«Ночной фотограф»

Юрий Дихтяр Ночной фотограф Городской детектив о вампирах Предисловие

Юрий Дихтяр – популярный сетевой писатель, автор смелых, иногда даже слишком смелых, «черных» рассказов, отчаянный экспериментатор, написал мистический роман, точнее роман написал себя сам. Настоящий писатель знает, что не стоит тянуть за собой сюжет, лучше пускай сюжет ведет его сам. Неизвестно, какой был первоначальный замысел романа, но психологический тип главного героя, у которого даже нет имени, а только прозвище – Фотографа, окажется сюрпризом для читателя. Этот человек – слаб и беспомощен перед неумолимыми обстоятельствами, и его поведение мотивированно главным образом моральным инстинктом. Другими словами, он очень естественный, как истинная творческая личность. Есть вещи, на которые он не способен, например, на предательство. Поэтому он всегда на голову выше тех, кто сильнее. Он ведет себя как человек, не принадлежащий Системе. Он может принадлежать только тем, кого любит.

Современный читатель пресыщен вампирской темой, это правда. Но тем не менее, если писатели перестанут писать о вампирах, ему будет их не хватать. Вампиров в романе Юрия Дихтяра мы видим глазами Фотографа, у которого нет времени на размышления, слишком быстро меняются события: только мелькают их бледные лица. И это очень удачный ход. Подробности жизни этих существ в литературном произведении – признак плохого вкуса. Пусть тайна остается тайной.

Мне кажется, этот роман хорош тем, что выходит за рамки жанра. Подобные книги не надоедают и не разочаровывают. Именно их мы перечитываем по нескольку раз.

Я искренне желаю успеха этому талантливому писателю и восхищаюсь его безграничной фантазией.

...

Галина Пагутяк, писатель,лауреат Национальной премии имени Тараса Шевченко.

Он худой, грязный и вонючий. Сидит на разваливающемся диване, застеленном старым одеялом с выпирающими из дыр клочками серой ваты. Его ломает, и пот льётся ручьём, руки, лежащие на коленях, трясутся мелкой дрожью. У него давно нет имени. Все зовут его Шнурок. Все – это десяток таких же удолбаных торчков и дилер. Больше никто не подозревает о его существовании и никого не интересует, жив он или нет.

– Ты думаешь, кому-то есть до тебя дело? – кричу я ему. – Всё, я ухожу.

– Не гони, ты же понимаешь, мне палево ни к чему, стрёмно же. Просто дай мне дозу. Я отдам бабло, клянусь, завтра же. Дай!!! Дай или я сдохну прямо сейчас. – Слова тянутся, вязкие, словно плёнку с записью придерживают пальцем.

Я молчу. Минута, две. Кажется, он уснул, в глазах попытка думать, но думать он может только об одном.

– Лады, давай, я согласен. Но смотри, если я спалюсь, тебя найдут и…

– Знаю, знаю, не ссы, всё будет нормально. – Я достаю из кармана пакетик и бросаю на одеяло. Он хватает его, в глазах сразу появляется интерес и жажда жизни. – Только подожди, мне нужно минут семь, чтобы установить освещение. Потерпишь?

– Без базара. Я пока аптеку приготовлю. – Он достаёт из под матраса свёрнутое вафельное полотенце, серое, в жирных пятнах. Разворачивает, в нём пара одноразовых шприцов, кубики сухого спирта, вата, жгут – набор юного наркомана. – А куда фотки-то пойдут?

– Не знаю ещё. Пристрою.

Всё готово, мебели в комнате – диван, тумбочка, табурет и раскладушка, заваленная одеждой, так что с освещением проблем не будет. Пары галогенок и рефлектора вполне достаточно. Я проверяю экспонометр.

– Всё, поехали, только так, представь, что меня здесь нет, делай всё как обычно. В камеру не смотри, если я даже в рожу буду тыкать объективом. Понял?

– Да понял, понял, – он оживился, даже руки дрожать перестали.

Сухой спирт весело заплясал голубым огоньком, облизывая ложку с ширкой. Я щёлкаю не переставая. Глаза, руки в синяках от инъекций, грязь под ногтями, шприц, заползающий под кожу в поисках вен, так уставшие от постоянного насилования, что скрылись из виду. Затем приход, блаженство во взгляде, покой и умиротворение, тело, завалившееся боком на диван, струйка слюны, стекающая на грязную майку, комната с наполовину содранными обоями и мокрым пятном прямо посредине потолка, таракан на немытой тарелке. Всё делает цельный образ. На всё – меньше получаса. Я собираю аппаратуру и тихо выхожу. Мы уже друг другу не интересны. Мне точно до него нет никакого дела, даже если он уже никогда не вернётся из своего полёта.

Ненавижу наркоманов, хотя типажи очень яркие.

Выйдя на улицу, я отогнал от машины троих цыганят, заинтересованно заглядывающих в салон. Гетто. Грязь, покосившиеся халупы дореволюционной эпохи с облезшей штукатуркой и никогда не мытыми окнами. И это практически в центре двухмиллионного города. Многие и не подозревают о таких районах, откуда им знать, это не их территория, они ходят по хорошо освещенным улицам, живут в новых многоэтажных домах с детскими площадками, клумбами и супермаркетами. Оставайтесь там, вам здесь не место, здесь метили не вы.

Проехав пару кварталов, я попадаю в цивилизацию и вздыхаю облегчённо, словно проснулся после тяжёлого потного сна.

Телефон кричит мне «дынь-дынь, возьми трубку». Идиотский рингтон, но сменить лень да и бесполезно, так как любой рингтон идиотский, поставь ты песню, паровозный гудок или капание воды, он всё равно будет раздражать окружающих, и все будут пытаться незаметно посмотреть, у кого это так по-дурацки звонит телефон.

– Привет, у меня хорошие новости. Есть работёнка для журнала «Вокс». Представляешь?!!!

Звонит мой агент Кирилл. Агентом я называю его потому, что эта хитрая задница подкидывает мне работу с приятной регулярностью. У него связи везде, что касается шоу-бизнеса. Он всегда знает последние сплетни, а главное, в курсе всего, какие предстоят мероприятия, и держит руку на пульсе. Презентации, вечеринки бомонда, гастроли, новые звёздные проекты – Кирилл знает обо всём и срывает на этом копейку. Как именно, не скажу, хоть пытайте. Потому, что не знаю. Хотя, например, в моём случае, я плачу ему за каждую подогнанную мне работу десять процентов от заработка, но это была моя идея. Он даже отказывался сначала. Ну, да бог с ним, его работа – это его работа. Кто на что учился.

– Что ты сказал? – переспрашиваю я. – Для «Вокса»? Ты поплатишься за такие шутки!!

– Клянусь. Они делают заказной репортаж у нас в городе, и они хотят поработать с местными профессионалами. Ну, я и посоветовал им нашу знаменитость, показал им твой сайт и они сразу согласились.

– Круто! Приезжай сегодня на ужин, обсудим.

– Прости, старик, ты же знаешь – у меня расписание на три месяца вперёд. Хочешь, я внесу туда ужин с тобой? Давай на весну. На конец мая, – он ржёт в трубку. – Я тебе скину номер телефона их корреспондента, он завтра прилетает, останавливается в «Киевской». Зовут Михаил, я его пару раз встречал в тусовках, неплохой парень, вы сработаетесь. Всё обсудите: насчёт бабла, авторских прав и прочее. Это твой шанс, братан. Дерзай.

– Я тебя люблю, – говорю я. – Но если это шутка, ты будешь гореть в аду.

– Всё, меня фрицы ждут, до встречи. Ленке привет.

– Передам. Пока.

Чтобы переварить эту новость, мне пришлось остановить машину. Кутаясь в воротник курки, я добрёл до киоска и заказал себе кофе. Обожаю дешёвый растворимый кофе из стиков, залитый кипятком в пластиковом стаканчике. В нём есть что-то декадентское. Он действительно вкуснее и ароматнее всяких эспрессо, лаваццо, капучино, американо. Наверное, потому, что пьёшь его не в уютном кафе, а на улице, примостившись на пеньке или парапете под ветром, дождём или снегом. Он вместе с тобой переносит непогоду, вы становитесь близкими друг другу, как два одиноких попутчика.

Работа с «Вокс» давала мне множество бонусов. Во-первых, они платят не то, что эти бульварные газетёнки. Это действительно богатое международное издание, прожектор гламура и богатого образа жизни, и они не жалеют денег на поддержание имиджа. Во-вторых, засветившись там, я сразу поднимаю свой статус на несколько ступенек. И, в-третьих, возможность дальнейшего сотрудничества – довольно радужная перспектива.

Только неясно одно, почему я? Гламур – не мой формат, не то что не мой, а даже совсем наоборот. Полная противоположность. Мой формат – фекалии жизни, территория ночи, грязи, смерти, боли, уродства и абсурда. Странно, тем более, если они видели мои работы на сайте. Ну, ломать голову – не моё любимое занятие. Я допил кофе, долго искал урну, чтобы выбросить стаканчик, и в итоге швырнул его на тротуар. Чисто не там, где не сорят, а там, где стоят урны.

Отпраздновать это событие я отправился к Ленке. Ленка – моя младшая сестра. Когда мне исполнилось двадцать лет, а ей тринадцать, умерла наша мама. Врачи так и не определились с диагнозом, а в итоге – с заключением. Сказали, в организм поступает желчь, но вот почему, никто так и не смог определить. Остались мы с Ленкой одни. Отец бросил нас, сбежал с одним чемоданом и исчез из нашей жизни. Мать тянула, как могла, а теперь мы совсем стали сиротами. Я перевёлся на заочный. Опеку оформили быстро и без головной боли. Вообще, Ленка – единственный любимый мною человек. То светлое, что ещё осталось в моей мрачной жизни.

Лифт не работает, подниматься мне всего лишь на шестой этаж, и я пошёл пешком, читая граффити на стенах.

Когда мы покупали Ленке квартиру, дом был новый, светлый, с окрашенными бирюзовой краской панелями. За три года он превратился настоящий свинарник. Окурки, газеты, пустые бутылки в пролётах, подсыхающие лужицы мочи, вонь. На стенах не осталось живого места. Безграмотные стишки, маты, рэперские иероглифы, похабные картинки. И я знаю, чьих рук это дело. Это отпрыски лимиты, наехавшей в город в 80-е в поисках светлого будущего. Если родители ещё хранили крупицы домостроя, то у их детей вырваны все корни, это не их город, гены тянут их обратно к навозу, грязи по колено, самогону, пьяным дракам возле колхозного клуба. И они подсознательно пытаются превратить город в помойку, из которой с таким трудом вырвались родители. Эх, если бы мне попался хотя бы один художник! Но, как ни странно, при таком изобилии художеств ни разу не попадались сами авторы. Это не моя территория.

Дверь открыл Игорь – Ленкин парень. Они собирались пожениться уже второй год, но, то денег нет, то времени, и так и жили во грехе, не венчанные, не расписанные. Игорь мне нравился, он работал каким-то там менеджером в филиале фирмы, торгующей оргтехникой, и учился на заочном.

Зарабатывал он нормально, я ни разу не слышал от него матов, даже в анекдотах, и Ленка его любила безумно. Он мне нравился тем, что Ленка с ним действительно счастлива. Добряк – здоровяк с мощной мускулатурой и мягким характером.

– Привет, зятёк. Как поживаете? Ленка дома?

– Нет её, в институт поехала. Заходи. Пиво будешь? Да ладно, ладно, шучу. Трезвенник ты наш. Да и пива нет. Чай будешь?

– Давай, зелёного.

Я стал выставлять на стол гостинцы.

– Ничего себе!! Что за праздник?

– Включай чайник, сейчас хвастаться буду.

Игорь интересный собеседник, но после чашки чая, согревшись телом и оттаяв душой, мой уставший организм твёрдо требовал погружения в сон.

– Игорь, я тут немного подустал, можно я у вас пару часиков покемарю? Я тут, на тахте, с краюшку.

– Да спи, конечно, мне всё равно скоро на работу.

Я вырубился моментально, давно я не засыпал так уютно, как в детстве, когда слышишь, что мама возится на кухне, и подушка пахнет домом. Уже проваливаясь в лапы Морфея, я почувствовал, что меня укрывают пледом.

* * *

Разбудил меня Кизим. Спросил, еду ли я на день рождения к Борману. Чёрт, я совсем забыл!!! Смотрю на часы – поспал я всего два часа. Ленки и Игоря нет. Делаю себе чай с бутербродом, запихиваюсь бананом, и еду в ближайшую лавку сувениров. Выбираю самый дорогой кальян. Борман их коллекционирует – штук сорок по всей квартире, хорошо – площадь позволяет. В супермаркете цепляю бутылку Хеннеси. Подарок готов. В гробу я видел такие днюхи, на которые уходит весь месячный заработок.

Борман – великовозрастный сынок местного олигарха. Папаша его поднялся в 90-е на бандитской волне. Крышевал рынки, фирмы, заводы. Бригада бойцов работала денно и нощно. Но в свете последующих перемен Борман – старший быстренько развёлся и, так же быстренько женился на дочери высокого чиновника из столицы, то ли министра, то ли прокурора, не суть важно. Открыл десяток контор, скупил сладкие участки в городе за копейки, развалил пару заводов, и жизнь наладилась. Но бандита хоть во фрак одень, он бандитом и останется. Половину «армии» оставил при себе – отпетых головорезов. Одел их в стильные костюмы и галстуки вместо «Адидасов» и «Пум», и назвал личной охраной, в дополнение к прямым обязанностям решавшая еще и проблемы несговорчивых конкурентов. Местечковый Аль Капоне.

Сын его от первого брака, то есть Борман-младший, отцовской хваткой не отличался, и батя просто посадил его на ежемесячное пособие в размере бюджета небольшой фирмы, купил ему четырёхкомнатные хоромы в элитном районе и новый Порше, при условии, что сынок никогда не появится в его офисе. Младший пошёл во все тяжкие – кокс, девки, бухло, странные приятели. Я знаю его ещё по молодёжной тусовке. С тех пор общаемся редко, но регулярно. Пропустить его день рождения себе дороже, так как он обидчив и злопамятен, а учитывая нынешнее состояние его сознания, ещё и опасен.

Дверь открыла прекрасная нимфа в полупрозрачном халатике и чулках.

Нимфа уже глубоко навеселе, из комнат слышатся музыка, смех и мат, из чего я понял, что праздник в самом разгаре.

Моё появление встречают воплями и свистом.

– Какие люди!!! Где вас носило, офицер??? – именинник бросается обниматься и дышать на меня перегаром. – Заходи, знакомься, кого не знаешь. Я знакомить не буду, потому что половину людей сам вижу впервые.

Из толпы человек сорок я знаю практически всех, кого близко, кого заочно, тёлки всё те же, скукота и бесперспективность. Киваю, пожимаю руки, хлопаю по плечу, целую в щёчку, машу рукой.

Нимфа тащит меня танцевать, Кизим тащит меня на кухню, именинник пытается влить в меня виски, хотя знает, что я не пью. От грохота колонок вибрирует посуда, я соглашаюсь с Кизимом, что на кухне будет уютнее. Кухня у Бормана больше, чем моя квартира. На диване целуется парочка, целуется страстно, не смущаясь посторонних. Тип в голубой сорочке и галстуке, типичный яппи, ровняет кредиткой дорожки на стеклянной разделочной доске. Мы садимся с Кизимом и Борманом за барную стойку.

– Есть вопрос. – Борман наливает виски себе и Кизиму, мне – сок, подтягивает тарелку с закусками, – вот скажи, ты мне друг?

– А ты меня уважаешь? – пьяным голосом спрашиваю я.

– Нет, я серьёзно. Знаешь, сколько народа здесь бывает? И почему-то все уроды. Посмотри, из всех здесь присутствующих только два человека нормальные – ты и Кизим.

– А ты?

– Я? Не смешите, я хуже этих всех козлов, вместе взятых. Я их козломатка. Вот, вроде, люди нормальные каждый по отдельности, а как соберутся здесь – сволочи и дегенераты.

– Брось ты чушь нести, – говорит Кизим. – Люди развлекаются, веселятся, снимают стресс, избавляются от комплексов. Ты – их доктор Айболит Фрейдович.

– Ну почему вы себя ведёте нормально, а эти вот, – он показывает на целующуюся парочку на диване, – ведут себя как в борделе. Я их даже не знаю, даже понятия не имею, откуда они тут взялись. Эй, молодёжь, вы кто?

Он подходит к ним и трясёт парня за плечо. Тот отрывается от девушки, с недовольным видом оглядывается на Бормана и сразу же получает кулаком в нос. Бормана сорвало. Мы вскакиваем, хватаем именинника за руки. Яппи невозмутимо колдует над дорожками. Тёлка кричит, поправляет юбку и пытается пробраться к выходу. Борман вырывается, но мы держим его крепко, и он машет ногой, стараясь достать до перепуганной девушки. Он орёт матом, брызжет слюной.

– Пошла вон, шалава!!! Мразь!! Я тебя сюда звал?!

Парень с разбитым носом ловит струю крови в ладошку и тоже сматывается из кухни.

– Борман!! Спокойно!! Всё, все ушли, остались только свои.

– Отпустите меня, я спокоен.

– Уверен?

– Абсолютно.

Мы осторожно отпускаем руки. Борман подходит к парню, колдующему над кокаином, выуживает из заднего кармана брюк зелёную сотку, скручивает её в трубочку и тянет по дорожке в каждую ноздрю.

– Я спокоен, – говорит он, передавая купюру колдуну, – пойдёмте развлекаться.

Когда мы возвращаемся в комнату, обнаруживаем там полный беспредел. Нимфа в одних чулках пляшет на столе, прямо посреди салатов и бокалов. Барышня с поплывшим макияжем держит за галстук, как за поводок, стоящего на четвереньках респектабельного толстячка, самозабвенно лающего на нимфу. Кто-то уснул под окном, кто-то взрывает косяк, кто-то хлещет из горла виски. Абстрагированная парочка кружится в медленном танце, не замечая хаоса и отсутствия музыки.

– Сколько вы уже тут гуляете? – спрашиваю Бормана.

– Я не знаю, народ не переводится. Дня четыре, наверное. Я спать иду – народ ещё тусуется, просыпаюсь – народ похмеляется. И так весь день – кто-то приходит, кто-то уходит, кто-то за бухлом и бацилой бегает. Карусель.

– Тебе не надоело? Я бы с ума сошёл.

– Да не, нормально. Жизнь нам дана одна и прожить её нужно так, чтобы не было обидно, что ты её просто просрал, сидя в одиночестве возле телевизора, во! С классиками не поспоришь.

– Борман, – кричит кто-то из толпы, – у тебя фотоаппарат есть?

– У меня фотограф есть!! Дружище, где твой фотоаппарат? Народ хочет запечатлеться на память.

– Да легко, – я отыскиваю «Лейку» под кучей курток и пальто.

Голые ягодицы на фоне салатов, лающий тип на поводке, сигаретный дым, целующиеся парочки, окурки в суши, перевёрнутый бокал, задумчивый курильщик, Кизим в обнимку с пятью полуголыми девчонками. Пьющие из горлышка, спящие на полу, даже совокупляющиеся в дальней комнате, яппи со стодолларовой купюрой в носу, дорожки кокса. Я вошёл в раж. Я поймал образ.

* * *

Корреспондент журнала «Вокс» с завидным аппетитом наслаждается украинским борщом, картошкой со шкварками, котлетой по-киевски, варениками. И постоянно говорит, умолкая только чтобы выпить водки или закинуть в рот очередной кусок.

– Командировки – моя слабость. Новые места, новые впечатления, новые блюда, наконец, – машет наколотым на вилку вареником. – Да и чего лукавить, новые женщины. Если время позволяет.

Я даже удивился, когда он сказал о женщинах. Думал, что он педик.

Открытый взгляд, мелированные волосы, модная стрижка, серьга, часы Tissot, золотой массивный перстень с монограммой, холёные ногти, свитер с альпийским узором. Респектабельность и гламур. Ходячий журнал «Вокс».

– Мадонна прислала мне открытку к рождеству. Такую трогательную, с ангелочками. Она очень приятная женщина, я у неё интервью брал, – ещё одна рюмка водки. Есть и говорить одновременно могут только таланты.

Я уныло ковыряю салатик.

– У тебя очень креативные работы. Очень. Это как раз то, что нам сейчас нужно. Я им так и сказал – этот репортаж я буду делать только с этим парнем! Наши слащавые фотографы не смогут передать атмосферу. А он, то есть, ты, сможет! Такой коктейль отталкивающего и притягательного. Это, прости, взгляд маньяка. Без обид, это комплимент.

– Что я должен буду снимать?

– Не спеши. Переваривание пищи не способствует перевариванию мыслей. Что у вас принято на десерт?

Боже, он съел в один присест мою недельную норму. Мне этот парень определённо нравится.

– Кисель из сухофруктов.

– Кисель? Ты шутишь? Ха, ну конечно шутишь! Хорошо, наверное, остановлюсь на кофе. Официант! Два эспрессо. Ты с сахаром? – спрашивает меня. – Два эспрессо без сахара через пятнадцать минут.

Он встаёт, двигает плечами, разминаясь.

– Покурим?

Мы выходим в курилку, усаживаемся на диванчик. Михаил угощает меня длинной тонкой сигарой и даёт подкурить от позолоченной Зиппо. Сигара пахнет ванилью и корицей.

– Итак, коллега, нам придётся снимать бал вампиров, – он сказал это так буднично, как будто мы будем снимать девчонок на окружной. – Тёмная история с этими вампирами. Репортаж заказной, журналу отвалили немало зелени. Решили даже весь номер журнала делать под вампирскую тематику. В вашем городе существует что-то вроде секты или ордена. Или скорее фан-клуба вампиров. Не слышал?

– От тебя первый раз.

– Не удивительно. Они закрыты, засекречены, на этом и строится их бизнес. Попасть к ним на вечеринку нереально, если ты не адепт. Но за небольшое пожертвование, например, тысяч пять баксов, для тебя сделают исключение. Улавливаешь мысль? Раз в месяц они собирают человек двадцать таких счастливчиков и устраивают для них шоу. Мистика, лёгкие наркотики, психологическая обработка, вживление в атмосферу, и под конец – свальный грех. Конечно, это всё только один раз, только для вас, эксклюзивно и прочая пурга. Итак, что мы имеем в итоге? Сто штук зелёных, минус расходы на пиво, чипсы и девочек. Никаких налогов и пенсионных фондов. Не слабо, да? К ним запись на год вперёд. Репортаж в «Воксе» сразу поднимет размер пожертвований раза в два, плюс регион лохов расширится.

Значит, мы должны им сделать такой пиар, чтобы богатенькие экстремалы, скучающие кошельки, сразу же захотели попасть в лапы графа Дракулы. Мы должны максимально заинтриговать, напугать, но в то же время заманить, приворожить, понимаешь? Это как посмотреть на дохлую кошку. Знаешь, что это мерзко, но всё равно посмотришь.

Завтра нас заберут от гостиницы и отвезут на место. В шесть вечера.

Мы выпили кофе и вышли из кафе. Дождь лил как из ведра, хорошо, что моя машина стоит недалеко.

Осень никак не хочет уступать зиме. Ночные заморозки переходят в дневную слякоть.

– Какие планы на сегодня? – спросил Михаил.

– Даже не знаю, наверное, прокачусь по ночному городу, может, что интересное попадётся. Ночью вылезает на улицы вся мразь. Её и днём хватает, но она растворяется в толпе, а ночью – как на ладони.

– Слушай, а можно с тобой? Интересно посмотреть на работу мастера.

С одной стороны, не охота возиться с этим Гаргантюа, с другой – не так скучно будет.

– Ну, давай, только отоспаться надо. Сейчас двенадцать, давай я заеду за тобой в одиннадцать вечера.

– Замётано. Подбросишь?

Я отвожу Михаила к «Киевской», смотрю, как он под ливнем бежит к гостинице, прыгая через лужи. Странный он. Совсем не похож на корреспондента, слишком простая речь. Знаю я этих гламурных журналистиков, они так и сыпят витиеватыми заморскими словечками, брендами, именами. А этот – открыточка от Мадонны.

Я заезжаю в супермаркет, затариваюсь и еду домой. Нужно ещё поработать над фотографиями наркомана.

Мой хлеб – фотография изнанки жизни. Бомжи, алкаши, наркоманы, отморозки, гопота, трупы, аварии, пожары, грязь – всё это моя территория. У меня есть сайт, где я выкладываю всё, что снимаю. Его посещают маньяки, извращенцы и социальные работники. Покупатель есть на любой товар, и на мои работы тоже. Люди со всего мира платят мне за негатив. Я всегда в нужном месте в нужное время. У меня информаторы в милиции, в пожарной службе, в скорой помощи, у меня свободный вход в морги и больницы. Конечно, не бесплатно. Но это себя окупает. Местные издания всегда рады мне, потому, что их журналисты приезжают на место события, когда всё уже убрано, покойники увезены и кровь посыпана песком. Мобильность – мой главный конёк.

Дома как всегда беспорядок. Гора немытой посуды, незастланная постель, хаос и бардак. Даже не пытаюсь это исправить. Бесполезно. Готовлю омлет, отвариваю сосиски, быстро перекусываю и сажусь за компьютер. Нужно ещё успеть пару часов поспать.

* * *

К вечеру дождь закончился, тучи разлетелись по своим делам, морозец подсушил асфальт, и полная луна висит над городом как прожектор. Михаил ожидает меня у входа в гостиницу. Он в спортивной куртке с капюшоном, джинсах и кроссовках. На голове вязаная шапочка. Я ставлю диск «Стрэй Кэтс» и мы едем по пустеющим улицам. Через час – полтора город вымрет. Но я знаю места, которые нас интересуют. Это скопища ночных киосков и кафе возле выходов из метро или крупных перекрёстков. Туда сползаются остатки городской жизни, отфильтрованной ночью. Туда идут гонцы за водкой, сигаретами и закуской. Там ждут клиентов ночные бабочки. Там можно разжиться наркотой. Пороки страждущих да насытятся.

Мы разговариваем о музыке, так как все попытки поговорить о журнале зачахли на корню. Михаил съезжает с темы корректно и грамотно. Ну, что ж, зато он оказался заядлым меломаном, как и я. Меломаны вымирают как вид. Потому что вымирает музыка. Никто не будет собирать, коллекционировать, а тем более изучать творчество однодневок. Сейчас даже музыка стала фаст-фудом – не насладиться, а перекусить на ходу. Мы говорим о Френке Заппа, о Криденсе, о луизианском блюзе. Я ещё больше стал уважать этого парня.

Останавливаемся возле злачных мест и просто стоим в ожидании чего-нибудь интересного. Людей мало – одиночки подходят к киоскам, покупают сигареты или пиво и уходят в темноту. Меняем дислокацию – там тоже спокойно. Делаю несколько снимков пьяной парочки. Полнолуние даёт хорошую подсветку для ночной съёмки. Едем дальше, останавливаемся возле выхода метро, выходим размять ноги. Рядом четыре киоска и забегаловка. Обычный строительный вагончик, оборудованный под кафе. Покурив, садимся обратно в машину, и тут из вагончика с криком вываливается пьяная толпа. Трое мужиков вытаскивают четвёртого и начинают его избивать ногами прямо возле входа. Бьют жестоко, стараясь попасть в лицо.

Хватаю фотоаппарат, опускаю стекло и щёлкаю кадр за кадром. Бьющие хохочут, не переставая бить скрутившегося калачиком парня. Михаил недоуменно смотрит то на меня, то на сцену возле кафе. Внезапно один из бьющих разворачивается и уверенным шагом идёт к нам. В руке, непонятно откуда взявшаяся, то ли палка, то ли кусок трубы.

– Сука! Я сейчас кому-то пофотографирую!!! – кричит он и ускоряет шаг. Я включаю зажигание, прикидывая, успею ли сорваться с места, пока он не дошёл, но в это время корреспондент открывает дверцу, выскакивает наружу и бежит навстречу гопнику. Мгновение и тип с трубой лежит на подмёрзшем асфальте и не шевелится, а Миша мчится к оставшимся двоим, которые замерли в недоумении, и стоят, не зная, лезть ли в драку или бежать.

– Крутой, да?!!! Ну иди сюда! – оживает один и становится в стойку. Пока я достал из под сиденья биту, пока выбрался из машины, с теми двоими тоже покончено. Один стоит на коленях, закрыв лицо руками и громко подвывает. Второй просто лежит в позе эмбриона и не подаёт признаков жизни.

– Ты его что, убил? Ты их всех убил? – спрашиваю я.

– Да нет, поспит немного и всё пройдёт. Йо-хохо! – оглашает он местность победным воплем. – Давай, фотографируй и поехали, пока менты не подъехали.

Я бегу за «Лейкой». Избитый парень с перепуганным взглядом. Кровоподтёк на пол-лица, окровавленный рот, разорванная куртка. Воющий хулиган, двое «трупов», лицо бармена, выглядывающее из вагончика, тусклые огни киосков, полная луна над городом. Образ, главное – поймать атмосферу.

Мы едем ко мне, на сегодня хватит.

– У меня пояс по джиу-джитсу, – оправдывается он. – И ещё я кандидат в мастера по боксу. В молодости занимался. Давно не дрался. Так руки зачесались, что невмоготу. А чего они втроём на одного?

– Давно не дрался? Ты это дракой называешь? Это просто казнь. Благослови тебя Чак Норрис, здорово ты их уделал. Научишь? Ты – человек-загадка. У тебя ещё много тузов в рукаве?

– Есть ещё туз. Я делаю изумительный салат, только нужны ингредиенты. И водка. Есть по пути ночной магазин?

* * *

– Процесс поглощения пищи начинается с глаз. Еда должна быть красивой.

Салат у нас не получился – мы забыли купить майонез. Михаил ловко орудует ножом, режет овощи, ветчину, сыр, всё это раскладывает на блюде феерическими волнами, горками, веерами, высыпает сверху морской коктейль и украшает зеленью. Вся посуда свалена в раковине. Я бросился её мыть, но был остановлен мудрой фразой – ночь нам подарена не для плескания в мойке. Два часа ночи, всё готово – со стола убран хлам, постелена салфетка, на неё водружено блюдо с нарезкой. Из морозильника достаётся запотевшая бутылка водки.

– А ты что, совсем не употребляешь? – Михаил наливает себе водку.

– Абсолютно.

– А как же ты стресс снимаешь?

– А я его не надеваю, – шучу я. – У меня вся жизнь стресс. А бороться с жизнью не хочется.

– Ну, молодец. За трезвенников, язвенников и прочих закодированных граждан. – Михаил чокается с бутылкой. – И правильно, что не пьёшь. От этой гадости одни неприятности. Как-то куролесили мы по городу с французами. Разошлись под утро. Я отвёз их на такси в отель, а сам решил пройтись пешком. Мне ходу минут пятнадцать до дома. Иду, значит, пополам, ножки заплетаются, ручки расплетаются, голова уже спит. Автопилот включен. А уже светает, красиво так, улицы пустые, только дворники на горизонте портят пейзаж. И тут на ухо мне кто-то: «Молодой человек!!!». Я с перепуга чуть не грохнулся. Разбудили. Открываю глаза – рядом со мной медленно так едет милицейский «бобик», а из окна рожа в фуражке ко мне обращается. «Ну, говорю, я – молодой. Что нужно?» А он вежливо так, мол, подскажите, который час. Я навожу резкость на часы, говорю – пять часов. А он – а чего, говорит, утра или вечера? Я и думаю – какого бы это я в пять утра по городу шлялся? Вечера, говорю. Ну, тогда поехали с нами, меня под белы ручки и в машину. Пришлось, конечно, им зачитать их права, отпустили. Но сам факт!!!

У меня чувство, будто знаком с Михаилом давно, что мы дружим с детства. Прекрасное чувство юмора, неутомимость, оптимизм делают его обаятельным и своим в доску.

Люди меня утомляют своей болтливостью. Грузят проблемами, доверительно шепчут чужие секреты, несут чушь беспросветную, сплетничают, умничают. Сплошное пустозвонство. Это утомляет и вводит меня в состояние смертной скуки. Мне намного интереснее наедине с собой. Для себя я – лучший собеседник.

Только два типа говорящих людей мне интересны – у которых могу получить информацию, и которые могут заменить музыку как фон, не требуя постоянного внимания. Те, кто говорят не для того, чтобы их слушали, а ради самого процесса. Михаил – яркий представитель второго типа говорунов.

– Что ты думаешь об этих вампирах? – спрашиваю я.

– Хм, это, скорее всего, кружок извращенцев. Кто-то отдыхает, расписывая пулю, кто-то ходит в сауну, кто-то ездит на велосипеде. Я даже знаю людей, посещающих концерты камерной музыки! Представляешь? Некоторые переодеваются хоббитами и бегают по лесу с деревянными мечами. Почему бы кучке единомышленников не нарядиться вурдалаками и не устроить пирушку с распитием томатного сока и пачканьем друг друга кетчупом? Мир полон странных людей.

– Это точно, – говорю я, – цирк уехал без клоунов. Я и сам знаю массу людей со странными вывихами. Хотя, если подумать, всё что мы делаем, к чему стремимся – игры детей дошкольного возраста. Есть игрушка, неважно, что это – деньги, власть, женщина. Что угодно. Взрослая игрушка. И ты пытаешься её получить любой ценой. Хотя ты жил без неё и мог бы спокойно жить и дальше. Но нет, эти дети капризны и избалованы. И поехало – чем выше цена этой игрушки, тем больше крови льётся. Большие, жадные, тупые дети. Занесло меня не туда, прости.

– Ну, почему? Хорошая тема. А ты в какие игрушки играешь?

– Не знаю даже. Наверное, меня хорошо воспитали. А ты?

Михаил задумался. Я вижу, что его зацепило, и задумался он скорее, чтобы найти ответ для себя, а не для меня. Он наливает себе рюмку, выпивает. Молча хрустит огурцом.

– Э! Ты заснул? – спрашиваю я.

– Да нет, напился я. Поеду – ка я в гостиницу. Который час? Ух, уже пять часов.

– Утра или вечера?

Уставшая улыбка в ответ.

– Как вызвать такси? Ты же помнишь, в шесть возле гостиницы?

Я проснулся от запаха кофе и звона посуды. Шарю ногами, безуспешно пытаясь найти тапки. В итоге, бреду босяком по холодному полу. Отопление включили, а подогреть забыли. В квартире свежий горный воздух, чуть ли не пар изо рта валит. На кухне Ленка моет посуду.

– Привет, сестрёнка. Оставь, я сам помою.

– Ага, помыл уже. Когда ты уже женишься? Ты любишь уют и порядок в доме?

– Не-а, – отвечаю. – Творческий беспорядок – моя стихия.

– И что же творческого в этой горе посуды?

– Ладно, не ворчи.

– Давай, топай в душ.

Стою под прохладными струями воды. Смываю с себя всю грязь вчерашнего дня. Чтобы испачкаться днем сегодняшним. Мне иногда бывает страшно из-за мысли, что однажды мне не удастся смыть с себя душевную грязь. Страшно, что могу стать одним из героев моих фотосессий, которые и марают меня день ото дня.

Сбриваю трехдневную щетину, растираюсь полотенцем, щедро обливаюсь одеколоном и выхожу на кухню, где меня ждёт крепкий кофе и тарелка ещё горячих оладей. Лена в комнате шумит пылесосом.

– Только на столе ничего не трогай, – кричу я.

Пью кофе. Обжигающий и терпкий. Умеет Ленка делать кофе. И оладьи. И посуду мыть. Некоторые в свои двадцать лет умеют только… эх, ладно. Люблю гордиться сестрой под чашечку кофе.

Наконец появляется Ленка, садится устало на табурет.

– Тебе срочно нужна женщина. Иначе твоя квартира превратится в ферму по выращиванию пенициллина. Повторю вопрос – когда ты женишься? В конце концов, могу я погулять на свадьбе брата?

– Не родилась…

– Знаю, знаю, не родилась ещё та принцесса – пародирует она меня. – Что ты новенького отснял?

– Да так, некогда даже на комп скинуть. Сегодня еду фотографировать вампиров.

– Кого?

– Вампиров. Вурдалаков.

– Понятно.

– Что тебе понятно?

– Вампиров, – повторяет она. – А завтра телепузиков. Мёртвых телепузиков в лужах йогурта, вытекающего из их перерезанных горл. Или горлов? Как правильно?

– Горлей.

– Точно.

– Я не шучу. – рассказываю ей о Воксе, о бале вампиров, о чудо – корреспонденте Чаке Норрисе, пожирающем всё на своём пути.

Время уже поджимает. Одеваюсь в парадно-выходное светлые брюки, белую водолазку и пиджак от самого Юдашкина, подаренный мне одной из прежних пассий.

Решаю ехать на метро. Не хочется оставлять машину на ночь неизвестно где. Лена по дороге к метро щебечет о предстоящей сессии, о том, что на Новый Год они хотят поехать в Испанию, что нужно покупать новый телевизор. Я просто слушаю её голос.

* * *

Возле гостиницы нас уже ждёт ярко-красный Додж, раритетный, сороковых годов, с никелированным оскалом и выпученными фарами-глазами. Он смотрится непривычно на фоне новых силуэтов автомобилей, выигрышно непривычно. Элегантный как рояль. Водитель в форменном кителе и фуражке открыл нам дверь, и мы тонем в кожаных сидениях. Внутри автомобиль тоже весь красный, даже руль оплетён кожей цвета малинового варенья. Кровь. Довольно эффектно. Тусклая подсветка салона создаёт впечатление, словно находишься в мастерской фотографа.

Водитель не менее колоритный. Бледное худое лицо. Впавшие щёки, тени под глазами, невозмутимое выражение лица.

Мы едем по городу, вижу, как прохожие оглядываются на эту кровавую реликвию. Едем молча. Худая спина шофера вынуждает нас молчать. Неловко разговаривать при этом вурдалаке.

Город закончился, и мы мчимся вдоль залитых лунным светом полей. Минут через десять мы въезжаем на просёлочную дорогу, пролетаем дачные участки с теплицами и огородами. Михаил сосредоточен и внешне спокоен. Возможно, обдумывает текст репортажа или вопросы для интервью. Я же чувствую себя неуверенно. Меня начинает охватывать какой-то неконтролируемый страх. Ладони становятся липкими, и лёгкой судорогой сводит икры.

Водитель вдруг оборачивается к нам, у него нет лица. Морщинистое рыло летучей мыши, с дырами ноздрей, огромной пастью, в которой обнажается ряд мелких острых зубов и два клыка, похожих на когти хищника. Он отпускает руль и перелезает к нам на заднее сидение, протягивая ко мне лапы, чёрные и когтистые. Он движется по паучьи, широко расставив локти и колени, рывками, какими-то фрагментами. Я видел такое в японских ужастиках. От ужаса не могу не то что закричать, а и вообще пошевелиться. Михаил поворачивается ко мне, как-то замедленно, протягивает ко мне руки с костлявыми пальцами. У него глаза без век с вертикальными кошачьими зрачками.

Пасти голодно-похотливые. За спинами бьются перепончатые крылья. Бэтмены, меня съедят бэтмены. Ничего не могу сделать, я парализован и обездвижен.

Стоп!!! Нужно что-то делать со своей фантазией. Но я действительно не могу контролировать накрывшую меня панику. Еле сдерживаю желание со всей силы ударить водителя в затылок, выпрыгнуть на ходу из автомобиля и бежать по светящемуся от лунных лучей лесу, пока не упаду от изнеможения.

Я вижу в зеркале заднего вида лицо водителя. Никаких эмоций. Истукан с серыми безжизненными губами. Михаил, кажется, задремал.

А мои мысли все сосредоточены на вампирах. Вот мы останавливаемся посреди леса. Шофер исчезает. На обочине стоят чёрные силуэты. У них непропорционально длинные руки, просторные плащи. Или крылья. Некоторые взмывают в воздух и парят над автомобилем.

Остальные медленно идут к нам. Я вываливаюсь из дверей и бегу по лесной дороге. Надо мной планирует огромная чёрная тень. Кошки-мышки. Летучая тварь то взмывает ввысь, то падает в пике, проносясь над головой, то отстанет, то обгонит. Наконец длинные жёсткие пальцы с когтями впиваются в шею и швыряют меня в грязь.

Когда же мы уже приедем? Я или сойду с ума, или убью водителя.

Наконец фары высветили кованые ворота, высокий кирпичный забор. Вокруг тонет в лунных лучах сосновый лес. Шофёр посигналил, и ворота раскрыли свою зловещую пасть, впуская нас в неизвестность. Перед нами предстал двухэтажный дом – чудовищное смешение стилей. Готические стрельчатые своды каким-то образом ужились с античными колоннами и романтическим балкончиком, на углах которого восседают клювоносые горгульи. Архитектор – большой оригинал.

Из дома выходит человек в длинном чёрном плаще с красным подбоем и в нелепом цилиндре на голове. Но не идёт нам на встречу, а остаётся ждать у входа. Водитель открывает дверь автомобиля, и мы выходим на свежий воздух. Я достаю из багажника сумку с фотооборудованием. Михаил как-то изменился. Он стал похож на легавую в предчувствии охоты. Вот она – журналистская хватка.

– Мне показалось, что нас везли на бойню. Я чуть со страху не обделался, – прошептал я.

Корреспондент кивнул головой.

– Они отрабатывают деньги. Антураж, достоверность происходящего.

– А кто сегодня будет из олигархов?

– Никого. Сегодняшнее представление только для нас. Для прессы. Ну что, пошли?

Мы двинулись к дому.

– Здравствуйте, как доехали? – приветствует нас стоящий у входа в дом «дракула».

– Ужасно, – говорю я.

– Я рад, что вы довольны.

У него такое же бледное лицо, как и у водителя. В лунном свете кожа прямо светилась серовато – белым оттенком.

– Проходите в дом. – Он открывает тяжёлую дверь и пропускает нас внутрь. С улицы попадаем в огромный зал. Тяжёлые шторы из алого бархата, витраж, изображающий чертей, издевающихся нам грешниками. Огромная люстра нависла над длинным массивным столом. Масса свечей, расставленных, где только можно. Я сразу стал присматриваться к ракурсам. Освещения достаточно, яркие цвета интерьера дадут объем и глубину. Должно получиться интересно.

– Меня зовут Роман, сейчас к вам выйдет Мастер. Присядьте пока, – он указывает на диван.

Я никак не могу оторвать взгляд от его лица. Нездоровый цвет кожи, синеватые губы, крючковатый нос. Типичный вурдалак, каких я насмотрелся в фильмах ужасов. Куда мы попали? А вдруг это и правда логово кровососов? Меня опять начал накрывать страх.

Роман ушёл, и мы садимся на диван. Я обвешиваюсь чехлами со сменными объективами, проверяю вспышку. Готов к труду и обороне. Делаю пару пробных снимков. Михаил возится с диктофоном.

– Тебе не страшно? – спрашиваю я.

– Есть немного. Молодцы они. Понимаешь, здесь должно быть страшно. За это и платят деньги.

– А почему они такие все бледные? Меня это пугает. Хочется отламывать ножки от стульев и забивать им в сердце. Инстинкт самосохранения подсказывает.

– Брось, это же грим.

– Серьёзно?

– Конечно. Они напудрены в три слоя.

К нам идёт Роман.

– Прошу, Мастер ждёт вас у себя.

Ведёт нас на второй этаж по изогнутой лестнице по краям зала. На стенах висят портреты таких же напудренных вурдалаков. Картины маслом, стилизация под старинную живопись.

Мастер сидит в резном старинном кресле за шикарным столом с гнутыми ножками и резьбой на торце столешницы. На Мастере рубашка с воротником жабо, замшевый сюртук. Волосы зачёсаны назад, обильно налакированные. Тот же мертвецкий цвет лица. Теперь я вижу, что это пудра. Кто-то играет и в такие игры. Взрослые люди, чего им не хватает в жизни? Что заставляет их заниматься подобным бредом? Из-за чего они надевают на себя эти дурацкие наряды, посыпают себя косметикой, и всё это с серьёзным видом? Взаправду. Почему бы ему сейчас не сидеть перед телевизором с банкой пива? Или учить сына выпиливать лобзиком? Или заниматься любовью с женой? Или любовницей. Неужели любовь хуже этого унылого карнавала?

– Хотите кофе? – спрашивает Мастер.

– А разве вампиры пьют кофе? – спрашиваю я.

– Молодой человек, ваш сарказм неуместен. Мы не вампиры. Мы их сподвижники.

– Вы верите в вампиров? – спрашивает Михаил.

– Вы смотрите новости? Слышали о чудовищном цунами, стёршем с лица земли город Порто-Вело в Испании? Дома уносило в океан, такие были волны.

– Нет, не слышал, а что? При чём здесь…?

– Как вам эта весть?

– Очень прискорбно. Люди, наверное, погибли. – Михаил потерял контроль над темой. – Но при чём здесь вампиры?

– А при том, что вы поверили в такую новость. Почему вы просто так поверили в это?

– Не знаю, а почему бы и нет?

– А потому что Порто-Вело находится не в Испании, а в Бразилии. Мало того, в тысячах километров от океана. Там определенно не может быть цунами.

– Ну и? Я не пойму к чему вы клоните?

– К тому, что если Вы легко поверили в одну чушь, то почему вы не можете поверить в другую. Что Вам мешает? Вы верите в Бога?

Я с любопытством наблюдал за этой дискуссией. В принципе, Мастер был прав.

– Наверное, да.

– Вы верите в то, что Иисус воскрес и вознёсся на небеса? Что он был зачат от святого духа? Что Бог слепил человека из глины, что он создал мир за шесть дней? Знаете, чем религия отличается от Порто-Вело? Порто-Вело хотя бы звучит правдоподобно.

– Хорошо, – Михаил выбит из колеи. – Но Вы не ответили на мой вопрос. Мы здесь для того, чтобы сделать свою работу. Для этого Вы, вместо того, чтобы разводить полемику, должны помочь нам разобраться во всём и преподнести в выгодном для репортажа свете. Скажите, Вы верите в вампиров? Просто ответьте на вопрос.

– Нет, – Мастер иронично улыбается. – Я не верю в вампиров. Слово «вера» уже подразумевает сомнение. Я не знаю точно, но мне очень хотелось бы, а вдруг это существует – давай, я буду верить в это. Так, на всякий случай, чтобы чего не вышло. Вот что значит вера. И поэтому, я смело могу сказать, что я не верю в вампиров. Я знаю, что они существуют. Я это точно знаю. Верой здесь и не пахнет.

– Что-то наша беседа слишком агрессивна, – говорит Михаил, – я, пожалуй, не откажусь от кофе.

– Хорошо, – Мастер выходит из-за стола, – у нас есть ещё часа два для общения. Адепты прибудут к десяти. Начало в полночь. Давайте пройдём в трапезную и продолжим там.

Мы проходим через зал. Эхо дублирует наши шаги. Я пытаюсь проникнуться атмосферой, увидеть то, что раскроет картинку, проявит нюансы и акценты. Отражение алых штор в паркете, разнокалиберные свечи, изгиб лестницы.

Трапезная представляет собой большую комнату с длинным столом и деревянными скамьями, старинный шкаф с посудой. Роман уже здесь, накрывает стол. На столе – блюдо с жареным мясом, овощами и зеленью. Бутыль вина, медные чаши. Тарелок, вилок и ножей нет. Наверное, у вампиров принято есть руками.

– Здесь у вас курят? – спрашиваю я.

Роман уже ставит передо мной пепельницу в форме черепа.

– Итак, угощайтесь, – Мастер жестом предлагает нам присесть.

Минут пять мы молча едим. Мясо нежное, сочное, но почти не солёное и без специй. Компенсирую недостаток вкуса кинзой, петрушкой и мятой, обильно разложенными по краям блюда.

Михаил смакует красное вино. Вино цвета крови.

– Расскажите нам о вампирах, – просит корреспондент, вытирая руки льняной салфеткой и достаёт сигары. Предлагает Мастеру, тот отрицательно качает головой. Я не отказываюсь.

– Видите ли, я ничего не могу о них рассказать, потому что практически ничего не знаю. Так же, как и о людях. Я знаю, что они есть, я даже общался с ними. Возможно, они – иная раса, или иная форма жизни, или больные, если конечно, бессмертие можно назвать болезнью. Не знаю, но могу сказать, что ничего ужасного, мистического или сверхъестественного в них нет.

– А зачем вам это шоу? Что у вас – секта или кружок по интересам? В чём цель вашей организации?

– Понимаете, когда сталкиваешься с подобным, в тебе ломается что-то внутри. Рушится фундамент, на котором стоит твоё мировоззрение, понимаешь, что всё вокруг не так и нет ничего невозможного. Это произошло со мной. Хотя, я думаю, если к нам с официальным визитом прилетят инопланетяне, или даже спустится сам Мессия с карающим мечом, ничего не изменится. Люди так же будут веселиться, грустить, влюбляться, убивать и играть в шахматы. Ничего не изменится. И у цивилизации ничего не сломается до самой её гибели. Даже зная, что вечером будет конец света, утром все пойдут на работу.

Я же настолько впечатлился, что решил посвятить этому жизнь. Я могу себе это позволить.

– Но зачем? Вампиры – порождения зла. Вы поклоняетесь злу?

Мастер посмотрел на Михаила, как на последнего безнадёжного двоечника.

– Что мы знаем о зле? Для клевера самое большее зло – корова. Ужасное огромное чудовище с ненасытной пастью. Мы – зло вообще для всего живого на планете. Зло – категория чисто человеческая. Люди придумали зло, они же его и творят. И никакой Сатана, никакой Бог, никакой Творец не имеет к этому никакого отношения. Им просто наплевать.

Проблема человечества в том, что мы возомнили о себе слишком много. Венец природы, уникальные, неповторимые. И поэтому людей есть нельзя. А коров можно, и клевер можно. А людей нельзя. Потому что венец. Я боюсь отступить от темы и уйти в философию или, ещё хуже, политику. Давайте поближе к репортажу.

Я не люблю умников, тем более таких самодовольных. Особенно, когда на их лице толстый слой штукатурки и они похожи на покойников. Сумасшедших умников я вообще боюсь. Мастер нездоров. В двадцать первом веке, когда космические корабли бороздят, нести такую ахинею здоровый человек не должен. Другое дело, что таких нездоровых каждый второй, если не больше. Люди верят во всё, что им ни принесут на блюдечке. В Бога, в чёрта, в полтергейст, в Армагеддон, который будет через неделю, в гороскопы и гадания, в пользу пилюль для похудения и в карьеру на поприще сетевого маркетинга. Верят рекламе и предвыборной агитации. Дети, доверчивые и наивные дети. И вот сидит передо мной ещё один владелец таракана в голове и свято верит в вампиров.

– А расскажите о вашей встрече с вампиром, – просит Михаил.

– Наверное, я воздержусь от комментария. Это слишком личное. И не имеет отношения к репортажу.

– А вне репортажа? Нам же интересно. Мы никогда не общались с вампирами.

– Простите. Давайте пропустим этот вопрос.

– Ну что ж, в чём суть сегодняшнего мероприятия? Как это называется? Бал?

– Месса, хотя к религии никакого отношения не имеет. Просто месса. Слово красивое. Честно сказать, это вид досуга. Вечеринка единомышленников. Я не буду вам лгать – мы никому не поклоняемся, не носимся с идолами и иконами. Мы просто развлекаемся. Это весело, вы сами увидите. И прибыльно, – Мастер пригубил бокал с вином. В уголке рта осталась красная капелька. Слишком красная на бледном фоне лица.

– Скажите, – Михаил взял ещё кусочек мяса, – кто ваша крыша? Прошу прощения за прямоту.

Мастер иронично усмехнулся.

– Никто.

– Ну, хорошо, допустим, я поверил.

Вошёл Роман с подносом, на котором стоят кофейник и чашки.

– Вот и обещанный кофе, – сказал Мастер, – я прошу прощения, но скоро подъедет народ. Когда допьёте кофе, можете посмотреть нашу библиотеку. В ней собрана большая коллекция книг, посвящённых вампирам, фильмы, картины. Небольшой музей вампиризма. Роман вас проведёт. Можете пока пофотографировать, если нужно. Еще никого нет.

Мастер расшаркался и вышел. Роман тоже вышел, сказав, что будет в зале, но всегда к нашим услугам.

– Клоун напыщенный, – проворчал корреспондент, – и кофе у них дрянной.

– Я пойду пока поснимаю интерьер, присмотрюсь, – я взял Лейку и пошёл в зал.

Месса началась ровно в полночь. Часов в десять съехались участники. Представительные люди на дорогих автомобилях. Женщины в шубах, мужчины в длинных плащах. Приветствия, рукопожатия, похлопывания по плечу. На меня никто не обращал внимания. Михаил остался в трапезной и не выходил. Наверное, доедал мясо. Я сходил в библиотеку, но меня не впечатлило. Куча дешёвых книг – ужастиков, правда, нашлась пара полок из старинными фолиантами, но я даже побоялся их в руки взять.

Приехавшие адепты куда-то разошлись, так что зал опять опустел. К одиннадцати все ввалились в зал. Это было впечатляюще. Мужчины одеты в чёрные плащи, фраки, смокинги. На головах колпаки либо цилиндры. Женщины затянуты в корсеты. Длинные просторные юбки, шляпки, вуаль, веера. И все намазаны толстым слоем грима, придающего им вид покойников, восставших из гробов. У некоторых я даже заметил клыки во рту. Детский сад «Солнышко», праздник Хеллоуин.

Всего собралось человек двадцать, в театральных нарядах и макияже они напоминали манекенов. Они расхаживали по залу, держа в руках бокалы с вином, отливающим рубиновым цветом. Разговаривали тихо, спокойно, никакой лишней жестикуляции, лица застывшие, полное отсутствие внешнего проявления эмоций.

В одиннадцать внезапно заиграла музыка. Орган и ударные. Странное сочетание, но эффект впечатляющий. Низы давят на внутренности, верхи ввинчиваются в мозг, а тамтам отбивает шаманский ритм. Музыка странная, органист явно импровизирует. Представьте «Блэк Саббат», исполненный на органе. Блюз, написанный Бахом.

Присутствующие зажигают расставленные по всей комнате свечи, люстра гаснет. Комната наполняется тенями, дрожащими, беспокойными, запахом плавящегося воска, шелестом одежд. На сцене появляется Мастер. Все умолкают и выстраиваются полукругом возле сцены. Несколько минут Мастер стоит молча. Орган захлёбывается последним аккордом, остаётся только ритм тамтама, под который Мастер затягивает то ли песню, то ли молитву на тарабарском языке. У него высокий звонкий голос, поначалу режущий слух. Паства подхватывает, и уже эхо хора мечется по стенам, резонируя, усиливая и так мощные голоса.

Я всё это время делаю снимки. Блики свечей в бокалах, бледный профиль женщины с губами, накрашенными ярко-алой помадой, спину музыканта, ряд свечей на фоне кровавых портьер, Мастера, закатившего глаза в экстазе молитвы.

Пение разливается, растекается, тягучее и вязкое, то распадаясь в неприятной какофонии, то собираясь в необычайно стройные и красивые напевы. Древнее, языческое, нечеловеческое. Что-то из глубин генетической памяти. Мурашки бегут по коже. Мне хочется, чтобы они пели и пели. Кажется, что когда они закончат концерт, то повернутся ко мне, Мастер укажет на меня пальцем, и они не спеша пойдут в мою сторону, протягивая мёртвые руки и обнажая совсем не бутафорские клыки. Уверенные в том, что мне некуда будет деться, они будут наслаждаться моим страхом. Адреналин в крови улучшает её вкусовые качества. Это то, что им нужно – страх в венах. Деликатес. Они питаются не кровью, они питаются страхом.

Тамтам ускоряет ритм, голоса становятся визгливее и беспорядочнее. Это уже не песня. Это вой голода. Вой ночи.

Внезапно всё стихает. Тишина вакуумом бьёт по перепонкам.

Все поворачиваются ко мне. Мастер поднимает руку. У меня подкашиваются колени от страха. Но профессионал во мне сильнее. Это будут мои последние кадры. Вурдалаки идут медленно, словно завязая в паркете. Я фотографирую их пустые глаза, приоткрытые рты, нелепые наряды. Я понимаю, что бежать бессмысленно, и перехватываю Лейку поудобнее, чтобы вмять её в лицо первому, кто ко мне подойдёт. Второй рукой я пытаюсь выудить из сумки объектив, тот что поувесистей. Я не сдамся без боя.

Я отступаю, прицениваясь, кого ударить первым. Но что-то не то. Они смотрят не на меня, а за меня. Краем глаза я замечаю сбоку какое-то движение. Это Михаил машет мне рукой. Он стоит возле портьеры, похожий на портрет на красном фоне, и жестом показывает мне отойти в сторону. Оглядываюсь и вижу за моей спиной чудесное создание – девушку с распущенными чёрными волосами, огромными глазищами, прелестным румянцем, в длинной шёлковой накидке до пола. Эти кровопийцы шли к ней. Зачем им нужен свихнувшийся жёлчный фотограф, если есть такой деликатес?

Михаил машет всё энергичнее, требуя, чтобы я отошёл в сторону и не мешал этому странному шествию. Что я и делаю, но подумываю, а может, отметелить мне этих пижонов, спасти девушку и жениться на ней. Чары моей фантазии убрались восвояси, и я снова вижу бал-маскарад с ряжеными, а не мистерию древних вампиров.

Михаила я потерял из виду уже давно. Я подхожу к журналисту и вздрагиваю от неожиданности, взглянув вблизи на его лицо, отштукатуренное пудрой и косметикой.

– Ты что, тоже вампир? – спрашиваю его.

– Мне предложили присоединиться к празднику. У них профессиональные гримеры. Я решил, а почему бы и нет? Чтобы вжиться в образ, прочувствовать на себе. Возможно, тогда напишу что-нибудь стоящее, а не рядовой набор фразочек.

– А что это за дамочка? – я указываю на девушку, которую уже взяли в круг, и мне уже не видно её, не видно, что с ней делают. Только спины, фалды смокингов, шелестящие юбки и головные уборы окруживших её людей.

– Понятия не имею, – пожимает плечами Михаил.

В этом макияже, с серьгой в ухе и крашеной взбалмошной причёской он точно похож на голубого, ему бы ещё глазки подвести и губки подмалевать.

– Это жертва, – раздаётся голос за спиной.

Мы оглядываемся и видим мужчину лет пятидесяти в стильном сером костюме, разительно отличающегося от этих клоунов.

– В смысле? – я не могу оторвать взгляд от его лица – короткие волосы, узкий подбородок с небольшой эспаньолкой, тонкие аристократичные черты лица. И глаза настолько глубокого чёрного цвета, что создаётся впечатление, что это окна в иные миры. Он бледен, но не присыпан пудрой, а действительно бледен. В руке – бокал с вязким красным напитком, похожим на густой сироп.

– Жертва. Еда. Вы забыли, где вы находитесь?

– То есть, сейчас эти люди будут пить её кровь?

Мужчина улыбнулся.

– Конечно, нет. Это игра. Ритуал, заменяющий жертвоприношение. Имитация реальности. Хотя, даже сам Христос предлагал испробовать его кровь. И плоть. Не переживайте, ничего с ней не случится.

Михаил взглядом показал на бокал.

– А что вы пьёте? – спрашивает он, – не похоже на вино.

– Кровь.

Михаил рассмеялся.

– Ну конечно, конечно. Кровь. Точно! Что здесь ещё могут пить? Я – Михаил Синицкий, корреспондент журнала Вокс, – он протянул руку для рукопожатия.

– Тадеуш. Я здесь вроде спонсора. Вы присоединитесь к пиршеству?

Девушку подводят к столу, стоящему посреди зала. Накидка соскальзывает с её плеч и падает на пол. Под накидкой нет никакой другой одежды. Её поднимают на руки и укладывают на стол.

– Давайте подойдём поближе, – сказал Тадеуш, – это то, ради чего и проводятся подобные сборища. Поздний ужин.

– Позволите сделать несколько Ваших кадров? У Вас такой такое интересное лицо. Я не практикуюсь на портретах, но всё же… – я придерживаю его за рукав. – Это быстро.

– Если желаете – пожалуйста. Но только потеряете время.

Это заняло секунд двадцать, не больше. Фотографировать подобное лицо – одно удовольствие. Человек одним своим видом создаёт портрет. Тебе остаётся только успевать делать снимки. У любого профана получится шедевр.

Когда мы подходим к столу, девушка лежит на спине, высоко закинув голову, словно подставляя шею. Вокруг стоят эти чудовища, глядя на неё жадными голодными взглядами. Неожиданно у неё по шее потекла кровь. Я стою позади, и мне плохо видно, я только вижу разливающееся кровавое пятно у неё на шее. Жертва руками размазывает кровь по груди и животу, крови становится всё больше и вскоре всё тело, кроме лица измазано красным. У меня закружилась голова. Они убивают её. Всего лишь для того, чтобы весело провести вечер. Тошнота подступает к горлу.

И тут вурдалаки набросились на неё. С похотливым урчанием они слизывали кровь с её тела, присасывались к запястьям, к шее, к животу, к набухшим соскам. Я стою как вкопанный, не могу даже пошевелиться. На своём веку я повидал крови и трупов, но такое хладнокровное убийство, такое смертельное развлечение мой разум не воспринимает. Самое страшное, что я боюсь показаться смешным, если попытаюсь прекратить этот ужас. Я здесь чужой. Это не моя территория. Как я умудрился выйти за свои, и так не слишком безопасные, границы? Где Михаил? Я вижу его склонившимся над бедром девушки. Он из их круга, понимаю я, он втянул меня в это хитростью. Никакой он не журналист.

Вдруг чьи-то руки аккуратно отбирают у меня фотоаппарат, кто-то подталкивает меня сзади, меня пропускают вперёд. Я стою возле девушки, моё сознание парализовано. Меня опять легонько подталкивают в спину. Ну же, давай, чего ты ждёшь? Присоединяйся. Я склоняюсь над телом и прикасаюсь ртом к шее. Это не кровь!!! Сладко-кислый вкус, клюква или красная смородина. Может, вишня. Я не могу сосредоточиться. Я чувствую губами, как бьётся жилка, я слышу частое глубокое дыхание. Она постанывает от удовольствия. Я слизываю сироп, чувствую языком её кожу, нежную и гладкую, вижу, как вздымается грудь. И кишащую толпу кровопийц, набросившихся на неё. Я должен это прекратить. Ведь я люблю её. Но вместо этого еле сдерживаюсь, чтобы не сжать челюсти на её горле. В голове сумбур, лица окружающих перепачканы красным, пальцы скользят по телу, становясь похожими на руки убийцы-мясника.

Кружится голова, я выпрямляюсь. Закидываю голову вверх и вою. По потолку скользят тени. Или огромные летучие мыши. Я и сам могу взлететь. За моей спиной гигантские, как у птеродактиля крылья.

Вижу фигуру Тадеуша, стоящего на лестнице, облокотившись о перила. Он похож на Сатану, наблюдающего за подданными. Шабаш.

Я снова припадаю к кровавому месиву на теле. Никакая это не клюква. Это кровь, солёная и приторная. Самое вкусное, что я когда-либо пробовал.

Нет страха, нет стыда, нет ничего, кроме голода и восторга.

Я проснулся от тошноты. Вскакиваю, бегу в туалет, падаю на колени перед унитазом, и меня выворачивает наизнанку. Весь унитаз в красных потёках. Кровь! О, ужас!!! Я ненавижу красный цвет. Он преследовал меня вчера везде, где только можно. Сквозь кислый запах желудочного сока пробиваются ягодные нотки. Клюква? Чёрт, как же я испугался. Того, что мог пить кровь, того, что меня отравили, и у меня открылось кровотечение. У меня нет сил, падаю на холодный кафель и ползу в комнату. Даже не прополоскав рот. Доползаю до кровати, с трудом забираюсь на неё, и валюсь на спину, раскинув руки. У меня всё болит – голова, мышцы, внутренности, выкручивает суставы, даже зубы ноют.

