дуэль. — Райми улыбается, и, хотя его лицо искажает гримаса боли и усталости, на нем светится торжество. — Одолжи мне свой жилет.

— А-а-а, — вкрадчивым голосом произносит Вами, — я понял. Но я бы лучше разделался с ними старым проверенным способом, если вам это все равно.

— Мне не все равно, — рычит Райми. — Плевать я хотел на священников и жриц — можешь делать с ними, что хочешь, — но королева моя. И не мешайте мне.

Мой отец поднимает бровь:

— Не надо здесь распоряжаться, парень. Командуй во Дворце, а здесь ты не более чем мешок, набитый мясом и костями.

— А не могли бы мы заняться этим все вместе? — раздраженно спрашиваю я. — Ведь мы столько сделали, будучи командой. Почему бы нам…

— Вы все умрете, если нападете на них, — спокойно говорит Райми. — Я чувствую запах смерти. Я так же уверен в этом, как был уверен в том, куда надо идти, чтобы найти Койю.

— Ерунда, — фыркает Вами. — Эл почти такой же хороший воин, как и его папочка. Мы быстро с ними справимся, не так ли, Эл, мой мальчик?

Я не отвечаю. Райми прав. Смерть притаилась и ждет меня, если я пойду ей навстречу.

— Мне не страшно умереть, — усмехаюсь я. — Я не буду жалеть, если мне выпадет этот жребий.

— Я верю тебе. — Райми улыбается. — Но ты не должен умирать. Я сам могу все сделать. Или вы будете жить, мистер Джири, или просто принесете себя в жертву. Выбирайте.

— Его выбор никому не интересен, — прерывает его Вами, — это я не уступлю ни при каких…

— Вспомни про свою куклу, — вмешивается Ама. — Если ты атакуешь их, Койя уничтожит ее.

— Я ей первый оторву ее поганую голову, — огрызается он.

— Хочешь подвергнуть себя такому риску? — Ама пожимает плечами. — Мир полон людей, которых ты можешь прикончить. Неужели эта горстка безумцев стоит того, чтобы рисковать жизнью?

Он некоторое время смотрит на нее, потом задумчиво щелкает языком:

— Ну, если ты так ставишь вопрос… Ладно, Кардинал, завершающий удар принадлежит вам. Наслаждайтесь.

— Непременно. — Райми поворачивается к Аме: — Увидимся через несколько дней? — В его единственном глазу светится надежда.

— Думаю, да.

Он смотрит на меня и подмигивает:

— Было интересно познакомиться с тобой, кровный братишка.

— Мне тоже, — улыбаюсь я.

— Зайди ко мне, когда я вернусь. Надо обсудить несколько важных дел.

— Зайду, — обещаю я и начинаю расстегивать застежки жилета, но тут вспоминаю про кукол, спрятанных под ним, и издаю притворный стон. — Дай ему свой жилет, — говорю я своему отцу, — я потянул мышцу. Не могу двигать плечом.

Вами стаскивает с себя жилет, надевает его поверх одежды Райми и показывает ему, как соединить контакты. Кардинал машет нам рукой, потом, хромая, устремляется по туннелю вслед за Койей, а мы разворачиваемся и начинаем выбираться наверх к огням большого города.

Я испытываю мучения, которые не смог бы вытерпеть обычный человек, но в этом нет ничего нового. Я провел последние несколько месяцев во вселенной боли, исследуя все ее звезды, планеты и астероиды. Виллаки подвергли меня всем видам мыслимых и немыслимых мучений, а эта гнусная ведьма смотрела и смеялась. А потом они мучили меня снова. И снова. Теперь разница только в том, что я стал свободной птицей. Я могу остановиться, сесть, расслабиться. Любая самая малая возможность отдохнуть воспринимается как блаженство. Но если я остановлюсь, то уже не смогу встать. Буду просто лежать, пока не умру.

Волоча левую ногу и скрипя немногочисленными оставшимися зубами, я продвигаюсь вперед, преодолевая боль, даже приветствуя ее, — чем хуже я себя чувствую, тем с большим наслаждением отправлю в преисподнюю этих ушлепков. Я отдал свой светильник Джири, так что приходится действовать в темноте. Но это меня не особенно огорчает. Мне не обязательно видеть, чтобы найти эту каракатицу. Я смог бы сделать это, даже если бы был слепоглухонемым.

Не знаю, что будет со мной, когда я убью Койю. Я был создан, чтобы жить вечно, защищенным от смерти, но эта власть исходила от королевы и ее священников. Возможно, когда их не станет, я также прекращу свое существование. Ну что ж, пусть будет что будет. Я провел десять лет, приучая себя к жизни без конца, но к бессмертию непросто адаптироваться. Подлинная смерть не всегда нежеланная перспектива.

Но я буду скучать по Аме. Увидеть ее снова стоило того, чтобы вынести любую боль и унижения. Я думал, что женщина, посланная священниками, чтобы завлечь меня в ловушку, была призраком. Я выбросил ее из головы во время долгих дней и ночей страданий. Не смел даже подумать, что она настоящая. Теперь, когда я знаю, что это так, я мечтаю остаться с ней, рассказать, что она значила для меня, как мне было больно пожертвовать ею. Я хочу объяснить ей, что у меня не было выбора, что я был марионеткой, не могущей перерезать свои веревки. Я хочу коснуться ее, хотя бы только раз, поцеловать, прошептать на ухо слова, которые не могу сказать никому, кроме нее, потому что не могу любить никого, кроме нее.

Но я боюсь. Что, если она оттолкнет меня? Что, если она ненавидит меня за все, что я сделал с ней? Лучше умереть один раз по-настоящему, чем быть отвергнутым ею. В пещере Койи она заботилась обо мне, но это могло быть простое сострадание. Может, это и к лучшему, если мой дух вырвется на свободу, когда я уничтожу инков.

Теперь я близко от цели — один или два поворота. Их голоса я слышу так же ясно, как удары ножей о каменную кладку, в которой они неистово стараются проделать брешь. От мерцающих огней светильников туннель кажется теплым и уютным. Жрицы не могут ориентироваться в темноте так же свободно, как виллаки, хотя провели всю жизнь, не видя даже света луны, которой поклоняются.

Я должен был привести их к луне. Если бы я признал власть священников и стал действовать заодно с Джири и остальными сыновьями Паукара Вами, они бы поднялись из глубин. Под сенью статуи Манко Капака, доминирующей над городом, Койя утвердила бы свою королевскую власть, мамаконы стали бы самыми модными дамами, а виллаки — самыми могущественными мужчинами. Они достигли бы верховной власти. Эта мечта заставляла их двигаться к цели во мраке и убожестве. Она была целью их жизни. Более благородный человек мог бы почувствовать к ним жалость — они были рождены для такой участи и ничего не могли поделать, — но я — жестокий сукин сын и не чувствую ничего, кроме злобной радости от мысли, что скоро разрушу их тщательно продуманные планы.

Я уже почти настиг их. Короткая пауза — перевести дыхание и размять пальцы, чтобы раньше времени случайно не нажать на кнопки на жилете. Потом надеть на лицо улыбку, ковыляя, преодолеть последний поворот и выйти на всеобщее обозрение.