Пытаюсь вспомнить вчерашний день. Вчерашний? Разве это было вчера? И что именно произошло? Неподвижно лежу, глядя в потолок и пытаюсь вспомнить, что со мной случилось. Память подаёт мне коктейль из реальных событий, сна и бреда. Совершенно невозможно различить их между собой. Реальность так абсурдна, а сон настолько осязаем, что я не берусь восстанавливать события.

Окровавленное тело девушки, окружённое голодной толпой, потом клубок обнаженных тел прямо на полу, сексуальная оргия под бредовые аккорды органа. Чьи-то руки, чьи-то губы, чьи-то когти и клыки. Летающие под потолком монстры с разинутыми пастями, полными острых зубов. Красный цвет повсюду. Вскрытые вены, брызжущие кровью, разорванная плоть, страсть и боль. Морда летучей мыши, целующая меня в засос. Я, наблюдающий над всем этим сверху, парящий вокруг люстры.

Затем дежа вю – красный Додж, отмороженный шофёр в фуражке, Михаил с кровавыми потёками вокруг рта, сосны, ночной город. Я хочу откусить голову водителю, но никак не дотянусь до него, потому что он очень далеко, почти на горизонте, я еле различаю его худую спину.

Я осматриваю квартиру. На кресле лежит фотоаппарат и сумка с оборудованием Нужно проверить, всё ли там, думаю я. Одежда аккуратно висит на спинке стула. Только водолазка на полу, безнадёжно испорченная красными пятнами.

Смотрю на будильник – без пятнадцати два. Судя по свету за окном, дня.

Как бы мне добраться до душа? Что со мной? Нужно позвонить Михаилу. Позже. Поиски телефона меня прикончат.

Я снова проваливаюсь в кошмар. Мне снится, что я брожу по подвалам с вязкой чеснока на шее и колом в руке. Я ищу, кого убить. Впереди мелькает чья-то спина. Бегу по лужам, догоняю, и с разбегу загоняю кол в спину вперед идущему. Человек падает, я переворачиваю его на спину и вижу, что это я, но у меня клыки и когти на скрюченных пальцах. Изо рта течёт чёрная кровь. Вдруг второй, убитый я, загорается, сначала небольшими огоньками по всему телу, затем огонь усиливается и уже слепит глаза. До боли. Я смотрю на отражение в луже и вижу лицо, безобразное, клыкастое, с острыми ушами и понимаю, что я – это не я, а кто-то другой. А я, настоящий, сгораю ярким пламенем в луже канализационного стока.

Просыпаюсь, но отголоски сна ещё держатся в памяти. Нужно встать или я так и умру, распластанный на кровати. С трудом добираюсь до кухни, включаю чайник и сажусь на табурет. Чёрт, что со мной произошло? Может вызвать врача? И что он мне скажет? Попейте чай с малинкой, если будет температура – аспиринчик. Постельный режим. Вы же знаете, какой сейчас грипп ходит. Я бы мог стать намного лучшим терапевтом, чем они. Я хотя бы выписывал рецепты разборчивым почерком. И снимал бы обувь в коридоре, а не пёрся грязными сапогами по ковру. И кроме малины советовал бы добавлять в чай лимон.

Ну и аспирин, конечно. Куда ж без аспирина?

Чайник закипел, заливаю кофе, и пока он остывает, подъедаю остатки вчерашнего пиршества – подсохший сыр, скользкие уже пластинки ветчины, сморщенные устрицы, завядшие веточки укропа и петрушки. Вроде становится легче. Снимаю футболку, пропитанную ночным кошмаром. Милый, где ты был? А хрен его знает!!! Грудь исцарапана до крови, полосы четыре параллельных линии от шеи до низа живота и четыре поперёк, вдоль рёбер. На мне можно играть в крестики – нолики. Иду в ванную, раздеваюсь догола и рассматриваю себя в зеркале. Извернувшись, вижу исполосованную спину. Что это – следы страстного секса или бичевания? На плече синяк от укуса. Хорошо, что не до крови. Такой же синяк на бедре. Меня что, пытались съесть?

Становлюсь под душ и долго тру себя мочалкой, смывая засохшие капли крови на царапинах. Вот это поработал. Радует одно, что мне не пришлось платить за это пять тысяч долларов. На халяву получил экстрим. Повезло. На запястье мочалка цепляется за что-то, делая больно. Я вижу две ранки, словно проткнутые шилом. Тупо рассматриваю их, сажусь в ванную, чтобы не грохнуться в обморок. В глазах круги, тёрпкие мурашки по коже. В голове ритмично бьет одно и то же слово «сукасукасукасукасукасука». Нет никаких сомнений, я знаю что это. Я видел такое в сотнях фильмов. Знаю чем это чревато, и чем закончится. Укушенный.

На ватных ногах выбираюсь из ванной, лезу в аптечку. Выливаю на себя три пузырька перекиси водорода, жирно мажу йодом все царапины, до которых могу достать. Выливаю на ранки на запястье ещё пузырёк йода. Вот почему мне так плохо, я умираю, чтобы трансформироваться в комара – кровососа, чтобы жить ночью и умереть от солнечного света. «Сукасукасукасукасукасука». Меня снова тошнит, на этот раз от страха.

Нужно что-то делать!!! Нужно найти Мастера и пытать его, пока он не расскажет мне всё, что знает. Наверняка у меня есть шанс. Я шарю по квартире в поисках мобильника, в конце концов, набираю свой номер с городского телефона. Нахожу телефон в сумке с объективами. Дрожащими руками набираю номер Михаила.

– Алло, – голос Михаила бодр и весел. – Ты как?

– Как я? Я – прекрасно!!! Мать твою!!! Я – просто великолепно!!! Я умираю, понял?

– Тихо, тихо, ты чего орёшь? Что случилось? Ты где?

– Я дома, – ору я в трубку. – Где мне ещё быть?

– Я сейчас подъеду. Говори адрес.

Я диктую ему адрес, швыряю телефон в кресло и в изнеможении падаю на диван.

Смерть гораздо легче переносится, чем ожидание смерти. Надежда – сестра разочарования. Лучше жить без всякой надежды и готовиться к самому худшему. И торопить его. Ну, давай же, сколько можно ждать? И вот – свершилось, слава богу, я наконец-то в полном дерьме. Теперь можно отмыться и жить дальше. Или просто не жить. Но когда есть хоть крупица надежды, жизнь превращается в ад. Вместо того, чтобы броситься в омут и выгрести по полной, цепляешься за соломинку, тянешь время, подкармливаешь нервами осколки иллюзии, и в итоге – получаешь, то что должен получить. Неприятности. Давно бы уже всё закончилось, а так только начинается. Для меня нет ничего хуже неопределённости.

Вот и сейчас я пытаюсь не думать о том, что со мной будет. Но у меня это плохо получается. Это всё равно, что узнать, что у тебя рак. Эта мысль, как зуд. Чтобы от неё избавиться, нужно подумать об этом. И чем больше думаешь, тем больше чешется.

Нужно начинать привыкать к земле. Роюсь в стопке дисков, нахожу фильм «Интервью с вампиром». Я сделал правильный выбор. Фильм меня немного успокаивает. Я себя вижу симпатичным кровососом Бредом Питом, либо элегантным, но подлым Бандерасом. А что, жизнь на этом только начинается. Жаль только, что придётся расстаться со всем, чем я жил. Но вспоминаю «От заката до рассвета» и, представив себя безобразным безмозглым монстром, хочется просто умереть и попасть в рай. Такое бессмертие – не лучший вариант. Зачем снимать такие пессимистические фильмы? Тарантино – сволочь. Хочется выть, плакать, биться головой об стену. Курю часто и жадно. Михаил никак не приедет и мобильник его молчит. «Чтоделатьчтоделатьчтоделать» сменило прежние ругательства. Я рассматриваю ранки – ничего особенного, немого воспалены, но не более. Зато начинают болеть царапины. Кто и когда это сделал – не помню. Мне кажется, что я забыл всё, что происходило, а помню то, чего не было. Я засыпаю от усталости.

Меня будит звонок в дверь. Я набрасываю халат и иду открывать дверь. Михаил, гладко выбритый, свежий и довольный, протягивает мне пакет.

– У тебя должен быть сегодня прекрасный аппетит. Я купил тебе фрукты и пиццу.

– Проходи, – говорю я и плетусь обратно к дивану.

– Ты как-то нехорошо выглядишь. Но как ты зажигал вчера – это нужно было видеть. А с виду – скромняга.

– Миша, хватит шутить. У меня действительно проблема. Во-первых, я себя ужасно чувствую. А во-вторых…

Я не знаю, как сказать ему об укусе.

– А ты не знаешь? – он идёт на кухню. У меня нет сил идти за ним.

– Что я должен знать? – кричу я.

Я слышу, как он хлопает дверцами шкафчиков, лезет в холодильник, включает чайник.

– Что я должен знать? – повторяю я.

– У тебя есть лимон? – спрашивает Михаил.

– Я тебя спрашиваю – что я должен знать? – я закипаю.

– Ты же должен знать, есть ли у тебя лимон.

– В жопу лимон. Иди сюда!!!

– Две минуты. Сейчас иду.

Он появляется с тарелкой разогретой в микроволновке пиццы и огромной чашкой кофе. Пить кофе из таких чашек всё равно что закусывать «Дом Периньон» кабачковой икрой. Кощунство.

– Сейчас, – он опять уходит на кухню.

Я готов лопнуть от ярости. Наконец, он возвращается с чашечкой кофе для себя и садится в кресло и отковыривает кусочек пиццы. Его взгляд сочится иронией и весельем. У него, видите ли, всё в порядке.

Я отхлёбываю кофе, такой крепкий и горячий, что у меня деревенеет язык и выжидательно пялюсь на Михаила.

– У тебя передоз, – говорит он, жуя пиццу. Что за идиотская привычка – разговаривать во время еды. – Самый банальный передоз. Если бы я тебя не остановил, могло бы быть печально. Хм, а ничего пицца. Бери.

– В жопу пиццу. Какой передоз? Передоз чего?

– Ну я не знаю, я не специалист. На вкус я не могу определить. Может ЛСД, может мескалин. Мухоморы, эфедрин, спорынья. Или любая их комбинация. Галлюциногены, короче. Ты был великолепен, – он смеётся с набитым пиццей ртом. Крошки сыпятся ему на колени. – Ты был звездой шоу.

– Я ничего не помню. То есть, помню всякий бред.

– Это не важно, тебе лучше не знать, – он веселится вовсю. Он смеётся надо мной, чуть не сошедшим с ума. – Но ты однозначно лучший. Прима!!!

– Меня что, наркотой накачали? Я не подсяду? – несмотря на то, что я повидал много наркоманов, о наркотиках знаю очень мало, только общеизвестные факты из социальных программ по борьбе с оными.

– Так, небольшой ликбез. Ты что, никогда не баловался?

– Могу курнуть, если предложат. Клей в юности нюхал раз. Потом животом мучился весь день. Я даже не пью, ты же знаешь.

– Галлюциногены не вызывают физической зависимости. Как и никотин. Это моральный выбор. Если ты безволен, твой мозг будет требовать удовольствий. Мозг, но не тело. С мозгом легче договориться.

– Ничего себе, удовольствие, – говорю я. – У тебя есть закурить?

– Тебе лучше воздержаться.

– Дай сигарету.

Михаил достаёт сигары, протягивает мне одну и закуривает сам, струшивая пепел в чашку от кофе.

– Мне понравилась схема, – он пускает кольцо дыма, зависшее в душном воздухе давно не проветриваемой квартиры. – Тебя настраивают на определённый сценарий, посылают в нужном направлении. Если бы тебя загрузили информацией об инопланетянах, ты бы сейчас помнил, как тебя похитили чужие с Тау Кита, препарировали тебя, а потом поделились секретами неземных технологий. Тебе нужно отоспаться, вот мой совет.

– Кошмар, я действительно видел настоящие рожи этих вурдалаков и сам был вурдалаком и даже летал. У меня крылья были, такие огромные, с перепонками. Мне так хреново. Я себя плохо вёл?

– Однажды, – говорит Михаил, – я попал в компанию малознакомых интеллигентов на чей-то день рождения. Приличные, умные люди, разговаривающие на малопонятном языке на непонятные темы. И слушающие классическую музыку. Я заскучал и напился. Крепко напился. В аут. Представь, сидят вокруг трезвые, адекватные люди, а я пляшу лезгинку под Вагнера, тяну за рукава дам составить мне компанию, откопал у них гитару, спел им десяток матерных частушек, разбил три тарелки, обозвал всех унылыми мудаками и уснул в салате. Что я чувствовал утром, как ты думаешь? Но не только мне запомнился этот праздник. Поверь, они запомнили его точно на всю жизнь, так что я не переживаю. Оставить о себе добрую память – это хорошо.

И тут я протягиваю ему запястье.

– А это что? Как ты это объяснишь?

Он смотрит на ранки немного дольше, чем следовало бы. Проводит по ним пальцем.

– Не знаю, похоже, что тебя… кололи гвоздём или шилом.

– Или кусали?

– На следы зубов не похоже.

– А на следы клыков?

Он держит паузу в раздумье.

– Не неси чепуху. Ты что веришь в вампиров? Бред.

– Расскажи мне всё что было. Всё чего я не помню.

– Ты думаешь, я много помню? После того, как облизали ту девчонку, у всех крышу снесло. Наркота была в том сиропе, которым её поливали, стопроцентно. Были шаманские танцы под тамтам и орган. Потом меня завалила на пол тётка. Помнишь, в розовом платье? Потом опять танцы, тётки, голые тела. Боялся я, помню, тоже заглючился на вампирах. Ты чудил – выл, рычал, зубы скалил, бегал голый по залу, пока тебя не заняли две дамочки. Ну, сам понимаешь. Но я особо за тобой не следил. А где ты поранился – не знаю. Может вилкой?

– Какой вилкой? Ты там вилки видел?

– И то верно. Да мало ли где невменяемый человек может себе увечье нанести.

Опять мне подсовывают надежду, чтоб она из меня жилы тянула. Я уже даже свыкся с мыслью о том, что я могу стать вампиром.

– Слушай, – говорю я. – Может из меня ещё наркота не вышла, но я жутко напуган. И никакие аргументы меня не убедят. Я хочу позвонить этому Мастеру. Хочу услышать, что он скажет.

– Зачем? Всё закончилось. Всё прошло чудесно. Весело и красиво. Я уже почти статью написал. Ничего получается. И с Мастером я сегодня по телефону разговаривал. Мы концепцию обсуждали. Давай не будем устраивать балаган.

– Я пока всё не узнаю – не успокоюсь. Дай мне его номер.

– Он у меня в блокноте, в гостинице.

– Ты же с ним разговаривал. Должен в телефоне остаться.

– Я по городскому из номера звонил.

– Не ври мне. Пожалуйста.

– Да, чёрт побери, – срывается он. – Успокойся. Ты помнишь ещё, зачем мы туда ездили? Мне нужны фотографии. Ты в состоянии? Давай посмотрим, что у тебя получилось. Я завтра улетаю, так что времени в обрез. И включи музыку.

Михаил перебирает пальцами компакты на полках.

– Давай Стинга, а? «Oh you\'ll never see my shade or hear the sound of my feet, while there\'s a moon over Bourbon Street».

Он ещё и поёт хорошо.

Мы сидим возле компьютера, смотрим то, что отснято этой ночью. Получилось приличное количество кадров. Штук двести. Выбрать будет из чего.

Мне стало немного легче. Съел три апельсина и доел остатки пиццы. Стинг отджазовал и мы сменили его на более весёлого Джо Кокера.

На улице уже темно и снова заморосил дождь. Дрянная погода. Через неделю зима, а на улице слякоть и лужи. Уже который год нет настоящей зимы. Нет настоящего снега по колено, нет инея на берёзах. Снежинки, и те какие-то ассиметричные и безобразные. Опять Новый Год будем встречать с зонтиками.

Михаил внимательно рассматривает каждый кадр. Молча, почти без комментариев. Интерьер снят отлично, мне самому нравится. Вот приехавшие люди, ещё без грима и карнавальных костюмов. Они веселы, беззаботны и в предвкушении праздника. Вот они уже наряжены, поют дикую молитву, Мастер, закинув голову, будто воет на луну. Много красного, отблески свечей в трубах органа. Вот вампиры идут на меня, вытянув руки, с пустыми взглядами и приоткрытыми ртами.

– Вот этот кадр точно пойдёт в номер, – Михаил доволен моей работой. – В принципе, нам нужно кадров десять – двенадцать. А здесь можно целый фотокомикс сделать.

Девушка в чёрной накидке. Как она прекрасна!!! Мне нравится очень мало женщин. Как говорил один знакомый поэт, наш, из местных:

Я видел слишком много тел, чтоб я кого-нибудь хотел.

Но эта действительно хороша. Наверное, я бы даже смог влюбиться. И даже сходить с ней в кино на последний сеанс.

Та же девушка, но уже без накидки, лежит на столе. Красное пятно на шее, хищные бледные лица. Руки с накладными когтями.

А это что у нас? Я это точно не снимал. «Хастлер» обзавидовался бы. Самое настоящее порно, к тому же жёсткое. Я мелькаю на некоторых снимках. Жаль, что я ничего не помню. Мне было весело.

– Надеюсь, этого не будет в вашем журнале? – спрашиваю Михаила. – Кто это снимал?

– Не я, точно. Над этими кадрами можно поработать. Если не самые откровенные, можно что-то вытянуть. Вообщем, мне нравится.

Он даёт мне флешку.

– Сливай.

– Всё, и это тоже? Я хотел поработать немного с ними, где-то подретушироваь, где-то углубить объём. Цвета вывести.

– Не нужно. У нас целый отдел фотошопников. Мы сами подгоним под то, что нам нужно. Мне ехать пора. У меня встреча на девять вечера. Переодеться не помешало.

Он вызывает такси и уходит. Оставляя меня с моей, немного приглушённой паранойей один на один. Я ещё раз просматриваю фото. Чего-то не хватает. Кого-то нет на снимках. Я не могу вспомнить, в голове все перемешалось. Вот здесь странные кадры – просто голые шторы. Зачем я фотографировал шторы? Ничего не помню. Это было ещё до того, как у меня отобрали фотоаппарат. Оставим загадки на завтра.

Захожу на почтовый ящик. Завален письмами и спамом. Отвечать лень, отмечаю всё галочками и удаляю. В блоге не появлялся уже неделю. Наверное, меня уже забыли. Там быстро забывают пропавших. И так же быстро вспоминают, будто ты и не исчезал никуда.

Включаю телевизор. Идёт фильм о Рождестве. Толпы народа в супермаркете с подарками в блестящих упаковках, Санта Клаусы в колпаках и с ватными бородами, колокольчики, елки, дома в гирляндах, пушистый снег в свете фонарей. Счастливые лица, семья ест индейку при свете свечей. Хор мальчиков на улице поёт Рождественские песни.

Такие фильмы убивают во мне последние капли любви к Новому Году. Хочется тоже, чтобы было всё красиво, празднично и уютно. Но обычно – это озабоченные лица, выползающие с сумками из набитых троллейбусов, каша из снега и грязи на тротуарах, одинокая ёлка возле райисполкома с бумажными уродливыми фонарями, пьяная тусовка в ночном клубе, либо застолье, заканчивающееся разговорами о политике, низких зарплатах и хреновости жизни вообще. Либо одиночество перед телевизором с надуманно – весёлыми концертами безголосых звёзд и тупыми шутками ведущих. Брудершафт с президентом, навешавшем тебе с экрана новогодней лапши. И всю ночь крики на улице и задолбавшие всех фейерверки. Народ делает счастливую мину, хотя в душе – радости нет.

Наверное, только дети и ещё студенты в общежитиях могут искренне наслаждаться праздником. Но это тоже у них пройдёт.

Меня разбудило солнце, плеснувшее в окна. Солнце не светило над городом уже недели три. Вечные серые тучи, иногда разрождающиеся дождём, но чаще просто висящие без всякого дела однотонной обесцвеченной пеленой. Только ночью, они расходятся иногда, обнажая воспалённую луну. Но к утру, словно часовые, снова оказываются на посту. Такая погода усугубляет мою, и без того, регулярную депрессию.

Я постоял у окна несколько минут, радуясь, как ребёнок солнечным лучам. Конец ноября похож на начало марта. Ещё не было зимы, а уже хочется весну.

Пока я мылся в душе, небо снова затянуло и всё стало монотонным и грустным. Моё исполосованное тело уже не болит, только чешутся царапины. Пятна йода похожи на кровоподтёки. Ранки на руке особо не беспокоят и уже затянулись корочкой. Бредовые мысли о вампирах за ночь выветрились из моей головы, хотя вопросы остались открытыми. Я просто запихнул их подальше. Обычно, ответы приходят сами, словно нежданные гости. Два последних дня вспоминались как кошмарный сон, будто и не было ничего. Просто приснилось. Но шляпу Фреди Крюгера всё-таки вытащил в реальность.

Засел за компьютер с чашкой зелёного чая и горой бутербродов. Ух, сколько накопилось работы. Шнурок, ночная бойня возле вагончика, вампирская вечеринка. Материал потенциальный. Красивый такой материал, сочный. Рутина растянулась до шести часов вечера. Никто не звонит, никому я не нужен. И это хорошо.

Мне давно уже никто, кроме Ленки, не звонил просто так, поболтать. Всегда по делу. Дело – это какие-то обязательства, какие-то проблемы, копошение, нестабильность. Пусть даже мелочь, но всё равно лишние движения приходится делать. Только чувствуешь себя забытым и ненужным.

Почти всё готово, подретушировано, подкорректировано, отфотошоплено, выложено на сайте. Снова чай с бутербродом и сигарета. Это никуда не годится, думаю я и решаю съездить куда-нибудь перекусить в кафе. Выбор небольшой. У меня всего два любимых места – «Чили», куда не ходит ни один из моих знакомых, и «Джаззз», где собирается местное масс-медиа, обсудить последние сплетни, не прошедшие цензуру. Выбираю «Джаззз», потому что там никогда не услышишь шансон, «Русское радио» и клубную кислоту. Только джаз во всех его наилучших проявлениях.

И тут звонит Михаил, который должен был быть в Москве ещё утром, и сообщает, что проспал рейс, и теперь уезжает поездом, и неплохо, если бы я подъехал на вокзал, получил гонорар. Через полчаса я уже на вокзале. Михаил без всяких чемоданов и сумок. Только барсетка на запястье, откуда он выудил конверт с пятнадцатью зелёными Франклинами.

– Отличная работа, – говорит он. – Офис подтвердил, они довольны. Только один нюанс. Мы забыли сфотографировать фасад. Всё-таки, колорит. Сосны, луна, эти чудища на балконе. Сможешь доснять?

Он протягивает мне визитку.

– Это телефон Мастера. Созвонись с ним, ладно?

– Не вопрос. На когда?

– В течение недели.

– Сделаем, не волнуйся.

– Ладно, я побежал, а то ещё и на поезд просплю. Спасибо за всё, надеюсь, увидимся.

Мы пожали друг другу руки и Михаил растворился в вокзальном хаосе. Я облегчённо вздохнул. Уехало последнее напоминание о моём кошмаре. Теперь еду кушать рёбрышки под джаз.

Войдя в кафе, я сразу сориентировался, куда мне направиться. Саня Фомин, ведущий новостей на местном телеканале, зычным голосом рассказывал очередную байку, заглушая несчастную Билли Холлидэй. Медийщики составили три стола и заставили их пиццей, пивом, водкой и салатами. Саня ревел сиреной:

– …и вот, представляете, вместо кабака нас ведут во двор пятиэтажек к облезлому доминошному столу. Милевич достаёт из сумки газету, застилает ею стол, ставит банку солёных огурцов, кладёт на газету кусок сала, кулёчек с килькой пряного посола, полбуханки чёрного хлеба. И пол-литровую банку винегрета. Немая сцена. Дальше – хуже. На столе появляется бутылка медицинского спирта. Настоящего, из аптеки, с такой скромной этикеточкой. Расставляются рюмки. Именинник, наконец – то, соизволил объясниться. «Дорогие гости», говорит, «Я решил отметить день рождения, напомнив себе и вам о нашей молодости. Помните, как мы, студентами, на остатки стипендии бухали, где придётся и что придётся. Но как нам было весело и свободно. Ностальгия меня совсем заела. Да, чуть не забыл…». И кладёт на стол пачку «Стюардессы». Все молчат. Я, например, подарок ему за триста долларов купил, а он мне килечку. Ни фига, думаю, скажу, что подарок забыл, и завтра подарю ему пузырёк «Шипра» и томик Тютчева. Ну, чтоб не разрушать атмосферу ностальгии по совку.

За столом все смеются. Кто, хлопая себя в истерике по колену, кто просто для виду. Замечают меня, машут, чтобы я присоединялся. А Саня ревёт всё громче:

– Все оглядываются, ищут пути к спасению. Но именинник настойчив и неумолим. Он достаёт ещё и баклажку с водой и наливает в рюмки по половинке, чтоб спирт разбавлять.

Но знаете, может действительно, нужно быть попроще? Так аппетитно выглядел этот натюрморт, что действительно вспомнились годы молодые. И даже Мироненко, кроме виски пьющий только текилу, промолчал и тяжело так засопел в предвкушении вкушения. И тут, откуда не возьмись, появился… да-да, наряд ментов. Летёха и два курсанта. Видят, дяди солидно одетые, при деньгах, за распитие в общественном месте. И себе на бутылочку наскребут. Подходят, честь отдают, мол, нарушаете. А мы им – отвалите, мы ужинаем и ничего не нарушаем. Кто спирт убрать успел, до сих пор не знаю. Лейтенант берёт рюмку, нюхает – вода. Вторую нюхает – вода. Баклажку нюхает – тоже вода. Стоят шесть мужиков на морозе и пьют воду из рюмок под солёные огурчики. И ещё и не по полной! По половинке! А Милевич ему – может и Вам плеснуть? За мой день рождения? Лейтенант, задумчиво так, курсантов под ручки и задний ход. Правильно, мало ли что у таких на уме может быть.

Я беру стул за соседним столиком, втискиваюсь между журналистом из «Альтернативы» и оператором с 6-го канала. Все смеются, наливаются рюмки, звенит посуда, табачный дым висит туманной пеленой. Подходит официантка и я заказываю отбивную, салат и томатный сок.

Альтернативщик Семён – человек в постоянном процессе. Его никогда не видели пьяным. Но его никогда не видели трезвым. Он всегда имеет при себе флягу с алкоголем, чтобы поддерживать себя в стабильно подвыпившем состоянии. Он постоянно с сигаретой в зубах, но как он подкуривает, или куда девает окурки – загадка. Его рубашки всегда слегка не свежи, лёгкая утренняя небритость и взгляд уставшего мудреца.

Телеоператор Игорь, справа от меня, просто ничем не примечательный оператор. Он молча жует салат и иногда похихикивает над остротами Фомина.

– Кстати, Игорь, – говорю я, – однажды видел, как у тебя брали интервью на улице. Халтурите? Вместо того чтобы спрашивать мнение народа, вы друг друга снимаете. А кто камеру держал?

– Какая разница кто? Я что не народ, что ли? Я тоже имею право высказаться, – Игорь слегка притормаживает после принятого спиртного, да и вообще по жизни, – вот скажите, Семён, – обращается он к моему соседу слева, – вы же народ?

– Боже упаси!!! Народ сам по себе, я – сам по себе. Народ инертен, бестолков и скучен. Он питается субпродуктами. Крабовые палочки, порошковое пиво, Киркоров, Галкин и шансон – его самая любимая пища. А так же новости по центральным каналам. Народ от такой пищи жиреет и радуется своему существованию. И в таком состоянии с ним можно делать всё, что угодно. Народ всегда сыт.

– Народ ссыт, – вставляет свои пять копеек Саня и продолжает рассказывать анекдот.

– Какое веское замечание, и ссыт, однозначно, ему не хочется терять эту субпродуктную кормушку. Вот вы смотрите новости? – обращается он ко мне, наливая себе очередную рюмку.

– Нет, не смотрю. Зачем?

– Значит и вы не народ, и поэтому я готов рассказать Вам страшную тайну, зарезанную беспощадной цензурой.

– Может, не нужно?

– Может и не нужно, просто предупрежу – будьте бдительны, почаще оглядывайтесь и старайтесь ночи проводить дома.

Газета «Альтернатива» – яркий представитель жёлтой прессы. Инопланетяне, тайны истории и цивилизаций, снежные люди, оборотни, чудеса и всемирные заговоры. Я пытался читать несколько номеров, но не осиливал даже первой страницы. Сказки для ясельной группы. Но Семён, насколько мне известно, довольно популярный в узких кругах человек и вхож туда, куда я даже в мечтах не могу попасть. Вот нужный мне человек, который должен быть в курсе вампиров, оборотней и прочих гремлинов.

Покружив вокруг да около, я не удерживаюсь и спрашиваю его в лоб:

– Семён, а что вы знаете о вампирах? Слышали о частном клубе вампиров?

– Конечно, слышал, даже встречался с некоторыми «вампирами», но так как там состоит несколько довольно известных людей, не желающих афишировать свои увлечения, я промолчал и не вынес это на страницы нашей газеты. Ничего особенного, псевдовампиры, как говорится. Это болезнь, читали, наверное. Они считают себя вурдалаками, со всеми выходящими из этого последствиями. Даже кровь пьют, не человеческую, конечно. И эти сборища помогают им справляться с болезнью. В общем, ничего интересного. А позвольте полюбопытствовать, что это за тема такая?

С чего это тебя вампиры заинтересовали? Пардон… – Семён наливает себе рюмку, выпивает и снова переходит на «вы».

Как только Семён начинает «тыкать», это означает, что алкоголь в организме иссякает и пора добавлять. Выпив, он сразу становится сдержан, и говорит «вы» даже детям и животным.

– Итак, почему вампиры? Хотите фотосессию сделать?

– Уже сделал, – говорю я. – Но остались вопросы. Я закатываю рукав и показываю укус.

Семён долго и задумчиво рассматривает ранки.

– Это что?

– Не знаю, наверное, меня покусали вампиры.

– К врачу ходил?

– Какой врач? Мне больничный не нужен.

– Пошли, выйдем на свежий воздух. – Семён встаёт и бредёт к выходу, дымя сигаретой. Я встаю и плетусь следом. Краем глаза замечаю, как официантка несёт поднос с моим заказом. Жрать хочется, а меня волокут на мороз непонятно зачем.

– Слушай меня внимательно, у меня чутьё на всякое дерьмо, – Семён говорит заговорщицки, полушёпотом и озираясь по сторонам, как профессиональный Штирлиц.

Мы стоим в подворотне, спрятавшись от пронизывающего ветра.

– Мне не нравится тема вампиров, я ничего не хочу знать об этом и обсуждать. Вокруг всего этого неясные мне шевеления. А я боюсь того, чего не понимаю. Около месяца назад ко мне подъезжал сомнительный персонаж с предложением написать статью о якобы проживающих в нашем городе вампирах. Мол, у вас эзотерическое издание, статья сразу поднимет ваш рейтинг, благодатная почва, народ такое любит и всё такое. Обещал дать некоторые наводки, наработки. Сулил денег. Вот это меня и насторожило. Я сначала загорелся, но всё проанализировав, дал ему отрицательный ответ. Нюх у меня на неприятности. Да и товарищ мне не внушил доверия, как всем известный Берия. Простите за экспромт. Да ещё эти убийства в городе.

– Убийства? Что за убийства?

– Не важно, – Семён явно проболтался, – короче, я бы тебе советовал не лезть в это дело с нечистой силой.

– А как же укус? А если и правда…

– Замажь зелёнкой. Всё, я замёрз. Пошли греться. Надеюсь, ты меня понял, – и он, выскочив из подворотни, потрусил ко входу в кафе.

Ничего я не понял, только опять вернулось ко мне предчувствие неминуемой беды, такое меленькое, подсознательное, но беспокоящее, словно больной зуб. Отбивная моя, скорее всего, уже остыла.

Итак, у меня всё великолепно. В желудке урчит отбивная с картофелем фри, в зубах тлеет сигарета, в колонках страдает Натали Коул. Пока я сидел в кафе, выпал снежок, покрыв всё белой, сверкающей в свете фонарей, простыней. В салоне моего автомобиля тепло и уютно. Всё прекрасно, не считая вампиров. Чёрт, это слово мелькает в моей голове чаще, чем все остальные слова вместе взятые.

Я думаю об этих долбанных вампирах чаще, чем о сигарете или о женщине.

Еду по вечернему городу в поисках персонажей для моих ночных фоторепортажей, и понимаю, что я опять занят не тем. Мне хочется как можно быстрее очутиться дома, залезть в интернет и узнать как можно больше о вампирах, всю подноготную. Пока у меня не найдётся разумное, хотя бы даже просто удобное, объяснение всему произошедшему в эти дни, меня будет точить червь неопределённости и будить во мне необъяснимую тревогу и дискомфорт.

И ещё, Семён, перейдя окончательно на «вы», сунул мне в карман салфетку с номером телефона какого-то профессора, то ли филолога, то ли литературоведа, специалиста по фольклору, помешанного на всякой нечисти.

Когда я уже почти подъехал к дому, зазвонил телефон.

– Привет, это Звягинцев. Не спишь?

– Привет, майор. Не сплю. Никогда, так что не бойся, не разбудишь. Как дела?

– Ты мне срочно нужен. Ты где сейчас?

– Да уже почти дома. Но если надо…

– Надо, надо, давай, дуй на Старореченскую, дом тринадцать. Частный сектор. Знаешь, где это?

– Разберусь, что случилось?

– Потом, потом. Чем быстрее, тем лучше. Жми на всю катушку, если гайцы попадутся, не тормози, я потом всё порешаю. Фотоаппарат с тобой? И ещё, увидишь рядом с моей машиной чёрный микроавтобус – проезжай мимо, даже не притормаживай.

– Понял, сейчас буду.

Лезу в бардачок за картой. Старореченская не очень далеко, минут за семь можно доехать по пустым улицам. Жму сто двадцать, немного заносит по свежевыпавшему снегу, но доезжаю за пять минут, в начале улицы сбрасываю скорость. Вижу ментовский «бобик» и «Опель» Звягинцева. Никаких микроавтобусов. Улица освещается только фарами этих машин и тусклым светом из окон домов.

– Привет, майор. Ешё раз. Что тут у вас?

– Полная хрень у нас. Нужно, чтобы ты сделал пару снимков и быстренько отсюда свалил. Потом всё расскажу. Сейчас каждая минута на счету. Каждая секунда. Вот там…

Он указывает мне пальцем на двух ППСников, переминающихся с ноги на ногу за «бобиком».

Обойдя машину, я увидел то, из-за чего я, собственно, сюда и приехал.

Она лежала на куче накрытого чёрным целлофаном песка. Лет двадцать пять, не больше. Короткая искусственная шубка, джинсы, высокие красные ботфорты, яркий макияж и рыжие пышные волосы, выгодно смотрящиеся на чёрном фоне. Естественная поза, словно она просто прилегла посмотреть на звёздное небо. Губы приоткрыты, словно для поцелуя и мёртвые, остекленевшие глаза.

Я сделал десяток кадров, когда подошёл майор и отвернув ворот шубы сказал:

– И вот это.… Это главное, из-за чего я тебя и позвал.

Под шубой белый джемпер с небольшим пятном крови в районе сердца. Присмотревшись, я увидел, что прямо в середине этого пятна из тела что-то торчит. Ух ты, да эту девочку убили китайскими палочками для еды. Прямо в сердце, потому и крови мало. Экзотическая смерть.

– Быстрее, – майор нервничал, озирался по сторонам, – Снимай и проваливай, я утром позвоню.

– А что собственно…?

– Потом, потом…

Я защёлкал фотоаппаратом. Майор буквально запихал меня в мой автомобиль и тут свет фар осветил всю нашу компанию. К нам ехал огромный чёрный микроавтобус. Майор залился отборным матом.

– Всё, езжай, если вдруг будут что спрашивать – ты проезжал мимо, остановился спросить, нужна ли помощь, ясно? И фотик свой куда-нибудь запрячь, чтоб в глаза не бросался.

Пока я пытаюсь завести мой драндулет, фургон останавливается, развернувшись поперёк и так узкой дороги и загородив мне путь. Он огромный как пульмановский вагон. Я моргаю фарами, потом робко сигналю. Наконец, отъезжает боковая дверь и из автомобиля вылезают люди. Двое с носилками сразу идут к трупу, один жмёт руку майору, а один вразвалочку шагает ко мне. У меня жуткое желание вдавить педаль газа, размазать этого типа по чёрному кузову и дать задний ход. Этот человек, кроме неприятностей, ничего не может мне принести. Нутром чую. Пальцы мои стучат по баранке нервной дрожью.

– Здравствуйте, – склоняется он к окну моей машины, открывает дверцу, плюхается рядом и, выдержав положенную пятисекундную паузу, говорит:

– Можно Ваши документы? – низкий голос совсем не соответствует его худощавой фигуре и моложавому лицу. В полумраке машины он вообще похож на подростка.

– А можно Ваши, для начала?

– Нет, – отрезает он и смотрит мне прямо в глаза, ожидая моей реакции.

Я знаю этот взгляд, прямой, слегка ироничный и словно сканирующий тебя. Взгляд человека, полностью уверенного в своей безнаказанности. Такой взгляд я видел у гэбэшников, бандитов и отморозков. Таким взглядом можно товарняк остановить. Короче, реакция у меня была соответствующая. Я, промямлив что-то, типа ну нет так нет, протягиваю ему права.

– Паспорта нет, – говорю.

– Да ничего, этого достаточно, – он выписывает мои данные в маленький блокнотик.

– А что, собственно…? – робко спрашиваю. Мне кажется, за одно моё неверное слово или просто неправильную интонацию он просто расстреляет меня, поставив на колени и пустив пулю в макушку.

– Да не волнуйтесь Вы, ничего особенного, чистая формальность. Вы выходили из машины?

– Да.

– Зачем?

– Проезжал мимо, вижу – милиция стоит, любопытно стало, да и мало ли что, может помощь нужна.

– Ясно. Сознательный гражданин? – он не верит ни одному моему слову. У меня всё дрожит внутри от волнения. Вот Звягинцев подставил, так подставил…

– Сознательный, – говорю, – я могу ехать? Поздно уже…

– Да, конечно, только пара вопросов. Что вы видели здесь?

– Ну, труп, девушка мёртвая… милицию видел, не знаю, а что?

Врать бесполезно, я, когда фотографировал, вытоптал всё в радиусе пяти метров вокруг девчонки.

– Что вы видели у девушки?

– Не понимаю Вас… Сапоги видел, куртку видел…

– Не то, как она умерла?

– Послушайте, я вскрытия не делал, откуда мне знать?

Я вижу, как труп спешно бросают на носилки и запихивают в фургон. Над майором чёрным призраком нависла тень в плаще, Звягинцев весь усох, ужался и оправдывается, вяло разводя руки. ППСники вообще отошли в сторонку, мол, мы вообще не при делах. Что происходит? Нет ни следователей, ни экспертов, никто не исследует местность на предмет улик. Словно заметают следы. Так могут и меня, как нежелательного свидетеля запихать в этот катафалк рядом с девицей и выгрузить где-нибудь на городской свалке, аккуратно завёрнутого в целлофан. Струйка пота предательски стекает со лба.

– Как Вы здесь оказались?

– Решил путь срезать, – вру на свой страх и риск, хотя вижу, что не верят ни одному слову и, если я сейчас проколюсь, мне не сдобровать. Судорожно прокладываю в голове маршрут.

Пассажир открывает бардачок и шастает там, роясь во всяком хламе – фонарик, диски с музыкой, отвёртка, перочинный нож, карта. Я молча сношу такую наглость.

– Вы кем работаете? – он пытается смотреть мне в глаза. От этого взгляда мне не по себе.

– Фотографом, – отвечаю я, осознавая, что он всё знает обо мне и лучше говорить правду, – свадьбы, торжества, детские сады, художественное фото.

Он слегка улыбается, и я вижу у него в руке мою визитку, найденную в бардачке. Я облегчённо выдыхаю, возможно, если бы я назвался слесарем, я бы уже был мёртв. Да кто они такие?

– Вы фотографировали труп?

– Нет, зачем мне его фотографировать? Я больше по свадьбам и садикам… – сказал я, пытаясь сдержать дрожь в голосе.

Он долго рассматривает меня и, неожиданно для меня, протягивает мне руку для рукопожатия.

– Простите, что побеспокоили, всё нормально. У меня к вам одна просьба – никому никогда не рассказывайте о том, что здесь видели. В интересах следствия. Настоятельно рекомендую держать язык за зубами. Договорились?

Я по-идиотски киваю ему головой, так как во рту у меня всё пересохло. Когда он вышел из машины, я устало откинулся в кресле, тщетно пытаясь сдержать дрожь во всём теле. Мне срочно нужна музыка, Мэнсон или Металлика, я полез искать диск, нашёл Удо, дрожащими руками заправил его в плеер и когда поднял голову, увидел, что ко мне идёт человек в плаще, беседовавший перед этим с майором. Побарабанил пальцами по стеклу и когда я открыл дверь, протянул руку и сказал:

– Фотоаппарат!!! Быстро!!!

Вот он, момент истины.

Есть такой метод коррекции настроения – слушаешь музыку, подходящую твоему настроению на данный момент, пока не сольёшься с ней, не проникнешься до самого скелета. Например, на улице – пасмурно, моросит дождик, люди – хамы и ты всеми покинут, одинок и нелюбим. Тебе тоскливо и жизнь – говно. Тогда тебе нужно слушать блюз, и чем он монотоннее и жалобней, тем лучше.

Или, например, тебя оштрафовал гаишник, подрезал на дороге бык на джипе, твой босс поимел тебя и нахамила пенсионерка в магазине. Ты бы их всех поставил в рядок к стенке и показал бы им, кто здесь царь зверей. Если бы мог. Тогда смело врубай какой-нибудь трэш или дум, поагрессивнее.

Или вдруг накрыл приступ человеколюбия и тебе до слёз жалко всех своих знакомых с их проблемами, жалко котёнка или птенца, выпавшего из гнезда, пенсионеров, учителей, бомжей и всех угнетённых мира, подыщи себе музыку посветлее, например, Квинов с их оптимистичными гимнами.

Внимательно вслушиваемся в выбранную музыку, впитываем её. Пусть она ещё больше разворошит твои чувства, а затем постепенно сменяешь музыку, подгоняя её под то настроение, которое бы ты хотел иметь. Если ты собрался на вечеринку, заканчивай процедуру диско, трансом, техно. Если у тебя романтическое свидание – лучше всего съехать на медляки и баллады, если очень романтическое, то лучше лёгкого джаза не придумаешь. Закрепляешь это всё пятью-шестью композициями. И проблем словно и не было.

Домой я еду под Удо, призывающего меня замочить всех врагов, попрыгать на их обугленных черепах и, размахивая копьём, броситься в новые схватки с несправедливостью. Я зол на свою никчемную жизнь, на моих странных знакомых, на Звягинцева особенно. На этих уродов из чёрного катафалка. Я размахиваю кулаками, смело отвечаю на их вопросы с иронией и сарказмом, да так лихо, что у них слов не находится в ответ. Одному даже даю пощёчину, так, слегка, чтобы просто объяснить с кем они имеют дело. Ишь, суки, думают, что им всё дозволено – рыться в моей машине, трогать мой фотоаппарат, разговаривать со мной свысока!!!

Жаль только, что они этого не видят и не слышат, как говорится, намахался я кулаками после драки вволю.

Дома я слушаю уже более спокойную музыку и мечтаю, как я сделаю себе пластическую операцию, сменю имя и устроюсь егерем в какой-нибудь глуши, вдалеке от этого страшного города с его ночным беспределом, наркоманами, вампирами, типами с носилками и мёртвыми шлюхами с китайскими палочками в сердце.

Китайские палочки!!! Через минуту я уже смотрю на компьютере фото мёртвой девушки. Странно, но сам покойник не так впечатляет меня, как его фотографии. Они вызывают у меня чувства безысходности, я представляю, как умирал человек, что он чувствовал, и мысль о том, что он уже никогда не будет живым, всё, финита ля комедия. От реального трупа можно отвернуться, но от фотографии не отвернёшься, это как отпечаток в памяти, который уже не сотрёшь.

Эта девушка могла бы сейчас сладко спать, спрятав носик под одеялом. Или пить кофе на кухне с подругой и болтать о новинках гламура или заниматься любовью. Всё что угодно, вместо того, чтобы лежать со стеклянными глазами в носилках на полу фургона. Всего один неверный шаг, стечение обстоятельств, мгновение судьбы оборвало её жизнь. Если бы она поступила немного не так, как поступила, всё было бы иначе.

Что я ищу на фото? Не знаю сам, я рассмотрел её ещё там, на месте. Увеличиваю китайские палочки – обычные, одноразовые, без всякого орнамента, скорее всего из кафе с восточной кухней. В глазах у девицы никакого испуга, спокойствие и покой, даже истома. Она даже не поняла, что умерла, такая безмятежность была в выражении лица.

Я листаю фото одну за другой по кругу, пытаясь найти что-то, сам не знаю что. И вот просмотрев их все по десятку раз, я, наконец, нахожу то, что не давало мне покоя. Вот, на шее!!! Чуть выше левой ключицы у неё были две точки, я сначала подумал, что это родинки или капли крови, но сделав максимальное увеличение, я понял, что это за точки. Это были укусы, две дырочки в коже, с засохшей кровью по краям. Совсем как у меня на руке. Минут пять я тупо пялился на монитор, наливаясь страхом, потом меня стошнило, и я еле успел добежать до унитаза.

Интересно, как в подсознание моего поколения впечаталась война, хотя мы знаем о войне только по фильмам, книгам и рассказам бабушек и дедушек. Наверное, каждому снились кошмары, в которых монстрами были фашисты, гестаповцы, эсэсовцы, в чёрной форме, со шмайсерами в руках и с овчарками, рвущимися с поводков. Меня всю ночь мучили немцы. Я прятался от них в руинах, бежал по катакомбам, меня привязывали к столбу и пытали, прижигая факелами и срезая кожу офицерским кортиком, я ждал своей очереди в газовую камеру. Но у них ничего не получалось, потому что я всегда вовремя просыпался. Я ускользал прямо из рук, чтобы вскочить в ужасе на мокрой от пота постели и снова провалиться в ужасы войны.

В последнем сне я стоял на платформе станции метро с Ленкой и её друзьями из института. Вокруг было много народа, все нарядные и праздничные: мужчины в белых сорочках, женщины в цветастых платьях, дети с шариками в руках, словно ехали на первомайскую демонстрацию. Когда подошёл поезд, все ринулись в вагоны, а мне места не осталось. Двери закрылись и я остался один на пустой станции. Ленка кричала мне что-то с перекошенным от ужаса лицом, в толчее мелькнуло лицо мамы, которая ехидно и злобно улыбалась мне. Поезд исчез в тоннеле, и вдруг из висящих под потолком колоколов-репродукторов полилась песня «карусель, карусель, кто успел, тот и сел, прокатись на нашей карусели». Многократно отражаясь от стен, она звучала весело и масштабно. Только мне было совсем не весело, я знал, что сейчас здесь появятся немцы и убьют меня. Я уже слышал, как стучат кованые сапоги в переходе, лающую немецкую речь.

Я спрыгнул на рельсы и побежал в темноту тоннеля вслед за поездом. Но бежать мне пришлось недолго. Меня ослепил свет фар мчащегося мне навстречу поезда. Я успел рассмотреть в кабине машиниста Звягинцева в эсэсовской форме. Он давал гудок, натягивая верёвочку, свисающую с потолка.

В ужасе открыв глаза, я избежал столкновения с поездом, но гудок не исчез. Он трансформировался в сигнал дверного звонка. Звонили настойчиво. Затем начали стучать. Лучше бы меня сбил Звягинцев на паровозе. Я всё понял – открывайте, за вами пришли. Дотягиваюсь до пачки сигарет, подкуриваю и лежу спокойно, пуская дым в потолок. Возможно, это моя последняя сигарета. Не буду открывать, пусть выбивают дверь, лишние несколько минут жизни мне не помешают. Мне даже не страшно, мне всё равно. Я вспоминаю типов из чёрного фургона. Бесполезно что-то предпринимать. Они профессионалы, надеюсь, что всё закончится быстро и безболезненно. Фашисты.

В голове крутится дурацкая песенка про карусель. Действительно, последние дни похожи на аттракцион в парке культуры и отдыха. Меня закружило, я сижу на уродливой пластмассовой облезлой лошадке, с трудом удерживаясь, чтобы не упасть. А карусель всё набирает обороты, крутится всё быстрее и быстрее, и усидеть всё сложнее, и спрыгнуть невозможно, потому что всё вокруг уже сливается в сплошную линию, а ветер надувает щёки, как у парашютистов в свободном полёте. И финал всего один, вопрос только в том, сколько сможешь продержаться.

Вот сейчас, наверное, я слетаю с карусели и разбиваюсь насмерть. В дверь уже стучат ногой. Я лежу и не думаю вставать, измученный ночными кошмарами, да и чувствую я себя не очень хорошо. У меня ещё есть время, чтобы вспомнить всё хорошее, что было в моей жизни. Только в голову лезет весь биографический негатив, ну и бог с ним, это тоже часть жизни. Стук прекратился, но отозвался мобильник. Беру трубу и вижу, что звонит Звягинцев.

– Да, – говорю я, – милиция? Вы вовремя, пришлите кого-нибудь, тут хулиганы выбивают двери.

– Ты дома? – удивлённый голос майора, – открывай, это я выбиваю.

– Пароль?

– С Новым годом…

– Ключ под унитазом, – говорю я ответ и, с трудом поднявшись с дивана, иду открывать.

Этот шуточный пароль – ответ у нас ещё с детства, мы с майором выросли в одном дворе.

Звягинцев с порога уставился на мою исполосованную грудь, а когда я пошёл обратно в комнату, ещё и на спину.

– Кто это тебя так? Розгами били, что ли?

– Да так, пара незнакомых дам. В порыве страсти.

– Живут же люди,-зависть в голосе, – хотя представляю, что сказала бы жена мне на такой боди-арт.

– Разводись, – я падаю снова на диван и залезаю под одеяло, меня знобит, кружится голова, подташнивает. Пробую рукой лоб и понимаю, что у меня жар. Этого только не хватало.

– А я сегодня выходной, – говорит Звягинцев. Он одет в джинсы и свитер в ромбах. Я забыл уже, когда видел его без погон.

Из пакета выгружается на стол бутылка коньяка и шоколадка.

– Я знаю, что ты не употребляешь, это я себе. Загоняли меня, отдохну, напьюсь и повешусь на кухне. Вот где у меня все, – он упирает себе в горло два пальца, – а что с тобой? Ты неважно выглядишь.

– Не знаю, всю ночь колбасило, фашисты снились, и ты хотел меня поездом переехать. Наверное, температура. А ты чего в такую рань? Напугал меня, я уже думал, за мной эти парни из катафалка пришли, свидетелей убирать.

– С ума сошёл? Да кому ты нужен? Это меня вчера поимели по полной, а с тебя спрос не велик.

– Кто они такие? Страшные люди, я испугался не на шутку.

– Да я, собственно, и пришёл к тебе об этом поговорить, – майор скручивает крышку с бутылки и пьёт прямо из горлышка, – не знаю даже, с чего начать… Будешь шоколадку?

– Не буду, давай с самого начала. Но я совсем не уверен, что хочу всё знать.

– Хочешь. Начало было десять месяцев назад. Убили парня, загнали ему в сердце китайскую палочку. Отвезли его в морг, в судмедэкспертизу, как полагается, на вскрытие.

На следующее утро прошу результаты вскрытия, а мне говорят, что тело передано какой-то засекреченной конторе, вместе с результатами вскрытия, вместе с уголовным делом. Патологоанатом, делавший вскрытие, молчал как рыба, сколько я его ни расспрашивал. Сказал, что дал подписку о неразглашении информации. Ну, думаю, мне легче, одним висяком меньше будет. Но не всё так просто оказалось. Вызывает меня в кабинет босс, а там сам генерал из столицы и два гражданина в штатском. И говорит мне генерал – так и так, товарищ майор, вот этим ребятам оказывать любую необходимую им помощь. И ни слова, кто они такие, что им нужно и какая помощь нужна. И потом началось – каждый месяц мы находим по трупу с этими палочками между рёбер. Откуда узнают о них эти типы, не знаю, скорее всего – прослушивают наши частоты, но вчера я понял, что и телефоны. Приезжают моментально. Трупы грузят в свой автобус и с концами. Ни дел, ни тел. Тела, правда, выдают потом родственникам, в закрытых гробах. Но сдаётся мне, что там совсем не трупы, а мешки с песком.

– Так, стоп, – говорю я, – зачем ты мне всё это рассказываешь? – я встаю с дивана и иду в ванную, – мне хреново, у меня температура и нечищеные зубы, а ты грузишь меня своими проблемами.

– Уже десять трупов, – не унимается он, идя за мной следом с бутылкой в руке, – десять!!!

Молодые парни и девушки. Все убиты этими грёбанными палочками. И ничего, никого это не волнует. Никто никого не ищет. Убийца преспокойненько готовится к новому убийству. И оно будет. Через месяц найдут ещё труп, а потом ещё через месяц.

Он кричит мне через прикрытую дверь.

– Можно мне в туалет сходить спокойно? – ору в ответ, я ничего не хочу знать. Три последних дня выпотрошили меня как рождественскую индейку.

– Я разговаривал с коллегами из других районов. Их тоже инструктировал генерал. Но у них же тишина и покой. А у меня как полнолуние, так и труп. Начальник говорит – успокойся, это уже не в нашей юрисдикции. Не наша головная боль. Не боль? У меня дочка растёт, скоро тоже будет по вечерам гулять, а если найдут и ее мертвой… По моему району разгуливает серийный маньяк, и это не моё дело? – я слышу, как он делает очередной глоток и закашливается, поперхнувшись.

Где же аспирин? Я роюсь в аптечке, вываливаю, в конце концов, всё в раковину. Нахожу таблетку анальгина в пожелтевшей бумажной упаковке. Запиваю её водой из крана, надеваю халат и иду на кухню включать чайник, пытаясь игнорировать майора.

Хочется покоя, горячего чая и спать. Хочется, чтобы всё вернулось в своё русло, но подсознание уверяет, что всё только начинается.

– Я бы давно сам нашёл этого отморозка, но у меня ни одной улики, мы даже место преступления осмотреть не успеваем.

– Мне это всё не интересно. Ты зря теряешь время. Это секретная информация, а ты треплешься направо и налево. Чай будешь?

– У меня есть, спасибо, – он показывает мне коньяк, – я зачем тебе рассказываю? Я хочу, чтобы ты оказал мне одну маленькую услугу, по старой дружбе. Ты же знаешь, за мной не заржавеет. Жизнь штука такая, что не знаешь, где споткнёшься, так что стели соломку везде, где только возможно…

Я подхожу к окну, долго смотрю на улицу, на проезжающие машины, на прохожих, на дворников в оранжевых жилетах, расчищающих тротуары от снега. Намело за ночь прилично. Майор молчит, отхлёбывая из горлышка.

– Подойди сюда, – зову я его, – посмотри на людей.

Майор становится рядом, подвигает цветок на подоконнике, чтобы не закрывал обзор.

– Я хочу жить так же спокойно, как вот эти люди, – говорю я, – днём ходить на работу, стоять у станка или сидеть в конторе, выходить с коллегами в курилку, посещать корпоративные вечеринки, после работы спешить домой, где меня ждёт жена, пара карапузов, диван и телевизор. И горячий вкусный ужин, а не сосиски и яичница. По выходным выезжать на природу или ходить в зоопарк, принимать гостей, дружить семьями. В отпуск ездить на море в санаторий по профсоюзной путёвке. А об убийствах, беспределе, преступности, криминале, войнах и прочем говне узнавать из новостей. Вот чего я хочу.

– Думаешь, я этого не хочу…

– А вместо этого, я каждый божий день фотографирую мрак, кровь, безнадегу, отчаяние. Мой цинизм иссяк, понимаешь? Мало того, я чувствую, что я переступил черту, меня выманили из моей территории, я забрался не туда куда надо и меня взяли в оборот. Слишком много случайных, вроде бы, совпадений…

– А что с тобой? – Звягинцев слушает меня, упершись лбом в оконное стекло и глядя вниз на улицу.

– Не важно, но ты сейчас в теме. Ещё один совершенно случайный визит.

– Я тебя не понимаю…

– Я тоже. Давай, рассказывай, что тебе нужно.

Майор сразу оживился.

– Суть в чём – я не могу вести официальное расследование. Я попытался неофициально, точнее полуофициально, но, когда узнал мой босс, он мне чуть задницу не откусил от ярости. Но поймать этого подонка для меня стало навязчивой идеей, целью моего существования. А ты вхож в ночную жизнь. Бары, клубы, притоны всякие. Он стопроцентно жертвы свои в таких местах находит. Кто-то что-то видел, кто-то слышал, кто-то знает. Порасспрашивай на досуге. Больше мне ничего не нужно, чем больше информации, тем легче будет его найти. Жаль только фото вчерашней девчонки пропало…

– Кто тебе сказал, что оно пропало?

– В смысле? Ты же фотоаппарат отдавал тому в плаще.

– Но не фотографии же…

– У тебя остались снимки? Но как?

– Меня научил один папарацци – кадры дороже фотоаппарата. Камеру ты себе купишь, а вот кадр не переснимешь, поэтому у меня при себе всегда несколько карт памяти, после каждой серии фотографий я меняю карту на новую. Этот осёл пролистал фотографии пьяных рож из кафе – всяких отстойных журналистов, даже внутреннюю память просмотрел. И ничего не нашёл. Только он мне не поверил, я уверен. Не такие они, чтобы верить своим глазам. Только фактам. Но девочка у меня на компе. Хочешь посмотреть?

– Конечно.

– Ну, пошли, посмотрим, – я с удовольствием бы сейчас лёг и уснул, но мы идём в комнату смотреть мёртвую девушку.

– Убить человека китайской палочкой не просто, это не нож и не шило. Разве что конец у неё заточен. Ведь сквозь одежду, да и рёбра пробить нелегко. Удар должен быть очень резким и сильным. Само орудие убийства неудобно для такого удара. Потом – эти ранки на шее меня очень смущают. Они походу были у всех жертв. Посмотри на цвет лица. Я насмотрелся покойников, но у неё лицо какое-то нездоровое, словно обесцвеченное…

– Да уж, здоровья ей как раз и не хватает.

– Труп был свежий, даже окоченение не наступило ещё… Час-полтора от силы, как её убили. Цвет кожи начинает меняться часа через три, когда кровь стекает вниз по капиллярам. А у неё лицо словно хлоркой отбелили.

– Что это у вас ребёнок бледненький? Мёртвенький, потому и бледненький. – Вспомнил я старый анекдот. Звягинцев кисло улыбнулся.

– Хорошо, что фото осталось. Сможешь его обработать, чтобы более – менее на живую была похожа?

– Можно попробовать.

– А знаешь что самое удивительное? Что следы были только её. Снег только выпал, патрульные натоптали, я натоптал, сначала не заметил, а потом прошёлся и вижу, что только одна дорожка следов идёт. Её следы. Выходит, она пришла, сама себе проткнула сердце и умерла сама себе? Никто её не убивал? Или с небес спустился ангел…

– Карлсон, – говорю я.

– Давай найдём этого Карлсона, а?

– Никого я искать не буду. Не хочу. Это твоя работа. Мне вчерашних страхов хватило. И, вообще, я болею.

– Козёл ты, – Звягинцев отхлёбывает коньяк, бутылка уже почти пустая, – ладно, можешь мне фотографии куда-нибудь скинуть и над лицом её поработать? Не думал я, что ты такой…

– Да какой такой? Да я такой, я трус, я безразличный, да, у меня нет гражданской позиции, да, мне на всё наплевать!!! Я хочу жить спокойно. Это не моя работа и это работа не мешки грузить. Тут или одни заколют, как кабана, или другие замочат на пустыре, чтоб нос не совал. На фига мне это нужно? У меня своих проблем по горло, так что не доставай.

– Ладно, но ты подумай, может просто ненавязчиво знакомых потрясешь, фото покажешь, вдруг кто что видел, кто что знает.

– А кого искать-то? Версии у тебя есть?

– Есть. – Звягинцев замолчал, достал сигарету, долго подкуривал, допил коньяк, – говно, а не версия. Она расходится с моим мировоззрением материалиста и атеиста.

Три дня я провалялся с температурой, благо, Ленка каждый день забегала, лекарства таскала и есть готовила. Я уже думал, что это начался процесс превращения меня в вампира. Представлял, как я умру, а затем оживу совсем другим, злобным, острозубым ночным охотником. Даже вспомнил всех мерзавцев, встретившихся в моей жизни, чтобы, став вурдалаком, отомстить им за мои страдания.

Болеть я люблю. Сразу появляется отмазка для того, чтобы ничего не делать. Лежу, укутавшись в одеяло, смотрю один за другим накопившиеся фильмы, пью чай с малиной и немножко жалею себя. На фоне предыдущих событий я словно в рай попал. Никому от меня ничего не нужно, никаких вампиров и секретных агентов, никаких ночных рейдов. Постельный режим.

Только вот ранки на руке не заживают. Вокруг них розовые воспаленные ободки. Я всё понимаю, что могла попасть инфекция, или на фоне гриппа, или.… Или я не гриппом болен? Может это происходит трансформация меня в кровопийцу? Пытаюсь не думать об этом. Но избавиться от этих мыслей нелегко и я прислушиваюсь к моему организму. Ничего необычного, но моя паранойя всякий чих и пук трактует по – своему.

Звонил Михаил, спрашивал, что с фасадом. Сроки, мол, поджимают, а фоток нет. Обещал приехать через неделю, но мне его особо видеть не хочется, какой-то он мутный. Приезжал Кизим, привёз апельсины и пельмени, рассказывал, что у Бормана старшего проблемы, вроде бы органы трясти его начали. Но у него крыша непротекаемая, так крови слегка попьют, денег попросят и отстанут.

На четвёртый день спала температура, и я понял, насколько устал от безделья. За окном заснеженные просторы, свежий воздух, люди, и, наверное, заскучали без меня мои фотомодели. Решаю вечером отправиться в ночной клуб, поснимать отдыхающую молодёжь.

Но, зачем врать себе, молодёжь меня интересует мало. Меня интересует убитая девушка.

Врать себе дело не хитрое. Я делаю это постоянно. Я вру себе, чтобы чего-то не делать или, наоборот, чтобы что-то сделать. Почему я не могу всегда быть честным с собой? Вот и сейчас, вместо того, чтобы тупо поехать трясти за лацканы барменов и официантов, пытаясь узнать хоть что-нибудь об этом убийстве, мне приходится находить для самого себя аргументы, почему я это должен делать. Почему бы не сказать самому себе, что меня просто распирает желание разобраться во всём. И всё из-за этих укусов. В этом мы со Звягинцевым похожи, тот тоже пока дело не закроет, ночами не спит, днюет и ночует в конторе.

Это чувство напоминает неудобную обувь или, скажем, изжогу. Вроде бы особо жить не мешает, но постоянно о себе напоминает. Я решаю быть честным собой и заняться тем, чего хочет моё подлое настоящее я. Нужно покончить с этой ситуацией, расставить всё по местам и вернуться к прежней относительно спокойной жизни.

На карте города рисую круг вокруг Старореченской радиусом километра два и пытаюсь вспомнить, какие злачные места там находятся. Оказывается, никакие. Район старый, где перемешаны разваливающиеся особняки дореволюционной застройки, с деревянными лестницами и стенами, оббитыми фанерой и досками, чтобы сдержать вываливающиеся кирпичи, и частный сектор. От «красной линии» далековато.

Ближайшие заведения – люмпенский ночной клуб «Ночнушка», где собирается местное бычьё, чтобы попить недорогого пива, потанцевать под полублатную попсню и снять таких же отстойных подвыпивших тёлок. Дёшево, но с понтами.

И второе – «Камильфо», более респектабельное, куда съезжается то же бычьё, но уже на дорогих иномарках, пьют виски и текилу под выступление престарелых стриптизёрш и, в конце концов, снимают всё тех же отстойных полупьяных тёлок. Дорого, но понты того стоят.

Убитая девушка, судя по одежде, могла быть как оттуда, так и оттуда.

Решаю ехать в «Камильфо», так как у меня там есть знакомые стриптизёрша, официанка и администратор. Сажусь за компьютер и фотошоплю девушку, пытаясь придать ей более живой вид. В итоге, решаю сделать не фотографию, а подобие фоторобота, так как «оживить» фотографию так и не удалось. Смерть ставит клеймо, его никакой фотошоп не сотрёт.

До вечера времени полно, и я вспоминаю о профессоре, рекомендованном мне Семёном. Долго не могу найти салфетку с записанным номером, но, в конце концов, нахожу, звоню ему и мы договариваемся о встрече через час у него дома.

По пути покупаю банку кофе и большую пачку печенья.

Профессор живёт в центре города, у него пятикомнатная квартира, площадью с футбольное поле. Комнаты заставлены стеллажами с книгами, статуэтками со всего мира, на стенах африканские маски. Захламление, пыль, запах клопов и сырости. Именно так я и представлял кабинет книжного червя.

Сам профессор не оправдал моих ожиданий. Я представлял его себе эдаким доктором Айболитом, с лысиной, эспаньолкой и в очках-велосипедах. А он оказался здоровенным мужиком, под два метра ростом, с пивным животом, большими руками и красным лицом. Ему было слегка за пятьдесят, на голове копна рыжих волос и одет он был не по – профессорски – ковбойская клетчатая рубашка и потёртые джинсы, обрезанные до бриджей, и пушистые зелёные шлепки.

Но, несмотря на устрашающие габариты, чувствовались благородно – интеллигентные манеры.

– Будьте добры, проходите в мой кабинет, – он махнул рукой в неопределённом направлении. Мы прошли через огромную залу, вышли в ещё один просторный коридор и только оттуда попали в кабинет. Да, завидовать нечему, в такой квартире есть опасность не успеть добежать до туалета.

– Присаживайтесь. Будете чай или кофе?

– Не откажусь, – ответил я, передал ему пакет с гостинцем и примостился в огромном кресле. Я ожидал, что он крикнет, что-то типа «Зиночка, приготовь нам чайку», но профессор включил электрический чайник, стоящий на письменном столе, расставил чашки и высыпал в вазу печенье. Всё под рукой. Ну да, на такой жилой площади можно умереть с голоду, не успев дойти до кухни.

– Итак, что вас ко мне привело? Семён мне рассказывал, что его знакомый интересуется вампирами. Это он о вас?

– В некотором роде да.

– Простое любопытство или есть на то особые причины?

– Есть причины, только лучше я пока о них умолчу. Всё равно не поверите.

– Ну как Вам угодно. Что Вас интересует? Что-то конкретно?

– Не знаю даже. Меня интересуют вампиры. Что Вы о них знаете?

Я попал в самый центр профессорского эго. Он весь собрался, как штангист перед рывком, заулыбался и с важным видом пошёл заливать чай, выдерживая эффектную паузу.

– У меня чай с травками, Вы не против? – по комнате разливается аромат мяты, чабреца и специй. – Вампиры оказались слишком легкомысленной темой для диссертации, как и оборотни. Слишком много их эксплуатировали писатели и киношники. И превратили в кич, в матрёшек, продающихся на каждом углу. И любая научная работа выглядит спекуляционной и не воспринимается всерьёз.

А ведь тема благодатная и интересная. Я, знаете ли, перечитал горы литературы о вампирах и однажды, перейдя с количественного уровня чтения на качественный, вдруг понял, что вампиры действительно существовали, и оборотни, и гномы и эльфы и прочие сказочные персонажи. И их даже можно изучить и узнать о них всё. Метод очень прост. Берём информацию, ну, например, о вампирах со всех уголков света, сказки, легенды, предания, верования, завариваем всё в одном котле, хорошенько выпариваем. Всё, добавленное человеческой фантазией испаряется и остаются голые факты.

Например, Дракула Стокера разбавлен настолько, что это уже и не вампир вовсе. Версия с чесноком, святой водой и крестом совершенно неправдоподобна, так как нигде, кроме Европы не упоминается. Знаете, что я думаю, что это всё происки самих вампиров, чтобы запутать охотников. Представьте, поймали вампира, напихали ему в рот чеснока, покропили водичкой, показали распятие и он, брык на спинку и лапки кверху, мол, умер. Все довольны.

– Простите, я не понял, Вы что, действительно допускаете существование вампиров?

– Конечно. Кто-то высказал такую мысль, что человеческий разум не в состоянии придумать то, чего нет. То есть, любая самая бредовая фантазия, любое порождение наших мыслей существуют на самом деле. Возможно, на других планетах или в параллельных мирах. А человек не понимая сам того, тянет оттуда информацию и выдаёт её за своё творчество.

Странный профессор, альтернативный.

– А вы профессор чего?

– Этнологии, но параллельно занимаюсь антропологией, культурологией и прочими смежными науками. Их нельзя разделять, это должно идти в комплексе. Узкая специализация здесь недопустима. Проблема моя в том, что официальная наука до сих пор проповедует марксистко-ленинский материализм. Всё, что отклоняется от основного курса, сразу возводится в ранг псевдонауки, преследуется, высмеивается и имеет для автора теории весьма печальные последствия.

Все эти нафталиновые учёные боятся даже лёгкого дуновения свежего ветерка, способного поколебать их звания, награды, премии. А возможно, какая-то сила просто сдерживает развитие знаний в некоторых областях.

Научные работы по египетским пирамидам давно не поддаются никакой критике. Полная чепуха, абсолютно необоснованная и высосанная из пальца. Но никто не отменял их «значения». Всё потому, что наука не сдаёт позиций. Коррумпированная, жестокая структура. Поэтому своими основными трудами я занимаюсь дома. О них знают, но смотрят как на хобби. Но мы отвлеклись… Вампиры вас интересуют, да?

Ну, давайте о вампирах. Сведения о вампирах доходят до нас из самой глубины веков. Прародительницей считается Лилит – несостоявшаяся спутница Адама. Наверное, нет такого народа, у которого в фольклоре не упоминаются вампиры. Древние греки и римляне, вся Европа от Скандинавии до Средиземного моря. В Японии носферату и каппе, Ланнан-ши у древних кельтов, асванги на Филлипинах, лангсуяры в Малайзии, йара-мо-йаха-ху в Австралии, обайфо в Африке, в Индии Кали попивала кровь, Бхутас, дух, вселяющийся в летучих мышей, в Китае Чиан-ши, Гуль у арабов, Тлахуелпучи в Мексике. На Тибете больше пятидесяти видов вампиров.

Везде есть упоминания о кровососах, и очень много общего. Способность превращаться в животных, ночной образ жизни, клыки. Различия в поведении и внешнем виде, скорее всего, вызваны средой обитания. Вы не спите?

Профессор ставит чай на столик возле кресла. Он попал в родную стихию. Видно, что ему не хватало благодарного слушателя. Зачем я здесь? Что я хочу от него услышать? Вся эта информация есть в интернете. Мне нужно совсем другое.

– Нет, что Вы. Очень познавательно. Но это всё далеко. А как Вы считаете, возможно, что вампиры есть здесь и сейчас, в нашем городе?

Профессор смотрит на меня оценивающе, слегка прищурив маленькие глазки.

– Что вы имеете в виду? – он боится спросить напрямую, но я вижу в его глазах все вопросы.

– Здесь и сейчас. Вы допускаете существование вампиров здесь и сейчас?

– Хм, Вы ставите меня в тупик. Есть несколько вариантов ответа, и я даже не знаю, какой предпочесть. Всё зависит от цели заданного вопроса. Я совсем недавно слышал точно такой же вопрос и ответил на него отрицательно.

– Очень интересно. И кто же задавал этот вопрос до меня?

– Если бы Вы не были протеже Семёна, я бы выставил Вас за дверь.… Ко мне пришёл человек и в лоб, прямо с порога задал мне этот вопрос. Странный человек, я сразу понял, что лучше я буду выглядеть сумасшедшим ботаником, чем буду втянут в какие-то грязные делишки. Поэтому я загрузил его различными предположениями, догадками и всё это на детском уровне. Он даже не дослушал. Я даже представил, как он крутит пальцем у виска в мой адрес, спускаясь по лестнице. Но меня, как специалиста, вопрос задел. И вот приходите вы и тоже в лоб. Я заинтригован. Надеюсь, Вы не связаны с прежним визитёром?

– Нет, я сам по себе.

– Вот и хорошо, потому, предлагаю сотрудничать. Вы мне рассказываете, что известно Вам, а я Вас консультирую, если смогу, конечно.

– Мне особо и рассказывать нечего. – Я закатываю рукав и показываю ему укус. Почему-то у всех, кто его видел, одинаковая реакция – кратковременный ступор.

– Это у вас что? – спрашивает профессор голосом старателя, напавшего на золотоносную жилу.

– Если бы я знал, я бы к вам не пришёл.

– То есть, вы хотите сказать…

– Не знаю.

И я рассказываю ему всё по порядку, начиная со знакомства с Михаилом и заканчивая убийством девушки. Учёный слушает внимательно, нервно поглощая моё печенье.

– Очень любопытно, но никаких конкретных фактов, – с досадой произносит он, – я уж было подумал, что вы и вправду видели вампира.

– Это всё, что Вы можете мне сказать?

– Нет, конечно. Давайте рассуждать несколько иначе, чем принято. Давайте сделаем вид, что вампиры не плод фантазии и научно докажем их существование. Как делается в науке, притянем за уши те факты, которые нас устроят. Почему люди отвергают сам факт существования вампиров? Потому что им всю жизнь промывали мозги этим самым материализмом. А ведь наука, по сути дела, очень мало имеет общего с действительностью. Наука – это создание удобного и более – менее очевидного объяснения мироздания. Учёные через тысячу лет будут смеяться над тем, что сейчас называется наукой. Будут называть шаманством, верованиями и алхимией. Ладно, вернёмся к нашим баранам.

Давайте примем за аксиому, что бараны, тьфу, вампиры действительно существуют. И, отталкиваясь от этого, сразу же находится множество аргументов в пользу этого. Вампиры могут оказаться больными людьми, инопланетянами, иной расой, выходцами из параллельных миров, да кем угодно. Я, например, не вижу никаких причин отвергать их существование. Пока я не смогу доказать, что их нет, они имеют полное право быть. Априори. Религия держится не на том, что доказали, что Бог есть, а на том, что не доказали его отсутствия.

– Посоветуйте, чем можно убить вампира, – мне становится смешно от того, что я серьёзно обсуждаю такую тему.

Профессор замечает мою улыбку.

– А вы не смейтесь. Чеснок, боярышник, рассыпанный рис, святая вода, распятие и прочие атрибуты – полная чепуха. Только физическое уничтожение. Кол в сердце, отсечение головы, подрезание сухожилий и кремация. Такое избавление от этой нечисти предпочитают почти все народы планеты. А вот солнечный свет, очевидно, действует не на всех. Граф Дракула, например, сажал вампиров на кол.

– Простите, Вы ничего не перепутали?

– Абсолютно. По моей теории, граф Влад III Цепеш Дракула вовсе не был вампиром. Его чрезмерная жестокость оправдывалась, что таким способом он сдерживал эпидемию вампиризма в Трансильвании. 2 апреля 1459 года в городе Брашове за один день было посажено на колья около двадцати тысяч человек, независимо от сословия, пола и возраста. Прихоть тирана? Вряд ли. Возможно, Дракула и стал вампиром, будучи укушенным, но изначально его войско остановило распространение этого явления по всей Европе, а то и по всему миру.

– А как определить вампира?

– Этого я не могу сказать. Вампиры упоминаются совершенно разных форм, размеров и цветов. Они не отбрасывают тени и не отражаются в зеркале. Думаю, его присутствие можно почувствовать.

– Боже, какую чушь мы здесь несём, – нелепость ситуации вернула меня в реальность. Какие вампиры, что я здесь делаю? Здоровенный мужик, больше похожий на сельского кузнеца, с фанатизмом сумасшедшего кормит меня всякими небылицами и пожирает моё печенье. Другой псих внимательно его слушает, верит каждому слову и собирается разобраться со всеми вампирами мира. Тоже мне Блэйд недоделанный. Профессор тоже смущённо улыбнулся.

– Если что у вас наклюнется, позвоните мне обязательно, мне очень хотелось бы увидеть вампира.

– Обязательно.

Уходя, я тихонько забрал принесённую банку кофе. Не надо было меня чаем из бурьяна поить.

Выйдя от чокнутого профессора, я посидел в машине в раздумьях, чем бы заняться. В клуб ехать было рано, возвращаться домой уже не было смысла. Да, меня же просили фасад доснять. Набираю телефон Мастера. А как же его звать? Как его называть? А если жена возьмёт или кухарка. Интересно, есть у него кухарка или горничная? Всё таки человек респектабельный.

– Алло, – раздался голос Мастера. – Я Вас слушаю.

– Это Вам звонит фотограф из Вокса. Михаил Вам говорил, что нужно фасад сфотографировать? Мы тогда как-то не додумались. Можем договориться встретиться и съездить?

– Хм, даже не знаю, наверное, ничего не получится. У нас проблемы. Не до фасадов.

– Я мог бы и сам поехать, только дороги не знаю, может, кто-нибудь из ваших меня проведёт. Я на своей машине.

– Вряд ли чем-то помогу, простите.

И отключился.

От такой наглости я опешил. Набираю снова тот же номер.

– Вы меня простите, но я делаю свою работу, я профессионал, и ваши проблемы влияют на мою репутацию. Мы могли бы встретиться? Поймите, это моя первая работа с этим изданием и я возлагаю большие надежды на дальнейшее сотрудничество. Вы же заплатили кругленькую сумму, и мы должны их отработать.

– Что вы сказали? Заплатили сумму? Кто это Вам сказал? – недоуменно пробормотал Мастер. – Вы сейчас заняты? Давайте встретимся. Вы действительно не штатный фотограф?

– Нет, а что?

– Где вы сейчас находитесь?

Я называю номер дома профессора.

– Я через пятнадцать минут подъеду.

– Я буду в кафе, в соседнем доме. Подвальчик.

Я спускаюсь в кафе. Обычная забегаловка для опустившейся интеллигенции. Затёртые столики, кафельный пол, барная стойка с горками бутербродов на блюдах, под целлофаном. Графин с томатным соком, нарезанный лимон на блюдечке. В углу кучкуется пять человек, разливая водку в плохо помытые рюмки. У двоих папки под мышкой, один с барсеткой. Явно не пролетарии, но и не топ – менеджеры. Обычно так выглядит персонал на подхвате. Поехать, договориться, отправить посылку, отвезти документы на подпись. Бывшие начальнички, попавшие под каток. Их держат из-за их связей и пронырливости, но всерьёз не воспринимают.

Спившаяся, невостребованная интеллигенция выглядит особо жалко, цинично и омерзительно. Это вам не пьяный каменщик или токарь, который, выпив стакан, наливается здоровым румянцем, разговаривает благородным матом и не претендует на мировое господство. Водка и работяга гармонично сочетаются, не то, что водка и инженер.

Я спросил у барменши чаю.

– Сколько сахара? – удивлённо спросила она. Очевидно, чай здесь не популярен.

– Четыре. А какой чай? – спрашиваю.

– «Липтон» в пакетиках.

– Тогда и пакетика четыре.

Продавщица одобрительно осмотрела меня и принялась совать в чашку пакетики, в итоге места для воды почти не осталось. Она выудила из-под стойки чашку побольше, перегрузила всё в неё и залила кипятком из залапанного электрического чайника.

– Чай должен быть горячим, сладким и крепким, – вспомнил я поговорку, взял чай и присел за столик. Пепельниц не было и на стене висел плакатик «У нас не курят». Не курить там, где пьют, отдаёт эдаким общепитовским садо – мазохизмом.

Компания инженеров – алкоголиков бурно обсуждала производственный конфликт. Говорили не громко, но мне было слышно каждое слово.

– И что ты ему сказал? – напирал на собеседника тот, что с барсеткой.

– Я ему говорю – ты тупой баран, уходи и никогда сюда не возвращайся, а он – как вы со мной разговариваете, у вас тут полно нарушений, здесь проход завален продукцией, огнетушитель просроченный, розетка неисправна, проводка идёт не в стене, а снаружи, курите в помещении. А я только из командировки, шеф полянку накрыл небольшую, я ж день в дороге, не евши. Ну, мы стоим, бухаем, а тут это чмо со своей проводкой.

– Лучше б с водкой.

– И не говори. Вот, он и пошёл щиты выключать и пломбировать, а я иду следом и пломбы срываю. Этот мудило совсем охренел. А он новенький и не в курсе, что у нас главбух – жена главного пожарного комиссара. Даром её, что ли на работу брали? Ну, этот придурок и бросился на меня, чтоб я пломбы не срывал. Но не добежал. Я его ногой в живот поймал, а потом ещё в нос заехал. А ты меня пьяного не трогай.

Компания засмеялась.

– Ну?

– Антилопа гну. Он понял, что оказался лишним, и убежал.

– Убежал?

– Натурально, даже фуражку потерял в коридоре.

Взрыв хохота.

– Наливай, – командует рассказчик, – я когда вижу какого-нибудь чиновника, сразу горю желанием дать ему по сопатнику.

Вот если бы повелось так – приходит к тебе в офис налоговик или пожарный инспектор или санэпидем и начинает ковыряться в твоих бумагах, розетках или размазывать пыль на подоконниках, а потом тебе говорит, что ты, мол, никто, денег дай и скажи спасибо, что возьмёт. А ты ему так тихонько – пошёл нах. Он ушам своим не верит, как это так. Что – что, спрашивает. А ты ему в челюсть легонько – а вот что.

Он такой возмущён, озадачен, глаза по пять копеек, дар речи потерял от неожиданности. А ты ему – на, получи и опять в челюсть. Он вообще охреневает, негодует, а сделать ничего не может, потому, что у тебя уже в руках бита и ты третьим ударом ломаешь ему нос. Знай, сцуко, с чьих налогов ты зарплату получаешь. Ну, всё красиво, кровь, сопли, помогите… Незаконно, понимаю. А взятки брать законно?

Вот этот инспектор и задумается впредь, как себя вести на работе.

Или вызывает тебя начальник, кричит на тебя, слюной брызжит, рожа жирная вся пурпурная от эмоций. А ты такой его фуяк по яйцам ногой. Он сгинается, а ты его за галстук и коленом в ряху. Получи, будешь знать, кто тебе заработал джип, особняк и путёвку в Португалию. Клянусь, сто раз подумает потом шеф, как с подчинёнными общаться.

Или, например, выступает президент, гонит пургу – экономический рост, процветание, пенсию подняли на три копейки. А тут выходит такой пенсионер крепенький, закалённый дачей и собиранием бутылок и клюкой его по харе – получи процветание, а это тебе рост, а вот тебе пенсия. Охрана стоит, смотрит, ставки делает, кто кого. А что, ты же самый главный человек в стране – реши свою проблему. А у президента травма черепа и сотрясение мозга. Отвечай за каждое слово, знай, кто тебя выбирал.

Я бы вообще заставил всех, кого наделяют хоть какой-нибудь властью, проходить подобную процедуру. И чтоб отметина была – там зуб выбитый или нос набок. Посмотрел он в зеркало и вспомнил, кто он есть на самом деле. И чем больше власть у человека, тем больше увечий. А президент или премьер вообще должны быть инвалидами не ходячими с катетерами и дрожащими от страха руками. Чтоб знали. И узаконить такие отношения между народом и его слугами.

Все дождались окончания монолога и дружно выпили за инвалидов у власти.

Я прямо заслушался. Даже про чай забыл. И только я делаю глоток, в кафе заходит мужчина, осматривает зал и направляется к моему столику.

– Вы из Вокса? Фотограф? – спрашивает.

– Я. А Вы кто?

Мужчина похож на бывшего десантника. Широкоплечий, чего не скрывает даже свободная куртка. Суровое лицо полярника и стойка легавой.

– Меня мастер прислал. Он в машине ждёт, – говорит, а глазки в упор глядят.

И вижу я, что чего-то не договаривает, не умеет врать. Не политик. И снова моя паранойя накрыла меня с головой. Расслабился? Отлежался на больничном? Возвращайся в реальность. Чувствую, как немеют икры. У меня такое всегда, когда страшно или думаю о физических увечьях, например, о том, как рука ломается или режут ножом по живому.

– Да Вы присаживайтесь, – говорю, и чувствую, что у меня рука дрожит. Пошёл адреналинчик. – Я сейчас чай допью.

– Оставьте чай, времени нет.

Достал меня всё – таки чёрный катафалк. Больше некому. Пытаюсь подавить панику, но мысли о моём трупе на пустыре не уходят. Интересно, сразу убьют или сначала бить будут?

Он стоит сбоку от меня, держа руки в карманах куртки, всем видом показывая, что ждать меня не намерен.

Ну, ладно, хоть покуражусь перед смертью. Собираю волю в кулак и выливаю чай в лицо десантнику. Вижу удивлённые глаза, чай уже не горячий, но момент неожиданности сработал. Я вскакиваю и бью чашкой в лицо. Чашка рассыпается, оставив у меня в руках только ручку. Второй раз бью ручкой, острые края оставляют рваную полосу на щеке.

Компания в углу сразу замолкла и уставилась на нас. Краем глаза вижу отвисшую челюсть барменши.

Десантник, опешивший от неожиданности, стоит, удивлённо смотря на меня. Кровь со щеки ручейком стекает за воротник. Он вытирает её рукой и рассматривает окровавленную ладонь. Это длится считанные секунды, но мне всё видится, как в замедленной съёмке. Мой разум не успевает за моим телом.

Я отскакиваю назад, хватаю за спинку деревянный массивный стул, на котором я сидел и со всей силы бью им мужчину по голове. Он даже не пытается защититься, удар бросает его на стол, затем он сваливается на пол и не шевелится.

Из угла доносятся робкие аплодисменты.

Я пробормотав «извините» бегу к выходу, по скользким от снега ступенькам вылетаю на улицу и несусь к своей машине. Но никакого чёрного фургона нет. Возле входа стоит серый «БМВ», из которого вылезает парень и бежит за мной. На заднем сидении замечаю Мастера.

Моя машина метрах в ста, но я понимаю, что пока я открою дверь, пока сяду, пока попаду ключом куда надо, этот парень порвёт меня в лохмотья. На углу дома стоят два мужичка уголовной наружности, с интересом наблюдая за погоней. Проношусь мимо них. Парень уверенно сокращает дистанцию. Если он меня догонит, но никакого чая в лицо он не получит и у меня шансов мало, так как драчун я неважный.

И тут я поскальзываюсь, машу руками, пытаясь удержать равновесие, но тщетно и на всей скорости валюсь на землю. Я поднимаюсь, потирая ушибленное колено. Я уже никуда не спешу. Будь что будет. Обречённо оглядываюсь и вижу, что за мной уже никто не гонится. Мой преследователь лежит на тротуаре лицом вниз. Пешеходы опасливо обходят тело. Мимо меня проходят те двое, что стояли на углу, и улыбаются.

Один, поравнявшись со мной, говорит:

– Что стоишь? Сваливай. – Подмигивает мне лукаво и идёт дальше. Я смотрю им вслед. Знакомый силуэт, но не более.

И тут я делаю то, до чего мог додуматься только идиот. Я возвращаюсь к машине Мастера, молча сажусь на место водителя, даже не оглядываясь на заднее сидение и включаю зажигание. Покатаемся. Надеюсь, мне не воткнут в спину крабовую палочку. То есть, китайскую.

Я еле контролирую себя, чтобы не вдавить педаль газа до отказа. Нервы на пределе. Я уже не сдерживаю нервную дрожь. Меня трясёт, словно во мне работает бригада дорожных рабочих с отбойными молотками. Жутко болят пальцы на правой руке. Только сейчас я заметил порезы на костяшках от осколков чашки и безымянный палец распух.

Я зол, мне хочется остановить машину, вытащить Мастера на дорогу и забить ногами. Что происходит? Я ждал удара совсем не оттуда. Теперь мне нужны ответы.

Едем молча. В зеркало я поглядываю на Мастера. Тот сидит, потупив взгляд, как баран перед закланием. Мы проезжаем индустриальную окраину с многокилометровыми заводскими заборами, проскакиваем окружную и едем прочь из города. Слева яблоневые сады, справа белое покрывало полей. Наступают сумерки, и в свете фар всё кажется сказочным и волшебным. Отбойные молотки утихают. Но появляется странное чувство.

Это даже не мысли, это где-то в тёмных глубинах ген проснулось древнее желание. Стать богом. Я осознаю, что человек, сидящий сзади меня, полностью в моей власти. Я могу делать с ним всё что угодно. И меня совсем не сдерживают мысли об Уголовном Кодексе, о преступлении и наказании, о морали и прочих извращениях цивилизации. Он моя собственность и судьба его полностью в моих руках. Он даже не раб, он вещь.

И что странно, обретая такую власть над человеком, хочется испытать его на прочность, пытать, увечить, калечить, причинять боль и страдания, а не заботиться о нём. В голове мелькают кадры, как я издеваюсь над Мастером, он просит пощады или переносит страдания, героически стиснув зубы. Его реакция совершенно не важна. Он же вещь.

Я начинаю понимать гестаповцев, пиночетовцев, полпотовцев и чекистов. Они уж точно наслаждались такими ощущениями. Безнаказанно владеть человеческой жизнью – такая ноша не каждому по плечу. Мне становится страшно и стыдно.

Мне нужна музыка. Я роюсь в бардачке, нахожу два диска. Шуфутинский и сборник попсы, очередной Союз. Опускаю окно и выбрасываю их на обочину. Включаю радио, почти не глядя на дорогу, пытаюсь найти хоть какую-то нормальную музыку. Но радио волны забиты однообразным желейным, совершенно безликим говном, которому даже подпеть нельзя. Либо блатными тупыми безголосыми шедеврами. Либо рекламой. Я вынимаю магнитолу и отправляю её вслед за дисками.

– Зачем вы это сделали? – слышу голос сзади.

– Заткни пасть, – рявкаю я.

Но голос Мастера вывел меня из транса. Я понимаю, что у меня совершенно нет плана, я не понимаю, зачем и куда я еду.

– Вы меня тоже убьёте? – спрашивает Мастер. Голос ровный и спокойный.

Я съезжаю на первую же грунтовку вдоль лесополосы. Нас подбрасывает на мёрзлых кочках. Наконец, я останавливаю машину и устало откидываюсь на спинку сиденья.

– Что значит тоже? – спрашиваю я.

Я устал, мне ничего не хочется. Мне не нужны никакие ответы, ни на какие вопросы. Пусть все оставят меня в покое. Достаю сигарету и закуриваю.

– Это ты про десантника? – уточняю я.

– Про какого десантника?

– Про того, которого ты мне в кафе подослал.

– Он тоже убит?

– Не знаю, вряд ли. Думаю, максимум сотрясение.

– Это ужасно. Никакой он не десантник, он научный работник, преподаватель. Зачем вы это делаете?

Я понимаю, что ничего не понимаю.

– Так, с этого момента поподробнее. Что я делаю? Что значит – тоже убит? Кто ещё убит?

– Я Вас умоляю, не ломайте комедию.

Я перебираюсь на заднее сидение, во-первых, чтобы не свернуть себе шею, разворачиваясь назад, во-вторых, чтобы Мастеру случайно не пришла мысль свернуть мне шею.

– Сделаем вид, что я ничего не знаю. Рассказывай, кто кого убил, и зачем вы хотели убить меня.

– Мы не хотели вас убивать. Мы хотели прояснить ситуацию. За три дня двое из тех, кто был на нашей мистерии, умерли, четверо исчезли бесследно.

– Да? И каким боком здесь я?

Мастер замялся, пытаясь подобрать слова.

– Скажите, это ваших рук дело? – выдавил он.

– Что, массовые убийства? Боже, упаси. Почему именно я?

– Вы фотографировали всех присутствующих. Для того чтобы потом их вычислить и убить.

– У!!! Да ты псих ещё тот. Мне больше делать нечего? Если бы я убивал каждого, кого я фотографирую, мир бы был светел и прекрасен. Зачем мне кого-то убивать?

– Вот это мы и хотели выяснить. Гаврилова нашли на улице мёртвым. Диагноз – инфаркт. Вроде бы, ничего подозрительного, кроме того, что на сердце он никогда не жаловался, и жена на опознании увидела, что у него сломаны пальцы на руке и под ногтями полосы, словно туда иглы загоняли. Побочный эффект инфаркта? Мицкевич сгорел в гараже. Списали на несчастный случай. Возгорание горючих веществ. Мицкевич не курил. Четверо просто растаяли в воздухе. В моей квартире перевернули всё вверх дном. Если бы я был дома на тот момент, я бы, наверное, тоже был либо в списке трупов, либо пропавших без вести. Мне страшно.

– Ну, и почему ты думаешь, что это я всё сделал? – я как-то легко перешёл на «ты»

– А кто? Зачем вам понадобился этот репортаж? Зачем я только согласился.

– Но вы же сами заказали!!! И оплатили.

– Мы? Зачем это нам нужно?

– Пропиариться, разрекламировать себя.

Мастер всё это время потирает лицо руками, словно не может проснуться.

– Странно, это из журнала к нам обратились, предложили двадцать тысяч евро за то, что мы разрешим снять наш ритуал. Нам реклама особо не нужна. Мы и занимаемся этим не ради денег. Это, скорее, хобби. Чем и кому мы помешали?

Чем больше я ищу ответов, тем больше возникает вопросов. Требующих новых ответов.

Нужно остановиться, пока не поздно. Выяснить только одно, касающееся лично меня. И плевать на все проблемы мира. Плевать на полнолунного маньяка, плевать на пропавших поклонников Дракулы со сломанными пальцами, на Звягинцева, с его вербовочными закидонами, на агентов Смитов в бронированном микроавтобусе. Зачем мне чужой геморрой?

Только одно – укус. Мастер должен ответить на этот простой вопрос. Мастер – фломастер. Дурацкая кличка.

– Скажи, как тебя зовут. Может ты для кого-то и мастер, но не для меня. – говорю я.

– Георгий Владимирович.

– Жора… ясно. Почему «Мастер»?

– Это традиция. Я перенял это звание у предшественника. Какая разница?

– Да никакой, просто хочется тебя вызвать телевизор починить или кран. Мастера вызывали? – у меня ещё не совсем прошло то садистское настроение. Хочется говорить гадости издевательским тоном, плеваться сарказмом и иронией.

– Что было на вашем пати? Я помню только начало. Потом меня отравили.

– Что именно Вас интересует?

– Вот это… – пытаюсь закатить рукав куртки, но не пускает резинка на рукаве, поэтому приходится снимать куртку с одного плеча. Показываю ему укус. Или то, что я называю укусом. Другое название не приходит в голову.

– Вот что меня интересует, – ранки воспалены, одна немного кровоточит.

– Что это? Я не понимаю.

– Нет, это я хочу спросить, что это такое. Это мне сделали на вашей вечеринке.

– Понятия не имею. Я этого не делал, – он ждёт, что я упомяну вампиров. Потом обвинит меня в нездоровом разуме. И тема закроется.

– Хочешь, я тебе сломаю нос? – стараюсь говорить как можно зловеще. – Ты понимаешь, о чём я говорю.

– Вы думаете, что это укус вампира? – он выдерживает неприлично долгую паузу. – Если бы это сделал вампир, ты бы уже был мёртв.

– Ты, что, большой специалист по вампирам? – я снова начинаю закипать. По характеру я добряк и пацифист. Но сегодня мне хочется крушить и разрушать. Стресс ещё держит меня в объятиях. – Ну, тогда расскажи мне, что ты знаешь.

– Если Вы не собираетесь меня убивать или загонять мне булавки под ногти, то лучше поехали обратно в город. А то дорогу совсем заметёт.

Я смотрю в окно и вижу, как по полю метёт пурга, поднимая бледные волны снежинок и неся их по белоснежной глади.

– Поверьте мне, не суйтесь не в своё дело. Для здоровья будет полезнее. Вы даже представить не можете, что таится за дверью, в которую Вы ломитесь. Пройдите мимо, мой Вам совет. А насчёт руки, не переживайте, это совсем не то, что Вы думаете. Ну что, едем.

Развернуться было негде, пришлось сдавать задом до самой трассы. До города ехали молча. Мне было неловко перед Мастером, но и извиняться желания не было. Я думал о моей территории, куда я вернусь и забуду всё, что случилось. Я даже думать не буду о том, что за какой-то дверью происходят события, о которых лучше не знать. Я помечу заново мой ареал и больше оттуда ни ногой. Но бесёнок любопытства всё же дёрнул меня за язык.

– А что вы знаете об убийствах китайскими палочками? – я снова перешёл на «вы», как бы в знак признания своей вины.

– Об этом они сами позаботятся.

– Кто?

Мастер устало закрыл глаза.

– Забудьте. Это не наше дело. Я позвоню, если можно.

Он долго искал по карманам трубу, наконец, нашёл. Набранный номер долго не отвечал. Я сразу догадался, куда он звонит.

– Алло, ты жив? – с облегчением выдохнул Мастер. – Хвала Господу. Что? Сильно? Ты где? Ни в коем случае не показывайся дома, ясно? Будь осторожен.

– Как он? – спрашиваю я, когда Мастер отключил телефон.

– Нормально.

– Я не хотел, он меня испугал. Я уже с жизнью попрощался, когда увидел этого качка.

– Интеллигентнейший человек. Мухи не обидит.

– А почему вы не пришли?

Мастер промолчал. Мы подъехали к дому профессора, где я оставил машину. Уже совсем стемнело.

– Скажите им, чтоб оставили в покое людей. Они ничего не знают.

Он мне не поверил. Я бы, наверное, в его ситуации не верил бы даже своей покойной бабушке.

Мне пришлось очищать машину от снега, окна залепило полностью. Куда мне теперь ехать, думал я, наконец-то дорвавшись до нормальной музыки. Под настроение мне попадал «Моторхэд», Лемми Килмистер ревел под грохот канонад.

Если убивают тех, кто был на вампирской вечеринке, значит я тоже в группе риска. Мне не верилось, что Михаил причастен к этому. И это только осложняло ситуацию, потому что убийца не знал, что я случайный человек и мог принять меня за члена клуба. Ехать домой стрёмно. Там меня могут ждать.

Я звоню Звягинцеву.

– Слушай, ты не смог бы послать наряд посмотреть мою квартиру.

– Зачем?

– Надо. А я пока по притонам пошастаю. Услуга за услугу. Пусть покараулят, ладно?

– А в чём проблема?

– Ты можешь это сделать или нет? – я не хочу ничего объяснять.

– Ладно, постараюсь. Сейчас позвоню. Ты где?

Я отключаю телефон. Поеду-ка я в «Камильфо». Пофотографирую местечковых олигархов. Там меня вряд ли будут искать убийцы. Заодно расспрошу про девчонку.

«Камильфо» представляет собой двух ярусный круглый зал. Посредине возвышается подиум с шестами для стриптизёрш. Вокруг стоят столики. Вдоль стен кабинки с диванами. Для наблюдения лучше всего подходит второй ярус. Отсюда было видно всё, кроме нескольких кабинок. Я заказываю салат и апельсиновый сок.

Для фотографирования в таких местах у меня был компактный полушпионский фотоаппарат, замаскированный под пачку «Мальборо». Несмотря на небольшой объектив, фотографии получались довольно сносные. Огромным преимуществом был десятикратный зум и высокая светочувствительность, дававшая возможность снимать в плохоосвещённых помещениях без вспышки.

Из-за относительно раннего времени, людей в клубе было немного. Сюда съезжались ближе к полуночи. Я подошёл к бармену, колдующему с шейкером.

– Привет, Олег.

– Привет, а это ты. Как дела?

– Отлично.

Мы поговорили с ним о погоде, и потом я подсунул ему фотографию девушки.

– Видел её?

– Ты что, в сыщики заделался?

– Нет, она меня на бабки развела, – соврал я.

– Да сколько же вас, лохов, учить, как с дамами общаться. Дай посмотрю. Да, мордаха знакомая. Но не из постоянных клиентов. Да я из-за стойки не выхожу. Сейчас… Марина!!! – кричит он в зал.

Подходит официантка, одетая под гламурную горничную, с ярким макияжем, в короткой юбке, из-под которой выглядывают лямки пояса с пристёгнутыми красными чулками. Белоснежный кружевной фартук поверх откровенной блузки. Картинку портил бэйджик с именем.

– Марина, – говорит ей бармен, – посмотри. Не попадалась тебе эта барышня?

– Да, заходит иногда. Наверное, она. Но ничего не знаю о ней. Была здесь где-то неделю назад, может больше. А в чём дело? Вы из милиции? – она с интересом окинула меня взглядом.

– Полиция нравов, – пошутил я. – А скажи, тут никто тебе не приглянулся подозрительный? Как бы сказать, не такой как все. Может, внешне или по поведению.

– Да тут половина посетителей не такие. Придурки.

– Это ясно, но может кто-то полный придурок? Выдающийся.

– Нет, они мне все на одно лицо.

– А этот, пингвин? – встрял в разговор бармен.

Они переглянулись и засмеялись.

– Точно, вот это уж точно не такой. – Марина мило заморгала накладными ресницами.

– Какой пингвин?

– Да приходит тут один. Олег, расскажи, мне работать надо.

И она удаляется, цокая высокими каблуками и виляя бёдрами. С каждым шагом юбка слегка подскакивает, обнажая красные кружевные панталончики. Наверное, находится масса желающих шлёпнуть её по булочкам. Мы с Олегом молча провожаем её взглядом.

– У вас что, униформу поменяли? – спрашиваю Олега. – Были же стюардессы.

– Да кого тут только не было. Клиентов привлекают. А девчонки в конце смены рыдают в раздевалках. Ты же знаешь, какой народ сюда ходит. Козлы.

– Так что за пингвин?

– Да приходит тут один, не часто, но регулярно. Толстый такой, с пузом. В чёрном сюртуке или фраке. С фалдами. Может, смокинг, я не различаю. Рубашки всегда белоснежные. Ножки коротенькие, сам бледный, только губы красные и пухлые. Точно, как клюв. Сначала думали, помадой красится, но вроде бы нет. Издали посмотришь – натуральный пингвин.

Всегда один. И приходит один и уходит. Люди повеселиться сюда приходят, а этот заказывает стейк с кровью. Просит, чтоб только чуть поджарили, а внутри чтоб вообще сырой был. Сидит, всех рассматривает, сок гранатовый всегда пьёт. А так нормальный. Официанток не лапает и чаевые, говорят, нормальные отстёгивает.

– А он случайно палочками не ест?

– Не знаю, нет, наверное.

– У вас вообще палочки есть китайские?

– Есть несколько комплектов, на всякий случай. Но у нас из восточной кухни ничего нет. Сколько тут работаю, ещё никто не просил. Да какие палочки, некоторым вилкой с ножом слабо управиться. А что?

– А скажи девочкам, пусть мне комплект принесут.

– Ты ими что, салат есть будешь?

– Я разберусь. Можно, я тебе свой номер дам, – я достаю визитку, – как появится этот пингвин, позвони мне, ладно? Не забудешь?

– Постараюсь. Ладно, сейчас народ повалит, рад был видеть.

Я иду к себе за столик, где уже стоит салат «эльдорадо» – кулинарная какофония из мяса, экзотических фруктов и майонеза и графин с соком. Зал постепенно наполняется, музыка становится всё громче, официантки носятся, сверкая панталонами. Света становится всё меньше. Клуб оживает.

Публика пёстрая, процентов на семьдесят состоящая из гламурных мажоров, на двадцать из респектабельных дядек в дорогих костюмах и остальные десять из неясных личностей вроде меня.

На танцплощадке уже дёргается несколько человек.

Я не выпускаю из рук «Мальборо», рядом сидит копания бритых качков, увешанных золотом и дорогими часами. Пережиток девяностых. Они громко смеются, матерятся и тупыми поросячьими глазками оценивают окружающих. Вот такая публика – моя любимая. Совершенно открытые, честные лица. Никакой фальши во взгляде. Делаю несколько снимков. Если бы они знали, что я их снимаю, они бы просто размазали меня по полу.

За столиком напротив две пары – силиконовые девушки и парни, косящие под педиков.

Особенность нашей провинциальной тусовки в том, что истинные голубые ещё не доросли до того, чтобы открыто заявить о себе, зато остальные всячески пытаются выглядеть как педы. Серьги, обтягивающие футболки, приспущенные джинсы, странные причёски. Жеманные жесты и соответствующая мимика. Местная богема пытается выглядеть по столичному раскрепощенно.

Девушки довольствуются подделками гламурной индустрии, «Vertu» видели только на картинках, но понты никто не отменял. Модные сумочки, украшения, блузочки носятся даже не ради того, чтобы подчеркнуть принадлежность к гламурному клану. А скорее, чтобы показать достаток. С таким же успехом они могли бы сидеть голыми с пачками банкнот в руках. У кого больше, тот и победил.

И в данном случае, как сумочки, так и банкноты могут быть фальшивые. Это прощается, хотя и обсуждается в кулуарах.

Мне наконец-то приносят палочки, завёрнутые в салфетку. Распечатываю их, кручу в руке. Я пытался когда-то научиться пользоваться ими, но так и не привык. Приятно держать в руке гладкое полированное дерево. Удобная форма, пробую взять их как нож, мысленно наношу удар. Нет, действительно не удобно, слишком узкие, чтобы крепко держать. От нечего делать ковыряю ими остатки салата, всё падает обратно в тарелку. Нанизывать было бы удобнее.

Вытираю салфеткой и прячу во внутренний карман пиджака.

Странно, не вижу никого знакомого. Обычно в ночных клубах обязательно кого-нибудь, да встречу. Всматриваюсь в людей внизу на танцполе. И вдруг замечаю знакомое лицо. Мужчина под пятьдесят, в костюме с галстуком, сидит, откинувшись на спинку стула. Аристократическое лицо, волосы зачёсаны назад, открывая высокий лоб. Пальцы отбивают на столе ритм. Он с интересом рассматривает танцующих, но иногда бросает взгляд на вход, словно ожидая кого-то.

Где я мог его видеть? Отчётливо помню, что мы встречались, даже помню, что разговаривали. А вот где и кто он такой, хоть убейте, стёрлось из памяти начисто. На всякий случай навожу на него пачку «Мальборо». Теперь попытка вспомнить будет колоть меня долго и болезненно, пока я не выясню, кто он такой.

Диджей выключает музыку и на фоне гомона толпы, смешанного со звоном посуды, объявляет начало шоу. Это сообщение встречают свистом и одобряющим криком. Снова включается музыка и на подиум выходят стриптизёрши, разодетые в эдаких Кармен, с розами в волосах, в платьях с высокими разрезами на бёдрах и с откровенным декольте.

Шум в зале поднимается до критической точки. Парад – алле, покрутившись на сцене, исчезает снова за кулисами.

Мой салат съеден, сок допит, и я решаю спуститься к бару. Вот только выкурю сигарету. Я всё рассматриваю денди, и вдруг он поднимает взгляд и смотрит прямо на меня. Прямо мне в глаза. Я хорошо вижу его в свете лучей цветомузыки. Фильтры меняются, и он становится фиолетовым, затем зелёным, потом красным. В красном свете он похож на оперного Мефистофеля.

Он смотрит на меня долго и пристально, с лёгкой улыбочкой, и я не могу отвести взгляд. Внезапно включается стробоскоп, всё мигает, исчезает на доли секунды, чтобы опять появиться на мгновение и снова пропасть. Музыка пульсирует в моей голове. На сцену выходит первая девушка, и гомон на миг перекрывает звуки колонок.

Мефистофеля уже нет за столиком, он исчез. Я потерял его из виду.

И тут я вспомнил. Это вампир из моего наркотического кошмара. Как его звали? Матеуш? Гаврош? Карнеуш? Чёрт, Тадеуш!!! Я его фотографировал на том вурдалачьем балу, и его не оказалось на фотографиях. Только шторы. Вампиры не отражаются в зеркалах. Вампиры не отбрасывают тень. Моя зеркальная Лейка не увидела его.

Куда он делся? Я всматриваюсь в хаос клубного движения. На подиуме извивается девушка в трусиках, вокруг танцует толпа, вскидывая руки, тряся головами, виляя бёдрами. Пляска святого Витта. Тадеуша нигде не видно. Невольно оглядываюсь, ожидая, что он крадётся сзади, чтобы напасть на меня. Его нет нигде.

Мысли слепыми мухами носятся в голове. Это он убивает людей!!! Это он убил ту девушку. Он совсем не похож на пингвина!!! К чёрту пингвина!!! Я знаю, где искать убийцу. Звонить Звягинцеву? Пусть потрусит Мастера и компанию, пусть выбьет из них дерьмо. А если я ошибаюсь? Выяснить самому? Позвонить Мастеру? Что делать? Вопросы стучат по стенкам черепа, не находя выхода.

Я вскакиваю и лечу к выходу. Догнать, проследить, не знаю что, но что-то нужно делать. В руке держу фотоаппарат «Мальборо». Не успев сделать и пяти шагов, торможу, так как бык с соседнего столика хватает меня за руку.

– Брателло, угости сигареткой, – кричит он мне, пытаясь перекричать динамики.

Я пытаюсь вырваться, всем видом показываю, что спешу. Он вынимает из моей ладони фотоаппарат и пытается извлечь из него сигарету. Недоуменно вертит в руках, но ларчик открываться не желает. Я понимаю, что догонять уже бесполезно. Кто хотел, тот уже ушёл.

Протягиваю руку, чтоб забрать камеру, но бык трясёт бритой головой.

– Не, пацан, я не понял, а это чё у тебя?

Его сосед по столу, с такой же призывной причёской тянет руку:

– А ну, дай позырить.

Я понимаю, что забрать у них своё с боем равносильно самоубийству.

Второй оказывается посмышлёней, покрутив камеру и так и этак, он замечает кружок объектива.

– Прикинь, прикольно!!! Фотик. – Радуется он как ребёнок.

Но я понимаю, что обстановка накаляется. Ребята уже хорошо поддатые. Третий их товарищ с интересом рассматривает меня. Наконец, он встаёт, подходит ко мне и, дыша перегаром в лицо, спрашивает:

– Слышь, чмо, а что ты тут фотографировал? Ты не нас случайно пасёшь, а?

Я пытаюсь ему что-то объяснить, но грохот музыки уносит мои слова. Да и вряд ли бы меня слушали. Это тот случай, что называется – драку заказывали?

Удар в солнечное сплетение взрывает внутри меня маленькую атомную бомбу. Я падаю на колени и заваливаюсь набок, из последних сил пытаясь закрыть локтями лицо. Воздуха!! Хотя бы глоток!!! Лёгкие горят огнём, мне кажется, что если я сейчас не вдохну, меня разорвёт на куски. В глазах темнеет, но я пытаюсь подняться, уже не думая о том, что меня будут бить, я просто хочу дышать.

Второй удар попадает в живот, но не так сильно, наверное, из-за моей скрюченной позы. Но я снова падаю на бок. Музыка улетает вверх и влево, становится глуше. Мелькание огней замедляется, все цвета сливаются в один и обволакивают меня белой пеленой. Я со всех сил стараюсь остаться в сознании, но у меня это плохо получается. И я отключаюсь с навязчивой мыслью: «Да что ж это такое…»

Отсутствовал я, скорее всего, не долго. Дышать я уже могу, хотя каждый вдох отдавал болью в рёбрах. Я открываю глаза и вижу прямо передо мной бритую башку, лежащую рядом на полу. Не вдаваясь в подробности, я пытаюсь встать. С трудом сгруппировавшись, встаю на четвереньки и чувствую, как чьи-то сильные руки тянут меня за подмышки вверх. Меня удаётся поднять на ноги и усадить за столик. Снова вернулись грохот музыки, мелькание огней и неистовство толпы.

Кучка зевак понимает, что продолжения шоу не будет, и даже, возможно, попросят помочь, и живенько рассасывается. Я ничего не понимаю. На полу лежат три тела с бритыми головами. Лежат тихо и не шевелятся. Неужели это я их в последней предобморочной агонии уложил? Вряд ли.

– Эй, парень, ты как? – слышу голос за спиной. Оглядываюсь, вижу клубного вышибалу, большого, румяного с огромными лапищами. Рядом его точная копия пытается поднять одного из моих обидчиков. Но тот висит тряпкой и всё норовит выскользнуть из рук.

– Тяжёлый, гад.

– Да брось ты его, сейчас менты приедут и всех погрузят.

Упоминание ментов прибавило мне сил. Я встаю и пытаюсь пробраться к лестнице, ведущей вниз в зал и дальше к выходу. Охранник мягко сажает меня обратно на стул.

– Э, ты куда собрался?

– Домой, – выдыхаю я, – у меня, наверное, рёбра сломаны. Я пошёл.

Я достаю бумажник, кладу на стол деньги за заказ и пытаюсь встать.

– Сиди, пока милиция не приедет, никто никуда не идёт.

– А зачем милиция? У меня ни к кому никаких претензий, ну побили меня, сам виноват.

– Тебя побили, а вон того убили, – вышибала тычет пальцем в одного из лежащих бритоголовых.

Мысли начинают приходить в порядок, но множество неизвестных не дают сложиться полной картинке. Я помню, как меня ударили, помню, как терял сознание, даже как падал.

Дальше не помню. И во время провала кто-то, надеюсь, не я, завалил троих кабанов, и одного даже убил. Кто и почему? Вернее, зачем?

Я замечаю лежащий на столе фотоаппарат – «Мальборо», прячу в карман. Кто-то отобрал его у этих парней и аккуратно положил на стол.

Охранники всё пытаются привести в чувство одного из поверженных качков. Усаживают его за соседний стол. Он мотает головой, мычит и с трудом пытается не свалиться со стула.

Кто же смог справиться сразу с тремя быками, закалёнными бандитскими разборками? Я подзываю одного из вышибал.

– А кто их так? – спрашиваю его.

– Самому интересно. Не ты, случайно?

– Очень смешно. Посмотри на меня.

Он бросает критический взгляд на мою далеко не спортивную фигуру.

– Мда, хотя Брюс Ли вообще был шклявотиной. Хрен, вас, каратистов разберёшь. Свидетели все растворились.

– А что, и правда убили кого-то?

– Да, вон этого, – он указывает на тело. Теперь я вижу, что парень мёртв. Он лежит, широко раскинув руки, голова неестественно наклонена набок, глаза открыты. Это тот, что ударил меня. Во мне просыпается профессионал, я достаю камеру, с трудом встаю и подхожу к трупу. Делаю несколько кадров, затем фотографирую второго, лежащего без сознания в позе эмбриона и третьего, скрюченного за столом. Фотографирую почти в упор его помутневший взгляд, струйку крови из носа, слюнявые губы. Хочется врезать по ёжику на затылке, но сдерживаю себя. Вышибалы не мешают, только перекрыли мне путь к выходу, чтобы я случайно не попытался сбежать.

Народ внизу заметно поредел, посетители потихоньку сваливают. Видимо слух разошёлся и никто не хочет связываться с милицией.

Внезапно замолкает музыка и включается свет. Вижу внизу людей в форме, бесцеремонно возвращающих в зал тех, кто не успел свалить. Шум, гам, лай овчарки, к нам на балкон поднимается целая бригада в шлемах и бронежилетах. В голове у меня мутнеет, вижу, что охранники указывают на меня пальцем. Всё плывёт перед глазами и я снова падаю в обморок.

Следователь вальяжно развалился на стуле. Ещё бы ноги на стол положил. Я его вижу впервые, хотя знаю в этом отделении многих. Звягинцева в том числе.

– Ну, гражданин, что нам с вами делать?

– Отпустите меня домой или хотя бы, вызовите мне врача. У меня болит всё.

– Ну, это мы успеем. Расскажите ещё раз, что произошло в клубе. Что вы там делали?

– Я там диссертацию писал.

Следователь удивлённо поднимает брови.

– Да, а что ещё можно в ночных клубах делать?

– Умничать будешь? У тебя в кармане орудие убийства обнаружено, а ты умничаешь. Ну-ну.

– Какое орудие?

Он открывает ящик стола и выуживает оттуда полиэтиленовый пакет с китайскими палочками внутри.

– Узнаёте?

– Возможно, а возможно и нет. Они что, подписаны?

– Подписаны. Пальчики твои там есть, скорее всего. Давай рассказывай…

– А с каких это пор палочки для еды стали оружием?

– А с таких, что в клубе человек был убит такой вот палочкой. И, скажу тебе по секрету, не только в клубе. Хочешь, мы на тебя все висяки спишем?

Мне от этой новости снова стало нехорошо. Опять загадки, опять палочки, опять всё возвращается к одному – словно я попал в странный лабиринт, в котором любой твой ход приводит в одну и ту же точку.

– Я буду разговаривать только со Звягинцевым.

Демонстративно скрещиваю руки на груди, давая понять всем видом, что аудиенция закончена.

– Нет, ты будешь разговаривать со мной. Никакое панибратство тебя не спасёт. Дело веду я, а не Звягинцев. Итак, подробно рассказывай, что произошло между вами. Из-за чего возник конфликт между вами и потерпевшими?

– Потерпевшими? – я задираю рубашку и показываю ему чёрное пятно почти на пол-живота. – Это я потерпевший. Хочу написать чистосердечное. Давай бумагу и ручку.

Следователь озадачен, он достаёт листы бумаги и кладёт передо мной.

Я пишу. О том, как трое за соседним столиком начали ссориться, затем один схватил другого сзади, закрутил ему руки, а третий чем-то ударил в грудь того, которого держали. Я попытался вступиться, но был отправлен в нокаут.

На втором листе пишу, что стал жертвой нападения инопланетян, они провели надо мной эксперимент, а затем высадили в ночном клубе.

На третьем листе заявление в седьмой отдел, что следователь такой-то используя физическое и психологическое давление, вынуждает меня признаться в преступлении, которое я не совершал и требует от меня сумму в пятьдесят тысяч долларов, чтобы закрыть дело.

Передаю написанное следователю. Тот просматривает мои шедевры, немного дольше задержавшись на кляузе в седьмой отдел.

– И что это? – спрашивает он. Вижу, как он хочет пройтись по моим почкам.

– Выбирай любое. Мне нечего сказать. Я уже сто раз говорил, что я был без сознания и ничего не помню.

– Верю. Ничего не помнишь. И даже не помнишь, как человека убил.

– Убил, закопал. Начальник, ничего у тебя не выйдет. Неужели ты сам веришь, что я смог положить троих бандитов, у которых шеи толще, чем весь я? Ничего ты мне не пришьёшь. Я найму такого адвоката, что он тебя ещё посадит. У меня есть информация для майора Звягинцева. Я находился в клубе по его личной просьбе.

Сам не верю, что так разговариваю со следователем.

К милиции у меня отношение трепетно-благоговейное, как к гадюке. Лучше с ней не пересекаться. Милиционер непредсказуем, нелогичен и импульсивен. Приступы корысти чередуются с припадками гражданской ответственности и изредка с проблесками человечности.

Милиционер может выпить из тебя всю кровь, высосать последние деньги и пустить дело в ход, мотивируя тем, что «вор должен сидеть в тюрьме», словно и не было никаких взяток и договорённостей. А может закрыть дело только потому, что у него настроение весеннее – человеколюбивое, что бывает, конечно, крайне редко. Чаще он жалит, затем обвивает горло, душит и глотает, как удав кролика. И не подавится, сука, потому что чует свою власть над кроликом и гипнотизирует его номерами статей Уголовного Кодекса и всякими психологическими штучками, типа чистосердечного признания, свидетельских показаний и результатов экспертиз.

Чего хотел от меня этот конкретный удав, непонятно. Против меня были только злосчастные палочки в кармане. Неужели он рассчитывал так легко закрыть это дело? Следователь явно был неопытный, сырой. Да и незримое присутствие Звягинцева давало мне почву для такого самоуверенного тона.

– Что ты хочешь от меня? Чтобы я сам себя засадил? – спрашиваю я.

Следователь стоит за моей спиной. Я жду удара, знать бы куда. Тело рефлекторно напрягается, чтобы успеть отреагировать на боль. Но меня никто не бьёт. Он просто стоит вне поля зрения. Только слышу его дыхание.

– Я никого не убивал, – повторяю я, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– А свидетели говорят, что это ты его пырнул.

– Какие свидетели?

– Не важно, найдутся свидетели. И отпечатки твои найдутся на орудии убийства.

Мы опять молчим. Мне нечего сказать, у меня в голове хаос. Я понимаю, что им ничего не стоит засадить меня. Проще простого. Сейчас меня начнут прессовать, и самым лучшим вариантом для меня окажется признаться и тем скостить срок на пару лет. Я знаю почти всё отделение и надо же, меня подсунули этому маньяку, которого я вижу в первый раз.

Открывается дверь и в кабинет заглядывает Панов. Он несколько раз оказывал мне информационные услуги. Панов работает с малолетками, и я сделал по его наводке серию фотографий о юных бомжах. За это даже в кабак водил его.

– Привет, – радостно говорит Панов. Говорит мне, а не следователю. – А что это ты здесь делаешь?

Я развожу руками, мол, видишь, куда я вляпался. Панов недоуменно смотрит то на меня, то на следователя и исчезает за дверью. Я успеваю крикнуть ему, чтобы он позвал Звягинцева. И тут же получаю удар кулаком в затылок. Не очень сильный, но достаточный, чтобы у меня поплыло всё перед глазами.

– Тебе никто не поможет, – слышу я сквозь пелену начинающегося обморока. Лишь усилием воли не отключаюсь.

Следователь садится за стол, закуривает и выжидательно молчит, внимательно разглядывая меня. Ненавижу!!! Моя бы воля – забил бы его насмерть и плясал бы на изувеченном трупе. Но, увы. Хозяин положения не я.

И тут в кабинет заходит Звягинцев. Наконец-то!!! Майор кивком головы приглашает следователя выйти. Тот нахохливается, словно брачный индюк перед ритуальной схваткой, но идёт за Звягинцевым. Слышу за дверью перебранку, слов не разберу, но мой любимый майор явно доминирует. Возвращаются они через две минуты. Следователь недоволен, но ничего не может поделать. Смотрит на меня с вызовом, мол, встретимся ещё.

Звягинцев показывает мне, чтобы я выходил. Я с трудом встаю со стула и иду к выходу.

– Я хочу, чтобы он извинился, – оборачиваюсь уже почти у дверей.

– Не перегибай, – подталкивает меня в спину Звягинцев.

За нами висит облако бессильной злобы.

Идём по коридору, знакомые рожи с удивлением здороваются со мной.

– Тебе врач нужен? – спрашивает Звягинцев.

– Рёбра бы просветить. Всё болит. Как кувалдой били.

– Поехали в больницу.

Мы выходим на свежий морозный воздух. Деревья покрыты иголочками инея. Солнце слепит глаза и весело щебечет синичка. Никаких казенных грязно-голубых панелей, решёток и безумных следователей.

Когда сели в машину, спрашиваю майора:

– Что это было? Кто этот маньяк?

– Новенький, чей-то зять. Придурок и карьерист. Тупой и неопытный. Ты бы у меня через пять минут общения всё написал, что мне нужно. А этот только воздух гоняет.

– Меня уже ни в чём не обвиняют?

– Нет, ты даже не свидетель. Тебя в этом деле нет. И не было. Скажи спасибо.

– Спасибо. А что там вообще произошло? А то я гулял из обморока в обморок.

– Я допрашивал дружков убитого. Они всё рассказали. После того, как тебя вырубили, непонятно откуда взялся гражданин, который их и уложил. Первым ударил того, кто тебя бил, ударил этой палочкой. Прямо в сердце. Моментальная смерть. А потом приятелям досталось. Каждого с одного удара отключил. Профи, сомнений нет. Внешность не запомнили они, так быстро это произошло. Зорро, не иначе. Защитник обездоленных и обиженных. Бэтмен.

– Бэтмен, говоришь, – у меня сразу сложилась вся картинка произошедшего. Это был тот таинственный джентльмен, Матеуш или Тадеуш, мать его. Вот только зачем он вступился за меня? И откуда он взялся на балконе? Я же потерял его из виду, и рядом его не было. Но способ убийства указывал на Тадеуша. Больше некому там было взяться с этими палочками.

– А что ты делал в клубе? Неужели убийцу искал?

– Искал, и нашёл, как видишь.

Звягинцев оживился, глазки заблестели.

– Ну, рассказывай, что разнюхал.

Я рассказал ему всё, что выяснил. И про пингвина, и про Тадеуша, и про вампиров вообще. Поверит – поверит, не поверит – его дело. Убеждать не буду. Звягинцев на упоминание о вампирах вообще никак не отреагировал, будто я говорил о вещах само собой разумеющихся.

Всё, я выхожу из игры. Что за напасть? Стоит мне выйти из дома, как я сразу попадаю в неприятности. Посижу неделю безвылазно, заперевшись на все замки. С меня хватит загадок, секретов и очевидного – невероятного.

Майор высадил меня возле больницы, начеркал записку и сказал к кому идти.

– Тебя полностью обследуют. А я займусь твоей машиной. Пока закончишь, она будет уже у входа стоять.

Часа два меня щупали, мяли, делали рентген, брали анализы. Врачи, увидев моё многострадальное тело, с уважением кивали. Изодранная ногтями спина и грудь, синяк на пол – живота. Шишка на затылке, опухший палец. Боец, мартовский кот.

Был у меня кот когда-то. Так он каждое утро приходил домой с новыми шрамами. На холке просто живого места не было. Точно как я сейчас.

Меня где нужно смазали, где нужно забинтовали, на палец наложили шину и, обрадовав меня диагнозом – трещина в ребре, отпустили. Прямо в кабинет принесли ключи от машины.

Действительно, у входа в больницу стоит мой автомобиль, сверкающий после мойки. Я сажусь за руль. На соседнем сидении лежат вещи, отобранные в милиции – кошелёк, ключи, сигареты, носовой платок и китайские палочки, аккуратно завёрнутые в салфетку.

Я никак не могу подобрать музыку под настроение. В душе идёт битва титанов. Одним на всё наплевать, они требуют покоя, желают залечь на диван и развлекаться с телевизионным пультом, клацая с канала на канал. Другие рвутся в бой, им подавай правду-матушку, они хотят докопаться до сути происходящего и всё расставить по полочкам. Жопа ищет приключений. Первое мне нравится больше и я поддаюсь искушению проваляться остаток дня в лености и безделье.

Из всех каналов не могу остановиться ни на одном. Лживые новости, местечковые передачки, дебильные шоу, попса, тошнотные дешёвые сериалы, в которых безобразно играют хорошие актёры. Театрализации судебных процессов, Дискавери, рассчитанный на необразованных американских подростков, засилие рекламы, третьесортные фильмы с бубнящим переводом. Меня хватает минут на пять.