Этот туннель уже остальных, с низким потолком — в него едва протиснули кровать. Завал можно преодолеть — инки перебрались бы через него, если бы не их разбухшая королева, — но его трудно расчистить. Все священники и жрицы заняты этим, но как только они расчищают его, сверху сыплются новые потоки камней. В любой момент может обвалиться потолок. Это опасное дело, требующее осторожности и времени, которого у них больше нет.

— Развлекаетесь? — громко спрашиваю я, и две дюжины испуганных лиц стремительно поворачиваются ко мне. Койя находится ближе всех, и я слышу, как она шипит от страха, делая какие-то движения своими заросшими жиром руками, как будто желая защититься от меня. Священники и служанки бегом устремляются к Койе и выстраиваются перед ней. Я усмехаюсь:

— Я услышал, что вы устраиваете вечеринку, и решил присоединиться.

— Где остальные? — кричит англоговорящий виллак.

— Их нет.

— Умерли? — вскрикивает он удивленно.

— Нет, кусок дерьма, они вернулись в город.

Он хмурится:

— Ты пришел один?

— Заткнись, гнида! — Я делаю шаг вперед, чтобы лучше видеть Койю. — Меня интересует пчелиная матка, а не ее трутни.

Священник открывает рот, чтобы ответить мне соответствующим образом, но Койя резко обрывает его. Она садится в кровати, выпрямляется и пристально смотрит на меня, изучая мой жилет.

— Ты пришел убить меня, — говорит она на том древнем языке, который так же понятен мне, как и мой собственный.

— Можешь не сомневаться, — усмехаюсь я.

— Но это глупо! Ведь мы твои родители, Кровь Снов, твоя судьба. У нас связаны с тобой грандиозные планы. С помощью тайных интриг мы сможем продлить твою власть на многие тысячелетия. Если ты останешься один, то тебя будут окружать только простые смертные, чтобы восхищаться тобой и радовать тебя, но это надоест гораздо быстрее, чем ты думаешь.

— Я уже потерял к этому интерес, — вздыхаю я, — но ты меня тоже не интересуешь. Мне безразличны твои планы. У меня есть собственные. Ты сделала ошибку, приказав Кардиналу создать меня. Ты думала, что я буду чувствовать с тобой родственную связь. Но ты ничего не значишь для меня, ты, жирная, уродливая инкская сука.

Я никогда не получал такого удовольствия от ругательств. Если останусь в живых, то буду снова и снова вспоминать эти мгновения.

Койя что-то злобно бормочет, потом кричит своим слугам:

— Взять его! — Примитивный набор финальных слов, но у нее нет времени, чтобы добавить подходящий заключительный аккорд.

Виллаки и мамаконы бросаются ко мне. У меня осталось только четыре или пять секунд.

Стиснув пальцы левой руки, я нажимаю маленькую кнопку в центре ладони. Короткая пауза, и я нажимаю правую кнопку. Не раздается никакого щелчка, никакого ощущения наступающей опасности. Жилет взрывается мгновенно — ужасный взрыв, уничтожающий меня и ближайших инков, сбивающий с ног остальных и обрушивающий крышу на визжащую, омерзительную Койю и весь ее клан.

Конец.

Эпилог Жизнь продолжается

Глава первая К СВЕТУ

Динь-дон, ведьма мертва.

Прошло почти две недели с тех пор, как гвардейцы, клуксеры и Змеи объединились, чтобы избавить город от инкских правителей, и хотя еще рано о чем-то говорить, положительные признаки налицо. Райми и Даверн сотрудничают весьма осторожно, а я и Сард — представители Змей — стараемся убедить всех, что мы не против этих переговоров. Дни раздела и изоляции восточной части города закончились. Теперь банды, находящиеся здесь, действуют под одним знаменем. Для начала нам пришлось надавать кое-кому по головам, и это будет продолжаться еще некоторое время, но скоро люди увидят все преимущества выбранного нами курса. Они начнут стекаться к нам, и настанет новая эра мира и процветания.

По крайней мере, таков план.

Город никогда не выглядел прекраснее, чем в те минуты, когда я вместе с Амой и отцом вырвался на свет из туннелей. Был вечер, солнце садилось, и впервые за десять лет рубиново-красное небо не напомнило мне о крови. По дороге наверх мы услышали взрыв и поняли, что Райми выполнил задуманное.

— Итак, — прогудел низким голосом Паукар Вами несколько минут спустя, когда мы в изнеможении повалились на лужайку с обгоревшей травой и в мрачном молчании уставились в небо, — мы победили виллаков и их королеву, объединили воюющие группировки города и заложили основы для долгого и крепкого мира. Неплохая работа для одного дня, а, Эл, мой мальчик?

— Могло быть и хуже, — с непроницаемым лицом произнес я, потом расхохотался вместе с ним.

Ама в это время задумчиво смотрела перед собой и мечтательно улыбалась (наверное, думала о Райми).

Закончив смеяться, Вами поднялся и стал пристально разглядывать возвышающиеся перед нами здания города. Его зеленые глаза стали задумчивыми.

— Кончено, — проговорил он тихо, — я действительно свободен, в первый раз в жизни. Никаких виллаков, никакого Фердинанда Дорака, указывающих, что мне надо и что не надо делать. Я теперь могу быть человеком для себя самого, жить для себя, делать что хочу.

Его руки непроизвольно сжались, как будто хватая новую жертву.

Прочистив горло, я встал рядом с ним.

— Здесь больше не будет убийств, — сказал я. Он никак не прореагировал на мои слова. — Свои грязные пристрастия реализуй где-нибудь в другом месте. В городе это запрещено.

— Кто это сказал? — прошептал он, все еще глядя на небоскребы.

— Вождь Змей.

— Я — вождь Змей.

— Нет. Их вождь — Паукар Вами. В этом городе может быть только один Паукар Вами, и это я. Если хочешь, мы можем сразиться, но это вряд ли имеет смысл. Тебе ведь не важно, где убивать. Зачем настраивать себя против меня, когда ты можешь идти куда угодно, чтобы насладиться убийствами?

Он ненадолго задумался, потом кивнул:

— Что ж, хорошо. Город твой. Я ухожу и оставляю его тебе.

— Я предпочел бы, чтобы ты пока этого не делал, — сказал я. Вами удивленно посмотрел на меня. — Следующие несколько недель будут трудными. Ты можешь мне понадобиться. Я хочу, чтобы ты остался, затаился и ничего не предпринимал, но пребывал в готовности включиться в дело, когда я позову.

— С какой стати? — спросил он. — Я мечтаю о новой жизни. Мне нет дела до жителей этого города и их проблем.

— Как твой сын, я прошу тебя пока не уходить.

— А если я этого не сделаю?

Я пожал плечами:

— Я не могу принудить тебя остаться. Это полностью в твоей воле.

Он снова задумался, потом кивнул:

— В благодарность за то, что ты дал мне поучаствовать в охоте на виллаков — это было славное дело, которое я долго не забуду, — я останусь на пару недель, залягу на дно и буду ждать, когда ты меня позовешь. Но, — он предостерегающе посмотрел на меня, — ты должен будешь с пониманием отнестись к моей животной природе. Я не стану убивать из прикрытия, я вызову тех, на кого ты укажешь, на честный поединок. Но никакого милосердия не жди.