Роюсь в дисках, нахожу Терминатора, третью часть, который никак не отважусь посмотреть. Через десять минут просмотра хочется запустить пультом прямо в Голливуд.

Деградация, тупость, уже никого не удивляющие спецэффекты. Понимаю, что любой другой фильм вызовет у меня ту же реакцию. Выключаю телевизор, выбираю что послушать, но всё надоело, может, хочется тишины?

На кухне заглядываю во все шкафчики, сижу перед открытым холодильником на корточках. Есть не хочется совсем.

Интернет тоже не радует, в блоге пролистываю ленту друзей. Странные посты, совсем не трогающие. Незаметно исчезаю, не оставив ни одного комментария. Полчаса серфингую по сети, пока не оказываюсь на порносайте. Все пути ведут не в Рим, все пути ведут на порносайты. Фрагменты мяса совсем не возбуждают, а вызывают отвращение. Кунсткамера, каталог патологической анатомии.

Да, наверное, расслабиться не получится. В голове постоянно прокручиваются события недавних дней. Голова забита сплошными вопросительными знаками. Наверное, жопа была права. Приключения зовут меня, манят в свои опасные объятия.

Звоню Звягинцеву. Тот обещает приехать через три часа, не раньше. Чтобы убить время, решаю сходить в магазин, подкупить продуктов.

Идёт снег, я ловлю на ладонь снежинки и смотрю, как они умирают от моего тепла. Когда я был маленьким, мама рассказывала, что снег хрустит под ногами, потому что мы ломаем снежные кристаллики, такие совершенные и неповторимые. И я пытался ходить на цыпочках, чтоб сломать меньше снежинок. Как давно это было. Как хочется быть таким добрым, наивным и открытым, как в детстве. Но кто же мне это позволит? Это прощается только детям и душевнобольным. Тех же, кто даст такую слабинку, жизнь сразу перекрутит в мясорубке.

Мимо меня проходит девушка в скромном клетчатом пальто, она прячет лицо в шарф. Видны только глаза и чёлка под вязаной шапочкой. Взгляды наши встречаются на мгновение. Всего миг, но я понимаю, что знаю её, но никак не вспомню, кто она. В её глазах я прочёл то же самое. Ещё минуту она будет пытаться припомнить, где же она меня видела, но так и не вспомнит и отбросит эту мысль, как незначительную.

Когда я понял, откуда я её знаю, было уже поздно. Я потерял её из виду. Догонять, искать бесполезно, да и что бы я ей сказал?

Это была девушка из того вампирского притона, жертва кровавой вакханалии. Я не мог ошибиться, забыть такие глаза невозможно. Я стою посреди улицы и всматриваюсь в ту сторону, куда она пошла. Люди тащат ёлки, мамаши везут детей на санках, подростки играют в снежки. И никакого намёка на клетчатое пальто. Чёрт, – пронизывает меня мысль, – ей же тоже угрожает опасность. Если Мастер не врал и пропадают люди с той вечеринки, то, возможно, и её ждёт та же участь. Я должен найти её. Найти и спасти.

Звягинцев пьёт коньяк из чашки и закусывает холодной сарделькой, найденной в моём холостяцком холодильнике.

– Что за свинство? Почему у тебя нет нормальной посуды? Ни одного коньячного бокала.

– А зачем они мне?

– Как зачем? К тебе гости приходят и пьют «Арарат» из пол-литровой чашки. Это нормально?

– Не нравится – приносите свою посуду.

– И закуску.

– И закуску, – соглашаюсь я, – ходят тут всякие, объедают. Самому мало.

Звягинцев кисло улыбается. Мы должны говорить совсем не о посуде. Нам нужны ответы на вопросы. Но этикет обязует нести чушь. Закуриваем, майор пускает кольца дыма в потолок. Никогда не умел это делать и всегда завидовал тем, кто умеет. Кольца висят, медленно расползаясь. На их месте появляются новые.

Молчим.

Я подхожу к компьютеру и нахожу фото с вампирского бала.

– Смотри, знаешь кого-нибудь?

Майор встаёт с кресла и, раздвинув хлам на компьютерном столе, чтобы было куда примостить локти, смотрит на монитор.

– А ну-ка верни, – просит он. – Да, вот эту… хм, очень интересно. Давай дальше. Мать твою, можешь увеличить? Вот этого товарища.…У тебя интернет работает?

Майор весь напрягся, как кот перед броском.

– Что ты там увидел? – интересуюсь я.

– Упакуй мне фотки в архив, сейчас вышлем одному товарищу.

Он достаёт мобильник, долго ищет номер. Наконец-то, находит. Я вижу как он возбуждён, лучше не задавать вопросов.

– Алло, Валера, ты не занят? Можешь мне услугу оказать? Нужно людей идентифицировать. По фотографиям. Качество нормальное, только некоторые в гриме.

Да, высылаю. Как быстро сделаешь? Всё, я перезвоню, давай.

– Что произошло?

– Сейчас расскажу, сейчас, только фото отошлю.

Я иду на кухню и готовлю кофе, пока майор отсылает почту. Закончив, Звягинцев находит меня по кофейному аромату. Он садится на табурет, отхлёбывает коньяк прямо из горлышка.

– Интересные у тебя фотографии. Кружок самоубийц.

– В смысле?

– Я узнал пятерых, так вот, все они мертвы. Семья Савичевых отравилась кухонным газом. Муж и жена легли спать, а проснулись мёртвыми. Два дня назад. Солодовников Василий Андреевич, владелец сети магазинов женского белья вскрыл вчера вены. Оставил записку, что из-за долгов. Овчаренко выпил три упаковки снотворного. Тоже записку оставил. А Мицкевич сгорел в гараже. Несчастный случай.

Про Мицкевича я уже слышал. Значит, Мастер прав, значит тех, кто был на том маскараде, убирают тихо и без шума. Но кому они помешали? Значит, и я на очереди. И та девушка тоже.

– Сейчас опознают остальных, – Звягинцев нервно поглядывает на часы. – Кто бы мог подумать. Все эти люди даже не знакомы были. Вроде бы. Никто даже не связал эти смерти между собой.

– Там… девушка была. Я сегодня её видел, но протормозил. Можно её найти???

– Не знаю, посмотрим. Если её фото есть в базе. Должно быть, паспорт же она получала, надеюсь. А что за девушка? Хорошенькая?

– У тебя одно на уме. Хорошенькая, я что, за нехорошенькую беспокоился бы? Слушай, а что там с этим делом в ночном клубе?

– Всё в порядке, не волнуйся. Убитый и ещё один – бойцы из свиты Бормана, так, ничего существенного, шестёрки. Третий – вообще никто, старый их знакомый. Борману сейчас не до своих людей. Его душат все кому не лень. Попал под каток. Он же метил в мэры, а многим такая идея не по душе, вот и прессуют его. Не сильно, но дают понять. Он злой сейчас, нервный. Если серьёзно копнут – засадят лет на сто. Тебя провели, как жертву. Никто тебя дёргать не будет.

– Как-то всё слишком просто и легко прошло.

– Не твои заботы. Ты что, не доволен? Так мы сейчас быстренько дельце состряпаем.

– Не надо.

– Смотри, а то и так ему не так и так – слишком просто. Ну что, может, звонить пора? – он достаёт мобильник и уходит в комнату.

Я остаюсь допивать остывший кофе. Слышу, как Звягинцев расхаживает из угла в угол и бубнит в трубку. Странный человек. Знаю его уже много лет, с детства. Сильно не дружили, но сталкивались часто. Безотказный парень, всегда выполняет то, что пообещал. Спокойный, коньяк пьёт. Жена и двое детишек.

Но после того, что мне рассказали люди, которые столкнулись с ним в иной ситуации, так сказать по разные стороны баррикад, я стал относиться к нему несколько иначе. Это как держать дома ручного льва. Когда-нибудь он тебе откусит руку, а то и голову.

Говорили, что он садист и вообще, страшный человек.

И я верю. Это как у кавказцев. Если ты ему друг, он для тебя наизнанку вывернется, а если нет – прирежет и глазом не моргнёт.

Что-то долго он там разговаривает. Иду в комнату и застаю майора за компьютером. Стучит по клавишам, прижав трубку к уху плечом.

– Да, да, спасибо, с меня причитается, – говорит он в трубу и, заметив меня, оборачивается, прячет телефон и разводит руками. – Плохи дела.

Звягинцев прикладывается к бутылке, снова поворачивается к монитору и зовёт меня.

– Вот, смотри, что я узнал. Практически все мертвы. Произошло это за три последних дня. Все смерти либо самоубийство, либо несчастный случай, либо инфаркт. Кстати, я ночью послал наряд милиции к твоему дому, как ты просил. Всё тихо было. Но, всё равно, тебе бы слинять из города, пока всё не прояснится. Езжай куда-нибудь в глухомань, затаись. Хочешь, у меня домик есть в области?

– Что с девушкой?

– Есть такая девушка. Васильева Светлана Александровна, двадцать семь лет, высшее образование, не замужем. Вот адрес и телефон. Наверное, пока ещё до неё не добрались.

И ещё, ничего не известно о судьбе некоторых граждан. Смотри, вот этот, этот, вот эта парочка. Там был ещё кто-то, кого на фотографиях нет?

– Был, дворецкий, парень молодой, Роман, кажется и ещё один… – я вспоминаю Тадеуша. Я же его снимал в клубе. Вскакиваю, бегу искать фотоаппарат – «Мальборо».

Тадеуш на фотографиях получился, я даже не ожидал. Кадры не совсем удачные из-за плохого освещения, но вытянуть из них кое-что можно и лицо можно разобрать. Значит, никакой он не вампир, а может, потому что фотоаппарат не зеркальный. Поди, разбери этих вампиров.

– Давай съездим туда, проверим, а? – говорит майор. – Дорогу помнишь?

– Вряд ли найду. Ехали в темноте, и я за дорогой особо не следил.

– Ладно, это не проблема. Сейчас выясним. – Он опять достаёт телефон и бродит с ним по комнате, как тигр в клетке. – Всё, координаты есть. Едем?

Мне никуда не хочется ехать, я сам не знаю, чего хочу. Если быть честным, то хочется забаррикадироваться на все замки, уткнуться лицом в подушку и отключить мозги, чтобы не думать об этом театре абсурда. Но, с другой стороны, я очень волнуюсь за Васильеву Светлану Александровну, хотя её совсем не знаю, но вдруг это любовь с первого взгляда? Вдруг это судьба? Да и за себя тоже страшно, хотя мне совсем не верится, что кто-то хочет меня убить. А ещё я Михаилу обещал фото фасада.

– Хорошо, едем, только нужно кое-что сделать.

Я набираю номер Светланы. К телефону долго не подходят, я уже начинаю нервничать, как в трубке раздаётся женский голос:

– Алло, я слушаю.

– Это Светлана?

– Допустим, а вы кто?

– Долго рассказывать. Просто послушайте меня и поверьте. Вам угрожает опасность, Вас могут убить. Я понимаю, что это звучит глупо.

– Я… я знаю, – я ожидал услышать от неё что угодно, только не это.

– Знаете? Можно я заеду за Вами?

– Зачем?

– Давайте спасаться вместе.

– Я должна Вам верить?

– У Вас есть выбор?

Она молчит, но я чётко представляю все её сомнения, как она закусывает губы, прикрывает в раздумье глаза, потирает переносицу. Наконец, она отзывается.

– Хорошо, я согласна. Одна просьба, если я совершаю ошибку, сделайте это… не больно.

– Вы поступаете правильно, соберите самое необходимое.

Мы договариваемся о месте встречи. Я достаю спортивную сумку, набиваю её свитерами, футболками, джинсами, сменным бельём. Документы, деньги, Лейку, пару кроссовок. Сумка – мечта оккупанта, в неё можно засунуть всю квартиру, но я беру самое необходимое, из расчёта, что меня не будет месяц. Надеюсь, за месяц всё утрясётся. Денег достаточно, я забираю все мои наличные сбережения, да и на Вебмани у меня приличная сумма.

Звягинцев допивает коньяк, развалившись в кресле, и молча наблюдает за моими сборами. Мне понадобилось пятнадцать минут.

– Поехали, – я готов, осталось обуться, надеть куртку и закинуть на плечо сумку необъятных размеров.

– Ну что ж, поехали. На чьей машине поедем?

– На моей, я уезжаю из города, домой уже не вернусь.

– Да я понял, не дурак.

Светлана стоит на аллее, поставив сумку на скамейку. Несмотря на то, что уже темно, я узнаю её силуэт издали. Выхожу из машины и иду к ней. У неё настолько обречённый вид, что хочется защитить её от всех бед на свете. Совсем незнакомого человека, который меня даже не помнит. Что со мной случилось? Куда делся мой цинизм и прагматизм? Меня пугают эти чувства и в то же время, это как ностальгия по юности, по первой любви, по первому поцелую.

Она каким-то чутьём понимает, что я иду к ней, берёт сумку, отряхивает с неё насыпавшийся снег и направляется навстречу. Сквозь снегопад я любуюсь её лицом, её походкой и её беззащитностью. Мы встречаемся, и она внимательно всматривается в мои глаза, пытаясь понять, чего от меня можно ожидать. Минуту мы смотрим друг на друга, затем я забираю у неё сумку и мы молча идём к машине. Она видит в салоне Звягинцева и замедляет шаг, я шепчу ей – «не бойся», открываю заднюю дверцу и она садится. Я бы так не смог. С такой решительностью шагнуть в бездну неизвестности мне не под силу. Я бы дрался или убегал, или же бился в истерике. Только не так спокойно и хладнокровно.

Звягинцев оборачивается к ней, протягивает руку.

– Здравствуйте, милая принцесса.

Она снимает перчатку и кладёт ему пальцы в ладонь.

– Здравствуйте. Я Света.

– Какое прекрасное редкое имя. А я Звягинцев. Майор. Не бойтесь, Вы теперь в надёжных руках. Мы Вас в обиду не дадим. И сами не обидим.

Светлана разматывает шарф, снимает шапочку, расстёгивает верхние пуговицы пальто.

Откинувшись на спинку сиденья, она закрывает глаза и тихо говорит:

– Я устала.

Звягинцев протягивает ей бутылку, на дне плещется остаток коньяка.

– Мадам, может это вас взбодрит?

Она выпивает коньяк, закашливается.

– Ничего, – говорит майор, – это хорошо, прочищает душу. Ну что, едем? – говорит он мне.

Мы мчимся по заснеженному городу, пытаясь вырваться из его объятий. Ближе к окраине машин становится меньше, и вскоре мы едем вдоль белоснежных полей. Майор смотрит карту и говорит, где повернуть и куда ехать. От него разит спиртным, и от этого запотевают окна. Светлана уснула, я поглядываю на неё в зеркало заднего вида. Наконец, фары освещают литые ворота и мрачную громадину дома. Свет не горит и дом выглядит зловещим маньяком в ожидании очередных жертв. Звягинцев выходит и идёт к воротам по полотну нетронутого снега.

Светлана просыпается, смотрит в окно. В глазах страх и отчаяние.

– Света, – пытаюсь успокоить её, – не бойтесь. У нас здесь осталось одно дельце. Мы выйдем на пять минут. А Вы посидите здесь. Хорошо?

Она кивает головой, но я вижу, что она мне не верит.

– Мы вернёмся и я увезу Вас в Крым. Вы были в Ялте?

– Нет, – голос её дрожит и по щеке бежит слеза.

– Пожалуйста, ничего не бойтесь. Я сейчас.

Предусмотрительно забираю ключи от машины и иду к майору. Тот уже возле дома. Я вижу, как он открывает дверь в дом и свети внутрь фонариком.

– Что, не заперто? – спрашиваю я.

– Нет, и ворота открыты и эта дверь тоже. Чует моё сердце… Пошли?

Луч фонарика скользит по паркету холла и почти сразу натыкается на тело, лежащее на полу. Мы подходим, майор светит в лицо покойнику и я узнаю Романа. Он в гриме и в старинном наряде и поэтому выглядит неестественно, словно манекен. Майор наклоняется, светит ему на грудь и мы видим торчащую из камзола рукоятку китайской палочки. Опять эти палочки. Такое впечатление, что это стало модным, и все убивают только этим оружием.

– Чёрт, черт, чёрт!!! – майор в бешенстве, он пинает ногой труп и идёт к лестнице, ведущей наверх. Луч фонаря истерично бегает по стенам. Я остаюсь один в полной темноте, слышу брань майора, хлопанье дверей, топот ботинок. Майор шумит, разговаривает сам с собой, но я уже не разбираю слов. Я вижу бледное пятно лица Романа, просто пятно, так как в темноте больше ничего невозможно рассмотреть. И мне кажется, что это пятно движется, что покойник встаёт и моя фантазия дополняет картину, я уже вижу мёртвые глаза, оскал с острыми клыками, лицо приближается ко мне, я вижу протянутые когтистые руки. Ужас наполняет меня, я замечаю тень, скользящую по закрытым шторам и по потолку, слышу слабый звук, похожий на хлопанье крыльев. Это всё мои фантазии, успокаиваю себя, а сам отступаю к выходу. Нужно позвать майора, но я боюсь, что на мой голос тут же слетятся все ужасы мира. Нервы не выдерживают и я вылетаю из дома на улицу, поскальзываюсь, лечу кубарем со ступенек, вскакиваю, несмотря на резкую боль в груди, отбегаю до ворот и только потом останавливаюсь и ошарашено смотрю на дом.

Там внутри майор, я понимаю, что его нужно спасать, но вернуться туда я не смогу ни за что. Достаю мобильник и набираю его номер.

– Что ж ты делаешь!!! – кричит в трубку Звягинцев, – я от перепуга чуть не обделался!!! Ты где?

– Уходи оттуда, скорее.

– А что случилось?

– Не знаю… – что я ему скажу? Что напридумывал себе страшилок? – Просто выходи.

– Ну иду, иду.

Вот он выходит и направляется ко мне. В темноте лица не видно, только силуэт. А вдруг это не он? А вдруг это уже не он? Что если его уже сделали монстром и он подойдёт сейчас ко мне и перегрызёт мне горло. Еле удерживаюсь, чтобы не побежать со всех ног. Майор подходит и я вижу, что зря боялся.

– Я там ещё покойника нашёл, тоже сердце пробито. Ничего не понимаю. Ничего.

– Вызываешь ментов?

– Ну, нет, эти игры не для меня. Запомни, нас здесь не было. Ты руками что-то трогал?

– Вроде нет, может ручку дверную.

– Ручку я протёр. Всё, мотаем отсюда. Жуткое местечко. Мне всё время мерещилось, что кто-то летает под потолком, даже слышал, как крылья хлопают.

Мы садимся в машину. Светлана вопросительно смотрит на нас. Я улыбаюсь ей и говорю:

– Всё, утром мы увидим море.

Звягинцев закуривает и просит, чтобы я высадил его где-нибудь возле метро.

– Машину свою завтра заберу, всё равно я пьяный. Хоть бы колёса не поснимали.

На горизонте видно как светится вечерний город. Словно радиационное зарево освещает небо.

Майор вышел возле метро. Но пошёл не в подземку, а пошёл к таксистам, кучкующимся возле троллейбусной остановки. Я смотрю вслед Звягинцеву и совсем не узнаю лихого офицера милиции. Он выглядел как побитая собака. Сутулые плечи вместо былой армейской выправки, неровная походка, опущенная голова. Возможно, это он так прячется от ветра и снега, а возможно…

Я предлагаю Светлане пересесть на переднее сиденье, но она отрицательно качает головой. Мне жаль её, она до сих пор не верит мне, но что-либо говорить ей сейчас бесполезно. Это всё равно, что оправдываться. Любые слова будут выглядеть фальшивыми.

Заправляю машину под завязку и гоню сквозь метель туда, где, я надеюсь, мы будем в безопасности. Я попытаюсь вырваться с чужой территории, куда я попал так опрометчиво и где совсем другие правила игры. И бесполезно объяснять, что я попал туда случайно, словно в омут меня затягивают и затягивают события. И любые попытки выкарабкаться, вернуться в привычную жизнь, бесполезны. Попробую сбежать, хотя мне с трудом верится, что эта прожорливая воронка меня так просто отпустит.

– Света, ты не против, если я музыку включу?

Она равнодушно пожимает плечами.

– Чтоб не уснуть, – оправдываюсь я. Включаю ЗетЗетТоп, их музыка создана для дороги, полная ритма и энергии, пальцы сами отстукивают ритм по баранке.

Через несколько минут вижу, что Света спит, свернувшись калачиком и укутавшись в пальто. Так даже лучше, нет той неловкости, когда не знаешь, что сказать, а молчать тоже вроде бы неудобно. Огни города заканчиваются и впереди ночная трасса с позёмкой в свете фар. Только бы не уснуть.

В Симферополе снег и мороз, но за перевалом солнце и плюсовая температура. Алушта встречает ранними прохожими в лёгких куртках и без головных уборов, Море плещет бирюзой, горы в туманных шапках. Кипарисы, пихты, можжевеловые кусты создают впечатление вечного лета. Странно попасть из голых снегов в зелёное царство.

Света проснулась и во все глаза смотрит в окно, любуясь пейзажем.

– Где мы? – спрашивает она.

– Крым, Южный берег. Есть хочешь?

– Не знаю. Не думала ещё. Зубы хочется почистить и умыться.

– Это запросто. Щётка есть?

Она роется в сумке, достает оттуда косметичку. Ещё рано, кафе закрыты. Мы выходим из машины, и я веду её на пляж. Там уже неугомонные физкультурники пенсионного возраста делают зарядку – приседают, машут руками и бегают трусцой вдоль накатывающих волн.

Мы находим питьевой фонтанчик и приводим себя в относительный порядок. Чистим зубы, умываемся ледяной водой под шум моря и редкие крики чаек. Никому до нас нет дела, и это безумно радует. Здесь всем на тебя наплевать, хоть голышом бегай по пляжу, все сделают вид, что тебя не замечают.

Пока мы наводили утренний марафет и любовались морем, Алушта ожила, стало больше машин и прохожих, открылись магазины. Мы находим кафе, заказываем шашлык. Заспанный татарин предупреждает, что ждать нужно будет долго, пока мангал разведут, пока мясо приготовится. Но что нам до этого, ведь мы никуда не спешим. Заказываем кофе, орешки, шоколадку. Для Светланы беру бутылку «Муската».

Светлана проснулась совсем другим человеком. Возможно, это подействовал Крым, возможно, она поняла, что я действительно пытаюсь её спасти. Мы не поднимаем эту тему. Мы восхищаемся морем, я рассказываю ей о Ялте, вспоминаю пару смешных историй, произошедших со мной на отдыхе. Она больше слушает, чем говорит. Она умеет слушать, я вижу в её глазах интерес. И ещё – у неё оказалась совершенно очаровательная улыбка.

Да, давно я не влюблялся. Забытое чувство наполняет меня желанием совершать безумные поступки. Например, спеть серенаду, упасть на колени посреди оживлённой улицы, чтобы признаться в любви, написать стихотворение. Или просто свернуть горы и достать звёздочку с неба.

Но это пока лишь мои фантазии, я даже не смею догадываться, что она обо мне думает. Возможно, я для неё не представляю никакого интереса. Возможно, она любит другого. Может быть, она просто стерва и истеричка, и её совсем не стоит любить. Но не хочется разрушать построенный мною воздушный замок, украшенный цветными ленточками и букетиками фиалок. Кстати… Где-то я видел здесь павильон.

Я извиняюсь и убегаю, чтобы вернуться с букетом роз. У нас нет времени на то, чтобы разбираться в своих чувствах. Форсирую, атакую, беру штурмом. Света так мило нюхает цветы, смущённо улыбаясь мне. Нет, она совсем не похожа на стерву.

Наконец-то, приносят шашлык. Мы ждали его больше часа, чтобы съесть за пять минут, так мы проголодались.

Садимся в машину и едем дальше. В Ялту, где гитары ночами не спят, как утверждал Женя Осин.

Ночь за рулём и сытный завтрак совсем меня сморили. Всю дорогу до Ялты я неистово боролся со сном. На автовокзале мы сразу нашли, у кого снять квартиру недалеко от моря. Хозяйка жилья, помятая дамочка лет пятидесяти, пыталась выглядеть интеллигентно, но от неё несло перегаром и табаком. Я ожидал, что и квартира окажется под стать хозяйке – такой же помятой и пропитой, но на удивление, там всё сияет, накрахмаленное бельё лежит аккуратной стопкой на тумбочке возле огромной кровати. Книжный шкаф, ковры на стенах и на полу, телевизор. В кухне тоже всё сияет. И главное – просторная лоджия с небольшим диванчиком, журнальным столиком и видом на море.

Отдав задаток на неделю вперёд, получив ключи и вытолкав хозяйку, я валюсь на диванчик на лоджии и отключаюсь.

Просыпаюсь я от звона посуды на кухне и от запаха готовящейся еды. Ленка, думаю я. Спросонья не пойму, где я нахожусь и откуда здесь Ленка. Потом проявляется реальность, и я вспоминаю, что я в Ялте. Мы в Ялте. И это Света готовит обед, а не Лена. Я проспал весь день, на улице темнеет, кое-где загораются фонари и появляется свет в окнах.

– Привет, – заглядываю я на кухню. Света мешает что-то в сковородке. Она оглядывается и улыбается мне. На ней скромный халатик в цветочек, делающий её домашней, уютной и совсем не эротичной. Вспоминаю старый анекдот про весёленький ситчик, усмехаюсь сам себе и иду в ванную.

Ужинаем соте, салатом с мидиями и фруктами. Пока я спал, Света успела обследовать всю близлежащую территорию на предмет наличия магазинов.

– Рассказать анекдот? – шутка про ситчик прилипла ко мне и чтобы от неё избавиться, нужно её передать другому. – Звонит тётка в магазин тканей и спрашивает: «У вас есть ткань в мелкий горошек?». – «Есть». «А в клеточку?». «И в клеточку есть». «А ситчик есть меленький?». «Да есть, у нас всё есть». «А такая в цветочек, весёленькая есть?».

«Есть весёленькая!!! Приезжай, дура, обхохочешься!!!»

Света не смеётся, она очевидно поняла, к чему я рассказал этот анекдот.

– Извини, – говорю я, – я не в том смысле. Мне стыдно, я пытаюсь сменить тему, но общих тем у нас пока мало, и эта неловкость висит в воздухе, как сигаретный дым.

– Пойдём гулять, – предлагает она. – Там такой чистый воздух. И горы.

Мы выходим на набережную, где не спеша прогуливается праздный народ. Долго топчемся возле местного Арбата с кичевыми картинами. Розы, море, Ласточкино гнездо, свеча, кипарисы. Репертуар у художников невелик. Дешёвые сувениры для отдыхающих. Есть несколько стендов с действительно оригинальными работами, но возле них на удивление мало народа. Яркий пример того, как спрос диктует. Отсюда и бьёт фонтан пошлости, дурного вкуса, Киркоровых, шансона, плохих книг, тупых фильмов. Он бьёт из нас, из большинства, мы сами порождаем этот неиссякаемый поток дерьма, который загаживает всё вокруг.

Но сейчас у меня не то настроение, чтобы рассуждать о судьбе искусства. Прекрасная девушка, шум волн, шелест гальки, музыка из кафе, лунная дорожка на море. Всё это настраивает на более романтический лад.

Хм, лунная дорожка. Я вспоминаю легенду, что вампиры могут передвигаться по лунному лучу. Опять и здесь меня преследуют мысли об этих злосчастных кровососах. Я знаю, что мне придётся заговорить об этом со Светланой и решаю, что чем раньше, тем лучше.

К вечеру похолодало, поднялся ветер и мы возвращаемся к себе. Стоим на лоджии, смотрим на огни набережной, на разбушевавшееся море. Курим и пьём кофе. Молча.

Я всё не решаюсь начать разговор о наболевшем. Света, наверное, тоже чувствует нависшую неловкость.

– Зачем ты меня сюда привёз? – спрашивает она.

Я безумно благодарен ей, что она первая заговорила об этом, но не отвечаю на вопрос. Мне нечего ей ответить.

– Ты же меня совсем не знаешь. Кто ты? Что тебе нужно от меня? – она смотрит на меня в упор, будто ответ будет написан бегущей строкой у меня на лбу.

Я молча ставлю чашку, подхожу к ней и взяв за плечи, целую её в губы. Сопротивлялась она робко и не долго, и губы её поддаются, она прижимается ко мне, я чувствую её грудь. Она закрывает глаза и отдаётся поцелую. Бедро её трётся об мою ногу. Это длится долго, я начинаю уставать он её языка. Наконец, она отстраняется и смотрит опьяневшим взглядом мне в глаза. Мои руки чувствуют дрожь её тела.

– Это был ответ? – она снова прижимается ко мне, кладёт голову на плечо, рука её бродит по моей спине.

– Частично, – её волосы пропахли морем, – у меня нет точного ответа. Это было спонтанно. Я увидел тебя на улице и вспомнил. И понял, что… что ты можешь быть в опасности. А почему ты поехала? Ты же меня совсем не знаешь.

– Пойдём в комнату, я замёрзла.

Наши тела не хотят расставаться, и мы в обнимку заходим в комнату, садимся на диван и снова целуемся. Долго, до судорог в скулах.

Света идёт на кухню, и оттуда я слышу её голос. Идти за ней нет сил и я прислушиваюсь к словам, пытаюсь не пропустить ни вздоха.

– Я думала, что вы хотите меня убить. Я шла на бойню, мне было очень страшно, но это лучше, чем бояться ещё несколько дней и всё равно погибнуть. Мастер позвонил и сказал, что встречался с тобой и что не доверяет тебе. Что ты из них.

– Из кого? – кричу я.

– Из убийц. Почти всех, кто был на моём посвящении, убили. Это страшно. Невинные люди, понятия не имеющие об истинном смыслепроисходящего. Они же просто больные люди, боже, зачем это всё?

Она возвращается в комнату с бутылкой вина, бокалами и коробкой конфет.

– Я не пью, – накрываю ладонью бокал.

– Это просто вино.

– Даже пиво не пью.

– Почему?

– За рулём. Всегда.

– И сейчас?

Что ей рассказать, что был в моей жизни этап, когда я допивался до полного беспамятства. Мог полезть в драку без всякого повода, мог рвать купюры и разбрасывать клочки долларов по кабаку. Неоднократно был бит, пару раз жестоко, в вытрезвителе я знал весь персонал по именам. Но когда я чуть не задушил официанта, когда мои пальцы с трудом оторвали от его горла, когда его еле откачали, а меня жестоко избили приехавшие менты, я действительно испугался. И завязал. Никакой кодировки, никаких прошивок, просто сказал себе – стоп – машина, итс май лайф. И с тех пор – ни капли. Ещё бы курить бросить, но должны же быть у человека пусть небольшие, но порочные радости.

– Я совсем не пью, – говорю я, – я пьяный такой дурной.

Света садится напротив, наливает себе вино, свет лампы отражается в нём рубиновым сиянием. Кроваво-красное Бастардо. Не зря Иисус говорил о вине – пей мою кровь. Eat my body, drink my blood. Yes, i’m table, very good. Кажется так.

– Ну что ж, этот порок можно пережить. Когда я тебя увидела, я поняла, что ты не сделаешь мне зла. Не знаю, как я это поняла, может по взгляду, может, просто почувствовала. Но я почти сразу доверилась тебе. Вот собственно, и всё.

Она отпила вино, и на губах остались красные росинки.

Меня неотступно преследуют мысли о крови. Я вспомнил слова Мастера, что если раз столкнёшься с этим, в тебе что-то меняется. Пока у меня, наверное, первая, параноидальная стадия.

Я смотрю на неё – как же она красива. Или это я влюблён. Я видел её до нашей поездки всего два раз, и она была совсем другой. Наверное, это я смотрю на неё иначе.

– Теперь твоя очередь, – говорит она, – рассказывай, зачем ты меня увёз?

– Ну, насчёт того, что я тебя не знаю, это не правда. Я тебя голой видел, и даже в шею целовал. И не только в шею, наверное. Я дальше плохо помню.

В меня летит полотенце, висевшее на спинке стула.

– Ах, ты так!!! – она ищет, чтобы ещё запустить в меня, я смеюсь и закрываю голову руками. – Как ты можешь!!! Это была мистерия, а не… я тебя, если хочешь знать, вообще тогда не заметила, вот.

– Конечно, клюквы с беленой нализалась, вот и не помнишь, – смеюсь я.

Она вскакивает и бросается на меня, якобы, чтоб поколотить за такую крамолу. Я даю ей немного повеселиться, увёртываюсь от ударов, но потом сжимаю её в объятиях и закрываю рот поцелуем. Вечер удался. Всем спокойной ночи.

Утро разбудило дождём и ветром. Оконные стёкла стонут и дрожат. Силуэты гор тают в акварели ливня. Море гудит и бьётся о волнорезы, злобное и суровое. Увидеть его нельзя за пеленой стихии, но слышно хорошо, как оно беснуется и воюет с бетоном набережной.

Мы лежим в постели и курим, стряхивая пепел в апельсиновую кожуру. Лень даже готовить кофе.

Удивительно, что может сделать поцелуй. Совсем незнакомый человек, которого я увидел мельком на улице, становится ближе всех людей на свете. Роднее матери и отца, сестры и брата, детей и друзей. Всё потому, что он обнажился, полностью доверился тебе, и ты не можешь не оправдать его надежны. Это чувство недолговечно, вскоре всё станет на свои места, но сейчас хочется для этого человека перевернуть мир. Хочется точно так же обнажить своё «я». У меня такое бывает не с каждой женщиной. Только с некоторыми, и Света оказалась в их числе. Сейчас и здесь она самый близкий для меня человек.

И этот человек сейчас и здесь изливает мне душу.

Обычная судьба постсоветской девушки. Отец – инженер, мать – учительница. Денег всегда не хватает, в перестроечные времена вообще голодали. После школы поступила в университет, зубрила, грызла гранит науки и прочее. Первая любовь – успевающий бизнесмен. Опель, рестораны, дорогие подарки, поездка в Париж, прокуратура, суд, двенадцать лет с конфискацией. Вторая любовь – неудачник. Цветы, мороженое, бижутерия, книги, духи из галантереи, обещания, безработица, пиво, дружки, портвейн в подворотнях, беременность, аборт, прощание славянки.

Ссоры в семье, болезнь отца, мать ушла к другому. Работа в детской библиотеке за гроши, депрессия, случайные мужчины, случайные заработки, случайная жизнь.

Слушая её, совсем не хочется жалеть. Хочется просто сделать её счастливой. Любой ценой, чтобы она забыла и больше никогда не вспоминала всё плохое, что было в её жизни. И для начала…

Я прикасаюсь губами к её лбу, встаю, натягиваю брюки, ищу глазами футболку и свитер.

– Ты далеко? – Света кутается в одеяло, видны только глаза и копна волос.

– Я быстро… продуктов подкуплю.

– Там полный холодильник. Иди ко мне. – Она стучит рукой по моей подушке.

– Не-а. Я быстро. А ты лежи, не вздумай ничего делать. Обещаешь?

– Клянусь.

– Ты такая домашняя… как кошка.

– Муррр. Поцелуй меня, – она потягивается, и из-под одеяла появляются пальчики ног и сразу исчезают обратно. – Не нужно никуда идти. Там ужас. Поцелуй…

– Обойдёшься, – машу ей рукой и выхожу из квартиры.

Зонт я не взял, да у меня его и нет, поэтому в машину я сажусь уже насквозь мокрый. Еду по виляющим дорогам, вглядываясь в витрины магазинов. Есть, вот то, что мне нужно. Магазин «Милена», женское бельё.

Захожу в магазин, за мной остаётся ручеёк воды, стекающей с моей одежды. Сонная продавщица с жутким макияжем недоверчиво рассматривает меня. Ей не верится, что в такую непогоду кому-то срочно понадобилось бельё. Я мельком осматриваюсь, чтобы не выглядеть озабоченным фетишистом и спрашиваю:

– Девушка, у вас халаты есть?

Продавщица тычет пальцем в неопределенном направлении. Смотрю внимательнее и вижу целый ряд халатов разнообразных расцветок, фасонов и длины.

– А вы мне не подскажете…

Она лениво выползает из-за прилавка.

– Что вы хотите? Что-то конкретное?

– Что-то шикарное и дорогое.

– Какой размер? – продавщица оживляется, заметив, как я достаю портмоне, и начинает рыться в ярких джунглях халатов.

Вернувшись домой, я застаю Светлану на кухне, колдующей над сковородой.

– Я что сказал сделать?

– Мой господин проголодался, – она, сложив ладони, мелко и часто кланяется, как лаосский работник на рисовых полях при виде хозяина. Смеёмся, и я ухожу в комнату. Нахожу в шкафу тот самый ситцевый халатик в мелких цветочках и отрываю рукав, затем воротник. Ткань не поддаётся, приходится наступить на подол и тянуть что есть сил. Наконец, треск разрываемой материи и рукав нехотя отделяется от халата.

Светлану я замечаю только когда полностью разобрался с этим ужасным мелким ситчиком.

Немая сцена – она, наверно, решила, что я спятил. Я весь увлечён процессом, в одной руке воротник, в другой лоскут с сиротливой пуговицей.

– Тебе плохо? – спрашивает она. – Зачем ты…?

– Он противный. Меня бесят мелкие цветочки. – Я инстинктивно прячу руки за спину, тщетно пытаясь скрыть следы преступления.

– Это мой халат. Был мой. Он такой удобный… был, – недоумение не сходит с её лица.

– Прости, я не сдержался. Это у меня с детства. Ненависть к флоре. Детские страхи.

Я еле сдерживаюсь, чтоб не расхохотаться.

Света пожимает плечами и молча уходит на кухню.

Я достаю из припрятанного пакета халат и раскладываю на кровати. На чёрном шёлке ярко – красные иероглифы. Любуюсь покупкой. Где-то в душе всегда завидовал женщинам в плане разнообразия интересов. Сколько радостей могут они себе позволить. Серьги, кольца, перстни, брошки, помады, тени, заколочки, сумочки, платочки, идиотские шляпки, шпильки, танкетки, тапочки с пушистыми помпонами, кошелёчки, зеркальца, духи, накладные ногти, силиконовые груди, короткие юбки, кружевное бельё. Всего не перечислишь.

Пиво, футбол и домино выглядят жалко и не убедительно.

Иду на кухню, обнимаю сзади Светлану, пытаюсь поцеловать в шею, но она отстраняется, смотрит на меня с непониманием.

Я сажусь за стол, закуриваю. Света пьёт кофе, нервно, мелкими глотками.

– Зачем ты сделал это?

– А что, нельзя было? – пожимаю плечами. – Прости…

– Я ещё никогда не видела, чтоб так ненавидели халаты.

– Я больше не буду.

– Конечно, не будешь, у меня больше нет халата. Ты псих? Скажи честно. Я не знаю, чего от тебя ждать.

– Ты говорила, что я проголодался. Это правда?

– Уже не знаю. Ты меня выбил из колеи. Странный поступок. Прости, там суп свежий, горячий ещё. Наливай сам, а мне… мне нужно побыть одной.

Она уходит в комнату и возвращается через несколько секунд, держа в руках подарок.

– Это… можно померить?

– Валяй.

– Это, правда, мне?

– Я ещё не решил, – ехидничаю я.

Она уходит в комнату и возвращается в халате. Шёлк блестит и переливается всеми оттенками чёрного и красного. Длинный, почти до пят, иероглифы пытаются прятаться в складках.

– Он такой лёгкий, – Света целует меня в щёку, – он же дорогущий, наверное.

– Не знаю, я его украл.

– Спасибо.

– Да не за что. Учи китайский.

Она кружится, полы разлетаются в стороны, обнажая ноги, рукава порхают, словно крылья неведомой птицы. Я могу смотреть на неё так же бесконечно, как на воду, огонь и, на что там ещё? На чужую работу.

Мне снится сон, что в окно бьется ворона, стекло дрожит, но выдерживает удары. Птица настойчива, она атакует снова и снова, её крылья уже висят кровавыми лохмотьями, но она не сдаётся. Я просто смотрю на неё и ничего не делаю. Никаких эмоций. Кровь от ран растекается по чёрным перьям замысловатыми иероглифами. Наконец, птица садится на подоконник и начинает плакать, тихо, слегка всхлипывая. У неё грустные человеческие глаза. Я понимаю, что она обречена, но всё равно, не помогаю ей, не потому что не могу, не потому что не хочу, а просто так. Стою и смотрю, как умирает ворона. Чёрная с красным. Я не желаю видеть её смерть, поэтому просыпаюсь. В полудрёме смотрю в потолок, переваривая сон. Сон продолжается, я слышу плач, совсем рядом и понимаю, что это уже в реале. Поворачиваю голову и вижу спину в чёрно-красном халате, дрожащую от рыданий. Это будит меня окончательно, я пытаюсь узнать, что произошло, но Света рыдает взахлёб, и я обнимаю её и жду окончания истерики. Шепчу её какую – то чепуху, глажу плечо. Наконец, она утихает, лишь иногда содрогаясь от всхлипываний.

– Что случилось?

Она молчит. Поворачивается ко мне, долго и внимательно рассматривает моё лицо, словно пытаясь запомнить. Так смотрят друг на друга влюблённые на вокзалах перед долгой разлукой.

– Что с тобой?

Она устало качает головой – ничего. Красные глаза, опухшие от плача веки, несчастна и беззащитна.

– Прости, – она встаёт, – дождь перестал, может прогуляемся?

– Конечно. Только если ты расскажешь, чем я тебя так расстроил?

– Не сейчас. Всему своё время. Я приведу себя в порядок. Сделаешь кофе?

Мы гуляем по набережной. В небе висят тяжёлые, синюшные тучи, горы еле проглядываются, море шумит, перекатывая гальку и оставляя на берегу следы пены.

Комично смотрится на фоне пальм и кипарисов городская ёлка, установленная к Новому году.

Людей немного, все куда-то спешат, кутаясь в воротники от ветра, все куда-то спешат, что совсем не похоже на праздную Ялту.

Светлана молчит, останавливается, всматривается в серый горизонт моря. Ветер усиливается, волны уже плюются на набережную. Глядя на бушующую стихию, осознаёшь собственную мизерность, хрупкость и беспомощность. Чувствуешь себя никем, и проблемы растворяются в разбивающихся волнах, и даже собственная смерть кажется несущественным событием. Никто даже не заметит. Просто ещё одна жизнь смоется набежавшей волной событий. Возможно, о том же думает и хрупкая девушка, которая так крепко держит мою руку, словно боится, что её унесёт ветер. Кто знает. Я ни о чём не расспрашиваю, придёт время и она сама всё расскажет.

Заходим в пустое кафе, сонный официант приносит кофе и пирожные. Света смотрит на меня в упор, размешивая кофе. Ложечка нервно стучит об стенки чашки. Сейчас Свету прорвёт, делаю сосредоточенный вид, я готов к исповеди. Но вместо словесного потока опять начинается поток слёз. Слёзы бегут по Светиным щекам, она даже не вытирает их.

Чёрт, как меня бесит эта неизвестность, мол, догадайся сам, что со мной случилось. Почему женщины так загадочны? Почему сразу не рассказать о горе, не обсудить его и не решить проблему. Нет, перед этим нужно обязательно разыграть драму.

– Ну, что? Что с тобой? – Подсаживаюсь к ней и вытираю ей слёзы.

– Прости, я не должна плакать, но не могу… не могу сдержаться.

– Ты мне расскажешь?

– Не здесь, – она поглядывает на сидящего в углу официанта, на бармена, от скуки переставляющего бутылки с места на место.

– Нет, здесь. И сейчас. Давай, тебе сразу же станет легче. Не носи в себе, не нужно. Что случилось?

– Ну, ладно, – она размазывает последние слезинки, роется в сумке в поисках зеркала, – у меня нос распух от слёз, да?

– Не то слово, как картошка, – улыбаюсь ей, – ты, когда плачешь, ужасно некрасива. Красноглазая, опухшая и сопливая.

– Я знаю.

– Итак? – настаиваю я.

– Я не знаю, с чего начать. Наверное, с того, что… Я не уверена, но, как бы сказать…

– Ну…

– Я… я тебя люблю. Наверное…

– Это повод для слёз? – Я не знаю, как реагировать на такие признания. В шестнадцать лет от таких слов у меня бы остановилось сердце от восторга, в восемнадцать я бы не спал ночь и был бы самым счастливым человеком на свете, но сейчас это для меня просто слова. Комбинация звуков. Чувства нельзя передавать словами, чувства нужно чувствовать. Ни одно слово не передаст состояние любви, ненависти, горя, нежности, боли.

– Представь себе, это самый главный повод. Я не хотела этого, мне это не нужно. И тебе не нужно.

– Но почему? Это же прекрасно. Я тоже… тоже люблю тебя… наверное.

– Вот поэтому я и плачу.

Явная истеричка. Господи, почему мне так везёт с женщинами? Почему мне никак не найти ту, единственную… Почему я не педик? Я бы женился на волосатом мужике, он понимал бы меня с полуслова и не закатывал бы сцен, не задавал бы дурацких вопросов и разделял бы мои взгляды и интересы. Лучшая жена – это мужчина.

– Так, – говорю я, – давай по порядку.

– Я не уверена, что хочу тебе всё рассказать. Это всё изменит.

– Я ни черта не понимаю, – злюсь я, – рассказывай всё.

– Хорошо… Дело в том, что у меня рак.

Это слово обухом бьёт меня по мозгам. Для меня рак – самое страшное, что есть в этом мире. Жить без надежды, зная, что тебе осталось совсем немного, сгнивать вживую, кормить собой страшное существо, живущее в твоей плоти. И никакого просвета. Рак – лотерея или возможность для Бога убить человека, когда другие способы не сработали.

Я ошарашен. Не знаю что говорить. Сочувствовать – всё равно, что рассказывать покойнику, что всё будет зашибись.

Но Света спокойна, даже лёгкая улыбка мелькнула на её губах.

– Ну вот, я сказала это. Напрасно.

Я молчу, смотрю на неё и вижу совсем другого человека, чем пять минут назад. Разные чувства, словно волны, накатывают во мне: страх, жалость, нежность, желание уничтожить весь этот несправедливый мир, беспомощность, злость.

– Я расскажу тебе всё, ты только слушай и не перебивай. Вряд ли ты мне поверишь, пусть это будет светлой сказкой. Я не прошу тебя верить, мне достаточно, что верю я.

И она рассказала мне всё. Двухчасовой монолог, бесконечный кофе и гора окурков стоили того, что я узнал.

Она зашла издалека, её отец был болен. Не физически – душевно. В один прекрасный день он заявил, что он вампир и ему необходимо пить кровь. Его убеждённость была настолько сильной, что пришлось показать его специалистам, а врачи запихнули его на полгода в психушку, где отец и познакомился с Мастером. Георгий Васильевич Синчук – специалист по душевным расстройствам, известный в психиатрических, кругах. Звания, статьи, награды, человек с именем и заслугами. На тот момент Синчук работал над темой псевдовампиризма и Светланин отец попал под его пристальное внимание.

Что случилось с Синчуком, неизвестно, но он бросил практику, купил за бесценок разваливающийся домишко в дачном посёлке и основал там гнездовье вампиров. Больные псевдовампиризмом собирались там с определённой частотой, устраивали что-то наподобие групповой терапии с рассказами о своих пристрастиях, а затем закалывали овцу или козу или несколько курей, напивались крови и возвращались к обычной жизни, на время утолив тайную страсть. Со временем, это стало приносить доходы. Некоторые пациенты были из местной верхушки и даже, говорят, наведывались гости из столичной богемы. Эта публика с одной стороны, спонсировала эти мероприятия, с другой, требовала более творческого подхода. Так и родилось это шоу, свидетелями которого и стали мы с Михаилом.

Светлана узнала об этом совсем недавно, когда у неё обнаружился рак. Опухоль в мозгу прогрессировала медленно, но непреклонно. От операции Света отказалась наотрез.

Отец сначала плакал, узнав о болезни дочери, но затем засуетился. Всё с кем-то встречался, кому-то звонил. Света не вникала, думала, что он ищет врачей, способных не только брать деньги, но и лечить. Но оказалось всё намного интересней.

Отец предложил ей вечную жизнь. Скорее, вечную смерть. Он предложил Свете стать вампиром.

Разговоры о вампирах закончились в доме после того, как отец вышел из больницы. Света меньше всего ожидала такого рецидива. Но отец был серьёзен. Он уговорил её посмотреть на бал вампиров, познакомил с Мастером и с несколькими участниками действа. И затем был долгий ночной разговор в кабинете Мастера. И они её убедили.

Они рассказали, что в городе есть клан вампиров. Их восемь, у каждого свой район охоты. У них свои законы, свои порядки и свои правила. Одно из правил – число вампиров не должно увеличиваться. Жертвы, которую пили вампиры, убивались так, чтобы они после смерти не превратились в кровососов. Ей пробивали сердце деревянным колом. Жертва просто бесследно исчезала, тело никто не находил, подозрений, в том, чьих это рук дело, никаких не возникало. Бесследно исчезают тысячи человек в год. И эти несколько жертв гармонично вплетались в гобелен городской преступности. Жертвы выбирались самые неприметные, из тех, кого не будут особо искать.

И тут один из вампиров, говоря человеческим языком, сошёл с ума. Он стал пить людей прямо на улице, оставляя за собой кровавый след, на который сразу напали охотники. Тайна существования клана оказалась под угрозой раскрытия. Конечно, широкая общественность не поверит в это, как не верит в инопланетян, бермудский треугольник и привидений. Поговорят и забудут. Но есть силы, которых это может заинтересовать всерьёз. Что, скорее всего, и случилось.

Этот горе – вампир на общем собрании был приговорён к уничтожению. Но это всё не так просто. В общем, когда это произойдёт, появится вакантное место. Светлане предложили умереть и занять это место. Один из клана покровительствует компании Мастера. Об этом знают считанные единицы посвящённых. Все остальные участники вампирского кружка просто лечатся и развлекаются, ничего не подозревая.

– Я не поверила им, – Светлана была спокойна и во взгляде у неё была сила и уверенность, – я подумала, что они все там психи ненормальные. Но… сейчас я верю, и я готова. Я не хочу умирать. Я готова стать кем угодно, пойти на любую жертву, чтобы жить. Ты меня понимаешь? Это лучше, чем верить всяким жуликам – лекарям, герболайфам и коновалам, и в конце концов оказаться в могиле на съедение червям. Жить вечно – неплохая альтернатива, как ты думаешь?

Я не думал никак. Такой поток информации ввёл меня в умственную кому.

– Когда? – только и смог выдавить я.

– Скоро. Врачи дают мне месяца четыре, так что нужно торопиться.

Вернувшись в нашу обитель, мы просидели весь вечер перед телевизором, укрыв ноги пледом и куря сигарету за сигаретой. У меня так и не нашлось слов, я несу всякую чушь, чтобы отвлечь Светлану, но это получается неубедительно и ещё больше усугубляет неловкость. Света свернулась в клубок, положила мне голову на колени и я, словно павиан, перебираю ей волосы.

В голове у меня полный сумбур. Я поверил ей, тем более, что головоломка сложилась, во всяком случае, большая её часть. От этого, с одной стороны, стало легче, не нужно уже искать иксы и игреки. Но, с другой стороны, картинка на пазле получилась зловещая, сюрреалистическая, беспокоящаяся. Мой атеистический скептический склад ума не принимает мистики, не подтверждённой фактами и артефактами под стеклом в музее.

Вампиры никак не помещаются в моём реалистичном мире, я до последнего искал логическое объяснение происходящему, пытался заменить вампиров обычными людьми. Возможно, поэтому, ничего у меня и не складывалось.

Сейчас же логика восторжествовала, но моё подсознание, воспитанное на соцреализме, отказывается соглашаться с нею. Вампирам место на экранах и в книгах. Если так пойдёт дальше, то может выясниться, что кроме них существуют кланы оборотней, гномов, эльфов, трёх поросят и колобков. Почему бы и нет, если вылезла одна чертовщина, то чем хуже все остальные?

Я прокручиваю всё, что было, с самого начала, пытаясь фильтровать информацию. Если бы ещё знать, кто мне врал, а кто – нет. Всё складывалось гладко, и убийства палочками и странные типы в чёрном фургоне. И свихнувшийся Тадеуш. Всё, да не всё. Не до конца понятна роль Михаила, позиция Мастера. Не понятно, кто убивает этих психов – псевдодракул и зачем.

– Где твой отец сейчас? – спрашиваю Свету.

– Он прячется. Надеюсь, у него всё в порядке, – она смотрит на экран телевизора, но я вижу, что в мыслях она далеко.

– Ты знаешь, кто тот вампир, на чьё место ты станешь?

– Нет.

– Это Тадеуш?

– Кто?

– Ты знаешь Тадеуша?

– Нет, я там почти никого не знаю.

– Тебе страшно?

– Не знаю, у меня уже вся душа онемела, хочется поскорей покончить со всем этим, – она смотрит на меня снизу вверх и гладит по щеке, – всё будет так, как нужно, я уверена.

– Ты же станешь совсем другой.

– Да, но не сразу, мне всё рассказали. Просто со временем я изменюсь. Не сразу. Знаешь, как в жизни – у тебя меняются взгляды, интересы, порой радикально, с ног на голову. Но ты этого не замечаешь, и тебе кажется, что ты всегда так думал и всегда так жил.

– Как ты найдёшь того, кто тебя сделает вампиром? Все же или убиты или в подполье.

– Не важно. Тот, кто мне нужен, всегда на месте. В подполье, – иронично улыбается она.

Мысль заняться сексом гаснет в самом зародыше. Моя безудержная фантазия рисует мне самые неэротичные картинки – мультяшного желеобразного слизняка с множеством мелких, но острых зубов, с чавканьем жующим Светланин мозг. Или Свету, висящую на балке под потолком вниз головой с хищной мордой летучей мыши. С такими мыслями я засыпаю под бухтение телевизора. На удивление, мне не снятся кошмары, мне снится бесконечное поле цветущих одуванчиков.

Утро разбудило хорошей погодой. Луч солнца чуть не выжег мне глаз. Я прятался от него, но тщетно. Пришлось вставать. Света на кухне читала потрёпанную книгу, найденную в книжном шкафу. Она была прекрасна в новом халате. Как одежда меняет человека. Исчезли незащищённость, хрупкость и казавшийся наив.

Теперь у неё был вид сильной, уверенной леди, знающей, чего она хочет и как этого добиться.

Заметив меня, она отложила книгу.

– Доброе утро. Поцелуй меня, – она подставляет щёку.

– Нет, сначала зубы… и щетина. Потерпишь?

– Подожди, – она подходит ко мне, обнимает, прижавшись, как соскучившийся ребёнок, – давай сделаем вид, что вчера ничего не было, никаких откровений, никаких слёз. Ничего. У меня так мало времени осталось для счастья.

Целую её в макушку, бережно отстраняю, улыбаюсь и скрываюсь в ванной.

Обожаю петь в душе. Горланю во весь голос цыганщину про ручеёк и про воду на чаёк.

Даю понять, что всё забыто и тема закрыта. Теперь главное – не сказать лишнее, следить за мимикой и настроением.

Это оказалось совсем не сложно. Света весела, игрива и удачно шутит. И это совсем не выглядит наигранным. Готовлю на завтрак моё фирменное блюдо – омлет. Это единственное, что я могу приготовить, не испортив. И то не всегда. Омлет удался на славу, больше похожий на пиццу, присыпанный колбасой, залитый расплавившимся сыром, с кусочками обжаренных овощей.

Поедая это чудо кулинарии, вспоминаю Ленку. Она ненавидела мои омлеты, не знаю почему, но всегда отказывалась их есть. Нужно позвонить ей. Какая же я свинья, уехал и забыл обо всех. Странно, но и мне никто не звонил. Это ненормально, обычно мне звонят каждые пятнадцать минут. Все чего-то хотят от меня, а сейчас – тишина. С трудом отыскиваю трубу. Ну, конечно, батарея на ноле, а я со своей любовью совсем забыл, что существует мобильная связь. С ещё большим трудом нахожу зарядное устройство. Как только ожила батарея, повалили сообщения. Десятки. Это меня оповещают о непринятых вызовах. Ладно, я и так знаю, кто мог звонить. Обыскались меня, исчез я, и сразу все кинулись искать. Ничего, потерпят.

Телефон продолжает квакать, но я не обращаю внимания. Пусть зарядится – потом.

Но через пять минут раздаётся звонок. Вернись в реальность, сынок. Твой отпуск закончен. Не хочу даже смотреть, кто звонит, но рефлексы не обманешь. Проигнорировать звонящий телефон слишком тяжело для меня, для этого нужно быть сильным и волевым. Не таким, как я.

Звонок от Кизима.

– Привет, – говорю я в трубку.

– Привет, ты куда пропал? Я тебя уже похоронил.

– Похоронил? А зачем звонишь, поминать?

– Шутишь? Шутник, мать твою. Ты где?

– Секретные данные, разглашению не подлежат.

– Слушай меня внимательно, юморист задрипанный, у тебя крупные неприятности. Очень крупные. Крупнее только ядерная война.

Чувствую, как неприятный холодок пошёл по моему телу. Ничего не закончилось, никакой побег меня не спасёт.

– Что случилось? Я, вроде, никому ничего не должен.

– Тебя ищет Борман младший. Серьёзно ищет. Он тебе ещё не звонил?

– Нет, рассказывай, что случилось, не томи.

– Да что рассказывать, ты труп. Ясно тебе? И тебе уже вряд ли кто поможет.

– Что за бред ты несёшь? Ты бухой?

– Мой тебе совет – вали как можно дальше и в городе не показывайся. Никогда. Если что, как устроишься – найди меня, я тебе шмотки перешлю твои. Всё, пока, – щелчок и телефон немеет.

Я стою, всё ещё прижимая трубку к уху. Кизим никогда не отличался чувством юмора, так что, вряд ли это шутка. Зачем это я понадобился Борману? Хотя от этого наркомана можно ждать любых вывихов. Позвонить Борману или перезвонить ещё раз Кизиму и прояснить ситуацию? Пока я думаю, телефон кричит мне в ухо: «Динь-динь, возьми трубку…». Я вздрагиваю от неожиданности, чуть не выронив мобильник.

Звонит Звягинцев.

– Алло, ты, мудило, кто же так поступает??? – кричит в ухо трубка.

– Привет… – бормочу я.

– В жопе пистолет. Ты живой?

– Я должен быть мёртвым?

– По идее, да. Я уже свечку за упокой поставил.

– Что случилось? Может, ты мне объяснишь? – делаю ударение на слове «ты».

– А кто ещё?

– Кизим только что звонил, ничего толком не сказал. Сказал, что я уже не жилец. Я в шоке. Давай, выкладывай.

– Ты уехал. На следующий день в местной газетёнке появляется фото Бормана, выдувающего дорожку через банкноту, Бормана с какой-то голой тёлкой, Бормана, пьющего виски из горла на фоне вечеринки. Общественность гудит. Папаша его и так под прессом, а тут ещё такой компромат на сыночка. Квартиру обыскали, нашли там кокса полную сахарницу, денег немало, оружие. Дело пока не заводят, всё – таки процесс политический. Ждут отмашки сверху. Понятно, что старшего пытаются свалить с пьедестала…

Я перебиваю:

– Ну, понятно. А я тут причём?

– Да ни причём. Просто фотографии твои. Сынок говорит, что ты снимал всё это безобразие на его дне рождения. Это правда?

– Снимал, а что? Меня сам именинник попросил. Но я никому ничего не давал. Никаких фотографий.

– Давал – не давал. Не знаю я, только на тебя открыта охота. Ищут все кому ни лень. Крови твоей хотят. Так что, сиди ниже травы, я даже не спрашиваю, где ты. Вдруг, пытать будут, и я тебя сдам.

– Ты всё шутишь. Что мне делать?

– Сиди в своей дыре и носа не суй. Если Борманов возьмут в оборот, тогда всё уляжется само собой. А если нет… не знаю даже.

– М-да. Ну, ладно…

– Тебя по всему городу ищут, и бормановские, и менты.

– А менты чего?

– За деньги. Твоя башка стоит пять тысяч зелёных. Столько ты насолил.

– Да не солил я. Я что, идиот? Я что, Бормана не знаю? Мы же все на одном дворе росли. Зачем мне это?

– Ладно. Сиди там тихонько и не отсвечивай. Буду держать тебя в курсе. Как там твоя барышня?

– Нормально.

– А я звоню, у тебя глухо, ну, думаю – всё, достали тебя неприятности, не Борман, так твои дружки – вурдалаки. И тут приходит сообщение – на связи.

– Аккумулятор сел, – оправдываюсь я.

– Ладно, давай, я позвоню, – майор отключается.

Я стою, тупо глядя в окно на дымку над успокоившимся за ночь морем, на кипарисы и на облака, похожие на сказочные замки.

Какой контраст состояний. На душе у меня адские подвалы с кипящей смолой, копотью и удушливыми испарениями. Мне реально страшно. Даже не страшно, а кошмарно. Безнадёга и безысходность. Отчаяние. Мизери, твою мать. Я знаю Борманов, и младшего и старшего. Типичные образцы отморозков без страха и упрёка. Для них любой другой человек – пыль и грязь, недостойная внимания.

Хорошо, что Света не слышала моих разговоров. Когда она вышла из ванной, мне уже удалось натянуть на лицо подобие благодушной улыбки. Что ж, может пронесёт, а пока играем спектакль.

Но и это не удалось. Гнойник прорвал. Не одному Звягинцеву пришло сообщение, что я на связи. Телефон опять истерично предлагает мне ответить на звонок. Смотрю, кто звонит, и у меня подкашиваются ноги. Борман. Ну что ж, здравствуй, друг.

– Да, – стараюсь говорить твёрдо и уверенно.

– Ну, привет, пидор, – он явно под кайфом. Узнаю его интонацию, вязкие слова и визглявый тембр.

– Не понял, – делаю вид, что действительно не понимаю, о чём он.

– Всё ты понял. Где ты? Где ты?!!!! – кричит он в трубку. – Я хочу тебя видеть, где ты?!!!

– Ты опять унюханный? Зачем я тебе?

– Зачем? Я сожру твою печень, сука, я тебя выпотрошу и съем твоё сердце.

– Фи, как пошло, – я всё ещё ломаю комедию, но прихожу к выводу, что Борман позвонил не выслушать меня, а высказать мне. Поэтому всё, что я говорю, исчезает где-то в эфире, не доходя до абонента. Ему совершенно всё равно, что я говорю.

– Ты понимаешь, тварь, с кем ты разговариваешь? Думаешь, я тебя не достану? Да легко. Завтра ты будешь ползать у моих ног, понял? Завтра!!!

Он что – то ещё кричит, но я отключаю телефон.

– Что случилось? – спрашивает Света. Врать бесполезно, я чувствую, как по моему лицу гуляет кровь, то отливает, то приливает, лоб покрылся потом.

– Ничего, небольшие проблемы.

Что – то важное я упустил, но не могу вспомнить что именно. Страх накатывает волнами, иногда сменяясь бредовыми идеями – убить всех Борманов, сбежать в Аргентину, попытаться объяснить, что я не виноват и ничего об этом не знаю. Совершенно фантастические идеи.

– Мне нужно пять минут, – целую Светлану в щёку, – пойдём гулять? Давай съездим в зоопарк?

– Конечно, погода – супер. Спасибо тебе за всё.

Ненавижу всякие спасибо, комплименты и похвалы. Они обязывают делать хорошее в будущем, говорить ответные тёплые слова и хвалить. А у меня это получается плохо.

– Глупости, – говорю я. – Спасибо судьбе. Мне не за что.

Падаю на кровать и лежу тупо глядя в потолок, переферическим зрением наблюдая за тем, как Света копошится в кофточках.

Что же я забыл?