— Согласен.

— Я буду около сожженного полицейского участка. Понадоблюсь — приходи туда. Если соберусь уходить, позвоню. — Отец остановился, взглянул на свою одежду, и на его лице появилась гримаса. — Ненавижу эти лохмотья! — Он скинул с себя одежду и предстал перед нами обнаженным. Потом игриво подмигнул Аме — она мрачно смотрела на него, — повернулся и ленивой походкой отправился в путь, насвистывая, как будто ему предстояла веселая прогулка.

— Ненавижу этого зверя, — сказала Ама, глядя ему вслед. — Но не стану отрицать — у него есть стиль.

— Надо спешить. — Я взял ее за руку. — Змеи и их друзья уже должны закончить свои дела в туннелях. Надо разделить их, прежде чем они набросятся друг на друга.

Следующие несколько дней я практически совсем не спал. Предстояло сделать много работы — погасить пожары, расчистить дороги. Змеи проверяли, насколько успешно движется работа, обеспечивая охрану медиков и уборочных команд, которые вскоре наводнили улицы. Мы вели наблюдение за мелкими бандами, наводя порядок, если требовалось, и патрулируя окрестности.

Я постоянно сталкивался со стихийными митингами, на которых появлялись официальные лица, не говоря о встречах во Дворце с участием Форда Тассо и Эжена Даверна. Куда только мог, я приводил с собой Сарда и других Кобр, стараясь приобщить их к политике. Я не имел намерения впрягаться в работу на постоянной основе, а на короткий срок надо было просто ухватиться за что-нибудь покрепче и плыть вместе с потоком. Какой смысл спасать людей от волков, надо просто оставить волков стервятникам.

Райми вернулся в пятницу, невредимый и без шрамов. Тассо безропотно отступил в сторону, и Кардинал включился в переговоры с Даверном и Сардом. Когда кто-нибудь спрашивал его, где он был, он усмехался и отвечал: «На каникулах».

Вскоре стало заметно, что Кардинал изменился, и все согласились, что к лучшему. До своего исчезновения он был высокомерным и замкнутым, общался только с элитой во Дворце, не обращая никакого внимания на простой народ, надменно отвергал интервью с репортерами. Теперь же он постоянно мелькал в новостях, внося свою долю в восстановление восточной части города, спонсировал строительство жилья для бездомных, работая в тесном контакте с гвардейцами, клуксерами и Змеями. Он также сотрудничал с полицией и даже дошел до того, что публично выгнал из города Стюарта Джордана и заменил его честным копом.

У меня имеются сомнения насчет того, как долго продлится эта перемена в Кардинале. Он прошел через ужасные испытания, и я думаю, что это просто компенсация за те мучения, которые он вынес. Восстановление его прежних черт характера, вероятно, лишь вопрос времени. Но я держу при себе свои сомнения. Все думают, что он стал новым человеком, и это вселяет в них надежду — если Кардинал может измениться, значит, это может сделать любой. У меня нет желания омрачать их надежды.

* * *

Стоит прекрасный июльский день, и все идет хорошо. Так хорошо, что я решил выйти из игры, пока работа не захватила меня и я не оказался пожизненно привязанным к этому городу. На востоке все мирно, банды находятся под контролем Змей, и между ними, клуксерами и гвардейцами установлен мир. Я больше не нужен. Пришло время передать власть над Змеями им самим и надеяться, что они не потеряют от этого благоразумия.

Я, в качестве Эла Джири, сказал о своем решении Фло и Дрейку вчера вечером, и мы поздно засиделись, выпивая и предаваясь воспоминаниям о Фабио и прошедших временах. Теперь, как Паукар Вами, я сообщаю об этом Сарду и официально назначаю его вождем Змей. Он просит меня подумать, но не отказывается. Я провел достаточно времени с Сардом и думаю, он понял, что я не бессмертный Сапа Инка. Он никогда не упоминал о человеке, которого видел в пещере, но я уверен, что он знает, что «двойник» и был настоящим Паукаром Вами. Он ведет себя так, словно я их вождь, но я чувствую его облегчение, когда он узнает о моем решении уйти. Он не хочет, чтобы другие узнали о том, что я не Сапа Инка, поскольку это может вызвать раскол.

— Что я скажу им? — спрашивает он. — Как объясню ваш уход?

— Просто скажи им, что я уехал. Это будет достаточное объяснение. Сапа Инка не обязан отчитываться в своих поступках.

Передав Сарду бразды правления, я захожу в заброшенный полицейский участок, где обретается мой отец, и нахожу его устроившимся на стропилах и полирующим свои ногти.

— Теперь ты можешь уходить, — говорю я ему.

Он соскакивает вниз:

— Тебе больше не нужны мои услуги?

— Мир восстановлен, жизнь продолжается. Ты мне больше не нужен.

— Если я уйду, ты уже никогда не сможешь найти меня.

Я криво улыбаюсь:

— Мне это и не понадобится.

— Эл, мой мальчик, — мурлычет он, — если бы я был глуп, то почти поверил бы, что ты мечтаешь увидеть спину своего старого доброго папочки.

— Не знаю, с чего ты это взял, — смеюсь я.

Вами становится задумчивым.

— Было что-то, что я упустил в тот момент, когда Райми пошел за Койей. Взорвав ее, он мог взорвать и мою куклу тоже, этим уничтожив меня. Но я жив. Как думаешь, что с ней произошло?

Я пожимаю плечами:

— Возможно, королева уронила ее, когда они убегали.

— Я подумал об этой возможности, вернулся в туннели и прошел по их пути. Я не нашел ее.

— Она может лежать где-нибудь под кучей мусора, вот и все. Ты всегда обладал дьявольским везением.

— Князь тьмы благоволит к своим любимцам, — усмехается Вами, потом мотает головой, как будто отбрасывая темные мысли. — Мы хорошо повеселились, Эл, мой мальчик. Я буду скучать по тебе, говорю это совершенно искренне.

— Как ни странно, я тоже буду скучать по тебе, — бормочу я, в последний раз окидывая взглядом его бритую голову, жестко очерченные губы, татуировки, нагло блестящие зеленые глаза. — Если бы я попросил тебя перестать убивать, — внезапно вырывается у меня, — ты бы смог это сделать?

— Конечно нет, — усмехается он, — что за бессмысленная просьба?

— Не знаю, — вздыхаю я. — Должно быть, с возрастом становлюсь сентиментальным. — Я протягиваю ему руку. — Береги себя, ты, сукин сын с порочным сердцем.

— Ты тоже, о пошедшее по ложному пути порождение моих чресл, — усмехается он, сжимая мою руку. — Ты мог бы стать легендой, Эл, мой мальчик.

— Лучше оставаться человеком.

— Возможно, — говорит он, отстраняясь от меня, — но это меня никогда не привлекало. Я был рожден для порока.

Отступив назад, он отдает мне честь, потом поворачивается и неслышно выскальзывает из дверей, чтобы никогда больше не появляться в этих краях.

Когда я вхожу в заведение Кафрана, лицо Амы светлеет. Мои татуировки закрашены, короткий ежик покрывает голову — моя первая прическа за это десятилетие. Не знаю, что получится дальше, но подозреваю, что количество седых волос сильно увеличится — во всяком случае, будет любопытно посмотреть.

— Привет, незнакомец, — приветствует она меня, встав на цыпочки, чтобы поцеловать меня в щеку.

За последнее время из-за постоянной занятости я редко ее вижу.

— Как дела? — спрашиваю я, идя за ней в конец зала, подальше от занятой ланчем толпы посетителей.

— Не жалуюсь. Дела идут неплохо, город процветает. Кафран купил новый ресторан и предложил мне управлять им. Жизнь налаживается.

— Надеюсь, на этот раз ты сделаешь все правильно.

— Не переживай, я не собираюсь тратить ее понапрасну. — Мы проходим в укромный уголок на кухне, подальше от официантов. — А что у тебя новенького? — спрашивает она. — Как идет раздел города?

— Очень даже неплохо. Я собираюсь навестить Райми, попрощаться с ним и предупредить…

— Попрощаться?! — прерывает она меня. — Ты уезжаешь?

— Сегодня днем сажусь в поезд.

— До какого пункта?

Я пожимаю плечами:

— Просто уезжаю.

— Ты уже не вернешься?

— Это не входит в мои планы.

Ама молча смотрит на меня, потом улыбается:

— Ну что ж! — Она берет мои руки и сжимает их. — Не возвращайся, что бы ни случилось. Ты отслужил этому городу и сделал все, что в твоих силах. Ты больше ему ничего не должен.

— Я тоже так думаю. Поэтому и собираюсь навестить Райми, чтобы все обговорить.

— Как он? — спрашивает она нерешительно.

— Ты не встречалась с ним?

Она качает головой:

— Я боюсь. Говорят, он изменился, стал новым человеком, но…

— Аюмаркан не может измениться. Он является тем, кем был создан: Кардиналом. Он может быть щедрым и великодушным, если это нужно для его целей, но когда снова приходит время быть жестоким, он просто сбрасывает маску.

— Мне жаль его, — тихо говорит она, потом неуверенно произносит: — Могу я пойти вместе с тобой? Я не хочу встречаться с ним один на один. Но если ты против моего общества, я это пойму, и…

— Без проблем. Мне совсем не обязательно видеться с ним в одиночку. Буду рад сделать это в компании.

— Мы просто пара идиотов, — смеется она. — Если мы так его боимся, надо было оставить его под землей в руках Койи.

— Нет, — возражаю я, вставая. — Райми опасен, но она была еще опаснее. Он все-таки меньшее из двух зол. И он подходит для этого города.

Глава вторая ОДИНОЧЕСТВО НА ВЕРШИНЕ

Я стою у окна и смотрю на мой город, стараясь продлить эти мгновения. Несколько минут назад, во время моего совещания с людьми Даверна, звонила Мэгс, чтобы сообщить, что в приемной меня ждут Ама Ситува и Эл Джири. Я быстро закончил совещание, но оставил двух людей, чтобы оттянуть встречу с Амой и немного успокоиться. Я нервничаю почти так же от перспективы этой встречи, как десять с лишним лет назад, когда Кардинал в первый раз позвал меня во Дворец.

С площади доносится отдаленный грохот кранов, сносящих статую Манко Капака. Я собираюсь изгнать из этого города все воспоминания об инках, начав со знаменитой центральной статуи, которая должна была олицетворять начало их всесильного правления. К тому времени, как я уйду, они исчезнут полностью, так же, как Аюмарканы. Никто, кроме меня, никогда не узнает, что они были здесь, а в свое время, возможно, забуду и я. У меня для этого будет достаточно времени.

Я поворачиваюсь спиной к окну, иду к двери и открываю ее. Джири и Ама болтают с Мэгс. Я незаметно разглядываю их, потом громко произношу:

— Доктор примет вас прямо сейчас!

Ама вздрагивает, Джири спокоен.

— Мистер Райми, — приветствует он меня с обычным подчеркнутым уважением.

— Я же говорил, чтобы ты называл меня Капаком. — Открыв дверь шире, я жестом приглашаю их войти, потом отдаю распоряжение Мэгс не беспокоить меня: — Меня нет ни для кого и ни для чего.

— Разумеется, босс, — улыбается она.

Я закрываю дверь, Джири и Ама занимают места у стола. Я обхожу их и облокачиваюсь на стол, не отрывая взгляда от Амы. Я понимаю, что это искусственное чувство, что она привлекает меня, потому что так было запрограммировано, когда меня создавали, но это знание не может остановить взволнованного трепета моего сердца.

— Как поживаешь? — спрашиваю я.

— Нормально, — отвечает она без эмоций.

— По-прежнему у Кафрана? — Она кивает. — Надо будет как-нибудь зайти к нему.

— Лучше не стоит.

Я киваю, стараясь не показать, что ее слова задели меня, и перевожу взгляд на Джири:

— Сегодня первый раз ты пришел, не взяв кого-нибудь из своих Змей, и мы можем говорить без посторонних. Хочешь обсудить дальнейшие планы?

— Что здесь обсуждать? — спрашивает он.

— Тебя. Меня. Как поделить город.

— Я думал, что он уже поделен.

Я усмехаюсь:

— Это продлится недолго. Пройдет год или два, и клуксеры снова вцепятся в горло черным, а Змеи распадутся на группировки. Так было всегда.

— Но впредь так не будет, — тихо говорит Джири, — и вы об этом позаботитесь. Вы будете держать их в узде, действовать в качестве посредника, карать, когда они выйдут за рамки дозволенного, и поощрять, когда будут вести себя как положено.

— С какой стати я должен это делать?

Он пожимает плечами:

— Полной уверенности у меня, конечно, нет. Но вы будете это делать до тех пор, пока вас это будет устраивать. Мы достаточно нахлебались хаоса — хватит на целую жизнь. Конечно, у вас много жизней, и я уверен, что в один прекрасный день, когда вам все надоест, вы еще что-нибудь замутите. Но в настоящее время, думаю, вам хочется спокойствия, сохранения власти над городом, а также над клуксерами и Змеями, чтобы использовать их вместе с гвардейцами для завоевания мира.

Я удивленно смотрю на Джири. Он прочел мои мысли с внушающей страх точностью. Настало время объединяться. Именно над этим я работал перед тем, как инки похитили меня, — только тогда я боролся против Даверна и банд на востоке, а также против моих собственных разочарованных горожан. Теперь, когда они заодно со мной, надо постараться осуществить свои планы. В конце концов, конфликт начнется снова, когда мы попытаемся захватить власть в других городах, но у нас впереди еще несколько десятилетий.

— Как думаешь, для чего бы ты мог подойти? — спрашиваю я.

Джири улыбается:

— Ни для чего. Это ваш город, вы им и занимайтесь. Я ухожу.

— Уходишь? Куда?