Ялтинский зоопарк совсем не похож на наш концлагерь для зверушек. Чистый, компактный, все животные вылизаны, вычищены и вычесаны. Никаких навозных болот в вольерах, никаких трёхслойных клеток, сквозь которые ничего не видно. Если ты полный дурак, можешь даже при желании погладить льва через решётку вольера. Львов там больше, наверное, чем во всей Африке.

И всё это на фоне гор со снежными шапками.

Я даже отвлёкся от мрака реальности. Поели шашлык в кафе и поехали обратно в город. Даже не верится, что в какой-то сотне километров отсюда мороз и метель. Солнце светит совсем по весеннему, зелёные деревья и чистый аппетитный воздух.

– А почему у тебя нет девушки? – спрашивает Света.

– Кто сказал, что нет? У меня есть девушка.

Набережная кишит народом, не смотря на зиму, на не сезон. Все потянулись к солнышку и морю. Мы тоже ходим под ручку вдоль и поперёк, любуясь пейзажем и поедая по второй порции мороженого.

– И где же твоя девушка?

– Это не важно. Зачем тебе моя девушка? Есть и есть, и ладно.

– Хам, – она отпускает мой локоть и отходит к парапету.

– Ты, ты, моя девушка, – обнимаю её сзади, целую в шею.

– Правда? Ты не шутишь? – она наиграно хлопает в ладоши, – Ура, ура!!! А ты можешь быть серьёзным?

– С тобой не могу.

– Расскажи мне о своих женщинах. Мне интересно, кого и за что ты любил.

– Я любил только одну женщину – мою маму. Нет, вру, ещё сестру. И воспитательницу из детского сада. У неё была большая грудь, а когда она наклонялась, можно было увидеть её трусы. Я тогда любил её даже больше мамы. И хотел на ней жениться.

– У тебя есть сестра?

Вот, то, что я забыл. Ленка!!!

– Свет, прости, я совсем забыл. Мне нужно позвонить. Сестре. Она, наверное, обыскалась.

Ленка не отвечает, набираю три раза – телефон молчит. Звоню Игорю – то же самое. Пишу смс обоим, что у меня всё в порядке.

– Да, так о чём мы говорили? – возвращаюсь к Светлане.

– О сестре. Нет, о женщинах. Расскажи, тебя любят женщины?

– Нет, они меня ненавидят. Знаешь, я был женат. Неделю.

– Долго.

– Ага, через неделю после свадьбы мы пошли на концерт «Аукциона». Через пятнадцать минут она стала меня дёргать – пойдём домой, скучно, музыка – чушь и всё такое. Через полчаса она встала и ушла. Я досмотрел концерт, приехал домой, мы жили у неё, собрал чемоданы и вернулся к родителям. Тесть начал буянить, так я ему глаз подбил на память. Вот так я был женат. Мне тогда было девятнадцать. Но я не жалею, жить под хиты Киркорова и «Блестящих» для такого меломана, как я смерти подобно.

– Я тоже не меломанка.

– Тогда тебе меня не покорить.

– И не очень хотелось. А потом?

– Потом было много дам, кто-то задерживался на год, кто-то на ночь. Большинство уходили из-за моей работы. Ночью срываюсь и поехал до утра. И кто поверит, что я всю ночь фотографировал бомжей, крыс и мусорные баки. А те, кто верил, не понимали моих фотографий. Я научился ни за кого не держаться. Не нравится – прощай навеки. С последней девушкой я попрощался месяца три назад. Я прощал ей всё, даже храп по ночам. А она ушла – сказала, что у меня ветер в голове, и как потенциальный жених я ничего из себя не представляю. Вот такая история любви.

– Бедненький. Врёшь ведь всё. Менял женщин, как печатки, да?

– Можно и так сказать. Я делал их жизнь невыносимой.

Звонит телефон. Это Игорь. У меня плохое предчувствие, я оттягиваю момент разговора, но в итоге, принимаю звонок.

Игорь что-то бормочет, я не разберу слов. Потом понимаю, что он плачет.

– Игорь, что случилось? Игорь!!! Прекрати, успокойся. Что? Ну, соберись.

– Ленка, Леночка… Они, они её…

Я не разберу слов, жду, когда он сможет говорить.

– Они Ленку увезли, – разбираю я.

– Кто увёз? Когда? Куда?

– Я не знаю. Они меня на пороге вырубили, я очнулся, смотрю – в квартире погром и Ленки нету. Я выбежал на улицу – тачка отъехала, красный «Порше». Не знаю, они это или нет, но машина просто рванула с места. Сукиии, – опять завыл Игорь, – где её искать? Кто они? Я их порву. Порву!!! Ты где?

– Жди, я буду. Скоро. Я не в городе. Не ищи её, только хуже будет. Я уже выезжаю, буду ночью. Жди меня дома, никуда не выходи. Понял меня? Просто сиди дома и бухай или телевизор смотри.

Знаю я, чей это «Порше». Борман, гнида!!! Вот что я забыл, о Ленке забыл. Не предупредил, а ведь знал же, что могло такое случиться. Ну, Борман, друг детства. Кто – то из нас поплатится. Скорее всего, я, но мне уже наплевать.

Звоню Борману. У него бодрый довольный голос.

– Что, зашевелился? Думал скрыться от меня? Твоя сестричка у меня, так что, жду в гости. Через час…

– Я приеду, отпусти её. Ты ж Ленку с детства знаешь…

– Знаю. Я и тебя знаю, я много кого знаю, и что теперь? Слушай внимательно. Через час ты на даче в Шилово. Знаешь, где моя дача?

– Я… – пытаюсь вставить слово, чтобы объяснить, что через час я смогу там быть, если только на ракете полечу. Земля – земля. С прямой наводкой на дачу Бормана.

– Не перебивай. Если ты не приедешь, твоей сеструхой будут пользоваться все, кому не лень. До самого твоего приезда. Понял? И не вздумай всякие глупости делать.

– Послушай меня…

– Да не хочу я ничего слушать, у тебя час, – говорит он и отключается.

Я в панике набираю его номер, но он не отвечает, только сиротливые гудки достаются мне. А им всё равно.

Опускаюсь прямо на асфальт, ноги не держат. Хочется свернуться калачиком и так лежать, пока не придёт за мной костлявая красавица с косой. Света смотрит на меня не понимающе.

– Что случилось? Что с тобой? – Она пытается поднять меня на ноги, но ей это не под силу. Поэтому она садится рядом и гладит меня по щекам.

– Мне нужно ехать, – я прихожу в себя, несмотря на то, что в голове полное онемение.

– Куда?

– Не важно, – я достаю из кармана ключи, деньги, протягиваю ей. – Если через два дня не вернусь – не ищи меня. Ладно? Прости. Прости за всё. Береги себя.

Я знаю, что мы уже не увидимся, но мои чувства отупели, только злость тлеет где-то в сердце. Тлеет всё сильнее, вспыхивая горячими огоньками. Когда она разгорится, я буду способен на любой поступок, даже на собственную смерть. Сейчас, осознавая всю серьёзность положения, я меньше всего думаю о том, что там будет со мной.

Светлана стоит, всё ещё держа в руках ключи и деньги.

– Я не поняла… ты что, уезжаешь?

– Да, мне нужно… срочно.

– И я. Я поеду с тобой, не оставляй здесь меня.

Я целую её в губы, долго и сильно, разворачиваюсь и иду к машине, припаркованной в паре кварталов отсюда. Света спешит за мной, хватает меня за рукава.

– Ты меня здесь не бросишь.

– Ещё как брошу. Запросто, – я ускоряю шаг, даже не оглядываясь на Свету.

Мчусь сквозь туман перевала, снежные шапки гор сверкают в заходящем солнце, Начинается мокрый, липкий снег, но я не сбавляю скорость. Проношусь мимо гаишников, машущих мне палкой, в такую погоду им лень гнаться за мной, а номер они вряд ли разглядели. Всё это время у меня не выключается телефон.

Все мои надежды рассеиваются, как пыль. Звягинцев сказал, что не сможет мне помочь, против Бормана он не попрёт, пока не будет команды сверху. Что дело это серьезное, и он не в силах мне помочь. Когда я попросил у него оружие, он обозвал меня идиотом. Я обозвал его мудаком.

Номер Бормана не отвечает.

Кизим тоже говорил без энтузиазма. Но оружие пообещал, когда узнал про Лену. Долго пытался выяснить, зачем я фотографии отдал газетчикам.

Борман недоступен.

Игорь не находит себе места. Пустые угрозы, истерика, удары кулаком в стену. Бессилие и отчаяние. Я его понимаю, но сейчас бесполезно даже успокаивать. Пусть побесится.

Я пробиваюсь к Борману. Наконец-то. Смотрю на часы – прошло два часа после нашего разговора. Не дай Бог, они что-то сделали с Ленкой. Не дай Бог.

– Алло, – голос Бормана снова вязок и ироничен, – тебе плевать на сестрёнку? Ты не приехал.

– Что с ней? – кричу в трубку.

– Пока ничего, пока… Я тебя заждался. Да и ребята мои хотят размяться с девочкой.

Я пытаюсь говорить спокойно и уверенно. Главное, не сорваться.

– Борман, слушай меня внимательно. Я еду. Я не могу приехать прямо сейчас. Я далеко. Но я буду обязательно. Отпусти её, прошу тебя. Она ни при чём. Я буду утром, раньше никак. Ты меня слышишь? Я буду в восемь утра. Договорились?

Борман долго молчит. Слишком долго, я уже подумал, что он в отключке.

– Я не знаю…, ты тянешь время, – наконец-то говорит он, – ты со мной играешь, да?

– Борман, тебе же нужен я. Если с Ленкой что-то случится, твоя жопа не проживёт и недели. Если я не смогу тебя грохнуть, то найму киллера. Ты не только не получишь меня, но и получишь пулю в свою тупую башку. Мне нечего терять. Понял? В восемь утра. Дай мне поговорить с Леной.

– Её здесь нет, – у него поубавилось гонора, – хорошо, в восемь. Если…

Я, не дослушав, посылаю его и отключаюсь.

Оставшийся путь я ехал словно в бреду. Только лента трассы перед глазами и Мэрлин Мэнсон. Подряд все концерты. Никаких мыслей, никаких планов, только ненависть.

В пять утра я возле дома Кизима. Звоню, он выходит через пять минут в пуховике поверх халата и в тапочках, суёт мне коробку от печенья и уходит.

– Удачи, придурок, – говорит он на прощанье.

В машине заглядываю в коробку. Там в куче ветоши лежит завёрнутый в ткань «Макаров» – сувенир на память о бурной молодости. В девяностые только у ленивого не было оружия.

Отдельно лежит заряженная обойма. Двенадцать патронов. Вряд ли там будет больше народа.

Вопрос в другом. Смогу ли я выстрелить в человека. Смогу ли убить? Смогу ли потом жить с таким грузом на душе. Эти мысли мучили меня, пока я не взял в руки пистолет. Моё туманное состояние воспринимает его как чудо, будто не я вставил обойму в оружие, а я сам стал оружием. Я не просто смогу выстрелить, я смогу горло перегрызть зубами.

Несколько минут наслаждаюсь тяжестью оружия, теплом рукоятки, тем, как удобно она лежит в руке.

Зачем мне ждать восьми? До дачи ехать минут сорок. Буду ещё по тёмному. Срываюсь с места, швырнув из-под колёс фонтан грязного мокрого снега.

Дачный посёлок похож на мёртвый посёлок, жутковато. Вспомнилась книга Кинга «Участь Салема», про городок, в котором все умерли. Всех сожрали вампиры. Все стали вампирами. Остались только пустые дома и прячущиеся от солнечного света кровопийцы.

Я оставил машину в начале улицы и теперь иду по тающему снегу мимо пустующих домиков, домов и трёхэтажных хором. Пустота и запущенность. Даже бродячие собаки разбежались. Зимой здесь их никто не накормит.

В правой руке «Макар», снятый с предохранителя, в левой – бита. До дачи Бормана метров семьдесят, я прижимаюсь к заборам, из-за чего приходиться идти не по колее, а по нетронутому глубокому снегу. Ноги промокают, но мне сейчас не до этого.

Я даже не представлял, что мне будет так страшно. В голове со всеми подробностями всевозможные варианты того, как может повернуться сюжет. И, почему-то, в этих фантазиях у меня не то, что нет шанса, а я погибаю самой мучительной смертью. Но я всё равно шаг за шагом приближаюсь к цели.

Я всегда был трусом. Я боялся боли, я боялся драк, я боялся тех, кто сильнее меня. Но чувство долга было выше страха. Даже не долга, а того, что тебя могут назвать трусом. И это чувство было настолько сильнее страха, что я мог совершить такое, на что не отваживались некоторые сорвиголовы. Вот и сейчас я шёл даже не потому, что любил сестру, а потому, что если я не сделаю этого, то как я буду потом смотреть в глаза ей, Игорю и себе в зеркале.

Дом Бормана не выделялся особо на фоне остальных. Это была их первая дача, когда они ещё не были крутыми и богатыми. Сейчас они ею практически не пользовались. Она у них как хлам на антресоли: и не нужен и выбросить некогда. Раньше сюда ездили все кому не лень, возили девчонок. Борман давал ключи направо и налево. Вот и пригодился домик.

Свет в доме не горит, тихо так, что слышно, как едут машины по трассе в двух километрах отсюда. Ворота открыты и я прохожу во двор, стою минуту, прижавшись в беседке. Никого. Вот я уже возле двери. Осторожно пробую ручку. Закрыто. Что дальше? Стучать и стрелять прямо через дверь? Попробовать забраться в окно?

Стою перед дверью и не знаю, что делать. От волнения перехватывает дыхание, ладони потеют, начинают предательски дрожать ноги.

А, была – не была. Стучу битой в дверь, отхожу на три шага назад и выставляю руку с пистолетом. Слышу движение внутри. Ворчание и шаркающие шаги.

Сейчас, стрелять через дверь… Нет, пусть откроет, пусть выйдет, тогда я и выстрелю.

– Кто там? – сонный голос, – Борман, ты?

– Я. Открывай. – странно, но трюк сработал, за дверью долго возятся с замком, смачно матерясь.

Наконец, дверь открывается и я вижу заспанного парня в спортивном костюме. Он недоуменно смотрит на направленный на него ствол, пятится назад. Ну, давай, стреляй же, говорю я себе, но пальцы свело судорогой. Я не могу убить, я слабак. Это оказалось невыполнимой для меня задачей. Но всем видом я показываю серьезность моих намерений.

Показываю ему жестом, чтобы вышел на улицу.

– Кика, кто там? – раздаётся из глубины дома.

– Борман приехал, – кричит в ответ сообразительный Кика, не отрывая глаз от пистолета.

Я одобрительно киваю ему головой и только собираюсь огреть его битой, как что-то странное происходит с моей головой. Вспышка боли, фейерверк в глазах, всё вокруг закружилось и рухнуло. Последнее, что я увидел – довольную физиономию Кики на фоне сереющего неба. «Получил, сука?» – далёким эхом спросила меня эта физиономия и я растворился в обмороке.

Из тумана выплывают лица и голоса и снова пропадают. Кто-то смеётся, пахнет сигаретами и кофе. «А если б ты убил его?», «Да я же нежно…», «Борман не звонил?», «Не могли парашу в доме сделать, на улицу не охота…» – обрывки фраз проплывают мимо. Мне кажется, что прошла целая вечность, но, когда я прихожу в себя, за окном ещё раннее серое утро.

Я лежу на полу, прикованный наручниками к металлической спинке огромной кровати. Тошнит и раскалывается голова. Что произошло? Как я с пистолетом и битой вдруг оказался бит и распят? Я даже не заметил, как меня ударили, но сейчас место удара чувствую чётко. Мне засветили прямо в лоб.

Пробую освободиться от наручников, но это могут только герои дешёвых фильмов. Сломать спинку вообще не реально. Узнаю комнату, в которой я нахожусь – спальня на первом этаже напротив гостиной. За дверью слышен звон посуды и тихий разговор. Наверное, завтракают. Не разберу, о чём говорят, только отдельные слова.

Странно, но страха нет, может потому, что я обречён и смирился с этим, может от нереальности ситуации. Со мной не может произойти ничего подобного, я ни в чём не виноват и меня никто пальцем не тронет. Сейчас приедет Борман и всё прояснится. Я всё ему объясню.

Открывается дверь и заходит тот самый парень, который меня вырубил и присаживается на корточки возле меня.

– Ну что, козляра, очухался? – он ехидно улыбается, – нашёл, кому угрожать, я таких как ты пачками на ужин жру.

Хочется эффектно плюнуть ему в лицо, как мои любимые киногерои, но понимаю, что второй такой удар я уже не переживу.

– Где моя сестра? – спрашиваю я.

– Тебе не один хрен? Через десять минут приедет Борман и тебе уже будет всё равно, кто где.

– Она в порядке?

– Ты тупой? Я же сказал – это неважно.

Он встаёт и стоит надо мной, как памятник.

– Через час с ней точно будет всё в порядке, мы постараемся – он смеётся, сверкая золотой фиксой.

Он стоит очень удобно и я не могу удержаться. Собираюсь с силами и бью его ногой в пах. Удар получился не совсем такой, как мне хотелось бы, но всё-таки я его достал. Парень сгибается пополам, хватаясь за своё достоинство, в глазах страдания и удивление. Но это длится недолго, он делает несколько глубоких вдохов, распрямляется и обрушивает на мою многострадальную голову удар ногой, обутой в массивный зимний «Nike».

Снова боль и провал.

Когда я второй раз выхожу из обморока, за окном ярко светит солнце. Несколько секунд уходит на то, чтобы вспомнить, кто я, где я и что произошло. Наручники с меня сняты и висят сиротливо на спинке кровати. И тишина. Глухая и непривычная, вакуумная. Возле двери вижу мой пистолет. Довольно легко становлюсь на четвереньки и ползу к оружию. Кружится голова, но я креплюсь и вот уже проверяю обойму. Патроны на месте, но не все, ровно половина. Держась за стену, встаю на ноги и приоткрываю дверь, совсем чуть-чуть, только чтобы выглянуть в коридор.

Пусто, никого не видно и не слышно, открываю дверь шире, но она во что-то упирается с той стороны. Я толкаю сильнее, что-то за дверью падает и в проёме показывается тот самый «Nike», который приложили к моей башке. Я высовываю голову и вижу тело хозяина кроссовка, лежащее в луже крови. «Мертвый труп лежал в коридоре и не подавал признаков жизни» – ни к селу, ни к городу вспомнилась фразочка. Толкаю дверь сильнее, пока она не открывается так, что я могу уже выбраться наружу.

У убитого всё такой же удивлённо страдальческий взгляд, только застывший. В груди дыра от пули, из которой что-то торчит. Присматриваюсь, и мне становится плохо. Палочка для суши. Палочки – моя карма, мне от них никуда уже не деться. Мой крест, крест из китайских палочек.

Заглядываю в гостиную, там ещё один покойник. Тело сползло с дивана. Кровь на полу уже запеклась. Выстрел в сердце зафиксирован всё тем же предметом сервировки. Я узнаю покойного – это Краб, бык из Бормановских прихвостней, тупой отморозок, за свою жалкую жизнь читавший только названия сигарет на пачках.

Мне начинается нравится такой поворот ситуации. Я жив, враги повержены, да такие враги, которых и не жалко. Судя по отсутствующим патронам, где-то ещё четыре трупа.

Чёрт, я вспоминаю, из-за чего я здесь оказался.

– Лена!!! – ору я, – Ленка!!! Ты где? Ленка!!!

На втором этаже что-то падает. Там, она там, она жива!!! Я бегу, если можно так назвать, к лестнице и натыкаюсь на Бормана. Он лежит на ступеньках вниз головой, глаза открыты, кровь вытекшая изо рта залила всё лицо и волосы. В его простреленное сердце забита целая пачка палочек, штук десять. Запрессованы плотно, торчат, как иглы дикобраза.

Переступаю через труп, ботинки пачкаются в крови, и я оставляю за собой след из лохмотьев спёкшейся крови. Приторный запах смерти висит во всём доме.

– Ленка!!! – я кричу не переставая.

Поднимаюсь на второй этаж, прислушиваюсь. Слышу в одной из комнат возню и шум. Открываю дверь и вижу Лену, лежащую на полу, примотанную скотчем к тяжёлому старинному стулу со спинкой. Она извивается, пытаясь освободиться от уз. Рот заклеен липкой лентой, и она яростно мычит.

Увидев меня, Ленка прекращает все телодвижения, обессилено обмякает и заходится плачем.

Падаю возле неё на колени, пытаюсь срывать скотч, но он не поддаётся. Я рву, тяну, срывая ногти. Ничего не получается, я срываю скотч со рта.

– Сейчас, Лен, сейчас, потерпи. Всё закончилось. Я сейчас.

Возвращаюсь на первый этаж, на кухню, спотыкаясь об трупы и поскальзываясь на кровавых лужах. Мне кажется, что это всё сон, тяжёлый кошмар после просмотра «Техасской резни бензопилой». Я хочу скорее проснуться, вытащить Ленку из этого бреда и вернуться в реальность.

Я вываливаю прямо на пол посуду из кухонного ящика – вилки, ложки, только потом замечаю на столе подставку для ножей. Хватаю самый большой и спешу к Ленке.

Только сейчас замечаю ещё одного убитого. Ноги торчат из открытой двери одной из комнат. Мне даже не интересно, я знаю, что там.

Освобождаю сестричку от скотча и стула, обнимаю и мы ревём оба от того, что всё закончилось.

Ленка, увидев бойню на первом этаже, чуть не грохнулась в обморок, но я прикрыл ей глаза ладонью – не смотри, не нужно – вывел её на улицу.

На веранде лежат ещё два мёртвых бойца в безнадёжно испорченных спортивных костюмах. С палочками, торчащими из их небьющихся сердец. Мы проскакиваем мимо них, не задерживаясь.

От калитки тянутся протоптанные дорожки, следы тех, кто нас спас.

– Сейчас, – я возвращаюсь в дом, нахожу свою куртку, проверяю ключи от машины, хватаю на вешалке у входа чью-то куртку для Лены.

Мы идём, зарёванные, еле передвигая ноги, добираемся до автомобиля, Ленка залезает назад, я пытаюсь дрожащими руками засунуть ключ в замок зажигания.

Звоню Игорю и говорю, что всё в порядке и мы едем домой.

Всё, всё закончилось.

Ой, закончилось ли? Я всё дальше захожу вглубь чужих территорий, зловещих и пахнущих кровью. Чем закончится мой поход?

– Это ты их…? – спрашивает Лена. Игорь отмыл её в ванной, напоил чаем, уложил в кровать, укрыл одеялом и побежал в магазин за пельменями и пивом. Я сижу на табурете с чашкой кофе у Ленкиного изголовья. Лена пахнет шампунем и парным молоком. Так пахнут дети после купания, так пахла Ленка в детстве, когда мама сушила ей волосы феном.

– Ты пришёл за мной, – веки её закрываются, она с трудом сдерживается, чтобы не заснуть, – я знала, что ты придёшь. Я так устала.

– Спи, пусть тебе приснятся райские яблочки, – так говорили мне родители, укладывая меня спать. И Ленке говорили. Она улыбается мне и закрывает глаза.

Тихо встаю и иду в душ. Горячая вода, пахучее мыло, грубая мочалка придают мне сил и возвращают меня из кошмара в тихий домашний уют. Слышу как возвращается Игорь.

Игорь изменился. За сутки он осунулся, похудел, под глазами тёмные круги. Что может быть хуже: беспомощно сидеть и ждать плохих новостей. В полном неведении, прокручивая в голове самые худшие варианты. Я правильно сделал, что не сказал ему, где искать Лену. Его бы грохнули прямо на пороге, не дожидаясь Бормана.

– Там халат на крючке, синий в ромбах. Можешь взять, – говорит через дверь Игорь, – и вообще, выходи, пельмени почти готовы. Перед тем как одеться, рассматриваю себя в зеркале. Столько увечий у меня не было за всю жизнь. Царапины после вампиров почти затянулись, но всё равно видны, жёлтый синяк на пол – живота, левая половина лица опухла и гематома чудом не разошлась по всей физиономии, только на лбу и часть скулы.

Смотрю на ранки на руке. Не нравится мне, что они не затянулись. И побаливают неприятно.

Аппетита нет совершенно. У Игоря тоже. Гоняем вилками по тарелке несчастные пельмени. Разговор не клеится. Игорь ждёт, что я ему начну рассказывать подробности, а я даже вспоминать ничего не хочу.

– Что там было? – Игорь прерывает длинную паузу.

– Там был полный…, ну ты понял. Я не знаю… всех убили. Шесть трупов. Крови – море…

– Собаке собачья смерть, – Игорь наливает себе уже третий бокал пива.

– Не в том дело. Дело в том, что я не знаю, кто их убил.

Взгляд Игоря говорит – давай, заливай, так я тебе и поверю.

– Да пошёл ты, – закипаю я, – говорю – не знаю, значит, не знаю. Я полдня провалялся в отключке. А когда очнулся… вокруг одни покойнички. Я с одним справиться не смог… Ещё и эти палочки…

– Что за палочки?

– Не важно, – мне не хочется обсуждать с Игорем, да и вообще с кем-либо мои проблемы. Разве что, с теми, кто может мне помочь от этих проблем избавиться.

– И что дальше? В ментовку пойдёшь сдаваться?

– Я что, идиот?

– Всё равно вычислят.

– Вычислят, но им нужно – они пусть и приходят.

На меня накатывает усталость, клонит ко сну, даже боль в теле стихает. Хочется домой.

– Я поеду домой, ладно? С ног валюсь.

– Так ложись на своём любимом диване.

– Нет, домой хочу. Мне кажется, что я там сто лет не был.

Я ожидал увидеть у себя дома что угодно, но только не это. Продолжение следует, кошмар не кончится никогда. Компьютер лежит посреди комнаты, вывалив на пол кишки проводов, монитор разбит. Рядом плёночный «Никон» – преданный друг прежних лет, когда ещё не было оцифровки – изувеченный, смотрит на меня треснутым глазом объектива. Все ящики, какие только есть в мебели, валяются везде, освободив из своих недр содержимое – карандаши, скрепки, журналы, старые квитанции, отвёртки, давно потерянная зажигалка «Зиппо».

Полки, где стояли диски – пусты. Вся музыкальная коллекция, собиравшуюся столько лет, дивиди с фильмами, игры, софт – всё исчезло. Роюсь в разбросанных на полу вещах – не осталось ни одного диска, ни одной карты памяти, ни одной флешки. Из компьютера варварски вырваны оба винчестера.

Стереосистема, что обошлась мне в целое состояние, беспощадно изувечена. Из вспоротой колонки тоскливым эмбрионом выглядывает вырванный динамик на тонко пуповине проводов.

Кроме носителей информации пропали все мои фотоальбомы. Тысячи кадров, комикс моей жизни. Начиная от пожелтевших фотографий моих деда с бабкой до последних напечатанных кадров.

Мои родители, моё детство, школа, друзья, имена многих давно стёрлись из памяти.

Робкие пробы начинающего фотографа, ещё на отцовском «ФЭДе», потом на «Зените». Все девушки, проскочившие через мою биографию, Лучшие мои работы, получившие и не получившие награды в различных конкурсах.

Всё, что было в моей жизни, вдруг исчезло. Мне остались только воспоминания, не подтверждённые ничем. Те отпечатки памяти, что могут оказаться просто плодом фантазии или запомнившимся сном. Многих людей, чьи лица были на похищенных фотографиях, я вспоминал только тогда, когда пролистывал альбомы. Теперь их стёрли, словно их и не было никогда.

Осматриваю изувеченный компьютер. Воскрешать его бессмысленно.

Я не пойму, зачем кому-то мои фотографии и музыкальные записи? Банальным домушникам? Вряд ли. Они бы вынесли компьютер, а не разбивали его? Я никогда не придавал особого значения материальным вопросам. Деньги у меня водились всегда, так что шкала ценностей сместилась в сторону музыки и фотографий. Это то, что радовало и украшало мой трезвый скучноватый мирок. И этого меня лишили. Вырвали пассатижами у меня из сердца то, чем я жил. Суки!!!

Я выхожу из оцепенения, мне хочется крушить всё вокруг. Остальные предметы в квартире казались ненужными и бесполезными. Попихав в ярости то, что извергли мебельные ящики, немного прихожу в себя. Усталость наваливается на меня и я, даже не сняв джинсы и джемпер, валюсь на диван. Спать!!! Проблемы подождут и никуда не денутся. Я даже не ожидал, что смогу уснуть так быстро и что мне не будут сниться кошмары. Словно утонул в темноте, лишённой всяких сновидений.

Проснулся я уже утром, совсем другим человеком. Механически убрался в квартире, вынес на мусорку разбитую технику, заварил кофе.

Новая жизнь? Да легко, нет ничего невозможного. Давно хотел стать посуровее и посерьёзнее, заняться бегом по утрам и устраивать себе разгрузочные дни. Найти работу в офисе и спокойно спать по ночам. У меня всё впереди.

Самый прямой путь к переменам – это сами перемены.

Составляю план на сегодня – купить новый компьютер, освободить квартиру от ненужных вещей, закупить полезных продуктов, а не пельменей и крабовых палочек. Глаз так и скользит по полкам, где стояли диски с музыкой. Сегодня же куплю несколько концертов.

Всё это хорошо, но в душе нарастает предчувствие, что ничего ещё не закончилось и нечего себя обманывать, строя радужные планы.

Каждая вещь имеет свой материальный коэффициент. Всё имеет цену, даже человек. Но цена денежная весьма относительна. Потерянная книга, например, меня расстраивает больше, чем сломанный телевизор или пылесос. Потому что, эту книгу я искал, я желал, наслаждался словами, написанными в ней, давал читать другим, а потом обсуждал, я переживал её. Я оставил в ней частицу себя. И скорее всего, я её больше никогда не перечитаю. А пылесосом я пользуюсь часто и пользы от него больше, и стоит гораздо больше, чем книга. Но потеря пылесоса для меня никогда не сравнится по трагичности с утратой книги. Пылесос бездушен.

В каждом диске и в каждой фотографии я оставил кроху моей души. Я помню всё, что связано с ними. Помню, где я купил диск, и помню настроение, с которым фотографировал кадр. Помню, как спешил домой, чтобы послушать музыку или увидеть фото. Тысячи крошек моей души сейчас неизвестно где. Кто-то перебирает их грязными лапами в поисках чего-то.

Теперь понятно, откуда взялись фото у Бормана. Кому это нужно? Настолько устал от вопросов, что становится уже не интересно. Пусть это поскорей закончится.

Я совсем забыл о Светлане. Сажусь на разбитую колонку и набираю номер.

– Привет, Светуля.

– Здравствуй, милый.

– Как ты там? Не скучаешь? Как погода?

– Метель и холодина.

– В Ялте метель?

– Не в Ялте. Я вернулась. Как только ты уехал, я собрала вещи и поехала в Симферополь на вокзал. Ты не звонил мне…

– Прости.

Зачем ей знать, что я был почти покойником.

– Ты где? – спрашиваю, – Я сейчас подъеду.

– Нет, не сегодня. Рада была тебя слышать.

Конец связи. Стою, недоуменно прижимая к уху телефон. Не понял. Ничего не понял. Звоню опять, но номер уже недоступен. Ну и ладно. Так, сейчас нужно купить компьютер и постепенно восстанавливать потерянное. Благо, лучшие фотографии хранятся на моём сайте. Не много, но всё же, лучше, чем ничего.

Покупка компьютера, установка и настройка заняла у меня пол-дня и немного отвлекла от ненужных мыслей.

Когда я добрался до интернета, меня охватила настоящая паника. Меня нигде не существовало. Никогда. Все мои следы в сети стёрты. Почтовый ящик, блоги в ЖЖ и Ливинтернете, мои странички на сайтах – всё было удалено. Попытка восстановить ни к чему не привела. Даже на одноклассниках меня не стало. Но самое страшное, что мой сайт тоже был снесён под чистую. Вместе со всеми клиентами, заказчиками, покупателями, поклонниками и противниками. Меня стёрли. И это уже работа не воров и не хулиганов.

– Успокойся, – Кирилл пытается как-то меня угомонить, – подъезжай в «Кофеин», я там буду через полчаса.

Я выдаю очередную тираду из нецензурных слов.

– Всё, хватит буянить, возьми себя в руки. Я тебя жду.

Я не могу застегнуть куртку, так дрожат руки. И вообще, я весь онемевший, отупевший и заторможенный. Так отреагировал на стресс мой организм. Застёгивание куртки заканчивается сломанной змейкой и я иду расстёгнутый.

Лифт опять не работает и приходится спускаться по лестнице.

Минуя очередной этаж, натыкаюсь на троих подростков, пьющих пиво в пролёте. Надменные отважные взгляды, идиотские джинсы с матнёй ниже колен, дебильные вязаные шапочки с коноплёй на лбу. Один из них жирным чёрным маркером пишет на стене. Кумиры никогда не умрут. Имена их навеки будут красоваться в зассанных подъездах, на стенах мусорных киосков и на вечных бетонных заборах.

Меня удостаивают взгляда «проходи, пока не наваляли». Эти уроды никого не боятся. Чумные малолетки без страха и упрёка. Бутылка пива в руке, в зубах сигарета, капюшон.

Да, вот вы мне сейчас и нужны. Кто-то должен ответить за мои беды.

Я хватаю писателя за воротник куртки и рывком валю его на ступеньки. Парень пытается встать, но я наступаю на лодыжку и он снова припечатывается к лестнице. Тут же дотягиваюсь до его товарища, который от неожиданности открыл рот, выронив на пол сигарету. Бью его в нос, чувствую хруст под сжатыми пальцами. Вторым ударом сбиваю его с ног, бутылка падает из рук и со звоном катится вниз по ступенькам, оставляя за собой пивную дорожку.

Третий их приятель скачет вниз вслед за бутылкой и исчезает из виду в лабиринте пролётов.

Художник вырывается, вскакивает на ноги, всё ещё не выпуская из рук маркер.

– Дядя, не бейте, – бормочет он, – честно, никогда больше не буду, не бейте, ладно.

Выражение лица потеряло былую удаль и теперь передо мной перепуганный ребёнок. Ему лет нятнадцать от силы. Веснушки, длинные ресницы и дрожащие от испуга губы.

– Завтра в подъезде не должно быть ни одной буквы на стене.

Я стягиваю с него шапку и и пытаюсь вытереть только что написанное, свежее имя какого-то диджея, но только размазываю, делая ещё хуже.

– Понял?

– Понял, всё вытру. Но я же только тут писал, – начинает торговаться пацан.

– Нос сломать?

Он прячет взгляд, наклонив голову, словно провинившийся пёс.

Я иду вниз, оттолкнув парня с разбитым носом, он тщетно пытается остановить кровь.

Спустившись на пару этажей слышу сверху крик:

– Козёл!!! Мы тебя ещё найдём!!! Ты покойник!!!

Но я уже потерял к ним интерес, поэтому не возвращаюсь. Я знаю, что если вернусь, то могу забить их до смерти. Возможно, это единственный способ перевоспитать этих ублюдков, но пусть этим займутся другие. А у меня и так дел невпроворот.

Машина долго не заводится, стёкла залеплены снегом. Ловлю такси и еду в «Кофеин» под радио «Шансон». Меня всегда удивляли музыкальные пристрастия таксистов. Раньше это меня раздражало, но сейчас вызывает тоску по моей пропавшей фонотеке.

– У тебя кровь, – Кирилл показывает на пятно на моём джемпере.

– Хрен с ней.

– Что у тебя? Куда ты уже вляпался?

Я достаю из кармана доллары и отсчитываю Кириллу его процент с вампирской фотосессии.

– Брось, я не возьму, – упирается Кирилл, – тебе сейчас понадобятся.

Но я запихиваю деньги ему в карман пиджака.

– Кирилл, что сейчас пьют?

– В смысле?

– Может мне нажраться? Я уже не могу. Я сорвусь, сойду с ума. У меня крыша едет. Только что детей избил… пацанов.… Жаль, что не убил. С моей жизнью что-то творится страшное. Меня взяли в оборот. Я не знаю, что от меня хотят, я бы сам им всё отдал. Но ничего не просят, просто давят меня, как таракана. Давай нажрёмся.

Кирилл машет официанту.

Два «Мохито».

Мята с лаймом холодят горло. Смакую на языке алкоголь, нет, мне нужно другое. Мне нужен взрыв мозга. Спирт, самогон, виски, водка, только не это женское пойло.

– Они разбили мой компьютер, вынесли все мои диски, меломаны хреновы.

– Брось. Мне бы твои проблемы. Это всё поправимо. Через месяц у тебя будет вся твоя коллекция. Не парься. – Кирилл снова поднимает руку.

– Я не буду больше пить эту газировку.

– Не торопись, идём на повышение. Валера, – бросает он официанту, – бутылку Куантро.

Жгучий аромат апельсина. Первый хмель оседает в желудке тёплым комком и в голове приятным туманом.

– Дружище, чем я могу тебе помочь? – Кирилл курит, развалившись на стуле. – Всё, что в моих силах. Ты знаешь, кто тебя гнобит? Давай, я сейчас позвоню, мы разберёмся. Где труба? Ты не смотри, что я уже того… Просто с утра не ел. Я сейчас – пять минут и в норме.

Текила бум. Слизвываю соль с кулака. Какая гадость.

Кирилл не успел протрезветь, как его снова уносит в алкогольный угар.

– Хочу танцевать!!! – кричит Кирилл. – А!!! Джига – джига!!! Что за придурочная забегаловка!!! Поехали в «Дисконт», позажигаем. Братан, ты снова вернулся в ряды алкашей!!!

Едем по пустынным улицам, вырывая фарами чудовищные силуэты деревьев. Дорога почему-то качается и пытается выскочить из-под колёс, Кирилл сосредоточенно вцепился в руль. Хоть бы не заснул.

Грохот музыки, визги танцующих.

Виски. Ещё виски. И попозже ещё. К нам присоединяются знакомые Кирилла. Во всяком случае, они так говорят. Кирилл никого не помнит. Называет их халявщиками и лезет выяснять отношения. Я оттаскиваю его, посылаю подальше компанию и мы сидим, обнявшись и признаёмся друг другу в вечной дружбе. Кирилл уходит танцевать, вижу его руки над толпой. Он возвращается с двумя девчонками. Кислотные футболки, яркий макияж, одноразовые татуировки. Колхоз, девочки из общаги трикотажной фабрики.

– Привет, девчонки, – горланю я, стараясь перекричать музыку, – как там «Путь Ильича»?

Они слишком молоды, чтобы понять, о чём я говорю. Одна из них пытается залезть мне на колени, но меня тошнит. Я отталкиваю и еле успеваю добежать до туалета. Распихиваю толпящихся малолетних наркоманов, успеваю склониться над толчком и выдаю порцию коктейля собственного рецепта и приготовления.

Голова немного светлеет, я готов снова принять новую порцию.

Кирилл развлекает малолетних колхозниц анекдотами.

– …Официант и спрашивает – а почему вы покупаете такие дорогие напитки, а закусываете всякой гречкой и перловкой? – А мне какая разница, чем блевать.

Подружки хихикают. Тупые коровы, пережевывающие вместо травы гламурные журналы, светские сплетни и жизненные претензии.

Джин, затем ром. Навёрстываю упущенное за все годы трезвой жизни.

Колхозницы где-то потерялись, но нашлась компания знакомых мажоров. Все ошарашены тем, что видят меня в таком состоянии, и каждый хочет внести свою лепту, заказывая выпивку, чтобы посмотреть, как я буду пить. Стараюсь никого не разочаровать. Лица расплываются в тумане пьяного угара. Слова и фразы, дошедшие до моего сознания, вырываются из контекста и живут самостоятельной бессмысленной жизнью. Блюю в сугробе.

Три часа ночи. Просыпаюсь на заднем сидении автомобиля. Кирилл за рулём подпевает Джо Кокеру. Машину заносит, Кирилл матерится между строчками песни, пытаясь ехать ровно или хотя бы по проезжей части.

– Куда мы едем?

– А!!! Проснулся!!! Мы едем… катаемся. Какой пьяный русский не любит быстрой езды? Продолжаем сабантуй?

– Где моя машина?

– Какая разница. Завтра найдём.

– Тормози, – показываю на голосующую фигуру.

Кирилл бьёт по тормозам. Нас заносит, и мы, красиво развернувшись поперёк дороги, останавливаемся возле дамочки в полушубочке и высоких сапогах. На голове дурацкая вязанная шляпа с розами на полях.

– Поехали!!! – машет рукой Кирилл.

Она с опаской подходит, наклоняется к открытому окну.

– Покатаемся, мальчики? Недорого.

Открываю заднюю дверь и она мостится возле меня. Бедняжка, наверное, долго простояла на улице – дрожит от холода и у неё красный нос.

– Согрей меня, – она прижимается ко мне.

Дамочка далеко не первой свежести, когда-то красивое лицо помято годами, портвейном и ночными сменами. От неё пахнет сигаретами и перегаром. Но я не могу её оттолкнуть, она кладёт голову мне на грудь и бормочет о том, какой я тёплый и красивый. Рукой шарит по моей ширинке.

Кирилл, не оглядываясь, протягивает бутылку шампанского.

Открываю, полбутылки выливается на сиденья, на пол и на колени.

Дамочка отпивает, передаёт мне, но после неё пить не хочется.

– Допивай, – говорю я. – Как ты стала шлюхой? Расскажи, всегда было интересно. Исповедайся.

Она допивает, открывает окно и выбрасывает бутылку.

– Лучше тебе не знать, как кто кем становится. У тебя было такое, что в доме ни копейки нет, и в холодильнике хрен ночевал? У меня сейчас дома дочь одна. Ей одиннадцать лет. Мне её кормить надо. И одевать и образование дать. Я нянечкой в детском саду работаю. Знаешь, сколько нянечкам платят? – Она утирает пьяную слезу. – Ну что, работаем или высадите? Не надо было спрашивать меня, не надо было. Что ж вы всё в душу лезете?

– Да ладно, успокойся, прости, ну… – обнимаю её за плечи. – Мечта у меня есть – спасти хоть одну заблудшую душу.

– Ну, так спаси меня. Возьми меня в жёны. Ты после меня даже пить побрезговал, спасатель. Ладно, проехали. – Она выуживает из кармана полушубка презерватив и другой рукой пытается расстегнуть мне брюки.

– Да погоди ты, – мне противно происходящее, зря мы её подобрали. Кирилл подмигивает в зеркале заднего вида.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Света.

– Как? – меня внезапно накрывает волна хмеля. Я снова пьяный, снова тошнит и снова ненавижу весь мир. Эта нелепая женщина со святым именем становится вдруг олицетворением зла, порока, лжи, предательства. Даю ей пощёчину. – Я не расслышал, как тебя зовут, чучело??? – ору я.

– Света, – шепчет она испуганно, но видно, что ей не привыкать.

Бью уже кулаком, не сильно, но губу разбиваю. Дамочка утирает кровь, в глазах мольба.

– Отпустите меня, пожалуйста. Пожалуйста. Меня дочь ждёт. Пожалуйста.

– Останови!!! – прошу я Кирилла, и тот снова бьёт по тормозам. Машину крутит на скользкой дороге, прижимает к бордюру.

– Иди к дочке, сука, дерьмо вся твоя исповедь!!! Понятно, что сосать – не гайки точить. Бедная она. Вали на завод работать. – Выпихиваю её из машины, она падает, пытается встать, но поскальзывается и снова валится на колени. И так и застывает, скрючившись и закрыв лицо ладонями. Выбрасываю сумочку, из неё высыпаются расчёска, помады, деньги.

– И имя смени, триппер ходячий, – я закрываю дверь, – поехали!!!

Кирилл подаёт мне ещё одну бутылку шампанского.

– Ну, ты и придурок, – говорит он, – всё-таки правильно, что ты не пил столько лет. Ты пьяный страшен. Куда едем?

– По фиг. Туда, где наливают.

Оглядываюсь, но одинокая рыдающая фигурка уже давно скрылась из виду. Знаю, что будет стыдно, но это будет потом, а сегодня show must go on.

– Надо было ей денег дать, – говорю я.

– Вернуться?

– Ладно, почтой вышлю.

Следующая остановка – «Ночнушка». Пролетарский клуб с люмпенской публикой и ужасной музыкой. Но он ещё работает и там есть спиртное. Больше нам ничего не нужно.

Пьём уже водку, закусывая одним салатом на двоих. Народ танцует вяло, всё таки уже четыре часа. Кто-то спит, положив голову на столик, парочки тискаются по углам. С первой же рюмки проваливаюсь в пьяный омут. Кружится голова, слипаются глаза. Я устал пить. Кирилл на удивление свеж. Он постоянно толкает меня, чтобы я не уснул.

– Смотри, какой чувак прикольный, – он кивает головой в глубину зала.

– Хрен с ним. Где прилечь можно?

– Да посмотри – вылитый пингвин.

Меня словно током бьёт. Пингвин? Это судьба, это карма и никуда не деться от неё. Даже глубокой ночью, в забытом богом месте меня находят мои неприятности. Ну что ж, я готов. И сейчас я готов более, чем когда – либо. Поворачиваю голову и вижу, что к выходу, лавируя между столиками, дефилирует странное существо. Вылитый Де Вито из фильма про Бэтмана. Пингвин. Короткие ножки, семенящая походка, длинный чёрный пиджак, белоснежная рубашка. Большой живот и гордо поднятая голова. Рядом, взяв его под руку, цокает каблуками девица, явно из местных проституток.

– Сиди, я на секундочку, – говорю Кириллу и иду наперерез парочке. Меня качает, но я упорен. Догоняю их почти у двери, хватаю «пингвина» за плечо.

– Можно Вас? – «Пингвин» поворачивается и я посылаю ему классический апперкот, вложив в удар всю силу. От такого удара он должен был лежать со свёрнутой челюстью, но… я не понимаю, что происходит. Кулак словно прошёл сквозь его голову, или он увернулся, или не знаю что. Меня по инерции бросает вперёд, лечу на пол, бьюсь плечом об открытую дверь. Вижу, что ко мне бежит с одной стороны Кирилл, с другой – клубный вышибала. «Пингвин» смотрит изучающим взглядом. У него странные зрачки – чёрные, глубокие и… мёртвые. Как полированный камень. Он слегка улыбается и мне мерещатся клыки, я уже не понимаю, где реальность, где пьяные фантазии. Страх заползает в меня и, если не справлюсь с ним сейчас, он вырастет до размеров паники.

Этот упырь уведёт девчонку и выпьет её в подворотне. И заколет потом как свинью. Нужно что-то делать. Кирилл перехватил вышибалу и что-то объясняет ему. Народ заинтересованно смотрит на нас. Драка. Все ждут драку. Конечно, это самое любимое развлечение пролетарских отпрысков. Будет вам драка. Я принимаю единственное правильное решение. Встаю – меня качает от выпитого, от страха, от падения. Я подхожу к парочке. Пингвин спокойно разглядывает меня, даже не сменив позу. У девушки остекленевший взгляд, наверное, под кайфом. Бью девушку сильно, но аккуратно, чтобы ничего её не сломать. Она падает как подкошенная. Бросаю прощальный взгляд на упыря и опускаюсь на колени, защищая локтями голову. Сейчас будет драка, и бить будут меня.

Но я спас девушку. Теперь он её никуда не уведёт. А для меня становится традицией спасать проституток, разбивая им лица.

Головная боль, сушняк, музыка, запах жареной картошки, смех и голоса – всё это разбудило меня одновременно. Я снова попал в этот жестокий мир, не дающий поблажки тем, кто перебрал намедни. Сразу нахлынула тошнота, во рту привкус умершего три дня назад хомячка, тело отказывается подчиняться. Надо мной в вате облаков летает нарисованный ангелочек с луком и пиписькой. Рядом со мной безобразно голая женщина, бесцеремонно вырванная из «Хастлера» и распятая на стене. Беспомощно закрываю глаза, чтобы снова вернуться в мир грёз, но меня обратно не принимают, и выталкивают всеми силами в жуткую реальность.

– Мы как компостная яма. – Узнаю голос Кирилла, но где я нахожусь – для меня загадка. Судя по мягкой постели я в безопасности. Надеюсь. Кирилл скорее всего на кухне, так как слышен звон посуды.

– Мы собираем дерьмо со всего мира и представляем его конфеткой, – продолжает Кирилл, – празднуем дни рождения в МакДональдсе, закусываем «Метаксу» солёными огурцами, каждый бомж одет в Дольче и Габана, Гуччи и Шанель, сшитые вьетнамцами в наших общежитиях. Мы слушаем блатняк в крутых спортивных тачках, поём рэп на русском языке, бутерброды называем гамбургерами и Новый Год отмечаем с Сантой, забыв про нашего родного Деда Мороза. Мы вознесём до небес любое говно и обесценим мировой кул. Тошнит уже от всего, я целыми днями варюсь в этой провинциальной помойке… Наливай, зальём горе.

От упоминания о выпивке меня мутит, желудок сжимает холодный кулак, пытаясь выжать из него последние соки. Пытаюсь встать. Глаза постепенно наводят резкость, вижу свою одежду, разбросанную на полу. Сосредоточенно и упорно одеваюсь и иду на голоса и запах еды.

– Где я? Кто эти люди? Где мои вещи? – вопрошает вместо меня Кирилл. – Живой, бедолага?

На кухне кроме Кирилла ещё двое – девица, которую я отправил в нокдаун, и незнакомый тип в строгом костюме, при галстуке и даже с платочком в нагрудном кармане.

Девица помешивает в сковороде картошку. Тип держит рюмку, приготовившись пить. Оба встречают моё появление секундным замиранием и любопытными взглядами.

– Похмелиться? – спрашивает Кирилл и плещет в рюмку водку.

От одной только мысли о спиртном желудок бунтует и я, не успев извиниться, скрываюсь в сортире. Наверное, только наш менталитет мог догадаться строить туалет рядом с кухней. Чтоб недалеко бегать и не надолго прерывать процесс. Блевать нечем, обходится спазмами и каплей желудочного сока. Перебираюсь в ванную, выдавливаю на палец зубную пасту, долго пытаюсь удалить следы хомячка.

Плохо. Пить плохо. Но, как не странно, забылось всё, что меня тревожило. Пусть на короткое время, но я избавился от проблем.

Возвращаюсь на кухню умытым, причёсанным и пахнущим каким-то одеколоном, найденным на полке. Сразу предупреждаю, что тот кто предложит мне выпить, будет предан анафеме и немедленно казнён.

– Станислав, – крепко жмёт мне руку тип, – Славик. Оклемались?

– Простите, мы нигде не пересекались? Лицо знакомое. – Я где-то видел этого Славика. Лицо знакомое, но не более. Не могу вспомнить, пропил вчера последнюю память.

– Пересекались. Вчера, вернее, сегодня…

– Он тебя спас от линчевания, – вставляет Кирилл, – если бы не Славик, тебя бы затоптали и сдали твой трупик ментам.

– Спасибо, – киваю типу. – А чем закончилось? Ничего не помню. Абсолютно. Я, если честно, не помню даже с чего началось.

– Вот начало, знакомься – Карина, – говорит Кирилл.

Не знаю, куда прятаться от стыда. Как я мог звездануть по такой милой мордашке?

– Я это…простите. Я Вас не сильно? Сам не знаю, что на меня нашло.

В памяти всплыло лицо «пингвина».

– Я Вас приревновал…

– Забыли, – голос у Карины с хрипотцой, – мальчики, давайте тарелки. Картошка готова.

– Я не буду. Вчера накушался, – говорю я. – Кстати, а где я? Кто хозяин квартиры?

Все смеются.

– Я хозяин, – отвечает Кирилл, – ты же у меня после ремонта не был?

– А зачем тебе на потолке мальчики с пиписьками?

– Дурак. Это херувимчики. Ты вообще спал в комнате для интимных утех.

– Понял. Мальчиков утешаешь?

– Будешь бутерброд? Хлеб, намазанный маргарином, политый подсолнечным маслом, с кусочками жареного сала. Можно сгущёнкой сверху…

– Сволочь, – желудок от такой перспективы снова заходится в истерике и я укрываюсь в туалетной комнате, пытаясь избавить себя от всяких воспоминаний о вчерашнем дне. Пить – плохо.

– Пока вы завтракаете, я покину вас, – говорю, – я, наверное, никогда больше не буду завтракать. Где телевизор?

– Первая комната слева по коридору, – Кирилл уже с налитой рюмкой, – иди уже, не порть нам настроения своим видом.

Пока компания шумно завтракает, я клацаю пультом от огромной плазмы на полстены. Что-то последнее время меня я равнодушен к телевидению. Телевидение опускает планку всё ниже и ниже, подстраиваясь к среднестатистическому туповатому обывателю, бессмысленно сидящему на диване с бутылкой пива, заворожённо наблюдая за мельканием картинок на экране. Листаю один из глянцевых журналов, небрежно разбросанных на столе, но, не найдя в них обнажённой натуры и рекламы нижнего белья, теряю к нему интерес.

Кирилл на кухне поднимает тост за знакомство. Когда они уже наедятся?

Звоню Светлане – номер не отвечает. Что произошло с моей жизнью? Покинут, никому не нужен, одинок, избит, напуган, чертовски устал. Всех событий, что произошли за это короткое время, мне хватило бы на долгие годы, чтобы разнообразить своё существование. Интересно, что там с дачей Бормана? Неужели ещё не нашли? Я даже не знаю, что говорить следователю. А то, что узнают обо мне, нет никаких сомнений, столько людей знало, что он меня ищет. Выйдут на меня, как пить дать. И что я им скажу? Что пока я спал, они все умерли? Кто мне поверит? Ещё и Светлана сгинула.

– Не заснул? – я вздрагиваю от неожиданности. Кирилл заглядывает в комнату. – Пошли, гостей проведёшь.

– Что, уже уходят? А как они тут…?

– Потом расскажу, – шепчет Кирилл, – давай, выходи.

Девушка в прихожей натягивает сапог, ловко балансируя на одной ноге. Славик в длинном пальто протягивает мне руку.

– Так и не пообщались. Ну, ничего, надеюсь встретимся.

– Надеюсь, – говорю, но особого желания встречаться нет. Есть что-то неприятное в его взгляде, пугающее и завораживающее, как у удава. Он смотрит в упор, не моргая и сжимает мою кисть так, что у меня хрустят костяшки.

– Вы меня извините, – обращаюсь к Карине, – я не могу объяснить свой поступок. Себе могу, а Вам нет. Не поймёте.

– Пойму, я и не такое видела. Пьяные мужчины – самые омерзительные и непредсказуемые существа на свете. Я Вас прощаю. Сегодня Вы очаровательный и милый. И такой беззащитный. Телефончик оставить?

Она выуживает из сумочки розовую визитку с сердечком, именем Карина и телефоном. Имя начертано витиеватыми каракулями с завитками и петельками.

– Не обещаю, что позвоню.

– Это не страшно. У меня этих визиток – ящик дома стоит.

Несмотря на хрипотцу в голосе, она довольно симпатична. Может и позвоню когда-нибудь – думаю я и прячу визитку.

– Не деритесь с девушками, они этого не любят.

Наконец, они уходят.

– Кирилл, что это за компания, что они здесь делают?

– Лучше не спрашивай. Ну ты вчера дал.

– Ты ничего не понимаешь.

– Ну, почему, понимаю, от водки крышу снесло. С непривычки.

– А кто это тип?

Кирилл удивлённо пялится на меня.

– Ты совсем ничего не помнишь? Понятно. Помнишь, как ты эту девицу уложил с правой?

– Это помню.

– А что дальше?

– Меня били? – срашиваю с надеждой.

– Не успели. Ты сам вырубился. Толпа кинулась, но было поздно – ты уже мирно спал. Вышибала тебя хотел попинать перед тем, как вышвырнуть в сугроб, а тут как раз этот Славик. Дай бог ему здоровья. Сразу всё порешал, денег дал кому надо, чтоб ментов не вызывали. Барышня в ауте, ты тоже. Мы со Славиком погрузили вас ко мне в машину и приехали домой. Славик сзади ехал. Вот здесь и оказались. Еле вас в лифт погрузили. Карина оклемалась, а ты так до утра и отдыхал. Я с тобой больше не пью. Тётку из машины выбросил.

– Да, – вспоминаю события ночи, – было дело. Виноват.

– Идиот ты. Кофе будешь?

– Попробую, может отпустит.

– Как твоя работа с Воксом? Так и не рассказал, – спрашивает Кирилл, колдуя с туркой. По кухне расплывается аромат свежезаваренного кофе. Настоящего кофе, а не того, что в магазинах продают.

– Где ты берёшь кофе?

– Друг присылает из Колумбии. Рассказывай, не отвлекайся.

– Долго рассказывать, лучше скажи, откуда ты знаешь Михаила из Вокса?

– Познакомились на какой-то презентации, не помню уже.

– Ты хорошо его знаешь?

– Имя вроде знаю, больше ничего не знаю. Он интересовался фотографами местными, вот я тебя и посоветовал. Что-то не так?

– Всё так, только после этой работы у меня вся жизнь под откос пошла. Я думал, ты с Мишей этим давно знаком.

– Откуда? Я его только раз видел и всё. А что он тебе дался? Работу сделал, деньги получил.

– Помнишь, как Штирлиц из спичек ёжиков складывал? Вот и я пытаюсь понять, какой ёж меня втянул в эту историю. А началось всё с него. С Михаила треклятого. Не может жизнь простого фотографа превратиться в дешёвый многосерийный экшн. Чую, что кто-то пишет сценарий. И до конца ещё далеко. И концовка будет трагическая. Например, герой погибает, спасая любимую. Или погибает в схватке с мировым злом. Но гибнет однозначно, для эффекта, чтоб зритель проникся.

– Что за бред? – Михаил открывает холодильник и достаёт пиво, баночное, в изморози. – Будешь? Тебя сразу попустит.

– А, давай, всё равно сорвался уже.

Пиво холодной волной омывает мой мозг, снимая тяжесть и головную боль. Желудок успокаивается и мир становится снова красочным и дружелюбным.

Я опять звоню Светлане – абонент недоступен. Набираю Ленке. Трубку снимает Игорь.

– Как вы там? – спрашиваю.

– Хреново, Ленка всё рвётся в ментовку сдаваться.

– Где она? Скажи, что не нужно. Ментовка только усугубит. Думаю, их ещё не нашли, тогда и придёт время. Вам бы уехать из города. Вы хотели в Испанию ехать…

– Да никто уже никуда не едет.

– Зря. Ладно, я заеду ещё сегодня. Береги Ленку, у меня кроме неё никого нет.

Поговорив с Игорем и распрощавшись с Кириллом, я еду домой. Хочу горячую ванну, телевизор и спать.

Такси везёт меня по заснеженному городу. Я смотрю на знакомые улицы, словно не был здесь много лет. Вечная суета и ночной образ жизни пожирают детали, узоры и мелочи. Окружающий мир становится схематичным, как карандашный набросок. Ты знаешь, что здесь стоит дом, и не остановишься, чтобы рассмотреть лепку над окнами, фризы, консоли, фикус в окне, кота, сидящего в открытой форточке. Знаешь, что здесь стоит клён, и резные листья, переплетения веток, солнце, играющее в кроне сольются в зелёное пятно, в небрежный мазок на холсте улицы. Люди становятся статистами без лиц и судеб.

А сейчас я наслаждаюсь красотой моего города, каким бы загаженным и не ухоженным он не был, схватываю нюансы, краски и штрихи. Меня так проняло, что я выхожу из такси за несколько кварталов до дома и решаю прогуляться. Город усиленно готовится к Новому Году. Деревья обматывают гирляндами, через каждые сто метров ёлочные площадки, столбы обклеены рекламой детских представлений. Мне улыбаются две девушки в ярких шапочках, школьники, побросав портфели, играют в снежки, мамаша с карапузом пытаются слепить снежную бабу. Всё мелькает в глазах чёткими снимками. Зачем я фотографирую грязь и помои? Вот она – настоящая реальность во всей красе. Даже бомжи, роющиеся в урнах, выглядят не так обречённо.

А то, что фотографирую я – страшный сон, интересный разве что маньякам и психиатрам. Может, хорошо, что у меня всё это украли, весь негатив, скопившийся в закромах. Возможно, накопившись до критической массы он и повлиял на мою жизнь, втянув меня в сюрреализм происходящих со мной событий.

До дома остаётся каких-то сто метров. Что-то начинает тревожить меня. Я не пойму, что, но замедляю шаг и, наконец, останавливаюсь. Нехорошее предчувствие комком оседает в желудке, потеют ладони.

Не будем рисковать. Закуриваю, стою недолго, затем разворачиваюсь и иду обратно. Не знаю, почему я так поступил, возможно увидел что-то, что подсознательно забило тревогу в моей голове, возможно – первые симптомы паранойи. Но то, что я поступаю правильно, у меня нет никаких сомнений. От греха подальше. По идее, меня могут искать люди Бормана – старшего, милиция, вампиры, убийцы вампиров, инопланетяне, карлики-людоеды, масоны, инквизиция. С моим нынешним счастьем, я мог перейти дорогу кому угодно, даже не подозревая об этом.

Звоню Звягинцеву, нужно пощупать ситуацию, хотя если бы стало известно о бойне на даче, он бы меня уже известил.

– Привет, – говорю ему, – ты на работе?

– Где же ещё? Слушай, я сейчас занят, – голос у Звягинцева недовольный и резкий, он явно хочет от меня отделаться, – давай в пять часов на Иване. Пока.

Стою в недоумении. О каком Иване он говорит? Смотрю на часы – десять минут третьего. Времени – вагон. Идти домой страшно. Возможно, там кто-то громит новый компьютер и ворует коллекцию спичечных этикеток, чтобы совсем доконать меня. А может, какой-то придурок сидит в кресле, наставив на дверь дуло пистолета, чтоб грохнуть меня, как только я открою дверь.

Захожу в полупустое кафе? Сначала заказываю кофе, но потом вспоминаю, что я теперь человек пьющий, беру сто пятьдесят водки, пару бутербродов и сок. Иван. Кто такой Иван? О каком Иване говорил майор? Понимаю, что это было что-то вроде пароля. То, что должны знать мы оба и не знать остальные. Но у меня нет знакомых Иванов. Перезванивать бесполезно, если уж он шифруется, то ничего другого я не услышу.

Выпив, чувствую себя лучше и тянет на подвиги. Знакомо такое состояние со времён пьяной молодости, когда руки чешутся, и море по колено. Только остатки логики не допускают того, чтобы я ехал домой. А жаль, я бы им показал, как чужое имущество портить. Затем нахлынула жалость к себе. Добавляю ещё сто и уже хочется рыдать над тем, во что превратилась моя жизнь. Полная пустота и безысходность. Прошлое стёрто, чьи-то пальцы лапают любимые лица на похищенных фотографиях.

На хрен Иванов. Может, просто взять, да повеситься? Или зайти сейчас в аптеку, купить сто упаковок слабительного и сдохнуть от жесточайшего поноса. Следом за жалостью и депрессией появляется злость, здоровая и жизнеутверждающая. Это такое настроение, которое мне нравится и которое сейчас необходимо.

Иван. Вот майор, головоломщик. О чём он говорил? Куда мне нужно ехать? Где быть в пять часов? Что-то проскакивает в памяти, но поймать за хвост эту мысль не могу.

Выхожу на улицу, меня слегка покачивает, но это не страшно. Перед Новым Годом покачивает многих на улице. Бреду несколько кварталов, как зомби. Мысли в голове путаются и пытаются сбежать в ненужном мне направлении. Морозный воздух делает своё дело. В мозгах проясняется и снова выплывает загадочное имя – Иван.

Мои размышления прерывает звонок. Смотрю, кто звонит и не верю глазам – Светлана. Светка, Светочка.

– Да, привет, пропажа.

– Здравствуй, милый.

– Что случилось? Где ты?

– Мне нужна твоя помощь.

– Любая, всё чем смогу. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, прости, не могу говорить. Завтра встретимся?

– Конечно. Где, когда? Алло…

Понимаю, что меня уже не слушают. Да какого чёрта? Сплошная конспирация. Ладно, сейчас меня волнует место встречи с майором. Чувствую, что ответ совсем рядом, стоит только протянуть руку на нужную полку. Но где эта полка в моей памяти? Иван, Иван, Иван… Уже четыре, остаётся час, а я даже приблизительно не представляю, где этот Иван. Это должно быть из нашего детства или юности, когда мы общались очень плотно, можно сказать, дружили. Школа? Двор? Спортивная площадка на поляне? Где мы ещё тогда гуляли? Пустырь, но на его месте уже давно микрорайон девятиэтажек. Это точно, где-то рядом с домом, где прошло моё детство. Может, на месте вспомню. На такси доеду минут за пятнадцать. Выхожу на дорогу и выставляю руку. Сразу же возле меня тормозит «жигулёнок». Называю адрес, водитель кивает головой, приглашая садиться. Пенсионер, с костлявыми пальцами и носом в синих прожилках.

– Вот, пенсии не хватает, так подтаксовую, – словно оправдывается он.

Мне наплевать на его проблемы, и я уставился в боковое окно, наблюдая, как город вступает в вечер. Зажглись окна и витрины магазинов, засверкала реклама.

– Вы, если куда ехать нужно будет, звоните, я завсегда. В лучшем виде доставлю и денег не деру, не то, что эти таксисты. Я по-божески. Мне много не надо – бензин отбить да на хлебушек.

Водитель суёт мне под нос клочок бумаги с написанным от руки телефоном. Под номером написано – такси, Иван Трофимович, круглосуточно. И здесь Иван.

И тут меня пробивает – я понимаю, о чём говорил Звягинцев. Конечно же, об Иване.

В студенческие годы, когда карманных денег хватало только на пиво и сигареты, кататься на такси считалось непростительной роскошью. Кто-то подсказал нам один трюк. Для этого нужна была картонная коробка, желательно от техники и пара кирпичей. Нагулявшись по городу, мы подбирали на мусорке коробок, клали в него чего-нибудь потяжелей. Такси с шашечками мы не тормозили, а останавливали частников. Коробок клали в багажник и ехали к дому с проходным подъездом. Был у нас такой совсем рядом с нашим домом. По пути обсуждали, что нужно забрать ещё и телевизор, как бы его довезти, не разбив и тому подобную чепуху.

Приехав на место, говорили, что сейчас погрузим телевизор и поедем дальше. Шли в подъезд и исчезали навсегда, оставив в качестве залога коробок с кирпичом.

Вот это у нас и называлось – «прокатиться на Иване».

Всё ясно, что ничего не ясно. Майор будет ждать меня по ту сторону подъезда. Что за шпионские страсти? За мной следят? Он сказал в пять, значит, при таком раскладе нужно быть ровно в пять, не раньше и не позже. Оглядываюсь назад, но за нами идёт поток машин и вычислить слежку, если она есть невозможно. Ну что же, подыграю. Прошу водителя остановиться возле рыночка, покупаю букет гвоздик. Прошу не спешить, без объяснений говорю, где мне нужно быть ровно в пять часов. Обещаю двойной тариф. Дедуля понимающе кивает с улыбкой заговорщика. Ни хрена ты, старая перечница не понимаешь, крути баранку. Ровно в пять выхожу из машины и не спеша, поглядывая на окна, захожу в подъезд. Краем глаза замечаю, остановившуюся следом за нами, иномарку.

Точно, следят. Зайдя в подъезд, ускоряюсь и уже пулей вылетаю во двор. У стоящего напротив подъезда «Опеля» открывается дверца и я не раздумываю залезаю внутрь.

Сидящий в машине Звягинцев прикладывает к губам указательный палец, показывая, чтобы я молчал. Выезжаем на проспект и теряемся в потоке машин. Едем молча, наконец, заезжаем в проезд между гаражами. Майор кивает мне, чтобы я пересел назад и показывает на пакет, лежащий на сиденье. Пересаживаюсь, вынимаю из пакета джинсы, свитер, куртку, ботинки, кроссовки. Даже вязаную шапку. Вопросительно смотрю на майора. «Переодевайся», – читаю в его глазах.

Раздеваться – одеваться на заднем сидении автомобиля нелегко. Даже для Гудини. Но я справился, вещи сложил в тот же пакет, предварительно переложив всё из карманов. Моя новая одежда странно пахнет, будто только из химчистки.

Майор выходит, хватает мои шмотки и относит в мусорный бак. Садится за руль, и только проехав пару кварталов, говорит:

– Как тебе прикид?

– Я не понял, у меня там футболка одна сто баксов тянула. Что происходит? Что это за шмотки?

– Сэконд – хэнд. Как размерчик? Угадал?

– Ты больной? Зачем этот маскарад?

– Угасни, – в голосе Звягинцева проступают металлические нотки. – Закрой рот и слушай. Ты весь напичкан жучками. За тобой следят и тебя прослушивают. Круглосуточно.

– Кто?

– Не перебивай. Я тебя сейчас отвезу на квартиру. Пересиди там недельку. Пока я порешаю вопросы. Сейчас ничего тебе не объясню и не расскажу, так что лучше и не спрашивай. Вот тебе ещё, – он достаёт из кармана старый-престарый Сименс, ещё с чёрно-белым экраном. – Там в книжку вбит только один номер. Мой. Больше с этого телефона никуда не звони. Всё ясно?

– Ничего не ясно. Что происходит? Ты выбросил мои любимые Левайсы, которые мне…

– В джинсах обычно не хоронят. Так что, всё равно бы их выбросили. Я ему жизнь спасаю, а он про джинсы…

– Да пошёл ты…, надоело всё. Высади меня. Идите вы все в жопу. – Я не на шутку разозлился. – Или ты мне расскажешь всё, что знаешь, или…

– Или что? – Мне не нравится взгляд Звягинцева. От таких взглядов у меня начинается озноб и дрожь в ногах, но не сейчас. Сейчас мне всё равно. Хочу скорейшей развязки.

– Или всё. Давай, выкладывай, или пристрели меня прямо тут, ясно?

– Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Не хочу.

– Про Бормана?

Чёрт!!! Да они всё знают. Я молчу. Пусть сам скажет.

– Ну, давай, выкладывай. Я думал, тебя уже закопали на пустыре. Ты знаешь, что тебя ищет весь город? Борман-старший совсем с катушек съехал. Тебя ищет убойный отдел. Там твоих пальцев предостаточно, чтоб засадить тебя. Срок не имеет значения, потому что тебя бы ещё в КПЗ на заточку посадили. Когда ты позвонил, я подумал, что связь с тем светом наладили. Как ты ещё домой не попёрся?

– А что там?

– Понятия не имею. Но то, что тебя ждут там все, кому не лень, никаких сомнений не вызывает.

– Во, блин, я почувствовал кишками, что там меня ждёт кирдык.

– Чувствительный ты наш. Но и это ещё не всё. Тебя ищут те парни…

– Какие парни? Из фургона?

Звягинцев кивнул довольно убедительно.

– А им я зачем?

– Встретишь – спросишь. Утолишь любопытство.

– А кто меня прослушивает?

– Они же.

– И что тогда им меня искать? Они в любой момент меня могли найти.

– Я не знаю, может время не пришло. Ты перешёл из ранга пешки в ранг ладьи, а то и повыше. А это уже большая ответственность. Ставка не известна – вот в чём беда.

– Да, у меня один выбор – кому лучше сдаться?

– Нет, пересидишь, а мне тут кое-что нужно выяснить. Может, я тебя вытащу из этой мясорубки. Ты что, пил? Все окна запотели?

– Не то слово. Лакал.

У Звягинцева от изумления аж челюсть отвисла.

– Ну, тогда им тебя не взять. Живьём. Помню я твои похождения.

– Я «пингвина» видел.

– Какого пингвина?

– Помнишь, я рассказывал?

– Точно, рассказывал. И что?

– Он не человек.

Звягинцев саркастично поднял бровь.

– Я его бью, а ему хоть бы хны. Он вампир. Клянусь.

– Ты действительно веришь в вампиров?

Вопрос попал в точку. Тот вопрос, который я должен был задать себе с самого начала. Верю ли я в вампиров? Наверное, нет. А может, да. Но, если да, то вампиры эти не мистические твари в цилиндрах, в плащах с красным подбоем, спящие в гробу. Я их воспринимал, как каких-нибудь маньяков, либо хищников – кровопийц типа большой комар, либо вообще просто словом. Просто словом, ничего не значащим.

Если они и убивали людей, то ничем не отличались от обкуренных водителей, придурков – гопников и других элементов, несущих в себе угрозу мирным жителям. И никакой мистики. Да на производстве гибнет людей в десятки раз больше, чем от вампиров, если они вообще существуют. Верю ли я вампиров? Хороший вопрос. Верю ли я в Бормана, разыскивающего меня, чтоб оторвать башку – вот самый актуальный вопрос на сегодняшний день. А от вампиров мне не холодно, не жарко.

Когда-то, на заре видео, насмотревшись ужастиков, я пытался представить, что бы со мной случилось, если бы я увидел вживую вампира, зомби или Фредди Крюгера, например. И так и не представил бы. То, что не сошёл бы с ума – это точно. Может, просто бы испачкал штаны, не более. Потом бы я подтасовал бы под него логическое обоснование, нашёл бы для него нишу в реальной жизни, всё бы объяснил и понял. Если бы, конечно, это киношное чудо не сожрало бы меня раньше.

Так что, верю я в вампиров или нет – это неважно. Они в моём разуме уже заняли определённую полку и не вызывали во мне особого трепетания.

– Я не знаю, верю я или нет, но мой кулак прошёл сквозь него и даже краем не зацепился. И рожа его мне не понравилась.

– Ясно. Пьянь. Поехали.

Мы приехали на окраину, в район, застроенный домами дореволюционной постройки с выпадающими кирпичами, перекошенными стенами, крышами, крытыми ржавой жестью, деревянными сгнившими балкончиками. Заезжаем во двор с множеством дощатых разнокалиберных самопальных сарайчиков и кучей мусора под забором.

Во дворе на доминошном столе бухают аборигены. Завидев выходящего из машины Звягинцева, они притихли и уважительно поздоровались. Майор отвёл одного в сторонку, поговорил с ним, сунул что-то в руку и вернулся ко мне.

– Выходи, пойдём, хоромы покажу.

Квартира, на удивление, была чистенькая, хотя и со старой мебелью, допотопным телевизором «Берёзка» и плюшевыми шторами на окнах.

– Располагайся. Там, на кухне, холодильник, сейчас Пашка тебе жратву принесёт. Пашка нормальный, если что нужно – говори, он сделает. И не трепло. Мой информатор, стукач. Но безобидный. Дашь ему на пиво. Деньги есть?

– Полно, – отвечаю я. И правда, в карманах почти тысяча долларов, так и не пропитых. – А что мне со старым телефоном делать? Мне должны позвонить.

– Говори меньше минуты. И думай, что говоришь. А лучше – у Пашки домашний телефон есть. Он на первом этаже живёт. Всё, посуду не бей, об шторы бычки не туши, девок не води. Я уехал. Мне звони, только если что-то экстренное случится. Я тебя сам найду. Не вешай нос, всё наладится.

– У меня одна один вопрос – Ленка.

– С Ленкой всё будет нормально. Не переживай, она вне игры и никого не интересует. Я тебе обещаю. Я знаю побольше твоего, так что верь мне.

– Кто эти, из фургона?

– Понятия не имею. Но по тому, как перед ними стелятся, думаю, какой-нибудь гэбэшный засекреченный отдел. Ничего конкретнее сказать не могу. Хватит вопросов. У меня нечем на них ответить. Да, самое главное, чуть не забыл. Иди сюда.

Он подводит меня к старому двустворчатому шифоньеру с зеркалом на двери.

– Смотри, – майор открывает дверцы и я вижу пару плечиков на перекладине, шляпу, висящую на крючке, паутину в углу.

– Ну, шляпа.

– Сам ты шляпа, – он тянет за крючок, прибитый к задней стенке. Лист ДВП отходит легко и за ним я вижу небольшое окно. Звягинцев открывает створки и в комнату врывается холодный влажный ветер.

– Отсюда можно перебраться на крышу. Дома стоят рядом, так что по крышам реально уйти. На каждом доме пожарная лестница. Это так, на всякий случай. Дверь бронированная. Легче стену выбить. Пока будут возиться с дверью, будешь уже далеко.

– Слушай, Звягинцев, а нафига тебе это всё нужно? Тебе что с этого?

– Тебе что-то не нравится? Могу позвонить Борману. Хочешь? То-то!!! Живи, пока живётся, и не задавай идиотских вопросов. Ни себе, ни людям. Я ушёл. Будь как дома.

Не успел уйти Звягинцев, как в дверь постучали. Открываю – на пороге стоит изрядно подвыпивший мужик.

– Меня Паша зовут. Это Вам, – протягивает мне супермаркетовский пакет.

– Спасибо, – забираю пакет и захлопываю дверь перед носом Паши. Сейчас не до него.

Снова стук в дверь. Опять Паша. Мнётся с ноги на ногу.

– Чего тебе? – спрашиваю.

– Ну, это, как бы, не помешало бы…, всё-таки старался… оно, конечно.

– Сейчас, – роюсь в кармане, выуживаю купюру. – Держи, брат. Прости, не подумал.

– Да, ладно. Спасибо. Ты не стесняйся, если что нужно, обращайся. Я в четвёртой квартире живу. Если меня не будет – бабе моей скажи.

– Обязательно. Прости, у меня проблемы.

– Понятно, что проблемы, – говорит он уже закрытой двери.

Есть не хочется. Запихиваю пакет в холодильник, даже не посмотрев, что там лежит.

Кухня большая, со старой газовой колонкой, старой, ржавеющей раковиной и двухконфорочной плитой. Стол, два табурета. Никаких полок, шкафчиков, ящичков. Отвалившийся кусок штукатурки обнажил рейки дранки. Уныло, как в старых коммуналках.

Зато комната напомнила детство. Диван – книжка был застлан ярким покрывалом с изображённой сценкой из жизни гарема. Одалиска, возлежащая в окружении фруктов, восточных кувшинов и прочей экзотики. Слуга склонилась над ней, обмахивая павлиньим веером. Один из шедевров цеховиков советской эпохи. Подобный был у моей бабушки. Чтобы сесть на диван, нужно было сначала закатить это чудовище с ярко – желтой бахромой по краям. Садиться на покрывало считалось кощунством и святотатством.

Посредине комнаты круглый стол, накрытый скатертью. Облезлые стулья с высокими спинками. Перекошенный комод, на котором стоит несколько фарфоровых статуэток. Побитые молью бордовые шторы на окнах. И плетеное кресло-качалка. Телевизор на столике с тонкими высокими ножками.

Это самый настоящий интерьерный соцреализм. Даже не восьмидесятых, а более древний, который я помню скорее подсознанием. Интересно, где Звягинцев нашёл такую антикварную свалку, чтобы обставить эти руины?

Я нахожу на подоконнике тяжёлую стеклянную пепельницу, ставлю её на пол возле дивана, а сам заваливаюсь прямо на ничего не подозревающую одалиску. Закуриваю, пуская дым в потрескавшийся потолок. Завтра нужно раздобыть сигарет – в пачке осталось три штуки.

Мысли беспорядочно роятся, я так устал, что не в силах сосредоточиться на чём-то одном. Поддаюсь течению – вспоминаю Свету, в слезах, с чужим организмом в мозгу. В области сердца собираются беспомощность, жалость и страх. Упоминание о раке всегда вызывало у меня подобное чувство, но сейчас оно стократ сильнее, потому, что это не гипотетический рак, которым болеет незнакомый мне человек, значащий для меня не более, чем имя, сочетание звуков и букв. Рак пожирает мою странную любовь. Я знаю, что это любовь, но совсем не такая, какая случалась со мной раньше – жаркая, страстная, бурлящая, но недолговечная лихорадка. Я, уже влюбившись, знал, что это не навсегда.

Света – совсем другое. Я мог не думать о ней, не вспоминать, меня не беспокоило то, что она не сейчас и не здесь. У меня такое впечатление, что она минуту назад вышла за хлебом и через минуту вернётся. Странная любовь. Наверное, моё очерствевшее, закалённое цинизмом сердце способно только тлеть. Но меня это вполне устраивало.

Позвони, мне тебя не хватает.

Я попытался представить её вампиром. Чушь какая-то. Вампиры. Бред. Это всё просто наваждение, чья-то больная фантазия. Игры взрослых людей в подростковые игры. Только игры зашли далеко. И я попал на передовую. И даже выбился в люди. Я теперь уже не пешка. Бери выше – ладья, мать её. А то и выше. Я даже не знаю, кто с кем играет, не знаю правил игры, не знаю ставок.

Звягинцев – сволочь. Не верю ему, зачем меня спасать? Да он первый засадил бы меня за убийство Бормана и его компании. И получил бы премию и грамоту от начальства. И конверт от несчастного, безутешного отца погибшего, жаждущего возмездия. Зачем я ему нужен? Опять вопросы. Вопросов тьма. Нужно составить список. Только где брать ответы?

По порядку – Михаил – большой знак вопроса. Хотя, возможно, просто стечение обстоятельств втянуло и его в эти игрища.

Вопрос два – закатываю рукав и смотрю на укус. Ранки затянулись, остались небольшие шрамики, ещё свежие. А что, если я укушен? И во мне живёт, дремлет вирус, который после моей смерти возродит меня вампиром. Кто вообще проделал во мне эти дырки?

Дальше – Матеуш-Тадеуш – Кибальчиш, или как его там? Почему он не получился на фото? Куда он исчез из клуба? Кто расправился с быками в Камильфо? Кто убил Бормана? Что означают эти грёбанные китайские палочки? Кто убивает девушек? Кто такой этот «пингвин»? Кто, зачем, при чём тут я?

Очень уютный диван. И пружины почти не давят. Я даже не понял, когда я уснул, на каком вопросе.

Пружины всё-таки давили. Просыпаюсь от ноющей боли в спине. Вспоминаю рекламу ортопедических матрасов. Лежать дальше невозможно. За окном ещё темно, смотрю на часы – пять утра. В прошлой жизни я только спать ложился в пять часов.

Ползу на кухню, вытаскиваю из холодильника пакет, принесённый Пашей. Провиант подобран грамотно, по-армейски – никаких излишеств, всё сытно, недорого и вкусно. Три банки тушенки, макароны, рис, картошка, консервы, сыр, масло, хлеб, кетчуп, апельсины. Пачка молотого кофе, сахар, соль. И замёрзший блок сигарет. Включаю газовую колонку – она ревёт, как сопло реактивного двигателя, но через минуту из крана бежит кипяток. Отлично, за отсутствием зубной пасты натираю зубы пальцем с солью. Приглаживаю ладонями шевелюру. Готово. Водные процедуры закончены. Побриться бы не мешало, но пока терпит.

А может, отрастить бороду, побрить голову и пусть ищут меня. Я бы себя сам не узнал.

С трудом нахожу посуду. Чайник, кастрюля и сковорода спрятаны в духовке. Чашки и тарелки в комнате в серванте, ложки – вилки в ящике кухонного стола.

Кофе, бутерброд и сигарета приводят меня в чувство. Высидеть неделю в этой заплесневевшей коморке я вряд ли смогу. Я задохнусь, меня задушит ночью одалиска, без всяких сомнений. Включаю телевизор. На удивление, он ещё сносно показывает. Пульта нет, кабельного нет. Только три канала, по которым идёт утренняя побудка для пролетариев. Сами смотрите такую пургу.

Одеваюсь и выхожу на улицу. Светает. Недовольный народ, подняв воротники, бредёт на работу. За углом слышу грохот проезжающего трамвая. Этот район знаю плохо, но в принципе, ориентируюсь. Профессиональным взглядом замечаю несколько интересных ракурсов. Где моя «Лейка»? Я оставил её дома на столе. Наверное, её уже нет. Или украли, или разбили. Но почему-то мне всё равно. «Лейка» – это из прошлой жизни. Прошло всего какие-то две-три недели с тех пор, как я побывал на вампирском шоу. А мне кажется, что всё это было очень давно, тысячу лет назад. Столько всего произошло, мне бы хватило этих событий лет на пять жизни.

Выкурив три сигареты, чувствую, что замерзаю и возвращаюсь в свою обитель. Есть не хочется, спать на таком диване опасно для здоровья, читать нечего, я уже молчу об интернете. Пепельница уже набита окурками, от кофе немеет язык. На улице уже совсем светло и я решаю прогуляться в округе, купить книгу или журнал, да и просто осмотреться.

Как только выхожу из дома, звонит телефон. Незнакомый номер, сначала колеблюсь, но затем отвечаю на вызов.

– Привет, милый, – от голоса Светланы у меня перехватывает дыхание. Только сейчас осознаю, как мне её не хватает.

– Привет, – отвечаю, – если ты сейчас бросишь трубку…

– Извини, я потом всё объясню. Мы сможем встретиться?

Звягинцев говорил что-то о прослушке. Если мой номер прослушивают, им ничего не стоит меня вычислить и вся конспирация накроется тазиком. Перезвонить ей с другого телефона? А если и её прослушивают? А её зачем? Чёртов параноик. А если?

– Не отключай телефон. Я сам тебя найду. Я люблю тебя.

Отключаю телефон. Вот головоломка. Как же мне связаться со Светой, чтобы нас не вычислили? Мысли роятся в голове, но ничего не могу придумать. Головоломка с двумя прослушиваемыми телефонами не решается.

Шпион-аналитик из меня никудышный. И когда я уже совсем отчаиваюсь, нахожу единственно верный вариант – позвонить на номер, с которого позвонила Светлана. Это не её номер, возможно, она тоже что-то подозревает. Звоню с телефона Звягинцева.

– Алло! – хриплый мужской голос раздаётся в трубке.

– Можно Светлану? Она только что звонила с этого номера.

– Через час на станции метро «Спортивная». Не опаздывайте.

– Свету позовите.

– До свиданья.

Еле сдерживаюсь, чтоб не швырнуть мобильник в стену. Ну и ладно. На «Спортивной», так на «Спортивной», всё равно я абсолютно свободен. Только бы не попасться на глаза доброжелателям. За час я и пешком дойду. Выбираю маршрут, стараясь избегать людных улиц.

– Заходите в следующий поезд и выходите на конечной. – Знакомый хриплый голос шепчет мне в спину. Хочется оглянуться, но не решаюсь, придерживаясь всех правил шпионажа. Вспомнились романы Богомила Райнова, которыми зачитывался в юности. Тайные агенты, микроплёнки, явки, вербовка, предательство. Вспомнилась детская игра казаки-разбойники – оставь след, чтобы тебя смогли найти.

Сажусь в электричку. Людей – полный вагон. Запах пота, кожи и одеколонов. Локти, сумки, бёдра и бюсты. Давно я на метро не ездил. И чего это народ катается? Вроде бы не час пик. Все должны быть на работе.

Выхожу на конечной, оглядываюсь, ищу хриплого. И вдруг вижу Тадеуша. Вот это сюрприз!!! Он кивком головы показывает, чтобы я шёл за ним. Выходим на улицу, смешавшись с толпой. Тадеуш садится на заднее сидение жёлтых Жигулей, припаркованных возле выхода метро, оставив открытой дверь. Ныряю следом, и как только я сажусь, машина трогается с места.

– Простите за этот цирк, но мы вынуждены так поступать. Нам приходится бояться даже собственной тени.

– Я слышал, что у вампиров нет тени.

Тадеуш улыбается, словно я удачно пошутил. Даже в мыслях не было шутить.

– Я не вампир.

– Мне плевать. Где Светлана?

– Она попросила меня встретиться с вами.

– Зачем вы мне нужны?

– Прошу вас, убавьте спесь. Вы хотите помочь Свете? У неё очень мало времени. Болезнь наступает. Головные боли, иногда помутнение рассудка. Бедная девочка…

– Чем я могу ей помочь? – От новостей становится не по себе.

– Света сказала, что говорила вам… что нужно освободить место. Тогда она сможет…

– Стать вампиром?

– Да, она не умрёт.

– Чушь. Мне надоели эти сказки, осточертела мистика. Вы – человек с сединой на висках, и несёте ахинею – вампиры, оборотни, упыри, бабки ёжки всякие. Я просто хочу увидеть Свету, пока она жива.

– Сегодня он должен выйти на охоту. Мы вам сообщим…

– Вы меня не слышите!!! – кричу я, – я не верю в вампиров!!!

– А вам и не надо верить. Давайте прогуляемся.

Мы заехали на окраину города, в новый микрорайон из рядами безликих, серых многоэтажек. Водитель – молчаливый дядька в норковой шапке и пуховике, останавливается возле пустого остановочного павильона, изрисованного молниями и свастиками. Мы с Тадеушем выходим из машины, водитель достаёт книгу и сразу углубляется в чтение.

Перед нами бесконечный тротуар, прямой как стрела, идущий вдоль печальных сонных домов.

Закуриваю и мы не спеша идём, хрустя подмёрзшим снегом, смешанным с песком.

– Я думаю, вам пора узнать побольше, для того, чтобы сделать выбор.

Я впервые могу нормально рассмотреть его. У Тадеуша слишком правильная осанка, словно швабру проглотил. Осанка военного, либо потомственного дворянина. Дворян у нас вырезали почти век назад, поэтому возвожу его мысленно в чин полковника в отставке. Аккуратная эспаньолка всё-таки наводит на мысль об аристократии. На нём чёрное пальто, остроносые ботинки, красный шарф. И тут напоминание о крови. Кровь на шее – символично. Короткие волосы с проблесками седины. Не хватает трости или старинного саквояжа. Он слишком элегантен для этого района города, да и по времени должен находиться где-то в начале двадцатого века.

Но самое впечатляющее – глаза. Чёрные, бездонные зрачки, завораживающие и пугающие.

– Вы говорите, что не верите в вампиров. Думаю, это не совсем верно. Вы просто боитесь верить. Ваш материализм сковывает сознание и цепляется за логику, чтобы отвергнуть всё, что может поколебать устои.

– Короче, – перебиваю его, – оставьте лекции. Давайте сразу к делу. Вы пытаетесь мне сказать, что вампиры существуют. Я этого не отрицаю – мне на это наплевать. Пусть себе существуют, только меня пусть не трогают.

– Не факт, не факт, – улыбнулся он, – вампиры реально существуют. Мало того, они есть в нашем городе. И я знаком лично с некоторыми. Хотя, назвать это знакомством, язык не поворачивается. Это всё равно, что корова скажет – я знакома с дояркой. Почему мы выбрали вас для этой миссии – потому что вы друг Светланы, но не это главное. Главное, что вас не смешит само упоминание вампиров. Вы их уже воспринимаете. И напускное неверие – лишь попытка выглядеть таким, как вся остальная масса людей, не прикоснувшаяся к этой тайне.

– Хорошо, что я должен сделать? – меня накрывает усталость и безразличие. Я готов поскорее сделать всё, что угодно, только бы меня оставили в покое.

– Один из вампиров выходит за рамки их внутреннего кодекса, подвергая опасности остальных. Он охотится, не соблюдая никаких правил, оставляя за собой трупы.

– Это те несчастные, которых находят с палочками для еды в сердце?

– Да.

– Но почему палочками?

Тадеуш широко улыбнулся.

– Палочки – аналог осинового кола. Пробив сердце жертве, вы лишаете её возможности после смерти стать вампиром. Я думал, вы догадались.

– А зачем тогда палочки в клубе? Палочки на даче Бормана?

– Я чего-то не знаю? Что за клуб и что за Борман?

– Клуб Камильфо. Вы меня там видели. И не просто видели, а спасли мне жизнь и здоровье.

– Прошу прощения, не пойму о чём вы. Я помню вас в клубе, но спасать – увольте. Не в моих правилах.

Я рассказываю о том, что случилось в клубе, об убийстве, о том, что меня чуть не посадили за это убийство. Рассказываю о китайских палочках, воткнутых в дыры от пуль в телах бормановской компании.

Он выглядит ничего не понимающим. И я ему больше верю, чем не верю. Но, если это не Тадеуш и компания, то, чёрт побери, кто? Всё становится ещё запутанней.

– Что вы делали в клубе, – спрашиваю я.

– Выслеживал…

– Пингвина? – перебиваю я.

– Какого пингвина? – и тут до него доходит и он смеётся так заразительно, что даже мне приходится улыбнуться.

– Это его я должен.… А разве вампира можно убить? – слово «вампир» сбивает меня с толку. Каждый раз, когда оно произносится, у меня появляется чувство абсурдности происходящего. Нельзя так серьёзно говорить о вампирах. Это всё равно, что с полной серьёзностью обсуждать похождения Буратино и верить, что они действительно имели место в реальной жизни.

– Смотря, что вкладывать в смысл слова «убить». И что вкладывать в смысл слова «жить». Оставим философию. Отвечу вам так, чтобы не запутывать окончательно – можно. Абсолютно всё имеет начало и конец.

– Только у одних конец больше, у других меньше.

– Где-то так, – ухмыляется он, – убить можно, но нужно знать нюансы. Которые я и хотел бы сейчас рассказать.

– Послушайте, если вы такой специалист по истреблению вампиров, почему бы вам и не заняться. Почему сами вампиры не грохнут его в тёмной подворотне?

– Всё не так просто. У них есть своего рода устав, кодекс, конституция, или как это называется – не знаю. Это свод правил, и одно из правил гласит – «вампир никогда не убьёт вампира». И они придерживаются этих правил беспрекословно.

– А вы? Вы же человек…

– Нет, друг мой, я не человек.

От того, как он это сказал, у меня мурашки пробежали по спине.

– А кто же тогда? Не вампир, не человек…

– Я – пёс.

– Такса или болонка?

– Скорее, бультеръер. У вампиров (меня опять коробит от этого слова) есть такая межвидовая градация – хозяин – сам вампир, свинья – все люди, потенциальная пища и псы. Псов можно назвать слугами, адъютантами, телохранителями, правой рукой. Мы являемся посредниками между миром вампиров и миром людей.

Он смотрит на меня с интересом, предвкушая моё замешательство, удивление, недоверие или ещё что-нибудь. Но у меня просто нет никакой реакции на эту информацию. Всё равно, что мне рассказывали бы сейчас как пройти на вокзал. Удивить меня всё сложней и сложней.

– То есть, вы типа мальчика на побегушках.

– Не пытайтесь меня обидеть. Откуда в вас такой сарказм? Мы сейчас по одну сторону баррикад.

– Никого я не пытаюсь обидеть. Интересно, вы сами согласились на такую почётную должность?

– Нет, конечно, никто меня не спрашивал. Мне было двенадцать лет. Я жил тогда в Клуже. Мой отец разорился, и меня забрали в услужение в счёт уплаты отцовского долга. Больше я свою семью не видел. Хозяин сделал меня псом, дав выпить своей крови. Это было, если мне не изменяет память, в тысяча семьсот сорок шестом году.

Во, заливает, думаю я, но челюсть непроизвольно отвисла.

– Значит, вам сейчас…

– Значит, да. Что, не выгляжу на свой возраст?

– Не знаю, я не видел никого вашего возраста. Вы думаете, мне интересны ваши сказки?

– Хорошо, – ухмыльнулся Тадеуш, – это нормально, я на вашем месте тоже бы не поверил. Ваше право. Скажите, вы хотите помочь Светлане?

– Я не онколог.

– Хватит!!! – Он посмотрел на меня таким взглядом, что у меня желудок свело. – Вы ведёте себя, как шут. Ваш плоский, дешёвый юмор меня утомил. Прощайте, но знайте, вы могли её спасти. Она умрёт в течение месяца. Шут и паяц!!!

Тадеуш разворачивается и идёт обратно. Не оглядываясь. Меня разбирает злость. Но, скорее на себя.

– Постойте!!! – кричу я вслед уходящему глотателю швабр. – Подождите.

Он останавливается. Поворачивает голову, смотрит, как я бегу к нему. Ненавижу его. Потому, что он прав. Перебрал я из цинизмом. Нужно было выслушать до конца.

– Вы много курите, – говорит он мне, когда я подбежал, – у вас нездоровая одышка.

– К чёрту. Вы мне не мама. Читайте мораль своему хозяину. Скажите, почему я? Почему вы не можете это сделать? Вы же знаете эту кухню. Как убить вампира. Пособие для чайников.

– Потому, что вы невнимательно меня слушали. Ни вампир, ни пёс не могут убивать вампиров. Это может сделать только человек. За это он сам становится вампиром. Занимает место убитого. Количество вампиров всегда постоянно.

– Стоп, я потом стану вампиром? Я не…

– Да нет же, вы передадите эту привилегию Светлане. Я потом всё объясню.

– А разве вампира можно убить? Он же уже мёртвый.

– Скажем так, отправить в рай. Для вампиров. У них тоже есть свой рай. И ад. Наверное.

– Хорошо, что я должен буду сделать? У меня нет опыта убийства. Не довелось.

– Ничего особенного. Просто вогнать ему в сердце кол.

– И всё? Так просто!!! – нервы сдают, начали дрожать ноги, как перед дракой. Сейчас до меня доходит, наконец, что это, скорее всего, правда. И мне придётся сделать это. Ради Светы. Для того, чтобы она стала вампиром и жила вечно.

– Это опасно?

– Опасно переходить улицу, опасно курить, опасно ночью гулять. Опасно дышать этим воздухом, пить и есть. Жить вообще опасно. Не волнуйтесь. Вы будете в полной безопасности, если не будете самодеятельничать.

– Не буду. Кем станет Светлана? В ней останется что-то человеческое?

– Она станет почти богом. Первое время, она будет мыслить, как человек. Но затем… ей станет чужда мирская суета, она вознесётся почти до совершенства. Людские дела просто перестанут для неё существовать.

– А как же тот кружок по интересам? Клуб вампиров.

– Это всё игры людей. Вампирам на это наплевать. Они даже не замечают их. Только когда нужно утолить жажду. Похоже на религию. Люди строят церкви, молятся, читают Библию, убивают друг друга на почве веры. А Богу всё равно, он даже не подозревает, что кто-то ему поклоняется. Ему это не нужно. Он спокойно существует без этого маразма, переросшего в бизнес и политику.

Я поверил ему. Я поверил во всё. Не знаю, что сломало меня, но я широко распахнул дверь в свой разум для богов – вампиров, псов и вообще всей этой чертовщине. Располагайтесь поудобней, сожрите мой мозг.

– Я согласен, – неожиданно для самого себя, говорю я.

– Я знал.

– Одно условие – я должен увидеть Свету.

– Ну что ж, это справедливо. По пути я расскажу всё, что нужно будет делать.

Света за эти несколько дней сильно сдала. Похудела, под глазами синие тени от усталости и головной боли. Но улыбка осталась такая же. Она обнимает меня, прижавшись лицом к плечу. Мне хочется расплакаться, но я держусь. Ещё не хватало на людях нюни разводить.

– Я тебя не видела, кажется, сто лет. Я так рада, что ты здесь.

Она отстраняется и смотрит мне в глаза так жадно, как смотрят на близкого человека, который либо уезжает очень надолго, либо приехал после долгой разлуки. Меня смущают такие проявления чувств, я всегда был сдержан, и приветствовал эмоциональную сдержанность у других. И комплименты ненавижу ни слушать, ни говорить.

– Мы могли бы встретиться раньше.

– Не могли. Они не останавливаются. Они убили Мастера и ещё несколько человек.

Мне вспомнился тот незадачливый «десантник» в кафе. Я представил, как ему забивают иголки под ногти, как он кричит, молит о пощаде. Вижу, как Мастера вешают в ванной комнате, выбивая из под ног табурет. Жуть.

– Как умер Мастер? – спрашиваю я.

– Сердечный приступ. Но мы знаем, что его убили. Осталось лишь всего лишь пятеро, и Тадеуш.

Света подходит к окну и смотрит на недавно начавшуюся вьюгу.

Тадеуш сидит в кресле, закинув ногу на ногу, непричастный, отстранённый, словно сторонний наблюдатель.

На кухне гремит посудой молчаливый шофёр. Его роль и место в нынешней драме мне пока не известны.

Конспиративная квартира оставшихся почитателей вампиров – небольшой дом в частном секторе, с перекошенным забором, парой деревьев на участке, сломанной качелей и грудой хозяйственного хлама в дальнем конце угла. Несмотря на непривлекательный вид, в доме тепло, есть газ, вода и даже канализация.

То, что мне рассказал Тадеуш по пути сюда, кое-что разъяснила, но больше ввергла меня в состояние постоянного выброса адреналина. Я с трудом представляю, как я справлюсь с поставленной задачей. Бить лица в пьяной драке совсем не то, что мне предстоит. Мало того, что мне нужно будет вбить кол, так ещё и отрезать потом голову. Бррр… От одной мысли у меня появляется тошнота и головокружение.

Света вытрясает таблетку из зелёной баночки, запивает её остывшим чаем.

– Опять голова болит…, я прилягу, – она уходит в другую комнату. Я хочу проводить её, но Света останавливает меня жестом, – я ненадолго. Должно пройти…

Сажусь на стул напротив Тадеуша, тот рассматривает холёные ногти.

– Кто убивает и почему? – спрашиваю я его.

– Сложно сказать, – пожимает он плечами, – практически никто из убитых даже не подозревал о существовании вампиров. Мастер и ещё пара посвящённых. Думаю, кто-то пытается выйти на Хозяев. Только вот, зачем? Убить? Подружиться? Бред… Хотя, откуда знать людям, откуда?

– Что знать?

– Что желания свиней никого не интересуют и свиньи никогда ничего не смогут сделать Хозяевам. Только похрюкать на них – улыбнулся он.

– Жаль людей, погибли ни за что.

– А так всегда и бывает. На любую идею всегда найдутся идиоты, чтобы сделать из неё культ или религию. Человек не может не поклоняться, человеку нужен кто-то сильнее, выше, богаче, умнее, чем он сам. И тогда они чувствуют себя по-настоящему овцами, над которым стоит пастух, заботящийся о стаде. Но пастухом – то назвали его они сами, а ему сказать забыли, и ему это совсем и ненужно, ему и так хорошо. И он даже не подозревает, что кто-то ему поклоняется. Кто-то зарабатывает на этом деньги, а кто-то умирает за него. Мне таких овец, вернее свиней, не жалко.

– А что тогда вы здесь делаете?

– Слежу за процессом. Контролирую, чтобы всё прошло так, как нужно, чтобы каждый был на своём месте. Комиссарю.

Вопросов не остаётся, откидываюсь на спинку, закуриваю, пуская дым в потолок. Мне до сих пор происходящее кажется сном: постоянная смена персонажей, интерьера, абсурдность и сюрреализм. И никак меня не потрясут за плечо, не разбудят. Сон длится и длится.

За два дня вторая конспиративная квартира. Это даже не смешно.

Почему-то вспомнился профессор антропологии или чего там ещё, не помню. Приходит шальная мысль.

– Тадеуш, а можно пригласить кое-кого? Просто посмотреть. Он даже из машины не будет выходить.

– Кого?

– Это не важно. Просто старого знакомого. Профессора.

– Зачем? Думаю, это лишнее.

– Ну, если вампирам всё равно, что происходит вокруг, то какая разница?

– Зачем это вам? – смотрит на меня пристально, пытаясь найти подвох. Но подвоха нет, просто стёб, чтобы не было так скучно, и чтобы выглядело не столь серьёзно.

– Мне будет морально легче, – вру я. А может, и не вру.

– Честно сказать? Мне всё равно. Берите, но если…

– Проблем не будет. Он просто будет сидеть в машине.

Звоню вампирологу, он долго не может вспомнить, кто я такой. Но когда я говорю ему, что он сможет увидеть некоторые ритуалы вампиров, типа брачных танцев, ему уже всё равно, кто это и откуда у меня его номер. Объясняю, что это не сейчас, что это ночью, что я потом позвоню, чтоб договориться о встрече. Но он уже теребит в руке шарф и жадно поглядывает на ботинки, так мне представляется, во всяком случае.

Заглядываю в комнату к Светлане – она спит на диване. Чёрные волосы только подчёркивают тени под глазами и бледность лица.

Шофёр приносит поднос с чаем и печеньем, от горячего меня совсем разморило и я засыпаю под монотонную беседу Тадеуша с шофёром. Их слова порождают сон, беспокоящий и тяжёлый. Мне снится куча песка с мёртвой девушкой, стайка пингвинов с окровавленными клювами жадно отрывают от тела куски. Некоторые пытаются есть китайскими палочками, но крыльями держать их не очень удобно и они злятся, переминаясь с ноги на ногу.

Разбудила меня Светлана, погладив по щеке. Я сначала не понял, где нахожусь, Тадеуш и шофёр стоят одетые, на улице темно. На столе мой горячий кофе. Выпиваю его, и мы выходим в снегопад. Давно не было такой снежной зимы. Снежинки сверкают в свете фонарей алмазными россыпями. Машину засыпало, приходится толкать, чтобы вырваться из снежного плена и выехать на расчищенную дорогу. Тадеуш толкал так легко, что казалось, он мог жигули просто поднять и перенести куда нужно. Для его возраста он ещё крепкий старикашка.

– Где живёт ваш профессор? – спрашивает шофёр.

Называю адрес и звоню профессору, чтобы одевался и выходил. Когда мы подъезжаем, он уже стоит, огромный, как шкаф, в огромном пуховике и дутых сапогах.

Пыхтя, он забрался на заднее сидение, прижав меня к двери. Поздоровался, попытался пошутить, но поняв, что ему тут не особо рады, деликатно замолчал. Я шепнул ему, чтобы он не задавал лишних вопросов. Только смотрел и слушал.

– Куда мы едем? – спрашиваю.

Тадеуш не оборачиваясь, поднимает руку, в смысле – не мешай. Сидит, во что-то вслушиваясь, будто радист на связи. Едем в знакомый мне район, проезжаем мимо Камильфо, кружим по частному сектору, чудом не увязая в выпавшем снегу. Профессор сопит, уставившись в окно. Смотрю на часы: пол – первого ночи, освещение давно выключили, если бы не снег, ездили бы мы в полной темноте.

Наконец, Тадеуш оживляется и велит шофёру ехать в Ночнушку.

– Господа, – говорю, – меня совсем недавно оттуда вышвырнули с овациями. Я фейс – контроль не пройду.

– А тебе и не нужно. Сидите в машине.

Тадеуш идёт в клуб и выходит через несколько минут.

– Он там. И девушка уже с ним, готовая к трапезе.

Профессор весь напрягся, чтобы не пропустить ничего. Вижу, что у него масса вопросов, но он давит их в себе.

– Что значит – готова? – переспрашиваю я.

– Она сейчас в том состоянии, что будет делать всё, что он ей прикажет.

– Гипноз?

– Называйте как вам угодно. Пусть будет гипноз.

– А если он и меня так загипнотизирует?

Во мне снова просыпается паника. Вот здорово было бы выскочить из машины и дать дёру. Но мысль о том, что меня посчитают трусом. Думаю, что это и есть секрет храбрости и подвиги совершались не смелостью, а боязнью выглядеть в чужих глазах слабаком. И именно это поднимало солдат в атаку, а не приказ командира и не любовь к Родине.

– Не загипнотизирует, – уверенно говорит Тадеуш.

– Откуда такая уверенность?

– Сами поймёте. На месте.

– А как вы узнали, что он здесь?

– Интуиция, – врёт он мне прямо в глаза.

– Да ну…

– Я умею очень многое из того, о чём вы даже представления не имеете. И не только вы, а люди вообще.

– Например…

Внезапно в моей голове произошёл небольшой взрыв. В глазах потемнело, разум мой раздвоился, один «я» сидел в машине, рядом с гигантским учёным. Но второй «я» видел горы, поросшие вековыми деревьями, свинцовые тучи скользили, цепляя верхушки гор. Старинный замок на склоне напоминал резными башнями шахматных ладьей и слонов. Густой дым валил из-за крепостной стены. Я даже различал людей и слышал приглушённые голоса. Что-то шуршит над головой и сзади меня, но я не могу повернуть голову, чтобы посмотреть, что там такое. Затем, я понимаю, что привязан к столбу и не могу пошевелиться. Это всё настолько реально, что я чувствую верёвки, впившиеся в запястья и в плечи.

Что-то кружит надо мной, я вижу тени и слышу хлопанье огромных крыльев. Вдруг передо мной появляется женское лицо с распущенными волосами. Красивое, завораживающее. Я не могу оторвать взгляд. Я очарован и покорён, с глупой улыбкой я тону в бездонных чёрных глазах.

Вдруг, лицо меняется, превращается в морду, больше похожую на рыбью голову, с рядами острых клыков. Тварь шипит, высунув серый тонкий язык…

Кричу, кто-то даёт мне пощечину, и я прихожу в себя. Вижу ухмыляющегося Тадеуша, перепуганного профессора и вопросительного шофёра.

– Что это было? – мой голос ещё дрожит от выброса адреналина.

– Это жертвоприношение. Семнадцатый век, Трансильвания. Народ ублажал распоясавшихся вампиров.

– И что я там делал?

– Вы просили продемонстрировать мои способности. Это самая малость.

Видение было столь реальным, что у меня не проходит дрожь в руках.

– Как вы это делаете?

– Так же, как дышу. Не знаю, просто могу и всё.

Профессор, не поняв, что произошло, удивлённо рассматривает нас, но вопросов не задаёт.

– Выходит, – говорит шофёр.

Машина стоит метрах в ста от входа, поэтому мы видим только силуэт в свете клубной вывески. «Пингвин» ведёт под руку девушку, что-то говорит ей, глядя вверх, так как спутница выше его почти на голову. Они проходят мимо стоянки и сворачивают на улицу, ведущую в частный сектор. Мы стоим на месте, водитель нервно стучит пальцами по баранке, у меня дрожь начинается уже от того, что мне предстоит сделать.

Парочка скрывается из виду, зайдя за угол.

– Уйдут, – хлопаю по плечу Тадеуша.

– Не переживайте, всё под контролем. Мы ждём ещё минут пять. Я молю бога, чтобы всё сорвалось и мне не пришлось никого казнить. За пять минут можно уйти далеко, но вдруг Тадеуш кивает шофёру – поехали. Мы едем медленно, Тадеуш указывает путь. Въезжаем на пустынную улицу с рядами заснеженных деревьев вдоль домов. Дорогу замело, но машина не вязнет. Впереди стоит «пингвин», один без спутницы. Его окружают три фигуры. Подъехав ближе, вижу лежащую на земле девушку. Останавливаемся невдалеке.

Один из стоящих машет нам рукой. Тадеуш вылезает из машины и подходит к нему. Почтительно, но не раболепно склоняет голову. Он похож на слугу английской аристократической семьи.

Что-то странное происходит на улице. Никто ничего не говорит. Все стоящие просто смотрят на «пингвина», ничего не делая. Одного я сразу узнал, несмотря на плохую видимость. Это водитель того красного автомобиля, отвозившего нас с Михаилом на вечеринку. Двое других – долговязый мужчина в бесформенном плаще и женщина в накидке с капюшоном. Все трое внимательно смотрят на «пингвина», стоящего в кругу.

Сцена напоминает детскую игру «море волнуется».

Тадеуш возвращается, открывает дверь с моей стороны и говорит:

– Всё, теперь дело за тобой. Пойдём.

Я вылезаю из машины и хватаюсь за открытую дверь, чтоб не упасть. От волнения и страха подкашиваются ноги. В горле комок, я еле сдерживаюсь, чтоб не блевать. Страшно так, будто убивать будут меня.

– Ничего не бойся, давай, ты должен это сделать. Его держат, он безобидный, как младенец. Это как вырвать зуб. Раз, и все предыдущие переживаниями кажутся такими нелепыми.

Я жадно вдыхаю холодный воздух, чтоб не потерять сознание. Что я здесь делаю? Неужели из-за девушки, с которой я всего пару раз переспал и придумал себе любовь? Никого я не люблю, я люблю жизнь, люблю себя, люблю свободу и хорошую музыку. Но даже ради хорошей музыки я не решился бы на такой шаг. Мать его!!! Я понимаю, что самое лучшее для меня потерять сознание и лежать вверх лапками, как притворившейся мёртвой божья коровка. Пусть сами разбираются.

С надеждой оглядываюсь на профессора, но тот во все глаза таращится на компанию, освещённую светом фар. Хоть сто грамм бы дали для храбрости.

Тадеуш, читая мои мысли (другого объяснения у меня нет), достаёт из кармана флягу, протягивает мне.

Холодное горлышко обжигает губы, коньяк обжигает горло. Постепенно прихожу в себя. Алкоголь расшевелил во мне прирождённый пофигизм. Вижу, что Тадеуш был бы мне благодарен, если бы мы пошли прямо сейчас, но тактично не торопит.

– Я готов, – говорю, загребаю горсть снега и закусываю им коньяк. – Вперёд.

Тадеуш достаёт из-за пазухи газету, свёрнутую в трубку, протягивает мне. Я беру, в газете завёрнут кол. Я чувствую его рукой и вижу выглядывающий заостренный край. Мы идём, я пытаюсь разглядеть стоящих, но почему-то не могу сфокусироваться. Они расплываются, трансформируются, меняют форму и цвета одежды. Расплываются, как изображение в плохо настроенном телевизоре. «Пингвин» вдруг падает на колени и затем заваливается на спину. Его тело выгибается, словно пытаясь освободиться от связывающей его верёвки. Лицо меняется, проступают черты ящерицы, рыбы, насекомого. Только глаза горят злобой и отчаянием. Его визг врезается в уши где-то на границе ультразвука. Троица тоже визжат, звук похож на радиопомехи.

– Что это за писк? – спрашиваю Тадеуша.

– Это их язык.

– Ты понимаешь их?

– Конечно, теперь это и мой язык. Не тяни, вперёд.

Я разворачиваю кол. Это не просто заточенная деревяшка. Это явно предмет культовый, отполированная поверхность покрыта замысловатым мелким орнаментом, один край заточен как карандаш и выглядит угрожающе остро. Мы проходим мимо женщины, у неё под капюшоном совсем не видно лица – чёрная пустота.

Подхожу к бьющейся в злобе жертве. Ничего человеческого в нём не осталось. Лицо превратилось в морду то ли ящера, то ли жабы, с огромной пастью, с несколькими рядами острых, как иглы зубов. Он смотрит на меня с ненавистью и угрозой. Пот ручьём стекает по спине, руки не слушаются. Меня легонько подталкивают в спину.

Бей в средину груди, не бойся – кол войдёт легко, тебе не придётся пробивать кость. У них нет костей. Только один удар. Пробить сердце. Немного выше солнечного сплетения. Тадеуш провёл полный инструктаж, когда мы ехали на их конспиративную «малину». Радует одно – передо мной не человек. Убить человека я, наверное бы, не смог. А вот такую тварь – становлюсь на колено, крепко сжимаю двумя руками кол, замахиваюсь и бью в грудь. Кол заходит как в масло, со стуком ударяясь о мёрзлую землю. «Пингвин» выгибается, сучит ногами, кровь, чёрная и вязкая толчками вытекает на его белую рубашку. Крик его сверлит мозг, но вскоре стихает. У него лицо человека, спокойно уснувшего, ни одна морщинка не выдаёт его предсмертных страданий.

Я поднимаюсь и иду к машине. Через несколько шагов не выдерживает мой желудок, и меня тошнит желчью с привкусом коньяка. Это не останавливает меня и я продолжаю брести к спасительным Жигулям. Меня не останавливает окрик Тадеуша.

– Вернись!!! – я слышу, как он бежит за мной, но продолжаю идти.

Он догоняет меня, разворачивает к себе лицом и смотрит в глаза, пристально и сурово.

– Ты не закончил…

– Я не могу. Без меня…

– Ты не убил его. Он теперь стал другим. Он найдёт тебя, и ты пожалеешь о том, что родился.

– Я уже жалею. Оставьте меня.

– Прекрати, ты ведёшь себя как истеричка. Осталось совсем немного. Ты должен.

– Я никогда не рубил головы, даже курам. Отпустите меня.

Тадеуш крепко берёт меня за руку и ведёт к лежащему телу. В руку мне вкладывают то ли охотничий нож, то ли кортик, я в таких тонкостях не разбираюсь. Понятия не имею, как ножом можно отрезать голову.

– Вы бы ещё перочинный нож дали, – пытаюсь шутить я.

– Это специальный, серебряный.

Мы уже стоим над телом. Троица вампиров наблюдают за нами.

– Если он сейчас очнётся, тебе не сдобровать. Режь.

– Как? Пилить, что-ли?

– Хочешь – пили. Это твоя работа. Сделай её. Ради Светланы.

В гробу я видел Светлану и пингвинов и вампиров. Я хочу домой. Я снова становлюсь на колено, подношу нож к горлу вампира, и вдруг он открывает глаза, рот его открывается, обнажая клыки, но не два, а десятки. Руки хватают мою одежду. Я рефлекторно провожу лезвием по горлу. Всё оказалось намного проще – нож вошёл в шею, как в помидор – практически без сопротивления. Мгновение – и голова с раскрытой пастью и выпученными в гневе глазами лежит отдельно от тела.

Я смеюсь – всё закончено, всё было не так, как я представлял. Я смог, я сделал это. Это ли меня насмешило или рассудок мой не выдержал – не знаю, но я чувствую облегчение и лёгкую эйфорию. Всё!!! Всё закончилось.

Тадеуш отводит меня в машину. Ошеломлённый профессор смотрит на меня как на легенду. Мы едем, я понимаю, что у меня на лице идиотская улыбка, но любая попытка выглядеть серьёзным ещё больше смешит меня. Это нервный срыв. Боже, только бы не сойти с ума. Господи, сохрани мне разум.

– Куда вас отвезти? – спрашивает Тадеуш.

– Профессора домой, а я поеду с вами. Мне идти некуда. Я хочу увидеть Свету.

– Думаю, это не лучшая идея, куда едем?

Я не верю своим ушам. Меня использовали и выбрасывают, как клочок туалетной бумаги или презерватив.

– Что это значит? – у меня нет слов, чтобы высказать своё недоумение.

– Это значит, что Вы пока не можете увидеть Свету. Она позвонит Вам.

– Дерьмо!!! – ору я. – Ты совсем…

Развернуться негде. Даже замахнуться не могу по человечески.

– Поедемте ко мне, – подаёт голос профессор, – я вам так благодарен.

– А пошёл бы и ты в жопу!!! Остановите машину.

Я выдаю замысловатую матерную тираду. Жигули тормозит, я вываливаюсь из них прямо в сугроб, не дождавшись полной остановки. Машина отъезжает, снова останавливается. Из неё выходит профессор и идёт ко мне.

– Даже не знаю, как вас отблагодарить, – профессор носится по комнате, то подливая мне чая, то подсовывая под нос блюдо с чёрствым печеньем. Эмоции хлещут из него фонтаном. – Я даже мечтать не мог. Я, если честно, сам не верил в то, что вампиры существуют. Это же были вампиры, правильно?

– Наверное, – пожимаю плечами, – называйте их как хотите.

Я опустошен, мысли постоянно возвращаются к сцене расправы над «пингвином». Сейчас он вспоминается беззащитным, беспомощным и несчастным. Даже с его ужасающей физиономией и клыками – иглами. Одно дело – убить в драке, в пылу борьбы, в порыве ненависти и злобы. Но убить лежащего и осознающего, что ему пришёл конец, хладнокровно проткнуть деревяшкой, а потом ещё и голову оттяпать. Хотя, встреться я с ним один на один, он бы мне просто башку откусил. И не подавился бы.

Все оправдания – что он был нехороший, убийца проституток, кровосос и нежить, не срабатывают. Работа палача оказалась убийственной для моей совести.

Профессор не умолкая поёт мне дифирамбы, но я не слушаю – мне жутко обидно, что меня вышвырнули из машины, или я сам выпал – не помню уже. Главное, что от меня избавились, ничего не объяснив. Никто ничего мне не объясняет. Мною пользуются и выбрасывают, чтобы поднял кто-то другой, и потом опять выбросил за ненадобностью.

Единственное, что я хочу сейчас – разъяснить ситуацию, кто есть кто и почему меня не оставят в покое. Орешек знаний твёрд, нам расколоть его поможет киножурнал «хочу всё знать». Что мне поможет расколоть орешки?

– Вы заметили, что не было следов? Снег просто девственный. Эта троица совсем не натоптала. Словно висели в воздухе. Я до сих пор не могу поверить, что мне довелось это увидеть. Я понимаю, что вам сейчас не до моих расспросов, но всё же, скажите, за что его убили?

Он заглядывает мне в глаза в ожидании ответа, потрясая заварником.

– Ещё чаю? Чай чудесный – чабрец, мята, лаванда…

– Послушайте, уберите этот бурьян. У вас есть водка?

– Водка? Ах, да, конечно!!! А я, дурак, с этим чаем… Кто ж чаем стресс снимает? Сейчас посмотрю…

Профессор исчезает в лабиринте комнат, кладовых и коридоров.

Мне нужно действовать, внутри меня сжатой пружиной сидят вопросы, которые давят на меня, требуя движения. Достаю мобильник, набираю Звягинцева.

– Да, мать твою. Три часа ночи, – слышу сонный голос. – Что случилось?

– Ты что, спишь?

Матерная ругань оскорбляет мой слух.

– Хватит брюзжать. Просыпайся, у меня хорошая новость для тебя. Убийств палочками больше не будет.

– В смысле?

– Я казнил убийцу.

Звягинцев неприлично долго молчит. Или не проснулся ещё, или новость переваривает. Скорее всего, второе.

– Казнил?

– Да, я проткнул ему сердце и отрезал голову.

– Ты что, пьяный?

– Уже нет и пока ещё нет. Надеюсь, что сейчас буду пьяный.

– Ты где?

– Майор, спи спокойно, кошмар закончился.

Не став слушать майора, выключаю трубу. Заходит сияющий профессор, сжимающий в огромных кулаках четыре бутылки. Каждая начатая, даже можно сказать – недопитая. Ставит всё на стол: коньяк, водка, какая – то мутная жидкость молочного цвета. В каждой бутылке остатки на дне, грамм по сто. Мне должно хватить. Профессор снова исчезает, возвращается с рюмками и двумя апельсинами.

– Отлично, – резюмирую я и выпиваю коньяк прямо из горлышка.

– Вот рюмка…

– К чёрту, – я беру бутылку с водкой и выливаю в себя остатки. Бесцеремонно закуриваю. Очень хорошо. Проблемы легко решаются спиртным. Заливаешь глаза и проблема уже не существует, потому что на неё уже начихать.

– Это что? – Показываю на мутную жидкость. Так выглядит разбавленный водой тройной одеколон. Он становится похожим на молоко.

– Это мастика. Болгарская водка, крепкая, я её решил разбавить, а она побелела…

– Годится, – вливаю в себя мастику, гадкую и вязкую на вкус. Пытаюсь содрать с апельсина шкуру, но руки уже не слушаются и в голове беспорядок. Перед глазами плывёт, кресло, на котором я сижу, раскачивается на волнах коньяка, водки и мастики.

Профессор протягивает мне четвёртую бутылку.

– Дегустация окончена, – выставляю руку в знак протеста. – Себе.

Профессор смотрит на рюмку, но решает не отрываться от коллектива, прикладывается к горлышку.

– Вы, наверное, спать хотите? Уже скоро утро. Я точно спать не смогу. Давайте я постелю вам. – Говорит профессор, занюхивая так и не почищенным апельсином.

– Нет, спать я не буду, – говорю я. Знакомое состояние, забытое, но возродившееся тревожит мою душу. Состояние из моей бурной молодости – выпил, найди на жопу приключение. – Где тут у вас выход?

– Вы куда? Ночь же на дворе? – всполошился учёный.

– Надо куда. Есть у меня парочка незаконченных дел. Спасибо за гостеприимство. Можно будет к вам обратиться, если мне деться будет некуда?

– О чём речь? Мой дом – ваш дом.

– Я бы не отказался. Шучу. До свиданья. – Натягиваю секонд-хэндовские куртку и ботинки и выхожу на улицу.

Холодно, ветер обжигает щёки. Где ночью в такую погоду искать приключений? Знаю, я пойду к Светлане. Плевать мне на этих нафталиновых трёхсотлетних пуделей. Пёс, чтоб его. Если я вампира убил, то пёс мне точно должен быть по зубам.

Морозный воздух немного отрезвил, мир снова обрёл четкие очертания. Такси я поймал почти сразу. Ночью можно тормозить любую машину – не прогадаешь. Кто ещё будет разъезжать ночью по городу, если не таксисты. Сначала едем к моему дому, проезжаем медленно – в окнах свет не горит, моя машина стоит засыпанная снегом, но, вроде ещё на колёсах и не взломанная. Еле сдерживаюсь, чтобы не вызволить из плена моего самого близкого и преданного друга – мой фотоаппарат.

Возможно, меня никто и не караулит – подозрительных машин в округе не видно. Но лучше не рисковать.

– Куда дальше? – спрашивает таксист, зевая.

Называю ему адрес, где прячутся остатки вампирского клуба.

В машине играет радио. Я уже рад любой музыке. Даже Шуфутинскому, поющему пошлятину про налётчиков. В машине тепло, и глаза начинают слипаться, пытаюсь не заснуть, всматриваюсь в дорогу, и вдруг вижу, что навстречу несётся до боли знакомый чёрный фургон, огромный и зловещий на фоне ночного города. Ослепив фарами, проносится мимо мрачным призраком. Инстинктивно вжимаюсь в кресло, опустив голову, чтобы не узнали. Предчувствие неминуемой беды сжимает горло. Что он здесь делает? Он едет оттуда, куда еду я. Вариантов нет, я уверен, что они уже побывали в гостях у Светланы и Тадеуша. Отчаяние охватывает меня. Отчаяние и подленькая радость, что меня там не было, что меня не пригласили на поминки «пингвина».

Подъезжаем, я сую таксисту купюру, бегу к дому, сорвав с петель перекошенную дряхлую калитку. Во дворе мирно стоят Жигули. Помедлив перед дверью, решаюсь открыть дверь. Прямо в сенях спотыкаюсь о лежащее тело. Мне не видно, кто это, только контур в свете начинающегося рассвета. Рукой шарю по стене, в поисках выключателя.

Включив свет, вижу, что это молчаливый шофёр Тадеуша. Удушливый запах свежей крови, бурая лужа на полу, палочки, торчащие из огнестрельной раны в груди убитого. Обхожу, чтобы не вступить в кровь, захожу в комнату. Возле стола лежит Тадеуш, руки вцепились в предсмертной агонии в забитый в грудь кол, которым я убил «пингвина». Странно, что крови почти нет, только небольшое пятно вокруг раны. От всего увиденного начинает кружится голова, хмель снова бьёт по мозгам. Добираюсь до комнаты, где спала Света. Долго держу руку на дверной ручке, не решаясь открыть дверь. Я знаю, что я там увижу, сердце сжимается от бессильной злобы. Наконец, решаюсь, захожу в спальню, включаю свет и…, комната оказывается пуста. Никого.

– Света!!! – крик звучит оглушающее в тишине ночи. Никто мне не отвечает, даже эха нет.

Открываю все двери, которые нахожу в доме. Безрезультатно, в доме я только в окружении мертвецов. Закуриваю, укоризненно разглядывая Тадеуша. Вот тебе и пёс, гипнотизёр и адъютант. Закололи, как борова.

Вдруг замечаю, что веки у Тадеуша начинают дрожать, губы шевелятся. Руки напряжённо поднимаются, вытаскивая из груди кол.