— Просто ухожу, — говорит он. — Сегодня днем, как только закончу дела. Я пришел сказать вам об этом. Знаю, что виллаки собирались сделать меня вашим смертным двойником — первым из бесконечного ряда Сапа Инков, послушных заместителей, кровно связанных с вами, — но мне это неинтересно. Я намеревался положить конец волнениям — я это сделал. Хотел освободить Змей, чтобы они могли действовать независимо и защищать интересы горожан, — этого я тоже достиг. Виллаки стали историей. Все остальное меня не волнует.

— Собираешься просто уйти? — спрашиваю я в замешательстве.

— Вот именно.

— Но… — Я останавливаюсь.

Мне хочется внести спокойствие в душу этого человека, но я не знаю, как сделать его счастливым и одновременно держать на расстоянии. Мне надо бы радоваться, что он уходит, но этого не происходит. Что-то во мне хочет, чтобы он остался. Инки думали, что мне нужен партнер. Я никогда не верил этим слепцам, всюду сующим свой нос, но они были знатоками человеческой натуры и экспертами по людским слабостям. Они считали, что я не могу править в одиночку. Есть ли у меня ахиллесова пята? Не пожалею ли я в один прекрасный день, что отпустил этого человека?

— Ты не должен уходить, — говорю я. — Можешь остаться, если не вождем Змей, то военачальником гвардейцев. Этого хотел Дорак. Он видел тебя в качестве замены Франку Вельду.

— Как вы об этом узнали? — спрашивает Джири.

— Это было в его заметках — частных файлах, к которым только у меня есть доступ.

— Начальником гвардейцев… — Он морщится. — Нет, спасибо.

— Может, хочешь другой пост?

— Нет. — Его глаза, принявшие без контактных линз свой натуральный цвет, твердо смотрят мне в лицо. — С меня достаточно. Я ухожу.

— Как хочешь, — вздыхаю я, — теперь осталось уладить только вопрос вознаграждения.

— Вознаграждения? — эхом отзывается он.

— Форд Тассо нанял тебя, чтобы найти и освободить меня, что ты и сделал. За это он обещал сказать тебе, где можно найти Билла Кейси. Я решил избавить его от этой работы и наградить тебя лично. Здесь адрес. — Улыбаясь, я достаю конверт, который приготовил еще неделю назад, но он не выражает никаких эмоций.

— Я уже нашел Билла, — говорит он спокойно.

Я удивленно смотрю на него:

— Когда?

— Вскоре после того, как начались волнения.

— Ты его убил?

— Это мое дело, а не ваше, — резко отвечает он.

— Какой ты раздражительный, — говорю я недовольно, хотя внутренне улыбаюсь. Мне нравится Эл Джири. Он не испорченный циник, старающийся урвать от жизни все, что возможно. Просто хороший человек, лучше, чем многие из тех, кого я знаю, гораздо лучше меня, хотя и с дьявольским напором и решительностью. Опасный враг, и это испытали инки на своих шкурах, но сильный союзник. Как бы мне хотелось убедить его остаться. Но я говорю: — Ну, что же, пусть будет по-твоему. — Я сжимаю руки, потом опускаю их. — Ты свободен. Благодарю и благословляю тебя перед уходом. Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, я откликнусь и сделаю все, что смогу. Но я не стану искать тебя и просить вернуться.

— Благодарю. — Он встает и протягивает мне кредитную карточку: — Мне дал ее Форд. Я снял немного денег, они понадобились мне вначале. Теперь мы в расчете?

— Господи, Джири, оставь ее себе, — смеюсь я. — Ты ее заработал.

— Нет, — говорит он твердо, — мне не нужны ваши деньги. Я пойду своей дорогой. Еще точно не знаю какой, но разберусь по ходу дела.

— Как хочешь. — Я беру у него карту и кидаю ее на стол, потом смотрю на Аму. — Ты не мог бы оставить нас наедине? — спрашиваю я Джири.

— Ама? — Он вопрошающе смотрит на нее.

Она бросает на меня холодный взгляд, потом вздыхает:

— Подожди меня снаружи, Эл. Я долго не задержусь.

— Ладно. Позови меня, если что.

Джири направляется к выходу, оборачивается и делает прощальный взмах рукой — я машу ему вслед, — потом подходит к двери и исчезает, оставив меня наедине с женщиной, по чьей любви я тоскую и чьей ненависти боюсь.

— Сколько времени прошло. — Я слабо улыбаюсь. — А ты так же красива, как и раньше.

— Ты принес меня в жертву, — говорит она тихо, сразу переходя к делу. — Дорак поставил тебя перед выбором — или я, или его империя, — и ты выбрал последнее.

— Я не мог поступить иначе, — бормочу я, — ты ведь знаешь.

— Разве? — холодно говорит она. — Я люблю тебя, Капак… — Мои надежды вспыхивают вновь. — Но не хочу. — И так же быстро угасают. — Любовь похоронена глубоко во мне, и я не могу так просто забыть ее.

— Я тоже. Я люблю тебя сейчас точно так же, как десять лет назад, но должен был сначала подумать о городе. И так мне придется делать всегда. Кардинал запрограммировал меня на это, так же как запрограммировал нас любить друг друга. Я беспомощен, как и ты.

— Я так не думаю, — возражает она. — Тебя он сделал другим. Ты должен был стать единственным в своем роде, независимым от других суждений для того, чтобы поднять его империю до тех высот, о которых он мечтал. Думаю, если бы ты ценил меня больше славы, то проявил бы волю. Но это не так.

— Но ты ведь все равно бы умерла, — жестко напоминаю я. — Как умерли все Аюмарканы.

Она горько улыбается:

— Этим вряд ли можно оправдать твой выбор.

— Я сделал то, что должен был сделать, — настаиваю я.

Но, по правде говоря, я сам не знаю, верю ли в то, что говорю. Десять лет твердил себе, что я пешка, но часть меня всегда сомневалась в этом. Возможно, именно здесь кроется причина моих ночных кошмаров, в которых я снова переживаю момент выбора и сгораю со стыда при воспоминании о нем.

— Давай не будем спорить, — говорит Ама, закрывая глаза. — Я здесь. Я вернулась, как и должна была. Я твоя. Делай со мной, что хочешь.

Я направляюсь, чтобы заключить ее в свои объятия, но непроизвольно останавливаюсь, когда она открывает глаза и смотрит на меня пустым взглядом.

— Нет, — хрипло шепчу я, — не так. Недостаточно, что ты любишь меня. Ты должна хотеть меня. Я не стану брать тебя против воли.

— Придется, — говорит она. — Потому что я не хочу тебя. И никогда не захочу. Но я люблю тебя и отдаюсь тебе. Не знаю, как долго смогу это выносить, думаю, что однажды перережу себе вены, но ты можешь обладать мною столько, сколько я проживу. Ты получишь все сполна.

Я чувствую, как дрожат мои губы, и прикусываю их. Я — Кардинал, а Кардинал не плачет ни при каких обстоятельствах. Я даже выдавливаю презрительную усмешку:

— Ты льстишь себе, если думаешь, что я отдам свое сердце шлюхе.

Она открывает рот от удивления:

— Что?

— Но ты ведь для этого себя мне предлагаешь? Отдашь мне свое тело, чтобы я делал с ним все, что хочу, а сама, лежа на спине и закрыв глаза, будешь мечтать о… о ком? О Джири? Ты ведь хотела бы спать с ним, а не со мной?

— Я бы хотела спать с кем угодно, кроме тебя, — бросает она, еле сдерживая слезы злости.

— Тогда уходи, — говорю я — и чувствую, как внутри все каменеет. — В городе полно шлюх. Нетрудно найти такую, которая, по крайней мере, не будет претендовать на мою душу.

— Ты… не хочешь меня? — бормочет она.

— Не в таком контексте. Если бы ты пришла ко мне с любовью, я бы сделал тебя королевой и поставил над всеми. Но отдаваться мне, как рабыня… это меня не прельщает. Я не могу любить женщину, которую не уважаю. — Повернувшись к ней спиной, я направляюсь к окну. — А как мне уважать шлюху?

Грубость необходима. Чтобы освободить ее, я должен ее прогнать. Она никогда не забудет меня, так же как и я никогда не смогу ее забыть. Но если мне удастся убедить Аму, что она мне нежеланна, может быть, она сможет жить без меня. Фердинанд Дорак любил женщину, которая не могла отвечать ему взаимностью. Вместо того чтобы упрятать ее в тюрьму, он повел себя гуманно — возможно, первый раз в жизни — и освободил ее. Я могу сделать то же самое, хотя я гораздо больший изверг и чудовище, чем он.

— Капак… я не понимаю… я думала… — Ама замолкает и встает.

Я не могу оторвать взгляда от ее отражения в зеркале. Она смотрит на меня и улыбается сквозь слезы. Я уже готов повернуться и броситься к ней, но не делаю этого. Если бы сделал, то не смог бы отпустить ее. Чудовище во мне взяло бы верх, и она была бы уничтожена.

— Спасибо, — шепчет она.

Я делаю вид, что не слышу. Утерев слезы, она идет к двери, поворачивает ручку и выходит, аккуратно закрыв ее за собой.

Я стою у окна, глядя на задний двор Дворца и думая о том, что раньше принес Аму в жертву, а теперь прогнал ее. Так проще. Жизнь вообще проще, когда смотришь на нее глазами бесчувственного животного.

Я вижу, как они выходят — черная и белая точки на расстоянии в пятнадцать этажей. Они идут к своим средствам передвижения — байку и скутеру, — потом останавливаются и о чем-то говорят. Очень хочется услышать о чем. Подъезжает машина, и они обмениваются словами с пассажирами. Джири смеется, шлепает ладонью по крыше машины, и та едет дальше. Пара еще некоторое время продолжает разговаривать, потом Джири что-то передает Аме. Она на прощание обнимает его и целует. Издали я не могу определить, чем вызван этот поцелуй — страстью или дружеским чувством. Затем она садится на свой скутер и уезжает. Джири отбывает вслед за ней, в последний раз медленно выезжая за ворота.

Я отхожу от окна и оглядываю кабинет, обдумывая свое положение. Исполнены все желания, которыми наделил меня Дорак: власть, богатство, влияние, армия, город… когда-нибудь, возможно, и весь мир. Я могущественнее всех своих предшественников, почти сравним с богами и вполне могу стать когда-нибудь одним из них.

Но я бы все отдал за то, чтобы поменяться местами с Элом Джири и получить этот поцелуй от Амы, а потом просто уйти, чтобы жить нормальной жизнью, умереть и никогда не возвращаться назад.

Глава третья ADIOS!

Мы молча стоим в лифте, пока он спускается вниз. Ама плачет. Я не знаю, что произошло в кабинете Райми, но думаю, что все пошло не так, как он ожидал. Я медленно выхожу из лифта и иду по двору, зная, что делаю это в последний раз. В памяти проносятся месяцы службы в Гвардии, счастливое время, когда я жил с Эллен, годы, потраченные на пьянство… вся моя жизнь.

Мы добираемся до наших байков, и я прочищаю горло:

— Ты сказала ему, что хотела?

Ама улыбается:

— Я сказала ему правду — что люблю его и отдамся ему, но, если был бы выбор, то я не стала бы иметь с ним ничего общего. — Она замолкает, и ее глаза затуманиваются. — И он отпустил меня.

— Что?!

— Он сказал, что не хочет меня. Назвал меня шлюхой. Вышвырнул вон, приказав никогда не возвращаться.

Я смотрю на нее в изумлении:

— А я думал, что он был создан любить тебя.

Она улыбается:

— Но он всегда стремился к большей свободе, чем остальные Аюмарканы. У него появилась возможность отвергнуть меня, и он ею воспользовался. Он сделал это ради меня, хотя и причинил себе боль. — Слезы текут по ее щекам, но это слезы любви. — Он одинок и всегда будет таким, но он освободил меня, потому что любит и не может смотреть, как я страдаю.

— Может, ты ему просто безразлична? — предполагаю я, но она отрицательно трясет головой:

— Нет, ему очень больно, но он вытерпит — ради меня. — Подняв голову, она смотрит вверх, на пятнадцатый этаж, потом мрачно отворачивается. — Этого почти достаточно, чтобы я захотела вернуться назад. Почти.

— И что ты теперь собираешься делать?

— Вернусь к Кафрану. — Она вытирает слезы со щек. — Займусь его новым рестораном. Заведу друзей. Постараюсь забыть о прошлом.

— Ты могла бы поехать со мной, если хочешь, — бормочу я, не глядя на нее.

— Предлагаешь мне тайный побег, Эл?

Я чувствую, что она улыбается.

— Мы неплохо тогда расслабились… — Я смущенно кашляю.

— Очень неплохо, — смеется она.

— Ну, так как? — Я с надеждой поднимаю на нее глаза.

— Нет, — вздыхает она, — я не говорю, что не хочу тебя, просто не хочу тебя сейчас. Я должна понять, кто я такая и чего жду от жизни. Этот город для тебя кладбище, а для меня — ясли. Я хочу здесь расти и набираться опыта. Однажды, возможно, я тоже уеду. Но не теперь.

— Думаешь, захочешь найти меня, когда этот день придет?

— Возможно, — усмехается она. — Держи со мной связь, сообщай, как твои дела и куда держишь путь.

— Хорошо. Кстати, я тебе кое-что должен отдать…

Я лезу в сумку, прикрепленную сзади к моему мотоциклу. В это время к нам подъезжает машина. Тонированное стекло опускается, и появляются улыбающиеся лица Форда Тассо и Джерри Фальстафа.

— Собрался в бега, Алжир? — гудит Тассо.

— Клянусь вашей старой морщинистой задницей, вы угадали, — смеюсь я, нагибаясь, чтобы лучше разглядеть их. — Как дела, Джерри? — Я не видел его со дня атаки на Петушиной площади, хотя слышал, что вскоре после этого он ушел в отставку с поста командующего гвардейцев.

— Не так уж плохо. — Он улыбается. — Бывает, конечно, кое-какой напряг от нового босса, но, если повезет, он недолго будет здесь обретаться.

— Осторожно! — ревет Тассо. — Я еще переживу тебя и все твое нежное и мягкое, как говно, поколение.

— Вы опять возглавляете гвардейцев? — спрашиваю я, слегка удивленный. — А как насчет ухода на пенсию?