– Эй, – робко говорю, – ты что, живой?

Тадеуш открывает глаза. Смотрит на меня сначала блуждающим взглядом, затем узнав меня, скалится в злобной ухмылке.

– Иуда, – шепчет он.

– Кто?

– Ты.

Кол, чавкнув, высвободился из раны, плеснувшей чёрным сгустком. Тадеуш выгнулся от боли, застонал.

– Вам помочь?

– Уйди, Иуда.

– Вы о чём?

– Зачем ты их привёл? Зачем?

– Я не… Где Света? Я никого не приводил, никого.

– Как они узнали? Как они нашли?

Тадеуш с каждой секундой крепнет, вот уже он пытается встать, опираясь на стул.

– Ты сейчас умрёшь. – Он стоит уже на коленях. Злобная улыбка не сходит с лица. В голову, будто кто-то пытается пробраться, словно во сне, я вижу образы – людей в старинных одеждах, летучую мышь, подвал в рядом гигантских винных бочек, виселицу. Он пытается меня загипнотизировать, но видно, сил у него мало, и все картинки рассыпаются, исчезают по моей воле.

– Я никого не приводил, – оправдываюсь я.

– Это уже не важно. Мне нужна кровь.

Я цепенею от такой наглости и от страха. Затем подскакиваю к почти поднявшемуся «псу», и бью его ногой в челюсть. Он падает, но сразу же начинает подниматься. Бью снова, но Тадеуш уже не падает, он закрывается рукой и сдерживает удар. Он на глазах наливается силой.

– Я никого не предавал, понятия не имею, что произошло. Где Светлана?

Тадеуш уже не похож на того сдержанного, интеллигентного аристократа. Сейчас он раненый хищник, готовый рвать, грызть и убивать. Ему нужна кровь и он её получит любой ценой. Если я… Я вижу лежащий на комоде нож. Тот самый, специально – серебряный, которым я отрезал голову вампиру. Один прыжок, и нож у меня в вытянутой руке, угрожает уже вставшему на ноги Тадеушу.

– Светлану увезли. Их было восемь человек.

Мы кружим вокруг стола. Нож, наверное, действительно имеют силу, так как Тадеуш не решается напасть, не сводя глаз с почерневшего от времени серебра. Его зрачки стали такими большими, что белков уже не видно, и кажется, что вместо глаз у него провалы, чёрные дыры без дна. Он скалит зубы, как собака, слюна стекает на подбородок. Ногти оставляют царапины на полировке стола. Тадеуш похож на бешеного пса, готовящегося к смертельному броску. Смертельному для меня.

Ужас охватывает меня, ужас мистический, тёмный. Я сжимаю нож крепче, до боли в пальцах.

– Дай мне крови, – шипит он, – мне нужен только глоток. Только смочить губы. И я отпущу тебя.

Безумие нарисовано на его лице, движения становятся медленнее, он теряет силы. Насколько я понимаю, кровь вернула бы ему силы, но я не собираюсь доставлять ему такое удовольствие.

– Что со Светланой? Говори, сука, может я дам тебе глоточек, – стараюсь говорить без дрожи в голосе, но это получается с трудом – даже ноги дрожат от страха.

– Она уже поцелована.

– Кем поцелована? Говори нормально, что за хрень ты несёшь?

– Её укусили. Теперь ей осталось умереть и она станет Хозяином.

– Хозяйкой.

– Не важно. Иди сюда.

Голова моя вдруг тяжелеет, снова картинки начинают проявляться в моём сознании. Он снова пытается меня охмурить. Брось нож – слышу голос Светланы, – брось нож, брось!!! Понимаю, что это чары, гипноз. Наверное, из-за того, что Тадеуш слаб, он не может загипнотизировать меня. А может, потому, что я пьян, а может… Это не важно. Трясу головой, чтобы прогнать наваждение.

Танец вокруг стола надоел нам обоим. Мы останавливаемся, я боюсь смотреть и глаза, поэтому слежу за руками. Тадеуш закашливается, изо рта выплёскивается сгусток чёрной вонючей жидкости.

– Дай… крови… – хрипит он и решается на бросок. Это выглядит ошеломляюще – он взлетает над столом в невозможном прыжке, будто подброшенный пружиной. Руки с когтями метят вцепиться в горло.

Я, скорее рефлекторно, чем осознанно, выбрасываю вперёд руку с ножом и лезвие входит Тадеушу в грудь по самую рукоять. Он ещё летит по инерции, я не выпускаю нож, и меня бросает на пол, рядом с упавшим монстром. Тадеуш пытается схватить меня, но силы его на исходе, он только сжимает и разжимает судорожно пальцы на вытянутых руках.

Я вытаскиваю нож, вскакиваю и снова загоняю клинок в тело. Тадеуш слабо улыбается и пытается встать. Нет, если он встанет, у меня уже не хватит сил бороться с ним. Я на грани обморока, страх наждачной бумагой ходит под кожей, руки дрожат, ноги подкашиваются. Господи, за что мне всё это? Господи, прости, что я в тебя не верил, прости. Помоги мне!!! Дай мне сил!!!

Словно серпом, широким взмахом руки провожу лезвием по худой шее Тадеуша. Рана раскрывается, похожая на улыбку. Крови мало, только тёмная, похожая на нефть масса капает на пол. Тадеуш обречённо следит за мной. Обхожу его сзади, хватаю за короткие волосы, задираю его голову назад и снова режу. Нож со скрипом проходит между шейными позвонками, и вот волосы выскальзывают из пальцев и отрезанная голова падает на пол…, и глаза – чёрные бездны смотрят на меня с жалкой усмешкой. Губы шевелятся, пытаясь что-то мне сказать. От ужаса и омерзения, пинаю голову ногой, закатив её под стол. Только сознание того, что мне придется лежать рядом с обезглавленным кровопийцем, не даёт мне свалиться в обморок.

Практически на четвереньках выползаю из дома и валюсь в сугроб возле крыльца. Мне кажется, что я схожу с ума. Тру снегом лицо, шею, сыплю горсти снега за пазуху. Держись, ты выжил, выжил, и это главное. Крови он захотел!!!

«If you want blood, you got it» – пел Бон Скотт. Хочешь крови? Получи!!! Если ты хочешь крови, ты её получишь. Получишь!!! Один уже получил. Есть ещё желающие?

Поднимаюсь на ноги и, увязая в снегу, иду навстречу зарождающемуся рассвету. Ночь прошла успешно. Две отрезанные головы. Не каждый способен так развлекаться. Поеду к профессору – отосплюсь. Скорее всего, он спит, но это не страшно, просто предупрежу. Набираю номер и, сразу же после первого гудка незнакомый голос говорит:

– Да, я слушаю.

Слышу ещё голоса.

– Алло, говорите. Кто это?

– Мне нужен профессор.

– А вы кто?

– А вы?

– Старший лейтенант Крамаренко. Уголовный розыск.

– Ясно. Гуд бай.

Телефон звонит сразу после того, как я его отключил. Бросаю трубу в сугроб. И до профессора добрались. Но как??? Откуда они могли знать??? Откуда???

Переодевания в сэконд-хэндовские обноски ничего не дали. Они знают каждый мой шаг. Слышат каждое слово, дышат со мной в такт. Что ж, мне придется молчать, не дышать и не отсвечивать. Телефон я выбросил. Мой, с номерами всех моих знакомых, вслед пропавшим фотографиям. Мосты пылают как факелы. Надежда на возвращение бледна и прозрачна, как призрак. Ну и ладно, если нет пути назад, значит, нужно двигаться вперёд.

Сейчас я ощутил, что из экзальтированного фотографа превращаюсь в машину смерти. Гибрид Ван Хельсинга и Рэмбо. Закаляюсь, крепну в боях.

Чепуха, я просто хочу выжить, я никак не свыкнусь с мыслью, что всё происходящее – реальность, а не дружеская шутка или кошмарный сон. Всё всерьёз. А раз всё по настоящему, значит, нужно вернуться в дом, где я только что отпилил башку съехавшему с катушек Тадеушу. Благо, я отошёл не далеко.

Возвращаюсь, решительно распахиваю дверь, перескакиваю труп в прихожей. С опаской захожу в комнату. Обезглавленное тело лежит на месте. Беру нож, тот самый, серебряный и кол, изъеденный причудливым орнаментом. В хозяйстве пригодится. Ой, чую я, до финала далеко.

Над городом рдеет рассвет.

Не помню, как я добрался до дома, куда поселил меня Звягинцев. В полном тумане, не раздеваясь завалился на диван, показавшийся мне теперь пуховой периной. Даже выпирающие пружины не испортили мне сон. Едва закрыв глаза, я провалился в небытиё.

Разбудил меня Звягинцев.

– Просыпайся, – тряс он меня за плечо, – я тебя отучу по ночам звонить. Вставай.

Я никак не могу открыть глаза. Сон не отпускает меня, тянет обратно, но майор оказывается настойчивее.

Поспал я всего три часа. Спускаю ноги с дивана и сижу сомнабулой, пытаясь вспомнить ночные похождения.

– Давай, угощай гостя кофе. Да просыпайся же ты!!!

– Отвали, дай мне пять минут. Я сейчас проснусь, не дёргай меня.

– Уже девять часов.

– Ну, а я лёг в шесть.

– И где тебя носило? Я же тебе сказал – сиди и не суй носа на улицу. Жить надоело?

Постепенно возвращаются воспоминания о минувшей ночи и снимают сон, как рукой. Слабая надежда, что это был просто сон, развеивается – на комоде лежит нож и заостренная деревяшка. Не из сна же я их вытащил.

– Привет, – говорю я, – ты чего так рано?

– Я рано? А звонить в три часа ночи – не рано? Ну, у тебя и видон.

– Что не так? Где тут зеркало? Я сейчас.

Иду в ванную, над умывальником висит зеркало с рыжими прожилками пробивающей ржавчины. Плещу в лицо водой, смотрю на своё отражение, и мне становится не по себе. Я постарел лет на десять. Мешки под глазами, новые морщины и седина на висках. Чёрт, у меня же не было ни одного седого волоса. И взгляд. На меня смотрят глаза человека, побывавшего в аду. Глаза зэка или солдата, вернувшегося из военной мясорубки. Даже бритьё не исправило положения. Тот, кто смотрит на меня из зеркала – не я, вернее, тот, кем я был ещё вчера – уже не я.

Возвращаюсь в комнату, пытаясь не подавать виду, что я шокирован от такой метаморфозы.

Звягинцев, сидя на диване, прикладывается к фляге. Улавливаю аромат коньяка.

– Дай, – показываю на флягу.

– Головка бо? – Майор на удивление благодушен и спокоен. Это и меня расслабляет, и всё кажется не таким ужасным.

– Ты мне по гроб должен, – отпиваю коньяк. – Твой маньяк больше не появится.

– У меня с юмором проблемно. Если ты шутишь, то мне не смешно.

– Мне тоже. Я его убил. Только дела не будет. Ни дела, ни тела. Поверь мне.

– Что ты несёшь? Три дня назад новая жертва, это уже не раз в месяц, это уже просто без всякой системы.

– А кого убили?

– Да дамочку одну – воспитательницей в саду работала. Дочь одна осталась, и родственников нет больше никого. Придется в детдом оформлять.

– Воспитательницу? – смутно вспоминаю пьяное рандеву с Кириллом. Её не Светлана зовут?

Майор с интересом пялится на меня.

– Светлана… а ты откуда знаешь?

– В такой шляпке дурацкой с цветами вязаными…

– Она. Выкладывай, что ты знаешь!!!

– Да ничего я не знаю, подобрали мы её, ну и…, короче, у меня башню сорвало, я её из машины вышвырнул. И всё…

И тут меня приплели, кажется, ни одно убийство в городе не проходит мимо меня. Если бы я не психанул, если бы я не выбросил её на улицу. Если бы, хотя бы, её не звали Светланой. Это я её убил, по моей вине дочь её стала сиротой. Чувство вины накрыло меня, презрение к себе, осознание собственной ничтожности и гнусности. Никогда не считал себя порядочным человеком, гордился основными чертами характера – эгоизмом и цинизмом. Но сейчас только понял, что несколько другие ценности делают человека человеком.

Конечно, это всё стечение обстоятельств. Я спас в клубе одну, чтобы убили другую, которую я тоже мог бы спасти. Мистика и фатализм.

Ничего, я отомстил и остановил убийцу. Остановил навсегда. Надеюсь, что навсегда. Этих вурдалаков не поймёшь – может и отрезанной головы ему мало для того, чтобы сгинуть навек.

Жаль, что месть моя не воскресит убитых и не спасёт девочку от детского дома. Идиотская мысль мелькает в голове – удочерить, чтобы хоть как-то искупить вину. Воистину идиотская. В моём положении только удочерять. Самому бы выжить. Да и вообще, какой из меня отец.

Рассказываю майору облегчённую версию расправы над «пингвином», полностью её переврав, убрав вампиров, заговора и, в конце концов, всё свелось к тому, что это мне рассказали, а лично я ничего не знаю.

– Лучше бы ты просто промолчал, чем нести такую околесицу, – так и знал, что мне не поверят, хотя и рассказ был логичен.

– Ты знаешь, правде ты бы точно не поверил. Поэтому верь на слово. Если будет ещё один труп – с меня ящик коньяка.

– «Арарат».

– Договорились. Но если было убийство, то должен быть…

– Ничего не должно быть, – перебиваю я его. – Скажи лучше, как дела у меня. Меня всё ещё ищут?

– Более, чем усиленно. Но я контролирую, если не будешь шляться по городу – никто тебя не найдёт.

– Мне что, здесь всю жизнь сидеть?

– Нет, не всю…

– Скажи мне, чего ты со мной носишься? Сдал бы сейчас меня и получил бы премию, а то и звездочку новую на погон.

Звягинцев отпивает коньяк, закидывает ногу на ногу и сидит. Почему – то он напоминает мне офицера СС, есть в нём что-то благородно-садистское.

– Дам тебе совет. Не знаю, зачем я тебе это говорю, но я тебя люблю как друга. Будь всегда на чеку, никому не верь. Никому и ничему.

– И тебе?

– Это тебе решать. Тебе что-нибудь нужно?

– Нужно, – хочется сказать банальность – мне нужна моя прежняя жизнь, но я сдерживаюсь и прошу книгу и радиоприёмник с наушниками. Музыка!!! Мне нужна музыка.

Когда Звягинцев уходит, я снова заваливаюсь на диван и моментально засыпаю.

* * *

Просыпаюсь от кошмара. Во сне Ленку избивают люди в чёрных балахонах. Бьют ногами и, когда она уже не реагирует, тащат за волосы к яме. Я знаю, что там в яме. Она завалена трупами. Трупы проституток с китайскими палочками в сердце. Трупы Мастера и прочих членов клуба. Мёртвая бригада младшего Бормана. Я знаю, что они тянут руки, чтобы схватить Ленку. Иди к нам!!! Будь с нами!!!

Я стою за стеклянной стеной, колочу в неё руками и ногами, кричу, зову Ленку, но никто меня не слышит и не видит. И стекло прочнее бетона, мои удары ему ни по чём.

Вскакиваю с дивана, на устах ещё живёт крик.

Судорожно ищу телефон и звоню Ленке. Никто не отвечает. Набираю ещё и ещё – тишина. Номер Игоря я не помню, а телефон мой мёрзнет в сугробе. Меня бьёт озноб от мысли, что может что-то случиться с сестрой.

Что делать? Ехать к ней домой? Я не в силах сидеть и ждать. Я с ума сойду. Ярость кипит во мне адской смолой. Побродив из угла в угол, одеваюсь и выскакиваю на улицу. Звоню Звягинцеву, рассказываю, что не могу дозвониться к Ленке, напоминаю, что он обещал её безопасность.

Он обещает подъехать к Ленке домой и всё выяснить, а меня уговаривает вернуться в дом. Сейчас, разогнался. Ловлю такси и еду к Ленкиному дому. Город уже полностью готов к Новому Году – гирлянды, плакаты, Санта-Клаусы в витринах магазинов. Ель возле райисполкома увешана уродливыми гигантскими игрушками. По улице ходят люди, ездят машины. Жизнь идёт своим чередом, а я давно уже стал изгоем, и у меня свой мир, своё время и свой будет Новый Год. Скорее всего, я встречу его на том свете. Ладно, не будем о плохом.

Лифт так и не починили, поэтому скачу по лестнице через две ступеньки, на бегу доставая ключи.

В квартире порядок, никаких следов борьбы. Но это ещё ничего не значит. Её могли достать где угодно, не обязательно дома. Как болит голова!!! Снова набираю Лену – никого.

В сотый раз пытаюсь дозвониться – абонент недоступен. Ничто не бесит так сильно, как отключенный телефон.

Вздрагиваю от звонка в дверь. Судорожно пытаюсь понять, кто это может быть. Беру на кухне самый острый нож и иду к двери. Иду тихонько, на цыпочках. Смотрю в глазок – перед дверью Звягинцев. Облегчённо выдыхаю, и открываю дверь.

– Ну, что? – с порога спрашивает он.

– Посмотри сам натренированным оком. Как по мне, так порядок.

Майор заходит, осматривает комнату, заглядывает на кухню.

– Ну, ничего, ещё лет пять без ремонта можно, – резюмирует он.

– Ты знаешь, мне не до шуток.

– Да ничего с твоей Ленкой не случилось. Я же тебе слово дал.

– Я, конечно, верю тебе, но ты всего лишь майор. Прости. Я не поверю, что ты контролируешь уголовный розыск и Бормана. Особенно Бормана. Ты для него не больше, чем муха в супе.

Майор улыбается ехидно – мол, много ты понимаешь.

– Есть у меня рычажки, только нужно их из рук не выпускать. Ленка твоя в институте, мне только что звонили. У неё сессия, если ты не забыл. Поэтому и телефон отключен. Ну, ты и паникёр.

Камень падает с плеч – с Ленкой всё в порядке.

– А Игорь где?

– Кто такой Игорь? Не знаю ни Игоря, ни про Игоря. Пойдём отсюда. Я отвезу тебя на хату. Ещё раз выйдешь – лично арестую и расстреляю.

Идём по лестнице, навстречу нам поднимается Игорь, запыхавшийся, румяный, с огромной спортивной сумкой. Налетаю на него с упрёками, что не позвонили, совести у вас нет, я же переживаю, кошмары мне снятся, а они телефоны отключают. Игорь удивлённо смотрит на меня, как на чумного.

– Ты чего? – спрашивает он, когда я закончил тираду. – Мы послезавтра уезжаем. В Испанию. На десять дней, собирались завтра устроить сабантуйчик по этому поводу.

– Как Ленка?

Игорь косится на майора, а тот, как легавая в стойке, ловит каждое слово.

– Да ничего, думал хуже будет, пришлось развлекать по полной программе. Оттаяла. Ну, так что, завтра вечерком заходи, ладно?

– Постараюсь. Лене привет, пусть перезвонит. Нет, у меня номер другой, я сам позвоню.

Машина Звягинцева стоит в квартале от дома, но моя жизнь уже не проходит без приключений. Майор подталкивает меня к стене дома. Я ничего не понимаю, но повинуюсь. В одной руке Звягинцева появляется удостоверение, в другой – пистолет, прижатый к бедру, чтоб не заметно было.

Смотрю по сторонам, в поисках угрозы и вижу двух качков, уверенной походкой направляющихся к нам. Они идут всё быстрее, ещё чуть – чуть и перейдут на бег, но увидев пистолет, сбавляют прыть.

Подходят, с опаской глядя на майора. Тот сразу тычет им под нос удостоверение.

Я ничего не пойму, но не встриваю, пытаясь стать незаметным, ничтожным. Тенью майора.

– Пошли вон!!! – В лоб им говорит Звягинцев.

– Начальник, не бузи. Тебе же легче будет потом. Дело в одну папку – несчастный случай. – Здоровый детина в кожаной куртке смотрит на меня со злобным задором. – Давай, мы его забираем и уходим.

Узнаю его – один из боевиков Бормана. Второй, наверное, из той же компании, но лицо не знакомое. Всё ясно, меня вычислили и требуют экзекуцию.

– Я сказал – пошли вон. Этот человек арестован и, значит, находится под защитой милиции. – Рука с пистолетом слегка приподнимается, напоминая о себе.

– Начальник, не шути. Эй, чмо, пойдём, – он обращается ко мне и у меня подкашиваются ноги. Они подходят всё ближе.

– Я сейчас тебя подырявлю немного, – говорит майор тому, что ближе, – и получу премию и отпуск, а ты сдохнешь в муках. Ясно? – Дуло уже пристально уставилось в живот подошедшему. – Валите на хрен отсюда.

Прохожие обходят нас стороной, делая вид, что ничего не происходит, и они не видят оружия, и не понимают, что происходит. Это их не касается, что-то случайно забрело на их территорию.

– Начальник, продай нам его, – лезет во внутренний карман.

– Руки, – Звягинцев напрягся.

– Да что ты, я за бумажником.

Нервы майора сдают, и он рукояткой пистолета заряжает боевику прямо в висок. Тот секунду качается на подкашивающихся ногах и валится лицом на мёрзлый асфальт. Второй примирительно выставляет вперёд руки и пытается отступать, но майор, уже в открытую, выставив пушку на вытянутых руках, кричит:

– На колени, руки за голову.

Качок послушно опускается на землю и сразу же получает удар по затылку. Падает рядом с товарищем.

– Вперёд, – командует майор и мы бежим к его машине.

Быки сиротливо лежат без движения. Прохожие всё так же не замечают их, издали переходя на другую сторону улицы.

– Ты видишь? – говорит майор, заводя машину, – ты популярен. Твоя башка стоит денег. Наверное, немалых. А ты расхаживаешь по городу. Тупой мудак. Я же сказал – сиди и не отсвечивай.

Я только сейчас начинаю осознавать серьёзность ситуации. Если бы не мой спаситель, меня через час уже калечил бы Борман. В гараже с постеленным на пол целлофаном. А потом на стройке нашли бы изувеченное тело, нанизанное на торчащую арматуру. Несчастный случай. И, насколько мне известно, такие дела списываются и не расследуются. Смотрю на майора, в котором тоже ещё играет адреналин. Что ему нужно от меня? Он мне кажется ничуть не безопаснее тех парней, лежащих сейчас на тротуаре.

Почему я ещё здесь, в этом опасном городе? Что я жду, что держит здесь? Неужели я привязан к этим унылым коробкам многоэтажек, грязи на улицах и неприветливым людишкам?

Скорее подсознательно, чем умом, вижу ответ на эти вопросы. Пока я втянут в эти непонятные махинации, не смогу я уехать, а если и уеду, то найдут меня там и сбросят с шахматной доски, как битую фигуру. А здесь я, возможно, могу побороться, потрепыхаться. Во всяком случае сделать вид, что я ещё полезен и избавляться от меня не имеет смысла.

– Что задумался? – Толкает локтём майор. – Страшно? Ребята серьёзные, но я и не таких ломал. Помню, брали мы одного молодца. Залётный, бродяга, решил у нас рэкетом подработать. Шкаф два на два. Бицепс толщиной, как две мои ноги. Я тогда ещё сержантом был, с овчаркой патрулировал, так он собаке одним ударом хребет сломал. Пацаны наши опешили, оружия у нас – одни наручники и рации. А подмога минут через пять не раньше должна быть. Так ребята на руках повисли у него, а я за яйца схватил и чуть он трепыхаться, я кулак сжимаю. Противно чужие яйца в руке держать, а что делать?

Так и стояли до приезда омоновцев – двое руки держат, а я на одном колене стою, мёртвой хваткой в пах вцепился. Люди проходят мимо – смеются, но когда наши подкатили, я таки сжал, да так сжал, что тип сразу в обморок и свалился.

– Страшный ты человек.

– И не говори. Я тогда понял – если уже схватил кого – не отпускай. Дожимай безжалостно. Всё, приехали.

Я возвращаюсь в постылую конспиративную квартиру со спрятанной посудой и чудовищем – диваном. Как только майор уехал, ко мне заглядывает пахнущий перегаром Пашка.

– Надо чего купить?

– Да, купи водки и закусить. Только хорошей водки, ладно?

Через час мы с Пашкой пьём водку, закусывая бутербродами с ветчиной, селёдкой и яичницей. Хочется забыться, что и получается у меня после третьей рюмки.

* * *

Просыпаюсь я внезапно, как от кошмара, лежу и боюсь открыть глаза. Как в детстве, когда свет фар проезжающих машин казался зловещим сечением, летящим по стене, изгиб одеяла виделся горбатым карликом, стоящим возле кровати. Мне страшно, не знаю почему, но я чувствую, что в комнате кто-то есть и он смотрит на меня, ожидая моего пробуждения. Когда лежать в полном неведении становится невыносимо, я открываю глаза. В комнате темно, в щель между шторами пробивает слабое свечение. За окном ночь. Смутно различаю стоящий посреди комнаты силуэт. Сердце бьётся как у воробья, конечности немеют. Ужас охватывает меня, сжимает в тиски. Неважно, кто в комнате – человек или вампир. Даже не знаю, кто опаснее. Не шевелюсь, слежу за тенью через приоткрытые веки.

Незнакомец тоже не двигается, может это мне кажется, может, это игра теней и моего воображения. Но, нет, глаза привыкают к темноте, и я всё отчётливее вижу контур тела.

– Не бойся, – я вздрагиваю от произнесённых гостем, вернее гостьей, слов. Голос женский, тихий и знакомый. Это Светлана. Вздыхаю облегчённо. Путы страха спадают, я сажусь на диване.

– Ты давно здесь? Как ты попала в квартиру?

– Меня пустил твой друг. Не хотела тебя будить.

Она всё ещё стоит монументом посреди комнаты.

И тут вспоминаю всю эпопею. Светлану похитили. Увезли в чёрном фургоне. Но как она здесь оказалась? Она была укушена вампиром, если верить Тадеушу, упокой псиный бог его душу. Если у них вообще есть душа и бог.

– Света…

– Что, любимый?

– Ты как?

Света молчит, я жду ответа.

– Не знаю, – наконец, отвечает она и движется ко мне. Именно движется, а не идёт. Внезапно она оказывается сидящей рядом на диване. Осторожно берёт мою руку.

– Ты замёрзла? – спрашиваю я. – У тебя руки холодные.

– Я умерла.

Я не вижу её лицо, даже в зрачках нет блеска. Просто очертания, могущие скрывать за собой что угодно. Пот бежит у меня по спине.

– Не бойся, я ничего тебе не сделаю. Не сегодня. Я ещё люблю тебя.

– Тебя же похитили. Как ты вырвалась?

– Я умерла и вырвалась. Смотри…

И я провалился в обморок или в сон. Или в видение.

Я лежу в комнате с белыми скучными стенами. Руки и ноги притянуты к ложу ремнями. Такие же ремни на горле и лбу. Но они меня не держат, я освобождаюсь от них, даже не развязывая и не разрывая, просто выскользнув, просочившись из пут. Оглядываюсь – в комнате скудный интерьер: кушетка, на которой я лежал, холодильник, стол с медицинскими инструментами, шкафчик со стеклянными дверцами, набитый пузырьками и бутылочками. Всё это освещается светом фонаря за окном. Подхожу к окну – вижу высокий бетонный забор с рюшками колючей проволоки и сосновый лес за оградой, растворяющийся в черноте ночи.

Внезапно дверь в комнату открывается, и я вижу мужчину в белом халате. Он испуган и ошеломлён, пытается крикнуть что-то в коридор, но я уже рядом. Разрываю ему горло, и вместо крика из открытого рта хлещет кровь. И я пью её, жадно, присосавшись к ране. Я не чувствую вкус, я не слышу звуков. Всё как в немом кино. Тело в уже не белом халате сползает на пол, а я всё не могу оторваться. Вижу бегущего ко мне человека в униформе с пистолетом в руке. Он стреляет на бегу. Пули попадают в меня, но я не умираю и не истекаю кровью. Я взмываю вверх, отталкиваюсь от стен, от потолка, лечу к охраннику. Он бросает пистолет с использованной обоймой и пытается убежать, но я настигаю в одно мгновение и вспарываю ему ногтём сонную артерию.

Он зажимает рукой рану, пытаясь остановить кровь. Глаза его полны ужаса. Что он видит? Он смотрит на меня, но я не знаю, что он видит. Бью кулаком в лоб, и голова резко откидывается назад, направляя прямо на меня струю крови, я её жадно ловлю ртом.

Бегу дальше по коридору, по лестнице вниз. На стене моргает лампа, как немой крик сигнализации. Выбегаю в холл, упираюсь в четверых охранников со странными предметами в руках: у одного деревянная пика, другой с подобием меча, двое со странными пародиями на пистолеты. Всё это направлено на меня. Останавливаюсь, и через секунду все четверо падают в обморок, просто валятся на пол, как скошенная трава. Осматриваюсь и задерживаю взгляд на висящем на стене зеркале. Подхожу, трогаю его пальцем. Даже в чужом сне мне становится не по себе, от того, что в зеркале нет отражения. Это как падение в пропасть, из-под ног уходит земля, и ты просто висишь в невесомости, хотя понимаешь, что формула твоего состояния – формула ускорения. Вот так же отсутствие себя в зеркале бросает в пропасть нереальности.

Каким-то образом просачиваюсь сквозь дверь, немыслимым пируэтом перескакиваю четырехметровый забор… и возвращаюсь в комнату на диван.

Всё увиденное почему-то воспринимается, как кино.

– Я ушла.

– Как ты умерла?

– Они сделали из меня кролика. Брали анализы, одной только крови – раз пятнадцать. Когда они все ушли, я закрыла глаза и приказала себе умереть. Просто остановила сердце и дыхание. А дальше ты видел.

– Что тебе нужно от меня? – Я боюсь услышать ответ.

– Я люблю тебя. Ты держишь меня.

– И?

– Отец и ты. Отца они убили. Помнишь того, кто возил вас на казнь?

– Это был…? Мне жаль.

– А мне нет. Мне не придётся его убивать.

Меня начинает бить дрожь, мелкая, неконтролируемая. Всё-таки хорошо, что я не вижу её лицо. Даже представлять не хочется, что я мог увидеть в её глазах.

– Прости, – говорит она, но я не вижу, чтобы её губы шевелились, – меня ничего не должно держать среди людей. Но я пока не готова.

– Скажи, как оно быть…, – я боюсь произнести слово «вампир», – как быть иной?

– Восхитительно. Сейчас я по-настоящему счастлива.

– Я рад за тебя.

– Уезжай, далеко, очень далеко… и никого не приглашай в дом, не гуляй после захода солнца. Я буду тебя искать. Я не смогу иначе.

Она наклоняется и целует меня в щёку холодными, сухими губами. От неё пахнет пылью и смертью, как от стариков, подошедших к границе жизни. Совсем немного пахнет, еле уловимо, но я с трудом сдерживаю тошноту.

– Спи, – шепчет она, и я моментально проваливаюсь в сон.

* * *

Приснится же такое. Курю, лёжа на диване, рассматриваю графику трещин на потолке. Сон был такой яркий и реальный, мне такие никогда не снились. Может быть, такие сны снятся сумасшедшим? Что если я уже не в своём уме и это была галлюцинация помутнённого разума? Нервы на пределе, я весь осунулся, почти ничего не ем, пить начал.

Похмелиться! Да, вот что мне нужно. Смотрю на стол, за которым мы сидели с Пашкой – чистота, только пустая бутылка на полу стоит. Молодец сосед, хоть и алкаш. Послать бы его за пивом.

Но сил у меня хватает только на рассматривание потолка. Мысли всё возвращаются к тому, что мне приснилось. Светлана. Как она? Наверное, я всё-таки ошибался в своих чувствах. Любить – это не мой путь. Мне хотелось почувствовать то забытое чувство, волновавшее меня в прыщавой юности, и мне почти удалось обмануть себя. Пытаюсь вспомнить её лицо, но мне навязчиво видится чёрный неподвижный контур, размытый в темноте и пугающий неизвестностью. К чему этот сон? Страх рябью пробегает по душе, эхом воспоминания. Сны не бывают так реальны, я помню холод её пальцев, сладковатый запашок разложения, прикосновение мёртвых губ к щеке, помню интонацию голоса.

Вздрагиваю от стука в дверь. Заходит Пашка с бутылкой водки, смотрит вопросительно.

– Нет, Паш, мне бы пивка. Меня от одной мысли о водке мутит.

– Не вопрос. У меня сдача вчерашняя осталась.

– Да ладно, – выуживаю из джинсов купюру. – Возьми литров десять, чтоб на весь день хватило.

А что ещё делать в заключении?

– Купи ещё сигарет и к пиву чего-нибудь. Чипсов или рыбки.

– Будет сделано. А что ваша барышня, ушла уже? – и подморгнул заговорщицки.

– Ты о чём? Какая барышня? – Я не хочу верить тому, что сейчас услышу.

– Ну, нет, так нет. Мне всё равно. Я пошёл.

– Эй, постой!!! – Вскакиваю с дивана и возвращаю Пашку в комнату. Держу за плечи, сверля взглядом. – Какая барышня?!!!

Он удивлённо смотрит на меня.

– Так вы того…, так и не проснулись?

– Давай сначала.

– А что давать? Вы совсем осоловели, ну я и пристроил вас на диване, пледом прикрыл. А самому домой идти не хочется. Опять баба начнёт доставать. Думаю, пусть ляжет, потом и я пойду. Ну, телек включил, и водку по чуть-чуть пью. Хорошо, тихо, баба не орёт, концерт показывают. Тут стук в дверь. Открываю – деваха стоит. Ничего так, только бледная, тени под глазами. Я ещё подумал – что это она? С мороза наоборот румяные приходят. Спрашиваю – что надо? Она вас спросила, я ей на диван показал. А она стоит как вкопанная. В квартиру не заходит. Я себе ещё налил, выпил, а она как приклеенная к порогу – ни туда, ни сюда. Водки предложил – не хочет. Всё смотрит на вас. Ну, проходите, говорю, что вы там топчетесь? Только тогда она и зашла. Говорит, я подожду, когда проснётся, будить не хочется. Ну, думаю, я – третий лишний, со стола убрал и откланялся. Наверное, не дождалась и ушла.

– А как она? Как выглядела?

– Честно? Не знаю почему, но я забоялся. Что-то в ней… как бы сказать, короче, неуловимое такое.

– Что?

– Не знаю что, только мурашки у меня от неё, и уснуть долго не мог, не по себе было. Ну, а так, ничего девка, симпатичная, только белая вся, как простыня. Я пошёл, да? За пивом пошёл я.

Пашка выскользнул из комнаты, и оставил меня один на один с моим кошмаром.

Значит, это не сон! И всё это было наяву. И планы её насчёт меня не плод моей фантазии, и я держал за руку труп, ходячий труп – кровосос. Я взглянул на комод – нож и кол мирно лежали, завернутые в газету. Всё-таки правильно я сделал, что захватил их. Но убить Свету, отрезать ей голову – это выше меня. Если даже я не люблю её, я не смогу сделать такое. Чёрт, я сейчас же уеду из этого города, если получится – то из этой страны, а потом и с континента слиняю. Ей меня не найти. Нужны деньги и документы. Всё это дома, если оно ещё в целости.

Так, попрошу Звягинцева, пусть посетит мою покинутую обитель. Звоню майору.

– Привет, – говорит он, – уже соскучился?

– У меня проблемы.

– Да что ты говоришь? А то я не знаю.

– Ты не понимаешь. Те проблемы, о которых ты знаешь – чепуха. Я в полной жопе.

– Что ещё случилось?

– Ты можешь заехать ко мне домой? Мне нужны документы и деньги. И в идеале бы ещё и машину пригнать. Она возле подъезда стоит.

– Всё?

– Всё, может быть, фотоаппарат ещё.

– Теперь всё?

– Ну, вещи можно было бы некоторые.

– Ты совсем охренел? Я тебе сказал – сидеть там, значит – сиди. Как ты меня уже достал своей самодеятельностью. – Говорил майор властно и холодно. Серьёзно говорил, после такого тона желание перечить отбивается сразу. Но у меня нет выхода.

– Я здесь даже на минуту не останусь. Всё равно – привезёшь ты мне документы, или нет. Если я сегодня же не уеду далеко, завтра я уеду на кладбище. Так что мне наплевать на то, что ты мне сказал. Спасибо за всё, что ты для меня…

– Ты никуда не пойдёшь. Жди меня, я сейчас.

Майор примчался через десять минут. Я вижу в окно, что он не один в машине. Что ему нужно? Он почти бежит к подъезду. Зачем я уму? Что он хочет от меня? Я уже не сомневаюсь, что я фигура и в его игре тоже. И далеко не пешка. С пешками так не носятся. Майор врывается в комнату, облегчённо вздыхает, увидев меня. В его глазах – гнев, растерянность и немного страха. Такой коктейль эмоций, что становится не по себе. Не знаешь – бояться или успокаивать.

– Ты что вздумал? – он смотрит в упор, не моргая.

– Меня сегодня ночью убьют. Скорее всего.

– Не неси чушь. Тебя убьют раньше, если ты выйдешь из дома.

– Пусть, но так у меня есть шансы выжить, а если я останусь, то не доживу до утра.

– Почему?

– По качану. Я не могу объяснить. Мне нужно бежать, как можно быстрее и дальше.

– Сядь, успокойся.

– Не нужно меня успокаивать. – Пронзает мысль, что умереть от рук человека приятнее, даже уютнее, чем быть убитым нежитью. Пусть лучше пытает Борман, чем целует покойница.

– Потерпи, несколько дней. Два-три дня.

– Ты меня не слушал? Сейчас! Я ухожу прямо сейчас.

Звягинцев враз изменился, став похожим на гестаповца с ледяным взглядом, хладнокровного и властного.

– Слушай внимательно, – он идёт ко мне, оттесняя к окну. – Ты, урод, будешь делать то, что я тебе скажу. Понял? Как только ты выйдешь отсюда – тебя хватают мои бойцы и хорошенько обработав, передают Борману. Всё ясно? Мне надоело уже до чёртиков, но ты мне нужен. Вот как. – Проводит ребром ладони по горлу. – И я не позволю, чтобы ты сломал всю мою комбинацию.

– Какую комбинацию?

– Идиот! Тупой идиот! Ты ничего не понимаешь? Совсем ничего?

Я бормочу что-то бессвязное, мол, всё я понимаю.

– Я ничего не понимаю, а ты понимаешь? Не смеши меня. Но хотя бы чувствовать ты должен был?

– Что я должен был?

– Ладно, это уже не важно. Ты мне нужен сейчас живой и здоровый. Поэтому сиди здесь. За домом будут присматривать. Не бойся никого. Только меня бойся и не расстраивай меня.

– Твои люди не смогут остановить её.

– Кого её?

– Вампира, – опускаю глаза, в ожидании взрыва смеха. Но никто не смеётся.

Майор смотрит на меня изучающее.

– Вампира, говоришь? Не вздумай выйти отсюда.

И тут у меня не выдерживают нервы, и я готов вцепиться ему в горло, готов выпрыгнуть в окно, взорвать этот дом, только не оставаться здесь на ночь.

– Ты приедешь сюда в шесть вечера и будешь ночевать вместе со мной. Если к этому времени тебя не будет – я ухожу. Пусть стреляют, пусть пытают – мне плевать. У меня всё. Я знал, что ты козёл, всегда знал.

– Я приеду, посмотрим на твоего вампира.

– Не опаздывай.

Заглядывает Пашка, но, увидев майора, исчезает за дверью. Майор выходит, хлопнув дверью.

У меня есть время до вечера. Возможно, это последний день жизни, и я проведу его с алкашом и пивом. Печально.

* * *

Без пятнадцати шесть появляется Звягинцев. Он снова благодушен, пытается шутить, ставит на стол коньяк. Но для меня он уже умер. И воскрешению не подлежит.

Некоторые друзья казнились мною за меньшее. Один просто не дал мне переписать диск. Это случилось в те древние времена, когда невозможно было скачать из интернета любой раритет. И он, зная мою меломанскую натуру, отказал мне. Просто так.

Есть мелочи в характере, обнажающие стержень натуры. И каким бы белым и пушистым человек не пытается казаться, всё равно дерьмо где-нибудь вылезет. Главное, не упустить момент и заметить это. И сделать правильные выводы, а то однажды можно оказаться залитым дерьмом с ног до головы.

Другой, бандит и боксёр, спьяну наехал на моего приятеля в кабаке. Все мои доводы, что это мой товарищ, ни к чему не привели. Еле оттянули его. Потом он приходил, извинялся, говорил, что его менты пасут и нервы ни к чёрту. Но для меня он умер.

Третий увёл у меня девушку. Умерли оба.

Таких друзей я просто вычёркиваю из памяти. Нет ни злобы, ни обиды, они переходят в ранг прохожих; незнакомых, безразличных мне людей.

Вот и ещё один покойник. Я даже пить с ним не буду. Я с прохожими не пью.

– Да ладно тебе, пошутил я, – пытается заговорить со мной майор. Я молча курю, лёжа на диване. От того, что я определился с отношением к нему, мне сразу стало легче. Ведь теперь обида и ненависть не тревожат мою душу. Так здорово лежать, забросив ноги на подлокотник, пускать струю дыма и ни о чём не думать.

– Я же за твою шкуру беспокоюсь. Если бы не я, тебя бы забетонировали в фундаменте новостройки и тю-тю.

– Тю-тю? Если бы не ты, я бы спал спокойно в своей квартире, ни от кого не скрываясь и ничего не боясь.

– Наивный, ты ничего не знаешь, совсем ничего.

– Ну, так просвети меня.

Майор пьёт коньяк, как всегда из горлышка. Он сидит за столом, развалившись на антикварном стуле советских времён, напоминая чекиста на допросе или вернувшегося с войны фронтовика, столько в нём самоуверенности и превосходства. Но мне это кажется скучным и, не дождавшись ответа, засыпаю. Сквозь сон слышу, как бухтит телевизор, как майор разговаривает по телефону, это сливается со сновидениями, поверхностными, больше похожими на мысли с закрытыми глазами.

– Вставай!!! – майор шипит мне в лицо, и трясёт за плечо. Открываю глаза – в комнате темно, только лампа из кухни бросает полосу света на полу.

– Ты чего? – спросонья спрашиваю я, стараясь привыкнуть к темноте, да и, вообще, проснуться.

– Там!!! – Он показывает пальцем на окно.

– Что там? – Я уже знаю, что там, и это не сон, и не хочу туда идти.

Я встаю, включаю свет, резанувший по ещё не проснувшимся глазам, и иду к окну. Отдёргиваю штору. За окном светятся окна дома напротив, горит одинокий фонарь, из-за снега хорошо видно всю улицу. Ничего, что могло бы напугать.

– Тебе приснилось? – спрашиваю я.

– Нет, она стучала, скреблась. А когда выглянул – увидел её. – Он весь дрожит, глаза таращит и машет руками. – Она смотрела прямо на меня. Второй этаж, ёлы-палы, как она…? В воздухе висела, что-ли?

– Кто – она?

– А я откуда знаю? Похожа на ту подругу, с которой ты в Крым уехал, только я не уверен. Та несчастная была, а эта… Ты о ней говорил, что она вампир?

– Там никого нет.

Хочется поверить, в то, что я говорю, но я знаю, что Звягинцев говорит правду.

– Она была, клянусь.

Присаживаюсь на подоконник, и наблюдаю за напуганным офицером милиции – довольно редкое удовольствие. Только бы сдуру не выстрелил мне в живот.

– Я никого не видел… – и тут я слышу стук по стеклу. Слабый, но отчётливый, даже скорее царапание. В ужасе отскакиваю от окна, падаю на пол, оборачиваюсь и вижу её. Светлана висит в воздуха, прижав руки и лицо к окну. Боже, как она прекрасна!!! Лицо приобрело благородные, аристократичные черты; распущенные чёрные волосы подчёркивают восковую бледность. Глаза словно забираются в мозг и шепчут, шепчут. Ей холодно, я должен её пустить. Нет, это она просит – пусти, позови, пригласи. Мне совсем не страшно, мне хорошо, я так ждал её. Счастье наполняет каждую клетку, мне никогда не было так легко и спокойно. Пустить её, она замёрзла. Я пытаюсь открыть задвижки, но окна здесь последний раз открывались до революции и у меня ничего не получается. Ничего, сейчас, любовь моя, сейчас. Ищу, чем бы разбить окно. Пустить её, мне нужно пустить её в дом. Что-то не так, но я не слушаю эти предательские мысли.

Под столом пустая бутылка, я иду к ней – сойдёт, чтобы выбить стекло. Но не дохожу – получаю сильнейший удар в челюсть и падаю в нокдауне на пол.

– Ты что это надумал? – слышу сквозь туман голос майора. – Ты ей открыть хотел?

Я хочу что-то ответить, но не могу и даже не пойму, о ком он говорит. Поднимаюсь на четвереньки, память возвращается, и я вспоминаю лицо за окном – страшное, бледное, мёртвое лицо. С приоткрытыми алыми губами. С глазами, шепчущими прямо в мозг. Бросаю взгляд на окно – никого. Звягинцев задёргивает шторы.

– Ну, ты идиот, зачем ты её впустить хотел? Кто она такая?

– Она – вампир.

– И что нам делать?

– Понятия не имею. Не пускать. Я понял, что она без приглашения не может зайти.

– Ты как зомби стоял, всё задвижки на окнах дёргал. Ты это прекращай, у меня жена и дети.

– Я просил тебя – дай уехать.

Грохот прервал наш разговор. Окно дрожало от ударов, словно безумная птица бьётся в стекло.

Майор побледнел и снова схватился за пистолет. Окно сдерживало напор, но вот надолго ли? В голове снова начали появляться чужие мысли, бессвязные, но пугающие.

Например, а не открыть ли мне окно.

– Не давай мне пустить её.

– У меня сейчас истерика будет. Я никогда так не боялся. – Майор бледный, как мел, направляет пистолет на окно. – Давай, я её пристрелю.

– Ей твои пули, как комариные укусы.

– Откуда ты знаешь?

– Я видел, поверь мне. Держи, – протягиваю ему кол.

– Это что за шампур?

– Не промахнись, нужно попасть в сердце.

Майор прячет пистолет и сжимает в кулаке кол.

– Думаешь, это её убьёт?

– Тебя бы убило.

– Меня бы и пуля кокнула. И, вообще, у меня сейчас сердце остановится.

Удары в окно прекращаются. Тишина оглушает и ещё больше пугает, потому что не знаешь, откуда ждать нападения.

– Пойди, посмотри, – подталкивает меня Звягинцев.

– Хочешь, чтоб я опять пытался окно открыть?

– Где она?

Мы инстинктивно становимся спиной друг к другу, выставив перед собой оружие – майор разукрашенную рунами деревяшку, я – серебряный кинжал.

– Давай договоримся – если кто-то из нас будет себя странно вести, сразу в нокаут, – предлагаю я.

– Любой каприз, только бы ночь продержаться. Где ты взялся со своими подружками?

– Я тебя просил – дай мне уехать. Только, думаю, от неё нельзя уехать.

– А что ей нужно?

– Я.

– Почему ты?

– Не знаю. Любовь у нас. Но и ты сгодишься тоже, на десерт.

– Бля, – резюмирует майор. – Не хочу на десерт. Может она ушла? Поняла, что нас голыми руками не взять, и ушла?

– Не плохо бы было.

И тут раздаётся стук в дверь. Стучат настойчиво.

У меня подкашиваются ноги. Мочевой пузырь вдруг тяжелеет и я еле сдерживаюсь, чтоб не обмочиться.

– Кто там? – кричит майор.

Никто не отвечает и после короткой паузы стук возобновляется.

– Пошла на хер!!! Оставь нас в покое, сука!!! – майор вопит дрожащим голосом. Глаза покраснели, налились слезами. – Прекрати!!! Уходи!!! Пошла вон, шалава!!!

Стук в дверь усиливается и я вижу, как трещат старые дряхлые доски.

Вспоминаю гоголевского «Вия», и мелькают идиотские идеи, типа начертить мелом круг, прочесть молитву, но я даже Отче наш не знаю.

– Всё!!! Я иду!!! – Майор хватает со стола бутылку, порядочно отпивает, и крепче сжав кол, идёт к двери. – В сердце, говоришь?

За дверью затихли.

– Не нужно!!! Только не приглашай её!!! Всё что угодно, не говори ничего ей, и в глаза не смотри.

Я понимаю, что майор прав и нужно что-то делать, иначе, к утру, мы превратимся в свихнувшихся идиотов. На ватных ногах иду за ним, выставив вперёд нож. В голову снова начинается хаос. Навязчиво вспоминается Светлана, имя её отстукивают молоточки в мозгу. Страх сменяется тоской и печалью. Скучаю, хочу её увидеть. Хочу. Увидеть. Обнять. Прижать к себе. Поцеловать. Этот нелепый майор, предатель и хам, мешает мне, он всё испортит, он лишний, его не должно здесь быть. Представляю, как мой нож входит ему под лопатку. Он больше нам не помешает.

Слышу голос Светланы, но не за дверью, а в голове. Пусти меня, я так скучала. Пусти.

И тут майор поворачивается ко мне и протягивает бутылку с остатками коньяка. Как я ненавижу этого урода, усилием воли не всаживаю в него кинжал. Беру бутылку и делаю приличный глоток. Тёрпнут дёсна, реагирует желудок, трясу головой, меня передёргивает от коньяка. И сразу спадает наваждение. Я опять становлюсь напуганным до жидкого поноса и майор – единственный, на кого я могу надеяться.

Звягинцев очевидно замечает, что со мной не всё в порядке.

– Ты чего? Опять она тебе голову морочит.

– Ага, – киваю я.

О том, что я его чуть не прирезал, решаю промолчать.

– Может, мне тебя привязать к батарее? Я не могу на два фронта.

От удара в дверь у меня чуть сердце не остановилось. Звягинцев побледнел, но решительности не потерял.

– Ну, сука, тварь, давалка подворотная!!!

Он поворачивает ручку замка и ударом ноги распахивает дверь, отскакивая назад и становясь в стойку, чтобы отразить нападение. Но за дверью никого нет.

Адреналин в крови зашкаливает, я чувствую запах страха, исходящий от меня. Мы стоим, как два самурая перед пустым дверным проёмом в нелепых позах. Мы ждём.

– Ну, где ты? Засцала? Давай, выходи!!! У меня есть для тебя штучка!!! – ругань помогает майору сохранять рассудок. Но выглянуть в коридор мы не решаемся, а для того, чтобы закрыть дверь, нужно, как минимум, выставить руку за пределы комнаты.

И тут появляется Светлана, она не вышла, не свалилась, не выпрыгнула. Она просто появилась; только что её не было, и вот она перед нами во всей красе. Это произошло так неожиданно, что мы вскрикнули.

– Вы что, даже не пригласите даму в дом?

Я пытаюсь ответить ей, но язык не слушается. Майор тоже молчит в тупом онемении.

– Я могу войти? – спрашивает она. Глаза – два обсидиана, губы словно налиты кровью, бледное лицо без всякой мимики. Опускаю взгляд, чувствую, что она пытается управлять мною, вступаю с ней в мысленный диалог, в голове – каша, но она не может взять верх. Мне нужно молчать. Молчать и не смотреть на неё. Я знаю, что она не может войти в квартиру. Пока ей не разрешат. Но мы же не разрешим. Ни за что.

Трогаю майора за плечо, он вздрагивает, смотрит на меня мутным взглядом.

– Просто молчи. Молчи, ясно? – тяну его за рукав.

Он кивает головой.

– Пойдём, – тащу его за собой.

Слышу, как злобно шипит вампир.

«Пусти, пуссстиии, пууууууусссссстииииииии»…

Мы отступаем вглубь комнаты, и я утаскиваю ошеломлённого приятеля в кухню, а оттуда в ванную комнату. Там нет окон. И три двери, которые ей нужно будет пройти. Вижу, как вампир в ярости бросается в комнату, но ударяется в невидимую стену в дверном проёме. Прости, любовь моя. Наши пути разошлись. Оставь меня в покое. Пожалуйста. Молю тебя: забудь, разлюби, прости, живи своей мёртвой жизнью.

Сажусь на пол под рукомойником и рыдаю, не в силах сдержать слёз. Звягинцев в прострации курит, сидя на ванной. Пепел безнаказанно падает на коврик. До рассвета ещё далеко, но мы в безопасности. Она ушла. Я знаю это. Никто не стучит в окно, не выбивает дверь и не роется в моих мыслях.

* * *

Утро разбудило нас криком. На первом этаже истошно кричит женщина.

Звягинцев спал в ванной, поэтому спросонья вылезал он долго и мучительно. У меня от неудобной позы отёрпла нога. Как два калеки мы выползаем на кухню. За окном сереет рассвет и тарахтит проезжающий трамвай. Мы не смотрим друг на друга, нам стыдно за наш страх, за то, что мы пережили. Почему-то это не сплотило нас, а оттолкнуло ещё сильнее. Если мы выживем и вырвемся с этой территории в свои обжитые пенаты, то никогда не будем обсуждать произошедшее, и будем притворяться, что ничего подобного не было.

Внизу заливается воем и причитанием женский голос. Мы спускаемся по скрипучей лестнице, и видим лежащего на полу Пашку. Возле него на коленях рыдает жена. Пашка мёртв – это не вызывает сомнений, так как из его груди торчит вырванная из перил деревянная резная стойка. Я оседаю на ступеньки и сижу в ожидании, когда меня отпустит накатывающий обморок. Голова кружится, и холодные мурашки бегают под одеждой. Он умер из-за меня. Я виноват в его смерти. Но я жив. Я пока жив, и у меня теперь есть целый день жизни. И я готов пожертвовать любыми Пашками за каждый следующий день.

Звягинцев делово пытается успокоить теперь уже вдову.

– Тань, прекрати, – Он говорит властно и громко. – Давай, успокойся и всё расскажи. Мы теряем время, расскажи мне, что произошло, а потом рыдай, хоть залейся слезами. Тебе нужно выплакаться, но не сейчас, через десять минут будешь плакать. Марья Ивановна, – говорит он выглянувшей на крик соседке, – вас не звали. Вернитесь в квартиру, здесь опасно. Дверь захлопывается и я слышу звуки закрывающихся замков, затворов и цепочек.

– Таня, скажи, ты знаешь что-нибудь? – Майор прижимает к себе безутешную вдову, но та заходится ещё сильнее.

Тогда он отстраняет её и лепит звонкую пощёчину. Танька вскрикивает, но рёв переходит в хлюпанье носом.

– Да, да, ничего не видела я… Он пошёл открывать.… Ой, Пашенька, как же я…

– Не отвлекайся. От тебя зависит, поймаем мы убийцу или нет.

– Да спим мы, ночь на дворе. Я настиралась, устала как чёрт, и отключилась сразу. А Пашка всё топтался на кухне, наверное, искал, куда я выпивку спрятала. Потом – слышу лёг. Слышу споросонья – грохот какой-то. Во входную дверь стучат. В подъезд. Подумала ещё – странно, чего стучать – дверь нараспашку. Заходи, кто хочешь. Пашка и говорит – пойду посмотрю, мол, кто там шалит. Ещё и топор прихватил на всякий случай. Вернулся через минуту. Говорит – девица странная к этому, со второго этажа. Стоит на пороге, зайти боится. Ну он её провёл до лестницы и вернулся.…А потом я заснула. Ой, Пашенька, Пашенька. Утром проснулась – нет его. Он обычно спит до девяти, а тут – шесть, а его уже нету. Выхожу и вот, пожалуйста… Нет моего Пашеньки. А кто его убил – не знаю.… Спала крепко, ничего не слышала. И что его попёрло в такую рань гулять?

– Хорошо, хорошо, сейчас я вызову наряд. Пусть посмотрят. Пойдём домой, не надо тебе на него смотреть. Пойдём, я тебе валерьяночки накапаю. Есть валерьянка? – Майор уводит её в квартиру. Слышу, как за дверью майор говорит по телефону. Отдаёт команды.

Я безуспешно пытаюсь прикурить трясущимися руками. Кошмар не закончился, он только начинается. Хочется закричать во весь голос или рвать волосы на голове или биться головой об стену, только сил нет, и я сижу, обхватив колени и раскачиваюсь, как псих в ожидании лоботомии. В квартире Пашки – шум, говорят громко, но я уже не вслушиваюсь в слова. Пытаюсь понять, что чувствовал Паша перед смертью. Наверное, блаженство и эйфорию, счастье подарить жизнь самой прекрасной женщине на планете. У него, наверное, даже встал от такой близости. И она – холодная, пахнущая могилой, прильнула к его шее, и подарила ему поцелуй змеи.

А потом, оторвала от перил деревяшку и хладнокровно забила ему в сердце. Но он, скорее всего, этого даже не узнал. Смотрю на прут сквозь решётку перил. Явственно вижу на шее две рваные ранки. Лицо спокойное, никакие страдания, боль или сомнения не проявились в мимике. Если бы не торчащая из груди палка, он бы сошёл за не дошедшего до дома пьянчужку. Прилёг и уснул. Но всё было хуже. Намного хуже, мать его. Скоро наступит моя очередь прилечь и уснуть навсегда. С пробитым сердцем. Но это будет не стрела Амура, увы.

Задумавшись, не замечаю Звягинцева, присаживающегося рядом.

– Его эта сука убила. Нет сомнений, – говорит он. – До нас не добралась, так на Пашке отыгралась. Нормальный был мужик, безобидный. Я его прищучил на краже, но сажать не стал. Райончик тут ещё тот – цыгане, наркаши, жульё всякое. Свой человек никогда лишним не будет. Тем более, он народ знает, бухает, а слухи знаешь, как расползаются… Странно, что мои орлы ничего не видели и не слышали. Я их оставил на всякий случай наружку вести. Не стал, конечно, спрашивать – не летал ли упырь перед окнами. Но, если бы что увидели – то сказали бы. Хотя, сказал бы я кому-нибудь, что видел тётку, бьющуюся в окна второго этажа? По психиатрам затаскали бы. Прощай, карьера. Но я бы почуял, а они, и правда, ничего не видели. И не слышали.

– Может, спали?

– Нет, если бы они уснули на дежурстве, то проснулись бы с волчьим билетом. Они меня знают. Вообще, что делать, не знаю. Сейчас понаедут медэксперты всякие. Народу будет тьма тьмущая. Иди в квартиру, я буду сам разбираться.

– Ты что, совсем спятил? В какую квартиру? Ты же сам говорил, что меня ищут пожарные, ищет милиция. Сидеть и ждать, когда за мной приедут? Иди ты… – Я посылаю его далеко и иду за курткой, шапкой и ботинками.

Быстро одеваюсь, заворачиваю в газету оружие против упырей, кладу в пакет от супермаркета, проверяю наличие денег, и выглядываю в подъезд. Майор так и сидит на ступеньках. Рядом с ним примостился его подопечный, они о чём-то шепчутся. А что, если меня сейчас скрутят и повесят на меня ещё и убийство Пашки. Почерк похож. Хочется закричать во всё горло. Просто стоять и орать, срывая горло, выгоняя с криком весь накопившийся во мне стресс. Вопить до головной боли, до головокружения и кислородного истощения.

Но, вместо этого, раскрываю шкаф, срываю заднюю стенку, открываю окно. Проём небольшой, лезть неудобно, царапаю шею об раму, куртка цепляется за шляпку гвоздя. Ничего, нужно совсем немного потерпеть и я буду на свободе. Хрен вы меня найдёте – Михаилы загадочные, Звягинцевы подлые, мёртвые панночки, безголовые пингвины, чёрные катафалки. Видел я вас всех по телевизору в передаче «Спокойной ночи, малыши». Отчаяние внезапно родило во мне уверенность в себе и необъяснимый оптимизм.

Вылезаю на крышу, покрытую снегом, расчерченным дорожками следов от птичьих лап. Под снегом ржавые листы железа. Крыша практически не пологая, поэтому без труда добираюсь до соседнего дома. Вся улица – сплошная непрерывная цепочка домов, вплотную прилепленных друг к другу, так что по крышам можно гулять в пределах квартала. Дома старые, многим уже более века, из почерневшего от времени кирпича, с мрачными подворотнями, источающими смрад испражнений, с литыми воротами, которые когда-то открывал дворник в кожаном фартуке, пропуская во двор загулявшего барина. Но самое главное, что крыши прогнившие и скользкие. Слой снега предательски сползает вниз, утаскивая меня на край. Благо, что везде натыканы антенны, за которые я хватаюсь, чтобы удержаться. На четвёртой крыше я сажусь отдохнуть на козырёк. Ноги от постоянного напряжения дрожат, я закуриваю и пытаюсь расслабиться. Задница моя, намокшая от снега, начинает мерзнуть, и я решаю нырнуть в чердачное окно.

Утро завладело улицей. Ещё полчаса назад было тихо, а сейчас машины несутся, тарахтя по брусчатке, продребезжал трамвай, загудели люди. Ужасы ночи сгинули в рассвете дня, несущего новые ужасы. Дорогу мне не видно, но слышу сирены. Вот и милиция, тут, как тут. Сейчас Пашку обведут мелом, и фотограф будет делать снимки. Сухо, без чувства, без фантазии. То, что получится у него, будет отличаться от того, что бы мог снять я, как милицейский протокол от рассказа Конан Дойля. Но, увы, для меня это уже мечты и сладкие воспоминания. Выпал я из жизни фотобомонда.

Пытаюсь заглянуть за край крыши, чтоб рассмотреть, куда проехали сирены, и тут нога срывается и меня уносит вниз, я хватаюсь за антенну, но она отламывается, как сухая ветка и я, слегка притормозив на водостоке, срываюсь с десятиметровой высоты в пропасть двора.

Оказывается, Эйнштейн был прав и в мире всё относительно. Секунда свободного падения показалась мне томительно долгой. Я успел представить хруст ломаемых костей, боль от удара об асфальт, внутренности мои сжались от ужаса, всё тело заныло и онемело в ожидании неминуемого, но до земли я долетел не скоро. Капюшон зацепился за что-то, сильный рывок чуть не вытряхнул меня из куртки, я повис на мгновение, услышал, как трещит разрываемая ткань и полетел дальше. Следующим пунктом моего полёта оказался козырёк над подъездом. Ударился я не сильно. Навес оказался деревянным, оббитым жестяными листами. Доски хрустнули, но выдержали, я покатился и, наконец, приземлился на землю, прямо под ноги ошеломлённой старушке. На этот раз мне повезло меньше. Левое плечо зажглось болью, внутри всё заныло, будто сжали в кулак все мои кишки. Голова, на счастье, не пострадала, но от стресса соображал я слабо.

– Вот ирод!!! – Заверещала старуха с мусорным ведром. Упади я на несколько секунд позже, размазал бы бабульку по земле. – Черти тебя туда понесли!!! Откуда ты свалился, скотина? Ворюга!!! По окнам лазишь!!!

Я пытаюсь что-то сказать, но язык не слушается. Поднимаюсь – вроде всё цело, только плечо ноет, не переставая. Вращаю рукой, вроде, ни вывиха, ни перелома. Резкой боли нет – уже хорошо.

– Ты куда это собрался, окаянный? А ну, стоять!!! – Бабка бросает ведро и резво выбегает через арку на улицу. – Помогите!!! Вора поймала!!!

Да что ж мне так не везёт? Лучше бы я на эту сволочную пенсионерку свалился, целее был бы. Ментов ей долго искать не нужно, они через два дома в полном составе.

Не проходит и минуты, как во двор забегают два гражданина в штатском и следом неугомонная бабуля.

– Вот он, голубчик!!! Попался? Я, товарищ милиционер, вышла мусор выносить, а он прямо с неба – бух, и мне под ноги. У меня от испуга чуть сердце не остановилось.

«Лучше бы оно остановилось», – думаю я, проклиная этих бдительных старушек, выносящих в такую рань мусор.

Старушка не унимается, и всё голосит, пока мне крутят руки добры молодцы, хотя в этом нет никакой необходимости, так как для меня каждое движение отдаёт болью. Один из них, латентный садист, бьёт по почкам, не сильно, но метко. Боль пронзает до мозгов и остаётся ноющим, беспокоящим комком в пояснице. Интересно, это их в школе милиции учат? Первый удар, который вы получите от милиционера – это по почкам. А потом уже, как повезёт – ногой в живот, валенком с кирпичом внутри по спине, кулаком по затылку. Но сначала – по почкам. Урологи, мать их.

Меня выволакивают через арку на улицу. Прохожие с уважением рассматривают меня. У нашего народа патологическая симпатия ко всяким криминальным элементам. Я вижу три машины возле дома, из которого я совсем недавно сбежал. Вижу Звягинцева, кричащего на перепуганного сержанта. Двое с папками под мышками молча курят.

Ноги не успевают и меня волочат, как жертву гестапо после пытки. Звягинцев видит нас и у него перехватывает дыхание. Понятно, что возникнут вопросы, как на его квартире оказался преступник, которого ищет весь город, и за его голову объявлена серьёзная сумма. Спросят с него, почему не продал меня и не поделился с вышестоящим начальством. Он сразу забывает про сержанта и почти бежит к нам.

– Это кто такой? – спрашивает майор.

– Бабка тут выбежала, говорит – с крыши упал. Ворюга, наверное, форточник.

– Давайте его ко мне в машину, пусть отвезут в отделение. Там будем разбираться. А вы показания свидетелей соберите.

– Да там бабка одна.

– Вот бабку и соберите. Клименко! – кричит он на всю улицу. Из подъезда выглядывает лысая голова. – Сюда иди!!!

Клименко – румяный здоровяк с маленькими хищными глазками, тут как тут.

– Клименко, прими клиента. Вези к нам. Доставь его в целости и сохранности.

– Слушаюсь, товарищ майор, – берёт меня под локоть и тащит к машине майора.

Двое, арестовавших меня, смотрят изумлённо. Прощай медаль за отвагу, два отгула и премия к Новому Году.

– Что стоите? – спрашивает их Звягинцев, – Вы сюда приехали убийство расследовать или воров ловить? Вперёд, работать.

– А если он не вор? – Пытается спасти репутацию один из ментов. – А если он убийца и крышами уходил?

– Разберёмся…

– Нужно бы крыши просмотреть, – не унимается он. – Лицо у него знакомое. Где-то я его видел…

Клименко запихивает меня в машину на заднее сидение, сам садится за руль, смотрит на меня хитро в зеркало заднего вида. Урод румяный. Ещё десять минут назад я был Карлсоном на крыше, свободным и полным планов. Теперь у меня ужасные перспективы – обвинение в серии убийств, либо свидание с Борманом, а если не выгорит ни то, ни другое – то поздний ужин со Светланой. И я в качестве основного блюда. Стоп, где кол? Где нож? Карманы пусты. Наверное, выпали, когда я падал с крыши. Ну, и чёрт с ними. Мне теперь ничто не поможет.

Мы едем дворами, частным сектором, заезжаем в промзону. Я ничего не понимаю, странный маршрут выбрал водитель.

– Куда мы едем? – спрашиваю я.

– Позвони Звягинцеву.

Судорожно ищу телефон. Нахожу в джинсах. Слава богу, не разбился, не потерялся.

– Алло, слушай внимательно, – сразу говорит мне майор, не дав сказать ни слова. – Тебя высадят возле заводского пустыря, там, в ста метрах от забора увидишь будку – окна с решётками. На окне слева от двери между решёткой и рамой, лежит ключ, тряпочкой накрыт. Увидишь, разберешься. Внутри буржуйка, уголь есть, там нары с матрасом. Я, как только освобожусь, сразу подъеду. Будем думу думать, что с тобой делать.

– Нож, – бормочу я, поглядывая на водителя, – нож и кол пропали. Наверное, выпали, когда я с крыши летел. Найди их, пожалуйста.

– Всё, я не могу говорить, увидимся.

Слава и справа, вдоль дороги, тянутся бесконечные заводские заборы. Снег серый как пепел вулкана. Навстречу едут грузовики, гружённые бетонными панелями. От этой картины уныние и пессимизм обостряются ещё больше. Вдруг машина останавливается возле варварски выбитой дыры в заборе.

– Тебе туда, – показывает мне Клименко на лаз с торчащими гнутыми кусками арматуры. – Там увидишь, не промахнёшься.

Пустырь похож на пейзаж «Сталкера» – бескрайнее поле, с торчащим из-под снега сухим бурьяном и редким кустарником. Слева мрачные цеха ЖБК, мостовые краны, штабеля бетонных перекрытий и панелей. Людей не видно, и всё выглядит заброшенным и вымершим. Прямо – огромная куча металлолома, чудом не растасканная бомжами, слева – недостроенное здание, его дешевле оказалось забросить, чем достроить. Зияющие провалы пустых оконных проёмов пугают. Из такого дома может появиться самый страшный кошмар. Почему-то с детства мне внушали ужас пустые дома, развалины или недострой. Мне казалось, что если в доме не живут люди, то там обязательно поселится что-то ещё. Не знаю что, я даже боялся фантазировать на эту тему, но свято место пусто не бывает.

Вот и будка, о которой говорил майор. Кубик четыре на четыре, окна забиты досками и зарешечены. Металлическая облезлая дверь заперта на висячий замок. Иду, увязая в снегу по кочкам мёрзлой земли, каждый шаг отдаётся во всём теле. Отгоняю мысль, что эта будка похожа на склеп, в котором я и найду последний приют. Слишком всё плохо. Плохо – не то слово. Ужасно. От постоянных неприятностей и абсурдности событий мой разум сжался до одной мысли – покончить с этим. Я устал бояться, мне надоело постоянно выкарабкиваться, у меня больше нет сил сопротивляться. Уже нет надежды на то, что это последнее моё приключение, что переживу это и всё наладится и вернётся в прежнюю спокойную колею. Нет, меня упорно засасывает воронка хаоса. И там, в омуте ничего хорошего меня не ждёт.

Ключ нахожу легко, но вот открыть промёрзший замок проблематично. Руки мёрзнут, ключ всё не поворачивается. Пытаюсь поджечь тряпку, под которой лежал ключ, но она даже не тлеет. Матерюсь, слёзы отчаяния холодными дорожками бегут по щекам. Как меня это всё… утомило. Даже в таких мелочах меня преследуют неудачи. Наконец, разогрев зажигалкой замок, получается повернуть ключ.

Коморка довольно уютна – в углу буржуйка, рядом – куча угля, сбитая из досок лежанка, столик. Развожу огонь, но дым почему-то идёт внутрь и мне приходится выскочить на улицу, чтоб не задохнуться. Подобный обогревательный прибор я видел только в фильме «Ленин в Октябре», а как им пользоваться, даже не представляю. Когда дым немного вышел, разбираюсь с тягой, и у меня всё получается: огонь весело заплясал в железном пузе печки. Через несколько минут помещение нагревается и я даже снимаю куртку. Куртка выглядит ужасно – капюшон оторвался вместе с куском ткани на спине, рукава подмышками пошли по шву.

Ложусь на нары, накрытые старым матрасом. Ещё никогда не было так удобно и уютно. Эта вонючая бетонная коробка стала пределом мечтаний. Куда я опущусь ещё? До труб теплосетей в подвалах домов или до канализационных коллекторов? И, в принципе, всё можно поправить и жить так же как и до этого, а то и лучше, но уже не хочется. Хочется просто отогреться и выспаться. Хочется курить, но сигареты, скорее всего, тоже выпали во время моего полёта. Или я их не взял в спешке. От мысли, что сигарет нет, желание закурить вырастает до космических масштабов и занимает всё моё сознание. Нахожу на полу окурок. Хороший, жирный окурок «Примы», брошенный после двух – трёх затяжек. Сигареты без фильтра я не курил уже лет десять, а чужой окурок, подобранный на полу не курил никогда.

Покурив, сразу засыпаю, без снов и поллюций. Проваливаюсь в пустоту без дна, как Алиса в кроличью нору.

И снова меня будит Звягинцев. Он уже стал моим будильником.

– Вставай, хватит спать.

Открываю глаза – на столике бутылка коньяка, палка колбасы, банка шпрот, шоколадка и лимон.

– Да, гламурная закусочка. Слушай, Звягинцев, ну что тебе нужно? Скажи мне, почему ты со мной носишься? – Сон у меня как рукой сняло. Буржуйка погасла и в будке снова похолодало, хотя стены ещё пытались удержать тепло.

– Я твою шкуру спасаю. – Майор открывает коньяк, отпивает из горлышка и протягивает бутылку мне. – Жизнь твоя ломаного гроша не стоит. Если бы не я, тебя бы уже в живых не было… – Он запнулся, фраза повисла в воздухе.

– Давай, договаривай. В чём прикол?

Майор присаживается на край нар, достаёт сигарету, долго мнёт её в руках.

– Моя семья сейчас летит во Францию, – сообщает он, прикуривая.

– Дай сигарету.

– Держи. Вся моя карьера лопнула, как мыльный пузырь. Я уезжаю послезавтра. Прощай, немытая. Ты же не знаешь? У меня гостиница в Леоне.

– Да уж, недвижимостью ты обжился, – усмехаюсь я, намекая на эту будку посреди пустыря. Звягинцев криво улыбается моей шутке.

– Поехали со мной. У меня там всё схвачено, с твоей профессией ты везде проживёшь. По началу помогу, конечно.

– Иди в жопу. Никуда я не пойду. Я пошёл бы ещё утром сегодня, когда по крышам метался. А сейчас – всё. Сломался я. Подаришь мне этот сарайчик? Я теперь даже домой попасть не могу. На улицу выйти не могу, чтоб не попасть в переделку.

– Хочешь, я заеду к тебе за документами? За фотоаппаратом твоим. Где твой загранпаспорт? Визу я тебе сделаю без проблем.

– Я же в розыске.

– В неофициальном. Твою голову продать хотят. Правда, Борману сейчас не до тебя. Его прокуратура с ОБОПом прессуют. Сколь верёвочке не виться… Всё равно откупится. Они его и давят, чтоб бабки из него высосать. Ну, что? Если честно, мне до вчерашнего вечера было наплевать на тебя, но после визита твоей подруги всё изменилось.

– Который час?

– Четыре.

– Скоро стемнеет.

– И что?

– Опять гости будут.

– Ты уверен?

– Она меня не отпустит. Ты нашёл нож?

– Замучился искать. Он в сугроб свалился. Кстати, – майор восстает из сумки свёрток, передаёт мне. Я разворачиваю, достаю нож и режу им колбасу.

– Никуда я не поеду. У меня рак.

Майор застывает в изумлении.

– У меня уже метастазы. – Продолжаю я. – Я понял, всё что со мной происходит – это рак. Началось всё с одного неправильного звонка. Одна раковая клетка попала в мою жизнь. И пошло – поехало. Как болезнь захватывает всё новые клетки, так мой рак захватывает каждую минуту моей жизни. Посмотри на меня – из ночных клубов, дорогих шмоток и безбедной жизни я скатился до этого сарая, одежды из секонд-хэнда, разорванной в клочья куртки. Я сегодня курил бычок, подобранный на полу и спал на бомжацком ложе. И я радовался, что у меня есть хотя бы это. Это рак, и дальше будет хуже. И никакой Париж и Марсель, или где там у тебя отели, мне не помогут. Это карма. Заражённая раком карма. Понимаешь, единственно-правильный выбор для меня – это умереть. Самому, не дожидаясь, когда меня совсем расплющит, и об меня вытрут ноги и скормят собакам. Так что, оставь меня в покое. Я заразный, и, наверное, ты тоже уже заразился. Или я от тебя подхватил заразу?

Майор молча пьёт коньяк, уставившись на ботинки.

– Молчишь? Тебе нечего сказать? А знаешь, та моя подруга, с которой я ездил в Крым, тоже была больна раком. И она исцелилась.

– Да, и как же?

– А вот так. Взяла и выздоровела, и ей теперь никакой рак не страшен, никакой диабет и насморк. Вот придет она, а ты и спроси у неё, как она вылечилась.

– Ты едешь со мной?

– Пошёл ты…

Звягинцев встаёт, отпивает коньяк, ставит бутылку на стол.

– Ладно, я ушёл. У тебя рак, ты и спрашивай.

– Сигареты оставь.

На лежанку летит пачка «Парламента».

– Я хотел как лучше. Разбирайся сам со своей жизнью и со своими подругами. Прощай. Можешь жить здесь, сколько хочешь. С наступающим тебя, кстати.

– С чем?

– С Новым Годом.

Звягинцев ушёл. Я снова принялся за буржуйку. Из рук всё валится, но я развожу огонь. Не хватало замёрзнуть насмерть. Выхожу на улицу с сигаретой в зубах. Свежий воздух наполняет лёгкие, морозец щиплет щёки. Развалины внимательно смотрят на меня пустыми окнами, шепчут – мы придём, жди, как только стемнеет, мы обязательно проведаем тебя.

Темнеет, закат бросает красные отблески на снегу. Я знаю, что она снова явится ко мне. Я нужен ей мёртвым. Живым я её только мешаю. Но я спрошу, обязательно выведаю, как она излечилась. Для меня это очень актуально. Убивший вампира становится вампиром. Так мне говорил Тадеуш? Ну, что ж, возможно это будет пилюлей от всех бед. Только хочу я такого исцеления? Хочу ли я стать ночным охотником, кровососом, упырём, нежитью? Хочу ли я приблизиться к богам, хочу ли жить вечно? Мне плевать на все вопросы. Я просто хочу изменить мою жизнь.

Смогу ли я убить Свету? Чисто технически – не знаю. Но морально – я готов убить кого угодно. Кроме Ленки. Наверное. Светлана для меня сейчас – монстр, чужой, опасный и ужасный. Той Светланы уже нет.

Но, став вампиром, и я изменюсь, я уже не буду прежним мною. Улыбка перекосила моё лицо. А что я потеряю? Я всегда был одинок, плевал на всех, и по большому счёту, я ненавидел это тупое стадо, мычащее на заводах и в офисах, слушающее Диму Билана и смотрящее «Дом-2», читающее тухлые романчики и пытающееся подняться чуть выше по социальной лестнице, только для того, чтобы больше жрать. Я и сам паршивая овца в этой толпе. Я ничем не лучше всех тих людишек, которые даже не знают смысла жизни. Самый дебильный философский вопрос – в чём смысл жизни? Это же твоя жизнь, вот и создай себе смысл, а не спрашивай у каждого прохожего. И что я потеряю, перестав быть человеком? Я даже ничего не потеряю, если просто умру, но умирать пока не хочется.

Итак, Светочка, любовь моя. У меня нет выбора. Где же ты? Я весь дрожу от нетерпения, вожделения, возбуждения. Найдёшь ли ты меня на забытой богом и людьми свалке. Темнеет быстро. Недостроенный дом выглядит всё зловещее. Вот первые тени скользят по стенам. Вздрагиваю от неожиданности и от страха. Понимаю, что это лишь моя фантазия. Захожу обратно в будку и обнаруживаю, что дверь изнутри не закрывается. Никаких замков, крючков, цепочек.

Отлично.

Вот и всё. Финальный акт. Развязка. Присаживаюсь на нары и потягиваю мелкими глотками коньяк. Полная апатия завладевает мной. Все эмоции, кажется, перегорели, и от них осталась горстка пепла.

Не знаю, сколько времени я просидел в таком состоянии. Её приближение я почувствовал сразу. В голове завертелись картинки не из моей памяти. Ветерок пробежал по душе, похолодело в желудке. Она рядом. Я чую её. И тут же, в подтверждение моих мыслей раздаётся робкий стук в дверь.

Момент истины наступил. Допиваю остатки спиртного, закуриваю и иду к двери. В руке – кол. Я держу его так, чтобы он не бросался в глаза. Мне не страшно. Адреналин, выброшенный в кровь совсем не от страха, а от азарта. Я готов к диалогу. Что ты мне скажешь, дорогая?

Ногой толкаю дверь, она распахивается, бросая в ночь дорожку света. Светлана стоит в нескольких шагах от домика. Я не могу сфокусироваться на то, в чём она одета, только лицо притягивает взгляд. Прекрасное, завораживающее красотой, в которой хочется утонуть. Она смотрит мне в глаза без всякого вызова, без эмоций, как смотрят в состоянии задумчивости. Её голос пробирается в меня.

– Я люблю тебя, выйди, обними меня, мне так холодно, так одиноко, выйди, я скучаю.

То ли алкоголь нейтрализует действие гипноза, то ли меня уже ничего не берёт, но я могу контролировать себя. Я не верю ей, знаю, чего она хочет. Внезапно замечаю, что она ближе, чем была. Она не шла и не летела, просто я заметил, что она уже почти рядом. Делаю шаг назад вглубь домика. Надеюсь, дверь не пустит её.

– Не бойся меня, я ничего тебе не сделаю, пусти меня.

– Уходи, – робко отвечаю я.

– Не могу, ты мой, я не могу без тебя.

– Уходи.

Её лицо меняется, обостряется, губы становятся уже. Глаза заполняются чернотой, и кажутся пустыми дырами.

– Пусти, – голос уже не такой томный, с требовательными нотками. Она пытается завладеть моими мыслями, в голове появляются странные образы, совершенно абсурдные идеи и навязчивая мысль пустить её внутрь, но я не поддаюсь. Она понимает, что у неё не получается.

– Пусти, – шипит упырь. Приоткрытые губы обнажают ряд острых как иглы зубов, ноздри увеличиваются и занимают уже половину носа. Но это не метаморфозы лица, это я начинаю видеть истинный облик, который проявляется, стирая маску.

Пальцы её, с синими острыми ногтями, скрючиваются, готовясь схватить меня.

– Зачем я тебе? – спрашиваю я.

– Ты мне мешаешь, прошлая жизнь держит меня. Это не я придумала. Я даже не могу сделать тебя псом. И не могу иметь пса, пока все, кого я любила, держат меня. Прости.

Она снова похожа на себя прежнюю, и тот ужас, который я видел, наверное, просто наваждение. Мне её жаль, я хочу ей помочь, я даже мог бы ради этого пожертвовать жизнью. Никчемной пустой жизнью ради счастья любимой. Пусть хоть кто-то будет счастлив. Чёрт!!! Это не я думаю. Я не могу так думать!!! Я подонок и жертвовать жизнью – не в моих правилах.

Я делаю шаг к ней, она слегка улыбается и смотрит жалобно и тоскливо, словно ей самой неудобно от того, что она должна сделать. Она тоже двигается навстречу, но упирается в невидимую преграду. Я подхожу почти вплотную к ней. Слышу душок разложения, вижу складочки в уголках губ и морщинки возле глаз. Чёрные волосы, водопадом спадающие на плечи.

В её взгляде проскакивает искра торжества и нетерпения.

– Я любил тебя, – говорю я. – Прости.

Резким движением загоняю ей в грудь кол и отскакиваю вглубь домика. Светлана недоумённо смотрит на меня, затем судорожно пытается избавиться от деревяшки, торчащей из её тела, но отдёргивает руки, как от раскалённого металла. Маска человеческого лица сползает с неё, и я виду морщинистую морду монстра с раскрытой пастью, набитой под завязку зубами. Из последних сил она бросается в последнюю атаку, но снова ударяется в невидимую мембрану дверного проёма. Из пасти течёт чёрная жидкость, даже отдалённо не напоминающая кровь.

И вот взгляд мутнеет, и вампир падает на спину, раскинув руки.

Нельзя терять ни минуты. Я хватаю нож, выскакиваю из сторожки, падаю на колени над распростёртым телом и одним движением отсекаю голову. Тело вампира забилось в конвульсиях. Я в ужасе отскакиваю, и, не отрываясь, наблюдаю за агонией. Наконец всё заканчивается. Пытаюсь не смотреть на отрезанную голову, но всё равно бросаю взгляд и вижу лицо Светланы. Той, наверное, любимой мною, девушки. Милое, красивое, человеческое лицо, изувеченное смертью.

Не могу удержаться на ногах, в глазах пульсируют разноцветные круги, и я падаю в обморок рядом с только что убитым вурдалаком.

* * *

В сознание я пришёл от холода. Тело Светланы исчезло, остался только вытоптанный снег. Больше никаких следов борьбы и убийства. Дверь в будку открыта, освещая небольшой лоскут земли. Я захожу внутрь и пытаюсь развести огонь, дрожа от холода и пережитого стресса. Жутко хочется выпить, но бутылка пуста. Сижу на нарах и грызу палку колбасы. В душе пустота: ни сожаления, ни радости от победы, ни страха перед будущим. Выбор сделан, и теперь остаётся только ждать посвящения в упыри. Я знаю, во что я превращусь, но меня это не смущает. Наконец-то мой внутренний мир получит соответствующую оболочку. Ведь я последние годы был вампиром, я питался жизнями всяких отбросов общества, фотографируя их души. И мне совсем не было до них дела. Я считал себя выше этой мрази – наркоманов, алкашей, бомжей, да и сейчас считаю. По сравнению с ними я кажусь себе небожителем, не меньше. А сейчас у меня есть возможность повысить свой рейтинг, заплатив несколькими мелочами – внешностью, кулинарными пристрастиями и прежним существованием. Этим можно пожертвовать ради лишних нескольких сот жизни. А может и нескольких тысяч лет.

Интересно, вампиры любят музыку? Возможно, я стану первым вампиром – меломаном.

Открывшаяся дверь отвлекает меня от релаксации и пожирания колбасы. Слабо соображая, понимаю, что за мной пришли, и сейчас будут делать из меня вампира. Не понимая головы, уставившись в пол, жду, когда меня будут кусать. Шаги вошедшего приближаются, и я вижу остроносые ботинки, остановившиеся передо мной. Знакомые ботинки. Поднимаю голову и вижу Звягинцева.

– Надоел, – говорю я. – Ты ещё не во Франции? Коньяк есть?

Он протягивает мне начатую бутылку и садится рядом.

– Ты без коньяка бываешь?

– Очень редко. Ты как?

– Жив, как видишь. Надолго ли, вот в чем вопрос.

– Аналогично.

Молча курим, передавая друг другу бутылку.

– Приходила?

Киваю в ответ.

– И что?

– Ты зачем припёрся? Что тебе от меня нужно? – срываюсь я.

– Меня убить хотели.

– Меня тоже. А тебя-то кто?

– Я жопой чуял, что этим закончится. У них лицензия на отстрел свидетелей, не иначе. Народу повалили тьму, и с них как с гуся вода.

– Ты о ком?

– Пошли, нужно отсюда уезжать. Там тачка за забором. Мы теперь в одной упряжке, может, что-то придумаем.

Идём через пустырь, подойдя к лазу в заборе, я оглядываюсь. Интересно, куда делось тело? Улетело на небеса или провалилось в ад? И было ли оно вообще?

– Мы забыли свет выключить, – говорю я.

– Забудь, надо было вообще поджечь этот сарай.

– Ты машину новую купил? – спрашиваю, кивая на чёрный «Паджеро», ждущий нас по ту сторону забора.

Залезаем внутрь. В салоне тепло. Мягкая подсветка и тихо играет радио.

– Давно уже, только кроме меня об этом никто не знал. Я на ней второй раз еду. Меня бы сразу с работы вышвырнули, если бы узнали, что у меня тачка круче, чем у начальника.

– Хорошие у вас зарплаты в милиции.

– Я свою зарплату пересылал в детский дом. Всю, до копейки. Грехи замаливал. Мне и без зарплаты хватало. Ты знаешь, что я миллионер? Корейко… Всё, лафа закончилась. Теперь бы успеть выбраться за бугор…

– Так кто нас убрать хочет? Борман?

– Да какой Борман. Всё намного хуже. Я чудом остался жив. Это те чекисты, или кто они. Прости, что и тебя втянул в это. У меня не было выбора. Они прижали меня крепко. Тебе не повезло, что мы знакомы. Они пришли ко мне с папкой, в которой твоё дело лежало. Что там – не знаю, они только фото показали. Приказали взять в оборот.

– Что им нужно?

– Ты знаешь ночной город, вхож в клубы всякие, знакомых полно, кто ночной жизнью живёт. Им нужно было, чтобы ты вывел их на вампира.

– Так ты всё знал…

– Не знал, догадался. Сначала не верил, но потом пришлось. Они говорили, что тебе нужно рассказывать, это они тебя приказали отпустить, когда ты к нам в отделение из кабака залетел. У них власть неограниченная. И на закон они плевали. Но Звягинцев не лох, я никогда, ни на кого не работал. Я всегда работал только на себя. Я шагу не сделаю без личного интереса. Ты в шахматы играешь?

– Тупая игра, – отвечаю я.

– Согласен. Знаешь, какая главная фигура в шахматах?

– Ферзь?

– Ты уверен? Главная фигура – игрок. Это он жертвует пешками, ферзями, да и всей игрой. Ты становишься игроком только тогда, когда видишь всё поле боя сверху и контролируешь ситуацию. Вот ты – фигура, потому что ты плывёшь по течению и даже не знаешь, куда плывёшь и зачем. Тобой играют, тебя передвигают по доске. Лох ты, вот кто.

– Что ты за бред несёшь? Куда мы едем?

– Я не знаю, мы просто едем. У меня пока нет плана.

– Рассказывай, что ты знаешь обо мне. Меня одно время мучили вопросы. Потом я уже отчаялся и ответов не искал. Бесполезно. Ты прав насчет фигуры. И насчёт лоха тоже.

Звягинцев ведёт машину легко, кажется руль для того, чтобы на него просто опираться. Дорога пуста, метёт позёмка, светает, и снег розовеет от пробивающихся из-за горизонта первых лучей солнца. Мы выехали за город и едем вдоль полей, рассечённых на квадраты чёрными линиями лесопосадок.

– Они думали, что я тоже фигура, но я сразу просёк, что с этими ребятами нужно держать ухо востро. Я никогда не был альтруистом, как и любой мент. Чтобы я начал шевелиться, меня нужно заинтересовать. Понимаешь? Ну, они меня и заинтересовали. Грамотно так, сначала кнутом, а потом пряником. Они положили на стол толстенькую папку, от содержимого которой у меня чуть не случился инфаркт. Ты представляешь, за мной следили, за каждым моим шагом. Не знаю кто, но подозреваю, что следят за всеми, кто более-менее имеет власть, деньги или имя. Компромат всегда был ликвидным товаром. За то, что в этой папке, меня можно сто раз казнить с полнейшей конфискацией. Странно, что эта информация залежалась. Пока я соображал, что мне делать, они предложили очень выгодную сделку – они уничтожают то, что мне показали, и протежируют моё повышение. А взамен… я должен был курировать тебя. Извини, но ты для меня – никто. Приятель детства, не более. У меня таких знакомых – половина города. И все вместе взятые вы не стоите даже одной фотографии из той папки.

Звягинцев так спокойно говорит об этом, без мук совести и попытки оправдаться. И я его понимаю и претензий у меня к нему нет, потому что я такой же урод, как и он. И тоже согласился бы пожертвовать кем-нибудь ради благополучия собственной задницы. И майора этого сдал бы с потрохами, потому что для меня он значит меньше, чем прыщ на моей ягодице. Я сижу спокойно, курю, струшивая пепел прямо под ноги. Запоздавшие ответы вроде бы уже и не изменят ситуацию, но всё же интересно знать, кто и как меня поимел.

– Это они сказали, чтобы ты приехал сфотографировать ту девчонку на Старореченской. Они втянули тебя в поиск убийцы, и ты, как не трепыхался, заглотил наживку. Они следили за каждым твоим шагом. Я толком так и не понял, в чём твоя роль, но видел, что у них на тебя большие надежды. Короче, всё шло по плану, пока я не почувствовал опасность. Слишком много трупов кругом. Когда ты показал тогда эту вечеринку, участники которой вдруг попали на тот свет, мне это очень не понравилось. Не потому, что они все умерли, а потому что я втянут в эту историю. Затем вдруг скоропостижно скончались двое слишком любопытных и болтливых милиционеров. Язык их довёл не до Киева, а до кладбища. Умирали все, кто прикоснулся хоть слегка к этому делу о вампирах. И я понял, что когда меня выжмут, никакого протеже не будет. Будет несчастный случай. И пошёл ва-банк, похитив тебя. Но не для того, чтобы тебя спасти, а чтобы ещё продержаться и поторговаться. Я давал им информацию о тебе, и они шли по следу с опозданием в пару часов. Но тебя достать не могли. Я сменил их жучки в твоих шмотках на свои и смог протянуть время. Пока я нужен, со мной ничего бы не случилось.

– Так вот, как они нашли Светлану. И профессора. А что с этим орнитологом?

– Антропологом, – поправляет майор. – То же, что и с остальными. Его убили. Выбросили из окна. Дело сразу закрыли. Самоубийство и все дела. Мне интересно, кто же они такие и откуда такая власть? Они вообще вне закона и перед ними дрожат ментовские генералы.

– А этот учёный был ничего, странный, но симпатичный. Жалко его.

Сволочи! Меня накрывает ярость, бешество. Если бы сейчас мне попался кто-нибудь из этих привилегированных уродов, лично удавил бы. Голову отрезал бы без всяких сомнений. Я же теперь головорез. Как можно так хладнокровно уничтожать безобидных людей, которых и слушать бы никто не стал, если бы они упомянули о вампирах.

– А сегодня ночью меня хотели убить, – продолжает Звягинцев. – Но у меня врагов столько, что я сплю с двумя пушками под подушкой. Стоя в чулане. Ха-ха. Я их учуял, как только они к дому подъехали. Я как был в трусах, так в подъезд и выскочил, поднялся на этаж выше, жду. Как только макушки их показались, тут я их обоих и положил. По огневой у меня одни пятёрки были. Хорошо, глушитель у меня, а то бы все бабушки повылезали. Взял пушки у них, сделал три выстрела в квартире, чтобы вспышки из окна заметили. Оделся, вещички собрал и чердаком ушёл.

– Любишь ты чердаки и крыши.

– Жизнь заставит полюбить. Вот, собственно, и всё.

– Ничего я не понял, – говорю я. – Так зачем я им нужен?

– Спроси у них сам. Один там, с серьгой в ухе, так он тебя хвалил, мол, парень ведомый. Это он про тебя. Что лох ты и будешь делать всё, что им нужно.

– С серьгой??? С какой серьгой???

– Я что, серьги рассматривал? Да такой, на педика похож, волосы крашеные, перстни на руках.

– Не Михаилом звать?

– Не знаю, вечно жевал что-то.

У меня от такой новости дыхание перехватило. Так вот, что ты за журналист! Открыточка от Мадонны! Картина проясняется.

– А когда ты его видел? – спрашиваю майора.

– Да дня четыре назад.

– Так он в городе?

– А где он должен быть?

– Не хочешь с ним встретиться? По душам поговорить.

Звягинцев хмурит брови, пытаясь понять, что я хочу ему предложить.

– Не знаю ещё, как, но я смогу вытащить его в укромное местечко.

– Было бы не плохо.

– У меня номер его есть… – и тут осекаюсь, вспомнив, что мой телефон лежит в сугробе и найти его можно будет, скорее всего, только в конце марта. – Был… Уже нет.

– То есть? А где он сейчас?

Есть у меня номер!!! Есть у меня несколько странных привычек, и одна из них – переписывать номера из мобильника в блокнотик специальный. Были у меня случаи, когда телефоны терялись вместе с номерами. Восстановить всю базу практически невозможно. То есть, номера приятелей, которые тебе и не нужны вовсе, находятся в два счёта. А вот люди нужные, и когда-нибудь пригодились бы, теряются навсегда. И поэтому блокнотики с вырезанным по краю алфавитом никто не отменял. Но как добраться до него?

Через минуту Звягинцев звонит по телефону.

– Так, Клименко, слушай внимательно. Едешь по адресу – я тебе сбросил эсэмэской, в кухне на полке – чёрный блокнот. Короче, – протягивает мне трубку, – расскажи. Я инструктирую, где искать деньги и паспорт. Ну, и записную книжку, конечно.

* * *

Конспирация. Мы не доверяем никому, даже Клименко, поэтому майор путал след.

Я слежу из окна джипа, как Звягинцев выходит из такси, оглядываясь на проезжающие машины, несколько минут топчется на тротуаре, и только потом идёт ко мне. Залезает в джип, потирая замёрзшие ладони.

– Вот, – протягивает мне пакет с новогодним рисунком – шарики, ёлочки, снег и Санта Клаус на оленях. Странно, но Деда Мороза стали выживать. Его выжили МакДональдсы, Кока-Кола и рэп. Ну и хрен с ним. Мне совсем не обидно. Этот Санта принёс мне в пакете мои деньги, мои паспорта, мою записную книжку и, о чудо, мой фотоаппарат. Мою Леечку.

– Так, – инструктирует Звягинцев. – Говори ему всю правду. Ничего не скрывай. Он не должен догадаться, что ты всё знаешь. Если начнёшь юлить, то он тебя сразу раскусит. Если мы его разговорим, возможно, выкрутимся. Мне нужна информация.

– Он опасен – я видел, как он дерётся.

– Против лома нет приёма. Звони.

– Прямо сейчас?

Звягинцев протягивает мне телефон.

– Ну, хорошо. – Только бы не дрогнул голос, только бы я не запнулся.

– Алло, – слышу знакомый голос. – Я вас слушаю.

– Миша, привет, это я. Узнал? Мне сказали, что ты в городе…

– О!!! Привет!!! Да, я тут на пару дней.

– Мне с тобой нужно поговорить. Тут такие дела творятся после твоего отъезда. Вампиры эти меня совсем достали…

Михаил охотно соглашается, и мы договариваемся о встрече через час.

* * *

– Какая тачка!!! – восклицает Михаил, усаживаясь поудобнее в кожаное сидение джипа.

– Не моя. Товарищ дал покататься. Я вообще в бегах.

Теперь бы не сболтнуть лишнего и не забыть основное. Пока мы едем по городу, я взахлёб рассказываю историю моего падения. Он наверняка знает лучше меня, но слушает открыв рот от удивления, вставляя всякие «вау, это же надо, ну кто бы подумал, ничего себе». Мы играем друг с другом. Интересно, догадывается он о том, что я знаю, кто он?

– Куда мы едем? – спрашивает он, когда мы выезжаем за окружную.

– Думаю, тебе интересно будет узнать побольше о вампирах.

– Не думаю. У меня совсем другой проект уже.

Да интересно же, не ври мне. Я знаю что-то, чего не знаешь ты. Миша, ты на крючке.

– Я решил, что…, ну раз так, едем обратно…

– Смотря что. Может, и интересно.… Это долго?

– Туда и обратно. Заедем в тот вампирский притон.

Мы сворачиваем с трассы и едем мимо заснеженных деревьев.

Мне страшно, этот похожий на педика парень свернёт мне голову и ему ничего не будет. И его не будут мучить кошмары. Убивать людей – его работа. Странно бы было, если бы токаря преследовали во сне гайки, а врача – пилюли. Одна ошибка, и мне конец.

Торможу, прижавшись к обочине.

– Отлить, – говорю я, но вылезть из машины не успеваю, так как моё лицо врезается в руль, боль взрывается снопом искр, из разбитого носа брызжет кровь, а из глаз слёзы.

– Ты, сука, что ты надумал, щенок? – Михаил прижимает мою голову к рулю. – Ты решил поиграть? Да я знаю о тебе всё и намного больше, чем знаешь ты.

Он открывает дверь с моей стороны и выталкивает меня на дорогу. Я пытаюсь подняться, но боль туманит разум, и мои попытки встать на ноги безуспешны. Михаил бьёт меня ногой в живот, затем в поясницу. Чёрт, как я вляпался? Где я прокололся? Это чутьё, он профессионал. А я? Я – дерьмо, размазанное по дороге. Михаил присаживается возле меня на корточки, закуривает.

– Ну, рассказывай. Можешь говорить?

Нос горит огнём, словно в него засунули тысячи игл. Кровь через носоглотку заливает рот. Единственное, что я могу – сплёвывать. Говорить вряд ли получится.

– Я не знаю, зачем ты меня завёз, но мне это не нравится. Зачем ты это сделал? Мне действительно жаль, что тебя втянули в это. Ты неплохой парень. Зря ты… Прости, у меня нет выбора.

Мне не видно джип, но я слышу, как заводится двигатель. Автомобиль отъезжает, чтобы пройтись по мне всеми колёсами с зимними протекторами. Закрываю глаза и задерживаю дыхание. Не пойму, почему наш план не сработал. Из последних сил пытаюсь отползти с дороги. Внутренности сжимаются от мысли, во что меня превратит этот японский полноприводный монстр.

Время всё идёт, но ничего не происходит. Я с трудом встаю на колени и вижу Звягинцева, который за ворот пальто тащит к обочине Михаила, оставляя на дороге кровавый след. Тело скатывается в ров, полный снега, Звягинцев прыгает следом. Мне не видно, что там происходит, только хлопки выстрелов пистолета с глушителем и резко оборвавшийся крик.

Наконец, Звягинцев выбирается на дорогу и с довольным видом идёт ко мне, помогает мне подняться.

– Сейчас, потерпи, – говорит он, – у меня аптечка.

Мы идём к джипу.

– Ты его убил? – мне даже страшно подумать, как можно так хладнокровно убить человека. Даже если он несколько минут назад хотел так же спокойно лишить жизни меня.

– Нет, конечно. Я его распял. Ты же предупреждал, что он боец. Вот я и подстраховался.

– Где ты был? Почему так долго ждал?

Наш план состоял в том, что мой компаньон будет всю дорогу лежать в багажном отделении, накрытый брезентом. И в нужный момент…, но вышло всё спонтанно и наперекосяк.

– Всё так быстро произошло, я не ожидал. А когда он тебя выволок из машины, я боялся, что у него тоже есть оружие. Тогда бы мы стрелялись с ним, как на дуэли. Ну, всё обошлось. Держи, – он даёт мне снег, чтобы приложил к носу.

– Не страшно, всё поправимо, – майор рассматривает моё лицо. – Сейчас я всё поправлю. Постараюсь. Будет больно. Терпи.

Он прощупывает мой нос, и я от внезапной боли теряю сознание.

Я сижу, прислоненный к колесу джипа. Михаил сидит, прислоненный в сосне, невдалеке от дороги. Звягинцев сидит напротив него на пне. Нос у меня болит значительно меньше, трогаю рукой и обнаруживаю ватные тампоны, торчащие из ноздрей. Аккуратно вытаскиваю их – кровь не идёт, и то хорошо. С трудом встаю и иду к моим друзьям, мирно беседующими, если смотреть издали.

– Очнулся? – приветствует меня майор. – У тебя есть вопросы к товарищу журналисту?

Михаил полулежит на снегу, пропитанном кровью. У него прострелены лодыжки и запястья. Распят. Я разворачиваюсь и иду обратно к джипу, в котором лежит моя Лейка. Я пока ещё фотограф, и отказаться от возможности сделать такие кадры не могу.

– Я сейчас.

Когда возвращаюсь, майор шлёпает по щекам Михаила, стараясь привести его в чувство.

– Он постоянно отрубается. Совершенно невозможно разговаривать. Эй, парень, очнись. – Даёт ему звонкую пощёчину.

Михаил открывает глаза и удивлённо рассматривает нас, затем, когда возвращается сознание, и он понимает, что с ним, взгляд становится скучающим и обречённым.

– Ну, послушай, что ты упрямишься? – Майор направляет на Михаила пистолет. – У тебя очень мало вариантов. Ты знаешь, где я начинал карьеру? В подвалах прокуратуры. У меня все говорили, молчунов не было, поверь. У тебя очень мало вариантов. Или я сейчас прострелю тебе печень и уеду, а ты будешь умирать долго и мучительно, или мы тебя везём в город и выбрасываем возле первой больницы. Через месяц ты снова будешь бодрячком.

– Вы – трупы. Оба. – Шепчет Михаил.

– Тем более, расскажи нам. Нам же интересно, как мы стали трупами и кто нас убьёт. Хотя, сейчас на трупа больше похож ты. Ты бы себя видел. Смерть раненого партизана в брянских лесах. У нас вопросов немного. Чем быстрее ты будешь говорить, тем больше шансов тебя спасти. Кто вы такие? И что вы ищете? Расскажи нам о китайских палочках. Мы никому не скажем.

– Кто мы – не важно. Мы – орден. Мы охотимся на вампиров.

– Правда? И много вы поймали вампиров? А вот людей вы положили немало.

– Поймать вампира невозможно. Только убить… Мы ищем секрет бессмертия. Укушенный может нести в себе то, что помогло бы нам открыть секрет вечной жизни. Секрет жизни без болезней. Но вампиры не оставляют укушенных в живых. – Михаил тяжело дышит, я вижу, как мелко дрожат пальцы на руках.

– А зачем народу столько положили?

– Проект секретный, каждый прикоснувшийся к нему подлежит ликвидации. Каждый. Это не мы решаем, это приказ, и мы не можем ослушаться.

– При чём здесь я? – рычу я. – Что я – то сделал, чтобы меня убивать?

– Ты ключевая фигура, ты дал нам Светлану. Сложилась комбинация, которую даже мы не ожидали. Всё сработало, но мы не удержали её. Таких как ты, двенадцать человек – знатоков ночного города, они должны были выйти на вампиров тем или иным способом, но повезло тебе.

– Повезло???

Михаил закатывает глаза и теряет сознание. Голова свисает набок, изо рта вытекает струйка слюны.

– Ну, вот, опять. – Звягинцев закуривает и прижигает сигаретой щёку Михаила. Тот сразу приходит в себя, трясёт головой.

– Не спать!!! – Улыбается ему майор. – Поехали дальше…

Я делаю снимки. Красное на белом, простреленные конечности, восково-белое лицо.

– Ты клюнул легко. Подумал, что тебя укусили.… Это я тебе дырки в руке сделал. Даже не подозревал, что ты попадёшься на такую уловку. Так, проковырял шилом из швейцарского ножичка, на всякий случай, когда ты валялся в угаре. А ты… – смех его смешался с кашлем. – И фотки того урода переснял. Его удалил, а шторы сфотографировал. Интрига – двигатель всего.

– Ладно, всё ясно, – Звягинцев встал, подошёл к жертве. – Что нам делать, чтобы нас оставили в покое? Я не хочу умирать. Торг уместен?

– Бесполезно. Вас найдут везде.

– Жаль. – Майор меняет обойму в пистолете.

– Вы обещали меня отвезти в больницу. Я ответил на вопросы…

– Бесполезно. Раз торг неуместен, тогда…, – пистолет выплёвывает пули в грудь Михаилу. Умер Михаил тихо, словно уснул. Голова свесилась на грудь, тело обмякло и замерло, как в стоп-кадре.

– Хорошее фото для криминальной хроники. – Говорит майор, отправляясь к машине.

Сдерживая тошноту, делаю несколько кадров и иду следом, увязая в снегу.

* * *

Когда убили Звягинцева, я спал. В джипе тепло и удобно. Я прислонился к окну и задремал, чтобы отвлечься от боли. Даже что-то начало сниться – бессвязные эпизоды, нарезка абсурдного фильма.

Разбудил меня вой сигнала. Майор навалился на руль, руки безвольно свисают. Затылок выглядит так, будто его растрощили кувалдой. Кровь везде – на сиденьях, на торпеде. В лобовом стекле аккуратная дырочка с небольшой сеточкой трещин. Стекло тоже в крови, поэтому я не пойму, где мы. Двигатель работает вхолостую, очевидно майор остановился, не успел заглушить и сразу был расстрелян. Эх, майор, никогда ты не станешь генералом. И владельцем гостиницы в Леоне тебе уже не быть. И миллионы твои потратишь не ты. Всё суета сует.

Сижу, впялившись в кровавое месиво на голове Звягинцева. Теперь моя очередь умирать. Смирение и апатия охватывают меня. Захотелось быть верующим и попасть в рай. Захотелось, чтобы Бог обнял меня за плечи и, улыбаясь, сказал: «Вот, сынок, а ты в меня не верил. Но это не важно, я же тебя всё равно люблю. С возвращением домой». Хотя, Бог не такой, он не прощает обид, он отправил бы меня в пекло. Но, мне, как атеисту уготована сырая земля, черви и забвение.

Почему-то, никто не вытаскивает меня за волосы из машины, не пинает ногами и не пускает пулю в затылок. Только сейчас понимаю, что машина стоит у ворот клуба вурдалаков. Всё возвращается на круги. Решаюсь выйти из машины, и как только открываю дверь, в лицо мне упирается дуло пистолета.

– Привет. С прибытием. – Улыбается знакомое лицо. Где я мог видеть этого парня? Да это Славик!!! Тот самый, что спас меня от расправы в «Ночнушке», когда я пытался разобраться с Пингвином.

– Привет, – отвечаю я, ещё не улавливая связи. Невдалеке от нас стоят ещё четверо. Одного я узнаю. Он сидел через столик в «Калипсо», когда меня избивали быки, обнаружившие у меня фотоаппарат «Мальборо». В другом узнаю спасшего меня от погони, когда я убегал от водителя Мастера. Остальные тоже мелькали, ненавязчиво, но я их вспомнил. Значит, они всегда были рядом.

– Поговорим? – Славик прячет пистолет. – Пойдём, – он радушно указывает на дом.

– Вы меня убьёте?

– Пойдём, я замёрз. – Он идёт, проскальзывает в приоткрытые ворота и направляется к дому. Мне не остаётся ничего, как проследовать за ним.

Я помню, что в холле лежал труп и Звягинцев говорил, что видел убитых, но когда мы вошли, зал был пуст. Мы поднимается наверх, в кабинет Мастера.

Славик ловко разжигает камин и уже через несколько минут в комнате становится тепло и уютно.

– Ну вот, теперь можно и поговорить. – Он протягивает мне сигареты. Я беру одну, зажигалка не срабатывает и Славик даёт мне прикурить. Классическая сцена допроса. – Я знаю, каково тебе сейчас, но можешь расслабиться, мы тебе ничего не сделаем. Если, конечно, сможем прийти к договорённости.

– Не понимаю. Может, вы мне расскажете всё, что касается меня, а потом будем договариваться. Я даже предположить не могу, чем могу быть полезен.

Славик смотрит пристально, стараясь уловить фальшь в моём голосе.

– Можешь и будешь полезным. Сейчас мы на финишной прямой, особенно ты. Твоя жизнь зашла в тупик. – Славик похож на мафиозного босса. Он вальяжно развалился в кресле покойного Мастера. Серый дорогой костюм прекрасно гармонирует с голубой рубашкой и строгим галстуком. Перстень на руке, такой же, как у Михаила, прилизанные волосы и пронизывающий взгляд человека, имеющего над тобой неограниченную власть. – Так как мы будем с сих пор на одной стороне, я раскрою все карты. Тебе интересно, как ты здесь оказался.

Киваю головой. Мне не страшно, мне всё равно, настолько опустошили меня события последних двух недель.

– Миллионы, миллиарды людей живут, не подозревая, что творится под их носом. Им и не нужно этого знать. Но, иногда некоторым приходится оказаться на чужих землях. Обратного пути у них нет. Вот и ты оказался одним из таких неудачников. Или счастливчиков – это как посмотреть.

– Давайте без этого говна, поближе к теме.

– Не вопрос…

Славик рассказывал почти час, отвечая на мои редкие вопросы.

Эти крутые всесильные пацаны оказались членами какого-то древнего ордена, пустившего корни везде и всюду. Подробности мне не сообщили, но то, что у них неограниченные возможности и полная неприкосновенность, причём во всех странах мира – это достойно уважения. Их отношения с вампирами сложились давно и уже несколько веков они жили по принципу – мы не торгуем семечками, вы не даёте в долг. Но развитие науки сдвинуло чашу весов и наши рыцари решили попытаться извлечь сыворотку бессмертия, получить формулу вечной жизни. Для этого нужна кровь укушенного. Но по законам вампиров жертва уничтожалась полностью, исчезала бесследно. Как – одному Дракуле известно. И тут появляется спятивший Пингвин, оставляющий обеды прямо на улице. Но так как они все мертвы – у лаборантов ничего не получается. Трупы распадаются в течении считанных часов, оставляя после себя кучку праха. Поэтому, нужен укушенный, но ещё не ставший вампиром кандидат.

Вот отсюда и началась моя эпопея. Меня втянули в фотосессию вампирского клуба, некоторые члены этого сообщества знали о вампирах и даже поддерживали с ними контакт, несмотря на то, что вурдалаки смотрят на людей только как на еду и не более. Михаил заинтересовал меня, продырявив запястье. Сделал это он спонтанно, но это сработало. Затем мне подослали Звягинцева и дело стало на рельсы. Сначала ставку делали на Светлану. У неё не было никакого рака, просто врач не смог отказать серьёзным ребятам и поставил диагноз, такой, как они сказали. Да ещё и взялся лечить, прописывая ей таблетки, от которых у неё случались головные боли, тошнота, головокружение, и вообще появлялись самые нехорошие симптомы.

Странно, но узнав об этом, у меня не шелохнулось ничего внутри. Словно и не было девушки, которую я мог бы полюбить. То, что Пингвин обречён, понятно, и в лице Светы готовили кандидатуру на вакантное место. Но перед этим Света должна была послужить во благо науке и человечеству. Но всё сорвалось, девушка оказалась неконтролируемая, внезапно умерла, перебила персонал и смылась. Но и это было предусмотрено. Тут вступал в игру я. Меня затравили, не оставив мне ни единого шанса на спасение. Разворотили мою квартиру, подставили меня Борману, отослав ему фото с его дня рождения, а затем перебили Бормана и его дружков, чтобы меня искал ополоумевший от горя папаша. В «Калипсо» убили парня, подставив меня, но только чтобы припугнуть. Я нужен был на свободе, но затравленный и перепуганный, готовый на что угодно, чтобы спасти свою задницу.

– Я с палочками не совсем понял. И Пингвин и вы убивали одним и тем же способом. Зачем.

– Как бы тебе объяснить. У нас несколько неординарный подход к решению проблем. Мы действуем не имея никакого плана. Когда ты планируешь и рассчитываешь каждый шаг, от малейшей нестыковки, случайности всё может рухнуть. Всё полетит к чертям и придётся начинать всё заново. Мы же просто ставим мины, даже не зная, взорвётся она или нет, получится что-нибудь, или это будет пустышка. Но, если ставить мины грамотно, то обязательно какая-нибудь рванёт. Вот, например, с твоими ранками. Палочки – тоже был своего рода ход, возможно, он и не сработал, а может быть был ещё одним стимулом для тебя. Чем больше вопросов, тем больше ты ищешь ответов и тем больше шанс, что найдёшь правильный ответ.

– И что вам нужно от меня? – спрашиваю я.

– Ты действительно глупый или прикидываешься?

– Я не в состоянии думать.

– Ты убил Светлану?

– Нет, её убили вы, а я убил то, что от неё осталось.

– Давайте без этого говна. – Пародирует он меня. – Мы знаем об упырях практически всё и то, что ты теперь должен заменить убитого тобой вампира. И вот наше предложение. Ты остаёшься здесь на ночь. Символично. Они тебя найдут. Нашли, где бы ты ни был. Но здесь тихо и символично. Утром ты звонишь нам, мы забираем тебя, отвозим в лабораторию, неделю работаем с тобой. Ничего серьёзного – анализы, обследование. А затем отпускаем на все три стороны. И ты станешь одним из них – бессмертным полубогом. Если ты откажешься – мы проткнём тебе сердце. И убьём сестру.

При упоминании о Ленке, я весь сжался, сдерживая себя, чтобы не броситься на этого урода.

– Ленку не трогайте. Она тут при чём?

– Никто ни при чём, такова се ля ви. Даже не спрашиваю, согласен ты или нет. Вот телефон, там мой номер. Ждём звонка с нетерпением.

Он кладёт на стол мобильник и выходит из комнаты, оглянувшись на пороге и бросив:

– Если захочется, у них здесь полный подвал вина. Красного, десертного. Пока.

Я пошёл следом, вышел на улицу, увидел отъезжающий чёрный микроавтобус. Джип с трупом майора сиротливо стоит за забором. Теперь нужно искать подвал с вином. До вечера ещё несколько часов. Нужно не сойти с ума и постараться весело провести время. Мысли крутятся вокруг того, каково быть вампиром. Ведь это уже буду не я, не совсем я. Больше не будет музыки, пельменей, телевизора, интернета, фотографий, драйва по дорогам ночного города. Девушки будут интересовать меня только как блюдо. Не известно, что я получу взамен. Гроб в сыром подвале, ночная охота на бомжей, сомнительное бессмертие. Не нужно будет работать, отпадёт необходимость ходить к стоматологам и урологам, платить за квартиру, отстёгивать гаишникам. Стрёмный мах на мах. Шило на мыло.

Собственно, то, что я потеряю, кажется таким смешным и несущественным. Вся моя жизнь состояла из мелких удовольствий и обычных удобств. Многие живут спокойно без этого и не парятся. От зари до зари ишачат в офисе или у станка, после работы упиваются кто чем, кто пивом, кто самогоном, кто текилой, доползают до кровати и с утра снова дежа вю. Не жизнь, а день сурка. Почему человек так цепляется за жизнь? Что есть в жизни такое, без чего невозможно существовать? Семья, дети? Чепуха, я прекрасно жил без этого. Работа? Ещё смешнее. Вкусная еда? Секс? Красота? Предложите покончить жизнь бродяге, питающемуся на помойке, забывшему запах женщины и плевавшему на все картинные галереи мира. Думаю, он, вряд ли согласится.

Всё с большим интересом подумываю о том, что меня ждёт в личине вампира. Но, кроме голода и дневного сна ничего не приходит в голову. Ладно, где же здесь подвал?

Полчаса исследую дом в поисках двери в винную сокровищницу. Наконец, мои поиски увенчались успехом. Подвал оказался небольшой коморкой, в которой я нашёл несколько ящиков вина, банки с вареньем, ящики с овощами и несколько полос вяленного мяса, обмотанного марлей.

Беру мясо, пять бутылок вина и направляюсь в кабинет Мастера. Там камин и удобное кресло. Но, когда я захожу туда, то обнаруживаю, что кресло занято. В позе строгого начальника сидит водитель красного Доджа. Он одет всё в ту же шофёрскую форму. Бледное лицо контрастирует с чёрными волосами, зачёсанными назад. Бездонные зрачки, губы ярко-малинового цвета. Похож на клоуна в гриме. Злого клоуна.

– Уже? – спрашиваю я, расставляя бутылки на столе.

– Я, в принципе, не тороплю. Но и задерживаться не стоит.

– Выпьете? – киваю на вино.

– Обязательно. Только не сейчас и не вино.

– Удачная шутка. – Мне становится не по себе. То, что происходит – дешёвый сюр из плохого ужастика. Этого не может быть в реале. Ещё и с таким материалистом, как я, не верующим ни в черта, ни в бога, ни в инопланетян. Тем более, в вампиров, оборотней и прочую сказочную нечисть.

– С вашего позволения, – распечатываю бутылку и обнаруживаю пробку, для которой нужен штопор. – У вас случайно штопора не найдётся?

Не дождавшись ответа, припоминаю времена запоя и ударом по дну бутылки выбиваю пробку. Отпиваю из горлышка. Вино сладкое, терпковатое и хмельное.

Сажусь напротив шофёра, закидываю ногу на ногу.

– А вы чего в форме? – спрашиваю я.

– При жизни был заядлым автомобилистом.

– И что?

– Стараюсь не изменять привычкам.

– Так значит, если я фотограф и меломан…

– Совершенно верно, никто вам не запретит наслаждаться музыкой и любым другим хобби. Хотя это всё человеческое, мелкое, иногда хочется вспомнить.

– Это больно?

– Переход? Нет, это никак. После укуса вы можете оставаться человеком столько, сколько посчитаете нужным. Вряд ли вам захочется долго оставаться в нынешнем состоянии. Вы сами поймёте, почувствуете. И уснёте, а проснётесь хозяином мира.

– А как вы днём? Ведь ещё день…

Он ухмыляется.

– Сказки и предрассудки. Ультрафиолет неприятен, не более, поэтому мы предпочитаем ночь.

Я снова отпиваю. И снова. И ещё. Пытаюсь залить ужас, сидящий во мне, как партизан в засаде. Это страх не перед вампирами. Это страх перемен, страх неизвестного и бесповоротного.

– Скажите.… Только не смейтесь. Душа моя… потом попадёт в ад? Я, конечно, не верующий, но, мало ли, а вдруг и правда, рай и ад существуют. Это я так, гипотетически.

– У меня нет ответа, я так же не знаю, есть ли такие места, как рай и ад, но меня это меньше всего беспокоит. И вас не будет беспокоить. Всё, до встречи. Не буду мешать. Трапезничайте.

Он встает с кресла, и выходит из комнаты, даже не оглянувшись.

– Подождите, – выскакиваю я следом, – У меня к вам одна просьба. Последняя, так сказать. Можно?

– Любой каприз, если это в наших силах.

* * *

Я упился в хлам. Проснувшись, я увидел, что все пять бутылок пусты, мясо варварски изгрызено, но чувствовал я себя превосходно. Ничего не болит, даже во рту, вместо вкуса кошачьих экскрементов, мятно – виноградный привкус. Смотрю на часы – семь часов. Окон в кабинете нет, поэтому выхожу в зал, отодвигаю штору и вижу сереющий рассвет. Утро. Утро!!! А я ещё жив и здоров. Никто меня не укусил, никто не превратил меня в упыря, не выпил мою кровь. Но почему? Выхожу на улицу и вдыхаю свежий морозный воздух. Я давно не чувствовал себя так хорошо, тело налито силой и энергией, кажется, при желании, я мог бы даже взлететь. Прислушиваюсь к своим чувствам – вчерашние страх и сомнения улетучились, уступив место оптимизму и пофигизму.

Набираю полные ладони хрустящего снега и умываюсь им, растирая лицо и шею. Снег сыпется за воротник, но это даже приятно, освежающе. И тут замечаю розовые пятна на руках. Кровь? Рассматриваю запястья, ладони – ничего. Ощупываю шею и обнаруживаю над левой ключицей две ранки. Они совсем не болят, лишь слегка кровоточат. Совсем чуть-чуть, пара капель крови остаётся на пальцах. Но от их вида замирает сердце, я чувствую их запах, подношу пальцы ко рту, слизываю кровь, пробую на вкус. Чувство дикое, древнее, дочеловеческое, неконтролируемое рождает во мне крик. Сонные галки недовольно снимаются с веток и шумно кружат над домом.

Свершилось. Я один из них. Почти вампир. Осталось только умереть. Мысль о смерти совсем не пугает, а наоборот манит. Придаёт уверенности. Умереть и воскреснуть богом. Почти, как Иисус. Смерть прекратила его земные мучения. Смерть прекратит мои неприятности, избавит меня от проблем и подарит бессмертие. Приятный парадокс.

Но, сначала дело. Звоню Славику. Ждать ответа не приходится. Не сомневаюсь, что они не спали всю ночь, ожидая звонка.

– Приезжайте. – Говорю я, отключаю телефон и выбрасываю его в сугроб за забором.

Возвращаюсь в кабинет. Мысль пить вино даже не приходит в голову. Мясо одним своим видом вызывает отвращение, и я прячу его в ящик стола. Хочется чего-то сладковато-солёного. Тёплого и липкого. Красного.

Слышу шум двигателя. Через минуту скрипит входная дверь, эхом отдают торопящиеся шаги. Внезапно всё смолкает и вновь тишина, словно никто не заходил в дом. Слышу шум падающего тела. Выхожу на лестницу и останавливаюсь, рассматривая три замершие фигуры. Море волнуется раз. Славик лежит, раскинув ноги. Море волнуется два. Опираюсь о перила и ищу того, кто остановил этих парней. Да вот же он. Водитель-вампир выходит из ниши, в которой стоит орган, и идёт к замершей в пантомиме композиции. Подходит к Славику, опускается перед ним на колени и, склонившись, приникает к шее. Внезапно с потолка слетает тень, я даже не понял, как она оказалась возле троицы. Женщина в чёрной накидке с капюшоном хватает за волосы одного из стоящих и жадно впивается ему в горло. Они похожи на целующуюся пару.

На меня никто не обращает внимания. Тут я замечаю новый персонаж. Неестественным перемещением по залу, похожим на несколько стоп-кадров, к агентам приблизился долговязый тип в шляпе, старинном сюртуке, жокейских штанах и высоких сапогах. Он хватает одного из оставшихся, валит его на пол и накрывает своим телом, жадно присосавшись к запястью.

Странно, но меня совсем не шокирует эта сцена, скорее это похоже на то, как лет в двенадцать я подглядывал за совокуплением в кустах недалеко от пляжа. Интерес, сладострастие, зависть, томление – вот те чувства, которые владели мною.

Шофёр поднялся над жертвой и резким ударом в грудь вырвал у Славика сердце. Затем, взяв труп за ногу, поволок его к выходу, открыл дверь и вытащил мертвеца на улицу. Вернувшись, он направился ко мне.

– Солнце его сожрёт. Мы выполнили то, что ты просил. Поздравляю тебя с посвящением. Приветствуем тебя в наших рядах. После перехода получишь все нужные знания.

– А тот? – показываю на оставшегося, незанятого трапезой мужчину, застывшего в неудобной позе.

– Он будет ждать тебя. Он твой, можешь выпить его, можешь сделать из него пса. Не задерживайся, тебя уже ничего здесь не держит.

* * *

Шнурок пытается вспомнить, где он меня видел. В комнате воняет мочой, мусоркой и медициной.

– Чего надо? Ты кто? – спрашивает он безразлично.

– Кто-кто. Агния Барто. Вставай, на выход.

– Ты мент? Гуляй, я чистый. Я завязал, начальник. Клянусь.

– Пошли, не бойся, я не мент.

– Тогда тем более гуляй.

– Ну, как хочешь. Я пошёл.

– Я не понял, в чём дело? – Он встаёт с раскладушки, заглядывает мне в глаза.

– Пойдём, покажу.

– Ну, пойдём.

Выходим на улицу. Шнурок щурится от яркого солнца. Я показываю ему на «Паджеро», выглядящий на фоне перекошенных облупленных домов контрастно и вызывающе.

– Забирай, он твой. – Отдаю ему ключи с массивным брелком. – Только помыть нужно салон. Немного запачкан. Ну и… сам разберёшься.

Я не стал ему говорить о трупе майора на заднем сидении. Такая мелочь не особо испортит настроение наркоману. Продав тачку даже за десять процентов стоимости, он сможет позволить приличный передоз и отправиться к ангелам, или же лечь в клинику, вылечиться и начать новую жизнь. Меня это уже не касается. Я ухожу, не оборачиваясь и спиной чувствую, как Шнурок пялится на внедорожник, не веря своим глазам.

Выхожу на людную улицу, вижу гирлянды на деревьях, бумажные снежинки, наклеенные на витринах, ёлку на площади, и понимаю, что сегодня тридцать первое декабря. Этой ночью наступит Новый Год. Люди будут пить шампанское, поздравлять близких, танцевать, взрывать петарды, дарить и получать подарки. И первый раз в жизни мне совершенно наплевать на этот праздник, да и на людей тоже. Вся эта суета кажется такой пустой, ненужной, мелкой. Как и жизнь в целом представляется бессмысленной, глупой и несущественной.

Новый Год. Как символично для моей ситуации. Новая смерть, новая жизнь. И ничто меня уже не держит. Почти ничто.

Одна только мысль не даёт покоя – как Ленка будет без меня. Кто защитит её, кто будет любить её так бескорыстно, как я? И эта мысль раздражает, даже бесит. Отпусти меня, сестричка, отпусти.

ОглавлениеПредисловие