— Хрен с ним, — хрипит Тассо, — я не предназначен для спокойной старости. Я получил такой кайф, снова вернувшись в игру, что больше не мечтаю о покое. Я на сверхсрочной, Алжир, сколько бы она ни продолжалась. Надеюсь, что еще немного поскриплю.

— Сумасшедший старый негодяй. — Я восхищенно качаю головой.

— В этом городе только таким и надо быть, — отвечает он, сверкнув единственным глазом, потом откидывается назад и кричит шоферу: — Домой, Томас!

Я, смеясь, хлопаю по крыше машины и машу им на прощание. Мысленно я желаю им удачи, хотя сомневаюсь, что они так уж нуждаются в моих пожеланиях. Есть люди, которые были рождены для преуспевания в этом городе, а Джерри и Тассо — два его любимых сына. Они дождутся своей удачи.

— Будешь скучать по ним? — спрашивает Ама.

— Да. Особенно по старому сукиному сыну. Но я это переживу. — Порывшись в сумке, я вытаскиваю и протягиваю ей куклу, которую собирался отдать до того, как нас прервали. Это ее аюмарканская кукла, та самая, которую я захватил в пещере Койи. — Позаботься о ней. — Ама внимательно разглядывает ее, поворачивая в разные стороны и прижимая к уху, чтобы различить тихое биение сердца. — Если с ней что-нибудь случится, тебе капец. Держи ее в надежном месте. Очень надежном.

— Обязательно, — отвечает она, пряча куклу за пазуху. Потом прокашливается и говорит: — Конечно, это не мое дело, но кукла твоего отца… что с ней случилось?

Я испускаю долгий вздох и хлопаю по сумке, лежащей рядом:

— Не беспокойся. Сразу после выхода из туннелей я не знал, что с ней делать. Но, поскольку у меня оказалось достаточно времени, чтобы подумать, теперь я знаю, как поступить.

— Поступишь по справедливости?

— Буду так справедлив, как только смогу, — улыбаюсь я.

Ама удовлетворенно кивает, потом обвивает меня руками и крепко целует. Поцелуй застает меня врасплох, и несколько секунд я не отвечаю на него. Потом мои руки смыкаются вокруг нее, и я возвращаю объятие. Наконец, мы с улыбкой отрываемся друг от друга. Может, это самообман, но мне почему-то кажется, что это не последний наш поцелуй. Когда-нибудь в каком-нибудь отдаленном уголке света мы поцелуемся снова. Я готов поставить на кон все, что имею.

— Увидимся, мистер Джири.

Послав мне воздушный поцелуй, Ама садится на свой скутер и, не оглядываясь, трогается с места, навсегда оставляя жестокого монстра на пятнадцатом этаже Дворца и вверяя себя туманному и неопределенному будущему. Я жду, пока она скроется из виду, потом медленно выезжаю за ворота Дворца.

— Adios! — кричу я, проносясь мимо ошарашенных гвардейцев, стоящих у ворот, и мчусь к последнему пункту назначения, прежде чем отправиться на вокзал и сесть в отходящий поезд.

Гарпии отсутствуют — должно быть, гуляют с Дженнифер, — а Билл наверху, рисует змей на стенах. Когда я вхожу, он работает над огромным гремучником, используя тоненькую кисточку, чтобы точно наложить цвета и оттенки. Незаметно войдя, я бросаю к его ногам свой подарок — куклу Паукара Вами — и жду реакции.

Глаза Билла сужаются, когда он видит меня. Потом он смотрит на куклу и медленно поднимает ее. Он молча изучает ее, дотрагиваясь кончиком пальца до татуировок на лице.

— Это человек из моих снов, — шепчет он.

— Подлинный Паукар Вами, — подтверждаю я, — тот самый, который обманом заставил тебя убить твою сестру. — Взгляд Билла становится жестким, и пальцы сжимают куклу. — Давай найдем пару стульев. Я хочу рассказать тебе одну историю…

Усевшись в пустой комнате в задней части дома, я вкратце рассказываю Биллу историю про Паукара Вами, про то, как он и другие Аюмарканы были созданы Кардиналом, какую роль в этом сыграли виллаки, как мне стало известно о моем отце, когда Билл свел нас десять лет назад, о его смерти, о годах моего превращения в него, о его воскрешении, о том, что случилось в туннелях и как серийный киллер связан с этой куклой. Не думаю, что Билл воспринимает все, но он схватывает самое главное. Куклу, которую он держит, можно использовать, чтобы навсегда изгнать наемного убийцу из его ночных кошмаров.

— Я не могу этого сделать, — под конец говорю я. — Каким бы негодяем он ни был, он мой отец, и мы слишком много пережили вместе. Но я не могу дать ему свободно бродить по свету. Его нужно остановить. И я считаю, что ты больше всех имеешь на это право.

Билл смотрит на куклу и молчит. Его лицо непроницаемо.

— Это то, чего ты хотел, — шепчу я. — Я отдаю его тебе для уничтожения. Ты осуществишь свою месть. Как только ты воткнешь иголку в сердце куклы, все будет кончено. Ты рассчитаешься с ним. Перестанешь видеть кошмары.

Билл поднимает на меня глаза — медленно, болезненно.

— Думаешь, они могут прекратиться? — хрипло произносит он.

— Очень вероятно.

— Жизнь без Змей, — бормочет он, переводя взгляд на куклу, — я забыл, как это может быть. Спать и не видеть снов про Змей, про смерть и про ужасные вещи… Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Хороший ночной сон — это вполне достижимо, — не соглашаюсь я. — Думаю, ты это заслужил.

Встав, я стараюсь придумать финальные фразы, но что здесь можно сказать? Этот человек разрушил мою жизнь, убил самых близких мне людей, толкнул меня на путь безумия и убийств. Если бы не он, виллаки до сих пор правили бы городом, ввергнув его в хаос, ведь именно это отвечало их планам. Ама была бы их пленницей. Змеи были бы марионетками в их руках. И возможно, я тоже принадлежал бы им. Священники имели намерения склонить меня на свою сторону. Если бы Билл не сообщил мне такой мотивации, возможно, я бы не устоял перед их призывами. Я больше не могу чувствовать к нему ненависти. Не знаю точно, что именно испытываю к этому несчастному старику, который сыграл в моей жизни такую критическую роль — одновременно плохую и хорошую, — но это не ненависть.

Не придумав никаких особенных прощальных слов, я довольствуюсь самыми простыми:

— Прощай, Билл.

Задержавшись, чтобы положить свой второй подарок возле старика — покрытый лаком палец, который я носил на шее последние десять лет, — я оставляю его в старой лачуге, на развалинах жизни, сидящим на полу в окружении Змей, прижав к груди куклу Паукара Вами, и тихо плачущим при мысли об освобождении и мирном уходе.

Железнодорожная станция. Солнце садится на западе, и я буду ехать вслед за ним по крайней мере в течение часа, пока поезд не повернет на север. Стану погружаться в долгий розовый закат, как удаляющийся ковбой. Мой билет годится до конца пути, если мне захочется отправиться в такую даль, но, вероятно, я сойду где-нибудь по дороге, в тихом городке или деревеньке, или просто спрыгну на ходу неизвестно где. Хотелось бы найти красивое местечко у реки и порыбачить там годик-другой, выбросив из головы все заботы и огорчения. А потом отправиться дальше, если захочется. Или остаться и мирно стариться, сидя у речки.

Поезд отправляется точно по расписанию. Я откидываюсь на спинку сиденья, в последний раз окинув город усталым взглядом. Трудно поверить, что здесь я провел такой большой кусок своей жизни в кольце серых зданий и пропитанных кровью улиц, погруженный в столь напряженную и жестокую жизнь. Что держит людей в больших городах, когда в мире столько огромных неисследованных пространств? Это, вероятно, сродни безумию или порочному пристрастию.

Очнувшись от задумчивости, я обнаруживаю, что смотрю на собственное отражение в оконном стекле, появляющееся, когда поезд въезжает в туннель. С закрашенными змеями, коротким ежиком волос и жаждой новых испытаний, я почти могу сойти за Эла Джири десятилетней давности, каким я был до того, как спустился в подземный мир инков. Я должен все время закрашивать своих змей. Возможно, когда-нибудь я пойду к специалисту, чтобы он удалил их. А может, оставлю их как напоминание о мраке и безумии. Когда-нибудь, через много лет, любопытно будет иногда стирать краску и разглядывать отметки далекого прошлого, осознавая, как мне повезло выбраться из него живым, невредимым и даже не потерявшим человеческого облика.

На той стороне коридора вагона малыш лет четырех или пяти совершает рывок к свободе от своей усталой матери. Она бросается за ним, но не успевает схватить. Я ловлю его и передаю в ее руки.

— Спасибо. — Она улыбается, потом начинает ругать ребенка низким, раздраженным голосом. Внезапно я слышу: — Если не будешь вести себя хорошо, придет Паукар Вами и съест тебя!

Я отворачиваюсь, чтобы скрыть усмешку. Паукар Вами никогда больше не станет есть маленьких детей. Но пусть живет себе в легенде, если так хочется людям. Мне нравится идея, что жизнь его продолжается таким образом. Он целиком вышел из фантазии и очень кстати снова возвращается в мир мрачных мифов.

Что касается меня, то я покончил с наследием прошлого. Не хочу, чтобы рассказывали истории про Эла Джири. С радостью кану в неизвестность, когда придет время и от меня останется лишь пепел. Пусть Капак Райми получит свое бессмертие, а Паукар Вами — свою дурную славу. Меня устраивают все те годы, которые я оставил позади, и мирный холмик в конце пути.

Преодолев окраины, поезд начинает набирать скорость. Я ищу глазами указатели того, что мы выехали из города, но их нет. Может быть, их сломали мальчишки, а возможно, просто никто не позаботился поставить, так что кажется, что город постоянно расширяется, пожирая все больше земли с каждым следующим годом. В один прекрасный день он может захватить всю планету, но это не моя проблема. Пусть с ней разбираются новые поколения.

Пока мы держим курс во мрак, подальше от туманных городских теней, я откидываюсь назад и закрываю глаза, наслаждаясь солнечным теплом, убаюкиваемый стуком колес. Через некоторое время я начинаю дремать, погружаясь в состояние, среднее между мечтами и реальным миром. В этой промежуточной реальности я оказываюсь сидящим на самом зеленом в мире берегу реки, где ловлю рыбу в самой чистой хрустально-голубой воде. Билл стоит рядом, насаживая наживку на крючок (не червяка, а крошечную змею).

Он ловит мой взгляд, подмигивает и забрасывает удочку. Позади нас то появляются, то исчезают туманные фигуры — Эллен и Ама, Капак Райми и Фердинанд Дорак, Никола Хорниак, Руди Зиглер, Сард, Форд Тассо. Франк Вельд вместе с Хайдом Уорнтоном вспоминают подробности того, как они были убиты. Мой отец не появляется. Я часто буду видеть его во сне в оставшиеся мне годы, но на таком дружеском сборище, как это, ему нет места.

На заднем плане что-то, шипя и шкварча, жарится на барбекю. Кто-то велит мне и Биллу поторопиться — все голодны и ждут, пока их накормят. Мы смотрим друг на друга, смеемся и открываем бутылки пива — лучшего приятеля бесед. Вскоре берег вокруг нас покрывается рыбой всевозможных видов и размеров, но вся она бледная и слепая.

— То, что надо! — кричит Билл, забрасывая леску в реку. — Ты выиграл. — Он встает, хлопает меня по спине, потом исчезает в толпе позади меня, чтобы пуститься в пляс со своей юной, смеющейся сестрой и элегантно одетой, чопорной леди, которая в другой вселенной была бы Маргарет Кроу. — Идешь? — уже издалека зовет Билл.

— Сейчас, — бормочу я, одновременно пребывая во сне и находясь в поезде в реальном мире.

Я откидываюсь на спинку сиденья и глубже погружаюсь в сон, в котором вижу много знакомых лиц — Ховарда Кета, доктора Сайнса, Али. И возникшего, как Саваоф, обнимающего каждой рукой стриптизершу древнего, ухмыляющегося Фабио. Когда вечеринка уже в разгаре, я забрасываю леску далеко на середину реки и продолжаю удить, наслаждаясь прохладным бризом, запахом жареной рыбы и предвкушая наступление ночи с полными приключений рассказами и приятными воспоминаниями в компании любимых утраченных друзей.

КОНЕЦ

Примечания

1

Известный голливудский актер, погибший в автокатастрофе в 23 года. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Человек, страдающий агорафобией, боязнью открытого пространства.

(обратно)

3

Название британской акустической системы.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Претендент на трон

  Глава первая ТОСТ

  Глава вторая РЕЛИКВИЯ

  Глава третья ЛЕДИ ИЗ МАВЗОЛЕЯ

Часть вторая Наемный убийца

  Глава первая ВО ИМЯ ОТЦА

  Глава вторая СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ

  Глава третья ДЕЖАВЮ

  Глава четвертая РАБОТА С ДОКУМЕНТАМИ

  Глава пятая ОКОЛЬНЫЙ ПУТЬ

  Глава шестая К К К

  Глава седьмая РЕКВИЕМ ПО СВОДНИКУ

Часть третья Нечестивые союзы

  Глава первая ЗМЕИ

  Глава вторая ПАПАША

  Глава третья РОК

  Глава четвертая БЕСЕДЫ С МЕРТВЕЦАМИ

  Глава пятая БЕСЧИНСТВА

  Глава шестая КРИК ГАРПИИ

  Глава седьмая СЕКРЕТЫ КИЛЛЕРА

Часть четвертая Сыны солнца

  Глава первая ПОСЛЕДСТВИЯ

  Глава вторая ЗМЕИ БРОСАЮТСЯ В БОЙ

  Глава третья СДЕЛКИ С ДЬЯВОЛАМИ

  Глава четвертая ВОЙНА

  Глава пятая ОЧИЩЕНИЕ

  Глава шестая МАМА ОККЛО

  Глава седьмая ПИСАРРО МК II

Эпилог Жизнь продолжается

  Глава первая К СВЕТУ

  Глава вторая ОДИНОЧЕСТВО НА ВЕРШИНЕ

  Глава третья ADIOS! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg